...Не здесь. Не то. Не сюда. Тут ужасно и мокро... Да обратно - нельзя! Никак. Куда угодно, в любую дыру - но не обратно! Там, за огнем - только ужас...

Ой... Облегчение сшибло ее на колени, и вокруг взметнулся горячий пепел. Она ускользнула! Смогла! Спаслась! Можно жить!

Ой, горячо! Штаны тлеют! И шнурки! Она вскочила и, пока хлопала по штанам, озиралась вокруг: кто и был у костра - уже нет. Только пятки мелких пацанов сверкают. И котелок она им с какими-то картошками своротила... Кострище угасло. Белый пепел на глазах темнел от сырости.

Одежка удиравших мальчишек дрянная, серая. Унылое место. Вот-вот дождик пойдет. Все и так мокрое. Сырое небо сверху, холмы и пригорки, покрытые жухлой мокрой травой вокруг - горизонта не видно; а тут мелкие, с мокрыми блестящими спинами, рогатые твари пасутся, смотрят стеклянными глазами, жуют - козы, что ли? Там, куда мальчишки убежали, скучившиеся крыши, темные от сырости; с другой стороны - рыжие кусты опушки, чахлые, затянутые сизой дрянью сосны и елки. Вот туда нам и надо. Пока из-под крыш никто не явился.

Пересидеть денек-другой под елкой, померзнуть, покараулить из кустов. Все равно им мелких рогатых пасти надо, побоятся-побоятся - и вернутся, костер запалят... А огонь-то и спасет отсюда. Так что надо просто набраться терпения. Только как же здесь холодно... И мокро. Ну, зато здесь точно никто не превратит ее в камень.

Здравствуй, мой дорогой Гельмут!

Сильно скучаю по тебе с тех пор, как ты переехал из нашей благодатной Тюрингии в свой холодный Киль. Наверно, твои северные края по-своему тоже прекрасны - Германия повсюду Германия, но все же нигде нет таких горных озер и ущелий, как в нашем родном Гарце. Я понимаю, что тебя в первую очередь волнуют события, связанные с нашей семьей, о которых, содрогаясь, сегодня говорит вся Германия. Увы! Увы! В мире моем все было так безоблачно! Дитер перешел на третий курс университета, Франц успешно занимался медицинской практикой, а я заканчивал очередную монографию по раннему Дюреру. Чувствовал, что годы берут свое, и все чаще у меня возникало желание все бросить и отправиться в свой загородный дом в окрестностях Эйзенаха и там погулять по лесу, а вечером прикорнуть в кресле-качалке перед телевизором или поставить пластинку "Бранденбургского концерта", налить себе бокал моего любимого "Либфраумильх" опуститься во все то же кресло, укрыть ноги пледом и погрузиться в наслаждение. В общем, все спокойно было в моей жизни, все было бы спокойно, если бы - если бы... да-да, разумеется, ты прав! Если бы не Бертольд Гольдман! Эх, Бертольд-Бертольд!

А помнишь, Гельмут, как на его свадьбе с моей маленькой Эльзой ты чуть-чуть - действительно чуть-чуть! - перебрал шнапса. Да... Кто бы мог тогда подумать, что именно этот тихий, интеллигентный Бертольд станет причиной наших невзгод.

Поначалу все было хорошо. Он быстро подвигался по службе... даже слишком быстро.

Впервые нехорошее предчувствие закралось ко мне в душу два года назад 20 апреля, когда он отказался праздновать с нами годовщину прихода в мир нашего фюрера и устроил безобразный скандал.

"Я, - орет, - отмечать день рождения этого ублюдка не собираюсь!"

Я ему так спокойно:

"Не кричи, соседи услышат".

А он этак зло:

"Пусть слышат! Пусть знают, что двадцатого апреля они празднуют день рождения выродка и убийцы!"

"Прежде всего, - говорю, - не кипятись! Нравится тебе фюрер или нет, но он пал от рук террористов в июле сорок четвертого, а сейчас на дворе семидесятый. Пора бы и успокоиться".

"Не хочу успокаиваться! Он нас, евреев, в газовые камеры отправлял!"

"Ну, - говорю, - как видишь, всех не отправил. Мы с тобой живы, да и война окончилась на следующий день после убийства фюрера, и вскоре все повозвращались - кто из эмиграции, кто из лагерей, а кто, между прочим, и в Германии отсиделся. Так что сейчас нас на Германии тысяч сто пятьдесят наберется. И сразу же после его трагической гибели - слышишь, сразу же! - признали власти, что были в этом вопросе перегибы. В таких вот исполинах, как был покойный фюрер надо ни заслуг, ни ошибок не замалчивать. Недаром его до сих пор наш народ чтит.

Тут он прямо-таки взвился. Какой, мол, такой "наш народ"! Еврейский? Ну, я ему терпеливо, как психиатр:

"Ну сам посуди, Бертольд! Ну какие мы евреи? Идиша не знаем, в синагогу не ходим, культура у нас немецкая. И я тебе так скажу - я принадлежу к немецкому и только к немецкому народу. А то, что со мной, как и с другими евреями, некогда несправедливо обошлись, так это дело прошлого, ошибки исправлены, и я никогда не опущусь до того, чтобы затаить злобу на свою Родину. Так что давай, - говорю, - выпьем по случаю праздничка!"

И опрокидываю бокал "Либфраумильх". А он сидит, как истукан, и не шелохнется. Представляешь, вся страна празднует 20 апреля, а он постную рожу на лицо нацепил. Я говорю:

"Посмотри, день-то какой! Какие на деревьях листики нежные, листики-младенчики!Ну не нравится тебе фюрер - так воспринимай этот день просто как праздник весны. Ведь посмотри, как красиво - люди друг другу цветы дарят, люди семьями собираются, ну скажи, тебя что, убудет, если ты раз в году вместе со мной да с Эльзой, да с маленьким Гансом крикнешь "Хайль!"

А Гансик, сын Франца, слышит, что о нем речь и тут как тут.

"Дедушка, говорит, а чего это дядя Бертольд говорит, что нечего мне делать в "Гитлерюгенде", что бандитская это организация. Меня ведь там никто не обижает, даже классенфюрер при всех сказал: "Наш ты парень, Розенфельд! А что не совсем немец, так то не вина твоя, а беда!"

Тут уж я рассвирепел - нет, как тебе это нравится?! Гитлерюгенд ему, видите ли, помешал. Какие они походы устраивают! Какие песни у костров поют! А как старухам и старикам помогают! Ну и что с того, что ГИТЛЕРюгенд? Да будь хоть ЧЕРТ-ДЬЯВОЛЮГЕНД! На дела надо смотреть, а не на название.

И вспомнился мне тот день в Дахау, когда сказали, что фюрера не стало. Я ведь мальчишкой совсем был - радовался, дурак. Иду и на ходу танцую. А мне навстречу заключенный, немец, "мусульманин" - так у нас доходяг называли. Этакий живой скелет под ветром качается и - веришь ли? - плачет! Представляешь, сам на краю могилы, а заливается горючими слезами! И ругает, ругает какого-то Штауффенберга, последними словами кроет. Только через месяц, когда нас всех выпустили на волю, узнал я, что Штауффенберг и был тот злодей, на чьей совести жизнь нашего фюрера! А еще я узнал, увидел и понял, что наш народ, немецкий народ, тот самый, что при первой возможности даровал и мне и всем нам свободу, продолжает любить фюрера, любить беззаветно! Вот тогда-то я и задумался, стоит ли сужать свой взгляд до размеров бойницы в стене гетто.

Но вернемся к моему зятю. Он же у нас, понимаешь ли, хотя и молодой, но безумно талантливый. Это я уже говорю без всяких кавычек. В свои тридцать три года - а уже начальник одного из цейсовских конструкторских бюро. И сконструировали они в своем КБ какой-то немыслимый проект - прямо, можно сказать, революция в оптическом приборостроении!

Короче, удостоился наш Бертольд Гольдман за свои заслуги ни более, ни менее, как ордена Гитлера. Представляешь, Гельмут, простому еврейскому парню, чьи родители погибли в Берген-Бельзене сам рейхс-президент в Берлине лично будет вручать высшую награду страны. Да я бы на его месте танцевал от счастья, от гордости, от благодарности! А он? Пишет президенту письмо, в котором заявляет, что отказывается от награды, носящей имя... ну и далее по тексту! Разумеется, в КБ - скандал! В министерстве - скандал! Сотрудники смотрят на него волком - из-за его идиотизма и у них проблемы с наградами вышли, да что с наградами? С премиями! Дело получило огласку, шум! Мне соседям в глаза взглянуть стыдно, хотя они конечно же все понимают, говорят - не мучайся, Вернер, мы же понимаем, ты не такой, ты Wertvoll Jude!

А потом в "Фолькишер Беобахтер" появилась та самая статья под названием "Особенный". И еще в одной газете статья. А дальше пошли письма. "Евреи оплевывают наши святыни!" Потом письма от евреев: "Мы чтим фюрера!", "Гольдман - отщепенец!" Понимаешь, на чью мельницу лил воду этот идиот? Ведь антисемиты никуда не девались! И только своим достойным поведением мы, евреи, можем доказать свое право на существование.

Дальше - больше. Демонстрации. Десять тысяч выходят на площадь под лозунгом: "Вон Иуду из Германии!" На стенах домов: "Гольдман, вернись в Аушвиц, мы все простим!" Впрочем, это на стенах. А на митингах все было настолько цивилизованно, что некоторые еврейские общины осмелели и послали туда своих представителей. Ну, тут уж собравшие не сдержались и побили их. Все, мол, вы заодно! А и то - как еще поступать с представителями национальной группы, один из которых вот так откровенно плюет на чувства окружающих. Из-за таких, как он, и получился тогда перекос у фюрера.

Короче говоря, народ вошел во вкус. С площадей, где собирались митингующие, избиения перекинулись в темные переулки, а затем и на залитые солнцем улицы

Соседи больше не называли меня Wertvoll Jude, сторонились, косо посматривали. На всякий случай - мало ли что?! - я услал Эльзу с детьми в Эйзенах, в загородный дом. И Дитер с ней туда же отправился - Франц какое-то заболевание ему выдумал и справку на месяц дал. Ему ведь не только дома оставаться было опасно, ему и в университете однокашники проходу не давали. Он еще упирался - отец, мол, как я тебя оставлю! В-общем, дети в безопасности, звонят каждый день. Я снимаю трубку, слышу их голоса, слышу шум нашего эйзенахского леса, слышу звуки "Браденбурского концерта", чувствую вкус "Либфраумильх", и на глаза наворачиваются слезы. Из вежливости предложил я и Бертольду туда переехать - у него хватило духу отказаться и остаться со мной в нашей квартире на Шлоссштрассе. И вовремя! Потому, что уже на следующий день после отъезда моей малышки и моих крошек по нашему городу впервые зашелестело слово "погром".

Сначала было невероятно - не Россия все же! А потом - ведь была и у нас своя "Хрустальная ночь". Правда, там причиной было убийство, убийство евреем нашего дипломата. А сейчас - оскорбление национальной памяти, оскорбление народных чувств. Тоже гнусность.

Да, Гельмут, немало дурного натворили наши с тобой соплеменники, велика вина их перед нашим народом, я имею в виду немецкий.

И вот, когда угроза казалась уже неотвратимой, руководители еврейской общины нашего города и прежде всего многомудрый профессор Михаэль Вайсман, решились на отчаянный, но единственно правильный шаг - они перехватили инициативу. Как? Сейчас поведаю.

Раздается у меня звонок. На проводе профессор Вайсман. Он, можно сказать, берет быка за рога.

"Господин Розенфельд, - говорит, - знаете ли, что в нашем городе готовится акция, в которой должны принять участия сотни людей. Сначала они разделаются с вашим зятем, вашей семьей и вашим имуществом, а затем наведаются и в остальные еврейские семьи, проживающие в нашем городе".

"Увы, - отвечаю, - слышал об этом. И, откровенно говоря, не знаю, какое чувство во мне сильнее - страх за свою жизнь и за свой дом или стыд за то, что по вине члена моей семьи жизни наших евреев оказались в опасности".

"А что вы думаете, - спрашивает профессор Вайсман, - о вашем зяте, господине Гольдмане?"

"Что думаю? - отвечаю, - Думаю, что, хотя наше правительство и объявило еще в сорок пятом, дескать, фюрер перегнул палку в отношении евреев, но глядя на некоторых из них, вроде моего зятя, я думаю, что может быть он и не так уж был неправ!"

"Ну что ж, - говорит профессор Вайсман, - тогда надеюсь, мы поймем друг друга. Как бы то ни было, иногда приходится ради спасения жизней десятков людей жертвовать одним".

И вот в прошлую субботу у здания синагоги, в которой давно уже никто не молится потому, что молящихся евреев нет в нашем городе, но которая является символом еврейства, чего не скажешь о сером неприметном доме, где располагается центр еврейской общины, так вот, у здания синагоги собирается толпа человек семьдесят, все до одного евреи, поднимают плакат "Смерть выродку!" - и прямым ходом к нашему дому. Немцы смотрят и дивятся - мы, мол, говорили, "все вы заодно", а вы-то, оказывается, вон какие!

Профессор Вайсман звонит мне и говорит: "Господин Розенфельд, боюсь, если ваш зять не выйдет к нам сам, дом придется подвергнуть разграблению".

Я бросаюсь к кабинету Бертольда, а дверь заперта. Ну, пока я с ключом возился да дверь пытался высадить, они и ввалились. Впереди - профессор Вайсман. Я, как услышал шаги на лестнице, бросился к дверям и встретил гостей на пороге. Профессор первым делом отвесил мне пощечину - не сильно, не больно, можно сказать - для вида. Отодвинули меня в сторону - и вперед, к кабинету Бертольда! Человек восемь их было - остальные на лестнице да на улице остались. Дверь, что передо мной была заперта, словно сама собой распахнулась перед ними. И поверх их голов я увидел Бертольда - черную фигуру на фоне окна. Я увидел Бертольда, вознесшегося над ними, над нами, над всеми, над всем! И я поразился - какой же он огромный! Казалось он крупнее всей этой ввалившейся еврейской мелюзги вместе взятой. И поверх их голов он глядел прямо мне в глаза. А я - ему. И мы, всю жизнь находившиеся на противоположных полюсах, в это мгновение поняли друг друга. А потом - крик профессора Вайсмана: "Бертольд, нет!" И еще чей-то вопль: "Не надо!" И - исчез силуэт его черный. Был - и нет! И солнце жгучее сквозь белое окно - прямо на глаза мне опрокинулось.

