Через двое суток жизнь на острове вошла для вновь прибывших в колею. Правда, вначале успевшие здесь обустроиться раньше испанцы и люди Матвеева попытались «строить» новичков. Однако тут же выяснилось, что от военных моряков, с их понятием о дисциплине и умением мгновенно собираться вместе, можно и в зубы получить. В общем. их оставили в покое. Правда, вначале была небольшая поножовщина, когда не в меру горячий испанец попытался ткнуть своей навахой Сафина.

Испанцев вполне заслуженно считают если не мастерами ножевого боя, то уж разбирающимся в нем народом – точно. Однако сейчас испанца подвела самоуверенность. Мустафа, тоже будучи в обращении с ножом далеко не новичком, не стал даже хвататься за оружие. Хладнокровно уклонился от удара и встретил испанца кулаком в кадык. Этого хватило, чтобы следующие четверть часа наглец был занят исключительно пропихиванием воздуха в легкие. И пускай скажет спасибо – таким ударом можно и убить.

От большой драки тогда спасло лишь то, что люди Матвеева встали на сторону военных. Не из большой любви к ним, но все же люди русские, это многое значит. Ну и, слава богу, не было языкового барьера. Дикая смесь подхваченных в кабаках слов, где основа английская и на нее, как бусины на шнурок, нанизаны русские, немецкие, испанские, французские и еще бог знает какие слова, оказалась достаточно понятной для всех. Порычали друг на друга, разошлись, а часа через два уже успокоились и перемешались. А куда деваться, если сидишь на таком вот вшивом островке?

В общем, человек – скотина такая, что привыкает ко всему. Привык и Александр, причем очень быстро. Даже успел кое-какие нововведения ввести, организовав из своих людей дозорную службу. Главным образом для наблюдения за британцами ну и, немножко, чтоб не оставлять без присмотра соседей. И, возможно, так бы и просидел до того, как британцы решили бы отправить их куда-нибудь, но утром третьего дня он проснулся от того, что один из матросов начал яростно трясти его за плечо:

– Вставайте, вашбродь, быстрее!

– Что случилось? – Александр резко сел и помотал головой, пытаясь собрать в кучу разбегающиеся, подобно тараканам, мысли. Полное соответствие с любимой присказкой няньки – поднять подняли, а разбудить забыли. – Толком говори.

– Вашбродь, Егор Иванович зовет. Говорит, срочно.

Ну, срочно или не срочно, а соблюсти какой-никакой обязательный утренний ритуал офицер просто обязан. Иначе сам не заметишь, как скатишься до состояния финна. В общем, на берег Верховцев вышел тщательно умытый, застегнутый на все пуговицы и с тщательно расчесанными волосами.

Впрочем, как оказалось, многоопытный унтер предусмотрел это, да и вообще, на море редко что-то происходит мгновенно. Так что у Верховцева оказалось достаточно времени, чтобы вдоволь поглазеть на выходящий в море шлюп – он как раз проходил мимо острова.

К слову, смотрелся он эффектно, все же англичане по праву считались первыми среди морских наций. Легкий дымок из трубы показывал, что котлы держат под парами, однако колеса в движении корабля пока не участвовали. Явно экономят уголь, вряд ли его у них целые склады. Можно, конечно, и дровами топить, но их тоже надо еще где-то сначала найти, потом заготовить… Так что – экономят. Зато паруса развернулись во всю ширь, словно крылья гигантской бабочки. Завораживающее зрелище, понятное лишь тем, кто сам с ветром на «ты». Изящно развернувшись, шлюп продемонстрировал великолепную маневренность и начал удаляться от острова. И лишь тогда Верховцев спросил:

– Что случилось, Егор Иванович?

– Так что, вашбродь, – при людях, особенно посторонних, ибо здесь собрались практически все обитатели острова, Гребешков старательно изображал тупого служаку, – утром англичане сыграли побудку и развели пары. Теперь уходят…

В следующие несколько минут Александр узнал, что едва не с первыми лучами солнца британцы перевезли с берега всех, кто ночевал не на корабле, оставив лишь группу на «испанце». И вывод был прост: идут на перехват кого-то. Реши они уйти вообще, то увели бы с собой трофейное судно или уничтожили бы, случись им бежать от противника быстрого и опасного. А значит…

План в голове сложился почти мгновенно. Повернувшись к своим людям, мичман распорядился организовать постоянное наблюдение за морем и покинутой стоянкой. Главное, чтобы британцы не вернулись до вечера, а там уже можно будет что-то решать.

Его действия не остались незамеченными, и чуть позже к мичману подошел один из приказчиков Матвеева. Дородный мужик, за время сидения на острове изрядно растерявший брюхо, но сохранивший богатырскую стать и широкие плечи.

А еще он был совсем не дурак, поэтому, в отличие от своего хозяина, не пытался изобразить купеческий снобизм. Просто сказал, что Матвеев желает переговорить с офицером. Что же, можно и поговорить. Вот только мичману и дворянину к купцу подходить не совсем по чину, пускай сам приходит.

Смешно. Островок – переплюнуть можно, однако же у каждой группы свое облюбованное место, и эффект своих стен тут играет вовсю. И Матвееву вряд ли хотелось разговаривать на чужой территории. К тому же он наверняка считал Верховцева мальчишкой, за спиной которого кроме дворянского титула ничего и нет. Однако же подошел, видать, сильно заинтересовался.

