Среди асфальтовых морей,

Люминесценции огней

Я сам не свой,

Вообще ничей.

И я плыву куда-то вдаль,

Меня ведёт моя печаль,

Мне ничего

Уже не жаль

Когда первое впечатление от появления Авроры Лейтон угасло, Леон сам удивился своей реакции. Ему не раз случалось видеть красивых женщин, даже очень красивых, так почему же на хозяйку замка он уставился как зачарованный, не в силах отвести взгляда? Должно быть, решил он, дело в том, что при словах о доброй и милосердной хозяйке он представил себе женщину средних лет, а то и вовсе пожилую, пышнотелую, с аккуратно уложенными седыми волосами и ласковой улыбкой, возможно, чем-то похожую на служанку Марию. Увидеть после этого молодую — она явно была моложе его лет на семь — и изящную Аврору и впрямь было потрясением. Ей точно было не привыкать к восхищённым взглядам мужчин, но Леон твёрдо пообещал себе, что при следующей встрече не станет так открыто рассматривать её. Это, в конце концов, неучтиво!

После отдыха на берегу, обернувшегося очередным кошмаром, спать не хотелось, и Леон провёл время до ужина в комнате, маясь от безделья. Мария всё с тем же сочувствующим видом принесла ему горячего вина с пряностями, которое Леон с благодарностью принял. К вечеру он совсем согрелся, промокшая одежда высохла, но дождь всё ещё не утихал, хотя гроза и прекратилась. Слушая непрестанный стук капель за окном и поглядывая на низкое тёмное небо, которое словно вознамерилось устроить здешним местам новый Всемирный потоп, Леон поёжился и подумал, что ему, скорее всего, придётся остаться на ночь. Никаких непристойных мыслей насчёт Авроры он в голове не держал — Боже упаси! Он ожидал, что переночует в замке, а наутро распрощается с прекрасной хозяйкой и отправится дальше в попытках спастись от самого себя.

Разумеется, бродить по замку и изучать его, заглядывая во все комнаты, было бы невежливо, но Леон кое-что успел осмотреть, когда спускался к ужину. Здание было старинным, но прочным, из тех, что строились на века и могли при случае пережить небольшую осаду. Люди, которые обставляли его, явно обладали вкусом, пусть и были стеснены в средствах: об этом свидетельствовала и изящная мебель, и тусклые дорогие зеркала, и мягкие, хоть и потёртые ковры, и выцветшие гобелены на стенах, и картины, висевшие повсюду. Леон невольно замедлил шаг, вглядываясь в них. Большинство картин были портретами, изображавшими, судя по всему, бывших владельцев замка. Леон особенно долго стоял перед одним из них, висевшим в гостиной. С портрета на него смотрела женщина, удивительно похожая на Аврору, только старше лет на десять и в платье, давным-давно вышедшим из моды. «Мать?» — подумал Леон, всматриваясь в тонкие черты, чёрные локоны, спадающие на плечи, и большие глаза — правда, в отличие от глаз Авроры, они были не серыми, а карими. «Нет, скорее, бабушка или прабабушка».

Столовая была такой же, как и остальные комнаты: обставлена скромно, но со вкусом. Хозяйка замка уже была здесь и приветствовала гостя кивком — он в ответ слегка поклонился. Мария, уже не сочувственно-переживающая, а лучащаяся улыбкой, принесла ужин: густой суп из нескольких видов рыбы, паштет, говядину, запечённую с грибами, сыр и вино. Леон, который не только не утолил голод хлебом и сыром во время перекуса на берегу, но ещё больше разжёг его, едва сдерживался, чтобы не наброситься на еду, подобно своему отцу. Он всё же сумел взять себя в руки и ел умеренно, отвечая на вопросы Авроры Лейтон — ей, что вполне ожидаемо, был интересен новый человек.

— Вижу, вы уже привели себя в порядок, — начала она, откладывая ложку и прикладывая салфетку ко рту. Все движения Авроры были аккуратными, мелкими и точными — как позже узнал Леон, они переставали быть такими только в моменты крайнего душевного волнения, когда молодая женщина становилась резкой и порывистой.

— Вполне, — ответил он. — Искренне благодарен вам и вашим слугам за гостеприимство.

— В наши края редко приезжают чужаки, — она кивнула каким-то своим мыслям и отпила из бокала. — Можно узнать, что привело вас сюда?

— Жажда странствий, — Леону не хотелось лгать той, кто так радушно приютила его, к тому же такой красавице. — Надоела столичная жизнь, захотелось чего-то нового.

— Мария сказала мне, что вы из Парижа, — Аврора снова кивнула. — И мне вы представились капитаном королевских гвардейцев. Бывшим капитаном королевских гвардейцев, — она подчеркнула слово «бывшим».

— Всё верно, — сказал Леон, хотя мысленно уже ругал себя за честность. — После некоторых событий я понял, что… эээ… не имею желания далее служить в рядах гвардейцев, и покинул их.

Аврора, слава Богу, не стала расспрашивать о причинах этого поступка и заговорила о другом — впрочем, эта тема тоже болезненно кольнула бывшего капитана в сердце.

— Дю Валлон, — задумчиво произнесла она, будто пробуя имя на вкус. — Эта фамилия кажется мне знакомой.

— Барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, более известный как Портос, был моим отцом, — Леон решил сразу всё прояснить, чтобы не выслушивать неудобные вопросы в дальнейшем.

— Портос? Тот самый Портос, один из четверых легендарных мушкетёров?

— Да.

Аврора Лейтон какое-то время пристально смотрела на собеседника, видимо, ожидая продолжения, потом поняла, что его не будет, и опустила голову. Какое-то время они ели в молчании, затем хозяйка замка снова заговорила:

— Давно вы прибыли в наши края?

— Сегодня днём, — Леон с сожалением оторвался от чудесной запечённой говядины.

— Уже нашли, где остановиться? Неподалёку есть гостиница — маленькая, конечно, и хозяин там прижимистый, но зато честный человек, и сама гостиница содержится в чистоте.

— Благодарю за заботу, но я вряд ли задержусь надолго, — Леон отхлебнул вина, ощущая, как долгожданное тепло охватывает всё его тело. — Возможно, уже завтра днём двинусь дальше.

Ему показалось, что на лице Авроры промелькнула тень разочарования, но он уверил себя, что выдаёт желаемое за действительное. Она знает его всего несколько часов, с чего бы ей хотеть, чтобы он задержался подольше? Вновь наступила неловкая пауза, и Леон, стремясь хоть чем-то заполнить её, огляделся по сторонам. На стене справа от него висел портрет, частично скрытый полумраком, но присмотревшись, он сумел различить черты молодого человека, стройного и бледного, с густыми тёмными волосами, спадавшими на плечи, и большими тёмными глазами. Хотя во всей бледности его было что-то нездоровое, да и такую внешность Леон назвал бы смазливой, он не мог не признать, что многим юноша показался бы очень красивым.

— У вас много портретов, и все явно написаны мастерами своего дела, — он кивнул на стену. Аврора перевела туда взгляд, и лицо её, и без того тревожное, омрачилось.

— Это мой муж, — тихо сказала она. — Виктор Лейтон, мир его праху.

— Сочувствую вашему горю, — проговорил Леон, мысленно ругая себя за неловкость. Это же надо было умудриться — из всех возможных тем для разговора выбрать именно ту, которая причинит хозяйке боль! Если этот Виктор и в жизни был так же красив и молод, как на картине, Аврора, должно быть, без памяти его любила и теперь глубоко тоскует по нему. Интересно, от чего умер такой молодой человек?

Задавать этот вопрос было бы бестактно, но хозяйка, похоже, угадала, о чём думает Леон, и заговорила сама:

— У Виктора была чахотка. Он скончался через месяц после нашей свадьбы. Я ухаживала за ним, как могла, не отходила от его постели, но… всё было бесполезно, — голос её звучал ровно и глухо. Леон опустил голову, не зная, что сказать, и не в силах вновь приняться за еду, пока Аврора изливает ему душу. Впрочем, она быстро оправилась, выпрямилась на стуле, и голос её зазвучал громче:

— Отец Виктора был англичанином, и большую часть жизни он провёл в Англии. Туманы, сырой воздух, вечные дожди — неудивительно, что он загубил своё здоровье! Он и меня хотел увезти туда, но после его смерти я предпочла остаться здесь, в доме своих предков. В девичестве я де Мюссон.

Аврора огляделась и попыталась придать беседе если не жизнерадостность, то хотя бы не столь упадническое настроение, как прежде.

— Вы спросили о картинах… Многие из них написал мой дед по отцу, Грегуар де Мюссон. Он был весьма талантливым художником, хотя многих из своих предков, изображённых на картинах, никогда не видел, и их лица созданы лишь его фантазией. Он умер, когда я была совсем маленькой, но я смутно помню, как он рисовал мне смешных зверей. Ему достаточно было взять перо, окунуть в чернила, два-три движения — и готово!

Её лицо немного просветлело от воспоминаний, и Леон решился вновь вступить в разговор.

— Я видел в гостиной портрет женщины, очень похожей на вас, — осторожно начал он. — Это ваша мать?

— Бабушка, — ответила Аврора. — Анна-Женевьева, первая красавица Бургундии… во всяком случае, по мнению моего деда Грегуара. Он просто боготворил её и вполне мог приукрасить её черты на портрете. Я-то помню её уже старенькой и седой, хотя свою стройность и осанку она сохранила. Бабушка разбиралась в целительных травах, знала многих местных целителей и травниц, готовила лечебные снадобья. Её иногда даже называли колдуньей — разумеется, в шутку, — она вздохнула. — Жаль, она ненадолго пережила деда…

Аврора снова замолчала, а Леон быстро прикинул в уме: если она после смерти мужа осталась в родовом замке одна, не считая слуг, значит, её родители тоже умерли. От мыслей о многочисленных потерях, которые пришлось перенести этой молодой женщине, у него защемило сердце, и он сделал ещё одну попытку развеять охватившую их мрачность:

— Мария сказала, что ваш замок называется Усадьбой теней. Откуда такое необычное название?

— О, никто и не вспомнит! — она и впрямь немного оживилась. — Ходят слухи, что когда-то давно в этих стенах обитали привидения. Может, и сейчас обитают, — Аврора пожала плечами, — только не больно-то они спешат показываться на глаза. Я, во всяком случае, ни одного не видела.

— Вы верите в призраков? — Леон заставил себя улыбнуться, хотя от воспоминаний о вернувшемся с того света отце у него снова закололо в сердце. Уж он-то точно знал, что привидения существуют, хотя предпочёл бы забыть об этом вовсе.

— Не знаю, — она опять пожала плечами. — Скорее верю, чем нет. Я не верю в другое — в то, что такое большое количество людей, видевших призраков на протяжении всей истории человечества, лгало, или обманывалось, или видело нечто такое, чему есть разумное объяснение. Нет дыма без огня, и если так много людей говорят о привидениях, что-то такое существует, согласитесь?

— Звучит весьма разумно, — на этот раз улыбка Леона не была вымученной. — Хотя я проезжал по здешним лесам и не представляю, какие призраки могут здесь водиться. Им ведь подавай туман, сырость, холодные подвалы и ржавые цепи, дремучие леса, а тут солнце, зелень, искристая вода в речке… Даже если какое привидение и поселится здесь, вряд ли оно сможет кого-нибудь напугать!

Он надеялся развеселить Аврору этими словами, но та нахмурилась, и в глазах её вновь появилась тревога.

— Вы ездили по нашим лесам?

— По одному небольшому лесу, даже рощице, где меня и застал дождь, — Леон перестал улыбаться. — А что такое? В них кроется какая-то опасность?

— Другой лес, который находится во владениях де Мармонтеля, моего соседа, куда более дремуч, и там обитает кое-кто похуже привидений — разбойники. Их предводителя называют Чёрным Жоффруа, и они уже почти год бесчинствуют, грабя проезжающих мимо путников. Про главаря, правда, ходят слухи, что он из разорившихся дворян, благороден и никогда не поднимет руку на женщину — во всяком случае, ни над одной из ограбленных женщин не было совершено насилия. Но я не стала бы доверять слухам о благородстве разбойников! — она передёрнула плечами. — Прошу вас быть осторожнее, если вы поедете через лес. Даже если разбойники и не трогают женщин, мужчину они легко могут убить в схватке.

— Не думаю, что меня так легко убить, — сухо заметил Леон, отставляя в сторону бокал с вином. В голосе Авроры ему почудились насмешливые нотки Жаклин д’Артаньян, спрашивавшей, всегда ли ему требуется помощь гвардейцев в драке.

— Я ничуть не сомневаюсь в вашем умении фехтовать, — она приложила руку к груди, — но никто из них не станет биться с вами честно, а против пятерых-шестерых человек вы вряд ли выстоите.

— Благодарю за заботу, — голос Леона всё ещё звучал сухо. — Буду иметь в виду, если мне захочется поехать через лес.

Ужин подходил к концу, и сына Портоса снова стало тяготить повисшее над столом молчание. Он подозревал, что задел Аврору своей холодностью, и упрекал себя в этом: она искренне хотела его предупредить, а он, как обычно, увидел несуществующие намёки на свою слабость и неспособность себя защитить и обиделся! Леону не хотелось заканчивать разговор таким образом, поэтому он решил немного приподнять завесу тайны и рассказать, что привело его в Бургундию. Он начал с надоевшего королевского двора с его фальшивостью, лицемерием и бьющей в глаза пышностью, за которой скрывается грязь похуже, чем в пахнущих навозом стойлах лошадей, затем перешёл на детей мушкетёров, с которыми оказалось совершенно невозможно поддерживать дружбу, а потом незаметно для самого себя поведал Авроре всю историю возвращения королевских сокровищ. Умолчал он разве что о чудесном возвращении отцов-мушкетёров с небес — она не поверит или, чего доброго, сочтёт его сумасшедшим, да и о Луизе де Круаль рассказал крайне скупо.

Тем не менее основную суть Аврора уловила и теперь, после того как Леон закончил, смотрела на него с нескрываемой жалостью. Смотрела уже не как на случайного гостя, заехавшего погреться в дождливый вечер, на гостя, который покинет её на следующее утро, а как на бастарда-волчонка, вынужденного изо дня в день сталкиваться с несправедливостью и жестокостью, на молодого военного, которому зубами пришлось прогрызать себе путь наверх, на растерянного и обманутого человека, которого столько раз использовали и предавали, на того, чья заветная мечта исполнилась, но его это нисколько не осчастливило, на человека, узнавшего своего отца лишь затем, чтобы навсегда лишиться его. Когда Леон завершил свой путаный и сбивчивый рассказ и осмелился взглянуть на сидящую напротив женщину, он увидел, что она грустна, хотя в больших серых глазах не было слёз.

— Значит, вот от чего вы бежите, — совсем тихо проговорила она. — Боже мой, как печально! Если бы я знала это, я никогда не стала бы жаловаться вам на свою жизнь. Все мои беды мелки и ничтожны в сравнении с вашими.

— Ну не скажите, — пробормотал Леон, злясь на себя за то, что вывалил всё это на Аврору. Он не знал, с чего его вдруг потянуло на откровенность: может, вино так подействовало, хотя он и не пил лишнего, может, сказался постоянный недосып, усталость и вечные дурные сны, а может, красота хозяйки и осознание, что завтра он уедет и никогда больше с ней не увидится. Должно быть, всё сразу.

— Вы потеряли столько близких людей — бабушку с дедушкой, родителей, мужа, остались одна в этом замке, с разбойниками под боком… — неуклюже продолжил он и умолк, видя, как сверкнули глаза Авроры.

— Не родителей — только отца. Моя мать пребывает в добром здравии, просто удалилась от мирской суеты в монастырь. А разбойники под боком не у меня, а у Бертрана де Мармонтеля, — с достоинством возразила она. — И в любом случае, мои страдания не идут ни в какое сравнение с тем, что вытерпели вы.

— И вы не презираете меня? — Леон посмотрел на неё так же пристально, как она до этого разглядывала его. Аврора чуть смутилась, но не опустила глаз.

— За что мне вас презирать? За убийство Арамиса? Вы сказали, что это был честный бой, и хоть я знаю об этом только с ваших слов, я вам верю.

— За происхождение, например. За то, что я бастард Портоса.

— Вот ещё! — она тряхнула головой, и тёмные локоны стукнулись о её плечи. — Презирать людей за происхождение — глупость и пошлость, это должно было давно остаться где-то в тёмных веках. Нет, всё, что я к вам испытываю — уважение и жалость. Надеюсь, последнее вас не задевает? — добавила она поспешно.

— Нет, ну что вы! — Леон хотел добавить что-то вроде «Когда такая красивая женщина жалеет тебя, это может только радовать», но вовремя спохватился, что это может быть неверно истолковано. — Единственное, о чём я жалею, так это о том, что вообще рассказал вам свою историю. Вы только расстроились, да и мне это радости не прибавило. Не на такой грустной ноте хотел я закончить наш ужин, — он поднялся из-за стола, Аврора тоже встала. — Мой вам совет: забудьте всё, что я вам наговорил. Считайте, что я просто был слегка пьян и рассказал вам страшную историю. Не принимайте близко к сердцу и вообще — забудьте, — повторил он. — Я бы тоже хотел забыть обо всём этом…

— О том, что вы мне рассказали? — уточнила Аврора, причём в глазах её появился какой-то странный блеск. — Или вообще обо всём, что случилось с вами?

— И о том, и о другом, — ответил Леон. — Слишком много в моей жизни произошло всякого, что я хотел бы забыть — особенно за последнюю пару месяцев. Было бы хорошо не помнить, что я убил лучшего друга своего отца и отца того, кто мог бы стать моим другом. Что я большую часть своей жизни служил недостойному человеку. Что я совершил много ошибок, хоть и не всегда по своей вине, а теперь из-за этих ошибок навсегда лишился отца и друзей. Было бы неплохо забыть обо всём этом.

Он кивнул Авроре и повернулся, собираясь покинуть столовую, но его остановил её голос — необычно звенящий и взволнованный:

— А если я скажу вам, что существует способ стереть себе память?

Леон резко развернулся и уставился на неё, в полной уверенности, что она шутит, но лицо Авроры было серьёзным, глаза её уже не просто блестели, а сверкали, грудь тяжело вздымалась, и даже бледность как будто немного отступила.

— Это какой же? — губы сами собой искривились в привычной усмешке.

— Есть зелье, которое может дарить людям забвение, — серьёзно сказала она.

Тут Леон уже не выдержал и хрипло расхохотался — Аврора вздрогнула от неожиданности.

— Про это зелье все знают! Но как по мне, пьяницами становятся люди слабые и жалкие, а я не такого склада, чтобы топить свою боль в вине! Да и странно слышать такие слова от молодой женщины, весьма умеренной в еде и питье, — он кивнул на её тарелку с недоеденным куском сыра и бокал, из которого она выпила всего лишь половину содержимого.

— Я не про вино, — она даже не улыбнулась, оглянулась на дверь и понизила голос. — Я про настоящее зелье, которое может заставить человека забыть всё, даже собственное имя.

— И где же вы такое встречали? — Леон не мог сдержать насмешливости в голосе, хотя где-то в глубине души ощутил леденящий холод и понял, что его охватывает страх и в то же время — невероятная решимость и готовность пойти на самые отчаянные действия.

— В записях своей бабушки, — совсем тихо сказала Аврора, подойдя ближе к нему. — Я же сказала вам, что она разбиралась в травах и варила зелья. Одни из них исцеляли тело, другие — душу. Было среди них и то, что могло лишить человека болезненных воспоминаний. Варить его сложно, но бабушка оставила очень чёткие и подробные указания.

— И что же, вы готовы сварить такое зелье для меня? — Леон всё ещё смотрел на неё с иронией, ожидая, что все слова Авроры — затянувшаяся и не очень удачная шутка. Может, она таким образом мстит ему за сухость и холодность после слов о разбойниках?

— Уже сварила, — её речь стала короткой и отрывистой. — Правда, не для вас — для себя. Мне, как вы теперь знаете, тоже есть что забывать. Но если вы по-настоящему этого хотите, я уступлю зелье вам, — в серых глазах сверкали те же отчаяние и решимость, что и у него, и Леон подумал, что начинает кое-что понимать.

— Ваша бабушка была целительницей, и вы пытаетесь идти по её стопам, — медленно начал он. — Скажите, вы тоже лечите людей? Варите зелья, готовите снадобья, так?

— Так, — она выдержала его пристальный взгляд. — Но не все об этом знают, а кто знает, предпочитает помалкивать. Мне не нужна лишняя огласка и слухи о том, что я ведьма. И я не промышляю любовными зельями и прочей ерундой! — Аврора сверкнула глазами. — Я вообще не беру за это деньги. А такие опасные зелья, как зелье забвения, я никогда и никому не предлагала. Незадолго до вашего приезда я сварила его и собиралась испробовать на себе — так я делаю со всеми своими снадобьями и отварами. Но тут приехали вы и сказали, что желали бы забыть… Я не знаю точно, как действует это зелье, — продолжила она после паузы. — Оно может вообще не подействовать, может стереть память о вашем прошлом, может стереть память вообще обо всём, и вам придётся заново учиться ходить и говорить, как иногда бывает с ранеными в голову, — Леон вздрогнул при этих словах.

— Это очень опасно, и вы, если согласитесь выпить зелье, окажетесь моим подопытным, — закончила Аврора, глядя ему в лицо. — Видите, я предупредила вас о возможных последствиях. Вы уверены, что хотите этого?

— Я приехал сюда в поисках приключений, и, кажется, я их нашёл, — медленно произнёс Леон. — Я понимаю, какая опасность мне угрожает, но я готов рискнуть. Если хотите, я могу даже оставить расписку, что снимаю с вас всякую ответственность, что я был предупреждён об опасности лишиться памяти и не обвиняю вас ни в чём.

— Пожалуй, это будет разумно, — поколебавшись, согласилась Аврора. — Прошу вас пройти со мной в гостиную.

В гостиной, под строгим взглядом Анны-Женевьевы, Леон, взяв принесённые хозяйкой чернила, перо и листок бумаги, письменно подтвердил, что во всех неприятных последствиях будет виноват только он, поскольку был предупреждён Авророй, протянул расписку Авроре, и та скрылась. Вернулась она через несколько минут, уже без расписки, но зато с каким-то стеклянным пузырьком, в котором плескалась поблёскивающая жидкость ядовито-зелёного цвета. Всё случилось так быстро, что Леон не до конца верил в реальность происходящего — ему казалось, что он попал в одну из сказок, которые рассказывала ему мать, где все колдуньи, добрые и злые, умели принимать облик прекрасных женщин и варили волшебные зелья. Теперь же такая колдунья стояла перед ним, протягивая пузырёк с зельем и пытливо заглядывая в лицо. В голове пронеслась мысль, не отравила ли Аврора своего мужа — если она и правда разбирается в зельях, ей ничего не стоило это сделать.

Но правда была в том, что Леону было уже всё равно.

Неважно, отравит его гостеприимная красавица, просто подшутит, вручив какой-нибудь безобидный травяной отвар, или на самом деле лишит памяти. Если в мире есть хоть малейшая возможность избавиться от терзающих ночных кошмаров, неумолкающего голоса совести и чувства вины, забыть обо всём случившемся и начать жизнь с чистого листа, Леон не собирался упускать эту возможность.

— Лучше сядьте, — Аврора кивнула на козетку на гнутых ножках, оканчивающихся львиными лапами. — От зелья может закружиться голова, и вы можете даже потерять сознание.

Леон послушно сел, осторожно взял из рук Авроры пузырёк, вытащил пробку, которой тот был заткнут, и поморщился от смеси запахов, ударившей в нос. Сильнее всего пахло полынью — такой же запах, кажется, исходил и от самой Авроры. Леон снова вдохнул смесь травяных ароматов, пытаясь привыкнуть к ним, посмотрел вниз, и ярко-зелёная жидкость внезапно напомнила ему глаза Луизы де Круаль, два изумрудных омута, в которых он так хотел утонуть…

Если он выпьет это зелье, то забудет и де Круаль. И Кольбера, и Арамиса, и монахов-иезуитов, и жестокого воспитателя из приюта, и того рыжеусого преступника, которого он заколол. Забудет насмешки детей мушкетёров и выговоры министра финансов, ранения в схватках и падения с лошади, унижения и разочарования, сопровождавшие его на всём жизненном пути. Забудет самого себя, перестанет быть Леоном дю Валлоном и станет кем-то другим, совершенно новым человеком. Мало кому выпадает такой шанс, а ему выпал.

Леон поднял глаза на Аврору, встревоженно глядящую на него, и улыбнулся ей.

— Если я забуду, как есть, ходить и говорить, не учите меня этому заново. Лучше просто придушите подушкой.

Сказав это, он запрокинул голову, с размаху закинул содержимое пузырька себе в рот и зажмурился — так оно ударило в голову. Перед глазами заплясали цветные круги, в ушах зашумело, язык онемел от невыносимой горечи, в носу защипало, и Леон нетвёрдой рукой отложил пузырёк — вернее, думал, что отложил. На самом деле тот выскользнул из его слабеющих пальцев и упал — к счастью, не на пол, а на край козетки. Несколько мгновений Леон ещё оставался в сознании, но потом глаза его закрылись, тело обмякло, голова потяжелела, и он, не в силах бороться, упал на бок, лишившись чувств.

Аврора, со страхом и надеждой наблюдавшая за ним, дрожащей рукой перекрестилась, потом мелкими шажками подошла поближе, подняла опустевший пузырёк, в котором не осталось ни одной капли, и отступила, глядя на распростёртого гостя с жалостью и нежностью.

Леону казалось, что он лежит на дне реки, глубоко под толщей воды, а где-то в вышине над ним мелькают яркими искорками мелкие рыбки и проплывают, величаво покачивая телом из стороны в сторону, крупные рыбины. По бокам от него колыхались водоросли, вокруг всё было мутно-зелёным, прохладная вода окутывала его, позволяя напряжённому телу расслабиться, и только одна мысль не покидала его, назойливо билась в голове, точно муха о стекло. Наконец Леон сумел поймать её, и очень медленно до него дошло: как он может так долго находиться под водой, не нуждаясь в воздухе? Или он уже умер, утонул во время купания и теперь обречён вечно лежать на речном дне, следя за движением рыб?

Купание… Кажется, он купался совсем недавно. Но после этого произошло ещё что-то. Лес, дождь, замок, его хозяйка — в памяти всплывали отрывки воспоминаний, словно освещённые вспышками молний. Леон напряг память, потом напряг тело и, приложив неимоверные усилия, сумел распахнуть глаза. Тёмно-зелёная вода, рыбки и водоросли тотчас исчезли, сменившись полумраком комнаты, в которой он лежал. Можно было различить смутные очертания узкого окна, в которое падали первые робкие лучи солнца. «Интересно, сколько я проспал?» — мелькнуло в голове Леона. Он попытался подняться, но голова закружилась так сильно, что он обессиленно рухнул, едва не лишившись чувств вторично.

«Дьявол, что же я вчера пил?» — подумал он, хватаясь за лоб. Тело слушалось с трудом, как чужое, в нём была невероятная слабость, на языке ощущалась горечь, кроме того, к горлу подступали рвотные позывы. Полежав немного и выровняв дыхание, Леон предпринял вторую попытку сесть, на этот раз более удачную. Прищурившись, он огляделся и понял, что сидит на козетке, обитой тёмно-красной тканью с цветочным узором. Головокружение и слабость не отступали, и Леон потряс головой, пытаясь разогнать пляшущие перед глазами тени. Его даже от самого распоследнего трактирного пойла так не мутило, как сейчас!

Он посидел ещё немного, и в глазах стало проясняться, комната перестала качаться перед ними, а противный вкус во рту как будто ослабел. Теперь Леона тревожило другое: он по-прежнему не мог ничего вспомнить. Ни что это за место, ни как он попал сюда, ни что такое выпил накануне, чтобы очнуться в таком состоянии, да даже имя своё он вспомнил с трудом! «Я же Леон, да?» — мысленно спросил он самого себя. «Леон… Лебренн». Не успел он задуматься, почему фамилия кажется ему чужеродной и непривычной, как дверь в дальнем углу комнаты распахнулась, и внутрь стремительным шагом вошла молодая женщина в чёрном платье.

Хоть восприятие Леона и было притуплено, он даже сквозь пелену в глазах сумел разглядеть, что эта женщина была невыносимо прекрасна. Такого тонкого стана и изящных рук, таких тонких черт, белоснежной кожи, бархатных чёрных волос и ясных, выразительных, глядящих прямо в душу серых глаз он не видел даже в Лувре.

В Лувре? А он когда-то бывал в Лувре?

— Слава Богу, вы очнулись! — дрожащим голосом воскликнула женщина, садясь на край козетки рядом с ним.

Леон хотел что-то сказать, но изо рта вырвалось лишь нечто хриплое и невразумительное. Пришлось откашляться и начать заново:

— Сударыня…

— Да? — она заглянула ему в лицо с такой тревогой, что Леону подумалось, уж не является ли она его подругой или близкой родственницей. У него было ощущение, что он знает эту женщину, но он не мог понять, откуда.

— Я прошу прощения… кажется, я вчера перебрал с вином, — он избегал смотреть на неё. — Представьте себе, я с трудом вспомнил собственное имя… и совсем не помню ваше.

— Аврора Лейтон, в девичестве де Мюссон, — она приложила руку к груди. Леон продолжал чувствовать тревожный взгляд серых глаз, и взгляд этот пронзал его насквозь. — А своё имя вы помните?

— Леон… Лебренн, — он осмелился посмотреть на Аврору и заметил, что та медленно кивнула.

— А вашу должность? Вы помните, кто вы, сударь?

— Кажется, до последнего времени я был капитаном королевских гвардейцев, — не очень уверенно ответил он. — Но потом ушёл со службы и отправился странствовать.

— Всё верно, — она снова кивнула. — Во всяком случае, это именно то, что вы рассказали мне вчера за ужином.

— Я оказался здесь, укрываясь от дождя, верно? — Леон начал кое-что вспоминать. — Вы и ваши слуги любезно приютили меня, а я… кажется, я отплатил вам чёрной неблагодарностью, — он покаянно склонил голову. — Прошу вас, ответьте честно: сколько я выпил?

— На самом деле не очень много, — успокаивающе произнесла Аврора. — Вам не за что просить прощения, господин капитан: вы вели себя вполне прилично и не совершили ничего такого, о чём вам стоило бы жалеть. После ужина вы поднялись в гостиную и через некоторое время… эээ… лишились чувств. Впрочем, возможно, это был всего лишь очень глубокий сон, — поспешно добавила она. — Ваше дыхание было ровным, и я не сочла нужным вызывать лекаря, тем более что в нашей глуши его не так-то просто найти. Чтобы избежать лишних слухов, я сказала Жану и Марии, что вы удалились в гостевую спальню и велели вас не беспокоить, а сама пришла сюда, заперла дверь и провела ночь здесь, — она кивнула на притаившееся в углу кресло, которое Леон сначала даже не заметил. — Отлучилась я совсем недавно — Жан и Мария уже проснулись, и надо было дать им необходимые распоряжения.

— Выходит, вы из-за меня проспали всю ночь в этом кресле? — его вновь стали мучить угрызения совести. — Или вовсе не спали, следя, не стало ли мне хуже?

— Нет, — несколько смущённо ответила Аврора. — Мне удалось поспать, притом довольно неплохо.

— И всё же мне нет прощения, — Леон потряс головой, и мир вокруг него на мгновение вновь потерял очертания. — Из-за меня вы не смогли как следует выспаться и подвергли опасности свою репутацию.

— О, моя репутация мало кого интересует! — она махнула рукой. — Жан и Мария любят меня и не станут распускать слухи, так что никто не узнает, что вы ночевали у меня в замке, не говоря уже о том, что мы с вами провели ночь в одной комнате.

Произнеся это, Аврора умолкла, будто в смущении, и Леону даже показалось, что её фарфорово-бледная кожа приобрела розоватый оттенок. Он снова встряхнул головой и поспешил переменить тему:

— Но если я не пил много вина, как же так вышло, что я почти ничего не помню? Ещё и состояние такое — хуже похмелья!

— Что именно вы чувствуете? — на лицо Авроры вернулась обычная бледность, а во взгляде снова появилась тревога. — Слабость? Тошноту? Голова болит? Кружится?

— Кружится, но не болит. Порой мутит, да, и во рту сухо… — мрачно ответил Леон и собирался в очередной раз попросить прощения, но хозяйка замка перебила его.

— Быть может, вы слишком устали после долгой дороги? Или были больны? И то немногое, что было выпито, сказалось на вашем здоровье не лучшим образом.

— Вы в этом разбираетесь, правда? — Леон слабо улыбнулся. — Вы же целительница, верно?

— Да, это так, — кивнула она. — Видите, вы уже начинаете кое-что вспоминать. Скажите, а вас недавно не били по голове?

— По голове? — он рассеянно ощупал затылок. — Нет, не припомню…

— Может, вы с кем-то дрались? Падали с лошади?

— Капитан королевских гвардейцев всегда с кем-то дерётся, — он повёл плечом. — И падать с лошади мне тоже приходилось. Но это всё было не пару дней назад, а довольно давно.

— Сильные удары по голове способны вызвать у человека потерю памяти, — задумчиво проговорила Аврора. — Если же добавить к этому долгую дорогу, усталость и выпитое вино… Вдобавок вы промокли под дождём и легко могли простудиться. Неудивительно, что сейчас вы в таком состоянии!

Леон сглотнул и поморщился — в горле было сухо, но боли он не ощущал, кашлять или чихать тоже не хотелось.

— Не думаю, что я простужен, — заметил он. — В любом случае, мне совестно, что я стал причиной ваших переживаний. Я не заслуживаю, чтобы вокруг меня так хлопотали.

— Вы вообще ничего не помните? — Аврора, судя по всему, пропустила его слова мимо ушей. — Ничего из того, о чём мы с вами говорили вчера?

— Нет, — признался Леон. Он честно напряг память, но в ней всплывали только отдельные обрывки: что-то про погоду, что-то про семью Авроры, что-то про него самого и его службу. Но тон молодой женщины подсказал ему, что накануне он поделился с ней чем-то очень личным и важным.

— А что, я рассказал вам что-то такое, чего говорить не следовало? — настороженно спросил он.

— Вам лучше знать, — она не сводила с Леона своих полных тревоги глаз. — Вы говорили про свою семью, помните?

— Про семью? — он пожал плечами. — А что про неё можно сказать? Отец скончался, когда я был ещё совсем маленьким, мать умерла несколько лет спустя, я оказался в приюте.

— Вы помните, кто был ваш отец? — Аврора по-прежнему всматривалась в его лицо, и под этим пристальным взором Леон почувствовал себя крайне неуютно.

— Военный, — он снова пожал плечами. — От него мне досталась шпага, — он потянулся было к бедру, но быстро сообразил, что шпага, должно быть, лежит в гостевой спальне, которую упоминала Аврора. — Он умер, когда я был ещё совсем ребёнком, я его и не помню толком.

— Но вы помните, как его звали? — она продолжала свои настойчивые расспросы, и Леона это начало злить.

— Не помню, — ответил он, сдерживая раздражение. — А разве это важно?

— Нет, — она вздохнула, и во взгляде её почему-то появилась глубокая печаль. — А что вы делали последние несколько месяцев, помните?

— Смутно, — он дёрнул плечом. — Наверное, служил Франции, которой присягал. Что ещё мог делать капитан королевских гвардейцев?

— Понятно, — она вздохнула ещё горестней. — Что ж, вы хотя бы не забыли, как вас зовут, и не разучились связно говорить. Я думаю, вы также помните, как ходить и держать ложку.

— До какой же степени надо напиться, чтобы забыть такое! — фыркнул Леон, порядком удивлённый её словами. — Право, сударыня, вы обо мне чересчур плохого мнения! Чтобы разучиться говорить, надо пить годами, причём самое низкосортное пойло!

— Что ж, я оставлю вас тут, — Аврора поднялась с козетки. — Приходите в себя, господин капитан. Надеюсь, в скором времени вы почувствуете себя лучше и сможете присоединиться ко мне за завтраком.

Она боком подошла к двери, то и дело оглядываясь на своего гостя, уже у самого выхода бросила на него взгляд, полный такой жалости, что у Леона защемило сердце и он почувствовал себя ещё более неловко, чем раньше, и совсем тихо произнесла:

— Я сделала то, что должна была сделать. Но как знать, быть может, я совершила ошибку.

И покинула комнату, оставив Леона приходить в себя и размышлять над смыслом её слов.

Через час Леон почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы спуститься и разделить с Авророй трапезу. Голова у него всё ещё слегка кружилась, к тому же его пошатывало из стороны в сторону, но слабость и противная сухость в горле исчезли после того, как он выпил принесённый заботливой хозяйкой куриный бульон. Умывшись прохладной водой из принесённого ею же таза, Леон мельком взглянул на своё отражение в овальном зеркале, висевшем в гостиной, и поморщился. Да, видок не ахти: волосы растрёпаны и спутаны, лицо бледное, под глазами круги, да и побриться не помешало бы… Снова встряхнув головой и кое-как пригладив свою светлую гриву, он направился в столовую.

После бульона к Леону вернулся аппетит, поэтому на кашу, сваренные вкрутую яйца и остатки вчерашней говядины с грибами он набросился с жадностью. Вина он из осторожности пить не стал, Аврора тоже явно не была любительницей этого напитка, поэтому пищу оба запивали травяным чаем. Подкрепившись, Леон сразу почувствовал себя лучше: вялость и сонливость исчезли, на смену им пришли бодрость и уверенность в собственных силах. Выйдя из-за стола, он уже твёрдо стоял на ногах, поэтому ещё раз поблагодарил хозяйку и слуг за гостеприимство и стал собираться в путь, благо дождь, ливший всю ночь, к утру прекратился, и теперь сквозь узкие окна можно было разглядеть кусочки ясно-голубого неба.

— Дорогу, должно быть, сильно развезло, — Аврора стояла, прислонившись к дверному косяку и скрестив руки на груди, и всё с той же тревогой наблюдала за действиями гостя. — Может, останетесь у меня хотя бы на сутки?

— Я бы с удовольствием, но не смею злоупотреблять вашим гостеприимством, — ответил Леон, надевая плащ. — Я и так принёс вам слишком много неудобств.

— А если с вами опять случится нечто подобное? Если подобный обморок настигнет вас прямо на дороге? Или ещё хуже — в лесу? Там и дикие звери, и разбойники — помните, я вам вчера рассказывала про Чёрного Жоффруа?

— Смутно, — солгал Леон. На самом деле он не помнил ровным счётом ничего, но задерживаться в замке всё равно не собирался. Аврора была слишком хороша собой, а он чем дальше, тем сильнее ощущал своё одиночество и не сомневался, что молодая вдова испытывает то же самое. Чем заканчиваются такие истории, он знал слишком хорошо. В лучшем случае они проведут вместе пару-тройку ночей, и он уедет, в худшем же кто-то из них непременно влюбится, или пострадает репутация Авроры, или она, не дай Бог, понесёт от случайной связи ребёнка, как это было с госпожой де Шеврёз, забеременевшей от Атоса…

Постойте. Откуда он вообще знает историю про госпожу де Шеврёз и Атоса? И что в итоге случилось с их ребёнком?

Но как Леон не напрягал память, ничего вспомнить не смог. В его разуме будто образовался чистый лист, с которого магическим образом стёрли все знаки и символы, и восстановить их не было никакой возможности. В конце концов он решил не мучиться, думая о людях, которые были знакомы ему только по рассказам, и вернулся мыслями к Авроре. Да, она очень красива и очень одинока, но если между ними возникнет случайная связь, это не спасёт их от одиночества, а лишь всё испортит. И вообще, с чего он решил, что такая изящная красавица обратит внимание на изрядно потрёпанного чужака без роду-племени, который даже имя своё вспомнил с трудом?

— Вы хоть помните, зачем прибыли в наши края? — спрашивала тем временем Аврора, неотступно следуя за ним из комнаты в комнату. Почему-то её очень взволновало состояние Леона, и она никак не хотела отпускать его. Возможно, в другое время он бы порадовался, что хоть кто-то относится к нему с такой заботой, но сейчас это вызывало только раздражение.

— Без особой цели, — хмыкнул он, направляясь во двор. — Решил проветриться, пока бросил королевскую службу и ещё не нашёл новую. Благо, денег в бытность капитаном гвардии я накопил достаточно, — он подбросил на руке кошель с монетами.

— Лучше помалкивайте об этом, — предупредила Аврора, спускаясь вслед за ним с крыльца. — У разбойников повсюду глаза и уши. Наверняка у них есть свои люди в окрестных деревнях, иначе как бы им удавалось так удачно подкарауливать путников и так ловко скрываться?

Леон пробормотал что-то неразборчивое, уже подходя к конюшне. Внутри он обнаружил свою вороную в добром здравии, а также ещё трёх лошадей, принадлежащих Авроре. При виде хозяина кобыла тихонько заржала и потянулась к нему, переступая с ноги на ногу.

— Заждалась? — Леон потрепал её по носу. — Потерпи, скоро поедем дальше.

Аврора оставила всякие попытки его переубедить и теперь просто стояла, с мрачным видом глядя на то, как он седлает лошадь, выводит её из конюшни и садится верхом. Уже сидя в седле, Леон слегка поклонился, взмахнув шляпой.

— Что ж, прощайте, госпожа Лейтон. Ещё раз благодарю за гостеприимство.

— Будьте осторожны в пути, господин капитан, — она присела, осторожно придержав длинную чёрную юбку. — Если вам вдруг станет дурно в дороге, вы всегда можете вернуться ко мне.

— Я уже не капитан, так что вы можете называть меня просто Леон, — усмехнулся он, сам не зная, зачем говорит это, ведь в тот миг он думал, что они с Авророй расстаются навсегда.

— Будьте осторожны, Леон, — повторила она.

Леон отъехал от замка на значительное расстояние и только тогда обернулся, но стройный чёрный силуэт всё ещё виднелся вдали. Пожав плечами, он пришпорил кобылу, и вскоре замок с его хозяйкой уже скрылись из виду.

Путь Леона лежал в лес — не в ту рощицу, из которой он, по смутным воспоминаниям, приехал накануне, а в гораздо более густой и тёмный лес, находившийся далее, во владениях упомянутого Авророй де Мармонтеля. Он направился туда не из желания поступить назло предупреждавшей его Авроре и не из стремления побыстрее найти себе неприятности — просто было любопытно, так ли страшен лес и обитающие в нём разбойники, как гласит молва.

Размокшая земля чавкала под копытами лошади, осеннее солнце пригревало, листва на деревьях была того же чудесного цвета, что и в рощице — в основном зелёная, но в ней то и дело попадались всплески жёлтого, золотого, рыжего и багряного. Стволы некоторых деревьев были причудливо перекручены, в других виднелись огромные дупла, через третьи, поваленные бурей, кобыле приходилось аккуратно переступать, а то и вовсе обходить. С дерева на дерево шмыгали проворные белки, в вышине перекликались птицы, время от времени звучала звонкая барабанная дробь дятла. Один раз едва ли не из-под копыт лошади метнулся заяц, чья серая шкурка почти сливалась с побуревшей травой и уже опавшими коричневыми листьями. Леону пришлось остановиться и погладить нервно взбрыкнувшую лошадь, успокаивая её тихими словами.

Никаких следов разбойников замечено не было, и Леон уже свернул на еле различимую тропку, собираясь выехать из леса, как вдруг неподалёку послышался шум, захрустели ветви, кто-то выругался, а затем раздался звук, который бывший капитан королевских гвардейцев никогда и ни с чем бы не перепутал.

Это был сухой треск пистолетного выстрела.

Не раздумывая, Леон в очередной раз успокоил вороную поглаживанием по шее и направил её в ту сторону, откуда донёсся выстрел, а теперь слышались ругательства. Немного не доезжая, он спешился, привязал лошадь к дереву скользящим узлом, который в случае чего можно было быстро развязать, и зашагал на звук, крепко сжимая в руке эфес шпаги.

Идти пришлось недолго. Вскоре перед Леоном открылась небольшая поляна, посреди которой стояло несколько человек. Четверо из них, одетых в разномастную, но одинаково потрёпанную одежду, с лицами, замотанными до самых глаз чёрными платками, окружили пятого, чьи светло-коричневые камзол и штаны, такого же цвета плащ и длинные, до локтей, чёрные перчатки были явно хорошего качества и стоили недёшево. Несмотря на превосходство противника, окружённый не собирался сдаваться. В левой руке он сжимал шпагу, правую держал перед собой, готовясь обороняться.

— Нападайте, если вам не дорога жизнь! — проревел он, описывая быстрое движение остриём шпаги, и крайний из четверых, подскочивший было к нему, поспешно отступил.

Леону всё стало ясно без лишних слов. Очевидно, разбойники собирались ограбить одинокого путника, но не ожидали, что он окажет столь яростное сопротивление. На земле валялся пистолет — видимо, кто-то из нападавших успел выстрелить, но промахнулся, а путник сумел выбить у него оружие. Леон удивился, как это разбойникам вообще хватило храбрости напасть на этого мужчину, пусть даже и вчетвером. Он был высок ростом, широк в плечах и производил впечатление силача. Тем не менее ему требовалась помощь, и Леон поспешил к нему.

Он вылетел из кустов, на ходу выхватывая шпагу, и без лишних предисловий поразил в бок одного из нападавших. Конечно, нападать сбоку было не очень-то честно, но вряд ли эти головорезы имели хоть какое-то представление о честности, а одним из первых уроков, которые Леон усвоил в рядах гвардейцев, было: «Никогда не сражайся честно с бесчестным противником, ибо в девяти случаях из десяти ты проиграешь».

Раненый разбойник с воплем рухнул наземь, остальные дружно обернулись, а силач не очень-то и удивился. Разразившись гулким смехом, он воскликнул:

— Похоже, Господь сегодня на моей стороне! Он послал мне подмогу!

Впрочем, разбойники тоже не растерялись. Двое из них бросились к силачу, третий накинулся на Леона. Последовавшая за этим схватка была короткой и яростной. Все нападавшие были вооружены шпагами и неплохо ими владели, но им было далеко до капитана королевской гвардии, пусть и бывшего, поэтому уже через недолгое время противник Леона осел на землю, держась за проколотое бедро и кривясь от боли. Леон отступил и поспешно огляделся, отряхивая свой плащ: разбойник не сумел достать его самого, но плащ в нескольких местах рассёк.

Силачу помощь не требовалась: пусть шпагой он владел хуже Леона, но весьма ловко отбивал удары свободной рукой. Один из нападавших, изловчившись, сумел-таки вонзить в правую руку противника шпагу, но та вместо того, чтобы проткнуть плоть, отскочила с металлическим звоном. Разбойник растерялся, и силачу хватило этого мгновения, чтобы от души приложить его кулаком по голове. Тот упал и больше не шевелился, силач же победно вскинул руку, и Леон заметил, что через разрез в чёрной перчатке, сделанный шпагой, поблёскивает металл.

На оставшегося разбойника это произвело странное впечатление — он пошатнулся, отступил на шаг, по-прежнему держа перед собой шпагу, и воскликнул голосом, в котором Леону послышался не только страх, но и восхищение:

— Бертран Железная Рука!

— Да, это я собственной персоной и будь я проклят, если не выгоню всю вашу шайку отсюда к чёртовой матери! — взревел силач.

Разбойник повернулся и припустил прочь с такой силой, словно за ним гнались гончие ада, хотя на самом деле его никто не преследовал. Леон быстро оглянулся — оба раненые им разбойника, шатаясь и цепляясь то друг за друга, то за стволы деревьев, спешили вглубь леса. Догонять их никто не собирался — в лесу можно было наткнуться на гораздо большее число разбойников, поэтому Леон, переводя дыхание, повернулся к человеку, которому он помог, и наконец-то смог внимательно его рассмотреть.

Это был крупный мужчина с рыжевато-русыми волосами, такого же цвета усами и короткой бородой, его серые глаза смотрели добродушно из-под густых бровей, улыбка была широкая и дружелюбная. Он стащил перчатку с правой руки, и Леон увидел, что от кисти до кончиков пальцев она представляет собой протез — искусно сделанный, блестящий, серовато-белый, в нескольких местах перехваченный кожаными ремешками. Сейчас пальцы искусственной руки были сжаты в кулак, но её обладатель щёлкнул какими-то рычажками, и они выпрямились.

— Что ж, сударь, полагаю, мне следует от всей души поблагодарить вас за столь своевременное появление! — громогласно заявил он, протягивая руку для рукопожатия. Леон сжал её и невольно вздрогнул, ощутив холод металла, не в силах отделаться от мысли, что железные пальцы вот-вот сожмутся и раздробят ему кисть.

— Каждый порядочный человек поступил бы так же на моём месте, — ответил он. — Леон Лебренн, к вашим услугам.

— Бертран де Мармонтель, в этих краях более известный как Бертран Железная Рука.

— Бертран де Мармонтель? Вы — хозяин этих земель? — Леону внезапно ясно вспомнился вчерашний разговор и рассказ Авроры о разбойниках, хозяйничающих во владениях её соседа, и об их предводителе, якобы благородном Чёрном Жоффруа, не трогающем женщин.

— Так точно, это я и есть. Вы, небось, уже наслышаны обо мне?

— Аврора Лейтон упоминала вас. Я гостил у неё совсем недавно. Но о вашей руке она не говорила.

— Ах, Аврора! Очаровательная женщина, только больно уж грустная — и всегда такой была, даже до смерти мужа. Мы с ней соседи. А что до руки, то у меня её отняли испанцы. Впрочем, я не жалуюсь! Железная рука в чём-то будет поудобнее настоящей. Грозное оружие — видели, как драпанули эти негодяи, едва увидев её? Хотели бы себе такую, а?

— Нет уж, — усмехнулся Леон, невольно заражаясь весёлостью Бертрана. Тот был удивительно спокоен для человека, которому совсем недавно грозила гибель от рук разбойников. — Вы что же, здесь совсем один? И где ваша лошадь?

— Я пришёл сюда пешком, — Бертран махнул левой рукой. — Надеялся, что пешим и в одиночку мне будет легче отыскать логово разбойников. Признаюсь, сглупил: не ожидал, что они нападут вчетвером. С одним-двумя я бы справился, а тут… Туго мне пришлось бы, если бы не вы! Ну а вас-то сюда как занесло, сударь?

— Просто путешествовал, — пожал плечами Леон и уже в который раз огляделся. — Послушайте, не лучше ли нам продолжить разговор в другом месте, пока эти молодцы не привели с собой подкрепление? А этого, — он кивнул на разбойника, который всё ещё лежал неподвижно, — следует забрать с собой и допросить. Может, он скажет, где у них логово.

Бертран склонился над распростёртым телом, потряс его, к чему-то прислушался и через пару минут выпрямился с расстроенным видом.

— Он уже никому и ничего не скажет — во всяком случае, на этом свете, — произнёс он и размашисто перекрестился левой рукой. — Эх, не рассчитал я удара! Упокой, Господи, его душу, хотя скверная она была у этого человека!

Так и вышло, что в лес Леон Лебренн и Бертран де Мармонтель прибыли поодиночке, а покинули его вдвоём, если, конечно, не считать вороную кобылу, которую Леон вёл в поводу. Как-то само собой получилось, что Железная Рука пригласил своего спасителя в гости, и Леон не посчитал нужным отказаться. Шагая по лесу и слушая негромкий басок своего спутника, он невольно задумался: кого ему напоминает этот гигант с недюжинной силой, раскатистым смехом, широкой улыбкой и рыжеватыми волосами? Кого-то очень знакомого, близкого и родного, кого-то, кого он мечтал встретить всю жизнь, но так и не встретил…

Но память Леона крепко спала, надёжно усыпленная изумрудно-зелёным зельем, пахнущим полынью, и имя Портоса не пришло ему в голову ни в тот день в лесу, ни позднее.

