John Dickson Carr

THE EIGHT OF SWORDS

Copyright © The Estate of Clarice M. Carr, 1934

Published by arrangement with David Higham Associates Limited and The Van Lear Agency LLC

All rights reserved

© П. А. Левченко, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Иностранка®

Тем утром старший инспектор Хэдли пришел на службу в весьма бодром расположении духа. Начать хотя бы с того, что прошлым вечером закончилась адская августовская жара. Две недели ему мозолили глаза латунное небо и подрагивающие в знойном мареве улицы, и вот наконец пошел дождь. Все это время он у себя в Ист-Кройдоне мучился над мемуарами, то внутренне вскипая, то начиная опасаться, что местами они отдают хвастовством. Дождь несколько оживил как его самого, так и его моральный дух. Он мог сказать, что грядущая полицейская реформа нисколько его не волновала. Слава богу, через месяц он выходит на пенсию. Фигурально выражаясь, он мог бы уже сорваться с поводка, но только фигурально, поскольку инспектор Хэдли был не из тех людей, что срываются. А у миссис Хэдли имелись свои планы – через месяц готовая рукопись должна была лечь на стол издательства «Стендиш-энд-Берк».

Дождь успокоил его, по профессиональной привычке он отметил, что начался он в одиннадцать вечера, так что можно было хорошо выспаться. Следующее утро было теплым, но все же не слишком; и до Скотленд-Ярда он добрался с ясным умом британца, готового со спортивным азартом взяться за любое дело, разумеется, если оно не слишком хлопотное.

Увидев, что лежало у него на столе, он выругался от изумления. А телефонный звонок помощника комиссара раздосадовал его еще больше.

– Знаю, это не работа Скотленд-Ярда, Хэдли, – сказал начальник. – Однако я надеялся, вы сможете что-нибудь придумать; сам я не имею представления, что с этим делать. Стендиш обратился ко мне…

– Мне бы хотелось знать, сэр, в чем, собственно, дело? – сказал старший инспектор. – У меня на столе какие-то бумаги, где упоминаются епископ и «полтергейст», или как там его.

На том конце провода послышалось кряхтение.

– Я сам точно не знаю, в чем там дело, – признался помощник комиссара. – Кроме того, что это касается епископа из Мэплхэма. Довольно важная персона, насколько могу судить. Он проводил отпуск в гостях у полковника Стендиша в Глостершире; как мне сказали, переутомился из-за кампании по борьбе с преступностью или вроде того…

– Так, сэр?

– Вот, у Стендиша большие сомнения насчет него. Говорит, что видел, как епископ катается по перилам.

– Катается по перилам?

На том конце провода раздался слабый смешок. А затем задумчивое:

– Хотел бы я на это посмотреть. Стендиш твердо уверен, что он, так сказать… хм… не в своем уме. Это было как раз на следующий день после того, как полтергейст заявил о себе.

– Сэр, вы не могли бы изложить факты с самого начала? – попросил Хэдли, утирая лоб и грозно поглядывая на телефон. – Нас едва ли касается то, что сумасшедший священник в Глостере катается по перилам.

– Пусть епископ сам все и расскажет, но это позже. Сегодня утром он вас навестит, знаете… Короче говоря, вот что я из этого понял. В Гранже, это загородное поместье Стендиша, есть комната, в которой, как предполагается, и буйствует полтергейст. По-немецки «полтергейст» значит «грохочущий дух»; это я в энциклопедии вычитал. Что-то вроде призрака, который кидается фарфором, раскачивает кресла и устраивает черт-те что. Вы слушаете?

– О господи! – воскликнул Хэдли. – Да, сэр.

– Годами полтергейст себя не проявлял. Так было до позапрошлой ночи, когда в Гранже ужинал преподобный Примли, викарий прихода неподалеку.

– Еще священник? Да, сэр, продолжайте.

– Он пропустил последний автобус. У водителя Стендиша был выходной, так что викарий остался в Гранже. О полтергейсте никто и не вспомнил, и викария случайно разместили как раз в той самой комнате. И вот около часа ночи призрак принялся за дело. Сбил пару картин со стены, выгулял по комнате кочергу и еще бог весть что натворил. А в конце, пока викарий молился что есть сил, со стола слетела бутылка чернил и ударила его в глаз.

При этом викарий такой вой поднял, что весь дом разбудил. Стендиш ворвался туда с ружьем, и все остальные вместе с ним. Чернила были красные, и поначалу им показалось, что произошло убийство. И вот посреди этого переполоха они выглянули в окно и увидели его, стоящего на крыше в одной ночной рубашке.

– Кого увидели?

– Епископа. В ночной рубашке, – объяснил помощник комиссара. – В лунном свете.

– Да, сэр, – покорно произнес Хэдли. – Что он там делал?

– Так ведь он сказал, что заметил какого-то мошенника на клумбе с геранью.

Хэдли откинулся в кресле, испытующе глядя на телефон. Достопочтенный Джордж Беллчестер не был человеком, которого он назначил бы на место помощника комиссара столичной полиции; хоть он был не без способностей, но к обязанностям своим относился довольно легковесно, и прежде всего очень путано излагал факты. Прочистив горло, Хэдли стал ждать.

– Сэр, вы, случаем, меня не разыгрываете? – осведомился он.

– А?.. Упаси господь, нет! Послушайте. Я, кажется, упомянул, что мэплхэмский епископ всерьез занимался криминологией, хотя лично я не пересекался с ним на этом поприще. Наверное, книгу об этом написал. Как бы то ни было, он поклясться был готов, что видел кого-то у гераниевых клумб. Говорит, человек спускался по холму, направляясь в сторону гостевого дома, в котором живет один старикашка по имени Деппинг, чудак, но работящий такой…

– Какой еще человек?

– Ну, этот самый жулик. Не то чтобы его имя где-то всплывало, но епископ говорит, это отпетый бандит. Так вот, епископ, которого разбудил шум, скорее всего грохот, в проклятой комнате, подошел к окну, а там этот во дворе. Повернул голову, а епископ его в лунном свете и разглядел. Епископ вылез в окно на крышу…

– Это еще зачем?

– Не знаю, – отрезал Беллчестер. – В общем, вылез он. Жулик сбежал. А епископ теперь убежден, что опасный преступник шатается в окрестностях Гранжа и только и ждет подходящего случая, чтобы что-нибудь натворить. Трудный он человек, Хэдли. Настоял, чтобы Стендиш позвонил мне и наши во всем этом разобрались. С другой стороны, Стендиш практически уверен, что епископ тронулся умом. Взять хотя бы то, что он набросился на одну из горничных.

– Что! – воскликнул Хэдли.

– А вот. Стендиш сам это видел, и дворецкий тоже, и сын Стендиша.

Беллчестер, кажется, наслаждался, рассказом. Он был из тех, кто получал удовольствие от болтовни по телефону. А Хэдли не был. Он предпочитал общаться лично, и долгие телефонные разговоры выводили его из себя. Однако помощник комиссара и не думал отпускать его.

– Дело было так, – продолжил тот. – Кажется, у этого ученого старикашки Деппинга, того, который живет в гостевом доме, есть дочка или племянница, ну, в общем, кто-то, и живет она во Франции. А у Стендиша сын. В итоге – потенциальная женитьба. Младший Стендиш только вернулся из Парижа, где они с той девушкой решили пожениться. Он в библиотеке отца и огорошил, просил благословения и еще там всякого. Такую идиллию живописал: мэплхэмский епископ у алтаря соединит их священными узами брака, а еще апельсиновые деревья будут цвести, и это, и то – как вдруг по холлу пронесся дикий вопль. Они помчались туда. А там епископ, в цилиндре и гетрах, через стол схватил горничную и держит.

Хэдли протестующе буркнул. Он был порядочным человеком, да и к тому же вдруг кто-нибудь подслушает.

– Все не так плохо, – уверил его Беллчестер. – Хотя и очень запутанно. Кажется, он оттаскал ту девицу за волосы, угрожая самыми неепископскими словами. Стендиш мне так сказал; и при этом явно был взволнован. Думаю, епископ решил, что бедняжка носила парик. Как бы то ни было, он заставил Стендиша пообещать позвонить мне и организовать ему беседу с кем-нибудь из наших.

– И он направляется сюда, сэр?

– Да. Окажите мне услугу, Хэдли, встретьтесь с ним. Возможно, это слегка успокоит его преосвященство. И Стендишу угодим, и на хорошем счету у духовенства быть никогда не повредит. К слову, вы знали, что Стендиш – один из компаньонов-вкладчиков в издательстве, которое публикует ваши мемуары?

Хэдли задумчиво постучал по мундштуку.

– Хм… – буркнул он. – Нет. Не знал. Я встречался только с Берком. Что ж…

– Здорово! – обрадовался Беллчестер. – Тогда познакомьтесь с ним. Удачи.

Он повесил трубку. Хэдли нахмурился и сложил руки на груди. «Полтергейст!» – пробормотал он несколько раз и пустился в мрачные размышления о том, какие же тяжкие времена настали для столичной полиции, раз теперь старшему инспектору уголовного розыска приходится выслушивать бредни о похождениях всяких чокнутых епископов, которые катаются по перилам, как на горке, набрасываются на служанок и швыряются чернильницами в викариев.

Постепенно к нему стало возвращаться чувство юмора. Под седыми подстриженными усами губы тронула улыбка, и Хэдли, насвистывая, принялся разбирать утреннюю почту. В меру сентиментальности, оставшейся после тридцати пяти лет службы в полиции, он погрузился в воспоминания обо всем вздоре, который только повидала эта голая комнатка с мрачными коричневыми стенами и окнами, выходящими на респектабельную набережную. Каждое утро он безмятежно брился, целовал жену и, пока поезд вез его до вокзала Виктория, обеспокоенно просматривал газету (где всякий раз писали об угрозах то со стороны погоды, то со стороны Германии), а потом приступал к своим обязанностям – расследованию убийств и поиску пропавших собачек. И всю дорогу его сопровождало такое мерное гудение бесперебойно работающего механизма. А еще…

В дверь постучали, и он ответил:

– Войдите.

Явно взволнованный, констебль откашлялся.

– Там джентльмен, сэр, – отчеканил он. – Там джентльмен. – И положил визитную карточку на стол Хэдли.

– Хм… – сказал старший инспектор, читая рапорт. – Что ему нужно?

– Вам стоит самому с ним поговорить, сэр.

Хэдли взглянул на карточку, где значилось: Доктор Сигизмунд фон Хорнсвоггле, Вена.

– Лучше бы вам его принять, сэр, – настаивал констебль. – Он там шумит, сэр, и пытается учинить психоанализ над каждым встречным. Сержант Беттс спрятался в допросной и кричит, что никуда не выйдет, пока этого джентльмена не выведут.

– Послушайте, – раздраженно выдохнул Хэдли и развернулся на своем кресле на колесиках. – Вы все меня с утра пораньше довести решили? Что, черт возьми, означает «шумит»? Что ж вы его не утихомирите?

– Сэр, на самом деле, сэр, мы его знаем. Видите ли…

Констебль был мужчина немаленький, но тот джентльмен, впятеро шире, смог потеснить его. Дверной проем заполнила огромная фигура в черном плаще и блестящем цилиндре. Однако растительность на его лице произвела на инспектора куда большее впечатление. Его широченные бакенбарды были самыми роскошными и черными из всех, что доводилось видеть Хэдли. Брови, столь же густые и черные, казалось, занимали половину лба. Маленькие глазки сверкали из-под очков в роговой оправе, красное лицо просияло, когда он снял шляпу, чтобы поклониться.

– Добраэ уттра! – громогласно произнес он. – Имею ли я чест разговариват с старший инспектр, йа? Du bist der hauptmann, mein herr, nicht wahr? Yah, yah, yah. So[1].

Он подошел вразвалку, взял себе стул и поставил трость подле него.

– Я сдес сяду, – объявил он, – так фот.

Он уселся и, улыбаясь, спросил:

– Што вам снитса?

Хэдли глубоко вдохнул:

– Фелл. Гидеон Фелл… Господи ты боже мой, – Хэдли отбивал рукой по столу на каждое слово, – что вы забыли у меня в офисе в таком виде? Я думал, вы в Америке. Кто-нибудь видел, как вы сюда входили?

– Э? Мой хароший друк! – обиженно запротестовал тот. – Фы, нафернае, ошибаетес, йа? Я герр доктор Сигизмунд фон Хорнсвоггле…

– Сейчас же снимайте это все, – потребовал Хэдли.

– Что ж, – джентльмен резко утратил акцент и изменил голос, – вы меня раскусили, не так ли? В Нью-Йорке мне говорили, что я мастер в искусстве перевоплощения. Мне казалось, я с легкостью обведу вас вокруг пальца. Не хотите пожать мне руку, Хэдли? Так вот, спустя три месяца я вернулся из Америки…

– В конце коридора туалет, – неумолимо продолжал старший инспектор, – пойдите избавьтесь от этих бакен-бардов, а иначе я вас посажу в камеру. Понять не могу, вы собрались дурачка из меня делать в последний месяц на службе?

– Что ж… – пробурчал доктор Фелл.

Он появился вновь спустя несколько минут в прежнем своем виде: с двойным подбородком, разбойничьими усами и копной седых волос. Его лицо еще сильнее раскраснелось оттого, что ему пришлось оттирать грим. Посмеиваясь, он оперся на трость и улыбнулся Хэдли поверх очков. Место цилиндра при этом заняла самая обыкновенная широкополая шляпа.

– Однако ж, – заключил он, – ваших подчиненных я все же обдурил. Чтобы достичь идеала, разумеется, нужно время. У меня есть диплом Школы маскировки Уильяма Пинкертона. Они называют это курсом по почте. Хе-хе-хе. Платишь пять долларов, а они отправляют тебе первый урок; а потом второй, третий, хе-хе-хе.

– Старый вы греховодник, – смягчился Хэдли, – но я все равно чертовски рад вас видеть. Как вам Америка?

Доктор Фелл удовлетворенно вздохнул, мечтательно подмигнув. Затем громыхнул своей тростью об пол.

– Всадил гнилое яблочко! – промурлыкал доктор Фелл. – Наелся лука! Ух-х, судью на мыло! Вот что, Хэдли, как бы вы переложили на латынь такое: «Он запустил помидор в левую пробелину мимо вехотки»? За океаном я уже всех успел спросить. «Запустил» и «помидор» еще ладно, но как Вергилий сказал бы «в левую пробелину» – большой вопрос.

– Это еще что такое?

– Кажется, диалект футбольных болельщиков одного местечка под названием Бруклин. Имел удовольствие бывать там со своими знакомыми из издательства, посещал литературные чаепития. Представьте себе, – заговорщицки ухмыльнулся доктор Фелл, – сколько таких чаепитий мы умудрились пропустить и со сколькими литераторами избежали встречи. Хе-хе, давайте-ка я вам покажу свой альбом. – Он достал из-за стула чемоданчик и вытащил оттуда на свет божий кучу вырезок, которые с гордостью разложил на столе у старшего инспектора. – Кстати, в газетных заголовках я значусь как «Гид».

– Гид? – недоуменно переспросил Хэдли.

– Кратко, звучно и в заголовок влезает, – объяснил доктор Фелл, будто цитируя кого-то, – взгляните-ка сюда.

Он открыл альбом наугад. Взгляд Хэдли сразу упал на заголовок: «Гид – судья конкурса красоты на Лонг-Бич», который сопровождался снимком сияющего, как медный таз, доктора Фелла, в плаще и шляпе, в окружении едва одетых девиц. «Гид на открытии пожарной станции в Бронксе; провозглашен почетным начальником пожарной службы», – значилось в другом заголовке. К этой вырезке прилагалось два снимка. На одном из них у доктора Фелла был какой-то хитрый головной убор с надписью «Шеф», а еще топор, которым он будто собирался кого-нибудь зарубить. На другом снимке, весьма впечатляющем, доктор скользил по серебристому шесту со второго этажа пожарной станции. К ним прилагалась подпись: «Сфеллился сам или подтолкнули?» Хэдли был ошеломлен.

– И вы действительно вот этим всем занимались? – поинтересовался Хэдли.

– Естественно. Говорю же, я отлично проводил время, – самодовольно ответил ему Фелл. – А вот здесь пишут про мою речь с собрания Ордена добрых друзей горных козлов. Я туманно помню те события, но, кажется, прочел ее довольно хорошо. А еще орден посвятил меня в достопочтенного кого-то там, не помню, в кого точно, дело было поздним вечером, и президент был едва в состоянии произнести мое звание. А что такое? Вы не одобряете?

– Я не стал бы этим заниматься и за… – пылко ответил Хэдли и задумался о равноценной денежной сумме, – и за тысячу фунтов! Убирайте альбом, не хочу больше смотреть… Так, и что вы дальше планируете делать?

Доктор Фелл нахмурился:

– Не знаю. Жена все еще не вернулась от родни; получил телеграмму, когда пришвартовался с утра. Так что, скорее всего, ничего. Хотя думаю наведаться в Саутгемптон к старому другу, полковнику Стендишу. Он партнер в «Стендиш-энд-Берк», мой издатель, хотя он только деньгами туда вкладывается, весь бизнес ведет Берк. А? Что вы сказали?

– Ничего, – ответил Хэдли, но глаза его заблестели.

Доктор шумно вздохнул:

– Не знаю, в чем там у него дело, Хэдли. Он встречал с корабля сына своего друга. Приятный такой молодой человек, кстати говоря, к тому же сын епископа Мэплхэмского. Я успел неплохо его узнать до того, как он попал в карцер.

– В карцер? – повторил Хэдли, откинувшись в кресле. – Да уж! И что же он натворил? Тоже свихнулся?

Доктор усмехнулся своим воспоминаниям, и смешок прокатился волнами по выпуклостям его жилета. Он ткнул тростью в угол рабочего стола Хэдли.

– Да ну, Хэдли. Что значит «свихнулся»? Дело было лишь в парочке женских… э-хем… в нижнем белье, скажем так…

– Он что, напал на леди?

– Хэдли, не перебивайте. Нет, боже правый, нет! Он стащил белье из шкафчика. А потом с парочкой других смельчаков водрузил его на мачту вместо флага компании. И все открылось лишь на следующее утро, когда проходящее мимо судно по радио передало поздравления капитану. Представьте себе, что тогда началось. Этот малый чудо как машет кулаками. Уложил первого помощника и двух стюардов, прежде чем его утихомирили…

– Довольно, – сказал старший инспектор, – так что там со Стендишем?

– Кажется, он что-то задумал. Пригласил меня к себе в Глостер на выходные и говорит, что у него есть для меня дельце. Меня удивило то, как он повел себя с юным Донованом, епископским сыном. Скорбно пожал ему руку, жалостно так смотрел на него и попросил не унывать… Кстати говоря, они вдвоем ждут меня в машине Стендиша. А? Что у вас с ним за дело?

Хэдли склонился к нему и сказал:

– Значит, так…

На улочке под названием Дерби-стрит, ведущей от Уайтхолла к Скотленд-Ярду, мистер Хью Эн Донован сел на переднее сиденье машины и тайком проглотил очередную таблетку аспирина. Запить ее было нечем, и он поперхнулся, ощутив всю горечь лекарства, прежде чем оно прокатилось по горлу. Он надвинул шляпу на глаза и, поежившись, угрюмо уставился в лобовое стекло.

Настроение его было гадким не только из-за физического состояния, хотя и оно было так себе. Прощальная вечеринка в Нью-Йорке порядочно затянулась и переросла в попойку, которая окончилась карцером, когда «Акватик» был в двух днях хода от Саутгемптона. Теперь ему стало немного легче. Его уже не тошнило при виде еды, желудок пришел в норму, словно его сложили, как раздвижной телескоп. В руках чувствовалась привычная твердость, а сознание более не блуждало. Но было и кое-что способное испортить ему все впечатление от первой встречи с Лондоном спустя год отсутствия.

Как он думал, все, что у него осталось, – это чувство юмора, и хорошо бы оно его не подвело.

Обаятельный и легкий на подъем молодой человек со смуглым лицом, один из лучших борцов в среднем весе, когда-либо переступавших порог Дублинского университета, Донован попытался усмехнуться приборной панели. Но лишь неопределенно булькнул при мысли о встрече с отцом.

Старик, конечно, был крепким малым, хоть и стал епископом. Он был старомоден, а значит, вполне допускал, что молодой человек может набедокурить в разумных пределах. Но, предав главное увлечение отца, сын дрожал от одной мысли о том, что будет дальше.

Возможность совершить годичное путешествие была предоставлена ему по единственной причине – ради изучения криминалистики. Тогда на него снизошло какое-то вдохновение. «Папа, – со всей прямотой заявил он, – папа, я хочу стать детективом». И грозный старик просиял. Теперь сын уныло вспомнил об этом. Будучи в Америке, он несколько раз натыкался на фотографии пожилого Уильяма Дженнингса Брайана, невероятно напоминавшего его отца. Те, кто лично знал обоих, говорили, что в жизни сходство было просто поразительным. Те же квадратное массивное лицо и широкий рот, те же тяжелые брови и проницательный взгляд темных глаз, те же плечи и решительная походка. И голос. Тот факт, что епископ Мэплхэмский обладал лучшим голосом во всей Англиканской церкви, был неоспорим: громовой глубокий голос, напоминавший звучание органа. Словом, авторитетная фигура.

Его сын машинально съел еще одну таблетку аспирина.

Если и была у епископа слабость, то это его хобби. Мир потерял великого криминалиста, когда Хью Донован-старший принял духовный сан. Его познания были невероятно обширны; он мог перечислить подробности каждого преступления, произошедшего за последнее столетие; он был осведомлен обо всех новейших научных достижениях в области расследования и предотвращения преступлений; он бывал в полицейских отделениях Парижа, Берлина, Мадрида, Рима, Брюсселя, Вены и Ленинграда, доведя до безумия сотрудников каждого из них; и наконец, он читал об этом лекции в Соединенных Штатах. Возможно, теплый прием в Америке и сыграл решающую роль в том, чтобы позволить сыну изучать криминалистику в Колумбийском университете…

– Га-а, – пробормотал Хью-младший, таращась на приборную панель.

Он подал туда документы в порыве честолюбия и прикупил множество мудреных книг с корочками на немецком языке. После этого к 116-й Западной улице он даже не приближался, обосновавшись в квартире некой блондиночки, которая жила на окраине города на улице Драйв.

И вот теперь он влип по самые уши. Старик станет рычать на него, перебирая все мерзопакостные подробности и мешая все в одну кучу, а в довершение всего уже началась какая-то чертовщина. Этим утром отца не было на причале, когда прибыл «Акватик». Вместо отца его встретил полковник Стендиш, с которым, как ему смутно помнилось, он когда-то был немного знаком…

Хью искоса глянул на полковника, тревожно ерзавшего на соседнем сиденье, он недоумевал, отчего все так. Обычно полковник, со своей аккуратной стрижкой и мясистым лицом, отливающим портвейном, был любезен и весел. Но теперь он вел себя совершенно иначе. Вертелся. Оборачивался и закатывал глаза. Постукивал по рулю, что выдавало его внутренние терзания; Донован пару раз подпрыгнул на месте оттого, что тот нечаянно нажал на клаксон. Они приехали сюда в компании старого чудака по имени Фелл, но Доновану и в страшном сне не приснилось бы, что «сюда» – это в самый что ни на есть Скотленд-Ярд. Было тут какое-то мутное дельце. И к Доновану закрадывались ужасные подозрения, что старик вознамерился отдать его под своеобразный трибунал или что-то вроде того. Хуже всего было то, что за все это время никто и словом не обмолвился ни об отце, ни о…

– Черт меня побери, – вдруг произнес полковник Стендиш, – черт побери, черт побери!

– Прошу прощения? – отозвался Донован.

Полковник прокашлялся. Его ноздри решительно раздулись.

– Молодой человек, – проговорил он осипшим голосом, – должен вам сказать. Просто обязан.

– Что, сэр?

– Насчет вашего отца. Должен вам сказать, а точнее, предупредить.

– О боже! – Донован съежился на сиденье.

– Так уж вышло. Бедняга перетрудился, и я пригласил его к себе отдохнуть. У нас были скромные посиделки: я, мой сын – не думаю, что вы знакомы, – мои жена и дочь. А еще были мой партнер Берк, Морган, знакомый писатель, и Деппинг, он живет у нас в гостевом доме. Его дочка и мой сын, пум-пурум-пурум, хотя бог с ним. Послушайте. В самую первую ночь что-то приключилось. И с тех пор, – сказал полковник, понизив голос, – пошло-поехало.

– Что же? – спросил Донован, опасаясь самого худшего.

– На ужине была леди Ленгвич. Черт бы ее побрал, суфражистка, в каждой бочке затычка. Ей не терпелось обсудить с епископом социальную реформу… хм… – Шумно дыша, полковник постукивал пальцами по подлокотнику Донована. – Мы были внизу в холле, беседовали с леди Ленгвич, она только приехала. Все честь по чести. Помню, жена сказала: «Епископ Мэплхэмский будет просто счастлив встрече с вами, леди Ленгвич». А та говорит: «Хе-хе». А моя дочка: «Именно. Как только он узнает, что вы здесь, сразу же примчится». И тут он съезжает по перилам: вж-ж-ж-жи-и-ик! – просвистел полковник, словно петарда, простирая руку. – Чертова лавина в гетрах!

Донован сомневался, все ли он правильно понял.

– Кто съехал?

– Ваш отец, бедный мальчик. Чертова лавина в гетрах!

Полковник пристально смотрел на него:

– И тут эта старая перечница проявила отменную выдержку. Надо отдать ей должное. Ваш отец приземлился прямо перед ней – бац! Она подняла лорнет и говорит: как любезно, мол, было с его стороны прибыть с такой поспешностью. Тут я и заподозрил неладное.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто не мог бы их подслушать, полковник продолжил увещевательным тоном:

– Я отвел его в сторону и сказал: «Старина, будь как дома, конечно, но черт возьми!» А потом я вежливо поинтересовался, нормально ли он себя чувствует, не вызвать ли ему… хм… врача. Ей-богу, он сошел с ума! Он поклялся, что это чистой воды случайность, что он пытался подсмотреть за кем-то, свесившись с перил, но потерял равновесие, и ему пришлось вот так спасаться. Ну я и поинтересовался, за кем же он пытался подсмотреть. И он сказал: за Хильдой, одной из горничных.

– Черт подери! – воскликнул Донован, сжимая руками голову, которая вновь начинала трещать. – Мой старик…

– Ему всюду мерещатся воры, – проворчал полковник. – В общем, он думал, что Хильда – это мошенница по имени Джейн Пикадилли, только в парике. Во дворе ему другой жулик привиделся. Той ночью кто-то заехал викарию чернильницей в глаз. Бедолага. Не удивлюсь, если он решил, что викарий – это Джек-потрошитель под прикрытием.

– Это уже слишком. – Доновану стало дурно. – Не хотите ли вы сказать, что мой отец сошел с ума?

Стендиш глубоко вздохнул.

– Мне тяжело это говорить, – пробурчал он, – но иного объяснения у меня нет. Хуже всего то, что я начальник управления полицией округа. Поскольку я не стал его слушать, он заставил меня устроить ему встречу с ребятами из Скотленд-Ярда и – ш-ш-ш!

Внезапно он умолк и обернулся через плечо. Донован устремил взгляд в том же направлении и увидел то, чего полковник опасался все это время: высокий дородный человек двигался со стороны Уайтхолла с мрачным и озабоченным лицом; казалось, он старается наступить на каждую трещину в тротуаре. Даже у его цилиндра был какой-то воинственный вид. Проницательные глаза на крупном морщинистом лице метали взгляды то влево, то вправо, и казалось, епископ Мэплхэмский – это был он – бормотал себе что-то под нос. Его сын заметил это, к тому же епископ выглядел куда бледнее обычного. Сквозь недоверчивое недоумение Донована пронзила жалость. Хотя епископ все еще оставался довольно крепким, ему не следовало перенапрягаться. Сколь бы энергичным ни был человек, если он не станет беречь себя, рано или поздно у него может случиться нервный срыв.

– Видите, – заговорщически понизив голос, произнес полковник, – сам с собой разговаривает. Доктора считают, что это первый признак, черт побери. Какая жалость! Сошел с ума, бедолага. Подбодрите его, прошу, подбодрите.

Полковник Стендиш был под таким впечатлением, что заговорил шепотом. Он посигналил епископу, однако, казалось, тот его не слышал. Епископ увидел своего сына и остановился. На его мрачном лице расцвела улыбка, которая составляла частичку искрометного обаяния этого человека. Но в этой улыбке сквозила озабоченность. Он поспешил подойти к Доновану и пожать ему руку.

– Мальчик мой! – По Дерби-стрит разлился чарующий голос, который в молодые годы мог заставить кого угодно поверить во что угодно. Даже на Стендиша он подействовал. – Рад видеть тебя снова. Мне, конечно, следовало бы встретить тебя на причале, но моего внимания требовали неотложные дела. Хорошо выглядишь, Хью, очень хорошо.

Это поразительное заявление только усилило беспокойство Донована. Должно быть, старик был очень занят.

– Привет, папа, – сказал он и стащил с себя шляпу.

– С твоими знаниями теперь ты сможешь, – радостно продолжил епископ, – помочь мне в одном деле чрезвычайной важности, – он грозно взглянул на полковника, и улыбка сошла с его лица, – которой, правда, пока еще никто не осознал. Доброе утро, Стендиш.

– О… хм… доброе, – нервно ответил полковник.

Епископ внимательно посмотрел на него. И в его глазах блеснуло любопытство.

– Стендиш, мне неприятно говорить такое старинному другу, но вы дурак. Долг велит мне сказать это. Я ошибался. И я открыто признаю это. Но… – он медленно повел рукой в воздухе, в его голосе звучало волнение, – бушующие воды да не поколеблют меня, и бури да не свернут меня с пути моего. И самый скромный человек, облаченный в доспехи праведного дела, будет сильнее всех воинств заблуждения.

Его сын едва сдержал приступ веселья. Говоря в такой манере, старик мог нагнать страху даже на мертвецов. Дело было не в том, что он говорил; весь гипнотический эффект заключался в том, как он это говорил, в его голосе и магнетизме взгляда, в потаенной, вкрадчивой убедительности.

– Вот и я говорю то же самое, – согласился полковник, – но послушайте, дружище, в конце концов, черт возьми, зачем вы покинули Гранж прошлой ночью, никому ничего не сказав? Мы чуть было не организовали ваши поиски. Жена рассердилась и все такое.

– Чтобы доказать свою правоту, сэр, – мрачно ответил епископ, – и я имею удовольствие сообщить, что доказал ее; мне есть что доложить Скотленд-Ярду. Я отправился ненадолго к себе домой просмотреть кое-какие свои записи… – Он сложил руки на груди. – Готовьтесь, Стендиш. Это просто бомба.

– О господи! – воскликнул полковник. – Полегче, старина; ну мы же, хочу сказать, мы же одноклассники и…

– Будьте любезны, перестаньте превратно толковать мои слова, – перебил епископ, его лицо приняло зловещее выражение, – умом вы никогда не блистали, но даже вы в состоянии понять это. Если бы я сказал…

– Прошу прощения, сэр, – произнес кто-то. Могучий полицейский обращался к полковнику Стендишу. Будучи не в настроении иметь дело с полицейскими, Донован-младший отстранился. – Прошу прощения, – повторил полицейский, – вы полковник Стендиш?

– Хм… – с нотой сомнения сказал полковник. – Да. А что?

– Вы не могли бы подняться в кабинет старшего инспектора, сэр? Старший инспектор понимает, вы тут прождали…

– Старший инспектор? Что ему надо?

– Не могу сказать, сэр.

Епископ прищурился:

– Рискну предположить, что-то случилось. Идемте все вместе. Все в порядке, констебль. У меня назначена встреча со старшим инспектором Хэдли.

Донован-младший страшно не хотел идти, но не мог противиться отцу. Констебль провел их по Дерби-стрит во двор, где под арками стояли полицейские темно-синие машины, а затем в гулкое кирпичное здание, по запаху и виду напоминающее школу.

В залитом утренним светом скромном кабинете Хэдли кружились пылинки, через открытые окна прорывался шум набережной. За письменным столом Донован увидел скромно одетого щуплого мужчину с холодным внимательным взглядом, его усы были аккуратно подстрижены, волосы отливали стальным блеском. Руки его были безмятежно сложены, однако при виде вошедших он неприязненно скривил рот. Снятая телефонная трубка лежала у его локтя. В кресле рядом с ним сидел доктор Фелл и ковырял ковер концом своей трости.

Епископ откашлялся.

– Мистер Хэдли, – начал он, – позвольте представиться. Я…

– Полковник Стендиш? – обратился Хэдли к взволнованному посетителю. – Вам тут передали кое-что по телефону. Я записал это сообщение, но, думаю, вам лучше самому переговорить с инспектором…

– С инспектором? – удивился полковник. – Каким еще инспектором?

– Вашим окружным. Вы знакомы с мистером Деппингом?

– Старик Деппинг? Боже, да. А что с ним? Он живет в гостевом доме в моем поместье. Он…

– Его убили, – сказал Хэдли. – Его обнаружили сегодня утром с простреленной головой. Вот телефон.

Вначале полковник лишь молча уставился на него. На фоне этой пыльной комнатушки его костюм в крупную клетку смотрелся ужасно нелепо.

– Нет же! – запротестовал он. – Деппинга? Черт возьми, да не может быть, чтобы Деппинга! Деппинга бы никогда не убили. Пятерку ставлю, он и не помышлял, что его могут убить…

Хэдли пододвинул ему стул. Стендиш со стоном бухнулся на него и взял телефон. У полковника был такой вид, будто он намеревался раз и навсегда покончить с этой чушью.

– Да, да, да… Мерч? Как ты? О… хочу узнать, что это за чертовщина?.. Но откуда ты знаешь?

Пауза.

– Может, он чистил ружье и оно выстрелило, – озарило Стендиша. – Был у меня знакомый, с ним так же вышло. В пятьдесят девятом. Ногу себе отстрелил… Нет, черт возьми. Ясно. Не мог, раз не было ружья… Так-так. Займись этим, Мерч. Буду во второй половине дня. Как всегда, черт возьми! Да-а. Давайте.

Он повесил трубку и мрачно взглянул на нее.

– Так! Я забыл узнать у него…

– Все факты мне известны, – вклинился Хэдли. – Будьте добры кое-что объяснить. Присаживайтесь. А эти джентльмены?..

Джентльмены представились. Севший по другую сторону стола Хэдли епископ Мэплхэмский посмотрел на Стендиша почти с удовлетворением. Он выглядел искренне взволнованным, но никак не мог удержаться от того, чтобы сказать:

– Премного, премного сожалею о гибели любого человека, но, должен заметить, я предупреждал. Это, конечно, не снимает вины и не умаляет горечи от его ухода. Однако…

Стендиш достал носовой платок и промокнул лоб.

– Чтоб его, – пробурчал он, – откуда мне было знать, что бедняга так кончит? Здесь что-то не так. Вы его не знаете. У него даже была доля в моей фирме!

Донован заметил, как при этом Хэдли переводит раздраженный взгляд с одного посетителя на другого. Однако он почтительно обратился к епископу.

– Должен поблагодарить вас, – вставил он, – за вашу помощь в этом деле и оперативность. После освещения обстоятельств убийства Деппинга я буду рад выслушать ваши разъяснения…

– Но он же катался по перилам! – уязвленно запротестовал Стендиш. – Бабахнулся, словно лавина, прямо перед леди Ленгвич!

Епископ застыл на месте. Он надулся и посмотрел на Стендиша так, как когда-то на дьякона, поскользнувшегося у алтаря с блюдом для пожертвований и окатившего дождем из медяков прихожан, сидевших на трех первых рядах.

– Тот случай, сэр, – холодно отрезал он, – его я уже объяснил, и любому сколько-нибудь сообразительному человеку этого было бы довольно. К несчастью, я потерял равновесие и, дабы избежать последствий грандиозного падения, вынужденно ухватился за перила, и это, э-э-м, несколько ускорило мой спуск. Вот и все.

Полковник был явно возмущен подобной оценкой своего интеллекта.

– А зачем тогда вы швырнули в викария чернильницу? – гневно возразил он. – Боже правый, я, конечно, не епископ, но, черт возьми, я еще ни разу в жизни не поставил викарию синяк под глазом! И если вы считаете это признаком интел…

Лицо епископа побледнело. Он вытянулся на стуле как струна, тяжело дыша и озираясь по сторонам. Его взгляд остановился на докторе Фелле, который будто бы посмеивался, прижав ладонь ко рту.

– Вы что-то сказали, сэр? – поинтересовался епископ.

– Нет, что вы! – поспешно возразил доктор Фелл. – У-ух! Да что ж такое! Н-нет! – И он хлопнул в ладоши, трясясь, однако, всем телом, в то время как на его глазах выступила влага.

– Рад слышать, сэр. Но может, вы что-то подумали по этому поводу?

– Что ж, раз так, – честно сознался доктор, – скажите, зачем вы швырялись чернильницами в викария?

– Джентльмены! – прорычал Хэдли, стукнув по столу. Он уже с трудом сохранял самообладание, и теперь, дабы вернуть себе невозмутимость, разложил перед собой все бумаги. – Возможно, – начал он, – мне стоит изложить все, что я узнал от инспектора Мерча, а вы, полковник, заполните пробелы… Во-первых, что вы знаете о мистере Деппинге?

– Очень хороший человек старина Деппинг, – ответил Стендиш, словно защищаясь, – родственник моих индийских друзей. Появился здесь пять или шесть лет назад, пришел ко мне, услышал, что у меня есть свободный гостевой дом. Тот ему понравился. Он его снял и жил там с тех пор, как… Непростой человек. Привередливый, понимаете ли. Книги там и все такое. Даже привез с собой повара – ему нравились изысканные блюда. – Полковник усмехнулся. – Но если б вы узнали его получше, черт возьми!

– Что вы имеете в виду?

Стендиш принял доверительный вид:

– А вот что. Нельзя сказать, чтобы он был пьяницей; мог выпить полбутылки бургундского – ценитель – да. Однако я однажды заскочил к нему вечерком. Старик сидел у себя в кабинете – без пенсне, ноги на столе, на три четверти пустая бутылка виски – в слюни пьяный. Ха! Странно было это видеть. Я сказал: «Ага, черт тебя дери!» А он: «Хе-хе». А потом запел, заревел и… послушайте, – обеспокоенно сказал полковник, – не хочу наговаривать на него… хм… Но, я думаю, он был скрытным пьяницей, раз в пару месяцев у него случались запои. И что тут такого? С кем не бывает! До женитьбы и у меня так бывало. Хм… – Стендиш откашлялся. – Кому это мешает, если никто не видит? Он старался, чтобы никто этого не видел. Достоинство. После того случая, когда я вломился к нему, он заставил этого своего камердинера еженощно сидеть под дверью его кабинета и сторожить, черт возьми! Еженощно, на случай, если кто-нибудь явится, а он к этому не готов.

Хэдли нахмурился:

– Вам никогда не казалось, полковник, что он что-то задумал?

– Что? Задумал? Вздор полнейший! Что он мог задумать? Он был вдовцом – и денег у него куры не клевали…

– Продолжайте, пожалуйста. Что еще вы о нем знаете?

Стендиш стушевался:

– Не особенно много. Он о себе не распространялся, понимаете? Сошелся с Берком, моим партнером, вложился в наше дело. Сказал, что всегда хотел рецензировать рукописи для издательства, и, Господь всемогущий, он читал! Брал всю галиматью, к которой в жизни никто не притронулся бы. Знаете, чью-нибудь там трилогию о чем-то там, которая писалась семь лет, стопки бумаг по шесть дюймов толщиной, все зачеркнутое-перечеркнутое настолько, что разобрать невозможно, и автор каждый день посылает новые письма. Вот.

– У него были родственники?

На самодовольном красном лице Стендиша застыло озадаченное выражение.

– Это ее просто из колеи выбьет… Хм, да. Дочка. Чертовски хороша. Не чета пигалицам в двухместных автомобилях, которые того и гляди собьют тебя на дороге, – злобно отметил полковник. – Хорошая девушка, хоть и живет во Франции. Деппинг все трясся, чтобы она ничего не натворила. Может, Франция ей и нравилась, ведь он отправил ее в монастырь до совершеннолетия, но да бог с ним. Ха, я как-то говорю: «Ей бы замуж». И вот эта девица с моим сыном… – тут он призадумался, – ну, как это бывает… хм…

Хэдли пробежался взглядом по присутствующим и остановился на епископе, который, казалось, собирался что-то добавить. Так что Хэдли поторопился опередить его:

– А вы не знаете, были ли у него враги? Я не имею в виду ваших знакомых.

– Господи! Нет!

– Я об этом спрашиваю, – продолжил Хэдли, – из-за обстоятельств его гибели. Со слов инспектора Мерча, который располагает показаниями его повара и камердинера, дело было так… – Хэдли зашелестел бумагами. – Рэй-монд Сторер, камердинер, утверждает, что погибший вернулся с чаепития в гостевой дом около семи вечера…

– С нашего чаепития, – пробормотал полковник. – Мы все были взбудоражены новостями: ну, его дочка с моим сыном. За день до того он получил от нее письмо, и вечером мы с ним все обговаривали. Так что вчера он явился на чаепитие и объявил всем.

– И он был в хорошем настроении?

– Господи, конечно. Доволен как слон.

Хэдли прищурился:

– И не случилось ли потом чего-то, что могло бы его расстроить?

Стендиш вынул сигару и стал прикуривать ее, как вдруг ему в голову пришла какая-то тревожная мысль. Он обернулся и сердито взглянул на епископа.

– Знаете ли, я вот о чем подумал! – Казалось, его воспаленные глаза вот-вот вылезут из орбит. – Он и впрямь уходил как в воду опущенный, Богом клянусь. А огорчился он как раз после того, как вы отозвали его поговорить.

Епископ сложил руки поверх своего зонта. На его лице было такое выражение, будто он с трудом сдерживал торжество.

– Это так, друг мой, – ответил он, – и я обязательно расскажу об этом, как только старший инспектор закончит излагать суть дела… Пожалуйста, продолжайте, сэр.

– Камердинер свидетельствует о том, – немного погодя продолжил Хэдли, – что в гостевой дом погибший пришел обеспокоенным. Он приказал подать ужин в кабинет. И что было необычно, не стал переодеваться к ужину. Ужин был подан в половине девятого, и тогда погибший казался еще более встревоженным, чем до этого. Он сообщил камердинеру, что у него много дел, и просил никого к нему не впускать. Как вы могли заметить, вчера ночью как раз спала жара. Тем вечером разразилась буря…

– Черт возьми, и еще какая буря! – прохрипел полковник. – Генри Морган попал в нее, и ему пришлось три мили тащиться до…

Хэдли начинал терять самообладание.

– Если не возражаете, полковник, – прервал он, – вам будет весьма и весьма необходимо узнать следующее… Вскоре после начала бури ветром снесло линию электропередачи или что-то вроде того, и из строя вышло все освещение. Камердинер, который находился на первом этаже, закрыл все окна и стал рыться в поисках свечей. И вот, когда он собрался пойти с ними наверх, во входную дверь постучали. Когда он отворил дверь, ветер задул свечу, но как только он вновь зажег ее, то увидел на пороге незнакомца…

– У вас есть его описание, мистер Хэдли? – вклинился епископ.

– Не самое подробное. Среднего роста, моложавый, с темными волосами и усами, в кричащем костюме, говорил с американским акцентом.

Епископ двинул шеей с выражением мрачного триумфа. Он кивнул:

– Продолжайте, мистер Хэдли.

– Камердинер собирался уж было ответить, что мистер Деппинг сегодня никого не принимает, и закрыть дверь, как вдруг этот человек сунул ногу в дверной проем. И сказал… – Хэдли заглянул в свои бумаги. – Он сказал: «Уж меня-то он примет. Спросите у него». Инспектор Мерч не вдавался в подробности. Кажется, тот человек указал при этом на переговорную трубку.

– Ага, – включился полковник. – Знаете, такая… Ты в нее вначале свистишь. А потом начинаешь говорить. Деппинг занимал две комнаты: спальня да кабинет. И у него была такая трубка, она шла прямиком до кабинета от первого этажа. Как раз у входной двери она и располагалась.

– Хорошо… Незнакомец очень настаивал, так что Сторер позвонил мистеру Деппингу. А мистер Деппинг ответил: «Хорошо, пусть поднимется», несмотря на то что тот не представился. Однако мистер Деппинг попросил камердинера далеко не уходить на случай, если в нем возникнет нужда. Сторер предложил пойти и попробовать починить свет, но Деппинг на это ответил, чтобы тот не беспокоился, поскольку у него в кабинете было предостаточно свечей.

Как бы то ни было, Сторер поднял Ахиля Джорджеса, повара, и, несмотря на протесты, под дождем отправил его на улицу проверять, не оборвались ли провода. Камердинер тем временем поднялся закрыть окна наверху и услышал при этом, как Деппинг и его гость говорили в кабинете. Самих слов он не расслышал, но их беседа казалась довольно дружелюбной. Вернувшись, повар доложил, что ни единого провода оборвано не было. Когда проверили электрощиток, то оказалось, что все дело было лишь в коротком замыкании, и замена предохранителей решила проблему со светом…

Доктор Фелл, который все это время самозабвенно набивал трубку, вдруг повернул к инспектору свою массивную голову и уставился на него. Глаза его при этом немного скосились. Он шумно и глубоко вздохнул.

– Хэдли, – пробормотал он, – а вот это очень интересно, самое интересное из того, что вы рассказали. Продолжайте, продолжайте.

Хэдли крякнул. Он испытующе взглянул на доктора и продолжил:

– Было около полуночи, и Сторер собирался пойти спать. Он постучался в дверь кабинета, сообщил Деппингу, что свет починили, и спросил, может ли он быть свободен. Деппинг как-то нетерпеливо ответил: «Да-да». Так что тот удалился. Буря все еще бушевала, и он никак не мог уснуть… По его словам, где-то в пятнадцать минут первого ночи он услышал звук выстрела; это врезалось ему в память, но он списал это на раскат грома и не стал выяснять, в чем дело. Инспектор Мерч передает, что судебный медик установил время смерти, как раз около пятнадцати минут первого. На следующее утро, спустившись, Сторер увидел через фрамугу, что свет в кабинете Деппинга по-прежнему горел. Он постучал в дверь, но ответа не последовало; дверь была заперта изнутри. Так что Сторер взял стул, взобрался на него и заглянул во фрамугу. Деппинг лежал ничком у себя за столом, а голова его была прострелена аккурат в районе лысины. В конце концов Сторер набрался храбрости, открыл фрамугу и влез через нее в комнату. Деппинг уже давно был мертв, а орудия убийства он не увидел.

Донован-младший вдруг позабыл о своем похмелье. Этот неторопливый жуткий рассказ будоражил его воображение. Казалось, вся эта дикая история с катанием по перилам была частью вчерашней попойки; впервые в жизни он ощутил вкус к охоте на человека и начал понимать, в чем состоит ее прелесть. Стояла тишина. В атмосфере нарастающей неловкости он почувствовал на себе покровительственно-самодовольный взгляд епископа.

– Вот, мистер Хэдли, – сказал епископ, – это-то и есть самое интересное. И поучительное. – Он жестом указал на сына. – Мой сын, мистер Хэдли, изучает криминалистику, как и я. Хм… И я наконец смогу увидеть, чему же он успел научиться. – Вид у епископа при этом был важный и деловитый. – Кое-какие моменты наводят на размышления. Например…

– Но черт возьми! – запротестовал полковник, вытирая лоб. – Смотрите!..