Сев напротив Александра, которого ненавязчиво подпирали широкими плечами Гребешков и Сафин, несколько секунд хмуро смотрел на него, а затем спросил:

– И чего же вы задумали, ваше благородие?

– Отомстить, – спокойно ответил Верховцев.

– Как?

Что же, пришлось объяснить, видя, как с каждой минутой наливается кровью лицо собеседника. А когда Александр закончил, Матвеев буквально прошипел:

– Ты чего задумал, мальчишка? Своих людей погубишь – и нас под монастырь подведешь! Или ты думаешь, англичане такое простят? Да я тебя лучше своими руками…

За спиной Александра унтер стиснул кулаки так, что хрустнули суставы. Мичман же остался внешне невозмутим, хотя внутри все кипело:

– Вообще-то, я рассчитывал, что ваши люди примут участие.

– Чего-о? Да ты…

– Молчать.

Александр даже голоса не повысил, но вроде бы спокойно-безразличная интонация, в которую, будто клинок в слой ваты, завернул слова мичман, просто и доходчиво напомнила купцу: они не ровня. Да, Матвеев богаче, и намного, но в сословном обществе это значит куда меньше, чем титул и офицерские погоны. И, пока он обдумывал достойный ответ, Верховцев холодно припечатал:

– У тех людей, которые погибли, защищая ваше добро, наверняка остались жены и дети. И отомстить за них – самое меньшее, что вы обязаны сделать.

– У тех, кто погибнет, тоже есть и жены, и дети.

Это прозвучало вроде бы сурово, но оба собеседника уже поняли: Матвеев сдался. Да, он еще будет надувать щеки, возможно, орать и грозить карами небесными, но на результат это уже не повлияет. Никак. И вечером, когда Александр, толкая перед собой на скорую руку сколоченный плот, шагнул в холодную балтийскую воду, Матвеев и его люди, шепотом ругаясь себе под нос, сделали то же самое.

Проплыть ночью полторы мили даже в теплом море удовольствие так себе. Даже держась за плот. Точнее, лежа на плотике, едва-едва способном выдержать вес человека. А куда деваться? Построишь что-то более крупное – и тебя обнаружат. Хорошо еще, что британцы, уверенные, видимо, в своей безопасности, не погасили огни. Было по чему ориентироваться и, хотя небольшое течение изрядно мешало, ветер оказался попутным и вполне компенсировал это неудобство. Так что к борту испанского корабля их группа в количестве неполных двадцати человек добралась без потерь, что само по себе достижение. Теперь оставалось придумать, как забраться на палубу.

Сделать это надо было кровь из носу. Лучше, конечно, из чужого. Впрочем, не все было так страшно. Якорный канат, толстый, пеньковый, вполне мог заменить трап для привыкшего работать с парусами на огромной высоте и в любую погоду моряка. И неудивительно, что первым наверх полез Сафин.

Вряд ли предки-кочевники могли представить, что их недостойный потомок будет ходить в море. А вот то, что он куда-то полезет по канату – запросто. Крепости татары в своей истории брали не раз и на стены ползали в куда худших условиях. С помощью подручных средств да под градом стрел, камней и прочей смолы. Так что подняться по толстому, надежному канату – это, можно сказать, вполне комфортное занятие, и Сафин взобрался наверх, словно бешеная макака.

Теперь оставалось лишь ждать. Лежать в воде, опершись на мокрое дерево, и чувствовать, как стынут ноги. А потом с борта корабля аккуратно спустился штормтрап.

У Сафина хватило ума не сбросить его, как обычно делают. Сообразил – даже несильный стук дерева о дерево разносится над водой далеко, а ночью он и вовсе способен разбудить спящих британцев не хуже пароходной сирены. На этот раз первым влез Александр, следом потянулись остальные.

Надо отдать Сафину должное, сработал он чисто. Англичане выставили двоих часовых. Сейчас видны были только ноги одного из них, а второй и вовсе пропал неизвестно куда. Зато Мустафа прибарахлился карабином и широким абордажным тесаком. Второй он протянул офицеру, и Александр, потянув его из ножен, с удивлением обнаружил очень знакомый клинок. Откуда, интересно, у англичан русское оружие?[12]

Дальше все получилось довольно просто. Английские морские пехотинцы – а их и было-то полтора десятка человек – ощутили то же, что попробовали на своей шкуре Верховцев со своими людьми тремя днями ранее. То есть проснулись и увидели перед носом ружейные стволы. Народ они, конечно, не трусливый, однако переть на рожон в безнадежной ситуации не склонный. Тем более в ситуации, когда лично им ничего не грозит – Александр сразу же озвучил, что убивать без нужды никого не планируют и пообещал жизнь тем, кто сдастся и не станет устраивать ненужное буйство.

Возможно, защищай англичане что-то свое, они бы рискнули побузить, в истории таких примеров хватало. Однако где тут свое-то? Особенно учитывая, что офицера, способного отдать команду «Фас!», рядом не было – он ночевал отдельно, в каюте капитана. И в результате морская пехота не стала корчить из себя героев. Солдаты подняли руки, после чего их проводили вниз, где и заперли до поры, до времени в одной из кают.

А вот с офицером получилась накладка. Когда Александр решил первым войти в его каюту, он проснулся, и реакция его оказалась мгновенной. Заряженный пистолет лежал рядом, на полочке, только руку протянуть, и спасло мичмана лишь то, что он успел броситься в сторону, что в тесной каюте само по себе тянуло на маленький подвиг.

