Я помню тот шок:

«Убили Захарченко».

Как дико, подло, мерзко…

Бомбу все-таки упрятали под потолком в кафе.

И она сверху рванула, когда он входил.

Все-таки добились своего нацисты.

И мне только было не понятно, почему не грохнули Порошенко…

Того же Зеленского…

Что это за благородство, когда твоих убивают, а ты не можешь…

Почему?

В тот трагический день 31 августа 2018 года газета «Вечерняя Москва» в заметке «От шахтера до главы республики. Кем был Александр Захарченко» напечатала:

«Глава самопровозглашенной Донецкой Народной Республики Александр Захарченко получил смертельное ранение в кафе “Сепар” на улице Пушкина, в нескольких сотнях метров от своей резиденции.

Александр Захарченко родился 26 июня 1976 года в Донецке. Отучившись в местной школе № 4, он поступил в Донецкий техникум промышленной автоматики по специальности “горный электромеханик”. Позже поступил в Донецкий юридический институт МВД Украины, но не закончил его. Работал на шахте горным электромехаником, где повысил свою квалификацию до 6-го разряда.

В начале 2000-х годов Александр Захарченко начал заниматься предпринимательской деятельностью. Она была связана с угольной промышленностью. В 2006 году стал руководителем одного из торговых домов, с которым был связан донецкий миллиардер Ринат Ахметов.

В 2010 году Александр Захарченко начинает политическую карьеру. Он становится главой филиала общественной организации “Оплот”. Ее целью являлось оказание финансовой, социальной, юридической и психологической помощи семьям милиционеров, которые погибли при исполнении своих обязанностей. На ее основе в дальнейшем был сформирован добровольческий батальон. Члены “Оплота” активно боролись с героизацией Украинской повстанческой армии, основателем которой был Степан Бандера.

Во время событий “Евромайдана” в 2014 году, после того, как легитимный президент Украины Виктор Янукович покинул страну, Захарченко активно участвовал в борьбе за независимость Донецкой Народной Республики. Он присоединился к силам ополчения, которые начали активно формироваться в то время. Когда стало ясно, что договориться об определении государственного устройства и свободе выбора граждан Донбасса не удалось, ополчение взяло в руки оружие. В апреле 2014 года Захарченко возглавил группу, которая обороняла здание администрации Донецка.

В мае 2014 года после референдума о независимости ДНР Александр Захарченко был назначен военным комендантом Донецка, а после заместителем министра внутренних дел республики. Лично принимал участие в боях на территории Донецкой области… В августе Захарченко назначили премьером республики. В октябре подает документы для участия в выборах главы ДНР. В итоге он получил 75 процентов голосов.

Место гибели Захарченко

Александр Захарченко был убит 31 августа в результате взрыва около одного из донецких кафе. Ему было 42 года. У него остались жена Наталья и четверо сыновей».

Имя Александра Захарченко не давало мне покоя. Я часто видел его в передачах по телевидению: всегда в военной форме и тельняшке, словно он постоянно находился на передовой. Его ранило при разгроме дебальцевского котла нацистов, но он не оставил дело свободы Русского мира и стоял за него до конца.

Я знал, что мой друг, доктор исторических наук Аркадий Юрьевич Минаков, встречался с Захарченко, и теперь, словно восполняя упущенное, расспрашивал его, как он попал в Донбасс, зачем туда ездил, что делал, как произошла встреча.

Он ответил:

— В Донбассе я был раз пять. В Донецке и Луганске. Первый раз меня туда позвал Андрей Пургин[1]. Это было в начале ноября 2016 года. Он пригласил меня в качестве главного и единственного докладчика на конференцию «Воюющий Донбасс как эпицентр цивилизационного пробуждения Русского мира». Она проходила в гостинице «Шахтер Plaza». Пургин снял в ней большой конференц-зал. На конференцию собралось несколько сот человек. Актив. Ополченцы. Ученые. Журналисты. Ходаковский[2] — тогда я с ним познакомился.

Вот сидим. Пургин говорит: «Подождем еще минут десять, русские люди долго тянутся». Мол, кто-то еще подойдет. Только сказал, смотрю, зал разбивается автоматчиками на сектора, как во время военных переворотов, как показывают в фильмах. Я думаю: «Елки-палки, сейчас Пургина накажут…» — рассмеялся. — И тут появляется Захарченко. Как его называли «Захар». В военной пятнистой форме, напористый, невысокий, коренастый. Сразу производит сильное впечатление. А автоматчики — это его личная охрана. Все в ошеломлении, потому что он явился без предупреждения. У них с Пургиным в то время уже были противоречия. Поздоровался и прямо из зала произносит краткую речь.

Пургин прислал мне видеозапись выступления.

«Хочу сказать спасибо за эту конференцию! — обратился ко всем Захарченко. — Тема ее полностью соответствует тем целям, за которые мы воевали. Наша война была за нашу веру, за наш язык, за нашу родину — Россию. Я только одного пожелаю, чтобы такие конференции были не только в этом зале, но я приглашаю вас прочитать лекции студентам, потому что война идет не только за те идеи, которые я озвучил, но за души людей, за умы молодежи. И каждый из вас в состоянии это сделать. Это святое, благородное дело! Со своей стороны хочу пригласить Аркадия Юрьевича к себе на чашку чая. После завершения конференции мы обязательно встретимся. Аркадий Юрьевич, вы для меня очень известный человек, мне было бы очень приятно с вами познакомиться».

Минаков:

— Подошел ко мне и пожал руку. Я впервые его видел вживую. А он меня, видимо, знал через своего помощника Юрия Казакова, мы с ним оба занимались либеральным консерватизмом. А слова «За нашу веру, за наш язык, за нашу Родину», они ведь относятся к адмиралу Шишкову[3], который писал манифесты царю в Отечественную войну 1812 года. Поэтому его слова меня порадовали… Я выступил. Если коротко, то так, как написали.

И прислал короткую информацию:

«Доклад Минакова был посвящен русскому консерватизму. Это философско-идеологическое течение сформировалось еще в XIX веке и, по сути, стало “духовной скрепой” государства. Некоторые из его базовых ценностей — такие как патриотизм, вера, Родина, язык, традиция — обрели особый смысл для жителей провозглашенных республик, которые, в отличие от современного украинского политического истеблишмента, не хотят разрывать культурно-историческое единство с Русским миром».

Аркадий Минаков продолжал:

— После моей лекции начался круглый стол, я сказал несколько слов, и тут появился майор с грузинской фамилией, подходит ко мне и: «Александр Владимирович ждёт вас!» Я проследовал за ним. Он быстро меня довез до резиденции Захарченко. А совсем недавно погиб «Моторола»[4], и я не удивился досмотру: у меня проверили вещи, пропустили через металлоискатель. И я вот оказался в приемной. Мимо снуют военные. Видно, в кабинете Захарченко работа кипит. На экране телевизора идет фильм «Белое солнце пустыни». Ну, прямо как в той фразе «За державу обидно…» Вот зовут в кабинет: «Александр Владимирович приглашает вас». Захожу. Захарченко за столом, курит. Он отодвигает от себя ноутбук, из которого слышны военные песни. Предлагает чай на травах. Мы говорим. И он мне: «Аркадий Юрьевич, нам нужна идеология, без идеологии мы проиграем… Идеология задает цели, ясные и четкие, это то, чего нам не хватает». Умный мужичара. Прирожденный лидер без всякого сомнения… Мы говорим. А у него за кабинетом комната. Он собирал оружие. Целый арсенал, начиная с пушечки XVIII века. Музей оружия вплоть до современного. Потом говорит: «Хотите пострелять из пулемета?»

Мы засмеялись.

Минаков:

— Я вспомнил Эдуарда Лимонова[5], который по хорватам, по-моему, с вертолета стрелял. И: «Ну, почему бы и нет» — «Тогда поехали. Вам покажу нашу реликвию, а может, и постреляем». Вот и поехали. Вот есть запись, она и в Интернете стоит. Записывал его помощник Казаков. Это мой разговор с Захарченко. Он меня возил по Донецку, рассказывал, как было дело, потом привёз в аэропорт, это культовое место, вроде дома Павлова в Волгограде. Получилось интересно. Донецкие эту запись не раз транслировали по своему телевидению. Мне кажется, тебе пригодится.

И прислал видео.

Я открыл видео. Захарченко с Минаковым ехали по городу. Захарченко — за рулем, Аркадий — на пассажирском сиденье. Дорогу разделяла засеянная травой полоса. Впереди ехала черная машина с флажком ДНР на крыше. Навстречу по встречке — десятки машин.

Аркадий Минаков говорил:

— История нынешняя в том варианте, как есть она, абсолютно неудовлетворительная. Она должна быть прекрасным национальным мифом, воспитывающим патриотов. Это главное ее предназначение. И она должна строиться на таких вещах, как описания конкретных событий. Людей. Мест. Сейчас увидим. Так что там происходило в аэропорту?

Захарченко левую руку держал на руле, а между пальцев дымила сигарета:

— Уникальный эпизод. Я участник этих событий. 26 мая 2014 года был первый штурм аэропорта, который возглавил Александр Сергеевич Ходаковский. Он был неудачным. Там погибло много наших бойцов. Но там по разным причинам. Основная — несогласованность действий подразделений. Одно подразделение хотело присвоить славу себе, а так как были не в состоянии его захватить и удержать, все закончилось большим провалом. И в то же время героизмом! Потому что люди, которые попали в окружение в этот день в аэропорту, они почти все погибли, но те, кто остался жив, выносили мертвых, раненых. Разблокировали. Восьмичасовой бой, который там длился, они специально там остались, чтобы дать возможность другим выйти. Погибло там много. Порядка шестидесяти человек. Жизни свои отдали…

Я подумал: еще бы, неопытные! Горячие. А враг — матерый.

Захарченко:

— И потом Украина аэропорт захватила и держала до конца года — начала 2015-го. Зимой нам это надоело. Был отдан приказ, и аэропорт был взят. Штурм аэропорта состоял из нескольких этапов. Первый этап — это захват территории, прилегающей к аэропорту. А второй этап — сам штурм терминала. И там отличились подразделения «Моторолы», «Гиви»[6], это люди, которые его взяли, и «Пятнашки». У них, видите, какие-то «Азовы», «Айдары», пантеры там, свастики кругом. А у нас «Пятнашки», «Чебурашки» — подразделения назывались. Мирные. И в этих боях создавалась элита армейская, которая сейчас у нас присутствует. То есть в этих боях многие рядовые сначала стали капитанами, майорами, а кто-то генералами. И каждый камень, каждый шаг этой территории пронизан кровью, подвигом, всем, чем можно. Ощущаешь, наконец-то, на этой земле великую вещь, которая называется героикой… Когда находишься там, все воспринимаешь совсем по-другому… Оценка ситуации будет происходить через призму того, что вы увидите…

Пронесся встречный троллейбус.

По обочинам возвышались пышные деревья.

Захарченко курил и говорил:

— А «девятка» — это девятиэтажный дом, это штаб, в котором как раз и сидел «Гиви» с «Мотором» («Моторолой»). Но и этот штаб — необычный штаб. Одно из мест обороны и впоследствии оттуда штурм аэродрома. И по этому месту видно… Даже штабы получаются боевые…

— Вы оставите это место таким, как оно есть? — спросил Минаков.

— Вы знаете… Как вам сказать, законсервировать это место я предлагал, мемориальный… Аэропорт, понятно, мы будем восстанавливать. Только не знаю, когда это произойдет. Физически. Самое главное, материально. Если Россия поможет, мы сделаем. А жильцы из этого здания уже получили другие квартиры, все. И на этой встрече я с ними разговаривал: «Вы поймите, мы не будем восстанавливать ваш дом по одной простой причине. Мы сделаем из него памятник. Памятник, куда будут приезжать школьники. Куда будут приходить молодожены и возлагать цветы к Вечному огню. И вот он будет символом сопротивления, которое своим внукам открывали отцы и деды…»

Ротонда в Воронеже

— Это как в Сталинграде, сохранить дом Павлова.

— Да-да.

— У нас в Воронеже есть такой памятник Ротонда. Она осталась от войны. Это единственное невосстановленное и неотреставрированное место. Купол, который весь посечен, видно, что падали снаряды, бомбы, — Аркадий Юрьевич обрисовывал форму купола руками. — Посечен пулями. Когда вглядываешься, понимаешь, какой там ад творился. Воронеж вообще отрог Сталинградской битвы. Он был разрушен на девяносто шесть процентов.

Захарченко:

— Донецк[7] был разрушен на сто процентов. В Донецке целыми остались только три стены. Даже не здания, а три стены, которые стояли. Все остальное лежало. Мы едем по проспекту, он назывался Киевский. В 1943 году по этому проспекту проходила линия фронта, потому что часть Донецка была взята с Макеевкой. Оставшаяся часть еще была под фашистами. И здесь проходили самые жестокие бои. Потому что, когда здесь прокладывали дороги, проводили коммуникации, рабочие ремонтных бригад находили кости, оружие, каски, патроны. Здесь каждая пядь земли…

Сталино. 1943 год

Захарченко на секунду-другую замолкал, потом продолжал:

— Чем уникально это место? Это единственный город в Советском Союзе, в котором на улице происходило восемьдесят четыре рукопашных схватки. Здесь было. То есть они сходились-расходились восемьдесят четыре раза. Наши ряды здесь были. Это зафиксировано. И есть воспоминания бойцов, командиров, которые здесь сражались. Трупы лежали до полутора метров в глубину. Все было устелено. И еще присутствовал германский дух. А подразделения, которые здесь сражались, были элитой вермахта Гитлера. С нашивками, которые их отличали…

Захарченко останавливал машину на светофорах.

Дорогу переходили дончане.

Аркадий Минаков:

— Донецк умеет перемалывать врагов.

Многоэтажные дома по бокам сменили одноэтажные.

Захарченко на ходу кому-то, приветствуя, сигналил, кому-то махал рукой.

И:

— Есть в пороховницах порох…

— Насколько русский город, — Аркадий приглядывался: — Я сравниваю Воронеж, Липецк, Белгород. Мы все одинаковые по архитектуре, по окраске, потрясающе. Украина здесь никак не сказывается. Я не вижу ничего украинского, кроме некоторых надписей.

— Они сделали большую ошибку. Мы не запрещаем украинский язык. Хотя я наполовину украинец. У меня уникальная вещь: отец — украинец, а мать — русская. Хотя отец жил в Московской области: вся семья. А мать русская, она из Воронежа, кстати, она жила здесь. Понимаете, был Советский Союз. И ситуация такая, что общаешься дома и на украинском языке. Какой смысл его вообще запрещать. Язык красивый, певучий, мелодичный язык. Я даже больше скажу, знание языка противника вселяет силу. А они ж, хоть и понимают русский язык, они же его не знают. Понимать и знать — это две разные вещи.

Объехали перегораживавшие дорогу бетонные плиты. Они напоминали то время, когда город готовили к обороне от нацистов.

— А все-таки, условно говоря, украинизация происходила. Я понимаю, что была политика. Министерство приносило, школа, создавались учебники и так далее. Вот сейчас в той ситуации свободы, которую вы описывали, насколько сократилось количество этих школ?

Захарченко:

— Вы знаете, это же дело сугубо добровольное.

— Не сократилось?

— Нет. Сколько было, столько и осталось. Есть люди, которые физически запрещают. Такие же есть и украинцы, и русские. А планомерного закрытия, то есть уничтожения и изъятия школ, не было.

Вот слева проехали указатель на треноге:

«Донецьк»

Выехали из города. Вместо домов по сторонам пошли посадки.

Захарченко курил и продолжал:

— Мы решением не запрещаем украинский язык. Даже в этом победили украинскую идеологию. А наша задача, чтобы человек сам отказался. Это должно быть желание внутреннее. Если мы будем насильно совершать те или иные вещи, то, естественно, восприятие у человека, как и он, испытывает отторжение…

Слева проехали руины здания.

— В этом здании, здесь СБУ было бывшее. Четыре раза врукопашную переходило из рук в руки… То есть тут каждый метр, каждый сантиметр этой земли, здесь кто-то когда-то погиб. Мы шли по пять — семь метров в день. Не то что тихо сапой, а выгрызали куски нашей территории ежедневно.

Впереди показался мост. Дорога шла под мост и направо.

Машина свернула направо.

Захарченко:

— И бои, которые здесь шли, они по накалу ничем не отличались от сталинградских…

Захарченко показал в сторону от дороги, где виднелись руины домов:

— Здесь были первые бои…

Ехали. Слева показалась девятиэтажка.

Захарченко:

— Вот здание, называется «девятка». Штаб. Мы потом к нему подъедем. Выйдем, посмотрим. Это здание практически было разрушено. И чудо, почему-то оно еще не упало…

Зияли окна, особенно на балконах.

Захарченко:

— Надо работу провести, восстановить…

Впереди вытянулась длинная асфальтовая дорога.

Захарченко:

— Вот это место «Дорога жизни». Потому что подразделения находились около аэропорта, — показал вперед. — И они только по одной этой дорожке получали еду, боеприпасы и подкрепление в случае вывоза раненых. Каждая поездка по этой дороге заканчивалась либо обстрелом, либо смертью… Сюда не каждый решался проехать. Но экипаж одного бэтээра прорывался. Чудом остался живой.

Захарченко показал видневшиеся справа корпуса.

— Уже аэропорт…

— Живого места не осталось, — Минаков глядел на обрубленные, обгорелые стволы деревьев по обочинам.

Захарченко:

— Я сказал, что по накалу боев — это Сталинградская битва. Вот эти все деревья — все посечены. Они все побиты, все расстреляны.

Приближались к зданиям.

— Раньше была красивая липовая аллея. Каштаны, липы росли. Ни одного целого дерева нет.

Захарченко и Минаков вышли из машины. По сторонам, наблюдая за всем вокруг, расположилась охрана в бронежилетах.

Захарченко курил и говорил о тяжелых боях здесь:

— Дети должны знать, что отцы для них сделали. Они освободили. Дети должны стремиться к тому, чтобы хотя бы повторить, сделать нужное, но быть не хуже.

Вдали аэропорт

Аркадий Минаков смотрел на стволы:

— Если бы еще сохранить эти посеченные осколками деревья.

— Они не цветут уже. Мертвые все…

Мертвые деревья на фоне мертвых домов действовали удручающе: такой ценой дается свобода.

Захарченко:

— И я хочу, чтобы вы помогли донести до нашей молодежи… И я думаю, все это важно для российской молодежи. Рассказывать, как мы боролись…

Минаков:

— Для всего мира важно… И у нас для любой точки от Владивостока до Калининграда.

— Видите, какое здесь состояние… — Захарченко физически ощущал дни боев.

Аркадий Минаков:

— Есть такое выражение: дух места. Он здесь присутствует.

Мертвые деревья на фоне мертвых домов

Захарченко поглядывал в сторону, куда и охранник.

— Да там пацаны наши стоят… — видел лучше других.

Показал на здание вдали:

— Вон видите здание… Мы находимся, грубо говоря, в полутора километрах от аэропорта. Самое страшное здесь находиться ночью. Ощущение, что не только ты здесь присутствуешь, настолько сильное, — повел руками… — есть какое-то движение: это место живет своей жизнью… Какие-то души ходят наших ребят…

Минаков:

— Да, здесь души… Абсолютно правильно сказано. Здесь что-то чувствуется, — Аркадий Юрьевич тоже разводил руками. — Здесь нужен памятник, всероссийский причем!

Захарченко снова показал на аэропорт:

— Это наша передовая. Там наши бойцы служат. Там гнезда пулеметные. То есть это здание еще является центром обороны.

Аркадий Минаков сосредоточенно смотрел. В его голове рождались и бурлили мысли о событиях на этом клочке земли, о которых непременно будет рассказывать на своих лекциях.

Захарченко:

— У меня есть товарищ, единственный, кто остался живой с танкового взвода, механик-водитель. Он загнал свой танк. Экипаж был убит: командир танка был убит, наводчик. Он остался, механик-водитель, один целый. Загнал свой танк сюда (в здание аэропорта), поднял пушку, выстрелил весь боекомплект прямо внутри этого здания, взял автомат и пошел как обычный боец… Сейчас глава Тельмановского района. Позывной «Куба».

Вот позывной. Сразу возникли ассоциации, как Фидель Кастро ведет кубинцев на штурм казарм Монкада.

— Да, — глубоко вздохнул Аркадий. — Это новый русский эпос!

Захарченко показал рукой:

— Вот такой маленький, со всеми своими… — покрутил рукой. — Но шлемофон у него всегда наготове. Форма, сидор военный. Тушенка, патроны, автомат. По приказу глава Тельмановского района превращается в механика-водителя танка. И готов выполнять любые приказы командования.

Здание аэропорта

Аркадий Минаков даже прикусил губу: ну и парни! Наших-то чинуш из кабинетов не выкуришь! Тем более в танк… Не усадишь и силой.

Он в возбуждении водил рукой:

— Продолжение нашей истории. Дыхание ее живое…

Поехали назад.

Захарченко рассказывал:

— …Пошли в наступление. Что бы мы ни предпринимали, нас окружили. И мы не могли выйти, пока наши ребята не пробили коридор, — и мы вышли. Вышли, коридор закрылся, и пацаны с «Востока» там сидели почти месяц.

Разговор не прерывался.

— …Стратегическое значение самой операции, — сказал Минаков, — как понимаю, вас хотели отрезать от России.

— Да.

Говорили о боях на Саур-Могиле[8].

— Мы держали коридор, с которого свободное передвижение было. А вот здесь, — Захарченко показал вперед. — Здесь вот в 2014 году моя супруга напротив кладбища приняла свой первый в жизни бой. Вот тут. Меня прикрывала…

Семья бойцов!

Минаков:

— А вот эта улица, если черно-белым снимать, это Вторая мировая…

— Каждый дом приходилось брать штурмом. Каждый дом. То есть бои здесь показали, что они не смогут нас взять. Мы не настолько слабы. Уникальная военная история заключается в том, что здесь штурмовала военная группировка (донецкая), в пять раз меньшая, чем обороняющаяся. Нет в истории военных наук, чтобы меньшими силами брать хорошо укрепленные города. Вы не поверите. Вот под Углегорском и Дебальцево…

Когда разгромили противника в дебальцевском котле, — понял я.

Захарченко остановил машину около «девятки».

Снова вышли и шли вокруг здания.

Захарченко:

— Мы находились на седьмом этаже. Этот дом как нам достался, нас обстреляли из урагана.… Мы взяли отсюда реванш… А когда ударил ураган, я думал, что дом рухнет. И уже понимал, что если дом начнет падать, то с седьмого этажа бежать мы физически не успеем. Но, слава богу, дом устоял.

Все смотрели на здание.

Захарченко:

— Понимаете, здесь погибших было всего два человека. И по своей глупости. Один закурил сигарету ночью. Снайпер снял. Хотя категорически запрещено было это делать. А второй решил посмотреть, что такое «Грады». Ну, «Град» его и догнал. А вот вокруг этого здания погибших было много…

Александр Захарченко рассказывает

Захарченко не переставая курил.

Аркадий Минаков:

— Вот вы сказали про свою военную биографию. А я раньше читал вашу родословную. У меня тоже большинство предков были военные. Дед Берлин брал.

Тот:

— Прадед Алифан… Служил в гвардейском полку. Взяли его за большой рост. Это первая половина XIX века…

Захарченко по-дружески положил руку на плечо Аркадия:

— Преображенские полки и отличались тем, что гвардейцы были большими и неприятеля через себя перебрасывали, — махнул руками, как будто в них были вилы.

Он все курил…

И понятно. К тому приучила напряженная, полная каждодневных испытаний борьба во имя освобождения Донбасса.

Когда я досмотрел видео, то снова позвонил Аркадию Минакову, поблагодарил его за возможность вживую пообщаться с Александром Владимировичем и спросил:

— Захарченко просил вас рассказывать студентам, молодежи о том, как бились за аэропорт. Вы рассказывали?

Минаков:

— Я написал несколько очерков, они опубликованы в интернет-изданиях.

— Вот вы познакомились с ним, прочувствовали его… Кто такой Захарченко?

— Харизматический лидер. Он не профессиональный военный. Насколько я помню, он занимался мирным делом, но, когда началась «Русская весна», а она началась 23 февраля 2014 года в Симферополе с захвата прорусскими активистами крымского парламента, он предпринял радикальные шаги. Ведь он возглавлял «Оплот». Что сделали донецкие, в отличие от одесских, харьковских, они сразу приступили к действиям, захватили ружейные комнаты. И стали захватывать ключевые точки. Администрацию, разоружать эсбэушников и так далее. То есть без таких людей, как Захарченко, Пургин, тот же Ходаковский, это произойти не могло. Тут очень важен решительный, военный элемент. И Захарченко был одним из тех, кто сразу стал военным. Стал военным лидером, не только политическим. Это было исключительно важно. Ну и плюс ко всему он человек приземленный, в наименьшей степени, так скажем, романтик и идеолог. Это не его. Он прекрасный практик. Я с ним говорил, и он ведь говорил о проблемах, начиная от школ и заканчивая войной. А те лидеры, которые, так скажем, были излишне идеологизированы и не обладали деловой жилкой, в условиях боевых действий неизбежно должны были отойти на второй или третий план… Он очень обаятельный человек, от природы неглупый, мгновенно все схватывал на лету.

— Вот на видео вы стоите и говорите: «Это новый русский эпос!» Что вы в это вкладывали?

— Там явно святое место. Там ведь кровь. Там, знаешь ли, там особый дух места. Вот мы стоим около «девятки», девятиэтажного здания. Там был штаб и «Моторолы», и «Гиви», и Захарченко. По этому зданию из «Градов» били. Думали, он сложится, а он выстоял. Там было страшное сопротивление. Там были жуткие бои. Вот он говорит, — показывал нам вокруг «девятки». — Там до сих пор несколько сот киборгов лежит… И эпос. Будет литература, будут памятники… Вот что остается после великих войн? Литература, поэзия, песни, памятники… У этого места все есть, только нужно время, когда все это появится…

«Там творится новый русский эпос», — прозвучало у меня в голове.

Я спросил:

— Так что он хотел сделать с аэропортом?

— Сохранить как памятник… И он должен вот так выглядеть, как после боев…

— «Девятка» на отшибе и одинокая. Видимо, там летчики жили.

— Вероятно. Донецкий аэропорт — это, по сути, граница была. Когда мы там были, раздавались выстрелы, взрывы. Он определял по звуку, что там разорвалось. За аэропортом Авдеевка… Ну что тебе еще сказать? У него яркая, образная речь…

Мы говорили.

Потом я спросил:

— Аркадий Юрьевич, первая поездка в Донбасс была в Донецк. А другие четыре поездки?

— Большей частью в Донецк, — отвечал Минаков. — Я уже туда ездил с журналистами. Были конференции. Но это не столь яркие поездки. Я там встречался с друзьями, с кем меня Пургин познакомил. Последняя поездка должна быть… Ты знаешь, был такой журналист Андрей Бабицкий[9]?

— На радио «Свобода»…

Я сам в начале 2000-х участвовал в передачах Московской студии радио «Свобода» в программе Карэна Агамирова «Человек имеет право» и там встречался со всем цветом политики того времени: Лимоновым, дочерью Анатолия Лукьянова, депутатами Исаковым, Митрофановым и другими.

Андрей Бабицкий

Минаков:

— Он был представителем ультралиберального журналистского лобби. Обслуживал чеченцев, брал интервью у Басаева в первой половине 90-х годов. То есть он был либерального разложения. Работал на радио «Свобода». Был в Праге. Ну как тебе сказать? Он был искренний человек. Это его молодые годы. А потом он начал, как говорят, набираться жизненного опыта и прозревать. Стал тяготиться работой на радио «Свободы». Ну, по его словам, как он говорил: «Меня начинала угнетать та ложь, которая лилась в нашей редакции и в особенности в украинской». И когда началась «Русская весна», он начал делать честные репортажи о том, что происходит, и покинул радио «Свобода» и переехал в Донецк. И он стал одним из ведущих тележурналистов телеканала «Оплот». «Оплот» — это Захарченко…

— Надо же, Александр Владимирович и такого прежде ярого антироссийского борца перетащил на нашу сторону. И тот стал чуть ли не рупором России.

— Да, проправительственного канала. То есть перешел в результате длительной интеллектуальной, духовной эволюции. Вот Достоевский, ведь от социалиста Фурье эволюционировал в глубоко религиозного человека.

— Я в СМИ прочитал, что Бабицкий считал правильным возвращение Крыма на историческую родину в Россию.

Минаков:

— Вот видишь. Это был яркий человек. И последний контакт с Донецком это благодаря ему. Он постоянно брал у меня интервью. По скайпу. В студии сидели донецкие, а я участвовал виртуально. У нас был разговор, хорошо бы снова приехать в Донецк… Но он сравнительно недавно скончался в Донецке. Жил там с 2014 года…

— С самого-самого…

— Это могла быть моя последняя поездка, но не успел.

«Ничего, сколько их еще впереди», — подумал я и ещё раз удивился способности Захарченко перетаскивать людей на свою сторону. Не без влияния Захарченко Бабицкий стал вести прорусский канал!

Я спрашивал:

— А после той встречи с Захарченко, куда вы ездили в Донбассе?

— Практически все поездки в Донецк и одна в Луганск. И там я выступал. В каких-то крупных учреждениях, я с журналистами, с делегациями. Ведь когда в 2014 году началась «Русская весна»… А она началась в Крыму. Я уже говорил, в Симферополе начались выступления, захватили парламент, появились российские флаги. Движение охватило всю Новороссию. И только некоторые хотели его принизить, якобы это касалось только Крыма. А ведь Русское движение, повторюсь, охватило всю Новороссию и Слобожанщину. Одесса, Николаев, Херсон, Запорожье, Днепропетровск, Харьков… Русское движение было всюду, просто в других местах его не поддержали…

— Не нашлось своего Захарченко… А кто Захарченко для «Русской весны»?

— Он ее плоть и кровь… Только не сразу выдвинулся, сначала в Донецке была другая политическая генерация. Но со временем стал во главе ее…

— Аркадий, а помните, была тоненькая ниточка, которая связывала Донбасс с Россией…

— Это когда хохлы пытались отсечь их от российской границы. Наступление у Саур-Могилы. Они шли вдоль границы, стараясь отсечь Донецк. Поэтому обороне Саур-Могилы придавали огромное значение.

О Донбассе и Александре Владимировиче можно было говорить часами.

Впоследствии мне Минаков представил свои заметки о Захарченко, из которых считаю уместным отметить следующее:

Минаков: «Он уже не революционный романтик той первой волны, которая осуществляла “Русскую весну”. На нем огромная агломерация. Это не только военные проблемы, но и экономические, и культурные. Причем последним он придавал особое значение».

Если бы Захарченко не был практиком, он бы не смог руководить хозяйством такой большой области.

По словам Аркадия Минакова, руководитель ДНР — неординарная личность. «Он неоднократно смотрел в глаза смерти. Его могли убить на войне. На его жизнь не раз покушались. У людей, которые проходят через экзистенциальные испытания подобного рода, особый склад ума, характера, особая харизма… Ему как-то доверяешь».

Захарченко говорил Минакову: «Я одновременно и имперец, и националист».

Патриот в самом хорошем смысле слова.

Минаков сказал, что к православию у Захарченко было ясное и спокойное отношение воина. Он говорил: «Каждое воскресенье отстаиваю службу в церкви. Убить могут в любой момент. Надо быть ко всему готовым…»

Минаков: «Теперь я отчетливо осознаю, что это была не риторика и не красивая поза».

Еще до встречи с Минаковым Захарченко 5 декабря 2014 года давал интервью[10]:

«Захарченко:

— …Мы никогда первыми не стреляем. Не будет стрелять Украина, не будем стрелять мы.

Журналист:

— Согласно информации некоторых СМИ в Украинской раде принят закон. Он лишает жителей, которые проживают на территории, не подконтрольной Киеву, гражданства.

Захарченко:

— Слава богу, мы независимы. Если это правда, я здесь выпью шампанское. Если они лишают гражданства, то они признают нашу независимость. Если это подтвердится, тогда, ребята, извините, тогда уже все.

— А как быть гражданам, которые фактически не имеют документов?

— Начнем свои паспорта… Если Украина лишила часть территории, которую считала своей, гражданства, она автоматически признала, что это не граждане Украины, а граждане другого государства — ДНР и ЛНР. Логично?..

Другой журналист:

— Готова ДНР продавать Украине уголь?

Захарченко:

— Деньги утром, вечером уголь…

— А если без денег?

— Они России уже несколько миллиардов должны… Они без денег отпускали. А мы не хотим, чтобы Украина должна была… Мы не фонд, мы не спонсируем…

Третий журналист:

— О блокаде…

Захарченко:

— Вы понимаете, этой блокадой Украина постоянно отталкивает часть территории… Она как-то выталкивает от себя. Отторгает. Процесс отторжения уже так далеко зашел, что, если так будет продолжаться, мы просто будем принимать меры и в банковской системе и… Для самостоятельного курса…»

В интервью корреспонденту помощник Захарченко Александр Казаков рассказал[11]:

«Захарченко не любил камеры. Не любил журналистов. Нет, он хорошо относился к журналистам, но если без камер. Посидеть, чай попить. Вот эти съемки. Особенно грим, бесился всегда…»

Скромность?

Нежелание выпятиться?

Считал, что этим унижает друзей.

И это не сплачивает, а разъединяет…

Относительно минских соглашений (мирного урегулирования) Казаков:

«Киев упустил свой шанс. Потому что Захарченко был готов к переговорам и сам об этом говорил. Сначала предъявление позиций. А потом согласование, поиск примирения… Он был готов на соседское существование с Киевом…»[12]

Вот бы кто мог предотвратить схватку с Украиной.

Казаков: «Александр Владимирович никогда не говорил по написанному тексту… Даже на прямых линиях…»[13]

Специалист своего дела.

Ему не нужна бумажка…

Из интервью.

«Казаков:

— Часто бывало такое, что среди дня… Обсуждали текучку. Он (Захарченко) вдруг говорит: “Поехали”. Спускаемся, садимся в машину. Это касается безопасности. Начальник смены: “Куда едем?” Он: “За мной едем”. То есть куда он ехал, никто не знал. Мы едем по Донецку. Останавливаемся на красный свет. Открыто окно. Он с кем-то переговаривается. Может выйти и поговорить. Все машины сзади. Мы тогда на Ясиноватский блокпост тремя машинами ехали. Под мостом останавливаемся. Начался разговор с ребятами. А Александр Владимирович с одним пацаном взял винтовочку и ушел на разведку.

Журналист:

— На разведку? За линию фронта, что ли?

Казаков:

— К линии. За мостом низинка, и он туда как бы ушел. Пластуном. И в это время начался обстрел. Тяжелый обстрел. 120-ми лупили. Думали, мост рухнет. Обстрел шел долго. Минут десять. Зеленка загорелась за мостом. Пацаны из лички (личной охраны) заставили меня вытащить из телефонов батарейки. Ясно, что нас срисовали по количеству телефонов. Потому что у них есть такое оборудование по концентрации телефонов. Видят много, значит, кто-то приехал. Обстрел закончился, вернулся Александр Владимирович. Машины в хлам: все в осколках. Стекол не было, в сиденьях… Иногда с утра начинается паника: “Главы нет. Где глава?” — “А он еще вечером уехал на фронт”. Он себя хорошо чувствовал на фронте… Я помню, с ним уезжали на линию фронта. Интервью с ним записывали. Он сидел на бруствере крайнего окопа. Сидели, пока пацаны не сказали: “Там блеск какой-то”. В зеленке. Возможно, снайпер. И в этом месте “востоковцы” стояли. Он не разделял никогда, свои, чужие. В окопе все ему были одинаковы. Помню, к нему подошел дядька, ну, старше меня. И говорит: “Александр Владимирович, у нас начальство требует шевроны снимать «Востока»”. Он: “Кто?” Ему сказали. Он: “Ноги оторву. Они кровью заслужили это право”. Так что для него разницы не было. Все пацаны для него были одинаковы.

Александр Казаков

Журналист:

— Известно, как сложны были отношения между Ходаковским и Захарченко. Часто Ходаковский его критиковал…

Казаков:

— В 2014 году в мае или в другом месяце у них был разговор. Уже шла война. И в разговоре они договорились друг другу в спину никогда не стрелять ни в каком виде. Для Захарченко слово — вещь очень серьезная. Ты обратную критику слышал?

— Нет. Вы его сдерживали.

— Нет, он нас сдерживал. Он говорил: я не буду лить помои на голову Ходаковского. Он слово дал. Он его сдержал. У нас было что ответить, Захарченко сказал: нет… Он никак не реагировал… Потому что ситуация в республике очень чувствительная и любые подобного рода споры не способствовали стабильности. Раскачивали лодку. А то, что на него помои лили, он не отвечал. Конечно, жалел, что такие есть. Но они же себя роняют, когда такое пишут…

…

Журналист:

— Ты был с ним во время событий в Дебальцево?

Казаков:

— Нет, я чуть позже… Но насчет ранения… Это была пуля. Мы были на том месте, где он был ранен. Это как раз перекресток. В канаву они вдвоем завалились. Судя по калибру, это была снайперская винтовка или пулемет. Там угловой дом, и дед из него появляется: “Там фашисты, а из-за дома наши выходят и бац-бац”. Захарченко деда обнял, спросил, как с углем. Там как. На этом перекрестке был сплошной огонь. Они перебегали перекресток. Саша был предпоследним. Попала пуля в ногу. Причем навылет. Все наговоры, что охранник повязан, — чушь. Он должен был бы лечь и выстрелить… Ранение было тяжелое, с тяжелыми последствиями. Его лечили донецкие врачи. Он им доверял больше, чем русским… Фактически ногу должны были ампутировать. Но он сказал: “Застрелю того, кто ампутирует”. Потом сделали ему операцию.

…

Казаков:

— У меня с ним был разговор. И он сказал: “Когда меня убьют, позаботься о моих детях”.

Журналист:

— А почему?

— Он четыре года был мишенью номер один[14].

…

Казаков:

— Насчет выборов — ему альтернативы не было. Он говорил: “Что делать, деньги тратить…”

…

Казаков:

— Захарченко очень хорошо разбирался в экономике. Он жестко подбирал людей. Он интуитивщик хороший. Но, кроме того, он каждый день учился. Впитывал информацию. По сельскому хозяйству. Я видел, как он спорил со специалистами теплиц… Он понимал, что такое военная экономика. Под руководством Захарченко создана оборонная промышленность. Реально. Что такое “Чебурашки” (системы залпового огня), та сторона хорошо знает. Создал с нуля. И такой промышленности не было. Найдите в бюджете ДНР расходы на статью “Оборонная промышленность”, ее нет. А найдите статью — на трамвай, который называют “Я — Донецкий”. Ее нет… Я знаю одно: люди из команды Захарченко в свой карман не таскали…»[15]

Мы запомнили Захарченко всегда в военной форме и тельняшке. И не иначе! Он всегда был на передовой, будь она военного или трудового фронта.

О родителях Захарченко узнал из передачи «Родители главы ДНР Александра Захарченко»[16]. Их звали Владимир Николаевич и Тамара Федоровна. От них услышали несколько характерных случаев.

Владимир Николаевич:

— Жена Сашу отправила в пионерлагерь. А у меня выходной, и я то ли не понял, в какой именно, сначала заехал в один лагерь, потом в другой, в третий, ездил полдня. Не на машине, а на автобусе. С пересадками. Вез ему огромный арбуз, она ему приготовила покушать. Все-таки ребенок, в лагере. Нашел я его, там забор — за ним качели-карусели. Смотрю, мой Саша сидит в кустах сирени, пригорюнился. Я из-за решетки: «Саша, я тебе покушать привез». Он: «Папа, не хочу я ничего. Забери меня домой». Я говорю: «Ну, ладно». Ребенок плачет. Не нравится. Пошел договорился, буду забирать ребенка. Он обрадовался, я его за ручку веду, выходим из лагеря, у меня две сумки. «Пап, а что ты привез?» Пока автобуса нет, ждем автобус. Я начал ему показывать — она напекла, конфеты. Он: «Папа, там дети такие хорошие. К ним родители приезжают, не приезжают. Давай все им отдадим». Мы развернулись, две сумки детям отдали. Саша обрадовался, меня за шею обнимает, и мы уехали.

Спрашивают у отца:

— Что дарили Саше, что ему больше запомнилось?

Отец:

— Первый подарок по жизни, это даже не подарок. Пошли в «Детский мир»: «Саша, что тебе купить? Вот машинки», то-то то… Саша: «Папа, нет. Купи мне танк». И у нас долго-долго этот танк. И уже младший сын был. Игрался с этим танком. И Саша его берег. Дело в том, что мой отец танкист… Мой прадед тоже военный. Он служил у Буденного. За Каспием они добивали банды басмачей. А потом он окончил школу политруков. И его отправили на Дальний Восток. Он забрал туда жену свою, бабушку мою. И они строили аэродром. А в Великую Отечественную в Дальневосточном военном округе. Потом перебросили, и дед воевал под Сталинградом. А второй Сашин дел ушел добровольцем под Москву… Военные у нас в роду…

Родители Александра Захарченко

Мать:

— Всегда старался быть первым…

Отец:

— Саше лет четырнадцать… Поехал, купили курточку, ехали назад… Парень зашел, с ним дед. Парень пьяный… Парень к деду приставать… И жену задел, она упала. Слышу щелчок, и этот парень лежит на асфальте… Двери закрылись, и мы поехали. А я не понял, кто это его: «Саша, ты?» Он: «Да, я немножко его…» Меня называл «Батя». А сын — тоже «Батя». Вот я «Батя», «Бати».

Мать:

— В семнадцать закурил… Он: «Мама, время пришло…» Что ж, пришло, так пришло… С девочкой. Его все любили… Сдал в 5 классе первый экзамен. Надо что-то испечь. Поздравляю. Иди. Школа рядом. Он пошел и тут же пришел. Идет, голову повесил. Я заволновалась: «Сдал?» — «Нет»… Сели, стали разговаривать: «Что ж, летом будем заниматься, осенью пересдашь». А он засмеялся: «Мамочка, я же сдал…» Тот же 5 класс. Приходят две девочки-картиночки, в фартучках, с бантами. Они: «Тетя Тома, позовите Сашеньку». Я позвала. Саша к ним. Приходит, покраснел: «Мама, они мне в любви признались». И: «Саша, а кого ты?» Он ко мне: «Мама, выбирай ты». — «А ты что им сказал?» — «Я люблю вас обеих».

Отец:

— Куда учиться? Или в техникум, или еще в школе. Я ему: в техникум лучше. И пошел.

Мама:

— До техникума он наш… И учителя рядом. Все было. В основном он отличник…

Отец:

— Телефонов не было мобильных. Волосы стали меняться. Я заезжал в техникум. Учится хорошо. Учительница за них горой. Потом что-то получилось. Пришел с работы, прилег. Телефон. Саша поднимает трубку: «Да, я вас слушаю… Да вы что?!. Неужели?!. Ну я ему дам… Вы за него просите (не бейте), но я ему дам!..» Я: «Саша, с кем ты разговаривал?» — «С классной»…

Мать:

— Сашеньки нет, он погиб. Мы с ним разговариваем… Его однокурсники дружные… Звонят… И поминают, говорят как о живом…

Я спросил у Минакова:

— Что вы почувствовали, узнав об убийстве Захарченко?

Минаков:

— Потрясение было. Но с другой стороны, знаешь, ведь он говорил: «Я знаю, что умру не в своей постели. У меня смерть будет от войны». А с другой, сколько бы для республики сделал…

В память об Александре Владимировиче выпустили клип[17]. Он, как всегда, в зеленой одежде, тельняшке, ведет машину. Ему журналист говорит: «Вы на передовую. Для вас это не то, что регулярно, а это то направление, где вы наиболее комфортно себя чувствуете. Приходится как-то себя останавливать в этом? Все-таки глава республики». Взгляд у Захарченко сосредоточился, он прикусил губу. А ему: «И, наверно, не я первый вам об этом говорю. Александр Владимирович, вот как вы с вашим положением сюда гоняете? Вы себе как это объясняете, для вас передовая это что? До сих пор…» Захарченко: «Кто-то считает, что я адреналинщик. Кто-то, что я жить без этого не могу, как военный человек. Все намного проще. Здесь выполняются те задачи, которые выполняет глава государства. В том числе надо знать, чем живут войска. Как живут. Что думают. Какие желания. Мечты. Чаяния. Это нужно понимать. Если ты руководитель, то должен знать, что твои солдаты хотят и о чем мечтают. А пока ты на передовую не приедешь, ты не узнаешь. Потому что передовая — это чистая правда. Могут в кабинете соврать. Обстановка другая. А в окопе: жизнь — смерть. Лжи нет. Нет лжи. Там — правда. Спроси — ответят. Что нравится не нравится. Почему. Они спрашивают. Ну, и самое главное, они видят: не забывает руководство страны солдата. Вот это главное…»

И дальше под гитару пел боец-бард Сергей Лысенко[18], а по тексту шли кадры. Вот Захарченко в вязаной шапочке приехал на передовую. Солдат собирает магазин. В чане горит огонь, на крышке греется чашка с чаем. Солдат курит. Другому перевязывают ногу… Слышен голос Захарченко: «Дан приказ атаковать». Вот бойцы с оружием наизготовку бегут по дороге к зданию. Надо захватить…

Лысенко:

Вот Захарченко смеется, шутит с бойцами…

Во дворе дома с бойцами…

Батюшка благословляет…

Вот Захарченко с «Гиви», отпивает из кружки (видимо, некогда перекусить), смотрит вдаль. Там враг…

Вот с автоматом у окна…

Вот с автоматом через плечо идет по освобожденному зданию.

Взрыв… Люди заметались… Забегали…

Захарченко за трибуной…

С детьми…

Сажает дерево…

Ставит свечу…

Обнял женщину…

А вот он мальчик-кучеряшек — держит девочку на плече…

В классе — справа — с чубом на лбу, ну, Сережа Есенин…

Вот с мальчиком на шее, а перед ними теленок…

Вот хромает по площади после ранения…

Вот жмет руку бойцу…

Александр Владимирович Захарченко, Герой Донецкой Народной Республики, награжден орденами и медалями ДНР, имеет награду Республики Крым, но почему-то у него, можно сказать, слуги России, я не увидел полновесной награды России. Или я не прав…

Считаю, уж награду России, того же Героя России, он заслужил и неоднократно!

P.S. В 2020 году, после новости о том, что украинские сотрудники органов безопасности задержали некоего Андрея Байдалу — предполагаемого участника убийства первого главы Донецкой Народной Республики Александра Захарченко, у Александр Казакова спросили:

— Найдут ли убийцу Захарченко?

— Можно поймать исполнителей, можно вычислить или доказательно предъявить разработчиков операции. Но есть третье звено, которое и есть самое главное, — заказчик. Тот, кто принимает решение. Потому что разработчик не принимает решение. Он принимает к исполнению это решение и разрабатывает операцию. Вот основополагающий вопрос, вопрос — политический. Но на этот счет я пока не видел — даже в серьезных источниках — убедительной версии. Потому что, условно говоря, «заказчиком является Киев», это, простите, ни о чем. Можно, конечно, сказать, что «это Вашингтон». А они говорят, что Москва. Или, что это «разборки» внутри Донбасса. Все это не аргументы. Это — публицистика», — ответил экс-советник Захарченко[19].

И я о том же…

Вот про подрыв Крымского моста назвали конкретную фамилию генерала из Киева…

А насчет убийства Александра Захарченко…

22 ноября 2022 года

19 ноября 2022-го СМИ сообщили[21]:

«На Аллее Героев в Донецке открыли бюст в память о Герое России и ДНР Ольге Качуре (позывной “Корса”). Цветы к памятнику возложил исполняющий обязанности главы Донецкой Народной Республики Денис Пушилин.

“Подвиг Ольги Качуры навсегда войдет в историю освобождения ДНР, и ее личный вклад абсолютно точно есть в том, что мы теперь субъект Российской Федерации и наша мечта исполнена. <…> Абсолютно заслуженно было то — и мы очень признательны, что президент присвоил ей звание Героя Российской Федерации”, — сказал Пушилин.

Памятник Ольге Качуре

Ольга Качура стояла у истоков создания Народной милиции ДНР в 2014 году. Командовала дивизионом РСЗО БМ-21 “Град” в Горловке, воевала в Иловайске, Дебальцево, Углегорске, Мариновке, Авдеевке. Погибла 3 августа в результате артобстрела. В тот же день Пушилин присвоил ей звание Героя ДНР (посмертно), на следующий день президент Владимир Путин — звание Героя России.

Качура похоронена на Аллее Героев кладбища “Донецкое море”. Она также изображена на барельефе мемориала “Саур-Могила”».

Кто же она такая, эта героическая Ольга?

С позывным «Корса»?

Оказывается, она из семьи военных. «Я дочь офицера, внучка офицера и правнучка офицера. Прадеды мои были русскими офицерами, и поэтому кодекс чести русского офицера известен мне с самых молодых лет», — сказала Ольга Сергеевна в интервью корреспонденту[22].

Жила и училась в Донецке. В 1987 году окончила школу № 14. У нее с раннего детства проявлялись склонности к точным наукам, поэтому после школы пошла не на какой-нибудь гуманитарный факультет, а поступила в Донецкий политехнический институт, где увлеклась разработкой программного обеспечения для систем наведения баллистических ракет.

Такой выбор не мог не сказаться на последующем решении, когда в тяжелые для Донбасса дни в 2014 году она в ополчении оказалась именно в артиллерии. На вопрос: «Что для вас артиллерия?» — заданный ей в бытность службы в Армии ДНР, она ответила: «Артиллерия — это мое кредо. Это моя жизнь. Именно реактивная артиллерия. Мне даже сережки подарили в виде артиллерийских пушек. С 2015 года их не снимаю»[23].

Помимо технического Ольга Сергеевна, видимо, получила и юридическое образование и шестнадцать лет проработала в одном из районных отделов милиции Донецка на должностях, связанных со следственной работой. Молодых девушек с обостренным чувством справедливости жизненный путь часто приводит к профессии следователя, где они помимо защиты себя могли защитить обиженного, вывести на чистую воду преступника. И здесь школьное и вузовское прошлое в политехническом институте, где точные предметы приучали к четкости, конкретности, логичности, только способствовали ее следовательскому труду. И, думается, она находила в этом удовлетворение, несмотря на тяготы и испытания: суточные дежурства; невзирая на дождь и снег, выезды на места происшествия, в этом, казалось бы, мужском деле.

Со временем Ольга Сергеевна перешла в милиции на штабную работу, что только расширило ее узкую специализацию и заточенность на конкретные уголовные дела. Теперь она погружалась в общее состояние преступности в городе, анализировала истоки и корни, тем самым становилась ближе к нуждам живущих рядом с ней людей, все более привязывалась к этому с некоторых пор родному уголку Донбасса.

С опытом защитницы «сирых и убогих» и сердцем патриотки она не смогла спокойно смотреть на беды, которые принесла ее краю киевская власть. События на Майдане, в Доме профсоюзов в Одессе, расстрел милиции в Мариуполе тогда многих привели в ополчение.

Ольга Качура взялась за оружие.

Этим событиям предшествовали трагичные события в жизни великой страны, в которой она родилась. По ее семье, как и по семьям тысяч и тысяч ее соотечественников, страшным смерчем прошелся развал СССР.

«…Вот когда это все развалили. Честно говоря, у меня никто не спрашивал. Не помню ни референдума, хотя памятью не страдаю. Просто взяли и оторвали и откинули. Вы посмотрите, сколько населения, которое называется русским, сейчас оказываются на территориях, которые называются Украиной. Нас (видимо, имела в виду вывод войск) вывели из Германии в 1992 году и сказали: вы теперь живете здесь. А в 1992 году выяснилось, что мы все украинцы и обязаны остаться на Украине. И в том же 1992 году поувольняли очень многих. Моего отца уволили. Сказали, что все, отслужил, русский офицер, ты никому здесь не нужен. Меня не спрашивали тогда. По-моему, не спросили очень многих… Я не против Украины, не против ее красивых песен, я против ее разделения, когда вы почему-то считаете, что я хуже вас. Я — русская и горжусь этим»[24], — вырывалось из «Корсы» в порыве откровения.

Ее семье досталось в 1992 году и не прекращалось все последующие годы.

Вот эта русская женщина Ольга Сергеевна Качура стала в одном строю с мужчинами на защиту Русского мира в Донбассе. Может, кто-то ее и отговаривал: не место здесь женщине, сидите дома. Тем более она рвалась не в медсанбат, не в обслугу, а в самое что ни на есть пекло, на передовую! Да еще в войска, служба в которых не только требует элементарных военных умений обращения с автоматом и пулеметом, но и особенных, специальных знаний. Вот тут-то, видимо, и пригодилось студенческое прошлое в политехническом институте.

Ольга Качура

Она командовала дивизионом ракетных систем залпового огня РСЗО БМ-21 «Град». Казалось, РСЗО «старушка». Ее создали в далеких 1960-х. Но именно эта техника погасила конфликт на Доманском полуострове в 1969 году. Тогда вопреки указаниям свыше на свой страх и риск командующий Дальневосточным военным округом отдал приказ применить секретные системы залпового огня, и китайцы на острове были разбиты.

Теперь, спустя годы системами залпового огня «Град» в пику командирам-мужчинам командовала женщина с позывным «Корса».

Она говорила: «У войны не женское лицо, согласна. Но кто будет сильнее охранять волчат? Волк или волчица? Попытайтесь у собаки забрать щенят — она вас порвет… Если резюмировать, я не вижу разницы между женщиной и мужчиной, что на войне, что в мирной жизни»[25].

Так же она отвечала, служа в милиции, фактически выполняя мужскую работу.

Предпочитала принимать в дивизион мужчин, которые могли поднять снаряд под сто килограммов, а исключение составляли женщины, которых можно было использовать в качестве наводчика, фельдшера, повара, радиотелеграфиста. Служила у нее в подчинении и ее дочь.

«Корса» на передовой жесткая, требовательная, а в быту, в редкие часы отдыха женственная. На ее щеках играют мягкие складочки, в глазах горит огонек.

«Женщина-военный — это не значит страшная, грязная образина с обкусанными ногтями, и не мужик в юбке. У меня есть личный состав, который ежеминутно меня оценивает. И тут ни в одном пункте нельзя не соответствовать, — рассказывала в одном из интервью “Комсомолке” Ольга Качура. — Логика проста — если наплевать на себя, на все остальное и подавно. Не надо красных ногтей, намазанных губ, все должно быть подтянуто, начищено, аккуратно. Каков поп, таков и приход. Мое подразделение называется “Корса” — и это мой позывной. Уже никто не различает, где я, где моя фамилия, где мой позывной. Я не требую от подчиненных больше, чем от себя. Пришли служить в “Корсу”? Извольте соответствовать»[26].

О своей службе она говорила скупо и конкретно, как подобает настоящему командиру. А началась она в Славянске. Всем памятны дни, когда безоружные люди пытались остановить технику ВСУ и в людей стреляли. Там «Корса» обрела свой первый боевой опыт. Она воевала и в Логвиново. А ведь там захлопнули дебальцевский котел, и враг несколько дней безуспешно пытался вырваться.

Качура говорила:

«Выполнять задачи приходится по разным направлениям в ДНР. Это и северное, и южное, Авдеевка опять же. И даже в Луганской Народной Республике повоевать пришлось. Куда дадут команду выехать, туда и поедем, там и будем работать… Воюем с НАТО. Тут нет противоборства чисто с Украиной. Мы воюем с НАТО. Территория Украины — это плацдарм военных действий. Если бы я воевала с Украиной, они бы, наверное, сейчас только на ослах ездили и стреляли бы с пехотных минометов 52 калибра. А посмотрите, сейчас на их вооружение. “Хаймарсы” уже поступили, гаубицы американские и так далее. На Украину сейчас поступает очень хорошее вооружение и военная техника западного производства. Я исхожу из того, что, если здесь воюют западным оружием, то воюет уже не Украина, а НАТО»[27].

Гвардии полковник Качура

И полковник Ольга Сергеевна Качура не унывала. Ее боевые машины показывались на передовой в самых неожиданных местах, заходили даже в тыл противника, и ракеты одна за другой улетали крушить вражеские порядки и укрепления.

Вот как рассказывают об одном эпизоде[28]:

«По кабинетам собрали несколько трофейных украинских флагов: у кого они лежали у двери, и их пришлось выстирать. Флаги водрузили на древки, и подразделение выдвинулось в сторону противника. Благо в тот момент ополченцы и солдаты ВСУ выглядели примерно одинаково, все были одеты вразнобой. В посадке за последним блокпостом ополченцы на “Грады” белой краской нанесли по две белых полосы (отличительный знак на технике ВСУ) и, развернув украинские флаги, окольными путями по территории противника выдвинулись на 20 километров вперед. В удобном месте “Корса” навела батарею, отстрелялась и уничтожила цель. В означенном пункте находилась колонна с боеприпасами и цистернами топлива».

Военкор Сладков восхищался работой ракетных систем: «Артиллерия сейчас работает так, что у пленных черные уши, когда их берут. Они говорят: “Откуда у вас боеприпасы? У вас вообще ничего не заканчивается”. И, честно говоря, стреляют отовсюду. Выедут — бах! Выедут — бах!»[29]

В этом ратном труде она находила удовлетворение. Ведь сказала когда-то: «Но кто будет сильнее охранять волчат? Волк или волчица? Попытайтесь у собаки забрать щенят — она вас порвет…» Вот и била во врага, который стрелял по ее родному Донецку, в больницы, в школы, прятался за спины мирных граждан, кто уничтожал ее мир, и в прямом смысле, рвала противника на части.

И поделом им, укропам!

Кто-то мог подумать, что «Корса» — исключительно воин, он ошибется. Ей было не чуждо ничто человеческое. Когда у нее спросили: «А какие-то женские мечты у вас есть?», она ответила: «Наверное, больше проводить времени со своими близкими. Есть свои прелести в приготовлении обеда и стирке вещей твоих домашних. Создавать уют в доме, зная, что ты больше не будешь просыпаться от взрывов. Ухаживать за садом, за орхидеями. Орхидея — мой любимый цветок. Я не люблю срезанные цветы. Срезанный цветок умрет, а орхидея в горшке на полке напомнит мне о человеке, который мне этот цветок подарил»[30].

Среди цветов

Есть фотография, где она в окружении моря цветов. Столы уставлены букетами бордовых, малиновых, белоснежных роз. На полу букеты с калами… И она стоит в этом царстве запахов и любви — счастливая…

Она воспитала дочь. Та служила в ее дивизионе.

Растила сынишку, которого взяла из детского дома в Горловке после обстрела.

Чего еще, казалось, надо?

Победы…

А вот этого она и не дождалась, предоставив эту радость другим.

Как напутствие прозвучало ее одно из последних интервью:

«… Каждый из нас как-то обращается к Богу. В той или иной мере. Кто-то ходит в церковь. Ставит свечки. Кто-то говорит с ним напрямую, обращаясь к нему своими мыслями. Бог не дает испытаний больше, чем мы можем перенести. И эта война пройдет, и это испытание закончится. И мы выживем. И если нам дали такое испытание, мы можем через него пройти. Просто будет немножечко тяжело. Немножко сложно. Но это испытание просто было необходимо. Так или иначе нужно было отсеять чистое зерно, которое даст положительные всходы, от той грязи, что накопилась за эту жизнь.

Эта война — большое испытание. Кто-то просеивается и отпадает. Кто-то просеивается через более мелкую решеточку, и, в конце концов, останутся те люди, которые являются золотым генофондом. Которые пройдут все испытания, которые могут потом поднять на своих плечах эту страну.

Я надеюсь, что она будет в составе России…»[31]

Как бы она была счастлива, окажись в Москве на подписании договора между Российской Федерацией и Донецкой Народной Республикой о вступлении последней в состав России.

Она продолжала: «Но опять же, люди. Я хочу обратиться к вам. Не воруйте у себя ничего. Не грабьте предприятия. Не разбирайте шахты. Россия нас потянет. Но не хочется приходить, мягко говоря, без штанов в чью-то семью и проситься. Может, лучше зайти на равных. И сказать: “Старший брат, возьми младшего брата. Мы можем работать. У нас есть с чем работать. Мы готовы стать полноправным братом большой семьи”. Как бы она ни называлась: СССР, Российская Федерация. Союз с Федерацией во главе с Россией. Значения не имеет название. Имеет значение смысл. Когда-то пятнадцать республик находили общий язык. И в 1941-м и 1945-м никто не делил на казахов и бурятов, на русских и белорусов, за одним столом ели. И многого добились…»[32]

«Корса» каких-то два месяца не дождалась того момента, когда Донецкая Народная Республика и Луганская Народная Республика (ДНР и ЛНР), а также Херсонская и Запорожская области вошли в состав России.

И вот пришло тяжелое известие.

Военкор Сладков в Интернет выложил сообщение[33]:

«Ольга Сергеевна Качура погибла… Есть подтверждающие данные… Под Верхнеторецким обстреляли машину… Я вообще хочу сказать так. Это моя личная потеря. Я с уважением относился к ней. Это потеря для корпуса и для Донбасса вообще. Это очень красивый, очень чуткий, очень деликатный человек, которая командовала мужским коллективом. Командовала реактивным дивизионом. Это — лично моя потеря. Таких командиров с такой историей участия в противостоянии нацистской Украине уже мало осталось. Есть новые, есть дерзкие, но мало…»

Сообщение полоснуло ледяным холодом.

О смерти Качуры 3 августа 2022 года в своем Telegram-канале написал мэр Горловки Иван Приходько: «Трагически погибла отважная и мудрая женщина, которая стояла у истоков Народной милиции Донецкой Народной Республики. Качура Ольга Сергеевна, победоносная и непоколебимая “Корса”».

От таких известий становилось горько-прегорько на душе и невольно посещали мысли: ведь жила, ведь боролась, ведь мечтала, ведь любила, ведь надеялась… И вот…

Теперь хотелось, чтобы по-человечески с ней простились. Но укропы и здесь проявили свое звериное лицо и проститься с «Корсой» помешали…

СМИ сообщали:

«4 августа украинские боевики устроили кровавую провокацию — обстреляли из артиллерии район театра “Донбасс Опера”, в котором друзья, близкие и все, кто любил “Корсу”, с ней прощались. В результате обстрела Донецка по состоянию на 12:30 в Ворошиловском районе погибли пять человек, еще шесть мирных жителей получили ранения. Среди пострадавших два сотрудника скорой помощи. Огонь украинские вооруженные формирования вели со стороны Первомайского, с применением 155-миллиметровой артиллерии»[34].

Журналист Анна Ковалева писала[35], как в бессильной злобе нацисты обстреливали драмтеатр, гостиницу… Окна в гостинице были выбиты… Фасад изрешечен… На земле лежало обугленное тело погибшей девушки… У драмтеатра сломанные деревья, искуроченные машины… Били даже по городскому скверу, где, к несчастью, оказалась семья с ребенком… Убили пять человек…

Как после этого назвать этих нелюдей?

И еще спрашивают, почему Донбассу не по пути с Украиной!

С нами «Корсы» нет… Воинский труд «Корсы» отметили. В мае 2022-го ее наградили Георгиевским крестом II степени. Подразделением Ольги Качуры тогда было уничтожено много вэсэушников и украинской боевой техники, включая натовские образцы. Подразделение выполняло боевые задачи в районе Троицкого, Новоселовки, Верхнеторецкого и Попасной[36].

Ей присвоено звание Героя ДНР. Героя России.

В.В. Путин вручает награду Качуры ее дочери

На распространенном СМИ видео[37] мы видим, как 12 октября 2022 года президент Путин вручил Звезду Героя дочери «Корсы».

Путин встретил дочь Героини:

— Здравствуйте… Передаю вам государственную награду России Звезду Героя, которая была присуждена вашей маме. Она была человеком мужественным, абсолютно знаковым для Донбасса, для Донецкой Республики… Ее очень многие любили… Уважали, и, что особенно важно, как видно из документов, за время командования в ее подразделении не было потерь…

— Да…

— К сожалению, ее уберечь не удалось…

— Спасибо… — сказала дочь «Корсы». — Хотелось искренне вас поблагодарить… Хотелось, чтобы мама лично получила эту награду. Но, к сожалению, она погибла, защищая Родину…

Путин поинтересовался:

— О ваших планах… У вас приемный брат есть…

— Учится в 11 классе…

— Какие у него планы?

— Планы у моего брата поступить в военное училище… А я бы хотела продолжить дело моей мамы… И защищать Родину…

Надеюсь, планы у детей Ольги Сергеевны осуществятся…

Пройдут годы, школьники откроют учебники, и в разделе о том, как Донбасс второй раз отстаивал свою свободу в схватке с фашизмом, прочитают о дочери офицера, внучке и правнучке военного, мужественной «Корсе», в мирное время защищавшей людей на милицейском поприще, а в военное на полях сражений, командуя дивизионом залпового огня и наводя ужас на бандеровцев, натовцев, америкосов и их приспешников.

9 декабря 2022 года

В этот 2022 год зима запаздывала. И я, еще поглядывая на желтизну осени за окном, просматривал сайты, погружаясь в судьбу ребят, сложивших голову на Донбассе, и вот 16 ноября 2022 года неожиданно прочитал:

«Валентина Олеговна Галатова (5.05.1994) из Железногорска Красноярского края. Ходила в 20-й детский сад, училась в лицее № 103 с 3 по 8 класс, затем в школе космонавтики. В 2009-м с семьёй переехала под Воронеж, где окончила сш № 11 и автошколу “Лидер”. В составе миротворческой миссии сопровождала колонны гуманитарного груза в Донбасс. В итоге поселилась в Донецке и поступила учиться на психолога в Донецкий университет, сдала последнюю сессию в январе 2022 года. Овдовела 6.11.2020 (муж был комбатом ВС ДНР https: //yadocent.livejournal.com/1297168.html), после этого добровольцем вступила в армию ДНР. С 24 февраля 2022-го принимала участие в специальной военной операции по освобождению Донбасса. Была сержантом медицинского взвода стрелкового батальона ДНР. Участвовала в боях за освобождение п. Степное, Солнцево, Волноваха, Сладкое, Новомихайловка. Погибла 14 апреля 2022 года в Мариуполе под минометным обстрелом. Похоронена в Воронеже»[38].

Валентина Галатова

На меня с фотографии смотрела раскосая девушка в шлеме с прядями волос из-под него. Ее шею охватил шарфик в клеточку, сама в камуфляже хаки, со взглядом чуточку пытливым, чуточку вопросительным и с прищуром.

Наша: красноярская, воронежская, мариупольская, — побежало волнами по мне.

На сайте прочитал про ее мужа: Панькин Андрей Андреевич[39], позывной «Марик» — комбат стрелкового батальона, погиб 6 ноября 2020 года от пули снайпера карателей-укропов.

Воевала вместе с мужем…

И с ним же и погибла…

Меня охватило волнение. Захотел как можно больше узнать об этой девушке и написать о ней. И теперь озадачился: как ее найти? Написано, что похоронена в Воронеже, а где? Я знал коменданта Коминтерновского кладбища города и теперь позвонил ему:

— Это писатель Федоров. Может, помните, у меня книга о «Романе Филипове». Он похоронен у вас (когда-то дарил коменданту свои публикации). — Помогите. Есть сведения, что в Воронеже похоронена… — и рассказал о Галатовой. — Ведь узнаем, где похоронена, будет проще искать близких… Собирать о ней материал…

Комендант обещал помочь.

Искал все, что только можно было узнать о медсестре.

— Ого! — вырвалось у меня, когда на сайте «Проза. ру» нашел стихотворение Сергея Мыслина:

«Царевна цвета хаки (памяти В. Галатовой)

На самом деле Царевна! — отозвалось во мне.

Далее в Интернете[41]: «5 мая Валентине Галатовой исполнилось бы 28 лет. У нее остался сын Даниил… Похоронена под Воронежем (по месту жительства мамы)».

Я не придал значения месту похорон: ведь этим занимался комендант центрального кладбища Воронежа.

Далее: «…Она — вдова погибшего командира батальона (состояла в гражданском браке), в социальных сетях она писала, что отомстит за смерть любимого».

Еще про нее:

«“Она не сделала ни единого выстрела, защищала свою землю. Спасала солдат, бинтуя раны, врачуя словом, утешая, поддерживая. Спасала и утешала тех, кто отчаялся, лишившись конечностей. Искала машину, чтобы вывезти раненого комбата, который лишился ступней. Нашла, вывезла. В Солнцево попали в окружение. Бойцы держали оборону сутки. Валентина 22 часа без перерыва оказывала помощь раненым. Вся ее одежда, включая бронежилет, была пропитана кровью”, — рассказали в железногорской газете.

При освобождении Сладкого и Новомихайловки Валя вытаскивала раненых из-под минометного обстрела.

Помяните Валю сегодня 5 и 9 мая — в день ее рождения и в день Победы»[42].

«Сынишка… Бабушка воспитывает…»[43]

Меня захватило. Я не мог оторваться:

«Уроженка Железногорска погибла под минометным обстрелом в Мариуполе»[44].

«27-летняя Валентина Галатова погибла… О гибели Валентины Галатовой рассказало железногорское издание “Город и горожане”. В администрации города “ТВК Красноярск” отказались давать комментарии… Сержант медицинского взвода стала 27 погибшей из Красноярского края». Источник: Сетевое издание ТВК Красноярск. 04.05.2022 09:58.

Меня задело: что ж отказались давать комментарии…

Надо о девушке все рассказать! Чтобы все знали! И чтить!

Она же железногорская!

Весь день я не мог отключиться от взволновавшей меня судьбы Валентины и ее друга-командира. И теперь свой поиск расширял. Просил свою бывшую коллегу по милиции, теперь заведующую ЗАГСом, подключиться и поискать сведения о Галатовой:

— Раз похоронена где-то у нас, значит, свидетельство о смерти могли получать. И там какие-то адреса, контакты…

Заведующая обещала помочь, но через час позвонила и сказала:

— Ничего нет…

Выходило, в Воронеже в ЗАГСах ей документов не выдавали.

«Но она училась в школе № 11», — вспомнил я.

Школа с таким номером в Воронеже располагалась напротив УВД, где я служил. Сразу позвонил в школу, но телефоны из-за позднего времени уже не отвечали.

17 ноября с выпавшим снегом пришло нерадостное известие от коменданта:

— Проверили все кладбища Воронежа… — позвонил он. — Нет такой…

— Но, может, в пригородах…

Под Воронежем тоже находились погосты.

— Хорошо, если узнаю, то сообщу… — обнадежил комендант.

Теперь позвонил в школу № 11 и поговорил с заместителем директора. Та выслушала и сказала:

— Что-то не припомню Галатовой… Но поищем… Адресную книгу посмотрим… Если что найдем, сообщим…

После разговора с заместителем директора подумал: может, школа № 11 под Воронежем? В области тридцать три района и как такую найти?

Вспомнив, что Валентина окончила автошколу «Лидер», звонил туда и просил поискать, сохранились ли какие сведения о сдававшей на водительские права Галатовой. И здесь вроде не отказали.

Встал вопрос: куда еще звонить? Где искать?

Казалось, я сбился с ног, но искал. Звонил в Железногорск, где она училась в лицее № 103, никто не отвечал. В школу космонавтики в том же Железногорске — тоже не отвечали. Посчитал, что в школах ввиду разницы часовых поясов уже ушли с работы. Послал письменные запросы по электронке на школьную электронную почту.

Зная, что Валя училась в Донецком университете на психолога, долго звонил туда, но поняв, что еще связь с только что принятыми в состав России регионами не налажена, тоже слал туда запросы по электронной почте. Надеялся, что полученная оттуда информация что-то прояснит. Не могла же Валя Галатова раствориться в неизвестности.

Стараясь не терять времени, отрабатывал все районы области, ища школу под № 11. Из тридцати трех районов школы под № 11 оказались только в двух сельских районах, связь с ними ничего не прояснила: оттуда сообщили: девочка под такой фамилией у них не училась.

И меня уже стало одолевать сомнение: может, фамилия у школьницы Вали была другая. Тогда поиск еще более усложнялся.

Но я во что бы то ни стало должен был ее найти! — решил для себя.

Снова звонил в Красноярский край в лицей № 103, в школу космонавтики. И у меня вырывалось:

— Царевна цвета хаки, где же ты?

18 ноября новостей не поступало. Но приходили новые мысли. Пытался найти хоть что-то о Вале через полицию: ведь жила в Воронежской области с 2009 года, тогда школьницей была где-то прописана. Попросил сына — бывшего сотрудника полиции, выяснить у сослуживцев. Через гаишников: ведь сдавала Валя на водительские права, может, у них сохранились ее адрес, телефон.

Представлялась медсестра, санинструктор Валентина Галатова. Для кого-то она в Донбассе выполняла приказ: «Раненых на поле боя не оставлять», а я считал: она просто не могла поступить иначе, бросить раненого в беде.

Нашел видеоролик[45] в честь санинструкторов. В нем рассказывали о Зинаиде Самсоновой[46], которая в 1943 году при захвате плацдарма на правом берегу Днепра вынесла с поля боя более тридцати раненых, а 27 января 1944 года в бою после гибели комбата повела бойцов в атаку. Она погибла от пули немецкого снайпера, когда выносила раненого с нейтральной полосы.

Об Ольге Климовой[47], фельдшере 4-й бригады вооруженных сил Луганской Народной Республики. Свой последний бой она приняла под Кировском 4 марта 2022 года, спасая из-под обстрела раненых бойцов.

Заговорили о сержанте медицинского взвода мотострелкового батальона Донецкой Народной Республики Валентине Галатовой. Звучало: в Солнцево попали в окружение. Бойцы держали оборону сутки. Валя двадцать два часа без перерыва оказывала помощь раненым. Вся ее одежда, включая бронежилет, была пропитана кровью…

Зазвучало стихотворение Юлии Друниной «Зинка»:

О Валентине Галатовой кипел Интернет. Ее вспоминали, ее помнили.

И я должен был помнить! Теперь дозвонился до лицея № 103 в Красноярске. Директор внимательно выслушал, сказал, поможем. Но в школе космонавтики телефон так и не брали. Зато узнал, что это школа-интернат для одаренных. Выходило, Валя — девочка одаренная…

А я все находился в неведении… Ее не нашел.

19 ноября 2022 года стало что-то собираться. Один гаишник прислал адрес: г. Воронеж, Красноармейская, д. 33, кв…

— Ура! — подскочил от радости.

Теперь было где ее искать… Позвонил другой гаишник и сбросил эсэмэской тот же адрес, но указал еще корпус. Оказалось, много домов под таким номером. «Это адрес, когда она сдавала на водительские права», — понял я. Появилась ниточка надежды.

Отлегло: по крайней мере была такая Галатова. А то подкрадывались сомнения, не иду ли я вообще по ложному пути. Была вообще Галатова? Но отмахивался от навязчивой мысли.

Не откладывая в долгий ящик, поехал на Красноармейскую. Нашел двухэтажку на задворках. Дверь в подъезд оказалась закрытой. Переминался с ноги на ногу и ждал, пока кто-нибудь выйдет из подъезда или войдет, но что-то никто не выходил и не входил. Всем проходившим показывал фото Валентины: «Вы видели такую?» Что-то никто не кивнул головой. И, уже замерзая, стал стучаться в окна. Достучался. Мне сказали: «Да, живет там бабушка с внуком…» Я обрадовался: сынишка Вали жил с ее матерью. Но когда взбежал на второй этаж и позвонил в нужную дверь, ее открыла женщина в возрасте. Да, она оказалась бабушкой, но к Вале не имела никакого отношения.

Я снова оказывался на распутье. Никаких сведений ниоткуда больше не приходило.

И как слова последней надежды услышал:

— Не знаю, — позвонил мой сын и сказал, — но такая была прописана в Хохольском районе в селе Дмитриевка, улица Ленина… дом…

На следующее утро с мыслями «Неужели не найду Царевну…» ехал с другом в Дмитриевку. Пока ехали по трассе, машина держалась на дороге уверенно, а как свернули на проселок, стала скользить. Водитель переживал, как бы не съехали в канаву, и старался ее вести по центру дороги. Когда показались дома, свернули в первую улицу и ехали, всматриваясь в номера на домах. Вот дорога пошла под горку, куда съезжать становилось опасным: могли и не выехать назад. Остановились. Дальше я пошел. Скользил по коркам льда. Вот показался двухэтажный дом. Встретившийся мужчина на показанное ему фото узнал:

— Это Валя… Ее похоронили весной…

«Ура! — ударило мне в виски. — Значит, здесь…»

— А где кладбище?

— Да за селом… — мужчина показал вдаль.

Дом на Красноармейской

«Вот оно что, а я ее искал на городских погостах», — понял я свою ошибку.

— А здесь кто живет?

— Ее мама, Ирина Дымель…

Теперь я был у цели. Что бы там ни было, здесь эта девочка жила, здесь упокоилась, и в любом случае я мог собрать материал о ней.

Подошел к двухэтажке, поднялся по скользким ступеням, постучал в дверь, потом в окно, одно, другое. Дверь не открылась. Кричал: «Ирина!» Не отзывались. Обошел дом сзади, постучал в окна одноэтажки во дворе. Никого. Теперь думал, как поступить. Решил зайти в соседние дома, что-то разузнать. Но ни в соседнем доме, ни в следующем никого не оказалось. По крайней мере, никто не открывал, разве что залаяли собаки.

Я скользил по льду дороги и подошел к крайнему дому. На мои настойчивые стуки открыла старушка и стала отмахиваться: «Я глухая…» Потом уговорил взять от меня записку и передать Ирине. Успокаивал себя: «Теперь уж она должна мне позвонить», чтобы я сюда больше не ехал. И с мыслями, что вернусь в машину и поедем на кладбище и там найду могилу, шел назад. Проходя мимо дома Ирины, все-таки поднялся на ступени и решил попробовать: открыта ли дверь? Она открылась на веранду. «Что ж я сразу не додумался ее потянуть?!» — ударил себе по лбу. Но как заходить? В чужой дом…

И я закричал:

— Ирина!

Надо же: на этот раз меня услышали. Из-за следующей двери выглянула стройная блондинка.

— Я писатель… — заговорил, сбиваясь. — Собираю материал о девушках, погибших на Донбассе… Вот мои документы… — совал паспорт и писательское удостоверение: только бы меня не прогнала. — А вы мама Вали?

— Да….

У меня на душе отлегло:

— Слава богу! — вылетело. — Мне нужно с вами поговорить, очень нужно…

Ирина рассказывает

Как доказательство показывал свою книгу «Роман Филипов». Мама как-то расположилась. Оказалось, ее звали Ирина Александровна… И:

— Заходите…

Передо мной открылся зал со столом у окна и лестницей на второй этаж.

— Данечка, дай нам с дядей поговорить… — сказала Ирина чернявому малышу за столом.

Тот ушел в соседнюю комнату.

«Бабушка и ребенок, которых так долго искал…»

Ирина убрала еду со стола, я сел на скамью у окна, она на край дивана, и начался наш разговор. Сразу по своей милицейской закалке:

— С дверью открытой осторожнее… Это не Красноярск…

— Да у нас здесь атмосфера такая… — ответила она. — Это даже не как в Красноярске, не как в Воронеже… Мы здесь живем одной семьей…

Мы сидели…

— Я хочу про вашу дочь написать…

— Я тоже писала. В Железногорске, там много публикаций. Много пишущих друзей. Он город довольно необычный. Наукоград. И изначально туда много людей приезжало с высшим образованием, и поэтому отовсюду… — и, словно зная, что я хочу, начала:

— Давайте я историю семьи, изначально. Во-первых, моя бабушка Надежда Петровна Андреева, Валина прабабушка, ее всего три года назад похоронили. Ей почти 95 лет было. Она ветеран войны. Она была санинструктором во время войны на зенитной батарее на Севере. Стояли под Архангельском, в обороне Сталинграда, а закончила войну в Каунасе. Валюшка постоянно с ней общалась. У Вали это часть… Она говорила: «Пойду служить. Пойду…» По здоровью она бы не прошла никогда, но… Потом дедушка, мой папа Александр Петрович Андреев, у нее тоже человек неординарный. Он биохимик и увлекался метеоритикой. Участвовал в нахождении места, откуда Палласово железо и в установлении памятника этому первому железокаменному метеориту. Паллас открыл этот метеорит. Он участвовал в установлении места по старым картам, где найден был метеорит. И в установке, и открытии памятника.

Он был на Тунгуске, на Сихотэ-Алине, в Туве. Мы с ним вместе ездили. Потом метеорит в Марковке. Деревня такая. Там искали. Челябинский метеорит. Они ездили, опрашивали свидетелей. То есть он всю жизнь этим увлекался помимо своей основной работы. Хотя он много чем занимался. Стоял у истоков выращивания изумрудов. Он геохимик. Потом в инженерной геологии много работал. А там метеоритика…

То есть у нас семья походная. И Валя к этой жизни походной, неустроенной, к спартанским условиям была приучена с детства. Я вот сама сначала, когда выросла, с папой ездила по метеоритам и увлеклась спелеологией. Была в пещерах на Кавказе, в Туркмении. Ну, в Красноярске…

— Столбы, — вспомнил я природный памятник.

Ирина Александровна:

— Это было знаете как. Вот у меня в институте занятия со второй смены начинались. И я в 6 утра вставала, и на Столбы. Полазила и потом бегом на занятия.

— А учились по какой специальности?

— Училась на геолога. Но не доучилась, бросила и стала художником. Я художник-оформитель. Много моих работ и в городе Железногорске. Здесь сотрудничаю с частными кукольными театрами. Делаю куколки.

Меня порадовала и удивила мать Валентины.

«Выходит, Валя тоже была неординарной».

— А что сюда приехали?

— Муж работал, и семья сюда…

Мать:

— Валя училась в Железногорске в 103-й школе. Потом несколько месяцев в школе космонавтики. Там у нее конфликт вышел с преподавателем. И до конца 9 класса доучивалась в школе рядом с домом. И пошла в Красноярске в строительный техникум, на архитектурный. Уже как бы самостоятельная… Валя там в рэп-компаниях…

— Молодость…

— Я в это время в Воронеже. Приезжала, пыталась влиять. Она попробовала работать в Железногорске в пиццерии. Потом шеф-поваром. Она говорит: «Я поняла свою выносливость». Там приходилось работать с одиннадцати утра до часу ночи. Она там месяц поработала, и ей предложили шеф-поваром. Приезжала ко мне в Воронеж. Вернулась, работала в Красноярске в ночном клубе. Бармен.

— Девчонка, впечатлений хочется…

— Да, активная. Яркая. К ней тянулись. Хорошо зарабатывала. С ней можно было на любые темы поговорить. Мы с ней созванивались, говорили. А люди туда приходили непростые. Не бандюки. И она говорит, помню, один человек ей сказал: «Ты свою молодость продаешь за деньги». Это ее так задело. «Ты, — говорит, — сейчас можешь достичь чего-то большого, а размениваешься на это…» Ну, она потом у нее с работой… Ну, не захотела больше работать и позвонила: «Мама, я беременная». С парнем рассталась и потом узнала, что беременная. Я: «Ну, что решила?» — «Как что, ребенок». — «Приезжай сюда». Она приехала. Мне помогает. Мы жили в Воронеже на Моисеева, за цирком.

— Я вас искал на Красноармейской… Видимо, там жила, когда на права сдавала…

— Снимала, видимо… — ответила Ирина Александровна и продолжила: — Вы знаете, у нее подготовка мощная была. Она музыкальную школу окончила. У нее два диплома было. Эстетическое отделение. И сама школа. Занималась по классу скрипки. Но дальше не пошло. Она английским дополнительно занималась. Несколько лет ходила к репетитору. Но она не то что свободно, но могла изъясняться. Она пела, кстати.

— Как губка все впитывала…

— Да. Потом в художественную пошла, но год проучилась и бросила. То есть у нее время с утра до вечера сплошняком было занято.

— Занимались девочкой…

Ирина Александровна:

— И мы занимались, и дед с бабушкой… У нее такой потенциал был. Она очень активная. Она: «Мама, я еще записалась в макраме». — «Ну, когда?» Макраме бросила. «Мама, я записалась на лепку». И она ведь сама. В художественную школу пошла, мне документы принесла: «На, подпиши». Сама. Также и в музыкальную. Она умудрялась, там кто-нибудь котят, щенков подкинет в подъезд, она по квартирам, домам пойдет, продаст, на шоколадку заработает. Да еще объяснит, как ухаживать. У нее активность была. У нее коммуникабельность была потрясающая. Говорить начала рано, и она настолько легко с любыми незнакомыми людьми начинала общаться. Она один раз приехала с музыкалки: «Мам, я с дяденькой познакомилась в автобусе. Он глухонемой». — «А как ты с ним разговаривала?» — «Жестами, на пальцах. Он мне показывал: на скрипке играешь?» Я говорю: «Да». И они общались. Взрослые к ней тянулись. Даже те, кто не очень с детьми. «А пусть Валя со мной, я в поход собираюсь. Там костерок пожечь. Тайга вокруг…» Преподаватель по английскому, к которому заниматься ходила: «А пусть Валя со мной в бассейн ходит. Мы с ней так сдружились». Очень коммуникабельная. Она обрастала друзьями. Сюда приехала…

— И здесь сынишка…

Мать:

— Она меня спросила: «Мама, как дальше жить?» Я говорю: «Валь, от тебя зависит вообще все. А у тебя потенциал хороший. Хочешь быть уборщицей, ты будешь уборщицей. Только жить будешь соответственно. Сколько заработала, так и будешь жить. Хочешь быть президентом, ты станешь президентом. У тебя база хорошая. Дальше учись, пожалуйста. С ребенком я тебе помогу». Она: «А как?» Дочь же после девяти классов, а техникум не окончила. Я говорю, иди в школу вечернюю. От железнодорожного вокзала недалеко. Одиннадцатая…

Вечерняя школа № 11

— Вот, а я дневную 11-ю искал… — понял, в чем был промах.

— Она училась. Причем она училась очень добросовестно. Она быстро поняла, что лучше учиться, чем с ребенком сидеть. То есть Данька почти полностью на мне. Не скажу, что полностью. Она им занималась. Помню, как после занятий пришла с подружкой домой чаю попить. И потом эта девочка на прощание приезжала. И она говорит: «Я поразилась. В школе я на нее посмотрела — такая деловая, отличница, все знает. Общается с учителями. Так разговаривает. Ну — ботаник прямо. И вся такая правильная, что мне не по себе. Вышли на улицу, там такая девушка современная. И речь у нее подвешенная. Жесты, ну все — она современная девчонка». Она поразилась контрастам. Пришли домой — это такая мамочка. Это вообще три разных человека.

Валя с сыном

Мать:

— Вот она оканчивает школу. «Дальше куда?» Я: «Ну, посмотри на свои склонности, свои способности». У нее хорошо поставлена речь, у нее литературные способности. Писала хорошо сочинения, эссе. И я предложила ей: «Иди на журналистику». И она, в общем-то, как бы склонна. Вот у нее был выбор между журналистикой и психологией. Ну, тут она подумала. Я: «Смотри, тебе интересно все. Ты за все хватаешься, во все вникаешь. Это как раз работа журналиста. То есть журналистика — твое. Ты контачишь с людьми». И она уже ближе к окончанию школы задумалась: куда дальше и что? Она даже на ВГТРК (Воронежская государственная телерадиокомпания) приходила и какие-то репортажи снимала. Ей то мужчина задание выдавал, то женщина, кто именно, не знаю. Но помню, про пожар. Но ее не взяли, понятное дело, ни образования, ни еще пока…

— Трудно туда устроиться…

Мама:

— Но был опыт. А так как был опыт, она зацепилась и начала где-то продвигаться, и ей предложили с сайта «ПолитРоссии». Как раз 2014 год, начались все эти события. Приехали беженцы сюда. И ей предложили снять репортаж о беженцах. И она сама находила. Центр какой-то возле храма был. Нашла людей, которые содействовали ей. Познакомилась с парнем, потом с ним общалась. И она сняла несколько репортажей, и они вышли. На сайте «ПолитРоссии» размещены. Ну, конечно, когда она снимала, она так этим заболела, что мне говорит: «Мама, я бы на передовую поехала. Я бы прямо туда поехала. Я бы такое сняла оттуда». Она здесь тоже не сидела, ходила в ночные клубы и познакомилась с ребятами…

— А мы какими были в молодости…

— Я в походы ходила, но не по клубам… Так вот познакомилась с ребятами, которые там участвовали в операции. Фамилии не знаю, но Саша «Север», «Чукот», — по позывным знаю. Она познакомилась, подружилась. Знала их репортажи, теребила их, они ей рассказывали, она жила всеми этими событиями, что там происходит. И, не говоря нам ни слова, нашла спонсоров, добилась, чтобы выделили деньги на гуманитарную помощь, и поехала туда. Не сказав нам ни слова! Мол, я еду по работе, ничего толком не говоря и не разъясняя. И когда только вернулась, мы сидим дома. Она заходит и: «Я была на Донбассе. Я была на передовой». Ну, мама у меня была здесь, сейчас ее в живых нет, не дожила. Мы все в шоке. Даньке еще трех лет не было. «И что?» Она: «Меня там ждут»… Она стала вести блог: у нее страничка «ВКонтакте», в Интернете, она писала репортажи о том, что она там слышала, что видела.

— Одним словом: стала ездить на Донбасс.

— Естественно, махом там знакомства завела. Даже с Александром Захарченко умудрилась познакомиться. Даже была у него в гостях. Захарченко произвел на нее впечатление волевого мужчины. В тире у него была. Стреляла. Во-первых, он ей пистоны сразу вставил: «На передовой твои вот рыжие волосы и ногти накрашенные, а сама в камуфляже. Примут за снайпера. И тебя снимут в первую очередь». Потом она ездила, приводила себя в порядок…

— Александр Владимирович Захарченко…

— Да… Недопустим такой внешний вид. Это вид снайпера: девчонка в камуфляже. И высказался, что он против гуманитарок. «Нас, — говорит, — снабжают нормально». Видимо, поставки были. Но все равно. Она познакомилась с ребятами и видела, кому что. Вот «тебе берцы нужны». Все. Она ему искала, покупала хорошие берцы. Форма отвратная у ребят, она покупала хорошую. Везла каски. Есть видео, она передает три каски, а парень ей: «Это три спасенных жизни». Она жила этим.

Андрей и Валентина

— Ну и познакомилась в одну из поездок с Андреем Панькиным. На тот момент он был лейтенантом и не был даже ротным. Не помню, по-моему, ротным его уже на Песках поставили. Полюбили друг друга. До дрожи.

— В каком году?

— В 2016-м. А он тоже волевой. Вот она волевая, деятельная, и он такой же. Тут он еще боевой командир. У них просто — искры. Мирятся, спорят, мирятся, спорят. Все-таки решили жить вместе. Он снял квартиру, Валя перевезла Даньку туда. Ну, условия, конечно, там периодически все отключали. Выходило, зимой Данька там, все поотключали. Я ему сейчас: «Ты не помнишь, все отключили, зима».

— В самом Донецке?

— Да, в Донецке были обстрелы: ни воды, ни света.

Мать:

— Я ей говорю: «Валя, как ребенку-то. Сама ты там живешь, но ребенку как…» Но она на три-четыре месяца максимум увозила. Но я добилась, чтобы она привозила. Мы еще жили в Воронеже, а здесь строили этот дом. Уже купили участок и строили. И Даньку увозила, привозила обратно. Год Валя там прожила… Что сидеть просто так, и она поступила в университет. Причем специальность: «Психология производственной деятельности». Там еще была: «Психология школьников», что-то такое. У нее ППД, так называлась. И после этого был шанс устроиться либо на военную, либо в какие-то другие госорганы. В ту же милицию. Она практику проходила в Макеевке в милиции. По школам ее отправляли: профилактика правонарушений. На нее там свесили работу. Она там две смены пахала…

— Обычная ситуация.

Ирина Александровна:

— Она поступила, училась. Училась очень ответственно. Хотя и на заочном, но у них занятия проводились каждую субботу. Она была одной из лучших на курсе. Ей говорили: ты будешь очень хорошим психологом. Ее работу где-то опубликовали. Она училась, отучилась пять лет — весной должна была получать диплом. Зимой (2022 года) мы были у нее, она сдавала последнюю сессию. Она уже работала над дипломом. И последнюю сессию она сдала — там стобалльная система, не меньше девяноста баллов.

Мать:

— С Андреем там свои сложности были, у него же семья оставалась в Мариуполе. Но мы знаем, как Валя его любила, и для нас, мы переписываемся с мамой Андрея, с его сестрой Алей, для нас Валя — жена Андрея. Когда Андрей погиб (в 2020 году), она была там, ждала его, а он не приехал, и ей сообщают, что он погиб. Но было очень страшно! Трагедия для всех. Потому что мы видели, в каком Валюшка состоянии была. Я ей говорю: «Валь, ну ты хоть приезжай. Чтобы тебя поддержать, чтобы помочь». Сохранилась ее запись «ВКонтакте» 29 октября 2021 года. Она под фото Андрея ночью в 4 часа 37 минут записала:

«— Ты знаешь, что будет после смерти?

— Я знаю, что те, кто нас любит, будут скучать».

Видимо, это ее негласный разговор с Андреем. Она спрашивает, он отвечает. Они любили друг друга.

Мама продолжала:

— И вот она мне говорит: «Я устраиваюсь на работу». А она купила в Донецке квартиру. Ну, семья скинулась: бабушка, мы, папа родной. Купили ей. Она говорила: «Сейчас квартиры недорогие». А она каждый раз, даже если приезжала сюда, то ехала туда сессию сдавать, на занятия. Она: «Я снимаю квартиру, а так у меня будет своя». Я: «Ну, в общем-то да». А снимать, расценки там достаточно большие. Несопоставимые. Стоимость квартир небольшая, а вот съем квартир большой. Потому что там военные снимают. И мы скинулись, купили. Она там ремонт начала.

«Кипучая натура».

Мать:

— Причем с Андреем еще делали. Перепланировку, ну, ремонт капитальный. Она и училась, и ремонт. Ну, и после гибели ей предложили: иди, официально как бы тебя трудоустроим на службу. Можешь вообще не ходить на работу, а будешь оформлена. Она: «Я не буду. Андрей с такими боролся». Там ведь пенсии не платили семьям погибших.

— Как бы компенсация…

— А могли трудоустроить. Это все, в чем могли помочь. А он с «мертвыми душами» боролся всячески. Поэтому я не буду так поступать. Сначала: я вообще ничего не хочу. Я не знаю. Я не смогу работать.

— Стресс.

Ирина Александровна:

— А потом я: «Ну что?» Она: «Я работаю психологом». Начала работать психологом в его батальоне. Андрей сначала был ротным на Песках, а потом его поставили на батальон комбатом. Для нее батальон стал родным, то есть это детище Андрея. И она у себя на работе повесила его портрет, и когда приходили, говорили: вот, рапорт подавать… Ну, конечно, люди там сидели, никаких перспектив, и не ясно, что дальше. Вот они сидят в этих окопах, их обстреливают, и отвечать даже нельзя. И вот это тянется из года в год. И у многих нервы не выдерживали и приходили и рапорт клали. При ней в самом начале там шесть рапортов положили. Она говорит: «Мам, все забрали рапорта. Я им показывала на портрет и сказала: “У меня муж погиб. Я не позволю его развалить (батальон)”». На ней профилактика суицидов была. Был отдан такой приказ. И она, как психолог, она должна была работать с людьми. Она ездила на передовые. Она работала с личным составом. С этими мальчишками, которые вымотаны, уставшие в этих окопах сидят. Проводила тренинги. Делала соцопросы. Проводила большую работу. И когда приезжала в университет, вот сессии сдавать, она приезжала с готовыми материалами. Даже ее просили: «Валя, ты свои разработки, пожалуйста, дай нам». Она фактически работала…

Валентина Галатова на передовой

На практическом материале могла научную работу написать.

Мать:

— Но она устроена была санинструктором у них там по должности. Какая была. И она параллельно училась в университете, делала ремонт, работала психологом и изучала дело санинструктора… Она мне всегда говорила: «Меня на передовую не пошлют. Не переживай. Там несколько линий, я максимум здесь». Но фельдшерское дело изучала тоже. То есть такой потенциал, такой огромный. Если она сюда приезжала, то такую помощь оказывала. В огороде все кипело.

— И как работа?

Ирина Александровна прислала мне грамоты, которыми на День медика, а также за успехи в службе наградили младшего сержанта Галатову. Грамоты подписал командир 11-го отдельного отряда Народной милиции «Дунай» гвардии подполковник Добрынин.