Замок Бертрана Железной Руки оказался вовсе не похож на Усадьбу теней с её многочисленными башенками, стремящимися ввысь, в небесный простор. Он был основательным и надёжным, под стать своему хозяину, сложенным из тёмно-серого камня, с четырьмя круглыми башнями по углам, со множество окон, арок и переходов. Вокруг замка в изобилии росли деревья, сад около него выглядел неухоженным и заброшенным, не в пример саду Авроры, за которым явно внимательно следил Жан. Как только Леон и Бертран подошли ближе, двери распахнулись, и навстречу им выбежал невысокий полный мужчина, чья торопливость не соответствовала его пожилому возрасту и солидности, которую подчёркивали серьёзное выражение лица и седые бакенбарды.

— Мы за вас волновались, господин Бертран! — укоризненно воскликнул он. — Как же это возможно: отправиться одному в лес, туда, где кишмя кишат эти разбойники! Как вы вообще оттуда живым вернулись?

— А вот, благодаря господину Леону, — Бертран кивнул на своего спутника и пояснил: — Это Франсуа, мой верный слуга. Предан до гроба, но иногда квохчет надо мной, как наседка над цыплёнком!

— А как же иначе? — Франсуа нисколько не смутился. — Вам дай волю, вы уйдёте в лес, чтобы переловить всех разбойников голыми руками! — он, видимо, понял, что фраза про руки прозвучала не совсем удачно, и смущённо умолк, но Бертран только хохотнул.

— С тех пор, как я обзавёлся вот этим, — он постучал левой рукой по металлическому протезу, — дня не проходит без того, чтобы я не пошутил про руки! Хорошую шутку найти сложно, частенько приходится повторяться. Если я приду в лес с голыми руками, разбойники, пожалуй, перепугаются и разбегутся кто куда! Видел бы ты, как один сегодня дал стрекача, увидев мою железную руку!

— Так вы нашли разбойников? — водянисто-голубые глаза слуги расширились.

— Скорее уж они меня нашли, — хмыкнул Бертран. — И оказали мне такой горячий приём, что если бы не мой внезапный спаситель, — он снова кивнул на Леона, — мне не уйти бы из этого проклятого леса живым.

— Господин де Мармонтель преувеличивает, — вмешался Леон. — Он прекрасно справился бы и в одиночку, я лишь оказал ему небольшую помощь.

— Проткнуть шпагой двух разбойников — небольшая помощь? — Бертран, хохотнув, хлопнул Леона по плечу, и тот аж пошатнулся от внезапной тяжести железной руки. — Да вы, сударь, ещё и скромны!

— Господин Бертран, вы вернулись! — из дверей выбежала миниатюрная девушка, на ходу быстро вытирая о передник руки, запачканные чем-то красным. Её гладкие каштановые волосы были собраны в узел, в слегка раскосых серо-зелёных глазах таилось нечто лисье, щёки горели румянцем. На хозяина она бросила взгляд, полный такой тревоги и в то же время безграничного облегчения, что у Леона мелькнула мысль, не влюблена ли она в Бертрана.

— Вернулся, и не с пустыми руками! — он в третий раз кивнул на Леона. — Никого из этих молодчиков мне прищучить не удалось, зато я нашёл отличного друга! Полно, Вивьен, вытри слёзы! Можно подумать, я вернулся не из леса, а из преисподней — так вы все меня встречаете!

Леон, услышав, как человек, с которым они знакомы около часа, называет его другом, не сдержал усмешки, а Вивьен уставилась на него с любопытством.

— Надеюсь, никто из вас не ранен? — она всё ещё комкала в руках передник.

— Куда там! — Бертран махнул левой рукой. — Дураков Господь хранит — это я исключительно про себя, господин Леон… Двум разбойникам здорово досталось от моего спасителя, а третьего я так огрел по голове, что он ныне пребывает в ином мире.

Вивьен ахнула и побледнела, Франсуа перекрестился, а хозяин огляделся кругом и громогласно вопросил:

— Что же мы всё стоим в этом проклятом дворе? Франсуа, позаботься о лошади господин Лебренна, а ты, Вивьен, беги готовить самый вкусный обед. Господин Леон, ещё раз прошу вас оказать мне честь и быть моим гостем…

Внутри замок был обставлен далеко не так изысканно, как Усадьба теней, но Леону понравилась его суровая простота. Картин и гобеленов здесь имелось совсем мало, мебель была значительно более грубой работы, чем в замке Авроры, ковры не отличались затейливостью узоров, да и сами коридоры и переходы были менее запутанными. Вскоре вороная кобыла уже стояла в конюшне и жевала сено, а Железная Рука и его гость, наскоро умывшись, воздали должное грибному супу, жаркому из телятины, сыру и запечённым яблокам. Запивалось это всё бургундским — надо сказать, довольно неплохим. Леон с осторожностью сделал первый глоток, памятуя о вчерашнем обмороке, но никаких неприятных последствий не ощутил и вздохнул с облегчением — всё-таки совершенно отказываться от вина не входило в его планы.

За обедом Леон узнал немало о своём новом знакомом. Бертран унаследовал от отца поместье и неплохое состояние, по молодости много кутил, ввязывался в любые авантюры, стремясь прославиться, отправился на войну, где потерял правую руку, но не свой боевой дух. За последние годы, впрочем, он немного остепенился и решил всерьёз взяться за управление своими владениями. Успел и Леон кое-что рассказать хозяину о своём прошлом. Многое расплывалось в памяти, и это пугало его, но Бертран, судя по всему, не был удивлён немногословностью гостя и краткостью его рассказа. Такая беспечность в отношении незнакомца граничила с глупостью, и Леон в конце концов не выдержал.

— Вы так радушно приняли меня, господин де Мармонтель…

— Просто Бертран, прошу вас.

— Бертран. Вы как-то слишком легко доверились мне. А если бы я оказался лазутчиком разбойников, которых они подослали, чтобы выведать всё о вас?

Железная Рука от души расхохотался.

— Вы прямо как мой Франсуа! Тот тоже вечно твердит, что я чересчур добродушен и доверчив. Но я хоть и бываю порой дураком, всё же не такой дурак, чтобы привести к себе в дом разбойника! Вы, Леон, и одеты намного приличнее, и манеры у вас не такие, как у этой швали — я-то знаю, я на таких нагляделся. Да и зачем Чёрному Жоффруа лазутчик в моём доме? Не собираются же они захватывать замок? Это было бы чертовски глупо с их стороны!

Бертран отхлебнул из бокала и продолжил:

— И потом, будь вы шпионом, вряд ли бы столь серьёзно ранили тех двоих. Я краем глаза видел, как вы сражались, и чёрт побери, хорошие у вас были учителя! Эх, было время, когда и я владел шпагой не хуже, но проклятые испанцы… — он задумчиво поглядел на свой протез, потрогал рычажки, меняющие положение пальцев. — Таким ни шпагу не удержишь, ни свой мушкет не почистишь — если вы понимаете, о чём я.

Он снова хохотнул. Леон, до которого шутка про мушкет дошла с опозданием и в тот самый момент, когда он отпил из бокала, фыркнул и едва не подавился вином. Внезапно двери столовой распахнулись, и внутрь стремительным шагом вошла молодая женщина в простом наряде, состоявшем из белой рубашки, чёрной кофты без рукавов и тёмно-коричневой юбки.

— Франсуа сказал, ты был в том лесу! — порывисто воскликнула она и осеклась, увидев незнакомца. Леон, привстав, учтиво поклонился, она коротко присела. Бывший капитан не мог не отметить, что женщина удивительно хороша собой: густые вьющиеся волосы пшеничного оттенка волнами падали на плечи, большие серо-голубые глаза смотрели прямо и твёрдо, черты лица были правильные, тело гибкое и сильное. Бертран при её появлении неожиданно смутился, лицо его покраснело, он опустил глаза и закашлялся.

— Боже, ну неужели обязательно было идти туда в одиночку? — продолжала женщина. — Ты подверг себя такой опасности!

— Франсуа, как обычно, преувеличивает, — Бертран поглядел на неё с такой нежностью, что Леон невольно отвёл взгляд, чувствуя, что стал свидетелем чего-то личного, не предназначенного для посторонних глаз. — Право, Гретхен, мне ничего не угрожало…

— … кроме смерти от разбойничьей пули или клинка!

— И мне на помощь очень вовремя поспешил этот молодой человек, — Бертран указал на Леона. — Леон Лебренн, бывший капитан королевских гвардейцев. Леон, это Маргарита… — он замялся, словно не зная, как представить белокурую красавицу, — пожалуй, лучшая белошвейка в наших краях.

Леон снова поднялся и молча поклонился. Маргарита, судя по всему, не была сестрой, дочерью или племянницей Бертрана; не могла она и быть его женой, иначе бы он прямо об этом сказал. Служанкой она тоже быть не могла: вряд ли бы служанка посмела столь прямолинейно упрекать своего господина, обращаясь к нему на «ты». Оставался только один ответ: Маргарита, или, как назвал её Бертран, Гретхен, — его любовница.

Леон был далёк от того, чтобы осуждать нового знакомого за то, что тот открыто живёт с женщиной, не являющейся его женой, поэтому он опустился на место и вновь принялся за трапезу. Гретхен же обратила свой взор на Железную Руку и прищёлкнула языком.

— Твой камзол весь изорван и в еловой хвое. Придётся мне снова браться за иголку с ниткой… Ох, Бертран, почему ты не мог взять с собой кого-нибудь из охотников?

— Ты сама говорила, что кто-то из них может быть в сговоре с лесными разбойниками, — он нежно погладил Маргариту по руке. — Ну полно, полно. Я понял, что поступил как круглый дурак, и в следующий раз буду умнее. К тому же у меня теперь есть человек, с которым не страшно ни пойти охотиться на кабана, ни сунуться в лес к разбойникам, ни отправиться в самое пекло!

Он кинул взгляд на Леона и вдруг без всякого перехода спросил:

— Вы, Леон, как я понял, оставили службу и сейчас блуждаете без особой цели, не так ли?

— Так, — Леон выпрямился, чувствуя на себе внимательный взгляд Маргариты, которая изучала его, словно диковинного зверя.

— Человек вы храбрый, оружием владеете, друга в беде не оставите, — Бертрану в голову явно пришла мысль, которую он счёл блестящей. — Чем просто так носиться по полям и лесам без дела, поступайте-ка ко мне на службу. Такого жалованья, какое вы получали при дворе, не обещаю, но иметь лишний золотой в кармане никогда не помешает.

— На службу? — Леон удивлённо уставился на него. — Это кем же?

— А хотя бы капитаном моей личной гвардии, — не раздумывая ни минуты, ответил Железная Рука.

— У вас есть личная гвардия? — Леон едва сдержался, чтобы не обвести красноречивым взглядом столовую с потёками на стенах, потрескавшимся дубовым столом и трещиной на оконном стекле. Бертран, конечно, не бедствовал, но содержание гвардии вряд ли было ему по карману.

— Если вы согласитесь с моим предложением — будет.

— Гвардия из одного человека? — Леон усмехнулся.

— Ну, некоторые люди стоят целой роты, — Бертран усмехнулся в ответ. — Вы, да и я тоже, чего уж скромничать, как раз из таких. Останьтесь хоть ненадолго, а? Вы поможете мне изловить этих лесных тварей, а я вас без награды не оставлю, будьте уверены.

Леон ненадолго задумался. Предложение Бертрана стало для него полной неожиданностью, но в нём, если подумать, было здравое зерно. Он и впрямь прибыл сюда без цели, а Железная Рука предлагал ему эту цель и возможность не остаться без средств вдобавок. Леон мало что помнил о своём прошлом и не знал, чего хочет от будущего, так почему бы ему не остаться в этом приветливом осеннем краю с его зелёными холмами, густыми лесами и быстрыми реками? «И Аврору Лейтон я наверняка буду время от времени встречать, они ведь соседи с Бертраном», — мелькнула вдруг в голове непрошеная мысль, и она, как ни странно, стала решающей.

— Что ж, если никто из обитателей вашего замка не будет относиться ко мне с подозрением, считая лазутчиком разбойников… — начал он, бросая взгляд на Маргариту, которая стояла чуть позади Бертрана, опустив руку на спинку его кресла, словно стремясь отгородиться от нового человека.

— И я, и Франсуа, и Вивьен всецело доверяем решениям Бертрана, — подозрительность исчезла из её глаз, сменившись любопытством. — Скажите, господин Леон, а вы правда были при дворе? При дворе его величества?

— Так точно, — ответил Леон, подавив желание добавить: «Но почти ничего об этом не помню». Потом он перевёл взгляд на хозяина замка.

— Если вы доверяете мне, я с радостью поступлю к вам на службу.

— Вот это мне нравится! — Бертран стукнул железной рукой по столу с такой силой, что подпрыгнули стоявшие на нём бокалы и блюдца. — Никаких лишних слов, коротко и ясно! Чувствую, мы с вами подружимся, Леон! Я же могу называть вас Леоном? — несколько запоздало спохватился он.

— Пожалуйста, — Леон неожиданно для самого себя искренне улыбнулся — в последнее время такое случалось с ним не так часто. Впрочем, слова «последнее время» были чересчур расплывчаты и обозначали тот период, который Леон почти не помнил. Пора было оставить «последнее время» в прошлом и сделать решительный шаг в «новое время», вместе с новой службой начать и новую жизнь.

Жизнь, которая, быть может, окажется счастливей той, что он предпочёл забыть.

Аврора Лейтон медленно отошла от окна, за которым уже давным-давно угас день и вступила в свои права ночь, опустилась на кровать и, подняв руку к затылку, вытащила из волос заколку, украшенную полумесяцем. Заколку она положила на туалетный столик, взяла изящно выточенный деревянный гребень и принялась неторопливо расчёсывать длинные чёрные волосы. Она совсем недавно помыла их, и теперь они были мягкими и пушистыми, окружали голову тёмным облаком, не желая укладываться волосок к волоску и источая едва уловимый запах полыни и фиалок.

Вечернее расчёсывание волос было ритуалом, который позволял успокоиться, изгнать из головы накопившиеся за день мысли и настроиться на нужный лад. Аврора уже давно заметила, что после того, как она хорошенько расчешет волосы, ей быстрее удаётся уснуть, да и сны снятся менее тревожные. Впрочем, сегодня ей вряд ли могло помочь простое расчёсывание волос. Вздохнув, Аврора отложила гребень, задула стоящую на столике свечу и, откинувшись на подушку, закрыла глаза. Она достаточно утомилась за день, поэтому знала: сон придёт быстро. Надо только лежать с закрытыми глазами, ровно дышать и не думать ни о чём. Чтобы ни о чём не думать, она считала в уме и уже где-то на счёте «сто» соскользнула в сон.

В чужой сон.

Иногда ей удавалось остаться в своём собственном сне и уже из него перейти в чужой, иногда она сразу попадала в чужое сновидение. Сегодня это был сон Марии, ярко-жёлтый, как подсолнух, весь пронизанный весёлыми золотыми искорками. Верной служанке, как это часто бывало, снилась её кухонька, до блеска начищенные кастрюли и сковородки, остро наточенные ножи, аппетитный запах и не менее аппетитное шкворчание жарящегося мяса да золотистые кольца лука, поджаривавшегося вместе с мясом. Аврора не стала надолго задерживаться в этом сновидении, не стала переходить и в сон Жана, красновато-коричневый с терракотовым оттенком. Вынырнув из подсолнухового облака, она огляделась и бестелесной душой полетела прочь из замка над безмолвными полями, тихо шумящими лесами и спящими домами, в сторону владений Бертрана Железной Руки.

Аврора обнаружила у себя способность проникать в чужие сны ещё в детстве. Тогда это не казалось ей чем-то из ряда вон выходящим. Родителям она о своём даре не рассказывала, поскольку даже маленькой понимала, что подсматривать чужие сны так же неприлично, как подглядывать за купающимся человеком, друзей же по играм у неё не было. Повзрослев, Аврора осознала, что способна делать то, что даётся далеко не всем людям, возможно, даже никому на свете, кроме неё, и это знание как напугало, так и обрадовало её. Она боялась, что рано или поздно кто-то догадается о её способностях и её казнят как ведьму, но в то же время радовалась тому, что теперь может знать самые сокровенные тайны людей. Если в детстве её бросало из сна в сон, и она даже не сразу поняла, что попадает в чужие сновидения, то с возрастом она научилась управлять своими способностями и теперь могла сама выбирать, в чей сон входить и входить ли вообще. Также Авроре узнала, что у её дара есть определённая граница, которая, судя по всему, пролегала где-то возле владений её и Бертрана де Мармонтеля, поэтому она не могла, скажем, душой перенестись к Лувру и подсмотреть сны его величества Людовика XIV.

Правда, Авроре этого вовсе и не хотелось. Чем больше она видела чужих снов, тем больше понимала, какой ужас творится в головах у некоторых людей, понимала, что одни из них во снах исполняют самые грязные и жестокие мечты, а другие терзаются совершёнными наяву деяниями. Самыми невинными из таких снов были сон замученного слуги, до полусмерти избивающего своего господина, или сладостное видение крестьянина, в мечтах изменяющего старой растолстевшей жене с молоденькой пастушкой. Очень быстро Аврора пресытилась людскими тайнами, страхами, тревогами и желаниями и предпочитала смотреть свои собственные сны.

О её даре не знал никто — ни родственники, ни друзья, ни даже муж. В сон Виктора Лейтона она заглянула лишь однажды, перед самой свадьбой, в надежде убедиться, что будущий муж не будет груб и жесток с ней. Сновидения Виктора были окрашены в нежно-сиреневый цвет, а он в них катался на лодке по озеру, полному белых кувшинок. Тогда Авроре подумалось, что белые цветы означают долгую и счастливую совместную жизнь. Как же она ошибалась…

После смертей и потерь близких людей, постигших её, Аврора ожидала, что её дар притупится от горя и пролитых слёз, но он как будто даже стал сильнее. Поскольку её собственная жизнь была чересчур скучна, уныла и однообразна, она не могла отказать себе в удовольствии подсмотреть чужую жизнь хотя бы во снах, пусть днём и корила себя за это. Секреты, увиденные и услышанные во сне, Аврора никогда и никому не рассказывала и вообще никак их не использовала — до недавнего случая.

В этот осенний день ясное небо внезапно заволокли тучи, затем полил дождь, и Аврору сразу же охватила сонливость. Она прилегла в своей комнате, закрыла глаза, и почти в тот же миг душа её покинула тело. Это всегда пугало Аврору: а что, если на этот раз она не сможет вернуться? Если тело её так и останется лежать на постели, а душа застрянет в мире снов и будет вечно метаться над холмами и лесами, не в силах вырваться? Но другим способом переместиться в чужие сны было невозможно, и она в очередной раз рискнула. Процесс был знаком ей с самого детства: она обретала пугающее и одновременно пьянящее ощущение бестелесности, взлетала над телом, как птица, пролетала сквозь потолки и крышу, какое-то время парила над замком, а потом отправлялась туда, куда хотела. Она находила спящего человека: каждый спящий, которого она видела, был окутан клубящейся дымкой, и у каждого был свой цвет — Аврора за всё время своих полётов во сне не видела двух одинаковых. Её собственная дымка была чёрной с серебристыми искрами, похожими на звёзды на ночном небе, — Аврора могла видеть эту дымку вокруг себя, когда вылетала из тела. Подлетая к спящему человеку, она входила в его дымку и погружалась в чужой сон.

Вот и тогда, вырвавшись из оков тела, Аврора взмыла над крышей замка, немного покружилась над ним и направилась в сторону маленькой рощицы. Вокруг было безлюдно и тихо, еле слышно шуршал дождь, постепенно набирая силу, деревья стояли мокрые и поникшие, река негромко журчала, а возле неё пофыркивала вороная кобыла, привязанная к дереву. Рядом с ней на разостланном чёрном плаще, подложив под голову седло, спал полуголый мужчина.

Аврору и сейчас бросало в жар при воспоминании об этом. Ей случалось видеть голых мужчин на картинах и в скульптурах, во снах и наяву, она уже не была невинной девушкой, хоть её брак и продлился недолго, но всё-таки этот незнакомец, лежавший так спокойно, словно он сознавал свою наготу и вовсе не стыдился, смутил её. Тогда на берегу Аврора не удержалась: сначала она, чувствуя себя Дианой, склонившейся над спящим Эндимионом, долго рассматривала мужчину, вглядывалась в его резкие черты, в мокрые светлые пряди, падавшие на лицо, гадала, какого цвета у него глаза, а затем, вдоволь налюбовавшись им, прекрасно сложенным и столь безмятежным в своём сне, вошла в ярко-красное с пурпурными проблесками молний облако, окутывавшее его, и уже очень скоро пожалела об этом.

Незнакомцу (во сне она не смогла уловить его имя) снился долгий и мучительный кошмар, и чувство безмятежности на его лице было обманным. Видеть, как этот человек, по-видимому, военный, раз за разом убивает людей, которых он, должно быть, на самом деле убил когда-то давно, было тяжело, ведь Аврора всей своей трепещущей душой ощущала, как он терзается чувством вины. Убитых становилось всё больше и больше, пока наконец вина не пролилась на незнакомца кровавым ледяным дождём, и Аврору не выкинуло из его сна. Очнувшись в своей постели, она ещё долго не могла прийти в себя: смотрела в окно на усилившийся дождь, расчёсывала волосы и боролась со странными чувствами, охватившими её. Одним из них была жалость к незнакомцу, другим страх при мысли о количестве человек, которых он убил, третьим же было что-то с трудом различимое, то, что она испытала, разглядывая полуобнажённое тело и обманчиво спокойное лицо незнакомца.

Когда же через полчаса этот человек постучался в ворота замка, это стало для Авроры настоящим потрясением. И она, и Жан с Марией подозрительно относились к незнакомым людям, поскольку любой из них мог оказаться лазутчиком разбойников. Но Чёрный Жоффруа и его шайка хозяйничали на дорогах, и им не было резона нападать на замок, тем более что они орудовали в землях Бертрана Железной Руки, а не Авроры, — очевидно, их привлекал густой лес, где можно было надёжно укрыться. Леон приехал один, поэтому сердобольная Мария уговорила мужа впустить его. Когда он очутился в замке, все трое его обитателей пришли к выводу, что он не может быть шпионом разбойников: слишком хорошо одет, разговаривает как человек, получивший должное образование и воспитание, а среди людей Чёрного Жоффруа все сплошь простолюдины, а если и есть дворяне, то настолько обедневшие и опустившиеся, что от всего дворянства у них остались только шпаги. Самим же Чёрным Жоффруа случайный гость быть никак не мог: пострадавшие описывали его как высокого и черноволосого, гость же был среднего роста и блондин. Да и в его сне не находилось никакого подтверждения тому, что он может быть разбойником.

Дальнейшее знакомство с Леоном, его внезапная откровенность, рассказ о себе (который не мог быть ложью, во всяком случае, не весь, потому что Аврора видела часть его во сне), исходящее от него ощущение бесконечного одиночества и боли, которое было столь близко Авроре, — всё это заставило её испытать горячее сочувствие к гостю и толкнуло на необдуманный поступок. Конечно, предлагать ему зелье, лишающее памяти, было опасно и просто-напросто глупо, причём более опасно для него, чем для неё. Даже если бы Леон рассказал кому-то о зелье, ему вряд ли бы поверили, да у него и не было никакой причины это делать, так что Аврора могла не опасаться подозрений в колдовстве. Но что, если бы она не рассчитала дозу, и Леон умер прямо в её гостиной или лишился всей памяти, превратившись в беспомощного младенца? Что бы она тогда стала делать? Дотянула бы до утра, а там позвала слуг и принялась разыгрывать перед ними беспомощность и потрясение, утверждая, что ещё вечером с гостем всё было в порядке, а за ночь ему внезапно стало худо? При мысли об этом она всякий раз вздрагивала и крестилась. Леону повезло, и он получил именно то, что хотел: забвение. Бросивший его отец, надоедливые дети мушкетёров и убийство Арамиса совершенно изгладились из его памяти.

Уже очень долгое время Аврора не жила, а только наблюдала за чужой жизнью наяву или во снах. Она пыталась вырваться из этого состояния, выйдя замуж, но Виктор покинул её так быстро, что она даже не успела полюбить его. Вместо любви брак оставил после себя лишь горечь, жалость и разочарование. С тех пор Аврора окончательно поставила на себе крест и даже задумывалась об уходе в монастырь. Она помогала страждущим своими целебными отварами, но в случае с Леоном её помощь зашла слишком далеко. Она лишила человека части воспоминаний, пусть и по его просьбе, и теперь не могла отпустить его, чувствуя свою ответственность, как будто он был зверем, которого она случайно приручила. Аврора сама не ожидала, что испытает огромную радость, узнав, что Леон остался в их краях и поступил на службу к Бертрану Железной Руке. Для себя она объясняла это тем, что так ей легче будет следить за состоянием сына Портоса, не боясь, что её зелье окажет нежелательный эффект и что некому будет помочь. Только сочувствие и желание помочь — вот и всё, что она испытывала к бывшему капитану королевских гвардейцев.

Но перед глазами, стоило их закрыть, по-прежнему маячил обнажённый мускулистый торс Леона, цветом напоминавший прекрасный розовый мрамор.

Прошёл почти месяц с тех пор, как Леон Лебренн поступил на службу к Бертрану Железной Руке. Деревья за это время потеряли большую часть своей зелени, полностью окрасившись в жёлтые, золотые, оранжевые, красные и пурпурные тона. Дожди шли всё чаще и чаще, правда, в основном по ночам, так что засыпать приходилось под непрекращающийся шелест, зато наутро уже ярко светило солнце, и всё вокруг было свежее и чистое, будто умытое. Крестьяне собирали урожай — в этом году он был обильным, и все возносили благодарственные молитвы Господу. Бертран де Мармонтель не оставлял попыток отыскать логово разбойников, но краткие вылазки в лес ничего не давали. Леон, решив проявить рвение, объездил всю округу, чтобы расспросить пострадавших от разбойных нападений путников, но у страха, как известно, глаза велики, и описания Чёрного Жоффруа с его подручными очень разнились, а уж понять, откуда они появляются на дороге, и вовсе было невозможно. «Выскакивают как из-под земли», — твердили все, кому не повезло попасться Чёрному Жоффруа и его шайке.

Впрочем, Бертран особо не унывал, утверждая, что разбойники слишком обнаглели, совершают всё более и более рискованные нападения и рано или поздно непременно попадутся. Леон не разделял его приподнятого настроения, но и не впадал в отчаяние. Разбойники не вызывали у него ни страха, ни гнева, ни ненависти, он относился к их поимке как к очередному поручению, сродни тем, которых он так много выполнил во время своей службы при королевском дворе.

Службу эту, однако, Леон помнил очень смутно — имена, лица и события расплывались и терялись в глубинах его памяти, смешиваясь одно с другим. Он старался подолгу не задумываться над этим, полагая, что теперь это всё равно уже не важно. Днём это получалось легко — отвлекаясь на повседневные заботы, разговоры с Бертраном, Маргаритой, Франсуа и Вивьен, бесконечные поездки по округе, он мог не думать о том, что так неожиданно и странно выпало из его памяти. Ночью было куда сложнее. Леон, утомлённый дневными хлопотами, быстро проваливался в сон, и его начинали преследовать неясные видения, отблески и отзвуки прошлого, о котором он забыл. Порой они принимали смешные формы, порой — загадочные и даже возбуждающие, а иногда и пугали.

Леон не рассказывал об этом никому — ни Бертрану, ни Маргарите, ни слугам, ни Авроре Лейтон. С Бертраном, несмотря на то, что тот формально командовал Леоном, отношения установились вполне дружеские. Мужчины вместе трапезничали, пили вино, объезжали владения Железной Руки и за всем этим вели долгие задушевные разговоры — впрочем, говорил в основном Бертран. Его возлюбленная была вежлива и дружелюбна, Франсуа поначалу присматривался к новому человеку, но потом его подозрительность угасла, и он принял Леона весьма радушно. Вивьен немного дичилась, хотя Леон и в мыслях не держал хоть как-то её касаться — в любом смысле этого слова. Он быстро понял, что первое его предположение было ошибочным — служанка не была влюблена в своего господина, да и тот не испытывал к ней никаких чувств, всецело поглощённый своей Гретхен. Когда Леон видел, с какой нежностью Бертран глядит на белокурую красавицу, как ласково она смотрит на него снизу вверх, прижимается к его груди или бережно смазывает маслом протез, сердце его сжималось от неясной тоски.

Здесь, в этих солнечных осенних краях, среди золотых деревьев и зелёных холмов, под чистым ясным небом, будто всё было наполнено любовью — хозяина к своим землям, крестьян к своему труду, людей к своим семьям, мужчин и женщин друг к другу. Бертран и Гретхен не скрывали своих чувств, у Вивьен, как вскоре выяснил Леон, тоже имелся поклонник, Франсуа пару лет назад овдовел, а две его дочери вышли замуж и покинули родные края, но и о покойной жене, и о детях старый слуга отзывался с большой теплотой. Только у Леона не было пары, и это заставляло его как никогда остро ощущать своё одиночество и непохожесть на остальных.

Впрочем, пусть Леон пока не встретил в этих краях свою любовь, он нашёл прекрасного друга. По своим смутным воспоминаниям он понял, что в прошлой жизни у него никогда не было близких друзей, и то, что происходило сейчас, оказалось чем-то совершенно новым. Железная Рука много шутил и сам же громогласно смеялся над собственными словами, любил вкусно поесть и хорошо выпить и щедро делился всем — смехом, едой, вином — с новым другом. В нескольких поединках они выяснили, что Бертран научился весьма недурно фехтовать левой рукой, хотя, будучи крупнее и мощнее Леона, он уступал тому в ловкости и маневренности. Ещё, как с удивлением узнал бывший капитан, Бертран неплохо играл в шахматы. Любовь к этой игре, где нужно подолгу сидеть над доской и рассуждать, казалась странной для такого вспыльчивого и неугомонного человека, но над шахматной доской он будто преображался, в серых глазах появлялся жадный блеск, и, орлиным взглядом следя за фигурами, Бертран не оставлял противнику ни единого шанса, замечая малейшую его промашку. Одолеть его не могли ни Леон, ни Маргарита, ни Франсуа.

— Разве что у Авроры иногда получается меня обыграть, — протянул Железная Рука, откидываясь на спинку кресла и от души потягиваясь. Леон, в очередной раз проигравший, без особой досады отодвинул доску и бросил взгляд за окно, в сторону леса, за которым находился стремящийся в небеса замок Авроры Лейтон.

— Вы хорошо знаете госпожу Лейтон? — как бы между прочим поинтересовался он.

— Да почитай с самого рождения, — Бертран покосился на Леона и уточнил, — с её рождения. Я был мальчишкой-сорванцом, уже успевшим прослыть первым драчуном в округе, когда она была ещё совсем малышкой. Помню её родителей: хорошие были люди, хотя женились они явно без любви, по расчёту, — даже тогда я это понимал! Её бабушку и дедушку, родителей её отца, я тоже знал, хоть и хуже. Вот уж там была любовь как любовь — дай Бог нам всем такой любви! Её дед просто боготворил свою супругу! Он был весьма талантливым художником и скульптором, а жена стала его музой.

— Я видел портрет Анны-Женевьевы в замке — в самом деле хорошая работа, — кивнул Леон, хотя в живописи и вообще в искусстве разбирался крайне слабо. — Аврора очень похожа на свою бабушку.

— Я-то помню её пожилой, но в молодости, говорят, она была очень красива, — Бертран помрачнел. — И Аврора унаследовала её красоту сполна. Отец-то её пошёл в старика Грегуара: низкого роста и далеко не красавец, но живой и прыткий, с огненными чёрными глазами. Жаль, что вместе с красотой Авроре не досталось счастливой судьбы!

— Вы знали её мужа? — Леон постарался, чтобы его вопрос прозвучал как можно равнодушнее.

— Знал, — теперь на подвижном лице Бертрана отобразилась грусть. — Красивый был юноша, нечего сказать, но какой-то снулый, как вяленая рыбина. Одно слово — англичанин! Вы ведь бывали в Англии?

— Бывал, — Леон кивнул, хотя воспоминания о путешествии, как и обо всём прочем, произошедшем до приезда сюда, были расплывчатыми и неясными. Но одно он знал точно: Англия и англичане ему не понравились.

— Вот и мне как-то довелось! Ужасно скучная страна, доложу я вам! Скучные люди, непонятный язык, вечные туманы и отвратительная еда! И туда-то этот Виктор хотел увезти Аврору! Бедная, да она бы зачахла там от тоски! Она всегда была такой — тихой, задумчивой, не любила праздники и балы, не ездила на охоту, всё сидела дома и зачитывалась книжками… Помнится, её родители шутили, что бабушка обучает юную Аврору ведьминскому искусству, — он хохотнул. — Она и впрямь была чем-то похожа на ведьму: строгая, статная, как взглянет на тебя своими тёмными глазами — так и прижмёшь хвост, и уже не хочется лезть в чужой сад за яблоками или рисовать на стенах дома священника похабные картинки.

Леон хмыкнул, Бертран тоже усмехнулся.

— В день свадьбы Аврора была настоящим ангелом — с её бледной кожей и чёрными волосами, в серебристом подвенечном платье… Виктор тоже держался молодцом — такой молодой, стройный и серьёзный. Все желали им счастья, только не сбылось. Через месяц Виктор умер от чахотки, а она погрузилась в траур и теперь твердит, что больше не выйдет замуж, а собирается в монастырь, как её мать. Ну не глупо ли? Такая молодая, такая красавица — и вдруг хоронит себя в монастыре!

Леон, не зная, что на это ответить, молча пожал плечами. Железная Рука тоже посмотрел в окно и со вздохом продолжил:

— Хотя, должен сказать, Аврора с этой её задумчивостью всегда была не от мира сего. Ей нет нужды запираться в монастыре — она сама как будто окружила себя невидимой стеной. Понимаете, о чём я?

Леон вспомнил вежливую холодность Авроры и её настороженный, всегда тревожный взгляд и кивнул.

— Ещё эти её серые глаза… Они как будто видят тебя насквозь! Я знаю Аврору с её рождения, я старше её, но мне всегда становилось не по себе, когда она смотрела на меня в упор. Кажется, что она всё знает о тебе и даже может читать твои мысли! Ей-богу, как будто стоишь перед ней голый!

У Леона едва не сорвалось с языка, что он был бы не прочь оказаться перед госпожой Лейтон голым, но он вовремя одёрнул себя. Бертран и сам мог отпустить непристойную шутку, но когда дело касалось его близкой знакомой, следовало держать язык за зубами.

— А так, конечно, она красавица, — продолжал рассуждать Бертран. — Ангел, настоящий ангел!

— Мне почему-то всегда казалось, что у ангелов светлые волосы, — неожиданно для самого себя произнёс Леон. — Как у Анжелики…

— Кто это — Анжелика? — немедленно заинтересовался Бертран. Леон уже открыл рот, чтобы ответить, и с удивлением понял, что не понимает, откуда в его памяти взялось это имя.

— Не знаю, — растерянно проговорил он. Перед глазами ещё пару секунд назад маячил образ светловолосой улыбчивой девушки с ясными голубыми глазами, но стоило Леону сосредоточиться на нём, как он тут же угас.

— Просто откуда-то всплыло это имя… — пробормотал он. Бертран понимающе усмехнулся.

— Понимаю-понимаю! Что поделать, я в молодости порядочно нагрешил, а теперь порой не могу вспомнить ни имён, ни лиц моих прежних возлюбленных!

— Нет, это не то! — Леон потряс головой, пытаясь вернуть к жизни образ девушки. — Анжелика — это не возлюбленная! Она… она…

Та, кто спасла ему жизнь? Давняя подруга детства? Сестра? Но у него ведь никогда не было сестры, не так ли?

— Ладно, не мучайте себя, — Бертран махнул рукой, с сочувствием глядя на напряжённые попытки Леона вспомнить хоть что-то из своего прошлого. — Придёт время, и вы всё вспомните. А если не вспомните — не так уж это и важно!

— Возможно, — пробормотал Леон, снова встряхивая головой, и попытался отогнать от себя воспоминания о светловолосой девушке и так внезапно пришедшем ему в голову имени.

Такие вспышки, происходившие время от времени в его голове, совершенно не радовали бывшего капитана. Он приехал в Бургундию затем, чтобы забыть своё прошлое, так почему же оно столь неотступно преследует его? То имя возникнет в голове, то покажется знакомым лицо, которое он видит впервые в жизни, то приснится сон настолько яркий и правдоподобный, что Леон будет ходить смурной ещё долгое время после пробуждения. Почему бы кошмарам и призракам прошлого просто не оставить его в покое?

О своих переживаниях Леон не хотел говорить ни Бертрану, который наверняка хлопнул бы его по плечу и посоветовал выпить бокал-другой для хорошего сна, ни Гретхен, которая встревожилась бы и начала уговаривать обратиться к лекарю, ни Авроре, от которой он вообще не знал, чего ожидать. Она даст ему какой-то из своих целебных эликсиров? Посоветует побольше ездить верхом на свежем воздухе и меньше думать о всяком-разном? Просто посмотрит на него своими тревожными серыми глазами и ничего не скажет?

С Авророй они виделись довольно часто — иногда она приезжала в гости к Железной Руке, иногда он к ней, порой они встречались на дороге или в поле и ехали верхом бок о бок, негромко переговариваясь. Леон быстро определил, что Бертран не испытывает к госпоже Лейтон любовных чувств — только дружеские и, возможно, покровительственные, как отец или, скорее, старший брат. Аврора тоже считала его другом — во всяком случае, Леон ни разу не заметил в её взгляде, устремлённом на Железную Руку, влюблённости или восхищения. Аврора смотрела на соседа с любопытством или интересом, реже с жалостью, иногда смеялась его шуткам, даже неприличным. Пожалуй, Бертран был единственным, кто мог разогнать окутывавшую её пелену печали и скорби.

Сегодня утром, как обычно, направляясь на конюшню, Леон заметил какое-то шевеление среди тёмных кустов, в изобилии растущих вокруг замка. Насторожившись, он замедлил шаг и положил руку на эфес шпаги, в любой момент готовый пустить её в ход. Неужели воры? Или ещё хуже — разбойники всё-таки подослали лазутчика к замку?

Но вот кусты зашевелились сильнее, и из них выбралась растрёпанная девушка, в которой Леон узнал Вивьен. Её всегда аккуратно причёсанные волосы торчали во все стороны, щёки пылали ярче обычного, губы тоже были красные. Вслед за ней из кустов вылез незнакомый Леону юноша, вихрастый, черноволосый и смуглый, с вихляющимися движениями, которые придавали его худой долговязой фигуре сходство с куклой-марионеткой.

Оглядевшись, но не заметив укрывшегося в тени возле конюшни Леона, Вивьен в волнении прошептала «До встречи, Этьен» и принялась быстрыми движениями поправлять причёску. Этьен впился в её губы страстным поцелуем, потом развернулся и всё той же дёрганой, но удивительно лёгкой и быстрой походкой зашагал прочь. Вивьен, механическими движениями приглаживая волосы, продолжала глядеть ему вслед до тех пор, пока он не скрылся из виду.

Усмехнувшись, Леон тоже повернулся и пошёл к своей кобыле, покачивая головой. Этого вихрастого юношу он в деревнях не замечал — впрочем, он здесь не так давно и мог ещё не так хорошо знать всех жителей. Известие, что у Вивьен есть любовник, не удивило Леона, но почему-то расстроило, и вороную он седлал в крайне меланхоличном настроении. Хуже всего было то, что в глубине души он знал причину такого настроения. В этом месте все влюблялись, встречались и целовались в тайных уголках, и только он один оказывался в стороне. Леон понимал, что вокруг живёт множество симпатичных, миловидных и по-настоящему красивых девушек, одна из которых с радостью подарит ему утешение. Проезжая через деревушку или направляясь на местный рынок, он ловил немало заинтересованных девичьих взглядов и знал, что не останется в одиночестве, если сам не захочет этого.

Притворяться перед самим собой было глупо. Леон знал, что мешает ему найти тепло и нежность в одной из местных девушек. Ему нравилась другая — та, которая, по злой иронии судьбы, была для него недосягаема. Аврора Лейтон с её изящной красотой и вечно печальным лицом, хрупкая, благородная и неприступная, заточённая в свой кокон скорби! Она по-прежнему казалась Леону мраморной статуей, прекрасной в своём совершенстве, но холодной и бесчувственной. Но теперь эта холодность не отталкивала его, как в первые дни их знакомства, — напротив, ему хотелось согреть хозяйку Усадьбы теней, подарить ей своё тепло. Леон упрекал себя за это, гнал непристойные мысли — в самом деле, нехорошо! Аврора отнеслась к нему столь гостеприимно в тот вечер, когда Леона настигла гроза, вполне дружелюбна теперь, так беспокоится о его здоровье, припоминая давний обморок, а он? Позволяет себе развратные фантазии о ней!

И всё же Леон не раз задумывался, что было бы, если бы он вдруг поцеловал Аврору.

В этот день они с Бертраном отправились на верховую прогулку безо всякой видимой цели — просто проветриться. Скакали по лугам и полям, пересекли несколько маленьких рощ, но старательно избегали леса, памятуя о столкновении с разбойниками, лишь чудом закончившемся для Бертрана удачно. Где-то на середине дороги они разделились, Леон, пустив кобылу галопом, сделал круг вокруг холма и, уже подъезжая к спутнику, заметил, что тот не один. Пока он отсутствовал, к Железной Руке подъехал другой всадник на великолепном гнедом жеребце, и теперь они о чём-то разговаривали.

— Вот и мой товарищ! — громогласно возвестил Бертран, указывая на приближавшегося Леона. Тот придержал кобылу, успокаивающе похлопал её по боку и поклонился. Шляпу снимать нужды не было: Леон в самом начале прогулки прицепил её к седлу, и теперь его светлые волосы свободно трепал ветер.

— Леон Лебренн, к вашим услугам.

— Жюль-Антуан де Труа, — собеседник Бертрана раскланялся, изящно взмахнув своей шляпой, чёрной с чёрным же пером. Вообще весь его костюм был чёрным, но не производил траурного впечатления из-за серебряного шитья и казался даже нарядным. Но не костюм привлёк внимание Леона, а лицо незнакомца — худое и вытянутое, с орлиным носом, с седыми усами и бородкой. Хотя лицо это было покрыто морщинами, волосы Жюля-Антуана, некогда тёмные, теперь поседели, а под глазами набрякли мешки, сами эти светло-серые глаза оставались живыми, ясными и пронзительными, а в худом жилистом теле чувствовалась немалая сила и ловкость.

Пока новый знакомый объяснял, что он путешествует в компании своей племянницы и нескольких слуг, в эти края они приехали совсем недавно и остановились в гостинице — «лучшей, чем можно было ожидать, учитывая в каком забытом Богом месте она находится», Леон внимательно смотрел на него, не боясь показаться неучтивым, вслушивался в хрипловатый голос, негромкий, но явно голос человека, привыкшего, чтобы ему подчинялись, и никак не мог понять: кого же ему напоминает господин де Труа? Кого-то, кого он знал очень мало, но этот человек оставил после себя неизгладимое впечатление. Кого-то, кто был старше его… кто годился ему в отцы…

Раздавшийся поблизости топот копыт сбил Леона с мысли, и он, вскинув голову, встретился взглядом с, пожалуй, самой очаровательной девушкой из всех, что он когда-либо видел.

Если черноволосая и бледная Аврора Лейтон была похожа на луну, мрачно белеющую в темноте беззвёздного неба, то эта девушка, без сомнения, была солнцем, освещавшим омытую ночным дождём землю. Хрупкая и изящная, она была бы похожа на фарфоровую статуэтку, если бы у фарфора мог быть такой оттенок — светло-персиковый. На щеках пылал здоровый румянец, черты незнакомки были мягкими и нежными, точно нарисованными акварелью, серые глаза с едва уловимым оттенком зелёной весенней листвы смотрели слегка удивлённо, а по бокам этого прелестного личика падали прекрасные рыжие локоны, имеющие красноватый оттенок. Довершали картину светло-коричневый костюм для верховой езды и серая в яблоках кобылка, на которой всадница держалась исключительно грациозно.

— Позвольте представить, — Жюль-Антуан с едва уловимой гордостью указал в сторону девушки. — Люсиль де Труа, моя племянница.

Леон и Бертран молча поклонились, впечатлённые красотой девушки, исходящей от ней свежестью и едва заметным сиянием. Люсиль поклонилась в ответ, при этом щёки её сильнее запылали от смущения — похоже, она не привыкла к вниманию мужчин. Дальше все четверо ехали вместе, спокойным шагом. Как-то так само собой получилось, что дядя держался с одной стороны от Бертрана, а племянница — с другой, при этом она оказалась между Бертраном и Леоном.

Бертран громогласно расхваливал местные красоты, кухню и вино, подобного которому не сыскать во всём мире, Жюль-Антуан сдержанно кивал, Люсиль ехала молча, восторженно глядя то на Железную Руку, то на дядю. Иногда она поворачивалась к Леону, ловила его взгляд и каждый раз улыбалась. Улыбка освещала её лицо, делая его ещё более нежным и сияющим, и Леон всякий раз невольно улыбался в ответ. Мысленно же он отчаянно пытался сообразить, кого ему напоминает это ангельское создание (вот у кого поистине ангельская красота!).

Всё дело в волосах, это он понял быстро. Когда-то он знал женщину с такими же огненно-рыжими волосами… хотя в них, пожалуй, не было красного оттенка. Ах, злые причуды памяти! Леон прекрасно представлял вьющиеся рыжие пряди, даже ощущал исходящий от них тонкий и чарующий запах духов, но лицо, фигура, голос и имя незнакомки уходили от него, растворялись, исчезали во тьме. Одно он знал точно — эта рыжеволосая женщина не была ему ни сестрой, ни подругой, не была она и ангелом, сошедшим с небес. Нет, их связывало что-то другое, что-то более мрачное, какая-то тёмная тайна.

За разговором они доехали почти до замка Бертрана. Радушный хозяин предлагал им заехать к нему прямо сейчас, но Жюль-Антуан вежливо отказался, сославшись на то, что племянница недавно переболела и ей вредны долгие прогулки. На взгляд Леона, девушка выглядела вполне здоровой, однако он не стал спорить с де Труа, который и так посматривал на него как-то косо. Бертран, желая на прощание то ли подать новому знакомому руку, то ли отдать честь, взмахнул правой рукой, но поводья запутались вокруг неё, а высвободиться, не имея возможности двигать пальцами, было сложно. Ругаясь сквозь зубы, он попытался сквозь перчатку нащупать рычажки, менявшие положение пальцев.

Леон хотел помочь ему, но Люсиль оказалась проворнее. Лёгким движением ног послав свою кобылку вперёд, она подъехала ближе к Бертрану и быстро распутала поводья, высвободив конечность. При этом пальцы её сквозь перчатку ощутили холодное железо, и глаза девушки испуганно распахнулись.

— Боже, что у вас там, сударь?

— Вот спасибо, добрая душа! — громогласно возвестил де Мармонтель, вскидывая руку, и эта фраза тоже отозвалась в Леоне неясным воспоминанием, но тут Бертран стащил перчатку, и девушка громко ахнула, а её дядя присвистнул.

— О, да это работа первоклассных мастеров! Вот почему вас называют Железной Рукой, а не только из-за того, что вы железной рукой управляете своими землями!

— Ну что вы! — Бертран искренне расхохотался. — В моих землях каждый делает что хочет, я же, дай Бог, лишь присматриваю за этим! Нет, своим прозвищем я обязан проклятым испанцам да тому мастеру, что изготовил мне этот протез!

— Ох, но вам, должно быть, было очень больно, когда вы лишились руки! — воскликнула Люсиль, её зеленоватые глаза глядели на Бертрана с ужасом и восхищением. Леон даже близко не держал в голове каких-либо мыслей на её счёт, но его неприятно кольнуло в сердце, и вдруг подумалось: будет ли когда-нибудь кто-нибудь смотреть на него так же? «Дурак!» — тут же обругал он себя. «Чему завидуешь? Хочешь так же лишиться руки? Где ты найдёшь мастера, который сделает тебе столь же искусный протез?».

— Ну, многим приходилось ещё хуже! — Бертран махнул в воздухе железной рукой — Люсиль следила за её движениями как заворожённая. — Кто-то лишился ноги, а то и обеих, кто-то глаза или носа, кому-то вообще оторвало голову… Впрочем, все эти подробности не для юной мадемуазель, — спохватился он, увидев, как побледнела девушка.

— Это уж точно, — заметил Жюль-Антуан, кинув на него неприязненный взгляд. — Вам ещё повезло, господин де Мармонтель, что вы остались живы и теперь можете демонстрировать столь эффектные трюки, — он кивнул на протез. — Мне тоже приходилось бывать на войне, и я видел, что она делает с людьми. Ну что ж, — он повысил голос и натянул узду, крутанувшись на месте. — Возможно, мы с Люсиль как-нибудь воспользуемся вашим любезным приглашением и заедем к вам в гости, но сейчас нам пора.

— Непременно воспользуйтесь! — Бертран вскинул железную руку. Де Труа снова, как и при знакомстве, взмахнул шляпой, его племянница, всё ещё не отрывавшая взгляда от Бертрана, помахала рукой. Леон поклонился, чувствуя себя ненужным и лишним, ведь уезжавшие даже не обратили на него внимания. Он следил за огненной шевелюрой Люсиль, пока всадники не скрылись вдали, и лишь потом повернулся к Железной Руке.

— Какая девушка! — заметил тот, надёжнее зацепляя поводья за протез. — Просто весенний цветок, распустившийся в первые тёплые дни! А сколько доброты и участия!

— Это да, — пробормотал Леон, опуская глаза. — А вот дядя её мне не понравился. Слишком уж холодный и высокомерный, смотрит на всё как… Как столичный житель, для которого всё, кроме Парижа, — провинция, а то и вовсе деревня! Они ведь из Парижа приехали?

— Он не сказал точно, откуда именно, но в Париже они с племянницей явно бывали, — Бертран пожал плечами. — А что до дяди, то я бы тоже смотрел на всех волком, будь у меня такая красавица-племянница! Особенно на мужчин! Я-то что, у меня есть моя милая Гретхен, хоть господин де Труа об этом и не знает, а вот вы, Леон… — он многозначительно усмехнулся.

— Я для мадемуазель де Труа слишком беден и стар, — буркнул Леон. — И наверняка у неё в Париже есть поклонник, а может, и жених.

Бертран всю оставшуюся дорогу до замка продолжал шутить насчёт новых знакомых, столичных замашек де Труа и своей неуклюжести, а Леон ехал молча, низко склонив голову, и с грустью думал, что как бы ни было ярко и приветливо весеннее солнце, сердце его навек отдано печальной луне.

На своём веку Аврора Лейтон не могла припомнить такой тёплой, ясной и солнечной осени. Дни сменялись днями, листва на деревьях окончательно окрасилась в красно-золотые тона, но ещё и не думала облетать, дожди прекратились, и уборка урожая шла полным ходом. Небо по-прежнему было чистым, воздух стал прозрачным, как горный хрусталь, лучи солнца приветливо согревали землю, но вечерами им на смену приходил по-осеннему холодный и пронзительный ветер. В эти тихие дни у Авроры было множество дел: объезжать окрестные деревни, делать закупки на зиму, подолгу сидеть за столом при колеблющемся пламени свечи, подсчитывая доходы и расходы. С арифметикой она, слава Богу, всегда была в ладах и трудностей со счётом не испытывала, но от бесконечных рядов и колонок цифр начинало рябить в глазах, потяжелевшая голова клонилась книзу, и в неё начинали лезть непрошеные мысли, не имевшие никакого отношения к домашним хлопотам и ведению хозяйства.

Мысли эти всегда касались Леона дю Валлона.

Аврора уже давно перестала обманывать себя. Она больше не притворялась, что испытывает к бывшему капитану королевских гвардейцев лишь сочувствие и искреннее желание помочь ему, беспокойство о его состоянии и о его подчищенной, выхолощенной памяти. Нет, чувство, которое она испытывала, было куда более глубоким, тёмным и пугающим, оно исходило откуда-то из глубин её разума, и больше всего Аврору пугало то, что раньше она ничего подобного не испытывала. Это можно было целомудренно назвать желанием, но она предпочитала слово более честное и грубое — похоть.

