Хорошо быть Героем Советского Союза!

Медаль «Золотая Звезда», которую ты обязан носить на левой стороне груди, открывает тебе все двери лучше всяких краснокожих удостоверений («ксив», как говорили в народе, любящем использовать словечки из воровской фени). Уже после того, как попытка государственного переворота провалилась, я разговаривал с капитаном Громовым. Тем самым, подразделение которого захватило дачу Брежнева вместе с генеральным секретарём и его супругой и быстро перешло на сторону законной власти при нашем с майором Тимченко горячем участии.

— Звезда Героя на твоей груди, она решила, — сказал он. — Я ещё подумал, что не может Герой Советского Союза быть не прав.

— Да ладно, — не поверил я. — А не танковая рота с ротой мотострелков? И это только то, что ты видел, капитан. На самом деле нас было больше. Два батальона.

— Я знаю, — кивнул он. — Против двух батальонов нам было не устоять, врать не буду. Тем более танки. Но упрись я рогом, а вы начни штурм — и были бы серьёзные потери. При этом не факт, что Леонид Ильич с Викторией Петровной остались бы в живых. Так?

— Так, — пришлось мне согласиться.

— Вот. И тут — твоя Звезда Героя легла на весы. Она решила, — повторил он.

Я ему поверил. Даже ауру не проверял — и так было видно, что правду говорит. Если раньше у меня были сомнения по поводу ношения этой высокой награды, и я не всегда её надевал, то теперь сомнения исчезли, и Золотая Звезда Героя прочно заняла место на левой стороне моего пиджака.

Не снял я её и во время командировки в Пуэрто-Рико. А зачем? Пусть видят, кто к ним пожаловал. Они, конечно, и так знают, но всё-таки.

Десятого августа тысяча девятьсот семьдесят третьего года я с группой товарищей прибыл в Пуэрто-Рико.

Дорога оказалась не простой.

Дело даже не в том, что между Москвой и этой страной, находящейся под протекторатом США и фактически полностью от них зависящей не существовало прямого авиасообщения. Нет. Просто, как часто бывает в подобных случаях, когда тебе чего-то очень хочется, судьба начинает выкидывать кренделя, мешающие это «что-то» получить.

В данном конкретном случаев в роли «кренделя» выступил неудавшийся путч с последующими неизбежными переменами в стране.

Судите сами. Начало путча — ночь с воскресенья на понедельник, шестое августа. Окончание — вторая половина этого же понедельника, после которого я раз и навсегда убедился в истинности русского-советского присловья, что понедельник — день тяжёлый.

Ещё какой. Иного раздавит — и фамилии не спросит.

Ну вот. А в пятницу, десятого августа, я обещал быть в Аресибо, в обсерватории, и обещание это было такого рода, что нарушить его лично для меня не представлялось возможным.

Хорошо, Леонид Ильич поддержал мою командировку, хотя я опасался, что он передумает и заявит, что в столь трудный час для страны, я обязан быть рядом и помогать ему решать важнейшие вопросы, связанные с реорганизацией советской власти на всех уровнях, поскольку было ясно, что власть, допустившая подобный сбой в такой реорганизации нуждается давно.

Однако я переоценил свою незаменимость в данном вопросе.

Такой опытный и старый политический волк, каким являлся генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, явно хорошо знал, что ему делать и в моих советах особо не нуждался.

— Очень удачно, что тебе нужно в Пуэрто-Рико, — заявил он утром во вторник, седьмого августа, когда мы, чуть придя в себя после вчерашнего, обсуждали дальнейшие действия. — Полетишь через Гавану.

— Через Гавану? — удивился я. — Зачем?

— Затем, что Куба — друг и союзник. Наш непотопляемый авианосец под боком США, как любят выражаться газетчики. Фидель уже звонил, очень беспокоился, что у нас тут происходит. Даже помощь предлагал, хе-хе. Военную. Спасибо ему, конечно, но мы и сами справились. Вот ты ему и расскажешь, как справились. Лично.

— Я⁈ Помилуйте, Леонид Ильич, на то дипломаты имеются!

— Имеются. Но в данном случае нужен ты.

— Почему?

— Потому что Фидель давно хочет с тобой познакомиться, просто я раньше тебе не говорил. А тут такой случай.

— Зачем я ему?

— Думаю, он чувствует, что ты особенный. Рыбак рыбака, как говорится.

Я задумался. В словах Леонида Ильича был резон. Руководителя Острова свободы, команданте Фиделя Кастро можно было назвать кем угодно, но только не обычным человеком. В памяти Серёжи Ермолова нашлось воспоминание о том, как то ли поздней весной, то ли летом тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года он, ещё маленький, познакомился со знаменитыми кубинскими революционерами — барбудос, как их называли советские газеты. Сестры Ленки ещё на свете не было, а семья Ермоловых жила в Москве, в офицерском общежитии на улице Красноказарменной, в Лефортово. Папа учился в Академии бронетанковых войск, мама преподавала там же русский язык и литературу, а он, Серёжа, ещё даже в школу не ходил.

Молодые кубинские военные тоже учились в Академии, жили в общежитии, и Серёжа помнил ощущение силы и весёлого задора, которое исходило от этих улыбчивых бородатых парней. Им, московским пацанам, детям их советских товарищей-танкистов, барбудос с радостью дарили значки, марки и никогда не жалели конфет. А недавно мне попалась отличная книжка из серии «Жизнь замечательных людей».Назвалась она «Эрнесто Че Гевара» и рассказывала о самом знаменитом революционере мира — Че Геваре или просто Че. Соратнике Фиделя.

Признаюсь, книга произвела на меня впечатление. Мне нравились такие люди, идущие навстречу смертельной опасности ради своих идеалов и увлекающие за собой других. Пассионарии, как называл их Лев Гумилёв.

— Ещё бы, — помнится, заметил по этому поводу Петров. — Специалист писал, наш человек, разведчик.

— И. Лаврецкий? — вспомнил я фамилию на обложке.

— Это псевдоним. На самом деле книгу написал Иосиф Григулевич. Сейчас-то он больше учёный, этнограф, но когда-то… — Петров прищёлкнул языком. — Герой гражданской войны в Испании, между прочим. И не только. С Че Геварой лично был знаком.

Всё это промелькнуло в моей голове со скоростью космического истребителя «Охотник»-42 М, который некогда пилотировал Кемрар Гели.

— Что ж, — ответил я Леониду Ильичу. — Раз такое дело, я тоже не прочь с ним познакомиться.

— Но это ещё не всё, — сказал Брежнев, с довольным выражением лица.

— Ага, — сказал я. Мне было знакомо это выражение. Оно означало, что, скорее всего, руководителю Советского Союза доложили о каком-то новом качественном прорыве. Помнится, похожее выражение гуляло по лицу генерального секретаря, когда Поповичу и Артюхину удалось спасти станцию «Салют-2», а затем, почти сразу, начался промышленный выпуск первых антигравов, а также электромоторов, генераторов, электромагнитов и прочей электротехнической продукцией со сверхпроводящей обмоткой.

Так оно и оказалось.

— Антонов позвонил, — сказал Брежнев. — Прямо с утра.

— Олег Константинович? — уточнил я.

— У нас есть другой Антонов [1], который может позвонить лично мне? — усмехнулся Брежнев.

Я даже подобрался, уже догадываясь, что мне сейчас сообщат.

— Наш «Антей» [2] прошёл все положенные испытания с твоим антигравом, — торжественно произнёс Леонид Ильич.

— И?

— Подробности сам выяснишь, если захочешь, но я запомнил одно. Теперь «Антей» способен при максимальной нагрузке обогнуть земной шар на одной заправке.

— На самом деле должно быть больше, — заметил я небрежно. — Антонов просто не хочет вас слишком сильно обнадёживать.

— Он так и сказал, — хмыкнул Брежнев. — Если на максимальных режимах — больше. Но лучше не рисковать.

— Там всё дело в массе, — сказал я.

— Масса и вес — разные вещи, — сказал Леонид Ильич. — Не морочь мне голову, я помню. В общем, раз такое дело, мы решили отправить тебя на Кубу на этом «Антее». С подарками братскому кубинскому народу и лично Фиделю. Показательный рейс, понимаешь? Сигнал всему свободному миру, мать его! — и Леонид Ильич неожиданно и весело продемонстрировал хулиганский нецензурный жест, известный любому русскому человеку.

— Что ж тут не понять, — кивнул я, улыбаясь. — Кстати, насчёт подарков Фиделю. Леонид Ильич, раз пошла такая пьянка, может подарим товарищу Фиделю Кастро первый личный гравилёт? Восьмиместный! Я перед каникулами как раз узнавал, там испытания вовсю шли, может быть и закончились уже.

— А что, — после недолгого раздумья согласился Брежнев, который после вчерашней победы был явно в приподнятом настроении. — Давай. Сколько он весит, не много же?

— Ерунду он весит для «Антея», Леонид Ильич. Больше скажу, — я воодушевился. — Мы можем на нём из Гаваны в Сан-Хуан полететь! Между Кубой и Пуэрто-Рико, насколько я знаю, авиасообщения нет. Регулярного, во всяком случае. А тут — мы на гравилёте. Как вы говорите? Показательный полёт! Сначала «Антей», который способен беспосадочно земной шарик обогнуть и ещё топливо останется; и тут же, на закуску, — гравилёт! Взлётный вес — восемь с половиной тонн. Собственный- тысяча пятьсот килограмм. Практически бесшумный, новейший электродвигатель со сверхпроводящей обмоткой; стандартный антиграв — надёжный и безотказный, как автомат Калашникова; заряда литий-ионной аккумуляторной батареи хватает на двадцать часов полёта, что при крейсерской скорости четыреста пятьдесят километров в час даёт нам дальность в девять тысяч километров!

— Тихо, тихо, — приподнял ладонь Леонид Ильич. — Разбежался. Ты прямо как Антонов — готов мне все ТТХ выложить новой техники. Сыпешь, как горох из мешка… А голова у меня не резиновая, между прочим. Это всё ты Фиделю расскажешь, если ему интересно будет, а мне лучше скажи, сколько тебе времени надо, чтобы с этим гравилётом разобраться? Потому что «Антей» готов будет лететь на Кубу уже завтра.

— Значит, до завтра и разберусь, — сказал я. — Хотя это будет и не просто.

— А кому легко? — философски осведомился Леонид Ильич. — Я давно заметил. Чем больше ты стараешься успеть, тем больше на тебя наваливается.

Мы успели. Когда я говорю «мы», то имею в виду всех.

Работников МИДа, вовремя сделавших необходимые визы мне, охранникам Борису и Антону, директору Пулковской обсерватории Крату Владимиру Алексеевичу и ещё двоим участникам нашего «научно-культурного десанта».

Генеральных конструкторов, инженеров и рабочих, чьими трудами был подготовлен не только упомянутый «Антей», но и первый в истории человечества серийный грузо-пассажирский гравилёт «РС-1», где аббревиатура РС расшифровывалась как «Русский сокол» (за название пришлось выдержать битву в определённых бюрократических партийных кругах, но я настоял).

Лётчик-испытатель капитан Нодия Муса Ираклиевич и механик, а также по совместительству штурман Сергеев Тимофей Михайлович — эти двое испытывали гравилёт, знали его лучше, чем свои пять пальцев, и должны были потом задержаться на Кубе, чтобы научить кубинских товарищей им пользоваться и обслуживать (обоим, разумеется, так же были сделаны соответствующие визы).

Наконец, я сам, который за сутки успел смотаться в Дубну, лично подняться в воздух на гравилёте, дабы убедиться в его готовности (отличная получилась машина, просто отличная), сделать два десятка важных звонков, заехать ещё в несколько мест для решения самых наболевших вопросов и даже немного поспать.

Одним из таких мест был Главный военный клинический госпиталь имени Бурденко, расположенный в Лефортово — в местах, знакомых Серёже Ермолову с раннего детства.

В госпитале я навестил товарища майора Петрова, угодившего туда с огнестрельным ранением после вчерашних событий.

— К нему нельзя, — заявила мне строгая, уже слегка оплывшая женщина лет пятидесяти пяти в очках и белом халате, когда я обратился в регистратуру.

— Что значит — нельзя? Он в реанимации?

— Нет, но приказано никого не пускать. Раненому сделали операцию, и теперь ему нужен покой.

— Операция прошла успешно?

— Да, но пускать никого не велено. Молодой человек, отойдите и не мешайте работать.

Я огляделся. Кроме меня, возле окошка регистратуры никого не было. Пришла злость. Создатель, когда у меня уже дойдут руки до этих идиотских порядков в советских больницах, когда для того, чтобы навестить больного, нужно претерпеть массу унижений, связанных со строго определёнными часами посещений и самодурством медперсонала, которому просто не хочется видеть в больнице посторонних? Мешают они ему, видите ли.

— Как вас зовут? — спросил я.

— Это неважно.

— Это важно. По правилам Министерства здравоохранения СССР, вы обязаны представиться, если посетитель — в данном случае я — этого требует. Так вот, я, Ермолов Сергей Петрович, требую.

— Вы — Ермолов? — в холодно-казённом взгляде регистраторши мелькнула искорка интереса.

— Он самый. Удостоверение показать?

— Не надо, я вас узнала. Майор Петров Александр Николаевич находится в палате двести четыре. Только прошу вас недолго. Меня зовут Галина Викторовна, — и она рефлекторно поправила причёску.

Я набросил положенный халат и уже через две минуты стоял у нужной двери. Постучал.

— Да, — раздался за дверью слабый голос.

Вошёл. Товарищ майор лежал на койке в отдельной палате под капельницей и безучастно пялился в чисто беленый потолок. Скосил глаза, увидел меня, слабо улыбнулся и сказал:

— Ну наконец-то. Я уж волноваться начал, куда ты делся.

— Привет. Извини, раньше никак не получалось. Но я знал, что твоя жизнь в безопасности.

— Жизнь — может быть, — сварливо заметил Петров. — А здоровье?

— Не ссать, товарищ майор, — сказал я, подходя и усаживаясь на стул рядом с койкой. — Здоровье тебе мы сейчас поправим. Будешь, как новенький.

— То-то гляжу, апельсинов ты мне не принёс. Решил быстро отделаться.

— Ты даже не представляешь, насколько быстро. Быстро, но эффективно. Закрой глаза и расслабься.

Рана и впрямь оказалась не тяжёлой. Или, скажем так, не слишком тяжёлой. Пуля пробила лёгкое и застряла в правой лопатке, сломав её. Операцию хирурги госпиталя провели вчера вечером, пулю извлекли, осложнений не предвиделось. Но чего зря валяться и ждать выздоровления, если у человека есть такой друг, как я? Правильно, нечего. Поэтому я запустил на всю катушку регенерационные процессы, ещё раз осмотрел ауру товарища майора и, удовлетворённый, вышел из орно.

— Ну, как теперь самочувствие? — осведомился.

— Как будто шампанского в кровь влили, — подумав, ответил друг. — Аж встать захотелось.

— Э, нет, — сказал я. — Рановато, даже не думай пока.

— А когда?

— Ближе к вечеру, пожалуй, можно. Часиков, эдак, через пять.

— Скучно лежать, — вздохнул он. — Хоть бы книжку мне принёс, что ли.

— А я и принёс, — сказал я. — Но могу, если хочешь, тебя усыпить. Сон — это здоровье.

— Нет, не хочу спать. Давай книжку.

Я достал из сумки «Особняк» Уильяма Фолкнера и «Час быка» Ивана Ефремова, показал, положил на тумбочку.

— «Час быка» в «Технике молодёжи» читал, года четыре назад, сокращённый вариант, — сказал Петров. — А «Особняк» и вовсе не читал. Вообще, я Фолкнера не особо люблю.

— Больше Хемингуэя, да?

— Ага.

— Как и все мы. Я тебе потому и принёс Фолкнера, что сам недавно прочёл «Особняк» и мне понравилось. Перевод здесь отличный, Райт-Ковалёвой [3]. Шестьдесят пятого года издание. Попробуй, не пожалеешь.

— Спасибо, Серёжа.

— Не за что. Выздоравливай. Думаю, послезавтра уже можно выписываться, сейчас дело быстро пойдёт.

— А ты куда теперь?

— В Пуэрто-Рико. Но сначала на Кубу.

— Привет Фиделю, — сказал Петров. — Мы виделись. Классный мужик.

Расстояние от Москвы до Гаваны, как сообщил мне штурман экипажа АН-22 «Антей» по имени Павел, девять тысяч пятьсот восемьдесят пять километров.

Было девять часов пятьдесят минут утра восьмого августа одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Я стоял у хвостовой части четырёхмоторного гиганта и наблюдал, как в его металлическое чрево под руководством пилота Нодия, чем-то похожего на актёра Влодимежа Пресса из популярнейшего в СССР польского телесериала «Четыре танкиста и собака», в котором Пресс играет механика-водителя танка «Рыжий» грузина Григория и механика Сергеева грузят гравилёт «РС-1» со снятым несущим винтом.

Борис и Антон привычно бдели поблизости.

Гравилёт был плотно упакована в серо-зелёный брезент, но и под ним угадывались необычные стремительные очертания машины.

По военному аэродрому Чкаловский гулял рваный августовский ветерок. Небо, абсолютно ясное с раннего утра, заволакивали тучи.

— Как бы дождь не начался, — принюхался к воздуху штурман Павел, забавно шевеля длинным носом. — Через сорок минут вылет. Где ваши?

Штурману было явно лестно стоять рядом со мной. Он вообще был горд тем, что оказался в экипаже, которому доверили столь ответственное дело, как испытание «Антея» с антигравом, а теперь, вот, международный демонстрационный и одновременно дружественный полёт на Кубу с самим Сергеем Ермоловым на борту — мальчишкой-гением, благодаря которому его жизнь так волшебно изменилась за какие-то полгода. Мне даже спрашивать об этом было не нужно — и так всё ясно.

— Скоро будут, — я посмотрел на часы. — Поезд вряд ли опоздает, а мой шофёр и вовсе никогда не опаздывает.

— Это хорошо, — сказал штурман, достал пачку сигарет «Ява» и протянул мне.

— Спасибо, не курю, — сказал я. — Долго нам лететь до Гаваны?

— Да, извини… те, — штурман достал сигарету, закурил. — Это я машинально. Думаю, часов за двенадцать-тринадцать долетим. Ветер над Атлантикой в это время года хоть и в лоб, но не слишком сильный, а с вашим антигравом крейсерская скорость значительно увеличилась. Скажите, Сергей…

— Паша, — остановился рядом с нами командир корабля. — Ты мне нужен.

— Иду, — штурман бросил сигарету на бетон аэродрома и затоптал окурок.

— Где ваши, Сергей Петрович? — обратился ко мне командир. — Вылет через сорок минут.

— Будут, — повторил я. — В самом крайнем случае задержим вылет.

— А… — начал было командир, но передумал, кивнул, поманил за собой штурмана, и они скрылись в недрах самолёта.

Действительно, подумал я, а где мои? Пора бы уже.

Сзади раздался шум мотора. Подъехала моя белая служебная «волга» с Василием Ивановичем за рулём. Из машины вышло трое мужчин. Один из них — высокий, широкоплечий, с проседью в усах и чёрных волосах, зачёсанных назад; в очках, одетый в клетчатую рубашку и джинсы, окинул самолёт весёлым взглядом и с чувством произнёс:

— Ну и сундук, массаракш!

О том, что вместе со мной в Пуэрто-Рико, кроме директора Пулковской обсерватории, астронома и специалиста по двойным звёздам Крата Владимира Алексеевича, во многом благодаря которому мы нашли Гарад, полетят братья Стругацкие, я решил ещё в начале лета. Были сомнения, что они откажут, не смогут, но интуиция не подвела, — братья не отказали.

— Но почему мы? — спросил Аркадий Натанович, когда я навестил его в Москве и сделал предложение. — Ладно, Борис хотя бы звёздный астроном-профессионал, а я?

— А вы — лингвист и переводчик, — сказал я. — Но самое главное — я доверяю вашему воображению и умению нестандартно мыслить.

— В стране масса талантливых учёных, способных нестандартно мыслить! — воскликнул Аркадий Натанович.

— Возможно. Но вас с Борисом Натановичем я знаю, а их — нет. К тому же, вас читают и любят миллионы советских людей. Большинство из них, смею надеяться, тоже стремятся нестандартно мыслить. Каковое умение очень нам пригодится в ближайшем будущем.

— Значит, перемены таки грядут?

— Перемены уже начались, Аркадий Натанович, — заверил я его. — Причём такие, о которых вы с братом могли только мечтать. Они, возможно, ещё не особо видны, но, уверяю вас, очень скоро нужно будет завязать глаза и заткнуть уши, чтобы их не заметить.

— И ты предлагаешь нам с Борисом в этих переменах поучаствовать, — догадался Аркадий Натанович.

— Именно, — сказал я. — Самым непосредственным и энергичным образом.

— Заманчиво, — сказал Аркадий Натанович, и его глаза блеснули молодым задорным блеском. — Более того. Чертовски заманчиво!

Полёт до Кубы прошёл без приключений. Читали, дремали, снова читали (лично я изучал, взятый ради такого случая русско-испанский разговорник). Борис и Антон резались в дорожные шахматы с фигурками на штырьках, чтобы не падали при тряске. Комфорта внутри «Антея» было, конечно, поменьше, чем в Ту-114 или Боинге 707 — звукоизоляция хуже, разговаривать из-за гула моторов трудно; никаких тебе длинноногих стюардесс, разносящих еду с напитками; и десантные кресла, расположенные вдоль бортов, гораздо жёстче обычных пассажирских, но в целом — нормально. Главное, имелся туалет, а два шикарных бортпайка на каждого, выданных перед полётом, кардинально решили проблему с питанием.

Хотя, когда в одиннадцать часов утра по местному времени мы приземлились на военно-воздушной базе неподалёку от города Сан-Антонио-де-лос-Баньос, расположенного километрах в пятидесяти к юго-западу от Гаваны, есть снова хотелось.

Не мудрено. Даже если ты просто сидишь в кресле, но оно находится на высоте семи-восьми километров внутри тонкого металлического фюзеляжа самолёта и движется со скоростью восьми-девяти сотен километров в час, то организм будет испытывать стресс. А где стресс, там и повышенный расход калорий.

Как и говорил штурман, мы долетели за двенадцать часов.

По московскому времени было уже одиннадцать часов вечера, и наши встречающие учли этот момент.

— Сначала в отель, — сообщил нам молодой, спортивного вида, темнокожий распорядитель и переводчик по имени Хосе, прекрасно говорящий по-русски. — Знаменитый Амбос Мундос, — добавил он с гордостью.

Я пожал плечами.

— Если не ошибаюсь, в этом отеле жил Хемингуэй, — проявил осведомлённость Борис Натанович. — И даже написал здесь несколько хороших вещей.

— Си, сеньор! — воскликнул Хосе. — Совершенно верно! Поверьте, не всяких гостей команданте Фидель селит в этом отеле.

— А каких? — спросил я.

— Только особых, — сказал Хосе. — Если вы понимаете, о чём я говорю.

На всякий случай я кивнул, соглашаясь.

Экипаж «Антея», состоящий из семи человек, вместе с Нодия и Сергеевым, остались на базе, заниматься передачей груза, а также сборкой гравилёта. Здесь же, в общежитии для лётного кубинского состава, они должны были жить и питаться.

Мы попрощались с Нодия и Сергеевым до завтра, а с экипажем «Антея» до следующей встречи (возвращаться домой было решено ещё в Москве обычным пассажирским рейсом на Ту-114, поскольку мы не знали точно, сколько продлится командировка) и поехали в Гавану.

Отель Амбос Мундос располагался в Старой Гаване на перекрёстке улиц Обиспо и Меркадерес. Пятиэтажное здание отеля, выкрашенное в бледно-красную охру с белыми карнизами и балюстрадами балконов, не произвело на меня особого впечатления. Эклектика и эклектика. Похожих зданий хватает в любом крупном городе, чья история насчитывает сотню и больше лет. Европейском городе, я имею в виду. Ну, или американском. Однако аура этого места и впрямь была особой.

Я уже не раз замечал, что понятие «аура места» вовсе не умозрительное понятие. Равно, как и аура той или иной вещи. Конечно, никакой предмет или объект собственной аурой не обладают. Неживое не имеет ауры. Однако человек, как единственный разумный вид на этой планете (были у меня серьёзные подозрения, что не единственный, и земные дельфины, вполне возможно, могут претендовать на разумность, но заняться данным вопросом серьёзно всё не хватало времени) обладал удивительной способностью оставлять незримый след, энергетический отпечаток своей ауры, там, где жил, творил, работал, молился, любил и ненавидел. Там и на том.

Этот след можно было увидеть. Чем ярче и талантливее человек (или группа людей), тем дольше и явственней держался след. Странно, но на Гараде я об этом явлении особо не задумывался, хотя и знал о его существовании. Как-то не до этого было. Но здесь, на Земле, стало до этого. То ли потому, что задачи изменились, то ли дело было в теле и личности Серёжи Ермолова, кем я, во многом, стал.

Так вот, след, оставленный Хемингуэем и теми сотнями и тысячами людей, которые думали о писателе, когда попадали в отель, был заметен до сих пор.

— Ужинать будем не здесь, — сказал Хосе. — А сейчас располагайтесь и спускайтесь в ресторан. Пообедаете, потом поспите, а в шесть вечера я за вами заеду.

— Куда поедем? — осведомился я.

— Это сюрприз, — улыбнулся Хосе. — Но место хорошее, можете не сомневаться.

— Не знаю, что сказать, — сообщил нам молодой представитель советского посольства, второй секретарь первого класса с редким именем Зиновий, который тоже нас встречал. — Лично я думал, что приём будет более… официальным, что ли. Но команданте Фидель умеет удивить, когда хочет. Даже завидно.

— Почему?- спросил я.

— Потому что никто из наших, посольских, на вашу встречу с Фиделем не приглашён. Вы будете смеяться, но я даже не знаю, где и в каком формате она будет происходить.

В шесть вечера по времени Гаваны мы уже ждали Хосе в холле гостиницы, расположившись в креслах. Наш переводчик и распорядитель опоздал почти напятнадцать минут, однако, появившись, никакой суеты не выказал.

— Извините, пришлось немного задержаться, — объяснил. — Готовы?

Мы заверили его, что готовы.

— Отлично, поехали.

Две машины: знаменитый Cadillac Eldorado 1959 года и наш советский ЗИМ (примерно того же года ) ждали нас возле отеля.

Расселись, поехали.

Поплутав по улочкам Старой Гаваны, выбрались на развязку и нырнули в тоннель, который вывел нас на другую сторону залива. Ещё минут пять, и машины остановились то ли в предместье города, то ли в какой-то деревушке возле ничем не примечательного двухэтажного здания с террасой на первом этаже, обрамлённой ионическими колоннами.

Остановил нас вооружённый патруль.

Хосе сказал начальнику патруля несколько слов и тот, внимательно, нас оглядев, пропустил машины.

— Да это же «Ла Терасса», — сказал несколько удивлённо Борис Натанович, выйдя из машины. — Вон и вывеска.

— Си, сеньор, — подтвердил Хосе. — Это действительно «Ла Терасса», один из любимых ресторанов Хемингуэя. Мы с вами в Кохимаре. Как-то Хемингуэй сказал, что Нобелевская премия, которую он получил за «Старик и море», принадлежит Кубе, и свою повесть он писал вместе с рыбаками Кохимары, жителем которой считал и себя.

— Хемингуэй, несомненно, великий писатель, — сказал Аркадий Натанович. — Но…

Договорить он не успел. Стеклянные двери, ведущие в ресторан, распахнулись и на террасу в сопровождении двух охранников вышел довольно высокий бородатый человек в форме оливкового цвета. Увидел нас, белозубо улыбнулся и приглашающе махнул рукой:

— Hola! [1]

— Hola, comandante! — ответил я по-испански. — Llegamos tarde? [2]

— Vaya, — удивился Фидель — в это был именно он, — спускаясь с терассы и направляясь к нам. — Sabes español? [3]

Хосе, приоткрыв рот, переводил взгляд с команданте на меня и обратно.

— No, pero quiero saber [4], — сказал я, чувствуя, как мои знания испанского, впитанные в самолёте, стремительно истощаются.

— Loable! [5] — воскликнул Фидель и протянул руку.

Вот так мы и познакомились с великим Фиделем Кастро — самой настоящей мировой легендой. Политиком, любовь и ненависть к которому перехлёстывала все мыслимые пределы.

— Но почему всё-таки Хемингуэй, товарищ Кастро? — задал вопрос Аркадий Натанович после роскошного ужина из морепродуктов с ромом и коктейлями (я на протяжении всего вечера тянул один бокал дайкири, где сока лайма и воды от растаявших кубиков льда было больше, чем рома, но зато здешний клэм-чаудер на уступал тому, что я едал в Сан-Франциско, а таких, обжаренных в масле креветок с соусом бешамель я и вовсе никогда не пробовал).

К этому времени подали кофе и мороженное, курящие закурили.

Хосе быстро перевёл.

Фидель раскурил сигару, с явным удовольствием пыхнул дымом, откинулся в кресле.

— А почему здесь сидите вы с братом, а, допустим, не какие-нибудь дипломаты или учёные? — хитро улыбнувшись, ответил он вопросом на вопрос. — Не потому ли, что в Советском Союзе вы по праву считаетесь… как у вас говорят… — он щёлкнул пальцами, вспоминая, — инженерами человеческих душ, так? Забавное сравнение, но пусть будет, хотя мне больше нравится «властитель дум». Серёжа, — он повёл в мою сторону рукой с сигарой, — думаю, именно поэтому пригласил вас. Он не только умный и смелый, но, несмотря на молодость, умеющий смотреть далеко вперёд человек. Поэтому выбрал вас. Писателей, которые умеют смело мыслить и смотреть в завтрашний день. Хемингуэй был таким же. Я ответил на ваш вопрос?

— Si, gracias, — сказал Аркадий Натанович.

— Отлично! — засмеялся Фидель. Даже без всякой ауры, было видно, что команданте в отличном настроении и настроен поговорить. — Ещё немного и мы сможем общаться без переводчика! Но если серьёзно, я действительно люблю Хемингуэя и до сих пор перечитываю время от времени.

— Мы тоже, — сказал Борис Натанович.

— Смелость! — поднял указательный палец Фидель. — Я уже упоминал об этом. Эрнесто был смелым человеком! Почти как Че, не случайно они были тёзками. Он и погиб, как Че, сражаясь. Да, он сражался с демонами внутри себя, но от этого его сражение было не менее важным, чем то, которое вёл Че. Больше скажу. Все настоящие писатели — очень смелые люди. Да, так я думаю. Нужно обладать смелостью… не просто смелостью — отвагой! — чтобы обращаться не только к тем миллионам людей, которые читают тебя сегодня, но и к будущим поколениям, к тем, кто ещё даже не родился!

Он помолчал, сделал глоток виски из тяжелого низкого стакана, звякнув льдинками, пыхнул сигарой.

Я посмотрел на братьев Стругацких. Они слушали лидера кубинской революции крайне внимательно. Мне показалось, что знаменитые фантасты не ожидали от Фиделя столь интересных и глубоких мыслей по поводу сути писательства. Не то, чтобы они считали Кастро человеком, который не способен разобраться в этих вопросах. Нет. Просто не ожидали. Был заинтересован и Владимир Алексеевич Крат. Возможно, не до такой степени, как Стругацкие (в конце концов, он не был писателем, и я даже не знал, как он относится к Хемингуэю), но всё-таки. Что касается моих охранников Бориса и Антона, то они занимались своими прямыми обязанностями, быстро найдя общий язык с охраной Фиделя и присоединившись к ней.

— Но не только смелость, — продолжал команданте. — Я вам скажу, что ещё я ценю в Хемингуэе, чем он мне близок. Он, как никто, знал и любил Кубу и море, понимал душу простого кубинского рыбака, знал его работу и умел реалистично и честно её описать — это само собой, об этом много говорили и до меня, и ещё скажут, я уверен. Авантюризм! Он бы авантюристом в лучшем смысле этого слова. Рисковым человеком, который не боялся поставить на кон своё здоровье, благополучие и даже саму жизнь ради достижения своих целей. Каких? Да тех же самых, которые ставим перед собой и мы, революционеры. Настоящий писатель видит всю мерзость и несправедливость окружающего его мира и своим творчеством пытается изменить его к лучшему.

— Да, я уверен в этом, — голос Фиделя окреп. Грош цена тому писателю, кто не стремится к этому. Но он знает, что, меняя мир, ты изменишься и сам. Нельзя безнаказанно вглядываться в бездну. Бездна обязательно ответит тем же, и нужно быть очень сильным и храбрым человеком, чтобы выдержать этот взгляд, — он обвел нас своими тёмными живыми глазами, в которых толика печали мешалась с четырьмя толиками решимости, тремя проницательности и двумя вдохновения. — Вот так, товарищи дорогие, вот, что я думаю о писателе Хемингуэе. А теперь давайте, наконец, выпьем и поговорим о наших делах. Я знаю, что вы собираетесь в Пуэрто-Рико и даже слышал краем уха зачем, но хотелось бы узнать подробнее.

Я рассказал, время от времени давая слово Владимиру Алексеевичу, как единственному действующему профессиональному учёному-астроному среди нас, если не считать Бориса Натоновича.

Фидель слушал крайне внимательно.

— Я правильно понимаю, что вы уверены в успехе? — переспросил он, когда я закончил. — То есть, в том, что вам удастся поймать этот сигнал от иной цивилизации?

— Возможно, не сразу, — ответил я. — Но рано или поздно поймаем, уверен в этом.

— Могу я спросить, откуда у вас такая уверенность?

— Не у нас, — ответил я. — У меня. У меня уверенность стопроцентная, а мои товарищи могут в этом сомневаться, их право.

— Хорошо. Откуда у тебя эта уверенность? — Фидель неотрывно глядел на меня.

— Потому что я это знаю.

— Что именно?

— Что в двухсот тридцати девяти световых годах от нас расположена двойная звезда, вокруг которой вращается планета с высокоразвитой цивилизацией, похожей на нашу. Двойную звезду мы уже нашли, её существование доказано. Осталась ерунда — доказать наличие цивилизации. Только не спрашивайте меня откуда я знаю, о её существовании. Мой ответ будет сильно отдавать мистикой, а там, где присутствует мистика, науке нет места.

— Хорошо, не буду, — сказал Фидель. — Спрошу другое. Допустим, мы убедились в наличии этой высокоразвитой цивилизации. Каковы наши дальнейшие действия?

Я коротко рассказал о грядущих полётах на Луну, строительстве на ней нашей базы и станции Дальней связи.

— То есть, мы собираемся с ними связаться?

— Конечно. Почему нет?

— Хотя бы потому, что, по твоим словам, они ушли дальше нас в развитии, а значит сильнее.

— Ну и что?

— Тот, кто сильнее, всегда может завоевать более слабого.

— Не всегда.

— Всегда, — Кастро даже хлопнул ладонью по столу. — Это закон.

— Куба слабее Соединённых Штатов Америки во много раз, — сказал я. — Слабее во всех сферах. Начиная с экономической и заканчивая военной. Однако что-то я не вижу, чтобы США завоевали Кубу. Да, возможно, кое-кто из власть имущих в США об это мечтает. Но мечтать не значит сделать.

— Мы сильнее духом, — ответил Фидель. — Они знают, что потери будут слишком велики, если решатся на это. И потом у нас в друзьях вы, — великий Советский Союз. Он никогда не допустит этого.

— Хорошо, — сказал я. — Почему тогда великий Советский Союз, который, как и США, намного сильнее Кубы, не завоюет её?

— Ну, это просто, — засмеялся Фидель. — Зачем это вам? Мы и так друзья, союзники и вместе строим социализм и коммунизм.

— А говорите — закон, — улыбнулся я. — Значит, не всегда сильный стремится завоевать того, кто слабее?

— Один — ноль, — согласился Кастро. — Но всё равно. Если мы и впрямь найдём эту цивилизацию, о которой ты говоришь, истерика поднимется страшная. Даже я не могу просчитать, насколько страшная. Armar la de Dios es Cristo [1], как у нас говорят. Советую тебе, мой юный друг, удвоить и даже утроить осторожность.

Торжественная демонстрация главного подарка Фиделю — первого в истории человечества гравилёта «РС-1» состоялась на следующий день там же, на военно-воздушной базе, куда нас привезли сразу после завтрака.

— Всё-таки удобно быть личным гостем руководителя страны, — заметил по этому поводу Аркадий Натанович. — Никаких забот. Кормят, возят, встречают, наливают. Если б не жара, совсем благодать.

— Август — самый жаркий месяц на Кубе, — объяснил переводчик Хосе. — Высокая влажность, в ней всё дело. Душно. Даже ливни не помогают, а, скорее, ухудшают положение.

— Прямо как у нас в Ленинграде, — сказал Борис Натанович.

— Я был в Ленинграде, — сказал Хосе. — Там совсем не жарко.

— В какое время года вы там были? — осведомился младший Стругацкий.

— Весной. В марте.

— В марте и нам не жарко. Вы приезжайте в июле…

— В Кушке, — сказал я, — мы закапывали летом сырое яйцо в песок и через десять минут оно прекрасно запекалось.

— «Ротмистр Чачу громко и пренебрежительно рассказывал, как в восемьдесят четвёртом они лепили сырое тесто прямо на раскаленную броню и пальчики, бывало, облизывали», — немедленно процитировал Аркадий Натанович, — [2]

Я рассмеялся.

— Какой ротмистр Чачу? — растерянно спросил Хосе.

— Не обращайте внимания, Хосе, — махнул рукой Борис Натанович. — Писательские разговорчики. Кстати, Серёжа, мы с Аркадием прочли твои рассказы. «Экскурсовод» и «Мусорщик». Так кажется? В «Знание — сила» и «Техника молодёжи».

— Да, — сказал я, чувствуя, как громко и часто забилось сердце. — Всё правильно.

— «Экскурсовод» — так, довольно банально, уж извини, тема изъезжена вдоль и поперёк, хотя написано неплохо. А вот «Мусорщик» действительно хорош. Поздравляем. Да, Аркадий?

— Хорош, хорош, — энергично подтвердил Аркадий Натанович. — Оригинально, талантливо, ярко. Молодец! Продолжай в том же духе, всемерно поддержим.

— Спасибо, — сказал я. — Вы даже не представляете, насколько для меня важна ваша оценка.

— Ну отчего же не представляем, — сказал Аркадий Натанович. — Отлично представляем. Сами такими были.

На этот раз мы прибыли раньше Фиделя. Собранный и вымытый до зеркального блеска гравилёт уже стоял в положенном месте, на специально отведённой площадке. По хитроватым улыбкам лётчика-испытателя Мусы Нодия и механика Тимофеева Сергеева, которые встречали нас у гравилёта, я понял, что нас ожидает какой-то сюрприз.

Так оно и оказалось.

Как только я по старой пилотной привычке, выработанной ещё Кемраром Гели, начал обходить машину по часовой стрелке, начиная с носа, то почти сразу же с оным сюрпризом и столкнулся.

Сам гравилёт был ослепительно-белого цвета. Ближе к хвостовому оперению, на фюзеляже, красовались алые буквы «РС-1» и ниже — СССР. А спереди, практически, у носа было выведено синим ровным курсивом: Сергей Ермолов.

— Ничего себе, — сказал я. — Это что?

— Имя машины, — сказал Нодия. — А что, есть возражения? Наверху согласовано, не волнуйся.

— Даже не знаю. Неловко как-то.

— Э, слушай! — эмоционально воскликнул Нодия, добавив жестикуляции и характерного грузинского акцента. — Что — неловко, зачем — неловко? Ты придумал этого красавца? Ты. Заслужил, да!

Послышался шум моторов. На трёх машинах подъехал Фидель с охраной. Поздоровался с нами, мы вместе обошли главилёт. В глазах Кастро читался горячий мальчишеский интерес, и он потребовал немедленно опробовать новинку.

Загрузились в гравилёт по полной: я, Фидель, Хосе, Нодия и трое охранников Кастро с оружием.

— Пристегнитесь, — сказал наш пилот по-русски.

Хосе перевёл.

— Взлетай, — небрежно махнул рукой Фидель.

Хосе перевёл.

— Пристегнитесь, иначе никто никуда не полетит, — упрямо сказал Нодия.

Фидель посмотрел на меня.

Я показал ему на свой ремень, который уже был пристёгнут и сказал:

— Не приведи господь, товарищ Кастро, если что-нибудь случится, и вы пострадаете из-за того, что ремень был не пристёгнут, мне не простят.

— Пристёгиваемся, — вздохнул Кастро.

Нодия запустил двигатели. Лопасти над головой прозрачной кабины почти бесшумно набрали обороты.

— Включаю антиграв, — сообщил Нодия и щёлкнул тумблером. — Уменьшение веса в пять раз.

Радостная лёгкость разлилась по телу. Мне всегда нравилось это ни с чем несравнимое ощущение. Предчувствие полёта, за которым всегда следовал сам полёт.

Вот в чём разница, понял я простую вещь. Здесь, на Земле, лётчики взлетают в небо со своим весом и всё равно испытывают радость полёта. Мы, на Гараде, давно пользуемся антигравами, и наша радость ярче. Именно потому, что уменьшается не только вес машины, но и собственный. Что ж, теперь это ощущение будет доступно и землянам.

— Vaya! — воскликнул Кастро и засмеялся.

— Подъём! — сообщил Нодия.

Гравилёт легко оторвался от земли и пошёл вертикально вверх, набирая скорость. На высоте трёхсот метров, заложил крутой вираж…

Мы сделали несколько широких кругов над авиабазой, меняя высоту и скорость. Потом сели на прежнее место — так же легко, как взлетели.

— Выключаю антиграв, — сказал Нодия.

Вернулась привычная тяжесть, остановился винт. Нодия открыл двери.

— Отличная машина, — сказал Фидель, когда все вышли и оказались на бетоне аэродрома. — И название мне нравится, — он похлопал меня по плечу.

— Подарок от советского народа и правительства лично вам, команданте, — сообщил я. — Что такое гравилёт? Это — свобода от силы тяжести. А что такое Куба? Это тоже свобода. От гнёта империализма. Поэтому символично, что первый серийный гравилёт будет принадлежать вам.

— Большое спасибо, — перевёл Хосе слова Фиделя. — Это очень щедрый подарок. Кубинский народ и лично я не забудем этого.

Ладонь у Фиделя была твёрдой, рукопожатие крепким.

— Будут ещё гравилёты, — пообещал я. — Это только первый. Однако у нас просьба.

— Какая?

Я рассказал о нашем намерении полететь завтра в Пуэрто-Рико на гравилёте.

— Он вернётся к вам в тот же день, — пообещал я. — Обратно мы полетим на обычном самолёте.

— Вы просите у меня мой гравилёт, чтобы слетать в зубы к американцам? — спросил Фидель с непроницаемым лицом.

Начинается, подумал я. Надо было сначала слетать, а потом дарить. Эх, говорил же Леониду Ильичу, что я не дипломат. Нет, не послушал.

— Это тоже будет символично, — сказал я. — Подумайте сами. Исторический визит советской научной делегации в Пуэрто-Рико — страну, которая во всём зависит от США, и на чём? На первом в мире гравилёте, подаренном СССР Фиделю Кастро! Да их там всех корёжить будет от зависти.

— Ну да, ну да, — хитро усмехнулся Фидель. — А с чего это исторический визит советской научной делегации случился именно в Пуэрто-Рико? Не с того ли, что именно там расположен известный радиотелескоп, столь необходимый советской научной делегации? Американский радиотелескоп, какого нет у Советского Союза? Это насчёт зависти. Но я тебя понял, Серёжа, и вижу смысл в твоих словах. Пожалуй, я соглашусь. При одном условии.

— Слушаю, — сказал я обречённо.

— Сыграем в волейбол, — предложил Кастро. — Выиграем мы — полетите в Пуэрто-Рико на обычном самолёте. Выиграете вы — гравилёт на завтра ваш. Нас, кубинцев, шестеро: я, Хосе и четверо охранников. Вас, русских, больше, но, думаю, не все способны выйти на волейбольную площадку.

— Выйти-то я способен, — пробормотал Владимир Алексеевич Крат. — Но вот сыграть…

Братья Стругацкие переглянулись и оба качнули головами. Отрицательно.

— Подъём переворотом и разгибом на турнике я, пожалуй, ещё сделаю, — сказал Борис Натанович. — Если предварительно сбросить десяток килограмм и как следует размяться. Всё-таки у меня был когда-то второй разряд по спортивной гимнастике. Но волейбол…

— Максимум, что могу я на том же турнике, — сказал Аркадий Натанович, — это дембельский уголок. Что до волейбола — солидарен с братом. Пас.

— Что такое дембельский уголок? — спросил Кастро.

— Потом покажу, — пообещал старший Стругацкий.

— Борис, Антон? — я посмотрел на свою охрану. Сам я играл в Кушке, правила помнил и был уверен, что справлюсь.

Охранники синхронно кивнули, соглашаясь.

— Ещё трое, — сказал я.

Нодия и Сергеев шагнули вперёд.

— Играл когда-то, — сказал лётчик-испытатель.

— Можно попробовать, — поддержал механик.

— Ещё один нужен, — сказал я и посмотрел на Зиновия, молодого сотрудника советского посольства, всюду нас сопровождавшего.

— Была ни была, — сказал тот. — Играю.

Игра состоялась вечером, когда спала жара, здесь же, на базе.

К этому времени нам подобрали спортивные трусы, майки и кеды. В судейское кресло на вышке уселся один из кубинских лётчиков с авиабазы, который, как выяснилось, играл в волейбол в юности и хорошо знал правила. Я хотел по этому поводу заметить, что надеюсь на честное судейство, но промолчал, чтобы не обидеть хозяев.

Перед матчем мы провели небольшую тренировку, во время которой быстро выяснилось, что самый слабый игрок у нас — Зиновий, а самый сильный — я. Пожалуй, только в нападении Борис за счёт роста и массы мог со мной поспорить в высоте прыжка и силе удара. Всё остальное: подача, приём и, особенно, распасовка у меня получалось лучше.

— Ты прям профи, — заметил по этому поводу Борис. — Где научился?

Я объяснил, что играл в Кушке на школьной площадке, один класс против другого. Иногда в комендатуре с солдатами-погранцами. Играли с большим азартом, но на очень и очень любительском уровне. Всё остальное — хорошая физическая подготовка и футбольные навыки.

— Я же вратарь, — пояснил. — Чувствую мяч.

— Значит, играем через тебя, — решил Борис, которого мы выбрали капитаном. — Схема такая. Принимающий старается отдать мяч тебе, ты пасуешь мне, а я уже бью. Если у сетки. Если ты у сетки, меняемся: я пасую, ты бьешь. На блоках самые высокие: я и Муса. Остальные на подстраховке. Помните: главное — принять мяч и отдать пас мне или Сергею, а мы уже разберёмся, что с ним делать. Серёжа, ты смотри внимательно. Не всегда нужно бить в атаке, можно и перебросить хитро на пустое место.

— Понял, — сказал я.

Кинули жребий — монету. Первыми подавать выпало команде Фиделя.

Он и подал. Хорошо подал, почти профессионально. Подбросил мяч в воздух левой рукой так, что он не крутился, — ниппелем к себе, и пробил правой ладонью по центру, вовремя остановив руку.

При таком способе подачи мяч словно планирует в воздухе и в любой момент неожиданно может изменить направление полёта.

Я стоял у сетки крайним справа. Мяч принял по центру на пальцы Антон, отпасовал мне. Я мягко набросил на удар Борису, стоящему слева по краю у сетки. Мой телохранитель подпрыгнул и мощно пробил мимо блока. Мяч ударился в плотно утрамбованную землю открытой площадки. Судья свистнул, и подача перешла к нам.

Подавать выпало Зиновию. Он подал неловко, сбоку и запорол мяч в сетку.

— Твою мать, — отчётливо сказал Борис. — Зина, не выделывайся, снизу подавай, если не умеешь. Тупо снизу. Твоя задача — просто перебросить мяч на ту сторону. Осознал?

— Осознал, — вздохнул расстроенный Зиновий.

— Ничего, — подбодрил я его. — Спокойно, не волнуйся, мы только начали.

Подача снова перешла кубинцам, и на этот раз им удалось взять очко.

Это был трудный матч.

За счёт опыта и сыгранности (потом я узнал, что Фидель частенько играл со своими охранниками в волейбол и баскетбол) кубинцы вырвались вперёд и довольно легко выиграли первый сет со счётом 15:11. Однако во втором сете мы вошли во вкус и азарт и отыгрались 15:13.

Впереди был решающий третий сет. Солнце уже прилично склонилось к западу, и на площадку упали тени от деревьев, густо росших неподалёку. Стало немного прохладнее. Мы попили водички, передохнули минуту.

— Меняем тактику, — предложил наш капитан. — Серёжа, ты, оказывается, прыгучий — куда там мячику. И удар у тебя хорош на самом деле. Они будут ждать, что мы продолжим в той же манере. А мы не продолжим. Теперь ты у нас будешь основным на острие атаки, а я больше на распасе. Готов?

— Давай попробуем, — сказал я.

Перед игрой я провёл небольшое расследование среди местных. Все они в один голос заявляли, что команданте не любит проигрывать.

— Он лидер и победитель по натуре, — сказал наш шофёр Мигель — седой метис, не первый год работающий в правительственном гараже Кастро. — Я бы на вашем месте уступил, если поймёте, что играете лучше.

— Не думаю, что мы играем лучше, — сказал я.

— Я тоже так не думаю, — сказал Мигель. — Просто даю совет.

— А если мы всё-таки выиграем? — спросил я.

— Команданте может расстроиться, — ответил шофёр философски. — Кто знает, во что выльется его расстройство? Но может и не расстроиться. Даже Господь не всегда знает мысли команданте, — шофёр быстро перекрестился по-католически — ладонью слева-направо. — Так что сами решайте. Но повторю: проигрывать он не любит.

Н-да, дилемма. Но ведь и я не люблю проигрывать. А ещё больше не люблю подыгрывать. Это уже тогда не спорт получается, а сплошное надувательство. Слышал я, что в профессиональном спорте, сданный за деньги матч или бой, — обычное дело. Слышал, но участвовать в подобном не хотел. Ни под каким видом. Так что — на фиг. Выиграет команда Фиделя — значит, выиграет, а проиграет — значит, мы сильнее. И плевать мне на настроение команданте. В конце концов, как у нас, на Руси, говорят, мне с ним детей не крестить. А гравилёт в любом случае уже его, ему подарен, забирать обратно не стану.

Судья свистнул, приглашая команды на площадку.

Подавать выпало нам — Борису. Наш капитан подбросил мяч, подпрыгнул и сильнейшим ударом послал его через сетку на сторону соперника.

Хосе, стоящий в защите принял, мяч снизу; кто-то из охранников отдал пас Фиделю и высокий команданте в прыжке пробил наш блок. Свисток судьи, подача перешла к кубинцам.

Всё-таки команда Фиделя была сильнее. Не на много, но сильнее. Сыграннее — вот что главное. Но мы упёрлись. Даже наше слабое звено — Зиновий — разыгрался и дважды отдал точный хороший пас, а один раз в падении вытащил, казалось, безнадёжный мяч.

Помогла и смена тактики. Наш соперник и впрямь не ожидал, что я перейду в атаку. Психологический эффект. Одно дело, когда атакует здоровенный Борис с его ростом за метр девяносто и девяносто килограммами сплошных мышц. И совсем другое — пятнадцатилетний мальчишка, чей рост едва дотягивает до ста семидесяти шести сантиметров, а максимальный вес после хорошего обеда — шестьдесят восемь килограмм.