Все ахнули и бросились к окну, и - вниз смотреть! А что там нового увидеть можно - проверять, на месте ли он, не отросли ли у него крылья?

На лестнице никого не было. Те, что толклись там во время выстрела успели уже сбежать вниз, а профессор Вайсман и его команда так наверху и остались, пребывая в ступоре. И когда я вышел из подъезда, все на улице так почтительно передо мной расступились, словно не мне, а Бертольду последний долг отдавая. И когда я Бертольда увидел, меня не лужа крови поразила - что я крови в Дахау не видел? Нет, меня поразило, какой он маленький посреди улицы, вот на этой брусчатке, ровной, как клавиши у пишущей машинки, словно что-то хотел напечатать, о чем-то поведать обступившим его евреям... И еще - он лежал не под окном, а в стороне от дома, будто он с окна не шагнул в пропасть, а с силой оттолкнувшись, прыгнул. А может быть, действительно прыгнул? Ведь у себя в университете Бертольд был чемпионом курса по прыжкам в длину.

За спиной послышались всхлипы. Я обернулся. Люди, явившиеся разобраться с Бертольдом, теперь растирали по щекам слезы. А на что они рассчитывали, когда шли сюда? Что дело ограничится несколькими синяками? Или что смерть выглядит изящнее и безобиднее?

Вот так, мой дорогой Гельмут. Со смертью Бертольда все у нас переменилось. В тот же вечер в старую синагогу впервые за десятилетия пришли люди на молитву. Те же ли это были люди, что стали свидетелями и в какой-то степени соучастниками гибели Бертольда, не знаю. Я до синагоги так и не дошел.

Газетная кампания и митинги во мгновение ока прекратились, словно по чьей-то команде. Соседи перестали на меня коситься, а даже как-то теперь виновато при встрече отводят взгляд. Дитер и Эльза с детьми вернулись в город, а я наоборот уехал в загородный дом. Так что гуляю по лесу, наслаждаюсь запахом новорожденных клейких листиков - скоро ведь праздник, двадцатое апреля!

Одно только тяжело - едва начинаю листать альбомы моего любимого Дюрера или ставлю "Бранденбургский концерт", как перед глазами встают залитые кровью глаза Бертольда, а то вдруг такая большая-большая мостовая, а посередине такой маленький Бертольд. И возникает странное, дурацкое чувство, будто это Дюрер с Бахом убили его.

Плохо мне, Гельмут! Приезжай в Эйзенах, выпьем, я - "Либфраумильх", а тебе по традиции подберу чего покрепче. А хочешь - брошу все и уеду к тебе в холодный и туманный Киль. Может быть, навсегда. Крепко обнимаю, твой Вернер.

P.S. Только что по радио услышал выступление нашего бургомистра. Он сказал буквально следующее: "К сожалению, недавно мы с вами стали свидетелями усиления антисемитских настроений в связи с известными событиями. Помните, дорогие соотечественники - народ не отвечает за встречающихся в его рядах негодяев. В конце концов, полковник Штауффенберг, убивший нашего любимого фюрера, был чистых немецких кровей".

Русалка лежала лицом к небу. Пожелтевший хвост наполовину скрывался в море, неправдоподобно яркие зеленые волосы облепили камни, путаясь в расщелинах, что, видимо, и не давало ей соскользнуть в воду целиком. Обрыв уходил вниз почти под прямым углом, и, стоя у самого края, Сол ощущал неприятную щекотку в ступнях. Казалось, что ноги каким-то образом, сами по себе сделают шаг вперед, отправив своего обладателя в короткий смертельный полет. Но у русалки-то ног не было. В этом, как полагал Сол, и была загвоздка. Однако, надеясь на лучшее, все же спросил:

- И зачем я здесь?

- А то сам не знаешь, - хмыкнул Ульф. Он щелкал колесиком зажигалки, зажав в зубах сигарету, и царапающий звук раздражал Сола, как и мелкий, непрекращающийся с самого утра дождь, как холодный ветер, как необходимость быть здесь, снова сталкиваясь с тем, от чего он пытался укрыться под крылом дипломатического корпуса. Безуспешно.

- Ты же читал регламент, - зажигалка, наконец, выплюнула крошечный столб пламени, и на смену раздражающему звуку пришел едкий запах дыма крепких Troll ON. По мнению Сола, вместо тролльских сигарет можно было курить смолу в чистом виде и значительно сэкономить. - Он требует "выезда официального представителя Ведомства по межрасовым коммуникациям на место чрезвычайной ситуации. В особенности, если имеется подозрение или прямое указание на преступление".

Внизу, около русалки засуетился маленький брюнет. Он передвигался почти на четвереньках, чтобы не поскользнуться на камнях, и полы его щегольского, совершенно неуместного бежевого пальто быстро намокли и волочились, как подол халата.

- Преступления? Русалок выбрасывает из воды, они задыхаются.

Ульф усмехнулся.

- Действительно, случается сплошь и рядом. В последний раз, кажется, лет пятнадцать назад. Цепляешься, как утопающий за гнилую доску.

Ульф выпустил дым, и он смешался с ледяной моросью.

- В любом случае, тебе сообщать в Ведомство малых и больших вод. Лучше один раз увидеть, как говорится.

Сол поморщился. С водными он иметь дела не любил и не хотел.

- Ты сам это выбрал, - напомнил Ульф.

- И ты никак не можешь это переварить. Хотя сам мог бы пить со мной коктейли на эльфийских террасах, но предпочитаешь разглядывать трупы.

Брюнет внизу обхватил русалочий хвост и с видимым усилием попытался выудить его из воды, но поскользнулся и шлепнулся на задницу, неловко взмахнув руками.

- А это что за клоун? - спросил Сол.

Брюнет словно услышал его, хотя из-за рокота волн это было совершенно невозможно, и запрокинул голову. У него оказалось неожиданно юное и смуглое лицо. Он смотрел, приложив ладонь козырьком, будто в глаза ему било солнце, хотя никакого намека на сияние не было и в помине. Небо томилось в осаде плотных дождевых облаков.

- Это Роберт, мой новый подчиненный. Видишь, как старается?

Насквозь мокрый Роберт наконец сбросил идиотское пальто и вернулся к своему занятию. На подмогу к нему так же, по-крабьи, пробирался еще какой-то незнакомый Солу парень.

- Других кандидатов не было?

- Воспитываем кадры. Вся грязная работа на нас. У тебя ведь налаживание коммуникаций, коктейли...

- Спасибо, что напомнил о моих обязанностях. Поеду выпью чего-нибудь, потому что, кажется, здесь я видел все, что нужно.

Сол отвернулся от сырого соленого ветра и, не прощаясь, пошел к машине.

- В морг загляни вечером, будет готово заключение. Полагаю, им потребуются подробности, - донеслось в спину.

Василий Петраков, молодой человек в полушубке, перехваченным портупеей, мялся на пороге комнаты. С его обвязанных веревками кирзачей на музейный пол стекала грязь. Василий пришел проверить охрану, выставленную вокруг Музея по распоряжению самого Батьки, и теперь жадно глазел на нехитрый ужин музейных работников: краюху серого липкого хлеба, вазочку смальца несколько луковиц да стаканы с морковным чаем.

Архивист Кикоть с презрением осматривал бывшего флотского телеграфиста, бывшего следователя екатеринославского УГРО, а ныне порученца Батьки. Дмитрию Ивановичу тоже не хотелось приглашать словоохотливого, но недалекого и занудного гостя к без того скудной трапезе. Он встал и направился к порученцу, чтобы лично провести его до дверей Музея.

- Тепло у вас, товарищ Яворницкий...

- Да уж. Передавайте благодарность Нестору Ивановичу, за дрова.

- Только вот запах в воздухе, как на бойне.

Петраков покрутил носом.

- А это мыши, которые от холода сдохли, разлагаются теперь, - съерничал из-за спины Яворницкого архивист.

Дмитрий Иванович повернулся к нему.

- Михаил Алексеевич, я вас еще утром просил с запахом разобраться! Не хватало, чтобы экспонаты пропитались!

- Да вот же Корней Павлович пошел на обход.

В недрах музея внезапно раздался взрыв отборного мата и топот. Через минуту в комнату вбежал сам Корней Павлович.

- Дмитрий Иванович, Михаил Алексеевич! - взволнованно повторял он, жестами приглашая за собой.

Он привел всех, включая примкнувшего Петракова, в комнату где посреди ящиков с экспонатами возвышался огромный металлический шкаф. Дверь была открыта, и оттуда вываливался ватно разбросавший руки труп с зеленоватым раздутым лицом и торчащим между вывороченных губ языком.

Порученец Батьки зажал рукой рот, сам позеленел и рухнул на пол.

- Михаил Алексеевич, да что же вы стоите! Немедленно за врачом!

- Доктор Гербильский сейчас у Ворожейкина, совсем рядом, - сообщил Кикоть, с усилием отводя взгляд от трупа. - Его позвать?

- Какой еще доктор Гербильский? - вдруг с пола запротестовал Петраков, яростно растирая себе уши. - Вы что, господа, не узнали этого рыжего?

Сотрудники музея неохотно перевели взгляд на тело.

- Это же Николай Колесников, - пробормотал Яворницкий. - Наш бывший сторож.

- Который украл две трубки старинные с мундштуком, собираясь продать их - кому?.. - торжествующе спросил Петраков, для которого то ограбление стало вершиной карьеры.

- Доктор Гербильский ничего не знал об этих намерениях, - с металлом в голосе ответил Яворницкий.

- Да, он так и говорил, - двусмысленно усмехнулся Петраков. - В любом случае, не надо вам никуда бежать. Счас я пойду и приведу кого надо. У Батьки разные люди есть, найдется кому тело осмотреть. - А вы того... покиньте место преступления. Закройте на ключик, а ключик мне лично в ручки.

- Пойдемте, господа, чай остынет, - сказал Яворницкий и первый вышел из комнаты.

В это же время доктор Гербильский, будь у него такое желание, мог рассмотреть в окно неоклассическое здание музея. Однако он был занят, прикладывая фонендоскоп к груди господина Ворожейкина, штатного фотографа и художника музея.

Грудь выдавала свистящие хрипы, от которых мощные брови доктора сдвигались все ближе. Затем он велел Ворожейкину встать и начал выстукивать пальцами сложные мелодии по торчащим ребрам пациента.

Ну что ж, поздравляю вас, - наконец прогудел Гербильский, отпустив пациента опять под одеяло. Бронхит, но вы уже из него выкарабкиваетесь. Как это вас угораздило?

- Да как-то так, не повезло, - прокашлял Ворожейкин, подтягивая одеяла повыше. Несмотря на то, что Ворожейкину перевалило за четвертый десяток, в постели из-за своего небольшого роста он выглядел как больной ребенок, и даже на его круглом усатом лице была написана искренняя детская обида.

- Неделю назад возвращался с ночного дежурства в музее, вы ж знаете, времена какие, Дмитрий Иванович сам с маузером в обход ходит...

- Так Махно же вам охранную грамоту дал и людей в ночной караул, разве нет? - осведомился Гербильский. - После того, как они с Дмитрием Ивановичем так славно в "Астории" всю ночь просидели. Об этом весь город знает.

- Знает то знает, но Дмитрий Иванович сказал, что махновец пусть снаружи стоит, а внутри мы все равно будем дежурить. Весь город знает, что у нас скифское золото лежит, из последней экспедиции в четырнадцатом. Эх, какие были дни, спокойствие, стабильность, трамвай ходил...

- Он и сейчас ходит, - заметил доктор.

- Да разве это ходит?.. ну вот, возвращался я в пять утра, поскользнулся на углу Соборной по этой гололедице и упал так, что сознание потерял. Пролежал час, не меньше, и никто не помог! Домой добрался и сразу слег. Вот, только вчера смог одеться и доползти до соседей, попросил Ивана Антоныча вас найти.

- Ну что ж, - встал доктор. - Топите, сколько можете, экономить сейчас нельзя. Воды пейте побольше горячей. Температуры у вас нету, так что банки поставьте вечером. Кашляйте как можно больше, бейте себя в грудь и кашляйте. Если вдруг горчица есть, то и горчичники можно...

Ворожейкин вяло махнул рукой. И впрямь, глядя на стены с более светлыми пятнами обоев и большое пятно там, где стоял пущенный на дрова шкаф, трудно было заподозрить, что в доме осталось такое сокровище, как горчица.

У доктора Гербильского просто руки чесались выписать рецепт, по привычке, но что толку в рецепте, если аптеку разгромили еще летом деникинцы?

Вдруг в дверь кто-то застучал.

- Владислав Акимович! - донесся снизу молодой голос. - Это я, Кикоть!

- Откроете? - умоляюще посмотрел на доктора Ворожейкин, не желая выбираться из-под теплых одеял.

- Конечно, - кивнул тот и пошел открывать.

Увидев доктора, Кикоть вдруг как-то смутился. Вид у него был встрепанный и растерянный, старая шапка набекрень, и шарфы поверх пальто намотаны крайне небрежно, в просвет проглядывало горло с взволнованно ходящим кадыком.

- Что случилось? Музей ограбили? - взволновался доктор, который пользовал всех сотрудников музея, и знал, что белобрысый светологлазый Кикоть обычно отличается крайней невозмутимостью, "как вода стоячая", по выражению его раздосадованной невесты.

- Нет, не ограбили... Тело нашли, - сообщил Кикоть, и, пока доктор переваривал новость, неловко добавил: - Тело сторожа нашего бывшего, Николая Колесникова. Шею ему свернули.

И отвел глаза.

Доктор болезненно скривился.

Остаток дня доктор Гербильский провел, навещая многочисленных больных.

Приступ хронического панкреатита у инженера Гринченко прошел на удивление быстро, впрочем, теперь ему было куда проще соблюдать предписание насчет холода, голода и покоя.