Выстрел в замкнутом темном пространстве выдал ослепительную вспышку и прозвучал громко, так, что резанул по ушам, заставив Александра на миг оглохнуть. Левую рука дернуло, а через секунду пришла боль. Англичанин же, не теряя времени, схватил приставленную к кровати длинную прямую саблю, одним движением стряхнул с нее ножны и встретил вломившегося в каюту Гребешкова быстрым, как укус змеи, выпадом.

В тесной каюте длина клинка, с одной стороны, давала преимущество, но с другой – изрядно ограничивала маневр. Унтер встретил удар зажатым в правой руке факелом, отбив клинок вправо, а повторить британец уже не успел. Шаг вперед – и тяжелый русский кулак соприкоснулся с наглой английской челюстью.

Удар был сокрушительным. Теряя по пути зубы, британец отлетел назад и впечатался спиной и затылком в стену. Доски содрогнулись. Удивительно, но офицер не потерял сознания и даже не выронил оружие, но сделать что-либо уже не смог. Двигался он сейчас подобно беременному таракану, и унтер просто ударил его концом своего оружия по макушке. Отбросил ногой в сторону саблю, выпавшую из ставшей безвольной руки, и, повернувшись, бросился к Верховцеву.

– Вашбродь! Вашбродь! Живой?

– Да живой я, живой, – прошипел Александр.

Унтер, быстрый и ловкий в бою, сейчас оказался на редкость неуклюж. Поврежденную руку задел так, что из глаз, кажется, искры посыпались.

– Помоги встать.

Гребешков подхватил его, вздернул на ноги. Голова кружилась, и без того мокрый рукав рубахи стремительно темнел от крови.

– Сейчас перевяжу, вашбродь… А вы что встали? – рявкнул унтер на столпившихся у входа матросов. – Берите этого урода и тащите к остальным. Бегом!

Его послушались беспрекословно. Англичанина подхватили с двух сторон под руки и поволокли по коридору. Но крепок, крепок – уже начал вяло шевелиться, хотя кто другой после такого неделю пролежал бы. Ну а Гребешков занялся наконец раной командира, заставив того уже не шипеть, а в полный голос ругаться от боли.

Стоит признать, Александру повезло. Английская пуля угодила в левую руку чуть повыше локтя, не задев кость. Пробив мышцу, дошла до кожи и… не прорвала ее, заставив руку вспухнуть уродливым желваком, уже посиневшим от прилива дурной крови. Унтер, увидев это, выругался так, что ему позавидовал бы и судовой священник, после чего начал вполне профессионально обрабатывать рану, что в неверном свете факела само по себе требовало немалой сноровки.

Вначале он обыскал каюту и довольно крякнул, найдя в стенном шкафу какое-то достаточно крепкое пойло. На вкус оно оказалось редкостно противным, но замерзший и потерявший изрядную порцию крови мичман не обращал на подобное внимания. Несколько глотков – и голова закружилась, по телу поплыло тепло, и боль отошла. А унтер тем временем принялся активно колдовать над раной.

Аккуратно прокалив на огне лезвие ножа, он ловко вскрыл кожу там, где ее оттягивала пуля. Свинцовый шарик с глухим стуком запрыгал по полу. Не обращая на него внимания, унтер аккуратно очистил входное отверстие от вбитых в рану пулей кусочков ткани. Облил рану из той же бутылки, заставив Александра взвыть. Громко посетовав на отсутствие иглы, он туго перевязал рану куском принесенной кем-то чистой ткани.

– Все, вашбродь, что смог – то сделал. Ложитесь.

– Стоп, Иваныч. Спасибо тебе, но не сейчас. Помоги отсюда выйти, что ли…

Когда они выбрались на палубу, уже светало. Еще не день, однако можно различать детали окружающего пейзажа, не напрягая глаз. Естественно, не там, где берега окутаны туманом. Александра передернуло – опустись туман раньше, черта с два они бы смогли добраться до корабля, огни которого просто не разглядели бы. Зато ветер стих полностью, и было на удивление тепло. Гребешков буквально прислонил мичмана к мачте, и несколько секунд тот просто стоял, наслаждаясь красотой утра. Это было все, что он мог себе сейчас позволить, на большее не оставалось сил, а главное – времени.

Несмотря на выпитое, голова мичмана была ясной. Он прекрасно понимал, что исполнено даже не полдела, а так, самый краешек. И время сейчас утекает, как песок между пальцами. В любой момент может появиться британский корабль, и тогда… Что будет тогда, ему не хотелось даже представить. На борту испанского корабля изрядное количество стрелкового оружия, но пушек – ни одной. А значит, отбиться они не смогут. Остается лишь бежать.

– Егор Иванович, – несмотря на слабость, голос мичмана звучал на удивление ровно и твердо, – готовимся к отплытию. Передай Матвееву, чтоб послал ялик[13] на остров. Если кто-то из испанцев захочет пойти с нами, берем их с собой. Негоже людей бросать.