Нет, в орно я не входил. Всё по той же старой причине — это сразу бы стало заметно. Но и моих обычных кондиций хватало, чтобы прыгнуть с места так, что моя голова поднималась выше сетки, натянутой, как положено, на высоте два метра сорок три сантиметра. То есть я просто перепрыгивал у сетки и самого Фиделя и его здоровенных охранников.

Другое дело, что не всегда удавалось получить хороший пас под удар. Ох, совсем не всегда. Здесь соперник был гораздо точнее, и в конце концов мы вышли на счёт 14:13 не в нашу пользу при подаче кубинцев.

Я стоял на месте разыгрывающего и заметил, как левый крайний защитник кубинцев слишком далеко выдвинулся вперёд.

Туда я и ударил в пряжке после того, как принял подачу, перебросил мяч Сергееву и получил от него ответный пас.

Кубинец попятился и прыгнул, стараясь достать мяч.

Если бы он этого не сделал, то мяч, скорее всего, ушёл бы за пределы площадки.

А может быть, и не ушёл.

Но защитник прыгнул и не достал. Только коснулся пальцами мяча, и тот, изменив траекторию, улетел ему за спину, где подхватить уже было некому. Судья свистнул, подача перешла нам.

Теперь я был на месте крайнего левого защитника.

Нодия подал. Фидель принял, красиво отдал Хосе, и тот, решив нас обхитрить, неожиданно пробил.

— Уходит! — крикнул я, и Антон, уже было вытянувший руки, чтобы отбить мяч, убрал их и даже присел.

Есть!

Мяч стукнулся о землю за чертой, и свисток судьи зафиксировал, что мы сравняли счёт. 14:14 при нашей подаче.

Глаза Фиделя недобро сощурились, но мне было по фигу — я перешёл слева под сетку и шепнул Борису:

— Мне пас. Повыше.

То кивнул — понял, мол.

Нодия сделал красивую планирующую подачу. Кубинцы приняли, разыграли, и один из охранников попытался перебросить мяч через наш блок. Ему это удалось, однако мяч на месте разыгрывающего принял Сергеев, отдал Борису и тот набросил его мне, как и договаривались — красиво, мягко и высоко.

На этот раз я взлетел на метр, не меньше — почти на свой максимум, если не использовать орно.

Маленький и лёгкий, по сравнению с футбольным, волейбольный мяч медленно крутился в воздухе, освещённый лучами заходящего кубинского солнца.

Двое высоких охранников прыгнули, выставляя блок.

Хрен вам, ребята. Я выше.

— Х-ха! — выдохнул я, нанося удар.

У нас в Кушке это называлось «поставить кол». Да и не только в Кушке. Думаю, это по всей стране так называлось, хоть я и не волейболист.

К чести, стоящего на распасе Фиделя, он среагировал и попытался принять в падении страшный удар, чтобы спасти команду. У него даже почти вышло. Мяч попал в вытянутую руку команданте и резко ушёл в сторону за пределы площадки.

Судья свистнул и скрестил руки перед грудью. Конец матча. Мы победили со счётом 15:14.

— А ты нахал, — сказал Фидель, пожимая мне руку после матча. — Даже наглец. Вот скажи, ты не мог сделать вид, что мы сильнее? Тем более, что мы и в самом деле были сильнее, — он улыбался, но глаза его оставались холодными.

Ясно, подумал я, а ведь меня предупреждали.

Солнце, склонившись к западу, послало сноп света между стволов деревьев с западной стороны. Длинный вечерние тени протянулись на восток, мягко залегли в складках на гряде голых невысоких холмов метрах в шестистах от нас. На пологой вершине одного из них, что-то ярко блеснуло, — так бывает, когда солнечный луч отражается от стекла.

Откуда там стекло?

В следующую секунду я сильно толкнул команданте вперёд, дал подножку и упал сверху, прикрывая.

Вдалеке едва слышно треснул выстрел.

Пуля прошла над нами, ударилась в металлическую стойку для сетки и с визгом ушла куда-то в сторону.

— Ложись! — упал на нас с Фиделем Борис, прикрывая обоих своим большим сильным и очень потным телом.

Чёрт, подумал я, не лучшие объятья жарким кубинским вечером, прямо скажем.

— Он там, в холмах! — сообщил громко. — На востоке!

— Atrápenlo! [1] — крикнул Фидель.

Топот ног, рыкнули, заводясь, двигатели; три джипа, набитые солдатами, стоявшими до этого в оцеплении вокруг волейбольной площадки, сорвались с места и понеслись к холмам.

Я огляделся. Неподалёку высилось трёхэтажное каменное здание казармы.

— Туда! Здесь мы, как на ладони.

Под прикрытием охраны Фиделя и Антона, которые в спортивных трусах и майках с пистолетами в руках смотрелись довольно забавно, мы перебежали за казарму.

— Давайте внутрь, команданте! — сказал один из охранников, нервно оглядываясь по сторонам.

— Ерунда, — заявил Фидель, усаживаясь на деревянную лавочку, которая стояла рядом со входом. — Всё кончилось, можешь мне поверить. Будь выживание после покушения олимпийским видом спорта, то я давно стал бы чемпионом, — он посмотрел на меня и похлопал рядом с собой. — Садись, Серёжа. Ты только что спас мне жизнь!

Я сел.

— Как ты понял? — спросил Фидель.

— Солнце блеснуло на оптическом прицеле, — объяснил я. — То есть, я не знал, что это оптический прицел. Догадался.

— Разве ты служил в армии?

— Я сын военного. Всю жизнь по гарнизонам. Всякого насмотрелся, и боевое оружие держал в руках.

— Что ж, спасибо тебе. Признаюсь честно, я разозлился, когда вы выиграли. Не люблю проигрывать. Но теперь… Спасибо ещё раз, — он обнял меня за плечи, на секунду крепко прижал к себе. — Считай, я твой должник. И, разумеется, завтра берите гравилёт, если вам надо. Никаких возражений.

Подробности покушения на Фиделя мы узнали на следующее утро. Кубинский спецназ догнал террориста, который бросил снайперскую винтовку и пытался уйти к морю на заранее припрятанной машине. Его догнали и убили в перестрелке. Говорят, Фидель был очень недоволен, он рассчитывал, что наёмного убийцу возьмут живым.

Впрочем, это было уже совершенно не моим делом. Все разрешения были получены, прогноз погоды благоприятный, гравилёт проверен до последнего винтика, маршрут проложен; и утром десятого августа в девять часов двадцать восемь минут по местному времени Муса Нодия поднял машину в воздух с аэродрома военно-воздушной базы в городе Сан-Антонио-де-лос-Баньос.

Всего гравилёт нёс восьмерых. Экипаж: пилот Муса Нодия и механик-штурман Тимофей Сергеев. Пассажиры: Владимир Крат, Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий, охранники Борис и Антон и я — Сергей Ермолов.

Машина как раз и была рассчитана на восьмерых и при собственном весе полторы тонны могла поднять ещё восемь с половиной. Так что шли мы, считай, налегке. По прямой от кубинской военно-воздушной базы до радиотелескопа Аресибо(в конце концов, решили, что мы прилетим прямо туда, чтобы не тратить время на переезды) было примерно тысяча семьсот километров. Но мы летели не по прямой, а по сторонам условного треугольника с вершиной в районе островов Тёркс и Кайкос, принадлежащих Великобритании. Так что всего получалось больше двух тысяч километров.

— Пять часов полёта, — сказал Сергеев. — Плюс минус.

Мы шли на высоте три тысячи метров с крейсерской скоростью четыреста пятьдесят километров в час. Внизу расстилался пронзительно-синий Атлантический океан с редкими, разбросанными там и сям, клочками жёлто-зелёных островов. Было хорошо и красиво. Даже очень. Негромкий гул электродвигателя. Привычная, но всякий раз кажущаяся новой лёгкость во всём теле от действия антигравитационного поля. Прохлада в салоне с кондиционированным воздухом, великолепный обзор. Ни облачка на горизонте. Глубокий океан внизу, бесконечное небо и солнце вверху, посередине — мы.

— Между прочим, — сказал Аркадий Натанович, — мы с вами сейчас находимся в районе знаменитого Бермудского треугольника. Я бы сказал даже, печально знаменитого.

— Первый раз слышу, — сказал директор Пулковской обсерватории. — Что ещё за Бермудский треугольник?

— Аркаша, — с весёлой укоризной произнёс Борис Натанович. — Как не стыдно.

Я молча слушал.

— Что значит — стыдно? — наигранно возмутился Аркадий Натанович. — Я читал об этом в американском журнале на чистом английском языке! То есть американском, разумеется.

— О чём? — спросил наш пилот. Гарнитура с наушниками болталась у него на шее, машина шла ровнёхонько, как по ниточке, и ему явно было скучно. — Расскажи, дорогой!

И Аркадий Натанович рассказал. О том, как пятого декабря тысяча девятьсот сорок пятого года авиазвено из пяти торпедоносцев-бомбардировщиков «Эвенджер» совершало тренировочный полёт. Они вылетели с аэродрома базы морской авиации в Форт-Лодердейле, что в восточной Флориде, и следовали почти точно на восток, чтобы в определённой точке совершить учебное бомбометание, а затем, другим курсом, вернуться на базу.

— Погода была прекрасной, — увлечённо рассказывал Аркадий Натанович, — море спокойное. Прямо, как сегодня. Однако в какой-то момент начались перебои с радиосвязью. Из обрывков радиопереговоров, которые удалось поймать на базе, стало ясно, что звено заблудилось. Чуть ли не у всех самолётов отказало навигационное оборудование, а то, которое, вроде бы, работало, выдавало явно неверные сведения.

— Значит, тоже отказало, — прокомментировал Сергеев. — Хотя я не очень понимаю, как это возможно.

— Никто до сих пор этого не понял, — продолжил Аркадий Натанович. — Однако факт, что четырнадцать опытных лётчиков на пяти прекрасных исправных самолётах так и не сумели добраться до земли. Последние слова одного из пилотов, уже когда у них заканчивалось топливо, были такими: «Мы не можем определить направление, океан выглядит не так, как обычно, мы опускаемся в белые воды». — старший Стругацкий сделал паузу и буднично добавил. — Спасательный гидросамолёт «Мартин Маринер», который немедленно вылетел на поиски, тоже бесследно исчез.

— Хорошо быть писателем-фантастом, — сказал Владимир Алексеевич. — Им всё можно.

— За что купил, за то и продаю, — невозмутимо заметил Аркадий Натанович.

— Аркадий Натанович правду говорит, — сказал я. — Я тоже читал об этом случае, когда странствовал по Америке. Была статья в журнале «Аргоси». Кажется, за шестьдесят четвёртый год. Да, точно, за шестьдесят четвёртый. Автор — Винсент Гаддис. Статья называлась The Deadly Bermuda Triangle.

— Смертельный Бермудский треугольник, — перевёл Борис Натанович.

— Страшно — аж жуть, — сказал охранник Борис.

— Э, слушай, дорогой, я такое могу рассказать про разные случаи в авиации, — кушать не сможете! — воскликнул Нодия. — У нас в одной сибирской тайге столько самолётов пропадает бесследно, что этот треугольник от зависти в круг превратится!

— Так я не спорю, — благодушно заметил Аркадий Натанович. — Но бесследная пропажа звена «Эвенджеров» — факт.

— Бритва Оккама, — сказал Борис Натанович.

— Которой мы бреемся каждый день, — подхватил старший брат. — И тем не менее.

— Какой у нас запас хода, напомните? — спросил Владимир Алексеевич.

— Девять тысяч километров, — сообщил Нодия. — До Берлина можем долететь спокойно. Но нам туда не надо, — он надел наушники и попытался связаться с диспетчерской службой аэропорта Исла-Верде в Сан-Хуане.

— Советский борт РС-1 «Сергей Ермолов» вызывает аэропорт Исла-Верде, — сказал он по-английски. — Приём!

Тишина. Только гул электродвигателя и шум винта, рассекающего воздух над нашими головами.

— Советский борт РС-1 «Сергей Ермолов» вызывает аэропорт Исла-Верде, — повторил Нодия. — Приём!

Тишина.

— Странно, — сказал пилот. — Сан-Антонио-де-лос-Баньос! Советский борт РС-1 «Сергей Ермолов» вызывает Сан-Антонио-де-лос-Баньос! — он перешёл на английский. Приём!

Ни звука.

Я огляделся. Свет за прозрачной кабиной гравилёта изменился. Свет и краски. Свет будто потускнел, а краски пожухли. На первый взгляд всё то же самое, но на самом деле — не то. Синий цвет океана под нами теперь отливал свинцом, да и видимость явно упала. Какая-то непонятная мгла появилась в воздухе. Так бывает при солнечном затмении. Только вот никакого солнечного затмения не наблюдалось.

— Попробуй вызвать Гавану, — сказал я.

Нодия попробовал. С тем же результатом.

— Связи нет, — доложил. — Нас никто не слышит, и мы никого. Эфир вообще пустой, одни помехи.

— Главный компас отказал, — сообщил Сергеев, пощёлкав пальцем по прибору.

— Путевой тоже, — сказал Нодия и добавил по-грузински. — Дзукна! [2] Впервые такое вижу.

— Спутниковый телефон? — вспомнил я о чуде современных советских технологий, которое имелось на гравилёте.

Однако и спутниковая связь была мертва.

— В круг, говоришь, превратится? — осведомился Аркадий Натанович.

— Девять тысяч километров — это большой запас хода, — сказал Владимир Алексеевич.

— Вы обратили внимание, как изменился свет снаружи? — спросил Борис Натанович.

Я быстро думал. Происходящее мне совсем не нравилось.

Вошёл в орно, попытался нащупать линии магнитного поля и не смог этого сделать. При этом ауры моих товарищей просматривались привычно хорошо. Да что ж такое, Бермудский треугольник в самом деле существует? Вспомнилось Пятно Безмолвия на самом большом материке Гарада Лур-Парралд [3] — обширная область суши размером примерно восемьдесят тысяч квадратных километров, набитая атмосферными, магнитными, погодными и геофизическими аномалиями, словно ящик Пандоры из земной мифологии бедами и несчастьями. Как там было сказано в древней неписанной инструкции для путешественников, пересекающих Пятно Безмолвия тем или иным способом? «В случае отказа компаса, потери радиосвязи, ориентировки и чувства уверенности, остановись и подожди — само пройдёт». К лётчикам, правда, до появления гравилётов эта инструкция не подходила, но они всегда старались обойти Пятно Безмолвия стороной.

— Смотрите! — воскликнул обычно молчаливый охранник Антон. — Солнце!

Мы посмотрели. Солнце, которое в это время дня и года на этой широте было практически над нашими головами, словно уменьшилось в диаметре и распалось на три маленьких солнца, расположившихся в небе гуськом друг за другом.

— Какой-то оптический эффект, — сказал Борис Натанович. — Впервые такое вижу.

— Даже не слышал о таком, — сказал Аркадий Натанович.

— Я, конечно, немного понимаю в двойных и даже тройных звёздах, — заметил Владимир Алексеевич, — но здесь явно не тот случай.

— Каковы наши действия, товарищ Нодия? — спросил я.

— Предлагаю сесть на первый попавшийся остров — вон как раз по курсу виднеется и переждать всю эту херню, — грузинский акцент появлялся и пропадал у нашего пилота каким-то необъяснимым образом.

— Поддерживаю, — сказал я. — Садимся.

Машина начала снижение. Остров ромбовидной формы приближался. Теперь было видно, что посередине этого клочка суши имеется озеро. Дальше за ним в туманной мерцающей дымке просматривался ещё один, более крупный.

— Судя по всему, мы достигли архипелага Теркс и Кайкос, — сказал Сергеев. — Первый остров, думаю, Западный Кайкос. Форма, размеры, озеро посередине… Это он.

— Обитаемый? — осведомился Аркадий Натанович.

— Когда-то был. Соль тут добывали. Теперь, вроде бы, нет.

— Необитаемый остров в Карибском море, — прокомментировал Борис Натанович. — Пиратский клад и призрак Флинта. Кино. Дорого.

— Прекрасную туземку забыл, — сказал Аркадий Натанович. — В набедренной повязке. Только.

— Мы женаты, — парировал младший брат. — Нам нельзя.

— Я холостой, слушай! — радостно воскликнул Нодия.

— Веди машину, холостой, — сказал Аркадий Натанович добродушно.

— Э, что её вести, сама летит. Не машина — ковёр самолёт!

Мы сделали над островом два круга, стараясь обнаружить присутствие человека или хотя бы какие-то следы. Не обнаружили.

— Очень странно, — сказал Сергеев, открывая потрёпанный «Путеводитель по Карибам» на английском языке. — Здесь написано, что на острове сохранились развалины поселения Янки-Таун и даже остатки железной дороги. И ещё, кроме солеварен, здесь были плантации сизаля.

— Что такое сизаль? — спросил Нодия.

— Агава, насколько я помню, — сказал Аркадий Натанович. — Из волокон делали крепчайшие канаты, снасти и прочее. Полезное дерево.

— Я, конечно, не ботаник и даже не агроном, но ничего похожего на заброшенные плантации не вижу, — заметил Борис Натанович. — Девственная природа.

— Вот и я не вижу, — сказал Сергеев. — Хотя смотрю очень внимательно.

— Все смотрим и все не видим, — сказал я.

— Садимся, — принял решение Нодия и мягко посадил гравилёт на белый песок широкого пляжа в восточной части острова, поближе к пальмовым зарослям, которые начинались сразу за пляжем.

Я посмотрел на часы. Вылетели мы в девять часов двадцать минут. Сейчас стрелки показывали одиннадцать часов двадцать восемь минут. Шли мы с крейсерской скоростью четыреста пятьдесят километров в час. Средняя чуть меньше. Значит, должны были оставить за собой больше девятисот километров. Наш штурман прав, карту Карибского бассейна я помню, это должен быть Западный Кайкос. Значит, тот остров, который мы видели дальше — Провиденсьялес — третий по размерам остров архипелага. И на нём есть аэропорт. Так зачем мы сели?

Я высказал свои мысли вслух.

— Предлагаешь, долететь до аэропорта? — спросил Нодия.

— Тут всего двадцать с небольшим километров, — сказал я.

— Двадцать два по прямой, — уточнил Сергеев, — если верить картам. Только я не уверен, что там есть аэропорт.

— Как это? — удивился Борис Натанович.

— Очень просто, — догадался Аркадий Натанович. — Как я понял, на карте и развалины этого поселения… как его…

— Янки-таун, — подсказал Сергеев.

— Вот-вот. Янки-таун. Должны быть на карте. Плюс железная дорога. Точнее, её остатки. Но ничего этого нет, включая остатки солеварен и плантаций агав. То же самое может быть с аэропортом. На карте есть, а в реальности нет.

— Мистика какая-то, — пробормотал охранник Борис, стоящий рядом и внимательно оглядывающийся по сторонам.

— Она, чтоб её, — подтвердил Аркадий Натанович. Мне показалось, что они с братом, если и не испытывают от всего происходящего удовольствие, то уж точно не скучают.

— А ты думал, я почему машину здесь посадил? — сказал Нодия. — Нет там никакого аэропорта, мамой клянусь. Не знаю, как это возможно, но — нет. Пока летели ни одного самолёта. Но самолёты — ладно, аэропорт маленький, редко летают. Эфир пустой! Мёртвый завал по всем частотам. Так не бывает, слушай! Но так есть. Поэтому сидим и ждём.

Я посмотрел на свою короткую тень.

Она была одна.

Поднял голову. В небе снова сияло одно солнце, и этот странный, будто мертвенный приглушённый свет исчез, вернулись обычные яркие краски, а по океанским волнам весело скакало множество солнечных зайцев.

Всё закончилось?

— А ну-ка, — проверь сейчас связь и приборы, — попросил я Нодия.

Он проверил. Всё оставалось по-прежнему.

Мне очень хотелось слетать с Нодия к острову Провиденсьялес и разведать обстановку, но, подумав, я отказался от это мысли. Слишком рискованно. Если мы попали в какую-то непонятную аномалию, то лучше переждать. Как и было сказано в древней неписанной инструкции для путешественников, пересекающих Пятно Безмолвия. В конце концов, мы никуда особо не спешим, все живы, здоровы, у нас имеется оружие, вода и еда. Воспримем это, как вынужденный отдых.

Лагерь разбили неподалёку от гравилёта, в тени пальм, которые густо росли сразу за пляжем. Хорошо, что перед вылетом нас снабдили запасом бортовых пайков и питьевой водой.

— В случае чего, продержимся несколько дней сообщил Сергеев.

— Несколько — это сколько? — спросил я.

— Пять, если ни в чём себе не отказывать. Неделю, если подсократить рацион.

— Да и потом не пропадём, — сказал Аркадий Натанович. — Живности здесь полно. Смотрите, какая черепаха! Отличный суп может получится, если что. На всех хватит.

Мы посмотрели. Здоровенная морская черепаха с размером панциря не меньше метра в длину выползла из травы неподалёку и бодро направилась по песку к прибою, куда через минуту нырнула и скрылась из глаз.

— Жалко такую есть, — сказал Владимир Алексеевич.

— Если придётся, съедим, — сказал я. — Но очень надеюсь, что до этого не дойдёт.

— Интересно, купаться здесь можно? — осведомился Борис Натанович. — Что там говорится насчёт акул в путеводителе, товарищ Сергеев?

— Просто Тимофей, — ответил штурман-механик. — Можно Тима, — он достал книгу, полистал. — Вот. Серые рифовые акулы, акулы-няньки и лимонные акулы. Первые и третьи — самые опасные. С учётом того, что здесь совсем рядом расположен риф Молассис, я бы не рискнул лезть в воду. Или можно искупаться в озере Кэтрин, там акул точно нет, и вода солёная. Правда, написано, что оно мелкое. Метр — два максимум.

День прошёл тягуче и расслабленно. Делать, по-сути, было нечего. Мы пообедали пайками, подремали в тени пальм, сходили к озеру, где наткнулись на стаю розовых фламинго. Красивые птицы. Купаться, однако, не стали — и впрямь мелко.

Время от времени Нодия включал рацию и проверял компас. Всё оставалось по-прежнему: эфир был пуст, а компас напрочь отказывался показывать стороны света.

После обеда, ближе к вечеру, наползли тучи и пролился короткий, но мощный тропический ливень. Его мы переждали, спрятавшись в гравилёте. После ливня стало чуть прохладнее. Тучи разошлись, солнце всё больше склонялось к западу.

— Удивительное чувство, — сказал Аркадий Натанович. — Словно мы одни во всём мире. Нет у вас такого?

— Есть, — сказал младший Стругацкий. — Я списываю это на то, что остров необитаем, а радиоэфир пуст.

— Психологический эффект? — спросил старший брат.

— Он самый.

— А то, что на острове нет ни малейших следов человека, тебя не смущает?

— Возможно, это другой остров. Не Западный Кайкос.

— Это Западный Кайкос, — сказал Сергеев. — Можешь даже не сомневаться, Боря (за время, проведённое на острове, они перешли на «ты»).

— Подтверждаю, — сказал я.

— И я подтверждаю, — сказал Нодия.

— Мы так и не долетели до соседнего острова и не проверили, есть ли там аэропорт, — упрямо сказал Борис Натанович.

Мы с Нодия и Сергеевым переглянулись.

— До заката ещё два часа, — сказал Сергеев. — А до Провиденсьялеса с его аэропортом — двадцать два километра.

— Пять минут лёту, — сказал Нодия. — Машина в полном порядке.

— А, чёрт, давайте слетаем, — махнул я рукой. — Невыносимо ждать.

— Что будем делать, если аэропорта нет? — спросил Аркадий Натанович.- А его, думаю, нет.

— Вернёмся сюда, на привычное место. Ночуем и завтра с утра, если ничего не изменится, думаем, что делать.

— Я мог бы определиться по звёздам, — сказал Сергеев. — Уж на Кубу точно вернуться можно.

— Если нет аэропорта, — сказал Аркадий Натанович, — то может не оказаться и Гаваны.

— Твою дивизию, — сказал охранник Борис. — Аж мороз по коже. Вы серьёзно?

— Серьёзней некуда.

— Летим, — я поднялся с песка. — Туда и назад, сорок минут нам на всё про всё.

— Все летим? — спросил Нодия.

— Все, — сказал я. — Думаю, лучше не разделяться.

Аэропорта на соседнем острове Провиденсьялес не оказалось. Так же, как не оказалось там ни малейших признаков жилья и присутствия человека. Такой же тропический остров с девственной природой, как и Западный Кайкос.

— Возвращаемся, — скомандовал я. Формально командиром гравилёта был Нодия, но за последние несколько часов лидерство как-то незаметно перешло ко мне. Возможно потому, что вся затея с Пуэрто-Рико и радиотелескопом была моей. А возможно, и нет.

Пятнадцатилетний капитан.

Южная ночь наступает быстро. Что в Кушке, что здесь — на Карибах. Казалось бы, вот только что солнце валилось в океан, раскрашивая алым, жёлтым и оранжевым редкие перистые облака и гребни волн, а в следующую минуту небо теряет закатные краски; загораются первые звёзды, и, не успеешь сказать «добрый вечер», как весь твой свет — это пляшущее пламя костра и электрический фонарик в кармане. Всё остальное — жаркая летняя темнота, в которой слышен шорох игуан, шныряющих по соседним кустам да крики незнакомых птиц. Конечно, если нет луны. Её и не было.

— И всё-таки, — сказал Аркадий Натанович, отправив в рот кусочек хлеба, которым только что вытер тарелку от мясного соуса. — М-м… вкусно. Впрочем, в походе всё вкусно. Организм требует калорий и готов с радостью переварить что угодно, — он налил себе в алюминиевую кружку чая из котелка, стоящего рядом с костром, с хрустом разгрыз кусочек рафинада, сделал глоток. — Божественно. Тысячу лет не пил чай вприкуску. Так вот. И всё-таки. Мы тут все неглупые люди, кое-кто даже с высшим образованием, а двое и вовсе учёные. Предлагаю порассуждать о том, что с нами случилось.

— Бермудский треугольник с нами случился, — буркнул охранник Борис. — Сами же рассказывали.

— Ну хорошо, — решительно произнёс Борис Натанович, поднялся и направился к гравилёту, стоящему неподалёку.

— Ты куда? — спросил старший брат.

— На звёзды смотреть, — ответил младший. Астроном я или где?

— А ведь и верно, — сказал Сергеев, поднимаясь с песка. — Звёздное небо над головой — лучшая карта штурмана.

Через минуту мы все стояли на пляже, метрах в двадцати от прибоя, и смотрели в небо.

— Сейчас начало августа, и мы далеко на юге, — сказал Борис Натанович. — Значит, Большую Медведицу не видно, а Малая с Полярной звездой должны быть над самым горизонтом, на севере. Вот она, — он показал на север. — Видите, мерцает? Удивительная чистота атмосферы, к слову. Будь мы в городе или рядом, ни черта бы не увидели.

— Значит, север на месте, если сравнивать с картой, — сказал механик-штурман. — Хоть за это спасибо.

— Прямо над нами — Сатурн, — продолжил Владимир Алексеевич Крат, вытягивая руку к зениту. — Вон тот, самый яркий. Южнее, — он повернулся и чуть опустил руку, — Фомальгаут. Самая яркая звезда в Южной Рыбе. У нас, в России, особенно в Ленинграде, не виден.

— Двадцать пять световых лет от Солнца, — добавил Борис Натанович. — Совсем рядом по галактическим меркам.

— Смотрим дальше, — оживился директор Пулковской обсерватории. — Вон там, на востоке, Юпитер и Альдебаран в созвездии Тельца. Чуть правее, к северу, — Марс. Красноватый, видите? На западе — Альтаир в созвездии Орла. Ещё западнее, яркая, голубоватая, — Вега в созвездии Лиры.

— У нас, в России, она в это время года практически в зените, — сказал Борис Натанович.

Мы послушно поворачивали головы, следя за его пальцем и звёздным небом. Зенит над головой прочертил яркий и быстрый метеорит.

— Звезда упала, — прокомментировал Антон. — Не успел.

— Желание загадать? — спросил Борис.

— Ага. Никогда не успеваю.

— Желание у нас, думаю, сейчас одно на всех, — сказал Аркадий Натанович. — Домой вернуться. В смысле, в свой мир. Потому что этот мир точно не наш. Доказательство — отсутствие следов человека.

— Провал во времени? — деловито осведомился Нодия, демонстрируя знакомство с фантастической литературой.

— Если только не слишком глубокий, — сказал Борис Натанович. — Созвездия те же и все на своих местах. Так, Владимир Алексеевич?

— На первый взгляд — да, — подтвердил директор Пулковской обсерватории. — Хотя, чтобы определить точно, нужны соответствующие инструменты и карты звёздного неба.

— Несчастных пятисот лет вполне хватит, — сказал Аркадий Натанович. — В каком году у нас Колумб Америку открыл, в тысяча четыреста девяносто втором?

— Примерно так, — подтвердил младший брат. — Но люди здесь были, я думаю. Хоть и не белые, конечно.

— Или это параллельный мир, — сказал я, вспомнив гарадскую теорию параллельных миров. — Всё то же самое, только без человека. Совсем.

— Ужас, слушай, — сказал Нодия. — Уж лучше временной провал. Тогда хоть какие-то шансы.

— Долетим до Европы и станем там королями! — радостно воскликнул Сергеев. — С нашими-то знаниями и гравилётом!

— Наше с Антоном оружие тоже лишним не будет, — сказал охранник Борис.

— А то! — приосанился Антон.

— «Янки при дворе короля Артура», — буркнул Борис Натанович. — Как же, как же, читали.

— В данном случае — русские, — весело заметил Аркадий Натанович. — В смысле, советские. И почему обязательно Артур?

— Можно подумать, Иван Грозный лучше, — вздохнул младший брат.

— Как насчёт Александра Невского? — спросил старший. — Объединим Русь, скинем татарское иго… А?

— Мечтатели, — сказал Владимир Алексеевич. — Одно слово — фантасты, — он зевнул. — Пошли на ночлег устраиваться. День был непростой, устал я что-то.

Дежурство решили не устанавливать. Самого страшного зверя — человека — здесь не было, а все остальные не представляли опасности.

— А змеи? — опасливо осведомился охранник Борис. — Не люблю змей.

— Зря, — сказал я. — Они хорошие и никогда не нападут на человека первыми. Говорю как кушкинец.

— Да нет здесь ядовитых змей, — сказал Сергеев. — Мы не видели и в путеводителе про них ни слова.

— Ладно, — неуверенно сказал Борис. — Поверю на слово.

— Кто боится, может спать в гравилёте, — сказал Нодия. — Сиденья раскладываются, двое вместе со мной как-нибудь поместятся.

— Правильно, — сказал я. — Командир корабля должен спать в корабле. На всякий случай.

Наконец, устроились. Нодия лёг спать в главилёте, остальные, на одеялах, вокруг угасающего костра. Поболтали о разном, кто курил — покурили и быстро заснули. Вероятно, сказался трудный день.

Я проснулся ночью, словно меня кто-то толкнул.

Сел, огляделся.

Конечно же, никто меня не толкал — все крепко спали.

Над головой раскинулось роскошное звёздное небо с Млечным Путём и всеми своими альдебаранами, сатурнами и вегами. В кустах негромко цвёркали какие-то насекомые — возможно, местные цикады. Костёр практически погас. Я подбросил в него несколько веток, посмотрел на часы. Два часа ночи. Что же меня разбудило, интересно?

Бесшумно поднялся и пошёл к океану. Два часа ночи — время, когда прилив уже закончился, а отлив ещё не начался.

Невысокий прибой умиротворяюще накатывался на песчаный пляж.

Вряд ли акулы подойдут близко к берегу, они за рифом охотятся, а он дальше, туда не поплыву. Впрочем, даже если подойдут, я их почувствую заранее.

А искупаться очень хочется — весь день на жаре.

Я разделся догола, вошёл в воду, продышался, нырнул, открыл глаза.

Ах, хорошо!

Мелькнула стайка светящихся рыбок. Две медузы, словно два прозрачных сосуда удивительной формы, наполненных синеватым и зеленоватым светом. Дальше и глубже светились целые поля кораллов, усыпанные жёлто-зелёными флуоресцентными пятнышками. Так бы плыл и плыл, словно Ихтиандр — никому не враг, свой среди своих. Только в такие моменты отчетливо понимаешь, что мы вышли из океана. Просыпается древняя глубинная память и словно говорит тебе…

— Здравствуй. Хорошо, что ты пришёл. Мы тебя звали, — словно сказал кто-то в моей голове. Не по-русски, не по-гарадски и не по-английски. Вообще не словами. Но я понял.

Десять –одиннадцать минут. Примерно столько я могу пробыть под водой, не напрягаясь. Если напрячься — дольше.

Нырнул я меньше минуты назад и не испытывал ни малейшего дискомфорта с потреблением кислорода. Плавать ещё и плавать.

Глубина?

Метра два с половиной. Но можно опуститься и глубже, к самому дну. Зачем? Сам не знаю, — так мне показалось будет спокойнее. На глубине всегда спокойнее.

Я перешёл в орно и нырнул глубже. До дна от поверхности здесь было метров семь. Никакого течения я не ощущал, отлив только-только начался и ещё не успел набрать силу.

Теперь я видел лучше, хотя, конечно, не так, как на воздухе. Была бы маска для ныряния — другое дело. Но что есть — то есть.

Вот ещё что. Ни люди, ни силгурды не владеют телепатией. Мы не умеем читать мысли. Даже в состоянии орно. В самом лучшем случае — тонко чувствовать настроение человека, примерно догадываться, о чём он думает. Другое дело — животные и растения. С ними наше общение может приближаться к телепатическому. Да, у животных и растений нет мыслей в нашем понимании этого слова. Но они чувствуют и могут общаться на биоэнергетическом уровне. Вот к этому общению можно подключиться. Тогда собака принесёт вам пачку папирос из соседней комнаты без всякой звуковой команды (это даже мой прадед умеет), а листья чинары, под которой вы сидите жарким летним днём в одном из парков Ташкента, развернутся так, чтобы тень от них стала гуще и прохладнее.

— Кто вы? — спросил я мысленно.

Две длинные тени, окружённые переливающимися, красивыми и здоровыми салатно-голубыми-жёлтыми аурами, скользнули ко мне из глубины, и в следующее мгновение я увидел перед собой, на расстоянии вытянутой руки, две смеющиеся морды.

Дельфины!

Ну конечно, кто же ещё. Кажется, мои предположения были верны, и эти животные не такие уж и животные.

— Ты — Понимающий, — услышал я. — Большая редкость. Мы ощутили твое присутствие и позвали.

— Я пришёл. Что вы хотите?

— Пусть люди перестанут нас убивать. Для начала. Мы не убиваем людей. Зачем они убивают нас?

— Сделаю всё, что смогу. Обещаю. Хотя могу я пока не очень много.

— Скоро сможешь больше. Мы знаем, мы чувствуем. Ты не только Понимающий. Ты — Древний.

— Мне пятнадцать лет!

— Мы видим. Но ты всё равно Древний. Все Древние были Понимающими. Это было очень, очень давно. В те времена люди не убивали Морской Народ, мы жили в мире, дружбе и понимании. Потом пришла Большая Звезда, и люди изменились. Понимающих стало меньше. Потом — ещё меньше. Потом ещё. Сейчас их почти не осталось. Но ты — Понимающий и Древний. Мы не знаем, как это может быть, но мы видим. У тебя есть вопросы?

— Да.

— Задавай.

— Где мы сейчас находимся?

— Особое место. Защищённое. Купол искажения реальности.

— Кто его создал?

— Мы.

— Зачем?

— Морской народ иногда использует его, чтобы отдохнуть, поиграть и поразмыслить.

— Те люди, которые случайно попадают под Купол, гибнут?

— Так иногда бывает, увы. Повторяем. Морской Народ не убивает людей целенаправленно. Никогда.

— Что будет со мной и моими друзьями?

— С вами всё будет хорошо. Завтра утром Купол исчезнет, и вы сможете продолжить свой путь.

— Что такое Большая Звезда?

— Звезда, которая приблизилась к нашему солнцу так близко, что ночи исчезли.

— Когда это случилось?

— Около двух с половиной миллионов оборотов Воды вокруг солнца. Вода — так мы называем нашу планету. Вы, люди, называете её Земля.

— Морской Народ помнит события, происшедший так давно?

— Морской Народ помнит всё.

— Получается, когда пришла Большая Звезда, люди уже были?

— Да.

Я задумался. Большая Звезда, которая подошла к Солнцу так близко, что ночи исчезли. Случилось это, по словам дельфинов, около двух с половиной миллионов лет назад. Ничего невероятного в этом не было — многие звёзды блуждают по Галактике вместе со своими планетами и куда их только не заносит. Интересно было другое. Если предположить, как говорится, в порядке бреда, что Большая Звезда — это Крайто и Гройто (теория о том, что система Крайто-Гройто некогда «бродила» по Галактике, прежде чем занять нынешнее место, не считалась маргинальной среди гарадских учёных), то единство происхождения людей и силгурдов получало новое подтверждение. Потому что одно дело перенести племя древних людей на расстояние двести тридцать девять световых лет и совсем другое — пары тысяч астрономических единиц. Осталось только понять, кто это сделал и зачем…

— Как мне с вами связаться?

— Позови, когда нужно, и тот, кто ближе, приплывёт.

— Спасибо.

— Помни, ты обещал.

— Помню.

— Хороших снов и доброго будущего всем нам.

Дельфины развернулись на месте и бесшумно канули в темноту.

Словно и не было никого.

Я провисел под водой ещё с минуту, вслушиваясь и всматриваясь.

Затем развернулся и поплыл к берегу.

Вышел на песок. Постоял под тёплым ночным ветерком, обсыхая. Потом оделся и пошёл к лагерю.

В костре потрескивали новые ветки, оранжевое пламя плясало на лице Аркадия Натановича, который не спал. Сидел возле костра, курил, пускал дым в усы, смотрел на меня с прищуром.

— Решил искупаться? — спросил негромко.

— Ага, смыл пот. Хорошо.

— Акулы?

— Да нет их, они за рифом, дальше. Только дельфины. Встретил их.

— Что говорят? — ухмыльнулся Аркадий Натанович.

Вот же чертяка, подумал я.

— Говорят, завтра можно будет двигаться дальше.

— Прямо так и говорят?

— Прямо так. Не переживайте, Аркадий Натанович. Всё хорошо будет. Давайте спать, утро вечера мудренее.

— Ты ложись. Я ещё посижу, покурю, поразмыслю.

— Хорошо, — пробормотал я, ложась на одеяло и закрывая глаза. — Только купаться не ходите. Отлив уже начался. Опасно…

В следующую секунду я уже спал.

С рассветом радио и компас не заработали. Видя, как я купаюсь, остальные тоже осмелели и полезли в воду.

— Окунулись — и назад, — предупредил я. — Отлив продолжается. Не хочу, чтобы кого-нибудь утащило к рифу, где акулы.

— Старый шкипер Вицлипуцли!

Ты, приятель, не заснул?

Берегись, к тебе несутся

Стаи жареных акул! [1] —

немедленно процитировал себя с братом Аркадий Натанович.

Впрочем, предупреждение было избыточным, — никто не рисковал. Сказывалось отсутствие настроения и куража. Я и сам был расстроен, хотя старался не показывать вида и утешал себя тем, что дельфины не обещали, что всё заработает прямо с рассветом. Сказано было «завтра утром». А это вполне может растянуться и до двенадцати.

Мысль о том, что дельфины могли обмануть, и всё это — тщательно подстроенная ловушка, приходила мне в голову, но я её отмёл. Просто потому, что дельфины не лгали — я бы увидел, почувствовал. Думать же о том, что вчерашняя встреча мне просто привиделась, было и вовсе глупо, — я не сумасшедший, не истерик и галлюцинациями не страдаю.

Были дельфины, были.

Более того. Само их появление и та информация, которую они мне передали, накладывало на меня ещё больше обязательств. Хотя, казалось бы, куда уж больше…

Моя задумчивость и, связанная с ней молчаливость, была замечена. Несколько раз я ловил на себе внимательные взгляды Аркадия Натановича, который явно начал что-то подозревать ещё с ночи, но вопросов пока не задавал.

Позавтракали, попили чай-кофе, покурили, кто курил.

Часы показывали почти одиннадцать утра. Солнце палило напропалую, день обещал быть привычно жарким.

Я стоял на берегу океана и чувствовал, как в глубине меня нарастает нетерпение.

Какого чёрта, ребята, снимайте уже ваш купол! Надоел. Нам в Аресибо надо. По делу. Срочно.

Мне показалось, или кто-то хихикнул?

— Есть! — заорал Нодия, который уже час сидел в гравилёте, шаря по всем частотам. — Есть связь, генацвале! И компас заработал! Летим!

— Спасибо, — произнёс я мысленно.

— До скорых и радостных встреч, — ответили мне весело, и я прямо таки увидел внутренним взором дельфина, машущего мне плавником.

Я неопределённо махнул рукой, развернулся, и, увязая в песке, побежал к гравилёту.

Мы взлетели через десять минут, не желая задерживаться в этом месте.

— Вижу развалины какого-то поселения и остатки железной дороги, — доложил Аркадий Натанович, глядя наружу.

— Где⁈ — спросил младший брат.

— Вот они, смотри.

— Действительно… — пробормотал Борис Натанович. — Вы, как хотите, а я не понимаю, как это может быть.

— Искажение реальности, — сказал я. — Ушло искажение, и снова всё нормально. Сам не понимаю, что это такое и как работает, но когда-нибудь надеюсь понять.

Но самое странное произошло, когда мы связались со всеми, кем надо, наш штурман уточнил курс, и мы поняли, что никто не задаёт вопроса, где мы пропадали целые сутки. Вскоре выяснилось, что наши радиособеседники — как в Аресибо, так и в Сан-Антонио-де-лос-Баньос на Кубе свято уверенны, что сегодня десятое августа одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года, пятница.

В то время, когда мы точно знали, что сегодня одиннадцатое августа того же года, суббота.

Знали, но ума хватило не кричать об этом знании в радиоэфире.

— Оно нам надо? — философски заметил по этому поводу Сергеев. — Не хватало ещё, чтобы психами сочли. Смотрите. Сейчас одиннадцать часов пятнадцать минут. Примерно в это время вчера случился Бермудский треугольник. Очень удобно. Для нас. Для всех остальных мы просто продолжаем полёт, и только мы знаем про эти лишние сутки.

— Мы постарели на сутки, а мир этого не заметил, — заметил Аркадий Натанович с философской печалью.

— Посмотрим на это с другой стороны, — сказал я. — Мир не заметил, что мы стали мудрее и обрели новые знания. Значит, у нас преимущество.

До Аресибо долетели без приключений в начале четвёртого. На вертолётной площадке радиотелескопа нас встречали двое мужчин: один высокий круглолицый и улыбчивый, в очках, светлых летних брюках и тенниске с короткими рукавами, второй невысокий, плотный, словно Колобок из сказки, в сером костюме, рубашке без галстука и с ёжиком коротко стриженных волос.

Нодия плавно посадил гравилёт на бетон и выключил двигатель.

Мы вышли.

— Генри Митчелл! — протягивая руку, подкатился к нам Колобок. — Заместитель директора. К сожалению, господин директор был вынужден улететь в Штаты по делам, не терпящим отлагательств, но обязал меня принять вашу делегацию со всем возможным гостеприимством и обеспечить условиями для рабаты.

Последовало масса рукопожатий и улыбок, в ходе которых выяснилось, что мужчина в очках никто иной, как Фрэнсис Дрейк — известный астроном и большой энтузиаст поиска внеземных цивилизаций.

— Давно мечтал познакомиться с вами, — сказал я. — Можно сказать, я ваш фанат. Одна ошибка. На частоте один и сорок две сотых гигагерца мы ничего не поймаем. Сигнал затухает с увеличением мощности. Но догадка про длину волны в двадцать один сантиметр гениальна!

— Спасибо, — сказал Дрейк несколько растерянно. — А какая должна быть частота?

— Господа, господа! — воскликнул Генри Митчелл. — Сначала устраиваем гостей, потом обед, потом отдых…

— Мы не устали, Генри, — сказал я. — Правда, товарищи?

Товарищи с энтузиазмом закивали, подтверждая мои слова.

— Размещение и обед — это правильно, — продолжил я. — После этого отправляем гравилёт назад и предлагаю сразу начать работу.

— Да, гравилёт… — пробормотал Фрэнсис, обходя машину кругом. — Я, конечно, читал разные фантастические романы, но никогда не думал, что увижу подобную машину своими глазами.

— То ли ещё будет, — пообещал я.

Мои предположения, что наше прибытие на гравилёте вызовет определённый ажиотаж, который принесёт нам, советским, какие-то преференции, не оправдались.

А чего ты хотел? подумал я. Это — обсерватория. Радиотелескоп. Закрытый объект. Даже для американцев с их хвалёной безудержной свободой. Если хотел ажиотажа и репортёров — надо было в аэропорту Сан-Хуана садится. Хотя то, что гравилёт увидят именно учёные — люди сдержанные и доверяющие исключительно фактам, тоже хорошо.

— Все работают, — словно угадав мои мысли сказал Митчелл. — Но все очень просили меня попросить вас задержать гравилёт, хотя бы ненадолго. Мечтают посмотреть.

— А? — посмотрел я на Нодия и Сергеева. — Что скажете?

— Нет проблем, генацвале, — ответил Нодия, пригладив усы пальцем. — Мы и завтра с утра можем стартануть. А сегодня вечером покажем людям машину.

Так и задумывалось с самого начала, но важно было сделать вид, что эта идея только что появилась.

— Хорошо, — кивнул я. — Так и сделаем. Вы не против, Генри?

— Ну что вы, — расплылся Митчелл в улыбке. — Люди будут счастливы!

Охранники Борис и Антон синхронно вздохнули — они уже поняли, кому придётся обеспечивать безопасность гравилёта ночью.

Так что фурор гравилёт всё-таки произвёл. Нодия даже покатал самых любопытных сотрудников, сделав круг над обсерваторией на высоте трёх сотен метров. Сотрудники были в восторге.

Время для нас на радиотелескопе освобождалось уже завтра. Поэтому вечером мы окончательно уточнили диапазон частот и область пространства, которую собирались прослушивать.

Собрались в небольшом конференц-зале при обсерватории. Я, Владимир Алексеевич Крат, братья Стругацкие, Фрэнк Дрейк, Генри Митчелл и ведущий радиоинженер Мэттью Нуччи — долговязый американец итальянского происхождения, слегка небритый, с вечно дымящейся сигаретой в углу тонкогубого рта.

— Итак, нас интересует вот это место в рукаве Ориона, — я обвёл указкой область на фотографии, спроецированной на большой экран. — Вот это слабое пятнышко- двойная звезда, вокруг которой, предположительно, вращается планета, на которой может быть разумная жизнь, достигшая такого технического уровня, что способна посылать сигналы в космос.

— Расстояние до звезды, если я правильно помню, двести тридцать девять световых лет? — уточнил Фрэнк Дрейк.

— Всё правильно.

— То есть, ваша гипотетическая цивилизация начала посылать радиосигналы двести тридцать лет назад? — спросил Мэттью Нуччи.

— Да, — подтвердил я.

— С какой периодичностью?

— Откуда ж мне знать? Давайте так. Слушаем неделю круглосуточно, а там решим, что делать дальше. Это возможно? — я посмотрел на заместителя директора.

— Мэттью, это возможно? — переадресовал вопрос Генри.

— Всё возможно, — пожал плечами радиоинженер. — Как скажете. Хотя лично я считаю это ненаучной блажью, сразу говорю.

— Сильно сказано, — ровным голосом произнёс Владимир Алексеевич.

— С точки зрения науки, — сказал Дрейк, — нет никаких областей пространства, более или менее приоритетных для наших целей. Всё, что мы имеем — это умозрительные гипотезы. Мы даже ни одной планеты вне Солнечной системы не открыли, о чём говорить?

— Они есть, — сказал я. — Не могут не быть.

— Как и внеземной разум, — кивнул Дрейк. — Очень на это надеюсь.

— Частота — от восьми целых двух десятых гигагерц до… — договорить я не успел. Дверь в конференц-зал распахнулась и вбежал какой-то встрёпанный и лохматый молодой человек в очках, одетый как почти все мужчины здесь: лёгкие брюки, тенниска с короткими рукавами, сандалии на босу ногу.

— Простите! — воскликнул он возбуждённо, поправляя очки на носу. — Господа, кажется, у нас сенсация!

— Что случилось, Эрик? — нахмурился Митчелл. — Кажется, ты сейчас должен быть на дежурстве? Господа, это наш молодой подающий большие надежды учёный Эрик Хэнкс.

— Очень приятно, — пробормотал Борис Натанович.

Остальные, включая меня, благосклонно кивнули головами.

— Я и есть на дежурстве, — ответил молодой человек. — Но кому ни позвоню, никто трубку не берёт. В том числе и вы. Вспомнил, что вы здесь должны быть, поставил аппаратуру на запись и рванул бегом. Идёмте скорее! А то через двадцать пять минут Каллисто уйдёт в мёртвую зону, и сигнал прервётся.

— Каллисто? — пробормотал Дрейк. — Спутник Юпитера?

— Он самый, — подтвердил Эрик.

— При чём здесь Каллисто?

— Сигнал пришёл оттуда.

— Какой сигнал?

— Инопланетный!! — заорал Эрик. — Сигнал, посланный инопланетным разумом!! Чего я прибежал, по-вашему? S-диапазон, частота два и восемьдесят семь сотых гигагерц, длина волны — двенадцать сантиметров! Там слова! Вы понимаете? Слова, мать их, на незнакомом языке!

— Записал? — спросил Митчелл.

Молодой, подающий надежды учёный-радиоастроном закатил глаза.

Через десять минут мы были на рабочем месте Эрика. Даже Владимир Алексеевич Крат не отстал, хотя слегка и запыхался.

Мигали огоньки приборов, крутились катушки магнитофона. За окном густел южный вечер на Карибах.

— Сейчас! — провозгласил Эрик, плюхаясь в кресло. — Сейчас сами всё услышите. Даю громкую связь. Он тронул верньер настройки, щёлкнул клавишей.

— Хайо Гарад зарратако Мендуно Хардзуна. Буруз антзар Бериз Леко. Ук эточчи виакиан. Лур, дженди, седез-ме! — прорвался из динамика сквозь помехи низкий мужской голос и тут же повторил. — роутХайо Гарад зарратако Мендуно Хардзуна. Буруз антзар Бериз Леко. Ук эточчи виакиан. Лур, дженди, седез-ме!

«Внимание! Говорит звездолёт „Горное эхо“ с планеты Гарад, — перевёл я про себя. — Командир корабля Берриз Леко. Мы прибыли с миром. Земля, люди, отзовитесь. Приём».

Молодец, Берри, подумал я. Добился своего. А ведь кое-кто помнится, сомневался в тебе. Ну что ж, до скорой встречи. Ты не поверишь, что тебя ждёт.

— Откуда идёт сигнал, говорите? — деловито осведомился Дрейк.

— По предварительным расчётам — район Юпитера. Точнее — Каллисто.

— Юпитер, Юпитер, — пробормотал Дрейк, что-то вспоминая.

— Через полтора года, в семьдесят пятом, очередное Великое противостояние, — сказал я. — Юпитер должен приблизиться к Земле на расстояние три целых девяносто пять сотых астрономических единиц.

