Иллюзионист. Иногда искусство заставляет идти на преступление, а иногда преступление

Портрет

Сергей Волжский

#по_следам_убийцы

#дьявол_в_деталях

#много_кофе_не_бывает

Потирая двумя пальцами покрасневшую переносицу, майор Грановский вглядывался в полотно дождя, сквозь которое спешными шагами направлялся к их служебной машине лейтенант Зверев. Дрожащими от предвкушения ароматного напитка руками он сжимал два бежевых стаканчика капучино. Передав сокровища начальнику, Зверев уселся на водительское сиденье, небрежно хлопнул дверью и, не закрыв ее, хлопнул что есть сил, громко выругавшись.

– Не ори над ухом, и так голова болит, – злобно проворчал Грановский, метнув взгляд воспаленных от бессонницы глаз на молодого во всех смыслах помощника. За тот месяц, что Зверев служил под началом Грановского, парень поднаторел лишь в покупке кофе с круассанами да в том, что садился за руль, когда шеф уставал.

А Грановский устал. В самом деле устал. От вялого, затянувшегося развода с женой, от сырого, прокуренного кабинета с видом на котельную. От того, что в октябре, как по часам, обостряется его хронический бронхит, забивавший легкие кошмарной коркой, как будто грудь наполнили цементом и дали засохнуть. От этого кашля не спасали ни сиропы, ни таблетки, ни курносая врачиха с длинным, как у лошади, лицом, посоветовавшая Грановскому принять ситуацию и пить крепкий чай с лимоном. А во что обошлась аренда жилья! Если бы не положенная по закону компенсация, он чувствовал бы себя совсем тоскливо.

Однако более всего майор Грановский устал от трех нераскрытых убийств, висевших над ним мертвыми тенями обезображенных жертв уже четвертый месяц кряду. Формально, он свои обязанности выполнял сносно, несмотря на… Но в этот раз лишь отчеты щеголяли своей аккуратностью, а дело стояло. Три женских трупа, нетронутые тем, чем может тронуть женщину извращенец, но изуродованные, словно в насмешку над чем-то, чего Грановский постичь не мог. Всем трем отсекли руки почти по локоть, прежде чем закончить кошмарный процесс глубокими проникающими ранами. И ни логики, ни связи между жертвами, ни даже четких географических ориентиров. Только то, что погибшие женщины не были знакомы, убийца – явно правша… и всё. Красная роза подле тела и платок, пропитанный Шанель № 5, бывают только в книжках. Впрочем, логика у душегуба, скорее всего, присутствовала. Просто Грановский ее не понимал.

– Чего не пьете, ведь остынет? – Зверев слегка тронул Грановского за локоть.

– Пытаюсь заново привести в порядок… мысли. И факты, – сквозь зубы ответил майор и в неудачной попытке отхлебнуть кофе пролил коричневатый напиток на замшевое пальто. – Твою ж…

Он осекся и полез за платком.

– Промокните бумажной салфеткой. – Зверев протянул упаковку.

Отблагодарив лейтенанта подобием кислой ухмылки, Грановский заговорил вслух, как всегда, когда желал предельно сосредоточиться.

– Итак, по делу о серийнике. Давай… а давай ты! – Он в упор уставился на парня.

Зверев отпил капучино и выразительно прочистил горло.

– Значит, первую нашли на обочине Новоприозерского шоссе. Юлия Копылова, двадцать три. Зарабатывала там же, в основном на дальнобойщиках. Если убийца клиент, то это глухарь. Был бы. Но она первая из трех…

Они неслись по затянутому сырой пустотой октября Приморскому проспекту, громко втягивая горячий кофе, приятно согревавший измотанное дождями и бессилием перед неизвестным извергом нутро.

– Приятель этой Копыловой Стас Гусев под вопросом. Согласно материалам, алиби нет, просыхал после пьянки. Безработный последние четыре месяца. С тех пор, как начались убийства.

– Молодец, – впервые похвалил помощника Грановский, слегка кивнув.

– Спасибо, – расцвел Зверев. – Настаивает, что о… специальности, скажем так, своей подружки знал. Типа тоже работа.

– Ну, работа, – пожал плечами Грановский.

– Оснований задержать Гусева не было, но это вполне мог быть он. Только не вижу мотива. И портрет не подходящий. Типичный невротик. Злобный неудачник. Но отрубить руки трем бабам?.. Вряд ли.

– Левее давай теперь. На Савушкина и потом… – Грановский тронул пальцем экран. – Серебряков переулок.

– Вторая… ну, сейчас про нее и поговорим, на месте.

Грановский хмыкнул, изучая карту.

– А третья Виолетта… как ее… – Зверев прищурил глаза. – А, Юмаева! Тридцать один. Медсестра. Жила с родителями. На подозрении разве что отец. Это если из своих. Просто я помню, что чаще всего убийцы прячутся в близком окружении. Одной из жертв.

– Да, по статистике, – буркнул Грановский. – Сворачивай на светофоре.

Добравшись до дома № 7 по Серебрякову переулку, они позвонили в четвертую квартиру и вскоре просунулись в узко приоткрытую дверь на площадке второго этажа. Их встретило осунувшееся лицо Светланы Павловны, матери Ирины Котовой, погибшей в унылом, промокшем от нескончаемого дождя августе. Двоих мужчин встретили тусклые, непросыхающие от слез глаза.

– Извините за очередное беспокойство. Но надо уточнить кое-какие моменты.

– Ну что ж, заходите, – дрожащим голосом ответила Котова.

Грановский стащил влажное пальто и водрузил его на вешалку, перевесив на соседний крючок потертую, насквозь мокрую спортивную куртку с эмблемой «Nike». Войдя в гостиную вслед за женщиной, он напоролся на ледяной взгляд и на мгновение замер в недоумении.

– А, Кирилл Иванович, какими судьбами?

– Я могу вас спросить о том же, – злобно парировал молодой человек в вязаном свитере, застывший с дымящейся чашкой в руке.

– Мы по долгу службы, так сказать.

– Ага, только толку от вас никакого, товарищи, – едко бросил жених покойной Ирины.

– Послушайте!.. – начал было Зверев.

– Тихо-тихо, – оборвал его Грановский, повелительно подняв руку.

Молодой человек оскалился и с шумом отхлебнул чай.

– Ну, что же вы хотите на сей раз? – Он скривил лицо.

– Напомните, где вы были в вечер смерти вашей невесты. Надеюсь, не забыли?

Кирилл тяжело вздохнул.

– Повторяю в тысяча первый раз, товарищи. В тот вечер я был. Здесь. Со Светланой Павловной. Мы дожидались Иру. К восьми часам. Она не пришла…

– А пришли вы когда? – подал голос Зверев.

– Без пятнадцати восемь примерно. Но я помню, разумеется, только по собственным показаниям. Которые давал миллион раз. Правильно я помню, Светлана Павловна?

– Да, приблизительно во столько, – горестно произнесла Котова.

Отвернувшись от источающего нахальную неприязнь парня, Зверев уставился на стену, где его встретил почти тот же взгляд, только с портрета в темной раме. Кирилл Суровкин в акварели критически смотрел на Зверева, мастерски изображенный неизвестной рукой.

Оглядев творение, Зверев зашевелил губами и вскинул брови.

– Это Ирина вас рисовала? – не удержался он.

Видя, что Котова и Суровкин обратили взоры на Зверева, Грановский изобразил лицо Роберта Дауни-младшего на знаменитом кадре, ставшем незаменимым на просторах интернета.

– Нет, – сухо ответил парень. – Ира не умела рисовать. Она подарила его мне на день рождения. Рисовала ее знакомая.

– Почему портрет тут, а не у вас?

– Потому что я собирался переехать сюда.

Недолгую тишину прервал громкий рингтон, выпорхнувший из внутреннего кармана Зверева. Извинившись, он вышел в коридор.

– Отлично, – кивнул Грановский. – Светлана Павловна, я, собственно, хотел спросить вас, но раз Кирилл Иванович здесь, могу в вашем присутствии… Скажите мне вот что…

Зверев ворвался в комнату с таким грохотом, что все трое подскочили и устремили на него три пары изумленных глаз. Чай расплескался по столу.

– Шеф, идите!.. – Парень загребающим жестом звал Грановского в коридор и, как только тот вышел, зашептал на ухо: – Еще одна. Четвертая.

– Да твою же… – захрипел Грановский.

– Не в этом дело. Его взяли. На месте! – Лицо Зверева сияло.

Грановский смерил глазами мужчину в мешковатой куртке, закованного в наручники, усаженного по ту сторону письменного стола в комнате для допросов.

– Коробченко Олег Юрьевич. Семьдесят девятого. Сотрудник санслужбы. Судим за побои, – он негромко кашлянул, шурша страницами протокола, – в девяносто шестом. И за хранение. В две тысячи четвертом.

– Да, я – Коробченко, – заговорил страшным голосом лысый, как футбольный мяч, мужчина, обнажив зубы в полубезумной улыбке. Он грохнул браслетами по столу. – И вам повезло взять самого… МЕНЯ.

Грановский кашлянул громче, поглядывая на часы за спиной задержанного.

– Прекрасно, – он шмыгнул носом. – Ну, говорите.

– Я – тот, кого вы искали все эти годы, – усиленно растягивая слова, произнес мужчина и наклонился вперед, сверкая мутными глазами. – Радуйтесь.

– В чем конкретно вы сознаетесь? – официальным голосом спросил Зверев, похлопывая смартфоном о левую ладонь.

– В убийствах, конечно. – Мужчина недоуменно склонил голову.

– И сколько же убийств вы совершили, гражданин Коробченко? – Грановский постукивал карандашом о поверхность стола.

– Тридцать восемь. Нет, тридцать девять! Первую я ухлопал еще в девяносто третьем. Вот таким пацаном. – Он медленно провел ладонью сверху вниз.

– Кроме кистей рук, какие части тел вы употребляли в пищу? – серьезно спросил Грановский.

– Да все без разбора. – Мужчина лязгнул зубами.

– Вы вступали в сексуальный контакт с жертвами до или после убийства? – спросил Зверев заинтересованным тоном, при этом бросив косой взгляд на шефа.

Грановский одобрительно кивнул.

– Что за дурацкий вопрос, естественно, ДО, – возмутился мужчина. – Я не какой-то извращенец.

– Слушай, ты, придурок!.. – Грановский неожиданно вскочил и, схватив мужчину за ворот куртки обеими руками, притянул к себе.

– Шеф-шеф! – Зверев взял его за плечо.

Грановский отпустил Коробченко и с шумом выдохнул.

– Вместо того чтобы работать, я должен тратить время на этих уродов. Решил прославиться, да? Думаешь, ты один желающий? Только за последнюю неделю сто восемь идиотов признались в таких преступлениях, что тебе не снилось даже. Эти убийства с отрезанными руками взяли на себя уже человек двадцать, а то и больше. У них даже лучше получалось.

– Да плевать я хотел на них. Я – убийца! Маньяк, понимаете? – заорал мужчина. – Я требую, чтобы меня немедленно арестовали.

– Вышвырните этого… А, хотя подождите. Задержите его на сутки, пускай остынет. Заодно проверьте отпечатки, следы крови и прочее. Не он первый такой, но мало ли… – Он пожал плечами. – Показания запишите. Сравним. И анализ крови, на предмет веществ. Сдается мне, он…

Когда торжествующего Коробченко увели, Грановский уронил тронутую сединой голову и почти молящим голосом обратился к молодому парню с усами-перышками, в форменной одежде:

– Слушай, браток. Будь другом, принеси кофе.

Как только за покорным сотрудником закрылась дверь, Грановский, потирая мозолистые руки, посмотрел на Зверева.

– Ну, что там по последней?

– Да все то же. Шесть глубоких ран в грудь, живот. Руки отсечены по локоть. Как и в первом случае, орудие убийства нашли на месте. Отпечатки проверяют. Погибшая Инна Шишкевич. Тридцать три. Замужем. Ребенок, полтора года.

– О, господи! – Грановский застонал.

– Ну чего, надо ехать. – Зверев хлопнул бумажной папкой по столу.

– Поехали, Миш. Нет, обожди минуту. Сперва кофе.

– Чего задумался? – Грановский поглядел на Зверева, который как-то погрузился в себя.

На лице молодого человека лежала тень, взгляд поблескивал холодным железом.

– Да вот думаю. Живешь, ходишь на работу, вечером возвращаешься, думаешь, жена встретит. Потом звонят. Соболезнуем, вашу любимую расчленили. Обязуемся вернуть все части в целости и сохранности. – Он выпустил из груди воздух, будто пытался выдавить тяжелый комок.

– Думаешь, я об этом не размышлял сто тыщ раз? – Грановский тряхнул головой. – Вот поэтому и поседел к пятидесяти. Отец мой в восемьдесят три до сих брюнет, чуть-чуть только посеребрился. А я… – он обвел рукой вокруг головы.

Зверев горько улыбнулся.

– Да. Вот так старалась девушка, готовила сюрприз жениху, замуж собиралась, и на тебе. Хороший портрет, кстати. Я не знаток, конечно, но написано реально талантливо, прямо как живой получился. Видно, человек всю душу вложил. Племяшка моя ходит в художественную школу. Какой-нибудь любитель лучше рисует, чем эти кандинские, малевичи и прочие. Одни квадратики да кружочки. А тут лицо, прямо как фотография. Только подписано как-то по-дурацки, «бик». Как зажигалка.

Грановский равнодушно пожал плечами.

– Лучше бы за разговором следил, чем картинки разглядывать, – раздраженно отвесил он, глядя в сумеречную мглу, окончательно заполнившую Петербург. – Считай, у нас времени ровно до следующего убийства.

Подъехав к дому на Богословской улице, они поднялись в квартиру. Им открыл мужчина в круглых очках, взъерошенный и небритый, теребивший обеими руками до неприличия вытянутую футболку. Его лицо выражало такую обширную палитру чувств, что Грановский и Зверев слегка замялись.

– Вы по поводу Инны? – начал он, оглядывая следователей ошалелым взглядом.

– Да. Для начала, примите, пожалуйста, соболезнования, – заговорил Грановский, пытаясь придать высушенному за двадцать шесть лет работы голосу долю сочувствия.

Мужчина распахнул рот и заскулил, но ни Грановский, ни Зверев не смогли с точностью определить, то ли вдовец разразился рыданием, то ли рассмеялся в истерическом припадке.

В таком же недоумении они удалились спустя три четверти часа.

Покинув пределы душной, добрый месяц не проветриваемой квартиры, они, словно по взмаху дирижерской палочки, выдохнули с облегчением.

– Сегодня кругом одни сумасшедшие, – Зверев покачал головой.

– Похоже на то. Только виновный вряд ли открыто сообщил бы, что у его жены любовник. Алиби от младенца я, конечно, не засчитаю, но готов поставить, – Грановский задумался на мгновение, – пять тысяч, что этот Артур Шишкевич ни при чем.

– Это почему?

– Ты обратил внимание, как долго он рассматривал фотографии других жертв? На приметы свидетелей обратил внимание. Что у Кирилла Суровкина плешина, а у Гусева, который жил со шлюхой, родинка в половину лица.

– С проституткой. Шлюха – не за деньги. Извиняюсь, что перебил.

– Ну и жену слил, что ходила налево. Чтобы так притворяться, надо быть блестящим актером. – Майор помахал пальцем. – Но ты завтра загляни к нему еще разок. Раз он сидя дома программирует, то наверняка застанешь. Позвони за часик. Посмотрим, что он там наболтает по второму заходу. Но вряд ли это он, – Грановский покачал головой.

– Так, значит, придется проверять этого Ермолаева, если покойная реально с ним… – Его лицо на секунду засветилось, но, вспомнив об отрезанных руках и ребенке, Зверев вновь помрачнел.

– Проверим, Миш. Проверим, – вздохнул Грановский.

В безрадостном молчании они неслись в направлении Свердловской набережной, навстречу свинцовой поверхности Невы, видневшейся в начале Пискаревского проспекта.

Над головой майора Грановского склонилась, подобно теряющим листву кленам Любашинского сада, пожухлая тень четвертого убийства. Он вспомнил недавнюю тираду Зверева. Некто без имени, лишенный жалости к осиротевшему ребенку Инны Шишкевич, согнутой горем Светлане Котовой и тихо спивающемуся отцу Виолетты Юмаевой, недрогнувшей рукой косил чужие жизни, отличавшиеся одна от другой только толщиной запястий.

Но не только этот вопрос был забит в сердце Грановского небрежно отточенным колом, больно давившим в груди. Сколько еще должно погибнуть, прежде чем они вытянут нужный хвост запутанного донельзя дела?

– Четвертый раз трубку не берет. Длинные гудки. – Грановский с неудовольствием вслушивался в безнадежные звуки смартфона, не желавшего разразиться голосом некоего Вадима Ермолаева, которого покойная Инна Шишкевич, как обнаружил ее супруг, развлекала пикантными селфи, сделанными перед зеркалом в ванной комнате.

– Я тут посмотрел «ВКонтакте». Если это он, то в последний раз выходил в сеть за сорок пять минут до убийства. Ну, примерно. Вы же понимаете… А это явно он. В списке ее друзей. Судя по собственной странице Инны Шишкевич, она была жива в 18:15.

– Н-да. Поди, шла через лесопарк, уткнувшись в телефон, – в голосе Грановского зазвучало негодование.

– Похоже на то. Ну, тут и скрутили ее. Камеры наблюдения уже проверяют, но этот изверг, видать, не такой идиот. Выбирает места, где безлюднее и от зданий подальше.

– Был бы идиот, мы бы его уже поймали. Тем более, в городе орудует. Но хитрая он сволочь. – Казалось, Грановский вот-вот сплюнет на резиновый коврик. – Два топорика бросил на месте. Но, как видишь, что есть оружие, что нет, пока разницы никакой.

– Куда эта Инна направлялась, неясно. По сути, в противоположную сторону от дома.

– Может, на свидание. Пускай ребята телефон ее как следует проверят, – велел Грановский.

– На работе сказали, Ермолаев сегодня выходной. Разведен. Живет с матерью. Охранником устроился после того, как выгнали из «ЖелДорЭкспедиции». До того работал в управляющей компании. Оттуда тоже выгнали.

– Значит, поговорим для начала с матерью.

На звонок открыла пожилая женщина, худощавая и морщинистая, вглядываясь в удостоверения сквозь очки в тонкой оправе. Ее глаза источали высокомерный холод.

– И что же вам нужно, господа? – спросила она, вскинув голову.

– Сын ваш нужен. Побеседовать с ним.

– Да, и о чем?

– В связи с расследованием. Где мы можем его найти, если он не дома?

– И какое же у вас расследование? – старуха, очевидно, не намеревалась впускать их.

– Сударыня, мы не шутки шутим, – Грановский начал злиться. – Скажите, где ваш сын, будьте добры.

– Ничего я вам не скажу. Надо что от него, вызывайте официально. А так, прошу извинить, занята, – она попыталась захлопнуть дверь.

Грановский остановил ее ладонью.

– Вы что себе позволяете? Я на вас напишу жалобу сегодня же! – закричала женщина скрипучим голосом.

– В отделении будете писать. За то, что следствию мешаете. А сына вашего объявим в розыск. Вы только хуже ему сделаете.

– Да вы меня не пугайте, мужчина. Я свои права хорошо знаю, – с ядовитой ласковостью ответила Ермолаева. – Постановление есть у вас? Без него вы входить не имеете права. Думали, я не в курсе?

– Дама, мы вообще-то убийцу ищем, – сурово сказал Зверев.

– Вот и ищите, молодые люди. Ищите, как следует. Как найдете, скажете.

Не добившись ровным счетом ничего, Грановский и Зверев вышли на улицу, скрипя зубами. В свете ночных огней лицо майора приобрело чернильный оттенок.

– Давай за постановлением, без него нарвемся на неприятности. И пускай пробьют, нет ли у них дачи или второй квартиры. А сюда приставим машину. На тот случай, если Ермолаев в квартире прячется. Сейчас же вызывай. – Он оглянулся. Грановский был готов поставить те же пять тысяч, что старуха Ермолаева следит за ними из окна.

Грановский выбрался из машины и, обратив взгляд на сероватые стены следственного отдела, отталкивающе-родные, пропитанные пылью кабинетов, давно впитавшейся в мозг, встретил знакомое лицо. Он брезгливо выпятил подбородок.

– День добрый, гражданин, – не удержался майор от знака вежливости. Даже к такому, как этот.

– Здравия желаю, – промямлил Коробченко.

Недавний виновник почти четырех десятков убийств, как он утверждал, теперь выглядел жалким и сморщенным, как сдувшийся желтый шарик. Видимо, ломка набирала обороты.

– На свободу с чистой совестью? – сухо съязвил Грановский. – За новой дозой?

– Никак нет. За подарками. У жены день рождения.

– Что дарить будете? – неожиданно для самого себя спросил Грановский, вспомнив, что двадцать первого числа появилась на свет его супруга. Почти уже бывшая, спустя шестнадцать лет брака. Он внутреннее скорчился.

– Планшет хочу купить. В рассрочку.

– Ясно. Ну, сидели недолго, успеете.

– Почти сутки продержали. Вика вся извертелась, поди.

– Ну, а кто виноват? Приняли таблеточку, и стало весело, да?

– Тип того, – вздохнул Коробченко.

Грановский уже хотел ретироваться, но вдруг замер, осененный внезапной догадкой, и полез в карман за смартфоном.

– Взгляните-ка, раз уж столкнулись. Может, хоть какая-то польза от вас будет. – Он начал листать фотографии в альбоме. – Никого не узнаете?

– Не. Вроде нет, – помотал головой Коробченко.

Грановский чертыхнулся.

– Что значит – «вроде»? Давайте заново.

Под взглядом майора, Коробченко долго вглядывался в лица, прежде чем наконец ответил, усиленно шевеля затуманенными дурью мозгами.

– Ну, вообще… Может, вот этот. Хотя темно было.

– Этот? – встрепенулся Грановский. – Ну хоть какая-то уверенность есть?

– Как сказать. Не буду врать, лица почти не видел, тем более… – он хихикнул с глупым видом и облизал губы. – Малость того был…

– Но? – нетерпеливо спросил Грановский.

– Но вот кепка вроде та же. И куртка. И вообще весь вид. Высокий такой, крупный. Так-то, конечно, похож… Но не сказать, что прямо в десятку.

Грановский развернул смартфон к себе и уставился на фотографию, взятую Зверевым, как тот выразился, с аватарки в «ВэКа». На которой был запечатлен Вадим Ермолаев.

Сидя на скрипучем стуле, морщась от рвавшегося в окно сквозняка и потирая грудь, Грановский вслушивался в отвратительное всхлипывание, издаваемое мужчиной с огромным, от виска до подбородка, фиолетовым родимым пятном. Стас Гусев закрывал лицо грязным платком, подрагивая то ли от холода, то ли от окончательно расшатанных нервов.

– Всюду резюме кидаю. Ничего. Кусок хлеба негде взять. За квартиру пятый месяц не плачу. Приходится у родителей одалживать, – жаловался он. – Старики последнее отдают.

– Что же, и вахтером не устроиться? Или сторожем. Вон, за углом объявление висит, требуется продавец, – сочувственно бросил Зверев.

Гусев резко поднял голову. На его лице заиграл отблеск оскорбленного достоинства.

– Я что, должен унижаться до работы сторожем? Или продавцом, по двенадцать часов стоять за прилавком? У меня два высших, между прочим. Закончил медицинский с отличием. И теперь вкалывать за какой-то сороковник. Ну нет, увольте. Меньше чем за шестьдесят пять-семьдесят и речи быть не может.

Он вспомнил про свой платок и вновь начал всхлипывать, опустив голову.

Грановский и Зверев переглянулись.

– Гражданин Гусев, два вопроса. Первый: на этих фотографиях никого не узнаете?

Мужчина пролистал снимки и равнодушно пожал плечами.

– Нет. Абсолютно.

– Ясно. Тогда второй вопрос. Где вы были вчера, примерно с восемнадцати часов до двадцати одного?

Гусев ответил после паузы. В его глазах мелькал знакомый майору огонек. Этот взгляд говорил со всей отчетливостью: «Так и быть, скажу, а потом идите вы… сами знаете куда».

– У родителей, на Гагарина. Мама ужин приготовила. Отец вот немного выручил. Отдам при первой же возможности. Наверное, старик с пенсии…

– Хорошо-хорошо, – резко перебил его Грановский. – Верим на слово.

Смерив Гусева ледяным взглядом, он поднялся, вновь прижав руку к груди.

Грановский понимал, что этот разговор пуст и бесперспективен. Во всяком случае, пока он не сделает того, что задумал характерным для себя экспромтом.

Простившись с Гусевым, они сели в машину.

– Знаешь что, Миш… – Он закашлял. – Давай-ка прямо сейчас навестим его родителей. Улицу он назвал сам. Пускай ребята точный адрес скинут. Срочно. Пока он не успел с ними связаться. Авось успеем застать врасплох.

Вскоре они уже мчались, превышая скорость, на проспект Юрия Гагарина, 28, где почти силой ввалились в квартиру, устремив две пары красноватых от бесконечного напряжения глаз на супругов Гусевых. Им в уши ударил металлический стук, похожий на цоканье копыта.

– Ну, был он вчера. Все верно, – заговорил недобрым басом пожилой мужчина, пахнув знакомым Грановскому не понаслышке водочным запахом.

– Забегал на пять минут, – добавила мать.

– Поужинать, он сказал, – бросил, как бы невзначай, Зверев.

– Да, – кивнул Фёдор Гусев.

– Слопал тарелку супа да убежал. Ну, и денежки, конечно… – Его жена с горькой улыбкой щелкнула языком.

– Тата! – оборвал ее Фёдор Гусев.

– Ну что Тата-то, что Тата?

– Хватит, я сказал.

– А когда он приходил, ориентировочно? – разнял супругов Зверев.

– Часов в шесть, – пресным голосом сказала Татьяна Гусева.

– Примерно. А в чем дело? Чего вы его мурыжите? – Гусев повысил тон.

– Мы мурыжим, потому что люди погибают. – Грановский заглянул ему в глаза.

– Ну, а Стас здесь при чем?

– При том, что пока виновник не найден, абсолютно все причем.

– Ну, давайте тогда и меня проверьте. Может, это я убил, – с вызовом сказал Гусев.

– Это вряд ли, – Грановский опустил глаза.

Ниже левого колена Фёдора Гусева поблескивал в желтом свете люстры железный протез.

– Он после аварии стал такой нервный, – прошептала Татьяна Гусева, закрывая дверь за уходящими следователями. – Простите. Но Федя всю жизнь был очень активный. А теперь… представьте, каково это. Тяжело мужику без ноги-то. Даже попивать стал сильно.

Грановский понимающе кивнул. У него, правда, обе ноги были на своих местах.

– Ребята звонили. Перевернули квартиру Ермолаева. Не показывается. Мамаша его – атас, любой маньяк от нее в тюрьму запросится.

Одна сплошная чернота за окном. Дождь. Уныние. И кашель.

Грановский набрал номер слегка нетвердыми пальцами, чувствуя при этом, как внутри все немного сжалось. Словно из глубины организма к нему подбирался новый бронхиальный спазм.

– Что ты хотел? – раздался в трубке холодный голос Валерии Грановской.

– Ну, что-что. Просто поговорить, – неуверенно начал Грановский, – голос твой хотел услышать.

– Ты что, голос мой успел забыть? Я вот твой отлично помню. Особенно мат.

– Лера, пожалуйста… И так голова кругом.

– Не сомневаюсь. Но, судя по голосу, ты хотя бы сухой.

– Я уже два месяца ни капли…

– Ты мне это хотел сказать?

– Нет, просто позвонил, – неуклюже произнес Грановский, начиная злиться. На себя.

– Виталик…

– Прости, Лер. Не знаю, что сказать. Просто паршиво.

– Да, мне тоже.

– Лера, я тебя прошу. И Марьяшке скажи. Будьте осторожнее, пожалуйста. Ты же знаешь, что в городе творится. По темным местам не таскаться. По вечерам лучше будьте дома.

Грановский сидел в свете бра, глядя во мрак за окном. Оттуда, сквозь холод и дождь, его звали четыре жертвы, вытягивая обрубки отсеченных рук, словно говоря: смотри, что он с нами сделал.

Грановский прикрыл лицо рукой. Кашель снова дал о себе знать. Вспомнилась фотография Инны Шишкевич, прижавшейся губами к розовой щеке новорожденного. Мелькнул кадр из фотоальбома памяти, на котором Светлана Котова смотрела майору в глаза испещренными красными сосудиками глазами. Полный ненависти взгляд Кирилла Суровкина. И ноющий Гусев.

Грановский вспомнил, что так и не успел задать вопрос, прерванный вбежавшим в комнату Зверевым, в глазах которого блистала безосновательная радость. Со временем привыкнет.

Портрет. Отчего-то Грановскому вспомнился портрет Суровкина, мельком виденный на стене в гостиной. Снова кашель. И дождь за окном. И эти тени с отрезанными руками. Их лица уперлись в воспаленный мозг Грановского, подобно железному протезу. В ушах зазвенело противное цоканье по паркетному полу.

– Я тебя достану, сволочь, – вслух сказал майор невидимому извергу.

За окном сквозь шум дождя словно послышался чей-то презрительный смешок.

Темное, скрытое мокрой пеленой чувство одолевало Грановского. В последние два дня он определенно что-то видел, слышал, заметил, вспомнил, но снова запамятовал. Но что-то было. Нечто чрезвычайно важное прилипло клейкой лентой к изнанке его подсознания. И если удастся дотянуться до него кончиками мысленных пальцев, отодрать и разглядеть получше, это позволит ему сдержать данное себе слово. Достать.

Он залез на Яндекс и стал искать. Подарок жене. Уже почти бывшей.

Раздался нерешительный стук в дверь. Грановский кашлянул, прежде чем откликнуться рассеянным голосом.

– Войдите!

– День добрый. Моя фамилия – Ермолаев. Вадим Ермолаев.

Грановский вздрогнул и уставился на вошедшего в кабинет высокого мужчину в кепке с логотипом охранного предприятия «Northern Security».

– Ну и где же мы прятались, гражданин?

– В отельчике. С почасовой оплатой. Я туда баб часто вожу. Знакомлюсь через «ВэКа» или в «Тиндере». А с Инной по работе… Она в отделе сервиса у нас… была. Ну и стали… видеться. Говорила, муженек у нее слабоват по ЭТОЙ части. В том же отеле ее… того, что и других. Регистрировался давно, еще до того, как ввели новые правила с паспортами. Меня там в лицо знают. Вот и взял номер по-тихому. После того как…

– И трубочку не снимали, – заметил Грановский.

– Н-да.

Зверев молча слушал, сидя за вторым столом и разглядывая Ермолаева поверх монитора.

– Ну и?

– Так что сказать? Было у нас с Иннусей. Встречались периодически. Как раз возле Удельного парка. Кто же знал-то. Ну а как я узнал про убийство, страх меня одолел, гражданин нач… Я ж почти там Инну дожидался, где и нашли ее. Ну и решили бы, что это я ее убил.

– А вас и так видели. Опознали по фото.

– Кто? – удивился Ермолаев. – Муженек за ней следил, что ли? Так, может, он и… Я слышал там, за деревьями, шум, крики, стоять, мол, остановитесь, гражданин, ну, думаю, пронесло. А потом вечер, ночь, ни хрена. Понял, что не взяли никого. Иначе бы в интернете затрубили тут же.

– Неважно кто. Про других слыхали, надеюсь?

– Ну, а то! В телеге каждую неделю читаю новости. Но я не придавал значения, если честно. А получилось вон как. Ну и вы заявились. Мама позвонила сразу же. Я на дачу хотел сперва, но там соседи живут круглый год, у них видеокамера. Тут же бы спалили, если…

– …Если розыск.

Ермолаев кивнул.

– Вот и решил прийти, пока не начали мою морду в новостях показывать.

– Непременно начали бы. Ну, в общем, придется нам вас проверить как следует. Но хорошо, что сами пришли хотя бы. Возьмем показания как положено.

– Да уж берите. Потом могу идти?

Грановский монотонно постукивал авторучкой по столу.

– Нет.

Вскоре за растерянным Ермолаевым закрылась дверь.

– Задержим. – Грановский заметил, что Зверев хмурится. – Ты чего, Миш?

– Да нет, так. Ошибся я, по ходу, но это неважно. К делу отношения не имеет. По поводу того портрета, который мы видели у Котовой. На котором Суровкин нарисован…

– Опять за свое? Иди лучше принеси кофе, – перебил его Грановский.

– Раз уж тебе так дался этот портрет, будешь любоваться. А я пока поговорю, – язвительно заметил Грановский, когда они со Зверевым поднимались в квартиру № 4 седьмого дома по Серебрякову переулку.

Светлана Котова открыла дверь почти с тем же обреченным лицом, а в гостиной их поджидал прежний, полный хищной неприязни, взгляд Кирилла Суровкина.

– Вы не работаете, что ли? – с иронией спросил его Зверев.

– А вам какое дело? – прошипел Кирилл, с грохотом отбросив смартфон на скатерть. – Собственно, как и вы! Убийцу моей Иры уже черт-те сколько времени найти не можете!

– Кирюша мне очень помогает. Продукты приносит. Готовит. Хороший мальчик, – заступилась тихим голосом Котова.

Суровкин кивнул в знак согласия с данной ему оценкой.

– А Ира знала, что вы провели восемь месяцев в дурке за избиение одноклассницы? – Грановский посмотрел на него в упор.

Кирилл замер, словно позировал для нового портрета.

– Кирюша… что они… – Котова не договорила.

– Видимо, вы забыли упомянуть об этом.

– А какое ваше дело? Это давно было! – начал Кирилл, но голос его дрожал.

– Светлана Павловна, припомните еще раз, когда он пришел к вам в вечер убийства Ирины? Ничего странного не было?

– Поздно он пришел. Попросил сказать другое, – стылым голосом ответила женщина.

– Сам же ляпнул лишнее. Призвал вас подтвердить. «Правильно я помню?»

– И в вечер недавнего убийства куртка была мокрая насквозь. Долго шатался под дождем.

– Я… никак… не… – залепетала женщина, пятясь к двери.

– Светлана Павловна, да вы что, думаете?.. – Кирилл вскочил.

Котова с тихим возгласом отпрянула назад, пытаясь спрятаться за спиной Зверева.

– Гражданин Суровкин, поедете с нами в отделение, – официальным голосом сказал Грановский.

Выйдя на улицу, Зверев покосился на него.

– Думаете, всё, шеф?

– Нет.

Зверев вопросительно посмотрел на Грановского.

– Пускай запишут его показания. Но я почти уверен, что это не он.

– Почему?

– Какой рукой он держал телефон? Левой. Какой рукой в прошлый раз брал чашку? Тоже левой. А убийца орудует правой. Вот поэтому я не торопился со вторым визитом. Видать, парень занервничал, вот и попросил несостоявшуюся тещу помочь немного. Ермолаев-то ведь тоже заметно перетрухнул.

– И чего теперь, шеф? – обреченно спросил Зверев. – Ну, допустим, Суровкин ни при чем. Артур Шишкевич, кстати, предоставил железное алиби на момент предпоследнего убийства. Делал презентацию учебной программы. Как раз в тот день. Нашел по записям в «Вотсапе». Свидетелей дюжина. В то время, когда убили Юмаеву. Стало быть, либо это вообще посторонний, но тогда труба…

– А ты не падай духом. Верь в статистику, – осадил его Грановский.

– Попробую, – вздохнул Зверев. – Ну, либо остались Ермолаев и Гусев.

– Вот пока и будем исходить из того, что это один из них. За отсутствием других вариантов, так сказать. Больше ведь никто не засветился. Ну, можно, конечно, снова поговорить с Ренатом Юмаевым, но…

– К нему тогда?

– Позвоним сперва. А пока…

– Да?

– Как думаешь, что сейчас женщинам дарят?

Зверев удивленно нахмурился.

– У жены моей скоро день рождения. Хочу поздравить, – пояснил Грановский. – Всякие электронные штуковины покупают, но это не по мне. Неживые они какие-то, эти железки.

Грановский поморщился. Ему ни с того ни с сего вновь вспомнился омерзительный стук протеза Фёдора Гусева.

– Ну, если жена, то золото, например, – начал размышлять Зверев. – Подружка говорила, тысяч за пять можно купить. По акции.

Грановский поднимался по лестнице, сжимая в руках букет красных роз, обвязанных подарочной ленточкой. Он только отдаст и молча уйдет. Вместе с подвеской, которую купил по совету Зверева. Шаги давались нелегко. Грановский взбирался, ругаясь на отсутствие лифта, что при обострившемся бронхите было совсем некстати. Как и визит к Ренату Юмаеву. Через силу глядя в пропитанное спиртом лицо, запавшие глаза и едва ворочавшийся распухший язык, Грановский физически ощущал, как его изнутри царапают когти раскаяния. В этом человеке, сломленном убийством дочери, как сухая палка, Грановский увидел зеркальное отражение себя. Вот только его дочь жива и здорова. Грановский позвонил в звонок.

– С днем рождения, – промямлил он, протягивая Лере подарки.

– Боже мой… – Она развернула поблескивающую вещицу и даже как будто едва заметно улыбнулась. – Что это ты, Виталик?

Грановский что-то почувствовал. Уже второй раз она назвала его Виталиком. В тот период, когда он безобразно пил, едва не вылетел с работы и растерял половину навыков, которые теперь собирал по кускам, как пазл, он не звался никак. Даже Виталием. А теперь вновь стал Виталиком.

– Ну как, день рождения же, – улыбнулся он. – Вот и поздравляю.

– Ну, заходи, – Лера отступила. – Марьяшку повидаешь немного.

Отерев подошвы о коврик, Грановский вошел в квартиру, куда его не допускали последние полгода.

– Не промок? Сухой? – спросила Лера, тронув его за плечо.

– Да нет, дождя… нет. – Лицо Грановского внезапно вытянулось.

– Ты чего?

Грановский уставился на жену. Его глаза расширились. Прилипшая к темной стороне подсознания ленточка неясного чувства внезапно отклеилась.

– Вот оно. Сухой, – прошептал он.

Извинившись перед Лерой, он спустился в машину, стараясь распутать гордиев узел фактов, намертво связанных в его возбужденном сознании.

Нет, невозможно…

А почему, собственно, невозможно?

Сорванный с полдороги Зверев сидел за рулем, уставившись в смартфон, на экране которого пестрел красками букет полевых цветов на деревенском столе. Поймав взгляд Грановского, он пояснил:

– Новая работа племяшки.

– Выглядит странновато.

– Почему? На планшете всегда так. Не живые краски же.

Грановский вперил в него полный сомнений взгляд.

– Слушай, что ты увидел такого на портрете? Ну, у Котовой.

– А, это… Да, там подпись: «би, ай, си» – латиницей, я думал, «бик», а там «ВК» по-русски – ну, как «ВКонтакте»… Просто вертикальная черточка отдельно, – и он нарисовал в воздухе пальцем буквы «BIC».

Грановский рвал карман, стараясь извлечь телефон.

– Алло, Светлана Павловна? Вопрос такой странный. Не знаете, как зовут художника, кто вашего… Кирилла нарисовал?

– Сейчас посмотрю. У Ирочки было записано. Но я помню, та девушка больше не рисует. Ира говорила, с ней произошел какой-то несчастный случай.

Услышав имя, Грановский медленно опустил руку. Смартфон соскользнул ему на колени.

– Идиот я, Миш. Он почти проговорился, а я ничего не понял. Я дважды ни черта не понял.

Грановский сцепил руки в замок и смотрел в глаза мужчины, закованного в наручники, сидевшего по другую сторону стола.

– Это же надо… – не выдержал он.

– Вот именно. Ты сидел здесь, напротив меня. Смотрел на меня. Даже трогал меня. И ни хрена не понял. Видать, пропил все мозги, майор. Судя по красному носу, – хрипло рассмеялся Олег Коробченко.

– Хитрая ты сволочь, – прошептал майор, наклонившись к задержанному. – Но все же кое-что я понял.

– И что же именно, майор?

– Неважно. А вот чего не пойму, зачем тебе это? – Грановский лукавил, он знал ответ.

В памяти всплыл скрежет протеза. Вот только Фёдор Гусев не писал картины, как писала их Виктория Коробченко, не вкладывал душу в свои работы, с которых смотрели почти живые лица. И не Фёдор Гусев остался с протезом вместо правой руки, который Грановский видел сегодня, при задержании Олега Коробченко.

И он увидел не только это. Изуродованное кривой улыбкой лицо умалишенной. Для нее потеря руки, которой она изливала свой дар на бумагу, оказалась чересчур велика.

– А ты видел мою Вику? Видел, какой она стала? – глухим голосом заговорил Коробченко. – Она даже не узнает меня. А я сидел день, месяц, полгода и смотрел, как она медленно съезжает. Соскальзывает. Уходит. И ничего сделать не мог. Все. Конец.

Он сгорбился, сосредоточил взгляд в одной точке. Если бы не четыре трупа, Грановский пожалел бы его.

– Полагалась компенсация, да? – спросил Грановский.

– Точно, майор. В двукратном размере. У Вики забрали одну руку, а я брал обе. За нее и за себя. Если бы ты мог представить, какое это удовлетворение… – он откинул голову и тяжело вздохнул, глядя на яркую лампу под потолком.

– Это их вина, что ли? – тяжелым голосом спросил Грановский. – У последней остался ребенок, полтора года. У другой отец, того и гляди, загнется от водки.

– Жалеешь его из солидарности? – усмехнулся Коробченко.

– Из солидарности с ними я бы тебя… – он осекся. – В общем, я не судья, но, думаю, удовлетворение тебе грозит до конца жизни.

– Знать, на роду написано, – Коробченко повел бровями.

– На роду тебе не было написано сесть за руль обдолбанным и угробить жену. Хочешь знать, кто виноват, что твоя Вика осталась без руки, посмотри в зеркало, – ровным голосом произнес Грановский. – И тот, кто ее подсадил, окончательно добив мозги, там же.

– Его взяли с поличным, а он, подонок, так ловко вывернулся. Ведь чувствовал же я, что актер должен быть хороший, но не на того подумал. Костюмчик свой защитный он успел скинуть в канализацию, а топорик сквозь решетку не пролез, пришлось бросить. Ну должен был я сообразить, что неспроста на нем одежда почти сухая!

– Не успел вымокнуть, в костюме женщину подкараулил, – кивнул Зверев.

– Санслужба, черт ее побери. Им же спецодежду выдают, полиэтиленовые комбинезоны. Вот поэтому и следов крови не нашли. Но не в уликах дело. Переиграл нас, урод. И как правдоподобно у него вышло, диву даюсь. Небось знал, что к нам каждый день такие заявляются.

– В документалке их показывают часто. И ни один такой не оказался виновен.

– А вот о планшете проговорился. Только я не понял. Думал, железка эта, время убивать.

– Планшет для рисования, – буркнул Зверев. – Только на какой черт он ей?

– Фантомные боли. У него. Самого себя обманывал.

– Похоже. Везло ему, конечно. И еще этот Ермолаев под руку попался.

– Самое смешное, что нелюдю даже врать не пришлось, сказал как есть.

– Видать, любит жену. По-своему, – прошептал Зверев.

– Упаси бог от такой… любви, – Грановский запнулся. – По крайней мере во второй раз не отвертелся. Заметь я портрет тогда, когда он прикончил Иру Котову, двух последних жертв не было бы. У нее даже фото нашли, на котором она с Викой Коробченко. Да и раскалываются такие легче. В душе все равно хотел, чтобы о его горе узнал весь свет. Молодец, Миша, что обратил внимание.

Он посмотрел на Зверева, пытавшегося сдержать неуместную ухмылку.

– Чего лыбишься?

– Просто подумал. Не обманула статистика. Он и впрямь оказался в близком окружении. Ближе было некуда, – Зверев взглядом указал на письменный стол.

Грановский нажал на звонок. Часы показывали семь минут восьмого.

Лера открыла дверь, одетая по-парадному. В вечернем платье, волосы завиты, на шее поблескивала огоньками маленьких бриллиантов подвеска. Серебряная. Подарок от шурина на их с Виталием свадьбу.

– Чего ты заявился, мы в театр сегодня, – удивленно заговорила Лера.

– Так просто, – пожал плечами Грановский.

– Ну, вместе спустимся.

Вскоре в прихожей показалась Марианна. Прежде чем снять с вешалки куртку, она помахала отцу рукой. Что-то сразу бросилось Грановскому в глаза, но на этот раз он долго не терзался неясными клейкими чувствами. На шее дочери блестела новая золотая подвеска.

На службе у Провидения

Евгения Якушина

#одна_жертва

#пять_книг

#двадцать_четыре_часа_чтобы_найти_убийцу

– Сие распоряжение, – занудно гнусил нотариус, не обращая внимания на тревожные перешептывания наследников, – учинено мною по собственному моему произволению, в полном уме и совершенной памяти, подписано моею рукою и утверждено уполномоченным нотариусом Силантием Никодимовичем Чижовым. Года 1896, месяца…

– Хватит! – истерический возглас Татьяны Ивановны, тощей, нескладной, конопатой молодой дамы, оборвал монотонное чтение. – Я всю жизнь была ему любящей дочерью, терпела его эгоизм! А он даже не упомянул меня в завещании!

Разрыдавшись, она кинулась в объятия сидящего рядом мужа.

– По закону вам полагается одна восьмая стоимости имения, – бесцветным голосом сообщил нотариус, а после обратился к вдове: – А вам, сударыня, одна седьмая…

Двадцатичетырехлетняя вдова, Софья Романовна, ничего не ответила. Прямая как жердь и белая как мел, она сидела недвижимо и лишь кусала идеальной формы губы.

Развалившийся напротив нее сын покойного – смазливый двадцатилетний оболтус в изрядном подпитии – грубо расхохотался:

– Как батюшка нас всех, а? Старый сквалыга! Чтоб его черти!..

– Сергей, замолчи! Это неприлично! – пресек недосказанное проклятье солидный лысеющий господин средних лет, величественно опиравшийся о спинку стула, на котором тихо всхлипывая и утирая глаза восседала его дородная миловидная супруга.

Это были брат покойного Андрей Петрович Литке и его жена Варвара Альбертовна.

– Тебе, Серёжа, по крайней мере достанется поместье… Ах, Ванюша-Ванюша! Как ты мог?! Все деньги! Всю коллекцию «на благо общества в полное распоряжение Императорской Академии художеств»… Идеалист!

– Господа, позвольте, – конфузливо кашлянув, заговорил Михаил Михайлович Бобриков, муж Татьяны Ивановны, невзрачный мужчина с неприятным бегающим взглядом, одетый с претензией на шик. – Пусть нотариус продолжит. В девятом пункте говорилось про какое-то особое условие и господина полицейского.

Неприязненные взгляды присутствующих обратились в сторону притихшего в углу Платона.

Прикомандированный к Тверской полицейской части надзиратель сыскного отделения двадцатидвухлетний коллежский секретарь Платон Фёдорович Денисов, выпускник историко-филологического факультета, подавшийся служить в полицию в пику родительской воле, решительно не понимал, что он делает в этой похожей на музейную залу гостиной, а потому развлекал себя разглядыванием окружавших его произведений искусства.

Третьего дня Платона вызвал к себе начальник – частный пристав [1], прозванный за свое богатырское телосложение Геркулесом, – и объявил, что командирует сыскного надзирателя Денисова в подмосковное имение покойного Ивана Петровича Литке, известного знатока искусств, коллекционера и мецената.

– В соответствии с последней волей усопшего вам следует присутствовать на оглашении завещания, – пояснил Геркулес. – Не иначе как вы в духовной [2] упомянуты.

Платон изумился. С чего бы? Литке он не знал, и в число многочисленных знакомых родителя Платона коллекционер тоже не входил.

– Скажите спасибо старику Геркулесу, – самодовольно усмехнулся пристав. – Нотариус сообщил, что покойный желал пригласить того полицейского, про которого в газетах писали… Помните, я репортеру «Московского листка» рассказал, как вы ловко нашли библиотеку Ивана Грозного?

Платон покраснел до корней волос. Еще бы не помнить! То ли по невежеству, то ли из желания произвести сенсацию, репортер обозвал Либерией [3] пять букинистических раритетов, похищенных у купца, носящего фамилию Грозный и крещеного Иваном. Слава Богу, батюшка «Московский листок» не читает: застыдил бы непутевого сына за такую антинаучную ложь.

Как бы то ни было, противиться воле усопшего Платон не мог и в назначенный час оказался в забитой художественными ценностями гостиной, где стал свидетелем неприятной семейной сцены.

Напоминание господина Бобрикова о девятом пункте угомонило наследников. В почтительной тишине нотариус извлек из своего портфеля два конверта, один из которых протянул Платону.

– В соответствии с девятым пунктом озвученного ранее завещания, – монотонно проговорил он, – воля усопшего вступит в силу лишь после выполнения условий, означенных в этих двух документах. – Нотариус ободряюще кивнул Платону: – Читайте, молодой человек.