– …например, – хладнокровно продолжил епископ, – вы говорите, дверь была заперта изнутри. Значит, убийца ускользнул через окно? Нет. Через другую дверь. Наверху имеется балкон, тянущийся вдоль стены дома, и дверь на нем открывается наружу. Эта дверь, которая, по словам Сторера, обычно заперта, в тот день была приоткрыта.

Хэдли обратился к нему без капли сарказма:

– Что ж, не могли бы вы объяснить, какова ваша роль в этом деле?..

Епископ кивнул и дружелюбно улыбнулся Стендишу:

– С удовольствием. К счастью, мистер Хэдли, я могу назвать вам имя человека, который приходил к мистеру Деппингу прошлой ночью. Я могу даже показать вам его фотографию.

Под изумленным взглядом полковника он вынул из внутреннего кармана два снимка, подписанные аккуратным мелким почерком, которые он затем передал Хэдли. Чувство юмора вернулось к епископу, как только ему удалось реабилитироваться в глазах собеседника.

– Его зовут Льюис Спинелли. На случай, если имя вылетит из головы, мистер Хэдли, там внизу есть пара заметок о нем.

– Спинелли, – повторил Хэдли, прищурившись. – Спинелли, ясно! Вымогатель. Бандит. Из шайки Мейфри, они пытались проникнуть в Англию в прошлом году…

– Единственный из шайки, – поправил епископ, – который таки проник в Англию. Этот человек, мистер Хэдли, слишком умен для того, чтобы пытаться попасть в страну под своим настоящим именем. Позвольте мне объяснить.

Донован-младший вновь подумал, что для епископа Англиканской церкви такая манера изъясняться была совсем не характерной. Но самым странным было то, как естественно это выходило у старика. Он говорил ничуть не хуже, чем с церковной кафедры. И сын все никак не мог к этому привыкнуть.

– В Музее полиции на Центральной улице, он напоминает ваш Черный музей, экспозиция составлена так, чтобы демонстрировать различные типы преступлений, мистер Хэдли. Комиссар разрешил мне освежить в памяти одну интересную историю. Этот Спинелли изначально был вымогателем-одиночкой, и все из-за одной своей особенности, которая выдает его с головой. Молодой американец итальянского происхождения лет тридцати, из приличной семьи, с блестящим образованием. Как мне сообщили, с хорошими манерами, так что он мог бы выдать себя за кого угодно, если бы не одна его слабость. Он просто не мог противиться искушению вырядиться в самый кричащий и приметный наряд, который только можно себе вообразить, не говоря уже об обилии колец и прочих украшений. Взгляните на фотографию. Здесь ему около двадцати трех, когда его схватили и отправили в Синг-Синг на десять лет.

Епископ прервался. И взглянул на присутствующих из-под тяжелых век.

– Но освободился он через три. И никто не знает, как так вышло. Из того, что я слышал, он понял, что в одиночку действовать небезопасно, и присоединился к Мейфри, который к тому времени как раз набрал силу, и никто не мог с ним ничего поделать. Затем…

Доктор Фелл фыркнул.

– Послушайте, – запротестовал он, – во имя Бога и Бахуса, надеюсь, это дельце не превратится в нудную заунывную гангстерскую историю. Хм-хм… ха. Если я что и ненавижу, так это когда в классическое дело об убийстве вклинивается подобная тягомотина. Только я заинтересовался этим происшествием со светом…

Епископ тряхнул головой:

– Не бойтесь, друг мой. Могу поклясться, что Спинелли вернулся к привычной тактике вымогателя-одиночки. Банда Мейфри развалилась. Никто не знает почему, даже комиссар этим озадачен. Некоторое время назад она стала сдавать позиции. Главари пытались покинуть страну: кто-то направился в Италию, кто-то в Англию, кто-то в Германию. Всем отказали во въезде. Но каким-то образом Спинелли пробрался.

– Это мы еще посмотрим, – возразил Хэдли и коротко переговорил по телефону. Глядя на епископа, он продолжил: – Знаете, сэр, это все гадание на кофейной гуще. Бьюсь об заклад, вы в глаза этого Спинелли не видели.

– Что вы, – спокойно ответил епископ, – лично видел его дважды. В первый раз на Центральной улице на опознании, где ему не предъявили никакого обвинения; там я и выяснил все подробности о нем. А второй раз – прошлым вечером. Он выходил из трактира неподалеку от Гранжа. До этого я видел его на расстоянии и при лунном свете при… хм… довольно необычных обстоятельствах, в парке в Гранже. – Епископ откашлялся. – Я обратил внимание на одежду, да и лицо показалось знакомым. Однако прошлой ночью я видел его так же близко, как вас сейчас.

– Господи! – воскликнул полковник, уставясь на него с каким-то новым выражением лица. – И из-за этого вы сегодня утром сбежали?

– Вряд ли начальник полиции округа выслушал бы мою историю с должным вниманием, – холодно ответил епископ. – Господа, я кое-что обнаружил. Все дело в…

Хэдли угрюмо стучал по столу костяшками пальцев. Он поглядывал на телефон, который все никак не желал зазвонить.

– Вопрос в том, – сказал он, – что нам стоит внимательно все это изучить, однако, мне кажется, кое-кто пребывает в заблуждении. Все эти американские гангстеры, стреляющие в сельских ученых мужей Глостершира… Фа! Не вполне правдоподобно…

– Не думаю, – возразил епископ, – что Льюис Спинелли застрелил его. Нет времени все подробно объяснять. Однако я хотел бы знать, мистер Хэдли, что вы намерены предпринять.

– Это к полковнику Стендишу, – отрезал Хэдли. – Он начальник полиции в своем округе. Если он захочет привлечь Скотленд-Ярд, то может это сделать. А если захочет разбираться сам, то меня это не касается. Что скажете, полковник?

– Я был бы очень рад оказать полиции в этом деле все возможное содействие в меру моих скромных сил, – задумчиво отозвался епископ. Все органные регистры зазвучали в его голосе. Его массивное лицо надулось, а в глазах появился гипнотический блеск.

– Заметано! – воскликнул Стендиш пылко и довольно бестактно. – Господи, заметано! Тут наш человек – Фелл. Черт побери, послушайте. Вы же обещали заехать в Гранж на пару дней, а, старина? Вы бы не дали какому-то иностранцу прострелить голову моему другу? Так ведь? – Тут он обернулся к епископу. – Знакомьтесь, это Фелл. Тот самый человек, который поймал и Криппса, и Логанрея, и жулика, представлявшегося проповедником, как бишь его там. Что там еще?

Доктор Фелл, наконец закуривший трубку, хмыкнул и, нахмурившись, принялся постукивать тростью по полу.

– Как же долго, – проворчал он, – я пытался отмежеваться от этих совершенно заурядных дел. Ни яркости тебе, ни искры безумия. Где же драма? Где…

Хэдли глянул на него с неким горьким удовлетворением.

– Да-да. Знаю. Вы в своем репертуаре, – согласился он, – вам подавай фантазию, лунатизм, которые попадаются, дай бог, один раз за десять лет заурядности. Чтобы кого-нибудь застрелили из арбалета в лондонском Тауэре или сбросили с балкона дома с привидениями. Конечно! А как же невзрачные обыкновенные дела, с которыми мы бьемся изо дня в день? Возьмитесь-ка за них. Думаю, после этого у вас отпадет охота насмехаться над полицией… Прошу прощения джентльмены. Это личное. – Он немного помедлил и затем раздраженно произнес: – К сожалению, должен еще кое-что вам сообщить. Инспектор Мерч упомянул одну деталь, которая несколько выпадает из обычного ряда. Может, это ничего и не значит, просто вещица, принадлежавшая Деппингу, однако вещица не вполне заурядная.

– Несколько деталей, – добавил доктор Фелл, – которые выходят из ряда вон, должен сказать. Хм… ха. Что ж…

Хэдли беспокойно потер подбородок.

– Возле руки Деппинга, – продолжил он, просматривая бумаги, – была карта… Именно так, карта. По размеру и форме соответствующая игральной, однако, согласно записям, искусно нарисованная акварелью. На ней были изображены восемь предметов, напоминающих мечи, расположенные в форме звезды, а также символ, изображающий воду, льющуюся в середину этой фигуры. Вот, пожалуйста. А теперь вперед, развлекайтесь, сочиняйте свой роман.

Он бросил записи на стол.

Рука доктора Фелла с трубкой замерла на полпути ко рту. Он шумно и глубоко, с присвистом вздохнул сквозь усы, и его взгляд замер.

– Восемь мечей, – сказал он, – Восемь мечей: два на уровне воды, три над ней и еще три под водой… О Бог! О Бахус! О моя старая шляпа! Послушайте, Хэдли, так дело не пойдет.

Он глаз не сводил со старшего инспектора.

– Ладно, – раздраженно ответил Хэдли, – вы опять в своей стихии. Дайте угадаю, тайное общество? Черная рука или что-то типа того? Черная метка? Да!

– Нет, – протянул доктор, – ничего подобного. Хотел бы я, чтобы все было так просто. Это настолько дьявольски закручено, настолько средневеково, настолько поэтично… Во всех смыслах. Я сейчас же отправляюсь в Глостершир. Должно быть, это странное местечко. Я никаких сил не пожалею, но найду убийцу, который знает об этих восьми мечах.

Он поднялся, закидывая плащ себе на плечо, словно благородный разбойник, и прошагал к окну, где остановился на какое-то время, наблюдая за движением на набережной; со своими белым плюмажем, пышной гривой волос и съехавшими на сторону очками.

Позднее в тот же день Хью Донован впервые оказался в Гранже. Он, епископ, доктор Фелл и полковник Стендиш обсуждали дальнейшие планы за обедом в трактире «У Грума» на Флит-стрит. Епископ был обходителен. Он сдался, узнав, что этот полный мужчина в плаще и шляпе, который весело посмеивался в кабинете Хэдли, на самом деле оказался прославленным сыщиком, чей добродушный взгляд безошибочно определил с дюжину самых хитроумных убийц, фигуры которых впору было бы выставлять в Музее мадам Тюссо. Епископ беседовал с ним как криминалист с криминалистом. Однако его повергло в шок то, сколь мало доктор знал о достижениях современной науки в этой области и сколь мало он этим интересовался.

К счастью, сына в беседу он вовлекать не пытался. И тот мысленно ругал себя за то, что упустил последнюю возможность спасти свою репутацию. Знай он еще на корабле, кем был доктор Фелл, то рассказал бы этому старому чудаку о своих неприятностях, и тот, вероятно, сумел бы ему помочь. Стоило только услышать разглагольствования доктора Фелла, его шутки и громогласные заявления, касавшиеся мироустройства в целом, чтобы убедиться, что подобное дельце пришлось бы ему весьма по душе. Однако еще не все было потеряно. И, кроме того, Хью Донован полагал, что нет худа без добра. Теперь, пусть и обманным путем, он, несомненно, проникнет в святая святых, чтобы узреть, как верховные жрецы творят магию реального расследования. А ему всегда этого хотелось. Раньше епископ отправил бы его гонять обруч по дороге или развлекаться еще какой-нибудь чепухой, пока папа занят делами. Но теперь теоретически он подкован в баллистике, микрофотографии, химическом анализе, токсикологии и множестве других наводящих тоску наук. Раз или два заглянув в свои учебники, он почувствовал себя так, будто его водили за нос. Все это был обман. Вместо увлекательного руководства по поимке вооруженных топорами убийц там была несуразица вроде «четыре целых две десятых да ноль пять плюс икс больше одиннадцати бла-бла-целых две десятых дробь закорючка». Хуже химических формул.

Потягивая чудесное фирменное пиво, он угрюмо слушал, как епископ объяснял доктору Феллу разные теории. Все то, что звучало так соблазнительно, оказалось обманом, химия например. В детстве он был в восторге от наборов юного химика на полках магазинов. И когда ему подарили такой на Рождество, он первым делом выяснил, как изготовить порох. Вот это вещь, подумал он. Смешиваешь ингредиенты и получаешь чудесный черный порошок зловещего вида. Но это была катастрофа. Тогда он подсыпал его под любимое отцовское кресло, поджег бумажный фитиль и стал ждать, что же выйдет. А вышло то, что смесь вспыхнула факелом и обожгла епископу лодыжки, хоть прыжок старика и свидетельствовал о том, что он тогда еще не растерял спортивной формы. Однако Хью должен был признать: наибольшего успеха он достиг в изготовлении хлорина. Из-за вольного обращения с ингредиентами он умудрился парализовать старика на целых пять минут. Но в конце концов химия оказалась полнейшим разочарованием, то же случилось и с криминалистикой. Работу детектива он представлял себе в точности как в романах своего любимого писателя, выдающегося и популярного автора детективов мистера Генри Моргана.

Он нахмурился. Кое-что пришло ему на ум. Если он правильно помнил, романы Моргана выходили в издательстве «Стендиш-энд-Берк». Нужно бы расспросить полковника о том, что это за человек. В аннотациях намекалось, что под псевдонимом Генри Морган скрывалась известная фигура в мире политики и литературы, посвятившая свой гений криминальному роману. Донована это впечатляло. Он представлял себе этакого персонажа в смокинге, с демонической внешностью, острыми усиками и пронзительным взглядом, то и дело разоблачающего какой-нибудь заговор по краже чертежей новейшей электромагнитной пушки.

Но сейчас он не смел задавать полковнику вопросы не только из-за того, что тот за обедом был мрачен и растерян, но и потому, что это привлекло бы внимание отца. Епископ Мэплхэмский был занят доктором Феллом.

Днем они выехали из Лондона на машине Стендиша, и епископ все еще рассказывал, как все его усилия свело на нет неудачное стечение обстоятельств. Как он ошибался (и он открыто признавал это), думая, что горничная Хильда Доффит была ловкой и печально известной Джейн Пикадилли, и как это поставило его в неловкое положение. Как он действительно видел Льюиса Спинелли на гераниевых клумбах и как превратно его поведение было истолковано полковником Стендишем, и все из-за чьей-то дурацкой шутки над преподобным Джорджем Примли с переодеванием в привидение.

Хью Донована, надо признать, этот розыгрыш заинтересовал и позабавил. Он с нетерпением ждал встречи с шутником, который, воспользовавшись печальной славой полтергейста, швырнул в викария чернильницей. Но было ясно, что полковника эти объяснения не вполне удовлетворяли, и у него еще оставались сомнения насчет поведения епископа.

С ветерком проехав по сельской местности, в четыре часа они уже свернули с лондонской дороги к деревне под названием Бридж-Эйт. День стоял жаркий. Дорога вилась по проселкам и лощинам, укрытым кленовыми кронами; а пчелы то и дело вылетали со стороны живой изгороди, врезаясь в лобовое стекло, что приводило Стендиша в бешенство. На западе Донован видел дымок, поднимающийся от красных крыш пригородов Бристоля; прямо-таки вариация на тему сельского пейзажа с крытыми соломой домиками. Кругом были луга, желтеющие лютиками, и коровы паслись на них с бесстрастностью завсегдатаев нудистского пляжа. Встречались и каменистые пустыри, и неожиданные ручейки, и темные перелески, сгрудившиеся на склонах холмов. И все прочее, что можно встретить, путешествуя по сельской местности. Он глубоко вдохнул. И снял шляпу, не обращая внимания на то, что ему может напечь голову. Вот оно – здоровье.

О Нью-Йорке он мог думать лишь с сожалением. Каким же ослом надо быть! Запереться в квартире, чтобы двенадцать разных радиопередач орали тебе в уши, и чтобы дети визжали на всю Кристофер-стрит и обжигающий ветер с шуршанием гонял мусор по дороге, и чтобы чудовищно ревела под окнами забитая машинами Шестая-эль-авеню. Грусть. Грусть-тоска. Он уже воображал себе своих несчастных друзей, шатающихся от одного излюбленного заведения к другому, растрачивающих себя, опуская пятицентовые монетки в щель автомата, тянущих за рычаг и получающих лишь ряд лимончиков за все свои труды. Неподалеку от Шеридан-стрит один из этих бедолаг сегодня будет с маниакальной сосредоточенностью ученого отмерять по каплям джин в стеклянный сосуд, содержащий полгаллона спирта и полгаллона воды. Остальные же бедолаги будут изнемогать от желания выпить. А потом они позабудут про ужин, займутся любовью с чьей-то чужой девушкой, получат кулаком в глаз. Тоска.

А вот он… Машина набирала скорость, епископ говорил что-то про Фому Аквинского, и сын благодушно смотрел на него. А вот он… Все это в прошлом. Он теперь будет вставать с петухами (в какой бы час эта примерная птица ни начинала задавать жару за окном). Выходить на долгие прогулки перед завтраком. Разбирать надписи на надгробных камнях и размышлять над Падающей Башней[2], как и все те, кто пишет славные эссе и никогда не испытывает низменного позыва отправиться в ближайший паб и там напиться.

А еще он станет внимать причудливой деревенской философии – писатели постоянно слушают всякие местные легенды. «О да, – мысленно он уже беседовал с местным седовласым старцем, – уж двадцать лет, как бедняжка Салли Фиверли утопилась в том ручье, и по ночам при луне…» Потрясающе! Он воображал, как стоит в сумерках, опираясь на ясеневую трость, и печально смотрит на воду, слушая рассказ старика и размышляя над тем, как низко пали те, кто пьет разбавленный алкоголь в городах, а затем соблазняет бедных сельских девушек, вынуждая их топиться в ручьях. Он уже вознесся до состояния наивысшей добродетели, как вдруг окрик с обочины дороги вырвал его из царства грез:

– Эй, там!

Хью встрепенулся и вновь водрузил шляпу на голову, чтобы прикрыть глаза от солнца, машина сбавляла скорость. Они проехали мимо кучки домов, самым большим из которых был выбеленный каменный трактир с вывеской «Бык», и повернули налево, взбираясь по невысокому холму. Впереди по правую сторону виднелась церквушка с квадратной колокольней, маленький памятник великой эпохи, вокруг нее росли цветы, а надгробные плиты подходили к самому ее крыльцу. На вершине холма дорога выровнялась и шла прямо с четверть мили; их взору предстали акры парка, обнесенного каменной стеной. Посреди парка стоял большой приземистый каменный дом, сверкавший выходящими на восток окнами на фоне золотого неба.

Но не это строение привлекло их внимание. На другой стороне дороги, сразу за вершиной холма, высился деревянный дом из тех, что раньше назывались «черно-белыми». Его фасад окружала живая изгородь высотой в человеческий рост. На железных воротах красовалась табличка со строгими черными буквами: «ПОХМЕЛЬНЫЙ ДОМ». Какой-то человек праздно стоял, прислонившись к воротам, это он кричал, размахивая трубкой.

– Эй, там! – повторил он. – Эй!

Донован заметил, как отец неодобрительно поджал губы, однако полковник крякнул не то с удовольствием, не то с облегчением и направил машину к воротам. Зазывала оказался молодым человеком немногим старше самого Донована, у него было длинное лицо с квадратной челюстью, веселый взгляд и очки в роговой оправе, съехавшие с носа. Одет он был в яркую кофту, замызганные серые брюки и рубашку цвета хаки с расстегнутым воротником. Одной рукой он вытряхивал пепел из прогоревшей трубки, а другой держал стакан, содержимое которого очень смахивало на коктейль.

Полковник остановил машину.

– Да ладно вам кричать, – проворчал полковник. – Не можем заехать. Спешим. Что вы хотели?

– Да заходите, – гостеприимно предложил он. – Выпейте по коктейлю. Знаю, рано еще, но все равно выпейте. Кроме того, есть новости. – Он повернулся через плечо и крикнул: – Мейделин!

При виде янтарного содержимого стакана Донован ощутил спазм. На лужайке перед домом был огромный пляжный зонт, раскинувшийся над столом, а стоявший на столе предмет, невольно напомнил ему о Нью-Йорке. И если зрение его не подводило, стенки этого великолепного никелированного коктейльного шейкера белели от испарины. Хью охватила ностальгия. Он прекрасно понимал, что лед для напитков в сельской Англии был неслыханной роскошью. На зов молодого человека из-за зонта показалась девичья голова и одарила всех улыбкой.

Вскочив с шезлонга, девушка поспешила к воротам. Темноглазая попрыгунья из тех, кого называют «жгучие брюнетки»; легкие пляжные брюки и шелковая блузка с цветами подчеркивали ее изумительную фигуру. Она свесилась через ворота, окинув всех веселым взглядом из-под приподнятых бровей.

– Здравствуйте! – с довольным видом произнесла она.

Полковник Стендиш кашлянул, оценив ее наряд, взглянул на епископа и затараторил:

– Не думаю, что все друг с другом знакомы. Хм. Это доктор Фелл, детектив наш, ну, знаете: я ведь о нем рассказывал? Приехал из Скотленд-Ярда. А еще мистер Донован, сын епископа… Знакомьтесь, – с гордостью произнес он, – Генри Морган, наш автор. И миссис Морган.

Донован при этом во все глаза смотрел на своего кумира. Даже присутствие грозного отца не могло бы заставить его молчать.

– Простите, – сказал он, – в-вы Генри Морган?

Морган сконфуженно теребил мочку уха.

– Хм… – смущенно отозвался он. – Боюсь, что так. Мейделин опять выиграла пари. Видите ли, уговор был такой: если меня спросят об этом, то я должен ей шиллинг. А если бы вы взглянули на нее и сказали бы что-нибудь вроде «старый смельчак Генри Морган»[3], то выиграл бы я. Однако…

– Ура! – радостно воскликнула Мейделин. – Моя взяла. Плати.

Она взглянула на доктора Фелла и сказала со всей прямотой:

– Вы мне нравитесь. – Затем она перевела взгляд на Донована и с той же откровенностью добавила: – И вы тоже.

Глухо посмеиваясь, доктор Фелл приветственно приподнял трость:

– Спасибо, моя дорогая. Я просто польщен знакомством с вами обоими. Видите ли…

– Погодите-ка! – перебил Донован, однако его порыв можно было извинить. – Так это вы писали про Джона Зеда, дипломата-детектива?

– Угу.

И Донован задал другой вопрос, рискуя злоупотребить отцовским терпением. Указав на стакан в руке собеседника, он поинтересовался:

– Мартини?

Морган просиял.

– Он самый! – подтвердил создатель Джона Зеда, дипломата-детектива. – Выпьете?

– Хью! – вмешался епископ, чей голос мог бы осадить и самого буйного. – Мы не намерены отнимать у вас время, мистер Морган. Без сомнения, у всех нас есть неотложные дела. – Он умолк, нахмурив свои лохматые брови. – Не поймите меня превратно, друг мой, но в обстоятельствах, когда речь идет о чьей-то смерти, ваше поведение кажется весьма предосудительным. Стендиш, заводите машину.

– Простите, сэр, – Морган смиренно поглядел на него из-под очков, – прошу прощения. Хочу сказать, я и не подумал бы непочтительно встать на вашем пути к трупу. Я лишь хотел…

– Не обращайте на него внимания, епископ, – дружелюбно произнесла Мейделин, – можете кататься по нашим перилам сколько захотите, никто вам и слова не скажет. Я бы даже подложила вам подушечку для приземления, хотя не думаю, – прибавила она, задумчиво разглядывая епископа, – что вам это понадобится.

– Солнышко мое, – хладнокровно отозвался Морган, – прикуси язычок. Я лишь хотел сказать…

Мейделин фыркнула.

– Так ведь не понадобится? – парировала она, раскачиваясь на калитке. – И, кстати говоря, не такая уж я и злыдня: ты, а не я предложил вместо подушечки подставить епископу аквариум. Не очень-то это любезно, не так ли?

– Свет очей моих, – проворчал в ответ муж, – это все пустое. Упоминание о том, насколько великодушно природа наделила его преосвященство мягкостью заднего места, дабы он мог кататься по всем перилам в Англии, довольно бестактно. – При взгляде на Стендиша он вдруг сделался серьезным и принялся смущенно поправлять очки. – Послушайте, сэр. Мы не… что ж, епископ совершенно прав. Признаю, мы не вполне серьезно отнеслись к этому. Если бы не Бетти и ее чувства, то я бы не слишком расстраивался. О мертвых либо хорошо, либо ничего и все такое. Но все-таки, сэр, Деппинг был той еще занозой, я прав?

В нерешительности Стендиш постукивал по рулю.

– Однако ж!.. – возмутился он.

– Ладно, – сухо произнес Морган, – это не моего ума дело. Я лишь хотел сказать, что высматривал вас на подъезде к нам, чтобы передать, что инспектор Мерч уехал домой перекусить; он просил сказать, что вернется к… Он разрешил мне побродить с ним по гостевому дому, и мы там кое-что нашли.

– Позвольте узнать, молодой человек, – уязвленно начал епископ, – на каком это основании вы там бродили?

– Что ж, сэр, предполагаю, что на том же, что и вы. Там особо не на что было смотреть. Однако мы обнаружили пистолет. Без сомнения, тот самый. Вскрытия еще не было, однако доктор утверждает, что стреляли из револьвера тридцать восьмого калибра марки «Смит-энд-Вессон»… Он лежит, – бросил Морган так же небрежно, как это сделал бы дипломат-детектив Джон Зед, – в правом ящике письменного стола Деппинга.

– А? – переспросил Стендиш. – В столе? И что он, черт возьми, там делает?

– Это пистолет Деппинга. Там мы его и нашли.

Он вдруг вспомнил о том, что держал в руке коктейль, и залпом опрокинул его. Затем пристроил стакан на калитке, сунул руки глубоко в карманы своей красно-белой кофты и попытался напустить на себя загадочный вид, точь-в-точь как Джон Зед. Это было не так-то просто. Тут Донован заметил, что Морган очень возбудимый. Было легко представить себе, как он расхаживает по лужайке с коктейлем в руке и в очках, которые то и дело соскальзывают с носа, и излагает своей лучезарной жене разные теории. Морган продолжил:

– Вне всякого сомнения, это его пистолет, сэр. На рукоятке была серебряная табличка, а на ней – его имя. А еще его лицензия на ношение оружия была в том же самом ящике, и все цифры сошлись… Кстати говоря, недавно из него было сделано два выстрела.

Доктор Фелл внезапно подался вперед. Его фигура в черном плаще и широкополой шляпе в такой жаркий день смотрелась странно на фоне зеленого пейзажа.

– Два выстрела? – повторил он. – Мы слышали лишь об одном. Где же вторая пуля?

– В этом-то все дело, сэр. Мы ее не нашли. И я, и Мерч готовы поклясться: в комнате ее нигде нет. И потом…

– Боюсь, мы даром теряем время, – вмешался епископ. – Всю эту информацию мы можем получить от Мерча. Стендиш, едем?

Порой Доновану казалось, что старику недоставало обыкновенного чувства такта. Хотя, возможно, постоянные напоминания о злополучных перилах действовали ему на нервы, а тут еще Мейделин Морган со своей подушечкой. Доктор Фелл попытался что-то возразить, однако Стендиш под стальным взглядом епископа послушно завел машину.

– Ладно, – дружелюбно подытожил Морган. – Как вырветесь от них, загляните к нам на мартини, – предложил он Доновану.

Перегнувшись через калитку, он наблюдал за разворачивающейся машиной, не сводя глаз с епископа.

– Уж не знаю, к каким заключениям вы придете, но дам вам совет. Ищите крючок от застежки! – на всю улицу крикнул Морган – точь-в-точь как старина Джон Зед.

Машина плавно развернулась и умчалась дальше. Стендиш смотрел перед собой выпученными глазами.

– Что он там говорил? Что еще за крючок? Какое отношение ко всему этому имеет чертов крючок?

– Никакого, – ответил епископ. – Какой только чепухи не намелет этот наглец. И кто станет в здравом уме читать дребедень, которую он пишет, не имея ни малейшего понятия о криминалистике, и более того…

– Да ладно вам, – мягко возразил полковник, который очень любил сагу о Джоне Зеде. – «Убийство на мешке с шерстью» выдержало одиннадцать переизданий и разошлось тиражом в семьдесят девять тысяч экземпляров, «Кто убил премьер-министра?» тиражом в… не помню каким, но, черт побери, большим. Берк так и говорил. Кроме того, – Стендиш прибег к самому мощному аргументу, – моей жене он нравится.

Доктор Фелл, который все это время задумчиво поглядывал на дом по левую сторону дороги, казалось, подавил смешок. Он искоса взглянул на епископа и задумчиво заключил:

– Боюсь, вам чертовски не везет. Кажется, впереди вас идет слава о том, что временами вы ведете себя… гм… странновато. Хе. Хе-хе-хе. Надо быть осторожней, сэр. Как бы еще какой оказии не вышло.

– Не понял.

– Что ж, мы с полковником будем вынуждены несколько сдерживать ваш пыл. Иначе придется отстранить вас от расследования. Не дай бог, за нас возьмутся газетчики. Ваше преосвященство… – Красноватое лицо доктора Фелла излучало добродушие, глаза были широко раскрыты. – Позвольте дать совет: проявляйте мягкость. Не отмахивайтесь от тех, кто сам желает говорить, и от того, что они говорят. Не бывает ничего неважного.

Было ясно, что эта идея всецело овладела доктором, и он продолжал развивать ее всю дорогу до самых ворот Гранжа. Крепкий полицейский, насилу удерживавший толпу любопытствующих, отпер тяжелые железные ворота по знаку Стендиша.

– Значит, так: я поеду домой и распоряжусь, чтобы для вас все приготовили и разобрали багаж. А вы пока прогуляйтесь до гостевого дома и осмотритесь там. Я скоро подойду к вам. Епископ все там хорошо знает.

Епископ согласился с большой охотой. Спросив у полицейского, притрагивался ли кто-нибудь к чему-либо, он с удовольствием осмотрелся, шагая по лужайке, и потянул носом воздух, словно охотник. Донован подумал, что они втроем смотрятся довольно комично. На склоне пологого холма на фоне желтого неба виднелись фронтоны невысокого строгого строения. По обе стороны извивающейся подъездной аллеи высились вязы, а за домом, на территории поместья, занимавшего, должно быть, восемь тысяч акров, сгрудились всевозможные плодовые деревья. Дом в стиле Тюдоров, с высокими окнами и бородой из плюща, был построен в форме буквы «П» и незамкнутой стороной прямоугольника выходил на дорогу. Было в нем что-то от общественного здания; Донован решил для себя, что нужно было иметь астрономические доходы, чтобы содержать такое поместье. Едва ли Стендишу хватало на это военной пенсии.

Гостевой дом находился в восточной стороне парка, посреди рощи, и вид имел одинокий, скорбный и даже зловещий. Местность вокруг дома была болотистой, позади него рос огромный каменный дуб, так что дом казался куда меньше, чем был на самом деле. И если усадебный дом был выполнен просто и со вкусом, то над этим строением местные архитекторы изгалялись как могли, создав чудовищный гибрид самых разных стилей и внеся в его конструкцию столько деталей, что внешне он скорее напоминал орган. Казалось, на нем даже можно было сыграть. На его каменных стенах теснились всяческие завитки, пилястры, колонны и лепнина. Каждое окно, включая подвальное, было забрано пузатой решеткой во французском стиле. И в довершение всего сверху и снизу прилепились балконы с причудливой железной оградкой. На подходе к дому Донован заметил дверь с западной стороны, через которую убийца, должно быть, и сбежал. Лестничный пролет рядом с ней вел на нижний балкон, а сама дверь до сих пор была открыта. Безвкусность архитектуры придавала дому еще более мрачный вид. Несмотря на солнечный свет, в роще стоял сумрак, и почва все еще была напитана влагой после вчерашнего дождя.

Епископ вел их по вымощенной кирпичом дорожке, которая разделялась, огибая дом. На западном ответвлении они увидели мужчину, стоявшего на коленях и что-то искавшего на земле.

Епископ чуть было не воскликнул: «Ага!» И направился к нему. Стоявший на коленях резко поднял голову.

– Но это мои ботинки! – запротестовал он. – Послушайте, они все перепутали. Это мои ботинки!

– Добрый день, Морли, – невозмутимо произнес епископ. – Джентльмены, позвольте представить: Морли Стендиш, сын полковника Стендиша… Что случилось с вашими ботинками?

Морли Стендиш поднялся с земли, отряхивая колени. Серьезный, коренастый, лет тридцати пяти, он казался копией отца, хотя и превосходил полковника в интеллектуальном плане. Его лицо с крупными чертами было не лишено привлекательности, а пресловутые усики щеточкой свидетельствовали о целеустремленности. Одет он был в свободный темный пиджак и черный галстук, – видимо, таким образом он желал отдать дань уважения покойному отцу своей невесты. И это многое о нем говорило: правильный, не чуждый как религиозности, так и жизнелюбия, сочетавший в своем характере некоторую порывистость с чувством юмора.

– Да так, брякнул просто, – после недолгого молчания проговорил он. Донован никак не мог разобрать, злость или усмешка сверкнули в его глазах. Морли переводил взгляд с одного на другого. – С вами когда-нибудь так бывало? Кто-то подкрадывается к вам, а вы пугаетесь и выдаете первое, что пришло на ум.

Полуулыбка сползла с его лица.

– Мерч сказал мне, сэр, что и вы, и мой отец осведомлены о произошедшем. Плохо дело. Я отправил Бетти телеграмму, не хотел, чтобы она узнала обо всем из газет. Я уж было начал организовывать похороны. Но Мерч предположил, что вы пригласите людей из Скотленд-Ярда, так что до их приезда нам лучше не прикасаться к трупу. Эти господа… – он оглядел Донована и доктора Фелла, – если они из Скотленд-Ярда, то, надеюсь, быстро все тут осмотрят, и гробовщик приступит к делу.

Епископ кивнул. Ему явно пришлась по душе прагматичность Морли Стендиша.

– Это доктор Фелл, его направил нам в помощь мой… хм… хороший знакомый, старший инспектор. С ним наше расследование быстро продвинется…

Он как-то неуверенно кивнул в сторону доктора, который дружелюбно подмигнул Стендишу.

– А это мой сын, Хью, я вам о нем рассказывал. Командуйте, доктор. Не зайти ли нам в дом? Мистер Стендиш как раз сообщит нам все факты.

– Да-да, – сказал доктор Фелл и указал большим пальцем в сторону дома, – а тот самый камердинер, он сейчас где?

Стендиш настолько старательно скрывал свое удивление при взгляде на доктора, что это было заметно. Он полагал, что молодой специалист из Скотленд-Ярда – это Донован, и тот факт, что расследование будет вести доктор Фелл, сбил его с толку.

– Да, – ответил Морли. – Прошу, входите. Ахиль, повар, отказался здесь оставаться. Говорит, в доме завелись призраки. Но Сторер будет здесь столько, сколько потребуется.

– Нет нужды спешить, – благодушно отозвался доктор Фелл. Он кивнул в сторону лестницы, ведущей к боковому проходу на веранду. – Присядьте, мистер Стендиш. Отдохните. Вы курите?

– Конечно, если бы мы вошли в дом… – рассуждал епископ.

– Вздор, – ответил доктор Фелл. Он не без труда опустился на резную скамейку напротив и этим поставил точку в споре. Морли Стендиш тяжело плюхнулся на ступеньку и потянулся за трубкой. Какое-то время доктор Фелл помалкивал, колупая кирпичную стену концом своей трости и покряхтывая от усилий, вложенных в то, чтобы усесться. А затем произнес довольно бесцеремонно: – Как думаете, кто убил Деппинга, мистер Стендиш?

Услышав это необычное начало, епископ смиренно сложил руки на груди. Все это выглядело странно – доктор Фелл будто заседал в суде, большой, задумчивый, а на деревьях позади него щебетали птицы. Морли Стендиш взглянул на доктора, прищурившись.

– Думаю, тут и сомнений-то быть не может, – отозвался он. – Бандит, который навестил его, тот, с американским акцентом. – Он вопросительно нахмурился.

– Спинелли, – самодовольно вставил епископ.

– Бога ради, – свирепея, произнес доктор Фелл, – можете вы помолчать? Кажется, я здесь командую.

Морли Стендиш подпрыгнул на месте. Он явно был озадачен, если не сказать – потрясен.

– Вам и имя его известно? Что ж, припоминаю. Епископ Донован был прав. Если бы у нас только хватило ума послушать его, когда он сообщил нам о незнакомце, этого всего не произошло бы, – с горечью отозвался он. – Отец мой, конечно, достойный человек, и… – Он замолк в нерешительности. – А, не берите в голову. Но мы могли это предотвратить.

– Меня вот что интересует, – проговорил доктор Фелл, – какие следы его пребывания вы сегодня обнаружили? Я так понимаю, Спинелли еще не выследили?

– Я не особенно много знаю. Не виделся с Мерчем с полудня.

– Хм. Итак, мистер Стендиш, как вы думаете, зачем Спинелли было убивать вашего потенциального тестя? Что могло связывать судимого американского вымогателя с таким безобидным и ученым пожилым джентльменом, как мистер Деппинг?

Стендиш прикурил трубку и отбросил прочь спичку, перед тем как ответить. Его крупное лицо приняло еще более бесстрастное выражение.

– Зачем же вы, мистер… ой, то есть доктор Фелл, спрашиваете меня об этом? Я знаю не более, чем… ну, мой отец. Зачем вы спрашиваете меня?

– Мисс Деппинг вам, случайно, ничего о нем не рассказывала?

– Эх, – выдохнул Стендиш и вперился в доктора взглядом, – знаете, это довольно личный вопрос. Однако ответ прост. Бетти, мисс Деппинг, едва знала своего отца. И мать свою она не помнит. С семи или восьми лет она жила в Триестском монастыре. Потом ее отправили в один из этих суперстрогих французских частных пансионов. А когда ей исполнилось восемнадцать, ей, ну, осточертело это, она набралась смелости, вырвалась и сбежала… – Вдруг правильное выражение лица правильного Морли Стендиша сменилось на смущение, и он усмехнулся. – Сбежала, господи Исусе! Чертовка, а? – воскликнул он, обмахнул свои усики и хлопнул себя по колену. – А потом старый ублю… мистер Деппинг нанял ей компаньонку, такую учтивую тетушку, чтобы та жила с ней в Париже. За все это время она виделась с ним раз-два и обчелся. Но она писала ему письма в Лондон. Лет пять назад, когда ей было двадцать, он неожиданно объявился и сообщил, что собирается отойти от дел. Самое забавное, что, хоть он всегда переживал за нее и опасался, что она попадет в какую-нибудь историю, он никогда не предлагал ей жить с ним… – Посреди рассказа Стендиш вдруг передумал и затараторил: – Не передавайте этого никому, пожалуйста. Это единственное, о чем я осведомлен больше моего отца. Я все понимаю, но…

– Наводит на кое-какие мысли, доктор. – Губы епископа скривились. – Помнится, в семьдесят шестом в Риге было что-то подобное, а потом в Константинополе в девяносто пятом, а еще в девятьсот девятом в Сент-Луисе.

– Вам ведь кое-что известно, не так ли? – задорно спросил доктор Фелл, глядя прямо на Морли Стендиша. – Чем Деппинг занимался?

– Наверное, какой-то бизнес в Сити.

– Мм. Любопытно, – произнес доктор Фелл, нахмурившись. – Обычно если хотят представить кого-то уважаемым человеком и придать ему веса, то говорят, что у него бизнес в Сити. Отчего ж о нем здесь идет дурная слава?

Стендиш вдруг стал суетливо обороняться, точно как и его отец.

– Дурная слава? – переспросил он. – Что вы имеете в виду?

В воздухе повисла тишина. Доктор Фелл лишь покачал головой и затем благожелательно посмотрел на Стендиша. Какое-то время он молча глядел на него, склонив набок массивную голову.

– Уф, – сказал Морли Стендиш и откашлялся. – То есть почему вы думаете, что о нем шла какая-то дурная слава?

В его тоне звучал едва уловимый вызов, доктор кивнул:

– Что ж, как минимум один человек назвал его той еще занозой, и даже ваш долготерпеливый отец не стал возражать. Кроме того, вы сами отозвались о нем как о «старом ублю…». Так ведь?

– Я имел в виду вот что, – торопливо ответил Морли, словно защищаясь. – Однако к этому следует отнестись без предвзятости. Видите ли, единственное, из-за чего над ним посмеивались или недолюбливали его, так это из-за привычки приударять за девушками не старше моей сестры, хотя ему самому было уже далеко за шестьдесят. Может, у него были своеобразные представления о галантности, но вместе с этим он был такой весь из себя чопорный, такой педант, что это как-то к нему не шло. Казалось несколько, ну, непристойным.

Изложив свои соображения, будто затверженный урок, Стендиш прикусил мундштук и с некоторым вызовом поглядел на доктора Фелла.

– Старый распутник, значит? – ухмыльнулся доктор. – Он ведь никому на самом деле не причинял вреда, не так ли?

Стендиш расслабил свои напряженные губы.

– Спасибо, – произнес он, несколько успокоившись. – Я боялся, вы воспримете мои слова слишком серьезно. Вреда? Боже, нет, конечно, однако многих он раздражал… Особенно Хэнка Моргана. Самое смешное, что вы едва ли найдете кого-нибудь снисходительнее Хэнка. Хотя, думаю, бесила его прежде всего манера Деппинга разговаривать как зануда-математик. Тем утром, когда стало известно о его смерти, я, Хэнк, Мейделин и моя сестра Патрисия играли в дабл. Теннисные корты находятся неподалеку отсюда, мы узнали об убийстве, когда Сторер, взбежав по холму, вцепился в сетку и выпалил, что нашел труп Деппинга в кабинете. Хэнк сказал только: «Сожалею», даже не прерывая игры.

Доктор Фелл долго молчал. Солнце опускалось над рощей все ниже, и в его закатных лучах уродство гостевого домика сделалось еще более явным.

– К этому мы еще вернемся. – Фелл раздраженно махнул рукой. – Да. Думаю, нам бы лучше подняться и взглянуть на тело… Но сперва – о чем вы там говорили, когда мы только приехали? «Это мои ботинки»? Вы рассматривали… – Он указал концом своей трости на кирпичную дорожку неподалеку от ступенек.

Все это время, сознательно или нет, Морли Стендиш болтал ногой, свесив ее со ступеньки над пучком травы, растущим в глинистой почве. Теперь он подвинул ногу. И хмуро поднялся, большой и коренастый.

– След, – ответил он. – Должно быть, след от моего ботинка.

Епископ, на протяжении всей беседы пытавшийся украдкой заглянуть за ногу, которая все загораживала, встал наконец и склонился над следом. Он был довольно близко к краю дорожки, его носок был направлен на ступеньки, будто кто-то наступил мимо дорожки левой ногой. Отпечаток был четким и неглубоким, с втоптанным в него пучком травы, его оставил большой ботинок с квадратным носом, в районе каблука у него был размытый, но все же различимый рисунок, напоминающий восьмиконечную звезду. И внутри следа, и по его краям тянулись белесые отметины.

– Видите ли, – неловко объяснялся Стендиш, – прошлой ночью лило как из ведра, любой след смыло бы. А этот спасла близость к ступенькам… И не смотрите на меня. Это не мой след. Но вот как-то так.

Он повернулся и осторожно опустил ногу в контур следа.

– Умоляю вас, Морли, – проговорил епископ, – не повредите отпечаток. Вы бы отступили в другое место… Я собаку съел на следах, джентльмены. Хью! Подойди сюда, помоги мне с осмотром. Как же нам повезло! Глина, доктор, лучше всего запоминает отпечатки. А снег и песок, вопреки распространенному мнению, практически бессильны, как утверждает доктор Ханс Гросс. На песке, например, импульс силы у ноги удлиняет след на полдюйма или даже на целых два. Что касается его ширины… Отступите же, Морли, прошу. – Он огляделся вокруг, напряженно улыбаясь. – Нам определенно будет что предъявить инспектору, когда он вернется.

– О, так это Мерч его и обнаружил, – проговорил Стендиш, оставив тщетную попытку со всей осторожностью вступить точно в след. – Он сразу же нашел его. Они с Хэнком Морганом даже принесли гипс и сделали слепок. Я знал, что они обнаружили след, но пришел взглянуть на него только после обеда.

Епископ ахнул. Остановившись, он схватился за подбородок:

– Точно! Наверняка это дело рук Моргана. К несчастью. К большому несчастью.

– Вы совершенно правы, к несчастью! – согласился Морли; отчего-то в его голосе появились тревога и раздражение. – Вот, смотрите, как подходит. В округе я единственный человек с таким большим размером ноги. Кроме того, я даже знаю, какая именно это пара обуви… Клянусь, я не шатался здесь прошлой ночью, но след-то довольно свежий. Интересно, не считает ли Мерч, что?..

Голос доктора Фелла прозвучал так тихо, что Стендишу пришлось умолкнуть. Доктор приковылял к следу и близоруко взглянул на него.

– Каким же образом вы можете указать на конкретную пару? – спросил он.

– По форме каблука. Я выкинул эту пару… Видите ли, – стал объяснять Стендиш, сдвинув шляпу на затылок, – вы бы знали мою матушку. Она, разумеется, самая лучшая на свете, но иногда ее заносит. Она очень легко поддается внушению. Как только она услышит по радио про какое-нибудь новое блюдо, мы едим его до посинения. Узнает про новое лекарство от какой-нибудь болезни – и вдруг, по ее мнению, все домочадцы ею больны и нуждаются в дозе этого средства. Ну, – произнес Морли с задумчивой покорностью, – не так давно она прочитала статью в новомодном журнале, что-то вроде «Вы все еще под каблуком у сапожника?». Там писали про то, что можно запросто сэкономить кучу денег на резиновых набойках для каблуков. Мол, старый каблук изнашивается, и тогда ты прикрепляешь к нему резиновую набойку. Эта статья так ее впечатлила, что она послала в город за неимоверным количеством этих резиновых набоек. Они заполонили весь дом. Валялись просто на каждом шагу. Нельзя было даже шкафчик в ванной открыть без того, чтобы целая куча резиновых набоек высыпалась тебе на голову. Самым ужасным в них было то, что прибивать их нужно было самому, – представьте себе, чтобы британская семья выучилась такому полезному ремеслу. В итоге…

– Будьте добры, Морли, ближе к делу, – прервал его епископ.

– Я как раз собирался… В итоге, – обиженно продолжил Морли, – ты либо пробивал гвоздем подошву насквозь, так что ходить в этих ботинках было невозможно, либо набойка не держалась вовсе и не выдерживала обыкновенного спуска по лестнице. Ни до, ни после мой дражайший папенька так не ругался. Так что в конце концов мы восстали против всего этого. Я приказал Кеннингсу выкинуть ту единственную пару, которую я успел изуродовать… Вот и вся история, – подытожил он, указывая на отпечаток на земле. – Я бы узнал его где угодно – слишком большая набойка для таких ботинок. Я убежден, что кто-то теперь носит их. Но зачем?

Епископ ущипнул себя за нижнюю губу:

– А вот это, доктор, уже серьезно. Кажется, кто-то из Гранжа пытается подвести Морли под подозрение…

– Интересно, – крякнул доктор Фелл.

– Это ж и ежу понятно, – благожелательно продолжил епископ, – что этот след не принадлежит Морли. Наступите-ка сюда, Морли, прямо в глину позади отпечатка. А теперь пройдитесь, вот так. Видите разницу?

Повисло молчание. Морли осматривал свежеотпечатанный след.

