Павлик Прострелов был самый настоящий лунатик, ночами ходил во сне. Когда он появлялся во дворе после ночных похождений, в глазах его замечали какой-то студенистый отблеск, словно бы он долго всматривался во что-то холодное и страшное, и взгляд пропитался увиденным. В другие дни, если накануне обходилось без приступов лунатизма, взгляд у Павлика был самый обыкновенный.

Все приятели во дворе звали его Лютиком. Эту кличку придумала ему Марсианка, Маринка Серафимова. Чуть ли не все клички во дворе были на её совести. Слово у Марсианки меткое и прилипчивое. Оно и немудрено; ведь если ты сочиняешь стихи, да ещё такие обидные и ядовитые, сыпешь ими, как искрами, на ходу, то, конечно, всякая кличка, тобой придуманная, будет веской, меткой и цепкой, как репей.

Марсианку во дворе уважали, даже побаивались – а двор большой был, образованный тремя размашистыми шестнадцатиэтажками, – она же никогда не смеялась над болезнью Лютика. Даже напротив: когда Борька Волкогуб попробовал подтрунить над его лунатизмом, так осадила этого дылду, что тот покраснел у всех на глазах от стыда и бессильной ярости.

Тронуть её никто и пальцем не посмел бы. Все знали, какой у Марсианки жуткий тип старший брат. Высокий, широкоплечий, с мрачным лицом, почти скрытым завесой длинных чёрных волос, из-под которых белели жутковатые глаза, какие-то акульи, – он наводил ужас на всех подростков, кому приходилось встречаться с ним взглядом.

Состязаться же с Марсианкой в злом сарказме один на один смысла не имело – здесь ей не было равных. Так что, после неудачного Борькиного опыта, смеяться над Лютиком никто уже не пробовал.

Два года назад, когда Лютик только начал ходить во сне – сразу после своего дня рожденья, ему тогда стукнуло десять, – он выходил из квартиры, спускался по лестнице со своего двенадцатого этажа и бродил по микрорайону. Но вскоре отец его поставил на дверь дополнительный замок, не открывавшийся изнутри без ключа, который от Лютика прятали. Тогда он стал бродить во сне исключительно в пределах своего жилища.

Один раз зашёл он, спящий, в спальню к родителям и стоял над их кроватью, пока мать не проснулась, сквозь сон почуяв неладное. Она разбудила мужа, и они наблюдали, как спящий сын стоит столбом посреди комнаты, затеем приходит в движение и механически удаляется в коридор.

Тихо поднявшись, накинув халаты, они осторожно последовали за ним. Тогда-то им и стало страшно, потому что сына они не нашли нигде во всей трёхкомнатной квартире. Вот только что видели его перед собой, и вдруг – нет Павлика, словно растворился. Входная дверь заперта изнутри не только на два замка, но и на цепочку, – значит, наружу он выйти не мог.

В ту ночь они искали его повсюду, заглядывали во все щели и закутки, даже в самые безнадёжные, куда не смог бы спрятаться ребёнок его комплекции.

Наутро он вдруг отыскался – под их собственной кроватью. Спал у стены, свернувшись калачиком. Отыскался там, где они уже смотрели несколько раз. Но, когда в отчаянии заглянули под кровать в шестой или седьмой раз, чисто для проформы, – вдруг нашли его, возникшего как по волшебству.

Лютик сказал, что в ту ночь побывал в призрачном городе. Родители не придали значения его словам. Мало ли какой сон приснился ребёнку! Зато Марсианка, выслушав рассказ о призрачном городе, задумалась, потому что уже слышала про этот город: про него рассказывал брат Андрон.

Брат несколько лет состоял в каком-то оккультном обществе – секта не секта, но довольно мутная организация. Кончилось тем, что их арестовала полиция по обвинению в групповом убийстве во время ритуала с человеческим жертвоприношением. Был суд, и лишь двое из организации чудом отвертелись от тюрьмы, один из них – Андрон.

Он много знал такого, что простому человеку знать не положено. Знал, в том числе, о существовании тайных городов, он называл их фантомными.

– Слыхала же про фантомные боли? – говорил он сестре. – Когда руку отрезали, а она болит, как будто у тебя рука-призрак растёт из тела. Вот так и фантомные города.

Брата иногда нелегко понять – он часто изъяснялся туманными метафорами. Расспрашивая то его, то Лютика, Марсианка постепенно составляла для себя общую картину.