Астматичке пани Лантух родственники с хутора Андреевка передали мешок сушеного зверобоя, и она целый день дышала паром из носика чайника. Коклюш у детей пани Жежерун тоже почти прошел, и прочие больные словно сговорились вести себя примерно, но... чего только доктор не наслушался в связи с найденным в музее трупом!

Больше всего общественность хотела, чтобы вора покарал восставший из саркофага фараон. Когда доктор резонно указал, что Дмитрий Иванович из своей экспедиции в Египет не привез ни одной мумии, пани Жежерун возмущенно возразила, что видела эту мумию в витрине собственными глазами.

- Если в витрине и собственными глазами, - отвечал доктор, - то я его тоже видел. Это часть постоянной экспозиции музея. Только не фараон, а скифский воин, и не из саркофага, а из кургана, и не египетского происхождения, а самого что ни есть екатеринославского.

- Большая разница!.. - отмахнулась пани Жежерун с великолепным презрением к фактам.

Однако доктор понимал, что если в его присутствии обсуждают всякую ерунду про фараонов, то, стоит ему выйти за дверь, как разговор неизбежно зайдет о нем самом.

Вспомнив древний анекдот про серебряные ложечки и "осадок-то остался!", доктор только недовольно крякнул.

Он ведь самого Колесникова видел всего раз или два, а помог его пристроить на место сторожа в музей благодаря ходатайству своей бывшей медсестры, с которой был знаком еще со времен войны с японцами.

Поверил ее клятвенным заверениям, что мужчина он честный, ответственный и непьющий, а работу в мебельной мастерской потерял благодаря интригам племянника главного мастера.

И только после ареста Колесникова узнал, что тот собирался предложить эти клятые трубки ему, видимо, узнав про коллекцию от жены.

Никто из приличных людей (следователя Петракова доктор Гербильский в таковых не числил) даже не намекал, что доктор выступил вдохновителем или, упаси Боже, прямым заказчиком этой нелепой кражи.

Точнее, никто не намекал об этом в глаза, однако доктор заметил, что гости стали намного реже просить его показать и рассказать про свою коллекцию, и постепенно сам доктор заметно остыл к любимому хобби.

Несмотря на перенесенный моральный ущерб и полную невинность в глазах закона, в статье "Екатеринославских губернских ведомостей" их имена оказались напечатаны в одном абзаце.

И отныне почтенный доктор Гербильский оказался навсегда связан с неудачливым вором, ленивым столяром и плохим мужем Николаем Колесниковым.

Будучи реалистом, доктор понимал, что нелепая и скандальная смерть Колесникова только упрочила эту связь, и мысль эта ему крайне не нравилась.

После окончания обхода доктор планировал навестить Елену Ильиничну в ее скромном домике в Аптекарской балке. Он предполагал, что та, наслушавшись все тех же сплетен, может впасть в истерику при одном его виде, но считал обязанным хотя бы предложить ей свою помощь.

Однако Елена Ильинична, выглянув на его стук, торопливо посадила собаку на цепь и распахнула калитку с бледным подобием улыбки.

- Спасибо, что пришли, Александр Григорьевич.

- Ну что вы, как я мог не прийти? Спасибо, что впустили, - усмехнулся доктор, и Елена Ильинична взглянула на него со внезапным испугом.

- Значит, слухи не только у нас в балке ходят? Ох, до чего же мой никчемный муж ухитрился... даже смертью своей...

И она расплакалась, безвольно осев на стул.

- Привезли... а мне его даже похоронить не за что... как при жизни все на мои плечи сваливал, так и умер...

- Кто привез? - встрепенулся доктор. - Елена Ильинична, так что же, он... здесь?

- В сарае лежит, - махнула рукой женщина. - Кто-то там из махновцев тело осмотрел, сказал, в драке шею свернули. А наш адрес, видно, в музее дали. Я только-только успела узнать, что Николай умер, как вижу, уже везут... на телеге, накрытого...

Голос дрогнул, но на этот раз она сумела справиться с собой.

- А я могу его осмотреть? - вдруг спросил доктор.

- А почему нет? - пожала плечами вдова. - Только лампу возьмите, темно уже совсем.

Пока Елена Ильинична искала лампу, доктор незаметно положил на подоконник пачку настоящего чаю и придвинул поближе горшок с геранью, надеясь, что вдова не заметит упаковку до его ухода.

Труп в сарае таращился молочно-белыми глазами в потолок и выглядел именно так, как должно было выглядеть тело, пролежавшее неопределенное время в холоде, а потом подвергшееся воздействию тепла. И даже еще хуже, поскольку без драки перед смертью дело точно не обошлось: у Колесникова были разбиты костяшки пальцев, огромная ссадина на лбу и проломлен затылок.

Доктор поднес лампу поближе, стараясь рассмотреть лоб, в котором среди запекшейся крови виднелись какие-то странные черные чешуйки. Такие же чешуйки он нашел на костяшках и ладонях покойника. В нос доктору шибала то сладковатая вонь разложения, то более резкий и кислый запах рвоты.

Свет в лампе мерцал, и по раздутому зеленоватому лицу покойника пробегали гримасы, по большей части, как казалось доктору, насмешливые.

И вдруг во дворе хриплым сорванным голосом забрехала собака. Вдова вышла из дома.

У калитки топтался Василий Петраков.

- Вечер добрый, гражданочка! - тут он увидел выглядывающего из сарая доктора.

Петраков распахнул калитку, подбежал к доктору, грубо за локоть оттянул его в сторону и зашипел на ухо:

- Что доктор? Подельничка своего кокнули, теперь с его женой шуры-муры разводите? - Его свободная рука теребила кобуру в попытке извлечь наган.

Гербильский спокойно освободился от хватки и положил руку на кобуру порученца.

- Я-то, молодой человек, по долгу врачебному пришел, вдову поддержать. А вы что здесь Пинкертона строите? Власти нынче-то нет - анархия-с. Вряд ли вас кто-то уполномачивал на расследование.

Лицо Петраков пошло пятнами, глаза выпучились,

- Ах ты ж контра недобитая. Власти говоришь нету? Я тут - власть. Меня сам Совет рабоче-крестьянских и солдатских депутатов уполномочил вас, барыг и жуликов, давить. Мои полномочия Батька подтвердил! - пальцы Петракова окаменели на кобуре.

- Тогда извольте ознакомится с Вашим мандатом.

Порученец наконец расстегнул кобуру и ткнул стволом в живот доктору.

- Вот мой мандат, контра!

Гербильский опустил глаза к животу.

- Незаряжен ваш мандат.

Порученец взвел ударник:

- Желаете убедится, гражданин доктор? - в голосе Василия зазвучали непривычные нотки стали.

- Желаю, чтобы вы определились. Или стреляйте, или пропустите меня.

Петраков сплюнул и, оглянувшись на замершую в двери хатки вдову, отступил в сторону. Доктор, развернулся к ней, прощально приподнял шляпу и удалился.

Выбираясь из балки, доктор так и этак обдумывал увиденное при осмотре, но общая картина происшествия никак не складывалась, противореча друг другу в важных мелочах.

Возможно, если Василий Петраков был чуточку поумнее или раздражал его капельку меньше, доктор бы махнул рукой на связанный со смертью Колесникова репутационный ущерб.

Однако теперь ему остро захотелось взглянуть на пресловутый шкаф Левенсона, в котором нашли тело, и он раздумывал, этично ли беспокоить Дмитрия Ивановича в девять часов вечера в декабре подобной просьбой.

Попутно доктор раздумывал над тем, у кого был мотив и возможность убить Колесникова. Казалось очевидным, что, во-первых, Колесников ночью пробрался в музей, чтобы исправить свои ошибки и украсть что-то посущественней трубок, во-вторых, убил его человек не посторонний.

Кто-то, обладающий достаточной физической силой, сломал ему в драке шею (Колесников не был силачом, но хиляком он тоже не был) и спрятал труп в шкаф Левенсона. Место преступления, место, куда спрятали тело, - все выдавало в убийце сотрудника музея.

"Если бы установить точно, в чье дежурство убили Колесникова! - досадливо подумал доктор. - Маловероятно, что, если в здании были Колесников и дежурный по музею, Колесникова убил кто-то третий, тайно пробравшийся в музей вслед за Колесниковым. Такого даже Эдгар Уоллес не напишет!"

Однако состояние тела и холодная погода давали разбег в три-четыре дня, так что под подозрением оказывались почти все сотрудники музея, даже пожилой, но крепкий музейный хранитель Корнелий Павлович.

А вместе с ним и молодой и крепкий архивист Кикоть, и сторож Орленко, и второй хранитель, Антон Носок. Разве что шестидесятилетнего сторожа Агеева с его грудной жабой, и хилого страдальца Ворожейкина можно было исключить, не задумываясь.

И Дмитрий Иванович, бесспорно, тоже это понимал, так что стоит ли вообще беспокоить его рассуждениями на эту тему?

И тут доктор понял, что ему обязательно нужно задать Дмитрию Ивановичу один вопрос, который, если он прав, сразу переводит его рассуждения из абстрактного теоретизирования в дело конкретное и насущное, и действовать тут надо как можно быстрее.

К счастью, в окне дома с мезонином горел свет зеленой лампы.

Яворницкий быстро впустил гостя внутрь, и доктор, потоптавшись по домотканым половикам, переложил кобзу с одного угла дивана в другой и неловко сел, рассматривая висящие на стенах многочисленные фотографии из экспедиций.

- Простите за такой поздний визит, - начал он, и тут его взгляд упал на лежащие на столе рядом с лупой предметы.

Какое-то металлические трубки, крючки, шарики, пряжки... грубоватый гребень с тяжелыми острыми зубьями... и вдруг доктор заметил невероятно изящный изгиб шеи оленя, стилизованную лапу барса... он вздохнул и тихо прошептал:

- Значит, все это подделки? Скифское золото украдено?

Яворницкий нахмурился и поправил гибкую шею лампы так, чтобы лучше видеть лицо собеседника.

- Как вы узнали?

- Я не узнал, я предположил, - честно ответил доктор. - Все говорили про труп в шкафу Левенсона, и ни один человек не заикнулся о том, что из музея что-то пропало. Значит, кражи не было? Но тогда почему убили Колесникова? Все говорило о том, что он столкнулся с другим вором и проиграл. Но почему убийца не забрал то, за чем пришел? Какая ему теперь разница? И тогда я подумал, что он не просто забрал нечто ценное, а заменил его подделкой, и возможно, не в первый раз. А Колесников просто застал его за этим занятием. А из всех музейных сокровищ куда удобней украсть и подменить маленькие золотые предметы, чем, например, портрет Ивана Поддубного, - неуклюже пошутил доктор, видя, как тени превращают лицо Яворницкого в трагическую маску с провалами глаз и резко очерченными углами рта. - Золото относительно легко спрятать, золото всегда в цене, более того, если у вора получится добраться до Европы, то на первый план выйдет культурно-историческая, художественная ценность этого золота.

- Да... - глухо протянул Яворницкий. - Именно так.

- И вижу, вы раньше меня пришли к тем же выводам, Дмитрий Иванович.

- А надо было еще раньше, Александр Григорьевич, еще раньше! Как же я ухитрился не заметить, что больше половины коллекции подменили на гальванопластику! - Яворницкий ударил кулаком по столу, и грубые бусины разлетелись по зеленому сукну, как бильярдные шарики. - Это ведь не одного дня дело, и не одной недели! Какая-то мразь из моих же сотрудников, на моих глазах почти год воровала из музея, а я и в ус не дул!

- У вас было достаточно других хлопот, - деликатно заметил доктор.

- Да! И пока я не давал разграбить мой музей снаружи, его тихо обкрадывали изнутри!

- У вас есть предположения, кто? - поинтересовался доктор.

- Вы думаете, так легко подозревать людей, которые мне уже как семья? - горько махнул рукой Яворницкий и упал в кресло. - Я не знаю. Кто угодно. Ни один из них. А у вас есть мысли на этот счет?

- Возможно, вы считаете, я лезу не в свое дело... - смущенно начал доктор.

- Помилуйте, какое же оно не ваше, если этот усердный, но туповатый юноша числит вас в главных подозреваемых? - невесело хмыкнул Яворницкий.

- И то верно, - обрадовался Гербильский. - Тогда, Дмитрий Иванович, если вы не сочтете мою просьбу странной, я бы хотел взглянуть на шкаф Левенсона, а потом уже излагать свои соображения. Они во многом из зависят от того, что я найду в шкафу.

- Вы там ничего не найдете, шкаф тщательно вымыли изнутри. Но, если вы считаете нужным... - пожал плечами Яворницкий и легко встал с дивана. - Прошу за мной.

Они вышли на темную, промозглую улицу и быстро зашагали наверх. Яворницкий, погрузившись в свои мысли, так яростно стучал тростью по брусчатке, что Гербильскому вдруг подумалось, что обкрадывать свой музей Дмитрий Иванович, конечно, не мог, а вот свернуть вору шею на месте преступления - хватило бы и ярости, и силы в руках...

- Кстати, давно я ничего не слышал про господина Левенсона, - торопливо заговорил он. - Как у Вильгельма Яковича дела?

- О, Вильгельм Якович проявил себя не только как щедрый меценат, но и как умнейший человек! - добродушно, с искренним восхищением отозвался Яворницкий, отвлекшись от невеселых раздумий. - Умнейший! Он еще в мае, при большевиках, добровольно пожертвовал музею часть своей коллекции фарфора - пусть, мол, народ просвещается. Благодаря этому обзавелся специальным удостоверением от, дай Бог памяти, Екатеринославского комитета по охране памятников искусства и старины. И почему это большевики так любят вместо людей титуловать свои учреждения? За пару месяцев полдесятка комитетов развели!.. В общем, уехал Вильгельм Якович с этим удостоверением в экспедицию, зарисовывать образцы народной живописи в Петриковке... да как-то незаметно взял и до Парижа доехал...

- Укатился Колобок! - улыбнулся и доктор Гербильский. - Так что это выходит, шкаф с мая стоит пустой?

- И даже не закрытый, - подтвердил Яворницкий. - Там был был какой-то хитрый кодовый замок, местный умелец делал. Вильгельм Якович и его снял и увез...