Унтер бросился исполнять приказ – и тут же все ожило. Народ хоть и был из разных экипажей, но действовал удивительно слаженно. Были вначале сомнения в том, что тот же Матвеев захочет и дальше исполнять приказы, но, видимо, народ хорошо понимал, чем может закончиться промедление. Единственно, к острову отправился не ялик, а шлюпка посерьезней. Как оказалось, правильно сделали – вернулась она перегруженная и очень быстро. Испанцы драпанули с острова полным составом, отлично понимая: британцы их не простят и не станут разбираться, кто и насколько причастен к случившемуся. Веры в то, что они будут вести себя хоть немного по-джентльменски, ни у кого не было.

С прибытием масштабного и вдобавок хорошо знакомого с кораблем подкрепления дела пошли заметно веселее, однако Александр хорошо видел и другое: ветер. Точнее, его отсутствие. Над морем стоял полный штиль, это проклятие всех парусников, и пока не подует хоть какой-нибудь ветер, кораблю с места не сдвинуться. Притом, что пароход сможет дойти сюда в любой ветер.

Накаркал! Появился в небе дымок, а вскоре удалось рассмотреть и его источник. Тяжело шлепая плицами колес по гладкой, словно зеркало, воде, из-за только что покинутого острова показался британский шлюп. Тот самый «Бульдог», Александр узнал его сразу. Впрочем, кто еще мог здесь что-то забыть? А следом еще один корабль, раза в два больших размеров. Парусов на мачтах нет, труб нет – похоже, британцы тянут его за собой на буксире.

Вот ведь сволочи! Александр мог лишь позавидовать их задумке и мастерству ее реализации. Сразу видно – нация пиратов! Устроили здесь базу, раскидали по побережью цепь постов. Как между собой связываются – вопрос открытый, но вариантов хватает. И в нужный момент, когда приходит сигнал, выходят на перехват. Интересно, кого они захватили на этот раз?

– Вашбродь! – голос унтера раздался настолько неожиданно, что Александр едва не подпрыгнул. Засмотрелся, называется. Он обернулся:

– Чего, Иваныч?

– Вашбродь, что делать-то будем?

Верховцев окинул взглядом палубу. Никто не работал, все замерли и смотрели только на него. Вот так. Или он справится и станет для них первым после Бога, или… О втором думать как-то не хотелось.

– Иваныч, для начала пусть принесут мне китель того офицера…

– Он же на вас не налезет!

Действительно, британец был на полголовы ниже и заметно уже в плечах отличающегося богатырской статью мичмана. Александр лишь щекой дернул:

– На плечи накину – и ладно. А теперь смотри, Иваныч. Если он отправится на прежнее место стоянки, то пройдет от нас в десятке саженей, край – в пятнадцати. Там слишком узко, ему придется делать поворот…

Вообще-то, здесь было на одно «если» больше, чем нужно. Конечно, англичане традиционалисты, но вполне может статься, что они выберут для стоянки другую точку. И что делать тогда? Но Гребешков поверил офицеру сразу и безоговорочно. Даже объяснять особо ничего не потребовалось. Не прошло и минуты, как закипела работа, благо каптенармус[14] на этом корабле явно знал свое дело. Во всяком случае, нашлось все, что нужно, и – быстро.

Главное – все надо было делать скрытно, дабы корабль производил впечатление сонного царства. Конечно, это не по уставу, но где, скажите на милость, оказавшиеся в стороне от глаз начальства служивые не расслабляются? Это повод для того, чтобы дать втык всем, от юнги до офицера, но не для подозрений. Обычное разгильдяйство. Ну а окончательно снимал вопросы Александр, развалившийся в специально поднятом на мостик кресле, демонстративно повернутом спинкой к морю. Вот так, лица не различишь но видно, что сидит офицер, судя по расслабленной позе, находящийся в несколько пьяном состоянии, да пускает дым до небес.

К слову, сигара, которую Александр позаимствовал из закромов пленного британского офицера, была хороша. Даже такой паршивый знаток, как он, понимал, насколько качественным табаком удалось разжиться. Ароматная, плотная… И единственное, что портило впечатление, это кружащаяся от крепкого табака голова. Общая слабость, отчаянно ноющая рука, алкоголь, добравшийся-таки до мозга, и как апофеоз – табак. В общем, чтобы не потерять контроль над организмом и не скатиться в беспамятство, приходилось Верховцеву прикладывать немалые усилия. Но дело того стоило.

Британцы ничего не заподозрили до самого последнего момента. Даже без подзорной трубы Александр смог увидеть, как расширяются и лезут на лоб глаза английского капитана. Все, узнал. Дальше медлить нельзя. Картинно подняв руку, он сделал небрежный жест в сторону шлюпа и ровным голосом скомандовал:

– На абордаж.

Тут все и завертелось.

Шлюп еще не поравнялся с их кораблем, но ни остановить, ни сколь-либо заметно поменять курс британцы уже не успевали. Тридцать саженей – расстояние немаленькое, однако же и не запредельное. Из-за высокого фальшборта выскочили, отчаянно раскручивая кошки[15], сразу десяток матросов. Миг – и их снаряды полетели в сторону британского корабля.

Цели достигли всего три, но и этого было достаточно. Отлично понимая, что от результатов их действий зависит жизнь, абордажники тут же начали подтягивать «Бульдога» к своему борту, и тот, разогнанный машинами, не мог уклониться. Практически одновременно все остальные, находящиеся на борту открыли огонь, благо разнотипных ружей имелось в достатке. Дистанция для пули была детская, и жиденького дождика свинца вполне хватило, чтобы отбросить англичан от борта, не дав ни освободиться от намертво впившихся в дерево крючьев, ни организовать сопротивления.

