Знаю, что еще рано, даже не открыв глаза. Мои внутренние часы бьют тревогу: так рано вставать опасно для моей психики. Только после девяти, иначе достанется всем, достанется нервная, крикливая Мира с эмоциональными качелями и истерическими припадками.

Конечно, появление ребенка внесло коррективы в режим сна. Бывало, что и в пять подъем, бывало, что и за всю ночь поспишь жалкий час. Каково ощущать себя выжатым чайным пакетиком, я вряд ли когда-нибудь забуду. Все же возможностью насладиться полноценным сном я пользуюсь по максимуму. Наконец-то нашему сыночку исполнилось два года и он научился спать всю ночь беспробудно.

Сейчас часов семь, Мишутка еще спит, спит в своей кроватке, спит в отдельной комнате. Ему достались мои совиные гены, поэтому он будет спать еще часа два. Я тоже буду, но сначала пожелаю хорошего дня человеку, который успел осуществить фокус исчезновения из нашего брачного ложа.

В кружевной ночнушке с голой спиной и огромными разрезами на бедрах спускаюсь по лестнице. Это уже не тот черный необычный дом Димы. С рождением Миши мы переехали в двухэтажный коттедж просторнее и светлее. Холодный белый минимализм разбавило многоуровневое освещение и темная палитра. Молочно-шоколадный дом оказался воплощением уюта. Здесь мне хорошо, и не только из-за того, что это я подобрала жалюзи и кресла. В доме живут люди, поэтому в нем тепло. На каждом углу игрушки, моя косметика и футболки Димы.

Вот настоящие крошки на столешнице, вот криво поставленный на плиту чайник, а вот и мой муж в солнечной дорожке у окна очень по-настоящему натягивает носок, покачивается, матерится, оставляя отпечатки пальцев на панорамном окне.

Мартовский пейзаж — так себе. Снега нет, зеленого газончика тоже. Все же вид сегодня потрясающий. Я успела к рассвету, который обычно благополучно пропускаю, валяясь в постели. Невинное небо буквально пожирают язычки оранжевого пламени. Горит все. Горят облака, горит небо, горят и мои глаза, отражая адское пламя.

— Какое ослепительное сегодня солнышко. Ты только посмотри… — говорю я.

Теперь Дима замечает меня и улыбается одним уголком губы, рассматривая мою ночнушку, хотя, скорее, то, что под ней.

— Лучше посмотрю на другое солнышко, еще такое сонное.

Похоже, путешествия во времени все же существуют. Всего одна фраза отбрасывает на три года назад. На мои голые плечи прилетает шелковый халат, комната расширяется в геометрической прогрессии, за окном вырастают серебристые небоскребы. Глаза не темные, а светлые, улыбка не пошлая, а умиленная. Андрей ответил также.

Мне сложно дышать, я опускаю глаза. Возвращение в реальность происходит быстро, проглатываю железяку в горле и выдавливаю улыбку. По прищуренным глазам Димы понимаю, что он не поверит в нервный тик.

— И что, блять, уже не так?

— Все хорошо. Правда.

— Я же вижу, что нет. Это уже было, да? Он сказал также? Захотел смотреть на другое солнышко? — восторгу Димы нет предела.

— Дима…

— Ну ответь. Я угадал?

Не нравится мне его насмешливый тон и заискрившиеся глаза. Жить во вранье с недавних пор тоже.

— Да, — выдавливаю я. — Но это же неважно. Это прошлое, важно только настоящее, наше настоящее.

Пока пытаюсь предугадать дальнейший ход неприятного разговора, Дима приближается вплотную и пускает обе руки в разрезы ночнушки. Сжимая ягодицы, он наклоняется и целует меня. Поцелуй настолько страстный, кажется, что его языку ужасно тесно в моем рту. Рывок — он берет меня на руки, продолжая надавливать на попу. Не остается ничего, кроме как обхватить его ногами и вцепиться в плечи.

— У тебя же сегодня встреча, к которой готовился месяц. Не опоздаешь? — спрашиваю я.

— Да вообще похуй. Подождут. Хочу тебя безумно.

Словно в подтверждение своим словам, Дима усаживает меня на обеденный стол, а не идет к дивану в гостиной. Мокрые поцелуи в шею бьются током. Спихиваю ремень с джинсов Димы и все чаще двигаю рукой. Дима спускает тонкие шлейки с моих плеч, оголяет грудь, но полностью меня раздевать не хочет. Растирая и выкручивая соски, он добивается не только моих стонов, но и яростного встречного движения. Прикушенная губа и пару таких отчаянных рывков, что я давлюсь собственным криком.

Напор у Димы всегда заоблачный, в этот раз он даже вдохнуть мне не дает. Каждое новое движение глубже и чаще предыдущего. Уже нет ни поцелуев, ни прикосновений к эрогенным зонам, есть только накал безумства. Давно уже не сижу: он полностью вдавил меня в стол и, сжав попу до онемения, проверяет мое самообладание. Чтобы не орать, сама закрываю себе рот ладонью, в следующую же секунду прикусываю ее. Казалось, что вызвать ощущения сильнее невозможно, у него же получается, при чем без стимуляции клитора. Оргазм после десяти минут дикого секса без возможности даже пошевелиться. Не чувствую я боли в спине, вдавленной в стол, и на ограниченное дыхание из-за тяжести на себе плевать. Мой оргазм ничего не меняет. Дима словно пытает меня, усиливая то, что уже и так выворачивает наизнанку. Минута, две. Не удивлюсь, что упивается моими содроганиями он еще дольше, чем процессом доведения до них.

Когда могу сделать полноценный вдох, сначала даже не верю в это. Я дышу, чувство завершенности вызывает тупую улыбку. В этот раз страшное расслабление не только в области гениталий. Мне кажется, что я вся стала крохотным комочком счастья. Не представляю, как хоть пальцем пошевелю, не то что спущусь со стола. Обожаю Диму за непредсказуемость и способность совершать невозможное. Хочу выдавить хоть пару слов о том, как мне сейчас хорошо, но Дима говорит первым:

— Ну что, тем утром выебал Андрей свое солнышко?

В этот раз глаза Димы не искрятся, а в голосе звенит та искренняя ненависть, которую он приправлял насмешкой.

— Серьезно, блять? Думал об Андрее, трахая меня?

— Зайка, не ревнуй, — лыбится Дима. — Я же знаю, что ты думаешь о нем чаще моего.

Где-то нахожу силы сесть и натянуть шлейки ночнушки. Злится сейчас не один Дима. Все приятные чувства испаряются, теперь мне хочется плюнуть ему в лицо.

— Во время секса я о нем не думала ни разу! Да, он был частью моей жизни! Воспоминания не выбросить из головы, порой они всплывают! Да, черт побери, у меня есть прошлое! Ничего, блять, что у тебя был десяток женщин, а у меня всего один мужчина?

— Зато какой! — вскидывает указательный палец Дима. — Миллионер, мистер совершенство, определенно, лучший из двух братьев. Так что, Мира, какой был финал? Выебал или нет?

— Не выебал! — плююсь ядом и спрыгиваю со стола.

— М-м-м, — усмехается Дима и подходит. — Ладно, я поехал. Хорошего дня, солнышко.

Дима не только выговаривает слово «солнышко» хуже, чем «шлюха», еще и пару раз хлопает мне по щеке. Не сильно, но и не игриво. Автоматически поджимаю губы и впиваюсь ногтями в свои ладони. Прямо сейчас приятное тепло внутри переворачивается, превращаясь в колючий холод. Хлопок двери вызывает дрожь.

Что я чувствую? Оскорбление? Обиду? Злость? Может быть, но они смешались так, что их не идентифицировать. Точно могу сказать, что чувствую натяжение. Натягиваются не только мои нервы, но и наши отношения.

В этот раз проваливаюсь в прошлое добровольно. Помню, как сидела на коленках Андрея и он гладил меня, помню, как рассказал про приглашение Димы. И все-таки, что хуже? Остаться одной в роскоши и одиночестве, чувствовать отчужденность мужа, быть для него всегда на втором месте? А может стать его навязчивой идеей, интересовать настолько сильно, что вызывать не только страсть, но и одержимость? Тогда меня душила тоска, сейчас по щекам бьет горечь. Не знаю, что лучше, если в чем и уверена, так в том, что тот день стал началом. В гостях у Димы рухнул образ Андрея, как безгрешного и идеального мужчины. Оказалось, что он тоже может быть грубым и несправедливым, что Андрей человек, а не безупречный манекен. Рядом с исказившимся образом вырос и другой, преднамеренно испорченный, этим и притягательный. Мне было интересно раскрашивать его. Порой я искреннее верила, что Дима прекрасный человек. Все же контур остается прежним, какой яркой краской его не наполни.

Спать уже не хочется, делаю кофе и усаживаюсь у окна. Рассвет догорел, остался лишь розоватый дымок. Паршивое чувство пренебрежения на фоне физиологического расслабления бесит еще сильнее. Хочу, чтобы было плохо. Сидеть бы и грустить, думать о том, что мой муж обошелся со мной отвратно, а тут это чертово послевкусие от удовольствия.

Теперь хотя бы придумывать тысячу бесполезных занятий не нужно. Когда ты мама, скучать некогда. Собрав игрушки и загрузив стирку, иду готовить завтрак. Раз встала сегодня рано, будет потрясающая творожная запеканка со свежими ягодами. Безмерно рада, что не торчу с утра до ночи на кухне и не убираю дом по полдня. Доход Димы позволяет пользоваться услугами клининговой компании и заказывать готовую еду. Ежедневно готовлю только ребенку, а для всех под настроение. Даже когда используешь чудеса технологий, в большом доме тебя постоянно отвлекает много дел. Особенно, когда твоему ребенку два года и он активно изучает свойства предметов. И стены у нас были обрисованы моими помадами, и землей из вазонов приправлен ковер.

Как ответственная мать, я погрузилась в тему развития и воспитания детей с головой. Теперь я знаю кучу лайфхаков, как справиться с маленьким чертенком, а также как развивается психика детей на разных возрастных этапах. Увы, обширные знания не сравнимы с бокалом вина после трудного дня или походом в спа. Продолжительные истерики Миши часто выводят из себя, я и голос могу повысить, и усугубить ситуацию несвоевременным запретом. Никто не идеален, особенно после непрерывного пребывания с ребенком в течение двух лет. Няни у нас не было никогда.

Оставить ребенка незнакомому человеку я не могу, мои родители живут в другой стране, а со своими родственниками Дима не то что не общается, у них давняя вражда. Зато Мише повезло с папой. Диме я доверяю больше, чем себе, он умеет все. Мне кажется, что с сыном у него особая связь. Миша всегда выберет носиться с ним по дому, а не рисовать со мной, они без ума друг от друга.

О том, что Дима станет потрясающим отцом, я догадалась еще во время беременности. Он не только наглаживал мой необъятный живот, он готовился к появлению малыша наравне со мной. С самого первого дня носил Мишутку на ручках, менял подгузники, а в выходные ходил с ним на двухчасовые прогулки, чтобы я могла выспаться. Дима задаривает сыночка игрушками, серьезно говорит с ним о жизни с младенчества, у них свои игры и даже секреты от меня. Да, Дима стал идеальным отцом, но стал ли он идеальным мужем?

Здесь сложнее. После рождения Миши идиллия притупилась. Знаю, что возникновение ссор на почве появления ребенка не новость. Многие ссорятся, когда пытаются перестроить жизнь, добавив в нее новое и постоянное значение. Недосып, нервозность, переживания за ребенка и страх неизвестности. Хоть мы и орали друг на друга, ссоры не вернулись к прошлой точке с психологическим и физическим насилием. Со временем стало проще. Привыкли к ребенку, привыкли и к новым ролям.

Даже не помню, было ли что-то вроде того, что произошло утром. Я была уверена, что Дима привык к положению вещей и отбросил прошлое также, как сделала я. Может, я и ошиблась. Что-то мне подсказывает, что если спрошу в лоб, то он не ответит. Вариантов всего два: или он до сих пор не простил мне того, что я обрекла его на роль любовника, или он боится потерять меня прямо сейчас.

Мишутка просыпается, и мы завтракаем на залитой солнечным светом кухне. Красивее ребенка в своей жизни я не видела. Хотя, наверно, каждая мама считает своего малыша лучшим. У Мишутки мои серые глаза с огромными ресницами, до сих пор пухлые щечки и золотистые кудряшки.

— Приятного аппетита. Сегодня у нас творожная запеканка. Что скажешь? Вкусно?

Кое-как впихнув в рот огромный кусок, Миша выговаривает четкое:

— Да.

— Очень рада, что тебе понравилось. А посмотри, какие красивые ягодки. Знаешь, как называются? Давай их назовем.

Он знает уже достаточно много слов и говорит отлично для своих двух годиков и двух месяцев. Говорит не просто слова, а фразы, и может попросить то, что хочет. Успехи Мишутки — это и мои успехи. Общаюсь я с ним с утра и до ночи, читаю и играю во все подряд.

— Кубика, — говорит Мишутка и хлопает в ладошки, когда я ему киваю.

— Точно, клубника. А это?

— Эника.

— Ежевика! Какой ты молодец. Знаешь, что, Мишутка? Я встала сегодня с первыми лучами солнышка, напилась кофе и предлагаю тебе отправиться на утреннюю прогулку в лес. Ягодки еще не выросли, а вот цветочек, может, и найдем. Что скажешь? Пойдем гулять в лес?

— Падем!

Он готов уже прямо сейчас бежать собираться, но я уговариваю еще немного покушать. В нашем районе отличный лесопарк. Как-никак это Германия и дорожки просто идеально вымерены. Мне кажется, в этом городе даже деревья растут до определенной высоты. Лес облагорожен максимально: выстриженная травка, ни листочка на дороге, всегда чистые урны. Даже детские веревочные городки, засыпанные мягким покрытием, словно не про детей, а про педантичных и скучных взрослых.

Если бы над этим парком работала я, он был бы похож на настоящий лес, дикий, пахучий и таинственный. Детская площадка была бы яркой и безобразной, переплетением всего, что только можно. Попал на нее — и глаза бы разбегались. Я бы добавила жизни, уж слишком картиночным здесь все выглядит.

С тех пор, как научился бегать, в коляске Мишутка ездить не любит. Опять бежит по дорожке, не замечая ни умиленных пенсионеров, ни парочки подростков. Порой он врезается в людей и я тараторю зазубренное: «Entschuldigen Sie bitte». Извиняют, и мы идем дальше. Да, вести ребенка за ручку проще, тогда он не измажет новый костюмчик, не принесет неудобства прохожим, самой будет спокойнее. Все зависит от приоритетов. Мне проще извиняться за него и дать свободу выбора, позволить исследовать мир и собирать собственные ранки.

День проходит молниеносно. Обед, сон Мишутки, который я просто лежу с музыкой в наушниках, игры, игры, книжки. Стоит ключу повернуться в скважине, как Миша бросает свои машинки и бежит в коридор. Иду вслед за ним, слыша хохот и не только детский. Это любимый момент сына. Весь день он ждет, когда папа вернется домой, подбросит его, а потом поймает и будет щекотать.

— Это у кого щеки, как у настоящего хомяка? — продолжает дурачиться Дима.

Мишутка не может отвечать, потому что заходится хохотом.

— Неужели ты хомячок? Не хомячок? А кто же ты тогда?

— Миха, — свое имя Миша произносит как-то так.

— Ах точно, это же Миша, мой самый любимый сынок. А давай-ка посмотрим, что папа принес. Вот огромный пакет, что же там лежит?

Пока Мишутка пытается донести две апельсинки до кухни, мы с Димой встречаемся взглядами. Как ни стараюсь, не замечаю в нем утренней агрессии. Может, это была разовая акция ревности? Что если не акцентировать внимание? Просто забыть плохое?

— Приготовим ужин вместе? — спрашиваю я.

— Конечно.

Благодаря приятной компании я и научилась неплохо готовить. Раньше на готовку не хотелось тратить время, потому что кормить было особо некого, кроме того, перспектива провести час у плиты меня совсем не радовала. Теперь у нас есть семейное развлечение: готовить вместе. Оказалось, что это может быть не просто сносно, а весело и даже страстно.

Громкая музыка специальной подборки для жарких танцев, запах жаренного мяса, разжигающий аппетит. У каждого посильная задача: Дима рубит зелень, я готовлю заправку, а Мишутка играет с разноцветными кусочками овощей. Пусть абсолютно все кухонные тумбы будут заставлены грязной посудой, пусть в волосах Мишутки окажется базилик, а на полу паприка. Зато какие неподдельные эмоции и отличное семейное времяпрепровождения!

Песни знаю наизусть, поэтому пою в лопатку, которой переворачиваю мясо и пританцовываю. Мишутка хохочет с меня, веселю его еще сильнее, подхватывая на руки. После активных танцев с сыном наступает этап не менее активных танцев с мужем. Время идет, а взгляд Димы не меняется, за него я готова прощать абсолютно все. Он смотрит на меня так, словно прямо сейчас утащит в постель. К взгляду добавляются и танцевальные движения. Напевая ту же чокнутую песню, он кружит меня за руку и хватает за бедра. Мы выступаем в ярчайшем дуэте. Наш взаимный пожар ничуть не погас за годы.

В такие моменты я уверена, что счастлива. Любимый мужчина рядом, ребенок, возможность баловаться и устраивать ночной клуб на кухне. Настоящие эмоции и обожание в его глазах. Все отлично. Мы усаживаемся пробовать совместные кулинарные шедевры, потом я убираю поверхности, Диме достается грязная посуда. Даже уборка не портит семейный флер. Вечером у Димы веселые игры с сыном, я же очень весело за ними наблюдаю. Все отлично. Читаю Мишутке сказку на ночь, Дима приходит пожелать ему спокойной ночи, спрашивает не открыть ли бутылочку красного. Пить не хочу, иду в душ. Все отлично.

Но если все настолько отлично, почему выйдя из душа чувствую, словно меня ударили кулаком в лицо? Напряжение нарастает постепенно. Сейчас, когда осталась одна, отлично его чувствую. Растет, растет и перерастает в хорошо знакомое чувство страха. Не знаю, чего боюсь, вернее, боюсь того, чего еще не знаю.

Комплект черного дорого белья с плотным бюстгальтером способен вызвать самодовольную улыбку. Смотрю на себя в зеркало, раздумывая о том, что же окажется на нем. Мне нравится сочетание крайне женственного белья с многочисленными татуировками, особенно хорошо смотрятся похабные девочки на ногах. У меня появилось еще два новых рисунка: медвежонок на ребрах слева и птица-феникс на пояснице. Медвежонок, конечно же, мой любимый Мишутка — самое удивительное событие в моей жизни. Феникс — книга, которую смогла издать без чьей-либо помощи. Именно она помогла мне воскреснуть, когда вся жизнь казалась серым пеплом.

Черные брюки палаццо, полупрозрачная блузка с округлыми рукавами и огромным бантом на груди. Шпильки теперь ношу редко. Когда рядом маленький ребенок, щекотать нервишки каблуками не хочется. Сегодня настроение вкусить женственности по полной, поэтому будут и ботильоны на каблуках-иголочках, и длинные стрелки, и бордовая помада. Подкрученные кончики волос почти касаются плеч, длинные черные сережки-метелки тоже. Набрасываю угольно-черное пальто на плечи и беру излишне современную сумку с бензиновыми разводами. Так классический образ становится странным. Мне нравится.

Захожу в гостиную, которая стала гоночной трассой, и какое-то время любуюсь тем, как задорно Дима веселит Мишутку. По делам я разъезжаю не так часто, как Дима, поэтому для меня это целое событие.

— Мишутка, мама скоро приедет. Я тебя очень люблю, — обнимаю сыночка и прижимаюсь щекой к его щечке вместо поцелуя, чтобы не вымазать в помаду.

— Подогреешь ему супчик, а в кроватку не забудь положить именно рыжего медвежонка, — улыбаюсь Диме.

— Как-нибудь справимся. Вы точно собрались на деловую встречу? Цвет вашей помады меня, откровенно сказать, смущает.

— Бордовая помада исключительно для любовников? — шепчу на ухо Диме.

— Накрасишь также губы, когда детки лягут спать, а взрослые лягут не спать?

— Ладно, — смеюсь я. — Пока.

— Пока и удачи.

— Спасибо, но тебе она понадобится больше.

Активно машу Мишутке, а Диме отправляю воздушный поцелуй. Машина у нас только одна, и я точно знаю, что Дима не светится от счастья, когда за рулем я. Несмотря на то, что я стала водить гораздо аккуратнее, он тяжело переносит мои личные вылазки.

Быть красивой, быть за рулем, быть наедине с собой. Люблю каждый пункт отдельно, когда же они складываются, настроение зашкаливает. Включаю музыку и напеваю припевы любимых песен. Еду я в юридическую контору к специалисту по вопросам авторского права. К счастью, я нашла юриста, который знает русский, и обсуждение обещает не застрять в языковом барьере.

Если бы в моей новой жизни был только муж, ребенок и домашние обязанности, я бы сошла с ума. Еще у меня есть книги. Я не забросила писать, правда, за два года не написала ничего настолько цепляющего, чтобы захотелось выпустить. Самая личная из всех, книга о себе, своих ошибках и своих чувствах до сих пор остается в моей жизни. Хоть она и не стала бестселлером, я впервые начала получать ощутимые денежные выплаты. Конечно, мой доход — это одна сотая от дохода Димы, все же для меня важно иметь хотя бы немного собственных денег.

Изучая перспективы и возможности издательства, проживая в Германии, я нашла специалиста, который предложил выгодное соглашение. Сегодня мне предстоит подписать документы, касающиеся авторского права, а также уточнить детали перевода книги на немецкий. Мужчина вполне адекватный и умеет доносить сложную информацию простыми словами. Обедаем и обсуждаем детали всего часа два, теперь имею полную картину и целый список планов. Перевод книги поможет ей появиться на полках настоящих немецких магазинов. В перспективе я смогу увеличить доход до двух-трех тысяч евро, это значительно больше того, что имею сейчас.

Есть всего одна загвоздка: хороший перевод стоит недешево. Для Димы это смешная сумма. Мы в месяц на еду тратим больше, только я не буду просить у него. Мне важно двигаться отдельно, радоваться личным победам, печалиться своим поражениям. Больше я не допущу прежней ошибки. Теперь моя самореализация будет моей. Нужной суммы у меня нет, но я смогу ее накопить за пару месяцев.

Полная надежд и мечтаний, приезжаю домой. Судя по всему, Мишутка еще спит. Дима сидит в кресле с ноутбуком в руках, наверно, работает. Как только замечает меня, закрывает ноутбук и смотрит так… Мне хочется опустить глаза. Первый порыв мне совершенно не нравится, поэтому смотрю в ответ еще более нахально.

— Как дела? — кривляется он.

— Нормально.

— Юрист мужик?

— Какая разница?

— Настолько непосильный вопрос?

— Мужик, что дальше? — скрещиваю руки на груди.

— Да ничего. Охуенная блузочка.

Автоматически перевожу взгляд на полупрозрачную блузку и шумно вздыхаю.

— Спасибо, — язвлю я.

— Я, блять, не понимаю, ты делаешь это специально, чтобы меня позлить?

— Тебе и повод для этого не нужен. Цепляешься уже к мелочам!

— К мелочам? Моя жена хочет, чтобы ее глазами раздевали другие мужики. Хотя нет, она упростила им задачу и раздевается самостоятельно. Чего тебе, блять, не хватает? Муж недостаточно часто трахает или на сторонку поглядываешь по привычке?

Снова игривая насмешка, снова в глазах абсолютная противоположность — злость. Злится? Почему-то не злюсь в ответ. В этот раз работает не машина времени, а машина памяти. Слишком хорошо в голове прорисовывается цепочка боли Димы. Он не простил меня и видит реальность искаженной.

— Дима, это просто одежда. Я не выгляжу вульгарно. Низ очень строгий, поэтому верх полупрозрачный, но груди ведь не видно. Тем более спереди огромный бант, он закрывает почти весь бюстгальтер.

— Думаешь, я идиот? Сегодня ты продемонстрировала какому-то незнакомому херу все свои татушки. Уверен, он все время сидел и представлял очертания твоих сосков. Номер попросил?

— Серьезно? Конечно нет! У нас была деловая встреча!

— Деловая встреча, на которую вырядилась, как шлюха.

— Мне нравится моя одежда и мой стиль. Тебе раньше тоже нравилось, как я выглядела.

— А теперь не нравится, — лыбится Дима.

— Что ж, твои проблемы.

Когда просыпается Мишутка, играю с ним я. На прогулку идем все вместе, Дима вроде ведет себя адекватно. Мы больше не говорим о моей блузке и его ревности. Веселимся с сыном, ужинаем, дальше ритуал укладывания Мишутки спать. Плохие эмоции уходят, оставив только еле уловимый осадок.

Почему-то чувствую вину. Не за блузку, а за прошлое. Мне кажется, что если постараюсь, то остановлю крохотную трещинку, что пробежала между нами. Я хочу все исправить, хочу, чтобы Дима чувствовал, как сильно я его люблю, и перестал во мне сомневаться. Прозрачное эротическое белье, бордовые губы. Его глаза заинтересованно приподнимаются над крышкой ноутбука. Пока он определяется с реакцией, я подползаю ближе и отбираю его ноутбук. Теперь он на тумбочке, а на кровати я. Устраиваюсь между его ног и сразу нахожу работу своим ярким губам. Хоть и на затылок Дима надавливает не слишком нежно, я всеми силами стараюсь продолжать эффективные движения, а не отвлекаться на помехи.

Белье с себя снимаю сама и поднимаюсь выше. Теперь моя помада и на губах Димы, и на его шее, даже плечах. Страстные поцелуи с покусываниями, его крепкие сжатия груди и попы. Пока стремительно увеличиваю темп, он прижимает меня к себе и впивается губами в шею. Покалывания ни капли не игривые.

— Что ты делаешь? Будут засосы, — кое-как отворачиваюсь я.

В этот же момент он отпихивает меня за шею от себя и, приподнявшись, точно также целует в грудь.

— Дима, я так не хочу, — пытаюсь оттолкнуть его голову.

— Пусть будут, мне нравится.

Резким движением он переворачивает меня на спину и двигается так, что вдавливаю голову в подушку. Грудь продолжает гореть от не самых ласковых поцелуев, Дима продолжает держать нечеловеческий темп. Быстро, жестко, страстно. Хоть он грубовато касается моего лица и раздвигает ноги до боли в связках, мне хорошо. Оргазм яркий, до золотистых звездочек в глазах. Видимо, Дима ловит мои звездочки и собирается добавить своих. Умножить собственное удовольствие он хочет удушением. Вот только не сильную ладонь я чувствую на шее, а предплечье. Никакой последовательности, плавности. Глухая боль в шее и ни шанса на вдох.

Чувство страха рядом с пульсирующим удовольствием. Пытаюсь сбросить руку Димы с шеи, он же продолжает давить. Представляю, как исказилось мое лицо. Чтобы узнать, как исказилось его, и представлять не нужно. Он на вершине сексуального удовольствия, пока я прилагаю все усилия, чтобы просто вдохнуть.

Вдох. Отползаю вбок и тру шею. Пару раз кашляю, пытаюсь выдавить хоть звук. Сначала он получается сдавленным, потом нормальным. Все хорошо, я дышу, уже не кашляю. Все хорошо, только страх остался где-то там, в сдавленном горле.

— Мне так не нравится. Одно дело, когда душишь притворно, только пальцами ради антуража. А другое так. Не делай так больше.

— Не буду, — говорит Дима и добавляет: — Если будешь хорошей девочкой.

Лампочка самообладания перегорает, я даже страх умудряюсь сглотнуть.

— Наказываешь меня сексом? Совсем охуел?!

— Если бы наказывал сексом, то не прикасался бы к тебе месяц. Я наказываю тебя во время секса, — ухмылка Димы только обостряет ситуацию.

Если бы было возможно расцарапать лицо взглядом, я бы это сделала. Сижу голая в измятой кровати и смотрю, как преспокойно мой муж берет ноутбук, усаживается за стол, чтобы продолжить работу. Горечь в горле — предвестник слез. Если и расплачусь, то точно не при нем, все же я хочу понять то, что вряд ли смогу.

— Что для тебя секс? — мой голос звучит безучастно.

— Еще один способ иметь тебя.

— В каком смысле иметь?

— Во всех.

Взгляд Димы буравит во мне скважину отвращения. Теперь я точно знаю, что не расплачусь. Ищу ночнушку, смываю косметику и ложусь в постель, словно ничего не случилось.

— Завтра везешь Мишу на прививку? — невзначай спрашивает Дима.

— Да, — поддерживаю его манеру.