В призрачных или фантомных городах – ей больше нравилось определение «фантомный» – обитали мёртвые, но не все, только дети и умственно отсталые взрослые. Те, кто умирал в здравом и развитом уме, отправлялись в загробный мир, в фантомных городах задерживались лишь недоумки.

Эти города находятся не в загробном, а в нашем мире, в каких-то скрытых сегментах реальности, словно в глубоких тёмных складках измятой ткани. Фантомные города

города – что-то вроде Чистилища, которое Данте Алигьери описал в «Божественной комедии». Только мёртвым надлежит очищаться в них вовсе не от грехов, а от своего состояния детского разума, иначе они не способны мучиться после смерти, ведь мучения мёртвых порождает их собственный разум, ничто иное.

Жизнь после смерти – это ад, а корень мучений внутри каждого мертвеца. Разум человека – это, на самом деле, страшная пыточная машина, приспособление для ментальных и психических самоистязаний.

Человек просто не осведомлён о свойствах своего разума, не понимает его назначения, всю жизнь использует его мимо цели, словно пресловутый дикарь, забивающий гвозди микроскопом. Лишь после смерти открывается истинное предназначение разума, и каждый с удивлением и ужасом постигает его, когда разум превращает загробное существование личности в бесконечную череду изощрённых пыток, пользуясь для этого неожиданными свойствами, которые дожидались своего часа в глубинах разума.

Но для этого разум должен быть достаточно развит. В неразвитом состоянии он почти не способен терзать и мучить. От этой-то неспособности и помогает очиститься фантомный город. Очищает он страхом. Страх развивает разум, возводит человека на более высокую эволюционную ступень, на которой ему становится доступен ад и открывается целая пропасть мучений.

Наивные атеисты считали, что разум развивается через труд, но эта теория настолько смешна, что даже не требует опровержения. Зато некто из древних мудрецов очень точно изрёк: «Начало премудрости – страх». Именно страх оттачивает человеческую логику, создаёт необходимое напряжение душевных сил, которое служит пружиной для мыслительных процессов. Поэтому не мифический чистилищный огонь очищает разум умерших, а ядовитая кислота страха.

– У каждого города на планете есть фантомный двойник. Он как паразит, который высасывает из города мертвецов, – рассказывал Андрон. – Все наши, – он имел в виду членов своего общества, – знали об их существовании. Есть специальные медитации, чтобы проникнуть в фантомный город, мы ими пользовались.

– А зачем это надо, туда проникать? – интересовалась Марсианка.

– Эх, Маришка, тебе такого не понять! – мечтательно осклабился Андрон. – За страхом мы туда ходили.

– За страхом? – удивилась она.

– Знаешь, чем отличается человек от животного? – спросил он и тут же ответил: – Тем, что человек способен испытывать мистический, метафизический страх – страх высшего порядка. А у животных и страх животный. Страх перед болью и смертью, другого им не дано. Поэтому, если хочешь подняться над уровнем примитивного животного существования, то надо возвышаться через мистический страх. Каждый приступ такого страха, тобой пережитый, поднимает тебя на одно деление вверх. Но вот беда – нет его в нашем мире, мистического страха. Точнее, на поверхности нет, а в тёмных складках он есть – там, где фантомные города, где трясины реальности.

– А почему всё так несправедливо? – удивлялась Марсианка. – Почему после смерти фантомные города и ад? А где Бог, где рай?

– Справедливо – то, что логично, – отвечал Андрон, – а эта система как раз такая, логичная, и есть. Бог – это уже за пределами логики. Какая-то там вечная любовь, которую не докажешь и не выведешь ни из чего. Нет, Маришка, я такого допустить не могу! Зато страх, зло, мучение, ад – всё это логично, как… – Он пошевелил пальцами,

лил пальцами, словно бы нащупывал в воздухе пояснительный пример, и, наконец, ухватил искомое: – Как падение по закону гравитации. Ты, если из окна выпадешь и в лепёшку расшибёшься, тоже, небось, скажешь, что это несправедливо, да? Почему, мол, из окна на первом этаже можно выпрыгнуть без вреда, а с нашего шестого – уже всё, кранты? И где же Карлсон, который живёт на крыше и ловит маленьких девочек, выпадающих из окон, и разбиться им не даёт? Нет, Маришка, ты лучше голову себе не забивай всякими карлсонами и боженьками, чтобы зря не обнадёживаться. Каждая лишняя надежда в твоей голове – это лишний облом, лишний повод для разочарования. А ведь разочарование может быть очень жестоким и очень болезненным. Зато никогда не разочаруется – знаешь, кто?