– Ух ты, – присвистнул он, – вижу. Вы имеете в виду, мои следы слишком глубокие?

– Вот именно. Вы намного тяжелее того, кто оставил этот след, так что ваши следы глубже примерно на полдюйма. Улавливаете, доктор?

Казалось, доктор совершенно не следил за ходом беседы. В задумчивости он куда-то отошел, шляпа сдвинулась ему на лоб; он пристально осматривал гостевой дом.

– Боюсь, что вы упускаете кое-что чрезвычайно важное в отношении этого следа… Мистер Стендиш, когда вы в последний раз видели эти ботинки?

– Видел?.. О, где-то месяц назад. Когда отдавал их Кеннингсу.

– И что Кеннингс, кем бы он ни был, сделал с ними?

– Он старший лакей. Заведует матушкиным чуланом для всякой всячины… Он… – Морли щелкнул пальцами. – Вот что! Ставлю на то, что он бросил их в этот чулан. Это матушкина идея. Для дикарей. Если в доме есть что-то ненужное, оно отправляется в чулан для всякой всячины, и раз или два в год матушка перебирает его, намереваясь передать что-нибудь дикарям. Хотя где-то через полгода она находит применение любой вещичке, так что дикарям почти ничего не достается.

– И кто угодно может забраться в этот чулан?

– О да! Вообще-то, это комната, – Морли подмигнул епископу, – соседняя с той, кстати говоря, в которой полтергейст напал на викария.

Епископ и доктор Фелл переглянулись. Хью Донован уверялся все больше, что вся эта ахинея плетется с некой скверной целью.

– Пойдемте внутрь, – вдруг сказал Фелл и повернулся.

Они обошли дом и направились к входной двери. С заходом солнца запах сырости только усилился, а над крыльцом закружилась мошкара. Пыльно-красные шторы были задернуты на всем нижнем этаже. Окинув взглядом ряд окон, доктор Фелл ткнул тростью в кнопку звонка.

– Есть кое-что поинтереснее ботинок, полтергейстов и даже убийства. Деппинг – вот самая большая загадка. Хм. Подумать только! – Он постучал по каменной стене. – Человек, крайне требовательный в том, что касается одежды, литературы, манер. Гурман, который нанял себе повара, чтобы тот готовил ему идеальные блюда. И вот в таком доме он живет! Он тонкий ценитель вин и при этом запойный пьяница, заставляющий слугу сторожить его за дверью от любопытных глаз. Вдобавок ко всему он то предается ученым занятиям, то увивается за девицами, годящимися ему во внучки. Все это довольно скверно. В этом старом развратнике, который живет как отшельник, есть что-то безумное и нечестивое. О афинские архонты! Ничего общего с представлениями Хэдли о простом, незатейливом, обыкновенном дельце. Восьмерка мечей – это же послание… Да!

Кто-то внутри включил свет, и стеклянная панель на двери из красно-черных квадратов зловеще засветилась. Дверь отворил тощий человек с крючковатым носом и таким выражением лица, будто ему довелось быть свидетелем всего безумия этого мира, так что теперь ничто не могло бы его удивить.

– Да, сэр? – прогнусавил он так, словно говорил его нос.

– Мы из полиции, – ответил доктор Фелл, – проводите нас наверх. Вы ведь Сторер, да?

– Да, сэр, – согласился нос, – вы, вероятно, хотите взглянуть на труп. Прошу, проходите.

Вот теперь, когда они направлялись туда, Хью Донован ощутил тошноту, перспектива увидеть тело Деппинга вблизи вызывала у него отвращение. К тому же ему совершенно не нравился холл, по которому их вел Сторер. В нем не было ни одного окна, а в воздухе витал запах мебельного полироля, что было странно, поскольку ни один из деревянных предметов мебели не выглядел отполированным. Две электрические лампочки по-сиротски горели в люстре под высоким потолком. На полу и на лестнице лежал ковер, бывший когда-то желтого цвета, а некоторые двери были завешены траурно-черными портьерами. Одна из них занавешивала еще и переговорную трубку, торчащую из стены рядом с дверью; доктор Фелл осмотрел ее, перед тем как присоединиться к процессии, поднимающейся по лестнице.

Кабинет был первой комнатой на западной стороне дома. Казалось, Сторер подавил в себе порыв постучаться, прежде чем отворить дверь.

Помещение было просторным, с высокими потолками. Прямо напротив двери Донован заметил выход на балкон: там тоже, как и внизу, была стеклянная панель из красно-черных квадратов. С обеих сторон ее обрамляли окна, занавешенные черными бархатными шторами (сейчас они были раздвинуты), а впереди виднелась пузатая балконная решетка. Еще три окна располагались по правую руку в передней, обставленной в похожем стиле. Все окна были распахнуты.

Кроны деревьев перед гостевым домом были такими густыми, что в кабинет проникал лишь зеленоватый сумрачный свет, но этого было достаточно, чтобы разглядеть самое главное.

Хью Донован навсегда запомнил свое впечатление от первого столкновения с насильственной смертью. Он стоял напротив балконной двери, слева находился камин, сложенный из белого мрамора. В трех или четырех футах от него покойный доктор Септимус Деппинг лежал ничком на письменном столе, лицо его было отвернуто от вошедших, а спина обращена к камину. Тело вываливалось из низкого кожаного стула на колесиках. Ноги были вытянуты в противоположном направлении. Плечом он лежал на краю стола, правая рука безвольно свисала с него, а левая покоилась на столешнице. Покойный Деппинг был одет в старомодный смокинг и рубашку с поднятым воротником, вечерние брюки, черные носки и лакированные ботинки. Но более всего в глаза бросался его затылок. Редкие седые волосы были аккуратно причесаны. Когда-то на макушке была лысина, но теперь на ее месте чернела дыра от выстрела, сделанного в упор.

Еще более ужасающей картину делало пение птиц за окном – равнодушная малиновка разглядывала что-то, усевшись на балконную ограду.

Хью Донован тоже пытался перевести взгляд на что-нибудь другое. Даже его грозный отец стал более человечным, утратив былой хищный энтузиазм. Словно бутылочку со снадобьем, Хью попытался встряхнуть свой рассудок, ведь вскоре от него потребуют высказаться. Но он не мог себе представить, как можно было сохранять рассудительность при виде такой ужасающей картины. Он оглядел кабинет. Все стены были увешаны книжными полками, занимавшими даже пространство между окнами. Абсолютно все было подчеркнуто аккуратным. На небольшом столике стоял поднос, покрытый белым полотенцем, а рядом – серебряная ваза с еще не увядшими розами; к столику был придвинут стул.

Взгляд Донована двинулся дальше, огибая письменный стол. С другой стороны к нему было приставлено кожаное кресло, будто некто сидел в нем во время беседы. Кроме того, на столе стояла пепельница, но ни пепла, ни окурков в ней не было. Напротив стола – металлический картотечный шкаф, а также столик с пишущей машинкой и еще одной пепельницей. Над письменным столом горела яркая электрическая лампочка в скромном абажуре, которая, если не брать во внимание торшер в углу, была единственным источником света в комнате. На большой чистой столешнице стояла проволочная корзинка, а в ней – несколько рукописей с прикрепленными к ним голубыми, отпечатанными на машинке листами; а также стакан с перьями и цветными карандашами, чернильница, зажимы, скрепляющие несколько листов почтовых марок, и большая серебристая рамка с фотографией девушки. И наконец, на краю стола, практически вровень с креслом Деппинга и креслом того неизвестного, стоял подсвечник с полусожженной свечой.

Да… свет погас. Хью заметил другую свечу, стоящую на каминной полке. По одну сторону от камина находилась занавешенная дверь, а по другую – буфет, зажатый книжными полками. Однако взгляд Хью постоянно возвращался к дыре в черепе мертвеца, проделанной пулей; к методичности убийства, к карте, виднеющейся из-под пальцев мертвой левой руки.

Доктор Фелл двинулся первым. Он миновал дверной проем, тяжело ударяя тростью о ковер в противовес повисшей в комнате тишине. Кряхтя, он склонился над телом, и черный шнурок на его очках задел подсвечник. Потом, все так же склонясь, он медленно осмотрел комнату. Он казался обеспокоенным. Подойдя к окнам, он взглянул на землю под ними и коснулся каждой шторы. Его беспокойство явно нарастало.

– Почему, – вдруг спросил он, – почему все окна открыты?

Сторер терпеливо ждал, склонив свою носатую голову, затем нахмурился и произнес:

– Прошу прощения, сэр?

– Окна были открыты утром, когда вы обнаружили тело?

– Да, сэр, – ответил Сторер, окинув окна взглядом.

Доктор снял шляпу, вдруг опомнившись, остальные последовали его примеру, хотя он сделал это, скорее желая вытереть лоб цветным платком, нежели выказать уважение убитому. В этот момент будто бы рассеялось какое-то заклятие, и все вошли в комнату.

– М-да. На полу с полдюйма воды, все шторы мокрые… Кстати, о вчерашней грозе: когда она началась?

– Около одиннадцати вечера, сэр.

Казалось, доктор Фелл беседовал сам с собой.

– Тогда почему же Деппинг не закрыл окна? Зачем было оставлять все пять распахнутыми, когда за окном бушует буря? Так не бывает; это нелогично; это… Что вы там говорили?

Внезапно Сторер словно вспомнил что-то; его щеки несколько покраснели, и на какой-то момент лицо его утратило бесстрастное выражение.

– Давайте же, рассказывайте, – раздраженно проговорил доктор Фелл. – В одиннадцать начинается буря. Деппинг сидит один. И вскоре является этот гость. Гость поднимается наверх и чем-то тут занимается. И все это время гроза беснуется здесь благодаря пяти распахнутым окнам. Что-то здесь нечисто… О чем вы только что подумали?

– Ахиль что-то говорил, сэр, – камердинер озадаченно взглянул на Деппинга, – я про это забыл, и Ахиль тоже, когда другой полицейский с нами беседовал. Ахиль Джорджес, знаете, повар…

– И?..

Сторер степенно продолжил рассказ, и не думая торопиться:

– Видите ли, сэр, когда началась буря и этот американец поднялся к мистеру Деппингу, я отправил Ахиля взглянуть, что там случилось с проводами. Видите ли, свет отключили…

– Мы это все уже знаем.

– Да, сэр. Будучи на улице, под дождем, Ахиль видел, как мистер Деппинг и американец открывают окна на втором этаже. Говорит, они, кажется, еще шторы отдернули.

Доктор Фелл внимательно на него посмотрел:

– Окна открывали? Шторы отдергивали? А не показалось ли это чуточку странным?

Лицо камердинера вновь приняло такое выражение, будто он был свидетелем всех безумств этого мира.

– Мистер Деппинг, сэр, – флегматично отозвался он, – был своеобразным человеком.

– Ба! – воскликнул доктор, а епископ Мэплхэмский, который к тому времени уже успел прийти в себя, выдвинулся вперед.

– Сейчас мы все и узнаем, – предложил он. – Должно быть, инспектор Мерч уже обследовал кабинет на предмет отпечатков пальцев? Мы ничего не нарушим, если тут все осмотрим?

– Нет, сэр. Здесь не было никаких отпечатков, – ответил Сторер. Он взглянул на труп, будто на результат трудов искусного ремесленника, и затем устремил взгляд в окно.

– Во-первых, – заметил епископ, – осмотреться… – Он двинулся к письменному столу (и сын последовал за ним), обошел его и взглянул на лицо мертвеца. Смерть наступила мгновенно. Лицо Деппинга, казавшееся почти безмятежным, было повернуто к окну, щека лежала на столешнице, а на губах застыла ухмылка. На спокойном худом лице при жизни могло быть любое выражение. Приоткрытые глаза, выдающиеся надбровные дуги, нос с горбинкой, на котором все еще висело пенсне без оправы.

Из-под пальцев мертвеца епископ вытащил карту. Она представляла собой аккуратно вырезанный кусочек белого глянцевого картона – такой продавался в канцелярских лавках. Восемь крошечных мечей, нарисованных тушью, их клинки были раскрашены серой акварелью, а рукояти – черной, они располагались на карте в форме звезды вдоль голубой линии, очевидно изображающей воду.

– Если, – как бы невзначай бросил он сыну, – доктор Фелл имеет какое-то представление о том, что это означает…

Доктор Фелл промолчал. Он был занят белым полотенцем, которое покрывало посуду на столике. Нетерпеливо повертев в руках карту, епископ обошел стол, косясь на него, и выдвинул правый ящик. Из него он вынул револьвер тридцать восьмого калибра марки «Смит-энд-Вессон» с рукояткой из слоновой кости. Понюхав барабан, епископ вытолкнул его таким движением, будто всю жизнь носил оружие. Затем вернул его на место и громыхнул ящиком стола. Хью никогда прежде не видел его в таком замешательстве.

– Два выстрела, – произнес епископ, – и второй пули нигде нет…

– Да, сэр, – флегматично отозвался камердинер. – Офицер полиции и мистер Морган позволили мне присутствовать здесь во время осмотра, сэр. Они даже предположили, что вторая пуля могла вылететь в окно, и провели линии по всей комнате, чтобы вычислить траекторию. Но мистер Морган заметил, что пуля вряд ли могла вылететь, не задев решетку на окнах. Между прутьями не больше полудюйма. «Это туфта, сэр», – сказал он. – Сторер смаковал это слово, слегка повернув свою носатую голову. – «Туфта, прошу прощения».

– Весьма сообразительный молодой человек, – ответил епископ, – но мы пришли сюда за фактами. Так что к ним мы и перейдем. – Против света его фигура с мощной челюстью и сложенными за спиной руками смотрелась весьма монументально, он сверлил камердинера своим гипнотическим взглядом. – Как долго вы работаете у мистера Деппинга?

– Пять лет, сэр. С тех самых пор, как он переехал сюда.

– И как же он вас нанял?

– Через агентство в Лондоне, сэр. Я не отсюда, – строго сказал Сторер.

– Вы что-нибудь знаете о его прошлом… до того, как он вас нанял?

– Нет, сэр. Я еще утром заверил в этом полицейского.

Он терпеливо повторил свои показания. Мистер Деппинг был своеобразным человеком: обидчивым, раздражался по мелочам, злился на повара, если блюда не соответствовали его притязательному вкусу, любил цитировать Брилья-Саварена. Очень образованный, это вне всяких сомнений, но не джентльмен. Все умозаключения Сторера укладывались в несколько пунктов: а) мистер Деппинг называл слуг по имени и говорил о делах, когда напивался, б) он использовал американские словечки и в) он был до неприличия щедр и легко относился к деньгам. Как-то раз (за распитием виски) он сказал Стореру, что нанял его лишь потому, что у него был чертовски респектабельный вид, а Джорджеса он нанял только потому, что считается, что культурный человек должен быть гурманом.

– Так и сказал, сэр, – подтвердил Сторер с выражением, которое на менее мрачном лице можно было бы назвать хитрым. «Идиотами мир полнится, Чарли, – пропел он себе в нос, – идиотами мир полнится». Так он мне и сказал: «Любого, кто устраивает истерику из-за омлета или кто может определить, какого года урожая вино, автоматом считают человеком высшего сорта». Потом он как взглянет на меня поверх своих окуляров и схватит бутылку виски так, будто сейчас швырнет ее.

Глаза камердинера забегали по сторонам от его тонкого носа, будто он вполне это одобрял.

– Но к его чести должен сказать, он говорил, что все равно оставит Ахиля – из-за его супов. Ох и знатные супы! – добавил Сторер, отдавая должное повару. – Мистер Деппинг очень любил…

– Мил человек, – раздраженно перебил епископ, – мне совершенно нет дела до его вкусовых предпочтений…

– А вот мне очень даже есть, – вдруг выдал доктор Фелл. Он нарезал круги по комнате, пока камердинер вел свой рассказ. – Он, случаем, не любил раковый суп?

– Любил, сэр, – невозмутимо ответил Сторер, – это был его любимый суп. В последнее время Ахиль часто его готовил.

Доктор Фелл вновь отдернул полотенце с тарелок, оставшихся от ужина, и кивнул в их сторону:

– Это чертовски забавно. Здесь раковый суп, почти нетронутый. И при этом он прямо-таки набросился на ананасовый салат. Съел почти весь ужин, кроме супа… Не важно. Продолжайте.

Епископ Мэплхэмский не обратил на это никакого внимания, сосредоточившись на идее, которая зрела в его уме.

– Одно очевидно, – заявил он. – Все доказательства указывают на это. Я не хочу очернить память погибшего, но этот Деппинг был совершенно не тем, кем хотел казаться. Его прошлое, туманное прошлое, его действия, все эти противоречия наводят на мысль, что он состоял в…

– Да, слишком очевидно, чтобы говорить об этом, – отрезал доктор Фелл. – Но кто же съел его ужин?

– К черту этот ужин! – пророкотал епископ, впервые за все время выпустив пар. – И вы знаете кто, Сторер. И уверен, что вы тоже, Морли…

Доктор бросился к младшему Стендишу, все это время стоявшему в дверном проеме, засунув руки в карманы. Морли поднял на него взгляд. И ровным тоном сказал:

– Прошу прощения, сэр. Я ни о чем таком не знаю.

– Неудивительно, – заключил епископ, – что Деппинг якшался с преступниками. Судя по всему, он в прошлом и сам был преступником, а здесь он жил, чтобы строить из себя уважаемого человека. Он знал Льюиса Спинелли. А тот выследил его, чтобы шантажировать… «Бизнес» Деппинга. А конкретнее – что за бизнес? Кто-нибудь вообще о нем что-то знает?

– Прошу прощения, сэр, – вмешался камердинер. – У него, как он мне рассказывал, была большая доля в издательстве «Стендиш-энд-Берк». Но, как я и сказал утром полицейским, он изо всех сил старался избавиться от этой доли. Знаете, он мне об этом рассказал во время недавнего… недомогания.

– Я имею в виду бизнес, которым он занимался пять лет назад. Об этих делишках он вам не рассказывал, смею предположить?.. Не думаю.

К его преосвященству возвращалась былая самоуверенность. Он провел рукой по лацкану своего огромного черного пиджака.

– А теперь восстановим события прошлой ночи, насколько это возможно. Вскоре после того, как разразилась буря, около одиннадцати вечера, этот неизвестный, то есть американец, фамилия которого, как мы знаем, Спинелли, позвонил в дверь и попросил о встрече с мистером Деппингом. Все так, Сторер? Благодарю… А теперь, как полагается, я должен попросить вас опознать его; у меня есть две фотографии. – Он достал их из внутреннего кармана и протянул камердинеру. – Это тот человек, который приходил к мистеру Деппингу, или не тот?

Сторер внимательно посмотрел на фотографии. И передал их обратно.

– Не тот, сэр, – извиняющимся тоном ответил он.

Хью Доновану показалось, что кто-то здесь точно сошел с ума. В воздухе повисла тишина, ее нарушал лишь звук, с которым доктор Фелл кончиком трости ковырялся в камине за спиной у мертвеца. Он вынырнул из-за кресла, словно морж, с красным лицом и задорной улыбкой, и вновь нырнул вниз. Епископ растерянно на него смотрел.

– Но это… – сглотнув, произнес епископ и постарался изобразить убедительность. – Ну же, ну! Это же просто абсурд! Чистой воды абсурд, знаете ли. Это точно должен быть тот. Посмотрите еще раз.

– Нет, сэр, не тот, – с нотой сожаления ответил Сторер. – Знаю, я лишь мельком видел его, да и свеча давала не так уж много света. Покажи мне его сейчас, я бы, может, и не узнал его… Но, прошу прощения, это не тот человек. Лицо совсем не такое, кроме усов. У этого лицо широкое, а еще брови густые. Нисколько не похож. И еще, у человека, которого я видел, торчали уши, заметно так, сэр.

Епископ бросил взгляд на доктора Фелла. Помешивая в камине кучу черной золы, тот краем глаза заметил это молчаливое воззвание.

– Да, – согласился он, – боюсь, что так.

Кто-то пронесся мимо Донована. Это Морли Стендиш бросился к столу.

– Он лжет, – процедил он сквозь зубы. – Он либо лжет, либо заодно со Спинелли. Это точно Спинелли. Епископ прав. Больше некому…

– Ох ты! – несколько раздраженно проговорил доктор Фелл. – Придержите коней, я задам один-единственный вопрос, и многое может проясниться. Послушайте, Сторер, это чрезвычайно важный вопрос, так что постарайтесь ответить на него верно. – Он указал на балконную дверь. – Насчет этой двери. Ее обычно держали запертой или нет?

– Дверь… всегда была заперта, сэр. Без вариантов. Никто ею не пользовался.

Доктор Фелл кивнул.

– А еще замок, – задумчиво проговорил он, – не какая-нибудь щеколда, а старинный замок, поглядите. Где ключ от него?

Сторер раздумывал какое-то время.

– Думаю, висит в кладовке, сэр, вместе с остальными ключами от комнат, которыми никто не пользуется.

– Так сходите туда и поищите его. Ручаюсь, его там нет, но все равно посмотрите.

По-совиному немигающим взглядом Фелл проводил камердинера, покидающего комнату.

– Оставим пока вопрос о личности того, кто приходил к Деппингу прошлой ночью, – продолжил он. – Предположим, что его целью было не вымогательство, а именно убийство, и будем исходить из этого. Подойдите-ка.

Остальные неуверенно проследовали за ним к торшеру, стоявшему неподалеку от окна.

– Все, что касается электричества, – продолжил он, – в этом доме довольно старое. Взгляните на розетку возле плинтуса. А этот штекер, – он подцепил провод от торшера, – разболтался, конечно, но, смотрите, его нужно вкручивать в розетку, как лампочку. У современных вилок два штыря, которые и входят в розетку, а та часть, по которой бежит ток, закрыта, чтобы случайно не получить удар при касании. А здесь все наружу, видите?

– Определенно, – согласился епископ, – но при чем тут это?

– Что ж, я нашел тот самый крючок от застежки.

– Что?

Как только Сторер вернулся в комнату, доктор Фелл жестом потребовал тишины.

– К-ключ. Его там нет, сэр, – доложил Сторер.

– М-да. А теперь позвольте уточнить пару деталей – и можете быть свободны. Прошлой ночью буря началась около одиннадцати вечера. Ни вы не говорили с мистером Деппингом, ни он с вами. Вы отправились вниз, чтобы закрыть окна, и оставались внизу, когда отключился свет. Тогда вы стали искать свечи, и это заняло у вас… Как думаете, сколько это у вас заняло?

– Ну, минут пять, сэр.

– Замечательно. Вот вы пошли наверх и собрались было узнать, не нужна ли парочка свечей хозяину, как вдруг в дверь постучали, и на пороге вы увидели того загадочного человека с американским акцентом. Он не представился, однако сразу указал на переговорную трубку и попросил узнать у мистера Деппинга, нельзя ли к нему подняться. Что вы и сделали, и гость поднялся. Все верно?

– Да, сэр.

– Теперь все. Идите вниз, пожалуйста. – Поправив плащ, доктор Фелл опустился в кресло рядом с торшером. Он окинул собравшихся задумчивым взглядом и произнес: – Хотел удостовериться в этом, джентльмены. С утра это меня просто ошеломило, подозрительная история. Представьте себя на месте Деппинга. Вечером вы сидите в этой комнате, вы заняты чтением или чем-то еще, как вдруг внезапно во всем доме пропадает свет. Что бы вы стали делать?

– Делать? – повторил епископ, нахмурясь. – Наверное, вышел бы узнать, что происходит…

– Вот именно! – пророкотал доктор Фелл и грохнул тростью об пол. – Как и любой нормальный человек. Вы бы взбесились; любой взбесился бы в такой ситуации. Вышли бы и завопили на весь дом: так, мол, и сяк, да что ж это такое делается! А Деппинг, которого любая мелочь могла вывести из себя, и подавно бы завопил. Но вот в чем штука. Он этого не сделал. Даже не позвал никого узнать, что случилось. Напротив, он проявил исключительное отсутствие интереса к проделкам с электричеством. И захотел побеседовать с человеком, который даже имени своего не назвал, при свете парочки свечей. Вспомните, он даже отмахнулся от Сторера, чтоб тот не брал в голову и не ходил ничего проверять. Это же неразумно. И вообще, что же там все-таки сломалось? Что-то сожгло предохранители. Интересно было бы знать, что именно. А я вам скажу.

Доктор Фелл подобрал с пола возле кресла длинный железный крючок, черный от нагара. И задумчиво повертел его в руке.

– Видите ту розетку? А? Что ж, вот этот крючок злонамеренно затолкали в нее, чтобы вызвать короткое замыкание. Поглядите на крючок и убедитесь в этом. Я нашел его возле розетки. Иными словами, электричество отрубили из этой комнаты… И что из этого следует?

Епископ был джентльменом и спортсменом. Он взъерошил копну вьющихся волос на своей крупной голове и улыбнулся.

– Дорогой доктор, – сказал он, – до меня начинает доходить, что мне стоило бы помалкивать. Ради бога, продолжайте.

– Итак! – добродушно произнес доктор Фелл. – Продолжим дальше нашу реконструкцию событий. Возникает вполне закономерный вопрос: зачем Деппингу понадобилось отрубить у себя электричество? Самый очевидный ответ: для того, чтобы слуги не разглядели гостя.

Отсюда вывод, что, во-первых, Сторер был знаком с человеком, который должен был позвонить в дверь, а во-вторых, Деппинг был уверен, что тот не узнал бы его при тусклом свете свечи. Вот вам и короткое замыкание. И поведение гостя решительно подтверждает это. Держите в уме то, что он вроде как незнакомец, который ни разу не бывал в доме. И при этом он указал на переговорную трубку на стене и велел Стореру позвать хозяина. Нетипичное поведение для незнакомца, желающего видеть хозяина, весьма нетипичное.

Епископ кивнул.

– Несомненно, – согласился он. – Это все объясняет.

Доктор Фелл нахмурился. Взглядом он сонно блуждал по комнате, как вдруг смешок сотряс его жилет.

– Нет, не все, – сказал он.

– Прошу прощения?

– Не все. Я и не говорил, что это все объясняет. Я лишь сказал, что такой вывод следует из гипотезы, что Деппинг сам отрубил у себя свет. Хотел бы я, чтобы объяснение было настолько простым. Но давайте остановимся на этом предположении и посмотрим, что из него выйдет.

Хм… Одна штука забивает гвоздь в крышку гроба этой теории. Если Деппингу так хотелось принять гостя втайне, для чего было разыгрывать весь этот трудоемкий и опасный спектакль? Для чего было отрубать свет, обряжать гостя в кричащий костюм и фальшивые усы и под завесой тайны приглашать к входной двери? Почему было не позвать его к балкону и не впустить через балконную дверь, так что никто и не узнал бы? Почему не провести его через черный ход? Почему не через окно, в конце концов? Почему было не пойти самым простым путем: отпустить слуг спать и самому открыть гостю дверь – парадную, балконную или ту, что у черного хода? Видите, не работает теория. Только сумасшедший станет так организовывать встречу. Должна быть какая-то весомая причина тому, что все было сделано именно так.

Доктор Фелл взял долгую паузу.

– Чтобы найти объяснение, вспомните вот что: балконная дверь, которую обычно держат запертой, утром оказалась открытой. И эту дверь не просто держат запертой, а еще и ключ от нее был не в замке, а висел на крючке в кладовке на первом этаже. А теперь его там нет. Кто взял ключ и кто отпер дверь? Убийца вышел через нее, и отпер ее либо Деппинг, либо сам убийца. Держите этот факт в уме, раздумывая над делом. Кем бы ни был гость и по какой бы причине его ни принимали со всеми этими фокусами, взгляните на факты и на то, что было дальше. Деппинг и некто заперлись вдвоем, они беседовали довольно мирно, и тут начинаются странности. Повар заметил, как они посреди бушующей грозы открывают окна… О чем это говорит?

Епископ в задумчивости мерил комнату шагами.

– Едва ли могу себе представить, – ответил он, – что они хотели проветрить комнату.

– Так и есть, – сказал доктор. – Именно это они и хотели сделать. Видели камин? Вы не задумались, кто растапливает камин в августовскую жару? Видели эту огромную комковатую кучу пепла? Вы не задумались, что такое там жгли, что потребовалось открыть все окна?

– Вы думаете…

– Одежду, – заключил доктор Фелл.

Воцарилось напряженное молчание.

– Я имею в виду, – голос доктора в тишине комнаты напоминал раскаты грома, – тот самый яркий клетчатый костюм, который был на госте. Его остатки все еще в камине. Теперь заметьте: эти двое действуют с удивительным согласием и взаимопониманием. Чем больше думаешь над тем, каким все представляется, тем более убеждаешься, что это безумие, будто с самими фактами или с их интерпретацией что-то не так. Вот Деппинг принимает гостя именно таким образом, хотя мог бы впустить его через балкон без всякого шума. Вот Деппинг со своим гостем принимаются жечь одежду, и, могу вас заверить, это не какая-то распространенная традиция на Британских островах. И наконец, гость не только стреляет в Деппинга из его же собственного пистолета, но и: а) беспрепятственно достает его при этом из ящика стола, б) беспрепятственно же заходит с ним Деппингу за спину, в) производит два выстрела, и вторая пуля мистическим образом исчезает, г) бережно кладет пистолет назад в стол и д) покидает комнату через балконную дверь, которую всегда держат запертой, а ключи от нее находятся в кладовке на первом этаже.

Словно в знак протеста, доктор, покряхтывая, потянулся за трубкой и кисетом табака. Морли Стендиш, который все это время таращился в окно, вдруг развернулся:

– Погодите-ка, сэр! Я что-то не улавливаю. Даже если Деппинг и не впускал гостя, он мог заранее взять ключ из кладовки и вставить его в дверь, чтобы позднее выпустить гостя через балкон.

– Но в таком случае где ключ? – спросил доктор Фелл.

– Где?..

– М-да. Дело нехитрое, не так ли? Допустим, вы убийца, в относительной спешке покидающий комнату, вы открываете дверь и утикаете, разве вам взбредет в голову прихватить ключ с собой? Зачем? Я бы еще понял, если бы вы хотели запереть за собой дверь. Закрыть дверь – вынуть ключ. Но зачем это делать, если оставляешь дверь распахнутой, для чего вам такой опасный сувенир?

Он зажег трубку.

– Но давайте пока отставим это в сторону. Выхватим еще пару деталек из ситуации такой, какой она представляется. Если вернуться к маскарадному костюму, в котором гость Деппинга вошел в дом, это тоже совершенно бессмысленно. Если по какой-то причине это было частью хитроумного обмана, в котором все детали были заранее оговорены, только посмотрите на одну из них – просто фантастика! Я имею в виду, господа, неординарный выбор орудия, с помощью которого Деппинг обесточил дом. Могу навскидку назвать несколько более простых и безопасных способов вызвать короткое замыкание… Но Деппинг почему-то поступает вот так. Берет железный крючок от застежки и пихает его в розетку под напряжением!.. Вот вам крючок. Есть желающие проделать то же самое?

Морли запустил руку в свои прилизанные темные волосы.

– То-то же! – флегматично протянул доктор. – Подумайте сами: если попытаетесь сделать это, вас так ударит током, что пролежите без сознания минут пятнадцать… Если не случится чего похуже. Однако ж…

К Хью Доновану впервые за все это время вернулся дар речи. Теперь его отец не казался таким уж грозным. Он сказал:

– Я думал, вы только что доказали, что крючок был использован. И все же любой придумал бы что-нибудь получше этого.

– О, его точно использовали; поглядите на него. Но продумайте еще один ход. Вы можете предположить, как воспользоваться им совершенно безопасно?

– Должен признаться, я едва ли поспеваю за вами, – ответил епископ. – Подтолкнуть его каким-то образом, чтобы он в нужный момент угодил в розетку?..

– Нет. Но как насчет резиновых перчаток? – спросил доктор Фелл.

Повисло молчание.

– Хм… Я, конечно, всего лишь теоретизирую, – громыхнул доктор, – хотя, если сложить это с тем, что я сейчас скажу, теория получится вполне рабочая. Этот трюк можно было исполнить только так. И вновь выходит какая-то глупость, если мы воспринимаем это как часть хитроумного замысла. Деппинг должен был раздобыть пару резиновых перчаток, чтобы вырубить электричество у себя в доме, хотя (я настаиваю) можно было прибегнуть ко множеству более простых способов… Тем не менее у резиновых перчаток есть и другое назначение. Если не хочешь оставить отпечатков пальцев и при этом сохранить свободу движений и ловкость рук, лучше резиновых перчаток защиты не придумаешь.

Епископ развел руками.

– Дорогой мой доктор Фелл, – тон его голоса был почти траурным, – вы пускаетесь в какой-то фантастический бред. С чего бы покойному мистеру Деппингу переживать, оставит он отпечатки пальцев в своем собственном кабинете или нет?

Выпустив облако дыма, доктор Фелл резко подался вперед и ткнул в воздух мундштуком трубки. Его дыхание сделалось шумным и хриплым. Он сказал:

– Вот именно! С чего бы? И вот еще что, вдобавок к нашей изумительной коллекции. Почему он хотя бы притворно не поинтересовался, что со светом? Почему он не доиграл свою роль и не вышел узнать у Сторера, что происходит? Почему он не выглянул наружу? Зачем он помог гостю сжечь его одежду? И наконец, – произнес доктор, подняв трость и ткнув ею в сторону подноса с ужином, – почему он отведал всего на этом подносе, кроме своего любимого супа? Любопытно, как это похоже на классическую историю про трех медведей. «Кто сидел в моем кресле? Кто ел мою кашу? Кто…» Господа, уверен, теперь вы начинаете думать, что в этой комнате был и не Деппинг вовсе.

Епископ пробормотал себе что-то под нос. Казалось, внезапное ослепительное озарение заставляло его нарезать круги по комнате, заглядывая в лицо мертвецу…

– Тогда Деппинг… – проговорил он. – Где же все это время был Деппинг?

– Это я и хочу сказать. – И тут лицо доктора Фелла стало похоже на маску мима. – Он вырядился в кричащий клетчатый костюм, побрякушки и парик, наклеил фальшивые усы и прилепил за уши воск для грима, чтобы они торчали. Он позвонил в дверь собственного дома и попросил пройти к себе в кабинет… Вот так. Просто смена ролей в этом маскараде. Это я и имел в виду, говоря, что факты нужно отделить от видимости, иначе правды мы никогда не добьемся. Тот загадочный незнакомец изображал Деппинга, сидя в его комнате. А Деппинг…

– Вы, – вмешался Морли Стендиш, – можете доказать это? – Он тяжело дышал, на его лице вдруг отразилось облегчение.

– Думаю, что могу, – скромно заметил доктор Фелл.

– Но… – отозвался епископ. – Я… я должен заметить, с этим новым подходом, кажется, дело остается все таким же непостижимым, как и раньше.

– Не соглашусь. Поменяйте их местами, – призвал доктор Фелл, – и я попытаюсь все упростить. Хех, да.

– Могу понять, – продолжил епископ, – каким образом внешность Деппинга сбила Сторера с толку при свете свечи. Сама одежда служила отвлекающим элементом, это известный прием фокусников; что и является… хм… первым и, как мне рассказывали, единственным эффективным принципом маскировки. – Епископу было непросто добавить «как мне рассказывали», однако он это сделал. Он призадумался. – Я еще могу понять изменения голоса из-за американского акцента… Но придется учесть еще более трудный обман. Что насчет голоса того, кто сидел наверху и притворялся Деппингом? Сторер, конечно же, отличил бы его от голоса своего хозяина.

Доктор усмехнулся, рассыпая пепел себе на жилет.

– Отличил бы, – согласился доктор, – если бы слышал этот голос не через переговорную трубу. – Он указал на стену. – Более расчеловеченный способ общения еще надо поискать. Ваш голос тоже звучал бы как вой привидения через нее. Пойдите вниз, и мы все по очереди станем с вами говорить; готов поспорить, вы собственного сына вряд ли узнаете. А фальшивый Деппинг говорил со Сторером только через переговорную трубку. Гость отправился наверх, вошел в комнату, и дверь закрылась. После этого, конечно, говорил и настоящий Деппинг, но у нашего наблюдательного камердинера не могло возникнуть никаких подозрений.

– Допустим, – ответил епископ, – примем эту гипотезу… Я настаиваю, что ситуация остается все такой же необъяснимой, как и до этого. Зачем Деппингу и неизвестному меняться ролями друг с другом?

– Не думаю, что они это проделали.

Сохраняя спокойствие, епископ сказал:

– Удивительно, доктор. У меня создалось впечатление, что вы говорили…

– Я не думаю, что они менялись ролями друг с другом, черт возьми! – фыркнул доктор Фелл. – Будьте добры, вспомните, поменялись только роли. Все остальные обстоятельства остались неизменными. Если вы утверждаете, что между ними был какой-то сговор, вам придется разгадывать все те же ребусы, что и вначале. Странное поведение того, кто находился в комнате, не становится менее странным только потому, что он не Деппинг, а неизвестный. Зачем неизвестному нужны были резиновые перчатки, если он с самого начала был заодно с Деппингом и придерживался четко выверенного плана? Если Деппинг провел замаскированного неизвестного через парадную дверь, вместо того чтобы впустить его через балкон, почему неизвестный не мог так же поступить с Деппингом? Спокойно, мой друг, знаю, вы сами указали на эту загвоздку. Так что начнем с ужина. Деппинг его не ел, но ел неизвестный. Прислушавшись к внутреннему голосу, звучащему где-то на границе сознания, – с наслаждением проговорил доктор Фелл, – мы должны задать один зловещий вопрос: почему Деппинг не съел свой ужин?

– Может, он не был голоден? – ответил Морли Стендиш, поразмыслив над задачкой.

– Блестяще, – раздраженно проговорил доктор Фелл, – впечатляющая сообразительность. Разве ваши врожденные хитрость и проницательность не могут предложить что-нибудь получше этого?.. Вы должны были догадаться: он не съел свой ужин, потому что его здесь не было, а неизвестный был, поэтому он и съел. Ужин подали в половине девятого. В это время Деппинг был здесь, нервный и беспокойный. Должно быть, вскоре после этого он покинул дом в своем приметном маскировочном костюме. Следовательно, вышел он через балконную дверь.

– Да уж, – сказал епископ, – очевидно, из этого можно сделать важный вывод. У него был ключ от балконной двери.

– Отлично. У нас прогресс. Что было дальше?

– Я не согласен с тем, что между Деппингом и неизвестным не было никакой договоренности, – отозвался епископ. В полемическом задоре он мерил шагами комнату. – Все указывает на это. Пока Деппинга не было на месте… около полутора часов… Около полутора часов здесь был неизвестный. Доктор, все сходится. Деппинг в маскировке ушел из дома, преследуя какую-то гнусную, незаконную цель…

Доктор Фелл пригладил свои усы.

– Да. И прихватил с собой пистолет… У вас наклевывается какая-то смутная догадка о том, куда девалась вторая пуля?

– О боже! – воскликнул вдруг Морли Стендиш.

– Призраки прошлого уже начинают собираться, – продолжил доктор Фелл, – и шепчут: «Со стариком Деппингом шутки ой как плохи». Полагаю, американский акцент прорезывался у него от выпивки естественным образом… Что-то мне подсказывает, что бедняга Льюис Спинелли уже никогда не сможет заниматься вымогательством. Не ошибусь, если скажу, что он отправился к праотцам.

Не сговариваясь, они разом взглянули на ухмыляющееся лицо мертвеца; на наряд с иголочки, на упорядоченную библиотеку и на букет роз в серебряной вазе на столе.

– Друг мой, – начал епископ с таким видом, будто собрался произнести речь, – что касается поразительной стройности дела, которое вы собрали на основе воображаемых и ничем не доказанных свидетельств и фактов, могу вас только искренне поздравить… Хм… С другой же стороны, вы наверняка осознаете, что все вами сказанное свидетельствует о том, что между Деппингом и неизвестным была связь. Деппинг намеревался совершить убийство. Это же элементарно. Тот, кто сидел в этой комнате, должен был обеспечить ему алиби.

Доктор Фелл потер виски. И обвел комнату пристальным взглядом. Казалось, его посетила какая-то тревожная мысль.

– Знаете… – прервал он молчание, – давайте на этом предположении пока и остановимся. Не думаю, что все в точности так, но и моя идея, которая не многим отличается от вашей, тоже весьма уязвима… Да, остановимся на вашей версии. Скажем, кто-то был здесь вместо Деппинга, чтобы в случае чего что-нибудь буркнуть из-за двери…

– И этот кто-то, – мрачно перебил епископ, – явился сюда, чтобы убить Деппинга, точно так же как Деппинг намеревался убить Спинелли.

– Да. Наконец мы к чему-то пришли. Совершить убийство и уйти безнаказанным – лучше возможности и придумать нельзя. Посмотрите-ка! Уж если Деппинг был уверен, что без помех убьет Спинелли, неизвестный, должно быть, пришел в восторг от мысли, как легко ему будет убить Деппинга… Посмотрите-ка, – стукнул он себя кулаком по колену, – как все сходится. Это же объясняет, почему Деппинг вернулся в маскировочном костюме через парадный вход. Изначально Деппинг не собирался этого делать. После убийства Спинелли это было бы совершенно идиотским поступком. Алиби у него сидело в кабинете. Вернуться он должен был точно так же, как и ушел, – никем не замеченным, через балкон, избавившись от костюма. Если бы какой-то подозрительный тип в кричащем костюме и с американским акцентом, не таясь, подошел к входной двери… о, это тотчас было бы на языке у всех в округе. Если бы другого подозрительного американца, Спинелли, обнаружили мертвым, все дорожки вели бы к Деппингу, и его непременно допросили бы. Может, подозрение на него бы и не пало, но объясняться пришлось бы, и нервы такому солидному господину потрепали бы изрядно.

Морли Стендиш прочистил горло и спросил:

– Так зачем же он вошел через дверь?

– А тут уж всему виной коварство неизвестного… Через парадную дверь Деппинг вошел из-за того, что иного пути у него не было. Понимаете? Неизвестный поймал его в наихитрейшую ловушку. Деппинг вышел через балкон, оставив ключ в двери, и велел неизвестному запереть ее за ним и отпереть по возвращении… Все-таки это ваша теория; как я уже говорил, в моей есть парочка отличий… но тем не менее Деппинг вернулся к началу грозы, а внутрь попасть не смог…

– Потому что неизвестный не впустил его, – заключил епископ.

– Ну, не настолько нагло. В этом месте ваша гипотеза проседает; дабы не вызвать у Деппинга подозрений, неизвестный наплел ему, мол, ключ потерялся. Звучит вполне убедительно. Думаю, у меня есть объяснение получше, но принцип примерно тот же… И вот. Дверь заперта, на окнах решетки. А Деппинг стоит на улице во время бури в костюме, которому не вдруг придумаешь объяснение! Мистер Деппинг, известный в округе своей строгостью и чопорностью, – вдохновенно продолжил он, – будто со сцены мюзик-холла сошел… Куда ему податься? Как избавиться от этой одежды? Представьте себе, епископ Донован, что вы в грозу оказались в английской деревне в костюме Чарли Чаплина, да еще только что совершили убийство… Вот уж Деппинг попал так попал. Ему во что бы то ни стало нужно было проникнуть внутрь, не вызвав подозрений, а на всех окнах решетки. Попасть внутрь нужно быстро – каждая минута дорога и ему, и сообщнику, с которым он мог переговариваться через решетку на балконе, но преодолеть ее не мог. И тут у неизвестного возникает идея, ну, вы сами знаете какая. Случается короткое замыкание, в гости напрашивается американец – роли сыграны. Это было опасно, спору нет, но из двух зол выбирают меньшее. А для неизвестного это было прямо-таки благословение: «американец» и застрелит Деппинга, которого наутро найдут мертвым. И план практически удался.

Подойдя к столу, епископ смотрел на мертвеца, на лице епископа одновременно читались сострадание и отвращение.

– Господь дал… – начал он и остановился. Обернувшись, он с лукавством взглянул на доктора. – Складно говорите, доктор, – сказал он, – необычайно складно. Все так четко сходится, что я практически забыл о том обстоятельстве, на котором держится вся теория, а именно на предположении, что Спинелли мертв. На своем веку я читал о множестве блестящих расследований. Но не могу не восхититься тем, как вы распутали дело об убийстве, о котором нам ничего не известно.

Доктор Фелл ни капли не стушевался.

– О, немного смухлевал, – с готовностью признался он. – Однако ставлю на двух магистров математики против священника, что убийство было. Вон та дверь ведет в спальню Деппинга. Если обыщете ее, то, скорее всего, найдете доказательство моим словам. Мне, если честно, лень…

– Послушайте, – вмешался Морли Стендиш, – вы должны мне кое-что пообещать. Говорите, в прошлом старик Деппинг был бандитом или еще кем похуже; вы так считаете, во всяком случае… – Широкими шагами он подошел к креслу, в котором сидел доктор Фелл, лицо его было очень серьезным; он явно старался скрыть свои эмоции, а потому заговорил ровно и быстро: – Что ж, я, если честно, не удивлен. Я и сам кое-что подозревал. Вероятно, вы сочтете, что с моей стороны нехорошо…

– Хм… – кашлянул доктор Фелл, – почему?

– …но так и есть. Подумать только, что начнется, когда все это вылезет наружу. Огласка, скандал, сплетни… Боже мой, разве вы не понимаете? Наверное, и нашу свадьбу отменят; они определенно попытаются это сделать, я свою мать знаю. Им, конечно, не удастся, но не в том суть. За что нам это все? За что?.. – Выражение его лица было таким растерянным, даже отчаянным, будто мысленно он вопрошал, почему в этом мире должны быть преступники, да еще в тот самый момент, когда он собирается жениться. – Зачем это все вытряхивать? Скажите мне?

– Но разве, мальчик мой, – сказал епископ, – для вас не имеет значения то обстоятельство, что отец вашей невесты оказался преступником? Убийцей?

Желваки заходили на лице Морли. В глазах читалась растерянность.

– Мне плевать, – процедил он, – даже если эта старая свинья виновна во всех убийствах на территории Чикаго… Но зачем выставлять это на всеобщее обозрение?

– Но ведь вы хотите выяснить правду, разве не так?

– Наверное, да, – признал Морли, потирая лоб. – Таковы правила. Их надо соблюдать. Но почему нельзя схватить его и тихонько повесить так, чтобы никто не узнал?.. Я, конечно, несу какую-то чушь, но если бы вы только поняли, о чем я… С чего газетчики взяли, что имеют право обсасывать любой приглянувшийся им скандал только из-за того, что кого-то там прибили? Почему нельзя вершить правосудие в тишине, как пишут законы и проводят операции?

– То, о чем вы говорите, мистер Стендиш, – начал доктор Фелл, – нужно обсуждать как минимум за полудюжиной бутылок пива. Хотя, полагаю, в данный момент вам не стоит опасаться скандала. Я обдумывал этот вопрос, наш дальнейший план действий… Вы догадываетесь, что мы предпримем?

– Нет, – без всякой надежды в голосе ответил Морли, – хотя очень хотелось бы.