— Или пятьсот девяносто миллионов километров, — добавил Владимир Алексеевич. — Примерно.

— Всё правильно, — подтвердил Эрик Хэнкс. — Я уже сверился со справочником, — он похлопал по толстой книге на столе. — Сейчас до Бурого Джупа четыреста тридцать четыре миллиона миль или шестьсот девяносто восемь миллионов километров. Период обращения Каллисто вокруг него — шестнадцать целых, шестьдесят девять сотых земных суток. Радиосигнал идёт оттуда почти сорок минут и… — он посмотрел на часы, — через двенадцать минут Каллисто уйдёт в зону радиомолчания на восемь суток.

— Фак, — выругался Митчелл.

— Погодите, — сказал Нуччи. — Это не может быть передача с какого-нибудь земного аппарата? Что у нас сейчас в космосе в том районе?

— Ничего, — ответил Хэнкс. — Русские, — он покосился на нас, — позавчера и пятого августа запустили два аппарата к Марсу, но…

— Это не мы, — быстро сказал Владимир Алексеевич.

— Да понятно, что не вы! — горячо воскликнул Хэнкс. — И не мы. Всё, что у нас вместе взятых есть, летает сейчас по орбитам вокруг Земли. Да там вообще другие частоты для связи! Это Каллисто, говорю же. Не верите — сами проверяйте.

Я быстро думал. Значит, «Горное эхо» — звездолёт, которым должен был управлять Кемрар Гели, наконец, достроили, и он добрался до Солнечной системы. Неожиданно. Я-то собирался станцию Дальней связи на Луне строить, а оно вон как… Но почему изменили план для первого полёта? Помнится, мы собирались лететь вообще в другую сторону.

Значит, были получены новые данные, ответил я сам себе. Скорее всего, подтверждающие то, о чём мне сообщили дельфины. Если гарадские астрономы доказали, что два с половиной миллиона земных лет назад наша система Крайто-Гройто зацепила краем Солнечную систему в своих блужданиях по галактике, то один этот факт мог изменить планы. А уж если после этого вычислили, что на третьей планете от этого, ничем не примечательного жёлтого карлика, теоретически может быть жизнь… Да, это могло сработать. Значит, прилетели, огляделись и выбрали систему Юпитера для временной базы. Разумно. Можно оставаться незамеченными и наблюдать за Землёй. Перехватывать радиопередачи, учить языки, думать, решать. Вот и решили — послали сигнал. Не очень понятно, почему на гарадском, но… Стоп. Наверняка это сделано специально. Мои соотечественники дают время землянам осознать, что в Солнечную действительно прилетели братья по разуму. Потому что, если сразу обратиться по-английски или по-русски, возникнут обоснованные сомнения.

Но что делать в этом случае мне?

Момент выбора. Или отдавать инициативу другим и потом долго доказывать, что ты не верблюд (в смысле гарадец). Или…

Я посмотрел на часы.

Десять минут до ухода Каллисто в радиотень.

Рискованно, чёрт. Очень рискованно. Все последствия того, что я собираюсь сделать, просчитать невозможно. Что ж, кто не рискует, тот не пьёт земное шампанское с гарадским твинном — коктейль, который я придумал только что.

— Одну минуту, господа-товарищи, — прервал я горячее обсуждение присутствующих. — Это важно. Мы можем передать на Каллисто сообщение? Прямо сейчас, пока у нас есть несколько минут? На том же языке.

— Как это — на том же? — не понял Нуччи.

— Потом объясню, — пообещал я. — Времени мало. Но они должны понять, что мы их услышали и даже знаем, откуда они.

— И откуда? — скептически осведомился Фрэнк Дрейк.

— Планета Гарад, они же сами сказали. Двойная звёздная система Крайто-Гройто. Двести тридцать девять световых лет от нас в рукаве Ориона. Звездолёт, на котором они прибыли, называется «Горное эхо». Ну?

— Что ты собираешься им сказать? — спросил меня по-английски Аркадий Натанович.

— Что мы их услышали, знаем, кто они и готовимся к переговорам и встрече.

— Разумно, — кивнул Борис Натанович.

Генри Митчелл, Мэттью Нуччи и Эрик Хэнкс переглянулись.

Митчелл вытер носовым платком пот со лба, едва заметно кивнул Нуччи и пробормотал:

— Если что — уволюсь. Так и знайте.

После чего быстро перекрестился ладонью справа-налево.

Ну да, подумал я. Американец итальянского происхождения. Католик.

Нуччи переключил что-то на приборах, достал микрофон на подставке, быстро проверил и сказал:

— Работает. Садись и говори. У тебя пять минут.

— Мне хватит и одной.

Я уселся, пододвинул микрофон и, волнуясь, сказал по-гарадски:

— Внимание! Говорит Земля. Меня зовут Сергей Ермолов. Приветствуем экипаж звездолёта «Горное эхо» с планеты Гарад системы двойной звезды Крайто-Гройто в Солнечной системе. Добро пожаловать! Готовимся к переговорам и встрече.

Сделал двухсекундную паузу и повторил сказанное.

Это были одни из самых напряжённых и даже где-то безумных часов в моей жизни.

Нужно было:

Первое. Связаться с руководством Союза и доложить, что миссия в Пуэрто-Рико удалась. Пусть и не так, как мы предполагали.

Второе. Разработать дальнейшие планы.

Третье. Объяснить, откуда я знаю язык пришельцев.

Последнее было одновременно и труднее всего, и проще. Труднее, потому что я сам не понимал, каким образом сознание инженера-пилота Кемрара Гели с планеты Гарад попало в тело советского мальчишки Сергея Ермолова. Проще, потому что не приходилось лгать и напускать туману. Я просто говорил, что есть.

Но сначала всё-таки — руководство.

В Москве было без пяти минут два часа ночи, когда я вышел из административного здания обсерватории и направился к вертолётной площадке.

Солнце только что зашло, и запад пылал красивыми и яркими закатными красками.

Незаметно появились Борис и Антон, охраняющие гравилёт.

Молодцы, бдят.

— Что-то случилось? — осведомился Борис, подходя.

— Много чего, — сказал я. — Но к нашей безопасности сие не относится, если ты об этом. Пока во всяком случае.

— Ага, — глубокомысленно заметил Борис и отошёл.

Я залез в гравилёт снял трубку спутникового телефона. На этот раз он работал.

В Москве была уже суббота. Зная привычки Леонида Ильича, я позвонил сразу на дачу по телефону, известному очень немногим людям.

Длинные гудки. Один…второй…третий… четвёртый…

Только бы сработал. На Кайсосе, помнится, этого не случилось. Впрочем, там вообще никакая связь не работала…

— Слушаю, — послышался в трубке сердитый хрипловатый, уже ставший родным, голос.

— Доброй ночи, Леонид Ильич. Простите, что разбудил.

— Серёжа, ты, что ли? — голос генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза потеплел.

— Он самый. Ещё раз прошу прощения за поздний звонок.

— Ну, ты же, небось, не просто так звонишь? Погоди, я в кабинет перейду.

Я прямо-таки видел, как Леонид Ильич встаёт с кровати, суёт ноги в тапочки и, подхватив телефон, шлёпает в кабинет. Можно переключить вызов на аппарат в кабинете, но он не умеет этого делать, ему проще так.

Чиркнула спичка. Ага, закурил свою любимую «Новость». Нет, не бросит он курить. Ну и ладно, неволить не стану.

— Слушаю тебя, — голос бодрый, проснувшийся.

— Звоню из Пуэрто-Рико, Леонид Ильич, из обсерватории в Аресибо. У меня сразу две новости и обе сногсшибательные. Или даже сногосшибающие. Так что вы лучше сядьте.

— Да сижу я, сижу. Нашёл дурака. Сногосшибающие в хорошем смысле или плохом?

— Это как посмотреть. Но лично я думаю, всё-таки, в хорошем.

— Давай, выкладывай.

И я выложил. Сначала про дельфинов, а потом, на закуску, про гарадский звездолёт «Горное эхо», сидящий на Каллисто.

— Это мой звездолёт, Леонид Ильич. В том смысле, что я им должен был управлять. Инженер-пилот Кемрар Гели.

— И он же советский мальчик Серёжа Ермолов, — сказал Брежнев.

— Так получилось. Я не виноват.

— Тебя никто ни в чём и не винит. Пока.

— Что значит — пока?

— А то и значит. Говоришь, на гарадском ответил?

— На гарадском.

— Как товарищам это объяснил и американцам, сотрудникам обсерватории?

— Объяснил, как есть.

— И что, поверили?

— У них есть выбор? — ответил я вопросом на вопрос.

— Нет. Но жди, что тебя объявят гарадским шпионом. Не мы. Но такие обязательно найдутся. Особенно среди твоих друзей-американцев.

— Леонид Ильич, я советский человек.

— Знаю. Ладно, когда начнётся, тогда и думать будем, а пока…Значит, так. Назначаю тебя полпредом Советского Союза в общении с гарадцами. Кому как не тебе. Постарайся, чтобы они прилетели на нашу территорию. Это важно. И вот ещё что… Пусть Фидель подождёт с подарком. Надо, чтобы гравилёт у вас под рукой был, пока вы там, в обсерватории этой… ладно, сам ему позвоню. Эх, мало охраны. Говорил я!

— Всё нормально будет, Леонид Ильич, — заверил я. — Подключу свои сверхспособности, если что.

— Подключай. Возможны провокации, и вы должны иметь возможность в любой момент покинуть Пуэрто-Рико.

— Думаю, обойдётся, Леонид Ильич. У нас с американцами сейчас хорошие отношения. Даже отличные, я бы сказал. А как только им станет окончательно ясно, что единственный настоящий посредник в общении с гарадцами это я, будут ещё лучше.

— Это тебе так кажется, плохо ты их знаешь. В лицо улыбаются, а за спиной нож острый держат. Который, воткнут тебе в спину, не задумываясь при малейшей возможности.

— Хорошо я их знаю, Леонид Ильич. Жил с ними и работал. Кусок хлеба и глоток пива делил. Нормальные они ребята, просто выгоду свою упускать не хотят.

— Ладно, бог с ними с американцами. Какие планы насчёт гарадцев? Всё-таки Юпитер и этот… как его… Каллисто — это охренеть, как далеко.

— Думаю, надо, чтобы они перебрались на Луну. И думаю, что так и будет. Тратить полтора часа, чтобы отправить и принять сообщение — это слишком. Они и сами это понимают. А уж с Луны… Шесть секунд туда-назад плюс время на обдумывание. На «Горном эхе» имеется малый планетолёт, способный садится на планеты с атмосферами. Эдакий космокатер. Во всяком случае, планировался при мне такой. Вот его можно использовать для миссии на Землю.

— А почему звездолёт не может сесть? На Байконуре места хватит.

— Звездолёт не предназначен для посадок на планеты с земной силой тяжести и выше. Даже с наличием гравигенераторов. Только в самом крайнем случае. Да и то… Долго рассказывать, Леонид Ильич. И потом, это вопрос безопасности.

— Для нас?

— Для нас тоже, но в основном для гарадцев. Представляете, если с «Горным эхом» на Земле что-нибудь случится?

Брежнев помолчал.

Я молчал вместе с ним.

— Да, — наконец сказал генеральный секретарь. — Ты прав. Пусть остаются на Луне. Но этот… космокатер — только к нам, на Байконур! А ещё лучше — сразу в Подмосковье. Сядет космокатер в Подмосковье?

— Запросто. На том же аэродроме Чкаловский сядет.

— Отлично! Вот туда их и направляй. В конце концов, их единственный соотечественник — советский человек и живёт в Москве.

— Веский аргумент, — усмехнулся я. — Хотя, если я и дельфины правы, то мы все соотечественники, и гарадцы сейчас просто вернулись на прародину.

— Голова кругом, — признался Леонид Ильич. — Дельфины ещё… Ты уверен вообще, что тебе это не приснилось?

— Леонид Ильич!

— Ладно, верю. У нас-то промысел дельфинов запрещён с шестьдесят шестого года, если мне память не изменяет, но есть и другие страны. С ними будем работать.

— Спасибо, Леонид Ильич.

— Пока не за что. Так говоришь, ты с дельфинами телепатически общаешься?

— Что-то в этом роде.

— А я так могу?

— Вряд ли. Этому учиться надо с детства, а вы уже не ребёнок. Гарадцы могут, почти все. Земляне — нет.

— Значит, детей можно научить?

— Можно. И не только этому. Вы не поверите, на что способен человек, если его правильно учить.

— Отчего же не поверю — поверю. Достаточно на тебя поглядеть. Но погоди. Тогда получается, главное — не технологии, которые нам могут дать гарадцы, а совершенно другое?

— В верном направлении мыслите, Леонид Ильич. Средняя продолжительность жизни на Гараде — сто восемьдесят лет. Гарадцы почти не болеют. А если болеют, то в абсолютном большинстве случаев умеют вылечить себя сами, используя резервы собственного организма. Память. Физическая сила. Скорость реакции. Зрение, слух, обоняние. Всё это развито гораздо лучше, чем у людей. Плюс куча других качеств. При этом гарадцы, они же силгурды, воспитаны если и не в духе марксизма-ленинизма, то близко к этому, о чём я уже говорил.

— Да, помню. И это очень хорошо. Хотя я предвижу серьёзные трудности, связанные с идеологическими разногласиями.

— Суслова же нет.

— У нас и без Суслова хватает… идеологов. Что такое идеология, ты понимаешь?

— Ну…

— Это власть, — не стал дожидаться ответа Леонид Ильич. — А власть — это то, с чем люди расстаются неохотнее всего.

— Неохотнее всего люди расстаются с жизнью, — не удержался я.

— Всё-таки пацан ты ещё, — вздохнул Брежнев на другом конце провода. — Хоть и взрослый, а пацан. Впрочем, это хорошо. Молодые легче переносят удары. В общем, так. Задачу понял?

— Так точно. Вести переговоры с гарадцами, постараться убедить их перебраться на Луну и направить делегацию в Подмосковье, на аэродром Чкаловский. Остерегаться возможных провокаций и держать хвост пистолетом.

— Молодец. Сегодня же вышлю тебе подмогу.

— Петрова и Боширова, — попросил я. — Петров как раз должен уже выздороветь.

— Этих клоунов? — хмыкнул Брежнев. — Впрочем, дело они знают, надо признать. Ладно, будут тебе Петров с Бошировым. Да, писателям этим, фантастам, как их…

— Братья Стругацкие, — подсказал я. — Аркадий Натанович и Борис Натанович.

— Вот-вот. Скажи, что я рассчитываю на их воображение, хороший русский язык и умение формулировать правильные мысли. Партия не забудет. Я лично не забуду. Ты понял?

— Понял, Леонид Ильич. Воспитании нового человека коммунистического будущего — их конёк. Думаю, они не подведут.

— Действуй, сынок, — сказал Брежнев, и его голос дрогнул. — Времена наступают исторические, не побоюсь этого слова. И ответственность на тебе — великая.

— Не подведу, Леонид Ильич. Ещё один вопрос.

— Давай.

— Пресса. Думаю, это важно. Могу прямо сейчас позвонить знакомому журналисту «Комсомолки» и надиктовать ему сенсационную новостную заметку. Если сделать всё быстро, то уже утром советский народ первым в мире узнает, что люди не одиноки во вселенной.

— Хм… А что, давай. Это будет правильно. Но смотри мне, без отсебятины. Голые факты.

— Не сомневайтесь, Леонид Ильич. Теперь всё. Спокойной ночи.

— Спокойной. Звони в любое время… Да, погоди.

— Слушаю.

— Пусть твоя охрана дежурит у телефона по очереди. На случай, если возникнет нештатная ситуация и нужно будет срочно позвонить.

— Понял, Леонид Ильич. До связи.

Я положил трубку и тут же набрал домашний номер Аркадия Горского.

— Совсем охренели? — послышался в трубке знакомый недовольный голос. — Третий час ночи.

— Просыпайся, Аркадий, — сказал я. — Это Ермолов. Срочное дело.

— Серёга? Что случилось?

— На этот раз всё хорошо. Только что я говорил с Леонидом Ильичом Брежневым, и он лично разрешил позвонить тебе и сообщить сенсационную новость.

— Даже так?

— Ага. Записывай.

— Хрен там. У меня теперь диктофон есть, к телефону подключённый, — гордо заявил Горский. — Не хухры-мухры.

— Тогда включай диктофон.

— Включаю.

— Вчера, десятого августа, астрономическая обсерватория США, расположенная в Аресибо, Пуэрто-Рико, поймала радиосообщение, посланное иной цивилизацией, — продиктовал я. — Сообщение пришло из окрестностей Юпитера, со спутника этой планеты — Каллисто и шло до Земли около сорока минут. В радиосообщении говорилось, что межзвёздный корабль «Горное эхо» с планеты Гарад прибыл в Солнечную систему с миссией дружбы и сотрудничества. Планета Гарад расположена в нашей галактике на удалении двухсот тридцати девяти световых лет от Солнца и вращается вокруг двойной звезды Крайто-Гройто. Населяют планету силгурды, которые ни внешне, ни генетически ничем не отличаются от нас, людей. По некоторым данным, около двух с половиной миллионов лет назад двойная звёздная система Крайто-Гройто прошла сравнительно недалеко от Солнечной системы, «зацепив» её в районе орбиты Плутона. Каким-то образом одно или больше племён наших далёких предков были перенесены с Земли на Гарад. Так возникли силгурды, с которыми у нас одна общая родина — Земля. Добавим к этому, что гарадцы намного опережают землян не только в научно-техническом развитии, но и развитии общества и личности. На Гараде нет войн, нищеты и социальной несправедливости, а средний гарадец живёт около ста восьмидесяти лет, не зная болезней и немощной старости. Всеми этими достижениями гарадцы готовы поделиться с нами, и нам, землянам, тоже есть что им предложить. Свершилось то, о чём тысячелетиями мечтало человечество, глядя в звёздное небо — мы нашли братьев по разуму, и они оказались не просто на нас похожими, а такими же людьми, как и мы. Конец новостной заметки. Заголовок придумай сам, отредактируй, подписать можешь своим именем.

Надо заметить, соображал Горский быстро.

— Говоришь, сам Брежнев дал добро? — деловито осведомился он. — И всё это — чистая правда, не розыгрыш?

— Сам. Не розыгрыш. Когда я тебя разыгрывал?

— Верно, не было такого. Третий час ночи… Ладно, в крайнем случае сделаем спецвыпуск, но утром он будет в киосках «Союзпечати», кровь из носа. Спасибо, Серёга, я твой должник.

— Не за что, — сказал я. — Действуй, и родина тебя на забудет.

Положил трубку, вышел из гравилёта. Над головой уже мигали крупные южные звёзды. В быстро сгущающейся темноте угадывались фигуры Бориса и Антона.

— Поужинайте, ребята, — сказал я. — Сначала один, потом другой. Ночь будет трудной, но завтра подмога должна прилететь. И вот ещё что. Дежурьте у телефона посменно. Может быть срочный звонок.

— Всё сделаем, Сергей Петрович, не волнуйтесь, — ответил Борис.

Ждать восемь суток, пока Каллисто выйдет из зоны радиомолчания за Юпитером, не пришлось. Видимо, получив наше сообщение, на «Горном эхе» сначала офигели, а потом поняли, что восемь суток — это слишком долго. Что делать эти восемь суток? Исследовать Каллисто и Юпитер? Да ладно, в системе Крайто-Гройто есть свои газообразные планеты-гиганты и они мало чем отличаются от Юпитера, Сатурна, Нептуна и Урана. Но главное, они не за этим прилетели. То, за чем они прилетели, находится на третьей планете от местного солнца, планете под названием Земля, на которой, как выясняется, уже знают о существовании Гарада из системы двойной звезды Крайто-Гройто и даже владеют гарадским языком! Непостижимо. Особенно с учётом того, что человечество едва-едва сумело добраться до Луны и технологически отстаёт от силгурдов, минимум, на двести земных лет.

Так откуда, спрашивается, они знают язык?

Я знал командира «Горного эха» Берриза Леко.

Старше меня на несколько лет, опытный космолётчик, надёжный товарищ и настоящий лидер, которому легко подчиняться. Мы не дружили, но всегда были в нормальных рабочих товарищеских отношениях.

Знал я и на что способен «Горное эхо». Запаса хода хватит, чтобы спокойно пересечь Солнечную несколько раз туда и обратно. От орбиты Плутона до орбиты Плутона. В общем, топливо и энергию можно не экономить.

И какое решение в связи с имеющимися обстоятельствами примет Берриз Леко?

Я бы на его месте увёл «Горное эхо» с орбиты Каллисто (думаю, на спутник они не сели — зачем?), вышел из радиотени и продолжил так интересно начавшийся разговор.

Хорошо предвидеть чужие действия. Возникает чувство собственной значимости и владения ситуацией. Мы только-только закончили ужин, когда пришло новое радиосообщение с «Горного эха»: «Покинули орбиту Каллисто, направляемся к Луне. Ориентировочное время в пути — девятнадцать земных суток. Откуда вы знаете наш язык? Командир звездолёта „Горное эхо“ Берриз Леко, начальник экспедиции Миллари Иторби».

Миллари Иторби… Миллари Иторби…

Помню такую!

Молодая красивая черноволосая женщина, лет сорок пять земных. Спортивная фигура, чуть раскосые тёмно-карие глаза. Полные чувственные губы и третий размер бюста.

Член Совета Гарада, между прочим.

Историк, специалист по древним и внеземным цивилизациям. Гипотетическим, ясное дело, поскольку на момент смерти Кемрара Гели на Гараде и переноса его сознания в тело земного мальчика Серёжи Ермолова ни единой инопланетной цивилизации гарадскими учёными обнаружено не было. Помню, она читала нам лекцию как раз о гипотетических внегарадских цивилизациях. Там было много чего интересного, включая «разумные чёрные дыры», которые могли быть некими сверхкомпьютерами, созданными древними умирающими цивилизациями для сохранения всей памяти о себе и обладающими самосознанием.

Захватывающая и абсолютно безумная гипотеза.

Надо же, теперь, оказывается, эта интересная во всех отношениях женщина — начальник экспедиции на Землю. Неожиданно.

Однако ответить «Горному эху» не вышло.

— Извините, господа, — виновато развёл руками Генри Митчелл. — У меня прямой приказ из Белого дома. Никакого общения с инопланетянами до прибытия президентской комиссии с особыми полномочиями.

— Когда прибывает комиссия? — спросил я.

— Неизвестно. Возможно, завтра.

— Возможно?

Митчелл снова развёл руками. Было видно, что он сам расстроен происходящим.

— Генри, — сказал я. — Вы же понимаете, что общение с инопланетянами, как вы выразились, не может быть исключительно прерогативой Соединённых Штатов? То, что мы находимся на территории Пуэрто-Рико, и радиотелескоп Аресибо вместе со всей обсерваторией принадлежит США, не значит ровным счётом ничего. Инициатива обнаружения цивилизации планеты Гарад принадлежит Советскому Союзу. Наша делегация специально прибыла сюда с этой целью. Между прочим, по согласованию с правительством США. Более того, я, Сергей Ермолов, — единственный человек на Земле, который, в силу уже известных вам обстоятельств, является полноправным посредником в общении между человечеством и силгурдами. И вы собираетесь меня от этого посредничества отстранить? Вы хорошо подумали, Генри?

— От меня ничего не зависит, — буркнул Митчелл, отводя глаза. — У меня приказ.До прилёта комиссии — никакого радиообмена.

— Этого я как раз и боялся, — хмыкнул радиоинженер Мэттью Нуччи. — Дивизия морской пехоты, автоматчики на входах-выходах и президентская комиссия, которая мало того, что будет собираться три дня, так ещё и окажется состоящей на девяносто процентов из правительственных чиновников, разбирающихся в общении с межзвёздными братьями по разуму, как я в русском балете.

— Дивизия морской пехоты? — переспросил я.

Заместитель директора обсерватории вздохнул, заглянул в пустую чашку и сказал:

— А как вы хотели? Дело государственное. И вовсе даже не дивизия. Всего батальон.

— До полутора тысяч человек личного состава, как меня когда-то учили, — сказал Аркадий Натанович. — Не считая техники. Сила.

— Что, уже летят? — спросил я.

— Да мне-то откуда знать! — воскликнул Митчелл, чуть не плача. — Я вам кто, бригадный генерал? Полковник? Майор? Мне не докладывают. Сказали быть готовым к прибытию батальона морской пехоты и президентской комиссии. До этого — никакого радиообмена с инопланетянами. Их сообщения фиксировать, но не отвечать на них. И, уж конечно, никакой прессы. Это я вам на всякий случай сообщаю, все сотрудники обсерватории уже строжайше предупреждены.

— А мы? — вкрадчиво осведомился я. — Насчёт нас какие указания? Изоляция? Арест? Высылка?

— Господь всемогущий, за что мне это… — пробормотал Митчелл. — Какая изоляция, о чём вы говорите? На каком основании? Вы абсолютно свободны.

— Только права связываться с гарадцами у нас нет, — подытожил Борис Натанович. — Вопреки договорённостям.

— Если вас это утешит, у меня тоже нет такого права, — буркнул Митчелл. — Хотя я, на минуточку, заместитель директора этой богадельни.

— Чего это сразу богадельни? — сделал вид, что обиделся радиоинженер. — Нормальная обсерватория. Сигнал инопланетян, вон, поймали. Первыми в истории человечества, между прочим!

— Ещё один вопрос, — сказал я. — Можно узнать, кто конкретно отдал эти удивительные распоряжения? Фамилия и должность. Или это тайна?

— Никакой тайны, — ответил Митчелл. — Кушайте на здоровье. Александр Хейг, глава администрации Белого дома.

— Спасибо. Вашим телефоном можно воспользоваться?

— Вы что, Хейгу собрались звонить?

Я посмотрел на часы. Девять тридцать вечера. Поздновато, но деваться некуда.

— Не думаю, что меня с ним соединят, даже если он ещё на работе. Пуэрто-Рико и Вашингтон в одном часовом поясе, я правильно понимаю?

— В одном.

— Хорошо. Так можно позвонить? Не волнуйтесь, прессе звонить не буду. Хотя мой хороший знакомый работает в «Сан-Франциско кроникл». Такер Ломбарди, может слышали?

Митчелл вздохнул.

Просто вечер вздохов какой-то. Конечно, можно было позвонить из гравилёта по спутниковому телефону. Но мне хотелось, чтобы Митчелл принял хотя бы одно правильное решение.

— Чёрт с вами, — сказал он, наконец. — Звоните. Надеюсь, я об этом не пожалею.

— В крайнем случае возьму вас на работу в Пулковскую обсерваторию, — ровным голосом сказал Владимир Алексеевич Крат.

Братья Стругацкие весело рассмеялись. Вот уж кто получал от всего происходящего истинное наслаждение, так это они. Одно слово — писатели-фантасты.

— Можете даже не сомневаться, — сказал я абсолютно серьёзно. — Возьмёт.

— Пошли, — махнул рукой Митчелл. — Вот интересно, все русские такие шутники или только некоторые?

— Узнаете, — пообещал я. — Нам ещё работать и работать.

В кабинете Митчелла я сел за стол, придвинул к себе телефонный аппарат и набрал по памяти номер.

Трубку сняли после четвёртого гудка.

— Лэнгли, — послышался знакомый ровный голос. — Карл Дакетт слушает.

— Карл! — воскликнул я. — Как хорошо, что ты трудоголик и на работе в это время, потому что твоего домашнего номера я не знаю.

— Сергей? — с удивлением спросил заместитель директора ЦРУ по науке и технике. — Ты?

— Я. Как дела, Карл?

— Могло быть и лучше. Но в целом нормально. У тебя?

— У меня прекрасно. Но возникла проблема.

— Которую я могу помочь решить? — догадался Дакетт.

— Очень может быть. Скажи, ты в курсе, что мы нашли инопланетян?

Молчание.

— Что ты сказал? Повтори.

— Мы нашли братьев по разуму, Карл. Моих соотечественников в некотором роде. Я сейчас в Пуэрто-Рико, в Аресибо, тут у вас радиотелескоп мощный…

— Постой, постой, я знаю про радиотелескоп. Что значит — твоих соотечественников? Где? Вы нашли русских за пределами Солнечной системы?

— Все мы в какой-то мере русские, Карл, уж поверь. А также американцы, французы, китайцы, немцы и остальные. Нет, в пределах Солнечной. Это научная экспедиция с планеты Гарад, прибыла к нам на звездолёте «Горное эхо». Сейчас они в районе Юпитера. Самое забавное, что одним из пилотов этого звездолёта должен был быть я…

Мне потребовалось около пяти минут, чтобы вкратце доложить заместителю директора ЦРУ по науке и технике ситуацию. Н-да, всё-таки я был об этой конторе лучшего мнения. Совсем мышей перестали ловить в связи с Уотергейтом. Эдак и до импичмента недалеко. А оно нам надо? Не надо. Ричард Никсон не самый плохой президент для нас. Вменяемый, с ним можно иметь дело.

— … и вот теперь мы получаем из офиса Белого дома запрет на обмен радиосообщениями с гарадцами, — закончил я. — Запрет, если что, исходит лично от Александра Хейга, как мне сообщили. Знаешь такого?

— Разумеется. Так, погоди, сказать, что ты меня ошеломил — это ничего не сказать. Дай-ка я попробую слегка подытожить. Первое: инопланетяне существуют. Второе: они такие же как мы, люди. Третье: сознание одного из них каким-то совершенно мистическим образом переселилось в голову русского советского мальчика Сергея Ермолова, моего хорошего знакомого. Теперь, кстати, понятно, откуда у тебя все эти знания и умения, а то я уж чуть не начал себя дураком считать… ладно, об этом потом. Четвёртое: инопланетяне намного опережают нас в научно-техническом развитии и способны строить звездолёты, которые движутся намного быстрее света. Пятое: человечество устанавливает связь с инопланетянами, и Центральное разведывательное управление США узнаёт об этом чуть ли не последним.

Я ничего не упустил?

— Батальон морской пехоты и запрет на радиосообщения, — напомнил я. — Возможно, в обход президента Никсона.

— Не интригуй.

— Я не интригую. Но сам подумай. У нас с вами сейчас, возможно, лучшие отношения со времён начала холодной войны. Американские парни больше не умирают во Вьетнаме. Разрядка напряжённости. Договор по ограничению стратегических вооружений подписали и работаем над следующим. Сотрудничаем во всех возможных сферах. Не сегодня-завтра договоримся о получении США лицензии на производство гравигенераторов и сверхпроводящих контуров!

— На взаимовыгодной основе, — вставил Карл.

— Разумеется. Фантастические перспективы! Хитрого Дика [1] можно было бы считать лучшим президентом США за всю историю. Если бы не демократы и Уотергейт.

— Даже не напоминай, — буркнул Карл.

— Хорошо, не буду. И тут такой козырь — инопланетяне! Которые уже в Солнечной и летят к Луне. Ещё раз спрошу. Ты уверен, что Никсону доложили об этом? Уж больно решение о запрете нелогично. Не похоже на Хитрого Дика. Это может быть какой-то идиотский ход из вашей политической подковёрной борьбы, в которой я мало что понимаю?

На другом конце провода молчали.

— Карл?

— Здесь я, здесь. Думаю. Проклятье, сейчас для всего этого самое неудобное время. Старый шеф уже, считай, не у дел, а новый только-только утверждён Конгрессом, но в должность ещё не вступил.

— Уильям Колби? — проявил я осведомлённость.

— Он самый.

— Это же ставленник Никсона. Позвони ему.

— Дожил, — буркнул Дакетт. — Русский мальчишка учит меня делать мою работу.

— Русский мальчишка плюс инопланетянин, не забывай. Но самое главное — партнёр. В общечеловеческом смысле. Ну же, Карл. Представь, какой разразится скандал, если наша делегация сейчас свалит из Аресибо. Мы можем, у нас чудо-гравилёт под задницами. Но перед этим дадим информацию об инопланетянах во все ведущие информагентства мира.

— А вот шантажировать меня не надо.

— Бог с тобой, какой шантаж? Просто один умный человек описывает ситуацию другому умному человеку. Или ты хочешь, чтобы я позвонил товарищу Брежневу с этим вопросом?

— Фак, — сказал заместитель директора ЦРУ. — Вот этого точно не надо. Ладно, я понял тебя. Сейчас разберусь.

— Хорошо, спасибо. Нам что делать?

— Сидеть на месте и ждать.

— А как же батальон морской пехоты? — спросил я ехидно.

— Задолбал, — коротко ответил Дакетт и положил трубку.

Какое-то время я размышлял, не покинуть ли, действительно, Аресибо на гравилёте, не дожидаясь морских пехотинцев, но в конце концов решил остаться. Определённый риск был, но я решил дать Карлу Дакетту шанс. Нет, не из любви к ЦРУ, какая уж там любовь, но игры, которые затеял глава офиса Белого дома Александр Хейг мне решительно не нравились.

Впрочем, как выяснилось чуть позже, я недооценил любовь простых американских учёных к свободе информации и, наоборот, их активную неприязнь к любого рода давлению. В особенности, если это давление незаконно.

«А оно абсолютно незаконно», — сообщил мне учёный-радиоастроном Эрик Хэнкс.

Дело было в одиннадцать часов вечера. В дверь моего номера в гостинице при обсерватории постучали. Я открыл и обнаружил на пороге Хэнкса, Фрэнка Дрейка и ведущего радиоинженера Нуччи.

— Можно войти? — чуть ли не шёпотом спросил Хэнкс и оглянулся по сторонам.

— Входите, — пригласил я. — Заговор обречённых?

— Почему обречённых? — не понял Нуччи.

— Не обращайте внимания, это я шучу. Был старый советский фильм с таким названием. Его мало кто видел, но мне удалось.

— Почему мало кто? — заинтересовался Хэнкс.

— Цензура, — пояснил я. — Там упоминается товарищ Сталин в положительном контексте.

— А! — глубокомысленно произнёс Хэнкс. — Мы к вам как раз по этому поводу.

— По поводу товарища Сталина? — изумился я.

— Нет. По поводу цензуры. Мы считаем, что давление на нас со стороны главы офиса Белого дома абсолютно незаконно и намерены сделать свой ход. Вы с нами?

— Бунт на корабле? — восхитился я. — Присоединяюсь. Но как же Митчелл?

— Митчелл сейчас находится в компании ваших друзей, этих братьев-писателей с непроизносимой фамилией, — сказал Дрейк.

— Стругацких, — сказал я.

— Ну да. Стру-гац-ки. Фантасты. Как наш Роберт Шекли. Они пьют настоящую русскую водку, запас которой неожиданно оказался у старшего брата и, думаю, Генри сейчас не до нас.

— И ещё долго не будет, — добавил Нуччи.

Ай да братья, подумал я. Не зря я настоял на их участии в этой миссии, не зря.

— Понял. Какие наши действия?

— Морская пехота должна прибыть по расчётам часам к четырём утра, не раньше. Значит, до этого времени мы можем спокойно пообщаться с «Горным эхом».

— Отличная мысль. Пошли.

В помещение, откуда велся приём и передача радиосообщений, набилось куча народа. Человек пятнадцать, не меньше. Все — сотрудники обсерватории, жаждущие прикоснуться к сенсации. В основном, молодые учёные-мужчины, но присутствовала и парочка женщин. Меня представили и усадили в кресло перед микрофоном.

— Всё готово, — сказал Эрик Хэнкс. — Говорите.

— Земля — звездолёту «Горное эхо», — начал я по-гарадски. — Извините за задержку, возникли небольшие технические проблемы. Решение устроить базу на Луне считаем правильным, система Юпитера слишком далеко. Отвечаем на вопрос о языке. Берриз, Миллари, вы сейчас очень удивитесь, но с вами говорит землянин Сергей Ермолов, в тело которого вселилось сознание инженера-пилота «Горного эха» Кемрара Гели, погибшего на Гараде полтора земных года назад. Берриз, вы должны его хорошо помнить, вместе готовились к первому межзвёздному полёту «Горного эха». В свою очередь вас, Миллари, помнит Кемрар Гели. Он был среди тех космолётчиков, кому вы пару лет назад читали лекцию о гипотетических внегарадских цивилизациях. Дело было на Сшиве, на базе космофлота. Я понимаю, что всё это звучит безумно, но это правда. Могу также добавить, что командиру «Горного эха» Берризу Леко тридцать пять гарадских лет. Рост сто девяносто сантиметров (здесь я применил гарадские меры длины). Блондин, глаза голубые. На лбу, у левой брови, небольшой шрам, полученный в молодости во время игры в цвинт. Можно было давно зарастить, но… В общем, вы его не зарастили. Женат. Жена — Абэйн Леко, навигатор. Была кандидатом в экипаж «Горного эха». Если взяли — мои поздравления и привет ей. Если не взяли, всё равно привет. Теперь начальница экспедиции Миллари Иторби. Молодая красивая женщина спортивного телосложения. Рост — сто семьдесят один сантиметр (снова гарадские меры длины). Чёрные волосы, карие глаза. Член Совета Гарада. Историк, специалист по древним и внеземным цивилизациям. Была не замужем. Надеюсь, сказанного достаточно, чтобы вы поверили. Если нет, готов ответить на любые вопросы. Теперь о Земле. Вероятно, вы уже догадываетесь, что люди и силгурды генетически идентичны. Абсолютно точных доказательств у меня нет, проведём исследования вместе, когда вы прилетите на Землю. По моим сведениям, около двух с половиной миллиона земных лет назад система нашей двойной звезды Крайто-Гройто прошла сравнительно недалеко от Солнца. На Земле в то время уже были люди. Или, если хотите, их прямые предки. Каким-то образом одно или несколько племен оказались на Гараде, который стал для них новой родиной. Думаю, здесь не обошлось без вмешательства некой могущественной цивилизации, о которой мы ничего не знаем. Как бы то ни было, переселённые племена выжили и дали начало силгурдам. А люди, оставшиеся на Земле — человечеству. Так что мы не просто братья по разуму, а в прямом смысле братья и сёстры. Только очень давно разделённые. Да, в отличие от единого Гарада, человечество тоже разделено на разные государства и народы, у каждого из которых свой язык, законы, территория. Думаю, вы уже это знаете. Два самых больших и могущественных государства на Земле — Советский Союз и Соединённые Штаты Америки. На сегодняшний день они сотрудничают, однако при этом и соперничают друг с другом во всём. Мы ведём передачу с территории Соединённых Штатов. Но говорю с вами я — Сергей Ермолов, полномочный представитель и гражданин Советского Союза. Эти обстоятельства следует учитывать, но беспокоиться, думаю, не о чем. Также уполномочен заявить от имени народа Советского Союза и правительства, от имени народа Соединённых Штатов Америки и всех народов планеты Земля, что мы рады нашей встрече. Добро пожаловать на прародину. Конец связи.

— Охренеть, — сказал радиоинженер Мэттью Нуччи, слушавший мою речь, словно зачарованный. — А теперь переведи.

Я перевёл.

— Так это правда… — произнёс Фрэнк Дрейк, глядя на меня большими глазами.

— Что именно?

— Что вы на самом деле с Гарада.

— На самом деле я такой же землянин, как и вы, — сказал я так, чтобы слышали все. — Зовут меня Сергей Ермолов, я гражданин Советского Союза, комсомолец.

— А как же перенос сознания?

— Был перенос. Но вот вы, учёный, скажите мне, что есть личность?

— Сложный вопрос…

— Именно. Во мне слились два сознания, и образовалась новая личность. Однако зовут меня, повторяю, Сергей Ермолов, и моё тело — это тело землянина Сергея Ермолова. Да, тело. Думаю, это определяющий фактор. Вы же, надеюсь, не станете спорить, что личность — это не только сознание, но и тело человека?

— Забавно, — сказал кто-то из присутствующих. — А если бы случилось наоборот, и сознание Сергея Ермолова перенеслось в тело Кемрара Гели на Гарад?

— Поставьте мысленный эксперимент, — сказал я. — Разрешаю. Только не забудьте при этом, что землянин Сергей Ермолов скучает по Гараду так же, как скучал бы Кемрар Гели, и радуется прибытию к нам гарадцев, они же силгурды, как радуется человек после долгой разлуки встрече с теми, кого любит. Господа, я понимаю, что у вас есть вопросы и не один, но давайте не будем устраивать пресс-конференцию. Пока. Кстати, о прессе. Скажите, кто-нибудь уже пообщался с ней? Во имя Первой поправки [1]?

Присутствующие переглянулись. Как мне показалось, слегка растерянно.

— Что — никто?

— Как-то в голову не пришло, — почесал уже небритый к ночи подбородок Мэттью Нуччи. — Мне, во всяком случае.

— Мне тоже, — признался Дрейк.

— И мне…

— И мне…

— Вам не кажется, что это упущение? — спросил я. — Бить — так сразу по всем направлениям. Бунт на корабле мы уже устроили, с «Горным эхом» связались, это хорошо. Я позвонил кое-кому из ЦРУ, это тоже правильно. Но, может быть, стоит лишить господина Александра Хейга последнего шанса нам помешать и поставить в известность знаменитую свободолюбивую американскую прессу?

— Чёрт, — сказал Нуччи. — А ведь ты прав. Даже удивительно, что эта мысль пришла в голову тебе, а не нам.

— Потому что вы учёные, — польстил я. — Настоящие учёные, как известно, прессу недолюбливают. И правильно делают, к слову, потому что она вечно всё перевирает. А я не учёный, мне можно.

В Сан-Франциско было только начало девятого вечера, детское время. Не мудрствуя лукаво я позвонил сразу в редакцию «Сан-Франциско кроникл». В конце концов, там меня уже знали, и с этой газетой у меня сложились нормальные рабочие отношения.

— Дежурный редактор «Сан-Франциско кроникл» Нэнси Дуглас, — послышался хриплый прокуренный женский голос. — Чего надо?

— Привет, Нэнси, — весело сказал я. — Это Серж.

— Какой ещё, на хрен, Серж?

Я никогда не видел Нэнси и даже не подозревал о её существовании, но прямо-таки увидел: журнально-глянцевой красотой не блещет, говорит, что думает, далеко за сорок, дымящаяся сигарета в углу рта, седина в каштановых волосах. Обильная. Или она брюнетка? Нет, всё-таки шатенка. Сейчас проверим.

— Серж Ермолов. Советский Союз. Помнишь такого? Нэнси, скажи пожалуйста, это важно. Ты шатенка или брюнетка?

— Какого… Шатенка. А что?

— Прекрасно. Ничего, всё хорошо, просто надо было проверить свою интуицию. Значит, работает. И вот она, интуиция, подсказывает, что ты не откажешься принять сенсационный материал. Как и положено нормальному дежурному редактору моей любимой газеты.

— Погоди-погоди. Ты откуда звонишь, Серж? Из Москвы?

— Обсерватория Аресибо. Это в Пуэрто-Рико. Я, конечно, мог бы позвонить домой Такеру…

— И обломался бы. Такер в отпуске. Взял неделю, вчера буквально умотал в Канаду.

— Что он забыл в Канаде?

— Говорит, давно не бродил по дремучим канадским лесам.

— Самые дремучие леса у нас в России, это всем известно.

— В России слишком много водки и медведи по улицам ходят, это всем известно. Плюс коммунизм. Страшно. Так что у тебя за сенсационная новость?

— Включай магнитофон на запись.

— Сейчас…

Щёлк. Щёлк.

— Давай.

— Даю. Новостная заметка. Вчера, десятого августа, астрономическая обсерватория США, расположенная в Аресибо, Пуэрто-Рико, поймала радиосообщение, посланное иной цивилизацией… — я продиктовал то же самое, что уже диктовал Горскому, добавив только, что сейчас звездолёт «Горное эхо» стартовал с орбиты Каллисто к Луне, где гарадцы намерены устроить базу, чтобы нам проще было общаться. Как сообщил нам советский юный гений Сергей Ермолов, который сейчас находится в Аресибо, правительства самых могущественных стран на Земле — США и Советского Союза — разрешили пришельцам устроить базу на Луне и активно готовятся к будущей встрече. Закончил также.

— Эй, погоди, это твой текст! — честно попыталась протестовать Нэнси.

— Нет, это твой текст. Я всего лишь тебя проинформировал. Не только я, кстати. Тут со мной ведущий радиоинженер Мэттью Нуччи, учёный-астроном Эрик Хэнкс и другие сотрудники обсерватории. Они подтверждают мои слова. Ребята, подтверждаете? — я оторвал трубку от уха и повернул её к аудитории.

— Подтверждаем! — слаженно заорали «ребята». — Всё так и есть!

— Слышала? — трубка снова оказалась у моего уха.

— Слышала и записала. Серж, ты понимаешь, что это не просто бомба? Это, мать её, термоядерная бомба! За всю историю средств массовой информации такой не было. Мы первые, кто узнал?

— Правительство Советского Союза в курсе. Но как оно поступит с этой информацией, я не знаю. Наши газеты работают не так, как ваши, — тут я немного слукавил, но не корысти ради, а общего дела для.

— Возблагодарим за это Господа! — воскликнула Нэнси. — Всё, я побежала отдавать материал в срочный набор. Должны успеть в утренний субботний номер. Серж, газета «Сан-Франциско кроникл» и я лично твои вечные должники.

— Don’t worry, Nancy, — сказал я. — Be нappy [2]

И положил трубку.

Это была длинная ночь.

Сначала в «рубку» (так я прозвал помещение Лаборатории №1, откуда мы связывались с «Горным эхом») в сопровождении Владимира Алексеевича Крата ввалились поддатые и весёлые братья Стругацкие и доложили, что задание партии и правительства выполнено: заместитель директора обсерватории Аресибо господин Генри Митчелл не выдержал прямого культурного столкновения с русскими писателями-фантастами, вооружёнными русской же водкой, спит в своём кабинете на диване и вряд ли проснётся до утра.

— Слабак, — пренебрежительно заметил Аркадий Натанович, развалясь на стуле и закуривая. — Даже вторую не допили, а он уже с копыт. Ну, как тут у нас дела?

Я вкратце рассказал и дал им прослушать наше радиоособщение, посланное «Горному эху».

Говорили мы по-английски, чтобы сотрудники обсерватории не чувствовали себя гостями в собственном доме.

Стругацкие и Крат прослушали сообщение дважды.

— Аж протрезвел, — признался Аркадий Натанович. — Перенос сознания от одного человека к другому да ещё и в момент смерти… Пытаюсь вспомнить, читал ли я о чём-то подобном у коллег-фантастов, и не могу.

— «Четыре стихии» Роберта Шекли, — сказал Борис Натанович. — И его же «Обмен разумов».

— Точно! — старший брат хлопнул себя по лбу. — Шекли! Ну конечно, как я мог забыть. Это всё водка, виновата, отшибает память. Не пей водку, Серёжа, мой тебе совет.

— Да я вообще практически не пью, Аркадий Натанович. Мне не нравится состояние опьянения, хотя я могу его купировать. Как и все гарадцы, к слову.

— Как это? — заинтересовался Борис Натанович. — Протрезветь по желанию?

— Ага, — подтвердил я. — И без всякого каспарамида [3]

— Полезная способность, — задумчиво сказал Борис Натанович.

— Не только она, — сказал я. — Поверьте, средний гарадец умеет многое, что обычному человеку покажется фантастикой. Хотя и те, и другие — люди.

— Что-то вроде того, что ты демонстрировал нам в Пулковской обсерватории? — спросил Владимир Алексеевич Крат.

— И многое сверх того.

— Значит, история с клинической смертью мальчика Серёжи Ермолова в городе Кушка была на самом деле совсем другой, — сказал Аркадий Натанович.

— Да, — подтвердил я. — Умер Серёжа Ермолов, а воскрес Кемрар Гели в теле Серёжи Ермолова. Который позже осознал, что он одновременно всё-таки и Серёжа Ермолов.

— Две стихии, — сказал Борис Натанович. — Слитые в одну.

— При этом, заметьте, никакой шизофрении, — сказал Аркадий Натанович. — Ты ведь не чувствуешь раздвоения личности?

— Иногда проскальзывает что-то похожее, — признался я. — Но в целом не критично. Я принял случившееся и просто стал жить дальше. А вы бы что сделали?

— Хороший вопрос! — усмехнулся Аркадий Натанович.

— Не знаю, как насчёт раздвоения личности, — заметил Мэттью Нуччи. — А мне хочется себя ущипнуть и покрепче. Убедиться, что не сплю. Что вы там насчёт русской водки говорили, мистер? — обратился он с Аркадию Натановичу. — Не допили вторую бутылку?

— Мэттью, — смущённо шепнул Эрик Хэнкс и даже пихнул радиоинженера локтем.

— Ерунда, — царственно махнул рукой Аркадий Натанович. — Всё нормально. Я сам хотел предложить. Грех не выпить по чуть-чуть за такое событие. Не каждый день человечество встречается с инопланетянами, а один из них, как выясняется, и вовсе среди нас! К тому же, — он подмигнул, — у меня и третья бутылка есть, непочатая.

Водка сняла напряжение и развязала языки. Весьма кстати оказалась и закуска — маленькие бутерброды из чёрного хлеба и шпрот.

— Как знал, что пригодится, — говорил Аркадий Натанович, точно разливая водку по разномастной посуде. — И водка, и чёрный хлеб, и шпроты. Нет-нет, — остановил он Дрейка, который намеревался пригубить из чашки. — Не так! Русская водка — не виски и не бренди, и пьют её совсем по-другому. Смотрите, показываю. Вот так, одним большим глотком сразу всё, — он выпил, аккуратно взял кусочек чёрного хлеба со шпротиной, занюхал, откусил, прожевал, проглотил. — И сразу же закусить — это важно. Ну, смелее.

Американцы выпили. Занюхали. Закусили. Кто-то закашлялся, но в целом всё прошло удачно, и вскоре на лицах расцвели улыбки, а в глазах появился блеск.

— Скажите, мистер… — обратился Нуччи к старшему Стругацкому.

— Аркадий, — напомнил Аркадий Натанович радиоинженеру. — Можете звать меня Аркадий, Мэттью. Это старое русское имя, но греческого происхождения. Означает — житель Аркадии, область такая в Греции. Или попросту «пастух».

— То есть, ковбой, — кивнул радиоинженер. — Так я и думал. Есть в вас что-то от ковбоя.

Стругацкие засмеялись.

— Спасибо, — сказал Аркадий Натанович. — Такого комплимента я ещё в свой жизни не получал.

— Зовите меня Мэт, — сказал Нуччи.

— Так что ты хотел спросить, Мэт? — спросил Аркадий Натанович, разливая по второй.

— А, да. Мне просто чертовски интересно. Вы, русские, всегда берёте с собой водку, хлеб и консервы?

— Не всегда, но часто, — серьёзно ответил Аркадий Натанович. — Если бы у вас, американцев, хотя бы раз за всю историю случилось что-то похожее на блокаду Ленинграда, ты бы не задавал таких вопросов.

— Что такое блокада Ленинграда? — спросил Нуччи.

— Можно я отвечу? — спросил я.

Старший Стругацкий кивнул.

— Во время Второй мировой войны, — сказал я, — погибло около четырёхсот тысяч американцев. Советский Союз же потерял только по официальным данным двадцать миллионов человек, а на самом деле на несколько миллионов больше. Их них порядка миллиона человек, причём гражданских, погибло во время блокады немцами города Ленинграда, которая длилась восемьсот семьдесят два дня. Из этого миллиона только около трёх процентов погибло от бомбёжек и обстрелов.

Я замолчал.

— А остальные? — ожидаемо спросил Нуччи.

— От голода, — сказал Борис Натанович. — Остальные, Мэт, погибли от голода. Поэтому не стоит спрашивать у русского, зачем он возит с собой водку, чёрный хлеб и консервы.