За время своего недолгого брака Аврора успела лишиться невинности — и только. Виктор Лейтон был ласков и осторожен со своей супругой, то, что происходило между ними в первую брачную ночь, можно было даже назвать приятным, но Аврора не познала истинного наслаждения и осознавала это. Теперь же всё тайное, скрытое в глубинах её тела и души стремилось вырваться наружу, и от этого она чувствовала себя грязной, испорченной, падшей. Аврора понимала, что такие чувства естественны для всякой созревшей женщины, особенно молодой, как и для всякого мужчины, но это не успокаивало её. Когда-то давно она услышала поговорку «Вдова должна и гробу быть верна», и теперь это неотступно терзало её.

Она не любила Виктора — тут она была честна и с ним, и с самой собой. Он, скорее всего, тоже не любил её. Их брак был выгодной сделкой, позволявшей обоим поправить финансовое положение и обрести человека, с которым не противно будет лечь в одну постель и даже провести остаток дней. Но Виктору достались чахотка, ранняя смерть и могила, а Авроре — тихая печаль и вечная досада, неизменная спутница её мыслей о муже. Она знала, что многие вдовы, не желая вновь стать зависимыми от супруга, не вступают в брак, а свои желания удовлетворяют с любовниками, порой более молодыми, чем они сами, осыпая этих любовников подарками. Она знала также, что красива, несмотря на постоянную тоску, что многие мужчины не откажутся стать её любовниками. Но она, как грустно шутила Аврора в своей голове, была чересчур хорошо воспитана для этого. Она не смогла бы лечь в постель с мужчиной, зная, что ему нужны только её деньги — или её красота. Помимо тела, властно призывавшего удовлетворить его желания, существовала ещё душа, и она не позволяла Авроре завести любовника, пусть даже в этом диком краю никого особо не волновала её репутация.

Леон дю Валлон, ныне Леон Лебренн, нравился ей, и с этим ничего нельзя было поделать. Не помогали ни хлопоты по дому, ни бесконечные подсчёты цифр, ни краткие, но бодрящие поездки по округе, ни даже молитвы. Доходило до того, что Аврора стала чаще посещать церковь лишь затем, чтобы увидеть там Леона. С тех пор, как он и Бертран всерьёз взялись за поиски разбойников, с Авророй они виделись реже, и она прилагала все усилия, чтобы не показать, как это удручает её.

Каждый раз, когда она видела Леона, перед внутренним взором вставала та сцена из сна, когда он лежал, полуобнажённый, на берегу реки, и лучи солнца ласкали его тело. Аврора очень старалась, чтобы никто не заметил, как жадно она следит за бывшим капитаном, ловя каждое его движение. Лёгкий и быстрый, он взлетал в седло или соскакивал на землю, привычным взмахом головы откидывая назад густые светлые пряди, и голубые глаза его блестели, а зубы сверкали, и негромкий хрипловатый смех раздавался каждый раз, когда Леон смеялся над очередной шуткой Железной Руки. Края белой рубашки расходились, открывая загорелую шею и грудь, и Аврора поспешно опускала глаза, виня себя за девичью стыдливость и надеясь, что никто не успел увидеть её покрасневших щёк. Она не могла перестать думать о его гвардейской выправке, о сильном мускулистом теле, скрытом под этой рубашкой, — теле, которое она однажды увидела тайком, о бёдрах, которыми бывший капитан крепко сжимал бока лошади, и от этих мыслей голова у неё начинала кружиться, а внизу живота разливалось странное тепло, и слабость охватывала всё тело Авроры.

По ночам она частенько заглядывала в сны Леона, наперёд зная, что следующим утром будет корить себя за это. Сны бывали разные: иногда страшные — и тогда Аврора ужасно жалела, что не может явиться Леону во сне, поддержать, утешить; иногда неясные — и тогда она видела смутные образы его прошлого, отца, сестры и детей мушкетёров, которых он предпочёл забыть; а иногда такие, от которых Аврору охватывал жар, и она покидала сон, не в силах наблюдать за тем, как сын Портоса ласкает рыжеволосую женщину. Во снах у неё не было ни имени, ни лица, но Аврора догадывалась, что это и есть та самая де Круаль, о которой Леон вскользь упомянул, рассказывая про свои приключения в Англии. Разум его продолжал искать лазейки, пытался восстановить стёртые воспоминания, и это пугало Аврору. А если Леон всё вспомнит и обвинит её в колдовстве, разгневавшись на то, что она стёрла ему память? В гневе он мог быть страшен, и никакая расписка не остановила бы его от расправы над колдуньей.

Так она жила, мучаясь от тревоги и от желания — она не смела назвать это чувство влюблённостью, придать ему более возвышенный оттенок, чем на самом деле. События пролетали мимо Авроры, не задевая её, и даже появление в их краях двух чужаков оставило её почти равнодушной.

Они нанесли визит одним свежим утром — фигуры всадников словно соткались из тумана. Жюль-Антуан де Труа был вежлив, но холоден, и посматривал на всё вокруг свысока, его племянница Люсиль оказалась очень милой и слегка застенчивой, но её красота и молодость — девушке было не больше девятнадцати — неожиданно больно кольнули Аврору в сердце. Она никогда прежде не испытывала такого чувства и поразилась, поняв, что завидует Люсиль де Труа, такой свежей и юной, словно вобравшей в себя все краски лета, да ещё и одетой по последней парижской моде! Вслед за мыслью о красоте пришла мысль о Леоне, который вполне мог влюбиться в Люсиль, тем более что его прежняя возлюбленная, нередко навещавшая его во снах, тоже была рыжеволосой.

Аврора немедленно обругала себя за такие мысли. Влюбится Леон или нет, в любом случае он никогда не будет принадлежать ей, Авроре, а значит, ей нет смысла ревновать. Если он полюбит Люсиль, значит, у него хороший вкус, а уж если Люсиль ответит ему взаимностью, сын Портоса станет счастливейшим человеком на свете. Впрочем, вряд ли суровый дядюшка такое допустит, подумала Аврора, искоса поглядывая на настороженного Жюля-Антуана, и это странным образом успокоило поднявшуюся в ней бурю чувств.

Как бы Аврора ни завидовала красоте и молодости Люсиль, она не могла не признать, что девушка очень мила и прекрасно воспитана. Когда хозяйка Усадьбы теней, взглянув на Жюля-Антуана, который разглядывал убранство замка с откровенно скучающим видом, насмешливо заметила, что они, конечно, вряд ли смогут чем-нибудь удивить столичного гостя, его племянница поспешно воскликнула:

— Нет-нет, что вы, в ваших краях чудесно! Так тихо, спокойно, нет этих вечных узких улочек, толп народу, так просторно… И пахнет гораздо лучше — дождём, свежей травой, сеном… — она чуть зарделась и умолкла.

— А не навозом, как в Париже, да? — хохотнул её дядя, но тут же осёкся, увидев выразительный взгляд Авроры, брошенный на накрытый стол. — Впрочем, прошу прощения. Не лучшая тема для обсуждения за трапезой.

— И цветы… Здесь столько цветов! — подхватила Люсиль, виновато улыбнувшись Авроре, словно извиняясь за своего дядю. Аврора даже улыбнулась в ответ, хотя про себя подумала, что Жюль-Антуан сказал эту грубость нарочно.

На следующий день, встретившись на прогулке с Бертраном и Леоном, Аврора рассказала им о своих гостях. Бертран по обыкновению хохотнул, Леон меланхолично пожал плечами.

— Люсиль — очень милая девушка, я согласен, — произнёс он, но ни в голосе его, ни во взгляде Аврора не обнаружила ни малейших признаков влюблённости или восхищения. — А её дядя… — он замялся, подбирая слова.

— Смотрит на всех сычом! — заявил Бертран. — Хотя это неудивительно. Вокруг его племянницы, наверное, толпами вьются поклонники — волей-неволей приходится быть настороже!

Аврора задумчиво покачала головой. Конечно, слова Железной Руки были разумны и логичны, но всё же что-то не давало ей покоя. Что-то, связанное с семьёй де Труа, мрачное и тёмное, нависшее, как туча. Неясное ощущение какой-то беды, чего-то неумолимо надвигающегося… Но если она выскажет это перед мужчинами, то выставит себя мнительной, тревожной, шарахающейся от призраков, которых, как известно, не существует. Аврора тряхнула головой и попыталась принять настолько беззаботный вид, насколько это было возможно.

Бертран вскоре с улюлюканьем пустил своего коня вскачь, пугая криком и топотом копыт птиц, вихрем взметнувшихся из-за кустов и с деревьев, Аврора и Леон же поехали шагом, бок о бок. Вороная кобыла бывшего капитана пофыркивала, конь Авроры, гнедой жеребец с белой звёздочкой во лбу, подёргивал ушами. Его звали Цезарь, хотя, на взгляд хозяйки, имя было слишком вычурным для породистого, но не баснословно дорогого и не самого быстрого скакуна.

— Я давно хотел спросить вас… — неловко начал Леон. Аврора, пересилив смущение, подняла на него глаза.

— О чём же? — со всем возможным спокойствием поинтересовалась она, моля Бога, чтобы речь зашла не о его воспоминаниях или сновидениях.

— Железная Рука давно знаком с Маргаритой?

— С Маргаритой? — растерянно переспросила Аврора, от неожиданности не сразу поняв, о ком идёт речь.

— С Гретхен, своей… возлюбленной.

— Ах, Гретхен! Хмм, дайте-ка подумать… Она приехала сюда около двух лет назад и вскоре прослыла прекрасной швеёй. Бертран как-то встретил её, влюбился и очень быстро забрал к себе в замок. Она, бедняжка, рано лишилась родных, да и вообще судьба её не щадила, так что теперь Гретхен по гроб жизни благодарна Бертрану.

— Вы-то откуда знаете про её судьбу? — Леон посмотрел на Аврору, и её охватила дрожь от пристального взгляда чуть прищуренных голубых глаз.

— Она сама мне рассказала, — она покосилась на него и после некоторого раздумья проговорила:

— Я расскажу вам кое-что, только поклянитесь, что дальше вас мои слова не пойдут.

— Клянусь своей честью, — без раздумий ответил Леон.

— Около года назад Гретхен потеряла ребёнка. Она была беременна и не доносила, — Аврора постаралась говорить как можно более сдержанно. Поймав подозрительный взгляд Леона, она торопливо добавила:

— Я уверена, что это произошло случайно, Гретхен не пыталась избавиться от ребёнка, выпив какое-нибудь зелье, или ещё как-нибудь… словом, вы поняли. Не станет мать, убившая своё дитя во чреве, так плакать по нему! И я уверена, этот ребёнок был от Железной Руки! Вы можете считать Гретхен падшей женщиной, но она любит Бертрана — или я совсем ничего не понимаю в людях.

— Клянусь, я ничего такого и не думал о Гретхен! — тут же возразил Леон. — Она очень мила и гостеприимна, у неё доброе сердце, но… — он умолк и помрачнел.

— Тогда, год назад, она пришла ко мне за помощью. Именно я смывала с неё кровь и приводила её в чувство, пока она оплакивала своё нерождённое дитя, — Аврора с удивлением поняла, что её голос звучит жёстче, чем прежде. — Тогда же Гретхен поведала многое о своей жизни, и видит Бог, жизнь эта далеко не всегда была счастливой! Но почему вы вообще спросили меня о ней? — она вопросительно посмотрела на своего спутника.

— Мы с Железной Рукой уже около месяца ищем логово разбойников, но всё безуспешно, — с мрачным видом ответил тот. — Из расставленных ловушек и засад они уходят ловчее лис. Такое чувство, что они заранее знают наши планы — каждый наш шаг! Вот я и подумал, что кто-то в замке Бертрана может быть шпионом разбойников. А кто ближе к нему, чем Маргарита? С ней-то, я уверен, он делится ещё большим, чем со мной!

— Я понимаю, почему вы так подумали, — протянула Аврора. — Но мне сложно представить хозяюшку-домоседку Гретхен в роли шпионки, снабжающей Чёрного Жоффруа сведениями. С таким же успехом это может быть Вивьен — она у Бертрана недавно. Или Франсуа, который громче всех кричит о лазутчиках и шпионах… тем самым, возможно, отводя от себя подозрения. Или какой-нибудь друг или подруга любого из них.

— Или сам Бертран, — кивнул Леон. — Вдруг ему выгоден союз с разбойниками, и он только делает вид, что хочет их поймать? Может, они делятся с ним награбленным, а Железная Рука только прикидывается простодушным хлебосолом! Кто знает, какие черти водятся в его омуте?

Аврора уставилась на него с изумлением. Подбирая слова, чтобы опровергнуть это невероятное предположение, она не отводила глаз от лица Леона. Несколько секунд он сохранял серьёзность, но потом не выдержал и от души расхохотался.

— Боже, Леон, я чуть было вам не поверила! — его смех был так заразителен, что она тоже невольно заулыбалась. — Не шутите больше так, я же приняла всё за чистую монету! Вы бы… не знаю… вы бы ещё сказали, что это я выдаю ваши планы разбойникам!

— Полно вам, — отвечал Леон, вытирая глаза рукой. — Уж кого-кого, а Бертрана я точно ни в чём не подозреваю. И вас тоже. Зато мне наконец-то удалось вас рассмешить!

Впереди послышался стук копыт, и Леон припустил навстречу Бертрану, оставив Аврору размышлять над смыслом его последней фразы.

Последние солнечные дни подходили к концу. На Бургундию неумолимо надвигалась поздняя осень с её бесконечными дождями, грозами, туманами и сыростью, а вслед за ней — зима со снежными бурями. Урожай был собран, и по этому случаю крестьяне устроили праздник — как объяснил Леону Бертран, такое происходило здесь каждый год. И он сам, и Гретхен, и слуги собирались на торжество, и Леон, не сумев избежать настойчивых уговоров, отправился с ними.

В деревне, куда они прибыли, жители уже вовсю праздновали. Отовсюду звучала музыка: задорно пиликали скрипки, жалобно подпевали флейты, строго и мерно стучали барабаны. Запахи смешивались в воздухе, оставляя причудливый шлейф: пахло жареным мясом, тушёными овощами и вином, цветами и травами, выделанной кожей и лошадиным навозом. Юноши и девушки кружились в танце, весело смеясь и пристукивая по земле деревянными башмаками, люди постарше и постепеннее сидели на скамьях, потягивая пиво и вино. Бродячие артисты скользили меж местных, демонстрируя своё искусство: ловко жонглировали шариками и яблоками, глотали, а затем выпускали в воздух струи огня, ходили на руках, запрыгивали друг другу на плечи, строя пирамиды. Было шумно и жарко, повсюду звенел смех, и посреди царившего веселья Леон снова особенно остро ощутил собственное одиночество.

Он выпил кружку-другую пива, попробовал жареного мяса, оказавшегося необыкновенно вкусным, перебросился парой слов с кем-то из деревенских, полюбовался на выступление циркачей — впрочем, без особого интереса. Вокруг него шумела, пела, плясала, ругалась, хохотала и праздновала толпа, людские волны обтекали его, словно утёс, возвышающийся посреди моря, мелькали пёстрые наряды, цветные ленты в волосах женщин, от запахов, звуков и красок начала побаливать голова, и Леон уже собирался незаметно уйти. «Староват я стал для таких сборищ», — сыронизировал он над собой, осторожно выбираясь из толпы, и тут над головами празднующих пронёсся крик.

— Танец! Танец! А ну ступайте плясать, все!

Кричал седоволосый полноватый скрипач, раскрасневшийся то ли от игры на скрипке, то ли от выпитого вина. Он явно был навеселе, но инструмент держал крепко, и звуки, полившиеся из него, были вполне мелодичными. К нему живо присоединились другие музыканты, и вскоре небольшая площадь уже была полна крестьянами и крестьянками, кружившимися в танце. Леон, поспешно отступивший в сторону, чтобы не мешать им, невольно засмотрелся на ловкие и быстрые движения, изящные взмахи рук и аккуратное переступание ног, бодро стучавших по земле. Стоя в тени, он, по обыкновению прищурившись, разглядывал танцующих.

Среди них он заметил Бертрана с Маргаритой — Железная Рука неуклюже, как медведь, топтался на одном месте, то и дело похохатывая, лицо его тоже раскраснелось, и он явно осушил не одну кружку доброго вина перед тем, как пойти танцевать. Гретхен порхала вокруг него, лёгкая, точно бабочка, её светлые кудри растрепались и падали то на спину, то на грудь, руки плели в воздухе одной ей известный узор. При виде нежной улыбки, освещавшей её лицо, Леон почувствовал угрызения совести из-за своих недавних подозрений. Было совершенно невозможно представить, чтобы эта прекрасная женщина что-то замышляла против своего возлюбленного. Хотя белокурая миледи Винтер тоже казалась мужчинам ангелом — до тех пор, пока не начинала стравливать их между собой…

Постойте, а откуда он вообще знает историю о миледи Винтер?

Леон недовольно встряхнул головой, отгоняя некстати нахлынувшие воспоминания, и перевёл взгляд с Бертрана и Гретхен на другую пару. К его удивлению, это оказались Жюль-Антуан де Труа и его племянница, тоже прибывшие на праздник. Лицо Люсиль было задумчивым и даже сонным, как будто она пребывала в трансе, красноватые локоны, выбившись из причёски, свободно скользили по шее и плечам, но она не замечала их, плавно кружась и взмахивая руками, точно крыльями. Дядя двигался грациозно и сдержанно, словно находился не на деревенской площади, а в бальном зале Лувра, лицо его было сосредоточенным, цепкий взгляд не выпускал племянницу из виду.

Некоторое время назад Леон понял, кого ему напоминает Жюль-Антуан — д’Артаньяна, капитана королевских мушкетёров! Он совершенно точно встречал д’Артаньяна, вероятнее всего, в Париже, но подробности этой встречи изгладились из памяти, не оставив и следа, хотя чутьё подсказывало ему, что господин д’Артаньян не из тех людей, которых легко забыть. Впрочем, сейчас Леона больше волновало другое. Хотя де Труа был уже немолод, сед и покрыт морщинами, нельзя было не признать, что он крайне интересный мужчина, должно быть, успевший покорить немало женских сердец. Аврора Лейтон вполне могла заинтересоваться им — ей, недавно овдовевшей молодой женщине, наверняка ужасно не хватало мужского внимания. Конечно, с виду она казалась неприступной ледяной статуей, но кто знает, какие чувства она скрывает под этой мраморной холодностью? Да и Жюль-Антуан, Леон был уверен, из тех мужчин, которые способны растопить любой лёд…

Поморщившись от внезапного укола ревности, он отвёл взгляд от дяди с племянницей и принялся дальше рассматривать толпу. Вот мелькнула головка Вивьен в ореоле каштановых волос. Леон не сумел разглядеть её спутника, но не удивился бы, если бы им оказался тот вихрастый и вихлястый юноша, Этьен. Вот кружатся в паре Жан с Марией, оба дородные, седовласые и лучащиеся улыбками. Если здесь слуги Авроры, так может, и она сама тоже приехала?

Обострившееся чутьё заставило Леона отвернуться от танцующих и оглядеться. Уже сгущались сумерки, и в полумраке он заметил возле дома стройную фигуру, прислонившуюся к стене. Сделав несколько шагов к ней, он с облегчением понял, что глаза его не подвели: это и впрямь была Аврора, сменившая привычный чёрный цвет одеяний на тёмно-фиалковый, подчёркивавший бледность её лица, шеи и рук. В волосы её были вплетены какие-то цветы, она стояла очень прямо, прижавшись спиной к стене, незаметная, как тень или привидение, и оглядывала толпу так же, как незадолго до этого Леон.

«Похоже, мне рановато уходить», — подумал он, глотнул свежий ночной воздух, словно это было хорошее крепкое вино, и решительно зашагал к Авроре.

— Сударыня, — подойдя ближе, он поклонился. Аврора ответила реверансом, печальное лицо её немного оживилось.

— Господин Лебренн, — она снова посмотрела на толпу и слабо улыбнулась. — Вижу, Железная Рука веселится вовсю. Дайте угадаю: это он вытащил вас на праздник?

— Его заманчивым рассказам и умоляющему взгляду Гретхен невозможно было противостоять, — усмехнулся Леон. — Впрочем, он был прав: здесь довольно весело.

Оглядевшись по сторонам, он снова повернулся к Авроре и галантно протянул ей руку:

— Сударыня, разрешите пригласить вас на танец?

— О, — похоже, она немного растерялась. Серые глаза её снова посмотрели в толпу, потом вернулись к Леону, и он подумал, что Бертран был прав: они и правда смотрят прямо в душу. — А вы умеете танцевать?

— А нужно уметь? — он дёрнул плечом, потом, спохватившись, что это могло прозвучать невежливо, быстро добавил: — Обещаю не наступать вам на ноги.

Мысленно он уже готовился к отказу, но Аврора плавным движением отделилась от стены и вложила свою ладонь в его. Медленно и осторожно, стараясь никого не задеть, они влились в толпу и закружились в танце.

Леон никогда не считал себя хорошим танцором, но сегодняшний вечер неожиданно напомнил ему юность, городок, в котором находился приют, праздники, такие же танцы на площади, местных девушек, которые тоже вплетали ленты в волосы, загадочно улыбались и дарили многообещающие взгляды… Внезапная лёгкость охватила всё его тело, и он с улыбкой двинулся навстречу Авроре. Неловкость прошла после нескольких первых движений, и вскоре Леон уже танцевал с госпожой Лейтон, напоминая себе, что нужно следить за своими ногами и не наступать на её. «Во всякой случае, я танцую лучше, чем Железная Рука», — подумал он и не смог скрыть усмешку.

Аврора двигалась легко, движения её были отточенными и выверенными, но несколько механическими, а на лице застыло то же полусонное выражение, что и у Люсиль де Труа. Правда, сонливость, это оказалась обманчивой: когда они проплывали мимо топчущихся на месте Бертрана и Маргариты, Аврора, кинув на них беглый взгляд, прошептала:

— Вы всё ещё подозреваете Гретхен в пособничестве разбойникам?

— Не знаю, что и думать, — честно признался Леон. — Мне очень хочется, чтобы она не была ни в чём замешана, но годы службы научили меня не доверять людям. Может, у разбойников и вовсе нет никаких лазутчиков, и им просто чертовски везёт. А что вы думаете насчёт наших новых знакомых? — он кивнул в сторону Люсиль и её дяди, которые исполняли па, слишком сложные для обычного деревенского танца, привлекая восхищённые взгляды и вздохи крестьян.

— Их вы тоже подозреваете в связях с разбойниками? — спросила Аврора.

— Нет, что вы! Я не подозреваю каждого встречного… — он осёкся, увидев, как её губы чуть дрогнули. — Вы смеётесь надо мной!

— Простите, — она отступила на шаг, обернулась вокруг своей оси и вновь приблизилась к партнёру. — Не смогла удержаться.

— Наверное, я и впрямь смешон со своей подозрительностью, — хмыкнул Леон. Лукавая улыбка исчезла с губ Авроры, она вмиг посерьёзнела и нахмурилась.

— Не вы один, Леон, — она очертила руками в воздухе плавный полукруг. — Возможно, я тоже покажусь вам смешной, но мне кажется, что от господина де Труа и его племянницы веет чем-то… нехорошим. Как будто над ними сгущается чёрная туча, или кладбищенский ворон пролетел, задев их крылами! Понимаю, глупо верить в предчувствия, но… — она замолчала, аккуратно переступая носками чёрных сапожек по земле.

— Вовсе не глупо, — пробормотал Леон, с облегчением увидев, что во взгляде, брошенном Авророй на Жюля-Антуана, нет никакой влюблённости. Они продолжали танец в молчании, их движения становились всё быстрее, и бывший капитан чувствовал, как сильно колотится его сердце. Ему казалось, что он слышит сердцебиение своей спутницы, столь же отчаянное, как его собственное. Голова начала слегка кружиться, не то от выпитого пива, не то от танца, его охватил жар, рубашка намокла от пота и прилипла к спине. Аврора тоже дышала тяжело, её грудь вздымалась и опадала под тёмно-фиалковой тканью, на лбу, висках и над верхней губой блестели капли пота, кожа утратила свою обычную бледность, приобретя оттенок здорового румянца.

Леон поспешно отвёл взгляд от колышущейся груди молодой женщины, чувствуя, как охвативший его жар становится сильнее. От тела Авроры исходило тепло, и он с лёгкостью представил, как притягивает её к себе, накрывает чуть приоткрытый рот своим, как она обнимает его, запускает пальцы в волосы, запрокидывает голову и сладко стонет, а он утыкается носом в стройную длинную шею, скользит губами ниже, собирая языком капли пота…

Но что, если она отвергнет его? Закричит, позовёт на помощь, залепит пощёчину, укусит за язык?

Эти мысли окатили Леона холодной водой, остудив его пыл, и он быстро отступил, выпустив горячие пальцы Авроры из своей руки. Они сбились с ритма и, едва не налетая на других танцоров, выбрались из круга.

— Леон, что с вами? — она следовала за ним, встревоженно пытаясь заглянуть в лицо. — Вам нехорошо?

— Мне хорошо, — он прислонился к стене дома, поднял голову, подставляя лицо и шею прохладному вечернему ветерку. — Мне очень хорошо… Вы прекрасно танцуете, госпожа Лейтон, но с меня, пожалуй, хватит, — Леон коротко рассмеялся. — Надо отдышаться.

— Хорошо, — она встала рядом, не сводя с него обеспокоенных глаз. Бывший капитан принялся лихорадочно искать повод отлучиться, и тут, на его счастье, из толпы вынырнула Маргарита и, схватив Аврору за руку, повлекла за собой, что-то возбуждённо рассказывая и громко смеясь. Аврора едва успела кинуть на Леона ещё один тревожный взгляд, и её тут же заслонила толпа. Он глубоко вздохнул, мысленно возблагодарил Бога и Гретхен за столь своевременное появление и зашагал прочь, стремясь затушить сжигавший его телесный жар.

На этот раз кружкой пива было не обойтись, и Леон отхлебнул вина — настоящего бургундского, из местных виноградников. Оно тут же ударило в голову, которая закружилась сильнее прежнего, перед глазами всё поплыло, и Леон был вынужден тяжело опереться на деревянную, забрызганную вином и свечным воском столешницу. Подумалось, что вокруг полно молодых девушек, которые наверняка ищут развлечений, и он может утолить свой голод с кем-нибудь из них, раз прекрасная и холодная Аврора ему недоступна…

Помутневший взгляд бывшего капитана заскользил по окружавшим его людям в поисках той, что сможет утешить его этой ночью, но из темноты выплывали лишь мужские лица, подсвеченные огоньками свечей, красные, потные и пьяные. Повсюду раздавался гогот, громкие голоса прославляли Господа, даровавшего им обильный урожай, делились страшными, смешными и похабными историями, из-за дальнего столика неслась заунывная песня — похоже, исполнявшие её были пьяны сильнее других.

— За Бертрана Железную Руку, нашего храброго и щедрого господина! — воскликнул кто-то, и остальные поддержали его нестройным хором.

— И за красавицу Гретхен! — подхватил другой. Ему ответил громкий смех, и один из пьющих, высокий широкоплечий мужчина со следами ожогов на руках — должно быть, кузнец, — важно заявил:

— Если господин Бертран так щедр, почему бы ему не поделиться с нами своей подружкой? Кто из вас не хотел бы красотку Гретхен, а?

Смех вновь прокатился по толпе и тотчас смолк, когда Леон поднялся с места. Кузнец наткнулся на взгляд его голубых глаз, горящих от выпитого вина и гнева, и улыбка исчезла с его лица, густые брови сошлись к переносице.

— Извинись! — потребовал Леон. Рука сама потянулась к шпаге, та выскользнула из ножен и взлетела к подбородку кузнеца. — Проси прощения за то, что ты сказал о Маргарите!

— А если не попрошу? — кузнец, несмотря на количество выпитого, твёрдо держался на ногах, могучие руки его скрестились на груди. — Донесёте на меня господину Бертрану?

Леон краем глаза окинул остальных — они уже не смеялись, а следили за происходящим с жадным любопытством. Бывший капитан понимал, что они, дойди дело до драки, будут не на его стороне, но ему было всё равно. Желание исчезло без следа, уступив место ярости, в голове стучало, пальцы намертво вцепились в эфес, и Леон знал, что глаза его сейчас сверкают стальным блеском, а зубы щерятся, точно у волка. Ему показалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо — вихрастый долговязый Этьен, любовник Вивьен, тоже затесался в ряды пирующих.

— Я не доносчик, — сквозь зубы ответил он, вновь впиваясь взглядом в кузнеца. — Не захочешь просить прощения — я поучу тебя вежливости. Маргарита — возлюбленная Бертрана Железной Руки и хозяйка его дома! — он повысил голос. — И я никому не позволю так о ней отзываться, понятно?

Некоторое время они всё ещё пронзали друг друга взглядами: насупленный тёмно-карий — против гневного льдисто-голубого. Потом кузнец медленно опустил глаза и нехотя выдавил:

— Я… прошу прощения. Сказал, не подумав… пьян был. Так-то я ничего против господина Бертрана… и госпожи Гретхен… не имею.

— В следующий раз следи за языком, — предупредил Леон, возвращая шпагу в ножны. — А то как бы тебе его не лишиться!

Он отступил на несколько шагов, всё ещё окидывая толпу настороженным волчьим взглядом, затем резко развернулся и скрылся в сумерках, не дожидаясь, пока пьющие придут в себя. Кровь продолжала стучать в висках, лицо горело, пальцы не отпускали эфес шпаги, в голове уже начала нарастать боль, и сейчас Леон желал только одного — оказаться как можно дальше отсюда, от шумной пирующей толпы, пьяниц с их грязными шутками, странной парочки де Труа, и от неприступной Авроры с её туманными предчувствиями.

Праздник урожая под конец обернулся для Авроры Лейтон полной неразберихой. Вокруг всё пело, плясало и кружилось, мелькало пёстрым хороводом лиц и нарядов, нос щипало от обилия запахов, зачастую не самых приятных, музыка уже не радовала, а терзала слух, а Маргарита куда-то тащила подругу, что-то возбуждённо рассказывая. Светлые кудри её растрепались, шнуровка на корсаже была наполовину развязана, и Аврора невольно задалась вопросом: уж не успела ли Гретхен уединиться с Бертраном где-нибудь в укромном уголке? Подобных пар было предостаточно: пока они спешили через толпу, из кустов, из-под деревьев, из-за стоявших поодаль телег то и дело выпархивали потревоженные парочки — краснолицые, смеющиеся, пахнущие вином, с растрёпанными волосами и одеждой, находящейся в полном беспорядке.

— Чую, этой ночью будет зачато немало детишек! — заметила Гретхен и звонко расхохоталась. Она была пьяна, не столько от вина, сколько от любви, и Аврора при взгляде на неё почувствовала острый укол зависти. Пусть люди говорят про неё разное — Маргарита свободна быть со своим любимым, она же, Аврора, обязана беречь репутацию…

Кому обязана? Покойному мужу? Отцу, тоже покойному? Матери, укрывшейся от мира в монастыре? Себе самой? Кому какое дело до репутации провинциальной дворянки, затворницы, заточённой в стенах собственных лесов? Не лучше ли прямо сейчас подойти к Леону и признаться ему во всём? Он не оттолкнёт её, Аврора чувствовала это — из вежливости, из страха одиночества или из-за выпитого пива и вина, но не оттолкнёт. Они могли бы стать одной из счастливых пар, уединившихся где-нибудь в кустах…

Но нужно ли ей такое счастье — недолговечное, хрупкое, как мотылёк, сгорающий на огне свечи? Нужны ли ей хлопоты, которые последуют за этим случайным счастьем, — сплетни, пересуды и насмешки, острое чувство стыда, неловкое выяснение отношений с Леоном или, не дай Бог, дурная болезнь или внебрачный ребёнок? Стоит ли позор пары часов счастья?

Маргарита тем временем втянула Аврору в круг танцующих, и та не возражала. Девушки и женщины кружились в хороводе, держась за руки, размыкали их, чтобы похлопать ладонями в воздухе, оборачивались вокруг своей оси и снова сплетали руки, продолжая кружение. Всюду звучал задорный смех, туфли и башмаки постукивали по земле, тугие локоны ударялись о плечи, юбки и рукава надувались от ветра. Глаза и зубы танцующих сверкали, и Аврора смогла даже ненадолго забыть о своих переживаниях, отдавшись кружению. Где-то сбоку старательно, но не очень верно выводила мелодию скрипка, ей жалобным голосом подпевала флейта — похоже, что музыканты тоже здорово набрались за вечер. Сжимая руку Маргариты, Аврора кружилась, бросая рассеянные взгляды по сторонам. В какой-то миг из полумрака выплыло нежное лицо Люсиль де Труа, в желтовато-красном свете огня казавшееся загадочным и более взрослым. Она танцевала всё с тем же сомнамбулическим выражением лица, что и раньше, и Аврора с грустью подумала, что тоже хотела бы забыться во сне…

С праздника она вернулась поздно, ни о каком ужине не могло быть и речи, к тому же Жан с Марией тоже устали, и Аврора сразу же отправилась спать. Расчесав по обыкновению волосы и вынув из них аккуратно вплетённые цветы, она откинулась на постель, устало вытянув ноги, которые слегка ныли после танцев, убрала из-под головы тёмные пряди и постаралась раскинуться, чтобы влетавший в окно ночной ветерок остужал её разгорячённое тело. Она притворялась перед самой собой, выполняя обыденные вечерние процедуры, хотя прекрасно знала, что уснуть не получится. Мысли о Леоне вновь наполнили голову Авроры — о том, как внимательно он смотрел на неё, как крепко, но бережно сжимал руку, как осторожно двигался в танце, помня о своём обещании не наступать ей на ноги. «Интересно, в постели он так же осторожен?» — мелькнула непрошеная мысль, и Аврора закусила губу, пытаясь отогнать череду ярких видений, вмиг нахлынувших на неё.

Уснуть с мыслями о Леоне, его жарком, сильном и гибком теле, которое всего пару часов назад было так близко к ней, оказалось решительно невозможно. Аврора немного поворочалась на постели, подумала, не принять ли несколько капель успокаивающего зелья, которое хранилось в её шкафчике, но не решилась. Желание заглянуть в сны Леона было очень соблазнительным, но она проявила силу воли и не стала этого делать. Вдруг во снах он мечтает о ком-то совершенно другом — о своей рыжеволосой возлюбленной из прошлой жизни, о Люсиль, о какой-нибудь деревенской девушке? Или даже во сне гадает, как обнаружить разбойников и изгнать их из леса? А может, он вообще не спит?

Чтобы не думать о сыне Портоса, Аврора решила погрузиться в чужой сон. Провалившись в дремоту и освободившись от оков собственного тела, она немного покружилась над замком и, поразмыслив, направилась в сторону гостиницы. Легко пролетела сквозь крышу, миновала комнаты слуг, сквозь двери которых пробивались разноцветные лучи их снов, ненадолго задержалась возле комнаты Жюля-Антуана, раздумывая, не войти ли в тёмно-свинцовое грозовое облако, окружавшее его, но предпочла перейти к Люсиль и окунуться в нежную весеннюю зелень её сна. Она от всей души надеялась, что девушке снятся лёгкие и приятные сны, которые смогут разогнать её тоску.

Впоследствии Аврора признавалась себе, что никогда так не ошибалась.

Изначально она не видела ничего в густой плотной пелене, окутавшей её со всех сторон. Но вот зелень посветлела и стала совсем прозрачной, и из неё вырисовался силуэт самой Люсиль, распростёртой на кровати. Это была не гостиничная кровать, а другая, широкая, с балдахином — должно быть, на такой Люсиль спала в родовом замке. Она лежала на этой роскошной кровати с широко распахнутыми глазами, замерев, точно зайчонок, и прислушивалась к каждому шороху. Рыжие волосы её разметались по подушке, белая кружевная рубашка сползла, оголяя одно плечо, точно выточенное из слоновой кости.

Дверь в комнату распахнулась настежь, гулко ударившись о стену. Послышались быстрые тяжёлые шаги, какая-то тень нависла над девушкой и плашмя упала на неё. Аврора не могла разглядеть эту тень, у которой не было ни лица, ни голоса, — лишь высокий тёмный массивный силуэт, с силой прижимавший Люсиль к кровати. Та слабо вскрикнула, руки её взметнулись вверх и бессильно опали, пальцы скрючились, комкая простыню, голова запрокинулась, подставляя тонкую белую шею жадным губам незнакомца. Аврора наблюдала за происходящим словно со стороны, но какая-то её часть была в теле Люсиль, была ею самой, и её охватила дрожь отвращения, когда тёмный силуэт навалился на девушку, вдавливая её в постель. Он грубо задрал подол ночной рубашки, и хотя Аврора сумела зажмуриться, чтобы не видеть дальнейшего, ей не удалось избежать ощущения мерных толчков, хриплого дыхания незнакомца на своём лице и ноющей боли в низу живота.

По всему телу её пробежала судорога омерзения, к горлу подкатила тошнота, во рту стало кисло и горько сразу. Люсиль явно не было приятно это вторжение, она слабо, болезненно стонала и мотала головой, но не сопротивлялась, лишь сильнее сминала в пальцах простыню. Аврора, содрогаясь от отвращения, рванулась прочь, не желая больше ни мгновения находиться в этом сне, и её выкинуло в настоящий мир и в собственную постель.

Она ещё долго лежала, не в силах пошевелиться и дрожа всем телом, потом принялась нервно ощупывать себя, чтобы убедиться, что произошедшее было всего лишь сном, что никто не нападал на неё, грубо вторгаясь в её тело. Когда первый приступ страха прошёл, и мозг вновь смог ясно мыслить, Аврора села на постели и встревоженно поглядела в окно, за которым по-прежнему царила непроглядная ночь. Мысли метались, точно птицы в клетке, и она напрасно пыталась успокоить себя, говоря, что это всего-навсего сон, и многим молодым девушкам снится нечто подобное. Ей, Авроре, никогда не снилось, как её насилуют! Романтические фантазии о прекрасных юношах — совсем не то, что она увидела и ощутила сейчас!

Откуда Люсиль может знать о таком, да ещё в таких подробностях? Ей кто-то угрожал насилием? Она была свидетельницей того, как это произошло с её матерью, подругой или служанкой? Или, не дай Бог, это уже случилось с ней самой, и теперь её разум снова и снова подкидывает ужасные картины изнасилования?

«А может, она всего-навсего услышала от кого-то страшную историю, и теперь эта история ей приснилась», — попыталась Аврора обуздать собственное воображение. «Право, скоро ты начнёшь шарахаться от каждой тени! Или ты заразилась подозрительностью от Леона, который едва ли не в каждом человеке видит шпиона разбойников?». Она попыталась насмешить себя этой мыслью, но шутка выдалась скверная, к тому же разбудила воспоминания о Леоне, которые Аврора так отчаянно пыталась запрятать поглубже. Беспокойство о Люсиль никуда не ушло, оно стало только сильнее, и Аврора перевернулась на бок с мыслью, что этой ночью у неё точно не получится спокойно поспать.

«Хорошо, завтра я поговорю с ней и постараюсь всё выяснить, ты довольна?» — зло обратилась она к самой себе. «Интересно только, как я задам первый вопрос? «Простите, мадемуазель де Труа, я тут случайно подглядела ваш сон и хочу полюбопытствовать: вас никто не насиловал?». Да она примет меня за сумасшедшую, а её дядюшка и вовсе станет объезжать меня десятой дорогой!».

Аврора промучилась всю ночь, то погружаясь в неглубокий и рваный сон, то снова просыпаясь и тревожно осматриваясь по сторонам. Поднялась она рано, бледная и невыспавшаяся, кинула печальный взгляд на своё отражение, на залёгшие под глазами тени и покачала головой. Своего решения поговорить с Люсиль де Труа она не изменила и, не завтракая, отправилась в церковь.

Церковь их была маленькая, но тихая, чистая и уютная. Это утро выдалось холодным, но ясным, солнце светило, но не грело, воздух был свеж и прозрачен. Молитвы старенького священника истово неслись к небесам, но затронуть душу Авроры они не могли — она уже давно не чувствовала себя причастной церкви, с тех самых пор, как после смерти мужа всерьёз взялась за изготовление зелий и сварила то из них, что стирало память. Она считала себя ведьмой, а ведьме не место в церкви, и Авроре казалось, что даже Христос с распятия глядит на неё укоризненно.

Ни Бертрана, ни Леона в церкви не было, но Аврору это не удивило — оба они, скорее всего, страдали от похмелья. В другое время это вызвало бы у неё сочувствие, возможно, она даже поехала бы в замок Железной Руки с каким-нибудь отваром, помогающим прийти в чувство, но сейчас все её мысли были сосредоточены на Люсиль. Она пришла вместе со своим дядей, прилежно слушала проповедь, шептала губами молитвы, крестилась, украдкой поглядывала по сторонам, а Жюль-Антуан выглядел скучающим и надменным — впрочем, как и всегда. Когда проповедь закончилась, и прихожане неторопливой рекой потекли к выходу, Аврора осторожно пробралась между ними, чтобы оказаться рядом с де Труа. Оба приветствовали её: Люсиль, как показалось Авроре, с искренней радостью, её дядя со своей обычной сдержанностью.

— Какой вчера был замечательный праздник, верно? — с наигранной живостью поинтересовалась Аврора и принялась взахлёб обсуждать вчерашний день урожая, особенно напирая на наряды местных жительниц. Как она и ожидала, Жюлю-Антуану эта тема вскоре надоела, и он, попросив прощения, покинул девушек, сказав, что подождёт неподалёку от церкви, они же отправились на прогулку вокруг церковного дворика. Было зябко, и обе кутались в накидки: Аврора в чёрную, Люсиль в светло-зелёную, живо напомнившую Авроре о ночном видении.

— Вы прекрасно танцуете, как и ваш дядя, — сказала она своей собеседнице. Люсиль смущённо опустила длинные ресницы.

— У меня был хороший учитель танцев, — тихо ответила она.

— А какая вчера была погода! Признаюсь, мне было так душно, что я думала, не случится ли гроза. В такие ночи всегда снятся очень странные сны — такие живые, яркие… Кто-то даже говорит, что эти сны могут быть вещими!

Люсиль неопределённо пожала плечами, но Авроре показалось, что лицо её чуть побледнело, и приветливая улыбка покинула его. Пытаясь понять, не выдаёт ли она желаемое за действительное, она внимательнее присмотрелась к девушке, продолжая расспрашивать:

— А вы верите в вещие сны?

— Возможно, — уклончиво ответила Люсиль, покосившись в сторону дяди. Испугавшись, что она сейчас закончит разговор и вежливо откланяется, Аврора поспешила переменить тему:

— Я видела, как вы с вашим дядей танцевали. Все восхищались вами, и это действительно было прекрасно. Вы с ним, наверное, очень близки?

— Он растил меня с отрочества, — в голосе Люсиль послышалась грусть. — Матушка умерла вскоре после того, как родила меня, отец скончался, когда мне было двенадцать. Всем, что я имею сейчас, я обязана дяде.

— Вы хотя бы не одиноки, — утешающе проговорила Аврора. — А я вот потеряла всех, кто был мне близок. Даже мать — хоть она и жива, но затворилась от мира в монастыре. Как сильно я скучаю по ней!

— Вы можете хоть иногда навещать её, — ласково заметила Люсиль. Аврора покачала головой.

— Признаться, матушка не очень-то стремится видеться с кем-либо, — она порадовалась, что ей не приходится лгать. — Честно говоря, она не особо меня любит. Они с отцом хотели сына, но родилась я, а больше у матери не получилось родить. Мало того, она не смогла даже устроить мне удачный брак! Неудивительно, что она не хочет меня видеть — не желает лишний раз вспоминать о своих неудачах.

— Это очень грустно, — голос Люсиль задрожал, хотя лицо её оставалось спокойным. — И всё же у вас хотя бы есть мать…

Некоторое время они молча измеряли шагами маленький дворик. Солнце понемногу начало пригревать, слабый ветер шевелил редкие листья, ещё державшиеся на деревьях, и трепал выбившиеся из причёсок волосы девушек. Навстречу им прошаркал нищий, сгорбленный и тяжело опирающийся на костыль. Люсиль при виде его сжала губы, точно от с трудом сдерживаемой боли, и поспешно положила в протянутую миску для подаяний несколько монет. Аврора последовала её примеру, при этом внимательнее окинув нищего взглядом. Он был совсем не стар, ясные живые глаза, густые чёрные брови и чёрная же бородка придавала выразительность его вытянутому лицу. Авроре пришло в голову, что он прекрасно может передвигаться без костыля, и его высокое худое тело вовсе не является таким скрюченным и искалеченным, как он пытается показать. Впрочем, что ей за дело до нищих и их уловок!

— Благослови вас Бог, добрая госпожа… и вас, сударыня, — нищий дрожащей кистью перекрестил их и продолжил путь, одной рукой держа миску с монетами, другой зажимая под мышкой костыль. Люсиль проследила за ним глазами, затем окинула взглядом церковь и задумчиво протянула:

— Хотела бы я тоже когда-нибудь уйти в монастырь… Жить там вдали от всех, в покое и тишине, молиться целыми днями и выполнять простую работу. Ни о чём не беспокоиться и ничего не ждать…

— Вы, такая юная — и в монастырь? — удивление Авроры не было наигранным. — Но вы ведь ещё так мало видели в жизни!

— Поверьте, я видела достаточно, — лицо Люсиль помрачнело, и сейчас она, как и прошлой ночью в отблесках огня, казалась старше своих лет. Со склонённой головой в окружении рыжих кудрей и длинным плащом, спадающим с плеч, она напомнила Авроре ангела — или кающуюся Марию Магдалину. — Но я не собираюсь уходить в монастырь прямо сейчас, — она вымученно улыбнулась. — Дядюшка ни за что меня не отпустит!

— Он очень строг, — заметила Аврора, кинув взгляд на Жюля-Антуана, который в нетерпении переминался с ноги на ногу. — Ох, не завидую я тому мужчине, который влюбится в вас и решится просить вашей руки!

— Такой мужчина уже был, и не один, — с лица Люсиль исчезла всякая тень веселья, и теперь оно казалось почти траурным. — Дядюшка всем дал от ворот поворот. Честно говоря, я не думаю, что вообще когда-нибудь выйду замуж. Дядюшка продержит меня в старых девах, а потом мне одна дорога — в монахини!

— Почему он так суров с вами? — нахмурилась Аврора.

— Он беспокоится обо мне, — пожала плечами Люсиль. — Любит меня как отец.

— А вы? Вы кого-нибудь любите? — вырвалось у Авроры, но она тут же спохватилась и быстро добавила: — Прошу прощения за бестактность. Поверьте, я умею хранить секреты, и ваша тайна, какова бы она ни была, останется тайной.

— Тайна? — внезапно Люсиль расхохоталась пугающим смехом — коротким, сухим и безжизненным, и это был точно не ангельский смех — разве что падшего ангела. — Что вы, какая у меня может быть тайна! У меня нет никаких тайн!

— Простите, — Аврора потупилась, чувствуя, что хватила через край. — Я в этом диком краю совсем забыла о правилах приличия. Простите, что вмешалась не в своё дело.

— О, что вы! — воскликнула Люсиль, глаза её засверкали, и Аврора с изумлением увидела в них слёзы. — Вы добрее многих, кого я знаю. Вы, и господин де Мармонтель, и Маргарита. Никто в Париже не был так добр и участлив со мной, не требуя ничего взамен! Но госпожа Лейтон, даже вам, с вашей чуткостью, я не могу ничего рассказать. Во-первых, это не только моя тайна, а во-вторых… вы будете презирать меня!

— Презирать вас? — Аврора недоверчиво покачала головой. — За что можно презирать такое невинное создание?

— О, вы не знаете, какая я на самом деле гадкая! — Люсиль раскраснелась от вспыхнувших в ней чувств. — Вы не знаете, что я совершила! И если я скажу, вы либо не поверите, либо осудите меня, так что, — она бросила быстрый взгляд за спину собеседницы, — прошу вас, забудьте об этом! Ради всего святого, просто забудьте!

Позади раздались тяжёлые шаги, и в Авроре всколыхнулась надежда, что это капитан Леон выбрался-таки в церковь, но к ним приближался Жюль-Антуан, как всегда строгий и невозмутимый.

— Прошу простить, госпожа Лейтон, но нам пора, — его тяжёлый взгляд упал на Аврору, и та невольно поёжилась, увидев сквозивший в нём холод.

— Да-да, конечно, дядюшка, — Люсиль быстро кивнула Авроре и едва ли не бегом кинулась к дяде, взяв его под руку. Оба распрощались и ушли, оставив её стоять посреди церковного дворика, полную раздумий, сомнений и тревог.

Первое, что испытал Леон Лебренн, очнувшись этим утром, — невыносимую жажду и тупую ноющую боль в висках. Вслед за ними жгучей волной накатил стыд вместе с воспоминаниями о вчерашнем вечере, когда он хлебнул лишнего и едва не проткнул шпагой какого-то местного громилу — кажется, кузнеца. Тот, помнится, нелестно отозвался о Гретхен, и Леон пригрозил… а чем он, собственно, пригрозил? Заколоть кузнеца? Вырвать ему язык? Нажаловаться Бертрану?

Мысли путались и смешивались, накатываясь одна на другую, словно морские волны, лижущие песок. Откуда-то всплыли воспоминания о другой попойке, которая тоже ничем хорошим не закончилась. Кажется, с ним тогда было трое молодых людей, и одна из них, как ни странно, девушка. Леон зажмурился, пытаясь выцепить из памяти хоть что-то, но лица расплывались и ускользали от него. В висках стучало, во рту пересохло, и какая-то навязчивая мысль просилась на язык, вертелась на самом его кончике… какое-то имя?

— Анжелика? — хрипло позвал Леон и поморщился от звука своего голоса. Рядом послышались лёгкие шаги, и чья-то рука протянула кувшин, к которому бывший капитан тут же жадно припал, залпом глотая холодную живительную воду. От этого он закашлялся, потом, отдышавшись, поднял глаза на ту, что принесла ему спасительный кувшин.

— Спасибо… Анжелика.

— Я не Анжелика, — белокурая женщина, сидевшая рядом с ним, грустно вздохнула. — Я Гретхен.

И правда, как же он мог перепутать? Гретхен, возлюбленная Бертрана, за честь которой он так рьяно вступился вчера ночью, совсем не похожа на Анжелику! Она старше и худее, лицо более вытянутое, глаза не голубые, а серые, волосы вьются сильнее… Постойте, откуда он вообще знает, как выглядит неведомая Анжелика?

— Простите, — он потряс головой, вытряхивая из памяти ненужные воспоминания. — Кажется, вчера я чертовски напился.

— Это ещё мягко сказано, — Маргарита покачала головой. — Будете так дальше пить, потеряете те немногие частички памяти, которые у вас ещё остались.

— Не уверен, что буду сожалеть об этом, — проворчал он, склоняя голову и прижимаясь к прохладному боку кувшина лбом. — Сударыня, вы — моя спасительница. Кстати, как там Железная Рука?

— Не в лучшем состоянии, чем вы, — уголки её губ поднялись. — Мается от похмелья, клянёт местное вино всем на свете и обещает, что в жизни больше не притронется ни к вину, ни к пиву!

У Леона вырвался смешок.

— Посмотрим, сколько он продержится, — хмыкнул он.

К обеду оба мужчины пришли в себя и смогли воздать должное каше, зажаренной утке и запечённым яблокам. Бертран беззлобно подтрунивал над собственной неспособностью устоять перед вином, Леон больше отмалчивался, Гретхен прятала улыбку, закусывая губы. Слуги в этот день были тише обычного: Франсуа лишь иногда бросал на хозяина укоризненные взгляды, Вивьен вообще передвигалась бесшумно и старалась лишний раз не попадаться на глаза никому из обитателей замка. При её виде Леон вспомнил вихлястого юношу, Этьена, и неясные подозрения с новой силой зароились в его голове.

Весь этот день прошёл впустую: ни Леон, ни Бертран не покидали замок и даже не заговаривали о том, чтобы заняться поисками разбойников. Леон лёг раньше обычного, собираясь хорошенько выспаться: на следующий день ему требовалось встать пораньше. Спал он беспокойно, безуспешно пытаясь прогнать мысли о загадочных незнакомцах из прошлого, таинственной девушке по имени Анжелика и Авроре Лейтон, которая в фантазиях представала перед ним в куда более откровенных образах, чем наяву. Наутро он встал невыспавшийся, однако твёрдо решил держаться придуманного накануне плана и, быстро одевшись и захватив с собой шпагу, спустился вниз, стараясь производить как можно меньше шума.