– Страшно неприятно с подобным столкнуться, однако что есть, то есть. Убийца Деппинга, тот самый неизвестный, невероятно умный человек, разработавший весь этот план, все еще здесь. Он никакой не одиозный гангстер, а, скорее всего, свой человек в английской деревне и находится, должно быть, не дальше мили отсюда. Именно поэтому я прибег к столь многосложному объяснению, чтобы мы могли сконцентрировать наши усилия. Как я полагаю… – Фелл склонился вперед и ткнул пальцем в центр своей ладони, – как я полагаю, он чувствует себя в полной безопасности. Считает, что спихнул убийство на Льюиса Спинелли. В этом состоит наше преимущество и единственный способ застать его врасплох. А потому до поры до времени нам необходимо помалкивать обо всем, что нам известно, включая подозрения о прошлом Деппинга. Их я могу довести до Хэдли, и его люди наведут об этом справки из Лондона. Но то, что нам удалось узнать, мы должны держать при себе. Кроме того, джентльмены, у нас есть несколько ценных зацепок. Убийца совершил пару ошибок, на которые пока нет необходимости указывать, но самой большой ошибкой было оставлять здесь эту восьмерку мечей. По ней мы поймем, где искать мотив.

– Ну теперь-то вы готовы, – спросил епископ, – рассказать, что же все-таки означают эти мечи?

– О да. Не знаю, обратили ли вы внимание на количество книг о…

Снаружи донесся звук множества приближающихся голосов и топот множества ног. Морли и епископ выглянули в окно.

– Сюда движется целая толпа, – сообщил Морли, – мой отец, и инспектор Мерч, и моя сестра, и доктор Фордис, и еще два констебля. Я…

Полковник явно не мог сдержаться. Тишину рощи снизу доверху прорезал его хрипловатый голос, нетерпеливый и ликующий:

– Эй, там! Спускайтесь! Всё уже! Все!

Епископ попытался выглянуть сквозь витые прутья решетки. Немного помедлив, он крикнул в ответ:

– Зачем же так кричать, Стендиш? Что – все?

– Как – что? Поймали! Мерч поймал. Сейчас он у нас запоет!

– Кого поймал?

– Как – кого? Льюиса Спинелли, черт подери! Мерч арестовал его в деревне.

– Ого! – воскликнул Донован и обернулся на доктора Фелла.

Строго говоря, здесь вашему покорному слуге, летописцу приключений доктора Фелла, стоило бы извиниться за то, что он собирается представить вам этакую конфетку, а именно Патрисию Стендиш. Слово «конфетка», как неоднократно заверял вашего покорного слугу Хью Донован, описывает ее лучше всего, и значение его будет раскрыто далее. Не зря ведь оно рифмуется со словом «кокетка».

Извиниться мне следует прежде всего потому, что все известные знатоки вопроса сходятся на том, что нехорошо (правдива ли история или является плодом писательского воображения) вот так вводить в повествование героиню. Как говорит небезызвестный Генри Морган, совсем уж скверно, если героиня эта сероглазая и бесстрашная, как Грейс Дарлинг[4], хладнокровная и рассудительная, любящая совать носик во все дела и попадать в переделки, стреляющая не хуже детектива, да еще к тому же на протяжении целой книги так и не может решить, нравится ли ей герой.

В качестве оправдания стоит сказать, что история эта целиком и полностью правдива, но, хвала Небесам, Патрисия Стендиш не обладала ни одной из черт, описанных выше. Не была она ни хладнокровной, ни рассудительной. Не участвовала в перестрелках и не сбивала с ног злодеев. Напротив, подобных подвигов она ждала от тех, кому они по плечу; она могла одарить вас улыбкой, словно говорящей: «Вот так мужчина!» – заставив вас тут же выкатить грудь колесом, будто в вас девять футов роста, и глупо улыбнуться. Не прибегала она и к всевозможным колкостям, чтобы смущать нашего героя до самых последних страниц. Она с самого начала упала в объятия Хью Донована, да так в них и оставалась, что, согласитесь, совсем неплохо.

Некое чудесное предчувствие этого шевельнулось в душе Хью, как только он увидел ее. Она шла с кем-то по кирпичной дорожке, на фоне темных деревьев, сквозь кроны которых сверкали лучи закатного солнца. Патрисию Стендиш вел под руку раскрасневшийся полковник, который втолковывал что-то здоровяку в полицейской форме. Позади них плелись два констебля и меланхоличного вида доктор, который, казалось, сожалел о том, что пришлось пропустить чаепитие.

Она ярко выделялась на этом фоне. Она была блондинкой, но не из породы «душечек-блондинок» и не из «неприступных светловолосых королев». Ее точеной фигурке мать-природа словно добавила в нужных местах округлости и плавности, чтобы платье сидело на ней бесподобно. Ее лицо сочетало застенчивость и живость, а кожа имела весьма редкий смуглый оттенок. Темно-карие глаза смотрели с интересом, в них будто читалось восторженное «Вот так мужчина!», о чем мы уже упоминали, приподнятые брови делали выражение приятно удивленным, а чуть большеватый розовый рот выглядел так, будто секунду назад на ее губах играла улыбка.

И вот Хью Донован увидел ее, легко идущую по дорожке в белом теннисном платье без рукавов на фоне темных деревьев, подсвеченных закатным солнцем. Вместе с епископом, Морли и доктором Феллом он спустился на крыльцо гостевого дома. Она стояла там, боязливо поглядывала на балконную дверь, вытянув шею, пока полковник беседовал с инспектором Мерчем. Потом она перевела взгляд на крыльцо и на Донована.

Его вдруг охватило ощущение, какое бывает, когда поднимаешься в темноте по лестнице и ступаешь на несуществующую ступеньку, – вам, должно быть, оно знакомо. Вместе с тем его бросило в жар: будто он вскинул винтовку на плечо, выстрелил и с первого раза попал в самый звонкий колокольчик в тире. Затем из жара бросило в холод, и тут можно привести еще великое множество витиеватых метафор.

В тот момент на том самом месте он все и понял.

Более того, он понял и то, что она тоже поняла. Конфетки имеют свойство излучать некие волны, или вибрации, или что-то вроде этого, а если кто-то утверждает, что ничего подобного не происходит, то он просто осел и не заслуживает никаких вибраций. Хью Донован понял, что она тоже все поняла, еще и потому, что они не встретились взглядом. Они оба едва подняли и тут же отвели глаза. И он, и Патрисия Стендиш старательно сделали вид, что не обратили никакого внимания на присутствие друг друга; будто они не заметили бы присутствия друг друга, даже если бы их официально представили; а это самый верный знак. Патрисия вскинула голову и с будничным видом принялась вдумчиво разглядывать каменного павлина на крыше гостевого дома.

Полковник Стендиш понятия не имел обо всех этих эмоциональных фейерверках. Он довольно крякнул и подтолкнул вперед инспектора Мерча. Инспектор Мерч был крупным мужчиной с воинственными усами; когда на него были обращены все взгляды, он имел манеру клониться назад, так что казалось, что если его чуть подтолкнуть, то он непременно упадет. Весь его облик говорил о честности и добросовестности, и он явно был очень собой доволен.

– Скажите им, Мерч, – выпалил полковник, – рассказывайте сейчас же. Ах да, это доктор Фелл, и епископ Мэплхэмский, и мистер Донован… Это инспектор Мерч, это доктор Фордис, он сейчас пулю вынет. Хм… забыл. А это моя дочь Патрисия. Рассказывайте, Мерч.

Патрисия немного наклонила голову. Инспектор принял еще более значительный вид; он покрутил свой песочного цвета ус, прочистил горло и с довольным выражением лица впился взглядом своих водянисто-голубых глаз в доктора Фелла. Его хриплый голос зазвучал уверенно:

– Это честь для меня, сэр. Хочу объяснить, почему не смог исполнить свой долг и встретить вас здесь. – Он достал блокнот. – Проведя здесь разыскные мероприятия, я взял на себя смелость отбыть домой к чаю. Но не в ущерб служебному долгу; вот, я взял с собой некоторый набор корреспонденции мистера Деппинга, письма, сэр, – отрапортовал он, тыча в блокнот, – весьма откровенные. Тем временем я навел справки о человеке, который посещал мистера Деппинга прошлой ночью. Владелец «Быка» сообщил о постояльце, соответствующем ориентировке, в последнюю неделю его частенько там видели. В «Быке» он расспрашивал обо всех в Гранже и о последних новостях, сэр, – заключил инспектор Мерч, тряхнув головой. – Однако прошлой ночью данного человека там не было. Тем не менее, когда я пил чай, мне позвонил детектив – сержант Рейвенс из Хэнхэма, он сообщил, что человек, которого я разыскиваю, останавливался прошлой ночью в гостинице «Чекерс», которая, должен пояснить, находится на дороге в Хэнхэм у реки, примерно в пяти милях отсюда…

– Интересно, – произнес епископ, косясь на доктора Фелла, – и он не мертв?

– Мертв? – переспросил Мерч озадаченно. – Мертв? Го-о-споди помилуй! С чего ему умирать?

– Я всего лишь желаю удостовериться. – Епископ небрежно махнул рукой и с удовлетворением взглянул на доктора Фелла. – Продолжайте, инспектор.

Доктор Фелл ни капли не смутился.

– Позор на мою седую голову, – беззлобно отозвался он. – Пфф. Не важно. На моем месте Секстон Блейк[5] уж давно бы разобрался. Вряд ли это имеет хоть какое-то значение, однако, инспектор, вы с ним виделись?

– Да, сэр. Сперва я позвонил в Гранж удостовериться, вернулся ли полковник. Оказалось, не вернулся. Потом я взял машину и отправился в «Чекерс». Тогда я еще вообще не был в курсе, что его зовут Спинелли и что он бандит. В «Чекерсе» он значился как мистер Треверс и даже не пытался скрываться. Посиживал на крыльце с полпинтой пива, спокойный как удав. Речь у него такая интеллигентная, сэр, будто бы даже джентльмен. Следуя протоколу, я предупредил его, что он, конечно, не под присягой, но лучше бы ему ответить на мои вопросы. Он дал кое-какие показания, но не под присягой, на что особенно напирал.

Откашливаясь, Мерч зашелестел блокнотом:

– «Меня зовут Стюарт Треверс. Я театральный импресарио на пенсии. Проживал в Нью-Йорке на 86-й улице. Путешествую по Англии ради собственного удовольствия. С мистером Деппингом не знаком. О том, что произошло вчера ночью, в курсе – ибо все в курсе. Я понимаю, что нахожусь под подозрением. Прошлой ночью меня возле гостевого дома не было. Если кто и видел звонившего в дверь, они вам подтвердят, что это был не я. Бояться мне нечего. В половине десятого я отправился к себе в номер и не покидал его до утра. Больше без адвоката я вам ничего не скажу. – Зачитывая показания, инспектор Мерч все клонился и клонился назад. Он поднял взгляд от блокнота и натужно улыбнулся. – Ордера на арест у вас нет, – продолжил он, – так что без опознания вы мне ничего не предъявите». Я попросил его пройти со мной на опознание, а он отказался, мол, пока не позвонит в Лондон своему адвокату, никуда он не пойдет. Спокойным таким тоном. После подозреваемый заявил, что потом с удовольствием явится, а пока останется под надзором сержанта Рейвенса. Так что он никуда не денется, сэр, однако я тайно добыл весьма значимые улики.

– Славно сработано, черт возьми! – одобрил полковник Стендиш. – Слышали? Нет – так снова послушайте. Повесить его – и дело с концом. А, Мерч?

– Благодарю, сэр. Можно надеяться, что так и будет, – скромно ответил Мерч. – Итак, сэр. Прошлой ночью во время, значащееся в показаниях, мистер Треверс в своем номере отсутствовал. То, что он отправился туда в половине десятого, – правда. Однако он покидал его, поскольку около десяти вечера был замечен забирающимся к себе в окно на первом этаже. Забавная штука: хотя никакого дождя еще не было, он был мокрый как мышь, как будто в реку свалился…

– В реку? – задумчиво перебил доктор Фелл. – Неплохо, неплохо. И как вы можете это объяснить?

– Ну, сэр. Никак. Но важно другое. Миссис Кенвис, жена владельца гостиницы, застала его за этим занятием, пока снимала скатерти со столиков, – они держат что-то вроде уличного ресторанчика. Ей стало любопытно, что там происходит, и она проследила за ним… Менее чем через пять минут он снова вылез из окна «в другой одежде и куда-то поспешил». Вот что важно. Быстрым шагом можно спокойно дойти от «Чекерса» сюда меньше чем за час. Следовательно, он добрался бы к одиннадцати…

– И он добрался, – согласился доктор Фелл, – как раз вовремя, чтобы увидеть то, чем потом можно шантажировать.

Инспектор нахмурился.

– Увидеть, сэр? – весело переспросил он. – Да много-то увидеть ему не удалось. Свет отключился, как раз когда он вошел в дом, ну а потом, как мы уже знаем, в кабинет. И застрелил беднягу Деппинга. В «Чекерс» он не возвращался до половины второго ночи. Миссис Кенвис, – ввернул инспектор, – сочла своим долгом просидеть допоздна, наблюдая за тем окном, чтобы выяснить, в чем дело. Благослови Боже ее с мужем, они так перепугались, узнав утром, что произошло! Мистера Треверса расспрашивать они не осмелились, поэтому жена побежала к сержанту Рейвенсу, так я об этом и узнал. Но… – Мерч выразительно ткнул пальцем в свой блокнот, – мы с Рейвенсом не стали говорить лишнего. Я имею в виду, мистеру Треверсу. Решил, что лучше полечу сюда за Сторером и заберу его на опознание, тогда Треверса и арестуем.

Он захлопнул блокнот.

– Мой шеф, начальник полиции округа, – продолжил он с таким видом, будто наносил финальный мазок на полотно, – сказал, что подозреваемый является Льюисом Спинелли, – точка. Теперь есть все основания для ареста и обыска.

– Что ж, попался, – полковник обвел взглядом публику, собравшуюся на крыльце, – за руку схватили, черт подери! Прошу прощения, что зря потащил вас сюда, Фелл. Однако… Как же это я, совсем забыл!.. Позвольте представить, доктор Фордис, моя дочь Патрисия…

– Очень приятно, – моментально отозвался Донован.

– Вы уже всех представили, – недовольно проговорил печального вида доктор, – и раз полиция здесь закончила, я хотел бы разделаться со вскрытием и быть свободным.

– О, тогда приступайте, – с отсутствующим видом проговорил доктор Фелл. Он подождал, пока доктор с двумя констеблями пройдут мимо него внутрь. А затем оглядел оставшихся и грустно посмотрел на Мерча. – Так вы вернулись за камердинером, чтобы он опознал Спинелли, инспектор?

– Да, сэр, – с облегчением выдохнул Мерч. – Святые угодники, сэр! Признаться честно, я так рад, что это оказался Треверс, вернее – Спинелли, бандит с пушкой, как в кино, который застрелит кого-нибудь – и глазом не моргнет, а не кто-то из местных. Такие штучки здесь не пройдут, Богом клянусь! – Он издал очередной вздох облегчения, отчего затряслись кончики его песочных усов. – Ай-ай, хорошенькие дела! Должен сообщить, у меня были кое-какие мысли, сэр.

– Мысли?

– А, чепуха, сэр, но все же. – Избавившись от бремени официального рапорта, инспектор говорил менее скованно. – Как встрянет что-нибудь в голову, так никуда не денешься. Я вот себя спрашиваю, – он взмахнул ручищей и щелкнул пальцами, – что за дела? Странно как-то. Тут и там поговаривают, намеки какие-то ходят, а еще письма эти, вот и возникла у меня пара мыслей. У меня с Морганом, головастый он парень, этот Морган, помог мне сегодня с утра. «Ай-ай, – говорю себе, – ну и дубина же ты, Лютер Мерч!» Да черт с ним, убийцу уже нашли. – Сдвинув брови, он вновь взмахнул ручищами, как бы отгоняя от себя назойливые мысли.

Доктор Фелл внимательно посмотрел на него:

– Я бы с удовольствием послушал, что вы надумали, инспектор. М-да. Мы сегодня только и делали, что болтали. Поднимитесь, пожалуйста, на второй этаж. Боюсь, у меня для вас плохие новости.

Тут вмешался полковник.

– Так-так, чего ж мы, черт возьми, ждем? – проворчал он. – Мы теряем время. Чтобы сообщить Хэдли, что мы схватили негодяя, надо шесть миль до телеграфа тащиться. Морли! Какого дьявола ты тут забыл? Собирайся; я ничего не понимаю в этих телеграммах… Патрисия! Уж тебе тут точно делать нечего!

Она впервые за все это время открыла рот. Голос у нее был мягкий, теплый, именно такой, какой и должен быть у конфетки. Она оторвалась от созерцания каменного павлина.

– Разумеется, папа, – согласилась она с такой сговорчивостью, что полковник оторопел.

– Что-что? – переспросил он.

– Разумеется, нечего. – Взгляд ее карих глаз чуть помрачнел. Вначале он пробежал мимо Донована, но затем впервые их глаза встретились.

Ее взгляд был столь притягателен, что колокольчик в воображаемом тире Донована звякнул в его голове раз шесть кряду. Патрисия продолжила:

– Не сопроводить ли мне мистера Донована в Гранж и не представить ли его матушке? Уверена, он был бы не прочь чего-нибудь вы… перекусить.

Она улыбнулась. Полковник принял предложение со свойственным ему энтузиазмом.

– Бог ты мой, конечно! – радостно согласился он. – Представь. Да-да… Это напоминает мне… Патрисия, это сын Джо Донована. Хью, мальчик мой, позвольте представить, это моя дочь Патрисия. Патрисия, это Хью Донован.

– Очень приятно, – послушно отозвался Донован.

– Ну теперь-то все со всеми знакомы? Тогда вперед! Пойдемте же.

Вот так через пару мгновений он уже шел рядом с грациозной, ясноглазой, в общем и целом премилой конфеткой в теннисном платье; шел довольно торопливо, поскольку опасался услышать доносящийся с крыльца строгий окрик отца, призывающий вернуться к исполнению своих обязанностей. Последняя брошенная ею фраза: «Уверена, он был бы не прочь чего-нибудь вы…» – сблизила их еще больше, если, конечно, такое было возможно, пробудив в его сердце сильнейшую невыразимую головокружительную симпатию. Элизабет Баррет Браунинг могла бы написать о чем-то подобном в своем сонете. Дело было не только в женской интуиции, но и в том, что один взгляд на эту девушку вызывал в нем желание потянуться за коктейлем; некоторые девушки обладают таким свойством. И подобным очарованием, должно быть, обладали все великие красавицы прошлого. Иначе не было бы великой любви. Если бы во время знаменитой встречи Данте с Беатриче на том мосту, как он там назывался, Беатриче прошептала с улыбкой: «Знаете, нам не помешал бы глоток кьянти», – бедолага точно попытался бы узнать ее адрес и телефон, вместо того чтобы вернуться домой и стенать об этом в стихах.

Здесь, в сумеречной роще, эта теория казалась ему все более правдоподобной; и как только он взглянул в ее карие глаза, изучающие его через плечо, на него снизошло вдохновение.

У Донована вдруг вырвалось:

Затем он, сам себе удивляясь, выдал:

– Ха! – и сложил руки так, словно ждал, что Небеса ниспошлют ему еще парочку шедевров.

– Вот это да! – заключила Патрисия; глаза ее широко раскрылись. – Вот так приветственное слово от епископского сына! Ваш отец много мне о вас рассказывал. И говорил, вы славный молодой человек.

– Гнусная ложь! – сказал он, уязвленный до глубины души. – Послушайте. Не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, что…

– О, никакого впечатления у меня еще не сложилось, – спокойно ответила она. – Хм. И как вам это в голову пришло? Я имею в виду лимерик.

– Ну, по правде говоря, это все вы. Что-то вроде озарения, такое случается, когда, например, на Тинтернское аббатство смотришь или что-то вроде того. Вбегаешь потом домой, будишь жену и скорей записывать.

Она внимательно посмотрела на него:

– Ах вы, злодей! Хотите сказать, при взгляде на меня вам в голову пришел этот лимерик? Как некрасиво!

– Почему?

– Хм, что ж, – она задумчиво приподняла бровь, – может, мы с вами о разных лимериках говорим… А зачем вам будить жену?

– Какую еще жену? – спросил Донован, теряя нить разговора.

Задумавшись, она сжала свои розовые губки. И вновь поглядела на него через плечо, на этот раз с таким видом, будто ее подозрения подтвердились.

– Вы ведь женаты? – спросила она. – Могла бы догадаться. Сейчас тут и там у всех тайные браки. Готова поспорить, ваш отец не в курсе, так ведь? Ваша жена, наверное, из тех современных американских девиц, которые многое позволяют мужчинам…

По опыту, полученному на обоих берегах Атлантики, Донован знал, что английских девушек отличала удивительная способность делать ни на чем не основанные выводы. Ему ужасно хотелось отрицать всяческое иностранное влияние. Однако этого ему не позволяло мужское самолюбие.

– Я не женат, – с достоинством ответил он. – Хотя и знавал по ту сторону океана пару-тройку барышень, которые определенно были весьма современными.

– Не переживайте, – весело сказала она, – мне совершенно неинтересно, сколько там у вас было этих гадких интрижек. Полагаю, вы один из тех несносных мужчин, которые считают женщин своими игрушками, отказывая им в праве делать карьеру и приносить пользу обществу…

– Так и есть.

– Ба! – Она тряхнула головой. – Вот оно что! Даже не представляла, что в наше время можно быть настолько ограниченным и старомодным… О чем вы думаете? – с некоторым подозрением спросила она.

– Хм, – буркнул Донован, – о том, что вы маленькая врунья. И ловко переводите тему разговора. Изначально я говорил, что вы вдохновили меня на стихи, как какого-нибудь Китса. Вашу карьеру даже представить страшно. Это же полный абсурд. Вот сделаетесь вы доктором, и анестезия перестанет действовать, как только вы возьмете руку пациента, чтобы пощупать пульс. Сделаетесь адвокатом – и, наверное, станете швырять в судью чернильницей за то, что он вынес не тот вердикт, а еще… Эх! Это напоминает мне…

Улыбаясь, Патрисия потребовала продолжения.

Они вышли из-под сени рощи на согретый солнцем простор парка, сонного и почти зловеще спокойного в вечернюю пору. После грохочущих городов эта тишина вызывала в Доноване беспокойство. Он взглянул на Гранж, позади которого виднелись тополя, и вспомнил, что говорил об убийце доктор Фелл. Вспомнил он и о том, что они были по-прежнему далеки от того, чтобы узнать имя преступника. Старик Деппинг стал жалким призраком. Все эти люди охотно подхватывали и разносили сплетни, но они не стали бы горевать по нему. И вдруг мысль, мерцавшая где-то в подсознании, вновь всплыла на поверхность.

– Швырять чернильницей… – повторил он. – Я просто вспомнил о вашем полтергейсте и его выходке с викарием…

– Ах, об этом? – Она вопросительно подняла брови и усмехнулась. – Ой, мы так перепугались! Вы бы видели! Никто, конечно, не поверил в то, что ваш отец спятил, может, кроме моего отца, но мы не поверили и в эти рассказы о том американце, как его там…

– Спинелли?

– Хм. Утренние новости были словно гром среди ясного неба… – Она неловко ковырнула траву носком туфли. – Я тут подумала… – продолжила она, как будто вновь меняя тему. – Мы же вовсе не спешим домой? Что, если нам пойти к Моргану и, может, выпить по коктейлю?..

Ответ был ясен обоим. Едва она договорила, как они развернулись и направились в другую сторону. Довольная Патрисия заговорщически хихикнула. Она сказала, что знает короткую дорогу: через боковые ворота в стене, неподалеку от рощи, в которой стоял гостевой домик, рукой подать до «Похмельного дома».

– Зачем? – начала она таким голосом, будто тема эта была ей отвратительна, но не поднять ее она не могла. – Зачем было этому Спинелли убивать мистера Деппинга? И вот он убил его. Спинелли ведь итальянец, может, даже и состоял в «Черной руке», они там всяким промышляют. Вы же все знаете про преступников?

Хью буркнул что-то себе под нос, уже начиная жалеть о том, что заговорил об этом. Он и рад был бы объяснить все этой конфетке, но не мог.

– Всяким, – повторила она, очевидно довольная своими рассуждениями. – Как бы то ни было, скучать по мистеру Деппингу никто не будет. То есть мне безумно жаль, что он погиб, это ужасно, и я рада, что убийцу поймали… но иногда мне хотелось, чтобы он уехал и никогда не возвращался. – Она помешкала. – Если бы не Бетти (мы виделись пару раз), наверное, мы примчались бы к папе и мистеру Берку и сказали бы: «Значит, так, вышвырните этого негодника вон».

Они обходили разделявшую имения стену, и Патрисия хлопнула по ней с неожиданной яростью. Озадаченность Хью все росла.

– Да, – согласился он. – Вот что самое странное…

– Что же?

– Ну, положение Деппинга. Здесь, кажется, никто бы за него не поручился. Приехал сюда, никого здесь не зная, а вы его приняли и ввели в свой круг. Раз уж он так всем не нравился, это как-то странно.

– О, да я и сама себя много раз об этом спрашивала. Это все мистер Берк. Подбил папу провести с нами воспитательную беседу. А папа покраснел виновато и пробурчал: «Пф, чего уж там?» А мы ему: «Как это – чего?» Попыхтел еще немного и в конце говорит: «Да ведь Деппинг же славный малый?» А мы ему: «Нет». А папа: «Славный-славный, черт возьми!» – и выскочил в ближайшую дверь, как будто сделал все, что мог. Мистер Берк этот разговор затеял, а сам сидел молчком.

– Берк? Это…

– С ним вы еще познакомитесь. Маленький такой, коренастый, с грубым голосом и блестящей лысиной. То сидит с кислой миной и изредка усмехается, то будто бы засыпает. Постоянно ходит в коричневом костюме (ни разу его в другой одежде не видела) и с трубкой в зубах. А еще, – обиженно проговорила Патрисия, – поглядывает на всех с таким прищуром поверх этой своей трубки, как будто прицеливается. К нему надо привыкнуть. – Она вновь довольно хихикнула. – Наверняка я знаю, что он ненавидит аудиокниги и может выпить, не поморщившись, больше виски, чем любой из знакомых мне мужчин.

На Хью ее рассказ произвел сильное впечатление.

– Это что-то новенькое, – заявил он. – Мне всегда казалось, что, если работаешь в издательстве, тебе полагается иметь длинные седые усы и толстенные очки, а еще просиживать день-деньской в мрачной комнате в поисках шедевров. Я и про Генри Моргана думал – мы, кстати, знакомы, – что он… ну, на обложках его книг было написано…

– Книжки-то отличные, вы не находите? – спросила она. – Он сам их пишет. Знаете, вы кое в чем заблуждаетесь. Но я вам про Деппинга рассказывала. Не думаю, что все дело в деньгах, которыми он вложился, хотя, полагаю, сумма там была немаленькая. Дело тут скорее в его сверхъестественном даре предсказывать, какая книга будет хорошо продаваться, а какая нет. В мире таких людей всего с полдюжины, не знаю, откуда он такой взялся. Но он ни разу не ошибся. И это было бесценно. При мне мистер Берк всего раз говорил о нем, когда мы с Мейделин распекали Деппинга, а Берк, с газетой на лице, пытался подремать в кресле. Он убрал свою «Таймс» и говорит: «Молчать! Этот человек – гений» – и опять заснул…

Беседуя, они вышли на главную аллею, тенистую и прохладную под сенью деревьев и кустов боярышника, высаженных вдоль нее. И оказались прямо перед «Похмельным домом». У ворот до них донеслось энергичное мерное позвякивание, которое, как оказалось, издавал коктейльный шейкер.

– Свет очей моих, – начал уверенный голос, – сейчас я тебе изложу всю суть этой загадки так, как это сделал бы Джон Зед. Начать с того, что…

– Привет, Хэнк, можно? – сказала Патрисия.

На лужайке, в тени живой изгороди, их взгляду предстала умилительная домашняя сцена. Под пляжным зонтиком свернулась калачиком в шезлонге Мейделин Морган, на ее лице было написано предвкушение. Она то и дело подносила к своим губам то сигарету, то бокал с коктейлем. В неровном свете вечерней зари перед столом туда-сюда расхаживал ее муж, изредка останавливаясь, чтобы шумно встряхнуть шейкер или хлопнуть себя по затылку, и вновь продолжал нарезать круги. Он обернулся на приветствие Патрисии и взглянул на нее поверх очков.

– Ха! – обрадованно воскликнул он. – Заходите, заходите! Мейделин, еще два бокала. Думаю, найдем, куда вас усадить. Ну что там?

– Мне показалось, – заметила Патрисия, – или вы собирались объяснить, как обстоит дело с убийством? Так вот, нужды в этом больше нет. Того американца нашли, все, кажется, закончилось.

– Не закончилось. – Мейделин довольно взглянула на мужа. – Хэнк говорит, ничего еще не закончилось.

Шезлонги были расставлены, а бокалы наполнены.

– Знаю, что они нашли американца. Я видел, как Мерч возвращался из Хэнхэма. Но он-то невиновен. Естественно. Ну, будем! – сказал Морган.

За тостом последовал гомон, какой раздается в церкви, пока священник читает катехизис. Животворящее тепло от мартини мгновенно успокоило Хью Донована. Он расслабился. Морган дружески продолжил:

– Это вполне логично, должен вам сказать! Установление справедливости – не главное, что меня волнует. В первую очередь это убийство интересует меня как история, вокруг которой можно закрутить сюжет. Но видите ли…

– А почему бы и нет? – перебила Патрисия; в ее голосе зазвучал энтузиазм. Она отставила бокал и нахмурилась. – Превосходная идея! Это было бы что-то новенькое. На сегодняшний день, – мечтательно произнесла она, – вы уже отравили министра внутренних дел, зарубили топором лорд-канцлера, застрелили двух премьер-министров, задушили первого лорда адмиралтейства и подорвали бомбой верховного судью. Почему бы ненадолго не оставить в покое наше несчастное правительство и не прикончить какого-нибудь издателя вроде Деппинга?

– Лорд-канцлера, милая барышня, – с шутливой строгостью произнес Морган, – не топором зарубили. К вашему сведению, его убили Большой печатью, а труп оставили на мешке с шерстью… Вы, должно быть, спутали его с канцлером казначейства из «Убийства в налоговой службе». Я в этой книге слегка выпустил пар.

– Читал! – воскликнул Донован. – Чертовски хороша! – (Просиявший Морган наполнил его бокал.) – Мне такие истории нравятся куда больше тех, что пишет… как его там, очень популярный… Уильям Блок Торнедо, – заявил Хью. – Я хочу сказать, у него они слишком уж правдоподобные, герои только и делают, что носятся и подсовывают фотографии всем под нос.

Морган стушевался.

– Ну, – отозвался он, – по правде говоря, Уильям Блок Торнедо – это тоже я. И не могу с вами не согласиться. Это своего рода взятка.

– Взятка?

– Именно. Критикам. Видите ли, критики, в отличие от читателей, хотят, чтобы история была правдоподобной. Я уже давно понял, что для этого необходимо. Всенепременно нужно: отсутствие действия – это раз, отсутствие всякого намека на атмосферу – это два, как можно меньше интересных героев – это три, отсутствие каких-либо отступлений – это четыре, и вишенка на торте: никаких тебе рассуждений – это пять. Отступления – злейший враг правдоподобия… что в целом указывает на довольно забавную точку зрения; при этом детектив все дела на свете раскроет, не рассуждая вовсе. Следуйте этим правилам, дети мои, и тогда сможете, сколько вам вздумается, нарушать правдопобие, вызывая тем самым восторг критиков.

– Ура! – воскликнула Мейделин и сделала глоток.

– Вы оседлали своего любимого конька, Хэнк. Но давайте вернемся к убийству… разве из этого не может выйти история? Я имею в виду, такая, какая нравится вам?

Вздохнув, Морган улыбнулся.

– Может, – признал он, – но только до момента убийства. После же… – Тут он нахмурился.

Внезапное предчувствие заставило Хью поднять глаза. Он вспомнил, что именно этот человек советовал им искать крючок от застежки.

– Что значит «после»?

– Не думаю, что американец виновен. А из всех нас, бездельников, у которых ни мотива, ни смекалки, так себе подозреваемые! Если уж в книге случается убийство, то кругом творится масса подозрительного и в воздухе витает уйма мотивов. То дворецкий подслушает какую-нибудь ссору, то один угрожает другому убийством, то кто-нибудь закопает на клумбе окровавленный платок… А у нас ничего подобного. Вот, скажем, Деппинг. Не хочу сказать, что у него не было врагов. Но как только слышишь, что у кого-то нет врагов, остается только сесть и ждать, когда его убьют. С Деппингом все сложнее. Он никому не нравился, но, Бог свидетель, никто во всей округе не пошел бы на такое. Напрягите воображение, кого вы здесь можете назвать убийцей? Епископа? Полковника Стендиша? Берка? Мэв? Дайте-ка я вам еще налью.

– Спасибо, – поблагодарил Хью. – А кто это – Мэв?

Патрисия с удовольствием потянулась в своем шезлонге. Лужайку уже накрыла тень, а окна в доме за спиной Патрисии все еще сияли в лучах закатного солнца, мягкий отсвет касался ее светлых волос, – казалось, даже ее чудесная кожа отливала золотом. Патрисия откинулась на спинку, ее глаза и губы влажно блестели, она постукивала бокалом по сомкнутым зубам. Нога в теннисной туфле свесилась с края шезлонга.

– Ах да! Стоит объяснить вам все, пока вы не встретились лично, чтоб вы знали, как себя вести… Мэв – это моя мать. Она вам понравится. Сейчас она превратилась в деспота, которому некого третировать, и от этого злится. У-ух! А раньше мы ее ужасно боялись, но один друг Хэнка, американец, придумал кое-что…

Донован боролся с сильнейшим желанием подойти к ней и усесться на землю рядом с ее шезлонгом.

– Ваш брат, кажется, упоминал об этом.

– Бедняга Морли до сих пор не оправился от потрясения. Но это на самом деле единственная управа на нее. В противном случае будешь есть репу на завтрак, обед и ужин, упражняться у открытого окна или что-нибудь в том же роде. Все началось с того, что все стали звать ее Мэв… Так что запомните. Если она подойдет к вам с каким-либо предложением или станет на что-нибудь подбивать, посмотрите ей прямо в глаза и уверенным голосом скажите: «Мэв, ну и дичь!» Прямо вот так. А потом еще более твердо: «Дичь!» И тема закрыта.

– Дичь, – повторил за ней Донован будто заклинание. – Мэв, ну и дичь! – Он автоматически потянулся за сигаретой. – И это в самом деле работает? Я б попробовал что-нибудь такое со своим стариком, если б смелости хватило…

– Это дело наживное, – признал Морган, потирая лицо, – полковнику Стендишу до сих пор не удается. Когда он впервые попробовал этот фокус, то подбежал к ней и говорит: «Рябчики, черт подери, рябчики!» – и стал ждать, что будет. А ничего не вышло. Так что…

– Не верю ни капельки, – запротестовала Патрисия, – он всем подряд эту историю рассказывает, – обратилась она к Хью, – но ничего подобного не было. Нич…

– Слово чести, – прервал ее Морган, воздев руку, – было. Я лично стоял за дверью и все слышал. Он потом вышел и сказал, что забыл заклятье и теперь пить ему рыбий жир. Так-то… Поищите-ка убийцу среди таких людей! Мы знаем всех как облупленных. Никто бы в эту роль не вписался, и подходящей кандидатуры на виселицу я тут не вижу!..

– Еще увидишь, дорогой, – решительно заявила Мейделин. Ее лицо было округлым и румяным, а во взгляде, которым она обвела присутствующих, читался вызов. Она сделала еще глоток коктейля и громко ухнула. – Если долго мучиться, что-нибудь получится. Я в тебя верю.

– Но вам не надо никого искать, – ответила Патрисия, – видите, в реальном мире все не так, как в книжках. Этот американец Спинелли и застрелил Деппинга – вот и весь сюжет.

Морган расхаживал туда-сюда, размахивая давно погасшей трубкой. В сумерках уже нельзя было различить даже его полосатую кофту. Он нарезал круги.

– Я готов изложить вам свою теорию, – заявил он, – и доказать, что этот, как его там, ни в кого не стрелял. Не знаю, насколько я прав. Я лишь смотрю на это дело с точки зрения старины Джона Зеда. Хотя если я окажусь правым, то удивляться тут нечему. Так вот что я имею в виду, когда говорю, что с начала и до момента убийства из этого вышла бы хорошенькая история…

Никто из них не слышал тяжелых шагов по дороге. Какая-то едва различимая фигура облокотилась на ворота и, казалось, осматривала их всех одного за другим. В темноте виден был лишь огонек трубки.

– Все болтаете? – пророкотал хриплый голос с легкой усмешкой. – Можно к вам?

– Конечно! Дж. Р., входите, – ответил Морган, словно бы извиняясь. – Мне бы хотелось, чтобы вы это тоже послушали, а то вдруг я порю чушь. Мистер Берк, это сын епископа Мэплхэмского…

Чуть склонив голову, тяжелой семенящей походкой во двор вошел великий Дж. Р. Берк. Теперь, когда он переместился из тьмы за воротами в круг тусклого света у стены дома, Хью смог лучше рассмотреть его. Описание Патрисии было довольно точным, вот только сияющую лысину теперь закрывала шляпа с загнутыми наверх полями, добавляя его образу что-то пиратское. При общении с ним создавалось впечатление, будто сквозь линзы своих узких очков он всегда смотрит на тебя снизу вверх. Вначале из-за сильно опущенных уголков рта он показался Хью персонажем с китайской гравюры. Оценив обстановку, Берк крякнул и с легким прищуром вопросительно посмотрел на собеседника.

Таким оказался великий и ужасный Дж. Р. Берк, искатель гениев среди писателей, финансист и книгоненавистник – вежливый, общительный, циничный, очень начитанный, часто подвыпивший и неизменно раскованный. Он вошел, оглядывая всех присутствующих.

– Посидел тут на бревнышке, – (по вздоху, с которым это было сказано, стало ясно, как он относится к посиделкам на природе), – не люблю на бревнах сидеть. Стоит присесть, и весь день потом кажется, что по тебе кто-то ползает… Хм… Отчего бы нам не поболтать?

Морган подтащил еще один шезлонг, и Берк устроился в нем.

– Чего вы замолчали? – обратился он к Моргану. – Продолжайте. Пфф. Да, виски, пожалуйста. Ай! Хватит. Погодите-ка. Слышал, Скотленд-Ярд направил к нам Гидеона Фелла расследовать это дельце. Так?

– Так. Вас весь день не было, что ли?

– Славный человек этот Гидеон Фелл, – прохрипел Дж. Р. Устроившись в шезлонге, он положил руки на подлокотники, пригубил виски, а затем пристально поглядел на остальных поверх очков. Трубка вновь оказалась у него во рту. Хмыкнув, он продолжил: – Я прогуливался по тихим деревенским улочкам. Пожалуй, больше я этого делать не буду. Как только соберусь прогуляться в тишине, улочки вдруг наводняют автомобили, как будто вышел на Риджент-стрит в пять часов. Раз двадцать меня чуть не сбили велосипедисты, оскорбительно – быть сбитым велосипедом, черт их подери. Тихонько подкрадываются к тебе сзади, а как только ты это заметишь, ни ты, ни велосипедист не можете решить, куда метнуться, и оба виляете как дураки посреди дороги, пока он наконец не оботрет тебя рулем.

– Бедный мистер Берк! – воскликнула Мейделин, изобразив обеспокоенность. – Бедняжку стукнул злобный велосипед?

– Да, моя дорогая, – Дж. Р. устремил на нее свой фирменный взгляд, будто сквозь винтовочный прицел, – стукнул. Еще и на главной улице. На главной улице меня вероломно атаковал велосипедист, после того как я успешно увернулся от двадцати четырех таких же на просторах Глостершира. Парнишка летел с холма на такой скорости, что это должно быть подсудным делом. Еще и в слепой зоне. Я его не заметил. Бабах!

– Не расстраивайтесь, сэр, – утешил его Морган. – Сегодня был не ваш день – в другой раз ваша возьмет.

Берк взглянул на него:

– Парнишка схватился за голову, когда поднимался с земли, и мне помог встать. А потом говорит: «Вы, случайно, не мистер Дж. Р. Берк? У меня для вас телеграмма». А я ему: «Какая-то конченая у вас доставка, не находите?» Вы бы видели его лицо. «А если бы вы домой почту доставляли, то на танке приехали бы? Или завернули бы в телеграмму гранату и забросили в окно?» – Явно довольный своим рассказом, Дж. Р. вновь пришел в хорошее расположение духа. Он проворчал еще что-то себе в стакан и бросил в сторону Моргана насмешливый взгляд. – Телеграмма, кстати, была из Лондона, от адвоката Деппинга. Полагаю, вы, жители Гранжа, и не подумали бы позаботиться об этом. Практичные вы мои. Его дела крутятся сами по себе.

– У вас есть какие-то мысли по поводу убийства? – спросил Морган.

Берк впился в него взглядом:

– Никаких. Скверное дело, вот и все, что мне известно. Да и чего тут раздумывать? Убийцу уже схватили…

– Разве?

– А если вам так хочется поупражняться в теориях… – уголки его рта вдруг опустились вниз, Берк принялся обследовать свой стакан: оглядел его сверху, снизу, вдоль и поперек, – то вот вам мой совет. Поберегите силы для приключений Джона Зеда, а от этого дела держитесь подальше. Грязное оно. Потом не отмоетесь.

– Мне вот что интересно. Полиция, скорее всего, станет расспрашивать вас о Деппинге: о его прошлом и всем остальном…

– То есть Гидеон Фелл станет расспрашивать. Пфф… Ну и что? Что такого я могу рассказать ему, чего не рассказывал остальным? У Деппинга была безупречная кредитная история. Да еще кое-какие полезные свойства. Стендиш за него ручался. А если Феллу еще что-то нужно, пусть спрашивает у адвоката. Лангдон приедет или ночью, или утром.

Морган подметил, что если Дж. Р. и знал что-нибудь, то вовсе не собирался этим делиться. Тем не менее Морган продолжил гнуть свою линию. Он вышел на середину окутанной тьмой лужайки и начал излагать свою версию, так что у Донована рот открылся от удивления, ведь это было практически точь-в-точь то объяснение, которое он слышал от доктора Фелла, чуть менее обоснованное, несколько более спорное. В теории Моргана недоставало некоторых деталей, и тем не менее в витиеватой манере, присущей писателям, он восстановил всю сцену целиком. Морган начал с крючка от застежки и, как истинный романист, расцветил множеством подробностей, которые оказались для Донована новыми. Патрисия усмехнулась, услышав догадку Моргана о том, что Деппинг загримировался и выдавал себя за другого, а Дж. Р. одарил его издевательским взглядом из-под очков. Но как только Морган привел детали, все замолчали.

– Мне есть чем подтвердить свои предположения, – сказал Морган, продолжая расхаживать вокруг и обращаясь непосредственно к Берку, – я кое-что заметил, когда мы с Мерчем осматривали дом с утра. Я решил, что имела место подмена, и в первую очередь пошел осмотреть тело… – После этого он обернулся к Доновану. – Вы ведь были с доктором Феллом, когда он вошел в гостевой дом. Он внимательно осмотрел тело?

– Ну, не то чтобы, – осторожно ответил Донован, – там…

– Там, на верхней губе, – подхватил Морган, – были следы клея для усов, он не смывается водой. За ушами я нашел следы воска для грима. А в камине были не только остатки сожженной одежды, но и скукоженный клок волос от парика… А потом я проверил спальню и ванную, смежные с кабинетом. Если где и искать подтверждение, то именно там, и оно нашлось. Сбоку от зеркала над раковиной были воткнуты две свечи – Деппингу нужен был свет, чтобы смыть грим сразу по возвращении. В сливе обнаружились две полоски прозрачной рыбьей кожи, ее используют, чтобы подтянуть дряблую кожу вокруг глаз и на щеках и сделать лицо более моложавым. Также там на стуле висели промокшие носки и нижнее белье; всю остальную одежду они сожгли. Принадлежностей для грима я не нашел – в присутствии Мерча было трудно провести тщательный обыск. Мерч от всего этого крепко призадумался. – Морган вновь уставился на Хью из темноты. – А доктор Фелл что об этом думает?

Тут Хью застали врасплох.

– Мы туда не ходили, – ответил он. – Доктор Фелл сделал те же выводы, основываясь на известной нам информации…

Повисла тишина. Хью слышал собственный голос так, будто он оттолкнулся от этой тишины и вернулся эхом. Он постарался придумать другое объяснение, но ничего не приходило на ум. В этой тишине Морган вырос перед ним, склонив голову вперед:

– Славно, славно. Уж не хотите ли вы сказать, что я прав?

В голосе Моргана прозвучало некое недоуменное удивление, и Хью растерялся еще сильнее.

– Правы? – повторил он, – Ну, вы так рассказываете…

– Точно… – Морган прикрыл глаза рукой и вдруг рассмеялся, – я убедил себя в этом… что ж, звучит слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Все ровно так, как должно быть в книге, – я даже сам не поверил. Потому и опробовал свои домыслы на вас. Обманула, господи боже! Муза обманула меня и заставила так рано выложить все карты. – Он схватил шейкер, обнаружил, что тот пуст, и раздраженно поставил его на место. – И почему, черт возьми, я не дождался возможности утереть нос епископу? Никогда себе этого не прощу.

Морган опустился в шезлонг. Дж. Р. возмущенно забухтел.

– Послушайте-ка, – произнес он, – вы что, хотите сказать, Гидеон Фелл верит в эту чепуху?

– Зуб даю, – задумчиво ответил Морган, – что вы и сами верите.

– Чепуха! – отрезал Дж. Р. – Деппинг у вас, получается, какой-то бандит на пенсии, который собирался убить Спинелли…

– Я лишь сказал, что в его прошлом было что-то весьма сомнительное.

– Пфф! – Какое-то время Берк еще поворчал, склонив голову, и затем вернулся к снисходительно-саркастичному тону. – Для книжки такая история сгодилась бы, друг мой, если бы не одно «но». Огромная дыра в сюжете. Знаете, что за дыра? Помолчите. А я вам расскажу. Вам такую кучу чепухи нагородить придется, чтобы я это схав… поверил в это. И то не факт, прошу заметить.

– Вот мы и приходим к тому, что убийца – кто-то из наших. – Морган снова вскочил и нервно заходил. Вид у него был такой, будто он заварил кашу, которую изначально не намеревался расхлебывать. – Так что… Послушайте, доктор Фелл подумал о том же самом? Бога ради, сознавайтесь!

Донован, который в душе уже клял себя на чем свет стоит, постарался напустить таинственный вид, но это не возымело особенного эффекта. Он пожал плечами. Патрисия в задумчивости подпирала голову кулаками. Морган продолжил:

– Деппинг на таком собаку съел. Если он посадил сообщника сторожить кабинет, пока разбирался со Спинелли…

– Вздор! – перебил Дж. Р. – И вот почему… Предположим, что так оно и было. Привлечь сообщника – чудесно. Еще почище вашего предположения, что в прошлом он был бандитом. Пф! Послушайте, – (красный огонек его трубки вновь прожег темноту), – чего Деппинг вообще добивался?

– В каком смысле? Я что-то не понимаю.

Патрисия поправила прическу и жестом призвала к тишине, чтобы спокойно подумать.

– Погодите-ка. А я, кажется, понимаю. – Она обратилась к мистеру Берку: – Хоть это вы должны признать. Вам ведь тоже всегда казалось, что он чего-то недоговаривает, разве не так?

– Понятия не имею, о чем вы. Не задавайте мне вопросов, – буркнул Берк, – продолжайте.

