27.09.199 X г., 12:36 PM

Фабрика игрушек «Тедди’с Хоум»

Я, Армани Коллин, уроженец жарких итальянских полей, лучший знаток пасты во всем этом городе и расхититель женских сердец в отставке (одно из них, лучшее и ценнейшее, как раз и отправило меня на пенсию), официально заявляю, что ненавижу детей. С секунды на секунду меня ошпарит кипяток неодобрительных криков, поэтому оправдаюсь заранее — я не обижал ребенка, не было там никакого ребенка, кого-то этот чертик в человеческой коже, жуткая помесь перевертыша с гоблином и сможет одурачить, но уж точно не меня! Короче, до взрыва атомной бомбы три… два… один… Sancta Maria, mater Iesu Me, quaeso, custodi et serva[1]…

— Это безответственно! Недопустимо! Абсурдно! Возмутительно!

Кожа на горле, сухая, морщинистая, прыгала вверх-вниз, ее дергал острый, как копье римского легионера, кадык. Я почти видел, как в этом жерле кипящего вулкана колебались, скрипели, трещали, будто ржавые струны, старческие связки, но звук будь здоров, многие молодые позавидуют. На каждом таком словесном взрыве я все сильнее вжимался в кресло — он стрелял слюнной дробью, прямо-таки ополаскивал меня, спасибо, но я предпочитаю душ, а звуковая волна контузила еще на втором слове, в ушах звенели воскресные колокола.

— Даже сейчас, Армани Коллин, ты абсолютно не слышишь меня! Чем вынуждаешь подняться и низвергнуть еще более звучную ярость в твой адрес…

Человек слова, он и правда резко встал, колени хрустнули на манер выстрелов винтовки, и впился ладонями в стол, аж кожа сморщилась над костяшками. Мне искренне жаль его кабинет — картины наклонились от удара, настольная лампа моргнула, а сам стол вздрогнул, закачался, я буквально видел на нем пятна от пальцев, то ли вмятины, то ли раскаленные следы, на том самом месте, куда он ударял почти каждый день.

— Вот это новости! Я узрел частицу разума в этих пустых глазах. Разума, но не раскаяния! Ты ничуть не каешься ни о сегодняшнем безумно-неприличном происшествии, ни о сотне других в твоей коллекции…

Сначала я всерьез испугался, он так энергично размахивал жилистыми руками в приступе гневного монолога, что почти доставал до меня, а между нами было полтора метра. На миг я почувствовал себя боксером на ринге, каким-то ничтожным, слабым, неизвестно каким чудом (несчастьем) попавшим на ринг. И вот он справил нужду легких, как я это называю, воздуха там осталось только на жизненно-важные вещи. Передышка была короткой, он рухнул в начальственное кресло с высокой спинкой, мокрые ладони щупали такой же лоб, а краснощекое лицо пылало в лучах солнца.

— Боги! Сегодня, вне всяких сомнений, ты сумел превзойти самого себя… Нашей компании грозит в лучшем случае лишение клиента, но, учитывая статус той, кого ты унизил, мне придется послать не одно извинительное письмо и заплатить за неразглашение этого конфуза. Ты понял, что натворил?!

На самом деле, я понимал лучше всех, потому как сам все и спланировал. Лестно слышать, хотя не согласен, что это было гениально, на скорую руку все-таки, но я бы повторил еще с десяток раз для профилактики.

Лет шестьдесят назад родители назвали этого человека Бенедиктом Саввой, то бишь скучно, блекло, невыразительно, я такое не выношу, вот и придумал для него (а парни подхватили) прозвище Мудрый Филин. Сравнение идеальное, с этим никто не спорил, возникло оно примерно через десять секунд от знакомства, а прижилось к концу первого рабочего дня. Дело в том, что он некрупный телом, но, когда начинает махать ручищами, расширяется втрое, прямо как птица. Звание не врет, он действительно мудро начальствует над нами, и в его арсенале есть клюв, которым он не жалеет сил стучать о наши головы, на моей макушке характерная вмятина уже. И в конце концов, широкое окно кабинета на втором этаже позволяет ему суровым взглядом окидывать весь рабочий цех, будто с высокой ветки дерева, и издавать недовольное ууканье, если что-то идет не так. Не хватало плакатов, мол, Мудрый Филин следит за тобой[2], чтоб каждая мышь знала!

Как и любой отвратнейший день, этот начинался вполне себе сносно, даже хорошо, я бы сказал. Свежий утрешний воздух на пару с солнцем заливали всю фабрику, прямо-таки заражали редким желанием поработать на славу. Конвейер двигался резво, будто получил тройную порцию машинного масла на завтрак, не скрипел, не ломался, как это бывает, мы привычно подшучивали насчет усиков Луи, потели мозгами над новыми идеями для игрушек, пулялись декоративными пуговицами — в общем, направляли все творческие порывы на создание плюшевых гадов, идиллия в чистом виде.

Как только часы пробили заветный полдень, мы все повыключали и потопали в комнату отдыха — перекурить, перекусить и развалиться на диване, каждому свое или все по очереди. Чуть-чуть оставалось до блаженного убежища, но мы клюнули на наживку, синхронно обернулись, чем подписали себе приговор. Тормознутая извилина сильно поздно догадалась, что быть беде, стук каблуков и без того необычная редкость в рабочем цеху, а тут еще какой-то нелепый, не в ритм, причем дважды по тринадцать раз! Я проклял глаза за их наличие, хоть веки скотчем заклеивай, но все равно уже не развидеть, как пухлые свиные ножки дрожат в туфлях с каблуком, спотыкаются о каждую неровность бетонного пола. Шествовало создание лет эдак десяти ужасно карикатурно, приподнятый подбородок, слегка расставленные ручки, как на показе моды. И вот с таким видом королевской знати этот недометр роста встал перед нами, толпой грязных здоровых парней, и презрительно скривил ротик.

Чистейшая правда, мол, дети — цветы жизни, платье, слепяще-розовое, девчачье такое, с несуразным кое-где красным горошком, пародировало Раффлезию Арнольди, круглое тело в центре и ручки-ножки на манер лепестков, сразу видно, вкуса у нее нет от слова совсем. Зато духов вылила на себя целую тонну, известная попытка скрыть душевную вонь[3] — астматик Руди закашлялся, а остальные просто задержали дыхание (стратегия не из лучших) и обзавидовались Луи, чьи усики кое-как прикрывали ноздри. В общем, на лицо ужасная, внутри еще хуже, тут к гадалке не ходи, по характеру это мерзкий ядовитый кактус, а по своей сути — сорняк.

То ли мамаша, то ли нянька плелась сзади, как если бы ее тянули на привязи, сразу понятно, кто кого вел, выгуливала пустой взгляд по рабочему цеху.

— Нам нужно… — начала она перед нами, но продолжить не успела.

— Лучшую игрушку! — тявкнула девочка от возмущения и злостно взглянула на нее. Все-таки нянька, потому как бледное от всяких пудр лицо съежилось в страхе, будто ее сейчас уволят, а от матери прилетела бы оплеуха сразу же. — Чего встали? Оглохли, что ли? Сделайте мне лучшего медвежонка, самого мягкого и милого, и… Удивите меня!

Я чуть не прыснул от наглости этого цирка, прямо в нахмуренные плевки бровей, курносость и губы с какой-то блестящей дрянью. Ничего не мешало нам послать их в понятном направлении, но Луи, образец вежливости до мозга костей, вышел вперед и наклонился к девочке. Я решил попридержать смех, скопить как следует, чтобы обрушить этому цветочку вслед.

— И вам, мисс, несказанно повезло. На складе перед вами окажутся сотни самых красивых медведей.

— Нет уж! — взорвалась эта писклявая бомба и топнула ногой, я посочувствовал каблучку, как-то он искривился. — Вы делаете дешевку для магазинов. А я хочу особенную, чтоб ни у кого такой не было. Я сама скажу, как надо!

— Прошу простить, но у нас перерыв и конвейер не работает…

Мы с парнями шутим, когда говорим про усики Луи — вернее, когда-то это были две тонкие, сродни накладным, полоски, но они метили в настоящие усы и вымахали в пышный куст, который уморительно двигался в такт губе. В наших сердцах они навсегда останутся малюсенькими усиками, святыней коллектива. И вот короткие пальцы размером с пять сдобных булок шмыгнули к его лицу и схватили пучок. Я бы тоже не успел отпрыгнуть от неожиданности, у меня челюсть отвисла и побежала по полу, такую наглость я не мог и представить, а это надо постараться. Наш французский горе-альтруист заойкал, растерянно схватился за губу.

— Так пусть заработает. Включай, идиот усатый!

Ток, ярость гормонов или вселенское наставление — шут его знает, как обозвать то, что выстрелило во мне, пронзило все тело от пяток до третьего глаза[4], я сорвался с места так сильно, что парни вздрогнули, а девочка отпустила бедного Луи.

— Пойдем, сделаем тебе игрушку, — сказал я с такой доброй рожей, что дьявол позавидует и попросит сделать слепок. Чуть не стошнило, когда схватил эту потную ладошку, цени, Луи, на какие жертвы иду! — Так, парни, за дело! Мы же хотим удавить… в смысле, удивить клиента?

Ровно через пять минут машины гудели и пустая конвейерная лента пошла своим бесконечным ходом — понятное дело, никто не собирался работать, но после пары подмигиваний все разбежались по местам для видимости и якобы стали ждать моих команд. Такая слаженность бывает только против общего врага.

У конвейера было как бы два этажа, начиналась эта длинная змеюка внизу, где по программе вырезались, набивались и сшивались материалы, за этим надо глаз да глаз, потом, будто на американской горке, игрушка резко подавалась наверх — здесь мы проверяли швы и в духе процесса зарождения жизни наращивали на скелет мясо, всякие бантики, пуговки, сердечки, я имею в виду. Короче, больше работа головой и чувством прекрасного, чтоб все красиво было, но попробуй радовать современных сопляков чем-нибудь необычным каждую неделю. Куча лесенок с разных сторон вели к широким мостикам второго этажа, по одной такой мы поднимались с противным стуком каблуков по металлу, я не выдержал в конце и просто поднял этого молочного поросенка. Мысленное спасибо няньке за отрешенность, да и вряд ли она смогла бы возразить, раз дитятко само захотело!

— Ой! Куда ты меня завел? Тут высоко…

Я молча тянул ее, пока мы не встали в центре одного мостика, в очень правильном месте.

— Ты же сама хотела управлять процессом, отсюда лучше видно. Теперь говори, какую игрушку хочешь.

— Я уже сказала: самую лучшую!

— Это как вообще понимать? Хорошо… Что будет внутри игрушки?

— Как что? Мягкое что-то…

— Парни, у нас где-то завалялся кусок старой ваты? Он еще намок, когда крыша протекала. Его несите!

— Ты что, дурачина, совсем уже?! Какую еще вату?

Не знаю статистику, но многие дети топают ногами от злости, а у этой целые копытца — эх, и во второй раз каблучок героически вынес удар, сразу видно качество фирмы! Ничего, я так просто не сдамся.

— Мягче не придумаешь, сама увидишь! Теперь выбери ткань.

— Плюш! Плюш хочу. У моей подружки…

— Все слышали? — перебил я громко. — Луи, будь добр, пойди на склад за ворсом для ковров! Можно и обрезки пустить в ход.

На этот раз она пытала каблучок яростнее и дольше, как если бы давила кучу тараканов, а еще моя фляга с водой на поясе случайно открылась и кое-где случайно разлилась по мостику, скользкому, металлическому, я напомню. Остался последний штрих, гнилая вишенка на этом тошнотворном торте.

— У медвежонка не будет лапы, зато три глаза — один на лбу. Странное решение, но желание клиента превыше всего! Работаем, парни!

Сначала девочка застыла, тупо посмотрела на меня, я даже испугался, что ничего не выйдет, но вдруг оглушила диким поросячьим визгом и задергала всем, что вообще дергалось. Я испугался во второй раз — мостик закачался волной от этого припадка, как бы не рухнул вместе со мной, на такие жертвы я не согласен. Наконец-то она наступила на лужицу воды и по всем законам физики мой каблучный товарищ по несчастью не выдержал, заскользил и совсем обломался. Она развалилась на платформе пухлой морской звездой, одно щупальце свисает под перилами, а неловкие движения тянут за собой все остальное. И вот этот бочонок с дегтем висит на краю, а я притворился, мол, растерялся, забыл, как двигаться, и потянул руку очень лениво, медленно, аккурат перед падением — ай рохля, не успел, какая жалость!

Ладно, я ж не садист какой-то — во-первых, тут высота метра три, в детстве с деревьев похуже падали, и ничего, живые, хотя такие, небось, деревьев вживую и не видели, все детство в мусорное ведро, а во-вторых, под нами широкий контейнер со свежеиспеченными за сегодня медведями, все продумано. Розовое пятно приземлилось в море плюша и синтепона — да это ж детская мечта, за такое душу отдают с потрохами! С каждым барахтанием игрушки засасывали пухлое тело, как зыбучие пески, эдакая месть за неуважение к своим создателям.

— Выбирай любую, найди там лучшую! Вон слева от тебя красивая, нет-нет, ты перевернулась на живот — теперь справа!

Перерыв у нас сегодня вышел неполноценный, зато насмеялись на целую неделю вперед, очень злорадно, даже слишком. Нянька очнулась, подбежала и помогла девочке выбраться — та хромала на бескаблучную туфлю, озиралась на нас, вся заплаканная от стыда, красная, как банка томатной пасты. Обе кричали что-то неразборчивое, пока ретировались к выходу, и там, как назло, напоролись на Мудрого Филина, оплевали его желчью и угрозами с ног до головы. Луи успел пылко обнять меня и пустить пару слез благодарности на комбинезон — не стоит, мерзавка заслужила этого!

Я вспоминаю свою хитрость уже в который раз, местами видится несовершенство, глупость, но еще бы, это ж чистой воды импровизация была.

— Бенедикт Савва, ничего же серьезного не случилось. Все живы-здоровы, кто-то повеселился, кто-то, очень сомневаюсь, но может, выучил урок…

— Ничего серьезного? Ничего серьезного, говоришь?! Ты мог покалечить ее! Хуже…

Тут он совсем рассвирепел, кипящий чайник во плоти, но резко замолк, как если бы конфорку выключили и приподняли крышку. С добрую минуту Мудрый Филин мудро пепелил взглядом окно, на лице наглядное пособие техники успокоения, вроде медленно дышать, сосчитать до десяти, в таком духе.

— Единственный, кто сегодня вынес урок — это я. Мне осточертело изо дня в день отчитывать тебя за каждую оплошность, как дитя малое! И все не хватает духу вышвырнуть тебя куда подальше и перестать добавлять успокоительные в чай.

— Потому что я на самом деле хороший и придумываю лучшие дизайны игрушек?

— Потому что я жалостливый дурак! Хорошо, поступим вот как… — Он пошуршал стопкой бумаг под рукой, переписал что-то оттуда на огрызок листа и кинул на край стола. — Здесь написан адрес будущего клиента. Будущего — поскольку в ближайшее время он должен им стать, иначе можешь сейчас же прощаться с коллегами. Тебе нужно продать ему игрушку нашей фирмы, любым способом, каким только сможешь. Даю тебе три дня! Включая сегодняшний.

— Это что за нововведения… Бенедикт Савва, я хорошо работаю с творческими идеями, а не с людьми. Как вы уже поняли… Я не продавец, я вообще не знаю…

— Детям. Нужны. Игрушки! — сказал он раздельно каждое слово. — Даже такой, как эта избалованная жизнью девочка, а может, и в особенности такой, как она… Ты и сам знаешь, что в городе ежедневно пропадают дети — как никогда ранее, им всем нужна частица света и надежды в эти пасмурные времена!

— Да у нее этих игрушек больше, чем подушек — это как предлагать сытому черствый хлеб! Ей нужна килотонна хорошего воспитания и разве что вкус к одежде.

— К твоему несчастью, Армани Коллин, это не сегодняшняя девочка. Человек, чей адрес ты держишь в руке… не покупал нашу продукцию прежде, и нужно, чтобы подобный порядок вещей в скором времени нарушился. Для меня это крайне важно… Довольно разговоров — у тебя не столь много времени, чтобы бездумно сорить им. Подойди к этому делу со всей ответственностью, какая в тебе может быть, и не надейся, что я смилостивлюсь! Все, у меня нет более времени на тебя.

[1] «Святая Мария, матерь Божья, прошу, спаси и сохрани…» (пер. с итал). Начало католической молитвы. — Прим. авт.

[2] Армани изменяет фразу «Большой Брат следит за тобой» из романа Дж. Оруэлла «1984». — Прим. автора.

[3] Особенность упомянутой выше Раффлезии Арнольди в том, что она имеет запах гниющего мяса, из-за чего ее еще называют трупной лилией. — Прим. автора.

[4] Здесь имеется в виду эпифиз, или шишковидная железа человека. В некоторых верованиях его называют «третьим глазом» и причисляют эзотерические возможности, в медицине можно провести сравнение с тем, что эпифиз, подобно глазу, действительно реагирует на световые волны, отчего зависит повышенное выделение мелатонина в ночные часы. — Прим. авт.

27.09.199 X г., 01:17 PM

Ворота Центральной школы города

Одни писатели-фантасты предполагали, что наш мир поработят неземные цивилизации, другие грезили о высокоразвитом искусственном интеллекте, однако реальность оказалось в высшей степени прозаична: это мог сделать любой желающий при наличии порядочной суммы в кошельке. Достаточно создать нечто совершенно бесполезное, показать всему миру посредством обильной рекламы и убедить людей в значимости этой вещи. Самым простым на внушение рычагом подобной хитрости были дети; управляешь умами детей — управляешь будущим, а быть может, и их родителями, то есть настоящим.

Игрушки «Тедди’с Хоум» захватили мир. Они вклинились в каждую сферу жизни, и невозможно было провести день без напоминания об этой проклятой компании. Каждую неделю о них писали в новостной газете, словно на целый город и тем более мир не существовало более значимых происшествий. С периодичностью в полчаса по телевизору повторялась отвратительная песенка, словно созданная, чтобы въедаться в память, уступая лишь рекламе вредной подростковой еды. В последние несколько лет они перебираются из газет и телеэкранов на билборды, этикетки напитков, детскую одежду и даже школьные ранцы, выполненные в форме медведей. Что хуже, дети берут игрушки в школу, отвлекаясь от учебы; и плюшевая лихорадка поражала даже подростков, кому в этом возрасте должны быть интересны уж точно не мягкие игрушки, более того — некоторых инфантильных родителей. И как это часто бывает, зло носит маску добродетели: частые пожертвования приютам, детским больницам и школам, — очередной глоток популярности, поскольку эти учреждения нуждаются не в развлечениях, а в деньгах. Казалось, все вырученные средства компания вкладывала в еще большую рекламу, точно в нездоровом желании, чтобы у каждого в мире — от Северного-Ледовитого океана до берегов Антарктиды — был их товар.

Сегодня четверг, а значит, моя очередь забирать Виктима из школы. Я подошел несколько раньше положенного и смог воочию убедиться в испорченности нынешних детей — разодетые в яркие пестрые одежды, не годящиеся для школы, они выбежали из дверей нестройным потоком, оглушительно смеялись, задирали друг друга, восклицая ругательства, и, разумеется, у большинства виднелись игрушки и ранцы в форме злосчастных медведей. Один из немногих, мой сын был одет в спокойные тона и двигался прилежным образом, выделяясь, подобно чистому пятну на пораженной коже. И как же я огорчился, услышав от него весьма несуразный вопрос:

— Папа, ты когда-нибудь верил в монстров?

К счастью, школа осталась позади и мы шли по малолюдной улице, где никого не было по близости, иначе невесть что могли подумать вначале о нем, а затем и обо мне.

— В детстве, полагаю, многие дети склонны воображать всякое в темноте.

— То есть да. А почему перестал?

— Разумеется, я повзрослел и убедился: никаких монстров не существует, будь то вампиры, оборотни, мертвецы, призраки, инопланетяне — или что там еще может придумать воспаленный разум!

— Но когда-то и о бактериях ничего не знали, пока не смогли увидеть их.

— Правильно, и пока люди не смогли доподлинно обнаружить монстров, они будут считаться вымышленными. И к чему такие вопросы?

— Нам сегодня говорили за… исчезновения детей. Это тоже странно. Полиция не может поймать преступника — нет, не так: вообще никаких следов! Так вот. Его никто не видел и не слышал, но все уверены, что он есть.

Я невольно сбавил скорость от странности услышанного и сказал:

— Виктим, что ты такое говоришь! Как его может не быть?

— Я и говорю, может, это что-то, что мы пока не можем увидеть…

— Ты меньше слушай россказни своих товарищей, взятые из комиксов и фильмов ужасов, и запоминай то, что тебе говорят взрослые: это однозначно человек, и остерегаться нужно не воображаемых чудовищ под кроватью, а реальных людей — следить за подозрительными мужчинами, не общаться и никогда не идти вместе с ними! Я надеюсь, вам все подробно объяснили и ты это понял.

— Да. Но зачем кому-то похищать детей?

— Этот человек, я более чем уверен, болен, и нам, здоровым людям, его не понять.

— А как тогда он это делает?

— Довольно, Виктим, я не вижу смысла продолжать этот разговор! Мне казалось, ты достаточно взрослый, чтобы даже предполагать подобные небылицы.

Долгое время мы мерно шагали в тишине. Виктим держал лямки ранца, словно тот мог в любой миг упасть, и по обыкновению смотрел на асфальт перед собой или куда-то в сторону. Меня же одолевали бесформенные мысли от предвкушения отдыха по возвращении домой. Вдруг я заметил, что через дорогу идет в обществе сына наш сосед по улице; они вели оживленную беседу и звонко, на грани некультурного, смеялись. Нужно сказать, Стенли был своеобразным человеком, который мог играть в фантастические настольные игры, смотрел фильмы про людей-мутантов и ничего не имел против комиксов, этих пустых картинок, созданных для умственно отсталых детей! Оттого ничего удивительного, что он обсуждал фильм, нелепо имитируя момент перестрелки, чем не возвышал сына до взрослой беседы, а принижал себя к уровню ребенка. Вздор: дети должны общаться со сверстниками! О чем мне говорить с Виктимом — о трудностях работы, курсе валют или недовольстве по поводу наших властей?

В городе еще велись работы по обновлению дорог, оттого некоторые из них были перекрыты. Вскоре пришлось свернуть на одну из центральных улиц, которая тотчас же встретила нас гулом транспорта и видом фирменного магазина «Тедди’с Хоум» на другой стороне. Мало было зрительного несчастья, оттуда, к тому же, слышался голос — мужчина, одетый в бирюзовый с белым горошком костюм, с деланным весельем зазывал детей всевозможных возрастов, держа в руках толстую стопку листов. К нему то и дело подходили мальчики и девочки, после чего он смотрел на страницу и, по-видимому, проводил викторину. Самым эрудированным в честь грядущего Дня детей полагалась игрушка… Я подумывал сделать крюк или даже подождать автобус, лишь бы не приближаться к этому месту.

Благо, Виктим молчал, хотя было видно, куда устремлен полный жажды взгляд. И едва мы прошли с десяток шагов, он начал робко:

— У меня скоро день рождения…

— Этот факт я знаю. Ты хочешь сказать, что выбрал что-то определенное?

Он еще более напрягся, ссутулился, краснея с каждым мигом.

— Да… Плюшевую игрушку.

Разве можно винить его — в детстве трудно еще понять, что в этом мире важно, а что пустое, особенно когда напоминание об этой вещи пестрит из-за каждого угла. Моим родительским долгом было оградить его от этого.

— Это плохой подарок. Выбери что-нибудь другое, полезное, то, что тебе действительно нужно. Может, книгу или новый ранец? Только умоляю, не в форме медведя!

— Мне нужна игрушка.

— Позволь спросить зачем?

— Я… не могу сказать. Просто нужно. Очень!

— А почему не заводную машинку или не детский строительный набор тогда уж? Виктим, тебе скоро одиннадцать! То, что тебе действительно нужно — это упорно учиться, получать хорошие оценки, иным словом, развиваться, а не впадать в детство, засыпая с плюшевым питомником в обнимку.

— Но они у всех есть! — вскрикнул Виктим дрожащим голосом.

— И это не значит, что так и должно быть.

— У Оливера один такой дома, — продолжал он, явно не понимая меня. Это было уже не остановить. — И еще маленький медвежонок на ключах. А он самый умный в классе! А у Тревиса вообще вся комната завалена разными Тедди. Сегодня он принес в школу больщущего, говорящего, и возле него все мальчишки и девчонки крутились. У одного меня никогда не было медвежат!

— И кем они вырастут, твои Оливер и Тревис? Один мягкотелый слюнтяй, идущий на поводу у своей матери, а другой богатенький сынок, который может скупить всю эту фабрику ради хвастовства перед одноклассниками. Хочешь быть такими же, как они? Ты этого хочешь?

— Я хочу… игрушку.

В один момент Виктим показался таким печальным, бледным, безжизненным, точно я отказывал ему в ужине и сне. Однако я и не думал сдаваться: сначала это будет игрушка, позже новый телефон, приставка, модные кроссовки — нет, праздность и расточительность нужно пресекать в зачатке, пока они не извратили юную душу! И я знаю, что когда-нибудь он поблагодарит меня за это.

— Я сказал, нет.

— Тогда мне ничего не надо!

— Отлично! Вот и останешься в этом году без подарка. Будет тебе уроком, пока не поумнеешь!

Всего мгновение его лицо дрожало и он ступал громче обычного от негодования, после чего резко повернулся и устремился назад со словами:

— Хорошо, я сам выиграю ее!

Я ожидал подобной дерзости от многих детей, видя, как некоторые слезами и криком выпрашивают желаемое, но уж точно не от своего, как я считал, воспитанного сына — вот на что способны эти дьявольские игрушки! Более того, он безрассудно рванулся через дорогу, и как же повезло, что рядом с нами был пешеходный переход, по приближении к которому машины притормаживали, даже несмотря на пылающий красный свет. И мне пришлось уподобиться ему в неудачной попытке схватить рюкзак, однако после трудного рабочего дня, когда у меня гудели колени, я был не в состоянии его догнать.

Как только Виктим подбежал к пресловутому магазину, он что-то сказал мужчине в странном костюме и тот с белоснежной улыбкой кивнул. В ином случае я бы схватил его за руку и увел, пусть даже силой, но вдруг меня осенило: вопросы в подобных викторинах подбирали наисложнейшие, чтобы ребенок не справился, но страстно захотел игрушку, которую можно приобрести в нескольких метрах от них. Я не считал своего сына гением, поэтому не переживал — напротив, воодушевление сменится гневом по случаю провала, и он лишь возненавидит этих медведей! Оттого я подошел к ним со спокойным видом, сложив руки на груди и наблюдая, как Виктим в страхе чуть ли не вцепился в мужчину и умолял его быстрее начинать.

В первом задании нужно было назвать столицу Аргентины, с чем Виктим справился уверенно — результат Фелиции, которая предложила повесить карту мира на стену в его комнате. Однако уже второй вопрос был из астрономии: сколько планет в наше Солнечной системе, — что, признаться, с трудом мог сказать даже я. Каково же было мое удивление, когда он пересчитал их все, загнув девять пальцев, и это число оказалось верным! Оставался последний шанс на проигрыш, и я молился, чтобы это был раздел математики, с которой у него трудности в школе. Наконец, раздалось требование назвать первого президента нашей страны, что тотчас же озадачило его. И как некоторые ликуют победам своих детей, я едва ли не подпрыгнул от радости, смутив всех вокруг, когда раздался неправильный ответ.

— Ты держался очень достойно, парень, — сказал мужчина в костюме, подмигнув. — Увы, последнее мимо, но… не расстраивайся: даже за простую смелость участия мы дарим утешительный приз — брелок!

Казалось, Виктим был рад и этому, так крепко он вцепился в медведя размером с его ладонь, что мне пришлось потрудиться, чтобы вырвать его.

— Не нужно нам никаких утешительных призов! И вообще ничего от вас не нужно!

Я схватил Виктима за руку и потащил в сторону дома, а жалкую игрушку-брелок бросил в ближайшую урну. Вначале он пытался вырваться, готовый даже полезть в уличные отходы — о какой стыд я испытал от взглядов прохожих на эту нелестную сцену! — но после великого упорства следовало великое бессилие: он вдруг перестал дергаться и пошел покорно с опущенной головой. Весь оставшийся путь мне пришлось объяснять ему, как скверно он себя повел, побежав через дорогу, о том, что он мог учинить аварию, погубить не только себя, но и меня. Не думаю, что он слышал и тем более в полной мере понимал мои слова — верно, все его мысли были заняты той упущенной игрушкой, точно одним видом своим они вызывали зависимость!

Дома Виктим устремился наверх в свою комнату, а я бегло поприветствовал Фелицию, занимавшуюся готовкой на кухне. По обыкновению, после рабочего дня я рухнул на диван в гостиной и накрыл лицо газетой в попытке вздремнуть час-другой до начала ужина.

Ах если бы это были все происшествия за сегодня… Едва я заснул и начал видеть какой-то славный сон, меня разбудил дверной звонок, который никогда не предвещал ничего благоприятного, а ныне сокрушался беспрерывно и невыносимо звучно. В прихожей стоял полумрак, но привыкшие ко сну глаза различали окружение ясно. И все же раненный остатками сна и звоном в голове, я пробежал прихожую, как слон в посудной лавке: проскрипел каждой половицей, обрушивая на них весь свой вес, ударился ногой о комод, повалив все, что на нем стояло, выругался и закашлялся от летающей в воздухе пыли. В тот момент главной моей задачей было добраться до ручки двери.

На миг все затихло, и мне подумалось, что кошмар наяву кончился. Я медленно приблизился, чтобы посмотреть в глазок, как вдруг дверь задрожала с такой силой, точно в нее впивались сотни молотков. Когда я в гневе резко толкнул дверь, умертвив очередной звон, некто отпрянул на первую ступень крыльца. Я направился к нему, чтобы расправиться еще непридуманным способом, но тотчас же поморщился от солнечного света и был вынужден отступить в темноту прихожей. Тем временем неизвестный воспользовался моей временной слабостью и вновь оказался на пороге.

— Здравствуйте, вы мистер Фирдан?

— Да, — прорычал я, с каждой секундой начиная жалеть, что ношу это имя. — Кто вы и что вам нужно?

В первые секунды я прикрывал глаза ладонью, защищаясь от предзакатного света. Те несколько слов выдавали молодой возраст и намеренное занижение голоса, чтобы казаться представительнее. Наконец мне удалось рассмотреть незнакомца: затертые дешевые кроссовки, купленные на распродаже, доживали свой век; черные штаны выглядели новее, но были запятнаны пылью на краях; помятая клетчатая рубашка небрежно выправлена из-за пояса. Дополняли неряшливый образ растрепанные темные волосы, которые не смогла полностью скрыть фирменная нелепая кепка.

— Я работаю на фабрике мягких игрушек. Наверное, у вас есть ребенок, в смысле маленький, я могу предложить вам несколько вариа…

— Нет.

После сильного хлопка дом дрогнул, как во время землетрясения, осыпав мне на голову горсть побелки. Каково же было мое удивление, когда в следующий миг звон прогремел вновь, превратив меня в дикое разъяренное животное и заставив вновь с силой врезаться плечом в дверь.

— Я же сказал, что нам не нужны ваши игрушки! И если ты, щенок, еще раз нажмешь эту кнопку и вообще приблизишься к моему дому, клянусь, я вызову полицию!

Он округлил темные глаза и придержал кепку, словно я создал мощную звуковую волну, от которой она могла слететь. Когда я потянул дверь на себя, этот мерзавец начал что-то лепетать и держать ее с другой стороны — какое невиданное нахальство!

Накричать на него было бесконечно приятным занятием, но и в какой-то мере глупым. С быстротой жеребенка Виктим спустился с лестницы, простучал пятками по половицам прихожей и уже пробегал у меня под рукой. В замешательстве я ослабил хватку, отчего дверь распахнулась, точно от взрыва, а мой сын выбежал на крыльцо. Вначале этот рекламный агент скривился, словно его рот был набит лимонами, но спустя мгновение просиял и даже коварно усмехнулся. Я и не заметил, как ловко он, искусный фокусник продаж, потянул руки к рюкзаку за спиной и достал двух медведей.

— Папа! Это что, доставка игрушек?!

— Можно и так сказать… Смотри, какие новинки у меня, с пылу с жару, буквально — вот папа Тед в стиле Шерлока Холмса, охотничья шляпа, пальто и трость, все как надо, а это мама Бетти из серии «Планеты», горяч… в смысле огненная, как сама богиня красоты (или чего там еще) Венера, поэтому рыжая с пятнышками окраска! Держи, потискай!

— Вау, какие мягкие…

— А то! Это же плюш, самый настоящий, мягче еще ничего не придумали. Плюш всем детям нравится, да вообще всем, я бы сказал.

— Папа, вот почему ты не хотел дарить на день рождения и брать тот брелок? Ты уже заказал и сразу две! Две же?

В тот час, когда мое вмешательство было особенно необходимо, я оторопел, глядя на беспредел невиданного размаха. Длинный паук пустил прочную нить, что крепко зацепилась за моего сына, и теперь он раскачивался в сети, как муха, еще не знающая, что ей предстоит. Признаюсь, сегодняшний день лишил меня сил и мне хотелось отдать весь кошелек, лишь бы никто более меня не тревожил ни с чем, как и делают большинство родителей. Однако я понимал, что это неправильно, потому глубоко вдохнул, набравшись сил для нового противостояния, и сказал:

— Виктим, ради всего святого, зайди в дом и не разговаривай с этим человеком! Кажется, ты должен помогать маме накрывать на стол.

— Но, папа…

— Не пререкайся! Живо на кухню!

В следующие мгновения случилось странное — повсюду показались черно-белые мушки, похожие на телевизионные помехи, но более реалистичные, словно зависшие в воздухе. Подобное бывает, когда резко поднимаешься после долгих часов сидения, и в болезненном приступе, хотя я чувствовал себя прекрасно. Удивительно, что и этот рекламный агент озадаченно озирался, словно тоже наблюдал их. К моему великому счастью, Виктим не стал испытывать меня новыми порциями волнения и криков, пусть и выглядел в высшей степени драматично: он смотрел пронзительно и жалобно, едва ли не со слезами, а руки безвольно повисли вдоль туловища. И в таком виде он зашел домой и скрылся в проеме кухни, где Фелиция стала спрашивать его о случившемся.

— И не стыдно тебе морочить ребенку голову своей ерундой? — сказал я, когда странный феномен мгновенно исчез. — Видишь, как он расстроился из-за тебя.

— Чего-чего? Я просто показал…

— Уж показал, так показал! Доволен — а теперь проваливай! Вместе со своим дрянным хламом.

— Ваш сын, мистер Фирдан, хочет игрушку, он всем видом намекнул на это, смотрел на них, будто никогда в жизни не видел мягких игрушек.

— И это так: ни мягких, ни твердых и никаких других — не было, нет и не будет! По крайней мере, пока я отвечаю за его воспитание и нахожусь в здравом уме…

— Да это преступление! — крикнул он. — Вам должно быть стыдно жалеть пары бумажек на сына!

— Что ты, сопляк, можешь знать о моих деньгах, о моем сыне и о том, как воспитывать детей? Я не стану баловать его подобной чушью ни от твоей фирмы, ни от чьей-либо другой! А преступление будет, если ты наконец не уйдешь отсюда.

Блаженством было не слышать его стремительной речи даже те секунды, пока он хмурил густые брови, покрасневший и вспотевший от напряжения.

— Мистер Фирдан… Я не знаю, откуда у вас такое отношение к игрушкам, но скажу честно, мне нужно продать что-то, а не то меня уволят. Давайте поможем друг другу — вы наладите отношения с сыном, даже без вникания у вас явно не все гладко, а я не пойду просить милостыню. Все же в плюсе!

— Во-первых, у нас все нормально и советую не лезть в чужие дела, а во-вторых, меня не волнует, что у тебя происходит в жизни — это твои и только твои проблемы, и решать их тебе самому!

На этот раз дверь закрылась медленно, без происшествий и со спокойным звуком; вначале я остался, прислушиваясь к окружению, и услышал глубокий вздох, а затем и шаги по ступеням крыльца и каменной плитке дорожки. Я выстоял лишь одну битву в этой тяжелой войне, и как же горько, когда в обезумевшем мире проявление разума уже считается чем-то ненормальным, постыдным!

Я задержался напротив комода в прихожей. Рамка с нашей общей фотографией упала плашмя и разбилась так, что трещина на стекле перекрещивала всех нас. Одни беды от этих игрушек…

27.09.199 X г., 03:44 PM

Неподалеку от дома семейства Фирданов

Город охватила чума. Невидимый убийца не щадил мальчиков, девочек, сильных, слабых, богатых, бедных — он забирал всех детей и подростков, кого мог. Возрастной диапазон: 4-19 лет, чаще 6-14. Первое отличие: болезнь не убивает мгновенно. Многие похищения произошли ночью, прямо из кроватей. Иногда дети спали с родителями. Можно ограничить передвижение населения комендантским часом, патрулировать улицы, но нельзя приставить охрану к каждому ребенку. Второе: болезнь распознается. Я не встречал преступника, который не оставляет улик: ни отпечатков пальцев, ни следов, волос, частиц ткани. Что-то должно быть — это закон! Но правила не работают. У нас нет ничего. Часто детские комнаты находились на втором этаже и выше в многоквартирных домах. Окна и замки всегда заперты. В некоторые ночи исчезает по 2–3 ребенка, в разных точках города. И третье: от болезни можно защититься, привиться. Сейчас ни у кого нет гарантий безопасности, и кто угодно может стать следующим. С каждым днем похищения увеличиваются, а мы не нашли никого, даже тел.

Ежегодно в мире пропадает около 8 000 000 детей. Сюда входят добровольно ушедшие из дома подростки, потерявшиеся дети, впоследствии найденные. В стране количество пропавших составляет 0,1 %, в городе — 0,67 %, то есть 300 человек за 9 месяцев. Большинство вернулось домой, но местонахождение 56 детей установить не удалось. Число за сентябрь составляет 26, столько же, сколько за остальные месяцы по всей стране. Параллельные маньяки? Нет, почерк один, отсутствующий. Кто-то бы засветился. Связь со сбежавшим пациентом психиатрической клиники? Тоже примерно месяц назад. Но это началось до него и, возможно, он давно мертв… Больше подозреваемых все равно нет.

Полиция бессильна. Остается лично опрашивать детей в надежде на зацепку.

Каждый фонарный столб вдоль улицы завешан объявлениями о пропаже. На уровне среднего роста человека их крепилось по 8-10 штук. Новые еще белоснежные, цветные, если позволяли средства; на пожелтевшие и потрепанные от дождей, со стертыми за месяцы лицами жутко смотреть. Миниатюрные кладбища через каждые 30 метров по всему городу. Надгробия повторяли друг друга: изображение веселого невинного лица ребенка и чудовищная эпитафия из поведения, одежды и особых примет. Я помнил каждое. В конце концов, я подписывал приказ на развешивание всех объявлений.

Я закрыл глаза на 2 секунды, вдохнул свежий воздух: будет дождь. Шелест листов, прибитых на гвозди. Старое объявление держалось на одном уголке, скоро сорвется ветром. Я направился к этому фонарному столбу, пошарил в карманах. Давно ношу с собой гвоздь, который брал для сравнения фирмы на месте преступления. Не выложил. Выпрямив объявление, я приложил гвоздь и ударил основанием ладони по шляпке. Затем снова и снова, пока стержень не вонзился в дерево наполовину. Боль и тепло. Малое наказание за то, что не спас их, ни одного. Не выполнил долг полицейского.

Двухэтажный дом семейства Фирданов. Низкий деревянный забор в коричневом цвете с заостренными кольями; дверца приоткрыта, качается на ветру. Почтовый ящик около входа, дорожка из серой плитки тянется к крыльцу. Передний двор узкий, но ухоженный: газон стрижен, местами клумбы с цветами. Домашних животных на территории нет. Как преступник выбирает цель? Некоторые купили собак, огородили дом колючей проволокой, и безрезультатно. Здесь никакой защиты.

Капли стали падать на плечи пальто, пришлось ускорить шаг и подняться под навес на крыльце. Я трижды постучал в дверь основанием кулака. Мне открыли через 4 секунды. Совпадение? Нет, кто-то только что приходил: голос раздался раньше, чем меня увидели.

— Я же сказал, что вызову полицию, если еще раз…

— Не нужно зря тратить силы. Детектив Алек Рей.

— Хм… Мы нарушили закон?

— Надеюсь, нет. Мистер Фирдан, мне нужно поговорить с вами и вашим сыном. Разрешите?

— Да-да, проходите. Конечно, проходите!

Досье на Питера Фирдана: мужчина 37 лет, шатен, цвет глаз — карий, вес 98 кг; характер возбудимый, неустойчивый; вредных привычек не имеет. Состоит в браке с Фелицией Фирдан, есть ребенок 11 лет, Виктим… (Необычное имя. Жертва, которая не стала жертвой. Надеюсь, ирония спасет ему жизнь). Работает в детском кафе, свой бизнес; может быть удобно для похитителя. Привычка подозревать всех.

Я осмотрел главу семейства, пока заходил в дом и оставлял пальто на вешалке. Небрежная щетина. Работа в маске, костюме? Холоден с супругой? Корочки в углах глаз. Угрюмое выражение лица и начальная фраза. Недавно спал, насильно разбужен? С напряжением переступает с ноги на ногу. Усталость из-за работы?

Прихожая в строгом стиле: напольная вешалка, комод, зеркало, приглушенные обои. Ничего лишнего, ничего яркого. Беспорядок только на комоде; стекло в рамке с семейной фотографией разбито. Случайность или приступ гнева? Недавно? Если кто-то приходил, драка? Вряд ли ограничилась бы одним комодом. Спрошу. Снимок, судя по возрасту ребенка, сделан 4–5 лет назад. Не обновлялся. Разлад в семье? Интересно. Учитывая возраст, в котором семья завела сына, должно быть наоборот.

Кухня слева по коридору. Из открытого прохода чувствуются жар и запахи: грибы, томаты, сладкое тесто, лимоны. Миссис Фирдан показывает сыну, как пользоваться миксером. Спокойно и мягко, учитывая, что он разбрызгивает крем по столу и одежде. Это смешит ее. Я прошел в гостиную напротив. Питер Фирдан в спешке опустил окно, за которым шумел дождь.

— Подождите минуту, мистер Рей, я позову сына.

Я сел на диван, жесткие пружины скрипнули. Подушки разбросаны, на одной из них вмятина от головы. Книжный шкаф в углу скорее как декорация. Мебель давно не обновлялась, но атмосфера уютная. Местами украшения в виде статуэток, ваз с декоративными цветами. Ни пыли, ни паутины, ковер чистый. Газеты и конфетница на столе находятся ровно по краю, пульт перекошен. Питер смотрел телевизор после рабочего дня? Или миссис Фирдан — до его прихода? Кнопки 1 и 5 затерты сильнее других… 51 — федеральный канал, где рассказывают о похищениях, аналитики ведут дискуссии. Переживает за ситуацию в городе: он или она?

— Фелиция! — назвалась миссис Фирдан, когда последней зашла в гостиную. — Очень приятно познакомиться, детектив! Я тут вам принесла… Ой!

Она держала широкий поднос в руках, споткнулась о приподнятый край ковра и запрыгала на одной ноге. Ряды кексов дрожали в такт. Мистер Фирдан не шелохнулся; его сын дернулся в сторону матери. Ей удалось удержать равновесие и поставить поднос на журнальный стол рядом со мной.

— Извините, чуть не уронила. Я могу быть неуклюжей — то сама ударюсь, то разобью что-нибудь, то оно само сломается и без моей помощи. Я принесла вам кексики, будете первым, кто попробует.

Фелиция Фирдан выглядит молодо, хотя я не знаю точный возраст. Морщины на лбу, под нижними веками. Щурится из-за плохого зрения? Часто плачет? Оттенок волос: ванильный блонд, искусственный. Подобран со вкусом. Фигура стройная — часть генетика, часть фитнес? Муж ни разу не взглянул на нее за минуту. Занимается внешностью ради него или ради себя? На пальцах порезы, на правом колене синяк. Думаю, участия мужа в этом нет.

— Прошу простить, но у меня аллергия на орехи.

— Что-что? Ой, точно! Тут арахис… Но как вы узнали?! Они же внутри кексов.

— Вкусный характерный запах. И у вас под ногтями забились толченые ядра.

— Ой, даже неловко как-то… Может, домой возьмете парочку? У вас же есть дети?

— Фелиция! — прикрикнул мистер Фирдан. — Мы собрались обсудить важное дело, а не заниматься поеданием выпечки.

— Все-все, ухожу… Оставайтесь, мужчины, наедине и обсуждайте, сколько душе угодно. Тем более, кажется, у меня там на кухне что-то пригорает!

Она вышла из комнаты, и я пригласил обоих Фирданов на диван рядом со мной. Старший опирался на комод под телевизором, отказался под предлогом хорошего обзора, младший посмотрел на отца и после одобрительного кивка сел.

— Сначала я хочу спросить, кто к вам приходил.

— Ох, откуда вы… Да это рекламный агент, чтоб им пусто было. Вы явились немногим позже него…

— Он докучал вам или вашему сыну?

— Докучал ли, спрашиваете? Еще как! Этот паршивец вцепился в дверь и молил меня купить проклятые игрушки их фирмы. С большим трудом мне удалось прогнать его!

— Что-нибудь подозрительное было?

— Кроме этого необычного упорства, я ничего особенного не заметил. Однако настоятельно рекомендую обратить внимание на эту компанию, раз у них столь бестактные, хамовитые сотрудники!

Боковым зрением я наблюдал за сыном мистера Фирдана. Он стеснялся меня, сел далеко, на другом конце дивана. Влажные глаза и веки, слипшиеся длинные ресницы. Плакал? Проблемы со сверстниками? С родителями? Худой, тонкие руки и ноги. Плохо питается? Судя по отцу, не сказать. Не занимается спортом? Стресс? После слов отца он стал еще грустнее и отрешенно рассматривал узор на ковре. Расстроен тем, что не купили игрушку?

— Как тебя зовут, мальчик?

— Меня? Ви… Ви…

— Виктим, отвечай быстро и четко, когда тебе спрашивает представитель закона!

— Спокойно, мистер Фирдан, — резко сказал я, и он опешил, неодобрительно скрестив руки на груди. — Он знает свое имя. — Я повернулся к нему, осматривая тело. Короткая домашняя одежда, заношенная, но чистая, открывала вид на многие участки. Ни синяков, ни ссадин нет. — Итак, Виктим, верно?

— Да…

— Меня зовут Алек. Это имя означает защитник. И я хочу защитить тебя и твоих друзей. Вам говорили в школе о происходящем в нашем городе?

— Да, сегодня.

— Хорошо. У тебя есть шанс стать помощником детектива. Как ты думаешь, кто может похищать детей?

Он задумался, посмотрел вверх. Взгляд на отца на секунду. Лучше бы остаться наедине, но я не имею права требовать это.

— Оливер в классе говорит, что это опасная банда, и у них сообщники по всему городу. Потом Май добавляет, что всех детей режут на кусочки и продают органы. Они так пугают девочек, в основном, но Вера не верит… она рассказывает, что детей похищают призраки.

— Я просто поражаюсь, — вступил мистер Фирдан, — нынешним детям! Кровавые мерзости и фантазии о призраках… Вот к чему приводят эти игрушки, приставки и фильмы ужасов!

— Это ты говоришь за других, Виктим. А твои мысли на этот счет?

— Я не знаю…

— Ты видел подозрительных людей на улицах? Или может, кто-то в школе ведет себя странно или говорит о чем-то необычном. Кроме призраков.

Глава семейства снова прервал нас:

— Да что с него взять! Если бы он видел похитителя, точно сообщил бы. Он же не совсем уже…

— Питер Фирдан! Прошу не мешать мне или покинуть комнату.

— Подозрительных людей я не видел, мистер Алек, — начал сразу Виктим, как будто чтобы отвлечь меня от раздражения. — Но… Из другого класса пропал мальчик. До этого он рассказывал… странные вещи.

— Что именно?

— Плохие сны. Перед тем как пропал, ему часто снилось что-то плохое. И многим снится. Вере тоже иногда, вот почему она о призраках говорит. И мне… — Он отвел взгляд, покраснел. — Иногда просыпаешься ночью. Ничего не помнишь, но страшно, сердце бьется. Сон не запоминаешь, но как будто кто-то гнался за тобой. И тогда начинает что-то казаться… Дверца шкафа приоткрывается со скрипом или что-то шуршит под кроватью… А еще за окном я что-то видел один раз. Я не знаю что…

— Детектив Рей! Мне казалось, вы пришли обсудить серьезное дело, а не слушать про кошмары моего сына. В таком возрасте это, конечно, не совсем нормально, но… в такое время все напуганы. Я начинаю понимать нынешнее поколение, которое спит с мягкими игрушками до совершеннолетия, поскольку упивается россказнями о монстрах и после того мучается от кошмаров. Шкаф, видите ли! Летом мы не закрывали окна на ночь — вот и сквозняк гулял по дому, а скрипит дверца давно… Все нет времени посмотреть! За окно мне вообще стыдно слышать, Виктим! Его комната на втором этаже — единственное, что он видеть за ним, так это ветви деревьев. Но воображением мой сын не обделен, конечно… Это беда многих детей!

— Решетки на окнах есть?

— Естественно! На каждом окне первого этажа! К тому же, я сплю чутко и уж точно услышу шорохи, если воры нагрянут.

— Виктим ходит в школу и обратно один?

— Да, он уже взрослый для сопровождения. Разумеется, я понимаю неспокойствие в городе, но не думаю, что он пойдет за незнакомцем, который предложит конфеты или мороженое. Школа находится не так далеко от нас — он уходит, когда на улице светло, возвращается днем, когда улицы полным людьми.

— Нет, папа, меня уже проводит мистер Джеферссон, — сказал Виктим и добавил для меня: — Это наши соседи через дом. Их сын на год младше меня и такой зануда, но ходит с ним в школу. Еще бы — он учитель. Так что не волнуйтесь, мистер детектив.

— Рад это слышать, Виктим. Я даю тебе важное задание: слушать сверстников и наблюдать за окружающими. А вас, мистер Фирдан, прошу следить за сыном, быть рядом с ним при любой возможности.

И снова я ушел ни с чем: многие дети видят кошмары и что-то в окнах. Я бы мог поверить, но второй этаж… Только зря теряю время! Власти города пытаются замять это дело, чтоб не пошло выше. У нас был месяц, но он почти закончился и скоро этим займутся федералы. Интересно посмотреть на их лица.

Кто-то вообще сможет раскрыть это дело? Да: я. Любой ценой.

Для меня как детектива полиции важна каждая жизнь. Но я должен предупредить новые похищения не только ради городских детей. Для меня как родителя важно не потерять одного единственного. Я поймаю преступника, чтобы обезопасить жизнь самого дорогого для меня ребенка: своего.

Я прекращу этот кошмар.

27.09.199 X г., 03:45 PM

Сразу же после посещения семейства Фирданов

Я примерно понял, как работает распределение удачи, можно сказать, раскусил всю эту мифическую конторку. Каждый день в мире появляется энное число мелких орущих человекоподобных существ, я имею в виду, детей, и на них есть запас удачи, а делит его какой-то неизвестный — не важно, то всемогущий разум, теория вероятности или сама мадам Фортуна под контролем Юстиции[1]. Двадцать четыре года назад, первого апреля все пошло наперекосяк, тут сама дата намекает, мол, обождите с родами денек-другой, потерпите. Я даже уверен, что у этой странной силы был выходной, вместо нее вышел какой-то стажер, полный болван, который рассыпал все как попало, первым решил побольше, вот только начал с конца алфавитов. А — всегда первая, если что. В общем, мне там уже осталась щепотка этой пыльцы на дне мешка, чтоб на меня кирпичи каждый день не падали, и на том спасибо!

Нет, жаловаться глупо, иначе вся книга жалоб была бы уже исписана от первой до последней страницы вместе с полями и обложкой, но жизнь заставляет удивляться снова и снова. Каждый раз наивно надеюсь, что вот он, пик неловких ситуаций, выше уже не прыгнуть, но бесконечность не предел и дальше всегда больше.

Я уходил от этого Фирдана ни с чем, разве что с полными карманами провала и тележкой унылого настроения, а у неба, как назло, видок похуже моего будет. Только же солнце светило в духе последних более-менее теплых деньков, и тут на тебе, удар в спину без предупреждения, в лучших традициях месье Брута[2] — точнее, и в спину, и по голове, и в кроссовки, прямо-таки муссонский ливень какой-то начался! Естественно, я бежал, как под кипятком, очень скоро запрыгал лягушкой между луж, через несколько за раз — не хватало еще намочить игрушки, от воды плюш всклочится, набивка отсыреет, а то и электроника заглохнет. Такого Мудрый Филин уж точно не простит, клюнет в черепушку с такой самоотдачей, что проломит насмерть.

Одноэтажные домики уже были далеко за плечами, сменились высотными, в два, три и даже четыре раза выше, самый низ занимал какой-нибудь магазинчик. Улица вгрызалась в бок проспекта, я вместе с ней, а там и на автобус потратиться можно, раз такое творится — ага, куда там, на остановке куча людей, жмутся друг к другу под навесом, как воробьи на ветке. Я надеялся, что на соседней улице больше повезет — дважды куда там, здесь чинили дорогу, дождь буквально размыл все планы, и рабочие суетились на манер муравьев, чтоб хоть как-то уже доделать и укрыть свои труды. Лотерея от дьявола какая-то, а мне некогда билеты тянуть, я чувствовал, как нитка за ниткой промокает, прямо-таки потолстел на пару килограммов, а значит, и рюкзак долго не протянет. Надо забиться в любую щель, последней крысой сбежать с тонущего корабля, срочно!

Все искали спасения, типичный набор в виде криков, толканий, суеты по делу и без, только ускоренный в десятки раз — не иначе как репетиция второго Всемирного потопа, никто не хотел утонуть в местных лужах. Самоизбранный Ной, первый в веренице нашего стада, смекнул спрятаться в одном из магазинчиков и рванулся искать такой. Беда в том, что многие уже закрылись, пустые, они будто теребили куском мяса перед голодным носом, но наш поводырь наткнулся на оазис, и все потянулись за ним, как железки к магниту. Я переживал за игрушки, как мать за младенца, все мысли о них, а включи я голову пораньше, сразу бы понял щекотливость момента. Знакомые вывески прямо-таки кричали об этом, мало где встретишь детскую одежду, детское питание и дошкольные обучающие курсы подряд, даже улица по понятной причине называлась Детской. И наше убежище — тоже важное слагаемое в этом малоприятном уравнении, но как вершина тупости я и глазом не повел в сторону витрины, тогда бы точно не решился зайти, даже под предлогом смерти плюшевых медведей, даже своей собственной.

Магазинчик заглатывал нас своей узкой пастью по одному, дверь ходила туда-сюда, и мерзкая висюлька над входом раздражающе тилинькала — как раз на этом этапе я все понял, будто в холодную воду сиганул, этот звук ни с чем не спутать. А рыпаться-то и некуда, ни назад, ни вперед, я зажат со всех сторон, а моя голова торчит над мокрыми залысинами, как подзорная труба подводной лодки, просто чудесно! Я вообще часто горбился, неосознанно как-то, не люблю смотреть на людей сверху-вниз, а тогда нарочно присел, скрючился на манер индийских йогов, спина тут же возмутилась хрустом, растяжка ни к черту. Мы столпились у входа, мало кто смотрел внутрь — игрушки прохожим были до лампочки, а вот романтично уставиться на дождь, особенно когда он за окном, это за милую душу. Кому-кому, а мне не нужно было осматриваться, я хорошо знал и обстановку места, и тем более дирижера этого детского рая.

У витрины красовался, а скорее, отпугивал покупателей, столик с детскими рисунками, все в рамочках, будто шедевры Боттичелли, но на деле мазня жуткая, как если бы ручку расписывали. Это с недавнего конкурса, Мудрый Филин любит устраивать что-нибудь благотворительное, вроде помощи сиротам, неизлечимо больным и, казалось, вообще всем-всем, до кого дотянется его альтруистичное крыло. Суть конкурса требовала отобрать десятку лучших, а госпожа этого места решила не обижать самых мелких, кому просто по возрасту не дано пока. Выше этого убожества сияет витрина, на которой карикатурная голова медведя и название — родные «Тедди’с Хоум», фирменный магазинчик. Помню, как помогал рисовать это, до первых кривых мазков, дальше просто банку с краской держал, но исправить не вышло, так и осталось одно ухо с подтеком-сережкой.

Слева тянулся закуток с кассой, скромная обитель первой леди заведения, рядом с ним пока никто не мельтешил, и можно было во всей красе рассмотреть детали. На полках вверху свесили толстые ляжки особо крупные медведи, эдакие самцы-гиганты для самых оборзевших, кого не удивишь обычными игрушками. Вокруг самой кассы куча интересной мелочи, то бишь баночки с предсказаниями, леденцами на сдачу, пара стеклянных фигурок и керамическая статуэтка совы — хранительница этого очага с ума сходит по пернатым, и я весь город обшарил, пока не нашел идеальную. Рамка повернута фотографией к стене, но я-то знаю, что за две головы улыбаются на тамошнем снимке, самом удачном, остальные неудачные и смешные, а тем и ценные, у меня в рюкзаке. В общем, много всего наставлено, но это не мешает, наоборот, вроде как уют создает, фэншуй в чистом виде, чему виной чувство прекрасного.

Справа выстроились в ряд стеллажи, которых и не видно за тонной плюша — игрушки облепили их со всех сторон, как разросшаяся плесень на стене. Королева этого замка построила свое мягкотелое войско умело, по цветам, а то другие лепят как попало, разноцветное месиво получается, аж в глазах рябит. Здесь же все цивильно и аккуратно, вот медведи коричневого цвета, по соседству серые, бежевые, рыжие и так по списку, самых разных оттенков. Не только на вкус и цвет — дело в том, что цены мечутся от вполне себе приличных до совсем таких неприличных, ползарплаты моей, а разница разве что в дизайне. Шутка юмора такая, бедняки, возрадуйтесь, а вам, особо одаренным детишкам, задание вытряхнуть побольше купюр из кармана родителей, и можете бахвалиться там в школах сколько влезет! В общем, игрушки для всех, и пусть никто не уйдет обиженным.[3]

Из прохода между стеллажами как раз вышла довольная дамочка с плюшевым задом в подмышке, а следом моя Оля, бальзам для глаз. Не устану повторять, как я обожаю ее и все связанное с ней, без задних мыслей дам в морду тому, кто назовет ее несовершенной — если у кого-то проблемы со зрением, магазин очков через дорогу, ничем не могу помочь! Я чуть вытянул шею из толпы, жутко хотел увидеть ее впервые за пару дней, и аж испугался, вся красота потускнела, причем буквально, будто свет неудачно лег, но как бы не так! Можно свалить все на плохой шампунь, мол, это только волосы цвета крем-брюле, такие же вкусно-пахнущие, не блестят, но тут и кожа сероватая, сухая, даже шелушится, а в мешки под глазами хоть муку на зиму складывай. Меня не проведешь, я умею смотреть сквозь эти косметики в самую суть.

Что-что, а глаза и голос ни в жизни не скроешь, особенно от любимого человека и если ты не актер уровня Аль Пачино[4]. Вот нет того огонька, вечного живого блеска, а без него глаза еще серее, будто покрытые мутной болотной пленкой. И обычно это я тарахчу без умолку, признаю, но сейчас каждый звук вылетал в раза три быстрее, как если бы она спешила закончить фразу и вернуться в мысленный омут печали. В лучшие времена она много смеялась и говорила звонким, но глубоким, где-то даже музыкальным, с нежными переливами голоском, не человек, а ходячая гамма до-мажор — кстати, пением она могла очаровывать не хуже каких-нибудь мифических бестий, я помню наши уютные вечера с гитарой, соседи тоже! Ей удалось убедить разве что клиентку, но если знаешь человека, то давно вывел себе представление о нем, эдакую формулу, по которой все работает.

А походка — это вообще ни в какие ворота! От грациозности ни следа, выветрилась, как вино, а я мог часами наблюдать, как она порхает между стеллажами, каждое движение от широких бедер до кончиков пальцев легкое, плавное, спокойное, в ритме самой Вселенной. И вот она за несколько секунд дошла до кассы, щелкнула кнопкой аппарата, вытянула ящичек и отсчитала сдачу — все быстро, нестройно, беспокойно, плечи сведены, а руки прижаты, будто воздух давил на нее со всех сторон. Еще я видел эти страшные расчесы в виде красных пятен и багровых полос, сама не замечала, как ногти, пусть и недлинные, тянулись к коже. Я ругал ее за такое — нервы не нервы, а привычка все-таки гадская, в прямом смысле вредная, а я никому не позволю вредить моей Оле, даже самой Оле.

Первое правило партизана — не терять голову от девушек, а то есть шанс потерять ее в прямом смысле, потому как не успел я опомниться, а она уже тараном шла на меня. Я думал все, пора хоронить маскировку, а то потом хуже будет, но каким-то чудом Оля ушла в сторону, чтоб посмотреть на потоки рек за стеклом. Очень уж она любила это дело и в дождь могла часами меланхолично стоять у окна, сразу видно тонкую натуру. Я решил не испытывать удачу на прочность, расталкивал всех, шептал что-то бессвязное, а лицо такое, будто живот скрутило и каждая секунда может стать фатальной для всех нас. Действие по всем законам физики оказывало противодействие, то бишь толчки в ребра, отдавленные ноги и недовольные цоки, но это пустяки, главное, отпочковаться и рвануться по первому проходу, а там налево и в дальний угол магазинчика. Не знаю, заметила ли она мою трусливую спину, сердце почуяло или мокрые кроссовки чвякали на всю округу, но за мной застучали шаги, громкие, уверенные, как в ужастике, я знатно пропотелся от страха и уже готовился к плахе.

Первый раз в жизни ребенок сделал что-то хорошее для меня, загородил Оле путь и закидал ее кучей вопросов — фух, а то был бы пойман с поличным, будто на мне маячок размером с Австралию висел! Мы стояли по разные стороны стеллажа, по сути, в метре друг от друга, и как хорошо, что между игрушками не было дыр. Ситуация все равно неприятная, дальше в проходе две мамочки бессовестно оборвали путь к отступлению, еще и единственный, додумались же впереться с колясками в магазин. Протискиваться между ними, заглядывать за угол и бежать сломя голову — все это привлечет внимание, а то и сдаст с потрохами, вместо того я усердно делал вид, мол, выбираю плюшевого медведя, прямо-таки рассматриваю каждый шовчик. Отставить панику — Оля выслушивала пожелания девчонки с мамочкой, предлагала варианты, колясочные болтали о своем материнско-бытовом, за ними еще и громко смеялись дети, заглушали все и вся, а я в засаде, тихий, как мышь, до меня никому нет дела.

Я удивляюсь, как Оля терпит это, у писклявой девчонки на редкость вредный характер, даже по меркам детей — размер, мол, не тот, цвет тоже, такой медведь яркий, а этот блеклый, один плохо пах, другой слишком твердый, и в таком духе. Мой мозг сразу встал в защитную стойку, в смысле отключился от этого фонового шума, и внутреннее радио настроилось на мамашинскую волну, поначалу там тоже чушь о подгузниках играла, но вдруг наклюнулось что-то интересненькое.

— И как там твой сейчас?

— Да как-как — ужасно спит, поганец! Прибегает к нам в спальню посреди ночи. А позавчера кричал от страха, всех соседей разбудил! Мы так испугались, думали, маньяк этот в дом пробрался. Джек чуть ли не с кочергой наготове в комнату забежал… А Дэнни, знаешь что? Начал мямлить про ветки за окном, будто бы они заползали внутрь, а под кроватью слышал шуршание (тут, может, и правда: крысы в подвале развелись). И это после того, как мы и так разрешили ему не гасить ночную лампу. Я ему задала тогда, ох задала! Он думает, это шуточки такие и мы будем это терпеть? Ничего-ничего, ремень отлично лечит всю эту детскую глупость — как миленький спит уже две ночи подряд. И без света — нечего палить электричество! А если не поможет и все это продолжится, то уж и не знаю, поведу его к врачу, что ли. Должен же кто-то заниматься такими вот странностями.

— Ты бы помягче с ним: это у них по всему миру эпидемия. А все из-за глупых фильмов, сначала чудовищ и крови насмотрятся, а потом заснуть не могут — я считаю, это вообще нужно запретить снимать! А сейчас еще такое происходит в городе, что никаких жутких фильмов не захочется и в помине… Фрэнк тоже ругал моего за чрезмерное воображение, долго беседовал, пытался успокоить, убедить, но все без толку. Так вот я придумала кое-что, я ж тебя за этим и позвала… Купила я, значит, своему плюшевую игрушку, вот смотри, точно такого же медведя, самого простого, на пробу, так сказать. Сейчас дети с ума сходят по ним, вот я и сказала, что он защитит его от всех монстров. И что ты думаешь — как рукой сняло! Конечно, спать с игрушкой для тринадцати лет — это стыдно, но лучше, чем с родителями, а потом и сам поймет, что взрослый уже и перестанет. А твоему десять, вообще в самый раз.

— Думаешь, поможет? У нас сейчас нет лишних денег на безделушки…

— Дорогая Клара, я тебе когда-нибудь что-нибудь плохое советовала? Нет. Вот и не сомневайся во мне, пожалуйста. Еще спасибо скажешь за такую дешевую наводку, а то на психолога потратишься в десять раз больше и не факт, что с пользой.

Да-да, именно так, наши игрушки лечат детей от ночных кошмаров, писания в кровать, заиканий и простудных болячек, прямо-таки от всего и сразу. Шутки шутками, а я всерьез уставился на плюшевую изгородь, взгляд скакал от одних пластиковых глаз-бусинок к другим — папа Тед, ты что, охраняешь сны от чудовищ, или ты, мама Бетти, волшебная медведица?

И все равно что-то непонятное… Я имею в виду, Мудрый Филин так трясся, когда я проучил… Богатую Выскочку (много чести, но буду звать ее так), а потом наказал продать игрушку этому Фирдану, аж убеждал в важности назначенной миссии. На секунду в голове зажужжал рой подозрений, он откуда-то знал имя и адрес, что уже намекает на странные наклонности, так еще и что у его сына нет игрушек. На фоне сплетен про городского маньяка и кучи объявлений о пропажах можно представить, будто один создает спрос на игрушки, а другой — предложение, неплохая бизнес-схема, все в плюсе. Может, так Мудрый Филин помечает своих жертв, а по ночам выходит на охоту, хищная птица же… Какая же отборная бредятина плавает мысленном супе иногда, высший сорт!

По ту сторону Берлинской стены девчонка уже обсмотрела, облапала, не удивлюсь, если обнюхала и облизала всех медведей, будто настоящая медведиха в поисках родной кровиночки. Предложение Оли перейти в отдел, где я прятался, молниеносно стерло все веселые мысли, счет пошел на секунды — думай, башка, ужин получишь! Ой, да к черту все это, никак не надышусь перед смертью… Я двинул кулаком по первому Тедди, не рассчитал силу от злости, тот толкнул задом весь ряд, и последний вывалился прямо на них с той стороны. Затихло, как в морге после апокалипсиса… Но вместо недовольства вырвался комок радостных звуков, я подумал, мне уже предсмертные галлюцинации мерещатся — привереда поверила в знак свыше (буквально), мол, игрушка выбрала ее, сама попала к ней в руки (в теории тоже буквально), а это уже якобы значит, что они станут лучшими друзьями. Во дела происходят, золотой билет на свалке — живем, однако!

Девчонка понеслась вприпрыжку к кассе, за ней спохватилась и мамочка, которой уже не терпелось поставить галочку в списке родительских долгов и забыть о нем на ближайший месяц. Не успел я выдохнуть как следует, сразу же вдохнул обратно, еще сильнее — шорох туфелек Оли огибает стеллаж, сейчас зазвучит за углом, и мне крышка! И никогда бы не подумал, что порадуюсь возмущению клиентов, мол, продайте скорее, мы и так кучу времени потратили, только это и спасло меня тогда. Конечно, я не надеялся, что на этом все закончится, Оля всегда доводит дела до конца, а любопытство множило шанс на пару миллионов. По первой возможности она рванулась к последнему проходу, даже зашла в него, видимо, громоздкие коляски настораживали, за такими и табун лошадей можно укрыть — вот только я уже был у витрины и несся на всех парах к выходу, меня легко можно было принять за вора.

Дождь сбавлял обороты, и толпа потихоньку рассасывалась, все спешили по домам, а я просто хотел вырваться из этого медвежьего капкана. Эйфория накатила лавиной, я лыбился, как полный идиот, в животе щекотало от страха и победы, так и бежал до конца улицы, чтоб наверняка, только спустя пару кварталов остановился и отдышался. А потом еще больше расхохотался, не сдерживался, как завсегдатай желтого дома, даже лучше, как главный его экспонат! Прости, родная, но нам еще нельзя видеться, так будет лучше для всех…

[1] Фортуна и Юстиция — древнеримские богини удачи и правосудия, соответственно. В шутливой форме Армани имеет в виду, что распределение удачи, возможно, происходит не одной лишь случайностью, но и справедливостью. — Прим. автора.

[2] Марк Юний Брут — древнеримский политический деятель, известен своим предательством Гая Юлия Цезаря.

[3] Армани отсылает на фразу братьев Стругацких «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным» из книги «Пикник на обочине». — Прим. автора.

[4]Аль пачино — американский актер театра и кино итальянского происхождения.

27.09.199 X г., 05:52 PM

Дом семейства Фирданов

Как же прекрасно, что все раздражители в лицах рекламных агентов и детективов ушли и я с чистой совестью и надеждой на спокойствие мог поесть!

Сегодня Фелиция потрудилась на славу. Когда пришел детектив, ни одно блюдо не было в степени готовности, однако по его проводу я восхищенно глядел на ряд яств на столе. Кухню наполнял насыщенным ароматом грибной суп, возбуждающий тело от кончика носа до желудка, он был настолько наваристым, что насытил бы крепкого солдата; на второе занимала центр стола паста с томатной заправкой, которая блестела на свету и всем своим видом вызывала предвкушение пикантной остринки на языке, отчего приходилось давиться слюной; десертом служил мой любимый лимонный пирог с румяным до бурого цвета коржом и желтоватым белковым кремом сверху и кексы, к которым я не питал особого интереса. Что, что, а по части готовки у меня к Фелиции не было никаких претензий — делала она это в высшей степени отменно!

Я занял привычное место и безмолвно наблюдал, как Фелиция тщательно оттирает пятна на плите, затем скользит тряпкой по примыкающему гарнитуру, кухонной утвари и, наконец, по чайнику. Закончив с этим делом, она едва выдалась за дверной проем и крикнула:

— Виктим, спускайся, милый! Ужин готов!

Вот это мне в ней не нравилось… Каждый, кто видел мою жену впервые, наверное, считал ее тихоней в соответствие с миниатюрностью и аккуратным внешним видом, но повышать голос она умела, порой справлялась с этим до удивления прекрасно. И разумеется, я не выносил громких звуков, особенно после недавнего нашествия звонков!

Фелиция уселась рядом со мной, сняла очки с толстыми линзами и принялась тереть их краем кофты. В любое свободное время она поддавалась этой привычке, обнажая крохотные без увеличения линзами глаза; подобные моменты, поскольку она почти не расставалась с очками, мне удавалось заставать столь редко, что я буквально не узнавал ее. В ответ на это я невольно начал гладить щеку, царапающую ладонь щетиной.

Мы проводили время в тишине, так что слышно было, как начинает потрескивать вода в чайнике на плите. Ничего не происходило.

— Питер, пойди посмотри, как он там. Что-то я совсем не заметила его шагов, а обычно топочет так, что отсюда слышно. Может, не услышал меня…

— Если не спешит ужинать, значит уроки делает, смотрит какую-то детскую дребедень по телевизору или не голоден. Каждый ест, когда он того хочет. Например, я невыносимо хочу сейчас, так что ждать его не собираюсь!

— Питер, без Виктима мы не начнем! Семья должна есть вместе, хотя бы ужинать, когда мы все дома. Ладно, позову еще раз.

— Хорошо-хорошо, схожу. Только не кричи, молю тебя!

Только я поднялся и даже набрал скорости, чтобы побыстрее добраться к нему и объяснить, что, когда тебя зовут, нужно приходить, как раздались те самые стуки его пяток. Он и правда не старался ходить бесшумно, отчего его приход походил на глухие взрывы бомб вдалеке. Невообразимо огромное количество раздражающих звуков за сегодняшний день доведет меня до сумасшествия!

Медленными шагами Виктим появился на кухне и с видом пленника, идущего на виселицу, занял место между нами сбоку. Наконец-то можно начинать!

— Где ты пропадаешь? Мы ждем тебя! — раздраженно сказал я.

— Папа имеет в виду, что обычно ты прибегаешь сразу же, как только тебя позвали, а в этот раз слегка задержался.

— Я был в ванной.

— Не нужно подробностей, — вновь встрял я. — Мы же за столом, в преддверие трапезы в конце концов.

— В ванной, — бесстрастно повторила Фелиция, осмотрев Виктима, точно охранник на выходе из гастронома. — Все хорошо, милый? Ты выглядишь…

— Мыл руки и умывался. Перед едой нужно, как в школе говорят.

— Радостно слышать, что сейчас детей хоть чему-то полезному учат.

Пока этот бесполезный диалог звучал, я успел оснастить себя всем необходимым: наполнил миску супом, наслаждаясь видом долек шампиньонов, плавающих на поверхности; под миской вытащил плоскую тарелку для пасты и испачкал каждый ярко-белый участок соусом, который обожал ввиду остроты. С десертом пришлось повременить, поскольку места подле меня уже не осталось.

— Что ж, мальчики мои, всем приятного аппетита!

Я выдал одобрительный кивок, Виктим промычал нечто нечленораздельное, и мы приступили к трапезе. В ту минуту, когда остальные еще насыпали блюда, я вычерпывал суп на дне миски, не в силах остановить глоток за глотком, и боролся с желанием вылизать посуду. Что же такого добавляет Фелиция, от чего весь мой разум сходит с ума? Или сказалась усталость не только от работы, но и от эмоционального раздражения?

— Ох, суп получился хорошим, даже лучшим за всю мою кулинарную жизнь, я бы сказала! Не считаете так? Где тогда моя почетная медаль за первое место?.. — Она сделала паузу, явно ожидая похвалы, однако мой рот был полон еды, а Виктим словно и не слушал ее. — Ладушки, лучшая похвала — это видеть, что вам и правда нравится моя стряпня.

Насколько Фелиция была хороша в готовке, настолько плоха в умении молчать. И это правда: в тишине мне довелось разделаться лишь с супом. Ела она всегда до ужасного медленно, точно отужинала недавно и сейчас сидела с нами ради приличия — неспешно опускала ложку в бульон, захватывала несколько капель и подносила к узким губам, после чего обязательно что-то говорила либо вздыхала, томно ожидая вопрос в ее сторону. Виктим меланхолично клевал одну пасту, едва наматывая ее на вилку и нехотя посылая в рот, что я считаю неуважением к пище.

— У меня был прекрасный день! Он, конечно, прошел обыденно, без чудесных открытий, но и без происшествий, что само по себе чудесно. Знаете, такие дни должны быть хотя бы для того, чтобы другие казались захватывающими. Я сегодня пылесосила, мыла полы, прибралась в ванной на первом этаже, загрузила стиральную машину, а то что-то много вещей набралось, хотя только середина недели, и приготовила ужин — разве не замечательно? Мне прекрасно, что я вас радую. Я же вас радую?

Вот о чем я и говорил: молчание во время трапезы ей не знакомо. Более того, она рассказывала совершенно ненужные и неинтересные для меня вещи, например, свои домашние обязанности, какие и так были понятны. Поэтому я отвечал чаще всего односложно и выжидал мимолетные моменты, когда она тянулась к супу, поглощая с удвоенной скоростью уже пасту.

— Ах да! Еще приходили подруги. Вы знаете их — Ванесса и Жоржет, чуть отдохнула с ними, посплетничали о всяком. У Ванессы прическа теперь короткая, в стиле новой моды, пышная такая, как бутон розы. Но это все мелочи! Жоржет вот… она вообще же пухленькая, но рассказала нам… В общем в их семье через много месяцев будет пополнение. Ах, дети — это же так прекрасно! И вместе с тем так трудно… Трудно видеть, как они плохо питаются, да, Виктим? Почему ты почти не притронулся к еде? Ты не голоден? Заболел?

— Я ем, просто медленно.

— Или невкусно? Хотя папа ест с удовольствием…

— Фелиция! Отстань ты от него — пусть ест так, как ему удобно.

Вместе с моим терпением закипала и вода в чайнике, о чем вскоре оповестил яростный свист — боже правый! — который, впрочем, моя жена своевременно прервала. Она отложила тарелки в мойку и поставила передо мной чашку чая, как и полагается: две ложки крупнолистового и одна сахара, — и блюдце с ложечкой для лимонного пирога. Сладкий десерт мгновенно очутился перед моим уже не столь пылким к еде настроем. Я позволил ему побыть в целости, пока тянулся за свежей газетой на тумбе.

После моего упрека Фелиция, возможно затаив мелкую обиду, продолжила есть суп молчаливо. К счастью, я поел и мог полностью отвлечься на городские и мировые новости, сплетни, интриги, объявления о работе и колонку анекдотов. Порция Виктима уменьшилась, похоже, всего на пару граммов.

— О, точно! Хотела же сказать, дорогой, о домашних поломках. Я обнаружила, что розетка в гостиной искрится — чуть пылесос не сгорел, ей-богу! Починишь на выходных?

— Да, сделаю.

— Еще на пульте пару кнопок не нажимаются, в том числе и кнопка включения-выключения. Тоже нужно будет починить.

— Угу.

— А собака наша заболела, нужно лекарств в аптеке купить…

Я медленно опустил бумажную ширму, так что уголок коснулся крема на пироге, и направил в ее сторону многозначительный взгляд. Виктим выронил вилку из рук от удивления. Собаки у нас никогда не было.

— Слушаешь меня, значит, это хорошо. А то совсем непонятно, машинально ты отвечаешь или нет. Спрятался за своей газетой…

— Уж не перенапряглась ты сегодня за домашними делами? Как это понимать? Я всегда слушаю то, что ты говоришь.

— Но никогда не отвечаешь… полноценно! Ладушки… Просто лучше посмотри это все завтра, чтобы в субботу на рынке я купила нужные детали, если вдруг понадобятся.

— Разумеется.

На несколько мгновений, за которые Фелиция помыла свою тарелку и налила себе чаю, взяв кекс, я действительно увлекся газетой. Мое внимание привлекла статья о пропаже детей, подробно дублирующая слова детектива Рея. Я прочитал ее между строк: «Городской маньяк, личность которого до сих пор не установлена, продолжает похищать детей… Власти и полиция бессильны… Каждую неделю департамент полиции получает заявления о пропаже нескольких детей… Количество объявлений по поводу поиска пропавших достигло сотни… Просим по возможности не оставлять детей без присмотра и соблюдать комендатский час и не покидать дома после 8 вечера!.. Если подобная ситуация будет ухудшаться, властям придется ввести меры по самоизоляции детей… Будут ли этой осенью работать школы и детские сады, узнали наши корреспонденты».

— Кстати, как прошел день на работе? Что-нибудь интересное случилось?

— Нет, не случилось. Хотя… если можно назвать интересным то, что ребенок оттоптал мне ногу и разлил молочный коктейль по столу, а на меня пожаловались, что я беру оплату, будучи в том же детском костюме, то да, случилось…

— Жуть какая! Старайся не обращать на такое внимание. Конечно, работать с детьми трудно, невыносимо трудно, но вот общаться с их родителями… практически невозможно без последствий на нервную систему. Дорогой, ты просто герой, раз справляешься!

— Кто сказал, что я справляюсь? Справляться, в моем понимании твоего слова — это не желать взять паршивца за ворот, спустить штаны и преподать урок ремнем. Физически да, но душевно… нет, не справляюсь.

Я вновь принялся за чтение газеты; расспрос про работу натолкнул на мысль просмотреть колонку вакансий, хотя, конечно же, я никогда бы не расстался со своей нынешней работой. Пусть работа в моем кафе — это унижающее дух дело, поскольку приходится ходить в костюме маскота фирмы, странной белки, и подобно этой белке бегать с места на место, фотографируясь с детьми, разнося напитки, принимая оплату, — но кафе действительно мое. Я заведующий и единственный работник, ведь таким образом вся и без того небогатая прибыль поступает лишь мне. Конечно, официально владельцем кафе является отец Фелиции, мой тесть, окончательно подписавший бумаги, когда я женился на его дочери, но управляю всем именно я.

— Виктим, милый, как школа? Тебя там никто не обижает?

— Теодор Браско меня обижает.

— Учитель… математики, кажется?

— Да, он говорит, я совсем ничего не понимаю и что я «безнадежно бестолковый». Мне не нравится.

— Что значит «нравится-не-нравится»? Если так говорит учитель, то это правда, ты не силен в математике и должен научиться.

— Питер! — закричала Фелиция, звучно опустив чашку на стол. — Нашего сына оскорбляют, а ты… Это не педагогично и не этично! Виктим, он и правда так сказал?

— Я… не помню… Я хочу учиться понимать задачи и уравнения, но он ничего не говорит, как он это делает. А сам я не умею.

— И соответственно ставит тебе плохие оценки?

Тягостное молчание и нервное ерзание на стуле оказались красноречивее слов. Фелиция гневно посмотрела на меня, нахмурив густые брови, и мне пришлось вновь скрыться в мире новостей, поскольку я невольно приспустил газету в ходе их диалога.

— Есть еще такие предметы, по которым нехорошие учителя или которые просто тебе не даются? Мы с папой постараемся помочь. Уж я-то поговорю с этим Теодором Браско!

— Да что ты устраиваешь ему допрос? Это его учеба, и он сам должен справиться с этим.

— Это называется забота, Питер, забота! У нашего, подчеркиваю, нашего сына есть проблемы, и мы должны ему помочь.

— Остальное все хорошо, мам, правда — даже по литературе… Почти.

Однако моя жена напоминала заводной механизм: если ключ провернули несколько раз, результат неизбежен. Так, в пылу возмущения она приподнялась, уперевшись в края стола, и смотрела на свое отражение в остатках чая. Брови ее бешено тряслись, словно делали резкие приседания, глаза скакали с точки в точку, и ноздри расширялись вдвое. Пожалуй, никогда я не видел ее в таком гневе. Вдруг она подняла голову, вцепившись в меня взглядом, и я почувствовал, как раскалился мой лоб.

— О нет, Виктим, не в оценках дело! И даже не в Теодоре Браско, что б его! Питер Фирдан, твоего сына учитель совершенно нагло назвал бестолковым, а ты прячешься за чертовой газетой, будто это тебя не касается! Если бы он сказал, что хулиганы бьют его во время перерывов, ты бы тоже молчал или выдал свое «значит они правы», «должен научиться»?

— Не сравнивай полностью оправданное мнение учителя и ужасные действия каких-то сорванцов. Это разные вещи.

— Ох! Разные вещи… Дело не в разности вещей, а в том, что ты и пальцем не шевелишь, чтобы хоть как-то позаботиться о нем, успокоить, дать каплю воспитания.

— Хочешь сказать, я не забочусь о нем? Я зарабатываю деньги, а это дает ему чистую постель, сытную еду и учебу в школе в том числе! Я полностью обеспечиваю ему нормальную жизнь…

— Да? Почему же ты не обеспечил его хотя бы одной игрушкой? Ребенку уже одиннадцать лет, а у него никогда не было ничего подобного.

— Не начинай, Фелиция, ему это не было нужно. Это все детские прихоти!

— О, теперь ты берешься за воспитание! Решаешь, что для него лучше, а что нет.

Вилка стукнулась о тарелку: или выпала из рук, или Виктим нарочно бросил ее, чтобы прервать наш спор. Он промычал нечто похожее на «я не голоден, пойду к себе», и со скрипом отодвинувшись от стола, метнулся в сторону выхода. Вскоре раздался неприемлемый хлопок дверью, после чего мы продолжили молчать. Тогда Фелиция резко отодвинула от себя посуду, разлив несколько капель чая на скатерть, и тоже удалилась наверх. Я остался один на кухне, утопая в испорченном настроении и нежелании продолжать газету и даже доесть лимонный пирог.

Игрушки… Как же все надоели со своими безделицами. Не упустил ли я момент, когда медведи этих проклятых «Тедди’с хоум» стали высшей надобностью и центром мироздания? Бред, да и только!

27.09.199 X г., 05:14 PM

Главный вход в офис полиции

Труднее всего видеть родителей похищенных детей. Я умел читать эмоции, язык тела, незаметные детали — это базовые вещи в раскрытии лжи. Новый навык за последний месяц: узнавать дату происшествия по глазам. Особенно у женщин, чаще приходят они; мужчины горды, ищут до последнего вздоха надежды. Одинаково у всех. Белки красные от лопнувших сосудов, темные отеки под нижними веками. Во взгляде надежда на спасение, на мой успех. Так бывает в первые 2 дня. После нервная система истощается, требует хотя бы часовых снов, глаза высыхают и меркнут. Это на 5-е сутки. Через неделю исчезают все эмоции — и горестные, и радостные. Надежда умирает. Остается бесконечное равнодушие к миру.

Офис полиции. Здание из красного кирпича выглядит тусклым, серым, под тон настроению работников и посетителей. Ветер треплет флаг под навесом, будто желая сорвать в наказание за бессилие. На пике здания наш знак полиции — три золотых звезды, где каждая отражает слово девиза, высеченного на камне ниже: «Защищаем, спасаем, предупреждаем». Ложь. Сейчас мы только предупреждаем всех о серьезном положении и надеемся на благоразумие граждан.

Впереди меня стоит женщина. Не знаю, как долго она смотрела на двухэтажное здание. С ненавистью или надеждой? Каблуки застучали по каменным ступеням. Сначала быстро, будто за ней гнались, на 5-6-й стали затихать, но она нашла силы с громким стуком подняться наверх. Нерешительность была у многих, ведь полиция — это последняя инстанция. Можно обзванивать знакомых, искать самому, уверять себя, если подросток, что он просто сбежал из дома. Прийти сюда значило признаться себе в первую очередь, что все плохо. Она остановилась. Шелест бумаги на ветру, дрожь легкой куртки. Плач. Нет сомнений, зачем она пришла, просто беспокойный разум пытался отвлечься на стенд с новостями и предупреждениями. Что еще остается?

Я наклонил поля шляпы, завернулся в пальто. Шаг осторожный, но лужа на 9-й ступени выдает меня, туфля звонко разбрызгала ее.

— Детектив Рей! О детектив, постойте! Возьмите, молю вас, возьмите этот листок. Мой Итан, он пропал… Мы искали… Ничего не… Бедный Итан!..

Эмоции вытеснили слова. Силуэт женщины уменьшился вдвое: она ссутулилась и уткнулась носом в рукав куртки. Нашла силы поднять голову. Взгляд пронзительный, как у тонущего перед дырявой лодкой. Ноги подкашиваются, дрожат в попытке не упасть.

Мы молчали. Ветер казался оглушительным, воздух — плотным, тяжелым.

— Мы найдем его, — солгал я. Забрал листок самодельного объявления и вошел внутрь.

В вестибюле отделения полиции многолюдно. Каждый стол одинаковый: опечаленные родители и задумчивый серьезный полицейский. Одни рассказывают новую историю (или спрашивают о результатах поисков), другой слушает и печатает текст объявления. И как я желал им ограбления, угона машины, потери документов… Все это можно вернуть. Детей — нет.

Имена всегда были выборочной информацией. Я помню все детали, что могут относиться к расследованию (мимика, движения, одежда), но не имя, хотя с этого все начинается. Поэтому смешно: за пятнадцать лет службы я не запомнил имя ни одного подчиненного. Ни тех, что были раньше, ни тех, что сейчас. Но одно имя пришлось запомнить… Стажеры под моим руководством толпились в углу помещения, будучи на подхвате в мое отсутствие. Вместо 5-ти лиц я насчитал 4, беспечно болтающих в такой трудный час. Я выискивал по всему вестибюлю того, кого не хватало.

Я старался пройти незамеченным, но меня приветствовали. И полицейские, и еще более горячо гражданские. Так не радовались редким прибытиям шефа полиции и капитана участка. Потому что я руководил расследованием, а не бумагами и подписями. И полицейским приходилось сдерживать людей, чтобы меня не окружили с вопросами. Глупо думать, что обращение ко мне напрямую повлияет на ход расследования. Наверное, у меня был слишком уставший вид — никто не пытался подойти ко мне.

На подходе к кабинету меня окружили подчиненные, тот же неполный состав.

— Здравствуйте, мистер Рей!

— Добрый вечер! Мы собрали для вас досье всех новых жертв.

— Может, принести кофе с пончиком из кафетерия?

— Моя кошка…

Идиоты. Причем по двум причинам. Они думали, я не услышу скрип дверных петель среди их галдежа? Надеялись на успех циркового номера? По одной улыбке на всех 4-х лицах становился понятным их план. Признаю, долю победы они ухватили — несмотря на мой рост, закрыли вид на кабинет. Когда я окинул взглядом вестибюль, тень уже хлопнула дверью уборной. Пятый подчиненный был на удивление ловким и бесшумным. Но не для меня.

Я игнорировал пустые приветствия и вошел в кабинет. Меня встретил десяток деталей разной степени скрытости. Даже не нужно было предполагать, задавать себе вопросы. По правде говоря, я знал истину, как только Пятый не попал в поле зрения. Осталось достроить ситуацию в подробностях.

На краю моего стола сидела Алисия. Лицо красное, раскаленного цвета, щеки горят. Взгляд дерзкий, прямо в глаза, но быстро отводит, изучает паркет. Ресницы и веки подкрашены, моргает чаще обычного. Блеск для губ местами стерся. Рыжие волосы растрепаны с одной стороны; не нужно иметь идеальный ум, чтобы понять, чья ладонь прикасалась к ним. Пальцы нервно стучат по столу. Она никогда не сидела на столе. Кресло повернуто к окну, изначально они были там. И чертов одеколон, которым пропахла вся комната.

— Привет, пап.

— Слезь со стола! Это неуважительно, как минимум, к полиции.

— Извините, мистер Детектив. Забыла, что вы такой ранимый.

Я не хотел слушать язвительные фразы и ложь. Я знал ответ. Но подсознательно надеялся на шанс в 0,001 %. Увы, логика не обманывала меня. Теперь в углу вестибюля стояло пять парней. Безвкусный одеколон струей тянулся от моей комнаты к уборной и затем к подчиненным.

Плевать я хотел на правила приличия, прямолинейно грозно шагал в его сторону. Люди оборачивались от порывов воздуха, работники отвлекались от печатания. Услышать стук туфель легко, когда они похожи на выстрелы. Пятый был смелым, глухим или тупым. Храбростью не отличился еще, а медицинский осмотр показывал хороший слух. Он упорно не замечал меня, во всю хвастался, как его пронесло. Сейчас действительно пронесет… Я уже подбирался к этому идиоту и нервно чесал ладони. Подчиненные били тревогу ударами по руке, стремительно разбегались. Мы остались одни. Тигр и зебра. Привычное беспечное выражение лица сменилось на страх, руки тряслись, язык пытался что-то солгать. На обкусанных губах я видел остатки блеска моей дочери!

Судьба спасла его. Явилась в виде одного из сотрудников полиции.

— Мистер Рей! Это срочно! Вас вызывает Роуч Андерсон по неотложному делу. Я думаю, мы поймали его…

Его.

Молодая девушка, недавно закончившая академию, поступила глупо. Прилюдно сказать всем то, что нужно было бы держать в тайне. Сначала все застыли, пытаясь осознать и поверить в ее слова, а потом офицерам пришлось сдерживать гражданских, которые рванулись узнать детали. Все хотели взглянуть в лицо ужасному человеку. Легендарному в каком-то смысле. Мир запомнит его как величайшего детоубийцу в истории страны или даже мира.

Если бы не заявление такого масштаба, на одно дело сегодня стало бы больше. И убийцей оказался бы я. Вместо этого я ткнул объявление о пропаже Итана Картера Пятому в грудь и пошел на долгожданную встречу. Полицейской пришлось закрыть за мной дверь, ведущую на нулевой этаж.

В левом крыле находился капитан полиции Роуч Андерсон. Он нервно ходил вдоль широкого стекла комнаты для допросов, шептал что-то размышляя вслух. Я посмотрел в конец коридора. Возле ряда подсобных помещений качалась открытая настежь дверь. Правильно, что воспользовались запасным входом. Иначе на убийцу накинулись бы. Смог бы я оттащить матерей, у которых он отобрал смысл жизни? Стал бы мешать?

Роуч Андерсон смотрел в пол. Я подошел к нему вплотную, и он встрепенулся, поднял подбородок. Волосы длиной до скул качнулись в такт. Взгляд взволнованный, неуверенный, как будто он много лет скупал лотерейные билеты и наконец-то удача ответила. Наверное, так и есть. Я не видел его 5 дней. Он изменился: фиолетовые отеки под глазами, кожа серая, шелушится от нервов, волосы еще быстрее седеют, зарос щетиной. Шеф давит на него, как на непосредственного подчиненного? За 5 дней постарел на 5 лет. В 40 будет выглядеть на 60.

Ногти обкусаны до предела допустимого. Привычка родом из юности, помню. Не мне его винить — каждый справляется как может: ногти, губы, волосы, ресницы, хуже — алкоголь, сигареты…

— Алек… Сегодня знаменательный день! Нам несказанно повезло, понимаешь? Мы сделали это. За стеной сидит он. Он!

Я намеренно не хотел смотреть пока что.

— Откуда уверенность? Вы могли арестовать невиновного.

— Алек, послушай… Ты все поймешь, взглянув на него единожды. Единожды! Секунды твоего всеоценивающего взгляда хватит, чтобы понять: это дьявол. Люди разное предполагали, ты знаешь — донорство органов, рабовладельчество, правительственный заговор, да хоть инопланетян, — но истина проста до смешного и смешна в своей простоте… Только безумец мог так действовать: без мотивов, без логики, улик и характерного почерка, — потому-то мы и не могли обнаружить его. Мы мыслили, как нормальные люди, и глубоко в душе надеялись, что преступник тоже нормальный в своем роде, что у него есть самая извращенная, но цель поступков.

Дым рассеивался благодаря вентиляции в коридоре; от него разило табаком — за час выкурил около 5-и сигарет. Трясущейся рукой вытащил из внутреннего кармана пиджака пачку. Осталось 2 сигареты: одну взял себе, зажал в губах, последнюю предложил мне. Я смотрел на черную бумагу фильтра. В патроне соотношение пули к гильзе примерно 1:3, а табачной части к фильтру — 3:1. Вещь, в которой смертельного вещества больше оболочки, убивает медленнее. Парадокс.

— Не курю, ты знаешь это со времен академии.

— Да-да, — отмахнулся он. Его раздражал мой здоровый образ жизни, а меня — его вредная привычка. Не хочется остаться без друга на 10 лет раньше. — И все же я настоятельно рекомендую. Было бы это прописано в полномочиях капитана, я бы приказал выкурить весь блок и положить горстку кубинского табака под губу. Перед встречей с дьяволом нужно быть готовым к смерти.

— При каких обстоятельствах его схватили?

— Интересный случай, Алек, достойный странности этого… существа — назвать его человеком я не могу. Мы поймали его в поместье на окраине города. Глава семейства с супругой уехали в город за покупками, а поместье оставили на служанку и садовника. Соответственно на их ответственности был мальчик восьми лет. Он развлекался на качелях в саду, когда увидел кого-то за воротами. Конечно, он думал, что ничего не случится, раз ворота заперты, а стены у них каменные, метра в три высотой. Этого дьявола не сдержали металлические ворота, Алек! Он просто разогнул прутья — это он-то! Вскоре поймешь… Садовник схватил мальчика и забежал в дом. Служанка, девочка лет семнадцати или около того, примерно как твоя Алисия, едва узнав обо всем, заперлась вместе с ними в одной из комнат и позвонила в полицию. Благо, машина патрулировала в паре километров от поместья. По их словам, от его ударов дубовая дверь дрожала, как тонкий лист металла… Наши парни не сразу скрутили его: он выпрыгнул в окно и побежал по лесу на четвереньках… Даже когда они нагнали его, он давал отпор, словно… не чувствуя боли… или удивляясь ей, как чему-то новому в жизни. Он ударил нашего с такой силой, что, будучи в бронежилете, тот скорчился и, по-моему, получил травму брюшной полости. С трудом усмирили электрошокерами и надели наручники. Затем ребята вернулись в поместье и долго успокаивали служанку, чтобы она открыла дверь. А это существо сразу же отправили в наш офис, к тебе.

— Я рад такому уважению. Посмотрим на твоего Люцифера во плоти.

— Меня жутко раздражает твой сарказм и скепсис, Алек! Прислушивайся к моим словам хотя бы изредка. В академии никогда не слушал — и всегда это выходило тебе боком! Камера записывает, и мы будем наблюдать за вами… если что, жми на кнопку под столом.

Я потянулся к ручке двери. Роуч остановил меня, сунул под мышку папку с досье и сказал:

— Алек… Будь осторожней.

В комнате допроса стоял странный запах. Я словно приближался к выгребной яме с мочой и экскрементами. Пойманный человек давно не принимал душ. И справлял нужды под себя? Ужас. Внешность Мэда Кэптива знал весь город, потому что его фото показывают каждый день в новостях. Я не знаю, где он прятался все это время, но он изменился. Одет в старые выброшенные вещи, черная кофта на нем женского типа с декольте. Маскировка? Без парика и соответствующего низа только выделяется. Или больничная одежда порвалась за месяц? Впалые щеки, руки истончали, в вырезе на груди контурируются ребра. Исхудал в сравнении с тем, что было: коренастый мужчина, набравший вес на препаратах. Голодал целый месяц? Ногти длинные, забиты грязью; ладони тоже в земле. Укрытие? Копал что-то?

Связанный наручниками за спиной, он положил щеку на стол и водил языком по поверхности. Узкими и широкими кругами, линиями слева направо и вверх-вниз на краю стола. Не прервался, будто бы не замечая меня. Когда нас разделяло 2,5 метра, резко вскинул голову. Крылья носа активно расширялись и сужались. На лице — немота, глаза закрыты; через 3 секунды губы разъехались в подобие улыбки.

Я видел зрелища хуже.

Я отодвинул стул, намеренно царапая ножками бетонный пол. Расстегнул пальто и положил папку с досье на стол. Конечно, я читал его уже, но нужно пройтись четко по фактам: доступен ли он адекватному контакту вообще.

— Мэд Кэптив, 42 года; место рождения — Х., проживаете по адресу Ххх.; с 1983 г. состоите в браке с Розой Иствуд, ныне Кэптив; детей нет. Все верно?

Стол был интереснее меня. Он не ответил, но застыл, как поставленный на паузу фильм. Выпрямился, стал серьезным: открыл глаза, изучал, будто он здесь детектив. Какой-то контакт есть. Я ответил тем же.

Кажется, 4 раза за службу я сталкивался с шизофрениками. У них есть интересная особенность: неопределенность в глазах. Трудно сказать, о чем они думают, куда направлен взгляд, на говорящего или внутрь себя. Из-за этого они непредсказуемы, опасны. Мэд Кэптив водил взглядом по мне, все так же нюхал. Вечная ухмылка начала раздражать.

Вопрос: шизофреник или психопат? Заставили голоса в голове или осознанные действия?

— Тот крупный за стеной пахнет плохо, на вкус будет горько. Ты тоже, но пахнешь сладко. Это она? Да, она…

Я не нашел его слова чем-то разумным и важным и углубился в досье. Крупным шрифтом выделена фраза: «29.08 в 10:12 PM самовольно покинул психиатрическую больницу «Медисин Лайф». Местонахождение не установлено, находится в розыске». Я помню и детали побега: он вырвался из палаты, свернув санитару шею, поднялся на лифте с нулевого на первый этаж и скрылся в окрестностях больницы, затем за ее пределами. Если он не смог ответить о себе, понимает ли это? Может, на последние события будет податливее.

— Мэд, последние четыре года вы проходили стационарное лечение в больнице «Медисин Лайф».

— Я.

— Вы покинули его один? С вами был кто-нибудь еще?

— Я один здесь.

— У вас есть друзья, родственники, к которым вы направились потом. Мы должны сообщить им. Родители? Или супруга, брат, сестра?

— Брат. Да, братья есть. Много…

— Вы с ними встретились после ухода из больницы?

— Нет. Я ушел от них. До боль… бо… больницы. Но я вернусь к ним и выпущу их. Всех выпущу.

— Они сейчас не свободны? Где они, Мэд?

— Там. — Он указал пальцем вверх. — Они всегда со мной, они всегда наблюдают. Ждут.

Вся эта игра только для того, чтобы оценить степень болезни. В досье написано, что родители умерли за 5 лет до болезни. Братьев и сестер нет. Наверное, он имеет в виду пациентов, санитаров, докторов или голоса — этим будут заниматься психиатры и психологи. Зато есть супруга, которая и заставила начать лечение после смерти его матери… Все намного хуже, чем могло быть. Твоя многозначительная ухмылка тоже продукт болезни?

Вряд ли ты вернешься к братьям, Мэд Кэптив. Тебя ждет первая полоса газет и 3 исхода: палата со строгим режимом, пожизненный срок в одиночной камере или смертная казнь — по решению суда.

Пора задавать важные вопросы.

— Супруга знает о том, что вы покинули больницу?

— Су… пру… га… Он не знать слова, его мозг плохо работает. Тяжело…

Бесполезно. Проще позвонить Розе Иствуд, сообщить о поимке и расспросить ее. Около 2-х лет назад она расторгла брак по причине недееспособности мужа. Не думаю, что она приняла бы его домой и покрывала все это время.

Тогда где он скрывался? От него воняет всеми видами человеческих выделений. Одежда грязная, порванная. В лесу, оврагах, брошенных домах, подвалах? Почему справлял нужду под себя. Недержание или часть шизофрении? Речь подходит диагнозу. Людей различает, хотя явные проблемы с сознанием, восприятием мира, памятью и ориентировкой в личности. Глупо надеяться на ценную информацию от него на этом этапе. Нужно переходить к главному.

Роль доброго полицейского мне надоела.

— К черту! — сказал я, бросив папку на стол. Мэд Кэптив не напрягся; он медленно провел глазами от стола ко мне, даже больше растянул извращенную улыбку. — Я задаю вопрос, ты отвечаешь. Все понял? — Не дожидаясь ответа, начал. — Тебя поймали в поместье на окраине города? Что ты там делал?

— Я хотел забрать его. Я могу, да… Руками. А ты и такие же, как ты, помешали… но мы все равно заберем его.

— Очнись, ублюдок! Ты никогда не увидишь ни единого ребенка. Ты в отделении полиции, если еще не понял. Слышишь? В твоих интересах сознаться добровольно и выдать себя идиотом на суде. Может, вернешься в свою комнату с мягкими стенами. Говори, мать твою, как ты похищал детей, куда ты их похищал и зачем ты их похищал!

— Зачем? Это еда, мы всех съели.

Я вскочил, уперся ладонями в стол. Смотрел на него диким, звериным взглядом, потому что готов был разорвать. Это шутка? Он насмехается надо мной? Вот почему он раздражает меня: он говорит бред с такой уверенностью, что можно поверить. Или я отрицаю жестокую правду? Нет, не может быть… 50 детей! 26 в течение месяца! Он должен был жрать по ребенку в день. Сообщники? Других психбольных нет, а кто в своем уме будет работать с ним? Употреблял определенные органы: сердце, печень, почки, мозги?.. Возможно.

И все равно не верится, что это гениальный маньяк, который умело не оставлял следов, уклонялся от полиции целый месяц, если не год с начала похищений… Просто исхудавшее обгаженное животное! Никакой не дьявол, Роуч!

— Мэд Кэптив, сознаетесь ли вы в том, что в течение этого года похитили и убили около 50 лиц несовершеннолетнего возраста, чтобы впоследствии съесть их?

— Этот мозг с трудом понимает числа… 50? Это раз, два, три… десясь… трицять… Ха-ха! 50! Ха-ха-ха! Это было всегда. Мы всегда забирали их. Очень много ваших детей, такого числа он не знает.

— Ответь прямо. Сознаешься ли…

— Не надо о других — думай о себе! О да… Я чувствую сладкий запах, он заставляет дрожать. Похож на твой, сладкий, молодой… За дверью! Они тоже смотрят, но она смотрит, как ты, пытается видеть, но не понимает. Сладкий запах! Люди чувствуют носом, языком. Так хорошо… Не о других — думай о ней. Детектив… Мы придем за ней, мы будем лакомиться ей. Я — в первую очередь. Я знаю, кого легко забрать. Ее легко. И знаешь, что смешно? Ты сам приведешь ее к нам! Вы, люди, всегда это делаете. Вы наши кормильцы! Ха-ха-ха! Я доберусь… Не думай о других — думай о своей дочери, детектив…

У всех есть порог. Через него переступаешь редко, но вернуться в привычный мир трудно. Это случилось с ним после смерти родителей. Это случилось со мной сейчас. Я набросился на него. Схватил за кофту и бил по лицу много раз. Столько, сколько детей он погубил и сказал мерзких слов об Алисии. Я не закончил, меня остановили Роуч и его подручные.

Это существо осознавало свои действия — я увидел это в глазах!

Удары вызывали у него удивление. Он смеялся, когда его щека посинела, кожа над бровью треснула, а из сломанного носа полилась кровь. Боль веселила его.

— Не смей угрожать моей дочери, сукин ты сын!

Крепкие парни Роуча держали меня за плечи. Мэд Кэптив хотел продолжить наш физический разговор, привстал, положил руки на спинку стула и начал поднимать их вверх. Суставы трещали, спина выгибалась. Выражения боли и радости смешались в безумную вещь. Полицейские кинулись к нему, когда он поднял руки на уровень шеи. Еще немного, и вывернул бы их через голову.

— Беги, детектив! Сам впустишь… Жди нас! — кричал он, переходя на рычание. С каждым словом полицейским было все труднее его удерживать.

— Троих в комнату допроса! Возьмите электрошокеры! — скомандовал Роуч по рации и вывел меня в коридор.

За стеклом стояла Алисия. Она непрерывно смотрела на Мэда Кэптива, который извивался в специальном двойном захвате. «Она смотрит, как ты». Какого черта она здесь делает? Не важно… Как этот ублюдок узнал о ней? По запаху? Я наклонился, принюхался. Ничего.

«Мы всегда забирали их».

«Я доберусь».

«Мы придем за ней, мы будем лакомиться ей».

«Не думай о других — думай о своей дочери».

Слова детоубийцы… детопожирателя мелькали в мыслях, и я не мог успокоиться.

Мне стало страшно. Роуч, Мэд Кэптив, полицейские, звуки дубинок перестали существовать. Я смотрел на испуганное задумчивое лицо Алисии.

С юношества Роуч Андерсон был крупнее меня. Он дал мне пощечину широкой ладонью, с силой встряхнул.

— Алек! К тебе в кабинет! Немедленно!

Детектив полиции не должен терять контроль. Спокойствие — источник логики.

Я вернулся за порог.

Мир быстрый и медленный, громкий и тихий одновременно. Я не заметил, как мы прошли по коридору, поднялись по ступеням, мимо людей в холле. Понял это, когда откинул голову на спинку кресла. Вентилятор на потолке привел меня в чувство.

Роуч заглядывал в каждый шкаф, как вор, который слышал сирены полиции.

— Черт бы тебя побрал, Алек! Где ты прячешь алкоголь? Виски, абсент, водка? Хоть что-нибудь!

— Я не…

— А я не для тебя!

Он придвинул стул к столу и сел напротив. Стучал ногтями. Долго.

Я оглядел комнату. Алисия осталась где-то снаружи.

— Алек… Я, как никто другой, понимаю тебя, понимаю, через что мы прошли за последний месяц, но это не повод… Это непрофессионально! Допрос записывался на камеру. Естественно, ради твоей репутации под конец допроса закончилось место на карте памяти. И все же так нельзя, понимаешь?

— Непрофессионально избивать людей. Это грязное животное.

— Пока это существо выглядит, как человек, закон обязует относиться к нему соответствующе. Каков бы он ни был! Нам еще предстоит контактировать с ним, так что в следующий раз обойдись без ненужных мер.

— Целый месяц я пытался поймать его, видел во снах, как нахожу преступника… Теперь кошмар закончился, но я не чувствую радости.

— Ничего еще не закончилось. У нас по-прежнему нет свидетелей, нет улик. Признаться, у нас нет никого и ничего, кроме этого Мэда Кэптива…

— Он признался. Запись есть. Он прямым текстом сказал, что… делал с детьми.

— Да… конечно… но он же сумасшедший. Нельзя верить ему на слово.

— Роуч! После его побега из психбольницы начались похищения в сентябре. Я думаю, многие прошлые тоже его рук дело. Мы поймали его за попыткой нападения на ребенка. И он сам подтвердил это. У него руки в земле — скорее всего, он закапывал трупы после поедания. Сколько тебе еще улик нужно?

— И все же странно… Как он похищал их? Запугивал, а потом уговаривал уйти из дома? Возможно. Пусть несколько детей могли так поступить, но не все 50 же! Были и подростки 16–19 лет. Я не знаю… Трудно сказать, где он скрывался все это время. Если бы мы могли найти его жилище, детскую одежду, кости, в конце концов…

Минуту мы сидели молча, обдумывая все аргументы. Нет точных доказательств его каннибализма, но он рассказал про убийства так, будто о рагу из свинины на ужин. Найти улики и составить подробности — дело времени. Еще будет экспертиза: анализ испражнений, биологических жидкостей, грязи под ногтями, психиатрический осмотр, тесты… Профайлеры и психологи оценят видеозапись. Не один допрос ждет его… Это затянется надолго.

— Ты знаешь ответ, Роуч. Знаешь, что я прав. Поэтому молчишь.

— Почему ты до сих пор детектив? Мы с тобой одногодками учились в академии. С твоими способностями, поистине выдающимися — логика, память, интеллект, нюх, дедукция, — ты бы мог пять раз стать сержантом и дважды капитаном. Но ты довольствуешься званием детектива 3 степени и каждый раз проваливаешь тест на повышение квалификации, хотя разбираешься в этом лучше экзаменаторов. Почему?

— Я хочу заниматься расследованием дел, а не подписывать бумаги, разъезжать по конференциям и давать интервью. И капитан у нас уже есть. — Я постарался улыбнуться. Он сменил тему, чтобы подумать. — Если признаешь мой опыт, то подпиши закрытие этого дела. Зачем мучить людей, которые и так переживали весь месяц?

— Не знаю, Алек, не знаю… Ошибка обойдется нам даже не увольнением, а угрозой жизни наших детей… — Он долго чесал щеку, оставив красные полосы. — Ладно, я согласен. До выяснения всех подробностей Мэд Кэптив будет находиться под строгим наблюдением в одиночной камере заключения. После уже суд вынесет ему приговор.

— Я слышу галдеж прессы под окнами. Успокой их, а за одно весь наш город, наш капитан! Теперь мы можем спать спокойно.

27.09.199 X г., 07:06 PM

Вход на фабрику игрушек «Тедди’с Хоум»

Надеюсь, я не потеряю этот дневник, а то кто-то узнает, что система охраны на фабрике работает, мягко говоря, не очень, и обчистит нас — я удивлен, как до сих пор никто этого не сделал! Уже вторую ночь подряд я без особых трудностей пользуюсь шансом ночевать на диванчике в раздевалке, он холодный, но хотя бы мягкий, лучше скамейки в местном парке, грех не воспользоваться. Понятное дело, меня не принимали с красной дорожкой, у входа на территорию было два фонаря для приличия, и подлые гады светили, я уверен, ярче всех остальных в городе, мне назло! Но в такое время вокруг уличная пустота и тишина, я наплевал на знак «СТОП», прошмыгнул под шлагбаумом, обогнул пятна рыжего света и двинулся по пустой стоянке к каким-то ящикам и грузовым машинам. Спецагент Армани в деле, не иначе, сегодня даже весь в мокрой грязной одежде, с рюкзаком на плечах и надеждой на лучшее в сердце, не хватало ампулки во рту, если все-таки застукают.

Передо мной обзорный пункт врага, в смысле коморка охранника, я заходил с тыла, скользил бесшумной тенью по типу японских ниндзя, всего пару раз шаркнул кроссовками, но вроде бы пронесло. Оттуда вытекала какая-то музыка — смесь песнопений буддийских монахов с барабанами и какой-то дребезжащей штукой, мантра эдакая, такое любого вора отпугнет, а он еще и мычал в такт мелодии. Я воткнул глаз в замочную скважину, уж больно интересно посмотреть на тамошнюю медитацию, надеюсь, без крови и жертвоприношений — вообще подло, знаю, да и одному случаю известно, что я мог там увидеть. На самом деле, ничего криминального, охранник сидел в своем кресле спиной ко мне и колупался в какой-то электронике, на столе бардак из всяких винтиков, микросхем и бумажек, чисто стариковское коротание жизни. Слева настенная вешалка с его замызганной курткой, справа дубинка на случай настоящей атаки и лопата, не хочу думать, зачем она ему.

Вдох-выдох — и за дело, девочки, мальчики! Я упал на живот и пополз на локтях, как настоящий солдат по земле, пожелал любимой рубашке не превратиться в дуршлаг. Во мне очнулись знания предков, мол, правую ногу поджать, оттолкнуться, перетянуть тело, выглянуть из травы — у каждого человека же в роду кто-нибудь пожимал гнилую руку войны, не пятьдесят лет назад, так в миллионном году до нашей эры предок-неандерталец крался к вражескому племени, причем так же неумело. Ведро адреналина бурлило в крови, стучало молоточками по вискам, будто из мозга отбивную делали, но пока все шло путем, я уже обогнул правую сторону коморки и прикладывал все мнимое мастерство под окошком охранника. На манер какой-нибудь пернатой дичи я таился в зарослях камышей и рогоза, знал об охотнике и его породистой дряни на побегушках, но свято верил в свою скрытность, в свое утиное бессмертие. И так всегда, смерть не шлет писем, не прочищает горло, не стучится, перед тем как поцеловаться, а просто стреляет. Причем выстрелил не охранник — те словесные пули звучали женским голоском, знакомым до ноющей боли в сердце, до онемения всех мышц и совести.

«Лжец ты! И трус!»

Не знаю, какая дурацкая сила вдохнула в меня жизнь, все тело судорогой свело, прямо-таки разряд в двести двадцать, а то и во все тысячу вольт. Я подскочил, казалось, метра на два, получил сотрясение тела и тупо уставился в окошко охранника, мол, я быть не местный, как мне мочь пройти в туалет-комнату. Так и замер, как корова на оживленной трассе, мог разве что притвориться мертвым или слабоумным, а лучше и то и другое. И вот в глазах потемнело, будто душа полетела на званый ужин к богам, весь мир превратился в карусель, а мой зад решительно тяготел к асфальту. Как будто мало мне боли и унижения, в глаза брызнул проклятый луч фонарика, едкий, как лимонный сок — да, давайте сюда еще прожекторы, звуки собак, полицейских мигалок, понятно же, что дело провалено с треском льда над Марианской впадиной!

— Армани, это вы? — сказал охранник. Звук «рэ» прорычал на манер тракторного мотора, а интонация напоминала не то клич перед жертвенным харакири, не то оповещение, мол, катана уже спешит располовинить тебя, пожалуйста, не двигайся, чтоб ровненько было.

Свет-то он сразу же погасил, но ослепил меня будь здоров, всю сетчатку выжег своим приборчиком, аж голова заболела. В таком состоянии я точно не мог бежать, еще припомнил про его дубинку (и лопату!) и просто ждал неизбежности бытия, даже руки вытянул, но наручники все не щелкали на запястьях.

Наконец-то зеленые пятна перед глазами улетучились, и в тусклом свете фонаря над входом я увидел математически квадратное лицо с привычными полосками — глаз левый, глаз правый и рот, будто карандашом черканули. Какой-то дундук-старожил фабрики прозвал его Китайцем, то бишь без крупицы воображения, прямо-таки антифантазия, я бы сказал. Да, было в нем что-то азиатское, но уж точно не китайское, с такой же вероятностью он мог быть и тайцем, и чукчей, да хоть коренным индейцем. И чтоб без стереотипов и наглых межнациональных оскорблений — Три Полоски, просто и со вкусом.

Дело в том, что у него был самый узкий в мире разрез глаз, без подсказки и не поймешь, смотрит он тебе прямо в душу, подозревает в чем-то или спит, да и губы вытянуты в ровную ехидную полоску, ни пятна зубов, если они вообще были. И куча морщин разной степени выпуклости, прямо-таки американские горки для микробов — Луи думал, что старик чем-то болен, мол, его лицо чмокнула (авторское выражение) болячка. Три Полоски каждый день проверял нас из своей коморки, сидел неподвижно, лицо немое, беззвучное, толку как от манекена, так и тянуло когда-нибудь показать огурец вместо пропуска. А еще никто не видел, чтобы он выходил из своего убежища, словно по-вампирски прятался весь день. Самое смешное, фабрика охранялась только им одним и не была обмотана колючей проволокой и утыкана сигнализацией, но никогда в его бесконечную смену не случалось неприятностей.

— Простите, мистер Коллин, — начал он спокойно, ого, какая вежливость, у меня аж в голове заскрипело от непонятности ситуации, наоборот же должно быть, но я принял извинения, мне не сложно, — что отвлекаю от очередного проникновения на фабрику. Я бы не задерживал вас, однако мне необходимо поделиться одной дивной новостью. — И замолчал, как музыкальный автомат без монетки, интриган старый. И что вообще за шуточки, где крики, вопросы, да хоть вполне логичное предложение пойти на все четыре стороны. — Представляете, когда в последний раз меня посещал юный прелестно-пахнущий бутон… да что же это со мной… возможно, ромашки — точно, именно ромашки! — называемый многими совершенно безвкусным словом девушка?

— Представляю… В одна тысяча семьсот тридцатом? Неужели раньше?

— Дерзите, молодой человек, ах дерзите! Между прочим, сей цветочек интересовался именно вами и вовсе не в положительном ключе. Она пришла часом ранее, одна, бесконечно взволнованная и печальная, как сама природа в минуты ее визита. Простите, но я не утаил от нее, что вчера вы ночевали на фабрике, поскольку не мог позволить себе привести ее в еще более испуганный и расстроенный вид. Конечно же, мой чуткий взор видел вас, и это знание, возможно, спасло бедняжку от нервной болезни.

— Погодите, что-то не складывается… Если видели меня вчера, почему не остановили?

— А нужно было?

— Так это ваша работа, если вы вдруг не знали.

— Ничего подобного. Моя работа — защищать честь этой фабрики от преступников, бездомных животных и погодных явлений. Вы, мистер Коллин, не подходите ни под один из пунктов. К тому же, если вы пришли сюда путником на ночлег, значит у вас некие трудности в жизни, а отказать страждущему в помощи — вот наивысшее преступление для человеческого духа.

— Ваша занимательная философия и правда выручила меня. Слава философам всех стран! Так… я слышал голос той девушки… пардон — ромашки, на вашем языке.

— Ах это… Диктофон собственного производства, не побоюсь греха самовосхваления. Согласитесь, что звучание вышло крайне прекрасным, натурально передающее каждую ноту в голосе, а у вашей ромашки их оказалось на редкость предостаточно!

— Да уж, реалистично… — сказал я, а на деле возненавидел эту штуку, от которой чуть не словил сердечный приступ.

И тут у него в руке появилась пластиковая коробочка, на вид готовая рассыпаться в пыль, ряд толстых кнопок сбоку и малюсенькая кассета сзади, в духе времен его молодости, но динамик и правда отменный — ясно, чем старик занимается в свободное ночное время, талант, что еще сказать. Не удивлюсь, если в его кармане найдется робот-маячок слежения, в коморке висит пистолет с плазменными патронами, а сама будка настроена под машину времени и вообще внутри больше, чем снаружи.[1]

— После моих слов ее грусть переменилась гневом, и, сложив руки на груди, она принялась ожидать вас. Вновь сомкнулись темные тучи, угрожающе блеснула молния… Всякие предложения отправиться домой она решительно отвергала, и лишь согласилась пройти в мое скромное обиталище. Добрые пятнадцать минут мне потребовалось, чтобы облагоразумить ее оставить вам послание в записи и под защитой моего зонта успеть на последний автобус. Мне неудобно об этом говорить, но, как увидите ее, напомните вернуть зонт.

— Напомню. А можно взять диктофон, послушать в… более уединенном месте?

— Как пожелаете… Впрочем меня можете не смущаться, ведь я и видел, и слышал весь процесс записи.

Спасибо за разрешение, конечно, но я все-таки посмущаюсь — на самом деле, теперь вдвойне неловко смотреть ему в глаза и без всякого диктофона. В общем, он вручил мне свое чудо техники, а я задумался, хочу ли услышать все остальное, там явно мало приятного.

— Так… я пошел?

— Если ночью обрушится новый дождь и крыша даст слабину, позовите меня, пожалуйста.

До чего же странный старик, обращается со мной лучше отца родного, эдакий заботливый дедушка, не хватило еще печенья с теплым молоком в кровать и разве что поцелуя на ночь, но как-нибудь обойдусь! А мы, по сути, вообще не знакомы, видимся не больше двух раз на дню, то бишь начало и конец смены, не болтаем на перерыве, как с парнями по цеху, даже не шлем друг другу открытки на день рождения. Хотя я к нему всегда вежливо относился, насколько позволяют манеры — может, он просто отвечает добром на добро, редко, но и такое бывает в жизни.

Помню только, как его котенок, тогда еще мелкий комок шерсти, прыткий, как ошпаренный заяц, выбрался из коморки и драпанул в приоткрытую дверь фабрики. Три Полоски, небось, сладко похрапывал в полдень, а эта рыжая зверюга десяти сантиметров от полу незаметно шлялась между лентами конвейера. И то ли у него чесался зад на приключения, то ли просто неудачно прыгнул и сам не понял, как поехал в жерло убийственных механизмов. Хорошо, я был рядом, а то одна мягкая игрушка внутри другой оставила бы кому-нибудь в магазине детскую травму. В общем, это был первый случай (второй сейчас), когда Три Полоски покинул пост и проявил свой яростный крик матерого самурая на пенсии.

И поэтому он оставлял дверь на фабрику открытой и впустил меня, а сегодня даже пожелал спокойной ночи под конец — так-так, а тапочки в этом отеле случайно не выдают?

Первым делом я прошмыгнул в душ и долго стоял под напором воды, чуть жабры не отрастил — я выглядел ужасно, пах еще хуже, и какое райское блаженство выключить мозг и смыть с себя всю гадость паршивого дня! На лавке в душевой валялся один журнальчик из серии тех, что должны прятаться, как минимум, под диваном. Луи, гаденыш, разбрасывает такие вещи по фабрике, у Мудрого Филина давление за двести подскочит от давно забытых образов, но, признаться, знает французик толк в… чтении — сюжет слабоват, но персонажи красивые, в смысле, хорошо напечатаны, тьфу ты, прописаны, я хотел сказать. Я позаимствовал ненадолго под горячую воду, глянцевые толстые страницы и не такое стерпят, будто для душа и созданы, прости, Оля, ситуация безвыходная.

С моего ухода в раздевалке ничего не поменялось, шкафчики для личного барахла и одежды все так же стояли в ряд, как солдаты в шеренге. Их никогда не закрывали на ключ — во время работы мы на своих местах, да и кому вообще нужны чужие затертые штаны и сменная обувь. Я развесил мокрые пожитки на дверцах, плюхнулся на диван, второе чудо здешней берлоги, и минут десять трясся в одних трусах, пока не согрелся. Потом лениво подтянул рюкзак и достал оттуда медведей, ощупал их (фух, не намокли!) и посадил на спинку дивана, прямо как мама в детстве.

— И не нужно на меня так смотреть! Я вообще не виноват, что этот Фирдан оказался тем еще черствым сухарем, на полном серьезе вбил себе в башку, что вы кусаетесь, прямо как в дешевом ужастике каком-нибудь. Мистер Фирдан… Хм, на кого же он похож? Пусть будет слон — он не шибко толстый, но далеко не в форме, хотя ростом не вышел, прямо как Бенедикт Савва, зато нос у него и правда громадный, а кожа серая, сальная и волосатая. Вот только сомневаюсь, что за этой кислой, как полугодовалые оливки, рожей есть хоть капля мудрости[2], ходячий замученный кризис среднего возраста — пристрелите нас, если мы с Олей когда-нибудь будем такими же.

Я сильно тряс ногой от раздражения, и один медведь решил покинуть спектакль раньше положенного, упал на ляжку и отскочил на пол. Пришлось поставить на место — понимаю, мне тоже не хотелось бы все это слушать, но а кому сейчас легко!

— Вот нельзя было просто заткнуться и купить! Еще и этот сын его… Как будто впервые показал игрушку африканскому ребенку, у которого до этого из развлечений были камни, дерево и солома. Что-то мне подсказывает, у него и таких нет. Вроде это я не люблю детей, но для такого надо совсем извергом быть, даже жаль мальчика. Баловать не хочет, видите ли — я считаю, это все-таки жадность, мерзкая убийственная штука, смертный грех как бы. Вот же… Жадный Слон — гениально, так и буду звать его, пока не изменю мнения, то бишь всегда!

Злость согрела кровь на пару градусов, но стало неловко от идиотских мыслей, мол, сейчас на фабрику ворвется Мудрый Филин собственной персоной, ручку забыл, ключи или еще чего, увидит свет и непременно заглянет в раздевалку. Полуголый бездомный парень удивит его даже больше славного журнальчика в душевой… Так, а ну, брысь из головы, навязчивая чушь, есть темы поважнее на подумать! Например, как бы он мудро не уволил меня завтра или через пару дней, по-любому же не спроста послал в такую заведомо безвыходную ситуацию, чтоб без шансов. Итак, что мы имеем? Жадный Слон жаден, тверд в своей тупости и туп в своей твердости — опять теребить звонок нет смысла, проще подкинуть ему игрушку и самому заплатить, но я на мели. Или попросить помощи у… Черт!

Я метнулся к штанам на дверце первого шкафчика, диктофон выпирал в заднем кармане, вернулся на нагретое место и долго крутил его в руках, с виду хищник, который играется с добычей, а на деле просто боялся. Была не была — поклацал пару кнопок, молился, чтобы не удалить сообщение, но вдруг замигала красная точка и в динамике закричало:

«Лжец ты! И трус! Армани Коллин, ты просто невыносим! Как тебе хватило наглости сбежать из дома, ничего не сказав, игнорировать мои звонки и ночевать на своей проклятой фабрике? Я волновалась, я не знала, кому звонить и у кого спросить за тебя… Да я всю ночь прорыдала без сна из-за такого придурка, как ты! Сегодня мне показалось, что я видела тебя в магазине, — уже с ума схожу! Мне хочется верить, что так и есть, а не в то, что это действительно был ты. Я уже ни черта не понимаю! Что происходит, ты можешь мне объяснить?! Ладно, вдох-выдох… Прошу, если у тебя осталась хоть капля совести, теплоты и любви ко мне, позвони, как только услышишь это. Я буду ждать».

— Эй там, на диванных трибунах, почему завоняло игрушечным осуждением? Думаете, мне приятно слышать родной голосок беспокойным, надрывным, чуть ли не истеричным? И да, здесь и правда моя вина, я уже вторую ночь не появляюсь дома… У нас дома. Почему? А не ваше это медвежье-плюшевое дело! У вас все куда проще — папа Тед и мама Бетти буквально созданы друг для друга, никаких тебе ссор, скандалов, и внезапных «А ты бы хотел малыша?» и глупых отшучиваний, вроде «Да, конечно, завтра позвоню знакомому аисту, забронирую местечко для нас». Потомство вообще делается без вашего участия и никак не мешает вам жить… Лучше скажите, что теперь делать. Набрать ей? Не думаю, что она будет рада — да, знаю, она прямо так и сказала, позвонить, но я пока не могу ответить на вопрос, который заварил всю эту кашу.

От скребков кошек на душе я достал из рюкзака телефон, бездумно открыл список контактов и пролистал до шутливых трех букв[3] — Оля; не Олечка, не дорогая, любимая, зайка-кися-курочка или как еще нелепо обзывают своих любимых в отношениях. Просто Оля, моя Оля. Засмотрел ее имя до дыр, раз за разом пробегал взглядом, а палец трусливо дрожал над кнопкой вызова. Я правда хотел услышать ее, вернуться и поговорить, но слова испортят вообще все, а пока что испорчено только девяносто девять процентов. Какой бред в жизни творится, сижу в раздевалке пустой фабрики, в одних трусах, и болтаю с мягкими игрушками — диагноз, не иначе!

Звуки за окном застали меня врасплох, и я замер, как суслик в дикой природе, уши концентрировали каждый звук. Прямо за стеной кто-то крался, причем еще хуже меня, шаркал обувью на каждый шаг — и тут два варианта, либо неопытный мелкий воришка, либо матерый бандит, который попросту не утруждает себя скрытностью. Я бы и не паниковал раньше времени, но Три Полоски как-то возмущенно вскрикнул, и вот опять тишина, еще гуще, прямо-таки космический вакуум, а шорохи где-то внутри… Все очевидно, одинокого дряхлого старика вырубили одним ударом, а теперь летят мотыльками на свет в раздевалку. Теперь уже точно можно паниковать!

Бешеным тараканом я пробежал к шкафчикам, почти запрыгнул в штаны и напялил кое-как рубашку — если застрелят, всяко лучше, чем в одних трусах быть. Я, конечно, встал в боевую стойку, но быстро понял, что кулаки пули не отражают, да и медведями особо не подерешься, обшарил раздевалку — что-то никто из парней не носил с собой кастеты, биты или боксерские перчатки, странные они какие-то. Хотя бы у Луи на полке лежал карманный фонарик, светил убого, немощно, как престарелый светлячок, но попытаться ослепить кого-нибудь можно… Просто отлично — никогда ничего не происходило, но я тут уже второй день, пора бы и ворам нарисоваться! Я что, магнит на неприятности — кому вообще придет в голову грабить фабрику игрушек, разве что внутри них спрятаны инопланетные камни, которые перемещают в другие миры, а если нет, то я и не знаю…

В дешевых фильмах-ужастиках пугают одинаково, как бы по одному сценарию, будто кто-то придумал эту чушь, и за ним все стали повторять. Случается странность, лампочки мигают морзянкой или за окном шастают оборотни на пару с вампирами, а герой, обычно полный имбецил, утоляет тупую жажду вопросов, мол, а что, а где, а почему. Что — монстр; где — рядом, ты же слышал звуки; почему — вопрос философский, но суть ясна, оно хочет тебя сожрать. Выход прост, если ты не на космическом корабле, в смысле линяй как можно дальше оттуда. Нет же, он тащится в самое логово зверя, едкая зеленая слюна уже капает с потолка, а ему все не терпится увидеть жуткую морду. И только потом можно сверкать пятками под аккомпанемент своего визга, времени на это часто уже в обрез.

И раз я знал все это, тогда какого черта повторял сюжет дешевого ужастика? Ответ в тридцать девятом и сороковом словах прошлого абзаца.

На фабрике прямо-таки разлили ведро темноты, дохлый луч фонарика даже под ноги светил неумело, я прошел душевую больше по памяти. Зато ничто не мешало его уличному собрату плюнуть каплей света внутрь, то бишь дверь открыта настежь, еще и каморка Трех Полосок пустая — да он крышу зашел проверить, просто очень тихо, на темную, не вижу ничего странного! А хотя вижу, от порога тянулись куски грязи, какие-то разводы и следы, то ли мои, то ли старика, другие варианты запрещены. Кого я обманываю, тут и дураку понятно, дождь переполнил сточные трубы, из них выплыло что-то скользкое и гадостное, оно решило насладиться тартаром из человечины — сначала старой, а самое вкусное под конец, я тоже так делаю. Бежать-то все равно некуда, остается превратиться в неандертальца, который с дубиной (фонарем-карликом) гордо, даже если и недолго, защищает свое жилище и право на завтрашний день.

Бродить по рабочему цеху было, мягко говоря, неуютно, я вспомнил всех монстров с экранов и страниц книг, еще парочку выдумал, чтоб не расслабляться. Ощущение, как если бы шел в скафандре по дну океана, приборчик пытался показать мне тамошних глубоководных животин, но темнота темная и темнота подсвеченная — одна соль. Короче, я выключил фонарь и подождал с минуту, зрение потихоньку привыкало.

Я протопал к кладовке, где спокойно себе простаивали ведра, швабры и тряпки времен Второй Мировой на пару с бутылками моющего повышенной едкости, никаких щупалец и слизи. И тут мне на плечо падает чья-то рука, а может, клешня или бензопила, в ту миллисекунду плевать было, я круто развернулся, как на карусели, по велению древних инстинктов отпрыгнул оголтелой кошкой внутрь. Сильно приложился затылком к полке, на секунду увидел карту созвездий и схватился за больное место, другую руку выставил перед собой, полностью растерянный — эх, монстр, сейчас ты получишь самый легкий обед в своей скользкой жизни.

— Это я, мистер Коллин, — сказал монстр. Погодите, монстры не знают моего имени, да и других тоже, они же тупые, и уж точно не будут вежливо здороваться с едой.

Три Полоски явно решил, что успокоил меня этим, повернулся спиной и с умно-подозрительным видом стал рассматривать черное полотно цеха, а я тем временем пародировал приступ астмы.

— Вы не видели его?

Кого, черт бы побрал этого его, Его? Мудрого Филина, Элвиса Пресли или спасителя Христа? Пока что никого из них, но еще одно такое подкрадывание сзади, и я пообщаюсь с Гиппократом, Колумбом, Кеннеди, Хичкоком и кучей других интересных личностей на том свете.

Сзади что-то сдвинуло картонную коробку, свалило на пол домино из бутылок с моющим и быстро зачавкало по полу. Я чуть не запищал на манер полицейской сирены, страх перед насильственным прыжком в кислотный желудок — это ничуть не стыдно, я считаю. На удивление все обошлось мирно, существо проскочило мимо нас и засеменило, казалось, десятком ног, куда вели его сотни глаз. Наш самурай не только не вздрогнул, но и расправил грудь, недовольно рыкнул, как лев, и вперед за антилопой. Шел, правда, неспешно, уверенно, как неумолимый киборг-убийца, непонятно, кто кого еще пугал, и ведь монстр это чувствовал, волновался, сбивался с пути, вот напоролся на конвейерную ленту, а потом вообще запутался в проводах. Огромная стариковская лапища уже тут как тут, схватила его за воротник и потащила на вытянутых руках прочь.

На улицу Три Полоски вышел гордым и довольным, будто поймал редкого зародыша — вот он, посмотрите, детеныш рептилоида, сын Ихтиандра, марсианский ребенок. Свет испортил все ожидания, зародыш оказался человеческим, причем лет одиннадцати от роду, со смутно знакомым лицом, которое я видел пару часов назад в доме Жадного Слона.

— Неожиданный случай, — сказал он, когда ослабил хватку, разгладил воротник. Парень стоял с дерзко-испуганным видом, терял отличный шанс на побег. — Все прошлые разы приходили подростки командой из нескольких человек, полные возрастной уверенности и хамства, чаще до наступления темноты и стремительно удалялись, после того как я их отпускал.

— Красть игрушки? — сказал я.

— Не знаю, что подвигает юных людей на подобный поступок — скука, глупость или безысходность, — но уже дважды в этом месяце на нашу бетонную крепость совершались варварские набеги. Мой возраст может навевать мысли о том, что я не увижу, не услышу и не остановлю их, однако, как показывает опыт, внешность крайне обманчивое явление.

Говорил Три Полоски совершенно спокойно, казалось, мальчишке пора писать завещание пары конфет друзьям, а то с минуты на минуту у него будет на одно ненужное отверстие больше. Но пока что старик только направлял свои полоски лица на виновника — непонятно, проклинал, улыбался или вспоминал, где оставил катану (и лопату).

— Я не вор! — сказал парень возмущенно и поправил лямки рюкзака за спиной.

— Ваши действия противоречат поступкам, молодой человек. Ты крался, выждал удачное время, когда я открою дверь фабрики для проветривания, и промчался внутрь, точно кошка, укравшая со стола щедрый кусок рыбы.

— Потому что вы побежали за мной! И выглядели очень жутким…

— С этим не поспоришь, — вставил я свою копейку.

Три Полоски выстрелил невидимыми глазами мне прямо в лоб — шут его знает, что это значило, но явно ничего хорошего, как бы меня не насадили на шампур за компанию. Я вспомнил, что вообще-то языку место за зубами, а я тут еще и на птичьих правах обитаю, и на всякий случай отошел на полшага.

— Мне нужно было к нему. — Кривой палец паренька обвинительно торчал в мою сторону. — Он сказал, что продает игрушки и работает на фабрике. Я еле нашел адрес в старых газетах… Я понимал, что уже поздно, но хотел спросить, вдруг еще можно купить. А вы выскочили из этой будки, и я испугался…

— Это правда, мистер Коллин? Вы знакомы?

— К сожалению, да. Это его отцу я пытался продать игрушку сегодня… И какого сыра ты здесь забыл?

— Купить игрушку, я же сказал.

— До завтра вот никак не подождет?

— Нет, — буркнул он раздраженно, будто я сказал какую-то глупость.

— Бесплатно ты только приглашение в обратную сторону получишь! Твой отец хоть согласился купить и дал деньги?

— Нет, но я и сам могу.

Дерзости этой малявке не занимать — что он сам может, разве что в туалет сходить, бесит жутко, приперся тут под ночь, без родителей, еще и дразнится заветной отсрочкой увольнения.

— Мы в затруднительном положении, мистер Коллин.

— Разве? По-моему, план простой, этот паренек разворачивается на сто восемьдесят и топает отсюда прямиком домой, желательно никуда не сворачивает, а родителям вешает лапшу, мол, проводил кучу девчонок по домам, каждая в разной части города. Надеюсь, все понимают, что творится в городе? Нам с вами влепят пожизненные, если узнают, что он тут ошивался в такое время.

— Неужто вы, понимая серьезность похищений, тем не менее советуете отправить его одного домой? Нет, подобного я допустить не могу. Равно как и оставить фабрику без своего надзора.

— Я его не поведу! Там полиция во всю разъезжает, а я тут с чужим ребенком, и вообще уже запрещено бродить по улицам… Точно, сбегаю за телефоном, скажем офицерам самое удивительное, то бишь правду, и они отвезут его к родителям, а те вставят ему по первое число. На том и распрощаемся!

— Боюсь, мистер Коллин, в вашем положении полицейские — это не лучшее, с чем бы вы захотели столкнуться, ведь они могут осмотреть всю фабрику. А поскольку случай — и я как невольный его участник — выглядит весьма подозрительно, полагаю, их машина еще несколько дней будет проезжать рядом с фабрикой, учтите это.

Старик прав, мне дорога в холодную камеру на ближайшую ночь, пока Оля не заберет. Вот же засранец мелкий — это наглый шах в нашей странной партии!

— Тогда сам звони родителям!

— Ха-ха… — заржал он, я завис от неожиданности. — Ой, простите, я правда забыл телефон дома. Нужно было быстро собираться, вот и…

— Дай угадаю, наизусть номер ты не знаешь.

— Угу.

Мне хотелось ударить его. Детская глупость может стоить нам кучи проблем, а ему весело, насмехается он.

— Что за напасть…

— Не напасть, а интереснейший случай, мистер Коллин. Посудите сами… У этого мальчика получилось незаметно сбежать из дома, найти вас, что довольно-таки непросто, учитывая, что он ничего о вас не знал — случайность на случайности; и все сложилось так, что ни одним из способов мы не можем отправить его домой. Мне кажется, сама судьба велит вам знакомство.

— Что-то мне все меньше нравится эта ваша философия.

— Что ж… — заключил Три Полоски голосом судьи. — Тогда я приношу искренние извинения за свои поспешные суждения и действия и прошу пройти внутрь, молодой человек.

Мат — и шахматный, и словесный.

Примерно через пятнадцать секунд, девять из которых мы шли в раздевалку, я пожалел, что согласился, и уже думал сдаться полиции или просто связать это существо. Он побежал к шкафчикам, будто видел их только в кино и на картинках, откопал невесть где еще один журнальчик из того же раздела, что и в душевой — пришлось мигом конфисковать на ближайшие года три хотя бы. Шило в заднице потянулось к игрушкам и небрежно плюхнулось на диван, тот качнулся добротной такой волной, но выдержал, а то я начал сочинять тысячу и одну отговорку для Мудрого Филина. И вот паренек занялся медведями, закрутил их, чуть ли не затискал до смерти, но самое главное, вел себя тихо и спокойно — воздушная тревога, у нас тут сюрреализм в чистом виде происходит! Какой же ты садист, Жадный Слон, раз довел сына до такого, в наше время дети писаются от счастья только с приставок.

В правом конце нашего пятизвездочного отеля находился буфет — громкое название для столика и кучки дряхлой кухонной утвари, но нужно быть оптимистом. Электрический чайник окружали три пачки лапши быстрого приготовления, а рядом доживала век газовая плита времен отцов динозавров. Был еще холодильник-нахлебник, который жрал энергии намного больше, чем морозил, но как полка для еды сойдет. Я клацнул кнопку чайника, открыл пачку лапши для себя, вторую — тоже себе, только понял, что не ел полдня, могу и мамонта за два укуса проглотить. Так уж и быть, третью отдам мелкому, надо же соблюдать какое-никакое гостеприимство, да и дольше тишина будет, хотя набитый рот детям не такая уж и помеха. Кипяток отправился по двум порциям — одна для него, а свои я высыпал в один пластиковый контейнер. Всю эту манну небесную поставил на столик с двумя стульями, за них вечно борьба идет, а сейчас прямо-таки ужин в ресторане, правда без салфеток.

— Эй, как там тебя… Ви-и… ктор? Иди есть!

— Я Виктим! Вик-тим.

— Слабая команда? Что за дурацк… — Я прикусил язык, вслух такое не говорят же. Нужно срочно обозвать его как-нибудь, можно даже рассказать, мелкие вроде любят панибратство. Вот только я был голодный, мозг наполовину отмер, а последняя крошка думала только о золотистых ниточках лапши в тарелке, поэтому гениальности не случилось. — Нет, так не пойдет! Я буду звать тебя ДеВи, сокращенно от дерзкий Виктор.

— Да я Виктим, сколько повторять! А почему это я дерзкий? И мне не нравится имя Дэйв.

— Не Дэйв, а ДеВи, ты чем слушаешь? Короче, хватит чесать языком, ешь давай!

За пару минут болтовни лапша превратилась во что-то аппетитное, и запах специй с химическими добавками приятно бил в нос — чудо питательной инженерии, не иначе! Я набросился на еду без правил и ограничений, как измученный пустыней бедуин на чашку воды, забыл, что чавкать и хлюпать не особо прилично.

— Это не вредно?

— Разве что в культурном плане — на родине меня бы за такое распяли, но сделаем скидку на то, что я одичал вдали от дома. Это дешевая яичная лапша, и ее не надо готовить. Если недостатки и есть, то их с лихвой перевешивают удобства.

— Я читал, что там много каких-то штук, от которых живот будет болеть.

— Как видишь, я живой, а если некоторые перестанут портить аппетит замечаниями, то буду еще и счастливый.

Неожиданно мне захотелось рассмотреть его, а то все украдкой, побыстрее отводил раздраженный взгляд. Он взял все хорошее от внешности отца, то бишь совсем немного, больше, подозреваю, в мать пошел. Вообще и не скажешь, что это сын Жадного Слона — может, и слоненок, но не с серой кожей, а очень даже с розовой, прямо-таки Дамбо, вряд ли летает, но такой же лопоухий. В целом, миловидный, девчонки будут в восторге через пару лет, улыбка с ямочками, глаза блестящие, но наивные до жути — ничего из этого я не видел пару часов назад, в смысле рядом с отцом.

— Что за синий прямоугольник на упаковке, ты знаешь?

— Это значит, что пластик экологически чистый и безвредный.

— А есть грязный и вредный?

— Да, тот, который сотни лет разлагается в земле.

— А этот сколько?

— Не знаю. Ясно, что поменьше.

— А как он попадает в землю?

— Люди мусорят, если ты не знал.

— Я не мусорю.

— Молодец, далеко пойдешь…

— Я думал, пластик должны сжигать на свалках.

— Должны. И кстати, это тоже не особо полезно для атмосферы.

— А как тогда полезно?

— Так, слишком много вопросов, а я что-то забыл подготовиться к лекции о защите природы. И вообще, когда я ем, я глух и нем — знакомо такое?

После этого ДеВи резко притих, как если бы я задел какую-то ржавую струну души — судя по его папаше, сомневаюсь, что у них за столом теплая семейная атмосфера и каждый рассказывает, как прошел день. Вот он и уставился на свое отражение в бульоне, лениво колупался в лапшичных кудрях, будто ловец жемчуга в водорослях. Только хотел сказать, мол, золотой ребенок, видали и намного хуже, а он издевается, то трещит без умолку, то молчит, как памятник с кладбища, в такой гробовой тишине и дышать неловко, не то что есть.

— Ты вообще не попробовал, — сказал я. Сам быстро накинулся на порцию, желудок и правда разбух на половине тарелки и заболел, вот и старость наступает на пятки…

— Мы ужинали недавно. После этого я и ушел.

— Ты попробуй, а то потом будешь болтать, мол, сбежал из дома, а тот злой дядька на фабрике тебя голодом морил. Шучу, если что, обо мне ни слова.

Наконец-то он всосал немного лапши, которую намотал на пластиковую вилку, хоть и забрызгал все вокруг бульоном все вокруг. Сначала жевал с удивленным выражением, текстура и правда непривычная, а потом показал зубы, будто в кресле у стоматолога, и засиял, как лампочка под напряжением.

— Хм… А на вкус лучше, чем выглядит.

— То-то же! Ты правда никогда не пробовал такую лапшу?

— Нет, мама готовит вкуснее. Не похоже на пасту. Очень странно, но неплохо… А ложка для бульона есть?

— Может, тебе еще салфетку и зубочистку за такую цену? Смотри и наматывай на ус, шаг первый, берешь контейнер, шаг второй, приставляешь к губам, шаг третий, наклоняешь и пьешь. Все просто, справятся даже младенцы.

Крохотная порция что-то слишком быстро переместилась в его желудок, вроде как сытый. Ничего, от полного брюха клонит в сон, а значит, меньше мороки с ним будет, все продумано.

— Спасибо, злой дядька… — Он выпучил карие яблоки на меня, от такого внимания горло с трудом пропускало лапшичный бульон. — Мое имя ты знаешь, хоть неправильно говоришь, а свое так и не сказал.

— Зачем тебе?

— Чтоб… называть тебя. А то злой дядька как-то по-детски звучит. Да и не похож ты на дядьку. У нас такие старшеклассники в школе, а дядьки — это как детектив Рей. Я хотел сказать…

— Слушай, из-за того, что ты в прямом смысле ворвался в мою жизнь не делает нас друзьями. Присмотришь себе игрушку, раз так хочешь, и завтра распрощаемся на хорошей ноте.

Главное отличие детей от взрослых, что они не умеют как следует прятать эмоции, жизнь еще не научила этому полезному навыку. Вот и лицо ДеВи сморщилось, как столетнее яблоко на жаре, я представил, как он уже распланировал оформление странички в своем дневнике, что-то вроде «сегодня я нашел нового друга», и отвел мне пару разворотов в фотоальбоме.

— Я тебе не нравлюсь? — серьезно спросил он.

— В равной степени, как и все дети.

— Но я не ребенок!

— А кто ты? Взросленок?

— Подросток. Мне одиннадцать, а скоро будет двенадцать. Это ранний подростковый период, между прочим… Так почему ты не любишь детей?

И еще одно гадкое свойство мелюзги — им нужно знать все-все на свете, даже то, что не их ума дело, а если это секрет или кто-то не хочет рассказывать, будут канючить до посинения, знаем, проходили!