— Она сначала вольнонаемной пошла туда (2020 год), а уже в 2021 году зимой, я вот не помню, январь или февраль, она подписала контракт. Причем новый комбат пришел подавать ее документы, а вышестоящее начальство: «А что, от нее еще и толк есть?» — «Не знаете, какой толк!» И она влезала во все. В любые вопросы. Ездила по госпиталям, проведывала раненых. В детские дома к детям…

Валя в госпитале у раненных

Ремонт в батальоне идет — она ремонтирует помещение. Они там за свой счет и своими руками. Вот у них помещение есть, и они делали там штаб. Мишени надо. По помойкам лазила, собирала обломки. Делала сама, колотила. Она: «Мам, я сварочное дело освоила, ничего сложного». Это вот девочка, у которой всегда маникюр, каблуки, платья, наращенные ресницы, а там она делала все. Абсолютно. Жила вот в таких условиях, в любых условиях жила и все делала. Потом ее вообще на делопроизводство поставили: некому больше. «Валь, поможешь?» Она очень сомневалась, там же начисление довольствия, начисление боевых. Вот она работала и с документами. Прикоснулась к документам.

«Палочка-выручалочка».

Ирина Александровна еще прислала фото погона Вали сержанта воинской части 08818[48].

Мать:

— Какой-то вопрос решался, она: «Можно свои “пять копеек” вставить». Ей: «Да скажи, куда ты еще не вставила». То есть вот так вот. И загруженность была большая. Она приезжала: «Мам, ничего не хочу. Только бы немножко отдохнуть. Ни с кем не общаться». А тут ребятня облепляла: «Валя, пойдем туда». «Валя, давай поиграем». Ребятишки висли на ней. Она: «Мам…» — «Валюш, ну чуть-чуть пообщаешься…» Немножко отдыхала душой.

Ирина Александровна:

— Ну что, служба была. Даже в этот период были раненые, люди гибли. То есть хоронить приходилось друзей. Вот она сообщала, что кто-то погиб. Осенью 2021-го еще она мне говорит: «Мам, я хочу Даньку забрать. Во-первых, хочу, чтобы меня кто-то ждал дома. Сейчас мне даже смысла нет домой приходить». Она сделала ремонт, все. «Смысла нет домой идти. Я ночую на службе, живу на службе, потому что дома никто не ждет. Ну и вообще ребенок растет. Все проходит мимо меня». И мне… А он здесь в школу ходил, я им как-то занималась. Ну, с одной стороны, мне тускло было от того, что Данька уедет. И я ей: «Ты бы хоть сначала университет закончила, а потом…» Последний курс оставался. Она: «Мам, но время уходит тоже как бы…» И мы договорились зимой, хотя напряжение уже нарастало, там скапливались войска. Она говорит: «Мам, оно периодически нарастает и спадает. Вези». И я после Нового года в этом 2022 году привезла Даньку туда. Решила с ними пожить.

В. Галатова и С. Лысенко

И в это время погиб комбат, который был после Андрея, — Паша. Только его позывной знаю — «Бешеный». Фамилию не знаю. Погиб в автомобильной аварии. И для нее было трагедией, потому что близкий друг. И она его правой рукой была. Мы вот приехали, три дня и — произошло ЧП. Но все равно Данька начал ходить в школу в Донецке. Сейчас он в 3-м классе, а тогда во 2-м был. Я там его на секции… Старалась устроить ему расписание. Чтобы отследить. Я его водила до школы и показывала, как идти. И месяц я решила побыть с ними. Десять дней прошло, смотрю, не справляются.

— Настрой…

— Да, настроить все это нужно… Она познакомилась с исполнителем песен Сергеем Лысенко[49], и он предлагал петь с ним вместе. И я в январе была у Вали, а она репетировала, собираясь с ним петь…

— Вот же разносторонняя натура, — вырвалось у меня.

Невольно подумалось: сколько в эту девочку вложили дедушка с бабушкой, мама, школа, университет и сама жизнь.

Ирина Александровна:

— А тут все стало подходить к критической ситуации. Вале стали со всех сторон говорить, не обозначая, что конкретно: «Собирай своих, и пусть они уезжают отсюда». Ну, и друзья приходили, один друг военкор Паша тоже. Он сейчас работает, на передовую ездит. Мы с ним тоже в хороших отношениях. Он тоже пришел с такими, — свела пальцы в кругляши. — И говорит: «Собирайтесь и уезжайте. Тетя Ира, нельзя здесь оставаться». Ну, собрались мы и поехали. Она говорит: «Мама, у меня ребенок. Если объявят военное положение, то меня сразу демобилизуют». У них вышел закон, что если есть несовершеннолетний ребенок, то женщин из армии демобилизовывали. И она мне так: «Не переживай, в конце концов я буду при штабе». Она меня всячески успокаивала. Но когда все это началось… — Мать Вали вздохнула. — Значит, во-первых, до начала их вывезли в поля. Я говорю: «Валь…» Она: «Да не переживай». — «Что?» Уже вот объявили мобилизацию, военное положение. И она: «Мам, я отказ написала от демобилизации. Я подписала отказ». Я говорю: «Валя…» Она: «Мама, ну ты не переживай». Мы с ней связывались по ватсапу. От нее шли сообщения, — заглянула в телефон и говорила:

На выезде в поля. Февраль 2022 года

23 января сообщение: «Мама, вряд ли смогу выходить на связь. Смотри в новостях, что пишут про юг. Люблю вас».

23 января еще сообщение: «Все будет хорошо».

24 января сообщение: «Я в порядке».

Она была сержантом медвзвода стрелкового батальона. За несколько дней до начала боевых действий их вывезли в поля. Мы еще созванивались, и Валюшка говорила, что мерзнут, что трудно выспаться, потому что все время холодно. И еще сказала, чтобы следили за новостями на южном направлении.

Ирина:

— А потом, когда все это началось, от неё сначала ни слуху ни духу. 24 февраля мы узнали о начале военной операции из новостей. Связи с Валей не было. Мы с ней переписывались по ватсапу. Текстами. Голосовыми сообщениями. Изредка от нее приходило: «Все хорошо. Идем вперед». Жива. И: новости не смотри, там все… Вот переписка… — снова заглянула в телефон:

26 февраля сообщение: «Я — хорошо. Идем вперед!»

26 февраля сообщение: «Люблю вас».

26 февраля сообщение: «Вы в порядке?»

26 февраля сообщение: «Связи не будет, за меня не переживай».

27 февраля сообщение: «Разрешили сказать, я сейчас в Прохоровке».

Где эта Прохоровка? Село в Волновахском районе ДНР в 20 километрах от райцентра и в 8 километрах от железнодорожной станции Тавда. Это мало о чем говорило, но о том, что шли бои в Волновахском районе, передавали СМИ, а 11 марта из Волновахи укропов выбили.

27 февраля сообщение: «Больше ничего не скажу, мамуль, все хорошо, маленького поцелуй. Люблю вас всех».

Ирина:

— Первый раз 11 или 12 марта звонок от нее. Я хватаю трубку, она увидела, расплакалась, вся в камуфляже. Она говорит: «Мам, так страшно. То, что бабушка рассказывала, и то, что в реальности, близко нету. Мы на передовой…» А что произошло? Она была в Донецке в это время. Комбат, которого после Паши поставили, Леша, попал под обстрел в машине, еле вытащили. Ноги у него перебило, и она его доставляла в Донецк с передовой. Там больше ста километров, если бы она не выбивала машины, он бы без ног остался, инвалидом. В некоторых источниках пишут, что ступни оторвало, это неправда. Ему перебило ноги. Причем ему сделали операции и говорили, что все должно быть нормально. И вот она его доставляла, приехала в Донецк и из госпиталя, зарядку там нашла, подзарядила, и позвонила нам. И вот она на порыве эмоций, всхлипов, рассказывала, что происходило. И то, что в Солнцево в окружение попали. Их обстреливали со всех сторон. Украинская армия очень хорошо подготовлена, и воевать они умеют. Сутки были там. Отстреливались. Обстрел шел постоянный, не прекращаясь. Они, говорит, высунуться из домика не могли. Раненых подносили одного за другим. И тяжелораненых… Рассказывала, как доводилось обрабатывать раны местным, попавшим под обстрел. В одном населенном пункте местные прятались в школе, и ее обстреляли укропы, и ранило двух девочек. У одной осколок попал в глаз, у другой — осколки в спину и в ягодицу. Так она обрабатывала раны у одной, а о девочке с осколком в глазу говорила: «Надо на операцию в Донецк». Там уже загноение. И с машиной даже договорилась, но мать не поехала, сказала: я останусь здесь. А у неё четверо детей. Мол, как она там, в Донецке. Валя убеждала: ей сейчас одиннадцать лет, так девочка на один глаз ослепнет. Уже гной пошел. Но все равно не поехала. Валя долго переживала… Спали в берцах, потому что в любой момент поднимали по тревоге. И вот она говорит: «Мам, это так страшно. Ему все, вкололи, я его перебинтовала. У него там раны. А он на руках у меня в глаза мне смотрит и умирает», — Ирина плакала. Помолчав, еще не окрепшим голосом: — Такие моменты тяжелые пережила там. «Да, мама, на самой передовой». Ну да, там условия тяжелейшие. «Мы, — говорит, — семнадцать дней не мылись вообще. Мы все воняем. Никаких там салфеток. Поварихи, — говорит, — сбежали после первого обстрела. Мы сами готовим». Вот она готовила. «Сколько кучковались там, не на весь батальон». Вот она готовила. Конечно, где-то там и свои продукты из пайка. «Но невозможно было жрать, качество было низкое. Питание. У местных, у кого картошки, у кого лука, какие-то заготовочки. Мы всякое разнообразить пытались. Конечно, и с местными, чем могли, делились». Довольствие, которое там получали, тут же докупали и везли потом на передовую. Ну, все. Ну, вся. Показывала на экране телефона себя. «Я вся в крови. Мне ни постирать, ни помыться негде. Я вот как была в крови, так и хожу. Все в крови. Даже бронежилет, — говорит, — все пропитано», — Ирина шмыгала носом. — Она маленькая, худенькая, у нее рост 156 сантиметров. Вес 50 килограммов, может, меньше. А вот представьте, бронежилет 16 килограммов на ней. Каска 3 килограмма. Сумка с медикаментами 5 килограмм. Еще автомат и подсумок. Вот это она все на себе таскала. Рассказывала, что, завидев её издалека, сначала принимали за ребенка. «Но почему в каске и бронежилете?» Шли в атаку, и она где-то рядом. Все обстрелы… Господи, если Донецк обстреливают, то…

Мама говорила, а где-то словно звучало:

Мать:

— И вот когда они Сладкое и Новомихайловку освобождали, все-таки Сладкое под Донецком, она позвонила: «Мам, мы только вылезли, и обстрелы начались сразу. То ли квадрокоптер летал, корректировали огонь. Там трое сразу: у одного лицо разбитое все — видно, не жилец. А остальные сидят контуженные, раненые. Они сидят не соображают, а вокруг мины насыпает. И я оттаскивала сама в домик». То есть со всем этим она, девчонка 50 килограммов, и этих мужиков… Как она умудрялась…

— И где они шли?

— Она была в Степном. Волноваху они освобождали. Вообще они дошли до Мариуполя, километров сорок или тридцать оставалось. И потом их взвод перебросили обратно. Они под Донецком стояли. И оттуда броски в Сладкое и Новомихайловку. Это уже позже. А это в первые дни…

Вспомнила:

— А еще до спецоперации она приезжала и показывала фото: «Мама, вот какая жизнь». А я отвечала: «Я не хочу этой жизни». И она фильм мне показывала «Солнцепек». Это про Донбасс. Хотела показать, какая там жизнь. Я ругалась: «Я не хочу этой жизни». А она: «Мама, но они вот так живут. Там вот эти события происходили». Она была знакома с теми людьми, участниками тех событий, которые показывались. Она даже говорила про мебель, которую показывали: что это не так стояло, а вот так. Прямо непосредственно. То есть она жила этим. И там вот такая фраза была. Один из героев говорит: «На войне не страшно, если убьют. Убьют и всё, тебя нет. Не страшно, если ранят. Ранят — это больно. Страшно, когда рядом с тобой умирают, а ты не можешь спасти». И она вот эти слова мне повторила. Только там эти слова отец высказывал сыну, что не надо идти на войну. А она мне объясняла таким образом, почему она там. То есть для нее очень важно было каждого спасти. Говорила, как парнишки, глядя ей в глаза, с ужасом спрашивали: «Мне теперь ампутируют, да?» А она отвечала: «Ну, ты же живой! Ты ведь будешь жить! Да с некоторыми ограничениями, но живой!» Искала слова утешения. Она рассказывала, как раненых пленных обрабатывала. В очередной раз у нее была возможность позвонить и говорит: «Мам, — такое, что вот пленный. — И он мне говорит: “Доктор, я ног не чувствую”». Но она все равно все делала, а про себя: «Какой я тебе доктор, я твой враг». И я говорила: «Валюша, оставайся человеком»… А она: как они с нашими? Двое ребят в плен попали. Так у пацанов все кости были переломаны. Каждая. Даже каждый пальчик. Ну, все. А потом очередь автоматную выпустили в лицо и выкинули с табличками «мясо»… Говорит: «У нас все ходят с гранатами на случай попадания в плен. Я тоже себе просила, но мне не дали»… А еще такой момент. Кошка рожала котят. Они прятались в домике. «Грады» вокруг. А она орет и рожает. Так вот Валюшка помогала принимать роды у кошки. У нас дома кошки всегда жили, кошки, собаки. И она знала, как чего. И в этот момент она помогала кошке. И говорит: «У нас четыре котенка растет». Подкармливала, когда они, брошенные, бегают, в глаза заглядывают. Звонила: «Здесь собака, от нее так воняет. Лезет, ластится». Я говорю: «Валь, да она голодная. Кушать хочет». — «Ну да, сейчас покормлю». Вот голосовое сообщение 20 марта, — включила, и я услышал: «…Мамуль, связь не очень хорошая… Данечку поцелуй. Умничка, хорошо, что так четверть окончил… Из забавного: недавно тут у кошки роды принимала. У нас четыре котенка растет… А так все стабильно… Продвигаемся…»

Ирина Александровна:

— 1 апреля прислала сообщение, показала в телефоне: «Мамуль, нас перебрасывают. Я буду не на связи… Я завтра наберу. Все будет хорошо. Я вас люблю»… Потом только созванивались. Я спрашивала: «Доводилось стрелять?» Она подумала, покачала головой и сказала: «Нет… Даже в воздух… Там не до этого»… Я пока не знаю все населенные пункты, в освобождении которых Валя принимала участие. Те, что она называла: Солнцево, Степное, Волноваха. Когда их перебросили ближе к Донецку, стала чаще выходить на связь. Были даже дни передышки, когда, наконец, появилась возможность привести себя в порядок, отдохнуть и подлечить простуду.

Ирина Александровна:

— И потом их из-под Донецка должны были перебрасывать дальше. От Донецка до Мариуполя около ста километров. В Мариуполе оставалась мама Андрея. Поначалу, до того как Мариуполь окружили, мы с ней списывались, она говорила: «Я никуда не поеду, буду ждать Валюшку здесь». Иногда от нее передавали вести сестре Андрея. Она в Греции. Мы с ней списывались, когда она про Валю спрашивала. Про маму писала, когда там, чего. Ну и она написала, что ей передали: дом, где мама жила, разрушен. И про нее ничего неизвестно. Валя рвалась туда, чтобы найти ее. Она понимала, что люди по подвалам прячутся и есть шанс остаться живой. А у Вали кто-то из знакомых ездил с боевыми заданиями туда. И она напросилась, получила разрешение. Ей дали направление, и она как бы участвовала в этом задании. Сопровождающей или кем, не знаю. Последний раз мы созвонились с ней 12 апреля. И они уехали 13 апреля. И всё… Мы знали, что она поехала искать. А 21 нам сообщили… — голос у Ирины Александровны снова дрогнул.

— Сообщили, — осторожно произнес.

— Она попала под минометный обстрел с этим парнем, с которым поехала… Что произошло, как произошло, я ничего не знаю… Мне ничего толком не объяснили.

Невольно представлялось, как вела себя в последние секунды жизни Валя. Может, первым ранило напарника, и она пыталась его спасти. Повторяла: «Андрей…» Перевязывала, делала укол, хотела утащить из-под обстрела… Или он — ей, если ее ранило. Парень и сама Валя перевязывали рану… Они боролись, пока новая волна мин не разорвала все кругом. И ее молниеносно оторвало от земли…

Подарок Вале от Андрея

Ирина снова шмыгала носом:

— Нашли их только через четыре дня… Там же завалы были…

— В самом Мариуполе?

— Да…

И уже рисовалось, как они вышли к дому, где жила мать Андрея… Как дырявым остовом возвышалась стена. Из-под завалов слышались стоны… Как Валя кричала имя мамы Андрея, как энергично растаскивала камни. Как ей помогал поехавший с ней парень. Как засвистело. Как шарахнул снаряд…

— Может, искала… — произнесли мои губы.

— Да… — сказала, потом: — А мама Андрея спаслась 15 апреля… То есть 14 апреля Валя погибла, а 15 апреля она писала, мы же созванивались с ней. Она говорила: «Мы выбегали под перекрестным обстрелом где-то недалеко от Азовстали. И мы бежали. Сама катила. Там лежачая женщина на каталке. Бросали сумки, все, что у нас было. И катили, вывозили… Дома горели. Ну, там остались старики и бабули, да болящие. Кому не уйти, не спрятаться. И она говорит: «Я смотрела на дома. Я знала, что там лежачие…» И вот они сгорают… Вот они вырывались вот так, в таких условиях.

— Она спаслась?

— Да, она жива. Она сначала уехала к дочери в Грецию, но потом вернулась в Мариуполь. Хочет сохранить квартиру. Там дом-то наполовину разрушен. Сейчас там двери, окна вставили и как-то живут. Хотя я предлагала много раз: «Приезжайте к нам. У нас поживете пока». Она: «Нет», боится квартиру потерять, потому что понимает, у нее ничего нет, и в старости, ну, куда… Вот справка…

Я прочитал: «Справка о причине смерти… Галатовой… Огнестрельные осколочные ранения тела с повреждением костей скелета и внутренних органов…»

Одним словом, изувечили…

Хотелось зловещее в жизни Вали число 14 апреля 2022 года повернуть вспять, к 13 апреля, к 20 февраля, к 10 января… или хотя бы вычеркнуть из календаря, чтобы ее жизнь перескочила эта жуткую дату.

— 21 апреля вы узнали…

Мама:

— Сообщила Аля — сестра Андрея… Ей, видимо, передали из батальона. Андрей же там комбатом был. Связь поддерживали… И потом передали тело Валюшки, — Ирина снова плакала. — Привезли и похоронили здесь на местном кладбище…

— Откуда привезли…

— Из Ростова-на-Дону. Там было организовано. Передавали погибших. И мы поехали туда на своей машине, у нас фургон. Забрали с мужем. Отец Валин родной тоже приезжал. Обычные похороны. Деревня организовала. Улица. Никаких салютов. Все скромно и просто.

— А военкомат?

— От военкомата никого не было.

— Ребята из Донецка?

— Они же там… Воюют…

Ирина Александровна:

— В военкомат я попыталась обратиться хоть за статусом военной. Они сказали: «Она оттуда, езжайте туда…» Никаких выплат. Ничего… Я только оформила опеку на ребенка…

Меня выворачивало от безразличия военных. Ну и что, что она из Народной милиции ДНР, это что, не наши однополчане. И хотелось спросить: вы там, вообще-то, за кого?

Хоронили Валюшку по-народному. Деревней. От этого становилось еще трогательнее и горше на душе.

Ирина Александровна даже оправдывалась:

— Ехать в Донецк. Ну, куда я поеду сейчас?

Не хватило у военных чиновников человечности.

— Отпевали? — спросил.

— Нет.

«А почему?» — хотел задать вопрос. Ведь знал об указании Святейшего, чтобы погибших на Донбассе отпевали лично Владыки.

Мать Вали уже сокрушалась:

— А что нам помогать? Мы перевезли тело. Гроб купили, крест — все сами… А люди и могилу выкопали. И все сделали…

Ирина Александровна:

— А это подарок Вале от Андрея на двадцать пять лет, — поставила на стол вазу в виде обрубка хвоста ракеты с цветком изнутри. — Он сам ходил, собирал осколки и заказал, чтобы местные ребята постарались…

Смотрел на ваяние из страшного, может, принесшего кому-то смерть металла, со знаком любви, и у меня вырвалось:

— Жизнь вопреки всему…

Потом спросил:

— А награды от Донбасса?

— Валя говорила, что за Солнцево, когда они вышли из окружения, их представили. Хотели наградить… Но тишина, никто ничего не сказал… О ней писали журналисты… И мне говорили, что Валины друзья ходатайствовали, чтобы присвоили ей высокую награду… Она ведь столько сделала… Она по закону могла уехать оттуда, но она не оставила… Она когда приезжала ко мне, говорила: «Мои все там. Им тяжело. Меня отпустили, потому что знали, что я вернусь». Но тоже тишина… Вы знаете, мне неловко, что я буду ходить выпрашивать награду… Я знаю, в краеведческом музее в Красноярске собирают какие-то материалы. Я туда отсылала…

Потом:

— Хотите прочитать? — подала листок со стишком. — Я написала его, когда она родилась:

Ирина Александровна протянула еще листок.

«Я читала их тебе каждый твой день рождения, — побежал по нему мой взгляд. — Мне кажется, что все эти годы рядом со мной была не одна Валюшка. Сначала это была маленькая девочка. Озорная и непоседливая. Потом подросток — упрямая, непредсказуемая. Молодая девушка. Энергичная, экстравагантная. И, наконец, ты стала взрослой женщиной. Умной, решительной, целеустремленной. Каждый период доставлял мне и радости, и переживания за тебя. Пожалуй, последний был самым замечательным. Мы стали самыми близкими подругами.

Я очень хотела, чтобы ты была рядом с нами. Но мы живем хорошо, а ты спешила туда, где людям плохо и где нужна твоя помощь.

Твоей огромной душе было слишком тесно в этом маленьком теле.

Я не стану просить у Бога спокойствия для твоей души. Спокойствие — это не про тебя. Я верю, что ты и сейчас летишь навстречу приключениям. Пусть они будут счастливыми. Лети, наш Ангел. Лети…»

На гибель Вали отозвались…

Виктор Болгов 3 мая 2022 года[51]:

«Царство небесное, Валечка. Спасая раненых бойцов Света против бандеровских сил Тьмы, ты не смогла уберечь себя и сама стала Светом».

Христина Атабекова 5 мая 2022 года[52]:

«Валя была очень самобытной личностью, всегда выделялась из толпы, была не похожа на других, ее огромная душа притягивала к ней всегда друзей и приятелей. Всегда готовая помочь и поддержать добрым словом, подруга моего детства — такой мне запомнится Валюша! Очень огорчена ее уходом. Валя всегда была готова всем помогать, но вот себя не уберегла! Царство небесное Валюше! Соболезную вам, Ирина Александровна, держитесь!»

Марина Панфилова 23 мая 2022 года[53]:

«Скорбим, что нет больше Валюши, и гордимся ею… Она была настоящая — хрупкая, но сильная, храбрая, отважная, с горячим любящим сердцем! Валя — герой! Она многим помогла, спасла… Будем помнить ее всегда… Вечная память».

Людмила Языкова 23 мая 2022 года[54]:

Мы с Ириной Александровной проехали на край деревни. В глубине засыпанного снегом погоста стояли около покрытого белой периной холмика. В изголовье торчал крест с фотографией девушки с прядью волос из-под пилотки и надписью на табличке:

Я стоял, и по мне волнами пробегали мороз и тепло. Чьими-то невидимыми устами произносилось имя для кого-то Валеньки, для кого-то Валюшки, для кого-то мамы, для кого-то спасительницы, для кого-то любимой, дорогой-дорогой…

Мороз на улице казался жарким.

Не хотелось покидать сверкающий от солнца уголок с упокоившейся здесь «Царевной цвета хаки», которая когда-то написала:

«— Ты знаешь, что будет после смерти?

— Я знаю, что те, кто нас любит, будут скучать»

Она воссоединилась с Андреем…

В этом году зима обещала быть теплой. Уже через неделю снега растопила любовь Вали и ее комбата. Их горячие, жизнелюбивые сердца…

25 ноября 2022 года

29 декабря 2022 года мне позвонила мать Вали Галатовой и сказала, что из Донецка приехали две подруги Вали почтить ее память, и с одной из них — Настей — мне удалось поговорить.

— Когда вы с Валей познакомились? — спросил я.

— В 2017 году. Вместе поступали в Донецкий университет на филологический факультет. На отделение «Психология служебной деятельности».

— И как, удачно?

— Да. Вместе сдавали экзамены. Конкурс был, не помню какой. Валя переживала очень. Я как-то спокойно, а она стояла, нервничала. Она всегда старалась быть лучшей, она и была лучшей. Я поступила на контракт, она поступила на бюджет. Она — умничка, все хорошо сдала.

Валя (слева) с подругами

— И как дальше…

— Начали общаться просто как однокурсники.

— Известно, что она — сержант, медсестра… А вы?

— Я тоже служу. Сначала мы общались как однокурсницы. Потом стали чаще общаться, я забеременела, она начала меня поддерживать. Ей сняли квартиру возле меня, и она была рядом. Поехала домой в Воронеж и попала в аварию, и после этого у нас завязались тесные отношения: я ей нужна была. Ей помощь. Она мне.

— Чем Валя занималась в то время?

— Увлекалась психологией. Снимала видео. Советы разные…

— А как в ее жизни появился Андрей Панькин?

— Это мужчина всей ее жизни. Когда она пришла в университет поступать, они уже были знакомы.

— А что вы можете сказать об их отношениях?

— Сложные у них отношения. Ведь оба характерные. Огненные. А любили друг друга. Они друг без друга жить не могли. Расставались несколько раз, но все равно возвращались друг к другу…

— У всех, пока притрутся…

— Конечно…

— Андрей на передовой…

— Батальон у них ближе к Ясиноватой. Я помню, хотя это нельзя было, но он ее возил к себе, показывал. Ей интересно…

— А какой мотив у этого «интересно»… Это же неспроста.

— Она мне рассказывала, как попала в Донецк. В клубе отдыхала с подругами и там познакомилась с людьми, которые занимаются гуманитаркой. И ей захотелось в этом поучаствовать, помочь военным на Донбассе…

— Чисто человеческий мотив. Кому-то, извините, до лампочки, а ей нет…

— И начала этим заниматься. И приехала на позицию. Увидела Андрея как раз, когда гуманитарку раздавала. А он там командиром был… А когда жили с Андреем. Он уезжает на передовую, она плакала, нервничала… Мы сидели с ней в машине, а у нее руки трясутся, она переживает, что он может не вернуться.

— И все-таки это случилось, он погиб…

— Они делали ремонт в квартире, которую она купила, и в один из дней мне звонит и говорит, что Андрей погиб. Я приехала к ней, — Настя еле сдерживала слезы. — Я сидела рядом, и мы не разговаривали. Я тогда не знала, при каких обстоятельствах все произошло. Ей тяжело. Слезы… Потом я поехала с ней в морг. Она его не узнавала. Говорила, что не верит, что это он, потому что не похож… Ну, тяжело.

— И все-таки он…

— Потом похороны. Я рядом с ней стояла. Было жутко. Ведь это было днем. Если обычно — солнце светит, а тут была пасмурная погода. И мало того что стреляют, это громко было. И я стояла и не помню ничего, кроме выстрелов, когда его провожали в последний путь. И куча воронов…

— А людей…

— Много было… Все стояли молчали. Мужчины, которые должны держаться, они… Близкие его друзья. Там крест поставили…

Знал, что кладбище часто обстреливали вэсэушники, и спросил:

— А могила цела?

— За ней ухаживают… Какое-то время до начала спецоперации мы ездили.

— Что вы знаете о боевом пути Андрея?..

— Я сразу скажу: он Вале рассказывал все, она знала о нем все. Но мы с ней не обсуждали его рабочие моменты. На это наложено было табу. Она верна ему была в этом. И он со мной… Сам по себе был человеком не общительным. У него был определенный круг людей, с которыми был открыт. И новых людей в круг этот не впускал. Ему пришлось меня принять, но со мной он не открылся.

— Андрей ушел от нас, а как дальше сложилась судьба у Вали?

Настя:

— Первое время ей было тяжело. У нее ремонт. Я приехала к ней: «Что-то надо делать». Мне надо подругу из этого состояния выводить. Жизнь-то продолжается. И приехала к ней, говорю: «Давай заниматься ремонтом». И мы с ней неделю клали ей ламинат. Сами все делали: пилили, выкладывали. И ей стало полегче. Спустя пару недель она решила пойти служить. И она сказала: «Я пойду служить, чтобы отомстить за Андрея». Я ей предлагала пойти к себе, потому что у меня относительно безопасный батальон. Но она решила пойти туда, где служил он…

— Как к ней отнеслись?

— Ребята в батальоне ее любили. Она проводила тренинги психологические. Ребята ей доверяли свое личное, какие-то обстоятельства. Теперь как выясняется, ее очень много людей знает. Знают не только в батальоне, но во внутренних войсках. Они пересекались на позиции…

— Как ей служба?

— Находилась там сутками. Бывало, у меня тоже выходных немного: «Валюш, давай встретимся». — «Настюш, обязательно встретимся. Но сегодня у меня так много работы, так много работы». У них работа начиналась с утра и заканчивалась следующим утром. То есть все время она… — Настя снова заплакала.

Подождав, пока она успокоится, сказал:

— Сначала вольнонаемной…

Настя:

— Да, но функции выполняла как военнослужащая, просто ее долго не могли поставить в строй. То есть там такой нюанс, когда числится человек, а его нет…

— Понятно, жди, пока появится вакансия… И вот наступил 2022 год…

— Мама ее приехала с Данечкой. Мама переживала: как Вале с Даней… Но я успокаивала, что сама помогу, а если не сама, то мои родные.

— А вот был певец Сергей Лысенко… Говорят, она собиралась с ним песни петь?

— Да, у них была переписка, и сейчас нет возможности ее поднять… Но он ей писал и предлагал вместе исполнить песню.

— А она пела?

— Я же сказала, она была всесторонне образованной. Мы с ней в караоке ходили постоянно и пели…

— И вот наступил февраль 2022-го…

— Я уехала 18 февраля, еще ничего не началось. Уехала туда, где не было связи. И я узнала от мирного населения, что началось. Потому что у меня не было ни Интернета, ни связи. И на связь с ней вышла только 9 апреля. Мы созвонились, она, как всегда, сказала: «Я пропадаю надолго…» Что до нее нельзя будет ни дозвониться, ни дописаться. И мы с ней договорились встретиться числа 13 апреля. И все. Поговорили, что по телефону не будем ничего рассказывать друг другу, потому что нельзя. При встрече все обсудим. И все… 13 апреля я набрала ее номер, она не ответила. Она говорила, что куда-то переезжают и что надо встретиться сейчас, потому что потом она не сможет. А мы на тот момент не виделись 2–3 месяца.

— О ее поездке в Мариуполь знали?

— Нет, не знала. Она мне ничего не сказала. Если бы она сказала, я бы ее отговаривала.

— То есть в тот период она не делилась своими впечатлениями.

— Нет, не получилось.

— Вот вы узнаете о трагическом событии…

Настя:

— 19 апреля я была на службе недалеко от Донецка и со связью. И мне написал Паша, наш общий знакомый: «Ты знаешь про Валю?» — «Нет». Понятное дело, у меня началась истерика, я начала звонить, и он мне рассказал. Я ему не поверила, мало ли, сейчас слухи, все такое, и написала на то время ее комбату. Он был начальником штаба и исполнял обязанности комбата. «Это правда или какая-то ошибка?» Он ответил: «Правда»… Потом я спрашивала, когда все состоится. И мне сказали, что будет прощание в части, но насколько я понимаю, так и не было. Потом меня никуда не отпускали. И я ждала, когда дадут отпуск, чтобы приехать и проститься. А отпуск не давали с самого начала спецоперации.

— Вот вы приехали…

— Да, как только дали, приехала. Здесь родные для меня люди… Проведала Валю…

— Есть посвященное ей стихотворение: «Царевна цвета хаки»… Соответствует определение «Царевна» Вале?

— Да, — ответила, ни секунды не думая.

— Скажите, говорят, был баннер Андрею Панькину…

— Валя просила, чтобы сделали… Он висел по четырем районам Донецка. На щитах рекламных на столбах. Три на пять метров… Три на шесть… Один на въезде в Донецк, другой недалеко от его части. И еще два…

— Скажите, а Валя что за девушка?

— Я могу сказать, что она для меня. Для меня этот человек стал близким, несмотря на короткий промежуток времени нашего знакомства, всего пять лет. Она стала мне, как сестра. У нас с ней никогда не было ссор. Это удивительно. Если с другими из-за мужчин и что-то кому-то… Мы с Валей никогда не ревновали друг друга к своим мужчинам. Доверяли друг другу настолько, что не было никогда ревности. Она меня могла спокойно оставить со своим мужчиной, спокойно могла попросить меня ему позвонить, написать… Доверие на максимальном уровне. Мне кажется, такое может быть только у сестер.

— Валя яркая. Чем только она не увлекалась. Восхитительная девчонка, по содержанию. По душевности. Она сплачивала батальон Андрея…

Настя:

— Она объясняла ребятам, ради чего это все делается. Ради людей, которых нет с нами (как Андрей Панькин), мы продолжаем это делать. Бросить все это ради того, чтобы самому сидеть в комфорте и уюте, там с женой, и все классно, это предать все и всех… И как мужчины реагируют на это, понятно…

— Вот бывает сын полка, дочь полка… Можно сказать, что она мать батальона?

— Нет, мать, когда командуют… А она — сестра батальона… Она любила всех.

В этот вечер Настя уехала в Донецк.

31 декабря 2022 года

P. S. 10 июня 2023 года мне прислали фото медали и удостоверения о награждении Указом главы Донецкой Народной Республики Пушилина от 29 марта 2023 года Валентины Олеговны Галатовой медалью «За отвагу».

Ночь началась с дождя, а закончилась снегом. Ноябрь подпирал декабрь, предвещая снежные метели и заносы. Написав очерк о медсестре Валентине Галатовой, я стал собирать материал о ее муже комбате Андрее Панькине.

В Интернете прочитал:

«Панькин Андрей Андреевич (21.10.1987) из Мариуполя. В 2005 окончил Мариупольский морской лицей, моторист. В 2008 работал в PRIAMOS MARITAME (грузоперевозки). 29.05.2014 вступил в ополчение ДНР с позывным “Марик”, в батальон “Восток”. В мае 2015 боец 1 взвода 7 роты был награждён медалью “За боевые заслуги Новороссии”. 24.05.2015 получил слепое осколочное ранение. В 2017 дослужился до командира роты, позже до командира стрелкового батальона 11 полка армии ДНР. Погиб 6 ноября 2020 в ходе боев в Авдеевской промзоне от пули снайпера карателей. Торжественно похоронен на Лозовском кладбище в Куйбышевском районе Донецка»[55].

Нашел, что 6 ноября 2020 года в экстренном выпуске сообщил официальный представитель УНМ ДНР Эдуард Басурин:

«Несмотря на договоренности, враг продолжил вести провокационный огонь… Так с 7 часов утра каратели… бригады… трижды открывали огонь по населенному пункту Минеральное, выпустив 20 мин калибра 82 миллиметра. Также активно применялись РПГ и стрелковое оружие в районе Каштановое, Доломитное… В результате подлых обстрелов оккупантов, защищая нашу республику, погибло два наших Героя. Информация о мирных жителях и повреждениях гражданских инфраструктур в данный момент уточняется…»

Андрей Панькин

Видимо, одним из героев мог быть комбат Андрей Панькин.

Вот как отозвались на гибель Панькина на сайте «Русская весна»[56]:

«ВСУ нанесли удар под Донецком, погиб командир Армии ДНР.

Известный ополченец, бывший командир бригады “Восток” Александр Ходаковский сообщил, что в результате утреннего удара ВСУ под Донецком “погиб командир стрелкового батальона 11-го полка “востоковец” Панькин Андрей Андреевич, 21.10.1987 года рождения. Позывной “Марик”. Начал свой боевой путь 29.05.2014 года рядовым бойцом. Царство Небесное русскому солдату», — написал Ходаковский в своём Telegram-канале.

Также он сообщил подробности о плотном огне, которым ВСУ накрыли позиции Армии ДНР этим утром.

«В промежутке с 07:27 до 07:40, то есть за 13 минут, по трём расположенным рядом позициям, не считая “плотного стрелкового огня”, выпущено: двадцать два выстрела из СПГ, семь 88-мм мин, два выстрела из гранатомета.

У меня один вопрос: если мы знаем, что Украина воевать полномасштабно не будет, то почему бы не ответить так, чтобы желание нас обстреливать пропало надолго?

А если своей реакцией мы боимся подтолкнуть Украину к переходу в наступление, полагая, что Украина только и ждёт повода, то тогда мы не очень умны: “кто ищет только повод, тот его найдёт”, — уверен известный ополченец».

Меня заинтересовала судьба комбата с позывным «Марик», тем более что о нем многое уже узнал, собирая материал о медсестре Валентине Галатовой. Мне удалось по ватсапу связаться с сестрой Андрея Алевтиной, и она рассказала:

— Нас растила мама. Андрея и меня. Мы жили в Мариуполе. Андрей старше меня на четыре года. Он учился в школе, после 9 класса ушел в ПТУ, окончил училище по профессии «столяр-плотник». Потом пошел в армию. Служил в Крыму в военно-морских силах Украины. Пришел из армии, окончил курсы в мореходке, потому что у нас семья: в ней все мужчины — моряки.

Андрей Панькин с сестрой и мамой на присяге в Крыму

— В Мариупольском морском лицее, — вспомнил я справку о Панькине.

— Да. Те, кто оканчивают Морской лицей, те идут туда после 9 класса. А это курсы…

— Написано: моторист.

— Да, стал мотористом. И ушел в рейс.

— Бытует мнение, что те, кто живёт на море, купаться и не любят, а он — в море…

— Я бы сказала: во-первых, вся семья. И дедушка тогда был жив, и он на этом настаивал. Дедушка-то планировал, что он после школы пойдет, но так как Андрей бунтарь, делал так, как он хочет, то… Но потом все-таки решил, что пойдет по морской линии. Отучился и пошел в рейс.

— Далеко плавал?

— Еще как! Был на экваторе, где у него прошло посвящение. В Израиле, где я сейчас живу. В Латинской Америке. Успел побывать в разных странах…

— Увидел мир… А по характеру он какой?

— Сложный человек. Он упертый, даже не в том плане, что именно упертость, а он — бескомпромиссный. У него на все своя правда. Если он решил, что это правда, вы ему ничего не докажете. Он очень справедливый, и компромиссов в этом плане не было…

«Многие парни, выросшие без отцов, были с обостренным чувством справедливости», — подумал я и спросил:

— А откуда эта черта в нем?

Она:

— Это у нас семейное.

— А в школе сложные ситуации возникали?..

Аля:

— Бывали конфликты и на кулаках. И всегда только за дело.

— А как Андрей учился?

— Он умный. Он начитанный. Он грамотный. У него золотые руки. ПТУ окончил, сам мог мебель делать резную. Он все мог. То есть в этом плане у него и голова была на месте, и руки золотые.

— Вы чувствовали, что у вас есть старший брат?

— Еще как…

Слышны были всхлипы. Аля заплакала.

Потом:

— Всегда чувствуешь, когда у тебя есть старший брат. Ты знаешь, что тебя никто не обидит, потому что все знают, что у тебя есть старший брат. Что у тебя есть к кому обратиться, если тебе нужна помощь. Вот так вот…

— Выходит, были моменты, когда братишка за вас стоял горой…

Алевтина:

— Конечно! Если мальчики обижали, сразу бежала домой: «Андрей, обижают…» Он выходил…

— И вот он ушел в рейс…

— Да, из первой ходки пришел. Познакомился со своей будущей женой. Ходил в плавания. Потом у них родился сыночек. Потом дочка. Как говорят, «сошел на берег», стал заниматься ремонтами под ключ.

— Вы сказали, в армии служил. А как ему в армии?

— Ему нравилось служить. Он даже хотел остаться на контракт, но потом передумал. Ему нравилось в Крыму. У него были хорошие сослуживцы. У него не было моментов, связанных с дедовщиной. Во всяком случае, он нам об этом не рассказывал.

— А в каком месте в Крыму служил?

— Под Евпаторией…

Матрос Панькин

— Я в 60-е часто отдыхал в пионерлагерях. Там все побережье в бетонных дотах. Немцы строили… Скажите, он не испытывал там того, что называют бандеровщиной?

— Нет. Смотрите, в Украине не так. В Крыму, конечно, нет. Те, кто ехали на Западную Украину, те — да. Мне тогда было четырнадцать лет, и я ездила тогда к нему на присягу. Всегда ощущалось, что Крым — не совсем часть Украины.

— А на службе шероховатости…

— Да нет особенно. Было, ему дали ефрейтора. Он уже получил свои лычки. А командир пришел пьяный, начал бузить. И брат его «успокоил». И не прошло недели, как лычки с брата сняли…

— Толкнуло чувство справедливости…

— Видимо, так…

— А после службы в плавания. В Интернете написано, что работал в компании PRIAMOS MARITAME, которая занимается грузоперевозками.

— Да, это как раз он пошел в рейс.

— И вот наступил трагичный 2014 год… В Интернете есть видео расстрелов мирных людей в Мариуполе правосеками… Как они сожгли отдел милиции вместе с милиционерами…

Аля:

— Смотрите, как получилось. Когда все это началось, мой брат развелся с женой. Это 2014 год. И он переехал к нам жить. А я была сильно вовлечена в события, которые происходили в Мариуполе. Изначально он меня в этом не поддерживал. Он говорил: «Вы женщины затеете, а мы — мужчины за вас погибать пойдем».

— А можно чуть подробнее насчет втянутости…

— Я была активисткой в мариупольском протестном движении. Сначала митинги организовывала, а потом, когда был захвачен горсовет, мы были волонтерами.

— Горсовет мариупольцы взяли 13 апреля 2014 года.

Алевтина:

— Потом, когда зашли украинцы, мы в Донецк выезжали. Потом просто из-за болезни матери мне пришлось вернуться в Мариуполь. А брат, он взрослее. У меня-то юношеский максимализм. А брат все видел, понимал, к чему все идет. Но никому не хотелось верить, что может быть война. Как это война? Он старался держаться подальше. Потом 9 мая моя невестка с сыном в больнице были. Больница в центре города. Она ему позвонила и говорит: «Андрей, сделай что-нибудь. Мы не можем выехать, везде стреляют». И он побежал. Он прибежал, успел посадить их в такси, а сам там стал помогать людям и увидел все собственными глазами. Он увидел убитых, он увидел раненых. Он столкнулся с украинскими солдатами, которые направляли на него автоматы. Он говорил: «Вы что, дебилы?» Он рассказывал: стоит метр в прыжке в кепке, в кроссовках, какой-то «обоссыш», извините за выражение, и наставляет на него автомат. Он говорит: «Ты что, дурак? Ты на кого автомат наставляешь?» Пришел домой под жутким впечатлением. Сразу залез в Интернет, нашел какие-то адреса, мы еще ничего не знали, он ходил какой-то…

— Видимо, видел, как из броневиков расстреливали милицию…

— Он как раз там был. Он все видел. Он оттуда выносил раненых из этого здания.

— Оно выгорело. Как Дом профсоюзов в Одессе.

Аля:

— Ну и через две недели он уехал в Донецк. В Мариуполе сложная была ситуация. То есть Мариуполь изначально сдавали, и все это понимали. Ну, это долго рассказывать, что Мариуполь оказался разменной монетой. И все ехали в Донецк. Все понимали, что Донецк будут удерживать, а Мариуполь рано или поздно сдадут. Поэтому много наших мариупольских ребят уехало в Донецк и не вернулось. У меня многие знакомые за эти семь лет там остались… И началась его служба.

Горит мариупольская милиция

— В мае Андрей приехал в Донецк. Если посчитать, 9 мая и две недели, то это двадцатые числа мая. В справке написано, что он 29 мая 2014 года вступил в ополчение. А 26 мая 2014 года был первый штурм Донецкого аэропорта, который возглавил Александр Ходаковский.

— Да, когда был авианалет.

— Украинский самолет расстреливал ополченцев. Только что собравшееся ополчение схватилось с частями регулярной киевской армии. Андрей участвовал в штурме?

— Смотрите, как получается. Вот вы в Донецк приезжаете, вы же не знаете, к кому идти. Там же не было четкой армии. Там же были разрозненные подразделения. Там был и «Оплот», и «Восток», и «Русская православная…», и еще куча разных подразделений. Это же не как сейчас. И все, кто приезжал, куда? В Мариуполе у нас был горсовет, там был штаб. Все шли туда. А в Донецке была захваченная обладминистрация, и все шли туда. И на разных этажах опять-таки с разными людьми. И вот мой брат попал на тот этаж и познакомился с теми людьми, кто относился к подразделению «Восток».

— Как раз его возглавлял Ходаковский… То есть на штурм аэропорта он не попал…

— Нет, не попал.

— А на Саур-Могиле брат был?

— А вот там он воевал.

— И как?

— Но я вам сразу скажу, военные моменты я не знаю. Потому что мы с мамой жили в Мариуполе. У меня были проблемы, потому что мною интересовались эсбэушники. У меня была подписка, что я не веду антиукраинскую деятельность…

— Даже подписку отобрали.

— Подписку. Это лучше, чем поехать в аэропорт, где тюрьма[57]. Я вообще очень легко отделалась. И с братом у нас как бы такая связь: у тебя все хорошо, и не больше. Про какие-то военные моменты он мне не мог рассказывать.

— Легко отделалась…

— Это детективная история. Сначала меня один раз задержали эсбэушники при попытке выезда в Донецк. Они меня привезли, меня допрашивал майор СБУ. Он спрашивал, почему, зачем мне это надо, почему я не на стороне Украины? Ну, долго рассказывала…

— А где вас задержали?

— Смотрите, когда все началось, меня вывезли в Красный Луч. Это ЛНР. Но я там пробыла всего три дня и вернулась в Мариуполь. Потом уехала в Донецк, там волонтерила. Это уже в августе 2014-го. На поселок возили гуманитарку. А потом ближе к октябрю стало холодно, и мне нужны были зимние вещи. И пришлось как-то думать. Ну что, съезжу домой. А тогда еще не было блокпостов, как сейчас, граница. Тогда еще был свободный проезд. И я, никому ничего не сказав, у меня друзья в Донецке, ни им, ни брату, соответственно, ни маме, и я думаю: вечером в Мариуполь приеду, а рано утром уеду. И вот рано утром не получилось. Не знаю, кто меня сдал. Может быть, соседи. Я до сих пор не знаю. Никто не знал вообще, что я. То есть никакая-то электронная система. Еще что-то. Тем более сим-карта была поменяна, то есть невозможно было по телефону отследить. Я вечером приехала, а утром, когда я в автобус, зашли: «Панькина Алевтина Андреевна на выход». Под ручки. И все. И вот отвезли меня, как раз около здания сгоревшей милиции находился штаб СБУ. Привели, порасспрашивали, проверили мои контакты в телефоне и все, отвезли меня на вокзал, сказали: «Передай всем своим друзьям, что если они сейчас не сдадутся, то в Мариуполь они больше не вернутся». И все…

Комбат Панькин

— И взяли подписку.

— Нет, подписку с меня взяли в 2015 году 8 мая. Я же тогда через три месяца вернулась. И вот еще раз пришли эсбэушники ко мне: «Ну что, теракт делать будешь?» Я говорю: «Да, конечно, вот уже тротил лежит»…

— Понятно, приколистка…

— Тоже поговорили. Мне, на самом деле, повезло. Ко мне относились по-человечески. Не было таких моментов, я не могу сказать, что меня там… Ну, пугали. Потом два раза приходили эсбэушники по поводу брата. Уже не по поводу даже меня.

— А что они про брата спрашивали?

— Спрашивали: «Где служит? Зачем служит?» Мы говорим: «Не знаем. Вообще уехал в Россию. Не знаем ничего». Они понимали, что мы врем, но сделать-то ничего не могли.

— Вот вы до холодов были в Донецке. А оборона Саур-Могилы летом 2014-го. С июня по август.

— Я в Донецк приехала после этого.

— Понятно, в конце августа.

Аля:

— Единственное, что мне брат про Саур-Могилу рассказывал, это у него вырвалось: «Когда был артобстрел, я землю готов был грызть зубами, чтобы вкопаться…» Потому что было очень страшно. Там был ад…

Невзирая на непогоду, снег и мороз, я метался в поиске материалов о комбате по имени Марик. В гололедицу поехал под Воронеж в село Дмитриевку, где нашел мать гражданской жены Андрея Вали Галатовой.

Представившись «Ириной Александровной», она дополнила рассказ сестры Андрея:

— Андрей Панькин начал свой боевой путь еще в 2014 году, когда начались столкновения. Он сначала был далек от этого, а когда увидел, то стал защищать… Был на Саур-Могиле. Он говорил, что готовы уже были погибнуть. Целовали крестики…

Прислала фото подушечки с наградами и капитанскими погонами Панькина и отдельно фото самих наград и удостоверений. Среди наград я увидел медаль, на которой был изображен памятник солдату в плащ-палатке с автоматом, а по кругу сверху шла надпись: «Защитнику Саур-Могилы». И лавровая ветвь внизу. На оборотной стороне медали значилось: «Министерство госбезопасности ДНР. Батальон “Восток”». А в присланном удостоверении прочитал: «Панькин Андрей Андреевич в соответствии с распоряжением Председателя Народного совета ДНР от 4 мая 2015 года награжден медалью “Защитник Саур-Могилы”».

«Востоковцы» и обороняли стратегическую высоту.

Андрей Панькин оказался в числе того немногочисленного ополчения, которое защищало Саур-Могилу. Значение обороны Саур-Могилы трудно переоценить. Она возвышается почти на триста метров над уровнем моря. С нее просматривается пространство на тридцать — сорок километров. Можно увидеть Азовское море, границу ДНР с Россией. И, конечно, за обладание ею велись ожесточенные бои, как в Великую Отечественную войну (в августе 1943 года освобождена от немцев), и летом 2014 года, когда украинская армия захотела отсечь республику от России.

Сюда Киев бросил танки, артиллерию, пехоту, авиацию.

27 июля 2014 года укропы пытались выбить ополченцев с Саур-Могилы, потом обстреливали ее более десяти часов подряд. Полусотне танков и бронемашин, которые поддерживала дальнобойная артиллерия, противостояло полтора десятка бойцов 1-го взвода батальона «Восток». У них были только автоматы, гранатометы и миномет, боекомплект которого был на исходе. В таком меньшинстве ополченцы держали высоту. Украинские танки расстреливали их с трехсот — четырехсот метров. Пытались въехать на вершину, но ополченцы стреляли в них из гранатометов. Когда противник ночью попытался взять высоту, защитники вызвали огонь своей артиллерии на себя, и укропы бежали. На третий день на Саур-Могилу прорвались ополченцы, вывезли раненых, провели ротацию.

Бои ужесточались.

7 августа укропы все-таки взошли на высоту, а ополченцы отступили к кафе, где снова приняли бой, и снова вызвали огонь на себя.

Через две недели Саур-Могилу вернули под контроль ополчения.

Вот скупая хроника тех боев.

В какое время оказался на Саур-Могиле Андрей Панькин, где именно вел бой, в каком месте попадал под обстрел, предстоит выяснить другим исследователям.

Алевтина мне еще рассказала:

— Андрей сначала у ополченцев рядовой. Вы что думаете, так просто было стать даже ротным? А он дослужился до комбата: это вообще редчайший случай. Он же сначала служил, служил. У него даже был момент, он устал и уезжал к отцу в Россию. Там не очень-то его и приняли. Поэтому, куда деваться, он снова в Донбасс. А потом он уже без него не мог. Он просто не мог. Пацаны, он все для пацанов, он всю зарплату, что получил, на пацанов. Покупал все пацанам…

— Однополчанам.

Аля:

— Да. Они для него все. За ним не осталось ничего, только старая машина. — Все, что он зарабатывал, тратилось сначала на нужды взвода, потом роты, батальона…

— Это его семья.

— Абсолютно — его семья. У него погиб друг. Он ему ставить памятник помогал… Помню, как мы приехали в Донецк, в 2018 году, я привезла дочку знакомиться. Мы все-таки решились проехать. И на кухне он чуть выпил, а так вообще не пил, и говорит, что никогда в жизни не поедет сообщать родным о гибели. Как сказал: «Я этого не переживу». А теперь знаете, как я его понимаю. Это не пожелать никому, потому что маме Вали (о гибели фактической жены Андрея) я тоже сообщала…

— Валя погибла, искала дом, где осталась мама Андрея. Чтобы ее вывезти…

Мать Андрея находилась в Мариуполе во время его освобождения от киевской хунты.

— Представляете, у Вали ведь ни одной награды… Хотя ведь для нее главное спасти, помочь, а не эта…

— Брат тоже к ним относился скептически.

— Валя — яркая девушка…

— Она потрясающая! Вы просто не представляете, каким она была человеком. Она искренняя. Она добрая. Она светлая. То, как она любила моего брата, я не знаю, можно ли так любить. Я так мужа своего не люблю, как она Андрея… Для нее мой брат был целая Вселенная… Когда брата не стало, она не находила себе места…

Мы еще говорили.

Ирина Александровна рассказала:

— Андрей выкладывался. Горел. Он делал все, и бойцы называли его «Батя». Он обустраивал быт бойцов, чтобы они были в человеческих условиях. Валя (Галатова. — Примеч. авт.) говорила, что его поставили на самый отсталый батальон. Андрей за два или три месяца его поднял. И начал он с быта солдат. И при ней подходили и говорили: «Спасибо»… Про Андрея Панькина в передаче Соловьева говорили. Но фамилия не называлась, а говорили: комбат, который выносил бойца с поля. Действительно, до его гибели снайпер застрелил бойца на поле. Но на самом деле он не выносил бойца. Его отправили делать фотоотчет. И он поехал, но он не переоделся, то есть он настолько вымотан был, зол, что заставляют заниматься не реальными делами, а какие-то фотоотчеты делать. Он в форме, с погонами, без броника. А снайпер там же сидел. Он не ушел куда-то. И в Андрея… А в отчетах писали, вот он хотел вынести этого бойца. И еще могу сказать, наши вычислили этого снайпера и грохнули его. А Зеленский этого снайпера наградил за убийство Андрея. Короче, они это тайком сделали. Тогда было перемирие, и они как бы не имели права…

— Извините, — вырвалось у меня. — Скольких укропы убили людей в так называемые перемирия…

Для меня некая разноголосица в описании гибели Панькина не имела значения. Во всех случаях оно выглядело одинаково подло. Андрея убили не в бою, когда противники смотрят друг другу в лицо, а из-за спины, исподтишка.

Андрей Панькин на передовой

Ирина Александровна:

— В Донецке после гибели Андрея на стенах висел баннер…

Она прислала мне фото баннера, на котором изображен Андрей Панькин в камуфляжной кепке. Перед ним горела свеча, и было написано:

Потом мне Аля пояснила:

— Этот баннер Валя делала…

Баннер Панькину в Донецке

Я искал, с кем бы еще поговорить об Андрее. Готов был броситься в путь, несмотря на гололед и мороз. Искал сослуживцев. Но выяснялось: сослуживцы погибли, а те, кто остался жив, были на передовой.

Разбирался с наградами Панькина.

Увидел медаль «За боевые заслуги» и удостоверение. В удостоверении к медали прочитал: «Панькин Андрей Андреевич распоряжением Председателя Народного совета от 4 мая 2015 года награжден…»

Такой медалью награждались за «умелые, инициативные и смелые действия в бою… за личное мужество, умение и смекалку, проявленные в боях… за уничтожение бронетехники (одна единица) и живой силы противника…»

Чем отличился «Марик»? Умело командовал, проявил мужество и смекалку, подбил БМП, танк?

Еще медаль «За боевые заслуги» и удостоверение. В удостоверении: «Панькин Андрей Андреевич… награжден медалью… Приказом министра обороны Донецкой Народной Республики… 16.05.2015…»

Не прошло и двух недель, как Панькина наградил министр обороны.

За что? Тоже хотелось узнать.

Медаль «За мужество и отвагу». В удостоверении: «Панькин Андрей Андреевич награжден… 5 января 2016 г.», стоит печать Народного совета Донецкой Народной Республики.

Проявил мужество и отвагу.

Увидел два Георгиевских креста.

Георгиевский крест IV степени ДНР и выписка из приказа: «1 марта 2017… наградить… Командира роты… гвардии лейтенанта Панькина Андрея Андреевича…»

Георгиевский крест III степени ДНР и выписка из приказа: «20 марта 2017… командира роты… гвардии лейтенанта Панькина…»

При царе Георгиевскими крестами награждали за «неустрашимую храбрость».

Теперь им награждали за успешные бои, закончившиеся полным разгромом противника… за подвиги, которые служат примером доблести, отваги и мужества…

За что «Марик» получил один Георгиевский крест, потом второй?

Удостоверение Панькина Андрея Андреевича, сотрудника Фонда ветеранов боевых действий и участников вооруженных конфликтов. Дата выдачи 20 января 2018 года.

Уж где-где, а в боевых действиях он поучаствовал…

Еще знак «Долг. Честь. Мужество» и удостоверение. Награжден 8 сентября 2020 года…

Это прижизненные награды…

Знак «Ветеран батальона “Восток”», удостоверение и приказ о награждении от 25 декабря 2020 года.

— Ветеран!

Награжден после гибели Ходаковским.

Орден Республики и удостоверение. Награжден 25 декабря 2020 года…

Выходит, тоже посмертно.

Орден Республики — одна из высших государственных наград Донецкой Народной Республики за особо выдающиеся заслуги перед республикой и народом.

Вот как высоко оценили ратный путь Андрея Панькина, и мне почему-то стало стыдно, что я об этом не знал. Об этом не писали. Не сообщали. А ведь надо!

Мне становилось жарко, и я выходил на улицу, где холод казался вовсе не сильным. Меня согревали чувства о комбате в тельняшке с позывным «Марик».

На сайте информационного агентства «Новороссия» написали[58]:

«8 ноября десятки людей собрались на Лозовском кладбище в Куйбышевском районе Донецка. Здесь сослуживцы, родственники и друзья прощались с легендарным командиром стрелкового батальона 11-го полка, защитником республики Андреем Панькиным (позывной “Марик”).

Андрей — уроженец Мариуполя, на защиту Донбасса он встал практически с самого начала вооруженного конфликта, в мае 2014 года».

Его судьбу повернули события с расстрелами в Мариуполе в мае 2014 года.

А «Новороссия» писала:

«С первых дней в батальоне “Восток”. Всегда был в самых опасных ситуациях, никогда не боялся рисковать, на той же промзоне “Марик” очень ответственно себя проявлял во всех ситуациях. Начинал от пехотинца, от рядового, дошел до командира стрелкового батальона. Очень ответственным был, жаль таких терять”, — сказал ИА “Новороссия”, бывший сослуживец Андрея Панькина Владислав Шинкарь. Он служил с “Мариком” в одном отделении.

Андрею Панькину было 33 года, и семь из них он защищал республику. За это время он был удостоен множества наград — получил орден “За воинскую доблесть” первой степени, медали “За боевые заслуги”, звание кавалера двух Георгиевских крестов.

“В 2017 году мы с ним познакомились. При каких обстоятельствах? Как у нас водится, часто мы знакомимся, участвуя в каких-то боевых действиях. Он тогда ещё командиром роты был. Очень грамотный был командир”, — рассказывает сослуживец Андрея Панькина под позывным “Север”. — Его на самые угрожаемые участки ставили, и он везде справлялся. Батальон вывели, оставили его роту, когда Грек погиб, там его рота держала по факту. Они не только удерживали, но и оказывали достойное сопротивление. За Пески ходили, ему группу дали диверсионную, и через промзону проходили, отважный он. Характер твёрдый».

Я спросил у Алевтины Панькиной:

— Вам удалось побыть на прощании?

Аля:

— Нет. Во-первых, нужны были пропуска. Просто так в Донецк из Мариуполя не проедете. А мы же ездили в Донецк, и как раз к этому времени и сроки пропусков истекли, они утратили действие. Я уже позвонила эсбэушникам, говорю: «Мне надо срочно». Они: «Приноси свидетельство о смерти». Мы вытащили свидетельство. А нас донецкие не впустили. Представляете, свои не впустили! Причем почему? Ковид.

На могиле Панькина

— Не было теста?

— Нет, сказали: «Ты приедешь, тебя на две недели посадят на карантин». А куда? Где? И там еще не только ковид, нужно было попасть в какие-то специальные списки, чтобы пропустили. Мы говорим: «Давайте, вносите нас в списки». Они: «Внесем только в понедельник». А похороны в воскресенье.

— Вы не доехали…

— Нет. Его похоронили на Лозовском кладбище. На могиле Андрея установили крест… Мы надеемся, что он стоит. Потому что невозможно доехать. Вот мама, когда попала в Донецк после эвакуации из Мариуполя, она не смогла побывать на могиле, потому что туда не пускают. Там постоянные прилеты. Мы вообще не знаем, в каком состоянии могила.

— Уроды, даже мертвым не дают покоя…

В память о комбате однополчане выпустили видеофильм, в котором бойцы пели под гитару и балалайку песню «Ответка»[59]. А на экране шли титры о жизни и гибели комбата, и мы видели его доброе, с бородкой, лицо.

Звучало:

Ноябрь вошел в зиму, принося сильные морозы, а мыслям об Андрее Панькине не суждено было замерзнуть. Их растапливали воспоминания о парне, начавшем на Саур-Могиле, прошедшем путь воина.

Андрей Панькин

И я изредка пел:

А передо мной стоял парень с мягкими чертами лица и голубыми глазами. Он смотрел на освобожденный Мариуполь. В его память из его родного города нацистов выбили.

8 декабря 2022 года

Как только мне стало известно о выходе моей книги «Герои СВО. Символы российского мужества», я стал обзванивать однополчан и родственников погибших Героев и сообщать эту новость.

27 декабря 2022 года позвонил командиру батальона подполковнику Николаю Уроженко из Печенги, где в батальоне служили погибшие старший лейтенант Кузнецов и старший сержант Хмелев.

Комбат записал выходные данные книги, а когда я спросил, где он находится, он ответил: «В Омске». И узнал. Он там простился с командиром взвода своего батальона Николаем Данильченко, который недавно погиб, и ему посмертно присвоили звание Героя России. Когда я поинтересовался: «А можно рассказать о нем?», комбат ответил: «Я вам ссылку на ролик в Интернете сброшу. Посмотрите, там все о нем…»

Еще до получения ссылки я нашел ролик в Интернете на сайте «Герои страны»[60]:

«Данильченко Николай Иванович — командир танкового взвода 200-й отдельной мотострелковой бригады 14-го армейского корпуса Береговых войск Северного флота, лейтенант.

Родился 1 июля 1999 года в городе Стрежевой Томской области. В 2016 году окончил Омский кадетский военный корпус Воздушно-десантных войск.

Указ Президента о награждении вручают отцу

С 2016 года — в Вооружённых силах Российской Федерации, курсант Омского автобронетанкового инженерного института (филиала Военной академии материально-технического обеспечения имени генерала армии А.В. Хрулёва).

После окончания института в 2021 году по специальности “эксплуатация и ремонт бронетанковой техники” получил распределение в танковый батальон 200-й отдельной мотострелковой Печенгской Краснознамённой ордена Кутузова бригады 14-го армейского корпуса Береговых войск Северного флота, где начал службу командиром танкового взвода.

С 24 февраля 2022 года принимал участие в составе своего подразделения в специальной военной операции по защите Донецкой Народной Республики и Луганской Народной Республики.

В марте, выполняя задачи по несению боевого дежурства на опорном пункте тактической группы, лейтенант Данильченко обнаружил колонну техники Вооружённых сил Украины (ВСУ) и вступил в неравный бой, не дав противнику развернуться в боевые порядки. В ходе боя составом экипажа уничтожил три вражеских танка, боевую машину пехоты, отразив четыре атаки ВСУ на занимаемые рубежи. В ходе дальнейшего контрнаступления уничтожил две огневые точки, опорный пункт, три единицы бронетехники и до пятнадцати военнослужащих противника.

В начале апреля танковый взвод под командованием лейтенанта Данильченко отражал атаки ВСУ на один из населённых пунктов. В ходе тяжёлого боя офицер, увидев подбитый танк подчинённого взвода, перегородил своим танком огнеопасное направление, после чего отдал приказ механику-водителю и наводчику-оператору извлечь раненых и укрыть в безопасном месте. Весь ход эвакуации раненых офицер вёл прицельный огонь на простреливаемой местности по вражеской технике. Благодаря мужеству и грамотному командованию лейтенанта Данильченко удалось избежать потерь личного состава, удержать оперативно-важный населённый пункт, уничтожить семь единиц бронетехники и свыше тридцати военнослужащих ВСУ.

В конце апреля взвод лейтенанта Данильченко получил приказ совершить марш по указанному маршруту. На марше подразделение попало в засаду диверсионно-разведывательной группы ВСУ. Решительно вступив в бой, лейтенант Данильченко прицельным огнём уничтожил до двадцати военнослужащих и две бронированные машины противника. Выстрел из украинского ПТУР причинил повреждение танку лейтенанта Данильченко, а самому офицеру — ранение и лёгкую контузию. Несмотря на полученные ранения, он смог эвакуировать свой экипаж и вывести подразделение и технику из окружения без потерь. За проявленные доблесть и мужество был награждён медалями.

В июне, после выписки из госпиталя, не дождавшись окончания медицинской реабилитации, вернулся в боевые порядки своей воинской части.

25 сентября 2022 года, в ходе отражения наступления превосходящих сил противника, лейтенант Данильченко умелыми действиями уничтожил пять танков врага, не допустив повреждения своей боевой машины. После отхода на закрытую позицию для пополнения боекомплекта орудия, через прицел-дальномер лейтенант Данильченко увидел противника численностью до роты, наступавшего на наше мотострелковое отделение. Чтобы предотвратить окружение отделения, офицер, не дожидаясь загрузки боекомплекта, решил пробиваться с боем к позициям товарищей. Используя лишь огневые возможности танкового пулемёта, экипаж сумел отбить наступление врага, нанеся ему существенное огневое поражение. Заняв оборону опорного пункта, лейтенант Данильченко обнаружил очередную группу противника, предпринимавшего попытку окружения. Оценив ситуацию, офицер остался прикрывать отход мотострелкового отделения на запасные позиции для перегруппировки и пополнения боекомплекта. В тяжёлом бою лейтенант Данильченко уничтожал живую силу и технику противника до полного расхода боекомплекта, постоянной сменой огневых позиций вводил его в заблуждение и замедлял темпы наступления. В результате миномётного обстрела опорного пункта танк офицера вышел из строя. Приняв решение сохранить боевую машину, экипаж под командованием лейтенанта Данильченко продолжил бой стрелковым оружием. В результате прицельного артиллерийского обстрела ВСУ лейтенант Николай Данильченко был смертельно ранен.

Похоронен 4 октября в Омске на Старо-Северном кладбище.

Указом Президента Российской Федерации (“закрытым”) от 9 ноября 2022 года за мужество и героизм, проявленные при исполнении воинского долга, лейтенанту Данильченко Николаю Ивановичу присвоено звание Героя Российской Федерации (посмертно).

Медаль “Золотая Звезда” была передана семье Героя 19 декабря 2022 года в Омске командующим Северным флотом адмиралом А.А. Моисеевым и губернатором Омской области А.Л. Бурковым.

Награждён медалями, в том числе “За отвагу”, Суворова».

28 декабря говорил по телефону с комбатом Уроженко. Зачитал ему описание подвигов Данильченко: эпизоды в марте, в начале и в конце апреля, 25 сентября, на что комбат сказал:

— Это я писал, я знаю все.

Звезду Героя вручают вдове

Выходило, сведения соответствовали действительности.

— Как он в ваш батальон попал? — спросил я.

— По распределению пришел в 2021 году.

— И что это за парень?

— Хороший парень. Он заканчивал мою же кадетку омскую, где я учился, заканчивал мой институт. Поэтому он был мне младшим братом… Я в Омске к его родителям ездил. Сейчас к жене поеду, малым подарки взял.

Я понял: детям Данильченко.

— Хороший парень, — повторил комбат. — Он и со мной много раз в боевых задачах был. И раненый был… Как офицер, он проявил себя сразу, еще до спецоперации. Он физически крепкий. Он быстро в колею вошел. В гарнизоне с семьей: жена, дети. Им нравилось… Отец — железнодорожник…

— В марте описан эпизод: уничтожил три танка…

— Грамотно находил и уничтожал. Мог обстрелять, спрятаться… Я все же не помню. Знаю последний подвиг, а каждый с марта, я даже физически уже не помню.

Я понял: было много боев, а когда представляли к Герою, подняли все заслуги Данильченко.

— 25 сентября уничтожил пять танков…

В эти дни шли бои на Харьковщине. Вэсэушники окружали Купянск, рвались к Красному Лиману. Шли тяжелые бои.

Как говорили военкоры: ребята наши подобрались стальные. Дрались, как черти, не давая противнику прорвать оборону.

— Как он их: в лобовую? Из засады? — спрашивал.

— Ну как, идет наступление, там же все работает: и артиллерия, и танки. «Выщемлял» одного, другого. Кого-то подбил, кого-то вывел из строя. Отбил атаку, и много было уничтожено.

— Написано, вэсэушники стали наших окружать…

Николай Данильченко

Комбат:

— Да…

— Вижу, вы собаку съели на этом деле. А Данильченко что за танкист?

— Молодой, только пришел и сразу попал на войну. Смелый. Очень смелый. Нигде не мешкал. Любую задачу… Во всех самых острых моментах участвовал. Даже никакого чувства: да нет, там опасно… Задача есть, все, пошел без соплей, без слез. Любая… Хороший парень. У меня танкисты все хорошие.

— Вот написано: «…увидев подбитый танк подчинённого взвода, перегородил своим танком огнеопасное направление…» Своим танком закрыл?

— Да.

— «…после чего отдал приказ механику-водителю и наводчику-оператору извлечь раненых и укрыть в безопасном месте. Весь ход эвакуации раненых офицер вёл прицельный огонь…» Получается, ребят из своего танка посылает спасать парней в подбитом танке, а сам отстреливается из пулемета…

Комбат:

— Да…

— Парень резкий…

Сказал «резкий», а подумал «отважный».

И:

— Написано: «Награждён медалями, в том числе “За отвагу”, Суворова».

Комбат:

— Медаль Жукова еще…

— Вы мне рассказывали, Кузнецов ушел, Хмелев (герои книги «Герои СВО. Символы российского мужества»). Понятно, тяжелая ситуация. Как это отражалось на Николае Ивановиче (назвал Данильченко по имени и отчеству)? Те ушли раньше…

Комбат:

— Да, те раньше… Но у меня еще ушли…

— Как отражалось?

— Нормально относимся все. Мы же офицеры. Я же не уйду. Не зайду за себя. Я и все мы. Мы же на это шли, этому учились. Как? Ну, понятно, это горе. Как это может отразиться. Ну, конечно, прискорбно. Ну, погоревали. Люди за страну стоят, умирают. Не от алкоголя же… Ну как на нем отразилось. Он поехал, он знал — там все его товарищи. Как все относимся. Горе, но не замыкаются…

— А по жизни Николай какой?

— Он такой активный, что в кадетке, что в училище, что в армии…

— У вас все крутые, один Кузнецов чего стоит…

— Конечно, крутые. Танкисты, потому что так воспитаны. На скульптуре я изобразил лицо Кузнецова (хотел сделать что-то памятное относительно всех погибших). Скоро буду ставить.

— Данильченко сразу присвоили звание Героя?

Памятник воинам бригады

Вспомнил старшего лейтенанта Александра Крынина, на которого первое представление на Героя не дошло, и пришлось повторять, добиваться награды.

Комбат:

— Решение сразу… У него подвигов до этого, и этот подвиг…

— А в кадетке кто учил его?

— Но я-то пятнадцать лет назад выпустился… Сменились уже…

— А кого он спас? Прикрыл? Вот бы с кем поговорить…

— Они все там…

Я понял: на передовой. И в настоящее время разговор не мог состояться.

По ссылочке в Интернете нашел интервью Данильченко, сделанное им летом после лечения в госпитале.

Он тогда вернулся в часть.

— Несколько причин, что я возвращаюсь обратно, — говорил Данильченко. — Первая — это долг перед Родиной. Вторая — у меня множество друзей, которые там находятся. Ну, а также у меня есть дети, которые смотрят на меня и также будут защищать свою Родину.

Коротко и емко.

Время шло, а меня все больше беспокоила судьба лейтенанта с Печенги, а тем временем комбат отбыл на спецоперацию, перепоручив заниматься мною своему заму, и вот после моих настойчивых звонков меня свели с командиром взвода по имени Рамиль, который служил вместе с Данильченко. Он в это время находился в Нижнем Луостари, где базировалась часть.

— Как вы познакомились с Николаем?

Рамиль:

— Он уже месяц как служил в войсках. Он тоже выпустился в 2021 году. И там уже познакомились.

— А вы какое училище оканчивали?

— Я — Казанское, а он — Омское.

— Так в Казани артиллерийское…

— Там и танковое…

— Дело в том, что у меня книга «Герои Сирии. Символы российского мужества». Там про Марата Ахметшина, он артиллерист, оканчивал в Казани…

— Марат Ахметшин. Помню, он жил на соседней улице. У него жена, трое детей…

— Подождите, но ведь вы же моложе Марата… Вы, наверно, в школе учились, когда Марат в Сирию уехал.

— Да. И когда прощание с ним было, его привезли к дому. И я застал это. А я в это время был то ли в девятом, то ли в десятом классе…

Надо же! Как тесна земля. Я говорил с лейтенантом, который прикоснулся к судьбе одного из героев моих книг, а теперь рассказывал о другом — тоже Герое России.

— А потом его повезли в Атабаево и там похоронили… — вспомнил я.

— Я туда не ездил…

— Итак, 2021 год, вы выпускник Казанского училища… И на Кольский полуостров…

— Да. Ну, было сначала непривычно как бы. Из центральной части России переехал на Север. Пощупал… Удивлен был и погоде, и природе. Все маленькое, карликовое. По-своему красивая.

— И вот там уже служит Данильченко. А он сам из каких краев?

— Он из Омска…

— На Оби. Как и комбат… А вы с Волги…

Данильченко в танке

Парни с могучих русских рек.

— Рамиль, кем служить стали?

— Командиром взвода первой танковой роты…

— А Николай Данильченко?

— Он был командиром первого взвода первой танковой роты. А я командир второго взвода первой танковой роты.

— Получается, вы не просто однополчане, а два соседа…

— Мы в одной канцелярии находились, всю документацию вместе заполняли. Друг другу помогали, когда за роту все это делали. И когда технику обслуживали. И когда перевод на зимний период. Вместе переводили. Постоянно все вместе.

— Комбат у вас Николай…

— Николай Андреевич Уроженко…

— Ну и как комбат? У него голос суровый, — вспомнил его очень мужественный, со стальными нотками, голос.

Рамиль:

— Комбат и внешне суровый. Огроменный. Реально, такой жесткий, а оказалось…

Оболочка.

Рамиль:

— У него и подход к людям хороший. Человечный. Со всеми находит общий язык. Классный комбат.

— И вот служба, первые испытания.

— Я только приехал в часть, это было 30 августа. Сразу прошел представляться комбату. Он меня назначил на первую роту. Я захожу в канцелярию, сидят пацаны. Коля сидит (Данильченко), Андрей — командир третьего взвода. Зампотех сидит. Все так дружно, по-человечески принимают: здорово, здорово, как дела? Не было дедовщины, как бывает. Типа, салага пришел… Приняли, у нас коллектив в первой роте молодой был. И все. С первых дней мы общались, все вместе… Получилось, в первый же день выезд по тревоге. У нас были учения «Запад-2021». Выезд на полигон. С первых дней и сразу в полевые условия, грубо говоря, в бой. Поставили палатки. Развернулись. Стояли в районе сосредоточения. Технику выставили. Колька, он больше по технической части шарил. А у нас в Казани мы «командники». Мы больше в плане командования. И у меня случилась такая штука, что из трех танков, во взводе три танка, у меня два танка сломались. И я не знаю что делать. Подошел к зампотеху, к Кольке подхожу: «Коля, братан, надо помочь». — «Все, без проблем. Сейчас пойдем разберемся». Ну, и так. Пошли на технику, залезли, все посмотрели. Он все подсказал: тут, тут может не работать. Мы проверили, подкрутили. Ну все, нормально. По технике я всегда обращался либо к Кольке, либо к зампотеху нашей роты. Мы учения нормально отработали, отыграли, вернулись в пункт постоянной дислокации, начали обслуживать технику, ну, переводить технику на зимний период обучения. Всегда вместе. С Колькой находили вместе «керхеры», чтобы танки помыть. И не было такого, чтобы один взвод отдельно работает. А всегда было дружно. Первый взвод помогает второму. Второй первому. Потом общими силами помогаем третьему. Всегда жили вместе. Дружный коллектив. Между пацанами — командирами взводов тоже разногласий не было. Нужно заступить в наряд, а он не может в этот день: ему надо отлучиться. Ну, Колька был женатый, а я холостой и всегда его выручал. То ему надо день рождения сыну справить, отпрашивался. Или с детьми выходные провести, а на выходные наряд выпадает, — я подменял. И так у нас все получалось.

— Одной семьей жили…

— Да, одной большой, дружной семьей…

— А как с контрактниками? Вы-то молодые офицеры, а подчиненные-то «ветеранистые»…

Рамиль:

— Вы знаете, я не заметил чего-то. Когда пришел и построил свой взвод, то не заметил: да, мы давно служим, а тут молодой лейтенант пришел. Нет, такого не было… Мужики с пониманием отнеслись. Ну, понятно, не знаешь, мне не было стремно подойти и спросить у моего опытного механика, как и что делать. Я им сразу сказал, что могу многого не знать, мне не будет «стремно» у вас спросить. И поэтому мы запросто подходили, интересовались, и все нормально реагировали. Командир, он и есть командир.

— У вас во взводе три танка. Вы взводный и командир танка?

— Да.

— Вы, наверно, Хмелева Павла знали? И Диму Кузнецова? (О них написано в книге «Герои СВО. Символы российского мужества».)

— Вот как раз Димон Кузнецов заместитель командира моей роты по вооружению. Зампотех, грубо говоря. Вот Димон был, Коля, я и Андрей.

— А что про Кузнецова помнишь?

— Димон Кузнецов, я только приехал, он сразу меня принял. У меня не было возможности квартиру снимать, и мне надо было первое время где-то жить. И он сразу меня к себе забирает под свое, так скажем, теплое крыло.

— А жена? — вспомнил я, что Кузнецов был женат на Люде.

— А жена по работе куда-то на неделю уехала… То есть он меня встретил, разместил, показал, что и как. Накормил, спать уложил. Вообще приняли меня на высшем уровне. Не было: во ты такой молодой. А у него тоже был такой подход: «Если ты чего-то не знаешь, подойди и спроси. Я тебя всему научу». И вот все, чему меня научили, благодаря ему и Кольке. Танк запускать другим способом. «Прикуривать» через «прикурки». Как в баллон воздух накачивать. Как его эвакуировать, как троса набрасывать… И так далее и тому подобное. Всему этому они меня учили.

— Видимо, здесь и роль комбата…

— Да. Нас в училище учили на Т-72, а я сюда приехал, у нас здесь были восьмидесятки. И я уже систему, как включать, не особо знаю. Она похожа, но не такая. Пришлось заново все это учить. Димон и Николай помогали.

— Я писал книгу про Романа Филипова. Его летать учили на одних самолетах, а пришел в часть — пришлось переучиваться…

— Всякое бывало, но времени-то до февраля 2022 года (начало спецоперации)… мы успели послужить всего четыре месяца… Вот на учениях мой «танчик» застрял в окопе, и у него разрядились аккумуляторные батареи. Я не знаю, что делать. К кому обратиться? По рации вызываю сначала Коляна: «Братан, надо помочь». Он говорит: «Все, не вопрос. Подъеду на своем танке». Он подъезжает, и потом мы вышли на связь с зампотехом Димоном. И Димон уже подъехал. Но мы к этому времени с Колей уже троса накинули и решетки опустили и попытались вытащить танк. А грунт после дождя сыроватый. И тяжело выдернуть его. Но общими усилиями благодаря тому, чему научили в Омском инженерном институте Колю, мы смогли вытащить танк из окопа. Мы его вытащили. Поставили, тросы скинули. Попробовали запустить, а у нас при запуске топливо выбрасывало. Начало заливать двигатели. Турбину начало заливать топливо. Что делать? Коля говорит: «Да здесь все легко. Сейчас танк задом к заду подгоняем и начинаем первым сушить второй». Там же турбины у нас. Теплый воздух выходит из турбины. И можно было теплым воздухом посушить второй танк. Я: «Ничего себе, давай попробуем». Подгоняем, открываем рассекатель. Он воздух направляет вверх, чтобы в небо уходил. Мы подняли, начинаем сушить, смотрим на другой танк, который заглох. На турбины. Смотрим, турбина подсыхает. Все хорошо. Полчаса сушим, залазим. Он говорит: «С первого раза не получится запустить, потому что мы до этого уже пробовали». У него аккумуляторы подсели. И говорит: «Давай “прикурки”». Мы «прикурки» находим. Получается, танк боком подгоняем. «Прикурки» бросаем. Механики сидят на месте, все подсоединяем. И говорит: «Когда будем запускать, возможно, не хватит воздуха». А воздух помогает турбину прокрутить. Чтобы она быстрее начала работать. «Так, — говорит, — давай баллон еще». Нашли баллон. Хорошо, что у нас все было: и «прикурки», и баллоны. Баллон нашли, накачали через танк воздух. Все подсоединили. Тот танк, который не запускается, и начали его запускать. «А как будем запускать?» — говорит. Но есть такой запуск облегченный. Я-то не шарю. Он залазит, и все, «танчик» запустился. И чтобы его не мучать, мы отправили его обратно в лагерь.

— А что такое «прикурки»?

— «Прикурки» — это кабели. Аккумулятор же на машине заряжается.

— У вас там снега да холод…

— Это дело было в сентябре. Погода была уже да, сыроватая, холодная. И я говорю, у танка теплый воздух выходит из турбины. Если ты «подзамерзаешь», пацаны научили, минут десять можно запустить и можно постоять у турбины погреться.

— Вот Дима Кузнецов с женушкой Леной, — вспомнил очерк о Кузнецове. — А Коля?

— У него — Катя… Несмотря на то что мы допоздна задерживались, но нас старались всегда пораньше отпустить домой. Коля сына в садик водил. В выходные они все старались куда-то съездить. Водопады, заливы… А Дима с Леной (женой), у них детей не было, и они старались постоянно вырываться в Мурманск. Культурно отдыхать: в кино сходить, посещать выставки. Театры…

— Лена мне рассказывала, что ее муж Дима приколист…

— Да, он любил пошутить…

— А Коля?

— Он был полусерьезный, полувеселый. Он всегда говорил: «Вот, Рамиль-братан, стану комбатом, буду рулить…» У него так: начал служить, значит, все — до конца. Я-то пришел, тем более из Казани, на Север, меня панические чувства охватили. И я как бы вообще, жены нет, поддержать некому. Я ему говорю: «Если мне предложат должность вышестоящую, я не буду претендовать. Скажу: “Есть Колян. У него желание есть. Пусть он, а у меня пока желания нет”». И говорю: «Братан, если что-то будет, я с тобой поделюсь».

— Они жили на квартирах, а вы…

— Димон жил на служебной квартире. А Колька в Заполярном снимал квартиру. А я — мне командир роты помог, была служебная квартира, и я в ней один.

— Вот новый 2022 год… Где встречали?

Рамиль:

— На новый год 25 декабря нас отпустили в отпуск на двадцать один день. У нас в бригаде всегда два подразделения в боевой готовности, и когда первое подразделение уходит в отпуск, допустим, зимой, второе потом уходит летом. И потом они менялись. И у нас наступила очередь уйти в отпуск зимой. Нас предупредили, что могут отпуск прервать. Так и случилось. Двадцать один день мы отдохнули — 25 декабря уехали, и приехали, там семь дней, и четырнадцать дней еще в январе. И Новый год каждый встречал в кругу семьи. Кто в Омске, кто в Казани, кто на Дальнем Востоке.

— Мне родные Димы Кузнецова говорили, — вспомнил рассказ о нем. — Должен был на парад поехать.

— Да, нам говорили: первое подразделение поедет на парад. Мы думали: «Ничего себе, полгода служим, а уже на парад…» Интересно. Но потом резко все изменилось. Положение в стране… Построили нас на плацу и сказали: пацаны, так и так, есть такая задача. Надо ехать. Ну, а мы, офицеры, собрались. Ну чего? Сами пришли служить, сами учились, у нас профессия такая: Родину защищать. Едем. Сказали: поехать, значит, поедем. Никаких… Не было среди нас таких людей, которые бы сказали: «Нет, я не поеду. Дома пересижу». Все на позитиве. Настроились. Еще целую неделю мы в поезде ехали. Вместе ели, разговаривали, играли, говорили… И не думали о каких-то последствиях. И с боевым настроем, с оптимизмом подошли к операции.

— И как дальше?

— Подготовка шла у нас полным ходом. И занятия были. Нас обеспечивали всем необходимым. Защита, сами понимаете. Потом сказали: так и так. Там все хорошо, нужно просто заехать. Там постоять недельку, все хорошо, вас поменяют. То есть вообще не представляли, что будет. И потом, когда заехали, когда ощутили первые дни какой-то обман, но мы не растерялись. Не расстроились…

— Понятно, кому-то думалось, что встретят с распростертыми руками, а обернулось…

— Подумали: все бывает…

— Надо держаться…

— Ничего не бывает легко. Надо держаться, идти дальше. И потом, когда выполняли вторую задачу, потеряли Димона.

— Комбат мне рассказывал про него… А вы помните, как он вел себя?

— Он был осторожным. Говорил: «Пацаны, аккуратнее. Не вылезайте. Не надо вылезать». Но в итоге, сами знаете, он… В тот момент, может, какая-то смелость перекрыла головной мозг, и он вылез и начал из пулемета долбить хохлов, и ему не повезло (был убит выстрелом из гранатомета. — Примеч. авт.)… Все: не вылазить, не вылазить, а сам… Понимаете, насколько он набрался смелости, вылез и из пулемета начал прикрывать фланг.

— Вот Дима погиб. Вы остались…

— Да. Мы начали занимать господствующие высоты. Окапываться. И с Колькой постепенно… Окопы копали: полночи он копает, полночи — я. Приезжал экскаватор, и надо же было показывать, чего и где. Копали, копали. Отбивали наступление. В одном из боев Кольку подбили, он ранение получил. Это было в конце апреля, тогда еще Пашка Хмелев погиб (другой герой книги «Герои СВО. Символы российского мужества»). С апреля восстанавливался: короче, палец оторвало, но пришили, все нормально, срослось. Потом в июле вернулся. Но мы уже старались не рисковать. Аккуратно начали работать. В сентябре месяце команда на перегруппировку. Нас перекидывают на другое направление в сторону Купянска. И там начинаются жестокие бои. И получается, мой танк был сломан. А Колька тогда был на передовой, и я тогда его не видел. Мне говорили, что он один вышел против укропов и на себя принял удар. Не повезло чуть-чуть…

Если б чуть-чуть…

Рамиль:

— У меня на тот момент голова как-то отключилась. Я не поверил: как так, Кольки нет… Вообще не может быть! Я сажусь в машину, у нас была левая машина, еду в госпиталь, ищу его там в надежде, что он раненый, ищу-ищу, не могу найти, потом еду в другое место, где оказание медпомощи. Маленький домик такой. Приезжаю туда: нет-нет… Не был, не был. Думаю: он убежал куда-то… А в итоге… Наши потом подошли к этому месту и достали пацанов… Вот. Я даже как-то не вникал в эту историю: произошло и произошло. Тяжело сегодня вспоминать…

Он вздыхал.

Рассказ прерывался.

— Он командир танка… Комбат про него: вообще он выполнял любую команду…

Рамиль:

— Да, он говорил: «Давайте я». «Давайте я» … «Если надо, давайте, я могу» … Он всегда рвался вперед. У него было стремление… Знаю такой момент. Поехали выполнять задачу, и на одном танке бортовая коробка ломается. И когда она ломается, танк начинает уводить в ту сторону, с какой она сломалась. Если слева сломалась, влево ведет, если справа — вправо. И у механика начинается паника. Он просто не знает, что делать, а тем более обстановка еще напряженная. Ночь. Тут Коля к нему подъезжает на своем танке. Вылазит. «Саня, — говорит. — Ты охрененный парень. Все, успокойся. Если надо, заглушись, подожди. Потом запустись и тихонечко езжай. У тебя все получится». Он был такой внушающий человек. Мог из такого плачевного настроения его поднять, смотивировать. Такой человек он был!

— А те, кто с Николаем в танке были… Механик, стрелок…

— Там получилось как. По-моему, его экипаж был ранен, а он погиб. Да-да, наводчик у него остался целый. Механик, кажется, раненый, а командир погиб…

— С ним простились на родине…

— Да, в Омске. У него там и жена — сейчас туда уехала с детьми. Отец, мама…

— Вопрос о памяти… Комбат говорит, у вас есть монумент памяти…

Рамиль:

— Есть постамент «Слава героям-танкистам». На танке изображение… На другой мемориальной доске погибшие… Там и Димон, и Колька…

— Рамиль, вы уже все-таки и послужили, и в деле боевом поучаствовали… Чем бы поделились, если бы с курсантами встретились?

Рамиль:

— Говорят же: есть такая профессия — Родину защищать. Мы ее сами выбрали, мы сами поступили в училище, окончили его, получили первое офицерское звание лейтенанта. Отбыли для дальнейшего прохождения службы. Уже повидали… И вот в таких ситуациях, несмотря ни на что, — Рамиль что-то недоговаривал, с чем столкнулся. — Просто не надо сдаваться, опускать руки. И знаете, надо идти до конца. Иной раз думаешь: ну, кто, кроме нас? Ну, никого… Даже смотришь на добровольцев, даже мобилизованных, там контингент. Но есть нормальные… Те пацаны, которые что-то понимают, осознают, но основная вот эта часть — они толком не знают, куда попали, и не знают, что делать… А мы уже, получается, подкованы к этому. С самого первого курса обучаемся этому своему делу, как правильно командовать, как с техникой обращаться. И поэтому офицер — это такой человек, который должен все осознавать. Принимать так, как оно есть. И за Родину должен «топить» до конца. И переносить все тяготы и лишения военной службы. Стойко. До конца. По-другому никак…

— Ну, вот страх. Мы же не идиоты, вот сидишь в танке — по тебе бьют. Дуэль. Кто кого…

— Знаете, страх он есть. Это нормальное человеческое явление — чего-то бояться. Но когда ты сидишь в танке, ты понимаешь. У тебя — да, все получается. У тебя все работает, и у тебя появляется азарт. То есть еще, еще и еще. С одной стороны, опасно, а с другой стороны, этот азарт, адреналин — он перекрывает чувство страха, и ты начинаешь действовать в два или в три раза быстрее, и результат из-за этого появляется.

— Мне ваш комбат рассказывал, что тушить танки приходилось…

— За весь период СВО, что я там находился, четыре раза тушил танк. Самый первый раз. Мы заняли высоту, и самый первый, в кого прилетело, — это в мой танк. Сначала РПГ прилетело, но РПГ ладно. Броня выдержала, хорошая. Потом минометы начали крыть. Все в меня летело. Там между нами ходил такой прикол, байки такие: «Рамиль, блин, ты вообще невезучий. Все постоянно в тебя летит». Смеялись, шутили. А потом пацанов начали терять…

— Вот, в вас долбят. Танк загорелся, что делать? Обстрел. Экстрим…

— Просто на автомате. Прилетело. Тут пламя. Понимаешь, что нужно открыть люк. Чтобы экипаж скорее вылез. Потом вылезаешь сам, смотришь, где наводчик, где механик. Первый раз получилось так, что механик остался — у него зажало паз, где люк закрывается. И он не мог выбраться. Мы искали лом, специальный ключ, чтобы он… А он просто — у него есть дополнительный люк снизу — он оттуда вылез. Стоит, с себя стряхивает, мы в панике. А он: «Что делаете, пацаны?» — «Тебя достаем». — «Нормально, я вылез». Вот такие моменты. Просто, когда это происходит, главное вылезти, оценить обстановку, посмотреть: все ли на месте, а потом уже принимать меры. Если можно потушить, если снаружи горит, то снегом закидывали… Либо баллоны специальные — огнетушители. Рядом складывали возле дерева. Сразу бежали к огнетушителю, сразу тушили. А если внутри горит, знаешь, что там боекомплект, он полный, просто убегали. В такой ситуации уже ничего не поделаешь.

— Экстрим со всех сторон…

— Да, и снаружи танка, и внутри танка. И в бою, и когда тебя обстреливают. И когда нет боевых действий. Везде, всегда.

— Приходилось вступать в единоборство с танком врага? Кто кого…

— Вот с танком я один на один не выезжал. Вот командиры первой и второй роты, они вступали… Один «танчик», который стоял вдали, они его «потушили». А я бэтээры, пикапы поражал. Хохлы на танковые дуэли не соглашаются, они понимают, что это безвозвратно. В любом случае, если не пробьет (броню), он собьет все прицелы, приборы наблюдения, и получается, что танк уже не боеспособен.

— Я вот писал про Марата Ахметшина. Приезжает проверка, его берут стрелять в цель: знают, что поразит ее. С километра и в точку…

— У артиллеристов немного по-другому. Они же рассчитывают азимуты, углы. Дирекционные углы. У них как бы потяжелее, и артиллерия обычно стоит километров за десять от передовой, и им как бы накладнее. Рассчитают. А в танке проще. Видишь цель. Просто замеряешь ее. Прицел в танке — он сам автоматически отрабатывает угол, автоматически рассчитывает дальность, скорость ветра, все автоматически. И тебе просто нужно нажать кнопку выстрела.

— Вот про дебальцевский котел известно. Вэсэушники пытались вырваться из котла, и три донецких танкиста на одном танке их здорово покрошили. Два танка уничтожили и третий чуть не успели… В дуэль вошли…

— Видно, выгодную позицию заняли…

— Да, на выходе поджидали…

— А у Коли жена…

— Жена, двое деток. Одному сейчас где-то полгода, другому два…

— Папа, мама…

— Да, живы…

С Рамилем можно было говорить и дальше, но его звала служба.

Однополчане связали меня с женой Николая Данильченко, и я разговаривал с ней:

— Катя, собираю материал о ребятах, которые совершили святое дело… Кстати, вчера пять лет, как погиб Роман Филипов[61], который крикнул: «Это вам за пацанов!»… Вот, хотелось поговорить о Коле. Как познакомились… — я снова спрашивал, заполняя лакуну знаний о танкисте, которую хотелось не просто заполнить, а настойчиво требовалось.

Данильченко с семьей

Екатерина:

— Мы познакомились в 2016 году по Интернету. Он заканчивал наш омский кадетский корпус, поставил лайк на мою фотографию и пишет: «Привет». И началось…

Вот вам и «привет».

С одного слова родилось…

— А в кадетку не все шли. Там же дисциплина, порядок… От папы, мамы…

Катя:

— Папа, мама у него в Омске. А в кадетку? Наверно, сам захотел.

— Вот, окончил кадетку, хочешь, можно в университет, можно в пединститут…

— Он поехал поступать в Краснодар на летчика. Говорит: «Сейчас поеду, поступлю и приеду за тобой». — «Ну, давай». Но не вышло у него. По зрению не прошел. И в августе уже шел набор в танковый институт, и он успел подать документы.

Он в летчики стремился, что сказалось в результатах боев: сколько поразил танков, БМП, живой силы противника.

— Как ему в танковом институте?

— Ему там нравилось. Был в центре внимания. Всегда всех всему учил. Им гордились. С красным дипломом окончил.

Выходило: сам осваивал военное дело и однокурсников тянул за собой.

— Говорят, есть какой-то фильм про него…

— Да, когда он учился в кадетском корпусе. Я смотрела его, но сейчас тяжело пересматривать. Это как раз мы познакомились, и его снимали.

— Сколько ж он лет учился в танковом институте?

— Пять лет…

— У него, наверное, были переживания, метания, мы же люди…

Екатерина:

— Он мне говорил: «Если бы не ты, я бы ушел из танкового института. Просто нервов не хватает». А я всегда останавливала: «Да ладно, учись. Все будет хорошо…»

Многим курсантам, потом офицерам их подруги служили тем монолитом, который связывал мужей с армией.

— Вот вы выбрали Колю… — говорил я. — Это же жизнь, напряженная…

— Я сама по себе человек спокойный. Поэтому нормально отнеслась. Все знала, все понимала…

За простыми словами скрывалось столько терпения, жертвенности, даже особого женского мужества.

— А вы по корням к армии имели отношение?

— Нет…

— Вы учились?

— В педагогическом институте на учительницу начальных классов.