Небо только-только начинало светлеть и было всё затянуто серой пеленой. Вокруг клубился туман, воздух был сырым, и Леона сразу же пробрал озноб. Поёжившись, он плотнее запахнул плащ и направился в сторону конюшни, где в прошлый раз застал Вивьен с Этьеном. Ему пришлось некоторое время помёрзнуть, но вскоре страдания его были вознаграждены. Служанка выскользнула из-за кустов, кутаясь в тёмно-коричневую накидку, юноша в обычном своём потрёпанном одеянии следовал за ней. Оглядевшись и никого не обнаружив, Вивьен по-кошачьи прильнула к любовнику, и он страстно поцеловал её в губы.

— До встречи, Этьен, — она поспешно отстранилась и снова испуганно огляделась. Юноша кивнул ей и расхлябанной, но в то же время быстрой походкой направился прочь. Леон выждал, пока Этьен скроется из виду, а Вивьен метнётся назад в замок, и, прокравшись вдоль кустов, зашагал вслед за юношей.

Его план был прост: проследить за этим загадочным любовником, которого служанка так скрывает, и узнать, не связан ли он каким-либо образом с шайкой Чёрного Жоффруа. Конечно, можно было просто поговорить с Вивьен, но кто знает, не заупрямится ли девушка? Может, она вообще не захочет ничего рассказывать или предупредит возлюбленного об опасности, и он сбежит! Нет, сначала требовалось узнать, кто он таков.

Этьен шёл быстро, не оглядываясь, Леон следовал за ним, то и дело пригибаясь или прячась за дерево, и стискивал зубы, чтобы не стучать ими от холода. Туман неплохо скрывал его от глаз преследуемого, но он же и мешал ясно различать дорогу впереди. Путь Этьена вёл в лес, и Леон крепче сжал эфес шпаги, надеясь, что ему повезёт не наткнуться на разбойников.

В лесу было неестественно тихо, он выглядел пустым и вымершим. Туман цеплялся за сучья деревьев, стоял стеной, и казалось, что за ним скрываются не звери, птицы и разбойники, а жуткие существа из сказок, которые маленькому Леону рассказывала мать, вампиры, оборотни и привидения, следящие за одинокими путниками огромными светящимися глазами. Этьену, судя по всему, тоже стало не по себе — он принялся насвистывать какой-то незамысловатый мотив, затем ускорил шаг, а под конец почти побежал. Сучья громко трещали под его ногами, листья шуршали, и Леон мог не бояться выдать себя шумом. Он тоже рванулся вперёд, но тут его внимание привлекло что-то белое, мелькнувшее в очередном просвете между деревьев.

Сердце резко сжалось от дурного предчувствия. Этьен стучал ногами где-то впереди, но Леон оставил преследование и свернул в сторону, направившись к неожиданной находке. Чем ближе он подходил, тем сильнее заходилось сердце, в висках стучало, а разум кричал ему: «Не смотри туда! Не смотри!».

Но Леон посмотрел и увидел то, что, как он знал, отпечатается в его памяти настолько прочно, что его не сотрёт никакое зелье забвения.

На тёмной и влажной опавшей листве раскинулось тело девушки. Руки и ноги бессильно разметались в разные стороны, лицо исказила гримаса страха, на белой шее виднелись засохшие брызги крови. Нежно-кремовое платье было забрызгано грязью, разорвано сверху, а на груди и животе по нему расходились багрово-красные потёки. В первый миг Леону показалось, что под головой девушки тоже растеклась лужа крови, но потом он понял, что это её распущенные волосы — красно-рыжие, вьющиеся, ореолом окружившие запрокинутую голову.

Перед ним лежала Люсиль де Труа, убитая ударом чего-то острого прямо в сердце.

В церкви столпилось непривычно много людей, из-за чего она казалась ещё более маленькой, тесной и узкой, чем обычно. Старичок-священник возносил молитвы ещё более истово, чем всегда, голос его дрожал, не то от благоговения, не то от подкативших к горлу слёз, и слова устремлялись напрямик к небесам, таяли в вышине, где-то между невидимо и неслышно порхающими ангелами — там, куда отправилась ныне душа безвременно почившей Люсиль де Труа.

Аврора Лейтон едва слышала священника. Горло у неё словно сдавила петля, дышать было тяжело, и если бы кто-нибудь сейчас обратился к ней с вопросом, она бы смогла выдавить лишь нечто невразумительное. К счастью, никто и не думал обращаться к ней. Из-под чёрной кружевной накидки, закрывавшей пол-лица, Аврора мрачно осматривала присутствовавших, подолгу вглядывалась в каждого, точно пыталась прочитать их мысли, прямо-таки вцеплялась в них своими пронзительными серыми глазами. Железная Рука как-то сказал ей, что от её взгляда ему становится неуютно — она как будто прямо в душу смотрит! Это было правдой, но лишь отчасти — заглядывать в людские души Аврора могла лишь во снах. Ах, если бы сны могли указать ей убийцу Люсиль!

Она винила себя в смерти девушки с того самого момента, как узнала о случившемся. Никаких разумных причин для этого не было, но Аврора чувствовала, ощущала всей душой: внезапное и жестокое убийство Люсиль связано с их коротким разговором в церковном дворике. Если бы не этот разговор, ничего бы не случилось, Леон на следующий день не обнаружил бы в лесу распростёртое тело девушки, и сейчас они все не оплакивали бы её гибель под сводами церкви.

Взгляд Авроры вновь метнулся к сыну Портоса. Он стоял, как и раньше, прямой и невозмутимый, и все переживания, если они у него были, скрывал под обычной маской холодности. Сквозь прорези в ткани накидки Аврора видела, что Леон тоже оглядывает присутствующих, подолгу задерживает взгляд на каждом, щурит свои стальные голубые глаза, точно стремится проникнуть в мысли прихожан. «Должно быть, он тоже подозревает всех и каждого», — подумала Аврора, но сейчас ей совершенно не казалась забавной излишняя подозрительность бывшего капитана.

Неподалёку от него стояли Бертран и Гретхен. Железная Рука был мрачен и суров, стоя так, с опущенной головой и насупленными бровями, он напоминал статую рыцаря, высеченную из камня. Пальцы его левой руки беспрестанно сжимались в кулак и снова разжимались, глаза он, в отличие от Леона, почти не поднимал и вообще весь был погружён в свои раздумья. Гретхен, бледная и печальная, в чёрном платье и такой же накидке, странным образом делавших её ещё красивее, то и дело шмыгала носом, вытирала платочком покрасневшие глаза или припадала к Бертрану, утыкаясь лицом в его плечо.

Аврора снова, в десятый или сотый раз, окинула взглядом церковь. Жан и Мария тихонько стояли в уголке, оба то и дело утирали слёзы. Франсуа шумно вздыхал и часто моргал — было видно, что он изо всех сил старается сохранять степенный вид и не разрыдаться. Вивьен почти не отнимала рук от лица, так что её было сложно рассмотреть, но Авроре показалось, что служанка плачет, не переставая. Оно и неудивительно — Люсиль была примерно её ровесницей…

Её взгляд опять обратился к Жюлю-Антуану, стоявшему возле самого гроба. Если дядя и оплакивал Люсиль, то делал это втайне от всех — во всяком случае, Аврора ни разу не видела его плачущим или даже украдкой вытирающим слезу. Его серые глаза были сухи и горели ярким огнём, черты лица ещё больше заострились, и в них проступило что-то хищное, придававшее де Труа сходство с орлом или волком. Авроре вспомнились бабушкины сказки об оборотнях, и в тот же миг Жюль-Антуан, словно почувствовав её взгляд, резко вскинул голову и посмотрел прямо на неё. На мгновение их глаза встретились, и Аврора быстро опустила голову, отступила в тень, прячась под своей кружевной накидкой и испытывая непонятое чувство — она не знала, был это стыд или страх.

В то утро, когда Леон, забрызганный грязью, шатаясь от тяжести ноши и тяжести своего открытия, принёс тело Люсиль в замок Бертрана, разразилась настоящая трагедия. Маргарита и Вивьен рыдали, Франсуа шумно сморкался и пытался быть полезным, но на деле только беспомощно повторял: «Как же так? Такая молоденькая, у меня обе дочки старше её… Как же так?». Бертран ругался самыми страшными ругательствами, метал громы и молнии, проклиная разбойников на чём свет стоит, грозясь переловить их всех до единого и разбить им черепа железной рукой. Он отважно взял на себя роль вестника беды, о чём потом горько сожалел.

Жюль-Антуан до последнего отказывался верить в случившееся. Сначала он не хотел даже ехать с Бертраном, потом всю дорогу до замка пытался добиться от спутника признания, что это лишь дурная шутка, Люсиль просто хочет проучить его, вот и спряталась в замке Железной Руки, что он за такие шутки вызвал бы Бертрана на дуэль… Обо всём этом рассказали Авроре Бертран и Маргарита. Аврора узнала дурную весть от Марии, которая услышала об этом от кого-то на рынке, кто услышал это от Вивьен, и тотчас поспешила к соседям, где, слава Богу, уже не было тела Люсиль, а был лишь разгневанный хозяин и его растерянные домочадцы.

По словам Гретхен, Жюль-Антуан ворвался в комнату как раз тогда, когда она нашла в себе смелость приблизиться к телу и осторожно принялась протирать его губкой. Де Труа грубо оттолкнул её — она ударилась плечом и спиной о стену и чудом удержалась на ногах, но убитый горем дядя не заметил этого. Он упал на колени перед племянницей и зарычал, как зверь, «как самый настоящий волк!». Маргариту от этого зрелища охватил ужас вперемешку с сочувствием, но она не посмела приблизиться к горюющему, и в страхе поскорей покинула комнату. Де Труа вышел минут через пять, тяжело дыша и ледяным голосом приказал помочь ему подготовить тело племянницы, чтобы он мог увезти её с собой. Ни у кого даже и мысли не возникло хоть что-то возразить ему. Вскоре Люсиль, бережно завёрнутая в полотно, уже покоилась на седле Жюля-Антуана, и тот, яростно пришпорив бедного коня, пустился прочь.

На другой день он рассказал, как так получилось, что его племянница оказалась одна в лесу в столь ранний час, пешая и в лёгком платье. По словам де Труа, они с Люсиль крупно поссорились — причину этой ссоры он предпочёл оставить в тайне. Племянница бросила ему в лицо множество упрёков, разрыдалась и выбежала прочь из номера. Жюль-Антуан был уверен, что «вздорная девчонка» не покидала пределов гостиницы, что она походит по двору, зайдёт в конюшню, расчешет гривы лошадям, покормит их яблоками, поплачет и, уже полностью успокоившаяся, вернётся в номер. Он и подумать не мог, что Люсиль побежит в лес. «Должно быть, она хотела меня проучить, чтобы я по-настоящему испугался за неё!» — восклицал он, грозно сверкая глазами. «Побежала в лес, не разбирая дороги, там заблудилась, а за очередным деревом её подкараулил какой-нибудь разбойник. И это всё потому, что вы — лично вы! — не выполнили свой долг и не очистили лес от этих тварей!».

Произнося эти слова, Жюль-Антуан направлял укоряющий перст в сторону Бертрана. Тот покаянно прижимал железную руку к груди, клялся и божился, что сделает всё возможное, чтобы в кратчайшие сроки изгнать разбойников из леса, призывал в свидетели всех святых. «Они подняли руку на мою племянницу!» — продолжал бушевать де Труа. «Ни испугались ни гнева короля, ни мести дворянина! А кого они убьют в следующий раз? Вашу спутницу?» — не до конца разобравшись в статусе Маргариты, он именовал её «спутницей». — «Мадам Лейтон? Вашу служанку? А может, местного священника? Или вовсе проберутся в ваш замок и сожгут его? Что вы за хозяин, если не можете изгнать из леса эту сволочь, этих мерзавцев, этих негодяев?».

Аврора присутствовала при этом разговоре, как и Гретхен, но де Труа не стеснялся в выражениях. Убедившись, что Бертран, раскрасневшийся и тяжело дышащий, достаточно пристыжен, он повернулся к Леону и обрушил на него град новых упрёков. По мнению безутешного дяди, «господин Лебренн» занимался чем угодно, но только не поисками разбойников, следил не за теми, плохо служил Железной Руке и вообще мог бы спасти Люсиль, появись он в лесу чуть раньше. Леон выслушивал несправедливые упрёки с тем же холодным видом, с каким, должно быть, принимал на себя гнев министра финансов Кольбера: он привык к незаслуженным выговорам, даже если и не помнил этого, и сносил их спокойно. Только при словах о спасении Люсиль у него чуть дёрнулся угол рта, но бывший капитан промолчал.

Аврору де Труа не упрекал, но она сама чувствовала груз своей вины — он надавливал на плечи, мешая выпрямиться, заставлял пригибаться к земле, отводить глаза, чувствовать себя гадкой, скверной и преступной. «Какая я на самом деле гадкая!» — так, кажется, сказала Люсиль при их последней встрече? Что она имела в виду? Какую «не свою тайну» хранила? И уж не из-за этой ли тайны её убили? Вопросы метались в голове Авроры, больно клевали изнутри, как птицы — чёрные кладбищенские вороны, которые, должно быть, уже кружат над могилами в ожидании добычи. Церковь внезапно показалась необыкновенно тесной и тёмной, как гроб, стены будто стали сужаться, наваливаться всей своей каменной громадой на Аврору, грозясь раздавить, и она, задыхаясь, поспешила к выходу. С трудом пробралась через толпу, шёпотом прося прощения у каждого, кого она задела по пути, вывалилась через тяжёлые резные двери наружу и, из последних сил добредя до скамьи, стоявшем во дворике, устало упала на неё. Корсет, ещё утром добросовестно затянутый Марией, сейчас больно впился в живот и бока, в глазах потемнело, в ушах раздался неприятный шум, и Аврора испугалась, что лишится чувств. «Дыши!» — приказала она себе. «Не думай ни о чём, просто дыши!».

Понемногу силы возвращались к ней. Голова уже кружилась не так сильно, перед глазами перестали плясать цветные пятна, в ушах всё стихло. Аврора сидела, откинувшись на спинку скамьи, грудь её тяжело поднималась и опускалась, дыхание было хриплым. Накидку она сбросила, чтобы не мешалась, и теперь, впервые за всё время, проведённое в церкви, открыв лицо, чувствовала себя слабой и беззащитной.

Сзади послышались шаркающие шаги, и Аврора испуганно обернулась, но тут же успокоилась. Это был тот хромой нищий, которого они с Люсиль встретили несколько дней назад в этом же дворике. Сегодня он хромал как будто сильнее обычного, капюшон спадал ему на глаза, закрывая верхнюю часть лица, но чёрная бородка торчала столь же воинственно. Он остановился возле Авроры, и та ощутила лёгкий приступ раздражения, но нищий не стал клянчить милостыню, а простуженным голосом поинтересовался:

— Кого там отпевают, добрая госпожа? Говорят, это девушка… молодая и красивая. От несчастной любви, что ль? Уж не руки ли на себя наложила? — он быстрым движением перекрестился.

— Нет, — глухо ответила Аврора — петля, сдавившая горло, и не думала пропадать. — Её убили разбойники в лесу. — И, сама не зная зачем, добавила: — Это была та рыжая девушка, которая дала тебе милостыню пару дней назад, помнишь? Мы вместе с ней гуляли здесь, во дворике.

— Ах ты Господи! — нищий снова перекрестился. — Бедная, как же её жалко! Молодая, красивая, добрая — чисто ангел!

— А если не молодая и не красивая, то не жалко? — спросила Аврора с резкостью, удивившей её саму. Нищий стушевался и опустил голову.

— Простите, госпожа, не то я хотел сказать… Я человек простой, красиво говорить не приучен. Жалко, конечно, всех жалко… Да точно ли это разбойники?

— А кто же ещё? — она пожала плечами. — Кто ещё мог заколоть Люсиль ножом прямо в сердце в глухом лесу?

— Уж не знаю, госпожа, уж не знаю, — нищий неловко переступил с ноги на ногу и тяжело опёрся на костыль. — Только про Чёрного Жоффруа говорят, что он из благородных и женщин никогда не тронет!

— «Говорят»! — презрительно фыркнула Аврора. — В том-то и дело, что говорят! А те женщины, которые пострадали от его рук, об этом никогда не расскажут. Потому что разбойники ограбили их, взяли силой, а после убили и закопали где-нибудь в лесу!

— Может, и так, — задумчиво проговорил нищий. — Только чего же бедную госпожу Люсиль — Люсиль же её звали, упокой Господи её душу?

— Люсиль.

— Чего же они её не закопали? Поговаривают, тело её едва ли не на опушке нашли. Лежала она там, бедная, без одежды, в чём мама родила…

— Врут, — сухо ответила Аврора. — Люсиль была в платье, в том самом, в котором убежала в лес. А почему не закопали… не успели, например. Леон нашёл её слишком быстро, а разбойники не захотели с ним связываться. Или они не собирались убивать Люсиль, но она стала сопротивляться, бросилась бежать, один догнал её, заколол кинжалом, а потом испугался содеянного и сбежал. Или это был вызов Железной Руке: вот, погляди! Мы убили знатную девушку в твоих владениях и оставили её на твоей земле!

— Складно вы говорите, госпожа, очень складно, — в гнусавом голосе нищего послышалось восхищение. — Только если бы разбойники ограбить её захотели или какое непотребство совершить, разве не раздели бы её догола? Платье-то на ней наверняка дорогое было. И серёжки всякие, бусы, колечки — их-то уж точно сняли бы!

— Не знаю, — сухо ответила Аврора, чувствуя, как внутри быстро нарастает тревога. — Может, не было на Люсиль никаких украшений. С утра встала, поссорилась с дядей и выбежала в чём была, не успела нарядиться. А насчёт платья… Говорю же, не успели. Или правда не хотели убивать, а потом испугались, и им было уже не до платья.

Она спохватилась, что слишком много рассказала неизвестному нищему, которого видит второй раз в жизни. И про то, что тело Люсиль нашёл Леон, и про её странный утренний побег из гостиницы, и про свои размышления насчёт убийства. Она и сама не раз задавалась вопросами: почему де Труа остановились в гостинице, хотя могли бы погостить у Бертрана — он им предлагал, он сам ей это рассказывал. В замке полным-полно свободных комнат, там гораздо удобнее и тише, чем в гостинице! Что могло вызвать ссору настолько крупную, что Люсиль убежала от дяди аж в лес? Почему разбойники не похоронили её тело, а бросили на открытом месте? Была ли она ограблена? Было ли — у Авроры комок подкатил к горлу при воспоминании о недавнем сне — над ней совершено насилие?

— Ты задаёшь слишком много вопросов, — она хмуро посмотрела на собеседника, пытаясь проникнуть взглядом под капюшон, и нищий поспешно надвинул его сильнее на лоб, укрываясь от неё. Авроре не нравилось, что он столь дотошен, ещё меньше нравилось то, что он задавал ей те же вопросы, которые она задавала себе сама.

— Уж не причастен ли ты к смерти Люсиль? — прямо спросила она. Нищий возмущённо охнул и закашлялся.

— Да чтобы я… Да я ни разу в жизни женщину не ударил, не говоря уже о том, чтобы ножом! Да я бы и догнать её не смог, с моей-то хромотой! Она, небось, лёгкая, быстрая, как лань была, а я…

— А ты вполне можешь притворяться, — ещё более сурово заявила Аврора. — Отнять у тебя костыль и им же тебя и стукнуть — посмотрим, как быстро ты побежишь!

— Да за что же! — в голосе его звучала неприкрытая обида. — Я к вам со всей душой, со всем участием, а вы меня — костылём! Я думал, вы добрая госпожа, а вы меня, больного человека, костылём! Я, может, помочь хотел!

— В чём помочь? — она сама поразилась металлическому звону своего голоса.

— А в том! Я, может, и глупый человек, но кое-что понимаю. И если уж про Чёрного Жоффруа говорят, что он женщин не трогает, то так и есть. Не станут такие слухи на пустом месте распускать!

— Может, он сам и не трогает, — Аврора скривила губы. — А вот кто-то из его шайки, менее благородный и порядочный, может и трогать.

— Не бывает такого! Атаман всю свою шайку железной рукой держит, на то он и атаман!

— Ты-то откуда знаешь? — окончательно вспылила она, всем телом поворачиваясь к нищему, готовая в любой миг вскочить и вцепиться ему в лохмотья, удержать, позвать на помощь. — Ты сам, случаем, не из разбойников? Может, ты только прикидываешься хромым да убогим, а сам расхаживаешь тут, вынюхиваешь и шпионишь? Хочешь узнать, не запахло ли жареным, можно ли вам и дальше вершить свои бесчинства или уже пора подыскивать другое место! Вот сейчас позову господина Бертрана, он тебе устроит допрос с пристрастием!

— Не надо тревожить Железную Руку, — быстро произнёс нищий, крепче сжал костыль и захромал прочь со скоростью, которой позавидовал бы и здоровый. Уже у самой ограды он обернулся и скороговоркой бросил:

— Чёрного Жоффруа я никогда лицом к лицу не встречал и в том могу поклясться, а вот только не вышло бы так, что это кто-то другой заколол бедную Люсиль, упокой Господи её душу, а теперь пытается свалить на разбойников!

Он скрылся из виду. Аврора, полная решимости преследовать его, поднялась было с места, но тут же села обратно. Нищий — теперь она в этом не сомневалась — мог прекрасно передвигаться без костыля. Он просто-напросто сбежит, и она его не догонит, в лучшем случае вернётся к церкви с пустыми руками, а в худшем — повторит судьбу Люсиль, потому что нищий подкараулит её где-нибудь за углом и пырнет ножом. И хорошо если просто пырнёт, а то ведь может сначала затащить куда-нибудь и надругаться…

Передёрнувшись от нового воспоминания о ночном кошмаре, Аврора выпрямила спину и тревожно огляделась по сторонам. Сейчас надо держать ухо востро, это точно. Поменьше ездить одной, если уж выезжать куда, так с Бертраном или Леоном, почаще оборачиваться и принять во внимание последние слова нищего. Разбойник он или нет, а сказанное им вполне может быть правдой. Когда в лесу орудует шайка, ничего не стоит спихнуть на неё убийство невинной девушки, совершённое по совсем иным мотивам.

Невинной… А невинной ли? Или всё же гадкой, как назвала себя сама Люсиль?

Рассуждения Авроры были прерваны тяжёлым хлопком двери. На крыльце появился Леон, прищурился, глядя на блёклое осеннее солнце, сумевшее-таки пробиться сквозь облака, и зашагал к Авроре. При его виде она, как обычно, испытала волну чистой радости, всё её тело охватило тепло, и она быстро опустила глаза, виня себя за то, что смеет радоваться, когда все вокруг убиты горем, а девушка, которую она могла назвать своей подругой, жестоко убита.

— Сударыня, — Леон кивнул ей и присел на скамью рядом. Аврора поглядела на него из-под ресниц, раздумывая, стоит ли говорить о своих подозрениях. Не рискует ли она показаться глупой, не лезет ли она не в своё дело? Но с тех пор, как была убита Люсиль, это стало их общим делом. На одной чаше весов было мнение Леона об Авроре, на другой — возможность найти убийцу, и колебалась она недолго.

— Я тут разговаривала с одним нищим, — без обиняков начала она, — и он показался мне странным. Возможно, вы его раньше здесь видели. Высокий, худой, сильно хромает, опирается на костыль, и у него острая чёрная бородка.

— Не припоминаю, — ответил Леон. — Впрочем, я не так уж часто бываю в церкви, а милостыню не подаю из принципа, так что мог его и не запомнить.

— Вот и я тоже его что-то раньше не видела, а в церковь я хожу почаще вас, — задумчиво сказала Аврора. — Но странность не только в этом. Он, я уверена, только притворяется хромым, а на самом деле прекрасно передвигается без костыля. Только притворяется глупым, а на самом деле очень хорошо соображает. И — не подумайте, что я смеюсь над вами — он волне может быть шпионом разбойников.

Она кратко пересказала Леону свой разговор с загадочным нищим. Выслушав, бывший капитан бросил хмурый взгляд в сторону церкви и протянул:

— Да-а, было бы любопытно побеседовать с этим нищим… Уж больно умные вопросы он задаёт! И предположение, что кто-то убил Люсиль, а потом попытался выставить виновными разбойников… признаться, я сам об этом думал. Но кто мог лишить жизни такую юную и прекрасную девушку?

— Вы слышали поговорку, что на похоронах убийца всегда плачет сильнее всех? — она проследила за взглядом Леона, всё ещё устремлённым на дверь церкви.

— Нет, не слышал. Но я понял, на кого вы намекаете, — он перевёл взгляд на Аврору. — Подозреваете дядю Люсиль, так?

— Именно, — кивнула она. — Он мне с самого начала не понравился. И вам, кстати, тоже.

— Верно, но это не причина подозревать его в убийстве родной племянницы. Зачем ему убивать Люсиль? Он, конечно, был строг с ней, но не настолько же!

— Может, у неё был любовник, а Жюль-Антуан узнал о нём и разгневался на племянницу, которая его опозорила. Или она, скажем, украла у него что-то и попыталась сбежать. Или они прибыли сюда с какой-то тайной шпионской миссией. Может, они на самом деле вообще не дядя и племянница! Не очень-то они похожи, если вдуматься…

— Это ничего не значит, — сумрачно ответил Леон. — Мы с сестрой тоже не особо похожи.

— Вы с кем? — сердце Авроры пропустило удар. Боже, неужели зелье забвения перестало действовать, и он всё вспомнил? Или только начинает вспоминать — понемногу, по крупицам, собирая свою память, как раздробленные осколки или пшеничные зёрна? Помоги ей Господь, если это действительно так! Помоги им всем Господь…

— С сестрой… — Леон поймал её удивлённый взгляд и, криво усмехнувшись, пояснил: — Это смешно, но я почти не помню свою сестру. Ни лица, ни голоса, ни имени — даже не помню, родная она мне или нет! Хотя нет, имя порой всплывает. Анжелика… Вот как её зовут — Анжелика!

— И это всё? — Аврора напряжённо всматривалась в него. — Больше вы ничего не помните?

— Нет, — он махнул рукой, досадуя, что отвлёкся от дела. — Но это и неважно. Я говорил, что дядя и племянница совсем не обязательно должны быть похожи.

— Это верно, — кивнула она. — И всё же это дело не даёт мне покоя. Я попробую выяснить, что с Жюлем-Антуаном не так. Попытаюсь поговорить с ним самим, с его слугами — вдруг они знают причину ссоры дяди и племянницы? Поговорю с Гретхен — она пыталась омыть тело, может, что-нибудь заметила. Кстати, вы ведь первый нашли тело, — она ненадолго закусила губу, но затем решительно продолжила: — Вы не заметили, были ли на ней… следы надругательства?

— Не знаю, — Леон помрачнел ещё больше и покачал головой. — Сами понимаете, я не рассматривал её настолько тщательно. Синяков я вроде бы не увидел. Платье было всё в грязи и разорвано, это да, но разорвать его мог и нож нападавшего. Её ударили ножом в грудь, вытекло много крови, она залила верх платья, грудь, шею, но на ногах, на бёдрах крови не было… Прошу прощения, — спохватился он, видимо, увидев бледность Авроры.

— Нет, ничего, — она с трудом проглотила подступивший к горлу комок. — Если уж я решила расследовать это дело, мне надо перестать быть нежной пташкой. Бертран, я так понимаю, даже не рассматривает другие версии, помимо разбойничьей?

— Нет. И он решил все силы бросить на поиск разбойников, так что уже завтра я снова попробую проследить за Вивьен и её таинственным возлюбленным.

— Вы говорили Железной Руке, что подозреваете его служанку?

— Не говорил. Не хочу, чтобы он спугнул её каким-нибудь необдуманным решением. Когда зашла речь о том, что я делал один так рано в лесу, я сказал, что заметил подозрительного юношу, идущего к лесу, и решил проследить за ним. Боже, я надеюсь, вы не подозреваете меня? — он снова криво усмехнулся.

— Нет, Леон, что вы! — воскликнула Аврора. — Вы и Бертран — одни из немногих, кому я полностью доверяю. Ещё, конечно, Жану и Марии, но они вряд ли смогут помочь мне в этом деле.

— Это хорошо. То есть, хорошо, что вы мне доверяете, — Леон встряхнул головой, отбрасывая с лица светлые пряди. — Когда де Труа сказал, что это я виноват в том, что не смог спасти его племянницу… — он замолчал и крепко сжал кулаки, слепо уставившись в одну точку перед собой.

— Вы не виноваты! — Аврора в порыве сочувствия потянулась к нему и легко сжала его левую руку. — Знаете, возможно, это прозвучит глупо, но несколько дней назад, когда Люсиль ещё была жива, мне приснился сон про неё. Кошмарный сон. И после пробуждения я захотела поговорить с ней. Расспросить, не мучает ли её что-нибудь, нет ли у неё какой-нибудь тайны. И она почти начала рассказывать, но тут появился дядя и весьма поспешно увёл её. А на следующее утро вы нашли Люсиль мёртвой в лесу.

Леон негромко присвистнул.

— Чертовски подозрительно, — пробормотал он. — А что именно вам сказала Люсиль?

— Что у неё и правда есть какая-то тайна, но это не её тайна. Что она на самом деле вовсе не невинная, а очень гадкая. Что я буду презирать её, если узнаю. Мне кажется, этим разговором я спровоцировала её. Если бы я не стала расспрашивать Люсиль, она не упомянула бы некую тайну, её дядя не заволновался бы так, они бы не поссорились, она бы не убежала в лес… — голос Авроры дрогнул и сорвался, к глазам вновь подступили слёзы. Борясь с ними, она ощутила, что Леон, не отнимая левой руки, осторожно накрыл её кисть правой.

— Ну-ну, — он ласково похлопал её по руке, и от этого прикосновения слёзы хлынули ещё сильнее. Аврора уже достаточно оплакала Люсиль в своей комнате, за запертой дверью, но теперь она плакала не то по безвременно почившей девушке, не то по Леону с его потерянной памятью, не то по себе самой, запутавшейся в тенётах собственных мыслей. Капитан ничего не говорил, только продолжал осторожно сжимать её ладонь, пока она давилась сдерживаемыми слезами, свободной рукой вытирала глаза и бесконечно всхлипывала. Он не делал попыток приобнять её или хоть как-то успокоить словами, не предлагал платок, которого у него, возможно, и не было, просто держал её за руку, и это молчаливое утешение было лучшим из всех возможных. Хотя где-то в глубине души Авроре всё равно хотелось, чтобы Леон обнял её и прижал к груди, она понимала, что это непременно кто-нибудь заметит, и пойдут ненужные разговоры, слухи и сплетни. Нет, лучше уж так…

Наконец приступ прошёл, и Аврора осторожно отняла руку.

— Спасибо, — тихо проговорила она.

— Вашей вины в случившемся нет, — также тихо ответил Леон. — Да и моей, если уж на то пошло, тоже. Когда я нашёл Люсиль, она была уже холодна. Она умерла задолго до того, как я появился в лесу, — самое меньшее за час.

— Значит, из гостиницы она сбежала совсем рано, ещё в сумерках, — проговорила Аврора. — Постояльцы тогда ещё спали, хозяин, скорее всего, тоже, вряд ли кто-то что-то видел… Но я всё равно завтра отправлюсь в гостиницу и попробую расспросить слуг де Труа.

— А я попытаюсь напасть на след разбойников, — Леон кивнул ей и даже сумел ободряюще улыбнуться. — Удачи вам в завтрашнем расследовании, Аврора.

— И вам… Леон, — она была смущена неожиданным обращением по имени, но не стала его поправлять. Двери церкви распахнулись, оттуда один за другим выходили люди, и Аврора поспешила присоединиться к толпе.

Какие бы планы у неё не имелись на завтра, сегодня требовалось почтить память усопшей Люсиль де Труа.

Вернувшись в Усадьбу теней после похорон, Аврора до конца дня не могла найти себе места. Всё валилось из рук: шитьё не ладилось, стежки получались косыми и кривыми, цифры в расходных книгах никак не желали выстраиваться в стройные ряды, сосредоточиться на чтении было невозможно — глаза сами собой соскальзывали с мелких строчек, а мысли устремлялись вдаль, к Люсиль де Труа, такой юной, прекрасной и безвременно погибшей, к её суровому и загадочному дяде и к Леону, который был так ласков с ней нынче днём, который подарил ей неожиданное и от того ещё более драгоценное утешение. К Леону Лебренну, который забыл, что он Леон дю Валлон. К Леону, который не раз снился ей, и в сны которого она заглядывала сама. К Леону, которому она стёрла память, сама не зная, что ею тогда двигало, милосердие или любопытство, а теперь горько сожалела об этом. К Леону, о чьих золотистых волосах, прищуренном цепком взгляде и сильных руках она никак не могла забыть…

Аврора, не выдержав ничегонеделания, легла спать пораньше — перед завтрашним расследованием в любом случае нужно было выспаться. Погрузившись в сон и покинув своё тело, она первым делом полетела к гостинице, стремясь заглянуть в сны Жюля-Антуана де Труа — вдруг он выдаст свою тайну? Покружившись над крышей, Аврора прошла сквозь неё и невесомо порхнула внутрь, невидимым и неслышным призраком заскользила по комнатам, отыскивая дядю Люсиль.

Он лежал, раскинувшись на кровати, седые волосы растрепались и ореолом окружали голову, придавая худому лицу странное сходство с ликами святых, освещёнными нимбами. Острый нос выдавался, из-за чего его обладатель стал ещё больше похож на хищную птицу. Края белой, не самой чистой рубахи расходились на смуглой, поросшей волосами груди, но Аврора не стала присматриваться, напротив, поспешила отвести взгляд. На краю столика, стоявшего возле кровати, возвышался кувшин, от которого сильно пахло вином, так что даже бестелесная Аврора сморщила нос. Судя по всему, Жюль-Антуан немало выпил, прежде чем забыться глубоким сном.

Глубоко вздохнув и постаравшись не осуждать человека, чья вина ещё не доказана, Аврора шагнула в густое грозовое облако, окружавшее его. Она сощурилась, пытаясь разглядеть хоть что-то в туманных клубах, но это не помогло, сделала шаг в одну сторону, в другую, но вскоре увязла, точно в болоте, и застыла, беспомощно озираясь по сторонам. Как ни пыталась она пробиться через тёмно-серую, со свинцовым оттенком, пелену сна, всё было бессмысленно. Жюль-Антуан спал как убитый, погрузившись в глубокий беспробудный сон, вызванный не то усталостью, не то количеством выпитого вина, и никакие сновидения не являлись в его истерзанный разум.

Помучившись и поняв, что она всё равно ничего не добьётся, Аврора покинула де Труа и направилась к комнатам слуг. Там она сумела кое-что уловить, но их сны были хаотичными, обрывочными и неясными, она, переходя из одного сна в другой, ловила смутные образы, расплывчатые воспоминания, отдельные обрывки фраз и только больше запутывалась. Решив, что от разговора со слугами наяву будет больше пользы, чем от блуждания по их сновидениям, она пролетела через стену гостиницы и устремилась прочь.

Её путь лежал в лес во владениях Железной Руки, и двигала ею идея, пришедшая на ум вечером во время бесцельных скитаний по замку. Когда её осенило, Аврора страшно удивилась и даже разозлилась, что не подумала об этом раньше. В самом деле, ведь если она способна покидать своё тело и перемещаться в гостиницу или в замок Бертрана, то что мешает ей отправиться в лес и поискать там разбойников? Они не смогут ни увидеть, ни услышать её, а она вызнает всё про них! Восхищённая своей идеей, Аврора не задумалась о том, как она, даже если ей и удастся найти логово разбойников, сообщит об этом Бертрану и Леону. Скажет, что ей приснился вещий сон? Они не поверят, ещё и на смех её поднимут! Или ещё хуже — решат, что она тронулась умом на почве переживаний из-за потери мужа и гибели Люсиль… А Леон и вовсе может заподозрить её в причастности к разбойничьим делам!

Но как вскоре выяснилось, проблема объяснения своего знания о местонахождении Чёрного Жоффруа и его шайки отпала сама собой — по той простой причине, что Аврора это местонахождение так и не узнала. Она битый час кружила по ночному лесу, то и дело содрогаясь от гулко раздававшихся в ночи звуков — пугающе громкого уханья совы, протяжного волчьего воя, чьего-то глухого рычания и стонущих криков неизвестных птиц. Во всяком случае, Аврора надеялась, что это именно птицы. На ум пришли легенды о ночных пастухах, загадочных созданиях, чей облик так страшен, что они никогда не показываются на глаза людям и предупреждают их о своём появлении громкими криками, похожими на плач. Говорят, что эти существа добрые, но про Чёрного Жоффруа тоже говорили, что он благороден и не трогает женщин, однако Люсиль де Труа лежит сейчас в земле, заколотая кинжалом неизвестного убийцы…

Аврора знала, что лесные звери не могут причинить ей вреда, но всё равно вздрагивала и дёргалась от каждого резкого звука. Листья с деревьев с каждым днём облетали всё быстрей, лес становился прозрачным, стволы как будто истончились, ветви в темноте казались не то костьми скелетов, не то лапами неизвестных существ. Облетев, по её подсчётам, едва ли не весь лес, Аврора не нашла никаких следов разбойников. Разочарованная донельзя, она поднялась выше, над верхушками деревьев, и медленно заскользила назад, желая одного — погрузиться в глубокий сон без сновидений, подобно Жюлю-Антуану де Труа.

Проснулась она позже, чем ожидала, без аппетита позавтракала и, оседлав Цезаря, поехала в замок Бертрана де Мармонтеля. Ни хозяина, ни его верного подручного там уже не было — Железная Рука уехал в очередной раз расспрашивать охотников, Леон же покинул замок ещё рано утром, очевидно, выполняя свой план проследить за загадочным Этьеном. Вивьен тоже куда-то ушла — должно быть, на рынок, так что гостью встретили лишь Франсуа и Гретхен. Несмотря на то, что сейчас ей нужна была именно Маргарита, Аврора ощутила лёгкий укол досады, поняв, что с Леоном сегодня, скорее всего, не увидится.

Гретхен проводила её в малую гостиную и изящно опустилась в кресло, жестом предложив гостье сделать то же самое. Простолюдинка по происхождению, со временем она перенимала привычки и манеры знатной дамы. Аврора мельком подумала, что было бы совсем неплохо, если бы Бертран женился на Гретхен, но тут же отмела эту мысль — у неё имелись более важные дела. Отказавшись от чая, вина и любых угощений, она ближе придвинулась к камину — день был холодный и ветреный, в нём уже ощущалось дыхание зимы, и Аврора порядком продрогла, добираясь сюда.

— Гретхен, — начала она, стараясь говорить как можно мягче и аккуратно подбирать слова. — То, что произошло с Люсиль, несомненно, ужасно…

— О да! — большие серо-голубые глаза Маргариты вмиг наполнились слезами. — Бедная девочка, такая юная — и такая жестокая судьба! Бертран себе места не находит, винит во всём себя, а де Труа винит его, а Леон почти ничего не говорит, только ходит туда-сюда молча и смотрит… — она довольно похоже передала звериную манеру Леона смотреть исподлобья.

— Я хочу им помочь, — негромко перебила её Аврора. — Хочу узнать, кто убил Люсиль.

— Как кто? — Гретхен недоумевающе уставилась на неё. — Разбойники, конечно же!

— Да, но кто именно из разбойников? Бертран, если найдёт их, конечно, захватит в плен и допросит, но вряд ли убийца так просто сознается. А мне бы хотелось, чтобы он понёс заслуженное наказание! Я должна найти его! — она сверкнула глазами, изображая праведный гнев. Эта зыбкая полуправда, на взгляд Авроры, была хорошим объяснением того, почему она вдруг взялась за расследование.

— Но ты не можешь так рисковать! — Гретхен неожиданно переполошилась, взмахнула руками, как птица крыльями, уронила шаль, лежавшую у неё на коленях. — Тебе нельзя ехать в лес! Они уже убили бедняжку Люсиль, неужели ты хочешь стать следующей?

— Успокойся! — Аврора на миг пожалела, что не может схватить Гретхен за плечо и как следует встряхнуть. Она, конечно, всегда была чувствительной, но настолько нервной Аврора её видела впервые. — Я не поеду в лес, — она подняла с пола шаль и положила на колени Гретхен. — Мне всего лишь нужно кое о чём расспросить тебя и слуг де Труа. Я обещаю, что не поеду никуда дальше этого замка и гостиницы, — «во всяком случае, сегодня», добавила она мысленно.

— Охх, — лицо Маргариты стало растерянным, она беспокойно обвела глазами комнату. — Ну если тебе это так важно… Но я ничего не знаю! — кажется, она испугалась, что Аврора сейчас начнёт обвинять её.

— Я понимаю, что тебе очень тяжело это вспоминать, — Аврора поспешила вернуться к мягкому тону. — Но всё же прошу, постарайся. Ради меня, ради Люсиль, ради Бертрана и Леона.

— Что ты хочешь, чтобы я вспомнила? — глаза Гретхен уже высохли, теперь они просто ярко блестели. Лицо её стало напряжённым, руки на коленях были сцеплены в замок.

— Когда Леон принёс в замок тело Люсиль, ты начала омывать его, верно?

— Я… да, — она шумно втянула носом воздух. — Но я почти ничего не успела сделать, ворвался её дядя и оттолкнул меня, — Маргарита потёрла левое плечо, пострадавшее от удара о стену, вызванного толчком Жюля-Антуана. — Чудо ещё, что я на ногах устояла! Конечно, нельзя его винить, он ведь был не в себе… — видимо, Гретхен, как и её возлюбленный, не имела и тени подозрений касательно Жюля-Антуана де Труа.

— Ты внимательно осмотрела тело? На нём были… — Аврора замялась, думая, как бы поделикатнее задать вопрос, — следы надругательства?

— Я не заглядывала ей под юбку, — совсем тихо проговорила Маргарита, лицо её побледнело. — Я успела только протереть губкой лицо, шею и руки Люсиль, когда… когда пришёл её дядя. Но они наверняка над ней надругались, она же… она же была совсем м-молодая и не-невинная! — у неё вырвался судорожный всхлип.

Аврора стиснула губы, отгоняя от себя возникшие в воображении сцены насилия и чересчур живые воспоминания о сне, из-за которого она и завела тот проклятый разговор с Люсиль.

— А её лицо и шею ты хорошо осмотрела? Может, там были какие-то синяки, порезы, укусы? — продолжала допытываться она.

— На лице… вроде бы нет, — Гретхен зажмурилась, добросовестно вспоминая. — У неё вообще было такое лицо — нежное, но при этом очень испуганное! — она снова всхлипнула. — На шее… не помню. Но если бы её душили, я бы это запомнила! На руках… На руках были синяки — на запястьях, как будто её держали, а она вырывалась. И ещё… Я заметила, что на правой руке два ногтя были сломаны, а под ногтями кровь. Должно быть, она поцарапала своего убийцу! — удивительно, но в голосе Маргариты звучала гордость. — Люсиль пыталась сопротивляться!

— Знать бы ещё, куда она его поцарапала, — протянула Аврора. — Одно дело, если в лицо, другое — если зацепила грудь или шею. Поцарапанное лицо труднее скрыть. Как ты думаешь, царапины достаточно глубокие?

— Крови под ногтями было много, — мрачно кивнула Гретхен. — Я как раз подумала, что надо как-то её вычистить оттуда, и тут в комнату ворвался Жюль-Антуан. Надеюсь, Люсиль выцарапала своему убийце глаз!

— А украшения? Ты не помнишь, были на ней какие-нибудь украшения? Серьги, бусы, кольца?

— Нет, разумеется! — Гретхен уставилась на неё чуть ли не с обидой. — Если они и были, разбойники их все забрали!

— Но если они их забрали, должны были остаться следы, — возразила Аврора. — Разорванные мочки, к примеру, если серьги вырывали из ушей…

— Хватит! — неожиданно резко прервала Гретхен. Подняв голову, Аврора увидела, что её собеседница бледна, а выражение лица у неё было такое, словно её вот-вот стошнит. — Мне дурно становится от этих разговоров! — она приложила руку к груди, точно силясь протолкнуть застрявший там комок.

— Прости, — тихо произнесла Аврора, почувствовав, что и впрямь хватила через край. — Про украшения я спрошу у слуг — уж они-то должны знать. Прости, что заставила тебя вновь пережить это. Тебе нелегко пришлось, это правда.

— Уж точно лучше, чем бедной Люсиль, — глухо проговорила Маргарита, которая, похоже, уже стыдилась своей вспышки. — И да, насчёт украшений… Насколько я помню, на ушах у неё ничего не было. Ни серёг, ни крови.

— Спасибо, — всё так же тихо ответила Аврора, поднимаясь с места. Она остро ощутила, что стала здесь нежеланной гостьей, и стремилась покинуть замок Бертрана, чтобы заехать в гостиницу. Ей вдруг пришло в голову, что Жюля-Антуана здесь ничего не держит, что он в любой момент может уехать вместе со всеми слугами, и тогда её расследование завершится, едва начавшись. Не поедет же она за ним в Париж, чтобы продолжить расспросы, верно?

Впрочем, по пути в гостиницу Аврора немного успокоила себя, вспомнив, в каком гневе был де Труа после гибели племянницы. Если он невиновен, то останется в здешних краях до тех пор, пока все разбойники не будут изловлены и подвергнуты справедливому наказанию. Если же виновен… то тоже останется, чтобы не вызвать лишних подозрений. Слегка уняв таким образом свою тревогу (которая, надо признаться, возрастала с каждым днём), Аврора подстегнула Цезаря и помчалась к гостинице.

Местная гостиница представляла собой приземистое двухэтажное здание, не новое и достаточно потрёпанное, но вполне пригодное для жизни и на удивление чистое. Хозяин, пожилой, но ещё крепкий мужчина высокого роста с длинными седыми усами, был ворчлив и неразговорчив. Долгое время он содержал гостиницу вместе с женой, но пару лет назад она умерла, и с тех пор он ещё сильнее замкнулся в себе. Аврора прекрасно понимала его, поскольку и сама была не особо болтлива, но сейчас угрюмость хозяина стала серьёзной помехой в её деле. Ни с помощью уговоров, ни с помощью денег она не смогла вытянуть из него ничего нового о де Труа — только то, что платит господин Жюль-Антуан исправно, что он, как и его племянница и слуги, человек порядочный, в комнатах они ничего не прожгли, не разлили и не разбили, и что молодую девушку, конечно, очень жаль. Кроме того, Аврора выяснила, что Жюль-Антуан пил мало вина, но стал чаще прикладываться к нему после гибели племянницы.

Самого де Труа в гостинице не оказалось — он вместе с Бертраном поехал расспрашивать охотников. Авроре это было на руку — она хотела поговорить со слугами в отсутствие их грозного господина. Их было четверо — Анна, служанка Люсиль, Луи, слуга Жюля-Антуана, Огюст и Бернар, исполнявшие роли кого-то вроде стражников. Аврора представилась им всем самым вежливым образом и выдала ту же полуправду, что и Маргарите, — что она хочет возмездия именно для убийцы, а не для всех разбойников разом. Похоже, никто из слуг ей особо не поверил, но возражать они не решились, должно быть, боясь, что их обвинят в пособничестве шайке Чёрного Жоффруа.

Огюст и Бернар, судя по их сходству, были братьями. Высокие, широкоплечие, до самых глаз заросшие курчавыми чёрными бородами, они и сами были похожи на разбойников, и Авроре даже стало неуютно в их присутствии. На вопросы оба отвечали неохотно и скупо, утверждали, что не знают причину утренней ссоры дяди и племянницы, не видели тела Люсиль и следов насилия на нём. Так ничего и не добившись, Аврора обратилась к Луи. Он был постарше братьев и пониже ростом, но тоже крепок и широкоплеч, круглое лицо его казалось ещё более красным из-за коротких седых волос, почти белых. Во время разговора Луи часто моргал ресницами, тоже белыми, и всячески пытался давить на жалость, но у Авроры возникло ощущение, что слёзы, если они у него и были, он давно выплакал и теперь притворяется. Она видела всех четверых слуг на похоронах, но тогда не присмотрелась к ним как следует, отвлёкшись на де Труа, и теперь сожалела об этом.

Больше всего пользы принесла Анна. Аврору удивило то, что служанка Люсиль так немолода: Анна была явно старше Луи и, скорее всего, старше Жана и Марии. Седые, но всё ещё густые волосы были уложены венцом на голове этой миниатюрной старушки, держалась она с удивительным для своего роста и положения достоинством, а голубые глаза на морщинистом лице хоть и выцвели, но не утратили своей ясности. Анна плакала, не сдерживаясь, и её слезам, в отличие от слёз Луи, Аврора была готова поверить.

— Я сочувствую вашему горю, — искренне произнесла она, заглядывая в лицо старушки. — Люсиль была замечательной, светлой и солнечной, и мне будет ужасно её не хватать. Она могла бы стать мне лучшей подругой, но не успела. И я хочу найти человека, который лишил её этой возможности, найти и наказать. Помогите же мне это сделать!

— Бог его накажет, — с глубоким убеждением произнесла Анна и перекрестилась. — Бог всё видит.

— И всё же я не хочу, чтобы преступник избежал земного суда. Но чтобы выяснить, кто он, мне нужно задать вам кое-какие вопросы.

— Ох, да что с меня, старой, взять! — махнула рукой служанка, но в глазах её мелькнул огонёк любопытства.

— Господин де Труа рассказывал, что Люсиль сбежала в лес после ссоры с ним. Вы не слышали, случайно или намеренно, из-за чего они поссорились? Я понимаю, что подслушивать непристойно, но поверьте, сейчас я далека от того, чтобы судить вас за это! — поспешно добавила она, видя, как нахмурилась Анна.

— Это было совсем рано утром, — после долгой паузы ответила она. — Мужики, те ещё спали, — видимо, она с лёгким оттенком презрения называла «мужиками» Огюста с Бернаром и Луи. — Господин Жюль-Антуан вошёл в комнату к госпоже Люсиль, но уж о чём они разговаривали — один Бог ведает! Если и ругались, то тихо, так что ни одна живая душа не прознала. Я-то проснулась, когда дверь хлопнула…

— Какая дверь? — перебила её Аврора.

— Дверь в комнату госпожи Люсиль, какая же ещё? Она выбежала оттуда, моя ласточка, в лёгком платье, в туфельках, ни шляпки, ни перчаток, ни даже накидки. Выбежала и припустила прочь!

— Вы сами это видели?

— Видела собственными глазами, я как раз выглянула посмотреть, что за шум. Думаю, все проснулись! Луи тоже из двери высунулся, но попозже, когда Люсиль уже умчалась. Если бы я знала, что вижу её живой в последний раз… — Анна судорожно сглотнула и прижала руку к груди. — Она за что-то злилась на дядю, это было видно. Крикнула ему: «Я убегу к ней! Она мне поможет!».

— Так и сказала? «Она мне поможет?», — настороженно вскинулась Аврора.

— Так и сказала, моя бедная овечка! А дядя только сверкнул ей вслед глазами, развернулся и зашагал к себе. Так хлопнул дверью, что стены задрожали!

— Он не пытался догнать Люсиль, остановить её?

— Нет… не знаю, — Анна потупилась. — Мужики, наверное, досыпать пошли — рано ведь ещё было. А я молиться стала за бедную мою девочку. Прямо здесь же, в номере, опустилась на колени и вознесла молитву Пресвятой Богородице. Я вот думаю: может, Люсиль про неё говорила: «Она мне поможет»? Про Деву Марию? — она снова перекрестилась.

— Про Деву Марию? — растерянно переспросила Аврора. Она не ожидала таких слов. Едва услышав, что Люсиль надеялась на помощь какой-то женщины, она подумала, не является ли этой женщиной она сама, и когти вины с новой силой впились в её сердце.