— Хорошо, расскажу, если обещаешь отстать. Я долго работал в приюте, присматривал за спиногрызами разной степени зрелости…

— То есть когда-то ты любил детей?

— Слушаешь ты явно не ушами, а выводы у тебя из кустов, я такого и близко не говорил. Меня туда отправил папаша, деваться было некуда. «Тебе уже четырнадцать, Армани, в твои годы я горбатился на двух работах и помогал отцу в поле, чтоб какие-то деньги в семью принести, а ты все развлекаешься!», — спародировал я карикатурным низким голосом.

— О! — вскрикнул ДеВи и поднял указательный палец, будто придумал новый закон притяжения. — Так тебя зовут Армани… Ар-ма-ни. Я такого имени не слышал, какое забавное.

— На свое посмотри!

— А что с ним?

— Проехали… Короче, папаша сказал, мол, я засранец, учеба у меня не ахти как идет, а в свободное время штаны дома протираю или выглядываю юбки девчонок по соседству. А ему, видите ли, нечем кормить моих младших сестер, будто это я виноват, что они с мамой явно не слышали о… Ладно, не важно. В общем, он совсем достал меня, я согласился и сильно пожалел об этом, очень сильно, чтоб ты знал. В душе не чаю, какой черт меня дернул идти именно в приют — наверное, там всегда нужны были руки, и я быстро понял почему. Тому принеси, этому подай, третьего помой, за другим убери, а тех отцепи друг от друга — и это две минуты рабочего дня длиной в десять бесконечных часов. Конечно, пара старух и повариха помогали, но больше проклинали меня за скорость и туполобость. Платили там гроши, а премией были нервный тик и куча синяков (мелкие умеют драться и щипаться, и ничего ты им за это не сделаешь). Правда один бесценный жизненный урок я вынес оттуда, выдолбил его на граалях памяти, что дети — это громкие, болтливые, шилозадные, охочие на внимание, писающие, какающие, достающие вопросами плачущие существа. Никаких плюсов я не заметил, хоть ты тресни. И не надо мне тут вешать лапшу про стакан воды в старости — после такого шансы дожить до старости резко падают в пропасть!

Наболтал я, конечно, знатно — ох и повезло ему с моей слабостью, в смысле если я начинаю говорить, то заткнуть меня можно кляпом или едой, а сам останавливаюсь в лучшем случае через час. На удивление, обошлось без града вопросов, бракованный ребенок какой-то мне попался, просто выслушал и больно задумчиво молчал, спасибо за бесплатный сеанс у психолога, чего уж там.

— Короче, сказку на ночь ты получил — вали спать! Честная половина дивана вся твоя, можешь даже с медведями в обнимку.

Какой-то наивной частью мозга я понадеялся, что так легко отделаюсь, ДеВи даже пошел к дивану, но вместо храпа загудела молния рюкзака и зашелестела бумага. Он уселся на диван с тетрадью и ручкой, плюшевое зверье чуть завалилось на бок, будто незаметно подглядывало в школьные каракули. Грецкий орех в башке смекнул, мол, раз делает уроки, значит завтра ему в школу и он уйдет отсюда с первыми лучами солнца, это меня ободрило. Но мне стало жутко интересно, что там можно думать с таким профессорским видом, брови нахмурены, невесть откуда на носу выросли круглые очки, от них глаза мультяшно-большие, зубы издеваются над колпачком ручки — не иначе как корень из отрицательного числа пытается извлечь. Я бросил контейнеры из-под лапши в мусорку, подкрался к дивану и выхватил тетрадь из расслабленных рук, развалился рядом.

— Математика, — сказал он, будто я походил на слепого без шрифта Брайля. — Я не понимаю, как это решать. И зачем, если в конце учебника есть ответ.

— Логика и мышление с неба не упадут. Для этого нужно научиться решать такие простые вещи.

— Простые? Это простые?! Страшно представить, что будет сложнее…

— Будет, поверь … Что ж, тебе повезло, математику я вроде как знаю, тем более такую легкотню из младшей школы.

— Средней вообще-то! Подожди… ты поможешь мне? — Он скорчил такую удивленную рожу, как если бы возня с домашкой не входила в огроменный список родительских забот и обязанностей.

— Нет, если хочешь испытать личное удовольствие от полуторачасового напряжения извилин, так и скажи.

— Нет!

Ох, погорячился я, сначала бы самому вспомнить — я не знаю, как и почему у меня получалась математика, но что-то в ней есть такое эдакое, но тут же надо по правилам, то бишь по-дурацки, никакого хаоса и романтики. Сложно было в первую очередь мне, попотеть, чтобы вложить элементарные вещи в сырую детскую головешку. За час-другой мы прошлись по всем стадиям принятия неизбежного, то бишь икс — это не буква алфавита, а неизвестное число, его-то и нужно найти, нет, он не может быть равен игрику (и это тоже не буква!), а про смену знаков при переносе я вообще молчу. Пришлось начать издалека, примерно за километр и по маленькому шажку, объяснил условие, суть решения таких задач и уравнений и даже сочинить что-то свое, чуть дальше по программе, чтоб жизнь медом не казалась. С пятого раза ДеВи решил задачу, слава Пифагору, который переворачивался в гробу, как мясо на вертеле, я сам уже думал, что без вина не вынесу эту пытку попугаем.

— Ух я покажу завтра этому Теодору Браско, что ничего я не бестолковый ученик! Можешь и дальше помогать мне с математикой?

— Держи ладонь шире! Мои драгоценные услуги тебе не по карману, — сказал я и толкнул его в плечо, мол, шутка, я не соглашусь ни за какие деньги. — Жадн… кхм… Твой отец не помогает тебе?

— Нет, мы почти не видимся. Днем он работает, а я в школе, потом я за уроками, а он спит, смотрит телевизор или возится в сарае. Мы вместе только за ужином и все равно он читает дурацкие газеты и молчит. Перед сном заходит на пару секунд убедиться, в кровати я или нет. И то я знаю, что его мама уговорила, а мне кажется, сам он вообще не разговаривал бы со мной. Вот увидишь, Армани, он даже не заметит моей пропажи!

Мне стало жалко его, я правда хотел ляпнуть что-нибудь ободрительное, но язык лежал пластом, а в мыслях перекати-поле. Отчасти я понимал все это, мой отец тоже не душка и вряд ли у нас когда-то была неделя без выяснения отношений — как странно, что дети так не похожи на родителей, дурной нрав, значит, свой он мне засунул в ДНК, а взгляды на жизнь зажал, мог бы пахать себе поле и сахарок похвалы сверху получать. Я поэтому и уехал подальше от списка недовольств и советов в мой адрес, аж в другую страну, чтоб наверняка. И хорошо, он не знает, что меня давно выгнали из академии, а еще я живу в квартире девушки, и хоть не концы с концами сводим, но весьма скромно — это будет прямым разрешением высказать, что я бездарь, лентяй и ничего не добился в жизни! Хоть бы раз поддержал и принял что-нибудь в моей жизни… И кто мне объяснит, зачем заводить детей и диктовать им, как жить, или вообще плевать на них с высокой колокольни? Сопляки и так не сахар, а родитель из меня никакой, разве что стать одним из таких отцов — это худшее, что можно придумать в жизни. И вот что мне ответить Оле?

— Кстати, что у него за пунктик на игрушки?

— Не знаю… Просто он никогда не покупал мне их. Конструкторы и пазлы были, но не мягкие игрушки…

— Может, в детстве за ним страшная ожившая кукла с ножом гонялась?

— Я бы очень хотел, — продолжал ДеВи. — Ты не поверишь, но с игрушками… спится спокойнее, без кошмарных снов и… других странностей тоже. У всех, у кого они есть, ночи проходят спокойно.

Почему уже трижды за день я слышу прямо или намеками, что плюшевое зверье с какой-то стати играет роль ловцов снов. Два раза можно принять за совпадение, но если что-то случается чаще обычного, у такого все шансы оказаться правдой. А чертовщина самая что ни на есть странная творится — сначала маньяк этот, ни подозреваемых, ни улик, зато дети испаряются прямо из кроватей, как по волшебству, а теперь какой-то бред с игрушками. Вот хоть ты тресни, а волей-неволей чувствуется связь, надо как-нибудь залезть в гнездо Мудрого Филина и прошерстить на предмет странного — чисто на всякий случай, доверяй, но проверяй!

— Ты поэтому пришел вроде, медведя купить?

— Да, точно… Можно я выберу какого-нибудь сейчас?

Скорее всего, лапша была с запрещенным секретным ингредиентом, а может, меня укусила радиоактивная муха, по-другому не могу объяснить свое воодушевление. Дело в том, что игрушки за неделю уже упаковали в коробки, осталось завтра загрузить утром и в путь по магазинам, а включать повсюду свет и конвейер, успокаивать Три Полоски, мол, это не вечеринка и полиция не приглашена, не хотелось от слова совсем. И никогда не подумал бы, что стану делать это ради ребенка, которого знаю от силы пару часов, но он и правда паренек неплохой, раздражает чуть меньше, чем мог бы, и мне даже захотелось порадовать его. Что происходит, надо температуру померять и прививку мне срочно!

Спустя четвертину часа я открыл дверь раздевалки, будто настоящий швейцар, не хватало красной дорожки и хлопушек с конфетти. ДеВи смотрел на конвейер, как пещерный человек на зажигалку, а для лучшего вида пришлось потащить его на мостик, где не так давно потерпела грехопадение Богатая Выскочка, я не врал, что здесь создание игрушек как на ладони.

— Эта железная анаконда, — начал я голосом ведущего программы «В мире игрушечных животных», — клепает сотню мягких игрушек в день. И сейчас мы увидим, как же плодится любимое всеми нами плюшевое зверье. — Я тыкнул в кнопку на пульте управления и указал пальцем на тканеприемник. — Вон та змеиная пасть — это начало начал, куда я загрузил плюш для очередного Тедди. Наш механический удав глотает квадрат ткани, и черная лента утаскивает его в первую часть конвейера. Тут выбирается папа Тед, мама Бетти или медвежата, а машина грамотно вырезает форму, чтоб минимум обрезков. Видишь, получился силуэт медведя, потом автоматические клешни высыпают в центр набивку, допустим, синтепон, и все это сшивают, но роботам нужна страховка, приходится просматривать швы, убирать лишние нитки и так далее. А теперь последний и самый любимый этап, после которого это не просто игрушка, а произведение интеллектуальной мысли на творческое искусство! Как видишь, лента заносит медведя на второй этаж, где мы цепляем украшения — стандартные глазки в виде бусин, одежда там всякая вроде рубашек, платьев и бантиков, или что-то совершенно новое, в стиле какого-нибудь персонажа фильмов или книг. Главное придумать, а там уже загружаем макет в умную электронику и она клепает копии. И в самом конце наш питон… выдает, скажем так, готовый продукт.

Мелкие кулачки крепко обхватывали перила платформы, чуть дрожали от волнения. ДеВи забыл, как моргать, от восторга, глаза сверкали каким-то волшебным блеском, будто бы в первый раз увидел отца в наряде Санты и еще не сомневался в существовании мифического старика. Одним словом, радости полные штаны, и я вместе с ним улыбался, хотя через минуту тишины начал бояться — вдруг еще потеряет дар речи буквально, мне же потом отвечать и объясняться за него. Что нужно ребенку для счастья? Кому-то и сотни таких игрушек не хватит, а этому всего одну (и хорошего папашу в придачу).

— Конечно, это я тебе вкратце рассказал и до жути радужно — на самом деле каждый пункт делится на несколько, там есть куча функций, ответвления для особых заказов а-ля больших медведей, да и лента часто ломается, нужно чинить, смазывать. В общем, работа не пыльная, но мозги кипят иногда, тяжелые, будто в пять килограммов.

Не было желания проводить ту же долгую игру, что и с Богатой Выскочкой, я оккупировал пульт управления и с минуту настраивал программу на свой вкус. Механизм заработал в поте шестеренок, пыхтел на нас от возмущения, мол, это свинское нарушение прав железяк на отдых. На втором этаже я подбежал с зачатком медведя к нашему столу, нацепил детали и одежду, какие были под рукой, и отпустил в последнее звено перед рождением. Мы застучали кроссовками вниз по лестнице, когда аппарат справился, тяжело вздохнул и заглох, обоим не терпелось увидеть конечный результат. Как по мне, вышло достойно, цвет приятный пепельный такой, из одежды шляпа, пиджак, галстук-бабочка и трость, в меру ярко, в меру спокойно. ДеВи сразу же схватил игрушку в пустом контейнере, обнял, помял все приличные и неприличные медвежьи места, а сияющие глаза размером с покрышки и улыбка от уха до уха вполне красноречиво оценили мой труд.

— Это чудесно… — прошептал он, на большее не хватило.

— А то! У многих есть игрушки, но мало кто видел магию их изготовления. И это завораживает даже на стотысячный раз. Только вот не хвастайся никому — помни, ни тебя, ни меня здесь не было, это обман зрения, слуха и всего остального!

— Я могила, Армани! Да и кому — у меня нет друзей почти что. Только одна девочка из параллельного класса… И она тоже без игрушек. У нее нет родителей, а злая тетка почти что бедная. Вот и хотел… для нее.

Я напряг лицо и живот, чтоб не расхохотаться — дело в том, что он покраснел, потупил взгляд в пол, как неумелый актер кино, еще и водил носком по бетонному полу, переминался с ноги на ногу, пока сердце отстукивало вальс. Ах, соплячья влюбленность — что может быть смешнее и умилительнее в своей наивности! Делаю ставку, мол, чуть позже девчонка влюбится в какого-нибудь засранца с родословной получше и забудет о нем, но через пару лет появится вторая, третья и так далее, мужские журнальчики будут брать у ДеВи ловеласное интервью, а эту первую любовь он и позабудет, как звали.

— Деньги-то хоть есть? Бесплатно я тебе ничего не дам, даже не рассчитывай!

Он затопотал в сторону раздевалки, как стадо слонов, и мигом примчался обратно, будто я уже устраивал аукцион, кому бы втюхать этого медведя. В детском бумажнике оказалось весьма неплохая сумма для малолетки, ДеВи достал и пересчитал купюры, сунул мне все, хотя я даже цену не назвал — какая деловая колбаса этот метр в кепке!

— Надеюсь, хватит…

— Откуда у тебя столько?

— Папа дает на школьные обеды. Я сэкономил немного с прошлого месяца, а это на следующий.

Ого, то есть он сбежал из дома, нашел эту фабрику, вынудил меня склепать игрушку и планирует целый месяц голодать ради какой-то там подружки — тупо и благородно, как раз в духе любови-моркови. Ох Жадный Слон, твой сын идет на такое ради кого-то — я, конечно, не одобряю самопожертвования, но в роддоме явно ошибочка вышла, смотри и учись хотя бы этому! В другой раз я бы закрыл глаза на нехватку пары купюр, тем более зарплата не за горами, но так нельзя, сначала игрушка, вторая, третья, потом букет цветов и кольцо с бриллиантом, а в первую очередь нужно о себе думать. Это мне можно сидеть на нищенской диете и пичкать себя лапшой, а в детстве каждый кусок мяса важен. Вырастет еще низкорослым задохликом или получит какую-нибудь язву желудка из-за этого, а меня потом будет мучить язва совести.

— Эй, Армани… Ау-у! Ты красивого сделал. Виолетте должен понравиться цвет. Наверное…

— Девчонки не повод плохо питаться! — сказал я резче, чем хотелось, он аж встрепенулся. — В смысле нельзя каждый месяц не есть. Сначала ей, потом себе захочешь, еще кому-то — в итоге умрешь с голоду, зато с игрушкой в руках… Я хочу сказать, что у тебя есть отец, и это он должен купить тебе (или дать деньги на подарок).

— Но он никогда в жизни мне не купит! И ей тоже… Прошу тебя: это очень важно. Продай! Или я все равно завтра куплю в магазине.

— У тебя не хватит на красивую подарочную.

— Ей бы любую… — ДеВи чуть ли не плакал, будто без плюша в домашней аптечке она может умереть. — Ты не понимаешь!.. А если монстр заберет ее? Так все и происходит. Сначала разные ужасы, а потом… Это правда! Она говорила… ей уже что-то странное мерещится…Я… я…

Сегодня я вообще сам не свой какой-то — дело в том, что хуже сопляков только заплаканные сопляки, вот и пришлось обнять его по своей воле, но только чтобы не разнылся окончательно. Он чуть ли не бредить про каких-то монстров начал, я мог еще поверить, что счастье от игрушек приглушает кошмары, но чтоб маньяк был инопланетно-мистическим, да ни в жизни! И все-таки даю слабину, это мило, что на фоне похищений дети боятся друг за друга не меньше, чем родители за них, а в случае с Жадным Слоном — даже больше.

— Добро, он твой, — сказал я спокойно и отлип от него.

— Спасибо, спасибо! Вот, возьми…

Он попытался всунуть мне деньги, смятые в кулаке, но я отмахнулся и ткнул плюшевого медведя ему в грудь.

— Ни слова, пока я не передумал… Лучше устрой своей девчонке настоящее свидание в кафе и заточите там огромную пиццу в мою честь — за те дни недобора калорий. И в следующем месяце обедай как надо, а не занимайся ерундой.

Прочитать мысли в этой головешке я не смог, но он засветился ярче всех лампочек на фабрике и так крепко сжал меня, что лапша чуть не полезла обратно, позвоночник хрустнул во всех местах за десятилетний пропуск зарядки. Вообще я подумал, что можно было бы и ему сделать такую же за бесплатно, пара игрушек для фабрики не проблема, а Мудрому Филину сказать, мол, дело сделано. Хотя он четко выразился — «продать» плюс «Жадному Слону», а не «подарить» плюс «его сыну». Какое-то время дьявол на плече уговаривал сделать это и понадеяться, что папаша не выбросит игрушку, а то и меня уволят, и мелкому ничего не достанется, но я сдержался — рано с козырей идти, пока колода полная!

После этого ДеВи еще тысячу раз поблагодарил меня, буквально на каждом шаге к кровати, но выдохся и успокоился — теперь можно и на боковую. Сначала я хотел пожертвовать ему весь диван на правах гостя, а себе постелить что-нибудь на полу, но он сказал, мол, я дурак, простужусь. Врезать бы ему за обзывательства, но он дело говорил, что-то я совсем уже того, спать в стиле буддийских монахов не входило в мои планы. В общем, он примостился рядом, я укрыл нас пледом из чьего-то шкафчика и через какое-то время всей этой неловкости зачем-то шепнул спокойной ночи, но он уже сопел в обе ноздри. Видела бы меня сейчас Оля, долго стояла бы в недоумении или звонко рассмеялась бы, как это было в наши лучшие времена.

[1] Вполне вероятно, что Армани отсылает к сериалу «Доктор Кто» и пространственно-временной будке-машине, которая больше внутри, чем снаружи. — Прим. авт.

[2] Во многих странах и культурах слон олицетворяет мудрость, силу и благоразумие. Так, например, в индуизме бога Ганешу часто изображают в виде человека с головой слона.

[3] В отличие от традиционной транслитерации имени Оля как «Olya» Армани использует «Ola», что созвучно с итальянским междометием «Эй!», однако все же смягчая звук на конце. — Прим. авт.

27.09.199 X г., 06:51 PM

Чердак дома семейства Фирданов

Пожалуй, как и любое явление на свете, ссоры имеют как отрицательные, так и положительные стороны. Разумеется, нет ничего приятного в том, чтобы чувствовать гиблое дыхание гневной атмосферы, представлять, как Фелиция и Виктим сидят в своих комнатах, тая обиду, отчего мои уши раскалились, подобно металлу. К тому же, я совершенно не считал себя виноватым, более того, истинно правым, на кого обозлились неведомо за что — за правду, здравый смысл! И все же была в этой бочке дегтя и своя капля меда: тишина и спокойствие, когда я оставался в одиночестве, желанном и блаженном, и законным образом можно было не отговариваться от совместного просмотра фильма или проверки домашних заданий. За это, быть может, я даже любил ссоры.

Наступали сумерки, и свежий прохладный ветер гонял дорожную пыль, трепал кроны деревьев вдоль улицы. После плотного ужина я люблю найти себе дело вне дома и заняться им до глубокого вечера, когда можно будет уже отправляться спать. Однако трава на газоне не достигла зрелости, нужной для стрижки, да и для работы косилкой уже поздно, почтовый ящик держался крепко, а дорожка к дому сияла, словно начищенная мылом. Моим спасением стала бочка для сжигания разного рода отходов с сухими ветвями яблонь и почившей сорной травой, что притесняла цветы на клумбе Фелиции. Недавний ливень обильно намочил все это, и клочки бумаги никак не могли создать полноценный костер. С целью найти средство для розжига, химическую дрянь, которая, однако, была незаменима в подобных ситуациях, я отправился на чердак.

Подниматься на второй этаж не было никакого желания, но вот я оказался между двух огней — двух комнат, нашей с Фелицией и Виктима, к счастью, запертых. Поверх моей головы на стене располагалась складная дубовая лестница, а в потолке — двойная дверца, ручки которой от пыли стали серыми. Мы посещали чердак редко по разным причинам: в тамошние горы хлама меня ничто не манило, а Фелиция вспоминала о нем только во времена генеральных уборок, остерегаясь лишний раз подниматься — она бесконечно боялась пауков, взвизгивала и впадала в панический страх при виде даже мелкого представителя их вида. Проложив себе ступенчатый путь, я распахнул чердачные ворота и с некоторыми усилиями пролез через проем.

Каждый клочок комнаты, если можно эту свалку таковой называть, был покрыт пылью высотой в несколько сантиметров и тотчас же мою глотку начало драть, как не всякого курильщика с многолетним стажем. Целые клубы пыли витали вокруг, подсвеченные одинокой лампой на тонком проводе, а следы тапочек оставались на дощатом полу, как на снегу. По всему проходу тянулись сети паутины, которые приходилось разрушать выставленной вперед рукой. Нужно будет сказать Фелиции, чтобы и не думала убираться здесь, потому как смысла в этом никакого и лучше как-нибудь заколотить дверцу.

Сколько же здесь бесполезной рухляди! Газовая плита, покрытая ржавчиной, когда-то чинно служила моей матери, а позже и мне, пока отец Фелиции не подарил на свадьбу электрическую. Соседство ей составлял холодильник, который морозил хуже, чем этот же чердак зимой, и где половина контейнеров не выдвигались. Вдали на старом комоде лежал набор инструментов — неудачный подарок Фелиции на одну из годовщин, поскольку по незнанию она купила совершенно не те, что нужны. Повсюду были разбросаны кухонные вещи: ручная мясорубка, давно замененная автоматической, миксеры, чайный сервиз — наверное, их оставила Фелиция, поскольку они лежали на полу у самого входа, будто кто-то бросил их, чтобы поскорее убежать. Пылесос, с которым я провел все детство, как нынешние нахальные дети проводят с игрушками, навевал воспоминания, а вот древняя стиральная машина раздражала, потому что еще в лучшие годы распадалась на детали от каждого взгляда. Казалось, продав это, можно было купить билеты если не в кругосветное путешествие, то хотя бы в театр.

Моль здесь летала преспокойно, никого не страшась, но мне стало не по себе, когда боковым зрением я различил особь, большую обычных во множество раз. Гигантское насекомое залетело в платяной шкаф, и я невольно двинулся к древесной башне, в щель которой залетело это чудо природы. Я распахнул дверцы шкафа и увидел, что оно оказалось воробьем. По непонятной причине он, самец, искавший пропитание снаружи, залетел на полку выше, в то время как этажом ниже дрожали от вечерней прохлады и голода его птичья пассия и отпрыск. В тонкой лапе воробья извивался червь, покрытый кусками земли, и все же тот не спешил отдавать добычу семье, но и сам не ел, будто нечто мешало ему, наконец, осчастливить семью. Я не стал тревожить бедных созданий, особенно пока птичьи крики не мешают нам спать.

Сколько же паутины я нацепил на себя, пока не нашел средство для розжига в самом конце чердака, на письменном столике. Рядом стояли стопки коробок, похожие на макет древнего города, и вдруг у меня бешено заколотилось сердце… Сильным движением я снес постройку и вцепился в нижнюю коробку, отчего та перевернулась и вывавлила свое содержимое. В страхе я попятился и упал на пол, не чувствуя боли — все мое внимание приковал на себе плюшевый медведь, который распластался на полу мордой вниз с вытянутой лапой, словно полз в мою сторону.

Откуда в моем доме мягкая игрушка? Это невозможно!

Клянусь, я старался проморгать эту галлюцинацию, дважды, трижды, однако с каждой секундой это все более походило на реальность. Мне сделалось дурно, будто этот проклятый медведь был заговоренной на меня куклой для мстительных ритуалов. Первой мыслью я подумал, что рекламный агент пробрался в наш дом и оставил свою гадость здесь, правда, вскоре рассудок взял верх, предоставив минуту поразмыслить над невозможностью подобного.

Страх стремительно отступил, и я перевернул игрушку кончиками пальцев, словно она была пропитана индейскими ядами. Выглядел бурый медведь на редкость отвратительно, в тысячи раз ужаснее своих братьев из рекламы, будучи с комканной и затвердевшей от зимнего холода тканью, тяжелым и зловонным от влаги запахом и весь покрытый паутиной. Нет, это явно не дело рук рекламного агента — такие игрушки были в далеком прошлом. В моем детстве: двадцать пять лет назад!

Я настолько давно не вспоминал об этой вещи, что мне требовалось время, и связанные с ней воспоминания отнюдь не радостные. Это было ни что иное, как подарок отца. Двадцать пять лет назад я был зол на игрушку, ввиду эмоциональных всплесков юности, а сейчас же испытывал к ней спокойную, ледяную ненависть. И гнев к косолапой гадости произрастал не лишь из-за ее глупости и бесполезности, но и благодаря человеку, который не постыдился поглумиться надо мной дважды: он не только неожиданно покинул семью, даже не попрощавшись со мной, но и оставил это, как свое последнее слово. Слово предателя и труса.

Почему это до сих пор не оказалось на центральной свалке или не превратилось в кучу пепла? Полагаю, медведю повезло быть заброшенным сюда в тот же самый день и волею судьбы покоиться здесь до настоящего момента. Ничего, пора это исправить!

С игрушкой в одной руке и средством для розжига в другой я распрощался с чердаком. Лишь на последних ступенях ощутилось чье-то присутствие позади.

— Дорогой, все в порядке?

— Разумеется! А почему все должно быть не в порядке?

Конечно, Фелиция была миниатюрной женщиной, к тому же, не идеально видящей даже в очках, но я все же приложил титанические усилия, чтобы спуститься и заслонить медведя так, чтобы она не заметила. Менее всего на свете я желал заводить пустые разговоры по поводу моей находки и несчастливого прошлого. И как славно, что ее наполненный беспокойством взгляд был устремлен мне прямо в глаза.

— Просто я услышала какие-то звуки на чердаке, как будто что-то упало. Решила, что тебе нужна помощь.

— Я просто искал, чем распалить листья, — сказал я и протянул доказательство.

Она, поправив очки, сложила руки на груди и сказала:

— Да уж… Это ты хорошо придумал! Я сегодня столько сорняков вырвала… — На миг мне показалось, что начинается новый словесный поток, который удержит меня в неудобном положении ближайшие десять минут, однако обошлось. От усталости ли или крупиц обиды, она развернулась в направление нашей спальни, оборвав предложение на середине. — Не забудь после этого принять душ. В кровать пропахший дымом лезть не смей! — Она нарочито улыбнулась, словно даже не для меня, а для себя. — И перед тем, как придешь ко мне, проверь, как там Виктим.

— Угу.

Несмотря на задержку, вскоре задний двор озарился ярким пламенем. Я стоял напротив, словно бездомный, гревшийся у костра, но радовал я не мерзлые руки, а душу. Низ занимали листья, на них была свалена груда ветвей, а плюшевый медведь довольствовался вершиной, точно ведьма времен инквизиции, с улыбкой ожидавшая укусов огня на ступнях — благодаря чуду химической промышленности все это полыхало одномоментно. Огненные языки стремительно разбегались по шерстяному телу, обнажая основу ткани; на концах лап выступила влажная набивка, которая горела скверно и сильно дымилась; по всему телу стали появляться отверстия с обугленными краями, а глаза-пуговицы отвалились, канув на дно бочки… И вот последняя рукотворная память о ненавистном человеке предавалась огню, то есть забвению — жаль, что не существует столь же простого способа стереть воспоминания в душе!

Пламя притягивало взгляд, и я неотрывно наблюдал за его трапезой, упоенный полной победой. Вдруг мой глаз вычленил нечто странное внутри медвежьего брюха, давшего широкие пробоины в нескольких местах. Кажется, мне почудился клочок бумаги, хотя с той же вероятностью это могла оказаться бирка производителя. В надежде на материальную ценность я решить повременить с казнью. В тот момент все тело показалось мне медленным, будто костер заколдовал меня, поскольку я убийственно лениво потянулся за лапой игрушки и даже не сразу почувствовал боль от касания огня; однако секундой позже застонал и одернул руку, а вместе с ней игрушку, которая упала на землю и от удара вконец растрепалась.

Помимо механической сердцевины — полагаю, динамик и место для батареек к нему, — внутри покоился конверт из толстой глянцевой бумаги, нисколько не начавший уничтожаться, но пожелтевшей за долгие годы. Любопытство одержало верх, и вместо того чтобы бросить конверт с остатками игрушки в огонь, я принялся раскрывать его дрожащими от боли и волнения пальцами. К моему удивлению, — я уже позабыл абсурдность моего отца! — меня ожидали не чек на приличную хотя бы по тем временам сумму, не наше последнее совместное фото, которое он почему-то забрал, и даже не трехстраничное письмо с извинениями, а лишь скромное послание на крохотном обрывке листа, будто написанное в спехе:

«Дорогой Питер! Я сделал этого Тедди специально для тебя. Очень надеюсь, что он будет охранять твой сон. Храни его рядом с сердцем до конца своей юности, а лучше — до конца юности твоих детей и внуков; если же им игрушка покажется старой, обнови ее по современной моде. Помни, «Тедди'с Хоум» — это счастье».

Каков же мерзавец! Двадцать пять лет от него не было вестей, и единственное, что я получаю — это бахвальство своим подарком и очередную рекламу проклятой компании.

Интересно лишь одно: почему он написал «сделал»? Неужто…

В спехе я забросил конверт и остатки медведя на окончательное съедение огню и рванулся в дом, стуча пятками, полагаю, как и мой сын. Я нашел все новостные газеты за последний и разместился на диване в гостиной с двумя тяжеловесными стопками бумаги по бокам. По обыкновению, замученный извечными упоминаниями, я пропускал все колонки о злосчастных игрушках, однако теперь искал именно их, вчитывался в каждую строчку, словно в них или между ними могли скрываться тайны бытия. Пришлось потратить немало времени, чтобы найти упоминания сотрудников, но то, что мне попалось, надолго лишило меня возможности говорить и двигаться. В одной статье, почти что прошлогодней давности, целая страницы газеты — какова мания величия! — была посвящена новому главе компании.

Неизвестно, сколько времени прошло, пока я неподвижно глядел на фотографию, а мой мозг старался поверить в происходящее. Мне хватило сил медленно, словно в полудреме, убрать газеты, пройти на второй этаж, машинально заглянув к Виктиму, который уже спал в кровати с погашенным светом, принять душ и пожелать спокойной ночи Фелиции. Однако мои мысли были всецело заняты другим, и заснуть мне довелось намного позже обычного.

Меня могло обмануть непомерно старое, обросшее морщинами лицо, сбить с толку серебристые волосы, но не глаза — те самые, которые я любил безмерно, как и каждый ребенок, и ныне с такой же силой ненавидел. Без сомнений, это был мой отец, а подпись под фотографией подтверждала имя: Бенедикт Савва.

27.09.199 X г., 06:10 PM

Парковка позади офиса полиции

Всегда было интересно, что чувствовали великие полководцы после побед. Юлий Цезарь. Что он испытывал после завоевания Галлии? Упоение? Величие? Тревогу по предстоящим войнам? Михаил Кутузов. Он радовался удачному исходу Бородинской битвы или горевал о каждом погибшем солдате? Их лица снились ему в ночных кошмарах? Александр Великий из Македонии. Захватил половину мира в молодом возрасте. Его терзало ощущение неспокойствия, ответственности, словно все хотели разрушить его дело? А ведь для этого нужна была всего лишь искра.

В каком-то смысле я тоже был полководцем. Я понимаю их. Каждого.

Главный вход окружила пресса. Через 2 часа в новостях Роуч Андерсон успокоит город свежим интервью. Писк сигнализации на парковке — отключена. Мы покинули офис полиции через запасный выход, забрались в машину и выдохнули. Алисия погрязла в мыслях не меньше меня, повернула голову к боковому стеклу. Задумчивый взгляд в отражении. Молчит, глубоко дышит. Боится из-за увиденного? Не верит в окончание этого кошмара?

— Зачем нужно было подходить к комнате допроса?

Она вышла из раздумий через 2 секунды. Взгляд направлен в лобовое стекло, на неоновую вывеску магазина вдали по улице. Губы расходятся и сходятся, дрожат, но голос не слышится.

— Хотела… посмотреть на убийцу.

— Это не экспонат в музее, чтобы на него смотреть. Для чего?

— Уж точно не для собственного любопытства. Мне нужно было взглянуть в лицо этому человеку.

— Довольна? — сказал я раздраженно. Картина не для детей, а она еще ребенок, хоть и постоянно отрицает этот факт.

— Очень. Отличная сценка «Добрый и злой полицейский» получилась, пап. Ты был хорош в обеих ролях.

Она опять отвернулась, скрестила руки на груди. Невольно потерла плечи, как от холода. Вечер действительно прохладный, в отличие от теплого, даже жаркого утра.

— Надень кофту.

— Нет, не нужно.

— Ты дрожишь. На улице температура +13С, а ты в футболке. — Я потянулся к задним сидениям за рюкзаком. Поверх него лежала тонкая кофта. — Надевай. И ремень безопасности не забудь пристегнуть.

Алисия унаследовала от меня рост. То немногое; остальные черты от Марины. Макушка почти касалась потолка машины, а руки задевали все вокруг при надевании кофты.

— Ремень-то зачем? Нам проехать десять минут! Кто в здравом уме будет останавливать детектива полиции?

— Можно не спорить, пожалуйста. Ремни в машине придуманы не для красоты.

Я вставил ключ, и мотор загудел. Мы выехали с парковки на одну из главных улиц.

Отдаляться было неспокойно: я, как хищник, не хотел оставлять добычу в чужих лапах. От сохранности этой добычи зависят жизни многих детей.

— Школа. Ты учишься в школе…

— Ага, уже десять лет как, одиннадцатый начался.

Типичный подросток. Сарказм, колкости и невежество, но считает себя взрослым и знающим человеком.

Я не верил в переходный период до недавнего времени. У меня он прошел легко, никто не жаловался на мой характер. Роуч предупреждал, что это случится рано или поздно. У его сына — в 13–14 лет, моя дочь тянула до 16. Теперь в каждом разговоре о детях он улыбается и смеется над моими жалобами и раздражением.

— В школе настолько скучно, что нечего рассказать?

— Как проницательно, мистер Детектив. Ты очень правильно описал учебу.

Общение с дочерью похоже на езду по встречной полосе. На тебя вечно несутся автомобили на полной скорости, и ты не знаешь, чего ждать: велосипед, легковой или грузовик. Колкости разной степени тяжести. Одна из таких — «мистер Детектив», вершина остроумия, как она считает. Называет меня так, когда, по ее мнению, я чего-то не понимаю или не знаю.

— Хорошо. Буду спрашивать я.

— Серьезно хочешь начать? Будут разногласия, как обычно.

— Хоть что-нибудь узнаю о своей немой дочери. Оценки, например.

— Почти все отлично.

— Почти?

— Не цепляйся к словам! Да, кое-что портит радужную картину. Хотя все, кроме литературы, у меня на отлично. Я просто не понимаю этот бред про… как оно… художественные средства. Допустим, у героя есть клетка с черным вороном, но в разборах нужно писать: «черный ворон символизирует смерть, и тем самым автор хотел сказать, что главный герой заточил смерть в клетку, то есть обрел бессмертие». Я, конечно, утрирую, но иногда примерно так и есть. Это же просто птица!

— Литература помогает понимать психологию людей.

— Я даже не буду спрашивать, шутка это или нет…

— Нужно взять дополнительные занятия. Я поговорю с учителем.

— Это будет уморительная сцена. Если к нему подойдет сам Алек Рей, городская знаменитость, он согласится на пересадку своего мозга. Спасибо, не стоит.

— Это нужно для колледжа.

— Туда, куда я хочу, литература будет последней надобностью.

— Еще полгода назад ты не знала…

— Жизнь меняется, папа. Я уже определилась… Хочу поступить в полицейскую академию. Знаю…

— Нет! Что угодно, но не это. Эта работа требует физической подготовки, изнурительной учебы…

— И что? Я хочу стать детективом, как ты, — нет, идти выше! В полиции нужно не только мышцами работать, но и головой — вы же должны это знать, мистер Детектив.

— И ты выбрала № 2 из списка «Самые опасные профессии». А фамилия усложнит учебу. В общем, я категорически не поддерживаю это. Подумай над другим.

Смеркалось. Я сделал крюк, чтобы купить продукты для ужина в супермаркете. Алисия осталась в машине, раздраженная и нахмурившая брови. Наш разговор о выборе профессии не отпускал нас обоих.

Почему полиция? Конечно, я рад ее желанию служить на благо городу, но… детектив? (Рыбу взял!). С хорошими оценками она может получить любую профессию. Адвокат, например. Будет возможность применить резвые мозги и язык. (Вино взял!) В меня 6 раз тяжело ранили, дважды задевало осколками гранаты. Я крепкий человек, медики успели спасти, а вот она… (Лимоны взял!) Я не выдержу, если она погибнет в перестрелке или бандит перережет ей горло в переулке. (Овощи взял!) Это из-за меня: дети часто хотят быть похожими на родителей. А я даже повод для гордости. (Специи взял!) Нет. Я не позволю ей работать в полиции. Не такой жизни я хочу для нее.

Все, покупки закончены.

Фонари освещают проспект оранжевым, деревья вдоль тротуаров проносятся на скорости. Вывески магазинов выключены, многие уже закрылись; бары доживают последний час до комендантского запрета. Задние фары машин похожи на зловещие глаза в темноте за стеклом. Неудачный поворот на короткий путь к дому. Случилась авария, застопорившая движение. Вереница автомобилей продвигалась в среднем 2 метра за 2 минуты. Слышались частые сигнальные гудки, крики, но закрытое окно приглушало звуки.

Салон медленно нагревается, передняя панель подрагивает от мотора. Вид ночного города в окне гипнотизирует нас, и мы оба поддаемся неспешному потоку мыслей. Я очень удивился, когда Алисия заговорила первой:

— Поможешь с одним делом? Это касается Агаты Холл.

— Я слышал. Во-первых, меня это не касается как детектива, во-вторых, она нарушила закон, превысила скорость в состоянии опьянения. Это серьезно. Получит штраф, как полагается. Не нравится мне, что она злоупотребляет спиртным в первый месяц 18-ти лет.

— А мне не нравится, что Роуч смолит, как паровоз и от тебя потом тоже воняет… Мистер Детектив, в преступлениях нужно выяснить все детали, чтобы понять мотив, — вы же должны знать об этом! Да, мы с Агатой пришли на вечеринку… Да, она с трудом отказывается от очередного коктейля… Но она бы и не садилась за руль в тот вечер, если бы ее отцу не стало плохо. Она планировала вернуться утром — вот и не сдерживала себя.

— Это не отменяет тех фактов, что она пила алкоголь, а потом трижды проехала на красный цвет светофора. Это замечательно, что она не просто развлечься решила… Но закон есть закон! Она могла сбить кого-нибудь. Я думаю, месяц без прав — это не трагедия.

Алисия недовольно выдохнула, но спорить не стала. Опять тишина.

Я высунул голову в окно, вгляделся в полумрак. Дорожные службы занимались проблемой: один полицейский регулировал движение, второй ограждал территорию лентой. Остальных вместе с местом происшествия закрывал высокий грузовик.

Телефон Алисии завибрировал в кармане. Она читала текст сообщения 47 секунд. Блеск в глазах, легкая улыбка, ямочки на щеках. Волосы засветились огненно-рыжим — мы встали прямо под фонарем. Пальцы застучали по кнопкам, набирая ответ. Кто отправитель? Вариантов немного. Я знал правильный, но предпочел не верить.

— Как поживает Энди Шип? Помню, он нравился тебе. Кажется, неплохой парень. Не знаю его характер и жизненные ценности, но в полиции на него нет дел и у него отличные задатки для карьеры…

— Пап! Ты серьезно? Во-первых, это я нравлюсь Энди, во-вторых, он мне просто друг, и в-третьих, ты что, правда наводил на него справки?

— Да. Я хочу знать, с кем общается моя дочь и кого любит тоже.

— Того, кого любит твоя дочь, папа, ты сегодня чуть не испепелил взглядом.

— Не начинай…

— Почему ты так его ненавидишь?

— Потому что он беспечный ленивый идиот!

— Ты его не знаешь.

— О нет, я знаю его получше тебя. Поэтому и запрещаю видеться с ним. Кстати, разница в 4 года существенна в вашей ситуации. Очень скоро ему захочется завести семью. А тебе 17 лет будет только через 2 месяца — у тебя еще школа, потом высшее образование. Он поиграется тобой, быстро поймет, что ты слишком юна для него, и найдет другую.

— Какого ты все-таки низкого мнения о нем… Ты не прав: он прекрасный человек!

— Я не заметил за ним хороших качеств. Это с тобой он герой романтических комедий, но давай узнаешь правду, которую он вряд ли тебе рассказывает. Он каждый день делает глупости. Предложил пропустить в очереди полную женщину, приняв за беременную. Раз! Недавно полностью неправильно напечатал имя и фамилию подозреваемого в отчете. Мы потратили час, чтобы разобраться. Два! Я попросил составить досье на человека. Он не додумался, что в него нужно было приложить данные всех посещений государственных учреждений. Три! Еще что-нибудь вспомнить?

— Да не притворяется он мачо передо мной. Я все это знаю. Просто… он плохо спал в последние дни. Не ты один переживаешь за детей.

— Это только слово беспечный. Ленивый: вечно болтает и смеется с коллегами. Идиот: он мне просто не нравится.

Алисия застонала, размахивая руками, и злостно посмотрела на меня. Я ответил спокойным суровым родительским взглядом.

Сзади посигналила машина, чтобы мы продвинулись.

— Да и плевать мне, нравится он тебе или нет, и сколько ошибок сделал на работе! Мог бы спросить хоть раз, чего я хочу, а не ты! Можно я сама решу, кого мне — подчеркиваю, мне! — любить и с кем общаться? А ты же лезешь в каждую часть моей жизни. Запрещаешь питаться «гадостью». Покупаешь одежду, не спрашивая меня — кстати, спасибо, кофта неудобная и цвет мне не нравится! Решаешь за меня походы к репетиторам и куда мне поступать. Но личная жизнь — это перебор, потому что она личная!

— Я хочу лучшего для своей дочери.

— Не поверишь, я тоже. И никто не примет решения лучше, чем я сама. А ты все время меня опекаешь. Может, хватит уже? Мне не пять, не десять и даже не пятнадцать лет. Мы с Лови любим друг друга. Да, может, мы расстанемся — впрочем, как и каждая третья пара в мире! — но это будет мой выбор и мое разочарование. Я прошу тебя: постарайся принять наши отношения как факт.

В боковом окне показался эпицентр происшествия. Дорожная авария задела разделительную полосу, на которой между двумя проезжими частями гуляли люди. Машин скорой помощи не видно. Значит, обошлось сломанным забором, вмятиной на газоне и двумя поваленными деревьями. Черный грузовик лежал на боку. Оранжевая легковая машина отделалась разбитым капотом.

— Не знаю, — сказал я, скрипя зубами. Пробка осталась позади.

Мы ехали молча оставшиеся 3 минуты. Я загнал машину в гараж и пошел на кухню с продуктами. Последний раз ел утром. Наверное… Алисия поднялась наверх, сказала, что хочет принять душ.

Это был трудный месяц для меня. Половина ночей бессонные, половина с кошмарами, когда просыпаешься посреди ночи. Я гнался за преступником, но никогда не успевал увидеть его лицо. Я выдерживал взгляды надежды, иногда ненависти — так и не решил, что хуже. Каждый день утопал в собственной беспомощности… Теперь все в прошлом: никого больше не похитят. Мы должны отпраздновать завершение мучений. И детских, и моих.

Треска в духовке накрыта листами фольги с двух сторон. Сверху рыбы прованские травы, дольки лимона и слой сметаны с луком. Соки и жир впитывались в подушку риса со спаржей. Главное следовать рецепту: 180 градусов по Цельсию на 60 минут. Я проверил через это время: глаза белые, выступают наружу, а кожа, хвостовой плавник и жаберные крышки подрумянились. Проткнул спинку поварской иглой. Входит легко, филе нежное, еще сильно влажное. Вывод: подержать 5 минут, пока испарятся лишние соки и наберется плотность. Универсального рецепта не существует.

Соус без изысков: 300 мл сливок, мука для загущения, дробленый кедровый орех, 5–7 капель лимонного сока, свежемолотый черный перец и укроп.

Духовка резко зазвенела, свет внутри погас. Ужин готов.

Я расставил тарелки, насыпал порции, достал столовые приборы и 2 винных бокала. Бутылка белого вина идеально охладилась за час. Всадить штопор, вращать до половины и потянуть… В комнату вошла Алисия, переодетая в пижаму. Шепот, взгляд внутрь себя. Размышляет? Водит пальцем в ритм, я расслышал возвышенные слова. Стихотворение на завтрашний урок? Пробка вылетела громко, и победоносный выстрел вырвал ее из мыслей.

— Как вкусно пахнет… Ого! Ты и на праздники не покупаешь вина. И тем более не предлагаешь мне. — Она заняла место и потерла ладони, предвкушая вкусный ужин. — Помочь наклонить?

Бутылка застыла в косом положении над ее бокалом.

— Я думаю. Не хочу поить тебя алкоголем перед завтрашней школой.

— Что случится от одного бокала?

— Рифмы забудешь наутро.

Недоумевающий взгляд, рассмеялась через 2 секунды.

— Вы очень часто опираетесь на свою дедукцию, мистер Детектив. Иногда — как, например, сейчас — нужно было сначала опросить подозреваемого. Учтите это для будущих расследований. И нет, я бормотала не школьное стихотворение…

Алисия отвела взгляд, слегка улыбаясь, и начала наматывать влажный локон на указательный палец. Частая привычка, но сейчас выглядит по-другому. Я не хотел портить настроение мыслями о том, кто написал ей стихотворение.

— Не думаю, что полбокала навредят. Нужно соблюсти традицию тоста, чтобы почтить этот знаменательный день.

Я поднялся, выпрямился, держа поднятый бокал высоко. Вино заплескалось по стенкам, капля потекла по наружной стороне стекла. Упала на белую скатерть в конце пути: слеза радости уцелевших или слеза горя тех, кто не вернется? Алисия поступила так же.

— Что празднуем?

— Победу! Ни одна победа не бывает абсолютной… Пессимист подумает о случившихся жертвах, оптимист — о предотвращенных. Я как реалист понимаю, что полиция делала все возможное. И мы заслужили право радоваться тому, что все закончилось. За меня! За тебя, Алисия! И за остальных детей!

Бокалы направились друг к другу. Мой продвинулся до половины стола; рука Алисии резко замерла, будто ее сдержала невидимая цепь. Дрожит на весу, вино колыхается, как волны во время шторма. Она поставила бокал на стол, присела.

Я продолжил стоять.

— Папа… Я думала над этим по дороге домой. А это победа? В смысле… все точно закончилось?

Низкий мужской голос слышится из дома Дроговичей. Громкий, сердитый, слова крепкой брани звучат чаще обычного. Сука породы питбуль подхватывает настроение, лает.

— Я уверяю тебя, да.

— Уверяешь… Дело очень странное, а вы даже не провели никаких исследований.

— Мы уже обсудили это с Роучем.

— Что обсудили? У вас есть что-то для обсуждения? Я понимаю, что он признался, но… похитить столько детей, будучи больным! Ты не думал, как ему это удалось?

Комната Владиславы находилась со стороны кухни на втором этаже. Мы слышали девичий высокий крик за окном. Стук дверью. Тихие судорожные всхлипывания.

— Мы еще выясним это. Я думаю, он выманивал детей запугиванием.

— Ты правда в это веришь? Пропадали как дети лет четырех-шести, так и довольно взрослые. Если маленьких можно как-то заманить или запугать, то парни и девушки моего возраста уж точно не поведутся на это. В последнее время все следят за детьми. У многих комнаты на втором этаже, решетки на окнах, собаки на цепях, каменные высокие ограждения… Я просто не понимаю, как Мэд мог бесшумно проникнуть на территорию дома, а потом забраться на второй этаж. Да и любой ребенок начал бы визжать на весь дом, увидев его силуэт в окне.

Знакомый взгляд: надежда и недоверие. Алисия раскраснелась, часто дышала, грудь вздымалась вверх-вниз, и пальцы нервно стучали по столу, терли ножку бокала, с силой сжимая его. Раньше она не показывала такого волнения из-за похищений. Что-то личное случилось?

— Ты ошибаешься насчет детей и подростков. Ему не нужно было приходить за ними, если они сами уходили. У подростков больше бесстрашия за свою жизнь и лучше понимание угроз для близких. Они не обратятся в полицию, если им скажут, что их родителей и друзей убьют, а дом подожгут. С детьми труднее: он либо обещал дать им то, что они сильно хотели, либо показать что-то необычное. Мэд Кэптив мог находить их днем, рассказывать и приглашать ночью в определенное место, а потом…

— Даже так, — перебила Алисия, — дети должны были незаметно выбраться из дома, что весьма сложно. Опять же: запертые двери, домашние питомцы… Все в городе на взводе, любая мать проснулась бы от скрипа двери.

— Ты преувеличиваешь за родителей. Несмотря на столько пропаж, многие не воспринимают ситуацию серьезно. Не понимают, пока не коснется… Я сегодня был у одной семьи, где дом абсолютно не защищен, а отец не проводит сына в школу. Еще их мальчик видел силуэт за окном. Возможно, воображение. А может, Мэд Кэптив искал себе новую жертву… Я думаю, многие видели его на улице, за окнами, но боялись рассказать. Или родители не верили. Не знаю, как он поднимался на уровень второго этажа, но это похоже на правду. Насчет бесшумности… Собак легко усыпить на ночь. Истощенные родители могли крепко спать…

— Папа! Это случилось бы у двух-трех семей, но не у каждой… Кто-то должен был рассказать о нем, хоть один, хоть что-нибудь. Ты ищешь оправдания, придумываешь теории, потому что нет никаких улик и никто ничего не видел. Согласись, все очень странно…

Я хотел сесть, поесть и расслабиться. Но продолжал стоять, не сомневаясь в своей правоте.

— Алисия, я работаю в полиции 17 лет. Не хочу выставлять авторитет как аргумент, но… Я знаю: Мэд Кэптив виновен в похищениях детей. Это не предчувствие, а выработанный опыт. По-другому быть не может. А ты не только сомневаешься в моем решении, но и сама играешь в детектива. Не изучая психологию (жертв и убийц), не посещая места преступлений — даже школу не закончив, не говоря о полицейской академии. Мистические сюжеты книг делают из каждого великих сыщиков, да?

— Прости, пап. Я не говорю, что ты ошибаешься. Просто… пытаюсь сказать, что все так необычно и запутано. Но да, ты лучший детектив в городе — с этим трудно спорить! — и ты раскроешь это дело до конца… Я проголодалась. Давай есть!

Я удивился, что смог убедить Алисию. Мы стукнулись бокалами и под звон стекла притронулись к еде, разговаривая о повседневных мелочах. Но мы словно обменялись чувствами: я передал уверенность, а она часть беспокойства. Впрочем, это быстро выветрилось, как и вино. Я был уверен, что мои догадки правдивы и этой ночью никто не пострадает. Я принял душ после ужина и в первый раз за месяц мог спать спокойно.

28.09.199 X г., 07:14 AM

Фабрика игрушек «Тедди’с Хоум»

Когда-нибудь обязательно узнаю вес этих вот кусочков кожи над глазами, век, я имею в виду. Вроде мелкие, легкие, как невесомые покрывала поднимаешь и опускаешь их целый день без проблем, зато утром они тяжелее любой части тела, мешка с цементом и дюжины слонов вместе взятых. В животном мире меня бы сожрали на рассвете, а я бы и не смог возразить — мой организм заводится долго и с пятой попытки, как старый трактор. Утром базовые функции зрения и движений отключены, но за слух вообще обидно, природа дала его по очень важной причине. Вот и сейчас я не обращал внимания на голоса за пределами фабрики, скрип наружной двери, шаги — все это где-то на задворках сна, суета и мелочи жизни.

А зря!

Дверь распахнулась так, будто сюда ворвался спецотряд полиции, громко и без предупреждения — теперь-то веки прыгнули на лоб, как резко поднятые шторки. Я быстро накрыл лицо рукой, иначе от света оно сморщилось бы навсегда, но все равно почувствовал сужение зрачка и многих других отверстий в теле, горло еле пропихивало воздух. Что ж, я повдыхал запах свободы двадцать четыре с лишним года, пора привыкать к тюремной вони и сырости — мама ДеВи заметила пропажу сына, вызвала полицию, а их ищейки размером с лошадей вынюхали нас по следам. Я попытался слиться с диваном на манер хамелеона и на всякий случай притвориться дохлым, как опоссум, не даром же умнейшие твари во вселенной. Странно, я тут долго думаю все это, дрожу от страха, а меня до сих пор не уперли мордой в пол и не наставили пистолеты, даже не кричали — какой вежливый закон у нас, однако! И больно подозрительно их волновали наши шкафчики, а не я.

— Умеешь ты удивлять, Армани… Сейчас же только 7:15!

Зачем-то Луи приходил раньше всех, прямо-таки гордился этим, а мои заведомо выигрышные появления в раздевалке будили в нем дух соперничества. Я понимаю, что у всех свои тараканы, но какой толк напялить комбинезон на полчаса раньше и все равно дожидаться начала смены. А еще этот французик не смущался переодеваться прямо у нас на глазах, вот уже в одних трусах стоит, а через секунду хвастается своим стилетом — хорошо хоть, ДеВи под пледом, а то увидит такое спросонья и останется заикой на всю жизнь. Вместе с ним был Руди, мордастый жилистый тип, будто срисованный с картины питекантропа, причем автопортрет. Я знаю, что жутко бесил его — просто некоторые сильно отличаются, чтобы поладить, а мы примерно на сто пятнадцать процентов. Он не обращал внимания на ритуал голозадости, а тупо уставился на внутренности шкафчика, как если бы крысы сожрали весь его припасенный мешок с зерном вместе с одеждой и бумажником, зверски зыркнул в нашу сторону и пошел туда же.

— Это мой плед, — процедил он и встал перед нами, будто раздумывал, просто смахнуть ее или отобрать, а потом еще проучить тумаком для верности. Теперь уже не трудно догадаться, что он смертельно не любил, когда берут его вещи, причем смертельно — для других.

— Руди-Руди, мой подслеповатый товарищ… — Луи тоже оказался рядом, уже в сменных трусах, и на том спасибо! — Ты не видишь главного: того, что — а точнее, кто! — под ней.

Громкий восторженный голос заставил ДеВи зашевелиться под пледом, тот вытянул голову, протер глаза и испуганно дернулся от вида незнакомцев — напомню, один из них был все еще без штанов, а другой пускал испепеляющие лучи из глаз.

— Это мой племянник, — сказал я громко и четко, чтобы он оценил ситуацию и не сболтнул лишнего.

— Ты взял мой плед, — не унимался Руди. — Зачем?

— Было жутко холодно, вот я и решил укрыть его. Этот великолепный плед стал нашим спасением — о спасибо тебе, мил человек!

— Не надо брать. Свой носи.

— Да-да, прости нас. Когда-нибудь верну с процентами, то бишь подарю новый, с зайчиками.

Руди было плевать на вымышленное родство с ДеВи и тем более на мои шуточки — он бесцеремонно стащил плед, до тошноты аккуратно сложил его и положил на верхнюю полочку, не иначе как прощальный подарок любимой бабки! Но одеваться не спешил, стоял с тупым видом, а ржавые шестеренки в голове неожиданно двигались, я прямо-таки видел ниточку мыслительного процесса в глазах, очень мелких в сравнении с остальной рожей.

— Вы спали под ним.

— Есть грех на душе. Этот мелкий так сладостно захрапел на диване, что меня тоже в сон потянуло.

— В мусорке коробки из-под еды.

— Давай сразу всю хронологию выложу, чтоб без лишних вопросов. Смотри и записывай, нас подвезли ни свет ни заря, дома мы и проснуться толком не успели, поэтому поели уже здесь, а потом племяшку в сон потянуло и пришли вы, конец. Могу еще рассказать, что снилось, если уж очень интересно, сэр Пуаро. Или ты всерьез подозреваешь, что я тот самый маньяк?

И тут Луи встрял в нашу игру отговорок и пересказал последние новости, мол, не несите ерунды, вчера сам капитан полиции объявил, что похитителя детей поймали. Это тот псих, что сбежал из лечебницы месяц назад — помню такое, я даже старался всюду провожать Олю, а то мало ли что ему вздумалось бы на пьянящем воздухе свободы, и как видно, не зря переживал. Наверное, смешно со стороны выглядело, как у всех округлились глаза и отвисли челюсти, особенно каменно-квадратная нашего австралопитека. Луи удивился, что мы живем в танке, то бишь новости не смотрим; Руди, небось, досадовал, что душегубом оказался не я, ошибочка в динозавровом мозгу вышла; я застонал, ведь мог вчера отфутболить ДеВи домой, а тот как-то непонятно усомнился в этой новости.

— Все равно твой племянник не похож на итальянца.

Ох, если меня и посадят, то не за похищение мелкого, а за убийство коллеги!

— По-твоему, Руди, — заступился вдруг Луи, — сестра Армани не достойна выйти замуж за местного мужчину или даже усыновить ребенка?

Никто не глумился над ним за иностранность, но эта тема задевала его при любом упоминании, прямо-таки зудела укусом комара — может, он был каким-нибудь борцом за права и мир во всем мире, в душе так точно. Луи ощетинился, даже шерсть на груди вздыбилась, и пошла-поехала очередь французского лая, забавная вежливая злость — не удивлюсь, если и в мордобое он спрашивает имя-фамилию и извиняется перед ударом. В общем, спасибо за невольную руку помощи, долг насчет Богатой Выскочки анулирован.

Я толкнул ДеВи, и под шумок мы выскользнули в открытую дверь, а там до выхода и остановки недалеко — нужно посадить его на какой-нибудь автобус и сказать водителю, чтоб гнал на всех парах!

Парни скопом подходили к коморке Три Полоски, с улицы слышалась их громкая болтовня и смех, а длинные тени проползали в зазор между дверью и полом. Я не видел теперь смысла прятать лжеплемянничка, но он сам потянул меня назад, да с таким напором, что я поддался этой беспричинной панике. Сразу за лестницей к гнезду Мудрого Филина находился склад, мы забежали туда, будто скрывались от погони — да что с ним такое, если это понос от лапши, то здесь и близко не туалет. По традиции сюда ссылали всех неугодных в прямом смысле медведей, брак с конвейера, хотя при мне такого ни разу не случалось, да и выглядели они вполне себе прилично. Десятки игрушек хищно уставились на нас с настенных полок, а низ был заставлен коробками для отправки в магазины — не лучшее место для пряток, потому что очень скоро сюда придут грузчики.

— Я пока не поеду, Армани, — говорит он мне.

— Совсем спятил, что ли?

— На первый урок все равно уже не успеваю, а учительницу предупрежу.

И достает телефон как ни в чем не бывало — вот гаденыш мелкий, доверяй потом таким! Нужно было обыскать его вчера, позвонить Жадному Слону и рассказать все как на духу, выслушать тонну гадостей, мол, я запудрил ему мозги игрушками и вот он увязался за мной, но отправить на все четыре стороны. Та еще головная боль, зато без переживаний за полицию.

— Армани, твой друг сказал… Ты веришь в это?

— В маньяка-психа, ты имеешь в виду? Звучит вполне правдоподобно, тем более по новостям же передали, — сказал я, но все-таки задумался. Это как всю жизнь знать простую истину, а потом у тебя спрашивают об этом в лоб — и все, луна может быть куском сыра, Земля на самом деле плоская, а я уже не уверен, существую ли вообще. — У тебя есть подозреваемые получше?

— Я хочу рассказать тебе кое-что, только обещай поверить.

Такие фразы обычно приводят к обратному — теперь я бы не поверил, даже скажи он, что лимоны плавают, а лаймы тонут в воде, то бишь известный факт. Еще и стоял спиной ко мне, будто исповедовался, и я совсем не видел, что там нарисовано на его лице, серьезность или издевательская улыбка.

— Папе и детективу Рею я сказал, что мне снятся страшные сны.

— А это не так?

— Не совсем. Ночью происходит что-то намного хуже… Выключаешь свет и правда засыпаешь, но ничего не снится. А потом внезапно просыпаешься: весь в поту, сердце стучит, и от страха по рукам ползают мурашки, а волосы встают дыбом. Только это не от кошмара — ты чувствуешь, что оно уже близко…

— Оно?

— Никто не знает, что это такое… Я щипал себя, кусал, и помню каждую секунду и ночь — во снах так реалистично не бывает. Видишь движения за окном, слышишь скрипы и шорохи в шкафу и под кроватью, как будто там кто-то есть. И приходится прятаться под одеялом и надеяться, что тебя не заберут.

— Чт… ты о чем вообще? Так, если это какие-то шуточки…

— Армани! — Он аж повернулся от возмущения, лицо бледное, как у вампира, и чуть ли не плачет от тяжести разбалтывания такого секрета. — Я не придумываю, и такое не только у меня — одна девочка в школе помогает нам во всем разобраться, она первой по нашим рассказам поняла, что у всех почти одинаково… Иногда это под кроватью, а бывает, что за окном что-то стучит: тук! тук! тук! А потом шорох, как будто когтями по стене проводят. Все взрослые говорят, это ветки деревьев, но оно появляется и у тех, кто живет на высоких этажах! У некоторых в шкафу звуки, а потом дверца скрипит и медленно открывается, как от сквозняка. Оттуда что-то высовывается, что-то похожее на… черный шарф или рукав куртки. Даже если у тебя нет черной одежды.

— Чертовщина какая-то, такую только в дешевых ужастиках снимать!

— Да, Армани, это очень, очень страшно. Такое может месяц быть, а потом… ребята просто исчезают. Но мы случайно заметили: когда одному мальчику родители подарили мягкую игрушку, это сразу прекратилось.

— Но сегодня же было спокойно или я проспал все самое интересное?

— Так я с Тедди засыпал, ты что, не видел? Да и с тобой не страшно.

Да что ж такое — впервые в жизни подарил ребенку игрушку, и то боком вышло, теперь не проверить эти сказки! Я попытался пошутить об этом, но обстановка не разрядилась ни на йоту.

— Так вот я не знаю, кого там поймала полиция. Может, тот человек и правда плохой, но всего он не мог сделать. Что-то жуткое охотится на нас, что-то другое…

Я разрывался — с одной стороны, в монстров под кроватями мало верилось, но с другой, я же столько фильмов посмотрел, где сначала тоже никто не верит, а потом их съедают за такого рода атеизм. Да и в глазах у ДеВи читался натуральный страх, прямо-таки дикий ужас, он всерьез переживал за себя и свою подружку, от такого все мысли о розыгрыше или выдумках рассеялись. Может, это древнее проклятие, предки натворили бед, а нам теперь расхлебывать веками, или что-то инопланетное, мы все-таки не одни во вселенной, хотя о таком точно галдели бы какие-нибудь шизики.

— Армани, — начал вдруг ДеВи, — а как ты узнал, где мы живем и что мне нужна игрушка?

— Начальник сказал… Предвижу вопросы — да, это жуть как странно!

— Так давай у него спросим. Он должен что-то знать, раз создает игрушки.

Вот же вредная особенность мелких, то чуть ли не дрожал минуту назад, то уже воодушевился разоблачить Мудрого Филина не пойми в чем. И как он себе это представляет — доброе утречко вам, ай погодка сегодня хорошая, славно поработаем, кстати, а почему игрушки работают как противоядие от чудовищ, так, что ли?! Нет, такое нельзя болтать кому попало, а кому попало странному так тем более. Да и попробуй это завуалировать, поэтому можно разве что заглянуть в закрома его кабинета в надежде на какой-нибудь намек. И кажется, я знаю, куда деть всю эту детскую энергию, то бишь просто направить ее в нужное русло.

— В школу ты не потащишься, а разгадать тайны игрушек не терпится, значит?

— Да! — сказал он с охотой, аж заулыбался. Как дело доходит до шалостей, детей хлебом не корми, дай что-нибудь сломать, разбить, разлить и в таком духе, но сейчас самое время!

— Хочешь помочь — тогда отвлеки нашего начальника любым безопасным для всех способом и желательно надолго. А я тем временем проберусь к нему в кабинет и поищу что-то связанное с монстрами.

— Хм… Я что-нибудь придумаю!

Есть у Мудрого Филина привычка начинать новый день с кофе в своем кресле — наша школа, вот почему выглядит вдвое моложе возраста и без видимых болячек, записывайте, кому надо! Правда, он варил себе двойной, а то и тройной эспрессо, прямо-таки ядреное пойло не для слабонервных, от одного запаха можно было пуститься в пляс. Я сделал вид, что проверяю части конвейера, ведь лучшая засада у всех на виду, ДеВи наплел учителю что-то про автобус, просып и пробку, прикинул план и молча рванулся во входную дверь. Операция «Подпали филину крылья» начинается с минуты на минуту, а если он не при чем, то просим прощения, погорячились, с кем ни бывает!

Сначала было тихо, я уже подумал, что Три Полоски все испортил нам, но тут что-то грохнулось снаружи, разбилось с весьма понятным звуком беды, тут без начальства не обойтись. Зря не верил в мелкого, сработало как по маслу — я прямо-таки слышал, как Мудрый Филин поперхнулся от внезапного грохота и более чем резво для своего возраста ринулся в эпицентр заварушки. Не знаю величину проблемы, но будь то хоть метеорит, вряд ли он станет разгребать ее, поорет на кого-нибудь для профилактики и вернется. Короче, времени от силы минут пять, руки в ноги и бегом!

Входная дверь хлопнула стартовым пистолетом, и я стрелой пролетел весь рабочий цех вместе со ступеньками на второй этаж, буквально с ноги ворвался в сдержанные, скучные тона скромного дупла. Первым делом обшарил стол с кипой всякой всячины вроде бумаг и канцелярского барахла, дерзко и опасно переворошил там весь порядок, но компромат требует жертв. Если он вообще есть — документы, статистика продаж и расходы меня не впечатлили, тогда я заглянул в ящики, но и там из интересного разве что пачка крекеров и банка шоколадной пасты, каждый успокаивает нервы как может. А вот последний оказался заперт на ключ — это уже заявочка на что-то важное и ценное, еще и замочная скважина блестела в сравнение со всем остальным.

Я пересмотрел кучу детективных фильмов, примерно знал укромные места и ураганом прошелся по всем таким. Коврик около входа и под диваном там же — ничего! Под цветочным горшком на окне, за батареей — мимо! В книгах на полках, в шкафах за рабочим столом и сбоку от окна — пусто! В комоде, плинтусах, на длинных лампах — нет, нет, и еще раз нет! То ли мы с Мудрым Филином одинаковое кино смотрим, то ли он превзошел сценаристов и просто носит ключ с собой. Одно радует только, там явно не окровавленный топор…

Дверь распахнулась без звука шагов по ступенькам, еще и с жутким скрипом, как если бы гвоздем по ржавчине провели. Я обомлел, сердце сжалось до размера оливки и чуть кольнуло, спасибо, что не остановилось — фух, выдох, за очень-таки сомнительными вещами меня застал не их владелец, а всего лишь ДеВи. Он зашаркал кроссовками по паркету, футболка мокрая в подмышках, на лбу сияют ручьи пота, но рожа довольная, как у артиста во время оваций зала, прямо-таки задыхается от радости.

— Я сделал… как ты… просил! Меня не… заметили…

— Надеюсь, натворил что-то серьезное?

— А то! — гордо выдохнул он и выпрямился, как солдат для вручения медали. — Я пробрался в машину грузчиков и опрокинул пару коробок. Теперь все ссорятся, потому что одна разлетелась. Игрушки запачкались, и они не знают, что делать.

— Молодец, — сказал я. А потом дошло, что похвалил ребенка за пакость, но я и не претендую за звание родителя года в общем-то. — Так, выручай, где-то здесь спрятан ключ — давай проштудируй все незамыленным взглядом…

От безысходности я осматривал рамку картины и каждый сантиметр стены, подумывал одолжить у кого-нибудь металлоискатель.

— Вот какой-то.

Шея хрустнула и стрельнула током из-за резкого поворота. ДеВи, будто чтобы подчеркнуть мою тупость, медленно взял ключ со стола и выставил его перед моим вытянутым в удивленную трубочку лицом. Я попытался выдохнуть все раздражение, получилось громче гудка парохода — он не переворачивал все верх дном, а потом обратно, не заглядывал в каждую щель комнаты, даже и десяти секунд не потратил на поиски.

— Где он лежал?

— На черной штуковине для ручек и карандашей. А ты не видел?

— Видел, конечно, — просто решил сделать генеральную уборку, а для этого сначала генерально намусорить!

Вот кто оставляет ключ на самом видном месте, в такое и не подумаешь заглянуть — в следующий раз пусть висит в ключнице на стене вместе с кодом от сейфа и банковской карты, чего уж мелочиться! Я покраснел от провала такого масштаба, вряд ли кто-нибудь во вселенной чувствовал больший позор, а этого гаденыша на смех прорвало, аж за живот схватился, как бы пупок там не надорвал! Чтоб ему не так весело было, я небрежно забрал ключ у ДеВи и в отместку приказал сторожить дверь.

Почему-то я надеялся найти какой-нибудь блокнот с именами всех детей и пометками «убит, не убит (нужное подчеркнуть)», а лучше признание в чем-то гадском, список маньячных дел на худой конец, но никак не гору писем — молю, хоть бы не переписка с престарелой возлюбленной! Я знал почерк Мудрого Филина, корявый, будто и правда птичья лапа старалась, поэтому сразу понял, что сверху лежал начатый ворох извинений для Богатой Выскочки — ох как мне хотелось скомкать его и выбросить в окно, мол, затерялось где-то, испарилось, не судьба. Ниже лежало письмо от директора школы, он уж больно беспокоился, что игрушки есть не у всех детей и не просил, а почти что требовал устроить благотворительную акцию. На самом деле, там на каждой бумажке было за что зацепиться, но мы и так уже кучу времени потратили, поэтому я просматривал все по диагонали.

Гневно-ответное письмо без обратного адреса уже намекало на темные делишки, а суть мне вообще не понравилась — Мудрый Филин запоздал с сообщением о чем-то кому-то почти на месяц, и теперь есть хороший такой шанс, что вмешается полиция, а потому сюда кого-то пришлют, чтобы все уладить. Самого раздражает куча местоимений, но там не только без имен, но даже ни намека на конкретику. А слово кошмар мозолило глаз, по-любому же секретный код, еще и в конце говорилось, что его нужно поймать. А что случилось месяц назад — правильно, сбежал этот псих, и в город приедет кто — конечно же, парочка бандитов, помочь ему отделаться от полиции! И плевать бы на эти мафиозные разборки, но при чем тут дети, монстры-маньяки и игрушки, которые якобы помогают первым от второго. В общем, тут два варианта, либо это банда, которая провозит что-то незаконное внутри медведей, а их приятель просто спятил и теперь портит всю малину, либо то же самое, но они все за одно похищают сопляков, а в игрушках жучки-маячки.

Я думаю, на дне этого ящика Пандоры еще столько всего нашлось бы, что руки почернеют, но сигнализация зашипела:

— Армани, кто-то идет! — ДеВи вгрызся в меня испуганным взглядом, будто я был знатоком щекочущих ситуаций.

— В шкаф. Быстро!

Хорошо, что идея пришла в голову раньше, чем та успела ее обдумать, а то началось бы, мол, там куча вещей, а вдруг не поместимся — я считаю, иногда нужно отключать мозг и давать волю древним инстинктам. Я почти перепрыгнул через край стола, как в боевиках, и заскочил в шкаф даже быстрее мелкого, растолкал все пальто и куртки, чтобы мы точно поместились. Вот же гадство — изнутри ручек не делают, поэтому как я ни старался, а осталась малюсенькая, но очень неуютная щелочка. Еще и попался нам не шкаф, а пылесос какой-то, я видел кучу пылинок в узкой полоске света, не задохнемся, так закашляемся. Я-то владел искусством беззвучного чиха, а вот ДеВи вряд ли, потому как он все больше всасывал воздух, и что-то мне подсказывало, случится не тихий пуньк, а целый пушечный выстрел. Пришлось быстро закрыть ему нос двумя пальцами и молиться, хоть бы не рвануло.

Приемом саспенса Мудрый Филин владел неплохо, ставлю уверенную четверку — тихо, тихо, тихо, и тут как ворвется в комнату на манер разъяренного быка во время энсьерро[1], громко пыхтит, и пар прямо-таки валит изо всех мест. У стола он нашел какую-то бумагу, поставил там пару закорючек и хорошо, если бы на этом все закончилось, но ему вздумалось застучать туфлями в нашу сторону. И совсем не до шуток стало, когда горошинки на старомодном галстуке показались в щелке, а карие глаза, казалось, заглянули прямо в скукоженную душу — все, это уже конкретная finita la comedia[2], можно выходить с поднятыми руками.

Я серьезно подумывал отпустить ДеВи и дать ему уже наконец прочихаться — если помирать, так с пальбой и музыкой! Но что-то Мудрый Филин не спешил нападать на двух беззащитных мышей, просто закинул ладонь на шкаф и шарил по верхушке, при этом подпрыгивал и кряхтел из-за низкого роста. Мне уже хотелось выйти помочь ему, вежливость никто не отменял даже в паршивой ситуации, но он все-таки схватил какую-то громоздкую печать и обрушил ее на лист бумаги. Наконец-то дверь хлопнула, стены вздрогнули, картина плюхнулась на диван, а мелкий мог чихнуть.

Пронесло так пронесло, я думал такое только в фильмах бывает!

Мы выбрались из пыльного плена, жадно глотали воздух и улыбались друг другу, как напарники после удачного ограбления банка с перестрелками, полицией и прочей атрибутикой. И вдруг у меня мозг помутнился от кислородного коктейля после голодовки — дело в том, что я кучу раз видел эти толстые мазки картины, но и не догадывался, кто это, пока вот случайно не взглянул на дату и подпись. На холсте красовался скорее совенок, нежели филин, да и я заставал его чаще в бешенстве, а здесь он был по-настоящему счастливым, как если бы спас целую страну и очень гордился этим. И вот как даже предполагать предположение, что эти добрые глаза на самом деле накладные, а наставнические руки, которые всему учили меня, могут творить что-то похуже подзатыльников?

Да я бы и тогда не поверил во всю эту чушь, не схвати я случайно одну бумажку из ящика, сам не замечал ее в руке все это время. Я разгладил комок и вчитался, хотя там цифр больше, чем слов — ох лучше бы это была пошлятина какая-нибудь, да хоть давно подписанное мое увольнение, но никак не месячный отчет о похищениях детей по всему миру! Это уже пахло так, что отмыться только в химчистке. И что вообще за соревнование, кто больше детей напохищает, в стиле полоумных сект, а то начальник-сектант — горе на производстве! В общем, точно ясно одно, а именно, Мудрый Филин как-то связан с этим психом, но я, пожалуй, задержусь на стадии отрицания денек-другой для приличия. Можно и прямо спросить с компроматом перед лицом, но я теперь сомневался, положительный он или отрицательный персонаж во всей этой истории, и как бы не получить пулю в лоб тогда уж.

— Что там, Армани? — сказал ДеВи, когда увидел белое, как мука высшего сорта, лицо.

— Не повезло нам, о монстрах ни слова…

И не соврал же, а то, что у меня начальничек с приветом — это уже моя забота, да и разбрасываться обвинениями рано еще! Мелкий явно расстроился, что тот не оказался главой сообщества монстров, а может, просто задумался, где теперь такого искать — плевать, надо линять, пока грозная птица не прилетела обратно в гнездо.

В раздевалку мы вернулись без происшествий и подозрительных взглядов, хотя Луи заметил, мол, я притопал первым, а одеваюсь последним. Я быстро напялил комбинезон, вытолкал ДеВи в школу, напомнил не забыть рюкзак, а то так и пошел бы налегке. Перед уходом он пригласил меня в школьный кружок монстроискателей, выслушать все новости и идеи, за одно познакомиться с их главной девчонкой-монстроведкой. Заманчивое предложение, если будет выбор между этим и пялиться в стену весь день, но пока что у меня есть занятия поинтереснее на досуг. В общем, утро вышло адреналиновым и смена началась бодро, вот только после тех писем творчество как-то не шло — мысли витали в облаках совсем уж не радужные, а я то и дело подозрительно косился на Мудрого Филина.

[1] Энсьерро — старинный испанский обычай, суть которого заключается в том, чтобы убегать от боевых быков по специально оборудованным улицам.

[2]Комедия окончена (пер. с итал). — Прим. авт.

28. 09.199 X г., 09:28 AM

Кафе «Молочные радости»

В одной из газет (того сорта, где печатают дешевенькие статьи) некий психолог рассказывал о «феномене навязчивого знания». Суть его заключается в том, что, когда мы узнаем о чем-то, быть может, даже ложном, это находит подтверждение в обыденной жизни. К примеру, иной раз человек, услышав, что женщины улыбаются чаще мужчин, действительно станет повсюду замечать именно улыбающихся женщин, а не мужчин. И пусть к психологии я относился крайне скептично, нечто подобное случилось со мной сегодняшним утром.

За все время работы в кафе я еще не наблюдал столь уникальной картины, а именно огромного числа посетителей, занявших каждый столик — возможно, ввиду грядущего Дня детей. В большинстве случаев с чадами проводили время матеря, пока у их мужей выдавались более важные дела, чем пустая трата будня. Однако после того, как впервые за двадцать пять лет я вспомнил о своем отце, мироздание в одно мгновение перевернулось с ног на голову. Моему удивлению не было предела, когда все — подчеркиваю все! — мягкие диваны были заняты мужчинами с сыновьями самых разных возрастов вплоть до позднего подросткового. Неудивительно, сложись у прохожих впечатление, что кафе принимает исключительно мужчин, а девушкам и женщинам вход сюда воспрещен. В своей фантасмагоричности это походило на горькое издевательство со стороны судьбы.

На долгое время я застыл, парализованный абсурдом происходящего, и безмерно радовался столь ненавистному костюму белки — он скрывал все краски и тона онемевшего лица. Округлая рыжая голова изнутри была устлана мелкой сеткой, которая прятала мой вид и вместе с тем позволяла видеть окружение. Не передать, в какой транс в какое беспамятство мне довелось впасть, когда каждый столик поместился в одном из десятков квадратов этой сетки, и мой рассеянный взор улавливал все изображения одновременно. Воздух переполняли звуки (и даже нечто похожее на запахи) детства: та самая легкая, пустая, но теплая и ценная болтовня об оценках, книгах, фильмах, планах на летний отпуск и ближайшее будущее, обещаниях научить домашним делам, какие должен уметь каждый мужчина и, разумеется, об отношениях с противоположным полом — как мужчины с мужчиной…

Несмотря на прохладу утра, меня окатила волна нездорового жара. Вместе с тем во мне закипало чувство, какому трудно дать четкое название, чувство, совмещающее страх, отчаяние, гнев и зависть. Я был единственным человеком, находящимся в кафе без отца.

К моему великому счастью, бурный поток заказов нахлынул подобно струе холодного душа, смыв все глупые мысли и переживания. Следующие несколько часов прошли в обыденной суете: заказы, приготовление, столик, и все это повторялось мучительной петлей час за часом, день изо дня, из года в год. Разумеется, в одиночку я чисто физически подолгу справлялся со всем этим, а порой путал столики или забывал приложить трубочки. Лишь к полудню я, задыхаясь от перебежек в душном костюме, наконец обрушился на стул позади барной стойки и на пару минут скрыл себя от чужих глаз. Беличья голова вместе с моей опустилась на столешницу, а мысли заструились, сменяясь одна другой в считанные секунды, как вспышки искр.

Погрузившись в грезы, я представлял себя на месте этих юнцов, многие из которых не осознавали своего счастья, принимая все это как данное. Я же просто мечтал провести день, какой мы проводили с отцом в детстве, обнять его — того человека, а не тем, кем он стал в один злосчастный миг памяти… «Так-так, что на этот раз будешь? Снова клубничное?», точно так бы сказал он. «Нет, надоело. Можно мне крем-брюле?», странным образом отвечал я. В то время я обожал клубничный вкус, считая, что клубника и молоко созданы друг для друга, как звезды для небосвода. Теперь же на дух не перевариваю любое мороженое.

Вдруг на барную стойку упали тяжелые руки, зашелестев страницами меню, застучали пальцами. «Так, а кто… у кого бы… Есть тут кто живой?». Я вскочил со стула и звучно задел теменем всю конструкцию моей древесной крепости. Клиенты попятились в страхе и от стука и, к тому же, оттого, что в их сторону смотрела замершая, выпрыгнувшая, как черт из табакерки, белка со скошенной набок головой. Пару мгновений я недоумевал, как мог спутать мысли с реальностью, но затем быстро поправил голову и поприветствовал их.

— Нам, пожалуйста одно крем-брюле мороженое и два молочных коктейля — ванильный и шоколадный. Хоть разик попробую, что за напитки такие. Так-так, — он открыл кошелек и задумчиво осмотрел купюры, — а с сотни сдача будет?

Так вот в чем причина моего замешательства: голос в страшной степени походил на голос моего отца в те его молодые годы, хотя, быть может, это память нахально сглаживает отличия. Что удивительно, ни внешности мужчины, ни мальчика лет пяти-шести, что стоял рядом и смотрел на меня несколько испуганными глазами, я ничуть не запомнил. Мое внимание заострилось на двух других, казалось бы, маловажных вещах: портмоне в одной руке мужчины и широкой дорожной сумке в другой. В раскрытом портмоне, точно дьявольски подмигнув, блеснула пропускная карта, на которой, кроме имени и должности, виднелся знакомый знак… А когда они рассчитались и направились к столику, я жадно осмотрел и ту широкую сумку, а вернее, ее содержимое — однотонную синюю униформу и цветастую кепку «Тедди’с Хоум». И тогда детали этой скромной мозаики сложились в одну общую, более ужасающую картину. Вчерашний вечер и этот новый день даже человека, который не верил во влияния на его жизнь извне — каким, к слову, считал себя и я — подтолкнули бы заметить череду странностей. Накануне я обнаружил игрушку отца, а утром в кафе жизнь наглядно показывает мне о возможностях упущенных и позже… предоставляет свежие? Неужто судьба отчетливо велит нам встретиться? Что ж, Бенедикт Савва, я не упущу этого шанса хотя бы для того, чтобы взглянуть на удивленное и, надеюсь, покалеченное малиновым стыдом лицо.

Пока я управлялся с аппаратом, взбивающим молоко, пока наполнял вафельные рожки шариками мороженого, мысли мои витали в далеких глубинах разума. Скроенный наскоро план не отличался хитростью и тем более безопасностью, но в тот сумбурный момент это было лучшее, что я мог предпринять. Я медленно продвигался с подносом между ныне пустующими столиками и нервно кусал губы в своей дурной привычке детства. К этому часу кафе заметно поредело, и все же слева от мужчины с мальчиком сидела (впервые за день) рыжеволосая девушка с молодым человеком, мимолетный любопытный взгляд которой вполне мог уличить меня в незаконности действий.

— Ваш заказ, — начал я намеренно тихо и с дьявольской лаской в голосе, — мороженое и коктейли. И поспешу осчастливить: сегодня вы наш пятидесятый по счету гость, и вам положен свежий вишневый морс за счет заведения.

Основные стаканы и чаши я переставил с подноса, разумеется, в высшей степени аккуратно, а обещанный презент резко наклонил, будто у меня вдруг свело руку в страшной судороге. Когда липкий напиток побежал широким пятном по столу, я тотчас же принялся осыпать их извинениями, весьма скромными, чтобы казус не привлек лишнего внимания, и все клялся принести взамен пару кексов. В то же время я еще раз окинул взглядом зал, убедившись, что меня скрывает колонна по центру, а влюбленная парочка за соседним столиком не замечала никого и ничего вокруг. Как же было стыдно обманывать столь приятных людей, которые вместо негодования, напротив, причем как отец, так и сын, бросились промокать стол салфетками.

Безнадзорная сумка осталась на ближней половине дивана, маня видом заветного портмоне. Несколько мгновений я все же решался на свое безнравственное дело и наконец прижался к столу, упорно предлагая помощь, а сам, как ловкий мошенник — во всяком случае мне так казалось — осмелился запустить руку внутрь. Между тем эти добрые люди вытирали дальние уголки стола и даже приподняли вазочку с декоративными цветами, тщательно промокая под ней, как не справился бы, пожалуй, и я сам.

Во мне кипел поток страха, заставляющий сердце биться не слабее отбойного молотка! Отнюдь непросто было раскрыть портмоне одной рукой, затем двумя-тремя пальцами вытянуть пропуск из прозрачного отсека и бросить вещицу обратно в сумку…

— Это, кажется, мое, — сказал вдруг мужчина холодным тоном, как судья, выписавший смертный приговор отъявленному злодею. Он выхватил портмоне, пересчитал купюры и удивленно вскинул бровью, увидев пропуск в моей застывшей руке — мне почти удалось провернуть свой план.

Воистину смехотворно! Я был пойман, как мелкий карманник, юнец-беспризорник, пытавшийся украсть горсть конфет в магазине. И в которой раз за день я поблагодарил костюм за то, что он скрывал всю уродливую глупость моего лица в тот момент.

— Это… Хм. Интересный случай…

— Я… я…

— Успокойтесь, бога ради… и прошу, садитесь с нами! Я постараюсь забыть об этом, если вы расскажете правду.

Мои колени немощно согнулись под силой волнения, и я рухнул на диван, позабыв, как двигаться и уж тем более говорить. Мальчик, без сомнений, записал костюм белки в список ночных кошмаров и прижался к стене почти вплотную, а мгновением позже перебрался под столом на сторону отца.

— Не сочтите за грубость, но ваш костюм выглядит нелепо, уж извините, и явно мешает вам — такая жара на улице, а в нем должно быть и вовсе удушливо. Снимите уже наконец эту маску.

В тот момент я действительно задыхался от стыда и не мог не повиноваться просьбе мужчины, будучи во власти его будущего решения. Лица обоих несколько даже смешным образом изменились, когда я медленно снял с себя рыжую голову, положив ее на диван. Большинство посетителей, должно быть, полагали, что подобная работа под стать молодому приветливому мужчине, а потому мало кто ожидал увидеть зрелое, покрытое щетиной лицо, ныне багровое, как томат, сморщенное и едва ли не слезливое.

— Вот удивили, так удивили, мистер…

— Фирдан. Питер Фирдан — теперь вы знаете мое имя, и ничто не мешает вам обратиться в полицию.

— Так-так, давайте не будем добавлять офицерам работы: у них и без того хватает забот. Только вчера вот поймали какого-то мужчину, да только что-то не верится мне в его причастность, но сейчас не об этом… Зачем вы это затеяли?

Мой мозг, сплющенный от давления, работал до презрительного скверно, и я не смог вымолвить ни слова.

— Не ради денег ведь, правда? — продолжил он, сделав глоток молочного коктейля.

— Пропуск… Мне нужен был лишь пропуск в «Тедди’с Хоум». Чтобы встретиться с вашим начальником…

— Неужто вы по поводу вчерашнего случая? Вы отец той девочки? Да уж, мне рассказали мельком про это безрассудство…

— Не знаю, о чем вы говорите. Это личная причина, оттого мне и нужно было в тайне. Он… мой отец. Говорю прямо, чтоб вы не мучили меня сотней вопросов.

— Бенедикт Савва? Постойте, вы же назвались…

— Да, я знаю, кто я! И знаю, кто он. Он — предатель, причастность к роду которого вызывает у меня тошноту.

— Ох… серьезный случай.

— Так вы это называете?! Серьезный случай? Это ужаснейший из всех случаев, напрочь испортивший всю мою жизнь! Уж не до смеха, знаете ли! Случай… Сначала отцы любят сыновей, гуляют с ними, осыпая любовью, заботой, тоннами сладостей и напитков, а после ни с того ни с сего — случай, видите ли! — бросают семьи. Заклинаю вас, мистер, чьего имени я так и не узнал в ответ, не станьте таким же горе-отцом для вашего сына.

Когда я возбуждался, мне трудно было сдержать себя от повышенных тонов, и почти все посетители кафе косили на нас взволнованные взгляды. И видимо, я вконец рассвирепел, если мальчик дрожал с закрытыми глазами, вцепившись в руку отца. Однако на лице мужчины виднелось суровое спокойствие, а в синеве глаз — штиль вместо бушующего моря, какое могло быть ответом на мои раздражения.

— Уверяю вас, ни одно обстоятельство в мире не заставит меня бросить семью.

— Что ж, это радостно слышать, а теперь… прошу простить, но я на работе, и надеюсь на понимание во всех смыслах сегодняшней встречи. Впрочем, если вы решите обратиться в полицию, я не стану противиться и заплачу штраф.

— Постойте, — сказал он в высшей степени мягко, но напрочь обездвижил меня. — Я так и не представился, вот вам мое полное имя печатными буквами.

Мужчина вел себя в высшей степени странно: обращался со мной уважительно, не разгневался за попытку кражи, не желал сообщить в полицию, хотя имел на это полное право, а в следующий миг и вовсе протянул руку помощи в виде пропуска. Звали его Рональд Рид, и пусть этот дневник (а значит и я сам) навсегда запечатлеет имя, которое блестело на глянцевой карточке в свете потолочных ламп, будто покрытое золотом. Пока я читал сведения о нем и рассматривал фотографию, в мою повисшую ладонь втиснулась жесткая ручка сумки, где аккуратно лежал синего цвета комбинезон.

— Я только попрошу вас принести мою форму и оставить ее возле шкафчиков в раздевалке, куда я приду около половины пятого.

Некоторое время я продолжал стоять в безмолвном удивлении.

— Но зачем вы это делаете?

— Я все еще слабо понимаю вашу историю, мистер Фирдан, но вижу, что вы очень нуждаетесь в этом. Я всегда говорю Виктору, моему пасынку, представлять чужую боль, как если бы она была на своей коже. Так намного проще ощутить чужое горе. Предложи мне кто-нибудь встретиться с отцом, я бы все на свете отдал за этот шанс и цеплялся бы за любую возможность. Вот только теперь это не под силу никому. У вас же еще есть время, и кто знает, сколько у вас его осталось…

Подле барной стойки, точно стервятник, кружил нервный клиент, вызывая меня каждые пятнадцать секунд, и нервно выстукивал ногтями ритм своего раздражения.

— Мотивы наших встреч с отцами в корне разнятся.

— Думаю, вы ошибаетесь…

— И как бы то ни было, я обязан отблагодарить вас чем-то гораздо большим, нежели словами. Быть может, деньгами?

— Рассказом о вашей прошедшей встрече. Больше всего на свете я люблю истории. А передать кусок бумаги из рук в руки — многого не стоит… Бенедикт Савва обычно находится в кабинете после дневной смены, то есть примерно с трех до пяти часов после полудня.

Наверное, именно тогда я поверил в рок судьбы, иначе просто невозможно объяснить, почему само окружение вторило этой встрече.

Я вновь облачился в костюм и обслужил заждавшегося у барной стойки клиента, а вскоре принес Рональду Риду и его пасынку лучшие свои кексы с шоколадной начинкой. Перед тем как уйти, они подошли на миг ко мне, пожелав удачи, и тот славный мальчик Виктор (какое странное созвучие имен!) улыбнулся напоследок. Когда последний человек покинул заведение, я наскоро всюду прибрал и там, где сидели мои помощники в семейных делах, обнаружил плюшевого медведя размером с половину моей ладони. Мне так и не удалось узнать, было ли это намеренным поступком или случайностью, и во мне боролись два чувства: благодарность и отвращение.

Наконец я зашвырнул плюшевую мерзость в ящик к остальным утерянным игрушкам и был всецело готов ко встрече с Бенедиктом Саввой, отцом в первую очередь этой проклятой фабрики игрушек и только потом уже — моим.

28.09.199 X г., 05:40 AM

Дом детектива полиции Алека Рея

Человек не воин, не борец, не полководец, пока не потерпит неудачу. В победе нет ничего уникального. Она может случиться в первый раз, может на 20-ый, а может не случиться. Она не мотивирует, наоборот, расслабляет. Поражение — это своеобразная проверка на профессиональную пригодность. Только тот, кому хватило силы духа подняться после падения, считается полководцем. Ведь если ты смирился, ты потерял это звание.

Сегодня я прошел посвящение в полководцы.

Кошмары не исчезли.

5:40 утра, рассвет. Звонок в дверь. За ним череда стуков. После сытного ужина и вечернего спокойствия сон был крепким. Обычно я вскакивал от каждого шороха за окном, но теперь через 9 секунд. Пагубная трата времени в трудных ситуациях. Гость в это время — одна из таких.

Глаза не открылись полностью, но в узкую щель различали комнату предельно четко. Концентрируясь на этом поле зрения, удалось спуститься на первый этаж по ступеням. Коридор и прихожая вытянись в бесконечность, двери я не видел. Звонок стих. Стук продолжался. Сильный в своей слабости, он предупреждал о беде. Вместе с ним слышались женские стоны, всхлипывания. Писк в ушах заглушал все остальное, я слов не разбирал. Продвигался в полутьме. Походка была шаткой, как по песку, я проваливался в глубокие насыпи.

У бесконечности есть финал. Дверь появилась неожиданно, пришлось резко затормозить, чтобы не удариться носом. Обычно я долго бежал, пока не спотыкался; тогда я падал и просыпался.

Щеколда отъехала в сторону, замочная скважина дважды лязгнула. Казалось, это случилось без моего участия. Я не помнил своих действий. Бледная точка вдалеке быстро приближалась, увеличиваясь в размере. Женский кулачок метил в дверь, но прошел через пустой проем. Из-за разницы в росте был близко к моему кадыку. Рефлексы сработали без сознания: перехват, толчок в сторону, движение телом в обратную.

Кошмар в кошмаре — коробка в коробке.

Влажные глаза распахнулись, выпустив слезу. Первые лучи солнца превращали их в алмазы с центром из аквамарина. Самое красивое и ценное, что у меня было. Я жадно проник в них, как никогда раньше. Светлые волосы представились рыжими, медного цвета. Остальное было в тумане на периферии зрения.

Во снах я виделся с Мариной очень часто. Это был единственный удачный способ. Фотографии — это тусклое, мертвое, образ в голове — яркое, живое. Каждую встречу я отпускал с трудом. Через боль, но мы снова были вместе. Это мука, это счастье и несчастье одновременно.

Я слышал зов, жалобный волчий вой. Но даже тогда смысл терялся.

Движение навстречу, к ней в объятия. Подвох обнаружился на полпути. Марина представлялась мне четко: каждая веснушка, родинка, шрам и волосок. Веснушек не было, отличительного элемента. Это образумило меня, я вцепился ногтями в дверной проем.

— Алек, молю тебя, помоги! Нашу Владу… ее нет…

Не сон. Кошмар оказался реальностью.

Не кофе, не новые энергетические напитки, не холодный душ, а стресс — вот что лучше всего активирует организм. Искажения реальности исчезли: четкое зрение, идеальный слух, ясность мыслей. Весь спектр движений вернулся ко мне. Я круто развернулся, прикрыв дверь, и устремился в кладовую комнату. Стационарный телефон на стене мог сорваться под натиском моей ладони, труба из пластмассы могла треснуть. С такой быстротой я еще не набирал номер полицейского участка.

— Пап, что… что случилось?

Гудки, чертовы гудки! Звучало, как похоронный бой колокола. Никто не отвечал. Это говорило о беде. Дежурный всегда сидел на посту, он принимал ночные звонки по всему центральному району. Наивная часть меня надеялась на безответственность. Отлучился поесть? В туалет? Почему не добежал к телефону даже через минуту? Я знал причину: у нее было имя.

Важна была каждая секунда. Оправдал себя: погоня за маньяком, сражение с ним и расследование улик в футболке и семейных трусах помешает делу. Трубка упала, закачалась на весу, подобно маятнику. На первых ступенях еще слышался гул гудков, один протяжный на 4 моих шага. Алисия стояла наверху лестницы, испуганная, но еще сонная, с растрепанными волосами и в ночном белье. Прижалась к стене, пропустив меня, словно я был несущимся локомотивом, услышала грозное:

— Следи за телефоном! Узнаешь у них обстановку. Запрись, не вздумай выходить. Услышишь что-нибудь — кричи в окно!

Преступники, ранения, начальство были простым, понятным, а вот эмоции… В тяжелые моменты я поддавался им, как Роуч сдавался пачке сигарет. В сущности, одно и то же. Зависимость, покорность, притупляющая разум, соответственно, мешающая делу.

Паника передалась Алисии. Ночная рубашка подрагивала от частого сердцебиения. Глаза распахнулись, выйдя из дремотного состояния, зрачки расширились. Пусть боится! Страх направлен на спасение. А спасаться было от кого. От того, кто проник в соседний дом, причем неслучайно. Это предупреждение.

За порогом дома близился рассвет, фонари еще горели. Трудно найти укромное пятно тени. Дорога вверх по улице, выход на центральную. Все статично, тишина. Внизу по улице городская кошка перебегала дорогу к мусорным контейнерам. Зрение дает далеко не пресловутые 80 % информации, а зачастую только половину. Закрыл глаза, прислушался. На смежных улицах собачий лай. Нечастый, при опасности был бы оглушительным. Человеческих звуков нет. Наконец повернулся лицом к ветру и вдохнул. На это полагаюсь слабо, но характерная вонь вспомнилась бы. Ничего.

Соседний дом в целом повторял черты нашего. Двухэтажный, заостренный на крыше для чердака, с деревянной оградой, гаражом. Одно отличие: у нас был только задний двор. У семейства Дроговичей перед входом рос газон, местами виднелись приземистые туи. Боковым зрением молодые деревья напоминали детей, силуэты всех, кто был похищен. Они пришли посмотреть и принять в свои ряды новичка.

Калитка приоткрыта для меня, скрипит на ветру. Музыка тоски и безнадежности. Мои туфли простучали по каменной плитке быстрым ритмом, наперекор ленивым дверным петлям. В гостиной горел свет, и сквозь орнамент тюли различался женский силуэт на диване. Руки сложены на лице, плечи подрагивают. Изредка кулак ударяет обивку.

Слова брани с боковой стороны дома привлекли меня. Я зашел за угол. Мой сосед сидел на корточках под окном второго этажа. Карманный фонарь освещал землю вокруг, единожды белый луч устремился на стену и оконную раму. Казалось, Алекса Дрогович направлял на изучение следов все внимание. Меня услышал, когда я приблизился вплотную и нарочно издал шорох с помощью пальто.

— Кто здесь?! А, это ты, Алек… Ох, зря Эмилия подняла тебя, не для детектива это работа. А для отца!

Он выпрямился, поравнялся со мной в груди. Внешность, поведение, слова — все в нем озадачило меня. Лицо красное, в особенности лоб. Разозлен? Бил себя? Пышные брови нависают над глазницами, сходятся на переносице. Явное раздражение. Глаза усталые, малоподвижные, белки очень красные. Не ложился спать ночью или заснул под утро? Из-за мыслей или действий? Небольшие отеки под глазами. Широкий нос багровый, опухший. Плакал? Крылья носа трепыхаются, дыхание поверхностное, частое. Губы плотно прижаты друг к другу, углы тянутся вниз. Запах алкоголя изо рта уже кислый, нечеткий. Пил вечером? В малых количествах, чтобы успокоить нервы? Вечерняя ссора? Возможно: вчера за ужином слышались крики.

Все указывает скорее на гнев, чем на переживание или волнение.

Эмилия преждевременно подняла панику? Владислава осознанно покинула дом? Не думаю. Она бы не волновала родителей в такое трудное время. Она как подросток безрассудна, вспыльчива, но не настолько. Плюс в полиции случилась беда. Без осмотра улик сказать невозможно.

— Подростковый бунт, черт его бы побрал! Уж тебе-то это должно быть знакомо. Вырастили дочерей на свою голову, называется, а?

Собачий лай оборвал меня на полуслове. Из глубины двора сверкнули желто-зеленым глаза. Крупная сука породы питбуль метнулась к нам, поравнялась с хозяином. Обычное приветствие всех гостей, не привыкла за 10 лет. Холка вздыблена, как заостренная скала. Пасть обнажает ряд зубов. Капли вязкой слюны вылетают при каждой подаче голоса.

Громкие звуки всегда раздражали главу семейства. Сейчас вдвойне. Алекса глухо осадил питомца ударом ладони по крестцу. Лай резко оборвался, сменился скулением. Он протащил суку за ошейник к вольеру на заднем дворе. Засов металлической дверцы лязгнул. Порода потребовала залаять снова. Тогда по широкой челюсти пронеслась хлесткая пощечина.

— Гавкаешь, псина?! Теперь-то глотку драть вздумала, когда не нужно?! Чего ж ты молчала, шелудивая, когда она уходила! Жрешь за четверых, а толку от тебя…

Я рассчитывал обнаружить следы на заднем дворе. Теперь найти их, средние девичьи, между гигантскими будет трудно. В полиции есть выражение: меньше копов (на месте преступления) — больше шанс (удачно раскрыть дело).

Алекса вернулся и продолжил раздраженно:

— В общем, Алек, не трать свое время. Пленка-то все записала. Я ж тебе не говорил вроде? Купил камеру еще недели две назад, вон поставил на забор. Все сняла, все! Как раз во время шумов наверху помехи какие-то — подправила запись, чертовка, она ж там разбирается в этом. В общем никаких маньяков, ты не беспокойся. На тебе, давай, дом. Ты лучше пойди в комнату ее, ты ж, небось, сразу видишь все укромные места. Где-нибудь будет дневник ее, такие нынче в моде, а там она по-любому написала, куда пошла. Скорее всего, к пареньку своему… Найду — задам и ей, и ему трепку, и не посмотрю на то, что им уже по восемнадцать! А я тут пока… Попробую хоть какие-нибудь следы найти.

Долгий выдох, набрать свежего воздуха для успокоения духа. Мы замолчали. На обоих лицах мелькало раздражение. Белый луч фонаря, как нож, был направлен мне в грудь, растекался кругом по кофте и краям пальто.

— Алекса, будь рядом с Эмилией. Я во всем разберусь, — сказал я, легко приобняв его, и усилием направил к наружной части дома. Четыре медленных шага вместе с ним.

— Еще чего! — Он, дернув плечами, сбросил мои руки. — Я ее отец, а не ты. Не забывай это! Я найду свою дочь. Либо сам, либо с твоей помощью — и никак иначе!

— Пожалуйста, уйди. Ты уже допустил ее пропажу, теперь мешаешь мне найти.

— Это я мешаю? Ах да! Как же это я забыл… Я мешаю тебе быть папашей номер один в мире. Она всегда любила тебя больше, трындела тебе секреты, а когда воспитывать — всех собак на меня спускаешь. Добрый полицейский нашелся тут! А может… она у тебя спряталась, а ты ее сейчас прикрываешь? Уж больно ты какой-то спокойный!

Работа детектива вынуждает скрывать чувства или вообще убивает их. Логика и расчет вместо эмоций. Я не согласен: слепая логика ведет к цинизму, равнодушию; слепые эмоции — к глупости, рассеянности.

Владислава была дорога мне. Именно поэтому я схватил Алексу за рукав кофты, воротник и с силой потянул за собой, как он тянул питбуля. Горячая иностранная кровь вскипела. Свободная левая рука направилась мне в челюсть. Череда движений: отпустить кофту, захватить предплечье, перехватить другой рукой, завернуть за спину, прижать к стене, упереться весом тела. Смотрит вдоль стены, косится на меня. Пытается высвободиться, но только больше трется щекой.

— Ублюдок! Хочешь сам вернуть ее! Герой чертов! Чтоб она думала, что ты сам все сделал. Чтоб еще больше тебя любила, а на меня плевала. Я жалею, Алек, жалею, что поселился рядом и давал нянчить ее тебе и твоей девке приютовской…

Пространство меркло. Внутренний демон пускал туман в глаза, заставляя забыть все вокруг. Все, кроме ярости. Сдерживаться было трудно, все силы тратились на это. Хруст костяшек. Напряжение в теле. Комната допроса: кровь, усмешка, гнев, безумие. Я вспомнил, я прекратил. Застыл без движений, ослабив захват. Стоял, как робот без энергии. Алекса повернулся. Хотел кричать и мстить, но пустой взгляд испугал его. Я не видел, но понимал.

Никто не имеет права грубо отзываться о Марине.

Удар о стену и крики в утренней тишине не остались без внимания. Из-за угла выбежали двое. Замерли, увидев сцену неясного происхождения. Я чувствовал их присутствие, запахи. Ладони с силой давили в стену с двух сторон от Алексы; это мешало ему сбежать. Тонкие пальцы коснулись моего предплечья. Боковым зрением я различил медный цвет волос. Нажим был слабый, но руки быстро ослабели и повисли вдоль тела, а сам я отошел на 2 шага назад.

Образ, который Алекса оскорбил, только что спас ему жизнь.

— Чертова семейка детективов, — шепнул хозяин дома и сплюнул на землю возле моей туфли. Эмилия поспешно увела его домой, поглаживая по шее.

Хлопок двери вывел меня из ступора.

Алисия стояла передо мной почти вплотную, неподвижно. Внешний вид старался убедить в спокойствии, хладнокровии. Выпрямилась. Плечи расправлены. Макушка достает моего подбородка. Ни печали, ни злости на лице не было.

Язык тела, в отличие от мимики, подчиняется неохотно. Взгляд беспокойный. Переходит от ближней точки виденья к дальней, от реальности к мысли. Одна ладонь накрывает другую, собирает кожу в складку, щипает. Незаметная привычка отвлекает от чувств, снимает напряжение. Дышит быстро, сбивчиво. Пар изо рта выходит неравными порциями. Все тело мелко дрожит. И плечи, и руки, и ноги — казалось, еще секунда, и она согнется, упадет на колени.

— Что ты тут делаешь? — сказал я раздраженно.

— Мэд Кэптив…

— Да, я догадываюсь…

— Нет! — звонко перебила она. — Он не сбежал. Дежурный отходил… в уборную. Даже смешно как-то. Я не стала говорить, что… похищение случилось рядом с нами. Все-таки это… кто-то другой, папа.

С такой же абсурдностью можно было сказать, что вода сухая. Неудачная шутка. Алисия не проявляла признаков смеха, лжи. Наоборот: хорошая весть далась ей труднее плохой. Мне тоже.

Если не Мэд Кэптив, то кто… «Братья»-сообщники? Другой маньяк, действующий независимо? Или сыграл роль феномен «подражания»? Найдутся ли последователи детоубийцы, готовые подражать этому ужасу?

Все перевернулось. Запуталось. Окончательно.

— Пришла сообщить об этом.

— Сообщила. Теперь быстро иди домой.

— Нет, я останусь с тобой, я помогу тебе.

— Смотреть личные дела, улики и даже преступников за стеклом — это одно. Но сейчас мы на месте происшествия. Здесь, возможно, орудовал маньяк, и неизвестно, где он сейчас. Это моя работа, Алисия. Опасная работа.

— Напомню, мистер Детектив, Мэд Кэптив за решеткой.

— В мире есть 6 миллиардов потенциальных преступников. Один их них, скорее всего, был здесь. Игры закончились, Алисия, понимаешь? Как тебе это объяснить?

— Никак не надо! Я все понимаю. Сначала это было из любопытства, потом да, игрой в детектива, а сейчас… Это уже личное! Мы с Владой дружим с детства, и я не буду сидеть сложа руки. К тому же, мистер Детектив, нужно учитывать круг знакомых… жертвы. Мои слова о помощи — это не пустой звук; я знаю Владу, знаю места, где она может прятать нужные для дела вещи. Я останусь здесь и наконец впервые осмотрю место похищения.

— Зачем?

— Чтобы доказать в первую очередь тебе, что… все очень странно. Я не отступлю.

Упрямство передалось ей от матери: Марина, если загоралась идеей, ни доводы, ни мольбы, ни физические преграды не могли ее остановить.

— Хорошо. Вот тебе предполагаемое место улик. Осматривай, если считаешь себя детективом из романов. Стена, земля, плитка и прилегающий к ней газон. Хочешь помогать — пожалуйста!.. Кричи и беги, если увидишь, услышишь или почувствуешь подозрительное.

Проблеск улыбки среди печали. Алисия на секунду позабыла о хладнокровии, зато мышцы вспомнили. Все тело продрогло разом. Без контроля зубы громко стукнули. Ладони стали быстро тереть плечи. Хватило ума выйти на улицу в футболке. Я снял пальто, грубо от раздражения накинул ей на плечи. Возражать не стала, настолько замерзла.

Я оставил Алисию. Это дело в точности повторяет предыдущие, значит улики она не испортит. Их просто нет. Поверхностного взгляда хватило, чтобы это заметить. Но камера наблюдения, которую упомянул Алекса, должна полностью прояснить дело.

Боковая сторона ограды. Пластмассовая коробка выделяется, как человеческая голова на пике. Расположение делает ее недоступной: только члены семейства Дроговичей и их соседи могли помешать записи. Объектив отблескивает в утреннем свете. Устройство лишено экрана. Из кнопок только пуск, она же стоп. Индикатор мигает красным, говоря о приостановке работы. Провода отходили от задней части камеры и тянулись вдоль забора к заднему двору.

Электроника привела меня к сараю. Рядом с ним был вольер питбуля; сука, как страж, предупредительно загавкала. Быстро сопоставила мой запах и полученную пощечину и утихла. Внутри провод проходил по полу между вилами, молотами, газонокосилкой, пока не возвысился на стол. Упирался в боковую часть монитора.

Трансляция прекратилась. Кнопка меню. Выбор функции «просмотреть запись». Объектив камеры захватывал боковую часть дома, окно Владиславы и передний двор. На видео вверху отображалось время часового пояса поминутно, внизу — время записи с точностью до секунд. Длительность: 630 минут 17 секунд. В итоге камера работала с 19: 12 до 05:42 непрерывно.

Незаменимая вещь для расследования, хотя принижает достоинства детектива. Острый ум не нужен, когда есть прямая подсказка. Я готов променять всю славу сыщика, только бы она показала внешность и действия маньяка.

Начал проигрывание записи. Пышная борода Алексы растянулась на весь экран. Губы были напряжены, пока он устанавливал камеру на заборе. Качество картинки хорошее, видны были отдельные волоски. В ускоренном режиме все двигалось с комической быстротой, как в немом кино. Алекса ушел в дом, включил на веранде свет. Вышел курить в кресле, пить любимую ракью. В комнате Владиславы включался и выключался общий свет, позже тускло горела настольная лампа.

Глубокой ночью картинка однообразная. Ветер слабо колыхал туи. Сука патрулировала территорию, метила ее всеми видами выделений. Лаяла на уличную кошку, пробежавшую по забору за полночь. Глава семейства проверил передний двор, успокоил питомца.

Промотал больше 10 часов, вплоть до примерного времени происшествия. Ничего странного не заметил. Вернул обычный режим за 8 минут до того, как Эмилия пришла к нам. Я всматривался в каждую часть экрана: дверца калитки, передний двор, кусты, окно.

Момент похищения настал… На записи появились редкие помехи, через 2 секунды исчезли. Показалось, что в окне мелькнули слабые вспышки. Странность заняла всего 15 секунд.

Больше ничего. Владислава исчезла…

Рама не открывалась. Входная дверь тоже. Через забор никто не пролезал. Сука спокойно лежала на коврике веранды.

Через 8 секунд Алекса открыл окно, бегло осматривая территорию дома. Первее него на улицу выбежала Эмилия; трижды споткнулась на каменной плитке. Глава семейства вышел вслед за ней, но взглянул на камеру и направился в сарай. Запись остановилась. Видимо, он просмотрел ее и от бессилия пошел под окно Владиславы. Там я его встретил.

Я снова просмотрел последние минуты. Подойти к камере незаметно невозможно. Приостановить запись и вырезать фрагмент тоже. Время часовое и время записи целостны. Владислава просто исчезла из своей комнаты…

Запись выключилась. Я долго смотрел на черный экран. Я думал.

Вру. Я не знал, о чем думать.

Может ли быть преступление не только без улик, но и без преступника? Нет… Нет-нет… Бред, полный бред!..

Отрешенность. Я не помнил, как покинул сарай. Мозг работал в другом направлении. Глаза получали мало информации, но заметили, что на место происшествия пришел еще детектив. Затертое пальто. Стянутый на затылке пучок волос. Сосредоточенно осматривает местность. Открытый глаз смотрит в лупу, опустившуюся почти на землю. Аккуратно переступает следы на земле. Это было смешно. Неловко, как в фильмах.

Только через секунду я осознал, что это Алисия. Как же она была похожа на детектива. В частности, на меня. Стаж, уважение и Роуч Андерсон позволяли мне носить неофициальное пальто. Но не только внешностью, поведением тоже. Многие вещи, действия она узнала от меня и использовала их правильно. Разговаривала вслух по привычке. Казалось, что отдает приказы подчиненным офицерам.

Гордость и страх одновременно.

Обернулась, посмотрела на меня. Беспомощный виноватый взгляд. Я так же смотрел в глаза родителям похищенных.

— Я… ничего не нашла. От слова совсем.

— Знаю. Видел запись с камеры наблюдения.

— Камера! Точно, как я могла забыть… Ты знал! Мне можно было не тратить силы.

— Сама просилась расследовать.

Это выглядело, как поучительный поступок с моей стороны, как шутка. Но никто не улыбнулся: я был в состоянии между мыслями и реальностью; Алисия только больше нахмурилась. Ирония заключалась в том, что мы горевали об отсутствии преступника, а не о его наличии.

— Видишь, папа, этот случай такой же, как и другие. Похищение и никаких улик. Однако это не Мэд Кэптив, поскольку он сейчас в тюрьме и — по лицу вижу — камера никого не обличила. Так что он оказался безумцем, чей ум принял на себя новости о похищении детей.

— Может быть. Идем в дом.

Узкая веранда. Собачья подстилка справа в конце, столик и кресло слева. На столике было не убрано. Пепельница необычно забита свежими окурками. Журнал о воспитании подростков шелестел на ветру, его придерживал стакан для виски. Оконная рама над спинкой кресла была опущена, окно закрыто шторкой изнутри. Но мой слух различал обрывки спора о том, как нужно было воспитывать Владиславу. Эмилия героически сдерживала натиск сурового нрава Алексы, но дрожащий голос выдавал слабину.

Каждый переживал горе по-своему: через гнев и через слезы.

Переступить порог дома оказалось трудно. Владислава обычно встречала нас, проводила меня в гостиную, Алисию в свою комнату. Без ее приглашения, искренней улыбки я чувствовал себя вором.

Прихожая ощущалась безжизненной, незнакомой. Я осматривал обои, мебель, картины, статуэтки, как в первый раз. Свет горел повсюду, словно Владислава была мотыльком, способным вернуться. Ружья на стене не было. Подарок деда Алексы, закоренелого охотника. Коллекционный раритет, рабочий. Любящий внук протирал его каждый день.

Видимо, камера потребовала не только наличные и скопленные деньги…

Второй этаж, проход к комнате Владиславы. Дверь приоткрыта, свет проникает в узкую щель. Вырванная дверная ручка на полу. Заперлась на ночь? Не хотела видеть отца? Алекса заметил это уже в момент похищения и выломал замок. Царапина на обоях сбоку от прохода. С силой толкнул дверь, когда выбегал? Удар о стену, действие инерции вернули ее к дверному проему.

Я нажал выключатель, как только вошел, и зажмурился. Мне нужна была долгая работа глаз, а от яркого света они устают быстрее. За время привыкания к темноте изучил запахи. Легкий запах пота, табака и спирта. Естественно для Владиславы и Алексы. Открыл глаза. Утреннее солнце выходило из-за горизонта, создавая полумрак в комнате. Идеально.

Окно напротив входа открыто. Створки трепыхаются, ледяной ветер проникает сквозь кофту. Это сделал Алекса. Закрыл, осмотрев раму на предмет царапин, грязи, одежды. С наружной стороны на шляпке гвоздя зацепился кусок шерсти. Кашемир, темно-зеленый цвет. Свитер Алексы.

Письменный стол заставлен вещами. Владислава увлекалась фотографией с детства. За 6 лет она заполнила до конца 3 фотоальбома. Из них 2 лежали стопкой слева, а хронологически новый был раскрыт на краю стола. 14 пустых ячеек в начале. Бумага местами сморщилась от капель жидкости. Слезы? Ножницы лежали сверху. Рядом целлофановый пакет со старой пленкой и разрезанными частями фотографий. В дальнем углу стола лежал коробок спичек. Просматривала работы и захотела сжечь неудачные? Нет, 14 неудачных работ подряд не бывает. Творческий кризис?

Выше стола на полке стояли в ряд 3 фотоаппарата: старинный пленочный, компактный цифровой и цифровой зеркальный. Эволюция их приобретения. В конце ряда пустое место и просветление в тонком слое пыли. Одного не хватало. Объективы направлены на пакет с обрезками фотобумаги, словно Владислава заставила их смотреть на уничтожение совместных трудов.

Ящик стола закрыт не до конца. Осталась узкая щель в сантиметр. Внутри два пригласительных письма от вузов. Факультет фотографии и юридический факультет. Второе полностью помятое. Скомкали в шар, потом выпрямили? В нем информация о зачислении в университет, стоимости годового обучения, списке учебников. Первое занятие пройдет в понедельник следующей недели. Алекса подал документы без решения Владиславы? Предмет ссоры?

Кровать скошена на 15–20 градусов. Промежуток между стеной и спинкой у изголовья заметен. Владислава бы поправила перед сном. Задел Алекса? Или это произошло в момент исчезновения? Одеяло лежит складками, откинуто резким движением, верхний край и угол направлены в сторону окна. Вскочила от испуга? Увидела что-то в окне? Нет. В комнате, перед собой? Двинулась вправо. Простыня сдвинулась в эту сторону. Упала с кровати на пол? Крем для лица и духи разбросаны возле тумбы; кружка устояла, расплескав воду. Пыталась взять что-то с тумбы? Среди вещей на полу маленькая фотография. Кровать, окно. Ракурс снизу. Коврик около тумбы и комода смят, сдвинут в сторону. Пятилась к стене? Дальше еще фотография. Отличается только наклоном. Зачем сделала несколько подряд? Спешила? Боялась, что не успеет?

У стены на полу записная книга. Раскрыта в конце, карандаш лежал в углублении переплета. Последняя запись: «негатив». Почерк малоразборчивый. Писала быстро? Рука дрожала от страха? Слово подчеркнуто двумя линиями. Нижняя обрывается на середине. Прервал похититель? Я открыл первую страницу и прочитал запись. Это оказался личный дневник Владиславы.

Алисия знала принцип работы. Не мешать. Молчала, держалась рядом, повторяя мой ход. Смотрела разрезанные фотографии, читала письма только после моего изучения. Самостоятельно проверила платяной шкаф, теперь светила фонарем под кроватью. Я поручил ей узнать записи Владиславы за последние 14 дней. Личные мысли, если читать, то наиболее близким людям.

Фотоаппарат моментального действия лежал левее. Последняя фотография осталась в разъеме. Я собрал все 3, сравнил их, положил в карман брюк. Устройство оснащено вспышкой, снимки получились различимыми. Но повторяли одну и ту же картину.

Что же Владислава пыталась запечатлеть?

Долго смотрел на стену, представлял сцену похищения. Зеркало висело над комодом справа. Единственный немой свидетель. Профиль маньяка отразился в нем, но извлечь изображение невозможно. Кто этот чертов человек? Спрашивал я себя, желая разбить зеркало. Оно показывало только меня.

Голова заболела. Затошнило. От беспомощности. От непонятности. От этого кошмара.

Снаружи ничего. Внутри беспорядок. Преступника нет. Похищение случилось.

Это против логики. Против здравого смысла.

Что происходит?

Я не понимал.

Алисия сидела за столом, отложив фотоальбомы в сторону. Повседневные записи пролистывала быстро, на интересных останавливалась. Свет настольной лампы слабо достигал меня. Я осмотрел постельное белье, коврик и пол, где было оставлено последнее послание. Лупа и пинцет работали совместно, выискивая волосы и клочки одежды. Волосы: 5 длинных головных на подушке, 2 коротких голенных на одеяле, 3 средних закрученных лобковых на простыне. Подойдут для сравнения. Чужеродных, даже от Алексы, на полу не оказалось. Твердые крошки, на вкус хлебные. Мелкие куски ногтей.

Я уже не удивлялся отрицательному результату.

— Что-нибудь есть в дневнике?

Алисия медлила с ответом. Я подошел, заглянул через левое плечо. Она смотрела на последнюю запись.

— Негатив, — повторила шепотом. — Папа, даже после всего ты правда думаешь, что это сделал… человек?

— Да. Не животное — это точно.

— Если прошлые факты можно было оспорить, то запись с камеры наблюдения четко показала тебе. Никто не вторгался к Дроговичам, равно как и никто не покидал дом…

— Хочешь сказать, Владислава все еще скрывается в доме?

— Нет. Нечто похитило ее в самом доме… Какое еще доказательство нужно, чтобы ты поверил, что здесь орудует кто-то или, лучше сказать, что-то неизвестное нам?

— Алисия, это не сюжет книги. Это жизнь, и в ней бывают сложные вещи. Но не смешивай, пожалуйста, вымысел с реальностью. Это оскорбляет меня и как человека логики и науки, и как детектива.

Она выпрямилась во весь рост от возмущения.

— Лучше бы тебя, папа, оскорбляло отрицание очевидного!

— Не малолетней необразованной девушке учить меня ходу расследования.

— Просто послушай меня, поверь мне…

— Нет, это ты опусти максимализм и услышь от меня горькую правду жизни. За 17 лет работы я с точностью могу сказать одну вещь: преступник всегда человек. Я видел разное. Очевидные убийства. Замаскированные под убийства животными, под несчастные случаи природы, техники. Самоубийства, как истинные, так и поддельные. Преступник всегда человек! Так было, есть и будет. Прими простую истину, если мнишь себя детективом.

— Вот поэтому ты и не можешь раскрыть это дело… Из-за узколобости!

Алисия метила в больное место; хуже всего, она знала об этом.

Три коротких шага разделяло нас. Я резко подался вперед, вскинул ладонь вверх и в сторону. Она не шевельнулась, не моргнула. Смотрела на меня, широко раскрыв глаза. Темное существо мелькнуло в ее глазах, и я обернулся на секунду, посмотрел на комнату. Понял: этим монстром было мое отражение. Рука опустилась и безвольно повисла.

Мое овладение собой только усилило ее горечь. Казалось, она хотела удар, чтобы заглушить другую боль.

Избыток чувств. Согнулась, зарываясь лицом в пальто, и заплакала. Дышала часто, сбивчиво, как при удушье. Все тело дрожало, не только спина и плечи. Я приобнял ее, приложил подбородок к макушке, и Алисия обхватила грудь и крепко стиснула меня.

— Влада… Мы еще позавчера виделись… говорили о проблемах, о парнях, о школе, смеялись, а теперь… Папа, если я тоже бесследно исчезну, обещай подумать над моими словами.

— Не говори глупостей. Я тебя не потеряю.

— Пообещай! — крикнула она.

— Обещаю.

Через минуту Алисия отстранилась. Сказала, что нельзя заставлять Дроговичей ждать.

Перед уходом я поправил кровать и коврик, поднял вещи с пола. Оставлять беспорядок в комнате не было нужды. Алисия поставила 4-ый фотоаппарат на полку и выключила лампу. Когда мы были уже в коридоре, она метнулась к столу, задержалась там. Вернулась ко мне. Из кармана на джинсах виднелся край маленькой фотографии.

Тишина на первом этаже. Дроговичи перешли из кухни в гостиную и молчали, словно здесь запрещался даже шепот. Сидели на диване порознь, почти что на разных концах. Алекса ссутулился и оперся локтями о расставленные колени. Правая нога дергается в ритм волнения, и все тело дрожит от этого. Стук и трение о пол оглушают. Рассматривает узор на ковре. Ладонь переминает волоски на подбородке, ломает их. Эмилия застыла. Взгляд, движения, эмоции; казалось, сердцебиение и дыхание также замерли. Словно позирует художнику. Черты внешности и лица правда были нарисованными, даже идеальными в чем-то. Они всегда пленили меня, напоминали, за исключением цвета волос, Марину. Я вздрагивал при ней и стыдливо всматривался, как в призрак. Алекса замечал это и первое время после ухода Марины считал, что я желаю Эмилию.

Я перешагнул дверной проем, ковер приглушил мой шаг. Пришлось прочистить горло. Оба оживились. Эмилия медленно повернула голову. Быстро прочитала результат в моих глазах, и измученный взгляд полностью потух. Алекса встрепенулся и вскочил с дивана, выпрямился во весь рост.

— Вот и ты наконец-то! — сказал он гневно. Помнил еще ссору на улице. — Чего так долго делал там? Уже куча времени прошло, а мог бы сразу пойти осмотреть дом. Ладно… Убедился-таки, что она сбежала?

— Нет, Алекса, это не побег. Это похищение.

— Да быть такого не может! Повторюсь: это она из-за университета бунтует. Вчера письмо пришло — так она скомкала его и на стол бросила, нахалка! Подал документы, оплатил учебу на год вперед, купил все учебники — что еще нужно? Учись не хочу, называется. Я пашу, чтоб моя дочь получила хорошую работу, а она… А она дура мелкая! Заладила со своими фотоаппаратами, чтоб им пусто было! Этих фотографов вон, как рыб в море — и все бедняки. Но ничего, пойдет, пойдет, как миленькая. Еще спасибо скажет лет эдак через десять. Хоть бы дожить с этими ее выходками… В общем сейчас же съезжу к ее пареньку домой и обоих поймаю за руку. Расследовать тут нечего, Алек, иди-ка ты домой!

— Не сомневайся в словах детектива. Если не веришь мне, пересмотри запись с камеры наблюдения.

— Да черт бы побрал эту технику! Подделала она все, как пить дать!

— Исключено. Здесь это сделать невозможно.

— Но… Хм! Вы же сами вчера радостно трубили во всю, что поймали психа этого, чтоб ему… отрезали… язык, самое меньшее. Чушь несешь какую-то, Алек! Нора бы гавкала на чужого, как бешеная, но ведь молчала же. Вот на Владу и не стала. Да и вор украл бы карту памяти, а может, и саму камеру в придачу. Чего это я тебе простые вещи растолковываю.

— Я был бы рад поверить в это, Алекса, но случилось похищение. Я осматривал почти все места преступлений, я видел это много раз. Скорее всего… у Мэда Кэптива есть сообщники и они используют искусные методы маскировки.

— Как так… Нет, нет-нет-нет… То есть она… и правда?..

— Я уверен. Мне жаль, Алекса…

— Уверен он! Ты только в этом и уверен. В том, что все хреново! Полиция чертова! Не можете поймать кучку психов уже целый месяц. Ждете, пока всех детей вырежут, ублюдки! Патрулируете улицы каждую ночь? Упорно ищете маньяка? Все это хрень собачья! Где ваш хваленый девиз? Как же там… Защищаете? Спасаете? В жопе — вот где ваш девиз! Вы только и умеете, что вешать листочки на столбах и плакаться в новостях, как все хреново! И знаешь что, Алек, знаешь… Скольких детей ты упустил и не нашел? Детектив, называется. Но даже не это главное! Виновен ты, потому что не выполняешь свой долг… Ты виновен! А забрали дочь у меня!

Я мельком осмотрел гостиную. Продумал варианты действий на случай, если придется усмирять его пыл. Алисия и Эмилия помешают делу, большая вероятность зацепить их в драке. Осторожно нужно быть возле телевизора и комода с вазами сзади меня.

Алекса активно размахивал руками по ходу речи и сокращал расстояние между нами. Мое внешнее спокойствие раздражало его. Он остановил взгляд, полный гнева и зависти, на Алисии, словно винил ее во всех грехах. Я представлял, какие слова он скажет.

— Мою Владу забрали! Твоя же дочь жива и здорова… Будь ты проклят, Алек Рей! Будь проклята твоя немая рожа!.. Как же я жалею, что псих не ошибся домом… И я молю Господа, чтоб это когда-нибудь случилось. Чтоб ты понял, чего стоит другим твоя беспомощность!

Он намеревался ударить меня. Стоял напротив края дивана, и Эмилия попыталась остановить его порыв. Слабые пальцы ухватились за широкую руку, но были сброшены резким взмахом. Хрустнул костяшками, расправил плечи. Рванулся ко мне. В этот раз я ожидал вспышки гнева. Пока он говорил, я усмирял внутренних демонов. Чтобы не совершить ненужного. Мы уже готовы были встретиться. Я приготовился заломить кисть в запястье и сделать подсечку.

Боковым зрением заметил, что Алисия шевельнулась. Подумал, что она уйдет с места столкновения. Преждевременно обрадовался. Секунда — и она встала передо мной, лицом к Алексе. Я не мог видеть пронзительного выражения глаз, но глава семейства остолбенел. Нога предельно громко обрушилась на ковер, подняв в воздух клуб пыли.

Примерно 4 секунды ничего не происходило. Слышался только шум дыханий.

— Мистер Дрогович, я обещаю, что всеми силами, своими и чужими, найду и верну вам ее.

Уверен, она злилась не меньше меня. Семейные ссоры Дроговичей всегда печалили ее, а последняя случилась перед страшным событием. Инстинктивно или нет, оправданно или нет, но она винила его в этом. Все же сохраняла спокойствие. Это поразило меня. 3 минуты назад она плакала, казалась хрупкой, обессиленной, ищущей утешения. Теперь уверенный холодный голос парализовал Алексу, как выстрел.

— Ты? Обещаешь мне? Да кем ты себя, черт возьми, возомнила? Если уж сотня полицейских во главе с твоим папашей беспомощны, как слепые щенки, то ты, соплячка, — как безногая антилопа.

Схватила меня за руку, не оборачиваясь. Остановила. За оскорбление моей дочери я хотел ударить его. Если бы не она, сделал бы это уже дважды.

— Я использую все возможности и средства.

— Средства, средства… — повторил Алекса отрешено. Перевел взгляд на меня. — Может, дело в деньгах, Алек? Чертовы бюрократы мало платят вам, а? Прикажи всем своим псам в погонах обыскать каждую улицу, каждый дом в городе. Пошли как можно больше людей. Пока еще не поздно… Я заплачу, клянусь, я всех вас засыплю деньгами. Пятьсот тысяч тебе лично! Только бы увидеть ее еще раз… Мою Владу…

— Алекса, ты же знаешь, что я не могу этого сделать. Если бы деньги решили эту проблему, я бы давно продал все, что есть… Мы будем искать Владиславу. Равно как и всех других.

Отказ сломил его. Лицо сморщилось, словно от жгучей боли, и ладони закрыли гримасу. Я видел, как затряслись ноги в коленях. Силы покидали тело. Алекса попятился, стараясь удержать себя. Эмилия обхватила его руку и подтянула к себе на диван. Упал громко и безвольно, как тяжелый камень. Плач. Громкие стоны, крики. Отчаяние. Нежная рука телесно напомнила о дочери. Горечь утраты охватила разум. Слезы и слюна протекают сквозь пальцы. Тело содрогается в жутких конвульсиях. «Нет, нет, нет», были слова человека, потерявшего все. Он повторял сокращенное имя дочери. Раз за разом, быстро. Казалось, ради этого и совершал новый тяжелый вдох. Звуки сливались в нечто неразборчивое.

Смерть разума выглядела страшнее смерти тела.

Мысли формировались в ужасные образы, оттесняли реальность. Вместо Алексы был я, вместо Эмилии — Марина, вместо Владиславы… Я не видел, только слышал. Наощупь нашел горячую ладонь Алисии, обхватил ее и устремился к выходу. Скрип двери. Хлопок. Стук каблуков по плитке. Частое дыхание. Приглушенные стоны Алексы.

— Поедешь со мной в участок.

— Спасибо, мне на весь день хватило работы детектива.

— Безопасность важнее.

— У меня школа. Это еще важнее…

— Пропустишь, ничего не случится.

— Папа… может, хватит меня тянуть… Что с тобой? Ты весь дрожишь…

Мы шли быстро, почти бежали. Я не выпускал ее руку. Я хотел чувствовать, что она рядом. Сжимал крепко, словно ее могли забрать у меня в любую секунду.

— Хорошо. Утро оказалось действительно трудным… Оставайся дома. Я позвоню, пусть пришлют полицейских для охраны дома. И не вздумай никуда выходить!

На протяжение месяца я отдалял страх. Я уверял себя, что похищения не выйдут за пределы моей работы. Не коснутся моей семьи. Я убеждал себя, что делал все для защиты Алисии. Отвозил ее в школу. Тайно отправлял офицеров, следящих за ней по дороге в офис полиции. Проверял ее комнату трижды за ночь. Просыпался от любого шороха за окном. Я надеялся, что лично меня это никогда не тронет. Но Владислава пропала…

Всего на дом ниже по улице! Все, что испытал Алекса, могло случиться со мной. Невозможно даже представить это горе, а испытать… Алисия — это самое важное, что есть в моей жизни. Ее потеря равносильна смерти. Я не допущу этого.

Фонари по нашей улице меркли, пока мы шли, а потом потухли.

28.09.199 X г., 12:07 PM

Неподалеку от Центральной школы города

Хочешь не хочешь, а в какой-то момент каждому приходится собрать крупицы мужества в ладошку, войти в пещеру и столкнуться лоб в лоб с мифическим зверем — это изменит тебя либо убьет, тут уж одно из двух. Мало того, что по статистике трусы живут дольше, так еще и ни в одной книжке не сказано, что за животина такая, а то я сразу бы прикинул шансы и повернул назад. Я просил Вселенную, чтобы это было что-то из учебника биологии, то бишь самое что ни на есть обычное. Засунуть голову в улей и вылизать мед вместе с каждой мохнатой пчелой? Проще простого! Переночевать в гадюшнике с клубком шипящих шлангов в обнимку? Да без проблем! Чего уж там, попасть в клетку к голодным львам и подружиться с их матерым вожаком — сущий пустяк, мелочь и вообще недостойно сравнения. Все они кусают сильно и без зазрений совести, но по делу, вроде голода (важная штука, не спорю), отстаивания прекрасной самочки (тоже понимаю) или защиты (за такое вообще не судят). А меня ждал питомник пострашнее — кусалось тамошнее зверье не так часто, зато выпивало литры крови и плевалось кислотой по самую душу, так что мозг разжижался до костей. Да-да, я имею в виду школу, рассадник инфекций и самых страшных животных на планете, а то и во всей в галактике в целом.

Настроение у Мудрого Филина с самого утра не задалось (мы с ДеВи даже знаем почему), он разбрасывался наказаниями направо и налево — и вот кому же еще идти раздавать игрушки, как не провинившемуся Армани на грани увольнения! Подло, очень подло, я же не успел ничего нового натворить и с Жадным Слоном не закончил, а два дела сразу — это свинство, переработка и вообще идите к Цезарю. Я брыкался и отнекивался, как мог, мол, у нашей мисс Вежливости Луи навык общительности получше моего будет, а Руди так вообще милейший в мире доисторический человек, детям полезно знать предков. Ага, размечтался — он даже не слушал меня и окатил таким суровым взглядом, что как бы новое пререкание не увеличило статистику смертей в городе на одного итальянца.

Короче, ситуация патовая, хоть заглядывай в местный театр на предмет актеров, но за добрую улыбку почему-то никто не работает. Вот и пришлось ползти раненой улиткой в пустыне, ноги каменные и по тяжести, и по виду, плохо сгибались и все норовили свернуть в ближайшую кофейню, парк или аэропорт за билетами домой. Со стороны я походил на смертника, который добровольно несет шею на свидание с гильотиной — хорошо, никто не спрашивал, все ли в порядке, не надо ли скорую вызвать, хотя успокоительные и не помешали бы. На входе меня остановила престарелая дамочка грознее всей полиции вместе взятой, а я притворился немым, молился, чтоб выгнала отсюда за молчанку, это уже приличное оправдание было бы. Не повезло — она посмотрела на сумки с медведями и фирменную кепку, смекнула, кто я, зачем я и откуда, и указательно махнула рукой, даже кабинет подсказала, да за что мне все это!

Начало радовало, я даже подумал, что сейчас всех отпускают пораньше, чтоб уж точно никто по темноте не шастал — левое крыло первого этажа пародировало загробный мир, тишина и покой, но за дверьми все-таки слышался галдеж разной степени дерзости. Коридор длинный, хоть олимпиаду проводи, но до жути узкий, а рядом с сопляками хотелось бы личное пространство шириной с километр. Я плелся в самый конец со скоростью три шага в минуту, проклинал сумки, которые трещали и шелестели, как бенгальские огни перед рупором. И вот проход сразу на пятый круг ада, то бишь к злым, унывающим и ленивым, я то тянул руку к двери, то убирал и бормотал гадости вперемешку со словами поддержки. Ты сможешь, Армани, план простой, зайти, разбросать игрушки и быстрее на выход, от этого еще никто не умирал (хотя точно не уверен!)

Стук каблуков с той стороны встряхнул мозг лучше холодного душа, а то и вовсе катапультировал его к более адекватному хозяину. В душе не чаю, зачем я со всей силы дернул дверь и полетел внутрь, как в зад ужаленный, еще и учительница за ней как раз выходила в проем, что-то болтала в сторону класса. Задачка не из легких — объекты А и Д движутся навстречу с бешеной скоростью; нужно рассчитать степень будущего позора, а времени на ответ нет, удачи! Дверь впечаталась в стену со звуком выстрела, чтоб на нас уставились даже с задних парт, могла бы еще и треснуть пополам для эффектности. Зато грохот остановил все вокруг — и время, и сердце, но самое главное, нас, причем в сантиметрах друг от друга, лоб в лоб, глаза в глаза, рот в… короче, не так я представлял себе выражение лицом к лицу! И тут до нее доходит, что буквально перед носом возник какой-то проходимец, но уж больно эмоционально — она карикатурно вскрикнула птичьим голоском и попятилась, как от заразного во время вспышки чумы.

Я почему-то сразу понял, что девушки на каблуках не приспособлены ходить задом-наперед от слова совсем, и рано или поздно ноги заплетутся. Даже не знаю, лучше бы упала или нет — мой внутренний горе-самец решил спасти даму в беде, а вместе с ней белую блузку и черно-юбочный зад от грязного поцелуя с полом. В кровь прыснул такой коктейль гормонов, что лошадей травить можно, но для меня это привычный напиток на каждый день — вот я и бросил все сумки, кинулся к ней и чуть ли не упор лежа принял, но подхватить успел. Картина маслом, я еле держу ее воздушную спину на полусогнутой ноге, а она вцепилась ястребом мне в плечи, и оба томно дышим под конец нашего секундного танго. Только вместо оваций класс взорвался таким смехом, писком и стуками по партам, что я почувствовал себя в цирке со слонами, гиенами и стаей лисиц. В итоге, на вид я полный идиот, а по ощущениям и того полнее, процентов на сто двадцать — хороша сцена, ничего не скажешь, достойна дешевых романтических комедий!

Когда я аккуратно поставил учительницу, она еще быстрее, чем вспомнить о равновесии, чуть ли не вытолкнула меня в коридор вместе с сумками и захлопнула дверь. И вот вся благодарность за спасение — да не за что, обращайтесь, всегда рад помочь!

— Ты, ты!.. Что ты устроил?! Кто ты вообще такой и почему ходишь тут, людей пугаешь?

Не буду врать, я уставился на ее неброскую красоту, это заложено в коде мужских мозгов, но еще и потому, что там все по золотой середине было. Волосы аля каштан растрепаны, один локон карикатурно свисает на миловидное лицо с пухлыми щечками, бордовыми, как бокалы с красным полусладким, прекрасный пример внешности без тонны косметики, губ до бровей и бровей до губ на пару с ресницами-граблями. Фигурка тоже не идеальная, но там, где надо, хватает, где не надо, поменьше, талия и грудь на месте, ноги очень даже человеческой длины, а кому надо больше, пусть ищет в журнальчиках Луи. Одежда застиранная, в школьно-приглушенных тонах, но опрятная и подобрана со знанием дела, а фиалочный парфюм с мускусом так вообще задурманил мою пустую голову — в общем, вещи и запах выдадут добрую часть секретов человека, быстрый тест на совместимость, и я уверен, мы подружимся, если доживу!

— Я… это самое… «Хоуми’c Тедд», твороблагительность.

Осел, какой же я осел! Сначала она по-детски сжимала кулачки от злости, будто хотела врезать мне, но воспитание не позволяло, и самые тупые в мире слова удивили ее, смягчили, такими можно обезоруживать бандитов во время драк. Хотелось провалиться куда-нибудь от стыда, она еще как назло пялилась на меня, но не глаза искала, а эмблему на кепке, быстро поняла, что к чему, неглупая же.

— Ох, почему ты так поздно пришел?

— Извините уж — личного водителя в другой куртке забыл, пришлось на своих двоих ползти!

— Просто… те дети, кому нужны игрушки, ушли… Нет, дело твое, конечно, но ты только зря потратишь время. Наверное, лучше тебе прийти в понедельник.

И мы замолчали — мда уж, ситуация бьет все рекорды тупости, тут и добавить даже нечего. Разве что пару ласковых на почтовый адрес судьбы, которая подмешивает мне в колоду даже не шестерки, а мятые фантики — кто бы сомневался, что из всех классов более-менее спокойный ушел, а мне остался самый ужасный! Меня мало волновало, спасает кого плюшевое зверье или нет и кому там не помешает еще один игрушечный оберег, но Мудрый Филин уволит меня, а потом убьет, нет, сначала убьет, а потом уволит!

— Значит, и на следующей неделе приду. Добрых дел много не бывает, — процедил я сквозь зубы, постарался улыбнуться.

— Я могу раздать их сама, чтоб ты дважды не ходил.

— Правда?! Я согласен! Чего бы это мне ни стоило. Кстати — чего именно?

— Добрых дел много не бывает… — сказала она и улыбнулась, аж посветлело на душе. С зарплаты обязательно пришлю ей огроменный торт во весь рост!

В общем, после такого я бы зацеловал ей руки, отреверансил и смылся на незаслуженный отдых, если бы за углом не послышалась какая-то возня. И плевать на соплячьи разборки, но учительница двинулась в гущу событий, а мне в ухо стрельнул голос ДеВи, поэтому я рванулся за ней — не оставаться же в стороне, когда наших бьют! Мне еще со спины не понравился белобрысый утырок за углом, на две головы выше и на годик-другой старше ДеВи, а в их возрасте разница приличная. Дело в том, что у него были жирные волосы, потная длиннющая шея и запашок такой, будто он всерьез считал, что настоящий аромат мужчины — это пот и сигареты, зато рубашка солидная, из каких-нибудь дорогущих бутиков и, небось, на заказ. Вишенкой на торте был мой медведь на вытянутой руке над головой и то, что ДеВи прыгал в попытках вернуть его, уже дошел до толчков. Сначала все были заняты своим, один издевательством, другой борьбой, а тощая девчонка у стены беспомощно смотрела на все это, наконец увидела нас и крикнула:

— Мисс Элиза, они…

— Я все прекрасно вижу, — перебила та и пошла на сближение. — Отдай ей игрушку!

Никогда бы не подумал, что в ней найдется такой грозный вид и суровый тон, я сам пригнулся, будто сейчас всем по шапке прилетит за счет заведения. А этот тип и глазом не моргнул — обвил рукой шею ДеВи и состроил до жути смазливую рожу, мол, да вы все не так поняли, это игры такие и вообще мы закадычные друзья, эдакий невинный потный ангелочек. Меня чуть не стошнило, когда он рассмотрел нас и быстро снял добрую улыбочку, а взамен раскрыл поганый рот:

— А то что?

Я уж подумал, у меня совсем крыша поехала, но у малявки и правда язык повернулся сказать такое учителю в лицо. Слова прямо-таки пригвоздили меня к полу, а от всевластного тона и взгляда, как на крыс у мусорных баков, так вообще тошнило. Элиза уже пылала от злости, но почему-то удрученно тупила взгляд в пол, будто это его школа, а звать его Бенджамин, и что-то мне подсказывает, этот засранец не в первый раз позволяет себе такое с ней.

— А то пойдем к директору. Мне кажется, драка с учеником младше тебя и кража игрушки тебе с рук не сойдет.

— Еще чего… Никуда я не пойду, а вы, мисс Бронкс, не имеете права и пальцем меня тронуть. Или вам напомнить, что вы работаете здесь только потому, что нет замены?

Видимо, этот рот, кроме гадостей, умел говорить правду, потому как Элиза действительно не спешила вести его к директору и даже не схватила за ухо, чтоб доходило лучше. Она, может, и не может, зато проходимец с улицы еще как — вот я и вцепился в его запястье и подтащил к нам, а тот и не сопротивлялся от неожиданности.

— Эй, сопля из задницы, хватит строить из себя царя. Пока не отдашь медведя и не извинишься перед всеми, никуда ты отсюда не пойдешь, понял?

— Пусти, ты… кто ты вообще такой! Деревенская училка нашла себе такого же нищеброда? Два сапога — пара! — Он поднял глаза к потолку, будто раздумывал над чем-то, ровно на театральную секунду. — Я же правильно употребил это выражение, мисс Бронкс?

Бедная Элиза и так была на грани нервного срыва, а эта пуля унижения пробила плотину самообладания, там уже собирались слезы. Я смотрел на мелкого уродца сверху-вниз, из меня прямо-таки вытекала злоба, кровь кипела, хоть чай заваривай, и все случилось само собой. Хлесткий хлопок пощечины превратил всех в восковые статуи с отвисшими челюстями, получи и распишись, что называется. Слизняк пискнул, замолк и схватился за бордовую щеку, которая пульсировала, как если бы из нее хлестала кровь, и такие глаза состроил, будто и не представлял, что за поведение может получить праведного ремня. Забавно, что Элиза двинулась вперед, присела перед паршивцем, который только что поливал ее грязью, и дотошно-заботливо стала осматривать горячее пятно — учительско-материнский инстинкт в деле!

— Ты в порядке? — сказала она.

— Уберите руки от меня! Я все расскажу отцу, и вам обоим влетит…

И после словесного плевка Слизняк рванулся по коридору с полными штанами поражения, про несчастного медведя и не вспомнил — скатертью дорожка, хотя нет, желаю пересчитать все кочки и свернуть шею на лестнице! Вроде справедливость торжествовала, но что-то никто этому не радовался. ДеВи молча стоял по-над стеночкой, очнулся, чтобы поднять игрушку и отдать возлюбленной, а Элиза вообще так и осталась на корточках, закрыла лицо ладонями-лодочкой и потихоньку начинала трястись. Моя беспечная выходка и стала той последней каплей, но подумал я об этом, естественно, позднее, чем надо бы, и мог разве что утешительно коснуться плеча.

— Идиот… Какой же ты… идиот! — крикнула она, будто я ограбил ее, а не спас, а потом и вовсе вскочила со слезами на глазах, чуть головой в челюсть не зарядила. — Что ты натворил?!

— А что, надо было и дальше позволять ему творить такое?

— Его отец — один из крупнейших спонсоров школы… Теперь подумай, нужно ли директору уменьшение финансирования, к тому же, из-за какой-то молодой беднячки. Что теперь будет со мной… А я скажу: сегодня же вечером меня уволят! Я только устроилась сюда. И знаешь, как трудно было пробиться без опыта, понимаешь ты или нет?!