— Простите, — сказал Нуччи. — Я не знал.

— Вы, американцы, не в обиду будет вам сказано, вообще мало интересуетесь тем, что происходит с другими, — сказал я. — Вам интересны только вы сами.

— Зато вы, русские, готовы навязать всему миру свой коммунизм, — парировал радиоинженер.

— Как и вы — демократию, — сказал я. — Причём такую, которой бы управляли вы сами. Но не будем спорить. Я же сказал — не в обиду.

— Давайте лучше выпьем, — сказал Аркадий Натанович. — За взаимопонимание. Как я понимаю, оно в ближайшее время нам ой как понадобится.

Я чокнулся вместе со всеми, но пить не стал — пригубил только. Посмотрел на часы. Уже скоро должно было прийти сообщение от «Горного эха».

— Мэт, — спросил я. — У нас, надеюсь, всё настроено на приём?

— Всё под контролем, — сложил в кольцо большой и указательный палец радиоинженер. — Не волнуйся, Серж.

— Серёжа, давно хотел тебя спросить, — сказал Борис Натанович. — Каков принцип движения гарадского звездолёта? Я правильно понимаю, что его скорость намного превышает скорость света?

— Да. Но только потому, что «Горное эхо» движется в другом пространстве, не нашем обычном. Мы называем его нуль-пространство. Поэтому и нуль-звездолёт «Горное эхо».

— Нуль-пространство, — повторил Борис Натанович. — Оно же гиперпространство, не раз описанное в фантастике. Значит, оно существует?

— Существует, — ответил я. — В него можно войти и выйти в другой точке, преодолев за относительно короткое время десятки, сотни и даже тысячи парсек.

— Как это возможно? — спросил Эрик Хэнкс.

— Смотрите, — я взял со стола чистый лист писчей бумаги, смял его в комок, положил. — Представим себе, что наше обычное пространство подобно поверхности этого бумажного кома. Вот здесь, — взял карандаш, намалевал точку с краю, — наше Солнце и Земля. А вот здесь, к примеру, Гарад, — поставил точку с другой стороны кома. Если двигаться в обычном пространстве, путь будет таким, — я прочертил длинную извилистую линию по поверхности кома, — Но можно как бы проколоть пространство насквозь, выйти в другое измерение. Вот так, — я проткнул остро наточенным карандашом бумагу, — Видите? Так выходит намного короче и быстрее. Разумеется, аналогия весьма и весьма грубая. На самом деле всё куда сложнее.

— А в чём главная сложность? — спросил Аркадий Натанович.

— Их несколько. Первая — рассчитать точки входа в нуль-пространство и выхода из него. Это неимоверно сложно. Нужны мощные компьютеры. Не примитивные электронно-вычислительные машины, какие уже имеются у землян, а компьютеры, оснащённые искусственным интеллектом, способным к самостоятельным и вполне осмысленным действиям. Нужны люди — навигаторы, способные не только поставить точную задачу корабельному ИИ, но и проконтролировать его, потому что ошибаются все, даже вычислительные машины с зачатками разума. Для этого нужен особый талант и особая интуиция, а также хорошо развитое воображение, поэтому работа навигатора во многом сродни работе поэта, художника или музыканта. Далее. Пребывание в нуль-пространстве небезопасно для психики человека или силгурда, что одно и то же. Поэтому, пока нуль-звездолёт находится там, экипаж пребывает в анабиозных камерах, погружённый в глубокий искусственный сон. Возможно, есть какой-нибудь другой способ, но нам он пока неизвестен. И, наконец, требуется энергия. Очень много энергии. С чем бы сравнить… А! Возьмём нашу советскую Братскую ГЭС. Её мощность, как известно из открытых источников, равна четыре с половиной тысячи мегаватт или четыре с половиной гигаватта. То есть, столько энергии эта электростанция может выработать за секунду. Так вот. Всей мощности Братской ГЭС не хватит, чтобы проколоть наше пространство и выйти в нуль-пространство.

— Однако, — пробормотал Борис Натанович и закурил. — Сколько же нужно?

— На порядок больше. Кварковый реактор, установленный на «Горном эхе», имеет мощность пятьдесят гигаватт.

— Чёрт, — выругался Нуччи. — И ты так спокойно об этом говоришь?

— То есть? — не понял я.

— Ну… Это же, наверное, секретные сведения? Ты же гарадец.

— Во-первых, я землянин, сколько можно повторять. А во-вторых, те или иные сведения становятся секретными только в том случае, если цивилизации находятся в состоянии войны, прямой конфронтации или, хотя бы, жёсткой конкуренции. Ничего из этого между цивилизациями Гарада и Земли нет и, надеюсь, не будет. К тому же, сразу говорю, никакая конфронтация между ними на сегодняшний день просто невозможна. По одной простой причине.

— Гарад неизмеримо сильнее? — сделал попытку догадаться радиоинженер.

— И это тоже. Но главным образом потому, что Гарад неизмеримо гуманнее. Возможно, звучит обидно, понимаю, но это правда.

Громкий щелчок в динамиках отвлёк нас от этого разговора.

— Опа, — сказал Нуччи. — А вот и ответ гарадцев. Серж, переводи.

— Звездолёт «Горное эхо» — Земле, — раздался мягкий женский голос и повторил. — Звездолёт «Горное эхо» — Земле. Говорит начальница экспедиции Миллари Иторби.То, что вы сообщили, выходит за рамки наших научных знаний. Мы бы сочли это розыгрышем, но факты говорят сами за себя. Землянин Сергей Ермолов, когда погиб Кемрар Гели, это стало большим потрясением и горем для всех нас. Мы хорошо его знали. Он был одним из лучших инженеров-пилотов космофлота Гарада, прекрасным товарищем и другом. Мы не сомневаемся в твоих словах, мы сомневаемся в себе, всё ли мы правильно поняли. Сообщи, пожалуйста, основные сведения из биографии Кемрара Гели. Где родился, учился, служил. Имена родителей и родственников, внешние данные: рост, вес, цвет волос и глаз. Как погиб. Повторяю. Мы должны убедиться, что всё поняли правильно, и перенос сознания действительно состоялся. Это важно. Ждём ответа.

— На их месте я поступил бы точно так же, — сказал Аркадий Натанович, когда я закончил переводить. — Факты должны быть железными. Уж слишком невероятно всё это звучит. Можно усомниться в собственной психической адекватности.

— Мы же не усомнились, — сказал Борис Натанович.

— Нам было проще, — заметил Мэттью Нуччи.

— Почему? — спросил я.

— У нас была русская водка, — ответил радиоинженер.

Все засмеялись.

— Ни секунды не сомневаюсь, что на борту «Горного эха» имеется спиртное, — сказал я. — И у командира в сейфе припрятана пара бутылок твинна на крайний случай, и у старпома, и у инженера-пилота. Не считая чистого спирта, который просто обязан быть у врача в медотсеке.

— Что такое твинн? — спросил Борис Натанович.

— Крепкий алкогольный напиток, — сказал я. — Больше всего напоминает земной коньяк.

— Вот теперь я вижу, что мы и впрямь родственники, — удовлетворённо заметил Аркадий Натанович. — Договоримся в любом случае.

Я отправил сообщение на «Горное эхо» со всеми данными по Кемрару Гели, которые они просили, и добавил ещё от себя данные по Гараду: состав атмосферы, сила тяжести, количество материков, климат, период вращения вокруг Крайто-Гройто, название столицы и крупнейших городов, население и основные моменты истории, включая Последнюю Войну, случившуюся девяносто гарадских лет назад, и количество погибших в ней силгурдов — два с лишним миллиарда. В конце сообщения добавил, что следующий сеанс связи будет только утром, поскольку у нас ночь, все устали и нужно поспать.

Предвидя возможные неприятности, я лёг спать в гравилёте, разложив кресла. Рядом было ещё два спальных места, которое заняли охранники Борис и Антон. Нодия и Сергеев пытались возражать, но я убедил их отправиться под крышу и ложиться спать:

— Чем больше людей в данном случае, тем хуже. С гравилётом ничего не случится, не беспокойтесь. Я его Фиделю подарил, в конце концов, и обещал вернуть в целости и сохранности, а я всегда держу слово.

Бориса и Андрея тоже пришлось убеждать лечь спать. Моя бравая охрана никак не хотела согласиться, что их посменное дежурство ночью ничего не даст.

— Ребята, я почую малейшую опасность даже во сне и лучше любого из вас, поверьте, — сказал я. — Вы и так за день вымотались, отдыхайте, а то вас на завтра не хватит.

— А что у нас намечается завтра? — осведомился Борис.

— Ягодки, — ответил я коротко.

— В смысле, что сегодня были цветочки?

— Правильно понимаешь. Так что мне надо, чтобы вы были полны внимания и сил.

— Хм… — с сомнением протянул Борис.

— Никаких разговоров, — отрезал я. — Ложимся спать и немедленно. Обещаю разбудить вас за десять минут перед началом большого шухера.

Первые подразделения морской пехоты прибыли в пять тридцать пять утра. Я проснулся за семь минут перед этим, уловив ещё очень далёкий гул вертолётов, не слышный обычным человеческим ухом. Проснулся, убедился, что вертолёты приближаются и толкнул Бориса и Антона. Ребята проснулись мгновенно, словно и не спали.

— Что? — спросил Борис, оглядываясь.

— За десять не получилось, разбудил за пять, — сказал я. — Слышите? Впрочем, пока вряд ли. Но я уже слышу. Вертолёты. Два. Думаю, военные. Какие вертолёты использует морская пехота США, если нужно перебросить силы на дальнее расстояние?

— А хрен их знает, — сказал Борис, вылезая из гравилёта в раннее тихое утро Аресибо и потягиваясь. — «Чинук»? Я читал, взвод спокойно вмещает в брюхе и ещё для раненых место остаётся.

Это действительно оказались вертолёты «Чинук», они же Боинг CH-47. Две длинные серо-зелёные махины с опознавательными знаками армии США появились с севера и, вздымая винтами пыль и мусор, пошли на посадку. Места на вертолётной площадке едва хватило, но сели аккуратно. Двигатели смолкли, винты замедлили свой бег, двери распахнулись и оттуда посыпались вооружённые люди в форме и с рюкзаками за плечами.

Мы, втроём, стояли возле нашего гравилёта, который по сравнению с этими двумя махинами выглядел игрушкой, и спокойно наблюдали за выгрузкой. От группы солдат отделились трое военных и направились к нам. Антон и Борис шагнули вперёд.

— Спокойно, — сказал я. — Стойте рядом, всё нормально, не нужно их провоцировать.

Трое подошли. Впереди — среднего роста темноглазый офицер лет двадцати восьми в зелёной полевой форме (белая майка, куртка с закатанными рукавами, штаны, заправленные в чёрные ботинки, кепи, пистолет в кобуре на ремне). За ним двое морских пехотинцев в похожей форме, но с автоматическими винтовками на груди. Один негр, здоровенный; другой — белый, невысокий, веснушчатый, с рыжими ресницами. Объединяло их то, что оба в едином неспешном ритме жевали жвачку.

Колоритная группа, подумал я.

— Капитан Майкл Галлахер, — представился офицер, — морская пехота США. Кто вы?

— Сергей Ермолов, — ответил я. — Полномочный представитель народа и правительства Советского Союза на переговорах с пришельцами из космоса. Это, — повёл рукой в сторону Бориса и Антона, — моя охрана, положенная мне по статусу.

— С пришельцами из космоса? — брови капитана поползли вверх под козырёк кепи, и он быстро огляделся. — Какими ещё пришельцами?

— Из космоса, — любезно пояснил я. — Вы разве не в курсе, что вчера, здесь, мы, научная группа из Советского Союза и учёные-астрономы США установили радиосвязь с пришельцами, которые прибыли в нашу Солнечную систему с планеты Гарад, расположенной в двухсот тридцати девяти световых годах от Земли?

Челюсти морских пехотинцев за спиной капитана остановились.

Затем солдаты быстро переглянулись и принялись за свою жвачку снова.

— Вы шутите, — неуверенно сказал капитан.

— Никаких шуток. Всё предельно серьёзно. Могу я узнать, зачем здесь морская пехота США и какой у вас приказ?

— Мне приказано взять под охрану здания обсерватории и радиотелескоп. Это всё, что я могу сказать.

— А наша работа? — спросил я. — Мы можем спокойно работать?

— Насчёт этого никаких приказаний не было, — ответил капитан. — Работайте, — он был явно озадачен, но старался этого не показывать.

Ага, подумал я удовлетворённо, Карл Даккет не зря ест свой хлеб. Осталось позавтракать самому, дождаться правительственной комиссии США (не будем наглеть, пусть люди почувствуют свою значимость), выхода в свет утреннего номера «Сан-Франциско кроникл» и прочих интересных вещей, которые за всем этим последуют и предсказать которые я не могу. Но главное — завтрак. Думаю, традиционная американская яичница с беконом и большая чашка крепкого сладкого кофе подойдут сегодня как нельзя лучше.

Не понимаю людей, которые утром обходятся чашкой кофе или чая, а завтракают ближе к одиннадцати. Как по мне, завтрак должен быть сытный и в меру обильный, чтобы с самого утра зарядиться энергией. Впрочем, у каждого свои привычки, и кто я такой, чтобы навязывать свои? Хотя, нет, какие-то можно и навязать. Например, хорошая зарядка по утрам полезна всем и стоит того, чтобы войти в привычку как можно большего количества людей.

Как раз во время завтрака и начался натуральный дурдом. Сначала с глубокого похмелья очнулся Генри Митчелл. Кто-то ему тут же доложил о вчерашнем, и несчастный заместитель директора обсерватории попытался устроить скандал прямо в столовой.

— Вы меня вчера напоили! — он остановился возле стола, где наша делегация вкушала ранний завтрак, и возмущённо ткнул пальцем в сторону братьев Стругацких. — Специально!

— Доброе утро, Генри, — сказал я примирительно. — Садитесь с нами. Чашка крепкого горячего и сладкого кофе приведёт вас в чувство.

— Лучше чай, — сказал Аркадий Натанович со знанием дела. — С похмелья чай лучше. Чай и хороший завтрак. Даже, если не лезет, надо постараться в себя запихнуть.

— Я бы посоветовал омлет, — сказал Борис Натанович, разглядывая кусок бекона на своей вилке и затем отправляя его в рот.

— Хороший выбор, — кивнул старший брат. — Ещё можно для начала томатный сок с сырым яйцом и каким-нибудь острым соусом. Хотите, сделаю? Это быстро. Почувствуете себя человеком, обещаю.

— Сами напоили, сами и лечить собираетесь? — горько осведомился Митчелл, плюхаясь на стул. — Боже, как же мне плохо…

— А я вам говорил вчера — закусывать надо, — наставительно заметил Аркадий Натанович, поднимаясь со своего места. — Но вы же смелый. Бесстрашный, можно сказать. Сидите, я быстро.

Он отошёл к раздаточной стойке, а вскоре вернулся со стаканом, полным красной жидкости.

— Пейте. Всё, до дна.

— Что это? — спросил Митчелл, принимая стакан нетвёрдой рукой.

— Ваше спасение. Алкоголя там нет, не беспокойтесь.

Митчелл посмотрел на нас жалобными глазами.

— Пейте, Генри, — сказал я. — Русский писатель-фантаст плохого не посоветует.

Митчелл вздохнул и приник к стакану. По мере того, как жидкость в нём исчезала, глаза заместителя начальника обсерватории удивлённо расширялись.

Он допил. Поставил стакан на стол. Вытер губы салфеткой. Облизнулся и сказал:

— А вы знаете… Мне и впрямь лучше. Спасибо, Аркадий, и простите, что я на вас напал. Уж очень было плохо. А тут ещё эти морские пехотинцы… Пожалуй, вы правы, и я позавтракаю, — он поднялся и направился к раздаче.

Правительственная комиссия прибыла в Аресибо в девять двадцать девять утра. Точнее, я бы назвал её президентской, поскольку возглавлял комиссию никто иной, как тридцать седьмой президент США Ричард Милхаус Никсон.

Скажу честно, этого я не ожидал. Нет, я понимал, что комиссию возглавит какая-нибудь очень важная шишка, но чтобы сам президент США…

— Сильный ход, — сказал, стоящий рядом со мной старший Стругацкий, когда из подъехавшего в сопровождении мотоциклетного эскорта Lincoln Continental вылез высокий человек в темном костюме: нависшие над внимательными карими глазами брови, характерный «утиный» нос, зачёсанные назад тёмные волосы, упрямый подбородок.

— Уотергейт? — спросил младший.

— Именно, — кивнул старший. — Нужно восстанавливать репутацию. Экспедиция гарадцев в данном случае — настоящее спасение для Хитрого Дика. Есть шанс войти в историю не с позором, а со славой. Первый президент США, установивший контакт с инопланетными братьями по разуму.

— Лично, — добавил Борис Натанович.

— Да, — согласился я, — неплохо. Но как же протокол? По моему мнению, здесь не хватает Леонида Ильича.

— А что, мы без него не справимся? — подмигнул мне Аркадий Натанович.

— Куда ж мы денемся, — ответил я, стараясь, чтобы мой ответ прозвучал как можно увереннее.

Подъехала ещё одна машина — потрёпанный синий «форд» — и остановилась позади президентского кортежа. Из машины вышли двое мужчин в светлых летних костюмах. Я сразу узнал Петрова и Боширова. Друзья-комитетчики огляделись, увидели меня и промахали руками. Я улыбнулся и помахал в ответ.

Направляющийся к нам вместе со свитой Никсон неуверенно поднял руку и тоже помахал.

— Доброе утро! — поздоровался он, останавливаясь перед нами. — Кто из вас Сергей Ермолофф? Полагаю, это вы, молодой человек?

— Здравствуйте, господин президент, — я почтительно наклонил голову. — Да, это я.

— Прекрасно! — он шагнул ко мне, протягивая руку. — Рад познакомиться.

— Взаимно, господин президент!

Рукопожатие Хитрого Дика было сильным и твёрдым.

— Брось, — сказал он. — Зови меня Ричард.

— Спасибо, Ричард, — улыбнулся я в ответ. — А вы меня — Серёжа или Серж.

— А Джимом можно? — он хитро улыбнулся.

— Конечно. Я ещё не забыл свой американский сценический псевдоним.

Последовала череда рукопожатий и представлений, после чего мы проследовали внутрь здания.

— Думаю, вы хотите знать положение дел из первых уст, так сказать? — спросил я.

— Угадал.

— Тогда предлагаю пройти в столовую, — сказал я. — Там можно сдвинуть столы и получится отличный зал для приёмов и докладов.

— А кофе мне там дадут? — спросил ворчливо Никсон. — Не успел выпить в самолёте.

— Можете не сомневаться, — заверил я его. — Кофе здесь варят отличный и на любой вкус.

В столовой мы уселись за столы, которые по моей просьбе выстроили в одну линию. По одну сторону сотрудники обсерватории и советская делегация (включая Петрова и Боширова, которые под шумок успели к нам присоединиться), а по другую — президентская комиссия во главе с самим президентом США Ричардом Никсоном.

Обслуживающий персонал столовой проявил себя с самой лучшей стороны, и на столах чуть ли не мгновенно появилась минеральная вода и кола. Никсону и тем, кто пожелал, принесли кофе.

— Окей, — произнёс Хитрый Дик, широко улыбаясь.

Я достаточно долго прожил в США, чтобы ей не доверять. Американцы улыбаются не потому, что относятся к вам с искренней теплотой. Это просто привычка, которая ни к чему не обязывает. Поэтому я не менее широко улыбнулся в ответ, демонстрируя готовность слушать. Сидящие справа и слева от меня Стругацкие, Крат, Фрэнк Дрейк, Генри Митчелл, Эрик Хэнкс и остальные старательно демонстрировали то же самое.

— Мне уже доложили, что вы, парни, э-э… проявили похвальную инициативу и не прервали радиообмен с инопланетянами, как вам, якобы, было приказано, — продолжил Никсон. — Молодцы. Возникла накладка, виновные наказаны. Мы не допустим нарушения свобод и прав американского народа ни при каких обстоятельствах, — он посмотрел налево, потом направо, оглядывая членов делегации. Члены внимали. — Хотя, должен признать, что такого информационного шороха, который вы наделали, даже я не припомню. А я помню многое, — он протянул руку, и молчаливый секретарь вложил в неё газету «Сан-Франциско кроникл». — Прочитал в самолёте, — Никсон положил газету передо мной. — Впечатляет. Скажи, Серж, где они соврали?

Я взял газету в руки. Она ещё пахла типографской краской.

Инопланетяне летят к Земле! — кричал громадный заголовок на первой странице.

Пробежал текст глазами. «Вчера, десятого августа, астрономическая обсерватория США, расположенная в Аресибо, Пуэрто-Рико, поймала радиосообщение, посланное иной цивилизацией…»

— Нигде, Ричард, — ответил я, отдавая газету. — Разве что «юного гения» можно было опустить, а так — нигде. Спасибо дежурному редактору Нэнси Дуглас.

— Прямо сейчас тысячи газет по всему миру перепечатывают этот текст, — сказал Никсон. — Ты понимаешь, что это взорвёт мир?

— Понимаю. Только, думаю, что перепечатывают не все. Некоторые успели раньше «Сан-Франциско кроникл».

— То есть?

— Есть в Советском Союзе популярная газета, которая называется «Комсомольская правда», — пояснил я. — Меня с ней многое связывает. Неужели вы думаете, что я смог бы её игнорировать и отдать информационное первенство вашей газете, пусть и тоже горячо мной любимой?

— И Брежнев дал на это «добро»? — приподнял бровь Никсон.

— Почему нет? Вы преувеличиваете зависимость советской прессы от партийных органов. Да, у нас есть цензура. Но направлена она, чаще всего, не на сокрытие или искажение фактов, а, наоборот, на их тщательную проверку. В этом наше отличие от вашей прессы, которая в массе своей гонится за сенсацией и поэтому легко идёт и на искажение фактов и даже на их прямую подмену.

— Народу не нужны нездоровые сенсации, — негромко пробормотал, по-английски, сидящий слева от меня Борис Натанович. — Народу нужны здоровые сенсации.

— Именно, — подтвердил я.

— Как-как? — засмеялся Никсон.

Борис Натанович повторил.

— Смешно, — сказал Никсон. — Надо будет запомнить. Но мы отвлеклись. Факты таковы, что с сегодняшнего дня мир уже не будет прежним. Вы это понимаете?

— Как никто другой, — сказал я. — Однако следует заметить, что изменился не только мир Земли. Мир Гарада тоже не будет прежним. Надеюсь, все сидящие здесь, понимают, что для гарадцев обретение братьев по разуму и крови не менее значимо, чем для землян? Это я вам как гарадец сообщаю.

Никсон прикрыл глаза и слегка потряс головой:

— До сих пор не могу до конца поверить в этот твой перенос сознания. Как такое возможно?

— Вы в Бога верите, Ричард?

— Разумеется. Как всякий честный американец.

— Тогда просто допустите, что произошло божественное вмешательство, и всё встанет на свои места.

— Но…

— Пусть ученые и богословы с этим разбираются, — сказал я. — Мне самому непонятно как это могло произойти. Но это произошло. Если бы я продолжал ломать голову и переживать по данному поводу, то давно заработал бы нервное расстройство, если не хуже.

— И всё-таки, — твёрдо сказал Никсон. — Хотелось бы знать, что ты об этом думаешь. Лично для меня это важно.

— Хорошо. Специально для вас и всех здесь присутствующих. Я уверен, что здесь имеются журналисты, так что они могут транслировать моё мнение для аудитории своих изданий. Итак. Я предполагаю, что существуют некие высшие силы, которые заинтересованы в воссоединении человечества и силгурдов, которые два с лишним миллиона лет назад жили на одной планете, на Земле. О том, как и зачем они были разделены, разговор отдельный. Но сейчас пришло время объединиться. Когда я говорю о высших силах, это не обязательно Бог или некий вселенский разум, ушедший в своём развитии так далеко, что стал подобен Богу. Это можно назвать судьбой, предназначением, фатумом, если угодно. Не угодно мистики и божественного вмешательства? Извольте. Любой философ вам скажет о существовании закона подобия, согласно которому подобное притягивает подобное, а наши мысли и стремления, если они достаточно глубоки и сильны, обретают реальность. Вот этот закон подобия и сработал. Опять же, я не исключаю варианта, когда через какое-то время объединённая команда учёных Земли и Гарада найдёт вполне научный ответ на данный вопрос. Это ведь только у нас, в Советском Союзе, учат, что бытие определяет сознание. Однако следует признать, что картина мира, в которой сознание определяет бытие, как минимум, имеет право на существование, и ещё не известно, какая из этих концепций является ложной, а какая истинной. Не удивлюсь, если обе.

— Обе истинные или обе ложные? — спросил Никсон.

— И то, и другое, — ответил я. — Есть такая хорошая книжка «Алиса в стране чудес». Иногда мне кажется, что она описывает мир, в котором мы существуем, гораздо реальнее, нежели любой самый умный философский трактат.

— Если позволите, — вставил Фрэнк Дрейк, — то с точки зрения квантовой механики, например, во всём этом нет ничего удивительного. Я всего лишь астроном, но, если среди присутствующих имеется специалист по квантовой физике, то, думаю, он подтвердит мои слова.

— Не надо, — быстро сказал Никсон. — Иначе мы никогда не закончим. Давайте перейдём к конкретным вопросам.

— Давайте, — сказал я. — Даже догадываюсь, какие вопросы вы имеете в виду. Но перед этим я должен напомнить ещё об одном очень важном и конкретном вопросе.

— Каком? — спросил Никсон.

— Дельфины, — сказал я. — Мы все слишком увлеклись встречей с гарадцами и совсем забыли, что рядом с нами, уже миллионы лет, существуют другие братья по разуму. Да, они не похожи на нас, но они разумны и нас любят. Они нас любят, а мы их убиваем. Это нужно немедленно прекращать.

— Ах да, дельфины ещё эти, — вздохнул Никсон. — Серж, ты уверен в своих словах? Честно говоря, мне дельфины не кажутся разумными. Откуда ты взял, что они обладают разумом?

— Я с ними разговаривал.

— Каким образом? Ты знаешь их язык?

Пришлось потратить некоторое время, чтобы объяснить всем присутствующим и лично Хитрому Дику, что для общения с дельфинами не обязательно знать их язык. Достаточно обладать способностью воспринимать чужие эмоции и даже, частично, образы.

— Телепатия? — изумился Никсон. — Всё чудесатее и чудесатее, как сказала бы Алиса.

— Это не совсем телепатия, — сказал я. — Но близко. Те же дельфины владеют этой способностью очень хорошо. Думаю, они и между собой общаются, в основном, с её помощью.

— То есть, у тебя эта способность есть? — спросил президент.

— Да. Как и у большинства гарадцев. Нас этому учат с детства. Есть методики.

— У землян их нет. У абсолютного большинства землян, я имею в виду. И как ты предлагаешь нам общаться с дельфинами?

— Прямо сейчас — через меня, гарадцев с «Горного эха» и тех, землян, кто таковыми способностями обладает от природы. Их мало, но они есть. Тут, правда, велика вероятность нарваться на шарлатанов, но этот вопрос мы решим. Ради дельфинов не пожалею ни времени, ни сил. Далее будем учить землян, и не только этому. Думаю, надо будет создавать специальные школы.

Никсон нахмурился.

— Что не так? — спросил я.

— Школы, — сказал президент. — Ты предлагаешь создавать школы, где юных землян, детей, будут обучать вашим гарадским штучкам?

— Мне не очень нравится выражение «гарадские штучки», — сказал я. — Поясните, что вы имеете в виду?

— Хорошо, буду говорить прямо. Какое общество на Гараде? Коммунистическое или капиталистическое?

— На Гараде есть частная собственность и деньги, — ответил я. — Имеется и нечто вроде рынка. Но там нет богатых и бедных в земном понимании и, уж тем более, сверхбогатых и нищих. Все граждане имеют примерно равный доступ к благам цивилизации. Жильё, медицина, образование, общественный транспорт и многое другое — бесплатны. Основные средства производства принадлежат государству. Экономика плановая. Никаких трестов и корпораций. При этом нужно учитывать, что массу вопросов, связанных с плановой экономикой и урегулированием неизбежных противоречий между запросами общества и возможностями производства, решаются за счёт вычислительной техники, оснащённой ИИ — искусственным интеллектом. Вы даже представить себе не можете, на что способна мощная ЭВМ или, говоря другими словами, компьютер с искусственным интеллектом. Его невозможно подкупить или запугать. Он не лжёт и всегда опирается в своих прогнозах и рекомендациях только на проверенные факты. Добавим к этому технологии, которыми обладают гарадцы. На Гараде давно нет голода, пункты общественного питания бесплатны, всё самое необходимое производят, будем так говорить, автоматы. В общем, если не углубляться в подробности, то можно сказать, что гарадское общество сейчас живёт в условиях высоко развитого социализма с элементами рыночной экономики.

— Значит, всё-таки коммунисты, — сказал Никсон. — Чёрт, почему-то я так и думал. И как мы будем уживаться?

— Не вижу препятствий, — я пожал плечами. — Уживаются же США и весь капиталистический Запад с Советским Союзом, Китаем, Кубой и другими странами, выбравшими социалистический путь развития.

— С трудом уживаемся, будем честны, — буркнул Хитрый Дик. — А когда выяснится, что в союзниках у коммунистического блока оказывается целая инопланетная цивилизация, далеко ушедшая от землян в своём развитии… — он покачал головой. — Лично я предвижу просто-таки бешеные трудности.

— Бешеные — не значит непреодолимые, — сказал я. — Или вы боитесь, что начнётся война, да ещё и с применением ядерного оружия?

Никсон опустил глаза и скрестил руки на груди.

— Ричард, — сказал я. — Я не дипломат. Но случилось так, что здесь и сейчас я — полномочный представитель Советского Союза. Товарищ Брежнев Леонид Ильич назначил. Поэтому ответственно заявляю. У Советского Союза нет намерений и, тем более, планов воспользоваться ситуацией и напасть на США или Западную Европу. Если кто-то так всерьёз думает, то ему нужно обратиться за помощью к психиатру. Мы — за обоюдовыгодное мирное сотрудничество. Так и только так. Будь иначе, стали бы мы продавать вам гравигенераторы со сврехпроводимыми контурами и договариваться о продаже вам лицензий на их производство? Да вы и сами всё это прекрасно понимаете, и нынешние ваши опасения вызваны одним единственным словом, которое вы боитесь инстинктивно, как огня. Это слово — коммунизм. Скажу так. Мы относимся к этим опасениям с пониманием. Но с другой стороны не намерены им потакать. В том смысле, что ни Советский Союз, ни, тем более, Гарад не сойдут с социалистического пути развития лишь потому, что некоторые страны на Земле идут другим путём. История докажет, кто был прав, и для этого вовсе не обязательно воевать. Достаточно справедливой конкуренции в экономике и общественном развитии. Вы же любите конкуренцию, ратуете за неё везде и всюду? Ну вот, давайте честно конкурировать. Далее. Не могу говорить от имени Гарада. Однако, как человек, который имеет к нему некоторое отношение, уверен, что США и их партнёры могут спать спокойно. Гарад устанавливает связи со всем человечеством, а не исключительно с Советским Союзом. И польза от этих связей будет для всех, а не только для советских людей. Громадная польза. Только один пример. Я уже говорил, что на Гараде нет голода, хотя климатически планета находится в намного худших условиях, нежели Земля.Не будет голода и на Земле. Причём, уверен, довольно скоро. Хотите этого? Уверен, что хотите. Это ведь ещё и деньги. Причём очень большие. Те ваши компании, которые вовремя подсуетятся и овладеют гарадскими технологиями по производству, к примеру, искусственного мяса, озолотятся.

Я замолчал, налил себе минеральной воды, выпил. Присутствующие молчали. То ли переваривали услышанное, то ли ждали, что скажет президент Соединённых Штатов. Я примерно знал, что он хочет сказать, поэтому решил ему помочь.

— Если надо, то могу выступить с этой или подобной речью в ООН, — продолжил я. — Но думаю, что лучше всё-таки дождаться, когда «Горное эхо доберётся» до Луны, а затем делегация гарадцев посетит Землю.

— Вот! — Никсон оживился, тоже налил себе воды и выпил. — Вот это меня и беспокоит. Каким образом эта делегация откажется на Земле и — главное — где именно они окажутся!

Я объяснил про малый планетолёт, он же космокатер, имеющийся на борту «Горного эха», который, скорее всего, будет использован для этих целей.

— «Горное эхо» не предназначен для посадок на атмосферные планеты, обладающие силой тяжести близкой к земной или гарадской. Даже при наличии гравигенераторов. Конструкция не позволяет, да и не нужно это. Луна или Сшива — другое дело: на них можно сесть.

— Сшива? — не понял Никсон.

— Спутник Гарада, во многом похожий на Луну, включая размеры, — пояснил я. — Схема предлагается следующая. Малый планетолёт, он же космокатер с командой гарадцев садится в Подмосковье, на аэродроме Чкаловский. Есть у нас такой аэродром, вполне подойдёт для этого. Их встречает международная делегация, куда входят, разумеется, и представители Соединённых Штатов. А далее посмотрим. Захотят гарадцы посетить другие страны — милости просим. Думаю, они захотят. Я бы к примеру, захотел и, учитывая мой опыт жизни в США, буду настоятельно им советовать вашу страну посетить.

— Спасибо, — сказал Никсон. — Но лично я бы предпочёл, чтобы они сели в окрестностях Нью-Йорка. У нас тоже найдётся для этого подходящие аэродромы. И уже оттуда, как ты говоришь, посещали разные страны, включая Советский Союз. В конце концов штаб-квартира Организации Объединённых Наций расположена в Нью-Йорке.

— Ричард, — сказал я примиряюще. — Мне кажется, наши дипломаты разрулят этот, несомненно важный вопрос, сами. До встречи с гарадцами в любом случае не меньше трёх недель, а то и целый месяц. Успеем договориться.

Договориться об этом мы не успели. Потому что договариваться пришлось совсем о другом.

Одиннадцатого августа тысяча девятьсот семьдесят третьего года, в четверг, человечество узнало, что оно не одиноко во вселенной.

А четырнадцатого августа того же года, в пять часов утра и двенадцать минут понедельника по времени Аресибо, с борта нуль-звездолёта «Горное эхо» пришёл сигнал бедствия.

Сначала пронзительной морзянкой SOS три раза подряд: татата — та-та-та — татата, татата — та-та-та — татата, татата — та-та-та — татата. Затем, как и положено, три раза подряд: «Mayday! Mayday! Mayday!» [1] Следом гарадский голосовой сигнал бедствия и тоже трижды: «Лаганд! Лаганд! Лаганд!» [2]. Перерыв пять секунд и опять SOS, Mayday, Лаганд. И так по кругу, раз за разом, без остановки.

Перед этим два дня — суббота и воскресенье — прошли в отличном рабочем режиме. Наша советская делегация довольно быстро нашла общий язык с президентской комиссией, и активный радиообмен между Землёй и «Горным эхом» шёл безостановочно.

Правда, всё это время меня активно домогались журналисты мировых информационных агентств, слетевшихся в Пуэрто-Рико, словно бакланы в Сан-Франциско на дармовое угощение. Это мешало, но не сказать, что очень уж сильно. В какой-то момент, дав похожие, словно горошины в стручке, интервью ТАСС, Ассошиэйтед пресс, Рейтер, Франс-Пресс, а также китайскому Синьхуа и кубинскому Пренса Латина, я просто отгородился от господ и товарищей журналистов Петровым с Башировым и, приданным им в помощь Борисом и Антоном, и полностью занялся радиообменом.

Моё участие оказалось критически важным. Это и понятно. Когда на Земле имеется человек, который ещё не так давно был не просто гарадцем, а ещё и утверждённым инженером-пилотом «Горного эха», общаться намного проще. Я и «мама» сказать не успел, как стал главным в земной команде: любое недопонимание позиций, уточнение, разъяснение, с какой бы стороны оно ни шло, шло через меня.

Плюс адекватный перевод на русский и английский.

Да, искусственный интеллект «Горного эха» по имени ДЖЕДО (именно так, все буквы заглавные) за время пребывания «Горного эха» на Каллисто выучил практически все основные земные языки, перехватывая радиопередачи, но, тем не менее, в переводе был не особо силён, допуская иногда смешные, а иногда и довольно серьёзные ошибки.

За время радиообмена мы узнали много интересного.

Начать с того, что планы направить первую межзвёздную экспедицию к жёлтому карлику, находящемуся на расстоянии сто девяносто одного и двух десятых световых лет (на Гараде тоже десятеричная система счисления, но год длиннее, а скорость света везде одинакова), возникли довольно спонтанно. Поначалу должны были лететь совсем в другую сторону и на более короткое расстояние. Однако уже после того, как моё сознание переселилось в тело земного мальчишки, было сделано открытие. То самое, о котором поведали дельфины.

Гарадские астрономы вычислили, что система Крайто-Гройто около двух миллионов гарадских лет назад в своих блужданиях по галактике зацепила край Солнечной системы.

Это открытие взбудоражило всё общество.

Дело в том, что гарадская наука давно билась над вопросом, каким образом на Гараде возникла разумная жизнь и появились силгурды. Теория эволюции, в основных своих положениях напоминающая ту, что развивалась на Земле со времён Чарлза Дарвина, упиралась в неразрешимую загадку. Дело в том, что у силгурдов, в отличие от человечества Земли, словно не было предков. Никаких тебе древних прямоходящих гоминидов, от которых мог бы произойти силгурд. Ни единого!

Даже никого похожего на обезьян.

Единственный вид, чем-то напоминающий древних земных лемуров, который хоть как-то, с громадной натяжкой, мог претендовать на эту роль, вымер напрочь пять миллионов гарадских лет назад во время одного из Великих обледенений.

То есть история вырисовывалась следующая.

Два с половиной миллиона лет назад на Гараде, словно по мановению волшебной палочки, буквально ниоткуда, появились первые силгурды, которые уже ходили на двух ногах, умели изготавливать примитивные орудия труда, разводить огонь, использовали шкуры убитых животных в качестве одежды и, скорее всего, владели речью.

Даже до открытия структуры ДНК, серьёзным учёным было понятно, что Гарад — не родина силгурдов. А уж когда гарадской науке стал доступен генетический анализ, то быстро выяснилось, что ни один вид живых организмов на Гараде генетически с ними не совпадает. Да, мы могли есть друг друга, но родственниками, даже отдалёнными, не были.

Откуда же силгурды взялись?

И тут — это открытие. Как на блюдечке с голубой каёмочкой.

Система жёлтого карлика, отстоящая от системы Крайто-Гройто на сто девяносто один и две десятых гарадских световых года, была давно известна астрономам. Однако пристального внимания не привлекала. Мы знали, что у системы имеется, как минимум, три газовых гиганта и, почти наверняка, несколько планет поменьше. Некоторые, возможно, с атмосферой.

Теперь за систему взялись по-настоящему, используя все доступные астрономические инструменты, как на Гараде так и за его пределами.

Довольно быстро выяснилось, что на второй и третьей планете имеется плотная атмосфера, а на третьей эта атмосфера ещё и кислородная с явными признаками водяного пара. К тому же, судя по всему, и размерами планета практически равна Гараду (чуть меньше).

Расчёты показывали, что планета находится на оптимальном расстоянии от материнской звезды для того, чтобы на ней могла возникнуть белковая жизнь.

Какие ещё нужны аргументы? Разумеется, не прошло и нескольких месяцев, как почти все уверились в том, что далёкая родина силгурдов, наконец-то, найдена. Даже название ей дали — Лур, что в переводе означает «земля» (к слову, Гарад в переводе на земные языки значит «остров»)

Дело за малым — надо срочно туда лететь, чтобы убедиться в этом окончательно. Благо, есть на чём.

К этому времени первый в истории нуль-звездолёт «Горное эхо» был достроен и прошёл все необходимые испытания. К Земле отправилась экспедиция в следующем составе:

Миллари Иторби — начальник экспедиции на Землю. Историк, специалист по древним и внеземным цивилизациям, антрополог. Женщина.

Берриз Леко — командир корабля «Горное эхо», пилот. Мужчина.

Арца Керри — старший помощник. Мужчина.

Ирцаль Мено — инженер-пилот. Мужчина.

Абэйн Леко –навигатор, жена Берриза Леко. Женщина.

Омла Сетби — навигатор. Женщина.

Энсул Тройби — инженер систем жизнеобеспечения и силовой защиты. Мужчина.

Маттил Дарай — техник-оружейник, оператор Дальней связи, радист. Мужчина.

Кемрар Зунелла — компьютерщик, программист, специалист по ИИ. Мужчина.

Эрри Рутби — врач. Женщина.

Джиа Урбару — астробиолог. Женщина

Салид Гулебо — астрофизик и планетолог. Мужчина.

Зарья Мели — лингвист-социолог. Женщина.

Бьетти Яру — психолог. Женщина.

Четырнадцать человек-силгурдов. Семь мужчин и семь женщин. Одна семейная пара.

Хороший подбор, многих я знал лично, а с инженером-пилотом Ирцалем Мено и навигатором Омлой Сетби даже дружил.

«Горное эхо» стартовал к Земле два с половиной месяца назад. На то, чтобы разогнаться на планетарных двигателях до одной двадцатой световой — скорости, при которой переход в нуль-пространство наиболее оптимален с точки зрения энергетических затрат, кораблю потребовалось две недели.

Шесть дней по корабельному времени «Горное эхо» провёл в нуль-пространстве и вынырнул на окраине Солнечной за орбитой Нептуна. Четыре недели — почти месяц — ушло на то, чтобы определиться с первоначальной базой и добраться до неё.

Почему выбрали Юпитер и Каллисто?

Нептун, Уран и Сатурн слишком далеко от Земли. Юпитер же находится на таком расстоянии, что с одной стороны уже можно довольно легко наблюдать за Землёй, а с другой шансы быть обнаруженными, учитывая научно-техническое развитие человечества, почти нулевые. Ну а Каллисто с его громадными запасами водяного льда оказался наиболее удобным спутником для устройства временной базы.

Прошло ещё три недели, и с «Горного эха» на Землю ушёл первый радиосигнал, который и поймала обсерватория в Аресибо. Дальше пошёл активный радиообмен, в ходе которого было принято решение, что «Горное эхо» сядет на Луне, в юго-восточной части моря Ясности, неподалёку от места посадки «Апполона-17» — последней американской экспедиции на Луну.

Почему именно там?

Во-первых, радиосвязь.

А во-вторых, на всякий случай: если что, знаем, куда лететь.

Как в воду смотрели.

Четырнадцатое августа одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года… Пожалуй, худший день в моей жизни. Даже день смерти нельзя считать таковым. После смерти я очнулся в другом теле, и жизнь продолжилась.

А здесь?

Мои вновь обретённые товарищи, братья и сёстры, гарадцы, о встрече с которыми я так мечтал, терпели бедствие в десятках миллионов километров от Земли, и я ничем не мог им помочь. Но самое главное — не знал, что случилось.

Когда тебя будят в начале шестого утра подобным известием, настроение вряд ли будет хорошим.

Вся наша международная команда уже привычно собралась в столовой на срочное совещание через тридцать минут после подъёма. Наверное, конференц-зал тоже бы подошёл, но кто принесёт туда кофе и бутерброды?

Вопросов было всего два.

Что могло случиться с «Горным эхом»?

Что нам теперь делать?

По первому вопросу, в основном, пришлось высказываться мне. Как инженеру-пилоту «Горного эха».

— Не представляю, что с ним могло случиться, — честно заявил я. — Этот корабль — один из самых совершенных механизмов, когда-либо построенных человечеством. Когда я говорю человечеством, то имею в виду и силгурдов, и людей.

— «Титаник» тоже когда-то считался одним из самых совершенных и непотопляемых кораблей, — сказал Генри Киссинджер. — Однако все мы знаем, что произошло.

— Намекаете на метеоритную атаку в поясе астероидов? — спросил я. — В фантастических романах это случается сплошь и рядом, верно. Однако в реальности ничего подобного произойти не могло.

— Почему?

Советник президента США по национальной безопасности сменил самого Хитрого Дика, прибыв в Аресибо на несколько часов позже. Тем самым Никсон ясно дал понять, насколько серьёзно правительство США и он лично относятся к происходящему. Генри Киссинджер, несомненно, был умнейшим человеком своего времени, в чём я убедился, познакомившись с ним. Умнейшим и хитрейшим. Как сказал бы старики-«пикейные жилеты», вышедшие из-под пера Ильфа и Петрова в бессмертном романе «Золотой телёнок»: «Киссинджер — это голова! Генри Киссинджеру палец в рот не клади». И были бы правы.

— Просто вы не астроном, мистер Киссинджер, — сказал Борис Натанович. — Пояс астероидов не так страшен, как его, бывает, изображают наши коллеги писатели-фантасты. Между двумя метеорами, способными уничтожить космический корабль, могут пролегать миллионы километров пустоты.

— Наш «Пионер-10» пересёк пояс астероидов в феврале этого года, — добавил Фрэнк Дрейк. — Мы с ним на связи до сих пор.

— Понятно, — сказал Киссинджер. — Спасибо за разъяснения. И всё-таки даже маловероятное событие может когда-нибудь произойти. Не мне вам об этом говорить.

— Это правда, — сказал я. — Но поверьте, что «Горное эхо» очень хорошо защищён от метеоритной атаки.Если даже не успеет затормозить или увернуться, включится силовое поле, в котором сгорит любой объект, величиной от песчинки до танка М60.

— А если больше М60? — спросил Киссинджер.

Я внимательно посмотрел на советника президента США по национальной безопасности. Не прост. Ох, не прост.

— Если больше, мы его просто распылим на атомы, — сказал я. — Есть чем.

— Даже так? — приподнял брови Киссинджер.

— Можете не сомневаться, — ответил я. — Но и это ещё не всё. Самое главное — звездолёт ещё не успел добраться до пояса астероидов. Хотя, разумеется, вы правы: теоретическая, я подчёркиваю — теоретическая возможность, что «Горное эхо» столкнулся с астероидом существует. Например, если отказали все системы безопасности, о которых я говорил, а тут, откуда ни возьмись, астероид.

— Чистая фантастика, — пробормотал Аркадий Натанович.

— Именно.

— Тогда — что? — спросил Киссинджер. — Бунт? Эпидемия неизвестной болезни? Взрыв реактора? Захват корабля инопланетянами?

— Ещё одни инопланетяне и все в нашей Солнечной системе? Не верю, — сказал Аркадий Натанович. — Опять фантастика. Причём ненаучная. Бунт тоже малоубедителен. Хотя…

— Бунт искусственного интеллекта? — тут же подхватил мысль Борис Натанович и посмотрел на меня. — Серёжа, это возможно?

— Вряд ли, — ответил я. — Искусственный интеллект «Горного эха» хоть и обладает зачатками личности, но взбунтоваться против человека не может.

— Три закона роботехники Азимова? — продемонстрировал похвальную осведомлённость Генри Киссинджер.

— В общем и целом — да. ДЖЕДО способен к самостоятельным действиям, но только в рамках, прописанных в него программ. Среди которых нет и не может быть ни одной, способной навредить человеку или кораблю.

— Зачатки личности, — повторил Фрэнк Дрейк. — Насколько э-э… развиты эти зачатки?

— Я не специалист, Фрэнк, — сказал я. — Могу сказать одно. За всю историю возникновения искусственного интеллекта и работы с ним, ничего подобного не случалось. ИИ верно служит силгурдам. Не наоборот. Поймите главное. Существование и развитие ИИ жёстко связано с существованием и развитием человеческой цивилизации Гарада. При этом силгурды и, как я надеюсь, в ближайшем будущем люди смогут прожить без ИИ, а вот ИИ без людей — нет.

— Бритва Оккама, — сказал Борис Натанович. — Всё верно, не нужно о ней забывать. Давайте не множить излишние сущности.

— Тогда эпидемия, — сказал Киссинджер. — Неизвестная болезнь. Или, учитывая, вашу способность побеждать любые болезни, неизвестное космическое воздействие, приведшее к болезни, с которой даже вы, силгурды, бороться не в состоянии.

Всё-таки он был очень умным человеком.

— Солнечная система мне, как космонавту, не знакома, — сказал я. — Однако инженер-пилот Кемрар Гели имеет большой опыт космических путешествий по системе Крайто-Гройто. Ничего подобного припомнить не могу. Бывали случаи лучевых ударов, когда по тем или иным причинам отказывала противорадиационная защита, и поток космического излучения поражал экипаж, но… — я покачал головой. — В-первых, в таких случаях смерть не наступает мгновенно. А во-вторых, она вообще не наступает, поскольку наших внутренних резервов организма хватает, чтобы купировать последствия лучевого удара, чтобы затем отремонтировать защиту или же, в крайнем случае, вернуться домой.

— А если нет возможности вернуться? — спросил настырный Киссинджер. — Скажем, критический отказ двигателя.

— Тогда сигнал бедствия, и на помощь придёт ближайший корабль. В точности, как это происходит на море.

— Вот, — сказал Киссинджер. — Что мы видим и слышим. Сигнал бедствия, а на помощь прийти некому. В конце концов, не так важно, что произошло. Важно, что мы не можем прийти на помощь.

— Прямо сейчас не можем, — сказал я.

— То есть?

— Думаю, мы можем прийти на помощь, но позже.

— Когда? — с долей иронии осведомился советник президента США по национальной безопасности. — Как вы, русские, говорите… Когда омар в четверг свистнет?

Братья Стругацкие рассмеялись.

— Рак, — улыбнулся я. — Рак свистнет. И не в четверг, а на горе. Четверг работает только после дождя.

— Как-то загадочно всё у вас, — вздохнул Киссинджер. — Одно слово — русские. Так что там с раком, свистом и горой?

— Рак — правительства США и Советского Союза, объединённые общей целью. Гора — Луна, — сказал я. — А свист — поставленная задача её достичь имеющимися у нас, землян, средствами и спасти «Горное эхо» и гарадцев. Если, конечно, к тому времени их ещё можно будет спасти.

Я дозвонился до Кристины.

Пытался до неё дозвониться несколько раз в течение всего этого времени, что находился в Аресибо. Сначала в Новоград-Волынск, где она отдыхала у родителей, а затем в нашу съемную квартиру в Москве.

В Новоград-Волынске трубку сняла её мама и голосом, в котором можно было заморозить воду для коктейля жарким летним днём, сообщила, что Кристина уехала в Москву.

После чего положила трубку, даже не попрощавшись.

«Что ещё случилось?» -подумал я и принялся набирать московский номер.

Два дня набирал. На третий Кристина сняла трубку.

Это случилось как раз после совещания, на котором я высказал предположение, что «Горное эхо» продолжит полёт к Луне и сядет на неё в автоматическом режиме.

— Это возможно? — помнится, удивился Киссинджер.

— Вполне. Если программа была заложена в бортовой компьютер и не отменена, ИИ будет ей следовать и посадит «Горное эхо» на Луну. Больше скажу. Для этого даже ИИ не нужен, достаточно самой программы. Разумеется, и компьютер, и все бортовые системы, включая планетарные двигатели, должны работать нормально, в штатном режиме.

— Намекаешь, что ИИ… как его… ДЖЕДО тоже может быть вне игры? — догадался Аркадий Натанович.

— Не исключаю, — сказал я.

Совещание закончилось тем, чем должно было закончиться: было решено наблюдать за приближением «Горного эха» к Земле и Луне, и не оставлять попыток связаться с экипажем. Если звездолёт сядет на Луну, будем готовить спасательную экспедицию. Если не сядет… Что ж, тогда будем думать, что делать. Хотя лично мне было с самого начала ясно, что делать, о чём я и сказал… Но обо всём по –порядку.