– А добивался он того, чтобы все считали его благородным ученым джентльменом, живущим за городом. Вот чего он добивался. – На этом Патрисия сделала особенный упор.

– Каковым, полагаю, его и считали… Как бы то ни было, вот что я имел в виду. Он хотел создать себе такой имидж и работал над этим целых пять лет. Пфф. – Дж. Р. ссутулился. В темноте едва можно было разглядеть его лицо, но на нем вновь застыло китайское выражение, он хотел подавить их масштабом своей личности, как в подобных случаях всегда действовал и епископ. – Предположим, вы правы. И что, думаете, он пошел по округе и стал говорить людям: «Прошу прощения, что водил вас за нос все это время, на самом деле я в прошлом был преступником и ел детей. Есть тут один человек, мой старый знакомый, который теперь шантажирует меня, так что надо бы его грохнуть. Не желаете ли стать сообщником? Посидите у меня в кабинете, пока я к нему схожу. Когда-нибудь я вам тем же отплачу». – Берк хмыкнул. – Чушь!

Морган в это время закуривал свою трубку. Рука со спичкой вдруг замерла над табаком; пламя осветило его напряженное лицо, он сверлил взглядом пляжный зонтик. Спичка погасла.

Морган медленно произнес:

– А Деппингу и не надо было ходить по округе.

– Еще мысли будут?

– Есть одна. – В голосе Моргана прозвучала какая-то странная интонация. – И с учетом всех фактов, согласно ей, с полдюжины самых безобидных людей Англии, включая меня самого, могут оказаться потенциальными убийцами.

Все вновь замолчали. Хью всматривался в бледнеющее закатное небо, постепенно становящееся фиолетовым, он явственно ощущал холодок, который охватил всех присутствующих.

– Не говори так… – вдруг выпалила Мейделин и стукнула по подлокотнику шезлонга.

– Что ж, мы слушаем, – холодно ответил Дж. Р.

– Я и сам в некотором замешательстве, – признался Морган, потирая глаза, – и нам еще предстоит отделить зерна от плевел, то есть домыслы и подозрения от достоверной информации. Однако… финальная часть гипотезы, которую я вам изложил, – что Деппинга убил его же сообщник – держится исключительно на том предположении, что сообщник добровольно принимал участие в деле и что он был в курсе того, что Деппинг намеревался совершить; а еще на том, что этот сообщник тем временем успел разработать свой план по убийству Деппинга. Приготовил резиновые перчатки, направляясь в гостевой дом. Закрыл перед Деппингом балконную дверь, притворяясь, что потерял ключ. И вынудил Деппинга войти через парадную дверь, чтобы обеспечить себе алиби… Все верно?

– Справедливо, – заметил Хью. – И?..

Морган ответил тихим голосом:

– Всего лишь то, что наш сообщник был не таков и в самом начале у него и в мыслях не было убивать Деппинга.

– Но послушайте…

– Возражение Дж. Р. справедливо. В его словах есть смысл. Деппинг никогда бы не пошел по округе с предложением подсобить ему в убийстве; и он никогда не давал повода думать, что у него было какое-то темное прошлое, пока… Погодите-ка. Хотя в окрестностях можно найти вполне безобидных людей, которые с радостью согласились бы помочь Деппингу в том, чтобы устроить розыгрыш.

Берк фыркнул:

– Розыгрыш! Странные же у вас представления об окружающих вас людях, мой друг, если вы считаете, что они склонны к…

– Вы что, забыли о полтергейсте? – напомнил Морган. После паузы он уверенно продолжил: – Кое-кто намеренно устроил всю эту кутерьму с викарием и получил от этого огромное удовольствие. Я бы и сам им насладился… И я настаиваю, что кое-кого Деппинг мог привлечь к непреднамеренной помощи в убийстве, если его сообщники были убеждены, что участвуют в подобном цирке. Было бы нетрудно выдумать какую-нибудь историю, чтобы посадить в кабинет ничего не подозревающего человека. Деппинг собирался убить Спинелли. А сообщник понятия об этом не имел.

– В таком случае, – Донован старался исходить из здравого смысла, – что привело к убийству Деппинга? Как насчет резиновых перчаток… и ключа, который сообщник якобы потерял, и?..

– Все это лишь догадки, – спокойно ответил Морган.

Хью пристально смотрел на него.

– Боже правый, да знаю я, что это догадки! Ваши догадки. И каковы теперь ваши предположения?

– Представьте себе. Деппинг в гриме бьется в запертую дверь на балконе. А заперта она по очевидной причине, которая, кажется, никому не пришла в голову: сообщник на самом деле не мог найти ключ. Деппинг выскользнул через парадную дверь, намереваясь вернуться через балкон. Но забыл ключ – оставил его в кармане другой одежды, так что его невозможно было найти. Ждать под дождем Деппинг не мог. И вот у него возникает идея войти через парадную дверь, если тот, другой человек выбьет предохранители…

– Как? – спросил Хью. – Мне казалось, мы пришли к единому мнению насчет крючка от застежки. Голыми руками никто не полез бы выбивать предохранители таким способом.

– Конечно нет. Но крючок можно было бы приставить к розетке возле плинтуса и вбить внутрь, чтобы замкнуть…

– Чем же?

– Да хоть подошвой теннисной туфли, – сказал Морган и чиркнул спичкой. – Нам не стоит так уповать на те резиновые перчатки, знаете ли. Вот и рухнул весь фундамент, на котором держалось предположение, что сообщник собирался убить Деппинга… рухнул из-за какой-то там теннисной туфли.

Стараясь придумать подходящее возражение, Донован гневно посмотрел на хозяина.

– Дичь! – после недолгого раздумья выпалил он. – Дичь!

– Так не пойдет, Хэнк! – возразила Патрисия. – Вы сами сказали: застрелив Деппинга, убийца выбрался через балконную дверь и оставил ее открытой… Если убийца и правда не мог отыскать ключ, как он тогда выбрался через балкон?

Морган загорелся своей новой теорией. Он снова заходил туда-сюда, натыкаясь в темноте то на стол, то на шезлонги.

– Очень просто! – едва ли не прокричал он. – Ха-ха, конечно же! Когда оказалось, что сообщник не может найти ключ, наш крендель сбрендил. Крендель сбрен… Хм… Ладно, пусть будет в рифму. Деппинг поднялся в кабинет в маскировке. И сделал то, что в таких обстоятельствах сделал бы любой. Заорал: «Ты что, ослеп? Глаза разуй, олух!» – или что-то вроде того, как бы там Деппинг ни высказался. Он вошел, сам отыскал ключ и сунул его сообщнику под нос. В состоянии стресса каких только глупостей не натворишь! Представьте себе: Деппинг, промокший до нитки, нервный, злой, одетый в этот клоунский костюм, в съехавшем набекрень парике, стал трясти ключом перед лицом сообщника. Даже притом, что его мысли заняты убийством Спинелли…

– Не знаю, в курсе ли вы, – учтиво заметил Хью, – но Спинелли, как оказалось, жив-здоров.

– О чем Деппинг не знал, – продолжил Морган. – Он-то думал, что труп Спинелли утонул в реке… Мерч рассказал мне о том, что творилось в «Чекерсе» прошлой ночью. Деппинг и не знал, что его попытка провалилась. И что тогда? – Морган понизил голос. – Тогда сообщник и угодил в его лапы. Легко могу представить себе, как Деппинг скривил эту ухмылочку (ну, вы помните ее) и ссутулился, потирая ладони. Он отправился в ванную и стал остервенело сдирать с себя грим. Причесался и переоделся. Сообщник все еще оставался в неведении; но ему пообещали все объяснить, после того как они сожгут одежду и прочие улики. Деппинг уселся напротив него и заулыбался. «Я убил человека, – сказал он своим, по обыкновению, сухим голосом, – и только попробуй меня сдать, а не то пойдешь как соучастник».

Морган невольно изобразил голос Деппинга. Хью никогда прежде его не слышал, но ему было легко поверить в то, что именно таким он и был – ровным, высоким, злобным и резким. Образ этого человека вдруг ожил в сумраке: чудовище, таинственно потирающее руки. Донован ясно представлял себе, как Деппинг сидит в своем кожаном кресле, прямой как палка, на столе перед ним горит свеча, а за окном грохочет буря. Он словно воочию видел его морщинистое вытянутое лицо, седые волосы и безжалостный взгляд. Напротив него сидел неизвестный.

– Представьте себе, каких трудов ему стоило сдерживаться в нашем обществе, – вдруг выдал Морган. – Это чувствовалось. Чувствовалось, что он нас ненавидел, что на уме у него было совсем другое и что внутри его все клокотало. Да, он устроил себе новую жизнь, но так и не смог к ней приспособиться. Потому-то он и пил запоями. Уж не знаю, чем он промышлял в прошлом. Но сдается мне, убийство – наименьший из его грехов. Должно быть, он сел и обстоятельно объяснил сообщнику, кто он и что он такое, его мерзкая сущность показалась наружу; так же обстоятельно он объяснил сообщнику, как тот попался в его сети. Сдать убийцу тот не мог, иначе Деппинг стал бы клясться и божиться, что они оба замешаны в убийстве. Простой розыгрыш обернулся преступлением, и теперь сообщник попал в полную власть Деппинга. Он вытащил пистолет и положил его на стол. Наверняка он что-нибудь сказал при этом, не знаю, что именно; это лишь догадка, как абсолютно безобидный член нашего мирного маленького сообщества вдруг так подвинулся рассудком. Может, на него подействовало и то, как Деппинг ухмылялся и вертел головой. Не знаю, но я и сам мог бы прибить его, и не один раз. Думаю, этот безобидный любитель розыгрышей нашел предлог для того, чтобы оказаться у Деппинга за спиной, схватил пистолет со стола и…

– Нет! – донесся из темноты возглас Патрисии. – Не говорите этого! Звучит так, будто вы в самом деле там были!..

Морган склонил голову. Он поймал взгляд жены, молча вжавшейся в шезлонг. Двинувшись вперед, он устроился рядом с ней и произнес ровным голосом:

– Ужасы-то какие! Еще коктейль – вот что нам всем сейчас нужно. Подождите, я включу свет, наколю льда и наполню еще один шейкер…

– Вы не отвертитесь, – мрачно проговорил Хью, – по крайней мере не так просто.

– О нет, – задумчиво ответил тот, – не думаю, что мне нужно вертеться. Что ж, единственный вопрос: кого из нас Деппинг выбрал бы для участия в своем «розыгрыше»?

До всех медленно доходил подтекст сказанного им, и лишь Дж. Р. Берк заговорил, предварительно буркнув что-то. Его голос звучал задумчиво и размеренно:

– Должен сказать, сейчас я препятствую правосудию.

– Препятствуете?

– И не имею ничего против препятствия правосудию, – проворчал Дж. Р. – Сует нос в чужие дела – вот чем занимается полиция. Придумать бы закон против этого. Ладно, раз так считает и Гидеон Фелл, вынужден вам кое-что рассказать. Молодой человек, вы полагаете, у Деппинга был сообщник, так? В какое время, вы думаете, он явился к Деппингу в гостевой дом?

Морган уставился на него:

– Не знаю. В какое угодно, после того как Деппингу принесли поднос с ужином; с половины девятого до девяти, наверное.

– Пфф. А вот и нет.

– Откуда вы знаете?

– Я разговаривал с Деппингом в это время… – ровным голосом ответил Дж. Р. – И не смотрите на меня так, черт возьми! – Он открутил мундштук от трубки и продул его. – А сейчас вы скажете, что это подозрительно, не так ли? Ба! Стоит человеку нанести самый обыкновенный визит – и вот тебе на.

Морган вскочил:

– Господи Исусе! И почему под подозрением обязательно оказываться именно вам?.. Вы рассказали об этом Мерчу?

– Нет. А зачем? Но раз уж они начали эту веселую историю…

– Прошу прощения, сэр, – подал голос Хью, – вы, случайно, там не наследили?

Дж. Р. выругался. Мол, ему решительно плевать, наследил он там или нет, мол, не знает он этого, и вообще, к чему эти вопросы?

– Я хочу сказать, – настаивал Хью, – не было ли тогда на вас случайно ботинок Морли Стендиша?

Дж. Р. употребил несколько крепких выражений. Мол, он совершенно не нуждается в том, чтобы одалживать чужие ботинки на случай, если ему понадобится нанести визит деловому партнеру. Морган вспомнил о следе, с которого они с Мерчем сняли гипсовый слепок; и Хью объяснил его происхождение.

– Но камердинер, – заметил он, – не упоминал ни о каких других визитах в тот вечер, я хочу сказать… вы, случайно, не входили через балкон…

– Да, взял и вошел через балкон, – ввернул Берк. – А, понятно. Вам не терпится спустить на меня всех собак; нутром чую. Нет ни одной чертовой причины, почему я должен это все рассказывать, но я расскажу. – Он угрожающе вытянул шею. – Да, я вошел через балкон, потому что увидел, что у него в кабинете свет, а это единственная комната, которой он пользовался. Почему бы тогда и не подняться через балкон? Это же куда проще.

В воздухе повисло напряженное, хотя и тактичное молчание. Морган кашлянул. И это положило конец тишине.

– Я вмиг все эти ваши теории разобью. Пфф. Вся эта история с ключами!.. Послушайте. Тем вечером, сразу после ужина, я отправился к Деппингу; где-то в четверть девятого, только начинало темнеть. Вот еще зацепка Гидеону Феллу – надеюсь, стоящая. Деппинг собирался уехать из Англии. Не спрашивайте куда и почему. У меня к нему был деловой разговор, и вас это не касается. Но чем угодно могу поклясться, что он никого не ждал к себе тем вечером… Я поднялся на балкон и посмотрел в стеклянную панель на двери – через белые клеточки можно заглянуть внутрь. Он стоял у стола без пиджака, рубашки и воротничка, копался в ящике. Не было видно, что у него там было в руке. Хотя это вполне мог быть и парик.

Морган присвистнул.

– Да вы прямо наслаждаетесь тем, что кто-то оказывается в подобном положении? – произнес Берк. – Мне, честно вам говорю, было совсем несладко, когда утром я узнал об убийстве… Пфф. Так вот. Я постучал в дверь, и Деппинг чуть до потолка не подскочил. И стал диковато озираться. Я подумал, что он, наверное, снова напился. «Кто здесь?» – сказал он. Стал бы он так себя вести, если бы ждал кого-нибудь?

– Ну…

– Ну уж нет. Он достал из кармана ключ, да, из кармана, подошел и отворил дверь. От него пахло виски. Он сказал: «Не сегодня». А я: «Это важно, к тому же я не хочу, чтоб вы снова напились». Мы какое-то время разговаривали, он ежеминутно поглядывал на часы и даже не предложил мне сесть. Наконец я ему сказал: «Ладно, черт с вами» – и ушел… Он запер за мной дверь и положил ключ в карман. Вот и все, что мне известно. Должно быть, ключ до сих пор там.

– Его там не было, – сообщил Морган. – Мерч обыскал его одежду и не нашел его. Ни в одном из костюмов в шкафу – тоже. Интересно…

Они довольно долго просидели в тишине. Наконец Патрисия напомнила, что им пора бы вернуться в Гранж к ужину; поднимаясь, она вложила свою руку в ладонь Хью, и он заметил, как она дрожит.

В тот вечер ужин в Гранже проходил не как обычно. В спешке добравшись до дома много позже семи вечера, они узнали, что незадолго до них прибыли адвокат покойного, мистер Тесеус Лангдон, и мисс Элизабет Деппинг, прилетевшая на самолете из Парижа. Первый закрылся в библиотеке в компании доктора Фелла и инспектора Мерча, последняя же направилась прямиком к себе в комнату, ей было нехорошо, как сочувственно заметила Патрисия, скорее из-за качки в самолете, чем из-за смерти отца. Однако супруга полковника Стендиша раздула из ее недомогания целую историю, она нервно носилась туда-сюда, переполошив весь дом. У постели мисс Деппинг она сидела, вероятно, с тем же рвением, с каким председательствовала на собрании женского клуба; к ним присоединилась и Патрисия, и между ними возник какой-то спор. Как бы то ни было, едва только в столовую подали холодные закуски, безутешные гости принялись наведываться туда за бутербродами.

На знаменитую Мэв Стендиш Хью удалось взглянуть лишь одним глазком. Она спустилась по лестнице, чтобы поприветствовать его, – статная женщина ростом пять футов без каблуков, с копной пепельных волос, которую она несла как боевое знамя, а еще строгое, но определенно приятное лицо. Уверенным голосом она сказала Хью, что Гранж ему понравится. Указывая пальцем на вереницу портретов на стене в главном зале, она одно за другим произносила имена художников, написавших их. У лестницы она обратила его внимание на зеркало, обрамленное в резную раму, и с важностью изрекла: «Гринлинг Гиббонс!» Донован ахнул в ответ. Затем она перечислила имена всех уважаемых людей, когда-либо посещавших этот дом, среди них были Кромвель, судья Джефрис и сама королева Анна. Кромвель, кажется, забыл здесь пару башмаков, а Джефрис отколол кусок обшивки, а вот визит королевы Анны обошелся без происшествий. Хозяйка одарила Хью строгим, словно прятавшим улыбку взглядом, как бы спрашивая себя, а достоин ли он всего этого наследства; затем сказала, что гостья требует ее внимания и заботы, и проследовала вверх по лестнице.

Сонный, с прохладными просторными комнатами дом, построенный в форме буквы «П», произвел на Хью приятное впечатление. Старинное здание подверглось модернизации. На стенах располагались электрические светильники, лампы, свисавшие с потолков, из-за их невероятной высоты смотрелись несколько одиноко; налет старины, и то относительной, дому придавали каменные плиты, которыми был выложен пол главного зала, большой камин из белого песчаника и выкрашенные в красный цвет стены, увешанные портретами в позолоченных рамах, на которых были изображены вовсе не члены хозяйской семьи. За главным залом располагалась траурного вида столовая, за эркерными окнами которой рос самый высокий остролист из всех, что когда-либо доводилось видеть Хью; в этой-то комнате и сидел Дж. Р. Берк, флегматично потягивая пиво.

Заглянув в западное крыло, Хью обнаружил гостиную, которую один из предков семейства когда-то обставил богато и настолько безвкусно, что это было даже трогательно. На стенах красовались картины с видами Венеции, персонажи которых рискованно высовывались из гондол; были тут и зеркала в резных золоченых рамах, и шкафы, забитые фарфором, и люстра, напоминающая стеклянный замок. Через холл из библиотеки до Хью донесся гул нескольких голосов. Казалось, внутри шел трибунал. Дверь в библиотеку открылась, и вместе с облаком сигарного дыма показался дворецкий, Хью мельком увидел, как за столом в длинной комнате доктор Фелл что-то записывал.

Окна гостиной выходили на террасу, выложенную каменной плиткой, сквозь сумрак там мигал огонек сигареты. Хью вышел. С террасы сквозь бледно-лиловый сумрак можно было разглядеть западное крыло, в котором светилось несколько окон. Опираясь о балюстраду, Морли Стендиш смотрел на них. Заслышав шаги, он обернулся.

– Кто?.. Ой, привет, – произнес он и вернулся к созерцанию.

Хью зажег сигарету.

– Ну что там? Мы с вашей сестрой были у Моргана. Они нашли?..

– Я и сам хотел бы знать, – ответил Морли. – Они все чертовски скрытны. Мне, кажется, рассчитывать не на что. Матушка полагает, мне нужно увидеться с Бетти… Ну, мисс Деппинг, она здесь. Понятия не имею, что они там делают. Собрали всю прислугу в библиотеке. Бог знает, что творится.

Отбросив сигарету, он сгорбился, устремив взгляд куда-то за балюстрадой.

– Прекрасный вечер, не находите? – ни с того ни с сего добавил он.

– Где вы были в ночь убийства?

– Я? Они всех об этом спрашивают, чистая формальность. Начали со слуг, чтобы никто ничего такого не подумал. А где мы могли быть? Что нам делать по ночам? Мы все лежали в кроватях. Если бы я мог объяснить историю с этими проклятыми ботинками.

– Вы спрашивали о них?

– Спрашивал Кеннингса, лакея, о котором я вам рассказывал. Он ничего не знает. Говорит, положил в чулан когда-то там. Кто угодно мог их взять. Никакой ошибки быть не может. Их там нет… Так-то!

Хью устремил хмурый взгляд туда же, куда и Морли. В западном крыле зажглось еще одно окно.

– Интересно, – произнес Морли, потирая лицо своей ручищей, – кто там теперь, в Дубовой комнате?

– В Дубовой комнате?

– Ну, в которой развлекается наш полтергейст, – мрачно ответил Морли. Он выдержал небольшую паузу, разглядывая светящееся окно. – Скажите, я совсем дурак или нам стоит пойти проверить?

Они переглянулись. Хью ощутил напряжение, исходящее от Морли; казалось, он готов был взорваться, хотя и скрывал это. Хью кивнул. Едва ли не бегом они покинули террасу. Когда они поднялись по главной лестнице, Морли вновь заговорил:

– Взгляните на этого парня. – Он указал на плохой портрет, висевший в пролете. На нем был изображен мужчина со свежим лицом, одетый в нарядный кафтан, на голове у него был взбитый парик, руками он делал какой-то непонятный жест, а выражение глаз трудно было определить. – Он был одним из олдерменов Бристоля, говорят, принимал участие в «восстании с вилами» в тысяча шестьсот восемьдесят пятом. На самом деле он ничего особенного не сделал, наверное, кишка тонка была, но, поговаривают, он поддерживал Монмута. Когда судья Джефрис прибыл, чтобы судить повстанцев, у него конфисковали все имущество. Джефрис останавливался тут у сквайра Редлендса, которому тогда принадлежал Гранж. Этот человек, олдермен Вайд, прибыл сюда умолять Джефриса об отмене приговора. Джефрис взбесился и такую отповедь ему устроил! Вот Вайд и перерезал себе горло в той самой Дубовой комнате. Так что…

Они шли по узкой, тускло освещенной лестнице, ведущей из главного зала, и Морли постоянно озирался, будто ожидал обнаружить, что кто-то их преследует. Казалось, весь дом вдруг опустел. Морли остановился перед дверью в конце пролета. Несколько помедлил, расправил плечи и постучался.

Ответа не последовало. Донована пробрал холодок, ведь из-под двери лился свет. Морли постучал снова.

– Ладно! – воскликнул он и толкнул дверь.

Им открылась просторная, но довольно мрачная комната, от пола до потолка обитая деревом. Единственным источником света в ней служила лампа с матовым абажуром, стоящая на столике у кровати с балдахином, занавески которого были отдернуты. Напротив был камин, обрамленный окнами в свинцовых переплетах, углубленных в стену. По правую руку от вошедших виднелась еще одна дверь. В комнате никого не было.

Шаги Морли прогремели по паркету.

– Эй! – позвал он и двинулся ко второй двери, закрытой, но не запертой. Он потянул за ручку и заглянул в темноту. – Вот, – сказал он, – это и есть тот чулан… Он…

Морли обернулся. Хью тоже отступил назад. Со стороны камина что-то громко треснуло, за этим последовал проблеск света. Кусок деревянной панели размером с дверь между окном и камином отошел от стены. Из проема показался епископ Мэплхэмский со свечой в руке.

Хью хватило здравомыслия, чтобы не засмеяться.

– Знаете ли, сэр, – возмутился он, – вам не следовало бы так поступать. Монополия на подобные появления принадлежит таинственным злодеям. Когда являетесь…

В свете пламени свечи лицо его отца выглядело усталым и суровым. Он обернулся на Морли:

– Почему никто не сказал мне про этот тайный ход?

Морли бросил на него быстрый безучастный взгляд:

– Про этот? Я думал, вы знали о нем, сэр. Он вовсе не тайный. Если внимательно приглядеться, увидите петли. И отверстие, куда нужно вставить палец, чтобы открыть дверь. Он ведет в…

– Теперь я знаю, куда он ведет, – перебил епископ, – вниз, к тайной двери в саду. Я уже обследовал его. Ни та ни другая дверь не заперты. Вы понимаете, что кто угодно в любое время дня и ночи может зайти в дом без вашего ведома?

В темных, почти бесстрастных глазах Морли читалась догадка о том, что имел в виду епископ. Он легонько кивнул. И произнес:

– Вообще-то, кто угодно мог бы зайти и с парадного входа. Мы не запираем дверей.

Епископ поставил свечу на каминную полку и принялся отряхиваться от пыли. Его лицо было мрачным и суровым, словно он был рассержен или не выспался.

– Как бы то ни было, недавно кто-то здесь ходил. Он кое-где стер пыль. И в чулане, откуда унесли ваши ботинки, тоже…

Тяжелой поступью, ссутулившись, он направился к кровати. Хью заметил, как отец смотрел на красные разводы, оставшиеся на стене и полу. На секунду в старинной комнате возникло видение из XVII века: джентльмен в парике, перерезающий себе горло; но тут Хью с облегчением вспомнил о чернилах. Именно здесь полтергейст и хозяйничал. Вся эта история была одновременно ошеломляющей, нелепой и жутковатой.

– Раз наши следователи, – с горечью в голосе продолжил он, – доктор Фелл, все на свете знающий о преступниках, и блестящий детектив-инспектор Мерч не сочли нужным мне довериться… что ж, я взял дело в свои руки… Скажите, эту комнату не так уж часто используют?

– Никогда, – ответил Морли, – она сырая, и сюда не проведено отопление. Хм… А почему вы спрашиваете, сэр?

– Как же мистер Примли очутился здесь в ту ночь, когда… когда кто-то, скажем так, потешил свое примитивное чувство юмора?

Морли уставился на епископа:

– Но, сэр, вы сами должны знать! Об этом говорилось в вашем присутствии. Ему дали эту комнату, потому что…

Епископ раздраженно махнул рукой:

– Я задаю вам все эти вопросы ради сына. Хочу, чтобы он понял, как ведется настоящее расследование.

– Ах так! – В глазах Морли сверкнула насмешка. – Ясно. Что ж, мой отец, я и мистер Примли заговорили о том человеке, который убил себя в этой комнате, и о его «присутствии» здесь или как там его. Так что, когда выяснилось, что мистеру Примли придется остаться на ночь, он попросил эту комнату.

– Да-да, именно так. – Епископ кивнул. – На это я и хотел обратить внимание. Слушай, Хью. Но мистер Примли изначально не собирался оставаться на ночь, так?

– Так, сэр. Он пропустил последний автобус и…

– Следовательно, Хью, тот, кто проник в дом, никак не мог знать, что викарий заночует здесь, даже если он и знал о его визите. Решение остаться было принято внезапно, поздно вечером. Еще менее вероятно, что чужак мог знать, что мистер Примли будет спать в этой комнате… Из этого следует, что происшествие никак не могло быть розыгрышем кого-то со стороны.

– Вот как! – воскликнул Хью после паузы. – То есть кто-то прокрался по тому ходу, чтобы залезть в чулан и утащить ботинки; но он не ожидал, что кто-то окажется в комнате…

– Именно. Боюсь, ты забегаешь вперед, – укорил его епископ с ноткой раздражения в голосе, – и против этого я должен тебя предостеречь. Но именно это я и имел в виду. Он не ожидал, что кто-то окажется в комнате; и в момент, когда он входил или выходил, Примли проснулся. И тогда неизвестный прикинулся привидением, чтобы не выдать себя. – Епископские лохматые брови сползлись к переносице, он сунул руку в карман. – Более того, я могу назвать имя человека, вполне на это способного, и доказать, что он был здесь.

Он выудил из кармана книжечку, обитую красной кожей, всю перепачканную в грязи. На обложке книжечки были выбиты позолоченные буквы.

– Улику обронили в углу лестницы, которая вела в проход за стеной. Сделай милость, взгляни сюда. Какая неосторожность, ведь на ней инициалы «Г. М.» Надо ли объяснять, что все следы ведут к мистеру Генри Моргану, или необходимо остановиться подробнее на том, с какой подозрительной самоотдачей он водил инспектора Мерча за нос? Я считаю, именно он привлек внимание Мерча к следу возле гостевого дома и любезно предложил снять с него слепок.

– Бред! – выпалил Хью и нервно сглотнул. – То есть… прошу прощения, сэр, но это какая-то нелепость. Быть того не может. Это…

Морли прокашлялся.

– Придется признать, сэр, в этом есть смысл, – согласился он. – Но это еще не доказательство!.. А что касается Хэнка, он вполне мог бы сыграть подобную шутку с мистером Примли или еще с кем-нибудь, кто остался бы ночевать в этой комнате, но все остальное уж точно не может быть правдой.

Епископ развел руками.

– Молодой человек, – протянул он, – я ничего вам не навязываю. Лишь информирую вас. Знал ли Генри Морган вообще о том, что мистер Примли был здесь тем вечером?

– Н-нет. Но наверное, мог увидеть, как тот приехал.

– Получается, он ни при каких обстоятельствах не мог бы узнать, что мистер Примли заночует здесь? Полагаю, не мог. И тем более – в какой именно комнате. Так ведь? Благодарю. – Он аккуратно опустил книжечку в карман и похлопал себя по жилету, приняв смиренный вид. – Полагаю, мне следует покорно дожидаться наших дрожайших следователей в библиотеке. А не спуститься ли нам? Морли, вы задуете свечу?.. Нет, оставьте ее. Она нам еще пригодится.

Морли вновь заговорил, когда они шли по коридору.

– Уверяю вас, сэр, – начал он, – ваше предположение… как бы это сказать, довольно нелепо; не стоит придавать ему такого большого значения. Да, я говорил, что Хэнку старик не нравился, это правда, так он никому здесь не нравился. Нельзя же из-за такого… – Он помедлил, как будто не смел произнести то самое слово, но упрямо продолжил: – А насчет того, что он прокрался в комнату, чтобы стащить мои ботинки… Нет и еще раз нет, не пойдет. Так себе теория.

– Осторожнее, молодой человек. Надеюсь, я ясно дал понять, что никого не обвиняю. Пока. Даже мысленно я не зашел так далеко, чтобы обвинить кого-то в… хм…убийстве. Но если сей достопочтенный джентльмен, доктор Фелл, решил воспользоваться своими высочайшими полномочиями и исключить меня из своего дискуссионного кружка, ему не стоит обвинять меня в том, что я вынужден был искать обходной путь.

Никогда прежде Хью не видел, чтобы отец из-за своего хобби становился таким злорадным и язвительным. Более того, он вдруг заметил, что годы брали над епископом верх и его стало так легко вывести из равновесия. В прошлом, какие бы сатирические замечания ни отпускали в его адрес, ни у кого не возникало ни малейшего сомнения в его справедливости или интеллекте. Теперь же Хью видел перед собой лишь оболочку его прежнего: седовласую голову, дряблые щеки и поджатые губы. Он прожил долгую и насыщенную жизнь, а теперь начинал впадать в детство. Всего лишь за год… Только теперь Хью осознал, каким ударом будет для него убеждение, что его предали, – будто само Провидение, которое он так почитал, решило одурачить его, будто над ним решили поиздеваться. Это было совершенно не смешно. Злейшая шутка состояла в том, что он воспринимал все это серьезно. Должен же быть в этом хоть какой-то смысл… Хью не верил в то, что Морган был виновен, хотя бы из-за смутного чувства, что такие люди, как Морган, не совершают убийств, ведь они постоянно пишут о них книжки и относятся к убийцам как к мифическим созданиям вроде единорогов и грифонов, которым нет места в реальном мире. Он сомневался, что и его отец в это верил. У Хью возникло подозрение, что епископу хотелось обвинить кого угодно, раз ему подвернулась такая возможность, и не важно, что он думал на самом деле.

Мысли Хью были заняты хитросплетениями этого дела, вопросом о том, как скоро он сможет увидеться с Патрисией, и тем, почему вся эта нелепица должна была приключиться именно сейчас. Пока он плелся за отцом через гостиную, кто-то злобно и оглушительно хлопнул дверью. Дверью библиотеки. Дж. Р. Берк протопал в гостиную, на его лице была сардоническая ухмылка, а глаза за стеклами очков пылали огнем недавней битвы. Он пристально посмотрел на вошедших и скривил губы. Затем вынул трубку изо рта и указал ею себе за плечо.

– Вечер добрый, – обратился он к епископу, – мне велели разыскать вас. И вас, молодой человек. Я представил свои доказательства, и пусть набьют ими трубки и выкурят их, если им так угодно. Пф-пф-пф. – Он склонил голову набок с довольным выражением лица. – Ступайте. Чем больше народу, тем веселее. Там просто ад разверзся.

Епископ поднял голову и приосанился.

– Я знал, – ответил он, – что рано или поздно они попросят меня прийти. У меня есть кое-что, от чего они просто упадут… Что там творится, мистер Берк?

– Речь про адвоката Деппинга, – с усмешкой стал объяснять Дж. Р. – Оказалось, вдобавок к тому, что он был адвокатом Деппинга, он работал и на Спинелли. И как ласковый теленок, сосал двух маток, если позволите… Вперед. И вас, и вашего сына ждут.

Библиотека представляла собой длинную узкую комнату, с одной ее стороны располагались камин и книжные полки, а с другой – окна, выходящие на террасу. В ней преобладали мрачные и в то же время вычурные цвета; на окнах висели тяжелые коричневые занавески, как и на двойных дверях в дальнем конце стиснутой комнаты. Все настенные светильники горели под желтоватыми плафонами, горел и стеклянный канделябр. Дым окутывал всю комнату голубой пеленой. За ней виднелся доктор Фелл, рассевшийся за заваленным бумагами столом, его двойной подбородок прижимался к воротничку рубашки, он что-то рисовал в блокноте. Рядом с ним – инспектор Мерч, перед которым была разложена уйма бумаг, он сидел, откинувшись назад, его взлохмаченные песочные усы ходили туда-сюда, словно щетка. Водянистые голубые глаза смотрели сердито и растерянно. Должно быть, он только что закончил что-то говорить улыбчивым господам, сидевшим на диване у стола.

– …И я уверен, вы примете во внимание, – мягко проговорили с дивана, – те этические и юридические трудности, с которыми я столкнулся. Вы благоразумный человек, мистер Мерч. Все мы (я надеюсь) благоразумные люди. Хм… – Говорящий повернулся в сторону Донованов, старшего и младшего, когда те вошли.

Доктор Фелл оторвался от рисования и помахал рукой.

– Проходите, – пригласил он. – Это мистер Лангдон. Присаживайтесь. Помощь нам очень пригодилась бы.

Мистер Тесеус Лангдон был одним из этих улыбчивых господ, обладателей приятных манер и слишком уж тренированной выдержки, умеющих произвести впечатление подкупающей откровенности. Их вкрадчивые голоса и словно извиняющаяся улыбка внушали доверие. Они умели поговорить о погоде так, словно сообщали вам государственную тайну. Сам мистер Лангдон выглядел довольно солидно. У него были пунцовое лицо, редкие каштановые волосы, зачесанные наверх с низкого лба, широкий рот и взгляд сторожевого пса. Он сидел, откинувшись на диване, непринужденно и одновременно с достоинством, держа на коленях свои холеные руки. На его полосатых брюках не было ни складочки, а воротник-стойка выглядел безукоризненно, несмотря на жару. Привстав, он поклонился вошедшим.

– Площадь Грей-Инн, тридцать семь, – проговорил мистер Лангдон так, будто сочинял эпиграмму. – Господа! К вашим услугам! – Он уселся и непринужденно заключил: – Как я и говорил, что касается этого ужаснейшего происшествия – инспектор, примите во внимание те трудности, с которыми мне пришлось столкнуться. В вашем распоряжении вся информация, которой я обладаю, это даже не обсуждается. Однако, как уже любезно заметил мистер Берк, мистер Деппинг не был открытой книгой. Весьма точное сравнение, скажу я вам.

Мерч насупился. И произнес сердитым хриплым голосом:

– Вот как, значит. И вы не станете этого отрицать. Вы оказывали адвокатские услуги и мистеру Деппингу, и Льюису Спинелли…

– Прошу прощения, мистеру Стюарту Треверсу.

– Ай-ай! Я уже говорил, его зовут Спинелли…

– Насколько мне известно, мистер Мерч, – на губах Лангдона появилась мягкая улыбка, – моего клиента зовут мистер Стюарт Треверс.

– Но Спинелли сказал…

В этот момент доктор Фелл упредительно буркнул. Инспектор Мерч кивнул и откинулся на спинку. Какое-то время доктор Фелл сидел, постукивая карандашом по блокноту, поглядывая на него. Затем поднял взгляд:

– Давайте с самого начала, мистер Лангдон. Нам стало известно, что Спинелли, или Треверс, сегодня сделал вам междугородний звонок. Что вы ему посоветовали, не имеет никакого значения – пока что. Поговорим о Деппинге. Вы сообщили, – он разогнул свои пухлые пальцы и стал по очереди загибать, – что вы оказывали ему юридическую поддержку в течение пяти лет; что вам о нем ничего не известно, кроме того, что он был британским подданным и какое-то время жил в Америке; что он не составил завещания и оставил имущество, которое вы оценили приблизительно в пятьдесят тысяч фунтов…

– К несчастью, оно сильно обесценилось, – прервал его Лангдон, качая головой; на его лице была горькая улыбка, – к несчастью.

– Что ж, ладно. Как же Деппинг вышел на вас?

– Полагаю, по чьей-то рекомендации.

– Мм… – Доктор Фелл пощипывал ус. – И Спинелли рекомендовал вас тот же человек?

– Этого я вам сказать не могу.

– Вот какая любопытная вещь получается, мистер Лангдон, – пророкотал доктор Фелл, бросив стучать карандашом по блокноту, – из того, что вы нам любезно сообщили. По вашим словам, за пять лет Деппинг ничего вам о себе не рассказывал и вдруг две недели тому назад явился к вам в офис и выложил сведения самого личного характера. Это вы сказали инспектору Мерчу?

Вначале Лангдон сидел, откинувшись назад, всем видом демонстрируя учтивое внимание, на его губах была улыбка, но вечно настороженные глаза не выражали никакого интереса. Его взгляд блуждал по комнате. Он прикоснулся к идеальной стрелке на своих брюках и остался ею доволен. Затем он вцепился взглядом в доктора Фелла. Его тонкие брови поползли вверх так, будто пропало удовлетворение от продуманной сделки.

– Положим, так, – ответил он. – Мне по… Вы хотите, чтобы я повторил то, что говорил тем господам?

– Лангдон! – вдруг рявкнул доктор. – Вы так хотите, чтобы все это услышали. Почему? – Он не слишком повысил голос, однако казалось, что по комнате прокатился раскат грома. Лицо этого на вид сонного добродушного толстяка приняло такое выражение, что маска, словно приросшая к Лангдону, дала трещину. Покряхтывая, Фелл продолжил: – Ладно. Я сам повторю. В сущности, Деппинг сказал: «Мне осточертела такая жизнь, я уезжаю; может, в кругосветку. Более того, кое-кто отправится со мной. Женщина».

– Положим, так, – с готовностью подтвердил Лангдон. Он мельком взглянул на вошедших. – Я бы сказал, леди. Одна из местных красавиц, как он мне сообщил.

Хью обвел взглядом сначала инспектора Мерча, затем своего отца. Инспектор бормотал что-то себе под нос, едва сдерживая гнев, его глаза были полузакрыты, а усы топорщились щеткой. Епископ сидел прямой как палка, казалось, каждый мускул его лица находился в напряжении от мысли, которая пришла ему в голову. Его рука медленно скользнула к карману… На какое-то время каждый из присутствующих остался наедине с собственными мыслями. Затем молотобойный голос Мерча разбил тишину на мелкие осколки.

Он обратился к доктору Феллу:

– Не верю. Держите меня семеро, но не верю.

Лангдон тотчас набросился на него:

– Полно вам, полно, друг мой! Так не пойдет! Мне казалось, слова уважаемого человека должно быть достаточно! У вас есть повод сомневаться в моих словах? Нет? Благодарю. – Он вновь надел свою улыбку.

– И он вам все это сказал? – подводил доктор Фелл.

– Что касается вопроса, упомянутого здесь инспектором Мерчем… Вся эта оживленная переписка между Деппингом и мистером Дж. Р. Берком, – Лангдон кивнул на бумаги, разложенные по столу, – которую инспектор обнаружил среди вещей мистера Деппинга… Мистер Деппинг вложил довольно крупную сумму в фирму мистера Берка. Решив покинуть Англию, он пожелал отозвать инвестицию – дело неожиданное и неслыханное; однако мистер Деппинг никогда не занимался бизнесом. Вы сами слышали, что мистер Берк говорил здесь, – все это было бы крайне неудобно, да и в целом невозможно в текущий момент, особенно в такой короткий срок. Кроме того, как я уже заметил, это было блестящее вложение.

– И что он решил?

– О, все было улажено вполне мирно. Мистера Деппинга устроила перспектива оставить все как есть. Я бы сказал, в нем странным образом сочетались мудрость и безответственность.

Откинувшись на спинку кресла, доктор Фелл вдруг ни с того ни с сего спросил:

– Как бы вы объяснили его смерть, мистер Лангдон?

Лангдон вздохнул:

– К сожалению, никак. Могу лишь сказать, что это ужасное происшествие, потрясшее меня настолько, что слов подобрать не могу. Кроме того, – адвокат сощурил глаза, его голос стал еще елейнее, – вам не стоит ожидать, что я стану высказывать свое мнение, личное или профессиональное, до тех пор, пока мне не представится возможность поговорить с другим моим клиентом, мистером Треверсом.

– Ладно, – доктор Фелл с кряхтением поднялся на ноги, – ладно. Справедливо… Инспектор, ведите сюда Льюиса Спинелли.

В библиотеке воцарилась тишина. Было совершенно ясно, что Лангдон такого не ожидал. Одна из его холеных рук потянулась наверх и провела по верхней губе; он сидел неподвижно, его глаза проследили за тем, как инспектор Мерч подошел к окну. Мерч просунул голову между штор и что-то сказал.

– Мм… Кстати говоря, – заметил доктор, – думаю, вам будет интересно узнать, что и Спинелли желает побеседовать с вами. Не думаю, что он удовлетворен качеством вашей юридической поддержки, мистер Лангдон. В обмен на кое-какие услуги…

Мерч отступил. В сопровождении констебля в комнату вошел Спинелли и обвел ее холодным взглядом. Он был худым и жилистым, однако с массивным лицом. У него был маленький подбородок, во взгляде читалась напускная непринужденность. Хью Донован вдруг понял, почему каждое из довольно расплывчатых описаний этого человека непременно содержало упоминание о кричащем наряде, хотя, строго говоря, это было преувеличением. Каждую деталь костюма по отдельности нельзя было бы назвать «кричащей», все дело было в эффекте вульгарности, который производил образ целиком: манера жестикулировать, кольцо, надетое не на тот палец, галстук, нарочито перекошенный набок. Палевая шляпа с чрезмерно узкими полями была ухарски надвинута; бакенбарды чрезмерно выделялись на лице, а кончики усов едва не доставали до волос. И вот он теперь – обводит библиотеку холодным взглядом, словно оценивая ее. Хью уловил запах лекарств, исходящий от него, и это было, пожалуй, самым неприятным.

– Здравствуйте, – кивнув, обратился Спинелли ко всем присутствующим, снял шляпу, пригладил волосы, разделенные пробором, и уставился на Лангдона. – А Фулер говорил мне, что вы прохиндей, Лангдон. Из всего, за что я когда-либо тянул лямку, ваш совет отдать им свой паспорт был наихудшим.

От Спинелли исходили нервная угодливость и мстительность. Его голос звучал мягко, с хрипотцой. Он повернулся к доктору Феллу:

– Вот этот субчик – мой адвокат; мой адвокат, подумать только! Он времени даром не терял. Я понимал, что влип. А он сдал меня с потрохами. «Конечно, дайте им посмотреть свой паспорт. Чтоб они отписали в Вашингтон». Ну и куда это меня привело?

– В Дартмур, – бесстрастно ответил доктор Фелл. Казалось, он получал удовольствие от этой сцены. Его сонный взгляд скользнул в сторону Лангдона. – Как думаете, зачем ему было вас сдавать?

– Ну уж нет, – Спинелли резко махнул рукой, – сами разнюхивайте. Все, чего я хочу, – это понять, что мне предлагают, что вот этот вот, – он кивнул на Мерча, – предлагает. Мне не улыбается бодаться с кучкой английских придурков, ясное дело.

С покровительственной улыбочкой на губах Лангдон поднялся с места:

– Да бог с вами! Полно вам, поймите меня правильно, мистер Треверс! Будьте же благоразумны. Я посоветовал вам это ради вашего же блага…

– Да вы, – оборвал его Спинелли, – только и думаете: «Интересно, много ли ему известно?» Сейчас и узнаете… Вот вам мое предложение. Я расскажу вам все, что знаю. В обмен на это вы отстанете от меня и моего поддельного паспорта и дадите мне уехать из страны. Идет?

Лангдон двинулся вперед, его голос сорвался на фальцет:

– Да не будьте же вы ослом!..

– Выкусил? Поджилки затряслись? – лязгнул Спинелли. – Так я и думал. Ой-ой! «А много ли он знает?» Да?

Американец уселся напротив Лангдона. Свет горел прямо над его головой, отчего черты его лица стали казаться почти скульптурными; тени залегли у него под глазами и на скулах и провели четкую линию по подбородку; прилизанные волосы блестели на свету, а маленькие дерзкие глазки сверкали. Он вдруг вспомнил, что все это время вел себя не так, как подобает просвещенному гражданину мира. Как по щелчку пальцев, переменилась вся его манера держаться. Казалось, даже голос стал другим.

– Не возражаете, если я закурю? – спросил он.

Подобная попытка казаться учтивым, была совершенно не к месту, учитывая, что дым в комнате стоял коромыслом. Он это понял и обозлился. Прикурив сигарету, он затушил спичку резким взмахом кисти. Блуждая взглядом по комнате, он заговорил уже не столь наигранно, – казалось, он пребывал в некотором смятении.

– Вот так, значит, – буркнул он, – и выглядят дома в английских деревнях. Не впечатляет. Не побоюсь сказать, что на это, – он ткнул сигаретой в сторону одного из венецианских пейзажей, – без слез не взглянешь. И на это. Подделка под Фрагонара над каминной полкой, в Арканзасе такое постыдились бы людям показывать. Джентльмены, скажите, туда ли я попал?

Инспектор Мерч все упорствовал:

– Бросьте это. Ближе к делу. – Он нахмурился. – Я никаких сделок с вами заключать и не подумал бы. Это проделки доктора Фелла, ему и отвечать перед Скотленд-Ярдом. Остается только извлечь из этого пользу… Вы утверждаете, что это не вы стреляли в Деппинга. Сперва вот что скажите…

– Ерунда, инспектор! – дружелюбным тоном произнес доктор Фелл. Усталым жестом он попросил Спинелли продолжать с того места, с которого ему было угодно; Фелл сложил руки на животе и принял чуть ли не покровительственный вид. – Вы правы насчет картин, мистер Спинелли. У меня есть картинка поинтереснее, она выполнена акварелью и лежит на столе перед вами, вот эта карта. Поглядите. Что думаете насчет нее?

Спинелли опустил взгляд; увидев карту с восемью мечами на ней, он будто очнулся ото сна:

– Черт возьми! Таро? Где вы ее взяли?

– Узнаете?.. Замечательно! Все даже лучше, чем я думал. Я хотел спросить, не помните ли вы, чтобы Деппинг увлекался каким-нибудь псевдооккультизмом вроде этого? Полагаю, увлекался; у него на полках были книжки и по более редким предметам – за авторством Вирта, Элли Стара, Баррета, Папюса. Но кажется, никто не был в курсе этого его увлечения, если оно, мм, у него и было.