Вроде учитель она, а знаток соплячьей натуры здесь я — понятное дело, никому он не нажалуется, в его возрасте это уже очень стыдно.

— Это я его треснул — пусть звонят в «Тедди’с Хоум», я все выскажу его папаше, аж уши завянут.

— Я несу полную ответственность за них и за все происшествия, а не ты… Кто тебя просил бить его!

— Здравый смысл! Дашь слабину один раз, а во второй еще хуже будет, и так по накатанной.

— Нет, теперь он еще сильнее будет меня ненавидеть, вспоминая этот случай. Ох, о чем это я… Не думаю, что проведу еще хотя бы один день в этой школе. Грустно будет прощаться с детьми, с которыми мы подружились… — И тут она неожиданно усмехнулась, это уже нервное. — Я очень надеюсь, что для меня найдется место в магазине игрушек.

Школьный звонок затрещал прямо над головой, орал во всю глотку нещадным звоном отбойника по церковному колоколу, но хоть перебил неловкое молчание. Элиза протерла глаза и молча пошла в класс, что тут еще сказать.

— Прости, я не хотел все испортить, — выдавил я из горла напоследок, больше ничего не смог.

— Я верю… Уходи, пожалуйста. Просто, уходи.

На удивление изнутри не послышалось смеха, чмоков и романтических напевов — дети вырвались в коридор, как бегуны на линии старта, но гудели в обратную сторону, спешили навстречу пятничным гулькам. Я подошел к ДеВи с его подружкой, волосы у того были разлохмачены, как гнездо однолапой птицы, а лицо краснючее, как будто еще от драки не отошел, стоял и перебирал сто тридцать шесть способов мести обидчику. Наверное, мысли и правда этим забиты были, потому как он не шибко-то удивился мне, хотя я скорее очутился бы на отвратной мыльной опере в театре, чем здесь.

— Что ты тут делаешь, Армани? — сказал он как-то неприветливо то ли от раздражения, то ли просто не хотел меня видеть.

— Меня заставили раздавать игрушки, но все обошлось и я уже свободен на все четыре стороны.

— Тогда можешь пойти с нами в…

Девчонка толкнула его локтем и шикнула, но ДеВи шепнул, мол, я свой, со мной можно сплетничать обо всем на свете.

— Приятно познакомиться, кстати! Меня зовут Виолетта, — сказала та тихим жалобным голоском и протянула ладонь на пожатие.

В приюте я видел кучу худощавых щепок, несмотря на приличную кормежку — у них ведь все не как у людей, сколько не корми, все нипочем, но вид этой девчонки пугал почище всяких фильмов-ужастиков. И не уродина же, наоборот, миленькая рожица, даже слишком, но черты до неприличного острые, как если бы ее обделяли в завтраках раз эдак сто тысяч. Кожа серая, тонкая, как лист вощеной бумаги, аж вены просвечивают, боюсь представить, сколько костей и суставов торчит под престарелой школьной формой, латанной-перелатанной, такие давно не носят. Ноги спичечные, еще и кривые, того глядишь сломаются на сильном ветру — Тонконожка, значит, грешно, конечно, но не на пустом месте же. И вообще пусть спасибо скажет, что не Заморыш или Гном, а то она малявка даже по своим малявочным меркам.

Во мне проснулся старший братец, вроде, а достойна ли она нашего красавца-героя — может, я и принял ДеВи, но этой нужно будет еще заслужить доверие и штампик «не гадость» на лбу. Вдруг это снаружи она жалкий вежливый цветочек, стоит тут, переминается с ноги на ногу и заправляет прядь волос за ухо, а в омуте души черти вечеринки устраивают. Ладно, плевать мне с высокой колокольни, кого там выбрала соплячья душа себе в соплячью пару.

Я потряс хилую ручонку из вежливости, и Тонконожка добавила:

— Так ты пойдешь в наш клуб? Убедишься, что мы не шутим и не врем.

— Да верю я вам. Неохотно, не на сто процентов, но даже один — это уже большое достижение.

Надо серьезно взвесить, стоит ли непонятная овчинка выделки — дело в том, что усталость навалилась на плечи, как упитанный друг ради покатушек верхом, но это может пролить каплю света на делишки Мудрого Филина, да и страшилки о монстрах заменят порцию книг и кино. Вот только есть нюанс в виде кучи детей, может, и не самых отвратных, но вряд ли уж милых и пушистых, а скорее напуганных и сопливых — ох, я еще тысячу раз пожалею, но дам им шанс, посмотрим, что из этого выйдет!

Мы потопали на второй этаж в штаб-квартиру или что там у них, но это оказался не какой-нибудь класс, не актовый зал и даже не туалет, то бишь все приличные места закончились. Тонконожка явно не умела молчать рядом с кем-то, пытала ДеВи вопросами о школьной бытовухе, но тот отвечал без энтузиазма и еле выдавливал какое-то подобие улыбки. Тем временем приветливый вид школы резко обрывался, мы шагали уже по старой лестнице запасного выхода в подвал, если не в самый ад — на нижних ступеньках у художника засохли все цвета, кроме черного. Сопляки нырнули в темноту и долго от них не было ни звука, я остался на последнем светлом островке и уже начал переживать, но тут с умирающим стоном заскрипели петли, а лампочка показала местный пейзаж. На самом деле, лучше не стало — вид ржавой двери, как у бункера времен Второй мировой, за ней пыльно-паутинные стены закутка с кучей метелок, граблей и газонокосилкой, а вглубь тянулся узкий коридор, будто созданный для съемок фильмов ужасов. И почему-то я не сомневался, что нам надо в самый пыльный, сырой и темный конец этого подвала.

— Из всех мест для обсуждения жути вы выбрали наижутчайшее в мире?

— Это точно, — поддакнула Тонконожка и засмеялась. — Зато учителя не помешают.

Она выставила ухо в проем, прислушалась и выдала экспертное мнение, мол, мы пришли первыми. И та рванулась искать главную монстроведку школы, а нам с мелким не оставалось ничего, кроме как двинуться по этому коридору.

Я приготовился выслушивать балласт гадких мыслей, о которых не треплются рядом с девчонками, но ДеВи держал все в себе, аж пыхтел от тяжести. Со мной явно что-то не то творится — казалось, радуйся тишине, но это молчание тягучее, едкое и горькое на вкус, да и не нравилось мне смотреть на хмурый комок лица и ломанные движения, будто он пинал воображаемые камни на каждом шагу. В итоге просто пошел вперед, даже не взглянул в мою сторону, а я и не собирался пытать его, сам расскажет, как созреет.

Мелкие плевки наверху светили не ярче звезд в тумане, но проход хотя бы не ветвился на сотню других, как лабиринт, и очень скоро бетонная кишка вывела нас в огромное помещение со всяким барахлом. Я разглядел очертания старых парт, кривых, сломанных или изрисованных похабщиной, таких же шкафов с комками пыли на провисших полках и кучу самых разных железяк. Центр этой свалки кое-как расчищен, и тут расставлены по кругу диван со стульями без спинок, а повсюду натыканы свечи в духе мистических ритуалов, но без пентаграмм на полу, и на том спасибо. С теплым светом этот кружок анонимных монстроголиков даже можно назвать уютным — все же в детстве мечтали об укромном месте, куда взрослым вход заказан. ДеВи зажег пару-тройку фитилей и плюхнулся на диван, как если бы отпахал трое суток подряд, выбил изрядное облако пыли, закашлялся и стукнул кулаком виноватую обивку.

— Армани, я злюсь! — сообщил он, когда я подошел. И опять замолчал, как будто мне нужно было переварить эту информацию.

— Не поверишь, но со зрением у меня все в порядке, да и с мозгами получше, чем на первый взгляд.

Я нависал над ним, давил морально, чтобы выдавить хоть что-нибудь, но он положил голову на спинку дивана и закрыл глаза, того глядишь и захрапит. С терпением у меня все плохо, но я пристроился рядом и героически в стиле буддийских монахов выждал, пока его язык устанет валяться без дела. Не прошло и десяти реинкарнаций колеса Сансары, как он перестал дышать в духе паровоза и прошептал с хрипотцой, как усталый путник у костра:

— Тебя когда-нибудь травили в школе?

— Шутишь, что ли, без этого никуда! Это как часть жизни и один из первых учителей. Однокласснички у меня были не сахар, мягко говоря, для некоторых подножка как «привет», толчок как «спасибо», подзатыльник как «не за что», а плевок просто так, забавы ради. Тут главное показать, что ты бешеный псих и с тобой лучше не связываться, а то так и не отстанут никогда. Вот и приходилось частенько пускать в ход кулаки, признаю, но по-другому какой-нибудь огрызок карандаша или собственный стул не отстоять.

— А научишь меня?

— Отец не показывал тебе хоть какие-то приемы? — спросил я, хотя прекрасно представлял ответ.

— Нет… Он, наверное, скажет, что драться нельзя.

— Хотел бы поспорить, но в этом есть доля правды… И это легко поправимо, а вот трусость нет. Я видел, как ты храбро полез на того гаденыша, который старше и больше тебя, и, по-моему, мы здорово проучили его.

— Это ты проучил… Ты! А должен был я! — Он повернул голову, щеки вздутые, красные, как томаты на грядке, кулаки так и чешутся кому-нибудь врезать, а на глазах слезы. — Я слабак, Армани, и драться я не умею…

— Вот-вот, поэтому сбавь обороты. У тебя шанс заработать фингал выше, чем поставить его, а какой тогда в этом смысл.

Я понимаю, что не проходил курсы поддержки сопляков, но ДеВи аж подскочил от возмущения, крикнул, мол, спасибо, утешил, так утешил, и карикатурно повернулся спиной ко мне.

— Так, ты не истери тут, а слушай и наматывай на свой пока еще метафорический ус. Итак, краткий экскурс в общении с уродцами… Первое, на обзывательства даже внимания не обращай, рук не хватит всех на место ставить, да и мест во всем мире тоже. Два исключения из этого правила — это когда распускают язык на друга или твою подружку, тут уже можно и вступиться, по настроению. Второе, лучшая драка — та, которой не было, поэтому-то у человека от тела отходят два длинных костыля, ногами называются, и ничего стыдного в этом нет, кто бы там что ни говорил. Но если уж убежать не получается, то остается пустить в ход верхние костыли, руками называются. И тут либо методом проб и ошибок на практике, либо сначала в теории, на секции по борьбе, я имею в виду. Запишись, осваивай потихоньку, и через пару лет будешь разбрасывать всех направо и налево.

— Мне нужно сейчас, а не когда-то там! Если бы ты не пришел… я бы не отобрал игрушку, и Виолетта могла бы…

Ему повезло, что дверь в подвал хлопнула и все раздражение ушло на второй план, а то я бы высказал за неблагодарность — я тут кучу решений проблемы выдаю, а ему все не нравятся. Мы навострили уши в ожидании мелюзги, но никто к нам не шагал и не вякнул что-нибудь для приличия, мол, это не директор и не какой другой школьный монстр, да и на сквозняк не похоже, больно тихо и аккуратно. Стало неспокойно, как курице перед землетрясением, и я помчался в коридор со скоростью олимпийского чемпиона, будто пол за мной обваливался в пропасть. ДеВи подхватил идею, но уверенно глотал пыль позади.

Я впечатался в дверь на полном ходу, чуть плечо себе не сломал, еще и мелкий уперся мне в зад — по всем законам физики та должна была распахнуться настежь, но застыла, как на клей посаженная. Если это и монстр, то явно полтергейст с телекинезом, потому как ни толчки ладонями, ни жалобные скребки ногтями не убедили этот кусок металла поддаться.

— Это что еще за дела!

— Такие вот дела, — квакнул знакомый писклявый голос, такой трудно забыть даже при всем моем желании.

Чтоб мне провалиться, вот кого-кого, а Богатую Выскочку я ожидал услышать здесь меньше всего! Я заколотил в дверь под короткие очереди смеха с той стороны, и какие только гадости не кричал на родном языке, обидные, ужасно неприличные, но она заслужила.

— Это за то, что я чуть не убилась на фабрике. Еще и друга моего ударил, дебил!

— Так, если ты сейчас же откроешь, я даже обещаю представить, что мне все это приснилось.

— Ага, мечтай! Будешь сидеть тут, пока не извинишься.

— Да я лучше съем свои кроссовки!

— Ха-ха-ха! Да-да, тебе так и придется, потому что уборщики найдут тебя через пару дней.

Черт, а это уже не смешно — такие, как она, и правда могут закрыть нас и никому не сказать, причем даже если я поклонюсь в ее пухлые копытца и расцелую каждую пылинку на туфельках! Трижды я с готовностью набирал воздух, аж рубашка трещала на пуговицах, но не смог выдавить из себя ни звука. Можно, конечно, застучать граблями, пошуметь газонокосилкой, закричать уж на худой конец, но это спугнет ее и соберет сюда полшколы в придачу, а я такое просто так не оставлю.

— А знаешь, мне и правда жаль… Мало того, что ты не вынесла урок, так еще и мне выговор сделали. Надо было сразу послать вас с нянькой и даже руки не марать о такую гадость!

И вдруг замок щелкнул, а дверь отъехала на миллиметр, я не думал, что Богатая Выскочка так быстро сдастся, но дареному коню ни в какие места не смотрят. Вообще я погорячился со словами, мол, все прощу и забуду, и уже предвкушал, как поотрываю ей уши, вылетел в проем, пока аттракцион щедрости не захлопнулся перед самым носом. Силуэт с блестящими адскими глазами и свиноподобным всем остальным стоял напротив, отвлекал на себя внимание. В тот долгий, убийственный миг я не успел осознать, что сверху еле слышно гряцнуло ведро, а над дверью сияла рожа Слизняка, — это я уже собирал по кусочкам памяти тот момент, когда поднял голову, а между тем на меня надвигалась волна ледяной воды!

Ведро.

Ледяной.

ВОДЫ!!!

Клянусь, я разучился думать что-то, кроме этих слов. И дышать, и стучать сердцем — думал, что помру здесь от шока, холода и стыда, а мой скелет никто даже не найдет!

Понятное дело, я запищал почище всех девчонок в школьном хоре, а мой фальцет полопал бы все бокалы в радиусе континента, не заткни я рот кулаком. Надо было кинуться вперед и раскидать уродцев, пока те беззаботно ухахатывались, но тело затряслось в такой дикой конвульсии, что я мог только отпрыгнуть внутрь и сжаться в комок, чуть ли не на корточки сесть. Легкие, еле уловимые движения от гаденышей казались арктическим ветром, а когда дверь захлопнулась с бешеной силой, я думал, кожа потрескается. И вот ключ провернулся дважды в замке, а эти ушлепки застучали по ступенькам — все, поезд уехал, отлично, просто замечательно, хотя сейчас это далеко не главная проблема в списке!

Я нелепо рванулся по коридору, глаза лезли из орбит от холода, мурашки выросли в гигантских жуков, но хоть немного согрелся, поэтому еще пару раз бегал туда-сюда. Рубашка и штаны с чавканьем прилипали и отлипали от ляжек, я то кричал, как бешеная больная ворона, то смеялся до задыхания, ДеВи растерянно смотрел на все это, будто у меня шарики за ролики заехали, рассудок не поспевал за мной — и черт возьми, я и правда за себя не отвечал! Но это не выход вечно круги тут наматывать, так можно и болячку подхватить, а то и вообще замерзнуть насмерть — мой призрак подаст на нее в суд и будет кошмарить до конца жизни!

Я прошерстил местный хлам, и, наверное, ни одна дворняга не радовалась так куску мяса, как я полудохлому обогревателю и розетке в углу, особенно когда четыре полоски раскалились до ярко-оранжевого и повалил жар, прямо-таки манна небесная!

Первым делом я стянул с себя одежду, которая уже стала второй кожей, долго думал насчет трусов, но от такой холодины там ничего не видно даже при всем желании. Сначала пододвинул к приборчику самое важное, то бишь голову и зад, чуть не завыл от блаженства, а потом уже прогрел руки, трусы с носками, выкрутил и развесил на партах и стульях все остальное. Я так и уставился на наше подобие костра с мыслями, как я докатился до такой жизни, стою в полутемном подвале, полуголый, закрытый какими-то уродами, и это если не думать про Олю и Мудрого Филина, а то вообще разрыдаться можно. Добро пожаловать на дно взрослой жизни, что называется — и вот только не надо, Вселенная, я прекрасно знаю, что может быть и хуже!

ДеВи тулился сбоку, толкался за место под солнцем, в смысле обогревателем, хотя на него там пару капель попало.

— Ты сначала делаешь, а потом думаешь, Армани, — бросает он ни с того ни с сего, да еще с таким раздражением, что меня взорвало получше, чем от спички у бензоколонки.

— Чего-чего?!

— Того! Зачем ты его ударил? Никому от этого лучше не стало… Мисс Элизу теперь уволят, нас с Виолеттой будут сильнее задирать, а тебе уже досталось.

Так, мне плевать, что за внезапный всплеск гормонов и кто из нас двоих спятил — я не собираюсь выслушивать нотации от мелюзги, которая еще жизни не видала! И он бы изрядно пополнил запас ласковых слов, но уже целых пять минут у меня не было приключений, непорядок — вот, пожалуйста, опять хлопок дверью, но с кучей голосов в придачу, причем парочка звучала ближе остальных. Я вскочил, как ошпаренный, и просмотрел все щели, которые можно забиться — мало того, что мне не хотелось ни видеть, ни слышать кого-либо из мелких, а выставлять себя посмешищем в одних трусах так тем более! За вещи я не беспокоился, еще одна куча тряпья отлично вписывалась в здешнюю свалку, а вот притвориться статуей аж на добрый час мне не хотелось, и я не нашел ничего лучше, чем шкаф, что-то мне везет на это дело в последнее время. Внутри висело пару пыльных костюмов, какими даже моль побрезговала, и я занял местные апартаменты, резко закрыл дверцы, чтоб без щелей на этот раз. Вообще-то ситуация очень даже в мою пользу, то бишь меня не видят и я их тоже, зато услышу самые интересные сплетни о монстрах, красота же!

На слух сюда вбежало около пятнадцати разных голов, и это только самые говорливые и писклявые. Кто-то удивился, а чего это ДеВи включил обогреватель, на что тот отмямлил какую-то чушь, и все расселись по местам на манер дьявольского культа. Их главарь, самая старшая ведьма из последних классов, спросила, будет ли кто-нибудь еще, а потом они еще долго молчали, как если бы читали про себя молитвы на мертвом языке. Мое дыхание отскакивало эхом прямо в уши, казалось, я пыхчу громче трактора.

— Сегодня мы будем недолго, — начала девушка как-то грустно, совсем не в духе сборища охотников за привидениями. Голос слышался ближе других, небось, заняла козырное место в центре дивана. — Мне трудно это говорить, но Владу похитили. Несмотря на то, что ей было почти восемнадцать и ночи у нее проходили спокойнее, чем у многих других. Это еще раз говорит о том, что мы ничего не знаем об этом… существе. И даже когда оно появилось перед ней, Влада пыталась помочь нам, сделав фотографию… На снимке ничего особенного не видно, но единственное слово осталось от нее на обороте, единственная зацепка: «Негатив». Я долго думала, что это значит.[1] Сначала, что все наши догадки о монстре ошибочны, потом — поскольку она увлекалась фотографией, — что снимок нужно обработать на компьютере, но я слишком зациклилась на нем. У нее, возможно, было несколько секунд, чтобы дать подсказку на бумаге, и она емко выразила смысл в одном слове. Негатив — это что-то неприятное, будь то события, люди, но главное, эмоции, которые они оставляют. Все, что пугает, печалит, злит нас… В ночь перед исчезновением она была расстроена как никогда в жизни, и вот… результат.

После таких заявлений на этого Ван Хельсинга от мира детей посыпалась буря вопросов, мол, взрослые постоянно унылые и злые ходят, но с ними все в порядке, да и как тут не грустить, когда сами пропажи нагоняют тлен и ужас; один умник предложил поймать монстра на живца, я аж представил эту карикатуру. Шутки шутками, а ситуация и правда не из легких, у каждой мелюзги же найдутся проблемы в семье, школе, с друзьями — вон ДеВи целый джекпот в этой дурацкой лотерее выиграл, но жив-здоров! В общем, теория — это, конечно, здорово, но на практике черти что происходит, иначе можно было бы успокоительными всех накормить и дело с концом.

— Пусть каждый обдумает это, и завтра обсудим, — прервала девушка тонну возмущений, чуть ли не срывалась на плач. — Простите, ребята, но я не могу проводить собрание… Поэтому, если у вас нет никаких срочных изменений и новостей, давайте закончим на сегодня.

Мда, то есть я вытерпел столько боли, унижений и детских морд, чтобы ни черта так и не узнать про Мудрого Филина, зато сопляков у нас, оказывается, надо холить, лелеять и в попку целовать!

Все молча повскакивали и вроде бы кинулись обнимать ее, потому как одно время просто дышали и всхлипывали в кучке, а потом только потопали на выход. На всякий случай, я выждал, чтобы тишина стала кристалльно-мертвой, и молился, хоть бы не заперли дверь. Телом я был еще в шкафу, а мыслями уже состроил план на остаток дня, вроде того, чтобы на ходу запрыгнуть в одежду и бежать подальше отсюда, аж до самой фабрики, перекусить там любимой лапшой и, может, даже заглянуть к Оле с выводом, что сопляки мне даром не сдались, уж извините. Помиримся, а там и вечер, теплая постель и… Что-то замечтался, пока тянулся к дверце шкафа — реальность перечеркнула все пункты и оказалась больнее, со всей силы ударила промеж ног.

— Кто ты такой и что здесь делаешь? — послышался голос их главной, еще и суровый, как у полицейской.

Я вжался в заднюю стенку шкафа, но пройти в волшебную страну, не получилось. Хотя чего это я боюсь какую-то там школьницу — меня потянуло съязвить что-нибудь колкое, и не отказывать же себе любимому в удовольствии:

— Мимо проходил, заблудился вот.

— Я не шучу. Или ты выходишь и объясняешься, или я закрываю подвал на ключ и зову охрану.

Не знаю, как математике, а искусству шантажа в этой школе учат неплохо, вот я и вышел с поднятыми руками, получил светом по лицу, но после фонарика Три Полоски у меня иммунитет, даже не сморщился. Зато монстроведка нахмурилась, застреляла глазами-монетами по волосатой груди, животу и ляжкам, и конопатые щеки покрасились в тон рыжим волосам, которые еще и дрожали то ли от страха, то ли от возмущения, как живая прическа Горгоны. И сразу попятилась метра на полтора с арматурой в другой руке, будто я мог полезть к ней в любой момент — обидно, между прочим, я думал, у меня добродушное лицо, да и в паспорте не значится имя Тед[2], кого я там в своей жизни обидел, пару мух и комаров разве что. Ладно, со стороны это выглядело, мягко говоря, не очень, какой-то красавец-мужчинка с улицы прячется в подвале школы в одних трусах и кроссовках, еще и следит за сопляками из шкафа. Не принять меня за морального урода было трудно, признаю.

Так вот что значит гореть от стыда, щеки аж пекли и покалывали огнем — надеюсь, она больше ни слова не скажет и нас обоих стукнет потеря памяти, как от бурного вечера пятницы.

— Какого… черта ты без одежды?

— Меня облили дети. Поверишь?

— Возможно, — сказала она, будто с самого начала знала об этом и просто издевалась надо мной. — У входа в подвал лужа воды, а в углу сохнут вещи, которые подходят тебе по размеру. Многое непонятно, но в общих чертах похоже на правду.

А у нее в родственниках явно был кто-то с фамилией Марпл[3] — я бы еще не отказался, чтобы она сняла отпечатки Слизняка с ведра и посадила его в колонию для малолетних на всю жизнь!

— Тогда, может, ты хотя бы отвернешься, а не будешь глазеть?

— Я не уверена, что ты ничего не выкинешь. Но милое белье, кстати…

— Так, тебе еще рано смотреть, куда не просят!

— У меня парень есть, если что.

— Не волнуйся, у меня тоже… в смысле, девушка! И это не брачный птичий танец, просто дай убраться отсюда и больше никогда не увидишь меня.

— Как только расскажешь все, что произошло. И для начала — имя.

— Армани. Не буду врать, что очень приятно, но все же.

Надо подать это в книгу рекордов Гиннесса как самое нелепое знакомство в мире, хоть где-то буду первым. Она как-то там назвалась, то ли Алисой, то ли Анжелой, но я не запомнил и на скорую руку придумал имечко Огневласка — зачем стараться, если вижу ее в первый и последний раз. Я побежал одеваться, прямо-таки чувствовал луч фонаря на заднице, быстро натянул еще влажные рубашку и штаны, но ничего, на горячем от стыда теле мигом досохнут — на фоне Луи я выглядел смущенной неженкой, но уж простите, что не привык светить дарами природы на первом свидании! От прилива жары я аж выключил обогреватель, а то еще школе выпишут длиннющий чек за электроэнергию, и вот мы развалились на диване, но первое время подозрительно молчали друг на друга. Наконец-то я решил, с чего начать рассказ про всю эту катавасию, и выложил сегодняшний день как на духу, получилось эмоционально, с кучей жестов и точных пародийных сцен. Рыжая заметно подобрела ко мне, убедилась, что я далек от маньячных дел, как Арктика от Антарктиды, а в конце даже открыто хихикала, что я засчитываю как победу, если вспомнить ее настроение. И про пощечину с ведром воды не забыл, хоть и самому стыдно, но без этого никак, вся моя жизнь — одна длинная череда нелепостей.

— Спасибо тебе, Армани, — сказала она под занавес моего монолога. — Я бы не смогла купить столько игрушек со своих карманных. Постараюсь раздать завтра на репетиции, чтобы никого больше… не забрали. — И засмотрелась на огонек свечки на полу рядом с нами.

Я бы не ворошил эти тлеющие угли тоски, но случайный ветер мыслей и так сделал это. И тут уже наоборот надо раздуть и спалить все дотла, то бишь выплакаться сейчас, чтобы ночью не нахлынуло на радость всем монстрам.

— Ты хорошо знала девушку, которую похитили?

Она потерла руки, как если бы тут внезапно стало минус тридцать, это душевный холод просачивался наружу.

— Да… Лучшая подруга детства, живем по соседству… точнее жили — черт возьми, как же трудно привыкнуть! Хотела бы я обещать себе и детям, что найду ее вместе со всеми остальными, но… с каждой секундой сама все меньше верю в это.

— Главное, что полиция поймала этого психа, а там потянут за ниточку, и весь узел размотается в два счета!

— Нет. Мой отец — детектив, и он ничего не может сделать! Они поймали человека, но это… существо могу найти только я. И если… это монстр… В общем, я не думаю, что она жива…

— Давай оставим гадание профессионалам. Время покажет, — сказал я во имя поддержки, да и в чертовщину до сих пор не особо-то верилось.

Зря я прогуливал курсы утешения, потому как эта капельная доза оптимизма ничуть не заразила Огневласку. Она сложилась в три погибели, уткнулась лицом в колени, а по спине пошло землетрясение в двенадцать баллов — не нужно терять друзей, чтобы понимать всю паршивость момента. От душераздирающих всхлипов и стонов над ухом вообще не по себе стало, аж живот закрутило, как если бы камней наелся, но самое странное, что повсюду летали какие-то то ли мушки, то ли пятна, будто кабель в мозг отходил и тот выдавал помехи в картинке. Я даже закрыл глаза, чтобы не стошнило от помутнения взгляда, но это мелочи — как бы монстр не нашел нас раньше, чем хотелось бы, сама же только что вела лекцию о вреде уныния, хотя тут оправдание приличное такое. Надо срочно что-то делать, по-хорошему, сюда бы какого-нибудь мелкого, но на безсоплячье и мое плечо сойдет, я мог разве что придвинуться и кое-как приобнять ее, слова тут бесполезны.

Долго нам не дали просидеть так — не знаю, как ее шея, а мою облепили мурашки и встроили туда датчик слежения, каждый волос встал в полный рост и прямо-таки стрелочкой указывал на что-то за спиной. Никаких тебе теней, жутких звуков, вроде рыка, шорохов и стрекотания, даже без запаха мертвечины с землей. И это еще хуже, когда до обморока страшно, а ты даже не догоняешь почему. В голове как раз маячила табличка со словами ДеВи, мол, он предвидел монстра на подходе, и такую панику на вкус я еще не пробовал, это что-то из мира высокой кухни. Мозгом-то я понимал, что движение — жизнь, сейчас буквальней некуда, но сердце подпрыгивало до подбородка, коленки немощно трусились, а все, что выше и ниже, отнялось к чертовой бабушке! В общем, замер с чувством, что по всем законам природы погоня начнется, когда травоядное поскачет галопом, а то так не интересно будет есть.

Один я бы точно просидел тут до старости, но хромосома самца-защитника в генах требовала крутануть колесо удачи и спасти хотя бы беспомощную в квадрате Огневласку. Я резко вскочил и потянул ее в начало коридора — хотя бы так, а там видно будет. Ее плач быстро сменился вопросом, какая муха меня клюнула, да и я сам вглядывался в очертания местной свалки в потугах понять, чего это я в самом деле!

Куча хлама в центре начала раздвигаться, будто там что-то просыпалось от столетнего сна, дверца тумбы заскрипела, парта завалилась на бок, а парочка труб с нее покатились в разные стороны. Чуть не крикнул, мол, ага, так и знал, но сразу же захотелось оказаться неправым, поэтому стоял в шоке и до последнего верил в чудо. И тут увесистый старый диван полетел вверх тормашками, как картонный, и с грохотом расплющил малюсенькие свечки на полу. После таких спецэффектов ни я, ценитель ужастиков (на экране!), ни рыжеволосая гроза монстров не горели желанием остаться и разглядеть эту махину как следует — там вряд ли есть чем любоваться, а слонячьи шаги-бомбы сойдут за веское доказательство, и теперь главное спастись от него.

Я молился, чтобы коридор вышел этому танку не по размеру, и он действительно поперся за нами как-то неловко, еле протискивался и скрежетал когтями по стенам. Спасибо за мотивацию мерзкими звуками, но нас не нужно было подгонять — мы и без того сверкали пятками хоть и медленнее, чем хотелось бы, не со скоростью света все-таки. На этот раз я впечатался в дверь нарочно, на плече точно синяк будет, если, конечно, успеет образоваться, и как только последний рыжий локон вылетел из проема, захлопнул ее и навалился с силой самого дохлого из борцов сумо. Мне не понравилась мысль, что отлечу примерно так же, как диван, поэтому я прокричал Огневласке придать двери первозданный, закрытый вид. Пока она рылась по карманам, я подумал забавную мысль — выходит, если бы не Богатая Выскочка и Слизняк, то мелкие не пришли бы с ключом и защищались бы мы силой матерных слов и чертой мела с солью, как удивительна эта жизнь! А так Огневласка упорно, хоть и безуспешно метила в замочную скважину — мало того, что здесь темно, как у черта в подмышках, вдобавок мы дрожали и потели от накала ситуации, я аж вскрикнул, когда ключ звякнул на полу.

Не хочу нагнетать, но поезд переедет нас с минуты на минуты, а пока попутно разбивает макушкой все лампочки на потолке — можно обойтись без клише из дешевых фильмов, где кровь и кишки разлетаются фонтаном?!

Фух, не прошло и трех инфарктов, как замок наконец-то провернулся, лучшей музыки мои уши еще не слыхали…

И как известно, сделал дело — отойди от него на пару шагов или лучше закопай, а то вдруг рванет случайно, но замок даже выдержал, когда монстр уперся в дверь, и нас всего лишь осыпало штукатуркой. Как известно номер два, первый успешный раз не обещает второй и тем более третий, да и нельзя оставлять в подвале школы такой экспонат инопланетного искусства — оно ж всю школу разворошит, потом на город перейдет, а там и до планеты с галактикой недалеко!

— Игрушку сюда! — сказал я с видом хирурга медсестре, но сейчас плюшевое зверье и правда было на вес золота и наших жизней.

— У меня нет, — закончила Огневласка, и все остались, с чем и были, то бишь с пустыми руками, которыми вряд ли можно завалить монстра.

За дверью бухнуло еще пару раз и подозрительно притихло. Вроде никто не сомневался, что уродец и не подумает лишаться обеда, а просто отошел для разгона, но мы решили проверить теорию на практике и стояли за новой порцией ужаса. Крещендо из барабанной дроби расшевелило инстинкт самосохранения, Огневласка развернулась к ступенькам, а меня дернуло дернуть нас вбок — с виду решение слабоумного, но дверь вылетела аж до лестницы, нас размазало бы по полу в стиле экспрессионизма. А так хоть мы забились в угол и жались друг к другу на каждый стук чудовищных лап, то бишь отсрочили смерть на полминутки, самое то для мысленного аривидерчи с родными и близкими!

Лампочка за бывшей дверью пожалела наши глаза и оставила этот ужас на совесть фантазии, вот только уши не заткнуть так же просто и действенно. Огневласка дрожала и зарывалась лицом мне в грудь, это у человека от страусов, да и она, может, и главная монстроведка школы, но все-таки девушка, а официально еще и подросток. Мне же ничьей груди напоследок не досталось, поэтому от такой беспомощности мозг даже вспомнил про ключи от квартиры Оли в кармане — латунь вряд ли работает по типу серебра, а вот брелок с медведем можно принять за малюсенький такой оберег. Ага, размечтался я, это же как пытаться проткнуть бегемота зубочисткой — понятное дело, что можно требовать от куска плюша размером с мизинец, но я выставил его, как распятье, а страшила даже не шелохнулся, рык на выдохе больше напоминал усмешку. Что ж, пора смириться, что меня сожрут целиком или по частям в подвале школы в обнимку с девчонкой, которую я едва знаю — и чего это я жалуюсь, мечтал же о небанальной смерти, правда скорее утонуть в деньгах или захлебнуться счастьем!

И вот так живем еще секунду, рожа в рожу, глаза в глаза, если они вообще у него есть, а я мысленно поливаю грязью сопляков, даже тут они умудрились соврать насчет чудодейственной силы игрушек. Я героически открыл глаза, но ни черта не увидел в темноте цвета дегтя, зато прямо-таки почувствовал порыв ветра от взмаха лапы шириной с грузовик, очевидно, что заточенной на шашлык из людей. Ничего не оставалось, кроме как запульнуть в него ключами от безысходности — все равно они мне не понадобятся на том свете, так что на, подавись хотя бы для приличия!

Наши сердца отбивали четыреста ударов на двоих и чуть не взорвались, когда завибрировал телефон Огневласки — все в мире сегодня пыталось вызвать у меня инфаркт, инсульт, заикание и нервную чесотку разом, можно хотя бы не издеваться и сожрать уже наконец, а?! Все-таки монстр нам культурный попался, ждал, пока та ответит, мол, невежливо как-то звонки игнорировать, я чуть не засмеялся от ситуации и щекотки в ляжку. То ли нас очень аккуратно так проглотили, что мы ничего не почувствовали, то ли жизнь и так уже десятый круг ада и ниже не грохнуться — ни один из ответов не устраивал, и мы долгое время не шевелились, чтоб не узнать правдивый. Огневласка быстро достала фонарик и посветила на красоты местного натюрморта, на котором мы были в роли яблок, в смысле съестного.

Дверь на полу, ошметки бетона и штукатурки везде, ключи как вишенка на торте. Ни клочка монстра, он просто изуродовал подвал и свинтил по-тихому, чтоб выставить нас полоумными!

Я чувствовал, что заново родился.

— По-моему, вам лучше найти другое место для сборов, — выдал в шутку, а у самого уже глаз дергался.

— Да…

Мало нам этого счастья, так еще и по ступенькам кто-то спускался сюда, но после такого грохота это должна быть вся армия страны, не меньше. И хоть бы вахтерша на пару с директором, можно было бы выдать им жалобу, что двери у них на соплях держатся, а звучало и то хуже, я уже научился определять топот паршивца, будто он хотел предупредить о себе весь мир. В общем, не прошло и встречи с монстром (а нет, прошло!), как ДеВи собрался рассказать, что знает меня и никакой я не маньяк — спасибо, и без сопливых разобрались, даже успели получить совместный второй день рождения. Огневласка выключила фонарь на всякий случай, а этот самый случай поперся, как обычно, по темноте, но быстро споткнулся о дверь и аж вскрикнул, когда рыжая окликнула его из темноты — хоть кого-то сегодня мы испугали, а то все нас да нас! Она объяснила, мол, в эту сторону не ходить ближайшие пару жизней, а лучше перекрыть проход желтой лентой и оббить свинцом от радиации, но в общих чертах, потому как меньше знаешь — крепче спишь. И дольше дышишь.

— У тебя-то самой есть игрушки? — сказал я, когда ей снова позвонили.

— Да, были на чердаке, кажется…

Я повозмущался, что за сопляков она, значит, беспокоится, а о себе не думает, отцепил медвежонка с ключей и молча всунул ей в ладонь. Огневласка улыбнулась, пролепетала что-то вроде большущего спасибо и смылась по ступенькам с телефоном в ухе.

— Армани, ты… — промямлил вдруг ДеВи в тишине, но дальше ничего не придумал. Я изо всех сил делал вид, что его здесь нет.

С нашей последней встречи настроение из отвратного превратилось просто в тоскливое, когда вокруг такое творится. Не то чтобы я и до подвала готов был горы свернуть, но сейчас все эти дети, монстры, игрушки уже в печенках сидели — больше всего хотелось лечь на диван и забыть этот день как страшный сон.

— Осел, баран, клоун? Выбирай! — подсказал я.

— Нет, просто я…

— Сопляк до мозга костей, которого я в жизни больше не хочу видеть?

— Да я был зол! Я… не то… хотел сказать! Почему ты не понимаешь?

— Все я отлично понимаю и подписываюсь под каждым словом. Знаешь, меня бесит даже не это, а то, что я накормил тебя лапшой, показал конвейер, даже вступился сегодня и как раз из-за тебя пошел сюда, то бишь искренне пытался быть эдаким хорошим старшим братцем. Но вместо спасибо-пожалуйста плевок в душу — уж прости за помощь, можешь и дальше терпеть издевательства, мне в общем-то глубоко плевать! И сами разбирайтесь с вашей чертовщиной, раз я такой недальновидный, а у меня и без тебя забот навалом, — высказал я все до последней капли, аж полегчало на пару килограммов. — Игрушку завтра возьмешь, если нужно.

Век живи — век учись, вот я и окончательно убедился, что внешность обманчива и эта капля меда в бочке с дегтем вкуснее коктейль не делает. Что Слизняк с Богатой Выскочкой, что ДеВи — все они гады мелкие, первые поливают грязью буквально, а вторые словесно, и непонятно, что хуже. Огневласка не в счет, она почти взрослая и между нами не так уж и много лет разницы. Прошу, пусть мне кто-нибудь выбьет зуб, если я еще раз свяжусь с сопляками — никогда и ни за что!

В общем, ДеВи остался внизу, хоть бы сквозь землю провалился, а я пошел по ступенькам, коридорам, и через пару минут вдыхал запах свободы и не видел ни одной малявки в радиусе вытянутой руки.

[1] Negative может означать, как просто отрицание, фильтр обработки фотографий, так и, собственно, негатив. — Прим. авт.

[2] Имеется в виду серийный убийца Тед Банди. — Прим. авт.

[3] Персонаж детективов Агаты Кристи. — Прим. авт.

28.09.199 X г., 04:11 PM

На пути к фабрике игрушек «Тедди’с Хоум»

В мутном запотевшем окне автобуса виднелись очертания фабрики игрушек. Она расположилась у края города, где дома и витрины магазинов редели, позволяя рассмотреть ее издали. При более благоприятной погоде здание выглядело бы малозаметным бетонным коробом, каких сотни в городе, но сейчас, когда тучи прильнули одна к одной и влага моего дыхания смешалась с пылью на стекле, оно походило на мрачную старинную крепость. Образ щедро дополнялся каменной оболочкой с осыпающейся всюду краской, дряхлым навесом над входом и ржавой съежившейся сеткой ограждения — все это пришло в негодность за три десятка лет, что на заре нового века равняется трем сотням. Хватало и мимолетного взгляда, чтобы понять, в какие части фабрики вкладывались средства: яркая протяжная вывеска названия со знаком медвежьей головы и новейший асфальт цвета воронова крыла. Чтобы заявлять о себе случайным прохожим и с удобством принимать машины для развоза товара. Привлечь и продать — вот и весь девиз «Тедди’с Хоум».

Я обошел полосатый шлагбаум и замер посреди просторной автомобильной стоянки. Здание вдруг показалось мне таким величественным, точно я вновь обернулся пятилетним мальчиком, когда все вокруг было необъятным, незнакомым и оттого даже несколько жутким. Уже спустя десяток шагов силы покинули меня, словно черное пятно асфальта высасывало их, и к посту охранника я добрался пошатываясь и тяжело дыша, покрытый весь липкой холодной испариной. Видимо, сказывалось волнение от предстоящей встречи с ненавистным мне человеком и самого факта незаконной, хотя и безобидной лжи.

В крохотное окошко будки, размером немногим более телефонной, я неуверенно протянул пропуск Рональда Рида. И пусть между мной и той мелкой фотографией сходство было лишь половое, охранник опустил квадратное морщинистое лицо и умопомрачительно долго рассматривал ламинированный картон. Щеки у меня разбухли от волнения, став крупнее и ярче букв на вершине здания, а мой палач все щурился не то от глубочайшего подозрения, не то от подслеповатых глаз и природно-узкого их разреза. Мне уже думалось прекратить этот фарс и чинно сдаться судьбе, но он, словно почувствовав отступление, тотчас же вернул карточку, кивнул и приветственно — или же крайне хитро?.. — улыбнулся. Не могу и представить, чем руководствовался этот охранник, но я был рад остаться непойманным и со скованными, точно механическими, движениями поспешил пройти внутрь.

Обиталище отца встретило меня тишиной и прохладой конца рабочего дня, когда помещение пустовало, а заглохший конвейер уже остывал. Я встал перед механической установкой, которую нынешние дети приняли бы за чудовище из историй ужасов — о, это бесформенное нечто лежало на полу зигзагами, полукольцами и занимало почти все вокруг своим уродливым силуэтом. И пусть оно не шевелилось, легкое дуновение сквозняка можно было принять за дремотное дыхание, а приглушенное эхо шагов в капкане бетонных стен — за биение сердца (или сердец). Редкий бледный свет все же проникал сюда сквозь окна, порой превращаясь в теплый оранжевый и обнажая в воздухе частицы пыли, но вскоре мерк — вместе с тем чередовалось и мое отношение к этому месту. Этот мифический змей крайне удачно отражал сущность своего хозяина: он также создавал плюшевые непотребства для детей, а сам скрывался в недрах фабрики. Скольких детей он (отец или механизм?) снабдил своими игрушками, не общаясь и даже не видясь ни с кем из них? Скольким родителям дал губительный леденец, который вначале принесет их детям счастье, а в будущем так же станет грустной памятью… Я сдерживался, чтобы не плюнуть в знак презрения, и лишь потому, что Рональду Риду пришлось бы это убирать.

В комнате переодевания и отдыха еще ощущалась мятная свежесть мужских шампуней, дезодорантов и одеколонов — удивительно, что глава фабрики не скупился на душ. Металлические ящики для личных вещей не были заперты, словно из высшего доверия друг к другу, и на дверце одного из них изнутри был приклеен кусок желтой бумаги с надписью: «Рональд Рид». Мое внимание, однако, привлекло имя прошлого владельца ящика, начерченное маркером и ныне полустертое. Почему же мой глаз упорно различал переходы букв одну в другую и складывал их в имя моего нерадивого папаши? Зачем же ты, подонок, променял любящую семью на какую-то жалкую фабрику? Деньги, престиж, карьерный рост — все это было маловероятно здесь, хотя, похоже, так и случилось. Пожалуй, лишь за ответом на этот вопрос я и пришел сюда… Я положил сумку Рональда Рида в его ящик, но все же решил оснаститься костюмом, шапочкой и защитной маской — скорее ради прикрытия, поскольку я не собирался начищать это место даже в помощь моему новому знакомому!

И вдруг за стеной послышались слабые, словно намеренно скрываемые шаги, шорохи, перешептывания и приглушенный смех. Эти в тот час несвойственные фабрике звуки подвигли меня выскользнуть на кончиках пальцев наружу и затаиться в полумрачных изгибах конвейера. Мне удалось различить зачинщиков беспорядка, троих мальчиков, проникших на фабрику явно непристойным способом и с недобрыми намерениями. Последним пунктом механизма был крупный отсек, где хранились изготовленные за день игрушки. Один мальчик там, стоявший на плечах товарища, в то время как третий и самый хилый из них посматривал на входную дверь, уже запустил руки внутрь в попытке схватить пару плюшевых медведей. Трудно было скрыть злорадную усмешку, ведь я желал, чтобы нарушители лишили моего отца нескольких увесистых купюр.

В узкую щель между лентами, шестернями и перекладинами я видел лишь тонкие мальчишеские ноги, обернутые тряпичными штанами, и мне первому довелось узнать о том, что некто за их спинами беззвучно спускался с лестницы. Черные туфли застыли на последней ступени, точно в издевательском жесте, а их владелец безмолвно наблюдал за действиями воришек. И вот раздался не звук удивления, не гневный возглас и не зов охранника, а резкий стук трости о бетонный пол, пронесшийся всюду грозным раскатом грома. Я представил выражения детских лиц, полагаю, весьма достоверно, поскольку стороживший их затею мгновенно сорвался с места, а тот, кто подсаживал товарища, наскоро скинул рваные ботинки с плеч и устремился следом к запасному выходу. За миг до предательства последний хулиган все же сумел ухватить игрушку, но беспомощно повис костлявой ладонью на краю этого чана, дергая ногами, точно под ним простиралась бездонная пропасть.

Бенедикт Савва — внутреннее чувство (… родства, к сожалению) подсказывало, что это был он, хотя я видел лишь старые затертые брюки и тупоконечные туфли — подобрался к мальчику и, прислонив трость к стене, снял его и бережно поставил на пол.

— И в третий раз — ты…

За двадцать пять лет его связки потеряли былую эластику и подвижность, что отражалось в свойственной старикам хриплости, и противнейшем скрипе в сочетании с высоковатым тембром. Как же отвратительно было слышать новый, вдвойне чужой для меня голос, но вместе с тем я с некоторым интересом и разладом в душе желал продолжения. И оно не заставило себя ждать: смирившись с поражением, мальчик бросил игрушку и устремился к выходу. Мой отец сделал поразительно ловкий для пожилого человека выпад, и трость, несколько закругленная на конце, с броском ядовитой змеи вгрызлась в сухощавое плечо.

— Стой же! Стой, кому говорят! И откуда в вас столько подвижности…

— Пусти! Пусти! — повторял мальчик, стараясь выбраться, но трость безжалостно тянула его назад, пока старческие пальцы не схватили тоненькое предплечье.

— Будь добр, подними Тедди.

— Нет! — крикнул тот, словно именно теперь прикосновение к игрушке расценилось бы как тяжкое преступление. Под тяжестью немого взгляда он все же наклонился и вскоре протянул плюшевого медведя, как бы умоляя забыть обо всем случившемся: — Я домой, домой…

Бенедикт Савва придвинул игрушку обратно к груди мальчика и, сделав слабый толчок в конце, сказал:

— Возьми его. Я прекрасно понимаю, что у тебя нет такого, и честным образом тебе не удастся его получить. Что касается твоих товарищей, которых я называю так лишь из нежелания подбирать более грубое слово, — никакие они не товарищи, раз столь легко бросили тебя на растерзание, страшному старику, — пусть приходят в другой раз: сейчас они не получат ни единой нитки. Надеюсь также и на твое благоразумие, и это значит, что тебе будет достаточно одной игрушки и ты не отважишься более на подобный скверный поступок. А теперь ступай!

Он ласково потрепал сальные волосы и даже приобнял мальчика, отчего я проникся какой-то неясной тоской. И неудивительно, что тот недоумевал поболее моего, сраженный длинной речью и безумными действиями (поощрением воровства!), из-за чего, признаться, я готов был усомниться в здравии ума Бенедикта Саввы. Однако мальчик отсек ненужную задумчивость и бегло направился к выходу, часто оглядываясь, точно его странный судья мог передумать и рвануться вдогонку.

Тем временем мой отец поднялся по лестнице, с которой явился, и, едва приоткрыв дверь, тотчас же захлопнул ее, запер на ключ и вновь спустился. Вслед за этим со стороны запасного выхода послышались звучные удары ботинок, и внутрь ворвались тот же мальчик, испуганно пятившись, а за ним двое гораздо старше, ничуть не заботившиеся о скрытности. Чтобы их рассмотреть, я прошел по краю конвейера и, обнаружив углубление в механических складках, уперся в самую дальнюю точку этого кармана. В широкой полосе между покоящимися лентами был прекрасный вид на все помещение, за исключением места, где стоял мой отец, скрытый отсеком с игрушками. Мой взгляд так крепко вцепился в панораму событий, похожую на удивительно широкий экран телевизора, что я едва не столкнулся с кем-то, кто так же таился в этой полутьме.

Волна рыжих волос, точно занавес, пронеслась по часовой стрелке, открыв яркие, как прожекторы, глаза с чистым амброво-янтарным блеском, но и легким налетом испуга. Незнакомка окинула меня скорым взглядом и вмиг совладала со страхом, а я, в свою очередь, отметил ее черты лица, неумолимо расцветающие к пику своей красоты. Мне также показалось, что она знала меня или, во всяком случае, узнала, но, что страннее, ее натуральные локоны казались знакомыми и мне. Неужто сегодня все разом (и в большинстве своем дети и подростки) устроили покушение на эту точно что проклятую фабрику?!

Девушка приставила указательный палец на середину искусно очерченных губ, в глубокую ямку под острым приподнятым носом, и мое волнение прошло гораздо быстрее положенного.

— Гони бабки, папаша! — кричал юноша еще не полностью огрубевшим голосом, что придавало происходящему комичности. — Че уставился, ты глухонемой или как? Так мы сейчас исправим это.

К сожалению, я мог лишь предполагать по слуху и логике окружения все изменения лица и тела Бенедикта Саввы. Мне виделась лишь уверенная, непоколебимая стойка, особенная в сравнении с огрубевшими и онервевшими движениями подростков. Каждая секунда невозмутимого вида моего отца внутренне уничтожала их — несмотря на биты, черные маски и общий силуэт тела, который говорил, что оно выросло непропорционально размерам совести, это были все еще дети. Дети, которые возомнили себя взрослыми, способными отважиться на подобное злодеяние, и тем ироничнее выглядело окружение в виде фабрики игрушек.

За время этой немой сцены моя спутница набрала номер полиции, куда в иной раз я бы непременно и сам позвонил, если бы не то обстоятельство, что мы с ней проникли на фабрику так же тайно и незаконно. Я раздумывал (материальное благополучие отца или мой собственный план) ровно до того момента, пока не началось соединение, и тогда я резко нажал кнопку сброса, покачав головой. Ничто в целом мире не должно было нарушить нашу злосчастную встречу!.. К тому же, мне упорно верилось, что далее слов дело не двинется, а когда в дверном проеме показался охранник, развеялись и все переживания. Несмотря на почтеннейший возраст, он резво промчался в сторону происшествия и замер лишь потому, что мой отец преградил путь тростью.

— Не стоит! — добавил он отрывисто, и в голосе его звучало такое необычайное волнение, словно охранник мог зверски растерзать юношей в одно мгновение. Он зашелестел внутренним карманом пиджака и достал оттуда, полагаю, портмоне, которое демонстративно раскрыл: — Возможно, вы не учли, молодые люди, но здесь игрушки создают, а не продают… как правило… И если вас удовлетворит эта горстка купюр, забирайте их и убирайтесь прочь!

— Ты нам лапшу-то на уши не вешай! — сказал ближний грабитель, однако уже не столь дерзко при виде охранника. — Хотя, папаша, ты сам нам идею подкинул! Этих медведей же можно неплохо так толкануть по дешевке!

— Прошу, — ответил Бенедикт Савва незамедлительно, — вот все игрушки сегодняшнего дня! И побыстрее, пожалуйста, — у меня еще масса дел, и я не имею желания находиться в вашей пренеприятнейшей компании весь день!

Подростки остолбенели от подобных слов так же, как и мальчик минутами ранее, но гораздо живее приняли это странное разрешение и направились к отсеку с игрушками. Бенедикт Савва и охранник отступили, проложив им безопасный путь, и те достали из карманов заготовленные черные пакеты, нашли дверцу внизу емкости и стали доверху наполнять их плюшевыми медведями. В то время как один из них справлялся с этим, его сообщник всякие пару секунд поглядывал на своих надзирателей, точно мой отец держал на цепи крупного пса, готовый ослабить хватку в любой момент. С четырьмя мешками игрушек (по количеству плечей) они вот-вот начали отступать и вдруг замерли: взгляд самого ничтожного грабителя задержался на чем-то скрытом от меня конвейером. В пылу волнительной сцены я и забыл, что мальчик, так же легко получивший плюшевого медведя, вбежал внутрь, спрятавшись за спиной моего отца, и сейчас длинный тонкий палец указывал в его сторону. Негодяй высказал пожелание захватить перед уходом и эту, последнюю в видимости, игрушку.

— Какова наглость! Уму непостижимо! Это пересекает все мыслимые и немыслимые границы — отобрать игрушку у ребенка! Вы уже получили свое, а теперь убирайтесь отсюда, пошли вон! Вон, я сказал! — И с этими словами он выдался вперед, видимо, вскинув трость над головой и грозно тряся ею в воздухе.

Оба подростка немедленно пожалели о своей алчности и обратились в бегство. Бенедикт Савва стукнул тростью, словно в победном выстреле, и после этого тишина в помещении могла сравниться разве что с библиотечной; лишь спустя время мальчик также засеменил к выходу, отрывисто стуча ботиночками.

— Можно поинтересоваться, — сказал охранник, едва рваная курточка исчезла в проеме, — почему вы позволили им так бесчинно уйти?

— Неужто вам желалось вступать в телесную конфронтацию с детьми?

— Нет — трижды нет! И уверяю вас, я бы никогда не осмелился покалечить их. Но стоит учитывать, что они держали в руках оружие, которое могли применить весьма необдуманным образом, в том числе и в вашу сторону, не будь вы таким… неожиданным. К тому же, не для того ли я служу вам, чтобы защищать нашу фабрику и бороться с подобного рода невежеством духовно, а, если потребуется, и физически. Сейчас же мне довелось наблюдать, возможно, пик невежества — во всяком случае, на всей диаграмме моей долгой жизни.

— Пусть так, но все украденные игрушки так или иначе найдут своих детей. Более того, я надеюсь, что они продадут их в половину стоимости детям из неблагополучных районов города, что полностью удовлетворяет нашим намерениям.

— Прекрасно понимаю, но столь частая благотворительность нисколько не возобновляет огромной траты средств.

— Это уже не столь важно. В скором времени мы в любом случае прекратим создавать игрушки…

Мне живо представилось, как после этих слов оба перестали дышать на время молчания, а глазные щели охранника расширились больше, чем при любом другом известии в его жизни. Лицо моего отца в то же время сделалось каменно-серым, неподвижным и печальным, точно он рассказал об утрате родного сына. Не скрою, что мне и самому стало интересно, по какой причине этот человек решил покончить с делом всей своей жизни, которому он посвятил больше времени, чем семье.

— Умеете же вы вводить людей в пограничное между ступором и шоком состояние.

— Простите мне подобную театральность… Я не объявил этого, потому что еще не принял окончательного решения, но оно кажется мне единственно верным. Придется продать фабрику, а все вырученные средства потратить на создание наибольшего количества игрушек в краткий срок. Предположим, в пару дней. Не могу я более видеть заголовки газет, печальные лица родителей и вполне ясное бессилие полиции — стоит действовать, причем как можно скорее! Мне думается, в праздник число пропаж снизится до минимальной отметки, чему мы с вами поспособствуем, а после придется отправить игрушки… всем детям города и страны.

— Однако! — ахнул охранник. — Но разве это поможет против него…

— Разумеется нет, но львиная доля жертв произошла не от рук Мэда Кэптива. Сейчас сами новости о нем и новые пропажи, подобно жуткой, ужасающей спирали судьбы, производят на свет все больше и больше похищений. И мы раздадим все, что сможем, и всем, кому только сможем. Разумеется, обеспечить каждого из сотен тысяч мы не в силах, но мы должны сделать все возможное, чтобы никто более не пострадал. Даже ценой нашей фабрики. Пускай лишь в городе, или — в стране…

— Но… Фабрика — это все, что у них есть, она… она не может перестать существовать. Конечно-конечно! безусловно! — мы защитим огромное множество нынешних детей, но как быть тем, кому только суждено стать будущими поколениями?

— Если мы продолжим бездействовать, этих новых поколений и не предвидится! Так что… верою и надеждой остается рассчитывать на благоразумие нынешних детей, которые сохранят игрушки для своих чад. Надеждой, одной нашей извечной госпожой надеждой…

Их разговор с крайне сомнительным содержанием велся, однако, серьезным, важным тоном детей, которые в ходе забавы взяли на себя роли подпольных детективов, если не хуже: разговором двух сумасшедших. Не в силах слушать подобные бредни, я то и дело переводил взгляд на девушку по соседству в надежде найти утешение в ее глазах — какое-нибудь невербальное послание, что не я один считаю это вздором. До чего же неожиданно было наблюдать, как она пристально слушала каждое слово и все крепче сдавливала металлическую перекладину, как случается у некоторых людей во время напряженной сцены в кино. Неужто эта взрослая девушка — годом позже уже будучи лишенная звания ребенка — верит хотя бы единому их слову?

Перед уходом охранник сделал небольшой поклон, и Бенедикт Савва все же явил нам свой вид (пиджачная спина и серебристые волосы на затылке), сместившись к некой двери и вскоре скрывшись за ней. Я обогнул конвейер по краю, но движения казались мне медленными, как во сне, хотя я с немалой ловкостью преодолел всю внутренность помещения и проход к лестнице, ведущей в кабинет на втором этаже. И вот передо мной была дверь подсобного помещения, а секунда, волнительный миг, помноженный на длительность мыслей, отделяла меня от встречи с отцом. Моему удивлению не было конца и края, когда внутри не обнаружилось ни одной души — ни живой, ни мертвой; хотя, без сомнений, полуминутой ранее мой отец скрылся в этой комнате, у которой — важное замечание! — не было иного прохода, кроме того, в котором я застыл в ошеломлении. Вместо того каждый клочок стеллажей вдоль стен занимало огромное плюшевое войско: по большей части в один-два ряда, но так, что на полках они полностью закрывали собой стены и нужно было глядеть в пол, чтобы не видеть этой пестрой картины. На высоте лихорадочной мысли, что это и впрямь сон, мне даже почудилось, как игрушечные медведи повернули шеи в мою сторону. Голова кружилась, точно я был сражен нервной болезнью. Жар окатил тело сверху-вниз, как поток горячей воды, затем холодной. Бред, галлюцинация, умопомрачение…

В тот миг я беспамятно вцепился в бока дверного проема, давил на них, словно в попытке расширить, и едва не вскрикнул от ужаса, когда нечто коснулось моей руки. К счастью, это было не ожившее плюшевое чудовище — продолжение галлюцинации, — а всего лишь моя незнакомая спутница. Своим инертным телом я занял весь проем, и ей пришлось изогнуться по-кошачьи, чтобы втиснуться внутрь. В момент прямого взгляда и ясного освещения, пока девушка кружилась по комнате мне удалось отметить ее высокий рост, складную изящную фигуру, нос с горбинкой каких-то восточно-европейских кровей, — но что важнее: огненные локоны, словно заметавшимся пожаром пылающие во всей комнате (выдаю желанное за действительное!) горели начищенной медью ярче ламп на потолке. Именно их заметный цвет прояснил в сознании образ девушки из кафе за соседствующим Рональду Риду столиком.

— Итак, мистер Фирдан, это все очень странно. Вы раньше не замечали за вашим отцом способность проходить сквозь стены?

— Значит, вы тоже это видели…

— Да, где-то здесь должен быть проход, — сказала она, принявшись осматривать полки стеллажей. — Мистер Фирдан, почему вы решили выдать свою личность за чужую?

— Если у вас, мисс, настолько отменно развиты зрение, слух и любопытство, что вы не постыдились подслушать в кафе разговор, не предназначавшийся для ваших ушей, вы должны представлять ответ на свой вопрос. И я бы попросил вас для начала представиться.

Она смущенно, как бы нехотя назвалась и, клянусь, лучше бы оставила имя в тайне. Я так не желал, чтобы она вызвала полицию, а ведь та, быть может, все это время уже знала о моих действиях, о каждом моем шаге, и теперь меня ждет наказание. И это будет крайне справедливо: одно призрачное появление отца в моей жизни заставило так низко пасть… Что подумают о Виктиме, если узнают, что его родитель переступил закон?

— Вы… дочь детектива Рея?

— Ага. Если что, мой отец не знает о вашем поступке, да и не узнает, не волнуйтесь. Конечно, если вы все-таки не совершите сегодня что-нибудь уж очень незаконное. За этим я, кстати, и решила проследить.

— Я не грабитель, попрошу вас!

— А я вам не судья, но не могу не спросить… зачем так усложнять встречу с отцом? Мне безумно не терпится утолить любопытство, как вы правильно сказали.

— При всем уважении, мисс Рей, неудивительно, что вам трудно понять человека, который не виделся с отцом двадцать пять лет кряду. Со своим, полагаю, вы общаетесь ежедневно, получая от него все родительские блага: средства, заботу, любовь и беспокойство за ваш успех.

— О да!.. — сказала она с некоторой долей иронии. — И все-таки, мистер Фирдан, ложь не лучший способ для примирения.

— Бога ради — я пришел сюда не за тем, чтобы возобновлять общение! С этим человеком у нас нет и не может быть уже семейных отношений, а моя душа лишь требует посмотреть ему в глаза, заставив устыдиться своего поступка, и отыскать в них искру раскаяния.

На ее лице проглядывалась печальная улыбка человека, который зрел глубоко в корень проблемы, несмотря на свой юный возраст. Просто поразительно, как иной раз, общаясь с человеком на закате жизни, презрительно чувствуешь разум неполных десяти лет, а от девушки-подростка исходит неописуемая мудрость и зрелость — верно, сказывается твердая рука воспитания Алека Рея.

— Может, войдете? — сказала она, обнаружив концы моих туфель ровно линии дверного проема.

— Если мой отец прибегает к столь нелепым и поистине детским мерам, чтобы скрыться, я не намерен унижаться до его уровня. И уверяю вас, он — негодяй и подлец, но не настолько хитер, чтобы возводить тайную комнату на своей фабрике. Признаться, я уже сомневаюсь, что он вошел именно сюда, а не поднялся по лестнице.

— Тогда пойдите на второй этаж и убедитесь.

— Я уже сказал вам: я ухожу — с вами или без вас.

Будучи раздраженным, я резко обернулся, готовый покинуть фабрику и забыть об этом человеке навсегда, но мисс Рей крикнула с таким пронзительным напором в голосе, с такой резкостью и остротой тона, что я невольно оторопел:

— Мистер Фирдан!.. У меня тоже есть глаза, и они видели то же самое — не могут двое ошибаться одинаково. И вам это нужно гораздо больше, чем мне, так что хватит простаивать, искать глупые оправдания и давайте помогайте в поисках. Вы лучше меня должны понимать Бенедикта Савву — возможно, где-то есть рычаг или кнопка, или что-то еще… И будет быстрее, если мы разделим стеллажи: вам левая половина, мне правая…

Я хотел было возмутиться подобной речью в свой адрес, но невольно окинул взглядом все вокруг, избегая ее пронзительных глаз с нависшими тучами бровей. На мгновение мне подумалось, что медведь, найденный вчера на чердаке, ожил и вернулся в отчий дом, иначе трудно было объяснить его схожесть с тем темно-коричневым пятном в случайной точке комнаты. Мигом позже, когда я завороженно смотрел в то место и медленно шагал к этому исчадью ада, я заметил и различия: мягкий плюш, насыщенный яркий цвет и упрощенный вид (в моем детстве даже такие мелочи, как игрушки, делались на совесть), — но в сущности, он выглядел если не копией, то явной реконструкцией с учетом нынешней моды.

Мисс Рей увидела мое ошеломление, проследила направление взгляда и, все сообразив, сказала:

— Возьмите его.

«Еще чего!», хотел возразить я, но пересохшие сросшиеся губы, пускай и оторвались друг от друга, не обронили ни звука, а рука, управляемая неясным внутренним бесом, потянулась к игрушке. Ад ликовал под бетонным покрытием, предвосхищая мое скорое прибытие (я ощущал его вибрации ступнями) — если я прикоснусь к этой вещи. И клянусь, демон одержал верх: я сделал это, за что тотчас же поплатился видом прохода в известное всем грешникам место.

— Вы только посмотрите! — воскликнула мисс Рей с немыслимым для меня воодушевлением. — Кодовый замок! И точно напротив этого мишки… Как вы узнали?

— Нет, я не… я…

— Ну же, помогите отодвинуть стеллаж.

Вместе мы расчистили вид на длинный фрагмент стены, невольно рассыпав игрушки с полок: она перешагнула их из вежливости, а я — из отвращения, желая раздавить, как вредоносных тараканов. Нам довелось рассмотреть кнопочную панель того же цвета, что и стены вокруг, с шероховатыми, едва заметными цифрами, будто начерченными или даже нацарапанными тонким стержнем на бледной краске. При всем желании и знании того, что там была встроена дверь, трудно было разглядеть полосу зазора, равно как и вообще обнаружить тонкие линии на стене, за спиной именно этого медведя.

— Признаю, что не учел того факта, что мой отец получил расстройство ума в относительно раннем возрасте. И предположим, это действительно дверь, ведущая в тайную комнату, но без пароля мы все равно не войдем туда.

— Минуту терпения! Я не умею думать так же быстро, как папа. Но это пока…

— Сдается мне, думать здесь попросту не над чем — необходимо знать код.

— Ага! — сказала она мощным высоким всплеском голоса, рассматривая кнопки. — Панель старая, примерно пятидесятилетней давности, и пользовались ею столько же, из-за чего некоторые цифры подстерлись. У человека на кончиках пальцев скапливается пот, в котором есть соли и кислоты. При долгом воздействии любое покрытие со временем разъедается. Самая стертая — тройка, ее уже не видно, а значит, она нажималась первой, когда палец был наиболее… влажным. Дальше сложнее, но если я правильно понимаю… «3105». Вам это число о чем-нибудь говорит?

Разумеется, я не мог не различить в этом наборе цифр дату моего рождения, однако, сам не понимая причины, отрицательно покачал головой. После краткого выдоха мисс Рей решилась набрать этот код, долго удерживая палец над последней пятеркой. В центре помещения раздался щелчок механизма, и плотно прилегающие створки люка в полу приоткрылись. Моя новая знакомая обернулась с видом гордости на лице, словно ожидая похвалы, какой и вышло мое молчание в дуэте с распахнутым настежь ртом. Я удивился, откуда ей все это известно, но она лишь добавила, что, к нашей удаче, код состоит из разных цифр, иначе, будь он, к примеру, «0404» или (математически наихудший вариант) «0010», мы бы вряд ли справились, особенно если здесь имеется система оповещения… Интересно уж, генетическое ли это или Алек Рей намеренно передал ей часть своих знаний?

— Мистер Фирдан, почему вы ненавидите игрушки? — сказала она и, не дав мне оправиться от неожиданности, продолжила: — У вас к ним не просто ненависть, а настоящее отвращение, паника, страх — вы стараетесь не приближаться к ним и даже не касаться, а при любом упоминании этого слова нервно перебираете пальцами правой руки, что вы сделали и сейчас. Я думаю, кое-что вы не рассказали сегодня в кафе, а именно это и должна быть причина.

— При всем уважении, мисс Рей, прошу не лезть в мою личную жизнь!

— При всем уважении, мистер Фирдан, — сказала она леденящим душу тоном, от какого краски комнаты вмиг потускнели, — я хочу знать, почему у Виктима нет игрушки.

— Откуда вам известно имя моего сына?

— В центре только одна школа, мистер Фирдан, да и сейчас волей-неволей все друг друга знают. И все-таки почему…

— Потому что это непотребство, абсолютно ненужная вещь, отвлекающая детей от таких истинно важных дел, как, во-первых, учеба, во-вторых, помощь родителям, и в-третьих, общение со сверстниками.

— Возможно, себя вы и обманете этим, а меня — нет… Папа часто говорит, что у всех человеческих поступков есть причина и следствие. Поделитесь же вашей проблемой! Может… я смогу помочь.

— Я ничего не намерен вам рассказывать, доказывать и тем более просить помощи! Отойдите с пути и дайте, мне уже наконец, пройти!

Мисс Рей посторонилась, а я энергично, но бесшумно раскрыл дверцы люка и встал на первую ступень в зудящем желании быстрее покончить с этим. Расстегнув ворот рубашки, чтоб пустить больше крови к голове, я спускался все ниже, и, несмотря на жемчужные бусы ламп над головой, дважды моя нога соскакивала с сыпучих, словно древнеегипетских выступов. Шумное дыхание посвистывало невдалеке, и скрипели ножки стола в дуэте с наконечником авторучки… Я замер на ровной площадке, от которой исходил последний десяток ступеней, и с неизвестным мне самому мотивом оглянулся на свою спутницу. Уже в тот миг ее грустная, удивительно мудрая улыбка блестела мазутным отражением минутного будущего.

После резвого спуска я звучно ступил на порог подвального помещения и за то краткое мгновение сумел рассмотреть одежду моего отца: старые туфли, затертые брюки, пиджак, приобнявший спинку стула, и рубашку, рукава которой были подвернуты до локтей. Этот человек сидел за столом, единственным предметом мебели в сырой подвальной комнате; обнажив жилистые мускулистые руки, он направлял все внимание на тонкую работу пальцев с крохотным инструментом в руке — что-то клеил, прикручивал, паял… и вдруг повернул голову на стук подошвы.

— Рональд?! — изумился он, и толстые квадратные очки еще сильнее сползли к самому кончику носа. — Ради всего святого, как ты сюда попал?!

Я прекрасно понимал, что с детства моя внешность полностью изменилась, однако на душе и в груди стало так гадко и тяжело, что я положил руку на сердце, точно в вежливом приветствии. Что мне еще оставалось, кроме как обескураженно глядеть на борозды морщин, впалые сухие глаза и посеребренную шевелюру, удивительную более всего остального — моя же плешь неумолимо расползалась по темени! В целом, по виду он истощал бодрость, живость духа и неплохо сохранился для своего шестого десятка лет, быть может, даже тренировался и ухаживал за собой, как это делают истинные нарциссы. И отчего мне представлялось, что я встречу жуткую мумию (моего прошлого), чей бальзамический раствор (лишь благодаря памяти) не позволяет телу превратиться в прах… О нет, этот мерзавец процветал и физически, и ментально — жаль лишь, что не духовно! Всего двадцать минут назад он пускал ласковые слова незнакомому ребенку, точно самый благостный родитель в мире, а меня, родного сына, встретил криками и гримасой ненависти. Я вмиг ощутил себя маленьким мальчиком и задрожал под натиском этих карих копий, со всем зверством проклиная науку генетику!

— Папа, — прохрипел я возмущенным, высоким голосом, едва сдерживая несвойственные мне слезы. Быть может, и настолько тихо, что неразличимо за той во всех смыслах пропастью между нами.

— Тебе не следует здесь находиться — прочь! Прочь, я сказал!

Позабыв обо всем на свете, я устремился вверх по ступеням, поднимая клубы пыли ботиночной яростью, и вырвался наружу с таким выражением лица, что напугал мисс Рей. В гневе мне с трудом удавалось сдерживать безрассудство: я пнул кучу игрушек, которые валялись на полу, и те разлетелись картечью, а по выходе из комнаты с грохотом обрушил следом за собой один из стеллажей. В раздевалке я со всей доступной мне в тот миг аккуратностью сбросил рабочий фартук Рональда Рида и скорым образом покинул фабрику, словно само это место было отравлено и причиняло вред более всех ядов и паралитических газов. Изумленная девушка кинулась за мной по дороге к автобусной остановке, пока я кое-как плевался обрывками фраз из возмущенного, сжатого горла.

— Вернитесь, постойте! — кричала она, видимо услышав в межстенном эхе весь наш недолгий разговор. — Вы не поняли друг друга! Это недоразумение…

— Для меня больше не существует этого человека, мисс Рей, и точка! — взревел я, когда волею судьбы автобус остановился напротив нас. Я вбежал в салон в приятном одиночестве, бесконечно желая провести час наедине с собой, скомкать паутину мыслей и выбросить этот гадкий ком в ведро забвения!

28.09.199 X г., 07:55 PM

Главный вход в офис полиции

Мало кто сомневается, что публичные наказания позором остались в Средневековье. Ведь в цивилизованном XXI веке нет ни позорных столбов, ни самого акта их исполнения. Но правда ли, что люди отказались от удовольствия выместить горе на другом человеке? Именно горе. Счастливый человек не будет этого делать. Правда ли общество не совершает таких действий? Не забрасывает политиков камнями? Не смеется над бедно одетыми одноклассниками в школе, коллегами на работе? Если детоубийцу найдут раньше полиции, граждане нашего города будут настаивать в лучшем случае на смертной казни. В худшем — электрический стул на виду у всего города. Хуже всего, что это может коснуться невиновного. Увы, наказания позором исключены только официально, на бумаге. Столбы исчезли, шествия не проводятся, но суть морального унижения осталась.

Этим утром я участвовал в похожем мероприятии. Участвовал в роли виновника.

Двигатель автомобиля заглох. Стало предельно тихо. Беззвучность сдавливала череп с боков, и висках стучало, чувствовались ритмичные уколы головной боли, заставляющие стискивать зубы. Тишина медленно убивала: гул механики, свист транспортного движения за стеклом и сосредоточение на езде заглушали собственные мысли. Теперь я остался с ними наедине.

Ладонь в кожаной перчатке все еще сжимала руль, создавая скрип от напряжения, указательный палец ритмично стучал по пластмассе. Я непрерывно смотрел в одну точку, куда-то между двумя кирпичами стены, возле которой остановился. Чтобы не видеть в боковом окне здание полиции. Постепенно в центре темнело, но периферическим зрением различалось живое черное пятно с редкими темно-синими вставками. Рябило, перетекало из стороны в сторону, но оставалось в пределах своего места, как вода в покачивающейся кружке. Я знал, что это было. Привычный маршрут на работу открыл вид, и я мгновенно понял горькую суть, хотя быстро перевел взгляд на дорогу. Просто не мог смотреть.

Может, и повезло. Иначе неприятность застала бы врасплох, без времени на подготовку. Скорее морально.

Страшное количество людей окружало главный вход. Толпа была в ярости, некоторые даже стучали в запертые двери, но большинство боялось возможных последствий. Основой темной массы были родители, занявшие почти все ступени и медленно сгущавшиеся около входа. Тонким слоем по всему периметру их окружали журналисты с фотоаппаратами, видеокамерами и микрофонами.

Цвета, казалось, высосало серое небо, нависшее тучами над зданием. Словно небеса готовились обрушиться на нас карой. Все были в черном, знаменуя траур. Ни одной яркой куртки, даже на женщинах. Создавалось впечатление, что я приехал на похороны здания полиции. Похороны надежды на нее в сердцах граждан.

Ровно через 4 долгие минуты после моего звонка центральные двери приоткрылись. Два офицера аккуратно пробуривали себе путь, словесно успокаивая граждан. Но обхватили пальцами основания дубинок на поясе: отчаявшиеся отцы и матери способны на многое. Черное пятно сильно загудело, вибрации передавались через стекло на расстоянии. Первому и Второму удалось без происшествий пройти очаг повышенной опасности, и они почти побежали в сторону парковки. Эти двое всегда старались угодить мне ради должности, ведь стажировка пяти подчиненных закончится переходом каждого на кардинально отличающиеся должности, а какие именно — прямо зависит от меня. Не зря Первый был № 1, а Пятый имел плачевное последнее место в порядке. Для роли наставника я обычно кричал на них и напоминал, что они еще более или менее идиоты, но сейчас я был рад им. Сам я бы не справился.

Меня буквально подхватили в подмышках, вытащив из машины. Словно мои ноги парализовало, немного так и было. Вели за плечи, под локоть и двух сторон, как и нужно полиции вести преступника, но без наручников и заведенных на спину рук. Но на самом деле они выполняли прямую функцию телохранителей, теперь точно переведя дубинки в готовность. Мы пошли навстречу толпе.

Плотные ряды родителей невольно отодвинули журналистов ближе к запасному входу. Я слышал, как вытягивались с треском объективы видеокамер. Пытались снять лицо виновника в лучшем качестве, но оно было опущено вниз. Глаза пустовали от печали, щеки горели от стыда. Сначала смотрел на асфальт тоже черного цвета, точно поверхность была глянцевой и отражала силуэты людей, потом на ступени. Изредка приподнимал подбородок для оценки оставшегося времени мучений. Уши агонизировали. Звуки оглушали, сливались в единый шум, создавая ощущение ваты. Вопросы журналистов. Крики отцов. Стоны матерей. Чем дольше это не приносило результата, тем громче и злее становилось.

Насчитал 9 ступеней. Сравнимо с дантовскими 9-ью кругами ада. Тогда дорога от машины к ним была Чистилищем. Оно приносило боль душевную. Первые ступени — уже физическую чувствительную, на слух и зрение. На середине долгого поднятия Первому и Второму приходилось уже сдерживать толпу собой. Одни плевали мне под ноги, по 3–4 плевка на каждой ступени. Или это слезы? Другие пытались прорваться сквозь товарищей и начать действовать телесно, ухватить край пальто. Приходилось использовать полицейские дубинки.

Двери снова щелкнули, распахнулись. На последнем круге, на 9-ой ступени, по закону мифа, встал сам Люцифер. Главный мучитель. С красной кожей и безумными, горящими огнем Преисподней глазами. Я потерял все силы и почти упал на колени перед ним, как грешник в мольбе за лучшую участь. Роуч Андерсон одной рукой схватил меня и за воротник свитера, и за края пальто, и резким движением подтянул к себе, поставил на ноги. Швы затрещали в плечах. Вместе с моими подчиненными мы зашли внутрь здания. Разгневанные граждане сделали попытку прорваться, но двери оперативно закрылись на ключ.

Кулак не отпустил меня даже внутри помещения, и офицеры, оторвавшись от дел, наблюдали за моим унижением. Красное от гнева и стыда лицо. Пальцы растягивают, почти протыкают насквозь одежду. Неловкие движения рук по сторонам, чтобы удержать равновесие. Сбивчивый шаг: я выпрямил ноги и вжал пятки в пол, но подошва предательски проскользила. Будто паршивую собаку тащили за ошейник на порку ремнем. И все это на виду нескольких граждан, полицейских нижестоящих должностей и даже прямых подчиненных. Это раздражало. Адреналин брал верх над слабостью, и я уже собирался сбросить руку, а из-за раздражения еще и грубо оттолкнуть моего друга. Повезло, что мы пересекли холл первого этажа по прямой на дикой скорости и я не успел ничего сделать.

Капитан полиции распахнул дверь моего кабинета и забросил меня внутрь, как гранату с вырванной чекой. Вошел сам, громко хлопнув дверью. Это казалось взрывом или попыткой маскировать его. Я остался в центре комнаты; он, шатаясь из стороны в сторону, направился к рабочему столу. Туфли стучали по полу, приземляясь плашмя от мышечного напряжения. Тело безжизненно приземлилось, упало в мое кресло без контроля, автоматически придавив сидение весом. Голова опустилась на стол.

Тишина длилась ровно 2 минуты 14 секунд, я невольно посчитал.

Резко оторвал лоб, как от пробуждения, и выпрямился. Рука полезла в передний карман брюк, во второй и, наконец, в задний. На столе оказалось две скомканных пачки сигарет и одна ровная. Ловкие движения: подносит пачку ко рту, ударяет пальцем по дну, обхватывает губами последнюю сигарету, мнет пустую упаковку. Выкурил три пачки сигарет? В одной пачке его фирмы 14 сигарет. Итого 42 штуки за 15 часов?

В нагрудном кармане напротив сердца хранилась зажигалка. Квадратная, с блестящей гравировкой на металле и откидной крышкой-головкой. Он остановил на ней взгляд, покрутив на слабом свету, трижды открыл и закрыл крышку. Я знал, чей это был подарок.

Трение кремня, едва различимый треск грубых листьев табака при затяжке. Он знал, что в здании полиции запрещалось курить, под эту нужду было выделено место на заднем дворе. Обычно не пренебрегал этим правилом. Он знал, что я не переносил запах дыма, тем более в моем кабинете, за моим столом и в моем кресле. Но сейчас его тревожили мысли сильнее, чем свои или мое благополучие. Поэтому я молчал.

Комната стала серой: серое небо в окне, полумрак, сигаретный дым, затемненное лицо.

— Роуч…

— Замолчи, Алек! — сказал он без гнева. Только угрожающий холод в голосе. Я решил дать ему время.

Новички инстинктивно начинают осмотр человека с общей внешности, деталей одежды, движений. И только потом дополняют догадки чертами лица, эмоциями. Я всегда начинал с глаз. Опыт позволял сразу определять в них многое, после чего часто остальные детали не требовались либо отнимали меньше времени. Но сейчас было трудно заглянуть в них, как воину, стоявшему перед Горгоной. Я точно знал, что в них будет ответ и он превратит меня в камень.

Форма помятая, со вчерашними складками. Не успел выгладить с вечера? Мышцы предплечья напряжены, вздулись холмистым рельефом, как у античных скульптур, сигарета подрагивает на весу. Глубокие затяжки. Легкие раздуваются до предела. Надрывный кашель, и снова напряжение диафрагмы, причиняющее боль. Пуговица на немалом животе едва удерживает края полицейской рубашки.

Роуч был повернут в сторону окна, позволяя видеть только правую половину лица. Он напоминал труп: серая кожа шелушится, синие мешки под глазами свисают почти до кончика носа, щеки впадают на затяжке, образуя глубокие ямки. Плохой сон? Почему? Он должен был думать, что убийца пойман. Личные переживания? Проблемы членов семьи? Выше края нижней челюсти приклеен длинный пластырь, на дальнем конце утолщен из-за комка ваты. Неудачное бритье? Взгляд рассеянный, неподвижный. Глаз будто запал внутрь черепа, сбоку видна только сухая роговица. Белок красный, справа капилляры лопнули серьезно, все пространство до радужки было залито кровью. Сильнейший стресс в жизни? Слезы, не свойственные устойчивому типу нервной деятельности? Все слишком очевидно.

Телодвижения минимальные. Рука проходит цикл от стола к губам и снова падает на стол. Пепел размазывается по столу, полу и полицейской форме. Третьим вдохом он выкурил сигарету и вдавил окурок в пустую упаковку. Черные крошки паленого табака упали на деревянную поверхность. Запах душил, проникал через ноздри до самого мозга, побуждая открыть окно или включить потолочный вентилятор. Я не мог пошевельнуться.

— Кончай осматривать меня, Алек! — Глаза вскочили, чтобы встретиться с моими. Сквозь пленку влаги в полумраке они светились желтым, как у ночного хищника. Треть секунды были пустые, зрачки расширенные, как черные тоннели метрополитена; печальные мысли охватывали разум, уничтожали осознанность. Треть секунды передо мной сидел безжизненный манекен. Человек появился спустя две трети. — Почему же вчера твоя хваленая дедукция, чертов ты Шерлок Холмс, дала сбой?!

— Я мыслил в силу возможностей. Все указывало на причастность Мэда Кэптива…

— Алек! Ничего на это не указывало! Не было ни одной улики! Ноль. Кроме слов… сумасшедшего человека. Господи, почему ошибки осознаются только после их совершения! Насколько же это даже звучит по-идиотски.

— Я…

— Молчи, молчи, говорю! Оправданиями уже никому не поможешь, а, раз твой гениальный мозг отвергает простую истину, я скажу тебе ее: ты жаждал раскрыть это дело, покончить с ним и обвинил во всех грехах первого попавшегося человека — да, странного, жуткого, но, как оказалось, несчастного в своем недуге душевно больного! Тебе нужно было это сделать, чтобы прекратить этот кошмар! Для собственного успокоения. Но ничего не кончилось, ничего… Нет, я не берусь утверждать, что Мэд Кэптив нисколько не причастен к этим событиям, хотя на сегодняшний день, даже после экспертизы, у нас нет ни одного вещественного доказательства, равно как и свидетелей. Однако я говорил тебе, говорил, что нельзя пока закрывать дело, что он либо пустословил по вине больного мозга, либо у него есть сообщники. Ты же — настаивал на своем! Ты уговорил, равно сказать, вынудил меня подписаться над собственной — хорошо, над нашей общей! — глупостью.

— Роуч, мы вместе с тобой располагали одной и той же информацией. Я сказал тебе все, как думал, все, что мы видели и слышали. Все, как оно было. Мои аргументы убедили тебя, иначе ты бы никогда не согласился закрыть дело, значит на какую-то часть ты думал, как я. Поэтому не говори, что я заставил тебя.

— Именно так! Я доверился тебе, твоему уму или опыту, или чутью, называй это как хочешь, и вот что случилось… И знаешь, что самое ужасное? Нет, не то, что мы, возможно, указали на невиновного человека в этом деле человека, не закрытие дела, нет… Самое ужасное — это мое интервью. Конечно, журналисты просто так не отстали бы, но можно было отказаться его давать — мы полиция все-таки! Да, весть о поимке преступника разлетелась бы молниеносно и к концу вечера каждый человек в городе прознал бы об этом, но на уровне слухов. Я же — говорил без предположений, а ясным утверждением… Как я мог такое допустить, как мог с гордостью на лице сообщить о том, что бояться нечего, еще и на всех каналах города, всем гражданам… Нужно было задуматься об ошибке, ведь истинный детоубийца или его сообщники действовали бы еще активнее, узнав о потере бдительности граждан. Так и произошло! Знаешь, сколько детей исчезло на прошедшую ночь, знаешь?.. Видел всех этих родителей возле входа? Десять! По меньшей мере в три раза больше, чем когда-либо. И среди них…

— Роуч… Я соболезную твоей утрате…

— Не смей говорить так, Алек! Ты знаешь значение этого слова. Соболезновать — чувствовать ту же боль. О нет, ты лжешь, ты бросаешься заученной фразой, как нас и учили в академии. Но ты не знаешь… Не знаешь, что значит прийти домой, обнаружить сына в страшном настроении, обессиленным, немым от горя, весь вечер во время ужина подбираться к нему в душевном плане, чтобы после на крыльце он наконец сам рассказал о том, что его… подругу, в смысле девушку, с которой он был, наверное, в первых в своей жизни любовных отношениях, с которой они были знакомы с пеленок, похитил маньяк. Не знаешь, что значит пытаться найти хоть одно слово, которое бы утешило его, уничтожить стыд от того, что ты как представитель полиции не смог спасти даже близкого человека твоего самого близкого человека, и по итогу молчать, потому что ничто в мире не может быть утешением такому событию. Не знаешь, что значит, пожелать сыну спокойной ночи, не зная, что это… последний раз. А утром зайти к нему в комнату и… Нет, он точно не сбежал из дома, как ты можешь предположить, и, признаю, эмоциональный повод был. Мелисса знает каждую его кофту, каждый носок, каждый рюкзак — все на месте.

Резкий поворот головы влево, к окну, затем обратно. Как искусный актер, чтобы подсмотреть реплику после длительного монолога. Не знаю, что он ожидал увидеть в облаках, но пронзил их взглядом, будто проникал сквозь, в космическое пространство.

— Это наказание, — продолжил он, — кара Господня за мои поспешные, необдуманные действия. Я не хотел мириться с этим, не хотел чувствовать боль… Все произошло быстро, за минуту: я взял пистолет, надел глушитель и закрылся в ванной. Я был не в себе, хуже Мэда Кэптива! Лучшие самоубийцы — это медики и полицейские, только мы знаем, как это сделать с точностью. К тому же, мы с тобой не раз видели неудачные примеры. Дуло направил в глазницу, через тонкие кости выстрел пробил вы мозг в продольном направлении. Не было никаких сомнений, только желание быстрее покончить с этим. В последний момент рука действительно дрогнула, краткий импульс по мышцам заставил ее сильно изогнуться. Пуля пролетела по щеке, но почти не зацепила, оставив только кровавый след и ожог как напоминание. Если это не Всевышний ясно дал понять, что мне стоит жить ради блага остальных, еще не похищенных детей, то у меня нет вариантов.

Укол в сердце: нелегко было слышать, что твой лучший друг едва ли не погиб от собственной руки. Я действительно не представлял, что за потрясение коснулось его. Какова боль этой утраты, если такой крепкий рассудком человек, как Роуч Андерсон, что задокументировано медработниками, совершил попытку самоубийства? К счастью, неудачную. Из-за подсознательного импульса из головного мозга? Холода, заставившего мышцы сократиться? Или даже Бога? Не важно. Я всей душой благодарил Эту причину.

47 секунд мы молча смотрели друг на друга, не зная, что сказать и сделать. Я — от бессилия голоса, он — в смущении искренним разговором. Начал ощупывать форму, будто в манжете рукава или воротнике полицейской рубашки была вшита сигарета. Трудно было сдерживать нервное напряжение без успокоительного, и он прошептал пару грубых слов без конкретного адресата. Впервые я не осуждал его вредную привычку; впервые я задумался: может, вчера она спасла ему жизнь?

— После всего ты хочешь сказать, что можешь мне соболезновать? Люди за дверью главного входа, все те семьи, лишившиеся детей, — возможно. Но точно не ты. И я, конечно, рад этому, потому что не приведи Господь тебе соболезновать мне!

— Я найду их! Верну всех… кого еще можно спасти!

— Именно так мы говорим себе уже месяц, однако результат не просто нулевой, а даже отрицательный. Впрочем… это уже не наша обязанность. Наш участок — тебя и меня конкретно — отстранили от этого дела.

— Не может быть!

— Алек, не притворяйся идиотом! У тебя слабо получается. Это самый ожидаемый исход после нашего провала. Может… а может, это и к лучшему. Раз мы не можем спасти даже собственных детей и бездействуем уже месяц, пусть «верхушка» найдет кого-то компетентнее. Сомневаюсь, что кто-нибудь справится лучше тебя, если даже ты даешь слабину, ох, сомневаюсь… Я уже во многом сомневаюсь. Точнее, я ни в чем не уверен. Не уверен даже, что завтра не пропадут все дети разом… Мне нужно отдохнуть от всего, Алек, так что возьмись за дела попроще — все равно в этом деле расследовать нечего, потому что у нас нет ни одной зацепки. Ничего. Я постараюсь что-нибудь узнавать, сообщать тебе, но… позаботься о своем самом дорогом человеке, об Алисии.

Пустые пачки сигарет и окурок полетели в мусорное ведро сбоку от стола. Ладонь смахнула их, оставив длинный пепельный след. Роуч поднялся с опорой о стол, едва ли не наклоняя его на себя, и побрел в сторону выхода медленным шагом, будто на разговор он потратил весь запас сил и теперь мог безжизненно завалиться на бок. Не оставил прощального взгляда, просто закрыл дверь, тихо и спокойно.

Я снова остался наедине с мыслями. Сначала известие о похищении Владиславы. Теперь сын Роуча. Оба в одно утро. Не бывает таких совпадений: судьба намекает мне, что подобное ждет и меня. Они — предупреждение. Каким-то образом Мэд Кэптив исполняет сказанное про мою дочь, он подбирается к ней издалека. Я чувствую, что еще одна ошибка будет фатальной для меня. Поэтому нельзя отступать… Отстранили от дела? Плевать! Найдут нового детектива? Мне даже интересно, кто так же упорно оттачивал навыки на протяжение 15 лет. Органы чувств, рефлексы, мышление, психологию? Если я ничего не понимаю, не могу найти никаких доказательств, никто не сможет. Отсутствие улик? Одна все же есть: Мэд Кэптив. И его нужно использовать как соломинку под водой.

— Позвольте войти, мистер Рей!.. Мистер Рей?

Только после этих слов осознал, что раздалось три отрывистых стука в дверь. Петли заскрипели, и узкая полоса света загорелась оранжевым в дверном проеме Голос Первого дополнился внешностью, он обнаружил меня не в лучшем виде, одиноко стоящим в центре темной комнаты. Пока остальные проходили вслед за ним, я с закрытыми глазами нажал на выключатель за дверью. Подождал 4 секунды, привыкая к красной пелене, и наконец окинул взглядом подчиненных. Получилось, что мы поменялись местами: теперь они стояли посередине комнаты, а с краю.

— Будут ли для нас особые распоряжения, мистер Рей? — сказал Первый. Обычно он всегда первым говорил и задавал вопросы.

— Особые? Мы с обычными еще не разобрались. Они, кстати, ворвутся в открытые двери через 2 минуты, в 08:00, в количестве 17–20 человек. Офицерам в холле явно нужно будет помощь. Ваши задачи: собрать данные, составить протоколы, напечатать объявления, сдать и первое, и копию второго в архив. Все поняли?

Кивнули с разной степенью разочарованности на лице. Ничего: пусть сначала разберутся в работе полицейского участка, научатся общению с людьми, а потом уже берутся в помощь на серьезные дела. Все через это проходят. Правда, двух из них ждет другое задание. Во-первых, нужно обеспечить защиту Алисии. Похищения никогда не случались днем, но я уже не хочу рисковать. Логичнее было бы поручить это Первому, лучшему, но он развит умом. Говорить с клиентами — это его стезя. А вот у Второго с этим хуже и его крепкие мышцы пригодятся больше в случае нападения. И во-вторых, Пятый совершает слишком много ошибок, бестактности, медлительности. Не нужна мне стопка жалоб на столе от разозленных родителей.

Встал напротив Второго, указал на него пальцем:

— Кроме тебя. Ты заступаешь на пост охраны по этому адресу. До момента, пока я не приду и не отпущу тебя. Все ясно? — Я написал на бумаге улицу и номер своего дома, отдал квадратный листок. Мельком взглянул на Пятого. — А ты… В архив. Перепроверка, сортировка, внесение в компьютерную базу данных.

— Опять, что ли?

— Выполнять немедленно! Всех касается!

Подчиненные ушли в той же последовательности, строем друг за другом. Толпа родителей загудела в холле, пришлось закрыть дверь на засов. Я снова остался один. Мерзкий запах дыма еще витал по комнате, но открывать окно не хотелось: стало холодно. Достал теплый свитер из шкафа, сменил имеющийся и все равно дрожал, как лихорадящий. Серый полумрак возбуждал поток мыслей. Взгляд, устремившийся прямо на темную стену, рассеивался, на периферии темнело, и легко было забыть, где я находился. За несколько минут я прожил последний месяц, вспоминая каждый трудный день и каждую бессонную ночь. Что же я упускаю? Что-то неожиданное и в то же время очевидное.

Поборол фрустрацию, оформил отчет о том, что я осмотрел дом Дроговичей как место происшествия, добавил печальные новости в дело Владиславы, напечатал на старом компьютере объявление. Никому бы не позволил это сделать за меня. Это хоть какой-то способ извинения перед ней, но скорее пытки за то, что не смог защитить.

Усталость почувствовалась больше, чем за месяц в сумме. Ноги подкосились, будто провели в стоячем положении сутки, и тело упало на диван. Веки опустились с силой, даже с щелчком. Попытки бороться со сном не удались; не хотел, потому что знал, с кем встречусь, и стыдился вымышленного взгляда. Марина любила Владиславу. Привязалась к ней, присматривая в детстве. При поступлении в школу на посвящении радовалась за девочку не меньше матери. В этот раз было по-другому. Полночь. Ковер в комнате Алисии. На нем лежат два тусклых, безжизненных моих аквамарина. Волосы, как рыжая ткань, растрепаны на нити, прикрывают край одного камня, дрожат на сквозняке из открытого окна. Вокруг зеленый ворс окрасился в темный коричневый цвет.

Еще во сне потянулся рукой, проецируя движения в реальности. Резко очнулся и продолжил выпад вперед, но из-за немоты в мышцах конечностей громко упал на пол. Может, вскрикнул в момент пробуждения, потому что в дверь постучали, дернули ручку. Я молчал, распластался на твердой поверхности, будто комната взлетала на высокой скорости. Я думал, кто мне снился: Марина или Алисия. Событие прошлого или возможного будущего?

Посмотрел на часы — 10:40. Родители должны были покинуть здание полиции. Относительная тишина подтверждала предположение: редкие шаги, стук клавиш, переговоры офицеров, приглушенный смех. Значит, на нулевой этаж можно было пройти без проблем. Пора навестить чудовище, запертое в лабиринте коридоров.

Запер кабинет на ключ и быстрым шагом направился в противоположную холлу сторону, вглубь первого этажа. Для начала нужно было зайти в архив: сдать личное дело Владиславы, листок с объявлением и взять дела похищенных детей, проанализировать их с имеющейся информацией. Я шел по коридору, в конце которого был архив. Сзади скрипнула дверь гардероба. Даже не органами чувств, а неким подсознанием предугадал увиденное.

Пятый увидел меня и замер на 3 секунды, как заяц при виде волка. Щеки и нос красные, как на холоде, но в целом лицо бледное от моего вида. Выходил на улицу? Дыхание частое, прерывистое. Спешил вернуться на место до того, как я обнаружу? На туфлях несколько пятен от грязных луж, хотя подошва не оставила следов, протерта хорошо. Отходил от здания полиции?

— Вам что-то нужно в архиве, мистер Рей? Я выходил на улицу перекурить. Готов целиком и полностью выполнять новые приказы.

Три предложения родили у меня больше мыслей, чем вся история о похищениях детей. Утрирую, конечно, но в этом недоразумении и правда было много улик. Пятый показался мне слишком бодрым и веселым. Особенно для человека, которому я в наказание за проступки поручил самую монотонную, нудную работу. Я подошел ближе, на расстояние 3-х шагов. Хотелось бы мне думать, что пропитанный табаком Роуч адаптировал рецепторы к этому запаху. Я не чувствовал ни малейшей вони дыма: ни от активного, ни от пассивного курения. Насколько я знал, вдобавок, он не курит. Сказал о себе в единственном числе. Грязь на туфлях. Зачем соврал мне? Вместо этого легкий молочный запах изо рта…

Вдруг осознал, что трачу ресурсы мозга на вычисление истинного способа его безделья. Последнее занятие, которому стоит сейчас уделять время. И тем более на то, чтобы проверять, был ли он вообще на своем рабочем месте. Впрочем, перебирать документы в архиве и спускать их в подвал мне тоже не хочется. Пусть поможет хоть этим.

— Последние 30 дел жертв похищений спустить в сектор А камер заключения. Отдать это дело, его приносить не нужно. Быстро! Жду через пять минут.

— Есть!

Невыносимо раздражает его вид. Приподнятое настроение, беспечный тон, ни тени траура на лице. Еще и пропадал неизвестно где. Во время, когда наш участок потерпел жуткий провал, когда исчезли десять детей и когда существует масса работы. За такое легкомыслие в дальнейшем он может рассчитывать только на стены архива. К счастью, оттуда пока что не поступало жалоб на него.

Лестница, ведущая в подвал, отличалась холодными тонами. Стальные перила ледяные наощупь, обжигающие холодом. На них видны крошки от булки или пончика, похожие на снег. Покрытие отражало окружение: белые круги ламп, черный, символично траурный свитер, серо-синюю кожу ладони. Воздух и на ступенях, и в подземном помещении царапал горло пылью и прохладой, хотя дверь запасного выхода была заперта, а вентиляция работала. Комната допроса пустовала. содержала воспоминания вчерашнего дня. Сегодня тоже будет допрос. Уже без Роуча.

Коридор отдавал ветвь направо, вглубь нулевого этажа. Конец расширялся в виде квадратного помещения, в котором за столом сидел постовой офицер. Разгадывал кроссворд или рисовал на газете. При виде меня смутился, вскочил и отдал честь.

Заключенные располагались в 3-ех секторах: А, В, С. Мэд Кэптив однозначно был в первом, для самых отъявленных преступников. В нем тюремные камеры окружали с обеих сторон, создавая ощущение замкнутости, хотя в проходе могли идти на одной линии 3 человека. Внешне имелось 2 вида камер: толстые черные прутья либо замкнутые металлические стены. Конечно, в этом секторе большинство последнего варианта. Зависело от самих заключенных. Единственное развлечение у этих существ — передать другому часть себя, зачастую жидкую. Слюна, пот, моча, фекалии, сперма. Обменивались друг с другом, но хуже, когда бросались в офицеров или посетителей. Поэтому многие видели пространство за пределами своих клеток лишь через узкое окно, которое тоже могло быть закрыто.

Мы с Роучем редко спускались сюда после поимки преступников. Но каждый помнил нас, меня в особенности. Главного, как они думают, виновника их ужасной жизни, не понимая, что тот всегда рядом. В зеркале. Между прутьев засверкали желтые хищные белки глаз и желто-коричневые зубы. Кулаки обхватили металл и крепко сжали, будто пытаясь раздвинуть. Интересно, даже полностью лишенные обзора заключенные заскребли ногтями. Услышали стук каблуков? Помнили меня по запаху? Знали о приходе внутренним чувством? Кричали мне вслед, били всеми частями тела по металлу. На такое я никогда не обращал внимания, а сейчас мысли были заняты другим. Одним из них.

Коридор незначительно опускался по глубине. Мэд Кэптив находился в конце, на 11–13 сантиметров ниже других, приближаясь к аду, что в извращенном роде возвышало его над остальными. Лучший из худших. Единственный обманувший меня. Камера заключения с ним располагалась слева. Справа место пустовало, будто никто не мог сравниться с ним в грехах. У стены стоял голый письменный стол и пару стульев.

Первые 4 минуты мне казалось, я наблюдаю за вольером животного. Двуногого и нелепо одетого в человеческую одежду. Вечером после экспертизы его больничное тряпье и нижнее белье забрали на исследование, выдав привычную оранжевую форму. Это было чуждо ему. Он, будто намеренно, опорочил грязью, утренней жидкой кашей, а также растянул в области ворота, пытаясь снять. Часто дергал плечами из-за стеснения. Волосы лишились сальной пленки и отслоенных пластин эпидермиса, кожа посветлела на тон. Я был рад не морщиться от вони, которая плотным облаком запахов окружала его вчера. Чувствовал даже тонкий мыльный запах. Внешне теперь выглядел даже лучше остальных. Чего нельзя было сказать о действиях.

Язык — уникальный орган чувств. Можно потерять счастье в зрении, слухе, обонянии, если пейзаж, звук, запах будет монотонным. Вкусовые рецепторы всегда неутолимо посылают импульсы удовольствия, пока что-нибудь касается сосочков языка. Мэд Кэптив жаждал любых вкусовых ощущений. Непрерывно, каждую секунду, по возможности. Вытянутый заостренный язык скоблил прутья решетки с особым упорством, сантиметр за сантиметром. Было видно, как на фиолетовой поверхности остается серый след грязи, исчезающей в глотке. Когда даже эти рецепторы снижали восприятие, переходил на другой объект: обсасывал пальцы, лизал руку, спускался на пол, доходя до отверстия туалета.

— О, детектив… — прорычал он, не отрываясь от действия.

Все-таки одним вкусом не ограничивался. Глаза жадно смотрели на меня 5 секунд, пока мой вид не наскучил. Тюремный сектор уже не возбуждал его чувствительной мании, а меня он видел вчера. Звуки интересовали его больше: стук каблуков, трение ножки стула о бетонный пол, шорохи моей одежды, дыхание, тяжелые вздохи. Во время каждого нового впечатления закрывал глаза, концентрируясь на нем, получая все мыслимое удовольствие. Скалился, несмотря на непрерывность работы языка. Иногда кусал металл, при этом звонко щелкал зубами, причмокивал, кряхтел. Как пес, которому дали мясную кость.

Среднестатистический человек обращает внимание только на более-менее концентрированные запахи. От меня ничем не пахло. Возможно, салоном автомобиля и потом от волнения. Очень слабо. Это существо прекратило занятие, глубоко вдохнуло, увеличив грудь вдвое; либо оно могло чувствовать запахи тонко, как и я, либо воображало что-то свое, непостижимое никому. Длилось это 3 секунды, после чего показалась кривая безумная ухмылка.

Я много чего повидал в полицейской практике, но это затмевало все.

Слух и обоняние оказались хорошими для сумасшедшего, но не удивительными. Я предсказал приход Пятого по звукам быстрее. Он обратил обратил внимание на шуршание сумки с личными делами, думное дыхание и грузные шаги через 6 секунд. Последнее, кстати, действовало на нервы: ставил подошву плашмя и с силой, будто давил насекомых, хотя напоминал высокий тонкий столб. Даже я при весе в 1,5 раза больше не смог бы повторить. Наш подозреваемый отошел к ближнему краю решетки, испытывая экстаз от каждого шага-выстрела.

Интересно: природа забрала у него ясность мыслей, подарив полноту ощущений.

Пятый не обошелся без того, чтобы испортить что-нибудь. Мне неизвестно, как в его голове могла возникнуть мысль обрушить тяжелую сумку на стол. На самый край. Столешница выскочила из пазов, упала на пол одной стороной, сбоку откололся кусок. Поспешил вернуть на место, приговаривая, по меньшей мере, 13 неловких извинений.

Я успел схватить лямки сумки до того, как она упала, и аккуратно поставил на стул. Просмотрел папки: яркая белизна резала глаз, ни одна не выделялась голубым цветом.

— Где дело на Мэда Кэптива?

— Вы не говорили…

— Это не очевидно? — перебил я раздраженно. — Значит, еще раз в архив!

Заключение экспертизы вкладывают в личное дело. Мне нужно обязательно ознакомиться с ним. Даже если я не сказал, можно было сопоставить два факта. Его просчет, поэтому придется побегать в наказание. А вот бесчестным с моей стороны было послать его в архив, потому что папка лежала с вероятностью 95 % в кабинете Роуча. У меня не было мыслей издеваться, тратить его время. Но хотелось изучить улики спокойно, в относительном одиночестве.

Костлявые пальцы показались между прутьями решетки, как умноженное на 5 жало скорпиона. Потянулись к близстоящему Пятому, который и сам почувствовал приближение беды, успел обернуться. Я толкнул его плечом, но клешня сомкнулась быстрее и резко потянула темно-зеленую полицейскую рубашку. Пятый едва ли не стукнулся головой о решетку, выставив руки в последний момент. Ситуация выглядела серьезной, и я достал пистолет, снял с предохранителя. Мэд Кэптив несколько раз провел острым носом по грудной клетке до уровня пупка, не слышав моих предупреждений. В следующий момент испуганный парень отпрянул от него, как от страшного монстра, побежал на всех парах к выдоху. Под смех других заключенных.

Взгляд превратился в хитрый, всезнающий, будто он пророчил ужасное будущее Пятому, но не спешил говорить. Но я видел: мысль в неожиданно ясных глазах была направлена на того, кто в них отражался. Запах его успокоил, перенасытил некой информацией, которая заняла весь слабый мозг. Язык некоторое время висел на нижней губе, потом исчез во рту. Мэд Кэптив осел на нары и застыл с опустевшими глазами, повисшими руками, но дьявольской усмешкой, будто растянутой нитями.

Безжизненный оскал. Жуткий, но таким меня не испугаешь.

Разложил папки на дальней половине стола, 5 стопок по 6 штук. Заметил, что последней было дело Владиславы Дрогович. Я сказал не приносить его прямым текстом. Даже здесь предоставил повод злиться на него. Пришлось отложить в сторону. Не суть: 29 похищений должны сказать не меньше. Нужно проверить еще раз, все до одного. Каждую крупицу информации, каждое слово.

18 минут изучал внешние и внутренние данные похищенных детей. Выделил важные характеристики, пытаясь найти моду выборки. Что-нибудь, что позволит понять ход мыслей и следующие нападения…

Пол. Мальчики и девочки. Разница несущественна, примерно 46 % к 54 %.

Возраст. От 5 до 19 лет. Причем нет лидирующей цифры. Младший школьный возраст встречался несколько чаще подросткового.

Масса. Важный критерий, учитывая возможность канибализма. Логичнее похищать спортивных детей ради мышечной ткани или же самых упитанных. Нет таких в данных 30-ти делах. Среди всех помню одного юного спортсмена и минимум 4-х толстых девочек. В целом, наоборот, дети средней или ниже среднего массы. Около 10-ти даже в истощении по болезни.

Семьи. Личные дела не отражают критерий благополучия семьи, то есть отношений между ее членами. Это и неважно. Владиславу можно еще заподозрить в побеге. У Роуча с сыном были отличные отношения, трудно представить лучше.

Местоположение. Страдает и центр города, и периферия. И богатые, и бедные. Последние заметно чаще. Хотя сегодняшняя ночь отняла детей из семейств Дроговичей и Андерсонов, которые живут в центральных, состоятельных районах. Интересно то, что 5 дней назад в одну ночь сообщили о похищении 2-х детей из противоположных частей города. Разница в телефонных звонках около 10-ти минут. Нельзя пройти даже бегом за такое короткое время, а транспорт исключен, учитывая ночь и полицейские патрули. Это явное доказательство того, что за убийствами стоит целая команда. Почему я заметил это слишком поздно?..

Внешность, национальность, знак зодиака, денежный статус, интеллектуальные и творческие таланты, заболевания, сексуальная ориентация, половые контакты у подростков… Проверил все. Ни один критерий не объединяет абсолютно всех жертв.

Это все так же кажется беспорядочными действиями безумца. Или гения в своем роде.

Мысли полностью заполонили внимание, и я заметил Пятого уже стоящим сбоку от меня. Вжался в решетку противоположной Мэду Кэптиву камеры заключения. Волосы трясутся на предплечье приподняты. Руки дрожат, вместе с ними, как веер, папка. Бросил ее на стол, будто оттолкнул от себя. Неловко пытается скрыть страх: переминался с ноги на ногу 2 секунды, глянул на боковую часть стола, проверяя крепление столешницы, затем внутрь пустой тюремной камеры, снова себе на ноги.

— Детектив! Эй-эй! Ночью другой ел. Вкусно пахло. Тоже хочу, принеси.

— Не наелся еще за месяц?

— А? А! Ваши… Дети — там; я — здесь. Плохо, ой как плохо без вкуса. Я сделаю все ради вкуса. Расскажу тебе. Ты смотришь, думаешь, но не понимаешь. Я расскажу все.

Чувство справедливости запрещало дать ему, предполагаемому детоубийце, что-нибудь, кроме нескольких ударов в живот. Не просто потратить еду из столовой, а подарить момент радости тому, кто совершил столько ужасных вещей.

— О какой еде ты говоришь?

— Дежурил Роман, — сказал Пятый. — Он питается одним сахаром. Как обычно, купил себе кофе с пончиком… Стойте, вы хотите его накормить? Накормить… это?

— Мы теряем что-то? Может, кофе и глюкоза приведут его больной мозг в чувство и он действительно раскроет все тайны. Я надеюсь на это. Иначе лично залезу ему рукой в глотку, чтоб он выблевал съеденное. Слышал, Мэд Кэптив? Позвоню в столовую, чтоб принесли…

— Не нужно! Там перерыв… Я пойду.

— Перерыв начнется, минимум, через 38 минут.

— Технический…

— Как хочешь. Вот монеты. Черный 100 мл и кекс с ванилью — для него будет дар свыше. Чтобы через…

— Вас понял, бегу!

Необычно: согласился без пререканий, без недовольства, наоборот, с желанием. Ложь про столовую. Барабанная дробь каблуками туфель; снизил темп на выходе из сектора А. Не хочет находиться в одном помещении с Мэдом Кэптивом? Поведение сумасшедшего нагнало на него страх? Видела бы Алисия сейчас своего хваленого возлюбленного… Что ж, так даже лучше: дополнительное время спокойно изучить отчет.

Заключение экспертной комиссии. 5 страниц сложных терминов и медицинских обоснований. В конце общие фразы доступными словами. Не может быть… Анализы крови, мочи, кала свидетельствуют о длительном голодании. Предположительно, с момента побега из лечебницы. Ввиду дела, подчеркнуто наличие полного белкового голодания. В кале остатки растительной малосъедобной пищи (дикая трава, листья деревьев, мелкие ветки), твердые частицы почвы и песка, элементы пластика и полиэтилена. Отмечена высокая степень нервно-мышечного возбуждения в купе с индивидуальной силой мышечных волокон. Подтверждены шизофрения, маниакально-депрессивный синдром и легкая форма деменции. Также замечена повышенная сонливость. Обширные кожно-аллергические реакции на туловище и нижних конечностях — частицы эпидермиса и язвенный струп взяты для дальнейшего исследования. Соскоб из-под ногтей не показал наличие крови или частиц чужой кожи, плоти. На нижнем белье обильные остатки каловых масс (недержание или несоблюдение принципов нормальной дефекации), следы спермы отсутствуют.

Воздух пропитался прогорклым кофейным запахом. Пятый поставил еду на пол перед решеткой. Осторожно, как у клетки с тигром. Мэд Кэптив упал на колени с хрустом, просунул приподнятый нос между прутьями и первым учуял пар напитка. Кинулся на картонный стаканчик и опрокинул содержимое в широко раскрытую глотку. Облизал по кругу стенки, сжал в удовольствии и засунул в рот наполовину, пожевал и выплюнул на пол. Коричневая вязкая слюна свисает с обода. С пончиком расправлялся дольше: около 7 секунд. Хотя быстро затолкал в рот вместе с частью целлофана, проглотить смог не сразу. Глазурь касалась языка, неба, и ноги дрожали, подкашивались от блаженства.

Девиация пищевого поведения (аллотриофагия, анорексия) вследствие тяжелых расстройств психики? После утверждений о канибализме и пожирания нормальной еды? Посмотрел в отчеты из психлечебницы: масса при поступлении 96 кг. Сейчас 70. Кто же ты такой, Мэд Кэптив, несчастный сумасшедший или талантливый актер?

Бесконтрольно дернул рукой от раздражения. Личное дело Владиславы упало на пол, раскрывшись в полете. Фотография вырвалась из-под скрепок и пролетела к ногам заключенного. Лицевой стороной вниз. И хорошо: трудно смотреть в глаза даже безжизненному образу.

Чувство вины поглощает. Я не исполнял ни один из пунктов девиза полиции. Не защищал, не спасал и даже не предупреждал. Справедливо, что меня отстранили. Если сейчас не смогу добыть из него любую мелкую улику, смирюсь с поражением. И пошлю все силы на защиту главного моего ребенка.

Фотография на расстоянии вытянутой руки. Поднял ее и смотрел непрерывно, будто гипнотизировал. Зрачки сужались и расширялись. Закрыл глаза и медленно провел влажным языком по карточке, оставляя след на запечатленном лице Владиславы. И после засунул себе в рот, прожевал и огромным комом проглотил.

— Новый улов, из последних, свежатина… Долго пытались забрать ее, а выдержка очень влияет на вкус. Восемнадцать лет по-вашему! Вкусная, очень вкусная!

Безумные действия вместе с безумными словами рождали страшные визуальные образы. Вызывали отвращение вплоть до тошноты. Скребли на сердце.

— Вы, люди, сохранили зрение в этих бумажках, слух в черных шкатулках и ящиках, а запахи в воде. И это не все. Сколько у вас… пять основных органов чувств? Да, а еще десятки эмоций и сотни неповторимых ощущений. Но вы не цените это… Почему? Потому что привыкли? Да, точно… При рождении вы трогаете все, до чего можете дотянуться, берете в рот любую вещь и упиваетесь собственным звонким криком… Через пару лет это надоедает. Понимаю: стены, они мертвые, скучные. Но люди вечно меняющиеся — лицо, голос, запах. К такому трудно привыкнуть. Тогда почему ты не наслаждаешься своим братом в форме, братьями в клетках?.. А еще вкус. Вы не научились чувствовать его всегда. Твой брат вчера уплетал то же, что и я, с таким же удовольствием, как и я. Это вы цените, за это, думаю, сражаетесь и убиваете. В этом мы похожи. Жизнь и правда стоит того. Как вы сдерживаете себя, чтобы не хотеть испытывать каждую секунду? Без ощущений ваше тело ноет, особенно язык. Человеческая еда и правда вкусная. Не нужно было есть кашу вчера. Невыносимо, невыносимо! Теперь постоянно хочется ощущений.

— Ты получил их сейчас сполна. Теперь говори все, что знаешь! Всю правду.

— Да, можно. Черная жидкость хорошая, от нее голова думает легче, вспоминает больше слов… Я уже сказал тебе многое, детектив.

— Значит, придется повторить. Посмотрим, как кофе прояснил твой мозг, потому что вчера я слышал только бред.

— Ты не веришь мне. Хочешь другой правды? Это уже не будет правдой.

Неприметный стук каблуков вдалеке. Не отвлекающий, но что-то в нем вызвало нужду отстраниться от бессвязного монолога Мэда Кэптива. Подсознание не подвело: половина звуков выше и громче остальных. Длина, площадь рабочей поверхности и вес владельца заметно разнились. Шпилька женских туфель? Не больше 5 см.

Плотное облако запаха пронеслось по сектору А. От входной двери к концу, где прервало наш разговор. И в этой же последовательности эмоционально возбуждались заключенные, начиная дергать прутья решеток, стучать по ним и выкрикивать нецензурные выражения. Женские духи сводили их с ума, активировали животные инстинкты. Насыщенный розовый аромат.

Пришлось прекратить допрос и двинуться в сторону входа. Пятый не сразу понял причину, подтверждая это повтором одного и того же вопроса. Через 4 секунды, когда мы приближались к середине расстояния от эпицентра запаха, он замолк. Я тоже, потому что концентрат все сильнее раздражал слизистую носа, заставляя дышать ртом.

Два мужских голоса и один женский спорили за дверью. Раздраженные, смущенные бессилием перед противоположным полом, который в случае упрямства придется увести силой. Печальный, немного низкий, скрытый за маской высокого и возмущенного, из-за чего срывающегося на хриплый.

— Неужто вы тоже подозреваете, что я замешана в каком-либо преступлении?!

— Нет, миссис…

— Мисс! Мисс Иствуд, попрошу!.. И, если нет, я требую отвести меня к мужу! Я имею право увидеться с ним!

— Повторяю, это исключено! — говорил постовой офицер. — Правила есть правила, и я должен их соблюдать. Без письменного разрешения капитана полиции Роуча Андерсона я не могу вас пустить.

— Вы издеваетесь? Мне сказали, что он отлучился на неопределенное время. Весь день прикажете ждать, чтобы попасть на десять минут за эту дверь… К черту вас! Я хотя бы уверюсь, что он еще живой и невредимый.

Шпильки выстрелили быстрой очередью около 7-и раз. Офицеры удивленно вскрикнули. Тот, что с первого этажа, сделал пару шагов в сторону нарушительницы, а постовой успел только проскрипеть ножками стула о пол. Я уперся в дверь плечом, обхватил металлическую ручку и аккуратно толкнул ее. По очереди в дверном проеме показались участники спора. Каждый замер, испугавшись моего появления.

Роза Иствуд уже протягивала ладонь к дверной ручке в момент открытия двери, одернула, как при касании к горячему. Глаза округлились в страхе. Сухие, тусклые, с сетью лопнувших капилляров. Нижние веки переходят внизу в отечность сине-серого цвета. Много плакала? Не спала ночь накануне? Круглое лицо мгновенно лишилось гнева и возмущения. Тонкий слой косметики сглаживал важные особенности: щеки пылали под искусственной бледностью. Их выдали багровые от эмоций уши и кожа на шее. Смущенно отвела взгляд во время моего затянувшегося безмолвного осмотра. Еще больше покраснела. Стыдится сложившейся ситуации? Да, поэтому надела все черное: пальто, платье, шляпу. Чтобы выглядеть родителем, обращающимся в полицию с сообщением о пропаже, а не с целью посещения бывшего мужа, одного из самых ужасных преступников современности. Шляпа полностью закрывает короткие волосы, на узких полях и ободке ушных раковин видны короткие обрезки. Утром посетила парикмахерскую? На шее темный след от цепочки. На пальце нет кольца. Сняла украшения, подаренные нынешним любовником. Ради душевного спокойствия бывшего мужа? Грудь и плечи крепкого сложения быстро опускаются и поднимаются. Левая ладонь лежит на проекции сердца, сбоку обильный след от чернил. Левша? Писала письмо, чтобы не звонить по телефону? Визит в тайне от любовника? Глубоко в душе привязана к Мэду Кэптиву, верит в его невиновность?

— Мистер Рей, просим прощения…

Офицеры подхватили Розу Иствуд в плечах и локтях, силой пытаясь развернуть остолбеневшее тело. Она направила все силы на осмотр и не сопротивлялась. Взгляд метался вверх и вниз, на мое лицо и на грудь, единожды на Пятого.

— Алек Рей! — крикнула на полуобороте, сбросив крепкие руки. Выдалась в мою сторону и указала пальцем. — Это вы, вы оклеветали моего мужа, неоправданно заточили его в эти сырые стены, так еще и не пускаете меня к нему! Я не уйду отсюда, пока не удостоверюсь, что он в… относительном порядке. Хотя бы физическом!

— Послушайте, мисс Иствуд, — сказал офицер с первого этажа. — Вашего мужа подозревают…

— Плевать мне, в чем вы его подозревали, потому что все ваши догадки оказались пустыми! Вот… Посмотрите, что пишут в газетах!

Роза Иствуд достала из сумочки сложенную вдвое газету и бросила ее на стол, придавив ладонью. Кивнула в сторону черно-белого прямоугольника, чтобы мы ознакомились с содержанием. 4 полицейских окружили стол со всех сторон. Она отошла, оказавшись за нашими спинами.

Печать утренняя. Запах свежий, едкий. Искать нужную статью не пришлось: она начиналась на первой странице и всего занимала 3,5. Искусный заголовок, балансирующий на грани оскорбления. Две фотографии: Роуч во время вчерашнего интервью слева и мой сегодняшний приход в офис справа. Два лица: горделивое и удрученное. До и после. Не сомневаюсь, что содержание возбудит негативное отношение к полиции в мыслях каждого прочитавшего. Журналисты со знанием дела увековечили нашу ошибку. Если бы так же умело писали про наши достижения…

— Пусть проходит, — сказал я постовому офицеру. На лице возникло нежелание подчиняться, но в отсутствие Роуча я становился непосредственным начальником. — Под мою ответственность. Я напишу разрешение на свое имя.

Слабая вспышка улыбки на лице женщины. Секундная радость достижения цели, исчезнувшая за постоянным выражением грусти и нервного напряжения. Засеменила к металлической двери и стала усердно тянуть ее, будто я мог изменить своим словам. Пятый услужливо открыл проход, пропустив гостью. Вошел вслед за ней. Я оставил на квадратном листе бумаги 3 предложения, подпись и покинул постовую комнату последним.

Роза Иствуд, может, вместе с Пятым, наглядно поняла, почему посетить сектор А труднее других. Особенно женскому полу. Около 130 хищных глаз уставились на объективную красоту посетительницы. Наслаждались ею в мыслях, обнажали, извращали образ. Заключенные в ближних камерах жадно ликовали от восторга. Дальше угол обзора значительно уменьшался, и центральные становились в угол клеток. Последние были лишены визуального образа, на коленях пытались просунуть голову между прутьев решетки. Примерно так кобели реагируют на сучек во время течки. У этих существ было кое-что еще: разум. Более или менее.

Почему-то я был уверен, что Мэд Кэптив не шелохнулся, сидя на нарах. Опять две крайности: это говорило либо о полном отсутствии разума, либо о его совершенстве.

20 секунд, пока я не занял место по правую сторону, они стояли. Как актеры на сцене. Забывшие тексты, движения и танцевальный номер. Роза Иствуд инстинктивно схватилась за руку Пятого. Парень тоже испугался, поэтому не решился идти без меня. Защитив женщину с боков, мы двинулись по коридору.

Звучали похабные слова, призывы к сексуальным действиям, извращенные комплименты внешности. Это было обыденно. Без этого заключенные выглядели бы странно. И мужчины, и женщины после месяцев, годов заключения жаждали любых ласок, кроме собственных. Пятый всерьез испугался, когда они стали тянуть к Розе грязные смердящие руки. Обнажил полицейскую дубинку и тряс ею, будто прогонял мух со своей еды. Я просто напоминал им: прутья решетки могут смениться монолитной стеной. Смешно, что слова действовали, а удары нет. Нужно знать их глубинные страхи.

— Не бойтесь, эти животные не причинят вам вреда.

Сравнение мне нравилось, даже очень. Я и сам часто называл их так. Вот только одно дело думать, а другое разговаривать с клиентами. Если первое умение у Пятого страдало, то последнее отсутствовало. Ни один контакт с людьми, обратившимися в полицию, не кончился без листка жалобы на моем столе. Сейчас тоже. Во-первых, он нарушил профессиональную этику. Во-вторых, обратился собирательно, а ведь мы шли к дорогому для этой женщины человеку. В-третьих, не учел ее эмоциональное состояние. Я грозно посмотрел. Намекнул взглядом, что лучше ему молчать. Чем чаще, тем лучше.

— Выбирайте выражения, пожалуйста! Среди этих, как вы говорите, «животных» находится мой невиновный муж. Кто знает, может, здесь еще есть невиновные, а, мистер Рей?

Гнев подчинил остальные чувства, и она перестала дрожать. Изредка мотала головой направо и налево, реагируя на каждого заключенного. В своей идиотской манере Пятый все-таки отвлек ее.

— Мисс Иствуд, мы не лишаем свободы беспричинно. На это был веский повод.

— Какой же, позвольте узнать? То, что начало похищений и его побег из клиники совпали датами?

— Этот факт только дополнение. Мэд Кэптив был пойман на месте преступления, намереваясь похитить ребенка. Оказывал сопротивление при задержке. На допросе добровольно признался в содеянных похищениях. Сегодня он упомянул то, что не мог знать никто, кроме похитителя и того, кто расследовал новую пропажу, то есть меня.

— Не может быть! А если и может… Как, как человек, слабый и телом, и духом, без денежных средств и вообще без еды, одежды, способен на такие изощренные планы, которые никто не может понять…

— Поэтому, несмотря на новости, ваш муж все еще под подозрением. У него есть сообщники. Насильно или нет, осознанно или нет, но он связан с этим делом. К тому же, он напал на санитара во время побега из психиатрической клиники. Мужчина вскоре скончался. Как минимум, с этим мы как полиция можем работать.

— Что вы такое говорите?!

— Это не упоминалось в газетах?

— Нет. Клянусь, нет!

— Значит, главный врач решил скрыть это от общественности. Репутация.

— Господи… Как я жалею, что отдала его на лечение в эту больницу! Одному Богу известно, что они с ним сделали. Он не был таким, он никогда не впадал в слепую ярость и тем более безумие. Единственными странностями, о которых он говорил, были голоса, точнее, неразборчивый шепот в голове и жуткие головные боли. Но ничего подобного не было, слышите? Я требую обратить внимание на руководство этой больницы, на их работу!

— Болезни имеют свойство прогрессировать. Именно так они могут сказать, и мы вряд ли сможем доказать обратное.

— В любом случае, даже если сказанное вами и правда, это не сравнится с тем, что теперь весь город считает моего мужа убийцей сотни детей. В это я точно не верю, никогда не поверю! Похищения случились и прошедшей ночью. А вы… Вы должны были окончательно разобраться во всем, прежде чем объявлять это на весь город. На всю страну! А может, и на весь мир!..

Я ничего не мог сказать. Это ошибка совершена, и ее нельзя исправить.

— Новости, знаете ли, быстро разлетаются, — продолжила Роза Иствуд. — Репортеры поджидали меня возле дома, а потом весь вечер караулили, просовывали свои камеры чуть ли не в каждую щель окна. Утром я с трудом успела проскользнуть мимо них! Даже в газете про меня написали, что я «отказалась вести какой-либо разговор». Будто я обязана оправдываться! Выставили меня едва ли не соучастницей, пособницей! Насколько это приятно — писать объяснительные письма родителям, надеясь, что хотя бы их журналистская рука минует, менять прическу и одежду ради того, чтобы тебя не узнали, — как считаете?

— Вы в праве просить офицера для сопровождения и защиты. Это все, что я могу сейчас для вас сделать.

— Нет, вы можете перестать прятаться в своем офисе, признать ошибку и сказать об этом на камеру.

— Сейчас увидите, поймете, о чем я говорил и почему не отказываюсь от своих подозрений. Хотите, чтобы я признал вину. Тогда заставьте своего мужа рассказать нам все!

Роза Иствуд замерла, не дойдя до последней камеры заключения, выпрямилась. Глубокий вдох, еще больше расширивший плечи и грудь. Выдох. Колени судорожно тряслись, подгибались. Шаги медленные, неравномерные, не по прямой линии, как при головокружении.

Встала напротив решетки, за которой находился ее муж. На одной линии со мной. Глаза заметались по беспорядочным траекториям. Не моргала, не чувствовала рези. Слезы не давали роговице иссохнуть, увлажняя ее все обильнее по мере осознания зрелища. Лицо выглядело безэмоциональным: тоска, страх, удивление смешались так, что подавили друг друга. Она будто осматривала неизвестное опасное животное в клетке, пытаясь подступиться к нему скорее ментально. Дышала поверхностно и редко. Со спины почти не было видно.

Мэд Кэптив совершал противоположные действия. Сидел на нарах с закрытыми глазами. Без движений, кроме частых дыхательных. Крылья носа трепыхались. Звучало, как одышка пса после изнурительного бега.

6 секунд в помещении было относительно тихо. Даже заключенные прекратили разговоры. Шпильки почти не звучали, настолько аккуратно приближалась Роза Иствуд. Положила ладонь на металлические прутья. Вздрогнула от холода, но только крепче обхватила их. Я напрягся, вспоминая случай с Пятым, положил ладонь на полицейскую дубинку. Пятый, хоть и боялся, тоже был наготове.

Напряжение в воздухе. Давление со всех сторон: и физическое, и ментальное. Веки заключенного распахнулись. Глаза округлились, и зрачок сузился на свету. Женщина испуганно сделала глоток воздуха и отстранилась от решетки. Заключенный встал, выпрямился, полностью показав изменения в телосложении.

— Мэд! Господи Мэд, что же с тобой сделали?! Ты сам на себя не похож: одна кожа на костях.

— Кто это? Зачем ты ее привел, полицейский?

— Боже! Ты меня не узнаешь, Мэд? Это же я, Роза, твоя… жена. Проклятые врачи — садисты, а не врачи! — они издевались над тобой? Они что-то кололи тебе? Резали голову? Ты не можешь не помнить меня, не можешь забыть…

— Он помнит, да, помнит… Жена. Мне нужно с ней соединиться? Вы, люди, любите это делать, я видел это в лесу. Давай, я хочу любых ощущений!

Снял штаны и нижнее белье одним движением. Плотно сомкнул ягодицы и выставил пах вперед. Довольная улыбка, но эрекция отсутствует. Признаки эксгибиционизма при импотенции?

— Мэд Кэптив, оденьтесь. Быстро! — крикнул я. Его безумие раздражало. Печально было видеть, насколько такая выходка ранила бедную женщину. Она резко зажмурилась, будто не могла видеть обнаженного бывшего мужа, приложила ладонь к губам. Из глаз впервые выпали слезы, скатившиеся по круглым щекам. Убеждалась, что теперь это другой человек, и неизвестно что он мог совершить. Как я и говорил.

— Что не так? Я не понимаю…

— Мэдди, родной… Если ты хоть что-нибудь помнишь, если понимаешь мои слова, скажи им, что ты не виновен в похищениях детей. Я обещаю, тебя оправдают, выпустят из этой тюрьмы, никто тебя больше и пальцем не тронет и ты не вернешься в эту проклятую больницу. Я добьюсь этого, я обещаю…

Конечно, Роза Иствуд заблуждалась насчет своих возможностей. По сути, лгала. Неосознанно, под влиянием горя. Это нечестно, но я не мешал, ожидая исхода ее слов.

— Ты тоже! Почему люди хотят слышать неправду?

— Нет-нет-нет, — говорила она теперь располагающим мягким тоном, как с ребенком, — нам нужна только правда. Ты же не делал этого, ведь так?

— Еще чего! Я забрал многих. Мы не считаем цифры, как вы, но я не хуже остальных. Даже лучше: я помогаю им.

— Ты помнишь имена, может, лица тех, кто тебя вынудил это сделать? Хоть кого-нибудь… Ох зачем, зачем они так поступают?

— Еда. Вы еда. Всех ваших мы съели!

— Вы же понимаете, что он лжет, — обратилась Роза Иствуд ко мне. — Посмотрите на него! Он истощал на двадцать килограммов.

— Мы питаемся не как вы.

Интересная фраза, учитывая голодание в анализах крови и кала. Отдельные части тела? Волосы и ногти? Нет. Их следы точно обнаружились бы. Органы? Мозг?

— Мне не очень хорошо тут, — продолжал Мэд Кэптив. — Забавно. Но другие там объедаются. И моих себе забирают. Ничего… Да, я придумаю, как вернуться…

Роза Иствуд зарыдала от горя. Не сразу. Волна приближалась к берегу постепенно, набирала высоту, чтобы обрушиться всей силой. Закрыла лицо ладонями в попытке скрыть его изменения. Я четко представлял высшее страдание, скрывавшееся за длинными пальцами. Мышцы на бровях сократились, сойдясь на переносице, полоса волосков съехала до уровня глаза. Пухлые щеки поднялись буграми с неровными ямками. Ссутулилась, спина тряслась в такт всхлипываниям. Дрожь в обессиленных ногах. И вот они согнулись, сложились под прямым углом. Женщина повалилась на бок, беспомощно поджав колени к животу. Уперлась лбом в предплечье и била кулаком по грязному полу. Скребла ногтями бетонное покрытие. Пятый подбежал к ней, помогал подняться, и это было тем немногим, что он сделал правильно.

— Это не он! Не мой муж!.. Я не знаю, кто это, но точно не он. Его извратили! Убили! Это больше не мой муж…

Крик. Хриплые стоны. Скрипучий шепот. Дыхание сбивалось, прерывая слова и фразы на середине. Горло болело, но продолжало рождать страшные звуки. С помощью Пятого приподнялась, но снова потеряла устойчивость. Упала на колени перед бывшим мужем. Обессилевшие руки оторвались от лица. Слезы, слизь из носа, слюна…

Необычно видеть выражение ужаса на лицах бандитов. Многие без сожалений душили, резали, насиловали своих жертв. Сейчас прижались к решеткам камер. Стучали по прутьям, просили прекратить пытку. Убитые ими девушки и молодые женщины кричали, молили с мыслями об утрате своих жизней. Эта горевала за другого человека.

Сострадание задевало окружающих. Всех, у кого в глубине души еще осталась часть человеческого. Им не заразился только один. Увы, жизнь калечит каждого по-своему.

Крошки камней и засохшей еды впивались в нежную кожу коленей. Роза Иствуд не чувствовала боли. Не поднималась. Устремила взгляд на своего мужа. Шепот. Тонкие губы шевелились, повторяя заученный текст. Ладони сжали друг друга с боков. Последняя отчаянная попытка исправить, повлиять на неподвластное никому: молитва. Она будто поклонялась каменному изваянию, потому что Мэд Кэптив был неподвижен. Даже пустой безжалостный взгляд покоился.

Через 5 секунд правое плечо подскочило вверх и вперед, потянув остальную часть конечности. Голова завалилась на бок и плавно возвратилась в вертикальное положение. Снова затишье. Не дышал. Повезло заметить: зрачки расширились на полсекунды, как вспышка, радужка исчезла в тот момент.

— Роза. Люб-лю…

Губы изогнулись 4 раза, сходясь к центру в круг и растягиваясь вширь. Неловко, как будто после онемения. Зубы крепко стиснуты, поскрипывали при трении. Потому звук получился неясным, натужным, измученным. Но тон голоса неожиданно мягкий, тревожный. Слова имели такой сюрреалистичный смысл, что их можно было принять за слуховую галлюцинацию.

Гулкий удар подошвы о пол. Тишина. Еще один. И так 4 раза. Выбрасывал вперед половину туловища, а потом выжидал 1–2 секунды. Будто на это время полностью терял силы и копил их. Мэд Кэптив смотрел на супругу непрерывно. Встал вплотную к решетке. В глазах не просто осознанность, а тоска, жалость. Слезы! Дрожащая рука медленно проскользнула между прутьев. Ладонь направлена вверх, пальцы прижаты друг к другу, большой противопоставлен остальным. Намерение помочь подняться? Что за странная метаморфоза?

Утопающий цепляется за любую соломинку. Даже пропитанную ядом. Ведь надежда на спасение не покидает человека до момента смерти. Роза Иствуд пересилила оцепенение. Шумно вздохнула. Задышала часто, будто слова и жест мужа вывели ее из коматозного состояния. Глаза слезились теперь из-за другой эмоции. Она напоминала щенка, которого хозяин игнорировал в качестве наказания. А сейчас протянул теплую руку. Женщина ответила тем же. Я сделал шаг, чтоб остановить необдуманное действие. Ждал этого от Пятого, потому что он был ближе, но он тоже удивленно наблюдал за событием.

Мэд Кэптив одернул руку. Всего на 3–4 сантиметра назад. Сжал кисть в кулак так, что костяшки хрустнули по очереди, и убрал его внутрь камеры заключения. Скосил голову на бок и вонзился зубами в прут решетки. Мы все зажмурились от страшного, раздражающего слух звона. После моргания лицо заключенного вернуло привычный для меня вид: дерзкий беспечный взгляд, оскал, слюна текла по металлу, из горла слышался слабый хриплый рык.

Краткая вспышка сознания в его безумии прошла.

— Поверила? — засмеялся он, прервав облизывание поверхности. — Он тебя не слышит, он не придет. Я лучше, я сильнее. Ты права: он мертв!

Удара не случилось. Я был уверен: Роза Иствуд без раздумий согласилась бы, если бы он ознаменовал излечение разума ее мужа. Реальность причинила боль сильнее физической. Прикрыла рот ладонью, выпустив жалобный стон, и вырвалась из хватки Пятого. Побежала по коридору. Одна туфля спала со ступни, осталась возле нас. Из-за этого женщина падала, разбивая колени до крови. Скинула вторую. Босые ступни отпечатывали грязь, все выделения обитавших здесь животных.

Осознание пришло в виде укола головной боли в области виска: Мэд Кэптив мертв. Человек, который знал его другим, подтвердил это. Чем же я занимаюсь? Пытаюсь вести осмысленный разговор с остатком человека, с физической оболочкой, бесполезной без психической части. Такой же результат будет от допроса домашних питомцев похищенных детей.

Сегодняшний день пронесся в памяти отрывками, быстро сменяющимися по кругу. Калейдоскоп с тяжелыми картинами. Дом семейства Дроговичей. Главный вход в офис полиции. Разговор в моем кабинете. Сектор А камер заключения. Алекса, Роуч, Роза Иствуд… Затошнило. Скольких ты, Мэд Кэптив, или твои проклятые сообщники лишили смысла жизни?

Вспомнился недавний сон. Алисия… Он говорил вчера, что заберет ее, а сегодня пропала Владислава. Слишком близко. Как физически, так и духовно. А я трачу время зря.

Я не позволю лишить смысла жизни и меня. Если требуется, я использую жестокий, но действенный способ узнать правду…

Мокрый след тянулся по коридору к двери выхода. Капли притягивали пыль на полу, становясь густой серой массой. Роза Иствуд плакала без контроля, часто моргала, не видя пространства перед собой. Ладонь упиралась в глазницы по очереди, смахивала слезы с набухших щек. На середине пути в 3-й раз упала, подернув ногу. Не чувствовала боли, каждый раз вставала и продолжала продвижение. Пятый нагнал ее, перекинул руку через шею, на свои надплечья, в качестве живой опоры. Попытка поднять на руки. Неудачная. Взмахи руками, толчок, случайный удар по щеке… Это бывает, когда не предупреждаешь о своих действиях. Будет знать.

Шляпка гвоздя выступала из порожка в дверном проеме. Оказался забит не до конца. Подошвой туфель не ощущалось. Зацепилась большим пальцем. С размаху. Вид крови под ногтевой пластиной заставил побледнеть. Место, богатое нервными окончаниями. На следующем шаге согнула ногу от боли, потеряла равновесие. Глухой стук о пол. Ни звука. Пятый засуетился от волнения. Тряс ее за плечи, звал высоким голосом. Постовой офицер вызвал врача по рации и согласился помочь пронести ее в медпункт на первом этаже.

15 минут у меня есть.

В голове щелкнуло, и я сорвался с места.

Сектор А единственный имеет возможность безопасной перевозки преступников. Ржавая металлическая каталка подпирала угол стены. Два положения: вертикальное и горизонтальное. 6 ремней с креплениями по бокам: на лоб, на плечевой, локтевой, тазобедренный, коленный и голеностопный суставы. Предыдущий заключенный решил оставить след перед смертной казнью: коричневое пятно от испражнения. Отмыли плохо, запах остался, хотя выветрился.

Второй компонент плана — ключи от решеток. Постовой не носил связку на поясе из-за вечного шума. Широкое кольцо с 5-ю дюжинами ключей лежало сверху на прямоугольном электрошокере. Взял и то и другое.

Мэд Кэптив скоблил металл, дойдя до нижней трети прута. Поднял голову, когда заметил мои туфли, колеса каталки, вопросительно посмотрел в глаза. Я спрятал черный прибор в рукаве свитера наполовину. Человек теперь не было. В клетке сидело безумное животное-убийца. Отнесся к нему соответствующе: рука скользнула к его шее, контакты уперлись в кожу, щелчок кнопки. Синяя дуга трещала раздражающе громко, привлекала ненужное внимание других заключенных. Вышло быстро, и он не успел ничего предпринять. Затрясся в конвульсии и повалился на пол. Я без труда положил истощенное тело на каталку, затянул каждый ремень на максимальную тугость и поставил вертикально.

Колеса скрипели на каждом обороте, проезжали по каменным крошкам. В креплениях хрустнуло после активного преодоления порожка, но все четыре остались на месте. Прекратили истошную музыку возле малозаметной двери в стене, сбоку от стола. За ней ступенчатый спуск в подвал. Я раскрыл старую дверь, почти слетевшую с петель от резкого действия, перевел каталку в горизонтальное положение и толкнул. Хотя закрыл дверь, грохотало отчетливо, чувствовались все вибрации от ударов. Финальный стук о стену в конце. Заднее колесо отвалилось.

Ничего, звукоизоляция на нулевом этаже хорошая. В подвале тоже. Никто не услышит.

Шаги в коридоре. Пятый забежал в комнату один, тяжело дыша, потом в сектор А. Я закрывал тугую дверь, все медленнее по мере очередного усиления звуков шагов, пока не осталась узкая щель. Ржавые петли скрипнули так, что оглушили меня. Именно когда мой подчиненный стоял в предбаннике. Два испуганных карих глаза устремились на меня, в руках туфли Розы Иствуд. Значит, видел пустую камеру заключения. Дальше я перестал скрываться и быстрым шагом спустился по ступеням.

Освещения в подвале не было. Сначала я ориентировался наощупь, потом снял с пояса полицейский фонарь. Вел каталку по прямой, вдоль водопроводной трубы. Крысиный писк, шорохи когтистых лап. Запах сырости в смеси с пылью, крысиной шерстью и пометом раздражали слизистую носа. Пятый раскрыл себя спустя минуту: видимо, относил обувь владелице по поручению. Мое имя послышалось позади 9 раз.

Один из многочисленных тупиков канализации — то, что нужно. Далеко от входа. Глубоко под землей. Относительно безлюдно.

— Что вы делаете?..

Увиденная картина поразила Пятого, и он замер, не веря в реальность. Округлил глазные щели, часто моргал. Нервный глоток слюны, от которого подпрыгнул кадык. Луч фонаря дрожал, виляя по сторонам. Я не хотел тратить на него силы: если пришел сюда, пусть наблюдает. Стоны послышались после сотрясения, а сейчас остатки сознания полностью вернулись в больной мозг. Ощущение от разряда соответствующие. Каталка стояла в вертикальном положении. Белое пятно света расплывалось по багровому лицу, сморщенному в попытке защититься. Отражалось слабо, и мой вид был затемненным, суровым. Уподобленным настоящему дьяволу.

— Попробуем начать наш разговор заново…

— Срань, эта штука! Вчера тоже ударила больно. Тошнит. Ощущение, как будто попал в центр урагана. Ох… Это плохо, да? Еда выйдет, а я не хочу…

Переключил на 2-ую мощность электрошокера. Разряд в руку. Сильная пощечина. Каталка дернулась на месте. Я схватил пальцами щетинистую щеку и сжал, повернув к себе. Приблизился лицом настолько близко, что наши носы разделяло расстояние в 5 сантиметров.

— Заткнись! И слушай меня! Я буду задавать вопросы, а ты — отвечать. За каждый свой бред получишь удар током. Мощность будет повышаться. Лучше собери мысли в кучу и выцеди из них настоящие, иначе за тебя это сделает боль. Все понял? Итак, как ты узнал о похищении Владиславы Дрогович сегодняшним утром?

— Братья сказали.

3-ья мощность. Все еще слабоощутимо для него. Это не пробудит разум. Почему мне кажется, что на этом вопросе мы дойдем до 6-ой, от которой он снова потеряет сознание? Всего было 8. Последняя не использовалась из-за своего вреда.

— Ты что, полицейский! Я же тебе сказал. Я бы и так сказал, без этого тока.

— Невозможно! Ты находишься под стражей закона. Эксперты осмотрели тебя и не заметили следов переговорных устройств. Тебя также никто не посещал передо мной. Делаю вывод: бред! Хорошо, не суть… Полные имена всех твоих «братьев»? Быстро, по очереди!

— У нас нет имен. Имена нужны вам, чтоб звать друг друга. Нам это не…

Надоело медлить: 5-ая мощность. Выдержка в 3 секунды, пусть прочувствует должным образом. Старые ремни натягивались от напряжения, потому что каждой сокращенной мышцей тела Мэд Кэптив хотел вырваться. Увеличился вдвое по ширине. Сил, несмотря на жалкий вид, было много. Конвульсировал по инерции полсекунды. Некоторые мышцы продолжали невольно подергиваться.

— А-а! Почему… Почему ты не слушаешь, полицейский?! Ты не понимаешь меня, не понимаешь нас. Поэтому проигрываешь.

— Говори. Я слушаю.

— Я демон, мы все демоны…

Электрошокер снова затрещал, выпустив синюю искру. Та же мощность. Не стал включать 6-ую: неизвестно, сколько будет восстанавливать сознание. Время на исходе!

— Нас много, — продолжал он сквозь стиснутые зубы. Хруст и скрип шеи на повороте. Белки измученных болью глаз налились кровью, пронзали меня ненавистью. — Сотни, тысячи — мы сами всех не знаем. Но братья далеко отсюда, в другом… мире. А тут — только я. В слабом, больном теле… Ограничен, как же он ограничен… Говорить сложно, а без слов нельзя. Это серьезная ваша слабость, люди… Ты спрашивал, как я узнал об одной и ваших? Мы всегда общаемся, всегда знаем о делах друг друга, всегда вместе. Как одно целое. Они всегда тут, полицейский. В моих мыслях. Еще светло у вас, поэтому сейчас они — там, ждут. С главным. Ох… Вы назвали бы его отцом? Создателем? Богом? Ха-ха! Чушь! Для вас мы все тогда боги. Любой, кто сильнее вас. А мы сильнее. А он еще больше, лучше нас всех. Большой, великий, всемогущий. Он получает самых вкусных из вас. Мы доедаем, что останется. Мы все обжираемся, как никогда за все время. Вас много, легко ловить. Мы не охотимся, это вы нас приводите к своим. Вы открываете проход. Мы просто берем. Вы еда. Всего лишь дичь! Ха-ха! Да, легкая добыча. Кто следующий? Сотни ваших по всему миру. Забавно: никто этого не понимает. Вы умные, люди, но в этом — слепые, упрямые. Я столько тебе всего рассказал, а ты до сих пор ничего не понял.

Это невыносимо слушать. Безумие заразительно, и у меня самого начала болеть голова. Нажал на кнопку с цифрой 8 на приборе. У него два варианта: излечение или смерть.