Полицейский чиновник распечатал конверт и принялся вслух зачитывать написанную твердым убористым почерком записку:

«Почтенный господин Денисов! Своей последней волей прошу вас послужить орудием в руках Провидения, на которое лишь и могу уповать. Полагаясь на Божью волю, я выбрал вас для этой миссии, не зная лично, но случайно узнав из газеты ваше имя и род занятий, соответствующий той задаче, которую намерен на вас возложить. Итак, поручаю вам в течение двадцати четырех часов установить имя моего убийцы. Если вам это не удастся, такова воля Божья, и значит, либо смерть моя произошла от естественных причин, либо Господь решил оградить убийцу от земного суда, вверив суду небесному. Дабы расследование ваше не имело предвзятости, я не стану озвучивать впрямую своих подозрений, но дам вам подсказки. В остальном же вверяю вас Божьему Промыслу. Иван Петрович Литке».

Гоголевская немая сцена была жалким подобием того онемелого остолбенения, что охватило всех присутствующих в гостиной, включая самого Платона. С полминуты никто ничего не говорил, не двигался и, кажется, даже не дышал. Мертвую паузу прервало рыдание Татьяны Ивановны, сменившееся обмороком. Пока над бесчувственной мадам Бобриковой хлопотали муж и находящийся здесь же доктор Адам Бот, члены семейства высказывали свое возмущение, находя завещание оскорбительной шуткой, учиненной сумасбродным покойником.

Сумбур прервал окрик нотариуса:

– Господа! Я прошу внимания! Я должен огласить последний документ.

В гостиной вновь воцарилась тишина. Чижов прочел:

«Настоящим поручаю нотариусу С. Н. Чижову немедленно вручить П. Ф. Денисову пять книг, хранящихся в нижнем ящике моего стола. По истечении двадцати четырех часов после этого поручаю передать в равнодолевое владение моей супруге, моему сыну, моей дочери и моему брату принадлежащую мне страницу неустановленного манускрипта с иллюстрацией кисти Вигорозо да Сиена [4], обязав вышеозначенных лиц выплатить десятую часть ее стоимости в равных долях моему секретарю Б. А. Сомову и доктору А. Боту. В случае если господином Денисовым к этому моменту будет однозначно и непреложно установлена виновность в моей смерти кого-либо из наследников, требую признать оного недостойным и предать законному суду. Подписано моею рукою И. П. Литке».

– Слава Богу! – воскликнул Андрей Петрович, размашисто крестясь. – Разум не оставил брата!

– Паршивая бумажка на четверых, – скривился Литке-младший, – да еще Борьке и Боту выделить!

– Сергей, вы дурак! – резко выкрикнула утратившая выдержку вдова. – Иллюстрация Сиена стоит половины коллекции и имения вместе взятых!

– Какова же ее цена? – осторожно спросил Бобриков.

– В страховом свидетельстве указано триста тысяч, – ответил Андрей Петрович, жадно потирая руки.

– Это же… – Михаил Михайлович наскоро посчитал в блокноте. – Таня, тебе причитается шестьдесят семь с половиной тысяч!

– Как можно думать о деньгах, когда среди нас убийца! – простонала мадам Бобрикова.

– Танечка, это вздор! – запротестовал Андрей Петрович и обратился к Платону: – Думаю, молодой человек, вы понимаете, что никакого расследования от вас не требуется. Мы выждем установленный срок, и вы будете свободны.

– Нет уж! – вмешался Сергей. – Пусть фараон арестует одного из нас. Остальным больше достанется!

Платон счел, что пора начинать действовать.

– Господа, в соответствии с волей усопшего и по причине высказанных им подозрений, я обязан провести дознание, – заявил он. – Прошу вас, господин Чижов, выдайте мне означенные книги.

Нотариус вялым взмахом руки подозвал молчаливо стоявшего в углу статного молодого человека с чеканным профилем и яркими зелеными глазами. Это был секретарь покойного Борис Аркадьевич Сомов.

– Голубчик, помогите мне с книгами, – попросил Чижов. – Ключ у вас?

Красавец-секретарь все так же молча кивнул и вышел вслед за нотариусом. Через несколько минут они вернулись, и Чижов вручил Платону стопку из пяти книг: иллюстрированный сборник сказок Пушкина, потрепанный томик «Мертвых душ» Гоголя, тонкое бумажное издание пьесы «Маскарад» Лермонтова и две книги на иностранных языках – «Lancelot, le Chevalier de la Charrette» [5] Кретьена де Труа на французском и «Strange Case of Dr Jekyll and Mr Hyde» [6] Роберта Льюиса Стивенсона на английском.

Платон почему-то ожидал, что, получив книги, враз вычислит злодея, но странная подборка лишь озадачивала.

– Ну-с, милостивый государь, готовы назвать убийцу? – язвительно осведомился Андрей Петрович.

Платон смутился.

– Не готов, – признался он. И сухо добавил: – Прошу вас, господа, в течение двадцати четырех часов имения не покидать. Мне потребуются ваши показания. Господин Чижов, могу я осмотреть кабинет покойного?

Платон не испытывал и десятой доли той уверенности, которую пытался демонстрировать, но его официальный тон произвел нужное впечатление. Кто храня гордое молчание, кто причитая, кто ворча, наследники разошлись по своим комнатам. В гостиной остался лишь секретарь.

– Я провожу вас, – вызвался он, глядя на сыщика с той снисходительностью, с какой безупречно красивые люди смотрят на обычных смертных, а Платон, надо признать, внешность имел самую прозаическую: долговязый, вихрастый, со слегка оттопыренными ушами.

Полицейский чиновник с достоинством кивнул и проследовал за секретарем.

Кабинет покойного коллекционера оказался скромным. Не было здесь ни полотен, ни бронзовых изваяний, ни расписного фарфора, а из мебели имелись лишь кожаный диван с мягкими подлокотниками, застекленный трехстворчатый книжный шкаф, заполненный не столько книгами, сколько бумагами, широкий стол с двумя рядами ящиков и просторное, но потертое кресло на вращающейся ножке. На столе царил идеальный порядок: ровные стопки документов, лампа с зеленым плафоном, медная круглобокая чернильница, держатель для пера и массивное пресс-папье с ручкой в виде римского шлема. В комнате пахло книжной пылью и лекарствами.

Платон сел за стол и тщательно пролистал выданные ему книги, ища какие-нибудь вкладки, надписи или пометки. Таковых не было. Тогда сыщик задумался над самими произведениями. Сказки Пушкина он с малолетства помнил наизусть, «Мертвые души» читал пять раз и мог цитировать, «Маскарад» смотрел в театре и считал слезливой дамской историей, де Труа, помнится, открывал в отрочестве, но ни тогда, ни сейчас рыцарская поэзия не находила отклика в его сердце, однако общее представление об Артуровских легендах он имел. Книгу же мистера Стивенсона Платон не читал и наскоро ознакомиться с ней не мог, так как, в отличие от латыни, греческого, французского и немецкого, английский он знал весьма посредственно.

Самой перспективной подсказкой сыщику виделся «Маскарад». Все очевидно: отравление из-за ревности. Правда, убийца – муж, а жертва – жена, но… Платон пролистнул сборник сказок и нашел изображение Шамаханской царицы… А что? Молодая коварная красавица женит на себе богатого старика и травит его. Чем не гипотеза? Тем более что Гоголь и де Труа не предлагали никаких альтернатив, а Стивенсон и подавно. Хотя… Доктор Джекил. Ну, конечно! Английский доктор!

Платон сорвался с места и спустя пару минут уже стучался в комнату Адама Бота.

– Отчего умер Литке? – спросил он с порога.

Доктор Бот, высокий поджарый мужчина неопределенного возраста, с бесстрастным строгим лицом и блекло-рыжей шевелюрой, спокойно и лаконично ответил с легким британским акцентом:

– Остановка сердца вследствие грудной жабы [7].

Бот гостеприимно указал молодому человеку на стул, единственный в его маленькой, похожей на морскую каюту комнате, а сам сел на узкую походную койку.

– Могло это быть отравлением? – задал новый вопрос Платон.

Доктор пожал плечами.

– Я сделал вскрытие, но анализ содержимого желудка не проводил.

– Значит, могло, – резюмировал Платон. – Как по-вашему, доктор, кто имел причины желать Ивану Петровичу смерти? Вы же семейный врач и посвящены в семейные тайны.

Бот усмехнулся:

– Тайны, известные доктору, малоинтересны для сыщика. Что вам даст перечень недугов, с которыми ко мне обращались? А лечить мне случалось каждого: Ивана Петровича от больного сердца, его жену от мигрени, дочь от истерии, зятя от сенной лихорадки, сына от похмелья, брата от подагры, невестку от несварения желудка. У нотариуса я врачевал бессонницу, у дворецкого – ревматизм, у кухарки – женские боли. Даже наш Аполлон – Борис Сомов – и тот обращался ко мне за помощью, когда натер новыми туфлями кровавые мозоли. Если в обществе появляется врач, у каждого находится своя хворь. Вот увидите, молодой человек, и вам не избежать этой участи.

Платон перебил философские пророчества доктора:

– Чем лечат мигрень?

– Уксусными примочками, травяным сбором, а в тяжелых случаях я даю Софье Романовне малые дозы лауданума.

– Это опиумная настойка?

– Да, и ею можно отравить. Но вы напрасно подозреваете Софью Романовну. Она благороднейшая особа, истинная королева.

– Царица… – пробормотал Платон и, поблагодарив доктора, направился к вдове.

Софья Романовна приняла его в своем будуаре, светлом и воздушном, наполненном тонким ароматом пармской фиалки.

– Я знаю, что первая в списке подозреваемых, – мягким глубоким голосом проговорила вдова. – Молодая женщина выходит за богача старше ее на сорок лет. Понимаю, как это выглядит…

Вдова скорбно улыбнулась. Платону даже показалось, что на ресницах у нее блеснули слезы, но величественная женщина взяла себя в руки и продолжила:

– Я искренне любила мужа! Да, в моем чувстве было больше уважения, чем страсти, но и этого достаточно, чтобы быть любящей женой.

Софья Романовна порывисто поднялась и поворотилась в сторону висящего в углу киота.

– На образах клянусь, – проговорила она, истово крестясь, – в смерти мужа моей вины нет, и зла я ему никогда не желала.

Никак не ожидавший от царственной дамы бабьей божбы, Платон растерялся.

– Я вовсе не считаю… – он запнулся, чувствуя неуместность своих оправданий, и торопливо спросил: – Мадам, вы кого-нибудь подозреваете?

Вдова вернулась в свое кресло и после недолгого раздумья заявила:

– Не желаю опускаться до сплетен и наговоров. Скажу лишь, что на вашем месте искала бы убийцу среди тех, кого искушала бесценная коллекция Ивана Петровича. Просмотрите его бумаги, ответ наверняка в них. Я велю секретарю все вам передать, а также ответить на любые ваши вопросы. От Бориса у мужа секретов не было.

Софья Романовна позвонила в колокольчик, и минуту спустя появился великолепный Сомов. Почтительно склонив голову, он выслушал указания вдовы и снова повел Платона в хозяйский кабинет.

Покуда секретарь отпирал ящики, сыщик пытался понять, что изменилось в комнате. Перемена точно была, но ускользала от понимания. Лишь когда, покидая кабинет, секретарь прошел мимо Платона, коллежский секретарь понял, что поменялся запах: помимо пыли и лекарств, в воздухе отчетливо чувствовался исходивший от Сомова аромат пармской фиалки, точно такой же, как в будуаре вдовы.

И тут Платон прозрел. Конечно! Классический сюжет куртуазных романов: любовь прекрасной королевы Гвиневры и доблестного рыцаря Ланселота [8], то есть измена молодой жены с верным секретарем – вот на что намекал Литке томиком де Труа. Выходит, остальные четыре книги тоже должны указывать на грехи или постыдные тайны членов семьи коллекционера. Наиболее просто расшифровывались «Маскарад» и «Мертвые души». В первом случае все тот же отравитель, во втором – мошенник. Многогранность сюжетов пушкинских сказок однозначного фундамента для подозрений не давала, и с англичанами пока все было непонятно.

Платон решил взяться за мошенничество, след которого мог отыскаться в бумагах. Но документов было столько, что на их просмотр не хватило бы не то что суток, но и месяца. Покойный Литке это понимал и, если намеревался помочь, должен был оставить подсказку где-то на виду.

Стараясь ничего не потревожить, Платон заглянул в каждый ящик и во втором наткнулся на лежавший поверх остальных бумаг конверт с выпущенной к четвертьвековому юбилею Министерства почт и телеграфов [9] маркой с изображением мчащейся в клубах пыли почтовой тройки.

«Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал?» [10] – всплыло в памяти коллежского секретаря. Он вынул конверт и вытряхнул на стол содержимое: несколько газетных вырезок и три одностраничных документа, два написанных от руки и один машинописный.

На машинке было напечатано обязательство И. П. Литке уплатить в трехмесячный срок некоему С. К. Комарову пять тысяч рублей. Под текстом стояла характерная размашистая подпись коллекционера. Вторым документом была расписка С. К. Комарова о получении всей суммы. Третий документ являлся последней страницей личного письма Татьяны Ивановны Литке к своему отцу.

Прояснили картину газетные вырезки, в которых писалось о затеянном господином Бобриковым в партнерстве с Комаровым производстве розового масла. Увы, предприятие потерпело крах, не произведя ни единой унции ароматного продукта.

Похоже, тестю пришлось платить по долгам недальновидного зятя. Ничего криминального, но чутье подсказывало сыщику, что воспетая Гоголем тройка пылила на конверте неслучайно.

Вообще-то, в такую эфемерную материю, как чутье, Платон не верил, не раз убеждаясь, что пресловутая интуиция – лишь следствие возбуждения разума несознаваемыми странностями. Стоит их осознать, и мистическое шестое чувство разом преобразуется в логику.

На осознание Платону потребовалось минут пять, и когда все наконец встало на свои места, в дверь кабинета робко постучали.

Платон сгреб компрометирующие чету Бобриковых документы в ящик и, подражая суровой манере речи Геркулеса, дозволил просителю войти. В кабинет проскользнул Михаил Михайлович Бобриков.

– Надеюсь, не помешал-с, господин коллежский советник?

– Коллежский секретарь, – скромно поправил Платон завышенный на четыре класса чин.[11]

Бобриков вынул из-за пазухи пухлый пакет и с раболепным поклоном положил перед Платоном.

– Что это? – спросил сыщик.

– Двести рублей ассигнациями-с, – прохихикал Бобриков.

– Не понимаю… – Платон и впрямь не понял.

Заискивающее выражение на лице Бобрикова сменилось ехидной гримасой.

– Не понимаете-с? Ой-ли? Тогда откуда у вас костюм из английского сукна? Такое роскошество рубликов двадцать стоит, не меньше. А жалование ваше месячное от силы рублей двадцать пять… Берите-с!

– Вы мне взятку предлагаете?! – задохнулся от возмущения Платон, про себя помянув недобрым словом упрямого родителя, настоявшего на обязательности приличного костюма в приличном обществе.

Надо было мундир надевать, а не щеголять фасонистым цивильным [12] платьем, оплаченным от нескромных батюшкиных щедрот.

– Уберите! – рявкнул он, но Бобриков и бровью не повел.

– Полно, молодой человек! Всякая услуга имеет цену.

– Какая услуга?

– Самая незамысловатая-с, – Бобриков снова принялся сыпать словоерсами. – Вы оставляете-с нас всех в покое, вот и вся несложность-с. – Внезапно взяткодатель заволновался: – Может, вам кто больше предложил за особое рвение? Так вы скажите! Я не поскуплюсь!

– Хотите утаить вашу постыдную аферу? – рубанул Платон, выложив на стол расписку и окончание письма мадам Бобриковой. – Ваш тесть великодушно заплатил за вас и смолчал. Наверное, его беспокоило честное имя дочери.

Сыщик указал на подписи в обоих документах:

– У Татьяны Ивановны очень характерная строчная «т». Сравните здесь «Литке», и здесь «Татя». Видите? В остальном фальшивая подпись безупречна, но подделать письмо целиком ваш жена не рискнула, поэтому вы его напечатали.

Бобриков закрыл лицо руками и всхлипнул:

– Этот подлец Комаров обманул меня, а потом стал грозить долговой тюрьмой. Просить денег у тестя я не мог, и так Танечкино приданное просадил. Пришлось идти на подлог. Надеялся за три месяца поправить дела, но Комаров предъявил требование до срока… Иван Петрович все понял, но заплатил и велел нам не показываться ему на глаза. – Бобриков приложил руки к груди: – Клянусь вам, господин полицейский, мы виновны лишь в подлоге! Никакого убийства! Упаси Бог!

– Разберемся! – снова уподобляясь приставу, важно изрек Платон и указал посетителю на дверь: – Идите и деньги свои заберите.

Бобриков убрал конверт и исчез за дверью. Платон отложил Гоголя и де Труа и, не имея других идей, решил продолжить допрос подозреваемых.

Запирая ящики, он обратил внимание, что в фигурных выемках ключей засохла грязь вроде той, что случается счищать со штиблет после дождливой прогулки. Не иначе, Сомов уронил ключи в дорожную слякоть да поленился как следует протереть.

Рассуждая о непростительной небрежности секретаря, Платон прошел в отдельно стоящий флигель, где, по словам прислуги, «маялася дурью» невестка покойного. На разговор с нею сыщик возлагал серьезные надежды, по юношеской наивности считая дородных женщин более откровенными.

Мадам Литке и впрямь предавалась занятию оригинальному: надев холщовый фартук, она самозабвенно мяла в холеных ручках комок глины. Перед ней на невысоком верстаке красовался строй глиняных зверей неизвестной породы и женских фигурок с чрезмерно пышными округлостями.

– Отвлекать художника – непростительный грех, – томно изрекла Варвара Альбертовна, глядя на Платона с меньшим интересом, чем на глину.

Сыщик ее презрения не заметил. С азартным интересом он растирал в пальцах крошки сухой глины, подобранной с верстака.

– Вам нравятся мои работы? – тщеславно спросила Литке.

Вместо ответа Платон сразил собеседницу вопросом:

– Зачем вы сделали слепок с ключей деверя?

– Что?.. Как?.. Не понимаю! – пролепетала Варвара Альбертовна, выронив глину из ослабевших ручек.

Платон сунул ей под нос перепачканные ключи и еще болеe грозно спросил:

– Ответите здесь или препроводить вас в участок?

Дама молитвенно сложила руки и пала на колени перед ошалевшим от такого поворота сыщиком.

– К вашему великодушию взываю! – возопила она. – Не погубите слабую женщину!

Пребывавший на грани паники Платон попытался поднять на ноги каявшуюся ваятельницу, но не справился с шестипудовой тушей.

– Я буду стоять на коленях, пока вы не откажетесь от своих чудовищных подозрений! – завывала мадам Литке.

Ультиматумов Платон не терпел. Собственно, после одного из них, высказанного батюшкой, лучший выпускник историко-филологического факультета и пошел служить в полицию.

– Мои подозрения будут тем серьезнее, чем дольше вы будете отмалчиваться, мадам, – холодно объявил он. – Если не хотите пойти на каторгу, признавайтесь! Только не вздумайте врать. Мне все известно!

Блефовал молодой сыщик умело.

– Бориска рассказал! – прошипела мадам Литке, поднимаясь. – А что такого? Выживший из ума старик вознамерился все свои сокровища Академии передать. Это при живом-то брате и детях! Андре у меня – тюфяк… в смысле – интеллигент: «Это не наше дело!..» Как же, «не наше!..» Но мы Ивана не убивали! Лишь бумаги его просматривали, и еще я с доктором из богадельни договорилась, чтобы, в случае чего, старого дурня вместе с коллекцией передали бы нам под опеку… Мы бы тоже пару картин в музей определили, а нам бы за это графское достоинство…

Мадам Литке мечтательно подняла очи горе, совсем как старуха с разбитым корытом на обложке сборника Пушкинских сказок.

«Ай да Денисов! Ай да сукин сын!» – цитируя поэта, похвалил себя Платон, а в следующий момент оказался притиснутым к пышной груди ваятельницы.

– Не устою! – жарко прошептала мадам Литке на ухо придушенному грандиозными персями сыщику. – Слабость имею к ушастым кавалерам. Вы ведь, сударь, как благородный человек лямор [13] наш в тайне сохраните… и историю с ключами тоже.

Платон рванулся из крепких, что у твоего городового, ручищ, но единственным результатом этого усилия оказалась пара оторванных от сюртука пуговиц. Дама была настроена серьезно.

– Обними же меня! – сладострастно прошептала она. – Хочу, чтобы ты душил меня в объятьях!

В отчаянном рывке Платон высвободил руки и, вцепившись в жирную белую шею, со страшным рычанием продекламировал:

«Я задушу тебя – и от любви Сойду с ума. Последний раз, последний. Так мы не целовались никогда…» [14].

– Батюшки святы! Бесноватый! – взвизгнула мадам Литке, отпихивая Платона. – Сгинь, окаянный!

Упрашивать себя коллежский секретарь не заставил и с проворством перепуганного зайца выскочил за дверь.

Досада и смущение все еще терзали сыскного надзирателя, когда, возвращаясь в спасительное уединение осиротевшего хозяйского кабинета, он столкнулся с молодым наследником имения.

– Вы? – недобро протянул Сергей. – А я думал, крыса по коридору шныряет, – молодой Литке издевательски захохотал. – Зайдите ко мне, разговор есть.

Вызывающий тон Сергея задел Платона за живое. В другой бы раз он не спустил юному наглецу «крысу», но официальность собственного положения заставила стерпеть и принять приглашение.

В комнате молодого Литке царил чрезвычайный беспорядок: неприбранная постель, под которой валялись пустые бутылки из-под крымской мадеры; брошенные посреди персидского ковра нечищеные сапоги; скинутый на кресло мятый сюртук; незапертый секретер. Особый колорит комнате придавали висящая на стене старинная сабля в серебряных ножнах и сидящий на секретере нахохленный белый попугай размером с кошку.

При появлении Платона дремавшая птица открыла снулые глаза и поинтересовалась:

– С короля козыряете? – Не получив ответа, она сердито прокричала: – Понтера вон! Вон! [15]

– Заткнись! Башку сверну! – пригрозил попугаю Сергей и добавил, обращаясь к Платону: – Гошку не бойтесь, он только орать горазд.

Платон и не думал бояться. Подойдя к попугаю, он пощелкал языком и пропел:

– Гоша хороший!

Попугай встрепенулся и назидательно сообщил:

– Двойной марьяж. Пикóвкой бью. Обдернулся [16], пижон!

«Как есть обдернулся, – мысленно согласился с ученой птицей Платон, – а еще филолог! Отравитель, ревнивец… А про игрока-то [17] и позабыл!»

Сыщику чрезвычайно хотелось проверить свою догадку немедленно, но он решил повременить и узнать, что на этот раз предложат ему за молчание. Однако молодой Литке заговорил о другом:

– Я знаю, кто папашу убил, – заявил он с пафосом провинциального трагика. – Англичанин.

– Почему вы так думаете?

– А чего тут думать? – Сергей заглянул под кровать и, не найдя ни одной полной бутылки, досадливо чертыхнулся. – Дураку ясно! Подсыпал докторишка яда в микстуру, и дело с концом.

– Возможность совершения преступления основанием для подозрений не является, – осторожно возразил Платон. – Важен мотив, а у доктора его нет. Он ведь не наследник.

Литке-младший скроил презрительную гримасу.

– Какая пошлость – сводить все к деньгам! Может, у Бота была иная причина папашу порешить.

– Какая?

Сергей развел руками:

– Черт его знает! Мне известно только, что папаша накануне своей смерти хотел нанять нового врача, а Бота из дома выгнать… Вы что же, не верите мне?

Платон пожал плечами.

– Убийцы всегда подставляют под обвинение другого, – небрежно заметил он и, пока потрясенный его заявлением Сергей не пришел в себя, выпалил: – Вы погрязли в карточных долгах. Отец отказал вам в содержании, тогда вы решили его убить и получить наследство.

– Ах ты!..

Наследник обложил коллежского секретаря словами, отсутствовавшими в учебнике русской словесности, выдернул из ножен висящую на стене саблю и рубанул воздух в паре дюймов от лица Платона. Сыщик отскочил и оказался зажатым между стеной и койкой. Сергей снова рубанул, норовя отсечь оскорбителю голову. Платон присел и, потеряв равновесие, упал на четвереньки. Под рукой у него оказалась одна из пустых бутылок, и он толкнул ее под ноги нападавшему. Сергей сделал шаг, наступил на бутылку и опрокинулся на спину, выронив саблю. Не мешкая ни секунды, Платон схватил ее и приставил клинок к груди поверженного врага.

– Признавайтесь, вы убили своего отца? – грозно вопросил он.

Оглушенный и порядком струсивший Сергей замотал головой:

– Нет! Клянусь! Он бы мне и так с долгами помог!

– Подозрений с вас не снимаю, – сурово объявил Платон, – и арестовываю за нападение на полицейского.

Отсалютовав и прихватив с собой саблю, он вышел и тут же наткнулся на Чижова.

– Экий вы гусар! – рассмеялся нотариус. – Сергея Ивановича допрашивали? Ну, что дознание? Время-то к вечеру. Может, я вам чем полезен могу быть? Пойдемте ко мне, поговорим. Заодно угощу вас кофе. Я его сам по-турецки готовлю.

– Расскажите про Сиена, – попросил Платон, наблюдая, как Чижов снимает с примуса турку и разливает по чашкам ароматный напиток. – Миниатюра действительно стоит триста тысяч?

– Может и больше, – подтвердил нотариус. – Она датирована тринадцатым веком. Сейчас фотолитографию покажу.

Чижов вынул из забитого бумагами портфеля стопку документов, порылся в ней и извлек фотографию обтрепанного манускрипта с изображением Апостола Матфея со свитком в руке. На свитке ломаным готическим шрифтом было начертано: «Оmnis enim qui petit accipit et qui quaerit invenit» [18].

– Вы, видать, ценитель? – хмыкнул нотариус, заметив, с каким интересом Платон рассматривает литографию.

– Нет, – рассеяно признался тот, – просто странно…

Он не договорил, отвлекшись на протянутую ему чашку, а потом спросил:

– Литке показывал миниатюру специалистам?

– А как же!

Чижов снова ринулся перебирать бумаги и на этот раз предъявил коллежскому секретарю заключение со множеством подписей и печатей, но Платона заинтересовало не оно, а отложенный нотариусом в сторону запечатанный конверт, подписанный рукой покойного и адресованный одному из университетских преподавателей Платона. Сыщик потянулся к конверту, но нотариус уже сгреб все бумаги обратно в портфель.

– Чего же вы кофе не пьете? Не понравился? – озабоченно спросил Чижов.

Платон взглянул на стоящую перед ним чашку и вдруг вскочил.

– Простите, мне нужно идти, – торопливо проговорил он.

От нотариуса Платон поспешил к Боту. Едва он свернул в нужный коридор, как услышал за спиной торопливые шаги. Обернуться сыщик не успел, лишь почувствовал движение воздуха над ухом и тут же провалился в звенящую вязкую мглу…

– Говорил же, что вы станете моим пациентом, – невозмутимо произнес доктор Бот, ощупывая голову пришедшему в сознание Платону. – У вас замечательно крепкий череп. Кость цела, только легкое сотрясение. Как вы, русские, говорите: до свадьбы заживет.

Бот приложил к голове Платона смоченное в холодной воде полотенце. Молодой человек ойкнул и наконец понял, что лежит на походной койке в комнате доктора.

Англичанин меж тем спокойно объяснял:

– Я услышал за дверью грохот, вышел и обнаружил вас. Судя по лежавшей рядом с вами сабле, – Бот кивнул на стоящее в углу оружие, – на вас напал Литке-младший.

– Нет, – мотнул головой Платон, комната слегка закачалась, – сабля была при мне.

Он пощупал набухающую над левым ухом шишку и уверенно заявил:

– На меня напал убийца Литке, и я знаю, кто это.

Доктор нахмурился.

– Вам нужна помощь? Не врача, а джентльмена.

Сыщик испытующе посмотрел на Бота и сурово спросил:

– Почему Иван Петрович хотел вас выгнать?

Англичанин вздохнул, но ответил без колебаний:

– Он узнал, что в Англии я был лишен докторского патента из-за пагубного пристрастия к опиуму. Однажды, находясь под влиянием этого зелья, я совершил непростительную ошибку, в результате которой умер мой пациент. Мне запретили заниматься врачебной практикой. Тогда я вылечился от опиумной зависимости и отправился в другие страны, где никто моего патента не спрашивал.

– Наверное, в романе Стивенсона описано что-то подобное… – пробормотал Платон.

– Не читал, – откликнулся Бот и повторил свой вопрос: – Я могу быть вам полезен?

– Можете! – подтвердил Платон. – Во-первых, сообщите всем, что я неловко упал и пробуду в беспамятстве несколько дней. Во-вторых, отправьте две срочных телеграммы. И в-третьих, ответьте еще на один вопрос.

Расположившиеся в гостиной наследники мрачно взирали на сыскного надзирателя, который, вопреки прогнозам доктора, оказался жив-здоров и, похоже, намеревался сообщить им что-то неприятное. Бодрыми и невозмутимыми выглядели только Сомов, Чижов и Бот.

Платон взглянул на часы и объявил:

– Хотя до окончания установленного срока осталось четыре часа, я готов назвать имя убийцы Ивана Петровича Литке.

– Это было убийство? – ахнул Андрей Петрович.

– Назовите убийцу! – потребовала вдова.

– Зачем его кому-то было убивать? – взвизгнул Бобриков.

– У каждого из вас имелся свой повод, – ответил на последний вопрос Платон.

– Кто убийца?! – рявкнул Сергей. – Доктор?

– Нет, – возразил сыщик. – Господин Чижов.

Все как один уставились на нотариуса. Тот сперва побледнел, потом побагровел.

– Что вы себе позволяете?! – прохрипел он. – Я полицмейстеру жаловаться стану!

– Ваше право, – невозмутимо ответил Платон. – Но не забудьте указать в жалобе, что напали на сыскного надзирателя.

– Вы же вроде сами упали? – нотариус заметно снизил тон.

– Нет, меня ударили по голове слева со спины. Нападавший – левша.

Чижов достал записную книжку с карандашом и уверено написал правой рукой: «Все ложь!» Платона эта демонстрация не смутила:

– Хоть вы и пишете правой рукой, остальное делаете левой. Я наблюдал за вами, когда вы давеча кофе готовили. Вы и спичку левой рукой поджигали, и кофе разливали, и чашку подавали. Кстати, о кофе. Доктор Бот говорил, что вы жаловались на бессонницу. А кто же с бессонницей на ночь кофе пьет?

– При чем тут бессонница? – взвился нотариус.

– При том, что вам от нее выдали снадобье с экстрактом красавки, являющееся в больших дозах верным ядом, – спокойно объяснил Платон. – Уверен, что в вашей комнате найдется пустая склянка.

– Только не говорите, что лекарство закончилось, – вставил доктор. – Потребив такое количество, вы бы померли.

– Какой вздор! – натужно рассмеялся Чижов. – Ни один следователь не примет подобные обвинения всерьез!

– Но следователя наверняка заинтересует хранящееся у вас неотправленное письмо Литке к лучшему специалисту по средневековой европейской литературе, – парировал Платон.

Нотариус сдаваться не собирался:

– Иван Петрович попросил меня лично передать письмо, но я не успел этого сделать до его смерти, – Чижов вскинулся и перешел на повышенный тон. – Какого черта я должен оправдываться! В конце концов, у меня не было причин убивать своего клиента.

– Двенадцать тысяч рублей – причина серьезная, – сурово отчеканил сыщик. – Или вы с наследного дела берете больше четырех процентов?

Нотариус открыл рот, но не смог произнести ни звука, а Платон продолжал:

– Все началось с возникших после написания завещания сомнений покойного господина Литке в подлинности миниатюры Вигорозо да Сиена, которыми он поделился с вами и попросил отправить письмо специалисту. Думаю, он хотел, чтобы профессор приехал и дал заключение. Вы знали, что, окажись миниатюра фальшивкой, наследство господина Литке ограничится имением ценой не более десяти тысяч. А значит, ваш гонорар составит рублей четыреста против двенадцати тысяч, на которые вы рассчитывали. Поняв это, вы решили исключить возможность обесценивания миниатюры: убили Литке и не отправили письма, но сохранили его по профессиональной привычке. Опасаясь, что я о чем-то догадался, вы пытались избавиться и от меня и, если бы доктор не преувеличил тяжесть моего состояния, добили бы, чтобы до истечения двадцати четырех часов я ничего не предпринял.

– Ложь! – выкрикнул нотариус и вскочил, но Сомов и Бот тут же принудили его сесть на место.

– Замолчите, Чижов! – властно приказал Андрей Петрович. – Борис, голубчик, проверьте комнату господина нотариуса на предмет склянки и письма.

– Не имеете права! – пискнул нотариус, но скис под надменным взглядом.

Секретарь удалился и вскоре вернулся, неся пустой пузырек с этикеткой «Tinctura Belladonnae» [19] и конверт, адресованный университетскому преподавателю Платона. Андрей Петрович распечатал письмо, прочел и утвердительно кивнул сыщику. Тогда Платон подал знак лакею, и тот ввел в гостиную вызванного телеграммой урядника – здоровенного усатого дядьку с пудовыми кулаками, который без лишних церемоний объявил нотариуса арестованным и выволок за шкирку.

– Чижова направят в Москву для дальнейшего разбирательства, – пояснил Платон.

– А что Сиена? – тихо спросила вдова. – Он подлинный?

– Увы, – покачал головой сыскной надзиратель. – Миниатюра подделка, хотя, возможно, весьма древняя.

– Почему вы так уверены? – уточнила вдова.

– Потому что да Сиена не мог написать цитату Матфея швабахером, – тоном студента-отличника отчеканил Платон. – Швабахер – готическое письмо, придуманное германскими книгопечатниками в пятнадцатом веке, то есть через двести лет после да Сиена. Я телеграммой запросил консультацию у того профессора, которому писал Литке, и он все подтвердил.

Лица вдовы и красавца-секретаря осветились счастьем, видимо, их порадовало, что многотысячное наследство больше не стоит между ними. Англичанин оставался бесстрастен. В остальных же лицах читалось крушение надежд.

– В телеграмме вы упоминали миниатюру? – осторожно спросил Бобриков.

– Нет, я только спросил про шрифт, – ответил сыщик.

– Тогда пусть история про фальшивку останется между нами! – предложила Варвара Альбертовна.

Лицо ее супруга вспыхнуло от гнева, но прежде чем он успел высказать свое негодование, вмешался Сергей:

– Не позволю порочить имя отца! – заорал он. – Еще не хватало, чтобы его сочли мошенником, подделывающим исторические раритеты!

– Тебе хорошо говорить, ты хотя бы имение получишь! – напустилась на брата Татьяна Ивановна.

Слушать продолжение семейного скандала Платон не желал и неприметно вышел из гостиной. За ним поспешил Андрей Петрович.

– Господин коллежский секретарь, подождите, – окликнул он сыщика. – Я хочу поблагодарить вас за то, что вы нашли убийцу моего брата и спасли честь нашей семьи.

– Благодарите Провидение, которому ваш брат доверился, – ответил Платон. – Он подозревал всех, кроме нотариуса, и ни одной из своих подсказок не указал на истинного убийцу. Так что без Божьего Промысла я бы точно не справился.

– Путь так, – согласился Андрей Петрович, – все равно мы перед вами в неоплатном долгу! – Немного помолчав, Литке смущенно прибавил: – Понимаю, что денег вы не возьмете, но отказаться от символического подарка будет с вашей стороны гордыней. Так что сделайте милость, выберите и примите в дар любую книгу из нашей библиотеки.

Платон на секунду задумался, а потом кивнул:

– Спасибо, я буду рад прочитать описанную мистером Стивенсоном историю доктора Джекила.

Дело о колье Марии-Антуанетты

Светлана Пригорницкая, Людмила Буркина

#колье_казненной_королевы

#убийство_на_аукционе

#Шерлок_Холмс_и_доктор_Ватсон_берутся_за_дело

«Сегодня казнили королеву.

Весь город вышел поглазеть на грубую деревянную повозку, сопровождаемую вооруженными республиканцами. На полу, застеленном грязной соломой, сидела женщина в простом белом платье и в чепчике, прикрывающем обритую голову. Накинутый платок из белого муслина скрывал ее шею и плечи. Повозку трясло на скользких камнях мостовой. Колеса срывались в глубокие рытвины, и грязной водой плескало на ноги конвоиров. Женщину бросало от одной решетки к другой, словно сломанную куклу.

В этой больной, измученной женщине было не узнать опальную королеву. Толпа выла в ожидании казни. Люди выкрикивали оскорбления, проталкивалисьв первые ряды, чтобы плюнуть ей в лицо. В повозку градом летели камни. Женщина склонила голову и плечом отерла со щеки жижу от попавшего в висок гнилого помидора. Зловоние, исходившее от толпы, накатывало волнами и сгущалось по мере приближения к площади.

Повозка остановилась на площади Революции. Гильотину на высоком помосте было видно отовсюду. Королеве освободили руки, и, потирая онемевшие запястья, она тяжело взошла на эшафот. На последней ступеньке она споткнулась и наступила на ногу поддержавшему ее палачу. „Простите, месье, я не нарочно“, – тихо произнесла она и шагнула к гильотине. Едва заметным движением королева коснулась груди. Тонкая ткань платка скрывала темно-красный рубин на золотой цепочке. Талисман, в спасительную силу которого королева верила безусловно. И он не помог. Все кончено.

В последний раз окинув взглядом беснующуюся толпу, Мария-Антуанетта опустилась на колени и положила голову под нож гильотины.

„Королевы больше нет!“ – выкрик глашатая взорвал замершую на мгновение площадь. Оглушительная волна криков и свиста приветствовала палача, поднявшего вверх отрубленную голову. Вдруг что-то скользнуло по его запястью и стукнулось о деревянный помост. Это был большой красный камень, залитый кровью казненной королевы. Рука в синей бархатной перчатке накрыла драгоценность. Палач поднял глаза и наткнулся на холодный взгляд Максимилиана Робеспьера.

„Теперь это принадлежит народу“, – произнес диктатор, убирая рубин в карман».

Женька закрыл ноутбук и обессиленно откинулся в кресле. Глаза нестерпимо жгло, спину ломило.

Лучи утреннего солнца пробивались сквозь тонкие шторы. Яркие зайчики скользили по фотографиям, постерам и страничкам из гламурных журналов, развешенным по стенам. Постеры отличались по качеству и размеру, но на всех была изображена одна и та же девушка. На одной из фотографий имя модели – Вероника Козлова – было зачеркнуто синим фломастером, а сверху большими буквами дописано: «Вероника Гутман».

Во Франции королевы не стало, но у Женьки Гутмана была своя королева. Подойдя к стене, он смахнул невидимые пылинки с «иконостаса». Вероника предпочитала мужчин состоявшихся и состоятельных. Для нее он был «младшенький», «сынок того самого Гутмана», двадцатилетний пацан. Что мог предложить ей сейчас Женька?

Он не зря просидел всю ночь за компьютером. Теперь он знал все о старинном рубиновом колье, которое его королева наденет завтра на вечерний показ. Младший Гутман был готов к встрече.

* * *

Белая с золотом дверь в Большую ротонду Юсуповского дворца гулко захлопнулась. Не оценив ее массивность и размеры, вошедший не догадался придержать за собой дверь. Он замер, тревожно прислушиваясь. Убедившись, что никакой реакции на вторжение не последовало, человек осторожно двинулся к длинной стойке с платьями, приготовленными для завтрашнего показа. Белый луч телефонного фонарика заметался по светло-голубым колоннам и массивным позолоченным канделябрам.

Аукцион «Меха и драгоценности» обещал стать заметным событием. Изюминка вечера – демонстрация знаменитого рубинового колье казненной королевы Марии-Антуанетты – предваряла аукцион. Поздний посетитель ротонды понимал: другого случая не будет, и только глупец не воспользовался бы им. Глупцом он себя не считал.

Секция с надписью «В. Козлова» обнаружилась в нише у окна. Мужчина осторожно погладил пальцами пышное муаровое платье, отделанное искусной вышивкой. Такой наряд могла себе позволить разве что княгиня.

Туфельки не уступали платью. Вышитые бисером, из тончайшей кожи, ни одна Золушка не променяла бы их на хрустальные башмачки. Мужчина внимательно осмотрел туфельку, затем вынул из кармана небольшой пластиковый пакет. Осторожно развернул его и высыпал кусочки битого стекла в носок туфли. Попытался засунуть как можно глубже. Резкая боль полоснула пальцы. От неожиданности человек вскрикнул, туфля полетела на пол – из глубокого пореза сочились алые капли.

«Как рубины… чертовы рубины!» – Человек поспешно выхватил платок, зажимая рану.

Он вернул туфлю на место и старательно подтер пятна крови. Свет фонарика тускнел – аккумулятор телефона был почти на нуле. Мужчина огляделся в последний раз. Все должно пройти по плану. Первый шаг уже сделан.

По пути обратно дверь не подвела. В старинных зеркалах скользнуло отражение серого костюма в полоску, лысого черепа и крошечной оправы на толстом носу. Неурочный гость дворца Юсуповых бесшумно растворился в полумраке анфилады залов.

* * *

В Синей гостиной царил хаос. Случайный посетитель принял бы происходящее за внезапную эвакуацию Дома мод. Здесь организовали гримерную для подготовки моделей к предстоящему показу. Между вешалками метались костюмеры и визажисты. Белый свет ламп отражался в зеркалах и слепил глаза. Взмыленный администратор отдавал распоряжения, сверяясь с длинным списком. Юные модели разной степени обнаженности поспешно готовились к выходу на подиум.

Только один человек в гостиной не участвовал в общей суете. Шкафоподобный охранник невозмутимо замер возле раскрытого чемоданчика-сейфа, лежащего на белом столике с гнутыми ножками. Завойчинский, пожилой сотрудник ювелирного дома, сопровождающий драгоценности на аукцион, таким хладнокровием похвастать не мог. Озираясь на столпотворение вокруг, он теребил в руках несвежий шелковый платок, то и дело протирая потный лоб. В помещении становилось душновато.

Внезапно крик боли хлестнул по гостиной. От неожиданности несколько женских голосов взвизгнули следом. Охранник пружинисто обернулся, отыскивая взглядом источник звука. Упав на ближайший пуфик и сцепив зубы от боли, Вероника Козлова дрожащими руками сняла туфельку. Побледневшие стилисты с ужасом смотрели на ее окровавленную ступню. Между пальцами торчал острый осколок стекла. На паркет упало несколько капель крови.

– Аптечку… – зашипел координатор показа, выводя всех из состояния ступора. – Быстро!

Как часто бывает в подобных случаях, аптечка никак не находилась, и ногу перевязали чем смогли – салфетками и платками. Вероника тихо стонала. Координатор нарезал круги по гостиной как голодный тигр. Стекла его очков раздраженно взблескивали.

– Козлова, работать сможешь? – не выдержал он. – До выхода полчаса!

– Да! – Вероника вскочила с места. И тут же опустилась обратно с искаженным от боли лицом. Слезы поползли по щекам в два ручья, размазывая тщательный макияж. Над Вероникой заметался стилист. – Не-е-е-ет…

– Что ты ревешь, дура?! – взвыл координатор. – Показ срываешь?! Специально для тебя платье шили, чтобы под колье подходило! Ревет она… Блондинку мне, срочно! Вот такую же, рыжеватую с голубыми глазами. Ну?! В этом бардаке блондинок нет?! Их на Невском толпы! Загоните оттуда!

Стилисты поспешно вытолкнули вперед трех полуголых девушек. Координатор свирепо швырнул на пол папку с бумагами:

– Блондинку хочу! Вы слепые?! Эта – ниже на полголовы, за ней платье волочиться будет. А эта вообще русая! – Вдруг он замер на полуслове, устремив прищуренный близорукий взгляд поверх голов. – Вот ты, ты, которая у двери! Снимай штаны, быстро! Раздевайся! Кто такая?

– А… э-э-э… Екатерина, – несколько ошеломленно проговорила высокая блондинка, еле поспевая переставлять ноги. Стилисты решительно волокли ее к гримерному креслу, попутно стягивая пиджачок и распуская собранные наверху волосы.

– На кой ляд мне твое имя! – застонал координатор. – Хоть Евлампия, лишь бы рост подходил… Какое агентство? Неважно, потом разберемся! Ну что? Подойдет?

– Подойдет! – одобрительно откликнулся стилист, колдуя над лицом Екатерины. – Сбросить бы ей пару килограммов… Платье на живую нитку сделано, чуть вздохнет, оно треснет к чертям!

– Значит, дышать не будет! По местам все. Работаем! Работаем, я сказал! – Координатор подобрал брошенную папку и устремился к выходу на подиум.

Всеми забытая, на пуфике плакала Вероника, зажимая рот платком.

* * *

– Ну, вот и все, господа, – заканчивая экскурсию, директор Юсуповского дворца остановилась у подножия парадной лестницы и повернулась к двоим следовавшим за ней мужчинам. Один из них, широкоплечий, с короткими темными волосами и аккуратной бородкой, поспешно отвел взгляд в сторону и стал внимательно изучать мраморную вазу. Второй устало прислонился к сфинксу, стерегущему первые ступеньки. – Надеюсь, вы поделитесь с нами своими соображениями по поводу убийства Григория Распутина, мистер Холмс. Мнение такого выдающегося сыщика… – Каким-то образом Ирма умудрялась оставаться официальной, и в то же время это определенно был флирт. Причем с обоими гостями.

– Я предпочитаю делать выводы на основе фактов. – Шерлок Холмс раздраженно дернул плечами – сфинкс оказался холодным и жестким. – История же сохранила для нас скорее противоречивые слухи и невнятные сплетни. Был яд или нет? Если был, как на самом деле он попал в организм жертвы? Экспертиза свидетельствует о трех огнестрельных ранениях, несовместимых с жизнью. Однако убийцы утверждали, что жертва чуть ли не по улице бегала. Уже то, что они неоднократно меняли свои показания и противоречили показаниям других, говорит о том, что эти свидетельства ненадежны.

– Версия о причастности к этому делу Великобритании представляется мне абсолютно несостоятельной, – начал было Ватсон, однако смешок Холмса перебил его:

– Когда в деле замешана политика, быть абсолютно уверенным в чем-либо крайне опрометчиво. В отношении убийства Распутина я вряд ли смогу сказать что-то определенное.

Ватсон быстро наступил на желтый ботинок Холмса и одновременно выдал директору дворца самую обаятельную улыбку из своего арсенала.

– Конечно же, Шерлок подготовит эксклюзивное интервью на эту тему. Надеюсь, Ирма, мы сможем согласовать детали с вами лично. – Называть директором эту статную блондинку с умными карими глазами у Ватсона не получалось. «Хозяйка дворца» подходило ей больше. – Спасибо за замечательную экскурсию! Уделили нам столько времени! У вас, я вижу, ответственное мероприятие…

– Да, в Красной гостиной вот-вот начнется аукцион «Меха и драгоценности». Ювелирный дом «Радиант» продемонстрирует публике знаменитое колье Марии-Антуанетты с рубином, который был на ней в день казни. – Ирма вздохнула, будто королеву убили пару часов назад и не дальше соседнего зала. – Возможно, вам это будет интересно. Позвольте я провожу вас. – Ирма легко коснулась рукава Холмса. – Этот рубин королеве подарил ее возлюбленный – граф Аксель Ферзен. Говорили, что камень приносил удачу…

– Драгоценности вообще мало кому приносили удачу… – хмуро буркнул Холмс, поднимаясь следом за Ирмой по беломраморной лестнице. – Казнь Марии-Антуанетты это только подтверждает.

– А королева верила в свой талисман до последнего. – Изящные руки Ирмы вспорхнули, указывая на манекены, стоящие вдоль стен в Белом фойе. – Ювелирный дом подготовил несколько копий колье. Обратите внимание, как прекрасно сочетаются рубины с платьями той эпохи…

– А! Так вот к чему эта штука! – воскликнул Холмс, внезапно останавливаясь. Разогнавшийся Ватсон чуть не налетел на него. Заложив руки за спину, Холмс разглядывал огромный постер в центре фойе – контур женского подбородка, длинная линия шеи и капля рубина под ложбинкой ключиц. Алая, как капля артериальной крови, единственное цветное пятно на строгом черно-белом фото.

– Шерлок, такие постеры расклеены по всему городу! – Ватсон улыбкой извинился перед Ирмой за своего друга. – Неужели ты только сейчас обратил внимание?

– Что может быть интересного в фотографии ювелирного изделия, если оно не украдено? – Холмс пожал плечами и невозмутимо откинул со лба упавшую прядь. – Или в изображении женщины, если она еще не труп?

* * *

В темном муаровом платье, переливающемся в свете софитов, Екатерина вышла на импровизированный подиум Красной (или, как ее называли раньше, Золотой, или Императорской) гостиной. Колье стекало с ее шеи темно-бордовыми каплями, переплетенными золотыми нитями. Серебристо-голубой соболий палантин уютно покоился на плечах и прикрывал спину. Звуки музыки, исполнявшейся небольшим оркестром, приглушили восторженный шепот публики, который всколыхнулся навстречу модели.

Екатерина словно плыла по ковровой дорожке между гостями и участниками аукциона. Щелчки фотоаппаратов напоминали пулеметную очередь. К модели были прикованы взгляды всей публики.