Британцы оказались захвачены врасплох и моментально утратили инициативу на первом, самом рискованном этапе боя. Собственно, происходящее было как раз тем, к чему их никто и никогда всерьез не готовил. Слишком уж они привыкли быть атакующей стороной и сейчас расплачивались за пренебрежение к противнику.

Борта кораблей соприкоснулись с глухим стуком, и абордажники, потерявшие от ответного огня британцев двоих, тут же намертво пришвартовали их друг к другу. И тут выяснилась еще одна проблема англичан – борта шлюпа были заметно ниже, чем у торгового судна. Так что последний ружейный залп ушел по англичанам сверху вниз в комфортных условиях, а потом им на головы посыпалась размахивающая оружием и матерящаяся на русском и испанском живая волна.

Рукопашной схватки как таковой не получилось – англичане так и не успели что-либо организовать или даже просто добраться до оружия. Дрались тем, что было при себе, а этого было немного. Конечно, их было заметно больше, чем атакующих, но на палубе находилась лишь часть команды. Кто-то был у машин, кто-то просто в трюме… Возможно, сохрани они командование, и результат мог быть иным, но как раз этого и не случилось. Вначале Гребешков, человек северный и к топору привычный, метнул сей плотницкий инструмент и раскроил череп английскому капитану, затем Сафин, с разбойничьим посвистом раскручивающий вокруг себя не достигшую в прошлый раз цели кошку, ловко зацепил ей какого-то английского офицера и буквально приколол его к фальшборту. На того лейтенанта-морпеха, что взял в плен Верховцева и его людей, набросились сразу четверо испанцев. Одного он успел рубануть саблей, но трое других буквально истыкали его навахами… На этом, в принципе, все и закончилось. Недавно еще опытная, крепко спаянная железной дисциплиной команда превратилась в толпу испуганную, обыкновенную. И, хотя кое-кто еще пытался сопротивляться, их в считанные минуты загнали на корму, где под прицелом ружей вынудили сдаться. После чего совершенно без боя скрутили машинную команду, на чем бой, собственно, и был закончен.

Ан нет, не закончен. Тот корабль, который тащил за собой шлюп и о котором поглощенный скоротечным боем Александр и думать забыл, напомнил внезапно о себе грохотом выстрелов и воплями. Судя по всему, с него не сняли команду, просто загнали ее в трюм, оставив несколько морских пехотинцев для контроля, плюс рулевого, чтобы он этой махиной, раза в полтора большей, чем «Санта-Изабель», управлял.

Так вот команда, видать, услышала шум боя и пришла к выводу, что это – шанс. И рванула наверх, сметая немногочисленную охрану. Несколько выстрелов в упор по толпе – это кровь и боль, но остановить прущую вперед толпу не так-то просто. Англичан попросту смели. И все бы хорошо, вот только не учли атакующие кое-какие нюансы. Точнее, просто не знали о них.

На тот момент, когда началась атака на английский шлюп, трофейный корабль уже освободился от буксира. Даже не просто освободился, а успел отстать – видимо, планировалось отдать якорь чуть в стороне и дальше от берега. Вот только манёвр пока не начали, идя по инерции, постепенно отставая. Когда «Бульдог» оказался взят на абордаж, британцы на трофейном корабле промедлили. Затем начался бой уже у них, а корабль тем временем, лишившись и намека на управление, постепенно приближался и как-то вдруг догнал своего пленителя.

Все немного ошалели, когда над кормой шлюпа нависла вдруг махина парусника, и он начал медленно и плавно, с приличествующей такой громаде неторопливостью, наваливаться на сравнительно низкобортный боевой корабль. В обычных условиях он получил бы дополнительный импульс и сдвинулся вперед, отделавшись сравнительно небольшими повреждениями, но сейчас его намертво удерживал стоящий на якоре «испанец». И удар получился что надо – огромная масса отличается соответствующей инерцией, и малая вроде бы скорость оборачивается чудовищной нагрузкой. Заскрипело дерево, шлюп, подмятый форштевнем «купца», резко осел на корму. Мутная прибрежная вода с восторгом хлынула ему на палубу и через открытые люки обрушилась в трюм.

В обычных условиях вряд ли можно было бы назвать это серьезной угрозой. Ну, примет корабль внутрь несколько тонн воды. Потом выправится, что в общем-то уже началось, поступление воды через палубу прекратится – и, в принципе, все. Не такая уж долгая работа для корабельных помп, и только. А потому Александр, так и стоящий на мостике «Санта-Изабель», в первый момент не понял даже, почему британские моряки вдруг с воплями кинулись к борту и начали прыгать в море. А потом сообразил, не так и плохо учили в Корпусе. Жаль только, изменить что-либо он уже не успевал.

В трюмах парусника может оказаться что угодно. И теоретически чего угодно не быть. В трюме парохода обязательно есть непременный атрибут такого корабля – паровая машина. А у паровой машины есть котлы под давлением. Раскаленные. И когда на них попадает холодная вода, они имеют обыкновение лопаться. Что, в общем-то, и произошло.

Откровенно говоря, давление было невысокое, а потому и особых эффектов вроде рождественского фейерверка не получилось. Но палуба вспучилась, рванулись через щели струйки горячего пара, обжигая тех, кому не повезло оказаться поблизости. А еще взрывом, пускай и несильным, у корабля вырвало кусок борта, и он начал медленно оседать, заполняемый водой теперь уже по-настоящему.