— Мистер Рей, не делайте этого! — крикнул Пятый, услышав щелчок. Сделал шаг вперед. Не знал дальнейших действий. — Он говорит правду.

— Какое место в бредовом потоке слов — правда?

— Вы же видели, как он изменился тогда! На секунду это был… настоящий он.

Мэд Кэптив сдерживал смех, трясся в жуткой неясной эмоции, напоминающей радость. Взревел наконец:

— Рей?! Рей! Ха-ха-ха! Ты из Реев? Ха-ха! Она твоя. И тоже Рей. Я сразу почувствовал ее! Вы, Реи, смердите. Но не ты.

— Что ты несешь, больной ублюдок!

— Наши думают, что все Реи мертвы. Даже главный так считает. Твои родители всегда мешали нам. Так долго, как ты можешь представить свою линию. Выходцы из ваших кланов. Известные и у вас, и у нас. Убили много наших, спасли еще больше ваших. А ты… Ха-ха-ха! Ничего не знаешь! Это смешно. Нет! Это просто нелепо.

— Мои родители умерли после моего рождения. Мы почти одного возраста. Ты не мог встретиться с ними.

— Мы их убили. Не я, нет. Мы не знали, что они успели создать тебя… Они смогли сохранить свою линию, но самое смешное, что ты сам убьешь ее окончательно. Рей, который ничего не знает… Паршивая овца. Ха-ха! Ты приведешь нас к ней, к последней из Реев. Мы съедим ее. А потом убьем и тебя…

Его уверенность заразила меня. Вчера он говорил то же самое, но это воспринялось пустой угрозой. Прошедшая ночь четко дала понять, что после его поимки ничего не изменилось. Хуже: похищен близкий мне человек. Будто скрыться от них невозможно. Теперь слова не вызывали ярости, а просто пугали. Поверил, что утром я могу не увидеть Алисию. Не думал о последствиях, эмоциональный инстинкт включился во мне: защитить дочь любым методом. Я презирал Мэда Кэптива, маньяка, или олицетворения его команды, и хотел, чтобы одним из них стало меньше. Особенно если допрос безрезультатен.

Самое опасное место для удара электрошокером — это шея. Спазм мышц гортани вызовет скорое удушье. Крепко сжал пластмассовый корпус. Чувствовался рукоятью ножа. Мэд Кэптив заходился в смехе, и это только усиливало желание прекратить его. Он даже не заметил, как моя рука метнулась в сторону кадыка. 6 сантиметров оставалось, примерно полсекунды до финала…

Рывок позади, 2 звучных шага — и вот Пятый удерживает мою руку, напрягшись всем телом. Я машинально нажал на кнопку. Электрическая дуга затрещала возле его носа. Испугался, повис на руке, как перекладине, сильно сместив вниз. Удар пришелся ниже шеи. По креплениям ремней. Мы потеряли равновесие и навалились на каталку. Конструкция, шаткая без 4-ого колеса, повалилась на бок и проскользила 1 метр по полу. Ужасающий скрип.

Плечевой и локтевой ремни визуально ослабли, потеряв натяжение. Лицо самого опасного заключенного сектора А было скрыто, но я чувствовал уродливую дьявольскую усмешку, адресованную нашей ошибке. Физическое противостояние сменилось шоком, и мы замерли. Секунды промедления оказалось достаточно. Освободил руки, сорвал ремень со лба, подтянул ноги. Мэд Кэптив полностью освободился.

Пятый выставил пистолет. Я специально встал на линию огня, чтобы он не решился на такое громкое действие. Есть шанс остановить бесшумным способом. Для этого рванулся к нему, чтобы нанести уже вынужденный удар током. Не бывает у сумасшедших такой реакции. Я целился в любую часть тела, ближе всего живот. Он схватил запястье и умело выгнул до хруста: и лучевой, и локтевой нервы зашлись болезненными импульсами. Пальцы невольно разжались, выронив электрошокер. Толкнул меня в стену на развороте. Бросил, схватив за руку и ворот свитера, как предмет, хотя разница в весе была ощутима.

Повезло вспомнить про его поведение в психиатрической клинике. Так же он убил санитара. Сгруппировался, прижал шею к грудине, иначе размозжил бы себе череп. Голова по инерции вернулась в более вертикальное положение. Я ударился затылком. Потемнело в глазах на 3–4 секунды. Бессильно распластался на полу, потерял сознание на это время.

Помню подсознанием высокий испуганный голос, предупреждающий о серьезных намерениях, щелчок предохранителя, глухой звук и вскрик. Выстрела не было. Не решился: страх, темнота, отсутствие времени.

Я открыл глаза. 2 узких пучка света тянулись через все помещение, параллельно полу, перекрещивались в конце. Фонарь Пятого лежал рядом с ним, освещая последствия столкновения. Лицо, скорченное от боли. Поза эмбриона, руки давили на живот. Частое судорожное дыхание. Я с трудом дотянулся до пояса, где крепилась карманная рация. Предложение из 3-х страшных слов прозвучало по общему каналу офиса полиции. Повторил дважды. Судя по всему, удар пришелся ниже солнечного сплетения, иначе сердце остановилось бы от такой силы. Он вырвал желудочным соком. Сразу полегчало: подскочил и побежал на высокой скорости к выходу. Я вслед за ним.

Постовой был у противоположной стены. Обогнул стол, встал на выходе? Лежал лицом вниз, в неловкой позе. Голова неестественно скошена. Синяк в виде длинной полосы на шее. Слева ниже, чем справа. Получил удар ребрами ладоней с двух сторон? Сломалась шея? Повреждение спинного мозга? Здесь опасно мгновенным параличом и остановкой работы диафрагмы. Пульс и дыхание отсутствуют. Пытался остановить его, а электрошокер исчез из ящика стола… Черт!

Следующие 5 минут проходили в суете. Часть офицеров спустились в предбанник. Другие сразу отправились на поиски, пока был шанс. Примерно 10 %. Потом первые большей частью присоединились к ним, а двое прошли к камерам заключения. Врач и оставшийся офицер осматривали мертвое тело, обсуждали причину смерти.

Мои подчиненные окружили нас с Пятым. Я обомлел, когда Второй подал пузырь со льдом. Реальность давала сбои? Сильно приложился?

— Почему ты здесь? Ты должен быть у меня дома…

— Как же… Вы же передумали.

— Я говорил тебе это?

— Нет… Лави сказал… что вы… сказали… Лави, а что ты тогда здесь делаешь?

Идиоты! Нужно было уволить обоих в ту же секунду. Но я сконцентрировал гнев на Пятом. Подошел к нему. Он съежился, как перед смертью. Бледный не только из-за травмы. Хотелось ударить его в то же место, где осталась обширный багровый след. И гораздо сильнее Мэда Кэптива. Хлесткая пощечина вместо этого. Звук похож на хлопок в ладони. Упал на пол, опершись на одну руку. Другую приложил к половине лица. Офицеры обернулись, но не придали этому значения. У них были дела важнее.

— Нарушил мой приказ! Подставил товарища! Помешал мне сейчас!.. Сегодня ты переборщил с тупостью. Решил увидеться с ней лишний раз? В кафе ходили, наверное, да? А что потом? Где она сейчас, ты можешь сказать? И самое главное: нет никаких мыслей, куда он направился? К ней! Понимаешь, какой опасности ты подверг свою, как ты ей щебечешь, любимую девушку. Именно поэтому я не хочу, чтобы вы были вместе. Потому что ты осел легкомысленный! Если с ней что-нибудь случится… Если!.. Никаких «если»: ты уволен в любом случае. Чтоб больше я тебя ни в этом здании, ни рядом с ней не видел.

Полуправда мощнее истины. Офицеры услышали то, что наблюдали: нам повезло остаться с легкими ушибами, постовому нет. Не было причин сомневаться, лишние вопросы отбросили. Сказал им, что отлучусь и не вернусь сегодня. Перед уходом сделал вид, что осматриваю стол. Незаметно протер носовым платком связку ключей. Электрошокер вернулся на место после похожей манипуляции. Листок на столе переместился потоком воздуха в центр. Факт того, что я и Роза Иствуд посещали беглеца за 30 минут до происшествия. Скомкал и засунул глубоко в карман штанов.

28.09.199 X г., 03:31 PM

Парк в Центральной части города

Мне кажется обещания созданы, чтобы их нарушать, особенно красивые фразы в категорической форме, вроде «Я больше никогда не…», — это всегда лапша на уши, да и только, от такого сразу надо бежать! Кому я только чего ни обещал в жизни, так-с, посмотрим в мысленном блокноте, который уже к двадцати был весь разукрашен чернилами, пухлый от кучи вклеенных листочков, и с трудом влезал в карман памяти. Допустим, вот парочка из этого списка-миллионника:

1) Купить отцу бутылочку вина какой-то там сущей давности, не иначе как родом из Древней Греции (не выполнено);

2) Порадовать мамулю дипломом не похоронного цвета, а хотя бы синим и с какой-нибудь грамоткой, мол, ваш сын — гений, можете гордиться им (провалено с треском);

3) Не ругаться с Олей из-за чего-то крупнее выбора занавесок в спальню и быть рядом, в радости, грусти — до конца жизни… (даже не хочу обсуждать)

Одна из записей-старожилов десятилетней давности, то бишь никогда не связываться с сопляками, и та перечеркнута сегодня, а под ней уже красуется такая же слово в слово, но с тремя восклицательными знаками. Так это даже не другим, а себе любимому, и будет здорово, если продержусь хотя бы денек-другой, хотя куда там.

Я вышел из школы злой, как тысяча собак, да и выглядел не лучше, весь нахохленный, лицо набухшее кровью, кулаки сжаты, а плечи расставлены на километр, и хотелось кого-нибудь укусить. Повезло же соплякам, что разбежались по домам, а то пнул бы или случайно наступил на ногу раз двадцать, совсем слепой, что поделать! Пришлось вымещать на себе — вроде как наука говорит, что старый добрый бег, наш самый древний вид спорта, растворяет гнев, уныние, скуку, а вдобавок наращивает мышцы и улучшает потенцию, прямо-таки панацея в чистом виде. И тут как раз одним махом двух зайцев, я имею в виду, и выплеснуть кучу энергии, и вырвать сорняк негатива с корнем, вот и ломанулся от самых школьных ворот навстречу горизонту.

И плевать, что хватило меня всего на пару минут, я бежал таким галопом, что прохожие пугались и озадаченно гадали, мол, от какого такого конца света я пытаюсь смыться. Сам не заметил, как поднимал пыль уже в местном парке, и то ли эндорфины в кровь стукнули, то ли аллейки и правда были жгуче-красиво залиты солнцем, а свежий ветерок в лицо упорно выдувал всю жизненно-проблемную муть из головы. В общем, я грохнулся на скамейку, отдышался и отсмотрелся — конечно, всю злость как рукой сняло, но глотка высушилась до состояния финика, ноги горели и гудели, а вдобавок к этому от меня теперь воняло. Правда, приятная слабость в мышцах мне нравилась, самое то, чтобы расслабить шею, закрыть глаза и размечтаться о хорошем.

Солнечный пляж Сицилии, соленый воздух и жар раскаленного песка, а перед глазами только Оля и море, первая в купальнике с тропическими фруктами, а второе в ослепительном платье из бликов. Шум волн и перекрики чаек успокаивают, а где-то далеко слышится нежный голос тонконогой подружки ДеВи… СТОП-кран! Во-первых, ни черта не нежный, а взволнованный, а во-вторых, это тут еще откуда? Мой мозг — мои правила и картинки, но дело в том, что кошмар был не внутри, а снаружи, во плоти… сопливой, мелкой и писклявой.

— Армани! Мистер Армани…

Слишком поздно заметил это, а притвориться мертвым с улыбкой на всю рожу выйдет неубедительно, да и стать им по желанию тоже, что за напасть. На словах легко, мол, буддийские монахи могут не обращать внимания на жужжащих насекомых под ухом, но эта назойливая муха подлетала все ближе и чуть ли не на нос уселась, по крайней мере, раздражающе дышала напротив него, а нервы у меня не железные и даже не резиновые. Я сверкнул убийственным взглядом и оскалился разбуженным в феврале медведем, да и сам видок у меня, как у забитой курицы, ощипанной, грязной и вонючей. И до нее явно не дошло, что ей могут голову откусить, она не развернулась и не потопала в обратном направлении, а со всем бесстрашием Геракла заговорила со мной:

— Пожалуйста, можешь помочь найти Виктима?

— Нет. А теперь проваливай отсюда, — буркнул я так хрипло, раздраженно и противно, как вообще умел.

— Н-но…

Вот вроде на родной язык не переходил, то бишь вполне прозрачно и понятно звучало, но Тонконожка не унималась.

— Никакие «но» не прокатят! Он умирает?

— Что? Нет…

— Уже в желудке у монстра?

— Да нет же, просто…

— Тогда удачи, буду держать кулачки, а не отцепишься — кулачки превратятся в пару подзатыльников.

Она прикусила язык, проковыляла к скамейке и сбросила рюкзачный панцирь, который скорее походил на мешок из-под картошки. Я даже не останавливал долгое нудное рытье в каждом кармане — интересно, что ценного откопает у себя соплячка, и если не алмазы, так хоть бы бутерброд размером со слона, но там все куда плачевнее, просто лимонные леденцы и наполовину пустая бутылка с водой. Зря на съестное понадеялся, в животе сразу же заскребло от непитательной пустоты, и я достал бумажник, но купюры там волшебным образом не появились, а той горстки мелочи хватило бы на целое спасибо от нищего. И повезло ей, что пить тоже хотелось жутко, а то давно бы уже пинками под зад прогнал, она еще и нагло надавила на эту слабость.

— Я плохо город знаю. Давай я дам тебе что-нибудь, а взамен ты проведешь меня в магазин игрушек.

— За воду, может, и подумаю подумать насчет этого.

Без калорий, как показывает невольная практика, я могу протянуть хоть весь день на чистом энтузиазме, а вот за глоток воды сейчас готов был почку продать, ни о чем больше не мог думать — в общем, выхватил бутылку, как только она протянула мне ее на миллиметр, и высосал все до последней капли, как голодный бесстыдный клещ. Засохшие извилины расправились, и я забормотал:

— Что ж, слушай и запоминай, отсюда на автобусе ты доедешь до…

— Нет, — перебила Тонконожка мою словесную щедрость, — мне нужно, чтобы с нами был взрослый! Ты обещал провести…

— Во-первых, я сказал, что подумаю, и вроде бы нигде свою подпись не ставил, а во-вторых, за такую трату времени парой глотков воды ты точно не откупишься. — Я прикинул, чего бы такого ей ляпнуть, чтобы точно отстала; с этим паршивцем не хотелось видеться даже за кусок золота, тут дело принципа. — Вот притащишь мне какой-нибудь чизбургер, да пожирнее, тогда подобрею и соглашусь на многое.

— Но у меня нет денег, — объяснила она, будто я и сам не догадывался об этом.

— А это уже не мои проблемы! Такие варианты предлагает суровая взрослая жизнь — придется расшибиться в лепешку, если хочешь что-то получить.

Какая же гадость упорная, она оставила рюкзак и с серьезной миной поперлась к фургончику уличной еды на перекрестке. Я стал ждать представление, аж любопытно, что та придумает ради возлюбленного, за которым, видимо, уже охотится целая орава монстров, иначе и не представляю, почему мое участие ей срочно необходимо. Ростом она и не доставала до окошка, пистолета для ограбления не нашлось, а все люди вокруг вымерли — вот и пришлось ей идти ва-банк, плести ниточки лапши про меня, мол, я, такой противный старший братец, зажабился на обед для этой худющей деточки, небось, еще и отличницы, гордости школы и вообще лауреата Нобелевской премии. Парень в фартуке презренно нахмурился и чуть ли не в слезы ударился, заставляют тут бедного ребеночка из кожи вон лезть, а для жалостливого нокаута Тонконожка выдернула заколку из волос и предложила в обмен на еду, если так не захочет. Хорошо хоть, что он не согласился, а то на свободе кучеряшки смотрелись бы совсем дико, сдался на доброе дело в карму, но получил урок подлой детской сути — конечно, она не стала сразу же уплетать блюдо за обе щеки, будто с голодного края приехала, а пискнула благодарность и потащилась ко мне.

Этот город точно лишит меня итальянского гражданства, потому как это был один из самых паршивых чизбургеров в моей жизни — булки не первой свежести, котлета высушена в подошву и далека от родства с мраморной говядиной, а соус настолько бесхитростный, что хотелось пойти и показать мастер-класс, за такое у нас в академии отчисляли с потрохами! И все равно не было ничего вкуснее этой манны фастфудной в ту голодную минуту, а разве что единственный плюсик в виде размера, будто повар хотел накормить малявку до конца жизни, отменял все претензии. Назло ей, я даже не думал ставить рекорды по скорости, а чавкал так медленно, как мог, чтоб по количеству зубов, выжать из комка еды все соки и не уронить ни одной крошки на радость птицам. Только когда вытер салфетками каждый палец и губы, вспомнил, что Тонконожка все еще тут и надо выполнять уговор, который якобы дороже денег.

Я и правда думал, что наемся и будет плевать на все, но свое я получил, а ни с какими паршивцами встречаться так и не захотелось, вдобавок на сон разморило.

— Пойдем скорее, а то уже скоро темнеть начнет.

— А знаешь что… нет уж, спасибо!

— Что… Ах ты врун! — совсем запищала она от злости и раскраснелась.

— Это моральная компенсация за то, что возился с вами днем и вынес второе крещение.

— Ах так!..

Тонконожка вдруг посмотрела мне за спину и сказала, мол, пожалуется тем полицейским, что я ее преследую, хотя все, черт возьми, как раз наоборот. Да я и сам уже хотел сдаться в руки закона, пусть везут меня хоть в Алькатрас, только отцепите эту пиявку молокососную и выбросите куда-нибудь в Мертвое море. Моя тупость оказалась безгранична — мало того, что повелся на такой детский трюк, так еще и выставил торчащий карман всем на совесть, и понятное дело, сзади никто не стоял с дубинками. Одним движением, как вор-пройдоха с тридцатилетним стажем, эта невинная хитрая мерзость вытянула кошелек и затарахтела автоматной очередью шагов подальше от меня. Я не сразу понял, что вообще произошло, и пару секунд пепелил ей спину, пока не прочувствовал пустоту в кармане, такая дерзость мне и не снилась.

На самом деле, не только продавец фастфуда здесь наивный дурак, а мне тоже еще учиться и учиться — это с виду Тонконожка была слабым дохлым созданием, а ноги-спички выдавали скорость гепарда на пенсии, звучит не очень, но для нее почти что комплимент. Мы срезали путь по аллеям, через клумбы роз, скамейки, беседки, будто в сцене боевика, не хватало только толкания людей и всего вокруг, чтобы меня замедлить. По бокам зрения все размыто, как на скорости в триста шестьдесят, я видел только гадкую цель, но не догонял от слова совсем — набитое брюхо тяготило к земле, у нее отличная фора получилась, да и сама, небось, наловчилась убегать от хулиганов. Хоть кричи, мол, люди добрые, ловите бандитку, но те и так все видели, оказались злыми и плевали на правосудие. И что-то сомневаюсь, что это было похоже на спешку к автобусу на остановке — паршивка то и дело опасливо оборачивалась, как если бы за ней гналась стая львов, а мое лицо натурально подходило под это описание, даже клыки от злости торчали и слюна пенилась.

Водитель уже собирался отчаливать, но паршивка махала рукой, стучала в стекло и чуть ли не якорем вцепилась в двери — да едь ты уже быстрее, чтоб тебя! Я мчался на красное пятно автобуса, как здоровенный бык на тряпочку, предвкушал, как дам оплеуху, а то и вообще в полицию поведу, аж руки чесались проучить эту наглость вселенского масштаба. Моя тень накрывала соплячку с ног до головы и под конец погасила всю надежду на морде, но тут проклятая створка смялась и мы почти одновременно затащились внутрь. Так и стояли у входа первое время, ситуация и правда непонятная, можно даже сказать, отвратительная, а веселая музыка из динамика прямо-таки издевалась надо мной.

Мужской бас за рулем не попал в тональность, еще и грозно потребовал купить билет или выметаться — мне стало до того лениво что-то выдумывать, да и вообще говорить, что я откопал в кармане смятый тысячу раз проездной и молча ткнул водителю.

Ершик усов над верхней губой недовольно подскочил и под ним раздались звуки:

— Это за одного. Девочка с вами? Эй, девочка, ты с ним?

Тонконожка закричала на весь автобус, как сирена, я тоже, но у нас получились самые противоположные в мире слова, то бишь да и нет. На нас смотрели, как на полоумных, уже не только водитель, но и старушки в первых рядах, мол, странно, подозрительно, сюда бы вызвать вагон полиции и лучше вместе с психиатром на всякий случай. А старушек же вообще опасаться надо, они сплетничают обо всем, что видят, а в последнее время все на взводе, обвинят меня во всех грехах человеческих и даже не заметят. Что ж, пришлось сыграть в этом спектакле.

— Ты же сама хотела заплатить, — выдавил я из себя всю каплю нарочитого актерского мастерства. — Да, Коралина?

— Ой, дядя Армани, я все в буфете потратила — там было тако-о-ое вкусное пирожное с кремом. Простите меня, пожа-а-алуйста! — заскулила Тонконожка жалобным голоском, посмотрите все, какой невинный ангелочек, а сама еле сдерживается от хихиканья. На меня тут же полилась тонна неодобрения в воздухе.

Людей в автобусе по пальцам рук пересчитать можно, но слезливые женщины мигом проглотили порцию вранья — вот сами бы и заплатили, раз я такой жадный родственничек (и смех и грех, кстати, — мы похожи, как курица и динозавр). Представление затянулось, готово было сорваться в любой момент, поэтому ничего не оставалось, кроме как вырвать кошелек у нее из рук, наскрести последнюю мелочь на проезд и оторвать ее от сердца, а в перспективе и от желудка. Ничего, когда-нибудь мы выйдем из автобуса, и я потребую все обратно — они с ДеВи и так сегодня отняли у меня кучу времени и в сто раз больше нервов, а еще и жертвовать ужином я не собирался. Сопливая худющая змея размечталась проползти на царское место у окна, но я пролез первым, слишком много чести и радости после всех уколов в спину.

Я сразу же проверил каждый карман кошелька, а то мало ли что в довесок она могла украсть и какую свинью мне подложить. Правда, из ценного там только наши с Олей счастливые лица на фото — у нас даже нажатие на кнопку не обойдется без приключений, я держал камеру задом-наперед на вытянутой руке, пытался навести, а та, как назло, выскользнула из рук, аж подпрыгнула. Вот и получилось, что ракурс кривой, небо и жгуче-зеленая смазанная листва занимают полснимка, а моя прокаженная рожа карикатурно вытянута, зато Оля и глазом не моргнула, улыбалась по-модельски красиво. Я вообще не любил это занятие, соглашался после тонны уговоров и кривлялся изо всех сил, чтоб не так скучно было, но этот образец сомнительного искусства так ей понравился, что даже распечатала. В конце концов, я смирился и храню фото, как икону, закрываю себя большим пальцем и оставляю только ее, божественную в любом моменте.

— Девушка твоя? Красивая, — сказала Тонконожка, целую минуту молчком держалась и теперь язык чесался от бездействия. Еще и прижалась ко мне, аж горячо стало от такого нарушения личного пространства, почти носом уперлась в снимок, слепая, небось, ко всему прочему.

— Не твое дело.

— Хватим уже злиться. Ты вынудил меня…

— Да-да, я всегда виноват во всех грехах человечества. Вы, сопляки, только и умете, что на других все сваливать.

— Ты должен был помочь нам!

— С какой это такой интересной стати, а?! — чуть не закричал я на весь автобус от возмущения.

— Да потому что… он о тебе все утро говорил, какой ты хороший и как рад, что познакомился с тобой.

Невзаимность всегда тяжело принять, понимаю, но такое случается, ничем не могу помочь — лавочка закрыта!

— Ты лучше скажи, какого черта с ним случилось, что нужно было срывать мои еще не придуманные планы на вечер?

— Так значит теперь тебе уже интересно? — Она сложила руки на груди и даже чуть отвернулась с хитрой мордой.

— Мда, вывод явно из машины[1]… Просто хочу убедиться, что это мелочный пустяк, как я и думал. Да и твое трещание будет всяко лучше скрипучих старух впереди.

Девчонка резко обернулась и пододвинулась ко мне уже безо всяких обид, прямо-таки готовая крепко сесть на уши.

— Вот и хорошо. Тогда начну с предыстории.

— Боже милостивый…

Черт, у меня как-то вылетело из головы, что ее не нужно уговаривать на болтовню, а я по сути сейчас это и сделал, за что получил щедрую двойную порцию. Если коротко, то недавно Тонконожка сшила для них с паршивцем зайчиков из тряпок, набитых соломой (жуть какая), и все бы ничего, но они как-то шлялись в парке, стояли на мостике над прудом, и растяпа выронила поделку, то бишь буквально утопила шанс на спокойные ночи. Ее это мало волновало, свою не жалко да и наделала бы новых при желании, а вот ДеВи распереживался, защитничек, жертвенно предлагал своего, но девчонка не взяла, подарок все-таки. Собственно, вчера он именно поэтому и притопал на фабрику. Не знаю, зачем я это все слушал, потому как плевать мне на их подарки друг другу — важнее то, что сегодня после кружка монстроведов за углом школы их поджидала известная мерзкая шайка. На этот раз глупого и ужасного Армани рядом не было, и мой медведь пропал в неизвестном направлении, а Тонконожка снова без оберега.

— Почему вы не взяли из тех игрушек, которые я принес?

— Элиза оставила их в своем кабинете и уже ушла. Нас вряд ли бы пустили туда.

— Так наплели бы, что забыли у нее какую-нибудь тетрадку или миллион долларов, вам не в новинку сочинять.

— Он не захотел, сказал, что ему нужно наверняка и скоро вернется. Дурачина!.. Но это не самое страшное, и я пошла за тобой не из-за этого. Он только ушел, а Алисия написала всем по телефону, чтоб быстро шли домой и ни в коем случае не гуляли одни. А что случилось, не сказала, но что-то серьезное — она никогда такое не писала. Если в городе опасно, с тобой нам будет нечего бояться. Кстати, ты же знаешь, где находится магазин?

Я знал, отлично знал, тем более в этой части города их даже не два для капли надежды, а целый один, и уж лучше на кладбище ночью при красной луне, от которой воет и рычит все живое и неживое в округе. Ко встрече с тамошним самым дорогим для меня человеком я был готов на ноль из десяти тысяч процентов — знаю, что прошло уже два дня, но я не нашел ни времени, ни смелости, ни грамма мозгов набросать речь и разложить все зерна-слова в дырявом мешке под названием голова. Даю слово (еще одно обещание), что сегодня точно свяжусь с Олей — если не в живую, так хоть по телефону, и не позволю снова захватить пульт управления тараканам в мозгу!

В окне между домами разного калибра мелькал апельсиновый закат, а это значит, что очень скоро я буду шляться с полузнакомой девчонкой в запретный час, не лучшее развлечение, я так скажу. Слава тишине, что хотя бы Тонконожка затихла после долгого рассказа — видимо, переживание за этого засранца разрядило батарейки во всех местах разом, она даже откинулась на спинку сидения и задремала. Автобус плелся медленно, как если бы мотор сдыхал прямо на ходу, огибал центр по квадрату, как раз к углу неподалеку от магазина Оли — повезло же наугад выбрать нужный маршрут, тут сама Вселенная намекает, а в следующий раз просто столкнет лбами, причем вовсе не в переносном смысле. Я задумался обо всем понемножку, и это оказалось вредно, чуть не проехали остановку, а мелкая еще и вскочила от резкого толчка в бок, прогорланила на весь автобус не иначе как известие о ядерной войне.

На улице было прохладно после душного автобуса и уже гораздо темнее, чем врало окно, но фонари с лихвой компенсировали это, щедро заливали все вокруг, как в новогоднюю ночь — понятное дело, времена такие нынче. И опять же все в мире относительно, темнота вообще-то заклятый враг человека еще со времен саблезубых тигров, но сейчас я бы не отказался от такой маскировки, а то мы как на ладони были, причем и для монстров, и для парней в погонах. Оказалось, законы не галочки ради штампуются — в городе ни души, как после апокалипсиса, а как быть, если кому-то приспичит в магазин за полуночным тортом, жуть какая! Даже Тонконожка ни слова не обронила за пять минут и старалась поспевать за мной, а когда в переулке что-то зашуршало и звякнуло, пулей вырвалась вперед и вцепилась мне в штаны. Это какая-то бродячая мохнатая тварь смахнула крышку мусорного бака в поисках объедков, вот и все. Я надеюсь…

— Деньги когда собираешься вернуть? — сказал я полушепотом, чтоб разбавить вакуум, а сам оглядывался по сторонам.

— Какой же ты жадина…

— Прошу любить и жаловать!

— Нет у меня денег, слышишь? Нет. Вообще.

— Ага, и родители, конечно же, не дают тебе на проезд, обеды и прочие развлекательства.

— Они умерли, — выдала соплячка так легко и просто, что от неожиданности звучало шуткой, хотя к черту такие хохмы. Хм, а ДеВи и правда упоминал что-то такое про тетку.

— Подожди, это все грустно, прости, но… а как ты собралась добираться домой? У меня уже точно ничего не осталось, как бы я ни хотел, а не хочу я сильно.

Тонконожка прозрела, забегала глазами и глупо выставила кривые зубки напоказ.

— Ой, я как-то не подумала… Можно с тобой на фабрику?

— Это вам не гостиница! Там и одного нахлебника, я имею в виду себя, достаточно.

— Тогда переночую у Виктима, если родители разрешат. Я думаю, что нравлюсь миссис Фирдан и она не будет против, а вот его папа… — И характеристику Жадному Слону каждому придется додумать самому по степени культуры, потому как она тут же запищала: — Ой, смотри! Виктим, вон там!

Я проследил за направлением костлявого пальца, прищурился, аж все лицо сморщил, но зрение не подводило — никого там не было! Вот кто так неумело меняет тему, я уже хотел научить, как правильно, но она и правда рванулась по улице впереди планеты всей. Ох уж эти дети, ни тебе забот, ни головных болей, ни даже спинных, а энергии хоть на ядерный реактор хватит, а мне уже не шестнадцать и набегался я сегодня на месяц вперед!

Тонконожка заглянула в переулок раньше меня, но я как сердцем чуял найти ДеВи примерно в третьем по счету. Гаденыш стоял к нам спиной, дышал, как табун лошадей после скачек, и, будто вентилятор, вертел головой во все стороны, кроме зада, очень даже целый и невредимый — к счастью или к сожалению, я так и не определился. И тут я уже хотел оставить сопливых, мол, нашли друг друга эти отпрыски Ромео и Джульетты, а теперь пусть сами разбираются, но задумался, а чего это он тут бегает, трясется, как в минус тридцать и кого там высматривает. Мне сразу что-то не понравилось в переулке напротив нашего, была там такая неприятная тень, в которой могла прятаться любая нежить, и именно туда уставился ДеВи.

Писклявый рупор с двумя косичками уже набрал воздуха для мощного оклика, но я вовремя заткнул ее пробкой ладони и нырнул вместе с ней за мусорные баки. И без ледяной стены за спиной волосы дыбом повставали, как-то подсознательно я понял, что лучше вообще не дышать, авось пронесет. Поэтому замер и держал соплячкин рот в узде, а та не стеснялась слюнявить ладонь — в другой ситуации скривился бы от гадости, но не до этого было.

В фильмах ужастиках все по-другому, потому что мало кто проживал нападение потусторонних тварей, вот и снимают всякую чушь. ДеВи не кричал, как девчонка, и первое время даже не двигался, то ли искал в себе талант гипнотизера, то ли сам попал под влияние какой-нибудь дряни, а нужно было рвать когти. Второе отличие в чудовище — оно не пряталось на стене или потолке в ожидании жертвы, а нагло и бесстыдно выползло на свет с чавканьем, хлюпаньем, хихиканьем, рычанием, причем всем сразу. Путевку в чужой желудок паршивец все-таки не хотел, очнулся и помчался на всех парах по переулку — мало того, что нас не заметил, это нужно еще постараться, так и притащил что-то уродливое за собой, просто молодец, герой! И вряд ли монстр будет таким же слепым, хотя шут его знает, сколько у него там глаз, один, два или пару десятков, каждому на вкус и цвет, но я лучше останусь в догадках.

Я опрокинул мусорный бак, прямо-таки оттолкнулся от него, чем придал нам скорости и в который раз всех спас — дело в том, что из контейнера вывалилась куча пакетов на весь переулок, и это нечто споткнулось о них, развалилось и барахталось, как каракатица. Сначала я не трогал мелких, тем более Тонконожка у нас мастер по бегу, но страх превратил меня в олимпийского чемпиона, я забыл про усталость, боли в мышцах и прочее нытье на жизнь, все это заглушал старый-добрый инстинкт самосохранения. Левой-правой (черт возьми, оно гонится за нами), левой-правой (только не смотреть, его видок мне ничем не поможет, а то и убьет всю надежду), левой, мать его, правой, и хватит уже думать о всякой ерунде! В общем, я тянул тонкую ручонку за собой, все боялся оторвать, и мы повторяли все петли за ДеВи — не то чтобы я доверял ему выбор безопасного пути, но от шока голова была забита совсем другим. Когда его уже можно было схватить за шиворот, он обернулся и скорчил такую смешную рожу, как если бы увидел что-то пострашнее всех монстров, то бишь меня, и только сильнее стал перебирать ногами. На такой ноте мы далеко не уехали бы, вот и пришлось взять их в подмышки, как собачонок — девчонка легкая, почти невесомая, а вот с паршивцем вышло труднее, тот весил заметно приличнее подружки, еще и брыкался, как если бы я ему тумаков собирался надавать, вот же… слов нет, в смысле приличных, других-то навалом.

Чуть не засмеялся от ситуации — где вообще эту полицию носит, когда она так нужна, хоть полюбовалась бы на акробатический номер, я выдался вперед и думал только про ноги, больше всего похож был на страуса с крыльями-сопляками по бокам. Все казалось, что слюнявая зубастая пасть с запашком гнили, уже готовится к прыжку, а щупальца тянутся к лодыжкам, и эта мысль придавала сил лучше всяких энергетиков. Я бежал переулками без разбору, чтобы запутать его (а для этого и себя тоже), оторваться нам, а не моему сердцу, которое уже предательски кололо в надежде на отдых. И подсознание опять сыграло со мной если не злую, так точно не приятную шутку — корочки глаз заметили свет в ближайшем магазинчике, прямо-таки маяк в нынешней ситуации, и подошвы заскрипели на резком повороте, аж задымились. Кто-то из малявок подцепил длиннющую ручку двери, а я ногой дооткрыл, прямо как цельный многоклеточный организм сработали.

Можно выдохнуть, мол, победа, справились, выжили и даже не потеряли ни одной ноги на троих!

И тут я услышал знакомые противные колокольчики над входом, карикатурно расслабил руки от удивления, и балласт из сопляков грохнулся на пол со звуком мешков с картошкой.

Первым делом в глаз попал мой любимый зад, который я узнаю из тысячи, он был чуть выше кассового столика, идеальный по всем законам математики, как два золотых сечения. Оля соблюдала писанные, но мало кем читанные правила магазинчика, и всегда носила брюки под белую блузу, что отлично подчеркивало все выпуклости. Я уставился на не самое романтичное место моей мадонны по паре причин — во-первых, просто любил задницы, это же искусство, а природа лучший скульптор, тем более на любимого человека заглядываться вообще ежедневная обязанность, а во-вторых, только это и было видно. Она приставила лестницу между кассой и стеной и беспардонно вертела ягодками, пока копошилась на верхних полках, а все, что выше, закрывал огромный, как тарелка НЛО, плафон лампы. Видимо, переучет товара или что-то вроде, да и перед кем тут стесняться, в такое время шляются разве что полоумные парни, неадекватные дети и что-то уродливое у них на хвосте.

На самом деле, все было куда быстрее и уже через секунду я увидел родное лицо с чертами северных широт, даже выхватил себе улыбку — это надо же натянуть ее для такого позднего клиента в конце рабочего дня, другая бы крикнула гнусаво, мол, закрыто, не видно, что ли! И как же я скучал по всему этому, почему-то всерьез подумал, что она это для меня, но очень быстро уголки губ подбежали друг к другу, ямочки на щеках разгладились, а взгляд поплыл к берегам злости. Оля моргала, как если бы оценивала мою призрачность, то бишь что никакой я не фрукт воображения. Конечно же, из миллиона здешних магазинчиков угораздило работать до сих пор именно этому, именно в ее смену и когда я в таком дурацком виде.

— Оль, все потом, здесь опасно, — затарахтел я, — нужно выключить свет и срочно закрыться, а потом уйдем по-тихому. И есть что-нибудь железное и тяжелое, вроде ломика, так, на всякий случай?

Беспокойные детские рожи, страшные в своей натуральности, подскочили и сразу же прилипли лбами к витрине, чтобы высмотреть ту мерзость, которая будет тут с минуты на минуту. Это не убедило, но заметно смягчило Олю, а то без разговора вышвырнула бы меня отсюда с криком на всю округу, мол, налетайте, монстры, кушать подано — это я шучу, конечно, хотя и не уверен, ее аккуратная густая бровка дергалась в моменты раздражения, а сейчас прямо-таки танцевала.

Ох, не время, солнце мое светловолосое, для перепалок — давай сначала выживем, а потом уже ты меня убьешь!

— Тебя кто-то преследует? Вас точнее… Армани, кто эти дети? — засыпала она вопросами, но я не знал, как упаковать столько слов в короткий ответ, поэтому просто молчал. — Не важно… я лучше вызову полицию.

Оля запорхала к трубке хвостатого телефона, уже набрала бледной рукой пару цифр, и этот писк вывел меня из ступора, пришлось закричать:

— Стой! Оно… я хотел сказать, он, конечно же, он, страшный мо… мужланище уже ушел, небось. Просто рожа у него подозрительная и недобрая, но мне вообще мало кто нравится, зря только вызов сделаем. Хотя запереться не будет лишним, причем как можно скорее!

— Вам нужно рассказать, кого вы видели. Даже примерное описание и место может чем-то помочь.

Полиция и правда решала проблемы от самого монстра до развоза сопляков по домам, да и я могу выставить себя героем (так и есть вообще-то), но сказать мне им натурально нечего. Улица непойми-какая-мне-было-страшно-вот-и-не-запомнил, приметы точно такие же, ах да, еще в подвале школы на меня напал какой-то потусторонний бегемот — парни спишут это на помутнение сознания, а по-простому, совсем тю-тю, вот вам талончик в желтый дом, только не ешьте его, пожалуйста! И если это чудище из школы, то мы вроде как в самом безопасном месте города после нашей фабрики.

— Нам вряд ли поверят, — мягко сказал я. — Там что-то очень… нестандартное.

— Нестандартное?

— Очень.

— Армани Коллин! — проголосила Оля от возмущения, и на этот раз меня контузило не от любви. Ох не нравилось мне слышать свое полное имя, это сразу черный флаг и объявление войны, а тут и акцент на рычащую «р» пробивался. В общем, она облаяла меня на родном языке и вернулась на общепонятный: — Ты совсем страх потерял так издеваться надо мной?! Я понимаю, что тебе все равно, насколько сильно я переживаю за тебя и как долго не могу уснуть по ночам, но теперь тебе хватило наглости посреди вечера ворваться в магазин с детьми в подмышках и вместо объяснений, извинений — или хотя бы приветствия! — заговаривать меня каким-то бредом! Если все это шутка или способ помириться, будто ничего не было, знай: ты ботинок бесчувственный.

Сзади сработала сопливая сигнализация, суета, шорохи, вздохи и топот на месте — я обернулся, чтобы передохнуть от напора Оли и самому глянуть в стекло витрины, за ней пока еще чисто. Мелкие хотели разбежаться кто куда, один к полкам с игрушками, другая к кассе, вот и стукнулись лбами, как в глупой сценке, но наш альфа-самец ДеВи взял ситуацию, точнее свою подружку, в руку, и героически потащил к стеллажу аккурат за нами.

— Оля, ты доверяешь мне?

— После всего? Я… я не знаю. Ты уже предал меня.

— Не неси ерунды!

— Ах ерунда, значит… То есть все, что случилось между нами — это для тебя ерунда, Армани, а игры, которые ты тут устраиваешь, в порядке вещей.

— Я не вру, вообще никогда не врал тебе.

— Конечно, нет. Ты просто сбегаешь, чтобы врать не пришлось, да? Знаешь что… телефон на столе, набирай сам знаешь какой номер, если ситуация действительно серьезная. А меня не отвлекай, пожалуйста!

Вот хоть хватай ее и тащи в укрытие на манер соплячной пары, я так и хотел сделать, но висюлька над входом пригвоздила нас обоих своим поганым дребезгом. За спиной творилось что-то непонятное — острый носик моей принцессы, как флюгер, указывал на то, что в дверях, глаза округлились, но не от страха, а больше от удивления, я смотрел на свое отражение в серых колодцах и на любимую родинку у края подбородка, всегда успокаивало. Страшнее всего, что Оля не поздоровалась, а это могло быть в двух случаях, то бишь если там пустота или что-то совсем нечеловеческое.

Я обернулся, уже задушил каплю надежды на лучшее, но на первый взгляд то, что стояло на входе, выглядело более-менее мужчиной, никаких тебе щупалец, клыков и когтей, хотя и не без странностей. Зеленый свитер висел лохмотьями на этом скелете, весь дырявый, будто его изрядно так посмаковала моль, но это еще ничего, а вот винно-бордовая юбка (не шотландский килт и даже не современная), ниже колен, будто родом из начала века, вызывала вопросы — что ж, у всех свои наклонности, и хоть бы это была самая жуткая. Ага, куда там — этот образец сумасшедшей живописи потащил волосатые лодыжки к витрине, жадно вдыхал воздух, будто хотел весь высосать отсюда, и прижался щекой к месту, куда минуту назад прилипли ДеВи с Тонконожкой. И это были цветочки, потому как дальше он забормотал зацикленной пластинкой что-то неразборчивое, но подозрительно похожее на «дети, дети… еда, дети», хихикал, хрюкал и даже облизал стекло, а от блаженства глаза разошлись в разные стороны. У меня мурашки побежали по всему, чему можно было, да и Олю это зрелище убедило лучше всех слов, вдобавок парализовало, я слышал удары молотка и шумное дыхание.

Короче, пора уносить ноги, пока они еще целые и без укусов, причем не свои, а стройные любимые, даже если те будут пятиться, брыкаться и ни в какую не хотеть оставлять магазин. Я выдохнул, расправил плечи и уже приготовился к побегу, но вдруг вспомнил, что нас тут вообще-то четверо и всех я точно не вытащу ни на руках, ни цепочкой. Что ж, будет соплякам урок, как вечерами шляться, правда, посмертный, и вообще пусть спасибо скажут, что не сдаю их с потрохами монстру, а то во всех других случаях есть жирный шанс накормить его не только двумя молодыми ягнятами, но и добавкой из лебедушки и барана. Казалось, тут и выбирать нечего, я еще не совсем спятил, чтоб рисковать Олей ради каких-то детей, но она же сама потом заклюет меня, мол, поступил, как последняя сволочь — а только такие и выживают, родная!

Волосы качнулись резкой волной, стукнули мне по носу, это Оля очнулась первой из нас и двинулась к телефону на кассе — дело-то мудрое, но полиция будет здесь в лучшем случае через пять минут и застанет нас на полу уже в разобранном виде. Страшила не оценил потенциальных гостей на вечеринке и поперся к нам гораздо быстрее живого мертвеца, широченную улыбку, будто губы за уголки тянули, прикрыл, а ниточки слюны так и тянулись с подбородка, то и дело марали пол. Что мне было делать, да вообще-то много чего, но я попытал удачу в самом простом способе, а именно запульнул плюшевого медведя с полки тому в рожу, чем черт не шутит! Мда, я позорюсь каждый день, но в глазах любимой чуть реже, а сейчас и выглядел клоуном, и натурально был им — монстр не исчез, не замер, как вампир от вида распятия, и даже не скривился для приличия. План Б — срочная эвакуация в подсобку, я крикнул это таким командующим тоном, что Оля бросила трубку и рванулась туда. Сопляки еще сидели за углом стеллажа, обнялись и тряслись, как перед смертью, и чуть в штаны не напрудили, когда я резко схватил их за руки и толкнул вслед за ней.

Время и без того предательски отвернулось от нас, а этот уродец еще и согнулся, встал на руки, как бесхвостая ящерица, и побежал на нас. Боялись все, но я чуть ли не пинками подгонял этих молочных улиток и постоянно представлял, что оно вот-вот прыгнет на меня и прокусит не то шею, не то задницу — чего уж стесняться, не каждый день за мной гонятся страшилы-людоеды в юбках на четырех ногах! Мы поставили мировой рекорд по скорости, я сам не ожидал, что сдвину здешнюю дверь, которую делали не иначе как в хранилище банка, но по ошибке поставили сюда. Сначала чудище уперлось башкой на полном ходу, потом забило ощутимее, я щелкнул замок на всякий случай, но крошечный мозг и не догадался тянуть на себя, а вместе с проемом не выбьет, каким бы бешено-сильным ни был. Я прижался спиной и съехал на пол без сил — шах и мат, человеческий лимит для этой подсобки и так превышен, а монстров тут вообще не должно быть, все вопросы к технике безопасности!

Тишина сжимала виски, как орехокол, последние крошки храбрости там подавила, и каждая секунда растягивалась, как жвачка, мол, будет ли продолжение банкета или всем уже хватило, на том и попрощаемся. Видимо, второе — вот и славно, хоть мы и замурованы, в прямом смысле забиты в угол, зато никакого buon appetite, mostroв мою смену!

И тут же сопляки начали лаять друг на друга, как последние собаки перед землетрясением, мол, ты дурак, самая такая, и в таком духе, а Тонконожка даже не чуралась пускать в ход малюсенькие ладошки. Я хотел им языки повырывать, чтобы не дразнили уши монстра за дверью, но поддался забавности этой сценки скандала, так ему, так! ДеВи возмутился, зачем та приперлась, когда он просил ждать возле школы, а та упрекнула его за то, что не читает сообщения, надо было топать домой и за одну ночь ничего бы не случилось. А паршивец такой в духе рыцаря — лучше он подстрахуется, чем потом всю жизнь будет винить себя, но Тонконожка резонно заметила, что само волнение за него рискованно, а тот добил, что может сказать то же самое!.. Ой, да они стоят друг друга — приговор обоим, суд окончен, всех по решеткам!

— Ви, прости меня. Я хотел как лучше, но…

— В следующий раз не убегай сломя голову, а поговори со мной. Хотя бы объяснись, а я скажу, что для меня лучше.

В моей жизни почему-то дикая смесь жанров, и сменяются они непонятно как — только что был ужастик, а вот получайте любовную мелодраму с отборнейшими соплями. Эта парочка выпустила пар, а теперь стояли, лыбились друг другу и краснели, как последние идиоты. Знаем мы эти шуры-муры, для них пока все просто, люби и не знай горя, что называется, а потом начнется взросление, с которым по акции идет работа, совместная жизнь, все это ведет к женитьбе, а там и… Бр-р, они еще и обжиматься стали, крепко и долго, будто ДеВи улетал в космос, тут я уже не выдержал и отвернулся.

— Видишь, даже дети понимают простые вещи, — сказала Оля мне, но смотрела куда-то в серость пола.

Как назло, именно когда мне нужно было сказать хоть что-нибудь и желательно не дурацкое, язык пересох от вагона стресса, и я мог разве что молча хлопать губами, как подыхающий на берегу анчоус. Она ждала от меня каких-нибудь признаков жизни, но вечно стоять рядом не собиралась — я все еще тонул, шел тупым камнем на дно, а ее ярко-белая спина медленно уплывала на другой конец подсобки. Тонкая блуза явно не согревала, а здесь еще и зябко, как в холодильнике, Оля дрожала, растирала плечи, такие самообъятия уменьшали ее вдвое, но мне и предложить-то нечего. И вот между нами целая пропасть, хотя, по сути, что там того помещения — она прошла к дальней стене и села на коробку среди таких же башен картонной крепости, спиной ко мне.

Я поводил подбородком, как эхолокатор, но рассматривать тут особо нечего, коробки на коробках, по две-три друг на друге или на стеллажах по-над стеной. Готов поспорить, ни одно начальство не сунется проверять, что творится в подсобке, и все равно Оля держала тут какой-никакой порядок, все выстроено рядами, аккуратно и удобно. И все это, конечно, прекрасно, но глаз так и не нашел вариантов побега, хотя бы люк в полу или на потолке, я уже молчу про дверь, а в тутошнюю вентиляцию размером с пару моих ладоней пролезет, если как следует вдохнет, одна Тонконожка. В общем, строители не подумали, что здесь будут прятаться от монстров, а это ж самое банальное, такое в первую очередь на ум должно приходить. Еще и сотовый ни черта не ловит здесь — на полицию можно не надеяться, отлично, просто замечательно!

Один выход, он же вход, он же верная смерть в желудке неведомой твари.

Мелкие отлипли друг от друга, спасибо, что без причмокиваний и облизываний, и я расслышал заговорщицкий шепот, который попахивал чем-то серьезным, мне сразу не понравилось. И вот складно и грациозно в духе вальса Тонконожка подплыла к Оле, вмиг заболтала ее, как не смог бы ни один мошенник, а ДеВи плюхнулся рядом со мной, спина подпирает дверь, ноги согнуты в коленях, руки там же, не иначе как меня пародирует, гад. Это даже хорошо, пусть Оля поймет, кто такие дети не на картинках и не в магазине, хотя что-то я до сих пор не видел раздражения, убийственного взгляда и желания удушить, наоборот, они мило трындели, как давние подружки. Мы же с паршивцем сидели с видом завсегдатаев бара по пятницам, не хватало для манерности спектакля стаканов с виски, блюза на фоне и болтовни о жизни. Я старался показать, будто и не замечаю его, да и на самом деле смотрел на любимый светло-русый хвост, который пританцовывал в такт движениям.

— Это подружка твоя? — сказал он, удавил блаженную тишину.

— Подружки в детском садике остались, а это моя девушка.

— Ясно. А что у вас с ней? Вы поругались?

— Не твое дело.

— Конечно, не мое — твое же… Я хочу помочь.

Я посмотрел на него со всей иронией мира в глазах и сдерживался, чтобы не расхохотаться.

— Помочь? Чем ты можешь мне помочь?

— Не знаю.

— То-то же, помощничек.

— А как вы познакомились? — не унимался паршивец. — Расскажи, Армани, мне очень интересно.

— Если ты думаешь, мол, я спас тебя и это равно прощению, то ты очень ошибаешься. И я не советую выводить меня еще больше, а то выставлю за дверь прямо на тарелочку монстру.

Я сложил руки на груди, уселся поудобнее и молчал, мог так хоть целую вечность и быстро забыл о его существовании. Тонконогий паразит вцепился в жертву намертво — начиналось все с болтовни за игрушки, а теперь Оля сама активно размахивает руками, живые, настоящие эмоции, и вот сидят нога к ноге на этих коробках, чуть ли не в обнимочку. Еще бы услышать, о чем они там воркуют, но ДеВи снова зажужжал:

— Сколько еще раз мне извиниться?

— Где-то с миллиард и еще парочку на всякий случай. Можешь начинать прямо сейчас.

И он с самой серьезной миной забубнел прямо у меня над ухом, стрелял этим бедным словом, как из пулемета, и пальцы загибал — побойся своих желаний, как говорится, можно мне любую другую пытку из всего средневекового списка. Я держался долго, но ему бы шпионов на чистую воду выводить, мало кто такое выдержит и не сойдет с ума.

— Замолчи ты уже, достал! Точно на подзатыльник нарываешься.

— Но ты сам…

— Уговор такой, я рассказываю тебе все свои проблемы, а ты отстаешь от меня на сегодня, равно как и навсегда вообще.

Простой кивок, а надо было взять письменное согласие, он повернулся ко мне в позе по-турецки, уставился так завороженно, как на костер, и с такой грустной рожей, будто узнал, что я смертельно болен, честное слово. Не буду врать, мне самому жутко захотелось насесть на чьи-нибудь уши и поныть о проблемах, это я от мелких уже заразился, ей-богу!

— Мы познакомились, когда меня выгнали из университета. Я там поругался с одним ублю… я имею в виду, неприятной личностью, этот краснощекий боров в преподавателях жутко не любил девушек, мол, лучшие повара всегда были есть и будут мужчины, запишите, детки, а им место готовить дома да детишек у очага растить… Вот я один раз не выдержал и плюнул ему в лицо — к сожалению, только фигурально, всю правду высказал на лекции. Не знаю, что стало с девчонкой, на которую он это выливал, но в меня этот клещ потом вцепился с особым рвением, он и без того не жаловал иностранцев, а идущих против него давил, как тараканов. На первом же экзамене после этого ему единственному, видите ли, мое блюдо показалось помоями, и даже на третьей попытке не изменил мнения.

ДеВи прыснул, но быстро заткнул рот ладонью и проглотил смех.

— Что смешного?

— Прости, я думал, тебя за двойки выгнали, а ты вон какой добряк оказывается. Значит, только выглядишь злым.

— Это кто тут злой… Давно пинка под зад не получал за длинный язык? — сказал я, хотя и не собирался тратить время на исполнение угроз. — В общем, обидно, мне оставалось всего год доучиться, и, понятное дело, меня не взяли ни в один приличный ресторан, а в единственной итальянской кафешке с лихвой хватало своих рук. Тогда-то и подумал идти за билетами на самолет и звонить отцу, как тут вдруг на веранде этой же кафешки увидел желтое пятно платья — нет, я не приставал к каждой встречной, просто неделю просидел в кампусе, пока ждал документы, и совсем одичал без общения. Я еще до выхода глянул на пиццу через витрину, сразу понял, странная какая-то, тоже с желтыми пятнами то тут, то там, а это… ананасы!

— А что в этом такого?

— Она тоже так сказала и состроила те же глаза и брови, а я просто не мог стерпеть это, сел напротив (хорошо, она одна была, а то совсем странно получилось бы), и высказал все недовольства. Уму непостижимо, ладно я, но они совсем традиции и культуру позабыли — и это еще Италия, называется, я долго не мог смириться с пеперони и оливками, но ананасы…

— Но это же вкусно.

— Треска и креветки — это тоже вкусно, но не на пицце! Хотя не удивлюсь, если через десяток-другой лет и такое придумают… Но каким-то чудом Оле удалось уговорить меня попробовать — она очень настырно предлагала, чуть ли не в рот засовывала, мол, я идиот такой и не знаю, о чем говорю. Я умею признавать вину, это было не так отвратительно, в каком-то роде даже интересно, но это не пицца. В возмущении я еще потом всю дорогу рассказывал историю, детство и о том, как правильно готовить, все хитрости-ловкости, целый курс лекций по пиццеведению. И под конец она бросает мне что-то вроде, раз я такой знаток пиццы, должен показать ей, как надо. На шутку отвечают тем же, вот я и сказал, что без проблем, с нее только плита и ингредиенты. Она сама назначила дату, время, назвала адрес и дала номер телефона — шуточка затянулась, и все тянулась, пока на ее столе не дымилась лучшая пицца в городе. Весь вечер болтали за Италию, куда она всегда мечтала поехать, за мои кулинарные умения и универ, я случайно ляпнул про свое положение. Время пролетело быстро, и надо было уже уходить, а на пороге она знаешь что говорит мне?

— Быть ее парнем, — сразу же выпалил ДеВи.

— Почти, почти! Говорит, что ей не помешал бы дома такой кулинар…

— Хм… Зачем?

— Темный лес ты! Но я тоже сначала не понял — это просто похвала, шутка такая, признание в любви, или все сразу? Оказалось, это она из доброты предложила пожить у нее, пока не найду работу, без намеков и подтекстов, хотя черта с два девушки парням такое предлагают. Не сразу, конечно, она меня пустила, еще неделю мы просто гуляли и болтали — небось, хотела убедиться, что я не маньяк какой-нибудь, а я ж как открытая книга, все на лице напечатано. Так мы и стали жить, я готовил, помогал в магазинчике и все пытался себя куда-нибудь пристроить, и это именно она наплела начальнику фабрики, мол, я красавец, творческая личность и просто душка, который еще принесет кучу прибыли. Недолго мы держались по разным полюсам квартирки, нас притягивало во всех смыслах — не нужны тебе все подробности, просто скажу, что, в конце концов, мы с чистой совестью могли называть себя парой.

И я уже хотел рассказать, что все шло очень даже гладко, так бы и все сто лет, и про то, как Оля застала меня врасплох три дня назад, смотрела так серьезно, что пришлось взять денек-другой на подумать, взвесить все за и против детей, хотя никаких за, собственно, и в помине не было. А ДеВи нагло влез в паузу, взятую на одышку, и выкинул кое-что поинтереснее:

— Армани, если тебе дорога мисс Оля, иди и поговори с ней прямо сейчас. Мы в ловушке, отсюда нет выхода, а монстр вряд ли отстанет от нас. Другого шанса может и не быть, понимаешь?

У меня челюсть отвисла до пола, я и правда подумал, что не хочу перед смертью жалеть, что в последние минуты мы сидели в десяти метрах друг от друга с ворохом обид за пазухами. Я аж взглянул на него, не появилось ли там бороды и морщин, но нет, сопляк сопляком — так и запишем, своих проблем по горло, зато в советах другим прямо-таки мудрец. Зато рассмотрел здоровенный фингал у него на левом глазу, нетрудно догадаться, чьего авторства и даже какой давности.

Он заметил, что я заметил, и сконфузился, почти отвернулся.

— Ты был прав, Армани… Я пойду учиться драться!

— Куда?

— Не знаю.

На том вся его мудрость и закончилась, придется подлить каплю своей, хотя там самому мало. Я поднялся со старческим кряхтением и скрипом коленок, и ДеВи повторил за мной, аж воодушевился, что я к Оле иду, но как же карикатурно удивился двум моим ладошкам перед собой.

— Долго еще стоять будешь? — сказал я и чуть согнулся, чтобы по росту подходить.

— Что?

— Бей давай, говорю. Посмотрим на твой удар.

— Не буду я с тобой драться.

— Да? — сказал я и стукнул его пальцами по лбу. — Тогда сам получать будешь. И не надейся, что я от тебя отстану. Бум! — И стукнул еще сильнее для профилактики.

Больше его уговаривать не пришлось — ДеВи недовольно вскрикнул, сморщил лицо до степени хмурой жабы, но хотя бы пустил в ход кулачки. Я пародировал Слизняка, подначивал всякими гадостями, мол, слабак, дохляк, кто так вообще бьет, может, да подружка твоя и то сильнее, и это разогрело дохлую обстановку, как масло на сковороде. На самом деле, не так плохо, как я думал, точность и скорость чутка хромают, но это наверстывается практикой, а вот что он быстро забывается и просто машет руками от злости, это проблема. В общем, мы убили целых трех зайцев этим спаррингом, то бишь мелкий выпустил пар, а я увидел все недочеты и попытался выровнять их, то бишь показал, как стоять, бить и двигаться, чтоб в будущем без виноградных глаз. Не бог весть что, но для начала сойдет!

И меня накрыла гордость, когда он впитал все это и как по волшебству поднялся с уровня минус один до нуля — прогресс есть прогресс, надо открывать школу уличных боев Армани Коллина. В конце я решил показать ему прием, от которого даже самые суровые амбалы скорчиваются на полу в два счета, но для начала проверить его на нем, чтоб понимал всю мощь и использовал в крайних случаях. Я без предупреждения, чтоб не зазнавался, на очередном ударе нырнул вбок, зашел чуть ли не сзади, но зад его мне до лампочки, а вот пересчитать пальцами все ребра, будто струны гитары, это за милую душу. Ох и рыготал он, хрюкал, квакал, как бы не описался тут, но пока просто шмякнулся на пол и брыкался диким мустангом — по-моему, вышло опаснее, чем в настоящей драке, хотя бы локтем в челюсть мне зарядил! Я даже представил лицо монстра, а то мы тут как бы в ловушке, горевать и бояться должны, а вместо этого гогочем во все легкие.

Паршивец отполз к двери, скалился во все тридцать два и дико следил за мной на случай, если мне вдруг не хватило. Затихло, как в кунсткамере, я повернул голову и заметил, что Тонконожка и Оля смотрят на нас и, видимо, уже давно, причем первая с рукой на животе, а вторая с непониманием и какой-то странной, но хотя бы искренней улыбкой. ДеВи шикнул понятным намеком, мол, самое время идти на абордаж моей любимой, пока нота хорошая и есть шанс уладить все без рукоприкладств. Не знаю, сколько раз я проклял его, но это здорово замедлило страх, хотя напротив Оли полная грудь решимости все равно сдулась, как резиновый шарик. Я умолял глазами сказать мне хоть что-нибудь, мол, чего это я приперся, явился не запылился через три дня, герой, или даже послать к черту, но чтоб я схватил эту искру разговора и распалил сырые палки.

— Оля… — выдавил я любимое сочетание букв и замолчал на целую минуту, был шанс, что так годы пройдут и плесенью покроемся. — Нам нужно поговорить.

— Нужно! Очень нужно, но сейчас не время и не место. И если хочешь, чтобы это действительно случилось, найди способ выбраться отсюда.

Дрожащие ноги сами потащили меня к двери, тут и думать нечего, хотя мозг и сопротивлялся кучей способов из разряда фантастики — открыть дверь и спрятаться в коробках игрушек, пока оно не уйдет, или постучать в потолок всем известное тук-тук-тук, тук, тук, тук, тук-тук-тук. [2]Короче, столько всякого бреда перебрал, уже согласен был на полицию, но бетонные стены отлично глушили сигнал и на значке связи упорно красовался уродливый крест.

— Армани, что ты задумал? — сказала Оля, но сама все поняла, вскочила с коробок и быстро оказалась между мной и дверью. Радует, конечно, что волнуется, это значит, еще не все потеряно, но вид у нее даже слишком испуганный, будто я приставил пистолет к виску — а может, и правда русская рулетка, непонятно, что выкинет этот полоумный.

— Пытаюсь спасти вас.

— Не таким способом.

— Да не переживай ты — я смертью храбрых помирать тут не собираюсь, просто отвлеку его, как смогу.

— Как?

— Собой… А если не получится, закидаю игрушками до смерти, но это крайний случай, мой козырь, так сказать.

— За такие шутки тебя надо…

Стук в дверь с той стороны прервал нас и вдобавок оглушил, я так и не узнал вид своей казни, но волновало меня совсем другое — психованный ударил явно не кулаком на этот раз, больно звонко, точечно и как-то… рубяще! В глазах Оли сияла та же мысль о пожарном топорике со стены, аж густые ресницы вздыбились от страха и удивления — дело в том, что сама дверь переживет и с десяток-другой ударов, а вот за ржавые петли никто не ручался, зато теперь уже точно нет смысла сидеть в этой консервной банке. Опять удар, а за ним еще целая порция, и по-моему, дверь немного подкосилась, чтоб меня — да ждать вообще нельзя!

— Оля, ты возьмешь детей и встанешь с ними прямо за дверью. Я открою, приманю его на себя, а вы бегом на выход и там пуститесь наутек, не теряйте ни секунды.

— Я с тобой. С двумя ему будет труднее справиться.

— Поймайте такси, — продолжал я, будто не слышал ее, хотя и правда пропустил мимо ушей такую чушь, — я не поверю, что местные водилы сидят нынче на голодном пайке. Где-то кто-то должен быть, тут уже без удачи никак. Да-да, я слышу — мелких одних явно не пустят, нужен взрослый.

— Но…

— А я следом за вами.

В общем, наплел я ей кучу всего, и обычно это во вред, но тут язык неожиданно подсобил, сделал из меня самоуверенного горе-рыцаря без доспехов, оружия, зато с принцессой и мелюзгой на шее. Мы поставили башенку из коробок сбоку от входа, чтобы этот чудик не увидел их краем глаза, и очень скоро все стояли по местам — Тонконожка, потом ДеВи и за ними моя Оля, да будет шоу, что называется!

На деле же я схватил ледяную ручку двери, положил палец на щеколду замка и нагло врал себе под раскаты топора, мол, все спасутся и никого не съедят. Себя-то я убедил без проблем, а вот тело не обманешь — сердце устроило дикий вальс напоследок, и ноги немели, хоть прыгай на манер боксера перед выходом на ринг. Я отошел, будто бы еще раз проверить, хороша ли засада, но просто тянул время, и вообще всякое может случиться, а потому имею право распустить долгий взгляд на свою мадонну. Оля держит ладони на плечах паршивца, будто на пульте управления, и что-то шепчет себе под нос, пока задумчивые глаза блестят на свету, как не умеет ни одна звезда. Именно это и придало сил, я тихо повернул колесико замка и даже улыбнулся, хотя самому не понравилось — в фильмах после такого прыгают в огонь или бросаются в толпу монстров с пулеметом и обычно не возвращаются.

Короче, поехали — будь, что будет, и пусть весь мир катится к черту вверх тормашками!

Я отфутболил дверь как раз на очередной удар и нехило так толкнул монстра, что тот аж грохнулся на пол, а топор выскочил из рук и куда-то закатился. Это на редкость удачно вышло, а то все могло быть в разы плачевнее, но это чудо в юбке долго лежать не собиралось, сразу подскочило и потащилось внутрь. Я дал заднюю и нарочно махал руками, чтоб он точно за мной увязался, но грецкий орех в башке понял, что нас стало подозрительно на три порции меньше, а сзади еще беспардонно зашаркали соплячьи кроссовки (потише вот никак нельзя было!) Конечно, этот псих потянулся к ломтикам вкусностей и Оле, которая почему-то еще и стояла в проеме — от страха я схватил его за шкирку свитера и дернул так, что чуть ли не в конец подсобки отбросил.

Наконец-то все, кому нужно, смылись, а тут уже как получится выиграть время.

И вот стоим мы, худые спички, один на один, но на меня ему плевать, даже взгляд метит в дверной проем на звук входных висюлек. Я не придумал ничего лучше, кроме как нагло повторять, то бишь этот чудик идет вправо, и я туда же, он берет левее, так я уже тут как тут, птичьи танцы какие-то, жаль, что без музыки. На вид он дохлый, но стал размахивать клешнями будь здоров, еще и быстрый, зараза — воздух свистел над ухом, как реактивный самолет, от первых пяти кулаков я кое-как увернулся, а следующий пропустил. Раз пишу это, значит живой, там ровно по краю зуба прилетело, аж кусочек откололся, но хоть голову не снес с такой силищей! Я завыл от боли, пересчитал звездочки в глазах и на эмоциях треснул его в ответ, но зуб за зуб не получилось, только раззадорил. Этот псих прыгнул на меня, как дикая кошка, повалил на пол и хотел бежать дальше, даже не подумал попутно шею свернуть, будто я совсем ничтожество какое-то, обидно, знаете ли!

Через мой труп, уродец — я вцепился в ботинок и зарядил кулаком туда, где у мужчин хранится самое ценное, каюсь, но лучше нечестно, чем он догонит Олю и моя честность будет всем до лампочки. Ух ты, я все-таки добился инопланетного внимания, да так что тот решил расписаться у меня на лице и совсем озверел, дубасил по полу уже без разбору — вот что голодовка с людьми делает, а с монстрами так и подавно! Я извивался ужаленной змеей и все думал, мол, люди на этажах оглохли на пару с полицией или как, мы тут такую шумиху подняли, а сейчас вообще все дрожало от толчков (мимо, мазила!), как при землетрясении. В конце концов, он поднял меня и забросил на другой конец ринга, прямо в кучу коробок — тут уже ничего не попишешь, я очнулся, когда дырявый свитер мелькнул в проеме, да и черт с ним, этой минуты славы должно было хватить.

Конечно, я все равно выбежал из магазинчика и покрутился вокруг себя — голова кружилась, как после графина вина, а мир напоминал бесплатную карусель, но не заметить эту гадость на четырех лапах было трудно. Я не сомневался, что тот чует дорожку запаха паршивцев, и нелепо ломанулся за ним, как бы тут самому еще не упасть на четвереньки. Очень скоро на горизонте замаячило желтое пятно, причем выхлопная труба плевалась газами, а в салоне уже было на три головы оживленнее, я даже видел сопливые лица на задних сидениях и слышал шум и гам в адрес толстому идиоту за рулем. И всегда забываю, что нельзя радоваться раньше времени — им попался дундук мирового масштаба, я понимаю, что времена неспокойные, а тут девушка запрыгивает в такси с детьми и чем-то еще более неприятным на хвосте, но, будь добр, вдави педаль в пол, а все вопросы будут потом как-нибудь, не наоборот!

Больше всех переживал я, потому как видел эту сцену не хуже, чем в кино, но не мог ничем помочь — монстр прыгнул на крышу, засадил кулаком в нее и пробил насквозь, а когда все разом запищали, усатая водительская морда высунулась из окна и тогда-то уже соизволила тронуться. Псих не успел доделать вентиляцию в такси, перевернулся кувырком от резкого старта, но сразу же поскакал вдогонку с более-менее человеческой скоростью — мечтай, уродец, сегодня ты будешь глотать разве что выхлопные газы!

Не знаю, на каком этапе он там сдался и потерял их из виду, но я не стал ждать возвращения блудного монстра, а то еще решит, мол, на худой конец и Армани сгодится. Я рванулся к магазинчику и на скорую руку оценил труды нашей потасовки — мда уж, все верх дном, этот псих постарался перевернуть и кассовый столик, и пару стеллажей, пока искал топор, страшно представить, как Оля будет это все убирать. Пришлось прикрыть подсобку и клацнуть главный выключатель, который прятался за старючим черным зонтом на вешалке, я сразу понял, что это добро Три Полоски и захватил его с собой, там же висела кожаная курточка — надеюсь, такси подвезет Олю прямо к подъезду, а то заболеет еще. Вишенкой на торте я опустил рольставни до упора, чтоб с виду незаметно было, а моя ответственная принцесса будет здесь первым рейсом, там солнце не успеет встать, не то что воры.

Сам не помню, как дошел на фабрику, ноги принесли меня на автопилоте — сначала все было в мысленном тумане, я чуть ли не засыпал на ходу и без разборок сдался бы хоть монстрам, хоть полиции, а потом буквально полило, как из корыта. Я ни черта не видел и не слышал за стеной дождя, держал трясущейся рукой зонт и шел скорее по памяти, даже не оборачивался, пусть меня едят и вяжут, причем в любом порядке. Я уперся в шлагбаум уже в полусне, что-то вякнул Три Полоски, отдал ему зонт и первым же делом плюхнулся на диван, готовый заснуть крепче покойника — у тех есть шанс проснуться от какой-нибудь чертовщины вокруг, а меня уже ничто не смогло бы поднять. И тут завибрировал телефон под ляжкой, я застонал на всю раздевалку, но все-таки нашел силы вытащить его из кармана.

Семь пропущенных и чуть поменьше того сообщений — меня оживило, как разряд током!

«Ты в порядке?» Непрочитанное — раз.

«Ох, Армани Коллин, Земля сойдет с орбиты, если ты когда-нибудь поднимешь трубку вовремя!» Непрочитанное — два.

«Виолетта осталась переночевать у Виктима. Ему, кстати, пришлось заплатить за нас всех, потому что мой кошелек остался в магазине. Пожалуйста, если встретишь его, скажи, что я все верну. Я тоже дома, и в порядке, насколько это возможно после сегодняшнего… Напиши мне как можно скорее или, клянусь, я приеду на эту проклятую фабрику и задушу тебя». Непрочитанное — три.

«Армани, не заставляй меня волноваться!» Непрочитанное — четыре, минутной давности.

«Я живой, ни один монстр по пути не встретился. Сам только пришел».

«Это радует. Насчет завтра… В «Базилике» (и не спорь!) в 6 вечера, и к черту все запреты, я буду ждать тебя за нашим столиком. Надеюсь, ты придешь, потому что нам действительно нужно о многом поговорить».

«Я приду, обещаю. Спокойной ночи, amo».

[1] Вероятнее всего, Армани обыгрывает фразу «deus ex machina», используя значение неожиданной, нелогичной развязки чего-либо. — Прим. авт.

[2]Так звучит сигнал SOS азбукой Морзе: три точки, три тире, три точки. — Прим. авт.

28.09.199 X г., 06:40 PM

Спальная комната Питера и Фелиции Фирданов

Порой в человеческом мозге, уникальном продукте эволюции, действительно проявляются удивительные способности. И я говорю не о чтении мыслей, телекинезе и ясновидении — в этот вечер мне довелось испытать одно из чудес разума, какое случается у каждого при чтении и просмотре фильма. Мир разделился надвое, и я пребывал как бы в двух местах одновременно: телом — в автобусе или за кухонным столом, в глубине сарая, на кровати с Фелицией, но душой утопал в болотистой пучине мыслей. Застрявшей пластинкой в голове проносились картины минувшего дня: фабрика, игрушки, малолетние грабители, тайный подвал, лицо (это лицо), столь ненавистное и, к великому счастью, благодаря генетической шутке природы ничуть не схожее со мной. Все это сохранилось фрагментами, бесконечно мелькающими один за другим кадрами. Я не мог избавиться от наваждения, которое, к слову, не доставляло ни печали, ни гнева — мне, в сущности, был безразличен этот подлый, низменный, бесчестный человек, лишенный чувств любви, преданности и достоинства! Однако цель моя все-таки осталась неудовлетворенной, и оттого я вновь беспомощно раздумывал о причине этого ужасного поступка двадцатипятилетней давности.

Что побудило любящего мужа и отца, примерного семьянина, неожиданно покинуть семью и пойти работать на едва открывшуюся фабрику, которая не обещала ни славы, ни богатства, ни беспечного будущего… Остается одно: любимое дело. Жажда создавать игрушки оказалась сильнее семьи, ставшей обузой, лишней тратой времени, и он предпочел фабрику нам. Звучит правдоподобно…

— Пите-е-ер, ау-у-у!..

Я вынырнул из пучины в реальность, где Фелиция мягко, но настойчиво трясла мое плечо, и закричал в раздражении:

— Фелиция, да что происходит?!

— Ой! — испугалась она и оттянула руку. — Со мной-то — ничего, а вот с тобой… Подумать только: ты спал с открытыми глазами! Может, мне досмотреть фильм внизу, а ты полноценно поспишь?

К вечеру у меня не было никаких сил бороться с предложением совместного просмотра фильма, и я с мужественным безразличием принял его. Во мне теплилась надежда отвлечь мозг хитросплетениями сюжета, но кто ведь знал, что Фелиция выберет наискучнейший даже в своем роде сюжет. Я, конечно, могу понять, почему она смотрела на экран с волнением и трепетом, словно внимая нечто высокое, желанное — ей было наслаждением представить себя в роли вольной, выкрашенной и одетой героини, принимающей от жизни дары в виде стройного богатого мужа и красивых, как на подбор, детей. Мне же, напротив, претило наблюдать идеализированный образ отца, и, когда мы разместились у спинки кровати, мысли накинулись на меня, подобно волчьей стае в лесу. Ее новое предложение звучало заманчиво, однако мне не хотелось оставаться в тишине и одиночестве: избыток мыслей и без того пульсировал в висках, а в отсутствие раздражителей грозил расколоть голову пополам.

— Я не спал.

— Да я целую минуту толкала тебя!

— Задумался над… фильмом.

— Не смеши, Питер, — мне кажется, ты его вообще не смотришь. Это грустно, что ты не наслаждаешься досугом (а ведь мы могли бы выбрать другой…), но еще печальнее, что не открываешь мне свои переживания. На работе что-то случилось?

— Нет, все нормально. Лучше ответь, почему Виктим до сих пор не дома?

— Он предупредил, что задержится на репетиции школьной постановки. Я его заберу по окончании, но ты прав: что-то уже слишком поздно для репетиций в такое-то неспокойное время. Нужно будет позвонить ему… У тебя точно ничего не болит?

— Я прекрасно себя чувствую, Фелиция! По крайней мере, так было до момента этого расспроса, если не сказать с минуты на минуту — допроса.

— Это кто кого еще пытает и мучает!.. Я молчала, когда ты поужинал, впервые в жизни ничего не сказав о моей стряпне — ни хорошего, ни плохого. Я также молчала, когда ты задумчиво пошел работать на задний двор, а потом без возражений согласился посмотреть со мной фильм. Питер, я, может, и выгляжу простачкой, дурнушкой и в самом деле слепая, но могу видеть многое — не совсем уж и глупая у тебя жена, чтоб ты знал! Что-то явно произошло, и я хочу, чтобы ты поделился этим со мной.

— Не имею понятия, что для тебя здесь может быть интересного, но будь по-твоему: сегодня я встретил своего отца…

— Что?! Так он жив! — воскликнула Фелиция. — Прости, но, когда я приглашала гостей на свадьбу, ты сказал, что у тебя нет отца — вот я и подумала, что он скончался, и тебе неприятно об этом вспоминать. Подожди… И это, по-твоему, не интересно?! Питер!.. Не пойми неправильно: я не хочу лезть к тебе в душу и доставать оттуда глубоко личное, но мы столько лет вместе, а все равно храним какие-то секреты друг от друга.

— Этот человек потерял право быть познакомленным с тобой даже заочно, и без надобности говорить о нем я не желаю! Но раз так, я, конечно же, расскажу тебе — это нисколько не тайна: мой отец покинул семью, когда мне едва исполнилось десять лет…

На этот раз я сделал умышленную паузу, чтобы позволить Фелиции осознать услышанное, но каково же было мое удивление, когда ни один мускул ее лица не дрогнул.

— Это я знаю, — пояснила она. — Расскажи, что было именно сегодня.

— И откуда тебе это известно?

— Мне рассказал один мальчик.

— О чем ты, Фелиция?! Какой еще мальчик?

— Ты сам, дорогой…

После этого она вспорхнула с кровати и засеменила на кончиках пальцев к туалетному столику. Не довелось мне и дважды моргнуть, как она достала старую тетрадь из миниатюрного косметического ящичка, куда я по ясным причинам никогда не заглядывал, и замерла в центре комнаты между кроватью и телевизором. Аккуратно прижав ночную сорочку к бедрам, она разместилась на коврике и настойчиво похлопала ладонью рядом с собой, словно те записи можно было читать лишь подобным образом. Сидеть со скрещенными ногами оказалось мучительно для моих черствых коленей и спины, но всякие ощущения отдалились на задворки сознания, едва моя жена перевернула тетрадь нужной стороной и несколько придвинула ее ко мне.

О нет, это была не просто тетрадь, а личный дневник… мой личный дневник тридцатилетней давности!.. В образовавшейся тишине грохот сердца напоминал удары африканских барабанов, зловещую, под стать напряжению момента, мелодию. И раз за разом на каждый такт этого дьявольского ритма в голове проносилось одно единственное слово: откуда?

С одной стороны, меня одолевало любопытство, но также я боялся прочесть забытые моменты детства, а вернее, новых мыслей, какие могли последовать за этим. Я знал, что мой страх иррационален, смехотворен и не достоин мужчины, но выглядел жалко, убого, трусливо, тщетно стараясь скрыть его. С красным, оскаленным по-собачьи видом я схватил тетрадь и небрежно бросил ее на колено — быть может, для ощущения превосходства если не ментального, то хотя бы физического. Местами на кожаной обложке виднелись выцветшие бежевые пятна и полосы — видимо, следы капель, лужиц и ручейков влаги. Это сохранило бумагу от размокания, но ничто в мире не способно спасти от убийственной силы времени: она пожелтела, набухла и сморщилась, став бугристо-шероховатой, равно как и мои воспоминания об отце. И все же мне не удавалось раскрыть дневник: ладонь приближалась на считанные сантиметры и даже касалась теплой шагреневой глади, но мигом возвращалась обратно, обожженная.

— Давай откроем его вместе, — сказала Фелиция, улыбнувшись, и прижала мою ладонь к обложке. Корешок захрустел, как старый, закостенелый позвоночник, когда мы раскрыли дневник, и несколько страниц вырвались из переплетных нитей и клея.

Множество лет назад дети еще вели записи, в которых запечатлевали события своих дней, мысли и тайны, недостойные чужих ушей. Нынешняя молодежь обходится одной лишь неграмотной речью, ведь попросту не имеет собственных мыслей, которые не грех было бы передать бумаге… Признаться, мне и самому не всегда хватало ответственности: в первые дни я вдумчиво расписывал каждый момент, воодушевляясь возможностью детально вспомнить его по прошествии лет, но спустя неделю-другую писал все реже, пока не забывал вовсе, что повторялось множество раз. Однако этот дневник — исключение; в него я собрал все прошлые обрывки, начиная с ранней школы, и сумел вести записи дольше всего. По меньшей мере, до момента работы, которая лишила меня времени, сил, да и светлых событий тоже, после чего вся жизнь постепенно приходила к тому, что я имею в данный момент.

В воздух прыснул запах книжной пыли, еще более переносивший в далекое безмятежное детство. Как я и полагал, внутри хранились самые разные мысли: прочитанные книги о морских приключениях, восторг от костюма пирата, подаренного на день рождения (какие же глупости нас волнуют в детстве: сейчас я терпеть не могу пиратов и не верю, что мог увлечься подобным!), тоска о школьных оценках не лучшего образца, первая влюбленность в девочку-соседку по парте, встречи в кафе с лучшими друзьями, о которых я ничего не слышал после школы, мечты стать моряком, литератором и, наконец, астрофизиком… Наивная, детская улыбка мелькнула на моем лице и все более разгоралась. Фелиция тоже заразилась этим настроением и с нежным безмолвием взяла мою руку, разделив столь интимный момент.

И вот счастье на лице вдруг померкло, огонек души погас… Набравший силу сквозняк приоткрыл окно и с шелестом пронесся по комнате, потрепав дряхлые страницы дневника — древняя зловещая сила памяти! Закатное солнце вмиг скрылось за горизонтом, забрав с собой последний рыжий луч, и комнату накрыл серый сумрак, а вместе с тем холод, тоска и тишина. До этого события записей были исключительно приятными, и я умышленно пропускал их, но ближе к концу меня настигли те самые — последние — дни, проведенные с отцом.

Благодаря заботливой руке Фелиции вспыхнул уютный верхний свет, не попадая в тон настроению последних строк. Более всего я ценю то, что она задержалась у окна, несколько минут кряду глядя на городские огни, после чего задернула шторы и вернулась. К тому времени я уже пролистал написанное, жадно выхватывая самые важные моменты.

«16.07.196X. … поехали на пляж. Мы играли в мячик на воде, я отбивал изо всех сил, а папа быстро-быстро, как рыба, плыл за ним… ели вкуснейшее клубничное мороженое… 25.07.196Х. … лучший день рождения! Папа украсил гостиную в морском стиле, а сам в костюме пирата устроил целую игру, в которой я должен был найти сокровища (ими оказался целый ящик конфет)… В конце мы качались на диване, будто на корабле с сокровищами, а папа пел пиратские песни… 05.08.196Х. Я горжусь папой! Он у меня лучший!.. 13.08.196Х. … какой-то хмурый в последнее время, много думает о чем-то и сидит в «кабинете» допоздна… 14.08.196Х. Сказал, что на него «свалилась одна забота» — наверное, готовит подарок маме… 16.08.196Х. … предложили ему поехать в зоопарк на выходных, но он отказался… 19.08.196Х. … Он ничего не подарил маме надень рождения… 21.08.196Х. … бросил работу, но все равно целый день сидит в своем подвале… 22.08.196Х … с мамой пытались подсмотреть, что он там такое важное делает, а он разозлился и прогнал нас! И даже дверь запер… 23.08.196Х … Сегодня папа сам не свой, еле заставили его проглотить пару ложек овсянки. Еще и мама приболела… 24.08.196Х. Маме хуже, она и на завтрак не спустилась. Я ухаживал за ней весь день, пока папы не было дома. Мог бы и помочь! По-моему, мама важнее всего… 26.08.196Х. … Наконец-то рассказал, что нашел новую работу, но не сказал — какую… 28.08.196Х. Я лежу в кровати и молюсь, чтоб они не кричали так сильно друг на друга… 29.08.196Х. … снилось что-то страшное ночью, и я проснулся от стука… в окно! Наверное, ветки дуба… Было так страшно, я потом не мог успокоиться, и казалось, что в темном углу что-то шевелится, а еще… тень на полу, длинная, тонкая, и руки острые, как сабли… Папа? Не знаю: за дверью никто не стоял… Я укрылся с головой и повторял, что монстров не бывает… 29.08.196Х. … Его весь день не было и даже вечером… 30.08.196Х. … Мама совсем без сил, но хоть жар сошел… Может, он поехал куда-то далеко за лекарством?.. 31.08.196Х. … сказала мне, что папа не придет. Я так и не понял. Он теперь и ночью работает, что ли? 01.09.196Х. … мама плакала в спальне… на кровати лежал плюшевый мишка и письмо… Она рассказала… 02.09.196Х. Я просто не верю! Не верю, не верю… 03.09.196Х. … Как он мог!.. уйти навсегда?! 04.09.196Х. Ну и отлично! Тогда я тоже не хочу его больше видеть!!! 06.09.196Х. Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!»

И сласть и соль дневниковых записей: вспомнить моменты, какие хотелось бы непременно забыть, и, к тому же, прочувствовать их с не меньшей силой, чем если бы они произошли на днях!

Последняя запись датирована почти двумя годами позже, когда я, видимо, случайно обнаружил этот дневник — тем ненавистным днем я забросил его наряду с плюшевым медведем в самый дальний угол чердака (синоним: памяти). Не вижу смысла цитировать ее, поскольку в ней с изрядной долей сухости и серости пересказывается новый уклад жизни, какой я прекрасно помню. Пусть мы с матерью справлялись, она не смогла полностью оправиться от болезни, которая вскоре и сгубила ее, а тогда еще и тратила те немногие силы, чтобы прокормить нас. Разумеется, с возрастом я не в силах был видеть ее страдания и брался за любую работу, какую могли поручить мне по годам: в основном, мыл полы и посуду в кафе, стриг газоны, разносил почту. Из-за этого я едва успевал в перерывах открывать школьные книги и писал экзамены до ужаса скверно… О я помню тот стыд перед директором, когда остро стоял вопрос о моем исключении! Не без помощи учителей, вошедших в наше с матерью положение, мне удалось закончить школу, но как бы я ни старался, поступить в колледж и получить образование у меня не вышло. Унизительная участь для мужчины! Участь, к которой вынудил меня отец… нет, этих слов он недостоин… тот человек, что жил с нами, притворяясь любящим папой.

Жалкий трус и предатель! Ни одного появления за все это время, ни материальной помощи, ни даже письма — подлец, о подлец! Тогда же я твердо решил забыть его, уверенный, что забыть — значит уничтожить навсегда.

— Откуда у тебя это, Фелиция? — прошептал я низким, грубым от волнения, тоски и долгого молчания голосом.

— Случайно нашла, когда летом убиралась на чердаке. Мишка выглядел совсем плохо, а дневник я решила сохранить в доме. Прости, что прочитала, не удержалась: ты не рассказывал мне о детстве, а тут такая возможность… Я все хотела сказать, но не могла найти подходящий момент… Так, а что случилось сегодня? — сказала она и, когда я изложил события дня с кратким выводом (пусть я был в костюме уборщика и он не имел представления о том, как я менялся по мере взросления, не узнать собственного сына по лицу и голосу — это преступление!), и добавила: — Питер! Ох, на какие только глупости и ухищрения не пойдут люди, чтобы не разговаривать друг с другом. — Она засмеялась, приложив ладонь ко рту в попытке скрыть веселье в столь нерадостный для меня момент. — Прости, но… костюм уборщика? От тебя я такого не ожидала и никогда не поверила бы…

— Не мог же я просто так вторгнуться к нему в кабинет.

— Мог. И должен был… Вам катастрофически нужно встретиться и поговорить, как отец с сыном, не прячась за масками начальника фабрики и уборщика.

— Мне это не требуется — поступки говорят за него более, чем он сам. В любом случае я теперь не желаю иметь с ним никаких контактов, и его снова не существует в моей жизни.

— Не бывает так, чтобы человек внезапно и резко, буквально за одну-две недели, исчез из чьей-то жизни. Что-то мне подсказывает, что все не так просто, Питер… Главное не позволяй эмоциям брать верх над разумом!

Один лишь факт того, что Фелиция оправдывала моего дрянного отца, то есть усомнилась в безнравственности его действий, вызывал во мне массу гнева. Все сторонние звуки слышались отдаленно, словно на расстоянии многих миль, зато собственные — превосходно: писк в раскаленных ушах, толчки и шорохи крови. И как славно, что наше тягостное молчание прервал вдруг краткий, как бы робкий, звон в дверь, которым я воспользовался, чтобы перевести дух. В глазах тотчас же потемнело, когда я вскочил, вытянувшись в полный рост, точно в лучшие годы юности. Невзирая на это, я прошел дверной проем, хотя и дважды едва не упал на лестнице, а остаток пути преодолел виляющей походкой, как погибающее, больное животное.

Разумеется, я успел предположить личность гостя: некто из домов по соседству, детектив Рей или, что вероятнее всего, мать Фелиции, которая испытывала величайшее удовольствие, нарушая неожиданным появлением покой этого дома. В тот миг шаткого душевного равновесия я готов был накричать и на родственников своей жены, и на капитана полиции, мэра города с толпой вооруженных грабителей разом, но ничто из этого не оказалось правдой… В двух шагах от порога на коврике с (неподобающим случаю) приветствием, укрывая голову от дождя, переминался с ноги на ногу никто иной, как Бенедикт Савва, мой отец собственной персоной. Это выглядело столь удивительно, в чем-то даже смехотворно и в высшей степени нереалистично, что я всерьез задумался о некой шутке, розыгрыше, а вернее, издевательстве над моими чувствами и горем. Признаться, мне охотнее верилось в оптическую иллюзию, робота, неотличимого внешностью от людей — казалось просто невозможным, чтобы этот человек стоял здесь, напротив меня и смущенно улыбался, избегая встречи взглядов.

— Кто пришел, дорогой? — послышался звонкий голос Фелиции из нашей спальни.

— Ошиблись домом! — крикнул я через плечо, а после взглянул на изъеденное старостью лицо, в мутноватые слепые глаза и сказал низким ледяным тоном: — Убирайся.

— И все же здравствуй, Питер…

Быть может, Фелиция насторожилась, различив неприкрытый гнев в моих словах, или же я потратил подозрительное количество времени у двери — ее быстрые шаги по ступеням раздались незамедлительно, словно она тонко чувствовала происходящее и боялась, что я прогоню гостя. С оповещением о наступающем ливне, который тотчас же застучал по оконной раме, она отклонилась вправо и напрягла глаза, чтобы рассмотреть затемненный силуэт за порогом. И пока я тянулся к зонту на верхней полке шкафа, нащупывая самый старый и, кажется, сломанный, Фелиция проскользнула мимо меня и настойчиво протянула этого человека за руку внутрь. Я не успел впиться ладонью в дверной проем в намеренном жесте, означавшем лишь одно: проход закрыт, — и с безупречным бесстыдством мой отец уже следовал в направлении гостиной.

— Прошу вас, переждите дождь у нас! Может, вам сделать чаю?

— Не смею отказываться от столь гостеприимного предложения. Только, если вас не затруднит, — кофе.

— Как! Кофе на ночь?

— О, этот напиток — мой верный спутник в любое время суток уже долгие-предолгие годы. Благодарю вас, миссис…

— Фирдан…

— Фирдан, — повторил он и направил на меня взгляд, который я выстоял с гордостью. Трудно сказать, что скрывалось в задумчивой пелене его глаз (тоска, возмущение или холодное равнодушие), но точно не удивление. — Вы не представляете, насколько мне приятно убедиться, что моего сына окружает спутница жизни, прекрасная не только внешне, но и внутренне.

Каков подлец! Явно понимая, что я пребываю на грани ярости небывалой силы, готовый насильно вытолкать его за порог дома, он использовал непобедимую по силе карту.

— Питер!.. — возмутилась Фелиция таким высоким сопрано, что мои барабанные перепонки одним лишь чудом выдержали это. — Простите его, пожалуйста, и скорее проходите в кресло. Мы как раз включаем камин по вечерам, ведь так, Питер?! Это отлично, просто замечательно, что вы пришли!.. Вам кофе с молоком?

— Никакого чая, кофе или чего бы там ни было еще! Этот человек принципиально не получит в нашем доме ни крошки!

— Это же твой отец, Питер! Нельзя так…

— Не стоит, миссис Фирдан, — сказал этот самый «мой отец», — мне и правда стоило вначале объясниться… Я пришел, во-первых, чтобы извиниться за сегодняшний казус. Ты подобрался ко мне крайне неожиданно и в… интимном, можно сказать, очень тайном месте, где я нисколько не ожидал увидеть ни чью душу, а тем более тебя. К тому же, удивление наряду с некоторой злостью затмили мои глаза и я не различил, что это был ты, Питер… Как славно, что Рональд Рид не умеет держать тайны: его искреннее лицо и природная открытость вместе с моими подозрениями обличили правду, от которой мне стало глубоко стыдно…

— Что ж, если это все: извинения приняты! И прошу оставить нас в покое.

— Нет, кроме того и в главной мере за тем я пришел, чтобы поговорить с тобой. Не беспокойся, я не отниму у тебя весь вечер, а после краткой беседы обещаю незамедлительно удалиться.

— Питер… — не унималась и Фелиция.

— Ладно! — взревел я, пораженный неравенством сил, и прошел в гостиную. Впрочем, временное отступление позволило мне целую минуту не видеть этого отвратительного человека.

На первом этаже сделалось заметно холоднее и, пусть разгоряченным телом я не ощущал температуры, обогреть дом нужно было отнюдь не ради гостя, а потому, что подолгу раскрытые двери впустили влажную погоду вечера. Я вырвал несколько пустых страниц дневника, который обнаружил сжатым в руке, и растопил вчерашние угли. О как завораживала разрушающая сила огня: листы бумаги, а позже и поленья вмиг рыжели, золотились, ожидая свою судьбу: почернение, треск, превращение в угли и, в конце концов, в золу. В один момент я даже схватил дневник с плоской поверхности камина и едва не отправил его весь в разбушевавшийся огонь. Каждой частью души и тела я жаждал, чтобы эта вещь канула в Лету… Благо, в тон ярчайшей молнии, озарившей на миг каждый угол комнаты, в разуме проблеснула и верная мысль: ведь ставший прахом плюшевый медведь не принес облегчения, и это также будет пустой тратой сил — можно сжечь вещи отца, игрушки его фабрики, записи о нем и сам дом, доставшийся как бы в наследство, но зерно навсегда останется во мне… воспоминания! Этого не уничтожить, не выжечь, не вырезать. И вслед за вспышкой молнии, словно в подтверждение жестокой, но правдивой мысли, небо взорвалось настолько звучно, что Фелиция на кухне, по-видимому, вздрогнула, разлив напиток мимо кружки.

Тем временем Фелиция услужливо сняла с плеч Бенедикта Саввы пиджак времен моей молодости и выдала тапочки, то есть обращалась с ним подобно достопочтенному гостю. И сколько же сил мне потребовалось, чтобы сдержать чувство тошноты от вида того, как его вещь на крючке соприкасается с моей курткой. Он неторопливо расхаживал по коридору, словно на экскурсии в музее древностей, и надолго задержался у проема кухни под предлогом уточнения, что молоко и сахар в кофе класть не нужно. Полагаю, интерьер кухни особенно заворожил этого человека, ведь она изменилась более всех остальных комнат в доме.

— Садись ты уже! — крикнул я отрывисто, указав пальцем место. — В то кресло!

Необъяснимая волна усталости хлынула по всему телу с небывалой мощью, и я занял кресло на порядочном расстоянии напротив моего отца. Я боролся с отвращением от мысли, что у нас с ним есть какая-либо связь, будь то зрительная, ментальная или физическая, но более всего — материальная: многое в доме изначально принадлежало ему, пусть теперь от прошлого остались разве что стены и этот диван с креслами, на которых мы представляли себя пиратами. Меня вернул в реальный мир запах старости, какой ему не затмить ни мылом, ни одеколоном, усиленный, видимо, волнением и, я надеюсь, высшим стыдом.

Вскоре в комнату воодушевленно впорхнула и Фелиция, поставив блюдце с кофе на широкий подлокотник кресла. Костлявые руки тотчас же схватили кружку, словно желая скорейшего тепла.

— Ух, с камином так уютно! Вот, как вы и просили — самый крепкий американо, который я делала в своей жизни… простите, вы не представились…

— Бенедикт Савва, если угодно.

— Савва? Как странно…

— Ох… всего лишь укоренившийся псевдоним, — решил солгать он и гадко улыбнулся. — Великодушно благодарю, миссис Фирдан.

— Не за что, не за что… Так хорошо, что вы пришли. На самом деле, вы очень вовремя, потому что мы с Питером как раз вспоминали и обсуждали…

— Фелиция!

— Все-все, не мешаю, ухожу, оставлю вас наедине. Я буду на втором этаже, чтоб не смущать вас. Если понадоблюсь, зовите.

И к счастью, она удалилась без лишних слов, оставив после себя, однако, нерадостную, давящую тишину, прерываемую лишь тихим треском углей в камине.

В те последующие минуты мой отец безмолвно наблюдал за красотой пламени, не в силах отвести взгляд и подолгу не моргая. Он сидел неподвижно, словно приросший к креслу, и только горячая кружка в руках мелко и часто подрагивала. Тремор усиливался при малейшем движении, отчего ему приходилось вначале обхватывать край кружки губами и, сжимая их трубочкой, с неприятным звуком делать глоток. Интересным образом огонь играл с тенью, открывая в этом контрасте тайное, что не виднелось при искусственном свете: шрамы. Десятки белесоватых рубцов испещряли фаланги пальцев, переходили на ладони и даже обнаруживались на лице, полускрытые косметическими средствами, и, в конце концов… (я долгое время не верил глазам) … на правой руке недоставало мизинца, отсеченного до основания. Думая, что это обман уже немолодого зрения, я пригляделся: три ногтя выступало из-за правого края кружки, а большой палец огибал с другой стороны…

Что же могло случиться за эти годы? Бенедикт Савва, жизнь действительно отомстила тебе самыми разными способами!

— Напоминаю, — сказал я неожиданно громко в тишине гостиной, — ты не в кафетерии и уж тем более не на званом визите.

— Я хочу, поистине хочу пролить свет на события минувших дней, поведав тебе ту или иную часть истины, но… признаться, я все не могу определиться, с чего начать и как правильнее преподнести это.

— Ах не можешь определиться!.. Не волнуйся: у меня накопилось такое множество вопросов, что я без труда помогу начать рассказ. Например с того, почему ты нас бросил?

— О нет, Питер, это глобальный и вместе с тем труднейший вопрос… на который я, право, не знаю, что тебе ответить.

— Правду — пусть она прозвучит хотя бы единожды от тебя, какой бы горькой ни была!

— Ты не поймешь, Питер, — ответил он, растянув сухие сморщенные губы в подобие печальной улыбки мученика.

— Не волнуйся, папа, я вырос неглупым человеком, способным если не все, то многое понять. Или выкладывай уже, что ты там хотел, или убирайся отсюда, черт бы тебя побрал!

Одной рукой он поднес кофе и сделал явно обжигающий, точно спиртное, глоток, а другой погладил ворсистый подлокотник кресла, после чего взглянул на диван.

— Помнишь истории про пиратов, которыми ты любил зачитываться в детстве? О да, Джим Хокинс, Джон Флинт, Билли Бонс, Генри Морган…

— Не смей переводить тему!

— Во всех этих историях, — продолжал он, невзирая на мой возглас, — тихую и преспокойную жизнь главного героя, будь он простой деревенский мальчишка или принц, королевский рыцарь, любящий отец… нарушает зов помощи, зов к странствию. В сущности, ровно то же произошло и со мной.

— Хочешь сказать, тебя, тридцатилетнего семьянина, вдруг одолела жажда приключений? И какого рода, позволь узнать, были эти приключения: ты отправился в кругосветное путешествие или что еще могло неожиданно затмить разум взрослого мужчины?

— Нет-нет, Питер. Увы, большую часть жизни… я пробыл не в морях, не на суше и не в любом другом уголке нашего земного шара. Однажды случилось событие, после какого моя жизнь не смогла уже стать прежней. Мне открылась тайна, которую многие предпочли бы не знать, ведь Вселенная воистину бесконечна и таит в себе бесчисленное количество чудес — чудес как прекрасных, так и опасных. Судьба выбрала меня в одном нелегком деле, понимаешь, Питер? Я не смог отказаться и был вынужден уйти. Иначе причинил бы много боли не только себе, но и вам с матерью.

Впервые я подумал, что причиной его непозволительного поступка могло быть душевное заболевание. Это объясняет и необычайно быстрое отрешение от семьи, и окружавшие его разум фантазии, пока он работал в поте лица и нездоровой жажды, сошедший с ума, на фабрике, где лишь игрушки были для него отдушиной и связью с реальным миром. На какую-то долю секунды мне даже стало жаль его: одинокий старик, брошенный всеми и плавающий в океане собственных грез на заре прожитой жизни… И все же это не смягчало приговор — ничто не могло смягчить моих обид!

— Не имеет значения, что это, — сказал я (себе уж или ему; не знаю). — Для тебя это оказалось важнее нас с матерью, важнее семьи… И не смей прятаться за обстоятельствами: о нет, ты не просто ушел — за все эти годы мы не получили от тебя ни письма, ни звонка, ни даже напоминания о твоем существовании. Ты полностью вычеркнул себя из нашей жизни, не побеспокоившись о том, как нам будет тяжело без тебя, по меньшей мере, материально. Знаешь ли ты, что мне пришлось пойти на унизительные работы в ущерб образованию? Из-за чего я так и не получил достойной профессии и до конца лет вынужден париться в нелепом костюме, прыгая, пританцовывая и всячески принижая свое достоинство! Из-за тебя, мерзавец!..

— Я сожалею об этом…

— Мне не нужно от тебя ничего, но в высшей степени мне не нужна твоя жалость… Лучше расскажи, папочка, каково было не видеть, как растет и меняется твой сын? Каково знать, что твоя занемогшая жена выходит в свет в обносках? И даже не присутствовать на ее похоронах, о подлый ты мерзавец! Равно как и на свадьбе сына; как и не держать на руках внука, и каково, наконец, оставить такие раны, от которых буду страдать всю жизнь не только я, но и он — этого я тебе никогда не прощу… И после всего ты имеешь наглость заявляться в мой дом и заговаривать меня какими-то детскими небылицами!

С момента начала моей длинной фразы и до самого ее окончания этот человек трясся всем телом настолько сильно, что это напоминало судорожный приступ. Кофе заходился волнами, переливался через края кружки при их столкновении, обжигая пальцы и стекая на чистую рубашку. Удивительно, что в таком беспамятстве он все же поставил кружку на подлокотник, чтобы не пролить ее всю, и тотчас же прикрыл ладонью вмиг покрасневшие, воспаленные глаза. Дорожки слез блестели на щеках в свете камина: они сливались в крупные капли на подбородке и падали, оставаясь солеными пятнами на одежде и обивке кресла. Пусть и складывалось впечатление, что глубоко в душе он все осознал и ныне мучился, этот беспомощный женский плач лишь усиливал мою ярость, как капля свежей крови приводит в бешенство хищное животное.

— Иногда приходится выбирать: свое счастье или счастье других, — прошептал мой отец, рассеянно глядя на меня и едва различая силуэт из-за слез.

— О, теперь я вижу, что ты выбрал…

— Нет, сын, ты не так…

— Не смей называть меня своим сыном! Будь ты хоть трижды сумасшедший, это не изменит всего, что ты сделал с моей жизнью… и того, что для меня ты теперь чужой ненавистный человек… Довольно! Двадцать пять лет назад ты сам ушел отсюда, а теперь я прогоняю тебя. Немедленно выметайся из этого дома!

Я вскочил с хрустом позвоночника и толкнул журнальный столик ногой на пути к нему. Казалось, он даже не заметил всего этого, беспомощно обмякнув в недрах кресла, слабый, низенький старик, — но стоило мне потянуть его галстук, как вдруг стал размахивать руками и смахнул кофе с подлокотника. В тот миг я ничуть не страшился свернуть ему шею, ухватившись еще за воротник, и настойчиво вел за собой, пока тот цеплялся за спинку дивана, дверной проем гостиной и, наконец, входную дверь. Мне удалось свободной рукой распахнуть ее, а другой толкнуть неожиданно мускулистую спину в темноту вечера. Не иначе как волею чуда мой отец успешно миновал дверной порожек и несколько ступенек крыльца, но дольше этого старческие ноги не выдержали, и он завалился на бок.

Темный силуэт (фонарь почему-то не горел возле нашего дома) шевелился на каменной плитке дорожки и тихо постанывал от боли. Вдруг небо озарилось троекратной молнией, которая на целую секунду подсветила все вокруг, и я увидел это жалкое существо в грязи и пыли, мокнущее от ливня, как самый паршивый пес в наказании. Мои чувства отразил лучше меня гром небывалой мощи, в тон гневу, презрению, обиде, — каждый звук природы был вердиктом на мольбу этих водянистых, залитых слезами глаз.

— Прощайте, Бенедикт Савва! — сказал я и бросил ему скомканный пиджак, чтоб последняя часть его духа покинула дом. Дверь за ним — по вине сквозняка и моей жесткой руки — хлопнула с такой мощью, что звук разнесся выстрелом по всему дому. Что ж, в высшей степени символично: я окончательно умертвил этого человека в своей жизни.

Тотчас же со стороны лестницы послышался ожидаемый грохот и, спрыгивая с нескольких ступеней подряд, в коридор явилась Фелиция. Первое время мы стояли с ней оцепенело: мне приходилось тратить все усилия, чтобы отдышаться, побороть ярость и придать искаженному лицу более приемлемый вид, а она, представляя пропущенную сцену, испуганно смотрела в мои глаза.

— Питер, что ты наделал!.. Он же твой…

— Не лезь не в свое дело, Фелиция! Вот именно, что он мой отец… был таковым… и мы сами в состоянии разобраться в наших отношениях!..

Минувший день — его ураган событий и буря гнева — дочиста опустошил все мое существо, превратив в пустую, подобно вырванной обложке книги, оболочку человека. Одно лишь мимолетное воспоминание о случившемся подкашивало ноги, словно имело настоящий вес. Я направился на второй этаж, но позади вновь проскрипела дверь, за которой, к счастью, оказался Виктим с какой-то девочкой. Мое разгоряченное, словно каленое железо, лицо и красные выпученные глаза заставили их попятиться, хотя вид гостьи был воплощением невинности и добродушия, и окатившая разум пелена мгновенно растворилась. Фелиция бросилась к ним, бранясь, что те без предупреждения сами пришли (вернее, приехали на такси, как они быстро оправдались) домой, а Виктим спросил у нас обоих разрешение переночевать этой девочке.

Несмотря на изнеможение, несколько часов кряду я не мог заснуть и, завернувшись в одеяльный кокон, вслушивался в звуки на первом этаже. Дважды я скидывал одеяло в решительном желании спуститься к ним, познакомиться с девочкой, то есть узнать сына поближе, в конце концов, — попытаться не стать тем, кем стал мой отец. Но именно этого сближения я и боялся: если это передается на генетическом уровне, пусть так ему будет легче возненавидеть меня когда-нибудь. И дважды я возвращался в постель, остро чувствуя, что всем хорошо и без меня, а мое присутствие не требовалась и даже было неуместным. Мне оставалось лишь представлять себя с ними во время ужина на кухне и забав перед сном.

Ближе к полуночи я почувствовал сквозь дрему, как Фелиция вошла в спальню, заняла свою часть кровати и прижалась к моей спине, нежно положив руку на плечо. Рядом с ней вмиг стало спокойно, и мы уснули вместе спустя несколько минут.

28.09.199 X г., 05:26 PM

Спальная комната Алека Рея

Вспомнился случай, произошедший 1,5 года назад. Пятничный вечер в баре. Мы с Роучем разговариваем о бытовых проблемах. Я не разделял яд в стакане, но бросить его в одиночестве было бы своего рода преступлением в нашей дружбе. Он выпивал за каждое грубое слово сына его адрес. Их было слишком много. Трудно сказать, у кого пубертатный период проходит тяжелее: у детей или у их родителей. Он долго молчал, перемещая монету между пальцами, взгляд казался пространным. И вот выдал фразу: «Любовь и злость — две стороны монеты. И та, что упала лицевой стороной, полностью скрывает обратную». Не знаю точного источника, да и сам Роуч вряд ли помнит это, но в моей памяти слова остались навсегда.

Я сидел на кровати в спальне, подбрасывал монету большим пальцем и ловил ее ладонью. Условно я назначил злость на аверс, а любовь на реверс. Алисии нет в гостиной. Аверс! Ее нет на кухне. Аверс! И в своей комнате тоже. Аверс! Но на кровати лежала записка, в которой она просит меня не волноваться за нее. Реверс! Срочное дело в школе? Важнее собственной безопасности? И моей просьбы оставаться дома. Аверс! Может, я неправильно делаю движение? Отправил сообщение на телефон, она ответила: «Это самый унылый день в моей жизни. О спасибо тебе, папочка! Жду тебя, если успею, даже ужин приготовлю». Ложь. Аверс! Но она в порядке. Реверс! Самое малое осталось: дорога домой по ночному городу, по которому бродит маньяк. Аверс!

Результат: 6 аверсов и 2 реверса. Я действительно злился на нее.

Я и мои подчиненные подъехали к высокой кирпичной ограде в 16:00. Сцена с Пятым способствовала тому, что никто не возмутился, даже не вздохнул при объявлении ночного дежурства вне очереди. Все боялись увольнения или, что хуже, моего гнева. Я приказал разделиться по всей длине улицы, высматривать Алисию и сообщать по рации о любом движении, звуке или запахе. 5 дозорных, включая меня, лучше одного.

Ранний подъем, похищение Владиславы, побег Мэда Кэптива… День уничтожил остатки и физических, и душевных сил. Могу только представлять, каково Роучу. Не хотелось, чтобы он справлялся со всем в одиночку, особенно после потери сына, но с моим уходом шанс остаться непричастным к катастрофе повышался. Обмануть остальных не трудно, но капитан полиции отличается умом. А еще он мой друг и знает меня больше, чем кто-либо другой. Я верю, что он героически выстоит это и не лишится рассудка.

Прости, друг, но у меня свой ребенок, которому еще можно помочь. Мне нужно защитить дочь. Любой ценой.

Я замер в дверном проеме, прислушался. Вакуум, мертвая тишина. Окна открыты на проветривание, свежий воздух вытеснял все запахи. Не слышно ни искусственных, ни живых звуков. Только тихий шелест гардин и настенного календаря наверху.

Конечно, я знал, что дом пустовал с утра. И все-таки надежда питается отчаянием до последнего: проверил все комнаты, вплоть до кладовой, душевой и уборной. Вдруг Пятый предупредил ее и она успела приехать за несколько минут до нас. Это лотерея: 6 дверей, за каждой ждешь удачу. Трясешься, когда открываешь ручку, в зубах тянет от волнения. Но каждый раз — отрицательный результат.

Что делать? Поехать за ней? Школа скоро закроется. Может случиться так, что она вернется домой во время моего отсутствия. Оставить подчиненных? Нет, я не могу положиться на них, даже если они окружат ее с 4-х сторон. Отследить телефон Пятого из офиса полиции? Долго. Зато действенно. Этот идиот, скорее всего, встретился с ней после увольнения. Ничего, последний раз, пусть попрощается…

Черт! Начинает темнеть. Я был уверен, что она уже в пути, чтобы вернуться до 17:00. Потому что я обычно приезжаю в 18:00. Но он тоже бродит по городу! Полиция сосредоточилась в центре, но эффективно ли? Что, если он выследит ее? И заберет, чтобы отомстить. А потом…

Телефон завибрировал, загудел сбоку от меня. Наверное, я не сразу почувствовал передачу колебаний от покрывала кровати, не сразу отличил их от собственной дрожи. Звук тоже: давление крови повысилось на 10–15 делений, и пульсация в висках заглушала посторонние звуки. Рука рефлекторно вытянулась в ту сторону, как кобра во время броска. И так же резко, с хрустом вдавив кнопку ответа, прижал телефон к уху.

— Где ты? Все в порядке?.. Алло!

— Здравствуй, Алек. Это Эмилия. Ты… У тебя есть несколько свободных минут?

Голос Эмилии Дрогович был вторым по красоте и мелодичности после Марины. Сколько раз я слышал его на протяжении 15 лет? Радостным, тоскливым, гневным после ссор. Алекса сравнивал его с игрой на фортепиано. Высокие звонкие ноты счастливых эмоций контрастировали со сравнительно низким печальным тоном. Переход с третьей октавы на первую. Сейчас динамик выдавал сорванный, хриплый, приглушенный звук. Местами он пропадал, оставляя малоразличимый скрипящий шепот. Настолько изменен горем, что я бы не узнал его.

— Вы нашли что-то?

— Нет. — Она замолчала на 13 секунд. Небольшое эхо усиливало всхлипывания, тяжелое сбивчивое дыхание. Нервный стук ногтей по керамике. Судя по всему, она находилась в ванной. — Просто… Алекса… он очень тяжело это переносит. В смысле мне тоже невыносимо горько, но… Я знаю, у тебя есть дела, а если и нет, то это время ты бы хотел потратить на отдых от… всего этого. Но я прошу: приди к нему не как детектив полиции, а как друг. Он и правда нуждается в тебе, нуждается в хороших новостях.

— Их нет. Я не смогу его утешить.

— Я понимаю. Еще никого из пропавших детей не нашли… Но скажи ему, что у полиции есть зацепка, хоть что-нибудь, пусть позже это и окажется ложным следом. Скажи, что еще рано сдаваться…

— Это будет ложью. Пустая надежда.

— Да, именно она сейчас спасет его, иначе он погубит себя. Пожалуйста…

Мощный всхлип, прорвавшийся сквозь усилия скрыть плач неприятно исказился связью. И звонок прервался.

Стоит ли оставлять дом пустым даже на 15 минут? Что, если он проникнет сюда? Может, он всегда так делал? Просто выжидал подходящий момент. Когда собака была занята чем-то в противоположной части двора. Когда ребенок был в школе, а родители отправились за покупками. Прятался в шкафах, в кладовых, на чердаках? Это не важно! Нет проблем с похищением детей, если ты уже у них в доме, в комнате, под кроватью…

Я уже ничего не знаю. Я боюсь. Один неверный шаг будет стоить всего.

Но я не могу бросить Алексу: он мой друг…

Побег Мэда Кэптива ухудшил мое ментальное состояние. Если представить шкалу из 10 пунктов, то отметка «2» опустилась на середину между «1» и «0». Он угрожал Алисии дважды, будучи в затруднительном положении. Теперь он на свободе, ничего не мешает ему отомстить. Я знал, что это случится. Вопрос в том, когда и как именно. Он как ядовитый паук: хуже всего, если исчез с поля зрения.

Я приказал подчиненным доложить обстановку по рации. Ничего необычного не случилось, что, впрочем, не гарантия. Обошел дом по периметру, проверил ограду, поискал следы. Все чисто.

Чувства обострились до предела, и я реагировал на живое и неживое. Мусорные баки, деревья, кусты, соседские дворы и крыши — взгляд цеплялся за все. Секунда потребовалась, чтобы понять: силуэты вдали — мои подчиненные, патрулирующие улицу. Черная кошка на заборе казалась человеческой головой. Листья шелестели на ветру и шуршали, сухие, на асфальте. Я пытался выцедить скрытые звуки. Бродячие кошки сильно мешали делу: они пытались отобрать еду у собак, те прогоняли их лаем. Каждый раз ложная тревога. Многие семьи садились ужинать. Десятки запахов наполняли собой пространство, отвлекали. Почему именно сейчас? Нюх был главным источником информации в ситуации со смердящим Мэдом Кэптивом.

Оранжевые фары в конце улицы казались глазами зверя в темноте. Его глазами. Я остановил автомобиль, опросил парня за рулем: наличие прав на машину, причина, направление, а также замечал ли он что-нибудь подозрительное по дороге. Согласен, это походило на допрос. Он испугался, что я подозреваю его. Он прав: я подозревал всех. Чтобы унять тревогу, я осмотрел задние сидения и багажник. Это, как я обещал, не заняло больше 20 секунд. Нужно было убедиться, что это не сообщник Мэда Кэптива и что его самого не было внутри.

Я тщательно осматривал каменную дорожку Дроговичей. Любые очертания следов, грязь, неестественные предметы. Глаза болели от быстрого перемещения. Хруст — и я резко вскинул голову, посмотрев в сторону веранды. Силуэт в кресле не двигался, будто маскировался с окружением. Я помчался к крыльцу мыслями: это он, он!

Запах спирта — вот что я почувствовал еще на расстоянии. Опустевший стакан, сжатый в ладони, на подлокотнике. Отпечатки губ видны на краях. Бутылка сербской ракии, сливовицы, 40 % об., стояла на столе. Крышка надета неплотно — с одной стороны, алкоголь испарялся на воздухе, с другой, это значило, что ему не позволят. Журнал о воспитании детей, разорванный, скомканный, наполнял урну.

Алекса казался живым только внешне. Внутренне — кукла, манекен, оболочка. Кожа бледная, с желтым оттенком, подобно восковой фигуре. Пустой, отрешенный взгляд. Только мелкие движения зрачков, подергивание век и редкое моргание напоминали о наличии жизни. Тлеющий кусок угля в душе.

— О, Алек! — сказал он громко, обратив наконец на меня внимание. Голос вялый, спокойный, без эмоций. Из-за действия алкоголя местами даже бодрый, веселый. — Проходи, садись! Угощаю. Чего уж там теперь беречь. Давай расслабимся, посидим. А это нам поможет…

Другая ладонь приоткрылась — две таблетки в ложбине. И резким движением он послал их в рот, запил ракией. Не наркотики: пластиковый цилиндр бугрился в правом кармане. Седативные? Транквилизаторы? Антидепрессанты?

— Алекса, ты мешаешь таблетки и алкоголь. Самоубиться хочешь?

— Очень, Алек… Очень хочу, черт тебя дери! Но не могу — ха-ха! Видимо, тот еще слабак… Ты серьезно думаешь, меня волнует, что случится? Что я боюсь этого? Что мне вообще до чего-нибудь теперь есть дело?

— Побереги здоровье: мы нашли зацепку касательно Владиславы.

— Да? — Рука вертикально, локоть давил кресло. Подбородок лег на сжатый кулак. Недоверчивый пьяный взгляд. — Что ж, валяй, рассказывай! Я слушаю тебя.

— Это улика личного характера. Я как детектив полиции пока что не имею права раскрыть детали. Но по ней мы сможем…

— Алек, Алек… Ты отлично различаешь ложь у самых отъявленных мерзавцев. Но сам врать ты не умеешь. — Кулак зашевелился, потянулся в задний карман штанов. Оттуда достал нечто, похожее на брелок автомобильной сигнализации: электронное табло и две кнопки внизу. — Смотри, какой приборчик. Вот, зеленая точечка. На фоне дома, в северо-западной части, на втором этаже. Комната Владиславы, если ты вдруг забыл. Ее паренек подарил браслет, который она не снимала никогда, даже перед сном. Я встроил в него жучок. Дорогущая хреновина — малюсенькая, а работает в радиусе 200 км. У вас в полиции, небось, о таких и не слышали. Куда там вам… Как видишь, радар нагло говорит, что она находится прямо в спальне, около своей кровати. Чудеса, да?

— Может, она сняла браслет или жучок отцепился во время похищения?

— Я знаю, что ты умный, Алек. Не признать это просто глупо… Но не думай, что все вокруг тебя болваны! Я проверил комнату, каждый сантиметр, даже паркет вскрыл.

— Как такое возможно?

— А мне почем знать? Это ты у нас великий детектив… Чертовщина — другого ответа не знаю.

— Алекса, я даю тебе слово: мы найдем ее. Я продам душу дьяволу, но приведу ее к тебе. Живой!

— Думаешь, есть что продавать? Тебя заботит только твоя жизнь. Знаешь, я уверен, что, не будь у тебя дочери, тебе было бы плевать на всех других детей. Ты бы давно сдался и перестал искать убийцу. Тебя волнует безопасность только своей дочери.

— Ты бредишь, Алекса!

— Неужели? А четырех солдатиков с собой ты просто так взял? Мог и сам с этим справиться. А они топтали бы четыре другие улицы. Тридцать детей или около того, смотря какой квартал… Да и какая, к черту, разница. Все равно не поможет, ничто не поможет… Короче, не нужны мне твои утешения. Когда прочувствуешь на собственной шкуре, поймешь: эту боль не заглушить.

— И ты решил пьянствовать? Вместо того, чтобы попытаться что-нибудь сделать.

— Ты пришел ко мне домой и указываешь мне, что делать?

— Нет. Пытаюсь воззвать к совести: у тебя есть Эмилия. Она нуждается в поддержке не меньше тебя — так дай ее, справьтесь с этим вместе. Как семья.

— Без тебя разберусь, отец года. Шел бы ты отсюда, подобру-поздорову. Иди и приложи все силы, чтобы потом меньше винить себя. Спокойной ночи. Хотя сомневаюсь.

Указательный палец звонко ударил по крышке бутылки, она отлетела, покатилась по крыльцу. Губы присосались к горлышку, кадык подпрыгнул дважды, лицо сморщилось от пекущей горечи. Алекса поднялся, задержав последнюю порцию во рту — будто подсознательное причинение боли. Ушел в дом, при этом — нелепый танец и пьяная жестикуляция.

Я погрузился в мысли, обдумывая сказанное им. Скрип входной двери, печальный, режущий слух голос вернул меня в реальность:

— Я подслушала вас с кухни. Не обижайся, Алек, ты же знаешь, он… не в себе. Это все алкоголь. Глубоко в душе, под маской черствости, он ценит твой приход. И я ценю еще больше: спасибо тебе. Ты многое сделал для нашей семьи, а я могу разве что молиться за вас. Кое в чем Алекса все же прав: иди и приложи все силы… Будь рядом, не отходи от нее ни на шаг. Помни, что главная защита Алисии — это ты.

— Спасибо, Эмилия.

Она крепко обняла меня. Настолько сильно нуждалась в ком-то. Я ценил ее как друга, но чувствовал мысль предательства: она похожа на Марину, даже объятьями… Я вынес это с трудом, но не смог отстраниться. Не одной ей нужно было утешение. Всем нам.

Тяжелое хриплое дыхание послышалось сзади, на расстоянии 4-х шагов. Я вырвался из объятий Эмилии, неловко повернулся. Промелькнуло в мыслях: ноги, использовать их! Удар в коленную чашечку, в корпус… Я различил внешность Второго в последний момент. Это серьезно: он стучит каблуком и вечно насвистывает. А я не заметил, почти напал… И шум двигателя, шорох колес такси тоже — Алисия приехала, он сообщил.

Нельзя отвлекаться, быть бдительным — главная задача на сегодняшнюю ночь.

Подчиненные столпились у входа, я встал с ними. Колебался, куда их отправить… Распределить по окраинам города? Или кого-то домой? Первый, кажется, дежурит уже в третий раз на неделе… Нет, мне нужны были все средства в этой борьбе. В итоге ночной пост: четыре стены дома — четыре офицера. Я внутри прямоугольника.

Первый этаж чист, осмотрел каждый угол, шкафы, кладовую — он мог пробраться, пока меня не было. Наверху — также без изменений, задвижка на дверце чердака нетронута, под моей кроватью пусто. Шорохи ткани, скрип дверцы шкафа в комнате Алисии. Переодевалась. Слишком долго, но выждал пару минут.

Я боялся входить: не знал, как отреагирую. Накричать или обнять, злиться ее глупости или радоваться невредимости? Или внешне первое, внутренне второе?

Она сделала вид, что не заметила стука, моего появления. Продолжала перебирать вещи в платяном шкафу, закрыв лицо створкой дверцы.

— Не хочешь мне ничего сказать?

— Нет, не очень.

Хлопок — закрыла шкаф. Голубые глаза оценивающе изучали меня: 50 % страха и 50 % раздражения. Во мне — столько же радости и гнева, это сбивало с мыслей. Нужно было выбрать сторону монеты.

— Ты ослушалась меня, Алисия! Ты понимаешь степень опасности? А я объясню: его сообщники плюс он сам, сбежавший сегодня.

Искусственное удивление: мгновенная реакция, тон необычно повышен, глаза слишком выпучены. Значит, Пятый уже рассказал ей.

— Я не взял тебя с собой, потому что надеялся на твое благоразумие. А ты…

— Ох прости, пап, — перебила она, — что я живой человек и не хочу сидеть в доме весь день! К тому же, я знаю, что делаю, и могу постоять за себя… Хватит уже относиться ко мне, как к дуре!

— Я люблю тебя, Алисия, и не хочу потерять.

— Все хорошо, папа, вот я перед тобой, живая и здоровая — ничего не случилось. Что не так?

— Один раз — чудо. Второй может стать смертельным. Хочу, чтобы ты уяснила это.

— Я была в школе. Полной людей! И приехала на такси. Сразу к дому!.. Мне очень нужно было.

— Школьный день длится до 14:45. Но ты осталась еще на 3–4 часа. Причина?

— Дополнительная активная деятельность, можно сказать…

— Конкретнее.

— Ты не поймешь.

— Да, одного я вообще не пойму. Встреча с этим бездарем — тоже дело вселенской важности?

— Откуда ты…

— Думаешь, он защитит тебя? Или что Мэд Кэптив не сможет прийти в школу и начать убивать всех подряд, пока не найдет тебя?

— У вас, мистер Детектив, что-то фантазия разыгралась. Он вас не кусал?

— Прекрати свои шутки! Это не смешно.

— Да, папа, это не смешно, а страшно! Твоя опека переходит все границы. Нельзя запереть меня, как принцессу в башне, и поставить своих рыцарей-подчиненных на страже.

— Придется! Потому что ты еще беспечный подросток, не понимающий ужаса ситуации… Как и этот идиот! Додумался: ходить по городу, сидеть в кафе, когда похищение случилось на нашей улице!

— Это я его попросила!

— Не сомневался: вы стоите друг друга. Вот поэтому я хочу, чтобы ты нашла человека, который будет заботиться о тебе, а не поддерживать глупые выходки… Но не об этом речь! Это уже не важно. С одним разобрались, тебя тоже приструним!

— Что ты имеешь в виду? Только не говори, что…

— Уволен.

Теперь настоящее удивление: молчание, пристальный неподвижный взгляд, верхнее веко приподнято менее, чем на 1 см, подергивается. Конечно, об этом герой-любовник постыдился рассказать. А я мечтал сделать это очень давно.

Дефекты зрения появились на 2 секунды, исчезли. Как помехи сломанного телевизора. Плоские и объемные одновременно — словно не в глазу, а в пространстве комнаты. Наверное, давление сильно поднялось из-за череды эмоций.

Пятна и полосы исчезли, когда Алисия заговорила:

— Как непрофессионально! Собственная неприязнь не имеет отношения к работе. Интересно, что Роуч на это скажет?

— Ваша утренняя выходка не обрадует его. Я мог выгнать его, минимум, 3 раза. Наконец-то можно поставить точку в этом вопросе. Надеюсь, в ваших отношениях — тоже.

— Ошибка в расчетах, мистер Детектив! Если вы думаете, что увольнение разрушит наши отношения, спешу огорчить вас. Лави — это лучшее, что было в моей жизни. И только мысль о нем спасает меня сейчас. В то время как вы, мистер Детектив, делаете только хуже. Иронично, не правда ли?

Неожиданный хороший настрой. Не верит моей решительности или придумала план?

Алисия подошла ко мне и остановилась в ожидании, коснулась моего плеча, попробовала сдвинуть.

— Можно пройти?

— Куда?

— На кухню. Или скажешь, что я наказана и ужин мне не полагается? Я с утра не ела, хочу сказать.

— Я приготовлю и принесу сюда.

— Еду в комнату… Хорошо, раковину и унитаз мне тоже подождать здесь?

— Я подумаю.

— Что, ты серьезно? Папа, отойди!

Попытка протиснуться в узкую щель. Я обхватил ее плечи руками, развернул и повел к кровати.

— Никуда не выходить из комнаты! Только в туалет — под присмотром! Я буду рядом, ночью тоже. Под моим пристальным наблюдением, во-первых, у него не будет шанса забрать тебя, во-вторых, ты сама не сбежишь.

— Какой побег, о чем ты говоришь? Сейчас вечер, я уставшая, в домашней одежде. Мэд Кэптив свел тебя с ума! Ты говоришь бред, полный бред!

Резкий поворот, рывок в сторону дверного проема. Успел схватить за запястье. Она вырывалась, как дикий зверь из клетки, извивалась, выкручивая кисть, затем пальцы. Стоны, шипение от боли… Помехи мелькали в такт с разной периодичностью.

— Пусти меня! Я и правда лучше к Лави уйду, чем буду терпеть твое безумие.

Ладонь вспотела, и это позволило ей вырваться. Догнал перед лестницей, пришлось толкнуть, навалиться, завести руки за спину. Плечевые и локтевые суставы страшно щелкнули, я видел лицо, искаженное болью. Нужно было приподнять, поставить на ноги. Для этого пришлось потянуть, в том же положении рук. Я пытался поддерживать за плечи, я не мог по-другому!

Краткий высокий звук — больнее выстрела в сердце. Я зажмурился.

— Ненавижу! Ненавижу тебя…

Я тоже. Она била меня ногами в голени, давила ступни, пыталась укусить, оскорбляла — малая месть за боль. Но я был готов на все, чтобы сохранить ей жизнь. Ничего больше не имело значения.

Дверной проем — она переступила его, и я ослабил хватку, легко толкнул. Ожидал, что повернется и накинется — движениями и словами. Ни звука, ни движения. Просто застыла на месте, спиной ко мне. Руки повисли по бокам туловища, будто сломанные… Может!.. Медленно начали подниматься вверх, к лицу. Там остановились. Ровная осанка искривилась, выдалась вперед. Дрожь в слабеющих ногах — и падение. Я будто сам почувствовал боль в коленях.

Алисия не плакала с шестилетнего возраста. При мне, по крайней мере. Возможно, хотела казаться сильнее, взрослее, а может, и правда стоически терпела все: ушибы, раны, падения, уколы, ссоры с друзьями и со мной. Не только физическое, но и эмоциональное. Поэтому страшно было видеть содрогания всего тела, слышать отчаянный крик, сильные всхлипы. Я уже не обращал внимания на помехи — чем бы они ни были вызваны. Теперь они сливались, были частью окружения. Только бы не увидеть лицо, я не вынесу этого!

Захлопнул дверь, и все отдалилось. Даже режущие душу звуки прекратились мгновенно. Ладонь дрожала, сжимая дверную ручку. Нужно войти, узнать, почему перестала плакать? Нет, за 6–7 минут ничего не случится… И я отдышусь после этого.

Я закрыл комнату на ключ, приказал Первому смотреть на окно Алисии, во всех смыслах не моргать. Звонок ее телефона — последнее, что я услышал. Пятый? Сейчас все равно…

Адреналин циркулировал по крови в страшных дозах. Пространство размытое, одни силуэты и линии, как в окне несущейся на 220 км/ч машине. Я спешил: ступени, коридор, кухня. Включить чайник, открыть дверцу шкафа, достать две коробки с китайской лапшой (нет времени на полноценную еду). Список действий вместо мыслей.

Разум будто разделился, две половины. Один я не мог избавиться от того, что сделал, другой ругал электрический прибор за медлительность. Один дрожал: я никогда не причинял ей боли. Почти никогда… Хотелось сломать руки, пальцы, хоть что-нибудь. Нужна была боль. Случайно ли я обжегся кипятком? Чайник выплеснул или я разлил на себя? Точно не знаю, но вылилось много. Это вернуло к реальности: ко второму я. Он залил коробки, ждал приготовления лапши. На упаковке написано 5 минут. Считал по секундам. Без часов — я не уступал в точности. Прошло только 4:38. Черт с ним! Нельзя оставлять ее одну.

Я оставил коробки на полу перед комнатой. Сначала открыл дверь, думал, даже надеялся, что она нападет из-за угла, будет отбиваться. Хуже. Она лежала на кровати, рядом раскрытая книга и мобильный телефон. Ни следа слез, боли, грусти на лице. Ни гнева, ни отчаяния в глазах. И не улыбка, хотя близко. На 30 % похоже, но эмоция другая. Радостная охваченность мыслью? Я видел такое в полиции, когда находишь улику, способную раскрыть все дело. А теперь широкая, невольная улыбка. Кажется, она сама не осознавала ее, мысли были где-то далеко.

Что случилось за эти 6 минут 12 секунд?

Задумчивость исчезла, мой приход сбил концентрацию. Алисия читала книгу, игнорируя меня, сидящего на стуле, еду на тумбе. Точнее, делала вид: глаза двигались 3–4 строки и застывали. О чем она думает? Обо мне? О «лучшем, что было в ее жизни»? Обидные слова для отца. Все-таки она еще импульсивна, неопытна, наивна…

Иногда телефон пищал, оповещая о пришедшем сообщении. Она мгновенно хваталась за него, пальцы ловко нажимали на кнопки. Пятый — 100 %! Но этот разговор на потом, сейчас абсолютно не хотелось вспоминать его.

Голос в тишине казался громким, чуждым, нежеланным. Я просил прощения за случившееся, настаивал на еде, на которую она даже не взглянула. Быстро замолкал. Переместилась за письменный стол, кажется, рисовала на бумаге черной ручкой. Броские штрихи — плавные изогнутые линии — точки — снова штрихи, частые, на одном месте. Что там? Она не ответила на просьбу показать, делала вид, что меня не существует здесь.

Ничего, лучше она будет обиженной, чем пропавшей без вести…

Она взволнованно осмотрела тумбы, комод, заглянула под кровать и снова легла, уже под одеяло. Настроение заметно убавилось.

— Можно пленнице последнее желание?

— Не говори так, Алисия! Что нужно?

— Плюшевые игрушки. Не важно, какие и сколько, но лучше все. Они на чердаке.

— Зачем? Это очередная твоя шутка?

— С ними будет… спокойнее.

— Искать очень долго, я не могу оставить тебя без присмотра. Меня недостаточно для чувства безопасности?

— Бесполезно… В таком случае спокойной ночи. И если оно все-таки заберет меня, знай: это будет только твоя вина.

Слова, просто слова. Слепая холодная ненависть говорит за нее.

Время выстроилось спиралью. Я сидел на стуле неподвижно, как в трансе. Взгляд только на Алисию: щелчок выключателя лампы, скрип кровати, повернулась на бок. Глаза окончательно привыкли к темноте, и я видел ее очертания в кровати. События ускорялись — сужение витков спирали. Ее дыхание стало глубоким, ритмичным, она меняла положение на спину, на другой бок. Прошло 1,5 часа, а по ощущениям 3 минуты.

Силуэт возле кровати. Голубая ночная рубашка, идеальные изгибы тела, напев колыбельной мелодии, родной запах… Два аквамариновых камня-глаза посмотрели на меня — тепло на затылке. Исчезла. Видение длилось 0,7 секунды, не дольше.

Проклятый день мелькал воспоминаниями. Снова и снова, и снова…

Выезд на точку наркоторговли. Окружили здание, заняли позиции, начали штурм. Шестилетняя Алисия, сбежав из моего кабинета, спряталась в одной из полицейских машин. Крик, испуганное лицо, семенящие шаги в мою сторону. Я обернулся, забыв о перестрелке, смотрел только на нее, будто мой пристальный взгляд служил щитом.

Парень с ножом, замахнулся на меня. Я инстинктивно выставил руки в защиту.

Роуч… Интересно, он раздумывал, кому именно помочь: мне в затруднительном положении или Алисии, легкой мишени на поле боя? Жизнью обязан ему за то, что он рванулся к ней, закрыл ее и увел. После стало легче: уворот, удар в кадык, сбить с ног…

Дома игра: злой полицейский и добрый. Я и Марина. Она встала на ее защиту, хотя сама понимала ситуацию. Я пытался говорить, по ее методам, но упрямая Алисия не слушала меня, оправдывалась. Крики переросли в пощечину. Я замер: красная щека, ладонь прижимает ее, слезы, в глазах — ненависть.

Перед сном я хотел извиниться, стоял возле ее комнаты, подбирая слова. Услышал Марину внутри и не осмелился войти. Просто наблюдал в замочную скважину. Помню разговор, каждое выражение голоса:

— Алисия, ты понимаешь, почему папа разозлился?

— Да, но… Я хотела посмотреть, как он работает. А потом помочь… А он! Он меня не любит!

— Не говори такого. Просто он сильно переживал за себя. Если бы тебя ранили, он бы не вынес этого… На самом деле он любит тебя больше всех на свете.

— Это неправда. Нет, нет, нет… Не верю.

Сон брал верх. Она возмущалась вяло, тихо, полузакрыв глаза.

Я заметил тень слишком поздно. Марина обернулась, только она знает, кто это был. Секунда — и толстое острие ножа… Насквозь. Весь мир перестал существовать, мое тело не подчинялось. А она — ни звука; если бы только закричала, это вернуло бы меня в реальность. Подошла к кровати, почти что упала рядом и сказала тихо, я напряг все чувства, чтобы услышать:

— После меня, конечно же…

Поцелуй в лоб из последних сил. Гладила Алисию по голове, пока локоть отчаянно давил в край кровати, удерживая все тело. И мелодия, этот напев. Сюрреализм — я не знал, что вижу. Почему, почему она поет, когда должна звать на помощь? Почему я бессилен? Звуки стихали, как ее силы. Конец мелодии.

Минута, 60 секунд. Столько я медлил. Иногда это мало, иногда бесконечно долго. После этого я стал считать время.

Сиреневый цвет на голубой рубашке. Когда я открыл дверь, она уже клонилась к полу, в кровавую лужу. Никого, кроме нас, в комнате не было. Я перекинул ее руку через плечо, приподнял, зажал рану на животе. Она прошептала на ухо: «Не шуми», последние слова. Мы вышли в коридор, она приостановилась, чтобы закрыть дверь.

Последнее желание: чтобы девочка не увидела смерть матери. У нас получилось.

Я вскочил, выставил руку, наивно пытаясь схватить образ. Коснуться того тепла еще раз. В глазах темнело, голова закружилась, и пришлось опереться о шкаф. Никого. Алисия спит. Сон?

Срочно в туалет. Помочиться или вырвать ужин, а может, все вместе. Решил не закрывать дверь на ключ, чтобы без шума. Минута, не больше. 60 секунд… Нет, ничего не случится!

Головная боль, тошнота и слабость давили на мозг. Я оказался в своей комнате, не осознавая действий — видимо, подсознательное, потому что я остановился возле особого места. Шкаф, 2 нижние полки заняты Мариной: фотографии, памятные вещи, подарки — все, что осталось. Рамка с фотографией крупного плана в центре всего. Как главная икона. Я разговаривал с ней каждый день. Привычка сказалась в эту ночь.

— Марина… Мне тяжело без тебя. Я пытаюсь быть хорошим родителем. За нас двоих. Но я не могу!.. Она такая же упрямая, своевольная, импульсивная, как ты. Знаешь, я не верил в генетику до ее рождения… Но если так рассуждать, в ней больше твоего. У вас с детства была особая связь, ты знала, как ее воспитывать. Одного слова, взгляда, правильного жеста хватало, а я… Сегодня я опустился до того, что причинил ей боль. Прямо как тогда. Я же обещал никогда не поднимать на нее руку… Почему ты, а не я? Ты бы воспитала нашу дочь лучше… Но я защищу ее, я обещаю.

А вот общее у нас с Алисией — это то, что мы не плачем. Простая психологическая попытка казаться сильнее. Но сегодня день-исключение. Для всех.

Резко смахнул слезы, выпрямился. Мне почувствовалась тяжесть на плечах. Будто чьи-то руки. Наверное, снова начал засыпать, закрыв глаза. А ведь еще вся ночь впереди… Нет, что-то не так. Шестое чувство, хорошо развитое у диких животных, наводило тревогу. Чужак на моей территории. Я обострил чувства до предельного. Шепот, разговор снаружи дома; шорохи, крадущиеся шаги внутри. Кто-то уже в доме?!

Носки заглушили шаги, иначе разбудил бы ее, спящую. Поза эмбриона, колени почти достают подбородка. Окно закрыто, ни звука, ни лишнего запаха… Значит, первый этаж!

— Мистер Рей, — зазвучало по рации, — докладываю: к вам идет…

Пятый! Бледное лицо: испуг, увеличившийся в 2 раза при виде меня. Смотрел на ступеньку ниже, переминал пальцы. Подушечки жирные, видно в свете лампы. И вокруг сухих губ тоже блестит. Даже запах остался: мясное; его перебивал экстракт мяты из геля для душа, волосы чистые. Заехал домой, переоделся, принял душ и начал ужин. Алисия пожаловалась? Дышит часто, глубоко, все время сглатывает — горло пересохло. Спешка? Или боится меня?

Я стоял в конце лестницы, он у подножья. Взгляды: презрение и страх. Как птица и червь.

— Зачем ты пришел? Я же четко сказал: ты уволен. Это не обсуждается.

Вниз на 2 ступени. Пятый вздрогнул, но не отступил. Набрался решимости: сжал пальцы в кулак, хрустнув половиной костяшек, и вдохнул.

— Мистер Рей, мне нужно забрать Алисию.

Это звучало настолько дерзко и нелепо, что даже смешило.

— Это она позвала тебя?

Шаг вниз, еще один.

— Она наоборот отговаривала меня. Захотела проверить одну вещь… Нашлась экспериментаторша! Но я не могу просто сидеть и ждать, пока ее заберут.

— Никто пальцем ее не тронет. Особенно если ты перестанешь тратить мое время.

— Вы не понимаете, вы делаете ей только хуже!

Положил руку на перила. Минус 3 ступени. Гладкая холодная поверхность дерева успокаивала.

— Во-первых, не кричи, она уже заснула, а во-вторых, ты знаешь мой ответ. Не мешай мне защищать ее!

— Со мной ей будет лучше.

— Лучше не значит безопаснее.

— В этой ситуации — именно так!.. От этих… существ не защититься физически. Ее переживания, страхи, все негативные эмоции только приведут к ним. Поверьте мне! Я это знаю, я не просто так пошел в полицию… В детстве они забрали моего младшего брата. У меня на глазах. Я не хочу такого же для Алисии.

Я спускался медленно, шаг за шагом. Ближе с каждой его фразой. Лицо краснело, жестикуляция возрастала, скорость речи становилась быстрее. Его уверенность гасла. Психологический прием: спокойствие и молчание в споре страшнее всего. Наконец он закончил, когда я остановился на предпоследней ступени.

— Ясно, от кого она наслушалась этих бредовых историй.

— Это правда!.. Вы думаете, что все знаете, но в мире есть сложные, необъяснимые логикой вещи. Мистер Рей, вы отличный детектив, каждый офицер полиции мечтает работать с вами, но эта самоуверенность, эта гордыня и не дает вам раскрыть дело. Она вредит всем. Но сейчас — ей!

— Почему ты еще здесь?

— Я не уйду без нее.

Мы стоим вплотную друг к другу. Стук сердца похож на колеса поезда. Горячее дыхание достигало моей кожи на шее.

— Уйдешь. Даю 3 секунды, чтобы ты развернулся и пошел отсюда. Раз! Два!

— Простите, мистер Рей…

Кулак целился в челюсть по касательной. Я блокировал без усилий. На периферии зрения различил знакомый прибор: электрошокер в правой руке. Соглашусь: я недооценил Пятого, не думал, что ему хватит смелости и ума для этого. Пришлось отступить, иначе поражение. Прыжок — на край ступени, ступня соскользнула, и я, потеряв равновесие, приземлился на зад. Плохая маневренность — шанс для нападения. Неумелая попытка попасть в голень. Как результат, прямой удар в живот. Он потерял равновесие, скорчился от боли на полу — двойной эффект после драки с Мэдом Кэптивом. В этом время передал по рации, чтобы все оставались на постах, несмотря ни на что.

Теперь мы оба на ровной поверхности. Захватить руку? Ударить головой о перила? И подножка… Он не замахнулся, сбил тактику. Вместо этого — извернулся, зайдя сбоку, толкнул меня плечом. Я ухватился за край куртки, но он, будто предвидя это, ловко сбросил ее. Бег по ступеням, успел до середины лестницы. А там мой бросок — подтянулся за балясину, оттолкнулся при помощи перил. И вот рука схватилась за лодыжку, потянув его вниз. Глухой звук удара: лоб и угол ступени. Я потащил на себя, сам же быстро поднялся. Он скатился по лестнице боком, перевернулся ко мне лицом. Кровь на переносице — возможно, будет шрам. Это отвлекло: снова левая рука скрылась в кармане, снова электрошокер, подобранный с пола. Расстояние 20 см…

Вакуум в голове. Боковое зрение, слух, обоняние — все отсутствовало. Вместо всего 3 вещи: синяя искра, рука Пятого, моя лодыжка.

Пространство разделилось на кадры. Смена ног: правая назад, левая прижимает предплечье. Локоть упирается в центр ступени. Продолжение руки свободно свисает с края. Кисть с электрошокером извивается, как змея, пытаясь вырваться, коснуться меня. Мне надоело тратить время: он понял это, замер. Без обуви, удар получится слабым. Открытого перелома не будет; или закрытый, или трещина. Поднять колено и обрушить на руку. Достаточно, чтобы вывести его из дееспособности.

Голос Алисии слышался отдаленно, со второго этажа. Что она кричала? Наверное, просила прекратить. Слишком поздно: как выпущенная пуля — ничто не могло меня остановить, даже я сам. Хрустнуло незаметно. Может, из-за толщи плоти, а может, из-за перекрытия криком: сначала ее, потом его. Отчаянный, надрывный, хриплый, болезненный — сотня характеристик… Дуэт: непонятно, какая кому принадлежит. Пятый закрыл рот здоровой рукой, укусил кулак. Свернулся, поджав руку, из-за чего скатился ниже меня. Боль, порция за порцией.

Родные глаза — я боялся посмотреть в них. Но это было необходимо: убедиться, что она жива, что все еще рядом. Два зеркала морского цвета. Я видел только их, как в бинокль, там — искривленный я. Темное пятно на периферии. Больно, но я смотрел, держал связь. Как тогда… Если отведу, может случиться непоправимое. Другое пятно. С противоположного края. Почувствовал, ощутил: Он! Пятно увеличивалось, то есть приближалось. Тело не подчинялось, как в ту ночь. Смена направления, размера. Догадался: теперь на меня. Я не могу так же бездействовать, не могу потерять и ее…

Выставил руки перед собой в последний момент. Удар выбил воздух из груди. Без защиты сломал бы 2–3 ребра. Меня отбросило через всю лестницу, впечатало в пол у подножья. Успел сгруппироваться, удачнее, чем в прошлый раз. И больнее.

Силуэт скрылся за углом коридора. Высокий, мускулистый, одетый в темное. Пока я поднимался, слух дал еще частицу информации. Два вида шагов: тихие частые — Алисия; тяжелые, звучные редкие — Мэд Кэптив? Или его сообщник… Нет, не время думать! Нужно действовать!

Я двумя прыжками, отталкиваясь от перил, преодолел лестницу. Перепрыгнул Пятого, корчившегося от боли. Слышал хруст досок, скрип болтов. Чердак! Дверь уже была открыта, складная лестница разложена… Сломанные ступени висели на остатках металла. Они должны выдерживать вес больше 200 кг. Даже если прыгнуть… Как такое возможно? Не время… Найти опору, оттолкнуться, ухватиться за край прохода!

Мышцы свело, кисти гудели от удара. Но дальше взбираться не имело смысла…

Алисия лихорадочно рыскала на полу у дальней стены чердака. Луна освещала только ее, как прожектор на сцене. Главное страшное действие. Изредка отвлекалась на то, что приближалось к ней сбоку. Страх, волнение, но и… сосредоточенность во взгляде. Будто она изучала убийцу, пыталась выхватить, запомнить каждую деталь.