– Кто? – спросила Марсианка.

– Тот, кто отказался очаровываться, – и Андрон криво улыбнулся, обнажая неровные зубы.

Лютик тоже рассказывал Марсианке про страх – страх, наплывавший волнами в призрачном городе: липкий, зловещий, потусторонний, словно затягивающий в омут. Под тем страхом чудилась бездонная пропасть – как распахнутая пасть чудовища.

Все, кого Лютик встречал в том городе, были либо дети, либо недоумки. Здесь его сведения тоже совпадали с рассказами брата. Но Лютик поведал ещё и то, о чём не говорил Андрон, – что тела обитателей города с виду казались вполне обычными, однако на ощупь были как омерзительный студень и колыхались от прикосновений.

– Я там узнал кое-что, – признался он. – У меня, оказывается, была младшая сестра. Точнее, не была – она и сейчас есть. Мне семь лет исполнилось тогда… Мы не

Мы не здесь ещё жили – в однокомнатной квартире, в малосемейке. Сюда мы позже переехали, когда бабушка умерла, и родители её квартиру вместе с нашей продали, а эту купили. Так вот, мама меня спросила тогда, хочу ли я братика или сестричку, а я подумал и сказал: нет, не хочу…

– Как?! – воскликнула Марсианка. – Почему ты не хотел?

– Не знаю, – Лютик пожал плечами. – Не хотел, и всё. Подумал: да ну, ещё не хватало тут всякой мелюзги! Она ж потом покоя не даст, эта мелочь пузатая, и делиться с ней придётся, да и вообще… Я ведь не понимал ничего. У мамы тогда должен был кто-то родиться, но они с папой сомневались – оставить ребёнка или нет, не знали, что выбрать. И решили меня спросить. Мол, как я скажу, так и будет. Ну, типа, как последняя песчинка на весы. А я взял и сказал: нет. И мама тогда аборт сделала. Но мне ничего не объяснили. А потом я в призрачном городе встретил её – сестру мою, нерождённую, – она мне всё и рассказала. Она там уже почти пять лет. Боится, что её отправят в ад…

– А кто отправит? – спросила Марсианка.

– Какие-то страшные невидимые существа, – отвечал Лютик. – Жители призрачного города никогда их не видели, но чувствуют над собой их власть. Сестра говорила, что это очень жуткое ощущение. Как будто тебя хватают руки, которые ты не видишь, удерживают, лезут внутрь тебя своими пальцами, перебирают твои мысли, твои чувства, как предметы в сундуке, что-то меняют в тебе, а ты ничего сделать не можешь. Невидимые, наверное, и создали эти города. Там же много всякого непонятного.

Марсианка сжала руку Лютика и взволнованно спросила:

– А ей можно чем-нибудь помочь, как ты думаешь?

– Можно, – ответил тот с уверенностью. – Она сама просила, чтобы я помог ей бежать оттуда – к нам. Это можно устроить. Только… – Он запнулся; Марсианка, выжидая, смотрела на него, и Лютик продолжил: – Ей непросто придётся здесь с её телом. Она ведь будет в постоянной опасности, пока тело… ну, не укрепится. Её нужно где-то спрятать, чтобы никто её не видел, пока она не привыкнет к нашим условиям.

Марсианка задумалась.

– Я знаю, – сказала она наконец, – где можно спрятать. Если ты вытащишь её оттуда, то я вам помогу, мы вместе позаботимся о ней, и всё будет хорошо.

Марсианка выпросила у брата ключ от квартиры, которая для его оккультного общества служила местом ритуальных оргий и медитаций. Жертвоприношений в той квартире не совершали, зато все обряды, которые не требовали крови и огня, проходили в ней.

Квартира сейчас пустовала, хозяин сидел в тюрьме, Андрон же за ней присматривал. Жильцам квартиру не сдавали. У членов общества она считалась священным местом, которое нельзя использовать в обыденных целях.

Марсианка наврала брату, что квартира нужна ей, чтобы встречаться там с мальчиком. Андрон задумчиво посмотрел на свою двенадцатилетнюю сестру мужским оценивающим взглядом, вспомнил себя самого в её возрасте – свой первый сексуальный опыт он как раз тогда и получил – и дал ей ключ.