— Именно, про неё! Госпожа Люсиль не раз говорила, что хочет отказаться от всей этой шумной светской жизни и уйти в монастырь. Вот я и подумала, что она решилась-таки исполнить своё намерение и побежала в церковь, — Анна издала сдержанный всхлип.

Аврора ненадолго задумалась. Речь об уходе в монастырь зашла и в тот раз, когда они с Люсиль говорили возле церкви. Но что могло побудить такую молодую девушку принять постриг?

— А как её дядя относился к тому, что она собирается стать монахиней? Он ведь знал об этом?

— Знал, как же не знать! Госпожа Люсиль говорила ему об этом пару раз, но он велел ей не забивать голову всякими глупостями. Он заявлял, что в монастыре она взвоет от скуки и через неделю запросится домой. Они вообще частенько ссорились, прости их Господь! — Анна вновь осенила себя крестным знамением. — У господина суровый нрав, а моя бедная Люсиль была молода, горяча и вспыльчива. Они старались, чтобы никто не слышал их ссор, но уши-то у нас есть, — она поглядела на Аврору почти виновато.

— Вы давно служите Люсиль?

— Да с тех пор, как ей исполнилось одиннадцать… или двенадцать. Но я и до этого знала её, поскольку была служанкой у её двоюродной тётки. Потом она отдала Богу душу, упокой её Господь, — она опять перекрестилась, — и меня принял к себе господин де Труа, отец бедняжки Люсиль.

Анна погрузилась в воспоминания, и Аврора была вынуждена мягко вернуть её к действительности.

— Мне показалось, что Люсиль и её дядя очень привязаны друг к другу. Никогда бы не подумала, что они могли так часто ссориться!

— Они любили друг друга, это верно, — мигом вступилась за хозяев Анна, — но ведь такое в каждой семье бывает! Кричат, ссорятся, плачут, потом мирятся. Господин де Труа, прости Господи, иногда даже порол Люсиль.

— Порол? — Аврора вздрогнула, представив, как Жюль-Антуан с обычным своим хищным выражением лица наносит розгами удары плачущей и извивающейся племяннице.

— Порол, да так, что она порой неделю сидеть не могла! Плакала, конечно, просила прощения, он её после каждой порки обнимал, утешал… Что поделать, госпожа? Кто жалеет розги, тот губит ребёнка. И меня в детстве секли, и Луи, и господина де Труа, наверное, тоже… Всем нам в детстве доставалось!

— Мне — нет, — внезапно охрипшим голосом проговорила Аврора. — Меня ни разу в жизни не пороли.

Анна в ответ на это лишь недоверчиво покачала головой. Аврора, которую всё ещё слегка мутило от представленной картины истязания, с трудом выдавила из себя следующий вопрос:

— А за что дядя бил племянницу?

— Да мало ли за что! — Анна всплеснула руками. — За разбитую чашку, за разлитые чернила, за то, что убежала на прогулку без спроса, за то, что сунулась в подземелье замка, за то, что сказала что-то не то при гостях…

Авроре подобное казалось дикостью, но служанка говорила об этом как о чём-то совершенно естественном. Тряхнув головой и заметив, что она, кажется, начинает перенимать жесты Леона, Аврора вернулась к самому важному:

— Я понимаю, что вам тяжело об этом говорить, но всё же постарайтесь вспомнить. Когда тело Люсиль привезли сюда, вы его омывали?

Анна кивнула, губы её задрожали, глаза вновь наполнились слезами.

— Омыла её, мою ласточку, нарядила в последний путь… Думала, если Бог даст дожить, буду на свадьбу её одевать, а оно вот как вышло…

— На ней были какие-нибудь украшения, когда она сбежала рано утром? Или, может, у Люсиль был с собой кошель с деньгами?

— Нет, — Анна решительно покачала головой. — Не было на ней никаких украшений: ни бирюзовых серёжек, ни агатовой броши, ни её любимого кулона на серебряной цепочке. Да и какие украшения — она выбежала чуть ли ни в чём мать родила, какие уж тут украшения? Эти нелюди, они, небось, не увидели драгоценностей, разозлились и убили мою девочку, — голос её задрожал от гнева. — А так бы глядишь, жива осталась…

— Она пыталась сопротивляться? Может, поцарапала или укусила нападавшего?

— А ведь точно, поцарапала! — глаза Анны вспыхнули неожиданной радостью. — Она до последнего боролась, моя птичка! На правой руке у неё два ноготка сломаны, и кровь под пальцами была! Поцарапала она насильника, как пить дать поцарапала!

— Насильника? — Аврора ухватилась за это слово. — Вы думаете, над Люсиль было совершено насилие?

— А как же иначе? — теперь в голосе служанки появился гнев. — Вы будто не знаете, что мужикам надо! Не нашли драгоценностей — решили чего другого с неё получить! Надругались они над моей девочкой, а её и защитить было некому…

— На ней были следы насилия? — напирала Аврора, стремясь предотвратить новый поток слёз Анны. — Синяки на бёдрах, кровь, может быть, следы семени…

— Да что же это такое! — плачущим голосом воскликнула старушка. — Совсем у вас сердца нет, что ли? Думаете, я бы полезла к ней… между ног? — на её сморщенных щеках загорелись красные пятна, то ли от негодования, то ли от стыда. — Омыла я её и синяки видела — у неё все руки были в синяках! А уж что там у неё между ног творилось — не ваше дело! — она громко всхлипнула. — Про кровь хотите знать? Она вся была в крови, моя ласточка, вся истерзана! Ей грудь ножом проткнули, а вы… — она зашла судорожным рыданием.

— Если на бёдрах Люсиль не было ни крови, ни синяков, может, её не насиловали? — кротко предположила Аврора, но это вызвало лишь новый поток всхлипов и возмущений. Терпеливо подождав, пока он иссякнет, она тихо произнесла:

— Спасибо вам за всё, что вы рассказали, Анна. Простите, что мои слова причинили вам столько боли. И ещё один, последний вопрос: Люсиль вела дневник?

— Дневник? — служанка удивлённо уставилась на неё.

— Да, дневник. Записывала то, что с ней происходило, свои мысли, чувства?

— Не знаю, — Анна поджала губы и приняла оскорблённый вид. — Если и вела, мне о том неведомо.

Аврора медленно выдохнула. Допрос, пожалуй, был окончен, теперь оставалось уговорить служанку пустить её в комнату Люсиль и как следует осмотреться там. Она не теряла надежды найти дневник, в который девушка могла записать свою страшную тайну — тайну, из-за которой чувствовала себя гадкой и скверной, тайну, которую побоялась выдать Авроре, тайну, из-за которой её убили. Она уже набрала воздуха в грудь, но тут от двери послышался холодный голос:

— Госпожа Лейтон, по какому праву вы допрашиваете моих слуг?

Вздрогнув, она повернула голову к двери. Там стоял Жюль-Антуан, худой и подтянутый в своём чёрном с серебром наряде, точно острый клинок, глаза его пристально глядели прямо на незваную гостью, и её тут же охватил сильный страх.

— Я пытаюсь выяснить обстоятельства смерти Люсиль, — со всем возможным достоинством ответила она, вставая и нарочито медленно делая реверанс. — И кажется, мы с вами сегодня ещё не здоровались, господин де Труа?

— Мне сейчас не до правил этикета, — перебил её Жюль-Антуан. — Анна, о чём она тебя расспрашивала?

— О том, была ли ограблена госпожа Люсиль, — живо ответила служанка. — Из-за чего она с вами поссорилась, почему хотела уйти в монастырь, было ли… — она споткнулась, сглотнула и с трудом выговорила, — над ней совершено насилие.

— К чему эти расспросы, госпожа Лейтон? — де Труа вновь обратил свой пронзительный взгляд на неё.

— Я хочу выяснить, кто именно из разбойников убил Люсиль, чтобы он был наказан за своё злодеяние. Для этого мне нужно узнать все подробности, даже самые неприятные. Люсиль была мне близка, и я хочу добиться справедливости для неё…

— Что-то не замечал, чтобы вы с Люсиль были близкими подругами, — неожиданно ядовито перебил её Жюль-Антуан. — Уверен, вами движет не жажда справедливости, а обычное женское любопытство. Моя племянница убита, все сейчас охвачены поисками человека, который это сделал, а вы по своей прихоти смущаете моих слуг ненужными расспросами! Неужели ваша собственная жизнь настолько скучна, что вы ищете для себя развлечения в чужих несчастьях?

— Нет, я… — попыталась возразить Аврора, поражённая его внезапной злобой.

— И ведь ещё неизвестно, сделали ли это разбойники! — голос де Труа зазвенел от гнева. — Ваш знакомый, Леон Лебренн, очень удачно оказался в лесу в столь ранний час и нашёл тело бедной Люсиль! Уж не он ли и заколол её?

Внутри Авроры всё всколыхнулось от гнева, и она ощутила, как кровь приливает к щекам. Она готова была бросить Жюлю-Антуану в лицо все мыслимые и немыслимые упрёки, крикнуть, что он сам — первый в рядах подозреваемых, но вовремя сдержалась: нельзя было выдавать свои догадки.

— Зачем Леону делать это? — глухим от ярости голосом спросила она.

— Кто знает? — он пожал плечами. — Человеческая душа — потёмки, а про Лебренна я слышал, что у него бывают провалы в памяти, что он не помнит многое из своего прошлого. В одно из таких затмений он мог убить Люсиль, а теперь даже не помнит этого!

Аврора резко подошла к двери, чувствуя, что ещё немного — и она закричит, запустит в де Труа чем-нибудь тяжёлым, вцепится ногтями ему в лицо. Он нарочно говорил все эти обидные и несправедливые вещи при Анне — та наверняка разболтает их остальным слугам, а то и всей гостинице. Сейчас служанка жадно вслушивалась в разговор, и недобрый блеск её глаз говорил, что она вовсе не на стороне нежеланной посетительницы.

— Я не желаю больше слушать, как вы оскорбляете меня и моих друзей, — заявила Аврора, надеясь, что дрожь в её голосе звучит больше злобно, чем жалобно. — Я удаляюсь отсюда и отныне отказываюсь делать какие-либо добрые дела и помогать людям. Упрёки и оскорбления — достойная плата за стремление раскрыть правду о смерти подруги!

Она едва сдержалась, чтобы не хлопнуть дверью, и вышла прочь, прошла по коридору, спустилась по лестнице, принуждая себя идти медленно, не бежать, ни в коем случае не бежать! Лицо горело от гнева и стыда, глаза щипало от слёз, в висках стучало, сердце бешено билось, а по лбу стекали струйки пота. Уже выбравшись на прохладный осенний воздух, уже несясь по направлению к Усадьбе теней, Аврора никак не могла выбросить из головы обидные слова, брошенные ей Жюлем-Антуаном, и невольно задумывалась, могут ли быть они справедливы. Неужели она и правда лишь прикрывается стремлением добиться правды, а на самом деле хочет разнообразить свою тихую и унылую, как болото, жизнь, и за поиски убийцы Люсиль её заставило взяться не сострадание, не жажда мести и даже не подозрения в адрес Жюля-Антуана, а собственное любопытство?

Любопытство — и ещё желание оказаться поближе к Леону Лебренну.

В ночь, последовавшую за похоронами Люсиль де Труа, Леон Лебренн спал плохо. Сначала он не мог уснуть, размышляя о завтрашнем дне и строя планы по выслеживанию разбойников, когда же наконец сумел погрузиться в сон, ему явилась Аврора Лейтон. Несмотря на то, что Леон давно понял, что влюблён в неё, столь откровенный сон с её участием снился ему впервые. В этом сне молодая вдова вытворяла такое, на что наяву была точно не способна и, как подозревал Леон, даже не знала о существовании таких вещей. Сон был очень приятным, но оборвался на самом интересном месте. Глухо застонав от возмущения, Леон уже хотел перевернуться на другой бок и снова смежить веки, чтобы попытаться увидеть продолжение, но бросил взгляд в узкое окно, за которым виднелось небо — уже не иссиня-чёрное, а тускло-серое — и снова застонал от досады. Времени спать не было — надо было вставать и торопиться, чтобы успеть проследить за Вивьен.

Вихрастый возлюбленный служанки в последние дни куда-то исчез — Леон ни разу не видел его после гибели Люсиль. Это его не удивляло — наверняка Этьен затаился где-то, боясь, что его или кого-то из его дружков-разбойников могут обвинить в убийстве девушки. Между тем Леон почти точно знал, что это неправда — Этьен, должно быть, всю ночь провёл с Вивьен, а после был на глазах Леона и никак не мог улучить момент, чтобы убить Люсиль. Но это ещё не значило, что он не знает, кто убийца. Выследить Этьена не представлялось возможным, и Леон решил попытаться выйти на него через Вивьен.

Сегодня он поднялся как раз вовремя — служанка уже хлопотала внизу, о чём-то переговариваясь с Гретхен, тоже ранней пташкой. Леон не стал подавать вида, что тоже проснулся, подождал, пока Вивьен объявит, что уходит на рынок, и покинет дом. Сам он вышел через заднюю дверь, обогнул замок и последовал за девушкой, держась на некотором расстоянии и стараясь ступать как можно тише. На улице было холодно, меж деревьев клубился туман, но листья с них уже начали опадать, из-за чего видневшийся вдалеке лес казался прозрачным. Леон с тревогой подумал, что Вивьен может легко обнаружить слежку, и уже готовился к откровенному разговору, но девушка, судя по всему, не подозревала, что за ней следят. Она шла быстро, опустив голову и закутавшись в тёмно-зелёный плащ из шерсти, ей, скорее всего, было ещё холоднее, чем Леону. На правой руке у неё висела корзина, которую она неуклюже прижимала к боку, похоже, испытывая немалые страдания от её тяжести.

Сначала Вивьен шла прямо, и Леон уже подумал, что она и правда направляется на рынок, но тут она свернула на едва заметную тропку и скрылась в лесу. Там она сильно занервничала — это было видно и по тому, как она ускорила шаг, и по резким, дёрганым движениям головы — Вивьен оглядывалась, но Леона, то и дело нырявшего за очередной ствол, вроде бы не замечала. Сучья и сухие листья похрустывали под её ногами, дыхание вскоре стало таким громким, что даже идущий позади Леон отчётливо слышал его. Он отметил, что лес вокруг становится гуще, но Вивьен явно шла этой дорогой не в первый раз и видела какие-то ориентиры, неведомые её преследователю. Он тоже попытался запомнить хоть какие-то приметы, которые в дальнейшем помогут ему выбраться из леса.

Небо над головой чуть посветлело, но всё ещё оставалось серым, почти все птицы улетели на юг, и теперь в ветвях раздавалось лишь хриплое карканье ворон. Вивьен в очередной раз обернулась, почти бегом кинулась вперёд и достигла небольшой полянки. Там она поставила корзину наземь, замерла, тревожно оглядываясь, и тут из-за дерева на неё прыгнула чёрная фигура.

Леон, спрятавшийся за широким стволом, уже готов был рвануться спасать служанку, чей пронзительный визг пронёсся над лесом, спугнув ворон, но тут нападавший звонко рассмеялся, и оказалось, что это Этьен, и он не собирался причинять Вивьен никакого вреда, а лишь сжал её в своих объятиях.

— Испугалась? — промурлыкал он, прижимаясь к шее девушки.

— Дурак ты! — Вивьен вывернулась и стукнула его кулачком в грудь. — Напугал меня, я чуть рассудка не лишилась! Да разве можно так?

— Ну прости, прости, — Этьен принялся жадно целовать её шею, лицо и руки. Вивьен слабо отбивалась, отворачивалась и бормотала: «Дурак ты… У меня чуть сердце не выпрыгнуло!», но вскоре сдалась и обняла любовника за плечи, отвечая на его поцелуи. Леон не был ханжой, но от звуков лобзаний, которые становились всё громче, он поморщился и закатил глаза. К счастью, длилось это не особенно долго, и Вивьен, высвободившись из объятий Этьена, носком ноги подпихнула к нему корзину.

— Вот, здесь ветчина, хлеб, сыр, свечи, старое одеяло и баночка яблочного варенья — ты любишь сладкое, я помню, — при последних словах он зарделась. — Больше не смогла достать, прости.

— Ты и так принесла очень много, — Этьен погладил её по лицу, заправив за ухо прядь каштановых волос.

— Да уж, чуть рука не отвалилась, пока несла… Послушай, — она огляделась по сторонам, лицо её вновь стало тревожным. — Ты ведь клянёшься, что это никто из ваших? Никто не трогал бедную девушку, правда же?

— Клянусь, — беззаботно ответил юноша, хотя Леон ни за что не поверил бы такой клятве. — Ты знаешь, Чёрный Жоффруа из благородных, он женщин не трогает. И своих ребят он строго допросил, едва узнал о случившемся, всех до единого.

— И тебя тоже? — Вивьен испуганно заглянула ему в глаза.

— И меня тоже. Но я-то что, я всю ночь был с тобой, моя красавица, — он снова погладил возлюбленную по голове. — Уж поверь, если бы это был кто-то из наших, Чёрный Жоффруа собственными руками вздёрнул бы его на суку! Он теперь рвёт и мечет, ему совсем не нужно, чтобы из-за убийства этой девушки началась охота на всех нас!

— Но вы ведь сможете скрыться, правда? — Вивьен смотрела ему в лицо с таким подобострастием, что Леону стало противно. Он знал, что служанка молода и неопытна, понимал, что она по уши влюблена в Этьена, но ничто из этого не оправдывало её предательства. До сегодняшнего утра он думал, что она не знает о связи Этьена с разбойниками, но разговор влюблённых голубков ясно дал понять: Вивьен всё знает и содействует шайке Чёрного Жоффруа, подворовывая из замка еду для них. Обманывая своего господина, Бертрана Железную Руку! Бертрана, который не видит в людях ничего дурного и слепо доверяет им, особенно если это хорошенькие женщины… Пальцы Леона сами собой сжались в кулаки. Ох, если бы не необходимость проследить за Этьеном, он бы показал и ему, и его любовнице!

— Не волнуйся, красавица моя, у нас есть надёжное убежище, — юноша тем временем успокаивал Вивьен, обняв её за талию и притянув к себе.

— И ты не знаешь, кто убил бедняжку Люсиль? — вся трепеща, спросила она.

— Откуда мне знать? — Этьен всё с той же беззаботностью пожал плечами. — Может, кто из деревенских. А может, ваш новый жилец, Леон… как там его? Леврен?

— Лебренн, — дрожащим голосом поправила Вивьен. — Нет, я не думаю. Он всегда так вежлив со мной, и с Гретхен, и с госпожой Авророй… Я не думаю, что он мог совершить такое.

«А ты, похоже, вообще не очень много думаешь», — мысленно обратился к ней Леон, зло стискивая зубы.

— Кто знает, кто знает… — пробормотал Этьен, ласково гладя девушку по волосам. Потом он отстранился, приподнял её голову за подбородок и посмотрел ей в глаза. — Тебе пора возвращаться, милая, пока тебя не хватились.

— Не должны, — ответила Вивьен. — Я сказала, что иду на рынок.

— Тогда иди, а то неровен час кто-то из охотников забредёт в лес и заметит тебя, — Этьен отпустил её, присел перед корзиной, открыл её, вынул содержимое, состоявшее из нескольких свёртков, одеяла и баночки, видимо, с тем самым вареньем. Он проворно сложил свёртки и баночку на одеяло, завязал его узлом, перекинул через плечо и, выпрямившись, кивнул на корзину:

— Забирай её и иди тем же путём, что пришла, да побыстрее. Кто знает, какие люди здесь бродят… Вдруг тот, кто убил Люсиль, захочет снова кого-то пырнуть?

В его голосе прозвучала искренняя забота. Вивьен шмыгнула носом, то ли от холода, то ли от нахлынувших чувств, бросилась возлюбленному на шею, крепко поцеловала его, потом развернулась и бегом пустилась прочь. Леона, поспешно присевшего за кустом, она не заметила. Этьен смотрел ей вслед, пока она не скрылась за деревьями, потом поудобнее устроил свою ношу на плече и зашагал в другую сторону, нарочито громко насвистывая какой-то незамысловатый мотив.

Сегодня утром Леону определённо везло. Ему пришлось быть вдвойне осторожным, когда он крался по лесу за Этьеном, но его усилия были вознаграждены, когда деревья расступились, и юноша вышел на большой пологий холм. Спустившись по склону, поросшему жухлой травой, он наклонился, скользнул в едва заметную расщелину и исчез из виду. Леону не потребовалось много времени, чтобы догадаться, в чём дело. Должно быть, холм был полым внутри, и именно там разбойники и устроили своё логово. Замаскировав вход и затаившись, они могли стать совершенно невидимыми для глаз Бертрана, Жюля-Антуана и охотников, разыскивавших их по всему лесу.

Покачав головой и усмехнувшись изобретательности шайки, Леон повернул назад и заспешил прочь, стараясь не шуметь, но в то же время передвигаться быстро. Ему в голову пришло, что Бертран должен был знать о существовании полого холма, как и местные охотники, но потом он отмёл эту мысль. Он знавал людей, которые всю жизнь прожили на одном месте, но не знали ни его секретов, ни его истории. Да даже если и знать, что в лесу есть полый холм, не так-то просто догадаться, что целая шайка негодяев устроила там логово!

Радуясь, что его старания наконец-то увенчались успехом, и он придёт домой не с пустыми руками, Леон пошёл быстрее, почти побежал, и тут под его сапогом громко хрустнула ветка. Он вздрогнул от неожиданности, звериным чутьём ощутил, что за ним следят, резко развернулся, выхватывая шпагу, и вовремя сумел отразить атаку коренастого мужчины в потрёпанном коричневом плаще, выпрыгнувшего на него из кустов. Лицо его было замотано чёрным платком, в руке он сжимал шпагу, но владел ей явно не очень хорошо. Быстрая реакция Леона поразила его, и он отступил, выставив шпагу перед собой и неуклюже помахивая ею.

— За такое обращение с оружием тебя бы с позором выгнали из рядов королевских гвардейцев, — усмехнулся Леон. Приподнятое настроение всё ещё не покидало его, и он вскинул свою шпагу, намереваясь преподать этому оборванцу несколько уроков.

— Ты! — прохрипел тот, отступая ещё на шаг. — Это ты был тогда в лесу! Ты пришёл на помощь Железной Руке!

— А ты, значит, один из тех, кто пытался его ограбить? Видно, ты ещё глупее, чем кажешься! — хохотнул Леон. — Или тебе жизнь не дорога?

— Мы не знали, что это сам Железная Рука! — разбойник попятился. — Мы никогда не стали бы нападать на него, если бы знали!

— Разумно, — кивнул Леон. — Меня, я так понимаю, ты тоже не узнал. И очень жаль — потому что на меня тебе тоже не стоило нападать.

Он вскинул шпагу, готовясь к решающей атаке, и тут что-то тяжёлое обрушилось ему на затылок. Перед глазами ярко вспыхнуло и тут же потемнело, шпага выскользнула из безвольно разжавшихся пальцев, ноги подкосились, и Леон как подрубленный рухнул на землю. В раскалывающейся голове мелькнула мысль: «Сзади был ещё один. Какой же я дурак!».

И Леон Лебренн лишился чувств.

Пробуждение было медленным и болезненным. Всё тело ломило, голова кружилась и болела, язык во рту казался ватным, а глаза никак не желали открываться, да и когда Леону кое-как удалось разлепить их, мир он видел весьма мутно. Сглотнув и немного проморгавшись, он прищурился, пытаясь понять, где находится и что происходит. Голова от малейшего напряжения заболела сильнее и бессильно откинулась назад, прислонившись к чему-то твёрдому. Это вызвало новую вспышку боли в затылке, и Леон слабо охнул. Ему пришлось закрыть глаза и чуть повернуть голову, чтобы больное место не касалось твёрдой поверхности.

Поверхность эта, как он сообразил, чуть придя в себя, была ничем иным, как стволом дерева. Он сидел спиной к массивному старому вязу, а чуть впереди виднелись очертания того самого холма, который, как знал Леон, был полым внутри. Руки у него были связаны спереди, ноги тоже стянуты грубой верёвкой. Шпагу у него, конечно же, забрали, и это означало, что Леон, блестяще выследив Этьена и обнаружив логово разбойников, попал к ним в плен из-за собственной неосторожности и самоуверенности. «Чёрт, всё отобрали!» — мысленно выругался он. Злость на свою глупость была так велика, что Леон едва избежал соблазна снова стукнуться головой о ствол, но вовремя одумался — это могло привести к приступу тошноты, а то и к обмороку.

В лесу он был не один — поблизости сидели, стояли и бродили люди в одежде разной степени потрёпанности и пестроты, вне всякого сомнения, разбойники. Когда зрение чуть прояснилось, среди них Леон заметил и Этьена — хотя тот тоже прикрыл нижнюю часть лица платком, его выдавали знакомые вихляющиеся движения и всклокоченные волосы. Лица остальных тоже были замотаны платками. Они явно не хотели, чтобы Леон запомнил их и мог опознать, а это значило, что у него есть шанс выбраться отсюда живым. За поясом у каждого второго виднелся нож или пистолет, из-под платков у многих торчали бороды.

Один из разбойников заметил, что пленник очнулся, и громко закричал: «Эй, сюда! Он пришёл в себя!». Все тотчас же сгрудились вокруг Леона, глядя на него угрюмо и недружелюбно. Он отвечал им такими же испепеляющими взглядами исподлобья, не в силах избавиться от странного ощущения, что такое уже было с ним, что он так же сидел, связанный и беспомощный, в силах только сверкать глазами, а его враги глумились над ним, осыпая насмешками… Вскоре послышался звук шагов, и разбойники расступились, пропустив в центр образовавшегося круга высокого худощавого мужчину в чёрном костюме с серебряным шитьём.

Леону не нужно было подсказок, чтобы понять, что это и есть Чёрный Жоффруа, загадочный и неуловимый предводитель шайки разбойников. Его костюм отличался бóльшим изяществом, чем у остальных, и был сшит из дорогой ткани неплохим мастером, на поясе висела шпага. Лицо атамана не было замотано платком — вместо этого его верхняя часть скрывалась за полумаской из чёрной ткани. Волосы у разбойника были длиной до плеч, чёрные, как и острая бородка, на взгляд Леона, довольно неряшливая. Тёмные глаза в прорезях маски поблёскивали, губы растянулись в насмешливой улыбке.

— Ааа, я вижу, наш гость пришёл в себя! — разбойник галантно раскланялся, взмахнув чёрной же шляпой. — Прошу прощения, что с вами обошлись так грубо, но боюсь, вы не оставили моим ребятам выбора. Ах да, я не представился! Чёрный Жоффруа, к вашим услугам!

Леон откашлялся, от всей души надеясь, что голос не дрогнет, когда он начнёт говорить.

— Ваше имя мне известно, — поспешно добавил Чёрный Жоффруа. — Леон Лебренн, правая рука Бертрана де Мармонтеля. Правая рука, смекаете? — добавил он, окинув взглядом разбойников, и те громко расхохотались — до них лишь сейчас дошёл смысл шутки.

— С Люсиль де Труа вы были столь же учтивы, перед тем как зарезали её? — голос Леона звучал несколько сдавленно, но, слава Богу, ровно.

— Я готов поклясться чем угодно, что не касался мадемуазель Люсиль де Труа, — спокойно ответил Чёрный Жоффруа. — Как и ни один из моих молодцев.

— Кто поверит вашим клятвам, — Леон скривил губы. Разбойник лишь усмехнулся, но его товарищи по ремеслу что-то громко забормотали, заругались, послышались гневные выкрики, а один из них, рослый и плечистый, с окладистой курчавой светлой бородой, выдвинулся вперёд, распихав остальных, и сердито заявил:

— Ещё неизвестно, не ты ли её убил! Мы-то знаем, какие про тебя ходят слухи! Бертран ищет нас по всему лесу, а сам и не догадывается, какую змею пригрел на груди!

— И какие же про меня ходят слухи? — с совершенно искренним любопытством поинтересовался Леон.

— Что ты не помнишь ничего из своего прошлого. Что ты ночами шатаешься вокруг замка по лесам и полям. Что ты раньше был на королевской службе, и для тебя человека убить — раз плюнуть, — бородач и в самом деле плюнул — слава Богу, не в пленника, а себе под ноги.

— А что ещё про меня говорят? — спросил Леон. — Может, я и вовсе оборотень, каждое полнолуние обращаюсь в волка и похищаю невинных девушек?

— А может и оборотень, кто тебя разберёт! — грубо ответил разбойник, но тут же потупился и отступил под грозным взглядом шагнувшего вперёд атамана. Какими бы отчаянными сорвиголовами не были эти люди, дисциплина у них, похоже, соблюдалась неукоснительно.

— А правда, позвольте полюбопытствовать, что это вы делали в лесу в столь ранний час? — спросил Жоффруа, поглядев на небо, которое едва-едва посветлело, и кое-где сквозь облака даже пытались пробиться слабые лучи солнца. — Разнюхивали, где мы скрываемся? И в прошлый раз, когда вы нашли девушку, вы ведь тоже были здесь рано утром! Не кажется ли вам это подозрительным?

— Он убийца, он! — послышались обвиняющие голоса из толпы.

— Я не собираюсь оправдываться перед шайкой негодяев! — скрипнул зубами Леон, лихорадочно соображая. Разбойники, судя по всему, не поняли, что он выследил Этьена и обнаружил их тайное убежище. То столкновение с коренастым разбойником было случайным, и произошло оно не у самого полого холма, а ближе к выходу из леса. Нельзя было допустить, чтобы кто-нибудь понял, что Леон нашёл полый холм.

— Я искал убийцу Люсиль, — проворчал он. — Когда-то слышал, что убийца порой приходит на место, где совершил преступление, как зверь, который возвращается туда, где охотился. Вот я и подумал, что убийца может прийти на место, где была убита Люсиль. Может, это ты и был? — он нашёл в толпе коренастого разбойника и впился в него взглядом. — Или твой дружок, который огрел меня по затылку?

Под недоумевающими и мрачными взглядами своих собратьев коренастый замотал головой, перекрестился и поспешил скрыться за спинами остальных. Леон, прищурившись, быстро пересчитал разбойников. Их было человек двадцать: не так уж и много. Впрочем, наверняка здесь собралась не вся шайка — кто-то стоит на страже, кто-то разнюхивает в деревне, узнавая свежие сплетни…

— Интересная теория, — задумчиво протянул Чёрный Жоффруа. — Убийца — зверь, охотящийся в лесу… Если так, то бедная мадемуазель де Труа может оказаться не единственной его жертвой! Кто знает, может, он избрал своей добычей молодых красавиц!

Среди разбойников после этих слов вновь пронёсся гул.

— Может, это её дядя! Я как-то видел его в деревне: глаза сверкают точь-в-точь как у волка! Такой зарежет и не задумается! — крикнул кто-то.

— У них, благородных, неизвестно что в голове! — поддержал его другой. — Думают, раз родились дворянами, так им всё можно, не то что нам, простым людям!

— А может, это вообще женщина была! — подал голос третий, смуглый и черноволосый красавец со съехавшим на подбородок платком, с падающими на лоб кудрями и шрамом, наискосок пересекающим левую щёку. — С женщиной, когда она в гневе, сам чёрт не сладит, мне ли не знать! Белокурая Маргарита, подруга Железной Руки, или его соседка, вдова англичанина, приревновала бедную девушку к кому-то и лишила её жизни! Она, говорят, была очень красива… Однажды моя Иззи застукала меня с рыжей Жанной, и мне пришлось убегать от неё в одной рубашке! А вы не смейтесь! — воскликнул он в ответ на громкий хохот разбойников. — Она грозилась вырвать Жанне все её рыжие космы и вырвала бы, не бегай Жанна ещё быстрее меня! А уж как она меня гоняла — чуть всю душу не вытрясла! Нет, друзья, нет на свете зверя страшнее ревнивой женщины!

— Это Иззи оставила тебе шрам? Тогда понятно, почему ты так боишься женщин, — хмыкнул Леон, качнув подбородком в сторону кудрявого. И тот, и окружавшие его разбойники снова расхохотались, и в смехе их бывшему капитану даже послышалось одобрение.

— А вы, я погляжу, не из пугливых, — отсмеявшись, заметил Чёрный Жоффруа. — Не теряете присутствия духа даже в плену. Честное слово, я бы даже пригласил вас в свои ряды, но вы ведь не согласитесь?

— Я не предам Бертрана, — процедил Леон, снова становясь серьёзным. У него едва не вырвалось «С Бертрана достаточно одного предательства», но он вовремя прикусил язык. Им всем, особенно скалящему зубы Этьену, незачем знать, что он знает о двуличии Вивьен.

— Что ж, это благородно, — легко согласился атаман. — Уважаю людей, верных дружбе.

Он повернулся к разбойникам, повелительно махнул рукой, и те стали потихоньку разбредаться, переговариваясь между собой и через плечо то и дело оглядываясь на атамана, оставшегося наедине с пленником.

— И что вы собираетесь со мной сделать? Убьёте? — спросил Леон, приложив все усилия, чтобы его голос звучал спокойно и даже небрежно, как будто собственная смерть его ничуть не волновала.

— Нет, ну что вы! — живо ответил Чёрный Жоффруа. — Это было бы слишком глупо с нашей стороны. Нас обвиняют в убийстве, которого никто из нас не совершал, — чертовски опрометчиво добавлять сюда убийство, которое мы в самом деле совершили! Отпустить вас, как вы понимаете, мы тоже не можем. Самое разумное — сделать вас нашим пленником и попытаться договориться с Бертраном Железной Рукой, чтобы он позволил нам спокойно покинуть лес в обмен на ваше освобождение, и получить выкуп, если он и впрямь так щедр, как говорят. Как вы думаете, он высоко ценит вашу жизнь?

Леон с равнодушным видом пожал плечами, стараясь не показать облегчения, вызванного осознанием того, что его решили оставить в живых. Он пошевелил затёкшими кистями, незаметно подёргал верёвку — она была прочной, с мудрёными узлами, нечего было и пытаться порвать или развязать её. Леон подтянул к себе ноги, потом снова вытянул их, потянулся, осторожно прислонился спиной к дереву, стараясь не задеть его затылком, и пристально посмотрел на Чёрного Жоффруа.

— Тот нищий, о котором упоминала Аврора, — медленно проговорил он. — Высокий, худой, с чёрной бородкой, опирается на костыль… Это ведь были вы, верно? Вижу, ваша хромота чудесным образом исцелилась.

— А вы догадливы, — разбойник негромко рассмеялся. — Да, тот нищий и в самом деле был я. Люблю, знаете, следить за всем лично. У церкви можно подслушать много интересных разговоров. Никто ведь не догадается, что жалкий хромой попрошайка у церкви — предводитель разбойников, наводящий ужас на всю округу!

— Аврора Лейтон догадалась, — мрачно ответил Леон. — Вы показались ей очень подозрительным нищим. Возможно, она даже поняла, кто вы такой на самом деле.

— Умная женщина, — кивнул Чёрный Жоффруа. — И она задавала правильные вопросы. Я знаю, что вызвал у неё подозрения, но не было другого способа привлечь чьё-то внимание к этому убийству, которое все считают делом наших рук. Внимание кого-то, кого будут слушать. Кого-то знатного, с незапятнанной репутацией. Надеюсь, мадам Лейтон не забыла о моих словах?

— Не забыла, — сквозь зубы проговорил Леон. «Она только о деле Люсиль и думает», — добавил он мысленно и внимательнее присмотрелся к атаману. Тот был, пожалуй, одного с ним возраста или ненамного старше. Маска скрывала половину его лица, но глаза в прорезях блестели живо и ярко. Чёрный Жоффруа был красивым, сильным и статным мужчиной, получившим хоть какое-то образование и воспитание, как показывали его слова, неглупым, как показывали его действия. Он мог бы многого добиться в рядах гвардейцев… или в рядах королевских мушкетёров.

— Вы ведь из дворян, верно? — негромко спросил Леон. Злость исчезла из его голоса, уступив место задумчивости, и чуткий слух Жоффруа это различил.

— Из дворянства у меня осталось только имя, с которым я давно расстался, и шпага, с которой я не расстанусь до самой своей смерти, — с горькой усмешкой ответил он. — Увы, мои достославные предки не оставили мне ничего, кроме долгов.

— И вы не нашли другого способа заработать денег, кроме как заняться разбоем и убийством?

— Так получилось, — атаман усмехнулся ещё печальнее. — Не этим я мечтал заниматься, когда был юношей, но не всё в жизни получается так, как мы хотим, и далеко не всегда Фортуна поворачивается к нам лицом. Вам, должно быть, непонятны мои терзания, ведь вы, как я слышал, много лет отдали службе на благо короля.

Леону в его голосе послышались укоризненные нотки, и он, не зная зачем, буркнул:

— Не думайте, что эта служба была легка и приятна. Мне пришлось совершить много такого, о чём я впоследствии пожалел.

— О, я ничего такого и не думал! — возразил Чёрный Жоффруа. — Не зря вы покинули службу при дворе и отправились в наши дикие края. А я… как говорят мои молодцы, Франция, король и господин Кольбер отбирают у нас всё подчистую, так неужели мы не можем вернуть себе хоть часть из отобранного?

Леону слишком хорошо был знаком нрав Кольбера, который не могли стереть из памяти ни время, ни вино, и ответить ему было нечем, поэтому он ограничился язвительным замечанием:

— Вы, должно быть, самые настоящие благородные разбойники из баллад? Грабите богатых и щедро раздаёте деньги бедным, так?

— Вы можете мне не верить, но порой мы и впрямь помогаем местным — не всем, конечно, но тем, кому особенно туго приходится, — спокойно сказал Чёрный Жоффруа. — Но я не буду притворяться святым — на наших руках немало крови. Но что бы вы обо мне не думали, готов до последнего стоять на одном: ни я, ни кто угодно другой из моих людей не лишали жизни невинную девушку.

Он снова поклонился и зашагал прочь. Чуть отойдя, он что-то коротко приказал одному из разбойников, и тот, подойдя ближе к дереву, у которого сидел связанный Леон, с суровым видом встал возле него. Леон понял, что в ближайшее время у него нет никакой возможности выбраться отсюда, и, устало прислонившись головой к дереву, закрыл глаза. Сидеть на холодной земле было не особенно приятно, тело время от времени пробирала дрожь, щека касалась шершавой коры, где-то высоко в кронах шумел ветер, но Леон не выспался этой ночью, усталость брала своё, и вскоре он провалился в сон.

Сон был недолгим, и через пару часов бывший капитан вновь открыл глаза. Он сидел на той же поляне, но ветер утих, воздух был чуть теплее, а с неба приветливо светило солнце, окрашивая в золото тёмные стволы деревьев. Разбойники разбрелись кто куда, караульный сменился — теперь у дерева неподалёку с мечтательным видом сидел Этьен. Чёрный платок он спустил под подбородок, чтобы тот не мешал напевать под нос какую-то незатейливую песенку. «Уж не знаю, какие отношения с Фортуной у Чёрного Жоффруа, но ко мне она точно сегодня повернулась лицом, хоть я и выставил себя дураком», — подумал Леон, сглотнул, чтобы избавиться от противной сухости в горле, и осторожно потянулся, незаметно оглядываясь кругом. Других разбойников не было видно — они либо спустились в полый холм, либо куда-то уехали. Леон поморщился от боли в затёкших конечностях и принялся шевелить кистями и стопами, восстанавливая чувствительность. Краем глаза увидев движение, Этьен повернул голову. В тёмных глазах его сверкал неподдельный интерес, на губах играла насмешливая улыбка. Поняв, что пленник проснулся, он запел чуть громче. Вряд ли он таким образом хотел разозлить Леона, да и голос у юноши был приятный, но бывший капитан снова поморщился.

— Перестань, — попросил он. — Ты мне напоминаешь одного моего знакомого… Анри, — он сам не понял, откуда у него на языке взялось это имя. — Тот тоже всё насвистывал, как соловей в клетке, вместо того чтобы заниматься серьёзным делом.

— Глупости, — фыркнул Этьен, но пение прервал. — С песней любая работа делается легче.

— Что-то я не замечал тебя ни за какой работой, — хмыкнул Леон. — Ты такой хитрец и всё время отлыниваешь? Или просто не умеешь ничего важного, и тебе не доверяют ничего, кроме как следить за мной? Бросили тебя здесь, а сами уехали на по-настоящему важное дело?

Как он и ожидал, щёки юноши вспыхнули, глаза загорелись.

— Вы… Ты ничего не знаешь! — вспыхнул он. — Следить за пленником — самое важное дело! Чёрный Жоффруа велел глаз с тебя не спускать, а сам отправился в деревню — искать способы передать Железной Руке весточку насчёт тебя.

— И как он её передаст? Через Вивьен?

Этьен вздрогнул и едва ли не подпрыгнул на месте.

— Откуда ты знаешь про неё… про нас с ней? — вскрикнул он.

— Видел вас вместе на празднике урожая, — Леон почти не соврал: он видел их обоих, только по отдельности, но они наверняка уединились где-нибудь в уютном уголке под конец праздника. — Интересно, она знает, кто ты такой? Знает о твоих разбойничьих делах? Или считает тебя простым деревенским парнем?

— Не знает, — слишком быстро ответил Этьен. — Она ничего не знает, ничего!

— Любишь её? — поинтересовался Леон, снова потягиваясь и лениво щурясь на солнце, словно ответ его вовсе не интересовал. Про себя он отметил, что юноша не только хороший певец, но и первостатейный болтун — что было пленному только на руку.

— Не твоё дело! — отрезал Этьен, сверкнув глазами. Леон откинул голову назад и коротко расхохотался.

— Значит, любишь… Эх, жаль девчонку! Каково-то ей будет смотреть, когда её любимый заболтается на виселице? Хотя, думаю, она недолго будет горевать — быстро утешится в моих объятиях. Уж я-то буду понадёжней, чем ты, да и поопытней, если уж на то пошло…

— Что ты такое несёшь? — нахмурился Этьен.

— А ты думал, она хранит тебе верность? — Леон расхохотался самым неприятным смехом, какой только мог изобразить. — Здесь, где столько здоровых и сильных мужчин? Бертрану она не нужна, у него есть Гретхен, а вот я — я не мог пройти мимо такой красавицы! Вивьен, конечно, не рассказала мне о тебе — я сам догадался. Мне плевать, сколько у неё мужчин — хоть два, хоть десять. В конце концов она всё равно достанется мне.

— Ты лжёшь! — голос Этьена задрожал. — Это возмутительная наглая ложь!

— Так спроси у Вивьен сам, когда Чёрный Жоффруа разрешит тебе перестать изображать из себя сторожевого пса и побежать к своей любимой, — продолжал насмехаться Леон. — Спроси прямо, с кем она проводит дни, когда ты не можешь быть рядом с ней. С кем она обнимается в тёмных углах замка Бертрана. Посмотри, как задрожат её губы и затрепещут ресницы — они у неё всегда трепещут, когда она смущена. А какая она мягкая, нежная, как она стонет, когда…

Этьен резко сорвался с места, кинулся к Леону и со всей силы ударил его по лицу. Тот был готов и успел смягчить удар, чуть повернув голову. Правая скула вмиг онемела, Леона откинуло назад, он упал на спину, слава Богу, не стукнувшись пострадавшим ранее затылком.

— Скотина! — как-то необычайно высоко взвизгнул Этьен и замахнулся ногой, готовясь ударить лежащего, но Леон резко вскинул свои ноги, подсёк ими разбойника под щиколотку, и тот с воплем полетел наземь. Не дожидаясь, пока он поднимется, Леон снова двинул связанными ногами прямо по голове упавшего — раз, другой. После второго удара Этьен обмяк, уткнувшись носом в землю, так что Леон даже испугался — не перестарался ли он? В его планы не входило убивать юношу. Но тот глухо застонал, бессильно мотая головой, ноги его заскользили по земле, руки с растопыренными пальцами слабо дёргались.

— Я случайно, — пробормотал Леон, не зная, зачем: кроме него, оценить шутку всё равно было некому.

Теперь требовалось действовать быстро. Он подполз ближе к оглушённому, вытащил у него из-за пояса запримеченный ранее нож и принялся перерезать верёвки. С руками пришлось повозиться, ноги освободить было легче, и вскоре Леон уже связывал обрезками верёвок мычащего Этьена. Чтобы заткнуть юноше рот, пришлось оторвать лоскут от его и без того потрёпанной одежды: он в любой миг мог прийти в себя и позвать на помощь.

— Я солгал, — прошептал Леон, не зная, слышит ли его разбойник. — Не было у нас ничего с Вивьен. Я это сказал лишь затем, чтобы разозлить тебя.

Потом он поднялся на ноги, сунул нож за голенище и пустился прочь, стараясь не издавать лишнего шума и вертя головой во все стороны, чтобы снова не нарваться на разбойников. Он провёл в лесу несколько часов, и теперь всё тело дрожало от холода и слабости, живот предательски громко урчал, напоминая о том, что Леон покинул замок, не позавтракав, голова после удара всё ещё побаливала и кружилась, затёкшие руки и ноги плохо слушались. Следуя за Вивьен, Леон кое-как запомнил тропинку и теперь отчаянно искал глазами ориентиры — причудливо изогнутые стволы, обгоревшие деревья, огромные пни, ямы и провалы в земле. Каким-то чудом он выбрался на основную тропу, шатаясь, кинулся по ней прочь, уже почти не чувствуя ног от усталости, и хрипло застонал от облегчения, различив впереди просвет. Он сумел обнаружить логово разбойников, сбежал из плена и выбрался-таки из этого проклятого леса!

Леон не помнил, как добрался до замка Бертрана Железной Руки и попал внутрь. Кажется, он вошёл, как ранее утром вышел, через заднюю дверь, забрёл на кухню и замер, увидев перед собой силуэт Вивьен. Она развернулась, встретилась глазами с Леоном и вмиг всё поняла по его лицу. Глиняный горшок выскользнул из её рук, упал на пол и разлетелся на черепки, но служанка не сделала даже попытки подобрать их — лицо её побелело, широко распахнутые глаза не отрывались от Леона.

— Что же ты, предательница? — зло прохрипел он. — Бертран дал тебе кров и пищу, платил тебе, заботился о тебе — и даже не трогал тебя! А ты связалась с разбойниками и ворами! Ради кого — ради этого мальчишки-певца?

— Я люблю его! Я люблю моего Этьена! — губы Вивьен искривились, глаза засверкали, и в этот миг её сходство с лисой, подмеченное Леоном ещё в их первую встречу, стало необычайным. Он уже готовился к тому, что девушка бросится на него с ножом или сковородой, но она развернулась и метнулась прочь с такой быстротой, словно за ней гнались все гончие ада.

У Леона не было сил и времени её преследовать. Шатаясь сильнее прежнего и цепляясь за стены, он поднялся наверх и распахнул дверь гостиной, из-за которой доносились голоса. Бертран и Гретхен обернулись в его сторону с встревоженными лицами. Леону показалось, что Маргарита бледнее обычного, а глаза её блестят от слёз, но он не стал долго всматриваться и повернулся к Железной Руке.

— Долго же вы пропадали… силы небесные, кто это вас так разукрасил? — воскликнул тот.

— Неважно, — Леон, поморщившись, потрогал свежий синяк на скуле. — Я нашёл логово разбойников. Но надо идти ловить их сейчас, потому что они наверняка попытаются сбежать.

И, утомлённый долгим бегом по лесу, он устало опустился на одно колено, жадно хватая ртом воздух и борясь с желанием прижаться лбом к стене. Никогда ещё суровый и неприглядный замок Бертрана Железной Руки не казался ему столь родным и уютным.

Аврора Лейтон не сразу вернулась в Усадьбу теней после посещения гостиницы и разговора со слугами де Труа. Какое-то время она скакала по холмам, то и дело подстёгивая ни в чём не повинного Цезаря и нервно оглядываясь. Она сама не знала, чьего преследования боится больше — Жюля-Антуана или шайки разбойников. Слова дяди Люсиль, злые и обидные, жгли ей лицо, она чувствовала, как горят щёки, сердце не прекращало бешено биться, а от слёз, которым Аврора всё-таки дала волю, щипало глаза. Лишь немного придя в себя, отдышавшись и утерев слёзы, она смогла повернуть к родному замку.

Жан и Мария встретили её ошеломляющей новостью: оказывается, господин Леон выследил-таки разбойников, обнаружил их логово, и теперь Бертран Железная Рука, поспешно собрав отряд из деревенских мужчин, отправился на охоту за Чёрным Жоффруа. И Леон, и Жюль-Антуан, как поняла Аврора, тоже поехали в лес. Если Огюст, Бернар и Луи последовали за своим хозяином, то в гостинице осталась только Анна, но Аврора уже расспросила старушку обо всём, о чём могла, а осмотреть комнату Люсиль после произошедшей сцены она вряд ли бы позволила. Так что Аврора, не видя смысла возвращаться в гостиницу, растерянно побродила туда-сюда по комнатам, попробовала расспросить Жана с Марией, но поняла, что они сами ничего толком не знают, и вскоре уже вновь вскочила в седло, направив коня в сторону замка Железной Руки.

Маргарита, выбежавшая ей навстречу, тоже была взволнована, но если волнение Жана и его супруги было скорее радостным, то Гретхен вся тряслась, лицо её было бледным, губы дрожали. Едва Аврора спешилась, на неё высыпался ворох новостей, одна невероятней другой. Леон за несколько часов успел выследить одного из разбойников, найти их логово — полый холм, попасть в плен, свидеться с самим Чёрным Жоффруа, сбежать и вернуться домой. Служанка Бертрана Вивьен, которую Гретхен, трепеща от гнева, называла не иначе, как предательницей и негодяйкой, оказалась любовницей одного из разбойников, юноши по имени Этьен. Она подворовывала для него припасы из кладовой, подслушивала разговоры Бертрана и Леона, шпионила и вообще, по словам, Гретхен, оказалась премерзейшим существом, подлым и неблагодарным.

Аврора поймала себя на том, что не очень-то удивлена случившимся. Простодушие Бертрана и его безграничное доверие к людям рано или поздно должны были привести к чему-то подобному. «Хорошо ещё, что эта Вивьен не подожгла дом или не попыталась прирезать своего господина в постели», — брякнула она, не подумав, и с изумлением увидела, как Маргарита разразилась потоком слёз.

— Как ты можешь быть такой бесчувственной! — воскликнула она. — Бертрану угрожала такая опасность, эта маленькая негодяйка обманула его, предала, втёрлась в доверие, а ты…

— Прости, — попыталась успокоить подругу Аврора. — Но Вивьен могла сама быть обманута этим Этьеном. Неизвестно, какой мёд он вливал в её уши, что обещал — богатство, замужество, дом — полную чашу…

— И слышать ничего не хочу! — яростно перебила её Гретхен, тряхнув головой так, что несколько вьющихся прядок выбилось из причёски и упало ей на лицо. — Не смей оправдывать эту гадину! Она знала, что её любовник из шайки Чёрного Жоффруа, и всё равно оставалась с ним, шпионила за Бертраном, воровала нашу еду! — похоже, последнее особенно разозлило хозяйственную и экономную Маргариту. — Ничего, надеюсь, её и её дружка тоже поймают, и уж тогда-то они ответят за всё!

Аврора не вполне разделяла гнев Гретхен, но полностью понимала её опасения насчёт Бертрана и точно так же переживала за Леона. Всё-таки разбойников в лесу десятка два, если не больше, они вооружены, а терять им нечего, и они, как всякие загнанные звери, могут быть очень опасны. Конечно, и Бертран, и Леон — опытные бойцы, в прошлом военные, Жюль-Антуан тоже немало повидал, а вот местные… Кто знает, не переметнётся ли кто-то из них на сторону разбойников?

Женщины терзались переживаниями до самого вечера, не желая выслушивать робкие попытки Франсуа их успокоить. Аврора среди прочего узнала, что тем странным нищим, который расспрашивал её об убийстве Люсиль, был сам Чёрный Жоффруа. Это не столько удивило, сколько разозлило её. Волна глухой досады поднялась в груди: она должна, должна была быть умнее! Надо было лучше присмотреться и к этому «нищему», и к Вивьен, заглянуть в её сны, вспомнить, как подвергшиеся нападениям путники описывали предводителя разбойников. Конечно, он всегда надевал маску, но рост, телосложение, цвет волос, приметная бородка, в конце концов! Она должна была догадаться, раз уж посчитала себя достаточно умной, чтобы начать собственное расследование! Должна была вычислить и переодетого главаря шайки, и предательницу!