Широкая бесформенная спина, накрытая черной тканью, — все, что я видел. Шаг-взрыв, второй — все ближе к ней! Сверху сыпалась пыль. Неизвестный раскидывал ящики, стеллажи, технику, мебель, словно игрушечные, невесомые. Черная рука потянулась к ней…

Я кричал, подтягивался сквозь боль. Не позволю! Я успею…

Касание! Алисия закрыла глаза. Я тоже зажмурился, вкладывая все силы. Открыл глаза: никого. Тишина.

Ослабевшие руки потеряли стимул держаться. И я упал.

29.09.199 X г., 09:23 AM

Фабрика игрушек «Тедди’с Хоум»

Мало мне в жизни гадости, так безумие вчерашнего дня перетекло в сон, бесконечный альфа-кошмар, прямо-таки король паршивых грез. ДеВи и Тонконожка ползли за мной по улице, как червяки, липли к рукам и ногам, а я скидывал их с себя и убегал — подсознание подшучивает так, но в каждой шутке есть доля правды, если не половина, а то и вся. Дальше я вообще нырнул внутрь многоэтажки, но оказался на пороге нашей квартирки, умолял Олю спрятать меня, а она как давай выворачивать мою совесть наизнанку. Понятное дело, я мямлил что-то оправдательное, как последний дурак, и все уменьшался под наковальней ее взгляда, того глядишь и раздавит, как букашку! Вместо тапка меня накрыло ледяной волной, не иначе как на верхних этажах забыли кран выключить, я барахтаюсь в этой воронке на лестничной клетке, все вертится, крутится, будто смыв унитаза… Я застонал и проснулся, на губах, щеках и подбородке что-то щекотало от нежных касаний — вот и подумал, что это новый сон, где я в постели с Олей готов на великие дела, уже тянулся к ней. Хорошо хоть открыл глаза напоследок, но увидел не любимые губы, а две наглые рожи засранцев во весь экран, прямо-таки вздутые от хохота жабы, у одного из них еще и перышко в руке.

Господи Иисусе, тут и не поймешь, где хуже, во снах или в реальности — да кем же я был в прошлой жизни, что мне такое наказание!

Я не сразу понял, кто, что и главное зачем — первая мысль про Мудрого Филина, мол, мне сейчас будет крышка, причем даже не бутылочная, а от канализационного люка, большая, тяжелая и по голове. Добавкой к зрительному ужасу паршивцы подключили ультразвук со смехом, пришлось подпеть от неожиданности, чуть голос криком не сорвал, еще и подскочил, как солдат после бомбежки, контуженный на все, что только можно. И наконец-то дошло, что это всего лишь две небитые ремнем задницы — ах вы, малявки бесстрашные, ничего, сейчас Армани Коллин задаст вам трепку!

После вчерашнего болело все, и голова, и руки, и ноги, но черта с два это помешало бы мне догнать их. На стоянке я вцепился первому засранцу в плечо мертвой хваткой бульдога, и что-то ДеВи сразу стало не до хихи-хаха, он нервно сглотнул от вида моей заспанной рожи и дьявольских красных глаз. И на этот раз я так прошелся ему по ребрам, что он скорчился на асфальте, пищал девчонкой и задыхался с просьбами о пощаде, то-то же, будет знать, как со мной штуки шутить. С него хватит, подумал я, тут уже полный нокаут, а вот Тонконожка стояла за будкой Три Полоски и беспечно заливалась с нас обоих, очень опрометчиво… В один прыжок дикой кошки я оказался перед ней и проделал тот же фокус, чтоб жизнь медом не казалась, но тычки сработали вяло, почти никак — это мухлеж чистой воды, как вообще можно не бояться щекотки. Нет, она, конечно, присмирела, но просто извернулась, оббежала меня и подняла раненого собрата по паршивости, а потом обе малявки засеменили на фабрику.

Не то скрип дверных петель, не то последнее издыхание больного животного послышалось над ухом, а в окошке коморки охранника загорелись две из трех полосок лица, нижняя стала дугой, причем выпуклой частью вниз. И чего этот глупый старикан ждет, приглашения, еще и лыбится тут — сдам с потрохами лично, а про себя все буду отрицать, примерно так сильно я был зол!

— Нарушители! На фабрике! Ловите же их!

— Где это? — Он нацепил удивление, даже приоткрыл глаза на пару миллиметров. — Какие же это нарушители, когда один из них, вне всяких сомнений, ваш новый знакомый. С ним, как он мне сказал, его друг, из чего я делаю вывод: друг друга мистера Коллина — друг самого мистера Коллина (иначе в жизни не бывает), и они имеют право раскрасить его одинокое утро. Итак, разве я не прав и это не ваши друзья?

— Друзья! — крикнул я, хотя сам не понял своей интонации, там по чуть-чуть от раздражения до удивления и смеха (нервного).

Что, если мне и правда… ве… весе… Нет, у меня это слово даже не пишется в их адрес. С ними не веселье, а головная боль, а я вот ни капли не мазохист, уж простите! Плевать на этого горе-охранника — с двумя сопляками я как-нибудь и сам справлюсь, просто поймать их за шиворот, как котят, и пинком под зад.

И вот такой грозной машиной для стрижки газона я подходил к раздевалке, то бишь рычал, сметал все на пути и готов был проучить их по старинке, даже жалел, что ремень из какой-то китайской дряни, а не дубовой кожи сделан. Я забыл, как видеть, слышать, двигаться и тем более злиться — запах еще теплой еды вел меня к столику, где с одного края заняли стул половинками задниц сопливые морды, а на другом источала настоящие феромоны крохотная (по моим голодным меркам), но все-таки порция еды в контейнере… Паста! Еще и с базиликом! И чем-то похожим на болоньезе… От одного вида желудок скрутился в дудочку, я думал, кислота дырку в животе прожжет или хотя бы пойдет выше, чтобы плюнуть в них — какие гадины, это не просто бессовестно, а бесчеловечно, да за такое казнить надо, я уже был наготове!

— Угощайся, Армани. А то скоро остынет.

Я застыл, как статуя у диких аборигенов, даже в ушах поковырялся — сам не помню, когда в последний раз ел, может, это у меня уже голодные галлюцинации, такой фантастики даже в книгах не напишут.

— Там отрава или что?

— Я тебе говорил, Ви, он немного странный, — сказал ДеВи шепотом Тонконожке, но я, понятное дело, все слышал.

— Да, мы вчера познакомились, — отвечала паршивка ему, будто меня тут вообще не было.

— Эй, вы тут совсем страх потеряли?! Да от вас что угодно можно ожидать, то кнуты, то пряники!

— Как хочешь. Тогда мы сами съедим.

ДеВи вцепился в боковушку контейнера и медленно, то бишь нарочно двигал к себе с видом, мол, последний шанс дает, даже отсчет вел, небось… 3… 2… 1… Конечно, я вцепился в пластик, как младенец в грудь матери, сбросил его пальцы и поставил родной флаг перед собой[1]. Я сел на стул с подозрительным видом — дело в том, что в цирке дрессировщик может и за кормежку отвечать, то бишь пять минут назад укрощал животину, а теперь миску ставит, и та, естественно, уже не верит в доброту, ходит вокруг да около, обнюхивает со всех сторон. Я тоже осмотрел пасту, вроде не машинное масло, обычный базилик, а не крапива, и сверху ни тараканов, ни комков шерсти — ой, плевать, я бы и крысиный яд под томатным соусом съел и не подавился бы, не то что родные феттучини[2]!

Наверное, я хлюпал на всю фабрику и аж причмокивал, когда втягивал полосочки пасты, но там не до рамок приличия было, и как бы вообще не расплакаться от блаженства. Не без огрехов, конечно, я все-таки мастер этого дела, но сработало много чего, во-первых, на халяву и древесные опилки сойдут, во-вторых, голод усиливал вкус в раз эдак пятьдесят, и в-третьих, действительно недурно, хотя в соусе не хватало сливочности и прованских трав. Это я сейчас вспоминаю, а тогда набивал рот и в разговоре иногда плевался кусочками на стол, сразу же подбирал их.

— Итак, должок за твое, ДеВи, спасение принят, а ты, — я указал вилкой на Тонконожку, и она с искренней наглостью удивилась, — все еще должна мне мелочь за проезд. Но если вечером на столе так же будет лежать жирный кусок мяса, мы в расчете.

— Ах ты! А я… Я, между прочим, уговаривала Олю, чтоб согласилась встретиться с тобой и все обсудить, а ты вот как…

— А я спас вас обоих вчера энное количество раз. Смотри, чтоб не оборзел на целых три стейка, а то я могу! И вообще, вы сюда спорить приперлись, что ли? Прохлаждаетесь почем зря вместо бесценных школьных знаний.

— Ты чего, Армани, — возмутился ДеВи, будто я сморозил какую-то глупость. — Сегодня же суббота, выходной.

С этими странностями, малявками и беготней от монстров не до счета дней недели, хотя пустота на фабрике и дерзость Три Полоски должны были меня смутить. Я расплылся в улыбке и уже размечтался, как отдохну от всех и вся, и подготовлюсь ко встрече с Олей — этот день обещает быть все лучше и лучше с каждой минутой, подозрительно это! Но ДеВи тут же оборвал аттракцион невиданной щедрости от жизни:

— Мы с Виолеттой хотели попросить тебя сходить с нами в школу…

— Нет, — сказал я сразу. Тут думать нечего — в тот террариум я вернусь только под угрозой смерти, причем не своей, а Олиной.

— Сегодня, — продолжал он, как если бы уши керосином залил, — последняя репетиция нашего выступления на празднике. Завтра же День защиты детей, вот со всех и требуют поделку и участие в сценке…

— Дважды нет! То есть трижды… или сколько там выходит, я уже сбился со счета.

— Поделку мы с Ви уже почти сделали, а вот сценка… В ней появляются родители и в конце все вместе кланяются. Я просил папу, но он отказался, а там роль… мужская, поэтому и нужно было пап пригласить. И я подумал, может, ты пойдешь со мной… хотя бы как… брат. Это… даже лучше будет!

— Стой, стой, стой… Грустно, конечно, что у тебя такой папаша, но я не твой отец и не старший братец, чтобы всюду с тобой таскаться. Тем более в один из немногих выходных, когда у меня и без того есть чем заняться.

Я думал, сейчас начнется фирменный стиль сопляков, то бишь клянчить, тянуть за руки, а то и реветь на пару с девчонкой, и точно выставил бы их за дверь. Ничего подобного — все воодушевление выветрилось, улыбка сползла куда-то на пол, да и сам он опустил глаза примерно туда же, а те вдобавок потускнели, как затертая морем стекляшка. И сидит молчком, а потом вообще промямлил что-то себе под нос и чуть ли не спрыгнул со стула в сторону выхода.

— Там будут пирожные для родителей, — шепнула Тонконожка.

— Я в деле! С этого и надо было начинать…

И хоть это была банальная приманка в мышеловке, за еду можно и потерпеть вид сопляков, и поучаствовать в местном цирке, я вон за бесплатно все это делаю уже пару дней, а тут какие-никакие бонусы. Короче, со всем своим барахлом я закрылся в душе — мне нужно было морально передохнуть и приготовиться к худшему, а еще вонял после вчерашних забегов, как дитя конюшни. Я простоял под горячим напором куда дольше обычного, тщательно смывал с себя комки дурных мыслей, но едкое пятно вины на плечах так и не смог оттереть. Дело в том, что в мыслях все еще стоял взгляд ДеВи, будто на предателя какого-то, хотя я ничего ему не должен и в няньки не записывался — да и с каких это пор меня вообще заботят отзывы мелких о себе, как очаровался, так и разочаруется, будет уроком! Не хотелось щеголять с волосатой грудью нараспашку, но это как бы мой дом (почти мой, почти дом) и пусть спасибо скажут, что с полотенцем на поясе, а не как Луи.

Паршивцы перекочевали на диван, о чем-то оживленно спорили там, пока я не нарисовался, и сразу же умолкли — я, конечно, не требую оваций в свой адрес, но можно было притвориться благодарными ради приличия, а не сидеть с каменно-серыми по цвету и кислыми на вкус лицами. Тонконожка еще и приобняла ДеВи, жалась к нему, будто сдерживала от чего-то, но тот все равно встал и бросил мне прямо в лицо:

— Можешь никуда не идти, Армани.

Я должен был обрадоваться, но это уже звучало то ли какой-то проверкой, то ли издевкой.

— Хорош мне мозги взбивать до состояния крема вашими хочу-не-хочу!

— Можешь сидеть на своей фабрике и дальше! У тебя же есть дела поважнее, чем мы.

И тараном попер на выход, протопал мимо меня по прямой, как слон, и потащил за собой возлюбленную. Такая вот пощечина вместо спасибо, что согласился потратить на них время, без удара и на расстоянии, а лицо все равно горело и щеки бурлили, как кипящие миски с кровью. Хотелось догнать и наподдать ему, чтоб знал, как огрызаться, но я просто наорал вслед кучу нецензурщины на родном, подкреплял все это жестами, так что и глухонемые бы поняли.

— Скатертью дорожка — смотри чтоб монстры по дороге не сожрали! — закончил я и плюхнулся на диван.

Наконец-то тишина и спокойствие, а в голове все равно бахал молоток, кровь текла в висках с таким звуком, будто там не соломинки сосудов, а целые водосточные трубы. Как же надоело нянчиться с этими сопляками, моя жизнь и без того одна сплошная шутка, а они превращают ее в цирк, только это окружающим смешно, а мне стыд, срам и куча неловких воспоминаний перед сном. С меня хватит, сыт по горло уже! Но… Да никаких «но»! Брысь! Кыш! Эти гадкие «но» потом дорого обходятся. Ладно — но та тварь из подвала… ДеВи сейчас как включит жанр подростковой драмы, а оно полшколы сожрет — ой, и отлично, я даже приду посмотреть, как все прошло! И тут какой-то червяк альтруизма крепко грызся в извилины — на паршивца-то плевать с высокой колокольни, но он может натворить бед не только на свою задницу, но и на кучу других. Еще Элизе откусят голову в придачу… Почему я до сих пор еще не забыл про них и думаю об этом? Черт, да потому что же подохнут без меня, как пить дать, еще и других утащат с собой на тот свет! Ненавижу, ненавижу…

Я откопал в рюкзаке сменные трусы, натянул штаны и запасную рубашку, даже еще Олей глаженая, вот такая честь — не ахти для школы, но выбор небольшой, я бы сказал, нулевой. Сопляки ждали автобус под крышей остановки, и на меня никто не отреагировал, будто я был невидимый и неслышимый. Тонконожка наворачивала круги взад-вперед и рассматривала доску объявлений, ДеВи с гоблинской рожей пытался прожечь дыру в асфальте, а я так хотел намазать ему брови медом, чтобы слиплись в таком положении навсегда. Вот такие дела в барокамере, молчим, молчим и молчим, а ситуация давит со всех сторон. С каждой секундой я все больше жалел о своем решении и обещал себе уйти через минуту, если мелкие не пискнут хотя бы, но автобус из-за угла все испортил! Причем он плыл к нам такой вальяжной походной, будто давал шанс собрать мозги в кучу и вернуться на диван, но уже было поздно для отворотов.

ДеВи вбежал первым, сунул водителю купюру и громко сказал, мол, за троих, чтоб услышал и старик, и я, и все вокруг. Мы поплелись в самый зад к длинному месту и сели в ряд — паршивец, Тонконожка между двух огней и я.

— Это за Виолетту, за вчера, — бурчит он в окно и снова молчком.

Звучало хуже матерщины, зато честно, а то могли бы и провернуть фокус дважды, точнее, попытались бы, потому как у меня не набралось бы мелочи на троих. Малявки стали повторять сценку, на меня не обращали внимания, но актеры из них так себе, и я отвернулся к окну. Вот тебе и выходной, называется, скучнее не придумаешь — лучше бы болтал с Три Полоски о всяком, разворошил фабрику и откопал все скелеты Мудрого Филина, а то и проспал до вечера, больше толку было бы. Мысли неслись вместе с размытой картинкой домов и улиц, я уже начал писать объяснительную Оле на тему, почему ушел из дома, пытался скрепить весь этот ворох слов во что-то связное, но Тонконожка напомнила, что скука не так уж и плоха и надо было радоваться, пока мог.

— Армани, а что такое секс?

Я бы выплеснул что-нибудь изо рта прямо на пятнистую лысину перед нами, но просто поперхнулся слюной чуть ли не до смерти, с минуту кашлял, наверное.

— Я просто так спрашиваю.

— Понятно, что не для школьного сочинения. Откуда вообще такие вопросы?

— Мы под диваном журнал нашли и почитали, пока ты купался. Там было написано: как разнообразить секс, советы от…

Еще на вопросе та самая лысина впереди отвлеклась от книги и развесила уши, да и другие тоже вежливо или не очень уставились на нас, я прямо-таки слышал парочку вздохов и амбре осуждения отовсюду. Хоть бы не пристали, мол, чего это я тут порчу невинные детские умы — да они и сами отлично это делают безо всякой помощи! Так вот я быстро повесил ей палец на губы, чтобы не ляпнула еще каких подробностей, а то местные старушки узнают много нового и будут жалеть об упущенных годах. Я убью этого озабоченного француза, а гроб сделаю из его же макулатуры — там что, по всей фабрике заначки сделаны?! Каждый засуну ему в…

— Эй, Армани, ты чего это? Я что-то не то сказала?

— Да! — крикнул я, но задумался, что в таком возрасте уже потихоньку надо в курс дела вводить, а то сами натворят чего не нужно. Ставлю жизнь на то, что Жадный Слон никогда не заговорит о таком, а у девчонки вообще вся надежда на Элизу. — Вообще-то нет… Но о таком… не принято кричать в общественных местах.

— Ой, прости. Я же не знаю, что это, поэтому и не знала, что кричать нельзя, — сказала она уже тончайшим шепотом.

— А разве вам не нужно повторять диалоги?

— У нас там роли маленькие, и мы все проиграли уже дважды… Если не хочешь говорить, я в школе спрошу.

— Стоять, чтоб вас!.. Дайте минутку.

Нельзя, чтобы они доставали с этим кого попало (хотя Элиза придумала бы что-то повнятнее), а в книгах тоже, небось, такую ересь пишут, что все желание отобьет. Я отвернулся на прямоугольный островок спасения, подумывал просидеть так до нашей остановки, а там школа, мол, уже некогда, ждите следующего неудобного случая. А что вообще можно рассказать в их… сколько им там, девчонке двенадцать, а паршивцу и того еще не стукнуло — нельзя же просто вывалить на них всю эту тонну песка, мне-то не жалко, но они утонут. И тут я вспоминал, как и когда сам узнал — сначала мальчишкам по боку на такое, а потом оно само как-то на уровне инстинктов включается, ДеВи бы и не интересовался, не будь этой девчонки, которая взрослеет раньше и совсем не думает о том, что любопытство делает с кошками.

— Армани, ты заснул там? — сказал ДеВи в своей дерзкой и еще обиженной манере.

— Это очень трудно, знаешь ли.

— Не труднее математики, — съязвил он, но глаза тоже загорелись запретным яблоком или просто позлить меня решил.

— В теории трудно, а на практике проще простого, само у всех получается.

— Так покажи на практике. А мы уже поймем, — придумала Тонконожка, молодец, здорово, просто отлично!

Ох, santamozzarella[3]! Лево руля — прямо по курсу подводные скалы!

— Это значит, что два человека любят друг друга, и…

— То есть как мы с Виктимом? Я очень люблю его, — сказала она без стыда и совести, и никто даже не смутился. Сразу ясно, что там еще не то люблю, какое будет через пару лет, не до гроба, свернутых гор и звезд с неба.

— Не совсем. Там глубже… в смысле, сильнее. И нужно находиться в уединенном месте, близко друг к другу…

— Да-да, мы сейчас тоже. Получается, у нас… — она чуть ли не вопила от радости на весь автобус, но в последний момент опомнилась, понизила голос, — секс?

— Хорош уже меня перебивать, мелочь! Надоели… Раз так, скажу прямо, сейчас как начну с самого начала, то бишь с биологии. Клетки, органы, гормоны… Что, не было биологии еще? А мне плевать — будет вам ликбез наперед! Дальше пойдет химия, похуже, чем в газированных напитках, вам такие слова и не снились. В конце все перейдет в чистую математику, физику и… астрологию! Да-да, поняли?

И я сдержал угрозы, бросал заумные слова с потолка, чисто для устрашения, и сопляки тут же заныли, мол, не надо им мозг компостировать. Вот и я того же мнения — через пару лет в школе, надеюсь, объяснят, а пока пусть научатся решать линейные уравнения, чтоб как-то по возрастающей сложности, что ли.

— А проще нельзя? — не унималась Тонконожка.

— Проще… Создание детей — вот уж точно проще некуда и не надейтесь.

— А, понятно, — сказала она, на том и успокоилась.

И все? То бишь так просто и без всяких а как, а где, а почему? Надо взять на заметку, что соплякам не интересно слушать про создание себе подобных, даже они своих же на дух не переносят. Вроде и объяснил самую суть, точнее ее половинку, и избежал кучи неловкости, даже не соврал ни разу, да я настоящий гений! Спасибо, всегда пожалуйста — себя не похвалишь, так никто языком не пошевелит! В общем, они отстали от меня и остаток пути держались более-менее тихо и без вопросов повышенной неловкости.

На остановке и по дороге в школу я заметил, что с нами тащится куча народу, а уже со ступенек слышался шум и гам под сто двадцать децибел, но это еще цветочки. Школьный холл превратился в натуральный гигантский улей — мальчишки и девчонки, а также их родители, учителя, и все движутся в стиле атомов, то собираются в молекулы, то распадаются, и так по кругу. Вот только неправильные какие-то пчелы, как говорил один русский медведь, в смысле вместо сот здесь расставлены парты, а таскают они туда-сюда не пыльцу, а всякий хлам вроде картонных коробок, железяк, фантиков, деревяшек, бутылочных крышек и вообще всего, чем богата любая свалка мира. Когда я спросил, почему все попутали парты с мусорными ведрами, Тонконожка сказала, мол, задумка такая, из гов… пыли и палок сделать что-то красивое, а как по мне, так просто машина не забрала отходы на неделе.

Я вежливо промолчал и пошел за ними, надеялся на лучший столик из худших в этом заведении — ладно, утрирую, конечно, парочка занятных работ была, а на одном так вообще сияла целая инсталляция, не иначе как копия загородного дома королевы Англии. Особняк-тыква из Викторианской эпохи с кучей животных, вроде сов из шерсти, ежей из шишек, а листья повсюду и правда вырезаны из листьев, мелкие и аккуратные копии. Из серии, мол, так красиво, что даже не под стать месту, сразу же видно, что не родительских рук дело и уж точно не детских, а лучшего декоратора в городе. И все равно я молился, чтобы остановились возле этого дворца или хотя бы машины из железных крышек — да уж, размечтался!

Наша парта стояла в самом конце, будто ее специально задвинули в угол с глаз долой и там никто не крутился, а все из-за человекоподобного пугала сверху. Можно было и впрямь подумать, что древняя сила прокляла кучку желудей и палок с каштанами, и те скрепились друг с другом на манер ручек, ножек и бесформенной головы — не хватало разве что подписи самого Франкенштейна! Еще и присобачено на обрывки проволоки, косо, криво и неряшливо, а про лицо я вообще молчу, того гляди дунешь, и все рассыпится.

На этом мои капли вежливости испарились, и я сказал на выдохе:

— Да вы шутите… Кажется, ему плохо и оно хочет прекратить мучения.

— Фу, как грубо, Армани! — надулась Тонконожка. — Зато мы сами все делали. Тут немного осталось…

Мелкая повертела желудевого монстра в руках, и длинная нога отвалилась с карикатурным таким звуком — шмяк!

— Мда, крах… то есть креа-х-тивно, я хотел сказать… Жаль, что до Хэллоуина еще месяц, а то он бы точно занял призовое место.

— Так помоги нам, — взъелся ДеВи, по-любому его идея была, — а не только болтай. Мы посмотрим, что у тебя получится.

Я уже хотел ответить ему пару ласковых, а то совсем оборзел, но его глаза скользнули куда-то вбок, да и мне показалось, что кто-то пялится в спину, гадкое такое чувство, аж кололо и пекло под лопаткой. Пришлось мигом позабыть обо всех обидах на паршивца, потому что ничто так не роднит, как общий враг! Ба, какие люди в мусоропроводе — да это же Слизняк, вечно наглый и самодовольный, а тут даже больше обычного, я не сомневался, что тыквенный дворец вырезан за счет кошелька его родителей. Он посмотрел на нашу парту, скривился и сказал отвратнейшим голоском, еще писклявым, но до ужаса надменным:

— Какой ужас, смотреть тошно на это убожество.

— Понятное дело, с тебя же лепили, — вызвался я, уж очень хотел проучить его хотя бы резким словом. — Только белобрысых волос не нашлось… Не одолжишь пару прядей? Могу даже сам вырвать, не утруждайся!

— Как там водичка, освежился?

— Переживу — не из муки сделан, — процедил я, уже наполовину рычал.

Для этого засранца лучше одной пощечины только две, я бы и влепил, но сзади кто-то замаячил и очень скоро аристократически-бледная рука упала ему на плечо. Слизняк не оборачивался и еще больше расплылся в ухмылочке, знал, кто подойдет, да тут и таблички с надписью не нужно — генетика сотворила страшный кошмар, этого паршивца скопировали и состарили до зрелого возраста. Тонкий, как глист, блондин с зализанными гелем волосами, но таким же потным лицом (он даже платочек носил с собой и вечно затирал лоб до шелушения кожи и прыщей), а злодейская улыбка похитрее, чем у отпрыска, сияет, как рекламе зубной пасты, аж глаза слепит. И разодет в костюм стального цвета с металлическим блеском, более отвратного я не видел, но стоит дороже, чем вся моя жизнь, еще и с галстуком, запонками и в кожаных туфлях — карикатура с обложки мужских журналов, и опять же выбивается из школьной простоты!

— Даниэль, почему ты общаешься с отбросами… Я же говорил, что знакомста нужно заводить с влиятельными людьми, — сказал он и потащил сынка за собой, даже не взглянул на нас.

Вот тебе и первое впечатление, что называется, и ни черта оно не обманчивое!

— Эй, папаша, ты кого отбросом назвал? — бросил я ему в спину, он почувствовал, остановился. Я мог поспорить, мельком сверкнул глазами, чтоб никто не услышал. — Что, струсил сказать мне это прямо в лицо?

— Нет. — Он развернулся и двинулся обратно. — Мне не жаль потратить минуту, чтобы объяснить тебе всю твою ничтожность. Что отличает англичанина от русского, француза от шведа, немца от… итальянца? Культура. Я думаю, разница еще более удивительна, когда я намеренно привел в пример национальности одного континента. Вы, иммигранты, заполонили нашу прекрасную страну и тащите за собой свои ценности, историю, кухню, традиции, учитесь бок о бок с нашими детьми и мешаете кровь — делаете все, что уничтожает индивидуальность… Но почему вам не живется у себя дома? Потому что там вы — никто, а сюда приезжаете в надежде на лучшую жизнь. Вы не реализовались там; вы — негодный продукт для своей родины, то есть отброс. Я думаю, что доходчиво объяснил тебе, кто ты такой.

Я и правда остолбенел от его речи, но не от содержания, тут как раз все очевидно — дело в том, что он тонну желчи вывалил на меня, как бы тут не захлебнуться, а на лице ни капли злости, будто искренне верил в свою паршивую философию и что преподал мне бесценный урок. Даже хуже, вид у него был снисходительный, как у эдакого священника перед глупыми аборигенами, мол, что с них взять и злиться тут не на что. Змей-проповедник — это что-то новенькое, но на деле обычная паршивая кобра, даже голос, шипящий, гадский, идеально выверенный по громкости, чтобы ни чьи лишние уши не слышали нас. Ничего, на всех найдется своя управа, змеи отлично танцуют и вертятся в такт дудочке и даже акулы попадаются на крючок.

— А отбросы, такая грязь и дрянь, как я, выигрывают в конкурсах школьных поделок?

Он наигранно поднял брови и печально улыбнулся, будто в адрес слабоумного, который все пытался взлететь, но каждый раз целовался с землей. Вот ты и попался!

— Не смеши меня. Будь ты хоть подмастерье Фаберже, у тебя не получится занять призовое место.

— Тогда спорим, что мы сделаем поделку лучше вашей?

— Если так случится, я лично извинюсь перед тобой и… подарю пару сотен на человеческую одежду.

— По рукам!

ДеВи и Тонконожка зашептались, мол, я совсем спятил и нужно поджать хвост, пока не поздно, вцепились по рукам на манер клещей. Черта с два я устрою им такое счастье — если сдадимся, это еще больше докажет их правоту, что они якобы чем-то лучше других, да и попросту нельзя поворачиваться к хищнику спиной!

— Лучше подумай дважды. Даже дети понимают, что у вас нет шансов. И ты не выслушал мое условие: если окажется по-моему…

— Я же сказал, что согласен.

— … ты покинешь город, — продолжал он медленно, чтобы до меня точно дошло, бесился, когда его перебивают, — и сделаешь так, чтобы я больше никогда тебя здесь не видел. Не сомневайся в том, что я смогу это узнать. А если откажешься, я помогу тебе сдержать слово по-мужски. Обойдемся без рукопожатий.

И склизкий сынок, и змеевидный папаша перестали портить одним своим видом пейзаж и поползли делать это в другое место.

Вдох-выдох, собраться с мыслями — дело в том, что я съел весь адреналин и уже четче понимал, в какой мы жо… жесткой ситуации, а немые вытянутые морды сопляков с открытыми ртами, будто для ловли мух, не добавляли оптимизма. Да и плевать на все трудности и риски — не все так плачевно, когда в их распоряжении моя светлая голова!

Я уточнил правила конкурса, мол, только ли из мусора нужно (у этих гадов же тыква, то бишь еда), обошел все парты, чтоб изучить конкуренцию и не повторяться, и раскинул мозги по просторам воображения. Идей-то у меня на год вперед хватит, хоть половником черпай, но надо унизить его по-особенному, и, хо-хо-хо, у меня есть кое-что на примете родом из детства. Я раздал соплякам указания, в смысле добыть краски и клей, а потом устроил настоящее ограбление с выворотом карманов. Получилось даже не гуще, чем я думал, — Тонконожка положила целый шиш с маслом в общую копилку, ДеВи достал пару смятых купюр, а я вытряхнул из закромов последнюю мелочь. Ничего, с миру по нитке свяжем целое светлое будущее! Напоследок я предложил выбросить кучку желудей, если мы хотим выиграть, а не пробить всех на смех и слезы.

На самом деле, я не все моменты продумал, зато дух сопляков взлетел до небес, а это уже половина успеха. Я точно решил, что это будет родная паста, настоящий съедобный конструктор, мастери не хочу, называется, но детали пришлось сочинять на ходу, причем буквально. Перед глазами школьный двор, дорога в сторону супермаркетов, а в голове числа, формулы и куча переменных — время, деньги, легкость и помпезность, и первым двум нужно было дать самые низкие значения, а последние увеличить до небес. И я уже хотел просить у Вселенной подсказку, хотя бы намек, а то от мозгового штурма голова заболела, как вдруг чуть не врезался лбом в рекламный плакат какой-то дряни с шикарным кораблем на всю стену. Паста и корабль. И-де-аль-но… Их уделает не просто какой-то отброс, а визитная карточка лучшего итальянского отброса, попрошу!

Воодушевление мигом улетучилось при виде цен, я сложился, как сдутый шар, подавился и выпал в осадок — ладно бы это элитный стеллаж такой, но второй, третий и так далее были ненамного дешевле. Проблема в том, что мне не нужны целые пачки, а то всего на пару штук хватит, и меня спас оазис в самом конце отдела, столько разных форм пасты нет даже в Италии, так еще и поштучно. На вид, конечно, каменные и пыльные, небось, просроченные лет эдак на триста, но нам не животы набивать. Наверное, директор магазина жадно скалился, когда выставлял это на продажу, а я сейчас и того больше, потому что у нас в арсенале будут пенне, дитали, спагетти, ротелле, листы лазаньи[4] и куча местной отсебятины в виде морских ракушек, шариков, бантиков и винтиков — беру все! Я загребал, как если бы нашел пещеру с золотом, а кассирша замучалась считать пакеты, в которых по жменьке пасты, и смотрела как на чокнутого, зато не спорила, с бешеными себе дороже. И вот с мешком этого добра, как добытчик после удачной охоты, я вернулся к нашей парте, где уже лежали палитра красок и крохотный тюбик клея — что ж, радуемся тому, что имеем.

Мы потратили прилично времени, пока все придумали, вымеряли, склеили и покрасили, а малявки (вот так новости) помогали даже больше, чем мешали. Хотя и шуточки от них проскакивали, вроде того, чтобы внезапно измазать мне нос красками — пришлось показать им зимующих раков и настоящую битву кисточками устроить, а они как давай хихикать, да и я поддавался настроению… Не постыжусь сказать, что мне… было… весело! Я чувствовал какую-то теплоту и командный дух, такого не было с детства, а получился наш корабль на редкость здоровским — палуба из диталини, чтоб меньше клеить, все это накрыто листами лазаньи для ровности, мачты и бушприт из трубчатой пасты, как раз взял по уменьшению диаметра, на тросы сгодились и спагетти, и снова лазанья как паруса, но самая вишенка на нашем торте — малюсенький ротелле-штурвал, прямо-таки верх моей гордости на всю жизнь!

Мы делали последние штришки на белоснежных парусах, как сзади послышались шаги — понятное дело, я подумал о склизких соперниках, резко повернулся к ним и полетел вперед, как поезд. Вот теоретически там мог быть кто угодно, дети, вахтерша, директор школы, сама королева — ах если бы кто-то из них, а не Элиза, у меня же слепота от слабоумия на оба глаза, это опасно в первую очередь для окружающих. Я думаю, нос улавливает какие-то женские феромоны, и мозг отключается напрочь, как от алкоголя — короче, врезал я ей подбородком прямо в лоб, хоть в снайперы иди, а она то ли от испуга, то ли от толчка обронила планшетку с листами, и все это добро бумажным фейерверком разлетелось по полу. Кто-то обернулся на нас, но, к счастью, не все в холле, и я как дурак давай быстро сгребать документы в кучу, мял их, по-моему, делал только хуже и сыпал горсти извинений, пока она терла красное пятно и шипела — хоть бы не сотрясение какое, а то я сам не переживу такой неловкости.

— Опять ты! — закричало сверху раскатами грома. — Какого ч… что ты тут делаешь? Ты им явно не родственник!

— А может, я муж двоюродной сестры их матери?

— Ты болтун каких еще поискать.

— Одно другому не мешает.

Я кое-как собрал всю макулатуру и вытянулся в полный рост перед ней — изо рта на меня валил горяченный пар под давлением, а в колючих глазах таймер бомбы замедленного действия, уже с трудом держится и скоро бахнет. Элиза взяла планшетку с бумагами так, что та затрещала, а ноготь большого пальца оставил вмятинку — я думал, сейчас треснет меня, в принципе, даже оправданно.

— Так, мне это все надоело. Как их зовут? — сказала она в сторону ДеВи и Тонконожки, а те вдруг превратились в двух мышей, даже не пискнули ничего в мое оправдание.

— Виктор и Виолина.

И сразу дошло, что я неправильно сказал, вечно путаю же, но хорошо, хоть без кличек обошлось, а то санитаров вызвала бы, мол, это уже последняя стадия идиотизма.

— Серьезно — ты даже не знаешь имен?! Дети, этот человек к вам пристает?

— Это кто к кому еще! — комментировал я, но она не слушала и смотрела только на сопляков.

— И где ваши родители? И самое главное, что мне записывать в чертов журнал?!

Ох, такими темпами и до нервного срыва рукой подать, я хотел срочно занять ее показом корабля и помощью в покраске, говорят, рисование успокаивает, но малявки пошли в лобовую атаку, встали по бокам и заголосили в два рупора. Я позакрывал им рты ладонями и плотно закрутил, с виду даже приобнял, чтоб у Элизы голова не лопнула от шума, но те все равно карикатурно мычали сквозь пальцы. А теперь то же самое, но по-человечески:

— Они сами попросили меня прийти, потому что их родители не могут, а я согласился, потому что их друг и по совместительству бездельник. Так и запиши, если нужно правда.

— Но нельзя… Смысл в том, чтобы дети общались с родителями, в крайнем случае, с дальними родственниками.

— Тогда старший брат. Ой, да как будто там кто-то будет проверять.

— Мне уже начинает казаться, что ты нарочно создаешь неприятности! Меня все еще не уволили только потому, что никто не хотел этим заниматься перед праздником, к тому же, когда на меня можно спихнуть организацию конкурсов.

— Вот, все обошлось, а я что говорил!

— Ох, давай я лучше внесу в список тебя — ты сам еще ребенок! Для тебя чужие проблемы — это игры, или ты не понимаешь, каких сил мне стоило простоять в кабинете директора, а потом не спать всю ночь и думать, как быть дальше? Эгоист — вот ты кто!

Элиза двинулась к партам на другой стороне, а мы так и остались столбами, мол, фух, пронесло, причем каждого — мне не влетело по шапке, а мелких не исключили из конкурса. Я хотел поздравить их с этой маленькой победой, а за одно и с будущей над скользкой семейкой, но ДеВи решил устроить внезапную пробежку, сиганул от нас куда-то за угол и громыхал танковыми выстрелами по темному коридору. Мы с Тонконожкой испуганно переглянулись, и та кивнула, чтоб я бежал за ним, наверное, знала, что в конце проход упирался в туалет для мальчиков, паршивец влетел туда, будто живот прихватило и извержения не избежать. Я долго думал, надо ли скрасить его одиночество или лишить себя этих звуков и запахов, но и сам хотел по-маленькому — что ж, схожу за компанию и помогу, чем смогу, поддержу морально, так сказать.

Неплохие тут у местных сопляков апартаменты, я имею в виду, целых три раковины с зеркалами, салфеток хоть отбавляй, а у кабинок даже есть двери — очень нужная вещь, если надо поплакать или по прямому назначению, а то в моем детстве и то и другое давалось с трудом. И в целом, чистота и уют, как в лучших домах Парижа, разве что воняет хлоркой и муравьи шагают по стенке неровным строем — я, конечно, люблю этих тварей, но не там, где их потенциальная близость вот никак не нужна. ДеВи нарочно притих и вообще вокруг тишь да гладь, как если бы сюда не входили сотню лет, все кабинки закрыты, нигде не подтекает вода, только крутится и жужжит вентиляция.

Я зашел в среднюю кабинку, чтоб угадать или точно быть рядом, и справлялся нарочито громко, метил прямо в воду и карикатурно насвистывал. Всхлип, еще один, но резко оборвался, будто рот заткнули ладонью, и непонятно, это смех, плач или первое после второго.

— У тебя там все в порядке? — сказал я и застегнул ширинку.

— Да.

Ух ты, ему удалось сказать это так, что даже слабоумный понял бы, что ни черта там не в порядке!

— Давай-ка подытожим… Ты только что убежал и ни с того ни с сего закрылся в кабинке, а меня кормишь враньем, причем горьким и неубедительным.

— Армани… дай побыть одному.

Да какие две мухи кусают его по очереди, что он то липнет ко мне, то посылает на все четыре стороны, я бы прихлопнул их во славу золотой середине! И словил себя на мысли, что еще вчера повернулся бы и ушел, а теперь уж боюсь представить, что он там себе надумает, нам же всем потом разгребать. На предложение выйти поболтать ДеВи не ответил, так и сидел в туалетной берлоге с минуту, но все-таки не выдержал мысленного давления. Я и так не умею прятать эмоции, а тогда вообще испугался не на шутку — лицо у него мокрое, красное, полные глаза тоски, как если бы только что похоронил любимого хомячка, и носом шмыгает на радость монстрам, а ближайшая игрушка шут его знает где!

— Не волнуйся, — сказал он и загудел молнией рюкзака, достал оттуда страшненького тряпичного зайца, сразу видно, что дело рук Тонконожки. — И вчера я… взял брелок в магазине, пока никто не видел. Это для Ви, честно…

— Воруешь, значит? Я все Оле расскажу.

— Я потом за такси заплатил!

Мда уж, распознаватель шуток у него барахлил знатно, дело серьезное. Я замолчал, чтоб не ляпнуть лишнего и дать ему высказать уже хоть что-нибудь, но ДеВи рассматривал то ли кроссовки, то ли кафель на полу, и опять тихо, как зимой на кладбище в новолуние. Меня все это дико раздражало, но я терпел, как никогда раньше, и пусть только попробует сказать, что сам ничего не понимает, просто подростковый коктейль гормонов за счет организма.

— Армани, ты говорил правду?

— В смысле за всю жизнь? Да, было пару раз.

— Я серьезно!.. Почему ты сказал, что ты наш друг?

— Правда потому что, чего пристал.

Он прищурился, будто на мне висел экран детектора лжи и показывал подозрительную искренность, но даже так не верил.

— Я думал, ты ненавидишь меня.

— Могу сказать то же самое — кто сидел, проклинал меня всю дорогу от фабрики!

— Нет, я не… Просто твои слова задели меня. Я понимаю, что ты не должен со мной ходить, но папа ответил так же, что занят и не хочет, а старшего брата у меня нет. И я знаю, что я скучный, глупый, иногда раздражаю, поэтому он не любит меня и не хочет проводить со мной время. Другие мальчики тоже так считают, а мне бы хотелось друга-мальчика — Ви просто замечательная, но это другое… Ты мне понравился, и я тоже старался понравиться тебе, думал, ты пойдешь, потому что мы друзья. Но если не хочешь, я не буду приставать к тебе после выступления.

Я не перебивал, ждал, пока выльется этот компот проблем и низкой самооценки с кусочками застенчивости, а потом случилось что-то странное. Руки сами потянулись к нему с двух сторон, упали на спину и притянули к животу, чтобы перестал молоть всякую чушь о себе — в общем, да, я обнял его, первый и по своему желанию, даже потрепал по голове, чего тут еще сказать. Телячьи нежности совсем расклеили ДеВи, он пустил пару слез мне на рубашку, а я старался не подхватить мелодию и ритм, так и стояли пару минут, но хорошего понемножку.

— Слушай, — сказал я и отлепил его от себя, — ты отличный парень, прямо-таки показательный пример того, что иногда яблоко от яблони за километр ветром уносит. В последние пару дней я узнал о чудо-игрушках, монстрах, проник в кабинет начальника, просидел в школьном подвале и побегал от маньяков, а это все можно назвать как угодно, но точно не скучным! Поэтому не выдумывай — ты лучший местный паршивец, каких еще поискать надо! И насчет дружбы… ты это брось — любимая девчонка тоже может быть другом, и я уверен, эта твоя Вио-как-ее-там с радостью выслушает все тучи на душе. А если прям мужские-мужские вещи нужно будет обсудить, можешь смело топать к своему другу Армани. Теперь у тебя есть друг-мальчик, прошу любить и жаловать!

— Правда?

— Мне татуировку на лбу набить, что ли? Я согласен максимум плюнуть и пожать друг другу руки.

Хорошо, хоть он отказался от последнего, а то я уже представил эту гадость, а вот плохо, что накинулся и стиснул живот так, что мне чуть ли не по-большому захотелось.

Удивляюсь я этим соплякам — раз-раз, смахнул слезы, поправил одежду, и вперед с новыми силами кошмарить мир, как будто ничего и не было. Еще и возле туалета нас поджидала Тонконожка, тоже набросилась на него, вжалась, прямо-таки жалостливо втерлась, небось, уши развесила перед дверью и все слышала, но держала язык за зубами. Аж скулы свело от умиления — сладкая парочка, сладкая сцена, я так диабет подхвачу с ними, хотя два дня назад меня стошнило бы сразу, так что это уже прогресс. Дружным строем мы вернулись в холл и закончили поделку последними штришками на парусах, даже вывели название на борту — Пульчиозетта[5], как бы мал да удал, разгромит всех и вся!

И тут как раз затрещали динамики под потолком, мол, срочно проходите в актовый зал за углом и налево — вся детско-родительская толпа смиренно потащилась туда, да и у меня не было сил бунтовать. Помещение оказалось громадным, хоть цирк со слонами устраивай, везде грядки кресел с бордовой обивкой, а на сцене мельтешат сопляки разной степени зрелости и что-то бубнят в смешных костюмах под крики Элизы. ДеВи с Тонконожкой ускакали к местному актерскому составу за кулисы, и мне стало неуютно в этом столпотворении. Я знал только Элизу, но она явно была занята, да и лучше не мозолить глаза лишний раз, там еще прошлые мозоли не рассосались.

Родители разбились на два лагеря, как дети малые, то бишь деловые шишки сидели на верхних рядах с серьезными минами, будто обсуждали проблемы мирового бизнеса, а те, кто не подтирался купюрами, болтали у столика со сладостями и выпечкой… Я как только увидел эту красоту, чуть не захлебнулся и позабыл обо всем на свете — сколько же там всякого было, сладкие пироги, печенье, эклеры, торт и горы конфет, настоящий утерянный рай и второй день рождения. Уже через три минуты я с жадностью уминал убийственную дозу сахара, и аппетит не портили даже два хищных темно-желтых глаза сверху. Рожа Змеевидного папаши презрительно кривилась с каждой секундой, мол, я не просто все еще тут, но и бесстыдно пожираю купленный за их счет стол. Пошла к черту, гадюка серебряная, — имею право есть, сколько влезет, а влезет еще много, не сомневайся!

Я отвернулся от него и честно попытался вникнуть в сюжет спектакля — как я понял, в средневековом королевстве стали пропадать дети, жители в страхе, а их следопыт не может ничего сделать, трудно придумать аллюзию пожирнее. С одним только отличием — здесь дело быстро раскроют, и будет долгое счастливо всем, кроме монстра, а в жизни наоборот пока что. Не знаю, кто отвечал за постановку, но хотелось руки ему оторвать — я зевал даже с набитым ртом, хотя Элиза и пыталась выдавить из малявок экстракт артистичности, но там без толку, не волшебница все-таки. Может, я бы и влез на помощь, не выползи на сцену Слизняк с Богатенькой Выскочкой в роли короля и королевы, и все желание отпало напрочь, пусть позорятся. Надо признать, что именно у них талант притворства на высшем уровне, так мастерски сыграли великодушных правителей, что аж забавно. Детектив тоже был из высшей касты сопляков, кто позабирал главные роли, а простые дети играли похищенных, монстров и массовку — никакого неравенства, вы что, это так жребий выпал, все по-честному!

На меня набросилась парочка папаш с расспросами, чего это я такой молодой, а уже сынишка в школе штаны просиживает, пришлось долго и нудно объяснять, что к чему. Кто-то там нахваливал отпрыска за минутную роль дерева, а у другого еще одна дочь родилась, то бишь ничему жизнь не учит, а он даже лыбился и все рассказывал про ручки-ножки с личиком — фу, мерзость какая, я же ем! Я искренне спросил, что здесь хорошего, и все быстро переросло в тираду с кучей ненужных советов, мол, каждый мужчина должен воспитать сына и что-то про дом с деревом, а я молодой, ветреный и ничего еще не понимаю. Ой, с такими фанатиками схема проста как три копейки — улыбаться и кивать, будто случилось чудо и они взаправду переубедили меня за пятнадцать минут.

— Полно вам, мистер Коллин! — послышалось вдруг прямо над ухом из-за спины.

Я подпрыгнул, как испуганный кот, глаза бешенные, волосы дыбом — повезло, что не ткнул никого вилкой и не рассыпал пирожные, иначе без жертв точно не обошлось бы. Вежливый тон Три Полоски ни с чем не спутать, но от неожиданности и коньки можно отбросить, а тот стоит себе, как ни в чем не бывало, руки за спиной, полоска рта нахально растянута, в общем, довольна впечатлением. Вот так новости, я думал, он продал душу Мудрому Филину и не может выйти за шлагбаум фабрики, ан нет — старый тролль выбрался из пещеры, да еще и приоделся в белую рубашку, пиджак и брюки, хоть и столетней давности, но все-таки.

— Не мог и в мыслях представить, что вы, мистер Коллин, бываете родителем.

— И правильно — такое не под силам даже воображению.

— Знаете, как переменчива жизнь и в особенности люди, — продолжал он зачитывать цитаты из сборника мудростей. — Вот бывает, что человек, до боли в челюстях не выносивший вкус засоленной рыбы в детстве, наслаждается ею — возможно, даже сильнее других — в зрелом возрасте.

— Очень рад за них, — проскрипел я и сменил тему, а то хватит всем вокруг болтать о детях, причем о моих, причем невозможных ни в одной точке пространства и времени: — Лучше скажите, какими судьбами тут вы? Правнук? Праправнук? Неужто… прапраправнук?

— Вам бы все шутить, мистер Коллин, — сказал он как-то даже печально, будто я сморозил что-то совсем обидное. — В каком-то смысле вы угадали трижды, но я склонюсь к ответу, что именно правнук. — И задумчиво прищурился вдаль.

На сцене репетировали отрывок в декорациях базарной площади, где собралась куча народу и все болтали почем зря, пока вдруг не выбежал ДеВи с криками сумасшедшего, лицо красное, аж вены на лбу выпирают от усилий. Он кричал, мол, в полночь слышал мелодию дудочки за рекой, и дети сами шли на этот звук, но, ясен пень, его подняли на смех, как и любого порядочного гения, а многие смеялись еще из-за эмоциональной игры. Я даже не пожалел потратить минуту внимания на него — не отличник театральной академии, но разбавил местную скуку, а это главное.

— Ах что же это происходит: не ценят искусство, эх, не ценят — ныне бесталанные принцы и принцессы получают невообразимое количество времени, пока зритель вынужден краснеть на первых рядах театров, видя убожество их триумфа! К счастью, среди юных актеров есть и радующие мой старый, замыленный взгляд, живые и вместе с тем артистичные от природы ребята. Я и про вашего мальчика говорю.

— Он не мой.

— Уверяю вас, в последние дни вы можете называться родителем более, чем половина присутствующих здесь отцов, и однозначно более, чем его отец. Мне радостно, что вы поладили и даже привязались друг к другу. Не гордость ли за него я вижу на вашем лице?

— А вы из фонда по семейным отношениям, что ли?

— Я всего лишь старик, который удивляется всему многообразию жизни: в то время пока одни не желают детей, другие мечтают об этом счастье и всю жизнь страдают, если не способны наблюдать за тем, как растет их чадо.

— Спасибо, обойдусь. Может, вы назовете хотя бы один плюс этого?

— Плюсы и минусы, достоинства и недостатки… Очень изменчивые, непостоянные величины. Из своих долгих, поистине долгих лет жизни я вынес множество вещей, одна из которых такова: человек нуждается в заботе о ком-то, будь то любимый человек, дитя, домашнее животное или цветок — простите мне столь неравнозначные сравнения, но это правда. Я вижу смысл не в продолжении кровного рода, поскольку дитя может быть принято из другой семьи, а в том, чтобы вырастить из него существо, достойное называться человеком. Представьте мировые весы: чаша принцев и чаша подданных — назовем их именно так! Конечно, есть еще и третий вид, четвертый, пятый, ведь мир не делится на черное и белое, но все чаще появляются столь черные души, что белого за ним и не видно. И я бесконечно благодарен тем, кто порой во вред себе пытается отбелить юные умы, что, однако, занятие крайне бесполезное, если не делать этого вместе с их родителями. Простите старика за чрезмерную говорливость — эта тема живо откликается в моем сердце.

На самом деле, Три Полоски говорил что-то занятное, я бы поболтал с ним, когда тянет на философию, дождливым вечерком эдак за кружечкой чая, но почти весь монолог пришлось слушать вполуха. Дело в том, что стальное пятно наверху шевельнулось, поднялось с кресла и поползло меду рядами, причем даже не ко мне, а к Элизе, уже обвивалось вокруг нее десятками колец. И по лицу понятно, что там далеко не светская беседа, как у нас со стариком — небось, Змеевидный папаша спросил про какого-то итальянца с бухты-барахты, припомнил ее положение в школе, а то и про пощечину, если прознал об этом. Ох, и мерзкая пасть, улыбочка на месте, а клыки торчат и с них уже капает яд, сейчас как вцепится, мало не покажется. В ответ Элиза могла только краснеть и задыхаться — срочно заклинателя змей сюда, хотя бы ради нее, на себя-то мне плевать!

— Мне кажется, этот мальчик многому научился от вас, не так ли?

— Ага, питаться дешевой лапшой, рыться в чужих вещах и строить макаронные корабли, — сказал я в половину мозга, когда мысли еще другим забиты были.

— Вы, мистер Коллин, — хороший человек, и этого вполне достаточно, чтобы дать ребенку главное. Благодаря вам и вашей ромашке у Вселенной есть шанс пополнить нужную чашу весов.

Я поблагодарил за комплимент, наскоро попрощался с Три Полоски и на всех парах помчался за кулисы. В одном старик точно прав, а именно, что паршивца еще многому учить надо, и мне жутко захотелось выдолбить ему на подкорке, чтоб не смел сдаваться на радость всем гадам, лучший урок будет!

Уже удача, что не прогадал со стороной мальчиков, просто шел на запах потных носков и подмышек, свистнул ДеВи и сказал, мол, быстро тащи сюда штаны его королевского величества. Нехитрая мысль дошла к нему с задержкой, я как раз успел выглянуть на сцену, убедился, что Слизняк еще смотрит за унижением Элизы, но в другой одежде — тут само мироздание удачно сгребало нам в руку все карты.

ДеВи пошел на авантюру без лишних слов и отговорок, так что очень скоро держал в руках перламутровые штаны-парашюты, а у меня мелькали сотни способов в них нагадить, и пусть молится, чтоб не буквально. Мстительная рулетка все крутилась в надежде на лучшее, то бишь худшее, то ли вырезать сердечко на заднице, то ли подложить туда шоколад, но вдруг светлая голова выдала идею на миллион, еще и древнюю, жестокую и простую, как мир, сам дьявол обзавидуется. И вот я рванулся в школьный туалет, будто после тухлой еды с заправок, вывернул штаны и провел по колонне муравьев на стене, собрал всех, кого мог, а за одно щепотку пыли с паутиной. В общем, начинил взрывчатку будь здоров, передал ДеВи, тот заминировал на том же месте и даже складки повторил — теперь ждем обратный отсчет.

Слизняк нырнул за кулисы на пару секунд, вылез из той одежды и запрыгнул в королевскую, да так быстро, что ни меня, ни подвоха не заметил. Мы прилипли к щелке с видом на сцену и стали ждать представления, но уродец промямлил первую фразу, вторую, я даже расстроился, что муравьи успели сбежать или вообще оказались пацифистами. Так-так, уже на третьей поправил мельком трусы и голос растерял всю деланную артистичность, а потом пошло-поехало — заойкал, завертелся, как током жахнутый, метался по сцене макакой и визжал, а все смотрели на это шоу без понятия, кто запихнул такое в сценарий. Я и не думал, что все получится куда интереснее — дело в том, что он стянул с себя не только штаны, но и трусы, даже не понял, что светит задом и малюсеньким причиндалом на полшколы, хлопает себя по голым булкам, как в барабаны, а каждый в зале видит черное бугристое пятно-родинку на левой. Наверное, смеялись не только те, кому он когда-то насолил, а вообще все зрячие — сопляки тыкали пальцами, Элиза прикрывала рот планшеткой, а сборник пап у сладкого столика разразился хохотом во весь голос. Вот это уже настоящее представление, не на оскар, конечно, но полный зал оваций обеспечен, я бы даже заплатил за повтор.

Кто-то из учителей уже хотел остановить этот сеанс нудизма, но Слизняк вообще ничего не соображал от кучи ощущений и вместо закулисья грохнулся со сцены и неловко рванулся со спущенными на лодыжках штанами на выход. И после такого приятнее всего было уидеть лицо Змеевидного папаши, у которого глаза горели адским пламенем над углями-щеками, блюдо аля печеная кобра готово! Еще и заходит в актовый зал какая-то грозная дама, грубо берет его за рукав пиджака и ведет следом за миниатюрной копией — может, даже директриса, которая явно решила, что это намеренная выходка и далеко не первая в его списке.

Ясно теперь, почему мне всю жизнь не везло — мешок удачи копился, чтобы свалиться на меня в нужный момент!

А если смех продлевает жизнь, мы с ДеВи стали бессмертными, вдобавок пресс накачали — катались по полу так, что еле успевали дышать, но Элиза скомандовала доиграть кусок пьесы, и мелкий смылся на сцену. Я все не мог успокоиться, прокручивал это в голове раз за разом и молился, чтобы кто-то щелкнул хотя бы пару фото.

Тонкая шторка посреди гримерки вдруг затряслась, будто кому-то из девчонок захотелось поглядеть на прыщавые ляжки и безвкусные трусы с машинками, и снизу показалась голова Тонконожки. Она нагло проползла ко мне и выпрямилась, но сразу же качнулась и согнулась пополам, как последняя пьянь, а лицо бледнее, чем у смерти, с синяками в стиле китайской панды.

— Армани, мне плохо, — шепчет она полудохлым голосом. — Голова кружится, и живот болит… А еще кровь. На ноге.

Белые вещи и без того предатели, а на ней сияют колготки цвета снега и там не просто пятнышко от ранки или содранного прыщика, а… Етить вашу мать налево трижды в полночь! Я прикрыл ее какими-то лохмотьями и потащил подальше от ненужных глаз, времени объяснять нет, а увидят — засмеют по полной программе. Кое-как с тонной подсказкок я нашел женский туалет, к счастью, пустой, да и стыдно не стыдно, а у меня миссия государственной важности, так и скажу в случае чего. Чтоб вас, мелочь, ни секунды без приключений не можете…

Я направил Тонконожку в кабинку и сорвал пару сухих салфеток со стены, сунул ей, параллельно перебрал нецензурщину на родном.

— Вытри там все как-нибудь… И сиди, жди на унитазе, пока не вернусь.

— Ты отведешь меня в медпункт? Это на втором этаже…

— Да не умираешь ты, успокойся! Ты… короче, ты никуда не уходи, а я принесу все, что нужно. Только не паникуй!

А я вот себе разрешаю! Дело дрянь — стою в центре женского туалета с наиглупейшим видом, ворох проблем сидит на плечах и ножки свесил, а в голове беспорядок ни черта не творческий. Я не совсем идиот, понимаю, что нужно достать прокладки, желательно малюсенькие с надписью для детей, но вопрос в том, за кой шиш их покупать. Со сдачи остались жалкие копейки, а туалетной бумаги и в школе полно… Попросить? Украсть? Даже не знаю, что хуже… Не подойдешь же к случайной женщине с просьбой одолжить пару штук, да и в магазине взгляды будут немногим страннее… Еще и колготки новые нужны — тут полный провал, начиная от вида и до размера. Да плевать мне на ее удобства — взрослый мужчина без ребенка покупает детскую одежду, это уже точно страннее некуда!.. Ох, представляю, как она будет клянчить объяснение, хотя я и сам не то чтобы ас в этом и как-то не нанимался для уроков сексуального просвещения! Какого черта эта беда приперлась так рано, еще и в середине дня — а вдруг и правда там у нее что-то посерьезнее и с каждой секундой в двери стучится полный капец?! Такому задохлику по-любому опасно терять кровь, того поди еще в обморок грохнется… Так, какая там первая помощь при месячных… тьфу ты, при обмороках!

Примерно такая каша из семи круп варилась в мыслях. А часики-то тикали…

Я готов был упасть на колени и взмолиться лампочке, но ангел замучался ждать приглашения и сам спустился к нам, святейшее и полезнейшее, с учетом момента, создание. На фоне дверного проема Элиза и правда светилась, а белая блузка напоминала крылья, не хватало только божественных трелей, но почему-то попутно протирала влажные глаза. И сразу же вздрогнула при виде меня, схватилась за дверную ручку, будто бежать уже хотела — картина, конечно, из рубрики самых странных, но я все-таки не в хоккейной маске с мачете наперевес стоял и вообще у них же хваленое равноправие, мол, где хочу, там и писаю.

— Это уже слишком! Выметайся отсюда быстро! Я многое могу понять, но…

— Помоги ей, — проскулил я, как если бы сам был ранен на правый бок.

И не надо быть актером, чтоб мой вид и голос быстро развеяли всю злость и недоверие, я указал на кабинку и отвернулся к раковине, открыл кран на всю, чтоб никого не смущать (себя — в первую очередь). Элиза исчезла там на пару минут, о чем-то шепталась с Тонконожкой и успокаивала, мол, это естественно, не смертельно, да и с кем не бывает, разве что с парнями. За это время я умылся ледяной водой до онемения щек, а под конец застал мою спасительницу за тем же занятием на соседнем месте. На ней не так чтобы куча беспокойства, да и раздражения тоже, а глядя на мою испуганно-раздраженно-уставшую рожу она вообще рассмеялась — попробуй разберись, это к добру или сегодня всемирный день поехавшей крыши, но хоть что-то хорошее в ее адрес сделал.

— Я восхищаюсь твоему умению попадать в неловкие ситуации. За нее не беспокойся: я дам ей все необходимое, куплю чистое белье и принесу одежду… и что-нибудь поесть, а то бедняжка выглядит очень слабой. — И она посмотрелась в зеркало, стала протирать веки салфеткой.

— Этот гад все-таки постарался? — сказал я и кивнул с намеком на слезы.

— Нет, нет, я не плачу… То есть плачу, конечно, как ты можешь видеть — чего я, кстати говоря, очень не люблю! — но это не печаль. Просто так мне легче выражать чувства. Любые чувства… — Она раскинула руки, будто хотела мне врезать, но вместо этого наскоро приобняла, чисто ради приличия. И это сбило с толку посильнее удара. — Спасибо тебе.

— Не понимаю, о чем ты!.. Это вовсе не я подложил ему муравьев с соседней стены, — сказал я без тени серьезности, еле сдерживал смех.

— Да уж, тебя трудно было не заметить…

— Такую шпалу, как я, имеешь в виду?

— Сам сказал, — рассмеялась она звонко, это вдруг напомнило Олю. — Бежал со штанами в руках, как иностранный шпион, но… муравьи, серьезно? Немногим ты отличаешься от наших учеников…

— Хочешь победить льва — думай, как лев!

— Я категорически против подобных методов, и ему теперь несладко придется, но… какая-то темная часть меня злорадствует — оттого и плачу, наверное. Теперь он, может, будет вести себя потише на уроках. Если, конечно, они еще будут у меня… Впрочем, я думаю, что после сегодняшнего вряд ли кто-то вспомнит о пощечине. Так, а теперь точно выметайся отсюда: мне еще многое нужно сделать с твоей… родственницей.

Напоследок я тысячекратно поблагодарил Элизу, она добрейший человек, каких всего горстка на весь мир — надо причислить ее к лику святых раньше срока, а как разбогатею, поставлю памятник перед школой!

Перерыв тянулся еще с полчаса, как жеванная не один день резинка, то бишь почти безвкусная — папаши обсуждали случай дня, Три Полоски болтался со своим правнуком, а после стресса еда уже не лезла в желудок. Элиза вернулась в актовый зал, подмигнула мне, мол, с мелкой все в порядке, и стала объяснять нашу часть. И вот момент славы для отцов и всех похожих на них — ага, размечтался, нас просто расставили на сцене, будто мы дожидаемся возвращения наших оболтусов, кто нервно ходит по дому, кто топит камин, а кто с хмурым видом что-то чинит в кресле. Вдруг сопляки прибегают домой, живые, здоровые, приторный конец, все обнимаются, а ДеВи так вообще в своей манере чуть не выдавил из меня торт с пирожными, но уже через верх. Всем спасибо, все свободны, отмучались — на сцену выползли в ряд все горе-актеры, кроме голозадых, и, к счастью, Богатая Выскочка на другом конце строя, даже Тонконожка доковыляла кое-как, выглядела уже получше.

Мы откланялись, помахали пустым креслам, а я неожиданно для всех посадил ДеВи на шею и выпрямился во все носки, закричал — пусть знают, кто тут лучший, не какие-то там принцы, а простые подданные. Папаши-фанатики подхватили идею, и очень скоро добрая часть детей сидела на шеях отцов уже не в переносном смысле. В душе не знаю, зачем это сделал, просто так, на радостях — плевать на все и всех, мы очень весело провели время и даже отомстили гадким обидчикам. Открывайте шампанское!

[1] Вероятно, здесь имеется в виду цвета на флаге Италии — зеленый, белый и красный, в чем Армани видит ассоциацию с пастой: базилик, мука, томатный соус. — Прим. авт.

[2] Вид пасты, которая имеет лентообразную форму. — Прим. авт.

[3] Святая моцарелла (с лат.)

[4] Пасты различной формы: пенне — в виде трубочек со скошенными концами (в России их называют «перьями»), диталини — короткие трубочки, похожие на наперстки, ротелле — колесо со спицами. — Прим. авт.

[5] Pulciosetta (от итал.) — шелудивый, т. е. маленький, блохастый, паршивый (тот, кто болен паршой). Армани имеет в виду название детей «паршивцами».

29.09.199 X г., 07:02 AM

Дом семейства Фирданов

Одни люди с трудом раздражаются, но после долго не могут усмирить гнев, другие мгновенно приходят в ярость, но их чувства улетучиваются, не оставляя за собой ни следа. Мне же досталось самое скверное сочетание из возможных (чему виной проклятые гены виновника моих мыслей, ведь матушка имела все самое лучше из этого): я был пылок на эмоции и забывал о неприятности спустя день или даже дни. В подобных чувствах я также чересчур средоточился на своих переживаниях, порой настолько, что забывал про все остальное.

К утру мысли об отце выветрились, оставив прогорклое послевкусие в виде изнеможенного как физически, так и психически тела. Я обездвижено лежал в постели, перемещая взгляд с одной вещи на другую, и с ужасом понимал, как сильно этот дом — дом моего отца! — напоминает мне о детстве. Старый косметический столик, выход на застекленную террасу, где я любил наблюдать летние закаты, и сама спальная, которая ничуть не изменилась расположением мебели — все это вдруг вызвало такой поток воспоминаний, что я тонул в нем, задыхаясь. Вместе с тем снизу донесся голос Виктима, похожий на собственный родом из многолетней давности, и комната закружилась, явив зрению бледные, полупрозрачные, точно призрачные, силуэты мальчика с матерью. Головокружение вызывало тошноту и слабость, капли пота скапливались на лбу крохотной лужицей, а все, на что я был способен в тот миг, так это прогонять образы вялыми жестами и краткими выкриками. Мои усилия или же хлопок входной двери вынудил их направиться, как я был уверен, встречать отца с работы. Наконец пространство преломилось, изогнулось, после чего силуэт моей матери в дверном проеме предстал Фелицией.

Первые мгновения она не двигалась, встревоженная, и лишь грудь ее высоко вздымалась от частого дыхания. Словно в подтверждении некой догадки глаза, уголки губ и брови повисли под тяжестью тоски. Тогда я видел ее неестественно четко, прицельно, но длилось это не более секунды — подобно лучшим сестрам милосердия, она подбежала к кровати и дрожащим голосом сказала:

— Питер, дорогой, у тебя все в порядке?

— Вполне, — лишь смог ответить я. — А с чего ты взяла обратное?

— Мне послышались странные звуки, а ты выглядишь болезненно и… плачешь.

Неужели этот человек довел меня до того, что я брежу галлюцинациями и кричу во весь голос, словно в жутком шизофреническом приступе? Естественно, я не поверил Фелиции, но едва дотронулся ладонью горячих щек, ощутил две влажные дорожки на них. Как я мог не почувствовать, что плачу? Как бы то ни было, я наскоро протер глаза, не желая показывать эту минутную слабость.

— Необычайно сильно зевнул, только и всего…

— Хорошо. И ты не хочешь мне ничего сказать? — сказала она, выпрямившись и ожидающе заведя руки за спину.

— Уверяю, Фелиция, я в порядке, не беспокойся за меня.

Ее губы приоткрылись всего на миг, послышался начальный звук, которому так и не суждено было стать полноценным словом. Она вновь опустила взгляд, и, поправив один из витиеватых локонов, намного холоднее пригласила меня к завтраку.

К тому времени, когда я спустился на кухню, Фелиция допивала чай с печеньем, роняя крошки на страницы удивительно толстой книги, а кухню окутывал сливочно-сладкий аромат блинчиков с тремя видами джема. Вдруг желудок скрутило настолько, будто я голодал несколько дней кряду, и, не задавая лишних вопросов, я приступил (если не сказать набросился) к завтраку. Меня не смутило непривычное для утра блюдо, и вначале я даже был рад всецело отдаться приему пищи, но спустя пять минут тишины в воздухе все явнее ощущалось напряжение. Как еще объяснить то, что моя жена не проронила ни слова! Сомнительно, чтобы она увлеклась чтением, ведь за всю нашу совместную жизнь я припомню всего пару подобных немых случаев, и оба они значили недоброе. Тогда я подглядел мельком название книги в надежде выяснить причину ее молчаливости, но обложка оказалась крайне невыразительной, монотонной, равно как и название, отражающее суть одним сухим словом: психология. Несмотря на словоохотливость, порой трудно было понять, что происходит в ее уме, а самое ценное там находилось именно в моменты молчания.

— Питер, нам нужно пойти к психологу, — сказала она, явно прочитав мои мысли. Горло невольно сомкнулось на очередном глотке, и я едва не выпустил кофе в обратном направлении, успев в последний момент придержать губы ладонью. Казалось, сообщи она, что мир находится на грани ядерной войны и нам осталось жить пятнадцать минут, я бы воспринял это спокойнее.

— Это что, шутка? Если нет, у меня два вопроса: почему ты решила потратить наши средства на этих болтунов и почему — нам?

— Я просто надеюсь, он сможет помочь.

— Помочь в чем? Мне казалось, у нас если не все уж так прекрасно, как в твоих идеализированных фильмах, то вполне в пределах допустимого.

Вместо слов Фелиция лишь опустила подбородок на поставленную вертикально руку, и под натиском ее таинственного взгляда я вдруг почувствовал себя так, будто произнес абсурднейшую глупость. Затем она пролистала к последним страницам книги, разгладила корешок и, приблизившись ко мне вплотную, прижалась плечом. «Напряженные семейные отношения», — таков был заголовок вверху страницы. Она предложила, чтобы некий психологический тест рассудил нас. И в надежде на то, что положительный результат будет аргументом против похода к этим шарлатанам, равно как и продолжения разговора в целом, я согласился. Однако тотчас же пожалел, увидев порядка пятидесяти вопросов, из которых уже на шестом я раздраженно затряс ногой, предвкушая бесполезнейшую трату пятнадцати минут жизни.

Встречались и короткие вопросы, и втрое объемнее их, которые порой приходилось перечитывать не дважды и не трижды. В первых было не менее тяжело определиться с ответом: к примеру, счастлив ли я в браке? Что мне должно ответить? Женитьба не печалила меня (особенно до момента, пока мне не пришлось терпеть эту белиберду), но счастье — это слишком громкое слово для тяжелой семейной жизни. Благо, имелся вариант «не знаю». Интереснее, что порой я замечал на себе мимолетный взгляд Фелиции или едва различимый вздох, точно она хотела оспорить мой ответ. Между тем я отвечал искренне, если не считать конечных пунктов теста: мое терпение иссякло, и я ускорил ход, почти не вчитываясь в содержимое, пока не был поставлен последний плюс.

Тогда Фелиция посмотрела расшифровку в конце, выписала баллы за каждый из ответов и посчитала общий результат. Она долго вглядывалась в полученное число, погруженная в себя, и стучала карандашом по столу, пока не озвучила:

— Шестьдесят девять из ста.

— Что и требовалось доказать! Не отлично, разумеется, но и не…

— Это величина напряжения, Питер. Оценивается как выше среднего… Хотя до этого у меня получилось все восемьдесят.

В тот миг к моему лицу прилило столько крови, что багровая кожа не выдерживала давления и, казалось, вот-вот треснет, а я мысленно проклинал всех психологов, начиная с пресловутых Юнга и Фрейда.

— Все это чушь! — зарычал я, подобно разъяренному животному, и ударил стол кулаком в пылу чувств.

Фелиция закрыла книгу спокойно, почти беззвучно, но это взволновало меня сильнее, чем резкие движения. Вдобавок она отпила чай, смахнула остатки крошек с домашнего платья, повернулась и отставила все вещи, словно расчищая поле боя. Похоже, именно словесное сражение нам и предстояло, так что я напрягся в предвкушении. К тому же, она пристально смотрела в глаза, точно пытаясь проникнуть сквозь них в самую душу.

— Питер, когда мы последний раз проводили время вместе? — начала она тихо, будто в усталой, тоскливой полудреме.

— Вчера. За просмотром фильма.

— Вчера я смотрела фильм, а ты просто лежал рядом. Да и нас прервали раньше середины. Это вдвойне не считается… А до этого не помнишь? Вот и я тоже. Мне пришлось серьезно напрячь память — настолько давно это было! Больше месяца назад так уж точно. И на протяжении всего времени я уговаривала тебя посмотреть со мной фильм. Целый месяц, Питер! А это ведь просто фильм…

— Да потому что мне не нравятся твои фильмы, Фелиция, и ты это знаешь!

— Кто тебе запрещал выбрать любой жанр по своему вкусу? Боевик, триллер, фантастику — да что угодно! Пойми, мне важен не сам фильм, а время с тобой… Или ты мог предложить что-нибудь другое. Когда мы последний раз выходили на прогулку? Можно было бы и Виктима взять. Когда мы, в конце концов, последний раз занимались любовью, Питер? Если нет желания и сил, можно просто лежать в объятиях друг друга и говорить. Главное не в том, что и как делать, а в том, чтобы вместе. Хоть что-нибудь — вместе!

— Пойми, Фелиция, что я весь день провожу на шумной работе, а потому вечер мне хочется провести в абсолютной тишине… Что ж, давай сегодня вечером пройдемся по набережной, а потом я выберу нам интересный фильм и… этим тоже займемся, если тебе этого хочется.

— А хочется ли всего этого тебе? Думаю, не очень. Суть совместных занятий в общем желании. Я всегда мирилась с этим в отношении себя, но с недавних пор я заметила, что это касается и нашего сына… Знаешь, как Виктим расстроился из-за того, что ты не пошел с ним подготовиться к выступлению?

Признаться, я отвлекся на кофе не с целью смачивания горла, а для нескольких мгновений, чтобы припомнить, что там у него за мероприятие, и, разумеется, весомую причину моего отказа.

— Фелиция, как ты не понимаешь, что суббота — самый прибыльный день! И тем более, чтобы пропускать его ради какой-то там репетиции в школе.

— Не какой-то там, Питер, — это было очень важно для него! И никакие деньги мира не стоят обиды нашего сына.

— Не говори так: деньги имеют ценность. Именно из-за денег я каждый день мучаюсь в душном унизительном костюме — чтобы обеспечить нас всем необходимым. И я считаю, что этого вполне достаточно с моей стороны. А то, что ты там понапридумывала от этих книжек — это уже излишки хорошей жизни!

— Просто признай, Питер, что ты не хочешь, а все остальное не более чем отговорки! Почему ты не принимаешь участие в его жизни?

— Я искренне считаю, что воспитанием должна заниматься мать!

— Тогда что делает отец для ребенка?

— Зарабатывает деньги!

— Материальное — это только половина, Питер, хоть и очень важная. Но в первую очередь ребенку нужен отец, а не просто человек, который приносит деньги. А мне — муж. Мужчина, который интересуется моей жизнью, понимает меня и проводит со мной время… А эмоционально ты очень далек от нас. Мы женаты больше двадцати лет, а до вчерашнего вечера я и не знала о твоем отце, о твоих мыслях и чувствах… Мы похожи на двух незнакомцев, живущих вместе. Да, именно так: мы не знаем друг друга. Вот хотя бы… какие украшения мне нравятся?

— Разумеется, золото. Все женщины любят золотые украшения.

— Я — не «все женщины», Питер! Как грубо… Если бы ты интересовался мной, моей внешностью, за столько лет уж заметил бы, что я вообще не люблю и не ношу украшения. Ни серьги, ни цепочки, ни кольца — и ты бы заметил, что я сняла даже наше обручальное. Именно по этой причине. Смешно, что вначале я боялась, что ты будешь злиться и ревновать. Но тебе попросту все равно… Вот и случилось открытие спустя годы, да?

— Это был нечестный вопрос, Фелиция!

— Хорошо, вот тебе честный: какая сегодня дата?!

— Что? Конечно же…

Ох, когда каждый новый день с той или иной точностью повторяет предыдущий, рано или поздно непременно потеряешь счет! Так, я знал, что сегодня суббота, но совсем позабыл о дне месяца. Болезненное осознание растеклось по всему телу, когда я подсмотрел в настенный календарь — не потому что я забыл дату, напротив, она крепко отпечатана в памяти. Я не представлял, что этот день уже наступил, причем именно сегодня: день рождения Фелиции.

— Я… Прости, Фелиция… Я обязательно куплю тебе подарок. Все, что захочешь!

— Не получится, Питер… Знаешь, о чем я мечтала? Что вы с Виктимом весело проведете время в школе, а после мы все вместе пойдем в парк, кино, кафе или еще куда-нибудь. Как же много я, видимо, хочу, да? Вместо этого я не услышала даже поздравления. И да, мне очень грустно, что ты забыл.

— Вышло неподобающе, это так, но… пойми и ты меня. Вчерашний день превратил мой разум в свалку: проникновение на фабрику и встреча с отцом, масса воспоминаний, бесконечные мысли о том и об этом просто вытеснили такую мелочь из головы.

В порыве слов я с трудом сдерживал их смысл, осознав сказанное, когда лицо Фелиции уже стало немногим тусклее цвета платья.

— Мелочь, значит… Хватит оправданий! Мелочь так мелочь, забыл так забыл. Ничего ведь не случилось, зачем переживать за такую-то мелочь?! Ох, знаешь, я долго не могла понять причину твоего равнодушия к нам, но вчерашний вечер многое объяснил. И как бы я ни пыталась смириться, что всему виной отношения с отцом…

— Он здесь совершенно ни при чем!

— … в отношение себя, — продолжала Фелиция, — я готова терпеть такой холод хоть всю жизнь. Но не для Виктима… Так что или мы идем к психологу, или нам больше не о чем говорить.

— Ни за что на свете!

— Что ж, Питер… хорошо тебе поработать.

С каждым звуком ее голос становился все тише, ниже, пока не охрип в отчаянии, а она лишь медленно и спокойно вышла из-за стола. Нужно было догнать ее, уже зашедшую за угол коридора, поднимающуюся наверх, объясниться, но я был слишком зол столь прекрасным началом дня по ее вине. Я пообещал себе после работы выбрать ей дорогой подарок и с ним уже извиниться за все, в чем я виновен и не виновен.

Одним глотком я осушил кружку кофе и в спешке вышел в коридор, надел курточку и туфли, уже готовый повернуть дверную ручку. Что-то удержало меня — быть может, шепот наверху, в котором я почти различил свое имя, или скрип половиц… И вдруг в той гнетущей тишине послышался вскрик: в нем, древнем, первобытном, чувствовались страх, мольба о помощи, но, что хуже всего, он принадлежал моей жене. Я с неохотой направился на второй этаж, размышляя, что же могло ее напугать, огромный паук, оса или… картина настолько поражала своей неожиданностью, фантастичностью, что напрочь обездвижила меня на предпоследней ступени.

По правую сторону лестницы чей-то силуэт теснил Фелицию в угол коридора, все приближаясь к ней… Некто (или, не побоюсь этого слова, нечто) одетое в женскую кофту и юбку, но имевшее короткие волосы, мужскую худощавую фигуру, обнюхивало ее, зарывалось носом в шею, грудь, каждую складку одежды, и бесконечно, беспорядочно повторяло фразы: «Ты пахнешь… им… здесь и здесь… и здесь»… Затем оно пришло в восторг от ладоней, и длинный язык прошелся по ним влажным мерзким следом. Господи, это существо — я не в силах назвать по-другому столь отвратительного, извращенного, больного человека! — облизывало мою жену! Не выдерживая пытки, Фелиция изогнулась, выскользнула из ловушки и пробежала было ко мне, выкрикнув сдавленным горлом мое имя… Тогда он схватил ее за руку и прижал тонкими руками к себе. Именно ужасающий хруст суставов и вскрик (скорее от страха), искаженное болью лицо, залитое слезами беспомощности, заставили меня преодолеть последнюю ступень. Однако костлявые паучьи пальцы сместились на горло, и я вновь застыл, не зная, что предпринять…

В этом лице, обезображенном чувством восторга, экстаза, высшего наслаждения, я узнал безумца из новостей — о это скверное лицо трудно было не запомнить, ведь его показывали по телевидению и печатали в газетах в течение всего месяца! На секунду, пока он изучал меня пустыми, бессмысленными, глазами, широкий морщинистый лоб разгладился, крылья носа трепетали, пропуская литры воздуха, а растянутая, близкая к мочкам уха, улыбка, превратилась в звериный оскал, в котором верхняя губа подрагивала от рычания.

— Ты — нет… Она — да… Пахнет… А ты, ты-ы-ы… — слышался этот дьявольский голос, звучавший словно из самих глубин разума. — Мы приходили… Давно. Тебя спас он… Теперь сын… без защиты. Ха-ха-ха! Пи-тер! Бедный маленький мальчик… Беги, Питер, беги, беги…

Пространство закружилось, как на карусели, меня затошнило, и я покатился по лестнице — я думал, что покатился: некий инстинкт овладел мной, заставив спрыгнуть и помчаться с быстротой травоядных животных. Коридор, дверной проем, каменная дорожка, дверца забора, дома на нашей улице — все это расплывалось в боковом зрении, улавливалось отрывисто, поскольку мыслями я был в ловушке разума. Никогда еще чужие слова не действовали на меня подобным образом, но эти словно проникали в сознание, в саму суть моего существа. Сколько же я преодолел домов, перед тем как остановиться возле проезжающей мимо полицейской машины: два, пять, десять, а может, всю улицу? Этого я не помню, но совершенно точно я бросился под колеса, на капот и дверь, хватаясь за зеркало бокового видения и с обезумевшим видом умоляя офицеров скорее направиться в мой дом. Одна мысль о том, что я наделал… нет: что он там делает или уже сделал с Фелицией, усилила тошноту, которую я тотчас же справил неподалеку от дороги. Видимо, двое молодых мужчин весьма испугались моего вида, поскольку мгновенно покинули салон и рванулись в указанную сторону.

Мужской долг — как мужчины и как мужа — твердил бежать за ними, вернуться и помочь всем возможным, но тело не подчинялось воле и вскоре полностью подчинило ее: я твердо уверил себя, что своим присутствием лишь усугублю ситуацию. На протяжении минуты я повторял в мыслях, что двое крепких, оснащенных пистолетами полицейских защитят мою жену гораздо надежнее меня… Вдруг раздался выстрел, затем следующий!.. Господи Всемогущий! Это уничтожило остатки самообладания, и я вновь рванулся вверх по улице, позабыв в тот момент обо всем на свете.

29.09.199 X г., 08:24 AM

Комната в неизвестном месте…

Вентилятор на потолке. Лопасти смазываются, в глазах рябит. Я задерживаю взгляд на одной из них: первый круг, второй… Тошнит. Лежу неподвижно, но голова кружится, как на карусели. Нащупываю под собой сетчатое покрывало, трещины в обивке дивана. Узкая кровать с розовым покрывалом в углу комнаты. Чья-то детская? У приоткрытого окна стоит силуэт. Рука с сигаретой тянется сквозь раму наружу, приближается для затяжки и обратно. Усердно выпускает дым в окно. Бесполезно, Роуч: табачный запах стал неотъемлемой частью тебя.

Почему мы здесь? И где — здесь? Это не дом Роуча. Ничего не помню, кроме…

Луч света мелькнул сквозь жалюзи, и я застонал от боли: глаза и голова. Прилив тошноты скрутил желудок. Нужно сесть, откинуться на спинку дивана, отбросить мысли… Что-то зашипело перед лицом. Стакан с водой, на дне растворялись 2 таблетки. Надеюсь, аспирин.

— Пей, полегчает. Сам пользуюсь таким.

Вид жидкости сводил с ума. Я выхватил стакан и жадно выпил все 220 мл.

— Меня вырубили? Сотрясение?

— Прости, Алек, но я бы очень хотел, чтобы все было именно так. — Он поставил стул напротив и сел, сложив руки на груди. — Совсем ничего не помнишь? Что ж, тогда слушай… Твои парни нашли тебя на втором этаже, где ты заливался горем на полу. Они пытались помочь тебе подняться, но ты не слышал их, отпирался, а потом и вовсе рванулся на кухню и приложился к бутылке красного полусладкого. Серьезно, Алек? Откуда у тебя в доме вино?

Человеческий мозг мыслит контрастами: черные пятна ярче видны на белом фоне. Ничего странного, если убийца употребит наркотик, но священник, предавшийся похоти… Я вспомнил. Вчера мне хотелось не осознавать настоящее и не думать о будущем. Забыться.

— В общем, — продолжил Роуч, — в этом бреду ты залпом выпил все, что было. Более 700 мл… Ребята надеялись, что на этом все закончится, но тебя потянуло наружу. Кто-то из подчиненных попытался остановить тебя, но ты повалил его и вырвался наружу. Дальше будут одни лишь догадки… Полагаю, ты бродил по городу и громко шумел, потому что в участок поступило пару звонков от тревожных родителей. К счастью, ничего серьезнее. Последней твоей остановкой стало кладбище. Ты перелез через ворота и двинулся к могилам… Несмотря на твои угрозы полицией, старик-сторож все же позвонил в офис. Благо, это мгновенно передали мне и выше не пошло. Там, у надгробия Марины, я тебя и нашел, после чего уговорил поехать домой. Сейчас около 8:30 утра.

Я бы не поверил ему, но с сильным похмельем не поспоришь. Я ждал выговор. И должностной, и словесный. Вместо этого молчание: 15 секунд, 40, 2 минуты… Лицо Роуча немое, ни одна мышца не сократилась. Он откинул голову на спинку стула, оставив меня наедине с мыслями. Самобичевание хуже всего в моем случае.

— Ее забрали…

— Я знаю, Алек, знаю.

— Тогда ты должен меня понять.

— Более чем кто-либо другой… И все же это не оправдание. Знаешь, я всегда считал, что ты объективно во многом лучше меня. Но вместо того чтобы рвануться вслед за дочерью, ты напился до состояния последней свиньи и вконец испортил себе репутацию.

Меня передернуло: что-то такое я говорил вчера Алексе.

— Мне нужно осмотреть дом. Может…

— Это уже сделал другой офис. К сожалению, как обычно, ничего.

— Кто разрешил?

— Шеф. Он приезжал и лично отстранил нас обоих, посчитав, что лучше отдать это дело другому офису. Капитан допускает побег опасного преступника. Детектив бессилен, к тому же, напивается и тревожит граждан. Звучит и правда дерьмово, Алек… Что ж, теперь твоя очередь объяснять. Как четыре офицера и детектив полиции не справились с охраной одного человека?

— Я… не знаю… Ни как он оказался в доме, ни как сбежал. Ни даже кто — он!

— Это был не Мэд Кэптив?

— Нет. Вчетверо крупнее, тяжелее. Возможно, сообщник.

Я рассказал про вчерашний вечер, опустив разве что драку с Пятым. Он тщательно анализировал мои слова, отражая каждый момент на лице. Поведение, обида Алисии — веки расширились, брови опустились; описание маньяка — углы губ дрогнули, будто в подтверждении мыслей.

История явно оживила Роуча, и он сказал:

— Чтоб меня! И правда сходится… Все как сказала миссис Веритас. Сам дьявол явился к нам, чтобы уничтожить, и весьма мудро начал с детей.

— Роуч…

— Нет, Алек, послушай. За вчерашние сутки я перебрал множество вариантов. Я тоже не верю в гадалок, магов и прочих шарлатанов, и ты это знаешь. Но эта женщина — другое… Я понятия не имею, как у нее это получается, но каким-то образом она предсказывает будущее детей: кого могут забрать, а кого нет… Количество клиентов тому подтверждение. Я привез тебя сюда несколько часов назад, потому что иначе мы бы не попали на прием. Люди буквально окружают дом, все хотят увидеться с ней.

— Любящие родители в отчаянии готовы верить во что угодно.

— А я, Алек? Нам обоим уже нечего терять… Теперь это исключительно ради блага остальных детей. И почему мне больше верится в дьявола, чем в то, что на это способен Мэд Кэптив, равно как и любой другой… человек? Да потому что, если везде творится необъяснимая чертовщина, почему бы этому не быть делом рук черта? Кто знает… Но эта женщина явно говорит меньше, чем есть на самом деле. Выслушай ее, и ты тоже изменишь свое мнение, а может, и выудишь из нее что-нибудь полезное. Хотя бы ради Алисии…

Роуч вернул стул на место, сказал, что ему нужно закончить дела в офисе, и покинул комнату.

Тишина, полумрак, одиночество. Я прислушался к звукам за стеной: обрывки фраз, несколько голосов. Семья на приеме? Нужно подслушать, разобраться. Логика должна быть. Нельзя терять рассудок и перекладывать вину на дьявола… Я вижу здесь 2 варианта: либо этот человек лжец и шарлатан, либо что-то знает о преступниках. Последнее действительно мотивирует на разговор.

Мэд Кэптив, Роуч, теперь я… Безумие и правда заразительно, если я вообще соглашаюсь на такое.

Я вышел в коридор и крался, пока не встал у края сквозного прохода в гостиную, соединенную с кухней. Шариковая ручка царапает бумагу за стеной, в остальном тихо… Пришлось заглянуть за угол: не дольше 2-х секунд, чтобы не заметили. Старая женщина сидела в глубоком кресле, мне были видны только кучерявые пепельные волосы и полы черного платья. Мать с сыном сидели на диване напротив, глубоко дышали от напряжения.

— Вот заговор на удачу, будете повторять утром по пробуждении и перед сном. Вам ничего не грозит, — сказала она мягко матери, — но от сглазу все-таки купите ему какого-нибудь плюшевого мишку в кровать. Обереги издревле защищают людей от злых духов. А новые времена — новые обереги…

— Спасибо, миссис Веритас, большое вам спасибо!

— Всего доброго!.. А, и передайте там: перерыв двадцать минут.

Сиплый скрипящий голос женщины резал слух. Напряжение на голосовые связки? Или возрастное? Несмотря на серьезный тон, в нем чувствовалась теплота, располагающая к доверию. Клиенты попрощались и аккуратно закрыли за собой дверь.

Раздраженный вздох — интонация кардинально изменилась:

— Долго еще будешь обои мне протирать?

Я не видел смысла скрываться. Прошел к дивану, сел на край и рассмотрел миссис Веритас. Без пестрого макияжа, золотых украшений и экстравагантной одежды она не выглядела обычной гадалкой, и это раздражало: казалось правдоподобным. Ни хрустального шара, ни карт таро на столе… Водянистые серые глаза мечутся по мне, оценивают. Верхняя губа приподнята с одной стороны, подрагивает, из-за чего выражение лица враждебное. Пальцы нервно стучат по подлокотнику кресла. Недолюбливает полицию? Боится штрафа, ареста? Вряд ли. Скорее что-то личное… Правая ладонь сжимает трость — зеленый камень, инкрустированный в дерево, блестит на конце. Единственный странный элемент ее образа.

— Предсказали мое появление?

— Не льсти мне: это сделает любой, у кого есть нос. От тебя смердит, как от кучи навоза. И твой дружок, небось, прокурил мне комнату, хотя я ему запретила курить в доме… Так зачем пришел?

— Я детектив. Нам предстоит серьезный разговор, от которого зависит будущее вашей… самодеятельности.

— Будущего не существует.

— Странно слышать это от гадалки.

— Странно, что два самодовольных скептика-полицейских просят помощи у ведьмы. Жалость, да и только! Странно, что я днями напролет повторяю всем одно и то же, и — о удивительно! — это помогает. Но ты у нас великий сыщик, а я всего лишь полоумная старуха. Так ты думаешь, да? Вот только эта старуха за свою жизнь сберегла больше детей, чем все пустоголовые детективы и капитаны вместе взятые!

— Прошу вас не оскорблять полицию, мэм! Ведите себя вежливо.

Шея хрустнула на резком повороте. Миссис Веритас посмотрела в окно, приложив ладонь к подбородку. Сначала взгляд метался по пасмурному небу, а ступня нервно притоптывала, потом замерла в задумчивости, испытывая мое терпение. Я глубоко дышал от злости, и затхлый запах старости въедался в нос. Бесполезно. Здесь явная спекуляция на чужом горе. Так почему я до сих пор не забрал ее в участок и не ушел? Почему надеюсь на что-то вразумительное?

Странное чувство… Капля симпатии в море антипатии.

— Я жду, миссис Веритас.

— Ты сам сказал не оскорблять полицейских. Вот я и молчу.

— Хорошо. Сколько? Я заплачу втрое больше, если узнаю что-нибудь полезное о похищениях.

— О милостивые боги… Если это умнейший человек в городе, нам всем кранты… Мистер — гркхм! — Рей, если бы все эти несчастные платили мне, я бы принимала золотые ванны и давно уже купила домишко поновее… У меня лишь одно условие: приходить с ребенком. Что непонятного и какого черта ты один?

Трудно подбирать слова. Я просто не мог сказать, что Алисию похитили. Сказать — значит признать. А это тянуло за собой остальные слова: убили и… съели. Поэтому легче молчать, легче думать, что она… просто далеко. Надежда еще есть. К сожалению, она выглядит как сумасшедшая старая женщина.

— А, значит, поздно… — сказала миссис Веритас, опустив скорбный взгляд в пол. — Что ж, давай-ка я расскажу, что надо было делать, чтобы этого не допустить. Во-первых, прислушаться к дочке своей — она, небось, все пыталась тебе растолковать, да вот только ты ее не слушал. Во-вторых, приложить пару извилин и послушать, что говорят все дети города. Я хоть и старуха, но в состоянии это сделать. Все дети города обсуждают монстра и способы защиты от него — дети!.. Дети оказались умнее большинства взрослых.

— Монстр? Моему коллеге вы сказали о дьяволе.

— Монстр. Дьявол. Черт. Зло. Бес. Демон… Всего лишь словечки — а суть-то одна!

— Хорошо. Причем тут Мэд Кэптив?

— В эти дебри ты пока что вообще не лезь — тебе сначала нужно уяснить самое простое… А Мэд Кэптив всего лишь несчастная жертва обстоятельств.

— Вы хотите сказать, он не виновен?

— Нет, я такого не говорила.

— Хватит увиливать — говорите четко и по существу! — крикнул я, раздражаясь все сильнее. — Какие будут доказательства?! Без них все ваши слова не более чем просто сказки.

— Сказки! — крикнула она возмущенно, выдавшись вперед из кресла. И вдруг застыла, прислушалась. — О как… Похоже, сейчас сам все увидишь. Господи помоги нам!

Похмелье ухудшало работу органов чувств. Я услышал звонкие шаги на пике громкости, за 2 секунды до открытия двери. Женщина с мальчиком 6–7 лет остановилась на пороге, тяжело дыша. Крайняя степень испуга, нездоровый румянец и блеск в глазах. Паника охватила ее полностью. Она тянула за собой сына, который сопротивлялся и морщился от боли в запястье. Пальцы мальчика медленно синели.

— Я видела его! — Она захлопнула дверь, и недовольный гул толпы стал тише. — Дьявол! Настоящий! Как вы и говорили! Вы же поможете? Прошу вас… умоляю!

— Тише-тише, милая, — начала миссис Веритас и поняла: бесполезно.

Женщина ходила по прямой, будто не замечая нас, дважды с опаской приседала, вставала и продолжала ходить. Руки тянули волосы, чесали голову, шею.

— Господи, прости нам наши грехи, покарай нас, но не детей наших… — повторяла она. — Нельзя медлить! Это срочно… Срочно!

— Мам, пошли домой! — говорил мальчик, потирая ладонь. — Я хочу домой…

Глухой стук о дощатый пол — женщина рухнула на колени перед сыном. Второй — дернула мальчика, и он упал вслед за ней. Детские ладони насильно приставлены друг к другу, прижаты снаружи материнскими.

— Нужно молиться… Только это спасет от дьявола. Давай, как я учила, сложи руки…

Мальчик вырывался, задыхаясь от плача:

— Не надо, м-мам…

— Ты что, хочешь, чтобы Оно нас всех убило? Ты этого хочешь?! — вопила она и трясла мальчика за плечи, как тряпичную куклу. — Нет? Тогда быстро повторяй. Отче наш, во имя Тебя и Сына…

— М-мне страшно.

Трость уперлась в пол одновременно с появлением черно-белых полос в комнате. Снова эти помехи. Прямо как… вчера. Даже хуже: они витали в пространстве, стягиваясь за спиной женщины с мальчиком. Что это? Я сидел вполоборота, не зная, что делать… Я боялся. Ни перестрелки, ни запутанные дела психопатов и маньяков не пугали меня, как это. Неизвестность.

Миссис Веритас поднялась и ловко двинулась к молящимся, озираясь вокруг, будто в ожидании нападения. Сгусток помех редел, и что-то черное появлялось из глубины… Длинный тонкий отросток, похожий на изломанную ветку дерева. Нет, больше на… руку? Я чувствовал: живое, материальное… оно тянулось к ним — к миссис Веритас, матери или… мальчику? Время замедлилось, разбилось на доли секунд. Мать обернулась, вскрикнула. Миссис Веритас напряглась… Успею добежать? Что. Мне. Делать… У меня нет пистолета, нет электрошокера. Поздно…

Взмах трости, свист в воздухе, удар… Верхушка с зеленым камнем коснулась отростка, и все исчезло. Комната стала прежней.

Мы замерли на 3 секунды. Женщина не выдержала: подхватила сына на руки и рванулась к выходу. Сначала люди на крыльце стали кричать за то, что она ворвалась без очереди, но расступились, а некоторые пятились следом от ужаса на ее лице. Паника, чувство опасности… Миссис Веритас встала в дверном проеме, успокоила всех и попросила не шуметь. Дверь хлопнула.

Недовольный шепот на обратном пути. Странно, что не опирается на трость, будто та была не нужна ей.

— Что за…

— Что, что! Сказка твоя пожаловала. — Миссис Веритас звучно села в кресло, поправила платье и вернула трость на то же место. — Я ж надеюсь, со зрением у тебя все в порядке, раз с мозгами туго.

— То есть это…

— Да, он самый. Собственной персоной.

— А вы…

— Нет. Я не ясновидящая и не ведьма. Я психолог. Кто ж знал, что на старости лет вернусь к этой работе. Уясни одно, полицейский: страх и грусть. Монстр чует это, как медведь — пчелиный улей… А дети, они ж еще не привыкли к проблемам жизни. То родители-остолопы, то школа, товарищи, первая влюбленность и еще куча всего. Вот и попробуй все это выяснить, как-нибудь проработать за двадцать минут и дать парочку советов, чтоб монстр не сожрал. Никто бы в жизни не пошел к психологу. Гадалка миссис Веритас — другое дело. Вот и приходится нести чушь про заговоры и давать рецепты отваров ромашки для виду.

Последние слова сказаны медленно, по слогам. Взгляд опустился мне на грудь. Лицо плавно менялось: раздражение — удивление — легкая улыбка. Что-то теплое, приятное появилось в глазах. Совсем другой человек.

— Алек, — прошептала она. — Это ты! Какая ирония… Слушай внимательно. Если хочешь разобраться во всем и… попытаться спасти дочь, иди в приют «Лост чайлд».

— Зачем? — насторожился я.

— Потому что иногда нужно вернуться в детство, чтобы многое понять о себе.

— Откуда вы знаете… Не помню, чтобы вы там работали.

— Конечно, не помнишь: столько лет… Так, все вопросы — там. И все ответы — тоже там. Твое и мое время прошло, а у меня тут клиентов, если ты не заметил, непочатый край!

Странное дело, странное явление, странная женщина… Это слово преследует меня. И я уверен: далеко не предел. Казалось, как только я приближаюсь к разгадке, с каждым днем, часом все становится только запутаннее и туманнее. Но… Я чувствовал, что начинаю верить в существование сверхъестественного. Во что угодно готов — если это поможет. Алисия, я найду тебя, чего бы мне это ни стоило! Клянусь.

Я остановился перед дверью, обернулся и спросил:

— У меня есть шанс вернуть ее?

— Это зависит от твоей веры, — сказала миссис Веритас.

29.09.199 X г., 03:10 AM

Неподалеку от музыкального бара «Ром и Табак»

Я обожаю музыку, ни дня не могу без звуков, да и покажите мне того, кто ее не любит, это же волшебство в чистом виде. Она усиливает хорошее настроение, высасывает всю гадость из души, когда грустно, ею хоть болячки лечи — музыкотерапия, я уверен, есть и такое! Самое главное, что она сближает — мы с Джованни так и познакомились в школе, сидел я, значит, один на подоконнике, никого не трогал, а в наушниках играл любимый рок-н-ролл. Все как обычно, закрыл глаза, дергаю ногой в такт, барабаню пальцами, и тут кто-то оглушает меня на одно ухо, нагло сует правый наушник себе. Я уже поворачиваю голову с боевым недовольством, но тут заиграл самый интересный момент песни, и мы оба стоим в трансе полминуты, только и можем, что качать головами. Это и правда единение какое-то, все вокруг испарилось, только я, моя голова, он, его голова, и все это соединяет провод.

— Класс, — бросил Джованни.

— А то!

И он пошел дальше по своим делам, как если бы ничего и не было — вот первое, что мы сказали друг другу, да и самое важное, а имена всегда успеются.

Сопляки остались в школе, им там что-то еще нужно было сделать, а после Жадный Слон даже соизволит забрать ДеВи, какая честь! Я пообещал прийти на концерт и свинтил в сторону фабрики, хватит с меня на сегодня — времени до встречи с Олей еще полно, на помыться и причесаться точно хватит, но морально готовиться дольше. В общем, иду по улице, никого не трогаю, и тут вижу ниточку звуков из музыкального бара, прямо-таки вереница нот на асфальте, как тропинка, ноги замирают, как вкопанные, а все, что выше пояса выпало вперед от такого тормоза. Сам не знаю, что произошло, меня потащило вниз по ступенькам, будто силками, чуть не грохнулся пару раз, но самое странное, что я с порога увидел его, как если бы у нас была запланирована встреча, а тогда и не удивился, хотя шанс такого ноль целых ноль тысячных. И вот уже тянусь по пропитанной табачным дымом комнате, как железка на магнит, мимо столиков с бородатыми мужиками разной степени нетрезвости, чаще третьей и четвертой.

Джованни сидел на высоком стуле у барной стойки и завороженно смотрел на сцену, не шевелился, даже не моргал. Без подсказки я бы и не узнал его в толпе, все-таки почти шесть лет не виделись — вот вроде то же лицо, но оно вытянулось, челюсти стали шире, а часть густой шевелюры сползла на подбородок в виде чернющей бородки, густой и ухоженной, аж зависть берет с моими тремя волосками! И сам он покрупнел, как на дрожжах в спортзале, пальтишко облегало широкие плечи, зато я все равно выше — ха! — и красивее, конечно же.

Потихоньку мозг спускался с небес на землю, я притормозил, не знал, что сказать — нам не под пятьдесят, чтоб кричать на весь бар, мол, привет-сколько-лет, дружище, а удар по плечу бессовестно отвлечет от песни и, авось, прилетит еще ответный от неожиданности. Поэтому я стоял перед ним и тоже слушал, текст там умом не блистал, а вот музыка уносила прямо в солнечную юность, где вода вкуснее, трава зеленее и так далее по списку.

— Помнишь, мы хотели играть в группе? — сказал я под конец песни, а сам еще смотрел на сцену. — Один раз откопали гитару, и пошло-поехало — я хаотично бил по струнам, ты хлопал по всему, что было рядом. Мы даже пытались найти девчонку, чтоб красивый голос хоть как-то подправил этот ужас…

— Ты, наверное, обознался, парень.

Я завис, как старый компьютер, и челюсть отвисла так карикатурно, что я бы даже посмотрел со стороны. Ума, может, у меня на порядок и не хватало, но зрение отменное — я каждой диоптрией глаза видел, как он отреагировал мой голос, зрачок даже запульсировал, шире, уже, шире, уже. На деле же он не пошевелился, но взгляд пустой, стеклянный, потому что мыслями в нашей школе, в комнатах кампуса и на кровати с гитарой, аж глаза помокрели, хотя и сразу высохли, как если бы слезы всосались обратно. Зуб даю, пальцы, да хоть голову на отсечение — таких живых роботов еще не научились делать, и передо мной сидел если не тот же самый человек, а то все мы меняемся со временем, но в программном коде ДНК там черным по белому написано: Джо-ван-ни. И как ему хватило наглости сказать такое безобразие, язык бы наждачкой отполировать да мылом сверху для верности!

— Джованни, какого сыра ты мелешь…

— Я же сказал: ты ошибся. Проваливай!

Он повернулся к бармену, что-то буркнул ему и получил в ответ порцию крепкой зеленой гадости, одним глотком осушил стакан. А вот мастерства заядлого пьяницы я в нем не узнавал, да и не было там ничего, театральщина это, причем гнилая, и с каждой секундой я закипал все сильнее. Я попытался найти оправдание, мол, а вдруг ему и правда в какой-нибудь уличной драке по голове настучали, так я с другой стороны врежу по самое не хочу, чтоб память на место встала. До последнего надеялся на глупую шутку — с чувством юмора у него всегда были большие проблемы!

К нему подошла девушка наших лет, длинная и худая, как хорь-переросток, волосы черные, глаза недалеко ушли от них, еще и хищно сверкнули на меня, как на мелкую землеройку, а редкие брови удивленно-раздраженно сползли на переносицу. От нее воняло грубостью и дерзостью за километр — знаем мы таких, ведут себя отвратно, выглядят не лучше, а как в душе начнешь копаться, выясняется какая-то печальная гадость родом из детства. Но что-то их объединяло, это сразу видно, и не только одежда, хотя на ней тоже пальто, только серое с черным мехом на воротнике — они казались парочкой, не знаю пока, какой именно, но точно уж выделялись из местной фауны.

— Я отошла пописать на две минуты. Кто это? — сказала она недовольно нашему не-Джованни.

— Никто.

Я упал через пару стульев от них, даже не знал, что делают в таких случаях, мог разве что заткнуть правое ухо и приложить лодочку ладони к левому — куда там, они шушукались, как мыши! Даже бармен встал напротив с видом увлеченного затирания стакана до дыр, но то и дело косил взгляд, по губам-то лучше улавливается. По ним и так понятно, что они уже заканчивали тайные дела, потихоньку глядели в сторону выхода, а тут еще входная дверь хлопнула, зазвенела, как сигнал, мол, пора уходить. Передо мной выбор не из простых — хотелось послать его, такого забывчивого, далеко и навсегда, вот только тут очевидно, что он встрял во что-то мутное по самые зубы мудрости, разобраться бы для начала!

Проще всего было выведать хоть что-нибудь из их разговорчика у бармена, но мой радар уловил чей-то прицел взгляда на спине, да и шаги сзади все ближе и ближе. Я обернулся, честно надеялся на Джованни, что совесть его загрызла и он приполз на коленях, мол, не хотел знакомить с девушкой, долго и нудно рассказывать, то бишь портить свиданочку друзьями из детства! Ан нет, даже этого не случилось — на меня смотрело по большей части пузо, похожее на пивной бочонок в кожаной куртке, раскрытой, потому как молния не сходилась на пупке, да уж, кто чем питается…

— Эй, пацан, дай-ка дядям отдохнуть с дороги, — забасил шарик головы, крохотный спутник этой планеты-брюха, лысый с одного полюса, сально-бородатый с другого.

За ним двое из ларца, будто их смастерили по одному чертежу и приправили тем же парфюмом с пирамидой пота, бензина, спирта и ноткой кариеса вместо зубов — жирные вонючие во всех смыслах байкеры, встречали и пострашнее. Я клацнул зубами, заскрипел так, что услышали на другом конце бара — вокруг же полно мест, выбирай не хочу, хоть всю семью приводи, нет же, они прицепились именно ко мне, еще и в самый неподходящий момент. Я так и сказал, возмущенно, но с долькой вежливости, а покореженные сигаретами связки опять завибрировали:

— Ты не понял, итальяшка, ты в нашем баре, на нашем месте. Даю тебе пять секунд, чтоб свалить отсюда по-хорошему. Один… два…

На счет три что-то стукнуло сбоку, и мы все обернулись, точнее я, тот пузатый и один его дружок, потому как второй и впечатался лбом в барную стойку. Бармен ахнул, побелел до цвета муки, но Джованни сделал все аккуратно — бокалы подпрыгнули, звякнули, но ни один не разбился. После глухого звука, как будто внутри пустота, мужик сполз на пол, держался за голову и все пытался понять, что вообще произошло. Вдвоем у байкеров был шанс, но человек-пузо выдался вперед и своей шириной заслонил и напрочь отрезал путь дружку, тому было не подступиться. Движения резкие, точные, будто от кучи тренировок, мне аж страшно за него стало — не у жирдяя, понятное дело, я имею в виду Джованни, который схватил руку-окорок так, что тот сам развернулся спиной, чтоб меньше боли было, и толкнул его пинком в ближайший столик.

— Как в старые добрые? — вырвалось у меня в порыве эмоций, на секунду я почувствовал дух того самого Джованни. Он промолчал и отвел взгляд. Я хотел стукнуть третьего по уху уже без энтузиазма, но тот вообще поджал хвост и рванулся на выход — смех да жалость!

Девушка-хорек ждала возле двери с пудрой недовольства на лице, ковыряла и рассматривала ногти, даже не сомневалась в своем любовничке или кто он там ей. Черное пальто стрелой просвистело через весь бар, и под какую-то колкую фразочку оба вышли. С виду кажется, будто Джованни выручил меня, но на деле оставил с кучей вопросов и двумя разозленными байкерами, я стоял и не мог вот понять, что хуже. Верзилы потихоньку приходили в себя, оба краснощекие от стыда, а тут рядом не обидчик, но тоже итальянец, с которого все и началось — в общем, выбора уже и не было, только бежать вслед за таинственной парочкой.

На улице я бешено крутил головой и глазами, пока не заметил черное пятно, которое тем временем уже исчезло в салоне машины, приличной такой, стоит как вся моя жизнь умножить на тысячу. Я аж растерялся, в смысле, на такси денег нет, просить кого-то подвести тоже не вариант, а бежать так быстро у меня вряд ли получится. И тут прямо-таки комедийно в двух шагах останавливается дедуля на велосипеде, собирается привязать его к поручню. Ох, я и забыл, что рядом с Джованни я соглашался на любую безрассудную глупость — вот никогда бы не подумал, что ограблю старика на велосипед, хотя я и клялся во все жилы на шее, мол, верну с процентами. Из трубы машины повалили выхлопные газы, и я как раз помчался следом, крутил педали до нагрева металла и ног, очень боялся упустить их из виду — давным-давно уже потерял этого идиота, и вот результат!

Светофоры изрядно подсобили мне, но все равно приходилось сворачивать в переулки, чтоб скосить путь и не мелькать в боковых зеркалах. Мы уезжали от многоэтажек, а потом и от всех других домиков, в смысле, двигались к окраине города — удивительно, как мои ляжки все это выдержали, на топливе чистого стресса и дружеского желания наподдать ему по башке! Наконец-то они остановились на обочине у заброшенной лесопилки, если верить табличке и тишине вокруг, теперь огороженной сеткой, чтоб не шастал кто попало. Мне пришлось завернуть на ближайшую заправку в ста метрах от них, и я выглядел полным идиотом среди машин, делал вид, мол, еду на велосипеде вокруг света и решил вот чуток передохнуть, по ощущениям так и было.

Минута, другая, а двери все не открывались, и непонятно чего ждала эта парочка, чтоб им долго жилось, боялся на нервах, как бы не заметили мою клетчатую рубашку. Я уже хотел постучаться к ним в окно, а то мало ли заснули там, но на горизонте замаячили три фигуры, даже фигурки, я бы сказал — мальчишки прошмыгнули через дорогу и заговорщицки тихо на цыпочках крались к воротам этой лесопилки. Вот у кого совсем мозгов нет, в городе такое творится, а они плюют на все правила и цепь с замком на воротах, уже перелазят в самое лакомое место всех маньяков — столько фильмов сняли, целое многотомное руководство, как не надо делать! Что хуже, у Джованни тоже проснулся дух ребячества, он дал задний ход и проехал по боковой стороне металлической сетки подальше от трассы, выбрался с инструментом вроде кусачек в руках, раз, два — и в защите брешь.

Нет, нет, я ни за какие деньги не поверю, что все ради этого… У них просто свидание с адреналином в глухой чаще, хотя ни подстилки, ни сумочки с вином не видно как-то, а с сопляками просто совпадение! Ага, а конспирация-то зачем, еще и дорогое пальтишко, машинка, техники борьбы и амнезия вишенкой на торте — что-то слишком много пазлов сходятся, а картинка получается уродливой донельзя!

Во что же ты вляпался, дружище…

И плевать уже на все и всех, я бросаю велосипед, бегу за ними через дорогу и в дырку ограды, а то еще затеряются, потом ищи свищи их. Я переживал, что нас заметят, потому как ни они, ни я особо не скрытничали, но никто и взглядом не повел в нашу сторону. Вот так сначала всем все равно на происходящее вокруг, а потом детей не досчитываются эдак на сотню-другую.

Сам лес вроде бы небольшой, но густой до ужаса, будто деревья в страхе вырубки жались друг к другу, чуть ли не сплетались в неприличных жестах и изрядно так закрывали небо. В общем, темень тут, как поздним вечером, да и атмосферка что надо, гнетущая, даже воздух плохо проводил звуки — у меня как будто уши заложило, то бишь и под ногами ничего не хрустело, и я никого не слышал, птицы и те все вымерли здесь. Пару раз Джованни все-таки оборачивался, и мне приходилось прятаться за деревом, точно повторять изгибы и втягивать живот, хотя он смотрел не на детей, а куда-то в начало тропинки. Так вот и двигались, мелкие по протоптанному, а мы друг за другом между деревьями, причем медленно, но верно в самую глубь леса.

Я не сразу понял, что впереди светлело, в смысле чаща редела до состояния поляны, куда уже вышли горе-искатели приключений, обходили стопки трухлявых бревен, тыкали пальцами и смеялись с ржавых пил и брошенных инструментов. Когда один из них пошел к воротам громадного цеха лесопилки, гнилого от сотен дождей, у других проблеснула мысль дать заднюю — я бы и сам не рискнул ходить туда не из-за призраков или что там у них на уме, а по шепоту здравого смысла на пару с шестым чувством. Мда, с инстинктом самосохранения у них туго, а вот стадный выкручен на максимум, то бишь мелкие сдались под натиском, мол, трусы, фу такими быть, и очень скоро вспыхнул фонарик, а все три спины поперлись внутрь.

Джованни с девушкой кивнули друг другу, как в шпионском кино, и зашевелились — он прилип к боковой стене цеха, тихо огибал его прямо к воротам, а та засеменила к тропинке и спряталась за широким деревом, вся такая настороже, будто высматривала кого-то. Я вот до последнего не верил во всю эту чушь, но ржавые петли спародировали скрипку, створки ворот схлопнулись, а за этим вступила партия детского визга с барабанами кулачков изнутри. Тут мой шарик терпения лопнул, я понесся к воротам на всех парах, навалился плечом на Джованни, который как раз опустил засов и двинул по нему сверху, вцепился в деревяшку, но та заклинила намертво от удара.

— Какого черта ты вообще творишь?!

— Армани! — зашипел он от злости и удивления.

— Ух ты, вспомнил-таки старого друга!

И стоим, как ковбои в фильмах, буравим друг друга взглядами, кто первый достанет револьвер, тот и прав — а вот я теперь не уверен, что под пальто нет пистолета! Он молчал, скакал взглядом по сторонам и закипал, прямо-таки свистел чайником, того гляди сейчас взорвется, а девушка и это испортила, подбежала вся взъерошенная, дышала, как паровоз, глаза размером с фары от возмущения. Джованни успокоил, мол, все под контролем — не знаю, кого именно, это она какая-то ненормальная, еще и его заразила, видимо, хорьки же запросто бешенство передают.

— Я все еще жду объяснений.

— Потом расскажу. Сейчас не время…

— А мне кажется, самое время. У меня такая куча вопросов накопилась, что они уже из рук вываливаются. С места не сдвинусь, пока не…

Эта гадость, в смысле его подруга из семейства куньих, схватила мою руку и так сдавила, что вокруг потемнело и звездное небо Ван Гога заискрилось перед глазами. Я понял, что они это свое каратэ в одной школе проходили, Джованни тот же трюк с байкером проделал, но она и не думала отпускать — наоборот, завела руку за спину и повела вперед, тут уже два варианта, шагать или упасть. Мы зашли за полосу деревьев, присели, и опять двадцать пять в засаде — я не подписывался на боевик, особенно когда ни черта непонятно, такого режиссера на костер, потом на мыло, а может, и в обратном порядке!

Не без уговоров Джованни эта девчонка отпустила меня и шепнула, мол, под его ответственность, а тот положил палец на рот и серьезно посмотрел на меня, чтоб от меня ни звука. Ладно, я терпеливо ждал за компанию, вены на лбу повздувались, а они давай масло в огонь:

— Скоро? — спрашивает Джованни, получает кивок.

— Двадцать секунд. Готовься.

И оба уставились на тропинку, будто там вот-вот призрак появится. Я говорю шепотом, вроде бы понятным языком и разборчивыми звуками — к, т, о?

Ага, размечтался, они даже внимания не обратили на меня!

Хотя ответ и сам нарисовался силуэтом охранника на тропинке, тощего, как местные стволы деревьев, аж форма на пару-тройку размеров больше, висела лохмотьями на нем. Мда уж, да лучше бы призрак, демон и вампир в одном лице — больше толку было бы, чем от дохляка с дубинкой на поясе и бесполезной властью погон. И все-таки он героически бежал на писклявые голоса в цеху, то бишь дело дрянь — я, конечно, хотел бы чаще видеться с Джованни, но не в одной камере до конца дней! Я думаю, мой взгляд повис на нем ощутимым таким вопросом, даже ухо покраснело от тяжести, он сам повернулся и сказал:

— Просто доверься мне. Я все расскажу, когда закончим операцию.

— Операцию?!

Умеет же он успокоить, молодец, ничего не скажешь — до сих пор все это выглядело очень даже односмысленно и оправдания на его счет уже кончались, так он еще и достает из-под пальто что-то черное, округлое, с фитильком сверху. Я прищурился, проморгался даже, а то вдруг зрение барахлило от напряжения, и ущипнул себя на всякий случай, но шарик размером с яблоко ничуть не перестал быть похожим на… бомбу! Самую что ни на есть настоящую, только старую, как в фильмах про пиратов. Если все остальное с натяжкой укладывалось в рамки странного, но безобидного, то это уже ни в какие ворота не шло.

Не может же он… так просто… взять и взорвать их всех к чертям собачьим!!! Или… Ой, плевать уже, может, не может, в любом случае нужно прекращать весь этот спектакль, пока антракт на пожизненное не выдали!

Как бы я хотел способность замедлять время, чтоб на подумать хватало, а оно, как назло, неслось со страусиной скоростью, вот в руке у девушки зажигалка, вот огонек поедает фитиль после страстного поцелуя. Пришлось импровизировать, но в спешке не придумал ничего лучше, чем обслюнявить пальцы и потушить огонь. И все бы ничего (я коснулся фитилька, тот зашипел и погас), если бы нога не соскочила с мокрого корня дерева, это-то все и испортило. Я напрочь потерял равновесие и схватился за пальто Джованни, потянул его за собой, и мы кубарем вывалились из укрытия.

Стыдно, грязно, а главное — громко!

Иногда нужно поменять точку зрения, причем буквально, потому как я валялся на спине, и снизу-вверх все было вообще по-другому. Мы застыли, как восковые фигуры, а охранник повернул шею, не слепой и не глухой, зато, видимо, немой — я приготовился, мол, сейчас начнется обычное кто-вы-такие-руки-за-головы-и-не-шевелиться и в таком духе, но тот молчал и странно смотрел на нас. И вот тут-то я узнал вчерашнюю тварь с улицы, эти черные точки пустых глаз ни с чем не спутаешь, и даже думать не хочу, откуда он взял форму на замену женской одежды.

Все как в киселе — никто не знал, что делать, даже дети затихли.

Девушка ожила первой, рванулась к цеху, попутно сыпала проклятиями на меня, Джованни и ситуацию в целом. Не успел я со сбитым дыханием и сердцем-колотушкой предупредить ее, как она уже стоит перед ним, извивается, уклоняется от ударов, а сама бьет слабо, будто дразнит — толчок, прыжок в сторону, и так кучу раз. Я точно решил прозвать ее Хорицей, то бишь царицей хорьков, не только внешностью, но и движениями похожа. И вот она крутится вокруг него, небось, по слепым пятнам метит, а он все медленнее с каждым ударом, выдыхался, еще и ее укусы то тут, то там вносили свою лепту. Джованни разрывался между тем, чтобы задушить меня и помочь, оставил первое на потом.

Большую часть времени Хорица использовала крепкие мужские плечи как лестницу, запрыгивала, отталкивалась и нападала сверху, а иногда он сам метал ее как снаряд. Все это изрядно выматывало монстра, особенно когда они заходили с разных сторон, и Джованни грубо бил в живот в стиле бокса или брал в захват. Я уже в который раз задумался, не снимают ли тут кино — вместе эта парочка выделывала такие трюки, как умеют только каскадеры-акробаты со стажем.

Я помню, что этот бешеный бьет будь здоров, аж острый край зуба потрогал языком — руки там, как бамбуковые палки, мышц почти что и нет, зато прямой удар мигом превратит лицо в отбивную. Вот Джованни и решил не тянуть резину, чтоб никто из них случайно не пропустил по голове, и грязно вмазал в стиле мафии напоследок. Колено хрустнуло, будто там половина костей в муку превратилось, я аж сморщился от звука, и после такого уродец распластался на земле и мог разве что ползти. А те сразу же за старый план взялась, то бишь подождать, пока огонь съест половину фитиля, бросить бомбу в метре от рожи этого психа, чтоб наверняка уже, и попятиться, как будто сейчас ядерный взрыв будет. Я не пацифист, но его бы по-хорошему сдать полиции, а лучше в лабораторию на опыты — ладно, один раз я уже помешал, иначе всего этого и не было бы, пришлось довериться им, всю губу сгрыз от напряжения.

Вместо взрыва шарик вспыхнул зеленым полупрозрачным пузырем с метр высотой, ярким до ужаса, вся скрытность коту под хвост. Я только отвернулся и успел вслушаться в гремящий звук, будто мы погружались под воду, как вшух-х-х — и все исчезло, только птицы повзлетали с деревьев, тоже в шоке от таких вещей. Ни пузыря, ни психа, ни кома земли с куском от стопки бревен, как если бы все это срезали круглой ложкой для мороженого.

Грубая и суровая, как стена, Хорица вдруг запрыгала и полезла к Джованни обниматься, радости полные трусы — вот так смена личности, точно что сладкая парочка. Она услышала мои мысли, глаза тут же сверкнули на меня, острые, как мечи, и оба двинулись ко мне. Ни обогнуть, ни убежать, а те прут со скоростью поезда, жар от них, как от котельной, будто и драться готовы за право первым дать мне подзатыльник — есть за что, конечно, но и на них тоже груз вины килограммов в сто, не меньше! Я держался стойко, все гадости в лицо выдержал бы, хотя ноги так и норовили отойти на шажок-другой. И вот они уже рядом, но сзади что-то бесшумно мелькнуло, я даже попытался заглянуть им за спины, чуть ли не кричал лицом, мол, цыц, не время. Джованни тоже понял неладное, а Хорица только ускорилась, чтоб вмазать мне — но вместо кулака наваливается и с силой толкает нас обоих подальше от себя.

У меня ноги заплелись, и я снова отпраздновал день падений на задницу, уже хотел облаять ее, но Хорица тоже грохнулась на землю, причем не по своей воле. Тот псих накинулся на нее сзади, одна рука упала на шею, и пальцы обвились вокруг горла, а другая давила на копчик, еще и слюна капала ей на затылок. Можно долго гадать, как он спасся, еще и отпрыгнул за бревна со сломанным коленом и почему то уже как будто здоровое, но с глазами вообще трудно спорить — вот он приполз сзади на четырех ногах, как вчера, и делай с этим, что хочешь. Я думаю, Джованни сразу же пошел бы на него тараном и дрался на смерть, но ситуация такая паршивая, что не пошевелиться, причем ни Хорице, ни нам без риска ее свернутой шеи.

— От-дай!.. Или убью, — сказал он, наполовину прорычал.

Сначала я удивился, что он вообще умеет говорить, хоть и полный бред, а потом испугался, потому как вроде бы это не попугайное подражание, а даже что-то осмысленное. Джованни уж точно все понял, лицо такое задумчивое и взволнованное, будто продумывал все варианты событий, прямо-таки пар валил из ушей, а Хорица еще и кричала, чтоб не вздумал делать то, что он там себе вздумал. Наконец-то он потянулся в карман пальто и достал то ли медальон для фото, то ли древние часы на цепочке, блестящие, золотистые — так весь сыр-бор что, из-за этой безделушки, какой монстру-то от нее толк? Я не знаю, что то за вещичка мировой важности, но тут даже дело в другом, я представил себя на его месте, то бишь Олю — попробуй рискни жизнью любимой, да будь это трижды кнопка запуска всех ядерных ракет мира! Вот и для Джованни все исчезло, а в фокусе уродливая рука на горле Хорицы, которая кашляла, краснела от стыда и начинала уже синеть. И тут я заметил мельтешение за его спиной, кисть выгибалась коброй, пальцы по-разному прижимались друг к другу, причем по знакомой схеме, я аж удивился, и повезло, что монстр умом ушел недалеко от винной пробки.

«Я кину. Вернешь», вот что шептали его пальцы.

Дело в том, что в седые школьные годы мы при придумали свой язык для списывания, хорошо хоть, у нас всего двадцать одна буква, а то пальцев точно не хватило бы, и забавно, что оба помнили это. Вообще-то особо понятнее не стало, но я трижды прочистил горло, мол, согласен — что ж, не в первой придумывать все на ходу. Допустим, нужно было отвлечь его, и я двинулся вперед, такую чушь городил, как будто он там что-то понимал, но здорово сбил с толку кучей жалоб и предложений. И чуть он сдавил горло, Хорицы, чтоб заткнуть и остановить меня, я наоборот рванулся изо всех сил, но влево, и сразу же Джованни метнул железку в том же направлении. Наша хитрость удалась — в жизненных ценностях монстра эта вещичка оказалась важнее заложницы, которую он отбросил, как ненужный хлам.

С детства Джованни выигрывал в силе, а за мной было лидерство по бегу, но все мои таланты и фора оказались детским чихом для этой инопланетной дуры. Я быстро услыхал пулеметную очередь шагов за спиной и зачем-то обернулся, сбил себе весь настрой, потому как тот мчался пулей на четырех лапах, уже почти что дышал в затылок, а точнее, в зад. Правду говорят, что нельзя продумывать безрассудство, вот я и отключил последнюю извилину, просто поддал газу, выложился на все сто и прыгнул назад с мысленным визгом будь что будет. Что б меня, я очнулся не на земле и даже не на том свете со сломанной шеей, а верхом на спине уродца, держал обвисшие края формы на манер вожжей, прямо-таки бесплатное такси и аттракцион в одном лице. Самому интересно, как я додумался до такого, и кому скажи, не поверят же — видимо, дурная железа выбрасывала в кровь литры идиотства, а то б никогда не решился на такое! И зря, он даже не потрудился сбросить меня, и мы проехались с ветерком, не класс люкс, конечно, но грех жаловаться.

С остановкой у него проблемы, я аж перекувыркнулся на резком старте, а времени в обрез, пришлось тут же подскочить и рыскать в высокой траве по памяти. Я все следил за уродцем, чтобы тот не врезал мне исподтишка, а ему и плевать на все вокруг, тем более что ноги у него тоже шарили по земле, как щупальца, а это в два раза больше шансов. И теория вероятности победила — он нашел медальон первым, зачем-то стукнул им по земле, а потом еще и еще, но ничего не произошло. Тогда крохотный мозг попытался придумать что-то получше и, видимо, тратил на это все силы, потому как все остальное у него замерло. И вот как назло, этот псих держал заветный приз перед глазами, с виду не так уж и сильно сжимал кулак, но хватка мертвая, я не смог разжать пальцы.

Первой подоспела к нам Хорица, взмахнула ногой по-балериньи, и попала в кисть, но рука монстра даже не шелохнулась, будто мраморная. Джованни накинулся на кулак, напрягался так, что вены на лбу вздувались, а я просто стоял и перебирал список интересных нелепостей, но жидкого мыла под рукой, увы, не было.

Как внезапно этот псих отключился, так и ожил, завертелся, как карусель, размахивал руками, аж пришлось отпрыгнуть, а потом просто бросил медальончик себе под ноги. Я потянулся за ним уже один, жадно видел только блестящую железку, как хищная птица, но на нее падала тень, на такое волей-неволей обращаешь внимание. И посмотреть было на что — сверху летела подошва, того гляди превратит ладонь в лопату, а мне мои руки-крюки как-то больше по душе! За доли секунды процессор в голове просчитал, что нет, все-таки не успею, и тот топнул с неприличной силой, аж земля задрожала.

Я потерял равновесие и упал на зад, а взрывная волна вдобавок оглушила на оба уха, все как в вакууме. Джованни голосил в десятке шагов, прямо-таки во всю драл связки, но я ни черта не слышал, хотя по чайным блюдцам глаз там все и так понятно было. Бросить все и не рисковать головой, конечно, заманчиво, но не в мою смену, ребята, тем более раз за этим все гонятся, значит на кону что-то серьезное! Хорица не лучше, держала любовничка, чтоб не кинулся на помощь, а на меня смотрела как-то странно и даже грустно, будто уже списала со счетов. Ничего, я научу всех отвоевывать свои вещи, и лучше бы помогли, а не стояли истуканами — мне что, одному тут пыхтеть и поясницу надрывать, чтоб хоть на миллиметр сдвинуть бетонную ногу психа?!

На самом деле, задачка и правда не из простых, я уже начал копать землю, чтоб достать медальон сбоку, попутно уворачивался от взмахов клешней над головой. И тут Хорица совсем с катушек слетает, в смысле валит Джованни через подножку и кидается к нам, но толкает не уродца, а меня, причем наваливается, как ас американского футбола, и хоть тощая, а плечо свинцовое. Я покатился по земле, но быстро встал и повернулся, чтоб крикнуть ей, мол, не в того попала, косоглазая, а там тот самый зеленый пузырь вокруг них… Что хуже, он стягивался к центру и попутно стирал все живое внутри, как тряпка мел на доске — первой исчезла Хорица, а за ней и довольный звериный оскал.

И видеопленка разлетелась вдребезги, все вокруг замерло — хоть моргай, хоть верти головой, бесполезно.

Выходит, Хорица спасла меня? Сама же исчезла не пойми куда, и что-то мне подсказывало, что не в бунгало на Гавайские острова — казалось, куда еще хуже, но вдалеке зазвенели полицейские сирены, а между деревьями замигало красно-синим.

Джованни смотрел на вырванный ком земли в том месте и шагал ко мне по инерции, пока не упал на колени. На звук он не отозвался, пальцы дрожат на вытянутой руке, взгляд пустой, как у того же психа, а губы шепчут что-то, будто молитву. Я присел и нашел его глаза, кричал прямо в них, мол, надо срочно сматывать удочки, а он как накинулся на меня, повалил на траву и сел сверху. Наверное, я бы и не столкнул его, там под девяносто кило мышц, поэтому просто ждал развязки и не особо-то надеялся на хороший финал и даже не на фингал — его руки затянулись удавкой у меня на шее, резко сдавили, что аж в глазах потемнело. Никогда я не видел его таким, растрепанные волосы напоминали рога, глаза мутные, как у слепых, рот превратился в паровой двигатель, прямо-таки обезумел от ярости.

Повезло, что в последний момент у него сработал какой-то предохранитель, он резко поднял меня за воротник рубашки и так потащил за собой к деревьям.

29.09.199 X г., 05:49 PM

Улицы Юго-Восточной части города

На прошлой неделе мне довелось обнаружить в почтовом ящике письмо от неизвестного адресанта. В первой же строке он — вернее, они! — назвались именами, которые я долгое время припоминал: Роберт Камплоу, Отто Честер и Гилберт Люкс. Три моих товарища из разряда тех, с кем общение обрывается тотчас же после окончания школы. Я силился понять, почему меня пригласили на «мини-встречу уже больших выпускников», как выразился, видимо, остроумный Отто Честер, ведь мы не были такими уж сердечными друзьями. К тому же по всей видимости, более нас четверых никого и не ожидалось. Конечно, я выбросил письмо в мусорное ведро и мгновенно забыл о нем, не желая тратить время на бессмысленные встречи и беседы о прошлом. И все-таки жизнь складывается так, что некоторые вещи в ней происходят вне нашей воли, иначе трудно объяснить, каким образом я все же оказался в обществе этих людей.

Рабочий день улетучился, растворился в тумане памяти. Я помню, что был чрезмерно услужлив с клиентами, а порой намеренно раздражался, переводя все внимание на их избалованных чад, из-за чего в каком-то смысле ждал обыденных казусов. Удивительно, но сегодня все происшествия были мизерны и скучны — впервые, когда понадобились! Глянцевая черная трубка телефона навевала своим похоронным цветом волнительные мысли: я беспокоился за Фелицию, но всякий раз, собирая крупицы мужества, задерживал ладонь в сантиметрах от цели, как над одноименным полюсом магнита. Стыд за свою трусость порождал страх позвонить и признаться в этом, но в первую очередь — себе. Порочный круг трусости! И после закрытия кафе я долгое время бродил по городу, то приближаясь к нашей улице, то отдаляясь от нее, пока не начало смеркаться. Меня мучил более других один вопрос: достоин ли я вернуться и взглянуть в глаза родной женщины? Смогу ли выстоять перед их напором? Если они еще блестят… О Господи, кто я после этого? Мужчина? Муж? Нет, казалось, лев, с позором покинувший прайд… Господи, почему же все обернулось именно так, я ведь никогда не боялся… но один его взгляд, голос, движения… Господи!

Я вскинул взгляд к небу и молился за здравие Фелиции, пока не обнаружил, что стою прямо под неоновой вывеской бара, который, желая подчеркнуть в себе зачаток культуры, носил приставку музыкальный. В тот миг, несмотря на предубеждение к подобным местам, мне подумалось, что громкая музыка вытеснит позорные мысли, а спиртное придаст храбрости духа. Вопреки всему заведение оказалось чистым и уютным, но что важнее, юноши и девушки, мужчины и женщины выглядели опрятно, воздух был чист от табачного дыма и похоти, а по залу струился спокойный расслабляющий мотив — быть может, блюзового жанра. Справа от входа тянулась барная стойка, где сидели те, кто не успел занять полосу столиков возле сцены. Вкупе с оживленными беседами и приглушенным освещением, все это создавало крайне приятную атмосферу — ох как мне повезло оказаться, не побоюсь слова, в лучшем из нынешних безобразных мест!

За барной стойкой передо мной раскинулось великое множество спиртного самой разной крепости, подробно изложенное на трехстраничном меню. Признаться, мне хотелось безвкусно употребить их все, начиная двойным виски и заканчивая чистым абсентом, чтобы полностью заглушить муки совести. Впрочем, я всегда скверно переносил алкоголь, и пинты крепкого пива мне обычно хватало. Отвратительный прогорклый вкус славно отвлекал разум, пока ледяной напиток жег и царапал глотку, бурлил на языке, а потому вскоре я принялся за второй бокал. Вместо желанного спокойствия вся чернота, копившаяся на задворках разума, напротив, хлынула единым безудержным потоком… Не в силах ни на что другое, я опустил голову на руку и расслабился — до чего же иронично и забавно, ведь я выглядел ужаснее всех присутствующих в баре. В мире грез я представлял иную жизнь с иным собой, а когда сбоку раздался чей-то голос, решил, что меня приняли за неумелого пьяницу, задремавшего прямо на месте. Стало невыносимо горько от этой мысли, но, конечно же, более — от того, что нужно было вернуться в жестокую реальность, где не хотелось ни видеть, ни слышать никого, и… ничего не хотелось…

Когда в том голосе мне расслышалось собственное имя, я вмиг встрепенулся и осмотрел полусонными глазами человека перед собой. Мой взгляд уперся в широчайшую грудь, и нужно было приподнять подбородок, чтобы увидеть не менее массивную голову. Черты лица остались те же: багровые переполненные кровью щеки, обрамленные широкими, словно выточенными из камня челюстями и скулами, и крупный неправильный нос — пасечниковый, как мы его называли за сходство с пчелиным укусом, — лишь черные волосы потеряли пышные кудри, сменившись короткой мужской прической. Несмотря на гигантские размеры тела с детства, у него почти не было подкожного жира, что говорит о мощных, крупных костях, крепких жилах и силе мышц. Без сомнений, в шаге от меня стоял Роберт Камплоу, мой школьный знакомый, каким я и запомнил его ровно двадцать лет назад.

— Питер, ей-богу ты! — воскликнул он громким, живым голосом, и энергично потряс мою руку. — Сто лет тебя не видел, дружище! А ты изменился будь здоров — как же повезло заметить тебя. Как поживаешь… Ох, чего это я спешу, еще весь вечер впереди — все, цыц, ни слова больше! Идем, идем же, обрадуем остальных. Эй, Питер, ты выглядишь… каким-то хмурым?

Мне стоило сознаться, бежать домой изо всех сил, а не праздновать невесть что, но недостаток мужества вновь вынудил меня ко лжи и лицемерию.

— Известно почему! — вдруг крикнул я, сам не ожидая того. — Что ж это вы, пригласили меня, а сами опаздываете!

— Как это так? Нет-нет, мы пришли вовремя, как и было сказано в письме. Честно, уже и не надеялись увидеть тебя сегодня, потому как не получили ответа на письмо.

— Чтоб я поступил так невежественно?! Какой вздор… Что ж, полагаю, по вине нашей ужасной почты произошло некое глобальное недоразумение. И все же нахожу странным, что не заметил вас. Хотите сказать, что вы пришли не только что?

— Да стал бы я тебя обманывать, Питер! Мы зарезервировали столик сразу же после отправки письма и сидим тут уже больше часа.

— Я… чуть меньше.

— Хм, возможно, мы отлучались: я делал заказ, а парни — в туалет… Выходит, что все это время мы были так близко и не заметили друг друга? Ха, вот уж точно что — потерялись в лесу среди белого дня!

Он звонко, объемно рассмеялся, закрыв глаза и несколько откинув голову назад. Искренний добродушный смех напугал меня — я так долго не слышал его, что он показался мне странным, будто бы неестественным, хотя Роберт всегда отличался звучным низким тембром и способностью оставаться веселым в любой ситуации. Что удивительнее, он заразил и меня, несмотря на, казалось, временную импотенцию к радости (это была единственная искренняя улыбка в тот вечер), и, в конце концов, я последовал за бывшим одноклассником.

За столиком в правом крайнем углу нас ждали Отто Честер, тощий костлявый немец с серо-зеленым цветом лица, и Гилберт Люкс, обыкновенный, средний во всем человек, о котором можно сказать ровно столько же, сколько о воздухе: он просто есть. Первый выделялся красотой так называемой арийской расы, усиливая шарм одеждой: шарф обвивал шею даже внутри помещения, на спинке стула висело черное пальто, в каком он более всего походил на изображение смерти, а вблизи витал аромат дорогих духов и крема для туфель из чистой кожи. Он задумчиво глядел на сцену, покачивая бокал с вином, и изредка отвлекался на товарища, страстного любителя книг, и сейчас шумно листающего страницы одной из них; взгляд читал несколько строчек, после чего устремлялся в никуда, делаясь задумчивее и печальнее. Незнакомец вряд ли назвал бы их друзьями, поскольку они выглядели не роднее пассажиров поезда, а точнее, механизмами, которые двигались исключительно благодаря бездонной жизненной энергии Роберта Камплоу. Когда мы подошли к ним, Отто оценил взглядом сначала мою заношенную куртку, затем не менее страшного в тот час ее владельца, и принялся пылко обнимать, а Гилберт лишь поприветствовал в своей сдержанной манере.

Каково же было мое удивление от вида их столика, заполненного всевозможными закусками к пиву. Картофельные ломтики, куриные крылышки, сыр в панировке, охотничьи колбаски, чесночные гренки и луковые кольца, оливки, рыбные палочки, креветки и мидии во фритюре, всевозможные виды чипсов, сушеная рыба, фисташки и жареный арахис… Взгляд беспомощно метался от одного блюда к другому, и я судорожно собирал на тарелку все, до чего мог дотянуться. И это были лишь остатки, поскольку зачинщики банкета провели в баре около часа и их бокалы подопустели. Если бы мне сказали, что я неизлечимо болен, и перед смертью предложили желание, я бы потребовал подобное количество еды. Обилие соленого, острого, жареного, копченого вмиг приободрило меня, и я даже перестал проклинать подсознание за случившуюся встречу.

— А вот теперь узнаю нашего Питера. Все такой же здоровый аппетит, а?

— Простите, — сказал я, смутившись, впрочем, ненадолго, — но в последний раз я принимал пищу ровно в семь тридцать утра.

— Полноте, дружище, не стесняйся. И заказывай еще, мы-то уже вон как набили брюхи.

Нам принесли по пинте пива, Отто Честеру долили вина. Он покачал бокал, поднес его к губам, выпив ровно столько, сколько нужно для чувства вкуса, и сказал:

— Грустно… Как грустно, что собрались не все. Ведь мы — всего-то четверть класса.

— Одна пятая, — поправил Гилберт Люкс.

— Что ж, это еще печальнее…

— Вот же баловни! Жены, небось, заревнуют — женщин им подавай, жалуются они тут на сугубо мужскую компанию, значит…

— Я ведь не это имел…

— Шучу я, Отто, шучу. Этого подступающая седина волос не отнимет уж точно! Где остальные, спрашиваете? На самом деле хороший вопрос. А ответ очень прост: пришли все, кто хотел. Я с большим трудом нашел адреса всех наших и разослал письма. И знаете что! Уже через день пришли отказы от Джейн и Клэр, потом от Люси и Дина и еще, и еще. Вот я и решил: а долой их всех! — Он с силой ударил по столу, отчего посуда вздрогнула, и я выронил ломтик жареного картофеля. — Если не получается собрать всех, то пускай это будут самые-самые, верно? Верно!

— О Роберт, ты настоящий друг! — сказал Отто. — Как бы не пустить слезу…

— Пустяки! Как там… Для человека нет ничего невозможного, а? Главное — желание, вот! Черт… Как же я чертовски рад, что все-таки мы все встретились. Двадцать лет прошло как пить дать… И вот мы опять сидим в теплой уютной атмосфере друг друга, как будто нам снова по шестнадцать, на носу экзамены и поступление в колледж, а вместо подготовки мы наслаждаемся беззаботными весенними деньками…

Правда, наши воспоминания разительно отличались: одни проводили время за участием в школьной жизни, написанием рассказов и стихотворений, или чтением книг, в то время как другие переживали болезненность матери, тратили силы на подработках, напрочь забыв об учебе, и тревожились о будущем… Правда, душевный Роберт говорил так красочно, живо, что невозможно было не представить романтичный пейзаж залитой лучами весны.

— Не обижайся, Питер, — продолжал он, — но мы уже потравили школьные байки, пока тебя ждали. Не все потеряно, значит, раз есть что вспомнить с улыбкой на лице, а? Помнишь, как Отто, нашего первого красавца школы, позвал «поговорить по-мужски» один… хм, как бы это выразиться… экземплярчик. А все из-за ревности к девушке, как это и бывает. Мы-то сразу поняли: речь у него поставлена намного хуже удара… Ох и страшно было до жути — а ну-ка, хоть и вчетвером для виду пришли, но все же!

— Что-то не припомню такого, — сказал тотчас же я.

— Было-было!.. А как Гилберт довел до белого каления нашего учителя физики, ох и злющую дамочку холерического темперамента? Нас-то она не так трогала — мы боялись ее, как огня, и ее это очень даже устраивало. И вот как-то раз она замечает у Гилберта в руках что-то свое, художественное под видом учебника…

— Жюль Верн, «Таинственный остров», — уточнил тот.

— А, да, да… Так вот! Сметая все на пути, она кинулась к его парте и кричала прямо в лицо все, что думала о тогдашних детях и нашем образовании в целом. Слюни разлетались по всему классу, ей-богу, до нас доставало! А он, наш вечно спокойный, как слон, товарищ, медленно, значит, закрывает книгу и… и говорит: «Вы что-то хотели?» — Роберт рассмеялся так сильно, что на нас обратили взгляды соседние столики. — Она так остолбенела от неожиданности, потом еще сильнее рассвирепела, раскраснелась и молча выбежала из кабинета за директором. И весь класс давай надрывать животы со смеху!

Гилберт Люкс многозначительно кивнул: все так, все верно, и иначе быть не могло.

— А после школы мы любили ходить в кофейню. Ты, Отто, занимал место у окна на мягком диванчике и писал стихи девушкам. Вот только у тебя каждую неделю была новая, и тому количеству строк позавидовал бы сам Блейк[1]. А ты, Гилберт, так разнеживался за чашечкой капучино, что нам приходилось силой оттаскивать тебя от книги. Они всегда захватывали тебя сильнее реальности… Обычно мы заказывали тыквенный пирог с корицей. Правда кое-кто частенько отказывался из-за пустого кошелька, а еще очень злился, когда мы покупали ему без спроса. Помнишь, Питер, а?

— Вот это уже чистая правда. И я готов честно вернуть долг, — сказал я, потянувшись за портмоне.

— Ха-ха! Вот ты шутник… Или ты и впрямь намерен посчитать всю сумму, да еще и с учетом инфляций? Правда, сомневаюсь, что у тебя получится. Вон погляди в меню: среди алкоголя и закусок теперь не найти тыквенные пироги. А ведь когда-то на этом месте была кофейня и славилась она именно этими своими пирогами. Мы вспоминали… как поменялся тут интерьер, да и весь город в целом.

— Нет, — тотчас же вмешался Гилберт с явной ухмылкой на лице. — Мы говорили о Мэри.

— Эй, я же просил!..

— О том, Питер, — добавил Отто Честер, впервые улыбнувшись, — как он напугал ее, тогда еще молоденькую официанточку, своим широким от эмоций взмахом рук. После чего… — И вдруг замолчал, увидев суровое лицо товарища.

В тот момент Роберт стиснул зубы так, что скулы и челюсти сердито расширились, придавая особой схожести с каменными статуями острова Пасхи.

— Ай, черт с вами! — вмиг повеселел он. — Сегодня прощаю все… Просто Мэри вспоминает это на каждой годовщине, и каждый раз мое лицо полыхает, как революционный флаг. Что ж, раз уж мы все в сборе, думаю, нам не терпится узнать, как сложились наши жизни… И так, как вы снова заговорили о Мэри, начну с нее, точнее, с себя. Мне кажется, в мире не найдется лучшей женщины: красавица, умница, скромница… Она переехала ко мне сразу после школьного выпускного. Мы кое-как сводили концы с концами на наши стипендии, а незадолго до окончания колледжей и сыграли свадебку. Через девять долгих месяцев, будто бы ровно на день рождения, она подарила мне чудо, которое вынудила назвать Уильямом. И я уверен, помяните мое слово: имя Уильям Камплоу еще зазвучит в научных кругах! Невероятно смышленый образованный парниша. Упертый, правда, — весь в меня! Хочу, значит, людей спасать, и вот попробуй возрази ему… Ой, я ж не рассказал. Уж и не помню почему, но я прошел ускоренную подготовку на военного фельдшера — очень приятные условия там были, да и это все по мне как-то, знаете. Так вот сначала Уилл хотел по моим, полумедицинским стопам, так сказать. Полгода разговаривал с ним — и впустую. Но стоило как-то раз Мэри разрыдаться, мол, что ей достаточно было переживаний за одного своего мужчину, и все…

— Ох, женские слезы и впрямь творят чудеса, — меланхолично сказал Отто.