— Спроси заодно у врача, в каком возрасте у детей волосы приобретают постоянный цвет. У него слишком светлые кудри, когда у обоих родителей волосы темные.

— Какая к черту разница, какого цвета у него волосы? Я уже говорила, что у меня в детстве были темно-русые, потемнели только в школе.

— Мира, спроси у врача. Это же несложно, зайка.

Тушу свет и отворачиваюсь к стене. Все это происходит не в первый раз. Не в первый раз Диму раздражают светлые волосы Мишутки, потому что этот оттенок ближе к цвету волос Андрея, чем его. Не в первый раз он считает, что имеет право оставлять следы на моем теле. Вот только в этот раз я не буду считать, что заслуживаю этого. Что бы я не заставила пережить Диму, как бы не была виновата перед ним в прошлом, мое настоящее будет другим. Не буду полотном для выплеска его злости, в этот раз я поделюсь собственной.

Специально просыпаюсь раньше. Настолько раньше, что даже будильник Димы еще не звенел. Хочет играть без правил? Манипулировать постелью? В таком случае я предпочитаю быть активной участницей, а не игрушкой для секса. Быстро стягиваю со спящего Димы боксеры и усаживаюсь сверху. Пока он открывает глаза и пытается вникнуть в происходящее, пихаю его утреннюю эрекцию в себя и надавливаю на его шею.

Нравится ему контроль, нравится чувствовать себя всесильным и выбирать для меня наказания? А удушения и впившиеся в плечи ногти понравятся? Активное доминирование это не мое. Могу поиграть во властную женщину, но гораздо больше мне нравится, когда ведет Дима. Сегодня исключение. Такой он меня не знает, да я и сама не знаю, если честно. Вместо поцелуев — укусы, при чем пересекающие грань игр. Мне нравится оставлять вмятины от зубов на его каменных мышцах. Воспользовавшись лубрикантом, сразу поднимаю бедра так высоко и часто, что дыхание шумит хуже смерча. Не отвожу взгляд ни на секунду, меня даже заводят поджатые губы Димы.

Он сильнее меня в разы, легко бы смог отпихнуть или отобрать инициативу. Дима выбрал тактику выжидания. Хочет посмотреть, как далеко я готова зайти в своей мести? В доказательство своих решительных намерений выпрямляю спину и, запустив руку назад, сжимаю его мошонку.

— Уверена, что хочешь продолжить? — щурит глаза Дима. — Я же выебу тебя так, что ходить не сможешь.

В этот момент мне плевать на его угрозы, я чувствую поднимающуюся волну и собираюсь получить удовольствие от происходящего. Дима все еще ждет. Хочет посмотреть, как я буду выгибать спину? Мне плевать, чего он хочет. За секунды до сокращение мышц вдавливаю обе ладони прямо Диме в лицо. Это грубое движение лишает его не только возможности видеть, как мне хорошо, но и усложняет дыхание. Опускаю бедра максимально низко и часто-часто выдыхаю.

— Ну что, кончила? — спрашивает Дима, убрав мои ладони с лица.

— Да.

— А я нет. Продолжай.

— Твои проблемы.

Грациозно спрыгиваю с него и дарю наглую улыбочку.

— Мои проблемы? Ну я их тогда и решу.

Внезапно возникшая из-за спины сила валит меня на кровать. Пытаюсь ползти, перевернуться, но все попытки только усугубляют положение. Весом своего тела Дима буквально вдавливает меня в матрас. Одна его рука сжимается на моей шее, вторая сжимает ягодицы.

— Пусти! Отвали от меня! — визжу я.

Уровень стискивания шеи повышается, визжать уже не могу. Неприятный слизкий звук из его рта, и догадка впивается в мое сознание. Кое-как разжав пару его пальцев, получается выдавить:

— Не смей, блять!

— Зайка, ты же сама захотела поиграть.

Знаю, что не вырвусь, но продолжаю крутиться до последнего. Диме плевать, он и в столь сложном положении находит нужное отверстие. В моем случае анальный секс требует основательной подготовки. Если так сразу, как показывают в порно, мне неприятно и даже больно. Подобное мы практикуем, только когда страсти зашкаливают, не чаще раза в полгода. Для этого мне нужно возбуждение, граничащее с оргазмом, приятные стимуляции пальцами или маленькими пробками.

Я не возбуждена ни капли, хочу сбежать, боюсь того, что будет. Того, что уже есть. От боли стискиваю зубы и зажмуриваю глаза. Разве это возможно? Видимо, да. Снова и снова, снова и снова. Все внутри съеживается, пытается вытолкнуть его из себя, но не выходит. Каждое новое движение болезненнее предыдущего, ситуацию усугубляют и мои повороты в поисках лазейки спастись. Лучше не шевелиться, просто замереть и ждать. Сжимаю подушку так, что мой маникюр протыкает наволочку. Из горла вырывается судорожный звук, но не стон, а всхлип.

Я чувствую не только теплые слезы на всем лице, я чувствую его пальцы то во рту, то на шее, чувствую, как трение все усиливается и как жжет анальное отверстие. Возбужденные мужские стоны на ухо, мои всхлипы. В этот момент вся жизнь кажется бессмысленной. Если я не управляю своим телом, чем я тогда вообще могу управлять?

Диме мало раздавить меня, видимо, он хочет, чтобы я запомнила этот урок надолго, весь день думала о своей ошибке тягаться с ним, чтобы я даже сесть не смогла. От новых рывков не откупиться слезами — я кричу. Предпочла бы молча сносить унижения, но этот уровень боли непереносим. Влажная ладонь затыкает мне рот. Да, такой крик способен разбудить ребенка. Решение удачное. Секс становится все жестче, а вот крика моего не слышно, только приглушенный жалостливый вой. Сколько еще? Неужели недостаточно? Внезапно его пальцы приподнимаются вверх. Теперь Дима сжимает и нос, не оставив ни единой возможности вдохнуть.

Когда задыхаешься и испытываешь боль, можешь оценить чувство беспомощности во всех красках. У меня мутнеет в голове, я реально верю в то, что могу умереть. Вдох. Не думаю о том, что жива, не радуюсь хорошей концовке. Скрутившись и обняв коленки, продолжаю беззвучно плакать, изредка хватая воздух ртом. Мне проще закрыть глаза, чем видеть его. Слышу, как открывает шкаф, как звенит пряжка ремня и шелестят документы. Сердце сжимается, когда слышу и плач Мишутки. Неужели я его разбудила своим криком?

— Я поехал, к ребенку подойди.

Открываю глаза, только когда слышу хлопок двери. Пытаюсь нащупать ночнушку, не выходит из положения лежа, приходится сесть. Столь обыденное действие ускоряет скорость падения слезинок. Одеваюсь и переставляю ноги по направлению к детской. Порой приходится искать опору в стенах. Мне все еще так больно, что губы непроизвольно дрожат.

Перед тем, как войти к Мишутке, вытираю слезы рукавами халата и вдавливаю в лицо судорожную улыбку. В этот момент чувствую себя марионеткой, уголки губ которой растянули с помощью ниточек против ее воли.

— Все хорошо, Мишутка. Все хорошо, еще рано. Давай поспим еще пару часиков, что скажешь?

Обнимаю сыночка, даю водички и снова укладываю. Мишутка уже не плачет, он обнимает своего любимого рыжего медвежонка Рыжика и утыкается личиком в одеялко. В кресло-качели садится по объективным физиологическим причинам не хочу. Сидя на корточках у его кроватки, пою колыбельную, проглатывая всхлипы в зачатках. Слезы также мелодично затапливают воротник.

Детская клиника, где наблюдается Мишутка, одна из лучших в городе. Ежегодное посещение стоит c машинку средненькой паршивости. Дима сам предложил это дорогое удовольствие, считая, что никаких денег на здоровье ребенка не жалко.

Уровень предоставляемых услуг мне более чем нравится. Все врачи компетентны и доброжелательны, а главное умеют ладить с детьми. Каким-то чудом им удается уговаривать не самого послушного пациента, еще и на немецком, которого Мишутка, как истинный сын своей матери, знает плохо. К каждому визиту педиатра мне приходится штурмовать интернет и вбивать в переводчик целые абзацы. Языковой барьер не шутка, когда дело касается здоровья ребенка.

Как ответственная мама, прихожу с распечатанными вопросами и прошу мне писать на них ответы в переводчике. Вообще мой немецкий не настолько ужасен, на бытовом плане я вполне вывожу. Медицинские и анатомические термины я, увы, еще не выучила, поэтому справляюсь, как получается. Да, за четыре года можно было выучить язык в совершенстве, у меня же мотивация отсутствует напрочь. Все внутри сопротивляется, может, потому что я так и не привыкла к этой стране.

Миловидная брюнетка дает памятку о побочных симптомах прививки. Прекрасно, дома обязательно переведу. Мой героический малыш уже не ревет, и мое материнское сердце перестает кровоточить. О чем о чем, а о страшной фантомной боли, как уникальной характеристике материнства, меня не предупреждал никто. Болит за детей, как оказалось, в десятки раз сильнее, чем за себя.

Веселая медсестра быстро завлекает Мишутку игрой. Она предлагает ему детский набор доктора. Мишутка в полном восторге, когда делает игрушечную прививку этой доброй женщине. Не хочу спешить, выдергивать ребенка и тащить домой. Пусть поиграет, хорошие эмоции скрасят болезненность этого дня, больница не будет казаться пыточной.

Пока сыночек играет, открываю медицинскую карту Мишутки. Похожие ощущения чувствуешь, когда листаешь альбом с фотографиями. Только эти чувства тяжелее и приправлены горечью. Вспоминать болезни своего ребенка не просто не приятно, а больно. У Мишутки был только конъюнктивит и ОРВИ, но мне этого хватило, чтобы и в панику впасть, и плакать, глядя, как ему плохо.

Начало карточки. Вес — три сто, рост — пятьдесят один. В этот момент улыбаюсь так искренне, как только возможно. Мишутка родился маленьким, зато уже через месяц перегнал своих сверстников. Сейчас он высокий ребенок, иногда даже одежда по возрасту мала. Здесь и выписка из роддома, и мои анализы. Все, разумеется, на немецком, лишь картинки и цифры помогают понять, о чем идет речь. Цифры. Одна, вторая, третья. Все они из разных анализов, но на одном развороте.

Горло стягивает колючей проволокой до того, как понимаю, в чем дело. Вчитываюсь, перепроверяю и вскакиваю с дивана с видом человека, которого заживо сварили в кипятке. Пихаю анализы под нос врачу абсолютно бесцеремонно и тычу пальцем в цифры.

— Как может быть у ребенка четвертая группа, если у обоих родителей вторая? Как, черт побери? Да, я хреново знала биологию, но генетику любила! Не понимаешь? Черт! Zwei, zwei und vier! Все равно нет? Да блять!

У меня телефон падает на стол к врачихе раза три, пока вбиваю в переводчик свой вопрос. Тетка качает головой, повторяя слово эквивалентное русскому «невозможно». Много чего говорит эта ошарашенная женщина, слишком много терминов для моего восполненного мозга. Рявкаю ей «спасибо за помощь» и отхожу в угол кабинета. Смотрю на сына и вижу то, чего раньше не замечала. Может, запрещала замечать, а может, сейчас выдумываю. Прямо сейчас рушится все, что я знала, все, что у меня есть. Невозможно? В моем случае и невозможное возможно. Я даже не вижу, как номер набираю. Лишь услышав гудки в трубке, понимаю, что звоню.

— Мира? Привет, как ты? Что-то случилось?

В голосе Андрея тревога, она зашкаливает. Это приятная тревога, даже нотки радости проскакивают. Рад меня услышать?

— Андрей, кто отец моего сына? — звенит льдом мой голос.

Слышу выдох и молчание. Мне этого достаточно, чтобы зажать рот ладонью и уставиться на Мишутку, словно увидела собственного сына впервые.

— Мира, мы можем встретиться и поговорить? Ты же все еще живешь во Франкфурте? — его вина злит меня еще сильнее, чем радость.

— Я не хочу с тобой ни встречаться, ни разговаривать. Андрей, ответь мне на один сраный вопрос! Кто, черт бы тебя побрал, отец моего сына?

— Я не знаю.

— Ты же сдал анализ, получил результат! Какого хрена ты не знаешь?!

— Мира, прошу тебя, давай встретимся и обо всем поговорим. Я не отниму много времени, всего десять минут. Прости, я виноват перед тобой. Умоляю, дай мне шанс все объяснить.

— Только если будешь иметь при себе правду.

— Конечно. Сейчас ты свободна? Можем увидеться?

— Через час. Я напишу адрес.

Кладу трубку до того, как Андрей скажет еще хоть слово. Теперь второй номер.

— Приветик, моя обожаемая женушка, — чуть не поет Дима.

— Мне нужно съездить по делу на час. Могу привезти Мишутку к тебе в офис?

— Что за дело? Это связано с больницей? С ним все в порядке?

— Да, просто забыла документы, которые нужны для заключения контракта. Они вносят пару новых положений. Предупреждали взять свидетельство о рождении ребенка, а я не взяла.

— Блять, Мира. Ну вези, конечно. Ему есть сейчас надо, да?

— Да, я заеду, куплю ему готовый обед. Покормишь, и я заберу его до тихого часа.

— Окей.

Суматоха получается ужасная. Такси, фудкорт, такси, офис Димы. Все мысли путаются, их затягивает тошнотворным страхом. Небольшой темный офис Димы, его кабинет. Мишутка, как обычно, в восторге, что оказался у папы на ручках.

— Здесь все, что ему нужно. Есть игрушки и книжки, я постараюсь поскорее, — оставляю сумку в кресле. — Пока, солнышко, мама скоро приедет.

Целую Мишутку в щечку и хочу отойти, как вижу надутые губы Димы. Почти всегда, когда ухожу, целую на прощанье обоих.

— А папочке поцелуйчик?

Смотрю на него, как на кусок дерьма, а он мне улыбается. Так Дима улыбается, когда дарит цветы или предлагает массаж. Концентрация презрения к нему достигает пика, меня сейчас или вырвет, или разорвет на части.

К сожалению, в этот же момент на меня смотрит и Мишутка. Он удивляется, переводя глазки от мамы к папе. Почему это мама не хочет поцеловать папу? Дима не просто кривляется, играя в примерного муженька, он манипулирует мной, используя ребенка. Я бы предпочла влепить ему пощечину, а не целовать. Наклоняюсь и, борясь с отвращением, дарю мимолетный поцелуй.

Закрыв дверь с обратной стороны, автоматически вытираю губы тыльной стороной ладони. Такси. Кафе не слишком далеко и не слишком близко от работы Димы. Андрей уже ждет меня, его сложно не заметить: слишком качественный костюм для этого заведения.

— Привет, Мира, ты прекрасно выглядишь, — улыбается Андрей, вставая, чтобы отодвинуть для меня стул.

Останавливаю его взглядом и сажусь сама. Слишком самонадеянно: неприятные ощущения все еще заставляют ерзать на стуле.

— Можно сразу к сути вопроса?

— Разумеется, — опускает взгляд Андрей.

— Что ты сделал? Дал взятку, чтобы подделали анализы?

— Да. Я не знаю результат, потому что в любом случае результат был бы один: подтверждающий отцовство Димы.

— И зачем ты это сделал?

— Ты хотела, чтобы ребенок был от него.

— Какая разница, чего я хотела?!

— Для меня принципиальная. Так было бы проще всем, а главное тебе. Мира, разве ты не этого хотела? Ты смогла быть с Димой, спокойно растить с ним ребенком без сомнений и сложностей. Мне казалось, что это лучший вариант.

— Думаешь, ложь может быть лучшим вариантом? Я имела право знать, кто отец моего сына, имела право на правду!

— Полностью согласен. Прости, я не должен был решать за тебя. Был уверен, что так упрощу сложную ситуацию, в итоге только обострил. Разумеется, ты имеешь право на правду, она здесь, — Андрей протягивает конверт. — Это настоящий результат. Я так и не смог открыть. Он твой, Мира.

— Нет, твой. Открывай и читай.

Откинувшись на спинку кресла, смотрю на растерявшегося Андрея с вызовом. Победив самого себя, он вскрывает конверт и выпрямляет лист.

— Андрей Сутин. Вероятность отцовства девяноста девять и девять…

Андрей смолкает не то от личного шока, не то от моей странной реакции. Из меня вырывается громкий неопределенный звук, похожий и на смех, и на всхлипы. Запрокидываю голову и смотрю на белый потолок с корявыми люстрами. Первое ощущение: досада, она колет в позвоночник, но быстро проходит. Вместе с ней исчезает все. Шок образует воронку, куда засасывают абсолютно все эмоции.

— Ну такая у нас правда, — улыбаюсь Андрею в лицо. — Поздравляю, папаша.

Мой сарказм заставляет Андрея приткнуть взгляд в листок.

— Мира, как ты догадалась?

— Группа крови. Случайно нашла анализы. У Миши четвертая, ее не может быть, когда у обои родителей вторая. У тебя четвертая?

— Да.

— Без понятия, что делать дальше. Новости дерьмовые, без обид. Все равно предпочитаю знать суровую правду, а не жить во лжи.

— Еще раз прости, это моя вина.

Нам приносят кофе, который заказал Андрей. Кофе никто не пьет. Андрей смотрит на меня, я смотрю в пустоту. Даже злость уже в смертоносной воронке, и я улыбаюсь уже иначе.

— Ну что скажешь после детального изучения моего лица? — спрашиваю я.

— Я бы определенно сделал выбор в пользу комплиментов, но что-то мне подсказывает, что слышать их от меня, ты не расположена, — улыбается Андрей. — В таком случае могу сказать, что твоя новая книга потрясающая.

Андрею удается перенаправить воронку, теперь меня забрасывает кучей неопределимых эмоций. Искривив все лицо, выдавливаю:

— Ты читал мою книгу?

— Да, хотел попытаться понять тебя.

— Нет, Андрей, сейчас без шуток. Ты реально это прочитал?

— Да, — чуть не смеется Андрей.

— Ну нет, — уговариваю я его. — К моей великой радости, Дима не прочитал ни строчки, а ты читал ту самую книгу? Какой кошмар. Андрей, мне стыдно. Можешь себе такое представить? Почти никогда не бывает, а сейчас капец, как стыдно.

Действительно чувствую пекущую неловкость в груди и животе. Я прекрасно знаю, что написано в моей книге, а знать, что и Андрей знает, как оказалось, неожиданно тяжело. Пока я справляюсь с душевными метаниями, Андрей улыбается светлейшей улыбкой на свете.

— Но почему? — спрашивает он. — Ты написала о себе, написала поразительно и пронзительно.

— Потому что там есть ты. Разве тебе понравилось читать о себе?

— Здесь нужно другое слово. Не «понравилось», а «нужно». Мне это было нужно. Только прочитав тебя, смог понять. Знаю, что не слышал тебя, не замечал того, что происходило прямо на моих глазах, происходило с тобой. Это все правда. Я не был идеальным мужем и, по сути, не сделал никакого реального шага навстречу. Мои привычки, моя работа, все моя жизнь остались прежними, мне было удобно. Да, я был счастлив, ведь ты была рядом, но неудивительно, что ты не была. Ради меня ты изменила всю свою жизнь. Все вокруг было непривычным, многое тебе не нравилось, и даже меня не было рядом, чтобы поддержать. Я совершил много ошибок и все разрушил. Прости, Мира, мне, правда, жаль.

С каждым новым словом Андрея вихрь набирает оборот. Неловкости уже нет, теперь мне горько и сложно дышать. Я не готова слышать признание вины Андрея, когда до сих пор чувствую подобную перед ним. Не могу говорить, не могу смотреть на него. Что-то скользкое переворачивается внутри и мешает думать.

— Ладно, не будем о плохом. Мира, расскажи лучше, как ты?

— Да что здесь рассказывать? Я все еще сижу дома с ребенком. С Мишуткой не заскучаешь, дни пролетают мигом. Продолжаю писать, наконец-то начала получать заработок со своих книг. В целом ничего интересного, но меня все устраивает.

— Ты большая молодец, я очень горжусь тобой. Совмещать дом, ребенка, любимое занятие, должно быть, сложно.

— Могло бы быть хуже, я ведь одна.

— Да, конечно, — Андрей улыбается уже иначе, а после паузы добавляет: — Сколько уже Мише? Два?

— Два года и два месяца.

Его вопросом и моим ответом сдувает всю непринужденность разговора. Больное место каждого. Ребенок. Не хочу сейчас думать о всех проблемах, поэтому делаю глоток кофе. Мое мизерное действие рассеивает напряжение, которым пропитало все пространство.

— А что расскажешь о себе? — спрашиваю я. — Кольца на руке не наблюдаю, значит не женился?

— Нет и не планирую.

— Почему же? Избранница недостаточно хороша?

— Нет никакой избранницы, — он неожиданно искренне смотрит мне в глаза.

— Но кто-то же наверняка был за эти три года.

— Серьезных отношений не было, только секс.

Челюсть опускается автоматически. Андрей ассоциируется у меня с чем угодно, только не со случайными половыми связями. Не было девушки, но был секс? Пока борюсь с диссонансом, Андрей добавляет, при чем безэмоционально:

— За деньги можно купить многое. Как оказалась, подобные развлечения не для меня. После секса за деньги становилось еще хуже. Одиночество лучше, чем видимость близости.

— А кроме личной жизни? У тебя точно должно быть что-то интересное.

— Ничего интересного, увы, нет, — пожимает плечами Андрей. — Есть работа, много работы, новые филиалы по всему земному шару. Сейчас совсем другой уровень дохода.

— Еще больше? — показательно округляю губы. — Куда тебе еще больше? Андрей, у тебя уже капитал больше, чем бюджет маленькой страны, да?

Андрей смеется, а я продолжаю играть вселенское удивление.

— Нет, я серьезно. Что ты задумал? Хочешь обвалить биржи? Создать новый мировой кризис или разорить корпорацию «Google»? Смешно тебе? Ну смейся, смейся. Ты же понимаешь, что уже не вписываешься в среднестатистические заведения для среднестатистических людей? Каждому в этом зале глаз колешь! Знаешь, сколько официанток пробежало вокруг нашего столика и по скольку раз? Хоть они и не знают, что твой костюм из эксклюзивной коллекции «Brioni», цены на которую начинаются с десятков, а не тысяч евро, все они чувствуют, что ты из другого мира. Быть настолько богатым попросту неприлично!

Андрей уже не смеется, только странно улыбается и смотрит на меня так, что заставляет заткнуться. Раньше он не умел так смотреть, мне даже становится страшно, что он сможет разгадать. Андрей не умел замечать даже очевидного, разве он сможет нащупать то, на что даже я не могу решиться?

— Мира, я хочу спросить… Ты счастлива?

Оказывается, научился. Прислонив язык к низу верхних зубов, хочу выдавить логичный ответ, но не могу. Не ожидала от правильного и хорошего Андрея ножа в спину. Это больно. Больно услышать собственный внутренний вопрос в реальной звуковой оболочке.

— Не лучшее время, чтобы говорить о счастье, — увожу взгляд к окну. — Новости не из простых, да и вообще период в жизни…

Как же жалко. Мне тошно от себя самой. Ненавижу все вокруг: и Андрея с его прицеленными вопросами, и эту ситуацию с отцовством. Ненавижу свою нерешительность и ненавижу Диму.

— Не знаю! — срываюсь я. — Да, блять, опять ни хера не знаю!

— Мира, прости, что расстроил. Мне не стоило… И вообще это моя вина, этот тест на отцовство, ложь…

— Дело не только в тебе, просто хреновый день. Может, даже самый хреновый в моей жизни.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь?

Может ли Андрей мне помочь? Могу ли я себе помочь? Черт, зачем он так участливо смотрит? Зачем эта прикушенная губа и тянущаяся к моим пальцам ладонь. Хочет поддержать? Пожалеть?

— Нет, — говорю я и ухожу.

Не прощаюсь и не оборачиваюсь, пусть лучше считает конченной сукой, чем жалеет. Сколько раз за нашу беседу я подумала о том, что Андрей скорее умер бы, чем поступил бы со мной, как Дима? Эта мысль была единым фоном для всего общения. С момента, как мы с Димой стали жить вместе, я не сравнивала их. За все отношения ни разу. Я не думала об Андрее, мысленно не ставила на место Димы. Теперь все изменилось.

Может, мне и нужна была поддержка Андрея, да не может, а точно. Я должна была сказать еще хоть что-то, чтобы страх и боль перестали меня жевать изнутри. Я не смогла. Было всего два варианта: сказать всю правду или сказать «нет». Дальше последовали слезы, я решила оставить их себе.

Весь следующий день все валится из рук. Пачкаюсь, разбиваю посуду, роняю десяток яиц на пол и даже на ребенка срываюсь. Мои нервы натянуты до предела, чувствую, что скоро они разорвутся. Когда раздражение уходит на второй план, бросаю все дела, усаживаюсь рядышком с Мишуткой и глажу его по головке. Я говорю ему, как сильно его люблю и что он лучший малыш на свете.

Неужели он и правда похож на Андрея? Может, Дима все это время чувствовал подвох, поэтому скрупулезно изучал лицо сына, поэтому и во мне искал изъян? Все так сложно, что голова вскипает. Не хочу ни о чем думать, решать, что делать дальше. Буду играть с Мишуткой и искренне улыбаться, когда он прибежит меня обнять.

Увы, ребенок ложится спать, а взрослый, которого я даже видеть не хочу, со мной разговаривает. Разумеется, Дима не извиняется. На этот раз я знаю правила игры. Пока я буду терпеть, он будет позволять себе все. Вчера жестокий насильник, сегодня мой веселый муж. Какая роль ждет завтра? Прекрасно понимаю, что так нельзя, но не могу начать выстраивать границы. Мне проще закрыться и односложно отвечать на его обычные вопросы. Не чувствую опоры, уверенности и сил, чтобы дать отпор, поэтому автоматически ухожу в защиту.

Мое тело умнее мозга, который выстраивает целый ряд из приятных воспоминаний, связанных с Димой. Его случайные касания вызывают дрожь и желание отойти. Пока не представляю, как снова займусь с ним сексом. Застреваю в ванной на час, потом захожу к спящему Мишутке в надежде, что Дима к моему появлению заснет.

Обычно, когда смотришь на спящего ребенка, наступает чувство безмятежности, в этот раз все не так. Мне больно сразу за всех. За всех, кроме себя. Диме будет больно, когда узнает, что он не его. Мишутке будет сложно разобраться во всем, что я натворила. Андрею уже больно, он знает, что я родила от него, и даже не видел своего ребенка. Над всеобщей болью нахожусь я, та, кто и создала проблемы. Наверно, я и должна решить. Так будет логично и правильно, знала бы еще я, как именно должна поступить.

Смотрю в горящий экран телефона. Чувство такое, что дышу горячим паром. Как же сложно. Сделав вдох поглубже, вбиваю буквы и жму «отправить», чтобы не успеть передумать.

— Хочешь увидеть сына?

Зачем-то смотрю в надежде, что Андрей ответит прямо сейчас. Когда вижу значок «печатает», ладошки потеют.

— Очень, — отвечает он.

— Завтра?

— Да. Когда вам будет удобно?

— Утром. После десяти.

— Спасибо, Мира. Я буду ждать.

Я сомневалась, даже когда мы с Мишуткой подошли к двери роскошных апартаментов. Может, стоило оставить все на своих местах? Попытаться сохранить свою рушащуюся жизнь, а не врубать перфоратор? Кнопка звонка и добрейшая улыбка Андрея.

— Привет, — говорю я.

На уровень Мишутки мы присаживаемся синхронно. Андрей смотрит на него так, что у меня ком встает в горле. Андрей кажется счастливым, а вот Мишутка хватает меня за рукав и надувает губы.

— Я еще не сказала Диме. И ребенок… Андрей, я бы не хотела, чтобы мы его путали. Думаю, нужно узнать у психолога, как это сделать менее травмирующе.

— Конечно, я полностью согласен. Считаю, что будет честно, если решение останется за тобой. А сейчас я очень рад увидеть его. Привет, Миша, — машет Мишутке Андрей. — Меня зовут Андрей.

— Мишутка, это хороший дядя, у него из окошка видно много-много маленьких машинок, посмотрим? — Мишутка кивает мне. — А «привет» помашешь?

После пары секунд раздумий Мишутка машет сразу двумя ручками, что приводит Андрея в восторг.

— Еще у меня есть игрушки. Думаю, тебе что-нибудь придется по вкусу. Машины, корабли, грузовики.

— Гавик! — хлопает в ладошки Мишутка.

— Пойдем посмотрим грузовик?