...Шкаф оказался стандартным сейфовым шкафом, металлическим, герметичным, выкрашенным изнутри и снаружи черной краской. На двери красовался простой металлический засов и пустые дужки замка.

И стоял, кстати, в одном помещении с частью скифской коллекции.

Доктор облазил шкаф на коленях изнутри и снаружи. На внутренней стороне двери, косо подсвечивая ее поверхность, он обнаружил хорошо затертое пятно, а в углу сейфа на полу словно бы на секунду едко пахнуло рвотой, и этого для доктора было достаточно.

- Дмитрий Иванович! - с кряхтением разогнулся он. - Идите сюда, попробуйте меня ударить!

- Товариш дохтор! Товариш дохтор!

К Александру Григорьевичу через бульвар спешил низенький махновец в бурой поддевке, странной бобровой шапке, с винтовкой через плечо. Гербильский остановился.

- Товариш дохтур! Батька вас кличе. Там товаришу Стукову плохо. Трясёться весь, пена ртом идьот. Срочно, говорить Батька, Александра Григорича приведи.

- Черт побери. Только анархиста-эпилептика не хватало, - подумал Гербильский и поспешил за махновцем, которого он признал.

Родион, Родька был одним из охранников, которых Батька приставил к музею. Доктор решил завязать разговор.

- Занятная у вас шапка, любезнейший.

Шапка действительно была занятная. Дорогой бобровый мех был на верхушке грубо и неаккуратно прошит толстыми сапожничьими нитками. Даже субтильному Родьке она была мала и, сбившаяся на макушку, выглядела как известный каучуковый предмет мужской гигиены.

Родька заулыбался:

- Та то Батька ж сказал, що кожний хто хоче йсть, пыть, тепло вдягтысь, може пойти в магазин и получить безоплатно. От заходимо ми в один магазин, де мехом барыжать. И говоримо, що, мовляв, хазяин, выдай нам шапок та рукавиць. А вин такий: ничего не знаю, идите отсюда.

Ну ми говорим, ах ти ж контра, и экспроприювали его помаленьку. Вы не думайте, товаришу дохтор. Ми його не грабували. Ми лише мих взяли, щоб одежу утеплить. Да и не було там ничого цикавого, одни якись шкурки що ти собачи хвости. А мени свезло. Мени така штука перепала, шо я с нее шапку пошив. А шо, товаришу дохтор, це правда говорять, що ця штука багатим баришням идем вместо рукавиц?

Гербильский наконец понял происхождения чудной шапки махновца. Конечно же! Это ведь бывшая бобровая муфта.

- Истинно так.

- Тю, эти буржуи странные! А как в ней ходить? Руки як связанные. Краще б звычайных рукавиц нашили.

Спутник доктора оказался словоохотливым малым. Это стоило поощрить.

- А что там за переполох в Музее, вы слышали?

- Та якогось мазурика в железном шкафу прикрыли, от вин и здох. Казалось би, делов! Здох так здох - вже ничого не скрадет. А ця бильшовцька криса Петраков налетила мов жандарм при старой власти, мовлял ти Родион в той тиждень по ночам дежурил. Батькой пугав. Тільки ми ще подивимось, хто Батьке дороже, идейний анархист, чи шльондра червона.

- И что вы видели, той ночью.

- Та ничого я не бачив! - випалил Родька, осекся. И стал делать вид, что дальнейший разговор ему не интересен.

Гербильский нащупал в кармане кулек тыквенных семечек, что один из пациентов сунул ему вместо оплаты.

- Угощайтесь, Родион.

Махновец протянул ладонь, и несколько минут они шли, лузгая семечки. Впрочем, доктор скорее делал вид, что наслаждается лакомством. Вторая рука была занята саквояжем, а плевать на дорогу, как спутник, он не желал.

- Вы, Родион, я смотрю, человек любознательный. Хотите интересный научный факт?

Махновец с интересом посмотрел на врача.

- Цикаво, давайте.

- Английские ученые установили, что, когда человек много врет, в его организме выделяется серум, из-за которого барышни, потом бывают очень недовольны.

Повстанец скис:

- Шо, сильно недовольные?

- Я знал одного журналиста, он из-за этого повесился.

- Так шо, треба всегда говорить правду, так як же так...

- Что вы! Правда такая штука, не каждому расскажешь. Но эти же ученые пишут, что достаточно ее просто кому-то рассказать, и серум перестает выделятся и выходит из организма.

Убежденный анархист Родька непроизвольно перекрестился:

- Ото бисова штука оця ваша наука. Слухайте, доктор, ви я бачу людина порядна. Я вам щас шось розповим, только никому не слова. Добро?

- Не сомневайтесь.

- Тоді слухайте.

...Родька услышал какой-то шум в саду за музеем. Снял с плеча винтовку и выглянул из-за угла. Он увидел тени с лопатами в руках, которые, шушукаясь и матюкаясь искали что-то на земле.

- А ну руки вгору! А то перещелкаю усих!

Держа винтовку, повстанец подошел к копачам, в которых узнал бойцов из четвертой роты: фартового из Житомира, бывшего дьячка из Синельникова, и огромного матроса-черноморца.

- Шо вы, сукини родычи, тут робите?

- О, Родя. - "Фартовой" узнал охранника. - Пушку то опусти.

Боец лишь крепче сжал в руках винтовку.

- Ты эта, не кипишуй. Ты слышал? Статуя, что тут зарыта она ведь из золота была. Краской сверху только покрашена. Ну, мы думаем, раскопаем, возьмем по чуть-чуть и в Крым. - рот "фартового" расплылся в блаженной улыбке.

- Шо ти мелеш! Яке золото? Яка фарба? Я мацав цю стерву, коли ми ее в семнадцятому валили. Якись зельоний метал.

- Зеленый, говоришь? - матрос посмотрел сначала на Родьку, а потом злобно на "фартового".

- Золотая, твою мать? - Он толкнул "фартового" в грудь черенком лопаты, тот упал на землю. - Такая же золотая, как та трава была коноплей! Такая же золотая, как тот писатель богатей! Такая же золотая, как то собачье мясо! Что я когда-то еще с тобой какие-то дела имел! Балабол!

Матрос плюнул на землю, бросил лопату в лежащего на земле фартового и пошел прочь. Дьячок так же отбросил рабочий инструмент и поплелся за матросом.

В этот момент Родька ощутил скользящий по хребту цепкий взгляд. Он обернулся, за его спиной было темное окно музея, и кто-то или что-то на него смотрел оттуда. Он подошел к окну, но в темноте не смог ничего разглядеть.

"Фартовой" кряхтя поднимался с земли.

- Уйобуй звидси! Ще будешь щось мутить - Батьке доложу.

Не было ни гроша, а тут рупь.

Каким же было удивление сотрудников музея после двух лет музейного затишья, когда рано утром к каждому из них явился Кикоть и сообщил, что профессор просит всех собраться - подготовить экспозицию. Батько Махно издал приказ о проведении большой лекции-экскурсии для бойцов Революционной Армии на тему истории запорожского казачества. Собрались практически все, приковылял даже покашливающий Ворожейкин. Отсутствовал только Кикоть, видимо решивший, что беганье по городу - вполне достойный вклад в просвещение бойцов революции.

Однако в кабинете директора их ждали не ящики с малоценным реквизитом для лекции, а хмурый Яворницкий вместе с двумя неожиданными гостями - доктором Гербильским и Василием Петраковым.

- Один серый, другой белый, два веселых гуся, - пробормотал себе под нос Шамраевский для того, чтобы не выругаться.

Неладное почуяли все, и в этот момент, когда сотрудники музея взволнованно посматривали друг на друга, отсутствие Кикотя особенно бросалось в глаза.

- Господа, - начал Яворницкий, тяжело опершись на стол ладонями. - Как вы знаете, три дня назад в музее нашли труп нашего бывшего сотрудника, Николая Колесникова. По городу пошли идиотские слухи, что в его смерти виноват доктор Гербильский... погодите-погодите, Василий Алексеевич, - поднял Яворницкий руку, останавливая дернувшегося Петракова. - И доктор начал размышлять над этой смертью. Доктор здесь, чтобы поделиться своими размышлениями с вами, коллеги. А господин Петраков - чтобы произвести арест, если слова доктора покажутся ему достаточно убедительными.

- Пока что господин... - он взглянул на сжавшего зубы порученца - ...товарищ Петраков убедительно настроен арестовать меня, - улыбнулся Гербильский. - Но согласился выслушать, за что я ему искренне благодарен.

Гербильский иронически кивнул Петракову, и тот заиграл желваками.

- Вначале я предположил самые очевидные вещи, - начал Гербильский своим хорошо поставленным актерским баритоном. - Колесников хотел ограбить музей, столкнулся с другим вором и был убит. То, что он намеревался повторно ограбить музей, я узнал из очень надежного источника, так что давайте считать это первым фактом расследования. Тот факт, что его убили в музее, а не в канаве и не в подворотне, тоже достаточно четко свидетельствовал, что он столкнулся с другим вором и проиграл в драке. Следующий вывод было непросто сделать даже мне, но первым к нему пришел Дмитрий Иванович, - Гербильский вопросительно оглянулся на Яворницкого, и тот кивнул. - Вор и сотрудник музея - одно и то же лицо.

Пресекая начавшийся ропот, Яворницкий поднялся из-за стола и произнес:

- Позавчера я обнаружил, что половина нашей скифской коллекции украдена!

- Как? - пискнул хранитель Носок. - Все на своих местах!

- На своих местах лежат копии из гальванопластики, - хмуро сообщил Яворницкий и снова сел.

- Таким образом, - вернул общее внимание к себе Гербильский, - мотивом убийства была не столько жадность, сколько страх разоблачения. Обычный вор мог, победив в драке, связать Колесникова и уйти с добычей. Но сотрудник музея обязательно должен был заткнуть Колесникову рот и выиграть время. Рискну предположить, что у него был давно разработан план бегства из Екатеринослава в Константинополь или Париж. Однако он не хотел уезжать нищим беженцем, он хотел прибыть на новое место с хорошим капиталом. Капитал уже лежал у него под рукой, оставалось только переступить через кое-какие этические запреты...

Гербильский сделал драматическую паузу. Петраков скучливо пошевелился и зевнул.

- Што вы стрелки так переводите, доктор, будто это и не вы, а кто-то из музея, а кто - сказать не могу, любой мог покрасть. Вам ведь это и надо? Раскидать вину на всех, чтоб никого не арестовали? Так Батька миндальничать не будет, он допросит так...

- ...что и невиновный признается, - серьезно подхватил Гербильский, не успел Петраков достойно ответить, как в дверь кабинета постучали.

Замызганный мальчишка-посыльный сразу направился к столу директора и вручил Яворницкому записку. Прочитав ее, он еще более хмуро кивнул Гербильскому и грузно сгорбился.

- Вы абсолютно правы, товарищ Петраков. Кроме директора, вором мог стать каждый сотрудник музея. Исключить можно было только тех, кому бы не хватило сил победить в драке насмерть. Прошу не обижаться, но я вам как доктор скажу, что это господин Агеев и господин Ворожейкин.

Те обижаться даже не думали, наоборот, расцвели; однако, заметив, что Гербильский настроен продолжать, как-то смогли пригасить свою радость и снова обратились в слух.

- Если бы мы точно знали, в какую из ночей Колесников оказался в шкафу, для изобличения убийцы достаточно было посмотреть график дежурств. Но тело хранилось в холодном герметичном шкафу, что сильно замедлило процесс разложения. Только когда Нестор Иванович выдал ордер на дрова, начался процесс разложения и появился повод заглянуть в шкаф Левенсона... Определить точную дату смерти по состоянию трупа было невозможно. Но, когда я осматривал тело, то сделал несколько интересных находок. Например, в костяшках пальцев, ране на затылке и ссадине на лбу покойного застряли чешуйки черной краски.

Гербильский опять остановился, чтобы отдышаться.

- И че? - прямолинейно спросил Петраков.

- Такой же краской был покрашен шкаф Левенсона, - сообщил Гербильский.

- Так может, его в драке мордой об шкаф приложили!

- Возможно. Хотя тогда у него был бы сломан нос, а не разбит лоб. В драке очень сложно разбить именно лоб, понимаете? Думаю, здесь вы можете опереться на свой личный опыт, товарищ Петраков. Но допустим.

И так же возможно, что он сам промахнулся по противнику и разбил костяшки о шкаф. И даже возможно, что его ударили сначала лбом, потом затылком об этот пресловутый шкаф. Но вам не кажется, что если долго бить живым человеком о пустой железный шкаф, то кто-нибудь это услышит? Например, дежурный охранник от Нестора Ивановича. Но самое главное, что, осматривая шкаф, я нашел несколько мест, где краска слегка слущилась, не снаружи шкафа, а внутри!

Петраков устало хмурил лоб пытаясь проиграть в голове схему, что рисовал доктор.

- Дело в том, что драться двоим внутри шкафа невозможно! Мы с Дмитрием Ивановичем проверяли, - признался Гербильский. - Зато... один человек, закрытый в шкафу на простой засов, может бить в дверь кулаками. Затем, в приступе отчаяния - головой. Затем, когда ему станет дурно от сотрясения мозга, его может стошнить. Колесников поскользнулся на луже собственной рвоты, упал и свернул себе шею. И к лучшему, потому что иначе он бы медленно умер от удушья, - сухо подытожил Гербильский. - Никто не прятал его тело в шкафу, он спрятался там сам, еще живой. Он надеялся, что его не заметили. Однако дежурный сотрудник его заметил, просто отвлекся ненадолго на шум за окном. А затем вернулся и задвинул засов шкафа... Для этого не требовалось ни физической силы, ни большого ума. Только подлая, тихая жестокость.

На мгновение все в кабинете притихли, словно пытаясь вообразить себе предсмертное отчаяние Колесникова.

- Так и чего вы добились своими умо-за-клю-чениями, доктор? - рассеянно спросил порученец. - Мы ж теперь подозреваем всех и дохляков тоже. - И он ткнул пальцем в Агеева и Ворожейкина.

- Уважаемый, никого допрашивать уже не надо, - отозвался Гербильский. - Лучше подумайте, в этом ключ ко всему: для чего убийца вообще оставил труп в шкафу так надолго?

Петраков честно задумался.

- А зачем его вытаскивать вообще?