Дойдя до середины дорожки, Екатерина медленно повернулась, гордо подняв голову, и оглядела обращенные к ней лица с неожиданным презрением. Палантин скользнул с узких плеч и лег уснувшим зверем на ковер. Обеими руками Екатерина взялась за лиф великолепного платья и рванула его вниз. Ткань треснула звонко и весело. Бисер брызнул во все стороны и заскакал по паркету. Увлекаемый тяжестью вышивки, верх платья упал к поясу, обнажая грудь модели. Екатерина рванула снова, и по талии расползлась безобразная дыра. Девушка позволила изуродованному платью свободно опуститься на пол и легко перешагнула через волну ткани.

Музыка развалилась на отдельные звуки и смолкла. Увлеченная флейта пронеслась еще пару тактов, выдала свист на высокой ноте и тоже умерла.

Красная гостиная Юсуповского дворца проживала насыщенные мгновения изумленной тишины, в которой у зрителей расширялись зрачки, приоткрывались рты и замирало дыхание.

Где-то на набережной коротко прогудел автомобиль.

– Что уставились?! Сытые хари! – торжествующе крикнула Екатерина и вскинула руки. Эхо последнего слова метнулось вверх и рассыпалось о хрустальную люстру. Подвески звякнули. – Ваша страна стоит перед вами – голая! Нищая! Презираемая! Сколько стоит билет сюда? Как месячная зарплата учителя, врача?! Вы здесь, чтобы выбросить пачки денег на цацки! На шкурки убитых животных!

Десятки рук взлетели вверх одновременно – публика увлеченно ловила Екатерину в перекрестье камер смартфонов. Вспышки фотоаппаратов слепили глаза. Ропот прокатился по залу. Возмущенные возгласы вырывались из общего хора, как вскрики чаек. Однако в обморок никто не падал, истошно не голосил и в истерике не бился. Если несколько дам и кривили презрительно губы, отворачиваясь от подпрыгивающих темных сосков, то глаза остальных невольных зрителей этого шоу горели азартом и любопытством. В дверях, ведущих в Синюю гостиную, теснились модели, гримеры и костюмеры. Невозмутимое лицо охранника, сторожившего чемоданчик с драгоценностями, мелькнуло на заднем плане поверх голов. Скандал набирал силу, как несущийся под гору неуправляемый грузовик.

– А я-то, чудак, редко в музеи ходил! – удивленно воскликнул только что вошедший в гостиную Холмс. – Здесь весело! Ватсон, у тебя замечательно розовые уши. Закрыл бы ты рот, дружище!

Ватсон смущенно прикрыл горячее ухо ладонью, но отвести взгляд от подиума не смог. Екатерина была хороша.

– Одно колье – месяц пенсий для всего Ярославля!!! – Звонкий голос девушки тоже производил сильное впечатление. Казалось, он резонировал со стеклами высоких дворцовых окон. – Вы заработали эти деньги у станка? В шахте? Вы все – воры!

Несколько человек в форме охранников устремились к Екатерине. Действуя слаженно и решительно, они окружили девушку, закрывая ее собой от публики и смартфонов.

– Что, вы говорили, она демонстрирует? Нижнее белье? – Холмс оглянулся на директора музея и поперхнулся на полуслове.

Очаровательной Ирмы больше не было. Сузившиеся жесткие глаза и решительно сжатые губы изменили ее лицо до неузнаваемости. Холмс моргнул – на какую-то секунду ему показалось, что буйные светлые кудри перехватывает алая бандана, а крепкая рука сжимает кривой клинок.

– Ментов. Протокол. Дуру убрать. Синяков не оставлять! – чуть повернув в сторону голову, негромко чеканила она. – Музыку громче. В зал коньяк и коктейли. И начинайте аукцион. Быстро!

Высокий мужчина в темном костюме и проводком за ухом проделал что-то вроде щелчка каблуками и скользнул вдоль стены. Музейная охрана, наступая и тесня, повлекла Екатерину в сторону выхода. Между квадратными спинами мелькнула несколько раз голая женская рука и растрепанные рыжеватые пряди.

– Всех не заткнете! Меня услышат! Страна поднимется… – звучало все глуше. Последним аккордом донеслось:

– Убери руки от моей задницы, извращенец!!!

Тяжелые белые двери затворились и отрезали остальное.

– Господа, прошу меня простить, – Ирма безмятежно улыбнулась веселящемуся Холмсу и ошарашенному Ватсону, – я вынуждена вас покинуть. Надо немного… прибраться. Наслаждайтесь аукционом.

Ирма ободряюще кивнула Ватсону, улыбнулась Холмсу… и удалилась.

– Господа! Аукцион «Меха и драгоценности» объявляется открытым! – возвестил аукционист хорошо поставленным голосом.

Вызванный скандалом гул в зале постепенно стихал. Внимание гостей переключилось на статного ведущего в бордовом бархатном камзоле, вышитом золотыми нитями, и в белом парике:

– Позвольте объявить первый лот. Комплект украшений из природных сапфиров в обрамлении бриллиантов. Серьги и подвеска на золотой цепочке пятьдесят шестой золотниковой пробы. Сапфиры однородной окраски, серьги по два карата и подвеска два с половиной карата. Общий вес камней шесть с половиной карат. Общий вес бриллиантов три с половиной карата. Начальная цена лота – тридцать девять тысяч долларов.

По ковровой дорожке подиума вышагивала модель, демонстрируя предлагаемые к продаже драгоценности.

Между кресел гостей бесшумно двигались официанты, разнося напитки.

Билет сюда стоил значительно больше месячной зарплаты учителя.

* * *

Только когда рыжую истеричку обступила охрана, сидевший в первом ряду Женька Гутман перевел дыхание. Что это за девица? Почему она вышла в наряде Вероники?! Женька понимал одно – с Вероникой что-то случилось. Она ни за что и никому не уступила бы этот выход. А значит… Что это, собственно, значит?

Толкаясь и тяжело дыша, охранники тащили мимо голую самозванку. Та выдиралась и нечленораздельно визжала. Вдруг что-то с глухим стуком упало к ногам Женьки. Заметив блеснувшее украшение, он поднял его, еще не осознавая, что именно стекает с его ладони, словно искристая цветная змейка. Тяжелый камень в центре не оставлял сомнений – Женька держал в руках знаменитое колье Марии-Антуанетты. Почти машинально он поднес колье к глазам и замер. Что-то было не так. Женька немного повернул украшение, чтобы на камень упал свет софита. Но как же… Он же читал, что на рубине, который был на королеве в день казни, осталась уникальная метка – крохотный скол от ножа гильотины. Граф Фрезен выкупил рубин у Республики и добавил в колье остальные камни, велев переплести их золотыми нитями. Но шлифовать центральный рубин не позволил. О возлюбленной он желал помнить вечно.

Камень на Женькиной ладони играл идеальными гранями. Скола не было.

– Я заберу это, – коротко прозвучало над ухом, и прежде чем Женька успел опомниться, его локоть зафиксировали твердые пальцы. Человек с витым проводком за ухом ловко сгреб колье с Женькиной ладони. На секунду жесткий взгляд охранника словно прилип к лицу парня. Женька судорожно вздохнул и тут же почувствовал, что больше его никто не держит. Широкая спина в темном костюме мелькнула у двери и скрылась вслед за охранниками, волочившими девицу.

– Позвольте! Как же так?!. – Женька ошеломленно посмотрел по сторонам. Публика приходила в себя, оживленно обсуждая скандальное происшествие. Внимания на парня никто не обращал. – А где же Вероника?! Девица не та, колье не то… Царь-то ненастоящий!

Женька вскочил с места, опрокинув золоченый стул, и кинулся вон из Красной гостиной. Он тут же налетел плечом на высокого мужчину, внимательно наблюдавшего за ним цепкими серыми глазами. Из общей массы нарядных гостей он заметно выделялся – на нем были возмутительные желтые ботинки и мягкий джемпер крупной вязки. Мужчина молча посторонился, и парень пулей выскочил из гостиной.

Женька вылетел на середину фойе и остановился. Куда бежать дальше, он не знал. По парадной лестнице из вестибюля первого этажа эхо доносило крики скандалистки, а больше никого не было.

– Молодой человек, что это на вас лица нет? Несетесь как на пожар… – Из-за манекена со старинным платьем скользнул к нему лысый как колено пожилой дядька в дурацком полосатом костюме.

– Понимаете… – От неожиданного появления лысого Женька растерялся. – Мне охранная служба нужна или кто-нибудь из сотрудников музея. Надо сообщить, что колье Марии-Антуанетты… оно ненастоящее!

– Что значит ненастоящее? – изумился дядька. – Да вы не кричите так! Не стоит волноваться. Сейчас мы во всем разберемся. Я вполне уполномочен… Идемте со мной, все мне и расскажете!

– Да! Надо разобраться! – продолжал волноваться Женька, деликатно, но настойчиво увлекаемый полосатым в соседний зал. Здесь царили карельская береза и зеленый малахит. Посреди зеленого великолепия Женька уперся и встал, как ишак на мосту. – Вы зачем меня сюда привели? Надо же про колье рассказать! Никто не знает… А потом нужно Веронику найти, потому что это она должна была выходить в колье! А не рыжая дура!

– Само собой, Веронику в первую очередь! – покладисто согласился дядька и вдруг перестал быть добрым. Узкие губы сложились в злобную ухмылку. Очки сверкнули льдом. – С чего ты взял, что колье поддельное?

– С того, что скола нет… я читал… – замирающим голосом пробормотал Женька и попятился.

– Это рекламная байка! Для дилетантов вроде тебя. Не было никакого скола, понял?! И рубина никакого у королевы не было! – Лысый широко шагнул, ухватил Женьку неожиданно сильными пальцами за лацкан смокинга и подтянул к себе. – С колье все в порядке. А ты сейчас тихо вернешься в зал, выпьешь коктейль и…

– Да пошел ты!

Женька отбросил от себя чужую руку и отшатнулся назад. В следующий миг он ощутил, что падает навзничь, зацепившись за ножку круглого стола. В падении он инстинктивно попытался перевернуться, чтобы упасть на руки, но не успел.

Мерзкий хруст и взрыв боли в виске были последним, что он услышал и почувствовал. Его безжизненная голова скользнула по острому ребру высоких, как башня, напольных часов из карельской березы. Женька Гутман распластался на полу и больше не шевелился.

– Господи! – ошеломленно прошептал человек в полосатом костюме, стремительно бледнея. – Господи-и-и-и…

Он топтался рядом с Женькой, задыхаясь и не решаясь прикоснуться к нему. Наконец, ухватил за вялую руку и потянул изо всех сил. Женька не сдвинулся с места – некрупный в общем-то парень вдруг оказался необъяснимо, невероятно тяжелым. Лысый сразу взмок, выпустил Женькину руку, и та безвольно упала на пол, вывернувшись вверх ладонью.

Лысый оцепенело всматривался в неподвижное тело на полу сквозь радужные разводы запотевших очков – не могла шея живого человека изогнуться под таким углом. Лысый дернулся было проверить пульс, но тут же замер – он понятия не имел, как проверять пульс у… тела.

«Как грязно получилось…»

Красивая изящная комбинация срывалась. Мальчишка все испортил. Трупа не должно было быть! Тщательно подготовленный план висел на волоске.

Теперь все менялось. Полиция будет искать убийцу, начнут копать, всех допрашивать… Человек в полосатом костюме огляделся вокруг, мучительно пытаясь найти выход. Спрятать тело в Зеленой гостиной было решительно негде. Вынести в другой зал? Немыслимо. Оставалось надеяться, что в этот зал никто не зайдет, и тело найдут, только когда гости разъедутся из дворца.

На улице захлопали автомобильные дверцы, послышались громкие голоса. Держась в тени бархатной портьеры с золотыми кистями, лысый осторожно выглянул в окно. Перед парадным входом в музей стояла полицейская машина. Блики мигалки на крыше выхватывали из темноты ограду набережной, черную воду канала и плывущие по ней серые льдины.

«Уже приехали?! Но почему… – Человек с трудом сглотнул комок липкого страха и сделал глубокий вдох. – Спокойно! Меня с мальчишкой никто не видел. Главное, держать себя в руках. И успеть сделать ход первым».

Он аккуратно протер платком очки, промокнул влажные ладони, вышел из Зеленой гостиной и плотно закрыл двери.

* * *

– Господа, я сожалею… Вынуждена вас отвлечь. – Ирма склонилась над плечом Холмса, со скучающим видом разглядывавшего хрустальную люстру. Ватсон с трудом отвел глаза от очередной модели на ковровой дорожке, оглянулся и тут же вскочил. Увидеть эту сдержанную и уверенную в себе женщину такой взволнованной он не ожидал. – Мне нужна ваша помощь, и дело это неотложное. Прошу следовать за мной.

В Зеленой гостиной Ирма обошла круглый столик и остановилась. Женька Гутман лежал у подножия часов, вывернув голову и глядя распахнутыми глазами на зеленый ковер.

– Вот… Приехал дежурный наряд полиции за нашей бузотеркой, я пошла их встретить, чтобы убедиться, что девушка передана им из рук в руки. Через этот зал обычно никто не ходит. Из Красной гостиной гости выходят в фойе и спускаются по лестнице в вестибюль. А я по привычке сократила путь…

– Я видел этого парнишку. Он меня чуть с ног не сшиб, так торопился. – От расслабленной скуки Холмса не осталось и следа. Он плавно перемещался по комнате, то и дело наклоняясь к полу. Ни к чему не прикасаясь, Холмс тщательно осмотрел мебель, камин, подоконник и даже свечи в позолоченных канделябрах. По каминной полке он разве что носом не провел. В серых глазах горел азартный огонек. – Ватсон, что скажешь?

Ватсон аккуратно переступил через лежащие на полу ноги, вынул из кармана тонкие резиновые перчатки и присел на корточки перед неподвижным телом. Рукою в перчатке он осторожно приподнял Женькину голову. Внимательно осмотрел залитую гематомой вмятину на виске и кончиками пальцев, едва касаясь, помял ее. Затем вернул мертвую голову в исходное положение и быстро ощупал все тело, включая одежду и карманы. Он медленно повел взглядом по сторонам и в этот момент напоминал собаку, сосредоточенно выискивающую нужный запах. Он наклонился к секретеру карельской березы, затем к столику и наконец шагнул к часам. Обследовав край деревянного корпуса, Ватсон повернулся к Холмсу.

– Полагаю, именно так и было, – кивнул ему Холмс. – Вопрос только – помогли ли ему?

– Не думаю. – Ватсон сдернул перчатку. – Судя по силе удара, это было падение с высоты человеческого роста. А значит, просто чудовищное невезение.

– Подождите… – Ирма растерянно перевела взгляд с одного на другого, – я не понимаю!

– Это не сложно, смотрите. Мебель расположена по центру ковра, вокруг стола расставлены симметрично четыре стула. Однако сейчас один стул сдвинут и стол тоже. Видимо, парнишка споткнулся о стол и, падая, задел стул. И приземлился виском в деревянный корпус часов. Других повреждений на теле мы не обнаружили, хотя, конечно, осмотр поверхностный и наши выводы носят предварительный характер.

– То есть это… несчастный случай? – Уголки губ Ирмы немного расслабились.

– Увы, не все так просто, – качнул головой Холмс. – Вряд ли парень ни с того ни с сего зашел в гостиную, аккуратно закрыл за собой все двери, попятился мимо стола, споткнулся и упал головой в часы. Кто-то здесь был еще. Кроме того, когда парнишка бежал мимо меня, он что-то бормотал про то, что колье ненастоящее…

– Ненастоящее? – Ирма в волнении схватила Холмса за запястье. – Но где тогда оригинал колье?! Если это правда…

– Мальчик умер совсем недавно, – заметил Ватсон. – Скорее всего, преступник еще во дворце, но как только станет известно, что мы обнаружили тело…

– Я уже распорядилась закрыть все выходы из музея. Покинуть его невозможно. – Ирма решительно посмотрела на Холмса, а потом на Ватсона. – Погиб наш гость, участник аукциона. Возможно, пропало колье Марии-Антуанетты… Конечно, драгоценности застрахованы. Все дело в репутации музея. Мы совсем недавно стали проводить подобные мероприятия на своей территории. Мы гарантировали полную безопасность наших гостей и ценностей. Но теперь… Никто не согласится сотрудничать с Юсуповским дворцом после такого инцидента. Мистер Холмс! Мистер Ватсон! Репутация музея для меня превыше всего! Я прошу вас помочь мне!

Холмс и Ватсон молча переглянулись.

– О теле я уже сообщила в полицию. Следственная группа будет здесь минут через двадцать. Может быть, тридцать, потому что набережная ремонтируется и объезд займет некоторое время. – Ирма остановилась и перевела дыхание. – Господа, этот аукцион собрал элиту города. Это известные и состоятельные люди, которые часто выступают в качестве наших спонсоров. Они совсем не заинтересованы в том, чтобы их имена фигурировали в уголовном деле или попали в криминальную хронику. Я вижу только один выход – мы должны разобраться во всем сами, найти колье и вычислить преступника до приезда следственной бригады. Только это позволит избежать огласки. И я не знаю другого человека в мире, который мог бы сделать все это, кроме вас, мистер Холмс!

Ватсон с силой выдохнул и провел ладонью вперед-назад по ежику темных волос на затылке.

– Догадалась перекрыть выходы… – негромко заметил он Холмсу.

– Умница, – в тон ему серьезно ответил Холмс. – Что ж, тогда мы должны действовать быстро. Времени у нас в обрез.

* * *

– Кстати, парнишка еще что-то говорил о том, что девушка-модель не та. – Холмс задумчиво прошелся вдоль манекенов, наряженных в старинные платья и украшенных копиями знаменитого колье. Ватсон привалился плечом к двери Зеленой гостиной, помогая Ирме запереть ее на ключ. – Что он имел в виду?

– Демонстрировать колье должна была Вероника Козлова. Но у нее в туфле оказался осколок стекла, и она сильно порезала ногу. Ее заменили на другую девушку, которая подходила по внешним данным, – пояснила Ирма, пряча ключи в карман. – Я узнала у координатора показа. Говорят, взяли первую попавшуюся, искать более подходящую замену было некогда.

– Тогда вероятно, осколок подсунула эта ненормальная, чтобы провернуть свою акцию? – предположил Ватсон. – Кому еще могло понадобиться устранить модель?

– Ну, например, тому, кто хотел… – начал было Холмс, но внезапно его прервали.

Невысокий пожилой мужчина выскочил из дверей Красной гостиной и бросился к ним со всех ног.

– Вы директор музея? Это катастрофа! – взволнованно закричал он Ирме еще издали. – Моя фамилия Завойчинский, я сопровождаю драгоценности. Колье Марии-Антуанетты пропало! После демонстрации нам вернули подделку! Вы хоть представляете себе, сколько стоит это колье?! Вы понимаете, что теперь будет?! Вы гарантировали сохранность и безопасность…

– Почему вы решили, что оригинал пропал? – Ватсон деловито оттеснил от Ирмы взмыленного представителя ювелирного дома.

– Да потому что колье – уникальная вещь! – Мужчина выхватил из кармана пиджака платок и промокнул потный лоб. – Это особенное украшение, с характерной приметой: на одной из граней центрального камня есть скол. Сразу его не видно, но если повернуть камень так, чтобы яркий свет падал сверху и сбоку… Я покажу!

Завойчинский живо подскочил к инкрустированному столику, схватил хрустальную пепельницу, но тут же сморщился и перехватил ее другой рукой.

– Если повернуть вот так, то скол станет виден. Понимаете? – Завойчинский тревожно перевел взгляд с Холмса на Ватсона. – Так вот, мы доставили на аукцион настоящее колье! На модель надевали настоящее. Да любой специалист подтвердит вам! Надеюсь, никто не будет прислушиваться к какому-то мальчишке… – Эксперт резко остановился, будто забыл, о чем говорил… потер руку и продолжил: – Охрана вернула нам подделку! Где же настоящее колье, позвольте узнать?! За то, что происходит в музее, отвечаете вы!

– Мы разберемся с этим, – невозмутимо ответила Ирма, холодно глядя на Завойчинского, который нервно переминался с ноги на ногу.

– Еще до конца аукциона мы ответим на все вопросы. А сейчас вам лучше вернуться в гримерную, к вашим драгоценностям. Аукцион продолжается. А нам пора. – Подхватив Ирму под локоть, Холмс увлек ее к лестнице. Ватсон поспешил за ними. – Давайте теперь побеседуем со скандалисткой. Это может оказаться любопытным.

Екатерину они нашли в одной из служебных комнат возле вестибюля. Она уплетала пирожки из буфета и хохотала на пару со сторожившим ее сержантом из дежурного патруля. Сержант на сурового стража совсем не походил.

– Ну а чего? Классно же все прошло! Видел, как все меня фоткали? YouTube от просмотров ляжет, – довольно поделилась с Холмсом Екатерина. На Холмса и Ватсона она посматривала с живейшим интересом, полностью игнорируя Ирму, как будто та была предметом меблировки. – Из отделения я уже выйду знаменитой!

– Угу, – терпеливо кивнул Холмс. – Так, стало быть, вы готовились провести на аукционе свою акцию…

– Ни фига я не готовилась! – фыркнула девушка. – Весь город залепили рекламой с шеями… Только слепой их не видел. По телику крутили: мол, представительное собрание, известные люди города, бла-бла-бла… А потом еще сообщение на почту пришло… Ну, я подумала – почему нет? Каждый человек имеет право на свои пятнадцать минут славы! Склеила лоха в клубе, он меня на аукцион провел. Ему без соболей мирно не живется, коньяк в горло не лезет, ага! Дальше все получилось как по нотам – в емейле прямо пошаговая инструкция была. Я пошла в переодевалку, где моделек готовят на выход. А там крики, вопли, меня – раз – и на грим! И я – бац такая – на подиуме во всей красе. Круто получилось, скажи?!

– Круто, – согласился Холмс, машинально убирая прядь со лба. – Что за сообщение? От кого?

– Понятия не имею, от кого. Да какая разница? – Екатерина беспечно повела плечом. – Написали, что это удобный случай… ну, там, решительно обозначить позицию и все такое. Что будут по телику транслировать и в сеть попадет. Ну, что пора встряхнуть зажравшихся пид…

– Э-э-э… да ведь это хулиганство! – поспешно перебил девушку Ватсон. – Вас же в полицию заберут!

– Ой, я вас умоляю! Ну, впаяют административку, подумаешь! – Екатерина сделала гримаску и откусила пирожок. – Чего такого? Это же не президентский прием в Кремле или, там, Венский бал…

От неожиданности этой мысли Екатерина вдруг забыла про своих собеседников и замерла, пытаясь осознать открывающиеся перспективы. Пирожок выпирал у нее за щекой, как созревший флюс.

* * *

Чтобы обойти Красную гостиную и не мешать проведению аукциона, Ирма провела всех через анфиладу залов с другой стороны Синей гостиной.

– У нас тут сборная солянка, в том смысле, что девочки из разных агентств. Есть новенькие, я не всех знаю в лицо. – Куратор озадаченно оглядел поверх очков Ирму и Холмса с Ватсоном. – Кроме основного состава взяли резервный, вдруг что-то пойдет не так. И как в воду глядели! Показ вот-вот, а у ведущей модели Козловой стекло в туфле, рана на ноге, кровища, слезы… Туфля в хлам, конечно. А потом еще и платье! Если б я знал, что эта психованная раздеваться задумала…

– Стекло? – Холмс непочтительно перебил куратора, наставив на него длинный палец. Куратор покосился на палец и засопел. – Могу я посмотреть на туфлю?

Куратор раздраженно пожал плечами:

– Да ради бога, смотрите! Наряды и обувь в гардеробной.

На стойке с надписью «В. Козлова», перекосившись на плечиках, уныло висело растерзанное муаровое платье. Не глядя, Холмс протянул руку, и Ватсон молча вложил в нее резиновые перчатки. Привычным движением Холмс натянул перчатки, взял с полки вышитую бисером туфлю и повертел, внимательно осматривая со всех сторон.

– Красивая вещь… была, – пробормотал он, трогая стельку внутри и осматривая кончики своих пальцев, испачканные красным.

Он сунул туфлю обратно, неожиданно опустился на колени и повел длинным носом вдоль полки с обувью. Посветил фонариком-брелоком, соскоблил что-то с пола карманным ножиком и аккуратно стряхнул находку в маленький полиэтиленовый пакетик.

– Интересно. – Холмс встал, убирая пакетик в карман. – И тут кровь. Но уже засохшая. К капле крови прилипла бисерина, я полагаю, с этой самой туфли. Интересно… Кто мог заходить в эту гостиную накануне аукциона?

– Кто угодно. – Ирма растерянно развела руками. – В соседнем зале ставили свет, проверяли звук. Завозили костюмы, расставляли реквизит. Только драгоценности привезли под охраной уже перед самым началом аукциона в опломбированном чемодане. А все остальное… Манекены вот привезли вчера поздно вечером…

– Да, манекены я видел. – Холмс прошел в соседнюю Синюю гостиную. Броуновское движение моделей, костюмеров и стилистов приняло более упорядоченный характер. Некоторые модели уже отработали свои выходы, и в помещении стало посвободнее.

– Осторожно! – возмущенно пискнуло длинное худосочное существо, в последний момент выдергивая из-под ноги Ватсона шлейф из переливающейся ткани. Шуршащее полотно свешивалось с широко расставленных рук и тянулось следом за девушкой, как дохлый удав. Ватсон моргнул. Из одежды на существе было подобие кружевной комбинации и высокий завитой парик. Холмс ухватил оторопевшего Ватсона за рукав и оттащил в сторону, где у круглого столика нес бессменную вахту охранник ювелирной фирмы и топтался взволнованный Завойчинский.

К Ирме квадратной тенью неслышно приблизился человек в темном костюме с витым проводком за ухом. Склонив голову в его сторону, директор дворца выслушала быстрый доклад.

– Мистер Холмс, мы опоздали. Следственная бригада будет здесь с минуты на минуту. Боюсь, наш план не сработает. Огласки нам не избежать. – Ирма безнадежно покачала головой. – Дело оказалось слишком сложным…

– Вовсе нет, дело как раз простое, – громко и беспечно ответил Холмс, успокаивающе улыбаясь Ирме. – Распорядитесь встретить полицию. Они прибудут как раз вовремя и прекрасно со всем справятся. Вам даже не придется беспокоить гостей. А нам тут больше делать нечего. Идемте.

Холмс быстрым шагом двинулся к выходу. Ирма и Ватсон растерянно переглянулись и последовали за ним. Едва они оказались вне поля видимости тех, кто находился в Синей гостиной, Холмс шепнул: «Бежим!» Стараясь двигаться бесшумно, он рванул по паркету длинными прыжками. Ватсон помчался следом. Ирма, помедлив секунду, сняла туфли на высоких каблуках и вскоре поравнялась с Ватсоном.

* * *

Надо успеть до приезда следственной бригады. Это посерьезнее дежурного патруля. Остался один шаг, последний – забрать колье королевы, а вместо него оставить подделку… Его никто не заподозрит!

Лысый мужчина в сером полосатом костюме выскользнул из Красной гостиной, поспешно подошел к одному из манекенов в старинном платье и замер. На шее манекена было пусто. Руки мужчины, державшие поддельное колье и готовые надеть его на манекен, отчетливо задрожали.

– Вы не это ищете? – Холмс вышел из-за большого стенда с черно-белым постером в центре фойе. На его ладони пускали розовых зайчиков перевитые золотой нитью рубины.

Мужчина взвизгнул от неожиданности и прыгнул к лестнице. Он стремительно скатился по ступенькам и с размаху влетел в Ватсона, поджидающего его за поворотом лестничного марша. Очочки брызнули с потного носа и звонко лопнули на белом мраморе пола. Ватсон пошатнулся, но устоял.

– Не так шустро, господин Завойчинский! Что это вы по лестнице сигаете? В ваши-то годы. Стыдно! – Ватсон умело и жестко скрутил за спину руку хранителю драгоценностей, и тот, застонав, нагнулся вперед. – А поговорить? Пока полиция подъезжает…

Расположились в Дубовой столовой. Холмс достал из кармана любимую глиняную трубку и оглядел присутствующих. Ирма привстала было, чтобы распорядиться насчет спичек, но Холмс мягко остановил ее взглядом.

– Как я и говорил, дело оказалось довольно простым. Было совершенно очевидно, что в похищении и подмене колье замешан профессионал. Это слишком уникальная и дорогая вещь, сбыть ее за достойную цену нелегко. Но у ювелира со связями или, скажем, антиквара такие возможности есть. Я почти уверен, что колье уже ждет покупатель. Не правда ли, господин Завойчинский? – обратился он к ювелиру.

– Какая потрясающая чушь! – взвизгнул тот, попытавшись сорваться с кожаного сиденья тяжелого дубового кресла. Ватсон одной рукой приземлил его обратно. Потом взял двумя пальцами фарфоровую чашечку и, вытянув губы дудочкой, осторожно отхлебнул кофе. Дворцовый кофе ему нравился. А чашка нет, несмотря на украшавшую ее корону князей Юсуповых. Чашки он предпочитал побольше.

– Да это просто общая схема, – спокойно пояснил Холмс. – Перейдем к деталям. Стекло в туфлю ведущей модели подложили накануне вечером. Вероятно, в этот момент преступник поранился. На полу я обнаружил каплю засохшей крови. Уверен, что если снять бинт с вашей руки, под ним обнаружится характерная рана. В любом случае, экспертиза точно ответит на вопрос, ваша ли это кровь.

– Это вовсе не доказывает, что стекло в туфлю положил я! – Завойчинский нервно фыркнул, однако встать уже не пытался.

– Если криминалисты не найдут на стекле ваши пальчики. Ведь перчатки вы проигнорировали. Однако будем рассматривать факты по совокупности, – продолжил Холмс. – Чемодан поступил из ювелирного дома опломбированным. Далее при нем неотлучно находился охранник. Переполох, вызванный стеклом в туфле и поисками другой модели, отвлек внимание охранника. Возможно, это были считаные секунды, но преступнику их было достаточно. Он подменил оригинальное колье в чемодане на подделку, которую приготовил заранее и держал под рукой. Таким образом, на подиуме демонстрировали уже поддельное колье.

– Но что указывает на виновность именно этого человека? – Ирма сосредоточенно нахмурилась. – В Синей гостиной в этот момент находилось много людей…

– Изготовить подделку такого качества сможет далеко не любой человек, – пояснил Холмс. – У каждого ювелира свой почерк. Если копии колье для манекенов делались другими мастерами, они будут отличаться от той, которую подготовил господин Завойчинский. Экспертиза это тоже определит. Однако просто подменить колье было недостаточно. Нужен был громкий скандал, который бы послужил шумовой завесой для преступления. Я полистал хронику. Совсем недавно движение, участницей которого является Екатерина, провело громкую акцию по разоблачению скрытых доходов чиновников. Акция широко освещалась СМИ. Это навело преступника на мысль использовать страсть Екатерины раздеваться на публике. Внешнее сходство Екатерины и Вероники Козловой тоже сыграло немаловажную роль. Преступник написал Екатерине письмо с подробной инструкцией, как ей с максимальным эффектом провести свою акцию, использовав для этого сцену аукциона мехов и драгоценностей. Даже если господин Завойчинский удалил свое письмо, компьютерные эксперты без труда смогут найти его следы. Да и в почте Екатерины оно тоже осталось.

– Минуточку! – Ватсон с сожалением отставил пустую кофейную чашечку и покосился на Завойчинского, напряженно вцепившегося в резные подлокотники кресла скрюченными пальцами. – Если колье уже было у него, зачем этот стриптиз на ковровой дорожке?

– Мало заполучить королевскую драгоценность, Ватсон! Ее еще надо незаметно вынести. – Холмс откинулся в кресле и вытянул длинные ноги под монументальным дубовым столом. – А где проще всего спрятать дерево? Конечно, в лесу! Поэтому, пока все глазели на грудь Екатерины, наш ювелир пробрался в Белое фойе, снял с манекена копию и надел на него настоящее колье. Предполагалось, что по окончании показа поддельное колье, надетое на Екатерину, вернется обратно в чемодан, который он спокойной вынесет из музея вместе с остальными копиями колье, снятыми с манекенов. Но тут вмешался поклонник. Не дождавшись появления своего кумира – Вероники Козловой, он заподозрил неладное. А когда он понял, что старинное колье, которое сорвалось с шеи Екатерины, ненастоящее, то немедленно пошел разбираться. Он очень некстати поднял шум и мог привлечь ненужное внимание. Тут вы его и перехватили, верно, Завойчинский?

– Я понятия не имею, о чем вы… Какой парень? Никакого парня я не видел и… – Красные пятна расползались по шее, лицу и лысине ювелира.

– Вы сказали, «никто не будет прислушиваться к какому-то мальчишке», припоминаете? А ведь, когда он рассказывал, что колье поддельное, вас в Красной гостиной не было. Стало быть, вы говорили с ним уже после того, как он выбежал из зала. Когда мы осматривали тело, оно было еще теплым. Прошло буквально минут пятнадцать. В эти пятнадцать минут и уложилась ваша с ним трагическая встреча. Я не могу утверждать, что вы толкнули его или ударили. Но парнишка мертв, и этого уже не исправить.

Холмс встал, оттолкнул тяжелое кресло и прошелся вдоль стола.

– Когда вы поняли, что парень не дышит, вы запаниковали. К такому обороту вы готовы не были. – Засунув руки в карманы брюк и с отвращением глядя на ювелира, Холмс покачался на носках. Завойчинский взирал на него снизу вверх в немом ужасе. – Осознав, что по-тихому провернуть подмену и скрыться уже не получится, вы набросились на директора музея, пытаясь переложить на нее ответственность за пропажу оригинала.

– Все это чушь! На всех манекенах подделки! – Завойчинский подтянул ноги, пытаясь собрать в кресле расползающееся тело. Лицо его из красного становилось багровым.

– Вовсе нет, – холодно ответил Холмс, достал колье королевы и поднял его вверх, держа за бриллиантовую застежку в виде цветка. – Я посветил на камень, как вы нам показали. Скол на месте. Это колье настоящее. А для доказательства вашей вины достаточно уже того, что из всех манекенов вы выбрали тот, на котором оно было надето. Ведь только преступник знал, где оригинал…

Издав утробный крик, Завойчинский бросился на Холмса. Скрюченные пальцы тянулись к колье, но ювелир его не достал. Ватсон выкинул ногу вперед прежде, чем успел о чем-нибудь подумать. Сильно откинувшись в кресле, он непроизвольно столкнул локтем кофейную чашечку с дубовой столешницы. Та звонко рассыпалась белыми осколками. Споткнувшись о ногу Ватсона, ювелир тяжело рухнул на паркет. Лежа на полу, он с трудом приподнял голову, отыскивая взглядом то, ради чего рискнул всем.

Недостижимо высоко над ним, в вытянутой руке Холмса, покачивалось колье Марии-Антуанетты. Свет фонарей, падающий из дворцового окна, облизывал большую рубиновую каплю. Такой чистоты, благородства и изящества линий Завойчинский не встречал никогда больше за всю свою жизнь. Крохотная щербинка на одной из граней придавала камню особую ноту узнавания. По дубовым потолочным панелям скользили нежные розовые блики.

Такими же чистыми оттенками розового окрашивалось на закате небо Тосканы. Как наяву Завойчинский увидел увитый плющом каменный дом с веселыми желтыми ставнями и красной черепичной крышей. Убегающие волнами холмы перебирали все оттенки зеленого. Остывающий от дневного жара воздух подрагивал над белой дорогой. Если бы план удался, этот мир принадлежал бы ему. Это его, Завойчинского, ждал каменный дом с черепичной крышей. Покой и чистота были так близки, так осязаемы, что ювелир застонал.

В коридоре тяжело затопало, громкие голоса подкатились к двери, и она распахнулась от мощного рывка.

Завойчинский скосил глаза. Ноги в грубых ботинках с высокой шнуровкой подошли очень близко к его лицу и остановились. С одного ботинка отслоился кусок бурой уличной грязи и сполз на полированный паркет. Завойчинский зажмурился. Больше он ничего видеть не хотел.

* * *

– Буквально еще одну минуту, господа, – кивнул Холмс вошедшим в Дубовую столовую полицейским.

Он аккуратно положил колье Марии-Антуанетты на стол перед Ирмой.

– Полагаю, это спасет репутацию вашего музея. – Холмс улыбнулся Ирме, взял со стола свою трубку и убрал ее в карман. – Что же касается убийства Григория Распутина… В то время еще не знали про генетически обусловленную акаталазию – врожденную способность организма к выработке своеобразного антидота к некоторым видам яда. Иначе заговорщики бы выбрали более простой и надежный способ убийства. Хороший удар битой по голове, например, еще никого не подводил. Или что у них было под рукой в том подвале? Кочерга?

– Возможно – табакерка? – охотно подсказал Ватсон. – Все же заговорщики были людьми непростыми, кочерга им как-то не к лицу.

Голубые глаза

Анастасия Щетинина

#смерть_балерины

#а_было_ли_убийство?

#они_заберут_ее_последний_вдох

Коттеджный поселок «Гранат» расположился в получасе езды от МКАДа, если следовать напрямик по скоростному Симферопольскому шоссе. Гордеев выехал из участка в семнадцать тридцать, но только спустя полтора часа смог пересечь кольцо. С каждой прошедшей минутой следователь все чаще поглядывал на часы. Такими темпами опять придется оставаться сверхурочно. Он с наслаждением надавил на педаль, едва кольцевая развязка осталась в отражении боковых зеркал.

«Последние десять лет Крылаева редко появлялась на публике. Завершив карьеру балерины в тридцать четыре года, после второго разрыва крестовидных связок, она вернулась за кулисы большой сцены как педагог», – деловито сообщил диктор из автомонитора. На экране замелькала подборка выцветших черно-белых фотографий балерины, а затем несколько отрывков из старых кинолент.

Впереди мелькнул голубой указатель, и Гордеев повернул направо, в сторону Подольска. Дорога уходила на холм, густо поросший молодым березовым лесом. Оттуда открывался прекрасный вид на россыпь коттеджей из красного кирпича, с черными покатыми крышами.

Отыскать нужный участок не составило труда: реанимация, скорая помощь, две полицейских машины и целый кортеж ритуальных агентов, решивших попытать счастья и заполонивших своими машинами и без того узкий выезд. Кое-как припарковавшись, Гордеев протиснулся сквозь толпу репортеров к кованным воротам, где его уже давно ожидали двое полицейских.

– Всех свидетелей попросили остаться, они ожидают вас, – сообщил сутулый участковый в грязных резиновых сапогах.

– Что у них был за праздник? – поинтересовался Гордеев, осматривая украшенную дизайнерскими гирляндами террасу.

– У дочери погибшей, Натальи, сегодня день рожденья. Вся семья собралась, – пояснил молодой оперативник, начищенные ботинки и края брюк которого уже успели потерять свой презентабельный вид.

Двухэтажный особняк с мансардой и открытым широким балконом производил впечатление глубокой старины, хотя был возведен не более двадцати лет назад, если верить каталогу застройщика. Рельефный терракотовый кирпич, облицевавший фасад, местами потрескался и выцвел. Башня на углу дома, с тремя узкими окнами, была не более чем пристройкой с круглыми комнатами, но остроконечная крыша придавала ей необходимый антураж. Крыльцо, над которым навис окутанный вьюном балкон, обрамляли опоры в виде четырех античных колонн. Справа, в конце уходившей за дом террасы, чуть слышно журчал белоснежный фонтан, словно украденный из советского Парка Дружбы.

– А тело еще здесь? Давайте взглянем на него, – предложил следователь, вынув из кармана синие бахилы и направившись в сторону сада.

Двое коллег, переглянувшись, молча последовали за ним.

Они обогнули дом, проследовав вдоль террасы. Ночной дождь размыл землю вокруг перекопанных клумб, превратив проход к веранде в липкое месиво. Прямо под углом веранды, накрытое черным мешком, лежало тело хозяйки дома, над которым все еще стояли трое мужчин в бахилах и медицинских перчатках.

– Серега, ты как раз вовремя! – криминалист убрал с лица маску, улыбнувшись следователю. – Мы закончили делать последние снимки, отчет будет готов завтра, но, кажется, для тебя здесь работы нет.

– Не знаю, – задумчиво добавил Гордеев, – я еще не опрашивал свидетелей.

– Мы собрали улики. Готов поспорить на что угодно, она сама упорхнула в свой последний пируэт.

– Жень, а ты знал, что по уставу для наружного осмотра трупа может быть привлечен любой врач? В следующий раз заеду в местную больничку и захвачу с собой медбрата, чувствую, от него будет больше пользы.

– Почему?

– Языком зря чесать не будет.

– Ты всерьез считаешь, что я на глаз не смогу отличить преднамеренное от типичного «парашютиста»? – криминалист вновь надел маску и откинул полиэтилен с трупа.

Роза Михайловна оказалась мало отличимой от фотографии, которую следователь недавно видел в новостях. Высокая, худощавая, жилистая старушка. Седые волосы уложены в короткую модную прическу. Легкий макияж, едва заметный на фоне глубоких морщин. Черное бархатное платье с овальным декольте, открывающим одрябшую шею, которую теперь уже невыгодно подчеркивало колье из небесного цвета бриллиантов.

– Погибшая, Роза Михайловна Крылаева, шестьдесят девять лет. В пятнадцать часов двадцать минут вышла на веранду и выпала со второго этажа через ограждение. Следов борьбы нет. Под ногтями не обнаружено ни посторонних частиц, ни волокон. Угол приземления, а также форма пятен крови указывают на то, что на падение тела не повлияла дополнительная внешняя сила. Предварительно, смерть наступила от перелома шеи в пятнадцать тридцать одну. И как вы знаете, уважаемый начальник, у самоубийц принято снимать обувь, – добавил криминалист, указав на замшевую туфлю, слетевшую с правой ноги погибшей и отмеченную маркером № 4.

– Любопытно. Вот только что, если ее уже мертвую скинули?

– А это мы сможем выяснить завтра, к шести вечера.

– Постарайся пораньше. Дело громкое, лучше, чтобы оно поскорей утихло.

Пока труп укладывали на носилки, Гордеев еще несколько минут прогулялся по саду, задумчиво рассматривая бутоны на пышных клумбах. В доме зажгли свет, и окна гостиной оживились на фоне остальных пустых комнат особняка.

Внутри собралась пестрая толпа из десяти человек. Гордеев окинул присутствующих цепким взглядом, который приглушил шепот и всхлипывания.

– Мне нужна пустая комната, я буду вызывать вас по одному.

– Думаю, мамин кабинет подойдет, – кивнула средних лет женщина с опухшими от слез глазами, – он прямо по коридору.

Гордеев расположился за широким письменным столом, левая часть которого была уставлена рамочками с семейными фото, а правая – аккуратными папками документов. Напротив окна чуть слышно бурлил компрессор подачи воздуха, пуская струйки пузырьков у стенок аквариума, за которыми лениво плавали крупные, похожие на сомов рыбы. Противоположную стену занимали книжный шкаф и картины в тяжелых рамах, некоторые из них недавно решили перевесить, судя по прямоугольным следам на выцветших обоях.

Гордеев приступил к сбору показаний от первой группы свидетелей. Коллеги, друзья, ученики… Все были отлично друг с другом знакомы. Картина понемногу начала проясняться.

– В последний раз я говорила с Розой на крыльце, – всхлипнула пожилая дама в строгом платье от Гуччи. – Она приехала позже всех, похоже, у нее возникли срочные дела. Я поздравила ее с рождением дочери, вы ведь знаете, с годами матерей перестают поздравлять с этим событием. Она сказала, что устала от московских пробок и что поскорее хочет сменить платье.

– Мы немного поболтали за бокалом шампанского. Роза сожалела, что пропустила сюрприз для Наташи. Я показала ей фотографии. А потом к нам спустились мальчики, и Роза отошла поболтать с ними, – протараторила средних лет блондинка с неудачной пластикой губ.

– Да, эти мальчики – отличные ребята! Правда, в последнее время Роза редко могла их видеть. Старший учится где-то в Европе, приезжает на лето, а тот, что помладше, недавно поступил во ВГИК. Очень талантливый. Я сфотографировал их всех вместе, а потом она пожаловалась, что в комнате душно, – припомнил пожилой мужчина с пышными седыми усами на круглом лице.

– Мы перекинулись несколькими словами сразу после торта. Роза говорила с Олегом, своим зятем. Разговор у них проходил эмоционально, я неуместно прервал их, но у меня было срочное дело, – сообщил мужчина лет сорока с густой бородкой и зачесанными к затылку волосами. – Со вторым актом возникла проблема, я прислал Розе сценарий, но она так и не успела посмотреть мое письмо. Пообещала, что прочтет в понедельник. Мне показалось, она неважно себя чувствует.

– Я встретила ее у входа в уборную. Она пожаловалась на духоту. Я попросила Олега проверить кондиционер, сказала, что Розе плохо, но ему, как всегда, было плевать, – брюнетка в красном футлярном платье задумчиво поджала губы. – Затем пришла Наташа и осталась с ней, а я отправилась в зал.

Наталья зашла в кабинет задумчиво, будто забыв, что здесь находится посторонний. У нее была материнская фигура, словно созданная для сцены. Она села на локоток дивана, уставив взгляд на темную террасу.

– Конечно, это прозвучит нелепо, но я соболезную вам искренне, поверьте. Так иногда случается. Мама моей жены ушла так же.

– В ваш день рожденья?

– Нет. В ее. Супруга так до конца и не оправилась. Поэтому я не хочу сейчас надоедать вам своим присутствием, так что давайте закончим побыстрее.

Женщина кивнула, беззвучно высморкавшись в салфетку.

– Во сколько вы приехали на празднование?

– В час дня, может, чуть позже. Родня готовила мне сюрприз, так что меня попросили задержаться.

– Ваш муж уже был здесь?

– Да. Олег приехал рано вместе с Никитой, нашим сыном.

– А ваш брат?

– Коля не смог приехать, прислал цветы.

– Во сколько Роза Михайловна была здесь?

– В полтретьего. Мы все ждали только ее, так что точно помним.

– Она объяснила причину опоздания?

– Ей нужно было заехать к своему… консультанту. Было срочное дело.

– Настолько срочное, чтобы опоздать на юбилей своей дочери?

– В последние месяцы мама была встревожена. Вы, наверно, знаете, как это бывает у пожилых людей. Она очень переживала за нас, иногда звонила посреди ночи, чтобы узнать, все ли хорошо. Ей снились плохие сны. Всем в нашей семье повязала на запястье заговоренную красную нитку.

– Так она была у психолога?

– Нет. У подруги.

– Хорошо. Расскажите все, что происходило с момента ее возвращения домой и до падения.

– Мама вернулась очень… уставшей. Она поднялась переодеться к празднику. Я помогла ей застегнуть платье и спустилась. Перед этим я спросила, все ли у нее хорошо, а она ответила… – Наталья всхлипнула, зажав рот платком. – Пожалуйста, вы можете не заносить это в ваши бумаги?

– Уверяю, ничего из сказанного здесь не всплывет в прессе.

– Ответила, что не может нормально спать в этом доме. Что больше никто не должен оставаться здесь на ночь, потому что кто-то может задушить нас во сне. Кто-то с голубыми глазами.

– Раньше она говорила что-то подобное?

– Нет. И сегодня она больше не захотела говорить об этом. Сказала, что не хочет портить мой праздник, что потом все объяснит. Мама спустилась в гостиную, болтала с гостями. Подали торт, я задула свечи. А потом… Потом я пошла в туалет и встретила ее там вместе с Ангелиной.

– Сразу? Или через какое-то время?

– Сразу.

– Вы уверены?

– Уверена.

– Продолжайте.

– Когда я пришла, она согнулась над раковиной, вся побледнела. Я хотела отвести ее наверх, но она меня оттолкнула. Сказала: оно душит меня. А потом стала кричать, чтобы мы все немедленно уходили из дома. Мы пытались ее успокоить. Олег стал звонить в скорую, а мама все кричала. Задыхалась и кричала, у нее словно случился какой-то приступ. Потом стала что-то бормотать про оберег и поднялась к себе в комнату. Мы замешкались и не заметили, как она успела выйти на веранду. У нее кружилась голова и она… она…

– Упала.

– Мы увидели, как что-то промелькнуло в окне, не сразу поняли, что произошло.

Следующим на очереди был зять, нетерпеливо ожидавший за дверью. Свою супругу он буквально вывел за локоть из кабинета и плотно закрыл за ней дверь.

– День у вас выдался не самый легкий. Пожилые женщины часто такое выкидывают, – заверил Гордеев. – Моя теща успела помотать нервы моей жене. Соболезную вашей супруге.

– Она тоже покончила с собой?

– Несчастный случай. Эта полоумная заявилась к нам домой с самого утра, а когда я отказался везти ее на дачу, стянула ключи от машины и не справилась с управлением. Уже потом нам сказали врачи, что у нее стремительно развивался маразм. Сами понимаете, сосуды в голове засыхают, кислород не поступает в мозг…

– Своей я купил полный страховой пакет, но и это не помогло. Похоже, у врачей обычное дело – не обращать внимания на стариков, которые медленно едут с катушек.