Со мной за ручку Мишутка соглашается войти. Что чувствую, когда вхожу в квартиру, где жила с Андреем, где была его женой? Привычного холодка нет, тепла воспоминаний тоже. Мне кажется, что я здесь впервые, хотя абсолютно все осталось на своих местах.

— Смотри, тут у Андрея целое футбольное поле, можно бегать и прыгать, — киваю я на просторный зал с панорамными окнами.

Мишутке, который устал в такси, два раза повторять не надо, он бежит и шлепается на попу из-за скользкого пола. Пока Андрей в ужасе приоткрывает рот, он поднимается и бежит дальше. Я смеюсь, только тогда тревога Андрея проходит.

— Наверно, я погорячилась с предложением носиться по дому. Он сейчас точно что-нибудь разобьет.

— Да пожалуйста, главное, чтобы сам не поранился. Может, взберемся по лестнице? Там и находятся грузовики.

Даже я удивляюсь, что Мишутка соглашается идти по лестнице с Андреем за ручку. Иду за ними и еле сдерживаю матерное изречение, когда вижу комнату, что раньше была спальней для гостей. Здесь детская и не просто детская, а лучшая игровая, что я видела. Бело-зеленая, с элементами дерева. Кровать с балдахином, домик на дереве, огромные железные дороги, автопарк из сотни машин и еще столько всего, что я решаю просто сглотнуть шок.

— Андрей, что это? Это как? Когда ты успел?

— Все сделали за ночь. Не переживай, никакой токсичной краски, только экоматериалы безопасные для детей. Стены просто обили мягкими панелями, мебель прикручена, установлена специальная защита на дверцах и углах.

— Да насрать на ремонт. Боже, сколько же здесь игрушек…

— Я не знал, во что Миша любит играть, — оправдывается Андрей.

— И решил скупить весь чертов магазин?

— Почти весь. Мира, может, ты позволишь ему взять одну игрушку, что понравится больше всего?

— Конечно.

Андрей всматривается в мое лицо, словно не веря, что все так просто. Ему это важно. Он хочет быть в жизни своего сына. Как много света струится из его глаз, когда он понимает, что я позволю.

— Гуник! Масина! Мама-мама, — Мишутка бежит ко мне с пожарной машинкой в руках.

— Да, солнышко, отличная пожарная машина. Мне тоже нравится.

— У нее включается сирена, показать? — садится прямо на пол Андрей.

То, что Андрей умеет ладить с детьми, я знала давно. Все же удивлена, что Мишутка пошел на контакт с первых минут: обычно он избирателен к незнакомцам. Пока Андрей ползает по полу и строит башни чуть не до потолка, я сижу на диване и смотрю на них. Нет тех светлых чувств, которые обволакивают с ног до головы, когда вижу, как играет с сыном Дима. Сейчас сильно щемит в сердце, кожу покалывает миллиардом иголочек. Моя вина смешивается с тоской и светлой грустью.

Это мечта Андрея. Знаю, как сильно он хотел ребенка, стать отцом, иметь со мной настоящую семью. Может, ему лучше было бы не знать, что это такое. До этого момента он и сам не знал, что именно потерял. Сегодня вечером ему будет хуже, чем вчера. Неужели я опять все испортила?

— Мира, он уже так хорошо говорит. Я почти все понимаю. Миша же еще такой маленький.

— Да, он уже говорит разборчиво. Мне скоро нужно будет покормить Мишутку обедом, закажем что-нибудь?

— Я уже заказал. Не знал, что любит, поэтому…

— Неужели как и с игрушками? — вздыхаю я.

— Почти, — смеется Андрей.

Они еще долго играют, потом Мишутка устает и приползает ко мне на ручки. Я рассказываю ему любимые стишки, которые он с удовольствием заканчивает, и обнимаю. Не могу не заметить согревающего взгляда Андрея. С Мишуткой обедаем все вместе, у Андрея холодильник забит под завязку правильным питанием.

Уровень подготовки Андрея просто зашкаливает. Для Мишутки есть кроватка, куда я его укладываю, есть и видеоняня, чтобы наблюдать из соседней комнаты. Когда сынок засыпает, я зачем-то по привычке захожу в спальню. Моему шоку нет предела: все на своих местах. Такое чувство, что я вернулась после длинного отпуска. Мои духи, на тумбочке мои ежедневники с письменными принадлежностями, в книжном шкафу мои любимые книги. Гардеробная. Вся одежда, что я не забрала, висит на своих местах.

Сначала мне настолько жутко, что хочется кричать. Потом зажмуриваю глаза, пытаюсь представить, какого это жить прошлым целых три года. Когда сажусь на кровать, знаю, что Андрей стоит у окна и ему больно.

— Черт, Андрей, почему ты не выкинул мои вещи? Это ненормально, это жуть как ненормально!

— Так было проще.

— Что было проще? Сходить с ума? Также нельзя! У тебя своя жизнь и ты можешь быть в ней счастлив, но для этого нужно хоть что-то делать, а не торчать в прошлом!

— Но что если именно в этом прошлом я был счастлив?

— Отпустить и идти дальше!

Он смотрит на меня, я смотрю на него. Легче никому не становится. Так долго молчим, что мне кажется, потолок вот-вот осыпется и я задохнусь в обломках. Нужно что-то сказать.

— Хочешь посмотреть фото маленького Мишутки?

— Еще бы.

Нахожу и с роддома, и уже дома, где он крошечка. Сама улыбаюсь, как дурочка, улыбается и Андрей.

— Мы долго не могли выбрать имя, а потом родился, увидели и сразу решили, что Мишутка. Он же так похож на медвежонка! Еще и я со своими шалящими гормонами не отдавала себе отчет, когда заказывала ему одежки. Накупила пару десятком костюмов-мишек. Вот почему малыш Мишутка реально похож на мишутку. Я и татуировку медвежонка набила в его честь, здесь, — показываю на ребра.

Увы, мои попытки скрасить ситуацию проваливаются. Веселая история, а Андрей продолжает смотреть на своего крохотного сына с осознания того, сколько он пропустил. Больше не смотрит, он опускает взгляд и поднимает ладонь к лицу. Теперь он плачет, а я понятия не имею, как ему помочь. Выключаю телефон и просто молчу в знак понимания.

— Он такой удивительный. Самый удивительный ребенок на свете, — спустя пару минут говорит Андрей.

— Это точно, — улыбаюсь я.

— Я счастлив, что познакомился с ним и увидел тебя такой. Мира, ты стала потрясающей мамой. Знаю, беременность была неожиданной и неудобной, но ведь оказалось, что это к лучшему, правда?

— Конечно. Я безумно люблю Мишутку, не могу представить, как жила бы без него.

Теперь Андрей улыбается иначе, он улыбается именно мне, улыбается всем сердцем. Еще раз осматриваю нашу бывшую спальню и не могу избежать соблазна спросить.

— Андрей, а мой «Порш»… Продал его?

— Нет, и твой домик в Юрмале все еще твой, хоть документы и говорят о другом. Если захочешь забрать, я буду только рад.

— Нет, забирать, конечно, не буду. Я бы хотела проехаться, — тереблю край юбки. — Мне бы хватило и полчаса. Мишутка меньше часа днем не спит. Думаю, ты бы здесь с ним справился.

— Я справлюсь, буду постоянно следить, чтобы Миша не проснулся и не испугался нового места. Вот твои ключи. Машина на нашей парковке, правда, в чехле.

Андрей приносит ключи, сжимаю и улыбаюсь до боли в щеках.

— Спасибо, если что — сразу мне звони.

Парковка. Машина в чехле напоминает тело в трупном мешке. Срываю ткань, забрасываю в багажник и сажусь за руль. Зеркало, крашу губы коричневой помадой. Ключ в замке зажигания, руки на руле отменного качества. Ну что, полетаем, как в лучшие времена? Магистраль и выдавленная под ноль педаль. Скорость, власть на дороге и вера в себя. В машине Димы не было этого чувства всемогущества, потому что машина его, а не моя. Пока лечу наперегонки с самой собой, ловлю вкус свободы. Он перепачкан многими другими вкусами: горечью, обидой, безысходностью и даже ненавистью. Все же я чувствую себя свободной. Как странно, что для этого мне понадобился атрибут из прошлой жизни, оттуда, где свободной я никогда не была.

Уложив Мишутку на ночь, иду на кухню, чтобы выпить чая. День был эмоционально тяжелым, сейчас мне нужна тишина и возможность подумать. Увы, не выйдет: Дима попивает кофе и сморит на меня так… Не раздевает взглядом, а снимает слой за слоем скальпелем. Уровень его проницательности всегда был высок, не удивлюсь, что заметил, как я сегодня преобразилась. Хотел сломать меня, я же внезапно починилась и вспомнила, что за свободу следует бороться.

— Как день прошел? Чем занимались сегодня? — продолжает резать взглядом Дима.

— Да так, с Андреем встретилась…

Улыбаюсь без наглости и триумфа. Обычная улыбка, а внутри играет оркестр. Да, я хочу, чтобы ему сейчас было больно, моральной болью расплачусь за физическую.

— С кем, с кем? — надувает губы Дима, словно играя.

— С Андреем, твоим братом.

— М-м-м, ясно. И при каких же обстоятельствах произошла столь неожиданная, но все же ожидаемая встреча?

— Встретились случайно, он пригласил зайти на чашечку кофе. Познакомился с племянником.

— Еще и ребенка на блядки потащила? — игры в Диме все меньше.

— Какие блядки? Посидели, пообщались. Между нами ничего нет.

— Ну что ж, безмерно рад за тебя: пошлялась по роскошной хате, жопой перед бывшим мужем покрутила. Что еще делала?

— На бывшей машине прокатилась, — улыбаюсь я.

— Ах да, «Поршик»! Помним-помним. Ну что, Мира, соскучилась по нему?

— Это всего лишь машина.

— А я не про машину спрашиваю. Прямо в «Поршике» и дала? Ну рассказывай, где? На заднем сидении или прямо на капоте он тебя выебал?

Игры закончились. Дима встает, я автоматически отхожу от стола. Когда хотела укусить, мной управляла злость, я так и не простила изнасилования в собственной кровати. Где же та самая злость? Почему сушит во рту и не могу отвести глаз от рук Димы?

— Нигде! — криком пытаюсь придушить страх.

— Знаешь, за три года Андрей мог бы и накопить на красненькую Ламбу, может тогда бы ты наконец-то ему отсосала!

— Да пошел ты нахуй!

Хочу уйти, но Дима преграждает путь. Черт, мы слишком близко друг к другу.

— Что, блять, обиделась? Неужели и в «Поршике» отсосала, а теперь подумала, что надо было тачку покруче выбить?

— Смешно, пиздец, — шиплю я. — Сколько тебе? Почти сорок, а до сих пор жизни своей без него не представляешь! Постоянно мерещится, что я думаю о нем и сравниваю вас? Что Андрей здесь? Сравниваешь себя с ним только ты сам! До сих пор младший брат — твой внутренний оценщик. Все пытаешься ему что-то доказать, добиться большего, но нихуя не выходит, да? Единственное, в чем обошел, так это его жену соблазнил. Отсосу ему и единственного преимущества не будет! Что, блять, тогда делать будешь?!

Делаю самонадеянный шаг, чтобы обойти Диму и ору:

— Дай пройти!

— Пройти, сука?!

«Мы слишком близко», — единственное, о чем успеваю подумать. Перед глазами мелькает его рука, я не понимаю, что и как происходит. Сначала замедленные кадры, а потом чертовское ускорение. Половина лица печет, в реальность меня вбивает стена. Влетаю я в нее совсем не по собственной воли. Автоматически хватаюсь за лицо, только тогда чувствую боль в плече и груди, которыми стукнулась о стену. Щека немеет и болит так, что мне хочется плакать. Смотрю на ладонь и вижу кровь. Нет, она не из щеки, а из разбитой губы, которая онемела точно также.

Смотрю на Диму, до сих пор не веря, что он ударил меня по лицу. Он тоже смотрит на меня. Похоже, что моя кровь вызывает еще больше злости в нем: его всего трясет. Я даже не моргаю, не жду, не боюсь. Расширив глаза, просто смотрю на него. Шок еще слишком силен.

— Это ты меня довела! Я не собирался! Блять! Мира, ты же понимаешь, что сама виновата? Ты наговорила такой хуйни, что я сорвался!

Чуть ли не прыжком он оказывается рядом. Зажмуриваю глаза: наконец-то организм понимает, что ничего хорошего не последует. Что, еще удар? Дима сжимает меня, не вжимает в стену, а судорожно обнимает. Целуя в шею, он дышит, как разъяренное животное. Мокрые поцелуи затягиваются, от них колет кожу. Будут снова засосы, но какая разница, что будет? Важнее то, что происходит сейчас. Сейчас он стаскивает мою юбку и пытается пропихнуть в меня пальцы, обходя преграды из моих рук.

— Дима, я не хочу.

— Значит захочешь. Захочешь. Конечно, захочешь.

Поцелуи в губы. Мельком вижу его лицо и понимаю, что он совсем не в порядке. Нервный срыв? Глаза затянул туман, уверена, что Дима меня и не услышит. Пальцы внутри, неконтролируемые сжатия груди. Снова стол, он внутри, вывернутая чашка кофе и мои скользящие по столешнице пальцы. Закрываю глаза и жду. Не хочу продолжения, но решаю, что лучше так. В своем неадекватном состоянии Дима хотя бы думает, что доставляет мне удовольствие, он целует меня, трогает клитор и соски. Что если попытаюсь сбежать и будет как тогда? Если будет только боль?

Пока не могу признаться, что и происходящее прямо сейчас изнасилование. Вроде бы мне нормально, хоть и лицо до сих пор печет, а с губы натекло столько крови, что затопило весь подбородок. Даже тело отзывается на привычные умелые стимуляции. Я чувствую приток крови к гениталиям, возбуждение нарастает. Вот только в голове страх и отвращение. Я не могу выскочить из ловушки и включиться в секс.

Сокращения мышц против моей воли, тело сокращается словно в предсмертных конвульсиях. Да, это яркий и длинный оргазм, во время которого Дима вообще сходит с ума и чуть стол не ломает.

Когда выдыхает и отстраняется от меня, вспоминаю, что такое секс без безумных ощущений. Как это, когда обстановка идеальная, когда превалирует нежность и забота. Андрей умел быть любящим и внимательным, а вот страстным не умел. Словно неполный оргазм, любви хватало, не хватало ощущений. Сейчас же ощущений хватило более чем, внутри до сих пор пульсирует. Вот только эти ощущения бесполезные, они мне не нужны.

Когда обнаруживаю пропущенный от Андрея, меня бросает в холод. Разве может последовать что-то хорошее? Мне кажется, что станет еще хуже, все же перезваниваю. Просто хочу услышать его. Уверенный в себе, во всем правильный и настоящий. Может, скажет что-нибудь хорошее и я хоть на время забуду о рассеченной губе?

— Привет, ты что-то хотел? — спрашиваю я.

— Привет, всего лишь сказать, что ты забыла свою помаду в салоне «Порша».

Разумеется, Андрей не будет отвлекать меня, затягивая бесплодную беседу. Он говорит по делу, а я вздыхаю. Как же я хотела быть отвлеченной.

— Ну так выбрось.

Андрей молчит, слышу его тяжелое дыхание. Все не так просто. Плевать ему на эту помаду также, как и мне. Похоже, что он пытался найти повод для встречи. Улыбаюсь так, что рана на губе открывается. Приходится приложить ладонь, чтобы кровь не капнула на халат.

— Ну давай заберу, где встретимся? — предлагаю второй вариант диалога.

— Может, поужинаем вместе?

— У тебя, что ли? — мой голос срывается в смешке.

— В ресторане.

— Ладно, выбирай ресторан. Я освобожусь часов в семь.

— Прекрасно, до встречи.

Когда собираюсь, не воспринимаю грядущую встречу, как свидание, скорее, дружеские посиделки. Тем не менее мой наряд выходит слегка вычурным. Шикарный черный костюм: кофточка с широкими рукавами, на которых летят золотые драконы. Суперкороткие шорты с рядом золотых пуговиц-львов становятся опасными из-за продолжения: гартер. Такие себе ленточки, типа ремней, что используют в красивом БДСМ. Ботинки на высоких каблуках, на шее толстый чокер-летна. Хоть я и ярко накрашу глаза, украшу себя золотыми дисками-серьгами, все равно не забуду о том, почему не могу пойти с голой шеей. С одной стороны она бордовая, с другой темно-синяя.

Я прекрасно вижу себя в зеркале, вижу синяки, которые прячет одежда. Понимать, что не знаешь, что еще появится на твоем же теле, унизительно. Но почему-то, рассматривая себя, не ужасаюсь, а думаю о том, что могло быть хуже. Если шею и грудь не видно, с губой дела обстоят сложнее. Мне нужно потрудиться, чтобы под темно-красной помадой не было видно разрыва. Вроде неплохо, Андрей не должен догадаться.

Захожу в детскую, чтобы попрощаться с Мишуткой, с ним играет Дима. Пытаюсь пропустить его взгляд, все же он заставляет на себя посмотреть.

— Куда-то собралась?

— Да, к косметологу.

— Ты ничего не говорила об этом.

— Забыла, — пожимаю плечами. — Так что, посидишь с Мишуткой?

— Конечно. Правда, думал посмотрим вечером какой-нибудь фильм. Ну значит завтра. Кстати, движок барахлит, завтра в автосервис заеду.

— Значит возьму такси.

Мой образ Дима не комментирует, но я замечаю адское пламя в его глазах. Уверена на все сто, что к этому вопросу мы еще вернемся, когда останемся вдвоем. Что будет потом, меня мало волнует, сейчас я просто хочу на свободу.

Ресторан «Medici» в духе Андрея: высокая кухня, аутентичный европейский интерьер, звезды Мишлена. Еда здесь странная: переосмысление средиземноморской кухни, фьюжн. Я не в первый раз оказываюсь в роскошном зале с Флорентийскими фресками и золотым потолком. Андрей и раньше приглашал меня пробовать необычные сочетания продуктов в гигантских тарелках.

— Привет, выглядишь бесподобно, — улыбка Андрея даже ярче света, что отражается в золоте колон.

— Привет, спасибо. Уже сделал заказ?

— Нет, ждал тебя.

Заказываем вместе, пару раз Андрей помогает официанту понять, что я имела ввиду. Осматриваюсь. Зал заполнен на половину, но даже здесь сложно найти костюм уровня Андрея. Смотрю на наш столик и только теперь замечаю черную коробку с атласной лентой.

— Черт, Андрей, прошу тебя, скажи, что там не бриллианты.

Пока Андрей смеется глазами, я реально готова все бросить и сбежать.

— Нет, там помада. Она очень красивая и хрупкая, боялся, что сломается в бардачке, поэтому заехал в сувенирную лавку и попросил коробку.

Ища подвох, тяну за ленточку. Внутри действительно моя помада.

— Эта помада стоит где-то десять евро, а такая упаковка раза в три дороже.

Вместо того, чтобы забрать помаду, закрываю крышку. Странное чувство. Не думала, что захочу оставить ее в неоправданно дорогой обертке.

— Мы так и не взяли алкоголь, — говорит Андрей. — Вино?

— Виски.

Виски Андрей берет отменный, стоимостью с его костюм.

— Ну как? — спрашивает Андрей, сделав глоток.

— Как виски. Не разбираюсь в марках алкоголя, разбираюсь только в том, как его пить.

Становлюсь инициатором звона стаканов и делаю парочку жадных глотков. В губе щиплет, только поэтому отодвигаю стакан. По стеклянной стеночке тянется толстая кровавая капля. Она капает в жидкость, раскрашивая ее еле заметными красноватыми разводами. Чувствую себя преданной своим же телом. Смотрю в стакан, смотрю, пока в груди горит стыд. Проиграть с самого начала не просто обидно, это позорно.

Андрей протягивает белоснежный платок, смиренно принимаю его и пачкаю в кровь, что продолжает сочиться из губы. Как он смотрит на меня? Словно меня распяли прямо здесь, в этом до ужаса удобном кресле.

— Он бьет тебя? — эхом звучит голос Андрея.

— Это пустяк, — улыбаюсь ему, хоть и знаю, что крови станет больше.

— Пустяк? Он ударил тебя по лицу. Мира…

Куда сморит Андрей? Когда понимаю, мне уже не стыдно, мне паршиво. С руки, которой вытираю кровь, спустился рукав. Теперь видно крупный зеленоватый синяк на запястье. Сочувствие Андрея вызывает раздражения, не этого я ждала от совместного ужина.

— Дима любит меня, — говорю Андрею в глаза. — Это просто тело. Все это ничего не значит.

— Мира, но ведь твое тело — это тоже ты.

Проглатываю слезы в зародыши, да не буду я сегодня плакать!

— Я сама его разозлила, специально разозлила. Ну схватил за руку слишком сильно! Это все неважно. Я тоже не ангел и иногда могу так выбесить, что крыша поедет. Ничего этого раньше не было, очень долго не было. У нас все было прекрасно, сейчас просто сложный период.

— Ничто не дает мужчине право поднять руку на женщину.

— Это случайность! Дима не бьет меня!

— Даже в своей книге…

— В ней, как и в любой книге, есть вымысел. Он нужен для остроты сюжета, для этого же я изменила некоторые факты, ускорила время. Не все разговоры и события, которые я написала, были на самом деле. Ты же читал и должен понимать, о чем я.

— Да, я понимаю. Все же думаю, что твои чувства были настоящими. Я ведь тоже помню некоторые события. К примеру, как часто в то время у тебя появлялись синяки. Ведь Дима уже тогда позволял себе слишком много, да? — я молчу, покручивая стакан. — Мира, это из-за меня он разбил тебе лицо?

— Нет, — смеюсь я в себя.

И я не вру. Я действительно считаю, что Андрей абсолютно ни при чем. В произошедшем только наша вина: моя и Димы. Пока не определилась, в каком процентном соотношении.

— Мира, послушай, я могу тебе помочь…

Андрей поддается вперед и касается моей руки. Эмоциональный жест без подтекста вызывает у меня притупленную улыбку.

— Помоги. Налей мне еще виски.

Выпиваю залпом остаток и протягиваю Андрею стакан. Пьем, говорим о дурацком: про еду, которую нам уже принесли, про Италию, где мы вместе отдыхали. В конце вечера уже пьяненькая наливаю себе почти полный стакан и пристально смотрю на Андрея.

— Дай телефон, — игриво дергаю бровками.

— Конечно.

— У тебя точно динамик лучше. Мой уже и молоком затапливало, и соком, и водой. Дети и дорогостоящие предметы несовместимы.

— Мира, что ты задумала?

— Здесь так скучно. Хочу врубить музыку и петь.

— Думаю, другие посетители будут не в восторге от твоей идеи, — говорит Андрей и автоматически оборачивается.

— А тебе не похуй? — смотрю растерявшемуся Андрею в глаза. — У тебя столько бабла, что заткнешь любого. Кто приехал на средняковом мерсе, а кто на Фере последней модели? Кто, блять, здесь папочка?

Я смеюсь пьяным смехом, пока Андрей внимательно изучает, насколько плачевно мое состояние.

— Андрей, тебе отсосет любой в этом зале, включая владельца, — приподнимаю указательный палец. — Можешь делать все что угодно. Ну как можешь… Пока не можешь из-за внутренних барьеров, зато я могу.

Выжимаю громкость на полную. Я решила, что все будут слушать песню Би-2 «Виски», и кто меня остановит? Слушать, увы, придется еще и в моем исполнении. С первых слов ору во весь голос, хорошо если хоть в одну ноту попала. Под такую песню нужно обновить виски. Справляюсь сама с этой задачей, правда, наливаю и на роскошную мерцающую скатерть. Дергаю головой и телом в такт. Вскоре к нам подходит официант, он шепчет Андрею что-то про мое неподобающее поведение. Разумеется, Андрей просит прощения и не только словесно. Достав ручку, которая стоит дороже почки этого официанта, он пишет слишком большую, на мой взгляд, цифру, к салфетке прикладывает кредитку. Такое решение официанта вполне устраивает, он даже дарит мне полуулыбку.

— Подержи-ка, — вручаю Андрею почти пустой стакан и встаю.

— Мира, что ты хочешь сделать?

— Очередную хуйню, — смеюсь я. — Пообещай, что не позволишь загрести меня ментам.

— Ни за что.

Андрей улыбается, даже когда ему приходится подать мне руку, чтобы на своих огромных каблуках я смогла забраться на стол. Да, я ору и танцую прямо на столе в ресторане для искушенных богачей. На меня косятся все, кроме Андрея, он все еще улыбается. Сегодня будут горячие танцы, потому что я пьяна в стельку.

— Пускай круто меня заносит! Душа чуда сейчас просит! Что в Иркутске, что в НорильскеКакой русский не пьет виски!

Даже в таком состоянии ловлю особенно мерзкий взгляд классической немецкой пары. Женщина с безупречной укладкой громко объявляет: «пьяные русские» и смотрит на меня с демонстративным отвращением. Ругаться с ней не буду, я продолжаю петь, развернувшись к их столику. Приседая в танце не хуже профессиональной стриптизерши, показываю два изящных фака. Ей приходится отвернуться: не выдерживает, так сказать, моего давления.

Разворачиваюсь к Андрею и пою теперь ему прямо в глаза. Мне кажется, что он даже не моргает, смотрит на меня чем-то таким… Этот взгляд вселяет в меня веру, что даже сейчас я прекрасна. Вдохновленная ответной реакцией единственного преданного зрителя, позволяю танцам пересечь тонкую грань. Да, больно уж похоже на приватный танец стриптизерши, ну что есть, то есть. Скопившийся стресс находит вот такой сомнительный выход. Зато спускаясь со стола, чудом не навернувшись на гигантских каблуках, могу вдохнуть полной грудью.

— Пошли на воздух, мне душно, — говорю я.

Выхватываю помаду из коробки, преднамеренно забываю свою куртку, и первая выхожу на крыльцо. В голове стреляет очередной тупой идеей. Прямо помадой пишу на все огромное окно ресторана: «остосите, суки!»

— Не знаю, как на немецком ни «суки», ни «отсосите». Так и не выучила этот чертов язык.

— Сказать? — смеется Андрей.

— Да уже плевать.

Бросаю помаду, словно окурок, просто куда-то назад. На улице холодно, сейчас только начало весны. Вместо того, чтобы раздобыть верхнюю одежду, направляюсь к набережной, где будет еще холоднее.

Ночь. В средней такой речушке Майн пляшут цепочки золотых фонарных отблесков. Набережная освещена потрясающе: свет звезд убит полностью. От реки тянет морозом и воняет тиной.

— Помнишь, как долго мы раньше гуляли? — поворачиваюсь к Андрею и продолжаю идти задом наперед.

— Да, могли гулять всю ночь.

— Мы гуляли в Амстердаме, Вене, Париже, Женеве, Барселоне и еще паре-тройке отличных мест для гулянок. Только не помню, как было там. Помню места, города, но не нас. Как гуляли именно мы, помню только в одном городе. Там, где все началось, где мы познакомились.

— Тогда все было особенным, полностью согласен, — улыбка Андрея затмевает даже фонари.

— Мы еще ничего не знали друг о друге. Хотя, скажу по секрету, что ты мужчина обеспеченный, догадалась с первой секунды, когда подошел спросить у меня какой-то дурацкий адрес, — смеюсь я. — Ну не должен был ты захотеть со мной знакомиться! Мне было девятнадцать, я носила странные платья и чуть не танцевала, слушая музыку в наушниках. Не твой типаж, как ни крути.

— Почему же?

— Черт, ну не знакомятся миллиардеры на улице с первыми попавшимися девчонками. Тебе надо было вот в такой ресторан, — киваю назад.

— Я счастлив, что рискнул и попросил твой номер. Не мог и представить, что в очередной командировке найду любовь всей своей жизни.

Улыбаюсь, запрокинув голову, и разворачиваюсь. Теперь иду нормально рядом с Андреем.

— Первое свидание. Мы обошли весь город. Ходили целую ночь, я натерла мозоли, но не сказала. Набережная, куда страшнее этой. Ты попросил подождать и вернулся с огромным букетом магнолий. Они пахли нежностью, — делаю вдох. Пахнет сыростью и водорослями. — Андрей, прости. Это был перебор даже для меня. Я, чертова эгоистка, думала только о себе. Мне захотелось херни, и я ее устроила. Тебе, должно быть, было стыдно и неловко. Прости.

— Тебе не за что извиняться. Мне было хорошо, как никогда.

Поглядываю на Андрея, он все продолжает улыбаться. Сейчас не хочу улыбок, поэтому подхожу к ограждению у реки. Вижу подвесной мост, и кучу красивых зданий на другом берегу. Есть небоскребы вроде того, где трудится не покладая рук Андрей. Есть исторические европейские домики.