Это было мучительно – видеть, как корабль, который ты уже пару минут как считал своим, начинает тонуть и одновременно гореть. Хотя и не слишком интенсивно – ясно было, что вода уничтожит его первой. А главное, понимать при этом, что ничего уже не изменишь. Остановить воду, конечно, можно, пластырь подводить русские умели неплохо, вот только корабль после этого восстанавливать… Проще построить новый, а значит, «Бульдог» обречен в любом случае.

Но жизнь продолжалась. Мичман открыл было рот, чтобы отдать приказ – и тут ж захлопнул его обратно. Там, на «Бульдоге», уже и без него поняли, что к чему. И действовать начали быстро и на удивление сноровисто, благо народ был опытный, и азарт боя еще не прошел, сменившись апатией.

В первую очередь вытащили убитых – своих, а раненых – всех, не разделяя на русских, испанцев и британцев. Раненый есть раненый. Может, кто-то и не был согласен, но русские, которых европейцы считали варварами, об этом не забывали.

Потом начали шерстить корабль, благо тонул «Бульдог» медленно, времени хватало. В первую очередь вытащили корабельную кассу, потом оружие, боеприпасы, кое-что из личных вещей… Правда, успели немного – шлюп оседал все быстрее. У кого-то появилась мысль сдернуть с него хоть пару-тройку пушек, но тут уже было ясно, что не успеть. Наконец, на палубе корабля начала плескаться вода, и даже самые решительные и любящие пограбить сообразили – ловить тут больше нечего. И, когда последние матросы перебрались на опасно кренящуюся «Санта-Изабель» и освободили намертво вошедшие в твердое дерево кошки, английский корабль, словно этого и ждавший, начал стремительно уходить вниз. Через несколько минут на том месте, где недавно еще располагалось красивое, хорошо вооруженное судно, остались лишь торчащие из воды кончики мачт – для них глубины не хватило.

Стоило признать, в этом море упокоилось немало кораблей, подчас со всеми экипажами. Волны одинаково принимали и драккары викингов, и ганзейские флейты, и современные многопалубные линкоры. Так что там, на глубине, много чего лежало. «Бульдог» упокоился в достойной компании.

Ну а мичман, пока его люди занимались любимыми делами солдат любого государства и любого времени – грабежом, а потом сортировкой трофеев, вынужден был разбираться со вновь прибывшими, так внезапно обгадившими ему весь финал. Учитывая, что таскать что-либо тяжелее ложки, ну или максимум стакана, он сейчас все равно был не способен, вполне логичное распределение обязанностей. И, надо сказать, тут нашлось, чему удивляться.

Ну, начать стоило хотя бы с того, что портом приписки корабля был все тот же многострадальный Санкт-Петербург. Вот только в команде этого корабля не нашлось ни одного русского. Да и название, честно говоря, на русское не тянуло. «Ольза» какая-то. Ну хоть бы «Ольгой» назвали, право слово – и красиво, и звучит привычно…

Хотя все были граждане Российской империи, тут не поспоришь. Хотя Казимирский и польская фамилия, да. Хотя, конечно, Царство Польское – русская провинция, это факт. А то, что русских там не любят – второй факт, и тоже неоспоримый. Третий факт – те поляки, что верно служили России, достигали порой немалых высот, причем вполне заслуженно. И наконец, четвертый – польские дворяне были помешаны на своей гордости, причем где она кончается и начинается гонор – не смогли бы понять даже они сами. Эти исключением не были. Во всяком случае, капитан изо всех сил пытался смотреть на Верховцева сверху вниз. Получалось не очень.

Хотя, стоило признать, кое-какие поводы для гордости он все же имел. Как-никак сумел, воспользовавшись моментом, отбить свой корабль. И перед этим держался вполне достойно, до последнего пытаясь уйти от британцев. И ушел бы, корабль у него был вполне быстроходный, вот только ветер стих. Так что британцы смогли приблизиться и решить вопрос картечным залпом, изрядно проредившим экипаж и нанесшим серьезный ущерб такелажу. Собственно, из-за этого они сюда и добирались так долго. Вначале приводили трофей в относительный порядок, а когда закончили, то выяснилось, что ветер ушел окончательно. Пришлось тащить трофейный корабль на буксире.

К слову, трофей был не то чтобы очень завидный – так, все подряд. Польский капитан специализировался на торговле со шведами и датчанами, а там продать можно практически любой товар. Вот только с какого перепугу русский корабль рванул через море в разгар войны? Именно этот вопрос Александр и задал.

Поляк в ответ состряпал такую рожу, что за сто лет не оплюешь, и заявил, что поляки, дескать, не русские. На вопрос «А британцы-то об этом знают?» ответствовал, что потом наверняка разобрались бы и все вернули, доплатив за причиненное беспокойство. Правда, вопрос, зачем тогда было устраивать восстание и отбивать свой корабль, теряя людей, если англичане такие белые и пушистые, остался без ответа. Капитан же после этого стал смотреть на Александра волком – в самом деле, кому же приятно чувствовать себя дураком?