– Расскажите все, что помните, с момента вашего приезда.

– Мы с сыном приехали рано. Ангелина уже была в доме вместе с официантами, они из ее компании по организации свадеб. Роза приехала позже всех, но успела к торту. Кажется, она жаловалась, что у нее болит голова, много времени провела наверху. Потом у нее начался этот ужасный срыв. Я тут же позвонил в клинику и вызвал скорую. Наташа пыталась найти успокоительные в аптечке, и в этот момент мы увидели в окно, как она падает прямо с веранды. Я выбежал в сад через кухню. Боже… Ужасное зрелище. Сразу за мной выбежала Наташа, я постарался ее увести.

– Во сколько приехала скорая?

– Примерно через пятнадцать минут. Перед этим я отвел мальчишек наверх и вызвал полицию.

– Роза была под наблюдением вашего семейного врача?

– Да.

– Как он оценивал ее состояние?

– Ну, ни о чем таком… Я имею в виду, о склонности к суициду нас не предупреждали.

– Что она сказала вам, когда подали торт?

– Нет, в тот момент я не был на кухне, не видел ее, должно быть, она уже поднялась к себе. После я видел, как с ней беседовала Ангелина.

– Странно, а почему вы подумали о кухне? Ведь я не говорил, что Роза Михайловна была именно там.

– Действительно. Просто я запомнил, как она шла в ту сторону…

– И вы не говорили с ней после этого? – уточнил следователь.

– Кажется, нет.

– Олег, было бы лучше, если бы вы говорили правду, поскольку некоторые из гостей, давая показания, упоминали, что слышали короткий, но весьма эмоциональный диалог между вами и погибшей, после которого ее самочувствие ухудшилось.

– Вам непременно нужно нарыть что-то скандальное? Она спрыгнула, никто ее не толкал, чего вам нужно от моей семьи?!

– Правды. Кстати, во время срыва Роза упомянула, что дом проклят. Что вы об этом думаете?

– А что, по-вашему, я могу думать «об этом»? Наташина мать насмотрелась «Битвы экстрасенсов» и «Гадалок» по этому чертовому телевизору! Твердила, что за ней всюду бегает какое-то проклятье, поэтому мы срочно должны избавиться от картин. Моих картин! Их покупал мой отец. Да на некоторых вся моя родословная!

– И вы поругались.

– Нет, – Олег сцепил зубы. – Этого вы от меня не услышите. Не было никакой ссоры. Конечно, я был расстроен ее решением и мог говорить на повышенных тонах. Но я с ней не скандалил, понятно вам? Тем более в день рождения моей жены. Так и запишите в вашем поганом протоколе.

Уходя, он не сдержался и хлопнул дверью. Зато теперь Гордеев точно знал, кому он забыл задать несколько важных вопросов.

Ангелина неторопливо вошла в кабинет. Она устало села на диван, вытянув ноги в домашних пушистых тапочках, совсем не гармонирующих с ее обтягивающим красным платьем.

– Я уже рассказала вам все, о чем вы спрашивали. У людей горе, как вы не можете понять?!

– Я прекрасно понимаю, поверьте. Мать моей супруги тоже решила уйти из жизни. Уже год прошел, а мы все никак не можем свыкнуться с этим.

– О господи… – вздохнула брюнетка, – неужели это случается так часто?!

– Когда ей диагностировали рак легких, она ничего нам не сказала. Заехала попрощаться, а потом вернулась к себе и выпила три тюбика снотворного, оставив только записку. Мне, как родственнику, не позволили вести дело. Поэтому сейчас мне так важно все сделать правильно. Понимаете?

– Что еще вы хотели спросить?

– Наталья рассказала, что вы были в хороших отношениях с Розой.

– Конечно, она очень любила меня. Наташа ревнует, но что поделать? Розу всегда разочаровывало, что дочь не пошла по ее стопам. У них было мало общего. В конце концов, в их семью пришла я. Мы сразу стали близкими подругами.

– А где сейчас младший сын Розы, ваш муж?

– Нико не смог приехать. Съемки, бешеный график. Всем медийным людям приходится чем-то жертвовать. Видели цветы в холле? Нико каждый год дарит необычные букеты. У него свой ботанический сад. Хобби.

– Николай часто отсутствовал, дочь ее не понимала, внуки вечно заняты учебой, из близких рядом оставались только вы и Олег.

– Олег? Не смешите меня! Олег бы первым довел ее до нервного срыва. Не упускал ни одной возможности устроить скандал. Сегодня, кстати, тоже.

– Неужели?!

– Роза собиралась подарить музею несколько картин. Ей всегда была не чужда благотворительность. Но! Когда этот жлоб приехал сюда, то первым делом кинулся осматривать стены. А не увидев картин, пришел в ярость! За эти картины и десятка миллионов не дадут, я видела оценочные документы. Но ему так было жаль этих копеек, что он решился закатить скандал. Скажете, не сволочь?!

– Вы слышали, о чем они говорили?

– Контекст был понятен. Олег сказал, что без его согласия она не вынесет из этого дома ни одного полотна. А Роза ответила: я прослежу за тем, чтобы никто из моей семьи больше их не увидел.

– А где сейчас эти картины? Те, что она сняла со стен.

– В гостевой. Прислуга может показать.

Гостевая оказалась одной из трех комнат в остроконечной башне. По ее окружности в ровную линию было расставлено пять мольбертов. Три картины оказались портретами, а на двух других были изображены девушки, занятые сбором цветов. Гордеев сфотографировал картины, и с каждого полотна на следователя смотрели выразительные голубые глаза.

Спустя три дня по крышам московских домов все так же моросил мелкий назойливый дождь. Гражданская панихида началась в десять часов. Черная толпа под куполом мокрых зонтов заполонила ступени Большого театра. Вход охранял конвой, пустив сначала только семью, друзей и сотрудников театра. Скорбные речи затянулись. Министр культуры подготовила выступление на два листа, потом зачитывали телеграмму президента. В конце прощальной церемонии на сцену поднялся оркестр. Гроб подняли, и под звуки виолончелей Крылаева в последний раз покинула ступени театра под бурные аплодисменты толпы.

Гордеев смотрел трансляцию церемонии, пролистывая отчеты медэкспертов и свои недавние заметки. С того момента как он переступил порог этого странного дома, главными подозреваемыми он считал шестерых родственников. Всех, кто претендовал на немалое наследство. Но, как оказалось, покойная уже давно завещала имущество своим родным в равных долях и больше не поднимала с нотариусом эту тему.

К тому же, полученная запись с камеры соседнего дома, в обзор которой попадал край веранды, доказывала, что смерть произошла в результате несчастного случая.

Гордеев просматривал ее много раз, словно пытаясь уловить что-то новое, но так и не смог. Все заняло не больше половины минуты. Крылаева выбежала на веранду, шатаясь и держась за горло. Она наворачивала круги, размахивая левой рукой, словно пытаясь отогнать или поймать кого-то, а затем у нее подвернулся каблук.

Консультантом Розы, к которому она ездила в день своей смерти, оказалась Луиза Косан. Гадалка, эзотерическая контора которой расположилась в жилой квартире в Щиповском переулке. За последние два месяца Роза ездила туда как минимум четыре раза. Тем не менее гадалка оказалась чиста. Ни судимостей, ни приводов. Открытое ИП на продажу товаров собственного производства и магазин магического барахла.

Поминки были назначены в три. Он собрал бумаги и снова поехал в «Гранат», надеясь увидеть что-то, что мог упустить.

В саду выключили фонтан, а с террасы убрали гирлянды. В гостиной уже был накрыт стол на двадцать персон. По комнатам молчаливо суетилась прислуга. Гордеев поднялся в башню, но обнаружил там только пустые мольберты и завешанные белой тканью зеркала.

– Скажите, где картины, которые были в этой комнате в мой последний визит? – спросил он у миловидной домработницы.

– Олег Александрович забрал, – пояснила она, – вчера утром он заехал за ними. Я позвала садовника, он помог упаковать их.

– Что ж, спасибо. Как-то странно у вас сегодня пахнет. Что-то горит?

– Ох это… Это гостья, – замялась девушка. – Наталья попросила ее приехать перед поминками. Только, пожалуйста, не говорите об этом Олегу Александровичу. Он этого не одобряет. Она в соседней комнате.

Проследовав на запах дыма, Гордеев зашел в одну из спален. Посреди комнаты стояла невысокая женщина в черном платье в пол. Ее большие карие глаза были усердно накрашены подводкой, а густые темные волосы покрывал туго завязанный на затылке алый платок. В руках она держала дымящийся пучок сухих трав.

– Луиза Георгиевна Косан, я полагаю? У меня есть к вам несколько вопросов.

– Кто вы? – холодно спросила она.

– Вы ясновидящая, вы и скажите. Тушите это и спускайтесь в кабинет. От дыма глаза дерет.

– Не раньше чем я закончу. Если не хотите навредить этой семье.

– Тогда нам придется говорить здесь, – Гордеев распахнул окно, впустив свежий воздух в смог комнаты. – Расскажите, что вы продавали Крылаевой? Обереги? Или вонючую траву? А может, волшебную травку?

– Роза приходила ко мне за помощью.

– И вы ей помогли?

– Не успела. Зло очень часто опережает нас, вам ли этого не знать.

– Два месяца назад, в июне, она приехала к вам в первый раз. Зачем?

– Это был не первый раз. Мы с Розой знали друг друга уже много лет. Гораздо дольше, чем существует мой магазин, если вы об этом. В начале лета она заехала ко мне, потому что дурной сон не отпускал ее. Он повторялся и повторялся из ночи в ночь. Ей снилась кровь, стая черных собак и младенец, брошенный на снег. Она попросила о предсказании.

– И что вы сказали ей?

– Только то, что мне позволили сказать.

– Вы цыганка?

– По отцовской линии.

– И что же вы увидели?

Она замерла, глядя прямо в глаза Гордеева, словно пытаясь подчеркнуть всю серьезность своих слов.

– Гниль. То, что повисло над новой жизнью и съедает само себя. Что-то поселилось в ее доме, что-то, что не знает покоя. Наблюдает, крадется в тени, когда уходит солнце. Оно хочет забрать ее себе. Воздух из ее легких. Дух из ее тела. Оно приходит с ночными кошмарами, его взгляд, как петля, затягивает узел на шее. Они нависнут над ней в последний миг, голубые глаза заберут ее последний вдох.

– Значит, вы напророчили ей смерть. И как она это восприняла?

– Она испугалась, конечно. Но я пообещала, что сделаю все возможное, чтобы помочь ее семье. Что-то обитает в этом доме, что-то, что не знает покоя.

– Кто-то еще знает об этом? – Гордеев внимательно посмотрел на Луизу, стараясь уловить хоть тень лжи, но видел только глубокую уверенность и странное спокойствие.

– Нет. Она не смела никому сказать. Семейные портреты часто хранят в себе тайны, не доступные живым.

На верхнем этаже раздался пронзительный, разрывающий тишину женский крик. Гордеев вздрогнул и, не раздумывая, бросился по лестнице вверх. Дверь в спальню Крылаевой была распахнута настежь, и в тусклом свете окна он увидел домработницу, стоящую посреди комнаты. Лицо девушки было искажено ужасом, глаза широко раскрыты, а руки лихорадочно хватались за горло.

– Кто-то… душит… меня… – еле выговорила она, задыхаясь и отчаянно пытаясь вдохнуть. Ее пальцы оставляли красные следы на шее, словно от невидимой удавки.

Гордеев бросился к ней, схватив за плечи, стараясь успокоить.

– Спокойно, спокойно, – говорил он, но его голос был резким, выдавая напряжение. – Здесь никого нет. Дышите глубже, дышите!

Но служанка продолжала бороться с невидимой силой, ее глаза метались по комнате, словно ища источник ужаса.

Гордеев оглядел комнату, но ничего необычного не увидел. Лишь тени от мебели и драпировки, колеблющиеся в блеклом свете.

– Все будет хорошо, – снова произнес он, уже мягче. – Обопритесь о меня, вам нужно на воздух. Принесите воды! – крикнул он официантам, так же сбежавшимся на крики.

Постепенно она начала успокаиваться, ее дыхание выравнивалось. Они спустились в гостиную. Официант протянул влажное полотенце и стакан воды. Дрожащими руками девушка промокнула лицо и шею, продолжая судорожно вдыхать воздух.

– Расскажите, что произошло, – попросил Гордеев.

– Ничего, – осеклась девушка, – должно быть, я просто перенервничала. Мне вдруг стало нехорошо, и я испугалась, простите.

Один за другим во двор начали заезжать автомобили хозяев дома и гостей. Похороны закончились. Теперь вся семья скорбящих была в сборе. Гордеев поспешил на встречу новоприбывшим, незаметно свернув маленькое полотенчико и убрав его во внутренний карман пиджака.

– Нико, добрый день. Я капитан Гордеев, веду следствие по факту гибели вашей матери. Очень рад знакомству! – представился он. – Мы с вами еще не успели пообщаться…

– И сейчас не лучший момент для этого, – буркнул актер, – позвоните моему агенту, если хотите, она назначит вам время.

– Уезжайте, пожалуйста, – попросила Наталья, – оставьте нас.

– Я бы все-таки хотел, чтобы вы уделили мне несколько минут, это касается вашей гостьи, – шепнул Гордеев.

Лицо Натальи вытянулось от удивления, она кивнула и, отправив венценосного брата к гостям, отвела следователя в кабинет.

– Очень прожорливые рыбки, – заметил Гордеев, постучав пальцами по стеклу аквариума, – у моего друга были такие. Им нельзя класть крупный декор. Они его заглатывают, думая, что это добыча, а потом не могу отрыгнуть.

– Откуда вы узнали о Луизе? – выпалила Наталья.

– Я знаю, что вы позвали ее, потому что чувствуете, что в доме творится что-то странное. И я вам верю, – кивнул Гордеев, – только что на моих глазах кто-то, кого я не смог увидеть, чуть не придушил вашу домработницу.

Наталья зажала рот ладонью и обессиленно рухнула на кушетку.

– Что?.. – простонала она, не сводя со следователя застывшего взгляда.

– Я не понимаю, что происходит, Наталья, но я не могу оставить вас с этим одну. Никто из родственников не поверит вам. Вы позволите мне помочь?

– Да, – кивнула она, вытирая слезы.

– Если произойдет что-то странное, опасное, чего нельзя объяснить, сообщите мне об этом сразу, – Гордеев вложил в ее дрожащую руку визитку.

Сев в машину, он первым делом открыл бардачок и, распечатав один из пластиковых пакетов, положил в него полотенце. Дело и впрямь закручивалось в далеко не простой узел. Гордеев засунул руку в подлокотник, нащупав помятую пачку «Собрания», и вытряхнул сигарету.

Конечно, вся прислуга могла быть в сговоре, но за всю свою практику Гордеев не мог припомнить у горничных столь убедительной актерской игры. Если гадалка затеяла этот спектакль, то точно решила довести его до конца. Конечно, в любой момент ее можно прижать и впаять доведение до самоубийства. Так было бы правильнее всего.

Гордеев снова пошарил в подлокотнике и, не найдя зажигалки, нехотя вернул сигарету обратно в пачку. В голове проносились десятки версий, реальными из которых можно было считать в лучшем случае две.

– Никому, кроме наследников, не была выгодна смерть этой несчастной старухи, – размышлял он вслух, сидя на своей кухне и разглядывая отчет о последних перемещениях погибшей.

Шестеро вписанных в завещание родственников, и без того настолько богатых, что могли бы легко обойтись и без наследства. Так кому из них понадобилось устраивать весь этот фарс с предсказаниями?

– Роза Михайловна… Отчего же вдруг вас начал мучить этот дурной сон?..

Время шло, телефон молчал. Гордеев открыл коробку лапши и продолжил рассматривать материалы дела. За последние два месяца Крылаева наведывалась еще по нескольким необычным для себя адресам. Два раза она заезжала в роддом, где работала ее знакомая. И один раз по странному адресу в Химки, где у ее окружения вряд ли могли оказаться друзья.

Смартфон завибрировал и медленно пополз к краю стола. Гордеев моментально поднял трубку.

– Похоже, ты не зря гонял нашу лабу, начальник, – ухмыльнулся Женя на том конце линии. – На полотенце мы нашли кое-что неожиданное. Я сейчас пришлю тебе отчет на почту.

– Срочно скидывай! У меня звонок на второй линии! – закричал Гордеев, услышав вибрацию входящего вызова.

– Сергей Борисович, – прошептала Наталья в трубку, голос ее дрожал. – Это случилось, снова.

– Успокойтесь. Объясните кратко, что произошло.

– Мы проснулись от криков. Садовник, у него приступ, он не может дышать. Скорая уже едет.

– Кто сейчас находится в доме?

– Только наша семья. Больше никого.

– Уже час ночи, он всегда оставался ночевать в вашем доме?

– Нет, я думала, что он уехал вечером, после поминок. Не знаю, зачем он вернулся. У него сильный приступ, кажется, он умирает.

– Наталья, послушайте меня, мне нужно осмотреть ваш дом, но так, чтобы об этом больше никто не узнал. После того как скорая уедет, отключите сигнализацию и оставьте заднюю дверь открытой. Когда все уснут, я войду в дом через кухню. Ждите меня там.

Гордеев припарковал машину за поворотом, чтобы не привлекать внимания. Огни скорой помощи уже удалились от особняка, и дом погрузился в темноту. Лишь редкие отблески света из окон напоминали, что в доме еще остались люди.

Он вышел из машины и направился к заднему двору. В воздухе стоял запах влаги и мокрой земли, на крыше едва слышно поскрипывал флигель. Гордеев аккуратно обошел знакомые кусты пионов, чье расположение он запомнил и, убедившись, что окна спален не выходят в эту часть сада, включил фонарь.

За кустами оказались четкие следы мужских кроссовок. Комья земли также виднелись на подоконнике у окна первого этажа. Его рама, как убедился Гордеев, была слегка приоткрыта. Он проследовал на кухню. Наталья уже ждала его там. Непривычно было видеть ее в ночной растянутой майке и домашних тапочках.

– Я хочу позвонить Луизе, – прошептала она, едва сдерживая всхлипывания. – Я боюсь, что это случится с детьми.

– Вначале мне необходимо осмотреть дом, – прошептал Гордеев. – Кто и где обнаружил садовника?

– Его нашел Нико, в мамином кабинете.

Они тихо проследовали через гостиную. Гордеев осторожно открыл дверь, помня, что она скрипит. Наталья включила настольную лампу, и в кабинете воцарился полумрак.

– Ваш муж не вернул картины, – прошептал следователь, освещая фонарем пустые прямоугольники на синих обоях.

– Нет. Я попросила его увезти их в нашу бывшую квартиру, она сейчас пустует. Так хотела бы мама.

– А остальные произведения искусства, похоже, не заинтересовали вашего садовника…

Гордеев осмотрел ковер и обнаружил крупицы свежей земли в проеме за шелестящими нитяными шторами с продолговатыми бусинами.

– Куда ведет эта лестница?

– Через башню сразу к спальням.

– Но сейчас в доме пустует только одна спальня, верно?

Они осторожно поднялись по скрипучей винтовой лестнице, стараясь никого не разбудить. Гордеев открыл дверь в комнату покойной, пропуская Наталью вперед. Внутри царил полумрак, и лишь слабые отблески уличных фонарей пробивались сквозь плотные шторы. Комната была отделана в темных тонах и обставлена старинной мебелью. Единственное, что было современным в этом интерьере, так это электронный тахометр на прикроватной тумбочке и кожаное массажное кресло у окна. Гордеев тихо прикрыл дверь и включил свет.

– Посмотрите, все ли здесь на своих местах, – попросил Гордеев, осматривая спальню.

Наталья кивнула и нерешительно стала изучать комнату. Осторожно выдвигала ящики комода, проверила, заперт ли сейф за картиной с серой лошадью, после чего подошла к столу с большим овальным зеркалом. За духами и баночками кремов стояла большая резная шкатулка. Она осторожно открыла ее и начала перебирать украшения. Вдруг ее лицо побледнело, и она резко выпрямилась.

– Колье… Его здесь нет! – воскликнула Наталья, сжимая пальцами края шкатулки.

– Вы уверены, что оно было здесь раньше? – Гордеев нахмурился и подошел ближе, чтобы рассмотреть содержимое шкатулки.

– Я сама вернула его на место, после того как в полиции нам отдали вещи из морга, – ответила она, едва сдерживая слезы. – Теперь оно пропало. То самое колье, что было на ней в мой день рождения.

– Наталья, думаю, я знаю, что происходит в вашем доме.

– Что?! – опешила она, чуть не вскрикнув.

– Мне нужно собрать доказательства. Сейчас идите спать и не сообщайте никому о пропаже. Я приеду утром с сотрудниками, и мне необходимо, чтобы вся ваша семья была в сборе.

Спустя семь часов, с наступлением рассвета, на модный поселок опустился туман с ближайших холмов. Густой, совсем осенний. Окутал красные дома, словно стараясь спрятать от солнца. Гордеев велел не включать мигалки. Две полицейских машины притаились в тишине утра, выдавая свое присутствие только светом дальних фар.

Следователь зашел на крыльцо под свод античных колонн и учтиво позвонил в дверь, прислушиваясь к возне внутри дома. Послышалось шарканье тапочек, и дверь распахнул Олег в махровом халате и с взъерошенными волосами.

– Какого черта вам опять нужно?!

– Доброе утро, – улыбнулся Гордеев, – боюсь, сегодня я привез вам неприятные новости. Позвольте войти.

– Нет, не позволю. Вы что, серьезно думаете, что можете являться сюда, когда вам вздумается? Да вы кто вообще такой? Кто вас уполномочил?!

– Олег… – в дверях показалась Наталья, выглядевшая еще более взволнованной, чем вчера, кажется у нее не получилось заснуть этой ночью. В руках она держала вскрытую пачку капсул, которыми собиралась заправить кофемашину. Наталья поспешила успокоить супруга. – Кое-что случилось, это я позвонила ему, – прошептала она.

– Позовите всех, кто сейчас в доме, в кабинет, – попросил Гордеев, – я подожду там, пока вы завариваете кофе.

Спустя пятнадцать минут все семейство Крылаевых расположилось вокруг письменного стола, словно для общего портрета, которого явно недоставало этому кабинету. Впрочем, их сегодняшний вид вряд ли подходил для такого мероприятия. Все были усталыми и раздраженными.

Нико вызывающе стучал по краям чашки, помешивая сахар в своем капучино. Ангелина, с белым полотенцем на голове, не успела накрасить глаза и выглядела так, словно внезапно простудилась. Олег молча сверлил следователя взглядом, а Наталья встала у окна рядом с сыном и племянником. Похоже, что ее тревога незримо передавалась им.

– Что ж, у меня для вас есть две новости. Определенно плохая и хорошая. Хотя не для всех из вас… – задумчиво добавил он.

– Бога ради, говорите прямо! – потребовал Нико.

– Должен сообщить, что вчера ночью ваш садовник попал в больницу после попытки украсть драгоценности из дома. А именно – колье с семью бриллиантами, принадлежавшее покойной Розе Михайловне. То самое, которое все вы видели на ней в день ее смерти. Он проник в дом со стороны сада через заранее открытое окно, которое не попадает в объективы камер, после чего забрал колье из шкатулки на столе Розы. Конечно, кража напрямую не относится к делу, но именно она поспособствовала сокрытию улики.

– Какой улики? – не поняла Наталья.

– Помогающей установить убийцу, конечно же.

– Вы издеваетесь! – рявкнул Олег. – Роза упала сама, это был несчастный случай. Полиция смотрела запись с камеры и подтвердила это.

– Дойдем и до этого, – пообещал Гордеев, – а пока, Нико, расскажите родным, зачем вы пытались убить свою мать? Впрочем, я уже в курсе. Просто предположил, что вы захотите сами все им рассказать.

– Кажется, я могу не отвечать на такие вопросы без адвоката, – вяло отозвался актер.

– Что ж, можете не говорить, тогда послушайте мою версию. Поскольку вы кое-чего не учли в вашем идеальном алиби.

– И чего же?

– Ботинок. А вернее, их следов, которые я обнаружил в саду в день смерти вашей матери.

– Это наш семейный дом и сад. Разумеется, что там можно найти мои следы!

– Но ваша семья утверждает, что вы уже давно не появлялись в родном доме, а землю у клумб недавно перекопали. Той ночью прошел дождь. А значит, оставить эти следы вы могли не раньше, чем в день рождения вашей сестры.

– Но с чего вы взяли, что это были мои следы? В доме была толпа людей.

– Цена качества – уникальность. У вас прекрасный вкус в одежде и обуви. Такие ботинки делает под заказ всего одна мастерская в Москве, и ее сотрудники гордо сообщили, что вы их клиент. Так, может, расскажете нам, зачем в тот день вы решили вернуться в дом, да еще таким странным способом, через сад, не попав ни на одну камеру?

– Это все звучит как бред, – рассмеялся Нико.

– Тогда, если никто не возражает, я продолжу бредить. Пока вопросы не накопятся. Улика № 11, которую по всем правилам занесли в протокол, доказывает, что вы заранее сфабриковали свое алиби так, чтобы никто не знал о вашем визите. А через несколько часов после вашего тайного визита, у Розы Михайловны внезапно начинается приступ удушья, который позднее настигает и перепуганную домработницу, и неудавшегося домушника. Одним словом, всех, кто хоть как-то контактировал с этим колье. Девушка призналась, что примерила его, как и несколько других побрякушек из шкатулки, скинув друзьям селфи. А садовник, полагаю, давно подворовывал в вашем доме и, пока не утихла шумиха, решил пойти ва-банк. Схватил первое, что попалось под руку, вот только он не знал, что было на этом колье.

– Проклятье? – прошептала Наталья.

– Хуже. Токсин, получить который можно из красивого и невероятно ядовитого цветка, он же аконитин. Даже после непродолжительного контакта с кожей у человека начинают проявляться опасные симптомы: онемение и слабость конечностей, одышка, паралич сердца и остановка дыхания. Обычно летальный исход наступает только при приеме препарата внутрь, но для пожилого человека со слабым сердцем это как подброшенная монетка. И вы решились ее подбросить, Нико. Во время допроса ваша жена упомянула, что вы обожаете удивлять родню необычными букетами из своего ботанического сада, и я навел справки, что там выращивают. Вам лишь нужно было уговорить вашего сотрудника изготовить вытяжку. Именно ее мы и обнаружили на шее домработницы и на руках садовника.

– Жаль, что пока колье не найдется, все это пустая трата нашего времени и нервов.

– К слову, об этом. Разве я не сказал? Садовник обвиняется в попытке кражи. Этой ночью, когда он выходил из спальни, что-то спугнуло его. Полагаю, это были вы, Николай, когда поднимались в комнату матери, чтобы стереть следы аконита с колье. Ваш садовник был вынужден свернуть по винтовой лестнице в кабинет, где, боясь быть пойманным, стал в панике избавляться от улики. Бриллианты все еще здесь, в этой самой комнате.

– И зачем, по-вашему, мне все это понадобилось? – рассмеялся Нико.

– Вы так самоуверенны только потому, что успели обыскать кабинет? Но увы, вы не заметили того, что вижу я. У вас рыбы сдохли, – сообщил следователь.

Внимание всех присутствующих тут же переключилось на широкий аквариум из зеленоватого стекла, в котором плавало несколько раздувшихся рыб желтоватым пузом кверху.

– Еще вчера, когда я был здесь, эти ребята чувствовали себя прекрасно. Одна могла умереть – это естественно. Две – совпадение, а вот чтобы шесть сразу – для этого должна быть серьезная причина, – Гордеев запустил руку в аквариум, достав оттуда самую толстую мертвую рыбу. – Олег, будьте добры, наверняка в столе есть ножик для конвертов.

Муж Натальи озадаченно выдвинул ящик и протянул следователю канцелярский нож. Лезвие увязло в скользком блестящем брюхе. Гордеев вспорол его сверху вниз, продемонстрировав внутренности. На его ладони среди слизи и кишок оказались два прозрачных голубоватых камня. – Полагаю, он случайно порвал колье, когда пытался избавиться от улики, а рыбы поспешили заглотить пропитанные ядом бриллианты. Это и есть они – голубые глаза. Символично, не правда ли?

– Почему… – увидев камни, Наталья встала над братом, ее плечи дрожали, она готова была ударить его. Николай не двинулся с места. – Почему, Нико?

– Из всех присутствующих здесь, – продолжил Гордеев, – только у одного человека был мотив. И дело вовсе не в наследстве, а в брачном контракте. Меня заинтересовали слова той гадалки. Я подумал, с чего бы Розе Михайловне, двадцать с лишним лет не нянчившей внуков, приснился кошмар про младенца? К слову, это вторая новость, хорошая. Наталья, у вас есть еще один племянник, и в январе ему исполнится год. Роза вынуждала вашего брата признать внебрачного ребенка и принять его в семью. А это означало потерять состояние, репутацию и рекламные контракты, которыми так щедро снабжала его заботливая супруга.

В кабинет вошли трое полицейских. Ровно в девять часов, как и просил следователь. Наталья рыдала, едва держась за спинку стула. Олег пытался ее утешить. Ангелина вопила со вспученными на шее венами и кидалась на мужа, их сын безуспешно пытался ее остановить. Николай не сопротивлялся. Бледный, он смотрел на бриллианты в рыбьей требухе, и молчал, пока на запястьях защелкивались наручники.

Гордеев вышел на крыльцо, щелкнув затвором зажигалки и с наслаждением затянувшись. Вскоре, напоив жену успокоительным, к нему присоединился Олег. Они пускали дым, молча глядя, как сотрудник полиции наклонил Нико голову, чтобы усадить в машину, и захлопнул дверь.

– Самоубийство вашей тещи вы расследовали так же успешно? – задумчиво спросил Олег, наблюдая, как полицейские машины исчезают в утреннем тумане.

– Не знаю, – пожал плечами Гордеев, – я никогда не был женат.

Семь персонажей одной картины

Вера Прокопчук

#это_их_последняя_картина

#четыре_жертвы_и_одна_пропавшая_без_вести

#кто_будет_следующим?

– Даже не знаю, с чего начать, – так молвил молодой человек, чьи декоративно растрепанная шевелюра и бархатный сюртук явно обозначали представителя богемы. – Позвольте представиться – художник Иван Кузмин. Боюсь, что все, мною рассказанное, покажется вам сущим вздором, но… – он оборвал фразу и виновато глянул в глаза собеседнику.

– Давайте по порядку, – устало отвечал ему следователь Аристарх Модестович Полежаев. – Вас обокрали, вам угрожают, что произошло?

Тон у него был слегка раздраженным, и понять его можно было. Настенный отрывной календарь, напечатанный в московской типографии Ивана Сытина, показывал пятнадцатое марта 1887 года. За окном веселилось мартовское солнце, преломляясь в хрустале весенних сосулек, отражаясь в оконных стеклах. Воробьи орали совершенно по-весеннему. Притихли лютые петербургские ветра, теплое дыхание марта пробуждало столицу Российской империи от зимней спячки. Даже обычно грустные лошади петербургских извозчиков выглядели по-весеннему бодро. Пройтись бы по парку, хрустя подталым снежком и любуясь прозрачно-синим мартовским небом!.. А он тут сидит в душном департаменте, где из всех углов пахнет пылью, мышами и канцелярскими бумагами…

Еще и дело об убийстве литератора Ремизова, которым он занимался, зашло в полный тупик.

О вышеназванном литераторе было известно лишь то, что он написал роман «Потерянный во тьме», который не имел успеха у читателей; писал он также эссе, в коих отрицал значение творчества Пушкина… Ну и что? Его пристрелил какой-то эстет, оскорбленный пренебрежительной оценкой своего кумира?

Ни одного мотива! И вот именно сейчас, когда у Полежаева все не ладится, притащился этот растрепанный представитель богемы, и вид у него такой разнесчастный, что хочется вышвырнуть его за дверь – чтобы еще больше настроения не портил…

Вздохнув, Полежаев налил стакан воды и протянул его художнику. Кузмин благодарно принял стакан, жадно выпил его и продолжил:

– Все началось с того, что я написал картину…

– Портрет или пейзаж? – осведомился Полежаев.

– Это была жанровая сценка… Понимаете, я выставлялся вместе с Товариществом передвижников, вы, вероятно, слышали о таком объединении художников…

– Наслышан, – кивнул Полежаев, – отрицание академизма, реализм вплоть до гротеска. Ну, так что же вас ко мне привело?

Художник помолчал, собираясь с духом.

– Понимаете, я написал картину «Дружеское чаепитие». Позировали мне мои знакомые. Картина оказалась удачной. Но дальше началось такое… Все люди, которые позировали для этой картины, стали погибать!

– Вот как?! Расскажите подробнее.

– Да вот! Писатель Викентий Маршанов бросился в лестничный пролет и разбился насмерть. Сонечка Бауткина угорела от печки. Лев Бережков скончался от болезни сердца. Три смерти в две недели. Еще через три дня мадам Софонина пропала без вести… А неделю назад Георгий Ремизов, литератор… найден застреленным у себя дома.

– Ремизов?! Так он вам позировал? Вот это да… – пробормотал Полежаев.

– Да, да! И главное – кто мог это сделать? Грабить у него было особо нечего, врагов он не имел вовсе…

– Вы уверены, что он не имел врагов? – вскинул брови Полежаев.

– Уверяю вас – ангельского характера был человек.

– Так хоть кто-то остался живым из тех, кто вам позировал?

– Остались двое: мадемуазель Полина Осинкина и студент Никишин.

Полежаев перевел взгляд на посетителя и осведомился:

– А каков сюжет картины?

– Да просто люди пьют чай и беседуют…

Полежаев нахмурился… И – вспомнил.

Он видел эту картину! На вернисаже, куда его вытащила в начале марта его супруга Александрина Арнольдовна.

Картина была великолепна – яркие, сочные краски радовали глаз. Свет играл и на лицах людей, и на боках пузатого медного самовара, и на чайной посуде, переливаясь тысячей бликов. Снедь на блюдах, белоснежная скатерть, оживленная беседа…

Чем дольше он смотрел на картину с безобидным, даже веселым сюжетом, тем сильнее ему в душу закрадывалось гнетущее, тоскливое чувство. Что-то здесь было не так – но что? Тени, отброшенные фигурами людей, были как-то непомерно длинны, они ложились не только на стены, но и на потолок, словно нависая зловеще над людьми и суля неведомые горести.

И не он один ощутил это; обернувшись к жене, он заметил, что она смотрела на картину с выражением, какое бывает у ребенка, испугавшегося темноты.

Да, эту картину он запомнил!

– Я был на вернисаже, – заговорил Полежаев, – и, кажется, видел эту картину. Там еще круглый самовар, и вышитая скатерть, и зеленый абажур…

– Да, да! Верно!

– А какой у вас интерес во всем этом деле? Или вы за свою жизнь тоже опасаетесь?

– Опасаюсь?! Помилуйте, – возразил художник нервно. – За себя я боюсь, да, но не оттого, что меня убьют, а в том смысле, что мне придется умереть, и очень скоро, голодной смертью и притом безо всякой мистики! Я ведь зарабатывал до сих пор написанием портретов; я не слишком известен, заказчиков было немного; я едва сводил концы с концами… И вдруг – такой шанс! Выставить картину на вернисаже, рядом с полотнами знаменитостей! Я ждал, что она привлечет внимание публики, сделает известным мое имя! Я трепетал, я надеялся! Но теперь я понимаю, что совершил роковую ошибку. После череды этих смертей люди просто боятся заказывать мне портреты…

– И чего же вы от меня хотите?

– Сам не знаю, по правде говоря, – поник головой художник, имея вид самый жалкий и растерянный.

Затем он встрепенулся и посмотрел на Полежаева с тайным упованием.

– Вы верите в мистику? – спросил он неожиданно.

– Верю, – отвечал Полежаев вполне искренне.

– Вы не шутите? Вы полицейский следователь…

– Полицейские следователи на своём веку видят столько всего, что верят в мистику.

– Жаль… тогда я напрасно пришел, – с убитым видом художник встал, словно прощаясь с надеждой на помощь.

– Сядьте, – сухо велел Полежаев, – ответьте мне все же: на какую помощь от меня вы рассчитывали?

Художник беспомощно пожал плечами.

– Я надеялся, вам удастся доказать, что никакой мистики тут нет. Что это просто совпадение.

– Не слишком ли много совпадений? – хмыкнул Полежаев. – Скажите, а каковы были отношения между погибшими? Может, имелась тайная неприязнь, ревность?

– Я провожу жизнь в своей мастерской. Откуда ж мне знать, какие тайные связи могли быть между людьми, с которыми я иногда пил чай в гостях…

– Я попытаюсь вам помочь, хотя не могу ничего обещать наверняка, – вздохнул Полежаев.

И когда за опечаленным художником закрылась дверь, сыщик призадумался.

Убийство Ремизова казалось делом безнадежным. А теперь все запуталось еще сильнее. Помимо Ремизова, лишились жизни еще несколько человек, и их смерти как-то связаны между собой. А если это как раз та ниточка, которая выведет следствие из тупика? Думай, дружище, думай…

Первым погиб писатель Маршанов – бросился в лестничный пролет. Что же стало причиной его самоубийства?

– Дмитрий Сергеевич, – позвал Полежаев своего верного помощника Кошечкина, – у меня для вас будет задание. Найдите дело Маршанова.

А сам он займется гибелью курсистки Бауткиной.

* * *

– Ох, и намаялась я с этой девицей, – поджала губы квартирная хозяйка.

– А что же она такого натворила? – осведомился Полежаев.

– Ну, грех жить-то с мужчиной невенчанной, и хоть бы тихо жили. А то все время у них с этим Маршановым то гулянки, то пьянки…

– Каким Маршановым? – вскинулся Полежаев. – Викентием Сергеичем?

– Вот именно, с Сергеичем, – кивнула хозяйка.

– Так они вместе жили?

– Нет, просто он ходил сюда часто. И Соню он здесь устроил; он же за квартиру платил.

– А родители у нее где живут?

– Родителей у нее не было, а жила она у какой-то тетки на воспитании. Она вообще беспомощная какая-то была. Все за Викентия своего цеплялась. Он для нее был как свет в окошке…

– Любовь, – усмехнулся Полежаев.

– Да что любовь, – усмехнулась в ответ хозяйка. – Мало ли женщин, у которых любовь, а все ж они свое разумение имеют. А этой Соне – как он скажет, так и будет. А он вот и сказал свое последнее слово – в пролет-то кинулся… И куда ей после этого? Вестимо – туда же… Тем более – на что ей жить-то? Денег он ей не оставил, а у меня тут не богадельня. Я ей условие поставила – или ищи деньги, или съезжай с квартиры, не век же ее забесплатно тут держать. Ей и кушать не на что, и жить негде, а еще привыкла она к этому белому порошочку, без него ей совсем худо было…

«И она истопила печку», – невесело подвел итог Полежаев.

Итак, связь между двумя смертями уже установлена. Маршанов и Бауткина жили вместе, и его смерть – смерть этакого «бога для наивной девочки» – стала для нее ударом, слишком страшным, чтобы выдержать.

– Простите, мадам. Вы говорите, кинулся в лестничный пролет? Но у вас тут только один этаж.

– Так он разве здесь кинулся? – отвечала дама. – То ли у себя, то ли где еще…

– То есть, где именно, вам неизвестно?

Хозяйке это было неизвестно. Однако когда Полежаев уже встал и произнес: «Честь имею», – хозяйка, словно вспомнив что-то, воскликнула:

– Постойте! Не заберете ли вы с собой портфель его? Там бумаги какие-то. Не по-божески мне казалось его выкидывать, но и хранить неприятно…

Полежаев кивнул и щелкнул замочком саквояжа.

Следующий в его списке – Бережков. Конечно, если человек умер от болезни сердца, и это подтвердила экспертиза, то что еще неожиданного можно выяснить? Но – служба есть служба. Он взял извозчика и назвал адрес.

Спрыгнув с пролетки, Полежаев подошел к двери парадного, отворил ее, вошел – и нос к носу столкнулся со своим верным другом и помощником, дознавателем Кошечкиным.

* * *

– Какими судьбами? – удивился Полежаев.

– Так расследую самоубийство Маршанова, по вашему приказанию, Аристарх Модестович, – произнес Кошечкин растерянно.

– Здесь? Разве он здесь жил?

– Нет, жил он по другому адресу, но в пролет кинулся именно в этом парадном.

– Вот как?! Однако!..

– Да, вот именно! Причем совершенно непонятно, что он здесь искал и чем это парадное показалось ему лучше других.

– И в самом деле, что он здесь искал? – усмехнулся Полежаев. Он уже понимал: становится «горячо», как в детской игре.

– Ну да! Вот как его сюда занесло?! Ежели ему приспичило в пролет кинуться, то мог бы найти дом и поближе к собственному. По материалам следствия, никто из его знакомых тут не жил.

– Никто?

– Никто. А я хотел восстановить картину его последних минут. Вот, поднялся на самую верхнюю площадку. Ох и жутко оттуда вниз смотреть, в пролет… И никакой зацепочки! – жаловался Кошечкин, поднимаясь вместе с Полежаевым по винтовой лестнице.

Аристарх Модестович осмотрелся, и тут же в глаза ему бросилась медная табличка с надписью: «Бережков Л. Ф.» И пока он вглядывался в эту табличку, Кошечкин объяснял:

– Стучался я уже сюда. Только никакого толку. Как вымерли все внутри…

– Да-да, – согласился Полежаев, – вот именно, вымерли.

После чего был разыскан управляющий, но в ответ на вопросы Полежаева он только пожимал плечами. Да, господин Бережков был холост, жизнь вел вполне спокойную. Где служил? Да вроде как нигде… Друзья? Бывала одна дама под густейшей вуалью, но кто она, ему было неизвестно. Вещи покойного? Да вроде ничего особо ценного не было. Квартирку посмотреть можно…

Квартирка произвела на сыщиков печальное впечатление: нежилые, пустые комнаты; даже шаги в тишине звучали глухо и недобро.

– Искать тут нечего, – подвел итог Полежаев.

* * *

Бумаги, извлеченные из портфеля покойного Маршанова, дали сыщику много пищи для размышлений. Здесь были нескромные любовные письма, но адресованные не Маршанову и не Маршановым написанные; были бумаги компрометирующего свойства на самых разных людей; были короткие заметки, достойные самой гадкой желтой прессы. Также были и рукописи: видимо, покойный писатель пытался начать роман.

Читать их было муторно: слог неуклюжий, персонажи под стать стилю: или безмерно добродетельны – так, что с них буквально капал сахарный сироп, или же так ужасно порочны, что казались страшнее монстров из-под детской кровати.

Все рукописи обрывались примерно на десятой странице, – видимо, решил Полежаев, муза автора не выдержала мучений и решила спастись бегством.

– Дмитрий Сергеевич! Вы, часом, не интересовались, – какие книги у Маршанова выходили в последнее время?

– Так точно, – по-военному четко ответил тот, – в течение последних полутора лет ничего не издавалось, кроме нескольких небольших рассказов в журналах.

– Отчего же?

– Я справлялся в издательстве. Книги его плохо покупались, издательство отказалось брать его последнюю рукопись.

– На что же он жил?

– Журналистом работал в желтых газетках, где скандалы да сплетни.

– Хм? Так-так-так…

Среди прочих писем попалось два весьма интимного свойства, адресованных Бережкову: писала дама и, судя по всему, замужняя.

В одно из писем была вложена фотография. Полежаев присмотрелся.

Дама на фотографии была чудо как хороша: глаза бездонные, носик изящный, брови соболиные – все, что полагается красавице. Меховое манто, шляпа с огромным атласным бантом и пышным изобилием изящно завитых перьев. В общем, дама не из простых.

Фото незнакомки Аристарх Модестович отодвинул в сторону и вернулся к просмотру других документов. Но что-то заставило его взглянуть на нее еще раз, и еще… Не давала ему покоя эта дама! Ее лицо стояло у него перед глазами, даже когда вечером жена наливала ему кофе – он не сразу взял чашку и очнулся только тогда, когда она коснулась его руки.

– Аристарх Модестович…

– А? – он поднял голову, словно проснувшись.

– Ваш кофе остынет, – она улыбнулась, – вы так о чем-то задумались.

– Да так, об одной даме…

– Даме?! – голос супруги стал хищно-вкрадчивым.

– Точнее, о ее портрете, – быстрая улыбка скользнула по его губам. – Саму даму я никогда не видел.

– Интересно, что это за дама, что один лишь ее портрет лишил вас покоя? – Александрина говорила шутливо, но Аристарху Модестовичу почудились ревнивые нотки.

– Да я и сам хотел бы знать, кто она такая!

Он вынул фотографию из саквояжа и протянул жене. Затем принялся за кофе.

– Где-то я ее уже видела, – задумчиво протянула Александрина.

– Вот как? У меня точно такое же ощущение: я уже видел ее. Но не могу вспомнить, где именно.

– Но если мы с вами оба помним эту даму, это означает, что она из круга наших знакомых. Или мы встречали ее, когда выходили куда-то вдвоем.

– В последнее время мы редко выходим в свет, – вздохнул он.

– Да, – с грустной усмешкой промолвила Александрина, – разве что на этот вернисаж… Ох! Ну, конечно! Я вспомнила, где мы ее видели!

– На вернисаже?

– На картине! Там, где чаепитие…

– Ах, вот что… Надо спросить художника, кто она.

* * *

Фотография была предъявлена Кузмину на другой день, и тот сразу опознал ее: это был портрет пропавшей без вести мадам Сафоновой.

Вернувшись в департамент, Дмитрий Сергеевич поинтересовался результатами поисков пропавшей. Поиски ничего не дали. Зато была полубезумная записка, оставленная мужу, что она надеется остаться живой и вернуться, но не хочет сообщать о своем местонахождении никому.

– Когда она пропала? – осведомился Полежаев.

– Семнадцатого, – немедленно отозвался Кошечкин.

– То есть через три дня после смерти Бережкова, – уточнил Аристарх Модестович. Он встал и прошелся по кабинету. – Давайте восстановим хронологию событий. Исписавшийся писатель, а в последнее время журналист желтой прессы Маршанов отправляется в дом Бережкова, чтобы именно в его парадном покончить жизнь самоубийством. При этом у покойного Маршанова впоследствии обнаружены письма Бережкова и фотография замужней дамы, состоящей с ним в любовной связи. Возможно ли, что Маршанов сначала заглянул к Бережкову, объявил ему, что у него есть такие письма, а потом…

– А потом Бережков скинул его с лестницы, – подхватил Дмитрий Сергеевич.

– Вот именно, – согласился Полежаев.

– И ведь никто не обратил внимания на то, что Маршанов упал с лестницы именно в том парадном, где живет Бережков! Да и я хорош!

– Все просто, – пожал плечами Полежаев. – Полиция опрашивала кого? Старых знакомых Маршанова, друзей, родных… А этот круг людей никак не пересекался с кругом общения художника Кузмина. Вполне возможно, Бережков и Маршанов впервые встретились именно у него в мастерской, и оба не успели никому рассказать о том, что знают друг друга, ибо почитали это знакомство незначительным…

– Но оно оказалось для Маршанова роковым, – заметил Кошечкин.

– Для Бережкова тоже. Кстати! Вполне возможно, что Бережков с этой дамой, Сафоновой, познакомились там же. Их бурный роман протекал на глазах у Маршанова. Возможно, они даже не скрывались – скрываться есть смысл от давно знакомых людей, а Маршанов им никто… мог ли Бережков предполагать, что перед ним шантажист?

– А мне вот другое непонятно, – задумчиво протянул Кошечкин. – Почему Маршанов пошел к Бережкову, а не к его даме, этой Сафоновой? Она же более уязвима: она замужем, а он-то свободен.

Полежаев, мерявший кабинет шагами, внезапно остановился.

– А ведь это интересный вопрос! Вы делаете успехи, Кошечкин!

* * *

Квартира господина Сафонова, куда с визитом явился Полежаев, была роскошной: взгляд повсюду натыкался на блеск атласа, сверкание бронзы и мерцание мрамора. Да уж, весьма состоятельный человек этот господин Сафонов! И если шантажист не стал шантажировать его супругу, то едва ли потому, что счёл ее неплатежеспособной.

Раздались шаги и тихий скрип.

Повернув голову, Полежаев увидел, как в комнату ввозят человека на коляске. Средних лет, со спокойным умным лицом, он быстро и оценивающе взглянул на Полежаева.

– Следователь Полежаев, Аристарх Модестович, – представился наш герой.

– Сафонов, Эраст Юрьевич.

Возникла пауза. Сафонов смотрел Полежаеву прямо в глаза, затем слегка кивнул, словно сделав какой-то вывод.

– Я рад видеть, что делом исчезновения моей супруги занялся толковый человек, – сказал он. – Признаться, я уже и сам принял кое-какие меры, но что я могу предпринять, будучи дилетантом в сыскном деле?

– Скажите, у вас есть какие-либо соображения, что могло заставить вашу супругу так стремительно исчезнуть?

Сафонов молча покачал головой.

– А фамилия Маршанов вам ничего не говорит?

Сафонов прищурился, словно что-то соображая.

– Маршанов? Ах, да! У меня был с визитом некий Маршанов – шантажист, который предложил мне купить у него письма моей жены, как он выразился, – компрометирующего свойства.