— Как же я ненавижу этот город, — вцепляюсь в поручень, чтобы от холода стало еще хуже. — Он отталкивал меня всем: вылизанными улицами, зашкаливающим пафосом, всеми этими идеальными местами для успешных людей, своим блеском и дороговизной. Мне было тошно и на окраинах. Я реально думала: «А вдруг место способно свести с ума?» А сейчас смотрю и понимаю, что этот город — весь мир. Вот это действительно страшно. Андрей, а ты его любишь?

— Мне здесь комфортно, я привык к жизни во Франкфурте. Здесь удобно вести мой бизнес, у меня много знакомых.

— Я спрашиваю не об этом! — смотрю на него так, словно сейчас ударю. — К черту удобства, все эти иллюзии! Любишь его, блять, или нет?!

— Не знаю.

— Хватит врать! Мы всегда знаем, любим или нет! Так что?! Любишь?! Любишь?!

У меня все лицо дрожит от злости. В этот момент мне хочется обдать Андрея ледяной водой, хотя это стоило бы сделать со мной. Понимаю, что невменяема, все же, если он не ответит мне прямо сейчас честно, я сделаю что-то страшное.

— Нет, — говорит Андрей.

Гора ненависти обваливается в мгновение. Губы кривит печальной судорогой, глаза наполняют слезы.

— Почему? — спрашиваю так жалостливо, словно мне обидно за Франкфурт.

— Потому что тебе здесь было плохо.

С Андреем не все в порядке. Обычно он хорошо контролирует эмоции, сейчас выражение лица меняется каждую секунду. Похоже, что я не только себе устроила неплохие эмоциональные качели. Снова отворачиваюсь, чтобы дать ему прийти в себя, и запрыгиваю на ограждение. Мне нравится сидеть высоко над шумящей рекой и видеть, как Андрей не способен прятать чувства.

— Возьми пиджак: на улице так холодно.

Оставшись в рубашке, Андрей набрасывает мне на плечи свой пиджак. Нежность. Ей пропитывает воздух, как и тогда, больше пяти лет назад. Я сижу, он стоит. Проснулся, а двигаться еще не решается.

— Садись, — киваю в сторону.

— Думаю, для нас обоих будет безопаснее, если я останусь стоять.

— Да хватит контроля! Сколько можно, Андрей? Стань наконец-то участником, а не зрителем. Здесь круто.

Садится. Смотрю на Андрея и улыбаюсь ему глупо и по-детски, как сообщнику. Он не улыбается, только смотрит на меня, и, увы, это не обычная нежность. Я сама виновата в том, что Андрей не сводит с меня глаз, сама выбила ему почву из-под ног.

Сейчас мне хорошо. Сидеть непонятно где в холоде и приятной компании чудесно. Не скажу, что это та свобода, о которой я мечтала, в любом случае сейчас мне лучше, чем было еще совсем недавно. Первый полет Андрея в открытом пространстве своей души заканчивается быстро. Вот он снова стоит передо мной, его лицо уже не меняется каждый миг. Запрокидываю голову, чтобы попытаться рассмотреть звезды и покачиваюсь. Страх пробивает поясницу. Жду, что рухну в воду, но меня что-то тянет назад. Андрей схватил меня за плечо и не позволил провалиться в бездну.

— Блять! — ругаюсь я и спрыгиваю. — Спас меня, что ли?

Андрей пожимает плечами.

— А если бы не успел и я упала? Прыгнул бы за мной?

— Конечно.

— И куда бы ты прыгнул? Куда? Ты не умеешь плавать, дубина, — стучу Андрею по лбу и смеюсь. — Ты был на Майорке, в Доминикане, на Мальдивах, Бали и не плавал в лазурных океанах. Как тебе не стыдно?

— Я занимался чем-то другим. Чтобы отдыхать, не обязательно плавать.

— Знаю, чем ты занимался. Работал. Отдыхать ты не умеешь.

— Есть такое.

Не знаю, сколько мы молчим, знаю только, что Андрей снова пробивает собственную же защиту. Длинный взгляд, потом прикосновение его пальцев к моей щеке. Удивительно, что у Андрея даже здесь и сейчас теплые руки. Он наклоняется ко мне, продолжая гладить щеку, а я улыбаюсь ему. Алкоголь затормаживает реакции. Мне хорошо с ним, его касания приятные, но так нельзя. Он хочет меня поцеловать, только поэтому отворачиваю голову.

— Мне пора, — говорю, сделав вынужденный шаг в сторону.

— Давай я вызову такси.

— Я и сама справлюсь, — смеюсь я. — Еще не настолько пьяна, чтобы забыть домашний адрес.

— Мира, спасибо, — прерывает мой смех Андрей.

— За что? За то, что чуть не утопилась и тебя не утопила?

— За те чувства, которые я был уверен, что не испытаю уже никогда.

Даже не знаю, во сколько возвращаюсь домой. Тихо. Значит, Мишутка спит. Точно больше десяти. Пока стаскиваю ботинки, ко мне навстречу выходит Дима.

— А я и не знал, что косметологи работают до ночи. Какие трудолюбивые работники! Еще и крайне галантные: укутывают особенных клиенток в пиджаки.

Смотрю на себя сверху-вниз, и вылетает:

— Блять.

— Блять, — эмоционально подтверждает Дима. — Или лучше сказать «блядь»?

Он подходит ко мне и любезно помогает снять с плеч пиджак.

— Ну-ка посмотрим, что за фирму предпочитает твой косметолог. Судя по фасону, не из дешевых. «Bernini», неплохо-неплохо. У меня таких было всего два, один из которых надевал на твою свадьбу. Не на нашу, у нас свадьбы не было. На твою.

— Может, хватит?

— Тот же парфюм, да? Родной запах, поэтому так и попиздовала? Настолько привычно ходить в его шмотках, что за свои принимаешь?

— Тот же, тот же, — улыбаюсь, хоть и знаю, что будет дальше.

— А ну-ка дыхни, — Дима хватает меня за низ лица и сжимает так, что челюсть сводит. Дышу, раз так хочет.

— Ух, пьянчужка. Не винцо, нет-нет. Я бы поставил на виски. Раньше сбегала от него побухать ко мне, теперь к нему бегаешь?

— Между нами ничего нет.

— Разумеется, — Дима так отпускает мое лицо, что я чуть не падаю. — Что, как последняя блядина, отдалась за бутылку? Что за виски? Ну давай, огласи свою стоимость.

— А не похуй? У тебя все равно столько нет, — чуть не пою я.

— Ты еще не ебалась с ним, — строит умиленное личико Дима. — Уверен, что уже готова раздвинуть ноги и принять его в себя, вот только он не готов, да? Не тот, увы, тип мужика. Не ускорит, блять, события, даже если очень хочется. На каком? На третьем свидании хорошие мальчики трахаются? Только попробуй еще раз к нему пойти и…

— И? — бросаю пьяный необдуманный вызов.

Дима оказывается рядом в мгновение и сжимает мое лицо так, что гудят зубы.

— И я тебя убью.

Мне кажется, что его темные глаза плавятся и тьмой заполняет все глазные яблоки. В этот момент Дима пугает меня настолько, что я даже не дышу. Сомкнутые губы, рука, что пытается раздавить мое лицо, и вытекающая из глаз ненависть.

— Пусти.

— Я убью тебя, услышала? Услышала, блять?! Будешь или моей, или ничьей. Кажется, ты забыла, чья сука.

Продолжая давить на лицо, Дима идет вперед, волоча меня за собой. Как ни стараюсь расцарапать его руку и освободиться, отпускает он, только вдавив меня в стену. Ударяюсь затылком, но не сильно. Теперь челюсть хотя бы только ноет, а не болит. Не успеваю даже выдохнуть, как Дима разворачивает меня за плечи и прижимает к стене. Я знаю, что будет дальше, поэтому и рвусь на свободу.

— Не трогай меня! Отъебись!

— Ничего, я напомню, раз забыла, зайка, — шепчет он мне на ушко и сдавливает шею.

Больше не могу кричать, лишь жадно хватаю воздух, когда Дима позволяет. В этот раз не собираюсь быть телом, поэтому выкручиваюсь и до последнего пытаюсь освободиться. На каждое мое действие у него есть ответ. Удары рук заканчиваются при их заламывании. Дима щекой прижимает мою голову к стене, лишая возможности ударить затылком. Даже ноги не могу сдвинуть, потому что между моими коленками его колено. Сорванные шорты вместе с бельем и резкие движения внутри.

Это что-то больное и звериное. Ни капли удовольствия, ни капли света. Он берет то, что хочет, а я никак не могу поверить, что хочет он этого. Сейчас не первый раз, когда во время секса не испытываю ничего приятного, когда отвращение и боль зашкаливают. Что же, в первый раз переносить было сложнее, теперь я знаю, что будет дальше. Нужно просто потерпеть, и все закончится. Зажмуриваю глаза и считаю, стараясь не задохнуться. То и дело счет сбивают звуки-шлепки, которые создаются о мое тело. Омерзительные звуки.

Рука, которая еще недавно гладила по спинке, душит меня совсем не игриво. К счастью, Дима не добавляет притворства, каких-то атрибутов обычного секса. Ни поцелуев, ни страстных касаний. Просто возвратно-поступательные движения внутри влагалища. Неприятно, но хотя бы на физическом уровне. Ему хватает меньше десяти минут, чтобы издать протяжный стон, особенно тщательно вдавить меня в стену и наконец-то отпустить.

Глядя Диме в глаза, возвращаю трусы и шорты на место. Не сказала бы, что он зол, как прежде, чувства вины тоже не прослеживается.

— Уебок, — говорю я.

— А где «любимый»? — надувает губы Дима.

Он так и не надел джинсы. Прекрасно вижу татуировку на его ягодице, которую набил при мне в Берлине. Месяц, пронзающий два черепа насквозь. Дима называл его обетом верности мне. Впервые задумываюсь над тем, что он действительно может считать смерть альтернативой любви.

Ухожу в ванну, потом заваливаюсь в постель и отворачиваюсь к стене. Совсем скоро кровать подминается рядом: он тоже пришел спать. Автоматически закрываю глаза и пытаюсь стабилизировать дыхание. Дышать сложно из-за чувства, которое забивает собой абсолютно все. Ненависти. Я ненавижу его не меньше, чем он меня, когда насилует. Искренняя ненависть — тяжелое чувство. Оно перехватывает дыхание и туманит сознание, притупляет все органы чувств. Оно дробит тебя в щепки, и вытравить его способно только другое, не менее разрушительное чувство, и я не про любовь. Мою ненависть убивает страх. Они взаимозаменяемы.

Когда слышу вибрацию будильника Димы, открываю глаза из-за тревоги. Она умножается от вида наглого знакомого лица надо мной. Так Дима нависает, когда хочет поцеловать или не только поцеловать. Дыхание усложняет страх повтора. Неужели снова изнасилует? Я не вырываюсь, просто жду, и меня даже не пугает беспомощность.

— Давай сегодня без нервотрепки, м? Останься дома, вообще никуда не ходи. Это же несложно, правда? Будешь сегодня хорошей девочкой?

В горле ком. Если моя оболочка — это сплошной страх перед тем, кто должен вызывать чувство безопасности, внутри все иначе. Где-то в глубине все еще сидит другая Мира, Мира, которая плюнула бы в его самодовольную рожу или грызнула бы за губу. Одно дело, когда мужик вдавливает тебя в стену и имеет против твоей воли. Другое — сдаться и наступить себе же на горло. Своим взглядом Дима пытается выполнить две задачи: ускорить получение ответа и подтвердить, что знак угрозы ощутим.

— Да, — выдавливаю я.

— Вот и умница.

Дима сгибает меня с каждым днем все сильнее, он ждет заветного хруста. Справедливым будет заметить, что у него получается. Тем утром он не насилует меня и даже не ударяет, он уходит на работу. Я больше не ложусь спать и не потому что боюсь кошмаров. Неужели я дожила до того, что кошмаром стала сама моя жизнь?

Наверно, надо бы радоваться, что утром не отхватила новые синяки, мне же противно как никогда. Даже к зеркалу не подхожу, поскорее надеваю черную водолазку и брюки, только бы не найти новые пятна. Увы, когда умываюсь, замечаю два синих пятна на челюсти. Что же, это было ожидаемо. Сегодня особенно сложно справляться с суровой реальность, может, потому что вчера я прошлась по воображаемому противоположному миру. Нежность и жестокость. Забота и насилие. Андрей и Дима.

Пока Мишутка играет на коврике в детской с маленькими машинками, я отсаживаюсь подальше и молча плачу. Стараюсь не делать этого при ребенке, но сейчас сдержать слезы не выходит. Мне сложно признаться в том, что я застряла в клетке страха и ненависти. Когда моя жизнь стала такой? Все было замечательно так долго, что проще верить в то, что ложь происходящее сейчас, а не счастливое прошлое. Разве я могу быть жертвой домашнего насилия? Меня может насиловать мой собственный муж? Он может угрожать убить меня? Мне жалко себя, и я плачу, вытирая слезы рукавом.

Даже не замечаю, что ко мне подбежал Мишутка. Он протягивает крохотную ручку и гладит меня по ноге. Мишутке чуть больше двух лет, а он почувствовал, что мне плохо и пришел пожалеть. Смотрю на него не в силах сдержать поток слез. Сердце нанизывается на кол. Мне больно, что ребенок видит меня такой, хотя все внутри смягчается от огромной поддержки, полученной от маленького человека.

— Спасибо, Мишутка. Мама уже не будет плакать, можно я тебя обниму?

Он сам меня обнимает, я глажу его золотистые кудряшки. Слезы на самом деле высыхают. Внезапный внутренний рывок перенаправляет страх в злость. Если до этого я ревела до судорог в теле, то сейчас до такого же уровня ненавижу. Да, когда думаю о себе, мне страшно. Я боюсь, что станет только хуже, боюсь снова нарваться на боль, боюсь остаться одной с ребенком на руках, а еще сильнее боюсь смерти. Когда думаю о Мишутке, мне тошно. Мой ребенок не должен этого видеть, он не должен переживать за плачущую маму и жить в токсичной обстановке. Лучше неполная семья, чем семья, где присутствует насилие.

Злость запускает механизм движения, и я хватаюсь за него, пока снова не парализовало страхом. Первым делом одеваю Мишутку, потом забрасываю в сумку документы ребенка, свой паспорт и свои деньги. В отдельной сумке всегда есть самые необходимые вещи Мишутки, если нам срочно куда-то понадобилось ехать. Беру и ее, теперь вызываю такси.

— Малыш, покатаемся на такси? Сегодня такое солнышко яркое. Пойдем на улицу.

Чувствую себя злостной преступницей, когда сажусь с ребенком в такси, потому что знаю, что Диме это не понравится. Он успешно выработал схему: его недовольство — наказания. Действительно хочется остановить водителя и умолять, чтобы он ехал обратно, спрятаться в свой домик и надеяться на лучший исход. Черт, это плохие сигналы. С головой у меня уже не все в порядке.

Хоть и смогла сделать первый шаг, запал заканчивается также неожиданно, как появился. Чувствую себя беззащитной маленькой девочкой, слезы снова тянутся по щекам. В нынешнем психическом состоянии не вытащу все сама, мне нужна помощь. Трясущейся рукой выбираю нужный контакт и, как только заканчиваются гудки, говорю:

— Андрей, я решила уйти… Но вообще ничего не продумала. Просто вызвала такси и адрес… Я даже не знаю, какой назвать адрес, — запинаюсь, проглатывая слезы.

— Мира, ты все сделала правильно. Скажи мой адрес, я тоже сейчас приеду. Все будет хорошо, мы что-нибудь придумаем.

Чувствую чужую силу и подпитываюсь ей. Этого импульса хватает хотя бы для того, чтобы восстановить дыхание, обнять Мишутку и сообщить точку назначения. Квартира с целым складом игрушек. Очень рада, что Андрей ничего не расспрашивает, а завлекает Мишутку игрой. Андрей сам заказывает ужин, а после него предлагает отвести ребенка на площадку, мне же приносит любимый зеленый чай.

Одиночество для меня сейчас лучшее лекарство, хотя, конечно, не стоит сбрасывать со счетов вспомогательные препараты, вроде внимания и заботы Андрея. Когда одна, могу думать о прошлом и будущем, оценивать неприемлемое настоящее. Признать, что твой муж представляет для тебя угрозу, сложно, особенно, когда имеешь целый склад хороших воспоминаний. Видимо, другого решения не может быть. Никогда насилие не останавливается на двоих, оно отравляет всю семью. В том, что мой ребенок не будет жить в тревоге, я уверена на все сто.

К моменту, когда приходит время уложить Мишутку спать, я уже в состоянии быть адекватной мамой. Я больше не напуганный ребенок, а взрослая женщина, которая способна принимать решения и нести за них ответственность.

— Какой красивый ночничок, правда? — говорю Мишутке, показывая на звездочки, кружащиеся по потолку и стенам. — Много-много огоньков.

— Мого, — подтверждает Мишутка.

— Сегодня ты играл на новой площадке и с новыми игрушками, да? Завтра тоже будет интересный день. Точно лучше этого, а сейчас пора спать. Давай я спою тебе песенки, а ты закрывай глазки.

Колыбельные, что пою Мишутке, из моего детства. Когда у меня появился сын, я вспомнила короткие отрывки, что пела мне мама, нашла их и выучила песни наизусть. Возможно, срабатывает долгосрочная память, в любом случае, когда пою их, сама успокаиваюсь.

Под конец песенки случайно поднимаю взгляд и вижу в дверном проеме Андрея. Он улыбается мне, смотрит пару секунд и, прикрыв дверь, уходит. Встречаю его в коридоре у детской.

— Спит? — спрашивает он.

— Да, обычно Мишутка засыпает к последней песне. Сегодня было столько новых впечатлений, так что не удивительно, что быстро заснул.

— Мира, как же красиво ты поешь.

Теперь улыбаюсь я.

— Я тоже пойду спать.

— Давай я уступлю тебе спальню, а сам переберусь в гостиную.

— Нет, я лягу с Мишуткой, рядом с его кроваткой большой диван. Так мне будет спокойнее.

— Хорошо, сейчас принесу одеяло и подушку. Мира… — лицо Андрея меняется стремительно. — Ты поступила правильно.

Сделав шаг мне навстречу, Андрей обнимает меня. Просто теплые объятья без подтекста. Своей поддержкой он согревает меня и дает уверенность в собственные силы.

— Спасибо, Андрей. Ты очень помог мне сегодня. Пока не знаю, что будет дальше, но…

— Ты со всем разберешься и решишь, чего хочешь, а пока могу предложить вариант времяпрепровождения на завтра. Думаю, тебе не мешало бы отвлечься. Завтра у дочки Кристины день рождения, может, сходим все вместе? Мише, думаю, было бы весело на детском празднике.

— Может и было бы, но куда приду я? Мне Кристина точно не будет рада, не хочу портить день рождения.

— Зря ты так думаешь. Я уверен, что она будет только «за».

— Андрей, хоть ты умеешь умножать деньги щелчком пальцев, межличностные отношения не твоя сильная сторона. Я уверена, что все испорчу.

— А если я скажу, что уже спросил Кристину и она вовсе не против?

— Да ну нахрен!

— Прости, наверно, надо было все же сначала спросить у тебя. Может, ты и не хотела идти…

— Да ну нахрен! Она не против, чтобы я пришла на день рождения ее дочки? — чуть не смеюсь я.

— Предоставить доказательства?

— Не нужно. Хорошо, только нужно купить подарок.

— Можем заехать утром в торговый центр все вместе. Кристина приглашает на праздничный обед, мы успеем.

— Договорились. Спокойной ночи, Андрей.

— Спокойно ночи, Мира, — Андрей слегка сжимает мою руку и отходит, словно испугавшись собственного жеста.

За временной промежуток с момента надавливания на кнопку звонка и до ее открытия меня бросает в пот дважды. У меня даже рука, которой держу Мишутку за ручку, потеет. Последняя встреча с мамой и сестрой Андрея прошла, мягко сказать, не слишком гладко. Хоть и прошло три года, осадочек все еще остается.

В просторном светлом коридоре стоит все та же синеглазая Кристина в струящемся голубом платье и даже не швыряет в меня ботинком.

— Привет, — считаю, что должна поздороваться первой.

— Привет. А это кто такой славный? — Кристина присаживается и машет Мишутке.

В этот же момент выходит и Раиса Ивановна, как всегда, при полном параде. Вот тут можно было бы вспотеть и десять раз. Удивляюсь, что даже она не измеряет меня презрительным взглядом. Похоже, что умиление моим сыном побеждает личную неприязнь ко мне.

— Боже мой, какие кудри, какие глазки! — всплескивает Раиса Ивановна руками.

Присаживаюсь к сосредоточенному Мишутке и показываю своей улыбкой, что все хорошо.

— Мишутка, это твоя тетя. Тетя Кристина. Смотри, какое у нее красивое платье. А это бабушка, твоя бабушка, с ними можно поиграть.

— Миша? Это кудрявое солнышко зовут Миша? — спрашивает Раиса Ивановна.

— Да, Миша.

— Михаил. Красивое имя, — говорит Раиса Ивановна. — А на каком языке он говорит?

— На русском. Немецкий я и сама еще не выучила. Его учил Дима, но пока Мишутка понимает только простые предложения.

— Наконец-то познакомилась с единственным внуком. Внучек уже целых три, вот и мальчика дождались! Такой большой уже, как жаль, что не увидели крошечкой.

— Не думала, что вы хотели бы общаться с Мишей, — говорю я. — Знаю, что перегнула палку в нашу последнюю встречу. Простите и вы, Раиса Ивановна, и ты, Кристина, это было грубо.

— Ой, да когда это было, — взмахивает рукой Кристина и исчезает на кухне

— Все же думаю, что последние события не добавили ко мне симпатии, — обращаюсь к маме Андрея. — Я изменила вашему сыну с другим вашим сыном. Могу представить, какого вы обо мне мнения. Мишутка был слишком маленьким, чтобы общаться только с ним. Вам пришлось бы говорить со мной, и я более чем уверена, что хотели вы не этого.

— Мирочка, ты ошибаешься, — двусмысленно улыбается Раиса Ивановна. — Что бы ни происходило между вами, взрослыми людьми, это не должно переноситься на ребенка. В любом случае Мишенька мой внук и я была бы счастлива хотя бы изредка видеть его. А ты мать моего внука, и я не осуждала бы никакие твои поступки, это же твоя личная жизнь. Лишь была бы благодарна за возможность общаться с Мишенькой.

— И кто его отец не имеет значения?

— Не имеет. Дети не несут ответственность за поступки родителей. Если с Димой у нас не самые теплые отношения, разве это должно как-то сказаться на этом чудном ангелочке?

Я молчу, пока Раиса Ивановна притаскивает целый пакет книжек и игрушек. Со мной за ручку Мишутка решается подойти. В то же время возвращается и Кристина с подобным пакетом.

— Сегодня день рождения у Элины, а все подарки Мишутке? — улыбаюсь я. — Как-то нечестно.

— Ничего, Элина уже получила гору подарков, — смеется Кристина.

— Все в порядке. Мишенькиных мы два дня рождения пропустили, так что и подарков нужно вдвое больше, — протягивает яркою книжку Мишутке Раиса Ивановна. — Ты же, Мирочка, не против?

— Конечно нет. Кстати, он очень любит книжки. Любит показывать пальчиком. Когда показываю я, он по-своему называет картинку.

— Мишенька, давай бабушка почитает тебе книжку? Пойдем мой дорогой, присядем и почитаем все эти книжечки!

— А пока мы вручим подарок имениннице и не только, — говорит Андрей и принимается вручать букеты с крупными розами.

Букетов требуется много: матери и сестре, потом трем девчонкам. Для девочек мы выбрали букеты с игрушками, только для взрослой двенадцатилетней Леи взрослый букет. Какова моя неожиданность, когда Андрей приносит шестой букет, которого мы вместе не покупали. Букет для меня. Букет ароматных магнолий.

— Спасибо, — говорю я, уткнувшись в цветы носом.

Семилетней имениннице дарим набор для творчества со стразами и три куклы из одной серии. Элина в восторге и убегает разворачивать подарки. Для трехлетней малышки Киры детская посуда с мягкими продуктами, а для старшей дочки Кристины фирменные очки. Неожиданно повзрослевшая Лея визжит и даже обнимает меня.

— Я такие и хотела! Спасибо, это же новинка «Гуччи»! Надо срочно выставить фотку в них.

— Удивительно. Угодить ей с подарком невозможно, мы два года дарим деньги, — вскидывает брови Кристина. — Андрей, ты научился читать мысли?

— Все подарки выбирала Мира, и, по-моему, у нее вышло потрясающе.

— Это точно, спасибо, Мира, они все так довольны.

— Не за что, это тебе спасибо за приглашение.

Пока Кристина накрывает в столовой, мы с Андреем присоединяемся к неразберихе в гостиной. Девочки заваливают новыми игрушками весь пол, к ним вскоре прибегает Мишутка и внимательно наблюдает. С малышкой Кирой они даже находят общее занятие: стучат игрушечными ложечками по игрушечным тарелкам.

— Мирочка, какой же Мишенька умненький, как хорошо говорит! — подсаживается ко мне Раиса Ивановна со стопкой книжек в руках. — Сколько ему?

— Два и два.

— А говорит лучше Кирочки, которой уже три. Он же не просто говорит, он столько всего знает! Обычно малыши разбираются в паре областей, Мишенька же называл все и из разных сфер! Абсолютно все назвал! Знаю, Кристина не слишком занимается развитием девочек. Она устает от монотонных занятий, ей нравится на улице с ними гулять, активное времяпрепровождения. Это я им вечно книжки тащу, пазлы. Видно, что ты, Мирочка, много занимаешься с сыночком. Уверенна, что ты замечательная мама.

— Спасибо.

От неожиданности даже улыбнуться не могу. Раиса Ивановна хвалит меня, как мать? Такого от этой странной встречи я точно не ожидала.

— Мира, может, покажешь нам фотографии маленького Миши? — спрашивает Кристина.

— Конечно.

Андрей придумывает, как подключиться к большому экрану телевизора. Все умиляются моему медвежоночку, смеются с его детских видео. Даже Андрей сегодня смотрит в пропущенное прошлое с улыбкой. Мы установили автовоспроизведение, так что листать фотографии не нужно. Все хорошо, обстановка прекрасная, мой малыш рядом. Все хорошо ровно до того момента, пока не появляется семейная фотография: Дима держит Мишутку на ручках, они одинаково морщат носы, а я склонила голову Диме на плечо и улыбаюсь.

Конец. Смотрю на потерянную семейную идиллию, и горло разъедает ядом. Все было так идеально. Чудесный отец и охрененный муж ведь тоже существовали, существовали совсем недавно. Я помню его таким. Увы, знаю и другую сторону счастья. Автоматически прикусываю фалангу пальца и пытаюсь силой мысли ускорить время. Исчезни лишнее счастье!

Знаю, что всем сейчас не по себе. Они не любят Диму, Андрей еще и ревнует к нему. Кажется, что хуже некуда, но ко мне подбегает Мишутка и дергает за штанину

— Папа-папа! — твердит он, указывая на телевизор.

— Да, милый, папа, — говорю я эхом.

Болит внутри так, что хочется исчезнуть. Личные сомнения рядом с радостью ребенка при виде того, кого сама предпочла бы никогда не видеть. К счастью, в этой папке больше нет фотографий с Димой. Все также весело идут за стол, удивляются тому, что Мишутка выбирает только полезную еду на столе, заваленном любимыми детскими сладостями и фастфудом. Еды много и еда разная, знаю, что Кристина не разрешает детям питаться одними пиццами и картошкой фри. Закупает она вредности только на праздники. В дни рождения ее дочкам можно все.

Дети не умеют долго сидеть за столом, поэтому с ними играть уползает Андрей. Пару раз заглядываю, чтобы убедиться, что все в порядке. Андрей дурачится с девочками и Мишутке не дает скучать. Как же его любят дети. Когда нужно укладывать Мишутку на дневной сон, Андрей вызывается попробовать, а мне предлагает не отрываться от беседы с Кристиной. Я не против, замечаю, как этой сцене умиляется Раиса Ивановна.

Тихо, Мишутка не плачет. Уверена, что Андрей справится. Представляю, как ему важно впервые уложить своего сына. Когда разговор стихает, включаю телефон и на фоне сотни пропущенных звонков, вижу сообщение: «Дверь открой». Буквально через минуту раздается звонок.

В прихожей встречаюсь с Кристиной, которая уже посмотрела в глазок и счастьем не блещет.