– Только смотри, – предупредил, – надолго там не задерживайтесь. Дело сделали – и уходите. Как бы чего не вышло…

– А что такое? – насторожилась Марсианка.

– Это место силы, – пояснил Андрон. – В таких местах странные вещи происходят,

ходят, иногда пугающие.

Квартира находилась недалеко от домов, где жили Лютик и Марсианка, в том же четырнадцатом микрорайоне, всего десять минут ходьбы от их двора.

Они договорились, что в ночь, когда Лютик вытащит сестру из призрачного города, как только придёт в себя, он сразу позвонит Марсианке, тогда они встретятся во дворе и вместе отведут его сестру на квартиру.

Сложность была в том, чтобы тихо выскользнуть ночью на улицу, не разбудив родителей. А Лютику нужно было ещё найти спрятанный родителями ключ от дополнительного замка на входной двери. Без этого ключа ничего не вышло бы.

Поэтому днём, после школы, пока родители на работе, Лютик обыскал их комнату и нашёл ключ в одной из тумбочек комода. С ключом он сходил на южный рынок – там ему сделали копию. Карманных денег, которые у него имелись, хватило, чтобы расплатиться с изготовителем ключей.

Приступы лунатизма с проникновениями в призрачный город он не мог вызывать искусственно, поэтому они с Марсианкой условились, что каждую ночь она будет спать с включённым телефоном и, чуть только он позвонит, сразу выберется во двор.

В ту ночь, когда он позвонил ей около трёх часов, было прохладно. С вечера прошёл дождь, и мокрый асфальт поблёскивал в свете фонарей. Вокруг Луны висело тусклое радужное кольцо – словно бензиновые разводы на ржавчине. Марсианка вышла в безлюдный двор, поёживаясь от промозглой сырости.

Вскоре показался и Лютик, а с ним – маленькая фигурка, достававшая ему до груди. Двигалась она странно, словно в ногах у неё не было суставов, но каждая нога

нога – как упругое щупальце, способное изгибаться в любом месте.

– Вот, моя сестра. У неё нет имени, – представил её Лютик Марсианке, а потом и ту представил сестре: – А это Марина. Она будет помогать. Знакомьтесь.

Когда Марсианка рассмотрела новую знакомую, её неприятно поразило, что девочка – дошкольница на вид – имела в своих чертах примесь чего-то старческого, дряблого, хотя тут же, сквозь, эту ветхость просвечивало и нечто совершенно детское.

«Это, наверное, страх, – подумала Марсианка, – он её состарил».

– Пошли! – Марсианка повела их за собой.

Когда пришли на место, и Марсианка открыла дверь, то вошла в квартиру первой, везде включила свет, всё осмотрела и только потом позволила войти Лютику с сестрой.

Андрон, когда несколько дней назад приводил сюда сестру, предупреждал, что сперва квартиру нужно полностью осмотреть, и первым должен войти тот, кто здесь уже был раньше. Когда он убедится, что в квартире всё чисто, тогда можно приглашать того, кто пришёл впервые.

– Что значит: всё чисто? – спросила Марсианка.

– Если вдруг увидишь, что какая-то тень шмыгает по квартире, вроде кошки или крысы, вообще, если увидишь странное и подозрительное, то уходи немедленно. Поняла? – Андрон был серьёзен. – Если всё чисто, тогда можешь своего пацана приглашать. Это не шутки, поэтому делай, как я говорю. Квартира допускает только тех, кто в неё приглашён. А приглашать должен тот, кого прежде в неё пригласили, кто уже был здесь, кого провели должным образом. Вот как я сейчас тебя провёл. Иначе жди беды. Кто войдёт сюда неприглашённым и пробудет достаточно времени,

времени, тот может и не выйти обратно. Или выйдет, а с ним потом случится что-нибудь. И никогда не входи здесь в тёмные помещения. Сначала включила свет – потом вошла. Поняла? Вообще, лучше сразу везде включить свет – в ванной, в туалете, в кладовке, на кухне, в обоих комнатах, – чтобы ни одно помещение не оставалось тёмным. Пусть он так и горит, пока ты здесь. Перед уходом всё выключишь. Сначала в самых дальних помещениях, потом в прихожей. И чуть только щёлкнула последним выключателем – сразу выходи за порог, не задерживайся ни на секунду.

В этой квартире даже днём было темно. Все окна заклеены чёрной плёнкой. Поэтому правило о включении света действовало в любое время суток.