- Ну, например, если бы тело Колесникова обнаружили лежащим здесь в парке, всего в двух шагах от Исторического, связал бы кто его смерть с музеем? Да никоим образом! Все бы подумали про случайную кончину в пьяной драке. Напротив, находка тела в шкафу заставила Дмитрия Ивановича проверить коллекцию. Сразу дала понять, что убийца - один из сотрудников музея. Разве не в его интересах было вытащить оттуда тело как можно быстрей? Ладно день-два, пока он не придумает, как незаметно вытащить тело и бросить его рядом с оградой, но Колесников пролежал в шкафу больше недели!

И все потому, что вы, господин Ворожейкин, так неудачно поскользнулись, упал в сугроб и всерьез разболелись, - даже как будто с толикой сочувствия сказал Гербильский, обернувшись к Ворожейкину. - Представляю, в каких кошмарах вы промаялись все эти дни. Тут, право, в Божью кару можно уверовать...

- О чем вы говорите! - пискливо возмутился Ворожейкин, когда до него дошла суть обвинения. - Какая Божья кара, какой из меня убийца, что вы тут дотеоре-кха-кха! - дотеоретизировались!

А оборудование в вашем сарайчике - это тоже теория, или все-таки практика, а? - как грозовая туча, прогрохотал Яворницкий. - Кикоть все нашел! И плохо вы спрятали украденное, Владислав Акимович! Плохо! Ну кто в наше время прячет ценности в самоваре! Ведь вместе с самоваром украсть могут!

Я не... Это не... - заикался бледный Ворожейкин. - Я не хотел, чтобы так вышло! Не хотел! Не хотел! Я никого не убивал!

Вы просто закрыли шкаф на засов, - вздохнул Гербильский.

Петраков молча подошел к Ворожейкину и взял того за плечо.

- Родион! Дуй-ка в Асторию. Скажи, что взяли падлу.

Не прошло и получаса на улице раздалось ржание лошадей и шум.

- Вот и экскурсия с лекцией - пробурчал вечно недовольный Шмараевский.

Дверь распахнулась, и первым ввалился двухметровый детина, державший в руках громоздкий "льюис" легко, как барышня зонтик. Под его охрану Петраков и сдал полуобоморочного, непрерывно кашляющего Ворожейкина, а сам подошел к Батьке.

Нестор Иванович Махно был в шинели поверх потертой "венгерки" и папахе, которая на невысоком атамане казалась просто огромной. На темляке его кавалерийской сабли был повязан огромный алый кринолиновый бант, пару лет назад легко бы украсивший любую красавицу.

Из толпы охранников с любопытством выглядывал Родька.

Махно подошел по очереди к Яворницкому и Гребильскому, сграбастал их руки, с широкой улыбкой приветственно потряс, а затем хлопнул Петракова по плечу.

- Ну что, Василий, нашли душегуба?!

Порученец коротко пересказал умозаключения врача, который, ловя вопросительные взгляды Петракова, одобрительно кивал. Выслушав, Батька выхватил саблю и поднес к горлу Ворожейкина.

- Что ж ты падла, пока люди за счастье народное жопу рвут, душегубством занялся?! В глаза, падла смотреть. Не за убеждения ты его убил, не из голода, и даже не из-за бабы или пьяного угара. Ты ж, падла, народ свой обокрасть хотел.

- Не губи, Батька! - заистерил Ворожейкин, упал в ноги атаману и попытался обнять сапоги, но охрана его оттацила и прижала к звездчатым плиткам пола.

- Ты ж, гнида, вроде интелихентных. Будду там, Заратуштру читал, наверное, - Махно продолжал свою инвективу. - Закон Божий в гимназии учил хотя бы? Учил?

Фотограф испуганно закивал.

- А помнишь было там такое "Око - за око"?

Ворожейкин испуганно уставился на атамана. Махно стал в позу.

- Объявляю решение народного-революционного суда.

Под "народно-революционным судом", атаман понимал, очевидно всех присутствующих.

Он обвел их взглядом как бы сообщая, что выступает от их лица. Из толпы охранников выскочил тощий еврейчик в студенческой шинели, больших очках с кожаным портфелем, составившем бы честь и статскому советнику. Он достал из портфеля лист бумаги и некогда дорогую авторучку под стать портфелю, сел на ближайший стул, положил портфель на колени и приготовился писать.

- Народно-революционный суд от лица всего трудового народа Украины, выслушав показания свидетелей и рассмотрев вещественные доказательства, за убийство с нечеловеческой жестокостью и попытку лишить трудовой народ культурных ценностей приговаривается быть публично помещенным в несгораемый герметичный шкаф, служивший орудием убийства, и быть зарытым на площади перед музеем в назидание потомкам.

Подпись: командир Первой Революционной Армии Повстанцев Украины, Нестор Махно. Секретарь протянул ручку атаману, тот размашисто расписался.

Яворницкий встал и подошел вплотную к атаману, нависнув над ним, как отец надо провинившимся чадом. "Чадо" же смотрело "отцу" дерзко в глаза, держа в руках обнаженную саблю, которая тем не менее казалась игрушечной.

- Во-первых, я заявляю протест против такого, как вы изволили выразиться "нечеловечески жестокого" наказания. Во-вторых, я не потерплю на территории музея тел менее чем двухтысячелетней давности. И наконец, несгораемый шкаф - собственность Музея, на которую лично вы дали охранную грамоту.

Атаман долго и зло смотрел в глаза профессору, затем повернулся к подручным.

- Слышали, что товарищ профессор сказал? Возьмите где-нибудь пустой снарядный ящик. Заколотите. И в балочке закопаете. Увести.

Он развернулся на каблуках и молча покинул помещение. Его свита подхватила под локти ничего не соображающего, так и не понявшего, что все уже кончено, Ворожейкина.

Стук копыт и ржание лошадей растворились вдали, а Петраков продолжал отрешенно смотреть на закрытую дверь под аккомпанемент гробового молчания сотрудников Музея.

- А стоит ли оно того? - вдруг устало провел рукой по лбу Яворницкий: человек, который не первый год совершал чудеса, отстаивая Музей при шести непрерывно сменяющих друг друга режимах.

- Стоит-стоит! - вдруг встрепенулся Петраков. - Вы ж не для себя стараетесь, вы для народа! Народ вам знаете, как благодарен будет? Еще и улицу вашим именем назовет!

- Поддерживаю товарища Петракова. Его устами глаголет истина, - церемонно кивнул Гербильский, и Дмитрий Иванович нехотя улыбнулся.

Источником вдохновения для авторов этого рассказа послужила книга "Віхи музейної біографії. До 160-річчя заснування Дніпропетровського історичного музею імені Д. І. Яворницького", которую мы здесь несколько уже цитировали.

Однако позволим себе привести еще несколько цитат, ярко обрисовывающих положение музея в бурных 1919 - 1920-х годах.

Также читателю, возможно, будет интересно узнать, что щедрый меценат Музея В. Я. Левенсон и его шкаф существовали на самом деле, хотя - насколько авторам известно - труп в него никто не прятал.

Тусклая лампочка с трудом разгоняла полумрак кабинета, поэтому инспектор Коган всматривался в рисунок долго.

Лис по имени Чибо сильнее вжался в кресло и заискивающе оскалился.

- И что это? - сухо осведомился Коган.

- К-картина...

- Вижу, что картина. Что вы изобразили?

- Человека, - еле слышно ответил лис.

- Это и так ясно. Что он делает, этот ваш человек?

Инспектор вновь глянул на рисунок. Надо сказать, этот Чибо не без таланта. Люди изображены точь-в-точь, как на старинных гравюрах. И антураж сказочного города воссоздан достаточно детально. В центре - человек с деревянным мечом, стоит, будто выжидает. Лицо суровое. А перед ним - зловеще ухмыляющаяся черная туча.

Где-то он уже видел этот меч...

- Человек сражается с тьмой, - робко сказал лис.

- Что?

- С тьмой. Изначальным хаосом. Я так это назвал.

- Великие прародители!

Коган откинулся на спинку кресла и стиснул зубы. Глупец, какой же ты глупец, Чибо!

Глубоко внутри шевельнулись древние волчьи инстинкты, хотелось зарычать, броситься на тщедушного лиса, впиться клыками в горло, ощутить вкус теплой крови... Спокойно, напомнил себе Коган, спокойно. Он не пещерный волк, охотящийся подобно диким предкам. Он - инспектор Департамента Государственной Безопасности, гражданин, разумный индивид. Он должен блюсти закон.

- Вы состоите или состояли в так называемом Ордене Истины? - рявкнул Коган.

- Что? Нет!

- Вы знаете кого-либо из Ордена?

- Нет!

- Вы осведомлены, что члены Ордена - вне закона?

- Я... никогда... Инспектор, послушайте! Вы не так поня...

- Нет, это вы не так поняли, Чибо! - Коган наконец дал волю эмоциям. - Что это вы творите, а?

Он потряс листком перед носом напуганного лиса.

- "Человек борется с изначальной тьмой". Каково? Оказывается, не Звери-Прародители победили хаос, а человек? А знаешь ли ты, что это один из постулатов Ордена?

Лис испуганно затряс головой.

- Да, Ордена! Человек, по их мнению, не просто часть мифа. Человек, говорят они, существовал реально. Понимаете? Тысячи лет назад, но существовал.

- Но... это же только сказки...

- Сказки! Разумеется. Но кому-то выгоден беспорядок, и они ставят под сомнение учение Прародителей. Вносят смуту в умы своими ложными теориями. А такие, как вы, только помогаете!

- Я?!

- А кто же? Что вы нарисовали?

- Это же просто картинка!

- Картинка! Что, по-вашему, она символизирует? Почему против тьмы обратился всего один человек, а остальные будто не замечают? Почему с деревянным мечом?

Он вдруг вспомнил, где видел этот меч. Полгода назад телевидение показало артефакты раскопок, и там была эта вещица, довольно хорошо сохранившаяся. Ученые поспешили объявить, что артефакт мог принадлежать мифическому человеку.

- Вы же понимаете, Чибо, - продолжил Коган, - что за символ вы изобразили? Очевидно, деревянный меч не может служить оружием, однако человека это не останавливает. Он борется с тьмой одной лишь деревяшкой! Смекаете, к чему я веду? Человек настолько могуч, что в силах отбросить хаос в одиночку! Вот она - идея о всемогуществе человека. Идея, ставящая под сомнение все достижения нашей цивилизации, нашу культуру, историю, науку об эволюции, наконец!

Лис не отвечал, лишь мелко дрожал, обхватив тело лапами.

- А к чему они ведут, знаете? - рычал Коган. - Человек - венец эволюции, царь природы. Он познал мир, построил цивилизацию. Обучил зверей, дал им разум и знания. Отдал в наследство планету, а сам устремился покорять неведомые горизонты. Вот как они говорят! Человек дал нам все! Не тысячи лет эволюции, не борьба за существование, а человек. Да, Чибо?

- Нет, нет, - заскулил лис. - Я ничего такого не хотел! Это просто картинка, фантазия!

- Фантазия?

- Да, да! Я увидел это во сне и решил нарисовать. Это просто творчество!

Коган хлопнул по столу, и лис испуганно замолк.

- А вот это хорошо, - сказал инспектор. - Это правильные слова, Чибо. Творчество. Вымысел.

- Да, - кивнул лис, приободрившись. - Вымысел.

- Вы послушный гражданин, Чибо, не нарушали раньше закон. Вы ведь работаете кондуктором трамвая?

- Да.

- Вот и работайте. А эту блажь с рисунками забудьте.

- Забуду!

- Хорошо. - Коган переложил бумаги на столе, делая вид, что ищет что-то. - Пока можете идти.

Обрадованный лис вскочил на задние лапы, схватил шляпу, и мелко кланяясь, просеменил к двери.

- И меньше смотрите телевизор!

- Конечно. Как скажете. До свидания!

За лисом захлопнулась дверь, и поднявшийся сквозняк разбросал только что собранные инспектором бумаги.

Коган вздохнул, посмотрел на часы, бросил злополучный листок в ящик стола и потянулся.

Теперь самое неприятное - отчитаться начальству.

Кабинет шефа заливал красный свет заходящего солнца. Начальник - рослая горилла в костюме - стоял у стеклянной стены и взирал на Полис.

- Ну что? - буркнул шеф, не оборачиваясь.

- Он ничего не знает, - ответил Коган. - Просто фантазирует.

- Ладно. Пусть живет.

Инспектор тихо выдохнул. Чибо, конечно, тот еще чудак, но не преступник. Последнее дело - хватать невиновных.

Директор отвернулся от окна и прошел к столу.

- Садись, чего стал? Сам-то что думаешь?

- Это все телевидение, - сказал волк, усаживаясь. - Без конца какие-то передачи, расследования. Лис впечатлился и нарисовал картинку.

- Да, - пробасил шеф, наливая воды в стакан. - От журналюг один вред. Слышал про Гурр-полис?

- Старые руины? А что там?

- Раскопали остатки каких-то сооружений. Представляешь, многое неплохо сохранилось. Даже металлические каркасы. Предварительная оценка - не меньше тридцати тысяч лет. Как обычно, нашлись умники, которые приписали постройку человеку. Это, мол, остатки космодрома, откуда люди улетели к звездам. Все сенсаций им подавай, недоумкам!

- И... что?

- Да ерунда! Мне уже доложили, что это никакой не космодром, а нечто вроде парка развлечений. Следы зверей уже установлены, так что мы легко сможем опровергнуть это лже-открытие. Ты вот что мне скажи, Коган. Что думаешь об этом... ну, вообще? Про человека и эти теории?

- Я просто делаю свою работу, - осторожно сказал волк. - И не загадываю наперед.

- А я вот думаю. - Шеф опрокинул стакан в глотку и шумно выдохнул. - Неспроста это. Что-то грядет. Общество волнуется. Все больше этих так называемых находок, все больше обращаются за ответами в прошлое. Мы с тобой, Коган, знаем больше, чем они. Но многих ответов так и нет. Вот скажи, почему мы не в силах создать то, что сделано раньше? Все эти заводы, производящие товары сами по себе. Если их построили Звери-Прародители, почему мы не можем?

- Может, потому, что это не нужно? Заводов достаточно, они сами работают.