– Вот как?! – удивился Полежаев, отметив про себя, что хозяин дома не слишком сконфужен пикантной ситуацией.

Инвалид усмехнулся.

– Я не мог, как вы понимаете, лично вышвырнуть его за дверь. Но у меня на этот случай есть лакей, который все отлично сделал за меня. Однако я не подумал о безопасности моей супруги. Я счел этот инцидент настолько ничтожным, что забыл о нем минут через пять. Вполне возможно, что подлец решил как-то отомстить ей – вот чего я боюсь.

– Вы думаете, он угрожал разоблачением, и это вынудило ее убежать?

Эраст Юрьевич тихо рассмеялся.

– Поверьте, я в курсе всех увлечений моей жены. Она сама, как правило, рассказывает мне об этом…

– Признаться, вы меня удивляете…

Сафонов помолчал, затем ответил:

– Она молодая, красивая женщина, полная жизни. Что я могу ей дать? Когда-то я был здоров, и мы были счастливы, но после этой трагедии… – он вздохнул, показав глазами на свои ноги, прикрытые пледом. – У нас двое детей, но не только они удерживают нас вместе – поверьте, мы не утратили нашей взаимной привязанности. Однако я вхожу в ее положение и снисходительно отношусь к ее мимолетным интрижкам. И если она исчезла и даже не сочла нужным поставить меня в известность, значит, случилось что-то из рук вон скверное… Прошу вас, допросите этого Маршанова, возможно, он причастен…

– Так вы не знаете, что Маршанов погиб?

Сафонов поднял глаза на Полежаева: изумление, написанное в его глазах, говорило яснее ясного, что для Сафонова это известие было неожиданностью.

– И кто же его?!

– Это тайна следствия, но это еще не все. Тут вот какие странности творятся, Эраст Юрьевич. Ваша супруга, как вам, вероятно, известно, согласилась позировать художнику Кузмину для картины «Дружеское чаепитие». На этой картине все мило и невинно: несколько человек, сидя за столом, пьют чай и беседуют. Но! Из тех людей, что позировали для этой картины, в первые две недели погибли трое. Потом исчезла ваша супруга; после чего был убит еще один человек, который тоже позировал.

Лицо Сафонова вытянулось, пальцы судорожно сжали подлокотник коляски.

– Вы хотите сказать, что моей жены нет в живых?! – выговорил он медленно, тяжело роняя каждое слово.

– Я ничего не хочу сказать, просто излагаю факты. Могу ли я узнать… что с вами? Вам плохо?!

Инвалид, сморщившись, положил руку на сердце и прошептал:

– Ничего… позовите служанку…

– Вероятно, мне лучше уйти? – обеспокоенно спросил Полежаев, но Сафонов замахал рукой:

– Не уходите. Я продиктую вам список всех ее знакомых – вы ведь за этим пришли?

* * *

Выйдя на улицу, продуваемую крепким свежим бризом, Полежаев нервно натягивал перчатки и смотрел вдаль, в сизый петербургский туман.

Все, что он узнал в доме Сафонова, казалось ему и правдоподобным и неправдоподобным одновременно.

Смог бы он… вот так?

На секунду он представил себя прикованным к инвалидному креслу. Тряхнул головой, отгоняя наваждение.

А ведь при его службе это вполне возможно. Да – получаешь пулю в спину, поврежден позвоночник – и вуаля! Остаешься парализованным инвалидом при молодой красавице жене… Да, это реальность. И хватило бы у него… чего? Хладнокровия? Философского отношения к жестокому давлению обстоятельств?.. Чтобы вот так…

Он снова досадливо мотнул головой. Лучше об этом не думать. Но все же…

Насколько естественна ситуация, когда мужчина, любящий, полный чувств и страстей… да, тело парализовано, но душа-то жива… «входит в положение» своей жены и не только смиряется, но и говорит обо всем так спокойно, как о чем-то вполне естественном?

Нет. Естественным это быть не может. Но тогда что? А что, если Сафонов и есть главный злодей в этой истории?

Что, если события развивались так: сначала Маршанов приходит к Сафонову и ставит его в известность о похождениях жены. Сафонов, истерзанный ревностью, убивает жену… Допустим, у него есть преданный слуга, который поможет ему спрятать тело, но надо еще и отвести от себя подозрения. Ага! Вот мы и подходим к возможной разгадке всех этих убийств! Ведь что получается, господа?

Если убита одна лишь Сафонова, то мы спросим, кому выгодно убить Сафонову? И ревнивый муж сразу попадает под подозрение.

Однако если убиты разные люди, связанные между собой только тем, что они вместе позировали одному художнику, то вопрос, кому это выгодно, поневоле будет поставлен иначе, что отводит подозрения от супруга мадам Сафоновой!

Тогда уместно спросить: а что если Сафонов стоит и за всеми остальными убийствами? Если они были сделаны по его приказу?

И в самом деле! Кто мог подозревать о таком мотиве, как ревность Сафонова, узнавшего о романе его супруги с Бережковым? Только те, кто позировал Кузмину для картины. Если от них избавиться, то сразу можно убить одним выстрелом двух зайцев: и свидетелей нет, и мотив убийства из очевидного становится неясным. Но постойте…

Нет трупа – нет преступления. Возможно, Сафонова еще жива. И пока он не нашел ее, живую или мертвую, выводы делать преждевременно.

* * *

– В конце концов, я все же отказался от этой версии, – закончил свое повествование Полежаев.

– Почему же? – спросила Александрина заинтересованно.

Полежаев помедлил, усмехнулся. Была у него одна странная особенность. Стоило ему рассказать своему «сердечному дружку» Александрине о каком-то безнадежном деле, как он сразу начинал видеть какой-то маячок вдали. И запутанная, как клубок старой пряжи, история начинала казаться ясной и простой…

Теперь он объяснял – не столько ей, сколько самому себе.

– Да слишком это все сложно… Он человек умный и не может не понимать, что одно убийство еще можно совершить так, чтобы не оставить улик. Но в череде убийств где-то да вылезет ошибка, и чем больше убийств, тем меньше шансов остаться неразоблачённым… А если учесть, что ему, инвалиду, пришлось бы полагаться при этом на наемных исполнителей, – нет, нереально.

– А может, дело и вовсе в чем-то другом? В самой картине, например? – задумчиво спросила Александрина.

– Что значит, в картине? Думаете, в ней какая-то мистическая сила? – Полежаев улыбнулся.

– А может быть, на картине нарисовано что-то такое, чего мы просто не заметили? Какая-то деталь, которая выдает преступника с головой? И пока вы ищете мотивы во взаимоотношениях людей, ответ изображен на самой картине?

– Это едва ли.

– Почему же?

– Убийство Маршанова имело причину совершенно прозаическую: он шантажировал и был убит. Его подруга, потеряв любимого человека, покончила с собой.

– Ну а почему умер Бережков? От угрызений совести?

– Скорее, от страха быть разоблаченным, ну, и от чрезмерных возлияний по этому поводу… По сути, он зря боялся! Он был уверен, что наши следователи до него со дня на день доберутся, а они, – Полежаев махнул рукой, – такие ротозеи! Уж конечно: связать Бережкова, живущего на верхнем этаже в парадном, с Маршановым, который упал в пролет лестницы в этом же парадном, и, соответственно, заподозрить в Бережкове убийцу – это ж непосильный труд! Потрудиться установить, что они были знакомы, найти мотив, найти документы, а документы хранились у Бауткиной… Куда проще объявить Маршанова самоубийцей и закрыть дело.

– Но вот что еще непонятно: как письма этой дамы попали к шантажисту? Он что, на почте кого-то подкупил?

– Да, это вопрос. Жаль, что спросить нам некого…

– Но это же очень важно! – воскликнула Александрина.

Помолчав, она продолжала задумчиво:

– Не дает мне покоя эта картина. А вернисаж уже закрыли?

– Увы, да.

– А где можно было бы на нее еще разок посмотреть?

На записку, отправленную утром к художнику с курьером, ответ пришел незамедлительно. Картина все еще находилась в мастерской; он, Кузмин, готов принять у себя в любое время как Полежаева, так и эксперта по мистическим явлениям, с которым тот хотел бы его навестить…

Через пару часов супруги Полежаевы появились в дверях мастерской художника. Александрина вдохнула острый, пряный запах масляных красок и растворителей, огляделась.

Сквозь огромные окна, казавшиеся голыми без занавесок и гардин, лились на пыльный пол яркие прямоугольники солнечного света. На обшарпанном столике, прикрытом бархатной тканью, стояли кувшин, гипсовый бюст Артемиды и яблоки – художник, лишенный заказчиков, писал натюрморт.

То, что в качестве эксперта по мистическим вопросам к нему в гости привели прекрасную даму, для Кузмина было неожиданностью, – впрочем, неожиданностью приятной. Он тут же расшаркался, выразил желание в будущем написать портрет мадам Полежаевой; затем почтительно подвел Александрину к картине и любезно спросил:

– Вероятно, вам хотелось бы побыть одной?

– Нет, не уходите, – с живостью отвечала Александрина, – скажите мне, почему на картине вот эти тени – такие длинные, на потолке? Они и в самом деле так падали? Они словно нависают зловеще над всеми, кто сидит за столом…

Художник вдруг замолчал. Вид у него был озадаченный. Казалось, он внезапно что-то понял. О чем? О картине? О самом себе?

– Я… не помню, – пробормотал он наконец. – Я не уверен, кажется, они так не падали. Я уже потом, когда все позировавшие разошлись, дописывал по памяти.

– И эти тени тоже?

– Да, и тени…

– А почему у вас вот эти тени как бы длиннее остальных? Ведь по закону перспективы…

– О! Так вы рисуете?

– Немного, – смущенно пробормотала Александрина.

– Вы правы насчет перспективы – она нарушена. Но почему, я и сам не могу ответить на ваш вопрос. Видите ли… Картину написать – это не просто мазать кистью по полотну. Это что-то вроде таинства! Сначала ее замысел вынашиваешь в себе, примерно вот как женщина ребеночка… А потом, когда понимаешь, что пора, тогда наступает самое важное, самое чудесное. Это прозвучит странно, но когда я пишу картину, я порой испытываю такое чувство, словно не я сам, а кто-то другой водит моей рукой. Может быть, это какая-то интуиция, – глаза Кузмина светились тихим светом. – И поверьте, в такие минуты испытываешь удивительное чувство единения с кем-то – или с чем-то… большим и теплым, с некой сущностью, и эта сущность – не ты… Но чувство, что этот кто-то – родной и близкий и понимает тебя лучше, чем ты сам, оно на редкость приятное, это чувство. Я никогда не понимал слова «вдохновение», но может, это оно и есть. Не знаю, как это выразить…

– Я понимаю, – тихо отвечала Александрина, – знаете, я сама хоть и неважно рисую… я никогда не училась, но вот это чувство, которое вы описали, оно мне знакомо.

– Правда? – обрадовался Кузмин и воззрился на свою собеседницу с нежным умилением, словно нашел родную душу.

Александрина меж тем смотрела на картину во все глаза, зрачки ее словно дышали. Приоткрыв губки, она прилежно изучала каждую деталь картины. Наконец, указывая рукой, спросила:

– Эта дама – это Сафонова, та, что исчезла? А это рядом с ней кто?

– Бережков, тот, который умер от болезни сердца.

– А кто этот юноша? Вот, в углу, на заднем плане, отбрасывает самую длинную тень…

– Это Павел Никишин.

– Он словно наблюдает из угла за этими двумя… А это? Кто эта девушка с растерянным видом?

– Осинкина, кузина этого Никишина.

– Кузина? Вот как… Тогда эта девушка – Бауткина?

– Да, а это Маршанов. А рядом с ним – литератор Ремизов, они о чем-то спорят.

– А сколько стоит эта картина?

Художник тяжело вздохнул.

– Ее хотел купить купец Фомичёв, за большие деньги, но боюсь, сделка не состоится, – ответил он мрачно.

– Отчего же?!

– Все было прекрасно. Поначалу. Но как только он услышал про таинственные смерти, пошел на попятный. Мол, в этой картине явно нечистая сила, раз такие дела творятся… Хоть возьми да уничтожь ее!

– Не надо, – мягко возразила Александрина. – Может, все еще будет хорошо.

Распрощавшись с художником, супруги вышли на улицу; вид у Александрины был презадумчивый.

– Ну что? – поинтересовался Полежаев не без иронии. – Может быть, вы уже скажете мне, кто в этой истории главный злодей?

– У меня нет доказательств, – пролепетала Александрина, – но мне кажется, я знаю… Только вы надо мной не смейтесь, ладно?

* * *

Утро следующего дня выдалось серым, моросящий дождь наводил уныние. Дело по мере продвижения вперед все больше запутывалось.

– И что же теперь? – растерянно спросил Кошечкин. – Ладно, смерть первых трех понятна… Но что с Сафоновой? И кто застрелил Ремизова?

– Будем опрашивать тех, кто остался в живых.

– Но о чем?!

– Обо всем. Надо понять, какие отношения связывали этих людей. Навестите знакомых Сафоновой: вдруг кто-нибудь что-то да расскажет. А я навещу Полину Осинкину.

Мадемуазель Осинкина, как выяснилось, проживала в красивом каменном особняке. Войдя и представившись, Полежаев попросил аудиенции мадемуазель Осинкиной, и услышал в ответ от служанки:

– Я спрошу… Только вы уж, батюшка, поосторожнее – хворает она, совсем плоха.

И замогильным шепотом, сделав трагическое лицо, прошептала:

– Не померла бы…

«Похоже, проклятье картины действует. Да что за чертовщина!» – промелькнуло в голове у Аристарха Модестовича. Вслух он произнес:

– Давно ли?!

– Да нет, барин, недавно… Третий день поди…

Да что ж такое! Просто наваждение…

С мыслью о том, что какой-то мистической силой картина все же, вероятно, обладает, Полежаев прошел в просторную комнату, подошел к кровати и остановился в недоумении.

На кровати возлежала сухопарая старуха, никак не похожая на юную деву с картины.

– Следователь Полежаев, Аристарх Модестович, – представился наш герой. – Простите, я искал мадемуазель Полину Осинкину.

– Я и есть мадемуазель Полина Осинкина, – проскрипела старушка, – а тебе, батюшка, небось помоложе кого увидеть хотелось?

– Признаться, я искал ту Полину Осинкину, которой лет восемнадцать.

– В монастыре она, – старуха вздохнула тяжко, горестно.

– А что она там делает, простите?

– Постриг принять собирается, – старушка старалась говорить спокойно, но губы ее задрожали, и ладонью она смахнула слезинки.

– И давно она там?

– Три дня как уехала… Извини, батюшка, дышать мне нечем, худо… За один месяц двоих потеряла… ради кого жила… один этот остался, глаза б мои его не видели…

– Прошу извинить меня, о ком вы говорите? Кого вы потеряли?

Старуха помолчала. Потом зашептала:

– Своих-то у меня не было – замужем не была, так племянников растила – Полю да Лёвушку… И вот Лёвушка мой умирает скоропостижно, а Поленька в монастырь собралась… Дьявольская, дьявольская эта картина, и художник этот душу нечистому продал, не иначе.

– Погодите, а как фамилия вашего… Лёвушки?

– Бережков его фамилия, он сынок сестры моей старшей, Катюши. Говорил ему дохтур – пить нельзя, сердце слабое, а он пил без удержу… Ох, все из-за этой картины… Я уж по-всякому его стращала, дескать, наследства лишу, если узнаю, что безобразничает он, пьет и с дамами замужними фордыбачит… Ради его же здоровья стращала.

«Так вот почему Бережков так испугался Маршанова. Даже если Маршанов и не знал про эти „стращания“, то все равно Бережков-то понимал, что слухио его связи с замужней дамой могли дойти до старухи, а это равносильно потере наследства – по крайней мере, он-то взаправду верил, что старуха не шутит…»

– А отчего же ваша внучка Полина… или кто она вам?

– Племянница внучатая.

– Отчего же она вдруг собралась в монастырь уходить?

– Ну а как же – боится. Жить-то охота. Все ведь, кто на картине нарисован, поумирали… Не так, так эдак. Вот она и испугалась за себя. А тут еще этот… будь он неладен, – она сморщилась, махнула ладошкой.

– Кто – этот?

– Да Пашка. Внук сестры моей двоюродной, Татьяны. Начал ей внушать: мол, за грехи свои все пострадали… Она к батюшке, а тот ей: молись, грехи замаливай. Какие у нее грехи, Бог ты мой?! Дитя ж невинное… А она так забоялась, что аж в монастырь навсегда решила податься.

– Простите, а фамилия у Пашки есть?

– Никишин. Всю жизнь Танька меня ненавидела, козни строила, жениха увела… Ну и поделом им обоим, разорились они. А теперь этот Пашка непутевый, все крутится вокруг Поленьки. В женихи ей набивался, только я ей строго наказала: даже не думай!

– Ну да, конечно, он беден, – поддакнул Полежаев.

– Да не в деньгах дело, – она облизнула губы, – злой он…

Она закрыла глаза. Лицо ее вытянулось, она как будто заснула. Но внезапно она широко раскрыла глаза и потянулась всем немощным телом к Полежаеву.

– Уговори ее, батюшка, отговори от монастыря! Я тебе заплачу, отпишу в завещании… Для кого я все это берегла, копила? Лёвушки нет, Поленька, если монахиней станет, наследовать тоже не может. И что же – мне все это Пашке проклятому оставить? Не бывать такому!

Полежаев смотрел на старуху, понимая, что все, что казалось ему в этой истории полным хаосом, само раскладывается в его сознании по полочкам.

– А что, кроме Никишина у вас других наследников больше не осталось? – медленно спросил он.

– Так в том-то и дело…

– А ваша внучатая племянница – в каком монастыре мне ее искать, чтобы отговорить?

Глаза старухи засветились надеждой.

– Я отпишу тебе, не поскуплюсь, – проговорила она, как заклинание, – только спаси! В Воскресенском Новодевичьем она…

* * *

Да, все складывалось в общую картину – и совпадало с тем, что говорила ему Александрина.

– Мне кажется, я нашел Сафонову, – бодро объявил Полежаеву Кошечкин, как только тот вошел в кабинет. – Одна из ее подруг шепнула мне, что, возможно, она в Воскресенском Новодевичьем монастыре – грехи замаливает…

– Вот как? – ухмыльнулся Полежаев. – Однако! И что им всем этот монастырь так приглянулся…

– Что вы сказали, Аристарх Модестович?

– Ничего, продолжайте.

– Да, кстати, я был и у Никишина. Этот грехов не замаливает – наоборот. Вовсю шкодничает. Объявил войну соседскому коту.

– Что?!

– Так ведь конец марта на дворе. А этот кот его просто извел, орал ночами. Так вы не поверите – он по нему из револьвера принялся палить.

– И каков итог? – развеселился Полежаев.

– Вот вы смеетесь, Аристарх Модестович, а меж тем есть поверье, что убить кота – грех страшнейший, семь лет счастья не будет. Но это ему нипочем. Соседи от него в страхе по углам прячутся, а он знай себе стреляет!

– А полицию вызвать?

– А что полиция? За убийство кота не посадят, а он потом еще как-нибудь отомстит. Соседки его иначе как антихристом не называют…

– Дмитрий Сергеевич, – распорядился Полежаев, – берите двух крепких городовых и вот что: Никишина – в кутузку за нарушение общественного порядка, а револьвер – к нам на баллистическую экспертизу! И если мои подозрения подтвердятся, я скажу вам, кто – и, главное, зачем – убил литератора Ремизова!

* * *

– Но это же просто невероятно, в голове не укладывается, – Александрина покачала головой. – Убить безвинного человека только для того, чтобы…

– Чтобы закрыть счет, так сказать, – Полежаев кивнул. – Ведь поначалу ничто не предвещало никаких трагедий! Просто в мастерской собрались разные люди, двое из которых, Никишин и Маршанов, отчаянно нуждались в деньгах. Два ленивых подлеца и бездельника. И тут между Бережковым и Сафоновой вспыхивает роман! Сафонова сама первой попросила Никишина снести любовнику записку – за небольшое вознаграждение, а Никишин охотно предложил ей свои услуги постоянного курьера – хоть копейки, а все же деньги. Ну а потом об этом узнал Маршанов и предложил Никишину продать ему парочку писем… для шантажа. Однако дальше у шантажиста все не заладилось. Жена-изменщица, вместо того чтобы отдать за письма все свои бриллианты, расхохоталась шантажисту в лицо. Муж ее, вместо того чтобы выкупить письма, приказал лакею спустить шантажиста с лестницы. Ну а любовник… ему было что терять, ведь тетушка вечно грозилась лишить его наследства за «разврат» – интрижки с замужними дамами. Бережков пришел в такую ярость, что в гневе швырнул негодяя в лестничный пролет…

– Ужас какой.

– А потом Бережков опомнился, он очень боялся и пил. И допился… А еще за день до него умерла эта несчастная девочка, Соня Бауткина. И вот тут-то Никишину приходит в голову дерзкая идея: использовать эту череду смертей для того, чтобы подобраться к наследству тетушки Осинкиной. Один из ее наследников, Бережков, уже умер, между ним и наследством стоит теперь только доверчивая Поленька. Но убивать ее никак нельзя: сразу встает вопрос: Cui prodest? – кому выгодно? Очевидно же кому – Никишину! А он хочет выглядеть непричастным, он хочет устранить Полину так, чтобы никому не пришло в голову, что он, Никишин, приложил к этому руку. А значит, нужно убедить Поленьку, что единственный шанс для нее – принять постриг, иначе спасения нет. Девушка внушаема, а жуткая череда смертей и исчезновений убеждает красноречивее любых доводов. А значит, чтобы зловещая угроза выглядела совсем уж бесспорной, нужно убрать последних двоих, кто еще жив, здоров и благополучен, хотя и позировал для злосчастной картины.

Итак, сначала он приходит к Сафоновой и дрожащим голосом говорит, что боится сам не знает чего, но чего-то мистического. В самом деле, мадам, череда ужасных смертей, и возможно, мадам, мы с вами следующие на очереди… Он говорит так убедительно, что женщину охватывает страх, и она отправляется в монастырь – то ли каяться перед Всевышним, то ли прятаться от маньяка.

– И остается только Ремизов, а его в монастырь уехать не уговоришь. Единственный выход – убить.

– Да, и, что самое печальное, он ведь вообще ни при чем. Просто оказался в неудачное время в неудачном месте. А мы-то! Мы искали мотив убийства Ремизова, а мотива-то и не было.

– Господи, откуда такие Никишины берутся?

– Не знаю, – вздохнул Полежаев. – Но самое интересное, вы были правы, когда, посмотрев на картину, сказали, что Никишин тут главный злодей, только так и не объяснили, как вы догадались?

– А это из-за теней. Вы заметили? – Александрина подняла палец с весьма многозначительным видом. – Тени на картине, вопреки всем правилам, имели длину не такую, какую следует иметь, а в зависимости от того, сколько вреда может причинить этот человек! Смотрите: длинные тени были от Маршанова, шантажиста, и от Бережкова, который, как оказалось потом, был способен убить, пусть и в пылу раздражения. Но эти еще не самые жестокие. А вот от Никишина тянулась тень какая-то особенно гадкая, зловещая, черная и половину потолка закрывала…

– Но тени – их же просто художник нарисовал, – пожал плечами Полежаев.

– Но вы же помните, что он нам сказал?! – воскликнула Александрина. – Что когда он пишет картины, он словно в эйфории, словно некая сила водит его рукой! Он написал то, что увидел душой! Или кто-то свыше ему подсказал…

Изображая жертву[20]

Татьяна Уварова

#сестринская_любовь

#последний_перформанс

#а_жертва_кто?

Десять лет назад, Германия,

поместье Штольцев

– Натали, как же меня достали твои истерики! – выкрикивал мужчина на ломаном русском в спину уходящей женщине. – Если бы не дочь…

– Если бы не дочь, меня бы вообще тут не было! – Не дойдя до двери, женщина вдруг остановилась, обернулась и, вытирая слезы, махая руками, завопила: – Посмотри на себя, тебе же никто не нужен! Мы для тебя – трофей, который ты забрал себе, привез сюда и поставил на полку! Ненавижу!

– Истеричка!

– Мне надо было остаться в России, и оба моих ребенка были бы со мной! Если бы не дочь…

За всей этой сценой наблюдала маленькая девочка, которая съежилась и притаилась за креслами, между старинным шкафом из красного дерева и стеной. Притаилась и даже дышать боялась, прикрывая рот рукой, чтобы ни единым шорохом не выдать себя. Она не вышла из своего укромного места, даже когда Штольцы, устав скандалить, ушли.

Девочка сидела в углу долго, пока в комнате не стало совсем темно. Она даже задремала, прислонившись к стене, и открыла глаза, только когда услышала шум. Выглянула из-за кресла и первое, что увидела, – силуэт женщины, висящей в воздухе на фоне окна, освещенный холодным лунным светом. Этот силуэт еще долго будет сниться ей – в ночных кошмарах.

Наши дни, 20 сентября, Санкт-Петербург,

по дороге к особняку Шевченко

– Шерлок, нам обязательно ехать к этой Марине Шевченко? – спросил Ватсон и недовольно отвернулся к окну. На улице шел ливень, а машина то и дело попадала колесом в ямы. – Чем же творчество этой художницы так тебя заинтересовало?

– Мой друг! На этот раз не просто картины – целый перформанс! Она собирается провести занятный эксперимент, позволив посетителям делать с ней то, что они хотят. С удовольствием на это посмотрю.

– По-моему, что-то такое уже было, – вздохнул Ватсон. – Помнишь, мы как-то читали статью, что в семидесятых некая Марина Абрамович уже устраивала нечто подобное. Ей тогда раскромсали одежду, раздели, изрезали и вообще чуть не убили. А теперь, когда у всех телефоны, я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь захочет быть снятым на видео и стать объектом осуждения.

– Ну, для чистоты эксперимента всех зрителей попросят сдать телефоны, – ответил Холмс. – Кстати, у художницы есть еще цель. С ней два года как живет младшая сестра Анна. Девушка, урожденная Штольц, всю жизнь прожила в Германии, пока были живы ее родители. С Мариной Шевченко они сестры по матери. Так вот, в детстве она, по мнению Марины, испытала сильный стресс, когда нашла мать повешенной. И теперь Марина пытается ее реабилитировать. Даже задумала сегодняшний перформанс. Предполагается, что если Анна побывает в жуткой атмосфере ее перформанса, это поможет ей избавиться от детских страхов.

– Или только усугубит ее состояние, – поморщился Ватсон.

Ровно в шестнадцать часов Холмс и Ватсон высаживались у нужных ворот.

– Впечатляет, – отметил Ватсон, рассматривая открывшуюся перед ним усадьбу. Трехэтажный особняк в окружении вековых сосен выглядел очень внушительно. – Наверняка особая гордость его хозяина.

– Хозяином был известный в Санкт-Петербурге бизнесмен Никита Шевченко, отец Марины. Он умер пять лет назад, говорят, спился. После того как лет пятнадцать назад мать Марины ушла от него к Штольцу и уехала в Германию, дела Шевченко шли неважно. Этот дом – единственное напоминание о некогда роскошной жизни, – сообщил Холмс. – Здесь теперь хозяйничают Марина и ее престарелая бабушка по материнской линии. Анна Штольц приехала по приглашению сестры два года назад, Марина оформила над ней опеку, пока той не исполнится восемнадцать лет.

– А ты неплохо проинформирован.

– Я подготовился, – улыбнулся Холмс. – Кстати, нам – вот в это помещение, пристроенное к особняку справа. Судя по внешнему виду, когда-то это был амбар.

Перед входом стояла молодая блондинка лет двадцати пяти, в строгом светло-сером костюме, с аккуратным пучком на голове. Она встречала гостей, регистрировала их и просила оставлять телефоны, складывая их в бархатный мешок.

– Шерлок Холмс и доктор Ватсон! – разглядывала сыщиков блондинка, слегка смутившись. – Я куратор сегодняшнего вечера – Вера. Помогаю Марине. А вы проходите.

– Изнутри оно не такое огромное, каким выглядит снаружи, – войдя в здание, отметил Ватсон.

– Взгляни-ка наверх, – указал рукой Холмс. – Держу пари, там, между балками и крышей, еще куча пространства. Возможно, там находится какая-нибудь рабочая зона, крепления для кулис, например.

В помещении площадью около двухсот квадратных метров собралось человек сорок. В приглушенном освещении они бродили по залу, рассматривая развешенные повсюду картины в мрачных тонах и такие же мрачные инсталляции, все посвященные теме смерти.

– Мрачновато, – отметил Ватсон. – Вон на той картине, где изображен голодранец с протянутой рукой, цвет неба мне напоминает свекольный суп миссис Хадсон.

– И называется это «Страх нищеты», а вон та картина, где за человеком следует тень с косой, – «Страх смерти».

– А та, где повешенный…

Ватсон осекся, заметив стройную темноволосую женщину в красивом платье до пят, которая стояла возле одного из самых больших полотен с изображением висельника. Холмс проследил его взгляд, улыбнулся, взял под локоть и повел к незнакомке.

Краем глаза сыщики отметили, что зрители с интересом рассматривают предметы на небольшом столе, заранее приготовленные художницей: веревка с петлей, карнавальная маска, живая роза, скотч, ножницы, шпильки, чулки, булавки и прочие колющие-режущие вещи.

– Хорошо, что она пистолет сюда не положила, – отметил Холмс вполголоса. Подойдя поближе, он обратился к женщине: – Госпожа Марина, если не ошибаюсь? Позвольте представиться, Шерлок Холмс и Джон Ватсон.

– О! Вера мне сказала, кто-то из гостей назвался именами известных сыщиков, я не поверила.

– Вы действительно хотите повторить эксперимент Марины Абрамович? Не боитесь? Люди могут быть жестоки, – сказал Холмс, а Ватсон молча любовался художницей.

– Все ради сестры, вы ведь в курсе, – грустно улыбнулась Марина.

– Да, из ваших интервью и публикаций, – кивнул Холмс.

– Бедняжка, она все время вспоминает последнюю ссору родителей и то, как мама кричала: «Если бы не дочь!» Анна уверена, это о ней, что мама всегда сожалела о ее появлении. Именно оно помешало бросить Штольца и вернуться в Россию к оставленной семье.

Марина не успела договорить, как к их компании подошла Вера:

– Нам уже пора начинать.

Вера представила публике художницу и объяснила правила:

– На ближайшие три часа представьте, что госпожа Шевченко – ваш экспонат. Вы можете как угодно ее двигать и вообще – делать с ней все, что пожелаете, – объясняла Вера, – в этом перформансе вы можете использовать любой предмет, находящийся на столике.

Посетители зааплодировали, и трехчасовой вечер был открыт.

Сначала все гости подошли поближе к Марине и просто ее рассматривали. Затем к ней приблизилась молодая девушка и заплела ее волосы в косу. Холмс наблюдал за происходящим чуть в сторонке.

– Присутствующие пока немного скованы, – отметил он.

Ватсон еще раз пошел изучать инсталляции.

Одна из женщин вдруг взяла со стола розу, укоротила стебель, приблизилась к безмолвно стоящей Марине и воткнула розу ей в волосы. Лицо художницы исказилось от боли.

– Женщина, поаккуратней можете?! – выкрикнул из толпы мужчина, и все вокруг оживились.

В зале заиграла легкая медленная музыка, через пару минут она сменилась ритмичной и более громкой. Из толпы вышла еще одна дама, в руках ее были ножницы. Все замерли. Подойдя вплотную, дама наклонилась и стала резать подол длинного платья Марины. Скоро все увидели красивые стройные ноги художницы.

«О-о!» – раздались мужские возгласы. Мужчина в элегантном сером костюме с бабочкой легко подхватил художницу и закружил ее в медленном танце.

Какая-то короткостриженая женщина подошла к танцующим, молча взяла Марину за руку и подвела к картине «Страх смерти». Затем схватила ее волосы и закрыла ими ее лицо. Заиграла зловещая музыка.

– Нет! – выкрикнула другая зрительница, и все увидели в ее руках косу, которую та решительно вставила в руки Марины. – Вот, теперь она – Смерть с косой!

В это время какой-то парень снял со стены черный длинный балахон с капюшоном, маску, похожую на карнавальную, подошел и надел их на художницу.

– Вот теперь это реально – Смерть, только скрытая за маской! Что еще страшней! Сейчас бы селфи!

Толпа зааплодировала, но ее заглушили резкие кислотные ритмы.

– Интересно, кто отвечает за музыкальное сопровождение? – спросил Холмс.

– Вера, – отозвался Ватсон, – я видел ее за левой кулисой с ноутбуком. Зал просматривается с двух скрытых камер в центральной части. И, как ты догадываешься, о них никто не знает.

– О, смотри, у нашей Смерти отняли косу, подойдем поближе? – заметил Холмс.

Тут из толпы вышел высокий мужчина со стулом и веревкой в руках и направился к одной из инсталляций – подвешенному к потолку черному фарфоровому ангелу. Мужчина снял этого ангела и передал кому-то из зрителей. Потом надел художнице на шею петлю, поставил Марину на стул, а конец веревки привязал к концу той, на которой только что висел черный ангел.

Публика притихла. Из динамиков раздался рок-н-ролл, и сотни светодиодных лампочек замигали, еще ярче освещая инсталляции, картины и художницу, стоящую посреди зала с петлей на шее. Мужчина на этом не остановился и связал художнице руки, что вызвало очередную порцию оваций.

– Страшно представить, что они еще придумают. Осталось больше часа, – хмыкнул Ватсон.

– Мне интересно, что произойдет, когда здесь появится Анна, – сказал Холмс. – А кстати, почему ее еще нет? Нас приглашали в дом, надо бы этим воспользоваться и разузнать, где же она?

– Я видел: за местом, где сидит Вера с ноутбуком, есть еще одна дверь и в дом можно войти через нее, – сообщил Ватсон.

Вера охотно открыла Холмсу дверь в дом, объяснив попутно, что сначала там будет коридор, который ведет в гостиную. Сыщик легко преодолел расстояние и очутился в огромном пространстве комнаты с камином и дорогой итальянской мебелью. Справа он увидел дубовую лестницу, ведущую на второй этаж, и не заметив никого в гостиной, направился туда.

Навстречу ему медленно, прихрамывая, спускалась старушка. Холмс догадался, что это бабушка Марины и Анны. На вопрос, где ее младшая внучка, она отчаянно замотала головой:

– Аннушка заперлась у себя в комнате и не выходит, хотя обещала сестре прийти. Зато этот барабанит в дверь как ошалелый.

– Странно! Анне уже следовало быть в зале.

– Ох, как увидела картину, которую Вера выносила из выставочного зала, попятилась назад, убежала в свою комнату и заперлась.

– Вот как? И давно?

– Да где-то за полчаса до начала.

Тем временем наверху лестницы показался молодой мужчина в сером костюме с бабочкой и взволнованно произнес:

– Она не открывает! Ольга Ивановна, вы не возражаете, если я к ней в комнату залезу через ваш балкон? Аня сама не раз так делала. – Тут он увидел Холмса и спросил: – А вы кто?

Холмс узнал в нем мужчину, танцевавшего с Мариной в зрительном зале.

– Я приехал на выставку, – ответил он и добавил: – Меня зовут Шерлок. Шерлок Холмс.

Мужчина спустился и протянул руку:

– Ух ты! А я Виктор Колосов, адвокат Никиты Шевченко… был. Теперь юрист у его дочери Марины, а с появлением в доме ее младшей сестры – Анны Штольц – и ее юрист тоже.

– И не даешь Ане прохода, – заворчала бабушка.

– Если вы не в курсе, мы поженимся, как только ей исполнится восемнадцать, – буркнул Колосов.

В этот момент дверь, через которую вошел Холмс, отворилась, и из нее показался Ватсон:

– Шерлок, скорей сюда! – закричал он.

Холмс за считаные секунды очутился внизу, преодолел коридор и влетел в амбар. Музыка стихла, он услышал чей-то крик, доносившийся из центра зала. Кто-то заголосил: «Дайте больше света!» Зажегся свет, и все ахнули: хозяйка выставки в черном длинном балахоне все так же стояла на стуле, но только теперь при свете ламп все увидели, что на самом деле она не стояла, а висела. Марина Шевченко была мертва.

– Мари-и-на-а! – закричали позади толпы. Кто-то отчаянно прорывался вперед, расталкивая всех локтями. Это была Анна, хрупкая белокурая девушка в серовато-голубом платье. – Марина, что случи…

Она увидела висящее тело – и тут же без сознания повалилась на пол, едва ее успели подхватить стоящие рядом люди.

– Дамы и господа, прошу не расходиться, ничего не трогать, полиция уже едет сюда, – объявил Холмс.

Особняк Марины Шевченко,

два часа спустя

Холмс и Ватсон устроились на первом этаже гостиной особняка. Шерлок расхаживал вдоль камина и рассуждал вслух:

– Итак, мой друг, что мы имеем. Убийство у нас очень странное: жертва почти три часа находилась среди людей, у всех на виду, однако никто не зафиксировал момент, когда она умерла. И, на первый взгляд, ни у кого из сегодняшних гостей не было причин ее убивать.

– Людей, находившихся в зале, уже опросили, взяли их контакты и распустили по домам. По их словам, никто ранее не был знаком с Мариной Шевченко, но полиция это проверяет. Также проверяются телефоны, которые посетители сдавали на входе, – сообщил Ватсон. – Еще должны приехать рабочие, которые устанавливали экспонаты, вместе с ними мы поднимемся под крышу амбара и посмотрим, как там все устроено.

– Вера показала пульт управления за правой кулисой. С его помощью перемещают все подвесные конструкции, – добавил Холмс. – Получается, тот, кто повесил Марину, знал о нем и о том, на какую кнопку надо было нажать, чтобы нужная веревка натянулась.

– Как сложно. Почему бы просто не убрать из-под нее стул? – спросил Ватсон.

– Это могли заметить посетители. Преступник действовал наверняка. И он знал, что на Марине будет балахон, маска и ей свяжут руки. Но откуда он знал – вот вопрос!

– Ну, освещение там было так себе, – отметил Ватсон. – И на записях с камер наблюдения – ничего, полиция проверила. А вот в районе пульта камер нет.

– Виктор Колосов какое-то время был в зале. Все видели, как он танцевал с Мариной. Анна находилась у себя в комнате, – словно самому себе, объяснял Шерлок. – Но мы знаем об этом только со слов бабушки и от Виктора, который барабанил в ее дверь.

– Она и сейчас в своей комнате. Еле пришла в себя. Следователь пытался ее допросить, но бесполезно, она ни на что не реагирует, – сообщил Ватсон.

– А я успел осмотреть ее комнату. Светлая, просторная, на стене полно портретов ее матери, написанных Мариной… – Холмс задумался. – Кстати, там есть окно, рядом с которым проходит пожарная лестница. Теоретически она могла спуститься по ней, обойти сзади амбар и незаметно войти в правую дверь. Пульт управления как раз скрыт от зала правой кулисой…

– Намекаешь, это Анна убила Марину? А мотив? – спросил Ватсон.

– Например, увидела мрачную картину Марины и вспомнила о повешенной матери, разум помутился, – произнес Холмс. – А еще от Виктора мы знаем, что Анна могла покинуть свою комнату через балкон, с которого можно легко перелезть на балкон Ольги Ивановны, а из комнаты бабушки незаметно покинуть дом.

В гостиную вошла Вера, и Холмс отметил: вместо брючного костюма на ней было надето строгое темно-синее платье до колен, что показалось ему странным.

– Не могла Анна по балконам лазить, – сказала Вера, услышав последние слова Холмса. – Она высоты боялась.

– Интересная информация! – живо отреагировал Холмс.

– Да, она сама рассказывала, когда была маленькой, начинала заниматься спортивной гимнастикой, но после того как увидела свою мать висящей с петлей на шее, в ней что-то сломалось и у нее развился страх даже небольшой высоты. Пришлось бросить занятия, – пояснила Вера. – Правда, совсем недавно благодаря уговорам Марины она возобновила тренировки и время от времени занималась в амбаре, когда там не было очередной выставки.

– Так, может, страх высоты уже преодолен? – спросил Ватсон.

– Это вряд ли. Последние занятия принесли ей лишь отчаяние.

– И все-таки, сдается мне, определенных результатов она могла достичь, – задумчиво произнес Холмс. Заметив, как Вера удивленно вскинула бровь, он поспешил сменить тему: – Скажите, Вера, а какую картину вы выносили перед началом перформанса из галереи? – поинтересовался Холмс.

– «Черный ангел»? Мы ее в последний момент решили убрать, так как в зале был точно такой же ангел, только фарфоровый, он как раз висел над тем местом, где…

Женщина не договорила, и на глазах ее выступили слезы.

– А правду говорят, что Анна – богатая наследница? – спросил вдруг Ватсон.

– Вряд ли, – пожала плечами Вера. – По словам Виктора, миллионами там и не пахнет.

– Стало быть, этот молодой человек готов жениться на бесприданнице? Да еще и не совсем психически здоровой, – сказал Холмс. – Кстати, вы что-нибудь знаете о ее душевном состоянии?

– Марина всем рассказывала, что у Анны шизофрения, которая начала развиваться еще в детстве, после того как она увидела мать в петле.

Тут дверь в гостиную отворилась, держась рукой за сердце, вошла Ольга Ивановна. Взгляд пожилой женщины был потухшим. Следом зашел Виктор.

– Ольга Ивановна, давайте я вам помогу присесть, – подскочил Ватсон. – Скажите, а это правда, что все считают Анну, ну, как бы это сказать, не вполне адекватной? У нее действительно шизофрения?

Лицо Ольги Ивановны омрачилось.

– Это все сплетни, – решительно проговорила она. – Моя внучка не сумасшедшая, нет у нее никакой шизофрении. Не знаю, зачем Марина про нее такое говорила.

В это время Вере позвонили.

– Приехали рабочие, которые занимались монтажом и установкой конструкций для выставки, – сообщила она. – Полезете наверх с ними?

Все тут же поспешили в амбар. Ватсон вышел первым, за ним проследовал Виктор. Холмс чуть задержался, помогая Ольге Ивановне встать. В это время ему тоже позвонили.

Ватсон и рабочие осматривали техническую часть экспозиции: специальные конструкции под крышей, металлические канаты и крюки, помогавшие закрепить инсталляции.

В левую стену перед кулисой, в закутке, где во время перформанса сидела Вера, была встроена деревянная лестница, ведущая прямо под крышу амбара. Ватсон, не дождавшись Холмса, полез наверх. Виктор бесцельно бродил по опустевшему залу, оглядываясь по сторонам.

Спустя пару минут в амбар вошел Шерлок – он сразу проследовал к правой кулисе, где находился пульт управления. Сыщик застал там Виктора, который рассеянно рассматривал рычаги и кнопки.

– Никогда не разбирался в технике, – зачем-то сказал Виктор, когда Шерлок подошел к нему. – Марина была умной женщиной, столько всего умела, многого добилась. Кто бы мог подумать…

– Наверное, она была хорошо обеспечена, если могла все это себе позволить. Содержать огромный дом – недешевое удовольствие, – сказал Холмс. – Ее творчество приносило прибыль?

– Несомненно! Я в этом абсолютно уверен, – кивнул Виктор. – Уж в чем-чем, а в деньгах она не нуждалась, могла себе многое позволить: талантливая художница, красивая женщина.

– Вы намекаете на богатых ухажеров? Может, знаете, с кем конкретно она встречалась?

– Нет, Марина была скрытной.

– Ну, думаю, когда полиция доберется до ее документов, хранящихся в сейфе, ее жизнь перестанет быть тайной, – задумчиво произнес Холмс. И тут к ним заглянула Вера:

– Уважаемый Холмс, Ватсон просит вас залезть к нему наверх, говорит, это важно.

– Я тогда тоже пойду, – сказал Виктор.

После его ухода Холмс заметил на полу под пультом какой-то крошечный круглый предмет. Он наклонился, не без усилия, дотянулся, внимательно рассмотрел, и по его лицу скользнула тень улыбки.

Когда Холмс забрался под крышу, он увидел, что Ватсон изучает толстое бревно, проходящее между балок и перекладин вдоль всей крыши.

– Ого, да тут полно места, – воскликнул Холмс, осторожно ступая по бревну, – надеюсь, оно надежно закреплено. Ты обратил внимание, что сверху можно видеть всех, кто находится внизу? А самому при этом оставаться незамеченным. Да что ты там рассматриваешь?

– Взгляни-ка! – Ватсон направил фонарь на бревно и осветил небольшое бурое пятно. – Это кровь. Видимо, кто-то поранился. И кому понадобилось сюда забираться?

– Вопрос, Джон, в том, у кого была возможность незаметно сюда залезть? Идем со мной, нам нужно еще кое-что выяснить. – И Холмс так же осторожно пошел назад.

Когда сыщики спустились, внизу их поджидала Вера.

– Вера, почему вы переоделись после перформанса? – неожиданно спросил девушку Холмс. – Где ваш серый костюм, в котором вы встречали гостей?

– Он испачкался, пришлось переодеться. В доме у меня есть своя комната, – растерялась Вера. – Там хранится часть моего делового гардероба, на всякий случай – такой как сегодня, например.

– Проводите нас туда, будьте так добры, и покажите, что же случилось с вашим костюмом.

Вера хотела что-то возразить, но Холмс заверил ее, что иначе это сделает полиция.

– Чего мы хотим от нее добиться? – шепотом спросил у Холмса Джон, когда они поднялись в комнату Веры.

Девушка стала рыться в корзине для грязного белья, и в этот момент в дверь вошел следователь.

– Терпение, Джон, – так же шепотом ответил Холмс. Вера уже протягивала им светло-серые брюки.

Когда десять минут спустя оба сыщика в сопровождении Веры, полицейского наряда и следователя вошли в комнату Анны, та безучастно сидела на кровати.

Рядом пристроилась бабушка и гладила ее по голове:

– Только начала приходить в себя, – шепнула она Холмсу.

– Мне жаль, но я вынужден кое о чем вас попросить, – обратился Холмс к девушке и заметил, как она вздрогнула. – Анна, покажите ваши ноги выше колен.

Ольга Ивановна в недоумении глянула на Холмса. В этот момент в комнату вбежал Виктор с криком: «Что тут происходит?» Не обращая на него внимания, Холмс повторил просьбу.

– Вы не имеете права, – возмутился Виктор, но Анна, не слушая его, встала и подняла подол платья чуть выше колен. На внутренней стороне правого бедра виднелась крупная царапина, с коркой запекшейся крови.

– Обработайте ей рану, а то еще занесет инфекцию со старого ржавого гвоздя, – обратился Холмс к Ольге Ивановне. Женщина отправилась за аптечкой, а Холмс кивнул Ватсону: – Джон, помогите Ольге Ивановне.

– После того как вам, Анна, обработают рану, вам придется проехать в отделение, – поставил девушку перед фактом Холмс. – Вам будет предъявлено обвинение в убийстве Марины.

– Не могу поверить в это! – воскликнула Вера, но Холмс строго взглянул на нее.

– А вас могут обвинить в соучастии, – сказал сыщик.

– Я только помогла ей спуститься с лестницы, видимо, тогда и запачкала свои брюки ее кровью, – занервничала Вера. – Я понятия не имею, что она там делала.

– Аннушка, что ты молчишь? – Виктор погладил девушку по голове. – Ну скажи, что ты не забиралась наверх. Скажи, что ты все это время просидела у себя в комнате. Я стучал, ты не открывала, но я чувствовал, что ты там, внутри.

– Молодой человек, не трудитесь, у меня еще есть одна любопытная вещица, которую я нашел в амбаре рядом с пультом. – Холмс вытащил из кармана платок, аккуратно его развернул и показал всем присутствующим. В платке лежала крошечная серо-голубая пуговица. И все посмотрели на Анну. На ее платье не хватало именно такой пуговки.

Девушка молчала, смотрела в пол и теребила кончик ниточки, торчавший на месте оторванной пуговицы. Вдруг все услышали, как из бабушкиной комнаты послышался крик Ватсона: «Ольга Ивановна, что с вами?» Все вздрогнули, и лишь Холмс оставался спокоен, с едва уловимой улыбкой на лице.

Анна кинулась к двери, но путь ей преградил полицейский. Девушка заметалась, Виктор попытался схватить ее за руку, но она выскользнула, кинулась к балконной двери, распахнула ее, выскочила наружу, ухватилась за балконное ограждение, чтобы перелезть, посмотрела вниз и вдруг замерла. Бледная и испуганная, она без сил опустилась на корточки и закрыла лицо руками. И тихо завыла.

Когда полицейский уводил Анну, ей вслед печально смотрела Вера. Когда Анну увели, в комнату вернулся Ватсон, который под руку вел Ольгу Ивановну, а доведя до кресла, помог ей сесть.

– С вами все в порядке, Ольга Ивановна? – Та лишь замотала головой, закрыв лицо руками.

– Не понимаю, зачем Анне все-таки было убивать Марину? – промолвила Вера вполголоса.