— Алло, — услышал я в трубке знакомый голос.

— Привет, Кристи, это я. Слава богу, дозвонился.

— Серёжа?

— А кто ж ещё, не узнала, что ли?

— Не знаю, — голос у неё был отстранённый и какой-то чужой.

— Чего ты не знаешь? Алё, Кристи, с тобой всё в порядке? Это я, Серёжа. Сергей Ермолов. Звоню из Пуэрто-Рико, из Аресибо. Отсюда, знаешь ли, не так легко дозвониться…

— Со мной всё в порядке. А вот всё ли в порядке с тобой, я не знаю. Думаю, что нет.

— Что ты имеешь в виду?

— Я читала новости. Читала, слушала, смотрела… Спрашивать, наверное, бессмысленно, но я всё-таки спрошу. Скажи, ты так и планировал, чтобы правду о тебе я узнала из новостей, вместе со всеми остальными гражданами нашей страны и мира?

Вот чёрт, подумал я.

— Послушай, Кристи, меньше всего мне бы хотелось, чтобы ты сочла меня сумасшедшим…

— Брежнев Леонид Ильич счёл тебя сумасшедшим? Бесчастнов? Эти дружки твои, клоуны, — Петров с Бошировым? Родители твои, наконец? Сестра? В жизни не поверю, что они не знали, кто ты такой.

— Знали. Прости, я боялся, что ты не поймёшь. Всё откладывал… Виноват, признаю.

— Правильно боялся, я действительно не понимаю.

— Чего именно?

— Как ты мог не рассказать мне о себе всего. Знаешь, что это значит на самом деле? Одно из двух. Или ты не доверяешь мне, или себе. В первом случае, ты не веришь в мои чувства к тебе, во втором — в свои ко мне. Выбирай.

— Слушай, Кристи, я верю в твои чувства, и ты мне очень дорога…

— Дорога? И это всё?

«Я люблю тебя», хотел сказать я и… не смог. Не смог. Потому что понял — она права: не доверял я себе. Кристина мне очень нравилась, мне было с ней хорошо везде, и в постели особенно. Но любовь? Любил ли я эту девушку на самом деле? Любил ли я её так, чтобы пожертвовать ради неё всем, если придётся? Этого я не знал. Хотя нет, не надо врать себе. Знал. Не был я готов. Скажи она мне: «Оставь свой Гарад и все эти космические смертельно опасные и непонятные дела, давай просто жить, создадим семью, я рожу тебе детей…» Пошёл бы я на это? Нет, не пошёл бы. В смысле, вряд ли бы согласился оставить Гарад и всё, что с ним связано. Другое дело, что я не знаю, могла бы она так сказать или нет. Это только в голливудских фильмах последнего времени героини любят навязать свою волю героям штампованными фразами типа «ты любишь работу больше меня». У нас, в СССР, не так. И на Гараде не так.

— Прости, — сказал я. — Мне не хотелось бы тебя потерять. Надеюсь, этот разговор происходит между нами не потому, что я… не совсем человек?

— Это подло, Серёжа, — сказала она.

— Что? Что подло⁈ — я повысил голос. — Откуда я знаю, что у тебя на уме?

— Тебе и не нужно знать, что у меня на уме, — ответила она. — Достаточно знать, что у меня на сердце. Думаю, ты это знаешь. А вот что на сердце у тебя… Найди меня, когда поймёшь. Пока, Серёжа. Или мне лучше звать тебя Кемрар?

И положила трубку.

Кажется, я выматерился.

Кажется, я кинулся снова набирать московский номер.

Кажется, мне ответили длинные гудки.

Кажется, я швырнул трубку на рычаги и выскочил из комнаты.

От обсерватории Аресибо до побережья Атлантического океана порядка тридцати километров. Можно было попросить у кого-нибудь машину, но я выбрал другой вариант.

Возле гравилёта дежурил Антон.

— Скажи Нодия и Сергееву, если спросят, что я скоро вернусь, — ответил я на его немой вопрос, забираясь в гравилёт. — Нужно слетать на побережье по срочному делу.

— Но…

— Всё хорошо будет, не волнуйся. Скоро вернусь.

В конце концов, я пилот, а пилоту без неба — никуда. Ни в счастье, ни в горести. И не особо важно — синее это небо Земли и Гарада или чёрное, усыпанное звёздами, и окружающее тебя со всех сторон небо-космос.

Зашумел электродвигатель, тронулся, ускоряясь над головой, винт. Я включил гравигенератор, плавно убрал силу тяжести на три четверти и поднял машину в воздух.

Ушли вниз, покрытые лесом холмы с гигантской чашей радиотелескопа. Впереди, на севере, блеснула полоса океана.

Вот чего мне не хватало.

Я бросил машину в набор высоты. Затем, на полутора тысячах метров, плавно направил гравилёт вниз и через десять минут опустился на белый песок пляжа.

Выключил двигатель. Вылез из машины, захлопнул дверцу.

Тихо, никого.

Город Аресибо остался где-то справа. Сразу за безлюдным пляжем по зелёным холмам пролегала автострада, на которой время от времени появлялись и исчезали машины. Люди ехали по своим делам и не обращали внимания на одинокий, напоминающий вертолёт необычных очертаний, аппарат внизу на песке и человеческую фигурку рядом с ним.

Легче не становилось.

Я снова залез в гравилёт, нашёл в «бардачке» пилота початую пачку сигарет «Ява», которые курил Нодия, спички.

Вылез, пошёл к океану, загребая ногами песок.

Теплый северо-восточный ветер ерошил волосы, срывал пену с гребней волн.

Мощный прибой накатывал на берег, заглушая звуки моторов, проезжающих за спиной по дороге автомобилей.

Бакланы и чайки кружили над головой в пронзительно-синем небе.

Остановился, сунул в рот сигарету.

Говорят, помогает.

Мне, видит бог, нужна помощь.

Первая спичка погасла под порывом ветра.

Я вспомнил, как это делают курильщики, повернулся спиной к ветру, чиркнул второй, спрятал огонь в ладонях, прикурил.

Теперь вдохнуть.

Вдохнул.

Горький дым проник в лёгкие, вызвал спазм, я закашлялся, с недоумением посмотрел на сигарету.

Зачем люди это делают?

Голова закружилась, подступила лёгкая тошнота. Отлично. Ради этого, что ли?

Весьма странно, если не сказать резче.

Я подавил головокружение и тошноту, сделал ещё одну затяжку. На этот раз сдержал кашель, но горький и какой-то противный вкус дыма мне совсем не понравился. К тому же лёгкие решительно протестовали против вторжения в них чёрт знает чего в газообразном виде. Я прямо слышал, как они мне сердито кричат: «Хозяин, ты умом поехал? Прекрати немедленно!»

Всё-таки гадость неимоверная, правы лёгкие. На фиг.

Бросил сигарету, затоптал. Сел на песок, обхватил руками колени, уставился на океан, глядя, как играет солнце на зеленоватых волнах и вслушиваясь в шум прибоя. Да, вот это реально помогает лучше всякой сигареты.

Впереди, мелькнули чёрные мокрые спины с плавниками. Одна, другая, третья…

Морской народ!

Вошёл в орно, настроился.

«Привет, Морской народ!» — помахал им мысленно рукой.

Радость, узнавание.

«Привет!»

«Привет, Древний!»

«Привет, привет!»

«Я не Древний, меня зовут Сергей, Серёжа»

Недоумение.

«Что это значит?»

«Тот, кто служит. Тот, кто достоин» — вспомнил я примерный перевод своего имени с латыни.

«Тот, кто понимает?»

Я засмеялся.

Смех в ответ:

«Видишь? Мы будем звать тебя Древний. Ты первый Древний за великое множество оборотов Воды вокруг Света».

«Вы называете Водой Землю, а Светом — солнце?»

«Зачем спрашивать о том, что правильно понял?»

«Я передал ваше послание сильным мира сего».

«Ты ошибаешься, считая их сильными. Но мы благодарны».

«А кто тогда силён? В чём сила, братья?»

Улыбки, радость.

«Вот теперь правильный вопрос, и назвал ты нас правильно. Мы людям братья, а люди — нам. Это есть правда. Когда люди это поймут, они станут по-настоящему сильными».

«Как вы?»

«Как мы. А может быть, ещё сильнее».

«Значит, сила в правде?»

«Ты понимаешь. Но у тебя тяжело на сердце. Мы чувствуем».

«Меня оставила женщина, и мои друзья попали в беду».

«Что для тебя важнее — первое или второе?»

«Второе».

«Расскажи о беде».

Я представил себе нуль-звездолёт «Горное эхо» с шестью раструбами нуль-генераторов на носу, широким красивым кольцом планетарных двигателей в миделе и ещё одним, более узким кольцом тороидальных сверхпроводящих магнитных катушек кваркового реактора ближе к корме. Как он выныривает из нуль-пространства на краю Солнечной системы, движется к Юпитеру, задерживается там возле одного из спутников, а затем летит к Земле. Внутри — силгурды, люди. Миллари Итторби, Берриз Леко, Арца Керри… Те, кого я знал и те, кого не знал.

«Они тоже Древние, как и я. Летели к нам, на Воду и Землю, и теперь не отвечают на сообщения. Я не знаю, что с ними случилось и очень за них боюсь».

В ответ — молчание.

«Морской народ?»

Молчание.

Я поднялся на ноги, оглядел океан.

Волны, блеск солнца и пеня прибоя. Чайки и бакланы над головой.

Ни следа дельфинов.

Ушли?

Постоял ещё, не выходя из орно и посылая мысленные сигналы в океан. Тишина в ответ. Дельфины уплыли, не попрощавшись. Что-то их напугало или встревожило. Неужели образы «Горного эха» с экипажем? Непонятно. Они же сами попросили меня рассказать о беде. Или в океане неожиданно возникла какая-то опасность для них? Те же акулы, например. Хотя, будь это так, я бы почувствовал. Наверное.

Вот именно, что наверное.

Ладно, ребята, до следующего раза.

Я символично махнул рукой, развернулся и пошёл к гравилёту. Пора было возвращаться к своим обязанностям.

Мы пробыли в Аресибо ещё два дня. Всё это время было посвящено только одной задаче — восстановлению связи с экипажем «Горного эха». Точнее, связаться пытались радиоинженеры во главе с Мэттью Нуччи, а все остальные занимались тем, что шлялись вокруг, строили уже надоевшие нам самим гипотезы и пытались давать совершенно бесполезные советы.

— Ребята, ехали бы вы домой, — с прямотой техасца сказал нам на второй день Нуччи (как он рассказывал, его дед приехал в Америку из итальянского городка Римини, но сам Мэттью родился и вырос в штате Одинокой звезды [1]). — Хер чем вы нам поможете сейчас. Будут новости, мы вам первым сообщим. В конце концов, у нас и своих дел полно. Программа исследований сама себя не выполнит.

Он был прав, помочь мы ничем не могли. Чем ты поможешь, если на Землю из космоса приходит раз за разом только одно сообщение:

Морзянкой SOS три раза подряд. Затем три раза подряд: «Mayday! Mayday! Mayday!» и в конце гарадский голосовой сигнал бедствия, тоже трижды: «Лаганд! Лаганд! Лаганд!»

Только одно было ясно: «Горное эхо» всё-таки приближается к Земле и должен выйти на орбиту вокруг Луны в воскресенье девятого сентября.

— Если всем нам очень повезёт, — сказал я, в очередной раз проверив расчёты.

— Или наоборот, — философски пыхнул сигаретой Аркадий Натанович.

— То есть?

— Согласись, что никто из нас не может сказать, что именно несёт человечеству визит твоих соотечественников, — сказал старший писатель-фантаст. — Великое счастье или же не менее великое несчастье.

Я подумал и был вынужден с ним согласиться. Слишком много возникало неопределённостей.

— Одно радует, — добавил он.

— Что именно? — спросил я.

— Девятое сентября — это День танкиста. Большой праздник. Не забудь поздравить отца, — и он подмигнул.

Улетать в Гавану мы должны были утром семнадцатого августа, в пятницу. Тогда же, утром семнадцатого, Аресибо покидала президентская комиссия во главе с Генри Киссинджером.

Накануне вечером, шестнадцатого, ко мне в номер постучали.

Двери открыл Петров.

Они с Бошировым поселились в моём номере. Во-первых, из соображений моей безопасности, а во-вторых, в небольшой гостинице при обсерватории уже просто не было мест.

— Прошу прощения, — услышал я уже знакомый низкий, чуть хрипловатый голос с заметным баварским акцентом. — Мистер Ермолоф у себя?

— Входите, Генри! — крикнул я из другой комнаты, натягивая шорты и тенниску (августовская жара не спадала, а кондиционера в номере не было). — Товарищ майор, пропустите господина советника президента США по национальной безопасности!

Вошёл Киссинджер в неизменном тёмном костюме, но без галстука. Ворот белой рубашки по случаю жары расстёгнут. В руках — бутылка.

— Это виски Джонни Уокер, — сообщил, ставя бутылку на стол. — Довольно редкая марка, Blue Label. Хороший, не сомневайтесь. — Я знаю, что у русских ни один серьёзный вопрос без бутылки не решается.

— А у нас серьёзный вопрос?

— Очень.

— Тогда присаживайтесь, — пригласил я. — Только учтите, я хоть и русский, но ещё подросток, поэтому много пить не могу да и не хочу.

— Я тоже не любитель этого дела, — сообщил Киссинджер, усаживаясь. — Но думаю, что выпить нам нужно.

— Ясно, открывайте, — сказал я и пошёл за стаканами, льдом и закуской в соседнюю комнату.

— Это же Киссинджер? — шепотом осведомился Петров. — Что ему надо?

— Пока не знаю, — ответил я тоже шёпотом. — Но думаю, вопрос и впрямь непростой, если он с бутылкой пришёл.

— Мы даже примерно догадываемся, какой вопрос, — сообщил Петров. — Дело идёт о мировой безопасности. Американцы напуганы, очень. Смотри, Серёжа, не дай себя вокруг пальца обвести, на тебя вся надежда.

— Не ссать, товарищ майор, — я подмигнул ему и Боширову. — Всё будет в ажуре, обещаю. Но вы всё-таки нас, наверное, оставьте.

— Да уж конечно, — сказал Боширов. — Но недалеко. В коридоре будем.

Я вернулся со льдом, стаканами и нарезанным на тарелке сыром, поставил всё это на стол, сел и сказал:

— Наливайте, Генри.

Киссинджер плеснул в стаканы виски, бросил лёд.

Мы чокнулись.

— За что пьём? — спросил я.

— За мир во всём мире, — сказал он. — Видит Бог, он нам в ближайшее время понадобится, как никогда.

— За мир и взаимопонимание, — добавил я, вспомнив относительно недавний тост Аркадия Натановича Стругацкого.

Мы сделали по глотку. Что американцы находят в этом виски? Самогонка моих дядьёв в Хабаровском крае, двойной очистки, настоянная на таёжных травах и кедровых орехах, ничем не хуже. Впрочем, я тот ещё специалист, у каждого свой вкус, как известно, — кто любит арбуз, а кто свиной хрящик.

Я бросил в рот кусочек сыра, прожевал, кивнул на тарелку:

— Закусывайте, Генри. Я знаю, что у американцев не принято, но с закуской лучше идёт, поверьте.

— Знаю, что лучше, — Киссинджер последовал моему примеру и потянулся к тарелке. — Я пил с русскими в сорок пятом.

— Вот как? Не знал.

— Сержант Генри Киссинджер, — отрапортовал он. — Восемьдесят четвёртая пехотная дивизия США, военная разведка, — после чего глотнул виски и добавил уже обычным голосом. — Хорошие были деньки, чёрт возьми. Мы тогда были союзниками и вместе выкорчёвывали из Европы нацизм.

— Не вижу, почему бы те деньки не вернуть, — сказал я. — Более того, вернуть на новом уровне. Мы и без нацизма имеем проблем столько, что впору их только совместными усилиями решать.

— Это верно, — согласился Киссинджер. — Только, жаль, методы решения этих проблем у нас слишком разные.

— Методы тоже можно объединить, — сказал я. — Было бы желание.

Киссинджер засмеялся.

— Хорошо быть молодым! — воскликнул он. — Объединить методы демократии и рыночной экономики с коммунистической диктатурой и госпланом. Как же! Только человек твоего возраста может думать, что это возможно. Без обид.

— Какие обиды могут быть между двумя деловыми людьми? — я чувствовал себя в ударе и подмигнул Киссинджеру. — Что до возраста… Серёже Ермолову пятнадцать лет, это правда. Но советские дети быстро взрослеют. Как, впрочем, и американские. К тому же Кемрару Гели с планеты Гарад было сорок земных лет, когда он погиб, и его сознание переселилось в это тело. Вполне взрослый человек, согласитесь. Если мне не изменяет память, а она мне не изменяет, вы в этом возрасте уже работали в Совете национальной безопасности.

— У тебя хорошие источники информации, — буркнул Киссинджер. — КГБ?

— Ну что вы, право слово, Генри! Чуть что — сразу КГБ. Я в США несколько месяцев провёл, не забыли? Там я не только в цирке выступал, но и внимательно читал американскую прессу.

— Да, верно, — кивнул мой собеседник. — Меня всё время сбивает с толку твой внешний вид. Мальчишка и мальчишка. А на самом деле… Кто ты на самом деле, Серёжа? — он отпил из стакана и внимательно посмотрел на меня.

Я вошёл в орно, всмотрелся в ауру Генри Киссинджера.

Этот человек, несомненно, один из умнейших в мире, находился в сильной тревоге. Чуть ли не в панике. И только привычным и мощным усилием воли держал себя в руках, делая вид, что всё в порядке.

Что произошло?

Хотя, нетрудно догадаться.

Не смотря на разрядку напряжённости и активное научно-техническое сотрудничество последнего времени, холодная война, идущая между нашими странами вот уже почти тридцать лет, никуда не делась. Она лишь слегка утихла, затаилась, пригасла. Так спят раскалённые угли костра под слоем золы и пепла. Но они вновь вспыхнут, стоит добавить сухих веток и дунуть. Вот и война снова вспыхнет при малейшем изменении в соотношении сил. И дай бог, если только холодная…

Вот же оно, это изменение, сказал я себе, — это я сам, и звездолёт «Горное эхо», направляющийся к Земле. Кто такой советский мальчик Серёжа Ермолов с сознанием инженера-пилота с планеты Гарад Кемрара Гели, если отбросить всякую мистику?

Гарадский шпион, вот кто. Внедрённый на Землю способом, который абсолютно недоступен современной земной науке. А все разговоры о том, что он сам не знает, как это произошло — погиб, мол, на Гараде и воскрес уже на Земле — сказки. Лапша на уши доверчивых землян. Шпионская легенда. Мы тоже умеем легенды сочинять, знаем, как это делается.

А «Горное эхо» — мощная подмога, которая вдруг появилась, как чёртик из шкатулки в самый нужный момент. О-па! Вы нас не ждали, а мы — вот они, случайно пролетали мимо.

Но самое главное не это.

Самое главное, что на Гараде — высокоразвитое социалистическое общество. Даже почти коммунистическое, если не обращать внимания на некоторые детали, главные из которых наличие денежного обращения, ограниченная частная собственность и настоящая, а не условная свобода вероисповедания. Конечно, это не детали на самом деле, это очень важные факторы, но для обывателя, — что советского, что западного — это детали. Для них главное, что на Гараде почти коммунизм. Не свободный рынок и свободное же предпринимательство (чего на самом деле не бывает, но многие на Западе об этом не знают и знать не хотят, продолжая верить в сказки о свободном рынке), а, мать их, плановая государственная экономика и коммунизм!

Значит — что?

Правильно.

Советские люди вместе с Коммунистической партией СССР радуются, потирая руки, а на Западе правящая элита и средние американцы в натуральном ужасе.

А что делает общество, когда оно в ужасе?

Готовится защищаться. Это только континентальная Европа подняла лапки перед Гитлером во время Второй мировой. Американцы и англичане защищались и, что ни говори, а второй фронт всё-таки был открыт, да и Советскому Союзу материально помогли очень и очень неплохо. А ведь угроза коммунизма для западного общества не менее страшна, чем угроза фашизма. Иначе они бы не развязали холодную войну.

Значит — что?

Значит, наша задача их успокоить. Любым способом. Потому что, если они испугаются настолько, что ударят по СССР ракетами с атомными боеголовками, плохо будет всем. Да что там плохо — это будет полный…. Мы на Гараде это уже проходили. Едва выжили. Да, я уже успокаивал президента США Ричарда Никсона, совсем недавно. Но, видимо, этого мало. Чёрт возьми, этого по любому мало! Ещё успокаивать и успокаивать. Всех вместе, а кого-то и по отдельности. Без устали.

Я вышел из орно, пригубил виски.

— Знаю, о чём вы думаете, — сказал. — Мы имеем дело с гардским шпионом в теле советского мальчишки. С учётом того, что на планете Гарад практически коммунизм, это даёт неисчислимые преимущества Советскому Союзу. Преимущества настолько серьёзные, что речь идёт о самом существовании Соединённых Штатов Америки и всего свободного мира. Так?

Генри Киссинджер отвёл глаза.

— Я так не думаю, — буркнул.

— Достаточно, что так думают другие, — сказал я. — Например, Александр Хейг, глава администрации Белого дома. Или даже новый директор ЦРУ Уильям Колби. Про влиятельные промышленные и финансовые круги и говорить нечего.

— Допустим, — сказал Киссинджер. — И что мы будем делать в сложившихся обстоятельствах? Ты же понимаешь, насколько всё серьёзно? Вижу, что понимаешь.

— Воевать точно не будем, — сказал я. — Не стоит оно того, поверь, Генри. Нам что нужно в конечном счёте? И вам, и нам?

— Чашечку кофе, — усмехнулся Киссинджер.

— Что? — удивился я. — Сделать кофе?

— Нет, был такой анекдот. Когда Христос сошёл на землю, чтобы узнать, чего больше всего хотят люди. Спросил в Москве. Ему говорят, — хотим, чтобы не стало нашего заклятого врага США. Спросил в Вашингтоне. Ему говорят, — хотим, чтобы не стало нашего врага СССР. Нда, думает, ерунда какая-то, нужно третье мнение. Отправился в Иерусалим и задал тот же самый вопрос старому еврею, сидящему на лавочке возле Яффских ворот.

— В Москве были? — спросил еврей.

— Был.

— Что вам там сказали?

— Чтобы я уничтожил США.

— Понятно. А в Вашингтоне?

— Был.

— Там что хотят?

— Чтобы я уничтожил СССР.

— Понятно. Тогда мне, пожалуйста, чашечку кофе.

Я рассмеялся и сказал:

— Христос вряд ли спустится на землю в ближайшее время. Так что придётся нам как-то самим.

— Есть предложения?

— Есть. Можно прямо сейчас позвонить Леониду Ильичу Брежневу, и, я уверен, он даст твёрдое обещание не уничтожать США.

— Ха! — сказал Киссинджер. — Ещё кто кого уничтожит. Что до обещаний… Грош им цена в большой политике. Мы тоже можем дать какие угодно обещания. К тому же, не могу я говорить с Брежневым. Получится через голову Ричарда, а это неправильно.

— Ладно, — сказал я. Бог с ними, с обещаниями. Хотя я со своей стороны могу дать твёрдое слово гарадца и одновременно советского человека, что сделаю всё для того, чтобы США продолжали свободно развиваться. Не в ущерб Советскому Союзу, разумеется.

— То есть, ты бы не стал просить у Христа уничтожения США? — прищурился Киссинджер.

— Я не идиот. К тому же хорошо знаю, чем закончилась ядерная война на Гараде в похожих обстоятельствах.

— Вот как, — сказал Киссинджер. — У вас была ядерная война?

— Так называемая Последняя Война, — сказал я. — Девяносто гарадских или больше ста десяти земных назад. Два с лишним миллиарда жертв. Планета едва не превратилась в сплошное радиоактивное кладбище. Мы выжили. Но чего нам это стоило… Расскажу при случае.

— Н-да, — сказал Киссинджер. — Даже не стану спрашивать, кто победил.

— Никто не победил, — сказал я. — Западная Коалиция Гарада, которую можно, хоть и отдалённо, сравнить с США, осталась и входит в Совет Гарада и общемировое правительство наравне с Восточным Гарадом.

— Восточный Гарад — это как наш нынешний СССР?

— В какой-то мере.

— Как интересно. И что, в Западной коалиции процветает демократия и свободное предпринимательство?

— В какой-то мере — да. Хотя демократия в хорошем смысле слова процветает на Гараде повсюду. Равно как и развитие личности, право на труд, отдых, образование и лечение, приоритет общественного блага над личным и многое, многое другое, присущее социализму. Речь не о Гараде, Генри. Речь сейчас о Земле. И не о далёком её будущем, о чём мы ещё успеем подумать, а о буквально завтрашнем дне. Скажи, что сделало нас союзниками тридцать лет назад?

— Война против общего врага, — уверенно ответил Киссинджер. — Общее важное дело, проще говоря.

— Вот! И сейчас у нас тоже имеется одно общее дело.

— Какое?

— Спасение гарадского звездолёта «Горное эхо» и его экипажа, разумеется. Одному Советскому Союзу с этим делом не справиться.

Мы проговорили ещё около двух часов, обсуждая детали. Большей частью они сводились к конкретному участию каждой страны в предстоящей операции и последующем дележе технологических и прочих «плюшек» от гарадцев.

— Всё поровну, — Киссинджер даже пристукнул ладонью по столу. — Мы уже были на Луне. Последний раз — в декабре прошлого года и готовы полететь туда снова в любой момент!

— Так уж и в любой, — усмехнулся я. — Подготовиться к полёту на Луну — это не купить билет на рейс Нью-Йорк-Москва. Время нужно. Но вы, думаю, правы — всё поровну. Ваш корабль «Апполон», который уже зарекомендовал себя с самой лучшей стороны, и наши гравигенераторы. Тоже зарекомендовавшие себя. В том числе — в космосе. Но главное — это я, уж извините за нескромность. Без меня ничего вообще не получится.

— Ну да, ну да, — согласился Киссинджер. — Ты же инженер-пилот этого звездолёта, должен хорошо его знать.

— Как свои пять пальцев, уж поверьте. Без меня вы на «Горное эхо» не попадёте.

— А если и попадём, то не сможем им управлять, — быстро догадался Киссинджер. — Это при самом плохом раскладе.

— Да, — подтвердил я мрачно. — Если все мои товарищи и коллеги погибли.

— Будем надеяться, что этого не случилось.

— А что, что случилось, Генри? Почему они не отвечают? — вырвалось у меня. На какое-то мгновение я с бросил воображаемый ментальный скафандр и шлем умудрённого опытом инженера-пилота Кемрара Гели и стал обычным пятнадцатилетним подростком, растерянным от неожиданно свалившихся на него взрослых забот.

Киссинджер задумался, потирая подбородок. Затем взял бутылку, вопросительно посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой. Киссинджер плеснул себе, сделал глоток.

— Хороший всё-таки виски, — сообщил и тут же продолжил. — Я был когда-то военным разведчиком, как ты знаешь. В декабре сорок четвёртого наша восемьдесят четвёртая дивизия стояла в Арденнах против диверсионно-разведывательных групп Отто Скорцени, был у Гитлера такой знаменитый диверсант, может слышал.

— Слышал, конечно. Муссолини выкрал.

— И не только. Тот ещё волк. Кстати, до сих пор жив… Но дело не в этом. Так вот. Эти группы были неплохо подготовлены и доставили нам массу неприятностей. Уничтожали склады с боеприпасами, перерезали телефонную связь, убивали офицеров и солдат, дезинформировали. Очень ловко дезинформировали. Вплоть до того, что сумели однажды целый наш полк отправить по неверному пути, в результате чего тот сильно опоздал к началу немецкого прорыва, и мы понесли большие потери… Я что хочу сказать. Не столкнулся ли ваш гарадский звездолёт с чем-то вроде диверсии?

— Диверсант на борту? — Генри Киссинджер сумел меня удивить. — Это невозможно. Кто, и, главное, зачем? Гарад един, у нас нет врагов — ни внутренних, ни внешних.

— Это ты так думаешь. А на самом деле? Сам говорил про Западную коалицию.

— Разделение на Западную коалицию и Восточный Гарад чисто условное! — воскликнул я.

— Верю, верю, — примирительно поднял ладонь Киссинджер. — Но ты спросил меня, что могло случиться, и я сделал предположение.

— Основанное на твоём опыте, Генри, — сказал я.

В английском и американском английском нет разделения на «ты» и «вы», как в русском или французском, есть только общее «you» (исключение — религиозные тексты и театральные постановки Шекспира), но интонационно и с добавлением имени всегда можно показать, что в данном конкретном случае ты обращаешься с собеседнику на «ты».

— Именно так.

— Опыт — великое дело, — согласился я. — Однако учти, что отбор, который прошли кандидаты в экипаж «Горного эха» и члены экспедиции, был жесточайшем. Я сам его проходил.

— Что, и лояльность проверяли? — заинтересованно приподнял брови Киссинджер.

— В обязательном порядке. Или ты думаешь, что у коммунистического Гарада нет специальных служб, отвечающих за безопасность?

— Было бы наивно с моей стороны так думать.

— Верно, — кивнул я. — Гарадцы в массе своей приучены обдумывать свои слова и поступки и отвечать за них. Но исключения бывают. Поэтому есть у нас и стражи общественного порядка с милицейско-полицейскими функциями и даже КБГ — Комитет безопасности Гарада. Силовая структура, отвечающая за обнаружение, отслеживание и устранение возможных угроз для гарадского общества. Как внутренних, так и внешних.

— И у вас КГБ, — театрально вздохнул Киссинджер. — Да что ж такое!

— Можно назвать это смесью ЦРУ и ФБР, если есть желание, — сказал я.

Возникла мысль рассказать о методах работы агентов КБГ, вооружённых не только мощнейшей вычислительной техникой с искусственным интеллектом, но и умением безошибочно распознавать лжёт тебе собеседник, говорит правду или часть её, а также другими способностями, некоторые из которых были доступны только супергероям их американских комиксов. Однако не стал этого делать. Достаточно того, что ему известно обо мне.

— А армия? — пользуясь случаем, Киссинджер явно пытался ухватить быка за рога. — Армия у вас есть?

— Обязательно, — сказал я. — Вплоть до военно-космических сил быстрого реагирования. Только не спрашивай о составе и вооружении, не отвечу.

— Это правильно,- согласился Киссинджер. — Военную тайну следует хранить свято. Но вернёмся к диверсантам.

— Вернёмся, — кивнул я.

— Ты утверждаешь, что на Гараде, на стадии отбора экипажа и членов экспедиции, диверсант или группа диверсантов не могли проникнуть на корабль?

— Утверждаю.

— Хорошо. А потом?

Я непонимающе потряс головой:

— Потом — это когда? В нуль-пространстве? Это невозможно, каким образом?

— Не знаю, — пожал плечами Киссинджер. — Я только знаю, что вы и сами не знаете всего об этом вашем нуль-пространстве. Вдруг там водятся какие-то неведомые твари, которые могут проникнуть в летящий звездолёт и захватить сознание экипажа и всех остальных?

— Проникнуть в корабль и захватить сознание людей, пока они находятся в анабиозных камерах? — переспросил я. — Генри, да ты фантаст, не хуже братьев Стругацких!

— Не знаю, какие фантасты эти братья, надеюсь не хуже нашего Хайнлайна или Шекли. Но спасибо за комплимент. Однако при чём здесь фантастика, если подразумевать под этим словом художественный вымысел? Не станешь же ты утверждать, что ты сам — художественный вымысел?

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что передо мной сидит человек, в тело которого вселилось сознание другого разумного существа, и это — самая настоящая реальность, а вовсе никакая не фантастика, — Генри поднёс к губам стакан и подмигнул мне.

— Один — ноль, — сказал я. — Ты прав. Мы практически ничего не знаем о нуль-пространстве.

— И ещё, — добавил Киссинджер. — Ты упомянул анабиозные камеры. Раньше я об этом не слышал. Расскажи подробнее.

Я рассказал, что анабиозные камеры используются как раз для того, чтобы нейтрализовать негативное влияние нуль-пространства на психику силгурда-человека.

— Картина становится яснее, — сказал удовлетворённо мой умный собеседник. — Верю, что вы провели все необходимые испытания. Но могу так же предположить, что их было недостаточно, и анабиоз оказался не идеальной защитой. На короткой дистанции он работал. Но как только пришлось лететь дальше… — он развёл руками.

— Не верю, что они сошли с ума, — сказал я. — Не верю — и всё. Что-то другое произошло. Но вот что… Одно знаю точно. Я приложу все свои знания, умения, силы и влияние, чтобы это узнать и, надеюсь, ты мне в этом поможешь, — выпьем за это, Генри.

— Выпьем, — сказал Киссинджер.

Мы чокнулись и выпили.

Заседание Совета Безопасности ООН было назначено на двадцать первое августа, вторник.

Накануне мы прилетели в Нью-Йорк всей командой. За исключением Нодия и Сергеева, которые остались в Гаване — обучать кубинцев обращению с гравилётом.

Привезли нас в отель Americana of New York [1], что на Седьмой авеню, в самом, можно сказать, центре, и тут выяснилось, что наши номера разбросаны по разным этажам этой гигантской махины высотой в сто пятьдесят три метра (так было написано в проспекте, который я полистал в вестибюле).

— Стоп, — сказал Петров встречавшему и сопровождающему нас молодому человеку по имени Геннадий, сотруднику постоянного представительства Советского Союза в ООН. — Как это — разные этажи? Да вы рехнулись. Один этаж и все номера рядом — только так. Мистер, — обратился он по-английски к менеджеру отеля, бесстрастно ожидающему за стойкой. — Найдётся у вас несколько свободных номеров рядом и на одном этаже?

— Сейчас посмотрю, сэр, — белозубо улыбнулся менеджер.

— Одну минуту! — остановил его Геннадий и уже по-русски обратился к Петрову. — Что вы себе позволяете? Берите, что дают. У представительства СССР нет лишних денег оплачивать ваши капризы!

Мне этот Геннадий сразу не понравился. Встречался я с такими в Москве и не раз. Сынок какой-нибудь шишки, «золотая молодёжь», по блату поступивший в МГИМО и по блату же получивший эту должность. От него так и несло спесью, едва прикрытой официальной холодной вежливостью.

— Капризы? — в голосе товарища майора прорезалась уже хорошо мне знакомая сталь. — Телефон нашего представительства помнишь наизусть, Гена?

— Это вам ничего не даст, — процедил молодой человек Геннадий сквозь зубы. — Номера утверждены и забронированы. Всё, разговор окончен.

Мы с братьями Стругацкими и Владимиром Алексеевичем Кратом с интересом наблюдали за развитием ситуации. Охранники Боря и Антон с профессиональным видом поглядывали по сторонам. Капитан Боширов, стоял рядом с Петровым, готовый поддержать друга и коллегу в любой момент. Я пока не вмешивался — сомнений в том, что ребята справятся у меня не было ни малейших.

— Мистер, — обратился Петров к менеджеру, — будьте добры, телефонный справочник Нью-Йорка.

— Прошу, — менеджер, выложил на стойку толстенный справочник. — Да, есть шесть свободных номеров подряд на двадцать втором этаже. Один из них — люкс.

— Вот и хорошо, — сказал Петров, раскрывая справочник и придвигая к себе телефон. — Думаю, это нам подойдёт. Придержите, через десять минут мы их возьмём.

— Домой хочу, — капризно сказал Борис Натанович, нарочито зевая и прикрывая рот ладонью. — Что-то меня утомили все эти приключения.

— А меня нет, — сказал старший брат. — Наоборот, интересно. Когда б мы ещё побывали в Нью-Йорке?

— Мне не нравится, как нас тут встречают, — тем же капризным тоном продолжил Борис Натанович. — Никакого уважения к великим советским инопланетянам, писателям и учёным.

Охранник Боря прыснул.

Боширов едва заметно улыбнулся.

Геннадий беспокойно стрельнул глазами по сторонам.

— Алло! — сказал в трубку Петров по-русски. — Это представительство СССР в ООН? Говорит майор Комитета государственной безопасности СССР Петров Александр Николаевич. С кем я говорю? Секретарь Елена Дробышева. Хорошо, Елена. Яков Александрович [2] на месте? Соедините, будьте добры… Яков Александрович? Здравствуйте, майор Петров беспокоит, Комитет госбезопасности. Мы тут с капитаном Бошировым сопровождаем нашу делегацию во главе с Сергеем Петровичем Ермоловым. Он завтра должен выступать в Совете Безопасности ООН. Слышали о таком? О Ермолове, разумеется, с Советом Безопасности вы, думаю, знакомы… Вот и хорошо. Тут явная ошибка произошла. Мы сейчас в отеле Американа Нью-Йорка, и нас собираются поселить на разных этажах. Это совершенно недопустимо. Ермолов — личный представитель товарища Брежнева, советского правительства и всего советского народа и находится под нашей охраной. Не приведи бог что-то случится… В общем, тут нашлись номера рядом на одном этаже, я сейчас дам этого вашего Геннадия, подтвердите ему, пожалуйста, оплату новых забронированных номеров. Сколько бы это ни стоило. Ну а что с ним делать, чтобы впредь подобных косяков не допускал, это уж сами решайте… Да, именно так, любая сумма, — он протянул трубку Геннадию, лицо которого выражало всё что угодно, кроме благодушия. — Тебя.

Геннадий взял трубку.

— Да, Яков Александрович, — услышал я. — Но… Но вы же сами… Хорошо, я понял, всё сделаю. Да, не волнуйтесь, всё будет в лучшем виде… Что? Хорошо. Обязательно. Больше не повторится, Яков Александрович.

Он положил трубку, нервно потёр лоб и обратился к менеджеру отеля:

— Мы берём другие номера, те, что вы нашли. Включая люкс.

Затем посмотрел на меня и сказал миролюбивым тоном:

— Прошу прощения, накладка вышла. Сейчас всё исправим. И вот ещё что, если желаете после заселения и обеда — за счёт представительства, разумеется, я могу показать вам Нью-Йорк, — он улыбнулся. На этот раз нормальной советской улыбкой. — Ну как показать… Этот город необъятен и никогда не спит, но что-то можно успеть посмотреть.

А парень не безнадёжен, подумал я и вслух сказал:

— Хорошо, мы принимаем ваше предложение.

Так получилось, что за время моих скитаний по Америке с бродячим цирком в этом городе я толком так и не побывал. Видел его из иллюминатора самолёта, был в двух аэропортах — имени Кеннеди и Ла Гвардия, вот и всё. Как бы то ни было, большую экскурсию устраивать не стали — не до того. Прошлись по Бродвею, который был в двух шагах от гостиницы, до Центрального парка, побродили по нему, наблюдая за отдыхающими и перекусывающими прямо на газоне ньюйоркцами, бегающими детьми, молодёжью, гоняющей по дорожкам на роликовых коньках и пожилыми, но бодрящимися игроками в бадминтон.

— Вот чего нам не хватает, — высказался младший Стругацкий.

— Бадминтона? — иронично осведомился старший.

— Бадминтон — ладно, — сказал Борис Натанович. — Где ты видел, чтобы у нас вот так свободно сидели и перекусывали на газонах?

— Сколько угодно, — пожал плечами Аркадий Натанович. — Где-нибудь на Лосиновом острове или в Измайлово не только перекусывают, а ещё и водку пьют.

— Я о другом! — с досадой махнул рукой Борис Натанович.

— Да понял я, о чём ты. Пойми, брат, свобода человека заключается не в том, разрешают или запрещают власти перекусывать на газоне в парке Горького, а…

— Знаю, знаю, свобода должна быть внутренней и всё такое, — сказал младший Стругацкий. — Но, согласись, перекусывать на газоне в парке — тоже неплохо.

— Да я бы и на роликах покатался, будь чуть моложе, — усмехнулся Аркадий Натанович. — И это, как ни странно, тоже относится к свободе.

— Так выпьем за то, чтобы наши желания всегда совпадали с нашими возможностями! — торжественно провозгласил Борис Натанович.

Мы засмеялись, — фильм «Кавказская пленница» любили и хорошо помнили все.

Потом остановили два классических жёлтых нью-йоркских такси и доехали до Баттери-парка на самой южной оконечности Манхэттена. Оттуда, через Гудзон, была видна знаменитая статуя Свободы. Полюбовались творением Огюста Бартольди,, изрядно позеленевшим от морских ветров, погуляли по парку и вернулись в гостиницу.

Ночь прошла без приключений. Утром встали, позавтракали, после чего нас в сопровождении Геннадия отвезли на двух машинах в штаб-квартиру ООН, которая располагалась здесь же, на Манхэттене, на берегу Ист-Ривер.

Заседание Совета Безопасности было назначено на одиннадцать часов утра по местному времени. Мы подъехали заранее, в десять двадцать, и ещё издалека увидели большую толпу народа, вооружённую самодельными транспарантами.

Демонстрантов сдерживала цепочка полицейских.

Впрочем, свободолюбивые ньюйоркцы и гости города, пришедшие в этот летний день выразить своё мнение по поводу инопланетян и дельфинов, вели себя относительно спокойно. Во всяком случае, агрессивных попыток прорыва сквозь полицейские кордоны я не заметил.

Транспаранты, как я заметил, были абсолютно разного содержания.

«Свободу и жизнь нашим братьям-дельфинам!» — гласили одни.

«Земля — землянам!», «Чужие, убирайтесь домой!» — было написано на других.

«Дайте миру шанс!», «Ни черта мы не уйдём!» и, конечно, «Всё, что тебе нужно, — это любовь!», а также знаменитая хипповская «лапка»-пацифик тоже здесь присутствовали. Ну ясно, куда же без хиппи.

Ага, а вот и открытая антисоветчина. «Краснопузые, вам тут не рады!», «Никаких разговоров с Советами, они понимают только бомбы!», «Коммунисты из космоса — наши враги!».

— Не обращайте внимания, — сказал Геннадий. — Это же Нью-Йорк. Здесь всегда против чего-нибудь протестуют.

— Я бы всё-таки поторопился, — заметил охранник Борис. — На всякий случай.

Мы ускорили шаг.

— Вон они! — услышал я чей-то истеричный крик из толпы. — Гарадский шпион и вся их красная банда!

— Свобода, говоришь? — обратился к брату Аркадий Натанович, остановился, снял очки и спрятал их в карман. — Сейчас нам будет полная свобода.

Вслед за ним остановились все. Просто потому, что бежать было поздно. До входа в нужное нам здание оставалось ещё метров восемьдесят-девяносто, но редкую цепочку полицейских впереди и слева уже прорвали молодые спортивного вида люди. Коротко стриженные, в джинсах и чёрных кожаных куртках. У некоторых в руках бейсбольные биты. Другие на ходу надевали на пальцы кастеты.

Хотя нет, не прорвали. Я готов был поклясться, что в какой-то момент полицейские, словно подчиняясь неслышной команде, раздались в стороны, освобождая путь «кожаным курткам».

Нас было девять человек, включая Геннадия.

«Кожаных курток» я насчитал тридцать.

Расстояние между нами стремительно сокращалось.

— Владимир Алексеевич, Аркадий Натанович, Борис Натанович, бегите! — крикнул я, шагая вперёд.

— Ну уж нет, — ответил Аркадий Натанович.

Брат встал с ним рядом и тоже снял очки.

Борис и Антон вытащили свои «макаровы» (оружие пытались отобрать в аэропорту, но все разрешения имелись, и в результате пистолеты моим охранникам оставили).

Петров и Боширов сняли и бросили на траву пиджаки.

— Бей первым, Фредди! [3] — сказал Петров. — Эх, жаль, мы без стволов. А я говорил.

Двадцать пять метров до атакующих.

Краем глаза я заметил, как мимо полицейских протискиваются несколько человек, с портативными телевизионными камерами и спешат к месту будущих событий.

Так, значит? Ну ладно. Будет вам репортаж.

— Стрелять только по ногам! — скомандовал я, перешёл в орно и скользнул вперёд.

Время привычно замедлилось.

Почти застыли в беге «кожаные куртки». Четверо из них, самые быстрые, с самого начала вырвались вперёд и стали первыми, кого я встретил.

Среди них был и самый первый — чернявый, похожий на киношного француза, горбоносый парень со светлыми глазами убийцы и стальным кастетом на фалангах пальцев правой руки.

Этого я щадить не стал — ударил прямо в горло, в трахею.

Не убил, но нормально дышать и говорить он сможет теперь не скоро.

Тут же, не останавливаясь, переместился ко второму, с бейсбольной битой, и нанёс ему удар открытой ладонью в основание носа, ломая его напрочь.

Третьему — боковой удар кулаком в солнечное сплетение.

Четвёртому — ногой в колено и затем, падающему, уже своим коленом — в лицо.

Разбил в кровь, но что-то мне не до гуманизма, уж слишком их много. Да и копы, сволочи, явно на их стороне — вижу, как они делают вид, что сдерживают хиппарей, которые и так не рвутся в бой.

Вот же продажные твари…

В орно нельзя находиться долго. Организм на пределе и расходует слишком много энергии на единицу времени. Если вовремя не выйти — можно серьёзно надорваться. Но того времени, которым я располагал, хватило, чтобы успокоить двенадцать «кожаных курток».

Потом пришлось возвращаться в нормальное состояние.

Еще пятерым прострелили ноги Борис и Антон. Теперь они валялись на траве, скулили и орали, зажимая руками кровоточащие огнестрельные раны.

Ещё четверых вырубили Петров с Бошировым.

Я видел, как одного из нападавших схватил в охапку Аркадий Натанович и швырнул на землю с такой силой, что тот уже не встал, — только выл и держался за сломанную руку.

Оставалось ещё восемь человек.

С одним дрался Геннадий. Дурная спесь с него окончательно слетела, и он показывал себя с лучшей стороны. Благо, противник ему достался без кастета и биты, и теперь они оба с расквашенными в кровь губами и носами молотили друг друга кулаками.

Двое медленно отступали под дулами пистолетов Бориса и Антона.

Еще двоим, уложив их на землю, ловко заламывали руки Петров и Боширов.

Оставалось трое. Они стояли прямо передо мной и отступать явно не собирались. У двоих были кастеты. Третий — здоровенный, широкоплечий, с короткой военной стрижкой — сунул руку в карман куртки.

Щёлкнул выкидной нож.

— Ну давай, мальчик, — сплюнул. — Один на один.

— И не мечтай, — произнес за моей спиной знакомый сиплый голос. — Бросай нож, руки за голову и медленно ложись мордой вниз. Все трое — мордой вниз, быстро! Привет, Джимми!

Я обернулся. За моей спиной плечом к плечу стояли цирковые. Хозяин Circus Smirkus Мэттью Раймонд, мой сожитель по трейлеру жонглёр Дэвид Рассел и муж «мамы Рэйчел» Том Картер.

— Привет, Мэт! — ухмыльнулся я. — Привет, ребята! Вовремя вы.

— Для чего человеку друзья? — подмигнул хозяин Circus Smirkus и стволом револьвера «Peacemaker», с которым я когда-то (кажется, это было так давно…) выступал на сцене цирка, сдвинул на затылок свой «стетсон» [4].

— Привет, Джимми! — сказал жонглёр Дэвид Рассел. — Как дела?

— Привет, Джимми! — широко улыбнулся муж Рэйчел Том Картер. — Давненько не виделись.

Бац! Послышался смачный звук удара, и противник Геннадия свалился с ног.

— Вот так, — сказал Геннадий. — Будешь знать, сука, как с дорогомиловскими связываться.

От здания штаб-квартиры ООН к нам уже бежали агенты в штатском.

— Знаешь, Джимми, мы, наверное, пойдём, — сказал Мэт. — А то сейчас начнётся. Мы в Джерси стоим, Liberty State Park, там парковка есть на Томас Макговерн драйв. Узнали из газет, что ты будешь здесь… В общем, подъезжай ближе к вечеру, если будет желание. Мы выходные сегодня. Наши будут рады.

Мои цирковые повернулись и вскоре затерялись в толпе хиппи и прочего американского люда.

Разбор полётов не затянулся. Прибежавшие агенты ФБР быстро вызвали подмогу и арестовали всех нападавших. Медики из подъехавших «скорых» увезли раненых в сопровождении всё тех же агентов.

Из наших больше всех пострадал Геннадий, чей левый глаз стремительно заплывал, превращаясь в один сплошной шикарный фингал, переливающийся всеми цветами радуги, а разбитые губы ещё сочились кровью. Однако ехать в больницу он решительно отказался. Поэтому медики заклеили ему разбитую бровь, дали пакет со льдом — прикладывать к глазу — и оставили в покое.

— Старший агент Роберт Янг, — представился высокий лысеющий со лба мужчина лет сорока в безупречном тёмно-синем костюме, подойдя ко мне. — Федеральное бюро расследований. Вы Сергей Ермолов?

— Йеп, — ответил я. — Везёт мне на разных агентов в вашей стране, мистер Янг. То ЦРУ, то ФБР. Если бы с копами ещё так везло, совсем хорошо было бы.

— А что не так с копами? — осведомился старший агент Янг.

— Всё не так. По-моему, их купили.

— Это серьёзное обвинение.

— Это не обвинение, это предположение. Основанное на том, что я видел собственными глазами.

— Я как раз хотел узнать, что вы видели.

— Я видел, как копы пропустили нападавших. Ни один из них не сделал ни малейшей попытки задержать этих молодчиков. Кто они, кстати, выяснили?

— Разбираемся, — сказал Янг.

— Ну-ну, — сказал я. — А с копами?

— Разберёмся и с копами, будьте уверены.

— Да мне плевать, если честно. Это ваши копы.

— А советская милиция вся исключительно честная, значит? — Янг вытащил сигареты и закурил. — Прямо-таки рыцари без страха и упрёка?

— По-разному бывает, — сказал я, вспомнив майора Коровина. — Но мы же сейчас не на Красной площади, верно? Вы что спросить хотели, старший агент Янг? — я посмотрел на часы. — Мне через пятнадцать минут на Совете Безопасности ООН выступать.

— Как вы это сделали? Нападавших было тридцать человек, а вас восемь. Из этих восьми только четверо подготовлены. Даже с учётом двух стволов… Мне рассказали, что вы один успокоили чуть ли не половину и двигались так быстро, что вас было почти не видно. Это правда?

— Правда.

— Но… как это возможно?

— До вас разве не довели, кто я?

— Ну… — старший агент Янг опустил глаза потом глянул на меня исподлобья. — Я думал это какая-то шутка или дезинформация. Грандиозный розыгрыш, наконец. Не может ведь такого быть на самом деле!

— Как видите, может, — сказал я. — И это только начало. Впереди нас ждёт ещё масса всего интересного. Прощайте, старший агент Янг. Если будут вопросы по делу, то вы, думаю, знаете, где меня искать.

Заседание Совета Безопасности началось на двадцать минут позже. Но не из-за инцидента с нашей делегацией, которая, несмотря ни на что, прибыла вовремя, а, как нам сказали, по техническим причинам. Что-то там с микрофонами.

— Обычное разгильдяйство, я так думаю, — заявил Аркадий Натанович, развалясь с сигаретой в кресле в коридоре перед залом заседаний. — Но как мы их, а? — он всё ещё был слегка возбуждён после драки с «кожаными куртками».

— Ну уж сразу и мы, — заметил Борис Натанович, поправляя на носу очки. — Всё сделали ребята. Серёжа, в основном. До меня так и вовсе дело не дошло.