— Давай лучше я, — говорю ей.

— Да пожалуйста. Кого муж, тому и радостные приветствия.

Кристина уходит, а я приоткрываю дверь. Дима даже не улыбается своей опасной игрой, он просто пытается задушить меня взглядом.

— И как узнал, где я?

— Чуйка подсказала полазить в соцсетях. Любимая сестричка выложила фотку с детского праздника. Пиздец удивился, когда на ней нашел своего сына. Не такой уж я хуевый брат, чтобы не знать, где живет сестренка.

— Дима, уходи. Поговорим в другой раз и не здесь, — скрещиваю руки на груди.

— Блять, Мира, ну это же невежливо. Раз уже здесь, так поздороваюсь с обожаемыми родственниками!

Отпихнуть меня плечом и пройти внутрь квартиры ему не составляет никакого труда.

— Ну здравствуй, моя любимая семья! Последний раз в этом же составе встречались на чьей-то свадьбе года четыре назад. Не на моей. Извиняйте, жена свадьбы не захотела, а так бы обязательно пригласил! Ну что сказать. Годы идут, меняются роли, обстоятельства, но не люди, блять, не люди!

— Полностью согласна, — шипит Кристина.

Добегаю до Димы и пихаю в грудь по направлению к выходу.

— Хватит, убирайся отсюда!

Сама не понимаю, как мы вновь оказываемся вдвоем в коридоре. Наверно, Дима не горит желанием находиться со своими родными.

— Дима, я прошу тебя, уходи.

— Нахуй сюда ребенка притащила?

— Это его семья.

— Я его семья! — орет Дима. — А этим злобным сукам поебать на все, что связано со мной! Ну что, блять, довольна?! Этого добивалась?! Вывести меня хотела, отомстить?! Ну поздравляю, блять! Просто фейерверк ебучий разрывает!

— Успокойся, ты пугаешь детей.

— Мне похуй на этих детей. Сын мой где?

— Дима, хватит. Тебе лучше уйти.

— Ну пошли, — хватает меня за руку Дима, но я успеваю дернуть ей и отскочить вбок. — Бери Мишу, собирайся. Я лично готов.

— Нет.

— Ты, блять, плохо слышишь?! — вновь меня обдает морозом агрессии. — Хочешь — ебись с ним, живи с ним, но мой ребенок смотреть на твое блядство не будет. Верни мне моего ребенка, сука! Я же заберу его и хуй ты его увидишь!

— Он не твой, — запросто плююсь я.

— Что ты, блять, сказала? — от мороза остается лишь холодок сомнений.

— Его отец Андрей. Если Андрей захочет, то поможет мне оспорить отцовство и ты его никогда не увидишь. Ты не сможешь отнять у меня ребенка, а я смогу! Теперь нечем манипулировать и запугивать, да, блять?!

— Мира, скажи, что ты просто разозлилась и наговорила хуйни, — даже слишком тихо говорит Дима.

— Это правда.

— Знала сразу?

— Нет, знаю всего неделю, — прикусываю губу, чувствуя как печет стыд в груди.

— Не пизди, — расползаются губы Димы в неуместной улыбке. — Ты знала всегда и ждала момента, чтобы к нему съебаться.

Может, мне и стыдно, может, в глубине души и чувствую вину, все же Диму мне не становится жалко. Он пришел наказывать меня, а по итогу сам встретил самое страшное наказание. Его хорошо так ломает, я вижу. Все же неожиданно быстро рассеянный взгляд концентрируется в решительность.

— Мне похуй на ДНК, у Миши моя фамилия, мое отчество. Он мой сын. Я его растил, учил ходить, на руках по ночам качал! Он ко мне, блять, бежит, как только видит! Ко мне! Собирайся, блять!

Снова крепкий хват за запястий. В этот раз, как ни стараюсь, не могу освободиться. Ощущение, что рука в тисках. Чувствую, как поверх старых синяков образовываются новые.

— Пусти!

— Ты меня плохо слышишь?!

— Отпусти ее, — звучит третий голос. Голос Андрея.

Удивительно, что не только меня отрезвляет. Дима разжимает руку и поворачивается к источнику.

— Что ты творишь? — продолжает Андрей. — Мира не твоя вещь!

— Моя! Моя, блять! — в безумном хохоте срывается голос Димы.

Он смеется Андрею прямо в лицо. В этот момент чувствую себя хуже, чем если бы он меня снова изнасиловал. Впервые задумываюсь о том, что ненавидеть брата Дима может сильнее, чем любить меня. Все выглядит так, словно Дима отобрал любимую куколку младшего брата, которую тот наряжал в самые красивые платья и усаживал в лучшие кукольные домики. Отобрал, сломал и бросил в лицо. Поступил так, просто потому что может, чтобы доказать, что хоть в чем-то имеет превосходство.

Какого чувствовать себя той самой куклой? Это хуже унижения, это больно настолько, что я влепляю Диме пощечину впервые в жизни. Только теперь он вспоминает про меня, смотрит прямо в глаза, держась за покрасневшую щеку.

— Пошел нахуй, — выдавливаю я.

— На хуй пошла только ты, тупая блядь.

Дима уходит, хорошенько хлопнув дверью. От этого звука меня всю передергивает, судорожно сжимаю в кулак пальцы, которые только что были на его щеке.

— Мира, все в порядке? — дотрагивается моего плеча Андрей.

Киваю. На слова пока нет сил. Входим к его семье и мне приходится вспомнить, как разговаривают.

— Простите, не знаю, чем думала, когда открыла. Это наши проблемы и мне жаль, что всем пришлось это слышать. Простите за испорченный праздник, мне, правда, жаль. Еще и дети…

— Дети заняты своим, — говорит Кристина.

Только теперь замечаю, что ее дочки предусмотрительно надели огромные наушники и смотрят в телефоны. Хоть немного отпускает.

— Мира, ты не должна извиняться, — Кристина улыбается неожиданно приветливо. — Если кто и должен был бы извиниться, так тот кусок дерьма, что возомнил себя богом. Не стоит тащить на себе вину мужиков. Мужики бывают полными гондонами, и шли они все… Думаю, я что-то в этом дерьме понимаю: три развода как-никак.

Кристина подмигивает мне, и даже я улыбаюсь. Никогда не думала, что Кристина, у которой в отношениях всегда был беспорядок, будет успокаивать меня. Забавно, что теперь у нас так много общего. Оказывается, что быть жертвой в абьюзивных отношениях не так забавно, как считать, что женщина сама притягивает подонков.

Смотрим легкий романтический фильм, уверенна, что каждого гложут собственные тяжелые мысли. Я бы поспорила на что угодно, что мои перевесят все вместе взятые. Гадости, что мы с Димой наговорили друг другу, червями ползут под кожей. Сейчас бы испытывать хорошо знакомое чувство ненависти, а его притупляет уважением. Все это время я не говорила Диме об отцовстве, потому что боялась. Оказывается, чувства к сыну ему важнее, чем результаты анализов.

Через часик Мишутка просыпается и хнычет.

— Он хочет кушать, может, остались фрукты? — встаю я.

— Их целый холодильник, помочь? — спрашивает Кристина.

— Мира, может, я покормлю Мишу? Ты не против? — говорит Андрей.

— Конечно нет. Можешь спросить у него, что хочет, но, скорее всего, он скажет…

— Бабам, — смеется Андрей. — Я уже запомнил, что он любит бананы.

Андрей уходит, уходит и Кристина с дочками. Даже Раиса Ивановна куда-то отходит, поэтому и я встаю. Подхожу к окну и смотрю на идеальные ряды чистеньких новостроек. Когда разворачиваюсь, вижу Раису Ивановну с маленькой детской фотографией в вытянутой ладони.

— Это моя самая любимая фотография, ношу с собой в кошельке уже тридцать два года. Здесь Андрюше ровно два годика. Я еще с порога догадалась, что Андрей биологический отец Мишеньки. Прости, может, ты не хочешь обсуждать эту тему, еще и со мной, а я здесь со своими фотографиями.

Смотрю на кудрявого малыша с фотографии и улыбаюсь явному сходству.

— Да, вы правы, они очень похожи.

— Только глазки у Мишеньки светлее, у него твои глаза.

— Мои.

Раиса Ивановна смотрит на меня, но не в глаза. Она смотрит на губу, которую я даже не замазала помадой. Разрыв затянулся коркой, в любом случае он был бы заметен. Я только синяки на челюсти замазала, с губой пришлось смириться.

— Рассказать, что будет дальше? — спрашивает она.

— Не понимаю, о чем вы.

— Все начинается с ограничений, претензий без повода. Кажется, что это пустяки. Эмоциональное насилие в ряде стран до сих пор не является уголовно наказуемым. Обычно идентифицируется только ревность, остальные мотивы тирана осознать сложно. Потом секс. Первое физическое насилие обычно проявляется именно так. Оправдать страстью жестокость проще. Постепенно оно перебирается в повседневную жизнь. Преграждение дороги, хваты за руки, потом синяки. Удары в лицо — это вершина, после которой все катится по наклонной и очень быстро. Последнее это реальная угроза жизни. Разумеется, если повезет, и все не закончится летальным исходом.

Размеренный рассказ Раисы Ивановны разжигает во мне хорошо спрятанную боль. Мне тяжело даже дышать.

— Вы ничего не знаете. Да, поругались, да перегнул. Дима не бьет меня постоянно, это случайность.

— И сколько сейчас таких случайностей на твоем теле?

Молчу. А что тут ответить?

— Мира, мне жаль. Я чувствую огромную вину перед тобой, как много лет назад чувствовала перед Ирочкой, той несчастной маленькой девочкой. Быть родителем — это всегда нести крест своих детей.

— Дима говорил, что не насиловал ее, и я ему верю.

— Он в это верит, знаю. Верит в то, что если любишь и берешь, то это не изнасилование. Что отношения дают права на человека, который в них вступил. Тогда, в выпускных классах, у него были проблемы с алкоголем. Как думаешь, мог ли перебрать, поставить свое желание выше ее? Заняться сексом со своей девушкой, не предав значение тому, что она не хотела?

— Мог, — говорю настолько отстранено, словно и не о себе.

— Мог, — подтверждает Раиса Ивановна. — Я видела, как она росла, дружила с ее мамой. Вина за своих детей сильнее личной вины. Тяжело признавать, что ты ни на что не влияешь, не контролируешь того, кого сам и породил. Иногда не всех детей одинаково просто любить. Проблема во мне, знаю. Я виновата во многом, что происходит сейчас между моими детьми. Они копировали поведение неосознанно, а я не смогла выбрать путь лучше, когда была возможность. Ты, Мира, во многом была права.

Присматриваюсь к маме Андрея, ища подвох. Не помню ни одного случая, чтобы Раиса Ивановна так легко признала хоть мелкую ошибку.

— Нет, я была очень груба и говорила о том, что меня не касается. Простите.

— Есть и правда. Тяжело чувствовать только стыд, поэтому на второго сына я взвалила завышенные ожидания. Андрей всегда чувствовал лишний груз ответственности. Я сделала его единственным поводом для гордости, и он привык быть во всем лучшим. К тому же ему пришлось рано повзрослеть. Отец умер, я любила его так, что забыла о детях, окунулась в горе. Андрей был подростком, не должен был думать о семье, как мужчина, не должен был помогать мне пережить утрату, разбираться в бизнесе и нести финансовую ответственность за всех. С самого детства он жил чужую жизнь. Поэтому даже сейчас, когда, кажется, что имеет все, ему сложно понять, чего он хочет. Андрей мог бы быть другим, легче и проще. По моей вине в нем нет того, чего тебе не хватило.

Сейчас больно не только мне, я вижу, как Раисе Ивановне тяжело говорить на эту тему.

— Андрею было плохо без тебя. Я очень боялась, что он уже никогда не оживет, — улыбается Раса Ивановна. — Сейчас я не узнаю своего сына. Ты и ребенок изменили его, не вернули, нет. Изменили. Таким Андрей не был никогда. Наверно, таким он и должен был стать.

В квартиру Андрея возвращаемся вечером. Пока Мишутка разбирает многочисленные подарки, я проверяю содержимое холодильника и возвращаюсь в детскую, чтобы спросить:

— Хотите ужинать?

— Хам-ням! — повторяет Мишутка и бежит ко мне.

— Давай закажем еду из ресторана. Я заплачу за срочность и привезут за двадцать минут.

— Давай лучше сами приготовим.

— Сами? А есть из чего? — косится на меня Андрей.

— Я нашла спаржу, помидоры, сыр и рыбу. Чем не отличный ужин?

— Если ты хочешь и уверенна в успехе данного предприятия… Лично я сомневаюсь, что готовил хоть раз за это десятилетие.

— Лицо попроще, Андрей, будет весело, — смеюсь я. — У тебя есть гриль?

— Предлагаю пройти на кухню и выяснить.

Пока Андрей изучает содержимое своей огромной стерильно-белой кухни с десятками ящиков, которыми никто никогда не пользовался, я врубаю музыку. Ума включить новые песни, а не те, под которые мы обожали плясать с Димой, мне хватает. Мишутка уже знает, что сейчас будет весело, и прыгает по всей кухне.

— Да ты настоящий зайчонок, — ловит его Андрей, когда он чуть не врезается в плиту. — Мира, я не могу найти гриль. Возможно, его никогда и не было.

— Очень сомневаюсь. Ищи лучше. Ты заказывал шикарную кухню за шикарные деньги. Должны были напичкать всем, что только существует.

— Это оно?

Подхожу и с коварным видом киваю.

— И так, сегодня будет семга-гриль в кисло-сладком соусе со спаржей на том же гриле и томатным салатом. Всех устраивает?

— И ты знаешь, как это приготовить?

— И ты тоже скоро узнаешь, тащи рыбу.

Начинается кулинарное безумство. Я готова не только творить вкусные блюда, еще и танцевать, переворачивая рыбу, и качать бедрами, рубя зелень. Мишутка рвет листики с увлеченным видом, а Андрей какое-то время пребывает в астрале. На этой кухне никогда не было задействовано столько пространства, она не была грязной и шумной. Все-таки Андрей включается в сомнительную затею. Он выполняет легкие поручения и округляет глаза, когда пробует то, что я подсовываю.

Плейлист у нас от детских песен и до полного разрыва танцпола. Мишутку подбить на танцы просто, Андрею требуется время. Он хочет готовить со мной и кружить меня в танце, я вижу насколько сильно хочет. Наверно, слышу в первый раз, как поет Андрей. Кажется, ему удается полностью расслабиться и получать удовольствие. Оказывается, Андрей умеет веселиться.

Меня очень радует новость, что завтра придет помощница по дому и всю кухню драить необязательно. Усаживаемся за стол все вместе, и я отслеживаю реакцию каждого. Мишутка даже причмокивает от удовольствия, а Андрей округляет глаза.

— Мира, это потрясающе. Я и не знал, что ты умеешь так хорошо готовить. Я серьезно, это же высокая кухня.

— Да прям-таки. Научилась я относительно недавно и вообще-то готовила не одна. Вы оба мне очень помогли.

— Особенно я, — закатывает глаза Андрей. — Спасибо за чудесный ужин.

— Так странно… Мы были вместе два года и ни разу не готовили вместе.

— Да, я и не думал, что упустил так много.

Взгляд Андрея даже не теплый, он неожиданно горячий. Похоже, что мои кухонные танцы расшевелили в нем то, что до сих пор Андрей держал при себе. Мне тоже понравилось проводить время вместе, видеть Андрея другим, отбросившим все предрассудки. Это был отличный вечер, веселый и яркий, таким стал и сам Андрей. Хотелось бы мне, чтобы мои глаза пылали в ответ также ослепительно. Увы, мои лишь дотлевали.

Хоть Андрей составил отличную компанию, это была не его жизнь. Безрассудные развлечение, совместная готовка, горячие танцы — это не про него. Да, Андрей сегодня получил новый приятный опыт. Он зажегся, я смогла зажечь его, и он до сих пор горит. Я же знаю, какого это, когда вы горите одновременно, сгораете в общем пожаре дотла. То, что поразило Андрея, было стабильным в отношениях с Димой. Не хочу думать сейчас о нем, а не получается. Как-то слишком тепло в груди для мыслей о человеке, который называл шлюхой и насиловал. Нет, так не пойдет. Я отвлеклась, не провалилась в глубокую депрессию. Я смогу без него, просто нужно отвыкнуть.

Вечером играем все вместе, вдвоем купаем Мишутку в огромной ванне, и я укладываю его спать. Гладя кудряшки сына, вспоминаю, как сегодня он радовался фотографии с Димой. Глотку отравляют слезы, но выдавить их не выходит. Сама не понимаю, как прихожу в спальню и усаживаюсь в подушки. В какой-то момент рядом оказывается Андрей. Мы сидим молча так долго, что кажется, я и не покидала эту кровать.

— Мира, если хочешь поговорить, я буду рад выслушать. Тебе станет легче.

— Я все думаю о сыне. Может, я должна была позволить Диме увидеть его? Мишутка скучает, впервые не видит Диму так долго. Мы всегда были втроем, никто никуда не уезжал. Андрей, ты не подумай, наши взаимоотношения и его отношение к ребенку — это совершенно разные вещи. Дима прекрасный отец. Он не то, что не ударил Мишутку никогда, он даже не накричал. Это я от усталости могу поднять голос, наругаться, а потом жалеть. Дима никогда.

Один раз я вышла всего на минуту, а Мишутка принес стакан воды из кухни и залил ей дорогущий рабочий ноут Димы. Когда Дима позвал меня, я была уверенна, что влетит и мне за то, что не следила, и Мишутке. Дима был просто в восторге, восхищался тому, каким нужно быть ловким и внимательным, чтобы так далеко пронести стакан воды и не пролить. Они делали маленькие бумажные кораблики и пускали их плавать по затопленному столу, — улыбаюсь одному из лучших воспоминаний. — И таким крутым отцом Дима был всегда. Он напросился на чертовы партнерские роды. Я реально предлагала ему обратиться к психиатру. Не представляю, как можно в здравом уме стремиться на это мероприятие. Если бы я была мужиком, я бы даже близко не подошла к родильному отделению. Я боялась ужасно, а он со сраной улыбкой на лице пуповину перерезал.

— Кстати, как прошли роды?

— Больно и долго, — вздыхаю я. — Так, как и должно быть. Это мне еще повезло, обошлось без разрывов и осложнений. Мишутка родился полностью здоровым. Не представляю, как справляются женщины, которым повезло меньше.

— Ты умница, Мира. Столько всего преодолела и сейчас справишься, — находит мои пальцы среди подушек Андрей.

— Да хреново я сейчас справляюсь. Даже если разведусь, не должно все это дерьмо касаться ребенка. Черт, я столько говна наговорила, угрожала лишить Диму сына.

— Мира, ты лишь отвечала в той манере, что выбрал он.

— Все равно, Андрей, я знаю, что так неправильно. В чем-то Дима прав. Он растил Мишутку и никакое ДНК не изменит того, что было. Это я манипулировала сыном, проецировала личные обиды на их отношения.

— Нет, Мира, ты поступила правильно. Логично, что ты не захотела спокойно обсуждать проблемы, когда он вел себя, как последний подонок. Это нормально требовать уважительного отношения и ответить агрессией на агрессию. Диме придется научиться сдерживаться и нормально разговаривать с тобой, если захочет видеть сына. Это же не заоблачные требования, правда? Они более чем адекватные.

— Наверно… Спасибо, Андрей. Мне, правда, стало легче.

Впервые говорила с кем-то о том личном, что держат в себе. Из Андрея вышел идеальный слушатель. Он превратился в зеркало, отражал меня саму, не выдав ни единой собственной эмоции. Теперь же, когда молчу, он говорит о своем через горящий взгляд. Его пальцы продолжают сплетаться с моими, в этот раз не хочу бежать.

Андрей все ближе, а мне все теплее. Он касается моих губ своими настолько осторожно, что поцелуй кажется невесомым. Тем самым дает мне время или передумать, или решиться. Не хочу думать, что правильно, что нет, губы двигаются в ответ, двигаются все чаще и проворнее. С точки воздушной нежности в беспрерывную страсть мы попадаем настолько быстро, что я сомневаюсь в реальности происходящего. Это Андрей целует меня так, что ломает и концепцию времени, и скорости? Это он нависает надо мной, сжимая в объятьях? Новый Андрей мне нравится гораздо больше.

Пальцы Андрея касаются голой кожи на талии, в месте, где кончается край водолазки. Мне нравятся ощущения, что вызывают поглаживания по спине во время длинных поцелуев. Водоворот возбуждения обещает накрыть с головой, но я знаю, что водолазка подпрыгнула почти до груди, поэтому прерываю поцелуи.

— Как в твоей чертовой спальне выключается свет? Хлопок? Два?

— Ты никогда не выключала, — смотрит мне в глаза Андрей.

Взгляд увожу я. Мне неловко, не ему.

— Мне хорошо и при свете, это тебе не понравится то, что увидишь.

— Я так не думаю, — говорит Андрей и целует меня ниже губ, в яркий синяк.

— И свет мы один раз выключали. Тогда остались только свечи.

— Да, в наш первый раз, — улыбается Андрей всем лицом. — Думал, что без света тебе будет комфортнее. Это был твой самый первый раз, мне хотелось, чтобы все было не просто красивым, а уютным, что ли. Я жутко волновался, у меня не было девушек, у которых я был бы первым. Очень боялся сделать что-то не так, обдумывал каждый шаг, а по итогу, похоже, что ты не переживала и на половину того, как переживал я. Даже той ночью не стеснялась, легко снимала одежду и с себя, и с меня, наверняка знала, как красива и сексуальна. Наверно, решила, что я ужасно старомоден.

Я смеюсь, Андрей садится рядом и, кажется, любуется мной.

— Это был идеальный первый секс. Я немного боялась. Не тебя, не показать свое тело, боялась боли. Ты же сделал все, что только было возможно, чтобы я забыла о страхе. Нежности было так много, поцелуев по всему телу, приятных слов… Я просто наслаждалась. Вообще никакой боли, не было моря крови. Все вышло в разы лучше, чем я себе представляла.

Мы смеемся. Хоть возбуждение и отплывает куда-то в сторону, то, что появляется, нравится мне не меньше. Откровенность.

— А вообще мало кто в современном мире может похвастаться такой же целомудренностью, — подмигиваю я Андрею. — Секс через полгода после знакомства. Конечно, сыграло роль расстояние, на котором мы строили отношения. Находиться в разных странах и поддерживать романтику непродолжительными встречами не просто. Нет, были и приятные моменты: твои внезапные приезды, выбирать европейскую страну, где проведем выходные. Тогда эмоций и впечатлений было столько, что напитали на год вперед. Черт, Андрей, полгода. А я была уверена, что на третьей свиданке затянешь в свой номер.

Андрей уже не улыбается, он только внимательно смотрит на меня.

— В каком смысле?

— Уже после первого свидания я имела четкое представление о том, кто ты и кто я. Мне было безумно приятно, что я смогла заинтересовать взрослого, всесторонне развитого, успешного мужчину. Ты сразу сказал, что живешь аж в Германии, здесь на три дня. Мы гуляли, общались, ужинали в ресторанах. Ты дарил мне прекрасные букеты и заставлял чувствовать себя особенной. Да, мне было с тобой не просто интересно. Ты мне нравился, как мужчина, но я не верила твоим разговорам о призрачном будущем. Думала, что все эти твои предложения встретиться через месяц, потом через два съездить к тебе во Франкфурт — фикция, так, антураж.

— Мира, ты сейчас серьезно? Думала, что я вру, чтобы затащить тебя в постель и все равно продолжала со мной общаться?

— Да, — улыбаюсь я и театрально вскидываю брови. — Меня устраивал такой поворот событий.

— Нет, подожди. Тебя бы устраивало, если бы я обманул тебя и воспользовался, зная, что продолжения не будет?

— Да, Андрей, я бы переспала с тобой на третьей свиданке, хоть и понимала, что мы больше не увидимся.

— Но почему?

— Не скажу, что за три дня я влюбилась настолько безумно, что жизни без тебя не представляла. Я представляла жизнь без тебя каждый раз, когда ты намекал на последующие встречи. Просто ты был не таким, как все. Образованный, опытный, с сильным волевым характером. Ты знал так много о жизни, много где был, построил бизнес с оборотом, который я даже представить не могла. Я точно знала, что никогда не встречу никого похожего на тебя. Ты жил в другом мире, и я бы выбрала не беречь себя для призрачного среднестатистического будущего, а прожить в твоем мире, пусть и три дня, пусть и закончилось бы все постелью.

— Мира, я даже не думал, что ты сомневалась над вещами, что мне казались очевидными. Это просто не укладывается в голове.

— Как есть, так есть. Я расстроилась, что не позвал к себе, а твердил что-то про то, как часто будешь звонить. Я хотела быть твоим коротким романом. Почему-то решила, что могли быть такие, как я, девочки-развлечения, и что сегодня к себе позовешь другую. Зато как интересно было потом! Уехал и реально позвонил. Я же переписывалась с тобой и до последнего не верила, что вернешься. Ну не могло быть все настолько идеально!

— Но ведь вернулся, — улыбается Андрей.

— Да уж, потом уже ничему не удивлялась. Ни свиданиям, что назначал в разных городах мира, ни тому, что переспали через полгода. Предложение стать женой, конечно, еще удивило.

— Неужели и через год сомневалась во мне?

— Нет, просто не могла понять, почему я. Мы совсем разные, я тебе не подходила. Андрей, почему ты выбрал меня? Чувствовал ответственность за то, что был моим первым мужчиной?

— Нет.

— Приманил контраст? С одной стороны неопытная девочка, которая и не целовалась в свои девятнадцать, первые отношения, все в первый раз. С другой грязища. Ее тогда было достаточно: сомнительные развлечения, эти мои татуировки, вызывающее поведение, развязность в сексе.

— Не контраст.

— Эмоциональность? Мои неадекватно яркие реакции и на хорошее, и на плохое? Ты сдержанный и хорошо контролируешь эмоции, я же чертов динамит, который никогда не знаешь, когда рванет.

— И это не совсем то.

— Чем же я тогда тебя покорила?

— Это была ты. Я влюбился в тебя, потому что это ты, со всеми твоими достоинствами и недостатками. С самого начала меня так захлестывало, что я понял: без тебя жить я уже не смогу.

— Я помню, как тебя тянуло ко мне в начале. А потом прошло?

— Влюбленность — да. Чувства стали спокойнее, но и прочнее. Это уже была любовь. Я хотел не просто проводить время с тобой, не просто твое тело, я хотел твое присутствие в моей жизни навсегда. Мира, ты заполнила меня до краев, но знаю, что я этого сделать не смог.

— Прости, я не смогла влюбиться в тебя также сильно. Наверно, мне казалось, что ты не совсем со мной.

— Так и было. Это моя вина. Мне было страшно полностью открыться, переставить зазубренные приоритеты в пользу самого ценного, отношений. Я накручивал себя, топил сомнения в работе, боясь собственных эмоций. Был скован и холоден, недостаточно внимателен. Ты спросила, почему я влюбился? Что меня в тебе так сильно влекло? Это сложно объяснить. Я бы назвал это завораживающей тьмой. Иногда ты зависала и смотрела в одну точку так долго, точно замечала что-то больше и ужасней. У тебя порой были странные взгляды на мир, ты не вписывалась в общество, жила своим творчеством и делала только то, что хотела. Взяла и набила огромные провокационные татуировки, бросила последний курс университета, чтобы переехать ко мне. Подобный вызов есть и в Диме. В глубине души его качеству противопоставлять себя всему и всем я восхищался.

Не только я смогла удивить Андрея. Никогда не думала, что он не просто так глубоко копнет в меня, а что страшная находка сможет его привлечь.

— Когда ты нарушала правила, вела себя вызывающе, во мне поднимался целый вихрь. Я боялся заглянуть в себя, назвать новые эмоции своими именами. Проще было душить их в зачатке, выбирать социально приемлемую реакцию, заготовленные шаблоны, хоть они и были противоположны моим чувствам. Когда напивалась так, что тебя качало, поладила с Димой, которого все клеймили, или пришла в том сверкающем платье к моим знакомым… Я злился не на тебя, Мира, а на всех остальных, потому что и они видели тебя такой, какой обожал я.

Это было глупо, знаю. Вместо того, чтобы наслаждаться твоим обществом, я пытался тебя изолировать, изменить. Логично, что со мной тебе стало тесно. Я ничего не мог с собой поделать, меня пугало то желание. Не желание любить, не светлые и чистые мотивы, желание…

Пока Андрей подбирает аналог, нужное слово вылетает из моих заевших в удивлении губ:

— Желание трахнуть.

— Да, оно мне казалось низким и неуместным.