— Вот-вот, отцы же не переживают! Мы же, как известно, поголовно все черствые сухари! Ладно, грех таить, что, хоть и отговаривал его, а все-таки жуть как гордился. От как мы с ним — из рода фермеров да в интеллигенцию! Благо, он пошел в общую медицину. Будет сидеть в теплом кабинете, а не кататься по миру, как я… Ох где я только не бывал, наверное, во всех горячих точках: Вьетнам, Югославия, Афганистан, Иран, Сирия… Радует одно: я спасаю, а не убиваю. Исправляю весь этот ужас глупых войн! И мой рост, моя сила здорово меня выручали. Никто еще не носил на себе по два бойца за раз! Однажды, конечно, мне пришлось ох как несладко… Еще чуть-чуть, и Мэри могла бы рассчитывать на приличное пособие для жен погибших героев.

— После этого ты хромаешь, Роберт?

— Ты как всегда очень проницателен, Гилберт. Да уж, прострелили мне правый тазобедренный сустав, еще и попали прямо в бедренную артерию… А она ж размером с ваши мизинцы. Короче, страшное дело! И тут понимаешь, как хорошо, что можно просто взять и согнуть ногу. Меня-то вытащили из огня и еле довезли до госпиталя, но сустав все-таки пришлось протезировать, это значит…

Когда он начал описывать операцию, не скупясь на подробности, Отто, не переносивший ни вида, ни мысли о крови, побледнел и попросил прекратить. Я поддержал протест, поскольку все еще трапезничал и не желал слышать подобные вещи за столом. Роберт наскоро извинился и сменил тему на более приемлемые случаи из практики, невольно используя множество терминов, обыденных для него, как для нас названия садовых инструментов. После случая с ранением он не участвовал в серьезных боях, а ухаживал за больными в военном госпитале.

— Выпьем же за интеллигентный род Камплоу: за меня, Мэри и Ульяима. — Роберт вытянул руку с пивным бокалом, мы одновременно стукнулись краями, после чего тот выпил одним разом две трети емкости. — Ох, что-то у меня горло пересохло от долгого рассказа. Выговорился — и с нетерпеньем жду ваши истории… Твоя очередь, Отто! Как там на писательском фронте?

— Затишье: ни одного выстрела… Ах какой же из меня творец, если я позволяю себе писательские простои! Не могу придумать ничего стоящего.

— А знаешь что… Напиши книгу о нас, про эту встречу. Разве что завернешь сюжет в обертку приключений, да… «Четыре товарища» будет называться.

— Ох, Роберт, книга не так пишется — во всяком случае, хорошая книга. Да и знать бы, что это значит: хорошая книга?.. По окончанию факультета журналистики во мне клубились мириады амбиций. И журнал, в котором я проработал следующие десять лет, только подпитывал их. С каждым годом растущее эго твердило: «Ты можешь больше, чем писать колонку о литературе. Ты можешь сам однажды попасть на страницы этого журнала и истории литературы». Сначала мне нравилось, и я мнил себя великим писателем, ставил вровень со Стивенсоном, Диккенсоном и Стокером. Или с Толкиным и Брэдбери, если брать современнее и ближе по духу. Недавно я пролистал свой первый роман… Ох как же там все плохо: странная идея, не менее сомнительный, беспорядочный сюжет, герои прописаны из ряда вон отвратительно, а описания — стыд и срам. Разве что диалоги мне понравились, живые… Но чем больше я пишу, тем больше мне кажется, что писатель из меня ничтожный. Чистой воды беллетрист. Дилетант.

— Что за глупости! — крикнул Роберт. — Посуди сам, дружище, стали бы какого-то неумеху печатать в крупных изданиях по всему миру? Да еще и тиражом в десятки тысяч экземпляров! А переводить на несколько языков?

— Увы, да, такое часто происходит…

— Может быть… но не девять раз подряд за десять лет.

— Роберт, ты умеешь удивить точностью цифр. Ты читал?

— Обижаешь — а как иначе! Давным-давно увидал знакомое имя в газете и сразу побежал в книжный. С тех пор слежу за выходом новых книг и в самом деле считаю их очень достойными. Все девять стоят в ряд на полочке на видном месте. А как Мэри всем хвастается, что была знакома с Отто Честером в юности и что он и ее муж учились вместе! Только ей об этом ни слова.

— Как невежливо с моей стороны… Нужно было прислать по экземпляру старым друзьям. И ты читал, Гилберт?

— Конечно.

На протяжении следующего получаса они обсуждали каждого персонажа и едва ли не каждую строчку всего упомянутого числа книг. Из нас лишь я не был знаком с творчеством Отто, отчего мне пришлось внимательно слушать рассказы других и соглашаться или даже мастерски спорить насчет того, что какой-то момент в сюжете лучше других. Оказалось, что его книги пестрили вымыслом и приключениями, а ничего философского, поучительного или уникального в них не было. Однако даже привередливый Гилберт искренне нахваливал его работы — не исключаю, что по случаю бывшей дружбы. Наш чувствительный Отто даже всплакнул, став вытирать слезы краем шарфа, и на последний вопрос о личной жизни отвечал гнусавым голосом: «Моей супругой была, есть и будет литература. Дети же — мои книги, и теперь благодаря вам я знаю: они достойные творения».

Гилберт заметно оживился, после того как обсуждал последнюю книгу около пяти минут кряду, что, скорее всего, его абсолютный рекорд. Заметив это, Роберт подвигнул рассказать о себе, и в глубине души я надеялся, что хотя бы у него жизнь сложилась менее удачным образом. Увы… все это долгое время он работал на обувной фабрике и заметно продвинулся по карьерной лестнице, а в семейной жизни у него такой же покой, как и в характере: жена и двое дочерей. Несмотря на привычную скудность деталей и сухость изложения, никто не мучил его уточняющими вопросами, и спустя несколько минут очередь настигла меня… Почему-то именно тогда я осознал, что мне нечего рассказать. Чем я мог удивить и похвастаться? Я работаю в небольшом кафе, с трудом собирая средний доход. С Виктимом у нас отношения идут вразлад, а достижений, какие я бы мог вспомнить, у него не было. Мне хотелось похвалить Фелицию, но после утренней ссоры я тотчас же багровел в неловкости и вряд ли выглядел бы искренне, сказав, что у нас с ней все замечательно. Наконец, я сижу в обществе школьных приятелей, о которых не вспомнил ни разу за прошедшие годы, а более них у меня никого не было.

Как никогда ранее, жизнь показалась непримечательной, серой, лишенной светлых моментов с возраста злосчастных одиннадцати лет. Почему же все так убого сложилось…

Иной сильный духом человек решился бы сказать правду, но я продолжил путь по рекам лжи и под искренним предлогом острой нужды отлучился в уборную. Конечно, никто не останавливал меня и, к тому же, Роберт вмиг нашел другую тему для разговора. Я надеялся, что после физического облечения наступит в той или иной степени и душевное, какое я бы подкрепил наспех скроенным рассказом, избегающим все неловкие и сомнительные грани жизни. Когда я возвращался к столику, то почувствовал вдруг сильнейшие спазмы предчувствия в животе, а темные тучи стали сгущаться не только в душе, но и перед глазами, словно в помещении медленно убавляли свет. Меня атаковала неведомая тревога: в страхе я задыхался, сердце обильно разливало кровь по организму, но более всего к лицу, в то время как немеющие ноги теряли силы. Было так жутко, что я повернулся назад в желании закрыться в кабинке уборной на некоторое время. Так бы и случилось, не вслушайся я, ослепленный и тугоподвижный, в неожиданную речь вокалиста:

— Дамы и господа, всем громаднейшее спасибо, что пришли сегодня! Приятно знать, что есть еще ценители старой доброй блюзовой музыки… Организаторы попросили еще раз напомнить всем правила бара, которые мы горячо поддерживаем: не устраивать драк, пить в меру, курить снаружи. И в целом, вести себя прилично — не забывайте, что в зале есть женщины и дети. Несогласным просьба перейти в бар напротив… Что ж пришло время последней песни. Вы, конечно, все ее знаете, но… сегодня нам составит компанию один очаровательный женский голос. Встречайте… Фелиция Фирдан!

Казалось, время остановилось. Я не мог вдохнуть, не чувствовал ударов сердца.

Неведомым образом мне, мертвому по медицинским критериям, все же хватило сил обернуться. Удивительная картина поразила всех: музыканты застыли в ожидании, посетители застыли с вилками и бокалами на полпути, а бармен прекратил готовку коктейля, и его стеклянная бутылка осталась накрененной. Каждый устремил взгляд в сторону сцены, позабыв о прочем и не моргая, словно в страхе упустить этот образ. В тишине туфли на каблуках звучали, точно выстрелы… Раз, два, три, четыре, пять размашистых движений бедрами, и женщина в платье цвета ночи встала на краю сцены. Ее бледно-фарфоровое лицо, румяное в щеках от волнения (и, может быть, виски) казалось искусной работой гончарного мастера, и косметически черные ресницы и алые губы заметно выделялись на нем. Глаза, лишившись толстых линз очков, сияли зеленью изумруда в свете софитов, как и золотистое кружево волос. Но платье… Облегающее и подчеркивающее каждый выступ фигуры, оно имело непристойное декольте и потому притягивало, подобно оптической системе, все томные взгляды: желанные мужские и завистливые женские.

Разве это могла быть Фелиция? (Вздор! Лишь именительное сходство… Конечно, я допускал, что в мире существует женщина с таким же именем, но шанс того, что мы встретимся в одном городе, в баре, куда я зашел по случайности душевного порыва представлялся мне близким к невозможному). Но ведь — была! Голос аккомпанировал властным движениям, выдавая множество нового, отличного, словно фальшивого. Звонкость, воля, кокетливость… Порой по ходу песни она приближалась к главному исполнителю, словно посвящая слова куплета именно ему, играла лицом и жестами, точно в театре. А эти пошлые слова и выражения: крепкий табак, феномен флирта, подачки от судьбы, жгучее танго, нежно-пьяные леди и джентельменские утехи…

В тот момент это была другая Фелиция, которой я никогда не знал.

Я очнулся на высокой протяжной ноте, завершившей под грохот аплодисментов концерт. В то время как другие участники группы складывали инструменты, этот их певец спрыгнул со сцены, подал руку Фелиции и вместе они пошли к своему столику — поразительно, как близко мы были все это время, пусть и наиболее отдаленно, сидя спинами друг к другу. Мне он не понравился с первого взгляда, но, когда я увидел их в толпе, увидел руку на талии замужней — моей! — женщины, вмиг проникся к нему отвращением. И почему-то Фелиция ничуть не возражала этой непристойности… Что удивительнее, за столом их ждал Виктим! Невыносимо больно было видеть, с каким восхищением мой сын, спокойный или даже грустный в присутствии меня, смотрел на него — высшая награда не только для отца, но и для любого человека. Взяв гитару, подлец показывал ему разные приемы игры, и как же искрились детские глаза, полные заинтересованности; к тому же, тот вечно шутил и улыбался, словно выполняя задание по очарованию моей семьи. И у него это получалось: Фелиция сияла и, видимо, испытывала настоящее материнское счастье, видя нашего сына таким оживленным.

Что я мог противопоставить ему? Я не обучился никакому делу, не имел времени на творчество и развитие, а суровая реальность уничтожила во мне чувство юмора на корню. Я не был богат, не имел красивого от природы лица и тела, не умел так непринужденно общаться с детьми… Казалось, он состоит из всех качеств, которых у меня нет и которые я так жадно желал себе. Общество мужчины притягивало настолько, что Виктим радовался деланной похвале, а Фелиция не замечала ничего мерзкого в соблазнительном взгляде и мимолетных, будто бы случайных касаниях, как например, смахнуть упавшую ресницу со щеки… Вдруг я понял: они оба другие с ним, чужим мужчиной, который развлекал мою семью лучше меня. Нет, я не потерплю этого… Гнев, зависть, тоска придали сил, и руки непроизвольно сомкнулись в кулаки.

Несмотря на грузный сердитый шаг, меня заметили и поняли незадолго до удара — вначале я хотел лишь припугнуть его, чтобы он явил свою истинную суть и поспешно удалился прочь. Однако мое приближение не испугало его: мерзавец, напротив, вальяжно повернул голову, разнеженный теплой компанией моей семьи, и бессмысленно посмотрел на меня, словно готовясь дать автограф. Это и привело меня в высшее бешенство… Виктим вскрикнул, закрыл глаза; Фелиция, испугавшись, инстинктивно прижала его к груди. Я не видел, куда бью, но, к счастью, кулак пришелся в скулу, самую прочную часть лица. Не успев ухватиться за стол, он упал на пол и мгновенно коснулся багрового, быстро синеющего следа. Гримаса боли и ошеломления наконец стерла эту раздражающую улыбку. Не одну ночь его лицо будет жечь и стрелять, напоминая о том, что не следует соблазнять замужних женщин.

В завершении нашей односторонней битвы я все же хотел объясниться, но тут один охранник завел мне руку за спину, а другой ударил в живот, отчего я едва не вырвал съеденной пищей… Я чувствовал боль, несправедливость, ведь истинный злодей сидел на полу, но в самое сердце меня поразила Фелиция: она резво бросилась к этому негодяю, волнуясь не за меня, а за него. Какое унижение перед школьными товарищами, из которых за меня вступился лишь Роберт, однако ни грозным видом, ни словами не способный переубедить охрану. Меня силой выпроводили наружу и толкнули в переулок к мусорным бакам. Я оступился на куче скользкого мусора и упал, испачкав зловонной грязью руки и одежду — охрана добилась того, что я походил на образ в их мыслях. Мне не хватило душевных сил даже подняться, и я закрыл глаза, свернувшись в комок, подобно озябшей бездомной собаке. Хотелось просто исчезнуть…

Последующую минуты я провел на том же месте, вдыхая смрад помоев… Вдруг я услышал скрип двери и частые шаги на каблуках, почувствовал руки… холодные во всех смыслах, они помогли мне встать и повели за собой. Холоднее асфальта, холоднее сырой грязи и завывающего ветра. Это мог быть грабитель, убийца… и ему бы удалось совершить злодеяние без препятствий, поскольку я не открыл бы полные глаза слез никому в тот момент. И вот полотна век окрасились оранжевым, а я сидел, по ощущениям, на скамье неподалеку от бара.

Первое время свет фонаря резал и без того воспаленные глаза. Постепенно я привык к нему и посмотрел вверх, откуда доносился странный звук: рой мотыльков стучался в стеклянный колпак, пытаясь прорваться к манящему недостижимому свету. Внизу стояла Фелиция, бледнолицая и бесчувственная, как покойник. Со сложенными на груди руками она наблюдала за насекомыми, а ее взгляд потерял всякую опору и погрузился в мысли. Один мотылек полетел к не менее светлым волосам Фелиции, и та нежно вытянула ладонь ему навстречу. Эта сцена на мгновение вернула мою жену прежней, но прицельный вид помады (пусть и нетронутой чужими губами) кровавым цветом рождал во мне бурю эмоций.

— Как это понимать, Фелиция? Кто этот… мужчина?!

— Он лидер, — начала она, задумчиво глядя теперь на звезды, — или, как сейчас говорят, фронтмен группы…

— Не поясничай!

— Хорошо. Он тот, кто пришел на помощь.

Одной фразы и колкого ледяного взгляда хватило, чтобы усмирить весь мой напор. Мне стало стыдно упрекать ее в чем-либо.

— Это наш сосед, — сказала она, выдохнув.

— Сосед!.. Я так и знал…

— Нет, не знал! — крикнула она звонко. — Потому что находил причину уйти каждый раз, когда они с сестрой заходили на чай… И да, это он заметил что-то необычное в нашем окне наверху… в комнате Виктима… и вызвал полицию. А потом пришел вместе с офицерами на помощь. Сомневаюсь, что тебе интересно, но им не удалось поймать его… Они боялись попасть в меня, и это гнусное подобие человека сбежало так же, как и пришло — через окно. Я очень благодарна Скотту за все, он замечательный человек, а твой поступок… У меня нет слов, Питер, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не перейти на грубости… Ты опозорил меня. Хуже — ты опозорил его!

— Что мне было думать, увидев свою жену с другим мужчиной?

— А что ты думал утром, когда со мной тоже… был мужчина… Когда он чуть не… Почему на него ты не пошел с кулаками, а?!

И вновь невидимый, но ощутимый удар заставил отвести взгляд и виновато сжаться.

— И поэтому ты пошла петь и танцевать с ним?

— А с кем еще, Питер? С кем?.. Напоминаю во второй раз: у меня день рождения! Ты собрался сегодня работать до вечера, а потом вообще сбежал и ни разу не позвонил.

— Я хотел…

— Значит, недостаточно хотел! Когда человек хочет, он это делает. Спасает от этого урода. Приглашает на концерт… Да, и все-таки я скажу: было странно понимать, что в такой момент самый близкий, казалось бы, человек бросил тебя, а почти что незнакомец остался рядом и битый час отвлекал, утешал тебя. Наверное, предложение спеть с ним на сцене вначале было не всерьез. Только потом он узнал, что я действительно неплохо пою, и мы долго репетировали — это помогло мне забыться. У меня такое чувство, что за те пару часов я получила от него больше тепла, чем за годы от тебя. Понимаешь? Впервые я почувствовала себя… нужной. И подумала: «Почему нет? Должно же быть хоть что-то хорошее в этом дне!»

— Ты что, не видишь, как он смотрит… как он… касается тебя!

Фелиция неожиданно засмеялась, но это был ироничный краткий звук, от которого сделалось только хуже.

— Я не знаю, что ты там себе представил, но я пошла с ним не чтобы заставить тебя ревновать — не думала, что такое вообще возможно! Я уже все рассказала… Но, признаюсь, приятно, когда на тебя смотрят с восхищением. Хотя бы просто смотрят.

— О конечно! Разумеется, это я все не так понял… Тогда что на вашей сугубо музыкальной встрече делает Виктим?

— Он попросился с нами, и я не возражала.

— В такое-то место?!

— С каких пор тебя стало заботить его воспитание? Еще утром ты говорил, что это моя обязанность… И в какое это такое место? В культурный музыкальный бар, где приятные люди слушают приятную музыку? Хочу напомнить, что единственным неприятным человеком здесь стал ты… — Фелиция резко обернулась и зашагала в сторону двери, но вдруг замерла. После этой недолгой паузы она выдохнула и сказала, даже не показав лица: — Прошу, иди домой, Питер. А я… я проведу хотя бы один день в году так, как мне хочется: счастливо.

Я не мог ничего сказать и сделать — не имел права после всего, что сказал и сделал сегодня. К тому же, какой в этом смысл, если она хотела остаться. Какой смысл, если в этот вечер она не была моей женой: ни внешностью, ни одеждой, ни поступками… И с горечью мне подумалось, что так, как прежде, не будет уже никогда.

[1] Имеется в виду английский поэт Уильям Блейк. — Прим. авт.

29.09.199 X г., 11:00 AM

Аллея, ведущая к приюту «Лост Чайлд»

«Миссис Казита[1], как заботливая мамочка, протягивает свои кирпичные руки, обнимая каждого из вас. Даже проказников. Когда она видит, как вы играете снаружи, как вы счастливы здесь внутри, наши розы — ее душа — расцветают. А по ночам Казита охраняет ваши сны от кошмаров».

Вспомнилось. Почти как сказка на ночь.

Я оставил машину на обочине, решил пройти пешком. С двух сторон аллеи шелестят ветви кедров, ветер разносит успокаивающий запах хвои. Грузовой автомобиль проезжал здесь каждый месяц, когда привозили продукты питания и вещи личной гигиены. По ней к нам приезжали семьи, желающие ребенка, и по ней дети покидали приют. Бежевые ворота в детском воображении можно было принять за ладони матери. Время дополнило образы трещинами краски — морщинами… Кроме этого, приют не изменился за 19 лет. Коричневый фасад в неоклассическом стиле выглядел все так же уютно, будто детей отправили в загородный дом к родственникам. Как странно посещать место, в котором прошло твое детство…

Название «Лост чайлд» извращает суть. Дети не утеряны хотя бы потому, что их никто не ищет. Они оставлены, брошены, забыты. Как бородавка на затылке общества — проще не вспоминать. Кого волнуют 30–50 детей среди тысяч остальных? Интересно, что приюты — самые уязвимые места в городе. Постоянное пребывание здесь детей, небольшое количество сотрудников, расположение на окраине города, немноголюдность, лесистая местность, в которой легче скрыться… Идеальный шанс для убийцы. Ирония в том, что в них не пропал ни один ребенок. Везение?

Нет. Причина в другом. Поэтому миссис Веритас и направила меня сюда. Я узнаю секрет, который поможет найти Алисию и всех остальных!

В глаза бросаются 2 странности: ворота и тишина. Створка медленно и беззвучно качается на ветру. За ней никого. Я переступил порог, прислушался: подозрительно. Дети и тишина — несовместимые понятия. Никто не играл на футбольном поле, не смеялся на качелях, не выглядывал в окна. И я прошел к крыльцу незамеченным, потянул дверь за ручку. Дверь дома также была открыта. Может, приют расформировали? Нет, розы вдоль дорожки обрезаны, ухожены.

Значит, что-то произошло относительно недавно…

Коридор первого этажа делился на 2 крыла. Стараясь не шуметь, я обошел комнаты правого: библиотеку и столовую. Книги лежали на столах для письма, креслах для чтения, не убранные в спешке. Предложения или счет в тетрадях резко обрывались. Всех неожиданно куда-то созвали, не дав закончить? Вопрос в том когда? Не было пыли — временные рамки сужаются до 5-ти дней. Экскурсия в город, кинотеатр, музей? Почему не убрались и никто не остался? В столовой слабый запах утренней овсяной каши и апельсинового сока. Я не завтракал, могло показаться.

Все указывало на утро. Происшествие отвлекло и детей, и воспитателей? Вынудило покинуть приют? Или спрятаться? Неужели…

Маленький зал для отдыха напротив входной двери. Диван и кресла идеально заправлены, старый телевизор холодный наощупь. Здесь мы собирались вечерами, слушая новости и музыку по радио, играли в ассоциации, ставили сцены из книг. Комната, которая расскажет о приюте больше, чем кто-либо. Рисунки в рамках на стене. Боковая панель шкафа, навсегда исписанная маркером. Общая фотография на комоде, которую меняли, когда кто-то прибывал или уходил. В центре Мисс Тоналтан и ее помощница Майя… Наши бессменные мамы. Они занимались с нами школьными предметами, кормили нас (зачастую за свой счет, включая в рацион фрукты и молоко), по возможности обновляли одежду. Следили, чтобы каждый был умытым, причесанным и чистым. Мы любили их как родных матерей. Нет, намного больше: родные отказались от нас, бросили. Эти женщины сделали все, чтобы мы чувствовали себя одной большой семьей.

Я помню каждого: Эмма, Дон, Иветт, Анна, Джимми, Симон, Конни, Оливия, Крис, Нэт, Гильда, Доминик, Изабелла, Пол, Руби, Норман и…

Лесли.

Мы держали связь после приюта. Старшие помогали выпустившимся первое время. Но Лесли — другой случай: ее удочерили. Я дружил с ней больше, чем с остальными, но она ушла, не попрощавшись, и не навещала нас, не писала писем. Наверное, переехала. За 12 лет она изменилась внешне, и с новой фамилией найти ее было невозможно. Как и ей — меня…

Сзади засвистело — и я обернулся.

Все мышцы и органы чувств, притупленные усталостью и алкоголем, заработали на 100 %. Перехват дубинки на уровне груди… Детский взгляд направлен на меня, глаза широко раскрыты. Губы сомкнуты, тяжелое дыхание через нос. Кривые зубы еще молочные. Дубинка — это деревянный меч, который подрагивает вместе с рукой. Просто мальчик… Я прекратил тянуть в последний момент, иначе бы вывернул ему кисть.

— Я тебя победю, — сказал он.

Запах стирального порошка. Свободные края пижамы не по размеру трепыхаются, как паруса. Ступни без тапок, в одних носках, уже грязных. Как и волосы с рубашкой — везде налет белой пыли. Побелка? Сахарная пудра, мука? Прятался на кухне все это время? Он дрожал — боялся меня, но напирал, защищая дом от того, кто явно сильнее. Храбрость, достойная уважения.

— Кто ты, мальчик? — сказал я, потирая заболевший висок свободной рукой.

— Нет — ты! Кто ты!

Я выхватил игрушечный меч, бросил на кресло. Он сделал шаг назад, выставил кулаки на уровне груди. Прием из психологии: присесть, стараясь быть одного роста, и говорить тихо:

— Не бойся. Я из полиции.

— Ты детектив?

— Да. Почти как Шерлок Холмс. Только без охотничьей шляпы… А ты, наверное, Джон Ватсон, да?

Это его рассмешило. Не было сил веселиться и входить к нему в доверие, но сейчас это необходимо: он может знать, что случилось с остальными.

— Ха! Нет, совсем нет. Детектив вон, а не угадал… Меня зовут Фил.

— Поможешь мне провести расследование, Фил? Я не справлюсь без твоей помощи.

— Я… я не знаю. Вообще-то нам нельзя говорить с незнакомыми.

— Ты делаешь это уже минуту, и мы уже успели познакомиться.

— Ой… и правда…

Разговор прервался. Мальчик смотрел на дощатый пол, смутившись нарушением правила.

— Так… почему ты хотел ударить меня мечом, Фил?

— Я думал, ты монстр, — сказал он виновато. — Кэрол говорила, что слышала их ночью. Шаги, шорохи, скрипы… Это она так говорит, чтобы мы не ходили на кухню за сладким. Но я-то уже взрослый для такого! А многие так и подумали, когда все случилось.

Монстр… Это слово в разных интерпретациях преследовало меня: Алисия, Алекса, Роуч, миссис Веритас, теперь этот мальчик.

— Случилось что?

— А… Это все Кэрол виновата. К нам приехали из города. Майя сказала, это де… ловая встреча, но никто не поверил. Кэрол вела себя хорошо, не как обычно. Ей же уже почти 13, и она очень хочет в семью. А еще мы не нравимся ей. Но взяли маленького Джима… Нечестно как-то, но что поделать. Потом мы разошлись кто куда. Я решал дурацкую математику в библиотеке. Думал: «Вот бы сейчас что-нибудь интересное случилось». И случилось, представляешь! Кэрол как запищала из туалета, всех напугала. А потом еще как взрыв. Бам! Бух! Ш-ш-ш-ш… Вот так. Майя выбежала в коридор и закрыла дверь. Мы прижались к стене и слушали звуки. Тыщ! Тыщ! Потом: ба-бах по стене! Сккрпп… И все. Нас повели наверх. На тихий час. Но куда спать после такого — да ни за что!

Я обошел его, двинулся в коридор и в левое крыло. Мы прошли лестницу, ведущую на второй этаж, кабинет мисс Тоналтан. Боролся с желанием постучать в дверь, извиниться, что не навещал…

— Майя сказала, что Кэрол что-то сломала в туалете, — продолжал Фил, когда мы остановились перед уборной, — и там теперь вода. Она девчонка с характером, она может. Вот только ее не привели в кровать. Это понятно: ее ж накажут, и ой как сильно накажут! Но все шептались, что это монстры. Я им сказал, что докажу. Я притворился спящим, а потом выбежал из кровати. Меня искала мисс Тоналтан, потому что Рауль и Винсент (видимо охранники, других мужчин в приюте нет…) возились с трубами в туалете. Они вечно что-то чинят или в саду возятся. А я хорошо спрятался: на кухне за мешком муки. А потом все ушли куда-то и я тоже вышел, а потом нашел тебя.

— Ты смелый, Фил. И очень непослушный…

— Что есть, то есть, — сказал он с гордостью.

— Слушай, а ты не видел… этого монстра?

— Эй, ты что, тоже веришь в это?! Ты ж вон какой взрослый дядька!

Смешно. Определенный ответ был еще вчера. Сейчас я не знал, что сказать…

— Пойду осмотрю там все.

— Ой, ой… а можно мне с тобой?

— Посторонним нельзя на место происшествия. Только детектив, — сказал я. Наблюдая за исчезновением улыбки и блеска в глазах, добавил: — Максимум, детектив и его помощник.

Не вижу смысла запрещать: прошло около 30 минут, и охрана уже побывала там. Со мной мальчик хотя бы будет в безопасности и есть шанс, что послушается: молчать, ничего не трогать, идти строго за мной на расстоянии 4-х шагов.

Душевая и уборная находились в конце коридора. Я остановился, не дойдя 7 метров, выставил руку, и Фил послушно встал за спиной. Вмятина на стене, обои надорваны в виде 3-х полос. Повредили, когда переносили что-то по коридору? Нет. Острый предмет. Края ровные и промежутки одинаковые. Почему похоже на… когти? Я спросил Фила касательно давности, он пожал плечами. Кусок ткани лежит на полу напротив вмятины. На вид джинсовая — дети и воспитатели не носят такое. Значит, охрана. Как и почему вырезан? Тем же предметом, что и обои? Сложно сказать… Чуть дальше мутная жидкость на половицах: около 5 лужиц по 5-10 мл. Я поддел край пальцем, понюхал. Вязкая консистенция, без запаха. Слюна? Сперма? Слишком много. Наверное, жидкое мыло.

Дверной косяк уборной разрушен вверху, осыпался полностью. Стена прочная — нужна хорошая сила. Молоток, труба, лом? Порожек сдерживает воду высотой в 3 см. Я прошел к умывальникам напротив входа, точнее тому, что от них осталось… Вокруг хаотичная мозаика из керамики, стекла и камня на полу. Осколки 2-х раковин разбросаны по комнате, 3-я наклонилась, уперлась в стену и треснула. Зеркала сорваны с креплений, трубы вырваны и погнуты. Каменная перегородка, отделяющая 3 кабинки с унитазами, тоже разрушена, будто ядром для сноса зданий.

Не может быть, чтобы это сделал человек… Тем более ребенок!

Я молчу про мотив и орудие — чтобы раздробить раковины и зеркала на такие осколки, нужно хотя бы 2–3 минуты. Судя по рассказу Фила, охрана подоспела сразу же. Не сходится… Тогда как? Несколько детей? Драка в туалете, потом в коридоре (следы). Или наоборот. Хорошо, где девочка? И где охрана? Посылать их на второй этаж бессмысленно, на первом их нет. Похищение? Не похоже: обычно происходит ночью, бесшумно и бесследно. Не считая некоторых случаев… Если да, охрана погналась за преступником? Пока что самая правдоподобная версия.

Ходьба помогала сосредоточиться на мыслях. Коридор, поворот налево, лестница. Я шел, не замечая пространства вокруг, Фил — следом, дергая край пальто и умоляя рассказать, что я понял. Отпустил, остановился перед ступеньками и сказал:

— Ты куда?

— Пойдем наверх. Тебе нужно вернуться в спальню, а я поговорю с директором.

Я взял его за руку, повел за собой.

— Нет, пусти, — зашептал он, вырываясь. — Меня заставят спать. Или накажут. Или заставят спать, а потом накажут.

— В приюте может быть небезопасно, Фил! Я должен отвести тебя к воспитателям.

— А я не боюсь. Ни за что не вернусь!

Маленькая ладонь выскользнула из моей. Фил побежал к выходу, издавая минимум звуков. Не идеально, но неплохо для ребенка. Получилось бы сбежать, если бы слушал, а не упивался успехом. Шаги на крыльце, ритмичный стук по дереву. Трость? Стены подавляли наружные шумы, даже я с трудом различал что-либо. Я встал за угол, когда дверь распахнулась прямо перед ним. Мальчик замер, озираясь по сторонам, но быстро понял, что проиграл: расслабил плечи, опустил голову и покраснел.

— Рауль, Винсент, тут детектив пришел! Вы только не ругайтесь: он хороший. Он как Шерлок Холмс. А я как Ватсон. Мы расследовали место про… ис-шест-ви-я.

Короткое молчание. Я чувствовал, что новость им не понравилась.

— Не знаю насчет Ватсона, но фамилия Сойер тебе точно подходит! — сказал молодой охранник. — Сначала одна, потом второй…

Я раскрылся, осмотрел их. Рауль (25–26 лет) встрепенулся при виде меня и крепко сжал швабру, которую держал в руке. До этого снимал мягкую игрушку, приклеенную скотчем на конце. Такая же была у Винсента (ему под 70). Это… очень странно. Лица красные у обоих, мокрые от пота. Бег, волнение? Разрез на джинсовых штанах Рауля, ткань по цвету подходит той, что я нашел. Кожа правого бедра рассечена неглубоко, но кровила. Винсент, в отличие от Рауля, смотрел на меня удивленно и доброжелательно улыбался. Их черты лица в чем-то схожи, особенно формы носа и ушных раковин. Через поколение проявляется заметнее: скорее всего, дед и внук.

Я достал пропуск из внутреннего кармана. Рауль выхватил и тщательно рассмотрел документ.

— Вы, наверное, уже видели уборную, мистер Рей… Жуткое зрелище, правда? Хуже детей только дети-подростки. Девочки-подростки!.. Ее зовут Кэрол. С ней всегда было непросто, но такого, как сегодня, никто не ожидал. Расстроилась, что ее не удочерили, и выместила злость на… раковинах. В целом, ничего серьезного, никто не пострадал. Разве что наши нервы, потому что ясно, кому теперь это все убирать и покупать новые из своего кармана… Так что, Фил, у тебя почетное второе место, — сказал он, похлопав мальчика по голове, и снова обратился ко мне: — Это он позвонил в полицию?

Быстро говорил, теперь сменил тему. Нервничает.

— Нет. Где девочка?

— Она убежала, после того как все там разгромила. Наверное, в лес…

— Наверное? То есть вы пришли, когда в туалете уже никого не было?

— Ага. Возились с инструментами в сарае и поздно добежали. Теперь ищи ее…

Ложь. Руки чистые, одежда не рабочая. У Рауля ногти желтые, но вычищенные. Я показал им кусок джинсовой ткани.

— Интересно, как ты объяснишь это. У тебя порез на ноге, а в коридоре разрезы на обоях и вмятина на стене.

Одна деталь уничтожила все самообладание: парень сжал зубы, отвел взгляд и покраснел.

Винсент оказался умнее, стоял молча, будто испытывал неопытного коллегу. Я не оставил ему выбора, кроме как вмешаться: «И все-таки, Алек, зачем, ты пожаловал?» Интонация серьезная, не похоже на вопрос для отвлечения внимания. Он ждал ответа.

— Я не называл вам свое имя.

— Старые глаза отлично видят вдаль — в карточке было написано. Хотя я и так отлично помню это имя. А вот ты, должно быть, забыл меня. Неудивительно, ведь тебе тогда было без малого четыре года, а после я покинул это место на много лет. Так ответишь на мой вопрос?

— Решил навестить.

Он внимательно осмотрел меня, задержал взгляд на глазах, словно читал события последних суток. Печальная улыбка.

— Что ж, я понял. Давай сначала найдем девочку. Потом ты все узнаешь…

— Или вы расскажете прямо сейчас, чтобы я знал, с чем имею дело.

— Это будет непростой и, главное, не короткий разговор. Просто поверь, Алек: уже нечего бояться. Во всяком случае пока что. Но Кэрол неизвестно где, а это создает возможность новой беды. Мы искали в подвале, снаружи в теплице, в сарае, звали в лесу, но все безуспешно…

Спрятаться в доме и на территории приюта непросто. Ворота были открыты, когда я пришел. Ее не было ни на аллее, ни на шоссе. Остается только лес. Это все усложняет. Хотя… Я скрыл удивление, устремившись к выходу, приказал разделиться, чтобы они не шли за мной.

Это место, о котором не должны знать воспитатели и охранники.

Крыльцо, дорога к воротам, поворот налево. Полоса кедров шириной в 12 метров, дальше лиственный лес. Я доверился памяти: 150 шагов на север, упавший гнилой ствол, 50 шагов на северо-восток, узкий приток реки, перепрыгнуть по камням… Что-то мелькнуло сбоку. Я окинул взглядом лес, всмотрелся в кроны деревьев. Показалось? Одна ветка качалась, хотя было безветренно… Журчание воды заглушало звуки. Наверное, ворона или белка. Хорошо, но тревога не покидала меня оставшиеся 70 шагов.

Я остановился возле старого дуба. Половина листьев уже осыпалась, демаскируя наше секретное убежище: домик на дереве. Каркас прибит к толстой ветке, а косые балки крепятся к стволу, поддерживая основание. Проход в форме арки с одной стороны, овальное окно без стекла с другой. Теплый свет внутри контрастирует с общей серостью. Тишина, изредка слышатся стуки, всхлипы. Прошла минута… Я вздрогнул от неожиданности, когда раздался кашель и прозвучала нота. Одиночная, краткая, не распетая. Потом 2-я, 3-я, пауза и очередь — робкое мычание сменилось пением. Голос дрожит, в нем чувствуются страх, тоска, одиночество…

Листья и сухие сучья под ногами лишают возможности сделать беззвучный шаг. Я крался под звуки мелодии, но отвлекся и наступил на ветку. Хруст. Испуганный вздох, затихло. Скрипы, шорохи — девочка поползла в угол, заглянула в щель под окном.

— Я тебя вижу! Кто ты?

— Я детектив. Рауль и Винсент попросили найти тебя.

— Нашел. А теперь проваливай! Я сама приду.

— Кэрол, мне нужно с тобой поговорить. Спустись, пожалуйста.

— Еще чего!

Веревочная лестница не подтянута. Я подошел вплотную и наступил на нижнюю балку: бечевка толщиной 3,5 см влажная, но прочная, должна выдержать.

Кэрол выглянула из прохода вверху и закричала, жестикулируя:

— Эй, не смей лезть сюда! Я сброшу тебя… все пальцы отдавлю, понял? Слышишь меня вообще, ты, ненормальный?!

Что-то упало на землю после очередного взмаха руками. Карманный диктофон, каким пользуются многие: журналисты, музыканты, полиция. Я в том числе. Не по-детски выругалась… Ведет личный дневник? Или записывает мелодии? Самое действенное: уйти, заставив ее спуститься, опросить по пути и вернуть в приют одновременно. Не настроена на контакт, может соврать, если так поступить. Поэтому я остался, сказал:

— Договор: я отда тебе диктофон, а ты поговоришь со мной.

— Ах ты гад! Ладно, черт с тобой… Верни уже. Но не бросай, а подай! Я скажу, что надо, а потом ты свалишь… Быстрее, чего встал!

Я поднялся по лестнице на всю высоту. Кэрол опустилась на колени в проходе, потянулась и схватила диктофон. Попятилась в угол, когда я забрался внутрь домика, инстинктивно накрылась пледом. Я назвал имена охранников, но она все равно дрожала. Боится? Глаза красные, плакала. Бетонная крошка и пыль в непричесанных волосах. Взволнована происшествием в уборной? Или просто холод: выбежала в одной футболке. Керосиновая лампа освещает узкое пространство, немного согревает и коптит крышу. Самоучитель по музыке рядом с ней на полу, раскрыт на параграфе про нотную запись.

— Предупреждаю: если хоть пальцем тронешь меня, я тебе вмажу!

— Я полицейский, — сказал я, повысив голос. Звучало неприятно.

— Ага, каждый может так сказать. Только псих полезет в домик на дереве, где сидит одинокая девочка, а вокруг ни души… Я буду кричать!

Я протянул ей карточку-пропуск, но она оттолкнула мою руку.

— Не нужны мне твои бумажки. Ты делом докажи… Вот давай расскажи что-нибудь обо мне, примени-ка свои мозги, Шерлок Холмс!

Попытка разозлить меня, переигрывает.

— Хорошо. Ты приходишь сюда, потому что стесняешься петь на публике. Тебе это нравится, но не хватает теории и практики, которые ты пытаешься получить самостоятельно. Ты придумываешь мелодии, мечтаешь заниматься музыкой профессионально. Пение, возможно, игра на музыкальном инструменте — гитара, например. Ты говорила мисс Тоналтан, но она отказала в репетиторстве в музыкальной школе, потому что приют не может себе это позволить. Тогда ты решила, что лучшая возможность для осуществления задуманного — семья. Это главная причина, почему ты хочешь, чтобы тебя удочерили. Достаточно?

Кэрол замерла, приоткрыв рот от удивления. Эмоции сглаживались с каждым предложением. Значит, угадал. Я тренировался, пока учился в академии. Как выяснилось, люди логичны, то есть предсказуемы: узнать 2–3 детали и достроить правдоподобную версию.

— Ты гонишь! Рауль с Винсентом растрепали, да? Хотя… Ладно, верю. — Она спрятала лицо в коленях и добавила приглушенно: — Надеюсь, дом выдержит нас, потому что ты здоровенный, как столб.

Тучи закрывают небо, теплый свет лампы нагоняет сонливость. Я прижался к стене, расслабил шею, плечи и закрыл глаза. Спокойно, тепло — впервые за долгое время. Иногда я думал, почему пошел в полицию, а не туда, где меньше ответственности? Можно смириться с единичными случаями убийств, пропаж и коррупции, но сейчас… каждый похищенный, каждая минута промедления — моя боль и моя вина. Я устал… Здесь, в домике детства и рядом с этой девочкой, не было улик, подозреваемых, подчиненных, родителей, новостей. Все это снаружи, далеко от меня.

Не знаю, сколько времени прошло, пока не послышалось:

— И?

— Красивый голос, — сказал я после паузы.

— Ты пришел сюда за этим? Как ты раздражаешь! Испортил мне занятие и настроение, а теперь сидишь и молчишь.

Руки нырнули в карман: достала сигарету и коробок спичек. Выпрямила стержень, обхватила фильтр губами. Спичка вспыхнула с 5-й попытки. Я выбрал момент, когда Кэрол рефлекторно закрыла глаза, и выхватил сигарету.

— Эй, какого хрена! Отдай!

— Я запрещаю курить ребенку. И не выражайся.

— А ты мне не отец, чтобы что-то запрещать! Хочу и курю! И буду ругаться! Вот удочеришь — подумаю… Хотя нет, спасибо. Ты страшный, грязный и вонючий. От тебя несет, будто ты бухал всю ночь! Так что ага, сам далеко не святоша, а мне еще что-то говоришь.

Я вскипел, не выдержал:

— А ты, я вижу, тоже возомнила себя детективом. Да, весь последний месяц я спал по 3–4 часа. Да, я не принимал душ ни вчера, ни сегодня. И да, я пил алкоголь, потому что мою дочь забрали! У меня есть шанс найти ее в течение суток или я навсегда потеряю единственного дорогого мне человека… Теперь понятно, почему я так плохо выгляжу?! Не утверждай ничего, если не умеешь анализировать. Особенно касательно незнакомых людей. Так что прикуси язык и дай посидеть в тишине!

Кэрол покраснела, опустив взгляд, и отвернулась. Пальцы стучали по пледу, отбивая ритм. Подбородок дважды поворачивался на 45 градусов и обратно. Коротко взглянула и сказала в третий раз:

— Прости…

Хорошо. Значит, какая-то совесть есть за всей этой подростковой грубостью.

Алисия… Я осознанно не думал о ней, чтобы не поддаваться эмоциям. Вспомнил в разговоре, и поток мыслей не остановить… Мы поссорились. Что, если я уже не смогу извиниться, помириться с ней? Сказать, что люблю. Что, если ее уже…

— Откуда сигарета? — сказал я, чтобы отвлечься.

— Не скажу. Где была, там уже нет.

— И не стыдно тебе красть у Рауля?

— Эй, я не воровка! Это чтоб я хорошо себя вела… Блин! Как же ты бесишь! Не смей никому говорить… Кстати, как ты меня вообще нашел? По следам с лупой, как в фильмах? Клочки одежды искал или вроде того?

— Я нашел это место еще 25 лет назад.

Пауза: 5 секунд тишины. Кэрол не шевелилась, не говорила, не дышала.

— Ты — что?! — крикнула она, придя в себя.

— Думай. Развивай логику.

— То есть не врешь? Но ты не такой старый, чтобы работать здесь давным-давно. И странно тогда, что мисс Тоналтан и остальные не знают про домик. Стой, двадцать пять… это если тебе где-то под сорок… неужели… ты тоже приютовский! Охренеть можно!

— Я говорил не выражаться.

— Да пофиг! Расскажи, расскажи, как у тебя получилось стать детективом? А ты сразу после приюта пошел или тебя усыновили? А где ты жил? Ну скажи уже хоть что-нибудь, задолбал!

— Ты не даешь начать…

— Все-все, молчу.

Она провела пальцами по губам, будто застегнула молнию. Придвинулась ко мне и села по-турецки.

— Меня не усыновляли. Я сам готовился к поступлению в полицейскую академию и сдал вступительные. Комната в общежитии стала мне домом на следующие 2 года. Учиться было непросто: мало кто жалует людей из приютов. Предубеждения были, есть и останутся. Никто не знал меня, и я держался одиночкой первое время. Учился, оттачивал навыки, становясь лучше каждый день. Потому что ты нужен, если ты чего-то стоишь. Если ты незаменим… И меня заметило руководство академии. Я перестал быть «парнем из приюта», и меня знали не хуже, чем сынков капитанов. Так и завел первых друзей и врагов… После выпуска с отличием мне выделили собственный дом. Не хочу выставлять себя в лучшем свете, но моя жизнь — неплохой пример того, что можно всего добиться самому. Не рассчитывай, что тебя удочерят. Только на себя… Я знаю, что здесь лучше, чем во многих семьях, а мисс Тоналтан прекрасная мать…

— Она старая, все время ворчит и…

— Она любит тебя: кормит, одевает, заботится, когда ты болеешь, целует перед сном и так далее. В 18 ты выйдешь за ворота, и у тебя не будет ничего из этого. Голодный жестокий город попытается тебя задавить. Да, у нас есть выплаты, льготы, но ты будешь одна в незнакомом мире. Хочешь выжить — учись. Всему. Хорошему поведению и коммуникабельности для начала. Тренируй слух, изучай языки и литературу, и сможешь поступить в музыкальный вуз.

— Чушь! Как я буду это делать, если даже не понимаю эти сраные закорючки? Мне нужен учитель.

— Он ближе, чем ты думаешь.

— Кто, Мисс Тоналтан, что ли? Разве она умеет?

— Я уверен, ты спрашивала о репетиторстве в городе, но не просила ее саму. Да, она хорошо играет на пианино.

— Если и так… Она не станет тратить время на меня.

— Ты права: у нее много забот. Но если ты будешь помогать, у нее появится время. Думаю, ей будет в радость отдохнуть от домашней рутины. Может, она не преподаст тебе это на высшем уровне, но ты получишь базовые знания. Дальше все зависит от твоего упорства.

Кэрол отвернулась, задумалась. Не заметила, как начала напевать: выход чувствам, мыслям, переживаниям. То, что сложно выразить словами. Простая искренняя мелодия погрузила меня в детство. Учеба, игры, вечера у камина… Случайная находка этого дома, когда Лесли поругалась с мисс Тоналтан и спряталась в лесу. Чтение книг и разговоры внутри, далеко от всех. Ночной побег и ночевка… Плохое воспоминание одно, последнее. Я признался Лесли в чувствах, хотел поцеловать. Она отстранилась, смутилась. Не ответила, но я понял: эмоции и молчание красноречивее слов. Конечности онемели. Я оступился на лестнице от волнения, не успел ухватиться. Итог: приземление на руку, перелом.

Лесли помогла мне дойти домой, а Мисс Тоналтан вызвала скорую. Меня отвезли в больницу и наложили гипс, а когда я вернулся через 4 дня, узнал, что ее удочерили… Я раскрыл секрет сверстникам, но никогда больше не приходил сюда.

— Расскажешь, что произошло?

— Нет, — сказала она, нахмурившись, опустила взгляд. — Ты не поверишь. Никто не поверит мне.

— Кэрол, я поверю во что угодно, если это поможет мне найти дочь!

Долгий нерешительный взгляд. Кивок.

— Я правда не знаю, как описать ЭТО. Я пошла в туалет, чтоб… чтоб… хорошо, чтоб разрыдаться. Я посидела в кабинке, поплакала, а когда вышла… что-то стояло прямо передо мной. Непонятная черная хреновина размером чуть ли не до потолка!

— Внешность? Любые детали.

— Знаешь, у меня не было времени глазеть. Может, еще надо было пожать одну из его клешней? Ах да — не вышло бы, потому что оно недружелюбно замахнулось своей лапищей и расхреначило там все вокруг! Я и так еле увернулась, чуть не грохнулась на мокром полу и кое-как хоть выбежала из туалета. И не спрашивай, куда оно пошло. Черт его знает! Я так обо… испугалась, что дала деру, не оборачиваясь, и очнулась уже в лесу.

— Ты видела что-то перед тем, как он появился? Пятна, полосы вокруг?

— Чт… Да! Я думала, это из-за слез… А ты что, тоже видел его?!

— Нет. Я не зн…

Выстрел!

Рефлекс: лечь на дно дома, потянуть Кэрол за собой. Каркас качнулся от наших движений. Что это было? Охотники? Лес небольшой, животных здесь почти нет. Звук приглушенный. Расстояние или глушитель? Явно не ружье и не винтовка. Похоже на калибр 9 мм. И судя по направлению… Мы посмотрели в окно, друг на друга и оба все поняли. Быстрый спуск по лестнице: я первый, Кэрол за мной, ловко спрыгнула на половине высоты.

Счет на секунды… 250 метров за 33 — мало и много одновременно.

Дышать ровно… Я трижды оборачивался, чтобы не потерять девочку из виду.

Дверь ворот открыта наполовину. Ладонь на асфальте выступает за створку. Винсент… Лицо синюшное, глаза выпучены, а горло неестественной формы: сжатое, свернутое с двух сторон, видны полосы от пальцев. Кадык вогнут и смещен. Удушье. Я узнал почерк. Только не здесь… Крикнул Кэрол, чтобы не смотрела. Не послушала. Вскрикнула, прикрыла рот рукой. Хватило смелости присесть и проверить пульс на запястье. Неправильно, но молодец. Я и забыл, что дети в приюте взрослеют намного быстрее.

Что делать? Отправить ее к шоссе? Небезопасно. Но здесь еще хуже… Я схватил ее за плечо, развернул и сказал бежать. Вырвалась, крикнув: «Это мой дом!», и побежала по дорожке.

Мы нашли Рауля возле ступенек крыльца. Размозженный череп, лужа крови на каменной плитке вокруг головы. Глаза приоткрыты, закатаны. Рядом 2 швабры: одна с темно-красным пятном на конце. Стоял мерзкий железистый запах… Я боялся, как бы Кэрол не вырвало. Физически справилась, морально нет: рухнула на колени и заплакала. Видимо, общалась дружно только с ним. Не время… уже прошло 52 секунды. Я бегло осмотрел тела — беспокоило отсутствие огнестрельных ран. Непопадание? Или выстрел случился внутри…

Я дернул ручку двери: заперта. Выломать не получится. Нужно попасть в дом любым способом. Слева кабинет мисс Тоналтан. Окно! Я разбил стекло декоративным камнем с куста роз. Попросил Кэрол принести швабру и счистил мелкие осколки. Нога соскользнула со стены — черт, выступов мало, зацепиться не за что. Я думал, что делать, и вдруг Кэрол сказала подбросить ее. Мы скооперировались, как напарники: я сложил ладони, занял удобную стойку, она отошла, разбежалась и прыгнула. Подтолкнул ее, как мог, даже переборщил по привычке — Кэрол ухватилась за раму, подтянулась и полезла внутрь. Громкий вскрик на половине пути, выругалась, но втянула ноги и упала на пол комнаты. Я увидел треугольный осколок в раме справа. Небольшой, но острый. Кровь… Вопрос в том, насколько глубоко.

Кэрол открыла входную дверь и пошла со мной к лестнице. Держится за живот, хромает… Я опередил ее, сказал оставаться на первом этаже. Согласилась? Нет, обернулась: мальчик в правом крыле. Испугался нас и продолжил бежать в узкую кладовую возле столовой. Что-то мелькало в воздухе возле проема… Помехи! Я был уже перед ступеньками, оглянулся в их сторону. Кэрол оказалась там через 3 секунды, несмотря на боль с каждым шагом. Замерла в проеме. Испуганный, пустой взгляд внутрь. Такой же был у меня этой ночью…

Второй этаж, комнаты справа и слева. Дверь в общую спальню открыта. Зловещий смех, шорохи, детский крик… Нет, нет, нет, нетнетнетнетнетнет… Я встал на пороге, кошмар наяву: кровати хаотично раздвинуты, некоторые перевернуты, подушки и одеяла разбросаны. Майя на полу возле входа… мисс Тоналтан тоже, но в конце комнаты… А в центре он! Мэд Кэптив. Держит девочку за плечо, вторая рука у нее на голове. Больше детей нет.

Я не мог пошевелиться, но толчок привел меня в чувство. Не успел остановить Кэрол — она задержалась со мной на 1,5 секунды и ранулась к нему. Била кулаками по спине и ногой в промежность. Бесполезно. Мэд Кэптив не реагировал, ударил ногой вслепую, оттолкнув Кэрол на 4 метра назад. Она упала на пол, стукнувшись о тумбу, и вскрикнула от боли в животе.

Маленькая девочка в руках Мэда Кэптива плакала, стараясь вырваться… Что он делает? Почему не убегает, даже не оборачивается? Нет. Что делаю я!

Секунда — и я возле Мэда Кэптива. Удар по ушам и захват: завожу правую руку локтевой ямкой под челюсть, сдавливаю горло, левой тяну на себя ту руку, которая на макушке девочки. Мышцы напряжены, будто каменные, не сдвинуть. Откуда в нем столько сил? Я зажмурился, стиснул зубы от напряжения — сопротивление ослабло. Открыл глаза, но девочки уже не было… Как? Куда она исчезла? Вырвалась? Нет, я бы заметил… Его рука тянется ко мне, пришлось отпрыгнуть. Вовремя: горизонтальный удар на развороте, от которого пронеслась волна воздуха. Кэрол уже перелезла через кровать и дальше, к мертвой мисс Тоналтан, которая держала в руках пистолет. Подняла его, бросила мне и пригнулась.

Поймать, прицелиться…

Вскрик, знакомый голос: Фил прятался под кроватью у входа. Видимо, испугался исчезновения девочки и выбежал из укрытия. Я отчетливо слышал 2 вида шагов в коридоре — мальчика и преследователя, будто 10–12 бамбуковых тростей стучали по полу. Кто еще здесь?

Мэд Кэптив воспользовался моим замешательством и рванулся к открытому окну. Звериный взгляд, самодовольная ухмылка… Что делать: погнаться за ним или за мальчиком? Он перелез через раму и задержался на выступе, чтобы посмотреть, что я выберу. Я могу поймать его, предотвратить следующие жертвы, вернуть авторитет в полиции. Жизнь одного ребенка взамен жизней многих… Бред! Похищения случались и когда он был за решеткой. Но успею ли спасти Фила? Что, если он уже исчез за углом, как мальчик на первом этаже? Я могу остаться ни с чем… Черт, время!

Я выстрелил дважды, не целясь, чтобы Мэд Кэптив спрыгнул и не вернулся за Кэрол. Вроде бы получилось… Выбежал в коридор, прислушиваясь ко всему. Главное не потерять шаги… На лестнице, уже внизу! Перепрыгнул перила. Не самое удачное приземление — не важно. Куда дальше? Что-то темное мелькнуло в левом крыле. Уборная? Я добежал: внутри пусто. Подвал! Не помню, что там внизу, с простым карманным фонариком будет туго. Но искать другой некогда.

Тусклый луч освещал ржавые трубы и стены, покрытые пылью и паутиной. Вода ритмично капала на бетонный пол, собираясь в мелкие лужицы. Кроме этого, тишина. Я перешел на шаг. Медленный, почти беззвучный, чтобы не упустить ни единого шороха. Ничего. Длинный коридор вывел меня в широкую комнату, которую я кое-как осветил слева направо. Груды картонных коробок и старой мебели: доски, двери, шкафы. Красный вентиль на стене повернут, видимо, охранниками во время происшествия.

Никого нет. Исчезли оба? Может, где-то здесь есть проход? Я уже ни в чем не уверен.

Коробка по центру зашевелилась, и доска рядом с ней сместилась. Я выставил пистолет, емкость 8 патронов: 1 потратила мисс Тоналтан, обороняясь, и 2 — я только что; осталось 5 штук, если магазин был полным. Я подцепил коробку носком туфли и резко перевернул. Фил лежал на полу, свернувшись в позе эмбриона. Живой, невредимый. Беспомощно дрожал и стонал от страха, думая, что я убийца. Может, он не забегал в подвал, а выбежал наружу? Я не видел точно.

Нужно вызвать полицию, пока ситуация подуспокоилась. И скорую для Кэрол… Я потянулся за телефоном в карман пальто, но зачем-то достал диктофон. Случайно, мысли путались. Красный индикатор вверху мигал: незавершенная запись? Не помню, чтобы что-то записывал в ближайшие дни. Остановил, включил, параллельно осматривая мальчика. Он дрожал, не открывая глаз, пока не услышал: «Фил, это я, детектив. Где…» Кто? Преступник? Монстр? Я не успел выбрать слово — он протянул дрожащую руку, указательный палец устремлен куда-то вверх…

Теплый воздух пошевелил волоски на шее. Дыхание. Диктофон упал на пол.

Резкий поворот — выстрел вслепую, чтобы спугнуть! Что-то зашевелилось на потолке над входом, застучало по стене. Я светил в панике, но ничего не видел.

«Если ты слушаешь это, пап, — начался голос Алисии на записи; 10 секунд тишины до этого, — значит, оно забрало меня. Банальное начало, но это правда…»

Звук перемещался сверху вниз. Щелчок выключателя. Грязная лампа на потолке вспыхнула приглушенным светом.

«Я записываю это на случай, если у тебя не получится защитить меня. И я скажу почему. Потому что ты так и не поверил сегодня в монстра…»

Черное нечто стояло прямо передо мной. Именно нечто. Не человек и не животное. Существо… Словно сгусток тьмы пытался принять очертания чего-то известного.

«Что-то сверхъестественное забирает детей. От него не спрячешься, как бы ты ни старался. Здесь нужны другие методы…»

Тело шероховатое, как панцирь ракообразных, покрыто шипами и редкими волосками длиной 3–5 см. Блестит масляной пленкой на поверхности нефти. Передний конец узкий, а задний расширяется в виде мешка. Я насчитал 12 пар членистых конечностей, сложенных вдоль вытянутого туловища — оно переместило вес на заднюю пару, которая была втрое толще других.

«Я лишь надеюсь, что моя пропажа станет для тебя подтверждением…»

Рост около 3,5 метров. Продольный разрез между предполагаемой грудью и животом. Сочится мутной вязкой жидкостью. Почему-то я был уверен, что ее я обнаружил возле уборной. И что это слюна, а разрез — рот.

«Рано или поздно ты все равно поймешь. Я верю, пап, что ты пытаешься изо всех сил. И у тебя получится — рано или поздно…»

Кошмарный сон. Я не мог нажать спусковой крючок, не мог пошевелиться. Не от ужаса. Просто понял: бессмысленно. Пистолет не навредит ему. Да и куда целиться? Я не видел головы, глаз. Может быть, сердца и других человеческих органов у него тоже нет. Бежать? Фил не в состоянии, а с ним на руках я буду неповоротлив. Единственная мысль: оно доберется до него только после меня.

«Я больше ничего не скажу, потому что сама еще многого не понимаю. А ты многому не поверишь, пока не увидишь это вживую…»

Боковые конечности расширяются, подрагивают на каждый гулкий шаг. Тот самый звук, который я слышал вчера вечером… Ближе и ближе. Мне было страшно. Животный рациональный страх, который я пытался подавить силой воли. Казалось, ничто не защитит нас. И я беспомощно ждал, пока оно подойдет — сначала ко мне…

«Я не знаю, где я сейчас, пап, да и жива ли вообще. И это не важно уже…»

Взмах конечностей. Я рефлекторно выставил блок, напрягся, ожидая удар. Насколько будет сильно? Может, и выживу… Слабое чувство радости: я узнал, кто настоящий похититель, пусть и слишком поздно. Закрыл глаза, слушая последние слова Алисии, почувствовал касание холодной липкой лапы…

«Уничтожь монстра, спаси наш город…»

Почему я до сих пор слышу это? Я все ждал удара, но ничего не происходило.

«И что бы ни случилось, пап, знай…»

Я глубоко вдохнул, будто не дышал минуту. Наверное, так и было… Вместе с этим открыл глаза: существо исчезло.

«… я люблю тебя».

[1] От исп. casita — дом, коттедж. — Прим. авт.

29.09.199 X г., 05:36 PM

Окраины города, неподалеку от лесопилки

Сначала мы неслись под двести лошадиных сил, пикировали между стволами, как ястребы, пока ветки царапали щеки, а корни ставили нам подножки, но это последнее, что меня волновало. Я гипнотизировал взглядом тропинку, полицейских на ней, и раздумывал, как на мне будет смотреться оранжевая роба — не знаю, как следы и клочки одежды, а по лужам пота и запаху страха меня можно было вычислить за километр. Между прочим, мне ничуть не стыдно, потому что шесть синих пятен бежали к лесопилке так, будто за это им грозила тройная премия, еще и с оружием наготове, а остальные плелись шагом и тщательно светили по сторонам, как маяки. Иногда полоса света пилила деревья вокруг, и мы прижимались к деревьям, как индейцы в засаде, или падали наземь. Сердце колотилось, как никогда до этого, я даже забыл, как молиться и кому, да и вообще память решила подтереть ту долгую минуту жизни — мне до сих пор не верится, как нас могли не заметить, не ночь же все-таки.

Мы прошмыгнули через дыру в заборе, будто та сама засосала нас, и я растерялся, мол, лучше гнать на его черно-бандитской машине или притвориться не при делах. Джованни все решил за меня, потащил за шкирку, буквально засунул на переднее сидение и появился с другой стороны за рулем. И все это с жуткой математической точностью и спокойствием, как если бы каждый день сбегал от полиции всех стран мира и там уже рука набита, а может, просто случалось что-то похуже. Кто-то из парней в форме должен был остаться у ворот лесопилки, но мы двинулись слишком резко, чтобы те увидели номера — вид мигалок в боковом зеркале успокаивал, они быстро уменьшались до игрушечных размеров, то бишь нестрашных.

И вот едем по трассе, хвоста вроде нет, я смотрю на проплывающие холмы и фермы за окном, пытаюсь отделаться от воспоминаний обо всем этом. Салон тут просторный, но молчание давило со всех сторон, заставляло съеживаться и вариться в духоте собственных мыслей, как тушенку в банке. Джованни следил за дорогой, хотя взгляд то и дело стекленел, как у мертвых, и ему приходилось рассматривать машины по встречке, небо и даже билборды — какая-то техника, чтобы держать связь с реальностью и не потонуть в трясине мыслей. Наконец-то послышался длинный выдох слева, это стрелка манометра чуть опустилась.

— Может…

— Закрой рот!

Крепкое тут лобовое стекло, я думал, треснет от звуковой волны и напряжения, но в ушах все равно звенело ближайшие пять минут. Он еще больше напрягся, сжимал руль до белых костяшек, того гляди и вырвет с мясом — для меня, него и машины и правда лучше будет помолчать. Я уже плесенью начал покрываться, пока мы не выехали в центр города и на очередном мучительном светофоре он не сказал:

— Шесть лет… Мы не виделись шесть лет, а такое ощущение, что несколько дней.

— Видимо, в разных часовых поясах жили, потому что мне кажется, что это было где-то в другой жизни… И я все еще жду объяснений, если непонятно. Можешь даже начать с самого начала — какого черта одним прекрасным весенним днем тебя вдруг и след простыл?

— Хочешь знать почему? Хорошо. Я был нужнее в другом месте.

— Больше, чем своему лучшему другу?

— Да, — вот так просто сказал он и даже не покраснел от наглости. — Особенно когда этот друг вспоминает о тебе пару раз в месяц, а сам все чаще проводит время с девчонками. Ты даже не предупредил меня о переезде, и я узнал это через чужие губы. Мне порядком надоела твоя безалаберность, и я послал тебя к черту.

— Чушь какая-то!

— Нет, почему же — частично правда. Я всего лишь упростил.

— Слушай, мне плевать, кто завязал тебе язык — спецслужбы, мафия или секты. Просто скажи, почему не попрощался, не оставил записки, не написал мне, а просто исчез… Мог хотя бы позвонить и послать меня куда подальше.

— Не мог.

— Мог!

Он посмеялся, но как-то неприятно, потер переносицу и снова опустил руку на руль.

— Ты так и остался эгоистичным ребенком, который не может принять данное.

— Ага, до последнего не верю, что ты такой урод, каким выставляешься. Знаешь, сколько я думал о тебе, о причинах, перебирал все, что приходило на ум, от своей вины до похищения инопланетянами. И как скучал по тебе, рыдал девчонкой в подушку от тоски и страха за такого идиота, как ты.

— Просто пойми, что иногда жизнь предлагает выбор, и если я урод, потому что выбрал многих других, а не одного тебя, то повзрослей уже наконец.

Мне кажется, не будь мы в машине, точно подрались бы, потому как премудрыми словами и такой же рожей он напоминал мне отца. А от этих повзрослей да повзрослей хотелось высунуть язык, но я сдержался — много чести, его видят только близкие, а я все больше убеждаюсь, что он далекий, а то и недалекий вовсе. Я отвернулся к окну на добрую минуту и долго переваривал все это, выбирал, что сказать такое, чтоб мгновенный шах и мат и уже не отвертелся. Все спешили по домам до комендантского часа, хотя в такое время будут просто вопросы от полиции, но машин на дорогах немерено, и мы плелись то улиткой, то антилопой от нервов.

— Почему ты не позвал меня? — сказал я, когда мы долгое время ехали более-менее быстро. — Колесить по миру с лучшим другом и драться с монстрами — да шикарнее жизни и не придумать, я бы даже не раздумывал!

— Поэтому и не сказал. Ты думаешь только о себе, суешь нос, куда не надо, и вечно попадаешь в неприятности. И сегодня я убедился, что поступил правильно и ничего не изменилось. Я уверен, что у тебя все так же проблемы на работе, с семьей и с девушкой или женой, если есть, — он поводил по мне взглядом, будто считывал все отпечатки поцелуев, — да, есть, — и с друзьями тоже…

— Разве что с одним только!

— А еще ты прячешься за шутками и отговорками вместо серьезного отношения к вещам. Для тебя наша работа была бы очередным фильмом, где добро, в конце концов, побеждает — нет, в жизни все ровно наоборот. Это очень опасно и не для таких беспечных, как ты. Кому-то из нас нужно было повзрослеть, а для начала понять, что у всего есть последствия…

— Ты на что это намекаешь? Кто из нас прикинулся дурачком в баре?

— Потому что мы не должны были обсуждать за пивом жизнь, учебу, работу, девушек и родителей — делать вид, что мы те же друзья с одинаковыми жизнями и что понимаем друг друга. Потому что это ни черта не так! И тебя никто не просил идти за нами и тем более мешать операции.

— Вы следили за детьми, а потом вообще заперли их в сарае и хотели подорвать какой-то бомбой вместе с якобы охранником. Что мне было думать и делать?

— Послушать меня, заткнуться и не вмешиваться!

— Я бы не делал этого, если бы ты сразу рассказал, мол, мы тут охотимся на монстра, все в порядке, ничего необычного, встретимся как-нибудь позже. Уж не знаю, что с тобой случилось, но это не тот Джованни, которого я знал. Как по мне, лучше ничуть не измениться, чем в худшую сторону. И по-моему, ты понабрался этой гадости у той девушки, она изменила тебя до неузн…

Не успел я договорить, как он выкрутил руль на манер капитана корабля перед айсбергом, и все закружилось, будто на каруселях в день города. К счастью, рядом оказалось пустое парковочное место возле магазина, а не толпа людей, мы отделались разве что испугом какой-то дамы с собачкой и моим сердечным полуприступом.

— Не смей говорить так о ней, понял?! — кричал он, прямо-таки задыхался от злости. — Ты испортил нам все, что только мог, а она спасла тебя! Будь безмерно благодарен ей, потому что для тебя это было бы все равно что смерть.

— А для нее?

Джованни и сам не знал, наверное, поэтому просто уставился вдаль на вывеску магазина, а на деле еще дальше, то бишь внутрь головы.

— Пожелай ей удачи. Это все, что у нее осталось.

Я бы хотел засыпать его вопросами, выудить ответы на всю эту неразбериху и кое-как поддержать, если все совсем плохо, но решил не трогать какое-то время, пусть остынет. Сам не заметил, как в окне появлялись больно знакомые пейзажи, и аж крякнул от удивления при виде родного здания фабрики. И нет, не совпадение — машина двигалась ровно на стоянку, проехала поднятый шлагбаум и заглохла аккурат перед коморкой Три Полоски. Что ж, спасибо за бесплатное такси на работу и домой одновременно (это была моя шутка вслух), Джованни переспросил, я переответил. Не знаю, что он там себе понял, но чуть ли не пинком под зад побежал ко входу, а наш охранничек уже в дверях на манер швейцара, даже не удивился, то бишь все это намекало на очень даже званый визит! Если что, я уже всю руку себе исщипал, но это не сон, и попробуй пойми, какого черта мы тут забыли и почему все дороги ведут в «Тедди’с Хоум»?

Ни здрасьте, ни можно войти — черное пальто просвистело мимо старика, а тот заскрипел суставами следом. Я догнал их уже возле лестницы к кабинету Мудрого Филина, где горел свет — эх, да тут собрались все действующие лица этой странной пьесы, а под рукой, как назло, нет попкорна. Еще и Три Полоски добровольно-принудительно предложил пропустить все самое интересное:

— Вам будет лучше остаться внизу, мистер Коллин!

— Нет, не лучше, — сказал Джованни в другое ухо и толкнул меня на ступеньки, а сам пошел следом, наступал мне на пятки.

Мудрый Филин преспокойно сидел в гнезде стола и даже после нашего набега еще какое-то время что-то черкал на листке бумаги, пока мы не нависли над ним двумя коршунами. Кофейные пары клубились в воздухе, коптили потолок, и давление сразу же подскочило за двести, хотя сердце стучало галопом и без посторонней помощи. Кто, кто, а Джованни научился производить первое впечатление, поэтому с ходу крикнул:

— Figlio d'un cane[1]!

— Джованни Мерицци, я не позволю вам хамить мистеру Савве…

Три Полоски напрягся, будто у него в ухе был переводчик, хотя там все понятно по интонации, я бы посмотрел на эту битву титанов, но Мудрый Филин выставил руку, мол, переживет оскорбление и не стоит горячиться раньше времени. Вместо этого впалые совиные глаза скакали с него на меня — и по-моему, он все понял, но решил для начала выслушать детали, потому как такая переменная, как я, могла перевернуть все с ног на голову. Джованни рассказал про того психа, эту их операцию, проблему в виде меня, и опять слово кошмар встречалось в каждом предложении, еще и куча каких-то терминов, аббревиатур — в общем, они не стеснялись болтать о своем, как если бы меня здесь и не было, хотя я все равно ничего не понял.

Кто-нибудь может мне объяснить, что у них тут за кружок паранормальщины?! Желательно все до последней капли, подробно, по пунктам и полочкам, с пометкой для особо одаренных чайников.

— Итак, Армани, слушай сюда, — сказал Джованни, будто прочитал мои мысли, — твой начальник, как и я, состоит в организации, охотящейся на монстров, которых мы называем…

— Прекратите немедленно! — закричал Мудрый Филин. — Что вы делаете?

— Вашу работу — за вас! Месяц назад у вас произошло ЧП, а вы до сих пор не ликвидировали его и даже не ввели в курс дела Армани. Или в письме вы говорили не о нем?

— Не вам критиковать то, каким образом я его обучаю.

— Вы должны были знать, что он вечно лезет, куда его не просят. Почему тогда он ни хрена не знает о нас… Знал бы — не мешал! Не сорвал бы весь план, а теперь… хронометр у него! А она…

Внутри у Джованни пылал генератор энергии, и нужно было ее передать, иначе разорвало бы в клочья — он схватился за край стола, костяшки побелели, плечи задрожали, и крышка заскрипела, будто вот-вот оторвется. Я почти видел разряды искр, да и Мудрый Филин вдруг отошел от стола, будто тот был под напряжением, и как раз вовремя, потому что здоровая рука смела с него чуть ли не все добро на пол. Канцелярия и стопки бумажек пролетели в угол кабинета, а его хозяин и глазом не моргнул, только взглянул на Три Полоски, чтоб не вмешивался. У Джованни выплеснулось все нужное и ненужное до отметки в ноль, потому как еще секунду назад в нем кипела ярость (я молился, как бы дело не пошло дальше), а теперь он скрючился, как от тяжелой болячки, и будто бы даже похудел, пальто как-то непонятно повисло на нем. Одна рука так и осталась опорной, а вторая легла на стол, и на нее он опустил лицо, спрятал глаза, но там не нужно было гадать, что в них происходило.

— Мне жаль, что все так вышло…

— Мне не нужна жалость. Я пришел за хронометром, — прошептал он хрипло, будто при смерти. — Я верну утерянный и… найду ее.

— Вы же знаете, что я не могу допустить этого. Во-первых, ваш план подобен самоубийству, поскольку перемещение непредсказуемо, и на поиски потребуется не один земной час — вы должны понимать, что вернетесь в глубокой старости, и это лишь в лучшем случае. В худшем же…

— Я осознаю риск!

— Во-вторых, сейчас противник представляет наибольшую опасность для города, и неизвестно, что он предпримет. В сложившейся ситуации хронометр может понадобиться в любую минуту.

— Просто отдай чертов прибор, старик.

— Мне жаль…

На самом деле, все понимали, что рано или поздно случится, и не осталось ничего, кроме последней надежды отобрать медальон силой. Три Полоски метнулся к ним с самурайским захватом наготове, руки склеились в замок, так что ни вырваться, ни пошевелиться. Коротенькая вспышка бодрости погасла, и Джованни обмяк в руках охранника, чуть ли не валился с ног, и тому пришлось тащить его наружу, как проигравшего боксера. Не тут-то было, на ринге появился второй оппонент — мне жутко надоел этот суп из пропаж детей, игрушек-оберегов, монстров в телах монстров, да и в телах психов тоже, а теперь еще и каких-то охотников с медальонами и зеленых смертельных пузырей. Мой старый новый друг, конечно, перегнул палку, скрутил ее в бараний рог, я бы сказал, но в чем-то он прав — сколько можно собирать мозаику по детали в день, я так все и сказал Мудрому Филину!

Мы остались вдвоем, и он плюхнулся в свое начальственное кресло, посмотрел на кучу хлама на полу, потом на полную луну в окне, отхлебнул кофе и сказал:

— Ответь, Армани Коллин, как бы ты воспринял ситуацию, если бы однажды я пригласил тебя в свой кабинет и начал рассказывать об удивительных явлениях, словно сошедших со страниц фантастических книг? Разве не счел бы меня лишенным здравого ума? И это было бы совершенно естественной реакцией каждого человека… Вначале нашего знакомства, признаться, я твердо решил, что ты не подойдешь для нашего трудного дела, но в массе недостатков в тебе виднелось нечто особенное, светлое и добродушное, скрытое за покрывалом юности, как семя внутри грубой косточки. К тому же, я твердо уверен, что недостатки — это достоинства, примененные неправильным образом в неправильном месте. И тогда я решил, что буду наставлять тебя и способствовать тому, чтобы ты узнавал обо всем самостоятельно и как бы постепенно. Я поручил тебе продать игрушку, припугнув увольнением, оставлял кабинет незапертым, а журнал отчетности на видном месте, позволил оставаться на фабрике в надежде на то, что ты рано или поздно станешь изучать ее тайны…

— Так вы знали?!

— Неужто ты полагал, Армани Коллин, что я настолько глуп? Мне известно все, что происходит на моей фабрике, равно как и то, что здесь ночевал мой внук.

Я уже готов поверить в то, что Земля — выдумка, спагетти придумали в Японии, а человек произошел от водорослей, но только не в это, какой-то абсурд и полное нарушение законов биологии! Вы хотите сказать, что у Мудрого Филина родился Жадный Слон, а у того, если подумать… Застенчивый Тигренок?

— И это тоже вы подстроили?

— Нет, разумеется, нет. Детям не подобает проводить ночи на прохладном диване в компании едва знакомого человека, однако… мне посчиталось это хорошим случаем показать тебе, что не всякие дети столь ужасны. Конечно, бывают и неприятные, невоспитанные, грубые, разбалованные жизнью и даже преступники, но правда в том, что все из них нуждаются в нас. Эти перечисленные, быть может, даже больше. И как ты думаешь теперь: Виктим — хороший мальчик?

Толстенные линзы усиливали лучи зрения, он смотрел даже не в глаза, а прямо в центр души. Я кивнул, тут уже не отвертишься.

— Итак, Армани Коллин, ты просишь рассказать о тайнах, которые знают очень немногие люди. Мне дозволено открывать их лишь при условии, что в будущем ты присоединишься к нам и внесешь вклад в наше общее дело. Нужно сказать, что для этого тебе придется прекратить общение со всеми, кто тебе дорог, поскольку это будет… затруднительно как для тебя, так и для них. Родители, друзья и спутница жизни в том числе. Звучит тяжело, не так ли? И это лишь часть трудностей. Другая заключается в том, что нужно будет рисковать жизнью, как всей, так и самым ценным, что в ней есть — временем. Готов ли ты, выслушав все это, поклясться посвятить свою жизнь детям?

— Нет, — сказал я сразу.

— Ты всегда принимаешь решения крайне опрометчиво!

— Да тут и думать нечего — мне такое ни даром не сдалось, ни за деньги, хоть выгоняйте с фабрики. Лишиться всего хорошего в жизни и рисковать шкурой не пойми для кого? Я почти не сомневался, что вы хороший человек, альтруист до мозга костей и в таком духе, но я не такой. Мне много не надо, просто быть с любимой и радоваться жизни, а за эти два дня я устал даже от самого слова дети. Так что, извините, но нет, нет и еще раз нет.

— Что ж, это твой выбор, и я его принимаю. В таком случае и мне стоит попросить прощения за то, что подвигал тебя к нашим тайнам задолго до этого разговора. Задам последний вопрос: удалось ли тебе продать игрушку Питеру Фирдану? Можешь не страшиться увольнения, однако это крайне важно для меня. И сделаю немаловажное уточнение — именно нашу игрушку, поскольку только наши игрушки защищают детей от монстров…

Только. Наши. Игрушки. Защищают. Детей. От. М… монстров. Елки-мать-вашу-палки…

Вот что я мог сказать Мудрому Филину — извините, у вашего внука не Тедди, а самодельное нечто из тряпок и соломы, вы ж ничего не говорили и поэтому сами виноваты?! Понятное дело, пришлось надеть ему ведро лапши на голову, мол, ДеВи в полной безопасности, его папаша купил игрушку, раскаялся, и в конце мы все вместе станцевали. Ладно-ладно, без перебора, конечно, полуправду, что есть у того игрушка, но не уточнил, прямо сейчас или через ближайший час и знает ли он об этом, а сам уже тянулся всем телом к выходу, как если бы срочно приспичило по своим делам. В общем, пробежался по всей фабрике, нашел какого-то медведя, кинул в рюкзак и мигом на улицу мимо Джованни с Три Полоски.

Ни с другом не попрощался, ни по шапке ему не надавал, зато засверкал пятками на автопилоте, как бешеный, спотыкался о каждую кочку, целовался с асфальтом, а пару раз меня чуть не переехали машины. Сейчас объясню, глаза видят самое нужное, ноги чувствуют асфальт, а голова витает где-то на астероиде Переживаний, в Беспокойной системе галактики Тревожный путь. Я отвлекался на солнце яично-всмяточного цвета и кусочки облачного белка, но периодически меня засасывало в мысленное болото — у ДеВи же и правда по магниту на неприятности в каждой кроссовке, вдруг к нему пристала вся гадость города, а то и вообще его уже проглотили с потрохами… Какой кошмар, да не это, а то, что я как типичная мамочка, которая уверена, что ее сынишка нужен каждому маньяку в городе — кому скажи, засмеют, не поверят и опять засмеют, хотя пару дней назад я бы и сам себя за такое засмеял!

Хоп — и я уже на нужной улице, как если бы просто сменили картинку перед глазами, вот только чувствовал, как сжег все драгоценные калории от утренних пирожных, а ведь на этом топливе можно было прожить еще очень долго. И уже издалека видно, что с их домом что-то не то, ничего не изменилось, но глаз резало, и наконец дошло, что ни одно окно не горело. Так, отставить панику, может, Жадный Слон неожиданно взял всю семью в кино, на прогулку, в ресторан, да хоть в кругосветное путешествие, но аж самому смешно. В любом случае думать о плохом еще рано — вот подождем, убедимся и будем думать об этом наверняка и вдвойне.

Я стоял перед их забором, как новый фонарный столб, но с одним важным отличием — у меня не было ни одной лампочки-идеи в голове, и я усердно пыхтел в попытке сообразить, что мне вообще делать. Нельзя же завалиться к ним, закинуть игрушку и смыться, потому как толку в этом ноль, да и позвонить ДеВи не могу, чтоб как-нибудь тайком передать медведя — мда уж, мы целых три дня знакомы, почти что родные люди, а до сих пор не обменялись номерами! Какой-то далекой извилиной я догадывался, что есть один способ, и он, как назло, все маячил передо мной, точнее, я перед ним, коричневым, невысоким таким, перепрыгнуть этот карликовый заборчик в два счета можно. Чтоб тебя, засранец мелкий — за такой риск я жду не спасибо для галочки, а с десяток тортов и сотню шоколадок, хоть что-то радостное будет за решеткой!

Была не была, сейчас или никогда, примерно в таком духе успокаивал себя, а потом еще всю дорогу через лужайку сыпал проклятиями, злость же главный враг страха. Я порылся в поисках запасного ключа под ковриком, в горшочках с цветами, все углы обыскал, но тщетно, то бишь выход один, точнее вход, и это окно ДеВи. Нет, так все равно не пойдет, я хотел убедиться, что этот паршивец получит игрушку, прямо-таки озарится защитным светом, только потому буду спать спокойно. И не придумал ничего лучше, чем спрятаться в сарае, пыльном, как угольная шахта, но идеальном для убежища, дождаться его, а там уже выманить камешком по стеклу или вроде того.

Первые полчаса шли как надо, не быстро и не медленно, я исследовал местную кучу хлама в виде газонокосилки, поленьев на зиму и гор инструментов всех размеров и расцветок, хотя что-то не видно, чтобы Жадный Слон чем-то занимался на заднем дворе. Мне все это быстро надоело, и я развалился на ящиках у окошка, грязно, твердо, холодно, но как наблюдательный пункт сойдет. Рука нащупала рядом стопку старых газет, а под ними тетради ДеВи из начальной школы с корявыми буквами и счетом — ух ты, даже я проникся отвратным чувством умиления от первых двоек и пятерок, такое грешно палить, память как-никак! На этом все интересное и закончилось, и время стало тянуться до ужаса медленно, я тут от силы час пробыл, а по ощущениям с начала времен. Еще и веки прилипали друг к другу, как клеем намазанные, а вокруг противная тишина и такая же темнота, хотя вру, очень даже приятные, так и заснуть можно, но я не поддавался. Да не сплю я, не…

Клянусь, магия и чертовщина в одном лице, кто-то нагло промотал время, и все бы ничего, но на пороге сарая уже шумел горящий ураган, как если бы вулкан стошнило в торнадо, по опасности один в один. Я чуть не дернулся от страха при виде Жадного Слона, который прошел в паре метров от меня, пыхтел жаром, плевался кипятком слюны с глазами цвета лавы, злостными и бешеными. На всякий случай я зажмурился и искренне представил себя мертвым, хотя тот мало что видел в темноте, да и не смотрел по сторонам, просто взял что-то с полки по памяти и вылетел обратно.

Я сразу же прилип к пыльно-паутинному окну — наш горе-папаша перся к какой-то железной бочке с двумя игрушками в руке, нашей и подарком Тонконожки, а ДеВи стучал в окно своей комнаты, перепуганный и бледный, как тысяча смертей… Закрыл глаза на пять минут, называется, а все уже успело покатиться в тартарары.

Что тут вообще происходит, мне кто-нибудь скажет?!

И самое главное, что прикажете делать — не раскрывать же себя, это значит спустить весь план в унитаз, но и сидеть в засаде перед этой шекспировской трагедией как-то тоже не хотелось.

Жадный Слон швырнул игрушки в бочку, щедро полил их горючим из бутылки и даже не заметил, что паршивец уже открыл окно, встал на подоконник, а потом и того лучше — вцепился в водосточный слив и спустился по нему, будто всю жизнь готовился стать пожарником… Так и так, уже было поздно, столб огня вспыхнул от спички под метра три в высоту, но ДеВи и в огонь бросился бы, не схвати его папаша за руку. И я много всякой гадости ожидал, потому как мелкий извивался змеей и готов был чуть ли не плечо себе отгрызть, но не такого, чтоб толкнуть сына со всей дури и тот прокувырвался по газону пару раз!

Адреналин прыснул в кровь, терпение лопнуло, полилось изо всех щелей, и я выбежал из сарая на скорости трехсот километров в час. Дело в том, что злость заразительна, это научный факт, и как же мне хотелось врезать ему и по первое число, и по второе с третьим — детей тут он бить вздумал, причем не Слизняков даже и не легким подзатыльником, пусть со мной потягается, тюфяк жирный, я не Джованни, но тоже кое-что умею! Эх, а сам же недавно плел, мол, драться плохо и лучше убежать, хотя тут другой случай, руки чесались страшно. Так мы и стояли, картина маслом, они оба удивились, вот только ДеВи улыбнулся мне, а брови Жадного Слона повисли двумя мочалками на глазах и такие набухшие двинулись ко мне. Заманчиво, но слово надо держать, поэтому я бросил медведя, как будто всю жизнь играл в регби (хотя даже не знаю, что это), а ДеВи ловко принял пас, и мы одновременно рванулись на передний двор.

Вроде как ситуация под контролем, мы вырвались вперед, но я все равно схватил мелкого под мышку и незаметно сунул свои ключи с брелоком тому в карман — мой запасной план, потому как большой медведь полетит на свалку первым рейсом, а до этого Жадный Слон ни в жизни не додумается!

Не спроста я не люблю, когда все без запиночек, без шероховатостей выходит, так не бывает, и это значит, что все запиночки где-то впереди, сливаются в одну большую стену, чтоб вылезти тупиком в самый неподходящий момент. И вот мы забегали за угол на крыльцо, как вдруг на нас выскочило с десяток человек, я согласился бы хоть на всех маньяков города, а то у этих ребят оружие посолиднее, да и дерутся по учебнику. Полиция. Мда уж, нет слов! Хотя нет, есть — то есть когда психи по городу шастают, как у себя дома, так от них ни слуху ни духу, а сейчас слетелись мухами на свеженькое, еще и когда на вид ситуация самая паршивая, какую можно придумать только в кошмарном сне!

Конечно, у меня вырвали ДеВи, а взамен ударили в живот, повалили мордой в пол и завели руку за спину — все как в фильмах, хотел же когда-то актером стать, вот. Так и закончилась лента под названием «Свободная жизнь Армани». Конец.

И лучше бы на месте пристрелили, но это слишком просто, и надо же меня помучить, чтоб я прочувствовал весь цирк вокруг. ДеВи сразу же кинулся ко мне, но его оттянули, будто я был обмотан взрывчаткой, тогда он давай лепетать, что я его друг, не очень разборчиво от страха, но все же. А этим хоть бы что — один голосил у меня над ухом банальщину про молчание и суд, а мелкого никто и не слушал, да и то решили бы, что я промыл ему мозги. К нам подошел их главный детектив, видок гордый и важный, а улыбка как у лисы перед содержимым курятника, и в глазах все уже решено, там мысли о славе и повышении.

— Как вы вовремя, господа полицейские! — кричал Жадный Слон, когда догнал нас, прямо-таки от счастья подпрыгивал и решил подлить желчи в костер: — Он преступник! Он хотел украсть моего сына, он…

— Извините, что перебиваю, но мы знаем, — сказала эта Важная Шишка как бы виновато, хотя раздражался до жути. И все-таки прошел мимо меня к этому единственному очевидцу, так сказать. — После утреннего происшествия мы решили проследить за вашим домом на случай, если похититель попробует напасть снова. И это случилось — все, как я и рассчитывал. Скажите, этот человек напал на вашу жену утром?

— Нет, нет… Но это явно его сообщник!

— Видели ли вы этого человека раньше?

— Да! Позавчера, кажется… Он крайне настойчиво пытался продать нам свои игрушки. И как я сразу не догадался, что это было лишь разведкой местности! Он из «Тедди'с Хоум» — крайне ловкий способ похищать детей под видом благодетели. Вы бы всю их фабрику проверили на предмет странностей…

Вот же гад, мало ему меня, так еще и на Мудрого Филина наговаривает. На отца родного, между прочим!

— Мы все учтем. Благодарим за сведения, вы честно исполнили свой гражданский долг, — закончил детектив заученной фразочкой. Сразу понятно, он даже не слушал, ему не нужна правда, а только премия и медаль.

Меня приподняли и повели к машине, грубо швырнули на заднее сидение, а я и не сопротивлялся, а то хуже будет — мы не в кино, чтобы толкнуть кого-то плечом, увернуться от выстрелов других, и пошло-поехало под бодрую музыку. Здесь все очень даже реалистично, передо мной стальная сетка, по бокам два шкафа в форме, мне еле удалось глянуть в окно на ликующего Жадного Слона и заплаканного ДеВи. Во взгляде у мелкого тонна эмоций, так бы и рванулся ко мне за порцией объятий, я даже попытался натянуть хоть какое-то подобие улыбки. Мысль, что хоть с ним все в порядке и это было не напрасно, грела душу, но только чуть-чуть, просто не давала окончательно разрыдаться от безысходности.

Машина тронулась, мы уезжали все дальше и дальше, а вместе с этим испарялись последние капли надежды, и вся жизнь проносилась перед глазами. Почему-то вспомнился громкий дом с кучей братьев и сестер, беспокойная, суетная, но теплая жизнь. Дело в том, что мама долго не хотела отпускать меня в другую страну, переживала, как за птенца, мол, далеко, дорого, одиноко и еще куча слезливых наречий, и что городская жизнь сожрет с потрохами. И это она еще не знает, что меня давным-давно исключили из академии, хотя теперь тут новость поинтереснее — здравствуйте, родители, вы только не волнуйтесь, ваш сын самый опасный в мире преступник, можете гордиться, что ли… Ой, им-то на свободе тосковать, а не за решеткой — мне же влепят лет тридцать в лучшем случае, вся жизнь на помойку, а я столько всего не успел сделать! Вру, конечно, ничего особенного, просто прожечь молодость, зрелость и старость рядом с самым прекрасным человечком, а для начала спросить у нее согласия. И вот ни тебе свадьбы, ни совместной жизни, бытовой скуки, ага, куда там — хоть бы еще разок увидеть ее, поцеловать. Интересно, придет ли повидаться…

И тут меня жахнул разряд в двести двадцать, я аж подпрыгнул на сиденье, и все решили, что сбежать надумал.

Черт бы меня побрал, да не нужен я ему такой, серьезно! Это не Оля должна прийти, а я, причем сегодня — и не просто сегодня, а пару часов назад… И оправдание, что я тут за паршивца беспокоился, вряд ли пройдет, но у меня сегодня и правда одни дети на уме, вот к чему это приводит! Почему она не позвонила, не наорала, что я перегнул с идиотизмом, а это хуже, если даже без ругани, это уже последняя стадия. А может, и к лучшему, обидится окончательно, подумает, что я сбежал насовсем, проклянет меня и забудет навсегда, зато переживать не будет…

Мда уж, полная беспросветная за… падня, вообще там другое слово, но пусть поприличнее будет.

Машина резко затормозила перед полицейским участком, меня вытолкали из салона и вели по ступенькам, но не спереди, а сбоку, на нулевой этаж вроде бы и дальше по коридору. Я плохо помню, как и куда шел, потому как совсем приуныл тогда и еле перебирал ногами, как дохлая марионетка, даже толчки стволов в спину не особо-то оживляли. На самом деле, до последнего верил, что сейчас взорвутся хлопушки и все засмеются, мол, с днем дураков, но вот я сижу один в маленькой комнате допроса и как-то не до смеха уже. И куда еще все подевались, по-любому же кто-то должен стоять за односторонним стеклом, следить за мной в оба, изучать маньячную мимику, и это напрягало. Хотя я даже воодушевился, мол, а что они мне сделают, я никого не крал, и скелетов у меня в шкафу нет — это они еще извиняться будут, когда в суд подам, чтоб знали, как людей арестовывать направо и налево! Такой жвачкой тянулись минут пятнадцать, и либо меня мариновали, чтоб я растревожился и все рассказал на нервах, либо покопались в личном деле, вызвали экстрасенса и поняли, что я чист, как младенец, но это уже из разряда фантастики.

Не прошло и трех тысячелетий, как в замочной скважине захрустел ключ, покрутился дважды, и ко мне вошел какой-то непонятный тип, но явно из полиции, похожие глаза и походка. Вообще видок у него странный, одет в пальто и кофту не по уставу, еще и во все черное, как если бы хоронить меня пришел, а глаза с волосами и того темнее. Ему пришлось пробираться через звуковой поток, потому как я с ходу засыпал его очередью слов под сто штук в секунду, не меньше — рассказал про ДеВи, его папашу, все как на духу, и тот аж сморщился, но бешено двигал глазами, то бишь успевал раскладывать все по полочкам. Молчком он прошагал ко второму стулу, прямо-таки источал амбре крутости, сел напротив и облапал меня взглядом, как если бы это привычка такая у него. Лицо немое, как белый лист, так запросто и не поймешь, что он там о тебе думает, а под конец уставился мне прямо в глаза, я ответил тем же, но все косился на горбатый нос, похожий на клюв. Я растерялся, как его обозвать, потому как все остальное у него бесхитростно-монотонное, не за что зацепиться, да и башка варила ужасно от стресса, пусть будет Орлиный Нос.

— Я тебе верю, — сказал он, когда посидел, весь такой задумчивый и напряженный. Я аж уши захотел почистить, вдруг ослышался.

— Да? Вы что-то вроде доброго полицейского?

— Может быть. Я видел много преступников, и ты полная противоположность им всем.

— Тогда я свободен и могу идти?

— Если расскажешь о «Тедди’с Хоум», игрушках и монстрах.

Я аж закашлялся от неожиданности, это посильнее удара в живот было — с ним надо поосторожнее, с виду ворон, а по натуре лис, он не сразу в лобовую пошел, мастерски отвлек парочкой фраз, а потом уже врезал по самое не балуй. И тут я задумался, а откуда он все это знает, и не пополнить ли его копилку знаний, а то полицейские на нашей стороне очень даже не помешают. Стоп, я что, совсем уже спятил, на какой еще нашей стороне — я же так ничего и не узнал про дела Мудрого Филина и Джованни, могу сболтнуть лишнего, подставить их, будем все вместе одну камеру делить.

— У тебя, — он глянул на часы на запястье, — есть 3,5 минуты на решение.

— Не знаю, о чем вы, — запел я в стиле киношных клише. — Я все рассказал и могу повторить, да хоть и целый рассказ настрочить, что в жизни и мухи не обидел, поэтому у вас нет и не может быть никаких доказательств.

— Парень, давай я разъясню тебе ситуацию. В данный момент я отстранен от дела и рискую не простым выговором, а должностью. Дело о похищениях детей передали другому детективу, который тебя и задержал. Он мечтает доказать всем, что лучше меня, и скорее всего, сделает тебя соучастником Мэда Кэптива. Думаешь, у него нет оснований? Сейчас человек, у которого ты украл велосипед возле бара, дает показания, что это был именно ты. Велосипед обнаружили возле бывшей лесопилки, на которой спустя полчаса пытались похитить группу детей. И этим же вечером ты проникаешь на частную собственность Фирданов, где утром побывал Мэд Кэптив, и пытаешься сбежать с их ребенком, Виктимом Фирданом… Так понятнее?

Твою ж мать… Натуральный эффект бабочки, да еще и приправленный соусом нелепых совпадений! Под таким углом это все звучало на целых три пожизненных.

— Сейчас я твой единственный шанс выбраться отсюда.

— Я-то согласен на все сто, просто я и правда мало что знаю — я и сам обо всей этой мистической ерунде буквально на днях узнал. — Он пробирался взглядом через кожу, мышцы, кости, в самую душу, оценивал, говорю ли я правду. Простите, Мудрый Филин, но это вы заварили меня в эту кашу, и хлебать ее придется вместе, иначе утонем по очереди. — Но… Я могу отвести вас на фабрику, наш начальник расскажет больше, если не все.

— В 8:40 PM?

— Срочно вызовем его, я что-нибудь придумаю.

Орлиный Нос кивнул и набрал номер на телефоне, сказал что-то вроде: «Я оставил рапорт в твоем кабинете. Подпиши его, это срочно!», и тот на проводе послушал его. Я считаю жизнь удалась, если есть кому позвонить в патовой ситуации и он сделает все лучшим образом. Уж не знаю, за какие заслуги, но ангела-хранителя мне подослали толкового — он в армейском стиле снял с меня наручники, и через десять секунд мы уже бежали по коридору ровно обратным путем, каким меня сюда привели, вот это я понимаю сервис. И все бы ничего, но на другом конце послышались шаги, а потом и вскрики той самой Важной Шишки, которая бежала к нам так быстро, как если бы терял корабль с золотом, даже с пистолетом наготове.

— Как это понимать, Рей! — крикнул он уже почти перед нами, но на безопасном расстоянии. Мы с вызовом обернулись на него, я — так точно, теперь за меня горой стоит шишка поважнее многих в этом здании.

— Я отпускаю подозреваемого.

Даже у меня мурашки пошли, а у того вообще глаза на лоб полезли от удивления, он чуть опустил пистолет, но быстро вернул и первое, и второе на места. Орлиный Нос не линял и не особо-то переживал, но молчал, чтобы тот задавал вопросы, то бишь чувствовал себя идиотом.

— Что… На каком основании?

— Отсутствие состава преступления, причастного к похищению детей, — протараторил тот на своем, полицейском языке, да так, будто это было очевидно любому ребенку.

— Но мы поймали его, когда он…

— Энвилл, если бы ты умел думать, добился бы многого со своим упорством. Он действительно украл велосипед, и за это я выписал ему положенный штраф. Касательно дома Фирданов — это было не похищение, а добровольный побег со стороны мальчика. Напомнить, что ты обязан был опросить его на месте и тогда бы узнал, что они знакомы? У капитана Андерсона почитаешь детальный отчет.

И мы просто пошли дальше, а он пусть задыхается тут от злости и тупости, я даже пропитался злорадством с ног до головы.

— Как всегда, считаешь себя лучше всех, ублюдок! — прорычала Важная Шишка в попытке задеть за живое, когда ничего другого не осталось. — Когда-нибудь я докажу, что это не так.

— Можешь не стараться, мне уже доказали.

— Интересно, кто же? — язвительной змеей прошипел тот.

Орлиный Нос вдруг остановился перед самым выходом, сощурился, и как будто даже не для того, а для себя, бросил в дверной проем:

— Моя дочь.

Важная Шишка плевался от возмущения, угрожал, мол, нам это с рук не сойдет и он пойдет разбираться к капитану, а если нужно, к шефу полиции, президентам всего мира, массонам, да хоть к самому Люциферу, но добьется своего — упс, кто-то явно не умеет проигрывать! Уж не знаю, что там за страсти между ними творятся, но как же я рад, что в кой-то веке справедливость победила, а гады остались с носом.

И все равно на стоянке я держался за детективом, как ребенок за юбкой мамаши, будто за нами смотрели в окна и теперь еще больше ненавидели, стоит отойти на шаг, сразу изрешетят в дуршлаг. Вот я и встал у его черной глянцевой машины даже раньше него и первым забрался внутрь подальше от лишних глаз. Орлиный Нос сказал пристегнуться, но я как-то пропустил это мимо ушей, и он глянул на меня так серьезно, что руки сами потянулись к пояску — какой правильный, может, он и на красный никогда не проедет, даже если светофор завис, так и стоял бы целый день на месте. В общем, кто, кто, а мы времени не теряли, копили каждую секунду, хотя ехали медленно, по всем правилам, когда на дорогах уже ни души. Я пытался что-то вытянуть из него, мол, как он узнал обо всем, но тот молчал и пристально смотрел вперед, поглядывал в зеркальце заднего вида через каждые три секунды, а в ответ ни звука.

До чего же странным маршрутом мы пробирались, египетским каким-то, то петляли, то наворачивали круги, иногда фабрика совсем в другой стороне была. Я капал ему на ухо, куда сворачивать, а потом понял, к чему он клонит, заразил меня своей паранойей, очень даже правдивой — дело в том, что за нами кралась на носочках похожая машинка, вроде бы и далеко, будто совпадение, ага, целых пять минут подряд.

Еще и зазвонил телефон в кармане пальто, Орлиный Нос поставил на громкую связь и держал обе руки на руле:

— Алек… — началось громко, как напор воды из брандспойта, но более-менее вежливо, — в последнее время, когда ты находишься в участке, у нас закономерно сбегают преступники. Не находишь это странным? Какого черта ты творишь!

— Парень не виноват, я решил помочь ему. Вернее — мы помогли.

— А ты не мог, перед тем как действовать, сказать об этом мне? Почему я должен подписывать неизвестный документ, а после делать понимающий вид, когда меня расспрашивают, с какой стати я отпустил их похитителя детей!

— Времени не было. Энвилл взялся бы и не отпустил.

— Ты сильно располагаешь нашей дружбой, Алек… Впрочем, насчет Энвилла не считай, что все закончилось: я думаю, он сядет вам на хвост.

— Уже. Попробую оторваться. Как только будут новости, позвоню.

— Надеюсь, ты знаешь, что дела…

И он невежливо отключил телефон на полуслове, даже я бы обиделся, сунул его куда-то, напрягся весь и резко вдавил педаль газа в пол. Теперь-то я понял, зачем было пристегиваться, это на вид детектив весь из себя такой правильный тихоня, но сейчас у меня веки задрались на лоб от скорости — хорошо хоть, на улицах никого, потому как тут началась настоящая Формула-1 без правил!

Мы пробовали оторваться и скрыться из виду, резко сворачивали, один раз даже урну перевернули, меня качало туда-сюда и с ремнем, а без него размазало бы по салону. Важная Шишка не отставал, повторял маршрут, как на автопилоте, и Орлиный Нос положился на смекалку, то бишь ехал зигзагами по разным улицам, будто по какой-то своей схеме, не упускал возможности срезать путь узкими улочками, чуть ли не царапал боковые зеркала автомобиля — я уж думал, сейчас по всем законам сцены даст пистолет и прикажет стрелять, если тот будет догонять. Как быстро все-таки сменяются жанры в жизни, еще несколько дней назад была скучная повседневность и драма, все это закрутилось в приключения и вылилось в мистический триллер с элементами боевика.

В конце концов, у нас получилось сделать круг и оставить его где-то впереди, а самим свернуть к фабрике почти на пешей скорости, чтоб без звука. Шум мотора Важной Шишки напрягал, то дальше, то ближе был, так и выйдет на нас рано или поздно, причем в самый неподходящий момент, вот меня и осенило:

— Постой, детектив, мне нужно кое с кем встретиться.

— Не сейчас.

— Как раз наоборот, ты сам подумай… Мы же все равно поедем на фабрику, и он знает об этом, не отвертимся — или тут достанет, или там. Короче, надо переждать, тем более это место он точно не знает, а за это время попасется около фабрики, не найдет нас там и авось сложит руки… Пожалуйста, это дело жизни и смерти!

— Ладно, в этом есть смысл. Диктуй адрес.

Не знаю, что он там себе надумал, я такой чуши наплел ему, сам не понял что, лишь бы согласился, и вот Важная Шишка все дальше, и всем спокойнее — хотя нет, мне антиспокойно, я уже хотел вернуться в гонки!

Мы плелись гораздо быстрее моих дохлых мыслей, там полная каша, я буквально разучился думать, а через пару минут уже будет наш квартал, дом, подъезд, дверь и, самое страшное, сама Оля в проеме. Может, всю правду вывалить, мол, я тут с другом детства одного психа ловил (не бойся, страшилу в портал засосало), а потом побежал к мальчишке с медведем, чтобы его ночью монстры не сожрали, и там меня задержал тупоголовый дуб из полиции — прости, замотался, сама понимаешь! Черт, шутки шутками, а Орлиный Нос уже заезжал в знакомый внутренний дворик, куда возвращаться было, мягко говоря, пока еще неуютно, сердце бешено колотилось, и ноги отнимались от страха.

Когда машина заглохла прямо перед подъездом, детектив дал мне на все про все двадцать минут, а тут хватит и двух, по-моему, я даже разыграл в голове сценку, как он приводит меня и говорит, что мне светит пожизненное — миритесь и целуйтесь, пока есть шанс. Самому стыдно от таких мыслей, зато я даже воодушевился, мол, хватит трястись поджилками (я мужчина или кто!), точно, надо взять волю в кулак и гордо получить заслуженную горстку пощечин.

Я вылез из машины, глянул наверх, и все крошки уверенности как ветром сдуло — свет в окне кухни горел, а значит, Оля дома и уже не отвертишься. Это как перед виселицей, с одним только отличием, там палач ведет тебя в кандалах, а у меня все-таки был выбор повернуть назад, и временами он назойливо жужжал в мыслях, будто лампочка под напряжением, все портил. Еще и фонарь перегорел именно возле нашего подъезда, оставьте такой символизм поэтам.

Внутри холодина, как в склепе, аж продрог весь, и ноги еле двигались, скрипели, как у ржавой механической куклы. Раз ступенька, два, фух, надо бы передохнуть… В общем, половину этажей я бы не выдержал и поднялся на лифте, по всем законам физики и логики вверх, а ощущение, как если бы падал на девятый круг ада, прямо к обманувшим доверчивых. И вот стою перед дверью, все тяну палец к звонку, а между нами постоянно остается нанометр расстояния, как в том парадоксе про черепаху.

Дин-дон — звук серьезный, строгий, как у колокола, все бы ничего, но он звонил сейчас по мне, по ушам так точно!

Я прождал чуть ли не сотню лет, за окном уже все должны были переселиться на Марс, и каждую секунду меня бросало то в жар, то в холод, отличная перспектива стать песком. Замок вдруг залаял бешеным лязгом, а вот дверь открывалась убийственно медленно, Оля появилась слева-направо, и почему-то я сразу выхватил глаза — нет бы смотреть на милые домашние шорты, полотенечный кокон на волосах, видимо, только после душа, на нее такую… личную, только мою… Но все это знакомо, как дважды два, а вот глаза — чужие, я в упор их не узнавал, даже подумал, а не ошибся ли дверью. Ни одна мышца на розовом лице не проклюнулась, она опиралась плечом о стену и молча смотрела на меня, а взгляд даже не злой — просто никакой, пустой, как на незнакомца, и от этого стало так гадко, что чуть слезу не пустил. Я не выдержал этой пытки, сразу уставился в пол, как если бы к подбородку привязали гирю размером с дом.

— П-привет, — выдавил я из себя, чтоб хоть как-то разорвать этот вакуум между нами.

Разорвал — и что дальше? От нее ничего, от меня тоже… Каким же придурком я себя чувствовал, хотелось провалиться сквозь бетон и землю, к самому ядру планеты, сгореть там спичкой, и дело с концом!

— Я, я… хотел извиниться…

— За что? — сказала она. Вроде уже прогресс, но в голосе все льды Антарктиды, у меня сразу же обморожение третьей степени, даже шестой, я бы сказал. — За то, что я, как дура, прождала тебя час в кафе? Или за то, что я, как дура, поверила, что ты достаточно взрослый человек, чтобы прийти и поговорить? Как видишь, дура тут я, и в чем, в чем, а в этом твоей вины нет.

Я чувствовал, что привязан к доске, та крутится по кругу, а в меня метают ножи, вот только каждый попадал, причем в самое сердце, аж закололо от тоски и злости на себя. И это цветочки, потому как она накалялась, краснела, щеки уже винные и быстро бегут по тонам вверх, теплее и теплее, к цвету лавы.

— Знаешь, Армани, я так устала от твоего ребячества. Нет, пожалуй, ребячество — это черта характера, и она мне нравится в тебе, а незрелость — это состояние. Стоило мне всего лишь заикнуться о том, как ты смотришь на то, чтобы у нас был ребенок, чтобы стать семьей, и это мгновенно все прояснило. Что ты сделал? Сбежал от меня! В самом прямом смысле слова.

— Просто пойми… это было так резко… Я испугался, не отрицаю — все-таки не каждый день слышишь такие вопросы в лоб.

— Ничего сложного: сесть, заварить чашку долбаного чая и поговорить!

— Дети — это серьезный шаг… Мы сами еле выживаем, я зарабатываю копейки, у нас одна комната…

— Армани Коллин! Даже сейчас ты меня не слышишь. Проблема не в том, смогли бы мы жить как семья и обеспечивать ребенка или нет, а в том, что ты настолько незрел, несерьезен, что не смог даже просто поговорить об этом. Объяснить мне все это сразу — не сейчас, а тем же вечером. И то, что ты сбежал под утро, ничего не сказав, прятался на фабрике, за три дня ни разу не позвонив, — самый глупый, детский и обидный поступок из всех, что ты когда-либо делал. В конце концов, мы договорились встретиться, но что в итоге? Ничего. И не смей придумывать отговорки, что ты забыл, проспал, работал, да хоть спасал мир от пришельцев — у тебя есть телефон и язык! Ты мог хотя бы позвонить мне и предупредить, чтобы я не краснела перед официантами. А в идеале — сдержать чертово слово! Так не поступают взрослые, двадцатичетырехлетние люди!

Оля ни капли не сдерживалась, кричала на весь этот дом с картонными стенами и пыхтела так, что мне трепало волосы через порог, дышала часто, громко и почти что плакала от злости. Никогда я не видел ее такой — это либо новая степень близости, либо конец всему.

— Так что дети тут вовсе не причем, — продолжила она тише на пару децибелов. — Или ты думал, что я бы вернулась на следующий день с ребенком на руках? Кстати, давай я скажу тебе, почему ты не любишь, не хочешь — а на самом деле боишься — детей. Потому что ты боишься брать ответственность. Дети — это ответственность. Разговор на серьезную тему — это ответственность. Твоя девушка, которая все слезы выплакала из-за тебя — это тоже, представь себе, ответственность! Да ты сам еще ребенок! Я считала, что у нас серьезные отношения, и я хочу в них взрослого, ответственного человека, который будет работать над ними вместе со мной и не бросит меня при первой же проблеме. Проблеме… Смешно! Разве это проблема? Если бы я серьезно заболела, ты бы тоже просто взял и ушел?

— Не сравнивай!

— Почему? Болезнь — это тоже ответственность, и намного сложнее, чем ребенок и тем более, чем поговорить. А если бы я сказала тогда, что беременна, ты бы уехал в свою Италию, сбежал бы так же, как и мой отец?

— Оля!

— Тогда знай это: я беременна!

Вода хлынула из невидимых щелей, и всю лестничную клетку затопило… Плотный вязкий студень — очень тяжело двинуться, а я не мог даже вдохнуть. Оля сразу помутнела, как если бы ее накрыли грязным стеклом, голос доносился издалека, а его еще перебивало жужжание мыслей. Над ухом шумит, гремит, хотя течения нет, просто стоячая вода, я аж расслабился, почти не держался на ногах, но и не падал.

— Не знаю, что тебе даст эта информация, но как отец ты должен знать. А теперь иди, куда хочешь, и делай, что хочешь. Можешь хоть до конца жизни прятаться на своей фабрике или и правда уехать на родину. Отлично звучит, ведь зачем тебе я и твой ребенок! — Она плакала уже навзрыд, а слезы катились по щекам булыжниками, но не падали, просто смешивались с водой вокруг. — Давай, уезжай — катись отсюда ко всем чертям! А мы с малышом и сами справимся…

Оля поворачивалась долго, целую вечность, а я пытался догнать ее, но тянулся на каком-то атомном уровне, с виду казалось, что так и стоял, по сути тоже. Дверь хлопнула без звука, хотя должно было быть громко, как взрыв гранаты, по крайней мере, меня ранило кучей осколков, так больно, что я наконец вдохнул, впервые за все это время.

И захлебнулся, утонул окончательно.

[1] Сукин сын! (с итал.)

29.09.199 X г., 06:25 PM

Улицы Юго-Восточной части города

Поразительно, что даже в моменты осознания собственной ничтожности, безнадежности, когда ничто в целом мире не держит человека и нет такого существа, которое радовалось бы ему и ради которого он хотел бы продолжать жить, нелегко решиться шагнуть за край. Древнее проклятое чувство, заложенное Господом в каждое здравое создание: инстинкт самосохранения. У человека, в отличие от животных, он, по сути, бездумный, усиливался зовом разума и тяжестью размышлений. К примеру, страх того, что «после» ничего не случится и всякая твоя мысль угаснет безвозвратно. И конечно же, страх лишиться всего земного — если не материальных благ и семьи, чего я и так уже был лишен, то возможности нового вдоха. С физической стороны удручало, что любое лишение себя жизни предполагает ту или иную степень болезненности: удушение в петле или под водой, передозировка лекарствами или прыжок с высоты, — и, быть может, это сдерживало меня сильнее всего остального. До той минуты я считал, что самоубийство — удел слабовольных, жалких людей, проявление слабости духа, но ведь как парадоксально вышло: чтобы решиться на подобное (будучи в ответственном здравии духа), нужно иметь силу превозмочь все человеческое и животное, что в нас есть.

После музыкального бара я направился домой в пустынном одиночестве. Удивительно, но меня не терзали переживания, и даже при желании +я не смог бы думать о них. Напротив, мне стало страшно от того, с какой ясностью ума я посмотрел вниз, будучи почти на середине моста: не просто посмотрел, а всмотрелся в эту темную гладь, точно чувствуя жуткий, манящий зов. Взявшись за перила, я провел так несколько минут, впервые за долгое время ощутив странное спокойствие и легкость бытия. Робкое течение было заметно лишь в отражении лунного диска, где поблескивали крохотные волны, исчезая во тьме за его краями. Свежий речной бриз мягко ласкал лицо, навевая сладкое чувство дремоты. Позади не слышалось ни звука, ни шороха, словно в мире остались я, луна и эта пропасть длиной в горизонт.

Так наслаждаются жизнью, когда чувствуют, пусть и подсознательно, что это последние ее мгновения: конец.

И пусть в тот миг жизнь казалась даром, а не наказанием, эта страшная мысль все-таки вспыхнула в сознании: может, прекратить все, абсолютно все, здесь? Впервые я задумался об этом всерьез, скрупулезно взвешивая решение, как иной размышляет, не прикупить ли ему новый костюм или повременить еще месяц-другой. Ужасало и то, что это происходило не в бреду, не в болезненной тоске и не во власти гнева. Я смотрел вниз, пока глаза не иссохли настолько, что пришлось моргнуть, и с трепетом обнаружил себя на осыпающемся краю моста по ту сторону перил, где едва помещалась подошва туфлей. Казалось, разум сделал выбор, но тело сопротивлялось, держась за ржавый металл с небывалой силой и напряжением мышц. Нужно было всего лишь сделать шаг… Одно действие, которое решило бы все накопившиеся проблемы.

Мне стало интересно, опечалится ли кто-нибудь этим событием? Возможно, Роберт, Отто и Гилберт, но не более чем эмпатической, заученной грустью, какая бывает от известия о смерти давнего знакомого. Я был уверен, что Фелиция с Виктимом тоже оденутся в траур на время, а позже лишь облегченно вздохнут. Трижды мне доводилось отпускать перила и отклоняться вперед, как бы репетируя, проверяя себя, но всякий раз ледяной страх в животе побеждал. Возненавидев себя за слабость, я задумал последний, серьезный раз, перед которым взглянул ввысь, на истинный образ луны, и попрощался с Виктимом (отчего-то только с ним). «Прости, сын, что не могу быть тебе хорошим отцом».

Едва я превысил угол в девяносто градусов, готовый устремиться вниз, как схватился за перила с небывалой силой и скоростью, по воле того проклятого инстинкта. О как я был ничтожен; даже в самом ничтожном действии ничтожен!

— Давай вместе, — послышался голос слева от меня.

Признаться, я испугался и вздрогнул, отломив часть камня от края моста. Осколок с плеском упал в воду. Подобным моему образом на расстоянии десятка шагов стояла женщина зрелых лет в ослепительно-белом, подчеркнутым временем суток, платье. Одна рука ее была протянута мне ладонью вверх, а другая держалась за перила, размашисто дрожа, как парус на беспокойном ветру.

— Что «вместе»? — сказал я, не успев осознать происходящее: уж не ангел ли спустился, чтобы провести меня в последний путь…

— Прыгнем.

Я напрягся зрением и рассмотрел некоторые ее черты в полумраке: темные шелковистые кудри, подобные им темные — о нет, более! — смолянисто-черные глаза, которые, казалось, могли вместить в себя весь мир, и наперекор этому, играя контрастом, аристократически бледный тон кожи (быть может, в лунном свете) с платьем — свежесрезанным бутоном лилии. Перед лицом смерти я совершенно искренне мог сказать, положив руку на сердце, что еще не знал женщины прекраснее! Как женатый человек я, разумеется, устыдился своей мысли, но продолжал любоваться ею, словно картиной великого художника, не в силах отвернуть взгляд. У нее эти силы нашлись, и она посмотрела, как и я минуту назад, на луну, столь похожую на нее саму, и что-то в ее профиле было такое, что восхитило все мое существо. Что-то красивое и печальное, сильное и светлое, и не побоюсь этого слова — божественное… И вдруг я вспомнил, где мы оба находимся, осознал ее слова и сделался бледным, как и она сама. Я чувствовал, что смотрю на нее с диким, безобразным выражением лица, точно она предложила мне ужасную непристойность. Мое сердце отказывалось видеть на этом месте женщину.

— Прости, я думала, что ты, как и я… хочешь, но не можешь. Мне тоже страшно. Вот и показалось, что вместе… мы… можем помочь друг другу.

— Что?! — закричал я в пылу эмоций. — Какой вздор! Послушайте, миссис…

— О, зовите меня Романной.

— Звать? Я хочу знать ваше имя, а не прозвище…

— Это мне всегда нравилось больше, чем свое. Так что пусть в последние минуты я побуду Романной.

— Что ж (до чего же странная женщина!), ваше право… Я хотел лишь спросить: что могло привести сюда… — (я едва не сказал «столь прекрасную») — женщину в самом рассвете лет?

— Наверное, то же, что и тебя: желание все закончить.

— Попрошу не сравнивать! Я более чем уверен, что ваше решение продиктовано глупой женской склонностью к драматизму. Быть может, вы переживаете развод или, чего проще, лишь ссору — и уже решились прыгнуть! Разве вас не ждет дома любящий вас ребенок? Или у вас что, тоже столь ужасные отношения с отцом, что вы яростно его ненавидите? А возможно, у вас совсем нет друзей, а работа ощущается не иначе как каторгой? Если нет, то ваше положение ничуть не оправданно!

Она вновь обратилась к луне вместо ответа, и в бледных лучах засверкали слезы, а секундой позже задрожали губы. Мне тотчас же показалось, что я сказал бездумную глупость, и я хотел извиниться, но она вдруг заговорила:

— Ладно, это так смешно, — она горько улыбнулась, смахнув слезы ладонью, — что нужно тебя удивить, незнакомец. Так, с чего бы начать… Работа — это промах! Но с моей стороны, то есть один в твою пользу. Ты прав: я люблю свою работу. Еще в школе я поставила цель сделать карьеру, самостоятельно добиться всех высот. Позже университет и долгие десять лет ежедневной борьбы с коллегами, чтобы мое женское имя хоть что-нибудь да значило… А теперь твои промахи. Друзья? Подруги давным-давно служат на кухне для своих мужей и детей, позабыв в этой канители обо всем на свете, коллеги — открыто или в тайне ненавидят. Я не замужем, поэтому не могла ни с кем поссориться и, как ты говоришь, по женской глупости утопиться… Хотя недавно у меня начался роман с человеком, который мне вполне даже нравился. Мне нравилась моя жизнь…

— В таком случае я не представляю, почему вы поравнялись со мной на этом месте?

— Один вечер все изменил. Я возвращалась домой с работы. Поздно. Одна… Я… Да, знаю, нужно было сразу бежать, услышав сзади шаги. Но… я подумала: мало ли кто бродит по улицам, и бояться каждых встречных мужчин, как минимум, глупо. Нет, не глупо… Это я и правда глупая, тупая идиотка! Они все приближались, а я думала, что, если побегу, все равно рано или поздно споткнусь на чертовых каблуках. Знаете, высокие каблуки придумали мужчины, чтобы женщина не могла от них убежать. Я, конечно, пыталась… но меня… В общем, их было трое… Трое голодных отвратительных животных.

— Я понимаю, можете не продолжать.

— О нет, я продолжу! Потому что мужчины не представляют. Каково это, когда тебе свистят, преследуют тебя, загоняя в переулок, а вокруг ни души. Каково, когда набрасывают мешок на голову и валят, а ты лежишь на грязном асфальте и чувствуешь, как стягивают юбку, потом рвут трусы.

— Не нужно…

— Когда ты, — продолжала она в минуты истерики, — изо всех сил сводишь ноги в попытке отсрочить неизбежное. Секунда — и становится не только противно, но и больно… Знаешь, но в какой-то момент отключаешься и просто думаешь, а что будет после: оставят валяться на асфальте или просто убьют — и молишься о втором… молишься, чтоб придушили с самого начала, но это тянется толчок за толчком, пока не кончит первый, потом второй, третий…

— Умоляю, Господи, хватит!

— Как хорошо, что ты упомянул Его! Я выросла в верующей семье и хранила себя до брака — на самом деле, нет, просто так сошлось… Я решилась рассказать своему парню, не могла обманывать его и делать вид, что все хорошо… И знаешь что? Он бросил меня. Может, посчитал, что я изменила и солгала. Не знаю. Он просто ушел, и больше я его не видела… Я так нуждалась в поддержке, что рассказала маме — отношения у нас с ней не очень, но это единственный близкий мне человек. Конечно, она расстроилась и пожалела меня, но следом сказала, что, будь у меня муж, такого бы не случилось и… и что не нужно было мне так открыто одеваться, поздно возвращаться… То есть она пыталась оправдать их… одеждой, работой и отсутствием мужика! Боже… как я тогда нагрубила ей и выбежала в слезах. У меня не осталось никого, понимаешь? Даже Бога. Грязная, порочная, я омерзительна и Ему… Скажи теперь, это похоже на глупую женскую слабость к драматизму, а?!

Пусть вопрос и перешел в разряд риторического, я хотел поддержать ее словесно, но утратил всякую способность говорить. Вместо этого меня одолела печальная мысль: по какому извращенному закону жизни негодяи живут и здравствуют, в то время как благостные люди страдают, болеют и умирают — к тому же ведь, иногда из-за тех же уродливых людей? Почему сложилось так, что преступники не понесли наказания, получив желаемое и испортив жизнь этой прекрасной женщине? Почему мерзавец-отец живет немалое количество лет, а мать, прекрасной души человек, вынесла столько испытаний, зачахла и покинула меня в ужасно раннем для нас обоих возрасте.

— Прости, что вывалила это на тебя. Я уже со многим смирилась, но иногда рана поднывает.

— Вы удивительная женщина, — сказал я, но не смог продолжить.

— Потому, что меня изнасиловали?

— Нет же!.. Вы находили силы жить все это время. Значит, вы сильная.

— Может быть. Но сейчас я устала…

Меня овеяло страхом, когда она опустила подбородок, глядя в толщу воды, и темные пряди прикрыли лицо. В тягостном молчании любой миг мог стать последним. Я вздрогнул при малейшем ее движении, готовый броситься к ней — или даже за ней, пусть и плавал я скверно, — но она лишь разместилась на узком крае и свесила ноги, по-детски покачивая ими на весу. С виду казалось, что ничего не происходит, а мы забрались сюда ради красивого пейзажа и ярких ощущений.

— Мне было трудно выходить на улицу, трудно находиться рядом с мужчинами, даже чувствовать касания своего возлюбленного. Заговорить с тобой — тоже. Но я решила, что ты не можешь быть подонком: их не мучает совесть, и они не топятся. И наверное, я бы справилась с этим, как и сотни бедняжек, с которыми случилось то же самое. Если бы не еще кое-что…

Она положила руку на стройный живот — казалось бы, совершенно неосознанное действие, но оно отчего-то привлекло мое внимание. Удивительно, как порой мимолетный жест говорит больше, чем слова: зачерпывающее движение, как бы захват кожи в складку. В нем чувствовалась и сила, и ненависть, и отчаяние. После рассказанного это могло навести лишь на одну мысль, которую она, опередив меня на доли мгновения, озвучила:

— Ребенок. От насильника. — (Я горестно вскрикнул, осознав всю плачевность ее положения). — Чем я только думала! Нужно было сразу бежать в больницу. Чтобы мне там все выскоблили… и лучше бы вырезали матку целиком… А теперь вот прошел месяц.

— Я, разумеется, против подобного, но ведь можно…

— Можно, — поспешно ответила она. — Я это и делаю сейчас для нас обоих. Это вполне честно. А еще бесплатно и без совестных сожалений в будущем…

По собственной воле или по случайности ступня, облаченная в колготы, точнее пяточная ее часть, высвободилась из туфли, и та зависла на кончиках пальцев. И через мгновение устремилась вниз, словно ненужная более вещь.

— Как забавно… Я рассказала это не любимому, не маме (после ее-то слов), а незнакомцу на мосту. Но мне не стыдно — через пару минут либо эта тайна умрет вместе с нами, либо умру я, и мне будет уже все равно. Спасибо, что выслушал: стало и правда легче. Точно! Тебе тоже нужно выговориться. Это как очищение перед смертью.

Все мои трудности меркли в сравнении с мучениями этой женщины. Наше главное отличие в том, что гипотетически я мог наладить отношения с Фелицией, Виктимом и друзьями, мог сменить работу, а ее беды были необратимы. О как я проклинал себя за поспешные суждения! И отчего это я возомнил, будто мое положение ужаснее, чем у кого-либо? Жизнь устроена так, что всегда найдется тот, кому в сотни и тысячи раз хуже. В ту минуту меня мало заботили собственные несчастья — я, не видевший смысла в своем существовании, задался одной лишь целью: не позволить этой женщине покончить с собой.

— Вы должна жить!

— Ничего я и никому не должна.

— Вы сказали, что у вас никого нет, но ведь это неправда: теперь он есть у вас, а вернее вы есть у него.

— Я ненавижу его! — крикнула она так яростно, отчетливо, но уже в этой, казалось бы, чрезвычайно искренней фразе чувствовалась фальшь. — Я ненавижу эту тварь, что растет во мне. Как мне жить, зная, кто его отец, как мне растить его, зная, какие у него гены? Гены — это неисправимая вещь, мистер! Принести в мир еще одного такого же насильника? — Она погрузилась в болезненные воспоминания. — Знаете, что сказал его отец? А может, и не его — тот, который держал мешок. Он шептал мне на ухо, чтобы я покончила с собой, что так всем будет лучше. И мне жаль это признавать, но я согласна с ним.

— Неужели вы хотите, чтобы они победили?

— Они уже победили! Каждый из них по одному разу.

— О нет, сейчас они как никогда взволновано и трусливо ждут, ведь вы еще можете помешать им.

— Не смешите. Кто будет это расследовать… Тем более сейчас.

— Если вы прыгните, мир поредеет на одного хорошего человека, каких в наше время и без того мало, а те ублюдки ухмыльнутся и продолжат свое мерзкое дело. Я знаю, что вы бы не хотели той же участи для других женщин и девушек…

— Вы не знаете, какой я человек.

— Здесь нечего стыдиться, — продолжал я настойчиво. — Это ужасно, печально, но ни в коем случае не стыдно! Напротив, об этом нужно кричать: как прогнил мир, если подобное случается и остается безнаказанным… И рассказывая это, прошу вас, гордитесь — нет, вы не ослышались, гордитесь тем, что вы не поддались им, выстояли и оказались сильнее. В будущем же, когда вы увидите, как этот славный ребенок наполняет мир добром, гордитесь даже больше, чем если бы у него были самые благостные гены. Он будет ваш, только ваш и ничей другой! Потому что я уверен: если вы воспитаете его, даже сами мысли о насилии, грабеже, убийстве и подобном будут вызывать у него гнев и отвращение. Поэтому прошу вас не только не смещать чашу весов своей смертью, но и вырастить из него достойного человека. Прошу… не вините ребенка… в грехах… его отца!

Мое сердце трепыхалось от собственной речи — настолько мощной она была, раз поразила меня самого. Я радовался, что выбрал правильную нить и потянул за нее: разумеется, она не ненавидела свое дитя, поскольку математически это наполовину ее кровь. Более того, она любила его, подобно всякой будущей матери, ведь вместо медицинской операции решилась умереть вместе с ним. Лишь услышав от меня мысли, какие она боялась признать, она их приняла. Глаза впились в меня с небывалой пристальностью, в них блестели слезы. Ее тело дрожало, наполняясь желанием жить, и моему счастью не было конца, ведь худшее, как я думал, теперь позади. Я протянул ладонь, как и она минутами ранее, но с обратным значением: предложение жизни, — а когда мы сблизились на достаточное расстояние, робкая тонкая рука потянулась навстречу моей. Между нашими пальцами оставался крохотный зазор. Никто из нас не смотрел вниз, на трещины моста. Все случилось с такой скоростью, что я не успел ничего предпринять…

Крупный кусок камня откололся под ее весом. Она инстинктивно ухватилась за меня, как за ближайшую опору, и потянула вниз — благо я сумел вцепиться в нижнюю балку перил. Мы повисли на чудовищной высоте в сорок метров. Мое тело буквально разрывалось, и даже дышать было нелегко. В таком положении я не мог подтянуть ни ее, ни себя. О как же я стонал от боли: с одной стороны, край моста впивался в руку, которая дрожала и стремительно немела, с другой, вес этой женщины множился силой притяжения. В подобной почти безвыходной ситуации, когда моим силам оставалось не более минуты, я вдруг подумал: может, сама судьба велит нам сделать это и стоит просто разжать ладонь… Я посмотрел вниз, на эту женщину — сколько же страха было в ее глазах, умолявших меня о спасении, сколько силы в женской хватке!.. И отбросив дьявольскую идею, я потратил все силы и остаток воздуха, чтобы крикнуть так громко, насколько может человек.

Волшебным образом, точно мы были частью пьесы, над нами появился мужчина, а мигом позже напротив замер автомобиль. Именно в тот момент, когда мы нуждались в помощи больше всего! Вначале три крепкие мужские руки приподняли меня, пока я не оперся коленом о тот же сыпучий край моста, и уже вместе мы направили силы на эту женщину. Как только ее переправили через ограду, я выдохнул и сам перелез на безопасную сторону. Меня охватило потрясение — я с трудом помню и лица этих славных людей, и то, что было до того, как те ушли. Кажется, я протянул дрожащей рукой купюры в качестве благодарности, но, как выяснилось, портмоне ничуть не опустело. Один из них встряхнул меня за плечи и предложил вызвать помощь. Возможность попасть в психиатрическую больницу страшила меня, и я, должно быть, убедил их, что мы лишь хотели сделать красивые фотографии… Наконец нас оставили одних, прижавшихся спинами к холодным перилам и тяжело дышавших. Мы жадно поглощали литры воздуха, словно он мог кончиться в любой момент. Действительно не было ничего прекраснее на свете, чем дышать рядом с этой женщиной, зная, что она тоже дышит. И все же какая ирония: два человека, которые задумали убить себя, безмерно радовались спасению.

Если на меня это подействовало в какой-то степени ободрительно, бедняжка слишком многое уж перенесла в последнее время. Она прижалась ко мне, спрятав лицо в складках куртки, крепко стиснула плечо и зарыдала, нисколько не сдерживаясь: стонала, кричала, тряслась всем телом. Мне оставалось лишь дать ей выплеснуть накопленные страдания в слезах.

— Спасибо, — прошептала женщина, когда чувства стихли, и вмиг отстранилась, поднялась. Она направилась по мосту, прихрамывая на босую ногу, но, кроме того, так устойчиво и гордо, точно не было той минутной слабости.

С каждым шагом ступня пачкалась об асфальт. Между тем после наших объятий сильнее ощущалась прохлада осеннего вечера. Я отчего-то всмотрелся в ее силуэт и крикнул, когда она уже отошла на пару десятков шагов:

— Вы куда?

— Домой. Мне… нужно все обдумать. А еще горячий душ и чистая постель.

— Но вы же в одной туфле.

— Ты прав.

Странно это говорить, но я предугадал следующее безумное действие: она сняла вторую туфлю и бросила ее, подобно снаряду, вдаль реки. Это было так эксцентрично, что под стать этой женщине — да и в какой-то мере единственно разумно, ведь без пары обувь в любом случае непригодна. Однако никто и представить не мог, что после этого она примется за платье! Начнет не просто снимать его, а рвать на себе, словно высвобождаясь из бледного паучьего кокона. Я удивленно вскочил и поспешил к ней.

— Постойте, что вы…

— Ненавижу это уродское платье! — кричала она, разрывая шов сбоку. — И эти проклятые туфли! Это все было… в тот вечер.

— Нельзя же…

— Что, быть голой? И что с того? Чего мне теперь бояться? Самое худшее уже случилось, а я больше ни секунды не хочу оставаться в этом!

Пока я оттачивал какую-то мысль и силился оформить ее в слова, она обнажила часть бюстгальтера, и мне пришлось по-солдатски вмиг развернуться. Вдруг резкий треск — и стало поздно для убеждений: платье с тихим шорохом спало на асфальт. Не было иного выхода, кроме как предложить свою куртку.

— Я имел в виду не только наготу, но и холод! Молю вас, примите это и решите обе неприятности разом, — говорил я, приближаясь к ней спиной.

Она затихла в нерешительности; на миг я засомневался, здесь ли она или, быть может, уже удалилась, но продолжал держать куртку на вытянутой руке. Нежные пальцы ненароком коснулись моих и медленно приняли одежду.

— Ну и вкусы у тебя… Я похожа на серую мышь, которая прогрызла дыру в мешке, съела все зерно и застряла в нем!

Впервые за время нашего знакомства я услышал ее смех, тогда еще краткий, но мощный, исходящий из глубины повеселевшей души. Меня тоже позабавило крайне точное сравнение: куртка была несколько велика даже мне, а на ней, ввиду разницы в росте и размере, смотрелась, как древнегреческий хитон, почти достигая коленей. Главное, что вещь справлялась со своим предназначением. Собрав лохмотья в кучу, она направилась к перилам и без доли раздумий бросила обрывки ткани на милость течению.

— Вам стоит вызвать такси.

— Как видишь, у меня с собой ни телефона, ни денег… А от тебя (предвижу предложение) я этого не приму — ты и так многое сделал для меня.

— Но я хочу… нет, я настаиваю! Я не позволю вам ходить по улице босиком.

— Что ж, такси все равно не приедет на мост и какое-то время придется идти так. Если у тебя, конечно, нет других идей. Твои туфли точно не подойдут, даже не пред…

Повинуясь игривому, эксцентричному, как и она сама, желанию, я неожиданно для нас обоих взял ее на руки. Признаться, я поступил скверно, не предупредив об этом, отчего она в искреннем страхе побледнела, точно мрамор, и стала отбиваться, требуя поставить ее на место. Не знаю, что за всплеск юности меня охватил, но впервые за день мне стало весело, и теперь уже своим смехом я заразил, а в чем-то и успокоил нас обоих. Я спросил, участвовала ли она в школьных спектаклях, где часто фигурировал подобный романтический жест (оказалось, она любила актерствовать), и предложил вжиться в роли. На краткий миг промелькнула искра сомнения, но тотчас же она преобразилась, нежно приобняла меня за шею и стала кокетливо поднимать и опускать ноги. Так, помолодев на треть возраста, представляя друг друга кавалером и его возлюбленной, мы одолели мост в одно счастливое мгновение.

В ближайшем парке мы разместились на скамье и долгое время обсуждали театр, совсем позабыв о такси. Оказалось, что она, как и я, ценила пьесы сильнее, чем нынешний голливудский сброд — в отличие от Фелиции: та посещала со мной театр без особого восхищения. Актеры, чудеса декораций, костюмов, грима, лирика и возвышенность — казалось, никто еще не понимал меня так полно! И как горько, что эта женщина предпочла сферу бизнеса искусству: мир лишился одной прекрасной актрисы! Лишь спустя час случилась минута тишины, когда рокот сверчков был единственным звуком. Я позвонил в службу заказа такси и быстро пожалел, что сократил наше время до десяти минут. Она опустила голову на спинку скамьи и рассматривала созвездия, проводя пальцем в воздухе, словно чертила их. Обычно я не доверяю кому-либо душевные переживания и подробности личной жизни, но тогда мне захотелось рассказать про сегодняшний день, несколько предыдущих и всю жизнь в целом — все о моей семье, нынешней и родственной.

После долгого монолога она призадумалась, беспорядочно двигая глазами, точно расставляла услышанное в воображении. Наконец взгляд обратился на меня: она сделала некий вывод.

— Ты любишь ее?

— Я… не знаю…

— Не хочу показаться грубой, но здесь возможны только два ответа: да или нет.

— Фелиция — прекрасная женщина, заботливая, покладистая, не обделенная и красотой… Я благодарен ей за все труды и пытаюсь отвечать на них материально, но… видимо, нет. Когда мы только познакомились, нас охватили чувства, а позже пелена сошла и обнаружилась жестокая правда: ей хотелось мужа в весьма поздние для женского брака годы, а мне, одинокому и никчемному, бизнес и средства ее отца… В высшей степени бесчестно, я знаю! Наверное, поэтому я неохотно желал… заводить ребенка.

— Но почему вы продолжаете так жить? Это же пытка для обоих!

— Если ты имеешь в виду развод, то от этого всем будет только хуже: и мне, и ей, и Виктиму… К тому же… я люблю Виктима. И он, и Фелиция уверены в обратном, но я просто… я не могу. Кто по собственной воле будет вести себя отрешенно с собственным сыном? Более всего хотел бы я быть одним из таких мерзавцев, которые даже не задумываются об этом. Одна мысль об отце… что все так же разрушится… все повторится… О лучше я буду холоден к нему, чем когда-нибудь уйду из семьи и он возненавидит меня еще сильнее!

— А кто-то говорил не винить детей…

— Что?.. За что мне винить Виктима? Он, в целом, непло…

— Себя.

Охваченный удивлением, я даже не услышал звук мотора, который заревел позади. Я понял это лишь по тому, что она побежала на носках к такси. И когда я шел к ней, когда платил водителю, проклиная за опоздание на восемь минут, а не на пятнадцать, — в голове полыхало одно это слово, затмевая все вокруг.

На заднем сидении опустилось окно, и женщина сказала:

— Ты не твой отец, и в твоих силах построить крепкую семью. С Фелицией или кем-то еще. Ой, это прозвучало нехорошо… Не важно! Не перекладывай на себя поступок отца, а лучше попробуй сблизиться с семьей. Удачи тебе! — И назвала адрес, который память запечатлела так жадно, что я не вижу надобности его записывать.

Ее заражающая надеждой улыбка — последнее, что я видел, перед тем как машина завернула на перекрестке и полностью скрылась из виду. Мне вновь стало тоскливо в своем одиночестве, и я закрыл глаза в тишине, вспоминая наш разговор — не вполне ясно, ради проведенных минут с этой прекрасной женщиной или же ради его смысла. Несмотря на тягостное окончание встречи, от нее осталось чудесное послевкусие. Мне нравилось дышать, нравилось видеть аллею в парке, звезды, луну, фонарь… О как давно я не чувствовал себя настолько прекрасно! Сколь же мало нужно для счастья: человек, который нас понимает. И эта незнакомка, чьего имени я так и не узнал, понимала меня более всех остальных.

Я направился по залитым фонарями улицам, воодушевленный на нечто, что сам еще не вполне осознавал. Ясно было одно: нам стоит все обсудить. Вопрос был в том, что я хочу донести и как это сделать понятнее. И по дороге домой, и следующие часы в ожидании Фелиции с Виктимом, я бесконечно размышлял и репетировал речь, словно готовясь к выступлению на сцене. Все труды оказались напрасны, едва снаружи зашипели шины автомобиля: мое сердце затрепетало в страхе, унося с каждым ударом заученные слова и точность мыслей. К тому времени камин в гостиной прогрел первый этаж, а сделанный чай на кухне давно остыл — они задержались на добрый, по моим представлениям, час. И вместе с тем привнесли внутрь что-то, что было редкостью в этом доме, а в таком количестве, может, и небывалостью: смех. Виктим говорил оживленно, едва успевая извергать поток радостных звуков, а Фелиция смеялась с его возбужденного высокого голоска. Я задержался в гостиной, поражаясь невидимой сцене, и, подхваченный всеобщим весельем, приготовился забыть все произошедшее и пригласить их на чай.

Каково же было мое удивление, когда от моего появления радость вмиг покинула лица моей семьи… Виктим вдруг сделался обыденно молчаливым, даже несколько напуганным и, опустив глаза, просеменил мимо меня на второй этаж. Я взглянул на Фелицию, но та не ответила мне взаимностью.

— И как это понимать?

— А что ты ждешь от него, когда прямо перед ним набросился с кулаками на человека?

— И в отместку ты настроила его против меня?

— Конечно, Питер, наш сын же робот — я просто нажала кнопку «боюсь своего отца». Именно так.

С первых слов мне показалось, что в ее интонации и движениях есть некая странность, которую я вначале принял за вечернюю усталость. Фелиция никогда не обладала завидной долей грации и изящества, но тогда и вовсе уперлась ладонью в шкаф и положила ступню на колено, пытаясь справиться с туфельной застежкой на лодыжке. Более минуты она потратила на это бесплодное занятие, после чего грубо сняла туфлю, едва не порвав тонкую полоску ткани.

— Ты пьяна… Повела нашего сына в кабак, а потом еще и напилась! Какой пример ты ему подаешь?

— Какая я ужасная мать… Прости меня, о эталон прекраснейшего отца! — Она молитвенно сложила ладони и манерно потрясла ими, сопровождая жест наигранной гримасой жалости. — Если ко мне больше нет претензий, я отча-аливаю в душ.

Ее походка была довольно устойчивой, но запах алкоголя ощущался на расстоянии, когда она прошла в нескольких шагах от меня. Я с раздражением наблюдал ее спокойный, отрешенный вид, и рассеянный взгляд, словно она вмиг позабыла о моем присутствии. Мне даже подумалось не тратить время на разговоры в таком ее состоянии, но усилием воли я погнал эту мысль прочь и твердо решил: не случится лучшей минуты, чем эта.

— Нам нужно поговорить.

Фелиция замерла на половине шага, так и не ступив на лестницу, после чего медленно обернулась.

— Ух ты, на моей памяти, ты никогда не предлагал этого. Удивил так удивил, я даже повременю с душем — умеешь заинтриговать, когда хочешь!

Отчего-то мы невольно выбрали гостиную, а не кухню. Я разместился на диване, задумчиво глядя на полыхающие поленья, а Фелиция — в правом от камина кресле, подобно моему отцу сутками ранее. Она поставила руку на подлокотник и опустила голову на ладонь, наблюдая за мной с некоторым недоверием. Это было невыносимо: кажется, что труднее всего признаться в любви, но подчас — в обратном. Поразительно, сколько всего мне хотелось выразить, но прозвучала лишь одна фраза, ужасающая в своей сухой сути:

— Я тебя не люблю…

— О, так вот, что ты решил мне подарить: искренность! Пожалуй, это и правда лучшая вещь. После самой любви, конечно… Что ты так смотришь на меня? — Она ничуть не изменилась в лице, словно я сказал нечто совершенно обыденное. — Или думаешь, это такая уж неожиданность — поверь, я-то прекрасно это чувствую, Питер. Все пятнадцать лет чувствовала.

Несмотря на насмешливый безразличный тон, она напряглась: тело выпрямилось и задрожало, как от легкого холода. Опущенный взгляд наполнился раздражением и тоской, а верхняя губа дернулась трижды в малозаметной судороге — подобные слова ранят всякую женщину.

— И где продолжение, раз уж ты сам заговорил об этом? Мне любопытно узнать почему. Я что, непривлекательна для тебя? У меня маленькая грудь или грубые черты лица? Может, я была с тобой недостаточно мила и заботлива? Или плохо готовлю, или…

— Не в этом дело, Фелиция…

— А в чем тогда? В чем, Питер? Может, тебе нравятся мужчины?

— Что ты такое говоришь!

— Зато это многое бы объяснило. По крайней мере, я бы поняла и не винила себя, что я какая-то не такая.

— Мне не нравишься ты! — прокричал я, чувствуя, что все глубже вонзаю нож в ее нежное сердце, и в такой же степени она, румяная от алкоголя, словно от кровопотери, бледнела.

Нужно было мгновение, чтобы объясниться, но разве легко сознаться в столь постыдном поступке? И Фелиция не стала ждать, перейдя в наступление:

— Уж не знаю, чем я тебе так не угодила… Мне кажется, я была примерной женой, насколько бы тяжело это ни было — я всегда и во всем поддерживала тебя, я отдала тебе свою жизнь и всю себя. Я делала все, что было в моих силах. Но знаешь… — она приостановилась, вытирая ростки слез, — это взаимно: я тоже тебя не люблю. Уже… Когда-то любила и была искренна в свадебной клятве. Но даже самая чистая любовь меркнет и, в конце концов, угасает, когда ты чувствуешь к себе равнодушие, холод, а порой и грубость. Изо дня в день на протяжении пятнадцати сраных лет!

Каждое новое слово снежным комом копило в ней чувства, которые вскоре хлынули со всей обезоруживающей мощью. Нет ужаснее сцены для мужчины, чем плачущая женщина — верно, это действует на глубинном уровне, ведь слезы сигнализируют о беде, а мы как защитники обязаны ее устранить. Однако горько мне стало вовсе не от того, что самый близкий человек согнулся, касаясь лбом коленей, и содрогался в приступе беспомощной тоски, а потому, что это не рождало во мне должных чувств. Но бурный поток отступил так же стремительно, как и явился, оставив за собой лишь разводы туши на лице.

— Знаешь, спасибо за этот день рождения. Я говорю без иронии — если бы не ты, ничего бы не случилось! Хотя это само по себе иронично: казалось, ты поступил плохо, когда забыл о нем, когда оставил меня наедине с тем чудовищем и когда прятался на работе, — но этим сделал только лучше. Впервые в жизни я провела свой праздник весело и счастливо: не крутилась по дому, чтобы приготовить стол и везде убраться, не мучилась с приглашением гостей, не делала вид, что именно в этот день у нас с тобой все хорошо, и провела его с единственным человеком, который по-настоящему любит меня…

— Этот-то музыкантишка? Да вы с ним едва знакомы!

Признаться, я всерьез испугался, когда после долгого, внимательного взгляда она неожиданно рассмеялась и целую минуту не могла успокоить себя.

— С Виктимом, Питер!.. И да, в компании интересных творческих людей тоже, спела вот на сцене, о чем всегда мечтала.

Мы вновь погрузились в неловкую тишину. Фелиция рассматривала ногти, ясно давая понять, что ей стал не интересен разговор. Этот жест навел меня на мысль, которая и без того витала на периферии сознания, но теперь вышла на первый план, захватив его.

— Что у вас… с этим… вы с ним… вы…

Ледяной стрелой ее взгляд, направленный исподлобья, пронзил меня — о сколько в нем было ненависти и презрения!

— Трахались? Ты это хотел сказать?

— Да… именно это! Чем еще вы могли заниматься весь вечер, будучи нетрезвыми?

Фелиция сцепила пальцы в замок и нервно застучала указательным, правая нога также отбивала этот неприятный ритм. Ее лицо менялось в неясных гримасах, между тем нисколько не покрасневшее, но главным было то, что она молчала — и это молчание, в сущности, все проясняло. С какой же бессовестной легкостью, отчего я вначале не поверил слуху, она ответила:

— А знаешь, ты прав… Он отвел меня в гримерку и начал целовать. В губы, шею, плечи, грудь — все ниже и ниже…

— Боже, как ты могла, Фелиция…

— А потом, — нарочно продолжала она, — он схватил меня за бедра, приподнял и посадил на столик и… и грубо вошел в меня, а я царапала ему спину и стонала от наслаждения…

— Замолчи! — взревел я, не в силах слышать столь отвратительных вещей.