— А до меня дошло! — гордо заявил Аркадий Натанович. — Видел, как я его уложил?

— Аркадий Натанович, вы сильный человек, — сказал я. — Браво! Вообще, все молодцы и герои. Никто не струсил и не убежал. Даже Владимир Алексеевич, — я посмотрел на Крата, — кажется, был готов драться.

— Стар я уже для всего этого, — приосанился директор Пулковской обсерватории. — Но если бы пришлось…

— Ещё мне драка по плечу и тесен воротник, ещё я сам проволочу свой ялик сквозь тростник, — процитировал Аркадий Натанович.

— Чьи стихи? — спросил Крат.

— Григория Поженяна.

— Хорошо сказал, — кивнул директор Пулковской обсерватории.

— Поженян умеет, — сказал Аркадий Натанович. — Морская пехота, Одессу и Севастополь защищал.

Насколько раз я наблюдал трансляцию заседаний Совета Гарада по важнейшим вопросам, которые касались всех силгурдов. Например, о строительстве нуль-звездолёта «Горное эхо». Этот шаг требовал не только громадных материальных затрат, но имел и чисто, если можно так выразиться, философское значение.

Помню активные дебаты в Совете на эту тему. Противники строительства, каковые, разумеется, нашлись, делали упор на практические вопросы и логику.

— Зачем нам звёзды, если мы ещё нашу систему Крайто-Гройто не освоили как следует? — вопрошал член совета, один из ведущих энергетиков Гарада Ирбару Эчегой. — У нас Цейсан едва-едва заселён, его терраформирование съедает громадные средства и с каждым годом требует всё больше и больше. Но там мы хотя бы понимаем, чего хотим, знаем, что нам нужен второй дом, если можно так сказать. А звёзды? Путь к ним далёк и требует бешеных затрат. К тому же невероятно опасен. Как я понял, никто не может дать гарантию, что экипаж, даже в состоянии анабиоза, без последствий для здоровья переживёт путешествие в нуль-пространстве. Так к чему это всё? Не вижу ни логики, ни практического смысла в этой затее.

Было ещё несколько влиятельных силгурдов, которые поддержали Ирбару Эчегоя.

Но больше было тех, кто высказался за строительство. Лучше всех в защиту проекта высказалась Миллари Иторби, которая уже тогда была членом Совета.

— Я историк и не слишком хорошо разбираюсь в экономике, — сказала она. — Но, как историк, очень хорошо знаю, что происходило с цивилизациями, которые игнорировали научно-технический прогресс, а также подавляли благородное желание силгурда идти вперёд, за горизонт, исследовать то, что сегодня, возможно, кажется ненужным, но завтра окажется необходимым, как воздух. Такие цивилизации умирали, и мы сейчас их изучаем, чтобы, в том числе, не допустить их ошибок. Звёзды — это дорого и опасно? Да, очень дорого. Но что дёшево и безопасно из всех наших великих достижений? Может быть открытие и освоение новых материков в эпоху Великих мореходов? Или выход в космос? Или строительство первых кварковых реакторов? Или те же Сшива и Цейсан? Разумеется, никто не призывает к неподъёмным тратам ради глупой мечты каких-то там романтиков. Нет, траты должны быть подъёмными, а мечты принадлежать всем сиглурдам. Мечта о звёздах именно такая. Есть сомнения? Давайте проведём всенародный референдум, и тогда всё станет ясно!

Результат известен. «Горное эхо» был построен, отправился к Солнечной системе и нынче терпел бедствие на пути к Земле.

Нынешнее заседание Совета Безопасности ООН чем-то напоминало заседания Совета Гарада. Но лишь чем-то. На мой взгляд, было оно гораздо безалабернее, многословней и, самое главное, имело маловато практического смысла. Основные опасения, которые высказывали выступающие, были следующим:

Откуда мы знаем, не хотят ли гарадцы завоевать Землю? Они ушли далеко вперёд по пути научно-технического прогресса и легко могут это сделать.

А вдруг они занесут к нам неизвестные болезнетворные микроорганизмы, от которых человечество вымрет?

Зачем нам их знания и достижения? Каждая цивилизация должна самостоятельно проходить свой путь, а искусственный прогресс ни к чему хорошему не приводит.

Троянского коня все помнят? Этот звездолёт может оказаться таким конём. На первый взгляд — дар судьбы, а на самом деле ещё неизвестно, что у него внутри. Да и к господину Ермолову вопросы имеются. Перенос сознания! Это он нам говорит о переносе сознания, а если это всего лишь разведывательная операция гарадцев?

На Гараде, как мы поняли, коммунистическое общество. Общение с ними выгодно только Советскому Союзу и его союзникам. Нормальным демократическим странам с рыночной экономикой от этого только вред. Нам ещё инопланетного коммунизма здесь не хватало!

В конце концов генеральный секретарь ООН Курт Вальдхайм вспомнил обо мне и сказал:

— Дамы и господа! — сказал он. — Среди нас на заседании Совета Безопасности находится советская делегация, которая только что прибыла из Аресибо, где вместе с президентской комиссией США вела радиопереговоры со звездолётом гарадцев «Горное эхо». Среди членов делегации всем нам известный Сергей Ермолов — человек и одновременно силгурд, если я правильно понимаю. Как бы невероятно это ни звучало. Считаю, что пора дать ему слово, и тогда, возможно, мы получим ответы на многие интересующие нас вопросы. Сергей, прошу вас.

Я пододвинул к себе микрофон, постучал по нему. Звук чётко разнёсся по залу.

Тут и там послышались смешки.

— Работает, — удовлетворённо заметил я. — А то мало ли. Технические неисправности — штука неприятная. Из-за них страдает масса хороших дел. Добрый день, товарищи, дамы и господа, леди и гамильтоны!

В зале грохнул хохот.

— Шутка хорошая, но не моя, — продолжил я, когда народ отсмеялся. — Так пошутил советский футбольный вратарь Алексей Хомич, будучи в Англии в далёком сорок пятом году, когда его команда «Динамо» там выступала. Это был год нашей общей победы. Тогда прогрессивные страны объединились, чтобы уничтожить коричневую чуму фашизма, которая едва не погубила мир. Сегодня вызовы другие, но они тоже требуют нашего объединения. Объясню почему и заодно постараюсь развеять опасения, которые здесь высказывались. Буквально за минуту до того, как мне дали слово я вспоминал выступление гарадского историка Миллари Иторби на заседании Совета Гарада, где решался вопрос строить нуль-звездолёт «Горное эхо» или же эту затею стоит отложить до лучших времён…

Я рассказал об аргументах и контраргументах, высказанных на том заседании и закончил эту часть своей речи упоминанием, что Миллари Иторби сегодня возглавляет экспедицию гарадцев на Землю и терпит бедствие вместе со всеми другими членами экспедиции и экипажем, а также вместе с кораблём.

— Повторю, — продолжил я. — Не старается добраться до Земли, чтобы угрожать ей и человечеству каким-либо образом, а терпит бедствие. Напоминаю, что Земля — прародина силгурдов, мы с ними братья по крови в прямом смысле слова. И вот теперь наши братья терпят бедствие, а мы тут рассуждаем о том, какую угрозу для нас может представлять один-единственный межзвёздный корабль?

— Мы не знаем мощь этого корабля и как он вооружён! — громко произнёс в микрофон представитель Франции.

— Я потом обязательно расскажу, — пообещал я. — Могу даже вам лично. «Горное эхо» строился восемь земных лет усилиями чуть ли не всего Гарада. Восемь лет! Неужели вы думаете, что гарадцы делали это для того, чтобы завоевать Землю и покорить человечество, о котором, к слову говоря, в ту пору и вовсе понятия не имели? Думать подобным образом — несусветная глупость, уж простите за прямоту, которая свидетельствует лишь о том, что думающий не способен представить себе общество, для которого совершенно естественным является созидать, а не разрушать. Любить, а не ненавидеть. Помогать, а не бить в спину. Образовывать и воспитывать, а не развращать.

— Не надо нам тут вашей коммунистической пропаганды! — подал голос представитель Великобритании — типичный худощавый коротко стриженный англичанин лет пятидесяти в безукоризненном костюме. Donald Maitland — прочёл я на табличке его имя.

— Если джентльмен называет пропагандой факты, он не только не джентльмен, но даже и не гамильтон, — парировал я. — Ведь джентльмены о фактах не спорят — это, кажется, ваша британская поговорка? Но вернёмся к угрозам. Ещё раз. Вы всерьёз думаете, что межзвёздный корабль с четырнадцатью людьми-силгурдами, корабль, который даже не имеет технической возможности сесть на Землю, может ей как-то угрожать? Угрожать странам, обладающим ядерным и термоядерным оружием, в конце концов? Это смешно, господа и дамы, леди и джентльмены, а также товарищи.

Теперь о болезнетворных микроорганизмах. Если нам очень повезёт, «Горное эхо» сядет на Луне. Там вакуум. Как силгурд, а также космический инженер-пилот, сообщаю, что некоторые бактерии могут выживать в вакууме, но они не опасны для человека. Кроме того, на самом корабле имеется высокотехнологичная медицинская аппаратура, которая мгновенно уничтожает любые болезнетворные микробы. Пользоваться этой аппаратурой я умею.

Вы беспокоитесь об искусственном ускорении научно-технического прогресса. Опасения небеспочвенные. Но лишь в том случае, когда таковой прогресс применяется к примитивным варварским культурам, стоящим на низкой стадии развития. Разве страны, уважаемые представители которых присутствуют на Совете, такие? Искренне надеюсь, что нет. Более того — знаю это. Цивилизация, которая овладела ядерной энергией, вышла в космос, победила фашизм и создала величайшие произведения литературы и искусства, вполне может без вреда для себя воспользоваться научно-техническими достижениями своих братьев, которые не так уж и на много ушли вперёд….

Дальше я рассказал об устройстве звездолёта и его, пусть и большой, но не бесконечной энергетической мощи. Высмеял абсурдное сравнение с Троянским конём. Напомнил о том, какие именно выгоды несёт человечеству встреча с гарадцами, делая упор на высокую медицину и долгожительство (при словах о том, что гарадцы, которые по сути являются людьми, живут в среднем сто восемьдесят лет, зал сильно оживился). Закончил всем понятным призывом к гуманизму:

— Человечество не зря придумало сигнал бедствия SOS. Мы идём на помощь любому судну в море, которое посылает такой сигнал, не взирая на то, какому государству оно принадлежит, гражданское ли это судно или военный корабль. Сейчас в космосе терпит бедствие судно наших братьев по разуму и крови. Наш долг прийти ему на помощь и сделать всё для спасения корабля и экипажа. Как человек и силгурд, я думаю так. Поверьте, гарадцы умеют быть благодарными не в меньшей степени, чем земляне. Но речь не о материальных наградах. Разве сами мы сможем спать спокойно, если дадим погибнуть «Горному эху» и его экипажу?

Ну и, наконец, о гипотетической разведоперации силгурдов, в результате которой сознание взрослого гарадца, инженера-пилота нуль-звездолёта «Горное эхо» было перенесено в тело советского мальчишки. Допустим на одну секунду, что это так, что на Гараде действительно владеют подобными технологиями. Зачем в таком случае этот гарадец, то есть я, начал внедрять на Земле производство гравигенераторов и сверхпроводимых при комнатной температуре контуров, тем самым увеличивая экономическую и военную мощь предполагаемого противника?

— Разведчик не всегда засылается в страну предполагаемого противника, — возразил представитель Великобритании Дональд Мейтленд. — Иногда просто для того, чтобы собрать разведданные. На всякий случай, так сказать. Ведь информации мало не бывает. Здесь присутствуют известные советские писатели-фантасты братья Стругацкие. У них есть роман, который называется «Трудно быть богом». Насколько я знаю, главный герой этой книги, землянин, тоже был таким разведчиком.

— Мне нравится слово «таким», — сказал я, подумав при этом, что сэр Дональд Мейтленд неплохо подготовился, и МИ6 [1] не зря ест свой хлеб.

— Разрешите нам, раз уж о нас зашла речь? — попросил Аркадий Натанович, наклонившись к микрофону.

— Пожалуйста, — кивнул Курт Вальдхайм. — Только покороче, если можно.

Можно, — сказал старший Стругацкий. — Видите ли, в чём дело. Румата Эсторский действительно был земным разведчиком на чужой планете в средневековом государстве Арканар. Однако ему было категорически запрещено вмешиваться в любые события, которые могли оказать влияние на развитие местного общества. Категорически. Но самое главное заключается в том, что Румата — литературный персонаж. А Сергей Ермолов — реальный человек, наш современник, вот он, перед вами. Считать его шпионом и разведчиком… Что ж, пусть определённые спецслужбы так считают, мы не против. В конце концов, это их работа — всюду искать разведчиков и шпионов. Всем же остальным разумным людям совершенно ясно, что шпионы так не поступают. Сергей не успел об этом сказать, скажу я. Где вы видели шпиона, который сам признаётся в том, что он человек с другой планеты, которая по сравнению с Землёй ушла вперёд в научно-техническом развитии? А Сергей признался. Рискуя быть не только осмеянным, но и, простите за откровенность, упрятанным в психиатрическую лечебницу.

— У него не было выхода, — буркнул господин Мейтленд.

— Был, — сказал Аркадий Натанович. — Он мог не признаваться до последнего момента, пока гарадцы не сели бы на Луну и не прислали космолёт на Землю. Гарадцы изучили основные земные языки, общались бы с нами на английском, русском или любом другом. Какой был смысл признаваться?

— Войти в доверие, — упрямо наклонил голову Дональд Мейтленд.

— Хорошо, — сказал я, пододвигая микрофон к себе. — Представитель Гарада вошёл в доверие землян, подарил им антиграв со сверхпроводимостью и собирался в ближайшее время сделать массу других подарков, которые теперь, если мы не оставим гарадцев в беде, Земля получит немного другим способом и гораздо быстрее. Что дальше? Каковы ваши действия? Давайте схватим этого шпиона, заточим в тюрьму и под пытками вытащим из него все секреты и тайны? Или всё-таки будем нормально, как взрослые, разумные и доброжелательные люди, сотрудничать, не забывая, конечно же, о собственной безопасности? Спасибо, я всё сказал.

Возможно, моя речь была несколько сумбурной, зато искренней и эмоциональной. Это и сработало. Людям нравятся искренние и эмоциональные речи. В особенности, подкрепленные вполне реальными обещаниями будущих благ. Ну и, думаю, короткое выступление Аркадия Натановича было не лишним. Так что, когда дело дошло до голосования, то за предложение Советского Союза об оказании помощи звездолёту гарадцев проголосовало большинство постоянных членов: СССР, США, Китай и Франция, а также все десять временных членов. И только Великобритания, как постоянный член Совета Безопасности, наложила на это решение вето.

— Англичанка, как всегда гадит, — пробормотал по этому поводу Аркадий Натанович.

— В данном конкретном случае англичанин, — добавил Борис Натанович. — Хотя разницы нет.

— И что теперь будет? — обеспокоенно спросил я после заседания у Якова Александровича Малика, представителя СССР в Совете Безопасности.

— Ничего особенного, — пожал он плечами. — Вето — обычное дело, мы сами его постоянно накладываем на те или иные решения, которые нас не устраивают.

— В Аресибо я говорил с Генри Киссинджером, — сообщил я. — Он согласился со мной, что помочь необходимо. Хотя поначалу тоже высказывал различные опасения.

— Британцы это тоже прекрасно понимают. Просто им надо всему миру напомнить, что когда-то и они были великой империей. Не переживай, парень, — он чуть снисходительно похлопал меня по плечу. — Езжайте домой и предоставьте решить дело профессионалам. То есть, нам, дипломатам. Всё будет нормально, я уверен. Генри Киссинджер — серьёзный человек. Если он сказал, что США в деле, то его словам можно верить. Британцы могут упираться сколько угодно, это не помешает провести спасательную экспедицию силами только Советского Союза и США.

— Всё равно не понимаю, — сказал я. — Зачем этот цирк, если дело обстоит именно так?

— Какой там цирк, — вздохнул товарищ Малик Яков Александрович. — Слышали выражение: «Кто в армии служил, то в цирке не смеётся?»

— Ещё бы, — сказал Аркадий Натанович.

— Неоднократно, — сказал я.

— Поставьте вместо «армии» «Совет Безопасности ООН», а вместо «служил» — «заседал», и вы будете иметь адекватное представление о нашей работе.

В номере люкс отеля Американа я поселился вместе Петровым и Бошировым. Там хватало места и для охранников Бориса с Антоном, но я посчитал, что это было бы уже слишком, и мы их разместили в номере по соседству.

Мне уже изрядно поднадоело всё это постоянное внимание охраны, хотя я знал, что в Москве будет то же самое, если не хуже. Всё, кончились свободные деньки. Назвался груздем — полезай в кузов, как говорят в России, а также взялся за гуж — не говори, что не дюж.

— Если ты собрался к своим цирковым, то мы с тобой, — словно прочитав мои мысли, сказал майор Петров.

Он лежал на диване в гостиной и лениво перелистывал номер The New York Times. Рядом в кресле перед тихо бормочущим телевизором сидел Боширов.

— О, смотрите, нас показывают, — сказал Боширов, встал и прибавил звук.

На экране замелькали кадры драки у здания штаб-квартиры ООН. Меня почти не было видно. Лишь иногда возникал на долю секунды словно из ниоткуда, а затем снова — лишь едва заметная размазанная тень.

Репортёр — молодой светловолосый парень в рубашке с распахнутым воротом и джинсовом костюме скороговоркой рассказывал о том, что по некоторым данным драка была спровоцирована американскими правыми, которые наняли для этого грязного дела три десятка боевиков из нью-йоркских банд. Однако, кто именно, за чьи и какие деньги напал на советскую делегацию, пока точно не известно, ведётся следствие.

— Как бы то ни было, — тараторил на камеру репортёр. — План нападавших полностью провалился. Сергей Ермолов — инопланетянин в теле советского подростка — фактически в одиночку разобрался с бандитами, уложив, минимум, десяток человек! С остальными разобралась его охрана, двое из которых оказались вооружены пистолетами и открыли огонь по ногам нападавших…

— Чистая провокация, — сказал Петров, — и к бабке не ходи. Всё было спланировано заранее и спланировано хорошо. Одного не учли — сверхспособностей нашего Сергея. Человек так не может.

— Может, — сказал я. — Только не умеет. Пока.

— Обещаешь научить?

— Не всех. Для начала только избранных. И не взрослых, а детей, со взрослыми уже не получится.

— Почему? — спросил Боширов.

— Выросли, — я пожал плечами. — Почему для достижения мировых результатов в спорте тренироваться нужно начинать ещё ребёнком? По этой же причине. Психика и организм ребёнка гибки и пластичны — лепи, что нужно. А взрослый закостенел.

— Ну хоть чему-то! — воскликнул Боширов.

— Чему-то — пожалуй. Как только откроется первая школа в Москве, позову вас. Правда, боюсь, будет это ещё не скоро.

— Брось, Тимур, — сказал Петров. — Серый прав — поздно нам учиться всем этим приёмчикам. Давай лучше своим делом заниматься.

— Повторю, — сказал я и посмотрел на часы. — Чему-то научить можно. Но сил и воли для этого нужно приложить ой-ой как много… Так что, едем? Хочу повидать своих цирковых, когда ещё случай представится.

— Что с тобой делать, — сказал Петров, поднимаясь с дивана. — Поехали. Только Борю с Антоном надо предупредить, они тоже с нами.

— О Господи… — вздохнул я.

— Господь здесь совершенно ни при чём. Ты теперь не только национальное достояние, но и достояние всего человечества. Будь моя воля, я бы тебя вообще в номере запер до отлёта в Союз. Знаешь, почему всё это вообще стало возможным? Нападение, я имею в виду.

— Продажная полиция Нью-Йорка? — догадался я.

— Нет. Хотя и это тоже. Просто сплошные экспромты, а все подобные встречи и выступления на международном уровне нужно готовить заранее. Тщательно!

— Кто ж знал, что прилетят гарадцы, — сказал я. — И не просто прилетят, а ещё и в беду попадут.

— Всё равно, — упрямо сказал Петров. — Человека такого уровня, как ты, нужно беречь, как зеницу ока!

— Вот вас и прислали беречь, — сказал я. — По-моему, вы прекрасно справляетесь.

— Если бы нам стволы разрешили, мы бы ещё лучше справились, — пробурчал Боширов. — Может, и вообще бы до махалова дело не дошло.

— Перестреляли бы всех на фиг? — спросил я не без иронии.

— При необходимости и перестреляли бы, — произнёс Боширов уверенно. — Ты, Серый, конечно, парень хват, да такой, что куда нам, грешным, но не забывай, что с нами были двое писателей-очкариков и один уже совсем не молодой учёный. Или ты думаешь, эти молодчики бы их пожалели?

— Ну, Аркадий Натанович за себя постоять сумел, — сказал я.

Петров только фыркнул.

— Да нет, ребята, я же вовсе не против, — сказал я. — Конечно, и стволы вам были нужны, и огонь на поражение можно и нужно открывать, если иначе нельзя защитить тех, кого ты защищать обязан.

— Рад, что ты это понимаешь, — сказал Боширов.

— Странно, если бы не понимал, — сказал Петров.

— Почему? — спросил Боширов.

— Узбекистан, — напомнил Петров. — Золото в горах.

— Это была самозащита, — сказал я.

— Вот именно, — сказал Петров. — Ладно, проехали и поехали. Два ствола у нас есть — уже хорошо.

Знакомый шатёр Circus Smirkus я заметил из окна машины ещё издалека и тут же ощутил, как учащённо забилось сердце. Надо же, подумал, значит и впрямь этот цирк что-то для меня значит. Не так уж много времени я здесь провёл, но полюбить успел. Может, я вообще не ту профессию выбрал и надо в цирк идти, людей радовать, а не вот это вот всё? Смешно. Но то, что на сцене я чувствую себя нормально и даже хорошо, и зрительское внимание меня не смущает, а радует — факт. Даже, если зрители обличены властью с ног до головы, хе-хе.

— Малыш Джимми! — первый человек, которого я увидел на площадке для трейлеров, была Рейчел Картер.

Она как раз шла от своего трейлера к цирковому шатру, как тут нарисовался я со всей своей охранительной компанией.

— Клянусь Иисусом, это малыш Джимми! — повторила она, улыбаясь до ушей и широко раскидывая руки в стороны. — Иди скорее к мамочке!

В следующую секунду я был крепко прижат к её мягкой необъятной груди, а ещё через секунду меня отстранили и быстро осмотрели со всех сторон.

— Вырос! — констатировала Рейчел. — Но похудел! Плохо кормят тебя в твоей Москве?

— Твоих пирожков очень не хватает, мама Рейчел, — сказал я, улыбаясь. — Познакомься, это мои товарищи. Без них я теперь никуда.

— Охрана, — кивнула она. — Видела в новостях, как же. Молодцы, парни, защитили от подонков нашего Джимми!

— Да он и сам кого хочешь защитит, — сказал Петров. — Только перья полетят. Приятно познакомиться, Рейчел.

Отмечать встречу отправились в бар Lucky 7, расположенный неподалёку.

— В Джерси-Сити не так много баров, где можно душевно посидеть, — сообщил Мэтью Раймонд, который заметно обрадовался моему появлению. — Хозяин, к тому же, наш друг, и там подают отличные жареные куриные крылышки.

Название бара мне понравилось. Я перевёл его для себя как «Везучий», а семёрка, которая считалась счастливым числом не только на Земле, но и на Гараде, придавала ему убедительность.

Понравился и сам бар. Чем-то он напомнил мне любимый салун Джека Лондона «Первый и последний шанс Хейнольдса» в Окленде. Только побольше размером и с окнами при входе. А так — тоже от потолка до пола заклеен рекламными постерами, за стойкой сияют ряды бутылок и начищенные пивные краны, и даже лысый бармен, протирающий бокал, в первую секунду показался мне братом-близнецом того бармена из «Первый и последний шанс Хейнольдса», который рассказывал, что Джек Лондон пил всё и налил мне кока-колы.

На этот раз я уж было совсем решил взять пива, но вовремя вспомнил, что мне нет двадцати одного года, и пива мне не продадут.

— Ерунда, — махнул рукой Мэт, когда я сообщил ему об этом. — Мы возьмём на всех, а Бобби сделает вид, что не замечает, как ты пьёшь пиво вместо колы. Я в твои годы отливал в подвале дедовскую самогонку из банок, и мы потом употребляли её с друзьями в заросшем овраге за городом. Кто-то приносил сигареты, утащенные у отца, кто-то хлеб с кровяной колбасой, кто-то кусок сыра… Хорошие были времена, — он вздохнул, — жаль, не вернуть.

— Брось, Мэт, — сказал я. — Ничего не надо возвращать. Пусть всё будет новое, но такое же классное, как и старое. Или даже лучше.

— Эге, Джимми, — усмехнулся хозяин Circus Smirkus, — а ты, вижу, и впрямь вырос.

Мы сделали заказ и расселись за двумя столами. За одним: Мэттью Раймонд, Дэвид Рассел, Рейчел Картер с мужем Томом и я. За другим: Петров, Боширов, Антон и Борис. По случаю вторника и раннего вечера народу в баре, кроме нас, не было, так что чувствовали мы себя свободно.

— Знаю, что вы задумали, — сообщил бармен Бобби, ставя на наш стол кружки, наполненные светлым пивом с белоснежными шапками. — Но можете не беспокоиться. Пацану нет двадцати одного, но он мало того, что советский, так ещё и вовсе с другой планеты. На него законы США не распространяются, — он подмигнул. — К тому же я лично видел сегодня в новостях, как он один уложил дюжину бандитов. Такому я не только пива, но и виски налью за счёт заведения.

— Спасибо, Бобби, — сказал я. — Пива будет вполне достаточно. И я заплачу.

— Обижаешь, — сказал бармен. — Я табличку закажу, что ты здесь был и повешу над этим столом. Представляешь, сколько будет желающих за ним посидеть? Так что пиво за счёт заведения — это самое малое, что я могу для тебя сделать. Пейте, крылышки скоро будут готовы, — и он гордо удалился.

Пиво оказалось неплохим, как и крылышки, и всё остальное. Мы славно посидели, вспоминая прошлые деньки. Я узнал, что воздушная гимнастка Венди Кембелл вышла замуж за какого-то богатого скотопромышленника из Чикаго и теперь растит дочь.

— А как Фрэнк Фостер? — спросил я.

— Не знаю, — пожал плечами Мэт. — Когда Венди его бросила и вышла замуж, он запил, и нам пришлось с ним расстаться. Пьяный силовой акробат на сцене… сам понимаешь. Не знаю, где он теперь. Скажи, Джимми… — он замялся.

— Говори, Мэт, не стесняйся, — подбодрил я.

— Это правда?

— Что именно?

— Ну, вот это всё, что ты на самом деле не человек, а чужой в теле человека? Инопланетянин?

Я оглядел своих бывших товарищей и коллег. Все они молча и внимательно смотрели на меня, ожидая ответа.

— Эй, — сказал я. — Вы чего? Это же я, Джимми, мы с вами, как у нас в России говорят, пуд соли вместе съели и тысячи миль исколесили. Вы же меня знаете, как облупленного. Какая вам разница, инопланетянин я или нет? Да, инопланетянин. Но и землянин тоже. А если учесть, что гарадцы по сути тоже земляне, то вообще не вижу проблем. Главное, что я вас люблю, помню и всегда помогу, если что случится. Не дай Бог, конечно.

— Спасибо, Джимми, — кивнул Мэт. — Это мы и хотели услышать. Ты тоже можешь на нас рассчитывать.

— Наш трейлер ждёт тебя в любое время, — сказал Дэвид Рассел и отсалютовал мне бокалом с пивом.

Москва встретила нас уже осенним дождём и прохладой, которая после жарких дней на Кубе, в Аресибо да и в Нью-Йорке показалась… чересчур прохладной. Впрочем, даже привыкать к ней мне не пришлось. Прилетели мы двадцать третьего августа в четверг. Я едва успел пообщаться с родителями и сестрой, провёл ночь дома, а утром мне уже позвонил Цуканов:

— Доброе утро, Серёжа!

— Доброе утро, Георгий Эммануилович.

— Как долетел?

— Спасибо, нормально.

— Как самочувствие?

— Георгий Эммануилович, вы в курсе, что я — железный человек? Моё самочувствие всегда в норме, я полон сил, энергии и готов выполнить любое задание партии и правительства.

— Шутишь — это хорошо, — сказал добродушно помощник Брежнева. — Значит, смотри, Леонид Ильич сейчас в Крыму и ждёт тебя там с подробным докладом обо всём, что случилось на Кубе, в Пуэрто-Рико и Нью-Йорке. Через два часа за тобой заедет твой шофёр, как его… да, Василий, отвезёт в аэропорт. Твой билет до Симферополя у него. В Симферополе тебя встретят и отвезут, куда надо. Всё понял?

— Что ж тут не понять, — вздохнул я. — Нет покоя государственным людям.

— Правильно понимаешь, — сказал Цуканов. — А главное — не будет. Эта лямка до самой смерти.

— Спасибо, утешили.

— Всегда рад, обращайся, — сказал помощник Брежнева и положил трубку.

Два часа. Что можно успеть за два часа? Если ты в Москве, ничего. Тут на всё, минимум, день нужен. Ладно, полдня, и то лишь в том случае, если у тебя имеется машина с кремлёвскими номерами и личным шофёром. Значит, только сумку собрать, которую можно было, как выясняется, и не разбирать. Ну и за хлебом сходить, например. Интересно, что от меня нужно Леониду Ильичу такого, о чём нельзя сообщить по телефону? Скорее всего, связано с американцами. Как-никак я довольно плотно общался с Никсоном и Киссинджером, подробности этого общения главе нашего государства знать необходимо, дабы сделать определённые выводы по поводу нашего дальнейшего противостояния-сотрудничества. Ну и, конечно, гарадцы. Звездолёт «Горное эхо» и сигнал бедствия. Тоже архиважный вопрос, как сказал бы другой Ильич, Ленин. Опять же, в Крыму я ни разу не был. Говорят, там хорошо.

— Цуканов звонил? — спросила мама из кухни. Учебный год ещё не начался, и она была в отпуске.

— Он, — сказал я, входя на кухню, чтобы не кричать из коридора.

— Чего хотел?

— Через два часа уезжаю, мам, — вздохнул я.

— Опять?

Я только развёл руками.

— Надолго?

— Не знаю. Леонид Ильич вызывает.

— Куда, если не секрет?

— В Крым, — сказал я. — Там тепло, там яблоки [1].

— Да что ж такое, — сказала мама в сердцах. — Ребёнку только пятнадцать лет, а его дома вообще не вижу!

— Такой тебе достался ребёнок, мам, — сказал я и поцеловал её в щёку. — Не переживай, это ненадолго. Опять же, скоро учебный год начинается, мне в институт надо.

— Ох, даже не знаю, как ты будешь в институте учиться при всех этих своих делах. Там же на лекции надо ходить и на практические занятия! Иначе отчислят.

— Ничего, мам, как-нибудь выкручусь.

То, о чём говорила мама, отчасти волновало и меня. На лекции, действительно, ходить будет надо. Конечно, можно напрячься, задействовать министра просвещения Прокофьева Михаила Алексеевича, а в самом крайнем случае и самого Леонида Ильича и выбить в качестве исключения для себя заочную форму обучения. К слову, хорошая мысль. В том, что я сумею сдать все экзамены экстерном, у меня не было ни малейших сомнений.

Ладно, поживём — увидим. В конце концов, у Кемрара Гели уже имеется образование такого уровня, о котором никому из землян и мечтать не приходится. А жизнь, с учётом новых обстоятельств, может повернуться так, что мне и вовсе никакой земной диплом об окончании высшего учебного заведения не понадобится.

— Перед отъездом сходи за хлебом, — сказала мама. — Ленка где-то бегает, а у меня стирка.

— Хорошо, мама, схожу, — я засмеялся.

— Что смешного?

— Ничего, просто я тебя очень люблю, — сказал я, взял авоську и пошёл за хлебом.

Ночью прошёл дождь, а день выдался замечательным. Яркое солнце и холодный воздух. В такие дни возникает особая ясность, даже в больших городах, загазованных автомобильными выхлопами и промышленными дымами. Кажется, кто-то добрый и всемогущий промыл всё вокруг чистой проточной водой, навёл резкость и теперь, довольный, взирает на дело рук своих. Улыбаясь.

Я шёл в магазин, ловя себя на том, что тоже улыбаюсь. Настроение было отличным. Бывает так. Вроде бы и радоваться особо нечему, забот полный и рот, и проблемы со всех сторон наползают, а где-то внутри пузырится беспричинная радость, среди которой плавают невидимые маленькие разноцветные рыбки.

— Бывает всё на свете хорошо, —

В чем дело, сразу не поймёшь, —

А просто летний дождь прошёл,

Нормальный летний дождь. — запел я тихонько, размахивая пустой авоськой. [2]

На словах «Мелькнёт в толпе знакомое лицо, весёлые глаза» из-за угла навстречу мне вышла Танька Калинина.

Я даже не сразу её узнал. Выросла. Под жёлтым длинным сарафаном, подчёркивающим цвет её густых рыжих волос, вырисовывалась вполне сформировавшаяся грудь. Вставшее над крышами домов солнце било сзади. Ей в спину, мне — в лицо. Солнечные лучи пронизывали сарафан насквозь, и мне отлично был виден силуэт её уже красивых бёдер и ног. От самого их начала до самого окончания. На плечи девушки был наброшен белый жакет.

Я невольно сглотнул.

— Серёжка!! — заорала Танька радостно и бросилась мне на шею.

От неё пахло чистой кожей, туалетным мылом «Красная Москва» и совсем чуть-чуть какими-то незнакомыми мне духами, явно не советского производства.

— Совсем большая стала! — воскликнул я, отстраняясь, чтобы невольно не увлечься. — Красавица!

— Ну уж прям, — она неожиданно зарделась.

«Как маков цвет», вспомнил я старое выражение.

— Правда, правда. И духи классные. Французские?

— Американские, — она улыбнулась и тряхнула головой, от чего в её рыжих волосах заплясали солнечные искры. — Маме ухажёр подарил. Называются «Шарли».

— Даже не слышал о таких.

— Коллекция этого года.

— Ого, мы уже разбираемся в коллекциях американских духов?

— Женщина должна разбираться в подобных вещах, — заявила она пафосно и тут же не выдержала, расхохоталась. — Да ни фига я не разбираюсь. Ухажёр этот мамин упоминал, я услышала. Он моряк, духи в «Берёзке» купил, на сертификаты [1]… Да фиг с ними, с духами. Ты где был, вообще, куда пропал, почему не звонил?

Она не торопилась. Поэтому мы пошли вместе в магазин за хлебом, а потом в кафе-мороженное неподалёку.

Я взял две вазочки пломбира с клубничным сиропом, два кофе, отнёс за столик.

— Ну, рассказывай.

— Так не честно, это ты рассказывай!

— Тебе длинно или коротко?

— Так, чтобы успеть, — мудро не по годам заметила она. — Ты же наверняка спешишь?

— Часа полтора у меня есть, — сказал я, глянув на часы.

— За полтора часа успеть можно много, — улыбнулась она.

Эй, сказал мой внутренний голос, спокойно, парень, тормози. Во-первых, у тебя Кристина. А во-вторых, ей только пятнадцать. Как и тебе, к слову. Хотя по паспорту тебе семнадцать, а в этом году будет восемнадцать. Можно жениться.

— Тебе шестнадцать будет в марте следующего года, я правильно помню?

— Ага, шестого. Почему спрашиваешь?

Точно, у них с моей сеструхой Ленкой дни рождения рядышком.

— Да так. Раздумываю, что тебе подарить на совершеннолетие.

— Совершеннолетие у нас в восемнадцать, — возразила она.

— Знаю, знаю, но в шестнадцать человек получает паспорт, а значит, становится практически полноправным гражданином.

— Может жениться и выходить замуж, — сказала она. — В особых случаях, конечно. Но ты куда-то в сторону ушёл.

— Я⁈

— Конечно, ты, не я же. Рассказывай, давай, а то мороженное остынет.

Я засмеялся, показав, что оценил шутку и принялся рассказывать. О попытке госпереворота, о гравигенераторах и сврехпроводимости, о поездке на Кубу и Фиделе Кастро.

— Что, прямо вот так самим Фиделем в волейбол играл? — её глаза расширились.

— Ну да. Он очень хорошо играет, кстати.

— Но не лучше тебя, — усмехнулась она.

— Не лучше. На свете вообще мало людей, которые умеют что-то лучше меня.

— Хвастунишка!

— Есть такой грех, — признался я. — Но, тем не менее, это так.

— И писать стихи? — лукаво осведомилась она, облизывая ложку.

— Уела, — сказал я. — Стихи сочинять не умею. Как и музыку. Кстати, о стихах. Есть что-нибудь новенькое?

— Тебе и правда интересно?

— Конечно!

Она на секунду задумалась и продекламировала:

— Не будите меня, уходите.

Слишком рано ещё, слишком рано.

Этих снов выцветающий ситец

Расползается в пальцах туманом,

И по лопнувшим швам, как по краю

Влажной крыши, хрустя черепицей,

Я теку, утекаю, стекаю

И взлетаю бессмысленной птицей,

Птицей-крошкой с оранжевым писком,

В чёрных капельках глаз — только блики.

Не будите, мне падать не близко —

В эту странную пропасть на стыке

Сна и яви, сплетённых в косицу,

Перехваченных дымчатым бантом.

Там пушистые тени-ресницы

Заметают дорогу обратно…

Я проснусь и увижу спросонья,

Как, теряя последние силы,

Птичка-сон выпадает росою

на излёте беспомощнокрылом [2].

— Нельзя соглашаться на их «Аполлон», — сказал Устинов. — Я всё понимаю. Шесть успешных экспедиций на Луну, громадный опыт, неоднократно опробованные и надёжные технические системы. Но, если сейчас, мы отдадим инициативу, потом не догоним.

— Согласен с тобой, Дмитрий Фёдорович, — кивнул Брежнев. — Не догоним. Американцы цепкие, если что заграбастают, не выпустят, хоть какие договора с ними подписывай. А тут целый инопланетный межзвёздный корабль сам в руки упал! Да они костьми лягут и ужом извернутся лишь бы всё им досталось. Кинут нам какие-нибудь крохи с барского стола, а мы только зубами скрипеть будем да локти кусать.

— Ну, без меня-то они с «Горным эхом» не разберутся, — заметил я.

— Мал ты ещё, Серёжа, не понимаешь, — сказал Устинов. — То есть земная часть твоей личности мала, а гарадская просто не имеет нашего земного опыта. У вас же там, на Гараде, почти коммунизм, и все люди друг другу братья, так?

— В общем и целом, — сказал я. — А что?

— А то, что на Земле не так. И дело, поверь, не только в политиках, из-за которых, как считают недалёкие и прекраснодушные романтики, происходят все беды. Существуют национальные и экономические интересы. Не станешь за них драться — иногда в прямом смысле слова — прощайся с суверенитетом. Сожрут с костями и перьями. Мы не на Гараде, у нас пока ещё всеобщий коммунизм не наступил. Ты с бродячим цирком три месяца по Штатам поездил и думаешь, что знаешь американцев? Ни хрена ты их не знаешь. В лицо улыбаются, а за доллар удавятся.

— Хорошо сказал, — хмыкнул Брежнев.

— Спорить не стану, — сказал я. — Однако напомню, что в заварухе, которая случилась перед самым заседанием Совета Безопасности ООН, именно мои цирковые нам помогли. Те самые, которые за доллар удавятся, как вы говорите. Если бы не они, ещё не известно, чем бы дело закончилось.

Устинов промолчал.

— Хорошие люди везде встречаются, — сказал Брежнев. — Это тоже правда.

— Не так я наивен, как вам кажется, — продолжил я. — Всё понимаю. Просто говорю, что без меня даже попасть внутрь «Горного эха» будет громадной проблемой. А уж на то, чтобы разобраться, что там к чему, потребуются не годы — десятилетия. Но вы правы. Если есть возможность лететь на нашем советском корабле, нужно лететь на нашем.

Мы одновременно повернули головы и посмотрели на Берегового с Быковским.

— Что скажете, товарищи космонавты? — Брежнев загасил окурок в пепельнице, отхлебнул остывшего чая из чашки. — На вас вся надежда.

— Корабль спроектирован и вовсю строится, — сказал Береговой. — Рабочее название — Л-4. Ракета-носитель «Протон». Посадочный модуль вмещает двоих, как и у «Аполлона». Всего — трое, один остаётся на лунной орбите. Сначала хотели на двоих человек, как и планировалось несколько лет назад, но с появлением гравигенератора планы изменились. Мы уже испытали гравигенератор на других стартах, показал себя с самой лучшей стороны. Сейчас идут наземные испытания. По плану в декабре этого года должны запустить в автоматическом режиме вокруг Луны и назад. Только макет. Затем весной, в марте, полетят космонавты. Тоже без посадки. Облёт Луны и домой. С полным испытанием всех систем. Первый полёт с высадкой на Луну намечается пока на осень семьдесят пятого года.

— То есть, ещё больше двух лет, — сказал Брежнев. — Это долго. Сколько времени нужно американцам, чтобы подготовить очередной «Аполлон»?

Береговой посмотрел на Быковского.

— Насколько я знаю, — сказал Быковский, — очередного готового «Аполлона» у них нет. «Аполлон-17» был последним. Но. Они вели работы по строительству «Аполлон-18» и «Аполлон-20». Это лунные корабли. «Аполлон-18» должен был лететь в июле этого года, «Аполлон-20» — через год, в июле семьдесят четвёртого. Что именно они успели сделать по восемнадцатому и двадцатому, мне не известно. Это нашу промышленную разведку спрашивать надо. Но думаю немало.

— Спросим обязательно, — сказал Брежнев. — Но пока я спрашиваю тебя. Хотя бы приблизительно оценить сроки готовности можешь?

— Приблизительно могу, — сказал Быковский. — Год-полтора.

— Год-полтора против наших двух, — констатировал Леонид Ильич. — Хреново.

— На самом деле больше двух, — сказал Береговой. — Два — это самый оптимистичный вариант. Реальный срок два с половиной — три года.

— Ускориться можно?

— Можно. Если строить сразу два корабля. Один для облёта Луны, другой для посадки. Но это деньги.

— Деньги найдём, — сказал Брежнев. — Нужно ускориться.

Они начали обсуждать детали предстоящего ускорения строительства корабля, а я сидел и думал.

Где-то в космосе, возможно, погибали мои сородичи и братья. Гарадцы. Пока нет доказательств, что они мертвы, следует считать их живыми. Даже год — это слишком долго в подобных обстоятельствах. А уж про два или три разговора нет. Возможно, счёт идёт на месяцы или даже дни. Кто им может помочь? Реально помочь, не гипотетически. Только тот, кто знает «Горное эхо» как свои пять пальцев и обладает способностями, которых нет даже у самого подготовленного космонавта-землянина…

— … установим жёсткий партийный контроль, — услышал я последние слова Устинова. — В конце концов, как говорил товарищ Сталин, нет в мире таких крепостей, которых не могли бы взять большевики.

— Трудящиеся большевики, если быть точным, — сказал я. — Говорил он это, кстати, по поводу овладения техническими знаниями, это верно.

— Ого, — покосился на меня Леонид Ильич. — Ты читал труды Сталина?

— И Ленина, и Сталина, — сказал я. — Должен же я знать, в какой стране живу. Читаю я быстро, и память у меня абсолютная. Так вот по поводу крепостей и трудящихся большевиков. Как трудящийся советский человек и комсомолец, то есть практически большевик, спрашиваю. Зачем нам все эти дорогостоящие и, главное, долговременные трудности, если проблему можно решить гораздо проще?

— То есть? — не понял Береговой. — Пояснишь как?

— Я, кажется, понял, — сказал Быковский. — Рискованно. Но можно.

Береговой посмотрел на меня, потом на Быковского, вопросительно поднял брови. Быковский едва заметно наклонил голову.

— Эй, товарищи космонавты! — повысил голос Леонид Ильич. — А ну прекратите мне тут ваш негласный обмен мыслями. Выкладывайте.

— Всё просто, — сказал я. — Два-три года нам надо, чтобы отправить на Луну троих. Отправить и вернуть на Землю на том же корабле. То есть, по сути, мы повторяем тот же путь, который уже прошли американцы со своей программой «Аполлон». А зачем? Для того, чтобы отправить на Луну одного человека без учёта обратной дороги, времени нужно гораздо меньше. Думаю, в полгода можно уложиться. Так, Валерий Фёдорович?

— Я не конструктор, но, думаю, — да, — сказал Быковский. — В таком облегчённом варианте, ещё и с мощным гравигенератором, до Луны и на «Союзе» долететь можно. Которые у нас уже имеются. Прицепить самую элементарную посадочную платформу с двигателем — и вперёд. Топлива совсем немного надо, только на посадку. Гравитация на Луне и так в шесть раз слабее земной, а если ещё и с гравигенератором, то это совсем ерунда получается. Ну и автономности суток на пять-семь для одного, чтобы с запасом. Без командного модуля, как «Аполлоне», тоже можно обойтись. Только посадочный. В нём летишь, в нём и садишься.

— Подождите, подождите, я всё равно не понимаю, — сердито сказал Брежнев. — Билет в один конец? Это как? Зачем?

— На «Союзе» только на Луну, Леонид Ильич, — сказал я. — Обратно вернусь на космокатере с «Горного эха». Я же инженер-пилот этого корабля, вы всё время об этом забываете.

Спор вышел жарким. Я впервые видел Леонида Ильича настолько возбуждённым, растерянным и одновременно сердитым. Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза вскакивал со стула, расхаживал по террасе, снова садился, пил нарзан и курил одну за другой свою «Новость». В какой-то момент мне даже показалось, что он вот-вот закажет любимую «Зубровку», но не заказал, сдержался.

— Даже не уговаривайте! — шумел Брежнев. — Ишь, что удумали. Пятнадцатилетнего мальчишку — на Луну. Одного! А если, не дай бог, что-то случится? Вы представляете, какой визг на Западе поднимется? Советы убили своего юного гения! Сергей Ермолов пал жертвой неуемных амбиций советских руководителей! Это будут самые мягкие заголовки всех ведущих газет мира, уж поверьте. А как мне в глаза твоим родителям потом смотреть? Нет, не будет этого. Ты ещё! — он окатил гневным взглядом Быковского. — Тоже мне, лётчик-космонавт, Герой Советского Союза. «Прицепить самую элементарную посадочную платформу с двигателем — и вперёд», — передразнил он. — Сам бы полетел на таких условиях?

— Полетел бы, Леонид Ильич, — спокойно ответил Быковский. — Более того, прошу у вас разрешения лететь. Где один, там и двое, а вдвоём надёжнее в любом случае. Конечно, надо всё точно посчитать, но я уже сейчас уверен, что получится.

— Детсад какой-то, — сказал Брежнев, нервно закуривая. — Дмитрий Фёдорович, Георгий Тимофеевич, вы чего молчите? Выскажите уже своё мнение настоящих коммунистов и профессионалов!

— Как коммунист и профессионал, — твёрдо ответил Береговой, — я бы и сам попросил вашего разрешения лететь. Но не прошу, здоровье уже не то. Саму же идею Серёжи считаю хорошей и даже замечательной. Она только на первый взгляд кажется излишне смелой и даже где-то безумной, а на самом деле вполне осуществима, рациональна и безопасна. При одном условии, конечно.

— Каком? — хмуро осведомился Леонид Ильич.

— Что «Горное эхо» действительно сядет на Луну. Желательно в условленном районе. Хотя последнее не столь важно. Главное, чтобы сел.

— Дмитрий Фёдорович? — Брежнев посмотрел на Устинова.

— Леонид Ильич, что хочешь со мной делай, а мужики правы. Отличный выход из положения. Смелый и неожиданный.

— Быстрота и натиск?

— Ещё глазомер, — сказал я. — Глазомер, быстрота и натиск, как завещал нам великий Суворов Александр Васильевич.

— Всё-то ты знаешь, всё-то ты помнишь, всё-то ты читал, — пробурчал Леонид Ильич.

— Не всё, всё прочитать невозможно даже мне. Но много, это верно. Да не переживайте так, Леонид Ильич. Это и впрямь самый безопасный и быстрый способ. Сами подумайте. «Союз» — надёжный и проверенный корабль. С гравигенератором посадить его на Луну — плёвое дело. Как пушинка опустится. Что там «Союз»! Считать, конечно, надо, но я думаю, что даже в скафандре с хорошим запасом воздуха, ракетным ранцем и гравигенератором можно опуститься на Луну и добраться до «Горного эха». А там, на самом звездолёте, воздуха и еды достаточно.

— Ну, это ты загнул, — сказал Береговой. — В скафандре! Хотя…

— Может сработать, как самый крайний вариант, — сказал Быковский. — Причём даже проектировать и делать такой скафандр не надо. У нас уже есть «Кречет» [1]. Немного доработать — и всё.

Я посмотрел на Брежнева. Даже без орно и взгляда на ауру было понятно, что Леонид Ильич уже прошёл стадию гнева, сейчас находится где-то в самом конце стадии отрицания и почти готов перейти к торгу.

— Последний аргумент, — сказал я. — Самый главный. Бог с ними, в конце концов, с американцами, приоритетом и прочей политикой. Давайте говорить о другом. О человечности. Прямо сейчас, в космосе, возможно погибают наши братья по разуму, такие же люди как мы! Даже, если бы они были не такие, то по законам человечности, мы обязаны им помочь. Но они — такие. Их прародина — Земля. Сам погибай, а товарища выручай! Это опять Суворов, и он опять напоминает нам о том, что русский и, в особенности, советский человек, не может бросить в беде своего товарища. Не может — и всё! Я, во всяком случае, не могу. А если учесть, что я ещё и гарадец… — Я поднялся. Брежнев продолжал сидеть, хмуро на меня взирая снизу-вверх. — Леонид Ильич, официально прошу вас разрешить эту экспедицию и выделить на неё из бюджета необходимые средства. Обязуюсь вернуться живым и здоровым. Даст бог — не один. Родина будет в прибытке.

— Сядь! — приказал Брежнев. — Официально он просит… Делаете тут из меня какого-то монстра бесчеловечного. Не хуже вас всё понимаю! — прикрикнул он. — Конечно, надо помочь. Но… Что там ещё? — воззрился он на торопливо подошедшего Цуканова.

— Леонид Ильич, — Никсон просит связь. Как можно скорее.

Я посмотрел на часы. Стрелки подбирались к двум часам дня.

— В Вашингтоне сейчас почти семь утра, — сообщил. — Кто рано встаёт, тому бог подаёт.

— Кто рано встаёт, тот к обеду устаёт, — пробурчал Брежнев. — Чего хочет?

— Его помощник говорит, что речь пойдёт о спасении гарадцев.

— Не зря его Хитрый Дик кличут, как почуял,- Леонид Ильич поднялся с места, махнул нам рукой. — Пошли, вместе будем разговаривать.

Мы прошли в специально оборудованную комнату с телефонами, расселись.

— Соединяй, — сказал Леонид Ильич, снимая трубку.

Брежнев говорил по-русски, Никсон, естественно, по-английски. Я предположил, что подобные разговоры обеспечиваются синхронным переводом, и оказался прав.

— Привет, Ричард, рад тебя слышать, — сказал генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза. — Как жена, как дети?… Спасибо, и у меня всё хорошо. Слушаю тебя.