– Он с ума по такому сходил, – с готовностью ответил Спинелли, – по всему, что было связано с чудесными предсказаниями. Он никогда бы в этом не признался, это точно. Из-за этого он был немного суеверен. Карты Таро нравились ему больше всего.

Мерч записывал что-то в блокнот, бурча себе под нос.

– Таро? – повторил он. – Это еще что такое?

– Чтобы ответить на этот вопрос точно и досконально, друг мой, – сказал доктор Фелл, щурясь на карту, – необходимо вначале разобраться в тонкостях теософии; но даже тогда неподготовленному уму, включая мой собственный, будет трудно это переварить. Полагаю, вы получите некоторое скромное представление о назначении Таро, если я расскажу, какой смысл в них вкладывают. Таро открывает нам мир идей и законов вселенной и позволяет проникнуть в тайну эволюции вещей; это зеркало вселенной, в котором посредством символов мы соприкасаемся с теогоническими, андрогоническими и космологическими представлениями древних магов, с двойным воплощением и инволюцией Бога-разума и повторным одухотворением материи, что является основой теософии. Также…

– Прошу прощения, сэр, – прервал его Мерч, тяжело дыша, – нельзя же вот это все записывать. Не могли бы вы чуточку прояснить?..

– К сожалению, – ответил доктор, – не могу. Черт бы меня побрал, если б я сам знал, что это все значит. Я лишь привел то объяснение, которое вычитал, меня просто заворожил поток этих высокопарных слов. Хм. Согласно некоторым специалистам, Таро – это такая точка схода, ключ к механизму вселенной… В сущности, это комплект из семидесяти восьми карт с жутковатыми символами. Ими пользуются как обыкновенной карточной колодой, но для того, чтобы делать, как выразился мистер Спинелли, чудесные предсказания.

Мерч немного успокоился, явно заинтересовавшись.

– А! Так это гадание на картах? Да я и сам таким занимался. Кузина моей сестры частенько делает нам расклады. И по чаинкам гадает. Пропади я пропадом, но каждый раз она говорит чистейшую правду!.. – Он вдруг умолк с виноватым видом.

– О, не извиняйтесь, – с тем же виноватым выражением лица ответил доктор Фелл, – я и сам, как сказал бы мистер Спинелли, схожу с ума по такому. Просто не могу устоять перед тем, чтобы заглянуть к хироманту или узнать предсказание магического кристалла. Кхе-кхе. Просто не могу, – добавил он почти жалобно. – Сколь мало я ни верю в это, но готов встать первым в очередь, чтобы мне предсказали будущее. Вот откуда я знаю о Таро.

Губы Спинелли растянулись в сардонической ухмылке.

– Неужели, детектив? – хихикнул он. – Забавный вы, однако. Ладно, век живи – век учись. Предсказания… – снова хихикнул он.

– Колоду Таро, инспектор, – уверенно продолжил доктор Фелл, – должно быть, изобрели в Египте. Но эту карту, похоже, нарисовали по французскому образцу, по образу и подобию игральных карт времен Карла Пятого. Из семидесяти двух карт двадцать две – это старшие арканы, а остальные пятьдесят шесть – младшие. Нетрудно догадаться, что такая колода и даже знания о том, как ею пользоваться, – большая редкость. Младшие арканы делятся на четыре масти – вроде обычных червей, треф, пик и бубен. В случае Таро они называются…

– …Жезлы, кубки, пентакли и мечи, – закончил за него Спинелли, осматривая свои ногти, – но мне вот что интересно: где вы ее нашли? В вещах Деппинга?

Доктор Фелл подобрал карту и продолжил:

– У каждой карты есть свое определенное значение. Не стану углубляться в методы предсказания будущего, но, думаю, значение вас заинтересует… Вопрос за вопрос, мистер Спинелли. У Деппинга была колода Таро?

– Была. Он сам ее разработал по какой-то книжке. И отвалил целую кучу денег компании, производящей игральные карты, чтобы они ее напечатали. Но эта карта не из его колоды… разве что он сам ее нарисовал. Вот мой вопрос: где вы ее взяли?

– У нас есть основания полагать, что ее оставил убийца в качестве какого-то символа. Не перевелись еще на просторах Глостера великие маги? – пропел доктор Фелл.

Спинелли посмотрел прямо перед собой. Донован мог бы поклясться, что он что-то увидел. Но Спинелли лишь хихикнул.

– И что эта карта означает? – спросил Мерч.

– Скажите ему, – произнес доктор Фелл и замолчал.

Американец наслаждался моментом. Он театрально оглядел публику сначала по одну сторону от себя, потом по другую:

– О, я вам скажу, джентльмены. Она означает, что он получил по заслугам. Восемь мечей означают высший суд. Возмездие настигло и его, и Господу ведомо, что он это заслужил.

Все присутствующие вновь остались наедине со своими мыслями – за каждым новым поворотом была новая развилка, в каждом открытом сундуке будто по волшебству оказывался точно такой же. В библиотеке стало совсем душно. Откуда-то из другого конца дома послышался бой часов. Пробило девять, прежде чем доктор Фелл вновь заговорил:

– Что ж, с этим все понятно. Замечательно. А теперь расскажите, что вам известно о самом Деппинге и о том, что произошло той ночью.

– Мистер Треверс, как ваш адвокат, – Лангдон вклинился в беседу так резко, как если бы до этого собирался с мыслями, перед тем как выскочить из-под одеяла морозным утром; вид у него теперь был довольно растрепанный из-за того, что он обильно потел, – как ваш адвокат, настаиваю на том, чтобы переговорить с вами наедине во избежание опрометчивых шагов…

Спинелли взглянул на него в упор.

– Ишь как выкипает, черт, – пыша злобой, проговорил он, подаваясь вперед, – аж вспотел! Давай-давай! А я полюбуюсь… В двух словах, – несколько расслабившись, продолжил он, – Ник Деппинг (он тогда еще не звался Септимусом) был из самых крутых перцев, каких только нам поставляли из Англии. Кроме шуток, котелок у него варил что надо! Этого у него не отнять. Он причалил в Штаты где-то лет восемь-девять назад, как и многие бриташки, решил попытать удачу; покумекал и надумал поучить местных оригинальному способу шантажа, это на родине-то шантажа! Уж не знаю, как он схлестнулся с Джетом Мейфри. Мейфри тогда еще не был такой важной птицей; он тогда все околачивался по злачным местам, может, и ходила под ним парочка бандитов, которые делали за него всю грязную работенку, – но на этом все. Вот Деппинг-то его ввысь и вознес. Деппинг примчал в Нью-Йорк и жил себе поживал в свое удовольствие, лишний раз не высовывался, пока не нашел кого искал, и уже через год… – Спинелли сделал широкий жест рукой. – Вы должны понимать, речь не о пьянках идет. Он там политикой занимался, кого нагревал на бабки, у кого вымогал, кому предлагал протекцию – боже ж ты мой, он так все это проворачивал, что до него никто и не додумался бы! И он не был каким-то там бандюганом: пушки шли в ход только в самом крайнем случае, и даже в таком случае никто и не подумал бы про гангстерскую разборку. «А чего светиться? – говорил он. – Пусть другие отдуваются». Однажды он организовал целый мошеннический синдикат: в отелях на него работали двадцать две женщины. Помощник окружного прокурора сунул нос в это дело. Ник Деппинг со всем разобрался, подложил улики и отравил мужика так, что все указывало на его жену, вот женушка на электрический стул и присела.

Спинелли закурил и откинулся на спинку с выражением душегубского восхищения.

– Видите? Он промышлял по мелочи тут и там, так что крупным воротилам не было до него дела. Он никогда с ними не тягался, поэтому они оставили его в покое. Вымогательство, шантаж. На этой почве мы и сошлись. Я не захотел с ним работать. И что из этого вышло? А то – он на пять лет меня упек за решетку.

Тут он закашлялся на затяжке и вытер рукой слезящиеся глаза. Бакенбарды, усы, раздутые ноздри – все его широкое лицо заходило ходуном, казалось, вся злоба собралась в один большой нарыв, все увеличивающийся и готовый вот-вот прорваться прямо здесь, на коричневом диване.

– Ну чего уж там! – прохрипел он и тотчас взял себя в руки. – Я уж успел обо всем позабыть. И вот что подумал – как странно было встретить тут этого старого козла… Весь из себя такой профессор, ну, пока не напьется. Мы с ним немного побеседовали при нашей самой первой встрече, и это было любопытненько. На Шестидесятой у него была квартира, вся уставленная книгами, и он там сидел за столом с бутылкой ржаного виски и колодой Таро… – Спинелли закашлялся.

– Да ладно-ладно, – тихим голосом отвечал доктор Фелл. На секунду скука в его взгляде сменилась удивлением. – Здесь неподалеку есть туалет. Может, вам на пару минут отойти, хм, собраться, а?

Спинелли поднялся. Доктор Фелл жестом велел Мер-чу следовать за ним, и тот, озадаченный, отправился сторожить его у двери. Они вышли, в комнате повисла гнетущая тишина, доктор Фелл оглядел всех присутствующих. Он взял со стола карандаш, вставил в кулак и вдавил, словно поршень.

– Пусть соберется с мыслями, – вздохнул он, – скоро вернется.

В течение всего этого выступления епископ сидел, держась за голову. Теперь он разогнулся и заговорил:

– Безумие какое-то. Я… я и не догадывался…

– О да, – сказал доктор Фелл, – не очень-то радует глаз, когда подойдешь поближе? Совсем другое дело, чем когда он стоит в номерной робе среди других таких же и вас разделяет толстое пуленепробиваемое стекло; не то же самое, что рассматривать музейные экспонаты с табличками на латыни? Я давно это понял. Это понимание было расплатой за мои грехи. Мне все же следовало вас предостеречь, что нельзя проникнуть в суть преступления, пока не скажешь себе, что от тюрьмы и от сумы…

Мистер Лангдон еще более уверенно, чем прежде, вклинился в беседу.

– Послушайте! – умоляюще произнес он. – Настаиваю, во имя справедливого отношения к моему клиенту, нам не следует воспринимать слишком серьезно то, что он здесь рассказывает. Позвольте мне исполнить мой профессиональный долг и поговорить с ним один на один.

– Помолчите, – пророкотал доктор Фелл. Стоило ему лишь взмахнуть карандашом, как Лангдон вжался в диван.

Спинелли вернулся спокойным, он вновь овладел собой, хотя и было видно, как подрагивали мускулы его плеч. Он оглядел всех, оскалившись в улыбке, извинился и с театральной грацией опустился в кресло. Немного погодя он продолжил:

– Так о чем это я, хе-хе, а, о бедолаге Нике Деппинге, о нашей первой встрече. Он мне тогда и говорит: «Наслышан о вас, вы, должно быть, весьма образованный человек. Хотя по виду и не скажешь. Присаживайтесь». Так мы и познакомились, и, помяните мое слово, я успел хорошо его узнать. Так что вступил в его организацию…

– Минуточку! – остановил его доктор Фелл. – Вы ведь только что говорили, что отказали ему?..

Тот ухмыльнулся в ответ:

– О, у меня были свои интересы. Слушайте! Я все еще уверен, что не уступаю ему ни в интеллекте, ни в образовании, хотя, боже мой, где вам, копам, разглядеть это… – Он яростно тряхнул рукой, зажигая очередную сигарету. – Ну да ладно. Он обо всем прознал, и я отправился, как говорится, в казенный дом. Хотя какое-то время и побыл его оппонентом в спорах о книгах и гадалкой – раскладывал ему Таро, пока не стал разбираться в этом почище его самого. Имейте в виду, я предвидел, что он далеко пойдет. Он называл меня своим судебным астрологом, а один раз чуть не пристрелил по пьяни. Если бы не пьянство и еще кой-какая слабость…

– Что за слабость?

– Бабы. Он спускал на них немереные суммы. Если бы не это… хотя… – казалось, Спинелли застигло врасплох какое-то чрезвычайно неприятное воспоминание, – видит бог, он сводил их с ума. Они так и липли к нему. Однажды, пропустив пару стаканов, я сказал ему: «Ник, вот положа руку на сердце, я ведь покруче тебя буду как мужик. Но на меня бабы так не лезут. Это все денежки твои. Все-таки, – Спинелли пригладил свои бакенбарды, – я ненавидел этого старого самодовольного козла за то, что бабы обожали его, хотя и не признавались в этом. Они притворно насмехались над ним при людях. А он… он гипнотизировал их или что-то типа этого. Почему он, а не я? – Спинелли чуть не взвыл. – Почему все они хотели его, а не меня? У него была даже дамочка с претензией на то, чтобы жить на Парк-авеню, ну и ладно, что сама она была с Девятой авеню, он к ней прицепился, и она к нему; а потом он ее бросил…

Спинелли огляделся так, будто что-то пришло ему на ум. Он взглянул на Лангдона.

– Так о чем вы там говорили?.. – стал направлять его доктор Фелл.

– О казенном доме. – Спинелли набрал в грудь воздуха. – Я попал в казенный дом. А он вовсю сорил деньгами. Если бы он думал головой, а не другим местом, то у него бы сейчас было шесть миллионов, а не пятьдесят тысяч в вашей валюте.

Доктор Фелл приоткрыл глаз. Вдумчиво крякнув, он заговорил мягким голосом:

– Очень интересно, друг мой. И как же вы узнали о том, что у него было пятьдесят тысяч фунтов?

Все замерли. Глаза Спинелли остекленели. Наконец он ответил:

– Пытаетесь подловить меня, да? Думаете, не отвечу?

Было слышно, как тяжело он дышит. Доктор Фелл схватился за трость и указал ею куда-то через стол:

– Надеюсь, друг мой, вы примете во внимание тот факт, что у нас на данный момент имеется достаточно доказательств для того, чтобы отправить вас на виселицу за убийство Деппинга… Разве я не говорил об этом?

– Боже мой, нет! Вы же сказа…

– Я сказал, что никто не тронет вас за проделки с паспортом; только и всего.

– Блеф не пройдет. Этот коп, – он кивнул на Мерча, – говорил с утра, что я будто бы приходил к Деппингу той ночью. А я не приходил. Покажите мне этого слугу, который утверждает, что это был я, и я докажу, что он лжец. Не стоит блефовать. А попытаетесь, так, пропади все пропадом, я расскажу, как на самом деле было.

Доктор Фелл вздохнул:

– Вы ведь опять станете юлить. Боюсь, что так. Должен сообщить, что вас все равно вздернут, так или иначе. Видите ли, есть кое-какие улики, о которых инспектор Мерч не потрудился вам рассказать. Мы не считаем, что вы были тем, кто позвонил в дверь дома Деппинга и поднялся на второй этаж. Имеющиеся против вас доказательства касаются того визита, который вы нанесли Деппингу той же ночью, во время грозы, вы проследили за ним после того, как он попытался вас убить.

Спинелли вскочил на ноги и сдавленно прохрипел:

– Господи Исусе, если какой-то стукач…

– Думаю, лучше бы вам меня послушать. Я бы и ломаного гроша не дал, чтобы вас спасти. Но если вам собственная шея дорога… Ага, так-то лучше. – В недвижном взгляде широко раскрытых глаз доктора было что-то ужасающее. Он вновь набрал воздуха в грудь и продолжил: – Пока вы сидели в Синг-Синге, Деппинг покинул Штаты. Ему прискучил шантаж, прискучило испытывать судьбу, так же как впоследствии прискучило и издательское дело. Он порвал связи с Мейфри и вернулся в Англию. – Доктор Фелл перевел взгляд на епископа. – Помните, что было сказано с утра, епископ Донован, о том, как Мейфри внезапно утратил всю свою власть около пяти лет назад? Думаю, Спинелли дал нам объяснение этого. Вы, Спинелли, освободившись из тюрьмы, сошлись с Мейфри и поняли, что у него больше нет никакого влияния, и тоже предусмотрительно отошли от дел. А потом направились в Англию…

– Слушайте, – взвизгнул Спинелли, отбивая указательным пальцем по ладони, – если вы думаете, что я приехал искать Деппинга, если кто-либо здесь так думает, это ложь; клянусь, это ложь! Я хотел всего лишь поехать в отпуск. А что, нельзя? Это была случайность. Я…

– Это-то и странно, – задумчиво заключил доктор Фелл. – Я тоже так считаю. Вы совершенно случайно наткнулись на своего старого приятеля Деппинга, раздумывая, чем бы заняться в Англии. Хотя вы, конечно, предусмотрительно подыскали себе адвоката на случай, если влипнете в неприятности. Кто-то рекомендовал вам того же самого специалиста, которого когда-то рекомендовал и Деппингу, ведь в вашем кругу это обычная вещь… И разумеется, мистер Лангдон рассказал вам, как поживает Деппинг…

Спинелли скривил рот:

– Ну и ладно. И что страшного в том, что он рассказал? Я понятия не имел о том, что он вел дела с Деппингом, пока…

Между ним и доктором Феллом будто сверкнула молния; они словно читали мысли друг друга. Но доктор не спешил доставать туз из рукава. При этом Лангдон кипел от ярости.

– Это просто возмутительно. – Адвокат нервно сглотнул. – Непростительно. Доктор Фелл, разрешите мне покинуть это ваше собрание. Не могу больше сидеть и выслушивать все эти оскорбления…

– Пока нет, – холодно ответил Спинелли, когда тот попытался подняться, – а иначе… Все сказал, доктор Как-тебя-там?

– Хм, да. Вы узнали, что Деппинг строит из себя сельского джентльмена. И не смогли удержаться от того, чтобы применить на практике свои таланты, не так ли?

– Отрицаю.

– Кто бы сомневался! Положим, вы пожелали встретиться с Деппингом и поболтать с ним о былых деньках. Но условия, на которых Деппинг согласился встретиться, разумеется, не вызвали у вас доверия. Он не пригласил вас к себе в дом. Назначил встречу в пустынном местечке за рекой в полумиле от гостиницы, где вы остановились, а также достаточно далеко от дома, где жил сам Деппинг, так что, если бы труп где-то и всплыл, его нашли бы еще дальше от обоих этих мест, и никаких проблем…

Доктор Фелл умолк. Рукой он будто отмахнулся от чего-то.

– А вы чертовски много знаете. – Спинелли понизил голос. – Думаете, я в этом признаюсь? У вас нет никаких доказательств вымогательства. Мы просто устроили дружеские посиделки, только и всего.

– Конечно… Но как же вам удалось уцелеть?

Спинелли, казалось, что-то решил для себя. Он пожал своими тощими плечами:

– О’кей. Рискнем. С помощью бронежилета. Я мог не опасаться Деппинга разве что на расстоянии пушечного выстрела. И даже так он почти меня достал. Я стоял на берегу речки, ну, знаете, этого жалкого ручейка, который местные гордо называют рекой, на краю луга, возле рощи. Мы договорились встретиться там. Светила луна, но было довольно облачно. Я и не предполагал, что он собирался что-нибудь учудить. Думал, он возьмется за ум, как и любой, кого схватили за руку… – Вытянув шею, Спинелли покачал головой из стороны в сторону – казалось, его душил воротник – и показал зубы. – И вот я услышал шорох за деревом. Обернулся и увидел – там кто-то стоит и целится в меня с такого близкого расстояния, что невозможно было промазать. На Ника он не был похож. Молодой, с усами, насколько я мог разглядеть в лунном свете. Но голос, которым он заговорил, определенно принадлежал Нику. Он сказал: «Ты больше никогда этого не сделаешь» – и выстрелил в меня, тогда-то и блеснул в темноте золотой зуб Ника. Не думал, что свалюсь в реку. Выстрел сбил меня с ног; пуля прошила бы мне грудь насквозь, прямо через сердце, если бы не жилет. Но, очутившись в воде, я пришел в себя. Там оказалось глубоко, течение просто адское. Я поплыл под водой так быстро, как только мог, и всплыл только за поворотом. Он думал, что грохнул меня.

– А потом что?

– Я вернулся в отель, где остановился. Переоделся и лег спать. Зарубите себе на носу! Прямо на носу. Вы мне ничего не пришьете. Все эти разговорчики о том, как я проследил за Деппингом до его дома, – чистый блеф, и вы сами это знаете. – Спинелли так и сверлил доктора Фелла взглядом, будто надеясь вселить в него веру в свои слова. – Блеф. Каждое слово – блеф. Я и носа из своей комнаты не высунул. Думаете, мне мало было, я еще хотел получить? Я не собирался больше сталкиваться с Ником Деппингом. Я и револьвер-то ни разу в руках не держал и не собираюсь. Зачем мне это? – Его голос надломился, он задрожал от напряжения. – Давайте взгляните, что там у вас на меня нарыто, меня ни разу не ловили с пушкой. Я, конечно, ничем не лучше Деппинга, но я никуда не ходил; я не злился на него за то, что он хотел меня пришить. На войне как на войне. Взять и убить его? Это не про меня. А даже если бы я и хотел его прихлопнуть, о, думаете, я настолько псих, чтобы обставить все таким образом, а? – С этими словами он бахнул кулаком по подлокотнику. – Как по-вашему?

Пока в библиотеке разворачивалась эта сцена, инспектор Мерч силился все записать; казалось, некоторые словечки, которыми бросался Спинелли, доставляли ему серьезные неудобства, раз или два он был на грани срыва. Теперь же из-под его песочных усов виднелась сдавленная улыбка. Хью Донован прекрасно понимал, чем были заняты его мысли; против Спинелли было еще одно обстоятельство – свидетельство о том, что, сменив одежду, он вылез из окна гостиницы «Чекерс»… Хью заметил, что и доктор Фелл поглядывал на инспектора. Мерч открыл было рот и тут же остановился. Во взгляде его воспаленных глаз читалось недоумение.

Доктор Фелл хохотнул.

– Не блефовать, говорите? – произнес он. – Так и знал.

– З-знали?..

– М-да. Но как-то же надо было вас разговорить, – ответил доктор. – Собственно, мы искренне рады, что вы не имеете никакого отношения к убийству. Забыл упомянуть, – лицо доктора просияло, – жена владельца гостиницы видела, как вы, промокший до нитки, забирались в окно своей комнаты примерно в десять вечера.

– И никуда не выходил?.. – после непродолжительного молчания спросил Спинелли; казалось, он забыл, как дышать.

– И никуда не выходили. Это, друг мой, называется «алиби».

Бессовестная ложь лилась из уст доктора Фелла, словно самая нежная песня о любви. У Спинелли вновь затряслись плечи.

– То есть… я свободен? Вы меня не задержите? Даже в качестве свидетеля?

– Ступайте. Покиньте страну за сорок восемь часов, и никто вас не задержит.

Проблеск отчаянной болезненной надежды отразился на лице Спинелли.

Он отпрянул, прижав руку к груди. Было видно, как одна его мысль сменяет другую, как он взвешивает в уме возможности и прощупывает, не западня ли это; однако он никак не смог удержаться от того, чтобы сказать:

– За неделю! Покину страну за неделю, вы обещали. Неделю…

– Друг мой, – мягко оборвал его доктор Фелл, – хорошенького понемножку, вы так не считаете? Я мог бы задать еще кучу каверзных вопросов, но не сделал того. Ладно. Раз уж я не думаю, что вы застрелили Деппинга, я закрою на это глаза. Но если вы собираетесь препираться и спорить насчет сроков, я вас не пощажу. – Он пристукнул набалдашником трости по столу. – Отвечайте! Куда отправитесь? На свободу или в тюрьму?

– Я уеду, начальник! Я ничего такого не имел в виду. Я и не думал препираться… – заныл Спинелли. – Я только… ну, оно само. И еще, – он заговорил медленнее, следя за реакцией доктора, – мне позарез надо с защитником, то есть с адвокатом, поболтать, уладить кое-что, а он тут застрял, вот я и подумал: может, дадите мне побольше времени. Вот про что я.

Когда доктор нагнулся, чтобы подобрать с пола оброненный им спичечный коробок, Хью Донован заметил, как из-под его усов блеснула легкая улыбка. С кряхтением доктор разогнулся.

– Пфф. Что ж, не думаю, что есть какие-то возражения. Разве что сам мистер Лангдон имеет что-то против этого? Он вроде только что говорил, что ваше поведение просто невыносимо и он умывает руки…

В ту же секунду Лангдон расцвел и расплылся в улыбке.

По какой-то причине от того, как все обернулось, он испытал такое же облегчение, что и Спинелли. Едва ли не захихикал от радости. Оглядываясь по сторонам своими собачьими глазами, Лангдон с подчеркнутой непринужденностью уверял всех, что его первым и единственным долгом (несмотря ни на что) остается забота об интересах клиента, что он говорил под действием громадного стресса и что уж теперь-то он был бы счастлив всячески содействовать своему клиенту.

– Я имею в виду, – настаивал Спинелли, не спуская глаз с доктора Фелла, – мы могли бы переговорить сейчас… наедине? Знаете, если мне придется сорваться и бежать из Англии, у меня не будет на это времени!..

Доктор напустил на себя недовольный вид, а затем притворился, что Спинелли удалось его убедить. Мерч, совершенно сбитый с толку, тоже согласился. В распоряжение Спинелли и Лангдона отдали гостиную, куда их сопроводил констебль. Лангдон встал в дверях, чтобы произнести короткую речь, на его лице сияла улыбка, он заверил присутствующих, что вернется через несколько минут, а затем растворился вслед за Спинелли, словно призрак. Дверь за ними закрылась.

Инспектор Мерч внимательно наблюдал за всем этим. И как только захлопнулась дверь, он повернулся к доктору Феллу:

– Что ж, сэр! Это вы ловко придумали! Что дальше? Эти гусь да гагарочка наконец нашепчутся в свое удовольствие!

– Да, – согласился доктор, – еще ни разу я не воплощал своего замысла с такой легкостью. Они сами умоляли об этом. Джентльмены, теперь счет идет на минуты, очень скоро кто-нибудь из них натворит дел. Интересно…

– Что, сэр?

– Интересно, – пропел доктор, постукивая по столешнице набалдашником трости, – Спинелли до сих пор носит бронежилет? Бьюсь об заклад, вскоре он вновь убедится в его пользе. Приготовьтесь! А тем временем поговорим о женщинах.

Мерч сконфуженно запустил пятерню в свои стриженые песочные волосы. Он вопросительно взглянул на епископа, как будто сомневаясь, что подобные вещи можно обсуждать в присутствии его преосвященства.

– О женщинах, сэр? Имеете в виду… ту леди, о которой говорил Лангдон? Ай, не хочу даже говорить о…

Епископ, все это время сидевший уставившись в окно, нехотя обернулся. На его лице было тягостное мученическое выражение.

– Это все настолько необходимо? – спросил он. – Признаюсь, доктор, я в смятении. И недоумении. Для меня зло всю жизнь было… хм… чем-то таким абстрактным, вроде химической реакции. Но наблюдать его воочию…

– И тем не менее нам необходимо об этом поговорить. Все эти препирательства между Спинелли и Лангдоном, и в особенности их переглядывание и недомолвки, оказались самыми верными подсказками из всех, что мы обнаружили в этом деле. Меня интересует скорее не то, что было сказано, а почему. Хм. – Доктор задумчиво шмыгнул носом. – К примеру, Лангдон настаивал на том, что с Деппингом должна была бежать, как он сказал, одна леди. Солгал он или нет, но зачем он это сказал? Он определенно преследует свои цели, он хочет, чтобы мы знали, что он об этом знает. Не стоит и сомневаться: он знает о Деппинге куда больше, чем собирался нам рассказывать. Однако при этом он выбрал эту крошечную деталь, чтобы помахать ею у нас перед носом.

– Думается, наведя подозрение на женщину, – предположил епископ, – он дал нам понять, что знает об убийстве гораздо больше, чем сообщил нам.

– Сомневаюсь. Это, конечно, уведет нас в совершенно ином направлении… Дело не из приятных, но, похоже, нам предстоит послушать некоторые сплетни. Пу-пу-пу, м-да. Желательно те сплетни, в правдивости которых никто не сомневается. Инспектор, не могли бы вы попросить пригласить миссис Стендиш спуститься к нам? Мы еще не успели выслушать ее версию. Чего-то нам не хватает. Я уже знаю, кто убийца, однако…

Епископ вскинул голову:

– Доктор, вы знаете?

– Боюсь, что так. Уже днем понял это. Видите ли, – доктор протянул руки к серебряной чернильнице и стал вертеть ее в пальцах, – видите ли, убийца совершил одну чудовищную ошибку, на которую до этого не обратили должного внимания… Хотя… ладно. Мы можем обсудить это и позже. Погодите-ка, инспектор! Перед тем как вы уйдете, должен проинструктировать вас на случай, если Спинелли и Лангдон, так сказать, закончат свою консультацию преждевременно.

– Да, сэр? – буркнул Мерч.

– Когда Спинелли зайдет сюда, вы услышите, что ни в вас, ни в констебле здесь не будет никакой необходимости сегодня ночью. Вы оба демонстративно уйдете…

– А! И проследим за Спинелли?

– Ну-ну, ничего подобного. Вашу форму будет видно за версту, особенно с учетом того, что Спинелли уверен, что за ним будут следить. Констебль отправится домой. А вы, притворившись, что также возвращаетесь к себе, сделаете большой крюк и пойдете к гостевому дому. Это лишь моя догадка, но рискнуть все же стоит.

Мерч пригладил усы.

– Но, сэр, гостевой дом пуст! Вы же отослали того человека, Сторера, в паб…

– Вот именно. Вам и не надо входить внутрь, спрячьтесь неподалеку и наблюдайте. Тем временем…

Фелл повернулся к Хью Доновану с насмешливой улыбкой:

– Вы на вид крепкий молодой человек, который в случае чего сможет за себя постоять. Так что я расскажу вам, зачем пригласил вас сидеть и слушать то, что здесь творилось. Вы же… мм… изучаете криминалистику в университете. – Он многозначительно кашлянул, и по взгляду, который доктор устремил на него из-под очков, Хью понял: этот толстяк, этот злодей знает его постыдный секрет. – Не хотели бы вы попробовать свои силы на практике?

– Конечно! – с горячностью воскликнул Хью.

– Тогда, думаю, вам было бы в самый раз проследить за Спинелли, разузнать, куда он пойдет, оставшись при этом незамеченным?

– Определенно.

– Мне это совсем не нравится, но вы, полагаю, единственный, кому такое по плечу. И прежде чем вы дадите свое согласие, хочу прояснить, что именно вам предстоит сделать. – Доктор Фелл обвел пристальным взглядом сначала Хью, потом епископа и, наконец, сердитого инспектора. – Если я не ошибаюсь, этот Спинелли угодит прямиком в западню.

Он подождал, пока это заявление не без помощи воображения уляжется в головах у собеседников. В душной, залитой ярким светом библиотеке воцарилась атмосфера таинственности.

– Иными словами, мальчик мой, в этом безмятежном сельском уголке, где ни у кого не может быть мотива, скрывается убийца, который с готовностью выпустит в вас пулю, как в свое время это случилось со Спинелли. Этот убийца, возможно, не самый умный человек, но достаточно дерзкий и смелый. Не скажу наверняка, прибегнет ли Спи-нелли к той же тактике, что и в случае с Деппингом, но думаю, что так оно и будет. И если он предпримет такую попытку, действовать ему нужно немедленно, потому что я за руку его к этому подвел; ему необходимо бежать из Англии, и времени на раздумья у него нет… Понимаете?

– В достаточной степени, чтобы попробовать, доктор.

– Очень хорошо. – Фелл развернулся и кивнул на портьеры, скрывающие дверь в дальнем конце библиотеки. – Не хочу, чтобы Спинелли застал вас, когда вернется. Идите в бильярдную и наблюдайте из-за тех вон штор. Мы вынудим его уйти тем же путем, каким он вошел, – через окно, выходящее на террасу. Терраса огибает дом с этой стороны, из бильярдной ее тоже видно, к тому же в ней есть дверь наружу. Как только Спинелли уйдет, проскользните через эту дверь и следуйте за ним. Делайте что угодно, только, ради бога, не потеряйте его из виду. Вот и все. Так, инспектор, отправляйтесь и посмотрите, где там миссис Стендиш.

Хью уже подрагивал от нетерпения, будто все это было игрой. Он всей душой любил участвовать во всяческих представлениях, и для него слежка за кем-то ничем не отличалась от роли в спектакле. Если бы он только не видел труп… эта картина всплыла в его воображении, едва он коснулся портьеры в дальнем конце комнаты. Это подействовало.

Той ночью ярко светила луна. Ее свет проникал в бильярдную через окна с ромбовидными стеклышками справа, в дальнем конце комнаты были и другие окна. В стене по правую руку виднелась также стеклянная дверь, ведущая на террасу. Как и библиотека, эта комната была узкой, с высоким потолком. В тусклом свете виднелись бильярдный стол, стоящий посередине, счетное табло и стойка для киев, находившаяся у стены.

По сравнению с душной библиотекой в этой комнате было прохладно. Портьеры приглушали звук; до Хью доносился невнятный голос отца, что-то излагающего доктору Феллу. Чуть раздвинув шторы, он прокрался в тень за креслом. Было зябко, по комнате гулял ветерок. Стеклянная дверь слегка качнулась; снаружи донесся шепот деревьев, окружающих дом; сквозь щель между портьерами в комнату проник луч света и, дрожа, лег на бильярдный стол. В таком-то доме, подумалось Хью, в самый раз было бы устраивать игры, в которых непременно нужно было бы бродить в потемках, – например, прятки. Эта мысль тут же зацепилась за другую – о Патрисии Стендиш и о том, как они могли бы развлечься в темноте. Однако ему нужно было сосредоточиться на деле. Как только из библиотеки донесся новый голос, величественный и властный, Хью отыскал стул и подтащил его к щели между шторами.

– Я не спрашиваю, что все это значит, – прогремел голос, – я требую ответа! Были сделаны определенные намеки, которые вы ради памяти Септимуса, не говоря уже о бедняжке Бетти, должны мне объяснить. Однако же…

Хью подсмотрел в щелку. Перед доктором Феллом выросла воинственная и статная фигура – Мэв Стендиш. Гордо поднятая голова, копна светлых волос, решительное лицо с квадратным подбородком; она была подобна вершине альпийской горы, одетая в белое кружево, созерцающая мир с высоты своего ледяного склона. Ее рука лежала на плече хорошенькой брюнетки, которая, как жестом указала Мэв, и была Бетти Деппинг. У Бетти был усталый, нервный и, самое главное, пристыженный вид. Она сразу же понравилась Хью. Внешне она не подходила под определение «конфетка»: несмотря на опрятность, бледное милое личико и широко расставленные синие глаза, она казалась крепкой и сильной. У нее были пухлые губы и выступающий подбородок. Темные пряди волос были убраны за уши, и Хью побился бы об заклад, что стой он к ней поближе, то увидел бы веснушки на ее лице. Она взглянула на Мэв Стендиш с выражением усталого цинизма. Создавалось впечатление, что плакала она не часто, но если такое случалось, то это были самые горькие слезы.

Ее присутствие все усложняло. Хью был виден лишь затылок доктора Фелла, но он ясно представлял себе, как тот сердито бурчит оттого, что на встречу с ним притащили еще и дочь Деппинга. Однако Мэв Стендиш не оставляла никакой возможности воспротивиться ей.

– Кроме того, – продолжала она, в избытке чувств тряся несчастную девушку за плечо, несмотря на все ее попытки высвободиться, – я требую объяснений, по какому праву мой дом наводнили все эти сомнительные личности. В гостиной прямо сейчас… прямо сейчас, – повторила Мэв, чтобы все прочувствовали весь ужас этого обстоятельства, – засело омерзительное создание в коричневой шляпе и костюме в рыжую полоску. По какому такому праву здесь находятся эти сомнительные люди? Подумайте о епископе. О моих чувствах, в конце концов, подумайте. Уверена: епископ, дражайший епископ просто вне себя…

Дражайший епископ кашлянул и откинулся в кресле.

– Мэм, – учтиво произнес доктор Фелл, – главный недостаток полицейской работы состоит в том, что нам приходится иногда общаться с теми людьми, к кому и на расстояние пушечного выстрела не следовало бы подходить. Будьте уверены, мэм, я получаю от этого не больше удовольствия, чем все остальные.

Мэв шумно втянула воздух и, приняв сказанное им к сведению, пристально посмотрела на него:

– Потрудитесь объяснить, доктор Фелл, наш дражайший епископ тому свидетель, откуда в ваших словах этот скрытый подтекст, этот дурной запашок?

– Мэм, мэм, – с укоризной сказал доктор Фелл. – Хе-хе-хе… Ради бога, держите себя в руках. Полагаю, его преосвященство может и обидеться на заявление, что его присутствие каким-то образом стимулирует ваше обоняние. Прошу, проявите уважение к его духовному сану.

Мэв ушам своим не поверила. Она уставилась на него, дрожа от возмущения, и засвистела, как закипающий чайник.

– Так, значит!.. – прошипела она. – Это вы мне? Это вы со мной вздумали заигрывать, сэр?

– Мадам! – прогремел доктор Фелл и усмехнулся. Хью вообразил, как широко раскрылись его глаза. – Прошу прощения, но, пожалуй, нет. Думаю, вам известна эта старинная байка, которая заканчивается словами: «Мэм, я и сам женатый человек, так что скорее предпочту бокал пива». Nunquam nimis quod nunquam satis[6], что означает «лишним не будет». К слову, о пиве…

Мэв оказалась в опасном положении. Она повернулась к епископу, взглядом моля о помощи. Сей достойный джентльмен ни за что не совершил бы ничего предосудительного, поэтому чрезвычайно вовремя зашелся в приступе кашля, которым прикрыл приступ смеха. После он принял вид, подобающий духовной особе.

– Вы просто самый, – процедила Мэв, – невыносимый из всех…

– Да-да. Мистер Лангдон говорил то же самое. А теперь я объясню, в чем, собственно, дело, миссис Стендиш, – протараторил доктор Фелл. – Мы пригласили вас для того, чтобы выслушать ваши свидетельские показания, а не приказы. Более того, было сказано привести вас, и только вас. Кое-что из того, что нам стало известно, мисс Деппинг будет совершенно точно неприятно услышать.

Бетти Деппинг подняла глаза. В усталом взгляде блеснула какая-то искорка веселья, при этом ее приятный голос звучал совершенно буднично, как если бы она собралась задать свекрови какой-нибудь рядовой вопрос.

– Не значит ли это, – сказала она, – что мне как раз следует остаться?

Голос Бетти внес в беседу новую ноту, в нем чувствовалась жизненная сила, энергия, а также отзвук трагедии, о которой никто как-то не подумал. Атака Мэв провалилась, но она продолжила, понизив голос:

– Лишь бы эта бессмыслица поскорее закончилась, раз уж вам неведома обыкновенная учтивость!.. Это я о намеках со стороны Патрисии и в особенности Морли (ох уж эта его мягкость!), – они будто готовили меня к чему-то. – Мэв клацнула зубами и поочередно взглянула на доктора Фелла и епископа. – Если уж придется говорить об этом, дело касается слухов о прошлом несчастного мистера Деппинга.

Бетти подняла на нее любопытный взгляд.

– Разве это имеет значение? – тихо проговорила она.

Какое-то время до Хью доносился мерный стук карандаша доктора Фелла по столу.

– Дорогая моя, – вдруг сказал доктор, – раз уж вы здесь… Вам было что-либо известно о прошлом вашего отца?

– Н-нет. Ничего. У меня… были кое-какие подозрения. Не знаю.

– Вы кому-нибудь рассказывали о своих подозрениях?

– Да. Морли. Я посчитала, это честно. – В некоторой растерянности она колебалась, борясь с захлестывающим ее гневом. – Скажите, почему это вообще имеет какое-то значение? Если бы отец был жив… Если бы он был жив, никто бы об этом не узнал и не стал бы задавать никаких вопросов. А теперь, когда он умер, надо вытащить на свет божий все, что есть против него… – Она отвернулась к окну и добавила совсем тихо: – Знаете, мне никогда особенно не везло в жизни. Мне казалось, сейчас-то все образуется. Зачем… зачем все портить?

Ночной ветерок вновь потревожил деревья вокруг дома, было ясно, что и у гостевого домика вязы и клены тоже зашелестели листвой. Все это время в библиотеке раздавался стук карандаша по столу: тук-тук, тук-тук, будто доктор Фелл бесконечно задавал один и тот же вопрос.

– Как давно у вас появились подозрения относительно прошлого вашего отца, мисс Деппинг?

Она тряхнула головой:

– Точно не скажу. Но наверное, где-то лет пять назад я начала о чем-то догадываться. Видите ли, он вдруг ни с того ни с сего захотел встретиться со мной в Лондоне. Я думала, он всегда там и жил; раз в неделю я посылала ему письма на имя мистера Лангдона и раз в месяц получала ответ с лондонской маркой на конверте. Так что я приехала из Франции; на самом деле я была рада пропустить школу. Он сказал, что отходит от дел, чем бы он там ни занимался в Сити, и вливается в издательский бизнес мистера Стендиша и мистера Берка. А потом… мы как-то днем сидели в холле одного отеля, и вдруг он заметил, что кто-то идет к нам, и, не знаю, так заволновался. Он сказал: «Так, это Берк; он не говорил, что придет сюда. Послушай, не удивляйся ничему, что я скажу ему про наши дела. Ты же знаешь, я год пробыл в Индии, и там, запомни, моим ближайшим другом был майор Пендлтон». Затем он шикнул на меня. – Она провела рукой по своим блестящим темным волосам так, будто ее мучила нестерпимая головная боль, и она старалась улыбаться, несмотря на это. – Ну, такие вещи, как правило, вызывают любопытство. Я никогда не была в курсе отцовских дел. Вот поэтому-то я говорю, что у меня есть право знать.

В нерешительности она устремила взгляд на доктора Фелла, не в силах задать свой вопрос. Мэв Стендиш выпалила его:

– Поэтому-то я и требую объяснений. Говорю вам – это невозможно! Бедный мистер Деппинг… Это все какие-то сплетни из лакейской, могу вас заверить. Неслыханное дело, он преступник. Преступник! – Мэв будто выплюнула последнее слово.

– Лучше нам прояснить этот вопрос сейчас, хотя мне жаль, что правду приходится рассказывать таким жестоким образом, но лучше всего будет сделать это именно так, – угрюмо проговорил доктор Фелл. – Эти сплетни правдивы. Деппинг был не простым преступником, а преступником самой гадкой породы – шантажистом, вымогателем и убийцей. Не расспрашивайте о подробностях. Они не из приятных.

– Невоз… – начала было миссис Стендиш и остановилась. Взглядом она искала поддержки у епископа, но он лишь медленно кивнул.

– Мне жаль, мадам, – сказал он.

– Гос-по-ди… – Она приложила руку к побледневшему лицу, на котором проступили морщинки. – Это… это все меняет… это… – Она обратила свой взгляд на Бетти Деппинг, которая, в свою очередь, не мигая смотрела на доктора Фелла. – Бетти, милая, – на лице Мэв появилась неловкая горькая улыбка, – не нужно было мне тебя сюда приводить. Ты и так была расстроена. Все эти несчастья, эти ужасные обвинения… Дитя! Послушай, иди наверх. Сейчас же, никаких возражений! Ложись в кровать как хорошая девочка и попроси Патрисию сделать тебе холодный компресс. Я останусь тут и со всем разберусь. Тут, должно быть, какая-то ошибка. Тебе еще понадобятся силы, я позабочусь о тебе. Беги скорей!

Мэв отпустила ее плечо. Бетти Деппинг посмотрела ей в глаза. Она вновь стала непреклонной и сильной, с холодным циничным взглядом и волевым подбородком. Она улыбнулась.

– Это все меняет, не так ли? – мягким голосом спросила она. – Думаю, мне здесь больше слушать нечего.

Она кивнула в сторону собравшихся и прошла к двери, но в проходе обернулась. Гнев и напряжение дали о себе знать, ее щеки загорелись, она превратилась в бойца, и притом опасного, в ее глазах появился стальной блеск. Но при этом ее губы оставались неподвижны.

– Единственный, кто имеет значение, – наконец заговорила она тихим голосом, – это Морли. Поймите. То, что он думает, и то, что важно для него, – ее грудь и плечи заходили ходуном, – важно и для меня. Запомните это, пожалуйста.

– Дитя! – воскликнула Мэв, вскидывая голову.

– Спокойной ночи, – сказала Бетти Деппинг перед тем, как закрыть за собой дверь.

Исходившие от нее теплота и сила все еще наполняли комнату. И даже жена полковника ощущала это. Она постаралась приспособиться к новому положению дел; свысока окинув доктора Фелла и епископа осуждающим взглядом, она приняла подходящий случаю равнодушный вид.

– Не могли бы вы, – раздраженно произнесла она, – прекратить стучать карандашом по столу? Это сводит меня с ума… Благодарю. А теперь, когда мисс Деппинг ушла, будьте так добры, обоснуйте свои кошмарные заявления. У них есть какое-то обоснование, я надеюсь?

– Безусловно.

– Боже, боже, боже, боже… и… и теперь разразится скандал?

– Зачем же скандал, мэм?

– О, не притворяйтесь, что не понимаете! Это самое омерзительное и дикое из всего, что я когда-либо слышала. Поверить не могу. Несчастный мистер Деппинг – и гнусный бандит!..

Тук-тук, тук-тук – застучал по столу карандаш доктора Фелла, вторя часам. Хью Донован сокрушался, что ему не видно было лица доктора. Тот ссутулился над столом, опустив голову.

– Миссис Стендиш, – сказал он, – что это за женщина, с которой Деппинг хотел бежать?

Епископ вдруг соскочил с кресла, ринулся к окну и раскрыл его, впустив в комнату свежий воздух. Мэв не нашлась что сказать. Искоса поглядев на него, она заговорила:

– Женщина? Бежать?.. Что вы имеете в виду? Дорогой мой, да вы с ума сошли! – Попятившись, она уселась в кресло.

– Старая песня, – ответил доктор Фелл, – к которой я уже успел привыкнуть за последние дни. «Говорю же, вы сошли с ума» – это любимая прибаутка старшего инспектора Хэдли. Ладно, не возражаю. Поверьте, мэм, это тема не из приятных. Я поднял ее только потому, что считаю: это имеет отношение к убийству, придавая ему ужасающий характер.

– Я совершенно не понимаю, о чем вы.

– Хм… Наверное, стоило начать издалека. Не возражаете, если я закурю?

Она втянула воздух носом:

– Думаю, не было никакой необходимости спрашивать разрешения, доктор. Не смущайтесь моего присутствия… О чем вы говорили?

Доктор Фелл уселся поудобнее и крякнул от удовольствия, отрезая кончик сигары.

– Благодарю. Табак и пиво – братья-близнецы, которые греют мне душу на склоне лет. И у того, и у другого любопытная история, первому я посвятил целую главу своей книги «Английская культура питья с древности до наших дней». Знаете ли вы, что первый закон, который мы в шутку назвали «сухим», почти не возымел эффекта? Хе-хе… Меня забавляет мысль о том, что наши приятели-американцы решили, будто выдумали что-то новенькое. Самый первый сухой закон ввел в Древнем Египте сын Ра, он же фараон Рамзес Второй, аж в четырехтысячном году до нашей эры. Он издал указ, чтобы его подданные не напивались ячменным пивом и не горланили на фивских улицах. Считалось, что следующее поколение настолько «засохнет», что уже и не будет знать вкуса этой отравы. Ха, ха и ха. Закон провалился и был отозван. А вот табак… – Он многозначительно чиркнул спичкой. – Табак, хм! История табака, как я уже говорил, довольно сильно искажена. Христофор Колумб заметил, как коренные американцы курят сигары, не позднее чем в тысяча четыреста девяносто втором году. Любопытная картина, почти как если бы при этом они носили цилиндры и поглядывали на часы, висящие на золотой цепочке. Жан Нико…

– Вы наконец перейдете к сути? – оборвала его Мэв, всплеснув руками.