— Какая райская профессия…

Она вызвала у меня восторг. Жены многих офицеров были учителями, даже начальных классов. Учительство — вот один из залогов надежности офицерской семьи. И невольно вспомнилась учительница начальных классов Героя России Александра Крынина, о котором писал в книге «Герои СВО. Символы российского мужества». Она-то и крепила в Саше Крынине стремление освоить любимое дело — у него оно оказалось: Родину защищать. И прививала лучшие качества офицерства — товарищество, верность, любовь к своему уголку, городу, Родине…

Мы говорили, а я слышал, как подавал голосок сын Кати и Коли. Он сидел у нее на руках.

— Вот вы работали учительницей…

— Немного… В школе № 10 в Омске…

— И какие впечатления?

— Тяжеловато, — произнесла Катя.

Понимал: когда тебя окружает малышня, крутится, вертится, ты им и мама, и папа, и все-все, невольно приходит удовлетворение…

Николай со старшим сыном

И словно поддакивал ее мальчонка.

Катя:

— А потом ушла в декрет…

— Но при всех «тяжело» плюсов было больше…

— Естественно. Мне всегда нравились дети, и я хотела работать и дальше продолжать учиться на логопеда. Детьми заниматься…

Все в этой маме было подключено к детству.

— Вот Николай оканчивает пятый курс в танковом. Куда двигать дальше?

— Так как у Коли был красный диплом, у него был выбор, куда он хочет поехать. И он мне всегда говорил: «Печенга», «Печенга». Я: «Какая Печенга?»…

Женам офицеров часто приходилось сталкиваться с неожиданными решениями своих мужей. Видимо, Катя нашла этот городок почти на берегу Баренцева моря, но несмотря на все страхи, приняла выбор мужа.

Она:

— Он: «Нет, там классно. Тебе там понравится». И вот выбрал.

— А кроме Печенги были еще точки?

— Были, Чебаркуль…

Чебаркуль в глубине России, а Печенга за полярным кругом…

Катя:

— Но у него в приоритете была Печенга. Он родителям говорил: «Мы уедем далеко». И вот прошел выпускной в институте, и мы все вместе поехали (как я понял, уже был сынишка). Собрали вещи и улетели. Потом у него были учения. Надолго уезжал в поля… Учился там…

«Поля» на Кольском полуострове резко отличались от полей в моем Черноземье. Там сопки, камни, деревца карликовые…

Суровый край.

Катя:

— Но мы там недолго прожили. Полгода. В декабре был отпуск, приехали в Омск, а потом он сказал: «Все, у нас командировка». Он не говорил, какая именно командировка. Сказал: «Видно, надолго». Он уехал 16 февраля, и началось…

— Как жилось в гарнизоне. Вы омичанка или омичка?..

— Омичка…

— То жили в миллионном городе, а тут и не городок, и не деревня… Сопки кругом…

— Ну, сначала было не очень, а прижились. И мне понравилось. Я даже не хотела уезжать оттуда. И до сих пор туда хочу вернуться… Но… Там людей немного… Никто не лезет… Живешь тихо, спокойно… Работаешь…

Многих, уставших от гама-шума городов, тянет в глубинку с ее тишиной и покоем.

Катя:

— И Коле нравилось там… Часть нравилась. Люди, отношение…

— А планы на будущее?

— Он хотел детей растить и тоже отправить в кадетский корпус и в танковый институт. Стремился к этому. А когда попал на войну, он мне говорил: «Ну, умру и умру. Ничего страшного. Воспитаешь сама детей. Зато они у меня будут жить в мире». Что будет в стране мир. Часто слышала от него: «Мы патриоты. Если умру, зато мои два сына будут танкистами…»

— И вот он уехал… Связь поддерживали?

— Мы раз в неделю общались по март. Я спрашиваю: «Как дела?» Он: «Все нормально. Скоро домой». А потом 24 апреля Пасха была, он мне звонит и говорит: «А я в госпитале». Я: «О… А что случилось?» А у нас уже предвиделся второй сынок. Срок почти подходил. Он: «Я в госпитале». Ну, и все.

— А почему в госпитале?

— В танк прилетела птур, я так поняла. Он успел выскочить, но осколки ему попали в руку, в ногу. Контузия у него легкая была. Ожог сильный руки. И пролежал он там до 1 июня. Мы созванивались. Родители ездили к нему в госпиталь. Ну, мне был не вариант лететь (срок рождения второго ребенка подходил). Потом ему предложили отпуск две или три недели. И он как раз приехал в Омск. Успел к родам. В июне. Он говорил: «У меня сын родится в День России». Так и вышло…

Николай с сыновьями и Катей

— 12 июня…

— Как назвали сына?

— Старший — Вова. Младший Дима. Все у нас патриоты. Путин да Медведев. Как Коля говорил: «Мы патриоты. Один сына — Вова (как президент), другой — Дима (как бывший президент), и он родился в День России».

— Он вам рассказывал, как воевал?..

— Нет, он отцу рассказывал. А мне нет — боялись, я ведь в положении…

— После ранения он мог остаться дома?

— Да, я ему говорила: «Давай, останешься…» Он мне: «Я делаю все возможное, чтобы остаться дома, но не получается». Я: «Ну, странно». А потом Николай Уроженко (комбат) позвонил и говорит: «Ну что, Коленька, давай возвращайся из отпуска».

— А как поступить настоящему офицеру. Хочешь не хочешь, ранен не ранен, а ведь не скажешь: нет. Совесть не позволит.

Катя:

— И вот 1 июля в свой день рождения он улетел… Ему там сказали: сейчас ты, Коля, будешь обучать мальчишек. И они вместе с тобой поедут…

— Понятно: на Украину.

Катя:

— И вот он неделю их где-то обучал, и потом они вместе уехали… Сначала был в Белгороде или где и каждые два дня звонил. А потом он мне сказал: «Мы уезжаем в сторону Крыма. На море поеду отдыхать».

Шутил.

Катя:

— А потом сказал, Купянск или что… И как раз там было не очень хорошее время. Стали все говорить: ужас… И мы были в шоке. Чувствовали, что что-то будет не так. И все. Он туда уехал. И редко звонил.

— Он, наверно, останавливал этих вэсэушников, когда они пошли.

Прикрывал своих ребят, кого обучал… Не мог их оставить…

Катя:

— Как я знаю, он вообще был не на своей должности. А на должности выше и погиб вот так вот… Хотел всех защитить… Как мне Уроженко сказал, что не хватало боеприпасов, и он сказал: «Мальчишки, вы идите за боеприпасами. А я буду отстреливаться…» Что-то такое. Что он весь удар на себя принял…

Как погиб Канамат Боташев, кинувшись спасать окруженных ребят, Ряфат Хабибуллин — отбивать атаку игиловцев на сирийцев.

Мы долго молчали.

Потом Катя взяла себя в руки:

— У нас у Вовы (старшего сына) 23 сентября день рождения… Коля мне звонит и говорит: «Ты мне фотографии скинь. Я тебе потом позвоню. Покажешь». Я: «Хорошо…» И потом 26 сентября в понедельник я узнала… И то случайно. Из части никто не позвонил, не сказал, а позвонила из кадетского корпуса преподавательница…

Может, искали, кому поручить сообщить горькую весть.

Мы снова молчали, а малыш на руках мамы подавал голос.

— А прощание где?

— В Омске, на Орджоникидзе. На военном кладбище… Уроженко позже приезжал. Он у меня был 28 декабря… Коле комбат нравился. Я думаю, благодаря Уроженко Коле и присвоили Героя России…

— Он же памятник сделал в Печенге… Там в два ряда погибшие…

— Вы супруга, хотя и недолгое время… Сразу скажу, жены офицеров — особая каста…

— Ну, я тоже скажу: это сильные люди…

— Ведь женщины!

— Он служит: что у него там… Ждешь: когда придет, во сколько вернется. Каждый его выходной — как праздник. Детей жалко, что папу не часто видели…

— Это ж не Омск, где за углом супермаркет, а Печенга. На отрыве от «цивилизации» что вправо, что влево…

— Да нормально, одного магазина нам хватало.

Мы еще говорили, и не хотелось обрывать разговор.

Катя прислала фото наград и удостоверений медалей «За отвагу», Суворова. И за каждой из них стоял лейтенант из Печенги танкист Данильченко.

14 февраля мне удалось поговорить с отцом танкиста Иваном Николаевичем Данильченко.

— Расскажите о сыне Коле? — попросил я.

— Он родился в Стрежевом. Это на севере Томской области. Мы-то сами из Омска, там жили, в Стрежевое в молодости ездили и работали. Я там водителем в аэропорту… Мальчик рос слабеньким. Ножки слабенькие. Но разговорчивый. Умный. Физически слаб как бы был. В Стрежевом мы жили недолго и уехали назад на родину в Омскую область в районный поселок Марьяновка. Там в год и четыре месяца Коля пошел в садик. Он уже сам говорил, ходил. Но вот со здоровьем… В Марьяновке пошел в 4-ю школу… И там стал заниматься греко-римской борьбой. Тренер у него был Юрий Юрьевич Иванов. Очень хороший человек. Мы ему очень благодарны. И Коля физически и морально подрос. И ноги перестали беспокоить, все болезни как бы ушли. Кроме этого, он там же ходил в музыкальную школу, учился играть на гитаре. По школе все у него шло хорошо. Не отличник, но хорошист. Твердый хорошист. Но всегда пацанов вытаскивал как бы из неблагополучных семей. Вот он их на секцию тянул. К себе — домой к нам приходили. Он не пакостливый, но вот этих пацанов, и они к нему тянулись.

— А откуда у него такое, как у дяди Степы? — вспомнил милиционера из стихотворения Сергея Михалкова.

— Вот так, маленьких защищал. Даже со старшеклассниками, если те к маленьким приставали… В Марьяновке отучился — восемь классов. И после поступает в омский кадетский корпус. У него старший брат Павел, и он до этого поступал в омский кадетский корпус и не поступил. У нас кадетский корпус. Он то под Министерством обороны, то под администрацией. Одним словом, у старшего сына не получилось. А Коля пошел в него: в это время отдали Министерству обороны. Тут его желание совпало с нашим. У Николая дед — мой отец, капитан, служил в авиации. Отца моего родители войну прошли, бабушка воевала — связисткой была, дед — артиллерист. Тоже воевал. Так вот Коля поступил в кадетский корпус. Учился неплохо. Шибко не жаловались. Воспитатели его поддерживали. Мы до сих пор дружим с семьями кадетов. Корпус впитал в него, воспитал из него мужика. Он: сказал — сделал. Он как бы военный, а ведь везде был самый молодой. Он у нас в школу просто пошел с шести лет. У него день рождения 1 июля, и 1 июля ему исполнилось шесть лет, а 1 сентября, считай, через два месяца, он пошел в школу. И в классе, и потом по жизни был самый молодой. Маленький. Он невысокого роста был.

Слева кадет Данильченко

— Он мальчишка… А проблемы были с ним?

— Со здоровьем утряслось. А он очень любил не то что умничать, а разговаривать. С дедом мог говорить часами. Разносторонний. Любил поговорить…

— А в кадетку пошел. Там дисциплина, заповеди… Проштрафился, в увольнение не отпустят.

— Ему нравилось…

— Дед, вы сказали, летчик, а он в танкисты…

Курсант Данильченко (в центре)

Иван Данильченко:

— Мы с ним ездили в Краснодар поступать в военное училище. Я его туда возил. Но вы же знаете, там здоровье должно быть, как у космонавтов. Он не прошел. Когда окончил кадетку, он поступил в три вуза гражданских. В университет: ведь ЕГЭ…

— А как же в танковое училище?

— Танковое, можно сказать, что я настоял. Когда мы летели с Краснодара, старший сын в этом же году тоже поступал сюда в танковое училище. И с Николаем решили в танковое. Старший сын не поступил. У него вообще по жизни, в кадетку не поступил, в танковое два раза поступал — не поступил. Не сложилось… Младший Николай поступил в танковое. Сразу же в этом году поступает в гуманитарную академию на информатику. Он учится дистанционно. А в танковом его позвали учиться на электрика. Там танки делились по обслуживанию, еще на электрика. В это время в танковом институте работала его мама. Занималась с теми, кто из-за границы приезжал. Сын учился.

— Танк-то после мечты о небе как ему?

— Сразу понравилось. Их буквально на первом курсе посадили на танках ездить, и его зацепило…

— Тем более папа — водитель, к технике пацана привечал… А как учеба? Ведь кто-то и бросает…

— Нет, слава богу, нормально. Здесь, видимо, свою роль сыграла Катя. Он с ней познакомился в кадетке. И он уже не расхлябанно, ничего, в увольнение. Приезжал к Кате. Они еще не были женаты, но у них зарождались семейные отношения. Они уже дружили так, что он приедет в увольнение к ней, и расхлябанности не было.

— Еще бы, будущий муж!

— Поэтому старался учиться. Чтобы в увольнение ходить. Он закончил же институт с красным дипломом. А он ведь параллельно на удаленке учился и на программиста, и тоже закончил с красным дипломом. Когда сессия начиналась, он сдавал в увольнительных. На компьютерах сдавал… Поступил в Омскую юридическую академию. Дистанционно учиться. Как говорил мне: «У меня будет три высших образования…»

— Продвинутый паренек… Будущий генерал, если бы…

— Кончается учеба в танковом… Куда рулить дальше?

Отец:

— Был выбор. Ему предлагали остаться в училище.

— Мне об этом не говорили.

— Обычно предлагали самым лучшим. У него красный диплом. Но он однозначно собирался на Север. Или на Дальний Восток. Он говорил: «Я не хочу здесь быть. В училище я не останусь, потому что надо заработать авторитет в боевой части. В училище не останусь». «Пусть здесь, как он их называл, “мазаные” остаются». Ну дети же разных учатся.

— Блатные… А он хотел честно служить Родине.

— Он говорил: «Папа, если у меня будет выбор, когда мне предложат, — он в рейтинге третьим, может, пятым был, — я выберу Север. Арктику или Дальний Восток. Сахалин или Камчатку». И как раз ему предложили Печенгу… Он обрадовался. И ему еще что-то предложили, не помню… Вроде юг. А он выбрал Печенгу — Север.

— У меня отец на Новой Земле служил, я сам был в Мурманске. Сопки, голь…

— Им очень нравилось. У нас сноха сейчас задумывается туда переехать с Омска… Мы ее отговариваем. Там одна, куда ты с двумя детьми… Но ее мысли посещают, и она хочет уезжать…

— Видимо, память о Коле и все, связанное с ним, тянет.

Вот она: жена офицера, ставшая вдовой!

Отец:

— Им сильно там нравилось. Вот они приехали, а через неделю я к ним приехал на недельку. Вещи привозил. У них ребенок был, и они сняли квартиру — в гарнизоне он не жил. Они жили в Заполярном. Там все нравилось. Коля говорил: «Я как сыр в масле… Это мое». Природа. Камни. Водопад. Море. Они были счастливы…

— А солдаты в подчинении. Это не рай.

— У него еще контрактники были в подчинении. Он нам рассказывал, чем только не занимался. У него в подчинении контрактник. У того в семье какие-то распри, и он ездил туда, успокаивал… Насчет детей что-то решал. Он умел с людьми разговаривать. В обиду никогда никого не давал. Еще в училище со старшекурсниками выяснял отношения. Не то что драчун, а себя ни под каким предлогом унижать не позволял. Сами ведь знаете, как в училищах, всякое бывает… Вот как Юрий Юрьевич привил ему с борьбой греко-римской… В детстве был случай, он был на соревнованиях по греко-римской борьбе в Омске. В поединке сломали ему ключицу, и он доборолся и выиграл со сломанной ключицей. Нас не было на соревнованиях. Жена с Марьяновки поехала в город, повезла его в больницу… Он приехал, зато с медалью. Юрий Юрьевич, слава богу живой, был на похоронах, везде был…

— А коллектив в Печенге?..

— Коллектив ему очень понравился. Вот он приехал в Печенгу с женой и ребенком. Комбат или кто собрал всех: вот вновь прибывшие. Коля со вторым мальчиком был. При мне приезжали из части и смотрели, как он устроился, служит. Сразу паек. Поддерживали.

— Там сразу в поля…

— Да, сразу на учения. Пострелял. Его там похвалили.

— На Новый 2022 год к вам приехали…

— Приехал и: «Скорее всего нас пошлют в командировку готовиться к параду Победы. В Подмосковье». Они оттуда нам привезли рыбу, подарков… И сказал: «Нас в Подмосковье с техникой…»

Мы говорили.

Отец:

— Потом уже ближе к февралю он отсюда уехал один и сказал, что перебрасывают на границу. Попали на границу, стояли там. Где-то за два дня до начала этой операции он предупреждает, что звонить не будет. «Неизвестно как, что у нас, может, начнутся учения». Про специальную военную операцию ничего не говорил. И говорит: «Я по возможности позвоню. А если и не позвоню, не переживайте, все нормально». Дальнейшее мы узнали из телевизора, что началась эта специальная военная операция. Где-то дня через четыре после этого разговора он вышел с нами на связь, сказал, что зашли туда и как бы все. Сказал, что все нормально, не переживайте, ничего страшного здесь нету.

— Дальше как разворачиваются события?

Николай Данильченко (справа)

— Несколько раз в неделю звонил, что все хорошо, все нормально. Но мы обращали внимание. Я ему говорю: «Ты вышли». Там связь как бы была. Чтобы выслал нам фотографию. «Вот сэлфи сбрось нам». Чтобы видели, кто там разговаривает по телефону. Мало ли, душа-то болит. И вот он несколько раз нам скидывал свою фотографию на фоне неба, и один раз мы заметили, что у него сожжены волосы. «Ты чего, сынок?» Он: «Да все нормально». Не помню, что объяснил, но всегда он нас уверял, что все хорошо, все нормально. Но и в конечном итоге тоже он пропадает и выходит на связь сосед по койке, когда его ранило.

Я обратился к тексту представления на Героя, прочитал о боях в марте, в апреле и о ранении лейтенанта Данильченко в конце апреля.

Иван Николаевич:

— Сын рассказывал, когда мы приехали к нему в госпиталь, что они сопровождали колонну. Он командир первого взвода. Соответственно, его танк шел первый. Они попали под обстрел. Колонна вся остановилась, солдаты там, офицеры залегли в кювете и стояли под обстрелом. Это сын рассказывал, потом это подтвердил его сослуживец, который привез его тело… Так Колян взял автомат, с танка спрыгнул и пробежал по этому кювету, стреляя вверх и поднимая. Он кричал: «Если не встанете, я всех вас…» И поднял. И колонну из-под обстрела увел, прикрывая собой. Своим танком. Вот ему после этого, — слышно было, как отец всхлипывал: — Ему после этого медаль «За отвагу».

Мне потом прислали фотографии медали и удостоверений.

Иван Николаевич:

— У него три танка сгорело до того, как его ранили. Я ему: «Сынок, а что волосы у тебя сожжены?» Он: «Пап, третий танк. Я полез спасать. Третий танк был подбит». И он в него запрыгнул, чтобы отогнать из-под обстрела. И в этот момент в танк попал снаряд. И он рукой закрылся и в люк выскочил. Там получил ранение и руки… А он показывал фотографию пятачка, где они стояли. На сопке стояли. Но сопка подразумевается, я же был на Севере, это деревья, трава, а там просто вспаханная земля. «Как вы там стояли? На ровном месте…» Он говорит: «Мы занимали господствующую высоту. И оттуда приказ был держать все, что внизу. Населенные пункты. И приказа отходить не было. Там, пап, стояли»…

«Как Саур-Могила», — подумал я.

Отец:

— Я говорю: «Слушай, так там вообще ни деревьев, ни…» Он говорит: «Это нас обстреливали». Я говорю: «А вы окопы не копали?» А он говорит: «Пап, там чернозем. И танки застревали. Если выкопаешь, то потом выехать не можешь»… Потом рассказывал случай, как у них подбили танк. Не его, он командир первого взвода. И они закрывали своим танком, чтобы те не добили их. И он искал экипаж. Экипаж-то выскочил. Оттаскивал этот танк на тросах. Искали контрактника (с того танка). А тот куда-то отошел. В лес, за куст. Потом они его нашли. Коля своих не бросал… Никогда… Раз квадрокоптер зашумел. Ночью. И сбросили то ли гранату, то ли что. И тоже подбили танк. Но экипаж как бы живой остался…

— Мне летчики рассказывали: это не Чечня, не Афганистан, не Сирия, сейчас все очень серьезно…

— Очень серьезно… — вздохнул отец. — Бились. Кто-то погибал… Говорил, что было много отказников. Говорил, что если в первых днях отказников не было, все было бы намного иначе… Проще и лучше… Очень много отказывалось…

— То есть уходили, не стали воевать…

— Да, уходили…

— Отказались идти выполнять приказ. А Николаю как? Если он танкист — кто танк поведет?

Отец:

— Потом, когда ввели наказание, то ли уголовную ответственность за это, приказ то ли пришел, некоторые вернулись. Он с ними не мог служить. Он относился к ним очень негативно.

— А вот госпиталь…

— Он из Ростова в Москву попал. Мы с женой сразу взяли билеты и полетели к нему. Катя была на последнем месяце, и ей нельзя… И ему полагалась реабилитация, он уже изначально сказал, мать-то не слышала это, он сказал: «Сейчас заживет (рана), и я сразу вернусь. Потому что менять там пацанов некому». И говорит: «И воевать некому». И: «Я своих не буду бросать». Он говорит, что как-то там пытались еще кого-то менять, а с Северного флота они одни были. «Все, нас менять некому». Там же вот эта танковая часть одна, менять ее некому. Он вот когда поехал туда после отпуска (после госпиталя был в краткосрочном отпуске), их стали отпускать. То есть одного в отпуск отправят, другого. Вот этот момент, когда он второй раз туда попал. И у него был настрой. «Я вернусь, я своих не брошу, — говорил. — Мои экипажи там». Родители его ребят звонили ему, с кем он служил. При мне состоялся такой разговор, и отец его бойца говорил ему спасибо, что он настоящий командир. А родители приезжали к ним в Белгород. Как-то их выпускали иногда (выходили с Украины) и разрешили родителям к ним приехать, когда Коля у нас в Омске был. И отец одного от чистого сердца…

В это время у Николая родился второй сын.

— И вот наступает 1 июля, его день рождения, а он улетает…

— Ему полагалась реабилитация, типа санаторного лечения. Он же разговаривает и со своими, что те ему звонят. Из части звонят. И у него, что ему надо ехать. Когда сын родился (12 июня 2022 года), ему продлили отпуск на неделю. Мы ему говорим: «Сынок, может, тебе в санаторий…» И честно говоря, у нас не было желания, чтобы он туда возвращался… Представьте себе, после ранения… И думаю, была возможность туда его больше не посылать.

— В какой-то части долг свой выполнил…

Отец:

— Можно было выйти на кого-то, переговорить, чтобы не посылали его туда. Он сказал: «Не лезьте, ни папа, ни мама, ни деда… Я пойду к своим пацанам. И по-другому я не могу».

— Ведь есть видео, где он дает интервью…

— Да, это после отпуска (ранения) он вернулся в Печенгу и попадает на учения. И мы думали, он хотя бы побудет там подольше. А он звонит: «Бать, у нас в части в основном отказники. Я не могу. Я либо поубиваю их или мне надо отсюда уезжать».

— Еще бы. Рядом… А там ребята гибнут.

Отец:

— «Я не могу на них смотреть» …

— И вот снова туда…

— Как я сына понял, их трое человек с части. Их сначала, говорили, отправят на самолете, потом вроде бы на поезде поехал. Приехал, а там… Когда Коляна ранило, они все-таки ту высоту оставили. На которой стояли, с нее отступили. Приезжает туда, встречается со своими мужиками. Тех отпускают в отпуск… Они, как он рассказывал, начали сопровождать колонны. Пару раз он попадал в Россию и звонил нам… Их перебрасывают в другую местность… Где-то Красный Лиман… Там небольшое затишье, он-то в районе Харькова был… Купянск… Ну мы смотрим, там плачевное положение…

Вся страна в шоке была, когда наши отходили, оставляя Изюм, Купянск…

Отец:

— Он на связь перестает выходить. Раз в неделю если позвонит, то это хорошо. И как всегда: «Все нормально…» Ну, он ведь мне сказал: «Тяжелое положение, некому воевать. И из-за этого нас туда бросают». Ну, а он, как всегда, в самых первых рядах. Ну, и они туда поехали… Я не знаю, как там получилось, но пару раз он позвонил, что даже бой было слышно. Стрельба. Взрывы. Хлопки…

Я прочитал из представления о том, как 25 сентября, отражая наступление, подбили пять танков.

Отец:

— Извините, я перебью. После отпуска (после ранения) он попал на учения. И он после учений звонил: «Ты представляешь, они ни одной мишени не поразили, а я сел и три мишени из трех выбил…»

— Вот пополнение, которое нужно учить, тренировать, — вздыхал я.

Отец:

— Он мог что с танка стрелять, что с пулемета. Сетовал: «Отец, никто не смог, а я три мишени завалил…» — «Ну, молодец»… С пулемета стрелял. С гранатомета. Вот еще рассказывал, что когда на высоте был, приходилось прикрывать то ли машины, которые подъехали… И они со стрелкового оружия отражали нападение на их пост…

Я продолжил чтение выдержек из представления о последнем бое лейтенанта Данильченко, о том, как он прорвался к окружаемому подразделению и отбил пулеметным огнем врага, как увидел очередную группу, которая окружала, отбивал ее.

— Потрясающий мальчик…

Отец:

— Помимо описания. Как получилось, когда вручили Звезду Героя, с соседней деревни отец военнослужащего пришел к деду, моему отцу, и рассказал, что его сын как раз попал в эти переплеты и как раз Николай и дал им возможность уйти.

Я чувствовал, как Иван Николаевич еле сдерживался, не мог говорить.

Но потом:

— Он приходил к моему отцу и сказал: «Спасибо». И: «Мы знали, что этот экипаж помог нам, когда уходили…»

Голос Ивана Николаевича дрожал. Я еле сдерживался сам, а глаза все равно повлажнели.

Немного придя в себя, Иван Данильченко:

— Когда на сына похоронку получил, первое, что узнал: тело его забрали, ребята его не бросили… И с парнем из его экипажа разговаривал по телефону, тот сказал: «Он (Николай) своих никогда не бросал… Мы не могли по-другому». И они тело забрали…

— Как чтут Николая Данильченко? Вот Герой России Крынин в Воронеже. Улицу назвали его именем. Школе должны вот-вот присвоить (впоследствии присвоили. — Примеч. авт.). В кадетском корпусе мемориальная доска. В Хохле, где упокоился, — бюст…

Иван Николаевич:

— Вот когда вручали Звезду Героя. Накануне у меня спрашивали: «Как бы вы желали, чтобы увековечили память?» В Омске есть кадетский корпус, где Коля учился. Он безымянный. У него нет имени. И я попросил всех, чтобы имя сына присвоили кадетскому корпусу. Но как бы сказали, что это уж слишком большая честь, и потихонечку на тормозах…

Во мне что-то поднялось, готовое взорваться.

Отец:

— Пока, если по-русски сказать, ни черта не сделали… Вот вы сейчас со мной говорите, а ездили и получили медаль, которую он не получил, «За боевые отличия».

Когда я посмотрел присланное фото удостоверения, то увидел, что лейтенант Данильченко был награжден медалью 12 сентября за две недели до своего последнего боя.

Иван Данильченко:

— Насчет кадетского корпуса… Наш губернатор сказал, что это как бы не их, а Министерства обороны…

Но на награждении был командующий Северным флотом адмирал Моисеев — это Министерство обороны.

Отец:

— У нас еще новый кадетский корпус открылся, а старое здание — исторический памятник. И там памятные доски. На войну люди уходили. О них там. Я говорю: «Давайте сыну тоже памятную доску поставим…», а они говорят: «Да нет, здание аварийное». Я: «Но исторический памятник. Его все равно сносить не будут…» И пока ничего…

А я в уме перечислял: в школе, в деревне, на кадетке, на институте танковом, на доме, где жил… Вот где должны появиться памятные доски.

И:

— Я считаю, что наша Россия в долгу перед этими мальчиками…

Отец:

— Сто процентов! Я вот, честно говорю, не понимаю. Вот номера школ. Не то что я за своего сына. Вот на кладбище: родители рядом хоронят и разговаривают: назовите… Пусть не Герой России, почему не дать имя пацана, который погиб… Почему у нас все школы по номерам? А вы давайте по именам… Мне один деятель, пока не присвоили еще Героя, звонил: «Чего вы там?.. Еще не присвоили…»

— Вот дурачок…

— А я ему: «Да вы знаете, присвоят не присвоят, он для меня Герой. Он в двадцать три года, не жалея своего живота, не жалея своей жизни, после ранения поехал туда, а то, что вы здесь сидите…»

— Именно здесь, а не там…

Николай Данильченко

Отец:

— Были такие нюансы… Да и в военкомате вместо сына похоронку на меня выписали… Что я погиб…

— Ну черт-те что…

— Вот помогла нам церковь. Как узнали, что сын погиб, поддержка моральная, духовная. Батюшка нас вытянул, что мы с женой с ума не сошли… Вот внуки, что остались, мы каждый день у них…

— Плачете…

Отец:

— Похороны мы сами организовали, никто нам не помогал… Почетный караул был — да, с танкового училища. А остальное мы сами… Насчет памяти лично я здесь еще ничего не видел…

Но в части, где служил Николай Данильченко, его чтили.

Я знал, как об этом пекся комбат Николай.

И в подтверждение мне отец Героя России сказал:

— Там молодцы. Комбат нас с первого дня поддерживал. Они уже памятник сделали. Мы были там с женой. Они мемориал показывали. Мы же туда поехали за вещами, и нам комбат все показал. Нас поддерживает хорошо администрация Мурманской области. И информируют. И какие бумаги, что подавать. Нас поддерживают с Северного флота. Мы благодарны… Вот почему-то Омск, а Север нам с первых дней помогает… Мы рады, что сын служил, пусть и недолго, в такой части…

Мемориальнгая доска на школе в Марьяновке

Стало понятно, почему Катя все думает податься туда, в Печенгу…

После разговора с Иваном Николаевичем я связался со школой в Марьяновке и узнал, что на 23 февраля 2023 года там собираются открыть памятную доску своему ученику Коле Данильченко.

Порадуют отца…

И меня.

15 февраля 2023 года

P.S. 23 февраля 2023 года мне позвонил Иван Николаевич Данильченко и сказал, что 17 февраля в честь Николая Данильченко в омском кадетском корпусе открыли мемориальную доску, 22 февраля — в Марьяновке на школе, а 22 февраля на названной в честь Героя России Данильченко кафедре танкового института установили памятный стенд, где рассказано о жизненном пути Героя России лейтенанта Данильченко.

Я заканчивал вторую книгу про ребят, бившихся на Украине, как 16 апреля 2023 года мне позвонил комбат Николай Уженко. Оказывается, он вернулся с Украины и в этот день открывал в своей части памятник и сказал:

— У меня ведь еще ребята погибли…

Я понял: их тоже нужно отметить. И вот ждал, когда свяжусь, чтобы написать и про этих танкистов.

Уженко прислал видео с открытия памятника.

Вот между сопками на пустыре с краю домов выстроились военные, собрались люди в гражданском, с гвоздиками в руках.

В центре стояла накрытая красной тканью фигура в полтора человеческих роста, рядом развевался флаг бригады.

А с боков, как два крыла: камни с табличками и лицами военных.

Вперед вышел крупный мужчина в военной форме и доложил полковнику:

— Личный состав танкового батальона на открытие мемориала воинам-танкистам Северного флота построен. Командир батальона подполковник Уженко.

Полковник:

— Вольно!

Зазвучало:

— Митинг, посвященный открытию мемориала воинам-танкистам 200-й мотострелковой отдельной бригады, участникам специальной военной операции на территории Украины, Луганской Народной Республики и Донецкой Народной Республики объявляется открытым.

Оркестр заиграл гимн.

Выступает комбат

Комбат вышел к микрофону и своим немного глуховатым, крепким голосом заговорил:

— Расскажу вам историю данного мемориала. 2 марта 2022 года во время выполнения боевых задач на специальной военной операции погиб первый военнослужащий танкового батальона заместитель командира первой танковой роты по вооружению старший лейтенант Кузнецов. С того времени меня не покидала мысль, как увековечить память о нем. Сначала была идея сделать бюст Кузнецова и установить перед входом в батальон. Эту идею поддержали командиры рот, но, к сожалению, через определенное время количество погибших военнослужащих батальона увеличилось. По прибытии в место постоянной дислокации я понял, что надо разрабатывать что-то масштабное. Было много различных идей, но в итоге исходя из возможностей остановился на создании мемориала. Первую часть данного мемориала мы сделали ко Дню танкиста 11 сентября 2022 года. В январе установили вторую часть. И сегодня мы открываем обе части, объединенные в одно единое целое. Сама скульптура изготавливалась на комбинате в городе Жуковском. Во время разработки памятника стал вопрос, а чье лицо будет изображено. Безусловно, достойны были все, но нужен был один военнослужащий. После долгих раздумий принял решение, что будет запечатлен старший лейтенант Кузнецов. Первый военнослужащий, погибший…

Комбат подошел к памятнику, подозвал вдову Кузнецова.

Мемориал танкистам

Я помнил эту восхитительную девушку по имени Елена, приехавшую к мужу-офицеру из Уруши в Печенгу.

Они сдернули красное полотнище…

Раздались залпы…

Все смотрели на мощную фигуру танкиста в шлеме и куртке с автоматом, а он смотрел на собравшихся.

Дети встали перед памятником:

Даже на записи было слышно, как кто-то всхлипывал.

Поминали ребят, чьи имена были выбиты на мемориале.

И вот я говорил с комбатом. Он о многих хотел рассказать.

Но сначала:

— Сержант Жорник Станислав. Он с Омска. Служил давно. Его призвал, а точнее, подтянул мой предшественник комбат, который Герой России. Романов Виталий Вячеславович[62]. Он с ним с одного поселка. И он его подтянул…

— А Романов был комбатом?

— Да, до меня. Он в 2020 году ушел в академию. А я у него начштаба был и стал вместо него. Мы вместе учились с ним.

— А я и не знал, что батальоном командовал Герой России.

Сержант Жорник

Это меня вдохновляло. Я правильно поступил, что стал писать о воинах этой бригады.

— А когда он получил Героя?

— В 2014 году.

— И про Жорника.

— Он из Омска, Таврический район. Откуда и Романов. И в свое время, когда начали набирать на контракт, он ему предложил. Они не одноклассники. Жорник младше. Младший братик. Он общался с его родителями, его знает. Станислава призвали. Начинал водителем во взводе обеспечения. Съездил в Сирию — там был полгода. Он приехал, его поставили механиком-водителем уже в танкистах. Получил опыт. На СВО поехал в качестве механика-водителя. Параллельно его поставили зам. комвзвода во взвод обеспечения. То есть на этой должности был. Выступал как танкист. Механик-водитель. Воспитанный, хороший парень. Молодец. Женился совсем недавно. Служил у нас, а на СВО механиком был. И 18 марта 2023 года во время наступательных действий в составе бронегруппы вступили в бой. Очень мужественно отработали. И начали по ним стрелять. В машину было пять попаданий.

— Ого!

— И в этой машине командира волной откинуло. Он смог выжить. А наводчик и Стас погибли. Это было под Авдеевкой. Награжден орденом Мужества посмертно.

Мне прислали свидетельство, где местом гибели значится Ясноватовский район, н.п. Водяное.

Комбат помолчал и потом:

— Он и до этого выезжал. Нормальный парень.

— А до Авдеевки?

— Он участвовал как механик. Как и все танкисты. Ведь они в самых жарких моментах участвуют. До этого на другом направлении находился. Всегда показывал мужской характер. И погибли в настоящем танковом бою. И танки в него стреляли, и противотанковые средства. Вот и погиб с экипажем, машину разорвало. От Стаса почти ничего не осталось. Наводчика вытащили обгорелым. Выжил только командир танка. Сейчас он на СВО.

— Вы сказали орденом Мужества посмертно…

— Да, за Сирию у него «За боевые отличия», а за СВО медаль «За отвагу»… Он на СВО не с первых дней, а когда доукомплектовывать начали. Хотя он был во взводе обеспечения, но все равно изъявил желание и поехал на СВО. И применил все, что умел. Как механик пригодился и выполнял задачи. Он сибиряк, из Омска тем более…

— Как и вы, со своим предшественником…

Комбат:

— Омич, а для нас это вдвойне тяжело.

— Земляки….

Потом я созванивался с комбатом, и он мне дал телефон супруги Станислава Жорника — Валерии. Я все откладывал звонки к Валерии, понимая, что рана от гибели мужа свежа, а потом случилась эта история с вагнеровцами, которые совершили демарш в сторону Москвы: проезжали мимо Воронежа, потом в Хохольском районе у села Оськино (на трассе Россошь — Воронеж) нашли двух застреленных вагнеровцев[63] (об этом сообщили «Воронежские новости»), потом второй подрыв Крымского моста. Одним словом, откладывал.

Но вот 18 июля позвонил.

— Звали его Станислав, — тогда начал разговор с женой Станислава. — Для кого-то был, а для нас есть… Как вы с ним познакомились?

Валерия:

— Мы давным-давно познакомились в общей компании, а потом долгое время вообще никак не общались. Ну как, познакомились и познакомились. У меня тогда вообще другой парень был, а у него другая девушка. Не общались.

— А где познакомились?

— У нас, в Таврическом районе.

— Омская область?

— Да.

— А вы сама омичка?

— Да.

— А как потом?

— Просто он написал, начали общаться, общались-общались, а потом в какой-то момент я подумала: поеду в Мурманск. А там как пойдет. Ну и пошло. Вот у нас ребенок…

— Вот вы приехали. Омск — это река Иртыш…

— У нас Омь, — поправила меня Валерия, — приток Иртыша.

— И вот вы приехали: а тут сопки, деревья карликовые…

— Прекрасные места. Я так полюбила Мурманск, что я не знаю. Вообще невероятно. Я говорила: «Может, в Омск вернемся жить». Он: «Нет, где ты такую природу еще увидишь, как не на Крайнем Севере». Мурманск ему, особенно область, где мы служили, был по душе. Природа, рыбалка, за грибами ходили, сколько раз за ягодами. Для него это страсть была. Рядом океан…

Станислав и Валерия с сыном Георгием на руках

— А то, что полгода светло, полгода темно…

— Ничего страшного. Ко всему привыкаешь. Главное, с кем живешь, а не где…

— И вот с кем вы?

— Пока не началась СВО, вообще все прекрасно было. Мы достаточно виделись, то есть не было, чтобы он пропадал на работе.

— А в каком году к нему приехали?

— В начале 2021-го.

— Вас родные не отговаривали: куда ты едешь?

— Нет, у меня в этом плане понимающие родители.

— Вот гарнизон, новая жизнь… Как вы входили?

— Я очень быстро привыкаю к новому. Вот я приехала, и, может, недели хватило, чтобы привыкнуть к этой жизни.

— А как жены сослуживцев мужа…

— На самом деле вообще ни с кем не общались до определенного момента. Вот в какой-то момент, может, год назад где-то летом, нет, весной, наверно, мы познакомились с семьей Сергея. Стас давно общался ним. Он тогда познакомил с его женой. Сейчас я с ними очень плотно общаюсь. Когда сообщили насчет Стаса (когда погиб. — Примеч. авт.), она даже приезжала ко мне из Мурманска. А сама она, кстати, из Хабаровска, Комсомольска-на-Амуре.

— А Стас, где и когда он родился?

— Родился в Таврическом 7 июля 1999 года.

«Какие молодые ребята», — в тысячный раз кольнуло меня.

— А он рассказывал, что его в армию привело?

— Виталий Романов его, наверно, туда привел. Он какой-то его даже родственник. Стас там с 2017 года служил, когда комбатом был Романов. Он отучился здесь, и, видимо, не получилось куда-то поступить, и он решил: попробую-ка я, и сразу пошел на контракт. По срочной он не служил.

— Попал в крепкую воинскую часть…

— Да, там командир Романов. Он Герой России…

— А не присылал ли вам фотки: куда поедешь, здесь…

— Присылал. И говорил, а летом ты вообще офигеешь от красоты. Мы ходили на Генеральскую сопку. Очень высокая гора, с нее всю местность видно. На вершине крест…

Станислав и Валерия на Генеральской сопке

— Вы сказали «офигеешь»… Что вы вкладывали в это слово…

— Да, несмотря на то, что там огородов нет, но там цветет иван-чай, полевые цветы. Сопки зеленеют. Водопады. Мы в Линахамари ездили. Это залив в Баренцевом море. Там очень красиво. Там крутая рыбалка…

Я слушал, и несмотря на то, что сам бывал в Мурманске, а в Линахамари не был, теперь словно путешествовал с Валерией.

— Ну, а как служба? Танки. И извините, мазут, копоть…

— С этим никогда не было проблем. Он сам очень хозяйственный, за ним не нужно было бегать, «подтирать сопли», как говорится. Он и приготовить все сам мог. Допустим, рыба была вся его. Если я что-то не умела, мы всегда пытались вместе. Пельмени, вареники делали вместе. Очень хозяйственный. То есть его мама воспитала прям, огромное ей спасибо.

— А мама чем занималась?

— Она какое-то время в детском доме поваром работала, но это давно. Стас еще маленький был. Потом занималась хозяйством. А папа у него воевал в Афганистане. Если бы папа не воевал, Стаса бы так не тянуло в армию. А сейчас он на газетном дворе за всех, скажем так, работает и водитель… Благодаря папе выбрал армию…

— А почему в танкисты?

— В какой-то момент он хотел перевестись в пограничные войска. И как раз вот это все начиналось (спецоперация. — Примеч. авт.). Я, как жена, которая любит и очень переживает, я его просила: «Если ты переведешься, конечно, будет лучше. Они (пограничники), там граница с Норвегией, сидят на месте, дома ночуют». Но он какое-то время что-то думал, думал, потом говорит: «Нет, я танкист и танкистом буду». Ну, он все, нет.

— Вот февраль 2022 года, спецоперация.

Валерия:

— Вместо Стаса поехал его друг, потому что у нас 22 февраля 2022 года свадьба была.

— А где свадьба была?

— В Таврическом. Мы потом в Питер поехали, вернулись домой. Я оказалась в положении, и какое-то время его не отправляли. Может, из-за этого и до последнего его не отправляли. Отправили практически перед моими родами. Я тогда была беременная, и мне пришлось лететь в Омск одной. Это в октябре 22 года.

— Вы уже знали про некоторые печальные истории (погибли однополчане).

— Конечно. Вот Настя Бирюкова — мы с ней вместе работали какое-то время. Меня ошеломила новость. Потом еще одна девочка. Они не успели пожениться…

— И вот вы его провожали (в октябре).

— Он меня проводил, наверно, больше, чем я его. Потому что он сказал: «Я тебя здесь одну не оставлю, рожать поедешь в Омск».

— И с ним связь была?

— Сначала была, а потом могла не быть и по шесть дней. Конечно, было тяжело. Он и писал, и звонил, когда как.

— О чем писал?

— Все нормально, все хорошо.

— У них: «все нормально». Ребята жизнью рискуют, гибнут, у них «все хорошо».

— Он всегда говорил: «А что со мной может случиться». Я ему: «Но ты же не на курорте». А он: «Ничего со мной не случится».

— И вот он с октября на спецоперации.

— Его еще отпустили, потому что я родила. Отпустили на выписку. 20 ноября я родила, а 25 он приехал. Он меня встретил из роддома.

— Сколько пробыл с вами?..

— Его отпустили на четырнадцать или пятнадцать суток, если считать вместе с дорогой. Двенадцать дней он побыл у нас.

— И как?..

Станислав встречает жену с ребенком из роддома

— В этот раз я ревела три дня, пока он дома был. Перед отъездом три дня и три дня после отъезда. Я вообще не успокаивалась. Первый раз не так тяжело было отпускать, чем в этот. 6 декабря он уехал.

— Каким вы его увидели в этот его приезд?

— Он изменился, даже очень. Он был спокойный, а тут стал еще спокойнее. А я после родов чувствовала себя, мягко говоря, не очень, тоже была в коматозе небольшом. Поэтому не заметила, как пролетело время…

— Он оберегал вас… Тем более вам ребенка кормить… И вот приближается 6 декабря, надо возвращаться.

— Да. Он уехал к родителям, а они уже его увезли в аэропорт. Куда мне с маленьким ребенком, тем более время раннее.

— И вот он улетел…

Валерия:

— Дальше связь у нас была почти каждый день. И 16 марта он мне позвонил, сказал: «Я поехал туда». Я его просила попроситься в отпуск, я ему говорила: «Я все понимаю, но у кого дети, их же отпускают. Попросись». А он сказал: «Сейчас не время». Это насчет отпуска. И поехал он туда. Я его просила остаться: «Там танки чинят». Ему говорила: «Пока тебя не отправляют, зачем ты напрашиваешься? Я знаю, что ты напрашиваешься. Я же с людьми общаюсь…» И он сам напросился туда. Ну, а что я могла сделать, не могла его остановить.

— У них в батальоне братство. «Кто, если не я».

— Я говорила, я просила. Разговор как раз 16 марта был. Он говорит: «Ничего со мной не будет». Я говорю: «Ты же…» Он: «Мы будем стрелять навесом, как и стреляли». То есть непосредственно в боевых действиях участвовать не будут. То есть поехали, отработали и вернулись. Ничего такого не будет. Ну вот 18 марта мы с ним разговаривали. Опять я про отпуск говорила, он: «Сейчас не время». Я говорю: «Ну тогда поздно вечером поговорим». Он: «Нет». — «А почему?» — «У нас план…» Ну и вечером он не позвонил…

Валерия молчала.

Потом:

— Я понимаю, что были моменты, когда он по шесть дней не звонил. А тут как-то очень тяжело было морально. Я не спала практически, тревога была ужасная. Хотя, казалось бы, ничего не произошло. Мне так казалось. Ведь никто ничего не знает. Чувствовалось внутреннее… И мы долгое время ничего не знали, до 24 марта.

— 24 марта к вам пришли и сообщили…

— Нет, комбат позвонил и сказал: матери нужно сдать ДНК. То есть там вообще непонятно что осталось. Никто толком как бы ничего не говорит, что там осталось. Потому что там толком как бы ничего…

Я рассказал Валерии то, что узнал от комбата: о бое, об обстреле, о гибели Станислава Жорника, о том, что остался живым только командир танка.

Валерия о командире танка:

— Когда у него спросили, был ли у Стаса шанс вылезти, он сказал: «Да, но у него мало опыта».

Я не стал комментировать командира с «большим опытом», хотя и возникал вопрос: а чего не помог, раз сам вылез. В таких случаях поэт Егор Исаев говорил: «Сам погибай, а друга спасай».

Напомнил слова комбата о мужественности Станислава, о его участии в других боях, о наградах:

— «За Сирию у него “За боевые отличия”, а за СВО медаль “За отвагу”»… Получается, у него медали и орден Мужества…

— Да-да, — согласилась Валерия.

— Комбат назвал его «Младший братик»… А орден Мужества Станислава кому вручали?

— Мне вручали на кладбище 17 апреля. Когда прощались. Простились в Таврическом. Приезжал его друг, который изначально на спецоперацию поехал вместо него. Крестный нашего сына — Сергей… Он приехал к нам 3 апреля и после похорон был до 40 дней. Покрестил сына нашего со Станиславом, как он этого хотел.

— Сергей рассказывал…

— Да нет, мы же с ним и так общались. Его сослуживцы в шутку называли «Моей подружкой», а не другом Стаса. Он сейчас в Мурманске, он же год пробыл на СВО, и его отправили на передышку. Но скоро снова туда.

— Про Сирию вы у мужа спрашивали?

— Я знала, что у него там погиб товарищ, и никогда поэтому не спрашивала…

Мы говорили.

Потом я спросил:

— Что с памятью в честь Станислава Алексеевича?

— В Печенге мемориал. У нас в Таврическом школы, где Стас учился. Он сначала в начальной школе учился 2-й, а потом в 4-й. Так вот в 4-й команда по пейнтболу «Легион». В ней играл Стас, она называлась «Припять». У Стаса 7 июля день рождения, и они ездили на тур в Новосибирск, взяли футболку, в которой играл Стас, и 8 июля провели матч в память о нем.

И в заключение я попросил:

— Валерия, вспомните яркий случай из жизни Станислава…

— Самый яркий случай, наверно, ребенок. Его назвали Георгий…

— А почему Георгий?

— У Стаса фамилия Жорник, а его всю жизнь Жорой называли, и на службе, и позывной у него «Жора»…

Вот с этим именем на устах я заканчивал разговор с совсем молодой мамой, женой сержанта-танкиста Станислава Жорника, с мыслями о том, как преодолеют все трудности по жизни она и их сын.

Время шло. Я закончил книгу «Герои СВО. Воронежцы» и дособирал материал ко второй общероссийской книге о Героях СВО. И вот вернулся к сержанту Жорнику.

9 сентября 2023 года я говорил с его мамой Натальей Андреевной Жорник.

— У вас сынишка Станислав… Он родился…

— 7 июля 1999 в 7 утра… — отвечала мама. — Он второй ребенок. У меня два сына. Старший 1989 года рождения.

— Младшенький, — сказал я и подумал: «Самый любимый».

Наталья Андреевна:

— Да…

— А почему имя Станислав?

— Оно библейское… Мы хотели старшего Стасом назвать, но получилось, что моего брата Володю в армию забирали, и, чтобы мама не расстраивалась, его и назвали Володей. А второго было без вариантов. Он родился в полной семье.

— А район под Омском?

— Таврический, 60 километров от Омска.

— Учился где?

— Во 2-й школе, окончил четыре класса. Потом в школе ремонт делали, и дальше учился 2009–2014 годы в школе № 4. В школе отучился он и хотел идти в город на водителя. Он больше всего хотел быть водителем. У него с детства тяга к технике. К тому же он не сильно хорошо учился в школе, чтобы куда-то в высшее учебное заведение поступать. Он пейнтболом увлекался, когда ему было 16–17 лет. У него много медалей, много грамот. Он ездил по городам. Они занимали призовые места. Так вот после 9 класса он пошел в училище, потом в колледж. Закончил курсы сварщиков. Получил права: категории автомобиля легковой, грузовой. Также получил корочки на тракториста. По окончании колледжа получил направление в автодорожный институт, но к этому времени у него уже перегорело к автомобилям. А тут племянник пришел из армии и в погранцы пошел, и Стас захотел в пограничники. Собрался в Омский институт погранцов, туда поехал, а у него ЕГЭ не было. И его без ЕГЭ не взяли. Потом нам позвонили, что можно без ЕГЭ поступить в техникум, он опять начал документы сдавать, опять у него не получилось: ЕГЭ нет и не прошел. Ну, здесь я уже позвонила, вам, наверно, говорили про Виталия Романова?

— Да, Герой России, командовал танковым батальоном в Мурманске до комбата Николая.

— Он одноклассник моего старшего сына, да еще и родственник — племянник Леши (Алексея Алексеевича), мужа моего. Ну и я старшему сыну позвонила и: «Звони тогда Витальке». Тот как раз приезжал в отпуск и сказал, что в Мурманск набирает себе ребят. А Стасу только восемнадцать исполнилось, и у него был выбор: или идти в армию, или ехать к Виталию в Мурманск.

— Служить по контракту?

— Да, по контракту. И Вова позвонил Виталию, а Виталий как раз был в Сирии. Потом Виталий перезвонил, сделал Стасу запрос, он стал проходить все комиссии. Ну, он захотел быть военным и шел к этому целенаправленно. Леша (муж) повез его туда, где документы сдают: «Ты понимаешь, что будешь военным?» Он: «Да». И 24 сентября в 2017 году он уезжает в Мурманск.

— Мурманск — это не Таврический район, там сопки, карликовые деревья…

Наталья Жорник:

— Если бы вы знали, как ему там понравилось! Он приезжает оттуда: «Да у вас здесь… Да у вас здесь…» Я ему: «Ты здесь родился, восемнадцать лет рос…» — «Нет, мам, ты там не была. Ты знаешь, как там красиво». — «Там, говорят, ветры…» — «Мама, ты не знаешь…» Если первые годы домой тянуло, а потом нет, туда. Все-таки он там пять лет пробыл. «Нет, нет, туда хочу». Вот ему так понравилось. И жене его Лере тоже там понравилось. Она тоже только туда, а вот в Омск — ни в какую.

— Вот служит. Танки…

Мама Жорника:

— Он технику любил. Он же здесь помогал газовые установки на машины делать. Он как начал с двенадцати лет, так и помогал машины ремонтировать…

— Вы сказали про Виталия Романова…

Наталья Жорник:

— Он уже окончил академию. Ему в прошлом году Путин вручал диплом.

— И где он?

— Пока в Москве. Летом приезжал, вроде собирался на Украину, а потом переиграли. Недели три назад позвонил. Я: «Ты на Украине?» — «Нет, тетя Наташа. Оставили пока в Москве».

Капитан Романов с министром обороны Шойгу

— Он Герой России. А за что?

— Он на танке подавил точку противника… Очень важную…

— А Станислав в Сирии был?

— Да. Он там был водителем. Но чтобы что-то рассказать, это не про него. Может, что-то и проскочит, но он всегда: «Мама, у нас все нормально». Единственно, рассказывал, что в машине спал. «Проще в машине переспать, а то в палатке змейки, скорпионы…Укусят».

— И вот он на СВО.

— С СВО вот как. У нас же с Мурманском три часа разница во времени. И он как раз был в наряде. Позвонила, поговорили, я: «Ты-то еще здесь останешься?» Он: «Я здесь, мам, остаюсь. Меня поставили инструктором по танкам». Как раз набирали мобилизованных, чтобы обучать. «Вот два человека приехали, еще доберут, и я буду их обучать». А тут в 11 часов по нашему омскому звонит: «Мама, скинь папин паспорт». Я говорю: «Для чего?» И сразу же: «На Украину?» Он: «Да, а ты откуда знаешь?» Я-то поняла: паспорт, чтобы ему отправить вещи и Леру (жену). А она на 7-м месяце беременности. Короче, ему 13 октября (2022 года) стало известно, а 15 октября он уже в Мурманске вылетает на СВО. Потом он звонил: все у него хорошо. Это как нам он рассказывал: все хорошо у него. А потом, как все случилось, начинает выясняться, что неоднократно в танке горел, — голос у мамы задрожал. — Что у него была третья единица. Подрывали его…

— Вы сказали «горел»…

— Наверно, в танке подорвали. Я же не знаю. Может, взорвали, может, подорвали, может, на мину. Он нам не рассказывал.

— А третья единица?

— Третий танк у него… Когда 15 октября улетел, на одном месте долго был. Уже после Нового года оттуда уехал. После Нового года поменял место. Но у него 20 ноября еще сын родился. Ну и ему давали отпуск, и он приезжал к нам. 25 ноября приехал, папа его встретил, и он сына из роддома забирал. И он десять дней дома. До 6 декабря был дома. Я ему сказала: «Ты что, даже сыночка не обмоешь? Даже пива бокальчик не выпьешь», на что он: «Мама, если я хоть каплю выпью, у меня крыша поедет». Вот что он мне сказал. Больше он мне ничего не рассказывал. Тогда там, наверно, не сильно сладко было…

— Вот именно. И сейчас не сладко.

— Видите, у нас и папа после Афгана. Так что здесь он нам много не говорил. Он по ремонту машины мог много говорить, как папа. Он тоже Кулибин еще какой. И он у него частенько спрашивал, как отремонтировать.

— Вы сказали, 6 декабря прощаетесь.

— Да, он 6 декабря уехал. Дома простились, и папа отвез его в аэропорт…

— Мне говорили, у него медаль «За отвагу». Награда не кабинетная…

— Виталий говорит: «У него крест Георгиевский должен быть… Но я не знаю».

— В Печенгской бригаде молодцы: сделали мемориал. В других частях откладывают на потом, когда СВО закончится…

— Мы там не были, только видео видели. Там мемориал… А Стас с Украины звонил. Единственно, не говорил, где он находится. В каких деревнях. Единственное видео: то стоит у магазина, то на танке. То танк из грязи вытаскивает. Вот такие фотографии он присылал. А так он очень скрытный. …

— А события после 6 декабря…

Наталья Андреевна:

— 6 декабря уехал, приехал в свою часть. Там немножко побыл. Потом их перегонять начали под Курск. Они в 8 километрах от Курска были. Потом опять в Ростов. В Ростове они были. Потом он опять технику поменял. Там танки стоят, и он говорит: «За Малышом приехал».

— За своей техникой…

— Да. За Малышом. Потом звоним, я: «Где ты?» Он: «Едем на трейлере с Малышом». Это было тринадцатого марта. Мы все не можем понять, почему он был не со своей бригадой. Он был не со своими и не на своем танке. Лера (жена) с ним ругалась: «Зачем ты поехал?» Он: «Будешь со мной ругаться, я брошу трубку». — «Зачем ты с ним поехал? А он вредный (с кем поехал). Зачем с ним поехал? Тебе это надо?» — Он: «Надо». А он, получается, 19—20-го должен был приехать. У него с 20-го отпуск. Вот в чем дело. И она на него ругалась. Он по ходу ехал в танке, и она давай его ругать. И он говорит: «Будешь ругаться, я отключу телефон». Вот в чем дело…

— И потом…

Мать Станислава:

— Он с 17 на 18 марта нам звонил, мы разговаривали. 18 мы днем с ним разговаривали. Я поздно ложусь. Мы с ним ночью поговорили. По-нашему, в два часа ночи. И он как чувствовал, что что-то должно случиться. Он своему другу 17 марта звонил, поздравил с днем рождения. Тот все ждал. Вот с кем ни разговаривала, он всем перезвонил. Со всеми переговорил. Со мной долго разговаривал. Тут мой старший сын как раз с вахты приехал, он в Салехарде был. Видео привез. Я ему видео скидываю: «Вовочка приехал, всякой рыбы навез…» Он: «Кучеряво сидите. Я бы тоже рыбки поел…» Он в Мурманске привык рыбу кушать. И потом ночью: я не могу. Утром Лере звоню: «Тебе звонил?» — «Нет». И она начала искать. А думаем: может, телефоны отключили. Мы неделю ждем. И тут как раз 24 марта нам комбат голосовое письмо скинул, что так и так, погиб 18 марта, не вернулся с боя. Что первый прилет был в зад. Командир с наводчиком выскочили из танка. Потом он вернулся за Стасом. Там пушка, что ли, не так стояла над люком. Там столько всего. Ужас какой-то! Танк разорвало. И нашли возле танка только часть руки. Это письмо 24 марта, как раз перед выходными, это была пятница. Потом во вторник к нам позвонил военком из Ростова и сказал, чтобы я съездила и сдала ДНК. Я съездила, сдала. 14 апреля позвонили, что ДНК подтвердилось. Это он…

Я уточнял:

— Вот вылез командир танка и наводчик, танк потом разорвало?

— Когда парнишка привез гроб с останками, он сидел и рассказывал, как сам командир танка говорил. Что они отстрелялись и ехали домой. Там все стали возмущаться, почему они ехали по той дороге, по которой приехали, нельзя было там возвращаться. Нужно было по другой, а они по той же дороге. И начался этот обстрел. Первый удар пришелся им в зад. Они вроде как выскочили. Наводчика выпихнул командир. И он сказал наводчику: «Убегай!» А смотрит, Стаса нет. Он вернулся за Стасом в танк. А тот (наводчик) подумал, что тоже его зовет. Он контуженный был, и он залезает, тоже лезет в танк. И здесь в это время его убивает насмерть. А командира ранит. Он сказал: «Кричал: Стас! Стас! Стас не ответил». Он ушел. А потом еще два прилета, а в танке механик-водитель. Но этот парнишка сказал, что танк так и не обследовали. Мы-то хоронили 17 апреля, только месяц прошел, считай, и он сказал: «Мы до танка дойти не можем, потому что там бои идут». Но мы не верим, что он погиб. Он живой…

Мы помолчали, потом я:

— А в свидетельстве о смерти что написано?

Наталья Андреевна:

— У нас свидетельство о смерти, но нет медицинского заключения… — искала документ, прочитала: — Вот оно, Стасичка моего, моего солнышка… «… 18 марта 2023 года… место смерти Российская Федерация, ДНР, Ясиноватая… н.п. Водяное…»

— А извещение присылали?

— Вот и оно: «Извещаем Вас с прискорбием о том, что Ваш сын сержант Жорник Станислав Алексеевич… погиб 18.03.2023 года при выполнении задач в ходе специальной военной операции на территории Донецкой Народной Республики и Луганской Народной Республики…»

— Прощание?

— 17 апреля 2023 года после Пасхи. На Пасху не стали хоронить. Было много народа. С танкового института. Оркестр. Караул. Кадеты…

— Понятно, что он для вас живой, для нас живой, почему мы и пишем книгу… А в школе что-нибудь в его память сделали?

— Нас никуда никто не приглашал. Даже вот сейчас пришли документы на орден Мужества. Мы-то на прощании говорили, когда вручать будете, нас пригласите, чтобы торжественно. Но только Леру пригласили, ей отдали документы, а нас забыли…

Меня переворачивало от невнимания чиновников.

Мать:

— Я же говорила, он пейнтболом увлекался. Так вот 16 сентября у нас здесь в Тавричанке будет турнир в честь него. Друзья его проводят турнир.

— Мне рассказывали, в футболках с его именем ездили на соревнования…

— Это в Новосибирск…

Когда я закончил разговор, надеясь прояснить ситуацию с памятью о сержанте Жорнике, а может, и подтолкнуть к необходимым шагам, написал письмо главе района и послал на электронную почту:

«tavrich@mr.omskportal.ru, tawr-adm@yandex.ru

Администрация Таврического муниципального района

Омской области

Главе администрации

Баннову Игорю Анатольевичу

Уважаемый Игорь Анатольевич!

К Вам обращается автор книги “Герои СВО. Символы российского мужества”, выпущенной московским издательством “Вече” в 2022 и 2023 годах, Михаил Иванович Федоров. О книге можете получить информацию в Интернете, в издательстве, в книготорговой сети.

Я сейчас готовлю новую книгу этой серии и собираю материал о геройски погибшем на СВО, награжденном орденом Мужества Станиславе Жорнике, уроженце Вашего поселения, который учился во 2-й и в 4-й школе пос. Таврический. В 4-й школе, ориентировочно в 2009–2014 годах. Родители его Наталья Андреевна и Алексей Алексеевич живут в пос. Таврический.

Хотел Вас просить помочь мне в сборе материала, а именно, поручить выяснить и сообщить мне, имеется ли в школах 2-й и 4-й какая-то информация о Станиславе Жорнике. Может, установлена памятная доска или создан уголок. Проводятся ли какие-нибудь мероприятия в его память в школе (в районе)?

Эта информация для меня важна, так как наряду с описанием жизненного пути Жорника в книге отражаются и вопросы памяти о нем.

С ответом просил бы не задерживать.

Адрес моей эл. почты…

Сотовый 89515594….

Надеюсь, что в Таврическом районе

чтят героя СВО М. Федоров»

Теперь ждал ответа и думал, сколько же чиновников нужно расшевелить по огромной России.

10 сентября 2023 года

P.S. 18 сентября 2023 года из Таврического мне прислали фото стенда «Герои нашего времени» в 4-й школе, где среди фотографий Героев я нашел Жорника.

Мне бывший директор Михайловского кадетского корпуса Голомедов позвонил:

— Максим Иванников в госпитале в Москве… Тяжелое ранение…

Выходило, что тот, кто был другом Героя России Александра Крынина, кто мне о нем рассказывал, говорил, что отомстит за Крынина, и я об этом писал в книге «Герои СВО. Символы российского мужества», тоже попал.

Когда 3 марта 2023 года я приехал в Михайловский кадетский корпус на встречу с кадетами и рассказывал о книге про СВО, мне сказали: «Максим в реанимации». Выступив, я просил кадетов, их родных помолиться за здравие Максима Иванникова и совсем не ожидал трагического известия, когда на следующий день получил эсэмэску от заместителя директора корпуса Елены Михайловны Коротиной:

«Максима Иванникова не стало».

Не вымолили…

Меня взяла оторопь: и его… И лишь послал: где и когда будет прощание, обязательно сообщите. Мною теперь владело тягостное чувство: что же выбивают цвет армии. Или так и должно быть: кто-то должен сложить голову ради…

Вот словно чувствуя мою озабоченность, позвонил Голомедов:

— Ну, хорошего ничего… Иванников умер в госпитале… Как мне сказали: 22 и 23 февраля в госпитале гуляли… Не обрабатывали… И запустили… А они подорвались на мине… Ему одну ногу отрезали… На второй что-то… Поражение внутренних органов… Внутренние органы отказали все… Потом вроде начали работать… Но начался сепсис…

— Где лежал?

— Он попал в Бурденко — это не очень… Если бы в Вишневского… или в Мандрыке, там бы вытащили… Он в коме… С ним не говорил… Осталось трое деток… В понедельник должны приехать из Воронежа… Вторник — среда хоронить… Мать со вдовой решают вопросы… Жена Лиза — они подруги с Марьей… (женой Александра Крынина). Иванников в Клинцах (войсковая часть) был командиром взвода, потом зампотех батальона… Где подрыв, не знаю… 17 февраля произошло…

Вспоминался рассказ Максима Иванникова, который состоялся у меня с ним 9 сентября 2022 года. Он тогда многое недоговаривал, ссылаясь на то, что кого-то может задеть. А это неприлично, тем более для бывшего кадета. И не сходило с памяти: у него трое детей… Теперь сироты…

На балу в Кремле. Иванников слева

Тогда Максим рассказал, как вместе с Крыниным учились в кадетском корпусе, потом — в военном училище, как участвовали на парадах, ездили на кадетские балы, как распределились после училища в Клинцы, как служили, и он добрым словом отзывался об учителях в корпусе, о директоре корпуса, о преподавателях в училище.

Как я спросил про подвиг Саши: «Вы знаете, что произошло. Что это такое для нас поступок Крынина?» А он ответил: «Тут две стороны. Да, мы помогаем народу. Людям жилось там очень плохо и надо было помочь… Ну, а с другой стороны, кто сейчас будет помогать его ребенку?.. Он-то помог, а ему кто поможет? Его бабушке кто поможет? Его дедушке кто поможет?.. Они вкладывали свои силы, растили, воспитали вот таким, каким он стал. Чего он достиг. И все. И конец…» И добавил о Крынине: «Молодец, что я могу сказать. Он пожертвовал своей жизнью ради других. Много таких, кто так поступает. Он поступил так…»

Вот такой разговор состоялся с Максимом Иванниковым. Теперь только болела душа о друге Крынина, тоже бывшем кадете, его однополчанине Максиме Иванникове, о его родных и о детях.

Каким-то укором звучали слова Максима о Крынине:

«Ну, а с другой стороны, кто сейчас будет помогать его ребенку?.. Он-то помог, а ему кто поможет?..»

Теперь этот вопрос напрямую касался троих детей Иванникова.

7 марта позвонил Голомедов:

— Решается вопрос, разрешат ли хоронить на Аллее Славы в Воронеже… Глава района идет к мэру…

— Что ж, конечно разрешат, — вырвалось из меня, — а как же иначе.

9 марта он сообщил:

— Захоронить на Аллее Славы отказали…

— Почему?

— Сказали, он — не Герой…

— Вот… Он же… — я сбивался от наплыва слов.

— И я о том же… Он в числе первых зашел на Украину и был там до конца…

Я наконец обрел дар речи и:

— Что с прощанием?

— Повезут в Воронеж… Военкомат в машине отказал… Ищут транспорт…

— О боже!

Я снова не мог найти слов.

Голомедов:

— Оказывается, одновременно будут хоронить троих… И весь транспорт ушел в Ростов.

Но вот пришло: директор кадетского корпуса Авдеев выручил, послал корпусной автобус за телом бывшего кадета в Москву.

«Молодец директор!»

Молодцом оказался и Голомедов.

Он приехал из Москвы проститься и прислал сообщение:

«Похороны Иванникова Максима спланированы следующим образом.

11 марта 2023, в 11.00 сбор на ул. Космонавтов, 44, погрузка участников в автобусы.

В 11.30 формирование автоколонны, выезд в сторону Будённовского кладбища.

С 12.20 сбор всех участников для прощания возле храма Богоматери Трёх Радостей, п. Масловка, Буденновское кладбище.

С 12.45 отпевание в храме…

С 13.30 вынос гроба для захоронения, похоронная процессия до места погребения.

Ориентировочно в 14.30 отъезд с кладбища на место поминок — ул. 9 января, д. 30, столовая».

Космонавтов, 44 — это адрес Михайловского кадетского корпуса.

А Буденновское кладбище где? Поискал, оказалось, нужно ехать на край города.

Через день в 10 утра я вышел из дома и, где-то даже скользя, по подмороженным с ночи улицам спешил к кадетскому корпусу. Соприкасал свое движение с кадетом Иванниковым.

Вот миновал дом с башенками, когда-то комендатуры.

«Сюда Максим уже не заглянет никогда…»

Хотя что ему там делать?

Пеналом вытянулось медицинское училище.

«Уже не засмотрится на медичек-девчонок».

За забором и с пустынным полем в тумане показался кадетский корпус.

«Сюда он уже не зайдет никогда…»

Перед проходной на тротуаре кучковались люди: женщины в возрасте и помоложе, среди которых узнал бабушку Александра Крынина Любовь Васильевну, его жену Марью. Молодые ребята подходили и друг другу стучали по плечу, обнимались. Кто-то стоял с букетами, а кто-то убегал за цветами. Вдоль дороги в ряд вытянулось с десяток машин.

Медицинское училище

Появился Голомедов, к которому все стали подходить.

Кто-то спрашивал у него:

— Как дела, Александр Иванович? Чем занимаетесь?

— Преподаю в Москве.

— А что?

— А что я еще могу…

Все понимали — о кадетах…

Вот к колонне легковушек пристроился пазик. Затем тихо подъехал черный лимузин. Все поняли: в катафалке привезли тело Максима Иванникова.

Многие подумали: он теперь в корпус не зайдет, не улыбнется преподавателям, не засмеется, не пробежится с одноклассниками по этажам, но он еще был рядом со своим родным гнездом.

Вот люди с тротуара разошлись по легковым, кто сел в пазик, и катафалк выехал вперед. За ним резко рванул пазик и пристроились легковушки. В эти ранние часы выходного дня Воронеж словно застыл. Может, кто-то из редких прохожих, пассажиров снующих маршруток спросил себя: кого везут? А кто-то и перекрестил, но чувствовалось, что город скорбит, и в противном никто бы не убедил.

Колонна медленно, чинно, как солдаты, вымеряющие шаг, двигалась по улицам. Остался сзади дом с башенками. На нем больше никогда не задержится взгляд Максима. Многоэтажки выпрямились, слезились мокрыми окнами… Машины обогнули цирк: сюда Максим не сводит своих детей… Двигались мимо строительного института… Поступи он в строительный, а не в военное училище, может, и не попал бы на Донбасс, но… Внизу под мостом распласталось водохранилище… Он в нем не поплавает… А рассыпавшиеся по льду рыбаки рисковали. Но они рисковали ради своего живота, а вот Максим — ради всех… От моста свернули на выезд из города… Высотки верхними этажами пропали в тумане… Стеной грозили не выпустить своего жителя из города… Но выпустили… Дорогу окружили березняки, в которых разбросало елочки… Сбоку потянулось железнодорожное полотно: по нему Максим уезжал на Украину воевать… Вот своими низкими крышами насупились домики пригорода: им в происходящем что-то было не по душе… И понятно, ведь везут молодого парня… Засерел бескрайний пустырь… Всю округу словно знобило…

Колонна приблизилась к сложенному как из кубиков храму.

От него в разные стороны потянулся погост.

Катафалк остановился около врат.

Гроб достали и занесли внутрь.

Под куполами висела глухая тишина, только шелестел священник, надевая облачения.

Вот пространство церкви стало наполняться людьми. Зашли бывшие кадеты, сбоку от гроба стали родные, замерла бабушка Александра Крынина и его жена Марья. Военные и гражданские заполняли свободные места. Кто-то стоял с ребенком. Кто-то держал малыша на руках. Женщина с повязкой на голове раздавала свечи, и их друг от друга зажигали.

Священник запел:

— Упокой, Господи, душу усопшего твоего раба Максима… Погибшего… Спаси…

Склонив голову, стоял директор корпуса в форме полковника-летчика. Невдалеке его заместитель Коротина с гвоздиками. Александр Голомедов держался в гуще бывших кадетов.

Батюшка:

— …Трагичен конец… Он — отец… Он — сын… В мир иной… Никто не без греха… Он искупил их перед Богом… Он не для этого жизнь отдал, чтобы мы проживали бесследно… Нас не понимают, когда мы берем в плен и нет от нас злобы… Наша задача молиться о покое… О его семье… Аминь…

Прощались.

Старший лейтенант Иванников

Люди подходили по одному к гробу и всматривались в окошечко, где видели доброе, чуть повернутое в сторону, славянское лицо молодого офицера в кителе с золотистыми погонами…

Он закрыл глаза.

Он словно отдыхал…

Отдыхал после тяжелого ратного труда…

Он как бы заслужил отдых…

И отдых пришел…

Вечный…

И самый непонятный для таких молодых.

Ненужный…

Кто-то протирал стеклышко рукой, кто-то прикасался к нему губами, кто-то смотрел, старясь запомнить…

Прощай!

Кто-то подносил ребенка…

Может, Максима?..

Кто-то глянув в стеклышко, быстро отходил…

Вот гроб вынесли. Теперь на руках курсантов он плыл по дорожке.

В стороне его ждали курсанты с повязками на рукавах и с автоматами.

Здесь покоится Максим

Вот гроб поднесли к ним и опустили на табуреты.

На него положили флаг.

Поверх легла фуражка…

Кто-то из бывших кадетов прошел и приложил рядом белые с черным кантом и вензелем погоны.

Пронеслось:

— Наши корпусные…

— Вензель великого князя Михаила Павловича…

Чье имя носит кадетский корпус.

Слово взял военком и коротко, по-военному, отметил заслуги старшего лейтенанта Иванникова и закончил:

— …награжден орденом Мужества посмертно…

Подумалось: разве только одним.

За военкомом говорил старший сержант. Он приехал из воинской части Максима. Он отметил особую стать, если так можно выразиться, его однополчанина Иванникова.

Кто-то и подумал: а что сержант приехал, мог и командир полка…

Но кто-то заметил:

— Вся часть на операции…

Военком:

— Слово учительнице…

Вышла Коротина и вспомнила, как учила светлого, жизнерадостного мальчика и как теперь тяжело переносить утрату.

Военком:

— Кто еще хочет сказать?

Многие хотели, но личные, столь тяжелые чувства не позволяли сделать и шага.

Военком снова:

— Кто желает?..

Родные, друзья, кадеты, которые учились с Максимом, стояли недвижимы.

Видя, что военком сейчас закроет митинг, у меня вырвалось:

— Голомедов!

Он должен был сказать прощальное слово, отец своим и этому кадету.

Но вместо того чтобы выйти перед людьми, Голомедов, наоборот, ушел за их спины.

«Да что ж за такое…»

Я не мог позволить, чтобы с такими словами ушел от нас Максим…

И вышел…

Читал стихи Исаева о памяти.

И закончил:

— Максим для меня Герой! Он флаг кадетского движения!

Теперь прощались…

Кто не простился в храме, а кто и подходил по второму разу.

Вот навзрыд заплакала бабушка Саши Крынина… Вот его жена Марья застыла над окошечком… Вот жена Максима Лиза — ее подвели… Вот друзья-кадеты… Вот родные… Вот, вот…

Знамя свернули и передали родным.

Максима в последний раз подняли над землей и несли десять метров, а за этими метрами ощущались сотни километров пройденных им полевых дорог и тысячи, которые должна пройти память о нем…

Вот гроб с телом ушел в нишу могилы.

Раздались выстрелы…

Оркестр заиграл гимн…

И звуки музыкальных инструментов боролись с наплывом чувств…

Появился холмик…

Его устлали цветы…

Сверху легли и оградили от невзгод венки…

Долго не расходились…

Да и как уходить от того, с кем учился, с кем служил, с кем жил, с кем детей растил…

Как?

Но и как оставаться здесь на ветру, на погосте?..

Уезжали с именем Максима Иванникова на устах…

Кто на поминки в столовую, кто сразу направляясь по делам, которые не доделал в своей жизни кадет Михайловского кадетского корпуса.

И знал, что у каждого из присутствующих в сердце затеплился уголок Максима Иванникова.

Голомедов на меня не обиделся. У него на самом деле зашкаливали чувства, и он задержался в Воронеже поминать своего выпускника.

Вечером пошел дождь, и лило, лило, пока не перекрыло улицы. Туман не отпускал город еще несколько дней. И по-прежнему слезились окна в домах…

Слезились…

Я долго не решался позвонить Лизе и поговорить, но вот 18 апреля 2023 года наш разговор состоялся.

Она рассказала:

— Мы познакомились с Максимом в 2014 году. 20 апреля. Мы встретились на Красной площади, и как раз с Максимом Саша Крынин. Максим пришел с Сашей. Вот и познакомились, общались. Он тогда, кажется, в училище был на втором курсе.

Максим и Лиза

— Как ему Москва, ведь Воронеж не сравнить… — спросил я.

— Город суеты, он не любил Москву… Встречались. Когда они оканчивали училище, думали, куда бы вместе поехать служить. Искали место. Увидели, можно вдвоем в Брянскую область, и поехали в Клинцы. Вообще у Максима всегда мысли были куда подальше: он хотел на остров Итуруп. Документы были готовы на перевод, но началась война на Украине.

— А как шла служба?

— Хорошо. За него держались. Работал. Он всегда был первым. Работать мало кто хотел, а он работал. Все могли положиться на него. Все на работе, а дети на мне. О службе я мало что знаю. Ведь он не говорил, да и я не общалась особо ни с кем, ведь трое детей. Он мог прийти: надо отдохнуть. А дети-то на мне. Он, можно сказать, пахал, пахал. Стал старшим лейтенантом, ему предлагали выдвижение, но он связывал все: как это отразится на семье, на детях. Старался дать детям все, чего был лишен в детстве. Уже когда был на Украине, в конце 2022 года его поставили заместителем командира батальона по вооружению.

Максим Иванников с семьей

— И вот на Украину.

— Сказали, он и поехал.

— А ведь были отказники.

— У нас один знакомый не захотел ехать, так он в тюрьму угодил… У нас вообще, роды у меня в феврале 2022 года. Роды, а ему через неделю на подготовку. Он мне говорит: «На учения». Не было конкретно ничего известно. Я: «Может, не учения, а война?» Он: «Ну, да». Что-то длительное, надо прощаться. Он понимает, что я буду переживать. А я продолжала верить, что не будет войны. Люди разумные, договорятся. Он приезжает, говорит, что пропадет, будет без связи. Я думала, что это не война, плохие мысли отгоняла. А он: «Не бросайте Тайгу и маму». Тайга — это собака, он с ней возился и отдал на передержку, ее с собой взять не мог. У меня снова плохие мысли в голову. Первое время было тяжело. Месяц — полтора не выходил на связь. Я не знаю, где он. А у меня на руках трое детей. Но все равно надеялась: все будет хорошо. Старалась уйти в детей, лишь бы время скорее шло. Он хотел выйти на связь, а получилось так, что я телефон не брала. И потеряла возможность поговорить с ним, и в мыслях: где он? Может, в плену? Потом успокоилась. Через неделю он звонит, но связь плохая. Списывались. А у дочери истерика (дочери 4 годика). Получается, я Максиму, что у нас, как. Я понимала, что надо быстро говорить, каждая минута на счету. Я кратко о детях рассказывать… Ну и потом он чаще стал выходить на связь. Раз в неделю. А разговор короткий: две-три минуты. Потом звонит и разговор более свободный. Я: «Ты здесь?» В смысле в России. Он: «Да, я здесь». И мы радуемся. А то нервы сдавали. Дочку пришлось в курс ввести о войне: «Папа на войне. Защищает нас». Он приехал, а слезы ручьем. И он изменился, стал ценить минуты. Старался с нами, с детьми быть. Потом приехал дней на пять. Занимался документами.

— Когда приехал?

— В конце июля (2022 года. — Примеч. авт.). И потом уехал, его отправили обратно. Через время у него возникли проблемы с почками, приехал в Россию, его прокапали. К нам заехал. И снова туда. Каждые четыре-пять дней нам звонил. Потом у него второй раз в декабре (2022 год. — Примеч. авт.) возникли проблемы с почками… Два камня в одной почке, шесть камней в другой. Он в больнице пробыл дней пять и опять приехал к нам. У нас до 29 декабря неделю пробыл. Я понимала, что он не в отпуске. Еще спасибо, что отпустили. Мы все вместе, — говорила Лиза и плакала.

Потом:

— Последняя наша встреча. Он стал с нами намного ближе. А у него день рождения в ноябре, а он все хотел купить виниловый проигрыватель. Все мечтал, вот будет свой дом, проигрыватель включим, пластинку поставим и будем слушать музыку. Я купила ему проигрыватель. Я видела его радость! Мне было приятно, что порадовала. Мы вспомнили Сашу Крынина (Герой России, погиб 28 марта 2022 года), погибших ребят. И 29 декабря 2022 года он уехал.

Максим Иванников (второй слева)

Я чувствовал, как трудно Лизе говорить, но остановить ее не решался, а она продолжала:

— 31 декабря (2022 года. — Примеч. авт.) он позвонил, поздравил. И потом каждые пять-шесть дней звонил. Он переживал за нас. Январь проходит, начинается февраль. Он думал, что его отправят прокапаться в Россию. У нас у одного сына день рождения 3 февраля, у другого 11 февраля. 14 февраля в день влюбленных звонит: «Поздравь мальчишек». Я ему: «Поздравлю». Он: «Сейчас маме позвоню». — «Когда собираешься прокапаться?» Он: «Пока не собираюсь. Еще не скоро». — «Но мы ждем тебя». — «Конечно. Сейчас позвоню маме». Мама рассказывала: позвонил ей и потом: ему надо ехать… В этот день и случилось самое страшное, когда наехали на мину…

После минуты молчания Лиза:

— Мне об этом только 17 февраля сообщили. Не командир Максима, а наша общая знакомая, она на складе работает. Она звонила, звонила. А я детей укладывала. Она звонит, я трубку беру, она: «Максим». И молчит. «Что молчишь?» Она: «Максим, — упомянула про погибших и: — Хорошо, что Максим живой. Он в госпитале». Я: «Дай мне номер командира…» Звоню командиру. А у самой истерика, информации-то никакой, что произошло. Командир: «У него ранение. Но главное, что живой». И никто ничего больше не говорит. На каком-то автомате набираю госпиталь Бурденко: «Поступал такой?» — «Поступил. А вы кто?» — «Жена». Потом: «Мне нужен пропуск». — «Приезжайте завтра». Еду на следующий день в госпиталь с отцом. Приехали к открытию к 10 утра. Пропуск выписали. И надо подождать. Там обход врачей и все такое. Мы ждем. Вот дождались, нас пропустили в палату реанимации. И вижу: Максим в тяжелом состоянии. Без сознания. У меня шок. Вижу: у него нет ноги. Я не знала, что у него еще проблемы. Медсестра: «Надо быть сильными». Получается, мы стоим ждем. Она: «Минное ранение. Ногу пришлось убрать. На второй ноге нет стопы». Он инвалид I группы. Пробыли минут двадцать — тридцать. Я хотела остаться с мужем, но мы уехали. Проходит день, я приезжаю к нему с отцом. Он: «У него таз провален». Таза нет. Я к врачу: «Что с тазом у Максима?» Он: «Часть таза пришлось удалить. Там заражение. Кости раздроблены». Нет ноги. Нет стопы на второй ноге. Нет таза. Ему тяжело дышать. Он дышит на ИВЛ. Его держат на сильных антибиотиках. Мы с ним так поговорить и не смогли, в сознание так и не пришел… Но врачи: мол, успокойтесь. Сначала все стабильно. Тут я заболела и решила: лучше пару дней полечусь. А мама у него приболела, но сидела с ним рядом. А надо было лечиться. Врачи: «Можете в маске сидеть». Я вылечилась, а мама плоховато чувствовала. И через пару дней ухудшение. Кишечник весь в язвах. Если бы выкарабкался, то свершилось бы чудо! Стал сдавать. За три дня совсем стал плох. И в предпоследний день у него глаза закатаны, дышит еле-еле. Все тело в кровоподтеках. Я у врача: «Почему ничего не предпринимаете?» Он: «Такое случается. Придет лечащий врач». Приходит лечащий врач. Я спрашиваю: «Что происходит с моим мужем?» Он напрямую: «Септический шок. Он умирает». — «Ваши дальнейшие действия?» — «Повезем на операцию, будем чистить». Попросили выйти, сказали, что будут забирать на операцию. И: «Не ждите, не тратьте время». А у меня трое детей, с ними подруги, отпрашивались с работы. Я: «Держите нас в курсе». И домой. Звонила каждые два часа. Мне: ждут, когда будет свободное место. А там много поступило и невозможно… Я понимаю: его сегодня не заберут на операцию. Легла спать. В 7.36 просыпаюсь. Надо ехать. В 7.44 позвонила. Мне: «Начались реанимационные процедуры». Я еду, спешу. А в 8.36 мама звонит: «Максима нет»… Приехала в госпиталь, врач не пускает к Максиму… Не дает нам увидеться… Мы уходим. На душе максимальное опустошение. И что делать дальше? И потом: даже не разрешили подойти…

Потом Лиза:

— С орденом Мужества. Сказали ведь на прощании сказали. А тот, человек, который этим занимается, он на Украине… А тут с детскими пособиями проблемы… Одним словом, со всех сторон…

— А насчет участия…

Лиза:

— Он не рассказывал… Разве что летом приехал и у него вылетело: из всего батальона осталось четыре человека и он… Папе что-то рассказывал… А в конце года сказал: мы не с украинцами воюем, а с поляками…

Максим Иванников справа

Я помнил, как в разговоре с Максимом о его друге Крынине он мне говорил: а кто поможет сыну Саши Крынина?.. И теперь напрашивался вопрос: а кто поможет троим детям Максима Иванникова?..

Лиза прислала мне фотографии наград и значков Максима.

Я их скрупулезно рассматривал…

18 апреля 2023 года

P.S. 19 апреля 2023 года Лизе пришло по электронке письмо с рассказом сослуживца Максима, который был рядом с ним в тот трагический момент.

«Получил он ранение следующим образом: на позиции батальона стояло противотанковое орудие “Рапира”. В какой-то день перед “Рапирой” с асфальтированной дороги стреляла по противнику БМП-2. После очередной очереди начались прилеты по БМП, осколками посекло ходовую и двигатель, экипаж покинул БМП, а противник уничтожил ее прямым попаданием по ней. После чего из орудия стрелять было невозможным из-за того, что сгоревший корпус БМП мешал “Рапире”. Максим получил задачу в составе эвакуационной группы из трех человек оттащить корпус на БРЭМе подальше от угла поворота ствола “Рапиры”. Максим задачу выполнил, несмотря на обстрелы со стороны врага в дневное время. Казалось бы, задача выполнена и можно возвращаться назад, но при развороте по полю БРЭМ наехала на противотанковую мину, Максим получил ранение, которое характеризуется тяжелым. В тяжелом состоянии его эвакуировали в медроту. Своими отважными и хладнокровными действиями Максим Иванников обеспечил прикрытие батальона противотанковым орудием».

В сентябре 2023 года орден Мужества старшего лейтенанта Иванникова вручен его жене Елизавете.

21 марта 2023 года я приехал в село Верхний Мамон, где заместитель главы района повез меня по селу, и мы остановились около дома, приусадебный участок которого спускался к Дону. Почему-то вспомнились шолоховские Вешки со спусками к реке, где тоже бывал. Но тогда меня переполняли мысли о казаках и их судьбах, а теперь — о майоре, который с берегов Дона перебрался на берег Черного моря.

Дом, где жил Дима Востриков

Заместитель главы поговорил с довольно моложавой женщиной, голову которой перевязал черный платок, и молодым широкоплечим парнем в зеленой камуфляжной одежде — разговор касался того, чтобы поправить могилу, и уехал.

Меня пригласили в дом. Я поднялся на высокое крыльцо, прошел по коврам прихожей на кухню и устроился за столом.

Говорил с парнем.

— Андрей, — представился крепыш, — брат Димы Вострикова.

Я понял: майора, ради которого я приехал.

Андрей:

— Он служил в 810-й бригаде морской пехоты… А родился 8 февраля 1988 года здесь. Жил в этом родительском доме. Учился, как и я, в школе № 1 до 9 класса, потом поступил в профессионально-техническое училище № 37 в Верхнем Мамоне, на тракториста-машиниста. Во время учебы начал увлекаться спортом. Занимался кикбоксингом: бегал в тренировочный зал за семь километров туда и обратно. На областных соревнованиях занимал первое место. Кандидат в мастера спорта на тот момент.

Из черточек вырисовывался образ будущего майора.

Андрей:

— Потом поступал в Рязанское воздушно-десантное училище. У него с детства была мечта: служить в воздушно-десантных войсках. Первый раз, когда он поехал поступать, у него не получилось. Большой конкурс на место был.

— Баллы не набрал? — спросил я.

— Сказали: не сдал… Я скажу так: у многих полковников есть свои сыновья.

— Понятно.

— Вернулся и поехал поступать в Воронежский институт физической культуры. С отцом мы его отвезли туда, устроили. Пару экзаменов сдал, потом позвонил сюда домой и сказал родителям: «Я не хочу учиться здесь… Я все равно хочу служить в воздушно-десантных войсках». Забрал документы из института физкультуры и вернулся сюда. Родители наняли репетиторов, он стал готовиться сильнее и на следующий год опять поехал поступать в Рязанское воздушно-десантное училище и поступил.

Выходит, не только дети полковников могли поступить в училище.

Майор Востриков

Андрей:

— Поступил. Это 2006 год. Учиться ему нравилось. Не даром у него были инициалы В.Д.В., Востриков Дмитрий Викторович. Любил он воздушно-десантные войска. Он человек ответственный, справедливый. Вот у него друзья, компания. Если с кем-то из друзей какая-то несправедливость, он становился щитом и всегда защищал своих. Друзей, близких. Даже вот вспоминаю профессионально-техническое училище. Его отправляли на областные соревнования, и директор говорил, чтобы по каким-то предметам оценку ему поставили автоматом, только езжай и защищай район. Так он отказался. Он сказал: «Не нужно мне таких отметок». Из-за него директор перенес экзамены. Он сдал их и только потом поехал на соревнования. Ну, вот такой он!

— Честный…

— Да. «Потом, — говорит, — на меня будут пальцем тыкать…»

— А ведь в селе, бывает, ребята на ребят…

— Не знаю, я ушел в армию в 2002 году и меня здесь не было… Он выбрал десантуру. Он учился, не жаловался. У него не в привычке было на что-то жаловаться. Родители за него никогда не краснели. Отучился пять лет, распределение было между воздушными десантниками и морской пехотой, они же тоже с парашютом прыгают. Я сейчас служу в Анапе, и он хотел ко мне ближе. В Рязанском воздушно-десантном училище распределялись по двум категориям: десант и морпехи. А у него было право выбора. Он же в училище занялся армейским рукопашным боем. К концу выпуска он уже был чемпионом воздушно-десантных войск по рукопашному бою. И у него был приоритет на выбор. Но он хотел ближе, а в Темрюке стоял отдельный батальон морской пехоты, и он пошел туда. Но он не знал, что это отдельный батальон и относится к Севастополю. И отправили в Севастополь.

— Мне Крым близок. У меня отец служил в Таврическом военном округе, а потом каждое лето три месяца я проводил в пионерских лагерях в Евпатории.

Андрей:

— Вот он служит. В 2014 году «Крымская весна». Они берут воинскую часть в Феодосии.

«Украинскую», — понял я.

Андрей:

— Потом в Сирии. Он был командиром разведгруппы по охране аэропорта Хмеймим. Там пробыл шесть месяцев.

Мама с Дмитрием

Когда я писал книгу «Герои Сирии. Символы российского мужества», мне летчики рассказывали, как игиловцы постоянно атаковывали аэропорт.

Андрей:

— Вернулся, служил. Потом вторая командировка в Сирию. Он уже был командиром сводной роты. Там он пробыл три или четыре месяца. Служит. И 8 февраля 2022 года он уезжает в новую командировку. Выдвигается вся бригада. Сначала на полигон. За «ленточку» они переходили 24 февраля. Заходили они со стороны Крыма. А направление на Мариуполь. Я встречался с ребятами, с которыми он воевал. И они говорили так: он всегда берег личный состав. Он не посылал свою роту. Он брал трех-четырех самых подготовленных бойцов и всегда шел вперед. Брат отличался целеустремленностью. Всегда боролся за правду. Он мог в звании майора, если сталкивался с какими-то несправедливостями в отношении его личного состава, напрямую, не боясь, несмотря на высший чин, высказать ему все в лицо. Почему бойца, приехавшего с ним из командировки, не подали на награду, а он отличился, он шел до конца и добивался, чтобы этому человеку вручили заслуженную награду…

— Он — морпех…

— Да, морпех. Смелый. Отважный. Целеустремленный. Должность у него была — заместитель командира батальона по воздушно-десантной подготовке. То есть изначально занимался десантным спортом. Он всю бригаду учил прыгать с парашютом. Он ответственным был в бригаде. Но когда началась СВО (специальная военная операция), он принял роту. Как мне рассказывали ребята, много было отказников, на что брат на плацу вышел перед строем и сказал: «Вы служите Родине и получали от нее зарплату, теперь Родина попросила помочь ей. Я иду. Кто со мной?» И просились именно в его роту, под его командование. Многие переходили к нему… Он провоевал месяц… Ведь они вошли в Мариуполь. Подошли к Азовстали. Он мне звонил несколько раз. И все в режиме секретности и ничего не говорил. Просто спросил: «Как дела?», «Жив-здоров». И потом он звонил матери и жене.

Мы поговорили с братом, и вскоре он ушел по делам.

Теперь я говорил с мамой майора Валентиной Михайловной.

Она рассказывала:

— У нас в семье два сына — Андрей и Дима. Старший — Андрюша. Диме всегда хотелось равняться на старшего брата. Он был ласковым ребенком, но справедливым с самого раннего возраста. Он не мог… Услышав неправильное слово, вот я пересказываю кому-то и какое-то слово не такое сказала, он будет добиваться: «Ты сказала неправильно. Вот здесь я говорил вот так». И эта черта у него присутствовала всегда. Правда у него везде была. Вот когда пришел служить из воздушного десанта в морпехи. У морпехов тельняшка с черными полосами. Он столько взысканий получил, столько штрафов, но он не снимал десантную тельняшку с синими полосами. Он сказал: «Я тельняшку десантника потом заработал…» Он выговоров столько наполучал, но ее не снимал: ходил в десантной. «Вы ее мне не вешали, вы ее и не снимете», — отвечал. Вот он такой! Он мастер спорта. Там сдают нормы. Он мог не ходить, ему зачет ставили, но он никогда. Он всегда все выполнял первый. Сначала шел он, за ним все его подчиненные. То есть всегда на личном примере. Так же он мог не прыгать с парашютом, у него предостаточно прыжков. Но он сказал: «Я не буду командиром, если сам не буду прыгать». То есть только на личном примере. И вот так сейчас рассказывают про него его сослуживцы.

— А что он рассказывал про «Крымскую весну»?

— Ничего не рассказывал. Он был непубличным. Знаете, и с войны у него нет фотографий. Он не разрешал ни себя фотографировать, ни своих ребят. Если подходили корреспонденты, то он уводил своих… А «весна»? У него в то время жена была в положении Ромой (сын). И мы все переживали…

— У него дети…

— Да, двое…

Теперь я матери сказал:

— Он морпех.

— «Там, где мы, там победа!» — произнесла коронную фразу морпехов Валентина Михайловна. — И этим все сказано. Он мне мало про службу говорил. Никогда, что ему тяжело… Они зашли на Украину 24 февраля, а как мы понимаем, их разгромили, всю колонну. 2 марта он приезжает в Крым и набирает новое пополнение. Почему он и становится командиром роты. То есть это не его должность, он зам. Первый раз пошел замом, а теперь набирает особую роту. Уже по всему Крыму контрактников. Андрюша ведь сказал: никто не шел, уже были первые погибшие…

— Я вот в книге «Герои СВО. Символы российского мужества» писал про Александра Крынина, Героя России, их полк попал в переплет, и он выводил из окружения однополчан… Погиб 28 марта…

Валентина Михайловна:

— А мы вот добиваемся Героя России Диме и не можем добиться. Потому что в бригаде 810-й отдел кадров вот…

— Надо же бумагу подготовить и послать!

— Бумагу (на Героя) не двинули и — на орден Мужества. А орден Мужества всем дают. А наш сын заработал не одного Героя. Вот об этом писал Юрий Подоляк в своей заметке «Они сражались за Мариуполь…»[65] — говорила Валентина Михайловна в сердцах. — Они первые прорвали оборону. Они первые вошли в Мариуполь. Его рота. Первые дали коридор для эвакуации мирных жителей. Первые захватили здание администрации. Освободили больницу. Освободили кинотеатр. Четыре с половиной тысячи жителей вывели. Все это наш майор. Ну, вот от этого и больно…

Несправедливость терзала мать Вострикова.