Некоторое время он молча сидел с трубкой возле уха, потом сказал:

— Ричард, как раз перед твоим звонком, я разговаривал по этому вопросу со своими. Среди них известный тебе Сергей Ермолов. Вопрос очень важный, я хочу, чтобы они тоже тебя услышали.… Хорошо, включаю. Громкую связь! — скомандовал он технику. — Готово, говори, Ричард.

— Здравствуйте, господа! — услышал я голос тридцать седьмого президента США. — Здравствуй, Серёжа!

— Здравствуйте, господин президент! — поздоровался я. — Как поживает мой друг Генри Киссинджер? Привет ему от меня.

— Привет, Серёжа! — раздался голос Киссинджера. — Польщён, что ты назвал меня другом.

— Мы же вместе пили, — сказал я. — У нас, русских, так принято, тебе ли не знать.

— Эй, парни, потом будете вспоминать, как вместе пили, — сказал Никсон. — Давайте к делу.

— Мы внимательно слушаем, господин президент, — сказал я и посмотрел на Брежнева.

«Всё нормально, разговаривай», — жестом показал он.

— Дело такое, — сказал Никсон. — Мы тут подумали и поняли, что для полноценной подготовки очередного «Аполлона» нам потребуется больше года. Полтора, если быть точным. Всё это время проект был заморожен, и теперь требуется время… В общем, всё не просто. А время — это то, чего у нас нет. Как всегда, впрочем. Речь может идти о жизни и смерти наших братьев по разуму и крови, тут нельзя медлить. Обсуждали всё это с нашими специалистами со всех сторон. Поначалу выхода не видели. По нашим расчётам, вам тоже нужно года два-два с половиной, чтобы лунный корабль подготовить. То есть, ещё больше, чем нам. Верно?

— Верно, господин президент, — сказал я.

— Вот! Но. Тут в голову, Юджину Сернану, это командир миссии «Аполлон-17», последний человек, побывавший на Луне… Классный астронавт и надёжный товарищ. Между прочим, славянин, словаки и чехи в предках, если не ошибаюсь. Так, Юджин? Подтверждает, он тут рядом со мной. Так вот, ему в голову пришла безумная идея. Думаю, это у вас, славян, национальное. Шутка. Я не специалист, пусть он сам расскажет, не против?

— Да ты, Ричард, гляжу основательно к нашему разговору подготовился! — восхитился Брежнев. — Всех притащил, кого можно. Как будто знал, что я тут в Крыму со своими сижу.

— Если я скажу, что случайно получилось, ты же не поверишь, правда? — сказал Никсон.

— Не поверю, — вздохнул Леонид Ильич. — Ладно, давай своего астронавта. А по поводу работы наших разведок мы с тобой потом наедине поговорим.

— Здравствуйте! — послышался бодрый голос сильного и уверенного в себе человека. — Рад, что согласились выслушать. Сразу говорю, что идея действительно может показаться безумной, но это только на первый взгляд. На самом деле…

— Юджин, одну минуту, — сказал я. — Извини, что перебиваю. Давай сразу уточним. Речь идёт о том, чтобы добраться до Луны на нашем «Союзе» и вернуться обратно на космокатере «Горного эха»?

— С ума сойти, — сказал Сернан после секундной паузы. — Господин Никсон прав: славяне мыслят во многом одинаково.

— Славяне, профессионалы и гарадцы, — сказал я. — Я же где-то и гарадец тоже.

Было слышно, как Сернан, Никсон и Киссинджер рассмеялись. Все трое.

— Так что вы решили? — спросил Сернан.

Я посмотрел на Брежнева.

— Вы меня в гроб вгоните, — сказал он негромко.

— Леонид Ильич, только вы можете решить окончательно.

— Но ты обещаешь вернуться целым и невредимым? Мне лично?

— Честное комсомольское. И честное гарадское заодно.

— Чёрт с вами. Согласен.

— Вы слышали? — спросил я. — Леонид Ильич согласен. Летим.

— Не сомневался в вашем решении, — сказал Юджин Сернан. — Тогда у нас предложение и одновременно просьба. Возьмите меня вторым пилотом.

Лицо Быковского при этих словах американского астронавта поскучнело.

«Эх, Валерий Фёдорович, не судьба вам в этот раз на Луне побывать, — подумал я. — Но каков Генри! Готов поставить свой пионерский галстук против дайма [1], что это его затея. Юджин Сернан — опытный астронавт и человек, уже побывавший на Луне, — быстро сообразил, как можно без особых затрат слетать и вернуться, но совещание наверняка собрал Киссинджер. Вероятно, ещё вчера вечером. А сегодня с утра пораньше уже позвонили. Ловок старый разведчик, ловок, ничего не скажешь».

Брежнев по очереди посмотрел на меня, Устинова, Берегового и Быковского. Мы молча кивнули, соглашаясь с предложением Сернана. Даже Быковский, за что моё уважение к этому человеку ещё больше возросло. Задушить собственные амбиции ради общих интересов не каждый способен. А общие интересы были и ещё какие. Не сиюминутные, а на годы и десятилетия вперёд. По большому счёту дело не в опыте Юджина Сернана, у нас не меньше опытных космонавтов, которым, к тому же, не нужно учить язык и овладевать незнакомой техникой. Дело в совместной мирной жизни на планете Земля и совместном же обживании Солнечной системы. А теперь, с появлением гарадцев, чем чёрт не шутит, и галактики. Одной стране, какой бы мощной и значимой она ни была, это сделать невозможно. Только сотрудничество. Только общие усилия, общие интересы, общие поражения и общие победы. Что до здоровой конкуренции и соревновательности, то они ещё никому не мешали.

— Мы согласны, — сказал Брежнев. — Это хорошее решение, всех поздравляю, начинайте работать. Ричард, у тебя ещё пять минут найдётся для разговора наедине?

— Найдётся, Леонид, — ответил Никсон. — Как раз хотел тебя попросить о том же.

Мы вернулись на террасу. Минут через пятнадцать появился Брежнев, уселся и, потирая руки, сказал:

— Всё удачно складывается. Бывают же такие моменты, когда всё удачно складывается!

— Масть пошла, — подсказал Устинов.

— Она, — засмеялся Брежнев. — Да сплошь червы. Никсон благодарил за наше согласие взять этого Сернана… Он действительно хороший астронавт?

— Действительно, Леонид Ильич, — ответил Береговой. — Трижды в космос летал. Один раз на «Джемини», вокруг шарика, и дважды на «Аполлоне» к Луне.

— Так он что, уже дважды на Луне побывал? — спросил Брежнев.

— Один. И один раз её облетел. На «Аполлоне-10». Это был последний испытательный полёт, после него уже Армстронг, Олдрин и Коллинз на «Аполлоне-11» на Луну сели. Точнее, сели Армстронг и Олдрин, Коллинз на орбите оставался.

— Понятно, — сказал Брежнев. — Судя по всему, и впрямь классный астронавт.

— Наши ничем не хуже, Леонид Ильич, — сказал Береговой. — Но если брать в расчёт именно опыт пребывания на Луне, то американцы впереди.

— Хвастаться не хочу, — заметил я. — Но, пожалуй, у меня опыта побольше.

— Как это? — удивился Береговой.

— Сшива, — пояснил я. — Естественный спутник Гарада. Можно сказать, родная сестра Луны. Инженер-пилот Кемрар Гели бывал на ней неоднократно, расхаживал по поверхности, ездил на ровере и всё такое прочее.

— Конечно, — пробормотал Береговой. — Всё время забываю об этой мистике.

— Общий налёт на различных типах кораблей около трёх тысяч пятисот восьмидесяти земных суток, — сообщил я. — Время, проведённое в ВКД не считал, но не меньше восьмисот часов.

— Однако, — крякнул Береговой.

— Да мы по сравнению с тобой мальчишки, — сказал Быковский с серьёзным видом.

— Что такое ВКД? — спросил Брежнев.

— Вне корабельная деятельность, — ответил я. — Выход в открытый космос и на поверхности других планет и спутников. В скафандре.

— Ясно. Никсон сказал, что эта миссия по спасению гарадцев почти гарантированно спасёт его от импичмента, который намечается в связи с Уотергейтом, — Брежнев потянулся было к пачке сигарет, но передумал, убрал руку. — Нам это выгодно, коней на переправе не меняют. А сейчас у нас такая переправа намечается, что… — он махнул рукой. — В общем, с какой стороны ни посмотри, сплошная выгода. Я уже не говорю о нашей совместной деятельности в космосе в ближайшем и не только будущем, — он повторил вслух мои мысли. — С учётом нынешних обстоятельств, нам галактику нужно всем вместе осваивать, — он огляделся. — Кстати, чего это мы сидим голодные? Предлагаю пообедать. Самое время.

Августовское море было неподвижно и сияло густой тёмной синевой.

Так вот почему его назвали Чёрным, подумал я.

После обильного и вкусного обеда, за которым «взрослые» уговорили бутылку любимой Брежневым «зубровки» ( я пить не стал, слишком много спиртного стало появляться в моей жизни последнее время), все пошли отдыхать, а я решил искупаться.

— Куда это вы собрались, молодые люди? — осведомилась красивая женщина лет тридцати, облачённая в безукоризненный белый врачебный халат, который, как ни старался, не мог скрыть её роскошных форм.

Она попалась навстречу, когда мы с охраной направлялись к пляжу.

— Купаться, — ответил я весело. — А что?

— Сейчас нельзя, — сказала она. — Самый ультрафиолет. Как врач, настоятельно не рекомендую. Дождитесь хотя бы четырёх часов пополудни.

— Как вас зовут? — спросил я.

— Вера, — ответила она. — Вера Васильевна.

Голос у неё был… Медовый, вот лучшее сравнение.

— А меня Серёжа. Не переживайте, Вера… Васильевна. Я только что с Кубы и Пуэрто-Рико. Видите, какой загар? — я продемонстрировал ей свою чуть не дочерна загорелую руку.

— Хороший загар, — она легко коснулась пальцем моего предплечья. — Красивый. Но избыток ультрафиолета всё равно вреден. С меня же потом и спросят.

Охрана, чтобы не мешать нашему разговору, прошла вперёд.

— Могу после купания заглянуть к вам, — сказал я негромко. — На предмет оценки состояния здоровья.

Быстрота, натиск и глазомер, как говорил великий Александр Васильевич Суворов. В своё время Кемрар Гели покорил немало девичьих сердец, следуя этому золотому правилу. Зачем глазомер, спросите вы? Без хорошего глазомера, как поёт бард Юрий Лорес, «не оценить прелесть линий и фигур» [2], а также готовность обладательницы оных линий и фигур к более тесному общению.

— А ты смелый мальчик, Серёжа Ермолов, — тоже негромко сказала Вера Васильевна.

— Смелость города берёт, — улыбнулся я. — А также, кто смел, тот и съел.

— А ты, значит, голодный, — она оценивающе рассматривала меня.

Эх, ходить так с козырей.

— От сладкого не откажусь, — предельно откровенным взглядом ответил я.

Ага, на щеках женщины заиграл румянец. Это хорошо. Внушает надежду.

— Так что, — продолжил я. — Когда и куда зайти? Вы меня этим ультрафиолетом прямо обеспокоили. Места теперь себе не найду. Тем более, мне скоро на Луну лететь. Вдруг что случится? Так и погибну обеспокоенным, — в ход пошла старая, веками проверенная мужская уловка под названием «дави на жалость».

— Так вот прямо на Луну?

— Ага. На неё, родимую. Можете у Леонида Ильича спросить, он подтвердит.

Она заливисто рассмеялась.

— Нет уж, спасибо, поверю на слово. Ладно, раз уж ты такой смелый и обеспокоенный ультрафиолетом, приходи в седьмой кабинет. Это на втором этаже вон в том белом здании, — она показала. — Минут через сорок. Успеешь?

— Буду через тридцать, — заверил я.

— Через тридцать рано. Через сорок. Постарайся быть точным.

— Буду как штык.

— Вот и проверим, готов ты лететь на Луну или нет, — она обещающе улыбнулась, ещё раз коснулась моей руки и пошла по направлению к указанному белому зданию.

Я обернулся, посмотрел ей в след. Походка и бёдра у этой женщины были потрясающие.

«Эй, а как же Кристина?» — спросил мой внутренний голос.

«Кристина меня на сегодняшний день бросила, — ответил я. — Грех отказываться, когда счастье само плывёт в руки. Мне пятнадцать лет, и я не железный».

Моя охрана купаться не стала. Расположилась в тени навеса на берегу, лениво поглядывая по сторонам. Правильно, особо напрягаться нечего, чужие на территории этого пансионата не ходят.

Я разделся и пошёл к воде.

— Сергей Петрович! — послышалось сзади.

— Что? — обернулся я.

— Далеко не заплывайте, пожалуйста.

— Хорошо, — сказал я.

Захотелось похулиганить. Какого чёрта, в самом деле? За буйки не заплывайте… Детям своим будешь указания давать.

Я вдохнул поглубже и нырнул.

Два года назад на пятьдесят метров в алмалыкском бассейне мне потребовалось тридцать два гребка, а на семьдесят пять — сорок девять. Но сегодняшний Серёжа Ермолов может гораздо больше. Гораздо-гораздо больше.

Я неторопливо плыл на глубине метров трёх, считая про себя гребки. Тридцать… тридцать пять… сорок. Прозрачную морскую воду пронизывали солнечные лучи, доставая до самого дна, которое ещё виднелось внизу, но постепенно уходило в глубину и пропадало из виду. Впрочем, особенно рассматривать там было нечего. Подводная жизнь Чёрного моря откровенно скудна. С теми же Карибами не сравнить. Как я читал, дело в сероводородном слое, который начинается уже с глубины в сто метров. Ну и ладно, нам глубоко не надо, и так хорошо.

Пятьдесят пять… шестьдесят…

Выныривать или ещё?

Ещё. Кислорода хватит, как минимум, на столько же, а охрана пусть понервничает, им полезно. Хочу назад Бориса и Антона, я к ним привык, и они меня понимают!

Я плыл и думал о том, что с каждым годом всё больше становлюсь землянином, и всё меньше во мне остаётся гарадца. Дело не только в другом, совсем юном теле. Окружение. Человека делает окружение и то, чем он занят. Работа. Меня окружают земляне, которые, как ни крути, ведут себя во многих ситуациях иначе, нежели гарадцы. Более непосредственно, что ли. Но не только. Иногда более хитро. Иногда менее благородно. Иногда более эмоционально. Почти всегда — более грубо. Хотелось бы сказать, что это не хорошо и не плохо, просто земляне такие, а гарадцы другие, но — нет, не скажу. Это будет неправдой. Правда же заключается в том, что гарадцы лучше физически развиты, лучше воспитаны и лучше собой владеют, их этому упорно и тщательно учат с детства. Нечто подобное наблюдалось на Земле две с половиной тысячи лет в государстве под названием Спарта, если верить тому, что я об этом государстве читал. Но именно, что подобное. Не идентичное (всё-таки спартанцы были, в первую очередь, отличными солдатами, а уж потом — гражданами). Гарадская система воспитания намного глубже и сильнее любой подобной системы когда-либо изобретённой и внедрявшейся на Земле. «Будущее принадлежит детям, которые станут взрослыми» — девиз, который неизменно лежит в её основе. Другое дело, что земляне не виноваты в том, что развиты хуже гарадцев. Другие условия. Придёт время — догонят. Если, конечно, захотят. А пока мне приходится невольно приспосабливаться, чтобы слишком уж не выделяться, потому что иначе от меня будут если не шарахаться, то держаться подальше — точно. Люди любят своих, а чужих, наоборот, не любят. На инстинктивном уровне. Поэтому нужно стараться быть своим. Ну и работа, конечно, накладывает свой отпечаток. Много власти. Иногда, наверное, слишком много. Власть развращает? Нет, если правильно к ней относиться.

Вот и не развращайся, сказал я себе. А то ишь, начинаются оправдания и уловки — воспитание, окружение, работа, эти лучше, эти хуже… Оставайся силгурдом и человеком — это главное. Я и остаюсь. Поэтому, как силгуд и человек, после купания пойду в кабинет номер семь. Ибо не фиг, Кристина, было меня бросать!

Семьдесят пять… восемьдесят… восемьдесят пять.

Хватит, пожалуй!

Я вынырнул. Выдохнул почти до конца использованный воздух, вдохнул новый. Хорошо!

Оглянулся. Мой вратарский глазомер подсказал, что до берега метров сто тридцать, не меньше. И оттуда прямо ко мне с рёвом направляется белый катер спасателей.

Надо же, какие молодцы, подумал я, переворачиваясь на спину. Оперативно работают.

Катер подлетел, эффектно затормозил с поворотом метрах в пяти.

— Сергей Петрович, вы в порядке?

— В полнейшем! — ответил я, не поворачивая головы. — Плывите обратно, ребята, спасибо за службу.

— Точно? А то можем спасательный круг кинуть или, ещё лучше, на борт взять.

Я перевернулся в обычное положение.

Спасатель — молодой загорелый парень стоял, подбоченившись, во весь рост и внимательно смотрел на меня. Второй — небритый мужик в возрасте и в курортной соломенной шляпе — сидел на руле.

— Нет, — отказался я. — Поплаваю ещё. И вообще, не мешайте контакту с дельфинами. У меня с ними здесь дружеская встреча. Слыхали уже, небось, что дельфины разумны?

— Слыхали, — ответил спасатель. — Вы же всему человечеству об этом и сообщили.

— Вот и не мешайте. Всё хорошо, правда.

— Как скажете. Если что — кричите. Мы будем наготове.

— Крикну, крикну, — уверил я. — Или свистну, — я заложил в рот сложенные колечком большой и указательный пальцы и оглушительно свистнул. В Кушке пацаны научили. Стыдно сказать, но Кемрар Гели не умел свистеть.

Спасатель уселся на банку, кивнул напарнику. Катер взревел, развернулся на месте и помчался обратно к берегу. Где по колено в воде растерянно стояла моя охрана.

Сзади послышался трескучий переливчатый свист, и мимо меня скользнули два чёрных гладких тела.

— Привет, ребята, — сказал я. — Только о вас подумал, а вы уже тут как тут. Давно не виделись.

— Тыррр –ир! Тырр-куа! — две улыбающиеся дельфиньи морды вынырнули из воды рядом со мной.

Я вошёл в орно. Если у людей ауры большей частью одноцветные: жемчужные, голубые, разных оттенков зелёные (вкрапления других цветов бывают, но они чаще всего свидетельствуют о неполадках со здоровьем или нестабильном психическом состоянии), то у дельфинов ауры были похожи на волшебные, расцвеченные всеми цветами радуги, сияющие ореолы. Цвета в них двигались и перетекали друг в друга, постоянно меняясь. Наверняка по их аурам тоже можно было определить и физическое состояние, и настроение этих разумных и прекрасных животных, но я пока не умел.

Я послал дельфинам мысленную волну радости от встречи.

«Привет, мы тоже рады тебя видеть. Очень хорошо, что мы тебя встретили».

«Что-то случилось?»

«У нас для тебя послание».

«Именно у вас двоих»?

«Каждый из Морского народа его знает. Первый, кто тебя встретит, должен передать. Первые — мы».

«Я слушаю».

'Ты говорил, что Древние возвращались на Воду. Землю, как вы её называете. Издалека, со звёзд.

«Да».

«И что-то случилось. Что-то плохое».

«Да. Они не отвечают на сигналы».

«Что ты намерен делать?»

Я представил себе «Горное эхо», как он садится на Луну. Потом себя с напарником, поднимающихся в «Союз». Старт ракеты. Полёт к Луне. Посадка. Две фигурки в скафандрах, идущие к «Горному эху».

«Значит, есть возможность помочь?»

«Есть».

«Мы долго думали и решили сказать. Есть вероятность, что кроме людей и Морского народа, под Светом, который вы называете Солнцем, живут и другие разумные».

«Где, здесь, на Земле-Воде?»

«Нет, здесь только Морской Народ и люди. Дальше. Гораздо дальше. Мы не знаем, кто они. Но иногда до нас… до самых чувствительных из нас долетают обрывки их мыслей и образов. Судя по ним, они живут на самой большой планете, пятой от Света-Солнца».

«На Юпитере⁈»

«Да, вы называете её так».

«Но там не может быть жизни, там нет кислорода, воды и даже твёрдой поверхности. Юпитер — это газовый гигант, который…»

«Мы знаем. Нам с вами нужен кислород и вода. Им — нет. Они не похожи на нас, совсем другие. Мы не можем рассказать, не знаем. Знаем одно — будь осторожен. Очень осторожен».

«Вы хотите сказать, что эта жизнь может быть как-то причастна к тому, что случилось с моими братьями?»

«То, что эти создания существуют, мы знаем точно. И они разумны. Дальше думай сам».

Я задумался. Ещё одна разумная жизнь в Солнечной системе, на Юпитере? Это звучало фантастически. Впрочем, не более фантастически, чем наличие разума у дельфинов и перенос сознания от одного умирающего человека к другому за двести тридцать девять световых лет.

«Эти существа могут быть опасны, агрессивны? Если вы улавливали обрывки их мыслей и образов, то, возможно, было что-то, что может на это указать?»

«Мы не знаем. Но можем предположить».

«Буду признателен»

«Любые живые существа, разумны они или нет, могут быть опасны и агрессивны. Всё зависит от обстоятельств. Но вы, люди, и сами всё это знаете».

Действительно, подумал я. Зачем задавать вопросы, ответы на которые тебе известны? Только для того, чтобы убедиться в своей правоте. Вот и убедился.

«Информацию принял. Обещаю быть предельно осторожным. Передайте всем, что я благодарен и не оставляю усилий, чтобы донести до людей правду о Морском Народе».

«И мы тебе благодарны. Прощай, Древний. Были рады пообщаться. Если что — свисти».

Мне показалось, или дельфины засмеялись?

Два гладких чёрных сильных тела развернулись и в мгновение ока пропали в морской глубине.

Я посмотрел на чистое голубое небо, на солнце сияющее в нём, на берег и поплыл обратно. Пора было заглянуть в седьмой кабинет. И пусть весь мир подождёт.

Нуль-звездолёт «Горное эхо» сел на Луну пятнадцатого сентября в субботу. Сел в заданном районе, а именно в юго-восточной части моря Ясности, примерно там же, где девятнадцатого декабря прошлого года прилунился «Апполон-17».

Центр контроля космического пространства СССР (ЦККП), а также другие немногие, имеющиеся на Земле центры слежения подобного рода, засекли корабль ещё на подлёте, зафиксировали факт посадки и определили точные координаты: долина Таурус-Литтров, 20,19084 градуса северной широты и 30,77162 градуса восточной долготы. Для того, чтобы убедиться, что никакой ошибки нет, к Луне была запущена внеочередная советская автоматическая станция, которая сфотографировала место прилунения, передала снимки на Землю и осталась на лунной орбите для коррекции уже спасательной миссии.

— Знаю эти места, — сказал Юджин Сернан, изучив карту и снимки, на которых был заметен «Горное эхо» в виде светлого пятнышка. — Мы там со стариной Харрисоном [1] за трое суток всё исходили-изъездили.

Осень только-только набирала обороты, и вместе с ней набирал обороты я. Всё, чем занимался до этого, пришлось оставить ради одного: полёта на Луну. Включая учёбу в Бауманке.

На первые занятия я пришёл, послушал лекции, затем внимательно просмотрел учебники, убедился, что там для меня мало нового, на изучение их всех мне вряд ли потребуется больше месяца и с чистой совестью взял академический отпуск. В секретариате деканата моего факультета «Специальное машиностроение» даже не особо удивились. Секретарь (я уже выяснил, что её зовут Варвара Ивановна) только спросила:

— Но вы же вернётесь к нам через год?

— Не знаю, Варвара Ивановна, ответил я. — Как карта ляжет. Очень может быть, что буду оканчивать ваше учебное заведение экстерном. Как вы когда-то и советовали.

— У вас получится, я уверена, — улыбнулась секретарь. Я чуть ли не физически ощущал, идущую от неё доброжелательность. Вот что слава делает, подумал. Хотя, будем честны, Варвара Ивановна и в прошлом году отнеслась ко мне хорошо.

Я получил на руки справку об академическом отпуске, попрощался с Варварой Ивановной и несколькими ребятами и девчатами из своей группы, с которыми успел познакомиться, и покинул стены Бауманки. Эх, так и не удалось мне окунуться в весёлую студенческую жизнь. Ничего, в следующем году наверстаю. Или не наверстаю. Причём второе гораздо вероятнее первого.

Дома тоже пришлось выдержать серьёзный разговор. Я не стал ждать, когда родители и сестра узнают о предстоящем полёте из газет, выложил им всё, как только вернулся из Крыма.

— Ох, сынок, — взялась за сердце мама. — Скажи, новости, которые ты нам преподносишь, всегда теперь будут такими?

— Какими?

— Валидольными, — пошутил отец. — Терпи, мать. Сын вырос, у него начинается настоящая взрослая жизнь. Скажем спасибо, что на войну не уходит.

— Типун тебе на язык! — воскликнула мама. — Войны нам ещё не хватало! Взрослая жизнь, говоришь? Да ему и шестнадцати не исполнилось!

— Меньше четырёх месяцев осталось до шестнадцати, — сказал я. — А по паспорту так и вовсе восемнадцать стукнет. Так что на Луну полетит не какой-нибудь мальчишка, а полноправный советский гражданин.

— Вот только не надо своим паспортом тут передо мной козырять, — сказала мама. — А то мы не знаем, как ты его получил.

— Мам, хорошо всё будет, — сказал я. — Чего ты? «Союз» — самый надёжный корабль из всех, какие есть, а Юджин Сернан опытнейший астронавт, который уже бывал на Луне. Да и я не лыком шит. Прилунимся, доберёмся до «Горного эха». Там всё есть — и воздух, и еда, и вода, и всё, что нужно. Посмотрим, что к чему, оценим обстановку и вернёмся обратно на гарадском космокатере. Управлять им я умею. Ты не поверишь, я даже «Горным эхом» умею управлять.

— Да не этого я боюсь! — воскликнула мама в сердцах. — Как вы не поймёте!

— Мама не знает, что затаилось на этом самом «Горном эхе», — сообщила по-взрослому сестра Ленка. — И я не знаю. Поэтому мы боимся.

— Как это — затаилось? — спросил папа. — Что там могло затаиться?

— Мы не знаем, — повторила Ленка. — Но, если оно затаилось, то может выскочить, когда Серёжа с этим американцем там появятся. Что тогда, под кровать прятаться?

Это она намекает на случай из моего детства, о котором рассказывала мама, подумал я. Ещё до рождения Ленки было, в Москве, когда папа в бронетанковой академии учился. Они с мамой ушли то ли на концерт, то ли в театр, наказав мне в девять часов вечера ложиться спать. Вернулись после десяти и в кровати меня не нашли. Нашли под кроватью. Я там лежал с игрушечным автоматом и не спал. Ждал, когда полезут чудовища.

Однако. Вот она — женская проницательность. Я ничего не говорил им о том, что сообщили дельфины. Брежневу, Устинову и Береговому с Быковским рассказал. Но больше — ни единой душе. Сам понимал, что болтать об этом не стоит, но не только это меня останавливало.

— Значит так, — сказал Брежнев. — Думаю, эту информацию до поры следует засекретить. Никаких родных и близких, друзей-товарищей-любовниц и, тем более, журналистов. Во-первых, она непроверенная. Мы слишком плохо знаем пока дельфинов, чтобы доверять всему, что они сообщают. А во-вторых… Нам только тревожных слухов и спекуляций на эту тему сейчас не хватало.

— Сенсация! — размахивая воображаемой газетой прокричал я. — Только в «Московских ведомостях»! Таинственные обитатели Юпитера атакуют корабль пришельцев! Земля в опасности!

— Вот именно, — сказал Брежнев.

— Леонид Ильич прав, — подтвердил Устинов. — Отныне эта информация засекречена. Имейте в виду. Подписку о неразглашении дадите позже, Бесчастнов будет в курсе.

— Так точно, — ответил Береговой.

— Так точно, — повторил Быковский. — Но наши партнёры должны знать? В части их касающейся, разумеется.

— Со временем сообщим, — сказал Брежнев. — Но пока обойдутся.

И вот теперь мама с сестрой озвучивают те же самые опасения, которые мы обсуждали в узком кругу в Крыму.

— Ну что там может затаиться? — спросил я с нарочитой снисходительностью. — Мы же будем в скафандрах и предельно осторожны.

— Космос — это такая вещь, что там всегда может что-то затаиться, — мудро заметила Ленка.

На уговоры и успокоение семьи (в основном, конечно, мамы и сестры) ушёл почти весь вечер. Я даже нарисовал схему «Горного эха», рассказал, что и где находится, и как я собираюсь воспользоваться имеющимися на звездолёте запасами, снаряжением и оборудованием.

— Всё равно сердце моё будет не на месте до тех пор, пока ты не вернёшься, — вздохнула мама.

— И моё! — заявила Ленка. — Возвращайся, пожалуйста, скорее, братик!

— Да я ещё не завтра лечу, — сказал я.

— А когда? — спросил папа.

— Предварительно старт намечен на февраль.

Началась подготовка к полёту.

Я вернул ключи от съемной квартиры хозяйке (с Кристиной мы так обратно и не сошлись, а одному мне квартира была не нужна), переселился домой, и теперь каждое утро Василий Иванович отвозил меня в Центр подготовки космонавтов имени Юрий Алексеевича Гагарина как на работу. Теперь это и была моя работа — в кратчайшие сроки подготовиться к полёту на Луну.

В кратчайшие, потому что обычно подготовка космонавта занимает несколько лет. Даже первый космонавт планеты Земля Юрий Алексеевич Гагарин готовился к полёту год. Герман Титов, второй советский космонавт, уже более полутора лет. А подготовка к первому полёту моего «крёстного», Валерия Фёдоровича Быковского, заняла около четырёх лет. Американские астронавты в этом смысле не отставали.

А тут — полгода!

Да ещё и мальчишка, которому шестнадцать лет должно исполниться только в конце декабря. В правилах по первичному отбору кандидатов в космонавты чёрным по белому было написано, что принимаются только совершеннолетние граждане. Без исключений.

Труднее всего было преодолеть консерватизм медиков.

Медики вообще консервативны в силу специфики своей профессии (кстати, на Гараде тоже), а уж космические медики особенно. Космонавт должен быть абсолютно здоров, и точка. Отправлять же в космос подростка, чей организм ещё продолжает расти и формироваться — это настоящее преступление. Кто не верит, смотри правила.

— Вы, прежде чем в преступлениях нас обвинять, проверьте здоровье этого молодого человека как следует, — заявил Береговой. — А потом поговорим.

— Да уж проверим, — пообещали медики и взялись за меня по-настоящему.

Не люблю медобследования. Да и кто любит? Это больной человек готов отдаться в умелые руки врачей, дабы вновь обрести здоровье и желательно поскорее. А здоровый старается держаться от медиков подальше. Но в нашем пилотском деле без них никуда, следует признать. Даже подготовленные гарадцы вроде меня, способные до известной степени управлять своим телом и здоровьем, если их профессия связана с большими физическими и психологическими нагрузками — а профессия звёздного инженера-пилота именно таковой и является — проходят медобследования регулярно. Другое дело, что на Гараде медицина и медтехника ушли далеко вперёд и… Впрочем, что там говорить, я не на Гараде, я на Земле, поэтому будем принимать все эти допотопные медицинские процедуры стоически. Тем более, что опыт уже есть — кушкинский военный госпиталь два года назад мне в помощь.

К чести медиков, которые мной занимались, они довольно быстро разобрались, что имеют дело с настоящим феноменом и не стали противиться этому новому для них знанию. Но всё-таки случилось это не сразу.

Началось с изучения моей медкарты, которую родители не поленились забрать из Кушки, и которая с тех пор валялась дома. Тридцатипятилетний врач из Центра подготовки космонавтов, кандидат медицинских наук Эдуард Константинович Залесский («обратный» тёзка Константину Эдуардовичу Циолковскому, по поводу чего космонавты частенько шутили) даже снял очки, подышал на стёкла, протёр их носовым платком, снова надел и уставился в записи.

— Что? Перелом свода черепа; двойной перелом позвоночника: седьмой шейный и одиннадцатый грудной; множественные переломы левой кисти, четыре сломанных ребра. Обширные гематомы, рваная рана на внешней стороне правого бедра… Это шутка такая? Подобные травмы несовместимы с жизнью!

Каждый раз одно и то же, вздохнул я про себя. Сколько можно всем объяснять и доказывать, что я не обычный человек? Даже кремлёвские врачи давно знают. Чазов Евгений Иванович знает. Министр здравоохранения Трофимов Владимир Васильевич знает. Брежнев Леонид Ильич знает! А тут не знают.

— Вот и товарищ Алиев говорил, что несовместимы, — ответил я смиренно. — Но я, как видите, выжил.

— Товарищ Алиев — это кто?

— Алиев Ильдар Хамзатович, подполковник медицинской службы, хирург. Не знаю, как сейчас, а ещё два года назад был начальником кушкинского военного госпиталя. Он меня оперировал после аварии.

— Кушка это…

— Самая южная точка Советского Союза, — напомнил я.

— Рассказывайте, — потребовал Эдуард Константинович, открывая новенькую чистую медкнижку с моей фамилией-именем-отчеством и датой рождения на обложке (я заметил, что дата стоит не та, что в паспорте, а фактическая — двадцать пятое декабря тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года).

— Что?

— Всё. С самого начала.

Пришлось рассказать. О том, как в феврале семьдесят первого года очнулся на больничной койке в незнакомом месте, не зная, кто я такой и что со мной произошло, а затем и все последующие, связанные с моими травмами и восстановлением, события.

— Постепенно память вернулась, — закончил я. — Обе памяти. Только не спрашивайте меня, каким образом сознание взрослого человека, звёздного инженера-пилота Кемрара Гели с планеты Гарад преодолело двести тридцать девять световых лет и слилось с умирающим сознанием тринадцатилетнего советского мальчишки с планеты Земля. Я не смогу ответить вам на этот вопрос. Несомненно одно: Сергей Ермолов, который сейчас сидит перед вами, знает и умеет всё то, что знал и умел Кемрар Гели. А он знал и умел очень много.

— Например? — спросил Эдуард Константинович.

— Вы же читали историю болезни, — пожал я плечами. — Как по-вашему, обычный человек может в течение нескольких дней залечить такие травмы? Я уже говорил как-то врачу из кремлёвской больницы, где сутки лежал по ранению, — стрелял в меня один нехороший человек… — он тоже не верил. Врач я имею в виду. Позвоните Чазову Евгению Ивановичу, в конце концов, министру здравоохранения Трофимову. Да хоть Алиеву в Кушку по спецсвязи! Они вам всё подтвердят.

— Кто я такой, чтобы звонить Чазову и, тем более, Трофимову, — вздохнул Эдуард Константинович. — А вот Алиеву позвоню обязательно. Поймите, дело не в том, что я вам не верю. Верю. Но верить мало, необходимо знать.

— Это просто, — сказал я. — Посадите меня в центрифугу и дайте двадцатикратное ускорение. Могу поспорить хоть на ящик коньяка, что выдержу его, оставаясь в сознании, в течение минуты без всякого противоперегрузочного костюма.

— Я не пью, — сказал доктор. — Но то, что вы говорите, звучит как ненаучная фантастика. У нас лучшие военные пилоты пятнадцатикратную выдерживают максимум пять секунд, затем теряют сознание.

— Я тоже не пью, — сказал я. — Но здесь дело принципа.

Забегая вперёд, скажу, что двадцатикратную, а затем и двадцатипятикратную перегрузку я выдержал. Не сразу, после того, как сдал все анализы и прошёл необходимые обследования, но — выдержал.

— Нет слов, — развёл руками Эдуард Константинович, когда я самостоятельно выбрался из центрифуги после двадцатипятикратной (тридцать секунд без потери сознания). — Если бы не видел своими глазами, сказал бы, что это невозможно.

— Тут у нас бассейн есть для тренировок, — сказал я. — Хотите просижу под водой четверть часа? Без акваланга. Поймите, доктор, человечески организм способен ещё не на такие штуки, если его правильно с детства тренировать.

— А вы, значит, знаете, как тренировать, — утвердительно заметил доктор. По нему было видно, что мои способности и возможности организма его крайне заинтересовали.

— Знаю. Кстати, предлагаю перейти на «ты». Мы же, считайте, ровесники. Это Серёже Ермолову пятнадцать лет, а Кемрару Гели почти тридцать четыре. Правда, гарадских, а гарадский год длиннее земного, но мы и живём дольше.

— Принимается, — согласился Эдуард. — Самому надоело «выкать». Так сколько, если не секрет, живут гарадцы?

— В среднем сто восемьдесят лет. Земных.

Эдуард присвистнул.

— Вот для этого мы и должны как можно быстрее добраться до Луны, — сказал я. — Одному, без помощи братьев-гарадцев, мне не справиться со всем этим. Жизни может не хватить. Даже такой длинной как у меня.

— Имеется в виду развитие землян? — спросил Эдуард.

— В том числе. Ты же хочешь жить сто восемьдесят лет? Ладно, сто восемьдесят уже не получится, староват, но хотя бы сто-сто двадцать — вполне. При этом не впадая в старческий маразм и сохраняя работоспособность…

После того, как решились основные вопросы с медиками, я приступил, собственно, к программе подготовки. Точнее, мы приступили, потому что в Центр прибыл Юджин Сернан.

Американскому астронавту пришлось гораздо труднее, чем мне. Опыт — да, очень много значит. Но когда переходишь на абсолютно новую для тебя технику, да ещё без знания языка… Надо отдать должное, Сернан очень старался, но времени у нас было слишком мало. В какой-то момент, когда я понял, что мне надоело быть переводчиком, и мы остались наедине, я сказал:

— Юджин, ты очень сильно хочешь лететь?

— Что за вопросы. Серёжа? Конечно! Ты же сам астронавт, должен понимать. Кто хоть раз побывал в космосе, тем более на Луне, готов многое отдать, чтобы туда вернуться.

— Ты понимаешь, что тебе нужно выучить русский буквально за месяц-два? Хотя бы базовый вариант. Иначе тебя могут заменить.

— Чёрт, — выругался Сернан. — Понимаю. Никто не станет рисковать миссией ради недостаточно хорошо подготовленного именно для этой миссии астронавта. Это закон. Но я не думал, что русский язык окажется настолько трудным.

— Фигня, — сказал я. — Твои предки — славяне, так?

— Да, — снова подтвердил он. — По отцу словаки. Село Висока-над-Кисуцоу, — тщательно выговорил он по-русски. — Это где-то на северо-западе Словакии. Фамилия деда была Чернян, Сернаном он стал уже в Штатах. А по матери — чехи. Отец и мать уже в Америке родились.

— В семье по-словацки и по-чешски говорили?

— Ты знаешь, бывало. Отец и мать почти нет, но я в детстве часто у деда Стефана гостил на ферме, штат Висконсин, он туда переехал из Чикаго и жил, как в девятнадцатом веке, — Юджин улыбнулся, вспоминая, и я подумал, что у них с Быковским похожие улыбки. Так бывает. Внешне люди мало похожи, а улыбки у них почти одинаковые. Как у Алена Делона и Джека Николсона.

— Там даже электричества не было, представляешь? Читали при керосиновых лампах.

— Мы тоже читали при керосиновых лампах, — сказал я.

— Где?

Я рассказал про Кушку и ветер «афганец», во время которого в городе вырубалось электричество.

— Да, — уважительно заметил Сернан. — Тоже сурово. Но главное, дед Стефан и бабушка Анна часто говорили между собой по-словацки. Невольно и я учился. Говорил не очень, а вот понимал их неплохо. Только давно это было, я всё забыл.

— Это тебе только кажется, что ты забыл, — заверил я его. — Человеческий мозг помнит всё. А где словацкий, там и русский рядом. Корни-то у слов одни. Не у всех, понятно, но у многих.

— Мозг-то, может быть, и помнит, — грустно усмехнулся Сернан. — Я не помню. Так, несколько слов.

— Я помогу вспомнить. Только нужно твоё согласие.

— Как?

— Гипноз.

— Ты владеешь гипнозом?

— Владею. И весьма неплохо, смею тебя заверить.

— Даже на знаю, — засомневался американец. — Как-то это…

— Ты по-хорошему упрям, целеустремлён и, как все волевые люди, не привык терять над собой контроль, — сказал я. — Понимаю, сам такой же. Но ты и не потеряешь. Всё произойдёт во сне.

— Хм, — Юджин почесал гладко выбритый подбородок. — А что скажут на это медики?

— А зачем им знать? — подмигнул я.

Юджин Сернан был чертовски дисциплинированным человеком. Как-никак, военный лётчик, да ещё и астронавт. Им без дисциплины никуда. Но он был и целеустремлённым человеком. Если достижение цели требовало небольшого нарушения дисциплины, он выбирал первое. И правильно делал, я сам такой же. Будешь следовать бесчисленным инструкциям и правилам, вообще ничего не достигнешь. Так что мы провели сеанс гипноза, не поставив об этом в известность медиков. Даже Эдику ничего не сказали, чтобы не ставить его в неловкое положение.

Сеанс дал отличные результаты, — изучение русского языка пошло у Юджина Сернана гораздо успешнее. В особенности, когда мы придумали особый способ общения: он со мной и другими нашими говорит исключительно по-русски, а мы с ним только по-английски.

Оказалось, что так гораздо проще понимать друг друга!

Заодно и язык учить [1]

Этот же принцип использовали и наши дублёры: Пётр Климук, Евгений Хрунов и Джон Янг. Последний, как и Юджин Сернан, тоже дважды летал к Луне, один раз высаживался на неё и вообще был одним из самых известных и опытных американских астронавтов.

Почему трое? Потому что первоначальный план отправить на Луну двоих изменился (так часто бывает с планами, в особенности, связанными с большими техническими сложностями). Испытания гравигенератора в реальных космических стартах и окончательные расчёты показали, что на модифицированном «Союзе» вполне возможно отправить к Луне троих.

— Тесновато, конечно, — объяснял на схеме Владимир Николаевич Челомей [2], который со своим КБ активно включился в новую лунную программу. — По-хорошему, надо бы отдельно ещё и командный модуль, отдельно от лунного. В командном летим, в лунном спускаемся. Но не успеваем. Каждый новый узел — месяцы испытаний.

— Николаев с Севастьяновым на девятом «Союзе» почти восемнадцать суток летали, — напомнил Быковский. — Правда, вдвоём, но «Союз» рассчитан на троих. Долетим, нормально всё будет. Меньше трёх суток — ерунда.

— В тесноте да не в обиде, — по-русски добавил Сернан.

По моим наблюдениям, Валерий Фёдорович Быковский был абсолютно счастлив, что его вернули в программу. Да ещё и командиром корабля! Предварительно составы экипажей выглядели так.

Основной:

1. Быковский Валерий Фёдорович, командир корабля.

2. Юджин Сернан, второй пилот и бортинженер

3. Ермолов Сергей Петрович, стажёр, пилот инопланетного космокатера.

Дублирующий:

1. Пётр Климук, командир корабля.

2. Джон Янг, второй пилот и бортинженер.

3. Евгений Хрунов, второй пилот и бортнженер.

— Всё понимаю, — сказал я Береговому, когда ознакомился со списком. — Двое наших и один американец, потому что приоритет в любом случае у нас. Опять же, ещё один человек на борту «Горного эха» лишним не будет. Кроме одного. Зачем в дублирующем экипаже тоже трое?

— Так положено, — сказал Береговой. — А если с тобой что-то случится?

— Например? Заболеть я не могу, вы знаете.

— Люди не только болеют, — сказал Георгий Тимофеевич, глядя мне в глаза.

— Опасаетесь, что меня убьют? — прямо спросил я.

— Хочешь сказать, что это невозможно?

— Трудно. Но можно, тут вы правы, — признал я. — Один раз воскреснуть удалось, второй, скорее всего, не получится.

— Шутишь — это хорошо.

— Только и остаётся шутить при таких раскладах.

— Мы обязаны предусмотреть всё, — сказал Береговой жёстко. — Представим, что это произошло. Чисто теоретически. Ты погиб. Умер. Нет тебя. И там, на борту «Горного эха» тоже все погибли. Что делать?

— Хм. Научить кого-то управлять космокатером за столь короткое время я не смогу. «Горным эхом» — тем более. Это нужно полноценные макеты строить и… да что там говорить, исключено.

— Подробные схемы «Горного эха» и космокатера тебе начертить всё равно придётся. С размерами, какие помнишь, подробными и максимально понятными пояснениями и инструкциями. Кстати, хорошо бы и макеты построить, если успеем… Но речь сейчас не об этом. В самом крайнем случае полёт состоится всё равно. Только задача экипажа немного изменится.

— Попасть на борт «Горного эха» и дождаться там спасательной экспедиции?

— Именно. Только не спасательной, а просто смены. В этом, как мы уже говорили, самом крайнем случае, «Горное эхо» превращается в готовую лунную базу. На сколько там запасов кислорода, воды и продуктов, говоришь?

— Точно не скажу. Если на троих, года на три, а то и четыре хватит. А если найти где-то поблизости лёд, то гораздо больше. Фактически неограниченное время, только продукты питания завози. Там энергетическая установка — кварковый реактор на пятьдесят гигаватт, почти вечный. Десять Братских ГЭС, можно сказать. Даже чуть больше.

— Вот видишь, — удовлетворённо заметил Береговой. — Нет худа без добра. В любом случае мы получаем долговременную лунную базу. Сидим на ней, изучаем всё по твои схемам, Луну тоже изучаем. С гравигенераторами полёты станут гораздо проще. В конце концов, разберёмся и с космокатером, и со всем остальным, уверен.

— Цинично, — сказал я. — Но логично.

— А что делать? Как говорится, не мы такие, жизнь такая.

Георгий Тимофеевич был, разумеется, прав. Следовало учесть все возможные варианты. Ну а невозможные… На то они и невозможные, что учесть их нельзя. Поэтому и существуют закон предварительного преодоления обстоятельств (безумцам сопутствует удача) и русский авось.

В конце сентября для отработки парашютных прыжков и выживания в пустыне наш экипаж: Валерий Быковский, Юджин Сернан и я доставили самолётом на военный аэродром в город Мары Туркменской ССР.

«Никто не возвращается в Мары» [3], — выплыло откуда-то в моей голове, и я подумал, что это могло быть строчкой хорошего стихотворения. Если бы я умел писать стихи. Но я не умел.

Никто не возвращается, а я вернулся. С этим городом у меня было немало связано.

Здесь мы играли в футбол с мастерами.

Здесь я вытаскивал из Мургаба и откачивал мальчишку Вадика Карпенко (интересно, что с ним сейчас?).

Здесь меня похитили, в конце концов, в результате чего я близко познакомился со страной США. Даже, признаться, немного разволновался, когда узнал, куда мы летим.

— Не волнуйся, — сказал мне Валерий Фёдорович Быковский. — Сами Мары мы не увидим. Военный аэродром, офицерское общежитие, прыжки, Каракумы, вертолёт в заданной точке и — домой. Первоначально должны были неподалёку от Байконура прыгать и выживать, но потом решили изменить район.

— Ради меня? — пошутил я. — Всё-таки я, можно сказать, из этих мест.

— Ты, конечно, человек уважаемый, — улыбнулся Валерий Фёдорович, — и мы, в ЦПК [4], несомненно, пошли бы навстречу столь уважаемому человеку, если бы он высказал такое пожелание. Но — нет. Просто решили, что пески Каракум ничем не уступают в возможности предоставлять трудности казахской полупустыне.

— Не уступают, — подтвердил я. — Можно даже на сомневаться. Но мне всё равно приятно, а про уважаемого человека, Валерий Фёдорович, я запомню.

— Хе-хе, — сказал Быковский.

— Где это — Мары? — спросил Юджин Сернан.

Показали ему на карте.

— Сказал бы, что это жопа мира, но не скажу, — заметил он.

— Почему? — спросил я.

— Потому что жопа мира — это Аризона. Не весь штат, понятно, его пустыни.

— Тренировался там? — спросил Быковский.

— Йеп, — ответил Юджин. — И не могу сказать, что это доставило мне много удовольствия.

— На реактивных над ними летать куда лучше, да? — усмехнулся Валерий Фёдорович.

— А то, — сказал по-русски Сернан и гордо добавил по-английски. — Я летаю на реактивных, детка!

Мы с Быковским рассмеялись, а я лишний раз порадовался, что все мы не обделены чувством юмора. Не самое главное качество в совместном полёте, но с ним легче переносить трудности и встречать любые непредвиденные обстоятельства.

— План такой, — объяснил нам Быковский, водя указкой по карте, висящей на стене в общей комнате офицерского общежития. — Нас выбрасывают на парашютах со старого доброго АН-2 вот в этом районе. В ста пятидесяти километрах на юг от Мары, примерно в восьмидесяти западнее Тахта-Базара. И где-то столько же до Кушки.

— Пешком дойти можно, — сказал я.

— Можно, но мы не пойдём. Наша задача по приземлении подать сигнал бедствия, разбить лагерь из подручных материалов и продержаться двое суток. Через двое суток нас заберут вертолётом.

— Просто сидеть на месте? — спросил я.

— Это не просто, — сказал Юджин. — Я сидел. На самом деле очень трудно. Хорошо показывает, ху из ху. Как это по-русски…

— Кто есть кто, — перевёл я. — Понятно. Выживание в условиях пустыни и заоднопритирка характеров.

— По два литра воды на брата, — добавил Быковский. — Еда — из НАЗ [5]. Через сутки прилетит вертолёт с врачом, проверит наше состояние.

— Да я сам наше состояние проверю лучше всякого врача, — вырвалось у меня. — Вертолёт ещё гонять…

— Отставить, стажёр, — сказал Быковский командирским тоном. — Вертолёт через сутки, врач, проверка, и затем ещё через сутки нас заберут. Вопросы?

Вопросов не было. Я извинился за неуместное замечание насчёт врача.

— Это всё подростковые гормоны играют, Валерий Фёдорович, — объяснил. — Не всегда удаётся сдержаться.

— Ничего, бывает, — кивнул Быковский. — Кстати, можешь обращаться ко мне на «ты». В одном экипаже «выкать» не принято. Не говоря уже о том, что мы оба звёздочки Героев Советского Союза носим. Кстати, не забудь снять перед вылетом.

— Понял, — сказал я. — Но имя-отчество пока оставлю. На «ты», но Валерий Фёдорович. А в особых случаях — товарищ командир. Нормально?

— Вполне.

Двадцать девятого сентября, в субботу, в семь часов утра, уже знакомый мне самолёт АН-2, «Аннушка» оторвался от бетона взлётно-посадочной полосы, набрал высоту и взял курс на юг.

Нам предстояло лететь чуть меньше часа. Затем — выброска и далее по плану.

Непогода налетела внезапно.

Только что над нами было голубое сентябрьское небо Туркмении, и вот уже порывы ветра раскачивают самолёт, а грозовые тучи, похожие на фантастические горы, вырастают на горизонте с пугающей скоростью.

— Откуда она взялась? — удивился Быковский. — Был же нормальный прогноз погоды?

— В Калифорнии так бывает, — авторитетно заявил Юджин Сернан. — Чистое небо и вдруг — на тебе. Я однажды так попал на своём «Фьюри» [6].

— Облетел? — спросил Валерий Фёдорович.

— Нет, горючего было мало, пришлось разворачиваться и удирать на запасной.

Быковский поднялся с места и направился в кабину к пилотам. Посовещавшись с ними какое-то время вернулся к нам.