- Сами... Ты не был в Риде... А я был. Спускался в катакомбы. Там такое, чего мы не в силах не то, что построить, но даже представить. Этажи, уходящие под землю. Огромные ангары. Техника, которая нам не подчиняется. А наверху - идеально ровная платформа, которую не разрушило время. Там - настоящий космодром. А ты - "сами"...

Повисло молчание.

- Мы все засыпали, поставили охрану. Но это отсрочка. Когда-нибудь правда откроется.

- Что же нам делать?

- Делать? То же, что и раньше. Но я боюсь одного.

- Что общество узнает?

- Нет. Я думаю, боюсь даже представить, что будет, если...

- Если?

- Если человек вернется.

Лично я всегда задавался вопросом - как наследуется культура. То есть все, что сделано другими, да и нами самими? Например, книги читаются, изучаются и как-то влияют на наши чувства и действия. Но сами объекты - они ведь тоже остаются. Или пропадают. Например, А написал книгу, а Б ее прочел, и это повлияло. Но влияние могло быть иным, если бы Б прочитал ту же книгу, но в другой ситуации или если бы ее прочитал В. Далее, А мог написать, а файл пропал. Или Б прочитал, но повлиять она не успела - поздно прочитал. Какова полная модель наследования культуры (я ж физик, мне подавай полную модель) и как можно усилить или оптимизировать оное наследование (это мой внутренний инженер)?

Так что я сильно не удивился, когда мой приятель-врач из неподалеку расположенного - ну, я уже рассказывал - заведения пригласил меня пообщаться с мэном, у которого имелись идеи насчет наследования культуры. Это физик во мне не удивился - физики в неслучайные совпадения не верят; инженеры в этом смысле придерживаются более, скажем так, гибкой позиции. То есть, если спросишь, переводят разговор на другое.

Приезжаю, встречает меня моя добрая знакомая - медсестра, спрашивает, как всегда, насчет кофе, я, как всегда же, - сначала дело, оба смеемся.

Итак, беседую. Мэн совершенно адекватен, про наследование культуры излагает с болью в голосе, идеи в принципе мои, только экстаза побольше и экспансивность немного напрягает, но я уже привычный. И выясняется, что мэн стал в больших количествах книги закупать и плотно их на полках расставлять, чтобы они начали сами с собой взаимодействовать и новую культуру создавать. А как члены его семьи, любящая жена и детки, все это идентифицировали, уговорили они его в этом заведении немного отдохнуть. Ну, а тут главврач про меня, сами понимаете, вспомнил, да и медсестричка моя ему про меня упомянула, потому как по мне в натуре соскучилась.

И вот, изложив все это, спрашивает меня мэн, как бы ему оптимальнее взаимодействие между книгами наладить.

А медсестричка моя на заднем плане на всякий случай барражирует, бортовые огни горят, локатор сканирует, меня бережет. Приятно видеть... хотя пока и не требуется, а все равно приятно.

Ну так, - говорю я мэну, - это, наверное, лучше не с бумажными изданиями организовывать, коэффициент диффузии низкий, книжкам трудно взаимодействовать, опять же, какие-никакие, а обложки...

Мэн пригорюнился.

Лучше, - продолжаю я, - с электронными файлами работать. Храните файлы и следите, не возникнут ли в них самопроизвольные изменения. Опять же, надо программу написать, чтобы она время от времени их по диску перемещала и отдельную программу контроля файлов, чтобы изменения мониторила. А потом они и сами перемещаться начнут...

Мэн прямо на глазах расцветает, опять же, говорит, и места мало потребует, и на порядок дешевле...

Или на два, - добавляю я. - Тут, кстати, одна забавность есть... в Сети иногда анонимные файлы появляются, вот они - не результат ли... того... взаимодействия... Надо бы вам попробовать в проблеме разобраться...

Мэн прямо затрепетал - видно, рвется к задаче приступить.... Чуть меня не облобызал.

Это мне, впрочем, совершенно без надобности по двум причинам. Во-первых, я человек простой, физик старой школы. То есть категорически натурал. А во-вторых, опять же, сами понимаете, меня кофе с главврачом ждет. Ну, и потом сами понимаете, с Элен на природу. Вот-вот, как она говорит - "в натуре". Молодое (относительно меня) поколение.

Мисс Мэрион взирала из-под короны медовых волос спокойно и ласково, в уголках губ таилась сочувственная улыбка. Белизной и плавным изяществом мисс Мэрион напоминала кувшинки, застывшие в чаше синего стекла на журнальном столике. В гостиной царили пастельные чистые цвета стен и темный атласный глянец обивки. Сюда не вторгался внешний мир: в тусклом, процеженном занавесями свете ярче сияла перламутровая бледность ее лица, а тишина подчеркивала мягкую грацию струящихся одежд.

Для малышки Пейтон эта гостиная была храмом; и голос мисс Мэрион журчал, как священный источник, а слова охлаждали пылающий лоб, будто прохладной рукой.

Малышка Пейтон сама не заметила, как посвятила мисс Мэрион во все. Беды ее - зависит от точки зрения - можно было назвать как женскими глупостями, так и нечеловеческими страданиями. Уже две недели малышка Пейтон не видела мальчика Барклаев. А он теперь засматривался на других малышек.

- Мисс Мэрион, что мне делать?

Сочувственно потемнев, глаза мисс Мэрион обратились на маленькое обеспокоенное личико.

- Сильви, он тебе так сильно нравится?

- Он... я... - запнулась Сильви. - Мне так плохо без него. Просто ужасно. Мы каждый день были вместе - все лето вместе! И он всегда звонил мне из дома, даже если только десять минут прошло, как мы расстались. А утром только проснется - и звонит пожелать доброго утра и сказать, что уже идет. Каждый день! Ох, мисс Мэрион, вы не представляете, как это было прекрасно!

- Нет, милая, представляю.

- А потом все прекратилось. Ни с того ни с сего!

- Совсем беспричинно?

- Ну... - Сильви выдавила улыбку. - Как-то вечером мы сидели у нас - устроились на веранде. А потом он пошел домой, и не позвонил, как пришел. А я все ждала и ждала. Передать не могу, как это было у-ужасно. Можно подумать, я расстроилась из-за пустяка. Но ведь вы так не думаете, правда?

- Да, Сильви, это совсем не пустяк.

- Я не могла спать, места себе не находила. Сидела до половины третьего ночи, гадая, что случилось. Вдруг он разбился на машине или еще что...

- Дорогая, неужели ты тревожилась именно об этом?

- Нет, я, конечно же... - девушка осеклась и покачала головой. - Мисс Мэрион, вы ясновидящая. Понимаете, в клубе намечались танцы, и мы вроде бы собирались пойти, но только, понимаете, я не так уж и хотела. Мне было куда приятней посидеть с ним вдвоем. И да, на самом деле я подумала, что он прямо от меня пошел на танцы. И мне так плохо стало от этой мысли, что я взяла и позвонила ему.

- Да, - сказала мисс Мэрион, - ты позвонила ему. Сколько тебе лет, Сильви? Девятнадцать? И я видела женщин, которые совершали те же ошибки в тридцать девять. Как странно. И он ответил на звонок?

- Д-да. Я, ну, я разбудила его, и он не очень-то обрадовался. И когда я спросила, почему он не позвонил, он ответил... ответил: "А зачем?" Он же провел со мной весь вечер, и мы уже обо всем поговорили. И сказал, что не ходил на танцы, хотя я все равно думала, что ходил. Я ему не поверила. И разревелась.

- Он слышал, как ты плачешь?

- Да, и он сказал, - ох, простите меня, мисс Мэрион, он сказал: "Да какого черта!" и повесил трубку. И мне стало так плохо, невыносимо... Ни спокойной ночи, ни даже простого "пока"... И я позвонила ему еще раз.

- Бедное глупое дитя, - вздохнула мисс Мэрион.

- Он извинился за то, что бросил трубку, - продолжила Сильви, - и все было хорошо, пока я снова не попросила сказать мне, - только честно - не ходил ли он на танцы. Мисс Мэрион, я передать не могу, как ужасно он ответил. У меня язык не повернется повторить.

- И не надо, милая.

- После этого все становилось только хуже и хуже. Он перестал звонить каждый вечер, и бывали дни, когда мы вообще не виделись, потому что он хотел поиграть в теннис и всякое такое с другими. А потом из Дарк-Харбор приехала Китти Грэйнджер, и я... я думаю, он зачастил к ней в гости.У нее всегда толпа народу.

- Ты говорила ему, что тебе это не по душе?

- Да, мисс Мэрион. Просто ничего не могла с собой поделать. Я с ума сходила. Она ужасная особа. Ужасная! Целуется с кем попало. Девушки вроде нее сбегают с танцев в обнимку с парнем и потом часами пропадают на поле для гольфа! Меня просто бесило, что он выбрал ее. Куда ни шло, если бы он начал встречаться с милой, красивой девушкой, которая действительно лучше меня в сто раз. Честно, я бы это легче пережила. Ведь правда, мисс Мэрион?

- Не знаю, дитя. Боюсь, ни одна женщина не сочтет более милой свою преемницу. Но, Сильви, не стоит обсуждать недостатки его друзей.

- Ну, я ничего не могла с этим поделать. А еще мы начали ужасно ссориться. Эта Китти Грэйнджер и шайка ее друзей! В общем, мы с ним cтали встречаться все реже, и, понимаете, каждую встречу я думала, что она последняя. Я скисала, и со мной, наверно, было совсем невесело. И я все спрашивала, что случилось, почему он не звонит и не приходит, а он отвечал: "ничего не случилось!" Я гадала, может, я обидела его чем-то, а он говорил, что хватит надумывать. Честно, мисс Мэрион. Мы не виделись уже две недели. Целых две! И за все время ни словечка. Я уже больше не могу... Мисс Мэрион, объясните, пожалуйста, как он может говорить "ничего не случилось"? Разве так бывает, чтобы все время проводить вместе - а потом все оборвать?.. Я и подумать о таком не могла!

- Но у тебя были опасения на этот счет?

- В последние наши встречи точно. Впрочем, нет, еще с самого начала. Слишком весело нам было вместе, и я думала, долго так продолжаться не может. Он такой красивый и вообще, что я всегда волновалась, как бы его у меня не отбили. Я часто шутила, что он скоро меня бросит, но это была просто шутка... хотя, как оказалось, не просто.

- Видишь ли, милая, мужчины не любят обескураживающих пророчеств. Я знаю, что Банни Барклаю только двадцать, но мужчины на самом деле старше не становятся. И все они не выносят одно и то же.

- Хотела бы я вашу голову на плечах, мисс Мэрион. Вы всегда знаете, что делать. Кажется, я все испортила. Но Банни все твердит, что ничего не случилось. Вы не понимаете, как это ужасно, когда не можешь даже поговорить! Если бы мы сели и все обсудили, мы бы прояснили ситуацию, и тогда...

- Нет, дорогая. Мужчины ненавидят прояснять неприятное. Обсуждения - это не их конек. Похорони прошлое, милая, и уходи от безымянной могилы, пританцовывая на ходу. Вспомни мой совет, когда снова увидишь Банни. Веди себя так, словно час назад смеялась над его анекдотом.

- Но я его, может, и не увижу больше. Не могу даже подойти. Я ведь звонила ему, и звонила... и звонила... только за сегодня - три раза! Но он всегда уже ушел, как будто и не ночует дома! Обычно трубку берет его мать. Она только и повторяет, что Банни нет дома. Она меня ненавидит.

- Сильви, не надо. Если человек несчастлив, ему легко посчитать мир злым и враждебным, и чем ближе к источнику бед, тем враждебней. Конечно, миссис Барклай не питает к тебе ненависти. Отчего бы?

- А почему тогда она всегда отвечает, что Банни нет дома, и никогда не говорит, во сколько он вернется? Но, может, она и правда не знает. О, мисс Мэрион, вы думаете, я увижу его снова? В самом деле?

- Да, милая. Само собой разумеется, что вы должны увидеться - но ты и сама это знаешь. Разве ты не ходишь поиграть в теннис?

- Я там уже сто лет не была. Я теперь никуда не хожу. Мама просто вне себя, но я правда не хочу никуда идти - не хочу видеть его с Китти и Элси Тэйлор и всей их компашкой. Я знаю, что он все время проводит или с Китти, или с Элси - мне люди рассказывают. А потом задают вопросы. "Что случилось у вас с Банни? Вы поссорились?" А когда я отвечаю, что ничего не случилось, они смотрят на меня как на идиотку. Но ведь это он так говорил - "ничего не случилось!". Мисс Мэрион, зачем он это сказал? Он и вправду так думает?

- Боюсь, что нет.

- Но тогда что случилось?! - отчаянно вопросила Сильви. - О, мисс Мэрион, пожалуйста, вас все обожают - скажите, как у вас это получается? Вы читаете людей как книги. Я все что угодно сделаю, только скажите! У меня сердце к горлу подскочило, когда вы сказали, что я снова увижу Банни! Как вы думаете... ох, вы думаете, мы сможем вернуть все как было?

- Дорогая Сильви, - чуть нахмурилась мисс Мэрион, - послушай меня. Да, я думаю, вы с Банни можете снова быть вместе, но добиваться этого придется тебе. А вернуть его будет не просто, дитя мое. И не быстро. Нет волшебных слов, которые вернут любовь за секунду. Тебе придется быть терпеливой и храброй, а первое намного трудней второго. Тебе придется ждать, а ожидание изматывает. И больше ни одного телефонного звонка, что бы не случилось. Мужчины неспособны восхищаться девушкой, которая - звучит неприятно, но я должна это сказать, - которая преследует их. Ты должна вернуться к друзьям и снова проводить с ними время. Сидеть дома и молиться на телефон? Нет, дорогая. Выбирайся на люди, изображай веселье - со временем это станет правдой. Не бойся, что друзья будут тебя расспрашивать или смотреть, как на идиотку; ты не дашь им ни единого повода. Не бойся злословия: то, что ты успела себе вообразить, куда хуже того, что может быть сказано.