Матвеев, принявший участие в разговоре на стороне мичмана, все это время молчал, но хмыкал так выразительно, что Верховцев с трудом удерживался от смеха. Эти хмыки доводили поляка до белого каления. Впрочем, реакция Матвеева была неудивительна – поляков он не любил. Впрочем, кого он вообще любил? Верховцева и его людей просто терпел, ибо все же русские. Так – ничем не лучше иноверцев, тремя перстами крестятся…

Тем не менее, несмотря на тот факт, что иронически смотрит на него лицо абсолютно гражданское, терпения вспыльчивого поляка надолго не хватило. И последней каплей стала ошибка Верховцева, по молодости, впрочем, простительная.

Расклад был прост. До ближайшего русского порта ходу меньше суток. Если, конечно, с ветром повезет. Ну, или немного больше. У британцев силы большие, но далеко не беспредельные, контролировать все море не смогут в принципе. Через их заслон прорваться шансы неплохие. Стало быть, надо идти к своим. Вполне логичное решение. И если бы Александр построил разговор в форме рассуждения, уважительно спрашивая у поляка его мнение, тот, скорее всего, сам предложил бы нечто подобное. Но когда услышал это в приказном порядке, да еще от русского… И плевать, что перед ним офицер!

Возможно, сыграла тут роль и разница в возрасте. Все же Верховцев, как ни крути, был молод, а польский капитан уже дошел до тех лет, когда делу время, кряхтению – час. Правда, ему достало здравого смысла не устраивать бузу – все же шлюп как раз пошел на дно, и теперь по палубе «Санта-Изабель» матросы с шутками и прибаутками перетаскивали трофеи. Хамить человеку, за спиной которого куча только что победившего в бою, хорошо вооруженного народа – глупо. Но вот заявить, что плевать он хотел на чье-то мнение и вообще не является военнослужащим, а раз так, сам решит, куда прокладывать курс – на это поляка вполне хватило.

Что же. Александр, которого в очередной раз замутило, лишь безразлично пожал плечами. Зря, кстати, в руку стрельнуло так, что захотелось взвыть. Но спорить, ругаться… Да оно надо? Каждый сам кузнец своего счастья. Именно это и сказал Верховцев и был поддержан и Матвеевым и присоединившимся к ним Гребешковым. Тот как раз закончил руководить сортировкой трофеев и подошел к мичману, дабы что-то сообщить. А тут поляк словно медный самовар закипает… В общем, отправился Казимирский своей дорогой, получив вслед нейтральное «попутного ветра» от Верховцева и «Якорь тебе в зад!» от Матвеева. И то и другое звучало довольно ехидно, особенно учитывая, что ветер подниматься так и не спешил.

А вот это, к слову, было уже плохо. Наверняка британцы, добравшись до берега, рванули предупредить своих. Быстро это у них не получится, но все равно, рано или поздно, о том, что здесь произошло, станет известно. И британцы наверняка не оставят без последствий столь оглушительную пощечину. Учитывая, что их пароходы от ветра не зависят, можно и не успеть отсюда убраться.

Зато после доклада унтера стало наконец ясно, с чем они остались и на что можно рассчитывать. В строю тридцать пять человек, из них половина – испанцы. Есть несколько легкораненых, но они хлопот не доставят. Еще пятеро ранены тяжело и выздоровеют или нет – вопрос открытый. И четверо англичан, тоже получивших ранения и не успевших бежать вместе с остальными. Их перевязали, конечно, однако, что с ними делать дальше?

Мичман размышлял совсем недолго, буквально пару секунд. Просто потому, что успел кое о чем подумать еще до боя. И приказ его был достаточно простым: высадить британцев, и раненых, и тех, кого ночью взяли в плен, на тот самый остров, с которого они все сбежали накануне. И пусть сидят! Получится прорваться к своим – пришлют за ними кого-нибудь. Нет – сами придумают, как выбраться, не дети, чай. Оставлять же их на борту с учетом малочисленности экипажа и, чего уж там, понимания, что бойцы англичане хорошие, выглядело чрезмерно опасным.

Зато следующее дело оказалось неожиданным и весьма интересным. Гребешков доложил о захвате корабельной кассы, и оказалась та на удивление большой. Тысяча с чем-то фунтов, огромные деньжищи! Правда, там не только фунты были, но и рубли, пиастры, кроны, талеры… Очень похоже, «Бульдог» давно промышлял рейдерством, и далеко не все трофеи заявлялись официально. А судя по тому, что у капитана в каюте нашелся еще один интересный ящичек с деньгами и довольно увесистым мешочком разнокалиберных драгоценных камней, в корабельную казну тоже поступало не все. Интересно живут британцы…

В общем, Гребешков интересовался, что делать с деньгами, и это заставило Александра задуматься. В самом деле, по-хорошему эти деньги требовалось сдать. Вопрос только куда – об этом мичман представление имел весьма смутное. А с другой стороны, суровые и неподкупные (а как же иначе-то) чины из адмиралтейства море ночью без шлюпок не переплывали, да и с врагами насмерть не резались. И потом, половина народу – испанцы, им-то какое дело до русских правил?

Мичман думал. Жизнь на палубе остановилась, зато уши все навострили так, что, кажется они вытянулись на манер заячьих. Наконец Александр вздохнул:

– Поделите между собой. Оставьте только долю семьям тех, кто погиб. И – забудьте о них, иначе проблемы могут появиться.

– Так точно, вашбродь! – унтер вытянулся в струнку, бросил руку к козырьку, по-уставному развернулся и словно бы испарился с мостика.

Сзади раздался смешок Матвеева:

– А ты рисковый человек, мичман. Не боишься?