Она:

— Что много всего, но…

— Крынину Героя России присвоили не с первого раза…

— А мы бьемся и уже не знаем, куда идти… Вот я, Андрюша и там жена Оля. У нее никого нет и двое маленьких деток.

Валентине Михайловне дали ответ на ее обращение, из которого следовало, что вопрос нужно решать в воинской части.

Мать не успокаивалась:

— Захватил пять пленных. Одного офицера. Сколько-то подбитой техники. Там все написано. Все это под его командованием. Его рота. И он шел впереди. И как ребята говорят, он погиб на задании. Идя на это задание, он знал, что кому-то нужно погибнуть. То есть чтобы выполнить это задание, кому-то нужно… А нужно было уничтожить огневую точку, которая двое суток не позволяла поднять головы. Ничего не могли сделать. То есть продвижение было на нуле и эту точку нужно было подавить. Знали, что там сидят снайперы. Снайперы не наши. И как рассказывает офицер, который вернулся из плена, он знал… Получив приказ, он знал, но подчинился и пошел. Взял с собой трех. То есть если бы он дал приказ кому-то выполнять, нет, он сделал сам. Они прошли, эта точка была подавлена. Но когда перезаряжал подствольник, а он хотел еще раз сделать залп, в него… То есть ребята уже окружили, подавили точку, он залпом отсюда подавил точку, но был сам убит снайпером.

— Засветился…

— Наверное… И этот (который вышел из плена) говорит: я не знаю, как так получается? Какая-то штабная очередная крыса получила, а этот человек, он даже не единожды Герой… За его подвиги… Про него написано стихотворение. Его читает сын Рома.

Мать не могла успокоиться.

Валентина Михайловна на телефоне открыла видео, на котором Рома с портретом отца в руках читал чем-то наивные, но искренние стихи:

Позывной «Купол»…

Просмотрев видео, я спросил:

— Когда вы узнали о гибели?

— Андрюша сообщил. Ему написал его друг 23 марта ночью. Он погиб 23. Меня они готовили долго. Он ему написал, а он не прочитал в 12 ночи. Он написал: «Андрюш, перезвони мне». Он сказал: «Я проснулся, вижу, от Стаса». Стас не воевал. Он сразу понял: что-то случилось… 29 марта Диму привезли. Дома три часа побыл, и здесь похоронили на нашем местном кладбище. Рядом с папой. Он пять лет назад ушел. Три знамени лежат поверх: Российское, Воздушно-десантных войск и морской пехоты…

Сын Рома

Символично.

Мама:

— На прощании были ребята из части. Все благодарят его за спасенные их жизни… Потому что когда он шел во главе своей роты с ребятами, у него не было ни одного «двухсотого». Из окружения как он выводил… Он не спал ночами. Если привал где-то, то майор уходил. Уходил один, ища выходы. Как вывести, как уберечь их. Как прорваться к очередной точке. За ночь он находил решение, которое применял утром. Как-то три дня сидели в окружении, не могли головы поднять. Он нашел выход, как вывести, — в чем-то повторялась мама, но я ее не останавливал: для нее каждая фраза имела исключительный вес. — Благодарили за спасенные жизни. «За то, что мы живем сейчас». Вот они мне все время пишут: «Простите, что мы выжили, а майор не смог… А мы живем благодаря тому, что он нас сохранял…» И когда он погиб, говорят, было большое смятение. Они не хотели идти воевать, потому что с ним им было надежно. Они шли за ним. Они знали, что если майор решил, это будет все хорошо. Это было также и в части в мирное время. То есть если он брался за дело, то все знали: все будет нормально. И принцип у него был: хочешь сделать хорошо, сделай сам. Так он и поступал. Всегда впереди. Он вел за собой всех.

— А фотографии с прощания?

— Не фотографировали. Тогда это был первый случай. Кругом была милиция, все оцеплено. Ни фотографировать не разрешали, ничего… Ведь только началась (СВО. — Примеч. авт.). Я же не помню ничего. Но сказали, был весь район. Люди помогали, чем могли. Я в своей газете просила напечатать людям благодарность, не напечатали. Не было ни некролога, ничего. Я вот своей администрации: у нас же есть газета, неужели он не заслужил, чтобы о нем написали. Вот только к годовщине должна выйти.

Я понимал: завтра год с момента его гибели.

Потом мне прислали газету с материалом о Вострикове.

Валентина Михайловна принесла две подушечки с медалями:

— Это несли на похоронах…

— Друзья, которые с училища?

— Вы знаете, их по распределению с училища приехало в севастопольскую часть пятеро. Троих из них уже нет. Они один за другим ушли. А один не попал на войну — Стас. Их пятеро в Севастополь приехало, одного куда-то отправили, а эти четверо служили. Трое, кто был на войне, нет ни одного. Вот Стас остался. Он на войну не попал. Он в Сирии, помните, летчиков сбили…

— Да, Пешкова и Мурахтина…

— И тогда ведь спасали морпехи севастопольские. Стас был весь обожженный. Они на вертолете…

Валентина Михайловна около уголка Дмитрию

Я вспомнил: было послано два вертолета с морпехами спасать Пешкова и Мурахтина, но один вертолет был подбит игиловцами, и всех эвакуировал второй вертолет.

— И тогда погиб морпех Позынич из Новочеркасска… — вспомнил морпеха.

— Да-да… Вертолет ведь сгорел, и Стас весь обожженный был… Так ему орден Мужества дали.

— Как и Позыничу, — констатировал я и спросил: — А что-то насчет памяти сыну?

Валентина Михайловна:

— Говорят, Рязанское воздушно-десантное написало… Послали мне книгу…

— А здесь что с памятью о нем?

— В честь Димы назван новый стадион. Он рядом с колледжем.

— А в его школе?

— Там табличка висит…

— А мемориальная?

— Нет…

Мне становилось немного не по себе.

Прочитал в Интернете заметку «Морпех Ян Суханов: черные береты в Мариуполе действовали на направлении главного удара»[66] с интервью с начальником штаба 810-й отдельной гвардейской бригады морской пехоты ВМФ РФ Яном Сухановым, которое он дал 25 ноября 2022 года:

«Когда я вспоминаю бои за Мариуполь, перед глазами встает множество героических эпизодов с участием моих товарищей по оружию. Отдельно хотелось бы рассказать о заместителе командира десантно-штурмовой роты майоре Дмитрии Вострикове. Он всегда шел впереди своего подразделения, и бои в Мариуполе не стали исключением. Когда возникла необходимость подавить очередную огневую точку противника, располагавшуюся в жилом доме, Востриков взял с собой шестерых морпехов и выдвинулся в тыл к противнику. Подойдя вплотную к многоэтажке, майор выстрелом из гранатомета ликвидировал эту точку, позволив своему подразделению захватить здание. Однако при этом сам морпех погиб от руки снайпера».

Майор Востриков пошел поражать точку противника…

На сайте в заметке «Наградить… посмертно» 20 января 2023 года[67] читаю:

«Жена Дмитрия Ольга:

— Ребятам досталось. Сразу было много потерь. Места себе не находила. Всех богов молила. Диме дали вторую роту. А там люди разные: неопытные, растерянные. И он перед личным составом такую речь задвинул (мне потом рассказывали): “Я тоже хочу жить! Но знаю, если сейчас мы все уйдём, через неделю придут в Крым и убьют мою жену, детей и ваших тоже!”. Бойцы поверили в своего командира. В начале марта муж приезжал часа на четыре за обмундированием. Купил берцы, перчатки. Мерил, радовался, что удобные. И вместе с тем чувствовалось: был подавлен, многое переосмыслил. Сказал: “Не переживай, всё будет хорошо. Но ты должна знать, враг очень серьёзный. Если меня убьют, вам выплатят страховку, покроют ипотеку. В этом плане я за вас спокоен”. У меня всё из рук валилось. Ждала, надеялась… За минуту до смерти муж успел уничтожить очередную огневую точку. Хотел ещё… Но снайпер уже ждал…

Востриков с семьей

Димин друг Алексей (позывной “Сарган”):

— Я, пожалуй, начну с главного. С апреля месяца всё горит внутри. Почему-то ушло на задний план всё то, что сделал наш командир. Несправедливость конкретная! Четыре с половиной тысячи мирных жителей с маленькими детьми находились в кинотеатре “Савона” в Мариуполе. Когда мы зацепились за город, Дима сумел вывести этих людей, несмотря на шквальный огонь противника, который занял ключевые объекты: заводы, административные здания, школы, больницы. Невозможно было, но сделал! Тогда все уже понимали: гвардии майор Востриков — герой. Можете спросить любого в нашей бригаде… Бой в городе — это ад, максимальный огневой контакт, жестокий снайперский обстрел. Дима погиб на улице Артёма Куинджи, на пересечении с Фонтанной. В нескольких домах засели 36-я бригада морской пехоты Украины и часть подразделения “Азов”. Мы вышли с ними в боевое столкновение. Тактика действий военных украинских формирований — захватывать дома, сгонять жителей в подвалы и расставлять огневые средства на этажах. Грамотно, но бесчеловечно. Ствольная и миномётная артиллерия не помогает. Остаётся только штурмовать. Так погиб наш командир. Потому что берегли каждый дом. Могли сжечь, снести и сапогом пройтись. Но сохраняли жизни людей».

Характеристика впечатляла.

23 марта 2023 года в день, когда год назад погиб Дмитрий Востриков, я разговаривал с его замом Иваном Груниным.

— После афганской войны была книга памяти, теперь мы начали книгу памяти СВО… — завел я разговор. — Вы могли бы…

Грунин:

— Я ничего не мог. Я 1987 года рождения, а она в 1989 году закончилась…

— Хорошо… Так когда вы узнали о существовании Дмитрия Вострикова?

— Узнал в 2013 году… Мы его звали Викторыч (по отцу)…

— Выходит, служили. Как вы считаете, он — морпех или десантник?

Иван:

— Я думаю и тот и этот. Но его последняя должность, вся его служба здесь была все равно связана с прыжками с парашютом. То есть с воздушно-десантной подготовкой. Зам. комбата по воздушно-десантной подготовке. Он этим горел. Понятно, что он спортсменом был хорошим. Он брал в свое время кубок Маргелова[68] в ВДВ. Это еще в училище. По всем воздушно-десантным войскам он занимал первое место. И он гордился, что учился в Рязанском воздушно-десантном училище. Гордился тем, что служил в морской пехоте. Мы в то время отмечали и День ВДВ, и День морской пехоты. Но специализация у него, у меня и у всего нашего коллектива — это воздушно-десантная подготовка.

— Я бы хотел поговорить о нем как о человеке. Начну с того, что сынок и в песне поет, что папа вспыльчивый. Я бы сказал, наверно, папа — неравнодушный…

Грунин:

— Он с обостренным чувством справедливости. Если он видит, что где-то происходят непонятные моменты, ну, где-то кого-то обижают, недопонимают либо ущемляют незаконно там, неправильно это все, может, даже с точки зрения человеческой, не военной, он обязательно вступался. И доказывал, что это все не так. Понятно, что для всех хорошеньким не будешь… А что касается меня, то у меня с ним отношения дружеские.

Рабочий стол Вострикова

«Как у кадетов», — подумал я, вспомнив заповедь в кадетских корпусах: подчиненность не исключает взаимного товарищества.

Грунин:

— Понятно, где-то поспорили, где-то вспылил, но при всем при этом он был мой прямой начальник.

— А почему у него позывной «Купол»?

Грунин:

— Потому что он зам. комбата по ВДП, воздушно-десантной подготовке.

— А я подумал, что он «крыша» для ребят. Так какие качества у него?

— Человеческие: обостренное чувство справедливости. Не терпел, когда что-то происходило не так, как должно. Не лез за словом в карман. Мог замечание сделать и старшим товарищам, которые приезжали к нам. Помню, ушли на полигон и приехала к нам группа военных, которая должна проверять. А один полковник в ботинках с развязанными шнурками. Мы постояли, пообсуждали, а он не смог. Подошел и сделал замечание. Полковник начал какие-то отговорки, понятно. Рядом стояли и другие и понимали, что в принципе майор-то прав. Чего ты ходишь перед строем с развязанными шнурками и непонятно как одет, если кого-то хочешь проверять. Он никогда не стеснялся. Если другой человек ну ладно, ладно, то этот человек другой.

— Видимо, болел не за личное, а за всех… Что ж так позорите морпехов?..

Грунин:

— Конечно, не за свое же…

— Как его сын Рома поет: «Спрашивал за дело, требовал с людей, / Безопасность жизни, новшества идей».

— Да, и требования жесткие. И к себе требовательный. И с подчиненными. То есть нельзя сказать, что не делал, нет. Он сам очень много делал. И когда мы уже все уходили домой, он сидел и делал работу. И при этом при всем коллектив держался. Если взять наш коллектив, то это не только мы считаем, один из лучших коллективов в бригаде, который и работу свою знает, и по воздушно-десантной подготовке всегда все было на высшем уровне.

— Видимо, Викторыч грамотный был и в морпеховском деле…

Грунин:

— Конечно…

— Вы в Феодосии были, когда «Крымская весна» началась?

Иван:

— Да, конечно. Я в то время еще сержант во второй роте и стоял непосредственно напротив их КПП. Что касается Димы, видел его. Но мы на одном направлении, он на другом. Это был 2014 год, я пришел только в 2013-м. И в 2014-м я уже в службу ушел воздушно-десантную. И после этого мы начали более-менее плотно общаться. Потому что он зам. комроты по ВДП в то время.

— Вот легендарный командующий ВДВ Маргелов… Можно считать Дмитрия маргеловцем?..

— Конечно, с Василием Филипповичем сравнивать… Но в кабинете Димы висит портрет Маргелова.

— Чтил.

— Вот февраль 2022 года… Вы на войну…

Грунин:

— Об этом особо никто не думал в то время. Все думали, что все пройдет по накатанной, как это прежде было. Скажем, по сценарию «Крымской весны». Так думалось. А потом 24 февраля стало понятно, что нет. Все будет по-другому.

— Мне его мама говорила, что он первый раз, когда зашли, вернулся комплектовать роту. Он обжегся, дела куда тяжелее…

— Я вместе с ним и пошел в эту роту. Не он вернулся комплектовать роту, а нас полностью вывели и его как опытного офицера поставили и дали ему роту. При штатном командире. Штатный командир был на месте. Командовал ротой именно Востриков. И я тоже. Он: «Пойдешь ко мне?» — «Конечно». И пошел к нему в роту командиром взвода. Потому что командира взвода ранило. И из командира отделения я во взводные. Скомплектовались, сформировались. Многие шли в роту именно из-за него. Многие оставались, потому что было такое непонятное время, когда многие отказывались. У кого были личные амбиции, у кого-то с родственниками проблемы — кто-то на Украине по непонятке, много спорных вопросов было. И много людей благодаря Вострикову оставались в роте. Или приходили в роту. Мы достаточно хорошо укрепились. Собрались, вооружились и так далее.

— Это тогда он сказал, что Родина вам платила, теперь она просит помощи.

— Да. Это были построения. Это касалось тех людей, которые отказывались. Которые душком оказались слабы и которые, пока все было хорошо, все хорошо, а только появились проблемы, они: нам, ребята, с вами не по пути… Таких много было…

— И вот ваша бригада. Есть описания движения вашей бригады. 10 марта там, 12 марта… Как командовал Востриков?

Иван:

— Ну как? Берег людей. Он в первую очередь брал на себя. Всю разведку на себя. Уходил, брал с собой, грубо говоря, какое-то отделение. Выходил вперед при этом при всем. А основные силы оставались сзади. И после того, как все становилось понятным и спокойным, заводил основные силы. То есть не то что он кого-то отправлял, а сам все это делал. При этом при всем мы старались беречь мирное население. Мирного населения было много. И если все пускать вразнос, было бы много жертв. А мы старались беречь всех.

— До Мариуполя у вас были серьезные столкновения?

— Серьезных нет, но там, там по мелочи, это было.

— Вот вы в Мариуполе. Эпизод, как вывели большое количество людей из кинотеатра.

Иван:

— Это Дима выводил. Чтобы вы понимали, мы работали вместе, но по соседним направлениям. Он работал по правому флангу, я — по центру, и по левому флангу штатный командир роты с подразделением работал. Там вывели очень много людей. Понятно, что это одно из самых больших. Но по пути движения всюду люди в подвалах сидели. Около Металлурга заходили, там тоже около пятисот человек. Ведь никто не считал, не до этого было. Основное было… Людям говорили и нам говорили: вроде есть какие-то коридоры. Но по факту не было. И приходилось людям объяснять. Как раз в то время начали появляться какие-то гуманитарные коридоры, по которым можно вывести людей. То есть сами организовывали, сами выводили.

— Вот вы заходите в подвал, там сотни…

— Люди нормально встречали. Основные вопросы: «Ну что, ребята, когда же это все закончится?..» Понятно, в основном там женщины и дети. И старики. Основные их вопросы касаются бытового характера. В принципе те, кто оставались, настроены были более чем лояльно. Мы им помогали где-то продуктами, где-то… Всем, чем могли, помогали. Где-то свое личное отдавали. Уже посылки начали приходить. Были какие-то недовольные, это и понятно, но они все это скрывали, чтобы мы не видели.

— Читал, что именно ваша бригада прорвалась в Мариуполь.

Иван:

— В Мариуполе ведь сидели, окапывались, бетонировались. Делали доты. Выставляли артиллерию, пристреливались. Они же предполагали. Люди, когда готовятся, они примерно знают, откуда пойдет противник. До этого ведь покрошили какую бригаду, я не помню. Донецкую…

— Вот вы прорвались…

— Сначала прорвались, зацепились за крайние дома. Центр переливания крови и потихоньку-потихоньку, неоткрытая местность. Подход к городу, это же самое тяжелое. Они занимают все высотки, грубо говоря, с корректировщиками. Когда корректировщик видит, грубо говоря, и наблюдает. И артиллерия по тебе спокойно отрабатывает. А когда заходишь в город, уже можно зацепиться. Там подъездик, и потихоньку-потихоньку дом за домом. Подъезд за подъездом. Продвигаться и выбивать. Заставлять отступать и так далее. Когда мы зашли, взяли первые дома, уже часть дороги мы взяли под контроль. То есть спокойно могли боеприпасы подвести. Ну в дальнейшем понятно, ушли дальше. И потихоньку-потихоньку все это освобождалось. Те отходили, отходили и в конечном итоге на Ильича, на Азовсталь. Все туда и отошли, кто остался. В конечном итоге сдались…

— Вот из кинотеатра вывели четыре тысячи пятьсот человек… Как тысячу вывести…

Грунин:

— Основная задача сделать коридор. Сделать так, чтобы не работала артиллерия. Ни наша. Ни их. Чтобы люди безопасно ушли. И предоставить им… Не просто: идите, ребята, туда, а там неизвестно что. То есть нужно было решить, куда они пойдут, зачем… Где их будут вывозить, куда вывозить… Это тоже непросто. Можно сказать: «Ребята, идите туда. Там будет все спокойно. Но это не точно…» А дальше что…

— Прочитал на сайте: 10 марта во второй половине дня освобожден медицинский центр, причем ни один сотрудник не пострадал.

Иван:

— Это, видимо, станция переливания крови. Это на самом входе. Там было много и персонала. И гражданских. И туда отправляли гражданских, которые подраненные были. Ее использовали по назначению наши военные, и гражданские, которых лечили. Мы туда тоже и больных гражданских, и беременных, и детей, чтобы им там оказывали помощь.

— Востриков брал здание мариупольской милиции?

— Да, и прохладненские ребята брали…

А ведь в Мариуполе все началось с того, когда нацисты из пулеметов расстреляли мариупольский отдел милиции за то, что его сотрудники отказались идти против народа.

Вот история замкнулась: в 2014 году бандеровцы штурмовали мариупольскую милицию, а через восемь лет в 2022 году их оттуда выкуривали.

— Вы были, где погиб Востриков? (Он погиб 23 марта 2022 года. — Примеч. авт.)

Грунин:

— Да, я был в соседнем доме. Это было на улице Куинджи. Мы работали параллельно. Рядышком. Стояла задача зайти с фланга, потому что они никак не хотели отходить. А мы зашли с фланга. Дима был чуть левее, я — чуть правее. Ну и там завязалось…

— Востриков из подствольника стал целиться в очередного врага, и в это время его настигла пуля снайпера.

— Да.

— Вы к Азовстали подходили?

— Да подходили, но туда не заходили. Выставляли посты. Они зашли туда, подзакрылись. И уже стояло в приоритете: терять как можно меньше людей, уже работала артиллерия. Авиация. А у нас основное: выжидать, морить их, что в принципе и делали. В конечном итоге они сдались.

— Вы были там, когда они сдались… Одурманенные, в наколках…

— Нет. Это не наша работа. А наша работа простая.

— Если бы: самая тяжелая — штурмовать, освобождать.

Иван:

— А там телевидение. Там нужны красивые ребята.

Во втором номере журнала «Морской десант» за 2023 год я нашел статью. «Я пойду вперед», в которой прочитал:

«…Мариуполь, первая половина дня 10 марта 2022 года. 2-я десантно-штурмовая рота под командованием гв. майора Дмитрия Вострикова и 3-я десантно-штурмовая рота… одновременно зашли в город, совершив прорыв в оборонительных позициях нацгвардии Украины, что с начала военной операции ВС на Украине никому еще не удавалось сделать. Первым зданием, которое взяли, стала станция переливания крови. В нем находилось много гражданских… Их спасением занялись ребята…. Часть людей укрыли в подвале освобожденных застроек, где укрепились сами морпехи… Со второй половины того же дня и до 12 марта обе роты при поддержке групп СпН (спецназ. — Примеч. авт.) блокировали район областного медицинского центра Мариуполя, чтобы противник не смог подойти, а другая группа освобождала центр… нацгвардейцы, отстреливаясь, прикрылись медсестрами, как живым щитом… Дмитрий Востриков лично взял в плен трех военнослужащих национальной гвардии Украины, потом в плен был захвачен офицер управления подразделений ВСУ. За два с половиной дня рота освободила близлежащие многоэтажные дома, которые имели стратегическое значение для обеспечения контроля дороги, по которой впоследствии организовали гуманитарный коридор. Здания Дмитрий захватывал не “раскладывая”, как другие командиры, а пехотой, чтобы максимально сохранить людям жизнь… 14–15 марта рота… продолжила движение в глубь города… Его (Вострикова. — Примеч. авт.) постоянно видели на переднем крае то с пулеметом, то с гранатометом, всегда впереди… сумели вывести большое количество мирных жителей… Это были первые освобожденные мирные жители Мариуполя… 16 марта… рота… обнаружила дорогу с заминированными гражданскими автобусами. Гвардии майор организовал разминирование и расчистку дороги… Ребята работали… под постоянным огнем стрелкового оружия и артиллерии… Дмитрий не единожды лично уничтожал БТРы противника, устранял арткорректировщиков, оттаскивал раненых бойцов в укрытие… В ходе продвижения к центру 2-я и 3-я роты при поддержке СпН… был блокирован кинотеатр Мариуполя, в котором нацгвардия удерживала мирное население. Вынудили противника отступить. Было спасено и выведено около 4500 человек… Дмитрий уничтожил минометный расчет, ликвидировал склад ВСУ, штаб… С 19 по 23 марта велись ожесточенные бои за освобождение административных зданий, в том числе РОВД, где были оборонительные позиции нацистов. Заслуга Вострикова состояла в том, что он взял под контроль многоэтажный дом, с которого работали снайперы… Они не давали нашим возможности подойти к РОВД, корректировали работу артиллерии, уничтожали пехоту… Здание РОВД было освобождено….»

Вот некоторые сведения о заслугах майора Вострикова.

Они тянули на высокую награду!

— Какими качествами должен обладать морпех?

— В первую очередь бескопромиссность. Если есть у тебя цели и задачи, то несмотря на трудности, может, где-то сделать похитрее, но ты должен эту задачу без проволочек выполнять… Мне тяжело сформулировать… В голове крутится…

— Вот Позынич, когда турки сбили наш бомбардировщик с Пешковым и Мурахтиным, — вспомнил морпеха.

На парашюте Арбалет

— Он наш, в 22-й бригаде служил. В группе эвакуации. Я же тоже в те времена был в Сирии. Это 2015 год…

— Хлебнули… А что бы вы сказали о службе Дмитрия?

— В чем заключалась служба? Это организация прыжков. При этом при всем Викторыч (Востриков. — Примеч. авт.) и сам овладевал. Пришли к нам парашюты специального назначения «Арбалет». Сам совершал прыжки. Он не просто начальник, который сидел в кабинете и выезжал на площадку приземления и сверху за всем наблюдал. Он сам участвовал, сам постоянно совершал прыжки. Он вообще человек достаточно прямой, но порой резкий. Но резкий — справедливо. Может, и за гранью, но это не переходило во что-то недопустимое… Он ведь рукопашник, сильный боец, который может что-то и сделать…

— Своим видом…

Майор Востриков

— Но при этом при всем он не позволял себе руку поднять, резок был порой. Может сказать словом. Но чтобы обижать, никого не обижал.

— Боролся за солдатика?

— Конечно, боролся. И не только за солдатика. И за офицеров боролся. Ну как? Сначала нужно поговорить с бойцом. Что он вообще хочет и что не хочет. Если у него есть какие-нибудь проблемы, помочь ему их решить. Проблемы могут быть связаны со службой, это прежде всего — это личные проблемы. Он вникал. Особенно, что касается коллектива, он каждую… Мы семьями все дружили. И он прекрасно знал, где у кого какие проблемы. У кого одно, у кого-то пятое, у кого десятое. Все время коллектив был настроен друг другу помогать. Это как бы заведено так было.

— Из общего котла ели…

— Да, и из общего ели. И семьями дружили. И дети. И не было разделения: матрос ты, там начальник склада или майор, подполковник — зам. комбрига. Это был один коллектив. При этом при всем есть уважение, все это присутствует в рамках службы, при этом могли собраться и, извините, выпить, поговорить…

— Вы же люди…

— И с детьми могли поиграться, и жены между собой пообщаться.

— Мне Валентина Михайловна говорит: вот матрос заслуживает поощрения, а не поощрили, — в чем-то повторялся я. — Так Востриков добивался поощрения…

— Да, и такое было. Да таких очень много моментов. Да не только с награждением. Это может касаться всего. Человека где-то потеряли там, не выплатили какие-то деньги. Он вроде ничего не касается, понятно если прыжков касается — за прыжки не заплатили, это его работа, но физо или еще что-то, он мог спокойненько пойти и помочь решить вопрос.

Вспомнил, как у генерала Боташева напрочь отрицалось: «моя хата с краю», «не мое».

Иван:

— Потому что он жил жизнью батальона. А те, у кого: вот есть моя кухонька, я здесь свое дело делаю, а вы там свои дела делаете. Нет, не было такого. И в своей службе он работал. И огневые подготовки. И тактические. Медицина. Да все что угодно. Это был организатор, который мог организовать любое дело в батальоне.

— Вот он ушел. В бригаде это каким-то образом отражено? Какой-нибудь мемориал, как, скажем, в Печенге…

— Смотрите, я вам расскажу. В бригаде есть огромная доска. Там погибших в Чечне, Позынич — Сирия. Но сейчас, если эту доску дополнять, то не хватит места… Совершенно…

— Да, понятно, ведь война…

— В бригаде ничего не делается, а делается в парке Победы. Посадили Аллею Героев. Там кипарисы. Таблички, где можно узнать, что за человек, как погиб и тому подобное. И на кладбище…

— Мы на подушечках видим его медали. Их много… А насчет Героя… Вы были рядом, видели, как погиб?..

— Здесь дело даже не в том, как он погиб. А в том, сколько он сделал, пока не погиб. Многие акцентируют внимание, кто сколько поразил. Это все понятно. Врага уничтожать надо. Но сколько спасли человеческих жизней. Сколько спасли своих бойцов. Как он их берег. Для меня и ребят, которые его хорошо знали не просто понаслышке, а которые служили, для всех такой вопрос и не стоит. Все считают, что он Герой и должен получить заслуженную награду. Все знают… Я больше общаюсь с семьей, Ольгой (женой Дмитрия), с детьми. Люди ведь переживают об этом…

Мы говорили, и я в который раз сожалел: не только морпехи потеряли яркого майора, но и вся армия…

Кипарис в честь майора Вострикова

И словно в подтверждение мне прислали удостоверения к наградам.

Читал:

Приказом министра обороны Российской Федерации от 14 сентября 2012 года награжден медалью «Стратегическое командно-штабное учение “Кавказ-2012”».

Приказом министра обороны Российской Федерации от 28 марта 2014 года награжден медалью «За возвращение Крыма».

Приказом главнокомандующего Военно-морским флотом от 15 июля 2015 года награжден медалью «За службу в морской пехоте».

Указом Президента Российской Федерации от 15 марта 2016 года награжден медалью «За отвагу».

Приказом министра обороны Российской Федерации от 21 февраля 2017 года награжден медалью «За отличие в военной службе» III степени.

Указом Президента Российской Федерации от 30 июля 2018 года награжден медалью Суворова.

Приказом главнокомандующего Военно-морским флотом от 21 ноября 2019 года награжден медалью «Адмирал Флота Советского Союза Н.Г. Кузнецов».

Сколько военных дорог прошел майор родом с Дона…

Сколько побед одержал…

Сколько раз рисковал жизнью…

Сколько спас людей…

Сколько бойцов…

И мне тоже казалась справедливой просьба матери и однополчан Дмитрия Вострикова о присвоении ему звания Героя России.

25 марта 2023 года

Ольга Вострикова рассказала мне об однополчанине своего мужа, старшем лейтенанте Владиславе Веселкове, который тоже погиб, и сказала:

— Можете написать о нем?..

Когда я согласился, она:

— Могу прислать телефон жены Владислава… С ней поговорите…

И вот я разговаривал с Кристиной Веселковой.

— Мы с Владом с Дальнего Востока. С Хабаровского края. Одногодки. Родились в 1994 году. Влад жил в городе Амурске, а я — в Благовещенске Амурской области. Он приехал сюда учиться в ДВОКУ — в Дальневосточное высшее общевойсковое командное училище, и мы здесь познакомились.

Курсант Веселков

— Познакомились в каком году?

— В 2014-м…

— А когда он выпустился из училища?

— В 2017 году.

— А его папа, мама?..

— Папа у него прапорщик, на пенсии. Мама в парикмахерской. Занимались сынишкой. Он ходил на секцию киокушинкай…

— А что это его в армию потянуло?

— Влад любил сериал «Солдаты» и после школы решил: буду поступать в военное училище. Офицером хотел стать.

— И как ему в училище?

— Учился. Занимался кроссфитом. Это когда и бегаешь, и гири поднимаешь. И это все на время… Он закончил училище с красным дипломом. В училище был командиром отделения, сержантом…

— Ну, а все-таки: сапоги кирзовые, подворотничок, только и успевай пришивать…

Кристина:

— Вы знаете, когда мы познакомились, у нас была смешная история. Я же не знала, как погоны пришивать, а у них шинели. Тяжелые…

— Да, тяжелые.

— И я пришивала погоны, один погон иголкой пришила. Можете представить себе, как иголкой такой толстый материал пришивать. Я ему говорю: «Влад, проверяй, смотри». Он говорит: «Да, солнышко, все нормально». А потом смеется. «Что такое?» — «Да все нормально. Ты кверху ногами пришила»…

— Вот отучился. Распределение.

— У него красный диплом и право выбора. Ему предлагали: либо Север — это Спутник, там, где Мурманск. Либо Крым, Севастополь. Он сам выбрал Крым. Я ему сказала, что поеду куда угодно. Мы тогда уже поженились, и он пошутил. Пришел, сказал: «Солнышко, тут такое дело, меня на Спутник отправляют». Я: «Отправляют, ничего страшного». И потом: «Это шутка была. Я хотел посмотреть, как ты отреагируешь». Я говорю: «А как я должна была отреагировать?».

Жена офицера.

Кристина:

— Поехали в Крым, в Севастополь. И он попал в 810-ю бригаду морской пехоты.

— Вот вы приехали на новое место…

— Страшно не было. Я знала, что Влад всегда найдет выход из любой ситуации. Приехали в Севастополь. Город страшненький. За те годы, пока мы там прожили, с 2017 года по настоящее время, его извините, из «какашки» сделали конфеткой. Отремонтировали, что на него приятно посмотреть. Поначалу часто выбирались на море, а потом все реже и реже. Как коренные севастопольцы, один-два раза за лето выберемся на пляж.

— А жили?

— Года через полтора дали служебное жилье. А в первые два месяца купили холодильник, стиральную машинку и спали на карематах. Это коврики толстые. Ничего. Не умерли. Не шумели. Мы девять лет вместе. У нас ругани никогда не было. У нас была служебка, но так как денег нет, то так и спали…

— На коврике на полу…

— Кровати позже купили…

— Вот вам и гарнизонная жизнь… К тому же маршировка, подъем-отбой, ать-два…

Командир разведвзвода Веселков

Кристина:

— Для меня было неожиданностью, когда я услышала, как Влад умеет кричать. Я не слышала, чтобы он ругался, кричал и все такое. А тут случайно получилось. Сложилась такая ситуация, что я пришла в бригаду, меня пропустил его товарищ, и я слышу, как он отчитывает там… Я потом с ним разговариваю: «Это что было?» Он: «Ну это работа…»

— На какую должность его назначили?

Кристина:

— Командиром взвода разведывательной роты. Он был лейтенантом, старшего лейтенанта ему дали в 2020 году.

— Морпех это что-то высшее: и в воде плыть, и в горку влезть, и стрелять на ходу…

— Они все умеют…

— А были трудности по службе…

— Влад был такой человек, что всегда разделял работу и дом. Он, когда приходил домой, про работу забывал. Он никогда мне не жаловался, не рассказывал, что что-то там произошло. Он говорил только о том, что касается семьи. Он приходил домой и говорил: я муж и я отец. Я дома хочу время провести с семьей и отгородиться от всего, что на службе. Вы же знаете, что военные — это люди, которые постоянно в командировках, и не хочется время тратить на какие-то еще…

— Базары, разборки, — понял я.

— Хотелось провести время с семьей и не тратить на мелочи, будем говорить так. С той поры как мы приехали в Севастополь, то большую часть времени он был в командировках. Либо в Крыму в Джанкое, либо где еще. Когда началось с Карабахом в 2021 году, я в положении была, и он уехал туда.

— А в Сирии был?

— Нет, его отец был два или три месяца… Был в Южной Осетии…

— Как для вас жизнь в Крыму? В 2014 году он поменял своего «учредителя»: то был Киев, теперь Москва.

— Мы-то уже приехали в российский Крым. Конечно, были люди, которые этим переходом были недовольны, всегда такое. Не могут все быть на одной стороне. Я это замечала у крымских татар, им не особо все это понравилось. А так особенного ничего не замечала.

— А как воспринимали, что было за перешейком: в Донецке? В Луганске?

Старший лейтенант Веселков

— Казалось, что это далеко, нас не коснется. Никогда это не дойдет до чего-то серьезного. И я скажу больше, что в день, когда началась СВО 24 февраля 2023 года, нашему сыну исполнился годик. Влад тогда позвонил рано утром и поздравил меня с днем рождения сына, сказал, чтобы я не волновалась, ведь объявили спецоперацию. И он поехал туда… Он заранее приготовил подарок, и я подарила его сыну. Еще один подарок есть, который я ему подарю позже, когда станет старше. И я думаю, он будет его беречь… То есть такое ощущение, что он знал, что не вернется, и некоторые вещи делал заранее.

— 24 февраля он был уже там.

— Да, они первые заходили на ту территорию. Они с Крыма заходили, через Джанкой. Он в Мелитополе был, в Мариуполе…

— С Востриковым? — вспомнил я другого офицера бригады морской пехоты.

— Да, они с одной бригады. Вместе служили. Ребята Владислава, которые были с ним, называли его «отцом-командиром». Я после (гибели мужа) разговаривала со многими. Многие ребята после гибели Влада, когда вернулись из-за «ленты», перевелись в другие бригады. Как они мне объясняли: мы не хотим служить под другим командованием. Для нас Влад был, здесь мы не хотим…

Вот что значит сродниться на службе и потом метаться в поиске такого же командира, как ушедший.

— А как после 24 февраля?

Кристина:

— Звонил, но очень редко. Звонил раз в неделю где-то. И звонок длился минуту, две максимум. А если звонил, то чтобы спросить, как у нас дела, все ли здоровы, и сказать о себе, что жив. Это были короткие звонки, когда он не мог сказать, где он, что он. Раньше ведь парни редко звонили… Один раз они выходили оттуда, это было 5 марта. Они вышли и были в Евпатории, и я с сыном поехала, чтобы увидеться с Владом. 5, 6 марта были вместе, а 7 марта мы с ним расстались. Они 7 марта заходили снова. Где он, я догадывалась. Ведь где-то с кем-то переговаривала. Слухи, догадки, и понимала, где он находится. И 7 апреля он позвонил по видео. Первый раз у него был выходной, он постригся. Наконец смог постричься, нормально поесть, его вывезли куда-то с Мариуполя. Это уже было, когда они штурмовали Азовсталь, — сказала, помолчала и: — И 10 апреля он погиб при освобождении Мариуполя.

— Мариуполь освободили в мае.

— Да, он чуть-чуть не дожил до освобождения Мариуполя.

— А как там все происходило, как освобождали… Мне рассказывали, что из подвалов вытаскивали, спасали…

— Да, он со своим взводом более двух тысяч человек мирного населения, включая детей, спас из больницы. Освобождали больницу в самом Мариуполе. И есть фотография, он в этой больнице написал на стене:

«Вы можете нас убить, но не сломить. Мирных спасаем, нацистов убиваем. “Веселый”».

Надпись в больнице

«Веселый» это его позывной, — закончила Кристина.

— Мне Ольга Вострикова (жена майора Вострикова — см. очерк «Майор Востриков») рассказывала, что он всегда шел впереди, сам пройдет, оценит обстановку, а потом пускал ребят.

— Командиры так и действуют. Я знаю, что и Влад так действовал. Была детонация боеприпасов. И парни с его взвода укрывались в подвале. Влад не заходил туда, пока все его подчиненные не зашли… Был КамАЗ с «двухсотыми», с погибшими. И в этот КамАЗ прилетел снаряд. И тела разбросало по полю. И он и еще один парнишка — они ночью собирали тела, чтобы передать их родным. Я разговаривала с парнями и сама писала, как там было. Это со слов ребят. Этот рассказ опубликовали в журнале «Морской десант» за ноябрь 2022 года.

Кристина прислала свою статью в журнале «Морской десант»:

«Веселков Владислав Владимирович (24.01.1994—10.04.2022), гвардии старший лейтенант, командир взвода разведывательно-десантной роты 810-й отдельной гвардейской ордена Жукова, имени 60-летия образования СССР бригады морской пехоты Краснознамённого Черноморского флота.

Владислав Владимирович Веселков родился 24 января 1994 года в небольшом городе Амурске Хабаровского края. Был единственным ребёнком в семье.

Мама, Коновалова Светлана Владимировна, проработала тринадцать лет часовым мастером. Достойно воспитывала сына. Прививала любовь к книгам и спорту с малых лет. Вложила в него всё, чтобы он вырос достойным мужчиной с правильными жизненными ценностями.

Отец, Веселков Владимир Алексеевич, работал в пожарной части. После, в 2004 году поступил в школу прапорщиков, окончив ее, служил в Хабаровском крае пятнадцать лет, имел командировки в Сирию. На данный момент старший прапорщик в отставке.

В школьные годы проблем с учебой у Владислава не было, он был прилежным и исполнительным учеником, учителя любили его. Ему нравилась история, он очень хорошо знал ее, и всегда говорил, что каждый человек должен знать историю своего государства, своих предков и уважать ее. С первого класса занимался в секции киокушинкай карате, самбо. Очень любил этот вид спорта. Принимал активное участие в соревнованиях, где занимал призовые места. Я очень часто слышала от него, какой хороший тренер у него был, что он проводил не только тренировки, но и занимался духовным развитием парней. Он очень часто говорил, что если его сын решит заниматься спортом, то хотел бы, чтобы у него был именно такой же тренер. Про Влада говорили, что он борец по жизни, каким он и был! Так же Влад посещал секцию лыжного спорта, он любил этот вид спорта. Он всегда гордился тем, что вырос на Дальнем Востоке в суровых условиях. У него было много друзей, со многими из них он поддерживал хорошие отношения даже спустя годы после окончания школы. В юности он хотел быть пожарным. Любил смотреть сериал “Солдаты”, после чего и захотел бы стать военнослужащим.

В 2012 году окончил школу и успешно поступил в ДВОКУ. Имел звание “сержант” и должность командир второго отделения третьего взвода морской пехоты. Училище закончил с красным дипломом.

Летом, в 2014 году познакомился со мной, своей будущей супругой, Веселковой Кристиной Вячеславовной. Мы очень часто встречались. По вечерам, когда Влад перелезал через забор с колючей проволокой училища и рвал себе джинсы, а я их потом зашивала. Я с улыбкой на лице вспоминаю это наше с ним время. Влад всегда был примером того, каким должен быть настоящий мужчина, он всегда был очень аккуратным, вежливым и галантным по отношению ко мне. Спасибо огромное его маме! Мы поженились в городе Благовещенске 27 августа 2016 года. После этого дня он с гордостью и улыбкой на лице называл меня “моя Весёлая”.

Окончив ДВОКУ в 2017 году, по распределению со мной поехал в Крым в город Севастополь. Влад всегда пользовался уважением у своих товарищей, про него очень часто говорили, что он настоящий Морской Пехотинец, а его личный состав называл его “настоящим отцом-командиром”! Он с гордостью и со своей легкой улыбкой принимал это. Ему всегда было легче работать с личным составом, чем работать с документами за ноутбуком. Он пользовался большим уважением у них до своих самых последних дней.

В 2020 году ему присвоено воинское звание “старший лейтенант”.

24 февраля 2021 года у Владислава родился сын Ратмир, мы с самых первых дней решили, что дадим ребенку славянское имя. Влад был самым лучшим отцом, он всегда проводил время с ребенком, занимался с ним, играл. Он очень ждал его появления. Он приходил домой уставший, но ему в радость было провести время со своей семьей. На первый годик сына он заранее приготовил ему подарок, и очень хотел оказаться дома в этот день.

Влад был замечательным сыном, мужем и самым лучшим отцом. В нем были все те качества, которые я хотела бы, чтобы были и у нашего с ним сына.

В 2022 году 24 февраля он убыл в Украину на специальную военную операцию. С первых дней спецоперации он находился на передовой. В ходе специальной военной операции на Украине 10 апреля 2022 года он погиб при освобождении города Мариуполь. Похоронен на родине в городе Амурске Хабаровского края. За мужество и проявленный героизм Указом президента РФ гвардии старший лейтенант Веселков Владислав Владимирович (позывной “Весёлый”) награжден орденом Мужества и представлен к присвоению звания Герой РФ (посмертно)».

Далее шли собранные женой отзывы о старшем лейтенанта Веселкове:

«Роман Щеглов: С тобой, мой друг, было много чего и интересного, и порой страшного. Ты никогда не давал мне проявить слабину, всегда хотел, чтобы я стал выше, лучше и сильнее, чем я есть. Спасибо тебе за это, я никогда не забуду тебя, ты навеки в памяти моей, “Весёлый”, Командир.

Вячеслав Чабан: Последний день бок о бок с родным командиром, простились утром, уехал на задачу, проснулись, как всегда, с улыбкой в 5 утра, уже в привычку вошло… Я запомню тебя самым офигенным, добродушным и любящим свою жену, командир мой родной! Не прошло ни одного дня, чтобы ты не смотрел видео с ребёнком… Я благодарен Богу, что служил с тобой, и мы стали с тобой как братья, светлая память, ты всегда останешься в моём сердце…

Шашкин Олег: В этот траурный день для всех нас, я хочу проститься и почтить память нашего Командира, наставника, верного товарища и просто хорошего Человека с большой буквы. Я запомнил тебя как сильного духом человека, который вёл за собой людей даже когда опускались руки, в самые тяжелые моменты ты был для нас тем самым лучом света в этой кромешной темноте. Ты был Сильнейшим человеком, которого я когда-либо встречал, твой дух никогда не был сломлен, и ты всегда гнул линию до самого конца. Спасибо тебе за всё, что ты сделал для нас, никогда в жизни не забудем тебя и твоих подвигов. Твоё дело не забыто, и из поколений в поколения будут рассказывать про то, каким ты был прекрасным человеком. Спасибо тебе за всё. Спасибо за мирное небо над головой. “Весёлый” в сердце во все века.

P.S: Твой верный боец Шах.

Алипов Владислав: В день, когда я узнал о гибели Влада, всё небо было затянуто густыми, чёрными тучами. Вдалеке слышались раскаты грома, до начала проливного ливня оставались считанные минуты. Создавалось впечатление, что даже небеса в тот день разделяли горечь утраты вместе с родными Влада. Старший лейтенант Веселков был для меня примером настоящего командира. Десятки часов, проведенные с ним в нарядах, ясно дали понять, что рядом со мной сидел не только грамотный и толковый офицер, но и порядочный семьянин, надёжный товарищ и просто хороший человек. Я хочу принести свои соболезнования семье Влада. Для всех нас это большая утрата».

Вот что написала Кристина.

Каждому мужчине остается только мечтать, чтобы о нем такое написала его подруга.

— Вот муж за «ленточкой», Вы здесь в Севастополе. Какая-то информация приходила о раненых, о погибших?

Кристина:

— Конечно, мы жили рядом с бригадой. Через одну дорогу была бригада, через другую — полигон. Во время СВО в бригаде прощания практически каждый день, через день. Ты слышишь из окна оркестр и понимаешь, что происходит. И считаешь: еще один, еще один и боишься, думаешь, что это произойдет с кем-то другим, но тебя это никак не коснется. Отгоняешь от себя все эти мысли, и все-таки случилось…

— 10 апреля 2022 года, а вы узнали…

Морпех Веселков

Кристина:

— 11 апреля рано утром я разговаривала с мамой по видеосвязи, сын бегал рядом, постучали в дверь, я открыла дверь, за дверью стояло человек семь — это были товарищи из бригады…

Слышно было, как дыхание у Кристины участилось.

— Я все поняла, когда открыла дверь, потому что у них головные уборы были в руках. Потом назвали мое имя и фамилию, спросили: я ли это? Я смотрю на головной убор и говорю: «Нет». Не то, что не я, а нет, что НЕТ-НЕТ…

— Что такое не может быть… — говорила взволнованно Кристина. — То есть про себя я уже догадалась. При этом я забыла отключить связь с мамой, то есть моя мама все слышала, ну и… Вот уже на следующий день пришли люди с бригады и сообщили. Это было 11 апреля…

— Прощание…

— Мы жили в Севастополе, а Влада я похоронила в родном городе Амурске в Хабаровском крае. Там мама его живет. То есть тело перевозилось на Дальний Восток, на другой край России. Поехала хоронить одна, сына оставила с мамой в Севастополе, куда та приехала. Поехала хоронить супруга одна. Им сказала, что не надо ехать. Ну и сама для себя приняла тогда решение, что в ближайшее время я перееду из Севастополя на Дальний Восток, чтобы не было такого, чтобы каждый год ездить. Я хочу, чтобы сын знал, где лежит его отец. Где похоронен его отец. Кто был его отец… А я вот рядышком, в Благовещенске.

— Где он упокоился?..

— На Аммональном кладбище.

— Когда?

— 22 апреля…

— Были из бригады?

— Это же очень далеко. Но все равно был один человек, он тоже с 810-й, я его знала до этого, но не знаю, где он — в ДШБ (десантно-штурмовом батальоне) или нет? Он был знаком с Владом, мы на корпоративах виделись. Я же тоже ходила на корпоративы. И он полетел заниматься похоронами Влада, потому что он к нему хорошо относился. Уважал. И хотел, чтобы прощание прошло как нужно. Спасибо ему большое. И был еще товарищ Влада. Лететь ведь далеко. Десять тысяч километров, а до Амурска еще больше. Не у каждого есть возможность, тем более сейчас, не каждого отпускают, да еще на такое расстояние. Но я думаю, со временем, кто захочет, сможет прилететь. Был оркестр, почетный караул. Влад похоронен с почестями на воинском захоронении. Там три парня рядышком лежат, кто погиб на СВО. Влад не был с ними знаком. Но вот теперь вместе…

— Награды…

— У Влада орден Мужества посмертно. Влад был представлен к званию Героя России. Но у нас такая же история, как у Вострикова. Штаб не пропускает представления на Вострикова и на моего супруга по той причине, что у них уже есть орден. И как они говорят, за один подвиг две награды не дают. Но там совсем не один подвиг, и я знаю, что президенту доходила информация через Подоляка, может, знаете такого. И Подоляк сообщил, что ему от президента ответили: если парни сделали столько, как рассказывают, то мы будем пересматривать закон по поводу двух наград. Но, к сожалению, все равно представление на Влада и представление на Вострикова по каким-то неизвестным нам причинам штаб флота в Севастополе не пропускает.

— А у вас есть этот документ?

— Есть черновик. Я его тоже могу вам скинуть.

И она скинула текст:

«Юрий Иванович, здравствуйте! Меня зовут Кристина Веселкова, я супруга погибшего гвардии старшего лейтенанта Веселкова Владислава Владимировича (позывной “Весёлый”), командира взвода РДР 810-й бригады морской пехоты. Владислав погиб 10 апреля 2022 года в г. Мариуполь.

У нас такая же ситуация, как у гвардии майора Вострикова Дмитрия.

После гибели супруга, его сразу же посмертно наградили орденом Мужества, и был представлен к званию Героя России, но к нашему огромному сожалению, представление не пропустило Управление ЧФ в г. Севастополь. После это было направлено ещё два представления, которые также не прошли только по причине того, что супруг уже был награжден орденом Мужества.

Я хотела бы попросить Вас, можете ли Вы рассказать в своем блоге о его подвигах, если это будет интересно! Я, сын и родители Владислава были бы очень Вам благодарны.

Со слов, подчинённых Владислава Веселкова:

“В первые же дни СВО, «Весёлый» не подавал признаков страха и тревоги, держался сильно и показывал бойцам уверенность в своих действиях.

Первую неделю ездили и охраняли КП. «Весёлый», как и положено командиру, всегда был на стрёме и стоял вместе с бойцами в патрулях, следил за всем и грамотно координировал действия.

В аэропорту Мелитополя произошла детонация боеприпасов, и «Весёлый» грамотно давал команды и последним заходил в подвал, пока все его бойцы и парни из других подразделений не укроются, бегал и помогал парням.

За период выполнения СВО совершил множество разведывательных выходов. Добытые им данные неоднократно приносили успех действиям наступающих подразделений. По результатам боя и благодаря грамотным решениям поставленные боевые задачи были выполнены своевременно и с минимальными потерями.

Гвардии старший лейтенант Веселков В.В. погиб от травм, полученных при попадании противотанковой гранаты в бронетранспортёр.

Командир взвода с позывным «Весёлый» вместе со своими бойцами блокировали, и в дальнейшем освободили больничный комплекс. Ценой своей жизни обеспечили вывод в безопасную зону более 2000 человек гражданского населения, включая детей! Вся эвакуация проходила под плотным огнём артиллерии противника! (Как сообщил однополчанин Веселкова по имени Роман, столько всего эвакуировано с участием Веселкова населения из Мариуполя.)

В марте месяце, находясь в тылу противника под плотным огнём, умело корректировал огонь артиллерии, что способствовало уничтожению 4-х пунктов управления противника, до 300 человек личного состава и до 30 единиц военной техники.

В ночь с 09.03.22 г. по 10.03.22 г. разведывательная группа под командованием гвардии старшего лейтенанта Веселкова вела разведку в тылу противника в пригородной зоне г. Мариуполя, в результате чего было выявлено до десяти огневых точек противника, он своевременно доложил координаты огневых позиций националистических подразделений ВСУ. Вследствие чего, при наступлении батальонной тактической группы № 1 и № 2 были уничтожены все позиции противника с минимальными потерями, что в дальнейшем позволило закрепиться в городских застройках.

В ночь с 12.03.22 г. по 13.03.22 г. разведывательная группа под командованием гвардии старшего лейтенанта Веселкова заняла позицию в доме жилого квартала г. Мариуполь, в тылу противника. Веселков в течение нескольких часов корректировал огонь артиллерии, что способствовало полному уничтожению огневых позиций и КНП националистического подразделения ВСУ, которое организовало оборонительные позиции в жилых застройках и в течение длительного времени не позволяло продвижению наших войск.

В период с 23.03.22 г. по 03.04.22 г., находясь в тылу противника под плотным огнем, умело корректировал огонь артиллерии, что способствовало уничтожению четырех пунктов управления противника, до трехсот человек личного состава и до тридцати единиц военной и специальной техники.

10.04.22 r. в районе домов № 32, 34, 36 бульвара Меотиды экипаж БТР-82 А под командованием гвардии старшего лейтенанта Веселкова прорвал оборонительные позиции националистического подразделения ВСУ, что в дальнейшем позволило основным силам наших войск пройти в глубь обороны националистического подразделения ВСУ и закрепиться в микрорайонах без больших потерь. В ходе ведения разведки боем гвардии старший лейтенант Веселков, находясь внутри боевой машины БТР-82А, героически погиб от огня противотанковой гранаты противника

При проведении освобождения г. Мариуполь гвардии старшему лейтенанту Веселкову поручалось выполнение самых сложных разведывательных и боевых задач. Несмотря на превосходящие силы националистических подразделений ВСУ, поставленные задачи были выполнены. Благодаря ему и личному составу вверенного подразделения батальонная тактическая группа № 2 имела возможность продвигаться в глубь города и выполнять дальнейшие поставленные им задачи”».

— В память Владислава Веселкова проводятся какие-либо мероприятия?

Кристина:

— В Амурске, где он похоронен, на спортивной школе (МАУ дополнительного образования «Юность») висит в его честь мемориальная доска… Там собираются сделать аллею и на ней что-то установить… В Севастополе баннер на остановке на площади Суворова. Проводятся соревнования в его честь…

Уголок однополчан

Кристина прислала посвященные морпеху стихи.

Стихотворение Александра Сидоровнина «Веселый»:

Стихотворение Леонида Корнилова с указанием: «Струне, Рокоту, Мрамору, Весёлому и их бессмертным бойцам посвящается».

Кристина мне прислала номер телефона Романа, который служил вместе с Владиславом Веселковым, и тот рассказал:

— Я познакомился с Владиславом Веселковым в 2020 году, когда пришел на службу. Попал в разведроту, где он служил. И попал почти сразу к нему во взвод. Во время командировок, нарядов мы с ним больше общались, можно сказать, тесно общались.

— Понятно, друг. А с точки зрения профессионализма какой он?

— Если с профессиональной точки, то это подготовленный кадровый офицер. В первую очередь в его голове было не выполнение задания, а в первую очередь важен его личный состав. Чтобы он с боевой задачи, скажем так, возвращался. Он всегда вникал в личные проблемы каждого. И когда к нему обращались, он никогда не отказывал в помощи. Отпустить пораньше с работы, чтобы тот решил свои вопросы. В боевой обстановке он всегда строго подходил, то есть у него бойцы не пили, не курили, ну, подавляющее большинство. Во время работы на СВО он всегда старался бойцов держать, так сказать, поодаль от опасности. И больше брал инициативу на себя. Конечно, мы его как командира ругали. Командира надо беречь. К нему отношение было больше не как к командиру или офицеру, а как к хорошему человеку. За его характер. Самоотверженность его. Он не боялся рисковать, доставая гражданских из подвалов. Не по десятку, не по пятьдесят человек, а толпами их выводил.

— Мне жена Владислава сказала, что вывели 2000 человек… Там из больницы. Что это за эпизод?

— Порядка 2000 — это всего. Количество, которых он «вытащил». Скажем, самое громкое для меня, где я сам присутствовал и видел, мы были уже в Мариуполе, под конец взятия его, когда зачищали больницу возле Азовстали. Зачищая ее, заняли позиции. Веселков с одним человеком, не буду называть его имя и фамилию, они вдвоем получили информацию, что в одном из подвалов от пятидесяти до ста человек гражданских. Женщины, дети, старики. Они приняли решение, и уже втроем направились за линию соприкосновения. Пробрались туда и не знаю, каким чудом, они сумели всех «вытащить». Ну и втроем их привели. Никого не подпускали, чтобы не создавать видимость военных. И вывели. То есть он подходил с умом к работе.

— Втроем вывели… Понял, эпизод с больницей…

— Она в двухстах — трехстах метрах от Азовстали. Это уже перед апрелем месяцем.

— Это на стене в больнице Веселков написал: «Вы можете нас убить, но не сломить. Мирных спасаем, нацистов убиваем»?

— Да, он написал.

— Благодаря чему смогли спасти. Что помогло?

Роман:

— Смекалка, удача и находчивость его. Очень умно подходил ко всему. Он все планировал.

— Мне говорили и про Вострикова: сначала он все «прощупает», а ребята потом идут.

— Я также могу сказать про Веселкова, что до событий на СВО он не был таким грозным парнем, он был обычный старлей. У него работа, дом, семья. Занимался личным составом, в командировки с нами ездил. А именно СВО его раскрыла, открыла внутренние таланты…

— Востриков — командир роты, Веселков — командир взвода в роте Вострикова?

— Нет, командир роты у нас другой.

— От Кристины я узнал, что Востриков в числе первых, кто прорвался в Мариуполь.

— Да. Мы заходили с западной стороны, а он — с востока. И мы, нас первая группа была, ночью скрытно подошли, «отщелкали» позиции: где доты стоят, где позиции, где артиллерия их стоит. Все сфоткали. И как-то случайно получилось, что мы зашли слишком далеко. Так Веселков также аккуратненько вывел нас обратно. Хотя шли, можно сказать, вслепую, наугад, потому что не знали город. Карты говорят одно, а наяву может быть другое.

— Я в Интернете нашел видеоролик «Я русский солдат»[69]. Там диктор говорит: «… Тут был и “дом Павлова”, где пятьдесят морпехов попали в окружение и, заняв оборону в пятиэтажном доме, геройски отбивали атаки нацистов одну за другой. Четыре долгих дня держались. Танки ВСУ подходили, засовывали ствол в окна первого этажа и творили ад. Но парни не сдавались. По истечении четырех дней от пяти этажей осталось полтора, но парней все-таки вытащили. И “двухсотых” и “трехсотых”, никого не бросили. И что ни день, то подвиг…» И еще есть стих со словами: «В упор стреляли танки на потеху. / И этажей осталось — полтора». К этим боям «Веселый» причастен?

— Да, тогда половина нашей роты оказалась в окружении в «доме Павлова». Парни в окружении были. А группа Веселкова только вернулась с задачи, и ребята сразу уехали сопровождать и вывозить к «дому Павлова». Там как? Сначала обстреливали девятиэтажки, чтобы сделать, так сказать, окно, чтобы пройти к «дому Павлова». Сначала обстреливали. А на четвертый день мы уже пошли на штурм группами. У нас было две тяжелых техники и две легкобронированные техники — два БТРа. Мы дошли до дома. Заняли оборону, пока вывозили «двухсотых», «трехсотых». Загрузили всех и только после этого начали отходить. И благодаря Веселкову мы вытащили и мертвых, и живых, раненых.

— Веселков участвовал в штурме и в эвакуации из «дома Павлова»…

— Принимал непосредственное участие, руководящее.

— Скажите, вот дом был пятиэтажный, а стал полутораэтажный… Как можно обороняться там?

— Они сначала занимали первые три этажа, а потом, когда по ним стали танки бить, они спустились ниже. Поняв, что пехота не сможет войти в здание, ее просто уложат, а минометы не берут, хохлы начали долбить из танков, чтобы развалить здание и, скажем так, похоронить под завалами. А ребятам просто повезло, нам дали отмашку, и мы смогли пройти туда… В это время город только в окраинах взят, а парни в самом центре города. И Веселков повел свою группу туда и всех обратно еще привез. Без потерь, без ранений.

Я прочитал из стихотворения:

— Видите, скромный офицер, а показал себя как!

Роман:

— Вы правильно сказали, скромный парень…

— Скажите, а вот боевой путь старшего лейтенанта Вострикова. Жена считает, что его обошли, что он вправе быть Героем России. В коллективе какое мнение?

— Я вам скажу так: от его группы, которая участвовала в событиях в Мариуполе, остался я и еще один человек. Остальные либо инвалиды, либо на кладбище. В целых остался только я, который продолжает служить.

— Роман, тогда за ваше здравие молиться надо…

— Когда мы в Мариуполе были, мне на тот момент было девятнадцать лет и потом исполнилось двадцать…

— В девятнадцать и в пекло…

— А Владиславу двадцать восемь лет.

— Вот вы выводили из подвалов… Как эти люди?

Роман:

— Я помню такой момент. Это не с боями связано. А получается, первые недели мы ходили на разведку. Наш первый взвод обосновывался, где жить. Дом найти попроще. Еще весна, холодно. И наш первый взвод поселился возле блокпоста на въезде. И мы с Веселковым и ребятами пошли на блокпост посмотреть, что там? Время было такое, что можно было позволить себе, извините, в носу ковыряться.

— Еще не начались бои, — понял я.

— Мы вечером пришли к ребятам на блокпост. Там было очень много гражданских. Женщины, старики, дети. Мои ровесники-ребята, кому по 20, 18, 16 лет. Ночью там холодно, костры жгут. И Веселков дал команду нам собирать сухпайки, что у нас было, теплые одеяла, чтобы отдать им. Детей кормить. Ночью вот чем занимались. Мирное население не получало ни нашу, ни украинскую гуманитарную помощь. И если пленные попадались Вооруженных сил Украины, к ним отношение не было как к каким-то животным, скотам, нет. К ним было хорошее отношение. То есть и кормили, и сигареты давали, и воду давали. Не мучили, не били их. Ясно давали понять, что с ними будет все хорошо, если будут нормально себя вести. Передавали дальше в органы…

— А вот с мариупольским театром, люди там…

— Театр был на западном направлении, где Востриков был. А мы с востока заходили. С запада Востриков, а с востока мы. Разные направления: Востриков — 1-я группа, мы — 2-я.

— А какие особенности боя в городе?

— Морская пехота не предназначена для боев в городе. Можно сказать, мы здесь учились на ходу. Влад нам рассказывал, подсказывал и сам учился. Некоторые ребята у нас были в ОМОНе, в СОБРе, сталкивались в чеченскую кампанию с боями в городе. Они нам подсказывали. И Веселков старался во всю информацию вникать, чтобы грамотно себя вести.

— Ну, вот дали вам безусых ребят, которым предстоят бои в городе. Какие бы вы напутствия им дали…

Роман:

— Сохранять в любой ситуации спокойствие. Не паниковать. Побольше патронов с собой брать. Не жалеть себя, не тешить мыслью, что возьму поменьше, все равно не будет так страшно. Брать нормально патронов, готовиться хорошо, не делать наши глупости — носить каску.

— Именно носить.

— Обязательно!

— Каску снял, а тут прилетело…

Роман:

— Просто у нас у большинства не было касок, потому что они погорели в самом начале еще. Мы были немножко без них.

— А как это погорели?

— Мы оставили их в БТРе, БТР уехал и его сожгли…

— А какие были у вас события, что вы бы вспотели, что эмоции зашкаливали?..

Роман:

— Во время работы с Владом у меня не было времени для потрясений. Для криков: «Вау». У меня такой возможности не было, чтобы где-то порадоваться. Когда выходили из боя целыми, я, конечно, про себя радовался, что мы вернулись. Но потрясением для меня было 10 апреля, когда Влад погиб. Не только для меня, для всех это было потрясением до состояния, что пропало желание и служить, оставаться в отделении и в принципе в Вооруженных силах. Скажем, его нет и…

Старший лейтенант Веселков

Оборвалась связь с армией, которая существовала благодаря Владиславу Веселкову.

Роман:

— Восстановиться… У меня ушло на это две недели.

— А что значит ушло? — спросил я, хотя понимал: чтобы прийти в себя.

Роман:

— Не мог принять тот факт, что товарища нет. Нет, с которым я не боялся куда угодно идти, даже в самое пекло…

— Кристина говорила, что некоторые ребята переводились, искали такого же. Увольнялись…

Роман:

— Я уволился… Он как погиб, из Мариуполя мы выдвинулись на Угледар, Новомихайловку, и как только у меня появилась возможность уволиться, я сразу уволился. Мне без него там делать было нечего.

— Случается такое в воинском братстве…

— Это называется: дружба дружбой, служба службой, есть такое понятие. Но с этим человеком все совмещалось. Он был и другом, и товарищем, и командиром. К нему с любым вопросом можно в любую минуту подойти, поговорить. У меня в Мариуполе были моменты, когда мне было очень хреново морально. Особенно после первых боев. Я к нему подошел после первого боя, когда я человека «завалил». Мне было не по себе, я к нему пришел, слабину дал, сказал, что больше не хочу. А он привел мне один пример, когда мы подготавливали почву, чтобы ребят из «дома Павлова» доставать: «Ты помнишь, что я танки наводил на здания?» Вот там будет намного больше погибших. И мне стыдно будет, если я не спасу ребят…

— То есть пошел спасать ребят независимо ни от чего. И тут не до вздохов: «завалил…»

— А вы видели, что с БТРом Владислава… Как он погиб?

Роман:

— Там была такая ситуация, что он остался за командира роты, скажем так. А броня выдвигалась для обстрела и подготовки почвы к продвижению. Броня выехала, отстрелялась по зданиям, но не туда, куда нужно было. Они вернулись, и Веселков принял волевое решение: сейчас я вам покажу, куда нужно. Точно координаты дам. Сел на БТР, повел ребят, и получается, один из нациков выскочил и из иностранного гранатомета выстрелил по БТРу. Там отверстие в БТРе размером с пятирублевую монету, чуть больше. То есть весь удар пришелся на него. Мне еще водитель БТРа рассказывал, что, когда произошел взрыв, Влад повернулся на него, чтобы больше закрыть его. Все ребята в БТРе выжили, кроме него.

— То есть Влад повел БТР, чтобы по нему огонь открыли, и они бы увидели все точки…

— Да, точную корректировку дать. И вот они на БТРе выехали, и по ним отработал…

— Вот вы идете на дом. Там пожилые, не ходячие… А брать-то надо… — не мог остановиться я.

Роман:

— Когда мы зачищали девятиэтажки, заходили, соответственно, досматривали каждую квартиру. Открывали квартиры на наличие нежелательных людей. Гражданские встречались, и первый вопрос был: «Почему вы тут, а не ушли?» У всех разные ситуации, все по-разному рассказывают. Кто-то не может уйти, потому что не может ходить. Таких два человека — тыловые были, — они неходячих спускали на низ. Передавали ребятам, ребята их увозили на БТРе. Детей также внутрь БТРа сажали и увозили как можно быстрее и подальше. И женщин… Сначала увозили в комендатуру, там с ними общались…

— Мы знаем, азовцы — фанатики…

— Еще ситуация такая до СВО. Мой товарищ постоянно показывал видео, как азовцы тренируются. Как проходит слаживание. У них все на виду. Специально в Интернет выкладывали. И он говорил: «Если мы с ними встретимся, нам всем капец. Мы с ними не справимся никогда». Но осилили их… Я сам себе сделал вывод, что если азовцев сравнивать с вэсэушниками, которые были там, то у вэсэушников больше человеческого в разы. Они более человечные, более заинтересованные, чтобы меньшими жертвами обойтись. А азовцы понимали, им все: дорога либо в могилу, либо в тюрьму.

— У нас на Коминтерновском кладбище лежит майор-спецназовец Калмыков. Он увидел, что снайпер целится в его однополчанина, и накрыл его…

— Героический поступок…

— Если исходить из того, что выпало вашему взводу, то только и напрашивается сказать: «28 панфиловцев»…

— Для меня главное было, чтобы командиру дали Звезду… А его отгородили от нее…

— Я вам скажу, как бились за Звезду Героя Александру Крынину. Представление пропало. Заставили повторно подать. Кадеты, его одногруппники…

В заключение я спросил:

— А вы сами откуда?

— Я крымский…

Вот он, один из «28 крымских панфиловцев».

И:

— Вы где сейчас?

— В армии…

Все-таки вернулся.

И:

— Удачи вам…

13 сентября 2023 года

28 апреля 2023 года я разговаривал с доцентом Борисоглебского филиала Воронежского государственного университета Валентиной Федоровной Филатовой, и она сказала: «Вот похоронили Стародубцева Женю… Какой светлый был человек. Я его знала еще студентом. Отец-милиционер, погиб в Афганистане, мать-учительница воспитывала его сама. Я была у Жени оппонентом на защите диплома в институте. А сколько он ездил с нами в экспедиции. Играл на гитаре. Слагал стихи. Он нем говорили: какой весельчак… И погиб. Его долго искали и вот нашли…»

В Интернете в новостях Борисоглебска прочитал[70]:

«28 апреля. Во втором по величине городе Воронежской области, Борисоглебске, простились с погибшим в зоне проведения СВО военнослужащим. Это младший сержант Евгений Стародубцев 1986 года рождения, гражданская панихида по которому состоялась в Борисоглебской школе № 3. Причиной прощания с погибшим военнослужащим в здании школы послужило то, что он ранее работал в этом учебном заведении учителем истории (с 2012 года).

В конце нулевых он проходил службу по призыву в рядах Вооружённых сил РФ. В 2020 году Евгений создал семью.

Осенью прошлого года Евгений Стародубцев был мобилизован. Погиб в зоне проведения спецоперации, получив смертельное осколочное ранение в результате вражеского артиллерийского обстрела.

Стардубцев с ребятами

На траурной церемонии собрались бывшие учащиеся Евгения Стародубцева, коллеги по преподавательской деятельности. Слова в ходе панихиды произнесли мэр Борисоглебска, депутаты городской думы, директор школы, в которой когда-то работал воин, отдавший свою жизнь за Отечество».

Читал сообщения[71]:

«Евгений Павлович родился 29.09.1986. Работал учителем истории. В январе 2017 года, в финале муниципального этапа конкурса “Педагог года”, Евгений Стародубцев стал победителем в номинации “Вдохновение и педагогический артистизм”».

Еще читал[72].

Узнавал… Уроженец грибановского села Кирсановка окончил Кирсановскую среднюю школу, получил высшее педагогическое образование. После срочной службы в рядах российской армии работал учителем истории в Борисоглебской средней школе № 3. Был призван на службу в период частичной мобилизации. Похоронили Евгения Стародубцева в родном селе.

Млаший сержант Стародубцев

Я собирался поговорить о нем с родными, но все не получалось. А тем временем на Украине разворачивались поистине трагические события. 6 июня 2023 года нацисты глубокой ночью обстреляли в очередной раз Каховскую ГЭС, плотина не выдержала и стала разрушаться. Волна с двенадцатиметровой высоты устремилась на Херсонщину, затапливая города, села и поля, и мне становилось не по себе. Всем памятна была трагедия на Фукусиме, когда волна утопила город, но то были естественные природные катаклизмы, а тут бандеровцы уничтожали неугодное им Приднепровье. И видели, как вывозили людей из подтопляемых участков. А их и тут обстреливали недочеловеки, кидая снаряды в пункты эвакуации и размещения спасаемых. Интернет кипел от видео, как на лодках снимали с крыш людей, их животных. А ведь кто-то мог и не успеть выбраться. Женщина рассказывала, что у нее остались там, под водой, корова и теленок. Другая: у нее живность. А вот показали, как семидесятитрехлетнего старика вытаскивали через окно на крыше — единственное место, откуда его можно было спасти. И вот он свалился в резиновую лодку… А ведь люди прятались от постоянных обстрелов в подвалы. Что происходило с ними, когда на них хлынула сверху вода. Все сжималось от ненависти к фашистам.

Укропы взорвали аммиакопровод в Кременском лесу, и белое облако расползалось по лесу.

Только и рвалось:

— Что творят! Что…

А тем временем на Запорожье вэсэушники пытались прорвать оборону наших войск и в ход пошли «Леопарды». И мороз бежал от мысли: «Снова на нашей земле немецкие танки! А с окончания той войны прошло 78 лет!» И она снова как бы возвращалась. Вот с кем сражались для кого-то сыновья, для кого-то братья, для кого-то односельчане, кого-то, как Евгений Стародубцев, учителя.

Мне сообщили телефон матери Жени. Потерявшая мужа-милиционера и теперь сына Ольга Ивановна Стародубцева не могла говорить. Ее захлестывали слезы. В отрывочных фразах звучало, каким светлым мальчишкой, переполненным мечтами, рос Женя…

Играл на гитаре… Сочинял стихи… Создал вокальный ансамбль… Сам учился, потом учил других… Как служил в Ногинске и там не забывал гитару… Если дежурил, то ходил и пел песни…

Вернулся, учил в школе… Выступал на конкурсах… В День Победы…

Стародубцев в армии

Вот выстроилась канва: 22 сентября 2022 года позвонили в школу и сказали Стародубцеву явиться в военкомат. И уже вечером он уехал в Богучар. Там пробыл три дня и 25 сентября позвонил и сказал: «Они уходят за “ленточку” и связи не будет».

Как воевал ее сын, какие песни пел в окопах, она не знает.

Стародубцев в армии

Но с их села приезжал однополчанин Жени и рассказал, что два бэтээра, в одном из которых ехал Женя, были посланы в село, и там оказались украинцы. Бэтээры попали под обстрел. Один БТР ушел, а второй, в котором был Женя, перевернулся. Видимо, от взрыва. Из него спасся только лейтенант…

Женю долго искали.

27 апреля 2023 года гроб с телом привезли в Борисоглебск.

Отпели в храме…

28 апреля состоялось прощание в школе. Гитара стояла около гроба в раскрытом чехле.

Он и молча пел…

Со всеми военными почестями 28 апреля простились и предали земле в Кирсановке.

Ольга Ивановна прислала мне извещение, где написано, что ее сын младший сержант Стародубцев Евгений погиб 11 декабря 2022 года…

Прислала свидетельство о смерти…

Место гибели в Луганской Народной Республике в селе Макеевке.

Его не стало зимой…

Я процитирую стихотворение Жени Стародубцева:

Он написал другое стихотворение:

Вот теперь Ее дети и бились с укронацистами, которые похлеще фашистов перли на «Леопардах» на нас — россиян.

Мне в райвоенкомате сказали: младший сержант Стародубцев представлен к награде.

Я, как и родные, как ученики Евгения Стародубцева, жду награду…

Но при этом знаю: он награжден любовью своих учеников.

15 июня 2023 года

P.S. 2 декабря 2023 года при разговоре с Ольгой Ивановной я узнал, что 29 сентября 2023 года орден Мужества Евгения Стародубцева вручен в Воронеже его жене.

В Интернете на сайте «Фонтанка. ру» увидел заметку Ксении Клочковой «История его такая, что хоть фильм снимай. В Петербурге похоронили богатыря из ВДВ»[73]:

«Гвардии сержанта Георгия Авраменко хоронили на Серафимовском кладбище. Проводить пришли глава администрации Приморского района и городской депутат Андрей Горшечников. Пресс-служба губернатора о погибшем не сообщила по формальной причине — не прописан в Петербурге. А между тем он, безусловно, житель города, в который был влюблен и с которым его связывали последние годы 36-летней жизни. На Валааме, где был послушником, Георгий дважды просил благословения на военную службу. В первый раз батюшка отказал со словами: “На смерть благословлять не буду”.

Гвардии сержант Авраменко

Георгий Авраменко родился в поселке Давыдовка Воронежской области. Земля трех Героев СССР: Андрей Кошелев, Виктор Ливенцев, Анатолий Филипченко родились здесь. Теперь у пятитысячной Давыдовки есть еще один герой. Историю жизни Георгия Авраменко “Фонтанке” рассказал близкий друг, земляк Антон Харитонов. Далее — с его слов.

Из всей роты один такой был

…Мне сначала позвонил зам. главы администрации и сказал, что ходят слухи, что Георгий погиб. Я позвонил нашему другу, который с ним служил, он примчался и сказал: “Это правда, его имя появилось в списках”. Я сказал своим брату, папе-инвалиду, матери, у всех — слёзы. Он ведь герой наш и легенда ВДВ, а история его такая, что хоть фильм снимай.

Школьник Жора Авраме

Отец Георгия был каменщиком, мать — заведующей парикмахерской. В школе занимался спортом, высокому подростку (а он был двухметрового роста) легко давались волейбол и баскетбол. Ездил с командой на всероссийские соревнования. После средней школы поступил в техникум, окончил его, ушёл в армию. Он попал в артиллерию — на комиссии выявили плоскостопие, а сам хотел в ВДВ. Уже в части увидел разведчиков, подошёл к офицерам и напросился к ним в роту. Служба была тяжёлой, он даже иногда говорил потом, что думал: “Зачем я туда пошёл?” Но характер у него стальной, он всё выдержал. Рассказывал, что несли они как-то плиту под тонну. Он говорит: “Я больше не могу”. Ему отвечают: “Ну, положи”. Он только положил, а его начали бить, еле отбился. Или вот в армии надо тянуть стодневку — дедам чай носить. К нему подошли и сказали, за кем он будет закреплён, а он отказался. Из всей роты один такой был.

Отец Георгия умер, когда тот еще был школьником, — сбил поезд. Мать с сестрой переехали в Уфу, когда он учился в техникуме. Поэтому, когда после армии Георгий вернулся в Давыдовку, в родном доме оставались только бабушка (она у него всю войну прошла, сама из пулемёта стреляла) и переехавший к ней жить второй сын. С дядей отношения не сложились. Были скандалы, милицию вызывали. А Георгия, когда в разведке служил, его офицер один заметил. Он предложил съездить в Кубинку, там — 45-я отдельная гвардейская бригада специального назначения. Он смеялся ещё, говорил, что завербовали его. Ну, а что делать: дома житья нет, он пошёл на контракт.

В 2012 году контракт закончился. За время службы Георгий накопил денег на жильё, купил квартиру в десяти километрах от Воронежа. Когда он на автобус опаздывал, то бежал эти двадцать километров по дороге — в туфлях, в обычной одежде. Он человек-машина, дали бы приказ бежать сто километров, побежал бы. Характер такой: не могу, но сделаю.

Через друзей устроился на вагоноремонтный завод, но через какое-то время ушёл оттуда, несмотря на хорошую зарплату. Сначала коллеги неприятно подшучивали, говорили “мазаный”, из-за того, что устроился через связи. А он любил всего добиваться сам. Потом решил, что от такой работы (на заводе) тупеет. Пошёл учиться в строительный институт, но после первой сессии бросил.

“Ноги стёр в кровь, но в автобус не сел”

Именно тогда, в этот непростой для него период, Георгий пришел к Богу. Верующим был и раньше, но теперь стал относиться к религии серьезнее. К тому моменту сестра поступила учиться в Петербург, он приехал навестить и… влюбился. В разговорах все повторял: “Питер, Питер, Питер”. Не мог не говорить об этом. Стал каждый месяц туда ездить, останавливался при монастырях, ходил в церкви, любил очень Ксению Петербургскую. Перед едой начал читать молитвы, соблюдал посты. Стал связан с Богом настолько, что не стеснялся креститься на людях. В маршрутках по Воронежу ездил и крестился на храмы. В конце концов Георгий переехал в Петербург и устроился на завод. Платили из-за отсутствия прописки мало, но Георгий вёл очень аскетичный образ жизни.

В 2018-м, в сотую годовщину расстрела семьи Романовых, в одном из храмов ему предложили принять участие в царском крестном ходе. Чтобы вы понимали, как это происходит, принцип крестного хода такой: прошли 10–20 километров, устали, садятся в автобус, проезжают 5 километров, отдыхают, потом меняются. И так — до населённого пункта, там встречают, кормят, размещают. Я потом тоже присоединился к ходу — мы неоднократно спали у алтаря в спальных мешках. Так вот Георгий как из Питера вышел, ни разу в автобус не сел, ноги стёр в кровь, но не сел.

Георгий на крестном ходу

В один из переходов в день рождения Николая II Георгий прошёл 63 километра. Я присоединился к ходу в Удмуртии и сначала его не узнал — весь обросший, борода двадцать сантиметров. Во время одной из ночёвок как-то я включил ему песню Лешего, это исполнитель армейских песен, с которым он пересекался в одном полку. В ней поётся так: “Сирия, за тебя пророк Илия”. Он чуть не заплакал — по ВДВ у него была ностальгия. А ещё за пару лет до этого началась вся эта ситуация в Донбассе. В крестном ходу были люди оттуда. Они рассказывали, что фашисты там издеваются над женщинами. Я видел, как он заёрзал, когда услышал об этом, — он очень хотел Родину защищать.

Его спросили: “Готов за Родину умереть?”

По словам Антона, вернувшись из крестного хода, Георгий отправился на Валаам. В монастыре он подошёл к священнику и попросил у него благословения на то, чтобы подписать новый контракт. Батюшка сказал: “Я тебя на смерть благословлять не буду”. Он там ещё побыл немного и уехал. Ходил нервничал, поехал опять на Валаам, стал послушником, научился коров доить. Поработал немного и снова подошёл к этому батюшке. Второй раз тот его всё же благословил. Он продал квартиру в Воронеже, думал, что потом купит в Петербурге — очень хотел там жить. Начал проходить медкомиссию, прошёл во внутренние войска, что-то у него там не получилось, он поехал в 16-ю бригаду ГРУ в Тамбове, но и там служил недолго, уволился и вернулся в 45-ю бригаду, где уже служил. Начал там психолога проходить, его спросили: “Готов за Родину умереть?” Он ответил: “Конечно!”

Последний раз Георгий звонил в феврале, говорил, что они выдвигаются на учения, будет без связи. После 8 июня в Давыдовке пошли слухи о его гибели. Это день мученика Георгия, его день как раз».

2 августа 2022 года в поселке Давыдовка Лискинского района Воронежской области на здании местной школы открыли мемориальную доску погибшему в ходе спецоперации на Украине Георгию Авраменко.

На доске написано:

«В этой школе учился с 1993 по 2003 год гвардии сержант, разведчик 45-й отдельной гвардейской орденов Кутузова и Александра Невского бригады специального назначения ВДВ Авраменко Георгий Валерьевич (29.03.1986—08.06.2022)

Героически погиб при исполнении воинского долга в ходе военной спецоперации на территории Украины. Участвовал в захвате и удержании аэродрома Гостомель под Киевом в первые недели спецоперации. До последней минуты жизни он защищал мирных жителей Донбасса. Награжден орденом Мужества».

Я связался с Давыдовской средней школой, и мне сообщили телефон сестры Георгия.

В тот же день 14 сентября у меня состоялся разговор с сестрой.

— Лена, — обратился я к сестре. — Вот у вас брат Георгий (я сознательно не сказал «был»). Что это за человек?

Лена:

— Его все знали в Давыдовке. И когда я начала ходить на дискотеку, с кем-то знакомиться, скажу: «Алена». А спрашивают: «А кто такая?» — «Да Жорика сестра». — «А-а», и все понимали. Вот такой у меня брат, что меня знали как его сестру.

— А в каком году он родился?

— В 1986-м. А я через три года…

— Выходит, взращен, можно сказать, Давыдовкой…

— Да.

— А что вам вспоминается о нем?

— Помню, что на дискотеку не пускал. У нас папа уже погиб в тот момент, и он был как глава семейства. Так и говорил маме: «Вот в девятый класс пойдет, тогда и будет дискотека»…

— Девчонки, ну как без танцев, — рассмеялся я.

Елена:

— А когда старше стала, у меня проблемы на работе. Ничего не говорила ему, а он как почувствовал. И денег мне дал…

Я понял: материальные трудности.

— Вы сказали: вся Давыдовка знала.

— Наверно, благодаря спорту. Ну и вообще он был общительный. Рассказывал всегда интересно, с юмором. Но все равно я как брата больше знаю. У нас что-нибудь поделить, что-нибудь отобрать. А вот, видимо, спорт. Мы как-то поехали на спартакиаду от школы, я — играть в шахматы, а он поехал выступать: баскетбол и легкая атлетика была. Точно помню, бежал эстафету. Он то на одной точке защищает район, то на другой. И у района были успехи. Он бежал последним из наших школьников. А мы проигрывали, и все думали: наверно, не обгонит. А он взял и обогнал. Шансов вроде не было, а вот. И победили. В этом плане у него хорошие данные были. Богатырь. Он высокий, широкоплечий. Здоровый. У него всегда проблемы с обувью. Раньше же ездили на рынки одеваться, и вот помню, что все нам купили перед 1 сентября, а ходим, ищем Жоре кроссовки. Ничего ему не налезает на ноги. Он же высокий был. У него друг тоже высокий. Такая компания в школе. И то ли он сам сказал: «Если кто будет обижать, скажи». И кто-то в школе ко мне докопался. И я пошла к брату, рассказала. И все. Помню, Жорка с другом подошли к этому типу, что-то сказали: это моя сестра, больше не трогай. Заступался…

— Судя по биографии, его по жизни бросало. Хотя нас всех бросает в наше «дикое» время. Он же не сломался…

Елена:

— Знаете, у него всегда дело чести. Какие-то свои принципы. И вот когда были моменты, когда можно отступить от принципов и тебе будет полегче, он не отступал. Можно сказать, шел напролом: вот так вот должно быть, и всё! По знакомству его устроили на завод с хорошей зарплатой, а его это не устраивало. Он должен был сам добиться всего. Образование: окончил железнодорожный техникум в Лисках. Причем поступил на платное отделение, но потом уже сам за счет спорта, за счет успехов в учебе перевелся на бюджет. То есть он сам. Потом решил поступать, хотел получить высшее образование. Он поступил, но первую сессию не сдал. Он хотел, чтобы все знал, сам понимал. Но, видимо, где-то знаний не хватало, и ему не хотелось: здесь спишу, там спишу, не хотелось. Ну и не получилось у него получить высшее образование. Видите, он со своими принципами… Он очень упертый. Вот он решил для себя, что вот так будет, он будет и дальше так делать.

А я подумал: принципиальный. Я знал вуз, в котором все решалось «мздой»: студенты целой группой скидывались и несли вместе с зачетками преподавателю и получали «свое». Видимо, в таких условиях мог оказаться Георгий, и, конечно, с его принципами он мог оказаться белой вороной, а то еще и попасть под горячую руку преподавателю-взяточнику.

С принципами жить труднее!

— Говорят, он к Богу шел…

Елена:

— Пришел, — сказала и спросила: — А откуда вы это знаете?

— А в Интернете есть рассказ его друга Антона. Вот: «Ноги стёр в кровь, но в автобус не сел», — прочитал отрывок из рассказа друга.

— Вот это тоже к его «упёртости».

Я про себя поправил: принципиальности.

Елена:

— Вот он пришел к вере в какой-то момент. Вот были сложности и пришел к вере. У нас еще бабушка верующей была. Мы жили с ней. И она ходила, причащала нас. То есть мы с детства ходили в храм.

— Когда подъезжаешь к Давыдовке, он в самом центре возвышается куполами.

— Вот именно в нем. А для детей он вообще огромный. В Давыдовке он один…

— И вот он пришел к армии… Как вы говорите, парень крепкий, непокорный, такой не всякого прапорщика послушает…

Елена:

— Да, не всякого послушает. Для него не каждый был авторитетом… Он выбирал для себя… По срочке в Наро-Фоминске служил. А потом перевелся в Кубинку в 45-ю бригаду[74]. Вэдэвэшником везде был. Он участвовал в параде на Красной площади, в параде в Киеве. В 2010 году, тогда же отношения хорошие. Дружили. Вот наши, российские войска с украинскими… А в 45-й уже в разведку пошел. Многие в то время косили от армии, у него такой даже мысли не было. И по срочке он попал на последний призыв, когда служили два года. И он, как мужчина, должен служить в армии.

Десантник Авраменко во втором ряду слева

— И вот началась специальная военная операция на Украине…

Лена:

— Он пошел служить по контракту в ноябре 2021 года. Еще не было СВО. Никто и не мог предположить. И все. А мы же знали, какая часть, и понимали, поедет на Украину. Мама знала, что он поехал на учения. Ребятам позвонил, что на учения поехал. А когда все началось, поняли, что он там. Надеялись, что где-то там не в самом пекле. А все подробности узнали после гибели. На прощании ребята с его части рассказывали. Говорят, от веры не отступил. Взял с собой религиозные книги. Читал. И даже когда было его время ночью на посту быть, читал их при огне костра. А так с ребятами говорила, они: «В Жоре ничего не дрогнуло». Не струсил, не убежал. Все четко.

— Вот Антон в заметке рассказывает, что последний раз Георгий звонил в феврале. Что они выдвигаются на учения… 8 июня погиб. В этот промежуток времени с вами общался?

— Нет. Были с его просьбы звонки маме, говорили: «С вашим сыном все нормально». Потом пытались узнавать. Мама в часть звонила, тоже пыталась узнать. Никто никакой конкретной информации не выдавал, но говорили: «В плохих списках его нет». Самое главное.

— А про Гостомель? Ведь штурмовали 22 февраля и потом сколько держались…

Елена:

— Я вообще не представляю, как можно было организовать, провернуть такое!..

— Бои страшные…

Лена:

— Мальчишка приезжал на поминки, говорил: «Сухпаек был», и говорил: «Жора ведь запасливый. И у него полочка. На ней все сложено, уложено». Я говорила: Неужели в такой обстановке еще какой-то порядок организовывал». Что они там какой-то свой быт налаживали. Лучше о боях с Антоном. Они общались…

— Награжден орденом Мужества?

— Он знал об этом ордене, потому что им давали за Гостомель. И когда наши войска отходили, они же ушли в Белгородскую область. И он там встречался с другом. И он говорил про орден Мужества, какое-то построение было. Но тогда еще не вручили, но он знал про него.

— А как погиб?

Елена:

— Он погиб в ЛНР. В Первомайском. Артобстрел. Копали окопы. И был прилет. С тем, кто рядом был, не разговаривала, а с его слов рассказывали ребята. Все спокойно было. Минут за тридцать до этого Жора дал этому мальчишке водички попить. Все спокойно копали. И потом этот прилет, и сразу… Четверо вроде погибших было тогда. Но все-таки ребята дождались, когда стихнет обстрел, все равно всех вытащили оттуда. Никого не оставили… Вот получили извещение… «Разведчик номер расчета группы специального назначения отряда специального назначения войсковой части 28337… Авраменко погиб 8 июня 2022 года в г. Первомайске Луганской области».

В эти дни Первомайск нещадно обстреливали.

Читаю на сайте новостей ЛНР[75]:

18 сентября мне удалось поговорить с мамой Георгия.

— Наталья Георгиевна, мне ваш телефон дала дочь Елена. Я хотел задать несколько вопросов о сыне.

— Да-да, она мне говорила, что вы звонили…

— Ну, первый. Как я понимаю, он старший ребенок в семье?

— Да, старший.

— А почему вы его Георгием назвали?

— У меня папа Георгий. И муж, глядя на моего отца: «Давай Георгием». Ну и решили — Георгий, Жора…

— Какой он, ваш сын?

— Давайте по порядку. Муж мой был очень своебразный человек: у него характер был. А мы с сыном даже характером похожи. А почему? Я вот вам расскажу. Дочь Лена учится во втором классе, сидит и решает задачку. Решает и говорит: «Я никак не пойму». Я ей объясняю, и она: «О, мам, я все поняла». Смотрю, решила задачу, а я бы по-другому, быстрее. Тут заходит муж. «Валер, реши задачу». Он решает так, как Лена. Заходит Георгий: «Жорик, а ты реши». Он решает так, как я. Представляете? Он вот такой. И многое в нем от отца. Такой целеустремленный, направленный. Если за что берется, он берется основательно и делает всегда хорошо. Вот у мужа была такая черта, если что делал, то не придраться. И в школе, они на права сдавали, там какие-то карты, так у нас ни машины, ничего, а Жорик один из первых сдал экзамен. Потом поступил в техникум, платно. Там два курса платно проучился, стал активно участвовать — что бы ни предлагали, он выполнял. Он исполнительный, если ему это нравится и когда к нему хорошее отношение и с ним находят общий язык, он все сделает. И на третьем курсе его перевели на бюджет. Вот такой ребенок. Таких ребят жалко… Это генофонд России. Всегда ему говорила: «Ты — генофонд России. Высокий, здоровый, крепкий, умный…» А в школе. Футбол, хоккей, волейбол и все остальное…

— А мальчишки, там на кулачках…

— Не скажу, что любил драться. А с учителями… — Задумалась. — Вот черчение. В старших классах черчение вел мужчина. Я уже не помню, как звать, но это учитель такой мягкий. А этот стоит, на голову выше его, и уже Жорка диктовал свои условия. И вот тут уже был конфликт. Они ему на шею сели. Не хотят ничего делать. Жора уперся, что ли. И вызывали повлиять…

— Ну разве это конфликт?

— Да тут же десятый класс, сами понимаете, и девчонки…

— Да, себя надо показать…

— У него классная руководительница Наталья Анатольевна. Не скажу, что хулиганистый, но ребенок — мальчик.

В Интернете я прочитал, что на открытии мемориальной доски на школе в честь Георгия его классный руководитель Наталья Фрелина сказала[76]:

— Вы, наверное, ждете от меня слов: «Наш Жора с детства вел себя как герой». Нет, он был таким же непоседой, как и большинство детей его возраста. Даже маму в школу приходилось вызывать. Но он всегда был надежным другом. Помню, и спустя несколько лет после выпуска навещал меня в школе…

И теперь озвучил слова учителя маме.

Наталья Георгиевна:

— Да, да. Они понимали друг друга… А представляете, рост метр девяносто. А все эти девяностые годы и как это с деньгами. Все это так было тяжело. А мы жили рядом со школой. Он утром и кашу геркулесовую поест, и чай попьет, придет в школу, урок-два просидит. Он есть-то хочет, его отпускают, он на перемене прибегал. А мы уже знали: быстрее-быстрее, приготовим. В одиннадцатом классе он просто нас «съедал»…

— Растет мужичок!

Мама:

— Потому что он в постоянном движении, то у него футбол, то баскетбол. В спортивную школу ходил. И ездили по области, в волейбол играли. Но такого, чтобы злостного, никогда не было. И почему-то все равно его все любили. Есть же мальчишки хитренькие, подленькие, а этот нет. Открытый был. Я еще вспомнила, это Наталья Анатольевна была. В 9 классе заканчивается учебный год. У них в классе, что ли, урок был, и пошли на речку. Кажется, с учительницей. Ну и пошли на речку. Ну и ребята купили бутылочку, выпили. Те-то поумнее, как-то… А этот же не умеет скрывать. У него все на виду. Учительница: «Иди сюда». Он же не умеет врать. Дело дошло до милиции. Меня вызвали. Там был Малахов Геннадий, наш участковый. Мы сели с сыном, разговариваем. Я: «Ну вот, сынок, видишь, где твои друзья. Пили все вместе, а в милиции ты один. Ты понимаешь или нет?» Думаю, у него это отложилось. Ну и покуривал. А потом всё. Шестнадцать лет, а он ни грамма, ни курить, повзрослел. И с тех пор не курил. Четко знал, как надо действовать в любой ситуации. И в армию пошел по контракту, у него все четко. Все грамотно. Когда по контракту служил, приехал в отпуск. Я приехала на вокзал его встречать. У него рюкзак размером с сахарный мешок. Он как, хоп, и через голову на плечи наденет. Пришли домой. Он на пол поставил. Не поднять, килограмм пятьдесят. Он его раскрывает, там вещи. Как учили в армии, все вещи уложены. Все плотно, все аккуратно. Все у него всегда было аккуратно. Он знал, где что лежит.

— А кличка у него какая-нибудь была? В школе…

— Нет, звали Жорик. Или Абрам, по фамилии Авраменко…

— А где он служил?

Мама:

— Его призвали в 2008 году. Он по срочке, это как раз последний призыв на два года. И служил в Москве. Писал письма: «Сижу в кубрике. У меня батон, масло, сейчас чай попью и пойду полы мыть. Как ребята старослужащие говорят: пока сколько-то километров полов не помоешь, служба не закончится». Его такая служба не прельщала, он пошел к командиру, высказал свое мнение.

— Что пошел служить, а не полы мыть…

— Да. А те ему: «Да успокойся…» А он свое. Тогда: «Ах, ты хочешь службу, мы тебе устроим». И перевели его в Наро-Фоминск. В десантную часть. Вот попал в часть, а там группа была дагестанцы. И вот говорит: «Что там было, там бои без правил». Вот почему, не знаю, он говорит: «Вот в умывальник, зайдем. И там…» В общем, если попадались вместе, начиналась такая битва, что «раковины отлетали». А я говорю: «Что же офицеры?» — «А они убегали». Вот такая там служба была. Особо про срочку не могу сказать, телефонов не было… Вот через офицеров договорились, и его в 45-ю бригаду в Кубинку. Вы в курсе, что это за бригада? Анатолий Лебедь, слышали, этот вэдэвэшник знаменитый? Подполковник. Так Жора его знал. С ним служил…

— Анатолий Лебедь — яркий десантник. Прошел Балканы, чеченскую, войну с Грузией…

— Да. Там еще Паньков Вадим Иванович. Это такие легендарные личности. Вадим Иванович тоже в чеченской. Первой, второй. Когда Жору отпели, батюшка рассказывал. А он то ли бывший вэдэвэшник. В Чечне или где, Паньков сильное ранение получил. Думали, умер, отнесли в мешке в морг. Потом пришли в морг, а на мешке целлофан поднимается. Он дышит. Давай быстрее мешок снимать, — сказала и добавила: — У него даже челюсть из ребра сделана… Вот какие там, с кем Жорик служил…

Я не мог ничего сказать.