Аврора предавалась самоуничижению до тех пор, пока в сгустившихся сумерках не послышался стук копыт. Все трое — Гретхен, Аврора и Франсуа — вылетели на крыльцо, толкаясь и задевая друг друга локтями. Во дворе гарцевало около дюжины всадников. Глаза Авроры тревожно метались от одного к другому, отмечая лица местных охотников, пока наконец не нашли два знакомых силуэта. Бертрана она узнала по крупной фигуре, сейчас как-то особенно грузно осевшей в седле, Леона — по потрёпанному чёрному плащу с серебристыми полосами. Ей сразу не понравилось, как он держится в седле — наклонившись вперёд, навалившись на переднюю луку, тяжело опираясь на шею лошади, будто вот-вот свалится на землю. Её опасения подтвердились, когда Бертран, спешиваясь, пошатнулся и упал на одно колено. Маргарита, всплеснув руками, кинулась к нему, Франсуа засеменил следом.

— Господи, ты ранен!

— Господин Бертран, да как же это вас так угораздило!

Теперь, подойдя чуть ближе, Аврора увидела, что рыжевато-каштановые волосы Железной Руки перепачканы кровью, под правым глазом наливается синяк, а губа разбита. Похоже, он с кем-то сошёлся в яростном кулачном бою — впрочем, судя по следам крови на металлическом протезе, победа всё же осталась за его обладателем.

— Тебе голову разбили! Вивьен, неси чистую воду и тряпки! — по привычке скомандовала Гретхен и тут же застонала от досады. — Ах, чёртова предательница! Франсуа, помоги же ему!

— Не надо, сам встану! — Бертран отстранил слугу, пытавшегося поддержать его, и тяжело поднялся. — Голова — что голова? Она у меня всё равно не самая главная часть тела! — он басовито расхохотался, но тут же умолк, сморщившись от боли. Потом он сделал несколько шагов в сторону Леона и едва успел подхватить его — бывший капитан не спешился, а скорее сполз с лошади, сделал шаг и полетел наземь.

— Держитесь, Леон! — пророкотал Бертран, с трудом удерживая своего товарища. Леон вцепился правой рукой в его плечо, левая бессильно повисла, ноги он переставлял с трудом, глаза бессмысленно смотрели в одну точку. Даже в сумерках Аврора разглядела его смертельно бледное лицо — губы были все белые, на правой скуле темнел синяк.

— Что с господином Лебренном? — вопросила она.

— В спину его ножом пырнули, подлецы, — ответил один из охотников, отрываясь от фляжки, из которой он жадно пил. — Метили в сердце, да вроде обошлось, под лопатку попало… Сзади напали, крысы подвальные, сволочи… простите, госпожа Лейтон, — смутился он, хлопнув себя по губам.

— Ничего, — ответила Аврора, чувствуя, как в ней поднимается волна холодной ярости, и в то же время её охватил страх за жизнь Леона. — Вы всё правильно сказали. Именно такие они и есть. Известно, кто именно его ранил?

— Да кто ж тут разглядит, в такой-то кутерьме? — откликнулся другой охотник. — Может, господин Лебренн, когда малость придёт в себя, сам вспомнит…

— А разбойники? Вы их захватили? — к ним уже от самых дверей обернулась Гретхен.

— Где-то половину захватили, остальные — кто-то сбежал, кто-то уже никуда не сбежит, — мрачно ответил Бертран и снова поморщился. — Пленных ведут сюда. Придётся временно разместить их в подземелье замка. Да, вот уж не думал, что старые тюремные камеры, не использовавшиеся со времён моего прапрапрадеда, снова пригодятся!

— А где Жюль-Антуан? — спросила Аврора, втайне надеясь, что он убит или, по крайней мере, серьёзно ранен. За сегодняшний день её неприязнь к этому человеку выросла до немыслимых размеров.

— Сопровождает пленных, — разочаровал её Бертран. — Он, может, угрюм как чёрт, зато стреляет очень метко. Прострелил Чёрному Жоффруа ногу, чтоб его! Этот Чёрный Жоффруа, надо сказать, отчаянный парень! Сражался до последнего, кое-кого из моих ребят подстрелил, других проткнул шпагой, царствие им небесное! — в голосе его звучало уважение к достойному противнику, которое он даже не пытался скрыть. — Это он разукрасил мне лицо, причём весьма ловко увернулся от моей железной руки! Если бы не де Труа, мы бы не поймали его!

— Господин Бертран, потом расскажете! — Франсуа проводил в замок шатающегося Леона и снова появился на пороге. — Вам голову перевязать надо да лицо промыть!

— Ох, снова закудахтал, старая наседка! — покачал головой Бертран. — Иду я, иду!

Аврора тоже поспешила внутрь — её опыт в целительстве сейчас был как нельзя кстати. Как-то само собой получилось, что Гретхен занялась Железной Рукой, а Аврора принялась хлопотать возле Леона. Франсуа, проявив неожиданную для его возраста и обычного степенного поведения прыткость, достал бинты, целебные мази, принёс тазы с водой, и вскоре женщины уже заботились о раненых бойцах. Леон сумел добраться до своей комнаты и теперь сидел на кровати, уронив голову на грудь. Он был в сознании, но вряд ли ясно осознавал происходящее. На робкое требование Авроры оголить спину он безо всяких возражений скинул жилет и стащил рубашку — снятый ранее плащ уже валялся на полу. Одежду тут же унёс бесшумно подлетевший Франсуа, чтобы позднее выстирать, а Аврора, закусив губу, принялась обрабатывать рану Леона.

Под левой лопаткой и впрямь был порез от ножа — впрочем, далеко не такой глубокий, как она опасалась. То ли нападавший промахнулся, то ли Леон сумел увернуться, но ничего жизненно важного, насколько могла судить Аврора, задето не было. Стараясь как можно осторожнее касаться плеча, она промыла рану, смазала её целебной мазью и перевязала. Леон держался стоически и ни разу не застонал — лишь порой резко втягивал воздух или издавал еле слышное шипение, но Аврора чувствовала, что он вздрагивает от каждого её прикосновения. Она и сама вздрагивала, дотрагиваясь до его горячей кожи, замирая от осознания, что происходит то, что ещё сегодня утром казалось ей невозможным. Леон сидит перед ней, полураздетый, а она трогает его обнажённый мускулистый торс…

Аврора резко тряхнула головой, приходя в себя. Не такой ценой она хотела получить возможность прикоснуться к сыну Портоса, и не следовало сейчас думать об этом. Стыдно, право, стыдно мечтать о таких вещах, когда Леон из последних сил сдерживается, чтобы не закричать в голос от боли! У неё мелькнула мысль, что ласковое прикосновение где-то в другом месте помимо раны или нежный поцелуй могли бы немного облегчить боль, но она не осмелилась этого сделать. Как можно скорее завершив обработку раны, она лишь легонько коснулась здорового плеча Леона.

— Ну вот и всё. Теперь ложитесь и постарайтесь поспать.

— Я… не смогу… уснуть, — сквозь зубы выдавил он.

— Я заварю вам успокаивающий травяной чай, а завтра привезу все свои припасы и посмотрю, что можно сделать, чтобы ваша рана быстрее зажила, — пообещала она.

— Спасибо, — выдохнул Леон и ничком повалился на постель. Аврора не посмела больше беспокоить его и поспешила покинуть комнату.

На всю следующую неделю она переселилась в замок Железной Руки, заехав в Усадьбу теней лишь затем, чтобы забрать свои зелья, снадобья и рецепты. Ей выделили комнату в замке, но она почти всё время проводила с Леоном, лишь изредка отлучаясь, чтобы проведать Бертрана или перекинуться парой слов с Маргаритой и Франсуа. Ушиб Бертрана оказался не столь серьёзным, как казалось изначально, и уже через пару дней он весело шутил по поводу своей головы, перевязанной белой тряпицей. Леону пришлось хуже — жара у него, слава Богу, не было, но он потерял достаточно крови, ослабел и почти всё время спал под воздействием зелий Авроры, которые снимали боль, но вызывали сильную сонливость. Как выяснилось позднее, ещё до ранения в плечо Леон получил сильный удар по затылку, но голова у него оказалась крепкой, и он не пострадал так серьёзно, как мог бы. Иногда он не просыпался даже тогда, когда Аврора приходила менять повязку, и тогда она выполняла свою работу медленнее обычного, осторожно поглаживая его спину и здоровое плечо, прикладывая компрессы к затылку, запуская пальцы в жёсткие светлые волосы — их, по-хорошему, не мешало бы помыть, да и самому Леону следовало бы принять ванну… От таких мыслей Аврору бросало в жар, и она, ругая себя, стремилась скорее закончить начатое, чтобы оставить раненого приходить в чувство.

Ближе к концу недели всё начало более-менее восстанавливаться. Бертран, немного подлечившись, вновь взял бразды правления в свои руки. Пленных разбойников он присудил отправить на галеры, сочтя это более милосердным и менее расточительным, чем казнь — Франции нужна была рабочая сила на кораблях. Исключение составил лишь Чёрный Жоффруа. Жюль-Антуан, пару раз заезжавший в замок, ходил чернее тучи, упрекал Бертрана в излишней мягкости по отношению к преступникам и в конце концов выторговал у него жизнь предводителя шайки. Железная Рука уступил полному гнева и горя дяде, и Чёрный Жоффруа оказался в полной власти де Труа, который твёрдо решил лишить его жизни, но никак не мог придумать достойную казнь для убийцы своей племянницы.

Аврора, узнавшая об их договоре от Бертрана, места себе не находила от беспокойства. Если Жюль-Антуан намерен казнить предводителя в отместку за Люсиль, значит ли это, что он действительно невиновен, и она всё это время шла по ложному пути? Или он таким образом пытается отвести от себя подозрения? Сны не говорили ей правды: де Труа по-прежнему ничего не снилось, а в изумрудно-зелёном с чёрными искрами облаке Жоффруа виднелись неясные пёстрые обрывки, никак не желавшие складываться в единую картину. Порой ей даже казалось, что она совсем утратила возможность заглядывать в чужие сны, потому что из-за недосыпа и постоянных хлопот проваливалась в сон без сновидений, едва коснувшись головой подушки. Наконец, не выдержав переживаний, сомнений и незнания, Аврора дала себе слово выяснить правду и спустилась в темницу, где содержался пленный главарь шайки.

Собственно, «темницей» это помещение можно было назвать с натяжкой. В камерах у самого потолка находились небольшие зарешёченные окошки, в которые проникал свет с улицы, пусть и слабый. Подземелье было на удивление сухим — лишь изредка Аврора, шагавшая по нему, замечала на стенах потёки воды. Крыс, мышей или тараканов ей не попалось вовсе, да и дышалось здесь легче, чем можно было ожидать. Сторожить пленников вызвались пара местных охотников — впрочем, теперь, когда разбойники были отправлены прочь, и в темнице оставался один Чёрный Жоффруа, стражи без особого рвения относились к своим обязанностям. Когда Аврора пришла, они перебрасывались в карты, лениво поругиваясь, и распивали бутылочку вина, которую безуспешно попытались спрятать при появлении посетительницы. Закатив глаза, она сделала вид, что ничего не заметила. К пленнику её пропустили без лишних вопросов, и вскоре Аврора, пройдя череду пустых камер, остановилась перед решёткой и пристально вгляделась в сидящего за ней мужчину.

Да, это был тот «нищий» из церкви, вне всякого сомнения. Он оброс за время своего пленения, волосы стали длиннее, борода отросла и выглядела ещё более неряшливой, среди чёрных прядей поблёскивали седые. Он похудел, щёки даже чуть ввалились — Маргарита после побега Вивьен, которую так и не нашли, была вынуждена готовить еду для всех обитателей замка, включая пленных, и, разумеется, не горела желанием кормить их досыта. Но тёмные глаза Чёрного Жоффруа блестели по-прежнему ярко и живо, а пересохшие губы искривились в усмешке, когда он поднял взгляд на посетительницу.

— А, госпожа Лейтон! Не ждал вас тут увидеть. Простите, что не могу приветствовать вас должным образом, но стараниями господина де Труа я с трудом могу двигаться, — он кивнул на ногу, перемотанную покрытым бурыми пятнами бинтом, чуть приподнялся со скамьи и взмахнул воображаемой шляпой. — Ну что, вы приняли к сведению слова, которые я сказал вам у церкви?

— Приняла, и даже слишком близко, — как можно более сухо ответила она. — А теперь думаю, не ошиблась ли я. Быть может, вы солгали, чтобы отвести от себя подозрения, а на самом деле вы виновны в смерти Люсиль?

— Вы за этим сюда пришли? — он осторожно вытянул ноги, закинул руки за спину, потянулся всем телом, напомнив Авроре дикого кота, потрёпанного жизнью, но всё ещё очень опасного. — Спросить прямо, не я ли убил эту девушку? И не знаю ли я, кто убийца?

— Да, — она сглотнула, поморщившись от сухости в горле.

— Сударыня, — спокойно произнёс Чёрный Жоффруа, — я много грехов совершил за свою жизнь и готов даже в них покаяться, но никто на свете не заставит меня признаться в том, чего я не делал. На моих руках нет крови Люсиль де Труа, и я не знаю, кто её убил. Готов поклясться в этом перед Богом чем угодно, хоть жизнью своей — ею клясться самое время, ведь она, я так понимаю, висит на волоске?

— Жюль-Антуан де Труа хочет вашей смерти, — ровным голосом произнесла Аврора, внимательно наблюдая за ним. — Он добился от Бертрана разрешения самолично казнить вас. Вид казни он ещё не выбрал, но вряд ли она будет лёгкой. Перед ней Бертран, скорее всего, пришлёт к вам священника, и вы сможете исповедаться перед смертью. Но не хотите ли вы очистить вашу душу пораньше и признаться мне? Если вы не убивали Люсиль, то, быть может, покрываете настоящего убийцу? Кого-то из ваших людей?

— Нет, — атаман равнодушно пожал плечами.

— Вы так в этом уверены?

— Если я скажу вам, что знаю убийцу, и что он был убит во время схватки в лесу, вы остановитесь? — он вскинул глаза, и Аврора вздрогнула от взгляда, ожёгшего её, будто огнём.

— Нет, — твёрдо заявила она. — Не остановлюсь. Я потребую имя, буду выяснять, где был этот человек в утро гибели Люсиль, что он был за человек… Но вы ведь солжёте мне, если скажете, что убийца уже мёртв, верно?

— Солгу, — Чёрный Жоффруа криво усмехнулся. — А мне не хотелось бы лгать столь красивой и умной женщине.

— Прошу вас, без лести, — поморщилась она. — Вы слишком умны и понимаете, что я на такое не куплюсь. Почему вы так уверены, что это не кто-то из ваших разбойников?

— Я знаю их, — просто ответил он. — Знаю их мысли, привычки и мечты, знаю, на что они способны. Они действительно мне преданы… были преданы, — добавил Жоффруа с горечью. — Ни один из них не сотворил бы такого с девушкой, зная, что за этим последует жестокое наказание.

— Иногда мы ошибаемся, думая, что знаем людей, — протянула Аврора, вспомнив о Бертране и обманывавшей его несколько месяцев Вивьен.

— Бывает, — согласился разбойник. — Но не со мной. Я вижу людей насквозь — научился за долгие годы.

— Сейчас вы скажете, что можете читать мысли, — насмешливо заметила она.

— Не могу. Но я разбираюсь в людях, уж поверьте.

— И кто же, по-вашему, убил Люсиль?

— Я уже говорил вам, что не знаю. Возможно, её дядя. Я не успел с ним толком познакомиться, но в бою он бесстрашен и жесток, как человек, которому нечего терять. Он стремится казнить меня — уж не затем ли, чтобы скрыть собственное преступление? Или кто-то из его слуг — как знать, может у девушки был роман с кем-то из них? Или она просто была слишком красива, и он, не сдержав свою похоть, надругался над ней, а потом убил, чтобы она ничего не рассказала. Это мог сделать кто угодно — местный охотник, кузнец или мельник, к примеру.

— Или Леон Лебренн, — проговорила Аврора. — Во всяком случае, так считает Жюль-Антуан. Он ссылается на то, что Леон не помнит многое из своего прошлого.

— Это вряд ли, — Чёрный Жоффруа скривил губы. — Я успел поговорить с Леоном за то недолгое время, что он пробыл у нас. Это благородный человек, отважный и честный. Он может быть вспыльчив, да, но не нападёт на того, кто слабее, будь то женщина или ребёнок. Я не верю, что он мог совершить такое, даже и в беспамятстве.

— Вы говорили с ним всего полчаса и так хорошо его узнали? — недоверчиво прищурилась она.

— Вы знаете его дольше, вот и скажите — я прав насчёт него? — вопросом на вопрос ответил Жоффруа и усмехнулся.

— Я не так близко знакома с господином Лебренном, — нахмурилась Аврора. — Должна сказать, первое впечатление создаётся именно такое… но кто знает, какие демоны таятся в его душе?

— Тоже верно, — вид атамана был столь безмятежен, что она начала подозревать неладное и на всякий случай отошла от решётки.

— Вы поразительно спокойны для человека, которому через несколько дней предстоит умереть, — заявила она. — Ваши друзья-разбойники, часом, не собираются устроить вам побег?

— Вы слишком высокого мнения о моих ребятах! — хохотнул он. — Нет, я им сразу, как понял, что приближается Железная Рука с целой армией, шепнул: «Если меня и ещё кого схватят, а вы выберетесь, не рискуйте своей шкурой, бегите куда глаза глядят». Нет, с меня достаточно, набегался я! Раз уж суждено болтаться в петле, её не минуешь!

— Вы знаете, где сейчас Вивьен? И Этьен, тот молодой парень из вашей шайки?

— Не имею ни малейшего представления, — Чёрный Жоффруа смотрел на неё, в глазах его плескалось странное веселье, смешанное с отчаяньем. — Но если и знал бы, не сказал, вы же понимаете.

— Понимаю, — вздохнула Аврора. — Что ж, если вы продолжаете упрямо утверждать, что ничего не знаете, мне здесь больше делать нечего. Прощайте!

Она уже развернулась, чтобы уйти, и сделала несколько шагов, но тут Жоффруа неожиданно окликнул её.

— Постойте, сударыня!

— Да? — она вновь повернулась к нему. Атаман поднялся со скамьи и, хромая, подошёл к решётке, обхватил прутья смуглыми мозолистыми пальцами, исхудалое лицо его было бледно, глаза горели, и весь он внезапно напомнил Авроре о разбойниках, распятых подле Христа на горе Голгофа.

— Думаете, я не знаю, что ничего хорошего меня не ждёт? — тяжело дыша, заговорил он. — Меня казнят, казнят жестоко… если только вы мне не поможете.

— Я? — Аврора на всякий случай отступила ещё на шаг, готовясь к немедленному бегству. — Вы смеётесь надо мной? Думаете, после пары разговоров я воспылаю к вам чувствами и помогу сбежать? Кто я, по-вашему, — глупая девчонка вроде Вивьен? Или вы надеетесь на моё милосердие?

— Глупо было надеяться, — он усмехнулся и отошёл от решётки, — но всё же следовало попробовать. Нет, вряд ли вы в меня влюбитесь. Вам больше по нраву светловолосые…

— Что? — испуганно охнула она. — Откуда вы… С чего вы взяли? — она попыталась принять рассерженный вид, но в голове мелькнула мысль: «Уж не обладает ли Чёрный Жоффруа способностью входить в чужие сны? Или, чего доброго, и впрямь читает мысли?».

— Да так, просто глупости, — улыбка не покидала его губ, но теперь Аврора видела, что улыбка эта нервная. — Если не можете помочь мне сбежать, помогите мне уйти на тот свет. Принесите мне какой-нибудь кинжал, а то тут даже верёвку прицепить не к чему, даже если я и свяжу её из своей одежды!

— Чтобы вы захватили кого-нибудь в заложники и сбежали? Нет уж! Я вовсе не желаю занять ваше место! — возмущённо воскликнула она.

— Если не нож, то какое-нибудь снадобье из тех, что укладывают человека в сон навсегда, — лихорадочно проговорил Жоффруа. — Вы ведь целительница, разбираетесь в этом. Что-нибудь вроде того, что вы дали своему мужу, чтобы быстро облегчить его страдания…

— Я не убивала своего мужа! — в гневе вскинулась Аврора. — Виктор был болен чахоткой, болен давно! Вы, чёрт возьми, ничего не знаете ни обо мне, ни о моём муже! Сколько слёз я пролила… Вы нарочно пытаетесь меня разозлить, да? — она грозно сверкнула глазами. — Чтобы я пожелала вам смерти и всё-таки притащила нож или яд?

— Я пробую все возможные пути, — пожал плечами разбойник. — Если вы не хотите убить меня из милосердия, может, захотите из злости?

— И не надейтесь! — зло ответила она. — Вы будете сидеть здесь, ждать казни и размышлять о своих грехах, а потом вас казнят — и может быть, я даже приду посмотреть на это!

Она ушла из темницы поспешно, громко топая каблуками и шелестя юбками, так что даже горе-стражники у дверей проводили её удивлёнными взглядами. Весь остаток дня она мучилась, сама не зная от чего, и даже очередная вечерняя перевязка Леона не вызвала в ней привычного волнения. Он уже вполне пришёл в себя, поужинал куриным бульоном с хлебом, но почти не разговаривал с Авророй — просто сидел, уронив голову на грудь, и только в конце, когда целительница уже уходила, уронил тихое «спасибо». Рана заживала хорошо, без нагноений, и Аврора могла бы успокоиться, но всю ночь её терзали мысли о предводителе разбойников, запертом внизу, в подземелье, лишённом своего оружия и своих людей. Она не смогла заглянуть в сон ни к нему, ни к де Труа, а её собственные сновидения были полны тоски и ужаса.

Ужас стал сильнее на следующий день, когда к ним прибыл Жюль-Антуан и сухим голосом заявил, что нашёл способ казнить преступника. Он сделает это завтра же, на городской площади, — сам, лично, нанесёт Чёрному Жоффруа сорок ударов кнутом, потом оскопит его — в наказание за насилие, совершённое над Люсиль, а затем повесит. «Я своими руками надену петлю на шею этого мерзавца и своею ногой выбью из-под него опору!» — грозно заявлял де Труа, сверкая глазами. Гретхен, едва услышав эти подробности, прижала руку ко рту и поспешила покинуть комнату, Бертран поморщился, но ничего не сказал, считая, что дядя имеет право расквитаться за племянницу. Что касается Авроры, то та целый день бродила по комнатам беззвучной тенью, пытаясь отогнать от себя страшные образы будущей казни и уверяя, что Чёрный Жоффруа это заслужил. Перед её глазами мелькало то, чего она никогда не видела, но отчего-то живо представляла: окровавленная исполосованная спина с висящими лоскутами кожи, окровавленный же кусок плоти, с тошнотворным звуком шмякающийся на землю, дёргающееся в петле тело, нос её почти ощущал запах нечистот…

Было уже совсем темно, когда Аврора направилась в темницу, перед этим заглянув в свою комнату и выудив кое-что из лекарственных запасов. Стражники пропустили её без вопросов, только один еле слышно пробормотал другому за её спиной: «Всё не отступается, хочет узнать, кто её подругу убил. Эх, хорошая была девушка, упокой Господь её душу! Да разве этот чёрный чёрт в чём сознается!».

Атаман попытался казаться спокойным, но глаза его вспыхнули безумной надеждой при появлении Авроры, и он быстро опустил их.

— Я слышал, меня не сегодня-завтра казнят, — с деланым безразличием протянул он. — Любопытно знать, какой способ изобрёл этот матёрый волк?

— Он даст вам сорок кнутов, оскопит вас и повесит, — скороговоркой произнесла Аврора, вытащила из-за корсажа маленький пузырёк тёмно-синего стекла и протянула Жоффруа. — Это настойка на основе болиголова. В малых дозах она усыпляет человека, в больших смертельно опасна.

Разбойник жадно выхватил из её пальцев пузырёк и попытался поцеловать кисть Авроры, но та поспешно отдёрнула её.

— Сорок плетей я, может, и вынес бы, но лишиться того, что долгие годы служило мне верой и правдой — увольте! — он нервно засмеялся и сразу же закашлялся. — Что ж, госпожа Лейтон, мне мало времени остаётся на этом свете, но я до последнего своего мига буду молить Бога за вас!

— Не принимайте это слишком рано! — предупредила она. — Если вас найдут мёртвым через пару часов после моего визита, виновной сочтут меня, и Жюль-Антуан, чего доброго, захочет содрать кожу с меня вместо вас! Боже, наверное, я сошла с ума! Я проявила милосердие, но теперь уже сержусь на себя за это. И в награду за мою жалость к вам, ради всего святого, скажите…

Чёрный Жоффруа поднял на неё свои запавшие горящие глаза и удивительно спокойно произнёс:

— Я не знаю, кто убил Люсиль де Труа.

На следующее утро выпал первый снег, и дороги были грязны больше обычного, а поля и леса припорошены белым. В воздухе витало дыхание зимы, было свежо и холодно, и Аврора вся дрожала, несмотря на меховую накидку и перчатки. Она отправилась на казнь — не могла не отправиться после того, что она сделала накануне. Гретхен, разумеется, осталась в замке и отговаривала подругу ехать, раненый Леон, похоже, вообще не знал о казни, Бертран прибыл, но происходящее явно было ему не по нраву. Аврора уловила обрывок разговора между ним и Жюлем-Антуаном — тот тоже был мрачен, но в глазах его светилось осознание собственного превосходства.

— Вижу, вам не по вкусу сегодняшняя церемония, — обратился он к Железной Руке. — Скажите, а что бы вы стали делать, если бы вашей племяннице, или вашей дочери, или вашей прелестной Гретхен вонзил в грудь кинжал какой-нибудь негодяй?

— Я бы раздробил ему голову железным кулаком, — бросил в ответ Бертран. — Быстро и без церемоний.

— Что ж, вам повезло, что у вас при себе всегда имеется такое орудие! — Жюль-Антуан глазами указал на протез, губы его кривились — то ли от улыбки, то ли от волнения. — А у меня его нет, так что я вынужден действовать другими методами!

Его слова были довольно бестактными, но Бертран ничего не ответил и только молча отъехал на коне в сторону. Площадь была полна народу, крестьяне, несмотря на холод и снег, жадно глазели в центр, где была на скорую руку сколочена виселица. Аврора поёжилась — её пугало стремление людей ходить на казни, как на театральные представления, следить за этим, как за любым другим развлечением. Мало того, после казни некоторые ещё и стремились отрезать прядь волос, кусочек одежды, а то и часть тела трупа, веря, что они обладают некими магическими свойствами! Аврора, поморщившись, заставила себя сглотнуть, выпрямить спину и ровнее усесться в седле, глядя поверх голов толпы.

Чёрного Жоффруа привезли на телеге, толпа встретила его градом оскорблений, насмешек и проклятий, в бывшего атамана полетели огрызки фруктов, осколки горшком и даже камни, но он ловко уворачивался, закрываясь то одним, то другим плечом, — руки его были связаны за спиной. Худое, заросшее бородой лицо в эти мгновения, казалось, светилось от счастья, с него не сходила улыбка, и людей это злило ещё больше, заставляя с удвоенной силой выкрикивать проклятия. Аврора видела, что Бертран отвернулся, не желая глядеть на пленника, Жюль-Антуан держался бесстрастно, но глаза его горели всё тем же мрачным волчьим огнём.

Чёрного Жоффруа спустили с телеги и привязали к столбу. Он не сопротивлялся, ни с кем не разговаривал, только сильно хромал, подволакивая правую ногу, и улыбался всё той же ясной и жуткой улыбкой человека, которому открылась великая истина, улыбкой пророка, улыбкой не Дисмаса или Гестаса, а самого Иисуса Христа. Аврора знала, что нынче утром, едва рассвело, к нему пришёл старичок-священник, и Чёрный Жоффруа исповедался, но какие тайны он выдал и выдал ли их вообще, она не знала. Не знала она так же, успел ли он воспользоваться её даром. С сильнейшей тревогой она наблюдала за тем, как слуги де Труа, Огюст и Бернар, стаскивают с Жоффруа рубашку, оголяя худую жилистую спину, как Жюль-Антуан медленно, нарочито размеренным шагом подходит, берёт кнут, которым обычно стегают лошадей, и отходит на значительное расстояние от наказуемого, чтобы размахнуться.

От первого удара Аврора дёрнулась так, будто стегали её саму. Жоффруа тоже вздрогнул, на его открытой спине осталась красная полоса, но он не издал ни звука. Аврора тоже крепче стиснула зубы, напоминая себе, что этот человек и его шайка ограбили множество невинных людей, отнимая заработанные честным трудом деньги, многих убили, что он мог далеко не всегда быть таким галантным, каким его описывала молва, он мог быть насильником и убийцей, убийцей Люсиль де Труа… Удары следовали один за другим, красные полосы перекрывались, накладываясь друг на друга, тело Чёрного Жоффруа содрогалось всё сильнее, на спине выступила кровь, но он по-прежнему молчал. В какой-то момент сотрясавшие его судороги затихли, и тут же де Труа, успевший нанести ударов десять, бросил кнут.

— Он потерял сознание! Принесите воды! — скомандовал он и шагнул к разбойнику, обвисшему на столбе, как тряпичная кукла. Жюль-Антуан схватил его за подбородок, приподнял голову и выругался.

— Чёрт побери! Он мёртв! У него пена на губах!

По толпе прокатился вздох разочарования, а де Труа быстро вскинул глаза и на один краткий миг успел встретиться ними с Авророй. Она опустила голову, уговаривая безумно зашедшееся сердце стучать помедленнее, но успела понять то, что мысленно передал ей Жюль-Антуан, прожигая её взглядом: я знаю, что это вы. Я не могу доказать, что это ваших рук дело, но я знаю. И то же самое она подумала про него, вспоминая лежащее в гробу тело Люсиль, такой молодой, бледной и испуганной в своём посмертии.

Из всего долгого периода своей болезни Леон впоследствии мог вспомнить лишь отдельные эпизоды. Он получил неслабый удар по голове, был ранен и потерял много крови, к этому добавились постоянный недосып и усталость, которая накапливалась, ожидая своего часа, чтобы внезапно выплеснуться и окатить Леона с головой, придавив его к постели. Он знал, что его положение не так плохо, как могло бы быть, что нож подлого разбойника, напавшего со спины, не дошёл до сердца и вообще не задел ничего важного, но место под левой лопаткой всё равно жгло так, словно Леон лёг на раскалённую жаровню, голова кружилась, то и дело начиная болеть, а слабость была такой сильной, что он с трудом мог оторваться от подушки. Не было сил ни говорить, ни размышлять, и даже чтобы сесть и позволить обработать свою рану, требовалось собрать в кулак всю волю.

Неудивительно, что в таком состоянии Леон едва способен был хоть что-то соображать, а в его мыслях смешивались прошлое, настоящее и будущее. Урывками он вспоминал, как торопливо пересказывал Бертрану утренние события: слежку за Вивьен, затем за Этьеном, неожиданное позорное пленение, разговор с Чёрным Жоффруа, побег из плена и окончательно открывшееся предательство Вивьен. Бертран грохотал и гремел, проклиная неблагодарную служанку, Гретхен от возмущения лишилась дара речи и лишь всплёскивала руками, Франсуа причитал и крестился. Поспешно собрав самых сильных и крепких мужчин и послав за Жюлем-Антуаном, Железная Рука во главе небольшого отряда отправился в лес. Леон поехал с ним, и в этом, наверное, была его главная ошибка.

Конечно, он не вполне оправился после удара по голове, но оставаться в замке с Гретхен и старым слугой Леон счёл постыдным. Он смутно помнил, как все они, пешие и конные, неслись в лес, как окружили полый холм, и Бертран громовым голосом потребовал: «Сдавайтесь!». Разумеется, этому призыву никто не внял. Разбойники посыпали из-под земли, как гномы в сказках, которые давным-давно рассказывала маленькому Леону его мать. Послышался сухой треск выстрелов, зазвенели шпаги, воздух наполнился запахом пороха, руганью и криками боли. Леон тоже сошёлся с кем-то в поединке, кого-то проткнул (отобранную шпагу ему вернул Бертран — выбил железной рукой у разбойника, который совершенно не владел клинком, да ещё и чужим, и с ухмылкой бросил Леону), кого-то ударил кулаком, его самого сбили с ног, но он вскочил, быстрым движением головы откинул лезущие в лицо волосы и снова рванулся в бой. И тогда-то это и произошло — резкая острая боль в спине, вмиг промокшая рубашка, подкосившиеся ноги и уходящая из-под них земля, яростный крик Бертрана позади, заглушаемый всё растущим звоном в ушах… Каким-то чудом Леон сумел выбраться из гущи битвы и прижаться к стволу векового дуба, прежде чем на несколько минут лишился чувств.

Он не помнил, кто помог ему взобраться в седло, — должно быть, Железная Рука или кто-то из охотников. Схватка у полого холма закончилась удивительно быстро, часть разбойников сбежала, часть была убита, а оставшихся уже крепко связывали спутники Бертрана. Жюль-Антуан, возвышаясь над ними на коне, перезаряжал пистолет и презрительно кривил губы, Чёрный Жоффруа сыпал проклятьями, обнаружив неожиданное красноречие, но Леон едва помнил это. Единственным его желанием в тот миг было добраться до замка и без чувств рухнуть на свою постель.

Когда Леон всё же оказался в этой постели, до него не сразу дошло, что это Аврора Лейтон промывает, смазывает целебными мазями и перебинтовывает его спину, стараясь причинять как можно меньше боли и осторожно, почти ласково касаясь здорового плеча. Сначала он был слишком обессилен и принимал лечение как должное, не думая о том, кто именно ухаживает за его раной. Потом он находился в вечном полусне под действием зелий, которые безропотно пил из чаши, заботливо подносимой к самому лицу всё той же Авророй. И лишь спустя неделю, когда Леон смог более-менее передвигаться по комнате и принимать пищу, он понял, что всё это время Аврора, невозможно далёкая, прекрасная и холодная мраморная статуя, хлопотала вокруг него, перевязывала его раненую спину, видела его без рубашки, трогала его голую кожу… От таких мыслей Леона бросило в жар, и он встряхнул головой — к счастью, когда он это делал, комната уже не качалась и не плыла перед глазами.

За всё время болезни ему снилось множество снов, в которых прошлое перемешивалось с настоящим, мертвецы с живыми, люди, которых он никогда не знал, со знакомыми. Просыпаясь, Леон мало что помнил из этой пёстрой обрывочной круговерти, но один сон ясно впечатался ему в память. В этом сне он куда-то скакал на коне, плыл на корабле, взбирался по отвесной скале, сражался на шпагах и чувствовал, как с каждой новой погоней или схваткой его охватывает всё более сильная усталость. Наконец миссия Леона, в чём бы она ни состояла, была закончена, и пора было отправляться домой. Домой плыл огромный корабль, и Леон взбирался по нему, цепляясь за корму, задыхаясь от усталости, мокрые, пропитанные морской солью волосы лезли в лицо, и он отчаянно мотал головой, пытаясь откинуть их. Промокший плащ и тяжёлые сапоги тянули вниз, но Леон долез-таки до самых перил, схватился за них — и понял, что дальше не сможет. У него не было сил для самого последнего движения — подтянуться, перекувырнуться через перила и упасть на палубу, оказавшись в безопасности на корабле. Леон чувствовал, что может ещё некоторое время провисеть, держась за перила, но потом силы кончатся, пальцы разожмутся, и он свалится в бушующее море. И тут, в самый последний момент, когда он готов был сам отпустить перила, чья-то сильная рука схватила его за локоть и рванула вверх, так что Леон, перевалившись через борт, плашмя рухнул на палубу.

Ему потребовалось время, чтобы прийти в себя и понять, что под ним покачивается палуба корабля, что он сидит, прислонившись к чьей-то широкой груди, и кто-то осторожно похлопывает его по плечу. По телу разливалось странное тепло, Леона охватило ощущение безопасности и необыкновенного уюта. «Здесь никто и ничто не причинит мне вреда», — пришла в голову неожиданная мысль.

— Эх, сынок, что же ты натворил? — пророкотал голос над ним. Леон вскинул голову, на мгновение подумав, что это Бертран, но тут же понял, что ошибся. Он не мог различить лица своего спасителя, оно всё было скрыто какой-то неясной дымкой, но он откуда-то точно знал, кто перед ним.

— Отец? — Леон ни во сне, ни после пробуждения не мог вспомнить имени этого человека, но оно ему было и не нужно. — Это и вправду ты?

— Я, кому же ещё здесь быть? Но ты меня не помнишь, так? Ничего не помнишь, — в его низком голосе звучала глубокая горечь. — И сестру свою тоже забыл…

— Сестру я помню, — возразил Леон, перед глазами которого ненадолго мелькнул образ светловолосой, голубоглазой и пышнотелой хохотушки в монашеском одеянии. — Её зовут Анжелика, да?

— Анжелика, моя бедная девочка, — вздохнул отец. — Она там по тебе тоскует, ночами не спит, плачет, а ты что? Ускакал в чужие края, забыл сестру, забыл друзей, забыл отца! Неужели ты настолько не желал родства со мной, что предпочёл стереть себе память?

— Я не помню, — честно ответил Леон. — Но наверное, вы были не лучшим отцом, раз я захотел забыть вас. Вы были жестоки ко мне? Пороли меня за провинности?

— Вот ещё! — возмущённо громыхнул тот. — Чтобы я поднял руку на ребёнка, да ещё на собственного сына? Да ни в жизнь! Я ни разу не тронул Анжелику — и тебя тоже бы не тронул, если бы ты рос со мной.

— Но я не рос, да? — Леон уже обо всём догадался. — Я был незаконным сыном, и вам не было до меня дела.

— Пожалуй что так, — отец снова тяжело вздохнул. — И ты представить себе не можешь, как я винил себя за то, что бросил тебя, за то, что не разыскал тебя после смерти Корантины. Но судьба жестоко отплатила мне за это. И после всего, что тебе пришлось пережить, после того, как ты наконец-то обрёл отца и сестру, — неужели тебе захотелось лишиться их вновь?

— Должно быть, в моём прошлом было слишком много неприятных воспоминаний, — пожал плечами Леон. — Слишком много того, что я хотел забыть. А сестра — что сестра? То, что у нас один отец, ещё не делает нас близкими людьми.

— Ты всё забыл! — укоризненно воскликнул отец. — Забыл, как спас сестру из огня; забыл, как Анжелика заступилась за тебя перед остальными! Я не могу винить тебя за то, что ты злишься на её друзей: мне, признаться, они порой тоже казались чересчур наглыми. Но они тоже беспокоятся о тебе, ищут тебя, а ты даже не помнишь их имён!

— Наверное, у меня были причины забыть их, — буркнул Леон. — Хороших людей просто так из памяти не вычёркивают. К тому же у меня теперь новая жизнь. Новый друг, Бертран Железная Рука, новая… — он замялся, но всё-таки продолжил, — любовь.

— Та молодая вдова, красавица-ведьма? — усмехнулся его спаситель.

— Она не ведьма! — вспыхнул Леон, но отец только басовито хохотнул.

— Так ты ничего не знаешь… Ладно, Бог с ним! Бесполезно тебе что-либо говорить — ты всё равно всё забудешь, когда проснёшься. Что ж, постарайся запомнить хотя бы одно: Анжелика тебя действительно любит, веришь ты в это или нет. И она найдёт тебя, даже если ты её не вспомнишь, — это проклятое зелье слишком крепкое! Как в той сказке, которую мне как-то рассказала твоя мать… хотя этого ты точно не помнишь. Там сестра по всему свету искала брата, зачарованного ледяной колдуньей, чтобы растопить его сердце и снять проклятье.

— Аврора не колдунья! — снова вскинулся Леон. — И если она и помогла мне что-то забыть, уверен, я сам этого хотел! И это мне решать, хочу я увидеться с сестрой или нет.

— Всё тот же упрямец, — покачал головой отец. — Ну хоть что-то в этом мире не меняется…

Леон уже открыл рот, чтобы спросить, откуда отец знает про него и Аврору, про то, как себя чувствует Анжелика, не знает ли он, случаем, кто убил Люсиль де Труа, но тут весь корабль затянуло туманом, голова закружилась, бывший капитан бессильно повалился на бок… и очнулся в собственной постели. Уже рассвело, и из окна падал слабый свет наступившего серого дня.

Только что приснившийся сон выветрился из головы Леона, едва он сел на постели, и позже он, как ни напрягал память, сумел выудить из неё лишь отдельные обрывки. День был холодный и ветреный, на улице выпал первый снег, по коридорам замка гуляли сквозняки, и Гретхен куталась в шаль, а Франсуа жаловался на больную спину. Что касается спины Леона, то ей стало значительно лучше, и он даже осмелился впервые за долгое время принять ванну. Горячая вода согрела тело, наполнила его новой силой, и бывший капитан долго плескался в ней, не желая оставлять столь уютное и тёплое место.

После долгого сна и горячей ванны в нём пробудился зверский аппетит, и Леон с жадностью набросился на кашу, сваренные вкрутую яйца и копчёный окорок. Гретхен была бледна и ела мало, но когда он осведомился о её самочувствии, рассеянно ответила, что всё в порядке. Очевидно, её бледность была вызвана предстоящей казнью Чёрного Жоффруа, о которой она и сообщила Леону за столом. Её передёргивало, когда она перечисляла наказания, которым должен был подвергнуться атаман разбойников: сорок ударов кнутом, оскопление и повешение. Леон подумал, что оскопление, пожалуй, лишнее: он разговаривал с Жоффруа всего один раз, но не верил, что этот человек мог надругаться над Люсиль и убить её. Впрочем, своё мнение он оставил при себе.

— И Аврора тоже потащилась туда! — всплеснула руками Гретхен. — Ладно Бертран, его обязывает долг, но ей-то зачем смотреть на все эти ужасы? Неужели она хочет позлорадствовать, когда убийцу повесят? Нет, это на неё совсем не похоже! Она всё ходила в подземелье, видно, пыталась выпытать, кто всё-таки убил бедняжку Люсиль. Да только этот проклятый разбойник так ни в чём и не сознался. Разве что священнику, но тот никогда не нарушит тайну исповеди.

Леона не удивило, что Аврора продолжает искать убийцу Люсиль и даже поехала на казнь — она всегда стремилась не упускать ничего важного. В то же время он порадовался, что его состояние позволило ему отсутствовать — не хотелось видеть, как будут истязать и вешать Жоффруа, пусть он и был виновен если не в гибели Люсиль, то в разбойных нападениях уж точно. Узнав от Гретхен ещё кое о чём, что произошло, пока он отлёживался в постели, Леон направился в свою комнату. Он как раз раздумывал, прилечь ему или побродить по замку, восстанавливая силы, и уже склонялся ко второму варианту, когда за окном послышались топот копыт и ржание лошадей, а затем снизу донёсся гулкий голос Бертрана. «Странно, вроде казнь должна была длиться дольше», — подумал Леон, не особо вслушиваясь в то, что взволнованно говорил хозяин замка.

На какое-то время всё затихло, потом у двери в его спальню послышались лёгкие шаги, скрипнула дверь, и внутрь без стука скользнула Аврора. На её щеках горел яркий румянец, должно быть, вызванный холодом, глаза блестели, и вся она, тонкая и изящная в своём тёмном дорожном платье и меховой накидке казалась ещё красивее, чем обычно.

— Сударыня, доброе утро, — Леон учтиво привстал и поклонился, с радостью отметив, что голова от этого движения совсем не закружилась.

— Ох, Леон, я рада, что вам лучше, но это утро не доброе, совсем не доброе! Вы знаете о казни?

— Гретхен сказала мне, — он кивнул, снова садясь на кровать. Аврора стащила перчатки, бросила на стол, туда же отправила накидку и принялась нервно расхаживать туда-сюда по маленькой комнате. Волосы её тёмным облаком окружали голову, губы раскраснелись, словно она с кем-то целовалась, но Леон быстро понял, что они просто искусаны самой же Авророй.

— Простите, что так ворвалась к вам, но я обязана была с кем-то поговорить, — быстро произнесла она. — Я уверена, вы — единственный, кто не осудит меня.

— Сударыня, я весь внимание, — подобрался Леон.

— Вы знаете, какой казни должны были подвергнуть Чёрного Жоффруа?

— Сорок кнутов, оскопление и повешение.

— Да, — она подошла к двери, выглянула наружу, словно убеждаясь, не подслушивает ли кто, потом плотно затворила дверь, вернулась к Леону и, понизив голос, проговорила:

— Он умер, когда де Труа только начал стегать его кнутом. По сути, казнь не состоялась.

— Жюль-Антуан сам пожелал наказать преступника? — нахмурился Леон.

— Да, и мне показалось, он испытывал от этого удовольствие. Но дело не в этом! Чёрный Жоффруа… это я его убила.

— Что? — Леону показалось, что он ослышался.

— Вчера вечером, когда я узнала, какая казнь его ожидает, я спустилась в подземелье и отдала ему пузырёк с зельем. В малых количествах оно усыпляет, в больших — убивает. И сегодня утром он выпил его. Чёрный Жоффруа избежал своей казни, ушёл прямо из-под носа Жюля-Антуана, Железной Руки и всех остальных. Вот почему он всё время улыбался!

— Что ж, — замялся Леон, поражённый этим внезапным признанием. — Полагаю, это было очень милосердно с вашей стороны…

— Я знаю, это был необдуманный и глупый поступок! — перебила его Аврора. — Он мог подлить зелье кому-то из тюремщиков и попытаться сбежать. К тому же я отняла преступника у правосудия, помогла ему избежать наказания. Я — преступница, как ни посмотри. Я убила человека, но тем самым спасла его. Он сам этого хотел, он просил меня принести ему что-то, что убьёт его, и я принесла! Если же это Чёрный Жоффруа убил Люсиль, то выходит, я спасла убийцу! Но я не знала, совершенно не знала, что мне делать! Я всегда была против насилия, я не выношу, когда бьют детей или пытают взрослых людей, даже преступников, я…

— Тише! — Леону едва удалось вклиниться в её бурный словесный поток. — Прошу вас, успокойтесь! Вам — лично вам — сейчас угрожает какая-либо опасность? Де Труа о чём-нибудь догадался?

— Не думаю, — она села на кровать рядом с ним и тревожно огляделась. — То есть он наверняка догадался, но опасность мне вряд ли угрожает. Бутылочку при Жоффруа не нашли — должно быть, он выкинул её из телеги, когда его везли на казнь. Я только что вылила все свои запасы настойки из болиголова, которые привезла сюда. Конечно, у меня остались в замке, но я никому не позволю обыскивать Усадьбу теней! Это довольно распространённое средство, не одна я его изготовляю. И потом, Чёрному Жоффруа мог что-нибудь передать священник на исповеди, ему могла что-то подмешать в еду Гретхен… Нет, я не хочу, чтобы подозрение пало на неё! — спохватилась Аврора. — Но если Жюль-Антуан выскажет что-либо в её сторону… Да Бертран скорее убьёт его, чем позволит запятнать имя Маргариты! Священник — тот вообще божий одуванчик, его здесь все знают, уважают и любят. Не думаю, что де Труа захочет кого-то обвинить. Скорее всего, он постарается побыстрее покинуть наши края, ведь он оставил о себе не самую добрую славу.

— Может, и к лучшему? — осмелился вставить Леон. Аврора подняла голову, и он увидел, что её прекрасные серые глаза полны слёз.

— Не знаю, — она покачала головой, и слёзы потекли по её щекам. — Если он уедет, возможность разгадать тайну убийства Люсиль будет потеряна безвозвратно, я чувствую. И я ощущаю себя такой… потерянной. Жалкой. Ничтожной! Я не сумела защитить Люсиль, когда она была жива, не смогла найти её убийцу, лишила человека жизни, при этом отняв его у закона, и теперь вынуждена хитрить, изворачиваться и лгать! Интересно, Люсиль так же чувствовала себя в последние дни своей жизни? Она назвала себя «гадкой» — так вот, я тоже кажусь себе гадкой. Я не могу ничего расследовать, я просто глупая плаксивая девчонка, вообразившая себя героиней!

— Ну-ну, перестаньте, — Леон неловко похлопал Аврору по спине, и она, всхлипывая, прижалась к нему. — Тише, тише, — осмелев, он приобнял её, погладил по плечу, по распущенным волосам — на ощупь они были очень мягкие и шелковистые. — Вы ни в чём не виноваты, вы хотели как лучше. Вы действовали из милосердия, вас никто ни в чём не обвинит: как вы и сказали, де Труа и тем более Бертрану это вовсе не нужно…

Он продолжал гладить Аврору, тихим голосом говорить ей успокаивающие слова, перебирал иссиня-чёрные пряди, а она сидела, уткнувшись лицом в его грудь, и Леон чувствовал, что его рубашка становится мокрой от слёз. По телу Авроры время от времени пробегала дрожь, она всё ещё плакала, но всхлипы постепенно становились тише. Она тоже приобняла Леона, и он вздрогнул, сквозь одежду ощутив холод её ладоней, но не посмел отстраниться. Женщина, которая так нравилась ему и выглядела такой недоступной, недосягаемой, теперь сама упала в его объятия в поисках утешения и защиты! Это казалось настолько невозможным, что Леон потряс головой, пытаясь понять, не спит ли он.

— Тише, тише, — снова проговорил он и чуть наклонился, коснувшись губами лба Авроры, белого и прохладного. Она по-прежнему плакала, и Леон осторожно погладил её по щеке, потом, охваченный внезапным приливом смелости, спустился губами ниже, собирая слёзы с её щёк. Он был уверен, что Аврора оттолкнёт его, был готов даже получить пощёчину, но она не противилась и не отстранялась, напротив, запрокинула голову, подставляя лицо его поцелуям. Леон опустил голову ещё ниже и прильнул к губам Авроры, твёрдым, холодным и красным от того, что она их почти непрерывно кусала.

Аврора вздрогнула всем телом, но и сейчас не стала отталкивать его. Она запрокинула голову ещё выше, подаваясь навстречу Леону, отвечая на поцелуй, обхватила его одной рукой за шею, другую запустила под рубашку, коснувшись его голой груди. Он теперь весь дрожал, не зная, от холода или от возбуждения, которое становилось сильнее с каждым мгновением. Аврора трепетала в его руках, жадно целовала его губы, ласкала его, опуская руку всё ниже, и Леону подумалось, что всё это очередной сон, который растает, едва в окно упадут первые лучи солнца. А раз это сон, то в нём можно делать что угодно… Он легко сжал в ладони грудь Авроры, погладил большим пальцем твёрдый сосок, и она застонала, отрываясь от его губ и подставляя точёную белую шею. Леон уткнулся в неё носом, но в следующее мгновение заставил себя поднять голову и разжать руки — о, каких усилий ему это стоило!

— Не надо, — хрипло проговорил он. — Мы должны остановиться. Если не сейчас… я уже не смогу сдерживаться.

— Не останавливайтесь, — прошелестела Аврора, одной рукой ероша его волосы, а другой оглаживая здоровое плечо. — И не сдерживайтесь. Это именно то, что мне сейчас нужно, не отказывайте мне, Леон, прошу вас…

— Но если кто-нибудь зайдёт? — он с трудом оторвал от неё взгляд, переведя его на дверь.

— Не зайдёт, — прошептала она, гладя его по спине. — Дверь закрыта, все думают, что вы спите, а я у себя. Никто не видел, как я зашла к вам. Пожалуйста, Леон, не лишайте меня того, о чём я так долго мечтала! Ведь вы тоже этого хотите, разве нет?

У Леона перехватило дыхание, и он сумел лишь кивнуть, пытаясь понять, что она имела в виду: она мечтала о близости с мужчиной в целом или именно с ним? Ответ на этот вопрос он получить не успел — Аврора отстранилась, поспешными нервными движениями распустила шнуровку, расстегнула крючки, и вскоре вся её верхняя одежда осталась лежать на полу кучей ткани, лент и кружев, сама же она, охваченная холодом, вновь прильнула к Леону.

— Не бойтесь, господин капитан, всё хорошо. Никто ничего не узнает, я никому ничего не скажу… и вы тоже, верно?