— Внезапный грозовой фронт с севера, — доложил. — Широкий, почти семьдесят километров. Высота — больше десяти. Ничего, как говорится, не предвещало. Ветер поменялся и… Ох уж эти мне синоптики, вечно у них так.

— Скорость какая? — спросил Юджин.

— Приличная. Под восемьдесят километров в час шпарит.

— Шпарит?

— Движется.

— Шпарит… надо запомнить. А наша скорость?

— Мы быстрее. Сейчас сто восемьдесят в час, но можем и прибавить, если что.

— Получается, только убегать? — спросил Сернан. — Перепрыгнуть не выйдет на этом самолёте. Или облететь можно?

— Пока летим прежним курсом, — сказал Быковский. — На земле думают, что делать.

Прошло ещё пятнадцать минут. Мы продолжали лететь на юг, а грозовой фронт, казалось, даже приблизился, хотя это было невозможно, мы летели быстрее.

— Разрастается, — сообщил Быковский, снова вернувшись из кабины пилотов. — Похоже на супергрозу. Явление для этих мест и в это время крайне редкое. Так что всё отменяется. Летим в Кушку, там переждём непогоду.

— Неожиданно, — сказал я. — Тахта-Базар разве не ближе?

— Ближе, — сказал Быковский. — Но его скоро может накрыть. Поэтому Кушка. Что-то везёт мне на этот город.

— А про меня и говорить нечего, — сказал я, улыбаясь.

Кому как, а для меня известие было радостным. Чёрт с ней, с тренировкой. Про себя я с самого начала считал, что она не нужна. Ну какая пустыня, скажите на милость, если возвращаться мы будем на гарадском космокатере, который спокойно сядет, где угодно (в нашем случае на аэродроме Чкаловский)? Скорее всего, в данном случае сработала обычная бюрократия. Написано «выживание в пустыне» — значит, выживание в пустыне. И точка. Что ж, как говорится, не было бы счастья да несчастье помогло. Навестить перед полётом Кушку — это настоящий подарок судьбы.

Оставшиеся полчаса до посадки я как раз о вывертах судьбы и размышлял. Если не брать в расчёт Господа Бога (а его и не стоит брать в расчёт. Надеяться можно, а брать в расчёт нельзя, — велики шансы очень сильно просчитаться), то мы привыкли думать, что наша жизнь подчинена нашей собственной воле. Во многом это верно. Даже те, о ком говорят, что они плывут по течению, подчиняясь обстоятельствам, выбирают такой путь самостоятельно.

Я вспомнил гениальное исполнение Владимиром Высоцким не менее гениального монолога Гамлета в переводе Бориса Пастернака, когда актёр сначала размышляет на полутонах, а потом уже ревёт всей мощью своего хриплого голоса и мятежного существа прямо в зал, прямо в уши и души зрителей:

Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль

Смиряться под ударами судьбы,

Иль надо оказать сопротивленье

И в смертной схватке с целым морем бед

Покончить с ними? Умереть. Забыться…

Кортежем из трёх автомобилей ГАЗ-69 мы въехали в Кушку в девять утра без пяти минут, а уже в девять машины остановились на стадионе.

Нас встречали.

Городское и дивизионное начальство, кушкинцы на трибунах и, конечно же, родная школа номер тридцать один, выстроенная на стадионе на торжественную линейку.

— Как много людей! — удивился Юджин Сернан, окидывая взглядом заполненные трибуны.

— Всем интересно посмотреть на последнего человека, — побывавшего на Луне, — сказал я.

— И первого кушкинца, который собирается туда лететь, — добавил Быковский. — А меня тут уже видели.

Мы вышли из «газика» (все поместились в один, в остальных двух ехали офицеры сопровождения, присланные, вероятно, на всякий случай) и направились к трибунам. Навстречу уже спешили комдив с командирами полков и начальниками штабов, другими офицерами, а также немногочисленное городское начальство.

Ненадолго я испытал уже знакомое чувство дежавю.

Вот точно так же весной семьдесят первого года мы встречали на этом же стадионе Валерия Фёдоровича Быковского. Только тогда я был председателем Совета дружины, обычным школьником и советским пионером (на самом деле весьма и весьма необычным, но об этом тогда никто, кроме меня не знал) и докладывал ему, что пионерская дружина школы номер тридцать один города Кушки для торжественной встречи построена. А сейчас вместе ним и американским астронавтом Юджином Сернаном, на равных, уже встречают меня. Тоже Героя Советского Союза, между прочим.

Рукопожатия, представления, улыбки, приветственные речи.

Какой-то незнакомый мне веснушчатый пацан, нынешний председатель Совета дружины, отдаёт пионерский салют и, волнуясь и слегка картавя, докладывает, что пионерская дружина школы номер тридцать один города Кушка построена.

Дежавю, как есть дежавю.

Оглядываю ряды школьников. От первоклашек до десятиклассников. Выросли десятиклассники, выросли. В семьдесят первом, когда я был в шестом, они учились в седьмом. Знакомые улыбающиеся лица, уже не подростков, а юношей и девушек. Мы не слишком тесно общались, но я их всех хорошо помню: Серёга Ситник по кличке Сей, Сашка Лобанов, он же Лобан, Томка Ослопова, Ленка Копылова…

Вон, рядом, и мой класс. Нынче девятый. Тимака среди них уже нет, я знаю из писем, что его отца перевели в Ашхабад, школу он заканчивает там и записался в секцию планерного спорта, не оставляет мечту стать военным лётчиком, молодец, глядишь, и встретимся когда-нибудь на космических трассах.

Жеки Данатарова тоже не видно. Скорее всего ушёл после восьмилетки. А Олег Кросса, он же Тигр, стоит, машет рукой, улыбка до ушей. Ирка Шувалова (выросла, ещё похорошела), рядом с ней ещё одна Ирка, Морозова, Лариска Поздняева, Валерка Тройнич…

— Привет, ребята! — я помахал всем рукой.

— Гуня! — раздались в ответ радостные крики. — Привет, Гуня!

— Серёга!

— Ермолов, офигеть!

— Приходи в школу!

Директор школы, всё тот же Георгий Михайлович Марков по прозвищу Примус, облачённый в серые тщательно отглаженные брюки и неизменную белую тенниску, произнёс короткую речь, в которой выразил надежду, что после митинга гости проследуют в школу, где состоится встреча с учениками и учителями.

— Дети — наше будущее, — сказал он. — А что может быть важнее будущего? Нашей школе и всему городу Кушка невероятно повезло, что такой человек, как Серёжа Ермолов, здесь учился и жил. Мы все его хорошо помним, любим и рады видеть снова уже совершенно в другом качестве. О товарище Быковском, лётчике-космонавте и Герое Советского Союза я уже не говорю, в Кушке и нашей школе он всегда желанный гость. Что до товарища Юджина Сернана, да-да, я не оговорился, именно товарища, он приходится сейчас товарищем нашим космонавтам, поскольку вместе с ними делает одно дело. Так вот, я хочу сказать, что наши советские мальчишки и девчонки и мы вместе с ними будут просто счастливы, если он расскажет нам про то, каково это — побывать на Луне. Кто знает, может быть, именно эта незапланированная встреча заронит в сердца наших детей великую мечту о звёздах, первый шаг к осуществлению которой они сделают здесь, в Кушке. Как однажды сделал этот шаг Серёжа Ермолов.

Народ на трибунах зааплодировал.

Ишь ты, подумал я, не замечал раньше за нашим директором такого красноречия. С чувством говорил. Видать, и впрямь проникся.

В общем, не успели мы опомниться, как наш день в Кушке был расписан до позднего вечера и включал ещё две встречи (одна в Доме офицеров и вторая в городском Доме культуры), торжественный обед и не менее торжественный ужин.

Мне стало тоскливо. При таком раскладе я категорически не успевал просто пошляться по городу, навестить любимые места и пообщаться со старыми друзьями и товарищами. Знаю я все эти торжественные встречи, обеды и ужины. Правильно сказал Примус. Одно дело рассказывать о космосе, Луне, звёздах и братьях по разуму детям и своим ровесникам, видя их горящие глаза, и совсем другое — общаться на эту тему со взрослыми, давно состоявшимися людьми. Ещё и выпившими, поскольку без спиртного подобные обеды и ужины не обходятся.

Видимо, Быковский почувствовал моё настроение, да и сам не особо хотел участвовать в подобных мероприятиях, поэтому сказал организаторам:

— Давайте так. Первое: никаких торжественных обедов и ужинов, не забывайте, что у нас строжайший режим. Так что исключено. Второе. По поводу встреч. Дети — это святое. Что до взрослых, то можем просто не успеть. Дадут погоду, и нам придётся срочно улетать (здесь Быковский немного лукавил, погоду до утра не обещали, но я такое его лукавство только приветствовал). Но даже если успеем… Три встречи за день — это слишком много. Поэтому предлагаю всё быстро и удобно переиграть. Встречу в школе переносим в Дом офицеров, там зал гораздо больше, я помню. И приглашаем на неё всех желающих. Потом обед, экскурсия по городу с обязательным подъёмом на Крест, ужин и спать. Завтра рано утром мы уедем. Это если не придётся уехать раньше.

Сказано это было вроде бы легко и непринуждённо, но чувствовались в голосе Валерия Фёдоровича нотки, по которым сразу было понятно: возражений товарищ полковник, лётчик-космонавт и Герой Советского Союза не примет. Настоящий командир, чего уж там.

Встреча в Доме офицеров прошла насыщенно. Зал был полон под завязку, но лучшие места выделили школьникам и учителям. За исключением одного ряда в партере, где расположилось дивизионное и гражданское начальство.

Общение построили незамысловато. Сначала коротко выступили мы трое, каждый со своим рассказом, а затем пошли вопросы из зала и ответы на них. Ведущий, бойкий солдат-срочник по имени Орест Ковальский, окончивший, по его словам, Одесское театрально-художественное училище по специальности режиссёра народных театров, оказался настоящим профессионалом своего дела, и встреча прошла на «ура».

«Расскажите про Гарад. Как там живут люди».

«Что говорит наука о подобном переселении сознания, которое случилось с Серёжей Ермоловым. Возможно ли подобное в будущем ещё с кем-то?»

«Серёжа, у тебя есть девушка?»

«Вопрос Юджину Сернану. Расскажите про Луну. Как там?»

«Расскажите подробнее как вы собираетесь возвращаться на Землю».

«Как скоро мы полетим к звёздам?».

«Товарищ Быковский, вы уже не первый раз в Кушке. Вам нравится наш город?»

И так далее.

Записки передавали из зала, Орест их принимал, складывал перед нами на столе. Я или Валерий Фёдорович (Юджина в силу недостаточного знания русского письменного мы избавили от этого труда) брали наугад из кучи, зачитывали и отвечали.

Хорошо знакомый мне подполковник Полуботко Игорь Сергеевич, начальник особого отдела дивизии, попытался было контролировать процесс, заявив, что мы находимся в приграничной зоне, а среди записок могут попасться провокационные и даже содержащие военную тайну, но Быковский эти поползновения особиста быстро пресёк. Мягко, но непреклонно.

— Дорогой Игорь Сергеевич, — тихо сказал он подполковнику, отведя его под локоток в сторонку (дело было незадолго до начала встречи, за кулисами, а я всё слышал, потому что все всегда забывают, а то и вовсе не знают, насколько у меня тонкий слух). — С нами американский астронавт. Вы что, хотите, чтобы американская пропаганда, которая утверждает, что советские люди слово не могут сказать без цензуры, восторжествовала? Бросьте. Кто мы по-вашему, дети? Здесь два Героя Советского Союза и один полковник. То есть старший офицер. Всё будет нормально, обещаю.

— Под вашу ответственность, товарищ полковник, — буркнул Полуботко.

— Разумеется, — кивнул Быковский.

Сам я ещё со времён моего путешествия по США с бродячим цирком привык к сцене и чувствовал себя на ней свободно. Но оказалось, что и Быковский с Сернаном в этом смысле нисколько от меня не отстают. «Впрочем, ничего странного, — подумал я. — Они не только космонавты, но и публичные люди. Встречи, выступления, общение с обычными гражданами, власть имущими и прессой для них в порядке вещей».

Два часа — столько продлилась наша встреча. И ещё минут двадцать после этого мы раздавали автографы. Предвидя это, Быковский у меня спросил:

— Это же, фактически, будет не первый твой полёт, верно?

— У Кемрара Гели общий налёт больше трёх с половиной тысяч земных суток, — напомнил я. — А что?

— До первого полёта мы автографы обычно не даём. Но тебе можно.

Можно, значит, можно. Вот это уже был для меня новый опыт. Никогда не видел столько протянутых рук с блокнотами, тетрадями и даже — что было особенно приятно! — с номерами журналов «Знание — сила» и «Техника молодёжи» с моими рассказами. Сразу вспомнился вестибюль Театра на Таганке и охотницы за автографами, терпеливо ждущими в засаде зазевавшихся актёров и актрис. Как там: огонь, вода и медные трубы? Огонь и воду я ещё не прошёл до конца, а медные трубы уже вовсю трубят в уши. Да и ладно, меня это, слава богу, мало волнует, а, если разобраться, то не волнует совсем. Как сказал когда-то один из самых любимых мной земных поэтов Владимир Маяковский: «Сочтемся славою — ведь мы свои же люди, — пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм». Очень хорошо сказал. Так что даешь огонь и воду, а медные трубы пусть трубят, лишь бы не слишком громко и навязчиво.

Когда основная толпа любителей автографов схлынула, мы вышли из Дома офицеров и уселись на лавочке напротив — чуток отдохнуть в тени деревьев.

— Какое интересное место — эта Кушка, — сказал Юджин Сернан, оглядываясь. — Здесь чувствуется… как это… — он щёлкнул пальцами. — Форпост, да. Чувствуется, что это форпост. Что-то такое в людях, особенное.

— Правильно чувствуется, — подтвердил я. — Форпост, крепость на самой южной точке великой страны. Кто однажды побывал в Кушке, не забудет этого никогда. Вот товарищ командир может подтвердить. А, Валерий Фёдорович, подтверждаешь?

— А то! — сказал Быковский.

— Здорова, Серёга! — я повернул голову на радостный возглас и увидел подходящих к нам всех четверых братьев Юрасовых, Короля и Сарпека Джанмухамедова. Видимо, по случаю субботнего дня и встречи с нами, ребята приоделись: отглаженные белые рубашки с отложными воротниками и подвёрнутыми рукавами, брюки-клёш, метущие асфальт. Начищенные туфли. Шик-блеск.

— Привет, ребята! — я поднялся навстречу, чувствуя, как моё лицо само расплывается в радостной улыбке. — Валерий Фёдорович, Юджин, познакомьтесь. Это моя команда. Сборная Кушки по футболу. Не вся, но основа.

— Основа только с тобой, Серёга, — сказал Король и повторил. — Только с тобой. Слушай, мы сразу к делу. Когда узнали, что ты приезжаешь… У нас сегодня матч с Мары. Вторая игра, решающая. Первую, в Мары, мы дунули один-три. Если и эту проиграем, не видать нам первого места никогда уже.

— Первенство Среднеазиатской железной дороги?

— Оно.

— Ну уж и никогда, — сказал я.

— Никогда, — вступил в разговор старший из Юрасовых, наш играющий тренер Юра. — Мы, основа, стареем. Ещё год-два — и всё. Молодёжь играть не умеет, а, главное, не особо хочет. В рамке так и нет никого тебе равного.

— Близко нет, — подтвердил Король.

— А Сашка Кочетуров?

— Сашка ленивый оказался, тренировки пропускает, форму не держит. Второй, Игорь, ты его видел, уехал уже, отца перевели. Да он и не успел толком ничему научиться. Мы же не мастера, любители, нам смену некогда воспитывать, все работают, у всех семьи. Пришёл новый человек со стороны, который уже играть умеет — хорошо. Но что-то таких всё меньше и меньше.

— Так вы что, предлагаете мне в рамку встать? — догадался я.

— Ну, — сказал старший Юрасов. — Только на эту игру. Начало матча в шестнадцать часов. Спокойно успеваешь пообедать.

— Подождите, — сказал Быковский. — Вы это серьёзно, ребята?

— Абсолютно серьёзно, товарищ лётчик-космонавт, — ответил Король. — Гу… То есть, Сергей Ермолов лучший вратарь вообще из всех, что я видел, поверьте. Если бы он не был тем, кто есть, то мог бы стать величайшим вратарём нашей страны. А может быть, даже и мира. Талант у него.

— Что хотят эти парни? — спросил у меня Сернан.

— Чтобы я сыграл с ними сегодня в футбол.

— Это хорошее предложение, — с мечтательным выражением сказал Юджин. — Я бы согласился.

— Юджин! — воскликнул Быковский.

— Что?

— А если травма?

— Да какая у меня может быть травма, Валерий Фёдорович, — сказал я. — Вы же знаете. Меня не это больше волнует.

— Если ты переживаешь, что уже формально не кушкинец и не можешь играть за сборную города, то этот вопрос решён, — сказал старший Юрасов.

— Каким же образом? — спросил я.

— Очень просто, — широко улыбнулся Юра. — Мы поговорили с нашим председателем Джумагалиевым Ельбеком Султановичем, он быстренько собрал членов горсовета и… В общем, поздравляю. С сегодняшнего дня единогласным решением городского совета Кушки Сергей Ермолов становится её почётным гражданином. Ура, товарищи!

Команда зааплодировала. Быковский и Сернан присоединились к аплодисментам.

Если бы мне было чем поперхнуться, я бы, наверное, поперхнулся.

— Ну вы даёте, — только и смог сказать. — С каким счётом нам нужно выиграть, чтобы взять первое место?

— С разницей в три мяча, — ответил Король. — Три-ноль, четыре-один.

— Пять-два, — подсказал младший Юрасов Женька.

— Это вряд ли, — сказал я. — Два я не пропущу, а пять вы не забьёте.

— Но помечтать-то можно, — сказал Женька.

Форму и бутсы по размеру мне нашли.

Слух о том, что ворота кушкинцев в предстоящем матче будет защищать Сергей Ермолов разлетелась по городу быстрее ветра-«афганца», и трибуны к началу матча были полны. Люди бы пришли на матч в любом случае, но наверняка не в таком количестве. Тут же мы получили полный аншлаг.

Даже Быковский, в конце концов, согласился, что футбольный матч — прекрасное времяпровождение.

— Уж точно лучше торжественных обедов и ужинов, — сказал он. — А экскурсия по городу… Сводим Юджина на Крест — и хватит. Много времени это не займёт. Юджин, ты как?

— Отличное решение, — ответил Сернан. — Я и сам бы сыграл. Жаль, не умею. Мы, американцы, в соккер [1] не очень. Вот если бы в бейсбол… Но посмотрю с удовольствием.

Соперник тоже был уже в курсе и попытался высказать претензии. Знакомый мне мастер спорта, «десятка» Виталий Байлиев, носящий в этот раз повязку капитана, увидев меня, высоко задрал брови и подошёл разбираться.

— Привет, парни, — поздоровался вежливо. — Привет, Серёга. Откуда ты здесь? Я слышал, к полёту на Луну готовишься.

— Специально приехал с тобой встретиться на поле, — улыбнулся я, пожимая ему руку.

— Лестно слышать. Извините, парни, ничего личного, но правила есть правила. Разве Ермолов имеет право выступать за Кушку?

Пришлось показать решение горсовета с подписью председателя и печатью.

— Выкрутились, — признал Балиев. — Я мог бы придраться, поскольку это почётное звание нужно ещё утвердить в инстанциях, но так и быть, не стану по старой дружбе. Тем более, это вам всё равно не поможет. Мы вас порвём, как тузик грелку.

— Ха-ха, — сказал Король. — Говорила моя бабушка: «Не хвались, лапоть, подзором — отопком будешь».

Я давно не тренировался, поэтому размялся как можно лучше, без дураков. Мы специально пришли за полчаса до начала, и ребята постучали мне по воротам от души. Перчаток не было, жаль, но ничего — не впервой. Так что на поле я вышел, полный кипучей энергии и желания победить.

Всё-таки люблю футбол. Жаль, редко приходится теперь играть.

Погода для игры выдалась, что надо. Гроза погромыхивала где-то далеко на севере, и до Кушки так и не добралась. А здесь сияло тёплое осеннее солнце и дул прохладный ветерок. По жребию я выбрал северные ворота, чтобы во втором тайме солнце било вратарю противника в глаза, и матч начался.

За то время, что меня не было, поле привели в относительный порядок — выровняли бульдозером самые проблемные места, разметили толчёным мелом штрафную и центр поля. Можно играть.

Команда мастеров города Мары не стала тратить время на разведку и притирку и сразу пошла в атаку. Оно и понятно: соперник, со всеми его слабыми и сильными сторонами (первых больше чем вторых) давно известен, можно не церемониться.

Особенно не церемонился «десятка» Виталий Байлиев, мастер спорта и капитан «Кара-Кум». Думаю, его «завела» возможность положить в сетку пару мячей самому Сергею Ермолову. Это же до конца жизни хвастаться можно! Лежать на дастархане, попивая зелёный чай или сидеть с пивом и раками за обычным столиком в кафе и, эдак небрежно, бросить в разговоре: «А я однажды Ермолову забил».

«Тому самому Ермолову?» — не поверят собеседники.

«Ага, — ответит он, — тому самому».

«Да ладно».

«Правда-правда».

«Расскажи!»

И он примется, не торопясь рассказывать.

«А вот хрен тебе, а не гол Сергею Ермолову» — решил я про себя.

Я и раньше неплохо играл в воротах, но моё тело было фактически телом мальчишки, что при всех моих способностях накладывало определённые ограничения. Но сейчас я значительно прибавил в росте и мышечной массе, что давало мне новые преимущества.

Та же игра на выходе, например.

Одно дело перехватывать мяч, когда твой рост едва-едва метр семьдесят два, а вес не дотягивает и до шестидесяти килограмм — так, что любой взрослый игрок соперника легко оттирает тебя от мяча своей массой. И совсем другое, когда рост уже под метр восемьдесят, а вес — шестьдесят девять. Можно сражаться на равных. Ну а способности никуда не делись — мои реакция и прыгучесть как были лучше всех, так и остались, без всякого орно.

В первом тайме я трижды спас команду.

Один раз после подачи углового, когда нападающий «Кара-Кум» (не Байлиев, другой) хорошо пробил головой в землю с отскоком, но я успел среагировать и взял мяч намертво в падении.

Второй раз бил уже Байлиев. Со штрафного, своим любимым обводным ударом, когда кручёный мяч огибает «стенку». Но я помнил этот его удар и был готов — отбил в прыжке.

В третий раз, незадолго до конца первого тайма, Байлиев выскочил со мной один на один. Броском в ноги я ликвидировал угрозу.

А мы забили два мяча.

Первый положил Сарпек Джанмухамедов — в своём лучшем стиле обвёл двух защитников и сильно и точно пробил в угол.

Второй — Боря Юрасов, когда мяч отскочил к нему от штанги после удара брата — Славы.

— Они сейчас кинутся отыгрываться, — сказал я своей команде в перерыве. — Пусть. Я кураж поймал, всё возьму. Будем ловить их на контратаках. Главное, «десятку» держите, Байлиева, он самый опасный.

— Он всегда был самый опасный, — сказал старший Юрасов. — Хорошо хоть уже не такой быстрый, как ещё пару лет назад.

— Да, я заметил, — сказал я. — Вот и берите его плотнее, пусть выматывается.

Зря наш играющий тренер жаловался. Как по мне, команда стала играть гораздо лучше. Прибавили в мастерстве почти все, и это было заметно. А вот «Кара-Кум» во втором тайме занервничал и стал чаще ошибаться. Занервничаешь тут, когда мяч не идёт в ворота, и команда вот-вот лишится первого места. Оно, конечно, не велика потеря: первенство Среднеазиатской железной дороги — это не чемпионат Туркменской ССР. Но всё равно обидно. Престиж есть престиж. Когда привык, что ты всегда первый, а тут какая-то Кушка…

Третий мяч с пенальти забил наш капитан — Король, и напрасно Байлиев со товарищи пытался оспорить решение судьи, — их защитник явно сыграл рукой в штрафной площади, и это видели все.

А вот я пенальти взял, несмотря на то, что всё тот же Байлиев классически разыграл падение в штрафной, делая вид, что его снесли.

— Не трогал я его, — мрачно пробормотал наш защитник Лёзя, играя желваками. — Вообще не касался.

— Я видел, Лёзя, — сказал я. — Не переживай. Он не забьёт.

Так и вышло. Байлиева я обманул. Сделал вид, что прыгну вправо, но сам в последнее мгновение остался на месте. Байлиев пробил сильно и точно по центру, рассчитывая, что меня там уже не будет. Но я оказался там и взял мяч. Даже падать не пришлось. А через две минуты прозвучал финальный свисток. Победа Кушки со счётом три-ноль.

Качать меня не качали, но после матча по традиции мы все отправились в ШПВ, где и отпраздновали победу свежим пивом и жаренными прямо здесь на сковороде фисташками (буфетчица тётя Таня расстаралась по такому случаю). Валерий Фёдорович Быковский и Юджин Сернан были с нами, пили пиво, ели фисташки, смеялись и потом признались мне, что давно так душевно не сидели.

Вечер спустился незаметно.

В закатных лучах солнца мы ещё успели подняться на Крест, полюбовались открывающимся оттуда видом, потом спустились вниз, поужинали и пошли в кино.

В Доме офицеров показывали «Генералы песчаных карьеров» — отличный фильм для завершения отличного дня. После фильма ещё прогулялись по городу и легли спать. А рано утром, как и предполагалось, гроза рассосалась, дали погоду, и мы улетели. Впереди была тренировка на выживание в пустыне, которую, как выяснилось, никто не отменял.

Перед посадкой в самолёт я оглянулся, окидывая взглядом знакомые сопки. Вернусь ли я ещё сюда когда-нибудь? Хотелось бы.

— Ностальгия? — понимающе осведомился Валерий Фёдорович.

— Вперёд, на Луну, — бодро ответил я. — Трепещи, Селена! К тебе собирается целый чемпион Среднеазиатской железной дороги по футболу!

Быковский улыбнулся. Юджин Сернан рассмеялся и показал большой палец.

Мы расселись по своим местам, двигатель взревел, и наша «аннушка» начала разбег.

Третьего января уже нового тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года Валерия Быковского, меня и Юджина Сернана вызвали к Береговому. Прямо из макета посадочного модуля, где мы отрабатывали посадку на Луну.

— Присаживайтесь, товарищи космонавты, — предложил Георгий Тимофеевич, когда мы вошли к нему в кабинет. — Как идёт подготовка?

— Всё штатно, товарищ генерал-майор, — бодро ответил Быковский.

— Что так официально, Валера? — приподнял мохнатые брови начальник Центра подготовки.

— На всякий случай, Георгий Тимофеевич. Мало ли, какое у тебя настроение.

— Настроение у меня отличное. Хоть и волнуюсь, не скрою. Рад сообщить, что назначена дата вашего старта, — он выдержал паузу. — Семнадцатое февраля сего года. Воскресенье. Вопросы, предложения?

— Семнадцатое так семнадцатое, — сказал Быковский. — Мы готовы.

— Забавно, — сказал я.

— Что именно? — насторожился Береговой.

— Именно семнадцатого февраля три года назад я осознал себя в теле мальчишки Сергея Ермолова, и всё завертелось.

— Интересное совпадение, — сказал Береговой. — Мне кажется, счастливое.

— Тоже так думаю, — серьёзно ответил Быковский.

— И я, — сказал Сернан. — Судьба подаёт знак, что всё пройдёт, как надо.

— Тогда свободны, — отпустил нас Береговой. — Идите, продолжайте подготовку. Скоро на Байконур.

Только здесь, в Центре подготовки космонавтов имени Ю. А. Гагарина, я узнал, что земные космонавты не менее суеверны, чем гарадские. Когда вышли из кабинета Берегового, Юджин спросил у Быковского:

— Интересно, почему старт в воскресенье, а не понедельник? Воскресенье же выходной день.

— У советских космонавтов и военных выходных не бывает, — ответил Валерий Фёдорович. — Выполняем поставленную задачу в любой день, как Родина прикажет.

— А всё-таки?

— Не назначают у нас старт на понедельник, — вздохнул Быковский. — Примета плохая.

— Вот теперь понимаю, — удовлетворённо кивнул Сернан. — Сами такие.

— Хороший день понедельником не назовут, — добавил я.

— Им бы понедельники взять и отменить, — пропел Быковский.

— Кому? — не понял Сернан.

— Островитянам с острова Невезения, — объяснил я. — Наш фильм «Бриллиантовая рука» видел?

— Нет.

— Посмотри, смешной, песня оттуда.

Но смотрели мы перед стартом другой фильм — «Белое солнце пустыни».

— Тоже традиция? — поинтересовался Сернан.

— Да, — подтвердил Быковский. — Недавняя, но крепкая.

Фильм Сернану понравился.

— Отличный вестерн, — со знанием дела оценил он. — Меня зацепило. Верещагина только жалко.

— Кто-то хороший всегда должен погибнуть, чтобы добро победило зло, — сказал я.

— Но не главный герой, — сказал Юджин.

— Ни в коем случае, — подтвердил я.

Перед сном мы вышли из гостиничного домика — подышать. Было холодно, но ясно и безветренно. Далёкие звёзды мерцали на ночном небе. С севера на юг протянулся Млечный Путь.

— Звёзды, — сказал Сернан, глядя в небо. — Никогда не надоедает смотреть на них.

— На них и на море, — сказал Быковский.

— Ещё на огонь и бегущую воду, — добавил я.

— Как там, на них, Серёжа? — спросил Юджин.

— Красиво, — сказал я. — На Гараде два солнца — Крайто и Гройто. Это очень красиво.

— Увидеть бы.

— Увидишь, — пообещал я. — Должен увидеть.

— Эй, — сказал Быковский. — Я тоже хочу.

— Чего ты хочешь? — спросил Береговой, вышедший на крыльцо вслед за нами.

— Полететь к звёздам, Георгий Тимофеевич, — ответил Быковский. — Серёжа обещает, что там очень красиво.

— Вот об этом я и хотел с вами поговорить перед стартом, — сказал Береговой.

— О звёздах? — спросил я.

— О них. Сейчас, ребятишки, от вас всё зависит. Сделаете дело, как надо, и человечеству откроется прямая дорога к звёздам. Вы понимаете это?

— Как никто, Георгий Тимофеевич, — ответил я. — Это не просто дорога к звёздам. Это ещё и дорога к нашим братьям по разуму. Братьям в прямом смысле слова.

— А может быть, и не к ним одним, — сказал Быковский.

— Да, фактор Юпитера, — сказал Береговой. — Фактор неизвестный. А значит опасный. Мы не знаем, что произошло с экипажем «Горного эха». Ребятки, я вас очень прошу об одном. Не рискуйте зря. Земле нужны живые герои.

— Не волнуйся, Георгий Тимофеевич, — сказал Быковский. — Мы будем предельно осторожны. Обещаю.

Космический корабль «Союз» с тремя космонавтами на борту стартовал к Луне с космодрома Байконур точно по графику. Перед стартом экипаж выполнил все положенные традиционные ритуалы, включая справление малой нужды на заднее колесо автобуса на полпути к ракете.

Помахали провожающим (нам в ответ не махали, тоже плохая примета), сели в лифт, который доставил нас наверх. Заняли места в корабле, проверили все системы, доложили о готовности.

«Ястребы» — такой у нас был позывной.

— Почему именно ястребы? — помнится, поинтересовался любознательный Сернан.

— Это мой позывной, — объяснил Валерий Фёдорович. — Я дважды с ним в космос летал и оба раза удачно. В этом полёте я ваш командир. Поэтому «Ястребы».

Здесь, внутри «Союза», лёжа в удобных ложементах, каждый из которых был сделан индивидуально, точно по нашим размерам, мы хорошо слышали наружные команды, доносящиеся из динамиков:

— Ключ на старт!

— Есть ключ на старт!

— Протяжка — один!

— Есть протяжка — один!

Наконец, долгожданное:

— Пуск!

— Есть — пуск.

Мы знали, что сейчас, после этой команды, компоненты топлива начали подаваться из баков в двигатели. Ощущая себя моряком, пересевшим с атомного ледокола на парусник, я едва заметно улыбнулся. Ничего, доберёмся до Луны, а там уже «Горное эхо» с его космокатером. Совсем другое дело…

— Зажигание!

— Есть — зажигание.

Рёв двигателей. Огонь из сопел, который мы не видим, но знаем, что он есть.

— Предварительная… Промежуточная… Главная… — диктовал офицер управления параметры тяги. — Подъем!

— Есть — подъем.

Ракета пошла вверх.

— Поехали, — сказал Быковский.

Благодаря гравигенераторам мы почти не испытали перегрузки — так, лёгкая тяжесть.

— Десять секунд — полет нормальный, — слышалось из динамиков. — Двигатели первой ступени работают устойчиво…

— Двадцать секунд — полет нормальный…

— Тридцать секунд — полет нормальный…

— Давление в камерах сгорания — в норме…

— Сорок секунд — полет нормальный. Тангаж, рысканье, вращение — в норме…

— Пятьдесят секунд — полет нормальный… Все системы корабля работают стабильно…

— Одна минута — полет нормальный…

Отошла первая ступень и тут же включилась вторая — мы почувствовали это по рывку, который сделал корабль.

— Господи, — удивлённо произнёс Сернан по-английски. — По сравнению с тем, что мы испытывали на «Аполлоне», это какая-то грёбаная детская колыбель.

— Гравигенераторы — великая вещь, — сказал я.

Когда отработала вторая ступень, и корабль вышел на заданную орбиту, гравигенераторы отключились, и наступила невесомость. Мы это и почувствовали, и увидели, когда наш талисман — смешной плюшевый Чебурашка поплыл в воздухе. Внизу, в иллюминаторе, сияла под солнцем бело-голубая Земля и, глядя на неё я вспомнил Гарад, который видел из космоса множество раз.

«Вот ты и вернулся в космос, — мысленно сказал я себе. — Поздравляю».

Через полтора витка вокруг Земли включилась третья ступень, Валерий Фёдорович Быковский развернул корабль, планета ушла из поля зрения, и наш «Союз» начал разгон к Луне.

Дорога заняла семьдесят девять часов. Всё это время нам было чем заняться. Ещё в самом начале, когда было принято решение о «билете в одну сторону», инженеры решили, что всё-таки должно быть два модуля — командный и посадочный.

— Схема «Аполлона» весьма удачна и хорошо отработана, — рассказали нам. — Опять же вам будет не так тесно.

— Верное решение, — пошутил Быковский. — Когда не смогу больше видеть эти рожи, уйду в посадочный модуль.

— Да ладно, — сказал Сернан и похлопал себя по выбритым щекам. — Нормальные рожи. А, Серёжа, как считаешь?

— Девчонкам нравится, — усмехнулся я.

— Мне нельзя к девчонкам, я женат, — делано вздохнул Юджин.

Многократная проверка всех систем корабля. Корректировка скорости и курса (сначала скорость стремилась упасть, так как земное притяжение тащило нас обратно, а затем, когда мы попали в гравитационное поле Луны, — возрастать). Сеансы связи с ЦУПом [1]. Тренировки, тренировки и снова тренировки. Ещё на Земле было решено, что управлять посадочным модулем будет Сернан. Он уже делал это, садился на Луну и чисто психологически ему будет это сделать легче. Даже с учётом того факта, что «Союз» — не «Аполлон». Быковский согласился с этим решением и делал всё, чтобы помочь американцу поскорее освоиться с незнакомым кораблём. Что до меня, то я успешно прошёл все положенные тесты, сдал все зачёты и, уверен, тоже смог бы посадить наш модуль в случае нужды и сделал бы это не хуже Сернана или Быковского.

Ну и, конечно, при малейшей возможности мы прилипали к иллюминаторам. С кинокамерой, фотоаппаратом и просто так.

— К этой красоте и величию невозможно привыкнуть, — говорил Юджин Сернан, для которого это был третий полёт к Луне.

Я смотрел в иллюминатор, на далёкую прекрасную Землю, висящую в чёрной пустоте, у которой не было ни начала, ни конца (дело было на третьи сутки полёта), и мысленно соглашался с ним. Серёжа Ермолов видел эту картину впервые, а вот Кемрар Гели наблюдал похожую сотни раз, но тоже привыкнуть так и не смог.

А Луна была уже совсем рядом. Она притягивала к себе наш корабль незримыми лапами гравитации, и вскоре мы должны были выйти на орбиту, с которой и начнётся спуск.

В нужный момент по команде ЦУПа наш командир включил двигатели, и скорость начала падать.

«Ударили по тормозам» — так прокомментировал маневр Сернан и добавил:

— Какое всё-таки облегчение эти гравигенераторы. Не устаю восхищаться. С ними летать намного проще.

— Есть право на ошибку, — сказал я.

— Именно, — кивнул астронавт. — Время и топливо, чтобы её исправить.

Тем не менее, несмотря на гравигенераторы, наш полёт почти в точности повторял полёт «Аполлона-17». Просто потому, что так было проще — всё не только рассчитано заранее, но уже и проделано. Осталось повторить. Даже место посадки «Горного эха», а затем и наше, как уже говорилось, выбирали, исходя из этого же принципа.

— Там немного пыльно, — рассказывал Юджин. — Хотя какой-там немного… Там очень пыльно! Чёртова лунная пыль прилипает ко всему, чему можно, воняет порохом, и хрен её отдерёшь. Это минус. Но я там, в этой долине Таурус-Литтров всё знаю, и это большой плюс.

— Бог с ней, с пылью, — говорил Быковский. — Мы не за тем летим. У вас с Харрисоном Шмиттом была одна задача, у нас совсем другая — добраться до «Горного эха». Надеюсь, долго гулять по Луне не придётся.

— Постараюсь посадить нашу бабочку как можно ближе к «Горному эху», — сказал Юджин.

— Почему бабочку? — удивился Быковский.

— Потому что с гравигенераторами наш посадочный модуль будет порхать, как бабочка, — ответил Сернан.

— Пепела, — сказал я, вспомнив Мусу Нодия, по-грузински бабочка — пепела.

— Красиво, — сказал Быковский. — Но мы не грузины. Так что пусть остаётся бабочкой.

Мы благополучно вышли на орбиту вокруг Луны высотой сто двенадцать километров, затем перешли на другую, эллиптическую (девяносто пять на триста десять километров), сделали три витка вокруг спутника, наслаждаясь изумительным зрелищем — лунным восходом Земли и окончательно проверяя все системы. Получили все возможные указания от ЦУПа, ещё раз уточнили место посадки «Горного эха» (крохотное яркое белое пятнышко примерно в трёх километрах от места посадки «Аполлона-17» почти точно на юг) и перешли в посадочный модуль.

— Как странно, — сказал по-русски Сернан. — проверяя системы.

— Что именно? — спросил Быковский.

— Когда я говорю по-русски, мой синтаксис не сбивается.

— То есть?

— То есть, я говорю правильно. А в прошлые разы рядом с Луной, уже на орбите, я по непонятным причинам начинал ошибаться в родной английской речи. '«Мы опять спустился к ним, где нам, людям маленьким, и место», — сказал он по-английски. — Примерно так [1]

— Интересная психологическая флуктуация, — улыбнулся Быковский. — Но выводов делать я не стану.

В положенное время наш посадочный модуль отделился от корабля, и по сужающейся орбите мы пошли вниз, к Луне, которая вдруг стала невероятно огромной, заполнив собой два из трёх иллюминаторов.

Юджин Сернан оказался прав, — он посадил наш модуль на поверхность Луны, словно бабочку. Лёгкий толчок, когда посадочные опоры коснулись грунта — вот и всё, что мы почувствовали. Даже знаменитая лунная пыль, поднявшаяся было за иллюминаторами, довольно быстро улеглась.

— Земля, это «Ястребы», — доложил Быковский по радио. — Есть прилунение. Все системы в норме, самочувствие нормальное, готовы к выполнению программы.

— Поздравляем, «Ястребы»! — пришёл через три секунды ответ. — Вся Земля вас поздравляет и вами гордится. Безупречная посадка. Доложите, что видите в иллюминаторы.

Сернан и впрямь посадил наш модуль практически безупречно. Запланированная точка посадки у нас, разумеется, была, но пилот уже с пары сотен метров высоты сажал модуль вручную и сам выбирал фактическое место посадки.

— Вот он, — сказал Юджин, глядя в один из трёх иллюминаторов. — Наш звёздно-полосатый. Стоит, хе-хе, никуда не делся.

Мы посмотрели. Вдали, действительно, виднелся американский флаг, установленный на месте посадки «Аполлона-17».

— Там рядом ещё куча всякого хлама, который мы выбросили из «Челленджера» [2], когда взлетали.

— Намусорили, значит, и улетели, — сказал Быковский.

— А что делать? Гравигенераторов у нас не было, а вес нужно было уменьшить.

— Шучу, Юджин, — сказал Валерий Фёдорович. — Нормально всё. Где бы не появлялся человек, он всюду оставляет мусор. Никуда от этого не деться.

Пока они разговаривали, я переместился к другому иллюминатору, смотрящему на юг. И там, менее чем в трёх километрах от нас, увидел «Горное эхо». Нуль-звездолёт, который раньше я наблюдал только на космических стапелях, расположенных на орбите Сшивы, как и положено по инструкции при посадке на безатмосферные планетоиды с пониженной силой тяжести, лежал на боку, опираясь на посадочные опоры, чем-то напоминающие гигантские лапы кузнечика. Отсюда, издалека, серебристый звездолёт казался маленьким, но я знал, что его длина сто сорок метров, а диаметр корпуса в самой широкой части — там, где в трюме прятался космокатер — двадцать шесть метров. Это, не считая шести ячеистых, золотого цвета, раструбов нуль-генераторов на носу, чем-то похожих на перевёрнутые соплами вверх двигатели ракеты «Союз», широкого тёмно-синего ажурного кольца планетарных двигателей диаметром сорок два метра и, более узкого, второго кольца тороидальных сверхпроводящих магнитных катушек кваркового реактора ярко-оранжевого цвета, расположенного ближе к корме (чёрные посадочные опоры крепились непосредственно к этим двум кольцам и во время полёта находились в сложенном положении).

Волнение сжало моё сердце и горло так, что несколько секунд я не мог говорить.

— Что там? — спросил Валерий Фёдорович, заметив моё состояние.

Вместе с Юджином они подошли ко мне. — Ну-ка, дай глянуть.

Я немного отодвинулся.

— Да, — через некоторое время сказал наш командир. — Так это он?

— Он, — подтвердил я. — нуль-звездолёт «Горное эхо».

— Хорош, — сказал Сернан.

— Очень хорош, — сказал Быковский. — Сколько до него?

— Меньше трёх километров, — сообщил Юджин. — Два и семь десятых, если быть точным.

— Поедем на ровере, — принял решение Быковский. — Думаю, так будет надёжнее.

Сернан молча кивнул, соглашаясь. Я тоже не возражал: хоть пешком, хоть на ровере, главное — поскорее добраться.

Ровер у нас был свой, советский, новенький. Обсуждалась возможность использовать ровер, который оставила на Луне экспедиция «Аполлон-17» («Я отлично помню, где его припарковал, — говорил по этому поводу Сернан. — Уверен, он там и стоит до сих пор, что с ним сделается?»), но потом по разным причинам отказались от этой идеи.

Мы сели на Луну в двенадцать часов по московскому времени. По графику до обеда оставался ещё час, но ради такого случая ждать не стали — поели раньше, влезли в лунные скафандры «Кречет» и выбрались наружу.

Другие планеты поражают воображение. Всегда. Ты попадаешь в мир настолько не похожий на тот, в котором ты родился и жил, что мозг в первые секунды находится в полном шоке, стараясь переварить увиденное. Да, спутник Гарада Сшива похожа на Луну, как и Гарад на Землю. Но всё равно другая. Она… мягче, что ли. Кратеры, горы, трещины и каньоны — всё это есть, верно. Однако на Луне всё более резкое, контрастное и… яркое на вид. Чёрно-белое. Только Земля над горами всё та же — тёплый родной бело-голубой шарик, красивый настолько, что захватывает дух.

Хотя дух здесь захватывало от всего. И больше всего от силуэта «Горного эха». Вот она — наша долгожданная цель, руку протянуть. Всего каких-то два километра и семьсот метров.

На то, чтобы разгрузить и собрать ровер у нас ушло чуть более получаса. Инструменты, которые могли понадобиться уже находились в специальном отсеке. Хотя какие там инструменты, если что-то по-настоящему заклинит, никакие инструменты не помогут — углеритовая броня корпуса выдерживает даже удары мелких метеоров. С другой стороны, волшебную силу русской кувалды и помощь такой-то матери ещё никто не отменял. Так что была кувалда с собой, была.

— Земля, мы готовы, — сообщил Быковский.

— С богом, «Ястребы», — ответил ЦУП.

Мы сели и поехали. За рулём был Сернан, как один из самых опытных в мире лунных водителей. Он лихо объезжал ямы и камни на скорости целых двенадцать километров час и даже успевал рассказывать нам об окружающем ландшафте:

— Вон тот расколотый камень видите, размером с трёхэтажный дом? Мы с Джеком [3] там брали геологические образцы. Интересный камень, вон с того склона скатился когда-то.

— Пару десятков миллионов лет назад? — спросил Быковский.

— Если не пару сотен. — ответил Юджин. — А вон там, правее, я оставил в лунной пыли инициалы своей дочери Трейси. Думаю, они и сейчас там. Надо будет проверить.

— Проверим, Юджин, обязательно, — сказал я. — Но сначала «Горное эхо».

— Само собой разумеется. Уже близко. Очень хочется спросить, хорошо ли ты помнишь, как нам попасть внутрь, но я сдержусь.

Я засмеялся:

— Помню-помню, не волнуйтесь.

Но я понимал, что волноваться мои товарищи будут в любом случае. До тех пор, пока не окажутся внутри звездолёта и не убедятся своими глазами, что возвращение на Землю им гарантировано.

Инженерами и конструкторами «Горного эха» был предусмотрен особый аварийный вход и выход из корабля. Именно на такой маловероятный случай, когда нужно будет попасть в корабль снаружи в условиях полностью неработающей электроники. Или так же выйти из корабля. Только механические замки, законы рычага и автономные электрические цепи.

Юджин остановил ровер метрах в пяти от одной из посадочных опор, глубоко погрузившихся в лунный грунт.

Мы вылезли из нашего транспорта. Я прицепил к поясу заранее приготовленный фал и направился к опоре, в которой виднелись специальные углубления в виде лестницы.

— Я пошёл, — сообщил, включая гравигенератор.

— Ждём, — ответил Быковский.

— Осторожней там, — сказал ЦУП.

— Всё будет хорошо, — ответил я. — Дорога мне знакома.

На то, чтобы забраться по опоре до кольца планетарных двигателей, мне потребовалось чуть больше минуты. Ещё минута –дойти по крепёжному кронштейну до корпуса, где располагается аварийный люк. Держась при этом за специальные перила, хотя при работающем гравигенераторе в перилах не было необходимости: я сейчас весил меньше четырёх килограмм вместе со скафандром.

Какие всё-таки молодцы гарадские инженеры! Всё предусмотрели. Даже размеры аварийного люка, в который как раз может пролезть человек в скафандре. Крупный человек в тяжёлом скафандре.

Пальцы сами нажали в нужных местах, внутренние замки отщёлкнулись, и люк мягко ушёл в сторону. Я протянул руку, нащупал изнутри выключатель, нажал (никакой автоматики!). Загорелся мягкий желтоватый свет, освещая шлюз.

Ага, аварийные аккумуляторы в порядке, как я и думал. Это хорошо.

Обернулся, глянул вниз. Быковский и Сернан молча смотрели на меня, отбрасывая на лунную поверхность чёрные короткие одинаковые тени.

— Всё в порядке, — сказал я. — Думаю, фал не нужен, только мешает. Просто делайте, как я.

— Согласен, — сказал Валерий Фёдорович. — Отстёгивай фал.

Я отстегнул. Фал, словно медленная змея, упал на поверхность, свернувшись кольцом. Сернан поднял его, вернул в ровер.

— Поднимайтесь, — сказал я.

Первым поднялся Юджин, за ним — Валерий Фёдорович.

— Это шлюз, — сообщил я.

— Вижу, что не сортир, — хмыкнул Быковский.

— Как ты догадался, командир? — восхищённо и в рифму осведомился Сернан.

— Унитаз видишь?

— Нет.

— И я нет.

— А он есть, — сказал я. — Потерпите чуток. Скоро отведу.

— «Ястребы», отставить хохмить, — вмешался ЦУП. — И засорять эфир тоже.

— Есть отставить засорять эфир,- сказал я. — Земля, мы входим в шлюз «Горного эха». На некоторое время связь прервётся, пока я не доберусь до рубки.

— Желаем удачи, «Ястребы». Пока всё идёт по плану.

— Пусть так будет и дальше, — сказал я.

Мы зашли в шлюз, я задраил за нами люк (никакой автоматики!), нажал на кнопку на стене шлюза. Стрелка встроенного манометра поползла вправо, — значит, в шлюз пошёл воздух.

— Пока всё работает, — сообщил товарищам. — Ждём.

Когда давление достигло нормы, с помощью Юджина и Валерия Фёдоровича провернул запирающий штурвал (всё-таки удивительно, насколько похожи многие инженерные решения силгурдов и людей!), дверь отворилась, и мы вступили в коридор, освещённый тусклым аварийным светом.

Задраили за собой дверь. Я посмотрел на датчики рядом с ней. Давление в норме, газовый состав воздуха в норме, биологической опасности нет — воздух стерилен.

— Всё в порядке, — сообщил товарищам. — Можно снимать скафандры.

Мы отрабатывали этот момент на Земле несколько раз. В случае, если бы датчики показали отклонения от нормы, мы проследовали бы в рубку в скафандрах, и уже оттуда я стал бы разбираться с проблемой.

По очереди вылезли из скафандров. Первым Быковский. Вторым Сернан. Затем я.

Вдохнули-выдохнули.

Воздух был чистым и не пах ничем подозрительным.

— Куда теперь? –спросил Быковский.

— В рубку- ответил я. — Всё там.

До рубки управления мы добрались через десять минут. Во всём корабле царила полная тишина и всё то же тусклое аварийное освещение.

— Интересно, где все? — спросил Быковский.

— Трупов не видно, — сообщил Сернан.

— Очень похоже на режим консервации, — сказал я. — У меня есть догадки, но пока их придержу. Сейчас проверим.

Подошёл к пульту управления ИИ корабля. Так и есть — горит красный огонёк, сообщающий, что ДЖЕДО неактивирован.

Вдавил нужную клавишу (пока ещё никакой автоматики).

— Ну, что? — спросил Быковский.

— Сейчас, подождём, когда проснётся.

— Кто?

— Искусственный интеллект корабля. Его зовут ДЖЕДО.

— Да, помню, — сказал Быковский, — ты говорил.

Красный огонёк на пульте сменился зелёным.

В рубке вспыхнул яркий свет.

Едва слышно зашумела вентиляция.

Вот и автоматика заработала, подумал я.

— Кто здесь? — раздался из динамиков мягкий баритон ДЖЕДО на гарадском. — Представьтесь.

— Это я, ДЖЕДО, — ответил я по-гарадски. — Инженер-пилот «Горного эха» Кемрар Гели, ты меня помнишь. Но одновременно я — землянин Сергей Ермолов. Со мной наш командир Валерий Фёдорович Быковский и пилот Юджин Сернан. Спасательная экспедиция с Земли. Что тут у вас произошло?

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом.

У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах.

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

Чужак из ниоткуда-4