— Почему мы не говорили раньше также честно? Многое не случилось бы, если бы мы просто научились разговаривать, — вздыхаю я.

— Может лучше поздно, чем никогда?

Все меняется. Прямо сейчас Андрей скидывает маску образцового мужчины и становится реальным. Теперь иначе смотрю на последние события. Его попытки вернуть меня, тот взгляд, который поймала, танцуя перед ним на столе… Это же было не просто восхищение, а желание обладать, обладать не на роскошном приеме, поставив рядом с собой, а обладать в постели, страстно и долго.

Новая порция поцелуев взращивает возбуждение еще сильнее предыдущего. Пока Андрей целует краешек шеи, что выглядывает из-под высокого ворота водолазки, мне становится тесно в одежде.

— Точно не хочешь выключить свет? — спрашиваю, взявшись за края кофточки.

— Мира, я люблю тебя любой. Абсолютно любой.

Ему удается меня убедить. Всего за мгновение на мне нет ни брюк, ни водолазки. Как попало стаскиваю с Андрея рубашку, пока он целует мои плечи и грудь. Прекрасно знаю, что он увидит. Моя шея все еще покрыта разноцветными пятнами, синяки есть даже на груди и ключицах. Да, я не хотела раздеваться перед Андреем, чтобы не напугать его. Он был всегда так внимателен в сексе, боялся причинить мне боль, а здесь целая уродливая радуга. Как же я удивляюсь, что влечение Андрея не спадает, а только усиливается.

Он целует мою шею, раскрашенную засосами, грудь, даже отметины на лице, словно их нет. Он просто целует меня, так жарко и часто, как не целовал еще никогда. Благодаря Андрею вновь чувствую себя прекрасной и желанной. Он хочет меня, несмотря ни на что, и я отвечаю взаимностью. Правда, Андрей отвлекается и тянется к тумбочке. Из нее сыпятся коробки и папки.

— Черт. Должны быть здесь.

— Что ты ищешь?

— Презервативы.

— Можно без них: у меня спираль. Кончи в меня, если хочешь.

Возвращаю Андрея к себе за руку и целую в шею, пока он снова не нависает надо мной. Реальность сливается в сплошной поток нескончаемых поцелуев и безумных движений. У этой реальности нарастающий звук перемешенных стонов и вроде бы знакомый вкус кожи. Больше знакомого нет ничего. Действительно, человек, с которым я нахожусь в одной постели, мне не знаком. Это не мой бывший муж, который романтикой и излишней внимательностью убивал страсть. Не тот мужчина, который не умел отключить голову и просто наслаждаться сексом. Я не знаю этого Андрея, Андрея смелого и непредсказуемого, того, кто заставляет меня забыть в постели обо всем.

Мой новый любовник занимается сексом не красиво, а жарко. Я уже задыхаюсь от перемешенного взаимного удовольствия, давлюсь своими волосами и даже руку не могу поднять, чтобы их отбросить. Мои пальцы впиваются в его спину, в спину того, кто двигается так, что меня сейчас разорвет. Резкие движения, рядом с непрекращающимися поцелуями и неожиданными касаниями по всему телу. Знаю, что прямо сейчас Андрей только со мной, что он ловит каждый мой стон, наполняется моим телом и сам наслаждается каждым мгновением близости. Похоже, что Андрей научился не только быть собой, а ловить возможности. Он знает, что этого секса не должно было быть, знает, что этот раз может быть последним и готов взять от этой возможности все.

Искры сыпятся сразу из всего тела, взвизгиваю и прижимаюсь к Андрею, словно только он может меня потушить. На самом деле он продолжает меня разжигать, пока сам не стискивает в объятьях. Долго-долго мы просто лежим в обнимку и слушаем два обрывистых, беспорядочных дыхания, потом Андрей приносит мне салфетки. Повторно обнимаемся уже под одеялом.

— Ты часто во время секса говорил о том, как сильно меня любишь. Меня это отвлекало и злило. Сейчас ты не сказал ни слова, а я почувствовала больше, чем за те два года вместе взятые. Удивительно.

— Я говорил, просто не словами, — целует меня Андрей и обнимает еще крепче.

— Ты изменился.

— А ты все такая же.

— Можно вопрос? Только отвечай первое, что придет в голову. Что для тебя секс?

— Еще один способ любить тебя, — говорит Андрей мне в глаза. — Знаю, в красивых выражениях я не силен. Недостаточно тонко и оригинально. Дурацкий ответ, да?

— Идеальный.

Идеальным был и секс, идеально обнимает меня идеальный Андрей. Недостаточно идеальна только я, вернее, мои мысли. Думаю о Диме, и сдувает все прекрасное, что распустилось в душе. И что теперь? Кого я люблю, кто мне нужен? Как глупо вернуться в ту же мертвую точку спустя годы.

— Думаешь о нем? — спрашивает Андрей.

Хуже вопроса не придумать. Не могу остановить цепочку воспоминаний. Прошлое надавливает на грудь так, что трещат ребра.

— Черт, — выдыхаю я и улыбаюсь, как психически ненормальная.

— Что такое? — всматривается Андрей. — Это уже было, да? Была с ним и он также спросил обо мне?

— Да, отвратительное чувство. Правда, в этот раз все другое. Андрей, ты сильный, у тебя огромный внутренний ресурс. Ты смог пережить измену, пусть это был и сильный удар. Дима не сможет. Он не такой. Он сломленный и ранимый. Я разобью ему сердце.

— А разве он не разбил твое?

Ничего не отвечаю, потому что ответа на этот вопрос у меня нет. Сама не понимаю, как засыпаю, пробуждение же сопровождают крайне приятные ощущения. Частично сплю, частично возвращаюсь в реальность, где происходит что-то лучше сновидений. Еще до того, как открываю глаза, запускаю руку между ног и дотрагиваюсь коротких волос Андрея. Ощущения все усиливаются, тело двигается само по себе к нему навстречу. Куни — отличная альтернатива утренним поцелуям, чувств вызывает гораздо больше.

Теперь чувствую, как Андрей гладит бедра, и чуть не мурлычу от удовольствия. Возбуждение дорастает до точки невозврата. Теперь мысли только о страстном утреннем сексе. Еще и Андрей приподнимается, чтобы поцеловать меня. Он увидит мой изголодавшийся взгляд и то всего мгновение: притаскиваю его к себе и целую в прохладные, насквозь промокшие губы. Пока он размеренно облизывает мои соски, я буквально насаживаюсь на него и двигаюсь под Андреем, возвращаясь к процессу вскипания.

Все как и ночью, секс яркий и эмоциональный. В этот раз хочу быть сверху и видеть, что чувствует он, поэтому инсценирую перестановку ролей. Упираясь в твердую грудь Андрея, двигаюсь все чаще и глубже, порой наклоняюсь, чтобы поцеловать в шею. Зашкаливающие чувства, поднимающаяся в животе волна… Андрей кладет руки мне на бедра и все чаще тянет вниз навстречу к себе, чем удивляет меня. Вновь именно он доводит ощущения до пика, выжимает возможности на полную. Уверенность Андрея и срывает мои петли. Двигаюсь снова и снова, снова… Пока не выдыхаю все, что есть в легких, и не выгибаю спину до боли в лопатках. Еле нахожу силы, чтобы подползти и прошептать Андрею:

— Подождешь еще немного?

— Не уверен, — выдавливает он.

Я делаю пару легких движений бедрами и приподнимаюсь. Спешу устроиться у его ног и сделать ему приятно только губами и языком. Такого у нас еще не было, мне немножко страшно, что Андрей, как и раньше, не захочет. Хотя уже поздно, я двигаю головой все активнее, а он стонет так, что не остановится никто. Меня возбуждают тяжелые стоны Андрея, хоть я уже и получила оргазм. Во время пульсации он даже надавливает мне на затылок, только тогда поднимаю к нему глаза. Андрей смотрит на меня так, словно не только я познакомилась с ним в постели заново. Сажусь рядом и улыбаюсь, Андрей же встает, чтобы подать мне стакан воды. Пока пью, он касается моей поясницы, где новая татуировка с фениксом.

— Как красиво, — говорит Андрей.

Повернув к нему голову, улыбаюсь сквозь взлохмаченные волосы. Руки Андрея движутся вперед, вскоре он обнимает меня всю целиком и целует в спинку. Дорожка поцелуев вдоль позвоночника становится источником многочисленных мурашек. Андрей прислоняется к моей спине щекой, его дыхание щекочет кожу. Сидеть бы так целый день, как же хорошо и надежно в его объятьях.

Пищит видеоняня. Вижу, как Мишутка ворочается в кроватке. Увы, не быть объятьям бесконечными.

— Скоро встанет и захочет кушать. Подойдешь к нему, чтобы не испугался? Я бы сходила в душ, — говорю я Андрею.

— Конечно.

Пока Андрей одевается, захожу в свою гардеробную. В выдвижном ящике беру кружевные трусики, так и стою топлес, рассматривая одежду на вешалках. На Андрее, который застревает в дверном проеме, например, уже хотя бы брюки появились.

— Здесь столько моей одежды, красивой, дорогой одежды, а я ее не хочу. Эта одежда из прошлого, не слишком счастливого прошлого. Сама засуну ее сегодня в мусорные мешки. Андрей, купишь мне новое платье? — запрокидываю голову, демонстрируя широчайшую улыбку.

— Да хоть сто, — улыбается мне в ответ Андрей.

— Нет, одно, но безобразно дорогое.

Действительно не собираюсь надевать свои роскошные наряды, так и подхожу к нему в одних трусиках.

— Хорошо. Может, сегодня и выберем его вместе?

— Хочешь сказать, что не поедешь на работу?

Вытянутый носочек моей стопы пробирается к внутренней стороне бедра Андрея.

— Не поеду.

— Ты не работал вчера, не будешь работать и сегодня, — растягиваю я. — Такими темпами я тебя скоро разорю.

— Не думаю, но даже если и так, я принимаю абсолютно любые риски.

Поднимаю стопу все выше, глядя Андрею прямо в глаза. Когда добираюсь до все еще присутствующей эрекции, невинно убираю ножку и выхватываю у Андрея рубашку.

— Да-да, я собираюсь отобрать твою рубашку, что скажешь на этот дерзкий ход?

Словно в подтверждение своим словам с самодовольным видом застегиваю пуговицы на груди.

— Надеюсь, что ты отберешь их все. Одну за другой, каждое утро.

Притянув к себе за бедра, Андрей целует меня и уходит в детскую. В душе моюсь с влюбленной улыбкой, что намертво впечаталась в лицо. Такая же сверкающая, в рубашке Андрея, я и прихожу на кухню. Кружу своего малыша и чмокаю в пухлые щечки. Мишутка смеется, Андрей смотрит на нас, словно мы излучаем лучи света.

— С обедами я более-менее разобрался, что нужно на завтрак еще не знаю, поэтому…

Поэтому у Андрея снова десяток всевозможных вариаций. Все разбирают любимую еду, меня же поджидает и большая кружка кофе.

— Если я не ошибся, то твой любимый кофе с правильной пропорцией воды и молока.

— Какая вкуснятина, — мне даже кажется, что глаза сейчас закатятся. — Все верно, правда, столь неприлично дорогую марку арабики в последнее время я не пила. Привыкла к аналогам, но вкус потрясающий, спасибо.

Пока я пью кофе с сырниками, Мишутка успевает наесться и размазывает по столу сметану.

— Значит, позавтракаем и поедем за платьем? — спрашивает Андрей.

— Даже не знаю. Не хочу тащить в торговый центр Мишутку, он не любит долгий шоппинг. Няни у него нет, я только начала о ней задумываться. Для меня важно, чтобы ребенок оставался только с проверенным человеком.

— Я могу попросить Кристину посидеть с ним. Вроде они поладили. У Кристины обширный опыт в присмотре за детьми.

— Если она согласится сидеть с двумя малышами примерно одного возраста, тебе придется купить ей огромный букет и любимый торт, может, даже бутылку вина.

Андрей смеется, потом к нему подбегает Мишутка и пачкает в сметану. За одно утро Андрей теряет две свои дорогие рубашки.

Никогда не гуляли с Андреем в торговых центрах. В данном вопросе у нас было четкое разделение ролей: он создавал мне неограниченный бюджет, я пыталась его потратить, зная, что это невозможно. Свою одежду Андрей приобретает раз в полгода в лучших ателье, ему жалко времени на более частые вылазки. Конечно, мне хотелось, чтобы хоть раз он не откупился, а напросился поехать вместе, чтобы мы провели время, как обычные пары. Всегда хотела выбирать ему рубашки или чтобы он выбрал наряд для меня. Я была бы даже рада, если бы мы поругались в торговом центре, как типичные муж и жена. Тогда в нашей до ужаса совершенной жизни было бы больше настоящего.

Сегодня тот самый день, который я представляла так часто, когда была его одинокой и скучающей женой. Андрей оставляет ради меня работу, день начинается с жаркого секса и любимого кофе. Мы дурачимся в дорогих магазинах, обедаем на фудкорте фастфудом, я даже пританцовываю посреди коридоров под задорную музыку. На мне рубашка Андрея и мои широкие брюки. Андрей рядом, он не зритель, а участник в моей попытке сбежать от проблем.

Жду платье, которое поразит меня и влюбит в себя, нахожу его далеко не сразу. Достаточно лишь взглянуть на манекен, чтобы понять: оно. Черное с длинными частями спереди и сзади, бока абсолютно голые, лишь переплетение черных ниточек. В нем закрыта грудь и частично шея, не будет видно мерзких засосов. Это платье стоит отвратительно дорого и не предполагает белья. Просто идеально.

Мы в роскошном бутике, каждое платье в единственном экземпляре. Уровень обслуживания такой, что чувствую себя вылизанной до основания. Андрей попивает кофе в удобном кресле. Когда видит меня в провокационном платье с обнаженными бедрами, смотрит так, как раньше не умел. Он хочет меня, а я хочу устроиться на подлокотнике и подобраться губами к его уху.

— Займемся сексом в примерочной? — спрашиваю я и облизываю мочку его уха.

— Ты же шутишь?

— Нет. Я, может, платье только ради этого и придумала.

— А если нас застукают?

— Переживем. Андрей, ты можешь купить весь сраный торговый центр и не можешь зажать меня в крохотном уголке?

Пока хлопаю глазками, смущая задумавшегося Андрея, к нам подходит продавщица с пиджаком в руках.

— Могу предложить к вашему неповторимому образу стильный пиджак. Та же эксклюзивная линия. Будет сидеть на вас не менее потрясающе, чем платье.

— Не хочу пиджак. Милый, поможешь расстегнуть?

Беру Андрея за руку и делаю пару шагов в сторону примерочной.

— Конечно, — говорит он и ускоряет шаг настолько, что теперь еле успеваю я.

Как-то очень быстро объятья Андрея вжимают меня в стену примерочной. Андрей притягивает к себе за бедра, но не убирает руки. Проводит по моим голым ногам, особенно чувственные касания бедер, которые по бокам прикрывают лишь переплетения ниток. До последнего не верила, что он согласится. От одного факта, что Андрей собирается заняться со мной сексом в общественном месте, возбуждаюсь так, что уже не остановлюсь. Пока одна его рука сжимает всю талию, вторая гладит ноги выше колен, вскоре доходит до промежности.

Настолько дразняще нежные ощущения на моем уровне возбуждения переносить так сложно, что дыхание обрывается беспрерывно. Губы Андрея рядом, но он не целует меня. От его не менее частых и тяжелых вдохов, которые ловлю приоткрытыми губами, мне еще жарче. Словно специально не вводит в меня пальцы, растягивая прелюдию чуть ли не до болезненного уровня. Грудь распирает так сильно, что сдаюсь и говорю Андрею прямо в глаза:

— Трахни меня.

Всего на пару секунд его руки пропадают с моего тела. Подняв мою ногу под коленом, он входит сразу глубоко, становясь причиной особенно тяжелого выдоха. Лишь теперь мои так долго открытые губы получают поцелуй. Андрей целует меня все активнее, как и двигается внутри меня. Мои руки оплетают его напряженную шею, делаю попытки прижаться, словно еще есть куда.

Если темп останется таким же убийственно быстрым, то уже через пару минут меня захлестнет. Похоже, что Андрей и не собирается замедляться. То, что он делает, удивляет даже меня: запускает и вторую руку под коленку. Теперь не одна нога задрана на уровень груди, так же задрана и другая. Не стою, а зависаю в воздухе, опорой являются только сильные руки Андрея и шея, в которую я вцепилась. Черт, как он может продолжать так двигаться, с тяжестью в руках? Руках.

Место, где кипит наша страсть, это сплошные зеркала, и мне прекрасно видно, как выступили не только мышцы на его руках, но и вены. Картинка с собственным скрученным телом и его силой заводит еще сильнее. Эмоции просто зашкаливают, наверняка сказывается и место, и необходимость проглатывать стоны. Я кончаю первой, вцепляюсь в плечи Андрея и издаю странный глухой звук сквозь сжатые зубы. В тот момент Андрей целует меня, ставя под сомнение способность кончить молча. Всего пару движений, и Андрей шумно выдыхает мне в ухо.

Положение у меня не из удобных, но я и так умудряюсь устроить голову у него на шее. Хотя кому жаловаться? Это Андрей все еще держит меня на руках.

— Давай, ставь вниз, — смеюсь я и получаю еще серию поцелуев. Оказавшись на пошатывающихся ногах, добавляю: — А ты умеешь удивить.

— Тебе понравилось?

— Еще спрашиваешь. Очень. А тебе?

— Да. В жизни не делал ничего более безумного.

— Ну пошли, безумец, — смеюсь Андрею на ухо.

— Пошли, только нужно где-то найти тебе салфетку.

Мы вместе смотрим на стекающую каплю спермы в области моей коленки.

— Зачем? — улыбаюсь я, поддергивая бровками.

Вытираю двумя пальцами, а затем облизываю с дурацкой улыбкой на лице. Улыбка Андрея не дурацкая, она вызывает электрический заряд внизу живота. Черт, только что же был оргазм, куда новое возбуждение?

Андрей покупает мне это платье, я иду прямо в нем, идем мы к выходу. Неожиданно Андрей хватает мою руку и притягивает к губам, чтобы осыпать поцелуями.

— Думаю, они догадались, — говорю я. — Мои стоны местами были недостаточно тихими.

— Ну и пусть.

— Подумали, что с любовницей развлекался. С женами в примерочных не трахаются.

— На самом деле с любовником развлекалась ты, — усмехается Андрей. — Никогда бы не подумал, что стану любовником бывшей жены. Эта роль, определенно, не для меня. Менее компетентного любовника сложно представить. Какой вот из меня любовник?

— Идеальный, — воодушевленно встряхиваю волосами. — Красивый, богатый, решительный и очень, очень, очень сексуальный.

Андрей смеется, я же беру его лицо в руки и целую так, что язык немеет.

Ужинаем в ресторане, такое платье обязательно нужно выгулять. Забываю о времени, когда Андрей набрасывает варианты, куда бы мы могли слетать на этих выходных. К Кристине за Мишуткой мы приезжаем в девять вечера, и я ужасно расстраиваюсь, что он уже спит. Чувствую себя никчемной мамашей, ну что за эгоистка могла наслаждаться жизнью вдали от своего малыша?

Решаем не будить ребенка, но Андрею приходится согласиться с моим условием приехать за Мишуткой рано утром. Всю дорогу домой Андрей успокаивает меня, говорит, что я не сделала ничего плохого. Мне все равно тревожно, еще никогда не отлучалась от Мишутки на целый день. Отпустить вину помогает Кристина, которая сбрасывает два десятка видео. Смотрю с улыбкой, как они веселились в течение дня, как скакал Мишутка по дому и играл на детской площадке. Похоже, он отлично провел время со своей тетей, завтра посвящу весь день только ему.

Как только вхожу в квартиру, включаю приятную музыку и напяливаю туфли на каблуках. Еще крашу так и не зажившие губы красным. Хочу шикарный антураж для этого вечера. Считаю, что если бежать от себя, то бежать надо на двадцатисантиметровых каблуках и под отличный саундтрек.

— Откроем бутылку хорошего вина? — гладит мои голые бедра Андрей.

— Можно.

— Минутку — и все будет готово. Мира, какая же ты красивая.

Андрей целует меня в шею, не то, чтобы оставить помаду на губах, не то по менее очевидным причинам. Он уходит в каморку с целыми стеллажами, забитыми коллекционным вином, а я касаюсь влажного места от его поцелуя. Звонок в дверь бьет дрожью по позвоночнику. Я знаю, кто это, поэтому и подхожу. Каждый вдох обрывается на половине, даже устойчивость каблуков онемевшие стопы подвергают сомнению. Только холодеет спина и дрожат ноги вовсе не от страха. Я ненавижу всей душой того, кто в очередной раз собирается содрать заплатки с моей разодранной жизни.

Не хочу ненавидеть наедине, хочу ненавидеть ему в лицо, поэтому срываю защелки замка и рву дверную ручку на себя. Возможно, этой двери лучше было бы остаться закрытой, но уже поздно. Весь в черном с приумноженной щетиной и идентичным моему невменяемым взглядом, Дима входит вглубь коридора.

— Приветик, зайка, — хлопает он пьяненькими злобными глазками. — Охуенно выглядишь. Какое шикарное блядское платье!

— Блядское, — подтверждаю ядовитой улыбкой.

— Кусков пять зелени стоит?

— Тридцать, — цежу сквозь зубы с непомерным удовольствием.

— Нихуево, — присвистывает Дима. — Признай, что соскучилась. И я пиздец, как скучал. Мы же с тобой, как ебучие котики, что складываются калачиками в пушистое сердечко. Каждый день так пушисто мурлыкали друг другу на ушко, а тут третий день непонятно где таскаешься. Ну давай, блять, задирай свое блядское платье, становись раком. Не переживай, один за двоих справлюсь, выебу незабываемо.

— Дима, иди ты нахуй, — не перестаю улыбаться я.

— Мы же так и не потрахались в этих сверкающих хоромах, давай исправим? Когда еще такая охуительная возможность выпадет?

Не успеваю отскочить, как Дима стискивает меня всю целиком. Он тянет меня одновременно и за бедра, и за талию, успевает заламывать руки, которыми пытаюсь расцарапать ему лицо. Его подбородок дрожит от ярости так же, как и мои стопы, замкнутые в неустойчивых туфлях.

— Пусти, блять! Отпусти меня!

Хоть Дима и скручивает меня, сексуальный подтекст улетучивается. Он просто смотрит мне в глаза, долго смотрит, а потом тихо говорит:

— Ребенка бери и домой.

Когда мне кажется, что за его ненавистью проскакивает боль, появляется третий участник.

— Отпусти ее! Я сказал: отпусти!

Похоже, Андрей сам дергает Диму за плечо, что позволяет мне выскользнуть из так называемых объятий. Пока они испепеляют друг друга взглядом, отхожу на дрожащих ногах и поправляю задравшееся платье. Страшное предчувствие сушит горло, я безумно хочу, чтобы дверь снова оказалась закрытой.

— Пошел вон! — орет Андрей. — Даже подходить к Мире не смей!

Андрей направляется ко мне и тянет руку, видимо, чтобы удостовериться, что со мной все в порядке. Мне уже не до злости и ответной грызни, потому что я вижу, как идет пар из ноздрей Димы.

— Это ты отойди от моей жены, уебок! Плохо, сука, слышишь?! А так, блять, понятнее?!

В моей голове срабатывает сирена. Хочу орать и плакать, вместо этого стою с открытым ртом, хватая воздух. Дима наставляет на Андрей пистолет, его руку трясет, его самого покачивает от количества выпитого. На Андрея даже не смотрю, все жду, как рукой Димы убью ни в чем не виновного Андрея.

— Отошел нахуй! — кричит Дима, надрывая связки.

— Ты ебанулся?! — теперь кричу я. — Где ты взял пушку?! Опусти, придурок!

— Домой!

— Дима, блять!

— Я сказал домой!

— Андрей! — выбираю другую тактику.

— Мира, все хорошо, он не выстрелит. Дешевый трюк, пистолет наверняка не заряжен.

— Откуда ты знаешь?! — чуть не плачу я.

Андрей кажется уверенным, если и переживает, то хорошо это скрывает. Может, и не воспринимает происходящее всерьез, когда я мысленно вижу его в гробу.

— Опусти это дерьмо, ты не видишь, что пугаешь ее? — только сейчас Андрей повышает голос.

— Она моя, блять, моя! — вновь врывается голос Димы, его руку трясет еще сильнее.

— Я не намерен это терпеть. Ты не будешь угрожать мне оружием в моем же доме. Сам не уйдешь, значит выведут полицейские.

Как ничего не бывало, Андрей идет к повороту в другой коридор, видимо, за телефоном. Я задерживаю дыхание и глотаю страх.

— Стой на месте, уебок! — раздирает глотку Дима и наставляет пистолет на Андрея.

Андрей не слушает, он шагает. Вижу как в замедленной съемке этот чертов шаг и отчаянье, что он вызывает у Димы. Дима не контролирует ситуацию даже с пистолетом в руке. Он пьян и зол, он ненавидит меня и не победит Андрея. Что он делает, когда понимает, что проиграет? Он делает все, чтобы усугубить ситуацию!

— Нет! — кричу я.

Слышу щелчок, что-то внутри пихает меня вперед, пихает меня к Диме. Андрей — жертва моих ошибок, не ему принимать концентрат злости. До конца не понимаю, что произошло. Порыв признать, что вновь виновата я, проходит. Вытравливает абсолютно все из головы, даже страха какое-то время нет, есть только звук. Такой громкий, что заглушил все. Звук выстрела.

Смотрю на то, как глаза Димы расширяются до объема черных дыр, как пистолет медленно приземляется на пол. Только звон железа о мрамор включает в голове восприятие боли. Опускаю взгляд к пылающему очагу и вижу просто маленькую дырочку под грудью. Прикладываю руку. Тепло и влажно. Что это? Зачем-то переворачиваю ладонь к себе и удивляюсь красному цвету. Кровь? Это моя кровь? Почему красивое платье с дыркой и в крови? Почему?

Рот открывается, а звуков из него не выдавить. Смотрю то на дрожащие кровавые пальцы, то на в миг отупевшего Диму, то на Андрея, что замер и даже не дышит. У меня реакция будет самая яркая и громкая, потому что больно мне, а не им, во мне чертова пуля и мозг наконец-то выдает нужную реакцию. Больно так, что у меня подкашиваются ноги, ощущение, что прямо сейчас кто-то пытается выпотрошить ножом с острыми зубцами. В меня выстрелил Дима, пуля под грудью, может, вообще в сердце. Я вся в крови, она уже даже течет на пол. Я умираю, и дичайший страх выпускает из горла не то всхлип, не то крик.

— Мира, Мира, боже…

Первым рядом оказывается Андрей, он подхватывает меня сзади, чтобы я не рухнула на пол. Андрей не знает, что делать, он пялится по сторонам в поисках решения, в итоге просто садится на пол, давая опереться на его грудь. Да, он обнимает меня трясущимися руками, пытается что-то рассмотреть за потоками крови, в которой уже и его белоснежная рубашка, и весь мраморный пол. Но я знаю, что он не поможет. Мне никто не поможет, поэтому плачу. С рыданиями выходит не жалость к себе, не боль от огнестрельного ранения и не страх смерти, даже не обида на Диму, который все еще не может поверить. Мне горько, просто горько от всего и сразу, выделяется лишь одна мысль на всеобщем страшном фоне.

— Мира… Мира, зайка… Я не хотел…

С исказившимся лицом Дима ползет ко мне по моей же луже крови и тянет ко мне руку. Смотрю на руку, что еще недавно сжимала мою шею, оставляла синяки на лице, и вспоминаю его угрозы убить. Он же думал об этом, это не случайность, это убийство. Дима все ближе, теперь я чувствую свой проигрыш. Боролась, смирилась, вновь возненавидела, сбежала. Он догнал и уничтожил, он оказался сильнее. Моя реакция противоположна его. В пограничном с нервным срывом состоянии я выбираю спрятаться. Прячусь, прижимаясь к Андрею так близко, как только выходит. Чем ближе Дима, тем активнее перебираю ногами, чтобы отползти от него. У меня слетает одна туфелька, другая, как и босая стопа, скользит по крови, заставляя повторять толчки снова и снова, чтобы хоть немножко продвинуться вперед.

Картина страшная. Дима маниакально подползает, словно хочет помочь, а не прикончить. Я же истекаю кровью и ищу спасение у своего любовника на груди, хотя он ничем мне не поможет. В ответ Андрей только и может, что притягивать меня ближе к себе, заграждая всем телом доступ Диме. Вовсе прячу лицо в его рубашке, чтобы не смотреть на своего убийцу и плачу.