– Анна – душевнобольной человек, что вы от нее хотите? Смерть матери оставила след в ее сознании. Возможно, она с детства ненавидела сестру, считая ее виновной в том, что мать решила покончить с собой, – размышлял Холмс. – Посудите сами. Взрослая женщина увлекается другим мужчиной – Штольцем, уезжает с ним из России. А Марина, которой на тот момент лет двенадцать или около того, бунтует и предпочитает остаться с отцом в России. Мать оставляет дочь, и чувство вины не покидает ее, даже когда рождается Анна. И маленькая девочка постоянно ощущает это. Она растет и понимает, для мамы всегда важней оставленная Марина, а не она. И культивирует ненависть к сестре. И когда она приезжает жить сюда, ненависть становится сильней. Результат мы сегодня увидели.

– Но как Анна все это осуществила? – вздохнула Вера.

– Во время перформанса она находилась наверху, на бревне, возможно, ждала подходящего случая или наблюдала. А когда Марина оказалась на стуле с петлей на шее, поняла, что это ее шанс отомстить сестре за мать. Перешла под крышей, по бревну, на другую сторону зала, спустилась по лестнице за правой кулисой, где и расположен пульт. А поскольку она знала, как здесь все устроено, легко нашла кнопку, запускающую механизм подъема троса с крюком, на который привязали веревку с петлей. И точно так же забралась назад по крыше, чтобы незаметно спуститься с другой стороны, где Вера ей и помогла. Но вот беда: возле пульта в спешке обронила пуговку да еще и оставила следы крови, поранив ногу о гвоздь.

– Ну, а вы что скажете, молодой человек? – обратился Ватсон к Виктору, который, после того как увели Анну, отстраненно стоял у стены. – Вы по-прежнему хотите на ней жениться?

– Даже если она и совершила… это, то в помутнении рассудка, – замотал головой Виктор. – Я буду добиваться психиатрической экспертизы, и она не сядет в тюрьму.

– Лечебница – не лучшая альтернатива, вас никто не осудит, если вы оставите девушку, – отметил Холмс.

– Послушайте, я люблю Анну! К тому же, я в состоянии оплатить ей самое лучшее лечение.

– Ну конечно, и от Марины она наверняка унаследует что-нибудь, – добавил Холмс. – Полиция, кстати, проверила ее сейф. Пока ничего, но расследование продолжается.

– Как жаль!

– Отнюдь! Как выяснилось, в этом доме есть тайник, о существовании которого никто, кроме Марины, не знал, а теперь вот знаем мы. – Холмс довольно потер руки. – Жаль, специалист придет только утром, чтобы вскрыть его. Но мы готовы подождать.

– Рассчитывайте и на мою помощь. А пока простите, уже поздно, я, наверное, поеду, – засобирался Виктор. – День был тяжелый.

– Шерлок, знаю, ты намерен работать всю ночь, – вздохнул Ватсон. – Я же готов растянуться прямо на этом диване.

– Я могу подготовить для вас комнату, чтобы вы могли спокойно поработать, а потом отдохнуть, – сообщила Вера.

Когда Вера собралась выйти из комнаты, с ней засобиралась и Ольга Ивановна.

– И что теперь? – спросил Ватсон, когда они остались вдвоем.

– Поживем – увидим, как любят говорить в России, – улыбнулся Холмс. – И кстати, не торопись укладываться спать, ты мне скоро понадобишься.

Ночь. В комнату Анны Штольц открывается балконная дверь. Кто-то тихо крадется к кровати, открывает прикроватную тумбу, нащупывает встроенный в стену сейф, набирает комбинацию цифр. Не срабатывает. Еще вариант. Безрезультатно. Рука сжимается в кулак, словно хочет кого-то ударить.

– Что, не выходит? Какая жалость! – Неожиданный голос Холмса, донесшийся из темноты, заставляет фигуру подскочить на месте.

Свет зажигается. Возле сейфа Холмс видит растерянного Виктора.

– Можете заходить, господа! – В комнату вошли наряд полиции, следователь, Ватсон, Ольга Ивановна и Вера. – Все документы из этого тайника я передал следователю еще вечером, Виктор.

– Но откуда?..

– Вы бы видели свое лицо, когда я упомянул, что надо осмотреть сейф Марины! – Холмс довольно потер подбородок. – Вы, естественно, нашли момент и сразу же побежали туда. И пока мы с Ватсоном осматривали амбар, успели порыться в бумагах. Но ничего не найдя, вспомнили про второй тайник. Вам стоило свои мысли держать при себе, а не произносить их вслух.

И Холмс достал сотовый и нажал кнопку.

– Вот, с этой минуты! – И все услышали диктофонную запись: шуршание бумаг, чертыхание и голос Виктора: «В комнате у Анны, значит». – Хорошо, код к сейфу был довольно простой. М-да, Виктор, а вы с Мариной стоили друг друга, – ухмыльнулся Холмс. – Анна для вас обоих была лакомым кусочком. Одна хотела сестру в лечебницу упечь, оформить над ней опекунство и распоряжаться наследством. Другой – по этой же причине собирался на ней жениться.

– Зачем им это? Они оба и так хорошо обеспечены, – изумилась Вера.

– Или только создавали видимость, – возразил Холмс. – Среди бумаг, которые хранились в тайнике Марины, мы нашли документы ее отца – Никиты Шевченко, подтверждающие его банкротство. Там также бумаги на опеку над младшей сестрой. И самое интересное, с тех пор как Марина оформила опеку, все счета оплачивались ею из денег Штольца. Фактически последние два года дом и семью содержала Анна. А еще мы нашли завещание Штольца, согласно которому, его единственная дочь Анна, достигнув совершеннолетия, сможет распоряжаться весьма солидным состоянием. Значит, предстоящее восемнадцатилетие сестры и ее вероятное замужество перекрыли бы для Марины денежный поток, чего она допускать явно не хотела. Она придумала выход – добиться опеки над Анной пожизненно, а для этого всех убедить в том, что сестра – психически нездоровая, а значит, недееспособная. И весь перформанс задумывался именно для того, чтобы еще больше загнать сестру в депрессию. М-да, решив окончательно свести с ума сестру, Марина сама стала нечаянной жертвой своей интриги.

– Признайтесь, Виктор, Марина с самого начала была для вас как кость в горле! Надо сказать, аппетиты у нее действительно были немаленькие. Она знала реальный размер наследства Анны. И вы прекрасно понимали, что она сделает все возможное, чтобы не дать вам жениться на Анне и добраться до этих денег. Вот вам и мотив!

– Вы ничего не докажете. – Лицо Виктора светилось гневом. – Проникновение в чужую комнату – еще не признание!

– Главное, что у вас есть мотив, а еще вы здорово заврались, – поморщился Холмс. – Например, вы мне сказали, что не разбираетесь в технике, однако утаили, что по первому образованию вы инженер. А значит, без труда могли разобраться во всех тонкостях управления пультом. Вы уверяли всех, что вы состоятельный человек, а на самом деле – у вас масса долгов. И Марина знала об этом. Вы ведь ей тоже были должны. Она на всякий случай сохранила ваши долговые расписки, так же, как и совместную любовную переписку.

– Любовную переписку? – переспросила Ольга Ивановна.

– Да, задолго до приезда Анны у Виктора с Мариной был роман, – отметил Холмс. – Я понял это в тот момент, когда он танцевал с ней вчера вечером: эти взгляды, жесты. Но и это не главное! Потожировые следы на пуговице от платья Анны – ваши, Виктор. А еще – вы прокололись, когда подослали на перформанс специально нанятого человека!

– Специально нанятого человека! – ужаснулась Вера.

– Именно! Тот человек, который привязал веревку с петлей к крюку, свисавшему с потолка. Он сделал это по вашему поручению, Виктор. – Холмс нахмурился. – В телефоне, который у него забрали при входе по условиям эксперимента, сохранилась переписка с вами. Выходит, только вы знали, что Марина окажется в петле. Вам осталось подождать за кулисой и в нужный момент просто нажать кнопку.

Виктор оттолкнул Холмса, выбежал на балкон и хотел прыгнуть.

– Второй этаж высоченного особняка, Виктор, – кинул в спину Холмс, прежде чем полиция скрутила беглеца.

* * *

– В какой момент ты понял, что это он убил Марину? – спросил Ватсон, когда они остались в комнате одни.

– Сразу, как только он подбросил пуговицу Анны рядом с пультом. А когда Анна не смогла даже через балкон перелезть, было окончательно понятно: из нее такой же лазальщик по бревнам, как из нас с тобой, мой друг.

– Как же она дала полиции так спокойно себя увести?

– Я убедил ее довериться мне, к тому же ей вкатили львиную дозу успокоительного, – улыбнулся Холмс. – Знаешь, мой друг, мы с тобой не так хорошо успели узнать Анну, но эта девушка меня удивила. Она не только знала, что Марина пользуется ее деньгами, но была намерена распорядиться наследством, как и полагается любящей сестре: она хотела отдать ей половину своего состояния.

– Невероятно!

– Ничего невероятного для человека, который отчаянно нуждается, чтобы его любили.

Иллюзионист

Ирма Кишар

#загадочная_смерть_в_старинном_особняке

#проклятое_зеркало

#искусство_иллюзии

Веня чертил на салфетке, пытался соотнести каббалистическое происхождение мира и теорию большого взрыва. Другими словами – скучал.

Он уже заступил на смену, но в пятницу посетители приходили ближе к полуночи. В те моменты, когда ему не требовалось изображать из себя черного мага или давать консультации по мистическим вопросам, Веня работал официантом. Бар «Хмельной грифон» притягивал к себе всех, кто так или иначе увлекался оккультизмом, спиритизмом, мистицизмом и прочим. Сам Веня ко всем этим – измам относился скептически. Он был молод и не отказался бы постичь тайны мирозданья. Но покрутившись среди эзотериков, колдунов, ведьм и еще черт знает кого, он начал подозревать, что ничего таинственного они не ведают, а все мистические проявления являют собой очередную грань или человеческой наивности, или подлости.

Тренькнул дверной колокольчик, и в бар слегка вразвалку зашел мужчина, впуская вместе с порывом ветра насколько желтых листьев. Веня протяжно выдохнул и постарался сделаться невидимым. Визит следователя предвещал муторную работу задарма.

Мужчина с интересом осмотрелся и уже хотел задать вопрос бармену, но тут заметил Веню.

– Ты не берешь трубку, – укоризненно сказал Якимов вместо приветствия.

– В прошлый раз вы чуть не спалили меня, – огрызнулся Веня. – Снова таинственный труп?

Следователь отодвинул стул и сел.

– Парень, не дерзи. Я понимаю, ты злишься за тот раз. Но мне правда нужна помощь. Ты трубку не брал, наставник твой опять черт знает где, вот и пришел. Заметь, мог бы и повесткой вызвать.

Веня кивнул в знак благодарности. И спросил:

– Как свидетеля по какому делу?

– Несчастный случай. Моя племянница погибла, – Якимов вздохнул, пряча подкативший к горлу комок, и перешел к сути.

Неделю назад она должна была выйти замуж. Перед росписью молодые с родителями поехали на фотосессию, выбрав заброшенные, но хорошо сохранившиеся интерьеры особняка купцов Брусницыных.

Невеста успела покрасоваться в каждой комнате и уже начала уставать. Она улыбалась все натужнее и несколько раз просила жениха закончить съемку. Но тот оглядывался на фотографа, который ставил молодых еще вот так и вот туда, таких красивых и счастливых, как будто никак не мог подобрать идеальный ракурс. В итоге вернулись в бальный зал к камину. И тут фотограф вспомнил, что у них с собой были особые дымовухи, которые забыли использовать в оранжерее. Запалили шашку для завершающего фото. Жених раскашлялся, отошел на пару метров. Невеста повернулась к зеркалу, что висело над камином, уже рукой коснулась волос, намереваясь поправить непослушную прядь, и закричала.

В ее вопле было столько ужаса, что все присутствующие повернулись и замерли. И лишь когда невеста с глухим стуком упала на паркет, к ней подбежали отец и жених. Потом паника, ожидание скорой, топот бегущих по лестнице врачей, попытка реанимации и констатация смерти.

Якимов замолчал.

– Так в итоге отчего она умерла? – спросил Веня.

– Сердечный приступ. Рената была девочкой болезненной, родители чуть не потеряли ее в младенчестве. Всю жизнь тряслись, возили по врачам, по санаториям. На фоне сильного испуга сердце не выдержало.

– А у нее не было проблем по психиатрической части? Ну там, может, препараты какие-то принимала, которые вызывали бы галлюцинации?

– Об этом не знаю. Но брат говорит, неадекватности в ее поведении не было.

– Вы хотите узнать, что же такого она увидела в зеркале?

– Я хочу хоть что-то сделать для брата. Неизвестность выматывает его. Да и ты в курсе, как я отношусь ко всякого рода чертовщине, – Якимов подвигал широкой челюстью, борясь с раздражением. Но сдержаться, как в прошлый раз, у него не получилось. – Я хочу понять, из-за чего теперь вместо подарков внукам на праздники мне придется носить цветы на могилку!

Он сказал это слишком громко. Веня видел, как бармен повернул голову в их сторону.

– Рената была беременна?

Якимов шумно вздохнул и кивнул. Потом полез во внутренний карман куртки, где у него пряталась свернутая трубочкой папка с документами. Веня понял, что сейчас на него обрушится шквал дел из прошлого, так или иначе связанных с особняком. Поскольку горе Якимов мог переживать только в деятельности. А деятельность у него была одна – копать и вынюхивать. Веня прервал его и предложил пообедать. Следователь согласился.

Веня ушел за барную стойку.

– Прости, брат, сегодня твоя смена, – произнес он стандартную фразу. – Накормишь нашего гостя?

Бармен меланхолично кивнул и скрылся на кухне.

Веня примостился за барной стойкой, разбудил компьютер и запросил особняк Брусницыных. Поисковик не подвел и тайну выдал сразу. Легенда о загадочном зеркале, приносящем беды и несчастья, была в каждой статье, хоть в анонсе гида, хоть в блогерской заметке. Выходило, что зеркало то ли привезли из Италии, специально для Брусницына, падкого на роскошь, то ли он его купил на аукционе. Главное, что до этого оно висело в усыпальнице самого графа Дракулы. Вскоре все, кто смотрелся в зеркало, начали жаловаться на здоровье. Говорили о странных ощущениях, перепадах настроения, несчастных случаях. В обществе пошли слухи, один нелепее другого, и привлекали еще больше внимания к семье. А дальше версии расходятся. По одной из них, зеркало висело, пока однажды посмотревшая в него служанка не сошла с ума. По другой, с ума сошла и чуть не погибла внучка купца. По третьей, внучка все-таки погибла. Но сходятся все в одном – зеркало убрали в чулан. После революции особняк перешел в собственность кожевенного завода. Зеркало нашли и поставили в кабинет директора. Директор исчез, а вслед за ним пропал и полицейский, расследовавший инцидент. С тех пор зеркало никто не видел.

Мигнула вкладка с почтой. Якимов успел прислать ссылку на сайт фотографа и архив фотографий. Веня бегло просмотрел их. Действительно, особняк потрясающий. Смешение стилей, каждое помещение с изюминкой. Столовая – поздний ренессанс с его резными деревянными панелями и бронзовой люстрой. Танцевальный зал, где и висит «проклятое» зеркало, оформлен в стиле Людовика XV: белоснежный с золотом рококо с ангелочками и лепниной с растительным орнаментом, с мраморным порталом камина и огромной хрустальной люстрой. Курительная в мавританском стиле, мода того времени на восточную экзотику, с обилием стекла, латуни и арабской вязи. Уютная гостиная, также подвергшаяся влиянию рококо, правда, уже в теплом коричневом тоне с золотом и сохранившая подлинными люстру и штоф. Но на Веню больше произвел впечатление зимний сад, с его металлическими рамами во всю стену и частой расстекловкой. Оранжерея была самой атмосферной, и если уж и происходить чертовщине, то там.

Неудивительно, что особняк пользовался спросом и у молодоженов, и у киношников. Долгое время он стоял закрытым, привлекая к себе сталкеров и любителей пощекотать нервы. Теперь же можно было легально записаться на экскурсию, что не лишало особняк прелести, но убивало всю таинственность.

Веня вернулся к Якимову. Тот уже прикончил свой обед и терпеливо ждал, гоняя зубочисткой остатки пены в кружке с кофе.

– Я не нашел ничего действительно мистического в этом зеркале. Какие-то байки уровня страшилок из детского лагеря. Уж с таким артефактом можно было сочинить и позанятнее.

– Тогда вернемся к фактам? – предложил Якимов. – Рената что-то увидела. Что-то жуткое, настолько, что это ее убило. Я тут полюбопытствовал.

На стол перед Веней легли фотографии с мест преступлений. Якимов явно был визуалом, никогда не начинал со слов. Всего жертв было трое – девушка, парень и мужчина. Девушка лежала на спине, распущенные волосы запачканы кровью из пробитого виска. Белое платье больше походило на ночную сорочку. Выпавшая из руки свеча лежала в копоти камина. Рядом с головой краснел острый угол основания гранитной тумбы для цветов.

– Студентка педагогического, двадцать лет, скончалась от травмы виска. Следов насильственной смерти нет. Найдена охранником, проводившим дневной обход. Это было… пятнадцать лет назад.

Веня отложил снимок и взял следующий. Тучный мужчина лежал в том же зале, но лицом вниз. И подальше от камина, который на фото был виден целиком. Даже часть зеркала попала в кадр. А вот тумбы рядом с камином не было.

– Актер, погиб от приступа астмы. Из показаний свидетелей следует, что во время съемок клипа он посмотрелся в зеркало, упал и перестал дышать. Скорая не успела, – продолжал Якимов протокольно комментировать.

– Страх может вызвать такой приступ астмы? – удивился Веня и взял последнюю фотографию.

– Этот самый интересный. Свернул себе шею, упав с лестницы. Тоже студент, залез в особняк уже в темноте. На теле многочисленные синяки, скорее всего, от ступенек.

– Надо было сильно разбежаться и неожиданно споткнуться, – заметил Веня, обратив внимание на резкий контраст между великолепием парадной лестницы и мертвым телом, распластавшимся у ее подножия. – Думаете, он убегал от чего-то страшного?

– Предполагаю. Из показаний следует, что парень в мистику не верил, в особняк полез на спор. В подтверждение должен был принести фотографию.

Веня еще поразглядывал снимки, потом прочел копии протоколов осмотра мест происшествий и опросов свидетелей. Он пока собирал информацию, не анализируя ее и отгоняя мысль, что все эти эпизоды могут быть не связаны.

– Завтра я иду в особняк на экскурсию. Позвоню, как придумаю что-нибудь стоящее.

Веня слишком дотошно рассматривал зеркало, раму и портал камина, так что милая дама-экскурсовод, настоящая петербурженка, с величавыми манерами и поставленным голосом, неодобрительно поглядывала в его сторону. При этом она упоительно перечисляла фамилии дворян, бывавших на балах у Брусницыных, демонстрируя, какое именно положение занимала семья в обществе, но ничего не сказала про зеркало.

– Гости приходили из-за любопытства, – громко сказал Веня, дождавшись паузы. – Ведь зеркало проклято. Это же новодел, да?

Дама слегка опешила от такой бестактности, но, обратившись к группе, нехотя рассказала:

– Существует легенда, что зеркало привезли из Италии, а там оно стояло в усыпальнице Дракулы. И с тех пор всякого, кто посмотрится в него, ждет беда. Не переживайте, зеркало подлинное, однако изготовлено на заводе в Петербурге, русскими мастерами. Все это байка, – обратилась она уже к Вене. – В духе того времени. Люди любят страшные сказки и охотно верят в проклятые предметы. А потом… случаются казусы.

Экскурсовод поправила пиджак, демонстрируя свое неудовольствие по поводу таких ситуаций, и уже хотела продолжить экскурсию, но Веня опять громко спросил:

– Казусы?

Лицо дамы осталось доброжелательным, но Веня был уверен в семантическом значении слов, которые она произнесла про себя.

– Легенды – это замечательно, когда они добавляют приправы к основному блюду. Но ведь иногда чересчур впечатлительные особы решают, что столкнулись действительно с чем-то загадочным. И приводит это к несчастным случаям. Как-то вздумалось одной барышне увидеть суженого в отражении этого зеркала. Она пробралась лунной ночью в зал, запалила благовония и стала что-то бормотать. На непонятные звуки пришел сторож. Как увидел в дымке девицу в белом платье, с распущенными волосами, заорал и бросился бежать. Уволился на следующий же день. А девицу потом нашли здесь с раной на голове. Бедняжка упала в обморок и ударилась виском об угол основания тумбы.

– А больше таких случаев не происходило? – уточнил Веня.

– На моей памяти нет. Вся мистика в том, что особняк сохранился несмотря на наплевательское отношение властей, хозяев и таких любопытствующих, как вы, – вздернув нос, ответила дама. – Прекрасный пример эклектики, давайте же пройдем наконец в курительную. Поверьте, это самая ценная комната.

– Извините, последний вопрос. У нее не было с собой свечи? Она пришла гадать, значит, наверняка была. Тогда почему так испугался охранник? Ведь призраки не зажигают свечи.

– Про это мне неизвестно. Молодой человек, ваше любопытство утомило остальных экскурсантов. Перестаньте тратить время на глупости!

Дама развернулась и повела группу дальше, а Веня решил последовать ее совету и выскользнул из особняка.

Ближе к вечеру, прихватив в качестве пропуска бутылку коньяка и Якимова, Веня вернулся в белый зал. Вместе со следователем они рассмотрели зеркало под разными углами, но ничего подозрительного не заметили. Потом прощупали и простучали каждый сантиметр портала и той части рамы, до которой смогли дотянуться, и убедились, что никакие проецирующие устройства там спрятать невозможно.

– В поисках объяснения я наткнулся на легенду о чертике, – сказал Веня, смотря на свое отражение. – Когда-то давно в одном из католических храмов-костелов в Польше прямо во время богослужения на фоне кадильного дыма появился черт. Попрыгал в воздухе и исчез. Ужас всех присутствующих не поддавался описанию. А виной всему оказалось зеркало. Принадлежало оно одному чернокнижнику, астрологу, вызывателю духов и тому подобное. Правда, то зеркало датировалось пятнадцатым веком. Технология изготовления позволяла выгравировать рисунки на металле, в глубине зеркала. При обычном освещении они были невидны, проявлялись только при определенных условиях.

– Ты думаешь, тут использована такая же технология?

– Это меня смущает. Во время Брусницыных была мода на венецианские зеркала. Не в смысле привезенных оттуда, а по технологии изготовления. Если верить экскурсоводу, все зеркала в особняке в венецианском стиле и сделаны в Петербурге. То есть либо экскурсовод не знает или умалчивает, что зеркало – исключение, либо продавец решил подшутить над купцом, и продал ему одно из зеркал, сделанных по старинной технологии. В общем, я хочу проверить.

Веня включил планшет и показал Якимову фотографию.

– Судя по метаданным, это одно из последних фото. Нам нужно воссоздать тот момент, когда ваша племянница… что-то увидела.

Якимов еще раз посмотрел на снимок и встал, как ему показалось, на то место, где стояла невеста. Веня немного подкорректировал, потом взял мелок и обвел ботинки следователя.

– Рановато ты меня мелом обводишь.

– Так вы ж вроде не суеверный. Вот, у нас есть приблизительно место. Теперь нужен источник света и дым. Я думаю, все дело в дыме. Если бы иллюзия возникала только при определенном освещении, то ужас в зеркале видели бы чаще. Фотограф стоял где-то здесь.

Веня сделал несколько широких шагов от круга на полу в сторону окна. Развернулся и включил камеру на планшете, ища ракурс, с которого делался снимок. Потом обвел и себя.

– Вот, сюда поставим фонарь.

– Вероятно, у фотографа свет был выше, – предположил Якимов.

– Я подниму и буду держать, а вы смотрите. Только вначале сделаем дымовую завесу.

Веня достал из рюкзака шашку и вручил Якимову.

– Вот, поджигайте. Кстати, какого роста ваша племянница? Повыше вас? Тогда придется встать на цыпочки. Ну все, начали.

Веня взял большой фонарь, позаимствованный в кладовке бара, и стал медленно вращать его, стараясь сделать так, чтобы свет падал на дымовую завесу под разными углами. Якимов при этом то вставал на цыпочки, то немного сутулился, крутил головой и даже несколько раз поднес руку к волосам, разглядывая себя при этом в зеркале. Но все тщетно. Ничего ужасного он так и не увидел.

– Чего-то ты не учел, – разочарованно сказал следователь, когда шашка погасла. – Так крутиться можно долго. Нам не угадать. Может, Рената сделала шаг в сторону…

Веня сел на пол, по-турецки сложив ноги, и оперся щекой на кулак. Он разглядывал портал. В центре скульптуры целующиеся путти, амурчики по бокам. Над фигурной каминной полкой лепная рама в виде перевитого лентами венка. Вряд ли зеркало куда-то переносили, оно выглядит вмурованным в стену. Начинали сгущаться сумерки, и отражение люстры теряло четкие очертания.

– А если предположить, что байки про сошедшую с ума прислугу – это правда? – пробурчал Веня. Якимов посмотрел на него вопросительно. – Могло же быть, что дым шел из камина? Если предположить, что в комнате надымило, служанка пришла и испугалась. Тогда… Тогда источник света – это люстра. Пробуем еще раз!

Веня достал еще одну шашку. Якимов поджег ее и приноравливался положить так, чтобы дым шел в комнату, а не вытягивался в дымоход.

– Правда, мы не знаем, где стояла служанка, – заметил он, пристроив наконец шашку.

– Да, но одно неизвестное лучше, чем два. Есть источник дыма, есть источник света. И у меня последняя шашка. Вам придется потоптаться.

Веня сходил в подсобку к охраннику, который уже наполовину осушил принесенный пропуск и осоловело пялился в телефон. Он не сразу нашел подходящую палку, а когда вернулся, прикрутил фонарь к палке изолентой и порепетировал перед зеркалом. Якимов критически оценил его старания.

– Ты дотягиваешься только до самого низа люстры. Этого не хватит.

Веня пожал плечами:

– Есть другой план? Нет? Пробуем!

Якимов запалил шашку. Веня поднял фонарь как можно выше. Слегка покачал его. Якимов вышагивал около камина то влево, то вправо, отступая наискосок. Как сомневающийся кавалер, раздумывающий пригласить даму на следующий танец. Внезапно он замер. Недалеко от нарисованного круга. Веня повертел фонарь вправо-влево, потом вверх-вниз. Якимов так и стоял, пока шашка не догорела и дым не начал рассеиваться.

Веня выключил фонарь, осторожно положил его на пол и приблизился к следователю. Тот был бледен, и достал платок, чтобы вытереть пот со лба.

– М-да, парень. Если бы я не был готов, рванул бы отсюда. И это у нас просто эксперимент. Вечером. Еще не стемнело. А если ночью? Такое увидеть! Конечно, богу душу отдашь сразу.

Веня ждал, пока Якимов оклемается. Он сам уже неоднократно видел всякую чертовщину, отчего наливались свинцом ноги и тело, кажется, забывало дышать. Поэтому точно знал, что для возвращения в реальность требуется время. И глоток спиртного. Ну, или боль.

Веня дал Якимову щелбан по кончику носа.

– Ты чего творишь, а? Ладно, так даже лучше. Хочешь знать, что там?

– Спасибо, я планировал этой ночью выспаться, – хмыкнул Веня.

– Пойдем отсюда. А то курить охота.

Они вышли из особняка. Сумерки сгустились, в воздухе висела типичная питерская морось. Ветер с залива гнал по тротуару желтые листья. Веня собирался вернуться в бар, и Якимов предложил его подвезти. Забравшись в машину, следователь сразу включил печку и зажег сигарету. Потом вытащил из кармана все ту же свернутую папку и достал фотографию девушки.

– У меня смутные подозрения есть насчет этой барышни с пробитым виском. Ты заметил, на каком расстоянии мы круг нарисовали? Если б я упал, до тумбы головой не достал бы. И лежит она почти вдоль камина. И потом, у нее-то откуда дым? Тоже с шашкой пришла?

– Экскурсовод, когда рассказывала про девушку, упомянула благовония. А вот свечку нет, хотя на фото та валяется в камине. Допустим, сторож увидел девушку до того, как она зажгла свечу. Но благовония-то куда делись? И что, испуганный сторож учуял благовония? Сомневаюсь.

– У тебя уже есть какое-то объяснение? – быстро спросил Якимов.

Веня понял, что следователь со своей бульдожьим нюхом учуял нераскрытое преступление и уже не отцепится.

– Девушка в чистой одежде без пуговиц и завязок, то есть без узлов, с распущенными волосами. Она хочет погадать. По сути, она собирается вызвать дух, который живет в зеркале. Это ритуал, который требует подготовки – очищения. Она проводила окуривание. Если просто – подожгла пучок травы и походила с ним по комнате, покрутила вокруг себя.

– Но пучок не даст завесу.

– Я говорю условно. Некоторые берут кадило. Или можно вообще траву в сковородку положить, поджечь, притушить, чтобы тлела. Неважно. Важен сам факт: она проводила обряд, для которого требуется инвентарь.

– Намекаешь, что его нет в протоколе?

Веня кивнул.

– Плюс ваше наблюдение о том, как она лежит. Если бы не рассказ про испугавшегося охранника, я бы вообще подумал, что она ничего не видела. Пришла в зеркало посмотреть, кто-то дал ей в висок, и все.

– Ну допустим, – Якимов вытащил следующее фото, с мужчиной. – А здесь?

– Я нашел клип. Его все-таки сняли, но с другим актером. Да, во время съемок напустили дым. Ну и освещение расставили, конечно.

– Так народу же куча стоит вокруг! Неужели никто не видел?

– Я же не видел, когда фонарь держал. Выглядит как несчастный случай.

– Ладненько, а этот? – Якимов достал фото парня, упавшего с лестницы.

Веня полез в рюкзак, вытащил планшет и погрузился в дебри интернета. Якимов от нетерпения барабанил пальцами по рулю. Наконец, Веня развернул планшет к следователю. Тот увидел фотографию и матернулся. Сигарета во рту, уверенный взгляд, селфи с большим фотоаппаратом в зеркале. Вот только силуэт, для эффекта и таинственности, подсвечен откуда-то сбоку, и в отражении можно разглядеть намек на руку, держащую фонарь.

– Он был не один. Черт! Но это ничего не доказывает. Испугался, побежал и свалился.

– Сигареты маловато для завесы. Если только он полными легкими не выпустил дым перед собой. И потом, куда он побежал? – осторожно спросил Веня. – Ведь там нет выхода. Парадные двери закрыты. Когда он погиб?

Якимов полез в бумаги.

– Шесть лет назад. Официального в особняк не пускали. Кто-то провел его через дыру в оранжерее, а потом, в момент паники, показал куда бежать? Ну или просто подвел к лестнице.

– И услужливо натянул веревочку. Труп быстро нашли?

– Сразу. Сторож пришел на шум, вызвал скорую, но парень уже умер. И что за ниндзя получается, который успел натянуть и снять веревку и уйти незамеченным? Он хорошо знает особняк и тайну зеркала.

– И публикует фотографию, потому что уверен – никто никогда не догадается. Хотя, если бы не это фото, я бы правда не догадался.

– Фотограф! Он работал на съемках клипа? – сообразил Якимов. – Его присутствие подозрительно, но доказать причастность невозможно. А в случае с девушкой нет даже косвенной связи. Тем более, где мотив? Ему нравится пугать?

– Если бы он просто пугал, то делал бы это чаще. И пошли бы слухи. Тут суть именно в организации несчастного случая. Такой способ ведь не всем подходит, нужно определенное стечение обстоятельств и впечатлительная жертва. Но зато безопасно. Вот только у девушки крепкие нервы были, добивать пришлось. А с Ренатой… Слабое здоровье, важное событие, волнение… Думайте, кому она помешала.

– Изначально свадьба была назначена на более позднюю дату. Жених улетал в Штаты на учебу, и вот после его возвращения молодые должны были пожениться. Но Рената объявила, что беременна, и брат настоял, чтобы они расписались раньше.

– Надо расспросить жениха о любимой.

– Невозможно. Улетел. Все по плану. Учеба, повышение в компании, переезд в Москву. Амбициозный молодой человек.

– Немного цинично, разве нет? – удивился Веня.

– А теперь добавь, что учеба и переезд организованы на деньги брата… Он-то был уверен, что для дочери старается.

– Видимо, жених не очень-то хотел жениться. Давайте уже поедем. Мне бы поработать сегодня, а то бармен второй вечер за меня отдувается.

Якимов позвонил через несколько дней.

– Мы опросили всех подружек и друзей нашей пары. Главное, что мы выяснили: жених даже не думал о совместном будущем. Никогда в рассказах о своих планах он не упоминал семью. Все друзья говорят, что он собирался расстаться с Ренатой, как только наживется на ее отце. Что рассказывают подружки, тебе вообще лучше не знать. Брат в бешенстве, аннулировал все платежи какие смог. Теперь ждет, пока эта мразь вернется в страну.

– Будете выбивать признание?

– Будем открывать дело. Но вначале прищучим фотографа. И тут мне нужно, чтобы ты захотел убить свою девушку.

– А мне не надо вначале ее завести? – отшутился Веня. – Так, стоп! Вы опять хотите сделать из меня живца? Не-не, найдите кого-нибудь другого.

– Некого, – отрезал Якимов. – Парень, если убийцу не поймают, около зеркала и дальше будут находить трупы. Ты же занимаешься тем, что разоблачаешь всякую нечисть. Вот он такая нечисть и есть – использует человеческую внушаемость ради собственной выгоды.

– Убийства происходят примерно раз в пять лет. Фотограф не дурак, понимает, что слишком частые смерти вызовут подозрение. Как вы собираетесь его приманить?

– Банально. Деньгами. Он переезжает в Европу, уже сделал рабочую визу. Так что пообещай ему большую сумму, и он согласится.

Никогда еще Веня не чувствовал себя так глупо. Ему казалось, что скотч, которым микрофон крепился на груди, вот-вот отклеится. Очень хотелось поправить наушник, но на любое движение тут же откликался Якимов, грозно гаркая в ухе: «Не ерзай». Вене вообще казалось, что со стороны сразу виден и наушник, и передатчик, навешенный на ремень и прикрытый рубашкой. «Он зашел в кафе. Сделай более озадаченное лицо. У тебя проблема вообще-то», – прозвучал в ухе голос Якимова. Сам следователь сидел в другом углу зала и невозмутимо болтал с оперативником. Посмотреть со стороны – коллеги зашли пообедать.

– Вениамин? Здравствуйте. Вы хотите заказать фотосессию?

Веня пожал руку худощавому мужчине лет сорока, с тонким лицом и козлиной бородкой. Как есть сатир, только увлекается не тем искусством.

– Вообще мне вас посоветовал друг. Сказал, что вы занимаетесь не только фотографией. Но и иллюзиями.

– Конечно, это часть моей работы, – не меняя выражения лица, любезно ответил фотограф. Только в глазах мелькнула надменность.

– Да, снимки у вас потрясающие. Друг показывал. Особенно меня поразило то фото с кричащей невестой. Такая достоверность!

Веня говорил наобум, просто догадываясь, что в присланном архиве были не все фотографии. Но раз уж он выложил на сайт портрет парня в зеркале, что мешало ему снимать невесту перед смертью? Просто на память.

– Что вы хотите? – резко спросил фотограф. – Вам явно рассказали слишком много.

– У меня проблема. Девушка беременна. А мне вот совсем не нужен ребенок, – Веня старался, чтобы его голос звучал озадаченно и при этом цинично. – Не хочу расплачиваться жизнью за несколько приятно проведенных часов.

– Но я-то как вам помогу? Обратитесь к врачам.

– Она не собирается делать аборт. Я хочу ее напугать. Чтобы она сама, так сказать, избавилась от этой проблемы.

«А ты та еще мразота, оказывается», – послышался одобряющий голос Якимова в ухе.

Веня поморщился. Фотограф принял это на счет сказанных слов.

– Вы знаете детали?

– Нет, только в общих чертах. Что нужен свет, дым, правильный ракурс. И стоимость иллюзии. Я дам в два раза больше.

Фотограф усмехнулся.

– Постарайтесь, чтобы ваша девушка ничего не узнала про историю зеркала. Эффект будет сильнее. Проверено.

– Правда? Не подумал об этом, – изобразил озабоченность Веня. – Хорошо, я постараюсь. Значит, вы согласны?

– Когда вы сможете передать мне всю сумму? Наличными, разумеется.

«Говори, послезавтра. Так достовернее», – отозвался Якимов.

– Эмм… Послезавтра.

– Тогда запишитесь на дневную экскурсию. Вы были в особняке? Нет? Он прекрасен, поверьте.

Веня прикидывался, что видит парадную лестницу в первый раз, но получалось плохо. В руках он держал обычный пакет с пачками фальшивых купюр. Но хуже было, что Веня не подумал о даме-экскурсоводе. Точнее о том, что это будет та же дама.

Его страховали два оперативника, еще несколько человек дежурили у здания. Но Веня знал, что Якимову нужны доказательства, и если ситуация не обострится, он не вмешается, поэтому нервничал и старался держаться поближе к группе.

Фотограф был тут же, вежливо всем улыбался и делал снимки.

Он подошел к Вене в оранжерее, когда тот засмотрелся в окно на разруху во дворе.

– Отвратительно. Хорошо, что я больше никогда этого не увижу.

Веня протянул пакет. Фотограф заглянул внутрь и зашуршал, складывая пакет в рюкзак. Потом повертел головой, сделав вид, что любуется зимним садом, достал из кармана сложенный вчетверо листок и протянул Вене.

– Я лично не смогу присутствовать, уезжаю. Но вот все инструкции.

И начал быстро комментировать написанное.

Они стояли спиной к группе и не видели, как экскурсовод уже несколько раз неодобрительно посмотрела в их сторону. Фотограф не выпускал бумажку, пока говорил. Веня взял ее за другой конец и склонился, чтобы ничего не пропустить.

– И главное, слегка покачай софитом. Тогда фигура будет шевелиться. А это производит неизгладимое впечатление. Результат гарантирован.

– И много у тебя было таких результатов? – спросил Веня.

Тут дама-экскурсовод, настоящая петербурженка, с величавыми манерами и поставленным голосом, не выдержала такого пренебрежительного отношения.

– Молодой человек! Опять мешаете экскурсантам! Вы же недавно были. У вас появились еще вопросы про мистические смерти?

Фотограф обернулся с удивлением, несколько секунд соображал и с улыбкой извинился. При этом дернул бумажку, но Веня держал крепко. Группа пошла дальше, и, под шарканье ног и рассказ об интерьере гостиной, Веня получил кулаком в нос. Он откинулся назад. Фотограф еще подтолкнул его, рванул из рук бумажку и побежал к дверям.

Веня потерял равновесие и что было потом помнил смутно. Падая, он приложился головой о низкий подоконник и теперь сидел на грязном полу оранжереи, пытаясь не шевелиться. К нему подошел врач. Потрогал голову, посветил фонариком в глаза. «Лучше бы на снимок», – услышал он словно сквозь вату. Мир вокруг кружился, и оранжерея превратилась в бесконечный калейдоскоп.

Более-менее Веня пришел в себя через пару часов в больничной палате. Около койки сидел Якимов.

– Ну, парень, отделался сотрясением мозга.

– Если меня постоянно будут бить по голове, я не смогу вам помогать.

– Язвим? Это хорошо. Значит, ты в норме. Но тебя еще денек понаблюдают, – следователь похлопал Веню по ноге. – Фотографа догнали. Дает объяснения. Никуда не денется. А после этого и жениха прижмем. Он уже звонил брату, возмущался, почему за его обучение оплачена лишь часть, а квартира снята только на неделю.

– А что будет с зеркалом?

– Заберут на экспертизу, потом отдадут в какой-нибудь музей. Такой экземпляр интересный! А на его место повесят обычное, современное. Слухи не прекратятся, зато трупов больше не будет. Все, отдыхай!

Довольный Якимов энергично вразвалочку вышел из палаты, спеша навстречу неоконченным делам. Веня не доверял его оптимизму. Доказать участие фотографа в убийствах невозможно. Если он сообразит, что нужно Якимову, сдаст жениха с потрохами. Следователю только этого и подавай – виновного в смерти племянницы.

Веня улегся поудобнее и прикрыл глаза. Он был уверен, что иллюзионист сумеет устроиться в насквозь пронизанной мистицизмом Европе. Но это будет уже не его головная боль.

Тайна пылающего жирафа[21]

Юлия Леонова

#искусство_требует_жертв

#по_следу_Сальвадора_Дали

#полотна_с_зашифрованными_фрагментами

Ватсон присел на стул и с наслаждением вдохнул аромат горячего кофе. Минута блаженного спокойного утра! Холмс, сидевший в это время на диване и увлеченно что-то рассматривавший на экране телефона, внезапно вскочил с места.

– Ватсон! Собирайтесь! Мы едем в художественную галерею!

– Что? Зачем? – Едва сделавший первый глоток доктор чуть не подавился.

– Я бы хотел взглянуть на несколько картин, – ответил Холмс, обматывая вокруг шеи длинный красно-зеленый шарф.

– И что с ними не так? – вздохнул Ватсон, с сожалением отодвигая от себя чашечку кофе и поднимаясь с места.

– В смысле?

– Вы вряд ли бы заинтересовались ими, будь это просто картины. Их написал маньяк-убийца? Или ходят слухи, что они прокляты и убивают всех своих владельцев?

– Нет, все гораздо проще, дорогой друг, – усмехнулся Холмс. – В этой галерее выставлены картины из частных коллекций, и каждую из них хотя бы раз пытались украсть!

– О, вот она! – сказал Ватсон, указывая в сторону галереи.

Холмс, расстроенный тем, что пришлось ехать на автобусе, рассеянно кивнул, но потом вдруг приободрился, заинтересовавшись рекламным плакатом у входа в галерею.

– Здесь не только картины из частных коллекций, но еще и выездная выставка Базельского художественного музея.

– И картины Виктора Соболева. «Полотна с запахом розмарина и с зашифрованными фрагментами картин известных художников»… Это что-то новенькое! – удивился Ватсон.

– Пожалуй, – согласился Холмс. – Виктор Соболев… Это не тот художник, что погиб месяц назад?

– Кажется, да.

В галерее было много посетителей и журналистов.

– Похоже, мы попали на какое-то мероприятие, – сказал Ватсон. Потом перевел взгляд на установленный в холле кофейный автомат и вздохнул, вспомнив об оставленной дома чашечке кофе.

Посетители и журналисты вдруг пришли в движение – в холле показался высокий худощавый человек артистической наружности – с зализанными назад, блестящими от геля черными волосами и скрученными в жгут усами, загнутыми кверху. Одежда на художнике тоже была своеобразной. Ткань его костюма очень напоминала рыбью чешую.

– Он похож на…

– Сальвадора Дали, – закончил за друга Холмс.

– Это Романов! Быстрее, быстрее! – крикнула молодая журналистка оператору, протискиваясь между Холмсом и Ватсоном.

Но потом вдруг остановилась и обернулась, глядя на Шерлока с растущим с каждой секундой подозрением.

– А вы, случайно, не…

– Нет, я совершенно точно не тот, за кого вы меня приняли, – оборвал сыщик, решительно устремляясь в ближайший зал.

– Холмс, вас уже узнают журналисты! – усмехнулся Джон.

В небольшом зале было вывешено десятка два полотен. Ватсон тут же заинтересовался небольшой картиной со странными женскими фигурами с выдвигающимися из них ящичками и горящим жирафом на заднем плане. Картина была выполнена в необычной технике – не на холсте, а на деревянной доске размером тридцать пять на двадвать семь сантиметров.

– «Жираф в огне» Сальвадора Дали из Базельского художественного музея, – произнес Ватсон.

Минут через двадцать в зал влетел ихтиандроподобный Романов.

– Шерлок Холмс! Я прав? Неужели та симпатичная журналистка не ошиблась?! Я заместитель директора галереи Артур Романов. Уверен, вы обо мне слышали. Какое невероятное совпадение – что в таком месте встретились гениальный сыщик и гениальный художник!

Ватсон, задействовав всю свою интеллигентность и воспитание, подавил рвущийся наружу смешок.

– Мы должны запечатлеть это для потомков и поклонников! Не возражаете? – спросил художник, счастливо глядя на Холмса и одновременно всовывая в руки Ватсона телефон с включенной функцией фотосъемки.

– Это будет… забавно, – ответил сыщик.

– О! А давайте снимемся на фоне картины Дали? – предложил Артур, пристраиваясь у стены рядом с «Жирафом в огне».

Холмс встал с другой стороны от картины. Ватсон приготовился фотографировать, но заметил, что Шерлок нахмурился, принюхиваясь к чему-то.

– Холмс? – недоуменно спросил Джон.

Он не чувствовал никакого запаха, который мог бы привлечь внимание. Шерлок почти уткнулся в картину носом, не обращая внимания на удивленного Артура.

– Вы выставили в зале копию? – спросил наконец Холмс.

– Нет, здесь только подлинники! – обиженно сказал Романов.

– Преступление, которого никто не заметил! Восхитительно! – обрадовался сыщик.

– Что?! – воскликнули Романов и Ватсон одновременно.

– Эта картина – подделка, – заявил Холмс. – Если, конечно, Дали не написал ее маслом с запахом розмарина, одолженным у покойного Виктора Соболева.

– Это подделка, – подтвердил эксперт, отодвигая картину в центр стола.

Директор галереи Инна Хромова медленно опустилась в кожаное кресло в своем кабинете.

– Когда открылась выставка картин из Базельского музея? – спросил Холмс.

– Три дня назад, – дрожащим голосом ответила Инна. – И перед открытием все картины были проверены экспертом.

– Если Соболев использовал в своих картинах фрагменты известных полотен, то сумел бы и полностью скопировать картину. У него мог быть сообщник, который и выкрал оригинал и заменил его копией. Наверняка о том, какие картины привезут из Швейцарии, стало известно задолго до открытия выставки, – сказал Ватсон.

– Почти за полгода. Но Виктор… – Лицо Инны дернулось, словно от боли. – Он на такое не способен! Да и зачем ему красть картину Дали? Работы Соболева всегда пользовались популярностью. Если с другими художниками мне приходилось что-то придумывать, чтобы привлечь посетителей, то с Виктором все было по-другому. У него очень необычные работы, а запах розмарина придает им еще больше очарования. Соболев сам придумал состав своих красок, это был его секретный рецепт! Они никогда не пахли маслом, чувствовался лишь аромат розмарина. А фрагменты… Да люди часами рассматривают его картины, чтобы их найти! А после того как в одном интервью он сказал, что зашифровал в своих картинах место, где спрятал лучшее из своих полотен, интерес к его работам только вырос.

В комнате повисла тишина. Взгляд Шерлока стал острым и внимательным, сыщик сложил ладони домиком, соединив кончики длинных пальцев.

– Думаю, картину действительно написал Соболев. Но вряд ли он хотел ее так использовать, иначе бы применил обычные краски. Вам было известно о существовании этой копии?

Инна отрицательно помотала головой.

– Думаю, он создавал ее для кого-то, – продолжил Шерлок. – Кстати, как умер Виктор?

– Его машина на мосту вылетела за ограждение и упала в реку. Мне сказали, что он был сильно пьян.

– Но вы не верите в это? – спросил Холмс, всматриваясь в напряженное лицо директора галереи.

– Соболев никогда не садился за руль пьяным.

Шерлок прошелся по кабинету, рассматривая фотографии, дипломы и развешанные на стенах картины. Среди них был и портрет Инны. В углу полотна виднелась вполне узнаваемая подпись художника.

– Это тоже картины Соболева?

– Да… – почему-то смутилась Инна.

Взгляд Холмса остановился на необычной раме, одиноко стоявшей у стены. Резьба на ней была нанесена лишь с одной стороны, очевидно, мастер не успел ее закончить. Сыщик посмотрел на работу Дали, лежащую на столе, потом снова на раму. На первый взгляд, они очень подходили друг другу по размеру. Но копия «Жирафа в огне» была выполнена по дереву, как и оригинал. Значит, тип крепления тоже должен был быть особенным. Холмс взял в руки раму, подошел к столу. Картина идеально вошла в подготовленные для нее внутри рамы пазы.

– Откуда у вас эта рама? – спросил Холмс.

Инна первые несколько секунд недоуменно смотрела на объединенную с рамой картину. На ее лице вдруг мелькнуло понимание, на глаза стали наворачиваться слезы.

– Я, кажется, поняла. Через несколько месяцев у Артура юбилей. Мы всем коллективом думали над подарком, а Виктор сказал, что у него есть одна идея. Соболев всегда переживал, что они с Романовым никак не могут поладить. Я знала, что Виктор что-то готовит для Артура, но не знала, что именно. Я видела только раму, а после гибели Виктора принесла ее сюда из его студии. Артур был бы в восторге… Он обожает Дали.

– Кто мог знать, что Соболев пишет для Артура именно эту копию?

– Не знаю… У Соболева было много друзей.

В дверь постучали, и в кабинет заглянул коренастый мужчина с короткими темно-русыми волосами и карими глазами. Его взгляд скользнул по присутствующим, остановился на директоре галереи.

– Добрый вечер. Сергей Эдуардович прибыл.

– Да-да, конечно! – ответила Инна. – Пригласите его.