Леон снова молча кивнул, прижимая её к себе. Его бросало то в жар, то в холод, голова слегка кружилась, сердце бешено стучало, и он до конца не мог поверить, что Аврора Лейтон, прекрасная мраморная статуя, ледяная королева из сказки, снизошла до него — не просто снизошла, а готова была отдаться ему прямо здесь, в чужом доме, просила его об этом! Её кожа порозовела, утратив извечную бледность, лицо и вовсе раскраснелось, глаза замерцали и потемнели, сразу став бездонными, как два тёмных омута. Леон откинулся назад, прислонившись спиной к стене, и Аврора с тихим вздохом опустилась на него, стараясь не задеть левое плечо.

Было почти невозможно подобрать слова, чтобы описать произошедшее в дальнейшем. Леон ещё ни от одной женщины не ощущал такой нежности, какая исходила сейчас от Авроры. Она была неопытна как молодая вдова, едва успевшая познать радость плотских утех с мужем и не имевшая любовников ни до, ни после своего короткого брака, но при этом так ласкова, что Леон даже на мгновение испытал чувство стыда, словно он не заслуживал такого отношения. В тонкой ночной сорочке Аврора не казалась столь хрупкой, как в своих тёмных нарядах, — это была Диана, лесная охотница, с сильным и стройным телом, прекрасная наездница с крепкими бёдрами. Но Леон всё равно старался действовать бережно, памятуя о её неопытности, боясь потерять голову и причинить ей боль неосторожным движением.

Что и говорить, это было прекрасно. Притаившаяся за окном зима и злые ветры отступили, и вся маленькая спальня Леона была наполнена теплом, нежностью и любовью. Даже боль в спине оставила его — или он просто перестал её замечать? Как бы то ни было, он не мог припомнить, когда ему в последний раз было так хорошо с женщиной. Аврора тоже наслаждалась происходящим, судя по её блаженному выражению лица и полузакрытым глазам, но она была удивительно молчалива и только под конец с негромким стоном обмякла, уронив голову на плечо своего любовника.

Спустя некоторое время они сидели на кровати — Леон полубоком, прислонившись правым плечом к стене, Аврора свернулась рядышком в клубочек, склонив голову ему на грудь. Волосы она распустила перед соитием, и теперь они ниспадали на её белоснежные плечи мягкими тёмными волнами. Леон, одной рукой приобняв её за спину, другой перебирал их, поражаясь их шелковистости и вдыхая слабый, едва различимый аромат полыни. Аврора всё ещё слегка дрожала, но на лице её, когда она подняла голову, не было слёз, лишь глаза блестели ярче обычного.

— Сударыня? — Леон решил держаться с ней исключительно вежливо, чтобы она, не дай Бог, не подумала, что упала в его глазах после произошедшего. — Надеюсь, вы не жалеете о… о том, что случилось?

— О нет, что вы! — она блеснула глазами и чуть смущённо опустила их. — Мне никогда ещё не было так хорошо!

«Должно быть, ваш молодой муж был не особо опытен в подобных делах», — подумал Леон с внезапно накатившим чувством гордости за себя, но говорить такие вещи Авроре было бы бестактно, и он тоже опустил глаза.

— Надеюсь, я не сделал вам больно?

— Нет-нет, всё было прекрасно! Я так давно мечтала о вас, и вот наконец это случилось!

— Мечтали обо мне? — Леон в изумлении вскинул на неё глаза.

— Да, с тех самых пор, как увидела вас без ру… — она быстро замолчала, и румянец сильнее прилил к её и без того порозовевшему лицу.

— Без рубашки? — хмыкнул Леон. — Что ж, я польщён. Не думал, что смогу понравиться вам, особенно в таком разодранном виде, в каком предстал перед вами около недели назад. Вы мне тоже понравились… нет, я влюбился в вас, — перебил он сам себя, — ещё со времён праздника урожая, если не раньше.

— Вы влюблены в меня! — Аврора всплеснула руками. — Боже мой, но почему вы всё это время молчали?

— Я был уверен, что вы отвергнете меня, — он пожал плечами и поморщился от новой вспышки боли. — Как бы это выглядело: молодая прекрасная вдова, хозяйка замка, и неизвестно откуда приехавший незнакомец, который и прошлое-то своё толком не помнит?

— А я-то была уверена, что вы влюблены в другую, — прошептала Аврора, и на глаза её вновь навернулись слёзы. — Как глупо вышло! Сколько времени мы потратили впустую!

— В кого же я мог влюбиться в этом диком краю? — усмехнулся Леон. — В Гретхен? В Вивьен? В Люсиль де Труа?

— Почему нет? Вам же нравятся рыжие…

— Ну, она в любом случае была слишком молода для меня, — протянул он, несколько озадаченный словами Авроры. Ему и правда нравились рыжеволосые женщины, но откуда она-то об этом знает? Он вроде нигде об этом не обмолвился, даже в разговоре с Бертраном…

— Молода, красива и умерла раньше срока, — ожесточённо произнесла Аврора, и губы её сжались, словно она пыталась сдержать сильную боль. — Сегодня умер ещё один человек, возможно, виновный в её смерти. Умер, потому что я принесла ему яд! Люсиль мертва, Чёрный Жоффруа мёртв, а я сижу здесь, с вами, и мне хорошо! Я не заслужила этого удовольствия, не заслужила любви, не заслужила…

— Полно, перестаньте! — Леон испугался, что сейчас она снова разрыдается. — В смерти Люсиль вы не виноваты, виноват только её убийца. А Чёрный Жоффруа в любом случае был разбойником и головорезом и заслужил казни. Что касается вашего милосердия… я думаю, вы поступили правильно. Я однажды тоже, — он сглотнул, — убил человека из жалости к нему. Это было давно, я тогда ещё служил в рядах королевских гвардейцев. Мне с моим отрядом поручили арестовать преступника. Мы отыскали его, загнали в угол, и я столкнулся с ним лицом к лицу — он стоял, сжимая в руке нож, от которого пользы было столько же, сколько от вышитого носового платочка, он совсем не умел им владеть… И я видел ужас в его глазах, видел, что он боится заточения и боли, я знал, что его будут пытать. И я заколол его — выбил нож и вонзил шпагу ему прямо в сердце.

Аврора передёрнулась и на миг прикрыла глаза, но ничего не сказала.

— Позже Кольбер поносил меня на чём свет стоит, утверждая, что я должен арестовывать, а не убивать преступников, но мне было всё равно. Я знал, что спас его от пыток и мучений, и знал, что поступил правильно. И сейчас я бы поступил точно так же. Так что, как видите, уж кто-кто, а я точно не стану корить вас за проявленное милосердие.

— Благодарю вас, — сдавленно проговорила она. — Но что совершил тот преступник с рыбьими глазами? Он тоже разбойничал? Или нападал на женщин?

— Он был крупным вором и карточным шулером, если мне не изменяет память… — Леон споткнулся на полуслове и уставился на Аврору ещё более изумлённо, чем раньше. — Постойте, откуда вы знаете, что у него были рыбьи глаза? Я совершенно точно вам этого не говорил!

— Я… не знаю, — она снова побледнела и затравленно огляделась, будто готова была сбежать из комнаты Леона в одной рубашке. — Я просто представила его таким — с пустыми и холодными рыбьими глазами… У Чёрного Жоффруа они стали такими же пустыми перед казнью…

— Нет, вы мне что-то недоговариваете! — бывший капитан лихорадочно соображал. У него в голове вновь прозвучал голос мужчины из сна, назвавшего Аврору «ведьмой» и «колдуньей», вспомнились слова Бертрана, который знал её с самого детства: «Она как будто насквозь тебя видит, как будто стоишь перед ней без одежды». Леон подумал о целебных зельях и опасных ядах, которые Аврора изготавливала сама, о слухах, связанных со смертью её мужа, о её случайных словах, которым он до этого дня не придавал значения. Она сказала, что беспокоится из-за Люсиль, потому что увидела дурной сон про неё! Самому Леону не раз снились странные сны за всё время, что он провёл здесь… Сновидения, зелья, слухи и таинственные убийства — как он раньше мог не замечать, что все нити сходятся к Авроре Лейтон? Должно быть, её красота и собственная влюблённость окончательно затмили его разум!

— Откуда вы знаете, что у этого преступника были рыбьи глаза? И откуда вы знаете, что мне нравятся рыжеволосые женщины? Откуда вам вообще известно то, что остаётся лишь в моих мыслях, о чём я никому не рассказывал? Прошу вас! — он вскинул руку, когда Аврора рывком высвободилась из его объятий и, подхватив платье, метнулась к двери. — Я клянусь, что не выдам вашей тайны и никому ничего не расскажу, будь вы ведьма, колдунья, оборотень или даже демон! Я только об одном прошу — скажите мне правду.

Аврора ещё некоторое время колебалась, стоя возле двери, потом выпустила из рук платье и принялась с необыкновенной скоростью одеваться, весьма ловко затягивая шнуровку и застёгивая крючки. Кое-как приведя себя в порядок, она повернулась к Леону, и в глазах её мелькнуло отчаяние.

— Хорошо. Я скажу, если уж вы так этого хотите. Но имейте в виду: если вы расскажете об этом кому-нибудь ещё, я буду всё отрицать! Вы всё равно вряд ли сможете что-нибудь доказать.

Она сделала несколько шагов в центр комнаты, остановилась перед Леоном и медленно, даже с некоторой торжественностью, объявила:

— Я не ведьма, не колдунья, не оборотень и не демон. Но я и правда способна на кое-что, не поддающееся разумному объяснению. Я могу заглядывать в чужие сны.

Позднее Аврора никак не могла до конца осознать, что же заставило её поступить именно так, как она поступила. Должно быть, она внезапно поглупела или вовсе лишилась разума, — как иначе объяснить то, что она выдала Леону Лебренну, человеку, с которым она была знакома чуть дольше пары месяцев, величайшую тайну своей жизни?

Конечно, за эту пару месяцев она перенесла множество потрясений. Неожиданная влюблённость в Леона и нелепая, как считала Аврора, попытка помочь ему, стерев память; трагическая гибель Люсиль, неловкие попытки расследования, самоубийство Чёрного Жоффруа, к которому она тоже была причастна; и, наконец, страшное зрелище неудавшейся казни атамана разбойников — всё это не могло не оставить следа на её тонкой и чувствительной натуре. Но даже после пережитых потрясений она не должна была очертя голову кидаться в объятия Леона!

Аврору всё ещё бросало в краску при мысли о произошедшем. Это казалось ей неправильным, почти чудовищным: она стала свидетельницей гибели человека, пусть и преступника, всё равно что сама убила его, а потом спокойно наслаждалась ласками бывшего капитана! Ей вспомнились строчки из какой-то заумной книги, прочитанной давным-давно: на далёких южных островах, где живут туземцы, после похорон одного из членов племени принято петь, плясать, веселиться и совокупляться. На смерть там отвечают торжеством жизни… Раньше это казалось Авроре дикостью сродни людоедству и рабству, теперь же она подумала, что в этом есть здравое зерно. «Во всяком случае, Чёрный Жоффруа вряд ли осудил бы меня», — эта мысль вызвала у неё невольную усмешку.

И всё же она не могла перестать винить себя за глупость. Это же надо было так расслабиться, чтобы проболтаться трижды: про то, что она впервые увидела Леона, когда он был без рубашки, про его любовь к рыжеволосым женщинам и про преступника с рыбьими глазами! Аврора признавалась себе, что до сегодняшнего дня и не подозревала, как хорошо может быть женщине с мужчиной, и тихие ласки её мужа были лишь тенью того удовольствия, что доставил ей Леон. Но это не извиняло её, а даже добавляло вины: как глупо было, впервые в жизни полностью познав радость плотских утех, растаять от их тепла и выболтать все свои тайны!

Но теперь отступать было уже поздно. Леон смотрел на неё своими ясными голубыми глазами, чуть прищурившись, и от этого пристального взгляда её бросало в дрожь. Скрестив руки на груди, которую Леон только что ласкал, будто защищаясь от его взора, Аврора выпрямилась и заговорила. Она рассказала обо всём — о том, как ещё в детстве обнаружила у себя способность проникать в чужие сновидения, как быстро поняла, что нужно скрывать это даже от самых близких, как подсматривала сны других людей до тех пор, пока не пресытилась этим, и, наконец, о том, как в первый раз увидела Леона спящим на берегу реки.

Поразительно, но когда Аврора заговорила об этом, он низко опустил голову, явно смущённый, и краска прилила к его лицу, с которого ещё не сошли остатки летнего загара. Когда же Леон услышал, что Аврора не раз заглядывала в его сны, то и вовсе отвернулся, сделав такое движение, как будто хотел прикрыться.

— Неудивительно, что Бертран сказал про вас, что вы как будто видите человека насквозь, — пробормотал он. — «Словно стоишь перед ней голый», — вот его точные слова. Теперь-то я понимаю, что это не просто фигура речи!

— Я не видела Бертрана голым! — поспешила оправдаться Аврора, с каждым словом чувствуя себя всё более и более виноватой. — Вообще-то я не так уж и часто заглядывала в его сны. Ему постоянно снится война, — она повела плечами, — вот уж на что я точно не хочу смотреть!

— Зато в мои сны вы заглядывали частенько, — укоризненно заметил Леон, всё ещё порядком смущённый. — И даже видели меня с де Круаль — иначе как бы вы узнали про мою любовь к рыжим?

— Простите, — прошептала она, убирая от лица волосы. Леон только что назвал свою прежнюю любовницу по имени и даже не заметил этого, и нельзя было сказать, обрадовало это Аврору или огорчило. — Я знаю, это некрасиво, ещё более некрасиво, чем подсматривать за людьми через замочную скважину или щель в двери! Единственным оправданием мне может служить то, что я никому ни о чём не рассказывала и никогда не использовала увиденное во снах в своих целях… до одного случая.

И она поведала про тот ужасный сон, приснившийся ей в ночь после праздника урожая, — сон, в котором Люсиль насиловал неизвестный мужчина. Леон, услышав об этом, помрачнел и нахмурился, взгляд его снова стал холодным, как лёд.

— Вы думаете, это мог быть её дядя, верно? — спросил он.

Аврора, которой эта мысль пришла в голову едва ли не самой первой, молча кивнула. Она старательно гнала от себя это предположение, но чем дальше, тем крепче оно пускало корни в её разуме, и она была рада, что ей не пришлось высказывать его вслух, что Леон озвучил это за неё.

— Если судить по словам служанки, они с Люсиль и правда дядя и племянница, а не супруги, которые зачем-то скрывают свой брак, — мрачно проговорил он. — Что ж, не он первый, не он последний, кто совершает грех кровосмешения. Теперь понятно его желание всё время держать Люсиль при себе, понятно, почему он охранял её, как цепной пёс… А когда она попыталась сбежать и рассказать о совершённом над ней насилии, он настиг её и убил, — Леон смотрел в одну точку, пальцы его сжались в кулаки. — Я верю, что это не просто дурной сон, что такое и правда могло быть, но как нам это доказать?

— Я надеюсь на дневник Люсиль, — дрогнувшим голосом ответила Аврора. — Может, она его всё-таки вела и описывала там все ужасы, которые с ней происходили? Я хочу ещё раз наведаться в гостиницу и обыскать номер, пока де Труа со слугами не уехали из наших краёв.

— Слуг, кстати, тоже нельзя исключать, — заметил Леон. — Кто знает, может кто-то из них запугивал Люсиль, чтобы она ничего не рассказала дяде, а сам творил с ней… всякие непотребства.

— Но ведь это ужасно! — воскликнула Аврора. — Бедную девушку подвергли насилию — возможно, множество раз! — а потом закололи! И она надеялась на мою помощь, а я ничего не смогла сделать!

— Не вините себя, — поморщился Леон. — В таком случае и я, и Бертран, и Гретхен виноваты не меньше. Мы встречались с Люсиль, не зная, какие ужасы она перенесла, и ничего не замечая. Вы — единственная, кто понял, что с ней что-то не так, кто хотя бы попытался ей помочь…

— Я ничего бы не поняла, если бы не заглянула в её сон, — нервно перебила его Аврора. — До того, как увидеть весь этот кошмар, я думала, что ей снятся нежные девичьи сны: первые поцелуи, цветочки, песни и танцы… До чего глупо!

— Вы не виноваты, — повторил Леон. — Вы не могли знать, да и никто не мог знать, что творится за запертыми дверьми. Кто виноват, так это насильник и убийца Люсиль, — хотя возможно, это два разных человека.

— Вы думаете? — растерянно спросила она.

— Почему нет? Например, кто-то из слуг обесчестил её, а дядя убил, потому что считал, что Люсиль опозорила его.

— И при этом оставил слугу в живых? Что-то не верится.

— Согласен, это странно, — кивнул Леон. — Но я помогу вам выяснить, в чём дело. Я краем уха слышал, что Гретхен завтра собирается на рынок. Я вызовусь составить ей компанию, а заодно приглашу де Труа со слугами — им ведь тоже надо закупить припасов перед долгой дорогой! Я расскажу им, что нашёл убийцу Люсиль. Что им был… например, кто-то из убитых разбойников. Если де Труа и впрямь виновен, он успокоится, что находится вне подозрений. А вы тем временем проберётесь в гостиницу и обыщете номер. Ну что, как вам план?

— Прекрасно! — Аврора внезапно ощутила прилив бодрости. — Только одно меня смущает… Вам хватит сил добраться до рынка и вернуться обратно? Всё-таки вы едва встали на ноги…

— Разве я уже не доказал вам, что у меня достаточно сил для чего угодно? — хмыкнул он, кивнув на смятое покрывало. Аврора почувствовала, что краска приливает к её щекам, и опустила ресницы.

— Нехорошо это, — произнесла она. — Бедная Люсиль перенесла насилие и была убита, а я наслаждаюсь вашими объятиями и шучу над этим! Это несправедливо по отношению к несчастной девушке!

— Ну-ну, вы всё равно не поможете ей тем, что откажетесь от меня, — рассудительно заметил Леон. — А ясная голова и здоровый сон вам не помешают. Чем более страстным будет соитие, тем более крепким будет сон, это не раз проверено мной лично!

— Что ж, не смею вам возражать, — Аврора вновь потупилась. — У вас опыта значительно больше, чем у меня.

Леон усмехнулся, но затем сразу стал серьёзным.

— Кстати, насчёт крепкого сна… Мне тут приснился один странный сон. Я не очень хорошо помню, что именно видел, но точно знаю, что там был человек, которого я называл отцом. Я не помню ни его лица, ни имени — кажется, даже во сне я их не знал. Но я точно знаю, что видел своего отца. Скажите мне, Аврора, — он заглянул ей в глаза, и она вздрогнула, увидев в них глубокую беспросветную тоску, — как со всем происходящим связана моя память? Почему я не помню многого из своей прошлой жизни? Что произошло в тот вечер, когда я остановился у вас на ночлег? Я помню, что пришёл в себя утром в вашей гостиной, вы привели меня в чувство, — но что предшествовало этому?

Аврора долго молчала, не в силах выдавить ни слова. Она чувствовала, как сильно бьётся её сердце, как всё тело охватывает жар, к лицу приливает кровь, а по вискам бегут капли пота. У неё даже слегка закружилась голова — настолько ей было страшно и стыдно. Но она не могла и не хотела больше врать Леону, поэтому разомкнула губы и с трудом проговорила:

— В этом тоже только моя вина. Вы знаете, что я изготовляю целебные зелья и снадобья, я лечила вас, Маргариту, кое-кого из местных, Бертран тоже обращается ко мне за помощью, когда его беспокоит отсечённая рука… Так вот, не все мои зелья лечат. Вы уже знаете, что у меня есть снадобье, которым можно отравить человека, есть у меня и много других… небезопасных вещей. Среди них зелье, которое может стирать память. И я… дала вам выпить его.

Спотыкаясь и путаясь в словах, с горящими от стыда щеками, она повторила историю, уже рассказанную Леону однажды, историю о своей бабушке-целительнице и унаследованных от неё записях, о том, как Леон ураганом ворвался в скучную заболоченную жизнь Авроры со своими горестями и страданиями, о которых хотел забыть, и она в порыве милосердия отдала ему зелье, предназначенное для неё самой. Бывший капитан выказал меньше изумления, чем она ожидала, — похоже, о многом он уже догадался сам. Он выслушал и о расписке, данной им Авроре, и о своём долгом полуобморочном сне на козетке в гостиной, но когда она произнесла: «Вы сказали, что ваш отец…», он резко вскинул руку, останавливая её. Этот жест напугал Аврору — ей показалось, что Леон хочет ударить её, и она отшатнулась.

— Не бойтесь, — заметив её страх, с глубокой горечью произнёс он. — Я не причиню вам вреда, Аврора. Я верю вам — и тому, что вы можете проникать в чужие сны, и в ваши волшебные зелья. Нет нужды показывать мне расписку, чтобы я убедился в правдивости ваших слов. Должно быть, я и правда был в таком состоянии, что выбор был невелик: лишиться памяти или лишиться рассудка.

— И вы не злитесь на меня за то, что я стёрла вам память? — недоверчиво спросила она.

— Если на кого и злиться, так это на самого себя, — Леон грустно усмехнулся. — Это было моё решение, вы не принуждали меня пить ваше зелье. Но я выпил, память покинула меня… а теперь, видно, начинает потихоньку возвращаться.

— Только не просите меня дать вам ещё зелья! — воскликнула Аврора. — Я ни за что больше не пойду на это, я не могу так рисковать! Кто знает, что станет с вами, если вы выпьете зелье второй раз?

— Я и не собирался пить его, — он опять усмехнулся. — Не бойтесь, больше я ничего у вас не попрошу. Если действие зелья заканчивается, а память возвращается ко мне, значит, так тому и быть. Я устал спорить с судьбой, — он махнул рукой и поморщился — видимо, плечо всё ещё отдавало болью.

— Неужели вы не хотите, чтобы я вам всё рассказала? — удивилась Аврора. — Про то, кем был ваш отец, какие приключения вы пережили, кто были ваши друзья и враги?

— Не хочу, — Леон потряс головой. — Пусть всё идёт своим чередом. Если я их забыл, должно быть, на то были свои причины. Может, память вернётся ко мне во снах — со временем. А если не вернётся, то не так уж и важно то, что я забыл.

— И вам совсем не любопытно узнать, кем вы были раньше? — Аврора уставилась на него с недоумением.

— Любопытство — черта женского характера, мне оно несвойственно, — улыбнулся он. — Сейчас я здесь, с вами, у меня есть хороший друг и прекрасная возлюбленная, есть дело, которое я должен завершить, а остальное подождёт.

— Вы очень благородный человек, — Аврора ощутила, что на глазах выступили слёзы, и быстро вытерла их рукой. — Вы простили женщину, которая стёрла вам память и отняла у вас ваше прошлое, которая тайком подсматривала ваши сны…

— Полно вам, — перебил её Леон, поморщившись, — здесь нет никакой вашей вины. Я сам просил стереть себе память, а что касается снов… как вы и сказали, это не более предосудительно, чем подглядывать в щёлочку. Вы используете свой дар — оба своих дара — во благо, и на вас в любом случае меньше вины, чем на разбойнике Чёрном Жоффруа, предательнице Вивьен или убийце бедной Люсиль.

Они ещё долго разговаривали после этих внезапных признаний, и так вышло, что Аврора провела у Леона почти весь день и покинула его только ближе к вечеру. Никого это, казалось, не волновало: у Бертрана и Маргариты были свои хлопоты, Франсуа мелькал туда-сюда по коридорам, прихрамывая больше обычного и жалуясь на спину. Аврора, сославшись на плохое самочувствие, не стала спускаться к ужину и поела у себя в комнате, благо такое поведение вполне могло быть объяснено потрясением после увиденной казни. Спать она легла рано, всё ещё в растрёпанных чувствах, и от души надеялась, что ей приснится Леон, и то волшебное, что он делал с ней нынче днём. Но судьба, как обычно, жестоко посмеялась над Авророй. Она хотела просто уснуть, не заходя ни в чей сон, но на этот раз в сон пришли к ней.

Впоследствии ей часто казалось, что это произошло наяву, — настолько реальным выглядело всё происходящее. Авроре приснилось, что она проснулась посреди ночи, села на постели, сонно поморгала, потом протёрла глаза и осмотрелась, не совсем понимая, где она находится. Сообразив, что она не в Усадьбе теней, а в замке Железной Руки, она огляделась, пытаясь понять, что её разбудило. У Авроры было странное чувство, как будто её тихонько позвали по имени, причём голос был женский. Сначала она никого не увидела, но потом возле окна что-то шевельнулось, от него отделилась тень, и посреди комнаты, озарённая бледным лунным светом, закачалась Люсиль де Труа.

Аврора и во сне чётко помнила, что Люсиль мертва, и сразу поняла, что перед ней призрак. Медно-рыжие волосы девушки теперь стали синеватыми, кожа приобрела неестественно бледный оттенок, глаза казались двумя чёрными дырами на белом лице, тело не было прикрыто ничем, кроме кружевной рубашки, и Аврора стыдливо отвела глаза от просвечивающей под тонкой тканью груди Люсиль. Как ни странно, её вовсе не напугало присутствие привидения в комнате, — её охватили лишь тоска и жалость. «Люсиль, кто убил тебя?» — хотела спросить она, но губы отказались разжиматься.

Вместо Авроры заговорила сама Люсиль.

— Он всегда был очень строг со мной, — холодным неживым голосом проговорила она. — Считал, что за мной нужен глаз да глаз, потому что такие девушки, как я, часто попадают в беду. Такие красивые и легкомысленные, — добавила она, отвечая на невысказанный вопрос Авроры. — Он часто порол меня, даже за мелкие проступки вроде разлитых чернил или разбитой вазы, — не было нужды пояснять, что «он» — это суровый дядя Люсиль. — Говорил, что заботится о моей бессмертной душе, — её губы искривились, будто она сдерживала не то усмешку, не то сильнейшую боль.

Она подошла ближе, лунный свет ярче вырисовал её тонкий колышущийся силуэт, и теперь Аврора ясно видела, что сквозь фигуру Люсиль смутно видны очертания комнаты. Видела она и страшную колотую рану на груди девушки, и пятна крови на светлой ночной рубашке.

— Впервые это случилось, когда мне было шестнадцать, — всё тем же неживым голосом продолжала она. — Он, как обычно, порол меня за что-то — странно, что я уже не помню, за что! Он всегда бил меня только по ягодицам и никогда — по спине. Когда я была маленькой, он стегал меня через одежду, но когда я стала старше, он стал задирать мне юбку. И однажды он просто… не выдержал.

Аврора в ужасе прижала руку ко рту. То страшное, что она давно подозревала, но о чём боялась поделиться даже с Леоном, обходясь стыдливыми намёками, теперь само выплыло наружу, рассказанное жертвой Жюля-Антуана, — жертвой, которой она стала задолго до своего убийства.

— Мне было так больно, и вокруг было столько крови, что я испугалась, что умираю, — ровным голосом говорила Люсиль. — А он, мне кажется, испугался только того, что я кому-нибудь расскажу. Он то запугивал меня и угрожал убить, то утверждал, что мне всё равно никто не поверит, он расскажет всем, что это я — распутная девка, которая его соблазнила… Странное дело — он почти никогда не пытался меня подкупить, всегда только угрожал! И я никому не сказала. У меня никого не было в целом свете, кроме него, слуги бы мне не поверили… кроме Анны, но что бедная добрая старушка могла сделать! И я смирилась.

Аврора хотела сказать что-то, ужаснуться, пожалеть, разгневаться, чувства переполняли её, но язык словно отсох, и она могла лишь сильнее прижать ладонь ко рту, не осознавая, что кусает себя.

— Потом это стало повторяться всё чаще и чаще. Он говорил, что это я виновата, что я — демон, соблазняющий его, что я гадкая, испорченная и развратная девчонка. И наверное, это в какой-то мере было правдой, — Люсиль с внезапной застенчивостью опустила глаза. — Потому что далеко не каждый раз, когда это случалось, был мне противен. Порой мне даже… нравилось, — призраки едва ли могут краснеть, но Авроре почудилось, что бледные щёки её диковинной собеседницы чуть потемнели.

— Ты не виновата, — с трудом выдавила она, сумев-таки разлепить пересохшие губы. — Ты ни в чём не виновата, это всё он, твой дядя…

— Теперь-то я понимаю, — на губах Люсиль появилась грустная усмешка. — Но всё это время я чувствовала себя его сообщницей, не меньшей преступницей, чем он сам. Он говорил, что никогда не позволит мне выйти замуж, что я создана для него, а он — для меня, что мы принадлежим друг другу. Грех кровосмешения его не пугал. «Ты всё ещё моя девочка, Люсиль?» — бывало, спрашивал он, гладя меня по волосам. Я часто придумывала, как могла бы освободиться от его власти. То я представляла, что какой-нибудь храбрец убьёт дядю на дуэли и увезёт меня в далёкие края, — но такого храбреца что-то не попадалось, и все мои многочисленные поклонники исчезали, стоило им увидеть тяжёлый взгляд дяди. То я замышляла убить его — отравить или зарезать в постели — но понимала, что у меня не хватит духу. Тюрьмы и пыток я боялась ещё больше, чем его. То я думала сбежать, но боялась, что он вернёт меня и запрёт в замке, откуда я уже никогда не смогу выбраться. Последней моей надеждой был уход в монастырь…

— Но тут появилась я, — прошептала Аврора. — Увидела твой сон, в котором тебя насиловал дядя, и начала задавать вопросы. И ты увидела во мне надежду, потянулась ко мне, почти рассказала мне всё! Именно ко мне ты хотела убежать в то утро, а вовсе не к Деве Марии! Прости меня, — у неё вырвался придушенный всхлип. — Прости, что не смогла помочь тебе. Прости, что не оправдала твоих ожиданий… что подвела тебя.

— Здесь нет твоей вины, — голос Люсиль зазвучал так же ласково, как когда-то при жизни. — Мне надо было бежать тайком, а не бросать дяде вызов, но я так устала постоянно притворяться покорной! Мне хотелось хоть раз в жизни взбунтоваться против его власти! И я крикнула ему в лицо, что ухожу от него, что бегу к тебе, чтобы рассказать тебе всю правду, а уж ты поможешь мне добиться справедливости! Наверное, он страшно испугался, что узнаешь ты, узнают Бертран, Леон и остальные… Не знаю, за что он боялся больше — за свою жизнь или за свою репутацию. Но он незаметно для всех выбрался через окно гостиницы, настиг меня в лесу и заколол кинжалом.

— Бедная Люсиль! — прошептала Аврора. — Как много несчастий выпало на твою долю! Но скажи, как помочь добиться справедливости? Я зашла в тупик, у меня нет никаких улик против твоего дяди! Скажи, как нам доказать его вину?

— Доказать вину? — Люсиль неожиданно громко расхохоталась, так что Аврора испуганно покосилась на дверь: не услышал бы кто! — Думаешь, я хочу, чтобы моего дядю судили по закону? Нет, я хочу, чтобы вы его убили!

И она стремительно растворилась в воздухе, оставив свои последние слова тающим в ночной тишине.

Аврора некоторое время не осознавала, что происходит, пока не поняла, что она уже не сидит, а лежит на постели, сквозь шторы пробиваются первые рассветные лучи, а её правая кисть, которой она зажимала рот, вся в следах зубов. Её всю трясло, как в лихорадке, укушенная рука болела, голова кружилась, а в ушах всё ещё звенел голос Люсиль. Шатаясь, Аврора выбралась из постели, закуталась в шерстяную накидку, распахнула дверь и побрела по коридорам, вздрагивая от прикосновения босых ног к ледяному полу. Шарахаясь от каждой тени и поминутно оглядываясь, она дошла до комнаты Леона, как и в прошлый раз, без стука распахнула дверь и ввалилась внутрь.

Бывший капитан уже не спал глубоким сном, а дремал и с сонным видом приподнялся на постели, разбуженный скрипом двери. Когда Аврора без сил рухнула возле него, он осторожно притянул её к себе, и она прижалась к его груди, согреваясь теплом его тела — живого, дышащего, горячего, плотного, совсем не такого, как у Люсиль де Труа.

— Это и правда был её дядя, — выдохнула она, запрокинув голову и заглядывая во встревоженное лицо Леона. — Он порол её, растлил её, насиловал несколько лет, а когда она попыталась сбежать, убил. Мне сказала сама Люсиль. Она явилась мне во сне.

И она разрыдалась, уронив голову на грудь Леона.

В последнее время на Леона Лебренна свалилось столько событий, что он совсем перестал понимать, что происходит в этих диких, забытых Богом краях. Прежде всего, он уже давно подозревал, что никакой он не Лебренн, что у него другая фамилия, которую он предпочёл забыть, как и многое другое, что связывало его с прежней жизнью. Известие о том, что Аврора стёрла ему память, вызвало у Леона меньше изумления, чем должно было. Он как будто уже знал это — то ли о чём-то смутно догадывался, то ли сохранил остатки воспоминаний о первой встрече с Авророй. К ней Леон не испытывал ни неприязни, ни страха — только восхищение её красотой и благодарность за участие в его судьбе, к которым примешивалась, пожалуй, толика жалости. Аврора была совсем не такой, как колдуньи из сказок, — не древней старухой, скрывающейся за личиной прекрасной девы, а всего лишь молодой женщиной, печальной и тревожной, запутавшихся в собственных страхах. Как ему хотелось позаботиться о ней и хоть ненадолго позволить ей забыть о своих переживаниях!

Способов это сделать Леон знал не так уж много и нынче утром снова воспользовался одним из них, самым древним и самым надёжным. Когда Аврора пересказала сон, где к ней явилась Люсиль де Труа и поведала о своей тяжёлой судьбе, Леон молча заключил возлюбленную в объятия и удерживал, слегка укачивая, пока она не выплакала все слёзы. Когда же она немного успокоилась, он стал целовать её всё более и более страстно, и вскоре повторилось произошедшее накануне днём. Авроре, похоже, понравилось даже больше, чем в первый раз, но она выглядела смущённой и заявила, что это нечестно — предаваться любви после той ужасной истории, что они узнали от Люсиль. Леон повторил свои слова о том, что Люсиль их соитие никак не навредит, а вот привести в порядок мысли и до конца расследовать её дело очень даже поможет, но Аврора только отмахнулась. Выбравшись из его постели, она поспешно оделась, ещё раз проговорила план, придуманный ими вчера, и покинула спальню, перед этим выглянув из-за двери и убедившись, что в коридоре никого нет.

Признаться, Леон не до конца поверил Авроре. В том, что она каким-то образом может заглядывать в сны других людей, не было сомнений: ей было известно слишком много вещей, о которых она никак не могла знать. Но что если Аврора приняла желаемое за действительное, и Люсиль в её сне была не настоящим призраком, а всего лишь плодом воображения? Леона не удивила история дяди, растлившего собственную племянницу: к сожалению, такое происходило часто и в домах крестьян, и в семьях аристократов. Такое могло быть, но было ли на самом деле? Жюль-Антуан де Труа был жесток, высокомерен и нелюдим, он пожелал сам наказать атамана разбойников, но действительно ли он совершил такие страшные грехи, как насилие, кровосмешение и убийство невинной девушки?

Как бы то ни было, их с Авророй уговор оставался в силе. Встав с постели через некоторое время после разговора с ней, Леон спустился к завтраку. Чувствовал он себя значительно лучше, и хотя левое плечо всё ещё ныло, голова больше не болела и не кружилась, синяк со скулы благополучно сошёл, да и слабости он не испытывал. Его выздоровление с радостью отметили и Бертран, и Гретхен, и Франсуа. Авроры за столом не было — сославшись на неважное самочувствие, она осталась в отведённой ей комнате, чтобы не пересекаться с де Труа, если он приедет в замок.

Леон, как и было уговорено, сказал, что вспомнил кое-что из разговоров разбойников, но дело это личное и касается только де Труа, поэтому хотелось бы встретиться с ним. Расторопная Гретхен через какого-то деревенского мальчишку передала Жюлю-Антуану новость, и он появился как раз к концу завтрака. Всё вышло как нельзя лучше — Бертран отправился в поездку по окрестностям, а Гретхен, Леон и де Труа (который весьма кстати прибыл со своими тремя слугами — Огюстом, Бернаром и Луи) неспешно зашагали в сторону рынка. Леон и Жюль-Антуан ехали верхом, остальные шли пешком.

На улице было свежо и морозно. Ветер дул очень слабо, земля была вся припорошена снегом, который, судя по всему, уже не собирался таять, укрыв поля и леса, землю и устилавшие её потемневшие листья. Он поскрипывал под ногами людей и копытами лошадей, на маленьких замёрзших лужицах хрустел тонкий ледок. Братья шли молча, с одинаково насупленными лицами, Луи, чьё лицо ещё больше раскраснелось от холода, пытался завязать разговор с Гретхен, бледные щёки которой наконец-то разрумянились, и та ему что-то живо отвечала. Когда они уже отошли от замка на значительное расстояние, Леон обернулся и увидел силуэт всадницы на лошади, стремительно пересекавший дорогу позади них. Аврора выждала, пока они отойдут подальше, и теперь мчалась в гостиницу.

Леон подъехал чуть ближе к де Труа и заметил, стараясь казаться как можно более спокойным:

— Как здоровье вашей служанки, Анны? Она, должно быть, ужасно переживает — как я понял, Люсиль была ей почти как дочь…

— Анна как раз отправилась на могилу Люсиль, — холодно ответил Жюль-Антуан. — Мы скоро уезжаем отсюда, и она хотела проститься с ней. Но я бы предпочёл не тратить времени на пустые разговоры. Вы зачем-то пригласили меня, сударь, и я хотел бы знать, зачем.

— Кажется, я знаю, кто именно убил вашу племянницу, — нарочито медленно произнёс Леон, оглядываясь по сторонам, затем понизил голос. — Конечно, меня неслабо ударил по голове кто-то из этих негодяев, да и до этого у меня были провалы в памяти, но это я вспомнил довольно ясно. Вспомнил, когда приходил в себя после болезни. Пока я был в плену у разбойников, они не больно-то держали языки за зубами. Может, думали, что живым мне не уйти, а может, просто оказались слишком глупы и не знали, что я слышу каждое их слово.

— Прошу вас, быстрее к сути! — поторопил его де Труа, и голос его задрожал.

— Я не всё помню из их разговора, но говорили двое: один плотный и коренастый, а у другого из-под платка торчала густая светлая борода, — оба этих разбойника были убиты при захвате шайки, Леон знал наверняка, так что уличить его во лжи они никак не могли. — Коренастый подсмеивался над светлобородым из-за его любви к женщинам: тот, мол, не пропускал ни одной юбки. И среди прочего он сказал: «Тебе нравятся рыженькие, не так ли?». А светлобородый зашипел и заругался на него. Похоже, он боялся, что Чёрный Жоффруа услышит. Может, атаман и правда не знал, что кто-то из его людей совершил насилие над вашей племянницей, а потом убил её. Если бы знал, возможно, он наказал бы их не менее жестоко, чем был наказан сам…

— Вы обвиняете меня в жестокости? — перебил его Жюль-Антуан. Глаза его заблестели ярче, ноздри раздулись, как у хищника, почуявшего добычу. — В том, что я совершил несправедливую казнь?

— Я ни в чём вас не обвиняю, — смиренно ответил Леон, внимательно наблюдая за собеседником. — Вы, должно быть, были не в себе от горя после гибели племянницы. Не знаю, что бы я делал на вашем месте — наверное, крушил бы всё, что попадётся под руку…

— Вы одинокий человек — без семьи, без друзей, — Жюль-Антуан нервно сглотнул, дёрнув кадыком. — Вам не понять.

— Возможно, — согласился Леон. — И Чёрный Жоффруа в любом случае заслужил наказание — за то, что разбойничал, грабил, а порой и убивал людей. Но по мне, неспроста разбойники упомянули рыжеволосых женщин. Может, бедная Люсиль была не единственной жертвой этого негодяя — были и другие рыжие, о которых мы никогда не узнаем… Хорошо лишь одно — он мёртв и больше никому не причинит вреда. Как вы считаете, господин де Труа, я прав?

— Я… Мне надо подумать, — он дёрнул головой. — Но даже если вы и правы, ваша правда не вернёт мне мою Люсиль. Позвольте, я покину вас, — и он тронул коня, отъехав чуть вперёд.

Леон в глубокой задумчивости следил за ним. Жюль-Антуан выглядел глубоко горюющим человеком, глаза его были полны боли — неужели он так искусно притворялся? Или Аврора ошибалась на его счёт, и сон с Люсиль был всего-навсего сном? До конца их поездки де Труа хранил молчание, ехал медленно, опустив голову на грудь и ни с кем не встречаясь глазами. В ответ на робкие вопросы Маргариты, пытавшейся разговорить его, он лишь фыркнул и пустил коня вперёд, отъехав ещё дальше.

И Гретхен, и слуги де Труа закупили необходимые припасы, и настало время возвращаться домой. Леон от всей души надеялся, что Аврора успела обыскать гостиничные номера, а может, даже нашла дневник Люсиль. Обратный путь обещал быть таким же неспешным, но беда пришла с самой неожиданной стороны — со стороны Маргариты. Краснолицый и беловолосый Луи, щедро наполнив корзину хлебом и сыром, пошептался с Гретхен насчёт того, какой сыр ей лучше выбрать, а потом спросил, чуть повысив голос:

— А что же ваша подруга, госпожа Лейтон? Не поехала с вами за покупками?

— Ох, ей с утра что-то нездоровилось, — махнула Гретхен свободной рукой, другой прижимая к боку корзину. Ей явно было тяжело, и Леон уже собирался предложить свою помощь, но тут она продолжила:

— Хотя ей вроде стало получше. Когда мы отъехали, я оглянулась и вижу — она скачет верхом, да так быстро! Мчалась в сторону гостиницы — наверное, собирать какие-то травы для своих целебных зелий, там как раз поле по пути… Помнится, какое-то время назад она собирала полынь.

Леон мысленно взвыл от досады и быстро опустил голову, ощутив, как вмиг ставший острым и пристальным взгляд Жюля-Антуана метнулся в его сторону. «Глупая женщина, кто её вообще за язык тянул? Он догадался, что дело нечисто, непременно догадался!».

— В гостиницу? — не то спросил, не то просто задумчиво протянул де Труа.

— Не в саму гостиницу, скорее, в её окрестности, — поправила Маргарита, явно ничего не заметившая. — Что ей делать в гостинице? Затею расследовать убийство бедняжки Люсиль она вроде бы оставила, да и преступники уже пойманы и наказаны…

— Пожалуй, нам пора, — холодным тоном произнёс Жюль-Антуан. — Благодарю вас за сведения, господин Лебренн, они оказались весьма… интересными, — показалось Леону или в голосе его прозвучала скрытая насмешка? — Прощайте, госпожа Маргарита, может, мы с вами ещё увидимся перед отъездом. Вы трое — за мной!

И развернув коня, он лёгкой рысью пустился прочь. Слуги, подхватив свёртки, корзины и короба, поспешили за ним, прокладывая путь через небольшую толпу местных, провожавших их удивлёнными взглядами. Леон не выдержал. Взмолившись, чтобы Аврора успела убраться из гостиницы до возвращения де Труа, он резко остановил кобылу, которую вёл в поводу, и обернулся к Гретхен.

— Зачем вы сказали ему, что Аврора поехала в гостиницу? — свистящим шёпотом вопросил он.

— Но разве это не так? — Маргарита уставилась на него удивлённо и с некоторой обидой. — Почему вы злитесь, Леон?

— Потому что Жюль-Антуан — последний человек на земле, который должен знать, что Аврора в гостинице. Я нарочно выманил его и его слуг сюда, чтобы она могла обыскать гостиничный номер!

— Но зачем? — серые глаза Гретхен распахнулись, через мгновение в них вспыхнуло понимание. — Вы что, подозреваете Жюля-Антуана в убийстве его племянницы? Но это же…

Леон ожидал, что она продолжит «Это же смешно!» или «Это же глупо!», засмеётся над ним или назовёт его глупцом, разозлится и прогонит его, захочет тотчас же вернуться домой… Чего он никак не ожидал, так это того, что с лица Гретхен разом сойдут все краски, губы её побелеют, глаза закатятся, и она без сознания рухнет ему на руки, выронив корзину с припасами.

У Леона не было времени подбирать раскатившуюся по земле провизию — он едва успел подхватить Маргариту. Она оказалась тяжелее, чем он думал, и он с трудом смог поднять её на руки. К счастью, местные торговцы и торговки поспешили на помощь — кто-то помог донести Гретхен до чьей-то телеги, кто-то принёс воды и стал брызгать ей в лицо, кто-то собрал купленные овощи, хлеб, сыр и прочее и запихнул их обратно в корзину. Леон тревожно вглядывался в лицо Гретхен, думая, уж не притворяется ли она и не состоит ли в сговоре с де Труа. А если она нарочно изобразила обморок, чтобы задержать его здесь? После всех пережитых потрясений он уже не знал, кому можно верить.

Но Маргарита и в самом деле была смертельно бледна, грудь её еле вздымалась, дыхание стало совсем поверхностным. Леон уже намеревался ослабить шнуровку, но одна из торговок сделала это за него, и он с облегчением вздохнул: не хотелось проделывать такие интимные вещи с возлюбленной своего друга, к тому же такого вспыльчивого друга. Кто знает, как отреагирует Бертран, узнав об этом! К счастью, ресницы Гретхен слегка затрепетали, лицо чуть порозовело, да и губы уже не были такими бледными. Вскоре она открыла глаза и села на телеге, со смущённым видом оглядываясь, плотнее запахнула подбитый мехом плащ, допила заботливо поданную кем-то из местных воду и слабым голосом проговорила, что она в порядке.

Через некоторое время, когда было ясно, что Гретхен окончательно пришла в себя, а торговцы разошлись по своим местам, Леон не без труда прицепил все покупки к седлу лошади и, сам поражаясь своей решительности, заявил, что они прямо сейчас едут в замок и как можно скорее. Маргарита не обиделась на его командный тон, а лишь кивнула и попыталась улыбнуться.

— Вы, наверное, считаете меня истеричной, чуть что лишающейся чувств, — произнесла она, — но клянусь вам, это вышло случайно для меня самой. Я никак не ожидала такого… меня так напугало ваше предположение, что Жюль-Антуан может оказаться убийцей! Я знала, он суровый и даже жестокий человек, но такого я не ожидала!

— Поедем скорее, — поторопил её Леон. — Мне надо узнать, вернулась ли Аврора, и если её ещё нет, мчаться в гостиницу.

— Чтобы вы не думали, что я такая уж слабая, — Гретхен потупилась и положила руку на живот — странно, Леон только сейчас заметил, насколько туго его обтягивает шерстяное платье. — Я жду ребёнка, отсюда моя слабость, бледность и обмороки.

— От Бертрана? — не подумав, брякнул Леон. Гретхен обожгла его таким взглядом, что он невольно отступил, испугавшись, что она сейчас вцепится ногтями ему в лицо.

— От кого же ещё, по-вашему, я могу ждать ребёнка? — голос её оставался тихим, но при этом приобрёл звенящие нотки. — Вы считаете меня изменщицей, гулящей, падшей женщиной? Такого вы обо мне мнения, сударь?

— Нет-нет, что вы! — вскинулся Леон. — Я и в мыслях не держал ничего такого! Просто… просто всё это так неожиданно… и я растерялся. Простите, если мои слова ранили вас, — он покаянно приложил руку к груди. — Я никоим образом не хотел задеть вас.

Гретхен с ледяным видом кивнула, показывая, что извинения приняты, и вздёрнула подбородок. Леон сел в седло, протянул ей руку, помогая взобраться на лошадь, и вскоре Маргарита устроилась позади него, крепко обхватив за пояс. Леон уже разворачивал нервно пофыркивавшую кобылу, направляя её прочь от рынка, когда сзади послышались торопливые шаги.

— Простите, сударь, но вы напомнили мне одного человека… — проговорил подошедший. Леон повернул голову и удивлённо уставился на него. Это был молодой, моложе его самого, мужчина высокого роста в сером камзоле. Его тёмно-русые волосы были собраны в хвост, глаза смотрели пытливо. Лицо незнакомца было приятным и открытым, но совершенно незнакомым Леону. Он равнодушно скользнул по высокому мужчине глазами, но тот явно его узнал и радостно воскликнул:

— Я не обманулся! Леон, это вы! Наконец-то мы вас нашли — после нескольких месяцев поисков!

— Простите, сударь, я вас не знаю, — с поднявшейся волной раздражения ответил Леон. — Или не помню, — добавил он через мгновение. — В любом случае я очень спешу — моя спутница не вполне здорова, и я должен отвезти её домой.

— Но как же так? — на лице незнакомца отразилось искреннее изумление. — Как вы можете меня не помнить? Я Рауль, граф де Ла Фер! Леон, постойте!

Но Леон пришпорил лошадь, и та рванулась вперёд, с усилием неся на себе двойную тяжесть. Всю дорогу до замка Железной Руки всадники молчали, и только во дворе Гретхен, разжав руки и спешившись, обернулась к своему спутнику.

— Кто был этот человек? Или вы его правда не знаете?

— Не знаю, — буркнул Леон, у которого в этот самый миг в глубине сознания всколыхнулось странное воспоминание: как будто он и впрямь где-то встречал этого мужчину… Он тряхнул головой, поёжился от холода и принялся помогать Гретхен снимать с седла многочисленные свёртки с провизией. Когда все они были отцеплены, и подоспевший Франсуа захлопотал, перенося их в замок, Леон обернулся к Маргарите — она была бледна, но держалась прямо.

— Если ни я, ни Аврора не вернёмся до приезда Бертрана, вы знаете, что сказать ему?

— Что Жюль-Антуан замешан в чём-то нехорошем, — кивнула она и плотно сжала губы.

— Скорее всего, — кивнул Леон. — И не впускайте его в замок — ни его, ни его слуг. Берегите себя и своё дитя, — он мотнул подбородком в сторону её живота. — А я поскакал спасать Аврору.

И он вновь пришпорил кобылицу, сорвался с места и помчался прочь под пропархивающим в воздухе снегом, оставляя чёткие следы подков на побелевшей влажной земле.

Аврора Лейтон никогда не ощущала в себе подобной решимости. Или её саму так изменили события прошедших недель, или Леон так подействовал на неё, вдохнув силу и уверенность, но она даже не сомневалась перед тем, как взяться за исполнение весьма рискованного плана. Одетая в костюм для верховой езды и закутанная в тёплый плащ, она подождала, пока Леон, Гретхен и Жюль-Антуан со слугами отдалятся на значительное расстояние от замка, потом быстро спустилась, прошла в конюшню, где оседлала своего верного Цезаря и вскоре уже неслась в сторону гостиницы. На пути она обернулась, пригляделась к маленьким фигуркам вдали, и ей показалось, что Гретхен, безошибочно узнаваемая по копне пышных белокурых волос, смотрит ей вслед, но времени приглядываться не было. В конце концов, самое важное то, что Жюль-Антуан как будто не заметил её отъезда.

Ворчливый седоусый хозяин гостиницы если и был удивлён, снова увидев на пороге госпожу Лейтон, никак не выказал своих чувств. Когда она без обиняков сказала, что хочет осмотреть номера, в которых остановились Жюль-Антуан де Труа и его ныне покойная племянница, он лишь бросил на неё хмурый взгляд из-под кустистых бровей, спокойно принял щедро протянутую горсть монет и, вытащив связку ключей, повёл посетительницу вверх по лестнице. Отперев дверь, он пробурчал, что будет внизу и предупредит её о возвращении господина де Труа, и что в комнатах никого нет — господин со слугами уехал на рынок, а старая Анна отправилась на кладбище, навестить могилу Люсиль перед отъездом.