— Мира, тише-тише, я с тобой, — шепчет мне Андрей, гладя по головке.

— Я умру, да? — выдавливаю я.

— Нет, конечно нет. Что ты? Тебе просто надо в больницу. Все будет хорошо, я обещаю. Мира, любимая, ты не умрешь.

Даже Андрей не верит в свою ложь. Я слышу, как плохо ему удается проглатывать слезы. Я представляла в гробу его, в итоге это он меня туда уложит. Только сейчас реально понимаю, что такое смерть. Конец. Все закончится, абсолютно все. Я не хочу такого конца. Пусть ошибок в последнее время было слишком много, но я теперь не одна, я не могу бросить своего ребенка. Вот какой страх преобладает перед всеми другими, он душит даже боль. У Мишутки не будет мамы, и это задевает сильнее, чем тот факт, кто именно пустил в меня пулю. Не думала, что материнство перестраивает мозг настолько, что даже страх собственной смерти уступает страху за своего ребенка.

— Андрей, прошу, скажи Мишутке, что я не хотела его бросать. Что я не хотела…

Нет сил даже для всхлипа, в голове пустеет.

— Мира, ты что? Ты не бросишь его, ты поправишься!

Андрей говорит еще что-то, говорит и Дима, но я уже не могу разобрать. Дыша, Андреем, в относительной защите, закрываю глаза, потому что так проще. Забыться проще, чем бояться. Только один раз туман прорывает крик Андрея:

— Съебись отсюда нахуй! — впервые слышу маты от Андрей.

Мое сознание не способно даже на удивление, мыслительные функции отключены. Нет ни страха, ни обиды, ни боли. Есть только обволакивающая тьма.

Такое чувство, что на веки повесили гири: они стали неподъемными. В голове все белое и мутное, вроде хватаю реальность, а вроде даже не понимаю, кто я такая. Приходится ждать, пока свет погаснет, а глаза поддадутся и откроются. Снова светло, хочется плакать от чувства беспомощности, но вижу темную фигуру, она дает надежду.

До последнего не верю, что жива. Может, эта белая комната чистилище? Вот сидит Андрей, у него прорежутся ангельские крылышки, с другой стороны присядет Дима с рогами черта. Они будут раздирать меня на части так, как я раздирала их сердца целых два раза. Думаю, было бы справедливо, если бы именно так меня наказали в моем аду.

— Мира, ты очнулась! Боже, как я рад. Как же я переживал…

Андрей так вскакивает с кресла, что оно отъезжает на середину комнаты. Он сидит передо мной на коленях и целует руки, из которых торчит парочка трубок. Именно его частые невесомые поцелуи убеждают в том, что я жива.

— Андрей, сколько прошло времени? Какой вообще день? Я ничего не понимаю…

Дотрагиваюсь его щеки, тогда он приподнимает голову и всматривается в мое лицо, гладя руку.

— Прошло меньше суток. Операция была несложной, но ты долго отходила от наркоза. Сейчас около четырех часов дня.

Пока пытаюсь принять свою болезненную реальность, Андрей садится на краешек кровати и продолжает сжимать мои руки.

— А Мишутка? Где он? Я должна его увидеть, Андрей, я должна…

В горле ком. Вроде бы надо радоваться, что жива и снова обниму сыночка, меня же душат слезы. Хочу встать, пойти искать его, что ли, но Андрей успевает меня остановить.

— Мира, с ним все хорошо, он у Кристины. Мама приехала к ним утром, вдвоем они справятся.

— Я должна его увидеть! Андрей! — всхлипываю я.

— Конечно, конечно ты его увидишь, — подбирает мои слезинки тыльной стороной ладоней Андрей. — Сейчас он спит. Как только проснется, я сразу же поеду за ним и привезу сюда. Хорошо?

— Да. Я так боялась, что не увижу его уже никогда. Я ведь думала, что умру. Знаю, ты тоже так думал. Андрей, мне было так больно за Мишутку! Это худшее чувство на свете!

— Я знаю, знаю, — обнимает меня Андрей и целует мои волосы. — Мне также больно было за тебя. Но все в прошлом. Мира, ты жива и поправишься. Теперь все хорошо.

Какое-то время страх выходит через слезы. Вся боль, ужас и злость, все вытекает на белый халат Андрея.

— И что говорят врачи? — все еще всхлипывая, спрашиваю я.

— Все было плохо, ты потеряла много крови, — опускает глаза Андрей. — Пуля застряла в грудной мышце. Пять сантиметров от сердца, повезло, что не пробила легкое. Это хорошая больница и хирург был отличный. Он говорил, что худшее позади, потому что успели сделать переливание. Все равно, пока шла операция, я умер раз десять.

— Когда я смогу уйти отсюда? Я должна быть с Мишуткой, а не в этой огромной палате!

— Не раньше, чем через неделю. Мира, прошу, не расстраивайся. Я буду привозить к тебе ребенка так часто, как выйдет. Ты должна беречь себя и поправляться.

Киваю, словно пытаясь убедить себя в резонности остаться в больнице. Пытаюсь отодвинуть сорочку и посмотреть на рану, но в груди колет и отказываюсь от этой затеи. Видимо, моя боль запускает в Андрее механизм путешествия в прошлое. Его светлейшее лицо меркнет под тяжестью воспоминаний.

— Мира, зачем ты это сделала? Он должен был попасть в меня. Зачем ты меня спасла?

— Ты не должен был умирать, — не задумываясь, говорю я.

— А ты должна?

— Не знаю, — вздыхаю я. — У меня в последнее время проблемы с инстинктом самосохранения.

Моя неуместная улыбка Андрею хуже пощечины, знаю. Ну а что я могу сделать? Я не жалею, что так поступила. Возможно, у меня искаженное восприятие, но я жива и жив Андрей, значит все правильно. Андрей уезжает за Мишуткой, сердце выпрыгивает от нетерпения. Пока его нет, ко мне приходит врач с медсестрой, которая знает русский. Андрей подсуетился и договорился с ней, чтобы она помогала мне общаться на немецком. Вроде все нормально, мне добавляют обезболивающего и приносят еду. Есть не могу, хоть в животе и происходят странные процессы. Мне нужен мой ребенок, а не это все.

Когда открывается дверь, я смеюсь от восторга. Первым забегает мой кудрявый мальчик с большим розовым пионом в ручках, следом заходит Андрей с целым букетом таких же цветов.

— Солнышко, хороший мой, иди к маме! Как же я соскучилась по тебе! Мишутка, я так люблю тебя.

Обнимаю Мишутку, забыв и о повязках, и капельнице. В груди колет, а мне плевать. Держу на ручках и целую везде, куда успеваю добраться, пока Мишутка не спрыгивает на пол.

— Мама-мама, цетик!

— Очень красивый цветик, спасибо.

Ему нравится цветок, поэтому возвращаю. Мишутка тыкается в него носом и смеется.

— Миша выбирал цветы сам, — говорит Андрей, ставя в вазу букет.

— Ты выбрал цветочки? — спрашиваю у Мишутки.

— Да-да-да, — скачет он на месте.

— Очень красивые, большое спасибо. Мишутка, как у тебя дела? Что ты делал с тетей Кристиной и бабушкой?

Андрей помогает Мишутке вспомнить все развлечения, я помогаю переводить его ответы. Целый час мы дурачимся и говорим, потом играем с Мишуткой в машинки, которые привез Андрей. Черт, вот почему заходит какая-то женщина и говорит про перевязки?

— Андрей, пожалуйста, еще немного…

— Мира, тебе нужно лечение, чтобы поскорее восстановиться. Я привезу Мишутку завтра утром, а потом и вечером. Побудешь с ним дольше. Ему самому ведь скоро кушать, ведь так?

— Да, он ест почти все, только болгарский перец и баклажан не любит.

— Мама готовит ему по три блюда на выбор, думаю, с этим не будет проблем.

— А где он будет спать? Где останется сегодня на ночь?

— У Кристины, но я тоже буду там ночевать. Мира, я позабочусь о Мише, обещаю.

— Хорошо. Там в сумке, что я привезла Кристине, есть медвежонок, Мишутка любит с ним спать. Рыжий медвежонок, именно рыжий. Не забудь, ладно? — улыбаюсь я, хотя хочется плакать. — И еще я подумала, что нужно записать голосовые, где я пою колыбельки. Ты бы мог включить Мишутке, когда будет засыпать. Может, это поможет. Вдруг он почувствует, что я рядом.

— Отличная идея, так и сделаем.

Андрей излучает оптимизм, но мне не помогает. В сердце влетает пуля за пулей, когда обнимаю сыночка на прощание. Машу ему «пока» и киваю Андрею, давая знак заканчивать, больше я говорить не могу.

— Мира, я еще заеду сегодня. Привезу твои вещи, что-нибудь вкусное. Я скоро.

Они уходят, а я плачу. Как прожить еще дней шесть неспособной просто быть рядом с ребенком? От слез отвлекают медсестры, они приходят обработать рану и очень мягко поддерживают меня. К концу процедуры я даже улыбаюсь, где-то нахожу в себе силы лечиться и принять обстоятельства такими, какими они уже являются.

Ночь. Мне вкололи что-то, от чего хочется спать. Уже могу передвигаться, но на короткие расстояния: сходить в туалет или взять стакан воды. Встаю я не для этого. Хочу опустить жалюзи, чтобы желтые фонарный свет не дрожал на стене. Можно было бы нажать на кнопку, и прибежала бы медсестра, мне же хочется самой, пусть и поколет рана.

Дохожу маленькими вполне уверенными шажками, дотягиваюсь до веревки и замираю. Он смотрит на меня, стоит и смотрит. Не хочу даже знать, сколько он там стоит. Что чувствую, глядя на человека, который чуть не убил меня? Удивительно, но ненависти нет. Смотрит он на меня, не моргая, глубоко и даже смиренно. Что чувствую к тому, кто виновен в том, что не могу сегодня уложить сына? Чертово понимание и что-то еще, что-то такое, что тошно от себя самой. Опускаю жалюзи и ложусь в постель. Не хочу его видеть, не хочу о нем думать, не хочу его любить.

Стук в дверь — и входит женщина, которой даже больничный халат не мешает излучать синеву. В синем брючном костюме, с пятеркой синих камней на руке — Раиса Ивановна не изменяет любимому цвету. В целом она выглядит даже живописно: добавить рыжую короткую стрижку и корзинку исключительно оранжевых фруктов.

— Здравствуй, Мирочка, как ты себя чувствуешь?

— Здравствуйте, да вроде ничего. Не могу дождаться, когда уже выпишут. Я так соскучилась по Мишутке…

— Не переживай за него, с Мишуткой все будет хорошо. Мы все его очень любим и желаем тебе, Мирочка, поскорее поправиться. Кстати, для этого я принесла витамины. Подумала, что Андрей и так здесь устроил цветочную оранжерею, а вот фрукты…

Раисе Ивановне нужно еще постараться, чтобы отодвинуть многочисленные букеты со столов и поставить свой пакет.

— Я взяла твою любимую хурму и апельсины. Витамин C творит чудеса!

— Большое спасибо, Раиса Ивановна.

— Нет, Мира, нет, — она устремляется на меня решительный взгляд. — «Спасибо» должна сказать я. Спасибо за одного сына и прости за другого. Вряд ли кто-то способен понять тебя лучше, чем я. И я была на твоем месте, и я проходила через эту ужасную стадию.

Мне и сейчас не по себе, но когда Раиса Ивановна поднимает блузку и показывает рубец от шрама на животе, я совсем теряюсь. Ощущение, что в легких растопили печь, жаром травит дыхательные пути, а от угарного газа слезятся глаза.

— Это был нож. Двенадцать швов, — Раиса Ивановна опускает ткань и смотрит мне в глаза.

— Дима не хотел причинить мне вред, он целился в Андрея. Это случайность, — увожу я взгляд.

— Кирилл тоже бросился с ножом не на меня. Он бросился на Диму.

Горький шок не позволяет выдавить и звука из открытого рта. Смотрю на Раису Ивановну, словно в зеркало. В данный момент нас отличает только одно: она научилась говорить со своей горечью на языке.

— Ты же знаешь, как появился Дима. Кирилл изнасиловал меня на выпускном, он был парнем из параллельного класса, сын друзей родителей. Мне нравился другой мальчик, что жил по соседству, отец Кристины и Андрея. Их обоих звали Кириллами, это ужасно нелепо. У моих детей одинаковые отчества, хоть разные фамилии. Я забеременела от своего насильника. Когда родители узнали, мне они не поверили и силой затащили замуж. Кажется абсурдом: это же были не царские времена, где к детям относились, как к собственности. Другого выхода я не нашла. Мне было восемнадцать, я собиралась поступать в медицинский, учиться, выйти замуж за Кирилла, все мечты рухнули в один миг. Что бы я делала с ребенком сразу после школы? Свадьба так свадьба.

Всю беременность муж не поднимал руку. Видимо, считал, что, пока во мне его часть, я автоматически принадлежу ему. После рождения Димы все изменилось. У него был нелегальный бизнес, муж постоянно выпивал и принимал наркотики. Во время синьки ему казалось, что он нашел у меня в постели любовника. Начал угрожать, бить, мог во время еды принести библию и читать закон Ветхого Завета, о том, что жену-прелюбодейку следует закидать камнями до смерти.

Сына Кирилл не бил, но и полюбил не сразу. Иногда его переклинивало и он кричал, что я родила не от него, что это ребенок Кирилла, выбивал у меня признание. Когда пырнул меня ножом, Диме было где-то столько, сколько сейчас Мишеньке.

Этой фразы достаточно, чтобы меня прорвало. В слезах все. Печь взрывается, и тяжелыми камнями засыпает сердце.

— У Димы долго были синие глаза, такие темно-синие, как бывают у новорожденных. Кириллу это не нравилось, он хотел, чтобы сын был его копией. Потемнели у Димы глазки где-то в два с половиной, тогда отец его и полюбил. В тот день Кирилл снова перепил, орал, что я шлюха и прикончит моего ублюдка. Я кинулась на нож автоматически, материнский инстинкт сильнее инстинкта самосохранения.

Плачу так, что горло раздирает. На перенос ситуации в свою сторону я пока не способна. Мне просто жалко детей и женщин, которые любят своих детей больше жизни. Мишутка сливается с маленьким Димой из прошлого, этот цельный образ невинного ребенка и угрозы для него выворачивает меня наизнанку. Так больно мне не было, даже когда поймала пулю.

— Никому не рассказывала эту историю, — поджимает тонкие губы Раиса Ивановна. — Все думают, что у меня шрам от обычной женской операции. Разве повернется язык сказать, что пырнул муж, когда закрыла собой его же сына?

Мира, правда в том, что когда они хватают оружие, причина всегда одна. Ненависть к тебе. Все остальное — предлог, попытка оправдать себя в своих же глазах. Все эти случайности не случайны, они логический исход насилия. Мне повезло, что Кирилл умер раньше, чем меня убил. Знаю, такое нельзя говорить, но я каждое воскресение ставила свечку за то, чтобы его кто-нибудь прикончил. Не знаю, Бог меня услышал или дьявол, но я благодарна. Просто знаю, что если бы не умер он, то умерли бы либо я, либо Дима, что для матери равнозначно. До сих пор каждое воскресение ставлю свечку в благодарность высшим силам за то, что в мою жизнь пришел и другой Кирилл, за то, что пришло счастье.

— Вам было проще, — выдавливаю я, вытирая жидкость с лица рукавами. — Вы ненавидели своего мужа, а я своего люблю.

Улыбаюсь сквозь новые потоки слез. Раиса Ивановна смотрит на меня, легонько кивая. Она ничего не говорит, ничего не говорю и я. Ее история задела меня, ее задел мой ответ. Не знаю, сколько проходит времени до того, как открывает дверь и входит сначала огромный букет золотистых роз, а потом и Андрей.

— Мира, я пока без Миши, но скоро… Мама?

С нами молчит и Андрей. Картина не очень, знаю. Его мать в медитативном состоянии все еще покачивает головой, я никак не вытру насухо опухшее от плача лицо.

— Мама, что ты наговорила Мире? Неужели ты не понимаешь, что ей и так тяжело?! Мире нужны исключительно положительные эмоции, чтобы восстанавливаться, а ты довела ее до слез! Как ты могла? Думаю, тебе лучше уйти.

Еще никогда не слышала, чтобы Андрей повысил голос на мать. Раиса Ивановна приходит в себя и кивает на этот раз единожды и четко. Она идет к двери, но разворачивается, потому что я говорю:

— Спасибо, Раиса Ивановна, мне нужно было это услышать.

Говорю я с той горечью, что совсем недавно казалась неподъемной.

Как послушная пациентка, выполняю все предписания врачей в надежде, что отпустят раньше. Увы, не прокатывает. Лежу целую неделю, скучаю без Мишутки, иногда плачу, если накатывают плохие воспоминания. Смотреть в окно боюсь также сильно, как и снова ошибиться. Пока лежу в больнице, я не могу предпринимать решительные действия, не могу ничего исправить или разрушить до основания. Здесь я недееспособна, хоть и защищена. Только спокойнее мне не становится. Затянувшаяся трагедия порядком раздражает.

Конечно, в моей жизни есть не только плохое. Есть «плохо» и есть Андрей. Мне кажется, он вообще забросил работу, только и носится ко мне в больницу и домой. Он привозит цветы, развлекает и целует руки также часто, как я прошу забрать меня отсюда. Все чаще у меня такое чувство, что я до сих пор прячусь у него на груди от проблем, смерти и боли, а он все также пытается меня спрятать. Если бы Андрей мог, он бы, конечно, спас меня, но он не может. Себя спасти могу только я сама, поэтому придется оторваться от него, выбросить оставшуюся туфельку и шагать по дороге из собственной крови к собственным решениям.

— Ну что, завтра утром после перевязки тебя выпишут, — делится радостной новостью Андрей. — Врачи говорят, что ты большая умница. Мне дали подробные рекомендации, сегодня же куплю необходимые препараты и повязки. Как хочешь провести завтрашний день? Просто дома с Мишей или, может, сделаем праздник? Все будут очень рады тебя увидеть.

— Андрей, — беру его за руку и убиваю его улыбку взглядом. — Мне нужно побыть одной. Больше всего на свете я бы хотела взять Мишутку и пару недель пожить где-нибудь далеко от всего, от всего этого… Я не могу вернуться в твою квартиру и к себе домой не могу. Мне нужно дальше…

— Хочешь поехать в свой домик в Юрмале?

— Если это возможно.

— Да, разумеется, — трет переносицу Андрей. — Он все еще твой, там ничего не переставляли, все эти годы работал клининг. Только, Мира… Ты еще слаба для дальних поездок, ты уверена?

— Да, я хочу туда, хочу к морю, холодному и отрезвляющему морю. Мне нужно разобраться в себе, понять, чего я хочу. Андрей, знаю, ты представлял все иначе, прости…

Сжимаю его руку еще крепче, Андрей накрывает мою ладонь своей и сжимает в ответ.

— За что? — улыбается он. — Мира, я все понимаю, правда. Если тебе так будет лучше, я буду счастлив. Позволь мне помочь. Я закажу мебель для Миши, продукты и всякие мелочи, чтобы в том доме можно было жить. И я настаиваю на том, чтобы нанять тебе помощницу. Женщину с медицинским образованием и опытом работы няней. Тебе пока понадобится помощь.

— Хорошо, спасибо.

— Тогда закажу билеты на завтра. Мира, я уверен, что ты со всем справишься, ты очень сильная.

Кто-то из нас приближается к другому. Теперь не только руки сплетены, ноги тоже соприкасаются. Лица так близко, что выдохи Андрея гладят мою щеку.

— Еще бы. Как много силы я стащила у тебя.

— Ты стащила не только силу. Я так люблю тебя. Мира, я буду скучать.

— Я тоже.

Андрей касается моих губ своими, я отвечаю. Нет страстных поцелуев, нет двойных перемещений языков, нет взрыва под кожей. Мы обмениваемся целой серией крошечных частых поцелуев. Они даже не о нежности, они о тепле и надежде.

Следующий день оказывается ужасно длинным, но пролетает незаметно. Финальное обследование, выписка, наконец-то встреча с ребенком вне больничных стен. Андрей помогает мне собрать вещи и пройти регистрацию на самолет. Прощание выходит сумбурным. Вижу, как сильно Андрей переживает за меня, я точно также переживаю за Мишутку. Да, у меня еще не зажившая рана, многие обычные действия приносят боль, но я должна справиться ради сына.

Перелет проходит неожиданно хорошо. Мишутка почти всю дорогу спит: Андрей выбрал отличный рейс, который совпал с его дневным сном. У нас бизнес-класс, наверно, все шикарно, но я не замечаю. Смотрю в иллюминатор на облака и думаю о том, что делать дальше.

Аэропорт, Рига, такси, Юрмала. Нет ностальгии по знакомым местам. Что-то подобное чувствую, только когда вхожу в дом, что пару лет назад Андрей подарил мне на Новый год. Он подарил мне мои воспоминания из детства, дом, в котором мечтала жить, когда была маленькой девочкой. Совсем рядом море, но сегодня я слишком устала, чтобы до него добраться.

Каждая чертова картина в этом доме выбрана мной. Это я набивала интерьер воздушными элементами, подбирала в спальню люстру из переплетения бус и огромный деревянный стол, за которым буду писать. Этот дом был моим с самого начала, почему же нет чувства возвращения домой? Нет, дом вообще не про дом, он про погружение в себя. Чувствую, что нашла лестницу и, переступив порог дома, становлюсь на ее первую ступень.

Нанять помощницу было отличной идеей. Диана универсальный специалист: и медсестра, и повар, и няня, еще и русский знает. Она готовит ужин, гуляет с Мишуткой, пока я разбираю чемоданы, а вечером меняет мне повязки. Вот и ночь. Сегодня заобнимала и затискала Мишутку за целую неделю. Я дорвалась и забила ребенком все дыры в своей душе. Этот день слишком сложный, чтобы после того, как уснул Мишутка, попытаться решить нерешаемое. Я просто легла спать рядышком, надеясь, что завтра смогу взять себя в руки.

После завтрака иду с сыном к морю. Еще март и он даже не потопает по водичке, но мы задорно бросаем камешки и играем в догонялки на песке. Сосны, золотой песок и синее-синее море. Для меня лучший пейзаж. Здесь так холодно и красиво, и в этот раз не я одна любуюсь совершенством природы. Могла ли я подумать, что вернусь сюда с ребенком, с самым удивительным ребенком на свете? Мишутка все чинит: я смеюсь, хотя хочется плакать, думаю о будущем, хотя хочется вернуться в прошлое.

Мы находим мои любимые качели на берегу моря. Когда-то они были моим личным видом погружения в себя, своеобразной медитацией. Только подлетая так высоко, что ноги касались горизонта, я чувствовала свободу. В этот раз лишь Мишутка садится на качели, я раскачиваю его, бережно поддерживая, чтобы не грохнулся. Не сажусь на качели не только из-за раны. Почему не сажусь? Ответ пронзает насквозь. Кажется, я выросла. Больше не нужны качели, да и море, по сути, не нужно. Все ответы не здесь, не в шипящих волнах и не в полете над бездной. Они внутри, нужно только решиться и вытащить их наружу.

В домике моей мечты мы уже почти месяц. За это время с Мишуткой обошли всю Юрмалу, нашли лучшие кафе, отличный парк и буквально поселились на море. Каждый день бываем там раза три. Мишутке нравится копаться в песке с ведерком и формочками, а мне сидеть рядом и смотреть в море. Теперь ценю каждое мгновение, проведенное с ребенком, ведь знаю, что конец может настать раньше, чем ожидаешь.

Если о личном, то у меня отлично схватилась рана и я начала писать книгу. Эту книгу. Я не планировала писать о том, что даже в голове прокручивать не хочется. Все сложилось само собой. Одним вечером села за громадный стол, открыла ноутбук и понеслась. Когда обставляла дом, я ведь мечтала, что буду в нем писать, подобрала идеальный роскошный стол, собиралась черпать вдохновение в море. Вроде идеальная обстановка, а вытаскивать слова как никогда сложно.

В этот раз писать не мое желание, это специфический способ занырнуть в себя. Мне нужно вспомнить все, что произошло, отследить свои чувства и наконец-то выбрать концовку. Наверно, надо бы сходить к психотерапевту, но я не представляю, что буду там говорить. В голове такая путаница, что самой сложно называть вещи своими именами. Я слишком долго бежала от себя, чтобы сесть и научиться с собой разговаривать.

Может показаться забавным, что ситуация повторилась идентично. То же море, тот же выбор из тех же двух мужчин, то же чувство вины и страх неизвестности. Так только кажется. Мне уже совсем не забавно, нет тайного удовольствия, как в прошлый раз, что у меня их два. Два таких разных брата, которые меня любят. В этот раз речь не про порывы страсти, не про душевные терзания, измены и приключения с любовником. Накал повысился настолько, что я, черт побери, чуть не умерла. Другое абсолютно все, ставки повысились до предела и есть четвертый невинный участник трагедии, ребенок.

Хотела бы я решиться на развод, попробовать с Андреем построить ту семью, которой у нас не было. Когда думаю о нем, мне тепло. Это же хороший знак? Весь этот месяц он ненавязчиво интересуется моим состоянием, я временами отправляю ему фотографии Мишутки. Увы, тепла не хватает, для того чтобы наконец-то купить билет и вернуться в его надежные объятья. Не вижу я себя его женой, даже женой нового страстного и смелого Андрея. Того, чьей вижу, сама видеть не хочу.

Обычно пишу во время дневного сна Мишутки: среди дня мы заняты более приятными развлечениями. Сегодня исключение. Прошу Диану присмотреть за Мишуткой, а сама иду к морю. Тепло, хоть и поднялся ветер. Черную плотную юбку поддувает снизу, я, наверно, похожа на объемный бокал. Солнце слепит прямо в глаза, поэтому разворачиваюсь и иду вдоль берега.

Все-таки здесь хорошо и спокойно, когда никого нет. В зоне видимости ни человека, я одна. Кажется, что одна во всем мире. И это сизое урчащее море только мое, такое огромное и страшное. Именно такими представляю себе свои ошибки. Пялюсь на бесконечно подрывающиеся волны, понятия не имею сколько прошло времени.

— Здесь, и правда, охуенно, — слышу голос из другой реальности.

Даже разворачиваться не хочу. Мне плевать: больное воображение его сюда засунуло или его чертов эгоцентризм, проявляющийся в нарушении моих личных границ даже в другой стране.

— Мира, прости.

Все-таки увожу взгляд от моря. На моем любимом светленьком песочке, рядом с ледяным морем и красотками-соснами Дима выглядит, как нелепое и уродливое дополнение. Так-то он отвратительно привлекательный: весь в черном, со своими сильными ручищами, щетина не алкашная, а опрятная. Все равно он клякса на идеальном пейзаже.

— Это была ошибка. Не буду сваливать все на бухло или злость, которую не смог контролировать. А что это даст? Да нихуя. Ну проебался, что еще сказать.

Уйти бы отсюда, а я столбенею, пока меня все надувает ветром. Волосы выбиваются из хвоста и лезут в глаза. Не убираю их, просто смотрю на Диму, пока он смотрит на меня.

— Скажешь что-нибудь? — спрашивает Дима.

— Ни разу за два года брака не думала об Андрее, как о мужчине. Это ты сделал так, что меня притянуло в нем то, что в прошлый раз оттолкнуло. Ты сделал для этого все!

То, что было заторможено шоком от встречи, вспыхивает в один миг. Я сжимаю кулаки и хочу ударить Диму, может, вцепиться в шею или выдавливать глаза. Он рядом, слишком близко. Я даже не думаю о том, что могла его разозлить и снова отхвачу. Ненавижу его, ненавижу так, что уже дышать нечем. Теперь дышать нечем не поэтому: одной рукой он хватает за талию, другой за подбородок и целует.

Мои кулаки только вдавливаются в его грудь. Не могу ударить, еще и пальцы непроизвольно разжимаются и вцепляются в его футболку. Не хочу совершать акт физического насилия, я хочу дерьма гораздо хуже. Мои пальцы на его затылке, и целую я не менее неадекватно. Словно у него во рту баллон с кислородом и мне жизненно необходимо поддерживать слитие губ. Дима куда-то тащит меня, стискивая то попу, то грудь. Не разрывая поцелуев, он швыряет свою футболку на песок и волочет меня туда же.

Не самое мягкое приземление отдается болью в боку, а мне плевать. Продолжаю целовать того, кто и создал этот символ боли под грудью, целую, а уже хочу совсем не целовать. Дима задирает мою футболку и отбирает источник кислорода. Из-за складок возле лица мне не видно, как именно он превращает мою грудь в генератор возбуждения. Логично, что без трубки к баллону, я издаю совсем не уместные для пляжа звуки.