Мама:

— Жорик отслужил два года, пришел домой. Это 2012 год. Дома месяца два побыл, документы снова собрал и поехал в Кубинку. И там он сержант. Контрактник. В кубрике они жили. В то время можно было сержанту быть командиром отделения. В отделении девять или десять человек. И командиром у него был лейтенант. И много интересного рассказывал, как служба проходила. Потом этот лейтенант, это было года два назад, уже комбат. Полковник. И вот представляете, сколько бы они ни служили, у них сохранились очень добрые отношения. И когда у Жорки были трудные времена, когда денег у него не было, он занимал у одних, у других, вот он помогал. И Жорка рассказывал: «Появились у меня деньги. А тот в Москве учится. Звоню ему: “Давайте деньги отдам”. — “Где встретимся?” — “Мам, я подошел, он мне руку пожал, обнял…”» Вот как.

— Отношения у вэдэвэшников!

— Да-да… Вот когда он служил первый контракт с 2009 по 2012 год, он был на параде Победы в Москве, еще на параде в Киеве…

— Вот получается, на срочке получил уроки и в конце концов попал в нормальную воинскую часть. И там еще служил по контракту…

Мама:

— Действительно, тут в Кубинке и физическая подготовка на первом месте. Он мне говорит: «Мам, я в школе столько не писал, сколько я сейчас пишу. Сколько надо знать». Разведрота специального назначения… Уколы надо уметь делать. И оружие знал от и до. Потом же, когда в 2012 контракт закончился, он в Воронеже работал на заводах, во время перерыва ему ребята: «Жор, расскажи». И он давай рассказывать, какое оружие как устроено. Он умел рассказывать, его любили слушать. Рассказывал с чувством юмора, и смеялись, за животы хватались.

— А к вере как пришел?

— Бабушка — моя свекровь, она верующая. Она в церковь ходила, Жорика с собой брала.

— Мне Лена (сестра Жоры) говорила, как даже причащала…

Георгий с бабушками и родителями

Наталья Георгиевна:

— Да, она их причащала. Яйца ходили святили. Пасха у нас всегда была, как положено. Куличи. Куличи в пятницу испечем. Как сейчас: ой, мы уже в субботу съедим. Нет. У нас все до воскресенья, пока не встанем, не разговеемся, никто трогать пасху не может. У нас все было строго. Праздник был праздником.

— На крестные ходы ходил…

— Я вот не знаю, почему так получилось. Но к вере тоже по-разному можно прийти. Но вот он… Я вот не пойму, почему так? Вроде мы купили ему квартиру в Воронеже в Шилово. Живи. Молодой, красивый парень. Нет, что-то…. Я не пойму. Раз так, то так должно быть. Вот он к девочкам: девочка обязательно должна… Не дай бог, что она будет курить. Он с ней даже разговаривать не будет. Чтоб была некрашеная, без маникюра, а настоящая русская девочка. И вот уже потом работал и: «Мам, ты знаешь, познакомишься с девушкой, а первый ее вопрос: “Где живешь и кем работаешь?”» Но ему это тоже не нравилось. И вот как-то… Но, конечно, у него были в Давыдовке, и все. Жили они вместе, но он: «Ну, никак не могу. И хорошая, но душа не лежит к ней…» И всё! Хоть он и на Валааме был, раза три, наверно. Потом в Александро-Свирском монастыре раз или два. Это рядом с Петербургом. Близко, километров сто. Туда, в Карелии монастырь, чуть ли не в тайге, там и приходу мало, и народу мало.

— Трудником…

— Как к Богу пришел, просил называть его не Жорик, а Георгий. И мне трудно было первое время так называть его…

Привыкла.

— С гражданки он вернулся в армию. А почему?

Мама:

— Почему вернулся? Ну тут знаете, в армии и на гражданке — это разные вещи. Тем более он поступал на такие предприятия бюджетные. Вот один момент рассказывал: «Приду, работа, все есть. Но дают ее старикам, которые уже пенсионеры, а ты — молодой. Что тебе, у тебя детей нет, сиди и жди, пока работу дадут. А работа сдельная. Кто-то напортачит, а мне несут переделывать». У него получалось делать детали — гнуть железо. Он говорит: «Несут мне переделывать». Он такой человек, не терпел унижения. Говорит: Вот сижу, идет мастер: «Иди, туалетную бумагу повесь в туалет». Он: что это за такое. И: «Не пойду. Уборщица сидит вяжет, а я бумагу пойду вешать…» Ну как-то так.

— И как же он собрался?

— Ему весной в 20 году позвонили прямо на Валаам из Тамбова: «Не хотите у нас послужить?» Он сначала отказался. Вроде нет, а потом начал думать-думать и принял решение. Тут с медкомиссией что-то не получалось, но потом наладилось. Прошел медкомиссию, и служить в Тамбов. Как помню, 21 года 2 августа он поехал в Тамбов тоже служить. Ну мы созванивались. Я: «Че?» — «Оформляю документы». А потом: «Все, я не буду служить в Тамбове, поеду в Кубинку». — «Почему?» Ну он говорит: «Посмотрел, как там ребята относятся к службе». Они, как же он сказал: «Они не служат, а как на работу ходят. Все поженились, никому ничего не надо. Придут, штанги потягают, и все. А в Кубинке все по-другому». Вот.

— И он собрался в Кубинку?

— Да, договорился с начальством, его документы уже из Тамбова в Кубинку отправили, и поехал в Кубинку. Ну, приехал. Конечно, тридцать пять лет, а там ребята молодые. Вместе с ним контрактники — двадцать один год ребята. Он говорит: «Приехал, на меня так смотрят, мол, приехал дед такой». Вначале так. «Ну, — говорит. — Мне было тяжело». Звонит: «Молись за меня. Морально тяжело». Ну, вливание в коллектив. А потом через какой-то момент… Но у него физподготовка на первом месте. Стрельба, чтобы все знал и умел. И потом, когда началась подготовка в полную силу, он говорит: «Всё, мам, меня зауважали». И вот ребята приезжали, он же похоронен в Санкт-Петербурге, вы же знаете?

— Да.

— И приезжали на годовщину (8 июня 2023 года. — Примеч. авт.). И из Давыдовки приезжали. И двое мальчишек из его группы, глянули, слезы градом. С нами был мужчина взрослый: «Да, — говорит. — Молодые, худые, но дух есть». Как только они про него вспоминают, у них сразу глаза светятся. Вспоминали о нем. И вот еще ребята говорят: «Да, там они, — ну не знаю где. — Ночь. Палатка, ребята спят в палатке. Печка горит». А там же дежурят по очереди. И говорят: «Мы спим, а он сидит у печки и все время читал». Молитвослов, наверно. Псалтырь. И подкидывал дрова. Потом еще командир его отделения Сергей говорит: «“Жор, да ложись же, отдыхай”. Скажу, уйду, потом приду: опять читает. Постоянно читал и читал».

— А когда в феврале 22 года началось, он сразу туда попал?

— В январе же учения в Белоруссии, он мне 21 января звонит: «Всё, мам. Еду в командировку. Звонить не буду. Оттуда не звонят». Прямо так и сказал. А я-то думаю: какой мне надо быть глупой, бестолковой. Когда он еще сбирался на контракт, я говорю: «Пусть он поезжает. Сейчас войны не будет. Кто сейчас, — думаю, — воевать будет. Жизнь такая хорошая. Кто сейчас будет воевать?» Я-то своим умом, мне пенсии, зарплаты хватает, мне больше ничего не надо. А оказывается, вот как… «Ну все, сынок, с Богом». Вот и всё… И тут 21 февраля присоединение этих республик, а я все работала. Прихожу после 23 числа на работу, там в управлении железной дороги полы мыла, к ребятам. Там ребята умные. Спрашиваю: «Кирилл, что сейчас будет?». Он: «Тетя Наташа, да война началась». Я: «Мама, дорогая!» Вот такие дела. И больше мы с ним, как в январе созвонились, больше не разговаривали. Единственное, на 8 Марта по телефону позвонил, поздравил кто-то — мальчишка-связист. Сказал: «Будет возможность, перезвонит». А еще его сослуживец. Жорик был командиром отделения, у него в отделении был Дима Богданов. Со Старого Оскола. Срочник. Они уже после Гостомеля в Валуйки приехали отдыхать. Я вот забыла: Пасха в 22 году какого числа?

— 24 апреля 2022 года.

Авраменко (стоит) разминирует

Наталия Георгиевна:

— Они сидели в Валуйках. И Дима Богданов позвонил ему. Он: «Дим, так и так, если можешь, приезжай». Ну, Димка, конечно, на машину и в Валуйки приехал. Я: «Дим, ну что там, расскажи». — «Да что, по городу поехали, купили ему кипятильник…» Ему в определенное время уже нужно было быть у командира. «Если что, Пасха в воскресенье, приеду». Но Жорик больше не позвонил.

— А про Гостомель что рассказывал? Там же наши ребята держались…

— Вот среди них он и был. Орден Мужества как раз за Гостомель. И с ними как раз был Паньков Вадим Иванович. Их командир бригады. А почему? Когда мы в Кубинке были на похоронах, батюшка сказал: «Он (Паньков) говорит: “Как я не поеду? Как я потом в глаза матерям буду смотреть”»… У Жоры был позывной «Пересвет». Пересвета ведь Сергий Радонежский благословил на Куликово поле биться с Челубеем. У сына иконка была Сергия Радонежского… Еще вот что, ребята, когда были, молодые, с кем в последнее время Жора служил, я одному говорю: «Сереж, ты знаешь, в Давыдовке мемориальную доску повесили и улицу в честь Георгия назвали». Он: «Мне кажется, Жорка был бы недоволен. Он не любил, когда на него внимание обращали»…

— Зато мы довольны… — произнес я.

— Да-да, а он смущался…

— Это в религии такие каноны: не выпячиваться…

На плечах таких скромных парней держится моя страна.

Мама Георгия дала мне телефон однополчанина сына, который после ранения лечился в госпитале.

20 сентября у меня состоялся с ним разговор.

— Сергей, когда вы с Георгием познакомились?

— С Жориком в ноябре 21 года.

— Когда он пришел служить по контракту?

— Да. Абсолютно верно.

— И какой он? Как вы его назвали?

Сергей:

— Мы его как только не называли, если честно. Изначально мы хотели ему дать американский позывной, грубо говоря, ну и он с ним ходил одно время. Позывной «Джордж». Он был «Джордж», ну где-то месяц, полтора. Потом ему что-то начало не нравиться. «Я — Пересвет, — говорит. — Я буду Пересветом». И все, взял себе позывной «Пересвет». Еще могу сказать: нечеловеческой силы человек. Прошу прощения за тавтологию. Очень сильный. Очень целеустремленный. Очень верующий человек. То есть у него каждый прием пищи был ритуалом. Любил он кушать очень много. Любил он кушать долго. Любил он кушать по церковным канонам. Я просто далек от церкви и особо не знаю, но подмечал всегда: вот, перед тем как попить водичку, он ее покрестит. Еду какую, перед тем как есть, перекрестит. Юморок у него был своеобразный. Мы с ним люди немножко разных поколений, ему тридцать шесть лет, а мне двадцать один, понимаете. И на войну я поехал в двадцать, и мы с ним немножко с разных планет, грубо говоря. Жорик, он консервативный человек, он очень запасливый, кстати, был. Это я в командировке подметил. Любил бокс, спорт. Для него бокс вообще одно из его увлечений. Я помню, как он показывал на двери, как Тайсон бьет. Это было на Гостомеле в Киевской области. Вот так…

— Мне мама рассказывала, что когда на срочке был, там выяснял отношения с дагестанцами…

— Я даже не удивлен, на самом деле…

— Вот видите, он огромный дяденька Гулливер, и тут вы. Он для вас папаша или брат?

Спецназовец Авраменко

— Скорее как брат. То есть мы с ним на дружеских отношениях. С ним хорошо общались, вот конкретно я. Потому что я сам по себе такой человек: либо нейтралитет, либо мы друзья. Никак иначе. То есть мы ни с кем не враждуем, кроме явных врагов, понятно, что да, он враг. А Жорик таким не был. Общались мы с ним очень хорошо, и я помню в самом начале, когда только-только познакомились, мы часа два с ним потратили. Ну, про футбол общались, как он раньше в футбол играл и все остальное. И не только про футбол. Но про спорт в основном.

— Мне мама рассказывала, что он фанатиком был, должен знать все про оружие. И по физподготовке, то есть не шланговал.

Сергей:

— Он все: «Я — спецназ. Я — спецназ». И все соответственно. А чтобы быть в спецназе, надо спецназу соответствовать. Жора соответствовал.

— А какие-то случаи расскажите… Ну, где Жора удивил, что ли…

— Ну это надо сидеть и лопатить всю командировку…

— Я сначала не придал значение Гостомелю, а когда вник: Отважные ребята там бились. Как назвали «Двести спартанцев»…

Сергей:

— Представляете, сколько там событий за день произошло, особенно на Гостомеле.

— За день! А еще вокруг… Можно испугаться, и боязнь какая-то. Мы же люди. Как такие события переносил Жора?

— Жора переносил спокойно. Это я точно помню. Спокойно. У него не было какой-то излишней суеты. Паники. Может, он это не показывал. Хотя все равно чужая душа — потемки. Но все вот эти тяготы, обстрелы очень спокойно переживал.

— А, может, потому что в Бога верил?

— Возможно. Просто мы с ним на том направлении не плотно вместе работали. Мы в разных дозорах с ним, поэтому каждый дозор держал свой отведенный участок. А наши участки с ним не пересекались. Поэтому я особенно и не расскажу. Да, мы ходили на задачу, но тоже сильно не пересекались, потому что я в главном дозоре. Я группу веду, я хожу в голове группы. Ну, по названию понятно. Жора ходил, по-моему, в правом или в тыловом дозоре. Но это не значит, что он сзади где-то там отсиживался. В правом дозоре он ходил. Да, правый дозор. У нас вся группа, она мобильная. Вне зависимости левый ты дозор, правый дозор, он в любой момент может головным стать. Даже если ты тыл, даже если ядро, потому что в любой момент могут с любой стороны напасть, особенно со спецификой нашей работы.

— После Гостомеля он был в Первомайском, где и погиб. Вы с ним в тех боях участвовали?

— Нет, в этих боях я был не с ним. В эти моменты, особенно, когда он погиб, он был в другой группе и в другом отряде. Такая история…

— Но бригада та же самая?

— Да, просто он был в другом отряде. И работал с ними. А в момент его гибели я уже был по ранению в госпитале.

— Скажите, вы же и пленных брали, в Гостомеле том же… Что можете сказать о них…

— Честно, я даже удивлялся, что у нас пленные слишком вальяжно себя чувствуют. И курит он сидит, и руки у него не связаны. И он лицом в пол не лежит. С ними такое бережное отношение, я даже удивлялся порой. Но тоже зависит от категории пленного. Если это просто дядечка, которого просто забрали в армию, соответственно, он будет дядечкой и в плену. Особой информации он не даст. Ничего особенного не сообщит. А если это человек, так скажем, нацистских наклонностей и мировоззрения, да, ему будет немножечко похуже. Как-то вот так…

— Скажите, вот названа улица в честь Георгия, мемориальная доска на школе, а у вас в части он как-то отмечен? Вот есть танковый батальон, он с Северного флота, с Печенги. Так у них сделали мемориал и там фото погибших…

Сергей:

— У нас было два мемориала, у нас и храм на территории части, в который Жора любил ходить, насколько я помню. Вокруг храма у нас аллея, где люди и в чеченскую… Короче, начиная с чеченской кампании и до 2020 года — погибшие были. И они там отражены. А о новых, кто в этих событиях нас покинул, пока ничего не делали, но это сделают обязательно. У нас в бригаде ценят память о людях. У нас людей любят, ценят и берегут. Поэтому каждая потеря для нашей бригады — это очень больной удар. Память о наших пацанах священна. Поэтому у нас два мемориала: один вокруг храма, второй прямо на плацу. Большой гранитный памятник. Там, например, Герой России Анатолий Лебедь.

— Мне про него мама Георгия сказала. Яркий воин…

Сергей:

— В нашей бригаде был.

— Он погиб в 2012 году, а Георгий служил с 2009 по 2012-й в бригаде. И видимо, знал его.

— Да, с ним пересекался…

— Но у вас и Вадим Иванович…

— Вадим Иванович Паньков. Это командир, которому любой человек нашей бригады хоть каждый день может говорить огромнейшее спасибо, и, мне кажется, один из самых уважаемых людей в стране.

— А почему «спасибо»? Это же великая вещь, когда такое говорят командиру… Обычно ведь: командир прошел, а на него косятся…

Сергей:

— У нас такого нет. У нас командиры все хорошие. У нас отбор в бригаду, у нас дураков нет. Ни среди солдат, ни среди командиров. Поэтому я всегда всем говорю, что бригада — это немножко отдельная планета по сравнению с другими войсками, другими частями. Даже если это те же ВДВ, все абсолютно по-другому. И благодаря Вадиму Ивановичу мы сейчас с вами разговариваем…

— И последний вопрос: вам вспоминается «Пересвет»?

— Могу так сказать: не так чтобы каждый день, но раз в неделю, точно бывает. Может, я какую-то фразочку его скажу. Вот высшую степень чего-нибудь он называл: «вощще». Что-нибудь случилось, он: «Ну это вощще». И он это мог десять раз подряд сказать за одно предложение… Частенько вспоминаю. А как я могу не вспоминать. С ним столько всего прошли, как не вспоминать…

— И все-таки еще вопрос: он похож на Илью Муромца?

— Илья Муромец был высокий и здоровый, а Жора был высокий, но не настолько здоровый…

Вот об этом воине с позывным «Пересвет» хотелось писать и писать.

21 сентября 2023 года в стране отмечали День победы русских полков на Куликовом поле, отмечал и я: окончил книгу о наших «Пересветах» из современной России.

21 сентября 2023 года

3 августа 2023 года, когда мы — ветераны МВД проводили между собой соревнования по рыбной ловле на пруду «Дальний Раг», я познакомился с дежурным 20-й армии по имени Алексей.

Когда он узнал, какие книги я пишу, он сказал:

— А про Мальцева слышали? Позывной «Кубань». Он пробрался в окоп укропов, троих вэсэушников завалил, а двоих взял в плен… Жаль, потом погиб. Его укропы распяли на дереве и гранаты прикрепили, если будут снимать, подорвутся… Вот о ком пишите…

Александр Мальцев

Потом я в Интернете нашел:

«47-летний командир отделения в одиночку захватил опорный пункт противника, уничтожил трех солдат и остальных бойцов ВСУ взял в плен. Смелые и слаженные действия рядового поразили сослуживцев да и всю российскую группировку.

Через три дня после взятия опорника Александр ушел на свое последнее задание. В бою с превосходящими силами противника он получил смертельное ранение…

— У нас многодетная семья. Александр — средний, я младший, есть сестра — ей 53 года. В настоящее время мама осталась в Лабинске одна, папа умер, а мы разъехались. Последнее время жили с Сашей в Питере. Видел его в ноябре прошлого года. Он пришел ко мне и сказал, что пришла повестка. Но давать советы или отговаривать было бесполезно. Он целеустремленный по характеру, он хотел поехать в зону СВО сам и без повестки, у него был боевой опыт, ранее служил по контракту. Но когда я увидел видео, как он захватил окоп сам, просто до слез гордость пробирает. Мне телефон оборвали, все звонят и говорят, как это было невероятно, благодарят за брата, — поделился с “КП” — Кубань” 43-летний Сергей Мальцев».

Как все произошло, видим в снятой с беспилотника записи: по земле изгибается окоп. Вокруг посеченные деревья. Из окопа трое вэсэушников в касках ведут огонь из автоматов. К окопу сбоку пробирается боец, прыгает в окоп. Движется по нему. Выходит из-за угла: перед ним вэсэушники. Огонь. Вэсэушники лежат. Боец дальше по окопу. И вот видим: вэсэушник положил руки на бруствер окопа — он сдается. Из блиндажа появляется еще один вэсэушник и поднимает руки…

Только и остается сказать: отважный боец!

В Интернете нашел рассказ однополчанина Мальцева[77].

«Мой позывной “Конь”. Заходил со своим товарищем, позывной “Кубань” по имени Александр, на вражеский окоп, — говорил молодой человек в камуфляже. — Окоп находился в 250 метрах от нас. После того как отработала наша арта (артиллерия. — Примеч. авт.), начали движение. Шли под обстрелом противника. Минометы работали и так стреляли, то есть бой завязался. Потихоньку подтягивались к окопу. Как только была возможность, “Кубань” заскочил и каким-то образом их взял врасплох. Они даже не поняли, что произошло. Двое сдались в плен. Один уже был ранен, тоже пленный. Зашли мы. Укрепились. Заняли окоп. Ждали пехоту на укрепление. Начал работать миномет ВСУ, крыть прямо в окоп. По своим позициям они крыли. Своим укрепам. Мы спрятались в блиндаже противника. Дождались прекращения огня. Выдержать паузу решили. Слышали голоса подходящих. Оказалось, бойцы ВСУ. Попытались нас выбить из блиндажа. Кричали: “Выходите. Сдавайтесь в плен”. Мы не стали сдаваться. Они стреляли из пулемета, гранаты кидали по нам. Мы по рации вызвали огонь наших минометов по этому укреплению. Огонь на себя. Нам выходить был не вариант. Мы вызвали огонь минометов на себя. После этого бойцы ВСУ начали отходить. Пока они отходили, мы одного ранили. Они его утащили, не знаю, может, убили. Атаку мы отразили. После этого начали укрепляться в окопе. Переночевали. Связались с товарищами, которые заняли соседний укреп. Откуда “Кубань” пошел еще на один штурм. Там, скажем так, все прошло легко. Быстро взяли. Окопались. Нас по темноте эвакуировали. Все, переночевали. Нормально отоспались. “Кубань” участвовал в штурме трех укрепов. Погиб на одном из них…»

Однополчанин еще рассказал о «Кубани»:

«Когда я с ним познакомился, мы нашли общий язык. Он всегда внушал доверие. Уверенность. Я проникся к нему. После первого штурма наш командир был ранен. Потом, кто вышли из этого леса, общим голосованием решили, что будет командиром “Кубань”. Никто не был против. Я не против…»

А командир штурмовой роты с позывным «Батя»[78]: «Брали штурмом опорники. Бойцы мои. Начали первый опорник брать. На второй опорник группа “Кубани” зашла с двух флангов. Взяла его. “Кубань” сел в засаду: там окопчик был для наблюдателя. Он выжидал минут сорок. Потом они отвлеклись, когда атака пошла, от него отвернулись. Он уничтожил одного хохла, резко заскочил туда и расстрелял еще двоих. И двое сразу подняли руки, сдаваться сразу начали в плен… Ну, это первый. Тут же ребята взяли под командованием “Лоу”, командира группы, он сейчас трехсотый. Они взяли второй опорник. И третий опорник взяли пацаны в количестве двух человек. Бой был нормальный… Как погиб? Группа пошла из пяти человек, а этот опорник на возвышенности, в кустах. Как скосили деревья, они валялись. Они подползли, “Лоу” — с правого фланга, “Кубань” — с левого. Тут коптер начал кидать… Там не видно из кустов было. Деревья повалены. И из кустов там пулеметчик начал работать. “Лоу” ранило в бедро. А его (“Кубань”) — убило… Командир группы “Кубань” в течение трех дней брал все три опорника. Он участвовал во всех штурмах этих укрепрайонов. “Кубань” он был отличный друг. Солдат хороший. Очень хороший человек. Надежный, как “Т-34”, — говорил мужчина, на груди которого виднелась тельняшка. — На штурм идут ребята-добровольцы. Он к ребятам пришел из добровольцев. Ну и они ребята смелые, готовы ко всему. Они — куда хочешь… С ними можно куда хочешь идти. Не подведут никогда…»

О последнем бое «Кубани» еще узнаем из рассказа с позывным «Карлсон»[79]:

«Штурмовик с позывным “Карлсон” рассказал о последних минутах жизни своего сослуживца, командира штурмовой группы Александра Мальцева с позывным “Кубань”, героически погибшего при прикрытии отхода своих бойцов. По его словам, группа из пяти человек подошла к очередному опорному пункту противника. В ходе перестрелки ранение получил боец с позывным “Лоу”, после чего “Карлсон” увел его влево, а Мальцев начал обходить справа, отвлекая на себя внимание. “[ «Кубань»] дал команду прекратить перестрелку, чтобы перегруппироваться и оказать помощь раненому «Лоу»”, — передает слова “Карлсона” РИА Новости. Затем снова последовала перестрелка, перекидка гранатами, после чего Мальцев перестал выходить на связь. “В его сторону работал пулемет. Он полностью обеспечил наш отход. В районе эвакуации узнали, что «Кубани» с нами нет”, — сообщил военнослужащий».

В Интернете с сайта на сайт гуляла информация, что подали документы на присвоение Мальцеву звания Героя России.

Теперь его однополчане ждали сообщение о награде.

И я ждал.

13 сентября 2023 года позвонил дежурному Алексею и попросил выяснить, что с наградой Мальцеву. Алексей попросил перезвонить через несколько минут и потом сам позвонил, а я на сайте Герои страны нашел недавно появившуюся информацию[80]:

«Мальцев Александр Викторович — командир отделения разведки штурмовой роты 488-го гвардейского мотострелкового полка 144-й гвардейской мотострелковой дивизии 20-й гвардейской общевойсковой армии Западного военного округа, гвардии сержант.

Родился 26 апреля 1975 года в городе Норильске Красноярского края в многодетной семье, переехавшей в 1979 году в город Лабинск Краснодарского края. В 1992 году окончил здесь среднюю школу № 4. Увлекался футболом, турпоходами.

В начале 1990-х годов прошел срочную военную службу в Российской армии. Позже служил в армии по контракту на таджикско-афганской границе в 117-м пограничном отряде группы Пограничных войск в Республике Таджикистан. В 1995 году командир отделения инженерно-саперного взвода инженерно-саперного батальона сержант Мальцев получил первую боевую награду — медаль “За отвагу”. В начале 2000-х годов служил на Северном Кавказе.

С 2011 года жил и работал в Санкт-Петербурге.

Вскоре после объявленной в стране в сентябре 2022 года частичной мобилизации был призван в армию для участия в специальной военной операции по защите Донецкой Народной Республики и Луганской Народной Республики. Служил в одном подразделении 144-й гвардейской мотострелковой дивизии (пункт дислокации полка — город Клинцы Брянской области).

Его часть вела боевые действия в лесном массиве Северодонецкого района Луганщины, насыщенном оборонительными сооружениями Вооруженных сил Украины (ВСУ). Вытеснить противника из мощного укрепрайона одними ударами артиллерии было невозможно, каждый окоп приходилось зачищать силами пехоты.

Мальцев с Розенбаумом

10 марта 2023 года командиру отделения Мальцеву (позывной “Кубань”) и его подчиненным была поставлена задача овладеть одним из таких опорных пунктов. По пути к вражескому окопу все сослуживцы гвардии сержанта Мальцева, попав под пулеметный огонь украинцев, получили ранения. Командир оттащил раненых в безопасное место, вызвал санитаров и отправился на штурм в одиночку. Подобравшись к рубежу, он дождался, пока пятеро обороняющихся отвлекутся на отражение атаки с другой стороны, и незаметно проскользнул в окоп. За поворотом траншеи выждал удобный момент, когда противник займется перезарядкой стрелкового оружия, внезапно ворвался к ним и автоматным огнем уничтожил троих бойцов ВСУ. Оставшиеся двое сами положили руки на бруствер и сдались. Дождавшись подкрепления, передал ему своих пленных. Подробности подвига были засняты с воздуха беспилотным летательным аппаратом.

Через несколько дней, 13 марта 2023 года, в ходе очередного наступления российских штурмовиков в окрестностях города Кременная Северодонецкого района один из сослуживцев Мальцева получил огнестрельное ранение. Пока товарищи вытаскивали его с поля боя, Александр отвлек внимание противника на себя, чтобы дать возможность раненому уйти, и в этот момент его настигла вражеская пуля.

Похоронен на Лабинском кладбище в Краснодарском крае.

Указом Президента Российской Федерации от 17 апреля 2023 года гвардии сержанту Мальцеву присвоено звание Героя Российской Федерации (посмертно).

Медаль “Золотая Звезда” была передана семье Героя 9 сентября 2023 года в Лабинске вице-губернатором Краснодарского края А.И. Власовым…»

Вот все и прояснилось…

9 сентября 2023 года матери Александра вручили награду сына.

А память…

Когда я позвонил директору школы № 4 города Лабинска и спросил:

— Что-нибудь сделано в честь бывшего ученика школы Александра Мальцева?

Награду сына вручили матери

Она мне ответила:

— Только документы пришли (я понял: о присвоении Героя). Будет и памятная доска, и парта Героя…

— Хорошо…

Но главное, я не сомневался, что этот мальчик родом из Норильска, выросший в Лабинске, служивший в Таджикистане, живший в Санкт-Петербурге, погибший в бою под Кременной на Луганщине, заслужил признание народа.

13 сентября 2023 года

Когда я позвонил заведующему кафедрой Военно-воздушной академии имени профессора Жуковского и Гагарина Юрию Федоровичу Семоненко и сообщил о выходе книги «Герои СВО. Воронежцы», в сборе материала для которой он помогал мне, он сказал:

— Есть еще отличившиеся на спецоперации…

Прислал мне список, в котором я увидел фамилию Боровикова. Герой России, погиб 4 декабря 2022 года.

В Интернете на сайте Героев страны международного патриотического интернет-проекта прочитал[81]:

«Боровиков Алексей Юрьевич — штурман-оператор вертолетного звена вертолетной эскадрильи 15-й бригады армейской авиации 6-й армии Военно-воздушных сил и противовоздушной обороны, майор.

Родился 25 сентября 1988 года в поселке Тарко-Сале Пуровского района Ямало-Ненецкого автономного округа. Учился в школе поселка Звезда Слободо-Туринского района Свердловской области. После 8 класса школы в 2003 году поступил в профессиональное училище “Учагрополис” в Слободо-Туринске, которое окончил в 2006 году с получением квалификации электромонтера.

С 2006 года в Вооруженных силах Российской Федерации, курсант Челябинского высшего военного авиационного училище штурманов.

После окончания училища в октябре 2011 года направлен в 7000-ю гвардейскую авиационную базу. Служил помощником руководителя полетов 186-й авиационной комендатуры (поселок Сиверский Гатчинского района Ленинградской области). В 2013 году переведен в 440-ю авиационную базу армейской авиации (аэродром Веретье в городе Остров Псковской области) на должность штурмана-оператора вертолетного звена вертолетной эскадрильи на Ка-52 (“Аллигатор”).

Майор Боровиков

С сентября 2014 года штурман-оператор вертолетного звена вертолетной эскадрильи 15-й бригады армейской авиации (аэродром Веретье). В 2016, 2018 и 2021 годах участвовал в военной операции, проводимой Россией в Сирии против международных террористических формирований. Награжден орденом Мужества.

С 24 февраля 2022 года в составе своего подразделения принимал участие в специальной военной операции по защите Донецкой Народной Республики и Луганской Народной Республики.

С самого начала СВО на Украине экипаж Ка-52 в составе командира майора Михаила Абраменко (позывной “Борода”) и штурмана-оператора майора Алексея Боровикова выполнил более 600 боевых вылетов в сложных и простых метеоусловиях, днем и ночью в условиях ограниченной видимости. Во время выполнения задач экипаж осуществлял поддержку российских войск — как в ходе их наступления, так и во время контрнаступления Вооруженных сил Украины (ВСУ). Обеспечивал подавление средств ПВО противника для обеспечения боевых действий других видов и родов авиации, сопровождение и прикрытие вертолетов Ми-8 при эвакуации раненных и погибших военнослужащих непосредственно с линии боевого соприкосновения под огневым воздействием противника. За время участия в СВО ими было уничтожено 23 танка, 12 бронетранспортеров, 4 боевых машины пехоты, 1 бронированная машина, 3 самоходные артиллерийские установки ВСУ.

4 декабря 2022 года вертолет Ка-52, которым управляли летчики, при выполнении боевых задач на купянском направлении в районе села Кривошеевка Сватовского района (ЛНР) был поражен огнем украинского зенитно-ракетного комплекса “Бук”. Экипаж погиб».

Прочитав о жизненном пути майора, родившегося в Тарко-Сале (я в тех краях был в 1993 году, когда мотался по Ямалу, в поиске Пурпе), росшего в Свердловской области (я рос в Верхней Салде под Нижним Тагилом), учившегося в Челябинске (в Магнитогорске под Челябинском учились мои родители), служившего в Ленинградской и Псковской областях (в Себеже под Псковом служил мой папа и я там пошел в школу), невольно проникся к нему душой.

Мы с ним были почти земляки.

А его боевой путь: в Сирии в схватке с игиловцами, и теперь 600 вылетов на Украине, когда каждый мог стать последним, поражал мои представления. 23 уничтоженных танка, а сколько спасенных раненых, и все под прицелом врага!

Когда-то меня захватила судьба командира Кореновского вертолетного полка полковника Ряфата Хабибуллина, который прошел абхазо-грузинскую (1992–1993 годы), две чеченские войны, был в Осетии и погиб в Сирии. Я писал о нем в книге «Герои Сирии. Символы российского мужества» и теперь не мог позволить себе пройти мимо судеб майора Алексея Боровикова и его однополчанина майора Михаила Авраменко.

На том же сайте прочитал[82]:

«Боровиков Алексей Юрьевич… трижды награждён орденом Мужества… Церемония прощания с майором Боровиковым Алексеем Юрьевичем состоится 9 февраля 2023 года с 11: 00 до 13: 00 в Слободо-Туринском Доме культуры. Траурный митинг в 13: 00».

Выходило, что его хоронили на малой родине.

Потом прочитал на том же сайте: «Боровиков похоронен в феврале 2023 года на кладбище поселка Звезда Слободо-Туринского района Свердловской области».

Упокоился на родной земле.

Теперь пытался связаться с родными. Звонил в администрацию Слободо-Туринского района, замам, помам, они не отвечали. В отдел образования — тоже не отвечали. Ответил лишь телефон директора Слободо-Туринского ДК.

Директор Захарова Марина Викторовна обещала помочь связаться с родными, прислала мне номер телефона и сказала: «Отец Боровикова — Юрий Анатольевич. Он живет здесь в поселке Звезда».

Вот я набрал номер отца, представился, рассказал о цели разговора.

— Я, кстати, жил от вас недалеко в Верхней Салде, — заметил. — У меня папа там служил, там ракетная дивизия.

— Да, недалеко…

— К тому же, когда я прочитал, что вы в Тарко-Сале были, во мне все перевернулось. Дело в том, что в 1993 году в командировку ездил в Пурпе.

— Я там бывал, — ответил отец.

— Оно рядом с Тарко-Сале. И я Пурпе еле нашел на карте. Еле добрался туда… А как получилось, что вы оказались в этих зауральских краях?

— Я родом со Звезды. И мои родители отсюда. А как в Тарко-Сале? Раньше же комсомол. Все туда ехали. На комсомольские стройки. И я после армии поехал. Там познакомился с супругой, женился, сын Леша родился. Я там работал на постоянке. Когда сыну три-четыре года исполнилось, мы переехали назад в Звезду. И я ездил уже на Север вахтовиком. Я всего на Севере отработал шестнадцать лет: восемь на постоянке и восемь вахтовками. А сын рос в Звезде.

— Интересное название. А почему Звездой назвали?

— Не знаю, но у нас тут (в Звезде) контора старенькая, была на ней звезда. Может, из-за этого…

— А что в Звезде, какие предприятия?

— Только животноводство и сельское хозяйство. Я на покосах сено заготавливал…

— А на Севере кем работали?

— В основном на буровой дизелистом-мотористом. На «Урагане», МАЗ-543 возил трубы. Как положено, вкалывал.

— Трудно?

— Там всякое случалось. Когда работал на буровой, был перекур. А делали подъем инструмента. Трубы поднимают. Инструмент поднимали, резко дернули и слетел хомут. А я в дизельной был. И хомут полетел в нашу сторону. А у нас перекур: ведь работаешь, отдыхаешь. И слышу шум. Меня Бог сохранил, я услышал шум и прыгнул, и мне хомут где-то килограммов шестьдесят по спине прошел. По позвонку чуть-чуть. Полоска осталась. Но нормально все, легким испугом отделался. Никто не пострадал, а у меня царапинка. Повезло. На буровую возили. Я ушел на «Ураган». Двухкабинник. Ракеты таскает.

— Я видел их в Верхней Салде…

— Учился на него в Белоруссии, в Минске. Мы возили оборудование по тридцать тонн, по двадцать тонн. Лебедки, насосы буровые. Они очень-очень тяжелые. Тогда же не было дорог, а ходили по зимнику. Нельзя было расслабиться, иначе завалиться можно было. Зимник он натаптывается, натаптывается, в результате идешь, как по высоте. Очень сложная работа была. Но работали. Такой груз везли пять тракторов месяц, а мы за сутки, за двое дотаскивали. Танковый двигатель на «Урагане»…

— Читал об историях на Севере, когда холодище, а двигатель сдох…

— Бывало. Вот едем, разгрузили оборудование, не доезжая до Харампура, и двигатель, как вы говорите, сдох. А мороз, ветер. Но быстро сообразил, нашел утечку топлива. Заменил шланг и все. Поехал. И колеса, бывало, меняли. Ну, колеса — ничего страшного. Двигатель работает, и ты не замерзнешь.

— В экстремальных условиях ездили… Там же болота, болота…

— Ходили по зимнику. Бывало, лед трещал, но ехали…

Вот какой характер у отца, который передавался сыну.

— И вот появился сынок…

Юрий Анатольевич:

— Да. Леша учился в Звездинской школе. Восьмилетке. Закончил ее и пошел в училище. Ведь после 8 класса куда? Только в училище. Мы посоветовались и решили: профессию получишь, а там посмотрим. Училище закончил. Получил профессию электромонтера, права водителя. И я говорю: «Может, попробуем в летное?» Попробовали. Он поступил в летное училище.

Курсант Боровиков

Вспомнил, сколько раз поступал в летное училище Петр Каштанов, и спросил:

— Сразу поступил?

Отец:

— Сразу. Он же парень у меня сообразительный.

— А почему он в армию захотел?

— У меня двоюродный брат подполковник авиации. Он приезжал сюда, Леша встречался с ним, и тот ему рассказывал, и вот пошел в Челябинское высшее военное… Летное, летать хотел.

— Как ему служилось, училось в училище… Город ведь огромный, он с деревни, закружит…

Юрий Анатольевич:

— Говорил: тяжеловато. Но я ему: сынуля, ты парень у меня молодец. И он держался. В военном училище всегда первое время тяжело. Куда ни сунься. Да и в армии первые годы. В отпуск приезжал. У нас до Челябинска пятьсот километров, на автобусе за день добираешься.

— Когда окончил училище?

— В 2011 году.

— Как с распределением?

— С распределением первое время было очень плохо, потому что был такой министр обороны Сердюков…

— Горе-министр, училища, воинские части разгонял…

— Да. И Алексей попал. Он попал на запасной аэродром. Там был командир и он — его замом, молодой лейтенант. Заместитель. Год там пробыл, но летать хотелось. Так-то он должен был летать на самолетах дальней авиации, на бомбардировщиках, но не было самолетов. И получилось, что место на Ка-52 освободилось. Вот он пошел туда служить.

— В какое место?

— В Торжок или в Остров под Псковом. Я туда приезжал. Меня даже на вертолете Ка-52 подняли. Я не ожидал, конечно, они меня подняли, круг сделали. Ощущения неотразимые. Приборы, туда-сюда. Связь — слышимость хорошая.

Отец и сын. 2016 год

— Сын служит в Острове…

— Да. Какие-то конкурсы. Кубки им вручали. Рыбалку, охоту. А к технике у него тяга с детства.

— А семья у него?

Юрий Боровиков:

— Он женился, когда закончил военное училище. Познакомился в Камышлове со своей будущей женой. Жена оттуда. Поехала с ним служить.

— Молодец…

— У него сын — инвалид. И он мог отойти от авиации, но он этого не сделал.

— Прирожденный летчик…

— У него две командировки в Сирию. Все прошло нормально. Медали за Сирию есть. Сирия по сравнению с Украиной сказка… Разве что в Сирии жарко. Там всякое. Рассказывал: один уснул на скамейке, змея его за нос укусила… Я до сих пор не верю, как так могло произойти…

— Живой остался после укуса?

— Живой…

— Мне про одного бойца рассказывали, так он в Сирии спал в машине, а не в палатке, боялся, чтобы змеи и скорпионы не подлезли…

— Они военные, им всякое выпадало.

— Вот февраль 2022 года…

Юрий Анатольевич:

— Ну, что, предложили, он не отказался. Были такие ребята, которые отказывались. Он не уважал таких людей, которые прятались. Он говорил: «Папа, а кто если не мы. Мы военные». Без авиации он не мог жить. У него со здоровьем проблема была, пройти ВВК не мог, я сам с ним лично ездил в Тюмень, чтобы он пролечился. В кардиоцентр. С сердцем проблема была. В кардиоцентре он пролечился и прошел ВВК. Они же каждый год проходят. И сынуля мой прошел. От него только и слышишь: «Пап, я не могу не летать…» Он в отпуск приходил, но ничего не рассказывал. Не хотел меня расстраивать. Потом говорит: «Месяца через два совсем уже». Типа повоевал, могут не посылать. Но… вот получилось… Разговариваешь, а он: «Ну как я молодых пошлю на боевое». Молодых — колонны сопровождать, а сам танки, БМП уничтожал. Ребята рассказали такой случай. Когда награждение было, мы после награждения сидели разговаривали за столом. Так вот. Он на боевой (вылет) летит, видит «Нива» стоит. Обратно летит. Стоит. Уже пролетел, говорит: «Что-то не нравится мне эта “Нива”». Вернулся, хлопнул, а оказалось, она с боеприпасами. А что еще «Нива» может делать на передовой. А она полная боеприпасов для укропов была…

— В нее выстрелил, и она взорвалась?

— Да… Он не промахивался.

— Написано: «выполнил более 600 боевых вылетов». А каждый вылет: живой не живой!

— Да, и сколько танков на его счету. Никогда не хвастал. Но перед самым этим полетом: «Пап, больше тридцати танков сжег». А информация идет 23…

— Наверно, это задокументировано, а там еще неизвестно, сколько сверх.

— Как и в войну…

Майор Боровиков второй слева

— Пишут: эвакуировал раненых… непосредственно с линии боевого соприкосновения… Все время был на прицеле у укропов.

— Конечно. И они даже «Бука» не пожалели. А «Буки» стреляли только по самолетам. Они не пожалели, они его ждали. У них же позывной «Борода» (позывной у летчика, с которым летал штурман. — Примеч. авт.). И он с бородой был там…

— Говорите, приезжал в отпуск. Он изменился?

— Да, конечно. Спрашиваю: «Как дела?» Он: «Все нормально». Даже полет у него идет, я набираю: «Как?..» — «Все хорошо, пап». — «Будь осторожен». — «Хорошо, пап». А как на самом деле…

— Он штурман-оператор…

Отец:

— В вертолете еще летчик.

— Кто что выполняет?

— Мой сын искал цели и уничтожал их, а у пилота не подниматься высоко и смотреть по сторонам, откуда прилеты. Видимо, где-то упустил летчик. И почему они поднялись высоко, я до сих пор понять не могу.

— Когда сбили?

— Да. Нельзя было подниматься высоко, нельзя… Все ребята говорят: «Почему летчик поднялся?..» Он поднялся высоко, и «Бук» его…

— Достал…

— Да…

— С ним погиб летчик майор Абраменко…

— Они вместе летали…

Мне трудно было судить: высоко поднял вертолет летчик, не высоко. Вот Роман Филипов тоже низковато летел, но это не умаляет его подвиг, за что ему и было присвоено звание Героя России.

СМИ Санкт-Петербурга 6 апреля 2023 года, рассказывая о вручении родным Алексея Боровикова грамоты Героя России и Золотой Звезды, сообщали: «4 декабря в ЛНР летчики получили задание прикрыть товарищей. Они выполняли свой долг до последнего и спасли сослуживцев ценой собственных жизней».

Вот и думай: высоко поднялись, не высоко.

Ряфат Хабибуллин, спасая сирийцев, три раза заходил с одного направления на игиловцев, тогда как второй уже был смертельно опасен.

Но нужно было зайти, чтобы спасти…

Возможно, и здесь обстановка требовала подъема…

Может, искали цель, которую нужно поразить…

Отец:

— Сбили 4 декабря…

— Как узнали об этом?

— Сначала дочь позвонила, потом с части позвонили, сказали: «Вашего сына сбили». Потом: «Погиб»…

— Прощание?

— Спасибо, похоронили с честью. В районе прощание было. Там аппаратура, место, а у нас деревушка небольшая. Похоронили дома в поселке Звезда.

— Не в Острове в его части…

— Нет, да вы что, сынуля родненький. Он еще дома «ночевал» у меня… Были ребята, которые с ним вместе учились. И представитель с Острова летчик (с части).

— Что он рассказывал об Алексее?

— Он много не говорил, это ребята в Острове говорили. Без Алеши ни один праздник не проходил. Он компанейский, его никогда не забывали. Был душой коллектива. Вот такой парень. У него всегда на лице улыбка.

— Дети у него?..

— Двое детей.

Боровиков с дочерью

Отец прислал два удостоверения о награждении сына орденом Мужества и грамоту о присвоении звания Героя России.

В Интернете прочитал сообщение СМИ 6 апреля 2023 года о том, что командующий объединением военно-воздушных сил и противовоздушной обороны Западного военного округа генерал-лейтенант Маковецкий вручил грамоту Героя России и Золотую Звезду семье майора Алексея Боровикова.

Вдова получает награду мужа

Отец прислал стихотворение:

Волновала и судьба пилота, с которым летал Боровиков.

На сайте Героев страны[83] прочитал о нем:

«Абраменко Михаил Владимирович — начальник службы безопасности полетов — старший летчик 15-й бригады армейской авиации 6-й армии Военно-воздушных сил и противовоздушной обороны, майор.

Родился 31 августа 1978 года в городе Дербент Дагестанской АССР (ныне — Республики Дагестан) в семье военнослужащего. В 1995 году окончил Агалатовскую среднюю школу в деревне Агалатово Всеволожского района Ленинградской области. В том же году поступил в Выборгский авиационно-технический колледж Гражданской авиации, но через год забрал документы, решив связать судьбу с военной авиацией.

С 1996 года курсант Сызранского высшего военного авиационного училища летчиков (ныне филиал Военного учебно-научного центра военно-воздушных сил Военно-воздушная академия имени профессора Н.Е. Жуковского и Ю.А. Гагарина в городе Сызрань Самарской области).

После окончания института в октябре 2001 года получил направление в 696-й исследовательско-вертолетный полк 344-го центра боевого применения и переучивания летного состава армейской авиации в городе Торжок Тверской области. Через два месяца службы офицером командного пункта переведен в 92-ю исследовательско-инструкторскую вертолетную эскадрилью специального назначения 344-го центра (гарнизон Добрынское в поселке Сокол Суздальского района Владимирской области), где служил летчиком-инструктором (исследователем), с 2004 года штурманом вертолетного звена на Ми-8 специального назначения. В 2004–2007 годах в рамках контртеррористической операции участвовал в боевых действиях на территории Чеченской Республики, за мужество и самоотверженность награжден медалью Нестерова.

С перебазированием эскадрильи в 2007 году в Клин Московской области (аэродром Клин-5) назначен старшим летчиком-инструктором (исследователем) вертолетного звена на Ми-8 специального назначения. В 2009–2010 годах принимал участие в миротворческой миссии Объединенных Наций в Чаде и в Центрально-Африканской Республике.

В конце 2011 года завершил теоретическое переучивание на разведывательно-ударный вертолет Ка-52. В 2012–2014 годах — старший летчик-инструктор… С января 2014 года проходил службу в 15-й бригаде армейской авиации (аэродром Веретье…). В 2014–2016 годах — командир вертолетного звена. С октября 2016 года начальник службы безопасности полетов 15-й бригады армейской авиации 6-й армии ВВС и ПВО. В 2016 и 2018 годах — участник боевых действий в Сирии… С 24 февраля 2022 года на СВО…»

Как они с Боровиковым воевали, уже читал.

Послужной список офицеров-вертолетчиков впечатлял…

Так и хотелось на вопрос: «Если хотите узнать, как служат наши офицеры?» — ответить: «Поинтересуйтесь о судьбе двух вертолетчиков Боровикова и Абраменко и вам все станет ясно».

Майор Абраменко

Вот как нужно любить свое дело и Родину, чтобы ее изъездить из края в край, не говоря уж о том, сколько раз ее облетать!

На сайте Агалатовской сельской администрации прочитал размещенную 7 февраля 2023 года заметку «Улетевшие навсегда»[84]:

«В 1995 году Михаил (Абраменко. — Примеч. авт.) закончил Агалатовскую школу. Всю свою сознательную жизнь он посвятил служению Отечеству… участвовал в проведении контртеррористических операций на территории Северо-Кавказского региона РФ, в миротворческой операции ООН в республике Чад. С 2016 года принимал участие в проведении специальной операции на территории Сирийской Арабской республики. Он прошел путь от летчика-инструктора до начальника службы безопасности полетов — старшего летчика… Широкая эрудиция, глубокое чувство ответственности за порученное дело, исключительное трудолюбие были его характерными чертами… награжден медалью Нестерова, медалью ордена “За заслуги перед Отечеством” II степени с мечами, дважды орденом Мужества…»

Вдова майора Абраменко

Мать майора Абраменко рассказала о сыне[85]:

«Когда виделась с его сослуживцами на его похоронах, они мне: вылетел, как обычно на свою работу. Как он говорил: “Мама, это моя работа. Я работаю так, чтобы поменьше наших ребят пострадало” … Он мечтал об этом (о вертолетах. — Примеч. авт.). Вот когда он заболел сразу вертолетами, и учился… В школе, как о нем говорили, был очень серьезный. Может, подействовало, что у нас семья военных, у меня дед был военный, брат учился тоже в летном училище… Потом он был в Африке. И в Сирии был не раз. В Сирии получил награду с мечами. И на Украине он два ордена получил…»

Вдова майора: «Он звонил и спрашивал о дочерях, каких-то семейных и хозяйственных делах. Возможно, это давало ему силы делать то, что он делал. У него был мальчишеский характер, то есть пойти драться с врагом до последнего. Я принимала это без вопросов. Он считал так нужным — значит так и будет. Мы (семья) — тыл».

Вот такой майор и служил для России, обеспечивая благополучие ее тыла, как обеспечивал тыл своей семьи.

18 сентября 2023 года

К своему удивлению, хотя удивляться здесь особенно было нечему, я узнал о трех танкистах, которые совершили подвиг под Логвиново в Донбассе. В феврале 2015 года армия ДНР разделалась с вэсэушниками, которые рвались к границе с Россией и пытались отрезать ДНР от ЛНР, и угодили в «котел». Так вот захлопнули этот «котел» в Логвиново вместе с бойцами танкисты.

На официальном сайте Донецкой Народной Республики нашел Указ Главы Донецкой Республики № 167 от 5 мая 2015 года:

«За весомый вклад в оборону Донецкой Народной Республики, умелое руководство личным составом, проявленные мужество, храбрость и активное участие в боях с армией противника ПОСТАНОВЛЯЮ:

Присвоить Звание Героя Донецкой Республики и наградить медалью “Золотая Звезда” механика-водителя Ракуленко Сергея Александровича.

Глава Донецкой Народной Республики А.В. Захарченко».

На том же сайте — Указ Главы Донецкой Республики № 166 от 5 мая 2015 года:

«За весомый вклад в оборону Донецкой Народной Республики, умелое руководство личным составом, проявленные мужество, храбрость и активное участие в боях с армией противника ПОСТАНОВЛЯЮ:

Присвоить Звание Героя Донецкой Республики и наградить медалью “Золотая Звезда” наводчика-оператора Зайцева Андрея Викторовича.

Глава Донецкой Народной Республики А.В. Захарченко».

И еще на сайте — Указ Главы Донецкой Республики № 168 от 5 мая 2015 года:

«За весомый вклад в оборону Донецкой Народной Республики, умелое руководство личным составом, проявленные мужество, храбрость и активное участие в боях с армией противника ПОСТАНОВЛЯЮ:

Присвоить Звание Героя Донецкой Республики и наградить медалью “Золотая Звезда” командира танка Быбко Валерия Александровича.

Глава Донецкой Народной Республики А.В. Захарченко».

Эти трое — Сергей Ракуленко, Андрей Зайцев и Валерий Быбко — и оказались теми отважными танкистами.

Узнав, что Ракуленко и Зайцев родом из Тореза, попросил библиотеку имени Е. Исаева Воронежа связаться с коллегами из торезской центральной библиотеки, с которыми они проводили по скайпу видеомосты, сообщить сведения об этих бойцах.

Из торезской центральной библиотеки прислали:

«18 ноября. Здравствуйте, уважаемый Михаил Иванович! Приносим свои извинения по причине того, что Антонина Петровна сейчас на больничном, и мы не сразу ответили на Ваше письмо. Благодарим Вас за проявленный интерес к нашим героям и с большой радостью предоставим информацию, которая у нас есть.

С уважением, зав. отделом обслуживания

Ирина Сергеевна Тихонова».

Тем временем нашел в Интернете на сайте Министерства информации ДНР интервью Сергея Ракуленко и Валерия Быбко 21 марта 2016 года.

«Ракуленко:

— Родился я в Торезе. Я шахтер. 25 лет — подземного (стажа — от авт.). Электрослесарь. В 1974—1976-м служил в танковых войсках в должности механика-водителя. И сейчас.

Быбко:

— Я родился в Томской области… Переехали сюда. Закончил школу. Горный техникум. Работал в шахте. Служил в 1988—1990-м. Это Советская армия была. В танковых войсках, по специальности. С началом войны пришел в армию ДНР защищать Республику.

Журналист:

— Как вами принималось решение о том, что вы должны защищать республику?

Быбко:

— Я видел, что страна идет в упадок. Что-то должно поменяться. Видно было, что народ готов к этому, и, когда этому воспротивились олигархи, которым это неинтересно, которые пляшут под дудку европейцев и заокеанских товарищей, которые не совсем товарищи, так сказать, было принято решение. А почему бы и нет? Я же в свое время прошел обучение. На меня страна потратила средства. Я должен как-то отдать долг. Мы давали присягу Советскому Союзу. Но так как такой страны нет, остался от нее костяк. Российская Федерация — это костяк от нее. А то, что отвалилось, пускай отваливается. Я считаю, что наши области должны быть там, так же, как и Крым. Я рад за ребят с Крыма. Молодцы! Красавцы. И я, допустим, вижу, ДНР, как субъект Российской Федерации. Это мое личное мнение. И если кто к нему присоединится, буду рад.

Журналист:

— Насколько мне известно, самый знаменательный у вас бой произошел 12 февраля 2015 года.

Ракуленко:

— Да, в Логвиново.

Журналист:

— Расскажите, пожалуйста. Очень интересно.

Быбко:

— Начнем с того, что мы считаем этот день своим вторым днем рождения.

Ракуленко:

— Нас бросили под Логвиново на усиление. Все знают «котел» дебальцевский. И перерезали последнюю дорогу снабжения укропам. Положение там тяжелое было. Ребята, пехота, разведка там хорошо сработали. И надо было помочь удержать. И нас послали. Мы, я думаю, нормально отработали. Как обычно, и до этого. Экипаж советский. Работали спокойно. Конечно, страшновато. Это было, и всегда было, и есть. Не надо тут лукавить. Но то, что надо было делать работу, мы сделали.

Журналист:

— Вы в одиночку, ваша машина вышла против пяти танков.

Ракуленко:

— Ну да, вышли…

Быбко:

— Там было и больше.

Ракуленко:

— Вышли они — да. Но то, что по Интернету: у них две машины там отказало по каким-то причинам. Это было укроповское видение боя с их стороны. Сейчас это в Интернете есть. Реально на тот момент три машины против нас. Позиция у них: они шли сверху вниз. Логвиново находится под бугром. Дорога там через мост одна-единственная.

Быбко:

— Позиционно их обыграли. Две машины с ходу положили. А с третьей одновременный выстрел получился. Я видел его вспышку, свой откат слышал. Что у нас выстрел сработал, и начал заряжаться лоток. Потом удар. Темно. Потом опять включился. С Андреем друг на друга. Смотрю, он в крови, по мне течет. Ну, понятно, у Андрея с приборов наведения искры посыпались. Понятно, все замкнуло. Массу выбило. Башню заклинило. Вижу, машина горит. У нас гарь идет. У меня люк оторван командирский. Наполовину. Причем я его толкнул, но не подумал, так он нетяжело поднимается. А когда оборваны…

Ракуленко:

— Его перекосило.

Быбко:

— Да, одну навесу сбило. Я его все-таки вытолкнул.

Журналист:

— И Вы с наводчиком выбрались из машины.

Быбко:

— Да.

Журналист:

— А Сергей остался в машине…

Ракуленко:

— Да, я вспышку…

Быбко:

— Ощутил на себе. Я — тоже удар. Потому-то не слышал, я ему кричал.

Ракуленко:

— Я не помню. Приказ был машину покинуть, когда в нас попали. Я в этот момент уже… Вспышку — наша машина работает, ихняя. Вспышку противника, выстрел ихний. Потом очнулся. Машина заглохла. Рация не работает. Пришлось открывать люк. Удалось со второго раза, тоже подклинило. Видать что-то попало под башню. Открыл. Башня горит. Глянул…

Быбко:

— Этот момент интересный…

Ракуленко:

— Машину надо было…

Быбко:

— Мы с Андреем в сторонку в кустики. Поворачиваюсь, думаю, сейчас его, — показал на Сергея Ракуленко, — буду возвращаться. Смотрю, а машина запустилась. Раз — и в сторонку. А там подбитый 66 й (автомобиль — от авт.) стоял.

Ракуленко:

— «КамаЗ» еще был.

Быбко:

— Да, колонну расстреляли «укроповскую». Те пытались прорваться, их перебили.

Ракуленко:

— А вообще там техники… А потом мы выбрались до своих. Там пехота, казаки были — ребята. Прикрыли.

Быбко:

— Ребята, они нас прикрывали. Мы отходили, а они нас прикрывали.

Ракуленко:

— Реально хорошо прикрывали…

Журналист:

— Слава Богу, вышли. Весь экипаж жив.

Ракуленко:

— Они раненые, — показал на Валерия Быбко. — Меня ранило потом. Ребят отправили в госпиталь, а я помогал выгружать снаряды. Короче, малость в окружении были еще до вечера. И там уже ранило в ногу. Пришлось до своих выползать.

Журналист:

— Звания Героя Донецкой Республики — это высшее звание Республики. Мне хотелось узнать ваше отношение, что вы вдруг неожиданно для себя стали Героями. Как это было?

Ракуленко:

— Мне сказали в госпитале. Приехали. Конечно, это было приятно. Что заметили. Там у ребят много, очень много подвигов. Может, меньше нашего, и пехота там хорошо, и разведка. В Логвиново вообще молодцы. Там стояли.

Журналист:

— Как люди относятся к вам? Уважают?

Быбко:

— В троллейбусе узнают. Руку пожимают. Обнимаются. Ну, по-доброму. Вообще со времени ведения боев я не видел к нам плохого отношения. Я не привык смотреть на жизнь через розовые очки. Суровая правда, но люди рады. Вот насколько я вижу. Рады, что есть мы. Армия ДНР.

Ракуленко:

— Спасибо тем, кто нам в Логвиново, в Еленовке помогли, с кем мы работали. Я имею в виду и пехоту, и всех. Разведка, артиллеристы. Самоходки. Это дорогого стоит.

Быбко:

— Смотрю, сейчас в России хорошо: и выделяют на армию, и контролируют. Чтобы деньги шли целенаправленно.

Ракуленко:

— Так и у нас будет.

Быбко:

— Это не одним днем делается. Наладится. Как я смотрел, порядок на улицах наводят. Так и в сфере управления наведется порядок и будет поддерживаться. Навести порядок и потом его поддерживать и контролировать. Так во всем. От порядка на улицах до порядка во власти».

Из торезской центральной библиотеки прислали статью «Главный бой танкиста Серого» в журнале «Ровесники».

В ней я нашел еще много интересного.

Ракуленко, которого автор статьи называл Серым, поведал читателям:

«Я в армии еще на Т-54 служил, а в учебке у нас вообще Т-34 были! Сначала боялся. Думаю: как с таким монстром справиться? Но потом ничего, привык. Руки-ноги помнят, что делать…»

Как говорят, тяжело в учении, легко в бою.

Серый о бое в Логвиново:

«Все свои позиции мы “делали ногами”, как учили в Советской армии. Прошлись, посмотрели варианты, куда отходить. Оборудовали основную позицию, запасную. И так вышло, что 12 февраля выскочили на основную позицию и опередили “укров” минуты на две раньше до того, как они нас заметили… Получилось: три машины против нашей одной. Шансов у нас не было. Но они нас не заметили! Они шли сверху и, если бы заметили, — расстреляли нас».

Танкисты вовремя и удачно выбрали позицию перед боем.

Ракуленко: «Наводчик у нас классный! Мы ехали, а он говорил: “Я сегодня в кого-нибудь попаду! Точно попаду!” А командир смеялся: “Попади хоть в кого-нибудь!”»

Здесь же я прочитал и про попадание в танк и о том, как Ракуленко «малость в окружении был»…

Серый:

«…У нас заклинило пушку… Машина загорелась, ребята выскочили, потом я. Я ее отвел под насыпь, машина была на ходу нормально. Хотел спасти, так сказать. Но они на другой день просто расстреляли ее пустую. Экипаж был живой: командир контуженный, у наводчика повреждена нижняя челюсть… После того, как их эвакуировали (командира и наводчика — от авт.), я остался. Нас отрезали. Еще целый день мы отбивались в окружении с пехотинцами… Потом меня зацепило, пришлось километра два ползти по полю на наши позиции, на высоту. В это время вниз спустилась третья “укровская” машина Т-64, она расстреливала нашу пехоту. Она выехала на трассу… подставила борт. И наши с высоты ее расстреляли. А я как раз лежал метрах в двадцати от нее, под насыпью. К своим удалось выйти только через несколько часов. Справа на поле были “укропы”, там стояли четыре “бэхи” (боевые машины пехоты), слева — наша высота. А между ними я. Будешь шевелиться — и те и другие заметят, пристрелят, долго разбираться не будут. Так что пришлось ждать, пока наши “семьдесятдвойки” не пошли в атаку, за ними — пехота. Когда они подошли метров на сто, начал махать руками, кричать, что свой. Так меня нашли».

Ракуленко еще добавил:

«Я за несколько месяцев поменял три машины и три экипажа. Ребята, Слава Богу, живы. А вот машины, как бы это сказать, помялись».

C чувством юмора у танкистов проблем не было.

На память пришла песня с немного переиначенными словами:

Три танкиста — три отважных друга — Сергей Ракуленко, Андрей Зайцев и Валерий Быбко били «нациков» в Логвиново.

В конце статьи прочитал про Серого, что тот оставил военную службу и живет в Торезе, и автор призывал: «Навестите его!»

Я сразу написал письмо в торезскую библиотеку:

«Дорогая Ирина Сергеевна! Дорогие сотрудники библиотеки! Огромное спасибо. Очень просил бы Вас (кого-то из сотрудников) помочь еще в сборе материала. Ведь у кого-то… жена, мама (у Серого, как его величают собратья), вот с кем мне поговорить. Или по скайпу, или ответить на вопросы. Выясните, кто есть. И как нам это осуществить… Очень жду. Надо сделать хороший материал с Вашей помощью. Ребята это заслужили. А потом публикацией пополнить вашу библиотеку. Федоров»

Мне вскоре ответили:

«Михаил Иванович, мы обязательно выясним, где родственники или знакомые, и Вам сообщим…»

А тем временем нашел интервью Зайцева, данное им 2 апреля 2019 года. Несмотря на некоторые повторения, внимательно слушал. Рассказ участника боя под Логвиново казался вещим:

«Там был бой. Я могу сказать — ад, — говорил Зайцев. — Было очень страшно. Там все сравнивали с землей. Все это началось 12 февраля 2015 года в 6:00 утра. Ранним утром. Как только стихла канонада, враг пошел в прорыв. Их решение было сломать “котел”, сделать выход, чтобы каратели оттуда вышли. Рельеф местности не позволял нам занять нормальную оборону. Там ровная местность. Перед этим хлопцы разбили колонну укроповскую, и мы заняли оборону недалеко от разбитого “Урала”. Прикрываясь на ровной местности им. И у них пошли танки в боевом порядке, пять танков. Пехота пошла. Я еще приблизил прицел — наводчиком же был. Желтые повязки. “Правый сектор”. “Азов”, — рассказывал и глубоко дышал. — Нас что спасло. Мы когда туда выскочили и заняли оборону, они нас не увидели. За экипаж свой было страшно. Когда бой прошел, меня ранило уже не в танке, а в чистой пехоте, мы отходили на поселок. Те танки, что шли в прорыв, с правой стороны их прикрывала “шестьдесятчетверка”, “бэвэшка”. Танк Т-64 Б. Это я точно помню. Она въехала прямо в здание и сверху уничтожала огневые точки, дабы дать проход этим танкам».

Я не отрывался и снова переживал.

Зайцев:

«Она сразу нас не увидела, но мы ее увидели раньше. Потому что, если бы мы остались на поселке, нас бы спалили сразу. Потому что когда мы заняли оборону за вот этим “Уралом” разбитым, эта машина “укроповская’ просто-напросто нас не видела. Они (“укропы” — от авт.) шли без опознавательных знаков. У них не было ни белых полосок… Когда мы разбили эти танки, а она (танк Т-64 Б — от авт.) видела, что мы их били, пехоту били, “бэвэшка” выехала со здания сбоку и ударила нам кумулятивным снарядом по погону башни. У командира оторвало люк. У меня первая мысль: “В меня лупанул”. Я сразу в прицел, и “бэвэшка’ показала свой бок. А автомат заряжения заклинило, потому что когда попадание было в танк, сбоку полетели искры просто-напросто. Броня удержала. Удар пришелся со стороны командира, взорвалась кумулятивная защита. Даже, где пулемет, гильзосборник сгорел. Впереди башни на лбу коробки поразрывало. Мы выскочили из горящего танка. Когда вылезал, башня уже горела вся. Отошли метров на 20–30, заняли оборону. А Саныч (Ракуленко) не вылезал. У меня сразу мысль: “Надо Саныча доставать в любом случае”. А Саныч завел машину, отогнал ее чуть под склон. Под “Урал” разбитый поставил. Вылез из машины и говорит: “Мы можем ее забрать”. В тот момент меня ранило в лицо. Разбило зубы. Осколок просто-напросто не пошел дальше. В низинке нужно было перейти дорогу. Мы были возле остановки. Нашли ящик дымовых гранат. Закидали дорогу…»

Новое-новое.

Зайцев:

«Я разбил с орудия три танка — сто процентов. Это я видел попадания. Взрывы. С люков пламя. У меня товарищ со мной служил. Он как раз в этом бою участвовал. Его тоже ранило, он сейчас со мной в строю… Я служил. Это 95–96 год, Луганская область… Что мне вручили Звезду Героя, это для меня было неожиданно…»

Впоследствии Зайцев стал преподавателем в Донецком общевойсковом военном училище и учил бойцов.

Теперь хотелось поговорить с танкистами об их детстве, о юности, службе, об их родных, окунуться в мир, сделавших их такими.

Три танкиста

Часто заглядывал в электронную почту и ждал весточки из торезской центральной библиотеки, уже представляя, как заговорю с тем же Серым. Ждал день. Два. Снова посылал запрос, думая, что вот-вот выполнят обещание и сведут меня с людьми. Прошла неделя, а меня не вспоминали. Когда попросил через исаевскую библиотеку пошевелить торезцев, мне прислали ответ:

«30 ноября 2022

Из Тореза

Добрый день (обращались к директору исаевской библиотеки)!

Отвечаю сразу, как появилась первая возможность. Две недели болела, серьезно болела, неврология.

Не до работы на компьютере. И сейчас восстановилась не полностью. Но планирование-отчетность, вышла.

Краеведением занимаюсь по зову души. Информацию о Героях Республики собираю с 2015 года.

О просьбе писателя знаю. С трудом нашла контакты нашего Героя. Некоторое время назад чисто случайно муж моей родной сестры упомянул, что знает Сергея».

Нашла! — я чуть не подпрыгнул от радости, предвкушая разговор с Серым.

Дальше в ответе:

«Дал номер его телефона. Я созвонилась с ним, побеседовали, очень приятный человек. Изложила ему просьбу писателя Федорова».

Ну!

И:

«Сергей Александрович поблагодарил за оказанное ему внимание и в деликатной форме дал понять, что не готов к разговору. Видимо, имея не очень положительный опыт общения с журналистом. Подробностей я не знаю.

Мое личное мнение: говорить сейчас об этом некорректно. Эти люди столько видели и пережили, что нам и представить сложно.

По-прежнему гибнут люди, только в нашей системе у двоих сотрудниц погибли сыновья и муж. Столько поломанных судеб.

Мы, можно сказать, в глубоком тылу, а 14 числа и сегодня у нас в полчетвертого утра снова был обстрел. Снова сообщения о минировании школ и садиков по всей Республике. Это все очень реально, и не знаешь, куда прилетит в следующий раз… С уважением, Антонина Петровна Гладкова».

Хотелось спросить: а Зайцев? Он ведь тоже торезовец. О нем поинтересовались… Выходило, мои надежды оказались тщетными. Лишь пульсировало: «А зачем обещали…» Хотя сотрудников библиотеки оправдывало: Торез обстреливают, Гладкова болеет. С чем не соглашался: а что, помимо больной сотрудницы, не нашлось, кому помочь? И призыв «навестить Серого» показался шуткой.

Мне терять время было нельзя, и я, откуда мог, черпал материал и писал о защитниках Донбасса.

Нет-нет и взбадривал себя:

«Три танкиста — три отважных друга —

Экипаж машины боевой!..»

3 декабря 2022 года

Я искал встречи с летчиком Каштановым и штурманом Коптиловым, которые вышли из окружения врага, меня вывели на одного зам. командира полка, тот переадресовал к другому, другой пока откладывал встречу и посоветовал пообщаться с другим заслуженным летчиком и дал его телефоны и назначил время встречи.

4 февраля 2023 года я созвонился с ним и вечером на проходной полка ко мне вышел подтянутый в пуховой куртке и меховой армейской шапке майор, который представился Сергеем.

Через десять минут мы сидели в комнате отдыха для летчиков и Сергей, изредка выходя покурить, мне рассказывал о своем житии-бытии, а я, несмотря на свои почти семьдесят, с интересом слушал, что-то запоминая и записывая, а что-то и пропуская мимо ушей. И вырастала картина становления летчика, а по ходу, и многое интересное, что дополняло мои знания.

Оказалось, мой собеседник родом из Бутурлиновки, этого райского уголка на Черноземной земле, сын летчика, еще со школьной скамьи решил повторить путь отца, в школе особо не блистал, ему с боем давались алгебра, геометрия… один учитель оценивал его знания на «3» (даже ставил «2»), а заменявший его на «5», вот и решай, какие его математические способности. 10 и 11 классы проучился в Таганрогском интернате (там что-то связанное с летным делом), после его окончания поехал поступать в Краснодарское летное, но не поступил: вышло так, что их, сдавших вступительные и прошедших профотбор, просто отодвинули — надо было принять в училище льготников. И его с другими просто отрезали в списке поступающих (фамилия в алфавите была на одну из последних букв), год пробыл в Бутурлиновке, готовясь к повторным экзаменам, и со второго раза поступил. Учились первые три года общим дисциплинам и кое-каким из специальных: аэродинамика и пр. И после этого их поделили на три части: одних дальше учиться в Армавир (на истребительную авиацию), кто на штурмовики и бомбардировщики — в Борисоглебск, а кто на военно-транспортную авиацию в Балашов. В Армавир уехали наиболее шустрые («холерики», — заметил шутя) — ведь там крутиться-вертеться… В Балашов, куда холерикам дорога закрыта, он не сможет восемь часов сидеть недвижимо за штурвалом — нужны спокойные… Одним словом, он поехал в Борисоглебск, где самые атакующие: штурмовики, бомберы… Ему повезло с первым инструктором капитаном Беляковым. Этот седовласый инструктор, через чьи руки прошло много летчиков, парню понравился. Он летал на Л-39, получал отлично, и надо же, когда полетел с проверяющим полковником, сплоховал, и тот, когда вылезли из самолета, провел разбор ошибок и сказал Белякову: «Откуда вы взяли такого курсанта…» Мол, у него все никудышно! Сергей и на самом деле был не в себе. То все на отлично, а тут и это не так, и это… Уже считал, что его вот-вот спишут по непригодности, а Беляков теперь, когда летал с ним, то кричал на него, то стучал по корпусу, нервируя Сергея, и тому становилось только тоскливее и он уже видел себя за воротами училища… Но на контрольном вылете ему другой проверяющий поставил отлично… И тут-то до Сергея дошло, как Беляков своим ором-криком отучил его реагировать на внешние воздействия, и тот больше не терял самообладания, как при вылете с полковником… И не опростоволосился. Тогда много отсеялось, кто терялся, боясь посадить самолет, кто что… На защите курсовой что-то буробил, теряя речь, — тоже испытание: сидят полковники, а он еще и не лейтенант что-то им рассказывает, как поражать рубежи… Но выпустился… Куда служить? Выбора было не много… Прибыли в Санкт-Петербург: город, дворцы, просторы, мосты… Там им полковник: «Служить хотите?». — «Да». — «Тогда можно в Смуравли (Смуравьево в Псковской области). И под Санкт-Петербургом еще часть». Но, узнав, что есть женатики, им советовал в Смуравьево: там дадут жилье, а тут мыкаться будете… И Сергей и их 5 летчиков и еще 5 штурманов собрались в Смуравьево. Ехали, а кругом леса и леса, город Гдов — как деревенька, и вот в лесу, где на километры ни души — шлагбаум, въезд в часть… Там в штаб: командир полка, старшие офицеры — а тут безусые лейтенанты… Но ничего, расселили… В этом медвежьем углу не раз в болотах чуть не поутопли (псковская земля — озера, леса, холмы, болота…). Но начали служить… И сразу переучиваться летать с Л-39 на Су-24М в Сиверский… Там пришлось поучиться и хлебнуть…

Военный городок Смуравьево

Здесь его камэской оказался Владимир Владимирович. Его Сергей очень высоко ставил, характеризуя как предельно спокойного инструктора, который посмотрит в глаза, говорит, и ты волей-неволей вникаешь. У каждого же летчика случаются критические моменты. Вот и Сергей раз пошел на взлет, а что-то не так, то ли крен у самолета, и когда, казалось, всё, и они погибнут, раздался голос Владимирыча: «Педаль!» И тот нажал, и самолет взмыл вверх… А так, казалось, уже точка! За такое он думал, спишут, обязательно спишут. Начнут собирать объяснения, служебную проверку проводить. Но и этот чрезвычайный случай восприняли спокойно: мол, парень, учись… И Сергей учился… И всегда с теплом вспоминал сиверских своих наставников, которые могли бы придраться, да нет… А рождение дочери? Когда сообщили, что вот-вот родит жена, ему сразу сказали: «Пиши рапорт на отпуск», и он уехал в Бутурлиновку, а когда на радостях на 4 суток задержался, за что мог получить страшный нагоняй (как минимум выговорешник!), ему Владимир Владимирович лишь сказал: «Что ж не позвонил?..» Понятное дело, надо было офицера объявлять в розыск. Эти слова «Что ж не позвонил?» для лейтенанта оказались действеннее любого взыскания… Ему еще запомнился генерал Горчаков, с которым летал, и его умные, четкие, с огромным знанием наставления: учил, что делать в воздухе…

Он вздохнул:

— В то время еще жива была советская летная школа…

Сергей с горечью говорил, как с началом сердюковской реформы стали резать летные части…

Ему удалось остаться на службе: помогли связи отца, и он перевелся в Воронеж. С тяжелым чувством покидал полюбившийся гарнизон.

В Воронеже командиром был Канамат Боташев. Когда Сергей явился к нему на доклад, тот выслушал его, расспросил, что и как, сказал: «Снимайте жилье. Через три дня полеты». Полеты проходили день и ночь. Боташев держал свой летный состав в форме.

Сергей рассказал:

Вот Боташеву докладывают: погода на грани. Там снег, дождь, туман, мол, нелетная погода. Боташев сажает с собой зама, взлетели на самолете. И потом все летели. Командир показал: можно летать. Он готовил летчиков к полетам в экстремальных условиях. Или туман, облака. Летчики даже взлететь боятся. Он в облаке окажется, а как вылетит, вздыхает… А ведь можно и лететь по приборам. И Боташев требовал: вылетать даже с туманом. И когда кто-то возражал: «Ведь одно дело лететь на высоте 500–600, а как 50—200 метров спуститься». Мол, и садиться как? Боташев: «Нах… б…ля, какая разница лететь на 500–600 метров или 50—200…» А ведь у летчика естественный страх: как низко лететь, еще на земле что заденешь и грохнешься. А Боташев гонял!

Или: Боташеву докладывают: завтра комиссия…

Он объявляет: «В 9 утра полеты». Комиссия приезжает, а полк в полетах. Приземлятся, заправятся, и снова вылет. Комиссию трясет. А что она может сделать? В штабе только лейтенанты. А что с них взять? Этим проверяющим полковникам, а то и генералам…

Отчаянный Канамат!

Или: ведь все прыгали с парашютом. И сам Канамат Хусеевич. А один лейтенант не очень хотел, да прыгнул и в овраг приземлился, ногу сломал. Это ЧП, надо докладывать наверх. А зачем эта лишняя нервотрепка. Начмед приносит Боташеву рентгеновский снимок ноги лейтенанта. Боташев посмотрел и: «Растяжение». И лейтенанта на 45 суток в отпуск, залечивать. А по истечении отпуска тот к Боташеву на доклад: «Товарищ генерал…» Выскакивает из кабинета с круглыми глазами: «Сейчас полетим». Выходит Боташев, они вылетают, совершили круг, сели. Боташев выходит. Тот к нему: «Товарищ генерал…» — «Нога болит?» Тот мнется, боль еле сдерживает: «Никак нет». И все, пошла служба…

Прилетят большие начальники. Лейтенанты в курилке у штаба стоят, видят, как Боташев подходит к шишкам. Он по сравнению с ними дюймовочка. А ведь крупнее любого летчика из полка. А прилетевшие — бугаи.

Я воскликнул:

— Видел-видел, как знамя вручает генерал-лейтенант… Так у него подбородка не видно, щеки, лицо заплыло. Ясно — штабист…

Вот от таких штабистов и страдала армия.

Боташев схож с Харчевским. Этим генералом, которого я видел, как он летает в небе, какие фигуры выполняет. И лишний раз удивился и порадовался, когда Сергей сказал: «Ему 70 лет, а он (его же уволили) на предельных режимах, на которые не каждый летчик отважится, испытывает самолеты».

Сергей продолжал…

Когда случилось это ЧП с падением в штопор самолета, которым управлял Боташев, то Боташев, уже отстраненный от должности, приехал на базу (полк входил в базу), построил личный состав и сказал:

— Товарищи офицеры! Все знаете, что произошло. Делайте выводы. Честь имею.

Летчику понятно: он сел на самолет Су-27УБ, а ему запрещали на нем летать, и, когда самолет выполнял фигуру пилотажа «колокол», не справился с управлением и самолет упал в штопор. Оказывается, Боташев стремился и тут вывести самолет из критического положения, но летевший с ним командир полка знал, что это невозможно, и дернул ручку катапульты, и они оба катапультировались.

Вывод для летчиков: нужно готовиться и не рисковать.

Сергей переживал… А потом на аэродроме начались тяжелые времена. Одного за другим сменяли командиры-временщики, которые больше дрожали за место, чем за состояние полка. Разве что полковник Ганга… Он хотел и стремился навести порядок и в штабе, и в эскадрильях, и во всех службах… Но его не стало.

В декабре 2013 года полк перебазировался в Бутурлиновку.

А там снег, взлетной полосы не видно. А приказ: лететь. И садиться. И здесь выручали умения, полученные летчиками при Боташеве…

Садились на невидимую полосу…

«Вот по засыпанной снегом дороге водитель поедет? — спросил меня Сергей и ответил: — То-то…»

А летчики садились.

Еще в начале нашей беседы Сергей сказал: во время войны в Афганистане у наших ВВС среди самолетов была одна боевая потеря, войны в Сирии — две: сбили самолет с Олегом Пешковым и Романом Филиповым. А вот в СВО… Когда-то мы узнаем статистику.

Я:

— В книге «Герои СВО. Символы российского мужества» я писал о летчиках Фетисове, Волынце, Боташеве…

Сергей вздохнул и добавил:

— А уж о вертолетчиках я и говорить не хочу…

Что выпало нашим летчикам.

Мы расстались.

А продолжить разговор получилось только через два месяца 19 апреля. Я пришел к майору Сергею в гости в какую-то холостяцкую квартиру: жена с детьми на время отъехала.

— Три дня не был дома, — сказал майор, — и вот вырвался на несколько часов…

Я понял: служба не отпускала. В самом начале разговора Сергей показал мне в своем телефоне фото семерых летчиков, из которых я узнал Дмитрия Коптилова — штурмана, которого сбили вместе с летчиком Каштановым, и они 30 километров выходили к своим, в центре фото — Каштанов и его по-отечески обнимает Сергей. У всех на груди ордена. У Каштанова — Звезда Героя.

Я к тому времени встретился с Каштановым и Коптиловым и знал, что у Коптилова два ордена Мужества, а увидев на груди Сергея один, спросил:

— У вас «мужик» (так летчики называли орден) за что?

— Сейчас…

Я понял: за Украину.

— А за Сирию?

Тот пожал плечами.

— Так вы в Сирии были?

— Восемь командировок… Первый раз поехал туда в июне 2016 года. Начали направлять по звеньям. И каждые два месяца менялись. Вот собрались, разгрузка, все самое необходимое. Все знают: туда, а ждем телеграмму. В 8 вечера пришла телеграмма. Выдергивают из дома. Говорят: готовьте документы. Мы «Газель» вещами набили, там тушенка и прочее. Едем в Чкаловск. Там терминал. Ящики тушенки — тащишься на таможню.

— А я думал, в свой борт сели и прямиком в Сирию.

— Нет. Ведь за границу. Прошли таможню. Ждем борт. Видим, в первую очередь отправляют музыкантов, танцоров, писателей, а мы — летчики, ждем. И упрашиваешь, чтобы посадили. Вот все-таки утолкались в Ил-76. Лететь в Сирию 8 часов, но летим с посадкой в Моздоке. Снова таможня, проверка документов. Досмотр. С Моздока — 4 часа. Наконец приземлились в Сирии. Первое впечатление, ты как в парилку попал — духота, жарища. Военная полиция тут же окружила. Что-то высматривают. Я даже удивился, чего это они к нам, летчикам. И нас на таможню.

— А я думал, российские летчики без досмотров.

— Нет. И нас в кимбы. Это вагончики. Там койки как в армии, одна над другой. Кимбы уже стояли. Первые, кто туда прилетели, они жили в палатках. Там жуть: змеи, тарантулы. Они и собирали кимбы. Нам дают три дня на подготовку и — полеты. Мы с игиловцами не контактировали. ПВО у них нет. И летали спокойно, бомбили. Там огромный полигон. За два месяца налет составил по 110–120 часов. 70–80 вылетов. Смена с 7 утра до 7 вечера и с 7 вечера до 7 утра. Бомбили каждый день. 2–3 вылета в смену. Мы с моим штурманом один раз за 12 часов налетали 10! А в кабине жара 65 градусов…

— Запарка, — произнес и понял: слишком слабое сравнение подобрал.

Майор:

— 12 часов отдежуришь, 10 часов отсыпаешься в кимбе. Бывало, день свободен, но такое случалось редко. Но там ведь никуда не выйдешь. Так и находишься на аэродроме. Перегрузки большие. И странно, военная полиция все чего-то ищет, шныряет. Как им сказали: «Ищите нарушителей формы одежды».

— Тут война, а им, как на парад…

— Того хлеще: «Выпивши кто…»

— Делать им нечего.

— Когда приехали полицейские из Чечни, они удивлялись и до такого, чтобы ловить нас, не доходили…

— Но у нас потери были, — вспомнил я гибель летчика Романа Филипова.

Майор Сергей:

— Да. Погиб Роман и летчики Копылов…

— Он похоронен рядом с Романом Филиповым…

— Да. С Копыловым разбился Медведков…

— А что там вышло? Помню, писали, что самолет не взлетел…

— Копылов, Львович, он с виду вроде как выпивши.

— Бывает такое.

— И полиция прицепилась к нему. Он принципиальный, стал доказывать, что нет такого. Его выдернули из кимба, повели разбираться. Одним словом, лег отдыхать в 3 ночи, а в 7 полеты. Вот и… Не выпустили крыло, у них не хватило скорости взлететь…

— Еще бы, после такой встрепки и бессонной ночи лететь…

Понимал, что услышал версию летчика о случившемся, но то, что показуха шла во вред делу, этим удивить никого не могли.

— И еще Ан-26 при заходе на посадку… — майор вспомнил последнюю сирийскую утрату.

— Вы после первой командировки летали в Сирию…

— Да. После первой командировки, через шесть месяцев была вторая. В 2017 году два раза. Два месяца дома, потом месяц отпуск и — снова в командировку. А так восемь поездок…. На границе с Турцией боевиков долбили, на границе с Ливаном. Вылетов много. Применяли все. Спутниковые бомбы — они прямо в точку попадали. Прилетишь, все генералы жмут руку: «Сынок, коли дырку!» (Для ордена. — Примеч. авт.) И ничего.

— Как ничего?

— Вот на границе с Турцией лагерь боевиков. Я лечу, за мной два истребителя, прикрывают нас. Работаем. Прилетели. Тишина. Через два дня прибегают: «Надо реляцию на награду». Истребители (летчики) пишут реляцию. Мы тоже выдали данные, отдали полковнику. Тот: «Не так». Сам напишет реляцию. Напечатал приказ, несут к командирам… Через два дня идем, истребители на чемоданах сидят. «Вы куда?» — «В Кремль на награждение». Без нас. А нам новая задача. Летим: двадцать километров летели и все молча. Бомбы отбросали и назад. Все молча…

— Радости мало.

— Через неделю. Новая интересная задача. Отработали. Нам снова: «Колите дырки!» Снова истребителям награда, а про нас забыли. Ко мне подошли: «Метеошник (сотрудник метеослужбы) едет с Дейр эз-Зор, пусть у тебя переночует в кимбе». Я: «Конечно». Посидели. Он: «Еду за орденом. Будут вручать». С мечами. «За заслуги перед Отечеством». У него еще две медали. Он спрашивает: «Ты же летчик, у тебя, наверно, десять наград?» Я: «У меня ни одной». И так у нас сплошь в полку…

Я понял: нет боевой награды.

Мне стало горько. Сам, работая в системе МВД, знал, как разные сотрудники вписывали себя в приказы о награждении, не пропускали документы на награждение отличившихся или просто вычеркивали их из наградных листов.

Но, к чести майора Сергея, он из-за неблагодарности не переставал служить России.

— А как на Украине?

Майор Сергей:

— 23 февраля 2022 года нам сказали: всем быть готовыми. Посмотрели обращение президента. Стало много понятно. Вот звонок: на работу. И 24 начали работать.

— Я помню, как ровно в шесть утра 24 февраля 2022 года загудели самолеты на аэродроме Балтимор. Он от меня в трех километрах. И этот гул не прекращался неделями, разве что становясь то реже, то чаще.

— Первые дни работали истребители: уничтожали ПВО противника. Мой первый полет ночью: высота 150–200 метров. Летишь. Только перелетели границу с Украиной, штурман: «Теперь ты международный террорист».

— Конечно, это была шутка: все понимали, что остановить киевскую власть можно было только силой.

Майор:

— Шли четверкой. Впереди меня летят. Несешься, не знаешь, зацепишь ли какую-нибудь ЛЭП, нет. Вот подошли к цели. Взрывы. Огонь взметнулся в небо. И ты входишь в это облако. Отбомбился, прилетаем. Показали свое видео командиру, как влетали в разрывы, тот молчит… С того времени жили на работе. Каждый день, каждую ночь вылеты. Четыре летчика, четыре штурмана. Первый самолет улетел. Потом второй… Один за другим. Ты отлетал, в тебя стреляли, в комнате отдыха вырубаешься, дверь открывается, начштаба: «Вас на КП». Тебя, не тебя. Все дергались от щелчка двери. Если тебя, на КП получил задачу и на вылет. Сначала прикрывали истребители, а у них специальные ракеты и сразу поражали ПВО. И мы летали, не боялись. А как ракеты закончились, пришлось менять тактику. Вот под Харьковом наши работали и должны были уничтожить телевышку. Шли десять самолетов. По-над деревьями. В одном зам. командира полка подполковник Криштоп, штурман капитан Норин. А их ждали, за ними следили. И — сбили. Норин погиб, а Криштопа в плен взяли. Но он не сломался. Мы бы и дальше Харьков бомбили, но поговаривают, хохлы сказали: «Криштопа расстреляем», и прекратили. Криштоп не сломался. Рассказывают те, кто был в плену и сидел в камере. Хохлы издевались. Пистолет положили в камере и говорят: «В нем один патрон. Чтобы до утра кто-нибудь из вас застрелился, иначе мы застрелим сами». А в камере молодые лейтенанты, капитаны. Один из пленных, ветеранистых, утром взял пистолет, поднес к виску, щелк, а выстрела нет. Они боек спилили… Что только не вытворяли. А я говорю: «Вам паяльник, понимаете, вставят, вы что…»

Я подумал: подполковник мог сказать вовсе не то, что хотели от него. Потом в Интернете прочитал, что Криштоп был сбит 6 марта 2022 года, а 24 февраля и 3 марта тоже совершил вылеты, в первом случае на колонну бронетехники ВСУ сбросил три тонны фугасных бомб, а во втором — атаковал вэсэушников под Изюмом. Молодец, дал им!

И еще видел фото человека с гематомами на лбу и кровью на губах. И понял, что радость, которую испытывали вэсэушники от сбития самолета, оборачивалась против них. У меня только усиливалась переходящая в ненависть неприязнь к тем подонкам, которые измывались над пленными и хотели представить нашего летчика в неприглядном виде.

Майор:

— Вот Виталика и Руслана (он фамилии по понятным соображениям не называл) сбили. За 140 километров работали, за Изюмом. И в них попали: одна ракета в движок, потом вторая… Они катапультировались, приземлились. А между ними болото. И не соединишься. А уже за ними неслись хохлы. И Виталик с Русланом разбежались. Виталик побежал вдоль леса. Прошел километров 10–15, увидел автомобиль. Чей? Наши? Не наши? А у Виталика есть черты азиата. Там спецназовцы. Они раздели его: «Кто?» Он сказал: такой-то и такой-то, сбили. Они связались, выяснили и: «О, браток…» Еще бы, выжил!!! А Руслан, он приземлился и позвоночник повредил. Он бежать, а ноги не бегут. Решил идти в Изюм. А Изюм наш был. Уколол обезболивающее. Шел. Впереди дорога. А темно. Думает: дорогу перебегу. Только дорогу переходить, ему: «Стой! Кто идет? — «А ты кто?» Видит, у них тепловизоры. И: «Русские мы». А он не знает: кто его останавливает, свои не свои. Ему: «Посветите себя». Руслан гранату, чеку вытаскивает. И к ним. Его к командиру. Он: «Летчик, сбили». У него сразу: «Чего нужно?» — «Пить дать…» Его напоили. Тут врач: «Срочно ко мне». Понимает, перелом. А Руслан с гранатой так и идет. Только когда подошли к машине, а там георгиевские ленточки, он понял: свои… Привезли в госпиталь…Сбили еще нашего замполита, он выходил…

— Во, замполит и летает! — это вселяло уверенность, что летчики свое дело с честью доведут до конца.

Майор:

— У них ПВО грамотное.

— Еще бы, ведь в СССР была Академия противовоздушной обороны в Киеве, — согласился я. — Осталась на Украине. И естественно, там кадры неслабые.

— Да, у нас ведь много полков. И страшно, когда — тут сбили, там сбили…

— Ведь летишь туда, где не просто опасно, а рядом смерть…

— Мы прорывались. Летишь: высота 50 метров, несешься со скоростью под тысячу километров, того и гляди что-то зацепишь, но выбора не оставалось: летали, бомбили. Они радиопомехи, в эфир кричат, пугают. Когда видишь пуски, факел в тебя летит, начинаешь маневрировать…

— Напряг…

— Жуткий… Но когда глупость полная, тут уж… До чего доходило: мы отбомбились, еле вырвались из пекла. Прилетели, а нам: снова туда летите. А мы доказываем: туда нельзя. Мы же понимаем: там все, просто собьют. И что, отбомбились в поле… Это если, конечно, не важный объект: тогда кровь из носу, а порази… — говорил майор. — Сирия по сравнению с Украиной — детский сад. С любым летчиком поговорите, он подтвердит. Ты, может, сделаешь 2–3 вылета, а прилетаешь, только перекурить, а начальник штаба: «Как у вас дела?» У него-то тепло, хорошо, он не рискует, а ты каждый вылет не знаешь, вернешься или нет. Так вот как с 24 февраля 2022 года началось, так дома раз в месяц на 3–4 часа. Все нужно успеть постирать, и опять на аэродром. Потому что одна задача, вторая… Вот так вещи соберешь, а на глаза слезы чуть не наворачиваются. И вперед. Семью не видишь. Детей. Терпишь. Ты слетал, побывал в аду, а здесь тебя штабной встречает: «Как дела?..» Если бы к нему подошел человек с автоматом и на него наставил, тогда бы понял, где мы с каждым вылетом бываем.

— Кто-то и отказывался…

— Бывают: попа заболела, летать не могу. А ты летишь за него. Задача-то осталась. И эта война показала, кто в полку кто. Разделила на…

— Понятно.

— Приходилось заступаться. Вот Петя Каштанов. Он лейтенант. Я говорил: «Не надо его в звено (летать). Рано». Мне жалко было его. Молодой совсем. Но вот полетел. Вы знаете историю с ним. Хорошо, удачно закончилась. Вот со мной штурманом полетел молодой лейтенант. До Изюма лететь 140 километров, двадцать минут. И мало того что низко идешь, но видишь, на тебя начинают прицеливаться, начинаешь маневрировать перегрузки пять единиц…

— Это как?

— А вот когда на тебя давит масса в пять раз больше твоего веса… Ну если вы, то полтонны…

От слов собеседника я невольно сгорбился.

Майор:

— И лейтенант: он бледный… Отбомбились, назад все также, уходишь от пусков… А приземлились, он еле вылез из самолета. А тут: новая задача. И снова лететь. И этот лейтенант выдержал…

— Так создается костяк нашей авиации.

— Да…

Я видел, что отнимаю драгоценное время у майора, которому в короткий выход домой еще нужно много сделать, и, уходя, пожелал ему, его семье, детям, да и всем однополчанам удачи.

Сколько еще таких Сергеев, Егоров, Николаев каждый день совершает вылеты в глубокий тыл противника и выполняет задачи. И сколько с этим связано переживаний, надежд.

20 апреля 2023 года

P.S. С удовлетворением прочитал сообщение:

МОСКВА, 26 апреля 2023 года — РИА Новости. ВСУ не могут сбить российские истребители, поскольку те наносят удары по целям, не входя в зону действия украинской ПВО. И привели слова украинского генерала Наева «Страна. ua».

«Действия бомбардировщиков прикрывают истребители типа Су-30 и Су-35, бортовое вооружение которых позволяет обнаруживать и уничтожать наши самолеты-перехватчики еще до приближения на расстояние пуска ракет “воздух — воздух”», — рассказал офицер.

В январе украинские пилоты сообщали, что не могут вступить в полноценный бой, поскольку их подбивают с расстояния 300 километров российскими ракетами класса «воздух — воздух» R-37M. По их словам, это оружие серьезно ограничило возможности воздушных сил Украины по выполнению задач.

7 декабря 2022 года СМИ передали, что в Воронеже в техническом университете перед студентами выступил летчик старший лейтенант Каштанов, самолет которого был подбит вэсэушниками. Он и штурман катапультировались, и Каштанов тридцать километров выходил из окружения, помогая получившему тяжелую травму штурману.