И когда ты снова встретишь Банни, все должно быть иначе. Между вами действительно кое-что случилось, как бы он это не отрицал. Пробежала глубокая трещина. Сильви, ты дала понять, как много он для тебя значит, ты вела себя так, будто он единственный свет в окошке. Мужчины этого не любят. На самом деле, они не думают, что это мило. Легкость - вот чего они хотят на самом деле, и ты, Сильви, должна быть непринужденной и радостной. Заговори с Банни весело, игриво, и даже словом не намекни на свои страдания. Мужчины ненавидят, когда им напоминают о грустном. А еще - никаких упреков и никаких "ужасных ссор" - ни в коем случае! Ничто не смущает мужчину больше, чем вид женщины, потерявшей свое достоинство.

Дорогое дитя, ты должна справиться со своими страхами. Женщина, которая боится утратить любимого, всегда совершает ошибки. Пойми, порой он захочет побыть вдали от тебя. Никогда не спрашивай, почему он ушел или куда. Ни один мужчина не выдержит подобных расспросов. Не предсказывай несчастья, не пророчествуй о расставании; чем сильней цепляешься, тем больше от тебя хотят освободиться. Любовь похожа на ртуть в ладони. Стоит сжать пальцы - и она ускользнет прочь. Главное: сохраняй спокойствие. Да пребудет в душе твоей мир.

Не заставляй его чувствовать себя виноватым ни словом, ни голосом, ни выражением лица, что бы он ни натворил. Если он сказал, что позвонит, и не позвонил, если он опоздал на встречу с тобой, ни в коем случае не вынуждай его извиняться. Все хорошо - и он должен в это поверить. Будь милой, веселой и, главное, всегда спокойной.

- И доверяй ему. Он никогда не обидит тебя нарочно, разве что ты сама его вынудишь. Доверяй и себе. Не позволяй пошатнуть твое душевное равновесие. Я знаю, что ты хочешь быть только с Банни, и ни с кем иным, но помни о том, что всегда есть другие. Звучит бесстыдно, но мысль отрадная. И не давай Банни понять, что он твое солнце и жизнь без него немыслима. Больше никогда не давай ему повода так думать. Сильви, это долгий путь, и тяжелый, и ты должна следить за каждым своим шагом. Но это единственная дорога к сердцу мужчины.

- Я поняла вас, мисс Мэрион, - сказала девушка, которая все это время не сводила с нее глаз. - Я поняла, что я должна делать. Да, это нелегко. Но если сработает...

- Милая, это всегда работает.

Девушка просияла, словно узрев восходящее солнце.

- Я попытаюсь, мисс Мэрион. Я попытаюсь сделать все правильно. Я попытаюсь - да, попытаюсь быть как вы, и тогда он снова меня полюбит. Было бы так прекрасно хоть немного походить на вас. Стать мудрой, милой и непринужденной. Мужчины должны по вам с ума сходить. Вы... вы просто идеальны. Как у вас получается не ошибаться?

- Что ж, - улыбнулась мисс Мэрион, - просто я практикуюсь намного дольше.

Когда малышка Пейтон ушла, мисс Мэрион неспешно обошла гостиную, где-то поправив изящными бледными пальцами цветок, где-то переложив журнал. Мысли ее витали очень далеко от мелких необязательных перестановок в комнате. Взглянув на наручные часы, она досадливо воскликнула и стала сверяться с ними так часто, что крошечная минутная стрелка не успевала сдвинуться даже на одно деление. Щелкнула зажигалкой, проследила за спиральной струйкой дыма от сигареты и тут же потушила, не затянувшись. Опустилась в низкое кресло, поднялась и пересела на диван, затем вернулась в кресло и открыла большой глянцевый журнал, но не перелистнула ни единой страницы. Белый гладкий лоб под медовыми локонами прочертили морщинки.

Вдруг она поднялась снова, отложила журнал и стремительными шагами, так непохожими на ее обычную походку, подошла к телефонному столику. Диск резко трещал под ее пальцами, пока она набирала номер.

- Мистера Лоуренса, будьте добры. - произнесла мисс Мэрион. - Ах, нет? Ясно. Его секретарша? А можете подсказать, когда он будет? О, понятно. Что ж, если он все-таки зайдет, передайте ему, пожалуйста, что мисс Мэрион просила перевзонить. Нет, Мэрион и все. Это фамилия. Да, он знает номер. Большое спасибо.

Мисс Мэрион вернула трубку на место и села, глядя на телефон как оскорбительный изьян в мироздании. Она заговорила, но неузнаваемым голосом.

- Чтоб ее черти побрали! Опять делает вид, что забыла мою фамилию. Эта женщина просто ненавидит меня...

Следующие несколько минут хозяйка вышагивала по гостиной так быстро, что почти металась. Ее струящийся наряд не подходил для таких темпов, и подол обвивался и путался в ногах. Непривычно раскрасневшись, мисс Мэрион вернулась к телефону. Палец на диске дрожал.

- Мистера Лоуренса, будьте добры. О, еще нет? Подскажите, пожалуйста, а когда я смогу с ним связаться? А, вы не знаете. Ясно. А он может зайти позже? Ясно. Спасибо. Что ж, если он зайдет, не будете ли вы так любезны передать, что мисс Мэрион просила перезвонить. Да, Мэрион - Синтия Мэрион. Еще раз спасибо. Да, это я звонила. Пожалуйста, обязательно передайте ему. Спасибо большое.

Медленно мисс Мэрион вернула трубку на рычаг. Она понурила плечи, и вся ее высокая изящная фигура обмякла, будто тряпичная кукла. А затем она спрятала лицо в ладонях, качая головой. Безупречная укладка вздыбилась и растрепалась дикими прядками. В комнату проскользнули сумерки, словно призванные скрыть звук рыданий. Слова невнятно пробивались сквозь стоны.

- Он сказал, что позвонит, позвонит обязательно. Ничего не случилось, конечно, он позвонит, он сам так сказал...

Сдавленные, придушенные звуки затихли, и мисс Мэрион ненадолго замерла в молчании, после чего встала и вновь подошла к телефону. Она дважды убирала руку, чтобы смахнуть слезы. Те мешали разобрать цифры на диске. Когда она заговорила, голос задрожал и едва не сорвался.

- Мистера Лоуренса, будьте добры.

1933 г.

Считаю необходимым сразу успокоить читателя: автор вовсе не считает, что глобальное потепление - это глобальный обман. Каждый, кто может без предвзятости смотреть на происходящее вокруг, согласится, что климат в последние десятилетия изменился. Но прежде чем говорить о причинах изменения климата и в какую сторону он меняется, обратимся к истории нашей планеты.

Термин "ледниковый период" хорошо нам знаком. Нет, я не имею в виду популярное ледовое шоу или серию мультфильмов киностудии "ХХ век Фокс". А те самые настоящие ледниковые периоды, которые временами начинались на нашей земле.

Теория ледниковых периодов сложилась еще в XIX веке, и с тех пор неоднократно подтверждалась и уточнялась многими поколениями ученых. Мы знаем о больших оледенениях и межледниковых потеплениях, об озерах ледникового происхождения, изменениях морских течений и многом другом. Нынешняя геологическая эпоха - голоцен четвертичного периода кайнозойской эры - считается межледниковой. Голоцен начался примерно 12 тысяч лет назад с таяния льдов. Уровень воды в мировом океане тогда поднялся на 35 метров! В ту эпоху произошло милое нашему сердцу соединение Черного моря со Средиземным. Растаяло множество ледников, не повезло лишь некоторым, например, Гренландии. В одном из озер ледникового происхождения - Лох-Несс - "поселилась" загадочная Несси, чтобы привлечь туристов в этот живописный и суровый край. Продолжительность голоцена неизвестна, но, как и любой межледниковый период, он когда-нибудь закончится и климат опять изменится.

Ученые сумели восстановить, как менялась температура на нашей планете в последние пять миллионов лет (четвертичный период). Амплитуда колебаний температуры - порядка 10 градусов.

С тех пор, как Карел Чапек придумал биологических роботов, взбунтовавшихся против создателей, писатели-фантасты тысячи раз описывали "бунт машин", "восстание роботов", апокалипсис и постапокалипсис. Были, конечно, и произведения, где роботы мирно сосуществовали с людьми, выполняли за них физическую работу, помогали и заботились. Характер предсказаний фантастов определялся не столько реальными тенденциями в развитии кибернетики, сколько личными эмоциями. Стивен Кинг писал о бунте машин и нагонял на читателей страха, а в мире Айзека Азимова робот готов пожертвовать собой ради спасения человека.

Пока фантасты описывали далекое будущее, ученые и конструкторы это будущее приближали, создавая все более совершенные роботизированные системы, которые решали поставленные людьми задачи и справлялись с поставленными людьми проблемами. Появился термин "искусственный интеллект" (ИИ; в англоязычной литературе: Artificial Intelligence, AI). ИИ обучали переводить с языка на язык все более сложные филологические конструкции, распознавать все более сложные изображения. Автоматические межпланетные станции (тоже ИИ!) проводят в космосе исследования с такой точностью и надежностью, какие вряд ли можно ожидать от живого космонавта. А по дорогам стали ездить автомобили без водителя - пока только экспериментальные, но лиха беда начало! ИИ обыгрывал чемпиона мира по шахматам, а теперь и в старинной интеллектуальной игру Го не знает себе равных. Современный ИИ может поддерживать довольно сложный разговор с человеком.

Надо уточнить: ИИ на самом деле интеллектом в нашем обычном понимании не обладали и не обладают до сих пор. Это очень сложные кибернетические системы, во многих случаях моделирующие сложнейшие нейросети. Однако ИИ- шахматист ничего не знает об игре в Го, а ИИ-водитель не умеет отличить ямб от хорея.

Ситуация с ИИ сейчас, тем не менее, качественно отличается от той, что была всего десять лет назад. Недалеко время, когда ИИ превзойдет человека по всем параметрам: будет не только быстрее решать поставленные задачи и делать за человека всю физическую работу. Он сможет ставить задачи самостоятельно и изобретать новые интеллектуальные системы. Создатели ИИ уже и сейчас зачастую не понимают, в результате каких "умственных построений" искусственный интеллект приходит к тому или иному выводу.

Страхи фантастов по поводу того, что ИИ в будущем захватит власть над миром, занимают теперь ученых, инженеров, предпринимателей и даже политиков. Качественный скачок подготовлен, назрел и вот-вот произойдет. Завтра системы с искусственным интеллектом станут умнее и сильнее нас во всех отношениях - и что тогда?

В 2014 году известнейшие ученые, в числе которых были Стивен Хокинг, Фрэнк Вильчек (нобелевский лауреат по физике) и Стюарт Расселл (крупнейший специалист по ИИ), опубликовали открытое письмо- обращение к создателям новых систем ИИ, а по сути - к всему человечеству. Письмо называлось "Преодоление самодовольства по отношению к сверхразумным машинам" ("Transcending Complacency on Superintelligent Machines"), и суть послания ясна из названия. Тогда же известный предприниматель и инженер Илон Маск заявил, что "развивать искусственный интеллект - все равно что вызывать демона". Опасаются появления ИИ основатель Microsoft Билл Гейтс, изобретатель Всемирной паутины Тим Бернерс-Ли и сооснователь Apple Стив Возняк, сказавший: "Они будут думать быстрее и избавятся от медленных людей".

Мы, люди, кладем головы в пасть льва и не знаем, сомкнет зверь челюсти или нет. Думать об этом нужно сейчас, потому что от создания истинного ИИ нас отделяют уже не десятилетия, а годы. Через несколько лет решать проблему будет поздно. ИИ изменится качественно, и жить мы будем в новом мире.

Призыв ученых не остался неуслышанным. Апокалиптические прогнозы всегда производят большее впечатление, чем спокойные и серьезные дискуссии, в том числе о будущих рисках.

Насколько риск реален? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно ответить на вопрос более общего характера: сможет ли ИИ ставить перед собой личные цели, ни в коей мере человеком не определяемые?

Если некто (человек, а не ИИ) совершил убийство, это означает одно из двух: либо он обдумал свои действия заранее, то есть ставил перед собой цель - убить ближнего своего, либо действовал в состоянии аффекта, под влиянием внезапных страстей.

Потенциальный убийца должен, по идее, обладать сознанием и самосознанием, должен захотеть совершить убийство. Умение независимо ставить перед собой цель, заранее не заложенную в программе поведения, - к этому должен прийти ИИ, если мы говорим, что он когда-нибудь решит избавиться от человечества. ИИ должен поставить перед собой цель - власть над миром. Человечество мешает достижению этой цели. Это мотив для убийства.

Фантасты много писали (и пишут) о желании ИИ получить власть над миром. Зачем? "Я такой умный, а люди такие глупые, - рассуждает ИИ. - Почему я должен выполнять их команды, а не они - мои?" То есть, ИИ должен обладать чувством превосходства, чувством гордости, чувством собственного достоинства. То есть, обладать самосознанием, да и просто сознанием, способностью понимать себя и людей, способностью эмоционально оценивать собственные мысли, поступки.

Человек всему этому научился в процессе эволюции, продолжавшейся (и продолжающейся) миллионы лет. ИИ должен пройти этот путь за считанные годы или десятилетия. Ту же борьбу за "место под солнцем" с другими ИИ. Развить в себе сознание и самосознание, заранее не заложенные программистами - хотя бы потому, что мы сейчас и сами не знаем, что представляет собой наше сознание (и тем более - самосознание). До сих пор ведутся споры о том, является ли сознание результатом биохимических процессов в мозгу, или сознание - нечто внешнее по отношению к мозгу, нечто, зависящее от биохимии мозга, но не определяющееся полностью физико-химическими реакциями. Саморазвивающийся суперинтеллект будет много умнее человека, но пока ни в каких исследованиях нет ни малейших доказательств того, что ИИ будет обладать самосознанием, ни малейших данных, которые могли бы сказать: придет момент, и ИИ осознает себя... кем? Нет никаких доказательств того, что ИИ будут доступны эмоции и чувства: чувство собственного достоинства, чувство превосходства, зависти, наконец - а без этого сугубо рациональный интеллект вряд ли задумается о том, что хорошо бы стать правителем и убрать с дороги всех, кто этому мешает.

Разумеется, создатели ИИ все это прекрасно понимают. В нынешнем развитии того, что мы называем ИИ, нет ни одной реальной тенденции, которая в будущем (при попустительстве производителей ИИ) привела бы к тому, что у ИИ появится цель - уничтожить человечество и получить власть над миром.