— … о да, мы трахались, как животные, Питер! Весь вечер!

Я вскочил, охваченный гневом, и в одночасье оказался над ней. Дрожащая ладонь была взведена над ее головой, подобно курку револьвера, готовая справедливо обрушиться на нее. Возможно так и случилось бы, но она выглядела столь высокомерно, победоносно, точно не видела в этом ничего ужасного, и мне стало противно даже касаться ее. Удивительно, как одно слово — одно действие! — может напрочь изменить отношение к человеку: минутой ранее я считал нас связанными хотя бы узами брака, но теперь она стала ненавистна мне, уродлива, стала чужой. И даже тогда я чувствовал не боль, а скорее злость, будто некто принадлежащей мне вещью воспользовались.

— Что, ударишь меня? Давай — это будет самым близким контактом за последнее время… Лучше бы бил! Лучше чувствовать к себе ненависть, чем вообще ничего.

Рука дернулась в направлении коридора, и я крикнул:

— Вон! Вон из дома… женщина! Я не желаю и рядом стоять с той, кого… касались другие мужчины! Иди к своему любовнику!

И я переборол отвращение — схватил ее за локоть лишь для того, чтобы скорее выпроводить. Спустя несколько шагов Фелиция стряхнула мою руку.

— Пусти меня! Не думай, что я останусь здесь — мне противен ты и весь этот дом, ставший для меня клеткой. Ни я, ни Виктим не хотим жить с тобой, — сказала она на пороге, вновь надевая туфлю, затем громче: — Виктим, мы уходим!

— Нет уж! Мой сын будет ночевать дома, а не с кем попало и неизвестно где.

Вначале послышались гулкие шаги, а потом на середине лестницы показался и сам Виктим, переодетый уже в домашнее. Мы все стояли на одной линии, и я смотрел на каждого по очереди, ожидая действий с их стороны. У меня вдруг заболела голова от всего происходящего — я решил, что насильно не стану никого останавливать: кто хочет, пусть выметается ко всем чертям!

— Мам… Что происходит?..

— Впервые в жизни я соглашусь с тобой, Питер, — сказала она полушепотом, смягчив голос: — Виктим, мне нужно уйти, а ты побудь дома.

— Я с тобой, мам!.. Я…

— Нет, милый… Папа очень хочет провести с тобой день. А я приду завтра, и мы с тобой пойдем на концерт.

Виктим выглядел, точно мученик, но безмолвно побежал наверх и скрылся в своей комнате: выбора у него все равно не было.

— И правда, Питер, пообщайся с сыном хоть раз в жизни. Проведи с ним вечер, встань пораньше и приготовь завтрак, а потом помоги с уроками на понедельник. И не забудь поздравить с детским днем… Побудь ему отцом — как жаль, что ты так редко вспоминаешь об этом!

Накинув пальто, Фелиция замерла на пороге и в последний миг обернулась.

— Все кончено, Питер… Кончилось в ту секунду, когда ты посмел даже заикнуться, что я тебе изменила. Брак строится на любви и доверии. У тебя нет ко мне ни первого, ни второго… Знаешь, сколько раз я фантазировала о мужчине, который полюбил бы меня и на словах, и в постели. Который хотел бы меня, а не делал это как какую-то мерзкую обязанность. И я пыталась понять, почему ты так упорно не любишь нас, пыталась предложить выход. Но теперь мне уже на все плевать — это твои проблемы и, если ты не хочешь их решать, никто не поможет…

Она схватила свою сумку с комода и долго искала в ней телефон.

— Он был неравнодушен ко мне с момента их переезда с сестрой. То за солью зайдет, то узнать что-то о нашем районе — это было и правда соблазнительно, но мне пришлось, наверное, даже слишком грубо, напомнить ему как-то раз, что я замужем. Мысли мыслями, но я никогда бы не завела отношения за твоей спиной. И сегодня я выпила недостаточно, чтобы забыть о чести и совести… Хотя иногда я задумываюсь: что мне с этой праведности? Я всегда надеялась, что когда-нибудь у нас все наладится, что вот-вот чудесным образом все разрешится. Какая я идиотка! Утром меня спас мужчина, которому я отказала… а узнав о моем дне рождения, этот мужчина сделал мне небольшой подарок — мелочь, которой ты даже не удостоился! Так что мне и правда стоит пойти к человеку, который за день дал мне больше любви и тепла, чем ты за всю нашу совместную жизнь.

Будучи с полными глазами слез, Фелиция вновь не справлялась с туфлей и с яростью кинула ее на пол, выбежав босиком. Я бросился за ней на крыльцо и кричал вслед, чтобы она обулась, — разумеется, я был зол на нее, но лишь истинный тиран позволит женщине ходить по улице босиком! И все же она предпочла испачкаться, пораниться, лишь бы ни на минуту не оставаться со мной, и едва ли не со скоростью лани ударяла пятки о плитку. Казалось, ссора должна была оставить неприятные впечатления, но отчего же я вдруг почувствовал неимоверную легкость? Словно я всегда понимал, что это должно было случиться, и этот груз подсознательно давил на меня — что ж, теперь она свободна, и, быть может, так будет лучше для всех.

Впрочем, если с Фелицией все решено, ведь у нее появился другой мужчина — я вижу это крайне ясно, как бы она ни пыталась это отрицать! — с сыном у меня есть шанс наладить отношения… Более всего в жизни мне не хотелось повторить судьбу своего отца, но она все равно начала настигать меня: наша семья так или иначе разрушена окончательно.

29.09.199 X г., 06:19 PM

Улицы Центральной части города

Папка с моими данными и письмо лежали на полу рядом с мисс Тоналтан. Я думаю, миссис Веритас предупредила их о моем приходе, раз только мое досье было взято из архива. Она смотрела мои рисунки, учебные достижения, копию о зачислении в полицейскую академию. Дверь распахнулась, папка выпала из рук… Я опустил веки, подошел к Майе за тем же. Все, на что был способен.

Кто-то коснулся плеча — Кэрол, сзади нее Фил. Девочка плакала, одной рукой прикрывая рот, а вторую держа на животе. Я был в состоянии шока, и только одна мысль придала сил: нужно вызвать ей скорую.

Слова давались тяжело, путались, но кое-как объяснил медикам. Звонок в полицию вышел хуже: я смог произнести только имя, адрес и код, обозначающий похищения. Полиция приехала через 6 минут, скорая — через 10. Я вкратце доложил о случившемся, сказал, что сам напишу рапорт. Никто не возражал, не задавал вопросов, все, кто хотел, знали о моем происхождении… Медбратья посадили детей в машину: Кэрол на осмотр врачом и наложение швов, а Фила для разговора с психологом. Что дальше? Их дома больше нет, а вся семья убита. Наверное, пробудут 1–2 дня в больнице, и переведут в другой приют.

Я вернулся к машине, вспомнил про письмо в кармане. Долго не хотел вскрывать, понимая, от кого оно — бумага пожелтела за 37 лет…

«Меня зовут Анджела Коммондэй, я родилась в интеллигентной семье учительницы и банкира и вскоре пошла по стопам матери; мой муж, Абрахам Коммондэй, путешественник, который спас множество невиновных душ. Долгое время я посвящала жизнь помощи детям, но все сложилось так, что мне выпал другой способ. Опасный и, в конце концов, погубивший нас так или иначе.

Мой милый Алек (о как я надеюсь, что тебя назвали именно так!), мой сыночек… Я пишу это лишь для того, чтобы ты знал: твои родители — честные, порядочные люди — безмерно любят тебя. Любят настолько, что приняли решение отгородить от этого бремени — без сомнений, тебе передался мягкосердный дух Абрахама, и ты продолжил бы наше дело. Мы всегда хотели завести ребенка, хотели уйти от всего и всех на край света и жить тихой мирной жизнью. И все же существует слово долг. Не перед человеком, не перед обществом, даже не перед Господом Богом. Долг перед самим собой. Несколько дней ожидания, перед тем как тебя заберут в приют, были пыткой, и каждое слово в этом письме дается мне через боль и слезы. Я тщетно утешаю себя мыслью, что мы делаем это во благо: так ты не узнаешь ужасающей правды мира и построишь нормальную жизнь. Успокаиваю себя и тем, что Медина Веритас прекрасная женщина, я уверена: она позаботится о тебе в первые годы жизни в приюте, заменит меня…

Горько мне от самой возможности, что ты когда-нибудь прочитаешь это письмо. Я поручу отдать его лишь в том случае, если ты сам обо всем узнаешь или будешь очень близок к этому… Значит наши с Абрахамом труды, все наши мучения были напрасны. Больше всего на свете я мечтаю узнать, каким ты вырос, как выглядишь сейчас (ты неокрепший юноша или статный мужчина, или уже седовласый старик), как звучит твой голос и похож ли он на отцовский, есть ли у тебя женщина, ребенок, любишь ли ты их, не погряз ли в пороках общества, задумываешься ли иногда о своих родителях, не ненавидишь ли нас… Как бы там ни было, мы любим тебя, сынок. И надеемся, что, узнав все, ты нас поймешь.

А. и А. Коммондэй,

твои мама и папа»

Скорость под 120 км/ч на трассе. Чтобы не думать: не за рулем, не здесь, не сейчас…

Я оставил машину на парковке офиса и бродил по центральным улицам, не замечая никого и ничего вокруг. Ходьба помогает думать. Взгляд на серый асфальт — монотонный, не отвлекает от мыслей. Их было много. Необычно: я не делал вывод, а пытался его принять. Факты, с которыми невозможно спорить, отторгались в уме, как донорский орган… Монстры существуют. Именно они похищают детей. Но что они такое? Результат генной инженерии? Существа из… другого мира? Призраки, вампиры, оборотни, демоны — ЧТО из того, что еще 3 часа назад было невозможным?! Откуда они появляются? Как? И как похищают детей? Куда… Замкнутый круг. Как с этим связан Мэд Кэптив? Почему оно не убило меня в подвале? Другой момент: почему родители отдали меня в приют? Что за опасная работа… Пилоты? Военные? Иностранные агенты? Интересно, живы ли…

Хаос в голове. Весь мир вдруг вывернулся наизнанку, и представление о нем рушилось.

Я глубоко вдохнул, вынырнув из размышлений. Серьезно в этот раз: на часах 8:45 РM. Как щелчок выключателя. Вокруг темнота. Я никогда не боялся ее, но сейчас все тело дрожало… Куда идти? Бар не вариант — я хочу побыть в одиночестве. Домой тоже, не могу психологически. Бежать, пока что просто бежать…

Офис полиции, первый этаж. Здесь можно укрыться и переждать приступ паники. Я тяжело дышу, лицо покрыто по́том. Дежурные офицеры поглядывают на меня, обсуждают, пока я иду к кабинету. Знают о пропаже Алисии и последствиях прошедшей ночи… Плевать на них. Они не понимают. Никто и представить не может, что я видел! Навязчивое желание рассказать всем. Интересно будет выглядеть: дочь похищена, я отстранен от дела, а теперь разговоры о монстрах. Прямой путь в психбольницу.

Я вошел в кабинет и прижался к холодной двери. Услышал самодовольный голос Энвилла в холле — судя по интонации, что-то необычное. Поймал кого-то? Я вызвал Первого, приказал разведать обстановку и доложить. Парень украл велосипед, который нашли рядом с местом похищения, потом пробрался на частную собственность и пытался украсть мальчика 11 лет… Это кажется нелепым после всего. Я уже не уверен, что Мэд Кэптив — человек, а может ли в этом быть замешан какой-то парень? Я составил рапорт на него: хищение чужого имущества, штраф в определенном размере. Сказал Первому отнести это Роучу.

Холл. Подвал. Комната допроса. У меня есть 7-10 минут, чтобы опросить его и вынести вердикт.

Это шутка? Будто я попал на вступительный экзамен в полицейской академии… Эмоции яркие, искренние — несправедливость, возмущение. Преступники сдержаны на допросе, когда понимают свое положение. Здесь все просто и по-детски наивно. Так не выглядит человек, которого поймали с поличным. Так не выглядит маньяк… Я слушал избирательно, но история звучала емко, складно, а ложь обычно наполняют деталями и рано или поздно сбиваются. Что-то все равно недоговаривает, но бо́льшая часть — правда. Быстрая речь, жестикуляция даже в наручниках, слабый акцент от волнения. Отвлекает? Нет, скорее особенность национальности: итальянец. Его зовут Армани Коллин, работает на фабрике «Тедди’с Хоум». Опять игрушки… В пальто вместе с диктофоном был брелок с плюшевым медведем их фирмы. Алисия положила? Странно другое: миссис Веритас советовала семье купить игрушку, и они были прикреплены к швабрам Рауля и Винсента. Что за связь с монстрами?

Сначала отказывался сотрудничать, но объяснение его положения подействовало. Мне без разницы: я мог пойти к миссис Веритас, а потом, если нужно, к начальнику фабрики. Но вытащить его нужно хотя бы ради правосудия. Я позвонил Роучу с просьбой подписать рапорт и освободил парня.

Шестое чувство у Энвилла развито лучше интеллекта. Он увидел нас в коридоре нулевого этажа, обескураженно держа руку на кобуре. Я все объяснил, уличил его в некомпетентности. Навевает воспоминания об академии: он завидовал, потому что я был лучшим, пытался обойти и подставлял. Из него вышел бы неплохой детектив, если бы думал не обо мне, а о себе. Ничего не изменилось: переход на личности — парирую. Я знал, что он не решится на драку, поэтому мы спокойно вышли на парковку… Не сомневался, что он будет преследовать нас. Пришлось поиграть в салки, вдавив педаль газа: держать дистанцию, срезать углы на поворотах, ехать зигзагом по смежным улицам и закончить все петлей, оказавшись сзади… Армани попросил проехать на конкретный адрес. Что-то важное для него, выглядел тревожно. Я бегло просмотрел его личное дело, когда писал рапорт: не видел там этого адреса. Ехать на фабрику в ближайшие полчаса все равно нежелательно из-за Энвилла, поэтому я согласился.

Мы подъехали в квартал с многоэтажными домами. Армани бледнел по мере приближения к подъезду, не сразу выбрался из салона и шел ко входу медленно, будто на раскаяние в преступлении… Его не было 12 минут. Этого хватило, чтобы еще больше изменить его: взгляд внутрь себя, отсутствие эмоций, молчание и неподвижность. Шок субъективно такой же, как у меня в приюте.

Сначала я не хотел вмешиваться, но его внешний вид невольно вызывал жалость. И вопросы.

— Рассказывай.

— А? А… да все в порядке — просто моя девушка беременна. А так, в целом, в общем, в масштабах Вселенной, ничего особенного.

На скамье детской площадки сидела женщина с коляской, напевая колыбельную младенцу на руках. Парень тоже заметил это, задержал взгляд, но вдруг сморщился и раздраженно отвернулся через 5 секунд.

— Судя по всему: а) ты узнал об этом только сейчас; б) это было не запланировано; и в) новость не радостная для тебя.

— Как проницательно!.. Да я уже понял, что тебе не за красивые глаза платят в полиции!

Неуважение и сарказм — те 2 качества, которые я ненавижу больше всего. Прощаю, учитывая острый стресс. Глубокий вдох и выдох после срыва. Локти на коленях, голова опущена на переднюю панель салона.

— И ты не знаешь, что делать? — сказал я.

— Слушай, я планировал ребенка, если не никогда, то хотя бы лет в сорок. Кто вообще хочет этого в двадцать четыре?

— Моя дочь родилась, когда нам с женой было 22. Она любила сидеть с маленькими детьми, всегда мечтала о своем. Я тоже был не против.

— Ага, одна поправочка: ты уже работал в полиции, получал кучу денег и мог обеспечить их, а там, небось, и родители скинулись на отдельный домик в центре города. Если так, то я готов хоть сейчас бросить все и остепениться, знаешь ли. Но не когда ты неудачник, которого выгнали из университета, работаешь за гроши на фабрике игрушек и еле сводишь с девушкой концы с концами. А, и еще ты в чужой стране, где у тебя нет абсолютно ничего своего, буквально. Куда тут еще ребенок!

— Я был в похожем положении. Да, после окончания академии мне предоставили собственный дом, но ничего больше. Я работал в полиции 3-й год. Думаешь, офицеры много получают? Нет. И нам никто не помогал: мы с женой оба выходцы из приюта, оба без ничего за плечами, как ты говоришь.

— Тогда аж интересно, как вы вообще выжили — что за история такая аля эти грязи-князи, я думал, такие только в дешевых фильмах бывает.

Не люблю говорить о Марине с кем-то малознакомым… Но я успешно сбил его с концентрации на себе. Нужно было продолжать и дать пару советов по возможности.

— Я и Марина выросли в разных приютах, и ее жизнь сложилась хуже моей. Я арестовал ее на ночном дежурстве, когда патрулировал город. Она воровала еду, клялась, что голодна и отдаст все, когда разбогатеет. Звучало, как наивная попытка обмануть. Я тоже так думал, но, обыскав ее, нашел карманный блокнот со списком «долгов»: закусочные, магазины одежды, супермаркеты… 36 пунктов, напротив каждого значилась стоимость украденного. Кто мог представить, что она говорила правду. Это удивило меня. Тем, что не было похоже на типичных воров. Ни на что, увиденное раньше. Это было иррационально… И этим она привлекла меня. Я должен был провести ее в участок, но вместо этого отвез домой. Накормил и позволил остаться до утра, пока не вернусь с дежурства. Одновременно проверка: она могла украсть все ценное и сбежать. Но приготовила завтрак и долго благодарила за все, что я сделал для нее. Я сказал, что она может пожить у меня, пока не найдет работу… Мы сближались, и я понял, что не встречу женщину лучше, чем она. Через 2 года мы заключили брак. Чуть позже узнали, что у нас будет ребенок.

— Что-то ты не шибко радостно говоришь обо всем этом.

— Потому что она погибла, когда нашей дочери было 5.

Армани смутился, собрался извиниться, поэтому я заговорил первым:

— Мы планировали стать родителями. У нас были скопленные средства, желание, а у Марины даже небольшой опыт ухода за детьми, но это не помогло. Памперсы, детское питание, игрушки, одежда, коляски, доктора, бессонные ночи…

— Ты меня сейчас отговариваешь, что ли…

— Я говорю это к тому, что к ребенку нельзя подготовиться. Ни в 22, ни в 27, ни в 40. Всегда будет чего-то не хватать: сил, средств, опыта. Это просто нужно прожить. Вместе. Мы справились не потому что подготовились, а потому что были друг у друга. Делили все трудности на 2.

— Ух ты, я и не думал, что ты такой романтик — аж приторно зву…

— Ты хочешь быть с ней?! — перебил я, повысив голос: он начал раздражать.

— Да, тысячу раз — да!

— Тогда 2 варианта: аборт или отцовство.

— Аборт?! Нет уж, ни за что!.. Я не вынесу и мысли, чтобы у Оли… копались там… все изрезали… А дите? Это ж настоящее убийство!.. А если потом все-таки захотим и не получится? А если…

— Значит, второе… Но ты боишься, что не сможешь обеспечить ее и будущего ребенка. Что нужно сделать для этого?

— Ограбить банк, а лучше два, на всякий случай… Знаешь, я понимаю, что можно найти кучу работ, сутками не появляться дома, видеться только на выходных, зато приносить чемодан денег. Перспектива так себе, на троечку, причем с натяжкой. Я не готов к такому!

Я вздохнул, застучав пальцами по рулю. Мало кто любит, когда ему читают нотации, но он нуждался в наставлении. Понятно, что каждый должен получить свой опыт. Набить себе шишки. Но я надеюсь, что после нашего разговора это будет не шрам, а царапина.

— Ты хочешь получить все, не отдав ничего взамен. Быть с девушкой, оставить ребенка и не работать: физически и над собой… Так не бывает. Прими это и сделай взрослый, осознанный выбор.

Он не ответил, просто отвернулся, оперев голову о стекло. Лицо в отражении: эмоции сгладились, взгляд пространный. Задумался. Я повернул ключ зажигания и взглянул на детскую площадку. Женщина улыбалась, покачивая спящего на руках младенца. Колыбельная закончилась, тишина.

Мы ехали в «Тедди’с Хоум» молча. Я пытался думать, как Энвилл, учитывая, что ему известно. Он знает 4 места: бывшая комната общежития, фабрика игрушек, мой дом и тот, где поймал Армани. Первое глупо даже для него. Второе не так очевидно, если не быть осведомленным об игрушках. Скорее всего, направился ко мне, а потом к Фирданам. Зависит от того, действительно ли считает парня замешанным в этом деле. Теперь точно да, потому что я проявил к нему интерес. Прошло 37 минут. За это время он мог осмотреть все адреса, но лучше всего будет оставить машину на 5–6 улиц выше фабрики и пройти пешком.

Я держался тени, осматривая периметр из-за угла ближайшего здания. Ни машин, ни прохожих. Чисто. Армани писал СМС, раздражая щелчками кнопок всю дорогу. Продолжил, даже когда шел за мной по улице: стирал текст, печатал заново, играл мышцами лица и качал головой. Конечный вариант, видимо, не удовлетворил его — он перечитал, импульсивно удалил написанное и пролез за мной под шлагбаумом фабрики. Я шел быстрее него, нервничая от нетерпения. Не осматривал ничего: устал, — и не предполагал: бессмысленно, сейчас узнаю все наверняка.

Вздрогнул, рефлекторно принял защитную стойку, когда скрипнула дверь будки охранника. Мужчина вышел на свет лампы над входом, и я рассмотрел черты его внешности. Монголоидная раса: смуглая кожа, рост ниже среднего, узкий разрез глаз с эпикантусом, черные волосы… Квадратное лицо покрыто морщинами, возрастные складки образуют бугры. Кожа сильнее всего изменяется с возрастом, но, если верить геронтологии, ему, как минимум, 90 лет. Волосы сохранились, не поседели. Краска или генетика? Он встал напротив нас, держа руки за спиной, и по-детски перемещался с пятки на носок, разминал суставы пальцев. Это несоответствие внешности, лет и сил было и у миссис Веритас.

— Здравствуйте, я…

— Простите, но мне известно, кто вы, мистер Рей, и я благодарен судьбе за честь познакомиться с вами лично, — сказал он. Рычащий восточный акцент режет слух. — Не буду скрывать, что мы ожидали вас одного, как удивительно, что мистер Коллин также здесь — это прекрасное совпадение более всего похоже на предназначение! — Он повернул голову и прошептал для себя: — Кто знает, кто знает…

Запах крепкого кофе чувствовался на расстоянии. Причина его энергичности? Глаза почти не видны: слишком узкий разрез и улыбка с прищуром. Похоже, искренняя.

— Предвосхищаю следующий вопрос и заблаговременно отвечу: я лишь слежу за порядком в нашей цитадели детских надежд… Я, конечно, способен раскрыть вам все наши тайны, но не стану лишать Бенедикта Савву этого удовольствия.

— Как мне к вам обращаться?

— Мое имя вам знать нет необходимости. Не поймите меня превратно — просто оно слишком необычное для вашей местности. К тому же, поберегите силы: сегодня вам предстоит узнать непомерно огромное количество информации, и не просто узнать, а запомнить и, как любят выражаться, переварить, усвоить. Пройдемте, я отведу вас к Бенедикту Савве.

Многословная литературная речь. Не определить сразу: хитрость или особенность. Что-то слишком много у него особенностей… И подозрительно, что отказался называть имя. Любое, даже выдуманное. Что страннее, они ждали меня, подготовились. Я вопросительно посмотрел на Армани, он пожал плечами, удивленный не меньше меня. Я все еще не знаю, союзники они или враги — нельзя терять бдительность.

Тишина, темнота и прохлада в рабочем цеху. Охранник включил свет, и я увидел конвейер по производству игрушек: двухъярусный автоматический механизм высотой около 6 метров. Выглядит дорого, но требует меньше персонала и больше творческого труда, чем физического. Мы подошли к лестнице, ведущей на второй этаж — 10 ступеней, поворот на 90 градусов, дверь кабинета. Армани пошел за мужчиной не задумываясь. Ничего подозрительного не было, но узкое пространство в незнакомом месте нервировало. Я замер у подножья лестницы, инстинктивно держа руку на кобуре.

— Не пугайтесь, мистер Рей. Прошу прощения, я вовсе не подумал о том, что вы сталкивались с самыми разными ужасами человеческого гения и подобные ситуации вполне оправдано вызывают у вас бурю опасений. Могу лишь пообещать: это не ловушка, и дверь за вами не закроется, а из стен не прыснет удушающий газ — в конце концов, я ведь иду впереди.

Я чувствовал, что другого выхода все равно нет. Только пойти за ним.

Кабинет освещался одной настольной лампой. Стол освобожден от канцелярии и папок с документами, которые были перемещены на ряд стульев в углу. Мужчина в пиджаке не заметил открытия двери, погруженный в мысли. Пустая чашка в руке — запах влажной кофейной гущи концентрировался в узком пространстве комнаты. Свободные чашка и стул напротив были, видимо, для меня. Электрический чайник уже не дымился, рядом стояла пачка чая и тарелка с пончиками, эклерами и конфетами. Увидев все это, Армани потер ладони и обогнал охранника. Он занял единственное место, набросившись на еду, будто не ел сутки. У меня рефлекторно заурчало в животе.

— Ох, Армани, и ты здесь! — встрепенулся мужчина, выйдя из размышлений, добавил взволнованно, рассеянно: — Что же это… Как же… Подождите минуту: я непременно найду еще один стул.

— Я постою, — сказал я, чтобы не тратить время.

— Нет-нет! Так быть не должно, ни в коем случае…

Он пошел к ряду стульев, суетно переложил папки с одного на другие. Я обратил внимание на книжный шкаф в другом углу комнаты. Прочитал названия некоторых томов: мифы, легенды, эпос и бестиарии народов мира. Необычная тематика, учитывая то, что я видел… Слишком много мебели. Старый широкий диван сбоку от входа, скомканный плед на нем. Есть и платяной шкаф, хотя достаточно крючка или напольной вешалки. Ночует здесь? Я осмотрел директора фабрики, когда он ставил стул передо мной. Не такой старый, как охранник, выглядит на 55. Тоже энергичный, ловкий. Купил чай и сладкое, беспокоится об удобстве. Хочет угодить? Чтобы мы согласились на что-то?

Охранник ушел, и мы остались втроем. Справа Армани, заталкивает в рот 3-й пончик. Слева мужчина, стучит ногтями по керамике, поглядывая на нас. Чем-то напоминает лектора, который не знает, насколько углубленно начать рассказывать тему.

— Бенедикт Савва, верно?

— Да, да… Мне правда трудно начать, поскольку я еще никогда не посвящал людей в тайны нашего дела. Что ж, вначале мне стоит представиться: Бенедикт Савва, действующий начальник фабрики игрушек «Тедди’с Хоум» и человек, ответственный за сохранность детей в этом городе.

Записная книга в руке, раскрыта на последней странице.

— Прежде всего я вынужден спросить: никто не…

— А мофно фяфю? — перебил Армани, не выговаривая половины букв с набитым ртом.

— Да-да, конечно, я поставлю чайник… Только впредь, Армани, не мог бы ты не прерывать меня, пока я сам того не позволю путем паузы или вопроса. Итак, никто из вас не сомневается в том, что мы имеем дело с весьма странными явлениями? — Он посмотрел на нас по очереди. Мы не знали, что сказать. — Что ж, сочту отсутствие возражений за неуверенное согласие и, в таком случае, продолжу.

Настольная лампа освещала центр стола. Бенедикт Савва повернул плафон с гибким держателем в свою сторону и достал футляр с очками из ящика стола. Толстые широкие линзы увеличивают глаза, делая их по-птичьи округлыми. Быстрый взгляд в записную книгу, сверху-вниз, будто по списку. Он откинулся на спинку стула, снял очки — привычка стучать дужкой по зубам.

— Тайна в том, господа, что детей похищали с незапамятных времен, а возможно, с самого момента зарождения нас как вида на этой планете. Мне крайне любопытно, как воспринимали положение вещей первобытные люди, однако опустим этот туманный период человечества, о каком нам известно лишь по наскальной живописи. Начнем с Древнего мира, раннего Средневековья — времен, которое намного более ассоциируются с зарождением и развитием цивилизации. Вначале мистические вещи присваивали богам, затем нечистой силе и диким животным. Ведь в фольклоре каждого народа есть существа, похищающие детей, а также присказки о том, что по ночам приходит серый волк. [1]Вскоре люди поняли, что печальные случаи ничуть не походят на растерзания животными, а обереги против демонов бессильны, и стали подозревать чужаков, недругов и даже соседей. В частности, девушек… Это, господа, не что иное, как истоки легенд о ведьмах и колдунах — о какое печальное время, когда во всех грехах обвиняли женщин и ученых! К счастью, человечество неминуемо эволюционирует, и, несмотря на гонения, эпоха Возрождения подарила миру росток науки, таких людей, как Леонардо да Винчи, Рене Декарт, Николай Коперник — людей, которые занимались вопросами физики, человеческого бытия и нашей планеты как объекта в системе космоса. Тех, кто впервые глобально задумались о тайнах вселенной и о существовании множества других миров…

Сработал выключатель чайника. Армани налил себе кипяток, сделал глоток и застонал от боли. Бенедикт Савва спокойно ждал, пока он закончит.

— Простите, простите — вы, полагаю, не разделяете моего восторга, но меня крайне захватывает история нашего дела, а также сам факт, что вот уже более шести столетий в него вносят вклад многие известные люди: от ученых в области физики, химии и астрономии до поэтов, писателей и, конечно же, психологов и педагогов. Гениальнейшие люди всех стран мира сплотились, чтобы защитить самое дорогое: семью. Это воистину будоражит мое сознание, господа!

История, легенды, ученые? Я ожидал услышать другое. Не зная, о чем он говорит, трудно представить, что это имеет значение. Но речь искренняя, он даже прослезился от гордости. Я решил дослушать и не задавать вопросы раньше времени.

— Мы называем их кошмарами… По разным причинам: во-первых, чаще всего эти существа появляются во время сна, то есть ночью, хотя и бывали случаи дневных похищений; во-вторых, они выглядят, откровенно говоря, пренеприятнейше; и в-третьих, это в переносном смысле действительно кошмар: для детей, для нас с вами, настоящих или будущих родителей, и в перспективе для всего человечества… Итак, кто-нибудь из вас уже видел их?

— Не знаю, как там насчет монстров — я видел только какого-то психа, у которого руки и ноги выламываются, как в фильмах про экзорцистов!

— Ты, полагаю, имеешь в виду Мэда Кэптива, пациента психиатрической клиники. Это несколько иное, о чем мы обязательно позже еще поговорим… Может, вы, мистер Рей?

— Видел.

Пристальный взгляд на меня, оценка. Стукнул дужкой очков 7 раз и сказал:

— Как вам показалось, на что это было похоже, если сравнить с чем-нибудь привычным, с животным, например.

— Не знаю. Я помню вытянутое тело, множество конечностей… Наверное, насекомое или паук.

Армани раскрывал конфету с раздражающим шелестом. Остановился и вскрикнул:

— Паук?! Спасибо, конечно, за пирожные, накормили, но я пошел…

— Знаете, меня всегда смущало это сравнение, ведь у пауков, как известно, четыре пары конечностей, у насекомых — три, а у этих существ многим более. Исходя из этого, точнее их описывает термин многоножка.

— Многоножка!.. Еще лучше, черт побер-р-ри! — Он вздрогнул всем телом. — Ладно, я согласен на пауков, это хотя бы меньшее из двух лап… тьфу ты — зол!

— К сожалению, их невозможно запечатлеть искусством фотографии, но я могу показать крайне талантливый в отношении деталей рисунок. Как бы там ни было, Армани Коллин, тебе стоит знать, как выглядят эти существа.

Волнение, почти истерика на лице Армани, он сказал:

— Нет уж, спасибо! Надеюсь не увидеть его никогда, даже если оно будет рядом с открытой пастью стоять, умру в сладком незнании. Вы лучше скажите, как с ним встретиться, чтоб я делал все ровно наоборот.

— Чудесный вопрос, который я и хотел рассмотреть следующим: как кошмары попадают в наш мир? Правда, это неправильный вопрос, поскольку нужно понять не как именно — это слишком тонкие вопросы физики, — а при каких обстоятельствах… Детская психика очень хрупкий материал, она остро воспринимает и бурно реагирует на все, что происходит вокруг. В сущности, для ребенка существует два мира: семья и социум, — и каждый из них накладывает свой отпечаток, точно карандаш на листе бумаги. Можем ли мы изменить среду, в которой будет развиваться ребенок? Частично — путем выбора более или менее благоприятной местности; но скорее нет, чем да. Однако мы как родители можем стать для него домом не только физическим, но и эмоциональным, и помочь грамотно пройти все кризисы взросления.

— Это точно не курс для молодых папаш? А то я вроде не записывался.

— Армани Коллин, что я говорил о том, чтобы ты не перебивал меня! Возможно, я и правда веду рассказ несколько отвлеченно, но каждое слово, поверьте, позволяет понять причину похищений: эмоции. Кошмары могут материализоваться в наш мир только в случаях крайних негативных эмоций ребенка, будь то боль, страх или печаль. Подчеркиваю слово крайних. Это значит, что, конечно же, плохая отметка в школе и даже удар родителя или сверстника обычно не принесут беды. В ином случае мир давно уже остался бы без детей… И все же никто из нас не идеален, и, как сказал мой учитель, каждый по-своему вредит своим детям. К сожалению, существует масса семей, в которых ребенок не получает заботы, а то и, подобно губке, впитывает лишь несчастья. И даже если вы смогли воспитать здорового ребенка, есть шанс, что окружение низведет эту победу к нулю. Школа… ужасное место, принесшее вреда миру несравнимо больше, чем пользы. Здесь усугубляется все то, что причинили родители, — причем как учителями, так и сверстниками. Настоящее испытание для детей!

Я пытался сопоставить похищения с услышанным. Влада часто ссорилась с отцом, а позапрошлая ночь стала самой напряженной. Хорошо, это подходит под определение сильной грусти. Страх: Мэд Кэптив ворвался в приют и совершил 2 убийства на глазах у детей. Кошмары появились прямо в спальне и похитили всех за минуту? Еще женщина в доме миссис Веритас запугивала сына религией. Скорее всего, постоянно, поэтому здесь не только страх, а и… боль? Да, она впала с состояние психоза и безумно сжимала руку ребенка, поставила его на колени.

— Во время бодрствования наша психика активно защищается. Когда же мы ложимся спать, сознательное уступает бессознательному и все переживания отражаются во снах. У взрослого человека это совершенно обыденное явление, не причиняющее никакого вреда, но у детей кошмары чреваты появлением… кошмаров, простите за такую тавтологическую путаницу. Вначале ребенок слышит скрипы и шорохи в шкафу, под кроватью, за дверью, потом видит нечто в окне, и это, кстати говоря, настоящий порочный круг: страх усиливает воображение, рождая еще более пугающие образы. И подобное длится неделями, а иногда и месяцами, когда еще можно все исправить — добрым словом, жестом примирения или заботы. Если же все, напротив, усугубляется, пока не достигнет пика, вернее, низшей точки, в одну из ночей кошмар становится явью, иным словом, набирается сил, чтобы материализоваться в наш мир.

Но почему Алисия? Я воспитывал ее справедливо, выбрал лучшую школу в городе и класс с детьми из благополучных семей. Она никогда ни в чем не нуждалась; мы конфликтовали редко и недолго, обсуждая все проблемы. Я ведь… хороший отец. Старался быть им… Как мог, учитывая, что у меня не было примера. Что я делал неправильно?

— Мой случай не сходится с вашими словами, — сказал я.

— Мистер Рей, не хочу показаться столь категоричным, но примите мой рассказ за аксиому и отталкивайтесь от него.

— Бенедикт Савва, я заботился о своей дочери как следует, и проблем в школе у нее не было.

— Что я могу сказать — лишь вы двое способны понять причину. Насколько я знаю, она подросток, а я могу с точностью утверждать, что не существовало еще такого подростка, у которого не было бы переживаний. Не найти периода в жизни труднее, когда сама природа закладывает изменения в эмоциональном фоне, к чему добавляются разница во взглядах поколений, горечи влюбленности и проблемы со сверстниками, а также выбор профессии и своего места в мире… К тому же, совсем не обязательно, чтобы это был длительный конфликт. Возможно, что-то ужасное случилось в ту самую роковую ночь…

Крик, выражение ужаса на лице Алисии… Пятый. Она влюблена в него. А я сломал ему руку. Раньше эти 2 факта существовали обособленно, теперь через дефис: я травмировал того, в кого влюблена моя дочь. Господи…

— Горькая правда, мистер Рей: мы сами виноваты в том, что случается.

Укол головной боли в висках, настольная лампа закружилась, и начало тошнить. Мэд Кэптив говорил то же самое в полицейском участке. Говорил, что я сам приведу ее к нему. Так и случилось.

Я обхватил голову руками; я не мог — только не в это — поверить…

— Теперь стоит поговорить о том, откуда они появляются и, одновременно, куда забирают детей. Вернемся ненадолго к моей любимой истории… Напомню, что о существовании кошмаров узнали (хотя не исключено, что намного ранее) в конце XV века, когда и начало формироваться наше Общество Защиты Детей, сокращенно ОЗД. Сотни лет ученые пытались раскрыть тайны этих существ, ставили ужасающие, бесчеловечные эксперименты, без которых в науке, к великому сожалению, не обойтись. Имена этих людей вы увидите в каждом учебнике физики: Ом, Герц, Вольта, Джоуль… Будучи материалистами, они не имели сомнений в том, что это, как и любое другое явление, внешне похожее на невозможное, в сущности своей натурально, как и мы с вами. Наконец было доказано, что кошмары не существуют в нашем мире, а появляются извне, и долгое время в приоритете задач ОЗД главной оставалась одна: понять способ их появления и воспрепятствовать этому… Чудесным образом сложилось так, что однажды мальчику удалось попасть в мир кошмаров — о что я такое говорю, ведь туда попали миллионы юных душ, но лишь одной из них посчастливилось вернуться! Человек, навсегда изменивший мир своими изобретениями, но более всего тем, что никогда не попадет на страницы истории… Его имя — Никола Тесла.

Бенедикт Савва улыбнулся: удовольствие от того, что смог удивить нас.

— Ого, это что, тот, у кого Эдисон воровал идеи? — сказал Армани. — А еще я читал когда-то, что Тунгусский метеорит — это его рук дело, мол, какой-то эксперимент или что-то вроде того.

— Когда-нибудь вы сможете спросить его об этом лично.

— Лично?!

Монстры, тайное общество, теории заговора… Может, он сумасшедший? Отец, который потерял ребенка и придумал удобную версию мира для себя. Поэтому я отнесся к его словам критично: даже то, что я видел в приюте, еще не подтверждает всего остального.

— Я, пожалуй, не стану рассказывать вам подробности нашего общества и мира кошмаров, поскольку это пока что излишняя для вас информация. Куда важнее то, что случилось с Николой Тесла в детстве… Страсть к электричеству зародилась в нем с ранних лет: его восхищали молнии, предвещающие дождь, а однажды он гладил котенка в темной комнате и его ударило сильным статическим разрядом. Затем в школе он узнал о приборах, рождающих электричество, на уроках экспериментировал с электрической машинкой и Лейденской банкой и позже создал собственное устройство, способное генерировать электрический ток. Именно так: низковольтный электрошокер изобрели около ста пятидесяти лет назад. И кто бы мог подумать, что вещь, созданная ради своеобразных шуток над товарищами, спасет ему жизнь!

Он налил себе в стакан воды и выпил полностью от волнения.

— После училища перед ним встал вопрос выбора профессии. Разумеется, сомнений не было, однако его отец твердо настаивал, чтобы сын продолжил стезю служения Богу. Все попытки противостоять ему терпели крах. Так, в ночь после особо жаркой ссоры кошмары явились к нему и забрали мальчика. Это мог быть трагичный финал, один из сотен ему подобных, если бы не то, что всегда лежало в кармане Николы. Неизвестно, была ли то случайность или намеренная защита, но, уже будучи в том мире, Никола поразил монстра разрядом тока. Это любопытное стечение обстоятельств, ведь эти существа не выносят электричества даже слабой силы. И лишь благодаря этому мальчику удалось сбежать — и не просто сбежать, а, блуждая по миру кошмаров, обнаружить необычный минерал. Сложилось так, что юный Никола попробовал изучить его, а единственным экспериментом на тот момент было проверить электропроводность. Как бы там ни было, она оказалась отрицательной… Что это значит? Простите, но я не силен в физике, поэтому расскажу вольно, так, как понимаю сам: минерал не только не проводит ток, но и поглощает, накапливает его, приобретая новые свойства. И после разряда электрошокера произошло воистину удивительное явление — перемещение обратно в наш мир. О пускай каждый знает этот переломный момент в нашем многовековом противостоянии!

Бенедикт Савва ударил по столу от избытка чувств и развернулся к нам высокой спинкой кресла. Я рассмотрел за ним старый квадратный сейф, послышались щелчки кодового замка. Через 2 секунды он поставил на стол кристалл высотой 15 см. Бирюзовый оттенок самоцвета поражал: яркий, будто светился изнутри, грани поблескивали, переливались в свете лампы. Красиво. Нет, другое слово: фантастично.

Армани присвистнул и сказал:

— Ого, вот это камешек… Понятно теперь, на что живет фабрика, такой же, небось, целый миллион, а то и миллиард стоит!

— Ни в коем случае! Ни один миллиграмм этого вещества не должен попасть в руки обычных людей, поскольку им заинтересуется все научное сообщество, а, ввиду красоты и уникальности, самые глупые и влиятельные люди планеты. Это не драгоценный камень, не пустая безделица; это бесценный артефакт и надежда всего человечества! У минерала есть два назначения: перенос в мир кошмаров и защита от них. Крупный кусок при воздействии электрического разряда открывает портал, а крохотный способен вернуть этих существ в свой мир — без каких-либо внешних воздействий. В сущности, вот он, оберег, какой люди искали издревле, но нашли лишь спустя несколько тысячелетий. И как любое гениальное открытие, самым случайным образом… Мир удивителен, не так ли! Спустя годы первые путешественники добыли нужное количество минералов, и накануне двадцатого века ОЗД задумалось, как лучше всего распространить их среди детей. И пришло к выводу, что это должны быть игрушки — то, что любит каждый здравый ребенок, то, что есть в каждой разумной семье, то, что легко в производстве. Сначала все шло удачно, но к середине столетия, особенно после войны, не только мы задумались, что детям как никогда ранее нужно счастье. Десятки конкурентных предприятий стали предлагать свою продукцию, совсем не представляя, ради чего мы это делаем. К счастью, однажды я примкнул к Обществу, и мое образование дизайнера в совокупности с долей способностей и везения помогли спасти положение этой фирмы. Теперь вы понимаете: наши игрушки жизненно важны для детей!

Алисия просила принести игрушки с чердака. И значит, не просто так рванулась туда потом… Я не только впустил монстра, но и лишил ее защиты.

— Вот только я одного всегда не понимал, — сказал Армани после минуты тишины, — зачем вся эта жуткая гадость липнет именно к людям — что в фильмах, что вот в жизни. Могли бы похищать кошек там или сусликов на худой конец — так нет же, детей им подавайте!

— Армани, признаюсь, ты создаешь вид беспечного, временами даже недалекого человека, но порой успеешь приятно удивить!.. Это самый простой, но в то же время тяжелейший для нашего восприятия вопрос. Мы всего лишь разные виды в разных мирах. Вселенной заложено так, что лев ест антилопу, и можем ли мы винить его за пристрастие к мясу? Философия, печальная философия, господа…

Скорость движений увеличилась вдвое. Он взглянул на меня, быстро закинул самоцвет в сейф и закрыл дверь: знал, о чем я думаю, и что скажу ему следующее:

— Бенедикт Савва, мне нужен ваш кристалл: я отправляюсь туда сейчас же.

— Мистер Рей, вы узнали о существовании мира кошмаров всего пару минут назад, и даже вся эта информация равнозначна нулю. Прошу простить, но я не имею права как член Общества и не могу — как человек. По меньшей мере сейчас…

— Я прошу по-хорошему. Могу выдать орден на обыск и потребовать кристалл как улику. Не усложняйте жизнь нам обоим.

— Весьма любопытно, что вы скажете своим коллегам? Разве они поверят, что этот малахит — фамильная реликвия, доставшаяся мне в наследство от любимой прабабушки! — перемещает людей в иной мир? — Он улыбнулся, понимая свое превосходство. — К тому же, вас отстранили от дела… Не удивляйтесь, мистер Рей, — разумеется, у меня есть связи в полиции и я узнаю о похищениях пусть не из первых, но из вторых уст.

Пистолет виляет из стороны в сторону на вытянутой руке, потому что я тяжело дышу. Армани бросил все и выставил руки вперед, словно дуло было направлено на него. Противоположная реакция у Бенедикта Саввы — хотя ему стоило бы. Сцепил руки в замок, чтобы скрыть напряжение, брови нахмурились, касаясь оправы очков. Я задумался: блефую или серьезно угрожаю? Не знаю. Ради моей Алисии я готов был спуститься в ад в обоих смыслах.

— Откройте сейф.

— Мистер Рей, вы совершаете глупость…

— Я сказал: открыть сейф!

— Мне понятно ваше горе, но…

Я снял пистолет с предохранителя, взвел курок.

— Мистер Рей, поймите: путешествия в мир кошмаров не так просты, как кажутся. Это опасно.

— Я не боюсь монстров и, если будет нужно, убью каждого из них.

— Кошмары — это только одна из проблем! Кроме них, есть и более существенные, особенно для того что вы планируете сделать… Наши миры разнятся течением времени: там оно движется в тысячу раз стремительнее. Никола Тесла отсутствовал по земным меркам около часа, а вернулся по прошествии нескольких месяцев. В среднем, чтобы найти минерал, требуется два-три земных года, а это для неподвижного объекта!

— Время — ничто за возможность спасти дочь.

— С этим связана вторая проблема: даже если предположить, что она жива, неизвестно, сможете ли вы когда-нибудь ее найти. Мир кошмаров — это настоящий лабиринт, пространство там действует по другим, непредсказуемым законам. Если более простым языком, то все проходы сменяются хаотически. Неизвестно, где и когда вы встретитесь и случится ли это вообще, поскольку зависит не от вас.

— Испытаю удачу.

— О нет, вы не найдете дочь, а вернетесь спустя несколько десятилетий или даже столетий… Поверьте, я понимаю, что значит остаться без ребенка. И хотя моими силами мой сын жив, я пожертвовал временем со своей семьей, чтобы спасти многие другие… Если бы все было так просто, мы бы пускались вслед за каждым похищенным ребенком. Я лишь могу обещать сделать все возможное, чтобы спасти вашу дочь, мистер Рей. Даю вам свое слово. Но мы нужны этому городу здесь и сейчас — мы обязаны направить силы на всех тех, кого еще не забрали.

Что я могу? Выстрелить в плечо или ногу и надеяться на пароль? Не думаю, что скажет. Мне не справиться без его помощи, потому что только он знает, что меня там ждет. Нельзя поддаваться эмоциям, только логика… К черту логику в такой ситуации! Но… довериться ему? Доверить жизнь Алисии в руки другого человека…

Я опустил пистолет. Он прав: этим я точно не спасу ее. И никого больше.

— Хорошо. И зачем я нужен?

— Для начала позвольте мне закончить рассказ… Благодаря прощальному подарку моего наставника мне посчастливилось долгое время не прибегать к путешествиям в мир кошмаров. Однако я все же испытывал удачу, погружаясь на получас или того меньше, поскольку были и счастливцы, кому удавалось находить минерал на первых минутах, в то время как другие тратили сутки. Во время последней «месячной командировки» мне повстречался кошмар, который отличался от своих менее разумных соплеменников. Вместо бессмысленного нападения он наблюдал за мной и вскоре скрылся (как я наивно полагал)… Кто ведь мог представить, что этот индивид будет красться за мной по пятам, будучи в своей бесшумной форме, а после и вовсе устремится в открытый портал вслед за мной! Было бы не столь страшно, если бы наше перемещение при помощи минерала не отличалось по своей сути от их традиционного, когда они появляются перед ребенком. Получилось так, что это существо проникло в наш мир, не материализовавшись; если привести более понятную аналогию — не тело, а дух. На этом моменте вспомним, что они приходят к детям со слабой психикой, но в таком состоянии ему нужен был не ребенок, а сосуд со слабым, синоним, больным разумом…

— Мэд Кэптив, — сказал я.

— Именно так… Вы могли заметить, что дети особенно активно исчезают лишь в последний месяц, после его побега. Конечно, немаловажную роль играет и сам всеобщий страх по поводу того, что это происходит и что он может быть где угодно. Однако, похоже что он получил способности как кошмара, так и человека. Это значит, что он может беспрепятственно находиться в нашем мире, будучи в теле несчастного душевнобольного, и похищать детей посредством природы своей силы.

— Значит, нужно заставить его коснуться кристалла?

— Увы, это не сработает: наша телесная оболочка сродни защитных перчаток для него. Игрушки против Мэда Кэптива бессильны — вот в чем наша главная проблема, господа!

— Тогда…

Бенедикт Савва смотрел на поверхность стола: лицо серое, как камень.

— И другого вариант нет?

— Что? Вы о чем? — вмешался Армани, повторил вопрос дважды.

— Полагаю, лишь крайне мощный электрический разряд способен вытолкнуть дух кошмара из человеческого тела, однако в таком случае сам Мэд Кэптив, вероятнее всего, погибнет… Я понимаю, мистер Рей, что прошу от вас содействия в убийстве человека, а может, и группы людей — но поймите две вещи: это будут уже не люди и спасти их не получится, как бы мы того ни желали, а в противном случае они привнесут в мир лишь хаос и страдания. К тому же, я не прошу именно вас совершать это. Просто помогите мне, помогите детям нашего города. — Он обращался уже к нам обоим. — Обещаю, вам не придется убивать и вы не переместитесь во времени, однако опасности будут и, возможно, смертельные. Согласны ли вы, Армани Коллин и Алек Рей, временно работать в интересах ОЗД?

Я был готов, поэтому молчал. Армани молчал, потому что не мог отказаться. Его взгляд хаотично перемещался из стороны в сторону, выдавая волнение. Видно, что не хочет, боится. Коснулся телефона в кармане штанов и задумался: вспомнил о девушке и будущем ребенке… Он посмотрел Бенедикту Савве прямо в глаза и уверенно кивнул. Интересно, как одно событие делает из юноши мужчину.

— Какой план?

— В ближайшее время — отправиться спать и набраться сил, поскольку они нам потребуются в борьбе с кошмарами. От вас, Алек, я прошу сейчас лишь одного: помочь с полицией. Завтра День защиты детей, великий праздник для нашего Общества, и как можно больше семей обязаны во что бы то ни стало прийти на мероприятие в парк аттракционов. Беда в том, что теперь у Мэда Кэптива есть возможность перемещаться между мирами и привести сюда настоящую армию этих чудовищ. За ночь могут произойти страшные события, поэтому я прошу вас применить связи и сделать так, чтобы ни одна новость в прессе не взволновала родителей. Иначе все будет намного труднее. Сможете ли вы обеспечить информационную безопасность?

— Постараюсь.

— Что ж, на этом я предлагаю закончить наш и без того долгий разговор, из которого вам следует многое принять и обдумать. Равно как и мне предстоит долгая ночь, полная размышлений…

Стало душно, хотя окно на проветривании. Не могу находиться в помещении дольше часа, но прошло только 28 минут. Значит, просто нужен воздух… Я вышел в рабочий цех и наружу, повернул за угол фабрики, куда не доставал фонарь над входом. Светлое пятно справа раздражает в боковом зрении, но сойдет. Полнолуние, безоблачно. Я прижался к стене и смотрел на бледно-желтый диск, медленно опускаясь на асфальт. Сел, поджал ноги, опустил голову на колени.

Ночь. Может, прямо сейчас эти существа похищают детей. Родители пытаются защитить их, но не знают, с чем имеют дело, и делают только хуже. Как и я… Сколько объявлений прибавится завтра: 3, 5, 10? Как быстро обстоятельства изменяют намеченный идеал. Когда я начинал работать в полиции, хотел спасать всех, кого потенциально возможно. Месяц назад цель сузилась до выборки детей. Сейчас — Алисия… Почему мы бездействуем? Почему тратим время? Я устал задаваться вопросами. Устал принимать решения.

Просто устал от всего…

Я впервые задумался: что делать, если… Как дальше жить? Ездить на работу, будто ничего не случилось и возвращаться в пустой дом? Как такое можно пережить? Лицемерие: смерть Марины как-то же пережил. Да, но тогда у меня оставалась та, ради кого я должен был продолжать жить. Теперь меня не будет ждать дома ни любимая женщина, ни дочь… Жениться? Завести ребенка с другой — может, тоже дочь, может, тоже похожую на меня и нее одновременно, может… Нет. Это предательство. Сродни домашнему животному на замену предыдущему.

Марину и Алисию мне не заменит никто…

Что делать? Я слишком рационален, чтобы застрелиться. Лучше отправлюсь в тот мир и буду бороться с ними до последнего… Или хотя бы соберу как можно больше кристаллов и вернусь через месяц по меркам того мира. Если перевести в наши цифры: 100, 200 лет? Интересно, что со мной будет? Умру на месте, рассыплюсь в прах? Наверное. Но внесу свой вклад — для других отцов и матерей. Это верный способ самоубийства, и другой я не приму… Что хуже всего, теперь я понимаю Роуча.

Роуч… Нужно предупредить его.

Телефон показывал 3 пропущенных, последний 8 минут назад. Я не хотел говорить с ним: что, если он спросит, кого я выберу при возможности, Эрика или Алисию? Конечно же, дочь. Он поймет меня, потому что поступил бы так же. Как и каждый любящий отец… Я нажал на кнопку — связь соединилась через 2 гудка.

— Алек?

Я молчал. Не знал, как начать…

— Алек, черт тебя дери, ты превышаешь сегодняшний лимит издевательств надо мной!

— Роуч, есть новости за последние 2–3 часа?

— После происшествия с тем парнем все тихо, подозрительно тихо, Алек.

— Хорошо. Ночь может быть неспокойной, поэтому ты должен остаться в участке. Выезжай лично на все вызовы, касающиеся детей или Мэда Кэптива, и не допусти, чтобы что-то серьезное попало в прессу. Они еще не узнали о его побеге?

— Нет… О чем ты вообще? Ты что-то узнал?

Может, рассказать ему? Не по телефону, конечно, а на фабрике… Не знаю, насколько это рационально: город не может остаться без нас обоих.

— Я не могу, Роуч. Не сейчас. Обязательно — когда все закончится.

— Ты полагаешь, это будет в скором времени?

Мы замолчали на 15 долгих секунд.

— Прости меня, — сказал я.

— За что?

— Если бы я послушал Алисию… не сейчас, когда уже поздно для нас обоих, а на 2 недели раньше… Эрика тоже можно было бы спасти. А может, и многих других…

Он протяжно выдохнул после паузы — скорее всего, курил. Динамик заглушал посторонние звуки, но я знал Роуча: потер переносицу, внутренние края глаз и лоб в конце.

— Помнишь учебу в академии? Как же тогда все было просто… Казалось, нужно всего лишь прослушать лекцию, прочесть пару книг, и все задачи на экзамене решались без проблем. В жизни все намного сложнее… Урок криминалистики помнишь?

— Какой из?

— Это был особый. Вся группа пыталась решить задачу повышенной сложности, и никто не догадывался, что это настоящее дело, которое сам детектив долгое время не мог понять. И все же ты вывел несколько теорий, одна из которых заинтересовала его и оказалась верной. Признаюсь, я завидовал: одно дело сдать бесполезный экзамен, а другое уже доказать свои умения на практике.

— К чему ты клонишь, Роуч?

— К тому, что если не ты, то никто… Знаешь, Медина Веритас сказала невзначай, что тебе приходится тяжелее, чем всем нам, и — я не совсем понял, что она имела в виду — что переживания за детей у тебя в крови. Но я действительно задумался, насколько тебе нелегко. Несмотря на всю твою рациональность, логику и дедукцию, ты эмпат. Пропажи очень беспокоят меня, но все-таки отстраненно, как неприятности на работе. Для тебя же каждый случай не менее болезненный, чем пропажа собственной дочери… Да, нас учили, что проявлять эмпатию неправильно, что она враг трезвого расчета, — но возможно, только благодаря ей ты до сих пор не сдался, как многие… Так что не вини себя: выше головы не прыгнешь, хотя тебе, видимо, удалось. В общем, я хотел сказать, что рад быть знакомым с таким удивительным человеком, как ты, Алек, и я верю в тебя.

— Спасибо, друг, — сказал я неестественным хриплым голосом и сбросил вызов.

Я сжимал телефон, пока не затрещал пластик, спрятав лицо в локтевом сгибе. Слезы лились так сильно, как никогда раньше. Мысли сменялись хаотично, и я не мог понять, почему плачу. Наверное, из-за всего, что накопилось: стресс, бессонные ночи, похищения, отсутствие улик, Мэд Кэптив, его побег, отстранение от дела, Влада, драка с Пятым, смерть миссис Тоналтан и Майи, монстр, мои родители, тайное общество, странные кристаллы. И конечно же, Алисия, которую я вряд ли теперь увижу… Слова Роуча надломили щит, за которым я прятался целый месяц.

Справа послышались шаги, длинная тень из-за угла увеличивалась в размере. Охранник принес с собой низкий табурет и сел в 2-х метрах от меня, глядя на луну и созвездия. Казалось, не он пришел ко мне, а я занял его привычное место.

— Порой мне думается, — сказал он через время, — что большинство событий в жизни предопределены и все случается именно так, как им и до́лжно. — Повернулся, увидел мои влажные глаза и вопросительный взгляд. — Не поймите превратно, мистер Рей, но посудите сами: невзирая на отчаянное стремление ваших родителей сберечь вас от тайн нашего общества, все события, в сумме, неминуемо привели к настоящему моменту. И как же это трактовать, кроме извечного слова судьба — не побоюсь утверждать, что так написано у вас на роду.

— Вы знали моих родителей?

— О, мистер Рей… Или вернее, мистер Коммондэй, а если углубиться в истоки — мистер Палмер, поскольку ваш прадед так и не смог заиметь сына. У вашего рода долгая славная история, с которой каждый член Общества так или иначе знаком… Что же до Абрахама, вашего отца, он с малых лет отличался горячим, пылким нравом. Его неудержимо тянуло ко всему неизвестному и небезопасному — он хотел глубже исследовать мир кошмаров и найти способ навсегда покончить с ними. Впрочем, как и сотни людей до него… После нескольких путешествий его вынудили — ведь для него это было скорее наказанием — взять нечто похожее на отпуск. У Общества есть такая практика, когда ты, поднабравшись опыта, должен внедриться в детскую организацию и следить за ее безопасностью. В одном из таких крохотных мест работала школьным учителем Анджела. Могу лишь догадываться, каким образом она узнала о существовании кошмаров, но это событие и зачинило их знакомство. Как известно, в природе наиболее неумолимо тянутся друг к другу именно противоположности… Подвижный, мечтательный юноша двадцати трех лет от роду и кроткая, уравновешенная девушка, всего на два года моложе его. Как огонь и вода, сталкиваясь, образуют нечто новое, усредненное, так и он воспламенил в ней страсть к нашему делу. А она же, в ответ, тушила его пыл, оберегая от безрассудных поступков, которые могли стоить ему жизни. Поэтому знайте, мистер Рей: холодный ум и рассудительность вам достались от матери.

Охранник улыбнулся, видимо вспоминая и другие курьезные моменты.

— Правила Общества требуют оставить в прошлом все связи, будь то семейные или дружественные. В среднем перемещение занимает несколько лет, и это всегда травмирует близких, а сильнее всего — самого путешественника, который видит жизнь родных фрагментами и зачастую проживает намного дольше… Знатное происхождение позволяло Абрахаму бунтарствовать, и он придумал свой план: всегда путешествовать вместе с любимой, — за что их называли связанными. Нужно сказать, что Общество относилось к ним неодобрительно, считая более рациональным перемещения по одному — из теории, что нас разбрасывает в разные точки пространства и шанс найти минерал, соответственно, удваивается. Однако они, наперекор всем старожилам, будто усиливали удачу друг друга, часто возвращаясь с несколькими минералами спустя всего четыре месяца. И они никогда надолго не задерживались в нашем мире — в то время как остальные считали это опасной работой, лишающей возможности наслаждаться жизнью с семьей, для них это было безумным совместным приключением. Удивительно, но мир кошмаров словно подхватывал их настроение, одаряя минералами. Да, золотой век в истории ОЗД…

— Они еще живы?

Я видел, как он изменился в лице, и все понял без ответа.

— Наши тела стареют, повинуясь соответствию времени, — продолжил он, — но душа остается неизменной, ведь нас определяет не возраст, а жизненный опыт. Документы сказали бы, что они достигли возраста сорока лет, но, в сущности, это были все те же молодые люди, едва ли не подростки, в созревших телах. Пылкие, полные страсти, оставленные в мире, где их никто не мог видеть. Несмотря на фактический возраст, женщина, вытесненная из времени, не могла потратить столько яйцеклеток, чтобы с трудом зачать ребенка… Страшнее всего, что беременность могла погубить Анджелу. Разумеется, в первые недели никто не мог подозревать этого, и они снова отправились в мир кошмаров. По возвращении с округлым животом восьми месяцев сроку у Анджелы случился обморок. Материнский организм приспосабливается к новым условиям крайне постепенно, во время всего периода, но представьте, что вам резко перекрывают кислород и забирают добрую часть питательных веществ. К тому же, само по себе перемещение отнимает огромное количество сил… Завистники мгновенно пустили ужасающие слухи о том, что это произошло мире кошмаров, в одно из путешествий. Впрочем, зная Абрахама… это весьма похоже на него. К счастью, ни бедняжка, ни малыш не пострадали, и последующие полтора месяца они провели в спокойствии. Не без неприятностей, однако роды прошли успешно, после чего возник не менее волнующий вопрос: что с вами делать?

— Растить. Долг всех родителей.

— К сожалению, у них было немало трудностей… Абрахам не мог бросить семейное дело, к тому же, он всерьез намеревался найти способ навсегда уничтожить кошмаров и не выносил пребывания в нашем, скучном мире. Вначале Анджела хотела воспитывать тебя самостоятельно, но посчитала, что не подобает сыну видеть отца (а жене — мужа) раз в несколько лет, и наоборот. Зная историю любимого, она также переживала и за вас — за то, что ваш род и наши тайные знания предопределят вашу жизнь.

— Или я просто был не нужен им.

— Горькая правда, мистер Рей, — сказал он печально. — Вы родились нежеланно, и поэтому было решено отдать вас в приют. Однако не думайте, что вас не любили — да, быть может, они не успели проникнуться родительским чувством за какие-то полтора месяца, но это событие надломило их. Абрахам и Анджела осознали, чего стоит порой беспечность, и улыбка никогда уже не поселялась на вечно радостных прежде лицах. Однажды они переместились в мир кошмаров и после того не вернулись — ни спустя год, ни спустя десятилетия… И мы с точностью не можем сказать, живы ли они и где сейчас находятся.

Вдруг загудел двигатель конвейера, от стены почувствовалась легкая вибрация. Охранник опередил мой вопрос, сказав:

— Что ж, довольно поминать прошлое… Мне кажется, мистер Коллин, желает вам что-то сказать в настоящем.

Я протер глаза рукавом пальто, поблагодарил его за информацию и прошел внутрь фабрики. Что происходит? У Бенедикта Саввы назрел план?.. Возле пульта управления, в левом нижнем углу конвейера стоял Армани. Взгляд сосредоточен на мониторе, палец энергично водит по сенсорному экрану. Я бесшумно подобрался к нему и взглянул на макет нового проекта, который был выведен на весь экран. Количество: 1 шт.; размер: 35 %; материалы: стандарт (плюш, синтепон).

— Выбери цвет, — сказал он, заметив меня за спиной.

— Что?

— Сейчас мы сделаем тебе игрушку — я тут краем уха слышал, что у тебя пропала дочь и вот вспомнил стопятидесятипроцентное средство. У меня на родине все давно знают, что нужно сделать подарок человеку, тогда он обязательно вернется, мол, Вселенная не любит несостыковочки и все в таком духе. Знаешь, как в фильмах о призраках, они не могут упокоиться с незаконченным делом — вот тут почти то же самое, только с живым человеком.

Армани рванулся вдоль конвейера, пробежал по секциям, видимо, проверяя наличие материалов, и вернулся на место. Это казалось таким бессмысленным, иррациональным, но я согласился: не было сил спорить.

— Какие цвета есть? — спросил я.

— Да любые, в общем-то. Серый, черный, желтый, рыжий; даже фиолетовый, голубой, розовый и красный… Разве что зеленого нет — уж очень странные были бы такие зомби-медведи! Так что?

— Коричневый. Темно-коричневый.

— Подожди, подумай еще, а то что-то недостаточно скучно… Ладно, иди за мной!

Он нажал кнопку пуска.

Механизм втянул часть ткани и через 40 секунд выдал 2 форменных отреза. Лента понесла их в следующие секции на распарку, набивку и сшивание. Перерыв на ручной труд в конце ленты: Армани проверил шов на наличие дефектов и прошил иглой слабые участки. Поставил игрушку на мини-лифт, который унес ее на верхний ярус. Там механизм добавлял обязательные элементы (глаза, внутренние поверхности лап), и можно было выбрать одежду и аксессуары. Я остановился на клетчатом шарфе.

Готовая игрушка скатилась по извилистой трубе в высокий контейнер. Армани рванулся на первый ярус, перепрыгнув через перила от нетерпения. Осмотрел с видом мастера и вынес вердикт:

— Пойдет, на твердую четверочку, хотя я бы еще добавил пальто, трость и цилиндр, что-то в таком духе. Короче, думаю, ей понравится. — Он выглядел добродушно и искренне улыбался, заражая оптимизмом. И все-таки… я не верил в это.

Я взял плюшевого медведя, всмотрелся в черные точки глаз. Не мог отделаться от мысли, что если бы я достал игрушку с чердака… Насильно подумал, чтобы отвлечься: где находятся кристаллы? Глаза в виде бусин или динамик, если есть — больше негде.

Тело пошатывалось от усталости, но одна мысль взбодрила меня: я вдруг осознал, что кошмары были в моей жизни с самого ее начала. Родители сражались с ними и, скорее всего, погибли от их рук. Лесли не забывала обо мне, потому что ее не удочеряли — она сильно переживала, пока я был в больнице с переломом, и винила в этом себя. Все встало на свои места. Не только это: Марина… Не бывает таких искусных преступников, которые не оставляют следов. Я не вел то дело, но всю жизнь думал, почему убийца не взял ничего ценного, как и куда исчез… Сегодня Мэд Кэптив убил еще и мисс Тоналтан с Майей.

Это уже больше, чем спасение детей города и долг детектива. Теперь это личное: эти твари забрали у меня всех, кого я считал семьей. Всех! Я должен отомстить им и спасти хотя бы дочь.

— Спасибо. Ей понравится…

[1] Имеется в виду англ. идиома «A grey wolf will come at night and will take of you a bite» (аналог колыбельной «Придет серенький волчок и укусит за бочок»). — Прим. авт.

30.09.199 X г., 08:00 AM

Фабрика игрушек «Тедди’с Хоум»

Я считаю, если утро началось после восьми и никуда не надо, то это определенно неплохой день. Тут по логике, плохой — это когда нет ничего хорошего, а тут уже есть, значит другая категория, то бишь не плохой (но и не хороший пока еще). А вот когда на завтрак не пустая тарелка со стаканом воды из крана, а какое-то тесто с начинкой, отдаленно под нужным углом похожее на пиццу, то это уже самый что ни на есть неплохой день. Тонкая разница между неплохой и неплохой, все зависит от интонации и насколько стрелка смещена в одну из сторон. Вот только неплохой этот день для меня, а для других может быть и не очень, но самое паршивое, что от этого может поменяться и моя оценка, иногда серьезно, конкретно так, я бы сказал.

На самом деле, после всех вчерашних приключений я бы встал в девять, а то и в десять (хоть это уже свинство), и даже не факт, что утра. Орлиный Нос не поддержал мою идею на подсознательном уровне и ввалился в раздевалку с ужасающей точностью, даже будильник срабатывает обычно секунд эдак на пять позже нужной минуты, дает шанс встать самому. Он рыскал по всем ящикам, но каким бы суперсыщиком ни был, пустота есть пустота, хотя отдаю должное, пакетик чая он все-таки нашел. Я намекнул, мол, питательный завтрак, а главное низкокалорийный, но он то ли не понял, то ли ему не до еды было. Вообще у меня есть намеки трех степеней очевидности, этот еще можно не понять, второй сложнее — «ты бы пирожные со вчера поискал, хотя сладкое на завтрак не очень, лучше уж купить что-нибудь»; и последний, вроде «если что, я могу сбегать в магазин, взять и тебе что-нибудь за одно», надеялся, что очнется… Непробиваемая мощь, прямо-таки мастерская!

Я уже хотел в самых описательных красках перечислять ему все блюда мира, чтобы желудок в трубочку свернулся, но вдруг сказал, сам себе удивился:

— Слушай, у меня ни копейки в кармане, а силы нам с тобой сегодня могут очень даже пригодиться. Мы выспались, отлично, теперь надо поесть — не хочешь же ты в самый ответственный момент упасть в голодный обморок? Я вот тоже не горю желанием. Давай с тебя деньги, а с меня что-то похожее на рецепт.

И он сразу же достает из кармана кошелек, будто ждал этого последние три минуты, и протягивает солидную такую купюру — если сравнивать с весом, то килограммов в двадцать, не меньше.

— Если хочешь что-то сказать, всегда говори прямо.

— Так точно, капитан, — сказал я, наигранно отдал честь.

— Детектив.

— Это пока что. Кто знает, что будет завтра… За спасение дочерей и поимку всех монстров города как пить дать дают повышение.

Голову атаковали сотни мыслей, что можно купить на эти деньги — да что угодно, в принципе, поэтому и не люблю кучу вариантов, никакого простора для творчества и дольше думать, чем есть. Заказать готовое — самый простой вариант, но в этом нет души, а у меня руки чесались показать ДеВи свою готовку аля шеф Армани. О булках, консервах и прочей гадости я и не думал! А еще нужно помнить, что в распоряжении одна микроволновка, не густо, но жить можно.

В таком кулинарном трансе Орлиный Нос пригвоздил меня в дверном проеме словами:

— Армани… Спасибо за поддержку.

Я кивнул, молча вышел — всегда пожалуйста, как говорится.

Через полчаса я стоял на этом же месте с готовым тестом в руках. Только за эти два слова от меня потребуют тест на национальность, я не шучу, это и правда богохульство, но в оправдание скажу, что Мудрый Филин мог вызвать нас в любую минуту, уж не до соблюдения правил и традиций. Зато соус по рецепту, томаты, прованские травы, соль и оливковое масло, все это щедро размазано по тесту, а сверху кусочки моцареллы и щепотка базилика — все как завещал Раффаэле Эспозито[1]! Что ж, вышло как вышло, я думал, будет хуже, или мы такие голодные были, что и трава по-над дорогой покажется руколой с орегано. В любом случае детектив заметно оживился от калорий, все-таки еда творит чудеса с людьми, хотя особо разговорчивее не стал.

Все бы ничего, но что-то меня смущало, нервировало и не выбивалось из башки, чего-то в нашем застолье не хватало, даже не бокала просеко, а чего-то поважнее, мельче, сопливее — где этого ДеВи носит, десятый час уже?! Я вот ни в жизни не поверю, что он до сих пор дрыхнет, когда в прошлый раз приперся ни свет ни заря, и почему-то я был свято уверен, что он сразу кинется на фабрику — сказать спасибо для начала, мол, ты спас меня от папаши-идиота, по гроб жизни будет помнить, ага, держу карман шире. И тут тревожный червь вгрызся в висок и потихоньку пробуривался внутрь, нашептывал мне сотню причин, от сонной болезни до домашнего ареста.

Бомбардировка началась еще со входной двери фабрики и эхом разносилась по всему цеху, хоть бросай пиццу на полуукусе и залезай под стол. Чувственные натуры по звукам сразу угадывают настроение человека, но там ни шагов, ни человека, ни тем более настроения, а только взрывы снарядов, которые все нарастали, пока дверь не распахнулась, как от взрыва, и, ясное дело, без стука, скрипа и доброго утра. Сходство с Мудрым Филином на пороге минимальное — теперь это Свирепый Коршун, а то и Птеродактиль, глаза сверкают, лицо красное, и все тело трясется от злости. Он быстро подлетел ко мне, и я думал, что сейчас голову откусит, честное слово, а потому сжался втрое, хоть и не понимал, что уже натворил — кроме пиццы, вроде бы ничего не успел…

— Ты солгал мне!.. Я дал тебе одно единственное задание: защитить моего внука, — а ты…

— Но… но… — я еле собирал ошметки мыслей от удивления, — я все сделал… У него есть игрушка!

— Тогда ответь, каким образом случилось ЭТО?!

Когтистая лапа замахнулась, но ударила вместо меня стол, треснула по нему листком с объявлением, а лучше бы и правда пощечину, чем такое. Лицо ДеВи красовалось крупным планом под надписью о пропаже, а внизу были особые приметы, которых там кот наплакал. И видимо, я сильно оптимист, раз первая мысль, что он все-таки сбежал, но тут же меня засыпала очередь вопросов, вроде куда, зачем и почему до сих пор не за столом? Как шестеренки в мозгу ни старались, а ничего светлого в голову не пришло, и я взглянул на Мудрого Филина, мол, это уже приговор или шанс есть, но у того ни грамма надежды в глазах. У нас остался только один вариант того, что могло произойти, раз даже игрушка не помогла, и детектив озвучил это первым — к ним наведался тот псих, которому игрушки по барабану… Чтоб тебя, маленький засранец, умеешь же ты притягивать неприятности на свою задницу!

Только вчера виделись, повеселились в школе — это я к тому, что грустно расстаться после ссоры, но на светлом моменте еще хуже.

— Собирайтесь! — крикнул он, злой уже не на меня, а на ситуацию. — Мистер Рей, если ваша машина находится неподалеку, прошу воспользоваться ею, не теряя ни минуты времени.

Понятное дело, мы побросали всю еду и пошли одеваться — Орлиный Нос в пальто, а я в пайту (на улице холодина, особенно после таких новостей). Перед уходом я хотел уничтожить остатки пиццы, не пропадать же добру, но не смог засунуть в себя ни куска и оставил ДеВи, по тому же принципу, что вчера выдумал для детектива. Так, монстры, официально заявляю, что мы найдем мелкого, он вернется и попробует мою пиццу, чего бы кому там это ни стоило, по-другому и быть не может, все усекли — да-да, даже ты, сценарист всего этого бреда, напустил драмы и хватит, я до конца буду верить в счастливый финал!

Через пару минут мы шли туда, где вчера оставили машину, а потом неслись к дому ДеВи по утреннему воскресному городу. Мудрый Коршун, тьфу ты, Филин мудро, но и жутко молчал всю дорогу и задумчиво глядел в окно на переднем сидении, я прямо-таки видел, как он обдумывал что-то явно не самое приятное, причем для всех нас.

— Зачем мы едем туда? — сказал Орлиный Нос, не выдержал.

— Мне не терпится убедиться в произошедшем своими глазами и посмотреть своему сыну в лицо, а далее этого я не имею ни малейшего представления… Случился, пожалуй, худший исход из возможных, господа, — я полагал, что Мэд Кэптив станет нападать со всей доступной ему мощью и устроит настоящий хаос в городе, однако ничего подобного не случилось.

— Это плохо?

— Разумеется так, мистер Рей! Что страшнее: наблюдать за ядовитым пауком перед собой или на миг отвлечься и потерять его из виду? Это не что иное, как затишье перед мощнейшей бурей. Если Мэд Кэптив медлит, значит для этого есть причина, и мне совсем не верится, чтобы у него возникли какие-либо трудности. По-другому, он задумал нечто грандиозное, а слово думать, направленное в его адрес, уже доставляет мне великое неудовольствие… К тому же, за прошедшую ночь пропал один лишь мой внук, и это наводит меня на крайне неприятные мысли.

Что там за мысли, мы так и не услышали, но этого и не нужно было — перед нами раскинулась злосчастная улица, сейчас сами все и узнаем.

На нас никто не отреагировал, хотя мы стали аккурат у заборчика, потом Мудрый Филин настойчиво бил по бедной кнопке звонка, будто та была виновата во всем этом безобразии, но результат один. Наконец он решил, что придется войти внутрь, и Орлиный Нос сразу сказал, мол, от беспричинного проникновения его золотой жетон нас не спасет, чудненько, что сказать. Пока я сетовал на ситуацию, ключ в старческих руках быстро открыл входную дверь — отлично, то есть все это время премудрая птица могла запросто зайти к ним, когда никого не было дома, и заложить игрушки хоть в каждый угол каждой комнаты! А вместо этого он послал меня, чуть ли не за решетку засадил! Я многое хотел ему сказать, но сдержался, момент не подходящий, это всегда успеется.

А вот и берлога Жадного Слона, основной загон в виде гостиной, прямо-таки залитой сиропом скуки с джемом обычности, аж глазу не за что зацепиться и все тянуло зевнуть. На этом фоне забавно смотрелась кухня, цветастая, яркая и светлая — тут уж само мироздание постаралось сделать окна на солнечной стороне, а дополняли картину белесый холодильник с кучей разноцветных лопаток и приборов. И снова я повернул голову направо — карамельный продавленный диван, темные занавески, черный телевизор, мебель мрачно-дубового цвета… Нет, золотые женские руки постарались и здесь, потому как хотя бы все со вкусом расставлено, но так просто комнату не преобразить, особенно если не вымести из нее главного паразита.

Я заметил, что давно стою в коридорчике один, а вокруг ни души — дело в том, что Мудрый Филин как-то сразу пошел напролом на второй этаж, а Орлиный Нос бегло окинул всевидящим оком комнаты и тоже повторил маршрут. К этому моменту детектив уже провел мини-расследование в комнате ДеВи и выделил самые странные моменты, а именно, створки окна прибиты к раме гвоздями, одеяло небрежно скомкано, а игрушка-брелок валялась на полу, будто отброшенная ударом… И не успели мы ничего обсудить, как вдруг внизу затрещал телефон — все побежали в обратном порядке, то бишь я первый, за что и удостоился чести снять трубку. Ко мне и к ней тут же прилипло два уха с другой стороны.

— Алло, мам?

Не знаю, кого мы вообще ожидали услышать, но явно не тихий измученный голос ДеВи — как волшебной палочкой, он нарисовал у нас улыбки, даже у Орлиного Носа уголки губ приподнялись на миллиметр.

— ДеВи, я так и знал, что ты в порядке, ни на секунду не сомневался — ладно, всего на одну… Где ты бродишь?

— Армани, что ты делаешь у меня дома?

— Ищу тебя, вот целый спасательный отряд организовали. И вообще я первый спросил, так что рассказывай…

Я ждал, тряс коленками от нервов, но на проводе гудела тишина. Что-то мы погорячились от радости — он, конечно, жив, и это уже неплохо, но непонятно, это прямо-таки неплохо или не совсем еще плохо, хотя очень даже близко к этому.

— Армани, — сказал он тише и как-то хрипло, со связью проблемы, что ли, — найди детектива, его зовут Алек Рей.

Мы переглянулись, Орлиный Нос покачал головой, мол, рано пока, тяни время.

— Это еще зачем?

— Пусть… позвонит…

А вот сейчас это сипение и кряхтение никому уже не понравилось, тут два варианта, либо у него болит горло, либо… кто-то на это самое горло давил. Орлиный Нос прямо-таки учуял запах паленого и вырвал у меня трубку:

— Виктим, Алек Рей слушает. Что случилось?

— А-а-а-алек Ре-е-ей!

Полный атас, попали, что называется! Почему-то я сразу вспомнил голос того психа, хотя слышал его один раз, а разобрать что-либо из этого мешанины звуков было трудно.

— Я найду тебя. И убью, — сказал детектив самым серьезным тоном. — Не сомневайся.

— Иди к нам, или его съедят. Тик-так, тик-так, ха-ха-а…

В динамике зарычало и зашипело, мы аж отошли чуть ли не на полметра, и на пике громкости связь оборвалась — не удивлюсь, если он раздавил телефон от переизбытка эмоций. Орлиный Нос тоже был на взводе, бросил трубку в стену, и та разбилась на мелкие кусочки. Вот вроде хорошая новость, мол, надежда еще жива, пока только при смерти, но общий дух подорвался конкретно так, я бы сказал, упал на уровень плинтуса. И как-то неосознанно мы прошли в гостиную, уселись на диване и креслах.

Я смотрел то на ковер без понятия, что вообще происходит, то на Мудрого Филина, который сморщился, как перезрелый фрукт, глаза бегали туда-сюда, листали гирлянду мыслей. Детектив уставился прямо на потушенный камин, злой, как тысячи чертей, руки на коленях, желваки ходят ходуном, взгляд буравит обугленное полено, того гляди и распалит. Ситуация и правда плачевная, что тут еще сказать, одна из тех самых безвыходных, которых не существует, да вот мы бы сейчас поспорили!

— Я наивно полагал, что мы сражаемся с малоразумным животным, хоть сколько-то предсказуемым, но то, что я сейчас услышал… пусть в некой мере и удивительно, но в большей степени ужасающе. Подумать только: он способен разговаривать! Не подражать, а складывать осмысленные, грамматически верные предложения! Также ему известны понятия времени, звука часов и такой истинно человеческий прием как шантаж. Поймите меня правильно: кошмары, как и многие живые существа, всецело повинуются инстинктам, а потому нормальный — да простит мне Господь это слово в отношение чудовища! — кошмар без каких-либо раздумий принялся бы есть ребенка. В нашу первую встречу Мэд Кэптив не мог даже разговаривать, но, похоже, он учится, умнеет, очеловечивается, если можно так выразиться, причем уже в геометрической прогрессии.

— Но это же пока не главная беда для города, так? — сказал я. — Я имею в виду, он там с ночи, значит вернется сюда черт знает когда.

— К сожалению, нет.

— В смысле?! Это что еще за верх несправедливости? Может, он и бессмертный в придачу, чего уж мелочиться!

— И я опасался этого более всего, — продолжал Мудрый Филин, — ведь он монстр, пусть и в человеческом теле. Он в своем мире, и на него временной парадокс не действует, как мы можем видеть по вчерашнему событию…

— То есть если мы не успеем найти его в том мире монстров, а это очень даже может быть, он вернется сюда через секунду, а мы — через парочку лет, когда он тут уже всех сожрет? Отлично, просто замечательно!

То ли мои слова расстроили его, то ли он что-то придумал, но таким обреченным я видел разве что висельников в кино, будто он уже мысленно похоронил себя, а то и всех нас. Немой вопрос, что будем делать, плавал в воздухе, оседал облаком на коже, зудел, и Мудрый Филин объяснил:

— И все же последняя надежда у нас есть… Наше Общество обнаружило, что, если ввести себе кровь — вернее, внутреннюю жидкость, — кошмара, можно миновать временной сдвиг. Неприятность в том, что испытуемые животные, такие как морские свинки, кролики, белые крысы и даже кошки, погибали около двенадцати минут спустя. За это время практически невозможно найти минерал, поэтому мы отказались от этой идеи. Наряду с этим была озвучена другая крайне занимательная идея…

— Эксперименты на людях, — сказал детектив.

— Верно, мистер Рей. Наши ученые выдвинули гипотезу о том, что, исходя из массы, количества крови, а также регенерационной способности, человек сможет выдержать кровь кошмара в течение часа или даже нескольких часов. Впрочем, предположение и осталось таковым, поскольку Общество не дало одобрения идти на подобный риск. Пусть нас и насчитывается сотни по всему миру, жертвовать даже одним товарищем мы не можем ни с моральной, ни с практической точек зрения. Однако сейчас исключительный случай…

Из недр пиджака он достал флакон с какой-то серо-зеленой жижей, похожей на болотную тину — и почему смертельная гадость не может выглядеть как джелато или сорбет, да и быть такой же на вкус! Вот только я не подумал, что желудок совершенно естественно вырвет эту дрянь обратно наружу, поэтому к ней набором шел шприц и жгут. Все всё поняли, теперь осталось решить, кому выпадет лотерейный билет на свидание с вечностью, и мы опять замолчали — чем дольше, тем больше меня это бесило, какой смысл тянуть кота за причинное место, если прыжка в ледяную воду все равно не избежать.

— Так, надеюсь, выбирать будем на камень-ножницы-бумагу хотя бы, а не по бесполезности в команде — я все понимаю, вы начальник этого кордебалета, а детектив…

— Армани Коллин, замолчите, пожалуйста! В особенности если говорите подобную ерунду в столь серьезной ситуации. Как вы смеете думать, что я могу пожертвовать людьми, которые даже не состоят в Обществе? Разумеется, это суждено сделать мне, и никому более!

— Но это ж чистой воды самоубийство.

— В ином случае с моей стороны это будет убийством кого-либо из вас.

— А вот если как я предлагаю, то тут судьба, и ничего не поделать.

Уж не знаю, зачем я вообще спорю — совсем крыша поехала с этим геройством в последнее время, а у меня, между прочим, дома Оля с ребенком!

— Он прав, — неожиданно поддержал Орлиный Нос, но не в ту степь: — Я моложе вас и крепче Армани. Процент крови у меня выше, а значит, есть шанс продержаться дольше всех.

— И отказать себе во времяпровождении с любимой дочерью?

— Главное спасти.

В общем, мы как истинные герои боевика, напичканные храбростью и тестостероном, двигали дуло револьвера от одного виска к другому и совсем забыли, что находимся в чужом доме, куда в любой момент может нагрянуть кто угодно. Дело в том, что это самое кто угодно только что возникло в коридоре между кухней и гостиной, по закону подлости, самое ненужное кто угодно в самое неподходящее время и таком же месте.

Тонконожка выглядела бледнее смерти, сразу догадалась обо всем, хотя какое еще может быть объяснение, почему мы сидим с мрачными лицами в пустом доме паршивца. Я рванулся к ней, и как раз везде зашумели помехи, как в старом телевизоре — другие ее в первый раз видят, но я-то знал про их любовь-морковь, тем более тут начало подростковой мути, реле эмоций на максимум выкручено, а это прямая дорога вслед за своим Ромео. Ничего не оставалось, кроме как упасть на колени и приобнять ее с шепотом всякой чепухи на ухо, мол, да он жив-здоров еще, мы вернем его и все будет радужно прекрасно, даже зачем-то сказал про кусок пиццы. Ага, ей все как о стену горох, ни звука, ни движения, по-моему, даже не видела и не слышала меня, только худые ноги дрожали, как ветки на ветру, и вот-вот грохнется.

За двадцать четыре года жизни я понял одну вещь, то бишь всегда нужно желать себе все наоборот! Раз хочешь разбогатеть, говори, что деньги тебе и даром не нужны; надо тебе спокойной жизни на берегу моря — пытайся встрять во что-то адреналиновое; а если так вышло, что не питаешь радости от вида трехметровой многоножки, моли Вселенную встретиться с ней сию же секунду! Потому как вчера я по глупости забыл о величайшем законе подлости, и вот пожалуйста, вам посылка, распишитесь, причем не на расстоянии километра, а лицом к лицу, хоть руку ему жми, одну из десяти… Видок у монстра и правда своеобразный, мягко говоря, чтобы не обидеть — хотя плевать на его чувства, это что вообще за громадный рыбий скелет, где каждое ребро — это лапа?! Оно стояло на паре задних толстенных то ли ног, то ли каких-то еще отростков, и плоской башкой, которая не особо-то отличалась от тела упиралось в потолок. Я хотел глянуть ему в глаза, мол, и не стыдно тебе такому ходить по белу свету, но непонятно, где там голова, где зад, и есть ли это у него вообще. Еще и как назло, оно по всем канонам жанра склизкое, волосатое и шипастое, прямо-таки полный набор!

Наверное, Мудрый Филин судорожно искал игрушку, за это время Орлиный Нос даже дважды выстрелил — помощники из них так себе, монстру это по боку, а вот Тонконожка вздрогнула и еще больше испугалась, зато хоть очнулась. В принципе, у меня было в запасе полсекунды на попытаться отпрыгнуть, но башка варила на самом медленном огне, а еще попробуй увернись от длиннющей лапы вместе с девчонкой. Я успел только повернуться к нему спиной и уткнуть лицо малявки себе в грудь, надеялся, что игрушка-брелок от ДеВи сейчас у нее в кармане, или хотя бы оно сломает хребет только мне, а ее отбросит — и в который раз мысленно попрощался с Олей, уже представил, как плыву на лодке к праотцам. Не стану врать, страшно до ужаса, ждешь и ждешь, когда уже отвалится голова, польется кровь и все дела, я вспотел знатно, и мы тряслись с мелкой в унисон. По моим подсчетам время у нас давно закончилось, я даже повернул голову, чтоб спросить у палача, долго он там еще, но мельком увидел Орлиного Носа и выдохнул — тот уже прятал пистолет, ложная тревога, гробовщики!

Я посадил Тонконожку, больно легкую для своих двенадцати, на кресло, и та оживилась, дико заикалась, я ни черта не разобрал, но кивал с серьезным видом. И по-моему, накивал что-то не то, потому как она совсем обмякла, будто из нее всю душу трубочкой высосали, а потом вообще положила лоб на колени и зарыдала, мощно так, спина извивалась волной. За пару лет работы в приюте я выучил, что ни в коем случае нельзя прекращать плач, даже если он по пустяку, пусть лучше выплеснется, всему миру потом легче будет. Вот никогда не думал, что снова буду утешать сопляков, мда уж, жизнь циклична — короче, сел на подлокотник и погладил по голове, а она как с цепи сорвалась, обхватила меня и давай вытирать слезы и сопли о пайту, как если бы та была носовым платком.

— Я устала… терять… Сначала мама и папа… Теперь Виктим!

— Да жив твой возлюбленный — по крайней мере, предложение действует ближайший час-другой, а там как карта ляжет.

Она отлипла от меня, посмотрела сквозь лужи в глазах, мол, вру или нет.

— Вот как раз собираемся по его душу, — добавил я на всякий случай.

— Куда?

— В какое-то страшное опасное логово монстров.

— Я с вами!

— Какое слово из характеристики тебе непонятно — страшное или опасное?

— Но я хочу помочь спасти Виктима!

— Ты лучше себя не дай сожрать.

Жирный знак вопроса разукрасил лицо от бровей до рта — то есть я спас ее от какой-то инопланетной страхолюдины, а она даже не потрудилась заметить мой подвиг? Удивительная способность сопляков, но это и к лучшему, меньше кошмаров будет сниться! Пока микропроцессор в голове гудел, я резко ущипнул ее, добротно так, она аж взвизгнула и возмущенно стала тереть красное пятно. Старый метод со времен приюта, к тому же, сам придумал, очень действенно обостряет внимание примерно на минуту.

— Эй, слушай, нет, ты послушай! Мы вернем его, максимум синяками отделается, поэтому не смей хоронить его раньше времени, поняла?

Сопливый молчок, она шмыгнула носом и лупает на меня глазами, я так и не понял, убедил или нет.

— У нас вечером выступление в парке аттракционов…

— Вот и дашь ему подзатыльник, если текст забудет.

Тонконожка даже улыбнулась, легонько, но все же — диагноз жить будет, не все потеряно.

Вообще-то этот разговор был не только для поболтать и ободрить, я отвлекал ее от зрелища на заднем фоне. Орлиный Нос набрал темно-зеленую жижу в шприц и держал его над Мудрым Филином, пока тот расчехлял руку — ох и дурной пример мы подаем ребенку, аж стыдно. Наверное, детектива учили делать уколы в академии, мол, вдруг пригодится, и вот кто бы мог подумать — раз, два, и вязкая гадость уже течет по фиолетовым венам, еще и жжет, потому как наш начальник зашипел, заскрипел зубами и заерзал в кресле, скорчился весь, а лоб тут же покраснел и вспотел. Я подбежал к нему, но вроде бы обошлось, и он медленно достал из кармана пиджака медальон, как у Джованни, с виду старинный часы, но стрелки стоят на полудне, а внутри тот самый кристалл.

Мудрый Филин объяснил, что кнопка запустит разряд тока, возникнет тот самый зеленый пузырь, и сразу же для удобства начнется отсчет времени.

— И все же я вынужден спросить: каждый из вас в достаточной мере осознает предстоящую опасность? Начиная с того, что я могу умереть намного раньше ожидаемого срока, а значит, если мы и сможем переместиться, на обратном пути на вас подействует временной парадокс; и заканчивая встречей с этими существами и Мэдом Кэптивом, что может стоить кому-то или даже большинству из нас жизни. Сейчас последний шанс отказаться, особенно тебе, Армани Коллин, поскольку ты еще слишком молод, чтобы так рисковать.

— В последнее время сам себе удивляюсь — сдружился я с вашим внуком и почему-то сильно хочется спасти его, а лишние руки вам явно не помешают.

Он даже натянул улыбочку и прямо-таки весь расцвел, будто по крови не текла смертельно-опасная дрянь.

— Что ж, радостно это слышать. Я не стану настаивать на обратном и позволю тебе как мужчине самому принять это ответственное решение… И похоже, что ты изменился, Армани, — сказал он, как если бы это и был его коварный план или потому что я сегодня весь из себя такой альтруист, но это временная акция, не советую привыкать. А вообще как иначе, и тут дело не только в ДеВи — если десятки психов будут разгуливать по городу, того гляди и Оле достанется…

И тут я вспомнил про нее — нет, не про ссору, хотя я так и не отправил вчера километровое сообщение с извинениями, а то, что я могу не вернуться, и это и правда будет выглядеть, как если бы сбежал из-за ребенка. Она же ни весточки не получит, что я, где я и как пал смертью храбрых в битве с монстрами. Мудрый Филин с детективом уже стояли на просторном участке гостиной, но я крикнул все, мол, стоять, не двигаться, у меня тут дело вселенской важности, а минута особой роли не сыграет. Ровно столько мне и дали — я судорожно пытался что-то придумать, но мозг отказывался составлять слова и, по-моему, вообще выбросил их из памяти. Наконец настрочил что-то в стиле:

«Прости за все нервы, дорогая, ты лучшее, что со мной случилось, и, если я не вернусь, знай, что последняя моя мысль будет о тебе, amo».

Получилось с кучей ошибок, без знаков препинания и хотя бы одной маломальской шуточки, какой кошмар! Я вдавил кнопку отправки, прижался к ним, и как раз вспыхнул зеленый пузырь.

Конечно, стало гадко от мысли, что я могу никогда больше не увидеть Олю, но я тут же перебил эту ерунду — никому не помирать, сейчас кого надо, спасем, остальных перебьем и вообще мы с ней проживем до ста и умрем в один день, на другое я не согласен. Может, оптимизм и наивный бред, зато чуть легче стало растворяться в портале — теперь можно, поехали, полетели, поплыли… Короче, вперед!

[1] Раффаэле Эспозито — один из первых итальянских поваров, который придумал классическую пиццу «Маргариту», состоящую из помидор, сыра и базилика. — Прим. авт.

30.09.199 X г., 08:15 AM

Неизвестное место…

Бывает так, что после многолетних пробуждений в собственной постели, оказавшись в другом месте, вначале не осознаешь перемен. Лишь когда я потянулся к прикроватной тумбе, чтобы выключить будильник, понял, что он не звенел. Домашнее одеяло, к тому же, сменилось колючим пледом, а матрац стал вдвое жестче, у́же и неприятно поскрипывал. Тотчас же раздались незнакомые голоса сбоку и приглушенный гул — за стеной… Мои чувства вмиг обострились, точно у дикого животного в незнакомой местности, и я решил притвориться спящим на какое-то время, различая каждый звук. По тем вырванным бессмысленным обрывкам фраз я понял, что эти люди находились здесь наравне с моим положением. Несмотря на все, я ни на йоту не приблизился к пониманию происходящего и решил подробно восстановить в памяти вчерашний день. Это было похоже на просмотр знакомой киноленты в перемотке: сцены мелькали так быстро, что незнакомому человеку понять что-либо было бы затруднительно, но проживший их без труда составит хронологию событий. Я вспомнил и школьных друзей в баре, и драку с певцом, и прекрасную женщину на мосту, и последующий разговор с Фелицией, который стал апофеозом нашего брака… Что же было далее? Этого я не помнил…

Вдруг в комнату вошел мужчина, скромно, но дружелюбно поприветствовавший всех, и его манера общения в одночасье дала понять: он врач.

— Мистер Фирдан, как вы себя чувствуете?

Я приоткрыл, но тотчас же плотно сомкнул веки — белоснежный халат, казалось, стократно усиливал освещение! — и натужно прохрипел:

— Где я?

— Вы не помните, что произошло?..

Все именно так: я находился в больничной палате и самое ужасающее в том, что даже не знал почему… Когда мне удалось открыть глаза, мужчина исчез. На его месте, точь-в-точь повторяя силуэт, стояла Фелиция, внешний вид которой наводил на раздумье: не очередной ли это призрак воображения? Единственным оттенком лица были серые пятна, напоминающие книжную плесень. Сухая, лишенная жизненных соков кожа шелушилась крупинками пепла, а в набухших глазах, казалось не смыкавшихся минувшей ночью, страшила даже не густая сеточка сосудов, а взгляд: пустой, обреченный, безразличный… мертвый… — если словами возможно передать хотя бы долю истины. Никогда прежде я не видел ее настолько измученной.

— Где Виктим? — сказала она низким загробным голосом, сделав крохотный шаг в мою сторону.

Порой вопрос уже таит в себе знание. Сам факт того, что Фелиция спрашивала это, значил одно: Виктим пропал. Как же так… Десятки возможных и невозможных предположений пронеслись в голове, но ни одно не звучало правдоподобно. В тот момент мне самому хотелось знать, что случилось, после того как она покинула дом.

— Я не знаю, Фелиция. Я не…

Мгновение — и она уже стоит вплотную, а темный осколок винной бутылки с ощутимой колкостью впивается мне в шею. Я скверно знал анатомию, но мне подумалось, что с хирургической точностью режущая грань находилась над сонной артерией, несколько левее адамова яблока. Ладонь так крепко сжимала стекло, дрожа от напряжения, что другие грани резали ее же тонкую кожу. Крохотной кровавой улиткой капля медленно текла по запястью, оставляя за собой неровный след…

— Где он? — вначале прошептала она, чтоб нас не услышали, но не сдержалась: — Что ты с ним сделал?! Говори!.. Или, клянусь, я убью тебя… Он единственный свет в моей жизни, и мне больше нечего терять!

В ней было столько решимости, гнева, отчаяния, что я совершенно не сомневался в ее угрозах. К счастью, к нам тотчас же подоспели медбрат дородного телосложения в сопровождении врача, которые сковали Фелицию в руках и мягко выхватили осколок. Все это время, пока ее силой выводили из палаты, она смотрела лишь на меня и повторяла: нельзя было доверять его мне.

По выходе из палаты врач попросил зайти к нему в кабинет, как только я смогу подняться. И все же еще некоторое время я провел в койке, пытаясь что-либо понять, осознать и вспомнить. На тумбе, кроме стакана воды, лежал мой личный дневник, видимо, найденный персоналом во внутреннем кармане куртки. Я судорожно открыл его на последней странице, однако запись обрывалась тем моментом, какой я и сам прекрасно помнил. Значит, нечто случилось глубоким вечером, иначе я бы написал пару строк перед отходом ко сну. Быть может, мерзавец, который напал на Фелицию утром, вновь явился к нам домой, причем ударив исподтишка, ведь в честной битве я бы смог защитить сына. И сбой в памяти не что иное, как последствие сотрясения мозга. Почему же тогда у меня не болит голова?

Мне подумалось, что название отделения даст крупицу информации, и я спросил об этом соседей по палате. У окна располагалось двое: молодой юноша неподвижно, меланхолично смотрел вдаль, не моргая и не смещая взгляда, а мужчина моего возраста читал книгу и каждые несколько секунд настороженно посматривал на нас, словно мы могли накинуться на него в любой момент. Вначале никто не отозвался на мой голос, затем я повторил громче, и мужчина с книгой сказал:

— Зачем спрашиваешь? Ты же знаешь.

— Разумеется, нет. В противном случае не тревожил бы вас.

— Все ты знаешь: тебя же прислали сюда они.

Одному Господу известно, что он имел в виду, но я оставил всякие попытки понять это и решил не тратить время попусту — врачи уж точно расскажут мне, а может, и прольют свет на случившееся дома.

В коридоре было немноголюдно, лишь пару медбратьев дежурили вдоль стен. Они любезно указали путь к нужному кабинету, дверь которого оказалась заперта: ох и что это за доктора, если их никогда не бывает на месте! Неведение невыносимо раздражало, однако все эмоции померкли разом, едва я прочел стенд сбоку от двери, после чего невольно осел на ближайшую скамью, не в силах держаться на ногах…

Да быть того не может! Я поверил бы во что угодно, но не в то, что нахожусь в психиатрической клинике.

Вдруг то, что я увидел в конце коридора — вернее, в начале, где был выход на лестничный пролет — разогнало самые жуткие мысли, оказавшись стократно волнительнее. Внутрь, несмотря на попытки медсестры воспрепятствовать этому, грубо и нагло ворвались двое мужчин. Тот, что выдавался вперед, высокий, широкоплечий, был одет в бордовый свитер с воротником, закрывающим шею; он шагал уверенно и властно, точно главный врач больницы, но явно был здесь впервые: ловко заглядывал в каждую комнату, оценивая положение вещей за доли секунд. О как дружелюбно он встретил доктора, мягко положив ладонь ему на спину и подталкивая вслед за ними, отчего тот не мог противиться! Каждое действие было настолько осознанным, выточенным, проникающим (равно как и искусная речь) вглубь доверия, отчего требовалось постоянно напоминать себе: этот блеск в глазах и улыбка хитрые, ничуть не добрые. Его спутник, с которым тот вел поначалу оживленную беседу, но быстро затих при встрече доктора, выглядел серьезнее, даже мрачно. Главным удивлением стала его личность, к сожалению, глубоко известная мне: это был мой отец!..

Каким образом у этого человека получается так настойчиво и часто появляться в моей жизни? И что, в конце концов, главе фабрики игрушек может понадобиться в этом месте, да еще в компании столь сомнительного, почти бандитского вида человека?

У меня не было иного выхода, кроме как вбежать в комнату досуга напротив кабинета, в это царствие цветочных горшков, так густо населивших комнату, будто их количество оказывало важнейшее лечебное действие. Однако широкий проем от одной стены к другой не имел двери и укромных углов, чтобы доктор мог наскоро выглянуть к своим больным. В таком дефиците времени я мог разве что повернуться спиной к кабинету, скрыв хотя бы лицо, и начать здороваться с каждым растением, пожимая им листья, точно в глубоком уважении ладони. Быть может, меня не заметили потому, что мой отец выглядел занятым делами мировой важности, или же меня спасла умелая маскировка, но сзади раздались лишь обороты ключа в замке, тонкий скрип петель и последующий дверной хлопок. С той же скоростью я совершил обратное действие — унизительное, беспардонное, опасное, в конце концов, ведь меня могли раскрыть. Но мне было крайне любопытно, о чем могут говорить члены столь разнородной компании, и я в высшей степени сомневался, что это как-то связано с лечением.

На мгновение я обратил взгляд в замочную скважину — доктор прошел за свой стол, мужчина в свитере встал сбоку, оперевшись о шкаф с документацией, а мой отец более примерным образом занял место на стуле — и прижался к ней ухом.

— Кто вы?

— Nominasuntodiosa[1], доктор. Вы учили латынь и должны знать это выражение. Обо мне вам нужно знать только то, что я представляю отряд специального назначения. И что мы вынуждены временно взять контроль над руководством больницы.

— О чем вы говорите? На каком основании?!

— На таком, что вам угрожает опасность, а мы здесь, чтобы от этой самой опасности вас защитить. Все просто.

Доктор резко встал, со скрипом отодвинув кресло, и громко сказал:

— Так, если я сейчас же не увижу удостоверения или значка какой-либо структуры, то немедленно звоню в полицию!

— Зачем тревожить наших и без того занятых офицеров. Нет, вы, конечно, можете это сделать, но у меня есть вариант получше… Может, это вас успокоит?

Момент тишины вынудил вновь заглянуть внутрь: мужчина передал доктору документ, который тот бегло просмотрел стоя, а затем принялся перечитывать внимательнее, медленно опускаясь в кресло.

— Откуда мне знать, что это не подделка?

— А вы, однако, скептик… Что ж, внизу есть номер. Возможно, вас даже соединят с мэром. Отличная возможность пообщаться с ним, я думаю.

— Пожалуй, я так и сделаю. С вашего позволения.

— Как вам угодно. Мы никуда не спешим.

Он стал вычищать грязь из-под ногтей и напевать мелодию, словно нисколько не сомневался в своей афере. Я надеялся, что доктор в тайне вызывает охрану или что номер окажется несуществующим, отчего и переживал: как бы в следующий миг на него не направили пистолет. Между тем гудки связи отзвучали в трубке телефона, а на другом конце линии раздался голос. Улыбка мужчины в свитере росла пропорционально тому, как доктор краснел, выслушивая явно гневную речь, запинался и неловко извинялся. Наконец он сбросил звонок и некоторое время безмолвно от унижения смотрел в окно.

— Допустим, — сказал он хриплым голосом. — И зачем вы здесь?

— Дело в том, что около месяца назад из вашего отделения сбежал пациент. Нет-нет, я вас ни в чем не обвиняю, не подумайте — это и правда не ваша вина. Недавно известная всем фармкомпания выпустила новый препарат… Он же поступил и в ваше отделение, так?

— Верно, но это тут причем?

— Как выяснилось, он не проходил клинических испытаний. Я имею в виду, не только на людях, а вообще в принципе. Думали, никто не узнает, раз психиатрия… Короче, агрессия этого пациента, Мэда Кэптива, — это просто побочное действие таблеток.

— Что за чушь, простите меня! Препарат получали многие больные, но этот случай единственный.

— Кому, как не вам, знать, что медицина непредсказуема. У одного есть, у других нет. У кого-то сразу, у других никогда. А мы здесь, чтобы убедиться в этом, и защитить всех, если новые случаи все-таки будут… Лучшее лечение — профилактика, не так ли, доктор? У полиции полным-полно забот, и они не будут дежурить в больнице целые сутки. А мы — будем. Вам не понравится, но скажу сразу, что вход и выход из здания запрещен всем без исключения до завтрашних 8:00 утра.

— Да как вы… Это же полное нарушение прав человека!

— Док, по-моему, вы не понимаете масштаба угрозы, — сказал мужчина особенно низким, рычащим басом. Терпение его накалялось. — Мэд Кэптив убил санитара, если вы помните. И спокойно себе сбежал. Точно: еще и сожрал кучу детей за месяц. Один! А теперь представьте своим ученым умом, что будет, если все эти последствия умножить на, скажем, тридцать… Поэтому мы как раз сохраняем ваше право: право на жизнь.

— Хорошо, хорошо, я ценю это, но… к чему такие меры для сотрудников?

— Любая новость разлетается по городу в среднем за двадцать минут. Не нужно зря волновать народ. Пока что ничего не случилось, и мы надеемся, что не случится, но кто его знает. Или хотя бы случится, но не выйдет за пределы этих стен. Кстати, по этой же причине всем в здании нужно будет сдать мобильные телефоны, у кого имеются. Стационарные мы отключим сами.

— Немыслимо, просто немыслимо… А вас тоже зовут nomina sunt odiosa? — обратился он к Бенедикту Савве, поскольку тот ни разу не поучаствовал в разговоре.

— О нет-нет, я не агент этой группы… Меня зовут Билл, адвокат. Для судебного процесса над упомянутой компанией я должен зафиксировать состояние пациентов на сегодняшний день. Понимаете ли, один человек или толпа — это совершенно разные с юридической точки зрения обстоятельства. Оттого и просим вас позволить нам осмотреть ваших самых… активных пациентов. Могу лишь обещать, что не заберем много времени и не потревожим их.

— Что ж, это меньшая из всех просьб за сегодня…

— Вот и чудненько, — сказал мужчина в свитере и направился к двери.

Тот факт, что мой отец представился адвокатом с вымышленным именем, обездвижил меня своей нелепостью, и я очнулся, когда все в комнате уже двинулись к выходу. Мне пришлось бежать во всю прыть, не заботясь о скрытности и бешено думая о любом возможном на тот миг укрытии. Как славно, что тотчас же передо мной в комнате досуга с разбегу прыгнул в одно из кресел возле журнального столика… маленький мальчик. Мне все более верилось в собственное безумие, однако галлюцинация это или нет, он подсказал мне, что делать, и я последовал его примеру. Это уже после всего я понял, что заросли хлорофитума отлично скрывали нас от разбойничьих глаз, как тигров в тропических джунглях. И только благодаря этой удивительной хитрости нас не заметили, и можно было выдохнуть, успокоив ритм гудящего сердца.

Я попытался рассмотреть мальчика, но цветочный горшок на столе так совершенствовал соседнее укрытие, что я с трудом видел его на расстоянии вытянутой руки. Он разместился в продавленном сидении, как птенец в гнезде, и лишь растрепанные волосы на темени виднелись выше подлокотника. Уж не мерещится ли мне… не новое ли это доказательство… Быть может, вся эта гремучая смесь образов и событий — лишь часть нездорового спектакля души?

— Не смотри, а то выдашь! — прошептал мальчик, когда я выдался вперед, чтобы обогнуть взглядом массивное растение.

— Рядом никого нет.

Тем не менее я осмотрел комнату: складки этого флорариума, как выяснилось, могли таить в себе детей.

— Обещай, что не сдашь.

— Я не стану рассказывать о тебе, — сказал я, мысленно добавив: по меньшей мере, пока не уверюсь в твоей реальности.

— Хорошо.

И мы продолжили сидеть в мерной тишине. Лишь спустя минуту мальчик зашевелился, медленно являя мне напряженные, почти у переносицы брови, беспокойный взгляд, направленный вглубь мыслей, и подвижные сухие губы, которые то морщились влево, вправо, то собирались в пучок посередине. Сколько же серьезных раздумий виднелось на юном лице — быть может, он решал, посвящать ли меня в свои тайны, или же размышлял над известными ему одному вопросами.

— Откуда ты? — заговорил я.

— Оттуда.

Сидя теперь на краю кресла, он указал прямо, словно одного направления мне было достаточно для понимания. Наверное, в здании есть и детское отделение, а он вбежал сюда, охваченный игрой в прятки или чем-то подобным. Однако он не выглядел больным, да и какие душевные напасти могут поразить детей, мне было неизвестно.

— Почему ты здесь?

— Прячусь.

— Это мне прекрасно понятно. Я имею в виду, здесь — в этой больнице.

— Меня просто пока некуда деть.

— Как это понимать? Больница уж точно не приют.

Он вдруг обратил на меня тоскливый, полный отчаяния взгляд, точно я сказал нечто обидное.

— Я хочу сбежать, но там внизу двое. Если бы ты отвлек их, то я бы прошмыгнул как-нибудь… Можешь помочь?

— О нет, о подобном и речи быть не может! Это физически затруднительно, а сейчас, вероятнее всего, невозможно… И почему из всех доступных шалостей ты выбрал самую небезобидную?

— Ничего это не шалость: я хочу увидеться с Кэрол, моей сестрой!

— Почему она сама не придет к тебе?

— Она тоже в больнице.

— Здесь?

— Нет. Не знаю… — Мальчик заметил мое неприкрытое удивление и добавил: — Нас разделили, когда забирали из приюта. На мне ни царапинки, поэтому меня сюда. А Кэрол поранила живот, это уже серьезно, я думаю.

— В таком случае, мне кажется глупым покидать больницу. Предположим, у тебя получится, но куда ты направишься, не зная, где она? Намного разумнее будет остаться здесь, где врачи сообщат вам друг о друге.

— Но они не говорят. А я волнуюсь! У меня больше никого не осталось…

— Представь, как она забеспокоится, узнав, что ты сбежал и находиться невесть где. Лучше этим поступком ты ей точно не сделаешь.

Некоторое время он напряженно обдумывал мои слова, после чего согласился и бессильно откинулся на спинку кресла — взрослый, рациональный довод, казалось, выжал из него все необдуманное ребячество, а вместе с тем и силы.

Правильней всего было бы рассказать о мальчике санитарам, но я дал ему слово, какое должно держать даже перед ребенком. Вместо того я пообещал себе самолично присмотреть за ним: со мной он не примется вновь за бегство (неизвестно, что те бандиты могут сделать с ним) и исключит иные глупости. К тому же, мне все равно нужно было ждать врача на этом самом месте, но главной же причиной была… видимо, скука: точно, провести время с ним намного приятнее, чем с нездоровыми товарищами по палате!

Одновременно с мыслями, как нам обоим скоротать время, я приметил книжный шкаф в углу комнаты. На мгновение это показалось чем-то диковинным, отдаленно знакомым, и я вдруг представил, как давно не держал в руках книгу. Как горько — не просто не читал, а даже не листал, хотя бы на минуту притворившись образованным человеком! Я подошел к полкам и внимательно изучил ветхие корешки: Джек Лондон, Жюль Верн, Стивенсон, Дефо, Драйзер… В основном классика реализма и приключения, по ясной причине исключительно спокойные на сюжет. Большинство книг я читал в молодости, поэтому моя рука потянулась к незнакомому автору. Несмотря на любимую морскую тематику, книга оказалась написана десятилетием ранее, а значит не предвещала качества. Однако нужно учитывать, что я буду читать не один и не столько себе, а в юном возрасте услышать исполинов мира литературы все равно, что начать лыжное катание спуском с Эвереста.

Невидимое волшебство коснулось мальчика, когда я раскрыл книгу в кресле, вдыхая чудесный старинный запах: он вздрогнул от треска переплета, шелеста первых страниц, слегка наклонил голову… В следующую минуту мы уже стояли на палубе корабля во время яростной морской баталии; ох пусть это целиком и полностью словоблудие ради занятия времени, зато какие там сражения: лязганье шпаг, брызги соленой воды, взрывы пушек и неотъемлемая матросская брань — все это чувствовалось так ярко, что затмевало все вокруг. Лишь касания моего слушателя, когда тот перебрался через столик и разместился между мной и подлокотником, ненадолго возвращали в настоящее. Он спрашивал названия частей корабля, и я показывал их на картинках, а он восхищенно восклицал: вот это да, ух ты! Когда у меня иссохло горло, я предложил мальчику перенять роль рассказчика. Детские глаза заблестели ярче золота в солнечный день. С особой долей театральности он поднимал руку, если герой держал оружие, прижимал верхней губой к носу висячие листья цветка, изображая усы, и пародировал хриплые, пропитанные дымом и ромом голоса моряков. Признаться, я изрядно посмеялся от этой ребяческой легкости и частицы бесстыдности.

Стало тепло на душе, начало клонить в сон. В полудреме слова слышались все отдаленнее, пока их не оттенили собственные мысли и образы. Мне вспомнилось, как однажды я задумал почитать Виктиму на ночь (ему тогда было четыре) и долгое время выбирал книгу, какая могла понравиться нам обоим. Я отчетливо помню тяжелые шаги по ступенькам, трепет сердца… Но когда я приоткрыл дверь, увидел Фелицию на стуле рядом с ним — она сразу заняла эту должность, и, конечно, он невыносимо радовался именно ей. После того я больше не пытался читать ему. Теперь же понимаю, что нет сильнее счастья, чем проводить время с сыном за этим занятием.

— Ой! — воскликнул он, согнав крупицы подступающей дремы. — Глава кончилась… А они выплывут, спасутся?!

Я медлил с ответом, еще не до конца придя в себя, и ему ответил кто-то со стороны коридора:

— Конечно, Фил. Это только начало книги…

На входе в комнату досуга, оперевшись о стену, стояла медсестра. Разумеется, для больницы это обычное явление, но, когда мне довелось рассмотреть ее, я добавил новый штрих в пользу своего безумия. У нее были те же тонкие, почти аристократические черты лица, вьющиеся медные волосы, убранные на затылок, и прекрасная молодость лет — уж не та ли это девушка, какую я повстречал на фабрике своего отца? Все именно так: мисс Рей, кажется… Каким чудесным образом она находилась здесь, одетая в медицинский халат? Воистину вокруг происходила какая-то чертовщина!

Несмотря на дружелюбный вид девушки, мальчик бросил книгу на стол и пробрался мне за спину, точно кролик при виде лисы.

— Как не стыдно, Фил, — нагрубил мальчику, а потом убежал, заставив искать тебя по всему зданию!

— Не стыдно! Он смеялся, что я из приюта. И назвал бездомным.

— Это не повод отвечать на грубость грубостью. Что ты ему сказал?

— Что… что… Что он сумасшедший тупила, вот как! — ответит тот гордо.

— Фи-ил!

— А что — он первый начал!

Мисс Рей потерла переносицу, весьма неприкрыто прошептав, что лучше бы ее отправили на третий этаж. Полагаю, там находятся самые тяжелые и опасные пациенты.

— Так, а ну быстро в палату!

— Нет, — сказал он, уткнувшись лицом в мою одежду. — Я не вернусь, пока не узнаю про Кэрол.

— А если я скажу, что узнаешь?

— Ты врешь, не верю.

— Фил, ты просто невыносим! Это нужно уметь еще поднять на уши всю больницу, чтобы один из докторов целое утро обзванивал знакомых. Нашли твою Кэрол, и все с ней хорошо. А прямо сейчас ты тратишь драгоценное время на звонок.

Признаться, я и сам не был уверен, правда ли это или искусный блеф дочери детектива, а уж мальчик выглядел еще более растерянным и не спешил выбираться из-за укрытия. И все-таки желание услышать близкую душу победило: он сдался, первым радостно устремившись в коридор. В какой-то мере я затаил обиду на мисс Рей, ведь теперь мне предстояло остаться в одиночестве, но я, конечно, не подал виду и продолжил читать, словно она избавила меня от одной назойливой проблемы.

— Смотрю, вы, мистер Фирдан, все же умеете ладить с детьми, — сказала она, оставшись напротив меня.

— Я не… Просто он… Это всего лишь чтение!

Мисс Рей задержала на мне хитрый взгляд и странно улыбнулась.

— Мне нужна ваша помощь. Вы явно ему понравились. Побудьте с ним немного, а то это просто ужас.

— Но мне нужно ждать встречи с врачом.

— Вопрос жизни и смерти, мистер Фирдан. Просто проведите его в палату — это займет всего десять минут.

Другие способы времяпровождения меня не особо-то прельщали, а в ближайшие сутки нашего заточения мне уж точно предстояло увидеться с врачом. Единственное, что пугало, так это возможные любопытные взгляды и вопросы санитаров. Уж не знаю, была ли то удача, халатность или у всего персонала вдруг возникли заботы поважнее пациентов, но вокруг не было ни души… У мисс Рей это тоже вызвало недоумение, и тогда я весьма кратко в обществе ребенка намекнул, чтобы они поспешили со звонком. К счастью, мы попали в детское отделение сквозной, обычное запертой дверью в начале опустевшего коридора, и там было спокойно и многолюдно — бандитская рука еще не коснулась этого места.

Мальчик побежал к телефону на посту медсестры, а мы встали неподалеку, наблюдая возбужденный диалог, и разговорились сами. Мисс Рей рассказала, что помогает здесь в качестве волонтера, затем спросила, что я имел в виду. Страшная новость, однако, удивила ее многим меньше меня: она видела подозрительных людей в черных костюмах на первом этаже и, убедившись в моих словах, поспешила отправить пару сообщений текстом. Мне хотелось верить, что адресатом был ее отец, который хотя бы в тайне придет нам на помощь. Неожиданно она поинтересовалась, какой вихрь судьбы занес сюда и меня. Вначале я удивился, почему столь умная девушка уточняет очевидную вещь, и вдруг понял, что ведь не был переодет в больничную одежду. Я поведал о минувшем вечере — все, что помнил сам, и она необычайно искренне огорчилась упоминанием о пропаже Виктима. Болезненная тема подвела разговор к концу.

Временами мисс Рей встревоженно отвлекалась и, кусая губы, то оборачивалась, то поглядывала на мальчика, пока не погрузилась в мысли полностью.

— В чем же заключается моя помощь? — спросил я в момент тишины.

— Сейчас время посещений — слышите шум и гам? — Она посмотрела вдаль по коридору, откуда и правда доносилась смесь женских и детских голосов. — Фил из приюта… Мне бы не хотелось, чтоб он это видел.

— Я могу понять его чувства, но невозможно же всю жизнь прятать от него чужих родителей…

— Вы не понимаете, мистер Фирдан… Об этом не сообщили в новостях. Вчера Мэд Кэптив напал на приют «Лост Чайлд», убив там всех воспитателей и охранников. И конечно же… детей. Спаслись только Фил и та девочка, Кэрол. Вы представьте: за раз потерять почти всех, кто был ему хоть какой-нибудь семьей… Он идет, — прошептала она. — Просто заболтаем его чем-нибудь.

Когда мальчик только услышал свою сестру (если можно так выразиться), его лицо заискрилось радостью. Но с каждым мигом звонкий смех потихоньку испарялся, лицо хмурилось, словно дьявольски-алая телефонная трубка вытягивала счастье через ушную раковину, и подошел он к нам в явном смешении чувств.

— С Кэрол все хорошо. Врачи зашили ей живот нитками! Это очень страшно, но… так круто! — сказал он с некоторым восхищением. — Я тоже, когда сильно поранюсь, зашью себе.

— Фил, ни в коем случае! — мгновенно вмешалась мисс Рей. — Это могут делать только врачи — специальными нитками и иголками.

— Да? Хорошо, тогда попрошу врача… Вот. А завтра Кэрол уже отпустят и… нас заберут.

Мисс Рей вдохнула, начиная отвлеченную тему, но впереди раздался особенно громкий, в чем-то даже уродливый раскатистый смех. Мальчик замер, подобно антилопе перед шелестом высокой травы, с одним лишь отличием: любопытство в нем преобладало.

— Что это там?

— Это… медсестра ставит укол, — сказала мисс Рей весьма неуверенно.

— Смешной укол?

— Смех? Тебе показалось, Фил: это был крик, — сказал я.

В одно мгновение он нахмурился, устремился вдаль по коридору, ловко обогнув нас, и в секунду детской прыти оказался напротив здешней комнаты досуга. Я поспешил было за ним, но мисс Рей остановила меня: бессмысленно черпать пролитое молоко.

К большинству детей пришли матери, к некоторым вместе с отцами. Женщины плакали, целовали, обнимали, щекотали своих детей, завороженно слушали их, заняв все кресла и диваны, улыбались, как бы стараясь за час-другой восполнить недостаток теплой семейной атмосферы. Мальчик застыл, словно по воле искусного гипнотизера, и лишь глаза его едва двигались из стороны в сторону. Я направился к нему, представляя его чувства: когда-то я с той же с болью смотрел на сверстников, которые прогуливались с любящими отцами. Тоска — тоска из-за того, что есть у многих других, но нет (и не может быть) у тебя. Обыденность для одних детей и драгоценность для других.

Как только я коснулся плеча мальчика, тот вскрикнул и зашипел, словно моя рука была раскаленным металлом. Звук получился негромким, но привлек внимание.

— О, бездомный! — крикнул нахал вдвое старше. Его смех превосходил по силе звука лучших арабских скакунов, раскрывая того, кто сокрушил наши с мисс Рей планы. У матери, что сидела рядом, хватило совести опустить кривоватый палец, направленный в нашу сторону, но ничего более этого.

В ярости я разогнался, как локомотив, чем напугал их, остановившись всего в шаге от дивана.

— Я требую извинений: ваш ребенок оскорбил моего сына!

— Это ваш сын? — спросила она саркастичным тоном. — Я точно знаю, что вчера его привезли из приюта. А бездомный — это тот, у кого нет дома.

Признаться, я несколько опешил, но в пылу эмоций, накалившись лицом, извергая литры горячего воздуха, прибегнул ко лжи — лишь для того, чтобы восстановить справедливость:

— Неделей позже он официально станет моим сыном!

— Значит, все-таки пока что он не ваш сын. И за что нам извиниться? За правду?

О как же мне хотелось высказать правду в адрес дитяти этой женщины: про излишнюю упитанность или кривые зубы, про недостаток умственного — по крайней мере, духовного! — развития, — чтобы им стало понятно, насколько порой бывает обидна правда. И клянусь, я бы разругался с этой невоспитанной дамой, не раздайся позади звук шагов, быстро удаляющихся по коридору.

По известному звуку я нашел нужную палату, где мальчик приглушенно плакал, пряча лицо в подушку. Там же меня встретила и мисс Рей. Ее глаза были пропитаны страхом, она беспорядочно металась по комнате, точно скот накануне землетрясения. Сначала мне подумалось, что это веление женской натуры — беспокойство за мальчика, но с каждым мгновением ее тревожные движения обретали цель: она что-то искала. Вместе с тем я достиг края кровати, на которой содрогался в душевных конвульсиях мальчик, и различил шепот. Мне пришлось нависнуть прямо над подушкой, чтобы понять его. Имена — господи, множество имен, как не трудно догадаться, всех сгубленных детей! Он повторял их одно за другим, как молитву. Трудно представить, сколь тяжело оплакать одного человека, что уж говорить о целом приюте, о десятках близких… Что мне было делать? Что сказать? Могло ли что-нибудь в целом мире облегчить груз горя, выпавшего на невинную детскую душу? Не существует таких чудотворных слов и действий, лишь время способно на это.

Тем временем мисс Рей обыскала шкаф с игрушками, детские койки и нашла плюшевого медведя под одной из них. Несколько даже смехотворным образом она встала по близости, держа игрушку, точно шприц с успокоительным, готовая приступить к неясным манипуляциям в любой миг. Мне же оставалось лишь погладить мальчика по голове — и я вложил в это действие все сочувствие, какое невозможно выразить словами. На удивление, мальчик не только не отверг мой жест, как минутой ранее в коридоре, но и вскочил, неожиданно крепко обняв меня. Хватка была недетская, силы ей придавали чувства… Перед глазами показались всевозможные мушки — видимо, мне и впрямь стало дурно от волнительной сцены. Казалось, это вызвало еще больше слез: я ощущал влагу и жар дыхания. Даже неизменно-включенные лампы замигали, словно эмоциональное напряжение затрагивало и электрическое. Наконец я полноценно, двумя руками обнял мальчика и…

… и весь вчерашний вечер вспыхнул перед глазами без каких-либо усилий, но более всего в возвращенной памяти отпечаталась с точностью до звука одна лишь ужасающая в своем спокойствии фраза: «Я тебя ненавижу. Лучше бы у меня не было отца».

— Прости меня, прости за все, Виктим! Я люблю тебя, — сказал я уже в настоящем, сам того не осознавая.

Неизвестно, что произошло за время, пока я был охвачен воспоминаниями. Все остались на своих местах, но выражения лиц каждого изменились. Мальчик отстранился и уже не плакал, словно я вытянул из него эмоции, даже в некотором смысле разделил их; во влажных глазах светилась палитра смущения, растерянности и озадаченности. Мисс Рей выглядела вдвойне изумленно. С высоты груди игрушка безвольно опустилась до уровня пояса.

— Вы гений, мистер Фирдан… Вам удалось без игрушки — это здорово! Ах, это же так просто… как я могла не догадаться: объятия; нет, это частное, общее — любовь… Любовь, забота!

В дверь постучали трижды, быстро, гулко и мощно. Звука открытия не послышалось — она уже была приоткрыта, а на пороге стоял мужчина в белом халате. Неведающего человека подобная мимикрия могла бы действительно обмануть, но я-то отчетливо помнил это щетинистое лицо и ухмылку вседозволенности. Бандит, который пришел вместе с моим отцом, заговорил необычайно мягко и без зловещего баса в голосе:

— Так-так-так, что это тут у нас?

— Профессиональные трудности, — сказала мисс Рей с легкой улыбкой. Наверное, подумала, что это настоящий врач.

— О, да? А то мне показалось, что вы защищаете мальчика от монстров, — начал он и, несмотря на подобную чушь, с бесстрастным, серьезным выражением лица осмотрел нас. — Опаньки, ты удивился, потому что не понял меня, а ты, — он указал на девушку, — потому что я знаю.

Тонкие губы растянулись в дьявольской улыбке, которую можно было сравнить с лунным серпом.

— За мной, оба!

Я взглянул на мисс Рей с невольным вопросом: что нам делать. Похоже, она и правда размышляла над бессмыслицей, которую сказал этот мужчина, но, что гораздо хуже, кажется, понимала ее… Как бы то ни было, здание захвачено, окном нам не выбраться и бежать некуда, а сопротивление лишь ухудшит и без того незавидное положение. И тем же путем, едва уговорив мальчика не следовать за нами, мы вернулись в наше отделение. Маскировка мужчины в свитере не ограничивалась одним халатом: у него оказались ключи от кабинета доктора, который, оставалось надеяться, жив, невредим и отдал их по доброй воле. После того как мы вошли, он тотчас же запер дверь, занял главенствующее место за столом и задумчиво смотрел в окно, словно определяя погоду по надвигающимся тучам.

— Итак, кто вы, черт возьми, такие?

— Алисия Рей, — сказала моя спутница с гордостью и села на стул напротив него.

Черные брови крайне эмоционально взмыли ко лбу, после чего опустились ниже прежнего.

— Повтори-ка, что сказала.

— Рей! А он сын Бенедикта Саввы.

— Ага-ага, а я праправнук Николы Тесла. Что за сборище блудных детей…

Мне казалось удивление связано с тем, что мужчина в свитере взял в заложники дочь одного из известнейших детективов страны, и это явно не останется без последствий. Однако затем он сказал тоном, в котором не чувствовалось страха:

— Рей, говоришь… — Он размашисто и небрежно почесал щетину на подбородке, постучал суставами пальцев по верхним зубам. — Интересный ход событий. Ненавижу Реев, этих высокомерных ублюдков. Ничего личного. Пока что.

Он оскалился (по-другому назвать это выражение рта я не осмелюсь) на последней фразе, удовлетворенно глядя на возмущенную мисс Рей.

— Выкладывайте, что вам известно о монстрах.

[1] С лат. «имена ненавистны» (не стоит называть имён).

30.09.199 X г.,???

Мир кошмаров

Вокруг темно. Кружится голова, и я пошатываюсь, как на борту корабля. Я коснулся рукой стены: гладкий, холодный камень. Бетон? Слева и справа слышались вздохи Армани и шорохи мешка, с которым переместился сюда Бенедикт Савва. Когда затихли, образовалась гнетущая тишина. Не жарко, не холодно — температура примерно комнатная. Смешно, учитывая место… Давление и притяжение трудно оценить, но, видимо, равные земному. Кислорода хватает — одышка скорее от перемещения и страха. Мы все еще на Земле? Или на другой планете с похожей атмосферой? Стерильность этого места раздражает: нет ни приятных, ни отвратительных запахов, древесины, каменной пыли, ржавчины, сырости, плесени… Ничего известного, понятного, успокаивающего. Вообще ничего. В тело вонзались сотни игл, напрягая все органы чувств. Тревога, паника… Хочется видеть, знать, где я!

Ничто не было так похоже на вакуум. Ничто так не было похоже на… ничто.

Керосиновая лампа вспыхнула в руках Бенедикта Саввы. Он медленно усиливал пламя — от спичечного к полноценному свечению. Перемещение никак не отразилось на нем: все та же сосредоточенность, собранность на лице и в движениях. Я уверен, он делал это уже не меньше 20 раз в жизни. Для нас все было в новинку… Армани стоял на краю освещенного круга, ощупывая и осматривая каждый миллиметр тела. Я понимал эти ощущения: мы прошли через портал, и хотелось убедиться, что с тобой все в порядке.

Бенедикт Савва настроил и выставил лампу перед собой. Взгляд за линзами очков был направлен на Армани, лицо вдруг резко напряглось. Вместе с тем за моей спиной раздалось 3 быстрых глухих стука. Я обернулся и замер… Не верилось: стена возникла поперек прохода, в 2-х шагах, где только что стоял Армани. Теперь он звал нас с обратной стороны. Я подбежал и застучал в ответ, пока разум не взял верх: судя по звуку, глубина около 50 см. Материал — камень, тот же, что и везде. Не вижу трещин, слабых мест, и нечем было попытаться ее пробить.

Я надеялся, наш проводник сделает что-нибудь, но он хладнокровно сказал:

— Армани, не волнуйся…

— Ага, да сами вы не волнуйтесь там! Помогите мне…

— Никто не в силах разрушить эту стену. Помни все, что я вам рассказывал: пространство здесь меняется хаотически, но, невзирая на это, тебе придется продолжать путь. Мы обязательно встретимся и не посмеем отправиться в наш мир без тебя. Я обещаю.

Не дожидаясь ответа, он резко обернулся и пошел по коридору. Я задержался, стена погружалась в темноту вместе со мной. Вокруг снова затихло, и стало по-настоящему жутко. Нормальные люди так или иначе предсказуемы. Но мир кошмаров не подчинялся логике, классификациям, теориям, а это страшнее всего.

Прямой коридор. Монотонные серые стены, пол ничем не отличается от них. Потолка не видно в темноте. Не помог и электрический фонарь, который мне выдал Бенедикт Савва — свет прерывался горизонтальной полосой на уровне 4–5 метров. Что выше, неизвестно… Я бросил попытки узнать это и направил бледный луч вдаль, куда не достигала керосиновая лампа. Почему Общество использует такие древние приборы? Электричество ненадежно? Может быть: фонарь иногда мерцал… Мы шли по прямому коридору около 5 минут — ничего не менялось, будто не сдвинулись с места. Я старался сохранять концентрацию, но размеренный звук шагов усыплял, рассеивал мысли. Эха почти нет, хотя должно быть оглушительным. Как такое возможно? И что находится за стенами по бокам? Такой же коридор, наружный мир, открытый космос?

Я старался не думать, потому что попытки понять и представить это сводили с ума.

Бенедикт Савва шел молча, не моргая в течение 1,5 минут. Неподвижный взгляд, губы, брови — ничто не выдает эмоций, будто судьба Армани не волновала его. Многих уже терял, и очередная возможная смерть воспринимается как обыденность? Скуловая мышца сокращалась, подтягивая угол рта. Короткие частые рывки. Нервное напряжение или совпадение? Рука подрагивает на весу, хотя лампа не должна быть тяжелой. Почему он скрывает чувства? Винит себя в случившемся? Нужно дать ему выговориться.

— Как быть с ним? — сказал я.

Он ответил в ту же секунду:

— Вы слышали, что я говорил, и за несколько минут мои намерения ничуть не изменились!

— Мы идем в противоположную сторону, и это вас напрягает?

— Насколько вы и сами можете видеть, у нас нет возможности выбора. И прошу, мистер Рей, довольно анализировать здешнее пространство земными мерилами! Здесь не существует таких понятий, как противоположный, параллельный или перпендикулярный. Есть наш путь и путь Армани. А смогут ли они, в конечном итоге, пересечься, определять вовсе не нам, а этому месту, или, если угодно, удаче. К тому же, не забывайте очередность целей: прежде всего нам нужно обезвредить Мэда Кэптива, затем спасти моего внука и, по возможности, других живых детей и только после всего — его… Я ведь предупреждал, что это вовсе не развлекательное сафари, откуда вы обязательно вернетесь невредимыми, с полными рюкзаками трофеев и захватывающим рассказом для товарищей!

Раздражение: значит, все-таки переживает за Армани.

— О Господь Всемогущий, зачем все это… Подобные случаи за всю историю Общества можно по пальцам рук пересчитать, а чтобы вскоре после перемещения… Вы, я полагаю, заметили, что я не желал затрагивать эту тему, а не задумывались ли почему? Каковы шансы выжить в неизвестном мире, в одиночку, в темноте, где в любой миг может появиться смертоносный монстр? Вопрос риторический, мистер Рей, — и ради всего святого, не утруждайтесь приводить мне настоящую цифру!.. Зачем я позволил ему отправиться с нами… Знаете, сколько ему, знаете? Двадцать четыре! Это ведь только треть жизни… Более всего я боюсь не того, что мы не найдем его, а своей наступающей гибели, когда (если!) мы все же справимся с Мэдом Кэптивом и придется выбирать: спасать вас и кого-либо еще или рисковать, надеясь на встречу с Армани… Я никогда ранее не молился за товарищей, однако иного спасения для Армани, кроме как чуда, я не вижу. Потому и прошу Господа подать ему руку помощи.

— Удивлен, что вы веруете, — сказал я, чтобы сменить тему. — Монстры, другие миры, возможность перемещения во времени…

— Вера не совсем верное слово, мистер Рей, скорее надежда: Бог существует; а из этого печального факта следует то, что он может случиться не таким, каким мы себе его представляем. Не создателем Вселенной и вовсе не вселюбящим Творцом. Не считаете ли вы, что похищения детей — это уже в буквальном смысле кара за наши грехи по отношению к ним?

Луч фонаря выхватил темное пятно на стене в 8 метрах от нас, и я подал знак остановиться. Я понял, что это, раньше, чем Бенедикт Савва поправил очки и прищурился: дверь. Прямоугольной формы, темное дерево контрастирует с камнем. Мы подошли ближе, и я рассмотрел детали. Лакированная поверхность блестит, округлая ручка тоже, петли креплений мастерски встроены в стену. Без гравировки, вставок стекла и замочной скважины… Можно было поверить в естественное образование этого коридора, но дверь… Дверь — это изобретение человека, разве нет? По крайней мере, в таком виде — да! Тогда как? Галлюцинация? Это место проникает в сознание и использует наши образы? Почему тогда не окна, люстры, ковер, картины? Почему не сразу… Бенедикт Савва посмотрел на табло хронометра и сказал, что она давно должна была появиться.

Дверь вела в пустую комнату с голыми стенами, где зеркально находился выход и такой же коридор за ним. Все одинаковое… Я доверился спокойствию члена Общества: видимо, здесь это в порядке вещей.

Но ощущение замкнутости не покидало… Сколько нам еще блуждать? Сможем ли мы найти хоть кого-нибудь здесь?

— По правде говоря, это не мир кошмаров, — заговорил вдруг Бенедикт Савва спустя минуту монотонного шага.

— Что вы имеете в виду?

— Нет-нет, с точки зрения языка это действительно так, поскольку мы крепко привыкли к подобному названию. Однако, вероятнее всего, они здесь такие же гости, как и мы. Полагаю, вернее будет назвать это место Междумирьем. Несколько лет назад двое членов нашего Общества вернулись в крайнем душевном помрачении, иным словом, обезумевшие, с дикими выражениями лиц, точно увидели адову бездну. К сожалению, мы так и не смогли привести их в чувство ни разговорами, ни препаратами, и не смогли выведать, что же они видели, а лишь два слова, которые они повторяли бесконечно и с выражением подлинного ужаса, вжимаясь в кровать и стены, вырывая волосы на голове: «врата» и «дьявол».

Он замолчал, явно вспоминая это. Продолжил:

— Пусть нам и не доводилось встречать нечто более необычное коридоров этого лабиринта и комнат между ними, это не исключает наличия неких врат. Можно предположить, что это проход в их настоящий мир. Однако второе слово удивительнее: кто-то или что-то, отличное от кошмаров, поскольку было выделено в отдельную от них категорию. Дьявол ведь — символ самого страшного и опасного.

— Или скитания по лабиринту свело их с ума.

— О нет, мистер Рей. Путешествия, безусловно, способны на подобное, но то были закаленные в бою, сильные духом люди. Вне всяких сомнений, они увидели предводителя кошмаров, если у тех все же выделяется система иерархии: возможно, монстр, который в десятки раз превосходит других размерами, как вожак стаи, а быть может, существо совсем иного рода. Мы прозвали его Морфеем — весьма любезно с нашей стороны[1], ведь страшно даже представить его мощь, если одним своим видом (или воздействием) он полностью разрушил архитектуру человеческого сознания. Я говорю это с уверенностью, поскольку физически они вернулись невредимыми и…

Я снова замер и выставил руку. Бенедикт Савва поспешил сказать, что двери будут появляться все чаще, но меня остановило не это, а силуэт. Он задержался в коридоре и скользнул в одну из комнат. Я не уверен, что вообще рассмотрел его — всего миг, но… скорее знал на каком-то внутреннем, безумном уровне: Марина… Бенедикт Савва что-то сказал, пытаясь предупредить, но я его уже не слышал. Он не успел схватить меня за край пальто — за 2 секунды я оказался у двери; и 4 потратил на ступор до этого. Вполне хватит, чтобы убежать… Я отчетливо понимал нереальность происходящего: иллюзия, бред, призрак, ловушка (сродни фонарику рыбы-удильщика), но… Плевать! Я просто хотел увидеть ее в любом виде, кроме воспоминаний и снов. Даже если это была самая опасная ловушка во вселенной.

Дверь захлопнулась, когда я пересек порог комнаты. Я машинально толкнул ее плечом. Не поддается. Как может быть заперта без замка? Бенедикт Савва стучал снаружи, быстро сдался, поняв беспомощность.

— Мистер Рей, будьте осторожны! Что бы вам ни мерещилось, будь то даже самый близкий и дорогой вам человек, не верьте образу: это фантом. Не поддавайтесь, Алек! Ему нужно противостоять, иначе вы перестанете осознавать свои действия и навсегда потеряетесь в лабиринте. Крайне ясно представьте оружие, каким вы бы хотели сражаться, и оно появится у вас в руках! — сообщил он.

— Понял, разберусь.

За спиной раздались скрип и механические щелчки. Я резко навел фонарь — рычаг, встроенный в пол передо мной, медленно делал полукруг. Удержал его рукой, но треск шестеренок не прекратился: второй находился в 10 метрах слева. Что-то блеснуло перед лицом… Тонкая нить крепилась головке металлического стержня и уходила по диагонали к потолку… Какого черта! Над каждым рычагом висел револьвер, а нить оканчивалась на спусковом крючке, постепенно натягиваясь…

Но куда они направлены? Вернее, на кого…

Я посветил в дальний конец комнаты и увидел 2 стула под стеной. Справа, где стоял я, сидела Лесли, слева мисс Тоналтан. Настоящие, живые… Привязаны к спинке и ножкам стульев, умоляюще, испугано смотрят на меня, не понимая происходящего. Комок ткани во рту не дает крикнуть, одно мычание… Не может быть. Я видел мисс Тоналтан мертвой вчера. Лесли точно такая же, как и много лет назад. Как образы из воспоминаний. Галлюцинации? Что мне делать? Выбирать? Какой смысл, если я знаю, что это все ложь. Это место… играет со мной? Вопрос в том, подчиниться или бездействовать? Я не хочу видеть ничью смерть. Что я могу… Держать оба рычага не получится, а бегать от одного к другому, опуская по очереди, бесполезно. Я потянул нить в безопасную сторону, но сорвать револьвер не получилось… Попробовать отвязать, разорвать, да хоть перегрызть?!

Рычаг рассчитан примерно на 60 секунд. Почему-то я понял, что не смогу спасти обеих — это место не позволит. Значит… кому-то придется умереть: Лесли или мисс Тоналтан. Может, это проверка? Может, если ничего не делать, все закончится? Вряд ли… Я дважды по очереди опускал оба рычага, чтобы подумать. Тяжело в острой ситуации: чувства или рациональность? Человек, который вырастил меня, заботился половину жизни. Или подруга детства, ребенок… Сомневаешься, даже когда знаешь, что нереально.

Лесли покраснела от злости, кляп не позволял накричать на меня за выбор. А мисс Тоналтан замерла… Будто все это время пыталась не освободиться, а сказать мне именно это… Слезы все еще катились по щекам, но во взгляде теперь ясно читалась гордость: она не задумываясь отдала бы жизнь за любого своего подопечного. Что и сделала вчера… Мне так жаль, мама.

Осталось 15 секунд… Я подумал, что могу сбить второй револьвер пулей. Не хотелось тратить патроны на галлюцинацию, но один не сыграет роли… Выстрел! Револьвер не шелохнулся, хотя я был уверен в попадании.

— Мистер Рей, что у вас происходит?!

— Я в порядке!

Новый грохот выстрела заставил зажмуриться и отвернуться.

Я вслушивался. Не было ни вскрика, ни падения со стула — в зависимости от того, куда попала бы пуля. Слышались только тихие всхлипывания Лесли. Казалось, что-то капает на пол, возможно, надуманно. Я боялся наводить луч фонаря.

Рычаг резко вернулся в начальное положение, таймер пошел заново.

Нужно посмотреть, что происходит… Ни крови, ни тела мисс Тоналтан. Теперь на ее месте сидела… Влада?! Я удивился не ее появлению, а внешности, которая как будто подзабылась за этот месяц. Круглое, доброе лицо, натуральный румянец на выпуклых щеках, крепкое телосложение — наследие Алексы… Мне стало страшно от собственной мысли. Я отчетливо подумал: какое мне дело до девочки, которую я знал когда-то в детстве? Нельзя рассуждать, кто роднее, ценнее или выгоднее… Я разозлился на Лесли. Точнее на себя. Потому что сразу понял: мне придется ее убить. Не из-за эмоций, не из-за Алексы, а потому что не был уверен в смерти Влады. Она исчезла пару дней назад; это место могло отделить ее от кошмаров, как Армани, она могла спастись… Что, если это не галлюцинация?

Снова выстрел!

Рычаг опустился раньше или я задумался и не заметил, как прошло время? Не важно. Я чувствовал, как начинаю терять рассудок. На месте Лесли уже никого не было… Все, конец? Влада настоящая? Надежда длилась ровно 2 секунды, пока я не понял, к чему ведет это повышение ставок…

Кто дальше: Алекса, Майя, Роуч, Эмилия или каждый ребенок, которого я не спас, черт возьми?!

Фонарь начал мерцать, стул появлялся и исчезал с равными промежутками. Погас. Я ударил по задней части, в область батареек, и медленно поднял взгляд… Невольно отошел, с трудом волоча ноги, и неосознанно встал ровно между рычагами. Теперь они двигались быстрее — у меня было не больше 15 секунд… Все равно время нужно не для выбора: мозг принимает решения за сотые доли секунды. Это нужно, чтобы смириться.

Алисия или Влада?

Хотелось рухнуть на пол, выстрелить себе в висок, но выйти из этой проклятой игры. Логика бессильна: обе пропали недавно, обе могли быть живыми, обе дороги мне… Я всерьез задумался, чтобы ничего не делать, но трясся, представляя, что после выстрела все закончится и это будет не иллюзия. Человек начинает молиться, когда что-то выше его сил. И я молился — не Богу, никому конкретному, но это была молитва. Просьба, мольба, стон… Конечно же, я держал рычаг напротив Алисии. Не могло быть по-другому.

Я судорожно выдохнул, когда Влада исчезла. Счастье и горе одновременно: не убил, но это была проекция, а значит, ее уже нет в живых. Как и Алисии, как и всех, кого я не спас. Как и… Я знал, кто будет следующим, знал это с самого начала. Просто не хотел принимать раньше времени. Иначе предыдущие выборы показались бы до смешного простыми.

Женщина, которую я хотел увидеть больше всего на свете. И меньше всего — в этой комнате.

Марина.