– И вот ещё что, – добавил Андрон. – Ни в каком помещении, если ты вошла туда в одиночку, не закрывай за собой дверь, даже в туалете и ванной. Это опасно. Когда в квартире два человека, и между ними хоть одна закрытая дверь, то могут быть последствия.

– Какие последствия? – спросила Марсианка; ей стало не по себе от всего услышанного.

– Нехорошие последствия, – туманно ответил он. – Я не хочу тебе рассказывать всё, что тут происходило, не надо тебе такое знать, просто соблюдай правила, и всё будет ништяк. Ты ж дома не лезешь пальцами в розетку, в миксер там, в кипяток, – ну, вот и здесь тоже соблюдай что положено. Мы на этой хате слишком много медитировали, ходили из неё кое-куда, в тот же фантомный город, да и не только, черпали оттуда всякое, поэтому она приобрела… ну, скажем так, определённые свойства, и в темноте эти свойства активируются.

Теперь, когда дети оказались в освещённой электрическим светом квартире, Марсианка подробно пересказала правила Лютику и его сестре. На вопрос, всё ли ей понятно,

ей понятно, сестра Лютика тихо ответила:

– Да.

Потом Марсианка достала из шкафа бельё, застелила в одной из комнат кровать и подвела к ней девочку, которая с трудом уже держалась на ногах. Ей следовало лежать, пока тело не окрепнет и не приспособится к непривычным условиям.

Девочка легла, свернулась калачиком – в точности как это делал Лютик, возвращаясь из лунатических путешествий. От напряжения и усталости её податливая плоть подрагивала, по ней пробегали волны судорог.

Вскоре Лютик с Марсианкой вышли, оставив девочку в одиночестве. Им надлежало вернуться домой, тихо и незаметно проскользнуть в свои квартиры и комнаты.

Когда шли обратно, Марсианка сказала:

– Ты должен дать ей имя. А то как-то нехорошо – без имени.

– Я? – удивился Лютик.

– Конечно ты, кто ж ещё! Давай, прямо сейчас придумай, чтоб не тянуть.

– Ну… – Лютик задумался. – Пусть будет Люся.

Марсианка скривила губы в гримасе – ей явно не понравилось имя, – но возражать не стала.

Когда в тот же день, после школы они вместе пришли к Люсе, Марсианка спросила её, чем она питается? Та ответила:

– Я могу кушать свет. Могу кушать тьму. И страх. И шум. И тёплое дыхание. И ещё всякое разное.

Марсианка с удивлением смотрела в её бледное лицо с мягкими, как оплавленный воск, чертами.

– Сядь сюда, – вдруг попросила Люся, – обними меня.

Марсианка вздрогнула, когда непроизвольно повиновалась этому тихому гипнотическому голосу, сделала шаг, села на кровать и обняла девочку. Та устроилась у неё на коленях, щекой прижалась к груди и замерла. В каком-то наваждении сидела Марсианка, заключив в объятия этого странного ребёнка.

Девочка была одета в короткое платьице, плотно прилегавшее к телу. Цветом это платье было почти как её кожа – серовато-бежевое. Обнимая девочку, Марсианка с удивлением почувствовала, что материя платья на ощупь совершенно такая же, как и кожа, словно платье – это часть тела, какая-то плёнка или оболочка, имитирующая одежду.

Когда наваждение прошло, и, оставив девочку, Марсианка встала, шатаясь от непонятной нахлынувшей истомы, та произнесла:

– Так я тоже кушаю.

Каждый день, когда они посещали Люсю, Марсианку тянуло заключить её в объятия и сидеть с ней, будто мать – с дочерью, окружая девочку своей лаской и нежностью. Лютик в такие моменты старался не мешать, выходил из комнаты.

– Ты знаешь, – однажды сказала ему Марсианка, – она всё больше похожа на человека. То она была на ощупь, как густой кисель, как студень, а теперь я уже чувствую тело, почти настоящее.

Она чувствовала и ещё кое-что, о чём почему-то не проговорилась Лютику, – что не только тело девочки стало более человеческим, но и её бессменное платье теперь больше походит на платье. На ощупь оно уже не как её кожа, а как настоящая ткань, только не натуральная, а словно синтетическая. Марсианку встревожила эта метаморфоза платья, но почему – она и сама не могла понять.