– Пулю я и здесь могу получить. Да и чего бояться? Может, я так и до завтра не доживу.

– Тоже верно. А теперь иди, отлежись. Я присмотрю, чтоб все в порядке было.

– Это почему еще?

– Все же ты сопляк, твое благородие. Но ты храбрый, везучий, люди за тобой идут. И если что-то с тобой случится, это может стать концом всему. А ты еле на ногах держишься. Так что выспись, если что – позову. И да, красного вина выпей. В капитанской каюте оно точно есть. Для крови полезно.

Что же, Александр подумал – и последовал совету. Правда красное вино он не слишком жаловал, ну да раз уж надо. В общем, уснул он, едва голова коснулась подушки, и проспал часа три, не меньше, после чего был разбужен Гребешковым, сообщившим: ветер поднимается, можно выходить в море.

Можно – это хорошо. Александр почувствовал себя на диво свежим и даже принесенную унтером тарелку какого-то странного супа, в бульоне которого плавали огромные куски оленины вперемешку с крупно порезанным картофелем и морковью, съел как не в себя. Мало того что проголодался, так ведь еще и рыба успела до смерти надоесть. Здесь же с продуктами, причем свежими, дела обстояли неплохо – видать, местные финны не прочь были поторговать с врагами.

А еще Гребешков принес его долю трофеев. Самый настоящий револьвер Кольта, его Верховцев разве что издали видел, а так даже в руках не держал. Как оказалось, его реквизировали у английского капитана – остальные офицеры имели при себе однозарядное старье. Даже у такого промышленного и финансового гиганта, как Великобритания, не хватало ресурсов на мгновенное перевооружение и армии, и флота. Вот и экономили, на чем могли, отправляя новые образцы на действительно важные участки за счет вторичных направлений. А небольшой корвет, как ни крути, судьбоносной точкой для Империи не являлся, и его стрелковое вооружение обновлялось по остаточному принципу.

Еще у капитана же забрали «перечницу», немного устаревший многоствольный пистолет с круговым расположением стволов, сколь грозный на вид, столь и неудобный. И венцом ко всему – деньги. Тот самый ящик из капитанской каюты – матросы, посовещавшись, решили, что это будет командирская доля. Мичман подумал. Затем еще раз подумал. А потом мысленно плюнул и взял. Его люди сегодня получили от боя суммы, которые большинство вчерашних крестьян, да и испанских моряков тоже, не то что в руках не держало, но даже и не видело. И если они решили, что раненому командиру что-то причитается, то с какого переполоху он должен отказаться?

Вот так. Был сыном небогатого помещика из тех, что привыкли жить на одно жалованье. Теперь стал пиратом, и надо привыкать жить на долю в добыче. Позор… С другой стороны, а почему же позор-то? В конце концов, не зря же русские пираты наводили ужас и на Балтике, и на Черном море еще в те далекие времена, когда Британия была всего лишь маленьким и никому не нужным островком в океане. И не зря первым русским адмиралом был пират с каперским свидетельством от Ивана Грозного. Так что можно считать, все по заветам великих предков. Да и грабили не мирных купцов, а самый что ни на есть боевой корабль. А что с бою взято – то свято!

Как известно, самокопание – истинно русская черта. Которая для интеллектуально развитого человека обязательна. Во всяком случае, именно так утверждают те, кто считает себя солью земли русской на том простом основании, что имеют сомнительного качества образование и избыток свободного времени. Александр, наверное, был не очень правильный русский – слишком короткими были его размышления. Ну а потом все завертелось, и стало не до моральных терзаний.

Вывести в море и знакомый-то парусник, у которого из русского, помимо части команды, был только найденный в трюме «Бульдога» и поднятый флаг, для молодого офицера с минимальным опытом задача совсем непростая. Чего уж говорить о крупном и совершенно незнакомом корабле, вдобавок с урезанной командой? А тут еще этот чертов поляк, который кровь из носу желает покинуть бухту первым, и плевать ему на правила кораблевождения. Гонор, небось, взыграл. Александр весь покрылся холодным потом, когда чудом уклонился от столкновения. И ведь смотрит на них и скалится, мерзавец: весело ему – утер нос русским…

Да и черт с ним. Разошлись в море корабли, и скоро очертания парусов пропали с горизонта. И появилась у мичмана задача из тех, которым его учили – довести корабль до родного порта. Вот только делать это он умел пока что лишь теоретически.

Впрочем, играть в великого мореплавателя он не собирался. Особенно учитывая, что створные знаки сам же недавно и разрушал, что многократно увеличивало риск навигационной ошибки. Поэтому он увел корабль дальше от берега, на безопасные глубины, и вел его практически до ночи. Расчет оказался верен, через какое-то время начались знакомые еще по учебным плаваниям места, и выбрать место для ночной стоянки оказалось несложно. И, встав на якорь, они наконец-то смогли дать измученной команде отдых – все равно идти в изобилующих мелями водах ночью было чересчур опасно.

В душе Александра росток надежды затрепетал и вырос в нечто серьезное. Если так пойдет дальше, завтра к вечеру они будут уже под защитой фортов Кронштадта. Взять приступом эту морскую крепость не сможет ни один флот. Британцы, конечно, народ серьезный, но не самоубийцы. Главное, чтобы ветер не стих, однако вроде бы ничего не предвещало такой пакости.