Тридцать километров по тылам врага!

Я пытался встретиться с Каштановым, хотя бы созвониться. Мне хотели помочь преподаватели технического университета — но ни номера телефона, ни выхода на летчика не находили. Потом я обращался к тем, кто рассказывал мне про генерала Боташева. (О нем писал в книге «Герои СВО. Символы российского мужества».) Боташев командовал полком на аэродроме Балтимор, где служил Каштанов. С кем ни связывался, но все складывалось не лучшим образом. Со мной легко вступали в переписку танкисты с далекого Кольского полуострова, а с аэродромом, который был от меня в двух километрах, возникали проблемы.

Но я жил мыслями о старшем лейтенанте и потихоньку узнавал.

Посмотрел видеофильм телеканала «Звезда»[86]:

Журналист говорила:

— Старший лейтенант Петр Каштанов вел свой СУ-34 над серой зоной после успешного выполнения задания. Все произошло в считаные секунды. Его самолет был сбит. Летчик увидел над головой землю. До нее оставалась всего пара десятков метров. Этих метров хватило для катапультирования. И это только начало истории о героизме…

Журналист говорила с Каштановым.

Она спросила у него:

— Первый свой полет помнишь?

Каштанов ответил:

— Конечно, помню. Был 2017 год. 6 июня. Первый тренировочный на самолете Л-39 курсантом.

— И как он для тебя прошел?

— Восхищение. Все-таки я своего добился. Я смог. У меня получилось.

— Он похож на тот вылет, который был боевой?

— Нет, абсолютно.

Курсант Каштанов

Журналист говорила:

— Самолет шел со скоростью порядка тысяча километров в час на сверхнизкой высоте, когда в него попала ракета. Но пилот оценил ситуацию мгновенно.

Каштанов:

— Я заметил: высота была двадцать пять метров, по прибору и положение….

Журналист:

— Пилоты сумели покинуть борт на высоте примерно седьмого-восьмого этажа. Через две секунды раскрылись парашюты. Через три раздался удар и взрыв. Су-34 спикировал в поле. Через десять секунд летчики были на земле. К ним уже мчалось несколько машин с националистами.

Каштанов:

— Они начали нас искать. Я достал гранату. Мы были готовы взорвать себя, дабы не попасть в плен.

Журналист:

— Петр Каштанов пилотирует СУ-34 три года. В тот день все было штатно, как обычно.

Каштанов:

— Получили боевую задачу. Готовили маршрут. Осмотрели самолет. Приняли его. Проверили вооружение.

— Какая задача стояла перед вами? — спросила журналист.

— По уничтожению вражеской техники.

— Сколько времени на ее выполнение?

— В среднем у нас был полет от сорока минут до часу.

Каштанов взял в руку модель самолета:

— На таком самолете мы выполняли боевую задачу.

Журналист:

— Как тебе на него смотрится сейчас?

— Самый красивый на свете самолет.

— Саму задачу успешно выполнили?

— Задачу выполнили. Уже на отходе от цели прилетает в нас ракета.

— Куда она попала?

Летчик Каштанов

— Она попала в правую заднюю полуплоскость. После чего началось вращение. А времени на принятие решения было от трех до четырех секунд, не более. Потому что высота была предельно малая. Менее пятидесяти метров. Проверил управление самолетом. После попадания ракеты самолет не управлялся.

Каштанов показывал движение самолета на макете:

— Самолет перешел на пикирование и начал вращение. И по высотомеру я увидел высоту двадцать пять метров. Это крайнее, что я успел увидеть в самолете. Штурман сказал: «По нам попали. Самолет не управляется». Я по радио успел сказать штурману: «Управления нет. Уходим».

Журналист взяла макет:

— Когда самолет в таком положении — перевернутом, как из него катапультироваться?

Каштанов:

— Он же продолжает вращение. Там доли секунды. В этот момент происходит катапультирование. Кресло у нас выстреливается и выравнивает тебя относительно земли.

— А чтобы катапультироваться, нужно какое-то точное положение самолета или необязательно?

— Все зависит от ситуации. В данном случае не было времени…

Журналист комментировала:

— В таких сложных условиях самолет вращался. В момент катапультирования оба, командир самолета Петр Каштанов и его штурман Дмитрий Коптилов, получили переломы правой руки.

Каштанов:

— А потом при дальнейшем движении перелом со смещением.

— А ты в ней был? — журналист посмотрела на куртку летчика.

— В этой куртке.

— Это след от удара? — потрогала куртку в районе плеча.

— Ну да, о самолет. Где-то чиркануло…

Журналист:

— Приземление было жестким. Слишком мало высоты. Зато летчики были недалеко друг от друга. Петр кинулся на помощь штурману. Тот был без сознания.

Каштанов:

— Я первым делом подбежал к штурману. Он начал приходить в себя. Он мне говорит: «Оставляй меня здесь. Спасайся сам». Я сказал: «Николаич, я уйду только вместе с тобой».

На видео журналист теперь говорила со штурманом Коптиловым.

Коптилов:

— В тот момент я еще не знал, что у меня перелом позвоночника. Но я понял, что ему тяжеловато будет. Я Петру сказал: «Оставь меня, иди сам». То есть как бы без меня.

Журналист:

— А на что вы готовы были в тот момент, когда Петру говорили: «Иди сам».

Коптилов:

— У меня мысль первая была, чтобы хотя бы он остался живым. Вот и все. Я о себе, честно говоря, не думал.

Снова в кадре Каштанов.

Он:

— Первые метров тридцать я его тащил. Как раз перебрались через небольшое болотце. А после чего мы вкололи себе по обезболивающему.

Журналист:

— Получается, одна рука действующая?

Каштанов:

— Да, и у него тоже одна действующая рука была… На место нашего приземления приехали ВСУ на трех машинах.

Закадровый голос:

— Нацисты искали летчиков, которые спрятались в паре десятков метров от места приземления.

В кадр вернулся штурман.

Он:

— Петя достал гранату. Достал чеку. Я зажал гранату, положил между нами, и стали ждать. Минут через пять увидели силуэт человека метрах в десяти. Потом самого человека. По форме поняли, что ВСУ. Он прошел мимо. Нас не заметил каким-то чудом. Так, наверно, на судьбе написано…

Снова журналист с Каштановым.

Журналист:

— На что ты был готов в тот момент?

Каштанов:

— Мы были готовы взорвать себя, дабы не попасть в плен.

— И о чем ты думал?

— Да вспоминал свою жизнь. Родителей в первую очередь. Супругу. Как они все это переживут. Но других вариантов у нас не было.

Звучал закадровый голос:

— Националисты все ближе подходили к укрытию, где были Петр и Дмитрий.

Каштанов:

— Вэсэушники проходили от нас метрах в пяти — семи. Помню даже лицо одного. Но когда он прошел обратно, Николаич сказал: «Ничего, поживем еще…»

Журналист:

— Летчикам еще предстояло много испытаний, еще долгий путь из тыла врага. К линии соприкосновения, к своим.

Каштанов:

— Но этот момент — видимо, это было самое страшное. За всю историю, что произошла с нами.

Закадровый голос:

— От дальнейшего поиска пилотов отпугнула врага наша артиллерия.

Каштанов:

— Нас засыпало землей, осколками. Сверху сыпало. Но это отогнало вэсэушников. Они в другое место поехали нас искать.

Журналист:

— Пять часов Петр и Дмитрий пролежали, затаившись в зарослях у болота. Они ждали темноты, чтобы начать путь к своим.

Журналист:

— А эти пять часов, когда вы лежали бок о бок, о чем вы говорили?

Каштанов:

— А мы не разговаривали, дабы не выдать себя. Если разговаривали, то шепотом. Но очень мало.

Каштанов:

— Первая задача была в максимально короткое время отойти километров на десять… Передвигались мы, ну как? Человек со сломанным позвонком плохо передвигается. Но мы нашли в себе силы и пошли. Шли полями. Первое поле — это было кукурузное поле. Шли по нему. Ужасно хотелось пить всю дорогу. Была фляжка у меня, но вода быстро закончилась. И нас спас еще один пруд. Мы в пруду набрали воды. Пили. И вышли.

Журналист:

— Ты чувствовал свою ответственность за штурмана?

Каштанов:

— Конечно. Потому что я, как командир экипажа, обязан вернуть его домой.

Журналист:

— Путь шел по раскисшим неубранным полям и лесополосам.

Каштанов:

— Тяжело. Мы останавливались, потому что перелом спины у штурмана давал о себе знать. Отдыхали. Пройдем минут десять — пятнадцать, постоим минут пять, отдохнем. Потом дальше. Мы знали: идти нужно. Останавливаться нельзя — мотивировали друг другу. Я его мотивировал, что его дети ждут дома. Он меня мотивировал, что выберемся, все будет нормально. Все будет спокойно.

— И все это время все было тихо-спокойно?

— Слышны были разрывы. Где-то было видно — вертолеты летали ночью. Ребята — мужики, все работали. Делали свое дело.

Журналист:

— Сколько километров вы прошли?

Каштанов:

— Где-то тридцать километров.

— Что у вас было самое главное в движущей силе?

— Знал, что дома ждут, переживают. Супруга, мама переживает. И дал Николаичу слово: Николаич, я вытащу отсюда. И так шли.

Подключился к разговору Коптилов:

— Тяжело было идти…

Журналист:

— Потому что повреждены.

Коптилов:

— Да. У Петра рука, у меня спина и рука. Раз в подсолнухах потерялся. «Петь, ты здесь?» — «Здесь». И все. Идем дальше.

Каштанов:

— Так и шли.

Закадровый голос:

— Тринадцать часов друзья шли, превозмогая боль и жажду. Впереди была деревня. Но кто там, свои или враги?

Журналист:

— Как вы поняли, что пришли и все будет хорошо?

Каштанов:

— Подошел метров на триста. Увидел дома. Увидел дедушку с бабушкой. Пошел за Николаичем, а Николаич говорит: «Сейчас только что проехала САУ с литерой “Z”». Понял, что свои. И уже без всяких сомнений вошли в деревню. Постучался в ближайший дом. Открыл дедушка. Напоил нас водой. Там спросил: «Есть ли русские войска?» Он сказал: «Да, конечно, есть. Сейчас я вас отведу».

— И что это были за ощущения, когда вы поняли, что это наши?

— Да радость была. Мы с Николаичем обнялись. Сказали: «Все, дома. Все будет хорошо».

Журналист:

— Вскоре экипаж был эвакуирован и доставлен на родной аэродром.

Сказала и спросила у Каштанова:

— Кто вас встречал?

— Командир.

— Как произошла ваша встреча?

— На вертолете мы сюда прибыли. Командир обнял. Сказал: «Спасибо, что живы».

Оказывается, Петя рос в Жердевке, где находилась авиационная часть.

Каштанов:

— Самолеты летают. Загорелся мыслью: как люди могут управлять такой махиной? Хотелось и самому попробовать. И мечта стать летчиком…

Журналист:

— Гражданским или военным?

— Военным…

— А что тебе нравилось в боевом самолете?

— Его красота. Изящность. Гражданский самолет не так красив.

— Романтика.

— Романтика. Без неё никуда… 10–11 классы я учился в школе-интернате с начальной летной подготовкой, соответственно с военным уклоном. Мне нравилось…

Семья Каштановых

Заканчивая разговор, журналист спросила у Каштанова:

— Что самое главное для военнослужащего?

— Быть честным, верным себе. Верным присяге, которую давал. Защищать свой народ. Свое Отечество…

Журналист:

— Ради чего стоит жить и за что не страшно умереть?

— Жить стоит ради детей, ради родителей, ради людей, ради их будущего, сильного и независимого государства. Умереть всегда страшно, но всегда нужно стараться находить возможность бороться за жизнь…

Вот какое видео о спасении летчиков размещено в Интернете.

По его просмотру в душе поднималось: вот какие парни у нас есть! То и дело переживались катапультирование с высоты двадцать пять метров, жесткое приземление на землю, травма у штурмана, сокрытие в зарослях, пять часов ни звука, тридцать километров по слякоти, кукурузным полям и посадкам, деревня, по которой проехала САУ с литерой «Z», встреча в полку, звонок родным.

Летчикам повезло. Не напоролись на вэсэушников. Их не покинули силы. Они не сдались…

А если б не повезло. Ведь так же сбивают летчиков. А они не доходят, не дотягивают до своих…

Но слава богу, Петру и Дмитрию подвернулась удача!

Я нашел статью «Мама, небо и любовь: главные высоты жердевского лётчика, Героя России Петра Каштанова»[87].

В ней сестра Петра Каштанова Наталья рассказала, что в семье четверо детей и Петр самый младший. Был всегда заводилой. Не лидер, но он душа компании. Справедливый. Ответственный, особенно перед друзьями. Это было всегда. С 4-летнего возраста. И рассказала случай, как Петя затосковал по старшему брату. Взял лыжи и пошел за ним в школу. Они его потеряли. Ни телефонов, ничего не было. Просто потеряли ребенка в возрасте 4 лет. С ног сбились!.. Со школы позвонили и сказали: «Мы забрали вашего Филиппка, он сидит с нами в школе. Домой мы его не отпустим, потому что на улице мороз двадцать градусов». И после этого Петя начал часто захаживать в школу… У них очень дружная семья, братья, сестры, дружат, собираются. У Пети был выпускной — они собрались все четверо. С разных концов России съехались. И все были на его выпускном…

О случившемся сестра:

— Я узнала на следующий день, как только он приехал. Мне позвонила мама. Заподозрила что-то неладное. «Наташ, ты выясни…» Я ему позвонила. Он сказал: «Мы успели с вами попрощаться»…

Сколько переживаний выпало родным, и хорошо, что они благополучно закончились.

В той же статье «Мама, небо и любовь: главные высоты жердевского лётчика, Героя России Петра Каштанова» его мама Елена Игоревна рассказывает:

— Петя воспитан на примере моего отца. Он тоже воевал. Петя даже летал в сторону Купянска. Там есть город Славянск. Мой отец оттуда. Я сказала: «Петя, ты продолжаешь работу деда»… Пете было года четыре, а мы ходили за молоком. Мы же живем в сельской местности. Хозяин коровки спрашивает: «Петруха, а кем же ты будешь?» Он уверенно: «Я буду летчиком». Ведь не было нигде разговоров об этом… После девятого класса мне летом поступил звонок: «Елена Игоревна, а Петр Вячеславович Каштанов ваш сын?» — «Да». — «Мы звоним из военкомата. Пришел Петруша и сказал, что хочет поступить в кадетский корпус». У нас в Тамбове был кадетский корпус с первоначальной летной подготовкой имени Марины Расковой. «Он несовершеннолетний, ему четырнадцать лет. Поэтому нам нужно ваше согласие. Вы согласны?» — «Да, я приеду и напишу заявление». А он со мной это не обсуждал… В четырнадцать лет принимал присягу. Тогда было холодно, а он такой маленький, такой самостоятельный, такой мужественный… Отец Пети умер, когда ему было всего двенадцать лет. И тут я уже стала у него его мамой и папой… И я благодарна его поступку: он поехал учиться, попал в мужскую компанию. Воспитатели — мужчины. Учителя — мужчины… Насчет спецоперации. Он позвонил: «Мам, я теперь тоже ветеран» (в смысле ветеран боевых действий. — Примеч. авт.). — «Да ты что?» — «Я на СВО». — «Сынок, если это работа, то ты должен ее выполнять качественно»… Когда он мне сказал, что его наградили (Герой России), я ему сказала: «Да, Петь, мне приятно, что государство тебя оценило. Оценило твой поступок. Но, извини, это теперь медные трубы, и их надо пройти достойно»… Он посерьезнел. Ведь пришлось перенести такое испытание, когда они со штурманом попрощались. С жизнью попрощались… Сильный, мудрый…

Елена Игоревна не приукрашивала жизнь.

Ей пришлось перенести и свои испытания.

Елена Игоревна:

— В девяностые годы нам с мужем приходилось трудиться на нескольких работах, иметь дачу, чтобы прокормить детей. И годы-то какие были! Объявили амнистию. А в Амурске кругом зоны. Куда ехать бывшим зекам? Денег нет, вот они и устраивали свои порядки. Даже в школу «пришёл» общак. Наташа, младшая дочь, жаловалась, что в школу надо было обязательно нести буханку хлеба и килограмм сахара.

Семья переехала из Амурской области в Тамбовскую к друзьям. В семье шесть человек, детей — две девочки и два мальчика. В 2003 году не стало мужа. Старший сын Вова, учась в колледже, по ночам ходил на работу. Помогал матери. Жили трудно, многого не хватало. Однажды Петя попросил у матери двести рублей (хотел поехать на конкурс).

Елена Каштанова:

— Где взять деньги? Я уже была на пенсии, вышла в сорок пять лет, так как ещё на Севере работала на телевышке, а там магнитные излучения, все выходили на пенсию рано. Ну вот попалась мне на глаза газета «Жердевские новости», а там объявление о сдаче крови на станции переливания. Ну я и пошла сдавать кровь, получила 400 рублей. 300 отдала Петрухе, а 100 оставила дома. Скажу, что у меня был опыт сдачи крови ещё на Севере, когда училась в техникуме связи. Так что не растерялась, сыну помогла…

— Бывали у сына синяки?..

— А как без них мальчишке. Он заступался за слабых. Но целеустремленный.

В Краснодарское высшее военное авиационное училище лётчиков поступал несколько раз, между поступлениями работал грузчиком, барменом в театре, отслужил танкистом в армии, но все равно шел к намеченной цели и на пятый раз поступил!

Про случившееся Елена Игоревна:

— Утром 24 (сентября. — Примеч. авт.) он мне пишет, что не получится приехать. Я же понимаю, служба, поэтому и отвечаю, что ничего, в следующий раз. В два часа дня я пишу: «Привет, как дела?», но ответа нет. 26-го, в понедельник, в 11:28 Петя написал: «Мамуля, всё хорошо. Я правую руку сломал, когда из самолёта выходил. Завтра в Подольск полечу, операцию делать. Небольшое смещение». А чуть раньше по телевизору передали, что сбили два самолета СУ-34. Вот тут-то у меня сердце и забилось. Узнала обо всём из соцсетей во вторник. Дети молчали, никто мне ничего не говорил, хотя к Марине, жене Пети, ещё в субботу приходили и сообщили, что самолёт не вернулся и связи с ним нет. И как бедная она до утра воскресенья дожила, когда узнала, что Петя жив?! Если бы мой Петя бросил друга в беде, это был бы не мой Петя. Я, когда разговаривала с Дмитрием Коптиловым (штурман СУ-34. — Примеч. автора), всё благодарила его за сына. Говорила, если бы он остался там, а от боли в позвоночнике Николаич часто ложился на землю, то и Петруха бы с ним остался…

И привыкшая к труду, честная труженица-мать недоумевала:

— Всё-таки не понимаю, за что Пете дали Звезду Героя России. Ведь если только за то, что он вынес друга с территории противника, то так можно всю страну наградить.

В ее понимании все в стране товарищи и братья!

Елена Каштанова:

— До уровня Юрия Гагарина, Героя Советского Союза, он не дотягивает, слишком разные величины. Для меня поступок сына сродни знаку качества. Помните, в СССР был такой, и присваивали его за самое высокое профессиональное качество. Такой вот это знак высшей пробы…

Вот что нужно России. Чтобы каждому человеку, как и сыну Елены Каштановой Петру, могли поставить знак качества.

Я уже потерял надежду встретиться с Петром Каштановым, как через его однополчанина, с которым я общался, 31 марта 2023 года мне сообщили:

— Он сегодня может прийти…

Я хотел предложить встречу на следующей неделе, как мне сказали:

— Будет уже поздно, уезжает в отпуск…

И я, побросав все и отложив отъезд в район области, где мне тоже назначили свидание, выдохнул:

— Жду…

Назвал адрес. Мне сказали:

— Он придет с Коптиловым…

Я понял: со штурманом, с которым выходили из тыла.

Обрадовался вдвойне. Еще и со штурманом пообщаюсь.

И вот в 13:35 мне позвонили:

— Они стоят в вашем дворе…

Когда я выскочил на улицу, увидел коренастого в зимней шапке и летной куртке офицера, а рядом с ним в цивильном одеянии мужчину, и понял: они.

Тот, что в форме, подошел ко мне:

— А я вас знаю…

— Как?! — удивился я.

Он меня знает, а я несколько месяцев не могу выйти на него! Какая-то ерунда.

Оказалось, полгода назад, в конце лета или в начале осени, в нашей пятиэтажке снимали квартиру летчики переведенного в наш город полка, и я с одним тогда заговорил. Он назвался, как теперь я вспомнил, Петром, я даже записал его сотовый телефон. И теперь я ударил себе по лбу: это и есть Каштанов! С ним я был пусть и шапочно, но знаком, и мне никакого труда не составляло повидаться, только стоило набрать его телефон.

Мы теперь с Каштановым рассмеялись.

Познакомился и с его спутником Дмитрием Коптиловым.

Они словно всюду вдвоем, тем более после сдружившего их тридцатикилометрового перехода. И вот они у меня дома. Разделись, сидели в комнате на диване, я — напротив. Рассказал о своей цели написать о них. Сказал, что все, что Интернете и в СМИ — их встречи с журналистами, я уже изучил и теперь хотел еще кое-что дорасспросить.

Но не знал, с кого начать.

Решил — с сидевшего ко мне ближе Петра, а Дмитрию дал только что вышедшую свою книгу «Российские герои в Сирии», сказав при этом:

— В таком виде мы издаем…

Обратился к Петру:

— Вот вы учились во 2-й школе в Жердевке. Что это за школа?

— Я там учился с первого по девятый класс. Раньше ведь в Жердевке авиаполк стоял. Он учебный, борисоглебский был. Потом из Германии перевод был. И проучился там девять классов и потом поступил в Тамбовскую школу-интернат с первоначальной летной подготовкой.

— Что помните по школе?

— Занимался спортом, как и все. Участвовал в соревнованиях по баскетболу. Выезжали и на область, играли с ребятами…

— У вас вроде рост-то не баскетбольный…

Мол, для баскетболистов должен быть высокий рост.

Каштанов:

— Я разводящим был. Командовал. У меня отец просто — баскетболист.

Традиция.

— Есть семейное фото, где вы все, отец, мама…

Каштанов:

— Да, да…

— Вот вы пошли в первый класс…

— В школе не скажу, что был отличником. Но хорошо учился. Как и все мальчишки, бывали и тройки, и двойки…

— За двойку за ухо папа, мама…

— Нет, ни отец никогда, ни мама меня не ругали за оценки.

— Лафа была?

— Не скажу, что лафа. Всегда приходилось учиться, в любом случае что-то отвечать надо. Не хотелось двойки получать…

Я знал многих, кто в одной учительской среде перебивался даже с тройки на двойку и с двойки на тройку, а в другой — сразу выбивался в отличники.

Петр откровенно:

— Где-то приходилось в дневнике оценку стереть… Мальчишество-ребячество.

Оно знакомо было всем. Все через такое проходили, когда не знаешь, как папе, маме дневник показать. Эти переживания носили воспитательный характер, заставляя больше до такой оценки не опускаться.

Каштанов:

— Драчки за школой… Все это бывало.

— Из-за чего?

— Кто-то обидит слабого, кто-то захотел показаться сильнее. Приходилось заступаться. Всякое было. Бывало, и я задирой был.

— И сопатка в крови…

— Конечно, не без этого…

— Девчонок делили…

— И такое было…

— А отношения между мальчишками в классе…

— Старались дружить. Потому что постоянно на тренировках, в футбол, баскетбол. Все свободное время. Энергия выплескивалась чаще на спортплощадке.

— Спорт захлестывал…

— Конечно, больше всего и занят…

— Получилось, спорт, как говорят, уберег от курева…

— Возможно…

— Да, именно батянька влиял… — вспомнил я спортсмена — отца Петра.

— Да…

— А отец в школе работал физруком?

— Нет, он — электрик. А так он выступал за Жердевку. Ездил на областные соревнования. Они побеждали. В честь него в Жердевке турниры проводились. И сейчас…

— А как его звали?

— Вячеслав Алексеевич…

— И вы в турнирах?

— Нет, я не участвовал. Я в то время мал еще был. В 6 классе учился, когда папа умер. В 2003 году.

— А почему в честь отца соревнования?

— Он такой вот тоже заводила, всех организовывал, на соревнованиях отстаивал Тамбовскую область, Жердевку отстаивал на областных.

— Он тренер?

— Нет, игрок.

— И, как я понимаю, он вас вытащил на спортплощадку…

— Да я и сам ходил… Мне всегда это было интересно.

Влияние отца сказывалось.

Петр Каштанов:

— Все, тренировки строго. На тренировке всегда выкладываешься… Благодаря отцу я научился плавать в раннем возрасте. То есть я пошел в школу и уже умел плавать. Уже всегда ходил на речку один и никто не переживал.

— А в школе на какие предметы налегал?

Каштанов:

— Физика нравилась. И когда-то еще в детстве я понял, если хочешь стать летчиком, больше нужна физика. Математика. Читать не особо любил. Меня заставляли…

— А когда тяга к физике, математике?

— Это в основном в десятом — одиннадцатом классе. Но я уже в кадетской школе…

— А во 2-й школе…

— С первого по девятый…

— А после девятого класса в техническое училище, в школе…

Каштанов:

— У нас в Жердевке есть техникум сахарной промышленности, так называемый. Но уже в первую четверть в девятом классе я осознанно понял, куда хочу, и готовился идти учиться в Тамбовский корпус…

— А кто-то навел на него?

— В Жердевке учился мой дружок. Старше меня на год. Он учился в кадетке и рассказал о ней. Я пошел в военкомат, стал собирать документы. Должен был военкомат уведомить. Медкомиссии все равно проходить…

— В Тамбов уезжал со слезами на глазах?

— На самом деле, когда я еще пошел в школу, полк был. Но когда он улетел, то много одноклассников уехало. В Курск переехало…

— Из семей военных…

— Из Жердевки люди начали перебираться. И когда я понял, что в Жердевке я больше себя не вижу, я поехал учиться в кадетский корпус. Чем-то надо заниматься на перспективу.

— Тамбов какой?

— Для меня после Жердевки это большой красивый город, и поехал туда учиться. И жил в кадетке. Бывало, по два, три месяца домой не ездил.

— Экзамены в корпус сдавал?

— Да. Конкурс был, но я по баллам прошел и поступил. Сдавал физику, математику, русский…

— И прошел…

— Да, все сам…

— А кадетский корпус? Это же не дома…

— Там уже ребята. Девчонок нету. Мужской коллектив. И тут идет становление тебя как самостоятельной личности. С ребятами общаешься, общий язык находишь. Дружишь. Я коммуникабельный, и у меня с этим проблем никогда не было. У меня был воспитатель, он полковник запаса — артиллерист. Уже в возрасте такой — дедушка. И вот он был у нас наставником. И через год в кадетском корпусе я был уже командиром отделения. На параде 9 Мая 2007 года в Тамбове я коробку вел. Коробка шесть на восемь. Знамя школы, потом от нашей школы коробка старшеклассников, а я — вторую коробку. Младшим сержантом был.

— Попал, как шар в лузу…

Каштанов кивнул головой.

— А отсев был?

— Кого-то отчисляли, кто-то сам уходил, не хотел учиться. Кого родители забирали.

У Петра таких проблем не было.

Он:

— Педагоги хорошие. Но там учиться нужно. Там интересно. Когда сидит взвод, там нет девчонок, некому отвлекаться. Тебе преподаватель рассказывает. Ну, во-первых, интересно слушать, а когда еще и доступно рассказывают. Там тоже всякое бывало. И дрались, конечно, в кадетке. И между собой, и за слово могли. Ну, а потом, разъезжались, дружили и сейчас дружим. Это жизнь. Мальчишеский коллектив плюс становление. Шестнадцать — семнадцать лет…

— А какой предмет нравился?

— Мне аэродинамика очень нравилась. Нам преподавал подполковник запаса, летчик. Раньше конкурс был «Юный космонавт», и мы ездили на него от школы. Мы летали в Армавир в 2008 году. И как раз одиннадцатиклассниками участвовали всей командой. Там собирались со всей страны. И кадетские школы с летным уклоном. Мы укладывали там парашюты. Физо, строевая, аэродинамика. Конструкцию Як-42 мы сдавали. Такой конкурс проводился. С некоторыми ребятами, с кем я ездил на конкурс, я сейчас вместе служу.

— Кадетка — классная! А потом?

Петр:

— Выпустился. Одиннадцатый класс, получается. И сразу поехал поступать в Краснодарское летное училище. Было время отдохнуть две-три недели, и поехал поступать. Не поступил. Не прошел по конкурсу. В этот же год я после Краснодара поехал в Челябинск. Я хотел в ЧВВАКУШ — Челябинское высшее военное авиационное краснознаменное училище штурманов. Тоже не поступил.

— Невезуха…

— Да. И работал грузчиком, и на автомойке. Все в Жердевке. На следующий год опять поехал поступать в Краснодар. Наборы были большие. Приехало может тысяча пятьсот человек.

— По 40 человек на место? — вспомнил конкурс в Рязанское десантное училище, о каком рассказывали другие герои этой книги.

Каштанов:

— Было больше, потому что сперва набрали шестьдесят человек, а потом сказали тридцать едут домой, то есть набор в 2009 году тридцать человек. И я не поступил по баллам.

— По идее пора плюнуть…

— Да нет, нельзя отказываться от своей мечты. И я пошел в армию. Это 2009 год, и служил в воинской части во Владимире. Там учебка танкистов, на механика-водителя. Учился полгода и остался в этой части инструктором. Год отслужил в 2009-м и 2010-м, после срочной службы пришел домой и в Липецке устроился на завод Л-ПАК. Он от Жердевки недалеко. Я поехал в более большой город. А завод по переработке бумаги и выпуску картона.

Завод Л-ПАК

Судьба Каштанова напоминала судьбу людей, которые в начале жизни получали рабочую закалку.

— Тебя не убивало, что никак не получалось поступить в летное…

— Нет, но я всегда помнил, куда хочу… Отработал восемь месяцев на заводе и пошел барменом в том же Липецке. Потом поехал в Москву. В Москве работал барменом. И однажды за стойкой я прочитал новость в Интернете, что возобновляет набор Краснодарское авиационное училище летчиков. Большой набор планируется. Это 2013 год. Еду поступать, сдаю все экзамены. И незадолго до сдачи крайнего экзамена по физподготовке ломаю ногу. Правую ногу сломал в трех местах. Все, соответственно, я не сдал. Поехал домой.

— Это третья попытка.

— Краснодар — да. А если считать Челябинск, то четвертая. Расстроился, конечно. Приехал домой. Но надо восстанавливаться. Восстановил ногу. Начал ходить. Какое-то время еще работал барменом в Москве. После Нового года готовился к поступлению. Когда весна пришла, начал бегать, разрабатывать ногу. Все, подготовился и поехал поступать. Поехал. Думаю, если снова не поступлю, то, наверно, смирюсь с этим. Приехал и поступил.

— Пятая попытка! Ты барменом — и все-таки довернул, поступил.

Каштанов:

— Работа барменом тоже интересная. Потому что это в первую очередь общение с людьми интересными, которые приходят. Ведь есть культура пития и в бар приходят и статусом выше тебя, и ты с ними общаешься. И с ними интересно. Работа барменом поучительная с точки зрения психологии.

— И вот ты курсант. Набор был большой?

— Большой. Учились…

— Все до выпуска дошли?

— Да нет, кто-то по летке не прошел. Кто-то — по здоровью. Переводились в другие училища.

— И вот ты учишься… Трудно было?

— Я пять лет был старшиной курса, поэтому у меня…

— Понятно, старшина — это уже плюс…

— Да, все пять лет. Старшим сержантом.

— Зачетка сама ходила…

— Зачетка ходила, да я и сам старался учиться и все сдавать. Потому что и ребят надо организовывать, кто после школы. И направить. Армейские навыки привить, потому что мы же в армии. В любом случае уже курсанты. А первые годы дисциплины общие. И вот объясняешь. Строем учишь ходить.

— Ты говорил журналистам, что твой первый вылет на самолете был 6 июня 2017 года. А где он был?

— В Мичуринске. Классный инструктор. Мы с ним общаемся…

— Диплом где писал?

— В Борисоглебске… Там летал на Як-130. Классный городишко. Рядом с Жердевкой. Маленький. Уютный.

Петр Каштанов — выпускник.

— И вот концовка. Куда служить? На Арбат хочу (там Министерство обороны), — пошутил я.

Каштанов:

— Я понимал: куда пошлют, туда и поеду служить… И по распределению попадаю в 47-й бомбардировочный полк…

— А на Дальний Восток не хотел?

— Я не выбирал. Я не был красным дипломником, и у меня и не спрашивали, куда хочу.

Мы говорили.

Видел, что Каштанов куда-то спешил.

И спросил::

— Вы шли тридцать километров… А сколько часов шли?

— Тринадцать…

Вот Каштанов:

— Мне ехать надо в поликлинику…

Ему приходилось ходить по врачам, и он ушел, оставив меня со штурманом. Я провожал летчика взглядом и недоумевал: столько месяцев искал встречи с ним, а у самого был его телефон, и стоило только его набрать и позвонить…

12 апреля 2023 года

Я уже рассказывал о летчике Петре Каштанове, который после того, как сбили его самолет СУ-34, выходил из окружения врага вместе со штурманом Дмитрием Коптиловым. Я заинтересовался судьбой штурмана, и вот в Интернете нашел фильм о нем, показанный по телеканалу «Звезда»[88].

В фильме с летчиками общается журналист.

Журналист рассказывала:

— Удивительная история экипажа СУ-34. Они не давали покоя укронацистам, вылет за вылетом наносили внушительные удары. И после очередного боевого задания самолет был подбит. С серьезной травмой позвоночника штурман майор Дмитрий Коптилов оказался в тылу врага. Что помогло ему преодолеть тридцать километров к своим? Об этом долгом пути домой в нашей программе… Будни спецоперации. Экипаж Петра Каштанова и Дмитрия Коптилова возвращался с очередного задания, когда в самолет попала ракета. Под ними была вражеская территория.

Журналист разговаривала с Коптиловым.

Коптилов:

— После выполнения поставленной задачи при возвращении домой нас сбили из ПЗРК. Ощутили мы попадание в заднюю часть самолета ракеты. Самолет стал неуправляемым.

Журналист:

— А как нужно реагировать в такой ситуации? Что делать?

Коптилов:

— В такой ситуации мы катапультировались. Все происходило мгновенно. Были доли секунды. Буквально доли секунды… Петр принял решение на катапультирование. Он дал команду: катапультируемся. Дернул ручку. Сначала ушел Петр. За ним последовал я. Машина — это часть семьи. Поэтому жалко терять…

Коптилов и журналист стояли около носовой части СУ-34.

Журналист:

— А сейчас, когда вы рядом с таким же самолетом. Какие ощущения?

Коптилов постучал по корпусу самолета:

— Родной. Я очень сильно люблю и уважаю.

Журналист:

— На каком расстоянии от земли (катапультировались)?

— От земли по высоте, ну, командир экипажа видел крайнюю цифру двадцать пять метров.

Говорит жена Коптилов

На экране показывали полет самолета, а журналист за кадром говорила:

— Самолет на скорости 900 километров в час стремительно терял высоту и вращался. И при катапультировании оба летчика получили перелом правой руки.

Коптилов вспоминал:

— От болевого шока я на какое-то время потерял сознание.

Журналист за кадром:

— Парашюты раскрылись, СУ-34 врезался в землю. Приземление летчиков было жестким, но это было спасением.

Коптилов:

— В тот момент я не знал, что у меня перелом позвоночника, но я понял, что мне тяжеловато будет.

К разговору подключился командир экипажа старший лейтенант Каштанов:

— У него (Коптилова. — Примеч. авт.) кровь изо рта идет. Оказывается, он язык прикусил в момент катапультирования. Но ничего, я начал скидывать шлем. Подвесную систему. Николаич в себя пришел. «Давай оставляй меня здесь. Иди без меня». — «Нет, если мы выберемся, то мы выберемся отсюда вместе». Ну и взял его и потащил.

Рассказывал Коптилов:

— Впереди был водоем. Болото. Мы форсировали это болото. То есть успели еще искупаться. Хотя уже и не купальный сезон, — сказал и улыбнулся.

Теперь о прошедшем можно было и улыбнуться.

Журналист:

— Едва друзья успели спрятаться в высокой траве на берегу болота, как появились националисты и стали обыскивать местность.

Я вспомнил, как прятался за валун в Сирии Роман Филипов. Его искать не надо было. Так же и Пешкова, который спускался на парашюте прямо на игиловцев. А Коптилову и Каштанову повезло, так же как и штурману Пешкова Константину Мурахтину. Тот приземлился в горах и скрылся в ущелье.

Коптилов:

— Нас начали искать. Мы приняли решение остаться в этой траве. Посмотрели друг другу в глаза. В тот момент мы ни о чем не говорили.

Журналист за кадром:

— Друзья решили врагу не сдаваться. У них была граната. У каждого действовала только левая рука, но они ими работали ловко.

Коптилов:

— Петя достал гранату, достал чеку, я зажал гранату. Положил между нами и стали ждать.

Каштанов:

— Мы решили, что в плен сдаваться не будем. Я достал гранату, вкрутил запал туда.

Журналист:

— А как?

Каштанов:

— Одной рукой. Все одной рукой, после чего отдал Дмитрию Николаевичу. Он держал гранату, а я сказал: «Выдерну кольцо». И начали ждать. Вот эти пять — семь минут были самыми долгими минутами в нашей жизни.

Коптилов:

— Граната лежала между нашими лицами, чтобы наверняка. Мы попрощались глазами: давай, пока. Все. То есть не было никаких слез. Ничего такого не было. Просто взглядом.

Каштанов:

— Посмотрели друг другу…

Журналист:

— Не представляю, что это за взгляд. Посмотреть друг другу в глаза.

Каштанов:

— Грустный…

Коптилов:

— Взгляд печальный. И в этом взгляде вся жизнь… Минут через пять увидели силуэт человека метрах в десяти. Он прошел мимо. Нас не заметил каким-то чудом. Так, наверно, на судьбе написано.

Журналист:

— Националисты начали бросать в траву какие-то предметы, чтобы летчики выдали себя.

Коптилов:

— Да, бросали, чтобы мы подумали, что это граната. Хотели нас выманить из нашего укрытия.

Журналист за кадром:

— Три машины мчались в то место, куда опустились два белых купола.

Коптилов:

— Вэсэушники проходили от нас метрах в семи — десяти, но не видели нас…

Журналист:

— Неподалеку был хутор. Нацисты отправились искать летчиков там. Выбивали в окнах стекла, двери.

Коптилов:

— Мы еще переместились метров на семь вперед. Там заросли были еще гуще. Ну, стали ждать.

В кадре появилась жена Коптилова Анна:

— Я обратилась к жене командира (видимо, когда муж не позвонил после полета. — Примеч. авт.). Та мне пишет: «Мы сейчас к тебе приедем». Я поняла: что-то случилось. Заходит ко мне человек пять в форме. У меня, — затряслись руки. — И говорят, что перед тем, как они уходили, они были на связи. И они надеются, что объявятся…

Журналист за кадром:

— В это время по позициям националистов стала бить российская артиллерия. Это было для летчиков и опасностью, и спасением.

Коптилов:

— В этом районе были позиции ВСУ и нашим артиллеристам заранее передали эти данные. Ну и наши начали обрабатывать. Соответственно, они не знали, что мы там находимся, они выполняли свою работу. Были со всех сторон разрывы. Просто все взрывалось, все летело. Артиллерия перестала работать. Эти ребята начали работать из стрелкового оружия. Из автоматов. По тому месту, где мы находились…

— Где вы… — журналист.

— Да, по тому месту. Только они перестали работать, заработала артиллерия. И такое продолжалось около часа. В какой-то момент, видимо, она спугнула наших преследователей.

Журналист за кадром:

— Пять часов наши летчики дожидались темноты. Раненые, вымокшие на голой земле, но не утратили присутствия духа.

Журналист появилась в кадре:

— Они уже отчаялись вас найти.

Коптилов:

— Да, уже и тишина была. Определили направление: идти на восток. На нашу территорию. И полями начали передвигаться строго на восток. Шли мы лесопосадками, полями.

Журналист за кадром:

— Несмотря на переломы, усталость, холод, они передвигались. Вперед и вперед.

Каштанов:

— Подбадривали друг друга. Николаич: «Я не могу идти». — «Николаич, ты пойдешь. Тебя там дома ждут. Николаич, вперед».

Коптилов:

— Он меня больше подбадривал, — показывал на Каштанова. — Потому что тяжело было идти…

Каштанов:

— Минут по десять шли, минут по пять останавливались. Нужно было уйти максимально дальше. На минимально безопасное расстояние.

Коптилов:

— Шли два километра в час.

Каштанов:

— Но тем не менее шли.

Коптилов:

— Дорогами старались не идти. Потому что, мало ли, заминировано. И не знали местность.

Журналист за кадром:

— Больше всего мучила жажда. Пополнить запасы воды было негде. За тринадцать часов друзья преодолели около тридцати километров.

Что помогало?

Коптилов:

— Стремление к жизни. Адреналин. Выхода же не было. Смысла ведь не было останавливаться. Надо было идти, идти… Бои продолжались. Разрывы продолжались, все это было. Работала авиация. Работала артиллерия. Все это ночью. Очень ярко. Громко. Уже к трем часам утра обезболивающие перестали действовать… Боли возобновились… Дошли до населенного пункта. Увидели ангары…

Майор Коптилов

Журналист:

— На раскисшей дороге увидели следы гусеничной техники. Но нашей или вражеской?

Коптилов:

— Петя пошел в разведку.

Надо держать оружие на изготовку.

Каштанов:

— Давай взведем (пистолет. — Примеч. авт.). А что, у нас по правой руке сломано. Вячеславович держал (пистолет. — Примеч. авт.), я перезаряжал.

Журналист:

— Дмитрий остался наблюдать за ангарами. Петр отправился на разведку.

Коптилов:

— Я остался смотреть. Обзор хороший. Выехал танк. Я увидел знак Z.

Каштанов:

— Саушка проезжала.

Рассказ где-то повторял то, что я узнал, когда писал очерк про Каштанова, где-то дополнял, но оторваться от видеофильма не мог.

Каштанов:

— Я подошел обратно, а Николаич: «А здесь наши. Z нарисована». Ну все, тогда пойдем.

Коптилов:

— Возникло облегчение, что вышли на своих. Но большой уверенности, что это наши, что это не обман, не было. Нужна перестраховка. Мы увидели, что по улице идет пожилой мужчина, и приняли решение, что нужно подойти и спросить: где мы? Наши войска здесь или нет?

Вот снова острый момент.

Коптилов повторил:

— Наши, но уверенности не было.

Каштанов:

— Мы зашли в дом к дедушке, он напоил водой.

Коптилов:

— Петр спросил: «Отец, вы русский?» Тот ответил: «Да». — «Наши здесь есть? Из русских?» — «Да, российские артиллеристы». Попросили, чтобы он нас отвел… В первую очередь попросили воды, потому что пить очень хотелось. Он отвел нас к артиллеристам, попросил, чтобы вышел кто-то из ребят. Когда вышел военнослужащий, мы увидели у него георгиевскую ленточку и наши опознавательные знаки. И мы уже поняли, что это наши ребята.

Каштанов:

— Он спросил: «Кто вы?» Мы сказали: кто мы. «Все хорошо, сейчас вас к комбату отведу». Отвели нас к комбату. Доложили ему, что мы выбрались, мы — живы… Нас в вертолет. И доктора…

Журналист говорила с летчиками:

— Все время, пока вы шли тринадцать часов, о чем вы говорили?

Коптилов:

— Я не говорил, потому что тяжело было разговаривать. Разговаривал Петр больше. Ну, а мотивация, дома ведь ждут семьи. Что любой ценой нужно выйти к нашим войскам. Что поработаем.

Журналист:

— Дмитрий и Петр проходили лечение в разных госпиталях. И вот встретились вновь и вспоминали те долгие сутки, которые не забудут уже никогда.

Такое не забывается.

Журналист спросила у Коптилова:

— А что поменялось у вас после этой ситуации?

Коптилов:

— А мы были одна семья. Но теперь мы братья навек…

В свою очередь, Каштанов:

— Да мы и были — семья, а теперь породнились больше…

Семья Коптилова

Летчики обнялись.

Журналист:

— Долгие сутки ожидания, пока Петр и Дмитрий выбирались к своим, — сказала и обратилась к жене Коптилова: — Анна, сколько вы не знали, что Дмитрий…

Жена Коптилова:

— В 9 утра командир позвонил и: все нормально, они вышли на связь… Сутки — и все…

— Для вас сутки…

— Надеялись… Чтобы только божьи силы помогли. Чтобы остался живой и вернулся к нам…

Журналист:

— А встреча как прошла?

Жена:

— Я выхожу, скорая стоит. Командир: «Иди туда». Я подхожу, а он там лежит…

— Что он вам сказал?

— «Любовь моя, и ты здесь»… Подошла, поцеловала…

Журналист:

— А как вы думаете, что его мотивировало, несмотря на такую травму, двигаться вперед? Тридцать километров…

Жена:

— Сила духа…

В душе она понимала: любовь к ней и семье…

Журналист за кадром:

— Дмитрий Коптилов пришел в авиацию по примеру своего дяди.

Коптилов:

— Да, он приводил меня на аэродром и показывал авиационную технику. Мне было лет двенадцать. И в семнадцать лет я поступил в училище. Окончил, получил лейтенанта и служить…

— А что вам нравится?

— Скорость и высота…

В кадре появилась семья Коптилова.

Журналист.

— Дмитрий и Анна уже вместе восемнадцать лет. Она настоящая боевая подруга, — сказала и обратилась к жене Коптилова: — Анна, а каково это быть женой летчика?.. Как себя вести?

Анна:

— Чтобы он был спокоен, что дома все хорошо…

Журналист:

— У Дмитрия позади Сирия, а теперь специальная военная операция на Украине…

Анна:

— Я знала, что он на специальной военной операции. Дети знали. Когда он первый раз в Сирию полетел, я купила иконку… И она теперь с ним…

Журналист:

— Подаренная женой иконка была с Дмитрием в том полете. Потом он взял ее в Москву, в госпиталь. Как вы думаете, что его уберегло?

Жена:

— У них вообще ситуация, низко падали, потом их искали, не нашли, а они вышли к нашим. Высшие силы поддержали его. Молитвы жен…

Журналист:

— А что бы вы пожелали женам военнослужащих, которые сейчас находятся на специальной военной операции?

Жена Коптилова:

— Терпения. Сил. Ждать. Надеяться и верить…

Журналист:

— Сыновья Дмитрия, пятнадцатилетний Артем и шестилетний Ярослав, пробуют управление самолетом на тренажере. Современная техника позволяет на себе примерить работу летчика.

Сказала и спросила у Ярослава:

— А ты кем хотел стать?

— Пожарным, — ответил мальчик.

— А почему?

— Я хочу людей спасать…

Журналист обратилась к Коптилову:

— Ради чего стоит жить и за что не страшно умереть?

Коптилов:

— Жить стоит ради благополучия будущих поколений. И мирного неба. Если Бог дает еще шанс пожить, то нужно жить достойно. А не страшно умереть за свою семью, за свою Родину.

Журналист:

— Майор Дмитрий Коптилов представлен к высокой награде: ордену Мужества.

Оценили заслуги майора.

Время шло, я искал возможность самому увидеть майора Коптилова, и вот благодаря помощи однополчан штурмана эта встреча состоялась 31 марта 2023 года. Ко мне пришли летчики Каштанов и Коптилов.

Курсант Коптилов

Сначала я поговорил с Каштановым, а потом, когда Петр поспешил в поликлинику, мы с Дмитрием остались вдвоем.

— Из каких вы краев? — спросил штурмана.

— Я родился в городе Кургане. Отец на «Колхиде» работал, водителем.

— Самая любимая для сыновей профессия у отца: покататься с ним…

— Ну, да… Родился я в Кургане, а жили мы в деревне. Я там и в садик ходил, и школу закончил. Это село Казак-Кочердык. Целинный район. На границе с Казахстаном.

— Пески…

— Но природа хорошая, озер много… Все десять лет проучился в школе. Что вспоминать? Учился неплохо, но были и тройки. Спортом занимались. Школа-то сельская, особо не развернешься. Мама бухгалтер. Сестра младшая и брат младший. Я сразу стал самостоятельным. Ведь родители на работе, а я успевал и за сестрой присмотреть, и за братом младшим. Отучился в школе и домой: мне расслабляться некогда.

— А кем хотел стать?

— Особой цели не было. Просто, когда одиннадцатый класс заканчивал, поехали в военкомат…

— Проходили приписку…

— В военкомате какие-то предложения. Захотел в Челябинское училище штурманов, но в том году набора не было.

— А почему в Челябинское?

— У меня как? Дядя, муж сестры матери, — военный. В детстве в третьем классе я ездил к нему в Белоруссию, он служил там. В советское время наши же везде. Он сам — инженерный состав. То есть он не летун, обслуживает самолеты. И вот в Белоруссию они пригласили в гости. Он взял к себе на работу на аэродром. Посадил в самолет. Показал. И у меня, видимо, с детства все это осталось, тяга. А тут как бы набор был маленький. Не афишировался. А дядя, он уже в Челябинске служит, звонит: «Да, есть набор. Хочешь штурманом?» — «Да почему же нет». — «Давай попробуем». Дядя в училище обслуживал Ту-134… Я поступил с первого раза…

— А Петр — с пятого…

Коптилов:

— Но ничего! Поступил, кмб (курс молодого бойца), первый, второй, третий курс. Четвертый и пятый. Отучился — все нормально. Нас набрали сто восемнадцать человек, а выпустилось девяносто восемь.

— Не то что у летчиков… Дядя присматривал?

— Конечно, наставлял. Он серьезный военный. Мог леща отцовского дать. Понятно, что не без приключений. Но не было чего-то… Вызовет к себе, поговорит, побеседует. Мы же еще дети. А потом, когда полеты начались: ничего себе! И стало еще интереснее. Втянулся. Не было желания уйти. Ломали на третьем курсе: уходи. Но не хватило у них сил дальше уломать, — произнес с юмором.

Понятно, что курсант окреп.

Коптилов:

— Ведь были, уходили. Но нашли себя в другом деле. Нигде не спились, людьми стали. Поняли в свое время, что это не их.

— Училище нравилось?

— Еще бы, оно единственное на то время.

— Вот учеба подходит к финишу. И куда? Вот, к примеру, Роман Филипов хотел на Дальний Восток.

Коптилов:

— И я хотел на Дальний Восток. Но так как выбор был, как сами знаете, у краснодипломников: хочу туда и у них право выбора. А так, ну куда. Но Дальний Восток не предложили. Назначение в Морозовское на Су-24. В 2003 году попал туда. Я там недолго. Прибыли в часть, но тогда чеченская война была, и нас по замене лейтенантов направили в Ейск, а более опытные экипажи прислали в Морозовск. Выполняли боевые задачи во второй чеченской войне. В Ейске полетов нет, мы ходим, слушаем байки старых военнослужащих, сидели в курилке, и они нам рассказывали… Месяц, два, три, нас не меняют. Мы с однокашниками подумали, уже зачеты посдавали к полетам, и давай останемся здесь, в Ейске. Подошли к старшему штурману полка: «Разрешите остаться». Там и училище, и полк. Как бы вместе. Он разрешил без проблем. Мы вдвоем остались.

— Ейск — красота. Не пески…

— Конечно, море. Я-то даже когда выпускался из училища, не знал, что такое Ейск. Из Морозовска нас отправляют. А я: «Что это такое? Первый раз слышу». Приехал, а тут море, пляж, купайся. Тем более летом. И в итоге в Ейске остались мы. Там я через год встретил свою будущую жену.

Дмитрий и Анна

Так рождаются офицерские семьи.

Коптилов:

— Там прослужил до 2009 года, пока по всей России не пошли расформирования полков. Наш полк как раз попал под расформирование. Нас опять перевели в Морозовск. У меня там родился первый сын Ярослав. Стал служить в Морозовске.

— А жили… Снимал жилье?

— Там есть военный городок, но все уже распределено, и поэтому приходилось снимать. До 2013 года я служил в Морозовске, и в 2013 году перевелись в Воронеж. В 2016 году у меня родился второй сын Артем.

— Уже Боташева (командира у летчиков) не было…

— Да. Но все позитивно о нем отзывались. Как бы он ни держал всех в кулаке, но никто плохого слова не сказал.

— Вот служите…

Коптилов:

— Потом Сирия… С 2015 года и каждый год в Сирию. По 2020 год. Получается шесть командировок.

Около меня сидел бывалый офицер.

— Вот первый раз в Сирию…

Коптилов:

— Это самое тяжелое. Там ничего не было. Палатки, это потом отстроили. Там поспал, разбудили и — полетел. Первое время напряг, сейчас там поспокойнее.

— У вас награды за Сирию?..

— Медаль Нестерова…

Я знал, что она вручается за личное мужество и отвагу.

— Пальмиру освобождали?

— Приходилось…

— Мне рассказывали, как ваш полк переводили в Бутурлиновку (из Воронежа). Это зимой…

— Было такое…

— И в Бутурлиновке была засыпана снегом полоса, а летчики смогли все перелететь. Самолеты посадили. Сказалась подготовка…

Коптилов:

— Это же очень хороший полк.

— Асы были.

— Почему, они и сейчас есть. Просто сейчас приходится…

Я понял: летчикам на Украине несладко.

— А почему сын Ярослав в пожарные собрался? — я вспомнил видео с детьми Дмитрия Коптилова.

Дмитрий:

— Не знаю почему…

Мы рассмеялись.

Но потом добавил:

— Потому что профессия летчика очень сложная… — сказал Дмитрий фразой сына.

— Людей спасать, — а я вспомнил ответ сына в фильме.

Коптилов:

— Да, людей спасать… А теперь его к авиации тянет. Он даже сидит в телефоне и «летает». Нашел где-то СУ-34 и «летает». Хотя моя супруга и против: мне хватит тебя одного. Я больше не выдержу. Она же набожная, переживает вдвойне…

Еще бы: как пережила то, когда сбили самолет мужа и он выходил из окружения.

Коптилов:

— За всех ребят постоянно…

— Я помню, приехал к летчикам, а они об одном, которого и не нашли. Пропал. А как у него сложилось? Что? И родным как…

Коптилов вздыхал.

Пути-дороги неисповедимы.

— Как это пройти тридцать километров за тринадцать часов? — спросил про спасение летчиков у Коптилова.

Он:

— Ну тринадцать часов… Получается как. Мы приземлились, я-то без сознания. Петя мне помог все снять. ДШ открыл, и я в себя пришел. Помог мне встать.

— ДШ что такое?

— Защитный шлем. Светофильтр. Еще он помог мне встать. А я почувствовал, что у меня спина. В ноги отдает. Помимо руки, а еще и спина. Рука сломана и еще спина. И у Петрухи тоже. Но он мне левой рукой помог встать. Ну и потащил. Я ему говорю: «Оставь меня». Он: «Нет».

— Сразу укололи обезболивающее?

— Нет… Мы сначала через речку. Там речка, какое-то болото. Так вот мы через нее перешли. Там по пояс… Глубина.

Коптилов в полете

Коптилов:

— Перешли на другую сторону и в траву легли. И уже потом укололись.

— А куда парашют, все остальное где?

— Сразу оставили там. Он же меня отстегнул. Там бросили. Времени же не было. Слышали, они едут. Машина…

— А сколько до речки?.. Хотя вы же не можете…

— Почему, я же как, контузия была от этого всего. Ну, там метров пятьдесят. Перешли на другую сторону и залегли в траву.

— В воде лежали?

Коптилов:

— Нет, но были мокрые. Я целиком, а Петя — по пояс. Но хорошо, сентябрь, погода была, солнышко светит. Пролежали пять часов. С двух часов дня до семи вечера.

Многое, рассказанное в видео, уточнялось.

— Все световое время суток.

— До сумерек. Там обстрелы начались. Артиллерия работала. То есть наша артиллерия по ним работала, а мы-то находились там. Засыпало.

— А тот, что прошел мимо вас. Он по берегу прошел?

— Я не могу сказать. Они кричали, но мы одного видели. Он прошел туда и обратно. Нас не заметил. Мы лежали, а лицо-то его видели. Граната уже была, я ее держал в руках, Петруха выдернул чеку. У нас что, две руки на двоих. Он чеку выдернул, а я ее держал все это время. Сколько там прошло, минут сорок. Пока он туда, пока обратно. А эти уже рванули в поселок. Начали там рыскать…

— А далеко поселок?

— Метров двести. Мы видели дома. Но такой хуторок… Там все заросли, камыши… И вот они начали там выбивать окна, выламывать двери, искали. А потом артиллерия начала работать и их спугнула. Они укрылись, а потом начали по нам стрелять из автоматов. По нашему месту, где они примерно предполагали, что находимся мы. Потом опять артиллерия стала работать по ним. И после второго или третьего обстрела, я уже не помню, работала артиллерия, и они смотались и все.

— Вот семь вечера, сумерки. Вы встали…

— У нас джипиэска была…

— Как телефон? — показал свою мыльницу-телефон.

— Нет, отдельно. Специальный навигатор.

— А вас не могли по ней засечь?

— Нет…

— Мурахтин-то спасся по телефону, — помахал своим телефоном.

Когда в Сирии сбили самолет с летчиком Пешковым и штурманом Мурахтиным, Мурахтин спасся благодаря сотовому телефону: он созвонился с нашими и его спасли.

Коптилов:

— Так он дозвонился…

— Мурахтин рацию выкинул.

— У нас рации были, мы их выключили. По джипиэске определили, что нам на восток надо. И пошли по компасу. Поселок обогнули и полями, полями. Кукурузное поле проходили и подсолнечное. Мы столько полей. И лесопосадками шли.

— И нигде — домики, свет в окне.

Дмитрий Коптилов:

— Почему, все видно. Погода же хорошая. Шли, порой отдыхали. Я же со спиной, с ней не набегаешься. Плюс еще дождь прошел, земля там жирная, сырая. Ботинки все в грязи. Тяжело идти. Мокрые еще. А воды нету. Набрели на озеро, набрали воды, пошли дальше. Ушли. А что? Маленькие хутора не освещают, а большие поселки видно, их освещают. Вся война сзади осталась. Мы все видели: разрывы, артиллерия работала, авиация. Вертолеты где-то в двенадцать ночи над нами пролетели. С нашей территории на их. С их территории на нашу все это — снаряды, все летело. Пару раз над нами что-то взрывалось. Короче, весь этот длинный путь мы шли, шли. Отдыхали, конечно. Один раз где-то в четыре утра на часик все-таки прилегли. Полежать, отдохнуть. Потому что уже сил не было.

Валились с ног.

Коптилов:

— И дождь пошел. Все, светать начало, уже дальше двинулись. По джипиэске посмотрели, что проходит большая дорога. Трасса. Мы в ее сторону и двигались. Ну, мы прошли уже немало, должны были выйти за линию боевого соприкосновения…

— Там траншей не было.

— А кто его знает, где они…

— Где фронт — непонятно.

Коптилов:

— Да мы толком не знали, в каком районе находимся. Это ДНР, не ДНР. Все еще на их (вэсэушников) территории. Хотели выйти на дорогу и посмотреть. Какая-то техника наша появится, можно будет выйти, тормознем. А утром уже сил никаких. Уже обезболивающие отошли, опять все начало болеть. Руки. У меня спина. Ну все, поддерживали друг друга, шли. Разговаривали. Ночью через подсолнечник, через кукурузу. Поля же не убраны. И все. К дороге вышли. Чего-то посмотрели-посмотрели. Там белые какие-то легковые машины стояли. С Петей поговорили, что давай еще пойдем. Посмотрели, рядом километрах в трех поселок находится. Ну и через подсолнечник высокий пошли в сторону поселка. Это получилось до дороги и в сторону поселка. Не по дороге, а по полю. Вышли к поселку, Петя пошел немного на разведку сходить. Ну, там посмотреть. Он — танкист. Следы видит большой техники.

— Да, служил срочку в танковых.

— А я остался, залег. Я сначала не понял, что выехало из ангара. Это САУ. Повернулась ко мне задним бортом. Смотрю, Z нарисована. И поехала. Я же Петю дождался: «Вроде как наши». А черт их знает, может, они нарисовали… Ну что, рискнули, пошли. Деда встретили. Дед, охранник. «Есть наши?» — «Есть». Все, проводил. Встретились с нашими. Они нас отвезли в точку эвакуации. Прилетел вертолет в сопровождении. Забрали нас, все.

Я в который раз слушал и не останавливал.

Звучали новые подробности.

— Получается, вы ни в какие села не заходили. Огибали.

— Вообще ничего. Мы шли то на восток, то на север. Тоже меняли направление.

— А почему было сказано (в одном из видео): на десять километров надо сначала уйти?

Коптилов:

— Хотя бы уйти от линии. Нас сбили как раз в серой зоне, где линия боевого соприкосновения. Чтобы мы от нее подальше хотя бы на десять километров к нам вглубь. Чтобы подальше от них. Они-то не полезут к нам вглубь. А нам хотя бы поближе к нашим уйти. Повезло, что еще не заминировано все это было.

— Фронт не сложился…

— Да, а сейчас там все заминировано. Ну, в общем такое благословение… Катапультировались за три секунды до падения. Раз.

— С двадцати пяти метров.

— Да.

— А самолет же перевернут…

— У нас специальное стабилизирующее кресло и нас выравнивает… Вот, с двадцати пяти метров. Выжили. Этот прошел — нас не заметил. Два. Артиллерия нас не накрыла. Три. Смогли уйти. Четыре. На мины не напоролись. Пять. Ни с кем не столкнулись. Шесть. Повезло, вышли на деревню, а там наши. Семь…

— И шли такое расстояние. Без воды еще.

— Ну, фляжка. Она закончилась в два ночи. И мы до семи утра пытались там яблоки есть, но они вяжущие. Даже сломали там подсолнечник, думали, сам стебель можно пососать. Погрызть, потому что влага. А они сухие, даже влаги не было никакой. К деду, когда вышли, первое, что спросили: «Наши есть?» — «Есть». — «А водички…» Он нам пятилитровую налил. А что? Все грязные. И еще разбито…

На лице кровь. При падении с парашютом штурман прикусил губу.

Коптилов:

— И плюс, что вертолеты прилетели, забрали… Артиллеристы — молодцы, ребята. Им благодарность в плане, что встретили, накормили, отогрели, дали курточки свои. Они нас к себе завели. Командир батальона, он себя комбатом называл и его все комбатом…

— Дээнэровец или наш?

— Наш. Но они все там вперемешку были. Наши артиллеристы и вот они там вперемешку. И ЛНР… Сам сел в КамАЗ и нас отвез в точку эвакуации. Дождались — вертушки прилетели. Сел с нами в вертолет и до госпиталя первого полевого нас сопроводил… Артиллеристы. Когда учишься курсантами еще… У нас же три училища в Челябинске было: танковое, автомобильное и наше штурманское. И мы курсантами друг с другом воевали. А сейчас, когда все это пересматриваешь, встречаешься, это уже другое. Я же в госпитале, когда лежал в Москве с танкистами, молодые пацаны: один лейтенант, другой старший лейтенант. Только выпустились из училища, и сразу на передовую. Сразу с ранениями. Пообщаешься, совсем другие люди.

— А вы с Петром по госпиталям.

— Нас с Петей сразу разбросали. Сначала в Воронеже пролежали два дня, а потом забрали в Москву. Привезли в Подольск, а госпитали же загружены, раненых много. Тяжелых оставили. Петю в Подольске, а меня в Наро-Фоминск. Филиал Подольского. Но все равно возили на операцию в Подольск. Руку четыре раза вставляли, она постоянно выскакивала. Оба локтя болят. Все, потом выписали…

— Вы прошли такое, что трудно передать… Что бы вы могли людям, молодым офицерам, сказать?..

Коптилов:

— Принимать правильные решения в любой ситуации, которая спасет не только твою жизнь, а жизнь твоих товарищей. Быть мужественным. Никогда не сдаваться. Однозначно. Потому что кто его знает, может, там будет еще тяжелее. Проще — как Роман Филипов поступил. И все. Но победа будет за нами…

Перед тем как отпустить Дмитрия Коптилова, я все-таки спросил:

— Можно о наградах…

И майор, как-то стесняясь:

— Два ордена Мужества. В июле 2022 года за специальную военную операцию. И в ноябре 2022 года… Когда нас сбили и мы вышли… Медаль Нестерова за Сирию. «За воинскую доблесть». Сирия. «За боевые отличия». Это основные…

Я понял, что и еще…

Потом узнал, что Коптилова отметил и город Воронеж. Ему вручили памятные часы.

Вот какая захватывающая история случилась с летчиками старшим лейтенантом Петром Каштановым и майором Дмитрием Коптиловым, которых мать Каштанова назвала: «Они со знаком качества», Родина наградила их, и мы чтим и приводим как пример мужества, силы воли, верности, товарищества…

13 апреля 2023 года

В конце 2022 года бывший директор Михайловского кадетского корпуса Голомедов рассказал мне:

— Еще один мой кадет Ярослав Черешнев воюет… Руку чуть не оторвало… Сейчас лежит в госпитале… Был знаменщиком в корпусе…

Я захотел с ним поговорить, взял телефон, звонил ему, но тот то откладывал разговор, а потом сказал: вот сделали операцию. Какая еще беседа. Одним словом, поговорить не получалось.

При очередном разговоре Голомедов:

— У Черешнева от взрыва пробило легкое… Он все еще лежит в Мандрыке… Операция за операцией… Но руку уже восстанавливают… Начал чувствовать… Ему повезло, он сразу попал к хорошим врачам, а так бы…

Он не хотел вспоминать печальный случай с другим кадетом, которого не спасли.

Время шло. Я уже стал забывать про Черешнева, как вдруг узнал, что он где-то в нашей области, и теперь снова попытался связаться с ним, снова возникали какие-то неувязки, но вот в очередной раз получилось.

30 марта 2023 года мы с Черешневым говорили.

— Ярослав — имя красивое, от него чем-то исконным веет, — вырвалось из меня, быть может, я вспомнил Ярослава Мудрого: — Вы сами из каких краев?

Черешнев:

— Я родился в 1984 году в Новосергиевском районе Оренбургской области. Мои родители учителя, и их после окончания института распределили туда. Отец преподавал историю, а мама — музыку.

— Занесло. Я ведь тоже в Оренбуржье жил в Домбаровке. Там папа служил, там ракетная дивизия… А родители откуда?

— Мама из Воронежа, а отец из Тамбовской области. Отец окончил ВГУ — Воронежский государственный университет…

— И как им после Черноземья оренбургские пески…

— Они, конечно, в шоке были. От государства дали им дом. Они говорят: «Это избушка. И мы, когда начали ее ремонтировать, а привезли с собой из Воронежа обои. Так вот отштукатурили, и в избушке начали обои клеить. И местные жители смотрели на нас, как на дураков». Потому что там обоев никто не видел никогда. Они там завели хозяйство, корову и жили как обычные люди.

— А работа в школе?

— Думаю, проблем не было никаких…

— Там моей маме от климата стало плохо, и ее отправили в Воронеж.

— У меня тоже как бы начиналась астма, и врач рекомендовал поменять место жительства, и мы переехали в Воронеж.

— Сколько лет они отработали в Оренбурге?..

— Четыре или пять лет…

— А чем стали заниматься здесь?

— Отец стал преподавать в ВГУ на спецфакультете, это для иностранцев. Преподавал неграм, вьетнамцам, северным корейцам… И ему дали комнату в общежитии. И мы жили там долго.

— А вы годики набираете…

— Набирать-то набираю, — рассмеялся Ярослав. — Трудности 90-х наступили. И мы потихоньку начали переезжать. Моя бабушка, мать мамы, сказала: «У меня участок большой. Можете взять половину и строить дом». И вот мы жили в общежитии, а тем временем строили дом в Воронеже. Дом построили и потихоньку туда перебирались. Родители, моя сестра — она старше меня, и я.

— И вы там пошли в школу…

— Да, в 20-ю. Она в СХИ (район в Воронеже, где находится сельскохозяйственный институт). Пошел в первый класс. Учился, а в седьмом классе ушел. Вернее, ушли. Я, честно говоря, вел себя не лучшим образом. Успеваемость никакая. Если тройка, то это уже хорошо. Не хотел учиться. Это же 91, 92, 93… Это годы, когда родители на двух работах, на детей у них времени нет. Им как бы семью прокормить. И мы сами себе предоставленные… А время-то какое. Наркомания, шайки, бандитские авторитеты.

— Разгул был…

Черешнев:

— А отец мой, он срочку служил на Байконуре, когда был солдатом. Он закончил военную кафедру. А был выбор: можно и офицером, и солдатом пойти. Ну и он пошел солдатом. А где-то внутри свербило, что вот не так поступил. И он мне: «Я тебя отправлю в кадетский корпус, будешь там к дисциплине приучаться». А я все это отрицал: ничего мне не нужно. Я буду тут… Ну, а как, в школе и курили, и… ну, пацаны… Но благо в милицию я ни разу не попал, никаких приводов у меня не было. Только вот с дисциплиной. И учителя вызвали родителей и сказали: забирайте документы, отправляйте куда хотите… Здесь он более непотребен…

— Это седьмой класс…

— Да.

— Самый шалопайский возраст… Мы же как над учителями только не…

Черешнев:

— А у меня одноклассник со мной учился, а он раньше ушел на год. Воробьев Саша, друг мой. Мы с ним вместе дисциплину нарушали. Но сейчас вспоминаю, и мне не по себе становится от того, что мы там творили. Мы покупали дешевый портвейн. Саша ходил в музыкальную школу, а я говорил: «Саш, пойдем, лучше портвейн купим…» И он ушел в кадетский корпус. Его не выпроваживали, как меня, его родители забрали и определили в кадетский корпус. И я его как-то встретил, и он говорит: «Я на отлично учусь. На выходные приехал в увольнение». Вот так разговорились, я родителям передал, что Воробьев — мой друг, там учится. И они буквально через неделю меня туда оформили.

— А как, там же экзамены?

— Как я помню, одиннадцать человек на место было. Тогда освободилось одно место. Тогда корпус был очень популярен. Много ребят пошло в кадетский корпус, потому что запрос на образование был, а вот где учиться… Тогда не было гимназий, куда можно пойти. А раньше была 20-я школа, 11-я школа. Вот выбирай из них и все… Мы туда пришли, и я не думал, что сдам. А получилось, что я сдал. Из одиннадцати человек они меня взяли. Получилось, что я счастливый билет вытянул.

— При школьных тройках… А что сдавали?

— Русский, математику. Физику. Физкультуру. Я попал в класс — меня определили, в котором было всего девять человек. Классы маленькие, по 9, по 12 человек. А потом учителя стали приходить в кадетский корпус, будем так говорить, «с идейной направленностью». Что мне понравилось, учителя были нацелены на результат. У них изначально была цель научить нас. Для меня это был шок. То есть учитель начинает меня учить. Раньше давали материал и учи его как хочешь. А здесь, если я выучил, он: на, вот это делай. И это была не школьная программа. Вот математичку мы называли «Надежда Гитлеровна». Она настолько жестким была учителем, что я вот вспоминаю ее с благодарностью, хотя мы во многих вопросах и не сходились. Она забирала у нас калькуляторы, на которых мы пытались посчитать эти корни, отбирала и бежала и топила их в туалете. Остервенение какое-то. И вот она начинала у нас устный счет: 27+79 будет?.. Разделить на 2. И она заставляла нас в уме считать. Гоняла, гоняла. Потом: дополнительные учебники. Говорила родителям: «Купите эти учебники, они будут решать». Дополнительные учебники, а в них какие-то корни… Это было настолько сложно, что думал, с ума сойду. А попал в новый коллектив и вижу: ребята «хулиганистые» тоже. Но когда их начинают спрашивать, они отвечают. И мне приходится тянуться, чтобы какое-то место в этом обществе занимать. Надо учиться. А то они все отвечают, а сейчас меня спросят, а я не знаю…

Черешнев со знаменем корпуса

— А сама жизнь. Там же казарма, ать-два.

— А были ребята, которые не жили в казарме, а приходили каждый день. А в казарме мало места. Там же постоянные ремонты. Это же не нынешнее здание, а старое здание на Торпедо. Старый детский садик. А рядом завод, куда уже наши футбольные мячи и улетали. А достать их было невозможно. Потому что у них сигнализация, колючая проволока. А мне велено было жить в казарме, потому что родители хотели по максимуму окунуть меня в дисциплину.

— И молодцы.

Черешнев:

— Разделение было. Потому что те ребята, которые жили в казарме, они не местные, сплоченные, разного возраста. Там и молодые ребята, и ребята постарше. И мы расходились по разным классам, а занятия кончались — и мы опять все вместе. И это взаимодействие потом сыграло свою роль, потому что мужской коллектив или даже юношеский — это особая организация. Этот опыт взаимодействия с ребятами со всеми в жизни пригодился неоднократно.

— А Саня Воробьев с вами был?

— Нет, он ездил домой. Он учился на отлично, и к нему никаких вопросов не было. И по дисциплине. У него открылись таланты и по математике, и по физике, хотя раньше — тройка, это максимальная его оценка. В 20-й школе я такого образования не получил бы.

— А кем для вас был директор Голомедов?

Ярослав Черешнев:

— Ну это знаете, для тех, кто приходил туда на занятия, как в школу ходят, Голомедов один. То есть это строгий мужик. Самый строгий. Сам коллектив гонял, наказывал. Если он в коридоре появлялся, то просто исчезали люди. Встретить его на дороге — это было самое страшное. И причем он знал все про всех. Если кто-то, не дай бог, где-то покурил. Он знал, и ждали: «Сейчас будет кара небесная». Какие оценки, он знал. Ходил и: «Почему ты…» Может, он и не знал, но у всех нас было впечатление, что он все знает. Скрывать от него бесполезно. А для тех, кто жил на казарме… Мы же проводили с ним все время. То есть мы отучились, учеба закончилась. И вроде и для него работа закончилась, но он там живет, и нам скрыться от него невозможно, и он нас баловал тоже: иногда давал посмотреть фильмы по телевизору у себя в кабинете. Включал, мы смотрели. Но фильмы какие, которые он нам ставил. Не те, которые мы хотели, а те, которые он считает нужным нам показать. И этот воспитательный процесс был беспрерывный. То есть мы воспитывались от подъема до отбоя.

— А про способы воспитания подробнее…

— Достаточно было его строгого взгляда, и мы уже… Он мог ударить в душу. Он не часто этим пользовался. Но мы не боялись. Знаете, как я вам скажу, мы боялись его подвести.

— В душу, это куда?

— В грудь. Конечно, малышам он не ударял, а старшеклассникам перепадало… Знаете, как я вам скажу, я же закончил военное училище, и советская школа правильно готовила. «Основной метод воспитания, — это было большими буквами написано на одной из кафедр, — личный пример». То есть можно наказывать, в грудь ударить, но если ты не подаешь личного примера, успеха не будет. Вот он для нас был и остается, конечно, личным примером. Вот смотрите, он не курил, ни разу, хотя ходили разные рассказы, но я ни разу не видел его пьяным. И я сейчас сам не курю, и я сам не пью. Хотя отец у меня и курил, и выпивал… Тут нужно нам было так подать, чтобы мы могли различать, что брать: что полезное, что вредное.

Кадеты в храме с воспитателем Чеботком

— Вам выпала козырная карта: кадетка да с таким директором!

— Вот он как подавал? Он же историк. И он учил на конкретных примерах. Вот он говорит: «Ты здесь поступил неправильно, потому что так и так… Вот в истории такой пример был… И вот эти люди поступили вот так… а ты неправильно поступаешь…» Нам было стыдно всегда, и вот эти примеры исторические, а их тысячи было. И он постоянно нас как бы держал в тонусе. Тут долго можно рассказывать, сразу все не расскажешь. И мы до сих пор сохранили, несмотря на то, что прошло столько лет… Это знаете, вы если смотрели фильм «Хористы». Певцы, которые в хоре поют. Там как раз про педагога, который пришел в школу к «трудным» детям. И сделал из них хористов, то есть певцов, которые пели в хоре. Изменил их. И он как раз показывает, как отношением своим можно воспитать человека настоящего. И, кстати, у нас в корпусе был хор…

Я знал, что кадеты смотрели фильмы у Голомедова в кабинете.

Вот и способ воспитания!

— Вы учитесь в кадетке…

Черешнев:

— Восьмой, девятый, десятый, одиннадцатый… Интересно было…

— Вы в корпусе, а отец учительствовал?

— Нет, он через какое-то время оставил… И коммерцией занимался. Да чем он только не занимался. И какие-то телевизоры куда-то возил, продавал в деревню. И какой-то маслозавод. Ну, знаете, это собачья работа…

— Тогда доктора наук на рынке торговали огурцами…

Черешнев:

— Да-да…

— Вы учитесь… А потом куда?

Черешнев:

— У нас учителя закладывали определенную градацию. Вот, например: «Учись хорошо, и тогда ты поступишь в ФАПСИ». Федеральное агентство правительственной связи. «Если ты языки хорошо знаешь, в лингвистическую пойдешь…» Переводчик. И вот эту направленность, буквально за два года или за год до окончания, они начинали нас подтягивать. То есть: «Ты куда хочешь сам?» — «Я хочу туда-то, туда-то». — «Вот у тебя здесь успехи, ты пойдешь». Или, наоборот: «Вот ты и хочешь сюда, но у тебя по математике тройка. Давай, в физкультурный готовься». И подтягивали. И я не помню, к моему стыду, как зовут по психологии преподавателя: «Давайте карточки решать по психологии. Тесты». Я думаю: «Зачем нам эти карточки?» — «Нет, давай решай. Ищи последовательности. Ищи цифровые ряды… Надо найти, какое число пропущено». И в итоге мне это очень помогло. Потому что когда я в училище пришел, там как раз профотбор и эти карточки. Кто бы знал, мы даже не думали об этом, а они нас уже готовили.

— С педагогами вам повезло…

— Да, у нас в корпусе самые первые педагоги, они замечательные. У тех, кто пришел им на смену, качество было не то. Физику у нас вел Прокопыч. Так мы его называли. Он вел математику, физику. И у него привычка: он в обед перекусывал. То есть он, не стесняясь, там большая перемена, мы пошли в столовую обедать, а он у себя на столе скатерку расстилал, хлебушек, сальцо…

— По-простому…

— Да, по рабоче-крестьянски. А мы голодные были постоянно. Все двадцать четыре часа голодные. И вот придешь, сядешь, смотришь на него. А он: «Угощайтесь».

— Нет чтобы к себе, пододвинет и жует.

Черешнев:

— «Угощайтесь»… И вот как он скажет: «Угощайтесь», мы у него все съедим. Ничего ему не останется. И понимаете, вот он… Ну, грубо говоря, были потом учителя, над которыми издевались. Которым делали всякие гадости. Ну как можно плохо относиться к человеку или сделать плохо человеку, который тебя подкармливает. Это же мы, как щенята были, как собачки. И он с нами делал что хотел. Он нам что ни выдавал, мы пыхтели, писали, и никогда не могли ему слова против сказать, потому что он нам сала не даст в другой раз!.. По русскому языку и литературе преподаватель, память подводит, не могу вспомнить фамилию. Смысл в том, что у нее сын — писатель. И она даже мне подарила книгу: «Вот мой сын написал, почитайте». Я книг-то отродясь не читал, а тут прочитал, и она мне понравилась… Потом у нас кто еще из преподавателей был… Математичка Кудренко. Тоже очень, я рассказывал. Очень строгий учитель. Так мы у нее даже дома были. Как бы она нас ни ругала, в итоге все равно любила…Хотя все это через такие слезы у нас… Потом по биологии вел занятия Солод. Молодой учитель, но так настойчиво он нам вкладывал, в такие подробности посвящал, что никакими пестиками-тычинками не отделаешься. Очень глубоко. То есть отдача учителей была очень большая…

— А физо?

— Вел Давыдыч. Аркадий Давыдович. Это мужичок в возрасте. Ему лет за шестьдесят. Ростом метр шестьдесят, но волосатый! В нем что-то кавказское, то ли примесь азербайджанца. Он в свои шестьдесят с хвостиком, начинаешь подтягиваться, а он: «Нет, мало», «Нет, мало». И: «Смотри, как надо». Тридцать раз он подтягивался вообще легко! И подъем с переворотом он нас заставлял делать. Сам он делал больше десяти точно! У нас спортивных снарядов-то с гулькин нос. Это потом Александр Иванович (Голомедов) доставал тренажеры, стали привозить гантели, штангу. У нас не было ничего. У нас были только канат и перекладина. И мы на этой перекладине, на этом канате. И на улице. Бег, отжимания, все, что можно было сделать. Он нас гонял по полной. И физкультура был самый трудный предмет, для меня, по крайней мере. Потому что если в школе можно было где-то с мячиком походить, я никогда и сменку не брал на физкультуру. Придешь, по кругу походим, а здесь он из нас выжимал все соки. Вот такая вот история.

— А кто воспитатель?

— Дорошенко, он военный. Но тогда первая чеченская кампания, и потом бывшие офицеры, запасники, в основном в своем большинстве участники. И они немножко по-другому, под другим углом нас воспитывали. В чем разница? Я не скажу, что неправильное воспитание, а оно другое. Оно более практическое. У Александра Ивановича (Голомедова. — Примеч. авт.) оно с налетом благородства. С примерами о героизме русской армии. Вот это все. А вот эти офицеры они не про благородство. Они про выживание. Тогда и национализм сильно был развит, помните, лозунги античеченские: «Чурки…» И в-третьих, они не могли быть примером. И они большей частью, к сожалению, примером для нас не стали. То есть они и давали определенные знания, но достаточно часто бывали выпивши, никто из них в корпусе надолго не задерживался.

— В них практичность, а в Голомедове космос…

— Ну вот возьмем плохого человека. Как вы себе его представляете, вот мы отправим его сейчас в окопы на полгода. Он в любом случае… Он пересмотрит свою позицию, он научится хорошо бегать, он получит боевой опыт, но хорошим человеком он вряд ли станет. То есть он как боец, как офицер будет с опытом большим, но не станет хорошим человеком. Он не станет образцом все равно.

— Понятно, вас вдохновляло благородство Голомедова…

— Да…

— И вот вы в последнем 11-м классе. Куда дальше?

Черешнев:

— Тогда брали ребят постарше, не как потом, после 4 класса… Поэтому, выпустился в 2001 году… Родители сказали: «Куда ты хочешь пойти?» А я не знаю, как все получилось. Когда мы в классе в кадетском корпусе занимались, мне попалась в шкафу десантная эмблема. Я начал ее с собой носить и думаю: да вот пойду в десантное училище. Это такая блажь из блажей. То есть ничто меня не толкало, не тянуло, а пойду в десантное. И пошел…

— А родители не испугались, ведь с парашютом прыгать?

Черешнев:

— Нет… Стал я готовиться. Это юношеский максимализм, я стал готовиться и смогу или нет? Подтягивал физкультуру. Но и остальные предметы. Там же нет прежнего, сейчас все переформировали. А когда я поступал, там второе образование гражданское, инженерное. То есть мы получаем в училище среднее военное и высшее гражданское образование. По гражданскому нужно было сдавать физику, математику и черчение. И мне пришлось и по черчению много работать, с черчением тяжело… С математикой, физикой более-менее. Вот так у меня четверка и осталась по черчению. Я кадетский корпус окончил с двумя или тремя четверками. Остальные пятерки…

— А в 20-й школе знали об этом…

Где Черешнев не вылезал из троек.

— В 20-й школе, чтобы было понятно, тогда была большая проблема в образовании. Учителя, которые старые, они начали уходить, а приходили новые. А новые учителя были, скажем так, по-другому мотивированы. Они продвинутые, у них ориентация немножко другая. Капитализм пришел к нам и сказал, что теперь главное не люди, а главное — деньги. И все стали заниматься зарабатыванием денег, а не обучением. И получилось…

— Ученик стал хуже учиться, так учитель родителям: я могу позаниматься, только за отдельную плату…

— Да…

— Я знаю много примеров… В Рязанское десантное поступить — трудняк.

Черешнев:

— Трудняк. Я до сих пор вспоминаю, как самое сложное испытание в моей жизни. Мне было так плохо, что я не знаю… Те ребята, которые уходили оттуда, мы их даже не осуждали на самом деле. Сложнее этого трудняка было учиться там.

— Ну, а все-таки трудняк при поступлении в чем выражался?

— Во-первых, очень большой конкурс. Очень большой конкурс. Не знаю, как сейчас, но тогда был… Нас всех построили, было там, как бы не соврать, ну несколько тысяч нас было. Говорит нам полковник: «Ребята, вы приехали по сорок четыре человека на одно место».

— Как в МГИМО.

Ярослав:

— Сорок четыре человека! «Мы можем выбрать из вас лучших, и мы это сделаем. Зачем нам работать с худшими, когда у нас есть возможность людей выбрать лучших». Честно говоря, я не прошел. Я не сдал экзамен. Я завалил физкультуру.

— Вообще завалили или не добрали баллов?

— Я не добрал по физкультуре, и в общем там… Какая система? Мы сдаем русский, математику, физику — это из вступительных. Это я все сдал без проблем. Потом — физкультуру. Профотбор и что-то еще, я уже не помню. А, медкомиссия. Профотбор я тоже сдал. И основной момент, что большинство отброшено было именно на профотборе. То есть если там где-то можно было и тройку поставить, то у всех ребят, у которых были какие-то отклонения в ту или иную сторону, там родственники не те, всех отсеивали безжалостно.

— По родственникам я хорошо помню, как отсевались абитуриенты в моем чекистском вузе, кстати, и по окончании, если что выяснялось по родне, вылетали со свистом.

Черешнев:

— И у нас. Но это тогда было, а сейчас я не знаю, как. И физкультуру сдать — самый страшный экзамен мой. Там надо было: бег сто метров, подтягивание, что-то там приседание, отжимание. И бег три километра. В общем, я везде как-то протягивал, а вот на трех километрах все. Мы бежим, хотя я не курил благодаря Александру Ивановичу между прочим, и нас отбирают. Там три или четыре загона было. Прибегаешь, а нас загоняют в разные загоны. Скажем, первые десять человек пробежали на пятерку. Вторые на… И я получил то ли тройку, то ли четверку. Меня в этот загон (троечников-четверышников. — Примеч. авт.) засунули. А последним сразу сказали: «Можете дальше не сдавать, идите отсюда…»

— Отбирали.

— И я попал в последний загон, прыгнул в уходящий поезд и зацепился за край. И цеплялся изо всех сил… Потом еще было собеседование. С замполитом училища каждый проходил собеседование. Каждый рассказывал, почему он хочет поступить, что его толкает. Возможно, сыграло роль, что оценки у меня в аттестате неплохие: две четверки всего, а остальные пятерки. А во-вторых, я из кадетского корпуса, а суворовцам и кадетам при поступлении отдавалось предпочтение. И нас набрали больше, чем нужно.

— С запасом…

— Да, я не знал, что такая тактика у них. Но они набрали основных ребят и к ним набрали запасных. Вот нас поступило в мою роту 313 человек! А уже выпустилось нас 114.

— Вот тебе и отсев.

— У них уже этот опыт сложился, и они с тройным запасом нас и набирали. Так же они, кстати говоря, набрали и тех ребят, которые отказались уходить. Я не знаю, слышали вы об этом или нет, «партизаны» так называемые. Их, грубо говоря, не берут. Сказали: все, больше не берем. И ребята, основная масса уезжает к себе домой готовиться: кто на следующий год поступать. А есть ребята, вот они остались, выкопали себе землянки перед лагерем и живут. «Мы, — говорят, — не уйдем, пока вы нас не примете».

— Молодцы! Я знаю, что во ВГИК на режиссерский курс Соловьева именно так и поступали. Он назначит одну встречу с абитуриентами, а сам не придет. И назначит следующую. Кто-то плюнет, а кто и придет и ждет. И так снова — Соловьева нет. Кто-то уходит, уезжает, а у кого такая тяга к кино, что он готов бесконечно ждать. И Соловьев именно таких брал к себе на курс, самых-самых преданных…

Черешнев:

— А что, верно. Оставались самые верные. И этих тоже взяли в конце КМБ (курса молодого бойца).

— Добились!

— Доказали свое стремление волей. Ну, понятно, что не всех брали, брали у кого более-менее оценки позволяли, то есть все равно лучших из них.

— Из «партизан»…

— Потом, когда объявили всем, кто поступил, я счастлив был до небес! Не знал от радости, куда себя девать. Я ведь даже не верил, я думал все уже…

— Один из 44-х!

— Это как выиграть в лотерею.

Ярослав Черешнев:

— Начался КМБ в Сельцах. Там учебный центр. Сказали: «Ребята, вы все поступили. Молодцы. Теперь мы все забываем, что вы знали до этого, и мы начинаем из вас делать офицеров. И начнем с того, что для начала сделаем из вас солдат. И с завтрашнего дня вы пешком не будете ходить вообще». И мы пешком больше не передвигались. Мы только бегом-бегом-бегом. А еще запретили всем курить. А ребята, которые курили: «Да как же мы теперь без сигареты…» И когда курить, все как кони. А сержантов брали из тех, кто поступал с войск. В основном это те, которые имели право на поступление с льготами. Чеченцы, в то время чеченцев было много (в смысле участники чеченской войны. — Примеч. авт.). И те, кто заканчивал учебки. То есть они на сержантов отучились и приходили сюда и их ставили сержантами. Ну и нам достались звери какие-то. Ну, во-первых, они и постарше нас. Мне было семнадцать лет, а в год поступления исполнялось восемнадцать, а этим по двадцать пять лет, они намного старше нас. Они с нас семь потов сгоняли. Они имели нас, как хотели. У них этот дух дедовщины, они от него еще не отошли… Одним словом, все копалось. Мы такие окопы рыли, с такой скоростью! Ночью, дай Бог, чтобы ночью немножко поспал. Вздремнул. Там просто ужас! — не прекращал фонтанировать Черешнев. — И гранату кидать. И под танками ползать. И катаются эти танки… Но мне очень сильно помогло. Во-первых, Давыдович меня научил гранату далеко кидать. Во-вторых, в кадетском корпусе мы уже учили устав. Даже суворовцы, которые с нами учились, они намного нам уступали. Но не все. Вот Казанское суворовское — там ребята очень подготовленные были. Умели разбирать-собирать автомат…И сержант Юрий Петрович Король…

— Король — фамилия.

— Да, Король. Он из интерната. Служил в разведроте. И весьма инициативный, агрессивный молодой человек. — Черешнев засмеялся, потом: — Был. Погиб он во время осетино-грузинской войны. Ну и начал он с чего? «Так, устав, вот эти статьи — учим». Ко мне подходит и, как в «Севильском цирюльнике», спрашивает: «А вы почему не учите?» А я говорю: «Я знаю». Он: «Докладывайте». Я ему раз-раз рассказал. Он: «Все. Ты можешь идти отдыхать, а вы копаете, пока не выучите». Ну я пошел, под елочку лег, отдыхаю, хорошо. Вот тогда удовлетворение испытал: не зря меня учили. Ну и с той поры я был на хорошем счету. Потому что я многое знал, что простые ребята с гражданки не знали. Я автомат хорошо собирал-разбирал, солдатскую школу хорошо знал. Немножко тактику в районе отделения мог отобразить, в общем, свой маневр знал и меня заметили. И уже из-за того, что я более-менее соображал, меня стали на какие-то ответственные направления ставить. Меня назначили секретчиком. Собирать специальную, служебную литературу. Тетрадки. Все то, что строгой отчетности. Чтобы там ничего не потерялось. Первые два года мы ходили, как солдаты, в сапогах. В форме не очень хорошей…

Курсанты бегут

— Ну, а первый прыжок с парашютом?

Черешнев:

— Первый прыжок я пропустил. Мы бежали на тактику куда-то в направлении полей, и я чувствую, что нога у меня начинает разбухать. Я не могу понять, в чем дело. Оказалось, там мозоль, воспаление. И рожа. Инфекционное заболевание. Я сержанту говорю: «Товарищ сержант, у меня что-то с ногой…» Сержант знал, кто косит, а кто не косит. Я ведь никогда не косил. Он говорит: «Покажи мне». Я снимаю, а там опухоль здоровая. Он: «Пойдем в санчасть». Он одного командира отделения за себя оставил, а со мной пошел в санчасть. А пока шли, она уже поднялась до лодыжки, эта опухоль. То есть буквально на глазах. В санчасти меня на скорую помощь и в госпиталь. А в госпитале она уже до колена поднялась. А на следующий день должен быть прыжок, и меня оставили в госпитале. Недели две я лечился, мне антибиотики кололи, облучали ультрафиолетом, жгли. Я пришел обратно, а уже все отпрыгали. А я как дурачок, без парашютика, — смеялся. — И начинаю спрашивать: «А где этот?» — «Отказался прыгать». — «А этот?» — «И этот ушел, не выдержал». И уже часть ребят отошла. Ну и получается, один прыжок, через две недели следующий, и я на него попал. Все уже деловитые, как будто они под сто раз прыгали, а тут… И мне тоже как лицом в грязь не упасть. Но страшно было неимоверно, честно говоря.

— Неужели?

— Страшно было так. Ой, я с жизнью прощался. Прыгал, ну все, думаю, теперь я, наверное, и погиб… Но сейчас со своих лет я могу сказать, что… Вы Льва Гумилева знаете?

— Сын Анны Ахматовой…

— У него есть теория пассионарности. И сейчас, я одного читал, он говорит: пассионарность — это генетическое творение. Оно существует во все времена у людей у разных. А в чем заключается это отклонение? А отклонение заключается в том, что они испытывают страх, как люди, но этот страх у них искажен. Не того они боятся, понимаете. То есть нормальный человек — у него есть инстинкт самосохранения. Вот за счет генов люди-пассионарии, они боятся других вещей, и они для них более страшные. И я вот сейчас понимаю, какой черт меня… Это же нормальные люди сами из самолета не выпрыгивают. А это получается, мне было страшно, что про меня скажут, что я трус. Вот это для меня было более страшно, чем не прыгнуть туда.

— В пропасть. В пустоту.…

Приземлился

— И, конечно, я прыгнул, все. А мне перед прыжком инструктор по подготовке к прыжкам говорит, матом, естественно: «Не дай бог, кто из вас, такие-сякие, потеряет кольцо от парашюта. Потому что я из вас все соки выжму». Он все, сказал, и я думаю, как сделать так, чтобы кольцо не потерять. А когда выпрыгнул, уже дернул это кольцо и куда-то оно улетело. И черт его знает. А высота приличная, не найдешь, естественно. Оно вниз у-у-х… И я все эти полтора километра летел и думал, что со мной будут делать. Как меня будут «расстреливать»… Вот. Я приземляюсь, упал, парашют собрал быстренько и соображаю, что я буду говорить. Меня будут спрашивать, а как я буду оправдываться, что я не дурак. И в этот счастливый момент прямо с неба на меня падает кольца три, наверное. Я, естественно, не растерявшись, схватил одно. И пошел, пришел, все у меня в порядке. Ну, конечно, там крайние кто-то остались без колец, но что — на ночную копку их отправили… Ну, а так, в принципе, все. Говорят, там второй прыжок, не знаю. Для меня первый прыжок был самый страшный. А второй, третий, там двадцатый, тридцатый, уже было не страшно.

— Вот вы учитесь, в вас офицер зреет?

Черешнев:

— Да, зреет офицер. Но у нас очень хорошие преподаватели были. Мне второй раз в жизни повезло. В кадетский корпус попал. И там преподаватели старой школы. Все пенсионеры, все — полковники. И когда тебе преподает полковник, у него орден Красной Звезды, у него стеклянный глаз, понимаете, это такие персонажи, и они рассказывают важные вещи. То есть вот у нас по тактике, он рассказывал, ну — тяжело воспринимать информацию, когда она монотонная, нудная. А он мог нас взбодрить. Подать так материал, чтобы нам было интересно. Все это он обыгрывал. Но он говорит: «Ребята, вы можете, конечно…» А у нас преподавалась высшая математика, поскольку мы еще инженеры. И он говорит: «Я вам скажу честно, мне в жизни высшая математика здорово помогла, но один раз только». А мы: «Товарищ полковник, как же вам она помогла?» Он говорит: «Когда мы зашли в аул в Афганистане, я вижу колодец глубокий, а как ведро опустить туда, не знаю. И тогда я из проволоки сделал интеграл, привязал веревку и на веревке спустил ведро. И больше знания высшей математики мне не потребовались».

— Согнул из проволоки интеграл…

Смеялись мы.

Черешнев:

— «А вот тактика мне пригодилась много раз. Так что учите больше тактики, меньше математики». Мы так и учили. Образование действительно хорошее. Все, кто хотели, они научились, взяли свое. Те, кто не хотел, того заставили. Но ушло много ребят.

— Три сотни набрали, сто осталось… В 2001-м поступили, учились пять лет…

— Да, в 2006-м закончил.