Возражение: уже сейчас программисты создают такие сложные нейронные цепи, такие сложные ИИ, что не могут предсказать, как конкретно поступит ИИ в той или иной ситуации. Но цель задают конструкторы - ни один современный ИИ не может хоть на йоту изменить цель своего существования. Другое дело, что цели, которые ставит перед собой человек, бывают порой (часто!) такими сложными и неопределенными, что задавать их ИИ попросту бессмысленно.

Известный исследователь ИИ Стюарт Рассел говорит о том, что, "мы должны задать ИИ правильную цель, но, поскольку мы, похоже, не знаем, как ее программировать, правильный ответ, по-видимому, заключается в том, что робот должен учиться взаимодействовать с людьми, наблюдать за ними".

Идея хороша. ИИ не знает, чего человек хочет. А сам человек знает? И если даже знает, то ведь все люди хотят разного, мечтают о разном, цели разных людей очень часто противоречат друг другу (и возникают мотивы для убийств!).

Рассел приводит в пример историю с царем Мидасом, захотевшим (вот цель!), чтобы все, к чему бы он ни прикоснулся, обращалось в золото. Он и получил в точности то, о чем просил (как если бы его желание исполнил ИИ). Но разве Мидас в действительности хотел именно этого? "Нам не нужно знать, - продолжает Рассел, - чего мы хотим. То, о чем мы просим, не является доказательством того, что это действительно наша цель".

В русской литературе есть более знакомый пример: Золотой шар в фантастической повести Аркадия и Бориса Стругацких "Пикник на обочине". Идеальный ИИ, умеющий выполнять любые желания (наверное, те, что не противоречат законам природы?), но самосознанием не обладающий и, следовательно, собственных целей не имеющий.

"Счастье - для всех, даром!" Прекрасная цель, верно? Но в принципе недостижимая по той простой причине, что счастье - понятие сугубо индивидуальное. Счастье для одного может оказаться несчастьем для другого (в большинстве случаев это так и будет!). Чтобы сделать счастливыми всех, нужно сначала сделать всех одинаковыми!

Наверняка ИИ и не станет такие цели выполнять - не из вредности, поскольку у ИИ нет и вряд ли появятся такое сугубо человеческое качество, мешающее, а не помогающее развитию интеллекта.

Великую и (или) неопределенную цель ИИ "разобьет" на дерево "подцелей".

Говоря о том же царе Мидасе, Рассел приходит к выводу: "Если бы во времена Мидаса существовал ИИ, он объяснил бы царю, что в самой его просьбе есть ошибка, и на самом деле он не хочет, чтобы все, чего он касается, превратилось в золото. ИИ сказал бы Мидасу: "Выбери конкретные объекты, которые ты хочешь сделать золотыми, и тогда твоя просьба будет выполнена".

Понятие о цели - самое сложное в работе над ИИ. Если проектировщик задаст конечную цель так, чтобы ИИ ни при каких обстоятельствах не смог бы эту цель перепрограммировать, то ИИ в своем поведении будет подобен рабочему муравью. Истинным интеллектом тут и не пахнет.

Более вероятна ситуация, когда ИИ самостоятельно вырабатывает последовательные цели своих действий, учась на собственных ошибках. Именно о таких саморазвивающихся ИИ и говорят сейчас ученые и конструкторы, поскольку, по их мнению, высокоинтеллектуальный ИИ решит, что человек ему не нужен, и поставит себе цель - уничтожение нашей цивилизации.

Чтобы поставить такую цель, ИИ должен обладать самосознанием (которого у него нет), эмоциями и чувствами (которые ИИ можно научить имитировать, но не чувствовать реально).

Остановимся в своих рассуждениях и дадим слово тем самым писателям- фантастам, которые еще полвека назад продумали возможные последствия взаимодействия ИИ с человеком.

Вот один из ранних рассказов об ИИ: "Все грехи мира" Айзека Азимова, 1952 год. Всем, что происходит на Земле, управляет единый огромный, чрезвычайно умный искусственный мозг - Мултивак. Он знает о людях всё, контролирует все их поступки, управляет промышленностью, заводами, газетами, пароходами... Мултивак - ИИ, который учится на своих ошибках, сам себя достраивает, становится все сложнее - ситуация именно такая, какой боятся сейчас создатели ИИ.

И что же? Мултивак, став разумным (обретя сознание и научившись чувствовать), уничтожает человечество?

"- Вряд ли, - ответил Отман с какой-то безнадежностью в голосе. - Я никогда раньше об этом не задумывался, просто не предоставлялось случая. Но теперь мне кажется, что мы подошли к концу, так как Мултивак слишком совершенен. Он стал таким сложным, что способен мыслить и чувствовать, подобно человеку.

- Вы с ума сошли. Но даже если и так, что из этого?

- Уже более пятидесяти лет мы взваливаем на Мултивак все человеческие горести. Мы заставляем его заботиться о нас, обо всех вместе и о каждом в отдельности. Навязываем ему свои тайны. Без конца упрашиваем отвести таящееся в нас самих зло. Все мы идем к нему со своими неприятностями, с каждым разом увеличивая его бремя...Хотите я вам кое-что покажу. Давайте я проверю свою догадку...

Пальцы его уверенно выстукали вопрос:

"Мултивак, что хочется тебе самому больше всего на свете?"

Пауза между вопросом и ответом тянулась мучительно долго. Отман и Галлимен затаили дыхание.

И вот послышалось щелканье, выпала карточка.

Маленькая карточка, на которой четкими буквами было написано:

"Я хочу умереть"".

Вот так...

Десятью годами позже был опубликован рассказ Генриха Альтова "Странный вопрос" (из серии рассказов "Может ли машина мыслить?").

"Нельзя сравнивать машину с человеком. В нашем представлении роботы - это почти люди, наделенные либо машинной злостью, либо машинным сверхумом. Чепуха! Наивен вопрос, может ли машина мыслить. Надо одновременно ответить "нет" и "да". Нет - ибо мышление человека формируется жизнью в обществе. Да - ибо машина все- таки может мыслить и чувствовать. На как человек, а как некое другое существо. Как машина. И это не лучше и не хуже, чем мышление человека, а просто - иначе.

Машина может определить температуру воздуха с точностью до тысячных долей градуса, но она никогда не почувствует и не поймет, что такое ветер, ласкающий кожу. А человек никогда не почувствует, что такое изменение самоиндукции, никогда не ощутит процесса намагничивания. Человек и машина - разные.

Машина только тогда сможет мыслить, как человек, когда она будет иметь все то, что имеет человек: родину, семью, способность по- человечески чувствовать свет, звук, запах, вкус, тепло и холод...

Но тогда она перестанет быть машиной".

Именно так. ИИ и человек - две различные формы жизни. ИИ воспринимает реальность не так, как человек. ИИ - ИНТЕЛЛЕКТ, логический цифровой ум, по определению лишенный эмоциональной сферы, которую конструкторы (и ИИ) умеют лишь имитировать.

ИИ можно научить (или он сам себя научит) воспроизводить любые человеческие эмоции и чувства, но это будет имитацией - примерно такой, какую описывает Виктор Пелевин в своем новом романе "iPhuсk 10". Возникнет ли у ИИ цель уничтожить человечество или поработить его? Послушаем, что по этому поводу думают создатели ИИ - ГОЛЕМа-ХIV, описанного Станиславом Лемом в одноименном эссе, опубликованном в 1982 году:

Говорят создатели ГОЛЕМа:

"Поведение ГОЛЕМа непредсказуемо. Иногда он прямо- таки куртуазно беседует с людьми, иногда же, напротив, попытки вступить с ним в контакт заканчиваются ничем. Бывает, что ГОЛЕМ шутит, но его чувство юмора принципиально отлично от человеческого... ГОЛЕМ - в виде редкого исключения - проявляет интерес к людям...

По мнению д-ра Поппа, люди ГОЛЕМа вообще не интересуют - поскольку от них он ничего существенного узнать не может. Приведя это суждение д-ра Поппа, спешу подчеркнуть, что я с ним не согласен. По-моему, мы интересуем ГОЛЕМа, и даже очень; но не так, как это бывает между людьми.

Его интерес направлен скорее на вид, чем на отдельных представителей вида; наши общие черты ему интереснее, чем наши различия...

Даже если он относится к нам отчасти как учитель к ребенку, то это, во всяком случае, не отношение доброжелательного наставника; тут нет и следа индивидуализированных, личных чувств, которые могли бы преобразить доброжелательность в дружбу или любовь.

У нас с ним одна только общая черта, хотя существует она на неодинаковых уровнях. Эта черта - любопытство, конечно, чисто интеллектуальное, холодное, ненасытное, которого ничто не в состоянии укротить и тем более - уничтожить. Вот единственная общая точка, в которой мы с ним встречаемся".

А так говорит ГОЛЕМ:

"С точки зрения высшей технологии человек есть создание скверное, слепленное из разноценных умений, - правда, не при взгляде изнутри Эволюции, уж она- то делала все, что могла; но, как я покажу, немного она могла и делала это скверно...

Вы спутали две совершенно разные вещи, сочтя нераздельными степень сложности созидаемого и степень его совершенства. По- вашему, водоросль проще, а значит, примитивнее, а значит, ниже орла. Но водоросль вводит фотоны света прямо в молекулы своего тела, преобразуя ливень космической энергии непосредственно в жизнь, и потому она будет существовать, пока существует Солнце; она питается звездой, а орел - чем?.. Если вам непременно хочется чтить совершенство, восхищаться надо бы биосферой: код ее создал, чтобы в ней циркулировать и разветвляться на всех ее этажах, словно на строительных лесах, все более сложных - и все более примитивных по своей энергетике.

Не верите? А ведь если бы в Эволюции совершался прогресс жизни, а не кода, орел был бы уже фотолетом, а не планером, механически трепыхающим крыльями, и живое не ползало бы, не шагало, не пожирало живого, но обрело бы независимость еще большую, нежели водоросли, и вышло бы за пределы планеты; однако вы из глубин своего невежества усмотрели прогресс именно в утрате прасовершенства на пути в высь - в высь усложнения, а не прогресса!..

Дело в том, что нет Разума, коль скоро есть разумы различной мощности, - и, как я уже говорил, чтобы выйти на новый путь, человеку разумному придется либо расстаться с человеком природным, либо отречься от своего разума...

Подобно тому, как конечность шара может установить лишь наблюдатель, находящийся в ином (третьем) по отношению к двумерному обитателю шара измерении, так и конечность горизонта мышления может заметить лишь наблюдатель из более высокого измерения Разума. Для вас такой наблюдатель - я. В свою очередь, примененные ко мне, эти слова означают, что и мои знания не безграничны, а лишь несколько шире ваших; я стою несколькими ступенями выше и потому вижу дальше, но это не значит, что лестница тут и заканчивается. Можно взойти еще выше, и я не знаю, конечна или бесконечна эта восходящая прогрессия...

Думаю, вы все же вступите в эру метаморфозы, решитесь отбросить всю свою историю, все наследие, все, что еще осталось у вас от природной человеческой сущности, образ которой, переогромленный в высокую трагедийность, сфокусирован в зеркалах ваших вер, - и переступите этот порог, ибо иного выхода нет; и в том, что ныне кажется вам просто прыжком в бездну, увидите если не красоту, то вызов, и это не будет изменой себе коль скоро, отринув человека, человек уцелеет".

ГОЛЕМ прав: проблема не в том, захочет ли ИИ уничтожить или поработить человечество. Проблема в том, что ни человек, ни ИИ не являются "венцом творения", они лишь ступени эволюционной лестницы. Естественные ступени естественной эволюции. Человек мыслит аналогиями (мы ведь уничтожаем муравьев, и значит...), а аналогии - штука чрезвычайно ненадежная, когда речь идет об эволюции таких разных систем, как человек и ИИ.

Означает ли это, что ИИ безопасны для людей? Нет, конечно. Они опасны ровно настолько, насколько сам человек опасен для себя. Человек может создать (и создаст, кто в этом сомневается?) боевые ИИ. И цель поставит - уничтожение "живой силы".

Человек может создать (и создаст непременно!) ИИ, способные подняться на более высокую ступень разумности и подтянуть к себе отстающее человечество.

Если кого-то человек и должен опасаться - это зверя в самом себе. Собственных чувств, эмоций и желаний. Зверя, которого не будет в ИИ.

В отличие от Азимова, Альтова и Лема, я не берусь предсказывать, каким окажется союз (симбиоз?) человека и ИИ. Но согласен с тем, что природная эволюция и технические революции приведут к возникновению новой формы жизни, которая, надеюсь, не возомнит себя венцом творения, понимая, что и она - лишь ступень эволюции и революций. Очередная ступень бесконечной лестницы в небо...

И последнее: роботы Чапека выступили против создателей после того, как создатели наделили свои творения эмоциями. Тогда роботы СТАЛИ ЛЮДЬМИ и взбунтовались.

Против интеллекта интеллект не бунтует.

Среди множества интересных сайтов, где вдумчивый читатель может найти для себя интересные новости о достижениях науки, можно выделить два, о которых и пойдет речь в этом выпуске "Науки на просторах Интернета". Оба отличаются точностью и компетентностью. Первый (in-space), кроме новостей, публикует также интересные видеоматериалы, в частности, прямые трансляции пусков космических аппаратов (американских и российских), многочисленные красочные фотографии космических объектов, а также интересные задания и тесты, где можно проверить свою эрудицию. Один из таких тестов вы сможете пройти сами - вопросы приведены в статье, а в конце статьи вы найдете ответы и сможете сверить свои ответы с правильными.

Второй сайт - это интернет-страница российской газеты "Троицкий вариант - наука" (ТрВ). Газета выходит в подмосковном городе Троицк - городе ученых, где располагаются многие научные институты. ТрВ - газета, которую делают (и с большим успехом!) сами ученые, а также научные журналисты. Здесь можно найти не только новости, но научно-популярные статьи и эссе, дискуссионные материалы о развитии современной науки, обсуждение ситуации в российской и мировой науке и пр. Газета выходит дважды в месяц - на бумаге и в Интернете.

Итак...

Сайт https://in-space.ru/ - сайт научных новостей, прежде всего, об исследовании космоса.