Мужчина открыл дверь, пропуская вперед человека лет пятидесяти с легкой сединой в черных волосах, бледно-голубыми глазами и улыбкой на тонких губах.

– Мы пока осмотримся у вас в галерее, – сказал Холмс, направившись к двери и кивая директору.

Выйдя из кабинета, сыщик набрал номер майора ФСБ Игоря Волкова, с которым Холмс и Ватсон в прошлом уже не раз сотрудничали при расследовании преступлений.

– Можешь поднять для меня уголовное дело по факту гибели в прошлом месяце художника Виктора Соболева?

Вскоре Холмс уже просматривал отправленные майором материалы. Внимание сыщика привлек один из файлов – фотоснимок маленького ключа.

– Что это? – спросил Ватсон.

– Этот ключ был найден в салоне автомобиля Соболева. Следствие не сумело выяснить, принадлежал ли ключ погибшему. И найти для него подходящий замок тоже.

– Вы подозреваете, что Соболева убили? И ключ обронил убийца?

– Я уверен в этом, Ватсон! Осталось лишь найти замок, который он открывает!

Охранник вскочил с места, чуть не опрокинув пластиковый стаканчик с кофе, когда на пост ворвался Шерлок, а вслед за ним Ватсон.

– Последние три дня система охраны работала исправно? – спросил Холмс.

– Д-да… – ответил охранник, краснея.

Инна уже представила ему сыщиков и настоятельно рекомендовала содействовать их расследованию.

– Хотите пойти под суд в качестве соучастника? – осведомился Шерлок.

– К-каким еще соучастником?! Я ничего не делал!

– Тогда рассказывайте все!

– Я просто уснул… ненадолго… позавчера ночью. Но все было в порядке! Я потом обошел залы. Картины были на месте, – отчаянно уверял охранник. – Не знаю, что на меня нашло. Никогда такого не было!

– Воспроизведите видео за тот период, – сказал Холмс.

Охранник снова замялся.

– Ну… Видимо, я случайно выдернул провод из розетки… пока спал… Когда я проснулся, система видеонаблюдения не работала, провод был обмотан вокруг ножки кресла. Но я еще раз говорю, все картины были на своих местах!

– Этот провод?

Охранник кивнул. Холмс нырнул под стол, вынул вилку из розетки. Экран монитора с мозаикой изображений с камер видеонаблюдения потух.

– Что вы делаете?!

– Проверяю вашу версию, – ответил Холмс, подкатывая кресло к столу и перекидывая провод через одну из ножек.

Сыщик потянул вилку обратно к розетке, колесики кресла покатились. Подлокотники скрылись под рабочей поверхностью стола, расстояние от ее края до спинки кресла сократилось до десяти сантиметров, вилка наконец вошла в розетку. Шерлок вылез из-под стола, разогнулся.

– Как видите, это решительно невозможно. Ножка стула могла запутаться в проводе, только если вас не было в кресле.

Охранник растерянно хлопал глазами. Холмс внимательно осмотрел пост охраны и даже заглянул в корзину для мусора. Его почему-то очень заинтересовало ее содержимое, состоящее в основном из пластиковых стаканчиков с остатками кофе.

– Что вы ели перед тем как уснули в тот день? – спросил сыщик.

– Я всегда ношу еду из дома. В тот день тоже.

– Кто-то приходил в галерею поздно вечером? – продолжал допрос Холмс.

– Артур Евгеньевич, вернулся на работу после восьми. Сказал, что забыл что-то доделать.

– Он еще в галерее? – Шерлок посмотрел на часы.

Было уже восемь вечера. Галерея закрылась час назад.

– После смерти Соболева он часто стал задерживаться на работе. Думаю, он еще здесь.

– Артур Евгеньевич? – позвал Холмс, застав Романова за изучением вентиляции в зале, где проходила посмертная выставка Соболева.

Художник чуть не свалился со стремянки, обернулся, поглядев на вошедших испуганными глазами.

На полу у стремянки лежал раскрытый альбом. Холмс поднял его, с интересом рассматривая рисунки, подозрительно похожие на фрагменты картин Соболева. Возле каждого из них были какие-то надписи, стрелочки и пометки. Романов спрыгнул вниз и вырвал альбом из рук Шерлока.

– Мне показалось, вентиляция плохо работает. Решил проверить, – сообщил он.

– Зачем вы позавчера возвращались в галерею после окончания рабочего дня? – спросил Шерлок.

– Мне нужно было подготовиться к интервью для журнала. А в чем дело? Только не говорите, что вы меня подозреваете в краже картины?!

– Я подозреваю всех, пока не доказано обратное. Вам нравится творчество Соболева? – спросил Холмс, все еще с интересом посматривая на альбом художника.

– Как такое может нравиться?! Мне стыдно, что мои картины выставлены в одной галерее с этим! Если бы не Ярцев и Инна, Соболев бы никогда не пробился в мире искусства! Я понимаю, чем он завлек эту глупую девчонку. С его-то внешностью! Но совершенно не возьму в толк, как он очаровал этого толстосума?! Хотя чего ждать от человека, который начинал свой бизнес с обслуживания кофейных автоматов? Что этот человек вообще может понимать в искусстве?! Нужно иметь особый талант, чтобы сделать состояние на сублимированном яде!

– А кто такой этот Ярцев? – спросил Ватсон.

– Сергей Эдуардович? Это один из спонсоров галереи. Поговаривают, что он собрался купить все картины Соболева! Вот скажите, что такого в этих полотнах?!

Романов почти тыкал пальцем в висевшую на стене картину с изображением какого-то искаженного лабиринта в черно-красных тонах.

– А ты все никак не угомонишься, – раздался в дверях чуть хрипловатый мужской голос. В зал вошли Ярцев с помощником и Инна Хромова.

– Соболев был очень талантливым художником. Мир искусства много потерял с его смертью. Я покупаю его картины, чтобы открыть галерею в память о Викторе Соболеве.

– Что?! – Лицо Артура перекосилось.

– Инна Олеговна, я бы хотел убедиться, что мои картины содержатся в надлежащих условиях, – сказал Ярцев, потеряв к Романову всякий интерес.

– Да-да, конечно. Пройдемте.

Артур проводил Инну и Сергея Эдуардовича злым взглядом, потом повернулся к Холмсу.

– Кстати, позавчера поздно вечером Инна Олеговна тоже возвращалась в галерею. Но она ведь вам об этом не сказала? – Артур скривил губы в ядовитой усмешке и быстро направился прочь из зала.

– Прекрасная температура! Знал, что на вас можно положиться, – сказал Ярцев, оглядывая зал, где были выставлены полотна из его личной коллекции, потом повернулся к помощнику. – Вадим, что у меня еще на сегодня запланировано?

– Вам нужно позвонить Ивану Игоревичу. Сегодня день рождения его внука. Подарок я отправил еще утром.

– Прекрасно, – сказал Сергей Эдуардович. – Инна Олеговна, купленные мной картины Соболева я жду завтра к двенадцати. Пусть доставят мне прямо домой.

Выпроводив наконец Ярцева, директор галереи выдохнула с облегчением.

– Не знал, что он еще и коллекционер. Картины из его коллекции тоже здесь выставлены? – с интересом спросил Холмс.

– Да, три работы. Причем далеко не самые ценные! – всплеснула Инна руками. – Но из-за них он мне постоянно треплет нервы! Звонит раз десять в день и просит проверить то температуру, то влажность. А сегодня еще и потребовал усилить охрану! Я бы, может, и простила Ярцеву эту паранойю, если бы он передал для выставки, например, рисунок Дали из своей коллекции! Но так ведь он ни в какую не согласился!

Холмс вышел в фойе музея и выглянул за входную дверь галереи. Осмотрев панель с кодовым замком, сыщик провел кончиком пальца между кнопками. На коже осталась едва различимая полоска какого-то белого порошка, напоминающего муку.

– Похоже на дактилоскопический порошок, – сказал Ватсон, потом перевел вопросительный взгляд на Холмса. – Неужели?..

– Именно, дорогой друг. С помощью этого порошка вор вычислил кнопки, на которые нажимали. А потом, очевидно, просто подобрал код.

Шерлок посмотрел на Инну.

– Пароль имеет какое-то отношение к Соболеву?

– Дата его первой выставки… – снова смутилась женщина.

– Кто еще знает пароль, кроме вас?

– Артур, охрана и я… Всё.

Холмс закрыл дверь, задумался на секунду, потом направился на пункт охраны.

– Кроме Артура, кто-то еще приходил после окончания рабочего дня? – спросил Холмс охранника. Тот задумался, сдвинул брови.

– А, точно! Паренек из сервисной службы. Он заправлял кофейный автомат, который установлен в холле. Но он все сделал и ушел…

Холмс, Ватсон и Инна расположились в удобных креслах в гостиной в особняке Ярцева.

– Вы рано, – удивился Сергей Эдуардович, спускаясь в гостиную со второго этажа. – Мы, кажется, договаривались на двенадцать?

– Присаживайтесь! – произнес Холмс так, словно это он хозяин особняка.

Ярцев несколько опешил от такой наглости, но послушно опустился в кресло. Его верный помощник Вадим встал рядом, посматривая на Холмса с подозрением.

– Вы украли из галереи Инны Хромовой картину Сальвадора Дали «Жираф в огне», заменив ее на копию, написанную Виктором Соболевым.

– Что?! – удивленно спросила Инна.

Ватсон только вздохнул. Он уже привык к таким сюрпризам от Холмса. Ярцев сощурился, Вадим скосил на хозяина обеспокоенный взгляд.

– Запах розмарина, добавленного в краски, почти выветрился. Вы были уверены, что его никто не заметит. Смерть Виктора Соболева тоже вряд ли была просто трагической случайностью. Подозреваю, что вы убили его за то, что он не захотел стать частью вашего преступного плана, – спокойно продолжал Шерлок.

Хозяйка галереи вздрогнула, перевела на Холмса полные боли и ужаса глаза, потом посмотрела на Ярцева.

– Что? Это правда? Как вы могли?! Виктор так уважал вас! – воскликнула Инна, бросившись на Ярцева с кулаками.

Ватсон удержал ее и усадил обратно на диван. Хозяин дома усмехнулся.

– Вы правда думаете, что я буду молча выслушивать подобные обвинения? Если вы продолжите, я вызову полицию и…

– О, не беспокойтесь! Полиция будет здесь с минуты на минуту, – заверил Ватсон.

– Сергей Эдуардович… – взволнованно начал Вадим, но Ярцев остановил его взмахом руки.

– Не возражаете, если я расскажу вам, как все было? – спросил Холмс.

– Ну что ж… Давайте послушаем! – разрешил коллекционер.

– В две тысяча восьмом году в Нью-Йорке вы принимали участие в аукционе, в котором одним из лотов был рисунок Дали на тему известной его картины «Жираф в огне». Именно тогда объятый пламенем жираф покорил вас настолько, что вы выложили за него миллион восемьсот семьдесят тысяч долларов, что превышало изначальную стоимость рисунка в двенадцать с половиной раз. С тех пор образ пылающего жирафа Дали не давал вам покоя. Вы были безмерно рады, узнав, что Соболев упросил Инну организовать выездную выставку Базельского художественного музея, обязательным экспонатом которой должен был стать «Жираф в огне» Дали тридцать седьмого года. Вы часто приходили в студию Соболева и однажды увидели, что он работает над точной копией этой картины, намереваясь подарить ее Артуру. Думаю, вы пытались купить у него картину, но у вас ничего не вышло. После этого уже невозможно было выкрасть копию и поменять с оригиналом, Соболев бы наверняка догадался, кто за этим стоит. Поэтому вам пришлось устранить его.

– Вы бредите! Я знал Виктора лично, и мы были друзьями! – возмущенно выпалил Сергей Эдуардович. – Вадим! Выпроводи этих…

– Не советую, – поднялся с дивана Ватсон, преграждая Вадиму путь. Оба застыли друг напротив друга, как два хищника перед прыжком. Ярцев скрипнул зубами.

– И у вас, очевидно, есть доказательства?

– Логично предположить, что тот, кто украл копию картины у Соболева и подменил ею оригинал, и есть убийца. Копия картины Дали была у вас, и поменяли ее с оригиналом именно вы. Точнее, ваш помощник, – уточнил Холмс. – Вряд ли вы бы стали проделывать это сами.

– И как, по-вашему, он это сделал? Как прошел мимо охраны? – усмехнулся Ярцев, однако в его глазах читалось беспокойство.

– Вадим приехал в галерею поздно вечером под видом человека, обслуживающего кофейные автоматы. Аппарат обслуживает одна из ваших компаний, и Вадим прекрасно знает, как заправлять такие машины. В самый нижний пластиковый стаканчик в упаковке он засыпал снотворное, а автомат налил в него кофе для охранника. Тот ничего не заметил. Заправив автомат, Вадим ушел, но потом вернулся. К тому времени охранник крепко спал, он даже не видел, как на работу вернулась Инна Олеговна. Отключив систему видеонаблюдения и сигнализацию, Вадим спокойно заменил картину Дали на подделку.

– Но для этого нужно было быть уверенным, что именно охранник выпьет кофе, – возразил Ярцев. – Боюсь, ваша гипотеза трещит по швам!

– Вы прекрасно знали, что в галерее задерживаются только Инна и Артур. У Инны в кабинете стоит кофеварка, а Артур не слишком жалует ваш бизнес. Зато охрана охотно пьет ваш кофе.

– А как же кодовый замок? – спросила Инна.

– Вадим нанес на него дактилоскопический порошок, определив так цифры, которые обычно нажимали. Ведь только на этих кнопках остались отпечатки пальцев. Вадим привык помнить все важные даты, имеющие значение не только для господина Ярцева, но и для всего его окружения. Учитывая вашу… гм… увлеченность Соболевым, вычислить порядок цифр не составило особого труда.

– А как же остальные подозреваемые? – спросил Ватсон.

– Охранник не мог знать о существовании копии картины Дали. К тому же, что бы он стал делать с подлинником? Картину мало просто украсть, ее нужно еще и как-то продать. Инна в тот день просто фотографировала картины Соболева в хранилище. В ее телефоне есть дата и время, когда был сделан каждый из снимков. Инне было тяжело расставаться с полотнами, и она хотела оставить себе на память хотя бы фотографии. Что касается Артура, то его цель была несколько более приземленной. Все его картины были написаны почти три года назад. После этого он больше ничего не написал. Артур искал неизвестную картину, которую спрятал Виктор. Чтобы выдать ее за свою, полагаю. Романов, как и все остальные, был уверен, что ее местонахождение зашифровано в картинах Соболева.

В коридоре послышался шум, пискнула горничная, и в гостиную вошли полицейские. Среди них Шерлок и Ватсон заметили Волкова.

– Здоров! – гаркнул Игорь.

Вадим напрягся, сделал шаг назад, встав ближе к Сергею Эдуардовичу, стараясь уследить сразу за всеми присутствующими. Ярцев продолжал сидеть в кресле, старательно изображая невозмутимость.

Волков склонился к уху Шерлока:

– Надеюсь, вы знаете, где искать украденную картину?

– Ну, это как раз совсем несложно, – пожал плечами Холмс. – Картина наверняка в доме, скорее всего, в отдельной комнате, в которую запрещено заходить прислуге. Уверен, горничная нам ее покажет. Я прав?

Холмс перевел взгляд на дрожавшую у стены девушку, казавшуюся карикатурно-игрушечной на фоне здоровенных мужчин в форме. Горничная быстро закивала и бросилась вверх по лестнице. Запертая дверь на втором этаже нашлась очень быстро. Ключ от нее был обнаружен во внутреннем кармане пиджака Ярцева.

– Не имеете права! Это частная собственность! – заорал Ярцев, кинувшись вперед, но конвой быстро показал Сергею Эдуардовичу его место. Вадим попытался вмешаться, но его мгновенно скрутили и уткнули лицом в пол. Холмс, Ватсон и Волков зашли в комнату. Вслед за ними поспешила и Инна. На стенах висели самые дорогие картины из коллекции Ярцева.

– Это же… – удивленно проговорила Инна, указывая на одну из картин, – «Изобретение монстров» Сальвадора Дали! Это… копия?

– Не думаю, – сказал Шерлок. – Ярцев не тот человек, который стал бы довольствоваться копией.

– Но… она должна находиться в Чикагском институте искусств… – пролепетала Инна.

– А вот и украденный «Жираф в огне»! – сказал Ватсон, кивая на стену, где висела исполненная по дереву картина.

– Тут еще какие-то жирафы, – окликнул Волков, рассматривая аккуратно уложенные под стекло рисунок и гравюру. – Похоже, Ярцев на них совсем помешался!

– Пустите! Не трогайте там ничего! Выметайтесь! – раздавались снаружи вопли бьющегося в истерике коллекционера.

– Это рисунок, купленный в Нью-Йорке в две тысяча восьмом году, – сообщил Ватсон, – а это…

– Гравюра Дали «Пылающий жираф» шестьдесят шестого года, украденная в две тысяча девятнадцатом из галереи Dennis Rae Fine Art в Сан-Франциско, – подытожил Холмс.

– Так странно… – задумчиво проговорила Инна. – Виктор тоже всегда был очарован «Пылающим жирафом» Дали. Его удивляло, что в картине «Изобретение монстров» все имеет двойственную природу, кроме жирафа. Купающиеся в озере женщины издали похожи на лошадей. Образ женщины и лошади соединен в бюсте, на который смотрит ангел с кошачьим лицом. Непропорциональное лицо на переднем плане на самом деле две повернутые друг к другу головы. То же самое сделано с лицами Дали и Галы. И только жираф – просто жираф. Виктор считал, что мы чего-то здесь не видим или видим лишь то, что наш разум опознает первым. И пылающий жираф, возможно, вовсе не жираф…

Холмс задумчиво повертел в руках ключик от комнаты. Потом вынул из кармана телефон, поводил пальцем по экрану.

– Теперь у нас есть доказательство причастности Ярцева к смерти Соболева.

– Да ладно? – удивленно спросил Волков.

Холмс показал ему фотографию из материалов уголовного дела.

– Сравните снимок из дела с ключом Ярцева. Вода смыла все отпечатки и потожировые, но если ключи идентичны, это и не нужно.

– То есть Ярцев обронил его, когда убивал Соболева? – спросил Игорь. – Но это могло случиться и раньше.

– Не могло, – ответил сыщик. – Из показаний Ярцева по делу следует, что в последний раз он видел Соболева за неделю до убийства. А теперь вспомните, какую дверь открывает этот ключ и что за ней находится. Думаете, Ярцев так легко отнесся бы к потере этого ключа? Он наверняка поручил бы Вадиму осмотреть все места, где мог потерять его. Найти ключ в машине Соболева было бы несложно. Поэтому он мог быть потерян только в день убийства!

– Убедительно. Я позабочусь о том, чтобы уголовное дело по факту смерти Соболева было возобновлено, – кивнул Волков.

– Знаете, я не понял только одного. Зачем вы хотели купить полотна Соболева? – спросил Холмс, выйдя из комнаты и вопросительно глянув на красного от злости Ярцева.

– Я привык благодарить тех, кто помогает мне. Даже если они делают это не по своей воле… Это залог моего успеха в бизнесе…

– Инна Олеговна, тут какой-то иностранец приходил с длинным шарфом и в желтых ботинках. Просил передать вам это.

Инна приняла из рук администратора конверт. Она знала только одного иностранца, подходившего под это описание. Хозяйка галереи осторожно вскрыла письмо. Внутри лежали сложенный несколько раз лист бумаги и небольшая открыточка с видами Лондона. Инна вынула открытку, перевернула.

«Слова Виктора о том, что пылающий жираф, возможно, вовсе не жираф, натолкнули меня на мысль о том, где может быть спрятана картина Соболева. Точнее, не где, а как. Если вы хотите увидеть ее, вам придется сделать кое-что, следуя моей инструкции (вы также найдете ее в конверте)».

Инна дрожащей рукой вытащила сложенный лист бумаги и осторожно развернула. Взгляд женщины прошелся по пунктам, в глазах появилось сначала удивление, а затем – решительность. Директор галереи быстро направилась в мастерскую Артура Романова.

Эпатажный художник в очередной раз занимался чем-то странным, пытаясь разрисовать собственную белую рубашку масляными красками. При этом влажная рубашка была надета на нем и безнадежно прилипла к его субтильному телу.

– Ты ведь хотел найти картину Соболева? – сощурила глаза Инна. – Я дам тебе такую возможность. Но даже не думай, что сможешь ее присвоить!

Следующие несколько недель Артур под руководством Инны обрабатывал в различных программах снимки фрагментов картин, зашифрованных в полотнах Соболева, соединяя все эти кусочки, тщательно подбирая положение каждого из них по цвету, линиям, формам и редактируя, как было указано в инструкции Холмса.

Артур ворчал, жаловался, стонал, но все равно продолжал работу. Под конец все это так увлекло художника, что он уже и без инструкций начал понимать, что нужно сделать и даже добавил кое-что от себя.

Конечный результат представлял собой удивительно притягательную для глаз графическую картину. Зашифрованные фрагменты полотен известных художников, соединенные сейчас в одно целое, обрели совершенно иной – новый – смысл.

– Черт! Как ни неприятно это признавать, но Соболев был гением, если держал в голове все эти части и мог представить, как будет выглядеть конечный результат, – поморщился Артур.

– Это можно перенести на холст? – хрипло спросила Инна.

– Ммм… во всяком случае, попробовать можно, но не уверен, что будет выглядеть так же.

– Вот же глупый… – грустно произнесла хозяйка галереи. – Почему он сам не соединил их все на одном полотне?

– Ну-у-у… Это же Соболев. Его работы всегда были необычными. Запах розмарина, зашифрованные фрагменты, а теперь еще будет и картина-пазл! После всего этого я, кажется, снова захотел взяться за кисть…

У каждой женщины есть прошлое

Елена Щетинина

#исчезнувшая

#темное_прошлое

#мама_всегда_права

Матушка всегда говорит, что нужно слушать свою интуицию. Вот как мелькнула у меня в голове мысль, что не стоит браться за это дело, – так и надо было ей следовать.

Мне этот клиент сразу не понравился, как только я увидел его на пороге с дверной ручкой в… щупальце? лапе? псевдоподии? Как это будет называться у существа, похожего на ожившую жижу?

– Покорнейше прошу простить, – застенчиво пробулькало оно. Секретарша Пенни, сидевшая в другой части кабинета, перестала бросать в мою сторону кокетливые взгляды и сползла под стол в полуобмороке.

– Ой, – огорчился мистер Жижа, глядя на торчащие из-под стола Пеннины ноги. – Это из-за меня?

– Нет, она просто прилегла подремать, – поспешно сказал я, прикидывая в голове, что нужно этому существу и стоит ли отвечать на его запросы.

– Дело в том, что… – оно задумчиво уставилось на оторванную дверную ручку в своей конечности. Входная дверь в нашу контору открывается внутрь, и это уже пятый инопланетянин за последний месяц, который не догадывается толкнуть ее, а дергает на себя до умопомрачения.

– Не волнуйтесь, – привычно соврал я. – Ручка одноразовая.

– Можно забрать как сувенир? – восхитился он.

Я почувствовал к нему невнятную симпатию.

С инопланетянами работать приходится на свой риск. Ни одна страховая компания не поручится за них. Например, кто знает, насколько они платежеспособны? Это у себя на планете они могут считаться воротилами бизнеса и богатеями, а потом выясняется, что денежная валюта у них – соляные кристаллы. И куда мне эти пять тонн соли девать?

А например, поделенное сознание? Когда в башке живет сразу две, а то и три личности? И все они паспортизированы и имеют отдельные документы. Значит, заключаешь ты договор с одной, а как приходит время платить по счетам, так оказывается, что ту личность никто уже давно не ощущал и куда она делась – не в курсе. А эти – не, эти платить не будут – по документам они совершенно другие субъекты права.

– Моя жена, – грустно сказал мистер Жижа. – Вот.

И протянул мне фотографию.

По зависшей паузе я понял, что должен что-то сказать о миссис Жиже. Но как вам объяснить… Понимаете, сизая лужа, вольготно развалившаяся на кожаном диване, не вдохновляла меня на цветастые эпитеты.

– Вах, – сказал я, закатив глаза, и причмокнул кончики пальцев точь-в-точь, как в каком-то недавнем фильме. – Беллисима!

– М-да? – с подозрением спросил мистер Жижа, пряча фотографию где-то в своих потеках. Я с удивлением припомнил, что на ощупь та была совершенно сухая.

– Я еще никогда не видел такой красивой, такой… – у меня вылетело из головы самоназвание жижоидов. – Ох, даже слов не подберу.

– Спасибо, – мистер Жижа горделиво выпрямился. Со стороны показалось, что из паркета забил канализационный фонтанчик. – Так вот, горе настигло меня. Моя жена пропала.

– Да вы что? – я вложил в интонации всю свою палитру заинтересованности. – Вы уверены?

– Что значит уверен? – кажется, мистер Жижа оскорбился.

– Ну… Может быть, она вышла в магазин, встретила подругу и заболталась? Или уехала к маме и забыла вас предупредить. Сколько она отсутствует?

– Сутки, – холодно ответил мистер Жижа.

М-да, вариант с подругой отметаем. Теща-жижа тоже, кажется, ни при чем.

– Вы обращались в полицию? – спросил я скорее, чтобы продолжить разговор. Те, кто приходит ко мне, в полицию по дороге не заворачивают.

– Нет, – подтвердил мои догадки мистер Жижа. – Понимаете… мои уровень и статус… я не могу допустить, чтобы информация о том, что моя жена исчезла, стала достоянием общественности.

– Вы думаете, ее похитили? – магические слова «статус» и «уровень» затуманили мне мозги, и я решил брать быка за рога.

Информации из безутешной жижи удалось выудить немного – он с разной степенью элегантности обходил все вопросы, которые касались личности супруги.

В итоге через час у меня на руках было только банальное: «Пришел домой, а ее нет. Все нет и нет». Через два часа я сказал Пенни, чтобы она прекратила изображать обморок и тайком читать под столом книжку, а вылезла и принесла нам кофе. «Особой заварки», – многозначительно уточнил я.

От кофе с ромом гость раздобрел, немного набух, как на дрожжах, и даже согласился на изрядно завышенную оплату моей работы.

И вот тут бы мне послушаться мамы и понять, что такие подарочки судьба подкидывает неспроста – тройной тариф за плевое и безопасное, в общем-то, дело – но жадность меня всегда губила. Мы ударили по рукам, – точнее, руки были только у меня – и все завертелось.

Клиент возжелал – после заключения сделки он с каждой минутой становился все более и более напористым, – чтобы я немедля посетил его дом. Видите ли, каждая секунда на счету – и кто знает, вдруг любое промедление станет – тут он как-то чересчур мелодраматично всхлипнул – роковым. Честно говоря, я не был настроен столь пессимистично. Наш городок довольно тих, старомоден и миролюбив, за годы детективной практики я ни разу не сталкивался с чем-то серьезным.

Украсть забор, написать на стене «Грибоиды рулят!», обнести сберкассу с помощью пчел-налетчиков, – на это местные жители способны. Но вот убить сизую лужу – вряд ли. Кстати, а как это вообще можно сделать?

Уходя, я шепнул Пенни, чтобы она навела справки о нашем госте.

* * *

Я и так подозревал, что мистер Жижа не бедствовал, а личный лимузин с енотом-мигрантом за рулем убедил меня в том, что на этот раз в мои сети заплыла крупная рыба. Но лишь увидев дом клиента, я окончательно осознал масштабы того, во что ввязался.

Это был особняк весьма эклектичного вида – восемь этажей, секвойи на крыше, колонны по периметру и огромная статуя на заднем дворе. Теперь я знал, куда делся пропавший из Гизы год назад Большой сфинкс.

– Весьма… – пробормотал я, стараясь не слишком завидовать. – Весьма.

– Ах, вы про это! – Мистер Жижа слегка махнул отростком. – Так, временное пристанище. У меня намечается крупная сделка, так что вскоре я собираюсь переехать в место поприличнее. За Садом Камней, слыхали?

– М-нэ… – я наморщил лоб, стараясь припомнить. – Но… я думал, там строят стадион.

– Ах, нет! – Мистер Жижа повторил небрежный жест. – Это всего лишь проектировали бальную комнату.

Когда трель звонка проиграла «В пещере горного короля» – мистер Жижа с гордостью сказал, что для этого у него в стене замурован гномий оркестр на двенадцать персон, – дверь открылась.

– Робот? – не смог удержаться я от удивления, увидев дворецкого.

– Увы, – мрачно ответил мистер Жижа. – Моя поблажка супруге. Видите ли, она выросла у него на руках, так что он дорог ей как память. Хотя моя бы воля – отправил бы давно в утиль. Он мне весь паркет уже исцарапал.

Внутри особняк казался гораздо больше, чем снаружи. Когда я отметил этот момент вслух, мистер Жижа напустил таинственного лилового тумана с легким ароматом земляники. Но это все равно не помешало мне разглядеть утопленные в стены датчики Клаайфера-Дансена. «Нелегальное расширение пространства – двадцать лет с конфискацией», – машинально отметил я в уме.

И тут же вскрикнул от того, что кто-то сзади наступил мне на пятку.

– Извините… – прошелестел робот и попытался раствориться в тумане.

Если бы роботы могли испытывать эмоции, я бы сказал, что этот выглядел несколько растерянным. Он суетился, поскрипывая, совершал множество каких-то непонятных мелких действий и старался не попадаться мне на глаза. А еще у него на совершенно гладкой лицевой панели присохло что-то белое.

– Вот комната моей жены, – мрачно сообщил мистер Жижа, открывая двойные двери.

Я успел заметить бронированную вкладку, титановые крепления петель и четыре потайные щеколды, помимо огромного амбарного замка.

– Мне кажется, она несколько меньше, чем можно было ожидать… – мягко намекнул я. Судя по всему, расширителей пространства на нее не хватило.

– А зачем моей жене большая комната? – мистер Жижа сделал волнообразное движение, которое я решил трактовать как пожатие плечами. – Большие пространства искушают, толкают на вольность мыслей, на желания непонятного и ненужного.

– А что ваша жена делала в последние дни? – спросил я, достав блокнот. – Кому звонила, с кем встречалась?

– Никому и ни с кем, – жестко ответил мистер Жижа.

– Вы так уверены? – я сделал пометку.

– Абсолютно. У нее нет стационарного телефона в комнате, нет друзей, и я ликвидировал всех ее старых подруг.

– Так, – я сделал еще одну пометку. – То есть, когда вы отсутствуете, ваша жена занимается… ничем?

– Ну да, – мистер Жижа снова пожал плечами. – А зачем ей чем-то заниматься? Она ждет меня – это и есть ее работа.

– Ну да, ну да, – пробормотал я. Ничего нового – вечно пропадающий на работе муж, скучающая супруга… По идее, где-то неподалеку должен обретаться волоокий красавец с литыми мускулами и одной извилиной в голове.

– А у нее был личный тренер? – пошел я по самому простому пути. Мистер Жижа промолчал. – Может быть, учитель музыки? Рисования?

– Вы намекаете, что у моей жены мог быть любовник?

– Ну, эээ…

– Вы хотите сказать, что женщина может предпочесть кого-то мне? Мне? – Мистер Жижа начал угрожающе пухнуть.

Со стороны казалось, что в комнате разрастается небольшая грозовая туча.

– Видите ли, – миролюбиво заметил я. – Мы никогда не можем точно знать, что творится в голове у женщин. Равно как и у любого другого чело… эээ… сущест…

– Я точно знаю, – перебил меня жижоид. – Я каждую неделю делаю своей жене МРТ.

Гномий оркестр за стеной грустно заиграл «К Элизе».

– Кстати, – уходя, шепнул я закрывавшему за мной дверь роботу. – У вас клей присох.

* * *

– Ой-вей, – причитала мама, накладывая мне третью тарелку рагу. – Сколько раз я говорила, что эта работа тебя погубит. Ну как, как можно приходить домой так поздно? Ты же знаешь, что отсутствие режима вредит пищеварению.

Матушкина кошка Царица Савская осуждающе смотрела на меня так, что кусок застревал в горле. Совершенно голая, без единой шерстинки – у нас с мамой аллергия на кошачью шерсть – она казалась посланником ада, присланным напоминать мне о моих прегрешениях.

– Мама… я задержался всего лишь на полчаса. На полчаса!

– А я уже все глаза выглядела! – всплеснула руками мама и присела на стул напротив меня. – Думала, что с моим мальчиком случилось?

Царица Савская повернулась ко мне спиной и стала вылизывать пузо. С такого ракурса она напоминала ощипанную тушку индейки.

– Сегодняшний клиент попросил найти его жену, – попытался я элегантно сменить тему.

– Держу пари, что он ее убил, – пожала плечами мама. – Ни одна женщина еще не доводила мужчину до добра.

– Кстати, мама… – перед моими глазами встал волнующий образ Пенни в розовом пеньюаре. Пеньюар почему-то был матушкин, поэтому Пенни приходилось придерживать его обеими руками и даже зубами. – А ты не думаешь, что мне пора жениться?

Царица Савская резко обернулась. В ее желтых глазах плескался первобытный ужас.

Мама аккуратно взяла вилку и попробовала пальцем зубцы.

– А зачем моему сладкому мальчику жена, когда у него есть мама? – мягко спросила она. – У каждой жены есть прошлое.

– У меня оно тоже есть, – резонно попытался заметить я.

– Ну так мамочка же в курсе твоего прошлого, не так ли?

Я предпочел промолчать.

– А вот о прошлом всяких там проходимок мамочка не в курсе, – сказала она и резко воткнула вилку в столешницу.

Я мысленно вычеркнул Пенни из кандидаток в жены. Хорошие секретарши на дороге не валяются. А без глаза или с парой дырок в животе они несколько теряют свои профессиональные навыки.

Посреди ночи я вспомнил о задании, которое дал Пенни.

– Вы мне должны, – сонно пробормотала она по телефону.

– Я подниму тебе жалованье, – посулил я.

– Если бы всякий раз, как вы обещаете это, вы поднимали его хотя бы на пять процентов, я бы уже давно выкупила нашу чертову контору с потрохами!

– Пенни! – шепотом возмутился я. – Не ругайтесь! Мама может нас подслушивать.

– Привет, миссис Ковальски! – мгновенно проснулась Пенни. – Хочу сказать, что ваше печенье невероятно вкусное, я всегда поражалась вашим кулинарным талантам…

– Очень приятно, – сухо заметила мама с другого аппарата. – Правда, я как-то не рассчитывала, что мой сын будет разбазаривать свою еду – над которой я трудилась, не покладая рук! – на каких-то профурсеток!

В соседней комнате грохнула трубка, и мы услышали писклявые гудки.

– Вернемся к делу, – сказал я.

– Итак, наш клиент… – тут, судя по звуку, Пенни стошнило.

– Отравились? – сочувственно спросил я.

– В смысле? С чего вы взяли? Итак, этот… – тут ее снова стошнило.

– Пенелопа, дорогая, – заволновался я. – Я понимаю, что наш клиент не образец красоты и обаяния, но не надо принимать так близко к сердцу.

– Вы не понимаете! – обиделась она. – Это его имя.

– А… есть какой-то менее звучный вариант?

– Его первый фальшивый паспорт, конфискованный Особым отделом, был на имя Яна Жижки.

Я хмыкнул:

– У того, кому он его заказывал, было чувство ю… Подожди! Фальшивый паспорт? Особый отдел? Мы что, связались с…

– …гангстером, – подтвердила Пенни. – Наш господин с трудновыговариваемой фамилией – представитель крупнейшего мафиозного клана, которому принадлежат все торговые пути Восьмого космического сектора. Ну и по мелочи – котрабанда…

Я охнул. Котрабанда – контрабанда котов – была грубейшим нарушением «лысого закона». Коты, еноты, кролики и морские свинки для некоторых инопланетян были чересчур умилительными. Всяческие инсектоиды и крабообразные, поглаживая котика, впадали в наркотический экстаз. Достаточно было часа знакомства с обычным котом – и полчаса с персом или британцем – как общество теряло еще одного своего полноценного члена и приобретало загладного котамана.

– Мы покойники, – прохрипел я.

– Вы, – подчеркнула Пенни. – Покойник – вы. Я, если помните, в разговоре не участвовала и ответственности не несу.

– Если меня убьют, ты потеряешь работу.

– Уйду к конкурентам, – безжалостно сообщила она. – Трехглазый Джордж давно переманивает меня к себе.

Я вздохнул.

– Ладно, давай, что там еще на этого нашего…

– Не так уж много, – скороговоркой продолжила Пенни. – О жене его ничего не известно, что даже странно.

– Подтерто? – оживился я.

– Возможно. Причем отовсюду. И из бумажной картотеки, и из электронных баз, и даже из памяти генномодифицированных червей-извилин. Словно у нее никогда не было прошлого.

– Но как…

– Извините, больше я ничего не знаю. Спокойной ночи.

И она первой положила трубку.

* * *

– Знаете, Пенелопа, – как бы невзначай начал я, придя наутро в офис, – моя мама говорит, что у каждой женщины есть прошлое.

Пенелопа слегка порозовела и пролила чай на клавиатуру.

– Ваша мама в высшей степени мудрая дама, – пискнула она.

– Не могу не согласиться, – кивнул я стоявшей на столе маминой фотографии. – Однако насколько это прошлое определяет дальнейшую жизнь женщины?

Пенни икнула и отвела взгляд.

– Ну-у-у… – равнодушно сказала она. – Это зависит от женщины. Если она ведет достойную жизнь, на хорошем счету у работодателя, разве так важно, что было в ее далекой… то есть не совсем далекой… юности? Особенно, если там ничего криминального и лишь чуть-чуть аморальное?

– Чуть-чуть? – переспросил я.

Пенни задумалась.

– Знаете, – сказала она, – одна моя подруга танцевала канкан…

– Не очень возмутительно, – пожал я плечами.

– На канате.

– Ну…

– Голая.

– Кхм. Продолжайте.

– Так нечего продолжать, – огрызнулась Пенни. – Ныне она приличная дама с повышенной социальной ответственностью и на хорошем счету у работодателя. Исправно платит налоги, вышивает крестиком и по воскресеньям поет псалмы.

– Голая? – пошутил я.

Пенни отчего-то густо покраснела.

* * *

Осьминоид герр Пауль плавал кролем в иссиня-черной воде своего личного бассейна. И одновременно личного офиса и склада нелегальных материалов.

– Я бесплатно никого искать не буду, – предупредил он, даже не поднимая клювастой головы.

– Обижаете, Паша, – сказал я, вытаскивая из кармана фотографию жены мистера Жижи и небольшой пузырек с валерьянкой.

– Ах, это вы, – сказал герр Пауль, оживившись и следя круглым карим глазом за пузырьком. – Давайте сюда объект.

Бросив взгляд на фото, он хмыкнул и протянул щупальце.

– Э, не, – сказал я, пряча пузырек за спину. – Сначала объект.

– Объект у меня внизу, – ответил осьминоид. – Плату вперед.

– Э, не, – покачал головой я.

– Э, да, – ответил герр Пауль и ткнул щупальцем куда-то мне за спину.

Я обернулся.

Там, на стене, висел лист бумаги с неровно выведенными буквами:

«ПЛАТУ ВПИРЕТ»

– А то много вас ходит таких, – пояснил осьминоид. – А потом ползи, мсти за обман, топи в вашей речке-говнотечке. Надоело.

Я вздохнул и протянул ему валерьянку.

Герр Пауль профессиональным движением отвинтил крышечку и опрокинул пузырек в ротовое отверстие.

– Ух! – одобрительно крякнул он и порозовел.

– Ну, – с нетерпением спросил я. – Ну что там?

– Айн момент, – отмахнулся он и нырнул в черные глубины.

Айн момент растянулся на минуту, потом на пять, затем на пятнадцать… Через двадцать минут я нетерпеливо похлопал ладонью по воде, а через полчаса снял ботинок с носком и сделал вид, что собираюсь устроить в бассейне постирушки.

Вода забурлила, и на поверхности показался осьминоид с чем-то, напоминающим полиэтиленовую книжонку.

– Ну и что это? – спросил я, разглядывая изображения каких-то клякс.

– Молодой человек! – назидательно поднял щупальце герр Пауль. – В вашем возрасте стыдно не знать, что мужские журналы есть у всех цивилизаций. Хотите, я покажу вам свою коллекцию? В ней есть весьма любопытные экземпляры.

Я вежливо отказался.

– Вот ваш объект, – герр Пауль ткнул щупальцем в одну из фотографий.

Наверное, у жижоидов это считалось очень эротичным. Возможно, – судя по тому, как был залапан этот разворот, – даже порнографичным. Но я уже сто раз вытирал ковер после того, как Царица Савская изволила переедать, так что цветное пятно на мебели меня не впечатлило.

– Ну как? – вкрадчиво спросил герр Пауль. – Вставляет?

– Что? – переспросил я.

– Вставляет? – повторил порномагнат. – Кирдячит? Дюдюкает? Хтангхн ктух? Хочется усики почесать?

– Эмн… – замялся я.

– Ах да, – махнул щупальцем герр Пауль. – Я забыл вашу анатомию и терминологию. Есть желание по…

– Нет! – быстро ответил я, вернул ему журнал и позорно сбежал.

* * *

– Между прочим, он очень обаятельный, – сказала Пенни, задумчиво разглядывая через лупу кулон с бриллиантом. – Обходительный, очаровательный, обворожительный…

– А еще округлый и обширный.

– А? – она с удивлением подняла один глаз. Вторым она продолжала разглядывать кулон. Бриллиант был размером с грецкий орех и даже сверкал как-то нахально и развратно.

– Я продолжаю ваш ряд прилагательных на “о”, – сухо ответил я, делая вид, что меня не интересует ни этот щедрый дар для Пенни, ни сама Пенни.

– Ах, ну да, от вас же даже на день рождения если чего и дождешься, так коробку конфет, которую дарили еще вашей прабабке!

– Я не знал, что вы такая меркантильная.

– Пф-ф! Меркантильная – это когда оказываешь услуги за деньги…

– Мне казалось, что это по-другому называется, – заметил я.

Пенни презрительно фыркнула.

– С нашей работой запроса на те услуги, для которых называешься по-другому, не дождешься. Никакой личной жизни. И никакой доплаты, кстати!

– А кстати, зачем мистер Жижа приходил? – при упоминании денег я обычно сразу меняю тему.

– Просто так, – Пенни пожала плечами, примеривая кулон на грудь. – Хотел узнать, как движется дело.

Я поперхнулся.

– И что вы ему сказали?

– Ну, как обычно, что все в порядке, что у вас есть версии и вы их разрабатываете, что в ближайшее время уже сможете предоставить итоги… Вы же сможете их предоставить?

– Ну, э-э-э…

– Я так понимаю, есть смысл звонить Трехглазому Джорджу?

– Пенни, – тоскливо попросил я. – Не могли бы вы…

– Не могу.

– Буквально на пару часиков!

– Увы-увы.

– Я обещал маме!

– Я буду приносить цветы на вашу могилу.

– Я повышу вам зарплату!

– Ха-ха-ха! – произнесла она без улыбки на лице, однако махнула рукой.

* * *

Мама очень любит ходить со мной на культурные мероприятия: концерты классической музыки, гастроли театра Кабуки, лекции приглашенных ученых и прочие облагораживающие действа. Она надевает свое лучшее леопардовое манто, вооружается моноклем и отгоняет от меня вертихвосток, которые хотят украсть у нее единственное сокровище. Тылы нам прикрывает сумка с Царицей Савской – о, сколько прошмандовок и профурсеток были вынуждены ретироваться, заслышав ее шипение!

В этот раз целью нашего семейного променада стала выставка современного искусства. Вся выставка заключалась в одном-единственном экспонате, которому посвящался буклет на добрую сотню глянцевых страниц. Две трети его заполняли излияния и изрыгания восторга по поводу уникальности, невероятности, замечательности, великолепности и в высшей степени всего прочего этого экспоната. На оставшейся трети располагались фотографии во всех ракурсах – и даже, кажется, снятые изнутри.

Признаюсь честно, хотя и со жгучим стыдом и болью в сердце, что я не поклонник современного искусства. А уж этот экспонат – по сообщению буклета, любезно предоставленный для выставки таинственным меценатом, – был больше всего похож на цветную бесформенную кучу.

Мама сокрушается, что я пошел в отца – грубого, неотесанного мужлана, который не мог отличить Мане от Моне, Гегеля от Бебеля, а Эйзенштейна от Эйнштейна. А также мою маму от той крашеной сучки, к которой впоследствии и ушел. Я не перечу, – в конце концов, стоит признать, папенька не отличался тонким вкусом: оставшаяся после него коллекция элитного алкоголя на деле оказалась омерзительной ядреной «паленкой».

Таинственный меценат скромно маячил в углу, прикрывшись буклетом.

Мама направилась в его сторону, тараном раздвигая посетителей и волоча меня за собой на буксире.

– О, это просто великолепно! – воскликнула она, подкравшись к меценату.

И оглушительно чихнула.

Тот вздрогнул и выронил буклет.

Его огромная непричесанная борода топорщилась во все стороны, напрочь скрывая лицо.

– Очнь пртно, – невнятно пробормотал он.

Борода дрогнула и поползла ему на грудь.

Он нервно схватился за нее рукой, затянутой в скрипучую лайковую перчатку.

Я чихнул.

* * *

Ждать в темноте музейного зала мне пришлось недолго.

– И снова здравствуйте, – сказал я. – Я же предупреждал вас о присохшем клее. А постижерная смесь очень плохо ложится на свои же остатки.

Робот замер, выронив из манипуляторов накладную бороду.

– Тем более, что вас надули, – продолжил я. – Вам продали бороды из запасников местного драматического театра рептилоидов. А у тех аллергия на синтетику и волосы гуманоидов. Вот и делают из кошачьей шерсти.

Робот как-то совершенно по-человечески вздохнул.

– Я так и знал, – печально сказал он. – Я так и знал, что у нас ничего не получится. Я же ей говорил.

– Не надо, Вольфганг, – вдруг прозвучал за моей спиной мелодичный голос.

Я вздрогнул и обернулся.

Уникальный, невероятный, замечательный, великолепный и в высшей степени все прочее экспонат медленно стекал со своего постамента, переливаясь всеми цветами радуги.

– Это была только моя идея, – сказал он. Или… она?

– Миссис… Жижка? – прохрипел я.

– Надеюсь, что недолго, – ответила она. – Сколько требуется времени, чтобы пропавшего признали умершим?

– Человека – двадцать лет, а жижоида… я не знаю, не в курсе межпланетного права по таким вопросам. Да какого черта! Что вы тут делаете?

– Экспонируюсь. – Она сделала то самое движение, которое я когда-то идентифицировал у мистера Жижи как пожатие плечами. Но у нее оно выглядело… элегантнее?

– Хорошо, будем продвигаться чуть медленнее, чем я планировал, – согласился я. – Какого черта вы экспонируетесь?

– Мадам, я не могу позволить, чтобы вы пострадали, – вмешался робот. – Я возьму всю вину на себя.

– Вольфганг, погодите. Молодой человек, вы знаете, кем я была до брака?

– Ну-у-у… – я замялся. – Порнозве… снимались для мужских журналов.

– Верно. А знаете почему?

– Ммм… деньги?

– Отчасти. Поначалу. Я же когда-то была балериной… не смотрите так, – грустно рассмеялась она. В тишине зала словно рассыпались хрустальные шарики. – У нас тоже есть балет.

– Извините, – пробормотал я, содрогнувшись от ужасных видений.

– Я была балериной, но травма… А жить без сцены…

– Порножурналы, – напомнил я нить беседы.

– А это тоже сцена. Почему бы и нет? Это тоже искусство! Если можно красотой сделать кого-то счастливым хотя бы на пару секунд… А разве я не красивая?

– Вы невероятная, – восхищенно пробормотал робот.

Я сделал ему знак замолчать.

– А муж запретил вам это? – понял я.

– Вы же были у нас дома, – грустно сказала она. – Он запретил мне все.

– И вы решили сбежать? Таким образом? Вы что, думаете, что ваш собственный муж не признает вас тут? Голой?

– Мадам не голая! – возмущенно воскликнул робот.

– Не надо, Вольфганг, – сделала она успокаивающий жест. – Он не обязан разбираться в нашей одежде. Мой муж ненавидит искусство. Он никогда не увидит меня.

– А его… друзья? Ваши… сородичи?

– У нас в мире нет скульптуры. А мои сородичи мало интересуются тем, чего нет в их мире.

– Но если… вдруг?

– Поживем – увидим, – вздохнула она.

– Я должен отвести вас к вашему мужу, – сказал я.

– Но?..

– «Но»? – ее голос меня завораживал.

Мне почему-то вспомнился несчастный оркестр в стене.

– Вы еще стоите здесь и разговариваете, а не тащите меня к нему. Поэтому есть какое-то «но». Но?..

– Но я не знаю, – честно признался я.

Она снова поднялась на пьедестал.

– Скажите, разве это плохо? – спросила она, приняв позу. Это было похоже на радужный гриб-трутовик.

– Я ничего не понимаю в современном искусстве, – ответил я.

– А в красоте? – мягко спросила она. – Вы же не можете ничего не понимать просто в красоте?

– Я не знаю.

Она перетекла в скульптуру женщины с веслом.

– А так?

– Возможно, – согласился я.