– А? О, как пожелаете… – Фелл, казалось, призадумался. – Мне известно, что мистер Деппинг был весьма галантным.

– Галантный – подходящее слово. Он был обходительным и любезным как раз в том возрасте, когда многие мужчины уже не считают это необходимым.

– Ясно. А женщинам это нравилось?

– Хм… Мне он казался обаятельным мужчиной. Старый лицемер.

– Безусловно, исключительно одаренный человек. Но не было ли кого-нибудь, кому он оказывал особое внимание?

– Не было, – решительно ответила она, и вокруг ее рта прорезались морщинки. – Хотя он с особым удовольствием читал стихи великих классиков моей дочери, Патрисии. Я это одобряла. Молодежь нынче распущенная и совсем не уважает культуру; милый Канон Дибсон сказал мне это по телефону на прошлой неделе, и я с ним полностью согласна… Но Патрисии мистер Деппинг не нравился, и Мейделин Морган определенно терпеть его не могла. Хм… – Она задумчиво сощурилась. – Мне теперь вот что интересно… нет, это, конечно, не могла быть Люси, только не милая Люси Меллсворти из Бата. Одна из моих любимейших подруг, доктор Фелл, хотя она, конечно, значительно старше меня. И тем не менее я всегда говорила, что есть что-то такое подозрительное в этой семейке, раз ее кузина Нелл сбежала с тем ужасным мужланом, который ловил сов для зоопарка. Кровь не вода – я всегда напоминала мужу об этом. Согласны?

– Вряд ли нам стоит брать в расчет эту мисс Меллсворти…

– Миссис Меллсворти, – настойчиво поправила Мэв. – Конечно нет. Кроме того, не думаю, что они были знакомы. Я лишь говорю, что кровь не вода. И скажу со всей искренностью, доктор, я терпеть не могу сплетни. А этот глупый слух о том, что мистер Деппинг с кем-то там собрался сбежать? В своем доме я такого не потерплю, и я надеюсь, что вы это уясните. Так где вы об этом услышали?

– Значит, вы в это не верите? – усмехнулся доктор Фелл.

– Должна сказать, я ничего не замечала. – Ее губы сжались, она оглянулась и подалась вперед. – Хотя, если он был преступником, вступаться я за него не стану. При одной только мысли, что мой сын чуть было не женился на дочери человека, который в любую ночь мог перерезать нам глотки, ой-ой-ой!.. – Ее передернуло. – Разумеется, я скажу своему мужу, чтобы он немедленно предпринял что-то насчет этого. Надо выбивать из молодежи подобную дурь любым путем. Кроме того…

Стараясь не шуметь, Хью отодвинул свой стул. Вот сейчас. За спиной Мэв Стендиш отворилась дверь в коридор, ведущий в гостиную. Вертя шляпу на одном пальце, с довольной ухмылкой на лице вошел Спинелли, а следом за ним – Лангдон. Как подметил Хью, адвокат не выглядел особенно довольным. Спинелли скользнул равнодушным взглядом по миссис Стендиш и обратился к доктору Феллу.

– Спасибо, начальник. Теперь все улажено, – объявил он. – Так что я отчаливаю. Нанял машинку возле «Быка». Скатаюсь в Хэнхэм, посмотрю что и как, а там прыгну в поезд до Лондона. Сяду завтра на корабль, если будет какой. Если нет, посмотрю, пустят ли во Францию, а потом в Штаты. Ну…

– Доктор Фелл, – с нарастающим раздражением проговорила жена полковника, – будьте так добры, объясните, что эта сомнительная личность делает в моем доме?

Спинелли обернулся:

– Вы, мамаша, белены, что ли, объелись? – а затем вновь обратился к доктору Феллу: – Tiens, qui est la vielle vache! Je crois que son mari a couché sur la pin de sa chemise[7]. Будьте так добры, не пытайтесь достать меня во Франции. Хочу подтянуть свой французский. Я заметил, что вы отправили того парня, Мерча, домой, и его цепных псов тоже; видел, как они уходят. Спасибо. Он тот еще дуболом. Ладно, пойду я. Не покажете ли мне, где в этом притоне парадная дверь?..

– Вот как? – вмешалась миссис Стендиш. – А вы не много ли себе позволяете, друг мой? Доктор, позвоните же кому-нибудь. Пусть выпроводят этого персонажа через подвал…

Спинелли закрыл лицо рукой и тут же театральным жестом приоткрыл его. На его лице отобразилась такая бесстыжая ухмылка, что Хью от всей души хотелось придать ему ускорения пинком.

– О’кей, мамаша, о’кей! В таком случае воспользуюсь окном. Не то чтобы я был в восторге от вашего загородного дома… Паршивые картины, поддельный антиквариат, манеры эти ваши, вроде как столичные…

– Выметайтесь отсюда! – сказал доктор Фелл, вскочив на ноги.

Это было последнее, что Хью удалось увидеть. Он ринулся к стеклянной двери в бильярдной, скрылся в тени и оглядел террасу. К счастью, на нем был темный костюм. Наручные часы со светящимся в темноте циферблатом показывали половину десятого. Он слегка удивился тому, как бешено заколотилось его сердце.

Ветер стих, но воздух был прохладный, пахло травой и цветами. Луна еще не взошла высоко, но уже светила ярко; по земле стелились длинные тени, газон тускло поблескивал, а меж деревьев, спускающихся по холму на восток, висела дымка. В полумиле отсюда был заметен свет фар едущего куда-то автобуса. Вдалеке надрывалась собака. Неподалеку на террасе со скрипом открылось окно, выпуская наружу желтый свет. Спинелли вылез из окна и задвинул за собой шторы. Он немного помедлил, вероятно заглядевшись на луну. Хью удалось рассмотреть его лицо – он улыбался. И вот улыбка растворилась. Спинелли резко оглянулся налево и направо, не заметил ничего подозрительного и успокоился. Он неторопливо чиркнул спичкой и прикурил сигарету. Затем сделал несколько осторожных шагов по газону, вновь огляделся и пошел вдоль террасы в том направлении, где прятался Хью. Проходя мимо стеклянной двери, Спинелли попытался в свете луны разглядеть время на своих часах, и стал насвистывать песенку «Веселый кабальеро». Его шаги захрустели по гравийной дорожке.

Хью завернул за угол следом за ним. Держась травы у дома, преследователь был полностью скрыт в темноте и двигался бесшумно, хотя один раз он чуть было не споткнулся о коварную газонокосилку. Хрустящие шаги двигались дальше, бодро и уверенно. Дорога сворачивала к аллее вязов напротив ворот, и Хью пришлось огибать большое пятно лунного света, чтобы пересечь ее и скрыться под защитой деревьев по правую сторону. Он перепрыгнул гравий и спрятался в лавровых кустах. Ему начинало нравиться то, что он поначалу считал глупостью. Ему начинало нравиться ползать на коленях по мокрому газону и подглядывать из кустов. Ему начинала нравиться эта игра в шпиона. Хотя стыда не оберешься, если кто-нибудь тебя за таким застанет.

Его кровь потихоньку закипала. Он проскользнул в тень буковой аллеи и прошел ее в сравнительной безопасности, несмотря на то что Спинелли находился в каких-то двадцати ярдах от него. Шаги Спинелли по гравийной дорожке производили столько шума, что он не заметил бы, если бы Хью наступил на сухую ветку или шагнул бы в шуршащую листву. Противник Хью мурлыкал себе под нос, шурша гравием и попинывая его. Однажды он выругался, принял какую-то драматическую позу и взмахнул сигаретой так, будто стоял лицом к лицу с противником. После он вновь замурлыкал, продвигаясь дальше по дорожке. Спустя какое-то время он во весь голос произнес: «А, к чертовой бабушке это все!» – и громко засвистел. Он еще не раз останавливался и расправлял свои узкие плечи, принимая геройскую позу.

Хью пришлось скрываться еще усерднее, когда они подошли к распахнутым воротам. Без колебаний Спинелли сбежал вниз по холму по направлению к деревне. Кругом не было ни машин, ни пешеходов; в лунном свете асфальтовая дорога с ее живой изгородью выглядела пустынной, и Спинелли, нелепый в своей вычурной шляпе, не раз огляделся, ступая на нее. Дойдя до дома Моргана, Хью покрылся испариной от одной мысли, что кто-нибудь выглянет из-за калитки и окликнет его, пока он крадется в тени сквозь живую изгородь. Однако он миновал ее без помех, прошел мимо церкви, призраком нависающей над дорогой, и направился к скоплению неярких огней, знаменующих начало деревни. Тут-то и возникла опасность быть замеченным, хотя кругом и не было уличных фонарей. Единственным более-менее освещенным местом был трактир, стоявший в стороне от дороги, – впрочем, горели там только масляные лампы. Приземистое каменное строение со следами побелки и соломенной крышей, два крыла которого образовывали двор, пахнувший соломой и навозом. Все окна были открыты настежь, и сквозь клубы густого дыма виднелись тени и очертания сидящих внутри.

Хью сошел с дороги за тридцать ярдов до трактира. Изнутри доносился веселый гогот; народ развлекался под звуки видавшего виды пианино и задыхающегося аккордеона, под гром аплодисментов кто-то горланил шутливую песенку. Хью вспомнил, что сегодня субботний вечер. В любом случае было бы глупостью шагать туда по жирной грязи; у него глаза лезли на лоб от желания курить, и он страстно мечтал о запотевшем бокале холодного пива. В кромешной тьме он обогнул «Быка» и наткнулся на машину, припаркованную с торца с выключенными фарами. Боль от ушиба привела его в чувство. Возможно, это и есть машина Спинелли. Одному Господу Богу известно, что собирался делать этот человек, но вытащить свечи зажигания было хорошей идеей – на тот случай, если тот соберется уехать.

Тем временем Спинелли стоял перед трактиром и, задумчиво сгорбившись, курил. Кажется, он принял какое-то решение. Красный огонек его сигареты уплыл во тьму, Спинелли поднялся по ступенькам, ведущим во двор. Хью подобрался к машине, отодвинул зажимы, закрывающие капот, и осторожно приподнял крышку, стараясь не вызвать скрипа, как вдруг он услышал позади себя шаги, чавкающие по грязи в его направлении. Неприятный (и неожиданный) спазм скрутил живот, как только он поднял взгляд. Спинелли изменил свое решение и направился прямиком к машине.

Хью опустил капот, который издал ужасающий скрежет. Он скрылся за кленом и стал ждать, чувствуя, как сильно колотится сердце. Не может быть, чтобы его заметили. Затем он услышал, как Спинелли в темноте завозился с машиной менее чем в дюжине шагов от него; открылась дверь, послышался щелчок, фары зажглись, погасли и вновь зажглись, пока единственным источником света не осталась приборная панель. Хорошо различимый в этом пятнышке света, Спинелли поднял голову и огляделся по сторонам. Хью отчетливо видел его лицо…

Впервые за этот вечер его объял ужас. Нижняя губа Спинелли дрожала, на лбу выступил пот. Одна его капля сорвалась вниз и покатилась по щеке и бакенбардам, как только он повернул голову. Спинелли издал натужный тихий смешок. Он потянулся в боковой карман переднего сиденья, пошарил там и вытащил ремень и наплечную кобуру, из которой торчала рукоять тяжелого автоматического пистолета.

Хью едва ли не вслух прошептал: «Боже, это не шутки…» И его сердце еще сильнее заколотилось от страха, что его могли услышать. Склонясь над приборной панелью, Спинелли вытащил пистолет и осмотрел его. Он вывалил обойму себе в ладонь, повертел ее и вернул на место.

Наконец дрожащим пальцем он снял пистолет с предохранителя и сунул оружие в кобуру. Вновь оглядевшись по сторонам, он скинул пиджак и стал прилаживать кобуру к левой подмышке. Промокшая от пота рубашка в бело-голубую полоску прилипла к его телу. Даже с такого расстояния Хью слышал его шумное дыхание.

Слабый ветерок зашелестел листвой деревьев. Из «Быка» доносились веселый гул, аплодисменты и стук пивных кружек. Аккордеон предварительно мяукнул пару раз, будто прочищая горло, и зарядил аккомпанемент. Гул стих, пронзительный тенор затянул в тишине:

Раздался смех. Каждый слог аккордеон отмерял то взлетом, то падением. Кто-то закричал: «Восемь, еще два горьких, восемь!» Спинелли, тяжело дыша, вновь застегнул пиджак. Какого рода рандеву его бы ни ожидало, он к нему подготовился. Промокнув лоб шелковым платком, он поправил шляпу, выключил приборную панель и вышел из машины.

Направлялся он в трактир. Обходя машину кругом, Хью не знал, что же ему предпринять. Без сомнения, где-то здесь был и черный ход, и если бы у Спинелли возникла необходимость скрыться от потенциального преследователя, тут легко было бы затеряться. С другой стороны, Хью не горел желанием рисковать и сталкиваться с ним лицом к лицу.

Хотя внутри, кажется, была толпа народу, а ему ужас как хотелось выпить. Он ненадолго задержался лишь затем, чтобы осуществить свой изначальный план и вытащить свечи зажигания. Как только дверь трактира закрылась за Спинелли, Хью последовал за ним через двор.

Мысленно оправдывая себя за то, что, даже выполняя задание, он не смог устоять перед соблазном выпить кружку холодного пива, Хью вошел в низенькую дверь. Внутри пахло пивом, землей и старым деревом; стены на вид были не меньше четырех футов толщиной. Никто не смог бы точно сказать, когда и зачем построили это здание, а вот два примыкающих крыла, образующие заваленный сеном и поломанными телегами двор, явно служили когда-то конюшнями. В таверне было более многолюдно, чем ожидал Хью, подвыпившие посетители бродили туда-сюда, сталкиваясь в узких проходах между столами. Заглянув в окно, Хью обнаружил по залу в каждом крыле таверны, в задней его части виднелась барная стойка. Спинелли вошел в правое крыло.

Пригнувшись в проходе, Хью направился прямиком к бару. Пара масляных ламп коптила стены. Большая часть посетителей собралась в зале напротив, там кто-то колотил по пианино, и два бойких голоса спорили, какую песню петь дальше. Хью вошел в помещение с балками под низким потолком, оно было уставлено длинными столами и стульями с высокими спинками, на столах блестели латунные кувшины, стены были обиты кусками разномастного линолеума, на каминной полке стояли громоздкие старинные часы без стрелок, а в темный угол был втиснут обсиженный мухами портрет принца Альберта в костюме горца, с укоризной взирающего на завсегдатаев заведения. Прямо под ним, собравшись кучкой, спорила троица загорелых стариков в матерчатых кепках, они потрясали оловянными кружками, и вместе с тем тряслись их дряблые шеи. «Да не будь же ты таким тупицей! – восклицал один, сердито стукая кружкой по столу. – Не так они забабахали „Принцессу Мэри“, или тебе честного слова артиллериста королевского флота мало, черт тебя побери?» Бабах – снова грохнула по столу кружка, и старик бросил гневный взгляд на оппонента. Между столами сновала взмыленная дородная официантка с подносом, уставленным пустыми кружками. Она то и дело вертела головой, избегая клубов табачного дыма и стараясь одарить дежурной улыбкой каждого гостя.

– Минуточку! – сказала она и ускользнула от спорщиков, и они тогда обратились к хозяину заведения.

Тот величественно возвышался за барной стойкой на фоне башни из пивных ящиков. Сложив на груди руки, видневшиеся из закатанных рукавов рубашки, он оглядывал свои владения, и стоило гостю жестом потребовать пива, как он мгновенно оказывался тут как тут. Когда Хью подошел к барной стойке, хозяин сразу же к нему подскочил.

Передумав, Хью сделал заказ:

– Виски с содовой, – и устремил взгляд на латунное блюдо, стоявшее на полке.

Несмотря на завесу табачного дыма, в нем отражался дверной проем зала напротив. Было видно и Спинелли. Другой зал чем-то напоминал гостиную, Спинелли вольготно развалился в кресле с бахромой. До Хью донеслись шепотки оттуда: «Это тот самый», «Гастролер», «Ш-ш-ш!» – шепотки утонули в бое по клавиатуре несчастного пианино. Новости медленно, но верно распространялись. Даже три старых солдафона, как по команде осушив свои пивные кружки, стали оглядываться по сторонам…

Наливая содовую в стакан, Хью краем глаза поглядывал на блюдо. Спинелли поднялся с места. Хью отвернулся к стене. Разгневанный Спинелли пересек зал и направился к стойке. Народ потянулся следом под предлогом желания узнать о судьбе своих заказов. Кто-то нетерпеливо кричал: «Давай нашу, „Джона Уэсли“!»

Спинелли прошагал к бару.

– Скажите, пожалуйста, – произнес он голосом, звеневшим от уязвленного самолюбия и пугающе напоминавшим Мэв Стендиш, – скажите-ка, дорогой мой человек, у вас здесь можно дождаться, когда вас обслужат?

Высокомерие и надменность, исходившие от Спинелли, производили довольно курьезное впечатление. Владелец подскочил к нему:

– Мне очень жаль, сэр! Простите! Я думал, к вам уже подошли, сэр!

– Бренди, – отрешенно проговорил Спинелли, поправляя галстук. – Если он у вас, конечно, есть. Лучший. Принеси бутылку и кружку пива к нему. Выпьешь со мной?

– О! Спасибо, сэр, не откажусь.

Хью думал о том, что было бы, если бы Спинелли его узнал. Он отвернулся еще сильнее. Однако американцу не было до него дела. Он налил себе щедрую порцию бренди, проглотил ее и запил глотком пива. Затем он налил себе еще стопку. Хозяин при этом с самым дружеским видом открывал бутылку домашнего пива.

– Хорошая погода, а, мистер Треверс? – заключил он.

– Угу.

– Тепло, – вынес вердикт хозяин. Крышка издала характерный шипящий звук. Хозяин деловито нахмурился, наливая себе пива. – Хотя, сэр, подозреваю, в Штатах ведь потеплее будет?

– Точно. Налей еще.

– Прекрасная страна Америка! Я не рассказывал? У меня сводный брат кузины жены живет в Канзас-Сити. Ой-ей! – Он кивнул в подтверждение своих слов. – Целый год там прожил. Его Джордж Лупи звать, не слыхали? Участок себе отхватил! Да еще какой!.. Ваше здоровье, сэр!

Никогда прежде Хью так не боготворил сдержанность английского характера. Каждый из присутствующих в таверне умирал от любопытства насчет происшествия в Гран-же; должно быть, весь вечер здесь только об этом и говорили; и вот он – собственной персоной виновник торжества, которого давно уже должны были арестовать. И при всем этом атмосфера здесь, несмотря на некоторое напряжение, была вполне обычная. Никто не таращился на Спинелли во все глаза. Хозяин продолжил:

– Надеюсь, вы у нас тут задержитесь хоть ненадолго, а, мистер Треверс?

– Нет, – ответил Спинелли, – уезжаю сегодня ночью.

– Как так?

– Сегодня ночью. И я, черт возьми, счастлив, что уеду. Смотри…

С развязным видом он опрокинул третью стопку бренди и облокотился на барную стойку. То ли из-за спиртного, то ли из-за желания быть в центре внимания, этого Хью не понял, Спинелли заговорил во весь голос, разорвав воцарившуюся гробовую тишину. Он понимал, что вещает на всю аудиторию. Три двойных порции бренди легли на благодатную почву расстроенных нервов и развязали ему язык. Он прочистил горло. С плохо скрываемым удовольствием он обвел собравшихся взглядом своих злобных глазок и повернулся к хозяину:

– Да ладно тебе, признайся! Посасывает он тут пивко и старается быть вежливым. Знаю, про что ты думаешь. Про убийство. Да-да. И спрашиваешь себя: а что ж они до сих пор меня за решетку не бросили? Так или не так?

Хозяин продолжал играть свою роль, делая вид, что не обращает внимания на обступившую их публику. И с самым скромным видом произнес, с остервенением натирая барную стойку:

– Что ж, сэр, раз уж вы заговорили об этом!.. Разумеется, я об этом слыхал, ужасное происшествие, ох и жаль нам этого бедолагу…

– Подай-ка сюда вон ту бутылку. Рехнуться можно, какое ужасное происшествие! И они пытались повесить его на меня. Но не смогли. Скажи-ка об этом своим дружкам. Я никакого отношения к убийству не имею и доказал это.

Владелец просиял:

– Что же, замечательно, поздравляю вас, мистер Треверс! Мы и не думали на вас, сэр! Разве что там да сям, ну, знаете, слухи ходят!.. – Он понизил голос. – Про то, что вы нанесли визит несчастному мистеру Деппингу, а злые языки…

– Это ты мне рассказываешь? Смотри. – Спинелли осушил еще стопку, грохнул ею о стойку и ткнул пальцем хозяину в грудь. – Я ни разу не был у него в доме. Тот мужик, про которого они думали, что это я, на самом деле и был Ником Деппингом, напялил всякого шмотья, чтоб мать родная не узнала. Скажи-ка про это своим дружкам и легавым сказать не забудь.

– Сэр?

– Это был Деппинг, ясно тебе? Хочешь сказать, я лжец?

Хозяин был в таком смятении, что Спинелли даже бросил давить на него. Тон его сделался самоуверенным, почти покровительственным.

– Слушай, я тебе все сейчас расскажу. Старина Ник Деппинг хотел выбраться из дома. Не важно зачем. Об этом умолчу. Но ему надо было выйти из дома, улавливаешь? Так вот. Он поехал в Лондон и прикупил себе там коробку с гримом в театральной лавке, а потом пошел за костюмом. Так вот. За такое обычно обвинений не предъявляют. А Ник был артист, улавливаешь? Тот еще артист. Зуб даю. И на случай, если он где-то наследит, ему не надо было, чтоб следы вели к нему. Он даже добыл ботинки другого размера. Так вот! Но нельзя же просто взять и сказать сапожнику, что тебе нужны ботинки на три-четыре размера больше. Это ж бред, запомнят еще; и если потом влипнешь, легавые найдут тебя; улавливаешь?

Он так сильно придвинулся к хозяину, нависая над барной стойкой, что между его раскрасневшимся лицом и лицом хозяина оставалось не больше дюйма. Охрипшим голосом Спинелли продолжил:

– И что же делает Ник? А он идет в эту усадьбу, которая зовется Гранжем; так себе мебель там, а картинки я б и в подвале не вывесил. Берет сумку, в которой обычно книжки лежат, и идет туда, улавливаешь? Прямиком в комнату, где они всякий хлам держат, улавливаешь? Ну и свистанул чьи-то ботинки; так вот, если даже он и наследил бы где, то это уж проблемы того парня, который хозяин ботинок. Улавливаешь? Вот что сделал Ник Деппинг, и все ради того, чтобы выбраться из собственного дома и…

Последнюю часть предложения Хью уже не слышал. Он был так потрясен, что едва не повернулся к Спинелли и не заговорил с ним. Прижав к губам пустой стакан, он не сводил глаз с плаката за барной стойкой, с которого ему в ответ сардонически улыбался Джонни Уокер. С грохотом обрушилась одна из опор, на которой держалось все дело, полетели пыль и щепки, а именно – версия о загадочных ботинках, принадлежавших Морли Стендишу. До этого были представлены на суд все возможные версии. А самую простую – что Деппинг сам взял ботинки для своего образа – проглядели. Что же теперь будет с фантастической идеей отца, что это Генри Морган прикинулся полтергейстом, чтобы украсть ботинки?

Он рискнул украдкой взглянуть на Спинелли. Тот был слишком увлечен, слишком поглощен своим торжеством и слишком возбужден алкоголем и жаждой внимания, чтобы заметить его или хотя бы сбавить тон. Спинелли рассмеялся. Он топнул со всей силы по подставке для ног, привинченной к барной стойке.

– Вот как все было, – сказал он, постукивая по стойке, – его приняли за меня, улавливаешь? Потому что он хотел свинтить из дома так, чтобы его никто не узнал. Вот тебе и старина Ник Деппинг! А когда он вернулся, то назад попасть не смог. А все почему? А он посеял ключ, пока расхаживал по своим делам, вот почему. Ха-ха-ха! Да не говори! Знаю.

Для хозяина таверны все это было какой-то абракадаброй. Он задумчиво поглядел на бутылку с бренди и кашлянул.

– Ну, в конце концов, – вкрадчиво сказал он, – в конце концов, мистер Деппинг был довольно необычный человек. Подлить вам домашнего? Очень удачное! Как бы там ни наряжался бедняга Деппинг, кто мы такие, чтобы судить?

Спинелли опешил:

– Ты что, не веришь мне, а? Смотри. Я ж тебе говорю, что за крендель был этот Ник Деппинг. А я расскажу, а я всем расскажу, ей-богу! Потому что…

– Мистер Треверс, сэр. Не при дамах!

– И все равно нашелся на него кто-то поумнее. Кто-то забрался в дом с дубликатом ключей, пока его не было, а потом прикинулся, что ключей у него нет. Но я не про это всем хочу рассказать. Я вам всем, всем, кто думал, что Ник Деппинг славный малый в цилиндре, с квартиркой на Парк-авеню; я вам всем хочу сказать…

Хью и не предполагал, как далеко он может зайти. Он понял, что Спинелли хотел хотя бы сейчас отомстить Деппингу. Но хозяин таверны оборвал его. Он поглядел на часы и с впечатляющей мощью в голосе закричал на все заведение:

– По-след-ни-е заказы! Последние заказы, дамы и господа! Закрываемся через десять минут! Поторопитесь!.. – В его голосе звучала агония, которая возбуждает публику с той же силой, с какой ночная судорога сводит ногу. Едва не плачущим голосом он умолял гостей не лишать его лицензии. Хью удалось затеряться в толпе, хлынувшей к барной стойке за последней кружкой, он ушел незамеченным, чтобы подождать и проследить, куда дальше пойдет Спинелли.

Сквозь темноту он мог разглядеть лицо своего противника. Ликования в нем поубавилось. Над его головой висела масляная лампа, и в ее свете он выглядел затравленным. Старые страхи терзали его. Он отчаянно желал находиться на свету и в окружении людей; а теперь и то и другое растворялось в воздухе, и ему придется в темноте отправиться с кем-то на встречу. Вне всяких сомнений, он встретится с убийцей – сегодня ночью, возле гостевого дома. У Хью Донована появилось жуткое предчувствие, не просто предчувствие, а убеждение, настолько отчетливое, что он мог бы проговорить его вслух: «Он идет навстречу собственной смерти».

Более того, Хью ощутил почти необоримое желание броситься к Спинелли, преградить ему путь, схватить его за плечо и прокричать: «Стой, дурак, не делай этого! Держись подальше от этого. Держись подальше – или окажешься рядом с Деппингом, как пить дать!» Хью мог бы поклясться, настолько он был уверен в этом. Казалось, смерть была так же осязаема в этой толпе, как и клубы табачного дыма, окутавшие испуганное лицо Спинелли.

Спинелли купил бутылку бренди и спешно сунул ее в карман. Еще он купил две пачки сигарет, что, скорее всего, означало, что назначенной встречи еще предстояло дождаться. Никто не обращал на него внимания, никто и не замечал его присутствия. Как только первые гости стали покидать таверну, Спинелли внезапно решился последовать за ними.

Толпа рассасывалась в лунном свете на дороге. Споры затевались, сходили на нет и растворялись в ночи под звук шагов. Не самый благозвучный баритон затянул «Мои старые штаны»; в деревне было настолько тихо, что казалось, голос эхом отражался от небосвода. Какая-то женщина, хихикая, направлялась с кем-то под руку к автобусной остановке. В таверне гасили свет.

Вновь воцарились тьма и тишина, невероятная тишина, в которой Хью не смел даже вздохнуть. Хью притаился за таверной, внезапно у него мелькнула мысль: а не спустил ли хозяин на ночь сторожевую собаку? Кто-то распахнул окно над его головой, ему был слышен даже скрип пружин матраса, на который кто-то ложился.

Спинелли сидел на переднем сиденье своей машины, в полной темноте. Он и не попытался завести двигатель. Через равные промежутки времени он чиркал спичкой и прикуривал очередную сигарету, поглядывал на наручные часы; должно быть, все это время он продолжал пить. Хью не знал, сколько времени прошло, но, казалось, каждую мышцу его тела пронзила судорога. Луна уже растворялась в наплывающих на нее облаках…

Вдали раздался едва слышный раскат грома. Животные забеспокоились на скотном дворе. Напряженный и утомленный, Хью сорвался с места, как только услышал, как осторожно открывается дверь машины. Из нее выскользнул Спинелли, нечаянно стукнув бутылкой о дверь. Он вышел на дорогу и казался трезвым как стеклышко.

Спинелли двигался крайне осторожно, пока не стихли звуки, доносившиеся из таверны, и Хью приходилось следовать за ним с еще большей осторожностью. На полпути вверх по холму Спинелли вышел на середину дороги. Он неожиданно остановился у низкой церковной ограды и оперся на ее камни. Спинелли хихикнул. Он взглянул на колокольню, на которой лунный свет играл с побегами плюща, на причудливое крылечко и на могильные плиты во дворе.

– «Здесь праотцы села, в гробах уединенных, – продекламировал Спинелли, сделав театральный жест, – навеки затворясь, сном непробудным спят»[8]. Дичь!

Нечто описало в воздухе круг, раздался звон разбитой о камень бутылки.

Спинелли двинулся дальше.

Выходка, которая просто обескуражила Хью, казалось, вызвала в душе Спинелли прилив мужества. Хью внезапно захотелось догнать Спинелли, ткнуть его в плечо и одним ударом в челюсть повалить его на обочину дороги без чувств. Такая последовательность действий любому пришлась бы по душе и уж точно избавила бы от дальнейших неприятностей и разрядила бы напряжение, которого и так хватало той ночью. Он уже не боялся пистолета Спинелли. Вряд ли у того хватит смелости, даже под страхом смерти, выхватить его и выстрелить. Обдумывая эту идею, Хью попытался мысленно набросать портрет Спинелли, основываясь на тех хитросплетениях характера, которые ему довелось наблюдать этим вечером; Спинелли был скорее хорош в тщательно спланированных налетах или изощренных схемах, что следовало из его манеры…

Хью замер. Спинелли остановился практически у самого дома Морганов, в котором давно погасли огни. Он перешел на левую сторону дороги, к стене, ограждающей парк Гранжа, добыл из кармана спичку, зажег ее и дотронулся до стены. За ней, вне всяких сомнений, находился гостевой дом. Хью вжимался в изгородь на противоположной стороне дороги. Он стал осторожно красться…

Как вдруг кто-то схватил его сзади за плечо.

Хью испытал сильнейшее потрясение в своей жизни. На секунду он замер, без единой мысли, не в состоянии пошевелиться. «Убийца», – пронеслось у него в голове. Он взял себя в руки и резко обернулся, чтобы нанести удар. Вдруг у самого его уха зазвучал голос, настолько тихий, что Хью показалось, будто он слышит его в своей голове; голос шептал тише шелеста листвы живой изгороди:

– Все хорошо, я давно слежу. Можно мне с вами? Вам, наверное, понадобится помощь.

Едва уловимый шепот стих. Медленно обернувшись, Хью понял, что изгородь, в которой он стоял, находилась вплотную к воротам дома Морганов. Отблеск лунного света пробежал по линзам очков писателя. Практически невидимый, он свешивался с ворот. Не рискнув зашептать в ответ, Хью кивнул в знак согласия. Компания была ему кстати. Морган спрыгнул в мокрую траву в теннисных туфлях, и скрип калитки, которым сопровождался прыжок, из-за расстроенных нервов показался Хью оглушительным.

Хотя нет; скрип издала другая калитка, та, что подальше. Спинелли отыскал в стене проход к гостевому дому. Послышался шелест травы, он зашел внутрь. Спинелли чиркнул спичкой и оставил калитку открытой. Хорошая работа. Хью едва ли не на четвереньках миновал залитый лунным светом участок дороги, Морган – следом; он прильнул к стене, переводя дыхание. Ощутив спиной шероховатость камня, Хью исполнился уверенности. Дальше им нужно было войти в калитку…

На секунду Хью охватили сомнения. Спинелли не было ни видно, ни слышно. Сырые кроны деревьев нависали над тропой и тихо шептались меж собой; свет луны, окутанной облаками, не проникал сюда и лишь искажал очертания в темноте. Над тропой витали странные клочья паутины, которая при продвижении вперед то и дело лезла в рот. Хью почувствовал, как Морган ткнул его в спину, в темноте на бесконечной аллее среди деревьев продолжалась их безумная игра в прятки… которая, в свою очередь, закончилась совершенно внезапно. Показались опушка и сказочно уродливый дом на ней. Его окна, закованные в решетки, тускло поблескивали под луной. Вновь стало видно Спинелли.

Он вышел на опушку, и на этот раз в руке у него был пистолет. Он медленно и нервно водил дулом по кругу, будто просматривая всю опушку. Но ничего не менялось…

Затем он исчез из поля зрения Хью и Моргана, двинувшись по кирпичной дорожке, которая вела к Гранжу. Был слышен шелест его шагов по сырой траве, неуверенных, нетвердых.

Тишина. Казалось, воздух дрожит от напряжения; в этой тишине они будто ощутили, как Спинелли дернулся и вздохнул. Зазвучал его голос, приглушенный, но при этом напористый:

– Покажись! Давай выходи! Без шуток, бог ты мой, да я знаю, что ты прячешься, давай…

Убийца?..

Хью во что бы то ни стало хотел увидеть все своими глазами, даже если это и вконец расстроило бы все планы. В его голове вдруг промелькнула мысль: «А где же инспектор Мерч?» Он должен был быть здесь, в укрытии. А что, если Спинелли наткнулся бы на него вместо того, кого ожидал увидеть? Тогда все пошло бы коту под хвост…

Хью нервно сглотнул, силясь унять дрожь в теле, и устремился прямиком на опушку. Грязь чавкала под его ногами, но ему было все равно.

Лепнина угрожающе чернела на стенах, а зарешеченные окна гипнотически поблескивали, – казалось, сам дом наблюдал за происходящим. Хью вдруг пронзило ощущение, что нечто буквально следило за ним с того места, где ранее они обнаружили мертвеца. Или же некто. И это отнюдь не было плодом его воображения. Прохладный ветер обдал его в лицо. Он обернулся направо и отпрянул.

Футах в тридцати, повернувшись к нему спиной, у старого толстого дуба, неподалеку от кирпичной дорожки, стоял Спинелли. Он крепко прижимал к боку руку с пистолетом, боясь, как бы его не выбили.

– Выходи, – бормотал он на грани истерики. – Я вижу твою руку, даю тебе секунду, и не больше, вылезай; я тебя не обижу, но ты мне заплатишь. И продолжишь платить, понял?

Кто-то заговорил шепотом, в котором с такого расстояния нельзя было разобрать слов. Хью едва ли не на четвереньках подобрался поближе. Спинелли двинулся назад, в пятно лунного света.

– Ты кто такой вообще? – прорычал Спинелли. Хью наконец удалось рассмотреть его; тот был мертвецки пьян, на ногах его держало одно только натяжение нервов. Позабыв о всякой осторожности, Спинелли сорвался на крик: – Да ты кто вообще такой? Кого ты из себя строишь? Только попробуй надуть меня, увидишь, что будет… – Он тревожно сглотнул, ему, казалось, было трудно дышать. – Если б я вчера не прихватил твою пушку, ты бы и меня пришил, как Ника…

Подкравшись поближе в высокой траве, Хью поднял голову. Его пальцы касались кирпичной дорожки, ему пришлось немного отступить, ведь Спинелли стоял к нему боком, а тот, кто скрывался за дубом, был совершенно невидим. Холодный лунный свет коснулся лица Спинелли, и Хью увидел его приоткрытый рот и шляпу, к которой пристало какое-то цветное перышко. Наконец некто заговорил, очень тихо, все еще скрываясь за деревом. Он зашептал:

– Благодарю, друг мой. Так я и думал. Но я совсем не тот, о ком ты думаешь. Убери пушку, давай убирай!.. Ш-ш-ш.

Рука Спинелли дрогнула. Он покачнулся, тщетно силясь вернуть себе четкость зрения. Некто шагнул вперед, и ветки захрустели под его ногой.

– Ах ты, грязная крыса!.. – выпалил Спинелли.

У него перехватило дыхание, он едва не взвыл при виде того, кто показался из-за дерева. Слово «крыса» разлетелось по роще отчаянным эхом. Он шагнул вперед…

По чистой случайности Хью оглянулся. Он хотел удостовериться, что Морган все еще у него за спиной. Стоило ему повернуть голову, его взгляд упал на дом позади Спинелли, и он уже не мог отвести от него глаз. Что-то в нем изменилось. Он было усомнился, не подводит ли его зрение, как вдруг понял: окна, они блестели иначе. Одно из окон, то, что ближе к входной двери, проваливалось в черноту – кто-то медленно открывал его. Спинелли этого не видел. А тот, кто стоял за деревом, издал звук, напоминающий грозное рычание, а затем задышал, тяжело, как собака. Он выскочил из-за дерева, вцепился Спинелли в плечи, будто прячась за ним.

В том самом окне вспыхнула желтая искра, крошечная, не больше спичечной головки, и в ночной тиши прогремел оглушительный взрыв. Хью попытался вскочить на ноги.

– Боже!.. – произнес Морган у него за спиной; но Хью волновал только Спинелли.

Шляпа с приставшим к ней перышком слетела с его головы. Его нога подогнулась; он вдруг зашатался, будто звено, выбитое из строя в игре «цепи-цепи кованы»; затем подкосилась и вторая нога; Хью увидел, как тот свалился на землю с простреленной головой.

Тот, что вцепился в Спинелли, закричал. И крик смешался в один ужасающий звук с чириканьем птиц, встревоженных выстрелом. Он застыл на месте, размахивая протянутой к окну рукой, будто так он мог отогнать смерть. Упав на колени, он перекатился поближе к кустам…

Бах – и леденящая кровь тишина, в это время стрелок в окне будто методично прицеливался. Пуля подкосила человека, прятавшегося за дубом, когда он пытался подняться; он вскинул руки и со стоном привалился к стволу дерева…

Бах! Стрелок настигал свои цели с хладнокровной меткостью, отточенной до ужаса; он стрелял с интервалом секунд в пять, прицеливаясь с точностью до полудюйма…

Бах!.. Неизвестный продирался сквозь кусты, все еще вопя от боли. Хью не мог этого вынести. Он вскочил было на ноги, но Морган схватил его за щиколотку и силой заставил опуститься.

– Не дури, – выпалил Морган, – он подстрелит нас, как только встанем!.. А!

Он усмехнулся, повалив Хью на землю. Кто бы мог подумать, что самые обыкновенные птицы способны поднять такой гам; они вопили на всю опушку, носясь над ней в свете луны, подернутой облаками. Кто-то неуклюже выбежал из-за дома, выкрикивая что-то нечленораздельное. Это был инспектор Мерч. С дикими глазами он вскочил на крыльцо, в одной руке у него был фонарик, которым он отчаянно размахивал, а в другой – что-то еще; и даже в такой момент он выкрикивал какую-то околесицу про закон и «во имя его».

После никто не мог в точности вспомнить, что тогда произошло. Морган, задыхаясь, выпалил что-то вроде:

– А, ну ладно.

А затем он и Хью зигзагом помчались по лужайке к дому. Фонарик Мерча на мгновение блеснул в окне, из которого стрелял убийца, и что-то отпрыгнуло в сторону, словно жаба. Стрелок пальнул куда-то над головой. Хью и Морган увидели, как оконное стекло рассыпалось на осколки, сверкающие в клубах дыма, сочащегося из пузатой оконной решетки. Затем раздалось еще несколько выстрелов, и из окна вновь повалил дым. Это Мерч, позабыв обо всех полицейских правилах, открыл ответный огонь. Когда все трое собрались на крыльце, он уже был готов пристрелить первого попавшегося; но Морган вовремя окликнул Мерча, предотвратив выстрел. Стрелка не было. Мерч стоял у окна и тряс решетку, пока кто-то не воскликнул:

– Дверь!

И все они бросились к ней.

Дверь была не заперта. Но как только Мерч пинком отворил ее, раздался тихий стук другой двери, закрывшейся где-то в задней части дома, и стало ясно – стрелок скрылся…

Минут пять спустя они бесцельно и безрезультатно шарили по кустам. В конце концов Мерч споткнулся обо что-то, свалился и сломал свой фонарь. Все они молчаливо согласились с тем, что представляют собой довольно жалкое зрелище в роли охотников на человека, и даже гомонящие птицы сонно умолкли. Дым, тянувшийся из разбитого окна, постепенно рассеялся; легкий ветерок самодовольно зашелестел в высокой траве, на опушке воцарилась тишина. Только с крыльца, на котором воссоединилась троица, было видно тело Спинелли, лежащее с раскинутыми руками под дубом на кирпичной дорожке. И все.

Прислонившись к перилам, Морган дрожащими руками попытался зажечь сигарету.

– Ну и?.. – произнес он.

– Далеко не уйдет, говорю же!.. – Мерч был почти не в себе от гнева и неопределенности. Он потряс в воздухе кулаком. – Ежу понятно, он вернется в Гранж, как всегда! Мы же знаем это, мы… а-а-ах! – Какое-то время он жадно хватал ртом воздух. – Вы двое, посмотрите, что можно сделать, ну, для тех, кого он положил тут. Я пойду в поместье. Куда он, конечно же, и побежал.

– Думаете, вы попали в него? – спросил Хью, стараясь сохранять спокойствие. – Ну, когда стреляли в него через окно? Если попали…

– А! Да я с катушек слетел тогда, – Мерч безучастно глянул на оружие в своей руке, – так что не знаю. Все было так внезапно. Не знаю. Оставайтесь здесь. Тут вон еще другой подстреленный… кстати, где он? И кто он?

– Разрази меня гром, не знаю, – сказал Морган и с горечью добавил: – Да, мы на все руки мастера. Надо бы запомнить для будущей книги. Хорошо, инспектор, действуйте. Найдем мы вашего подстреленного. Хотя я бы куда охотнее выпил касторки.

Он ссутулился, пересекая лужайку, его била дрожь. В ушах Хью все еще стоял оглушительный грохот выстрелов, и все его чувства притупились. Дрожащими пальцами он взял сигарету из рук товарища.

– Это все по-настоящему? – странным голосом спросил Морган. – Секунда-другая, и раз! – адская пальба. Чувство такое, будто я тряпка половая… Нет уж. Тут что-то не так. Не верю.

– Выглядело довольно натурально, – ответил Хью. Он заставил себя приблизиться к трупу Спинелли. Пахло теплой кровью. Морган чиркнул спичкой, и свет отразился в глянцевых брызгах крови, покрывших кусты вокруг дуба там, где второй человек пытался уползти от смерти. Хью добавил: – Полагаю, тут без сомнений?..

Спинелли лежал ничком. Побледневший Морган склонился над ним, светя себе зажженной спичкой. Она обожгла ему пальцы, и он вскочил на ноги.

– Мертв. Без сомнений. Он… он прострелил ему затылок, и пуля вышла у самых волос надо лбом. Уф… представьте себе, – произнес он бесцветным голосом, – прямо бойня какая-то. Даже сказать не могу, что это было. – (Хью вздрогнул.) – Не побоюсь признаться: если бы сейчас кто-нибудь высунулся и крикнул: «Бу!», я бы выпрыгнул из собственной кожи. А интересно получается… Хм… Такой меткий стрелок, прямо снайпер, из окна уложил Спинелли и того, второго, а по нам ни разу не выстрелил, хотя нас оттуда было отлично видно.

– Но он стрелял в Мерча.

– Мм… да. Но в воздух, над его головой, чтоб он отвязался. Совсем иначе, чем он поступил со Спинелли. Его он как мишень в тире прострелил. Брр! И того, второго. А может, у него просто нервы сдали, не знаю. Боже, я ничего не знаю…

Морган заходил взад-вперед.

– Да ладно. Надо взглянуть на того, второго, не умрем же мы от этого. Кто он такой? Знаете?

– Я почти его не видел, во всяком случае не узнал. Вот. Зажигалка. Всяко лучше спичек будет. Если мы, – сказал Хью, чувствуя, как к горлу подступает тошнота, – пойдем по кровавым следам…

Но ни тот ни другой не спешили осуществить свое намерение. Морган махнул рукой – мол, вначале докурим – и сказал:

– Я все думал, кто бы это мог быть.

Хью мысль об этом пугала сильнее, чем воспоминания о том, что они успели пережить. Им нужно было пройти совсем недалеко вглубь рощи: стрелок был серьезно настроен прикончить свою жертву, не оставив ей ни единого шанса на побег, так что уйти далеко она не могла. Однако воображение Хью раздирали туманные догадки, одна хуже другой. Морган, казалось, чувствовал то же самое. Он затараторил:

– Уф. Застрелить, да еще так хладнокровно. Боже мой, что же творится нынче в этом некогда безмятежном уголке вселенной? Что за маньяк способен усесться перед окном и начать пробивать человеческие черепа, как горшки? Я сам говорил вам, что здесь такое невозможно. И вот это произошло. «Пишите правдоподобно», – говорили мне. Хотел бы я знать, черт возьми, что означает «правдоподобно», – добавил он с досадой, – если вот такое… Ну отвечайте же мне что-нибудь; болтовня помогает мне сохранять присутствие духа. Знаете, я тут вспомнил, у меня с собой фляжка. Хлебнете?

– Вы еще спрашиваете? – с горячностью отозвался Хью.

– За нас, доморощенных криминалистов, – ухмыльнулся Морган, протягивая фляжку, – напуганных бабайкой. А все потому, что мы боимся, что в паре шагов от нас с парой пуль в голове лежит труп человека, которого мы хорошо знали.

Вздрогнув от жжения в горле, Хью стал жадно глотать виски; но теперь ему сделалось намного лучше.

– Идемте, – сказал он.

Зажигалка давала неожиданно яркое пламя.

Держа ее пониже, Хью перешагнул кирпичную дорожку в направлении дуба. У дорожки рядом с папоротником лежала выдранная с корнем белая с красно-фиолетовым наперстянка, красной она была по большей части от крови. Идти по кровавым следам было довольно легко. Кто-то здесь продирался сквозь колючие кусты ежевики, стремясь скрыться под защитой деревьев. Стало прохладно и сыро, начали заедать комары. На листьях папоротника было еще больше крови, будто кто-то полз через него, с каждой секундой слабея и обтирая листья лицом…

Зашумела листва. Пламя зажигалки закачалось из стороны в сторону, корчась на сквозняке, и чуть не погасло. Под ногами Хью Донована и Моргана хрустела сухая трава. Ветки хлестали Хью по плечам, одна так ударила по руке, что пришлось вновь щелкнуть колесиком зажигалки, чтобы зажечь ее.

– Могу поклясться, – сказал Морган, – что слышал, как кто-то стонал.