— И как распределение…

— Значит, я закончил с красным дипломом. А те, кто закончил с красным дипломом и золотой медалью, те могут выбрать место назначения. Ну, я думаю: что, куда? Куда мне выбрать? А я хотел попасть в Крым. На море. Идея была следующая: там есть морская пехота, и училище туда тоже поставляло офицеров. В морскую пехоту. Потому что там тоже десант, но только — морской. И я хотел туда. Морская, черная форма. Но зашел к начальнику училища, генералу, когда нас распределяли. Он говорит: «Куда ты хочешь?» Я говорю: «Да вот 217-я бригада морской пехоты». Он говорит: «Нет. Туда мы направляем только троечников». И мне так обидно стало. Я думаю: «Ну, как же так, я учился, учился, хотел, как лучше. А теперь получается: куда я хочу, мне нужно быть троечником, чтобы туда попасть». А он говорит: «Любую десантную часть называй, я тебя туда отправлю. Только не в морскую пехоту, не в ФСО…» И я сказал: «Хочу в костромской полк…» Но я знаете, как скажу. Тогда же реформа началась в армии.

— Мебельщик-министр…

— Но я скажу, разложение началось и раньше.

— Летчики не летали, бензина не было…

— Мы, когда были на параде в Москве 60 лет Победе в Великой Отечественной… 2005 год… Там нам дали медали. Но дело не в этом. Мы поехали в Наро-Фоминск, там была рембаза ВДВ. И склады. И там были части. Вот те офицеры, которые были раньше, это вот как Александр Иванович (Голомедов. — Примеч. авт.) про старую русскую армию говорит, вот также я могу сказать про советских офицеров. Вот этих офицеров больше нет. Я их больше не встречал. Это уникальные люди. Где и как они воспитывались, кто их там чему учил…

— Седые бессребреники…

— Вот именно, бессребреники. Это монахи. Просто монахи какие-то. На что они рассчитывали, я без понятия. Но смысл в том, что эти части начали расформировывать. Была разница. В пехотных подразделениях разложение уже буйствовало. Там уже все разлагалось полностью. В десантных еще был тот клей, которым можно было все это склеить. Какая-то идея, аура. И заходит наш командир роты в Кантемировскую дивизию. Нас туда сначала привезли. А там стоит дневальный в тапочках, у него закатанные штанишки, и рукава закатанные, и руку в кармане держит. И вообще такой: у него жизнь сложилась уже. А командир роты, он работал, как автомат. У него не было лишних размышлений. Он действовал. Он говорил: «Не знаешь, как поступить, бей!» Его фраза. Это чтобы вы понимали, кто. И он заходит и молча как дал дневальному, тот сознание потерял. Все!

— Четко и ясно.

Черешнев:

— Прибегает дежурный по роте (рембазы. — Примеч. авт.), он говорит: «Где командир роты?» А тот: «Сейчас я позову его». — «Все». И все, сразу по-другому стало работать. А потом мы глянули, их командир роты такого же состояния был, тоже неопрятный. Пехотные офицеры. Я не поклонник, но меня так воспитывали.

— Приучали к порядку.

Черешнев:

— Хотя это и неправильно, но нам это десантное превосходство в училище вдалбливают. Что мы особенные, не такие, как все. И нам было разрешено не выполнять воинское приветствие, если офицер не десантник. Представляете себе уровень!

— Да, сильно…

Наверно, это исходило из особых требований к десантникам.

Черешнев откровенничал:

— И никто не мог нас остановить… Вот надо в самоволку сходить, и мы узнавали, кто стоит в патруле. И если патруль наш, то мы не ходили в самоволку. Свои могут поймать. А если патруль там связисты, автомобилисты, юстиция, мы их не боялись. У нас каждый второй был кмс (кандидат в мастера спорта. — Примеч. авт.) по боксу. Каждый третий рукопашник. Вот этот Харитонов. Я учился на первом курсе, а он на пятом. Сейчас он чемпион по смешанным единоборствам.

Многие видели бой, когда наш десантник Харитонов сбил и потом на полу добивал американского чернокожего чемпиона….

Черешнев:

— Ну вот… Но я не про это говорю. Вот эту часть в Наро-Фоминске расформировывали. И мы, когда туда приехали, зашли в роту к ним во время перерыва. А там в конце казармы, смотрю, женщина какая-то, и она раз, занавеску задвинула. А я потом спрашиваю: «А кто там живет?» А мне: «Там офицер со своей семьей». То есть они живут в казарме за занавеской. И представляете, что может человека заставить служить. Об него уже вытерли ноги, не платят зарплату, не дают квартиру, а он, паразит, все равно служит… И воинское знамя они уже в сугроб воткнули. Оно не нужно никому. Все, части нет десантной. Ну, много подразделений подсократили. Вот в Рязани было пять училищ военных, а сейчас только одно осталось. Десантное. Остальных нету. А потом спрашивают, почему же мы не можем логистику организовать? А кто ее будет организовывать? Там было автомобильное училище. Потом артиллерийское не в самой Рязани, а в Коломне. Училище по радиосвязи… Все эти вопросы были выброшены на помойку. И результаты мы видим…

Я повздыхал и потом:

— Министр обороны Шойгу два года назад сказал: «Наконец-то восстановили летный состав…»

Какой же урон нанесли стране, когда его зачистили.

— И вот распределение.

Черешнев:

— Я попал в 331-й костромской полк. Вроде как недалеко ездить. Как мне сказали, он такой парадный. Там дисциплина. Но на самом деле я поехал по одной простой причине. В то время появились контрактные части. И вот этот полк первым перешел на контракт. И он образцово-показательный. И там контрактная система применена, и мне тогда казалось, что это профессионалы. То есть это будут опытные бойцы, могут решать задачи. Это не эти восемнадцатилетние парни, которых еще попробуй чему научить. Вроде они как взрослые, специалисты. Но когда я приехал, то все это было не так.

— И как дальше?

— Года два с половиной я отслужил и ушел. Сейчас я, конечно, жалею, что так поступил. Но тогда, наверно, у меня не было другого выхода, и там другие семейные проблемы. Все, как обычно, из-за денег. Потому что квартиру нам не дали. Пришлось жилье снимать. Вот за квартиру мы платили 5 тысяч, вот как сейчас помню. А зарплата у меня была десять тысяч. И за прыжки там еще платили, у меня 11 тысяч выходило.

— А квартирные?

— 800 рублей выплачивали, но они для 5 тысяч… Это не 100-процентная компенсация…

— Понятно.

— И что я хотел бы сказать: с одной стороны, я попал даже в лучшие условия. Потому что лейтенантам, которые попали в Тульскую дивизию в 137-й полк, им платили еще меньше — 7 тысяч 200 рублей. И оттуда, конечно, поубегали практически все.

Вот так разбазаривали ценнейший десантный костяк!

Черешнев:

— Из нашего полка офицеры тоже стали уходить, потому что мы чувствовали, что уже никому не нужны…

— У меня сын ушел из Кантемировской танковой, офицеры там зарплату комбату отдавали, а сами, чтобы выжить, занимались коммерцией…

Черешнев:

— Чтобы вы понимали, вот до третьего курса мы ездили на транспорте в Рязани бесплатно. По удостоверению военнослужащего. Потом эту льготу отменяют, проезд делают платным. Потом начали вводить контракт, и я, как понимаю, деньги брались из тех денег, которые предназначались нам на льготы. Начали поджимать. Это отменили, то отменили. И как вот это началось… Квартиру не дают нам. Вроде сделали, что ипотеку вводить. Я приезжаю, рассказываю, дайте мне ипотеку, а мне говорят: «У нас такого нету». Я: «Ну как я…» Прошу хоть однокомнатную, и жена уже гундеть начала. Ни денег…

— Да и дисциплина, наверно, шалила…

— Про дисциплину я вам скажу: поставили меня дежурным по лагерному сбору. А режим работы следующий: две недели мы занимаемся боевой подготовкой в полку, пишем конспекты, прыгаем — прыжки совершаем, одну неделю делаем выход в лес. Грубо говоря, на учения, на практику. За сто километров уходим пешком, все время пешком. Как я понимаю, на топливо нет денег в части. Нас не возили никогда. Там отрабатываем какие-то стрельбы и следующие недели… То есть две мы в полку, неделю в лесу, и неделю полностью закрываем все наряды. Постоянно в нарядах. Вся рота. Мы там по столовой, там-там, караулы, все. И получается, что дома я не бываю… Конечно, все было сделано правильно. Офицеры приходили на зарядку. Мы не к 9 часам приходили, как написано в каких-то регламентах по службе, а мы приходили на зарядку, на зарядке бегали с солдатами, также тренировались, а уходили мы поздно вечером после 9 часов, когда все эти совещания пройдут, и приходишь домой, уснул, проснулся, опять туда ушел. Служба достаточно напряженная.

— Напряжно…

Черешнев:

— Что я еще про дисциплину могу сказать? Стою я по лагерному сбору дежурным и приезжает машина — привезла продукты на кухню делать закладку. И подъезжает командир батальона, я понимаю, что все получают копейки, всем хотелось заработать денег. И подъезжает командир батальона, эту тушенку, которую привезли, перегружает в другую машину, и увез. Все. В продажу пошла. И приезжает проверяющий. Говорит: «А ты на закладке продуктов был?» — «Был». — «А почему я попробовал еду, а в ней тушенки нет?» А я же не буду покрывать, я говорю: а вот так и так, полковник наш, командир батальона, приехал и ее увез в неизвестном направлении. Он говорит: «Да?» Я: «Да». — «А, ну ладно тогда». Ну и все. И ничем это не кончилось…

— Тушенку не заставили вернуть…

Черешнев:

— И не подумали. То есть там своя мафия уже сложилась. Деньги-то у людей… Все по капле накапливалось, накапливалось… Закончилось тем, что дивизионные учения, и я понял, что России армия уже не нужна.

Не нужна чиновникам, которые присосались к России.

Черешнев:

— Россия не хочет больше иметь армию. Потому что, когда… Вот я принял… Стоят боевые машины в ангарах. На них на всех печать командира роты. Они опечатанные. Ночью приходит сигнал: «Тревога! Выезжайте!» Машины в пункт временной дислокации выдвигаются. Они же воздухом танки заводятся. Раз, бур-бур-бур… Какая-то ерунда в двигателе. Вторую боевую машину. Бур-бур… С роты выехало две машины. Машина командира роты и машина связи. Все! Остальные машины, вскрываем баки, вскрываем пломбы, там вода. Солярки нету, там вода в баках. То есть солярку слили, украли… Ну и все… Потом уже поехали на полигон, приехали на полигон, и командир полка говорит: «БМД-3, там новые радиостанции стоят». Командир: «Кто умеет настраивать радиостанции?» Вот с полка… Черт меня дернул: «Я умею настраивать». Он: «Ну, иди настраивай». Я пошел, настроил свою роту. Подходит ко мне комбат: «Настроил, молодец, иди следующую роту настраивай». Я пошел настраивать. А это зима, декабрь. Я настроил на батальон связь. На всех машинах, какие в батальоне были. Почему нельзя было сказать офицерам: иди посмотри, как он делает, я не знаю. Заставили меня делать, ну, как обычно, в армии. Кто везет, на том и едут. В общем, я простыл, пока прыгал по этим машинам. Потому что сидишь настраиваешь, а металл студеный.

— Холод…

— А они незаведенные машины, ни прогрева, ничего. В общем, я на следующий день слег и к командиру роты подхожу и говорю: «Так и так, у меня температура. Я сейчас умру», — говорил, горько смеясь. — И он мне: «Ну, а я чего могу сделать?» — «Отправь меня куда-нибудь, в наряд засунь. Я сейчас поеду: как я на учениях по полю буду бегать с температурой». Он: «Иди в санчасть. Там фельдшер» Я к фельдшеру подхожу, он мне пишет: да, температура есть 39. Но у него ни таблеток, ничего нет. «Я тебе даже жаропонижающего не могу дать. Ничего нету». И он говорит: «Поступай как хочешь. Езжай в Кострому, лови машину где-нибудь на трассе. Я тебя прикрою. Скажу, что ты заболел». Я поехал в Кострому. Приезжаю в госпиталь, а врач дежурный мне говорит: нет мест. Я: «Ну, а как же так. Куда мне идти?» Она: «Иди домой». Я: «Домой пойти не могу, потому что скажут, что я с учений скрылся». А зачем мне это надо, мне надо лечь в госпиталь. В общем, они говорят: «Ну, ложись в коридоре…» И все. И я плюнул на это дело, рота вернулась с учений… Ладно, денег не платят — бог с вами; ладно, живешь неизвестно как, но уже никакого желания не было. И я написал рапорт. Говорю: «Увольняйте меня». А они говорят: «Мы тебя не будем увольнять. У нас приказ никого не увольнять». Я говорю: «А что ж мне делать теперь?» Они: «Ну если хочешь, переводись куда-нибудь в другое место». И тут пришел новый командир полка, а он в училище у меня командиром батальона был. А я уже рапорт написал. И он мне говорит: «Да что ты это самое. Давай вместе возьмемся, здесь порядок наведем. Что ты так распереживался». А у меня уже отрицание: я ни в какую не хочу. И он все сделал, он мне помог уволиться. Благодарность ему большая. Хороший мужик. А получилось как? Я уволился, а через какое-то время солдат умер в казарме от передозировки наркотиков. И моего бывшего комбата турнули с армии. Написал он рапорт. Понятно, если бы я там остался, ничего бы не светило. Сейчас он работает в администрации Петербурга.

Лейтенант Черешнев

— Так в госпиталь положили?

— Ничего не положили. Я говорю, у меня тогда завышенная самооценка была — я же офицер-десантник, как я буду в коридоре лежать. Я пошел в платную больницу. Меня положили, пролечили. В то время платные клиники начали появляться. И я пошел, потратил деньги где-то в районе 2,5 тысячи отдал я за все. И остались у меня копейки. В итоге я уволился, меня ребята с кадетского корпуса позвали в Воронеж работать в одной организации. И я уехал с семьей в Воронеж.

— Но ты же заточен на армию… Многие уходили, но…

Ярослав:

— У меня тесть военный, и мы с ним часто обсуждаем военную тематику, делимся воспоминаниями, и я говорю: «Дмитрий Иванович, мне постоянно снится военная тема. Училище, армия. Постоянно. И через каждую ночь, что я не могу…» Он: «О! Мне 65 лет и снится». То есть это хронический военный. И, конечно, такая аллегория, что я, как холостой патрон себя чувствую. Я должен, должен свое применение найти. И, конечно, мне все это время без армии плохо.

— И как потом жизнь складывалась?

— Занимался бизнесом в Воронеже. Не то что разбогател, но жил нормально. Если в армии получал 11 тысяч рублей, а на гражданке я получал уже 30 тысяч через полгода. Разница в три раза. У нас система выстроена таким образом. Это называется отрицательный отбор, когда в армии остаются только те люди, которые не в состоянии заработать больше 11 тысяч рублей. Понимаете?

— Да…

— Советские офицеры дослужились до пенсии, и они ушли. А новые офицеры пришли, на все это посмотрели, на эти реформы…

— Горе-реформы…

— И ушли. С моего выпуска осталось очень мало. Вот последние мои товарищи. Ну, во-первых, погибло много. Потому что Северный Кавказ, потому что там официально и закончилось, но все равно тлело. Когда я выпускался на 5 курсе, 2006 год, а с Чечни людей везли. Всех десантников хоронили на десантном кладбище в Рязани. Их везли в Рязань, прощались в училище, в определенные моменты каждую неделю везли, это только офицеров. И это были лейтенанты. То есть недавно я его видел в училище, он еще бегал по училищу, он выпустился, а через полгода его привезли и прощались. Потом эта Грузия, и последний мой однокурсник, отвоевал он в Грузии, и он пришел оттуда и написал рапорт. Его не могли отпустить, и тоже с судами… С моего выпуска…

Мне горько было слушать историю про ребят, которым не протянули руку. Самой армии тогда доставалось.

— Ну вот мы живем. С 2014 года началось на Украине. Болезненная тема. Обстрелы Донбасса. Убивают людей… Как вам эти события?

— С 2014 года все через себя пропускаешь. Смотришь новости, думаю, вы так же. Это ужасно. Для меня два события не давали покоя. Я видел девочку, которая вышла на 9 Мая с бабушкой своей, и у нее георгиевскую ленточку срывают. И она плачет. Это одно событие для меня, когда я понимаю, что себя можно не пожалеть в такой ситуации. Обостренное чувство справедливости. И второе событие, когда в Малой Рогани — это уже современное, расстреляли наших ребят. Ноги простреливали…

— Кстати, в Малой Рогани погиб и первый воронежский Герой России за СВО, Александр Крынин…

Черешнев:

— С этого момента я понял, что уже не могу по-другому. У меня нет выбора, я уже себе не хозяин. Жена сказала: «Я вижу, ты уже все…» Я собрал вещи и уехал. Сразу же. Но больше всего печалило, что наши не отреагировали должным образом. Представьте, это были американцы. Сейчас американца в Сирии ранили, там скандал целый: мы сейчас будем бомбить все. Защитников просто убивают на камеру, их же всех сожгли потом.

— В Малой Рогани…

— Да, их всех тела обугленные потом нашли… Я понял для себя, что я должен. Честно скажу, что пошел не за Россию, за Путина там, нет…

— За народ. Как Роман Филипов крикнул уродам: «Это вам за пацанов!»

— И я понял, что я должен разделить судьбу этих ребят. Я должен поехать туда и сделать все, что я могу. Все, что могу сделать, я должен там сделать. Какие-то знания, какие-то навыки, я должен их проявить, потому что если я хоть чем-то могу быть полезен, я должен быть там. Вот собственно и все. Вся мотивация. Если бы я этого не сделал, я бы себя никогда в жизни не простил. Я бы и сейчас уехал, в любой момент. Я и сейчас говорю докторам, давайте скорее снимайте у меня эту конструкцию, потому что там что-то происходит, и я понимаю, что ничего они там без меня не решат (его ребята. — Примеч. авт.) в положительном ключе.

— Ну вот вы поехали туда и что там?

— Значит, я приехал, мне в военкомате сказали: «А какую должность вы готовы занять?» Я говорю: «Я готов занять любую должность, какую вы мне назначите. Есть свободная должность?» Они говорят: «У нас на выбор сейчас есть две вакансии: командир танковой роты или начальник штаба пехотного батальона». Я сказал: «Мне все равно в принципе, но я в танках, в танковой стратегии вообще ничего не понимаю». То есть танковые войска, командир роты — это десять танков. Я не знаю даже тактики, как ими управлять. С людьми еще куда ни шло, а с танками… И они говорят: «Ну, давайте начальником штаба вас направим, а вы там определитесь». Направляют меня начальником штаба, я приезжаю туда. Захожу, даю направление, мне говорят: «Вы знаете, должность уже занята. Вот офицер приехал раньше».

— Ситуация, как у Героя России Марата Ахметшина. Его часть расформировали, ему предложили должность в Гюмри, он туда приехал, а та уже занята…

Черешнев:

— Они меня отправляют обратно в Воронеж. Я говорю: «Я ни за что не поверю, что у вас нет ни одной свободной должности». Они: «У нас есть, пойдете командиром взвода?» Я говорю: «Пойду».

Ярослав:

— Они меня поставили. А, получается, полк уже тренированный, они тренировались. А я прибыл к шапочному разбору. Последняя доукомплектовка и через две недели отправка. И они говорят: «Ну, пойдешь?» — «Пойду». И все, я поехал.

— А не ущемляло? Я вот писал в своей первой книге про СВО о старшем лейтенанте Ненахове, майоре Вакулине. Они увольнялись, а потом не смогли, вернулись. Все их однокурсники полковники, а они: один — старший лейтенант, другой — майор…

— Я вам как скажу. Один генерал сел за штурвал, и во время полетов, в общем, со вторым пилотом они разбили самолет…

— Так это про генерала Боташева. Тоже в книге о нем. Он поехал на Донбасс и простым летчиком. Когда я узнал про него, я писал взахлеб. Он не штабная, извините, крыса, он летчик, что и требовал от подчиненных. Ему сверху звонят: что летаешь, ты в штабе должен сидеть… А он, нет: учил… Вот его ученики сейчас и дают жару укропам…

Черешнев:

— Я про то говорю, кто хотел быть полезным, тот оказался полезным. Там много офицеров пришло. Второй командир взвода был капитан. Он пришел еще позже, чем я. Он с Оскола. Пограничник. И один парень молодой пришел — лейтенант. Много офицеров в то время, когда я туда пришел добровольцем, уже получили звания офицерские лейтенантов из солдат. Из солдат стали лейтенантами. Высшее образование есть, и они уже участвовали. Это июль. С февраля время прошло. Они как-то себя проявили, и лейтенант на должности командира роты. Не моей роты. Это я как пример привожу, из командиров взводов у него прапорщики и сержанты. То есть офицеров нет. Некомплект ужасный. Но я с этим лейтенантом, командиром роты поговорил, он положительный парень. Мне так понравился. Тоже не пьет, не курит. Спортсмен. И он, как бы вам сказать, высоко мотивирован.

— Вы все-таки собаку в военном деле съели… Пришлось чему учить ребят?

— Я себя не нахваливаю, понимаю, это неприлично.

— А что нахваливать? Что есть, то есть.

— Вот чему я мог научить? Первое, что я сделал, собрал взвод и сказал: «Ребята, у нас наступает сухой закон. Никакого употребления, пока мы не победим, пока мы на фронте, не будет. Будет жестко все пресекаться». Дело в том, что контингент разный прибыл. Военкоматам поставили разнарядку набрать, они и набирали. С деревень выгребали все. Почему мы говорим, что очень много «пятисотых», так называемых, которые бегут оттуда. Потому что людям рассказали, что вы будете получать огромные деньги. За это делать ничего не надо. Только поддерживать температуру тела в районе 36 градусов, там будете вы стоять, все будет нормально. Когда пришли на передок, люди, которые не были мотивированы или мотивированы деньгами, они оттуда сразу ушли. То есть это отсев одного дня.

— Очищение…

— Поэтому людям, которые говорят: заработать туда поехать, я им говорю: «Вы там не заработаете деньги. Туда люди едут не за этим. Потому что никакая жизнь этих 200–300 тысяч не стоит. Когда вы увидите своими глазами, что вас сейчас просто могут убить, вы увидите, как товарищ рядом мертвый упал, вы сразу поймете, что деньгами это не оценить никак». Поэтому я эту картину представлял и ребят к этому готовил. Во-вторых, когда я понял всю трагедию. Почему я понял? Потому что очень много пьющих офицеров. Очень много пьющих солдат. Я понял, что их боеготовность отразится на том, выживем мы или нет. И я сразу же собрал такой коллектив, это я скажу без прикрас, именно то, чем я могу гордиться, который мотивирован и не пьет. То есть всех пьющих ребят, кто выпивал из солдат, я отправлял сразу. Говорил: «Идите или увольняйтесь куда угодно». Потому что это не бойцы. Они не будут воевать. Они занимают штатную единицу. Скажем, пулеметчика. Но в ответственный момент они там не окажутся. Просто лучше на них не рассчитывать сразу. Вот…

— По крайней мере балласт…

— Потом, когда я прибыл туда, технику, которую мы получали новую… А нам дали БМП-4. Я пошел, сделал приемку, посмотрел, что внутри. Что работает, что не работает. И все замечания, которые я сделал, они устранены не были. Приезжали представители завода, я говорю: «У нас не работает радиостанция», «У нас течет масло в коробке». У нас то, у нас се. «У нас нет бронелистов». Брони нету! Машина без брони. Я говорю: «Машины новые, они должны на 100 процентов быть укомплектованы». Они: «Ну, мы подумаем, что можно сделать». Но, в общем, до скандалов. Мы сейчас поедем воевать и как мы будем без связи! Ну, в таком ключе.

Черешнев давал жару горе-поставщикам.

Черешнев:

— Я понимаю, что вся эта штабная культура, она проросла корнями. И отчеты писать. Я говорю: «Дайте нам на солдата пострелять. Дайте нам нормальные, полноценные стрельбы». В общем, выбил боеприпасы. На сто солдат и даже с других батальонов, они мне так благодарны были. Подходит солдат: «Вы вроде как соображаете». А я сам — гранатометчик. Пять лет в училище. Они говорят: «А мы не умеем стрелять. Меня назначили с гранатометом, а я…» Я собрал всех гранатометчиков, пошел получил десять ящиков гранат, и комбат говорит: «Что ты хочешь делать?» — «Я хочу сделать полноценные занятия с гранатометчиками. Потому что сейчас выйдет танк на нас, а они даже не смогут выстрелить». Понимаете, эта неготовность. А комбат говорит: «Я тебе даю полтора часа». Говорю: «Я управлюсь». Так за полтора часа мы десять ящиков отстреляли. То есть я их поставил в ряд пятнадцать человек — пятнадцать гранатометчиков. И поставил помощников. Они как на биатлоне, стреляли с гранатомета и были жутко благодарны. Второе, со стрелкового оружия… То есть у них мотивация была, но умения было очень мало.

— Если людей повыдергивали…

Пресса много писала о запущенном состоянии военкоматов.

— Вот. То есть, может, кто-то и воевал, но ничего не помнит. Да и учились в армии кое-как. Но дело не в этом. Моя главная заслуга в том, что я вот этот коллектив собрал непьющий, мотивированный и слаженный.

— То есть вы бойцов подготовили к боевым действиям… Когда я учился в Москве в военном вузе, то снимал квартиру у полковника, который свой батальон тренировал. В соседних — тишина, а этот: подъем… Бегом… На стрельбы… И его батальон отличился на Курской дуге…

— Вот у меня такой заряд и был, что я должен все это сделать…

Беспокойный человек!

Черешнев:

— Но, к нашему общему сожалению, не все офицеры так себя повели. Прямо скажем, были офицеры мотивированные, обученные, а были, которые пришли. Вот у нас один был с внутренних войск. Они пришли, и они не понимают, куда они пришли. Не понимают своей задачи. А были люди, у которых, кроме этого, вус не та. — военно-учетная специальность не та. Вот как меня хотели поставить командиром танковой роты, а я не соображаю в этом… Абсолютно. БМД, БМП они по вооружению схожи. Я по крайней мере могу проверить, как боеприпасы загружаются. Как там лента, я все это знаю. А с танками я вообще никак… А были офицеры, которые соглашались на эти должности.

— И толку от них? Больше бед принесут…

— Грубо говоря, он матрос, моряк, а ему дают гранатометный взвод. И он не знает, он ума не даст, как ему взвода организовать работу. Потому что офицер в первую очередь — организатор. Ему надо организовать: «Вы на эту машину садитесь. Вы — на эту… Это так. Это так». А этого-то и нету. В итоге получается что? Мы приезжаем туда. Совершаем марш на передок. И ко мне подходит командир гранатометного взвода и говорит: «Слушай, у меня машина не заводится. БМП». А я говорю: «Там, наверно, реле сломалось. От зарядки». В общем, технические моменты. А он мне говорит: «А у тебя нет механика, который мог бы посмотреть?» А потом: «Может, себе заберете эту машину? Нам она не нужна. Нам вот ее дали в нагрузку, а она нам не нужна». А я думаю: как это, машина, и ему не нужна. Казалось бы, парадокс. Я говорю: «А ты на чем будешь ездить?» — «А я попрошу ГАЗ-66, и мне дадут». Я думаю, он дурачок, наверно, на войну ехать и…

— ГАЗ-66. Она же никак не защищена…

— Он от боевой машины отказывается, а хочет ГАЗ-66… В итоге у меня получается: три машины моих во взводе и я забираю с его взвода еще две машины… Там такая махновщина творится, что просто мама не горюй! И каждый суслик в поле агроном. Поэтому я без всяких документов, без передачи. Он мне эти машины отдает, я туда сажаю… А у меня уже ребята подготовленные есть, которые могут ездить за механика. Потому что первый принцип обучения у нас, это личным примером, а второе, самое главное, взаимозаменяемость солдатами в бою. Солдат должен не только уметь из гранатомета стрелять, но должен еще и на машине уметь ездить. Поэтому я всегда готовил одного механика и к нему еще сменщика, который мог, если что, сесть и поменять. Потому что механика контузило, убило, и что, машина вышла из строя. Нет, надо заменять. Были ребята запасные, и мы набрали — у меня, получается, пять машин. Это полроты. Я пошел к комбату и говорю: «Как мы будем танки поражать? Там есть ракеты, но нам еще нужны средства приданные». В общем, выклянчил у комбата, и он мне дал еще один танк. Т-82. Танк выпросил.

— Вооружился до зубов…

Черешнев:

— И я ехал туда не воевать, я ехал побеждать. Я не собирался там сидеть и, как говорят, «в попу лить какао». Мы на войну ехали, а значит, надо готовиться, собирать вооружение, а если кому-то не нужно, я сам заберу и буду проявлять инициативу. Вот то же самое с боеприпасами. Боеприпасов нам выгрузили — мама не горюй. Вот бери боеприпасов, сколько влезет. Собственно, я столько и взял, сколько влезло. Там напихал и гранат, и ракет противотанковых — битком набил. На меня солдаты злые были, страх. Я всех переборол, застращал всех. Солдаты злые почему, потому что я личные вещи из машин выкидывал. А личные вещи выкидывал почему, потому что как на корабле: горючего в машине не должно быть ничего. Если машина загорится, там будет рюкзак какой лежать, он начнет тлеть-гореть. Все будет в дыму, вы люк не найдете. Вы там погибнете. Это, во-первых, а во-вторых, если товарища ранило — на мину наехали, механика ранило, — его надо вытащить оттуда. А через эти рюкзаки не проберешься никак. В общем, я все эти мешки повыкидывал. Загрузил полностью боеприпасами. Почему? Потому что разгрузим, когда приедем, и у нас будет своей бк (боекомплект. — Примеч. авт.). Потом я заставил солдат прикрутить решетки кумулятивные, но они сопротивлялись. Комбат смотрит: «Глянь, чего это они делают?» А мы прикручиваем решетки… Мы были, как законодатели моды, и все стали прикручивать решетки. Если бы мы не прикрутили, никто бы и не стал прикручивать. То есть такая халатность была, как шапкозакидательство. Как будто мы на туземцев едем охотиться.

Черешнев:

— В общем, прикрутили мы эти решетки, туда солдаты и свои рюкзаки. Ну, на улице пусть будут. И поехали. Сначала прибыли в Лисичанск. Нас ночью помещают в какое-то многоэтажное здание, в какое-то офисное помещение. И говорят: так и так, хотели мы вас накормить, но «хаймерс» прилетел прямо на кухню и убил повара. У нас ни еды, ничего нет. Вот хлеб можем дать, да и только. Мы: «Ну, ладно». Дали нам хлеба. С какого-то завода привезли. Там от линии фронта буквально километры в то время было. И значит, приходит начальник разведки, местный. Майор. Луганский. Тогда они еще были ЛНР. И доводит информацию до комбата. Я вижу комбата со встревоженным лицом. Что-то слушает. Потом командир роты, а командир роты — молодой парень, вызывает нас командиров взводов. И такой: «Я не знаю что делать». А я: «А что за проблемы?» Он говорит: «Да вот данные разведки и там сорок тысяч украинцев плюс десять тысяч польских наемников и какая-то невероятная куча техники, и все это движется к нам». И это было, когда из Харькова… А наши уходили…

— Балаклея, мы оставили Изюм…

Вспоминал печальные дни отступления российских войск.

Черешнев:

— Я говорю: «В чем же проблема… Где мы их хоронить всех будем?» А он говорит: «Нам дают семь километров на роту». Семь километров фронта. Я говорю: «Ну, ладно». А по нормативам на роту положен километр. Ну бог с ним, полтора мы можем взять, промежутки побольше сделать. Но семь километров на роту, это как? Вот если взять десять машин, это что, по семьсот метров между машинами боевыми? То есть могут даже не видеть друг друга, хотя они должны друг друга поддерживать огнем. Мы понимаем, что нами затыкают какую-то огромную дырку. Просто какая-то трагедия намечается. А командир роты, он старший лейтенант, он выпустился года три или два назад. Совсем молодой парень, ему 27 или 28 лет. И он у меня как у старшего товарища спрашивает: «Что же ты думаешь по этому поводу?» Я говорю: «Давай сейчас соберем сержантов и с ними обсудим, потому что если личный состав наш побежит, то сколько бы нас ни было смелых и храбрых, мы там все ляжем». Вот. «А если личный состав будет стоять насмерть, надо понять, какое у него настроение…» Потому что солдаты видят и слышат, от них же не спрячешь. Им надо доводить все это. А как им объяснить, что твое отделение будет на триста метров растянуто. Надо это как-то объяснять. Мы собираем сержантов, и, к моему удивлению, сержанты говорят: надо, так надо. То есть они полностью готовы. Я говорю: «Ваши солдаты готовы стоять при таких условиях?» Они говорят: «Да. Мы готовы. Даже насмерть». И конечно, даже сейчас я могу сказать, что там были и выпивающие, недисциплинированные, но никто из них в той ситуации не оказался трусом!

— Коллектив слаженный…

Вспомнил, как первый раз прыгал с парашютом Черешнев, уже попрощавшись с жизнью, но не мог упасть лицом в грязь перед товарищами и струсить.

Черешнев:

— Вот мы пошли вокруг этого здания обойти кругом. Я иду, солдаты меня сопровождают, и я у них спрашиваю: «А вы готовы стоять, потому что семь километров вы, может, не до конца понимаете, но это много для роты». Они: «Да мы не знаем, мы подумаем». И в это время появляется женщина, она на колени падает, умоляет: «Ребята, пожалуйста, только не уходите. Только не уходите». И я вижу, глаза у солдат мокрые, и они: «Ну конечно, куда мы уйдем. Мы не уйдем. Вы не переживайте». И, конечно, после этого никто… Хотя я вам как скажу, уже в то время было страшно. Потому что если представить себе семь километров на роту, это как куропаток разгонят. Тем более при таком количестве техники у них и личного состава. Но деваться уже было некуда. Тут над нами появился беспилотник, летает украинский. Мы все попрятались. Я сразу говорю: «Все в подвал!» А здание четырехэтажное. И вот мы в подвале всю ночь и просидели. Прямо на бетонном полу. Тут комбат меня зовет, он видит, что я возрастом постарше и не совсем глупый (десантная закваска. — Примеч. авт.), и меня отправляет: «Сейчас езжай в Луганск и там заберешь нашу бронегруппу». Танки. «Заберешь и привезешь их сюда». Хотя это работа начальника штаба по большому счету. Вот он меня отправляет. Я поехал с этой бронегруппой, а это три ночи, и там кое-как, как зайцев, пособирал приданные танки, и мы приехали в пункт дислокации, где указал начальник разведки. Я туда все привез. По кустам всех расставил, по расстояниям, все правильно. И первое столкновение с фронтом. Меня удивила разбитая техника, деревни. Я еду впереди, за мной колонна. И я вижу: корова на цепи — она лежит мертвая. Убило ее. И у меня мысль: «Вот какое горе в семье. Ее убило, наверно, осколком. И как ее хозяева ненавидят и нас, и украинцев, и все это, и войну». И тут же выезжаю из этого поселка, и на лугу целое стадо павших коров. Целое стадо! Немерено, видать, их там. Они все мертвые… Так вот приехали мы туда, технику рассовал. Охранение выставил. Начинается артобстрел. Я иду на пункт элэнэровский, где связь. И хочу доложить своему комбату, что технику расставили там, там и там. Ждем личный состав. Жду, когда ребят подвезут, они подойдут или как. А мне говорят: «Личный состав твой отправили на передовую». Я говорю: «А как? А машины? А боеприпасы?» А у нас получается, все боеприпасы, ну носильные с собой — у кого из ребят по четыре рожка, у кого восемь запас. Ну и все. А что такое восемь рожков? Это на полдня боя. «Их увезли на передовую». Я тогда начальнику разведки: «Давайте мне технику. Три машины. Моталыгу бронированную. Сейчас отвезем им хотя бы боеприпасы, как они там будут?» Он: «Ты не переживай». Я: «Как не переживать, у нас боеприпасы…» Начинается дурдом откровенный. Я загружаю боеприпасы с механиками, мы загружаем гранаты, пулемет, они уезжают. Уехали машины, нас оставили без боеприпасов, а тут приходит команда: «Личный состав снимается. Возвращается сюда». Я говорю: «Вы как это, мы только что боеприпасы отправили…» И вот это все ежедневно… Значит, радиостанции. Они только китайские. Связи нету. Когда мы еще были в Таганроге, остановку делали, я купил себе в прикуривателе зарядку, и мы ее переделали, чтобы от танка можно было радиостанцию заряжать. Больше связи ни у кого. То есть у нас есть радиостанция, мы ее подзарядим. У остальных, у кого разрядилась, связи нету. А как без связи? Без связи все, это хана… Привезли личный состав, я уже начал ругаться: «Тогда везите боеприпасы обратно». Привезли боеприпасы и начали нас гонять, как сидоровых коз. То мы в одном месте дырку заткнули, заняли позицию, отстояли ночь там, допустим, на другое место. И гоняли нас. Мы там отстоим. По нам постреляют чуть-чуть. Два раза нашу колонну обстреляли, мы там чуть все не погибли. Как мы оттуда уехали, даже не знаю. История долгая. Война была вялотекущая. Были артиллерийские обстрелы, были диверсанты, но такого, чтобы бой, такого не было.

Ярослав:

— Ну и в одно прекрасное утро, а нам, как обычно, ничего не доводили, карты никакие не показывали, ничего. Лил дождь проливной. И все забились в машины, чтобы не промокнуть. Осталось на улице, может, несколько человек. И в часа три ночи приезжает комбат. «Так, выдвигаемся срочно. Сейчас будем отбивать атаку на нефтеперерабатывающий завод» под Лисичанском. Такой есть на горе. Я: «А как же мы там будем? Опять по семь километров дадут?» — «Да ты не бойся, сейчас там рота ЛНР стоит, а вы ее будете усиливать». Я думаю: две роты, это уже не одна рота, можно и отбиться. Поехали. А пока ехали, ночью забыли командира роты — парня молодого. Он как в машине своей уснул, он так там и остался. Вместе с машиной, экипажем. В общем, с роты, получается, я, как за командира роты остался. Ну, мы приезжаем на позиции. Я подхожу, там бойцы местные. Я говорю: «Где командир ваш?» Они: «Вон в землянке лежит. Спит». Я: «Ну, будите его, сейчас будем организовываться». Вот мы разбудили этого командира. Я у него спрашиваю: «Сколько у тебя людей?» А этот командир Серый, вот, по-моему, убили его. Сказали, все, кто там был, их уже нету. Все они погибли. Он был учителем то ли физики, то ли математики. Я: «Сколько людей. На карте написано, здесь рота стоит» Он: «У меня девять человек». Я: «Да как, а где остальные?» Он: «Убили всех…» Я: «Ну ладно, у тебя есть противотанковые средства?» Он: «Да. ПТУР есть». А комбат нам сказал: «Машины туда не везите, потому что квадрокоптер летает и вас артиллерия поперебьет. Машины оставьте здесь, бронегруппу, а сами идите пешком на позиции. Ну где-то километра два идти». Все, мы боеприпасы забрали, пошли на позиции. Чего за позиции? Никто ничего не объяснил. Чтобы вы представляли, все позиции засыпаны «лепестками» (минами. — Примеч. авт.), как осенними листьями. Вот есть одна тропа, по которой можно пройти. Шаг влево, шаг вправо — все. Точно, взрыв будет. И только мы всей гурьбой идем, знаете, как туристы, с сумками-коробами, и тут бах — мина летит. Как она шандарахнула, я только успел в окоп запрыгнуть. А обратно выглянул: есть раненые? Вот представляете, в роте 74 человека, так из 74 не осталось не одного, все исчезли, как сквозь землю провалились. Уж кто какую щель нашел, тот в такую щель и забрался. Одна мина прилетела, и вроде тишина. Потом минут через десять начался обстрел. Видать, они нас нащупали, начали обстреливать. Стреляют, стреляют, минами кладут, кладут. Земля трясется, но, как вам сказать, вот когда я туда шел — меня часто спрашивают: страшно было или нет, — когда я подходил туда на передовую, было страшно. И у меня такая мысль была: «Ну сегодня, наверно, меня здесь и убьют». Вот я так думал. Но делать нечего, потому что на мне ответственность. Я же не могу развернуться и уйти, даже если очень захочется. Во-вторых, я сейчас развернусь, уйдет еще кто-нибудь. А если еще кто-нибудь уйдет, то какой я урон вообще нанесу нам. Правильно? Поэтому, конечно, у меня такие мысли были. Я пошел вперед. И мы залегли в этих окопах. А эти окопы — старые позиции ЛНР, их выкопали. Проходит какое-то время, и ко мне солдаты выходят не из моего взвода, а со второго. И они мне говорят, получается, офицеров больше нету, ты один офицер. А другие два офицера — командира взвода где-то в окопе лежат, и никто не знает, где они. Я командир первого взвода, а там второго и третьего. Но командир первого взвода в отсутствие командира роты всегда за него остается. И они мне говорят: так и так, ситуация такая. Второй взвод ушел туда дальше вправо на крайние позиции. И там до позиций украинцев двести метров уже остается. И до них есть участок, который неприкрытый. Там ни леса нету, ни окопов, ничего нет. И их там хорошо простреливают. То есть надо пойти туда посмотреть, какая там ситуация, чтобы какие-то решения принять. То ли усилить или отступить. Как-то поступить. И в это время, пока мы с ними рассусоливали рядом с окопом, выезжает танк и начинает там ездить. Его не видно, но слышно. Я иду к командиру роты Серому и говорю: «У тебя ПТУРы есть?» — «Есть». — «Ну так давай, там танки ездят». Он: «Не может быть». Я: «Ну как не может, я сам слышал, старый дизель. И он там работает. Точно, танк есть». А он говорит: «Это тебе показалось». И только он сказал «показалось», фугас танковый рядом как жахнет. В общем, нас начинает обстреливать танк. А я пошел на позицию, в бинокль смотрю, выезжает танк и за бугорок прячется. И стреляет. Ну, может, километра полтора. Я говорю: «Давай, артиллерию наведем на него». А у наших артиллерии нету, ее куда-то отправили под Херсон. В то время Херсон еще наш был. И дивизион наш туда уехал. Я говорю: «У вас артиллерия есть?» — «Есть». — «Давай, артиллерию наведем и разобьем его. Хотя бы выезжать не будет». — «Да разве его вычислишь? Пока я наведу, он уже уедет». Когда он отстрелялся — бк отстрелял, он уехал. Я секундомер беру, засекаю. 41 минута проходит, то есть ему нужна 41 минута, чтобы зарядиться и приехать обратно. А ПТУРом, я с ПТУРщиком разговаривал: «Возьмем мы его?» — «Нет, не возьмем». Там получается промежуток между двумя посадками узкий. И он появляется на таком расстоянии, когда ПТУР не долетит до него. То есть пока он долетит, он заедет за посадку уже. Все, мы его не возьмем так. Танк отстрелялся второй раз. Я опять, 41 минута, и он отстреливается. И я понимаю, что там ребята и пройти к ним не могу, потому что сейчас начнет танк стрелять, мины будут лететь. Я туда не дойду просто. А они, получается, отрезанные остались. Потому что участок простреливаемый.

Черешнев:

— И тогда я подождал, когда он отстреляется и поедет за бк. И тогда я взял солдата, взял радиостанцию, потому что связи с ним тоже нет. У нас только радиостанции во взводе были рабочие. Думаю, одну радиостанцию отнесу и заодно узнаю, как у них дела. И мы с солдатом вдвоем пошли туда. Идем, идем, прошли этот участок страшный, где ползком, где кое-как. Прошли мы участок простреливаемый и доходим до их позиций. А когда до позиции дошли, смотрю, а они раненого несут одного. За ним еще и второй… А у меня получается, я взял еду с собой, мешок, радиостанция. И вот солдат. Мы вдвоем. Я еду эту хлеб, тушенку все это бросил. Жгут достал, дал ему жгут. Забинтовал ногу. Один раненный в ногу. Один в живот навылет. И еще в задницу. В ногу, получается, раненный — сын, а второй — его отец. Их, получается, два Кунаковых было. Сыну лет двадцать, а отец — лет пятьдесят. Молодой орет, нога болит. Я глянул, видно, осколок между двух берцовых костей застрял. Тот, который в живот, он бледный весь с лица — понятно, что внутреннее у него кровотечение. Этого раненого двое несут. Их там было двенадцать человек на позиции. Этого несут двое. Я тогда говорю, который с ногой, они его несли и уже метров двести пронесли, я им говорю: «Вы бегите вперед и скажите, здесь раненые, и чтобы эвакуацию, чтобы нам маталыгу подогнали, носилки.

Я слушал и не перебивал.

Маталыга

Черешнев:

— И скажите командиру, что сейчас сюда танк приедет, и чтобы по этому месту обязательно ударила артиллерия. Я понимаю, что наш отход надо прикрыть. Потому что я рассчитывал на 41 минуту, а с ранеными за это время уже не успею вернуться. Я их не доволоку. И если мы не спугнем этот танк, он нас размотает здесь и все. И мы берем этого раненого второго. И получается, трое раненых. И нас шесть человек, и мы все этой гурьбой идем. Я по радиостанции запрашиваю, чтобы артиллерия ударила. Причем это место, с местным командиром роты мы определили его координаты. Вычислили. Оно пристрелянное. Это перекресток, и туда можно было ударить. Мне никто не отвечает по радиостанции, молчат. Нет связи. Нету! И все. На комбата не могу выйти, на командира роты не могу. Ни на кого не могу выйти. И мы тащим этих ребят. А у меня надежда, что те, которые побежали вперед, налегке пошли, что они хотя бы сообщат, что мы в таком затруднительном положении, что нас надо прикрыть. Ну по итогу что? По итогу мы дошли до этого участка чужого, я у Кунакова-младшего спрашиваю: «Ты себе промедол вколол?» — «Нет». — «А что ж ты, такой дурак, не вколол промедол и идешь на всю округу орешь». Я ему свой промедол достал, вколол ему. Все, ему полегчало. Он уже развеселился. И мы тянем дальше. Доходим до того участка, где нужно скрытно передвигаться. Потому что деревья все выгорели, окопов нету. Даже не прилечь нигде. А участок метров двести. Длинный. И я говорю: «Ребят, сейчас, если гурьбой пойдем, они нас точно заметят. Давайте малыми группами через этот участок передвигайтесь. Потому что, если они увидят, что два человека раненого несут, они, может, его и отстреливать не будут. А если увидят, что нас идет двенадцать человек, они точно нас положат здесь всех. В общем, они начали выдвигаться. Первая группа ушла. Но я же не могу в первой группе пойти, правильно…

— Правильно.

— Капитан же последний покидает тонущий корабль. Поэтому я последний. Первая группа ушла. Пошла вторая группа. И они увидели, что нас здесь больше, чем шесть человек. И полетели мины в это место. А в этом месте не спрятаться, не укрыться. Нигде. Эти ребята бегом уже убежали. Пробежали в посадку, спрятались. И остались мы втроем. И как теперь выбраться из этого места. Мы сначала думали: давай по одной стороне посадки отбежим, потому что там уже начал танк стрелять. Он уже выехал, время прошло, и он начал стрелять. А стреляет, чтобы вы понимали, он же нас не видит, в посадке и осень еще не наступила, лиственная. И он фугасы кладет один к одному от края до края. Просто вот так. Чистит посадку. И он начинает чистить с того края, где мы только что были, откуда мы ушли, и в нашу сторону разрывы приближаются. Я понимаю, что разрывы все равно придут сюда. И надо что-то решать. Тогда мы пытаемся быстро посадку пробежать. Мы выскакиваем, и по нам справа начинает пулемет бить крупнокалиберный…

— Как в западне…

— И такой свист идет. Как сказать, душещипательный свист. Пули свистят. Я говорю: «Давай на другую сторону». Мы на другую сторону только выбегаем, а там танк уже, то ли у него тепловизор стоит, и видно стало и он еще быстрее стрелять начал. Наращивает. Еще ближе разрывы. И они увидели, стали мины кидать плотнее. То 82-мм кидали мины, а то пошли 46-мм польские. Вот если наша мина летит, мы ее не боимся. Она 82-мм и ее слышно, как она летит. Они свистит, и всегда можно за секунду успеть спрятаться куда-то. А польская мина, она беззвучно рвется. Только щелчок слышишь, как разорвалась. Свиста никакого нету. Вот в чем вся опасность. Ну и все. Танк лупит, мины летят. Я говорю: «Ребят, расходитесь в стороны». Чтобы нас одним снарядом хотя бы не убило. В общем, мы рассредоточились. И теперь я ими командую: «Я когда крикну, ползем вперед по посадке. Когда крикну: “Ложись!”, ложимся, чтобы разрыв прошел». Мы проползли. Мы ползем какое-то время. Мина только разорвется, мы проползаем. Метров пять проползли, залегли. Еще мина разорвалась, еще метров пять проползли, залегли. И тут я вижу, уже фугасы танковые рвутся в поле моего зрения. Я его не слышу даже, а вижу уже. И вот я поворачиваю голову, вижу, как он, знаете, огненный шар разрывается метрах, может, в пятидесяти. И поросль молодая, вот эти деревца раз — и виснут, их как скостило осколками. И вот, а посадка узкая, и вот он идет. Первый метрах в пятидесяти разорвался, следующий метрах в тридцати разорвался. И я понимаю, что сейчас ударит сюда.

У меня замерло сердце.

Черешнев:

— Я им кричу: «А теперь ищите деревья и прячьтесь за дерево в сторону взрыва». Чтобы осколком нас хотя бы не накрыло. Может, минует нас. Здесь ударит, а за нами уже. Мимо пройдет. И все попрятались: Артист и Кунаков-младший. Попрятались за деревьями. А я что-то глянул по сторонам, а мне такая осина досталась сантиметров десять и ползти некуда больше. Все! И вот я за эту осинку лег и думаю: придет разрыв. И уже понял, сейчас конец мой будет. И он разорвался передо мной. Я уже ребятам крикнуть успел: «Все, прощайте парни». И он разорвался, и мне руку вывернуло, не знаю, как оно так вышло. Раз и ее вперед. Чувствую, что жжение есть. Руку уже не чувствую. Я понимаю, что сейчас у меня шок будет, и кровь, как знаете, масло из рукава бьет струей. А ранило, получается под мышкой, в плечо. И жгут, я понимаю, жгут уже никак не наложу. Вспоминаю, что я жгут свой отдал. И я начинаю кричать: «Жгут есть у кого?» А получилось, он выстрелил фугас последний, и все, тишина. Больше он не стреляет, бк кончился у него. Он загудел, поехал к себе заряжаться, только мины летят. Больше ничего. И тут Артист ко мне подбегает. Я спрашиваю: «Жгут есть?» Он: «Есть, есть». А сам плачет, трясется. Ему страшно. А я вида не подаю, что мне больно и страшно. «Давай, мы поставим его». Он мне раз, два, замотал. А у самого слезы текут. Я говорю: «Беги вперед, пока тишина, пока не рвет, танка нету. В первый окоп, какой есть, прыгай. И там лежи и не вылазь. Понял?» — «Понял». Кунаков этот, который раненый, тот уже как лань, как ломанулся и убежал. Его только и видели. С ногой раненной. А я руку в руку взял и потихоньку побрел. Я уже как бы не рассчитывал особо ни на что. Думаю, сколько сил есть, пройду, а не хватит, так не хватит. Что случилось, того уже не вернуть. Когда я до позиции сам дошел, мне сказали, что Артист погиб. В общем, он в окоп запрыгнул, а в окопе еще один парень лежал. Он добежал до наших самых ближних позиций, прыгнул в окоп и прямо в него мина попала. Прямо в него. И разорвало его. Парень молодой. Почему Артист? Потому что родителям сказал: поехал в кастинге сниматься в фильме. Его в сериал пригласили какой-то. А сам поехал на войну. И когда снимали технику, сгоняли с эшелона, я у своих ребят спрашиваю: «Парни, нам нужен еще пулеметчик. Кто знает хорошего пулеметчика, чтобы мы себе стоящего взяли». А они мне говорят: «Вот Артист, классный парень. Надо его брать. Он не пьет, не курит. Спортивный и молодой, и все такое». Я к нему подхожу: «Артист, пойдем ко мне во взвод, будешь пулеметчиком». А он говорит мне: «Я не против, товарищ старший лейтенант, я даже за. Вы не подумайте, но я одного только боюсь, что в бою облажаюсь. Давайте, первый бой пройдет и после первого боя я перейду». То есть «первый серьезный бой, чтобы я себя проверил. А то боюсь вас подвести». И вот получилось: первый серьезный бой и он погиб.

Бедные родители.

Черешнев:

— И вот Артист погиб и еще один без вести пропал. Видать, тоже его разорвало. А остальные раненые. Много. Но я дошел, добежал. Появился там командир роты. Я пришел на позицию, там командир роты сидит. Я говорю: «Какие указания? Чего делаем? Отступаем, наступаем, прикрываем». Он говорит: «Я без связи. Ничего не могу сделать. Вызываю комбата, нету связи. Чего я сделаю?» Ни машин, ни эвакуации, ни медицинского пункта, ничего нету. Я вот с этой рукой, мне жгутом перетянули, а ротный мне говорит: «Беги в сторону, где машины стоят. Может, там что-то найдешь». Мол, кто-то отвезет тебя. А рука болтается у меня, и мины-то летают все. Думаю: какая-то рука! Если я оттуда выбрался, значит, надо жизнь сохранять себе. А получается, там где-то километра полтора и здесь два километра — большое расстояние я прошел. И мины рвутся. Я в окоп прыгаю, рука у меня болтается. А она, получается, на коже на одной. И только подходить, я, может, метров двести прошел, и мои парни, они уже сбегали за машиной. Они: «Командир, командир, давай на машину!» И вот они меня отвезли. То есть какой итог? Когда меня в больницу привезли, я уже в полуобморочном состоянии. С меня бронежилет сняли, там оказался осколок, он под бронежилет попал и грудь пробил. И я задыхаться начал. Задыхаться — пневмоторакс. Когда они мне наркоз вкололи, я уже видел галлюцинации. Я думал: умер уже, это мне предсмертный бред снится. А, оказалось, я на аппарате искусственного дыхания. Потому что мне сон снится, а я думаю, почему же я не дышу. Никаких усилий не делаю, дыхания нету, а оказалось, я на искусственном дыхании. Но это не суть дела. Смысл в том, что я смог такой коллектив подготовить, мне жизнь спасло. Потому что они дружно сообразили: раз-раз. Машину подогнали. Если бы они не подогнали машину, я бы медпомощи не дождался. Парень готовился к стрельбе с колен с пулеметом, хотел позицию занять. И коленом наступил на мину, на «лепесток». И ему колено разворотило, ну, а все в атаку шли и думали, атаку закончим, кто-нибудь за ним вернется и отвезет его. Потому что атаку никто же не будет прерывать. Парни вперед уже ушли. Вот. А оказалось, когда вернулись, он истек кровью… Поэтому нужна своевременная помощь. Так что я живой остался благодаря Артисту, который мою глупость исправил и свой жгут дал. Потому что свой жгут никогда нельзя отдавать. Нужно жгут брать у раненого… Из этого подразделения осталось восемнадцать человек. Там кто раненый, кто погиб, кто сбежал. А мои ребята в основном ушли в «Вагнер». И мне приятно, когда сейчас они мне звонят и говорят: «Командир, ты был прав во всем. Что и технику (требовал содержать в готовности!). Что рюкзаки заставил убрать (боекомплект доставили)». Потому что мы в Лисичанск приехали, нужен пункт боепитания. А нам: «Пункта боепитания нету». Он был на одном складе. Туда “хаймерс” прилетел, все взорвалось». Боеприпасов нету. И хорошо, у нас боеприпасы в машинах, и мы со всеми поделились. А так что делать? Нет боеприпасов, что делать? Как воевать? И, конечно, это приятно. И вот тот Кунаков-старший, он десантник. Он мне на Новый год (2023. — Примеч. авт.) звонил и говорил: «Спасибо тебе, что ты сына моего вытащил оттуда. Что мы живые остались». И конечно, за это никаких наград не надо. Уже исходя из этого не зря съездил.

— В госпиталь звонил?

— Да… К нам в госпиталь приходят люди… Они приходят без погон, без званий. Помогают нам. Кому поесть, кому таблетки, кому протезы…

— Люди совести… Будем молиться за твою руку…

Черешнев:

— Я еще поеду на одну операцию, а там…

Я понял, что он дома не усидит.

Черешнев:

— Я вот вам скажу непопулярное мнение. Там уродов (имел в виду вэсэушников) не так уж и много, к сожалению, нашему. Там есть нацисты, есть фанатики. Есть разные люди. А есть, вот ты никогда не подумаешь, что он украинец. Мы же были один народ.

— Самый ужас, что славян столкнули…

Черешнев:

— И попадает парень восемнадцатилетний в плен. И вот что ты с ним будешь делать. И по-русски он говорит. Я лежал сначала в госпитале в Луганске. История такая: раненых подбирали, и он доехал аж до Волгограда, а в Волгограде пришел следователь из следственного комитета. Они всех опрашивают на предмет применения запрещенных методов войны украинцами. Спрашивают: ты с какой части, ты зачем… А он ни бе ни ме. Оказалось, он украинец. Вот так вот с поля раненого подобрали, а их там не угадаешь. Поэтому… Я ехал туда убивать нацистов, националистов украинских вот этих вот. Но я понимаю, что стреляя в них, мы, по сути, убиваем себя.

— Славян… Эти сволочи (америкосы, европейцы)…

Черешнев:

— Они добились того, чего и хотели… Но я думаю, что там много людей, которые ждут нашего прихода. Но пока они нас ждут, на фронте мы убиваем их детей…

Мы постоянно слышим: бьются до последнего украинца.

Это же страшно!

Черешнев:

— Ничего с этим сделать не могу…

— Вот, ваша чисто солдатская жизнь… А ваши ребята?

— У части закончился контракт. Они в подвешенном состоянии. Им не платят зарплату, они в пункте под Ростовом. Часть в «Вагнере». Часть ушла. Столкнулись с неразберихой и сказали: мы умирать готовы, но за просто так… Просто так умирать никто не хочет. Я сам, честно говоря, если мне повезет и мне этот металл снимут с руки и рука будет работать, я туда уже не поеду. Я поеду с другим подразделением…

— Понятно…

Черешнев:

— Я вот с другими разговаривал в госпитале офицерами: там порядок. Там дисциплина, снабжение… Там можно воевать… Понимаете, это наша профессия. Мы должны это делать. Но когда, грубо говоря, не дают с чем работать, это тяжело…

Я понимал офицера, который столкнулся со многим неприглядным, но не струсил, он вправе требовать порядка от других.

— Вы и ваши ребята молодцы, у вас друг за друга… Это кадетское воспитание…

Я вспомнил корпус, где взрос Ярослав.

— У вас какие наставники в корпусе… Училище… Один Голомедов чего стоит…

— Александру Ивановичу (Голомедову) не могу звонить… Мне как-то стыдно… Стесняюсь…

— Я с ним часто разговариваю…

— Передайте ему привет… Если бы не он, я бы не поехал в эту Украину… Во всем виноват!

Я услышал высшую оценку корпусу, взрастившему достойных сыновей Отечества.

Мы переживали за тех, кто честно исполнял свой воинский долг.

9 апреля 2023 года

24 марта 2023 года на сайте Михайловского кадетского корпуса прочитал:

«Выпускник Михайловского кадетского корпуса 2016 года (9 класс), младший сержант Семен Никитин в составе своего подразделения выполнял боевую задачу по удержанию стратегически важной, господствующей высоты. Находясь под минометным огнем противника, корректировал огонь российской ствольной артиллерии, своевременно обнаруживал и передавал на командный пункт российских войск информацию о перемещении бронетехники боевиков, огневых точках и замаскированных позициях противника. Противник, стремясь восстановить контроль над высотой, предпринял очередную попытку наступления на российские позиции. Младший сержант Семен Никитин, находясь на передней линии обороны, вскрыл замысел националистов и прицельным огнем ПТУР уничтожил две бронемашины и отделение боевиков. Противник, понеся потери, вынуждено отступил.

Младший сержант Семен Никитин награжден орденом Мужества».

Теперь я искал возможность встретиться если не с самим младшим сержантом Никитиным, то с кем-то из его родных.

Заместитель директора корпуса Елена Коротина мне сказала:

— Он из Новой Усмани…

— А с кем я бы мог о нем поговорить?

— С его мамой Инной Николаевной.

Дала номер сотового телефона.

С той поры я много раз звонил на этот номер, но телефон не отвечал, а Елена Михайловна потом пояснила:

— Да она там…

Как я понял, возит гуманитарную помощь нашим солдатам…

Младший сержант Никитин

Иногда я вспоминал про маму Семена, звонил, и вот 12 мая мне повезло. Она ответила, и, когда я изложил просьбу о встрече и разговоре о сыне, она сказала:

— Я через полтора часа буду в корпусе…

Мы встретились в корпусе. Сначала в кабинете директора корпуса Авдеева Валерия Валентиновича. Мать Семена обняла Авдеева, и я потом узнал, что она приехала в корпус за тем, что собрали кадеты, их родные, сотрудники кадетского корпуса для участников специальной военной операции на Украине.

Вот оно как!

Кадетский корпус не оказался в стороне!

И вот мы с Инной Николаевной присели на скамеечку рядом со спортивной площадкой и разговаривали.

— Расскажите, а вы сами родом откуда…

— Я — сибирячка. Мама с Северного Казахстана, папа с Тюменской области, я родилась в городе Стрежевом Томской области.

— Город на стрежени — крутом берегу, — заметил я и спросил: — А они каким образом оказались там?

— Тогда романтика. Комсомол…

По всей стране молодые строили. Строили и в этом городке, где нашли нефть.

— Там поженились?

— Да.

— А как же оказались под Воронежем в Новой Усмани?

Инна Николаевна рассказала, как в Воронежскую область приехал ее брат и перетянул их.

— Он работал от организации и на автобусе возил детей на Кавказ в пионерский лагерь. В Сочи познакомился со своей будущей женой. Он сама из Петропавловска-Камчатского, а в Сочи с родителями отдыхала. У них закрутилось-завертелось коротенечко. Он ее забрал в Стрежевой, а у нее корни из Воронежской области: здесь жила ее бабушка. Он с женой сюда. Здесь стал обосновываться. А я в это время переехала в Тобольск, там и родился Семен. А мы хотели уехать со Стрежевого: просто ждали, когда родители на пенсию выйдут. Там тяжело со здоровьем. И отец умер, все было грустно, и мы к брату всей семьей в Воронеж. Сначала жили в самом Воронеже на Электронике, потом — в Новой Усмани.

Инна Никитина рассказывает

У меня дух захватывало от перечисления мест, где волею судьбы пожила моя собеседница. И ведь все это с молоком матери впитывал ее сын Семен.

— А вы по жизни чем занимались?

— Образование «три класса, и те в коридоре», — пошутила Инна Николаевна.

— А это, кстати, не говорит обо всем: журналист Василий Михайлович Песков тоже институты не заканчивал…

Инна Николаевна:

— В Тобольске училась на творческую профессию. На фото-видео постановщика. Технарь. Работала какое-то время на Тобольском телевидении. Эта профессия мне… Так как я ребенка рожала одна. Он нас оставил сразу, как узнал, что будет отцом.

— Таких горе-пап сплошь и рядом. Жаль, что они своим умом доходят только потом, когда поздно… — с горечью заметил я.

Инна:

— Воспитывала ребенка одна, а профессия, связанная с телевидением, семью никак не подразумевает. И приходится в какой-то момент сделать выбор: либо семья, либо работа. Ну, а потом по большей части в торговле…

— Да, не за горами время, когда доценты торговали огурцами…

— И вот Семен с вами… А когда он родился?

— 9 марта 2000 года. Он у меня один. Как и все мальчишки, очень подвижный. В нем реально можно выделить: он всегда за дружбу. Друзей всегда отстаивал. Он не был любителем подраться, нет. Он больше другим брал. У него, извините, язычок хорошо подвешен.

— Мог поговорить, убедить…

— Он больше такими методами старался. Но если надо, то мог и…

— А как же у пацанов! Но кулаки — не главное…

— Заговорил поздно, но потом не могли остановить. Уши у нас у всех болели. Всегда находил что ответить. Помню, ему лет пять было. У нас периодически бывала и оставалась ночевать девушка-родственница. Однажды садились кушать, ну и он пришел, что-то кривлялся. «Иди помой руки и садись быстро». Он что-то нет, да нет. Она на него: что ты тут выделываешься. А ему пять лет было. Он ей: «А вас, молодая мисс, вообще никто не спрашивал!»

Мы смеялись.

Видимо, после занятий мимо пробежали кадеты и гоняли на поле мяч.

А мы говорили.

Инна Николаевна:

— Умеет сказать доходчиво.

— И вот в школу…

Мама вздохнула:

— В школу, когда с боем…

Я кивнул: сам выпроваживал своих сыновей с превеликим трудом.

Никитина:

— На уроках неусидчивый.

Из неё выплескивалось то, что ей выпадало, и это было легко понять.

— Но смышленый. Учился нормально: не отличник, но если бы напрягался, мог быть и отличником. Мы в Воронеж приехали как раз перед его первым классом, и до четвертого класса он учился в 74-й школе. Четвертый класс мы закончили, и так сложились обстоятельства, что мы поехали в Екатеринбург в поселок Лосиный. Березовский район. Россию изъездила вдоль и поперек. И ребенка с собой таскала… — говорила с неким сарказмом Инна Николаевна. — Душа-то у меня цыганская. Похоже, у меня цыгане в роду, — засмеялась. — Там пожили два года, он там в пятом классе отучился, в шестом и вернулись в Воронеж…

Мать с ребенком во время жуткой нестабильности в стране мотало по России, как и многие семьи россиян. И мальчик впитывал края, дороги.

Инна Николаевна:

— Мама жила в Лекарственных Травах…. У нее там квартирка была…

В поселке под Воронежем.

Инна:

— Приехали, и он в седьмой класс сразу пошел в Михайловский кадетский корпус.

— Трудно было в кадетский корпус попасть?

— Отбор был. Все физические нормы он сдал. И прошел все собеседования с директором. Тогда Александр Иванович Голомедов был директором. И учился… Он спортом занимался всегда. Бойцовскими искусствами. Ходил на карате еще в 74-й школе. Был там хороший молодой тренер.

На жизненном пути мальчика оказывались достойные люди!

— То есть хулиганистая улица прошла стороной, — невольно напомнил особенности городской жизни.

Инна Никитина:

— Тут как, мама постоянно на работе. И когда там за детьми. А они же дети. И каток угоняли.

— Не слабо, — рассмеялся я. — Каток далеко угонишь! Какой из него преступник, так, детская шалость…

Сам когда-то снимал фары с машин: тогда увлекался электричеством.

Мама Семена:

— Учась здесь, тоже история…

Мама откровенничала, вовсе не стараясь что-то скрыть, а скорее рассказать о том, что укололо, задело.

Оставило зарубку на сердце.

— Каникулы. Из корпуса отпустили. А там же мальчишки. Ему как раз 9 марта 14 лет стукнуло, и в 20-х числах случилось… А я на тот момент, у нас еще квартира строилась, и я снимала жилье еще, работала от и до, и когда там смотреть за сыном… А он с пацанами — тогда же модно было на спор что-то стибрить. И на спор в магазине захотел вынести рубашку на шесть размеров меньше его, и из ткани — полы ей мыть. И его…

— Поймали…

— Ну, да…

— Вот оно мальчишество: слабо не слабо…

Инна Никитина:

— Я пыталась как-то уладить, но там дюже принципиальные оказались, заявление написали и нас чуть ли не в суд…

— Это же дети! Подвержены влияниям. И как же дальше?

— Суда не было. Замирились. Но поставили на учет. Больше полугода отмечаться ходили…

— К инспектору по детям.

— Да. Когда ставили на учет, нужно было пройти всех этих психиатров, наркологов…

— Что нигде не состоит на учете…

— Да…

Я смотрел на мать и думал: сколько же ей выпало, и она все терпела, все снесла и на пределе сил боролась за сына.

Честь и хвала таким матерям! — чуть не вырывалось из меня.

А мама говорила, и я не хотел ее останавливать.

— Пошли к психологу. Она совместно с нами беседовала. И она вопросы. И ему: «Как маму охарактеризуешь?» Как ее. Он: «А, как мать, она плохая», — сказал, засмеявшись. Я сижу, у меня глаза вот такие — округлила их. Глаза все больше и больше. И он на меня смотрит и: — «А вот, как друг — она самая лучшая».

Мама смеялась. А я понимал всю силу оценки матери, которую, он, конечно же, любил и дороже у него человека не было.

— Психолог меня выпроводила, с ним побеседовала, потом меня позвала. И говорит: «Я вообще не понимаю, у вас самая идеальная семья». У меня с ним всегда открытые отношения. И я старалась его больше учить на своих ошибках. И всегда предупреждала: если хочешь что-то сделать, должен быть план: А, Б, В, Г, Д… И так далее… Когда случилось это обстоятельство, Александр Иванович (Голомедов) нас спас… Я говорю: ну хотите, дайте ему ремня… Ну сломала бы об него доску разделочную, а что толку-то…

«Да и зачем».

Мать:

— Что делать-то… Нас хотели выкинуть из корпуса, но оставили. Оставили только благодаря тому, что Александр Иванович поручился за него…

— Видите, как важно…

Я мог привести массу примеров, когда ставшие потом знаменитыми, достигшие вершин государственной власти люди мальчишками оступались, но их за это не покарали.

И только рассказал:

— Поэт Егор Исаев по какой-то шалости ушел с поста на секретнейшем объекте, но командир его не сдал: тогда бы тот попал под трибунал и не было бы поэта… Ставший генеральным прокурором Александр Сухарев, явно балуясь, пистолетом выстрелил в сторону командира. Его бы в военное время и судить бы не стали, а тут же расстреляли. Но командир умнее оказался, чем какой-нибудь службист. И то, как обошлись с Исаевым и Сухаревым, оказалось для них лучшим уроком.

Так и здесь. Голомедов протянул руку мальчишке, которого, выбиваясь из сил, содержала мать. Мне Александр Иванович позже сказал: раз мы взяли в корпус, должны воспитывать до конца.

Инна Никитина:

— Но зам. Голомедова, он у меня при каждой встрече со мной спрашивал: «Когда же заберете документы?»

— Давил…

— При каждой встрече! А Семен же никогда не молчал. Что он думал, то он и говорил.

Конечно, такое не могло нравиться тем, кто требовал бесприкословного подчинения.

Мальчишка растет без отца, он и как бы в роли отца — защитника своей матери. И у таких детей обостренное чувство справедливости, которое и проявляется в своем мнении, что «никогда не молчал».

— Подчинение для Семена — это не его конек. То есть у него все хорошо, но подчиняться…

Разумное подчинение к нему пришло с годами.

Но когда его пытались гнуть через колено, тут мальчик защищался.

Мать:

— У него субординация — это плохо… И для него без разницы, кто перед ним стоит.

— Вы знаете, а не проявление ли это справедливости? И я бы сказал: мальчишечьей неотёсанности…

Понимал, как чуточку накручивала, чуточку утрировала мать. Осознание, что без подчинения невозможна военная служба, приходило пареньку не сразу. Но лучше, когда оно приходит и становится сутью, нежели, когда человек остается ни рыбой ни мясом. Его аморфность губительна для армии, где в схватке с противником нужно проявлять волю.

И заметил:

— Но он себе не врал…

Инна Николаевна:

— Да, да.

— А директор — молодец… Выкинуть просто, а вот…

— Конечно, нужно мир щупать руками, — говорила мать Семена.

— А это когда случилось?

— Он уже заканчивал восьмой класс…

— Мальчишкам все интересно…

Приходил на память Макаренко с его «Педагогической поэмой» о том, каким должен быть педагог — борясь за своих подопечных.

Тут из корпуса один за другим стали выскакивать мальчишки и с мячом устремились на площадку. Мы говорили, а рядом прокатывался мяч, один раз даже попал мне по колену, но я реагировал спокойно: играли кадеты-футболисты.

Мать:

— По учебе у него нормально. Хорошист.

— Было желание уйти?

— Нет, ему все нравилось. Потом это давление, и ситуация…

Я понимал: с уходом директора Голомедова.

— И сколько он проучился в корпусе?

— Три года… Пришел в 7, 8 и 9 учился. Совокупность всех событий, и уход директора, и решил уйти. Я написала заявление, забрала документы, и он в авиационный техникум. Учился на авиасборщика. Он парень толковый — учился в авиационном. Проучился полтора года, ну, а дальше молодость: начались девочки, мальчики. Появились прогулы. А там такой факультет, что там только знаниями. Ни деньги, ни что — только знания. Авиастроение — инженерный состав. Очень серьезное, спрос очень серьезный. Но… Он потом очень сильно жалел, что недотянул. Надо было собраться и дотянуть. По физике у него хорошие знания, но лень-матушка…

Все мне было очень знакомо: из двоих моих сыновей первый шел как на автопилоте, не задавая проблем родителям, а с младшим пришлось повозиться: опекали каждый предмет.

А у по горло занятой Инны Николаевны руки до уроков сына не доходили, и в этом обвинить ее нельзя.

Инна Никитина:

— Дальше он пошел в наш Новоусманский чушок (техникум) на механика. Там он учился с прохладцей. Те знания, которые он получил в авиатехникуме, перекрывали знания в чушке с лихвой. Он просто приходил, все сдавал и уходил.

— И вот армия.

— Когда учился, проходил приписку. Он заканчивает техникум, а параллельно — с ребятами я договорилась — в автосервисе подрабатывал. Взяли над ним шефство, заставляли «крутить гайки». Он, конечно, им и мешал, но опыт почерпнул хороший. Но всю жизнь мечтал стать Остапом Бендером[89], — снова засмеялась Инна Никитина. — Это у него любимая тема. Все пытался изобрести «401 способ» зарабатывания денег…

Понять мальчишку из семьи с ограниченными средствами можно было: он находил отдушину в том, что мог и пофантазировать от души.

— Приколист, — сказал я и подчеркнул: — Но он же не стал ни вором, ни мошенником…

— Да нет, конечно!

— И вот в техникуме…

— Он учился, параллельно отучился на права. Водителем поработал. Подошло время, и он в 2020 году попадал под осенний призыв. Мы с ним поговорили. Он: «Чего я пойду по призыву на год, лучше на два года по контракту». Он срочку не служил, сразу на контракт. Подписал контракт и оказался в 27-й мотострелковой бригаде в Подмосковье.

— Жалел, что из кадетского корпуса ушел?

— Конечно, но пути Господни неисповедимы. И я в то время Валерия Валентиновича не знала (директор корпуса после Голомедова). Да и я не умела реверансами… Да и тот товарищ (замдиректора), он просто добивался, чтобы Семен ушел… — с горечью повторила мать: — Как только я появлялась, он подходил ко мне и говорил: когда же я заберу документы…

Смена директоров отразилась на кадетах.

Хотя впоследствии мать Семена хорошо отзывалась и о сменившем Голомедова директоре Авдееве.

— И как служба?

Мать:

— Служба службой, — рассказывала Инна Николаевна: — У Семена была категория «С». И его водителем-механиком на БТР. Дальше мы стали содержать не только Семена, но и 27-ю бригаду. Мы масло покупали в БТР…

Армия опиралась на родителей своих солдат.

Инна Никитина:

— Почти год мы пропокупали, но потом, видимо, сын нашел «401 способ», — снова смеялась. — И нас больше не озадачивал. В армии же просто: оставил машину, а с нее поснимали, все слили. Вот и стал следить, и больше не снимали… Научился. И в 2021 году на параде на Красной площади его БТР стоял в запасе: если у кого что-то поломается, он поедет.

Наш разговор прерывался звонками Никитиной: ей звонили по поводу гуманитарной помощи. Она о чем-то договаривалась, и мы продолжали.

Инна Николаевна:

— Ну, а дальше служба. Выезды, учения… — говорила мать и вновь подчеркнула черточку сына: — Всякое бывало. И поругается: с одним, с другим.

— Пройти не даст, если почувствует, что-то не то…

— Он справедливый и иногда слишком… Все пытается, но не все получается… Вот на некоторых смотришь, одна замуж вышла за крутого — разула, раздела, а я только завидую… У них получается, а у меня… — смеялась Инна Никитина. — Нам самим ведь приходится вкалывать…

И вот перешли к Донбассу.

— И как он относился к тому, что происходило в Донецке?

— Он все говорил: «Ну почему так? Ну почему мы до сих пор не там?» Очень болезненно, но нас поразило вот что… Мы из простых семей, и нам то телефончик хочется, то кроссовочки, то что еще, мы и на Запад глядели, но случился момент, когда в 2014 году нацики спалили Дом профсоюзов в Одессе…

— Люди выпрыгивали из верхних этажей…

— И нас это очень поразило, и он сделал такой выбор: как, они же цивилизованные, а людей как ведьм сжигают живьем… Это цивилизация разве, мам? Почему мы до сих пор на это смотрим. Периодически мы возвращались к этим темам. Нет-нет, и деньги бросали ополченцам на карту. Тысячу рублей — небольшие деньги, но переводили. Но со временем прошел откат: задолбали! Наши по новостям все мусолят, мусолят. Но все равно раз в полмесяца тысячу, две бросали… Я сама сбрасывала…

Небогатые люди отрывали от себя и отдавали донбассовцам.

— И вот 20-е числа февраля 2022 года. Когда он туда зашел?

— В первый же день. Они на Сумы. Они заходили, враг их встретил. Они, конечно, думали, что их встретят с цветами и шариками, а встретили, наоборот. От бригады практически ничего не осталось. Выжило несколько десятков человек. Конечно, не были они к этому готовы. Он, когда еще там служил, он в конце 20 года попал буквально на неделю в Армению. Он туда под конец попал, там месяца два-три повоевали. Недолго там. В сентябре призвали. И в декабре он: «Я поеду в Армению». — «Какая тебе Армения? Ты научись автомат держать». Он: «Да нет, мы все умеем, все знаем». Он в конец этой кампании попал и вернулся в часть. Ну, ту историю он толком мне не рассказывал. Но какой-то опыт был. После Сум я с ним разговаривала, и он сказал: «Мама, только благодаря тому, что я побывал эти четыре дня в Армении, я понял, что в армии кроме себя я никому не нужен. Если ты хочешь чему-нибудь научиться, ты берешь и сам учишься». И благодаря этому он учился. То есть ходил, спрашивал, как это, как то. И он говорит: «Благодаря этому и я выжил в Сумах». Потому что когда они заходили на Сумы, на это направление, и перед Сумами их поджидали. Он ведь мне 22 февраля позвонил: «Мама, телевизор смотри, там скажут». И конец связи и все. 24 февраля они туда зашли. И я проснулась от того, что мне снится, что стоят мои деды по бокам. Они лицом ко мне, но по бокам. И отец мой бежит ко мне. И на меня навалится и: «Держи». И как будто он лбом в переносицу мне. Я проснулась от того, что реально боль. У меня слезы покатились от боли от этой. Я ни дыхнуть, ничего не могу. Но и потом всё — связи нет, связи нет, связи нет. Я: «Господи!» Разве что по потолку не ходила. По телевизору нам тра-та-та, все хорошо. А я не могу. Я ничего не знаю. Страшно. Беспокоюсь. Дикие мысли. И 28 февраля он вечером звонит: «Мам, я в России. Все нормально». С какого-то номера. «Я тебе позже перезвоню». Потом на следующее утро он перезванивает. Я: «Ну как?» Он: «Нормально». А у меня первый вопрос: «У тебя что с носом?» Ему, короче, сломали прикладом. Был контактный бой. Поляки их там встретили. Я естественно: ах-ох. Сейчас выезжаю. А я еще не знала, где они, что они. Я ничего не знаю. Он: «Нет, не надо». А я же знаю: Белгородская область. А где их искать? Там столько частей. А 26 февраля понеслось в «телегах», что выходят солдаты побитые и раздетые. И так далее. Голодные, холодные. Я: «Вы где? Вы что?» Он: «Ничего не скажу». Короче, трам-пам-пам. Ни в какую ничего не говорит. Я забежала в магазин, на последние деньги что-то набрала и «рву когти» на Белгород.

— На чем?

— На своей машине. Куда ехать? Короче, я доехала до сумской дороги, хотя я тогда и не знала, что они на том направлении. Как раз доехала, там село Никитинское или Никитское, как-то так. Где-то недалеко, как на Сумы поворачивать. Время — два часа ночи. Темень кромешная. Все куда-то несутся. Я посидела поревела.

— От бессилия, неизвестности…

— Ну да. Ну вышла, солдатам отдала, что накупила. «Если что, — говорю: — От мамы Семы… Если увидите, привет передайте. От Семиной мамы. Если так скажите, он поймет». Развернулась и поехала назад. Потом я узнала, что была буквально в пятнадцати километрах от него. Вот приехала справиться о сыне… Но я ему как раз позвонила из этого Никитского. «Вы где? И че?» Он: «Не вздумай приезжать. Я сказал, чтобы тебя никуда не пускали…» Вот такое… Наверно, может, боялся расклеиться, увидев меня.

— И про «прием» вам рассказать…

— Нет, он, наверно, больше всего боялся, что при встрече со мной он окончательно расклеится. Были ведь мысли в первый момент: зачем сюда поперли?

— И попали в переплет.

— Потому что двое суток, когда их там поляки встретили, они бились. Кто отбился, кто огонь на себя принимал. Пацаны убежали в лес, говорит, насколько лопатка влезала в землю, выкопали ямочки. В них легли и лежали двое суток, не шевелясь. Пока наши…

— Не пришли.

Инна Николаевна:

— Первый опыт такой. Их трое мальчиков было. Забежали в какой-то перелесок. Выкопали эти ямки. Легли в них спиной, сами землей себя засыпали и лежали.

— Поляки там…

— Да, накрыли. От бригады ничего не осталось.

Шли с добрыми намерениями, а напоролись… И то, что поляки их встретили огнем, возможно, и спровоцировало разрастание конфликта. Хотя мне было не понятно: неужели наши начальники ничего не знали ни о поляках, ни об их намерениях. Где разведка была? Где аналитики? Проспали?

Мать Никитина:

— Хотя именно его колонне повезло. Они заходили вторые — второй колонной. У них одна машина поломалась, и их колонна пропустила остальные вперед. Так вот тех, кто оказался впереди, накрыло капитально. Их сразу размотали. И когда наши подъехали, увидели все, вылезли, поляки как раз приехали на зачистку. Вот этот вот контактный бой. А тех, кто впереди — половину сразу убили, а половину в плен…

— 28 февраля вы узнали, что вышел.

— Да, 28. А рванула я 1 марта вечером, после работы стартанула туда.

Инна Николаевна:

— Потом он мне перезвонил. Мы поговорили. «Да ладно, все нормально. Мне тут доктор нос… А я сейчас пойду с отрядом мертвых собирать». Я говорю: «Тебя заставили?» — «Нет, я сам». Я ему говорю: «Если ты боишься, не ходи». Он: «Нет, там мои друзья».

— А как же, они идут туда, а он останется…

— Да. А дальше, он уже изучил историю, как говорится, на практике.

— На себе…

— Неделю они собирали тела. Как, я не знаю, под обстрелами — не под обстрелами. Мы это не обсуждали. А потом: «Я буду выходить обратно с пацанами».

— Он первый раз на бэтээре заходил?

— Да, как водитель бэтээра. И его БТР там остался. Их оставшихся в разные бригады раскидали. А потом долго связи не было. Он опять водитель бэтээра. Дальше Изюм (Изюм взят 1 апреля 2022 года. — Примеч. авт.). Он участвовал в боях за Изюм. Ну, связь была. Потом он звонил.

Никитина:

— А я в таком состоянии, что связи нет, ничего нет, любой незнакомый звонок — вздрагиваешь. И получилось, в начале апреля ко мне подошла женщина: «Я узнала, что у тебя там сын, я вот гуманитарку вожу. Один раз съездили, хочу еще раз. Если хочешь, можешь поехать со мной. Если деньги есть», — засмеялась. — Но у меня были какие-то сбережения. А я уже переводила туда. Короче, мы купили трусов, маек, лекарства. Поехали на поселок Айдар. Там два госпиталя стояло. Один, как хап. На территории пионерского лагеря. Одноименного поселку — «Айдар» называется. Принимал тяжело раненных и дальше раскидывал. Туда привозили тяжелых из дальних точек. Туда вертушки прилетали. Кого они здесь оперировали, кому помощь серьезную оказывали и дальше. И это отвлекало нас от постоянных мыслей о ребенке. И у меня не было этого жуткого состояния…

— Когда по стенке ходишь…

— Да. Я словно с ним, пусть и на расстоянии. Ну, а дальше: приехали и по знакомым собирать. Плюс еще муж отпускные получил: на них… И когда второй раз поехали в госпиталь…

— Тоже в апреле?

— Да, господи, раз в неделю туда ездили…

— И ездите…

— Да. Как соберем, и понеслись. Соберем за три дня, значит, через три дня едем. За четыре — через четыре едем. За неделю — через неделю едем… Как сборы и от этого зависит. Вот как раз, когда второй раз поехали, он вышел на связь. Он позвонил, я в дороге была. Конечно радость! «Здоров?» — «Да», — говорит. Я: «Мы так и так, ездим…» Он: «Зачем, зачем тебе это надо? Не вздумай». Он испугался того, что мы лазили вдоль границы.

— Любой сын маме скажет…

Кадеты гоняли мяч, спорили, снова гоняли. На скамеечке пригревало, а мы говорили.

Никитина:

— И говорит: «В часть не вздумай передавать. Я попозже тебе сообщу, куда. А в часть не вздумай отсылать. Мы это никогда не получим».

Часть-то в Подмосковье.

Инна Никитина:

— У меня товарищ Роман Алехин. Помогает. 27-й бригаде буквально месяц назад он передал квадроциклы: шесть штук. Буквально позавчера 10 мая, а там и волонтеры ездят — передают по мелочи. Нас же, сами понимаете, много и все двести человек ездим на одну бригаду 27-ю, но это ни о чем. Купил тепловизор один, и тепловизор повезли. Другой тапочки собирал и привез… Короче, Алехин передал квадроциклы. А я неделю назад, знала же, что передал квадроциклы, он говорил. И я спрашиваю у вот этих волонтеров: «А где квадрики?» Мне: «До сих пор в части, в Москве». И эту информацию Роману передала. Так 10 числа Роман был в Москве и спрашивает: «А почему квадрики до сих пор не на боевом дежурстве?» Короче, четырех квадриков уже недосчитались.

— Какая-то тварь завелась…

— Везде хватает всяких… И вот этот вывод, когда не знаешь, кто свой, а кто чужой…

Никитина мне представлялась той одержимой женщиной, которая, несмотря ни на что, везет, помогает, жертвует последним.

— И вот вы туда все ездите.

Понял, почему я так долго не мог с ней встретиться и теперь чудом пересекся в кадетском корпусе.

Инну Николаевну позвали грузиться: в корпусе тоже приготовили гуманитарку. И она, извинившись:

— Я ненадолго…

Ушла.

Я сидел, смотрел на кадетов, которые шумя гоняли мяч по полю, и думал о судьбе каждого из этих мальчишек и просил у Всевышнего: «Только бы их миновала…»

И они не попали на войну.

Вот Инна Николаевна вернулась:

— Загрузилась…

На следовавшие ей звонки говорила:

— Сейчас-сейчас. С человеком еще пять минут пообщаюсь…

Я видел, как ее требовали на разрыв.

— Выходит, вы пропадаете там?..

Никитина:

— Да…

— А сейчас где Семен?

— Сватово-Кременная…

— Напряженный участок.

— Там везде бьют. И в Сватово прилетает постоянно. И в Дуванки.

— Информация на сайте кадетского корпуса откуда?

— Москва передала…

Я нашел на сайте Министерства обороны Российской Федерации информацию о младшем сержанте Никитине[90].

— И кем сейчас сын?

— Командир отделения. Его звали пойти офицеры, их сейчас не хватает. Но он не пошел: тут он со своими ребятами, друг друга знают, а там отправят к незнакомым. И он отказался.

— А написано: уничтожил две бронемашины.

— Да, одним выстрелом. Одна БТР-4.

— Серьезная техника, — вспомнил броневик с пушкой.

— А награды?..

— Его наградили орденом Мужества, медалью «За отвагу».

Инну Николаевну звали…

Идя с территории корпуса, продолжали.

— Вот кто-то воюет, а кто-то и на Канарах…

Инна Никитина:

— Как мне сказал один боец Витя: «Лучше сгореть, как пламя, чем истлеть, как дерьмо».

— Емко!

— Как я сейчас рьяно занимаюсь гуманитаркой, я бы раньше не смогла. Меня за это уволили с работы. Я работала в магазине, отпрашивалась. Объясняла, что мне надо поехать.

— Конечно, там же сын.

— А мне не обязательно с сыном. Я обещала ребятам. Они ждут, а я…

— Они же не в миру, а в окопах…

— А моему начальнику надоело ждать. В один прекрасный день меня вызвал и сказал: «Или дружба там твоя, или бизнес». Или говорит: «У тебя там бизнес?»

— Дурачок… Бессовестный же человек, если его человеком можно назвать.

— И сейчас я живу на зарплату сына…

Мы подошли к машине.

Инна Никитина открыла багажник, в котором плотно уложены коробки. И на дне лежала широченная коробка:

— Добрые люди передали тарелку за 80 тысяч……

Для спутникового Интернета.

Инна Никитина:

— Люди есть. Но мало их…

Показала на верхние коробки:

— Это кадетский корпус собрал…

— Молодцы!

И когда я стал расхваливать Семена, она сказала про сына:

— Он просто пацан….

— Вот на таких пацанах и все держится…

Трудилась.

Воспитывала.

Боролась.

А теперь выручала-спасала.

Инна Никитина с гуманитарным грузом

— К укропам ненависть испытываете?

— Вы знаете, я об этом постоянно думаю и молю Бога, чтобы сын не возненавидел Украину. Они ведь и мне помогают, они и детей вытаскивали.

— Живущие там…

— Да, подкармливают, а ведь самим тяжело. Мы не можем ненавидеть народ. Вот этого Кукложуя ненавидеть — это да.

— Столкнули славянские народы.

— Конкретно… Это дела определенных личностей… А наши некоторых раненых вэсэушников также вытаскивают. Помощь им оказывают. Нет такого — убить, зарезать. По крайней мере у нас такого нет.

— Другое дело в бою — драться так драться.

Инна Николаевна захлопнула багажник и уехала.

Я уходил от кадетского корпуса, а меня тянуло назад к этим мальчишкам, которые гоняли футбол и каждого ждала своя судьба с риском для жизни, которому подвергается бывший кадет Семен Никитин.

13 мая я позвонил Инне Никитиной и попросил прислать фотографии Семена. Инна Николаевна обещала и сказала:

— Не так скоро… Вы понимаете, у меня заявок накидали. Нужно найти, да подешевле, купить. Загрузить. А я все одна. Помощники — у одного сын родился, другой заболел… А я еще должна перед дорогой выспаться.

«Заявок от служивых», — понял я.

И уже извинялся:

— Хорошо-хорошо, как получится…

Мать Семена снова ехала к ребятам на передовую.

P.S. Вести-Воронеж 16 декабря 2022 года сообщили о подвиге младшего сержанта Никитина[91].

Я читал отклики на сообщение:

Ольга Чеснокова:

Молодечик! Здоровья тебе, боец! Ждем домой!

…

Вадим Беляев:

Герой, еще какой герой…

…

Валентина Герусова:

Береги себя, солдат!

…

Виктория Нечипоренко:

Мы ждем героя домой живого и невредимого…

…

Наталья Полякова:

Наш пацан!!!

…

Галина Лакоценина:

Ангела-хранителя нашему земляку Герою.

…

Максим Максимов:

Красавчик!

…

Мария Титова:

Такие люди должны быть выше должности сержант, это точно…

…

Елена Новикова:

Храни тебя Господь, солдат! Низкий поклон родителям!..

13 мая 2023 года

Про заместителя командира полка летчика Максима Криштопа мне рассказал майор Сергей:

— Сбили наш бомбардировщик 6 марта 2022 года… Криштоп попал в плен… Его штурман капитан Норин погиб…

Услышал от Сергея, что летчики с нетерпением ждут обмена своего однополчанина, который затягивается уже второй год. Зная, какие испытания выпадают нашим пленным, произнес:

— Над ним издеваются…

— Мягко сказано, — произнес майор и добавил: — Вот о ком напишите…

Думал, как писать про летчика, которого никак не обменяют. Ведь мало ли что там могло произойти, но решил писать и выступить в его защиту.

Нашел в Интернете на сайте «Царьграда»[92] сообщение от 14 марта 2023 года:

«О биографии Максима Криштопа, как, впрочем, и многих военнослужащих, известно немного… В 2003 году окончил Краснодарское военное училище летчиков. В плен на Украине попал, будучи в должности заместителя командира 47-го бомбардировочного авиационного полка, который базируется на военном аэродроме Балтимор в Советском районе Воронежа…

Появилась информация о готовящемся обмене военного летчика Максима Криштопа, сбитого в 2022 году в Харьковской области…

…Во время следственных действий ему (Криштопу. — Примеч. авт.) вменялись две статьи Криминального кодекса Украины. Первая — “Нарушение законов и обычаев войны…”, которая предусматривает наказание вплоть до пожизненного лишения свободы, и “Посягательство на территориальную целостность и неприкосновенность Украины”, предполагающая наказание до десяти лет лишения свободы. Пленный был этапирован в Киев, где находился в СИЗО.

3 марта 2023 года обвиняемый в “бомбардировке гражданских объектов” Максим Криштоп был приговорен к двенадцати годам лишения свободы. После этого Офис генпрокурора подал ходатайство об освобождении летчика.

Подполковник Криштоп

Вскоре состоялось еще одно судебное заседание, в ходе которого было принято решение об обмене Максима Криштопа как военнопленного…

— Дело сдвинулось с мертвой точки только недавно, и есть надежда, что пилот будет среди тех, кто вернется домой, при следующем обмене», — говорится в сообщении.

Теперь подполковника Криштопа могли обменять.

Вот сообщили, что прошел обмен сорок на сорок, а Криштопа среди освобожденных не оказалось.

При очередном разговоре с Сергеем напомнил ему про Криштопа и спросил:

— А как мне встретиться с кем-нибудь, кто мог бы рассказать о Максиме…

Понимая особенность ситуации, добавил:

— Может, с женой… Лучше жены вряд ли кто его знал.

Сергей сказал:

— Выясню…

Через день прислал эсэмэской телефон жены. Тем временем я писал про погибшего штурмана Норина и, закончив очерк о нем, утром 6 мая позвонил жене Криштопа:

— Наталия Александровна, мне ваш телефон дал майор Сергей. Я бы хотел поговорить о Максиме…

Она ответила:

— Я знаю о вас…

— Как бы нам встретиться?

— Да я сейчас на четыре дня уезжаю, только если…

— Тогда потом, я сам уеду по делам…

Наталия Криштоп:

— Я сейчас как на иголках. Сегодня должен быть обмен. Может, обменяют…

— Вот бы! — вырвалось из меня.

— Год и два месяца ждем…

— Вы мне эсэмэской тогда сообщите…

— Хорошо.

С ужасом подумал: год и два месяца ждут! И теперь я готов был ждать вместе с ними.

В отличие от жены и детей, мне пришлось ждать недолго. В тот же день 6 мая в три часа дня прочитал в Интернете: обменяли трех летчиков. Вечером сообщение: летчиков привезли в Москву. Хотя фамилии летчиков не называли, но у меня вырывалось:

— Ура!

Не сомневался, что среди них был и Криштоп. И не переживал, что Наталия Александровна, которая на радостях, видимо, помчалась в Москву к мужу и не прислала эсэмэску.

В Интернете уже пестрело: трех наших пленных летчиков обменяли на их сорок пять вэсэушников. За одного летчика отдали пятнадцать украинских военнослужащих. Освобождены подполковники Максим Криштоп, Сергей Косик[93] и майор Сергей Малов[94].

Я выждал почти неделю и в пятницу 12 мая позвонил Наталии Криштоп. Мне хотелось во что бы то ни стало поговорить с ней о муже: какой это офицер, где учился, как служил, может, и о плене, и разговор с ней приобретал особую ценность. Она не ответила. Подумал: видимо, с мужем, и выключил телефон.

Но позвонила она, и я:

— Извините, — очень осторожно: — Думаю, радостное событие произошло…

Она выдохнула:

— Да-да…

Я успокоился: обменяли.

И:

— У меня остается к вам просьба поговорить именно…

— Да-да, мы поговорим. Просто сын одиннадцатый класс заканчивает…

Хлопот ей хватало.

И она:

— Я немного освобожусь и позвоню.

Курсант Криштоп

Я ждал звонка. И вот мы созвонились. И 14 мая 2023 года встретились у меня дома. Дорогу ей рассказывать не понадобилось — у меня побывали многие летчики из полка ее мужа.

— Наталия Александровна, а Максим Сергеевич сам из какого края? — начал я разговор.