Авроре это было как нельзя более на руку. Поблагодарив хозяина, она принялась одну за другой исследовать комнаты. В номерах слуг обстановку можно было назвать спартанской: вещей было совсем мало, многие уже уложены в короба, узлы и сундуки. В комнате Жюля-Антуана было примерно то же самое, разве что на столе лежало несколько книг философского содержания, на прикроватном столике стояла почти пустая бутылка, от которой сильно пахло вином, на подоконник были небрежно брошены перчатки. Комната Люсиль же и вовсе выглядела нежилой: кровать аккуратно застелена, на столе, стуле и подоконнике тонкий слой пыли, сундуков с вещами нет — видимо, все они стояли в комнате Анны. Аврора самым тщательным образом осмотрела комнату, заглянула под кровать, ощупала её, проверяя пространство между рамой и матрасом, открыла шкаф, даже простучала стены в поисках потайных панелей, хотя сомневалась, что в их забытой Богом гостинице могут иметься такие. Закончив, она с усталым видом опустилась на кровать и тяжело вздохнула, признавая своё поражение.

Дневника не было. Либо Жюль-Антуан обнаружил его раньше и уничтожил, либо же его и вовсе не было. Самое обидное, что этого следовало ожидать — в самом деле, с чего Аврора взяла, что Люсиль вообще вела дневник? Бедная девушка никогда не упоминала об этом! Аврора понимала, что её сон мог оказаться просто сном, вызванным непрестанными мыслями о Люсиль и подозрениями в адрес её дяди, что Жюль-Антуан ни в чём не виноват, но уж слишком ей хотелось верить в чудеса, в то, что душа девушки осталась где-то здесь, рядом с ними, и возможно если не спасти её, то хотя бы отомстить её убийце, и тогда душа эта упокоится с миром… Расстроенная, Аврора как раз размышляла, не осмотреть ли снова, ещё более внимательно, комнату дяди, как вдруг послышались быстрые громкие шаги, из коридора донёсся шум какой-то возни, дверь распахнулась, и внутрь заглянул хозяин, но он успел лишь кинуть на Аврору многозначительный испуганный взгляд, когда его оттеснил Жюль-Антуан, едва ли не вбежавший в номер.

— По какому праву вы впустили в комнату моей племянницы эту женщину? — грозно вопросил он. Хозяин попятился, пробормотал что-то неразборчивое себе в усы и поспешил к выходу — в лжи он был явно не силён.

— Мне необходимо было обыскать комнату Люсиль, — Аврора при появлении де Труа вскочила с места и едва сдержалась, чтобы опрометью не броситься к выходу. Решимость, охватившая её ранее, исчезла, на смену ей пришёл липкий леденящий страх.

— И что же, позвольте спросить, вы искали? — насмешливо поинтересовался де Труа.

— Её дневник, — ответила она, внимательно глядя ему в глаза. — У меня возникли подозрения, что Люсиль знала своего убийцу. В нашу последнюю встречу она упомянула, что записывает все свои секреты в дневник. Тогда я, помнится, посмеялась: какие секреты могут быть у столь юного и невинного создания? Но кажется, Люсиль была далеко не так проста…

Лицо Жюля-Антуана оставалось непроницаемым, но ей показалось в слабом сумрачном свете, падающем из окна, что черты его стали ещё более хищными, чем обычно.

— В жизни не слышал, чтобы Люсиль вела дневник, — фыркнул он. — Если у неё и были какие-то секреты, которые она не могла доверить даже мне, она наверняка делилась ими с Анной. С той бедной старой Анной, которую вы в прошлый раз довели до слёз своими расспросами!

— Я в любом случае причинила Анне меньше боли, чем тот, кто забрал её воспитанницу, — холодно ответила Аврора, направившись к двери. Проходя мимо де Труа, она вся внутренне сжалась, ожидая, что он набросится на неё, схватит за горло, начнёт душить, но он лишь посторонился, пропуская её. Уже у самой лестницы она обернулась и негромко произнесла:

— Кстати, я нашла дневник. Думаю, Леону Лебренну и Бертрану Железной Руке будет любопытно почитать секреты Люсиль.

Губы Жюля-Антуана дрогнули, а глаза вспыхнули ярче.

— Немедленно отдайте его мне! — хрипло выкрикнул он, вытянув руку, но Аврора развернулась и почти бегом кинулась вниз по лестнице.

— Вы не имеете права! Он принадлежит Люсиль! — продолжал кричать ей вслед де Труа, но она торопилась домой. Аврора понимала, что только что рискнула всем в попытке добиться правды, и кажется, риск оправдался. Дядя явно не знал, вела ли его племянница дневник, и почти выдал себя внезапным волнением. Конечно, волнение ещё не означало признания вины, но за этим непременно должно последовать что-то ещё. Итак, де Труа думает, что Люсиль вела дневник, в котором наверняка записывала все те гнусности, что он с ней творил; что Аврора нашла этот дневник и теперь собирается показать его остальным. Что он сделает? Трусливо сбежит, поджав хвост? Не похоже — не того склада человек. Он может быть самым отвратительным негодяем, насильником и убийцей, но трусом его назвать нельзя. Значит, он попробует отобрать дневник и заткнуть Авроре рот, пока она никому не рассказала о его содержании.

Аврора отъехала на некоторое расстояние от гостиницы и оглянулась, ожидая де Труа. Она была готова к тому, что он станет преследовать её, угрожать, пытаться отобрать дневник, и именно поэтому на седле её висел длинный пистолет. Она никогда не любила охоту, но стреляла довольно метко — в юности от скуки выучилась, используя в качестве мишеней пустые горшки, бутылки и яблоки. Если Жюль-Антуан будет угрожать ей оружием, она возьмётся за своё. В ушах Авроры вновь зазвучали слова Люсиль: «Я хочу, чтобы вы его убили!». Сейчас она, пожалуй, была даже рада, что всё обернулось именно так, что Жюль-Антуан застал её в номере, что сегодня всё так или иначе решится, страх сменился лихорадочным возбуждением, и сердце её сильно билось в груди.

Чего Аврора совершенно не ожидала, так это того, что де Труа поскачет за ней не один, а в сопровождении троих своих слуг, тоже конных. При виде четырёх быстро приближающихся фигур страх вновь охватил Аврору, и она тряхнула головой, отбрасывая его в сторону. Глядя на подъезжающих всадников, она судорожно размышляла: что делать дальше? До замка Бертрана слишком далеко, да и хозяина может там не оказаться, а Гретхен и Франсуа не смогут дать отпор четверым вооружённым людям. До своего замка ещё дальше, да и нельзя подставлять под удар Жана и Марию… Остаётся только как-то обогнуть де Труа с помощниками и скакать в гостиницу: там хозяин, наверняка имеющий в запасе хоть какое-то ружьё, там другие постояльцы, пусть их и немного, там помощь! Если они увидят, как Аврора мчится к ним, преследуемая Жюлем-Антуаном или кем-то из его людей, ему уже будет трудно отвертеться.

— У вас есть кое-что, что принадлежит мне, — поразительно, но его голос даже при таком бешеном сверкании глаз оставался холодным. — Отдайте это мне, и мы разойдёмся миром.

— Так же, как вы «разошлись миром» с бедной Люсиль? — крикнула Аврора и с досадой услышала, что голос её дрожит. Де Труа не успел ответить — из-за спины Авроры послышался стук копыт, вдали показался быстро приближающийся силуэт всадника, и вскоре к ним подлетел Леон на своей вороной кобылице. Она, утомлённая скачкой, шумно вздыхала и фыркала, бывший капитан тоже с трудом переводил дыхание, исподлобья бросая мрачные взгляды на де Труа. На миг он встретился глазами с Авророй и едва заметно кивнул ей. Это должно было успокоить её, но не успокоило, а сердце забилось ещё чаще.

— А, вот и господин Лебренн пожаловал! — де Труа оскалился, становясь ещё больше похожим на волка. — Признаюсь, вы весьма ловко выманили меня из гостиницы! Вся эта история с подслушанным разговором разбойников была ложью, так ведь? Вам нужно было, чтобы номер опустел, и мадам Лейтон могла сунуть туда свой очаровательный любопытный носик!

— Не говорите так! — Аврору передёрнуло от этих слов. — Вы жестокий и отвратительный человек! — у неё не осталось сил сдерживаться. — Я знаю, что вы сделали с вашей племянницей! Слышите, вы! — она обратилась к слугам, хмуро смотревшим на неё и Леона. — Он надругался над Люсиль, когда ей было шестнадцать, с тех пор постоянно насиловал её, а когда она попыталась кому-то рассказать, убил! Смотрите, кому вы служите — чудовищу в облике человека!

Она ожидала недоверия, изумления или гнева после этих слов, но мужчины смотрели на неё так же мрачно, а де Труа вдруг расхохотался неприятным сухим смехом, похожим на хруст сломанной ветки.

— Решили воззвать к их лучшим чувствам, госпожа Лейтон? Напрасно — в них нет никаких лучших чувств, уж я-то знаю! Не зря я подбирал слуг под стать себе!

— Она была красивая девчонка, — пробормотал Огюст, глядя в землю. — А у таких красивых девчонок всегда ветер в голове. Почём нам знать, может, она сама соблазнила дядю?

— Это нас не касается: что там между ними было! — подхватил Луи. — Господин де Труа платит исправно, и мы ему служим. А уж что там было с ним и бедняжкой Люсиль, не наше дело!

— И вам её нисколько ни жаль? — воскликнула Аврора. — Вы вините её в том, что она была красивой? А если бы это была ваша дочь или сестра? Если бы ваш господин надругался над ней — вы бы тоже так говорили?

— Уверен, эти люди из породы тех, что сами охотно надругаются над своей дочерью или сестрой, — негромко произнёс Леон, и обжигающие взгляды всех троих слуг при их полном молчании дали понять, что он полностью прав.

— Вы… вы… — Аврора задохнулась от возмущения. — Вы звери, вот кто вы! Вы не просто звери, вы мерзкие грязные свиньи! И господин де Труа худший из вас! Он обесчестил и убил свою племянницу, а вы взяли его сторону? Гореть вам в аду за это!

— Вы не понимаете! — хриплым, полным боли голосом проговорил Жюль-Антуан. — Никто никогда не сможет понять. Я любил Люсиль — да, не так, как дяде следует любить племянницу, но вы же видели её! Как она была красива! Ни один мужчина не сумел бы устоять перед ней. Да, я понимал, что совершаю грех, но это был сладостный грех. Вы не мужчина, вам не понять…

— Я мужчина, — зло перебил его Леон, — и во мне Люсиль не вызывала подобных чувств. Да, она была красива, добра и мила, но мне и в голову не пришло бы взять её силой. Как не пришло бы в голову сделать это со своей сестрой, племянницей или дочерью, будь она хоть первая красавица Франции.

— Не стройте из себя святошу! — заскрежетал зубами де Труа. — Вы не жили с Люсиль бок о бок, не видели, как она меняется, из девочки становясь женщиной, как у неё растёт грудь, как задирается юбка, когда она садится верхом. А её зад, похожий на аппетитную подрумяненную булочку, когда…

— Хватит! — с отвращением взвизгнула Аврора. — Вы грязное мерзкое чудовище, кровосмеситель, насильник и убийца, и вы поплатитесь за свои грехи!

— Довольно! — резким звенящим голосом прервал её Жюль-Антуан. — Отдайте дневник, и мы ещё можем уйти с миром. Без дневника вам всё равно никто не поверит.

— Да идите вы к чёрту! — взорвалась Аврора. — Я сейчас же скачу к Железной Руке и отдаю дневник ему, и пусть он высечет вас, оскопит и казнит, как вы хотели сделать с Чёрным…

Рука Жюля-Антуана дёрнулась к седлу, но Аврора была настороже, вскинула свой пистолет, и два выстрела прогремели одновременно. Лицо Авроры обдуло горячим ветром, с него сдуло прядь волос, но осознание, что смерть пронеслась так близко, дошло до неё с опозданием. Позади что-то глухо крикнул Леон, де Труа покачнулся, но удержался в седле, а вот лошадь Луи испугалась, с оглушительным ржанием взметнулась на дыбы, и краснолицый слуга с воплем полетел вниз. Бернар, соскочив с седла, кинулся к нему на помощь, а Огюст и де Труа рванулись вперёд. Леон выехал навстречу, закрывая собой Аврору, и крикнул через плечо: «Бегите!». Ей не оставалось ничего другого, кроме как развернуть Цезаря и последовать совету.

Она намеревалась объехать преследователей по широкому кругу и рвануться к гостинице, поэтому сначала помчалась к видневшемуся вдали лесу, а на полпути резко развернула коня и поскакала назад. Но де Труа разгадал её план и ринулся наперерез, а Леон не мог ему помешать — они с Огюстом сцепились и оба свалились с лошадей наземь. Аврора слышала хриплое дыхание Цезаря, чувствовала каждое движение его мускулов, мёртвой хваткой сжимала поводья и слышала, как рядом стучат копыта коня Жюля-Антуана, краем глаза видела, что всадник, пригнувшись к седлу, почти лёжа на нём, перезаряжает пистолет. Она резко дёрнула поводья, и Цезарь с громким ржанием повернул налево, налетев на коня де Труа. Тот каким-то чудом удержался в седле и вцепился в поводья, твёрдой рукой удерживая испуганного жеребца. Пистолет, однако, от удара вылетел из его руки, скрывшись где-то между кустов, то тут, то там встречавшихся на холме.

Лишившись оружия, де Труа не растерялся. Пока их лошади были ещё близко, он схватился одной рукой за поводья Цезаря, притягивая его голову к себе. Цезарь зафыркал, бешено замотал головой и высвободился, но Жюль-Антуан уже успел схватиться за луку седла Авроры и попытался сбросить её. Она вырвалась, сама не понимая как, соскочила на землю и пустилась прочь так быстро, как только могла. Сердце бешено колотилось, в висках стучало, в груди от холодного воздуха началось неприятное покалывание, перешедшее на шею и подбородок, дышать с каждым шагом становилось всё тяжелее, но она не могла остановиться. Гостиница стремительно приближалась, но и шаги за спиной становились всё громче…

Де Труа налетел на неё сзади, повалил на землю, рывком перевернул на спину. Пальцы его, скрюченные, как когти хищной птицы, впились ей в шею, дыхание с запахом вина ударило в лицо. Аврора даже закричать не могла — так сильно он сдавил ей горло. Она схватила его за руку, забила ногами по земле, пытаясь высвободиться.

— Где дневник? — прохрипел он, склоняясь над ней, но тут же как будто сам всё понял. — Его не было, да? Не было никакого дневника, это всё был обман, чтобы спровоцировать меня! — он коротко взвыл от досады.

— Все знают, — из последних сил выдохнула Аврора, отчаянно стараясь не потерять сознание. — Гретхен… Франсуа… Жан… Мария. Они… расскажут… Бертрану. Вас… поймают.

— Не поймают, если я подстрою всё так, как будто это Лебренн убил вас, а затем исчез, — он снова навис над ней. — В любом случае… это даст мне время скрыться.

Его руки сомкнулись на горле Авроры. Перед глазами заплясали цветные круги, в ушах зашумело, она рванулась, двинула коленом вверх и попала ему прямо в пах. Крючковатые пальцы разжались, де Труа с болезненным стоном сполз с неё, и когда зрение немного прояснилось, она увидела, что края его рубашки разошлись во время борьбы, а на смуглой груди виднеются уже зажившие, но глубокие царапины. «Люсиль поцарапала его — у неё была кровь под ногтями», — отстранённо подумала Аврора, откатилась от него, с трудом поднялась на ноги и, превозмогая боль, побрела к гостинице.

Где-то сбоку маячил неясный силуэт Цезаря, оглашавшего воздух тревожным ржанием. Надо добраться до него — там пистолет, который она после выстрела сунула в седельную сумку. Надо взять его и застрелить к чертям собачьим де Труа, а потом прийти на помощь Леону — вдали звенят шпаги, значит, он один сражается с тремя… Но тут звон шпаг утих, послышались быстрые шаги, и Аврора увидела, что к ней навстречу бежит Леон.

Он появился как раз вовремя, чтобы встать на пути Жюля-Антуана, — тот уже пришёл в себя и собрался вновь пуститься в погоню за Авророй. Выхватив шпагу, он яростно кинулся на Леона, к нему присоединились Огюст и Бернар, а Луи бросился преследовать Аврору, но он сильно хромал — видно, повредил ногу при падении с лошади. Она, почувствовав проблеск надежды, ускорила шаг. Цезарь был совсем близко — вот она добралась до него, ухватилась за седло, чтобы не упасть, прислонилась к тёплому дышащему боку, вытащила из сумки пистолет… Аврора всё хватала ртом воздух, пытаясь закричать, но лёгкие отказывались его пропускать, а горло слишком сильно болело. Дрожащими руками она кое-как перезарядила пистолет и вскинула его, пытаясь отогнать противную дымку перед глазами, но тут наперерез Луи кинулась какая-то тень.

Авроре на миг подумалось, что это Люсиль восстала из мёртвых, чтобы покарать своего мучителя, но эта девушка была светловолосой, а не рыжей, и явно крупнее Люсиль, хотя и невысокого роста. Одним точным пинком она подсекла Луи под здоровую ногу, а когда он повалился на землю, добавила коленкой по лицу. Слуга захрипел и обмяк, на белый снег из разбитого носа закапала кровь.

— Сударыня, вы целы? — кто-то подхватил Аврору и очень вовремя — от накатившей слабости она едва не упала. Бессильно опустившись на колени, она повернула голову и посмотрела на юношу… нет, на девушку, девушку в мужском костюме, девушку с пышными золотистыми кудрями, стянутыми лентой.

— Леон, — прошептала Аврора, поворачивая голову к месту схватки. На помощь Леону поспешили ещё двое молодых людей, один в кирпично-красном камзоле, другой в тёмно-сером. Красный с весёлым криком «Трое на одного! Стыдитесь, господа!» взял на себя Огюста, серый — Бернара, и вскоре оба слуги уже валялись на земле — явно не в обмороке, в отличие от Луи. Всё произошло так быстро, что Аврора не успела испытать ни страха, ни отвращения, хотя впервые при ней людей закалывали шпагой.

Оставались только Леон и Жюль-Антуан. Оба бились ожесточённо, не тратя времени на слова, только тяжело и хрипло дыша. Леону после недавнего ранения схватка давалась с трудом, он то и дело пошатывался и отступал, а де Труа шёл в атаку всё яростней, стремясь если не защитить свою жизнь, то хотя бы забрать жизнь противника. Аврора вскинула было пистолет, но тут же опустила его, в отчаянии закусив губу, — она боялась попасть в Леона. Нежданные спасители стояли с обнажёнными шпагами, в напряжении ожидая конца поединка, светловолосая девушка, расправившаяся с Луи, нервно заламывала руки, и тут Леон, качнувшись назад, избежал укола шпаги, а следующим неуловимым движением вонзил свой клинок в живот де Труа. Тот упал на колени с мучительным стоном, не вызвавшим, впрочем, у Авроры никакой жалости, и шпага Леона рассекла ему горло.

По телу Жюля-Антуана прошло несколько волн судорог, но вскоре он затих, хотя кровь продолжала струёй течь из его шеи. Леон же, отойдя на несколько шагов, рухнул на колени рядом с убитым, и, выронив шпагу, вскинул глаза на подступивших к нему молодых людей.

— Анжелика? — слабо проговорил он, и его помутневший взгляд остановился на светловолосой девушке.

Память вернулась к Леону на пути от замка Бертрана Железной Руки к гостинице — вернулась столь неожиданно, что у него закружилась голова, застучало в висках, а перед глазами поплыли цветные круги, и он едва успел нетвёрдой рукой схватить поводья, останавливая лошадь. Она тревожно фыркала под ним и переступала с ноги на ногу, встряхивая мордой, пока Леон скрючился в седле, обхватив голову руками и пытаясь справиться с нахлынувшим потоком звуков, образов и мыслей. Они проносились у него перед зажмуренными глазами нескончаемым хороводом, звенели в ушах, подобно колоколу, били в нос смесью самых разных запахов, и даже на языке он ощущал вкус — не то солёность крови, не то сладость поцелуя де Круаль.

Он вспомнил Луизу де Круаль, как вспомнил и воскресшего де Жюссака, вернувшихся с того света мушкетёров, их детей, проклятого Кольбера, свою бесконечную и бессмысленную погоню, взрыв в Локмарийской пещере, убийство Арамиса… Вспомнил, что на самом деле его зовут Леон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, что его отец — Портос, один из четверых легендарных мушкетёров, что та светловолосая улыбчивая девушка по имени Анжелика — и впрямь его сестра. Вспомнил остальных детей мушкетёров — Анри д’Эрбле, Жаклин д’Артаньян, Рауля де Ла Фер, вспомнил, сколько боли они причинили ему, а он — им, вспомнил, от чего он бежал. От своей вины за убийство Арамиса, от постоянных насмешек и шепотков за спиной, от ощущения, что всем на него наплевать, что он лишний, что его чуть ли не в лицо называли пятым колесом в телеге, от собственной ненужности и никчёмности.

Он прибыл в эти края, чтобы найти забвение, и Аврора Лейтон любезно предложила его прямо в пузырьке, доверху заполненном ярко-зелёным зельем, пахнущим полынью. Леон выпил его и лишился памяти — но видно, зелье оказывало временный эффект, и теперь всё забытое вернулось, с силой ударившись о его истерзанный разум, как морская волна ударяется о скалистый берег. С трудом вынырнув из пучины собственных мыслей, Леон встряхнул головой и напомнил себе, что у него есть дела поважнее. Сейчас надо найти Аврору и защитить её от де Труа, если тот намерен рискнуть и заткнуть неугомонной расследовательнице рот. А уже потом, когда с делом де Труа будет покончено, можно поговорить о своей потерянной и вновь обретённой памяти.

Аврора рискнула, и риск оправдался — Жюль-Антуан выдал себя, признался во всех ужасах, содеянных с племянницей. Плохо было то, что слуги взяли его сторону, — ни Леон, ни Аврора этого совершенно не ожидали. Когда Огюст бросился к нему, и оба они, сцепившись, повалились с лошадей на землю, лишь чудом ничего не сломав, Леон подумал, что сегодня он умрёт. Мысль промелькнула и исчезла, и он даже не испытал страха. Точнее, не испытал страха за себя — за Аврору ему было страшно, очень страшно. Он понял, что ему придётся умереть, чтобы спасти её, и Леон был готов на это, но сначала требовалось выложиться без остатка.

Огюст и Бернар были плохими фехтовальщиками, и он сумел, отбив их атаки, рвануться на помощь Авроре. Та тоже как-то смогла высвободиться из хватки де Труа и теперь, шатаясь, ковыляла к Цезарю. Леон понял, что она хочет добраться до пистолета в седельной сумке, и испытал облегчение. Пусть его убьют — он заберёт с собой одного, если повезёт, двух, а с двумя оставшимися Аврора сможет расправиться с помощью пистолета. Главное, продержаться ещё немного, совсем чуть-чуть…

Всё тело ломило, пот заливал глаза, спину под левой лопаткой нещадно жгло, и Леон из последних сил отбивался от нападавших. Он не понял, откуда пришла подмога, почему трое противников вдруг сменились одним — самым опасным, самим де Труа, но тут на мгновение перед его взором предстало лицо Люсиль, нежное и испуганное, в ореоле рыжих волос, и ярость придала Леону сил. Он снова рванулся в бой, точно у него открылось второе дыхание, уклонился от клинка Жюля-Антуана и двумя точными ударами — в живот и в горло — завершил жизненный путь негодяя.

Сил больше не было ни на что. Тело болело так, что, казалось, вот-вот развалится на части, перед глазами всё плыло и качалось, к горлу подступала рвота, рубашка насквозь промокла от пота, шпага выпала из руки Леона, и он рухнул на колени, готовый вот-вот лишиться чувств. Рядом послышались шаги, чьи-то руки, сильные, но удивительные нежные, обняли его и куда-то притянули. Когда в глазах немного прояснилось, Леон понял, что его прижимает к груди светловолосая девушка в костюме для верховой езды, и глаза его встретились с её глазами, точно такими же голубыми и яркими. Он не помнил, как назвал её имя, но Анжелика всхлипнула и крепче обняла брата.

— Леон! Господи боже, Матерь Божья, ты ведь едва не погиб!

— Анжелика, — повторил он и оглядел остальных молодых людей, пришедших им с Авророй на выручку, медленно проговаривая их имена. — Рауль… Анри… Жаклин…

Его мутный взгляд остановился на Авроре — та сидела неподалёку, растирая белую шею, на которой темнели следы пальцев де Труа, пистолет лежал у неё на коленях. Вид у Авроры был несчастный — казалось, она силилась заплакать и не могла. Леон хотел улыбнуться ей, но губы сложились в какую-то искривлённую гримасу.

— Они… мертвы? — выдохнул он.

— Трое мертвы, этот без сознания, — Анри кивнул на валявшегося поблизости Луи и присел, с любопытством заглядывая Леону в лицо. — Однако, не ожидал, что наша новая встреча выйдет столь волнующей! Вижу, вы не сидели без дела и уже успели обзавестись новыми врагами!

Он бросил взгляд в сторону Авроры и вежливо раскланялся, взмахнув шляпой.

— Сударыня, прошу прощения, что не представился сразу. Моё имя — Анри д’Эрбле, это Рауль, граф де Ла Фер, эта очаровательная девушка — моя жена Жаклин, а это Анжелика дю Валлон, сестра Леона.

— Я знаю, кто вы, — слабым голосом ответила она. — Леон мне рассказывал. Аврора Лейтон, к вашим услугам. Простите, что не могу поприветствовать вас должным образом.

— Вы расскажете, что здесь случилось? — нетерпеливо воскликнула Жаклин, обращаясь не то к Авроре, не то к Леону. — Мы выехали из леса как раз в тот момент, когда Леон в одиночку сражался с тремя противниками, а вы пытались прицелиться в этого, — она мотнула головой в сторону вяло шевелящегося Луи.

— Теперь вы видите, что я не трус? Что я способен сражаться и без своих гвардейцев? — неожиданно зло спросил Леон: похоже, между ним и светлокудрой Жаклин были какие-то давние счёты.

— Я никогда не сомневалась в вашей храбрости, — Жаклин поджала губы. — Так что всё-таки здесь произошло?

— Этот человек, — Аврора указала подбородком на лежащего де Труа, — совратил свою племянницу и убил её, когда она попыталась обратиться за помощью. Он хотел выставить всё так, будто её убили разбойники, но нам с Леоном удалось вывести его на чистую воду. Тогда он и его слуги попытались нас убить.

— Надо же, — заинтересованно произнёс Анри. — Здесь и разбойники есть?

— Больше нет, — подал голос Леон. — Мы с Бертраном Железной Рукой, хозяином этих мест, и вот им, — он тоже мотнул головой в сторону Жюля-Антуана, — и десятком-другим местных жителей устроили облаву. Кто-то погиб, кто-то отправился на галеры, меньшая часть успела сбежать.

— Вижу, вы тут не скучали, — заметил Рауль, в голосе его слышалась явная обида. — Но всё-таки это было очень неучтиво с вашей стороны: притвориться, что вы меня не узнали сегодня утром на рынке!

Аврора вскинула голову и изумлённо уставилась на него.

— Я и правда не узнал, — вздохнул Леон. — Я вас забыл.

— Забыли?? — теперь на него с изумлением смотрели все четверо детей мушкетёров, а Аврора нахмурилась.

— Забыл. А теперь вспомнил.

— Всё вспомнили? — тихонько спросила Аврора. Леон кивнул.

— Но как ты мог забыть нас, всё, что мы пережили, наши приключения, сокровища… Ой, а отца ты тоже забыл? — возмутилась Анжелика.

— Я вам всё объясню, — Леон осторожно высвободился из её рук и поморщился — спину пронзило резкой болью. — Только не здесь, хорошо? Надо позвать хозяина гостиницы, забрать тела, связать этого, — он кивнул на Луи. — Потом сообщить обо всём Бертрану… и тогда я вам всё расскажу.

Следующие минуты, часы и дни Леон запомнил очень смутно — они все смешались для него в какую-то пёструю круговерть, из которой с трудом можно было выцепить отдельные части. Хозяин гостиницы, до которой поспешно доскакал Анри, узнав о произошедшем, потерял свою обычную мрачную невозмутимость и только обескураженно разводил руками. Позаимствовав у него телегу, дети мушкетёров довезли тела и полностью не пришедшего в себя Луи до замка Железной Руки. Бертран, только что узнавший о беременности Маргариты, был на седьмом небе от счастья и вышел к нежданным гостям с широкой улыбкой. Леон с болью наблюдал, как она гаснет, пока Бертран обводит взглядом мёртвые тела Огюста, Бернара и Жюля-Антуана, связанного Луи, бледную растрёпанную Аврору со следами пальцев на шее и вконец измученного Леона, которого всю дорогу до замка заботливо поддерживала сестра, — иначе он бы не сумел удержаться на ногах.

Проклятья Бертрана, когда он узнал обо всём произошедшем, были столь живописны, что Жаклин тихонько шепнула: «Мне следует записать это в книжечку — даже мой отец не умел так ругаться!». Досталось всем: Жюлю-Антуану, которому Железная Рука желал гореть в аду; его слугам, которые должны были последовать за своим господином; Леону — за то, что не предупредил Бертрана и отправился ловить преступника в одиночку; Авроре — за то, что так бездумно рисковала собой. Выдохшись, Бертран наконец-то обратил внимание на гостей и даже попытался проявить запоздалое гостеприимство, хотя Леон чувствовал, что внутри него ещё всё полыхало. Впрочем, дети мушкетёров, услышав историю де Труа, вполне разделяли чувства хозяина замка.

Из доказательств преступления были только слова Жюля-Антуана, произнесённые им при Авроре и Леоне, глубокие царапины на его груди и, собственно, сам факт нападения. Но тут им совершенно неожиданно помог Луи. Придя в себя связанным, на телеге с трупами бывшего господина и двух других слуг, он понял, что ничего хорошего его не ждёт, и принялся всеми силами изворачиваться. Он лил слёзы, клялся и божился, что не знал об ужасах, творимых его хозяином с племянницей, что грозный де Труа запугал его и заставил помогать ему, что он не хотел причинить никакого вреда Авроре и брёл за ней лишь затем, чтобы защитить… К концу его речи всех уже тошнило от притворства и лицемерия. Обвинить его, однако, было сложно: он и впрямь ничего не сделал ни Авроре, ни Леону, и сам пострадал, свалившись с лошади. В конце концов, когда он подтвердил признание Жюля-Антуана насчёт племянницы, Бертран отпустил его, наказав впредь тщательнее выбирать себе господина, и Луи, рассыпаясь в благодарностях и униженно кланяясь, дохромал до двери и исчез за ней.

— Может, зря вы его отпустили? — скептически поинтересовался Леон, проследив взглядом за слугой. После ванны, долгого сна и плотного завтрака он чувствовал себя куда лучше, и даже растревоженная рана на спине болела меньше. — Однажды ваша доброта уже вышла вам боком, — добавил он, намекая на Вивьен.

— Один, без кого-то более сильного и жестокого, кому он мог бы служить, он не опасен, — махнул рукой Бертран, и здесь Леон был с ним согласен.

Тела Огюста, Бернара и Жюля-Антуана похоронили на самом краю кладбища на следующий день после их гибели. По правде говоря, то, что совершили Леон, Анри и Рауль, было форменным самосудом, но Бертран, сам пылавший ненавистью к насильнику-кровосмесителю и его пособникам, замял это дело, и никакое преследование детям мушкетёров не угрожало. Слухи о произошедшем быстро разлетелись по округе, и теперь Леона считали героем, Аврору чуть ли не провидицей, которая одна видела правду и с самого начала подозревала злодея, а Жюль-Антуан мгновенно превратился в одну из местных легенд, и можно было не сомневаться, что матери уже пугают своих детей: «Если поздно вечером выйдешь из дома, придёт дух де Труа и заберёт тебя!».

Луи исчез, словно его и не было. Старая Анна, узнавшая обо всём произошедшем вечером, едва вернувшись с кладбища, горько рыдала и винила себя в гибели Люсиль. «Я должна была, должна была знать», — неустанно повторяла она. «Должна была видеть, что он творит с моей ласточкой, как она страдает! Он же был чудовищем, настоящим зверем, а я ему прислуживала и ничего не знала! Как я могла быть настолько слепа?». Не было сомнений, что она и правда никоим образом не была причастна к насилию над Люсиль и её убийству. Леону, как и всем остальным, было искренне жаль старушку. Она ни в чём не винила ни его, ни Аврору, но при встрече каждый раз заливалась слезами и не могла вымолвить ни слова. Через несколько дней после похорон Жюля-Антуана и двоих слуг Анна собрали свои скромные пожитки и покинула здешние края.

Леону пришлось рассказать детям мушкетёров всю правду о том, как он добровольно лишился памяти, а потом она вернулась к нему в самый неожиданный момент. Точнее, не совсем так: память возвращалась постепенно, кусочками, урывками, во снах и неясных воспоминаниях, но основная её часть обрушилась на него во время бешеной скачки по полю, да так, что Леон едва удержался в седле. Детей мушкетёров это известие потрясло до глубины души. Анжелика сперва заявила, что смертельно обиделась на брата, но она, как и её отец, была столь же вспыльчива, сколь отходчива, и через пару часов уже снова болтала с ним, выпытывая подробности жизни в Бургундии. Остальные дети мушкетёров, чувствуя свою смутную вину перед Леоном, обращались с ним нарочито вежливо — даже едкая и язвительная Жаклин поумерила свой пыл. Теперь, когда выяснилось, что они всё время искали его, что Анжелика беспокоилась, терзаемая странными снами, и отправилась разыскивать брата по всей Бургундии, а дети мушкетёров отправились за ней и прибыли как раз вовремя, чтобы спасти Леона и Аврору, его даже немного терзала совесть за то, что он решил забыть их. Совесть, впрочем, быстро утихала, стоило ему вспомнить всё пережитое по вине этой четвёрки.

— С чего вы вообще решили, что не нужны нам? — возмущённо вопрошал Рауль. — Вы слишком часто принимаете решения за других людей, не считаясь с их мыслями и чувствами, вам не кажется?

— Сказываются годы командования гвардейцами, — мрачно ответил Леон, внутри себя признавая, что Рауль полностью прав. Он мог бы стыдиться этого, но ему была приятна забота сестры и внимание остальных; было приятно слышать заверения в том, что он вовсе не пятое колесо в телеге, что он нужен им всем, и сознавать, что это не ложь, призванная утешить его, — это правда. Он наконец-то не чувствовал себя лишним — он был нужным, он не был ничтожеством, им было не наплевать на него, они искали его, беспокоились, переживали… Ради этого стоило уехать так далеко и даже лишиться памяти, чтобы узнать, что люди, которых ты хотел забыть, были вовсе не так уж плохи.

Единственным, что омрачало счастье Леона, было дело Люсиль. Они с Авророй разгадали загадку убийства девушки и отомстили за неё, но не смогли спасти её, более того, даже не подозревали, какие мучения она испытывала более трёх лет! Аврора из-за этого всё время ходила как в воду опущенная, мало ела и ещё меньше улыбалась, глаза её были испуганными и тревожными. Она постоянно просила у Леона прощения за стёртую память, хотя ни он, ни дети мушкетёров не держали на неё зла, а Леон прямо заявлял, что лишиться памяти было его блажью, и Аврора честно предупреждала его о последствиях. Похоже, что её способности немного пугали детей мушкетёров: рассказывая о расследовании гибели Люсиль, нельзя было не упомянуть о пугающем сне, с которого всё началось, а там пришлось раскрыть и умение Авроры заглядывать в чужие сновидения. После этого дети мушкетёров стали сторониться её, а Анри даже как-то обронил, что не рискнул бы пить и есть из её рук, что вызвало бурное возмущение Леона.

Дети мушкетёров догадывались о его связи с ней, но тактично ничего не говорили об этом, и Леон был им благодарен. Он теперь каждую ночь проводил с Авророй, которая всё ещё гостила в замке Железной Руки. Она отдавалась Леону с какой-то болезненной страстью, какая, он был уверен, никогда не пробуждалась в ней до этого, но порой на лице её даже в минуты наивысшего наслаждения появлялась страдальческая гримаса, и она отворачивалась от него. Иногда Леон слышал, как она тихонько плачет в подушку, но Аврора заверяла его, что он здесь не причём, что её расстраивают воспоминания о Люсиль. Леон старался выплеснуть на неё всю нежность, которая охватывала его в эти минуты, заставить Аврору забыть весь пережитый ужас, но это, кажется, было невозможно, и чем стремительней приближался день его отъезда, тем печальней она становилась.

То, что он вскоре покинет эти края и отправится с сестрой и другими детьми мушкетёров в имение Портоса, было ясно с самого начала и никем особо не обсуждалось. Бертран сокрушался, что лишился такого замечательного стражника, но благодарил Леона за помощь в избавлении от разбойников, желал приятной дороги и приглашал их всех через месяц-другой на свадьбу с Гретхен. Та просто лучилась счастьем, ходила очень осторожно, прикладывала руку к животу, который только-только начал обозначаться под платьем, и склоняла голову, словно прислушиваясь к новой жизни внутри себя. Леон, помня рассказ Авроры о том, как Гретхен потеряла ребёнка, искренне пожелал ей счастья.

И вот наступил день отъезда. Дети мушкетёров уже покинули гостиницу и ожидали во дворе замка. Ранее Железная Рука радушно приглашал их поселиться у него, но все четверо вежливо отказались. Леон распрощался с Франсуа, долго бормотавшим благие пожелания, с Гретхен, крепко стиснувшей его руку, вытерпел медвежьи объятия Бертрана и молча поклонился Авроре. Она сжала его кисть своей, холодной и вялой, почти шёпотом пожелала удачной дороги и отошла. Лицо её было бледным и безжизненным, глаза оставались сухими, но под ними залегли круги.

У Леона, как и всегда за последние дни, сжалось сердце при её виде, но что он мог поделать? Он знал, что Авроре тяжело расставаться с ним, как и ему с ней, ведь они слишком много пережили за эти осенние месяцы, слишком сильно сблизились, но какой был выход? Аврора откажется выходить за него, сделай он предложение, и не поедет с ним в Париж или в имение в качестве любовницы — она для этого слишком порядочна, да и дети мушкетёров, похоже, ей особо не понравились. Она не может покинуть свои родные края, а он не может и не хочет оставаться здесь. Конечно, Леон пообещал навещать её и Бертрана, но все понимали, что встречи эти будут редкими и недолгими.

Он уже стоял во дворе, проверяя подпругу лошади перед долгой дорогой. Дети мушкетёров о чём-то тихо переговаривались, Гретхен шепталась с Анжеликой. Бертран и Франсуа стояли возле крыльца, а вот Аврора удалилась в свою комнату. Леон как раз гадал, проводит ли она его хотя бы взглядом из окна, когда к нему подошла Гретхен.

— Я понимаю, вы обязаны ехать, — тихонько сказала она. — И всё-таки вы ужасно расстроили Аврору. Она старается не подавать виду, но я-то вижу, что на ней в последнее время лица нет. Прошу, приезжайте поскорее, а то она совсем зачахнет от тоски, бедняжка, ведь она вас так любит…

— Вы знаете? — Леон кинул на неё быстрый взгляд. Маргарита посмотрела на него укоризненно.

— Разумеется, знаю. Я ведь не слепая. Я давно вижу, как вы смотрите на Аврору, а она на вас.

— И Бертран тоже знает?

— Не думаю. Разве что догадывается. Но ему, наверное, всё равно: что плохого в том, что двое его друзей любят друг друга? И он не видит, как Аврора страдает. Сейчас он вообще не думает ни о чём, кроме нашего ребёнка, — она смущённо опустила голову и положила руку на живот.

Леон хотел уже сесть в седло, но тут его пронзила мысль настолько внезапная, что он замер, не дотронувшись рукой до поводьев. Он повернулся к Гретхен и с усилием выговорил:

— Кажется, в тот день на рынке вы сказали, что Аврора собирала полынь?

— Да, но это было давно, ещё до того, как выпал снег, — кивнула она.

Леон встряхнул головой, лихорадочно соображая. Зелье, лишившее его памяти, имело горьковатый вкус и пахло полынью, это он помнил совершенно отчётливо. А ещё в первую их встречу Аврора обронила, что сварила это зелье для себя, потому что многое хотела забыть. Конечно, это могло быть простым совпадением, но не собирала ли она полынь для новой порции зелья забвения? И уж не решится ли она выпить её, чтобы забыть и гибель несчастной Люсиль, и отравление Чёрного Жоффруа, и болезненное расставание с Леоном?

— Подождите меня здесь, — обратился он к детям мушкетёров. — Я ненадолго: только кое о чём переговорю с госпожой Лейтон и вернусь.

И под понимающее хмыканье Анри и грустные вздохи Анжелики он кинулся обратно в замок.

Сердце Авроры Лейтон разрывалось на части. В начале осени она, глупая девчонка, решившая забыть о безвременной смерти молодого мужа, так тяготившей её, и не имела понятия о том, что такое настоящее горе! События последних нескольких месяцев обрушились на неё с такой силой, что она поражалась, как ещё способна вставать с постели. Она готова была лежать целыми сутками, отказываясь от еды, глядя в потолок или в высокое окно и пытаясь ни о чём не думать. Жюль-Антуан не причинил ей особого вреда — синяки на горле сошли довольно быстро — но теперь её едва ли не каждую ночь мучили кошмары. Она винила себя во всём — в гибели Чёрного Жоффруа, в том, что лишила Леона памяти, в том, что память всё же вернулась к нему, и сильнее всего в том, что не помогла Люсиль, не сумела понять происходящее раньше, не догадалась, не вмешалась, не спасла! Она теперь не заглядывала в чужие сны, боясь снова увидеть что-то, не предназначенное для чужих глаз, и тем самым запустить цепь трагических событий, а её собственные сны были полны боли и страданий. Ей являлись призраки её мужа Виктора, Люсиль, Чёрного Жоффруа, Жюля-Антуана и его слуг, даже Вивьен явилась пару раз.

Осознание того, что она не смогла спасти Люсиль, мучило Аврору днём и ночью, и то, что они с Леоном отомстили за неё, было слабым утешением. От мыслей о том, что пережила эта бедная девушка, и сколько ещё таких Жюлей-Антуанов прячется под крышами богатых замков и бедных домишек, бьёт своих детей и в один момент переходит черту, сколько на свете людей, полностью оправдывающих и одобряющих это, её начинало мутить. Аврора остро ощущала своё бессилие, и от понимания, что она теперь одна, и никто, ни верный Леон, который скоро навсегда покинет её, ни Бертран с Гретхен, которые заняты будущим первенцем, не придёт ей на помощь, становилось тошно. Чем ближе становился день отъезда детей мушкетёров, тем больше её накрывало отчаяние, и в конце концов Аврора решилась.

Новое зелье забвения было сварено несколько недель назад, и его Аврора тоже захватила с собой, перебираясь в замок Железной Руки. Теперь пузырёк с зельем стоял перед ней на столе. Аврора подошла ближе, взяла его в руки, выдернула пробку, вдохнула смесь травяных запахов, посмотрела на ярко-зелёную жидкость и вдруг вспомнила глаза Люсиль де Труа — ясные, цвета весенней зелени. Она с трудом выдержала прощание с Леоном нынче утром. Хотелось броситься на шею, обнять его, осыпать поцелуями и умолять никогда не отпускать её, но такой сцены Аврора не могла себе позволить и лишь слегка пожала бывшему капитану руку, прежде чем отойти. Напрашиваться с ним в Париж или в имение его отца было бы верхом бестактности, ещё хуже было бы намекнуть ему на женитьбу. Леон был волком-одиночкой, как и она сама, как и Жюль-Антуан, хотя Аврору передёрнуло от подобного сравнения. Они не могли ни с кем сойтись, не могли обрести своё счастье. Хотя… Авроре казалось, что она была счастлива те недолгие мгновения, проведённые рядом с Леоном.

Расставание с ним было невыносимым, мучительным, хуже даже вины за смерть Люсиль. Аврора думала, что лучше бы ей вовсе не встречать Леона, чем узнать его, спасти от собственной памяти, полюбить, быть спасённой им и лишиться его так скоро! Она не была к этому готова, и сердце её каждый раз вспыхивало острой болью при мысли о детях мушкетёров, отнимавших у неё Леона. Разумом Аврора понимала, что тут нет никакой их вины, что они всего лишь хотят вернуть своего друга, но её душа никак не готова была смириться с этим. Что ж… значит, настало время забыть и Леона, и Жюля-Антуана, и Люсиль. Дети мушкетёров наверняка уже скачут прочь, Бертран с Гретхен и Франсуа внизу, ей никто не помешает.

«Надеюсь, я не лишусь возможности ходить и говорить», — подумала Аврора и поднесла пузырёк ко рту.

В этот момент тяжёлая дверь с грохотом распахнулась, ударившись о стену. Аврора вздрогнула, едва не выронив из рук пузырёк, но подхватила его со стола и поспешно обернулась. В голове пронеслась мысль, что надо было запереться, но она тут же исчезла при виде Леона дю Валлона, стоявшего в дверях. Грудь его тяжело вздымалась и опускалась, глаза, уставившиеся на пузырёк с зельем, ярко сверкали.

— Этого я и боялся, — выдохнул он, с трудом отводя взгляд от пузырька. — Гретхен обмолвилась, что вы не так давно собирали полынь. Неужели вы всё-таки решились?.. Из-за меня?

— Не только из-за вас, — Аврора отступила, боясь, что он отнимет у неё зелье, губы её искривились. — Из-за всего, что случилось: Люсиль, её дядя, Чёрный Жоффруа… И не пытайтесь мне помешать! Я не хочу помнить обо всех тех ужасах, которые произошли и по моей вине, не хочу помнить о вас… — слёзы подступили к горлу, и голос прервался. — Лучше бы я никогда не встречала вас, — прошептала она, по-прежнему крепко сжимая пузырёк.

— Аврора, — Леон заговорил очень тихо и спокойно, и она подумала, кинется ли он к ней, попробует ли отобрать пузырёк, попытается ли вызвать рвоту, если она выпьет зелье. — Несколько месяцев назад я думал так же. Я забыл о недавно пережитом, забыл, кто мой отец, забыл сестру и де Круаль. Но воспоминания всё равно возвращались — во снах, в смутных ощущениях, в неясных голосах из прошлого. От самого себя не убежишь, и с моей стороны это было трусливым поступком. Вы же не такая, Аврора, вы очень храбрая — за это я вас и полюбил…

— Не пытайтесь подольститься ко мне! — её голос дрогнул.

— И в мыслях не было. Вы видели, как это зелье действует на человека. Оно лишь временно дарит облегчение — но потом боль возвращается сторицей. Собственно, с вином та же самая история. Может, вы и забудете меня — но потом будет гораздо больнее. И ещё хуже будет, если вы вовсе лишитесь памяти, станете беспомощной, как маленький ребёнок. Кто будет заботиться о вас — Жан с Марией, двое стариков? А каково мне будет жить, зная, что вы сотворили с собой такое из-за меня? Это даже хуже, чем наложить на себя руки — поверьте, я знаю, о чём говорю.

— Если я не сотру себе память, то точно наложу на себя руки, — еле слышно проговорила Аврора. — Или сойду с ума. Я не смогу справиться со всем этим в одиночку, понимаете?

— Зачем же в одиночку? — живо возразил Леон. — Нам вовсе не обязательно расставаться. Я могу пригласить вас поехать с нами — на правах гостьи, конечно же. Могу даже жениться на вас — разумеется, если вы согласны, — поспешно прибавил он, словно испугавшись своей смелости. — Я тоже не хочу покидать вас, Аврора.

— Вы сейчас не шутите? — она свободной рукой утёрла слёзы с лица и шумно втянула носом воздух.

— Я серьёзен как никогда, — заявил Леон. — Я люблю вас и готов на всё для вашего счастья: жениться на вас, увезти с собой в Париж… даже остаться здесь! Бертран и Гретхен наверняка будут рады.

— О нет! — воскликнула Аврора. — Мне до смерти надоели эти места: кажется, здесь всё пропахло смертью, болью и унынием!

— Надо же, — усмехнулся Леон. — А я-то думал, вы обожаете родные края и не покинете их ни за что на свете. Знаете, я начинаю думать, что Рауль был прав, когда сказал мне, что я слишком часто решаю за других.

Аврора посмотрела на пузырёк в своей руке: искрящееся в лучах пробивающегося через окно солнца изумрудно-зелёное зелье, сулившее забвение и спасение. Ещё несколько мгновений, и она швырнула его на пол: осколки разлетелись во все стороны, зелёная жидкость разлилась по доскам, в воздухе тотчас запахло полынью. Леон, напряжённо замерший у двери, рванулся вперёд и, опустившись рядом с бессильно упавшей на колени Авророй, сжал её в объятиях. Голова у неё кружилась, в глазах стояли слёзы, всё тело охватила слабость, и она умоляла Леона не покидать её, не оставлять одну, забрать с собой, увезти куда угодно, лишь бы подальше от этих проклятых краёв, а он прижимал её к груди, гладил по волосам, целовал лоб и виски и шептал, что всё будет хорошо.

— Я думала, я иду правильной дорогой, — плакала она, утыкаясь лицом в грудь Леона и чувствуя, как сильно стучит его сердце. — Но я блуждала во снах и всё время ошибалась, всё время! Я тоже пыталась думать за других людей, я жила как будто во сне, не замечая, что происходит вокруг. Не думала о бедняжке Люсиль, не думала о разбойниках, терзавших местных жителей… Я шла неверной дорогой, дорогой сна!

— Но теперь вы пойдёте другой дорогой, — прошептал Леон, гладя её по голове. — И клянусь, на этой новой дороге ни я, ни мои друзья не оставят вас одну.

Этим же вечером Аврора и все пятеро детей мушкетёров устраивались на ночлег в гостинице — не той, с мрачным седоусым хозяином, а более далёкой. Никто не был особенно удивлён тем, что Аврора решила отправиться в путь вместе с Леоном и его друзьями. Жан и Мария поворчали, укладывая её вещи и седлая верного Цезаря, но вскоре всё было готово, и около полудня шестеро всадников уже скакали по дороге. Про себя Аврора признавалась, что дети мушкетёров оказались более приятными людьми, чем она ожидала, — и чем, судя по всему, считал Леон. В гостинице все, кроме супругов д’Эрбле, остановились в разных номерах, благо многие из них пустовали. Ночью Леон заглянул к Авроре, и она никогда ещё не испытывала такого счастья и такой благодарности, отдаваясь ему. Когда он ушёл к себе, она сразу же провалилась в сон, и ей приснился лес на рассвете, но не заснеженный, а весенний, сплошь усыпанный нежными белыми цветами.

Клубящийся меж деревьев туман исчез, и весь лес был пронизан лучами солнца. В их бело-золотом сиянии к Авроре по первой весенней траве легко шагала Люсиль де Труа. На этот раз она не была бледной, а глаза не казались двумя чёрными дырами — они были того же цвета, что и маленькие листочки на деревьях, волосы отдавали красной медью, кожа испускала то же сияние, что и солнечные лучи. На белой рубашке Люсиль не было крови, и девушка улыбалась той же слегка смущённой улыбкой, что и в их первую встречу.

— Прости, — проглотив комок в горле, выдавила Аврора. — Прости, что мы не смогли тебя защитить. Но мы хотя бы отомстили за тебя, верно? Ты освободилась от него, так?

Люсиль молча кивнула и улыбнулась ещё шире. Потом она шагнула ближе к Авроре, протянула руку и коснулась её живота. В нём тут же разлилось тепло, фигура Люсиль вспыхнула ослепительным сиянием и исчезла, а Аврора проснулась, чувствуя, что глаза её щиплет от слёз. Она вытерла их, перевернулась на спину и положила руку на свой живот, пока ещё никак не выделяющийся.

Аврора подумала, что ей всё-таки придётся выйти замуж за Леона дю Валлона, ведь он никогда не позволит, чтобы его ребёнок рос бастардом. Что у них будет дочь, маленькая девочка, которая, как надеялась Аврора, унаследует черты матери и глаза отца. Что где-то — кажется, в далёких восточных странах — верят, что душа человека, покидая тело, способна переселиться в другое. Что они с Леоном смогут защитить свою дочь от случившегося с племянницей де Труа.

— Мы позаботимся о тебе, Люсиль, — прошептала она, поглаживая живот. — Мы сделаем всё, чтобы в этой жизни ты была счастлива.

И Аврора улыбнулась первым лучам скупого зимнего солнца, падающим в маленькое гостиничное окошко.