Хью чуть было не наступил на что-то. Это оказался начищенный до блеска ботинок, присыпанный сухой листвой у подножия клена. У них на глазах он дернулся, сверкнув полосатой штаниной, а затем вновь стал обыкновенным ботинком. На коре дерева остались белесые следы, там, где хозяин ботинка ободрал ее при падении. Он лежал на боку в зарослях наперстянки, с простреленными плечом и шеей. Дрожащее пламя зажигалки Хью осветило его мертвое лицо.

– Стойте, – сказал Морган. – Мы не можем уйти. Кроме того…

Опустившись на колени, Хью перевернул тело на спину. Лицо мертвеца было перепачкано грязью, его рот и глаза были открыты, а кровь делала его еще страшнее. Они долго смотрели на него в полнейшей тишине.

– Кто это, черт возьми, такой? – прошептал Морган. – Я никогда его не…

– Подержите зажигалку, – ответил Хью, подавляя накативший приступ тошноты, – и давайте убираться отсюда. Я знаю его. Это адвокат. Его фамилия Лангдон.

Каким-то образом они выбрались назад на опушку. Хью врезалось в память, как по пути к кирпичной дорожке он случайно пнул шляпу Спинелли. По обоюдному молчаливому согласию Хью и Морган направились к гостевому дому. Он полнился самыми ужасными воспоминаниями и предположениями, но среди них все равно было лучше, чем на поляне, где стрелок оставил свои обезображенные трофеи.

Морган испытующе посмотрел на дом и остановился:

– Я знаю, что не так. Забавно. Раньше мне и в голову не приходило. Знаете, что мы сделали? Или, наоборот, не сделали. Свет! – Он ткнул пальцем в воздух. – Мы по всему дому и двору гоняли кого-то, и ни одному из нас ни разу даже в голову не пришло включить в доме свет… Добавьте сюда всяческие психологические выверты, если, конечно, еще нужно что-нибудь добавлять. Так, ладно, о чем это я? В общем, свет – вот что нам необходимо…

Он взбежал на крыльцо, просунул руку в зияющий дверной проем и пошарил ею по стене. В холле зажглись электрические лампы, довольно тускло, но это все же было лучше, чем кромешная темнота. Они стояли на свету так, как продрогший человек стоит перед камином.

– Все, что мы можем, – сказал Хью, усаживаясь на ступеньку, – это расслабиться и ждать Мерча с… подкреплением. – («Ну и идиотское же слово, – подумал он, – как будто из плохой пьесы. „Подкрепление!“ И откуда я его только взял?»)

Морган кивнул. Он стоял в дверном проеме, обхватив себя руками, воротник его кофты вздыбился, голова повернута в сторону.

– Пожалуй что так. Один вопрос: кто такой этот Лангдон и зачем его было убивать?

– Не знаю, зачем было его убивать. А чтобы узнать, кто он такой, вам придется послушать обо всем, что происходило сегодня вечером. Это долгая история, и я не очень-то настроен ее рассказывать. Пока что. Но… – Хью в голову пришла идея. – Но есть по меньшей мере одна вещь, о которой вам стоит знать.

Морган механически достал фляжку и протянул ее Хью.

– Валяйте, – сказал он.

– Что ж, дело в том, что мой старик… епископ, ну, вы знаете… почему-то решил, что это вы и есть убийца, ну или по меньшей мере довольно сомнительный персонаж.

Морган, казалось, ни капли не удивился. Он издал тяжкий вздох с таким видом, будто ему наконец открылось истинное положение вещей.

– А, ну слава богу. Этого я и ждал. Кто-нибудь должен был об этом задуматься, и я не удивлен, что это оказался именно ваш отец; я заметил, что он глаз на меня положил. Но почему?

– Главным образом из-за того следа, который тут возле дома кто-то оставил в ботинке Морли Стендиша. У отца возникла мысль, что это вы пробрались в Гранж и украли ботинки; прошли через тайный ход в Дубовой комнате, чтобы забраться в чулан, не зная, что в комнате кто-то будет спать; а когда вы поняли, что в комнате человек, то разыграли спектакль с полтергейстом, чтобы незаметно скрыться.

Морган обернулся на него с выпученными глазами.

– Господи!.. – воскликнул он и поскреб затылок. – Мне и в голову такое не приходило… Я имею в виду, насчет ботинок. А по поводу всего остального… да, чего-то подобного я и ожидал.

– Идея эта, конечно, несостоятельна. Спинелли это нам сегодня доказал. Ботинки для своего маскарада использовал сам Деппинг; я слышал, Спинелли так сказал. После он, скорее всего, спрятал их где-то в доме. Однако старик разработал такую стройную теорию, доказывая, что вы не могли знать, что викарий был в доме, и все такое. Сейчас это уже не важно. Мы же знаем, что вы никакой не полтергейст…

Морган нахмурился.

– Естественно, полтергейст – это я, – сказал он, – это факт. Хотите сказать, что не нашли зацепки, которую я специально оставил? Этого я и боялся. Я хотел как можно точнее соблюсти традицию, и, кроме того, выпил слишком много коктейлей, так что я бросил там красную книжечку со своими инициалами. Надо же сыщикам хоть иногда работать, вот пусть и разбираются.

– То есть…

– Когда я впоследствии думал об этом, мне было не по себе. – Морган раздосадованно пнул дверной косяк. – Детство взыграло. Так и охота себе подзатыльник дать каждый раз, когда думаю об… об этом. Ведь не так уж забавно, когда все по-настоящему? Но да, это я полтергейст. И это чистая правда: я не знал, что викарий будет спать в той комнате. Я вообще не знал, что он будет в доме. – После недолгого молчания он опять виновато отвернулся. – Собственно говоря, весь этот спектакль для вашего отца и предназначался… Вот как все было. У меня появилась привычка прогуливаться по вечерам, миль по шесть, а той ночью во время прогулки я попал в бурю и остался без алиби, но не важно. Ну, я знал о том, что епископ гостил в Гранже; он частенько наседал на меня, и все из-за детективов. В ночь, когда появился полтергейст, я возвращался с прогулки и решил срезать через парк, как вдруг заметил, что в Дубовой комнате горит свет. «Вот тебе раз!» – подумал я и смекнул, что обычно-то эта комната пустует. А епископ знал всю эту историю с проклятием. Но чтобы окончательно убедиться, я пробрался к двери лакейской и прицепился к Диббсу, это дворецкий. «Где же будет спать его преосвященство?» – спросил я. И Диббс сказал, что в Дубовой комнате.

Морган неловко подвигал очки на носу вверх-вниз.

– Так вот, о чем я тут же подумал? Не о том, что там будет бедняга Примли. Я купил молчание Диббса за один золотой соверен, и он, насколько могу заметить, так меня и не выдал. Хе. Чем больше я об этом думал, тем больше мне нравилась сама идея. Добравшись до дома, я выпил с Мейделин парочку коктейлей, и идея стала казаться все более и более заманчивой. Остальное вы знаете.

Морган уселся на ступеньку.

– И я видел Спинелли той ночью, – ни с того ни с сего добавил он, – он спускался с холма к гостевому дому, как епископ и говорил. Но не мог же я сказать об этом полковнику? К тому же епископу никто не поверил – ну и пошло-поехало. – Он ткнул пальцем в сторону лужайки.

На западе сквозь кроны деревьев просвечивало зловещее сияние низко опустившейся луны. Лужайка начала покрываться росой, наступил час самоубийц и тех несчастных, что в отчаянии лежат в своих постелях и мучаются от бессонницы; холодная сверкающая роса покрыла тело Спинелли. Хью захлестывала нарастающая тревога. Подмога из Гранжа давно должна была подоспеть.

– Просто чудо какое-то, – сказал он, – что эта стрельба не разбудила всю деревню. Где все… почему мы должны тут сидеть вдвоем и сторожить трупы…

– Мейделин! – воскликнул Морган и выпрямился. – Боже мой, она, наверное, все слышала не хуже нашего. И нафантазировала себе… – Он вскочил с места. – Послушайте, так дело не пойдет. Как бы то ни было, но я сбегаю домой… на пять минут, скажу ей, что я живой. По рукам?

Хью кивнул. Однако при этом он горячо желал, чтобы с полдюжины самых разговорчивых людей явились на опушку с фонарями и убрали бы ужасные трофеи стрелка. Шагая по влажной от росы лужайке, Морган очутился точно в центре дорожки света, струящегося из открытой двери. Хью стоило бы отправиться в дом и зажечь там все лампы, какие только попадутся под руку. Кроме того, на улице стоял собачий холод, он мог видеть клубы пара, в которые обращалось его дыхание. Но будет ли какой-нибудь толк, даже если весь дом в один момент засветится, как кинотеатр…

Нервничая, Хью вошел в холл. Вид у него был еще более удручающий, нежели тем вечером: перепачканный желтый ковер, черные портьеры, мрачная мебель, источающая затхлый запах полироля, и переговорная трубка, торчащая из стены. Хью вдруг понял. Здесь ощущалась пустота не только теперь, здесь всегда было пусто. Деппинг никогда в самом деле не жил здесь. Этот дом был лишь одним из мест, в котором он надевал одну из своих масок; неудовлетворенный гений, столь же блестящий, сколь и ужасный, чьи пальцы запятнали каждого человека, связанного с этим делом, яркости и живости которому придавало лишь его неистовство. Можно было представить себе его, спускающегося по лестнице в рубашке с высоким воротником, седовласого сатира, поглядывающего вниз через перила.

С тревогой Хью подумал о том, было ли убрано тело из комнаты наверху. Он предположил, что да: еще днем об этом шла речь; не хотелось бы увидеть, что мертвый старик все еще лежит там с ухмылкой на лице… Хью невольно проделал все то же самое, что они ранее проделали с Морганом и Мерчем: он повернул направо и оглядел комнату, в которой скрывался стрелок.

Здесь не было электричества. Хью не стал пытаться зажечь газовую лампу; он щелкнул зажигалкой и, как и прежде, ничего особенного не заметил. Унылая необставленная комната, которая, наверное, когда-то была гостиной, пахнущая отсыревшими обоями. Однако в ней мыли полы и вытирали пыль. Пол в комнате был покрыт лаком, за исключением голого пятна, где когда-то лежал ковер, никаких следов на нем не было. Как не было и признаков того, что Мерч ранил стрелка, хотя на каминной полке виднелись следы от пуль, а зеркало над ней было разбито. Лишь застоявшийся пороховой дым и серебряный блеск разбитого стекла, рассыпанного под окном.

Половица скрипнула под его ногой. Он обернулся, потушив зажигалку. Кто-то расхаживал по дому.

Невозможно было определить, откуда шел звук. Хью показалось, что из комнаты наверху. Было… странно, что этот вздор пришел ему в голову. Но ему вдруг подумалось, что было бы как-то неловко, если бы старик Деппинг прямо сейчас спустился оттуда. Залитый светом холл полнился скрипами. Хью вдруг пришло в голову другое объяснение этому. Не было ведь никаких свидетельств того, что убийца покинул дом. Они никого не видели. Хлопнула дверь – и ничего более. А если убийца был здесь, то, должно быть, в его револьвере еще осталась парочка пуль…

– Доброе утро, – донеслось из дальнего конца холла, – как вам работенка?

Хью узнал этот голос, как и звук неуклюжей походки, последовавший за ним. Это был голос доктора Фелла; но теперь он звучал иначе, чем прежде. Из него исчезла напористая раскатистость. Он был печальным, бесцветным и полным такой горечи, какую мало кому доводилось слышать. Опираясь на трость и тяжело дыша, будто после долгой ходьбы, доктор Фелл показался из-за угла лестницы. На нем не было шляпы, а плечи были укутаны шарфом. Его обычно красное лицо было бледным, а седые волосы – растрепанными. В маленьких глазках, подкрученных усах, массивном подбородке – во всем отражалась какая-то сардоническая усталость.

– Знаю, – пробормотал он и в очередной раз вздохнул с присвистом, – вы спрашиваете себя, что я здесь делаю. Что ж, я вам скажу. Проклинаю себя.

Повисла тишина. Взгляд доктора Фелла задержался на темной лестнице и затем остановился на Доноване.

– Может быть, конечно, если бы мне рассказали о потайном ходе в Дубовой комнате… Ну да ладно. Я сам и виноват. Сам должен был все разузнать. Это я позволил этому случиться! – рявкнул он и стукнул тростью по ковру. – Я их к этому подтолкнул, намеренно подтолкнул, чтобы подтвердить свою версию; но я не хотел, чтобы все так вышло. Я хотел бросить приманку, и тогда… – Его голос становился все тише. – Это мое последнее дело. Больше не стану разыгрывать из себя всезнающего чертова идиота.

– А вы не думаете, – произнес Хью, – что Спинелли получил по заслугам?

– Я как раз думал, – странным голосом начал доктор Фелл, – о правосудии, точнее, о том, что есть правосудие, и о прочих вещах, являющихся темами для бесконечных дебатов, вроде того, сколько танцующих ангелов может уместиться на кончике иглы. И я решительно не знаю, как поступить. И это происшествие, – он указал тростью на дверь, – практически все и разрешило. Но лучше бы этого не происходило. Я пытался это предотвратить. Знаете, чем я занимался? Я сидел в кресле на втором этаже в Гранже, когда все уже ушли спать. Я сидел там и наблюдал за проходом в коридор, где одна за другой расположены спальни и где, как я знал, была спальня Того Человека. Я был убежден в том, что Тот Человек выйдет из комнаты, как только все заснут, спустится и отправится на рандеву со Спинелли. И если бы я увидел Того Человека, то уверился бы в своей правоте. Я бы его задержал, и потом… Бог его знает…

Он навалился всем весом на перила лестницы, его глаза поблескивали поверх очков.

– Но в своем изумительном тщеславии я и понятия не имел о тайном ходе в Дубовой комнате. Тот Человек выбрался из дома, но не прошел мимо меня. Очень, очень просто. Из одной комнаты в другую, затем вниз по лестнице; и я ничего не подозревал до тех самых пор, пока не услышал выстрелы…

– И что же, сэр?

– Комната Того Человека была пуста. А дверь в Дубовую комнату – приоткрыта. Он по неосторожности оставил зажженную свечу на краю каминной полки…

– Мой отец поставил там свечу, – перебил Донован, – когда осматривал…

– …зажженную, – продолжил доктор Фелл, – на случай, если придется вернуться. А когда я увидел приоткрытый кусок панели…

Было нечто странное в том, как вел себя доктор Фелл, что-то вымученное; он говорил так, будто объяснял все какому-то невидимке, а вовсе не Хью, лишь делая вид, что ведет с ним диалог.

– Почему, – спросил Хью, – вы мне все это рассказываете?

– Потому что убийца не вернулся, – ответил доктор Фелл. Он повысил голос, и тот эхом отскочил от стен узкого холла. – Потому что я стоял у тайного хода снаружи и ждал, пока Мерч не явился с новостями. Убийца не мог вернуться. Поскольку все окна и двери были заперты, он не мог попасть в дом, как и Деппинг сутки назад не мог попасть сюда.

– А потом…

– Все поместье на ушах стоит. Минутное дело – заметить, что спальня пуста. Раз об этом уже знает Мерч, значит знают и другие. Поисковый отряд с фонарями уже начал прочесывать территорию. И убийца скрывается либо где-то там, либо… – его голос зазвучал устрашающе громко, – либо здесь.

Он отпустил перила и выпрямился.

– Пойдем наверх? – хрипло спросил он.

После недолгого молчания Хью ответил приглушенным голосом:

– Вы, конечно, правы, сэр. Но я так полагаю, Мерч уже успел вам рассказать, что этот парень – дьявольский стрелок и он, кажется, до сих пор вооружен.

– Да. Вот поэтому-то, если здесь есть кто-то еще, кто может меня слышать, я вот что ему скажу: ради бога, оставь эту сумасшедшую идею начать стрелять, когда тебя загнали в угол, иначе тебя точно вздернут на виселице. Пока что у тебя есть какие-никакие смягчающие обстоятельства, но наставишь пистолет на полицию – и конец.

Доктор Фелл уже взбирался по ступенькам. Он двигался медленно и тяжело, его трость отскакивала от каждой ступеньки: бам-фьить, бам-фьить, и его огромная тень неповоротливо ползла по стене напротив.

– Я не собираюсь искать Того Человека, – сказал он через плечо. – Мы с вами, мальчик мой, пойдем в кабинет и сядем там. А теперь я включу свет тут, в холле наверху.

Тишина. Сердце Хью пропустило удар, как только раздался щелчок выключателя, в пустом заброшенном холле никого не было. Ему, однако, показалось, что он слышал, как скрипнула половица и закрылась дверь.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук – стучала трость доктора Фелла по полу, не покрытому ковром. Его ботинки громко скрипели.

В отчаянии Хью пытался придумать, чем бы ему помочь. В тихом голосе доктора звучала настойчивость. Он пытался вытащить убийцу на свет божий, бережно, руками в перчатках, как будто снимал с крыши гудящее осиное гнездо. Дом вновь затих. Если убийца и был здесь, то он, должно быть, в отчаянии прислушивался к тому, как тают его шансы на побег, каждый стук трости об пол звучал для него стуком молотка, забивающего гвозди в крышку его гроба…

Хью ожидал выстрела. Он не верил в то, что стрелок сдастся без боя. И тем не менее он продолжал играть роль, отведенную ему доктором.

– Полагаю, у вас есть доказательства? – спросил Хью, – если убийца станет все отрицать?

– Не выйдет.

Доктор Фелл наклонился в дверной проем кабинета, постоял так какое-то время черной тенью на фоне освещенного прямоугольника, высматривая кого-то во тьме комнаты. Затем он щелкнул выключателем. Кабинет выглядел таким же опрятным, как и днем ранее, а тело Деппинга уже успели убрать. Яркая лампа над письменным столом утопила остальную комнату в тени, но было видно, что стулья стояли на своих местах, как и поднос с завядшими розами в вазе.

Доктор Фелл огляделся. Балконная дверь с красно-белыми ромбиками стекол была закрыта.

На секунду он замер в задумчивости. А затем прошел к окну.

– Они здесь, – сообщил он, – Мерч с поисковой командой. Видите, фонари блестят там, между деревьями? У кого-то, кажется, нашлась мощная мотоциклетная фара. Стало быть, они прочесали тот участок владений, но убийцы там не оказалось. Они идут сюда…

Хью больше не мог сдерживаться. Он обернулся, почти крича:

– Ради всего святого, вы обязаны мне сказать! Кто это? Кто…

Белый отблеск пробежал мимо окна. Одновременно с этим кто-то внизу закричал. К крику присоединились еще голоса; множество ног зашуршало по подлеску, и все больше лучей устремлялось на балкон.

Доктор Фелл двинулся вперед и коснулся тростью застекленной двери.

– Знаешь, выходи уже, – мягко произнес он, – все кончено. Они заметили тебя.

Дверная ручка начала было поворачиваться, но замерла в нерешительности. Стекло в панели задребезжало, и на них уставилась чернота пистолетного дула; но доктор Фелл и не шелохнулся. Он беззлобно взглянул на него, затем на силуэт за дверью, подсвеченный белым сиянием фонарей снаружи…

– На твоем месте я бы даже не пытался, – посоветовал доктор. – В конце концов, у тебя есть шанс. Со времен дела Эдит Томпсон действует принцип, что женщин не казнят через повешение.

Стальное дуло со скрежетом опустилось, будто рука, держащая пистолет, ослабла. Дрожь прошибла того, кто стоял за дверью; дверь дрогнула и затем распахнулась.

Она была бледна, настолько бледна, что ее губы отливали синим. Когда-то решительные раскосые голубые глаза теперь заволокло отчаяние. Ее прекрасное лицо вдруг сморщилось, подбородок дрожал; все, что от нее осталось, – это усталость.

– Ладно. Ваша взяла, – произнесла Бетти Деппинг.

Маузер выпал из ее руки в желтой резиновой перчатке и грохнулся об пол. Доктор Фелл подхватил девушку, упавшую в обморок.

Боюсь, что эту историю уже успели рассказать многие и многие. Она появлялась на первых полосах газет и женских журналов, в проповедях и даже на страницах «гуманистических» семейных изданий. Бетти Деппинг (которую звали совсем не так и которая не имела никаких родственных связей с человеком, которого она убила) сама изложила свою историю за неделю до того, как отравиться в бристольской тюрьме Хорфилд. Потому-то доктор Фелл и настаивает на том, что это его дело не стоит причислять к успешным.

– Вот в чем вся штука, – говаривал он, – она не была его дочерью. Она была любовницей, с которой он жил в Америке в течение двух лет. И я стал догадываться об этом только в самом конце. Исходя из доказательств, которые у нас имелись, можно было в два счета схватить убийцу, все было довольно очевидно с самого начала. Однако ее мотивы привели меня в замешательство. Ответ кроется в самой личности Деппинга, да и ее тоже. Посудите сами: она была единственной, кому удалось приворожить Деппинга. Когда ему прискучил кровавый заработок в Штатах и он решил прикрыть лавочку и начать новую жизнь в Англии (на этом этапе я еще не провожу никаких сравнений), он взял ее с собой. Она, к слову сказать, и была той «дамочкой с претензией на то, чтобы жить на Парк-авеню», о которой нам рассказывал Спинелли.

Можно кое-что вычитать между строк ее признания. Она утверждает, что изначально, примеряя новую личину, Деппинг намеревался представить ее как свою жену, но чистая случайность помешала этому. По ее словам, Деппинг в своей неуемной жажде признания все переиграл. Только готовясь к тому, чтобы купить долю в издательстве, не успев еще прийти к каким-то договоренностям, он вместе с девушкой был совершенно случайно застигнут врасплох Дж. Р. Берком в одном лондонском отеле. (Вы, должно быть, помните относительно схожую историю, которую она рассказала нам, притворяясь его дочерью?) Деппинг, неуклюже разыгрывая свою роль, места себе не находил оттого, что его застали в обществе хорошенькой девушки, у которой не было обручального кольца на пальце, он представил, как это могло бы испортить его репутацию, да еще в такой важный момент. Вот он и сочинил, что она его дочь, и дальше уже пришлось придерживаться этой версии. Так что во избежание скандала дочку пришлось поселить за границей.

Если бы они жили в одном доме, он мог бы забыться и начать вести себя как любовник, и кто-нибудь, слуга например, это заметил бы. Все прочие скандалы померкли бы перед тем, что «отец» увивается за своей «дочерью».

Вот такая у нее версия. Можете принять ее, если хотите, но я всегда полагал, что Деппинг был слишком осторожным игроком, просчитывавшим все на несколько ходов вперед, чтобы из-за неожиданной встречи так неловко перекроить свои планы. Думаю, он поставил ее в такое положение, чтобы установить дистанцию, ну, за исключением тех моментов, когда он пожелал бы забыть о своей роли сельского джентльмена и нанести ей редкий любовный визит. Отсюда и квартирка в Париже, и мнимая компаньонка (которой никогда не существовало), и все остальные вымышленные подробности ее прошлого. Видите ли, Деппинг искренне верил в то, что способен усилием воли втиснуть себя в свой новый образ. Он не видел необходимости в том, чтобы вычеркивать Бетти из своей жизни. И полагал, что устроил все идеально. Искренне полюбив свое новое увлечение, он поставил ее в такое положение, в котором ни одна любовница не смогла бы злоупотреблять его вниманием. Он мог видеться с ней тогда, когда сам того пожелал бы, держа ее на расстоянии. В этом вся сущность Деппинга. Однако ему становилось нестерпимо тошно от новой жизни. И я подозреваю, в первую очередь оттого, что в новом окружении ему было некомфортно. Он никому не нравился, его «не признавали», и у него не было того ощущения власти, к которому он привык. Ему дали понять, что с его присутствием мирятся только из-за ценности, которую он представляет для бизнеса. Отсюда и его истерики с запоями.

Со временем он решил прикрыть и эту лавочку – начать новую жизнь среди новых людей. С долей респектабельности, в компании той, кто будет играть роль его жены или любовницы. На этом-то этапе и возникли проблемы, которые затем усугубились и все порушили. И Спинелли объявился, и «та» влюбилась, причем совершенно искренне, как она сама заявляла, в Морли Стендиша.

Настоятельно рекомендую вам прочесть ее признание. Весьма любопытный документ: смесь искренности, цинизма, подростковой наивности, зрелой мудрости, лжи и потрясающих кульбитов дешевого красноречия. Почерпните из него что сможете. «Пэтси Малхоланд» – так она подписалась под ним. Во время своего романа с Деппингом она, кажется, испытывала к нему в какой-то степени любовь, в какой-то – ненависть и отвращение, но во многом – восхищение. Она обладала своего рода природной утонченностью и выдержкой, а недостаток образования умело скрывала за остроумием и хорошим вкусом, которого Деппинг был начисто лишен.

Безусловно, когда-то ему нужно было привезти ее в Англию. В Гранже она всем понравилась, а Морли Стендиш в нее влюбился. Как она утверждает, взаимно. Помню одно выражение из ее показаний. «Он был удобным, – так она сказала, – таким, какого я и хотела. Не таким, жизнь с которым будет подобна нахождению с тигром в клетке». Я то и дело возвращаюсь мыслями к этой девушке, до последнего хладнокровной пред лицом судей и говорящей в такой манере…

Какова бы ни была правда, но возможность представилась великолепная. Она должна была расчетливо и безукоризненно сыграть свою роль. При Деппинге ей нужно было посмеиваться над чувствами Морли, и Деппинг даже подначивал ее в этом и подыгрывал ей, потому что для него это была своего рода месть за пренебрежение.

Видите ли, Деппинг уже доводил до ума свой план уехать вместе с ней, и она его одобрила. «Давай подстегни его! – говорил Деппинг. – Добейся помолвки, швырни им это в лицо». От этой мысли он торжествовал. А впоследствии, когда новость о помолвке распространилась бы, он лично объявил бы об истинном положении вещей, иронично откланялся и укатил бы со своей невестой. Если вы с ходу сможете выдумать лучший способ выставить ненавистных вам людей на посмешище, я с удовольствием вас выслушаю.

На самом деле все складывалось даже слишком хорошо. Бетти (будем и дальше так ее называть) и не думала позволить этим планам осуществиться. Это было ясно как день. Она собиралась стать миссис Стендиш. И единственный способ добиться этого, оставив прошлое позади, состоял в том, чтобы убить Деппинга.

Едва ли дело было в холодном расчете. Скорее всего, девушка подверглась чему-то вроде самогипноза, убедив себя в том, что с ней обошлись нечестно, мысленно перебирая причиненные ей обиды до тех пор, пока сама не поверила в их реальность. В ее собственном признании за истерическим взрывом гнева, который она обрушивает на Деппинга, следует хвалебная ода самой себе, в которой она с гордостью излагает то, как она распланировала его убийство.

Ведь Спинелли уже объявился. И он являл собой серьезную угрозу и для Деппинга, и для Бетти. Я не думаю, что Спинелли, случайно столкнувшийся в Англии с Деппингом, знал о том, что его бывшая любовница теперь играла роль его дочери. Однако Деппинг все равно решил, что от него нужно избавиться. Начать с того, что тот мог бы испортить прощальную шутку – помолвку Бетти с Морли Стендишем, – до того, как Деппинг был бы готов объявить правду. Но главным образом из-за того, что Спинелли своим вымогательством пил бы из Деппинга кровь, куда бы тот ни отправился и какую бы личину ни надел. Если вкратце, Спинелли был не столько угрозой, сколько помехой. А помехи Деппинг устранял быстро.

Бетти же поддерживала его замысел, разрабатывая собственный план. Для нее Спинелли представлял серьезную опасность. Она в чудовищно неосторожных письмах советовалась с Деппингом о том, каким же образом убрать Спинелли. Деппинг мудро поступил, уничтожив все ее послания, однако пачку его ответных писем обнаружили в ее парижской квартире. Одно из этих писем, написанное за две ночи до убийства, сообщает о том, что Деппинг позаботился обо «всем необходимом» и «организовал встречу с С. в подходящем уединенном месте в ночь на пятницу».

Рискну заявить: всех деталей она не знала. Занятная вещь состоит в том, что к этому времени она уже довела себя до дикого, исступленного гнева по отношению к Деппингу, смешанного с мюзик-холльной театральностью. «Я чувствовала, – говорит она, кажется, со всей серьезностью, – что собираюсь избавить мир от этого чудовища». Кто вообще так выражается? Во всех ее действиях сквозит фальшивый драматизм. Отдавая должное этой женщине, должен согласиться с тем, что мир действительно был избавлен от Деппинга. Я лишь хочу сказать, что она несколько перестаралась, нарисовав ту карту с восемью мечами…

Вот что рассказал бы вам доктор Фелл, прежде чем вы спросили бы о том, каким образом он вычислил виновного.

В последующие месяцы Хью Донован выслушал эту историю великое множество раз. Ведь в Гранже она стала любимой темой для обсуждения, а Хью теперь был там частым гостем, поскольку сделал предложение руки и сердца Патрисии Стендиш и оно было принято. Так что ему пришлось научиться со всей твердостью произносить заветную фразу, чтобы ставить на место будущую тещу. Мэв Стендиш не устает твердить (в перерывах между прослушиванием радиопередач и уверениями полковника в том, что его умственное здоровье, несмотря на издательскую деятельность, находится в плачевном состоянии и нуждается в поправке), что она всегда знала о вероломстве Бетти Деппинг, а также что кругосветное путешествие принесет Морли пользу. Подобная концовка, как вы могли заметить, довольно банальна и как нельзя лучше вписывается в весьма правдоподобную историю. Однако что касается объяснений, Хью во всех деталях помнит беседу, которая состоялась одним сырым мрачным октябрьским днем того же года, когда несколько наших героев сидели у камина, слушая доктора Фелла. Тот, уютно откинувшись в кресле, курил сигары Дж. Р., которые тот не курил и держал скорее для того, чтобы произвести впечатление. Дождь барабанил по Патерностер-роу, и сквозь его мутную пелену виднелся купол собора Святого Павла. Огонь был ярким, сигары – славными, а Дж. Р., предварительно заперев дверь комнаты, заставленной книгами, достал из секретера виски. Был там и Генри Морган, заскочивший в Лондон с законченной рукописью своей новой книги под названием «Аконит в адмиралтействе». И Хью Донован, на этот раз без епископа. Доктор Фелл вел свой рассказ точно так, как было описано, как вдруг Дж. Р. перебил его.

– Ближе к делу, – прокряхтел тот, – скажите, почему вы подумали, что виновна именно девушка? Не надо нам этих характеристик. Это же не детективный роман, в конце-то концов. Читатель заглянет в эту главу только для того, чтоб убедиться, что автор не смухлевал, отказавшись представить объяснения того, как, собственно, было раскрыто дело. Если они у вас есть, приведите их нам. В противном случае…

– Вот именно, – согласился Морган. – В конце концов, это всего лишь детективная история. И касается она тех тривиальных чувств, которые могут подтолкнуть человека к убийству.

– Помолчите! – строго произнес Дж. Р.

Доктор Фелл глянул на свою сигару.

– И тем не менее это весьма справедливое замечание. Иначе это не будет выглядеть правдоподобным. Как если бы современный писатель, например, вложил столько же тщания в анализ мотивов убийства, сколько в описание взросления Бетти среди лугов и полей или в разбор фрейдистских мотивов, стоящих за желанием поцеловать горничную. Пфф. Когда запрет калечит душу человека, выходит отличная книга. Когда человек нарушает запрет, получается всего-навсего детективная история.

– А русские… – начал Дж. Р.

– Так и знал, – проворчал доктор Фелл, – этого я и боялся. Я отказываюсь обсуждать русских. В ходе долгих раздумий я пришел к выводу о том, что единственным адекватным ответом тому, кто начинает восхвалять русских, является апперкот прямо в челюсть. Кроме того, по моему мнению, совершенно невозможно от души сопереживать мукам и несчастьям персонажа, чья фамилия заканчивается на «-ский» или «-вич». Может, это узколобость. А может, и свербящее чувство, что они и не люди вовсе, которое я испытываю от прочитанного. О боже! – мечтательно воскликнул доктор Фелл. – Вот бы кто-нибудь сочинил какой-нибудь ужасный каламбур! Какой-нибудь Стакановский говорит Вискевичу: «Кто эта дама, с которой я видел вас прошлым вечером?» Попробуйте представить себе: беседа там, в раю, между Марком Твеном или Анатолем Франсом с каким-нибудь особенно популярным русским писателем, и вы примерно поймете, что я имею в виду.

Дж. Р. фыркнул:

– Вы понятия не имеете, о чем говорите. А кроме того, ближе к делу. Это последняя глава, и пора бы с ней заканчивать.

Доктор Фелл призадумался.

– Главная странность убийства Деппинга, – пробормотал он, сделав глоток виски, – состоит в том, что оно раскрывается само собой, стоит только потрудиться выяснить, что означает каждый факт. У меня было стойкое подозрение насчет личности убийцы задолго до того, как я встретился с ним. Первейшим фактом, который говорил сам за себя, было то, что убийца был НЕ из числа обитателей Гранжа и его окрестностей. И убийца был не просто чужаком, а чужаком, который знал Деппинга в его прошлой и тогда еще никому не известной жизни.

– То есть?

– Начать хоть с неудачной попытки убийства Спинелли, в какой-то момент мы в своих размышлениях пришли к тому, что это был Деппинг, который вышел из дома в гриме и вернулся через парадную дверь. Проблема состояла вот в чем: был ли Деппинг заодно с тем, кого он оставил сидеть в кабинете ради алиби? Или же он действовал один, а этот некто, неожиданно объявившийся в кабинете с намерением совершить убийство, помог ему провернуть дельце лишь потому, что увидел для себя возможность заполучить алиби? В любом случае можно ли было догадаться, кто этот человек?

Далее. Множество фактов свидетельствуют против того, что у Деппинга был сообщник: начать хотя бы с вопроса, для чего ему вообще понадобился сообщник? Знаете, выходит довольно слабое алиби, если просто посадить кого-то в комнату, кого-то, кто не может ни выйти, ни действовать за вас, ни доказать, что вы там. Если бы Деппинг действительно желал уверить всех, что он находился в кабинете, то он заставил бы сообщника сделать что-нибудь такое, что говорило бы о его присутствии… пусть бы на машинке печатал, например. Или расхаживал бы по комнате, производя сколько-нибудь заметный шум. Но ничего подобного не было. Да и что это за алиби такое, которое отдает вас во власть вашего же сообщника? Зачем делиться секретом, который вовсе не обязательно было выдавать?

Что подводит нас к следующему, весьма серьезному возражению. Деппинг разыгрывал настоящее представление перед местным сообществом. Последнее, что могло бы прийти ему в голову, – это выдать себя, рассказать, кем он являлся…

– Погодите-ка, – перебил его Дж. Р., – я ведь сам тогда высказал это возражение. Он не мог никому рассказать, кто он или что он намеревался убить Спинелли; он ни с кем не был настолько близок, чтобы доверить такой секрет. Но кое-кто, – поверх своих очков он глянул на Моргана, – выдумал жалостную песню про «невинную жертву», которую Деппинг обманом убедил посидеть в кабинете ради розыгрыша, после чего сообщник не мог бы открыть правду, сам не попав в историю.

Доктор Фелл проследил за его едким взглядом в сторону Моргана и усмехнулся.

– Подумайте сами, – ответил он, – и поищите человека, из уст которого подобное объяснение будет звучать менее правдоподобно, чем из уст Деппинга. Морган, кто-нибудь из ваших соседей мог бы вообразить, чтобы Деппинг задумал какой-нибудь невинный изящный розыгрыш? Если бы он пришел к вам с подобным предложением, вы бы поверили ему и согласились бы подсобить?.. Сомневаюсь. Однако вся суть возражения кроется в восьмерке мечей. Предположим, сообщник невиновен, и в чем тогда смысл этого символа, этой подписи под работой убийцы? Откуда бы ей там взяться? С чего бы невинному случайному сообщнику вообще приносить эту карту?

Но к карте мы вернемся позже. Пока мы сошлись на том, что у Деппинга не было сообщника, потому что, во-первых, он ему был не нужен, а во-вторых, потому, что он не посмел бы себя выдать, и тому есть еще одно доказательство. Ваше свидетельство, Дж. Р…

– Не очень-то приятно было об этом рассказывать, – фыркнул тот, – хотя оно и могло навести вас на кое-какие мысли.

– Деппинга едва удар не хватил, когда вы постучались к нему, хотя он даже не мог вас видеть. Никто не ведет себя так, ожидая прихода сообщника. Более того, он сначала достал из кармана ключ, чтобы отпереть дверь, а после вы видели, как он вновь положил его в карман, заперев ее за вами. Короче говоря, он уходил в одиночестве и собирался запереть дверь и взять ключ с собой, отправляясь на убийство Спинелли.

Доктор Фелл постукивал пальцами по подлокотнику.

– Проблема, где искать убийцу Деппинга, который вошел в дом незамеченным и ждал его возвращения, имела несколько возможных решений. Одно из них было до смешного очевидно.

– Интересно.

– Да. Убийца съел ужин Деппинга.

Настала тишина. Доктор покачал головой:

– Задумайтесь, если вам угодно, над тем, насколько чудовищным, жутким и вопиющим было это обстоятельство. Повертите этот факт в руках, осмотрите со всех сторон, если соберетесь доказывать мне, что кто-то из вашего круга мог пойти на это убийство. Вообразите себе эту чудную картину, как полковник Стендиш, или его жена, или его сын, или Морган, да хоть вы сами… в общем, кто вам на ум придет, собираетесь убить Деппинга и, не застав его дома, коротаете время за обильным ужином, предназначенным для вашей жертвы! Или, если хотите, представьте себе, как кто-нибудь из этих людей во время обыкновенного визита вежливости берет и съедает хозяйский ужин, так удобно оставленный на подносе! Это не просто абсурд, а немыслимый абсурд. Потому я и говорю, что это дело раскрывается само собой. Тут может быть только одно объяснение. Размышляя над этим странным поступком неизвестного, я задал вопрос: «Почему он съел ужин Деппинга?» И Морли Стендиш радостно ответил: «Потому что был голоден». Однако никому, кажется, и в голову не пришло, что неизвестный действительно был голоден, поскольку прибыл издалека и в спешке. Ведь обитатели окрестностей Гранжа обычно ужинают у себя дома и так себя не ведут.

Из этого не особенно сложного умозаключения следует то, что неизвестный, прибывший издалека, был настолько близок с Деппингом, что он (или она) мог бы без всякой задней мысли сесть и съесть его ужин. Разве что с родственником такое можно себе позволить, и то с самыми ближайшим. После оставалось только спросить себя: а сколько у Деппинга было таких близких людей? А сверх того – ключ. У скольких из них мог быть ключ от балконной двери Деппинга? Он запер ее, уходя, а неизвестному надо было как-то попасть внутрь.

– Да, но неизвестный мог войти и через парадную дверь… – начал было Морган, но тут же остановился, заметив нестыковку. – Ясно. Через какую бы дверь ни вошел неизвестный, он не мог просто так позвонить в звонок и столкнуться с камердинером.

– Разумеется, не мог, вынашивая план убийства Деппинга. И вот к комбинации этих двух обстоятельств: что у неизвестного были ключи и он жил где-то далеко – прибавляется третья важная вещь… Деппинг вернулся после покушения на Спинелли. И обнаружил, что где-то по дороге потерял ключ от балкона. Он поднялся, заглянул в окно и увидел там гостя. Стал бы он с такой готовностью выдавать себя кому-нибудь из местных обитателей, беседовать, выдумывать схему проникновения через парадную дверь? Только если гость не был… кем? И я тогда в своем простодушии подумал – дочерью, которая из родственных чувств не предала бы его. О том, что на самом деле она была его любовницей, я понятия не имел, однако это сути не меняет. А теперь что касается загадочной восьмерки мечей. Самым любопытным здесь является то обстоятельство, что никто не знал ее значения и, более того, даже не был в курсе, что Деппинг интересовался оккультизмом. Он никогда об этом не упоминал и ни разу не доставал свои волшебные карты, несмотря на то что все полки в его доме были уставлены книгами об оккультизме и предсказаниях… Я не придавал этому особого значения, пока на сцену не вышел Спинелли, и он-то карту узнал. Без сомнения, она была частью мрачного прошлого Деппинга. Следовательно, убийца был из тех, с кем Деппинг был знаком еще в Америке или кто, на худой конец, знал о Деппинге то, чего не знали все остальные. Я попытался сопоставить этот факт с крепнущими подозрениями относительно дочери. В этом-то и заключалась разгадка, хотя я даже и помыслить не мог, что дочь могла быть вовсе и не дочерью, пока на сцену не вышли Спинелли и Лангдон. Я заметил, как методично они оба избегали любого упоминания о дочери Деппинга в разговоре между собой. Лангдон же бросил намек о «таинственной женщине», с которой Деппинг собирался бежать. Зачем?

А затем Спинелли проговорился, что ему был известен размер состояния Деппинга. Какой бы вывод вы из этого ни сделали, придется признать, что между этими двумя был некий сговор, они знали о прошлом Деппинга что-то такое, на чем могли как следует нажиться.

Со Спинелли все понятно, ведь я полагал, что он знал, кто убил Деппинга. Но что могло быть известно им обоим, из чего можно было извлечь выгоду? Что пронюхал Лангдон? Тогда у меня и стали появляться призрачные догадки на этот счет, хотя я и отказывался в них верить. Дочка, не жившая со своим отцом, несмотря на то что со слов Морли Стендиша он «всегда переживал, чтобы она не натворила дел», Таро, которыми Деппинг пользовался только в Америке, карта, нарисованная акварелью, в чем чувствовалась женская рука, странное поведение адвоката…

Видите ли, если бы оказалось, что Бетти Деппингу никакая не дочь, Лангдону представилась бы блестящая возможность для шантажа. «Отстегни-ка мне половину состояния, или ничего не получишь». Это было бы то, что нужно…

Доктор Фелл взмахнул рукой:

– Проще говоря, вот как все было. Это следует из ее признания. В ту пятницу она приехала вечером из Парижа, уже замыслив убийство Деппинга. Она знала о том, что Деппинг отправится на встречу со Спинелли. Ей было на руку, что он сделает за нее часть работы, прежде чем она его убьет. У нее наготове был пистолет, тот самый, из которого она позже застрелит Спинелли и Лангдона.

Она поднялась в дом через балкон. Деппинг к тому времени уже ушел. И тогда она увидела… понимаете, о чем я?

Морган рассеянно кивнул:

– Следы грима и его собственную одежду, оставленную дома.

– Именно. Она поняла, что он преследовал Спинелли, загримировавшись. И тут ей в голову пришла блестящая идея. Того, что Деппинг потеряет ключ, она знать не могла. Однако быстро сообразила это, как она сама заявляет, когда Деппинг стал ломиться в дверь со словами, что он заперт снаружи. Дальше вы все знаете. Она вызвала короткое замыкание с помощью резиновой перчатки, и началась комедия.

Тем временем Спинелли проследил за Деппингом от самой реки. Стоя под окном, он увидел и услышал все, что происходило. Бетти помогла Деппингу переодеться в его обычную одежду и исполнила свой замысел; ей даже не пришлось доставать собственное оружие. Она выхватила пистолет из ящика стола, разумеется, перчаток на руках у нее не было, затем опустилась на подлокотник кресла и застрелила Деппинга. После она стерла с пистолета отпечатки, задула свечи, ушла… и встретила на лужайке Спинелли.

Он действовал весьма осмотрительно. Она и пикнуть не успела, как он забрал у нее сумочку, в которой лежал другой пистолет, и, вытряхнув из барабана пули, объяснил, что к чему. Спинелли заставил ее понервничать. Она не могла дать ему всего, что он требовал, она божилась, что Деппинг не был настолько богат, как думал Спинелли. И вымолила у него возможность уйти, поклявшись, что придумает что-нибудь, и согласилась встретиться с ним на следующую ночь, чтобы обсудить условия.

Ух-х! На самом деле она и не думала возвращаться в Париж. На последнем автобусе она добралась до Бристоля, где у нее был забронирован номер на другое имя. Затем она села на утренний поезд до Лондона и по межгороду позвонила в Париж своей горничной (которая с самого начала получила четкие инструкции) и узнала о телеграмме, извещающей о смерти ее «отца». И вот спустя некоторое время она позвонила Лангдону с просьбой сопроводить ее в Гранж… Однако, прошу заметить, Лангдон знал о том, что она не была дочерью Деппинга, и по дороге сообщил ей об этом. Деппинг был весьма неосторожен и рассказал ему эту историю.

Он требовал половину, и она согласилась. Тем временем Лангдон раздумывал, как связано это убийство со звонком от Спинелли, который сообщил, что его вот-вот арестуют, и просил совета. Адвокат тут же смекнул, что Спинелли тоже знал о том, что эта девушка не была дочерью Деппинга. Лангдон ей прозрачно на это намекнул.

Тогда она разработала блестящий план, как избавиться от них обоих. Она сказала Лангдону, что Спинелли тоже все знает и требует свою долю. И что ночью она собиралась встретиться со Спинелли у гостевого дома. Она спросила, не сможет ли Лангдон сопроводить ее и оказать моральную, юридическую, а если потребуется, то и другую поддержку.

План чуть было не провалился, ведь мы свели Лангдона со Спинелли и у них появилась возможность побеседовать наедине. Теперь вы понимаете, почему Лангдон так занервничал, когда я сказал, что Спинелли был готов заговорить. Он полагал, что я имею в виду – заговорить о девушке. Но план Бетти все-таки удался, ведь болтовня Спинелли возбудила у Лангдона подозрения насчет того, что у «Бетти Деппинг» могут быть более веские причины желать заткнуть им рты, нежели страх, что они назовут ее настоящее имя.

Мы уже никогда не узнаем, о чем говорили Лангдон и Спинелли во время их приватной беседы. Лангдон понял, что Спинелли было известно еще кое-что, однако он решил играть в свою игру и бесшумно и незаметно наведаться на ночную встречу девушки со Спинелли.

Доктор Фелл выбросил окурок сигары в камин. Откинувшись в кресле, он прислушался к шуму дождя.

– Ни у того, ни у другого надежды не было, – сказал он, – а дальше вы знаете.

– Ну, теперь осталось вывести мораль, – после недолгого молчания заключил Дж. Р., – непременно нужна еще пара страниц о том, как это все тщетно и печально и как Бетти могла бы уйти безнаказанной, если б не треклятая крошечная зацепка…

– Боюсь, этого не будет, – усмехнулся доктор Фелл, – треклятой крошечной зацепкой был сытный ужин, благоухавший прямо у нас под носом. Это все равно что назвать расклеенные повсюду рекламные проспекты Гиннесса крошечной зацепкой, позволяющей предположить, что кто-то пытается продавать темное пиво.

Дж. Р. нахмурился:

– Да все равно. Я рад уже тому, что единственная детективная история, в которой мне довелось принять участие, не оказалась похожей на моргановское «Убийство на мешке с шерстью» или «Аконит в адмиралтействе» со всеми этими дикими невероятными ситуациями. Без всяких там злодейских клерков, стреляющих отравленными дротиками через замочные скважины в первых лордов адмиралтейства, и без роскошных бандитских притонов. Под «правдоподобием» я имею в виду…

Оглядевшись, Хью, к своему удивлению, обнаружил, что Морган весь бурлит от гнева.

– Вы считаете, – зашипел Морган, – что это правдоподобная история?

– А разве нет? – спросил Хью. – Вполне в духе Уильяма Блока Торнедо. Как говорит мистер Берк…

Морган сдулся и осел.

– Ладно, ладно! – сказал он. – Бог с ним. Давайте лучше выпьем.