Жена Криштопа:

— Он родом из Красноярского края, там есть село Новоселово в Новоселовском районе…

На Енисее нашел село.

Армия собирала ребят со всей России.

Жена:

— Папа и мама — юристы. Закончили Красноярский юридический вуз. Отец в милиции служил, а мама — судья. Стала председателем суда. Сейчас она на пенсии, 65 лет ей в мае исполняется. Максим жил и воспитывался в Новоселово. Школу там закончил. С одной четверкой по русскому языку. Хорошо учился. А насчет того, что в военные потянуло, он читал про военных летчиков. А так в семье военных вообще не было. Только дед по матери воевал в Великую Отечественную.

Видимо, свою роль в выборе профессии летчика сыграли и просторы Енисея, похожие на бескрайний аэродром.

Наталия Александровна:

— У них в классе девочка была и всю жизнь хотела стюардессой быть, но она не стала стюардессой, а вот он стал. Поехал поступать в училище. Мама во всем его поддерживала, поехала с ним туда, где он поступал. Там присяга. И он поступил с первого раза. Он поступал в Барнаульское летное, потом его закрыли и их перевели в Армавирское училище. И потом на четвёртом курсе он попал в Борисоглебск, и они там налетывали. На Л-39 летали. Мы там с ним и познакомились. Я сама из Воронежской области, из Грибановки. Мы с ним познакомились 25 декабря 2002 года и 2 января 2003 года он предложил мне выходить за него замуж. А ведь у меня жених был, у него на родине девочка, ну, вот так…

— По-военному, быстро.

— Он уверенный был. Активно… Он не сейчас, а вообще говорит: «Я тебя полюбил с первого взгляда».

— Чего раздумывать, раз любовь… Я несколько раз встречался с курсантами-летчиками. Такие рослые, стройные ребята, как на подбор…

— А я училась в Борисоглебске, в пединституте. Начальные классы… Я закончила 1 июля — у меня выпуск был, он — 25 октября, а свадьба была между выпусками 9 августа. В этом году 9 августа будет двадцать лет совместной жизни.

«На двадцатом году совместной жизни пришли испытания для супругов».

Наталия Криштоп:

— Так вот на выпуск 25 октября в Краснодар я поехала уже как жена.

— И куда послали служить?

Наталия Александровна:

— Он закончил с красным дипломом. А сказали: «У кого красный диплом, тот выбирает место службы». А я из Грибановки, в свои двадцать два года никуда не выезжала, кроме как один раз в Москву. У меня мама медик, папа водитель на скорой помощи, мы ничего такого не видели. Скромно жили. И он мне говорит: «Мы поедем на Дальний Восток». Я: «Куда, куда?» Он: «Ну, там летающий полк. Он в боевой готовности. Я там налетаю 1-й класс. Я там пойду по карьерной лестнице». А я в двадцать два года, что я там понимала. Какой Дальний Восток?! Взяли две клетчатые китайские сумки. Это на первое время вещи, продукты, мясо. С двумя сумками я уехала неизвестно куда. За пять тысяч километров. Мы до Москвы ехали поездом, потом на самолете летели до Хабаровска. Приехали, я никого не знаю. Городок двенадцать пятиэтажек. Поселок Хурба. Комсомольск-на-Амуре там…

— С реки Енисей на реку Амур…

Криштоп:

— Приехали мы в ноябре. А там уже морозы! А я в дубленочке тоненькой. Мне холодно стало, ну, натурально. Что делать? Пошли и на свадебные деньги мне нутриевую шубу купили. Потом телевизор, магнитофон. По мелочам. Мы двумя семьями сначала жили в профилактории, а к лету уехала одна семья и нам говорит: «Ну, поживите у нас». Потом нам дали однокомнатную квартиру. Мы там ремонт сделали. В 2005 году у нас родился мальчик. В 2010 году у нас — второй мальчик. Мы переехали в двухкомнатную квартиру в этом же городке… Да, нам еще с Хурбы сказали ехать в Ейск, налетывать третий класс. По-моему, это 2004 год, и я с ним поехала туда же. Ездили вдвоем, детей еще не было… После Ейска ему сказали переучиваться на новый вид самолета. Мы поехали в Липецк: там два месяца переучивание, и я с ним туда поехала. Мы там переучились, нам отпуск дали, и мы приехали в Хурбу ближе к лету. Переучился на СУ-24…

«Молодец! Все время с мужем», — пронеслось у меня в голове, и я спросил:

— И как вам Хурба?

— Там природа очень красивая. Горные реки. Он же у меня охотник и рыбак. У него дядя охотник. И он еще в детстве ходил с ним по тридцать километров. Он ему и ружье купил. А в Хурбе горные реки. Он снастей привез. Мы специальную камеру покупали и затаривали рыбой. И я с ним рыбачила. У нас в Грибановке пруд рядом, и я с детства с удочкой. Ему нравилась всякая рыбалка. На Дальнем Востоке он покупал различные удочки. Бывало, с компанией уезжал на два-три дня. У них был свой лагерь. А там и медведи ходят. Отчаянные. А приносил всякую дичь: зайцев, сазанов, уток…

Многие ради дальневосточных красот подались туда жить.

— А комары в Хурбе? — поинтересовался.

— Там болотистая местность и очень много комаров. Я родила и помню, комары ваниль боятся, и мы ваниль с водой мешали, коляску обрызгивали, и так спасались, чтобы они не покусали. А с октября по середину апреля мы ходили в шубах, в дубленках, потому что лопается все от мороза. Обувь лопается там, только кожаную покупали. Натуральную дубленку, натуральную шубу…

Я слушал и не перебивал. Передо мной вырисовывался тот, кто впоследствии стал заместителем командира полка.

Наталия:

— У него северные сразу пошли. Зарплата у лейтенанта была двенадцать или тринадцать тысяч рублей. По тем временам хорошая… После училища он сразу старший летчик. Потом он стал командиром звена. Майорская должность… У него такая позиция: он был старшим лейтенантом, а гнул свою правду любому. Отстаивал свою позицию. Приказы начальника слушал, но имел и свое мнение. Кстати, когда еще курсантом был, он стеснялся говорить, что мать судья, а то застыдят: тебя двигают, у тебя мать вон какая. Никогда такого не было. Насколько у нас свекровь — сильная женщина. Она сейчас в Анапе живет… Вот он пошел в летчики. Я говорю: «У нас три недели отпуска, а самолет пролетит, он уже в небо смотрит». Мне кажется, летчиком надо родиться, это не просто.

— А когда курсантом пролетал над Грибановкой, вы знали, что это он?

— Когда я в Грибановке, он: «Я тебе сегодня крылышками помахал». Он летит, а маршрут как раз над нашим домом, и он: «Я тебе крылышками помахал, ты видела?» — «Нет, не видела…» — произнесла и задорно засмеялась. — После полетов, а тогда сотовых не было, были только рабочие телефоны, домашние. Он мне обязательно позвонит: «Ну, приезжай». — «Ну как я приеду? Время десять вечера». — «Пусть отец привезет». И вот мой отец в половине одиннадцатого вечера везет меня в Борисоглебск… А когда приехали в Воронеж заместителем командира полка, здесь занятость очень серьезная, не до охоты и не до рыбалки…

— С должности командира звена в 2013 году мы поступили в академию на командный факультет. Это на том берегу…

Понял: на левом берегу Воронежа, тогда как я жил на правом, где мы и говорили.

Наталия Криштоп:

— Два года мы отучились. Он закончил с красным дипломом и с медалью.

Максим с женой Натальей

Мне импонировало, когда Наталия Александровна, говоря о муже, называла «мы», тем самым подчеркивая, что все, что ни делалось в семье, было на двоих. Я сам часто говорил «мы», когда это касалось и моих писательских работ, и адвокатских. В них проглядывался труд и тех, кто мне помогал.

— По случаю окончания академии он ездил в Москву. Там был прием в Кремле. С ними «чокался» сам президент. А заканчивал академию уже подполковником, потому что прошло определенное время. Приехали «покупатели» с Дальнего Востока. А о нем хорошие отзывы, и рубаха-парень, и командные задатки. И говорят: «Мы тебе предоставляем уникальную возможность, мы никому не предоставляем такую, сразу командиром эскадрильи». То есть минуя должность заместителя командира эскадрильи. Но он отказался из-за меня. Потому что я сказала: «Мы там пожили, а росло двое мальчишек, и мне одной тяжело. Родственники мои здесь». У меня там щеки лопались от холода. Кровь текла по щекам… Он остался в Воронеже. Тут все рядом, а там нужно ехать на машине… Вот и настояла.

— Жена офицера!

— Вы знаете, я думала, что я слабая женщина. Но когда вся эта история произошла: в 2022 году он в плен попал, через два месяца я поняла, что я сильная. Ну, мы другие. Да, мы все избалованны. Мы избалованны своими мужчинами. Вот я смотрю на простых, которые кругом. Семьи гражданских. У них другой уклад, другой расклад жизни. Они какие-то, извините…

— Приземленные, — я пытался подобрать слово.

Наталия Александровна:

— А мы: нас наши мужчины возвышают. Постоянно нам говорят, что мы их жены. Что именно военных. Всегда говорят. Они говорят: мы за вас переживаем. А мы говорим: мы за вас… И мы другие совершенно. Вот я иду и вижу жен военных. Даже восьмидесятилетние. Они за собой следят. За собой ухаживают. У них круг общения другой. Нет у нас дистанции между собой. Мы все жены военных. Если дружим, то дружим, как брат с сестрой. А так вот, ну, не знаю. Я вот дружила с мальчиком до Максима и теперь смотрю на него, он земля и небо в сравнении с мужем. Я бы не смогла с ним жить…

— У жен офицеров и другая жизнь…

— Я бы не смогла с ним карьеру построить. У меня пединститут, я социальный педагог, а работала ровно десять месяцев. В школе военной. Потому что я вышла на работу, а уже была в положении, первый класс я взяла, семь месяцев провела, в феврале ушла в декрет и передала класс другой учительнице, и все. Родила, пошла в садик работать военный, ребенок пошел в садик, и я с ним пошла. Так я подстраивалась под детей, под мужа, а потом оказалась в положении вторым, ушла в декрет, садик оставила. И сыну было два с половиной года, мы уже переехали в Воронеж, здесь с работой тоже не сложилось.

— Вот в нашей семье: папа-офицер, — вспомнил я своих родителей, — получил новое назначение и уехал. А мама и контейнер, и мы — дети, переезд… Дети в школу — уроки с ними… Дома прорвало трубу, она…

Наталия Криштоп:

— «Прорвало трубу». Перекрываешь воду, вызываешь сантехника. Или начинаешь сама все делать. Кран капает, подставляешь банки до папиного приезда. И так всю жизнь. И на коробках. Все эти коробки. Почему у меня спина сильно болит, потому что муж в командировке, а надо срочно переезжать. Он звонит: «За неделю должны переехать в другую квартиру…» И я коробки таскала из квартиры в квартиру.

— В семье военного большая жертвенность… Со всех сторон: и его по службе, и в отношении друг друга…

— Конечно. Я вот не смогла ни карьеру сделать, ни работу постоянную найти. Ты или карьеру делаешь, но у вас семья по швам будет трещать, или семья. Потому что военные собственники. То есть я занимаюсь мужем, я положила все на его карьеру. Или ты карьерой занимаешься, и вы, как соседи живете. Я его в командировки провожаю, встречаю, я — везде…

— Нет такого: это мой «рояль», а это — твой.

Вот она и разгадка употребления Наталией Александровной местоимения «мы». Можно было радоваться отношениям в семье, члены которой составляли единое целое.

Наталия Александровна:

— Конечно, есть такие семьи. То к соседу уходят, меняются женами, мужьями…

— Поэтому и любовь у военных особенная… Если есть, то она возвышенная. Когда мужчины носят своих жен на руках!

— Да, конечно…

— Хотя и не обязательно, только поцелуи, цветы…

Наталия Криштоп:

— Я более жесткой стала. С этими переездами. С этой нервотрепкой.

Ее голос окреп, но его не покидали мягкие женские нотки.

Жена:

— Когда он лейтенантом был, у него первый вылет на СУ-24. И он выкатился на самолете за полосу. В Хурбе. Был гололед. Не имели права на вылет, потому что обледенение полосы. И штурман — он зрелый, он летел на снайпера (знак отличия высшей категории. — Примеч. авт.). Они отлетали, приземляются. Самолет повело. И он стойкою в яму попал. Стойка сломалась. Снайпер не налетал часы, и — он. И мне говорят об этом ЧП. А я же не понимала всей серьезности. Он пришел никакой. Разговаривал во сне. Мне сказали: «Наташа, готовься, что он больше не сядет за штурвал». А он сел!

— Как это пережили?

— Наняли адвоката, было расследование, все это очень долго тянулось, мучительно. Но, слава богу, его не оставили виновным.

— Другой бы плюнул в такой ситуации и ушел из авиации.

— Вот, а у него железный характер. И он сел. Потом поехал переучился с СУ-24 на Су-24М…

— А во время следствия летал?

Максим Криштоп в самолете

— Нет, конечно. Четыре месяца. Мне сказали: «Он сто процентов летчик!» Сел же и спокойно полетел. И потом мне ничего не говорил. «Я на завод поехал». — «А что там?» — «Да надо самолет облетать». Там капитаны, майоры, а он более подготовленный из полка и в темноте, и в сложных погодных условиях летает. Отобрали двоих из полка. Ему предложили на завод, и он поехал. А я-то не знала. А там все официально: начальник завода приходил. Ему допуск давали на этот самолет. И потом рассказывал: да там так серьезно. Испытывал самолет. А оказывается, они самолет облетали, у них подвесная система была сломана. Если бы что, они не выжили.

— А что такое подвесная?

— Ну, это катапультное кресло, что-то с ним… И когда я это узнала, я…

— Вот Максим! Самолет выкатился, а он не сдался. Самолет испытывать — он летит…

Наталия Криштоп:

— Несколько раз ездил, не один раз… В течение года или двух… В Сирии два раза был.

— Выходит, он для полка был бесценным…

— Да, ведь в академию хотели уехать, а его оттуда не отпускали. Кое-как там…

— Понятно, такой летчик…

— Да, и потом за ним смотрели, чтобы его обратно забрать. А он: «Нет. Я даже на должность командира эскадрильи не пойду». А когда мы «выпустились», он пошел обыкновенным командиром звена. И он очень долго переживал: «Как это так, я с красным дипломом, с медалью закончил, а пошел командиром звена в полк, а который двоечником был, пошел выше меня на должность». Он этого не понимал. Такой стресс был. А потом пошло, пошло, и прямо через должность прыгнул. Он заместителем командира эскадрильи не был, освободилось место командира эскадрильи — они же в Бутурлиновке летали — и стал в ней командиром.

— Вот — железный характер.

Наталия Александровна:

— А спрашиваю: «Нам переезжать (в Бутурлиновку. — Примеч. авт.)?» А мне: «Скоро закончится строительство (аэродрома в Воронеже. — Примеч. авт.), и они сами приедут». Нам дали в Воронеже квартиру, и они к нам раз в неделю ездили: в субботу приезжали, а в воскресенье уезжали. А в Бутурлиновке они снимали на троих квартиру. И вот раз в неделю мы с ним виделись.

Так текла служба подполковника Криштопа.

Жена Максима:

— Настойчивый. Его жизнь закалила. Он рано повзрослел. Отец от них ушел, когда ему было два года, а мама тогда работала. И его воспитанием занимались ее отец и мать — бабушка и дедушка Максима. И вот привили. И это на всю жизнь. И ведь руки не опустил, ни когда ЧП с самолетом, ни когда после академии назначили на должность командира звена… Вы знаете, как он говорил: «Я все равно буду генералом!» Говорил: «Я буду командиром полка. Я закончу Академию Генерального штаба…»

Какой молодец! Он чувствовал в себе потенциал, который мог применить на благо Отечества. Именно такими должны заполняться командные должности в частях и места в академиях.

Наталия Криштоп:

— Ну, не получилось у нас из-за этого плена. Ему два месяца не хватило. Мы уже подали документы в Хурбу на командира полка. На полковничью должность. Уже в Москве лежали документы. Там тот человек, на чье место Максим должен был прийти, не мог уйти. И вот тут такое совершается…

— Говорите, был в Сирии…

— Два раза. Уходили документы на орден Мужества, что-то там совершил. Но мне не говорит. Дошли до Москвы, и там что-то. Другому, говорит… И так несколько раз… Он командовал, когда летчики садились на полосу в Грибановке. Там несколько дней были учения. Командиру полка благодарность, а ему…

Когда я писал книгу «Герои Сирии. Символы российского мужества», мне летчик Сысуев рассказывал, как на него и его штурмана Линника (они персонажи книги) уходили документы на орден Мужества за то, что их бомбардировщик поразил цель в десятку: ракета пущена так точно, что угодила прямо в пещеру с боевиками. Но награда не пришла. И такие случаи, как я понимал, были не единичны. Но хотелось отметить, что Криштоп и тут руки не опустил: он служил Отечеству не за награды, а за совесть.

— На ваших глазах лейтенант становится подполковником…

Наталия Криштоп:

— Он стал замом командира полка… Это второй человек в полку… Если командир в командировке, он за командира полка. Его уважали, но и побаивались. Он очень серьезный. Раз сказал — значит должно быть. Вот как написано в уставе, так и должно. Кто-то как бы подстроится, а он нет. С нарядов снимал, если что. Мог и за стрижки, и за грязную обувь. И ему вдогонку говорили… Мол, службист.

Но такая мысль даже не посетила меня. Подполковник Криштоп добивался, чтобы полк стал отличным во всех отношениях. Да и что за летчик, если он зарос, если ботинки год не чистил. И в подтверждение тому Наталия Александровна сказала:

— А когда все это случилось и его не стало (он в плену), его вспоминали добрым словом. Я ему даже говорила: «Ты один систему не поломаешь», а он добивался, чтобы в помещениях не курили, курили только в курилках…

— Канамат Боташев тоже особой лаской не отличался, — вспомнил генерала, который когда-то командовал полком на Балтиморе и вывел его в передовые.

— Требовательный…

— Еще бы! Личный состав, самолеты — все должно быть в готовности номер один.

— Он не мог, чтобы прийти домой и все связанное с работой там оставить. Он приходил и пытался командовать дома, но я это сразу пресекала… Я сначала не понимала, как ему… Даже ночами порой не спал, когда к ним приезжали, чего-то хотели, а я от него слышала: «Нам не дают работать. У нас проверяют эти бумажные дела. Совершенно ненужные».

У генерала, летчика Канамата Боташева, о котором я писал в книге «Герои СВО. Символы российского мужества», тоже были постоянные конфликты с вышестоящим начальством. Он, постоянно пребывая на аэродроме и в полётах, бился за то, чтобы его летчики были подготовлены к полетам, а его «долбали» за то, что не сидел в кабинете.

Наталия Криштоп:

— Я ему говорила: вот ты мне меньше внимания стал уделять. А ему некогда. Просто приходил и ложился на диван. Отдыхал. Я потом все это поняла.

— А с детьми как у Максима? — спросил я.

— У нас два сына. Он очень любит детей. Может, из-за того, что у него со своим отцом вышло, он никогда не экономил на сыновьях. Игрушки им самые дорогие, самые последние модели. В кружки их везде. Я там вообще, я — приготовить… А он разложит, и у нас неделями лежит: они играют…

— У сыновей куда настрой? Куда хотят…

— Старший: «Я не хочу быть военным летчиком. Я — гражданским». В этом году с отличием заканчивает школу и поедет поступать в Ульяновский институт гражданской авиации. Я говорю: «А почему ты военным не хочешь?» — «Я не хочу, чтобы, как папа, дома не бывать». А младший в шестом классе. Я спрашиваю: «Ты кем хочешь быть?» Он: «Я хочу быть адвокатом».

— Людей защищать! — вырвалось из меня, адвоката с двадцатилетним стажем.

Наталия Александровна:

— Но у младшего характер папы. Такой упорный, всего добьется. Цепкий… Старший покладистый, ко мне прислушивается. Я же постоянно дома. Знаю, в какой он компании. Кто там. Папа у них в авторитете. Может и отругать, но за дело. Они даже его как-то побаиваются. Он приходил, только на порог, брови сведет и взглядом посмотрит, и дети понимают: папа пришел. Все по своим комнатам…

— А как ему Воронеж в сравнении с Хурбой…

— Вы знаете, как мы сюда попали. Никого не просили, ничего. Но в Хурбе как-то иначе. Все там, как брат с братом. Здесь же этого не хватает. Много подводных камней…

Я, сам выросший в гарнизонах, а практически всю сознательную жизнь проживший в Воронеже, видел отличие гарнизонной жизни от городской.

— Вы жена летчика… Какими качествами должен обладать летчик?

Наталия Александровна сосредоточилась:

— Должен быть мужественным. Смелым. Ничего не бояться. Способным на героические поступки. Смотрю, не каждый на это способен…

— Конечно, — представил сегодняшних военных летчиков. — Он летит «втемную», и ему неизвестно, как пройдет обратный путь…

— Летчик — это командир экипажа. И если ты с экипажем полетел, ты должен за каждого быть в ответе. И вот с ним был штурман Норин, когда их сбили. Я говорю: «Вот когда ты катапультировался, ты Норина видел?» И: «Почему приземлились в разных местах?» Он: «Когда в сознание пришел, я по сторонам оглядывался, но парашюта не увидел». А я так переживала вообще. И жену Норина я понимаю, ведь мой спасся, а ее — нет.

— Вот обстрелы Донбасса…

Наталия Криштоп:

— Он вообще ничего не говорил. Он единственное, когда ему задачу поставили, он домой перестал приходить. Я: «А почему?» Он: «У нас дежурства». Это январь 2022 года. И от него проскальзывало: «Нам самое главное — три дня продержаться, и все будет нормально». Потом они начали дежурить. Он иногда приезжал помыться да что-то собрать. А потом: «Три часа боевой готовности». А потом сказали: «У нас там все серьезно». Потом сказал, что будут звеном перелетать в Белгород. Я: «А почему в Белгород? Там же нет военного аэродрома». — «Там гражданский, и наши договариваются». — «А почему ты? Ты же зам.». — «Я там должен быть». Но в Белгороде не дали добро, и они здесь остались.

— Вот 23 февраля мы слушаем президента…

— А 24 они полетели. Он сказал: «Как отработаем, я тебе позвоню». И их с середины пути вернули. Я: «А почему вернули?» Потом от других узнала, что если бы они долетели, их бы…

— Ждали…

— Да, засада. Он домой приходил пару раз, а так жил там.

— Мне летчики рассказывали, с каким трудом прорывались…

— Он вылетал. 5 марта сбили два самолета с другого полка. Звоню свекрови: «Мам, опять самолет подбили. Что делать?» Она: «Сходи в церковь». Максим позвонил ей 6 марта утром и сказал: «Я сейчас улетаю. Вечером я тебе перезвоню». Я сходила в церковь, смотрю, перестали летать, заглядываю в Интернет, а там: сбит СУ-24. Я сразу звонить ему. А у него, получается, кнопочный телефон и смартфон. Смартфон они вообще не берут. Звоню на кнопочный — блокируют. Звоню на смартфон, он его в кабинете оставил, брать же нельзя — сигнал идет. Значит, смартфон в кабинете. И он не берет трубку. Ну, все, меня начало трясти. И я уже знала, что это он. Я ждала, ждала, это было десять минут восьмого вечера, по-нашему, когда его сбили. Я начала звонить, потом думаю: еще подожду. Опять звонить. Не берет трубку. Полпервого ночи мне позвонили в домофон. Пришел замполит дивизии, пришел его однокашник и пришел врач. И в дверь мне звонят. Я говорю: «Макс сбит?» Они говорят: «Наташа, открой двери». Я открыла. Они пока доехали, короче, говорят: «Да». Но я сразу поняла. Мне врач что-то. Я позвонила свекрови, свекровь выехала из Анапы. И я говорю: «А где нашли его?» Они говорят: «Два купола видели. Пока ничего. Но Макс — охотник и рыбак. Он уйдет, — говорят. — По-любому уйдет, если в сознании». И мы ждали до восьми утра. Полдевятого мне позвонил «спецназ». Вот на этот телефон, — показала сотовый.

— Утром?

— Да. Сказали: «Вашего мужа сбили». И начали меня обрабатывать. Требовать выходить с плакатами: «Вы нелюди», «Вы живете на кровавые деньги», «Ваш муж убийца», «Дети ваши — мясо», «Вы не должны жить…»

— «Спецназ» это кто?

— Их. А потому что телефон у него был. С ним в контакте. Мне фотку прислали, что он уже в наручниках сидит. Его обнаружили. Избитый. Перевязана у него рука. Я им: «Я все поняла. Я все сделаю. Да, да, конечно сделаю. С плакатами выйду…»

— Понятно, а что другое скажешь…

— И мне потом звонили. Детей «В Контакте» увидели. Начали группы создавать, начали школьникам писать: «У вашего одноклассника отец убийца».

— Давить…

— «Вам просто не положено жить». Ребенку писали: «Ты — мясо…» Ну сплошь. В течение всего года мне звонили. Я же номер телефона специально не поменяла. Мало ли, вдруг выйдет на связь через кого-то.

— 6 марта произошло, — собиралось у меня в голове. — И после звонили…

— 7, 8 марта мне весь день. Они: «Выходите на площадь с фотографиями». Слали фотографии…

— Понятно, выйдешь с ними, а потом…

Я смотрел на сидящую напротив женщину и поражался ее силе воли все это выдержать.

— Ко мне пришли из ФСБ, с ними однокашники мужа и сказали: «Для вашей безопасности в течение двух часов уезжайте». Я говорю: «Вы можете мне предоставить куда?» — «Мы гражданским не предоставляем». Я сняла квартиру посуточно. Мы три дня там просидели. Я свою квартиру закрыла полностью, и потом мы уехали в Грибановку на десять дней. Отсюда выехали. А говорят, что он какой-то адрес назвал в Бутурлиновке и туда приходили.

У меня мороз бежал по спине: какая опасность угрожала жене заместителя командира полка и его детям.

— Мне жена Марата Ахметшина, о котором в книге «Герои Сирии. Символы российского мужества» писал, рассказывала, что когда Марат увидел, что игиловцы его окружают, теряя силы, вырывал из своего паспорта страницы с записями детей… О них думал, чтобы эти уроды к ним не нагрянули…

Наталия Криштоп:

— Максима не сразу в плен взяли. Он же уходил. Он говорит: «Я сознание потерял». Короче, говорит: «Я вообще не видел эту ракету. Она прилетела в хвост». Первая ракета. И говорит: «Прилетела в хвост так неожиданно». Там же в самолете сообщают: летит… А тут молчание. Вот и он: «Я слышу удар. Смотрю, а земля перед глазами». Начал приближаться. Он: «Я только до ручки, и я вылетаю. Я не дергал».

— Катапульта сработала сама…

— Автоматически. И он: «Я отключился». У него же одна штанина сгорела, правая — полностью. «Я, — говорит, — отключился. И уже к земле приближаюсь, посмотрел: Норина (штурмана. — Примеч. авт.) нигде нет». Он надел кожаные ботинки. Говорит: «Хорошо, кожаные. У меня не сгорели ноги из-за того, что кожаные ботинки». Замок расплавился, но на ноге только ожог. Он говорит: «Я побежал». А тут же снег выпал 4 или 5 марта. Он говорит: «Я в лес катапультировался и побежал». «Бегу, — говорит. — Он по времени не может сказать. — Залег. Смотрю, ходят там. Залег. Потом пошел. Смотрю, микроавтобус стоит. Пошел к микроавтобусу, может, там что-то попить. Пить так хотелось, но ничего не было. Вот, — говорит, — подошел, там топор лежит в этом микроавтобусе брошенный. Я, — говорит, — взял этот топор». Потом ходил-ходил. Залег, холодно. Все ободрано, ожоги болят. «Я смотрю, какой-то дом. Общага. Людей нет. Я, — говорит, — залез в окно. Пошарился по кухне — людей нет. Выходной. Все ушли. Смотрю, висят штаны спортивные. Я их надел, чтобы не видно было ноги. Натянул шапку. Смотрю, — говорит, — на кухне яблоки и яйца. Выпил два яйца. Вижу сахарный мешок — в этот мешок набрал яблок. Что делать? Тут оставаться, заметят. Полез обратно. Вылез. Пошел. А куда, в подвал. Может, в подвале пересидеть. Слышу, — говорит, — голоса. Что делать? Уйду, а то сдадут меня. Пошел оттуда». Сюда шарился, туда шарился. Говорит: «Две стороны. Куда идти: влево или вправо? Пошел, — говорит, — влево». Только отошел… А между этим он еще лежал под деревьями. Так вот: «Я иду, — говорит, — смотрю, люди. Оказалось — гвардия национальная. Прочесывают участки. “Стой! Ты кто?” — “Да я местный житель. Пошел за водой”. Или куда-то там. — “Остановись”». Они уже потом обыскали его и все. Куртка его выдала. Он говорит: «Пошел бы я в правую сторону, может, и не случилось этого…»

— Ничего себе! А как выбраться оттуда?..

Наталия Криштоп:

— Но он говорит: «Я прошел в общей сложности километров десять. А, — говорит, — уже стемнело. Смотрю: где север, где… Я же не знал: что это наши или… Ходил, хотел куда-нибудь залезть, — говорит, — потому что очень холодно было». Ну вот как-то так…

— И его потащили.

Криштоп:

— Да, потащили. У него сняли часы именные — его наградил Бондарев. Сняли все. Привезли. Завели на него уголовное дело как на военного преступника. И начали возить. Он сменил десять мест. Во Львове он был, в Чернигове, в Днепре, в Харькове, в Сумах. Везде возили как самого такого… Я говорю: «А почему ты во Львове оказался после Киева?» Он говорит: «Потому что наши начали наступать, они испугались и все поехали на Западную Украину. Я же для них ценный пленный. И меня таскали везде», — говорит. И говорит: «Там есть отъявленные (хохлы. — Примеч. авт.), вообще, а есть нормальные…»

— Звери и — не звери… Читал в Интернете, как в камеру с пленными бросили пистолет и сказали, чтобы к утру застрелился кто-нибудь, иначе застрелят сами…

Криштоп Наталия:

— А, да-да. И он говорит: «Когда меня во Львов привезли, там вообще не кормили. Там били очень сильно. Он видел одного — на нем живого места не было… Вот он попал в спортзал. Они лежали на матах, мешках — две недели. В туалет водили два раза в день. Если что, в туалет не пойдешь. И разговаривать было нельзя. Если услышат, то сразу избивали. Прилетали самолеты когда, они их били сильно. И спать не давали. Спать вообще не давали. «Летчики, спите?», «Летчики, спите?» Надо было сказать: «Да, спим». Конференция когда была, их избили перед этим так, что даже не мог замок застегнуть. Куртку ему дали, она вообще не его. И говорит: «Написали нам текст на полстраницы». А он такой человек, что даже когда отчитывается, никогда не читает по бумажке. Он только своими словами говорит. А смотрю, видно, что не хочет говорить. И он говорит: «Не дай бог не по бумажке скажет, просто будет…» Их заставили так говорить. Я говорю: «Какая цель была?»

— У выступления?

— Да. Говорит: «Чтобы закрыть небо над Украиной». Чтобы наши самолеты не летали, не бомбили… Воду приносили раз в три дня. Приносили два ведра, одно для туалета, другое — пить. А вода ужасная. Главное, не перепутать эту воду. Он приехал, у него губы бордовые от воды. Был сто килограммов, теперь восемьдесят. Потерял двадцать один килограмм. Стал курить. По здоровью проходит комиссию: вроде ничего. Но при катапультировании он успел сгруппироваться, и у него трещина в позвоночнике. Но, даст бог, все срастется и все будет нормально. Он сейчас на реабилитации…

— Пишут про суд. Он был гласный?

Наталия Криштоп:

— Суд негласный. Они сделали так, что будто он все сделал. А он выполнял приказ. Ведь военнослужащий.

— А как обмен?

— Обмен шел с октября месяца. Украинская сторона не отдавала его… Потом мне сказали: ждали суда.

— Слава богу, что решилось! В Интернете много писали, чтобы выручили летчика!

— С ним освободили еще двоих. Косик — такой же зам. командира полка из Курска. Однокашник моего мужа. А Малов — он майор из Петрозаводска.

В Интернете за 23 сентября 2022 года прочитал[95]:

«Это три моих друга.

Три военных лётчика.

Три подполковника.

Три однокашника.

Серёга Косик.

Макс Криштоп.

Саня Пазынич.

Саня был сбит и погиб с экипажем в середине марта. Серёга и Макс, истребитель и бомбер, были сбиты в марте при выполнении боевого вылета и попали в плен. И попали в ад. Все что вы слышали об отношении хохлов к пленным лётчикам, это все детская болтовня… Всё намного хуже. Их избивают, ломают, пытали и пытают каждый день. Каждый… день. Током, водой, голодом, жарой, холодом, да… всем, что придумало человечество на этом поприще за тысячи лет. Краёв и берегов нет.

Они превратились в синие скелеты. Все изуверства, которые вы можете себе представить, они уже прошли и проходят. И кидание в камеру пистолета с одним патроном, чтоб застрелиться (патрон был без пороха) и игра в “убей друга — мы тебя отпустим”.

При каждой работе нашей авиации… хохлы спускаются к нашим ребятам и тупо избивают их до полусмерти, вымещая свой животный страх и ненависть. А наша авиация работала и будет работать круглосуточно. Их бьют ровно настолько, чтобы не убить, и кормят ровно настолько же.

В каком состоянии они сейчас, я не знаю. Но знаю, что на сегодня они у хохлов самые ценные пленные в обойме из лётчиков. Целые замы командира авиационного полка. Боевые…

В первой партии возвращены наши пленные, их нет. Серёги Малова, истребителя сбитого под Купянском, тоже нет. Ждём вторую партию пленных, которая вроде бы должна сегодня прилететь на Чкаловск. Ждём и надеемся.

А пока звено пошло на взлёт».

Что-то подобное я слышал от летчиков.

А звено пошло на взлет!

Сколько раз оно уходило на взлет, пока летчиков не обменяли.

Наталия Александровна:

— Он говорит: «Я три ночи не спал». Потому что это было три раза. Нас везли на обмен, а обмен не состоялся». То есть этих забирают, мимо тебя проходят люди, а ты остаешься. И все. «Просто невыносимо было». — говорит: «Привезли нас в Сумы. А там камера на пятнадцать человек, а их почти сорок». Спали по сменам. «Две недели, — говорит, — на столе спал».

— А случай с подброшенным пистолетом?

— Говорят, у них это практикуется. В марте (2022 год. — Примеч. авт.) самое жестокое время. «Они, — говорит, — вот с ним второй был, Головенский. Он пощуплей. Он два раза умирал. От боли впадаешь в кому…» Издевались, как только могли…

— Как вы пережили этот год?

Наталия Александровна:

— В каком-то бреду. Я не спала ночами. Я не знала, как живу. Благодаря детям…

— Их нельзя бросать…

— В конце марта (2022 года. — Примеч. авт.) я уже готова была ко всему. Я говорила себе: «Ну, что теперь будет. Но надо жить». У меня слез вообще не было. Слез не было. У меня просто трясучка была. Мне все говорили: «Надо поплакать. Тебе лучше будет». Когда я уже узнала, и он нам позвонил… 6 марта был прощеный день. Потом месяц мы не знали ничего. 7 апреля на Благовещение он нам позвонил. На мой телефон через следственный отдел: у него документов не было. Они не могли с уголовным делом ничего сделать: личность не установлена. Требовали свидетельство рождения, ИНН его, паспорт, водительское удостоверение, даже свидетельство о браке. Я им: «А зачем вам это?» Я, короче, им наобещала. Сказала: «Да». Они на следующий день еще раз позвонили. Я им сказала: «Мы подумали и решили, что не будем». Они так обозлились. А личность установили как? Когда на обмен его готовить начали, а там фамилия, имя, отчество… И вот сейчас он говорит: «Представляешь, у меня три шестерки. Я 6 марта был сбит, 6 мая обменян и летел на борту 06…»

От рассказа Наталии Александровны невозможно было оторваться.

Она:

— Мне сказали, что Артем Норин катапультировался после Макса через доли секунды. Ему их не хватило, чтобы живым остаться. То есть Макс вышел, а через доли секунды вторая ракета прилетела, и его только волной. У него обгорело тело до пояса…

— У Норина…

— Да. Первый вылетает командир. Доли секунды Артему не хватило…

Наталия Криштоп:

— У Макса спрашивали: «Как ты выжил?» — «Меня спас Бог». Он говорит: «Так все быстро произошло при катапультировании, что я ничего не заметил». А что получилось: они начали разворачиваться, и на этом повороте прилетело. Они же домой летели. А они летели первыми. За ними еще летчик. И когда он приземлился, он пошел и рапорт на увольнение написал. Но ему не дали. Конечно, этот рапорт порвали. Такой у него стресс был. И этот полет буквально за два часа организовали. И должен был лететь не он…

— Кто-то не смог, а лететь надо. И замкомполка сам полетел…

— Мой муж никогда ни от чего не отлынивал. Всегда в первых рядах… — твердо произнесла Наталия Криштоп.

— И тем более он зам.

— Что другие подумают о нем?..

— Их летело два самолета…

— Кажется, больше…

— Теперь поправляется?

— Да, с таким ожогом. И сказали: сейчас массу мышцы наберут. Они ссохлись. Атрофировались. Они же там сидели, лежали. Негде было заниматься… Но у него, слава богу, аппетит есть. Сейчас в санатории вес набирает. Улыбается. Радуется каждому цветочку. Должен приехать 10 июня…

— Ну, и хорошо… Его мама, наверно, молилась о нем…

— Конечно… Все однополчане молились…

— Родился в рубашке!..

— В двух!

— А ему сколько лет?

— В июле будет 42 года…

— Самый зрелый возраст!

— Почему он и на командира полка в Хурбу собрался, пока молодой. Тут командира недавно назначили, и он — туда.

Так и хотелось добавить: скорее бы подполковник Криштоп стал командиром полка.

Потом генералом!

Максим и Наталья

Хотя еще неизвестно, как мог на его карьере отразиться плен. Ведь на пленение могли смотреть по-разному, тем более те, кто не рисковал и не летал в «пекло». А те, кто летал, отнесли бы этот опыт только к плюсу для карьеры летчика.

— Он не тот молодой, кому главное погоны, а потом армия. Ему погоны нужны, чтобы от него лучше армии стало… Когда он может сделать, почему его лишать этого?

— Он говорит: «Как ты этот год прожила?» — «Я на каком-то автомате. У меня так быстро этот год прошел».

— Наверно, и долг перед Максимом: дети теперь на вас… Да и ваш материнский…

— Когда хохлы детям разные гадости слали, я сказала: «Так, убирай это». И забрала телефоны. И говорила им: «Папа в командировке. Он скоро вернется…» Живой, вернется.

Мы говорили. Будь у меня возможность, готов был вручить жене летчика награду, зато теперь без всяких условий мог сохранить ее незабываемый образ в книге.

Теперь ждал 10 июня. Боясь упустить встречу, 8 июня позвонил Наталии Александровне и напомнил о себе.

Она сказала:

— Да вот должен приехать.

И она сообщит…

Я спросил про фото освобожденных из плена, где в центре стоял похожий на ее мужа мужчина.

— Это он с таким, — хотел сказать изможденным, но не мог подобрать точного слова и только произнес: — лицом?

— Да, это он…

Он держал флаг летчиков…

Наталия Александровна снова хлопотала по семье:

— У меня сын сдает ЕГЭ…

Теперь я ждал приезда самого Максима Криштопа. 9 июня дал о себе знать. А 11 июня в 8 часов получил эсэмэску: «Можно сегодня встретиться в 11 часов?» Я сразу ответил: «Конечно».

В 11 часов у меня дома напротив меня сидели крепкий, но явно похудевший мужчина Максим Криштоп и рядом — его жена Наталия.

— Максим Сергеевич? — уточнил имя и отчество собеседника.

— Да…

Я от души поздравил подполковника Криштопа, попросил его супругу потерпеть и не вступать в наш разговор, и началась наша с подполковником беседа.

— Вы родились когда и где? — спросил я.

— В 1981 году в Сибири, — отвечал Максим Криштоп. — Село Новоселово. На берегу Красноярского водохранилища. Там Енисей. Очень большой, мои родные места. Всегда вспоминаются, где бы я ни служил, места, где родился. Понятно, где-то лучше, где-то хуже, но малая родина одна. У меня много одноклассников, с которыми стараюсь встречаться, когда приезжаю в Новоселово. Раньше мы вообще с Дальнего Востока ездили туда каждый год. Сейчас, к сожалению, не время… А после академии в связи с высоким темпом и напряжением на работе возможности ездить туда, к сожалению, нет…

Понял: после того, как стал служить в Воронеже.

— Что привело вас к авиации?

— Очень все просто: до девятого класса я и не планировал, и не думал, что стану военным летчиком, свяжу жизнь с авиацией. Когда первый раз пошел в военкомат, мне попался проспект Барнаульского летного училища.

— Приписку проходили…

Криштоп кашлял и продолжал:

— Да… Там половина проспекта про Барнаульскую спецшколу первоначальной летной подготовки, а вторая — про Барнаульское летное училище. Я прочитал, посмотрел и решил для себя, что это стоящее дело. И, если позволит здоровье, попытаюсь стать летчиком. Вот и все. Пришел домой, маме сказал: «Мама, вот я взял проспект. Я туда хочу». Она спросила: «Ты уверен в себе?» Я говорю: «Да». Хотя как можно быть уверенным в таком деле. Военных нет в семье. Никогда я не думал об этом и никогда никто специально мне в голову это не вкладывал, чтобы идти по стопам отцов, дедов. Поддерживать династию. Ничего такого не было. И слава богу, что никто не давил. Мама, да, у меня юрист. Всю жизнь проработала судьей. Я знаю, что она хотела, чтобы я тоже пошел по ее стопам. Тогда я — пацан в четырнадцать лет, но она мое мнение учла, приняла мое решение, я окончил школу, и мы поехали в Барнаул.

— Вы увидели проспект летного училища, а если бы танкового?

— Просто я решил, что будет вот так. В то время было три училища летчиков — Качинское, Армавирское и Барнаульское. Барнаульское ближе. Поступил: прошел медкомиссию, профотбор, сдал экзамены, физкультуру. Был большой конкурс. Несмотря на то что это были «темные» времена, 1998 год, в то время пацаны очень активно шли в летчики. Я не совру, но было человек десять на место.

— Вот Каштанов (Герой России, летчик. — Примеч. авт.) четыре раза поступал… А вы с лету?

— Постарался, и получилось. В любом деле должно быть большое желание. Желание было огромным. Теоретические экзамены — я учился более-менее нормально. И для меня сложностей не было. Я больше всего переживал за медицину, потому что без медицины никуда. И все. Прошел медкомиссию, даже несмотря на то, что один глаз у меня не очень. Книг много читал и зрение себе малость попортил. Ничего, все прошел. Прошел КМБ (курс молодого бойца). Но Барнаульское училище было расформировано в том году.

— Сразу?

— Да. 30 августа у нас присяга была, а в начале сентября мы улетели в Армавир. Загрузили нас первых. Курсантов старших курсов попозже, у них полеты, кто в отпусках. И нас — «минусов», самых первых.

— «Минус» — это первокурсник. У него одна полоска на рукаве кителя.

— Да. И мы — «минуса» в Армавире. И там наша учеба началась. Качинское летное училище, к сожалению, в этот момент тоже было расформировано. Прославленное, там больше трехсот героев. А у нас в Барнаульском только двое. Руцкой — вице-президент… Его сбивали в Афганистане. Герой Советского Союза.

— Пертурбации в армии коснулись и авиации.

Максим:

— Приехали в Армавир и начали заниматься. Учеба вошла в русло. Два с половиной года проучились. Теоретическая часть. И через два с половиной года поехали на первые полеты в Тихорецк. В этот момент тоже был ряд переименований, переформирований.

— Горе-реорганизаций.

— Да-да. Страшные слова, которые влияют на жизнь военных. Был тогда Армавирский авиационный институт.

— Вот, вы говорите о вылетах… Ведь такая птаха, в небе… Какие-то барьеры человек преодолевает…

— Многое зависит от летчика-инструктора, — Криштоп покашливал. Сказывалось нахождение в плену:

— Естественно, многое зависит от тебя, от курсанта-летчика. Человек должен быть заряжен, ориентирован. Потому что воздушная среда не подразумевает наличие в ней человека. Чуждое человеку состояние, что ты не ногами ходишь по земле, а находишься в воздухе и выполняешь полеты. И ощущения, и впечатления. Информация тебе поступает всевозможная. И человек должен… Понимаете, не у всех получается летать.

— Держаться в воздухе…

— Личные качества должны быть, склад характера. Люди ведь разные, и не у всех получается. Не у всех хватает распределения внимания. Быстроты реакции не хватает. Кто-то на самом деле боится. Сами понимаете…

— Еще бы! Забраться на высоту и…

— Такое, что непонятно, что дальше делать… Курсанта посадили, а ему сколько получается. Я поступал в семнадцать. Еще двадцати лет нет, грубо говоря, а были же ребята, которые и в школах, и в аэроклубах летали вообще, грубо говоря, с четырнадцати лет. В пятнадцать они летают на поршневых самолетах. Так и в училище. Там, правда, самолет реактивный. Свои нюансы. Но тем не менее были ребята, которые и уходили. Не получалось выполнять полеты, осваивать самолет, уходили. Кто-то уходил на гражданку, кто-то дослуживал срочку (если не служил) солдатом, кто-то переходил в другие училища на штурмана. В ВВАТУ (Воронежское высшее авиационно-техническое училище) — там метеослужба. Учились по наземным специальностям.

— А какие тут ситуации?..

— Что человек не смог освоить самолет?

— Да, почему не полетел…

Максим Сергеевич:

— Я же говорю, кто-то не справляется. Кто-то не видит землю. Не чувствует землю. Есть такое понятие: чувствовать пятой точкой. Когда самолет приближается к земле, в зависимости от темпа приближения самолета к земле и влияния разных внешних факторов летчик должен действовать соответственно, и это… Нет четкой градации: если так — то вот так… Там работает какая-то интуиция, какие-то внутренние решения. Понятно, когда ты уже налетал тысячу часов, грубо говоря, и там все это уже на автоматизме и само происходит, тут не думаешь, что делать. А в начале освоения этого задача летчика-инструктора, кроме всех других элементов полета, научить курсанта видеть землю.

— С неба…

— Чувство полета. Научиться дойти до момента выравнивания и выполнять все элементы, из которых состоит посадка. Выравнивание, сдерживание. Очень много там нюансов. Много специфики по вот этой всей авиационной психологии. На эту тему написаны книги, целые тома…

— Будем говорить, летчик должен чувствовать себя, как рыба в воде…

— Да, да. И у всех этот процесс разный. Даже, казалось, такие моменты, что профотбор, который сдают абитуриенты. Даже он не является четким критерием. У кого-то оценка профотбора высокая, это еще не значит, что ты хорошо будешь летать на самолете. Казалось, это придумано для этого, чтобы отсеять тех, которые притормаживают, но даже при этом… Вот на моем примере. У меня был высокий профотбор. А в освоении самолета у меня были сложности. Ну, грубо говоря, у нас были ребята, которые быстро освоили Л-39, а мне давали дополнительные полеты. И инструктор уже думал, может, меня…

— Списать.

— Да. Были у него такие мысли, а потом вот, знаете, как щелчок, переломилось. Добавили мне полетов двадцать. Я раз слетал, и потом раз, и пошло более-менее. Он меня подвел к первому самостоятельному полету, и меня командир полка выпустил…

Курсант Криштоп

— Что такое первый самостоятельный полет? — углублялся я.

— Это когда летчик впервые летит без инструктора. Он находится один в кабине… При первом самостоятельном полете курсант-летчик еще не осознает… Знаете, вот медведя учат на велосипеде кататься… Научили человека управлять самолетом. Он действует на тех действиях, навыках, которые инструктор ему вложил. Потом уже начинаются попытки, ну, не экспериментов, а попытки попробовать: «А давайте я вот сам». И курсант начинает допускать ошибки. Есть такое понятие «методическая ложь». Допустим, он вылетел. Полета три-четыре слетал и почувствовал себя уверенно: «Я вот уже летаю! Перо на заднице вылезло». Он почувствовал себя, ну, не знаю: чуть-чуть и я — Чкалов! И вот здесь, пацаны… Двадцать лет, понимаете. И начинаются…

— «Класс езды»…

— Да, грубые посадки, отклонения, взмывание, «козление» (прыгание самолета при посадке. — Примеч. авт.) и прочее-прочее. Вот такой ерундой начинает заниматься молодой бестолковый организм. Он почувствовал себя… И тут есть инструкторы такие, что «перо из задницы» ему надо вырвать. Применить определенные психологические и другие шаги, чтобы опять началась планомерная, нормальная работа при освоении других видов полетных заданий. Сначала же полет по кругу выполняется, потом полет на пилотаж.

Я слушал, открыв рот, словно курсант.

— Потом сложные. На групповую слетанность, полеты на применение НАРов (неуправляемых авиационных ракет. — Примеч. авт.) и бомб, полеты на перехват воздушных целей…

— А у вас при первом самостоятельном полете не было ощущения: а, была не была?

Криштоп:

— Есть такое понятие у инструкторов. (Он проводил курсанта, и вот стоит нервничает. Вы же понимаете…) Так есть такое понятие: «Жрать захочет, сядет».

— В любом случае сядет.

Мы засмеялись.

Максим Криштоп:

— Да, полетел, инструктор перекрестился и стоит курит. Ждет.

— Вот вы начали летать. И на вашем горизонте появляется Борисоглебск…

— Да. Как раз после первых полетов Армавирское училище было прикрыто, а были созданы учебные центры в Армавире, в Борисоглебске и в Балашове. И курсантов после первых полетов, кто начал летать, распределили кого в Армавир, кого в Борисоглебск, кого в Балашов. Меня — в Борисоглебск…

— И как вам Борисоглебск?

Криштоп:

— Замечательный город. Приехал туда в ноябре, такое «тухлое» время. Дожди, туманы. Но город мне понравился. Дома сохранились с позапрошлого века. Много их. Лег он мне, — приложил руку к сердцу. — Бывает же такое, первое впечатление, и потом оно на всю жизнь. Первое впечатление у меня совпало с дальнейшим. И учеба, учеба…

— А курсантская форма вам нравилась?

— Конечно! Особенно, когда на первом курсе. Только в форме везде.

— А что делали в свободное от занятий время?

— Там река. Рыбалка… Познакомились, — переглянулся с Наталией Александровной.

— Понятно.

— А диплом получал в Краснодаре.

Я понял: учебные центры снова реорганизовали.

— И вот пошили лейтенантскую форму, и куда же послали новоиспеченного офицера?

Максим Криштоп:

— Окончил с красным дипломом. А кто окончил с красным, была возможность выбирать место службы.

— А какие мысли? Ведь есть Липецк — там асы. Север — там морская авиация…

— Вы знаете, у меня не было на этот счет информации, а только то, что между собой. Были ребята, у них папы, дяди, тети, и особенно из семей летчиков — они имели представление о том, что и где. И я в вопрос, куда лучше ехать, не вникал. Знал, что в то время были части постоянной готовности и на СУ-24, и СУ-25. Я до пятого курса летал на Л-39. Те ребята, которые летали на СУ-25, они поехали в полки с этими самолетами. Что логично и правильно. Я хотел попасть в полк СУ-24. Хотелось попасть в Морозовск — часть постоянной готовности в то время, или — в Хурбу. Меня тянуло на Дальний Восток. Я там не был, и летающий полк, и места, близкие мне. Я родом из Сибири, и хотелось служить в том месте, которое похоже на твою малую родину. Мне интересно было туда поехать, а тут еще и полк летающий.

— Вы же в отпуска ездили к маме на Енисей и огромные расстояния для вас не помеха…

Криштоп:

— Конечно. А на госэкзамены приехал командующий авиацией генерал Зелин и собрал всех, кто заканчивал училище с медалью или красным дипломом. И у каждого спрашивал, куда он хочет? И сам лично фамилии записывал. Распределение лейтенантов, что считаю правильным. Спросил меня, куда бы я хотел поехать. Я назвал полк тоже на Дальнем Востоке, потому что думал, что в Хурбу уже мест не будет. Дело в том, что на предварительном распределении в Краснодаре — нас туда возили — сказали, что там нет мест. Я сказал: «Хочу служить в Возжаевке». Амурская область. Он удивился: «А зачем тебе Возжаевка?» — «Но сказали, что в Хурбе нет мест. А я хочу служить на Дальнем Востоке». — «Нет, есть, — говорит, и потом адъютанту. — Напиши его в Хурбу».

— Мне жена летчика Героя России Пешкова называла Возжаевку Выживаевкой…

— Много поговорок про такие забытые Богом места… В Возжаевке я был в командировках. Конечно, грустновато.

— Итак, Хурба.

— Да, в итоге мы поехали в Хурбу.

— И с вами девушка из Грибановки, — посмотрел на жену Криштопа. — Она так далеко не ездила…

— Она вообще никуда не ездила! Когда мы познакомились и я сделал ей предложение, надо же с родителями знакомить. И поехали на поезде ко мне. И она первый раз в такое длительное путешествие пустилась.

Сколько невест офицеров вот так ехали через всю страну, не зная, сколько раз ее пересекут за время супружеской жизни, и с каждой поездкой все глубже пропитываясь бескрайними просторами России.

Максим Криштоп:

— А когда ехали в Хурбу, полетели в Комсомольск-на-Амуре. Восемь часов лететь. Мне-то, лейтенанту, две сумки взял и вперед. А она-то этого не видела ничего. Особенности военной службы до сих пор не все понимают. Даже столько времени прослужив, а тогда молодой девочке уехать так далеко от родных и близких, что… В части приняли нормально. Это же будущее. Приехал лейтенант — а он летчик, который может многое. Поэтому всегда принимают нормально.

— А женушка… Она же поехала за лейтенантом…

— Да, поехала. Приехала и потихоньку налаживала быт… Приехали, но должны были переучиваться. А пока еще полетать на Л-39 в лейтенантском звании. Мы ездили в Ейск. А потом на переучивание на Су-24 поехали в Липецк. Поэтому сначала мы там не обустраивались.

— Вот вы: не «я поехал», а «мы поехали».

— Да, и в Ейске мы были.

— Бывает, муж поехал, а жена дома осталась. А у вас — мы…

Криштоп Максим:

— Мы вместе. В Липецке сняли квартирку. Я учился, а по вечерам гуляли. Липецк прекрасный город. До сих пор любой командировке туда радуюсь.

— Вот вы переучились на СУ-24. Был случай, что самолет выехал за полосу? — спросил я.

Мне было интересно, что расскажет об этом случае сам летчик.

— Да, как раз отучился. Вернулся в Хурбу, и первый самостоятельный полет. Вот что: надо быть собранным. И я выкатился… Не справился… Не выдержал направление на пробеге… Там «нога» попала в колодец дренажный. Стойка сломалась. Это же материальный ущерб. Все было оценено, возбуждали уголовное дело в отношении меня.

Старший лейтенант Криштоп

— Вы переживали?

— Конечно. Сломал самолет, подвел командиров… Шло следствие, но, слава богу, провели экспертизу, и состава преступления в моих действиях не было обнаружено. Следствие прекратили. Но я какое-то время не летал.

— На лейтенанта и свалилось такое…

— Да. Мне командиры пальчиком погрозили: больше так не делай. И в 2005 году я начал планомерно летать. Осваивать самолет СУ-24. Стал летчиком второго класса, потом первого класса…

— Вот вы служите…

— Вообще это работа. В первую очередь. Чтобы быть в эйфории, это надо в аэроклуб идти, там тебя покатают. И ты как сторонний наблюдатель, зритель. А ведь столько подготовительных мероприятий, столько всего надо сделать. Надо готовиться, надо знать. Эйфория, которая приходит, не просто эйфория, а удовольствие от этого приходит. Когда ты выучился, все знаешь, все умеешь, и тех трудозатрат, которые ты прикладывал раньше, они уже не нужны. И ты гораздо более спокойно выполняешь полеты, уже не с тем эмоциональным напряжением. Понятно, оно сохраняется, но не с тем эмоциональным напряжением, как раньше. Конечно, это счастье, радость, когда ты летишь. Все перед тобой. Особенно, когда у тебя получается. Когда ты выполнил полетное задание, ты не летишь обратно и не грызешь себя, что ракета мимо цели попала. Или на вираже высоту не выдержал, криво, косо и не попала…

— А вы не застали Харчевского?

— Достойнейший человек. Очень большой в авиационном плане. Очень много сделавший для военной авиации. Учитывая то время, когда он руководил Липецким центром. Это же всегда было местом, где теоретически и практически учили, где на новых самолетах отрабатывали методики пилотажа, методики боевого применения, которые потом шли в полки. На тех материалах, которые там были сделаны, учились. Поэтому, что делал Харчевский — это очень многое. По принципу: «Делай не как я сказал, а делай, как я». Поэтому в авиации командиры и начальники, которые выполняют полеты, показывают лейтенантам: вот так я умею, будешь слушаться и готовиться как надо, будешь уметь также. Это основной принцип учебы. Поэтому без этого никуда. Поэтому в авиации летают и полковники, и генералы. И главком летает, вернее, летал. И Зелин летал. И Бондарев. Все они выполняли полеты, все летали. Сейчас, правда, иное принято решение, но, значит, так надо.

— Но замы командующего должны летать… Вы в Бутурлиновке побывали… Как она вам?

— Борисоглебск мне больше нравится. А в Бутурлиновке, пока здесь аэродром реконструировали. Получалось приезжать домой только на выходных. С детьми реже виделись.

— В Сирии были…

— Несколько раз…

— Что Сирия вам дала для опыта?

— Любые боевые действия дадут опыт, который не даст ни один тренировочный полет. Там по-другому организована работа авиационной части. Группа, которая там есть, отличается от того, что происходит при подготовке и организации полетов здесь. Когда ты находишься рядом с другими авиационными представителями, то есть там в одной группе работают и истребители, и вертолеты, пэвэошники. Можно прикоснуться и к их работе, причем наличие зенитно-ракетных подразделений, ракетных…

(В книге «Герои Сирии. Символы российского мужества» описывалась служба летчиков на базе Хмеймим, где с ними выполняли задачи вертолетчики, морпехи, зенитчики.)

— Что удалось вам там почерпнуть?

Подполковник Криштоп:

— Это проверка, во-первых, готов ты или не готов. Практически-то понятно: ты летчик первого класса, а вот психологически готов? Практически работать на земле: понятно, там враги, и надо лететь, и наносить удар туда.

— Ты же выполняешь приказ.

— Выполнение приказа, но психологическая готовность к этому… Там же человек. Какой бы он ни был, но человек, и надо пройти и определиться: способен ты решать задачи…

— И вы поступили в Воронеже в академию профессора Жуковского и Гагарина…

— Да, я в ней учился. Поступал туда с Дальнего Востока.

— В академию отпускали легко? Ведь любой руководитель за тех, кто «везет», цепляется…

Максим Криштоп:

— Знаете, на момент поступления я относился к этому очень нейтрально. Допустим: нужно ли мне сейчас идти и учиться?

— Там же сроки: упустишь и не поступишь.

— А у меня был еще запас. Командир моей эскадрильи мне сказал: «Макс, будем поступать». Он тоже шел, и мне: «Тебе надо поступать». — «Я еще молодой, еще успею десять раз». Он старше меня, и с вершины своего опыта и мудрости, возможности видеть наперед он сказал: «Тебе надо поступать». — «Я понял. Буду поступать».

— Он уже отучился?

— Нет. Он поступал, и я. Он тоже был без академии. Была в Монино академия имени Гагарина, и она переведена в Воронеж, и там определенное время не было набора. Набор 2013 года был после достаточно большого перерыва. И он хотел поступать в академию и ждал, когда начнется набор. И это был первый год. Он и сказал: «Я буду поступать, и ты должен поступать». Я туда не рвался. И он принял командирское решение. Сказал: «Ты готов?» Я ответил: «Готов». Конкурс был. Сдали экзамены, физо, тестирование сдали и ждали зачисления. После вступительных испытаний мы вернулись в часть и в августе уехали в Воронеж учиться.

— Говорят, вы рыбак и охотник?

— Есть у меня такое увлечение. С малой родины. Меня на охоту брал дедушка, и дядя. Они были охотники и рыбаки и меня брали. У меня душа лежала к чему-то новому, а на природе всегда. Возьмет дед на рыбалку, я порыбачу с ним и пошел по берегам, по лесу полазить. На одном месте с горки съехать, что-нибудь такое. Работал инстинкт добывать что-то. Какой-то «трофей» поймать…

Мне знакомо было стремление сибиряков брать от природы ее плоды.

Криштоп:

— А когда на Дальний Восток приехали, там сам Бог велел. Рядом Амур, охота, рыбалка. Горные реки. Те, кто там уже жил, научили на горных реках ловить хариусов. Тайменя. Интересно. И охота, пожалуйста. На все, что летает, ходит, охотимся.

— И рыбалка, не как в Воронеже: пока доехал…

— Там быстрее и проще: рабочий день закончился, десять минут, и ты со спиннингом стоишь рыбачишь. Еще через час ты вернулся обратно, а у тебя полмешка щуки.

— Тут хоть одну бы поймать…

— Это примерно. Там все рядом и свободно. Не то, что пока доедешь на какой-нибудь платный пруд. Охрана. Там все это проще. Понятно, что мы уезжали и как минимум на день. Потому что это тайга. Это труднопроходимые места. И машина должна быть подготовленная. И всегда собирались компаниями — один никогда никто не ездит. Втроем, вчетвером. А на лодке гоняли и по протокам Амура. А пострелял, надо и сварить. А если поймал. Поэтому сели, накрыли. Поговорили…

— Поэтому для «выживания» (тренировка летчиков. — Примеч. авт.) вы были готовы…

— Наверно, да…

— А можете назвать того, кого считаете своим учителем как летчика?

— Много таких, о ком мог бы сказать. Но, наверное, первый мой командир эскадрильи, который в Хурбе был и учил меня летать на СУ-24, это Чепик Игорь Васильевич. Это первый мой камэска, подполковник. До сих пор мы и переписываемся. Он сильный летчик, сильный командир. И очень по-отечески относился к нам. С пониманием, по всем вопросам. Замечательный человек.

— Руки не выкручивал, искал подход…

— Да, да. Никаких маханий шашками и прочего…

— И вот вы в 47-м бомбардировочном…

— Да, после академии.

— А трудно было в него попасть? — я спрашивал о многом, что уже слышал от жены Максима, но мне было интересно узнать ответ мужа.

Максим Сергеевич:

— Естественно трудно. Это же большой город…

— Вы уходили в академию командиром звена, а из академии?..

— И сюда командиром звена…

— А другие возможности?

— Да, было еще одно место, но так как я прислушиваюсь к мнению супруги, — снова смотрел на Наталию, — а она очень хотела, чтобы бы были где-то здесь, в теплых местах, а не где — 45 градусов…

— Как она мне сказала: щеки от холода лопались…

Максим:

— Она очень хотела. Сами понимаете, дети растут…

— И вот вы здесь… Как вам служилось?

— Нормально служилось. Но опять же нюанс. Новый самолет. Я летал на СУ-24. А тут самолет нового поколения СУ-34. Совсем другой самолет, хотя и решает те же самые задачи. Но совсем другой самолет, и опять переучивание в Липецке и потом опять освоение. Уже не лейтенантом, а в звании подполковника.

— Новая «лошадка»…

— Новые люди. Новый самолет. Новый полк. Новая земля. Но ничего, втянулся. Вработался. Слава богу, до сих пор служу.

— И стали заместителем командира полка?..

— Да.

— Не слабо…

— Тут абсолютно. Как говорят, каждый ест свою морковку. Но главное — работать в едином ключе. У каждого свои обязанности, свои направления.

— Росли: командир звена, командир эскадрильи… Что у вас изменилось?

— Командир звена занимается звеном и своими летчиками. Командир эскадрильи занимается летчиками, но у него появился и инженерно-технический персонал. В звене тоже, но не так все характерно. А когда командир эскадрильи становится заместителем командира полка, там уже от авиационных обязанностей немножко отодвигается. У него появляется такое направление деятельности, как, например, физподготовка…

— Тянуть новое дело…

Я знал, какой это проблемный вопрос для милиции, где служил замполитом роты, и тоже отвечал за физподготовку милиционеров.

Подполковник Криштоп

Криштоп:

— Еще там другие обязанности, с которыми летчик, который дорос до камэски, в принципе не сталкивался. Работа с новыми людьми. Работал ты в авиационном подразделении всю свою сознательную жизнь, дошел до командира эскадрильи, а тут перемещаешься в штаб. И с этими людьми надо тоже достичь взаимодействия. И общий язык найти. И начинаешь работать больше с вышестоящим штабом, понимаете. Там ты тоже должен найти общий язык. И оттуда приходят задачи. Отвечаешь за боевую подготовку и начинаешь плотно взаимодействовать с отделением боевой подготовки вышестоящего органа управления. С теми людьми тоже надо находить контакт, знакомиться, общаться, общий язык находить. Решать задачи, которыми тебя нагружают. Вроде как бы и в подчинении нет никого, а приходится с разными службами работать. И они, как правило, не летчики. Тоже свои проблемы…

— Понятно, всякое бывает. Мне про генерала Боташева рассказывали, как его пытались нагрузить, будем так говорить, «бумажными» делами, и он с этим как мог боролся.

— Да, сложно. Но сложнее всего командиру полка… Надо успевать и совмещать авиационную деятельность и должностные обязанности. Потому что в первую очередь тебя спросят за них. Ты должен все сделать, наладить…

— Вот именно наладить.

— Наладить и отработать свою работу. Также самому подготовиться к полетам, это не менее важно. А тот летчик, который не готовится к полетам, ему грош цена. И само собой ничего не делается, в авиации особенно.

— И тут нервы, напряг…

— Да. И если, допустим, у обычного летчика есть определенный распорядок дня, когда ему прийти на работу, когда пройти медосмотр, получить полетные указания и выполнять свои полеты, и он по этому распорядку может работать спокойно согласно наставлениям, то руководящему составу (кашель продолжал проявляться и не отпускал Криштопа), как правило, приходится сокращать предполетное время…

— Понятно, голова-то и о другом болит… У Иванова «ухо заболело», его заменить надо…

— Да. И поэтому руководящему составу до уровня командира и его заместителей приходится и прибывать раньше на службу, и уходить позже…

— Как говорят, генерал Боташев порой жил в кабинете…

— Да. Это при напряженном ритме. При частых летных сменах. Но это реалии, которые все понимают, я имею в виду вышестоящие командиры и начальники, но только понимают и всё… Задачи, которые сверх полетов должен решать авиационный командир, с них никто не снимает, и они стоят.

— Как хочешь, но решай… — я сам в этой шкуре подчиненного оказывался во время службы в милиции от райотдела до областного управления внутренних дел. — Для Боташева главное, чтобы полк был в боевой готовности…

— Понятно, это самое главное. Но охота же все решить. Сделать, чтобы везде было все красиво…

Подполковник не старался службу представить в розовом цвете. Видно было, как он за нее переживал, как когда-то — за звено, потом — за эскадрилью, а теперь — за ставший его частью полк.

— И вот 2022 год. Я ведь недалеко от аэродрома живу. Ровно в 6 утра 24 февраля загудело. Полк стал выполнять задачу. И вы тоже вылетали?

Видно было, как подполковник что-то проглотил в горле: год его испытаний, когда он был между жизнью и смертью, давал о себе знать.

Он выговорил:

— Да.

— Вы же заместитель командира полка. Вы по должности летали или вам, скажем, приходилось кого-то подменять?

Максим Криштоп:

— Я тоже должен выполнять полеты. Я же вам говорил: «Делай не как я сказал, а делай, как я». Потому что все участвуют.

— А то еще скажут: белая кость, а я…

— Скажут и будут правы. Поэтому, как можно решать задачи, которые решает весь авиационный коллектив…

— Вы член коллектива… В книге «Герои СВО. Символы российского мужества» писал про летчика Волынца, его отец, кстати, в Борисоглебске вас учил…

— А, да-да.

— Так однополчане Волынца рассказывали, как приходилось прорываться сквозь ПВО противника… Это никак не сравнить ни с Афганом, ни с Чечней, ни с Сирией…

Криштоп:

— Могу только сравнивать с Сирией. Совершенно все по-другому. Абсолютно. Столько разнообразного там применяется всего, очень много. Поэтому некорректно какие-то аналогии проводить. Совсем другая работа. Поэтому здесь все сложнее, труднее, тяжелее, — голос у Криштопа усилился, — на порядок. На порядок. Я думаю, это касается и военных наших, и — авиации.

— Летчик получил задание и летит туда. Он даже не на передок идет, а туда.

— Да.

— Внутри что-то преодолевается…

— Определяешь для себя: так надо. И по-другому никак. Если ты это не сделаешь, то кто будет делать. Также и в Сирии…

— А если кто-то «засопливит»…

— Если, грубо говоря, вешал нос, находили слова поговорить…

— Здесь, наверно, и сказывается, что вы — летчики, единый коллектив.

— Конечно, это очень важно. Без этого никуда.

— У вас это с училища — вы все вместе, в полку — в звене, в эскадрильи…

— Да. Для этого и есть офицерские собрания, поговорить, обсудить. Выслушать человека, узнать, что он думает, в голове что у него, поговорить, пообщаться, поддержать, очень важно. Конечно, быть в курсе его жизни, знать, как у него дела. Просто у человека как там, как что. Поддержка какая-то…

— Ну, извините, он говорит: «Я боюсь».

Криштоп:

— К каждому индивидуально. Кому, может, погрубее что-то сказать, кому-то, наоборот, помягче. Раз. Человек слетал. И все…

— Переборол…

— Да. И опять блеск в глазах у него… Важно все это отслеживать, смотреть. Видеть, в каком он тонусе. Очень важно.

И перед тем, как перейти к основному вопросу, я спросил:

— Вот, вы гарнизонную жизнь познали… А что для вас Наталия Александровна? — посмотрел на сидевшую рядом с ним жену.

Максим Криштоп:

— Половинка моя вторая. Без нее никуда. И уже столько времени прожили вместе, ее чувствуешь на расстоянии. Тем более сейчас (после года с лишним разлуки. — Примеч. авт.). Там каждый день вспоминал ее по несколько раз. А сейчас тем более ходим везде вместе. Без нее никуда. Только с ней. И мне спокойнее сейчас и легче, когда рядом. Мне повезло, что ее встретил. Элемент везения — вот такой момент, и нашел человека, с которым столько лет прожил и продолжаешь жить. Слава богу, что она у меня есть.

— Могу я тогда спросить: что такое офицерская жена?

— Офицерская жена — это женщина, которая готова к самопожертвованию. В первую очередь. Самопожертвованию, потому что без этого элемента в жизни офицера никуда не денешься. Вот такая… — на глаза навернулись слезы, но он быстро их вытер. — Что-то я расчувствовался… Это как бы не к лицу…

— Мы тоже порой плачем…

Криштоп:

— Эмоциональным стал…

— И как я понимаю, в бытовом плане на нее свалилось…

— Да…

— Им порой достается больше, чем мужикам…

— Мы же этого как бы не видим… Будто все само собой происходит… Все на ней… Я-то, грубо говоря, в казарме пожил, а она из семьи, от родителей и поехала со мной… В Хурбу.

Теперь у них за спиной было почти двадцать лет совместной жизни.

— И вот 6 марта 2022 года. Вы полетели.

Криштоп:

— Я скажу так: я был не один. Летели мы со штурманом Артемом Нориным. И получилось так, что меня сбили…

— Может, что-то не так, что-то не сделали…

— Всегда говорят: знал бы прикуп, жил бы в Сочи. Все нюансы не учтешь. Даже если ты продумал от и до, это война, понимаете. Я никого не хочу винить, но, может, что-то следовало сделать не так, но…

— Кто знал, как надо…

Максим Криштоп:

— Все же учатся воевать. И они, и мы. Поэтому получилось, как получилось. Очень жалко, что погиб Артем (штурман. — Примеч. авт.), — подполковник глубоко вздыхал. — Очень жалко. Могу сказать что-то, о чем мы с вами разговариваем, заняло доли секунды. Буквально в доли секунды решилось то, что я живой и с вами разговариваю, а… Там вот так.

— Вы катапультировались… И дальше?

— Я приземлился, сбросил подвесную систему и побежал.

— Надо спрятаться?

— Нет, по мне вели огонь с земли.

— Вы были в их зоне видимости?

— Да, стреляли.

— Из чего?

— Из стрелкового оружия. И когда я приземлился, я отстегнул и побежал. По мне продолжали вести огонь.

— Это в поле?

— Окраина леса. В лесной массив забежал и пошел. Бежал, потом шел. Холодно. Пошел на север. В сторону государственной границы. Шел. И видите: опять череда — повезло — не повезло. Не повезло — сбили, повезло — живой остался. Повезло — ушел от тех, которые стреляли. Не повезло — что не ушел от других. Череда: везет не везет. До следующего дня бродил, но до своих не дошел.

— Вас сбили вечером?

— Да.

— Получается, ночью по лесу.

— Да, в лесу. Прошел определенное расстояние и на окраине населенного пункта меня взяли в плен. Мне переодеться не удалось. Они увидели, что я в форме. Остановили. Это было раннее утро. Спросили пароль. Спросили документы. У меня их нет. Повели меня к старшему. Старший не позволил им расстрелять меня.

— А был такой порыв?

— Да, высказывали желание неоднократно. Но старший не позволил это сделать. Передал меня дальше по инстанциям. И начались движения.

— Вам удалось позвонить домой?

— На другой день в определенном месте мне дали первый раз позвонить. Я позвонил, сказал, что живой. В плену, — глубоко вздохнул и произнес: — Чувствую себя нормально. Я звонил с их телефона. Поговорили, и дальше начались допросы, допросы.

— В Интернете написано, что они подбрасывают в камеру с пленными пистолет с одним патроном, чтобы кто-нибудь застрелится (патрон был без пороха) и игра в «убей друга — мы тебя отпустим». С вами было такое?

— В таком виде со мной не было. Но пистолетом били в лицо и говорили: «Возьми, застрелись». Мы (пленные. — Примеч. авт.) лежали. Нас избивали и били пистолетом.

Но эта для кого-то безобидная игра с подкидыванием пистолета не удивляла. Нацисты «прославились» изощренными издевательствами и пытками. Одна «библиотека» в аэропорту Мариуполя чего стоила.

— Вы в плену… Вас куда-нибудь возили?

— Я проехал по всей Украине. Возили в разные места. Вы же понимаете, они проводили допросы. Потом были попытки обменов. Но они не состоялись. Не смогли договориться раз, два. Поэтому история очень…

— Тяжелая.

— Это так не просто на самом деле. Это так не просто и так сложно вернуть человека, причем разных категорий. А с офицерами там еще более сложно. У кого-то быстро это проходит, у некоторых раз и поехали на обмен. Некоторые ждут. Долго ждут.

— Вы находились один в камере? В «спортзале», как его называют?

— В некоторых местах с кем-то, два месяца я сидел вообще в одиночке. Но, как правило, с офицерами. Лейтенантами. А в одном месте в пятнадцатиместной камере сидели тридцать восемь человек. Там я увидел все категории пленных. Со всеми пришлось столкнуться. С разными условиями. И в плане количества людей, которые сидят, в плане питания. Питание в учреждениях трехразовое. Понятно, что однообразная пища, тюремная. Каша, баланда, хлеб дают. А были места, где ел два раза. Были, где один раз. Вначале. Поэтому в учреждениях…

Я не стал спрашивать про то, что уже слышал от Наталии Александровны.

— Вот вас пистолетом. А других избивали?

— Конечно, избивают всех пленных. Особенно поначалу. Я знаю место, где человека забили до смерти. Но, естественно, самый большой риск насилий в первое время, когда находишься далеко… А когда тебя повезли в какое-нибудь СИЗО, там уже, да, там шансы на выживание в плену значительно вырастают. А первое время там, конечно… Это же передний край, война. А люди там всякие. Но это сначала. Потом, когда в изоляторах оказался, там меньше. В одном месте мне сотрудник изолятора сказал: «Тебя здесь не тронут… Я им (тем, кто мстить хочет) сказал: их не трогать! Если вымещать ненависть хотите, езжайте на передовую». Поэтому, вот так вот.

— А вот вас избивали. Что они от вас хотели?

— Избивали, когда наши налеты были. Начинают бить летчика. Могли просто, потому что «я так хочу». Много, много я переживал этих острых моментов…

— А вот была пресс-конференция. Есть видео, вы там говорите…

Максим Криштоп:

— Там долго над нами издевались. По нужным местам били. По ребрам, по ногам, по голове… По руке… По ожогу. Надевали на голову пакет и душили. И грозились горло перерезать. Ну, глаза завязаны, а острие чувствуешь. Ну, думаешь, все… И перед этой пресс-конференцией это со мной проделали. Сказали: «Будет пресс-конференция». Обозначили то, что я должен сказать. Сказали все это выучить. За тобой все равно подсматривали и сказали: «Вздумаешь что сказать от себя, до утра не доживешь». Перед этой пресс-конференцией — вопрос жизни и смерти, — произнес и громко повторил: — Вопрос жизни и смерти. Поэтому вот так вот. Поэтому за то, что я там наговорил, что пришлось сказать, я до сих пор себя сильно виню, понимаете. Виню…

— Когда паяльник в одно место вставят, и не такое произнесешь, — вырвалось из меня.

Криштоп на пресс-конференции

Криштоп:

— Информационная борьба…

Я бы особо не винил подполковника, который оказался в такой ситуации. Он еще мог принести пользу как в жизни, так в авиации, и он боролся за сохранение своей жизни.

— Вы сказали про ожог…

— При катапультировании. Самолет же горел.

— Там, говорят, две ракеты было.

Криштоп:

— Как минимум, две. Я видел как минимум две, и самолет загорелся. Сначала загорелся сверху, потом пламя здесь было, — показал рукой рядом с собой. — Ну, после катапультирования посмотрел, думал, они попали в меня. Кожа на ноге слезла. Слава богу, кость цела. А то вообще никуда не убегу.

— Вы оторвались от первых стрелявших в вас…

— Убежал. Повезло.

— А насчет эвакуации?

— Вы знаете, я рацию не включал. А то открытая частота, и сразу пеленгуется и местоположение определяется. Я принял такое решение. Связь не работала, позвонить не мог, принял решение, что пойду. Дойду до своих. Поэтому в этом плане я даже не делал попыток.

— С другой стороны, только началась операция, еще вообще ничего не понятно. Вот когда устаканилось малость, тогда и эвакуация… Каштанов, который выходил с Коптиловым (самолет с летчиком Каштановым и штурманом Коптиловым был сбит, и они выходили из окружения. — Примеч. авт.), говорил, что они очень хотели пить.

Криштоп:

— Да. У меня оторвало флягу, и очень хотелось пить. Просто сил уже не было, зашел в одно место, взял штаны. У меня же обгорели, разорваны были. Взял водички попить, яблочко. Какую-то мелочь. Попил и пошел дальше. Там было оставлено помещение, но вот эти вещи я взял.

— Штаны. А сверху-то роба летчика.

— Да. Потому что после всего адреналина, беготни по лесу, снег я не стал жевать.

— И если прикинуть, сколько прошли километров?

— Где-то десять.

— Оторвались… Вам, наверно, помогло, что вы и рыбак, и охотник…

— Конечно. Я сначала по дорожке бежал, чтобы следов не оставлять. Потом прыгнул с нее, как зайцы следы запутывают. Старался направление менять. Еще большой участок прошел по дороге, чтобы следов не было. Я конечно хотел найти место, чтобы перекантоваться. Чтобы хотя бы не на снегу или под деревом. Пытался найти, но мне не повезло. А может, наоборот, повезло.

— Замерз бы…

— Поэтому вот такая лотерея.

— Я понял, что процесс обмена был очень медленный и мучительный. Но в Интернете стоит, что у вас было следствие и был суд.

— Да.

— Раз следствие, суд, у вас был адвокат?

— Да. Украинский.

— Какие советы?

— Он всегда спрашивал про само содержание.

— Били, не били…

— Да.

Мы говорили. Я не стал уточнять детали, о которых мне говорила Наталия Александровна: у них разговор с мужем мог быть подробнее и откровеннее. Ни о проблемах на службе, ни о микроавтобусе, в котором Максим нашел топор, ни про сам топор… Итак, картина становилась понятной.

Криштоп рассказал, как вел себя на следствии, что выполнял приказ, вину признал. Был суд в Харькове. Заседания три в закрытом режиме. Первое заседание по видеосвязи. Судила женщина-судья. У него даже мысли не возникло сравнить ее со своей матерью. А следователь и прокурор говорили, что суд может не успеть состояться, их уже обменяют. Тогда осудят потом, заочно.

Максим Криштоп:

— Нас повезли на обмен троих. Вот подошел автобус, двоих забрали и увезли, потом вижу, автобус с вэсэушниками. Понял: состоялся обмен. А меня никуда. Сижу думаю: снова сорвалось. Но потом меня повезли. Вот в автобус зашли трое. И один из них мне жмет руку: «Максим, ты дома…» И я понял, наши. Они нас встретили, переодели. Они помогали. И до сих пор помогают. На таком уровне встреча. Депутат чеченец Саралиев Шамсаил Юнусович. Генерал Максимцев Александр Анатольевич. Он, кстати, меня принимал в Хурбе, куда я лейтенантом приехал. А было еще много людей, и всем им огромное спасибо. Мы так им благодарны. Помогал еще военный корреспондент Поддубный.

Обмен пленными

— Ваши планы?

— Служить…

— Вы прошли такое, что трудно передать. Ваш опыт важен не только для вас, но и для всех нас. Скажите, что для вас эта история?

— Это страшное испытание. Понимаете, там любой человек находится в состоянии неизвестности и безысходности. Понимаете, вот это самое страшное — неизвестность. Не понятно, что будет через день, через час, через неделю. Человек находится в таком состоянии, что… Особенно поначалу. Я не назову это паникой. Но именно безысходность и безнадега. И человеку очень важно это пережить, перебороть. Конечно же, не впадать в отчаяние. Самое страшное время ты пережил. А потом у человека все начинает более-менее устаканиваться. Ты в камере, где, грубо говоря, какими-то элементами быта обросли: кубики слепили из хлеба, карты нарисовали, да. Кипятильник появился. Такие моменты, нюансы, которые упрощают, и человек начинает ждать. Вот это рутинное состояние ожидания обмена. Тоже очень легко себя загнать в психологическую яму. «А меня не меняют», «А почему меня не меняют?», «Почему по радио или по телевизору, где есть. Посмотрели по телевизору: раз, очередной обмен. Раз — очередной». А тебя нет. «То есть я никому не нужен». И человек может перестать следить за собой. Сидеть тупо смотреть в одну точку. Может начать психовать. Может сорваться. Тоже такие моменты. Вот этот момент пережить тоже надо. Очень помогают книги. Они дают вам литературу читать. Очень сильно помогают книги. Если, допустим, нет телевизора, да даже если он есть, не будешь же его все время смотреть, очень сильно помогают книги. Я в одиночке сидел вначале без книг. Поэтому чтение книг выручает. Если сидишь не один и попались адекватные люди. У каждого своя жизнь. Каждый про свою жизнь рассказывает, делится. Смотрят друг за другом, чтобы не дай бог с собой что-нибудь… Попыток покончить с собой, что-то еще сделать. Вот так. Помогают сигареты снять психологическое напряжение. Помогают. Понятно, что это вред для здоровья. Но это выручает…

Тут впервые вмешалась Наталия Александровна:

— Стал курить, а раньше нет…

Максим Сергеевич:

— Но и только держаться, только ждать и верить, что тебя ждут многие люди. А там говорили: у меня никого нет. Меня никто не ждет. Понимаете, он сидит и говорит: а, сейчас… И к процессу обмена относится как бы: ну, да. Через неделю будет хорошо. Через месяц будет, ну, тоже пойдет. То есть такого нет, как семья. Я ждал очень сильно. Ждал и верил, а некоторые люди сидят… У каждого свой характер. Своя психология. Поэтому важно следить друг за другом. Чтобы человек эмоционально не выгорел. Психологически. Поддерживать друг друга. По возможности…

— А вот мы знаем, что вашей жене выпало. Ей названивали оттуда. Она вела себя как подобает. Можно было послать, а она их.

Максим:

— Она мне немножко рассказала.

— Она их за нос водила.

Наталия Александровна:

— Обещала, что с плакатами…

Тем самым мужа как бы страховала, чтобы ему меньше там досталось.

Максим Криштоп засмеялся:

— В этом плане, да…

Я:

— А потом документы прислать обещала…

Максим:

— Да, да. Эти моменты были, конечно. Когда начинают твоих родных и близких трогать. Но что это такое? Они в чем виноваты? Вот это они недопонимают. Что такое воинский долг. Что если офицер. «А почему ты выполнял приказ? У нас бы такой приказ не выполнялся».

И это у нацистов, которые мирных граждан убивают с 2014 года!

Криштоп:

— Я вот думаю про себя: ну как вы рассуждаете? Не поспоришь. Не начнешь там что-то объяснять. «Зачем ты выполнял приказ?» На фоне этого соответственно понятия воинского долга, воинской дисциплины, круга мировоззрения почему-то нет. Поэтому идет такое, что звонят женам, детям…

— Одноклассникам ваших сыновей…

— Да. Поэтому… Я военный, я попал в плен. Ну, застрели меня. Ты меня взял в плен, застрели. А когда начинается… Если у тебя такая ненависть. Когда начинают вот так дергать. Когда я был в одном месте, там мне один человек сказал: «Здесь тебя никто не тронет. Я, — говорит. — Своим сказал: «У кого есть какая-то ненависть, берите автомат и идите на передний край и там свою ненависть доказывайте». Вот такое он сказал. Вот я бы сейчас, сколько я там пережил, перенес, сейчас бы стал звонить по телефону кому. Родным и близким украинцев…

— Грозить…

— Да у меня в жизни такой и мысли не было. А у них этого понимания нет.

— А с вами обменяли Косика. Зам. комполка. Он в здравии?

— В здравии.

— Он в Курске?

— Он еще не доехал.

В заключение я:

— В вашей истории собралось многое. И на то, как вы себя повели, повлияло многое. И то, что выросли на Енисее, и мама-судья, которая приучала вас к справедливости, и товарищи в училище, в вашем звене в Хурбе, и то, что в академию — это тоже на благо армии, и мечта стать генералом, — вспомнил слова жены, на что Максим засмеялся.

Я продолжил:

— Это правильно! Вы же не ради погон, а ради Отечества… Что служили зам. комполка: это такой напряг… А какие просторы ваши родные — от Енисея до Амура, и от Амура до Дона — это все ваше… И, наверно, поэтому вы осилили… Не сломались… Вы ждали, верили, что вас вызволят… И вызволили…

Вспомнил, как 6 марта 2023 года он позвонил Наталии Александровне, а она «вся на иголках». И дождалась обмена.

— И сказала про три шестерки в вашей судьбе. Как вы говорили: «Я 6 марта был сбит, 6 мая обменян, и летел на борту 06…»

Криштоп:

— И был шестой вылет… Четыре шестерки…

Вот какие закономерности волей-неволей подмечал Максим Сергеевич, и его в этом упрекнуть нельзя. Он год провел во вражеском застенке и теперь имел право на любое восприятие.

Провожая подполковника, я невольно думал: «А чем не генерал?.. Ведь он прошел огни и воды…»

13 июня 2023 года

Когда 15 сентября 2023 года я был в санатории Горького, где бывшие и действующие сотрудники МВД давали концерт, я обратил внимание на худощавого, крепенького, маленького парня, который пришел на концерт, подволакивая ногу и опираясь на палочку. Я знал, что в санатории наряду с отдыхающими по путевкам живут беженцы из Донбасса, и те, кто ранен там в боях и проходит здесь реабилитацию. Узнав, что он вагнеровец, подошел к нему. Удивился, что тот не стал отнекиваться и даже что-то успел рассказать до начала концерта, а полный разговор состоялся после, когда мы присели на скамью под лечебным корпусом.

И тут уж я дал волю вопросам.

Мужичок охотно отвечал, но что-то и скрывал.

Курил, а я узнавал: крепышом оказался вагнеровец Николай.

— Я воронежец. Родился в 1988 году. Родители мои выпивали и их лишили родительских прав. И мальчишкой со второго класса попал в интернат в Богучаре…

— Там учился лет чуть более ста назад Михаил Шолохов, — вспомнил я это мощное для села здание в пойме реки Богучарки.

Ассоциация с Шолоховым невольно напоминала об испытаниях страны, которые повторялись.

— После седьмого класса в 2002 году моя тетя Алла Щербакова оформила надо мной опекунство, — говорил Николай. — И я стал жить у нее в Митрофановке. Хотелось есть, сладостей, а тетя Алла не могла это купить, вот я и лазил по магазинам. Кончилось тем, что меня судили по 158 статье за кражу, и я по малолетке попал в Бобровскую воспитательную колонию.

— В начале 80-х туда я ездил с Гавриилом Николаевичем Троепольским в эту колонию. Воспитанникам показали фильм «Белый Бим Черное ухо». Помню, как они окружили Троепольского и не отпускали, а на обратной дороге он повторял: «Беда, беда»… Мол, это не дело, когда дети попадают за решетку…

— Вот вам и беда… — вздохнул Николай. — Там я пробыл с 2003 по 2006 год. А как исполнилось восемнадцать лет и мне оставалось отбыть девять месяцев, меня перевели во взрослую колонию в Борисоглебск.

Николай говорил спокойно, без бравады, которая порой присутствовала у парней с «биографиями».

А я думал: эх, молодость!

— В 2007-м освободился из колонии, — продолжал Николай, — и вернулся к тете в Митрофановку. Сорок три дня провел, как в пьяном угаре, случилось убийство. С подельником завалили одного. К тому же я снял с убитого куртку и отдал подельнику надеть. У него куртка была вся в крови. И у меня получилось две статьи: убийство и разбой. За разбой (ведь снял куртку) и убийство мне дали 17 лет колонии, а подельнику 9 лет и 6 месяцев. После этого я шестнадцать лет не выпивал и не выпиваю! С учетом последнего срока должен был сидеть вплоть да 2024 года. Я постоянно находился в контрах с сотрудниками колонии. Не вылезал из ЕКПТ (единое помещение камерного типа — камера с жестким содержанием осужденных).

Он не хвастался этим, разве что менял одну сигарету за другой.

А во мне клокотало: что ж не налаживались отношения, тем более у парня, которого с детства била жизнь.

Николай:

— Меня переводили из одной колонии строгого режима в другую. В Воронежской области я побывал и в Россоши, и в Борисоглебске, и в Перелешино, и в Семилуках. По ходу у меня на год скостили срок: изменилось законодательство.

Говорил, но не чувствовалось ни ненависти, ни озлобления, что часто, бывает, встречается у людей с поломанной судьбой.

Николай:

— В сентябре 2022 года, когда я находился в колонии в Семилуках, к нам приехал глава частной военной компании «Вагнер» Пригожин. Приехал не один, с другими командирами. Нас приглашали в отдельные комнаты и разговаривали. Со мной говорил и сам Пригожин. Он мне сказал: «Нужны штурмовики. Духовитые пацаны, которые во имя Родины готовы идти в бой…» Сказал, что будет и помилование, если буду участвовать в боях. Выплаты. Многие, кто со мной сидел, согласились идти в «Вагнер», и я согласился. Дело в том, что в колонии был батюшка. Я говорил ему: «Как о войне подумаю, на душе радость». Батюшка и сказал мне: «Поступай, как сердце подсказывает. Я благословляю». Так с верою в сердце я пошел в ЧВК «Вагнер». Начальство колонии вздохнуло: с плеч «свалился» такой груз. А все остальные удивились: мне оставалось восемь месяцев до окончания срока и я бы вышел, а я вместо того, чтобы досидеть и освободиться, пошел рисковать жизнью! Ладно бы пять, шесть лет оставалось, а то всего ничего…

Видимо, в этом и заключалась загадка это парня: ему главное было защищать.

— Через десять дней я вышел из колонии и стал вагнеровцем. Нас еще называют «музыкантами», по композитору Вагнеру, музыканту. Прибыл в ЛНР. В учебке прошел подготовку. Там хорошо обучали. Со всех видов оружия учили стрелять. Пистолетов, автоматов, пулеметов, гранатометов. И все с боевыми патронами, боевыми гранатами. Все наяву. По семь километров гору «штурмовали». С нагрузкой 20 килограмм и вперед. Все пригодилось». После учебки попал в штурмовую группу. Хохлы воевать умеют. У них арта хорошо работала. Тепловизоры. У нас с этим хуже. А тепловизоры в основном трофейные. Вот пока шли на позиции, страшно было, а как зашли, страх улетучился. Вскоре пошли в «накат» и взяли их позицию. Прошло крещение, у командования заслужили уважение.

— А как насчет: первый раз убил…

— Особых терзаний не было.

— Видимо, сказалось и прошлое. Что случилось в 2007-м.

— Наверно, да. Да и я понимал: перед тобой враг и придется убивать.

— А что вспоминается, не выходит из памяти?

— Да всякое. Был случай, мы шли в разведку. Могли засветиться, а впереди окоп. Так пришлось работать ножами. Их было восемь, нас шесть. Мы их одолели…

— А что-нибудь из другой серии…

— Хорошо. Смешной эпизод. Мы заняли окоп. Нам не могли принести еду, и мы четыре дня голодали. Был приказ сидеть, и мы сидели. Разговорились: у украинцев ведь есть сгущенка. И пошли, заняли четыре окопа. Еды набрали. Правда, нас назад выдавили, но с «уловом».

Солнце спускалось к кромке леса, а мы говорили.

— А как ранили? — спросил я.

— Пошли на штурм укрепрайона. А у нас с ними была негласная договоренность: те, кто эвакуирует, не трогать. То есть видишь, он без броника, без автомата, «трехсотых», «двухсотых» собирает, не трогаешь. Потом «пидоры» стали наших расстреливать. И вот как я сказал, мы пошли, меня ранили в ногу. Нас в живых тогда осталось только двое: я и еще один, у него якобы ранение в руку. Я ему говорю: «Забери меня». А он убежал. Бросил меня. Пришлось мне самому выползать, так как эвакуация не могла дойти до меня. Все обстреливается, а договоренность о вывозе раненых и убитых уже была нарушена. Забинтовал рану, пополз. Я ведь в разведку ходил и знал район. Залез в наш окоп. Там ребята сидели. Ночь и день прождал, сам перебинтовался. Пластырь наложил. На следующий день укроповский танчик разбомбил этот окоп. Все, кто там был, погибли. Смерть шла у меня по пятам. А кто в соседних был, те попали в плен. А я прополз километра полтора. Оказался в «кармане»: укропы с трех сторон, слева, справа и спереди. А там дорога. Когда до укропов оставалось метров пятьсот, переполз дорогу, там наш окоп. Залез туда. Просидел в нем ночь, день, вечером хотел выползти, но крови много потерял. Залез назад. Достал две гранаты и говорю парням: «“Пидоры” пойдут на нас, как воин, я вам не помощник. Но в плен я никому не дам попасть». У нас предписано не сдаваться и как можно больше забрать с собой врагов. Это по кодексу чести. Двое поняли, а третий испугался. Но случилось чудо. Я взмолился Богу, попросил эвакуацию, и она пришла. Меня вынесли. Попал в штаб. Рассказал, что произошло, как сбежал от меня и мне сказали: его накажут. Сами понимаете, теперь к нему отношение как к обиженному. А меня в Светлодарск, потом в Свердловск, в Луганскую областную больницу. Оттуда в Анапу. Там аппарат Илизарова поставили. И так по больницам. И вот в Воронеже, — Николай отбросил сигарету, поднял штанину, и я увидел на ноге две синие вмятины. — Пуля сюда вошла, отсюда вышла. Кость раздробила…

Я понимал, что не всякого наградят, хотя он это и заслужил, но все равно осторожно спросил:

— А медали?

— Есть. Одна «За отвагу», другая «За взятие Бахмута», подписана Суровикиным, «Бахмутская мясорубка»… Всего пять… Меня ни в чем в «Вагнере» не обманули. Все, что обещал Пригожин, выполнили. Помиловка, все выплаты копейка в копейку…

Николай показал свое фото с медалями на груди.

Мы еще говорили.

Напоследок Николай сказал:

— Чувствую себя отлично. На войну тянет. Спать ложусь: а мысль о войне. Хочу туда… Вот благословение у батюшки получу и в Курск, там наши «музыканты» на границе… ДРГ буду ловить…

Я уходил в сумерках. Николай пошел в корпус, где жил, а я в горку через лес к остановке ехать домой. Шел и желал здоровья этому парню, который пошел Родину защищать, и низкий поклон его тете, которая приняла его — бесхозного, и тем, кто протянул ему руку, несмотря ни на что. А ведь без помощи таких людей жить нам было бы тяжелее.

16 сентября 2023 года