– Вы ничего не понимаете в красоте, – подтвердила она. – Первый вариант был гораздо лучше.

* * *

Мистер Жижа недавно снова женился. Как оказалось, в двадцатый раз. По бывшей жене он горевал ровно неделю – до тех пор, пока не обнаружил, что кто-то взломал бульдозером стену его дома и выкрал гномий оркестр на двенадцать персон и старого робота-дворецкого.

К радости мамы, я теперь выписываю буклеты выставок современного искусства. И складываю в особую папочку те, в которых принимают участие экспонаты из коллекции таинственного мецената.

Контору свою я пока прикрыл. Думаю, что еще лет десять проживу на бриллианты, преподнесенные благодарным гномьим королем.

Тем более что этот мистер Жижа увел у меня Пенни.

Трюк с фонарем

Александр Подольский

#смертельный_фокус

#лучшее_шоу_черного_мага

#курение_убивает

Выступали азиаты-карлики в пестрых пижамах блевотного цвета. Недомерки показывали карточные фокусы, дурачились, дрались, но публика никак не реагировала. Жалкое зрелище.

– А что полиция? – спросил я, выдыхая дым.

– Да срать им, – сказал Боров. – Оформили самоубийство, мол, никаких вопросов, чего, мол, тут голову ломать. Разбираться не стали. Им висяки не нужны. Как и мне – проблемы.

Десять минут истекли, и платформа поползла вниз, забирая карликов под сцену. Народ лениво похлопал – скорее скрипящим механизмам, чем циркачам. Сегодня людей было мало, сотни три. Но вечерний куш никто не отменял.

«Платформу» придумал Боров. Я никогда не понимал прелести этого местечка, но оно понравилось очень многим. Идея была в том, чтобы собрать в одном заведении кучу разномастной творческой живности, выделить каждому время для выступления, а лучших потом наградить. Сцена тут располагалась в здоровенной раковине, выглядывая в зал, будто глаз из дырки в черепе. Пола не было – его заменяли многочисленные платформы, которые тащил наверх подъемник. Пока выступали одни умельцы доставать кролика из шляпы, готовились следующие, и так три часа подряд семь вечеров в неделю. Безостановочное шоу на потеху зрителю. У каждой команды была своя платформа, которую она разрабатывала, обставляла и готовила к номеру. Отсюда и пошло название. Взнос участника, конечно, кусался, но шанс тем же вечером получить в десятки раз больше привлекал куда сильнее. Плюс к тому здесь частенько практиковалось поощрение отдельных удачных номеров неплохой денежкой. Победителя выбирали зрители, и он заграбастывал половину банка. Посетителей тянули сюда иллюзия власти, возможность решить чью-то судьбу. Ну а вскоре «Платформа», укрывшаяся от больного города в промзоне, стала любимым местом для представителей мира криминального. Полиция сюда не заваливалась, Боров платил исправно, так что публика собиралась соответствующая. Хотите снять бабу на ночь, заказать соседа или прикупить таблеток? В «Платформе» всегда отыщется нужный человек. Главное – знать, к кому подойти.

– Тогда зачем тебе копать?

Боров с трудом перекинул ногу на ногу и отхлебнул пива, расплескав его по второму подбородку. Кличку он оправдывал на все сто.

– Мне и не надо, Дым. А вот эти паскудники, – он ткнул жирным пальцем в сегодняшнюю афишу, – такое устроили! Мол, это знак, это убийство, мол, пора валить из «Платформы», пока целы. Слыхал, да? Идиотов куски. Мистика им, мол, мерещится. Призраки гребаные.

Подъемник явил зрителям платформу с парнем в красном костюме и двумя полуголыми девушками. Всяко интереснее карликов. Рядом с парнем стоял куб – полтора на полтора метра, – оформленный под газовый фонарь. Из деревянных ребер росли золотые перья, боковые грани казались бумажными. Сверху виднелась дыра, точно сливная щель в сортире. Зазвучала музыка, и на табло пошел отсчет новой десятиминутки.

– Вот они, – показал Боров на сцену. – Гляди внимательно.

Девушки задвигались. Они были действительно хороши: длинноногие, подтянутые, фигуристые. Короткие топики подчеркивали груди, а обтягивающие шорты не мешали по достоинству оценить задницы. Волосы – брюнетка и блондинка, как и положено, – до плеч, чулки в крупную сетку, каблуки, по-кошачьи плавные движения… Их танец не только завораживал, но и отвлекал. Это и была основная задача помощниц.

Фонарь оказался на колесиках. Девушки стали его вращать, показывая, что за ним никто не спрятался. Фокусник с умным видом наблюдал за этим, сжимая в руке полуметровый жезл с лампой на конце. Куб остановился ровно посередине сцены, и техники приглушили освещение. Брюнетка откинула переднюю панель, обнажая пустые внутренности фонаря. Девушки взялись за руки и отошли от куба, жестами приглашая к нему фокусника. Тот ухмыльнулся, поправил галстук и двинулся вокруг фонаря, насквозь просвечивая каждую грань своей странноватой лампой. Бумажные стенки вспыхивали электрическим огнем, не находя теней сообщников или других подставных. Сделав круг, фокусник запихнул лампу внутрь куба и поковырял там, словно смахивал паутину в углах. Фонарь был пуст. Подоспели помощницы. Сексапильная брюнетка захлопнула стенку, а блондинка волнующими движениями приняла у фокусника жезл и уместила штуковину в отверстие на верхней панели фонаря. Лампой вниз. Теперь фонарь светился изнутри, раскрашивая каждую бумажную грань.

– Лишь бы не опять… – шепнул Боров, вытирая пот салфеткой.

Фокусник с закрытыми глазами замер в пяти шагах от фонаря и погрузился в транс. Девушки кружили рядом, а когда музыка стала громче, упали на колени. Фокусник взял блондинку за руку, поднял, а потом ее словно током ударило. Девушка вытянула вторую руку, и дрожащее движение выросло внутри фонаря-переростка. Тень тряслась в такт с рукой блондинки, а потом исчезла. Фокусник поднял брюнетку и проделал с ней ту же процедуру. Каждый раз в фонаре появлялась тень и в точности копировала движения девушек. Шагнув к залу, фокусник резко протянул руки вперед, и тень прорвала бумажную стенку фонаря. Из куба вылезла рыженькая красотка. Полный комплект. Роды прошли удачно.

– Слава богу… – выдохнул Боров. – А то несут хрень всякую мне тут: сказки, мол, страшные! Идиотов куски.

– Но у тебя ведь и вправду пропадают люди, да?

– Так и раньше пропадали! Кто у нас здесь на это смотрит? Один запил, другая искололась, третий прыгнул на корабль – и привет. Баб вообще считать не стоит. Выступила один, ты понял, один раз! Приглянулась какому-то богатому извращенцу и теперь сидит на поводке, яйца ему чешет. Думаешь, откуда все мои бабы? Это же смотры!

Официантка поменяла пепельницы, улыбнулась и свалила. Боров проводил ее голодным взглядом и достал из кармана диск с блокнотом:

– Здесь запись вчерашнего фокуса с фонарем. В бумажках – всякие там данные, ну, адреса, имена и остальная чепуха. Я не верю, что это убийство, да ты сам только что видел номер! Как можно, мать их, в этом кубике кого-то зарезать, когда там даже третьей бабы быть не должно?!

Боров был прав. Показуха, ритуальное самоубийство, да что угодно. Съехала у девчонки крыша. Или довел кто-то. Никакой мистики. Я знал, о чем шепчутся в «Платформе», но в сказки верить перестал лет тридцать назад.

– Но, если вдруг это на самом деле убийство… Кто, куда, зачем, какого хера? В общем, никто, кроме тебя, не разберется. Разузнай все, ты сможешь. Нужно дать народу отмашку, что тут, мол, безопасно. Нет никакого, мать его, черного мага.

Деньги он мне вручил сразу, знал, что не откажусь. Странная работка, но почему бы не навариться на людском суеверии? Убийство в гигантском фонаре… Даже звучит смешно. Но копнуть будет занятно. Тем более за такие бабки.

На улице шел снег. Ночное небо вываливало белое крошево на грязную дорогу, ветер свистел в развалинах складов. Я укутался в пальто и двинулся к набережной, обходя примерзшего к тротуару забулдыгу.

– Ну, чего тебе? – по сонному голосу Шмеля было ясно, что он не особо рад моему звонку.

– Спишь, что ли?

– Поспишь с тобой. Чего надо-то опять? Только давай скорей.

– К вам вчера привезли бабенку одну. – Я достал блокнот и сверился. – Оксана Счастливая. Из «Платформы». И ножик вместе с ней. Как бы на нем пальчики посмотреть?

– Ты опять проблемы себе ищешь? Самоубийца это, угомонись. Никто с ней не возился.

– Я понимаю. Но очень интересно, заснуть не могу. Посодействуй, будь человеком. Я же не обижу, ты знаешь.

Шмель вздохнул:

– Все завтра. Отбой.

Я терпеть не могу полицейских, но без своих людей в этой конторе не обойтись. Шмель, хоть и тот еще засранец, все сделает. Поворчит, поворчит, но шелест заветных бумажек ни на что не променяет.

Ближе к центру города пошли работающие фонари. Машины дымили на тротуар и развозили выхлопное зловоние по кишкам каменного муравейника. Над горбами многоэтажек в черном небе проклевывались пятна салюта. Пир во время чумы. Половина забегаловок здесь после одиннадцати обрастала металлическими решетками на окнах. Гулять в темноте было опасно. Но не для меня.

Я шагал через парк к дому и размышлял. Черный маг. О нем стали болтать пару недель назад, причем не только обитатели «Платформы». Якобы в городе появилось подпольное шоу, где некий отморозок в маске разоблачает фокусы, новые и не очень, используя в своих представлениях других фокусников. Последние, как правило, не выживают. То девушку распилит по-настоящему, то утопит неудачливого колдуна в стеклянном гробу. Сказки все это, конечно, зато девкам в «Платформе» есть о чем потрепаться. У каждого города должна быть городская легенда, тем более у такого. Хотя извращенцев здесь хватает, так что желающие заглянуть к черному магу нашлись бы наверняка.

Обогнув безголовый памятник неизвестного поэта, я уткнулся в стайку местной черни у лавок. Четверо парней, две девки, куча бутылок, никаких мозгов.

– Слышь, лысый, дай закурить! – завел знакомую песню сопляк с красным носом.

Я улыбнулся. Сунул руку в карман пальто, нашел выемку со вшитыми ножнами. Здесь хранился подарочный кинжал в две ладони, почти невесомый и невероятно острый. Приятная на ощупь ручка всегда успокаивала, как и пистолет за поясом. На всякий случай. Обычно доставать их не приходилось.

– Мал ты еще. Года через три подходи.

Компашка загоготала.

– Дядя, ты похож на член, – пришла на подмогу усатая девка с синяком, глядя на мою бритую голову. – Да еще и обрезанный!

Она хотела дотронуться до шрама на лбу, но я перехватил руку. Сжал и вывернул запястье в сторону. Девка взвизгнула. Дернувшийся было красноносый курильщик уткнулся в кулак и спрятался в снегу.

– А ты похожа на трансвестита, но твоим дружкам, похоже, так больше нравится.

Девчонка улетела к собутыльникам, цветасто матерясь.

– Ладно, ладно, мужик, – вскочил с лавки патлатый блондин, пока остальные скрипели извилинами, – че ты такой злой? Обознались просто, бывает, не серчай. Приносим, так сказать, глубокие, ну ты понял. Мир, все дела.

Город окончательно испаскудился. Таких ублюдков можно встретить в каждом районе, иногда даже днем. Молокососы, едва от сиськи отлипшие, а все туда же. Я сплюнул и зашагал дальше. Родная пятнадцатиэтажка подслеповато щурилась горящими окнами.

Лампа гудела так, словно напоминала о счетах за электроэнергию. Я закрыл дверь, повесил пальто и прошел к компьютеру. Закурил. Призрачный дым окутал экран, где на платформу поднялась знакомая команда с фонарем. Я просмотрел запись дюжину раз. Номер был точной копией того, что сегодня показывали живьем, только вот в финале «тень» не воссоединялась с остальными, а вываливалась из фонаря с перерезанным горлом, рассыпая какие-то бумажки. Далее – немая сцена, и платформа с трупом исчезала в недрах конструкций здания. Когда тень внутри фонаря дублировала движения помощниц, в радиусе пяти метров никого рядом не было. Получается, убийцами не могли быть ни блондинка с брюнеткой, ни сам фокусник. Хотя… кто их знает. Волшебники гребаные.

Я поймал себя на мысли, что отношусь к делу именно как к убийству. Не изучаю фактуру, чтобы выяснить, почему девочка решила покончить с собой на людях, а пытаюсь впихнуть в стартовый расклад еще одного человека. Убийцу. Черного мага, тьфу ты…

Когда пепельница превратилась в холм из окурков, я допил кофе и выключил компьютер. Запись ничего не проясняла. Обычный номер, наверняка устроенный банально, только вот фокус с трупом кто-то провернул без согласия организаторов. Часы показывали половину второго ночи. Снежная пыль через форточку забиралась в квартиру. Мороз оплетал стекла ветвистыми узорами.

Имена, фамилии, адреса, даты, – в блокноте собралось неплохое досье. Счастливая снимала однушку в старой общаге, что в получасе ходьбы отсюда. Все равно не спалось, и я решил прогуляться. Но сперва позвонил Борову и сквозь его недовольное хрюканье сообщил, что мне обязательно нужно посмотреть фокус изнутри. С самого утра.

Стены были покрыты граффити, словно на здании испытывали краску все уличные художники города. Странные, смешные и страшные рисунки опутывали общагу разноцветными сюжетами. В углу дома старик и собака смотрели на воздушный шар, чуть дальше по стене сквозь метель в виде снежной пасти полз уазик, а подъездные двери прикрывал совсем уж наркоманский банан в башмаках и с тесаком. Коридор пустовал, поэтому громыхание отмычки никто не услышал. А даже если и услышал – всем было плевать.

Свет не включился – оно и к лучшему. Я прикурил очередную сигарету, чуть осветив комнату. По квартире точно смерч прогулялся. Одежда черным ковром липла к полу, все шкафы были открыты, сумки свалены у кровати. Ни в кухне, ни в ванной свет не зажегся, но холодильник по-стариковски кряхтел, а внутренности его сияли не хуже газового цветка на плите.

Кто-то выкрутил все лампочки.

Достав пистолет, я еще раз обошел квартиру и приземлился в кресло. Подступала паранойя. Дым растворялся в темноте, впитывался в обшарпанные стены и переползал к соседям. Зачем девушке, которая собиралась перерезать себе горло, переворачивать квартиру вверх дном? И даже если не собиралась – зачем? Что-то тут нечисто. Замки на двери были целыми, но это ни о чем не говорило. В районе хватало умельцев. Другое дело – кому понадобилось лезть в нищенскую квартиру? Еще один вопрос. Они начинали наслаиваться друг на друга, как горки пепла у кресла. Будь в квартире детекторы дыма, меня бы уже окатило струей с потолка.

Я решил вернуться к раскладу с убийством. Бардак говорил о том, что либо жертва собиралась валить из города, либо тут еще кто-то похозяйничал. Если бы Боров соображал быстрее, то позвонил бы мне вчера. А теперь целые сутки потеряны, погром могли устроить и пару часов назад, и неделю. Не говоря уже, что место убийства придется осматривать после плясок табуна циркачей. Все равно что искать пятна крови на рубахе из химчистки.

От табака приятно кружилась голова. Я сидел тут третий час, решив дождаться утра. Сон потихоньку завладевал телом, расслаблял мышцы и рисовал в голове полуголых девушек и чулки в крупную сетку. Я парил над сценой, словно какой-нибудь долбанутый супергерой, а воришка-ветер трепал складки пальто, пытаясь вытряхнуть карманы… Когда перед глазами всплыл сияющий фонарь с трупом, в дверном замке повернулся ключ. Затем еще разок. Дверь приоткрылась, пуская внутрь кусок света и чужое дыхание. А потом по длинному коридору затопали шаги. Я бросился к двери, но незнакомец оказался спринтером и уже успел добраться до лестниц. Перед тем как исчезнуть в черноте подъездного провала, он обернулся, и в болезненном моргании лампы мелькнула коротко стриженная голова с россыпью колец в ухе.

Догнать его я бы не сумел, поэтому вернулся в квартиру. Кто это был? Воришка, убийца, местный наркоман? Чем открывал дверь? Снова вопросы… Зажевывая новую сигарету, я поморщился. Этот тип наверняка учуял дым, потому и сбежал. Но с курением бороться я не мог, да и не хотел. Пускай даже оно иногда вредило делу. За этими мыслями в свете зажигалки я не сразу заметил фигуру у окна. Широкоплечая тень в секунду оказалась по ту сторону стекла. Сквозь черную маску с рисунком паука на меня смотрел человек, который все это время находился в квартире. Я поднял пистолет, но образ здоровяка уже смело пургой. Оконное стекло дребезжало от укусов ветра, в щель валил снег. Я подошел и взглянул на спящий город. Десятый, мать его, этаж. Никаких лестниц. Это становилось интересно.

Утро влезло через окно, распихивая темноту по углам. Ночь не дала ответов, а только все запутала. Похоже, самоубийством здесь не пахло, раз к рыженькой проявляют такое внимание. Словосочетание «черный маг» просилось на язык, но я не собирался о нем говорить. А вот не думать не получалось.

Я выпотрошил все, каждый ящик, каждую полку, каждый гребаный карман в груде одежды. И кое-что нашел. Сложенный вчетверо листок, размерами похожий на презерватив, оказался в заднем кармане дырявых джинсов. Это была фотография. На ней хозяйка квартиры обнималась с еще одной стройняшкой. Лица подруги рассмотреть было нельзя, кусок фотографии кто-то оторвал, но изображение меня и не интересовало. На обороте красовался номер телефона. Его пытались замалевать карандашом, но цифры читались. Я достал мобильник и набрал номер. Абонент – не абонент. Что ж, у Шмеля появилась еще одна халтурка.

Через два часа я был в «Платформе». Утром ее рабочие помещения напоминали огромный склад. Пчелиными сотами все пространство заполняли налепленные друг на дружку клетки: гримерки, сцены для выступлений и репетиций, камеры хранения реквизита и другого барахла.

– Извините, я бы тут не курил, – сказал тот самый парнишка, что вчера махал над кубом волшебным жезлом. – Здесь и пиротехники хватает.

– А я тебе и не предлагаю.

С ним была брюнетка. Без макияжа и откровенного наряда она не казалась привлекательной. Мешки под глазами, плохая кожа, самая обычная девчонка из неблагополучного района. Хотя имена мне пока не требовались, парочка боялась. Они боялись меня, боялись, что обвиню их в убийстве. Но в глазах читался и другой страх, к которому я отношения не имел.

Громадный подъемник спустил сцену с фонарем. Обычный металлический пласт черного цвета, никакого двойного дна и секретных кармашков. Гладкая поверхность с отметиной в виде маленького креста в центре.

– Для чего это?

– Сердце площадки, – ответил парень. – Самое удобное место для всяких махинаций, чтобы зритель не заметил, в какой бы части зала ни сидел.

Я осмотрел жезл. Была надежда, что туда запихнули какой-нибудь механизм с выдвижным лезвием, но нет, обычное древко с плафоном. Магический посох эконом-класса. Хотя его могли тысячу раз поменять после убийства. Эх, Боров, Боров… Но даже если бы из него внутрь куба выкидывалась катана, горло ею перерезать было невозможно. Этот вариант отпадал. Отпадали вообще любые варианты, кроме появления в кубе призрака-убийцы. Я сам там с трудом уместился, а была еще и девушка, да так, что зрители не видели тени…

Чертовщина.

– Чего встали? – спросил я. – Давайте, разоблачайте. В чем секрет? Самое главное – откуда третья вылезает?

– Да все просто. Она с самого начала сидит в кубе. Вращение – просто отвлекающий маневр. Вот, смотрите. – Парень показал на маркированную едва заметным крестиком стенку фонаря. – Эта панель с секретом, стенка здесь складная, она не распахивается, как остальные, а опускается-поднимается, точно занавес. Так что нам нужно развернуть фонарь этой стороной от зала и дождаться приглушения света. Тогда девушка поднимает полотно, прячется сзади и заделывает стенку обратно. Все продумано, дело нескольких секунд.

– М-да, вот тебе и магия… – хмыкнул я. Загадка оказалась совсем легкой. – А почему тогда при подсветке задней панели не видно тени?

– Марина, давай покажем.

Они открыли переднюю панель фонаря, а я отошел на место зрителя. Пустой куб смотрел на меня раззявленной пастью. Брюнетка спряталась за фонарем, паренек взялся за лампу. Электрический свет прошил материю насквозь, но тень девушки не появилась.

– Отсюда посмотрите.

Девушка прижалась к самому краю куба и выгнулась так, что лампа кружила рядом, едва не касаясь ее тела.

– Я не охватываю всю заднюю стенку, понимаете? Но с той стороны кажется, что просвечивается весь фонарь.

Дальше все было еще проще. Когда захлопывалась передняя панель, девушка ныряла обратно в фонарь и прижималась к задней стенке. Сверху крепили лампу, но на самом деле она освещала только лицевую часть куба, хотя для зрителя создавалась иллюзия, что в фонаре поселилось солнце.

Эти ребята рассчитали каждый сантиметр тени, проверили вид с каждого ракурса. Теперь я понял, почему в подобных фокусах не используют толстух. Помощница дожидалась определенного момента – сигналом была музыка, – приближалась к передней панели и дублировала заученные движения партнерш, добавляя номеру зрелищности. Ну а потом – резкий звуковой сигнал, прорыв бумаги, поклон, аплодисменты. Фокус как фокус. После разоблачения так и вовсе не впечатляет. А вот трюк с убийством был гораздо интереснее.

В кармане завибрировал телефон. Звонил Шмель.

– Слушаю.

– В общем, ложная тревога. Пальчики на ноже принадлежат Счастливой Оксане Эдуардовне, двадцати шести лет и дальнейшее бла-бла-бла по паспорту. По нашей базе проходила два раза, задерживали за проституцию. Других данных нет. Паспорт, вероятно, поддельный. Короче, типичная клиентка «Платформы», не парься.

– Печаль. Ладно, пробей тогда номерок один. – Я продиктовал цифры с задника фотографии. – Желательно поскорее.

– Дым, не наглей.

– Не могу. Мне надо.

– Тебе всегда надо. Отбой.

Итак, теперь уже все факты подталкивали к версии о самоубийстве, только вот ночные гости с ней никак не состыковывались. И перепуганные лица обитателей «Платформы» тоже.

– Мы свободны? – спросил фокусник.

– Ты – да, а вот подругу оставь. – Она посмотрела на меня так, будто я собирался продать ее в сексуальное рабство в страну третьего мира. – Пообщаемся.

Мы засели в занюханном баре неподалеку от «Платформы». Публика здесь была молчаливой, заходили в основном одиночки. Выпивали, заедали горькую вчерашними закусками и убирались. Пахло кислым пивом и пóтом, под потолком кружил сигаретный дым. Много дыма.

– Не трясись ты так, не съем. Я не полицейский, если что.

– Знаю.

– Ну и славно. Расскажи о Счастливой. Чем жила, что говорила, чем занималась?

– Да нечего рассказывать, – отмахнулась брюнетка, чье имя я уже забыл. – Она и сама не была любительницей поболтать. Тут у каждого свои секреты. Мы проработали всего-то две недели в таком составе. Собирались днем на репетиции, вечером выступали, потом разбегались. Все. Не дружили мы особо. Но и убивать бы друг друга не стали, конечно.

– А кто стал бы?

Девушка поморщилась:

– Вы и сами знаете, что болтают.

– Знаю. – Я затушил сигарету и взял новую. Дым ворочал мозги, без него думать не получалось. – Но хочу, чтобы ты рассказала.

– Оксана тоже про него говорила. В шутку болтала, что не отказалась бы поработать у черного мага… А в последние дни совсем перестала разговаривать, грустная ходила. У нее явно что-то случилось. Или она что-то чувствовала. Вот теперь и я чувствую…

– Что?

– Что могу стать следующей. Ведь в тот день была моя очередь выходить из фонаря, но Оксана попросила поменяться. И тут такое… Мне везде мерещится маска с пауком, да и всем мерещится…

– С пауком?

Брюнетка крутила кольцо на пальце, смотрела по сторонам, не желая встречаться со мной взглядом. Она действительно боялась.

– Говорят, так он выглядит. Здоровый амбал в черном. И маска с белыми паучьими лапами вокруг глаз. Его не интересуют фокусы, ему интересно убивать. Фокусы – для шоу. А фокусники – как расходный материал.

Я бы сказал, что это полнейшая чушь, если бы ночью не видел описанного здоровяка в окне. Того, который исчез на высоте десятого этажа. Который сумел остаться незамеченным в заваленной хламом однушке. Который кого-то там ждал.

– Похоже на мистическую белиберду. Вы не думали, что работают конкуренты «Платформы»? Хотят вас всех распугать, чтобы закрыть лавочку к чертям собачьим. Подумаешь, пара человек пропала.

– Пара? – усмехнулась девушка. – Это вам Боровинский сказал? Я насчитала десятка три. Народ бежит. И это уже не шутки. Никто ведь не знает, сколько из этих пропавших решили сменить профессию. А что если все они попали к нему?

Она начинала меня утомлять. Страх и богатая фантазия способны на многое. Хотя отрицать существование черного мага было глупо. Только вот верить в его сверхъестественность я не собирался. Обычный ловкач со съехавшей крышей. Оставалось выяснить его роль в этой истории.

– Что скажешь о новенькой?

– Ничего. Боровинский назначил одну из своих баб, пока замену не найдем. Ей даже не платят, так что мотива нет, если вы про это.

– Почему у вас вчера не было бумажек?

– Каких еще бумажек?

– Тех, которые рыженькая разбрасывает, выходя из фонаря.

Девушка замолчала. Вытащила из моей пачки сигарету.

– Потому что у нас в номере нет никаких бумажек.

– Очень интересно. Тогда с чего вдруг они появились в тот день?

Она сверкнула зажигалкой. Выпустила дым в сторону пары замызганных работяг, что искоса на нее поглядывали.

– Боровинский бесится при любом упоминании черного мага. Вы должны знать. Поэтому мы ему ничего и не сказали.

– Мне можно, я не буйный.

Девушка обернулась к старику с кружкой пива за соседним столиком, окинула взглядом барную стойку. Продолжила уже вполголоса:

– Я не знаю, откуда они взялись. Похоже, что Оксана и принесла. Или убийца. Когда я поняла, что произошло, сразу их заметила. Листки эти были рассыпаны вокруг тела, штук двадцать. Карта метро на черной бумаге. Кружком был обведен закрытый перегон в конце золотистой ветки. А в каждом углу бумажки сидел белый паук. Вот и думайте.

Дела… Добрые люди уже шепнули, что на перегоне нашли раритетную пушку… а еще цепи и человеческие ошметки. Похоже, чертов психопат совсем осмелел. Попади эта информация ко мне вовремя… С другой стороны, этот тип знал, кому давать наводку. Не в полицию же пошел.

– Они сохранились?

– Нет, мы их выбросили, народ и так с ума сходит от страха, не хватало еще этого. Тем более нам запретили шум поднимать. Самоубийство и самоубийство. Точка. Зрители бумажек не заметили, Боровинский и подавно. Сами понимаете, не до того. Да и не для них это было представление. Для нас. Он хотел, чтобы мы боялись. Хотя куда уж больше…

Пепел обжег пальцы, и я вспомнил про сигарету.

– И что говорит народ, чему верит? Убийство?

– Вы же видели фонарь изнутри, видели платформу. Тут либо Оксана сама, либо… А даже если сама, то ее заставили. Передать послание. Еще раз напомнить о черном маге. Нагнать страху.

– Она что-нибудь о себе рассказывала? Откуда родом, есть ли родственники?

– Как-то обронила, что в город попала на корабле. Значит, с севера откуда-то. Про родственников ничего не знаю. Хотя пару дней назад она вроде собиралась кого-то встречать в порту.

Улицу заметало, хороня следы. Где-то вдалеке выла сирена, и над домами вставал черный дым. Город жил в привычном режиме.

Девчонка исчезла во дворах, а я спустился в подземку. Грязные стены подпирали попрошайки и музыканты, грелись друг о друга плешивые собаки. Запах тут царил, точно в приюте для больных животных. На полу станции бурой краской пылала какая-то сатанинская звезда. В вагоне оказалось тепло, и я закрыл глаза. Таращиться в серые злые морды вокруг не было никакого желания.

Жертва, как обычно, оказалась без роду и племени, никакой информации. Только некто мифический, кого она собиралась встречать. А если Счастливая приторговывала натурой, это мог быть обычный клиент. Но она что-то знала и наверняка даже встречалась с черным магом. Иначе какого лешего он забыл в ее квартире? Тогда кто был тот, второй? И было ли убийство? Ведь при таком раскладе, чтобы пролезть в чертов фонарь и перерезать девчонке горло, нужно быть либо призраком, либо дьяволом. В общем, мозаика не складывалась. Наоборот – каждый кусочек жил своей жизнью и пытался запутать.

Нужная станция была чуть ли не самой грязной в метро. Я сразу узнал Шустрика, сегодня он изображал ветерана войны. Отрубленные ноги ему в этом сильно помогали. Всклокоченная борода росла до самого пупа, втыкаясь в перевернутую шапку с монетами. Рядом с инвалидной коляской никого не было, но в толпе узнавались телохранители. Это был бизнес со своими законами.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – отсалютовал я.

– Не ерничай, Дым, видишь же, нету публики сегодня. Какими судьбами?

– Да вот, магии захотелось. Сходил к Борову в «Платформу», но не впечатлился. Слыхал, ты знаешь какую-то альтернативу. Недавно вот, говорят, спасение из жерла пушки показывали. Правда, не совсем удачно.

– Мало ли что молва несет, Дым. Ты вроде не мальчик, а веришь всякой ерунде.

Я улыбнулся:

– Хорошо, скажу по-другому. Мне нужно попасть на шоу черного мага. Я знаю, что ты в курсе дела. Ты называешь время и место, и мы остаемся друзьями. Это первый вариант. Вариант второй: ты строишь из себя дурака, и я случайно опрокидываю тебя на рельсы. Молодчики не помогут, ты меня знаешь.

Шустрик нервно сгреб шапку с подаяниями, поморщился и оглянулся на якобы случайных зевак, которые без единой эмоции на физиономиях наблюдали за нами.

– Ты хоть знаешь, сколько это стоит?

– У меня хороший спонсор.

– Борзеешь, Дым. В эту тусовку тебе лучше не соваться. Там совсем другие люди.

– Я рискну. Говори.

Шустрик воровато стрельнул глазами по сторонам, обмазал взглядом своих покровителей и сплюнул на пол.

– Черт с тобой, Дым, но я тебе ничего не говорил. Сегодня ночью в доках представление. Сразу после полуночи. В том забросе, где раньше верфь была. Проход по приглашениям. – Он сунул мне в руку какую-то картонку. – Но ты теперь мой должник.

– Не вопрос, разберемся.

– Ну-ну.

– Счастливо оставаться, товарищ капитан!

Несколько бессонных ночей давали о себе знать. С мороза казалось, что дома воняет. Я открыл бутылку коньяка, зацепил сигарету и включил запись с фокусом. Ничего нового. Теперь, когда я знал схему изнутри, при желании можно было заметить тень во время просвета задней стенки куба. Или это только иллюзия?

Мобильник заворочался в кармане, когда я открыл новую пачку.

– Короче, по обычной ставке ты не отделаешься, – сказал Шмель. – Новости такие. Номер телефона принадлежит какому-то подпольному агентству, которое продавало билеты на паром. От них многие пострадали, у нас пачка заявлений лежит. Половина обилетившихся в списках пассажиров себя так и не нашли.

– Паром, конечно же, отчалил?

– Сегодня в одиннадцать уходит. Там ожидается хренова гора недовольных.

В голове что-то зашевелилось.

– Это все?

Шмель хмыкнул:

– Если бы… Не поверишь, но твою рыжую красавицу вернули в наш морг. В городском что-то начудили с документами, как обычно, в общем, и спихнули труп полиции. Родственников у нее нет, хоронить некому и прочее нытье. Самое интересное другое. Я не поленился проверить и ее пальчики. На всякий случай. Мы ведь просто сравнили рожу с паспортом, в «Платформе» труп опознали, избавив нас от лишнего геморроя.

Я затушил сигарету. В голове уже возникла разгадка. Но вонь… Казалось, она усилилась. Я подошел к двери в кладовку и дернул дверь на себя. Запах шел отсюда.

– Так вот, – продолжал Шмель, – пальчики на ноже, которые по базе принадлежат Счастливой, с пальчиками трупа не совпадают. То есть это либо двойник, либо…

– Сестра-близнец, – закончил я, разворачивая фотографию с оторванной головой второй девушки.

– Вот-вот. Надеюсь, теперь-то ты оценишь мое участие. А не как в прошлый раз.

Я закрыл кладовку, вышел в прихожую и обшарил пальто. Ножны были пусты.

– Спасибо, в долгу не останусь. У тебя ведь и без меня работы полно, угадал?

– Еще бы. Где живем, не забыл? Тут гопоту кто-то порезал. Хорошо так причем, конкретно – бошки всем отпилил. Слышал уже, наверное, в твоем районе ведь было. Шесть трупов, головы не нашли, зато орудие на месте. Ребята как раз щас разбираются.

– Весело тебе… – процедил я. – Ладно, сочтемся.

Головы были тут. В кладовке. Шесть штук, каждая выглядывала из старомодного цилиндра. Из квартиры нужно было валить. Прибытие нехороших гостей – дело времени.

Кусочки начинали срастаться в целую картину. Счастливая была жива. Горло перерезали ее сестре, о которой никто знать не знал. Или все отлично сыграли дурачков. Хотя циркачи с фонарем были так перепуганы, что и не подумали бы соврать. Потому что черный маг паучьей тенью навис над всей платформенной тусовкой. Это раз. Два – какой им от этого вранья прок? Да им срать на Счастливую, лишь бы самих не тронули.

Я запустил представление по очередному кругу, чтобы взглянуть на номер теперь, когда никаких сомнений насчет убийства не оставалось. Но глаз уже настолько замылился, что пришлось отвлечься и пойти перекурить на балкон. Сирен слышно не было. Пока. Холодный воздух привел в чувство, коньяк подпитал мозг, а сигаретный дым добавил спокойствия. Дело было за малым – сесть и разобрать все имеющиеся детали по косточкам.

Уже во время третьего просмотра я понял, что мне не нравилось в записи. На картинке происходило все то же самое, все наизусть выученное, но при этом другое. Дело было в платформе. Гладкая и будто пять минут назад рожденная на свет сцена, что я видел днем, в точности копировала экранную. И разницу заметить было практически невозможно. Но я заметил. Пусть и слишком поздно. Когда маг со своим жезлом проходил справа от куба, на пару секунд в кадре подсветились длинные царапины на платформе. Сегодня их там уже не было.

Через сорок минут я принялся изучать программку вечернего мероприятия в «Платформе» и сразу отыскал самое интересное. Номер одиннадцать, «Невероятное исчезновение человека из клетки с тигром». Пройдя по улью, нашел команду «одиннадцатых». Судя по времени, ребятам оставалось минут двадцать до выступления. В комплекте имелись и чудотворец, и сексапильная помощница в мини-юбке, и конечно, тигр.

– Кто главный? – спросил я, обнаружив знакомые царапины справа от центра сцены.

– Че?! – поинтересовался чародей. – Пошел на хер отсюда, щас охрану вызову, тебе яйца оторвут, не пугай животное, ты, скотина, дайте же сосредоточиться уже, твари драные!

Я прервал этот поток сознания ударом в живот. Великий маг согнулся пополам.

– Слушай сюда. Где была твоя платформа позавчера вечером?

– Где-где, – прокряхтел он, – в клетке и была, где ей быть, не выступали мы, Нуара в лечебницу возили, сожрал он что-то, мудаки бросают всякую херню потому что.

Я ударил по почкам. Маг упал на колени.

– Вторая попытка.

– Ты кто такой вообще?! – взвыл волшебник.

– Третья попытка.

Я замахнулся, но укротитель тигров застонал и затряс руками:

– Ладно-ладно, угомонись, я здесь вообще ни при чем, говорю ж, Нуара увезли, а мы проплатили участие уже, деньги жалко ведь…

– Ближе к делу.

– Она подошла и попросила платформу, сказала, что у них там чего-то поломалось, просто на время, обещала компенсировать, не всю сумму взноса, конечно, но хоть что-то. А после выступления я чуть дуба не дал, заплатил технику, чтобы тот помалкивал, отвез платформу назад, так и знал, что жопа будет.

Я обошел клетку. Под лапами тигра виднелись сборные панельки из дерева, наверняка и тут загадка фокуса была простецкой. Центр платформы тоже маркировали едва заметным указателем. А чуть позади него, в том месте, которое должно быть скрыто от глаз зрителей, сцена чуточку отличалась по цвету. Я присел рядом и разглядел тайник. Сделано отлично, даже с трех шагов подвоха не обнаружишь. В платформе вырисовывается малюсенький схрон, прикрытый материей, которая изображает металлическую поверхность. Дырка такая крошечная, что поместится там только карлик или ребенок. Или худенькая гимнастка.

– Кто к тебе подошел? – спросил я, хотя уже знал ответ.

– Рыжая ихняя, та самая и подошла. Счастливая, черт ее раздери, в гробу переверни.

Вечер обещал быть веселеньким.

На черном полотне неба бесновался снежный призрак. За серой пеленой растворялись звезды. Ветер заползал даже за воротник пальто. Паром стоял у причала, но народ не пускали. Толпа перекрикивалась, материлась, толкалась и проклинала всех подряд. Людям не хватало только транспарантов и лидера с мегафоном.

– Мне плевать, я билет оплатила!

– Почему так мало мест, что за херня?!

– Вокзалы закрыли! Сосед звонил, грит, мост опять перегородили! Крандец городу, правительство давно отсюда свинтило!

– Люди, ну будьте людьми! Не видите, с детьми же!

Ветер подхватывал голоса и сбрасывал в ледяную воду. Паром лениво качался на волнах, брызги летели на берег. Пахло птичьим дерьмом.

Меня заметили раньше. Хрупкая тень отделилась от толпы и нырнула в ряды грузовых контейнеров. Я двинулся следом. Электрические фонари освещали площадку с людьми, а здесь клубилась темнота. Жестяные лабиринты уходили под снег, седая сыпь накрывала погрузчики. Крики чаек разбавляли воинственный гул толпы.

Мы углублялись в лабиринты доков, паром оставался за спиной. Шустрая тень всегда оказывалась на шаг впереди, но теперь я понимал: ей не убежать. Именно ей, потому что коротко стриженный парнишка с пробитым серьгами ухом, с которым мы обменялись быстрыми взглядами в общажном коридоре, и был той самой жертвой. Я представил физиономию Борова, когда приведу к нему живую и здоровую танцовщицу, чье убийство он поручил мне расследовать, и не смог сдержать улыбку. Пазл оказался не из простых, но сложить его удалось. По крайней мере, в моей голове. Счастливая чем-то насолила черному магу или просто привлекла его внимание. Причем самым серьезным образом. И решила устраниться, выдав нагрянувшую сестру за себя. С фантазией у девки все было в порядке, раз удалось провернуть такое убийство. Только зачем эти сложности? Почему не оставить труп сестры в квартире? Теперь она ответит на все вопросы. Расскажет о маге. А потом я разберусь и с ним.

– Красавица, выходи! – нараспев произнес я, и эхо зазвенело среди контейнеров, путаясь в цепях над головой.

Ветер сюда не пробирался, но от ледяного металла веяло смертью. Под морозной коркой едва узнавались цифры.

– Я не полицейский. И на сестру твою мне плевать. Я просто отведу тебя к Борову и задам пару вопросов.

Прятаться здесь было негде. Оставалось только шагать вперед. Сквозь механические туннели мы незаметно добрались до заброшенного здания верфи, и я вспомнил. Вспомнил слишком поздно. Когда закурил и на секунду отвлекся. От удара трубы из темноты увернуться было невозможно.

Очнулся я внутри метрового куба. Передо мной сидела она. На голове рыжий ежик, в ухе сплетение колечек, даже под бесформенной мужской одеждой угадывалась точеная фигура.

– Ну, привет, что ли.

Счастливая молчала. Она уперлась в противоположную стенку и на меня не смотрела. Грани куба, естественно, бумажными не были. Волшебный фонарь, к которому за два дня я так привык, заменили на ящик из непробиваемого стекла. Пошарил по карманам, проверил – телефон и оружие забрали. Зато под ногами нашлись пачка и знакомая зажигалка.

В верхней части куба виднелось мелкое отверстие. Ни одной дверцы или петли я не отыскал, но как-то сюда нас поместили. Не через дыру ведь, куда и половина задницы не пролезет. Значит, велика вероятность, что куб наскоро слепили для одноразового использования. Прозрачные стены намекали на грядущее шоу.

– И не жалко тебе было сестру убивать? – спросил я, заваливаясь на спину и ударяя ногами в крышку будущего гроба.

– Да пошел ты! – впервые подала голос Счастливая.

Развернуться тут было негде, мои движения вдавливали девушку в стенку. Счастливая и не думала помогать. Я долбил ногами это чертово стекло, но оно отзывалось лишь безразличными вибрациями. Силы совсем кончились, когда вокруг собрались люди.

Перед тем как ящик накрыли черной материей, мне показалось, что в углу появилась брешь. Снаружи что-то происходило. Нас сдвинули с места и потащили.

– Такая молодая и красивая, но такая долбанутая, – проговорил я, пытаясь отдышаться.

– Заткни пасть!

– Да еще и невоспитанная.

– Если бы не ты…

Я поднял пачку, внутри оказались три сигареты.

– Если бы не я, тебя бы еще прошлой ночью забрали. Или грохнули. Он тоже в квартире был. Угостить?

Счастливая выбила сигарету из рук, и ящик остановили. Послышалось гудение многочисленных глоток. Я догадывался, что сейчас произойдет.

– Сегодня я показал вам суть китайского трюка с фонарем, – прогремел голос снаружи. Он звучал отовсюду. Похоже, черный маг использовал колонки и микрофоны. Настоящий концерт. – Настал черед наказать лжецов. Тех, кто служит обману. Тех, кто одобряет существование псевдомагии.

Покрывало улетело в сторону, и в квадратный аквариум вернулся свет. На нас смотрела маска с белым пауком вокруг глаз. За неподвижной фигурой в темноте здания проступали десятки силуэтов. Любители экзотики. Извращенцы.

– Ты ведь за фотографией с номером вернулась? – спросил я, пристраивая сигарету меж зубов. – Большая ошибка.

Счастливая заплакала.

– Ты не врубаешься, что ли?! – всхлипнула она. – Крутого из себя строишь?

Я пожал плечами:

– А чего грустить? Хотя трепаться мне с тобой некогда.

Я выдохнул и что есть силы приложился ногами к верхней панели. В ней открылось окошко, и внутрь полился бензин. Счастливая закашлялась, зажимая рот. А я улыбнулся. Брешь мне не почудилась.

– Эти люди дурачили нас, – шелестело эхо. – Они прятали свои деяния за секретными стенами и двойными полами. Но их фокусы смешны.

Сигарета в зубах подрагивала, как ни старайся держать ее ровно. Закуривать я не собирался, но с ней было спокойнее. Из-за бензина кружилась голова. Нытье Счастливой становилось громче. Теперь ее фамилия выглядела настоящим издевательством.

– Посмотрите на их жалкие попытки выбраться. Так выглядит реальность. Они ничего не могут без своего обмана. Еще бензина. Фонарь должен полыхать по-настоящему.

– Он заставил меня сыграть в наперстки, чтобы выбрать себе смерть, – сквозь слезы сказала Счастливая, когда сверху потекла новая волна горючего. – Если не нашла бы шарик, то сгорела бы заживо в тот же день. Но я угадала. И он отпустил. Отпустил передать послание.

Я ее уже почти не слушал, все мысли были заняты расширяющимся в углу отверстием. В конце концов, святой отец из меня никудышный, и со своей исповедью девчонка не по адресу.

– Отсчитал мне время до представления, – не затыкалась она, переходя на бессвязное бормотание. – Или я жертвую собой… дал мне эти приглашения… по его задумке, окончательно распугивая… остальных, или он припасет мне такую участь. Пострашней сожжения… Он как будто питается страхом чужим… Олеся приехала, мы давно разругались… Я думала, вдруг… Ведь могло получиться. Этот больной маньяк должен был поверить, что я все сделала, как он и сказал… Отстал бы… Надеялась… У сестры СПИД… Я просто хотела спастись, уехать из города, выжить.

Дыра расползалась, верхняя панель ходила ходуном. Жаль только, времени совсем не оставалось. На импровизированной сцене из бетонных блоков возникла девушка с факелом. В «Платформе» такую бы и на подтанцовку не взяли, слишком страшная. Остальные помощники разбежались. Черный маг так и не сдвинулся с места.

– Теперь не будет никаких фокусов! – объявил он. – Не будет потайных дверей. Не будет вранья. Вы все увидите своими глазами. Огонь решит судьбу каждого.

Человеческие истуканы в тени, как завороженные, наблюдали за пламенем. Счастливая закричала, молотя руками по стенкам. Она кашляла, плевалась в истерике, разбивая костяшки пальцев в кровь. Я снял ботинок и зачерпнул столько бензина, сколько сумел.

Черный маг нависал над самой головой. Улыбчивая помощница с факелом подошла ближе, в ее глазах читалось абсолютное безумие. Стеклянная задвижка уползла в сторону. К бензиновой вони прибавился запах дыма.

– Это и есть настоящее волшебство, – произнес маг, и динамики зашипели.

Через отверстие в крышке я плеснул бензином прямо в помощницу. Ботинок оказался не самой удачной катапультой, но горючка попала на факел и вспышкой огня ударила в лицо девушке. Она отпрянула, завизжала. В толпе кто-то закричал. Я резко выпрямился и с третьего удара снес разболтавшийся край верхней панели. До чудесного спасения оставались секунды. Уже вываливаясь в небольшой проем, я услышал крик Счастливой. По спине побежал огонь. Помощница успела бросить факел в нашу клетку. Я грохнулся наружу, скинул пальто и швырнул его в мага. Затушил всполохи на одежде, откашлялся. Перед глазами все плыло и плясало.

Счастливая плавилась в прозрачной тюрьме, девчонку было не спасти. Помощница мага каталась по полу и вопила, пытаясь погасить слизывающий лицо огонь. Сам же маг стоял на коленях и дрожал, раскинув руки. С пальто на него переползал огонь. Я отыскал тару с бензином и окатил психа. Вспыхнув, точно спичка, он не произнес ни звука. Казалось, за складками материи и сморщенным рисунком паука пряталась улыбка.

Огонь жевал покрытые бензином плиты и распластанные на них тела, но зрители не разбегались. Они наблюдали.

– Самый лучший трюк, – раздалось из ниоткуда, – это трюк с двойным дном. С отвлекающей обманкой.

Маг поднялся, и только тут я разглядел всю картину. Огонь не уходил дальше пяти метров от фонаря – он упирался в прозрачные стены.

– Вы только что видели невероятное вызволение. Что ж, не могу не признать мастерство исполнителя. Но такой финал нам не интересен.

Стены росли до самого потолка. Они были из того же материала, что и фонарь. Аквариум внутри аквариума, гребаная матрешка. От рук и туловища мага вверх тянулись тонкие тросы – тянулись туда, где поблескивали ряды разбрызгивателей.

– Этот человек оказался слишком любопытен. Он решил, что может противостоять мне. Поэтому он должен отправиться вслед за остальными глупцами. За теми, что возомнили себя кудесниками, не зная ничего о магии.

Подвешенной к потолку марионеткой больше не управляли. Она облезала, с нее сползали горелые лохмотья и лоскуты маски. Теперь я понимал, что мясная туша на тросах гораздо крупнее любого громилы. Изуродованное лицо с кляпом во рту не опознал бы никто, но по фигуре, часам, кускам дорогой одежды из-под бесформенной робы Борова вычислил бы любой обитатель «Платформы».

С потолка хлынула вода. Я принюхался. Нет, не вода…

За секунды все заволокло пламенем и черным дымом. Огонь стал живым. Он бросался на трупы и проглатывал их целиком, чудовищными фигурами вырастая до самой крыши. Толпа довольно гудела.

Последняя сигарета сломалась пополам, но расстраиваться было некогда. Я уперся в стену, пытаясь сохранить сознание и припомнить, как отсюда уходили помощники. За несколько секунд найти дверцу в этой дьявольской конструкции я не смог бы и в лучшем состоянии, но в такие моменты очень хочется верить в чудеса… С той стороны стекла на тросах спустился черный маг. Здоровяк в маске с паучьими лапами.

– Это мое лучшее шоу, – сказал он.

Прежде чем меня смело волной жара, я успел запихнуть в рот сигаретный огрызок и крутануть колесико любимой зажигалки. Всегда знал, что курение меня погубит.

Иллюзионист. Иногда искусство заставляет идти на преступление, а иногда преступление – это искусство…