В один миг моя юбка оказывается закатана чуть не до груди и как же мне нравится то, что происходит под ней. Все, что делает Дима, чем бы он это ни делал, заставляет царапать его плечи. Когда он придавливает меня собой и доводит страсть до кипения, я не уверена, что прямо сейчас нас не арестуют за нарушение порядка. Да плевать мне, что я ору так, что у самой в висках стреляет, что все вокруг в песке, песок даже во рту. Плевать, что позволяю иметь себя человеку, который не отказывает себе в удовольствии воспользоваться этим при любом случае.

Да, это не красивый и чувственный секс, мы не занимаемся любовью на берегу прекрасного моря. Дима трахает меня так, как трахают в борделях на скрипучих кроватях. Нет уже времени, да и желания на поцелуи и эротические сжатия груди. Просто совокупность диких жестких движений, которая выгибает спину и корчит лицо в выражениях вовсе не привлекательных.

Он раздвигает мне ноги чуть не до шпагата, не отрывает глаз, любуясь результатом своей работы. Ни секунды на передышку, черт, как же хорошо. Я так по нему соскучилась, по дьявольскому огню в глазах, по безумной страсти и нашим личным электрическим импульсам. Чувствую, как он соскучился по мне, и в груди крутится что-то на подобии счастья.

— Кем нравится быть больше: его королевой или моей шлюхой? — спрашивает Дима, двигаясь так, словно точными движениями вбивает в меня гвозди.

— Твоей шлюхой — выдавливаю я, и голос снова срывается в крике.

Дальше только хуже, хотя, на самом деле, лучше. Его заносит так, что меня с моей чертовой раной всю выворачивает на колючем песке. С Димой всегда было особенно хорошо, потому что сливались мы воедино на всех уровнях, не только физическом. Эмоции, чувства, ментальная связь, даже эстетические составляющие. Сейчас происходит что-то глубже прошлых глубин. Если бы не было так хорошо, то точно стало бы страшно.

Если Андрей занимался сексом, зная, что продолжения может не быть, ловил все от возможности быть со мной, то Дима готов сам сделать этот секс последним. Он бы скорее затрахал и меня, и себя до смерти, чем упустил бы хоть каплю удовольствия.

Наклонившись вплотную, касается кончиком языка моих губ. Усилия требуются немаленькие, чтобы при таких яростных движениях открыть рот и вытянуть язык. Еще и поцелуй не следует. Дима лишь дразнит, то касаясь языком моего языка, то отстраняясь и рассматривая созданную им самим картинку. Он касается моего лица, пристально вглядываясь, дотрагивается большими пальцами все еще открытых губ.

— Кто ты? — выдавливает Дима, словно борясь с нечеловеческими муками.

— Твоя шлюха.

Кончаю от своего же ответа. Как грязно, как абсурдно, как хорошо… Сама же раздвигаю свои же ноги так, что локти обдираются о песчинки. Автоматически тянусь к Диме всем телом, чтобы нас пронзило одним и тем же месяцем.

— Чья?

— Твоя, — отвечаю я, видя, как много мышц на его лице вздрагивает.

Теперь он получил оргазм и вжимает меня в землю весом своего тела. Хоть все тело продолжает пульсировать в конвульсиях, это больно. Больно быть нанизанной на свою слабость. Все, что сводило с ума, теперь ранит. Его одержимость, моя безвольность, новая жирная ошибка на фоне остальных, слившихся в один поток. Завершением является усиленная боль от раны, распространяющаяся по всему телу. Кое-как вылезаю из-под Димы, стряхиваю с бедер песок и обтягиваю одежду.

Смотрю на него, пытаясь ужалить взглядом, он же просто садится на песок и говорит:

— Мира, бери сына и поехали домой.

— Нет.

— Что, блять, за нет? — Дима скорее уговаривает меня, чем возмущается.

— Мои странные предпочтения в сексе нихуя не меняют. Ты разъебал ей голову! — ору я, задирая майку, не беспокоясь, что под ней ничего нет, кроме стянувшейся раны прямо на татуировке с девочкой в сигаретном дыме космоса. — Она была моей любимой, самой любимой! Ее всю нахуй разрезали, чтобы достать пулю. Вспороли ей глотку и грудь! Пять сантиметров от сердца, пять, сука, сантиметров!

Дима поджимает губы, но глаза не опускает. Вколачивает в меня свою вину, и я ненавижу его за это. Думает, что все так просто? Будет принимать всю ответственность, признает поражение и я его прощу?

— Мира, я больше не сорвусь, смогу держать себя в руках. Я уверен в себе.

— Рада за тебя, но на себе проверять не буду.

Даже не смотрю на него, хватаюсь за бок и кое-как иду к лестнице, чтобы подняться и выйти с побережья. Идти сложно не из-за боли, идти сложно из-за подкашивающихся ног.

Неделя, каждый день которой начинается с сожаления. Если хотела действительно разобраться в себе, то не должна была капать новых чернил в без того мутную воду. Что писать дальше не знаю, как дальше жить — тоже. Впервые ухожу смотреть морской закат без Мишутки: с ним в парке гуляет Диана.

Так больно и горько, что хочется кричать. Ненавижу я этот песок, что топит красивые босоножки, ненавижу ветер в лицо: от него будут шелушиться губы. Бледно-персиковое небо — слишком нежный фон для ворчащего серого моря. Дорожка бронзового солнца кривая, да и само море сегодня пахнет водорослями.

Да красиво здесь, красиво, это в моей голове сломался фильтр. Он влез даже сюда, где его никогда не было и не должно было быть. Каждый шаг по песку напоминает о вкусе песчинок, смешанных с его слюной на моих губах. На фоне морских брызг слышу собственные стоны, солнце дразнит исчезнувшим теплом, как и утерянные объятья, из которых я сбежала. Дима изгадил собой даже самое прекрасное место на свете. Теперь он и в моей голове, и снаружи, он везде и его так много, что я уже не могу…

Выбрасываю босоножки и прямо в платье захожу в море по колени. Холодно. Еще слишком холодно, чтобы купаться. Плевать на то, что ноги сводит и коченеют пальцы рук. Море вымораживает все мысли из головы, поэтому иду дальше. Я здесь в пятый раз, а в воду захожу впервые. Раньше только любовалась издали, даже не думая о том, чтобы стать его частью.

Уже в воде по грудь, черт, как холодно. Кажется, что ритм моего сердца и порождает эти громадные волны. Раз, два… Да к чему счет? Не думая ни о чем, ныряю с головой, но не плыву, а лишь падаю вниз. Тихо, темно и холодно. Внутри море не такое, как снаружи. Первая мысль, что пробивается сквозь скованный разум: оно совсем не страшное. Здесь спокойно, пусть и скоро мое сердце остановится от перепада температуры, ну или воздух закончится в легких. Здесь спокойно, как в пещере или под одеялом, куда спряталась с головой. Внутри не чувствуешь грозную стихию, которая способна убить. Внутри моря чувствуешь себя живым. Это тебе холодно, тебе не хватает воздуха, тебя подносит вверх и опускает вниз с каждой отчетливой волной. Ты здесь и сейчас — все просто. Все настолько просто, что, вынырнув, я смеюсь, пока не сводит челюсть.

Билеты, сборы, самолет. Уже следующим утром я вновь в городе, который не понимаю. Держу Мишутку за руку и пока не представляю, как снова оставлю его, пусть и ненадолго. Лифт, звонок в дверь. Это редкий случай, когда Раиса Ивановна в халате и без макияжа, правда, халат лазурно-синий с золотой вышивкой и ее укладка идеальная.

— Здравствуйте, Раиса Ивановна, посмотрите за Мишуткой пару часов?

— Мирочка, как я рада тебя видеть! Ты так внезапно написала, я даже не знала, что ты во Франкфурте! Конечно, заходите! Мишенька, боже, как я соскучилась! Как ты подрос, мой хороший!

Мишутка бежит к ней, я же остаюсь в пороге.

— Спасибо, мне пора. Я постараюсь забрать Мишутку до обеда, но если…

— Конечно, я накормлю его. И поиграем, и почитаем, правда, моя радость? — Раиса Ивановна уже берет Мишутку на руки.

— Еще раз спасибо.

— Мирочка, а почему Андрюшу не попросила посидеть с Мишенькой? У него так отлично выходит, они прекрасно поладили. Пока ты поправлялась, именно Андрей укладывал Мишеньку, он и кормил его, и купал. Андрей был бы рад помочь. Уверена, что мигом бы приехал с работы!

— Мишутка ваш внук, но не сын Андрея, — говорю я со скорбной улыбкой.

Прощаюсь с Мишуткой, снова благодарю Раису Ивановну и вызываю такси. Если Раисе Ивановне я хотя бы написала по прилету в город, для Андрея мой визит будет сюрпризом. Догадаться, где находится мой бывший муж и нынешний любовник, несложно. Даже одной сотой процента на погрешность нет. Конечно, Андрей будет на работе.

У него шикарный сверкающий офис в самом центре города. Здание не то чтобы пафосное, оно крайне просторное, отторжение вызывает начинка. Вроде минимализм, а вроде на каждом углу техника такого уровня, что сразу понимаешь: тут вертятся миллионы. Даже освещение и вылизанные полы словно не из адекватной реальности, а из мира будущего, где победили не только каждую пылинку в воздухе, еще человеческую индивидуальность и креатив.

Наверно, я здесь в четвертый раз, может, в третий. Когда была женой Андрея, вторгалась раз-другой в его святая святых, чтобы развлечься да и его развлечь, а он чуть в обморок не упал. Здесь у него тысяча сотрудников, дела важности неописуемой. Он должен носиться из одной точки в другую, выполнить список нерешаемых задач, а тут я. Такая непутевая женушка в ярких тряпках с тупой улыбкой и даже не по делу. Весьма культурными намеками Андрей попросил не приезжать к нему на работу, только в случае крайней необходимости.

Даже квартира Андрея не настолько отвратительно богата. Думаю, по стоимости интерьерчики примерно одинаково расточительны. Атмосферу неизбежного успеха создают люди. Все, кого вижу, это костюмы и куча планшетов в руках. Они, кажется, даже не дышат, плывут, как равномерные стаи человеческих рыб. В общем, хорошо вписываются в созданный Андреем аквариум. У нас дома хотя бы была я, такая шумная ядовитая лягушка, что скакала куда попало и постоянно верещала. Там было еще сносно, здесь же…

Как меня вообще пропускают в не предназначенное для моих экстравагантно-желтых кроссовок место? На проходной подсовываю свадебную фотку с Андреем и делаю громкое заявление: «Die Frau des Chefs». Ну, по сути, жена же шефа? Пусть и бывшая, так что заявление не лживое, лишь немного искаженное. Дальше нужно попасть на самый высокий и важный этаж. У лифта проверка через металлоискатель, охранник меня узнает, секретарша, думаю, тоже.

Когда-то я даже допускала мысль, что Андрей спит со своей секретаршей и поэтому не спешит домой, поэтому и секса ему много не надо. Не сказала бы, что эта женщина лет тридцати пяти удивительно привлекательна, но в ней точно есть характер. Она немка только наполовину. Прекрасно помню, что она говорила со мной на чистом русском. Брюнетка с короткой стрижкой, огромными квадратными очками, носит очень объемный оверсайз. Нестандартный образ секретарши? Ага, никаких юбок в обтяжку, наращенных ресничек и глубоких декольте. Лично я бы поставила на то, что Андрей изменяет мне с кем-то вроде этой современной и холодной тетки, а не со смазливой девчонкой.

— Здравствуйте, Андрей в своем кабинете? — улыбаюсь я, невинно хлопая ресничками.

— Добрый день, Мира Сергеевна. Андрей Кириллович в кабинете, однако не уверена, что он сможет вас принять.

— Ничего, главное, что я уверена.

— Предлагаю вам альтернативное решение: я поинтересуюсь у него, есть ли возможность прервать свою деятельность и принять вас. В обратном случае вы сможете подождать в холле приглашения для личной встречи. Если вы явитесь без предупреждения и отвлечете Андрея Кирилловича от важных рабочих процессов, не думаю, что ему это понравится.

— Ты его жена? — смотрю секретарше в глаза, пока она не уводит взгляд от неловкости. — Ну так откуда тебе знать, что ему понравится?

Добавляю в тон явную пошлость и, виляя задницей, прохожу к кабинету царя и бога данного заведения.

— Мира Сергеевна, все же я настаиваю…

Секретарша ничего такая, даже из-за стола подпрыгнула и атакует напористым взглядом. Ну мне тоже сейчас нужен Андрей, при других обстоятельствах мы бы, может, даже подружились. Дергаю за дверную ручку и с приумноженной уверенностью кричу:

— Милый мой, хочешь я тебя отвлеку от работы?!

— Безумно, — отвечает голос из кабинета.

— Хочет-хочет, — подмигиваю съежившейся секретарше и вхожу.

Мой вызывающий настрой сходит на нет, когда вижу Андрея. Шикарный белый кабинет с панорамными окнами и он на своем кресле-троне у компьютера с тремя экранами. Андрей встает и улыбается так, что мне шею стягивает удавкой.

— Мира, я и не ожидал… Когда ты приехала? Как ты? Как Миша?

— Привет, Андрей. Сразу приношу глубочайшие извинения за то, что явилась без приглашения, навела смуту в твоем идеальном офисе и отвлекла от работы. Просто подумала, что лучше поговорить обо всем сразу, а не назначать встречи, чего-то ждать…

— Шутишь? Я безумно рад тебя видеть. Так приятно от работы меня не отвлекали еще никогда. Так что, ты давно вернулась? Где остановилась?

— Нигде. Мы приехали сегодня утром. Прости, я ничего не писала и не позвонила. Это было импульсивное решение, неожиданное даже для меня. Собрала чемоданы, купила билеты — и вот мы здесь. Мишутка у твоей мамы, я скоро поеду за ним.

— Понятно, а как твое самочувствие?

— Да отлично. Почти не болит. Я даже в море со своей раной полезла. В балтийское, в чертовом апреле, представляешь?

Лицо Андрея принимает выражение неопределенное.

— Мира, а тебе можно?

— Нужно, — пожимаю плечами. — Андрей, прости, но у нас ничего не выйдет. Мне было очень хорошо с тобой. Ты оказался рядом в самый сложный период моей жизни, и благодаря тебе я выдержала все это дерьмо. Знаю, нам было хорошо вместе, но мне нужно не это.

— И что же тебе нужно?

Улыбаюсь, как дурочка, своим кроссовкам. Не могу выдавить это слово, иначе взорвусь истерическим хохотом.

— Мира, только не говори, что вернешься к нему.

— Поэтому я и молчу, — все же смотрю на шокированного Андрея.

— Ты вернешься к Диме после всего, что он сделал? После того, как он чуть не убил тебя? Мира, это же опасно, как ты не понимаешь! Со всеми доказательствами и моей помощью ты могла бы добиться запрета на приближение или другие ограничения, которые защитили бы тебя. Мира, все не то, во что тебе хочется верить. Хоть Дима целился в меня…

— Он хотел убить меня, я знаю, — размеренно и с улыбкой на лице заканчиваю я.

— И все равно хочешь быть с ним?

— Да, Андрей. Мне очень жаль, что в этот смертоносный ураган затянуло и тебя. В тот момент, когда он пьяный с этим пистолетом ворвался в квартиру, концентрация ненависти была такая… Он ненавидел меня точно также, как ненавидела его я. Удивительно, что всех там не перебило разрядом молнии. Если бы Дима не подстрелил меня, то это я бы выхватила пистолет и пустила бы всю обойму ему в голову. Ненавидеть так сильно, чтобы желать смерти, можно только того, за кого бы отдал жизнь.

Вижу, что мои доводы лишь продолжают шокировать Андрея. Он не понимает такого формата отношений и жестокой любви не понимает. Да я и сама ничего не понимаю, если честно.

— Это же зависимость, Мира. Это ненормально.

— Любовь и есть самая сильная зависимость, — пожимаю я плечами. — Я — все, что у него есть. Без меня вся жизнь Димы рассыпется как карточный домик. У меня же может быть все, больше, чем когда-либо, но все это мне не нужно, потому что его там не будет.

— Мира, ты уверена, что хочешь это продолжить? В следующий раз все может закончиться не так благополучно.

— Да, Андрей, я все решила. Прости, что все так нелепо. Ты изменился, знаю, очень изменился. Может, если бы с самого начала все было так, то я бы никогда не ушла. Но уже поздно. Я люблю Диму, хоть ты заслуживаешь любви больше. Я бы, правда, хотела любить тебя, а не его, но не могу.

— Что будет дальше, Мира? Вернешься к нему, а потом? Какой ты видишь свою жизнь и жизнь своего ребенка?

А вот этот вопрос особенно болезненный. У меня есть на него ответ, и он добьет Андрея.

— В ней будет только Дима. Дима отец Мишутки, чтобы не значили все эти анализы. Это его ребенок, только его. Прости Андрей, но пока я не могу представить тебя в жизни сына. Мишутка слишком маленький: нам придется общаться и видеться, а я этого не вынесу. Мне будет очень тяжело, если вы вдвоем вновь будете рядом. Возможно, я расскажу Мишутке позже, когда он подрастет и, если он сам захочет, то будете общаться. Но пока нет, прости.

— Это твое решение и я приму его, — говорит Андрей. — Хотя, конечно, рассчитывал на другой исход.

Андрей пытается натянуть бывшую маску сдержанности, но это так не работает. Когда научился чувствовать, приходится чувствовать не только радость, но и боль. Вижу его боль, разочарование и отчаяние. Удавка разрезает кожу.

— Черт, Андрей, все должно было быть не так. Раз уж мы подожгли друг друга, то должны были хотя бы погореть. Ты заслуживал красивый роман, а не пару чокнутых дней, которые закончились отвратной сценой с моей несостоявшейся смертью.

— За эти пару дней я прожил больше, чем за всю жизнь. Мира, спасибо, что научила меня любить.

— Спасибо за то, что любил.

Подхожу к Андрею, хотя, может, лучше было бы уйти. Ему будет еще больнее, но я хочу поставить именно такую точку. Дотрагиваюсь его гладкой щеки и целую. Нет уже никакой страсти, да и на нежность не тянет. Поцелуй-прощание горький, зато отрезвляющий.

— Прощай, Андрей, — говорю я и выхожу, чтобы не заставлять его выдавливать ненавистное слово.

Мне даже хуже, чем в прошлый раз. Тогда я разбила сердце мужа, который не смог меня понять, разбила признанием, что спала с его братом. В этот раз я оставляю с раной на сердце того, кого могла бы полюбить, если бы не полюбила другого. Хоть вся тушь оказывается на щеках вместе со слезами, чувствую себя свободной от старых ошибок и на прорезавшихся крыльях лечу совершать новые.

Дом, милый дом. Двор, кстати, тоже милый. Зеленая лужайка с Мишуткиными качелями и плетеными креслами. Под окнами расцвела целая полянка сине-фиолетовых цветов, которые видела только в Европе. Не знаю, как они называются. Других растений у нас нет, только высокие туи. Машина Димы не на стоянке, но я знаю, что он дома. Не настолько у нас, конечно, сильная телепатическая связь: просто входная дверь брошена нараспашку.

Решаю зайти тихо, не возвещая о своем прибытии хлопком двери или брошенной на пол сумкой. Мне нужно хоть немного собраться с мыслями: я так и не решила, что скажу. Поворачиваю к кухне и замираю в арке-проеме. Дима сидит за столом спиной ко мне, перед ним еще полная бутылка виски, стакан и предмет, который вызывает удушающий ужас. Опрокинув стакан, Дима поднимает пистолет и со скучающим видом направляет на цель.

Мне так холодно, как не было даже в ледяном море. Все внутри сжимается, словно ожидает прилета новой пули. Но нет, конечно, Дима целится не в меня. Пистолет у его виска. Не успеваю ни о чем подумать, испугаться или крикнуть, как он нажимает на спусковой крючок. Щелчок. Не выстрел. Щелчок. Мне плохо настолько, что сейчас упаду в обморок.

— Пух, — драматично откидывает Дима голову.

Его глаза закрыты, меня он так и не увидел. Возвращается в исходное положение и крутит пистолет на столе двумя пальцами.

— Опять холостая, — заявляет он и наполняет новый стакан.

Русская рулетка? Пьет и играет со смертью? Какой же он чокнутый. Просто идиот. Взять бы и пристрелить его за такое! Делаю шаг навстречу, даже пистолет уже не пугает. Я только что пережила смерть любимого человека, чего еще бояться?

— Надеюсь, в обойме есть и вторая, — говорю я, присаживаясь напротив.

Не скажу, что Дима светится от счастья, да и вряд ли набросится с поцелуями. Он пустой: нет зрачков в глазницах, ни эмоции на вечно живом лице. Неудивительно. Как должен выглядеть человек, готовый умереть?

— Мне и одной хватит, не беспокойся, — отвечает он с искусственной улыбкой.

— А вторая не для тебя. Забрызгаешь мозгами наш стол — и мне придется добавить своих.

— Смешно.

— Да нихуя.

Минута взаимного неопределенного взгляда, и Дима говорит:

— Где сейчас Мишутка? Я пиздец как соскучился.

— У твоей мамы. Она от него без ума, и Мишутка с ней отлично поладил.

— Я проебал все, — внезапно откидывается на спинку стула Дима, его глазницы переполняются болью. — Все. Самую охуенную на свете жену, лучшего ребенка, бизнес, все деньги, все, что у меня было. Я банкрот, Мира. Все, блять, больше нет ничего. Совершал ошибку за ошибку, хуй положил на все дела — и вот результат. Было вообще не до бизнеса, ну вот его и нет. Машину уже продал, чтобы закрыть долги, дом продам на выходных. Я проебал абсолютно все.

— Всегда можно начать заново. Начнем вместе, — Дима молчит, только смотрит на меня так, словно сомневается в моей вменяемости. — Перестрелять друг друга проще, чем простить, но, может, хотя бы попробуем?

— Нахуя тебе это? Я тебя чуть не убил.

— А я тебя.

— Мира, ты заслуживаешь лучшего, и у тебя есть это лучшее. У тебя будет пиздатая семья: сын, мужик, который по приколу судьбы еще и его родной отец! Мужик, который ни руку не поднимет, не оскорбит, бабла горы, «Поршик», фирменные шмотки. Ну так и иди туда, где должна быть!

— Я пришла.

Моя улыбка умножает боль в глазах Димы. Еще никогда не видела, чтобы его глаза блестели из-за повышенной концентрации слез.

— Совсем ебанутая? — Дима делает рывок к столу, но меня не дотрагивается. — Куда ты, блять, пришла?! Это я последние извилины отбил или всегда была с ебанцой?

Лишь пожимаю плечами и смеюсь. Теперь рывком из-за стола выхожу я. Сажусь на корточки рядом с Димой и беру его колючие щеки в свои ладошки. Ему приходится смотреть на меня, свою уязвимость прятать некуда.

— Я люблю тебя. Люблю тебя, — втыкаю ему прямо в лоб это «тебя».

— Даже таким? Таким, блять, любишь? — вздрагивают губы Димы.

— Люблю любым.

Я целую его, целую снова и снова, пока Дима не сползает ко мне на пол. В этот раз баллон с кислородом у меня, и, похоже, он наконец-то хочет дышать. Наши поцелуи одновременно грязные и чуть не святые. У каждого внутри свежие раны покрываются коркой. Наши поцелуи соленые от его слез и бесконечные из-за моей ненасытности. Руки Димы в моих волосах, но он не гладит их, лишь тянет к себе все ближе, судорожно вцепляясь в момент.

— И я люблю тебя, — как-то умудряется вставить Дима и снова целует.

Дима сомневался не во мне и не в себе, он сомневался в самой любви. Когда нам было хорошо, он ждал подвоха, потому что привык, что «хорошо» не для него. Видимо, установка, приобретенная в детстве, срабатывала на подсознании. Первопричину — страх, природу которого вряд ли он и сам понимал, Дима глушил единственным знакомым механизмом. Показать худшее, что ты можешь, чтобы тебя разлюбили сразу, а не страдать потом. Нелогично, странно, тупо? Сначала мне тоже так казалось, а потом я попробовала представить его ребенком.

Во всех нас живут дети, особенно тяжело приходится раненным и недолюбленным. Мужикам приходится хуже, женщины чаще отличаются большей осознанностью. Требований и долженствования к мужчинам больше. Мальчикам запрещают проявление чувств и винят за слабость. Само общество пытается выдавать мужчин за сильнейшую часть, хотя в самом деле они самые непредсказуемые и раздавленные. У женщин есть дети, с которыми не хочешь повторять ошибок своих родителей, а еще есть мужики, которые порой ведут себя как дети. Но это не твои дети, это чужие, разрушенные дети, которых или отпихиваешь, или принимаешь. Могут попасться мальчики с комплексом отличника, а могут с комплексом подонка.

Хорошие мальчики пытаются заслужить любовь, ведь чувствуют себя любимыми, только когда мама хвалит. Им нельзя ошибаться, они живут ради других и боятся собственных чувств. Плохие мальчики заранее разочарованы в жизни. Все, что они видят, это наказания любовью, презрение и лишение тепла за неудобное поведение. Плохие мальчики разочаровывают заранее, хотят казаться хуже, чем есть, чтобы в очередной раз не почувствовать, как любовь превращают в оружие.

Истинная любовь безусловна. Тебя любят за то, что ты — это ты. С твоими ошибками и недостатками. Любят, даже когда ты сам себя не любишь. Дима не верил, что так возможно, поэтому и отталкивал от себя то, что хотел сохранить. Всего-то привычка отпихивать близких, чтобы не отпихнули тебя. Но, черт, я люблю его и готова простить ошибки. Меня отпихнуть не вышло, и, кажется, прямо сейчас сознание Димы выполнило зрелищное сальто.

Поцелуи постепенно сходят на нет, каким-то образом оказываюсь на коленях Димы. Сидим уже не на полу, а на стуле, и просто смотрим друг на друга.

— Мира, у меня и счета нулевые. В кошельке пара сотен евро. Это все.

— Ну и ладно. Хватит на билеты. Можем уехать куда подальше и начать с настоящего нуля. Другой город, а может, вообще страна. Я в универе английский учила, могу что-нибудь переводить. Пока будешь искать себе занятие, мы не умрем от голода. После того, как заключила контракт на перевод и продажу книг в Германии, ежемесячный доход стал две тысячи евро. Это немного для Европы, но на эти деньги втроем реально выжить.

С каждым своим словом свечусь все ярче, Дима же тухнет. Мне, правда, нравится, что мы в миг обеднели. Теперь начало настоящее, даже эпичное.

— Выжить, не жить, — говорит Дима.

— Чтобы жить, нужно сначала выжить. Неужели ты всегда жил так? Нагребал горы в супермаркетах, заказывал еду из ресторанов и жил в двухэтажных доминах?

— Нет, — усмехается Дима.

— Ну и я нет. Я верю, что ты что-нибудь придумаешь. Добьешься большего, чем потерял, но если нет, я готова жить обычной жизнью. Можешь устроиться на обычную работу в офис, я выпущу еще одну книгу, будем среднестатистической семьей.

— Серьезно? Готова снимать какую-нибудь двушку на окраине и год копить на отпуск?

— Отпуска в моих планах еще нет, тут хоть бы до конца недели протянуть, — смеюсь я. — Но да, конечно, я готова. Мне всегда было плевать на деньги. Крутые шмотки откопаю и в масс-маркете, а из одной картошки приготовлю кулинарный шедевр.

— Кто в здравом уме лезет в полный пиздец? — кривит губы Дима.

— Я, — мое торжественное заявление сопровождается заброшенной головой и наглой улыбкой.

Ох как меняется взгляд Димы. Меняется и характер объятий. Сексуальные поглаживания бедер, язычки адского пламени в глазах.

— Блять, Мира, если я сейчас не трахну тебя на этом столе…

— То я тебя трахну, — заканчиваю я и целую Диму, устраиваясь на нем поудобнее.

Вроде только что целовались до полного выкачивания воздуха из легких, а тут поцелуи еще похлеще. Дима волоком тянет меня на стол, дергая за края рубашки так, что отстреливают пуговицы. Задеваем бутылку: она со звоном бьется о пол, как и стакан. Пистолет где-то там же, на полу, в осколках старой жизни, когда мы пожираем не только тела, но и души друг друга в шатком настоящем. Может, и мы слетим со стола, точно также разобьемся, если и нет, то точно поранимся. А может, удержимся. И на это «может» я готова поставить все.

Больше книг на сайте — Knigoed.net