В этом, казалось ей, заключён некий серьёзный и даже опасный факт, только смысл, в нём заложенный, никак не разгадывался. И Марсианка мучилась, пытаясь побороть свою тревогу, но так ничего понять и не смогла. Казалось, какая-то крайне важная мысль, которая следует из всего этого, ускользает от неё. Впрочем, тут же ей думалось, что, может быть, всё это вовсе не важно, и стоит ли так тревожиться по пустякам?

На девятый день Люсиного бегства из фантомного города, войдя в квартиру, Лютик с Марсианкой почувствовали: здесь что-то не так… Не могли сразу сообразить, в чём дело, но вскоре Лютик понял:

– Свет, он тусклый какой-то.

И впрямь, все лампы горели слишком тускло, мерцали, и тени предметов шевелились в том мерцании, как живые.

Они не нашли Люсю в комнате, стали осматривать квартиру, но отыскать девочку не могли. Наконец, обратили внимание на закрытую дверь кладовки. Подойдя к двери, Марсианка громко спросила:

– Люся, ты здесь?

Из-за двери раздался слабый голос:

– Марина, помоги мне выйти, я сама не могу почему-то.

Марсианка распахнула дверь – в кладовке не было света – и шагнула в темноту. Лютик хотел остановить её – нельзя же входить в тёмные помещения, пусть это всего лишь кладовка! – но страх, которым дохнула на него темнота, парализовал его. Неподвижно стоял он на месте и смотрел, как дверь медленно закрывается за Марсианкой – словно челюсть огромного зверя, лежащего на боку.

Без скрипа, без звука – дверь полностью затворилась

А потом из-за двери раздался вопль ужаса, переходящий в истошный визг боли, который вскоре оборвался. Ноги у Лютика подкосились. Прислонясь к стене, он тяжело сполз на пол.

Он не смог понять, сколько же просидел так на полу, пока дверь кладовки не отворилась и Люся не вышла из тёмного проёма.

Её окровавленный рот был полуоткрыт, и меж её губ Лютик увидел нечто невыносимо страшное – вырванный глаз, который Люся держала во рту, словно леденец. Она сделала глотательное движение, одновременно облизывая губы, и глаз исчез, проглоченный. На подбородке и груди жирно блестела кровь.

Она приблизилась к Лютику, склонилась над ним и поцеловала его в губы, испачкав их кровью. Поцеловала по-женски, похотливо, просунув меж его губ отвратительно гибкий язык.

– Будем прощаться, братец! Я сдала свой экзамен, и мне пора. – Её речь наполняли уверенные взрослые интонации.

– Что с Мар… Мар… – Лютик запнулся, не в силах выговорить имя.

– Ты же не будешь на меня обижаться, – сестра скользко и глумливо улыбнулась, – за то, что я прикончила её? Я долго готовилась к переходу в ад. Кто готов, тот должен сдать экзамен. Так у нас заведено. Для этого нужно установить связь, прийти сюда, к вам, и кого-нибудь убить. Того, кто тебя любит, кто по-доброму к тебе относится. Если б родители меня любили, я бы убила кого-нибудь из них. Но эти твари, в своё время, меня раскромсали, вычистили и выбросили. Потом забыли – как и не было меня, даже имени мне не придумали. Специально имя не дали – чтобы считать

бы считать меня не человеком, а чем-то вроде опухоли. Можно было бы убить их из мести, но у нас не мстят. Злом нужно воздавать не за зло, а за добро, за любовь, за ласку, за нежность. Тогда это будет настоящее воздаяние. Месть – для слабых, не способных владеть собой. Поэтому ни папочку, ни мамочку я не тронула, пусть живут. Всё равно после смерти будут в аду. А вот она, – сестра бросила взгляд в сторону открытой тёмной кладовки, – полюбила меня как родную. Даже ты, Павлик, не настолько, как она… Короче, чего зря болтать, мне пора! Я свой экзамен сдала на «отлично». И ад для меня открыт. Так что, пойду. А труп оставляю тебе, делай с ним что хочешь. Прощай, дурачок!

Она потрепала его по щеке, и в тот момент, когда отняла от его похолодевшей кожи свои пальцы, испачканные кровью, свет тусклых ламп во всех помещениях судорожно мигнул – и угас окончательно.

Тьма залила квартиру.

И в этой тьме к Лютику, теряющему рассудок, протянулись бесчисленные руки, лапы, клешни, щупальца и липкие нити нечеловеческого безумного страха.