10 секунд… Я стою между двумя самыми дорогими мне людьми и должен выбрать, кому умереть. 9 секунд… Рычаг движется со страшной скоростью, нет времени на размышления. 8 секунд… Думать? Как вообще можно выбирать между женой и дочерью? 7 секунд… Она снова умрет у меня на глазах, а я ничего не смогу сделать! 6 секунд… Я так хочу услышать ее, поговорить. Даже с призраком. Готов ли я поставить на кон возможность смерти Алисии? 5 секунд… Ты мертва, Марина. Я был на похоронах, видел тебя в гробу. 4 секунды… Я целовал холодный лоб. Не помню чувства хуже; боль от пуль ничто в сравнении. 3 секунды… А она может быть жива. Наша дочь может быть жива, Марина. Шанс есть… 2 секунды… Я подставляю носок туфли под рычаг, почти коснувшийся пола, и резко вскидываю его вверх. 1 секунда…

Выстрелил револьвер, который был у меня над головой. НЕТ! Как… Не успел? Нет, это точно случилось уже после…

Красное пятно пропитывало футболку на груди. Раскрывалось, как роза: лепестки наслаивались по кругу, центр темнел… Это все не реально! Не может быть… Я подбежал, вынул кляп. Ее лицо быстро синело. Губы, нос, щеки — в такой последовательности. Алисия хватала воздух и кашляла, во рту выступило немного крови. Взгляд метался по сторонам, постепенно теряя осознанность.

Правое легкое. В сердце было бы проще: тем, что быстрее… Потому что ЧТО Я МОГУ?! Только наблюдать! Надеюсь, мало кто видел смерть от начала до конца: разве что мы и медики. Но там наблюдаешь отрывками. Можно звать на помощь, бежать за аптечкой, реанимировать, хотя бы отвернуться в последний момент. А высшая пытка — это смотреть полностью, видеть родные глаза и бессильно давить на рану. Опять… Я сжимал фонарь в зубах, пластиковый корпус трещал. Проклятый стул заваливался назад, приходилось давить коленом в сидение.

Мои руки в крови. Я отстранился, глядя только на них. Не было чистого места, как будто я опустил их в краску. Откуда столько?.. Я упал на колени и плакал. Пару раз пробирало на смех: это бред, издевательский сон. Но почему она не исчезает! Почему…

Фонарь выпал изо рта и покатился по полу, остановившись на ступнях Марины. Не знаю как, но она освободилась, уже заканчивала с узлом на лодыжке. Я попытался встать — никогда еще обыденное действие не давалось с таким трудом. К этому моменту она выпрямилась, я схватил фонарь и бросился к ней, желая обнять, хотя бы просто коснуться… Ладонь звонко ударила меня по щеке, оглушив на правое ухо. За много лет я и забыл, что она левша. Я схватился за горячий след и невольно улыбнулся: не мираж, не иллюзия, не призрак, не галлюцинация… Приятен даже удар, если его наносит любимая женщина.

— Как ты мог, Алек!

Слезы выступали от звучания моего имени. Роскошь. Все, о чем я мечтал все эти годы.

— Я… не…

— Как ты мог убить их! Всех…

Она толкнула меня в плечо, как мы когда-то дрались с ней в шутку. Я не сразу понял тон ее мыслей и действий.

— Как ужасно получилось с маленькой Лесли… И не говори, что не виноват! Ты полез на дерево, ты упал и именно ты сломал ногу. Бедняжка так распереживалась — если бы выжила, наверное, боялась бы деревьев до конца жизни. Ох, что я говорю… до конца жизни и боялась! Тряслась в кровати всю ночь, рыдала в подушку, бросалась игрушками, била стену… Никто не мог ее утешить. Кошмары забрали ее из-за тебя!

Кулак ударил в плечо с другой стороны. Я не заметил — слова волновали сильнее. Это то, что хранилось глубоко, то, в чем я не мог признаться даже себе. Озвучить эти мысли способен только близкий человек, и потому слышать их было еще тяжелее.

— Зачем ты…

— Зачем я говорю это? Разве всегда должна быть причина? Ах да, в твоем понимании следствие идет за причиной… А скажи, была ли причина подвергать риску мисс Тоналтан? Давай, скажи это сам!

Я знал, что она имеет в виду: это были мои мысли.

— Не я привел Мэда Кэптива в приют.

— Точно-точно? Здесь-то ты не видишь причину и следствие! Простое совпадение, что он пришел вслед за тобой? Даже не это главное, Алек, и ты это знаешь. Ты побежал за девочкой и не закрыл дверь ворот. Ты увидел его мельком среди деревьев, но предпочел болтать и предаваться воспоминаниям в домике на дереве. Он точил зуб на тебя, и ты позволил ему отомстить сполна. Похоже, что от тебя одни беды в этом приюте!

— Я спас двоих.

— Как много. Достойно лучшего детектива в городе… Хочешь аплодисментов?

Я пошатнулся — удар в грудь ощущался уже серьезнее. Я не хотел сопротивляться, просто не мог.

— Владочка… Как называл ее Алекса. Почти член семьи. Они росли вместе с Лисси, играли, ходили в одну школу. Ты слышал их ссору, слышал крики в тот вечер. И ты не сделал ничего. Ни-че-го! Одно простое действие… Но вместо того, чтобы поддержать ее, ты упивался поимкой Мэда Кэптива. Какая вкуснятина: рыба и вино!

Марина не целилась в болевые места, но каждый новый удар был сильнее предыдущего. Ровно в 2 раза. Я попятился от попадания в челюсть. Если бы не напряг жевательные мышцы, могло бы дойти до вывиха. Ее взгляд заглушал всю боль. Что может быть хуже ненависти и отвращения в глазах любимого человека? Да: только его смерть.

— Нашу дочь я тебе не прощу. Никогда, — прошептала она, но я слышал все слова отчетливо. — Ты считал себя прекрасным отцом, но что ты делал? Не поддерживал ее стремление работать в полиции, ограничивал во всем, опекал, раздавал советы, куда поступать, кого любить, и даже запрещал встречаться с парнем… А почему появился кошмар? Ты сломал ему руку! Сам бы что чувствовал, если бы мне кто-то причинил боль? — Она занесла кулак, но остановилась. — А напомнить про себя? Ты знаешь, что я скажу… Твоя. Вина. Ты накричал на Лисси, ударил ее, и появился кошмар. Вот тебе, черт побери, причина и следствие! Да пусть она была бы тысячу раз неправа, это ребенок. Наша малышка! Повезло, что в тот раз я была рядом. Что ты отделался только моей смертью… И вот ты добился этого: ты убил нас обоих!

Не успел уклониться, а пресс помог слабо — казалось, грузовой крюк врезался в живот на полной скорости. Я отходил, не желая сражаться с любимым человеком! Но… что будет через 2–3 удара?

— Маленький мальчик из приюта, который хочет доказать себе, что он чего-то стоит.

Я выставил руку в защиту и вскрикнул от боли: удар пришелся в ребро кости. В следующий раз будет трещина, как минимум.

— Ты пытался защитить всех детей города…

Пространство здесь работает так, что трудно отследить момент изменения. Я отвлекся от очередной атаки, обнаружив, что держу в руках холодный металлический щит, похожий на значок полиции. Наверное, так и есть, раз это место использует образы. Я сжал вертикальную ручку с внутренней стороны и выставил его перед собой за секунду до удара.

— Но не смог даже тех…

Марина попала в центр щита. Послышался только глухой звук, но толчка не было, словно она резко остановилась.

— … кто тебе дорог!

Я заблокировал колено, нацеленное в пах, — щит снова неподвижен, как стена.

— Никого!

Последний удар был такой силы, что щит не сработал: я оступился и упал. Трудно представить следующий… Марина тяжело дышит надо мной, потирая костяшки; растрепанные пряди падают на лоб, покрытые по́том. Что-то не так… Правая рука вцепилась в левую, будто сдерживая ее. Влажные ресницы слипаются, глаза блестят в свете фонаря… Я впервые заметил нежелание сражаться во взгляде. Тогда зачем она это делает?

Я выхватил пистолет, как только она шевельнулась. Замерла на полушаге. Моя рука дрожала. Один вопрос на двоих: смогу ли я?

— Давай, — сказала Марина. Звук был похож на смех, но внешне совсем другое. — Убей меня, как и всех остальных!

Это было бы правильно. Логично… Но Мэд Кэптив и все, что связано с кошмарами, научили меня тому, что логика бывает бессильна. Нужно перестать думать и довериться подсознанию.

Безумие: резко приподняться, оттолкнувшись щитом, отбросить его и фонарь в сторону, кинуть пистолет Марине и одновременно двинуться к ней. Она неловко поймала двумя ладонями за ствол. Разворот, палец продевается в скобу, остальные сжимают рукоять… Поздно. Могла бы выстрелить, если бы я хоть немного замедлился. Я прижался к ней вплотную, обхватил по середине плечей и сцепил руки в замок на пояснице. Пистолет направлен вниз, зажат между нами. Повернулся полубоком, чтобы не ударила в пах, и прошептал, почти касаясь губами завитка уха:

— Я знаю, это не ты. Знаю, что тобой управляет это место. Ты всегда верила в меня, всегда поддерживала. Мне этого не хватает… Я совершил много ошибок. Многое можно было исправить, многим сохранить жизнь. Но я делаю все, что в моих силах, и обещаю тебе спасти Алисию, если она жива, или хотя бы не позволить этим ублюдкам забрать остальных детей.

Частое дыхание согревает грудь. Пистолет падает на пол, и она начинает плакать, сжимая полы пальто.

— Верю… Ты лучший муж и отец.

Фонарь остался на полу, мы стояли в полумраке. Я ослабил хватку, и Марина подняла голову, посмотрела на меня. Я видел море. Не романтика, а факт: и цвет глаз, и значение имени. Звезды — это слово повторялось в мыслях. Два голубых Солнца. Притяжение. Родные губы… Сначала медленно, как вино, потом жадно, набрасываясь друг на друга. Синхронность: я нападаю, она отвечает еще сильнее, дрожит, задыхается, почти не делая передышек. По привычке зарывает ладони под одежду, проводит по спине. Пытаюсь запомнить ее касания — нет ничего дороже этих рук. Она хочет снять пальто и свитер. Я останавливаю, глажу кожу на щеке, просеиваю волосы сквозь пальцы… Марина, ты не представляешь, что я готов отдать за возможность оказаться сейчас дома. Вместе с тобой.

Не знаю, сколько мы находились в объятиях. Впервые за 11 лет я не считал секунды.

Люди придумывают сотни понятий, суждений, возможных истин. Ищут Бога — на небесах, священных землях, в древних писаниях. Извне. Истина до боли проста: внутри. Мой Бог сейчас рядом со мной, это было все, что могло быть, абсолют.

Ты мой Бог, Марина.

Щелчок несуществующего замка сзади, дверь приоткрылась. Бенедикт Савва вбежал в комнату и застыл, как только свет его лампы обнажил нас. Я рефлекторно прижал Марину к себе, словно он мог отобрать ее. Наверное, мог. Я ждал возражений, но он молчал, краснея и неловко улыбаясь от удивления.

Мне хватило сил отпустить ее. Я встал перед Бенедиктом Саввой и твердо сказал:

— Она пойдет с нами.

Реакция: опущенный взгляд, понимающая печальная улыбка… Почему? Через 2 секунды я почувствовал покалывание в затылке и нежное ощущение на шее. Когда обернулся, Марины уже не было. Алисии на стуле тоже. Все закончилось.

— Признаться, мистер Рей, — начал Бенедикт Савва, — на моей памяти никто еще не справлялся с фантомами… подобным образом. Фантомы — это нечто похожее на испытание, наши страхи, переживания, травмы, обличенные в форму близкого человека. Их основная задача — психологически давить на тех, кто вторгся в этот мир. Одни видят любимых, другие товарищей, детей, родителей или даже заклятых врагов. И мы либо справляемся с напором и, к тому же, часто являем ментальное оружие, какое будем использовать против кошмаров, либо фантом затуманивает разум и уводит вглубь этого бесконечного лабиринта. Однако вы… Я не сомневаюсь, что вам грозила гибель, но вы не стали сражаться и все же… утихомирили фантома! Фантастика… Разрешите полюбопытствовать, кто это был?

— Супруга.

— Ох, прошу вас, не продолжайте… Наслышан об этом воистину чудовищном событии! Словно род Реев обречен страдать от кошмаров — даже те, кто входят в семью, даже те, кто не знают ничего о них… Ваша жена совершила чудо, мистер Рей.

— Как ее вернуть?

— Вы имеете в виду фантом?.. Увы, чаще всего это случается единожды, в первый раз. Впрочем, кто знает, учитывая ваш необычный случай и происхождение…

— Тогда я останусь в этом мире.

— Не говорите глупостей, мистер Рей! Мы вернемся домой в таком же составе, в каком и отправились.

— Без Алисии мне не за чем возвращаться…

Бенедикт Савва запнулся на полуслове, услышав звук в коридоре. Я тоже — частый ритмичный стук, будто цокот копыт на асфальте. Только конечностей в разы больше… Мы потушили свет, прикрыли дверь и прижались к стене сбоку от проема. Через 40 секунд шаги достигли пика громкости, и стал различим еще один звук: всхлипы. Ребенок? Я напрягся, но морщинистая рука остановила меня. Идея проследить за кошмаром — возможно, он приведет нас к Мэду Кэптиву.

Снова сомнения, риски… Хорошо, черт возьми: на кону жизни всех детей города.

Я держал руку на плече Бенедикта Саввы, чтобы не отстать. Мы шли на ощупь, касаясь стены, за мутной бледной точкой света. Без этого давно разминулись бы в бесконечных ветвлениях коридора. Что это? Часть тела кошмара? Нет, движется произвольно, по сторонам, очерчивая замкнутые границы. Не похоже на фонарь — наверное, ребенок успел схватить ночник… Это мальчик: он позвал на помощь, потом еще и еще, переходя на крик, захлебывался слезами. Гнусавый осиплый голос звучал все громче. Не думаю, что заметил нас, просто зов в пустоту. Бенедикт Савва почувствовал сжатие пальцев и прошептал через плечо, что сейчас нельзя поддаваться эмоциям.

Коридор вывел нас в огромный зал. Бенедикт Савва замер от сияния гроздьев минералов на потолке и множества одиночных на полу и стенах. Рот приоткрыт, увеличенные линзами глаза двигаются зигзагом. Ирония: их здесь столько, что хватило бы навсегда, но все не взять ни двоим, ни сотне человек. Через 2 минуты его наплечная сумка топорщились от минералов, отвинченных со стен по пути — сущая малость. Меня поразило другое. Я глубоко вдохнул, почувствовав движение воздуха, и попытался оценить размеры помещения. Хотя бы примерно… Угловатые своды на высоте 3-4-х десятков метров, ширина со среднюю городскую площадь. С двух сторон тянулись колонны, конца которым не было видно даже с освещением. Не только мы, но и кошмар казались здесь ничтожно маленькими, чуждыми.

Что это за место? Я уверен, не знает никто; придется изучать его здесь и сейчас.

Кошмар шел по центру, не оборачиваясь. Похоже на ловушку: мы не настолько незаметные на свету. Есть выбор? Мальчик заметался в попытках выбраться, и я рассмотрел, как монстр нес его: несколько пар конечностей смыкалось на туловище, образуя что-то вроде клетки. Выглядит безобидно, если не помнить про разрез на животе — рот… Почему он до сих пор жив? Ритуал перед едой, определенное место? Возможно. Животные тоже несут добычу к пещере. Или… у этого существа есть детеныши.

Было решено двигаться перебежками, стараясь прятаться за колоннами из бледно-серого камня. Орнамент похож на переплетенные скелеты змей, один только постамент выше каждого из нас. Кто это построил? Не тот вопрос: для кого… Между каждыми двумя колоннами находились запертые врата. Относительно небольшие: высота — 5 метров, ширина — 3. Странная гравировка на створках… Разрушенные и целые города, каменные хребты в океане, заливы, башни, инопланетные существа и растения, храмы, вулканы, гейзеры, мосты в облаках… Везде разное, и многое трудно даже понять. Я заметил еще символы из угловатых линий, точек и фигур над проемами, будто название того, что внутри. Архитектура, теперь письменность…

Мы молчали, глядя на раскрытые створки ворот и темный проход, куда вошел кошмар. Рука Бенедикта Саввы дрожала, я тоже боролся с собой — тело отказывалось подчиняться. Ужас на уровне инстинктов, древний страх первобытного человека перед незнакомой пещерой. Страх неизвестности. Это существо не боялось, не остановилось ни на шаг и четко знало, куда идти. Значит, его. Его — что? Не знаю, просто мысль… Бенедикт Савва зажег пламя на минимум, пошел первым — риск попасть в ловушку в замкнутом проходе был выше, чем привлечь монстра.

Пологий спуск: мы шли все ниже и ниже, ориентируясь на всхлипы мальчика. Я уже не знал, чего ожидать, когда впереди показалась арка с приглушенным огненно-рыжим светом за ней… Чувствовал себя мотыльком, смотрел только вперед и — резкий хруст под ногой Бенедикта Саввы. Он медленно опустил лампу в тень у самого выхода (из-за слабого огня почти на пол) и вскрикнул, попятившись. Вжался в стену, скребя ногтями, физически не в силах ничего сказать. Его тень на стене увеличивалась и уменьшалась — лампа тряслась на уровне груди. Что могло так испугать члена Общества? Человека, который видел то, что я пока еще слабо могу себе представить…

Я знал, что там. Здесь только одно может вызвать такую реакцию.

Девочка-подросток 14 лет лежит на полу замертво. Тонкая ссохшаяся кожа истрескалась, как земля на солнце, болезненно желтая даже в свете фонаря. Очень худая: подкожного жира почти нет, четко видны края костей, суставы, дряблые пучки мышц. Русые волосы — все, что сохранилось нетронутым, гладкие, блестящие. Защитная поза: руки согнуты, ладони плотно закрывают лицо, ноги слегка поджаты к животу. Я развел застывшие локти в стороны. Глаза закрыты, все мышцы сжаты, нос искривлен, впавший, а губы присохли к зубам. Мумификация? Вряд ли. Условия неподходящие…

Лоб раздроблен, вдавлен в вещество мозга. Темно-коричневые борозды сухие и твердые, как ядро старого грецкого ореха. Кости не могли сломаться от веса Бенедикта Саввы. Я взял осколок, который лопнул от давления пальцев — не тверже сгоревшего тоста… Серый след в виде обруча на шее. Справа 3 полосы, слева 1. Причина смерти — удушение? Нет, выглядит по-другому. У кошмаров нет человеческих рук, и мертвые дети им не нужны. Верхней одежды нет, бежевое нижнее белье на 2–3 размера больше, спадает. Я не стал осматривать промежность из уважения к трупу. Здесь все и так очевидно: нагота, след от пальцев на шее, защитная поза… Страха и боли было достаточно для появления кошмара. Я только надеялся, что похищение случилось сразу же, что она испытала меньше страданий перед смертью. Надеялся, что монстр убил насильника и в каком-то смысле спас девочку.

Тогда как она умерла? Я осмотрел плечи, подмышки, грудь, живот, конечности; перевернул на спину (масса не больше 10 кг): крылья лопаток заострены, трусы скошены на уменьшившихся ягодицах. На теле ни укусов, ни разрезов… Но из нее будто откачали всю жидкость, причем быстро, раз тело не скрючилось. Не только из крови, кожи, мышц и жира, но даже из костей?

Бенедикт Савва молча прошел мимо девочки. Не смог или… нет — я увидел не страх, не злость и не стойкость на лице. Неподвижный пустой взгляд вдаль, все мышцы расслаблены: бессилие и безнадежность. Я не сразу понял, на что он смотрит. А если бы и понял, не поверил бы…

Ад. Такой, каким его пишут на картинах.

Терракотовый, почти багровый свет от минералов и мутная дымка были везде, словно в центре что-то горело. Песчаные насыпи на полу. Через 5 шагов понимаешь: не песок… Дети! Пол усыпан детскими телами. Выставленные руки, сморщенные лица, приоткрытые рты. Беззвучные крики. У входа трупы лежат редко, а впереди холмы высотой в человеческий рост. Сваленные небрежно, как тряпичные куклы на складе. Сколько: 1000, 10 000, 100 000? Я рванулся вперед…

Мальчик, которого я видел на листовке. Или нет? Не знаю. Лица… Я видел много лиц за свою жизнь. Но здесь не только наши дети: американцы, африканцы, европейцы, азиаты, русские, арабы… Все расы и национальности! Нет, нет-нет-нет. Хуже, намного хуже. Черт… Средневековая одежда — рваное тряпье вперемешку с дорогим шелком. На одной девочке алое платье и золотой венец с драгоценностями. Принцесса, политический брак? И наверное, пропавшая без вести. Сколько невинно осужденных в ее похищении? О чем я думаю… Слева рыцарь в доспехах Римской империи, такой молодой парень… Еще древнее: широкий череп, густые волосы на теле, пятнистая шкура животного. Я видел и то, что было раньше первобытных людей. То, о чем даже не имею права писать… Я осматривал всех, перебирал трупы, как фрукты на прилавке. Не то. Не она. Тоже нет. Я найду их: Лесли, Владу, Алисию… Проверю каждого, чтобы получить однозначный ответ.

— Алек, Алек! Послушай меня! — кричал Бенедикт Савва. Далеко, судя по звуку. Пощечина выбила все мысли, сознание прояснялось. Близко… Его лицо было прямо предо мной. — ИХ уже нет! Нам нужно идти… Нужно спасти ТОГО мальчика, Алек! МЫ ДОЛЖНЫ…

Цель… Нельзя забывать о ней.

Человек берет себя в руки, когда остается последним в трезвом уме. Бенедикт Савва не вынес вида одного ребенка, а теперь стоит по колено в море трупов, чтобы привести меня в чувство. Выглядит не лучше, но держится.

Мы рванулись за кошмаром по полосе препятствий из страшного сна — огибали и перепрыгивали тела. Это был еще проторенный путь: здесь можно было хотя бы поставить ступню на пол. В других местах нет. Своеобразная траншея, которую вырыли кошмары… Я представлял, как они отшвыривали трупы, протыкали острыми конечностями и отряхивались, как от мусора, прилипшего к ботинку. Или топтали, как траву, которую не замечаешь под ногами.

Наши дети не мусор, не трава и не еда, сраные вы ублюдки!

Черный силуэт по центру — из-да дымки все размыто. Монумент, башня? Чем бы ни было, оно поднималось к потолку, и только по этим очертаниям можно было понять, что здесь есть верх. Неизмеримая высота, больше, чем в прошлом помещении. Снова вопросы: кто и… для кого? Постепенно дымка рассеивалась: еще одни врата на возвышении, к ним вел десяток каменных ступеней. Меня уже тошнило от вида древних створок; одна была приоткрыта — щель узкая относительно бесконечной высоты врат, но хватит пройти монстру. Я был уверен, что кошмар шел именно туда.

Почему в центре помещения? Куда вели эти врата, если за ними ничего не было? Портал? Вспомнились слова из рассказа Бенедикта Саввы: врата, дьявол. Я уже не удивлюсь последнему.

Мы присели за стеной тел в 20 метрах от ступеней. Лицо девочки в ряду трупов привлекло мое внимание: наивные глаза, ясные, даже когда высохли, и легкая улыбка, будто в протест окружению. Слишком маленькая еще. Наверное, даже не поняла, что происходит, думая, что это игра, розыгрыш? Или была уверена, что волшебная фея спасет ее? Чуда не случилось, а мир лишился одной светлой жизни. Не одной, далеко не одной…

Мысль сформировалась четко и ясно: кошмары должны быть убиты. Все, поголовно.

— Он приближается к подножью, — прошептал Бенедикт Савва, выглядывая из-за укрытия. Снова присел. — К счастью, я не наблюдаю других кошмаров по близости, значит с вашим щитом и моим оружием у нас получится защищаться и атаковать его, победив без труда. Если же нет, — он достал металлический шар с чекой и передал его мне, — вам придется подобраться ко рту, который находится на животе, и вложить в его нутро эту активированную бомбу. Вам все понятно, мистер Рей?

Я кивнул. На словах всегда проще.

— И все же мои мысли не покидают эти исполинские врата, — добавил он. — Неужели по ту сторону находится… сам Морфей.

— Да, — вырвалось у меня неожиданно.

Я вынул обойму из пистолета и пересчитал патроны: 7 штук.

— Мистер Рей, что вы задумали?

— Я пройду через них и убью его.

— Ни в коем случае — это самоубийство! Вероятнее всего, это те самые врата, о которых говорили наши товарищи и откуда они вернулись обезумевшими.

— Это нужно сделать, хотя бы попытаться. Любой ценой. Моя жизнь — мелочь по сравнению, — я обвел рукой пространство, — со всем этим.

— Дурная кровь… Дьявол с вами, Алек, распоряжайтесь вашей жизнью, как пожелаете! — сказал он злостно, срываясь на крик. — Но спешу напомнить, что в этой экспедиции я отвечаю за вас и отдаю приказы, а вы подчиняетесь. И если уж грезите самопожертвованием, будьте уверены, случай еще представится не единожды, а моя задача оградить или хотя бы отдалить вас от этого, сделав как можно более полезных вещей. Поэтому вначале вы поможете уничтожить кошмара и Мэда Кэптива, а после уж хоть стреляйте себе в висок и лишайте себя возможности увидеться с дочерью, чтоб вас! Возражений не принимаю: представьте щит, как в битве с фантомом, и идите за…

Барабанная дробь усиливалась в тон напряжению диалога. Я понял, что это было, за 3 секунды до жуткого стрекота, протяжного свиста в воздухе и грохота удара. Насыпь трупов треснула надвое, и половины рассыпались, как башни в дженге[2]. Мы отпрыгнули в разные стороны, части и обломки тел летели, катились к нам, когда кошмар прошел вперед. Та же тварь, которую я видел в подвале приюта. Мерзкая помесь членистоногих: уширенная паучья форма брюха с панцирем и формой конечностей от омара, а их количеством — от сколопендры. Сейчас монстр опирался на 10 пар, еще 2 были сложены на передней S-образной части туловища… Где ребенок? Я посмотрел на ступени; мальчик лежал у первой, сжавшись в клубок. Живой. Лицо спрятано, края пижамы заходятся волнами — весь ужас вокруг парализовал его, можно не беспокоиться, что убежит.

Когда я повернулся, Бенедикт Савва уже держал рукоять двуручного меча на уровне груди. Толстый клинок неподвижен в жилистых руках. Почти невесом, как и щит? Кошмар зашипел и пошел на него в атаку — черт! Я пытался вспомнить, как у меня получилось, потому что ничего не делал тогда. Щит просто появился в нужный момент. Напряжение, опасность? Или сильное желание.

Я закрыл глаза, представляя Лесли, Владу, Марину, Алисию… Я должен защитить. Не их. Но во имя них! Во имя всех, кого я потерял, чтобы спасти многих других… Сжав ладонь в кулак от напряжения, я почувствовал в нем рукоять щита.

Вперед!

Первый удар кошмара пришелся поперек клинка, который вошел в его конечность на треть. Второй — уже в щит: я обогнул монстра, перепрыгивая тела, и вклинился между ними. Мы с Бенедиктом Саввой встали плечо к плечу. Кошмар напирал длинными очередями: 2 пары ног по 2 удара с каждой стороны, иногда бросал в нас узкий безголовый конец тела, пытаясь сбить с ног. Я просто передвигал щит, дважды выстрелил — не сложнее тестов на скорость реакции. После его атак Бенедикт Савва делал рывок вперед, вонзал меч, целясь в ноги, и возвращался за щит. Через 1,5 минуты кошмар лишился 3-х конечностей с разных сторон. Тактика работала только потому, что у нас было оружие. Кто знает реальную силу его ударов? Спасло бы нас что-нибудь без защиты?

Мы стояли спиной к вратам, когда я почувствовал, что сзади что-то происходит. Интуиция? Или шелест детской пижамы, треск швов и всхлипы громче обычного? Не ошибся: он всегда появлялся рядом, всегда неожиданно. Всегда нес смерть. Я выучил это чувство, как какую-то странную связь… Мэд Кэптив был уже на последних ступенях перед вратами. Правая рука сжимает шею мальчика сзади, левая придерживает ягодицы…

Я отпрыгнул, обернулся, чтобы Бенедикт Савва повторил за мной и увидел это. Взгляд друг на друга. Мы оба поняли: я иду за ним, и ничто меня не остановит. Но даже эти 2 секунды были промедлением — он уже подходил к створке. Я бежал, прыгал, спотыкался о трупы, опускаясь почти на четвереньки, отталкивался щитом и снова поднимался…

Бесконечные 20 метров. Сколько прошло, 15 секунд? Как всегда, мало и много одновременно. Я замер: спешить уже было незачем… Мэд Кэптив отошел от створки, стоя на краю возвышения, когда я занес ногу на первую ступень. Безумный блеск в глазах, злобная ухмылка. Превосходство. Та же поза, словно передумал идти, но вместо мальчика у него на руках лежал скелет, обтянутый сухой желтой кожей. Будто что-то вылезло из портала и за мгновения высосало всю жидкость. Он бросил тело через левый край площадки — очередной блок в очередной башне трупов.

Еда, мусор, трава…

Иногда у меня возникала мысль, смогу ли я убить его? Я уже убивал раньше: 7 человек за годы работы в полиции. Неправильно надавил на спусковой крючок, рука дрогнула или преступник сам дернулся, подставив шею. Даже когда я попадал не в смертельные места, не всегда скорая успевала отвезти в больницу: плечевая артерия, болевой шок, травматический пневмоторакс… Зная, что им управляет монстр, это кажется нормальным. А если Бенедикт Савва солгал, что настоящего Мэда Кэптива нельзя спасти? Не хочу еще одну смерть на совести.

Как задача из учебника: позволить грабителю уйти или нейтрализовать вместе с заложником. Вот только сейчас я не детектив. Я отец, желающий отомстить за дочь и покончить со всем этим…

… кошмаром!

Не сомневаясь, я достал пистолет и выстрелил.

Мимо! Черт… Мэд Кэптив вдруг упал плашмя: встал на все конечности, развел их и провернул суставы внутрь. Спина выгнулась пирамидой, а подбородок почти касался пола. Животная стойка не помешала ему сделать 3 ловких прыжка по ступеням и наброситься на меня… Поведение кошмара в теле человека. Что ты такое, тварь?

Я выставил щит и перебросил Мэда Кэптива через себя, усилив толчок поворотом корпуса. Не стрелял пока, берег патроны… Ошибка: напрягшись, я закрыл глаза и не видел, куда он приземлился. Возле ворот и ступеней были стены, горы и столбы трупов, за которыми можно спрятаться. Все замерло, а грохот битвы сбоку заглушал звуки… Я медленно шел к предполагаемому месту, поставив пистолет на верхний край щита. Слева мелькнула тень. Показалось? Теперь справа. Он сделал круг со скоростью ящерицы… Я обернулся на звук — уже в прыжке на высоте 2-х метров, руки тянутся к горлу…

Выстрел!

Не он. Детское тело упало возле ноги, остановленное пулей. Повторил трюк сзади. Я уклонился, но трупы полетели на меня со всех сторон. Напрямую и сверху, брошенные по дуге. Часто и непрерывно… Пришлось выставить щит и смотреть вниз, чтобы не оступиться. Я закрыл глаза, напрягая слух. Ждать, ждать… Он понимал, что я в безопасности. Если все-таки умнеет, учится… Последнее тело летело справа, там же был странный звук, будто скрежет ногтей по полу. Я согнул правую ногу и ударил — как и думал, он хотел схватить меня за лодыжку. Мэд Кэптив контратаковал, попав кулаком ровно в центр подошвы. Я удержал равновесие, попятился с щитом перед собой, но мозаика трупов на полу подвела. Каблук туфли проломил череп, и нога соскользнула с него, подвернулась…

Я упал на кучу сваленных тел, их локти и лопатки давили на болевые точки спины. Не время для ощущений — Мэд Кэптив прыгнул на щит, через 2–3 секунды почувствовался нажим. Несмотря на вес в 60 кг, он напирал с дикой силой: высохшие кости трещали подо мной… Я держал руки прямо. Зубы щелкали в 25 см от лица, слюна капала на шею и воротник пальто. Локти медленно сгибались… Он замахнулся, когда опустился еще ниже. Я дернул шеей в сторону, поморщился от грохота и писка в левом ухе — кулак проломил грудную клетку одной из мумий, войдя на всю ширину. Удачный момент: он пытается вытащить руку — острые края ребер сработали как капкан.

Действовать! Я приподнял щит из последних сил, вылез и откатился через бок…

Два выстрела — запястье и плечо.

Мэд Кэптив взвыл и рывком освободил руку. Я встал и начал отходить, смотря под ноги. Прицел: голова, шея… Он кинулся на меня, но резко выпрямился и ударил по руке, уводя ее вверх и в сторону. Запястье прострелило током, мышцы расслабились, и пистолет вылетел из ладони. Теперь я остался без щита и оружия… Конец? Нет, он отпрыгнул. Видимо, тайм-аут для обоих: его плечо кровоточило, пропитывая футболку, а кисть… Что за черт? Ни пальцев, ни кожи — только черная, будто обугленная, культя, заостренная на конце. Трещины тянутся вверх по предплечью — были и раньше, но я не придал этому значения. Выглядит как… конечность кошмара. Я смотрел на нее, вспоминая одну ночь… Орудие убийства, которое так и не нашли. Если бы не должность, меня могли бы подозревать в убийстве Марины. Наверное, Энвилл выдвигал эту теорию за моей спиной. В каком-то смысле тогда я был бы рад и этому. Хоть чему-то рациональному.

Он заметил застывший взгляд и расплылся в дьявольской ухмылке. Как будто понял, о чем я думаю.

Нет, ублюдок, я добью тебя голыми руками!

Я двинулся первым. Как и думал: он ударит без особой техники, в грудь — с такой силой приемы не нужны. Я уже выучил это. Ныряю под руку, смещаюсь вбок и бью в проекцию желчного пузыря. Если был полный, лопнул. Может, трещина 7-8-х ребер… Что дальше? Пах, кадык, солнечное сплетение? Не так быстро. Человека легко вывести из строя, а я хотел продлить его страдания!

Уворачиваюсь от его локтя, отхожу вбок. Мэд Кэптив хрипло смеялся, хотя боль адская, и нападал уже беспорядочнее. Удар в коленную чашечку — резко и размашисто, чтобы рухнул на колено. Пинок в левое подреберье сбоку! Я был уверен: разрыв селезенки и внутреннее кровотечение. Несмотря на это, начал подниматься… Но я не медлил. Делаю отвлекающий удар — он блокирует, контратакует чем-то вроде кросса[3]. Культя приближалась к моему лицу. Я приставил основания ладоней друг к другу и ударил снизу-вверх. Сильный толчок отдал в плечи, руки закололи иголками, но острие сместилось на 5 см над лбом. Было близко… Отскакиваю, жду, закрыв глаза будто бы от боли.

Если не рискнуть, никогда не закончу бой.

Я сморщился, сжал кулаки — порезы проходили на ладонях по диагонали, кровь стекала к запястьям. Все чувства обострились. Вдох… Выдох.

Мэд Кэптива бежит, надеясь добить… Я делаю резкий выпад, пока он снова не замахнулся — солнечное сплетение — согнулся вдвое. Апперкот в нос (выступила кровь), потом подбородок (шея выгнулась с хрустом). Прямой удар в кадык… Не знаю, как монстр воспринял невозможность дышать. Наверное, просто как потерю одной из функций этого тела. По-настоящему осознал, что произошло, уже когда упал навзничь через минуту.

Глаза мечутся по сторонам, лицо синеет. Он быстро слабел… Вывих щитовидного хряща. Отек гортани. Асфиксия. Потеря сознания. Смерть…

Я отомстил, Марина. Конечно, это не вернет тебя, но он не сможет больше никого забрать — ни детей, ни жен.

Бенедикт Савва уже заканчивал с кошмаром, который нападал все медленнее с каждой отрубленной конечностью. Тяжелое дыхание, капли пота на лбу. Справляется, но измотан. Помочь? Я взглянул на ступени и вверх… Если победим вдвоем, он не даст мне пройти через врата. Я чувствовал, что должен сделать это: тело вибрирует, зудит от решимости. Результат будет. Смерть — тоже результат.

— Алек, не смейте! — кричал Бенедикт Савва, когда я уже смотрел на тьму в проеме между створками.

Вспомнилось детство Алисии: малышка на руках Марины, первые шаги, начальная школа, парки, кинотеатры, праздники, обучение самообороне, стрельбе и логике детектива… Кадрами. Как перед смертью. Я не боялся умереть — боялся упустить даже ничтожный шанс найти ее. Не успокоюсь, пока не осмотрю каждый труп здесь… Перебирал варианты, которые могут случиться. Портал приведет на другую планету, где не будет кислорода? Проигрыш этому Морфею? Мгновенная смерть? Безумие? Кто-то должен попытаться!

Кровь остановилась, но ладони пекло. Я вошел и…

… вышел.

Не знаю, что я видел, слышал и ощущал. Это не понять человеческим органам чувств. Не оценить внешний вид, размеры, звуки. Он был выше этого. Кардинально другой уровень. Он был повсюду, был всем вокруг. Напрягаюсь, чтобы вспомнить хоть что-нибудь. Лес? Огромные глаза, щупальца? Может быть. Не знаю, соответствует ли правде или это образы из прочитанных книг, со створок дверей. Я чувствовал себя блохой в шерсти мамонта. Беззащитным муравьем, с которым можно играть, мучить или раздавить. Сбежал ли я? Смешно: нет — он позволил мне уйти. Я не знаю, что происходило и сколько времени прошло — ни для меня, ни объективно. Где я сейчас? Еще в мыслях. Я сошел с ума? Возможно. Я пока на краю ума; и могу вернуться, но остаюсь на грани, пытаясь хоть что-то понять. Кое-что понял…

… мы не в силах убить бога…

[1] В дреневнегреческой мифологии Морфей посылал людям светлые сны. — Прим. авт.

[2] Дженга — настольная игра.

[3] Кросс — вид бокового удара в боксе.

30.09.199 X г.,???

Мир кошмаров

Твою ж мать!

Почему из нас троих именно мне выпал счастливый шанс стоять одному на задворках галактики (возможно, буквально), с дыркой от бублика в руках и сомнительным соседством в виде кучаметровых многоножек — прямо-таки мечта каждого в возрасте от нуля до ста! О чем я вообще, мне везло на такое, когда шанс был ноль целых ноль тысячных, а тут аж тридцать три процента, короче, однозначно жди привета. Я уже не удивляюсь — это не удивление, а стон души и тряска поджилок, натянутых, как струны, хоть гимн удаче играй, причем похоронный. А начиналось же все более-менее сносно, примерно минуту — дальше пробный период приличия закончился и пришлось доплачивать валютой боли и страданий.

Лучше начну с хорошего, то бишь долетели мы по телепортовым рельсам в один миг, хоб — и уже тут-непонятно-где, никаких тебе тридцать часов в пути, самый что ни на есть первый класс. Хотя ощущения не самые приятные, будто тебя разобрали на детали по типу конструктора, а потом повторили, и непонятно, все ли теперь на своих местах, я даже ощупал себя, а то мало ли… Фух, самое нужное и важное там, где и надо, можно выдохнуть!

Выдохнул, что называется — только что же сзади были Орлиный Нос и Мудрый Филин, первый, как и я, сбит с толку перемещением, а второй и глазом не повел, подумаешь, не сложнее, чем сходить в другую комнату. И вот керосиновый светильник резко потух, будто меня ширмой накрыло, я аж рванулся к ним по темноте, но тут же стукнулся лбом о что-то твердое. Какого черта стена серо-крысиного, предательского цвета, выросла от одного края коридора до другого, как если бы всегда тут была, а это я спятил! По ту сторону тоже заметили эту новость, и детектив кричал, тарабанил в панике, я отвечал тем же, но мудрое начальство сказало, мол, бесполезно, надо просто идти и надеяться на встречу, вот так утешение!

В общем, это место нагло и бесцеремонно поделило нас, как червя лопатой, хотя это все мелочи жизни, жуткие, но терпимые, а вот что по-настоящему заставляло сердце трепыхаться в конвульсиях, так это дефицит фотонов. Что с глазами, что без, одинаково, даже голова немного кружилась — весь свет остался у Мудрого Филина, а у меня в карманах целое ничего плюс жалкий экран телефона, который сам себя еле подсвечивал. Я покрутил головой и сразу же приметил сине-зеленое пятно дальше по коридору, кинулся к нему, да будь то хоть фонариком рыбы-удильщика, сдохнуть от страха еще хуже! Это оказался кристалл, наверное, один из тех, что защищают детей, я даже случайно сорвал его со стены, но тот не потух, а меня не проглотили — толку немного, всего пару метров перед собой видно, но радуемся и объедкам.

Первым делом я осмотрелся, где я вообще, но местные апартаменты не сахар, хотя и не то чтобы соль, вообще без вкуса, если честно — голые стены, то же самое под ногами, только называется по-другому, а потолка и не видно. Вряд ли, конечно, вверху космос, а то нам сразу бы крышка была, зато объяснило бы, почему тут ни ветерка, ни звуков. И вот непонятно, радует это или нет — приятно, что никто не дышит в спину, но тишина далеко не гарант безопасности, если вообще не наоборот. Мало кто слышал абсолютное ничего в своей жизни, авось в нем найдутся ответы на все вопросы мира, чего мне знать совершенно не хотелось, и с каждой минутой это место напрягало все сильнее, сжимало голову, как тиски орехокола. Я упорно нащупывал грань между попытками не шуметь на всякий случай и нарочито громким шагом, чтоб хоть какой-то звук был, а со временем даже мычал мелодии и болтал сам с собой о том о сем — опасно, конечно, зато придержало шестеренки мозгов от сбоя.

На телефоне время не сдвинулось ни на минуту, а секундомер тоже зажал себе наш начальничек, и вот попробуй понять, сколько бродишь по этому каменному кишечнику, то ли пять минут, то ли пять лет, а может, и шагу не сделал, потому как все вокруг одинаковое. Глаза уставали от бесконечной монотонности и тишины, потихоньку слипались, но тревога быстро решила эту проблему — это как лежишь перед сном на боку или животе, и все хорошо, но стоит только пустить мысль, мол, за спиной кто-то есть, как уже не отделаешься. Так и я вертел головой вперед, назад, вверх, везде по секунде, готовый к атакам со всех сторон. И уже хотел расцеловать дверную ручку, когда случайно заметил ее сбоку в стене, прямо-таки глоток воды в пустыне.

Ага, сырой протухшей воды с грязью и бактериями — то была не комната, а какая-то бетонная коробка, будто ее только что построили, издевательство, не иначе! Разве что зеркально находилась дверь на выход, но на той стороне точно такой же коридор, как если бы я вернулся назад. Пустые комнаты стали попадаться, как грибы после дождя, а там и до разветвлений недалеко было — того глядишь скоро обои появятся, медленная эволюция до отеля класса люкс! Понятное дело, я не совсем дурак, да и к черту Мудрого Филина, мол, здесь полный хаос, лучше уж зарисовывать путь лабиринта в мыслях — в такие моменты надежде нельзя умирать, а я вообще ставил ей капельницы со всем, что есть в аптечке.

Я подумал, что лучше всегда идти налево, так хоть запоминать меньше придется, но в конце одной из развилок меня ждал тупик. Почему-то я так удивился, что минуту стоя и любовался этим подарком судьбы. Ладно, не беда, еще один вариант точно есть, но за спиной уже была другая дорога и новые двери, которые я не помнил, хотя проходил здесь минуту назад. И тут у меня что-то щелкнуло в голове, пятно холода расплылось по макушке, закололо, зачесалось, и я бешеной кобылой рванулся по коридору. Мне было фиолетово, на кого там я могу наткнуться, просто забегал в разные комнаты, проходы, параллельно, перпендикулярно, да так быстро, как только мог, а мог я в ту минуту очень быстро. Я бы даже заорал, чтоб созвать к себе всех склизких многоножек (какое-никакое общество), но с трудом глотал воздух и уж точно не мог вытолкнуть его обратно.

Все это очень быстро стало казаться бессмысленным, я еле доперся до центра очередной комнаты и рухнул на колени. Накатило на меня Ниагарским водопадом, я ревел, как никогда в жизни — а что, в темноте, тишине и бесконечном одиночестве на тысячи миль с выбором, умереть от голода или в желудке инопланетной каракатицы, могу себе позволить, имею право!

— Эй, какого черта?!

Я аж встрепенулся и слава анатомии, что не наложил в штаны — звук был близко, а голос шел изо рта, который я предпочел бы не видеть вместе со всеми остальными ее частями тела. Нет, это уже натуральное свинство мозга, на грани безумия выдать галлюцинацию той девушки, что была с Джованни, все такой же худощавой и злобной. Почему не Оля, не сам мой дружище, да хотя бы ДеВи на худой конец!

Сознание, я тебя ненавижу, поняло ты?!

Нет, не поняло, на еще, чтоб не скучал:

— Да очнись уже, чтоб тебя!

И вижу, и слышу — за что ты так со мной?

Да за все хорошее, а вообще-то просто так. Кстати, взаимно!

Меткая тяжелая, как молоток, ладонь хлестко зарядила мне по щеке, я даже успел рассмотреть парочку созвездий. Нет, я, конечно, знатно заплыл за буйки безумия, но, по-моему, воображение не может меня бить, еще и так больно, то бишь она очень даже живая, опять-таки, хорошо это или нет, вопрос на подумать. Точно, Хорицу же засосало в портал вместе с тем психом, а то Джованни списал ее со счетов и на моих она тоже не числилась, вот он обрадуется, а я-то как рад, хоть вены на шее прокусывай от счастья, да не дотягиваюсь. Нет уж, лучше прямо к тем тараканам, жукам, паукам, или как их там — мне кажется, они и то теплокровнее будут!

И похоже, что это был лимит ее своеобразной помощи и беспокойства, потому как Хорица сразу забыла обо мне и пошла к стене, где длинная свечка на полу разгоняла черноту. Самое смешное (нет, я точно спятил!), что она уселась по-турецки и стала читать книгу — выглядело это странно, невпопад, примерно как игра в салочки в горящем доме, не хватало чашечки кофе, круассана и птичьих трелей для полноты образа. Я полетел мотыльком на свет, и ее глаза сверкнули на манер хищника, когда зарятся на его территорию, но хоть не зарычала, и на том спасибо.

— Что ты делаешь!

— Ты тупой или слепой? Если второе, комментирую: у меня в руках книга.

— Да какая еще, к черту, книга!!! — голосил я без понятия, кто из нас больше сбрендил. — Я имею в виду, надо идти!

— Не ори! А то привлечешь сюда всех кошмаров, — сказала тихо она, почти зашипела, но замолчала сама. — Куда идти?

— Да куда-нибудь. У тебя что, есть варианты получше?

— Есть. И не мог бы ты заткнуться и не мешать мне?

Вот и поговорили, что называется, да со стенками вокруг и то приятнее и полезнее будет!

А еще она самая натуральная змея-искусительница — мне тоже захотелось отдохнуть после такого забега, вот и плюхнулся рядом, не близко и не далеко. Так и сидим, болото неловкости почти по ноздри, а ей хоть бы хны, хотя я же вижу, взгляд бегает по одной строчке, сама сопит, как паровоз, не лучшее разбавление тишины. Что ж, если без шуток, в такой безрыбной ситуации я радовался и ее компании.

— Может, поговорим хоть?

— О чем?

— Даже не знаю… Например, как вы познакомились с Джованни?

— Не твое дело.

— Вообще-то мое, он мой друг!

— А мой —…

Хорица прикусила язык, по-моему, даже буквально, аж дернулась от боли, но про их любовь до гроба мне все понятно, там чистая химия, прямо-таки молекула к молекуле состыкуются, мне другое интересно. Придется попробовать секретное оружие, эмоциональная удочка, я так называю этот прием, а по-другому и не вытянешь из некоторых ничего, да и просто позлить ее лишний раз не помешает — может, вызлится хорошенько и подобреет ненадолго.

— Тогда я буду гадать. Небось, в этом вашем Обществе и встретились…

— Думай, что хочешь.

— Сначала тоже вела себя с ним паршиво, но, как назло, судьба определила вас в напарники или как там у вас все устроено. Парень и девушка, вдвоем, монстры, опасности, небось, пару раз спасли друг друга, так и начали сближаться — да-да, про такое сотни фильмов сняты и тысячи еще будут…

— Пожалуйста, заткнись.

— На свадьбу-то хоть пригласите? Правда, не буянить не обещаю — на эмоциях я…

— Захлопнись уже! — заорала она и сжала зубы до предела, того гляди челюсти треснут.

Я-то думал, она сейчас вывалит на меня кучу всего, на том и завяжется разговор, но все пошло совсем не в то горло, в сливную трубу, я бы даже сказал. Вместо тонны злости и кулаков она свернулась эмбрионом на полу и зарыдала, причем конкретно так, со стонами и всхлипами, кто бы мог подумать, что вообще умеет. Понятное дело, я пополз к ней — она, конечно, бесила сильнее занозы в заднице, но на такое не среагировал бы только полный моральный урод.

— Уйди, убери руки от меня! — закричала она, чуть я коснулся плеча. — Ненавижу тебя! Козел сраный, ты всю жизнь нам испортил!

Я все-таки положил голову Хорицы на свое колено, а то лежала щекой на здешнем полу, раскинула волосы — кто знает, что бродило тут до нас, еще подхватит чего, заразит мне Джованни. Весь боевой дух вытек, она не сопротивлялась, лицо сморщенное, как выжатая губка, и крепко вцепилась себе в плечо, чтоб до боли с синяком. И вдруг вскакивает, как током шандарахнутая, прямо переключение с первой скорости на шестую, я от неожиданности аж повалился на спину. А она как давай нависать надо мной на вытянутых руках, глаза закрыты, еще и бормочет что-то под нос, жуть какая, а потом вообще оседлала меня и сняла с себя кофту, но под ней оказалась рубашка, слава всем богам!

— Совсем больная или как?!

— Плевать. Закрой глаза и представь кого ты там хочешь.

— Это вот так ты любишь его?

До нее явно не доходило, и она уже расстегивала верхние пуговицы, попутно терлась задом там, где не стоило, но все бесполезно. Со мной такой фокус не пройдет, я лучше сдохну, чем позволю кому-то занять почетное место Оли — даже если мы тут навсегда останемся и надо будет как-то продолжать род!

— А может, и так! Ты не знаешь меня, не знаешь, каково мне…

— Слезь с меня, или я тебя тресну, да простит меня Джованни!

Имя сработало, как святая вода на беса, все суставы заржавели, и Хорица кое-как очнулась. Еще и отползла к стене, прижала колени к груди и уткнула в них краснючее лицо — все ясно с ней, я тут икс времени, а она икс плюс намного дольше. За одно выяснили, что у сумасшествия бывают сравнительные степени, и у меня еще гордое серебро, есть куда стремиться.

— Нет уже никакого Джованни, он умер. Точнее я — для него, — сказала она глухо себе в ляжки. — И не думай о себе лучше, чем ты есть. Просто так легче представить его, мне это нужно, хотя бы так. В последний раз. Это и правда было тупо, прости… Хотя какая теперь разница?

Я все еще был в самой разгарной стадии шока, а она порола какую-то чушь несусветную, я ни черта не понял, потому и не возражал. Одно ясно точно, то бишь надо было срочно менять пластинку на что-то повеселее, а то так и повеситься можно — все равно хотел же сказать спасибо за спасение на лесопилке, вот и сказал.

— Не благодари. Нет, я серьезно. В этом нет ничего добродетельного: я не хотела.

— Но сделала.

— Да потому что ты осел, который не протянул бы тут и пяти минут!.. Это было только ради Джо. Я видела, как он на тебя смотрел. Вы оба итальянцы, а он однажды рассказывал о друге детства. Просто сложила два и два. Подумала, что с его дебильной чувствительной натурой он бы винил себя в этом и сам бы бросился в портал.

Да что такое, откуда ушли, туда и свернули, и снова на ее лице коктейль из лаймов, клюквы и ананаса. Я уже хотел обрадовать, мол, никаких временных парадоксов, петель и коллапсов не будет, но решил пока придержать это в тайне, кто ж все козыри сразу выдает.

— Да мы вернемся домой, никто не умирает, спокойно!

— А смысл? Послушай, я не тупая. Ты мог попасть сюда только с Бенедиктом Саввой, и это место вас разлучило — редко, но да, такое бывает. Даже если мы сможем найти его и вернуться, сколько времени для меня пройдет?

— Постой, заварушка на лесопилке была же меньше суток назад. По математике ты вообще должна здесь находиться час или около того.

— Это не так работает. Время течет для всех одинаково в обоих мирах, но при перемещении сработает парадокс. Прошло 18 часов, и, если повезет, получится выбраться под конец вторых суток. Я вернусь старухой в середине следующего века или просто рассыплюсь в песок.

Я представил ее в старости, такую же ворчливую и злую, еще и с ворохом морщин и скрипучим голосом — раньше Джованни не был мазохистом! Вот и сидел, еле сдерживал улыбку.

— Тебе это кажется смешным? — Она попыталась ударить меня, но я вовремя отскочил. — Ты бы так не радовался. У тебя ведь тоже кто-то есть, раз ты отказался от меня. Хвалю за верность, кстати… И сколько она тебя не увидит? Пять лет, десять? Знаешь, как быстро забывают человека, когда он вот так исчезает из твоей жизни. Пуф — и тебя как будто и не существовало!

— В театр запишись как-нибудь, у тебя такие монологи проникновенные… Короче, ты как хочешь, можешь и дальше тут страдать, а я пошел, счастливо оставаться. Одной и без света!

И пока микропроцессор не успел обработать смысл слов, я хватаю подсвечник, подскакиваю и бегу к двери — посмотрим, как теперь ей захочется сидеть здесь, и вот пожалуйста, зашевелилась, как миленькая, а в меня полетели копья трехэтажного мата. Свечка у нее странная, я бежал черепахой, боялся затушить огонек, но тот и не шелохнулся, я даже помахал и засмотрелся на это чудо природы, мозг отказывался принимать такое. А лучше бы следил за темнотой, потому как впереди начал вырисовываться силуэт, и я чуть не напоролся на него, заорал от неожиданности, будто все монстры мира уже вонзили мне по клыку в задницу.

Полбеды, будь это простая демоническая рожа, которую можно испугаться, убежать и легко забыть, но:

— Оля?!

Я попятился, пожонглировал свечкой и вытянул ее на всю длину руки, чтоб в крайнем случае мне оттяпали только ее. С меня семь потов страха сошло, пока не подошел почти что вплотную, но призрак стоял на месте и нападал разве что презрительным взглядом. За пару секунд я прошелся глазами по списку совпадений, так, рост подходит, вес тоже, изгибы на месте, волосы — пшеница, глаза — небо, все верно, родинки на щеке в форме треугольника и легкий пушок над верхней губой (о нем лучше не упоминать), сходится, какая-то одежда из непомерного шкафчика, не помню, но хорошо, допустим, предположим. Лицо обиженное, руки сложены на груди, и молчит с укором, как будто только после разговора на лестничной клетке, то бишь прямое попадание, поздравляем, вы спятили, что называется.

Хорица попыталась перегнать меня в конкурсе сбрендивших, кричала, чтобы я отошел, то бишь тоже видела ее. Тогда два варианта, она вдвойне спятила, почетная платина, или это все взаправду и лишнего лучше не говорить и не делать.

— Она ненастоящая, это фантом! — подлила та масла в бульон сомнений.

— Сама ты ненастоящая. Ни одна тварь не спародирует так мою Олю.

— Это место использует твою фантазию. Она такая, какой ты ее представляешь. Не тупи: она никак не может быть здесь!

Левая половина мозга была согласна, а правая настырно пыталась придумать оправдание, мол, а вдруг Оля всегда была в Обществе, не просто так игрушки продает, какой же я дурак, днем она обычная русская девушка, а ночью… И все теории в таком духе, потому что сапер ошибается только один раз и навсегда.

— Как ты… Что ты вообще тут делаешь? И давно?

— Ой прости, что помешала вам!.. Ты урод, Армани Коллин! Оставил нас с малышом, а сам обжимаешься тут с этой стервой!

Ага, значит гораздо дольше, чем хотелось бы…

— Идем, — сказала она все еще обиженно, но даже протянула руку.

— Куда?

— Я выведу тебя отсюда.

Хорица верещала за спиной, мол, это мой образ, и она не уйдет, пока я не буду перечить ей, а если соглашусь, то поминай как звали, и сама держалась на расстоянии. Да все я понимаю — хотя нет, на самом деле, мало что, но псевдо-Оля не нападала, а мне жутко хотелось продолжать этот цирк. Я стрельнул глазами себе за плечо и серьезно поинтересовался:

— Отлично, пойдем. А с ней что делать?

— Убей.

Вот и первые несостыковочки пошли, как легко оказалось вывести ее на чистую воду.

— Да, моя госпожа, — сказал я театрально.

Весь этот спектакль нужен был хотя бы ради бесценного удивления Хорицы, жаль, что глаза не умеют фотографировать. Я пошел к ней, молился, чтоб сзади по башке не прилетело, а сам подмигиваю, как если бы лицо свело судорогой с нервным тиком, и тычу пальцем в сторону двери. А она зачем-то прилипла к стенке и даже закрыла глаза, как если бы и правда готовилась к смерти, вот я уже подошел вплотную, занес кулак для правдоподобности, но вместо удара хватаю ее за руку и тяну за собой.

Я и не надеялся, что все будет так просто, но Оля возникла прямо перед нами, схватила каждого за горло и давай напирать, а сил у нее оказалось в миллиард раз больше, чем у оригинала. Короче, эта демоница впечатала нас в стену, пережала деревянными пальцами все артерии на шее, еще и начала поднимать нас — тут не то что драться, а вдохнуть бы и не дать оторвать наши головы вместе с хребтом.

Думалось в острой нехватке кислорода не очень, мягко говоря, и надо будет порадовать мозг шоколадкой за любопытную мысль на голодном пайке. Идея в том, что, раз это точная копия Оли, должны сходиться и слабости, а на одну такую как раз можно было надавить, причем буквально. Я потратил все силы и капли воздуха, молился, чтобы шея не свернулась в один прекрасный момент, но все-таки задрал низ кофты и коснулся ее пупка. Смешно, но именно этот пупок, который я расцелую при первой же возможности, спас нам жизни, и черт его знает, почему она так стесняется его — у всех свои тараканы, конечно, но даже мне неохотно показывала, а на пляже так вообще каждый раз целое приключение. Вот и псевдо-Оля скрючилась, зашипела и прикрыла руками живот, как самое сокровенное, то бишь отпустила нас, а мы драгоценные миллисекунды зря не теряли и беглым маршем двинулись на выход.

Да вы издеваетесь — как дверь может быть закрыта, тут ни замков, ни задвижек! Одно из правил жизни, мол, в теории-то все хорошо и понятно, а на практике зачастую печально и смертельно, мы толкали проклятый кусок деревяшки, но тот и не думал выламываться.

— Представь оружие в руках, и оно у тебя появится, — говорит Хорица.

— Чего?

— Делай, что я говорю. Нужно драться.

— Да ни в жизни!

— Это фантом, идиот!

— Да хоть фонтан, я не ударю свою девушку, даже непонятно какую. Как ты это себе представляешь?

— Это ты должен представить. Представь. Оружие!

Хорошо, чтоб тебя трижды — допустим, что я только не воображал, дротики со снотворным, лассо, сюрикены, шпаги, катаны, сабли, нунчаки, пистолеты, пулеметы и даже огроменный авторский арбалет, который стреляет липкими плевками, чтоб просто приклеить Олю к стене и сбежать. Вот только картинки так и остались на чертежах в мыслях, а в руках по-прежнему только пыль и горстка микробов. Будь у нее клыки и когти, так другое дело, а тут рука не поднимется при всем желании, и я б посмотрел на Хорицу, если б тут стоял Джованни, хотя она, по-моему, не против лишний раз подраться, какая-никакая физическая близость.

— Быстрее! — раздражала ухо та.

— Да нельзя же просто представить что-то и чтобы оно выросло прямо под ногами!

Ее взгляд облапал меня с головы до ног, даже по карманам полазил и, в конце концов, остановился на полу, будто издевался над моими словами.

— Давно у тебя такие странные ботинки?

Я уже хотел сказать вслух что-нибудь неприличное, но посмотрел вниз, а там и правда вместо моих любимых кед красовались какие-то коричнево-зеленые сапоги с заостренными носками, будто из эпохи раннего средневековья. На этом не все, я попытался сбросить их, стянуть, оторвать, но они как будто к пяткам приросли, а лицо Хорицы не помогало с объяснениями — та одновременно бесилась и пыталась не засмеяться, я не знал, что обиднее. И ни черта не понимал, что вообще происходит!

— Используй их уже… Как-нибудь.

Ладно, сбежать явно не получится, то бишь выход один — моя Оля, мой фантом или как там его, то бишь мне и разгребать.

Иду я, значит, к ней, она ко мне, глаза в глаза, как на дуэли, с виду пафосно, а в мыслях пустота, помноженная на ноль, шучу, мол, смотри, какие модные сапожки у меня, но она не оценила обновку и бросилась обниматься. Я легко отпрыгнул, отлетел, я бы даже сказал — тут вообще странно, только и успел, что подумать, а уже стоял в десятке шагов сбоку, да так занесло рывком, что еле удержался на ногах. На всякий случай еще пару раз с успехом повторил трюк, то оказывался в другом конце комнаты, то у нее за спиной, и точно чертовщина какая-то, вот вам и бесполезные сапожки, что называется, на лицо ужасные — волшебные внутри, все стояли раззинув рты. Да с таким чудом обувного искусства можно хоть целую вечность развлекаться, один раз я не удержался и шлепнул ее по заднице — за одно выяснил, что фантомы тоже умеют краснеть и смущаться.

Я бы и поболтал с ней в перерывах между рывками, раз уж моя Оля очень далеко, но время не резиновое, поэтому просто наматывал скоростные обороты вокруг нее. Проще простого оказалось — она крутилась по оси и все пыталась схватить меня, даже руку выставила на манер шлагбаума, но я просто сменил траекторию на квадрат, в общем, это и на зрение, и на внимание давило, да и морально, небось, тоже. В какой-то момент та наконец упала на колени и опустила голову, как робот с севшими батарейками, не двинулась, даже когда я медленно пошел со спины.

Может, то и был расчет на ловушку, но я так соскучился по Оле, что накинулся первее (нежно, но с силой), поцеловал в шею, как она любит, и зачем-то прошептал только для нее одной, мол, она мое восьмое чудо света, и я обязательно вернусь домой. Сработало как по маслу, она сразу успокоилась и расслабилась — поцелуй, комплимент, парочка обещаний, которые далеко не факт, что сбудутся, и любая женщина тает, даже призрачная.

— Получилось! — крикнула Хорица, видимо, по поводу двери. Напоследок я вдохнул запах полынного шампуня, схватил свечку с пола и в один прыжок оказался у двери, а то вдруг еще Оля передумает.

Мы выбрались оттуда уже без приключений и снова двинулись бесконечными тоннелями, как из кошмарного сна — вдвоем было веселее, хотя она явно пропустила день, когда прививали навык болтать о ерунде ради убийства времени. Вдруг в голову ворвалась идея наколдовать сапожки и стрелой облететь весь этот лабиринт, я тужился всеми фибрами души на этот раз, уже ракообразный был, но на ногах все те же любимые кеды. Хорица заметила мои старания и сказала, мол, это не по щелчку пальца делается и вообще надо экономить силы, если монстры нагрянут. Чувствовал я себя и правда, как жеваный сельдерей в мусорке, да и по словам соседки по плечу она тоже не до конца восстановилась после встречи с кошмаром.

— А что у тебя за оружие?

— Не такое грозное, — заржала она не самым приятным смехом и сквозь слезы: — Ботинки… Такого еще не было…

Как раздражает, что у нее есть только два режима, а именно, молчаливое бревно и серная кислота, сейчас непонятно, какой лучше. Правда, тишина вредила ей больше, чем мне, временами взгляд размывался и тонул в киселе переживаний — пару раз приходилось прямо-таки крючком доставать ее, я вгрызался пальцами в бок, делал тощую складку на ребрах и щипал до удивленного писка. Обычно после этого мы двигались поживее, я от нее, а она с опухшим от возмущения лицом за мной. Зато уже не заплывала за буйки мыслей, на третий раз была на чеку и сразу сильно, но справедливо ударила по плечу.

Так вот идем уже лет триста по ощущениям, и тут она внезапно говорит серьезным тоном, будто фразу вселенской важности:

— Возле мусорных контейнеров. — И опять проглотила язык до степени гробового молчания, по-моему, даже не дышала.

— Ты же не думаешь, что я что-то понял?

Она подхватила себя за локти и съежилась чуть ли не в клубок.

— Так мы познакомились с Джованни.

— Романтично, — ляпнул я и пожалел, там и без переводчика на лице ясно читалось, что шутить в ближайшую вечность не стоило.

— Кошмары забрали моего брата, когда ему было восемь. Семейка у меня что надо, никому такую не пожелаю, а он был настоящим лучиком солнца. Наверное, я жила только за тем, чтобы попытаться дать ему что-то хорошее в жизни… Самое забавное, что они обвинили меня в этом. «Не уследила, мразь!» — так сказал отец. Да плевать им было на него, просто каждому хочется повесить на кого-то свои грехи, но… частично это правда. Я не зашла к нему в тот вечер и даже не знаю, чем он был так расстроен. Может, это спасло бы его. Пару слов. Всего одно простое действие… Я купила какие-то таблетки и выпила всю пачку с дешевым алкоголем. Сидела за мусорными контейнерами в переулке и ждала, когда начну подыхать. Лучше было сдохнуть на улице, чем дома. Не помню, кричала ли я от боли, но много блевала. Думала, весь живот вывернет наизнанку, даже сидеть не могла. Но всем было насрать — кому есть дело до какой-то обдолбанной шлюхи в переулке, а именно так я и выглядела. С бледно-желтой рожей, липкими от пота и блевотины волосами, воняющую и задыхающуюся меня нашел Джованни. Очень романтично, да?

— Хорошо-хорошо, прости за это, я идиот…

— Джентельмен сраный! — крикнула Хорица в пустоту коридора. — Я отбивалась, как могла, потому что не хотела — мне незачем было жить. Но он вызвал медиков, и неделю я провалялась на больничной койке. Сказали, повезло, что печень не отвалилась. Родители даже не пришли — наверное, накурились так, что не могли даже встать. Зато Джованни навещал… Я не понимала, с какого хрена я ему сдалась. Хотел бы трахнуть — трахнул бы прямо в переулке, я бы не сопротивлялась, а если влюбился после такого, то он полный кретин. Но до чего смешно: незнакомец спас меня, заплатил в больнице, приносил еду… заботился, как любящий жених. Когда меня выписывали, он сказал, что, если я не дорожу жизнью, есть способ потратить ее с большей пользой. Я ухватилась за шанс сбежать из дома и отомстить за брата. И вот уже шесть лет я работаю на Общество.

Ничего себе история на оскар за лучшую драму, я и не знал, что сказать, поэтому просто молчал. Вообще такое очень сближает, вот мы знакомы в сумме час, а теперь уже как будто старые приятели.

— Остальное узнаешь у Джованни. Если увидишься с ним…

— Спасибо, что поделилась, правда.

Она спросила за Олю, и я уже хотел серьезно так насесть на уши, но мы как раз заворачивали за угол, и вдруг в этом самом углу раздался шепот. Я как-то сразу сообразил, что, раз из темного угла слышишь свое имя детским голосом, то идти надо в обратном направлении и рванулся именно туда, представил сапожки на всякий случай. Далеко не ушел, потому как Хорица вдавила педаль тормоза вместе со мной и говорит мне, показывает, мол, ребенок, да и не абы какой, а ДеВи — во второй раз фокус не пройдет, фантом, и тебя я обнимать уж точно не стану, так ему и крикнул. Вообще подействовало странно, а потом укол в бок и подсказка над ухом, что можно увидеть только одного человека, так бы сразу и сказали.

— ДеВи, чего стоишь как неродной, иди сюда уже!

Он вцепился в меня в своем духе, сдавил живот, будто овсяных хлопьев переел, вроде все здорово, но лицо у него, как у бледной поганки, весь заплаканный, засопленный, а теперь все это добро у меня на пайте автографом, какое счастье! В другой раз затошнило бы от этих телячьих нежностей, но сейчас самое то, можно даже на грамм больше.

— Я рад, что ты цел, — говорю ему, а сам краснею непонятно почему.

— Вы ви… дели Виолетту? Она жива?

Ого, любой на его месте начал бы о себе ныть, а он про подружку беспокоится, аж глаза умоляюще блестят — это что-то новенькое в мире сопляков, снимаю шляпу.

— Да все хорошо с ней, она-то не здесь. Ты лучше про себя рассказывай, желательно от и до.

— Потом, Армани… Там есть комната. Нужно идти.

Хорица подошла вплотную, руки на груди и с видом грознее, чем у всех русских царей на картинках, сказала:

— Опиши.

— Там в-все в паутине.

— Ясно, поищем другой выход, — предложил я.

— Но Армани… Я видел детектива!

— Обратный путь уже миллион раз поменялся, все равно не найдем.

— Найдем.

И он тыкнул пальцем вниз, мы с Хорицей столпились вокруг белого каната на полу, как эксперты, не хватало только луп и пинцетов для взятия на анализ, но и без того понятно, что гадость это редкостная. Что-то склизкое, липкое (она потрогала!), как лежалый в жару козий сыр — замечательно, ДеВи еще и вытерся об меня, придется сжечь пайту! Я бы все на свете отдал, вплоть до мизинца на левой пятке, только бы не идти туда, где этой дряни потенциально в разы больше. А кому еще спасать мир и всяких детективов, кроме как Армани Коллину, хотя не нужно мне это звание героя от слова совсем.

— Так, а что с тем ненормальным, он же похитил тебя вроде как?

— Он отпустил.

— Чего, прошу прощения?! С каких это пор монстры сидят на вегетарианской диете?

Он не ответил, а Хорица толкнула меня локтем и посмотрела с недоверием — да, мне тоже это все не нравилось, но я шепнул ей, мол, по ходу дела разберемся.

В общем, ничего не поделать, между выбором бродить целую вечность и комнатой с паутиной как-то выбирается смерть побыстрее, то бишь последнее. ДеВи вырвался вперед на манер опытного проводника, идет-молчит, хотя должен болтать, как он чудом сбежал от монстров, а то и перебил сотню-другую. И меня хватает дежавю, мол, что-то мне это напоминает, в прошлый раз я тоже не ожидал ведра воды на голову, а теперь уже научен опытом. Я хотел наехать на него, причем буквально, ускорил шаг, но заметил, что он бьет пальцами по штанине, будто от нервов, но уж очень неритмично, короткими и длинными хлопками. Скучные лекции в универе спасают жизни, вот без этого я бы никогда в жизни не научился азбуке Морзе и взлому замков, даже не думал, что пригодится когда-нибудь.

«Л — В — У — К — А», пауза и «В — Е — Х», если я правильно вспомнил.

Белиберда получилась, но не мог же он случайно восемь букв настучать или у меня уже последняя стадия крышесъезжания. Я так просто не сдался, все равно делать было нечего:

«Л — О — В — У — Ш — К — А», опять остановка, «В — Е — Р — Х».

Ага, и кто теперь тут сумасшедший!

Вот только быть в своем уме мне не понравилось, я даже приподнял голову — в той черноте потолка могло быть что угодно, хотя слюни на пол не капали, а нас до сих пор не сожрали, значит, самое интересное еще впереди. Вопрос на засыпку в другом, то бишь почему он шепчет это пальцами, а не ртом, и ставлю пиццу на то, что тот псих велел заманить нас и пригрозил придушить в случае отказа. Теперь у него на плечах воевали ангел с демоном, пернатый не очень-то выигрывал, но хоть вообще предупредил, уже прогресс.

Это место умеет удивлять, потому как паутинный трос вдруг уперся в стену, как будто из нее и вырастал, а продолжался из ниоткуда на соседней развилке, полное наплевательство на законы пространства и времени. Вот только чудеса быстро перестали волновать, а тишина давила все сильнее, сейчас как никогда раньше, даже Хорица знатно растревожилась и кивала мне, мол, надо остановиться и все обсудить, но я спросил, какие у нее еще есть варианты, и она успокоилась. И все-таки я серьезно так говорю ему на ухо, мол, Виктим (сам в шоке, что вспомнил имя, он аж вздрогнул от удивления), может, ты чисто случайно забыл дорассказать нам что-то очень важное, знаешь, у всех бывает, а сейчас как раз самое время. И долго тянуть удочку не пришлось, совесть и без того пытала его, небось, а это стало последней каплей — он резко обернулся и кинулся на меня, опять в слезы-сопли, но еще сильнее, чем в прошлый раз. Моя пайта что, похожа на носовой платок?!

— Там монстры… они прячутся наверху, ждут вас…

Он прямо-таки задыхался, из обрывков фраз мало что понятно, это я уже насобирал что-то примерно похожее по кусочкам.

— Какого черта! — зарычала Хорица.

— Там нет детектива… Я соврал, — добавил ДеВи и зарылся в меня, чуть ли не под ребра полез.

Я должен был заступиться за мелкого, а то на него всех собак спустят, хотя тут половину надо, максимум, три четверти, вот и сказал:

— Местечко по-любому приметное, будет всеобщим пунктом сбора.

— Или могилой. — Хорица в своем пессимистичном репертуаре.

Короче, началась история в духе клише из фильмов, мол, приведи их ко мне или я убью не только их, но и тебя, а то и всех в мире, ага, так мы и позволим. Я сказал ДеВи, что только через мой труп — это еще какие-никакие шансы у него были бы, но нас тут двое, через столько не пробьется… Уж не знаю, откуда у меня вообще заряд оптимизма в такой счастьедефицитной ситуации, хоть народ на революцию воодушевляй, не меньше! Наверное, просто рад был, что он все-таки раскололся, то бишь чему-то я его все-таки научил — не подставлять щеку ни Слизнякам, ни психам.

— Прости, прости, Армани! Мне было страшно…Там везде темно, паутина, монстры… они бы убили меня… я боялся…

— Тише-тише… Бояться — это нормально. Мне вообще вон всегда страшно, но надо не просто бояться, а бояться и делать, это самое смелое. Главное, что теперь мы вместе и все нам по плечу!

Зато после этого всем как по маслу шлось, ДеВи чуть ли не в припрыжку без груза вины, а мы с Хорицей предупреждены, значит вооружены — не совсем, мягко говоря, но хоть что-то. Мда уж, раньше мы двигались откуда-то (подальше от монстров), а теперь — куда-то (прямо к ним…), и очень скоро вышли к огроменным дверям метра в три высотой. Что интересно, створки узкие для монстров, а на дереве выщерблены незамысловатые узоры, то бишь все прямо-таки кричало, что по ту сторону есть что-то важное.

— Дамы — вперед! — сказал я и приоткрыл дверь, но ничего оттуда, к счастью, не выползло.

— Разбежалась! Твой шкет — ты иди.

— Он не м… — Ладно, мой; здесь и сейчас я и правда самый близкий для него человек, и наоборот. — Черт с вами, только обещайте закатить самую грандиозную вечеринку на моих похоронах!

— Приду первой.

Стою перед дверью, любуюсь, так сказать, открываю настежь по миллиметру, чтоб захлопнуть в случае чего, а Хорица раздраженно пыхтит на ухо, как буйвол — надо было самой идти, раз такая нетерпеливая, рад побесить напоследочек!

Я посмотрел внутрь, но там темнота хоть глаз выколи, прислонил ухо — и опять все чисто, даже слишком, ладно, теперь можно руку, вторую и, наконец, голову. Обещанная ловушка не сработала, и за мной ворвались остальные, как же осмелели-то после саперной разведки. Да и смотреть тут было не на что при всем желании, перед носом полное ничего, но вроде бы комната огромная, стен не видно, огонек еле справляется с чернотой вокруг, и в нашем случае это прекрасно. Мне одних ощущений от пола хватило, будто полужидкое месиво застелили резиновым ковром, все переливается, чавкает, хрустит, спасибо хоть не рычит! Я не смотрел вниз, иначе кедам тоже была бы прямая дорога в топку, а вот Хорица опустила свечку, пошерудила ногой и позеленела лицом так, что мы оба порадовались за отсутствие еды в ее желудке. Не буду даже спрашивать откуда, она достала какой-то стержень, дернула нитку, и тот вспыхнул красным, неприятно задымил, но взамен наш круг видимости вырос в десяток раз.

Наверное, так себя чувствует мелкая рыбешка на дне океана, я имею в виду, тихо, темно, ожидаешь, что зубы полезут со всех сторон — ДеВи, конечно, говорил за верх, но лево, право, перед и зад никто не отменял. И где эти хваленые монстры, ждать их самое страшное, у нас уже нервы сдавали — так бы раз, и дело с концом, а мы шагали в постоянном напряжении, все спрашивали у мелкого, скоро там или как, высматривали, выслушивали, тренировали интуицию и предсказывание будущего.

Мы были ради даже столбам паутины впереди — густой полосой они росли из пола на высоту пары метров, как сорняки после дождя, эдакий лабиринт без перегородок и правил, но заблудиться можно на раз-два-три. И что прикажете делать, никто как-то не горел желанием совать туда нос и не хватало только шкафчиков для хранения, чтоб оставить там надежду[1]. Оказалось, мы подписали себе приговор, как только сюда вошли — не знаю, какой черт, точнее ангел-хранитель, дернул меня, но шестое чувство трубило, что нас сейчас прихлопнут одним махом, как кучку мух. Я толкнул ДеВи на рестлерский манер, он аж кувырок через бок сделал, а сам навалился диким прыжком на Хорицу, и вместе мы приземлились на задницы в паре метров. И все это очень вовремя, потому как в ту же наносекунду на наше место полилось что-то кисельно-вязкое и такой грохот раздался, будто с потолка сбросили танк.

Картина резко изменилась в отвратную сторону, причем всего за два мазка — первый громадной черной кляксой облизывался на нас, а второй, более-менее человеческий, схватил ДеВи за руку и повел в лабиринт. Свечка осталась у мелкого в руках, и я видел спину того психа, который замер у начала паутинных столбов, хищно поглядел внутрь, уверен, даже принюхался. И видимо, там было что-то повкуснее, потому как он толкнул мелкого в колонну (тот крепко так приклеился, ни пошевелиться, ни вылезти из одежды) и заспешил куда-то, слава чему бы то ни было. Я уже хотел броситься на помощь, но Хорица закричала на полуконтуженное ухо, мол, забудь о нем пока что, у нас своих проблем по горло. То ли она больно резвая, уже на ногах была, даже оттаскивала меня подальше, то ли я и правда дольше положенного валялся с писком в ушах.

Да вижу я все, вижу — трудно не заметить, когда тебе половину обзора загораживают!

На нас перла туша размером с носорога, а это явное показание к тактическому отступлению в аналогичную сторону, и на ногах очень кстати появились сапожки. Короче, хватаю Хорицу на романтический манер и драпаю как можно дальше, а там видно будет. Хорошо хоть она захватила ту палку-светилку, а то врезались бы в стену.

Чудище глотало пыль позади, но десяток-другой костылей активно топал в нашу сторону, мы выкроили себе всего-то горсть секунд. Я поставил Хорицу на пол, и та закрыла глаза, стала тужиться, прямо-таки выдавливать из себя оружие, аж лоб вспотел. Надеюсь на бензопилу или огнемет, или… И вот я моргнул, а в следующем кадре у нее в руках длиннющий хлыст, каким разве что зверей дрессировать — а можно что-нибудь помощнее и дистанционнее, лук там, лазер, а лучше снайперскую винтовку!

— Слушай внимательно: с Джованни у нас была своя тактика, но у тебя не атакующее оружие. Поэтому атаковать буду я, а твои сапоги обеспечат нам ловкость. Только так что-то получится. Но ты не сможешь отдать их — мне придется залезть на тебя. Я говорю, куда идти и что делать, а ты выполняешь, — протараторила она скороговоркой. — Все понял?

Ни черта я не понял!

И как она себе это представляет, на голову мне встанет, что ли? Ох, как же ненавижу, когда самые невозможные, шуточные мысли оказываются не так уж далеки от правды…

Не успел я прожевать и проглотить смысл слов, как она повернулась спиной, поставила руки на пол и обвила меня ногами на поясе, будто решила заняться фитнесом. Я подтянул ее за ляжки, как она и крикнула, выпрямил почти вертикально, тощая задница уперлась мне в щеку, но чуть сползла, спасибо и на том — теперь ее лодыжки в замке давили мне на копчик, а костлявые булки кололи грудь (как она вообще сидит на них, я бы тоже был злой). Ни у одного писателя не получится лучше передать наше акробатическое извращение, это надо только видеть, а мне выпала честь даже чувствовать!

— Ты точно в цирке не выступала?

— Заткнись!

Я многое попробовал в жизни, читал книгу задом-наперед, целовался с полным ртом воды и не пролил ни капли, пиццу с ананасами, в конце концов, но еще никогда я не был для кого-то ногами. На удивление, мы неплохо держались, из плюсов — выросли где-то до двух с половиной метров, из минусов — она целые сутки бегала, прыгала тут, с монстрами обжималась, то бишь душ принимала невесть когда и местами пахло от нее не фиалками. А еще это только на вид она кожа да кости, а весит больше, чем ничего, устроилась на мне, как на стуле, терпимо, конечно, но ловкость хромала, а вместе с ней мы оба.

— За ребра держи! Сильнее! Нужен противовес… Ты что, никогда девушки не касался?

— Но не так же! — верещал я.

Ладно, жалобы и предложения оставим для одноименной книги, потому что наша фора закончилась и склизкое гигантское уродство стояло намного ближе, чем за километр. Монстр даже приостановился от удивления, мол, у нас совсем крыша поехала, раз занимаемся тут какой-то ерундой перед смертью. У ДеВи дома я не особо разглядел его, и вот опять выпал непрошенный шанс. Уж не знаю, тот ли это красавчик или его братишка-близнец, но тоже волосатое нечто с кучей ног, хотя у этого почти все стоят на полу, а узкий перед приподнят с изгибом, как у кобр, и там лапы буквой Z помощнее, чем везде. Почему-то я подумал, что он похож на жуткую помесь краба, паука, и сколопендры — с миру по мерзости, так сказать, прямо-таки прародитель всего ужасного на планете.

И вот эта страхолюдина кинулась на нас с ударами справа, слева, сверху, по диагонали, причем резво и без продыху. Тут бы и так парочку люстр не помешало, а моя новая половина закрывала все поле битвы, еще и палка дымила. Я еле видел что-либо и вечно выглядывал из-за ее талии, а тем временем здоровенные лапы так и норовили нас изрешетить, разрубить или просто переломать хребты — узнать его фирменный способ сервировки блюд как-то не хотелось! Один раз смерть пролетела в сантиметре от уха, у меня чуть сердце не выпрыгнуло, и после этого я линял при первом же свисте в воздухе, то бишь постоянно. Хорица все не могла замахнуться своей чудо-плеткой, уговаривала довериться, уткнуться в спину и слушать команды — ага, держи карман шире, если нам отрубят ноги, это мне отрубят ноги вообще-то! Но через отрицание, гнев, торг и депрессию, каждое по минуте, пришлось согласиться — ничего не поделать, так можно и до конца жизни бегать от него, а нам еще ДеВи, детектива и весь мир спасать.

Я выпрямился, закрыл глаза и пытался не труситься, а Хорица еще и сразу в лобовую кинулась, камикадзе ненормальная. Только и слышал что, мол, на двенадцать часов десять метров, на три — отскок, и в таком духе, молился, чтоб крайний сигнал не стал последним.

Хлыст носился над ухом, будто она загоняла эту тварь в стойло, и выходило бодро, тот шипел и рычал, я даже выглянул посмотреть, в чем же секрет. Ага, а в том, что бич усеян мелкими шипами, не смертельно, конечно, но ощущения не из приятных, тем более эта садистка полосовала без жалости, хотя такое все равно что резать слона ножницами. Сначала я думал, она просто мастерски управляется с ним, но что-то все равно было не так — колючий трос делал пару витков на одной лапе, а потом резко менял ход, причем иногда совсем в другую сторону. Не знаю, как она это делала, телекинез там, или еще чего, да и мне фиолетово — главное, что все это стягивалось, и чудище заезжало себе по роже, а то и вообще теряло равновесие и грохалось. Вот такая драка с монстром мне нравилась, эдакая видеоигра с полным погружением!

Мы изрядно помотали его, хотя и сами уже дышали, как собаки в упряжке, а потому Хорица решилась на трюк невиданных высот. Накручивает она, значит, чуть ли не десяток мотков хлыста на паучистую ногу, поворачивает меня и кричит бежать как можно быстрее и дальше. Я не сомневался, что эта махина весит под тонну, то бишь по всем законам физики и здравого смысла мы его и с места не сдвинули бы, но времени на споры не было, да и руку-то оторвет ей, а не мне. До этого я с первым рывком мышц оказывался там, где хотел, а тут рванулся на полную, и окупилось с лихвой — сзади раздался мерзкий хруст на пару со звериным ревом, а за нами потянулся черный обрубок с ошметками чего-то бесцветного на конце. Хорица подтащила это и даже не побрезговала взять на манер копья — уже похоже на нормальное оружие, но у него таких, в лучшем случае, еще штук одиннадцать.

Как я и думал, недостаток лап не особо-то мешал ему, а куча запасных спокойно возмещали потерю — он бежал к нам, как стадо бизонов, теперь еще злее и быстрее, мы не видели в темноте, но там по взрывам копыт все понятно. Моя верхняя часть молчала, пыталась родить мысль, как использовать ногу-копье наилучшим образом — глубокий вдох, полный выдох, тушься, дорогая, или нас превратят в паштет!

— Придется расцепиться, — выдала она новую идею.

Забавно, но теперь от одной этой мысли стало неуютно, как голому в медвежьей пещере — она же без меня не увернется, а мне с одними сапогами только в салочки с ним играть. На выживание…

— Побежим прямо на него, вблизи отклонимся вправо и зайдем сбоку. Как только разъединю ноги, отпускай меня и отпрыгивай.

Как у нее все легко на словах, вот только еще ни одна инструкция в мире не работала, как надо, всегда найдется незапланированный пункт!

Я двинулся под канонаду топота впереди, с закрытыми глазами, балластом в шестьдесят килограммов и на своих двоих, потому как с сапожками можно было запросто врезаться в монстра. Жду, все жду, трижды жду, по нам тут сейчас каток проедет, а от нее тишина, у меня вся спина уже вспотела от напряжения. Не прошло и трех инфарктов, как наконец рявкнуло над ухом — и р-раз, я делаю микропрыжок под тридцать градусов с грацией балерины, тютелька в тютельку получилось! В тот же момент копье впивается монстру в бочину, и все это под новую порцию дребезжащего инопланетного крика, да и ее тоже в унисон, амазонка бешеная. Сразу же чувствую, что пояс из ляжек на мне ослабевает, то бишь пора сматывать удочки, и счастливо оставаться.

На самом деле, в реальности все случилось за доли секунды, успевай только моргать — я-то отпрыгнул, ожидал увидеть, как Хорица кромсает монстра, будто дикий медоед все живое в лесу, ага, размечтался. Она раскачалась на копье, как на перекладине, и запрыгнула на чудище верхом, но даже обычная лошадь без упряжи может запустить тебя в космос, а этот дикий мустанг брыкался с силой бегемота. В общем, только она надавила на больное место, то бишь пошевелила копье, как соскочила от бешеной тряски и повисла на нем же. И тут монстр раскрутился и как запульнул ее снарядом черт знает куда, Хорица аж впечаталась в стену, хоть бы там голову и хребет себе не переломала. Следом же полетел комок не хочу даже знать чего, но эта паутинообразная слизь намертво присобачила ее к стене. Я одним рывком оказался рядом и попытался оторвать эту дрянь, тянул так, что пупок заболел, но те уже застыли, окаменели, а ни топора, ни электропил у меня под рукой не было.

Мда уж, ситуация горчила на вкус жуть как — в глазах у Хорицы черным по белому читалось осознание наступающей на глотку безысходности, бонусом к этому шел (летел) на нас живой таран, для которого она как мишень внутри пятна палки-светилки. На такой вот тревожной ноте она просит достать что-то из кармана джинсов, сама же приклеена по рукам и ногам, и я вытащил железный шарик размером с малюсенькое яблоко. И что-то мне подсказывает, что металлическое кольцо на нем было явно не для красоты.

— У него рот снизу. Вырвешь чеку и засунешь внутрь.

Очень полезная штука, не спорю, но сейчас остро встал, вскочил наглым прыщиком, другой извечный вопрос бытия… Что делать? Я сразу понял, что отвлечь эту махину не получится, да и засадить сапогом промеж ног тоже — больно много ног, чтоб угадать с тем самым местом, если оно вообще есть у него. Короче, в голове чистое поле, ветер, и ни намека на идею, а Хорица еще и кричит, как в типичном фильме, где режиссер высасывает драму из пальца:

— Не говори ему обо мне… Иди!

Ой, конечно, вот так вот разбежался и бросил ее, заманчиво, но перебьется — Джованни сам на себе не женится, а я не упущу шанса побывать на свадьбе этого балбеса…

Стоп!

Что-то в этой мысли меня заинтересовало, я прокрутил ее заново, осмотрел, понюхал, пригубил, как сомелье старое вино. Может, слово заманчиво? Ага, и чем его заманить — что-то я не вижу по близости парочки злодеев, которых не жалко ему на корм, и, как назло, ни одной забегаловки с куриными ножками во фритюре. Разбежался и бросил, разбежался и… И тут шестеренки мозгов раскрутились с первой скорости до восьмой, хоть научную диссертацию пиши, мол, раз трюк с ногой получился, может чудо-сапожки и здесь физику сломают.

В общем, я бросаю паутину и разворачиваюсь в другую сторону — Хорица все пищала оставить ее, а так удивилась, когда я и правда сделал это, но быстро выдохнула, мол, все правильно, опустила глаза, сейчас предсмертную мантру запоет. Да плевать, что она там подумала, я отбежал как можно дальше для разгона, пока не уперся в стену, а красное пятно от палки-светилки не стало размером с мошку. Итак, проверка оборудования, то бишь сапоги все еще на лодыжках, бедра в боевой готовности, да и голова на месте, вроде все основное есть. А что там у нас по курсу — слева черный уродливый поезд в темноте, справа на стене моя новая знакомая, которая через пару-тройку секунд может стать уже бывшей. Ух, ручейки пота стекали по вискам, сердце качало волны страха, а я успокаивал себя, мол, попытка не пытка, так у нее хотя бы есть шанс в пару процентов.

На старт, внима… Хм, то ли сапоги сами понесли меня, то ли я случайно подумал об этом, но марш наступил намного раньше нужного, и отлично, быстрее начнем — быстрее закончим. По бокам все смазано, воздух трепыхает щеки, глаза слезятся, а я напрягаю все мышцы от ушей до мизинцев и пытаюсь замедлить время, чтоб не упустить момент. Красное пятно расширялось, как капля вина на скатерти, так, вот так, еще чуть-чуть, хоб — и хватаю Хорицу под спину и задницу, та вскрикивает от возмущения, но лучше стыд, срам и синяки, чем превратиться в блин! Вместо хруста оторванных рук над ухом звук, как если бы резко расстегнули кроссовки на липучке. Каменные тросы все-таки оторвались от стены, и сразу же за нами прогремел взрыв — монстр нехило так пробурил стену на полной скорости, повсюду грохот, ветер и куча пыли, но мы уже за километр, живые и невредимые. Я положил Хорицу на пол, смотрел на дрожащие сухие губы и в бешеные глаза, а там первая стадия шока в самом разгаре. Еще и концы паутины завернулись по кругу, склеились на манер кокона, и она извивалась в нем, как червяк.

— Должок! — кричу ей и оставляю отдыхать в темноте, чтоб монстр лишний раз не соблазнялся легкой закуской.

Уродец как раз приходил в себя от контузии, пока еще медленно-оглушенно ходил по кругу, а я перед ним в обратную — не хватало только музыки из ковбойских фильмов, ту-ту-туту, ту, ту, ту… В каких-нибудь бестолковых книжках явно написано, мол, поставить цель и задачу — это уже половина дела; да без проблем, цель — убить гада, желательно перед тем как он сожрет меня, задача — заставить его проглотить бомбу, вот только от этого легче не стало. Если прикинуть, есть два главных выхода, причем один из них это на тот свет, то бишь самому броситься в его желудок, но самопожертвование в мои планы как-то не входило, либо подать взрывчатку ему на блюдечке, мол, кушайте-с, главное, не подавитесь и взорвитесь!

Короче, список быстро сократился до закинуть, просунуть, положить и еще куча глаголов, половина из которых из разряда фантастики — кто вообще отращивает рот снизу, ни есть неудобно, ни бомбы туда закидывать! И хорошо бы сначала найти ногу-копье, единственное оружие, кроме груды камней справа, но сейчас это как метровая иголка в стоге темноты.

На монстров разве что морально давить, вот я и делал вид, что вообще не замечаю его, просто отскакивал в сторону, когда тот заносил бессовестную лапу на безоружного. Я светил в пол как ни в чем не бывало и по всем законам жанра наступил на копье случайно, когда уже дважды чуть не стал всадником без головы и потихоньку отчаивался. А потом стою, значит, и думаю, а что, собственно, делать-то — притвориться дантистом, что ли, мол, откройте пасть, неуважаемый, сейчас проверим кариес, ух ты, девятнадцатая степень, рекорд! Ему эта мысль не понравилась даже в виде карикатуры в моей голове, он вдруг кинулся на меня, как в зад ужаленный — твоя взяла, кусок инопланетности, решим все по-мужски, я даже встал в рыцарскую позу, но аккуратно, а то от излишков тестостерона дохнут, держу сапоги наготове.

Мы скрестили ноги, по сути, обе его, и первый удар я отбил успешно, второй уже хуже, а град черных лап со всех сторон выбил мой недомеч, и тот полетел метательным ножом куда-то взад. Подрались, что называется… И как прикажете усмирить эту махину, Вселенная, дай намек, укажи путь — видимо, горячая линия космической канцелярии пустовала, потому как обратная связь чуть не выколола мне глаз. Дело в том, что я побежал за копьем, а оно приклеилось к одной из паутинных колонн, торчало острым концом вперед и вверх, причем так крепко, что без сапог не оторвать — дружок, ты сам себе вырыл могилу, осталось туда лечь! Через миг я уже кричал ему всякие гадости из другого места, ждал, пока подбежит, и в последний момент отпрыгивал — в жизни бы не подумал, что когда-нибудь буду пародировать матадора. Не нужен диплом инопланетного психолога, чтоб понять, что с каждым промахом он злился все сильнее, и очень скоро уже ничего не замечал вокруг, весь прицел только на мне. Значит пора — я бегу к той самой колонне, деланно спотыкаюсь прямо перед ней и театрально выставляю руку, мол, нет, молю, пощади, эх, какой актер пропадает!

Краткий урок человековедения для монстров всех возрастов, базовые правила выживания — первое, нужно разувать глаза, если они, конечно, есть, второе, не набрасываться ни на кого, а то законы физики напомнят, что в прыжке теряется опора, да и назад пути уже не будет, и третье, самое важное, никогда не связываться с Армани Коллином!

Блюдо на вертеле от шеф-повара готово, только подождать, пока прекратит орать, но пронзило его конкретно так, половина копья торчала из спины, а по второй на пол текла бесцветная жижа. Он барахтал кучей ног, смыкал и размыкал их, как капкан, и пытался оттолкнуться от соседних столбов, но каждое движение было приправлено соусом боли и страданий. Лучше времени не терять, это всегда успеется, я двинулся к нему, прошмыгнул по краю колонны, куда его лапы не дотягивались, и встал перед уродливы брюхом. Понятное дело, я не был уверен, что тот разрез около пупка — это рот, а не что-то противоположное, но выбирать не приходилось, он тянулся сверху-вниз, раскрывался в стороны и слипался, как если бы втягивал воздух.

Почему все самое мерзкое достается мне?! Спокойно, это как вытаскивать волосы из сливной трубы, то бишь отвратно, но нужно пережить, да и зубов там не видно, какая щедрость!

Ладно, пожалуюсь на судьбу как-нибудь в другой раз, а сейчас глаза боятся, руки, в общем-то, тоже, но делают — я достаю гранату и прорываюсь в это склизкое складчатое дупло почти по локоть, чтоб наверняка. Ощущения от теплой вязкой слизи внутри, мягко говоря, не очень, вот я и скривился, так что аж лицо заболело и шею судорогой свело, пробрало до самих душевных фибр. Я все пытался сорвать чеку, что вообще-то надо делать заранее, и теперь та постоянно соскальзывала, а марать вторую руку как-то не хотелось. Меня медленно, но верно накрывало паникой, как вдруг монстр почувствовал что-то съестное во рту и решил всосать это, то бишь сам же вырвал шарик из рук, а кольцо осталось у меня на пальце.

У меня для тебя плохие новости, дружок…

Так, отлично, все кончики ногтей на месте — значит, пора делать ноги!

Я развернулся и хотел понестись куда угодно, лишь бы подальше отсюда, но мир вдруг резко крутанулся. На этот раз я поскользнулся взаправду — он же разлил тут литры крови со слюной, да и сам пол оставлял желать лучшего. Как хорошо, что тут всюду колонны, я оперся локтем об одну такую и хоть не упал, ой… Мне не жалко было секунды, чтоб осознать ситуацию, разложить ее по полочкам убийственности, посмаковать, так сказать. В общем, я влип, причем буквально, в этот столб, а сейчас надо мной взорвется громадная туша не пойми чего, просто чудесно, нечего и сказать. Поздравляю себя, я труп, и это в лучшем случае!

Нейроны посигналили друг другу, мол, пайта не кожа, можно и снять вообще-то, и я стал линять с леопардовой скоростью, сбросил рукав, второй, осталась горловина и свобо…

Бдыщ!

А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!

Я хотел бы так закричать, а то сдерживать эмоции вредно, но глаза, губы и ноздри нужно было сжимать так плотно, как никогда раньше.

Официально заявляю, это самое отвратное, что со мной случалось, хуже уже просто быть не может по какому-нибудь пределу кармы, хотя это так себе облегчение, если честно. Меня не просто испачкало, а окатило волной этой жижи с головы до ног, и эти мерзкие сопли свисали отовсюду, пропитали футболку, штаны, и не меньше литра затекло в кроссовки, а про слипшиеся волосы и густой ком на макушке я вообще молчу. Почему если монстры, то обязательно состоят из какой-нибудь слизи с гадким оттенком, например, темно-зеленым, как сейчас, еще и горяченной от взрыва, но хоть не кислотной, уже счастье!

Сначала я замер на передышку и осознание всего, а потом меня пробрало до мозга костей, аж вздрогнул, как кот после воды, поснимал одежду, выжал ее, вытряхнул все из кроссовок. Мне хотелось сжечь все это, но разгуливать голышом тоже не комильфо, да и кожу все равно не содрать. Главное дома первым же делом бросить в стирку и вещи, и себя вместе с ними, залить все это литрами шампуня, хлоркой и святой водой на всякий случай.

Видимо, я получил порцию гадости за всех вокруг, потому как остальным хоть бы хны — так и живем, кому-то грязевые ванны из инопланетной жижи, а кому-то лежать себе в ожидании меня спасительного. Я нашел Хорицу на том же месте, успокаивал себя, мол, ей тоже не сахар с этими паутинными тросами, которые разве что болгаркой пилить. Еще и с головы накапало ей на живот, хоть не я один буду тут замарашкой ходить. Короче, пытаюсь разорвать кокон, но бесполезно, и вижу чудо из чудес около пупка — паутина там сама отлипла, вся в слизи, не долго пришлось гадать, в чем тут дело. У меня этого антиклея хоть отбавляй, я взял с шеи, из подмышек, пусть скажет спасибо, что не из трусов, а в волосах вообще на целую роту хватит. Хорица так сморщилась от пары пятен на себе, что аж бесило — радуйся, что не по уши, как некоторые, я даже предложил обняться в знак победы, но она почему-то отказалась!

ДеВи вообще вышел сухим из воды, в прямом смысле, ни одна капля не коснулась кожи — а если бы не мое открытие двухминутной давности, пришлось бы рвать одежду и ходил бы он в одних трусах, пугал бы монстров достоинствами раннего пубертата, одним черным волоском на груди, я имею в виду.

Как обычно, все в шоколаде, а я в… Спокойствие, вдох-выдох!

Смотреть на фарш из монстра никто не хотел, и мы двинулись через столбы паутины. Хорица выхватила у меня палку-светилку и вызвалась вперед — пожалуйста, я вот вообще не против, за ней двинулся ДеВи, а гордый вожак (не буду тыкать в себя пальцами), по всем законам стаи замыкал строй и периодически молился, чтобы ничего не накинулось сзади! Я задумался о великом, то бишь что это вообще за колонны и почему в количестве, равном сотням. Тут парочка предположений, на вкус и цвет, так сказать — авось просто так, далеко не у всего в жизни есть смысл, но хуже, если внутри, как в коконах, замурованы дети, опять черт пойми, что лучше, человеческие или многоножьи… Бр-р-р-р, даже думать о таком жутко!

И вдруг случилось что-то невероятное, подозрительное, неприличное, я бы сказал, такое даже в фантастических книгах не встретишь. Абсолютное. Блаженное… Ничего! Тот псих НЕ выскочил из-за угла, монстры НЕ повылезали изо всех щелей, а мы просто взяли и прошли через эти странные столбы, это где такое видано, будет, что внукам рассказать!

На другой стороне нас встретил проход, в котором мое искусствоведское чутье сразу унюхало пару странностей. Шут с ней с высотой в пять-семь метров, тут везде габариты нехилые, а вот верхушка в виде арки смотрелась слишком цивилизованно, это сразу плюс десять баллов в архитектурности. Еще и стены отличались странными каракулями разной степени угловатости и загогуленности, ясно, с кого брали пример древние египтяне, хотя до высокой культуры тут, конечно, еще далеко — ни тебе осмысленных рисунков, ни барельефов, ни скульптур, в конце концов.

Медленный спуск все ниже и ниже, и ниже мне не нравился, я бы даже не удивился, покажись вдруг рогатый швейцар перед дверью с табличкой «здесь вам рАДы». Вместо этого развилка — да что ж такое, у меня уже условный рефлекс, почти что развилкофобия!

— Чего встали? — сказал я, сразу пошел по пути, зеркальному нашему, то бишь куда-то наверх, а не по накатанной в самое пекло.

— Ты уверен, что сюда?

И снизу как раз послышались выстрелы — оружейное дело у монстров развито на кол с минусом, поэтому сомнений на счет детектива не было.

— На все сто!

Хорица закатила глаза, прямо-таки прокрутила их вокруг оси несколько раз, и рванулась на звуки, а вместе с ней и наш худо-бедный свет. ДеВи растерялся, стоит, смотрит на меня, а я показываю вслед нашей бесстрашной, мол, прошу, подыхать — так уж всем скопом, чего мелочиться!

Первый пункт ПИБ (правил инопланетной безопасности) — это не бежать в незнакомом месте, как будто за тобой гонятся все монстры мира, особенно если они действительно не гонятся, спешить вообще нужно как можно медленнее. Я материл Хорицу за плевок на правила и здравый смысл, так еще и нас вынудила, но сама же взвизгнула впереди, карикатурно так, по-девчачьи, будто паука в туалете увидела — надеюсь, это монстр ужалил ее прямо в задницу, чтоб знала, как нестись сломя голову! Она присела на корточки в конце тоннеля и рассматривала что-то явно далекое от жизнерадостного на полу, потому как выдала вслух заключение, всего пару слов трехэтажной ругани, зато каких, хоть уши ДеВи затыкай.

Хорица подскочила, замерла, как вкопанная, на секунду-другую, но очень скоро двинулась к нам сначала медленным задним ходом, а потом и скоростным передним.

— Мальчику лучше остаться здесь, — говорит она, лицо бледное, как если бы поздоровалась со смертью, глаза выпученные, дикие, и руки аж трусятся.

— Ага, чтобы какая-нибудь гадость его утащила, пока мы спасаем остальных! Что там такого, чего он еще не видел?

— Такого никто из нас не видел… Иди сам посмотри.

А сразу сказать язык, конечно же, перетрудится — одно интриганство пугало больше, чем все, что там могло быть, за дело же бралась фантазия, и тут размах от детеныша монстра до разбросанных всюду кишок. Ладно, после сражений и беготни уже не было сил бояться, вот я и прошел как-то механически, даже не сразу понял, что на полу лежит… РЕБЕНОК?

Я подбежал к нему, как врач для искусственного дыхания, но со спасением мы опоздали, причем лет эдак на пять тысяч. Что за черт, из тела будто все соки разом высосали — кожа тонкая, как папирус, желтая и сухая, в перегибах суставов аж трескается. Степень в археологии у меня нулевая, но вид мальчика напоминал мумий, и хорошо сохранился, волосы на месте, черты лица почти не изменились, просто исхудали донельзя и все кости можно было пересчитать. Еще и лежал на боку с выставленной рукой, как если бы защищался от чего-то, а по напряженным мышцам и приоткрытому рту примерно понятно, что он видел перед собой, то бишь ничего хорошего. Кстати, о глазах — не знаю, есть ли они у мумий, но у этой были, тусклые, высохшие, как разрисованные резиновые мячики, и вкупе с выражением лица дозиметр жути зашкаливал. Как тут выключить жанр ужасов, а?!

В общем, я вернулся в таком же состоянии, как и Хорица, да и с похожими выводами, мол, лучше лишний раз не испытывать детскую психику на прочность, и не придумал ничего лучше, чем закрыть глаза ДеВи ладонью. Так мы и двинулись вперед, и все зрячие из нас в сотый раз в жизни убедились, что незнание — счастье, я повторил нецензурный комментарий Хорицы слово в слово, а то и хуже, мне бы самому не помешала рука помощи на глаза!

Тот мальчик был всего лишь частью всей картины, может, даже одной миллионной — куда ни посмотри, всюду разбросаны мумии детей, иногда свалены кучами друг на друге и в таком количестве, что трудно было даже навскидку сказать, здесь их сотни, тысячи или сотни тысяч. Многие одеты в пижамы, которые теперь им на размер-другой больше, но я видел и девочек в пышных платьях, что-то вроде рыцарских лат, античных тог и даже шкур животных — мда уж, прямо-таки вся история человечества как на ладони. И все застывали в скорченных позах, тянули руки вверх, как стебли странных растений, или в разные стороны, будто пытались коснуться нас, бр-р! Как назло, кристаллов здесь хоть отбавляй, то тут, то там натыканы между телами, чтоб мы ни одной детали не упустили, и в виде громадных люстр на потолке — спасибо, конечно, но у этих цветовая гамма почему-то красно-оранжевая, и все вокруг еще больше напоминало постановку не лучшего дня жизни Помпеев, я имею в виду, последнего!

Впереди маячила какая-то каменная башня высотой почти до потолка, а это метров в сто, на минуточку, и оттуда периодически доносился грохот, как намек, мол, да-да, вам сюда, если хотите убиться наверняка. Что ж, вот и наш ориентир, но идти было непросто и морально, и физически — мы прокладывали путь по проплешинам, где дети лежали по одному, я говорил ДеВи, когда поднимать ногу, а он делал шаг. И чем ближе к башне, тем труднее было поставить ногу, чтоб в прямом смысле не начать идти по головам, а некоторые горы тел были похожи на сооружения туземцев для отпугивания чужаков.

На полпути ДеВи вдруг вскрикнул, затанцевал на месте — видимо, одна из рук коснулась его лодыжки. Я не виноват, они же тут везде, хоть в страшную пародию на твистер играй.

— Армани, отпусти меня. Я хочу увидеть, — говорит он.

Мне-то по барабану, хочет как хочет, тем более что сохранение его зрительной невинности прилично замедляло нас, а нам бы бежать на помощь, да и моя рука не будет вечно пришита к нему. Ладно, он уже взрослый, чтоб самому решать, но я переспросил на всякий случай:

— Точно? Развидеть это будет трудно…

— Да.

Не знаю, на что он там рассчитывал, но глаза-монеты красноречиво выдали, что реальность оказалась хуже, такое ни один здоровый мозг не сможет представить. Я снова закрыл глаза, почти зарядил ему в лобешник, хотя теперь уже бесполезно, но ДеВи сразу же опустил ладонь и начал как-то насильно всматриваться. Сам дышит, как астматик, сердце слышно на расстоянии, прямо-таки воздух сотрясает, а глаза бегают туда-сюда, как будто он решил побояться конкретно так, чтоб за один раз — по-моему, это так не работает.

— Все нормально, у меня самого поджилки трусятся.

— С тобой не так страшно, — прозаикался он, вот и славно.

Дело пошло быстрее, мы ставили ноги между телами и переступали их на цыпочках, как цапли. Жить можно, главное не рассматривать ничего, но пару раз нам встречались такие баррикады, что приходилось расчищать себе путь, и тут уже не отвертишься. ДеВи воспринимал это даже как-то спокойнее нас — что за дети пошли, насмотрятся ужастиков, и потом их уже ничем не испугаешь! Хотя ему и не приходилось поднимать этих мумий, ледяных, твердых, шершавых и легких, будто из сена, хоть не вонючих, и на том спасибо!

На Хорицу это давило и того сильнее, от нее ни слова, ни звука за все время, лица тоже нет, вместо него что-то хладнокровно-немое, но я такие вещи за километр чую.

— Ты в порядке?

— Да, — сказала она так, что ни у кого не осталось бы сомнений, что нет. — Я… Я просто не думала, что… мы стольких потеряли.

И опять молчок, мне что, удочкой из нее вытягивать — на самом деле, неплохо бы, а то нервы устают одну и ту же мысль крутить по кругу, расшатаются, кожа зашелушится, прыщи полезут, и в таком духе.

Сеанс психотерапии как-нибудь в другой раз устроим, потому как мы уже обходили башню, и за ней грохотало все сильнее. На другой стороне нас встретил Мудрый Филин, хотя и не шибко радушно, вообще не заметил — он в одиночку тягался с точно такой же махиной, и перевес был явно не в его сторону, все лицо в поту, пиджак местами изорван, а в руках самый что ни на есть меч, только и успевает отбиваться им из последних сил. Хорица сорвалась с места и помчалась с плеткой наготове, как метеор, по-моему, даже под ноги не смотрела, и так яростно кромсала монстра, что кусочки панциря и ошметки невесть чего полетели в разные стороны.

Я решил, что вдвоем они и без сапог справятся и занялся другими вопросами, то бишь где детектив и что это за исполинская башня с воротами. Первый остался висеть в воздухе, потому как Орлиного Носа я не нашел, а вот среди мумий лежал в неловкой позе тот псих, и выглядел уродец еще хуже, чем раньше, кожа вся в трещинах, как у вазы, оттуда текут ручейки крови, а вместо руки какой-то обугленный обрубок. И шут с ним — больше всего меня волновали ворота, черно-каменные, пыльные, и уж точно не из нашей вселенной, аж живот скручивало от одного вида. Понятное дело, что и дверные проемы делают чуть выше человеческого роста, но эти размером во всю башню, перебор даже для монстров, это ж какое уродство может оттуда вылезти! Перед ними с десяток ступенек более-менее человеческого размера, а сбоку огромное колесо-рычаг, похожее на штурвал корабля, с цепями, чтобы открывать и закрывать.

По моей команде ДеВи остался внизу, а я поднялся по ступенькам — одна створка ворот приоткрыта, издалека щель казалась узкой, но на деле там запросто пройдет одна из тех тварей, а в проходе липкая и влажная темень. Не удивлюсь если за ними родина монстров и именно туда поперся детектив, у него инстинкт самосохранения не особо-то развит. И вот смотрю я, значит, на это чудо архитектурной мысли, а сам думаю, чего это я вообще разгеройствовался — по ту сторону либо все секреты мироздания, либо верная смерть, а скорее всего, и то и другое по порядку. Я уже собирался дать заднюю, потому как в гробу я такое видал (точнее поэтому-то и не видал), как вдруг оттуда вырвалась рука и заскребла ногтями по краю каменной плиты.

Тьфу ты, я аж отпрыгнул от страха и чуть со ступенек не упал, а это был Орлиный Нос, почти незаметный в своем черном пальто, но главное, живой и здоровый. Хотя на счет второго я не уверен — он еле волочил ноги, взгляд пустой, как если бы сильно задумался и еще не понял, где находится, а на лице картина ужаса от понимания чего-то, что никому адекватному знать не хотелось бы. Я помахал рукой перед лицом, пощелкал пальцами, мол, прием, прием, вызываем детектива на базу, и это сработало, он очнулся и тут же рванулся по ступенькам с криком помочь ему.

Мы прилипли к механизму сбоку ворот, причем тот был весь каменный и весил целую тонну, даже вдвоем без шансов сдвинуть, какие-то отсталые инопланетяне. А значит что — правильно, время крушить законы физики чудо-сапожками, гарантии нет никакой, но всяко лучше, чем надрывать поясницу почем зря. Свою руку насиловать не хотелось, и я отобрал у Орлиного Носа пальто, перекинул его через одну из ручек этого штурвала, а дальше по старой схеме. Пальто, конечно, затрещало по швам, но не разошлось (вот это я понимаю, знак качества), а колесо со скрипом поехало по часовой. И сразу же цепь поползла куда-то вверх, расшевелила створку ворот, но не так резво, как хотелось бы, мы все равно толкали. Я уже думал еще раз дернуть колесо, но створка наконец захлопнулась и такой ураган многовековой пыли подняла, хоть кино снимай, на спецэффекты тратиться не придется. Вишенкой на торте детектив пристроил на механизме бомбу, как у Хорицы, и подорвал все это к чертям собачьим — понятия не имею, что мы этим добились, но как от сердца отлегло, такие плиты без рычага не сдвинет уже ничто.

Можно выдохнуть — хоть какая-то история в жизни с хорошим концом, всем спасибо, все свободны! А что, ДеВи мы отбили, причем с его башки ни волоска не упало, да и психа вроде как обезвредили, то бишь детям теперь грозит разве что поступление в колледжи и нелюбимая работа до конца жизни. Орлиный Нос выглядел паршиво, но в пределах допустимого, а Мудрый Филин еще хуже, хотя с ученым интересом рассматривал тело психа, как будто ему статью по монстроведению писать. Бонусом очистили вселенную от парочки чудищ, Хорица до сих пор мутузила уже давным-давно дохлые остатки панциря, прямо-таки в муку превращала… Кстати, Хорица — мы даже перевыполнили план, вернем ее Джованни молодой и все такой же злой, идилия для голубков, не иначе.

— Дело сделано, — сказал я, когда в круг собрались все, кроме командира. — Самое время вернуться домой, завалиться в бар и выпить по бокальчику крепкого полусладкого, — я посмотрел на ДеВи, а тот развесил уши наравне со всеми, — капучино…

Зачем, вот зачем я сказал это так рано — нужно было уже дома, а лучше через месяц после всего, чтоб наверняка!

В ту же секунду застрекотало, зашелестело, затрещало и еще куча неприятных глаголов, а десятки черных точек замелькали между кристальными люстрами на потолке. Весь этот рой насекомых, не трудно догадаться, какого рода и вида, двигался со стороны комнаты с паутинными столбами и стягивался сюда, будто там дихлофос распылили, а у нас им медом намазано. Я истошно верещал, мол, Мудрый Филин, тьфу ты, Бенедикт Савва, любимый, родненький, нужно сию же минуту, а лучше быстрее, делать ноги, причем не только ваши, но и кучу наших.

И тут мне в ответ прилетает чавкающе-хлюпающий звук, ни на что не похожий и сразу же вскрик от боли.

Дело в том, что кожа того психа разошлась пополам, как резиновый костюм, и оттуда вылезло что-то мерзостное, как если бы монстра замесили в тесто и кое-как слепили из него человека. Овальная голова чем-то напоминала баклажан, тело непонятной формы, зато в панцире, волосатом, шипастом и склизком, а еще ему явно понравилось прямохождение, потому как он стоял на двух ногах, тонких, как у птиц. И можно отнестись с терпением даже к такому уродцу, если бы не следующая картина — Мудрый Филин упал на одно колено, а в его живот уперлась со всей дури острая культя, пока вторая рука с чем-то похожим на пальцы шарила во внутреннем кармане пиджака. Тварь вытащила прибор для перемещения и как будто помахала нам, а потом провернула культю и под новые порции боли оттолкнула быстро слабеющего Мудрого Филина в сторону. Я выпал из реальности, щипал себя, но хоть даже кусай, а результат один — еще минуту назад все было прекрасно, а теперь хуже некуда, как так-то?!

Орлиный Нос первым отошел от шока, выстрелил трижды — на этом патроны кончились, но не особо помогло, а уши у нас с ДеВи заложило знатно. С первобытными воплями, совсем чуть-чуть медленнее пуль, бросилась на него Хорица — хлыст извивался коброй со всех сторон, вот только ловкости у того заметно прибавилось, и град ударов всего лишь отогнал его. Нам этого хватило, чтобы подбежать к Мудрому Филину и оценить масштаб трагедии от девяносто девяти до ста — крови там не было, а черная жижа, как та, которую ввел ему детектив, полностью залепила огромную дыру. Не оставалось ничего, кроме как потащить его по ступенькам к воротам, то бишь отдалить смерть на целых полторы секунды, какое счастье!

С потолка полетели паутинные тросы, и по ним с паучьей скоростью спускались многоножки в количестве, равном убийственному. Хорице пришлось бежать уже мимо жирных склизких тел, но, в конце концов, та прижалась спиной к створке вместе со всеми. Орлиный Нос наколдовал какой-то щит, похожий на игрушечный, и выдался вперед, хотя тут как ни старайся, а всем все равно не спрятаться за ним. Мы сбились в кучу, чтоб хотя бы Мудрому Филину и ДеВи внутри досталось последними, но тут детектив напрягся, и железка стала расширяться во все стороны, как скалкой раскатанная. Края щита изогнулись, накрыли нас и герметично подстроились под все щели — беру свои слова назад, погорячился, с такими технологиями у нас есть шансы.

Многоножки набросились на нас всем скопом, пытались просунуть лапы и вскрыть щит, как консервную банку. Мечтайте, жуки навозные, — волшебная вещица выдерживала вес парочки этих махин, а еще отлично гасила удары, хотя и грохот стоял вокруг адский. Рядом с детективом вдруг появилась какая-то женщина, и я испугался, мол, только фантомов нам тут не хватало, но та даже обняла его, зашептала что-то на ухо, и это придало ему сил. Ух ты, все резко затихло, будто монстры взяли передышку или только сделали вид, что ушли, а сами готовятся к рывку. Поначалу мы не поддавались и просидели бы так еще очень долго, но те не затихли, а вполне себе топотали, просто подальше от нас — больно хитрая западня для их ореховых мозгов.

Мы не выдержали и приспустили щит, чтоб только по глазу высунуть, но на площадке у ворот ни души, ни ноги. Детектив рванулся к краю ступенек, я повторил за ним — оказалось, что мы тысячу лет не сдались монстрам, и те спокойным строем заползали в портал. Главный уродец даже глянул на нас баклажанной башкой напоследок, и я уверен, где-то там у него заиграла злорадная ухмылка, мол, убивать вас нет смысла, вы на краю вселенной, дорога домой вам не светит, а если и получится, то лет на триста вперед. С какой-то глыбой кристалла под мышкой он шагнул в зеленый пузырь последним, и тот схлопнулся.

Finita la commedia, как говорится!

Гробовая тишина идеально дополняла ситуацию. Мы в полной ж…

[1] Армани имеет в виду фразу «Оставь надежду, всяк сюда входящий», которая размещена надписью над вратами ада в «Божественной комедии» Данте Альгьери.

30.09.199 X г., 01:12 PM

Психиатрическая лечебница города

Признаться, я уже не знаю, кому можно верить: себе или окружающим. Мне казалось, что, когда поддаешься безумию, сам начинаешь убеждать других в немыслимых явлениях, но мой случай ведь был совершенно обратным! Вначале я думал, что, спрашивая о монстрах, мужчина в свитере имеет в виду похитителя детей, однако вскоре стало понятно, что речь идет о ком-то — или, вернее, даже о чем-то — ином. Страшнее всего, что мисс Рей, последний оплот разума во всеобщем хаосе, не удивилась ни единому слову, и янтарь ее глаз засиял, как бывает, когда спустя долгое время наконец находишь единомышленника. Позже, после рассказа о фантастических вещах и часового разговора с врачом, мы с ней спускались лифтом на первый этаж. Она поддерживала локти ладонями, погруженная в мысли на ступень выше вопроса веры. Подобно заключенному в преддверии казни, я осмелился попытать удачу в надежде на смягчение приговора и услышать ответ, каким бы он ни был.

— Мисс Рей, прошу, молю вас, скажите: все, что он говорил в кабинете — это правда?

— Да.

Черты ее лица вдруг налились зрелостью, столь не подходящей возрасту: бремя знания, а значит, ответственности. Не нужно было более свидетелей, фотографий, слов — достаточно прочувствовать, сколько волнения, страха и горя таилось в том коротком взгляде.

Время завтрака прошло, и в столовой, куда мы спустились, между рядами ходили, в основном, уборщики: один заметал пол, а другой протирал пустующие столики. Каждый искоса поглядывал на единственную фигуру в зале, к которой нам и предстояло присоединиться. Вскоре я понял, что вызывало у них удивление: три крупных шницеля лежали на тарелке, точно коржи торта. Нож с хрустом вонзался в жареные сухари, выдавливая из них масло, а из мяса — соки. От вида блюда и массы чудесных запахов вокруг у меня заурчало в желудке — впрочем, я все еще пребывал в крайнем потрясении и едва ли смог бы что-нибудь съесть.

Мужчина в свитере трапезничал уникальным образом. Он держал широкую спину прямо, элегантно накалывал три куска мяса разом и посылал их в рот, едва касаясь вилки губами. Мощные челюсти медленно и ритмично, словно заведенный механизм, пережевывали пищу множество раз. Создавалось впечатление, что он дегустирует изысканное блюдо в ресторане. Порой его брови вздымались, уголки рта расплывались в улыбке, и звучал негромкий стон наслаждения. При всем этом он сидел с закрытыми глазами и не взглянул на нас — ни когда мы заняли места напротив, ни когда мисс Рей вежливо прочистила горло. В тот момент он походил на дикого зверя, всецело поглощенного добычей, но уже счастье, что не набросился на нас при попытке его отвлечь.

Наконец, последний кусок шницеля канул в бездонный желудок, и он, открыв глаза, сказал:

— Можно начинать. А, нет, нельзя…

Неизвестно откуда в его руке появилась металлическая фляга, из тех, которые обычно предназначены совсем не для воды. Сначала горлышко направилось в мою сторону, а после того как я покачал головой, к мисс Рей.

— Думаю, нам всем сегодня нужна ясная голова, — ответила она.

— Невежливо отказываться.

— Я не хочу вас обидеть, но не нуж…

— Пей, говорю!

Он стукнул флягой по столу и замер, пристально глядя на девушку. В тишине столовой звук был подобен выстрелу. Я не мог терпеть сцены, где передо мной спаивают ребенка, который, к тому же, упорно сопротивлялся этому, и хотел было вступиться, но ладонь мисс Рей вдруг коснулась моей ноги под столом. Их взгляды складывались в одну линию: его настойчивый, неподвижный, и ее, робкий, но вмиг сделавшийся смелым и стойким — все это походило на стычку двух хищников одной территории. На фляге был выгравирован череп, точно в обозначении яда, и мисс Рей, сделав резкий глоток, сильно удивилась.

— Гранатовый сок?

— Еще бы я делился с тобой элитным виски, красавица. — Он вернул флягу, отпил и задержал жидкость во рту, словно давая деснам пропитаться. — Говорят, помогает от кровоточивости… Ага, преждевременный вывод на основе стереотипа. Проверка еще не началась, а вы уже оба огорчили меня. Особенно ты, дочь самого, мать его, Шерлока Холмса. Пока у каждого минус один балл.

— Ради всего святого, какая еще проверка?! — воскликнул я, не понимая фарса, который здесь происходил. — Не могли бы вы для начала представиться…

И без того (по тому, как он смотрел преимущественно на мисс Рей), казалось, само мое существование невыносимо раздражало его. Теперь же, не поворачивая шеи, он взглянул на меня с неприкрытой долей злобы.

— Зовите меня Алфавит. Я проверяю, годитесь ли вы, чтобы вступить в наши ряды.

— Прошу прощения, но я не выказываю такого желания.

— Кажется, я не спрашивал.

К счастью, потянувшись в карман, он достал не нож и не пистолет, а всего лишь игральную колоду. И не стесняясь соседства в виде уборщиков, раздал каждому по шесть карт, определив главенствующую масть, и на примере наскоро объяснил правила.

Игра казалась нетрудной: старшая карта побеждает младшую, а выигрывает тот, кто лишится всех в финале. По требованию А. (буду называть его так, поскольку мне неловко писать его полное прозвище) ходы двигались по часовой стрелке, и я более чем уверен лишь для того, чтобы унизить меня. Он посылал мне пары и тройки карт, словно нарочно скапливал их и знал масти, какие были мне невыгодными. Под этим натиском я быстро лишился козырей, а к середине игры держал в руках едва ли не треть колоды. Когда мы с мисс Рей остались друг против друга, заведомо известный финал никого не удивил. Как бы в утешение мне подумалось, что это неплохо: кто знает, какая судьба ждала проигравшего, и лучше это буду я, чем она.

Я заметил, что А. пристально наблюдал за нами, но его лицо сохраняло такую немоту, что трудно было представить содержание мыслей. Единственный раз его глаза вспыхнули в конце второй партии, когда мисс Рей, имея не лучшие масти, пошла на риск. И удача благоволила ей…

— Не спеши, — сказал он, едва не нависнув над девушкой. — И запоминай сброшенные карты… Так, теперь со мной, один на один!

Все это время А. не прилагал ни йоты усилий и почти не смотрел на карты, не продумывал ходы. Уж не знаю, имела ли мисс Рей опыт в азартных играх или же ей передался недюжинный ум отца, но она смогла заставить этого бандита поднапрячься. А виной всему стремление: она жаждала проявить себя, чтобы, быть может, получить приглашение в это тайное Общество и спасать детей. И пусть первый поединок вышел неудачным, уже в следующем девушка так яростно метала карты, что А. опустил глаза и протяжении десяти секунд (невозможное ранее промедление!) задумчиво стучал пальцем по столу. Самодовольная ухмылка исчезла, хищный змеиный взгляд все сильнее впивался в нее. Было видно, что этот человек не терпит проигрыша даже в таких мелочах.

Сердце радостно сжалось, когда мисс Рей выложила две последние карты. Вот только мне бы стоило внимательнее следить за игрой А., который будто магическим образом достал вдруг нужные масти. Вышла ничья.

— Ха, уже что-то! — воскликнула она не без тени ребяческого бахвальства: пылким у нее был не только цвет волос…

— Повезло.

С каким же жутким удовольствием он складывал карты в картонную коробку. Мисс Рей тоже выглядела столь счастливой, что я невольно поддержал это настроение.

— Игра называется «Дурак», — начал А., сложив пальцы в замок на столе, — а придумали ее русские, которые отнюдь не дураки. Что, что, а в стратегии эти ублюдки знают толк. Наш покер — хрень собачья! Удача на 90 %. Здесь же можно вырулить, даже если тебе досталась одна мелочь. Шахматы тоже ничего, но долго, зависит от знания тактик и нельзя играть в несколько человек. А это очень важно, безумно важно… Короче, не знаю, как там у них, но я всегда устраиваю проверку этой игрой. За пару партий можно узнать о человеке все вплоть до личных качеств и его паршивого детства. Ум, хитрость, дальновидность, использование сил врага. Риск и удача тоже, не без этого.

— Что ж, полагаю, я полностью не соответствую требованиям вашего так называемого Общества и могу идти? — спросил я с некоторой долей иронии.

— Не задерживаю.

— Простите, мистер, но этим утром я решительно не понимаю шуток.

— Я похож на клоуна?

— Нет, но… я ведь теперь посвящен в вашу тайну. Где гарантии, что за мной не будет преследования и ни мне, ни моей семье не навредят?

— Ты пересмотрел боевиков, дружочек. Если попробуешь рассказать кому-то, сам закажешь себе койку в местной палате.

— Дайте слово…

— Свободен! — крикнул он на всю столовую. — Вот мое слово! Ты думаешь, что Обществу нужен тупой медлительный тюфяк с низкой самооценкой и неумением контролировать эмоции? Ах да, еще и хреновый папаша, который угробил жизнь сыну. Да и женушке за одно. Себя спаси сначала, убожество! Меня блевать тянет от тебя…

В одном А. был совершенно прав: чувства не позволяли мне терпеть оскорбления и уж тем более слышать что-либо в адрес моей семьи от него. Я взревел в желании подняться и, быть может, даже вступить в драку, несмотря на неравенство в боевой подготовке. Однако тот со змеиной скоростью выдвинулся через стол и крепко обхватил меня за шею сзади, не позволяя пошевелиться. Его кончик носа неприятно упирался, давил на мой, и я чувствовал кислый запах гранатового сока изо рта.

— Есть возражения?

Мне пришлось промолчать, чтобы он скорее отпустил меня. Клянусь, когда он вернулся на мест, вытер руку о свитер с таким омерзением, будто та была испачкана испражнениями.

— Чего не сказать о тебе, — обратился он вдруг к мисс Рей. — Ты впитала лучшее от родителей, даже, прости господи, от рода Реев. Умная, энергичная, целеустремленная и везучая в придачу. Еще папаша, небось, научил кое-как драться и обращаться с пистолетом. Короче, аж руки чешутся забрать тебя в мой отряд и натренировать как следует. Загвоздка только в том, что ты пока еще слишком мелкая.

— Я могу путешествовать!

— Может и восьмилетний пацан. А тебе рано еще спускать жизнь в унитаз.

— Я сама решу, как мне распоряжаться своей жизнью.

— Сиськи еще не отрастила, чтоб такие решения принимать. — Он, несомненно, посмотрел… именно на то место девушки, мерзавец! — И вряд ли уже вырастут. Это у вас с матерью семейное…

В тот же миг раздался мощный хлопок. Голова А. несколько повернулась от удара, а на щеке стало наливаться горячее красное пятно, растекаясь по краям и пульсируя, подобно укусу огромного насекомого. Мисс Рей стояла, выпрямившись струной, и тяжело дышала от возмущения, а он лишь закрыл глаза и отдался болезненным ощущениям, точно наслаждению.

Рация на поясе мужчины зашумела, доктор передал по ней, что самые трудные пациенты необычайно возбуждены. Выражение лица А. вмиг переменилось на далекое от расслабленного, и он приказал двум подчиненным спуститься на нулевой этаж, после чего направился к лифту сам. Разумеется, я не имел ни малейшего желания сталкиваться со сверхъестественным, однако некая сила велела мне идти и в последний момент поставить ногу между дверей лифта. И зовется эта сила совестью: разве можно оставить девушку наедине с мерзавцем, рядом с которым монстры вызывают намного меньше беспокойства.

— Это кошмары? — спросила мисс Рей за те недолгие секунды спуска.

— Сейчас посмотрим, — мрачно ответил А. и, когда лифт издал короткий писк, вырвался вперед, добавив с радостью возвращения домой: — А вот и наше отделение для буйных!

По правую руку располагался пост медсестры, состоящий из столика и шкафчика с лекарствами у стены. Лампы над потолком следовали одна за одной, а все безобразие подвального помещения скрывал новенький ремонт: искусная отделка стен в успокаивающих тонах и кафельный пол, на котором шаги слышались задолго до входа в палату. Но как бы ласково ни называли это место отделением, стоило лишь пройти дальше по коридору, и крупные металлические двери палат, выкрашенные темно-зеленым, развеивали мнимый уют. За ними слышались шорохи, стоны, голоса, порой похожие на бессмысленное мычание, а узкое окошко на уровне груди создавало схожесть с тюремными камерами. В нос ударял запах сырости и железа, отовсюду веяло холодом и гнетущим ощущением, какое бывает при спуске под землю. Разум мгновенно угадывал непривычное отсутствие окон, и оставалось надеяться, что в палатах, пусть даже над самым потолком, полузакрытый решеткой, находился этот путь в окружающий мир. Мир, отличный от монотонных стен и гнета собственного сознания. С горечью мне подумалось, что нас от животных отличает душа, и насколько же стремительно меняется отношение к человеку, который утратил это отличие.

Вскоре на нулевой этаж спустился врач с двумя мужчинами в черных костюмах. К нам подбежала взволнованная медсестра, которая доложила, что пациенты мечутся по палате, царапают двери и стены, причем подобное происходит с каждым из них. И после указания врача засеменила к посту, набирая в шприцы уже стоявшие на столе ампулы, а тот сказал:

— Я позову еще санитаров, нужно всех успокоить…

— Не стоит, — заговорил А, изучавший по звукам происходящее за дверьми. — Если не хотите, чтобы их размазали по стенке.

— И что вы предлагаете делать?

— Для начала займите чем-нибудь эту прелестную медсестричку, желательно этажом выше и надолго. Кое-что ей лучше сегодня не видеть. — Он замолчал, ожидая выполнения приказа. — Это не предложение, док!

По лицу девушки было видно, что врач не исхитряется обманными маневрами, а топорно велит уйти ради ее же блага. Вначале она тревожно глядела на нас, не желая повиноваться, но под натиском слов согласилась.

— Можете и сами уйти, если хотите, — предложил А., когда врач вернулся.

— Что значит, хочу я или нет? Это мои пациенты, и я несу за них ответственность.

— Понимаю. Тогда откройте… — Он прошел вперед с вытянутым указательным пальцем, словно выбирая пирожное в магазине. — Эту дверь!

— Хорошо, хорошо, я только возьму лекарства, шприцы…

— Живо, док! — сказал он, начиная злиться от неповиновения. — Просто дайте ключ от чертовой двери. Больше от вас ничего не требуется

Врач достал из кармана связку ключей и показал лишь один, видимо, универсальный от каждой здешней палаты. А. вставил его в замочную скважину, приказал всем отойти и резко повернул до упора. Вдруг круглая головка блеснула в верхнем свете, подобно молнии — это дверь распахнулась с такой силой, что с грохотом ударилась о стену. Быть может, главе отряда что-то послышалось по ту сторону или предчувствие подсказало неладное — он бросил дверную ручку и отпрянул за мгновение до этого, избежав сотрясения.

Вслед за тем из палаты вырвалась женщина крепкого телосложения. Ее бессмысленный взгляд метался стремительно и хаотично, а наполовину выпавший язык мазал слюной губы и подбородок. Не скованная ни в руках, ни в ногах, она ринулась к своему вызволителю, но размашистые удары сыграли против нее же: А. повалил ее на пол искусным приемом, используя вес тела и силу напора, и тяжелым краем ботинка ударил прямо в переносицу. Это ничуть не остановило безумицу, которая если и чувствовала боль, то крайне отдаленно. Я закрывал глаза и в ужасе морщился всякий раз, когда точные удары попадали ей в живот, в челюсть, а порой между ног… Вначале врач оторопел от бессмысленного истязания, позже вознамерился помешать этому, но четыре руки сзади быстро предупредили все его стремления. Наконец, пациентке удалось задеть плечо А. и чередой беспорядочных взмахов руками прижать его к стене. Она целилась главе отряда в голову, но тот пригнулся, и кулак вонзился в стену — именно вонзился, не сломал суставы и кости, а пробил ее, пройдя внутрь на половину руки! Полагаю, стены были сделаны из более хрупких материалов, иначе трудно представить, какой силой был наделен этот человек…

Пока пациентка высвобождала руку, А. отошел назад и приподнял край свитера, под которым оказался пистолет. Мне до последнего вздоха не верилось, что он способен на подобное… на явное преступление! Я повернулся к мисс Рей, невольно ища поддержку в ее глазах, но в тот же миг она сорвалась с места и, проделав путь в несколько шагов, толкнула А. со словами:

— Нет! Их еще можно спасти…

Несмотря на глушитель, выстрел в замкнутом помещении оказался громким, раскатистым. И лишь благодаря стараниям девушки пуля не нашла цели, отскочив от стены в сантиметрах от нее, и затерялась на полу вдали коридора. Несколько секунд А. стоял неподвижно, и этот дьявольский взгляд заставил меня беспокоиться, как бы в следующий миг дуло пистолета не было направлено на мисс Рей.

— О, да? — прорычал он сквозь зубы, положил ладонь на спину девушки и с силой толкнул ее вперед. — Что ж, тогда загонишь его в палату сама! Кто шевельнется, получит пулю в лоб, все усекли? На этот раз не промахнусь… Учти, красавица, он может запросто отправить тебя в мир кошмаров. Рекомендую не давать лапать себя!

К тому времени монстр уже вытащил руку, вымазанную в крови, и при виде мисс Рей его глаза жутко засияли, а слюна непрерывной струйкой полилась на больничную одежду и пол. Мне следовало бы броситься на помощь, но подручные А. держались наготове, да и сам он явно не позволил бы. Этот мерзавец сложил руки на груди, расслабил позу, точно наблюдая сцену в фильме. Я уверен, он надеялся на зрелище, будто бы мисс Рей станет взывать противника к разуму, молить о пощаде, но та лишь несколько раз уклонилась, раззадорив его, и рванулась в дверной проем. Безумица устремилась за ней следом и вдруг не по-человечески взревела в палате. Мы сместились для лучшего вида и изумились картиной: в руке девушка сжимала полицейский электрошокер, от разряда которого женщина беспомощно рухнула на колени. За ту секунду промедления мисс Рей вырвалась наружу, захлопнула дверь и провернула ключ, оставшийся в замочной скважине. Все случилось так стремительно и на вид легко, что мы замерли, а она прижалась к двери, словно под давлением пяти мужских взглядов.

В ответ на вызов блестящих глаз и гордую стойку А. направился к мисс Рей, и лишь им двоим было известно, что отражало его лицо. Вопреки ожиданиям, он медленно захлопал в ладони, а после положил руку девушке на спину и повел к нам, казалось, крайне довольный ее победой.

— Все, как и показали карты, — говорил он, словно презентуя своим приспешникам, — умная, хитрая, целеустремленная, везучая и шибко… смелая!

На последнем слове его колено с силой ударило мисс Рей в живот, а рука помогла в этом, резко надавив между лопаток. Послышался сдавленный вскрик, и девушку едва не вырвало. Она упала на пол, свернувшись беззащитным комом. Ах если бы не мерзкие лакеи А., я бы добрался до подонка и отомстил за нее, но те не только смотрели, как мужчина смеет бить девушку, к тому же, сильнейшим подлым приемом, но и накинулись на меня, заломив руки за спину и сбив с ног. Воистину: чтобы победить монстров, нужен тот, кто хуже них во сто крат!

А. присел, приподнял ее за пучок волос.

— Еще раз помешаешь, и я переломаю тебе все ребра, поняла? — сказал он и расслабил пальцы. Голова мисс Рей бессильно упала на пол.

— Должен быть способ, — прошептала она, срываясь на стоны.

— А вот что я ненавижу, так это баб и малолеток с их сраной жалостью! Ты проникнешься к ним ненавистью, когда у тебя на глазах будут рвать на части товарищей. Насчет людей. Ты думаешь, сделала ему лучше? Дай-ка я тебе кое-что скажу… У меня приказ доставить живыми как можно больше этих ублюдков. Понимаешь, для чего? Чтобы их исследовали. Пытали, ставили эксперименты, отрезали части тел. Пуля — одолжение и для человека и, к моему великому сожалению, для кошмара. Теперь, надеюсь, будешь думать дважды, перед тем как лезть куда-то без приказа. И выкинь эту дурь аля матери Терезы, если хочешь вступить в Общество!

Кто знает, какое еще зрелище случилось бы после того, не погасни вдруг каждая лампа над нами. Вокруг разлилась плотная темнота, в которой, как никогда, ощутилась значимость окон — мы не видели даже собственные пальцы перед лицом. Первым вспыхнул фонарик А. наперекрест с пистолетом в другой руке. Затем его подручные отпустили меня и поступили так же. Бледные лучи осветили нас с врачом и мисс Рей, проверяя, все ли на местах, и заскользили по лифту, стенам, потолку в поисках причины. Теперь забились в страхе не только наши, но и их сердца. Однако нам не просто ничего не угрожало — напротив, прекратились даже звуки за дверьми; и этот факт ничуть не радовал, поскольку сильнейшие бури возникают именно вслед за затишьем. Тотчас же зашипела рация, по которой несколько голосов друг за другом сообщили, что света нет ни в одной части здания. И я не мог определиться: страшнее оставаться в замкнутом темном помещении с монстрами или с этими людьми, и кто из них кем был.

Мы вмиг стали для членов отряда второстепенной задачей, и никто не помешал мне подползти к мисс Рей, которая упорно пыталась скрыть слезы. Я приобнял бедняжку и помог подняться с опорой на мое плечо — ох если у нее потом будут проблемы по женской части!..

— Наверное, напряжение подскочило. Сейчас включится, — сказал врач.

— Где центральный щиток? — резко спросил А., а после ответа прислонил рацию ко рту: — Кто на втором этаже?

— Т здесь, сэр!

— Правое крыло, конец коридора до упора. Там должен быть щиток, проверь его. — За долгую минуту молчания он многократно ходил по одной линии вперед и назад. — Что видишь?

— Мертвую старуху, и… — послышался свист, — щитку хана, сэр! Тут огромная вмятина в стене. Думаю, она врезала по нему и ее долбануло током. Кошмар?

О как мне нравилось видеть замешательство на всевластном, извечно ухмыляющемся лице! И тем печальнее выглядел врач, скрученный новостью, что один из его пациентов мертв.

— Что нам де…

Предложение оборвалось на середине слова, словно сменили частоту сигнала.

— Т! Т, ответь! — кричал А., после чего грубо выругался. — P на второй этаж! М проверить третий и на помощь Р, если все чисто. Даю разрешение стрелять на поражение. Не рискуйте, парни! По возможности заводите людей в палаты и посматривайте за детским крылом… Н, ты на дверях столбом — ни одной мухи не выпускать! Докладывать обо всем, что видите. Всем быть на чеку!

— Так точно, сэр! — зазвучало три голоса.

И тотчас же раздался такой мощный стук, словно в дверь ударили огромной каменной глыбой. Рация выпала из рук А., повиснув на пружинном проводе. Трудно было понять источник шума — все направили фонари в разные стороны, а звук так быстро угас, что его можно было принять за обман слуха. У меня перехватило дыхание, когда он повторился вновь спустя ту тревожную минуту: громкость исходила не столько из силы, сколько из количества. Все пациенты били в двери одновременно… Что ужаснее, с каждым разом удары становились чаще, сильнее, точно их проделывал гигантский маятник, но вскоре утратили порядок, превратившись в оглушительную канонаду звуков.

Вначале мы направились к лифту и на ходу А. крикнул, чтобы все, у кого нет оружия и желания погибнуть, уходили отсюда. Я горячо поддержал предложение, но кнопка вызова на боковой панели щелкнула в первый раз, во второй и в десяток последующих, столь же безрезультатных. Тогда глава отряда осветил пространство по бокам лифта, но ничего похожего на путь к отступлению не нашлось.

— Наверное, питание идет от сети больницы, — сказал врач.

— Я догадался, умник!.. Запасные выходы?

— Кроме лифта, нет…

По необъяснимой причине А. засмеялся, причем настолько сильно, что луч фонаря метался от потолка к полу, а рука с пистолетом тряслась у него на животе. Я не желал ничего хорошего этому ужасному человеку, но сейчас он был важнейшей частью нашей защиты — если он лишился рассудка, это гарантировало нам поражение. И кажется, даже его товарищи забеспокоились о нем…

— Вы что-то придумали, сэр?

— Нет. Просто из-за какого-то ишака, который проектировал это, подохнет на 3 человека больше, чем могло бы… Что ж, парни, пора повеселиться напоследок и отработать зарплату по полной!

Казалось, безопаснее всего было бы и остаться на этом месте, однако А. приказал всем пройти к центру коридора: как он пояснил подручным, которые также не были обрадованы решением (удивительно, что не поплатились за это ударом!), в том случае мы загоним себя в угол и они будут надвигаться на нас рядами, закрывая друг друга. Мы выбрали безопасное место, где череда палат прерывалась по обе стороны, уступая паре хозяйственных помещений и душевой, после чего продолжалась вновь. Я, мисс Рей, которая шла быстрее с моей помощью, и врач были окружены членами отряда, обращенными к нам спинами, с оружием наготове. А. контролировал целую половину коридора, а оставшиеся двое мужчин — вторую. Тем временем от грохота звенело в ушах, болела, пульсируя в тон, голова, и не было сомнений, что эта пытка звуком прекратится лишь в одном случае.

Невольным образом я крепко сжал ладонь мисс Рей, не чувствуя неловкости. Мог ли я представить, что мне суждено погибнуть вот так: в подвале психиатрической больницы рядом с юной душой, какая годится мне в дочери, и бандой преступников. Горько было даже не за себя, потерявшего в жизни, пожалуй, все, кроме ее наличия, а за нее, у которой есть амбиции, стремления, планы на завтрашний день, есть любящий отец и, быть может, молодой человек, друзья.

— Я не думаю, что человек сможет выбить эти двери, — сказал врач, точно какие-либо слова могли успокоить нас в тот момент.

На что А. ответил:

— Человек — да!

Врач не успел в полной мере понять его слова — расшатанный болт вылетел из крепления двери впереди, и спустя пару ударов та загнулась, смявшись на половину, как крышка консервной банки. Подручный А. выстрелил в эту брешь и задержал на ней луч фонаря. Однако, напуганный свистом пули перед лицом и возможностью попасть под следующую, безумец не спешил показываться. Мы пристально смотрели на бледное пятно, не сводя взглядов с пробоины в двери, вдыхая теплый, кислый от пота и напряжения воздух.

Новый выстрел — первый хлопок во всеобщем грохоте! — тотчас же взбодрил меня: краем зрения я заметил, как что-то выпрыгнуло из узкого проема, сжатое телом, как насекомое или земноводное. Члены отряда пытались навести на него свет, но это существо прыгало от стены к стене, словно цирковое животное, и выхватить силуэт удавалось лишь на доли секунды. Впрочем, этого было достаточно для общего впечатления… Оно опиралось на все четыре конечности, спина была изломана под углом, отчего у обычного человека отказали бы конечности, а челюсть почти касалась пола. И пока мы были заняты этим представлением, петли других дверей тоже едва держались под нескончаемым напором ударов, а спустя десяток-другой секунд каждая из них распахнулась.

Толпа этих созданий, каких уже трудно было назвать людьми, вмиг наполнила коридор и понеслась на нас. С обеих сторон началась стрельба, и мы с мисс Рей вздрагивали от каждого выстрела, не зная, чего желать пулям: упокоить этих бедолаг или крепко обездвижить ранением. Казалось, вокруг стало так многолюдно, что бойцы не целились… И действительно несколько неподвижных тел уже лежали на полу, что, в сущности, — капли от надвигающейся на нас волны. Звенящий стук гильз о кафельный пол не смолкал ни на миг, воздух тяжелел от запаха пороховых газов и нагретого металла, с характерным лязгом заменялись обоймы… Монстры беспорядочно скакали и, несмотря на меткость членов отряда, медленно продвигались к нам. Неприятнее наше положение делал мрак: фонари выхватывали крохотные части пространства вдали, в то время как мы не видели даже себя. Можно сколь угодно гадать о деталях того, что случилось далее — полагаю, один из них незаметно подобрался к нам и потянул лодыжку доктора с такой силой, что тот упал на пол, и поддавшись панике, вцепился в ботинок А. Это нарушило всю нашу и без того не совершенную оборону, а потому мужчине оставался единственный шанс спасти остальных: любым образом восстановить равновесие — но… ведь не таким же… быстрым и бесчеловечным… не отправлять доктора на растерзание этим тварям! Господи, истошный вопль (и кажется… скрежет ногтей по кафелю) стремительно удалялся вглубь коридора, а после мерзкого хруста позвоночника вмиг оборвался. У меня стыла кровь в жилах… Я понял, что мы погибнем здесь, если ничего не предпринять.

— Рассредоточиться! — крикнул А. и, сжимая фонарик зубами, ринулся в гущу этих демонов. Он сблизился с одним из них, из-за чего тому пришлось встать в полный рост, и безжалостно выстрелил в лоб, затем уклонился от удара сзади и резким взмахом вонзил армейский зазубренный нож другому в горло…

Безумие, хаос и кровь разливались повсюду. Наверное, мне подурнело, потому как все сделалось вдруг замедленным, смазанным и даже отдаленным, незначительным. Один подчиненный А. упал, и его фонарь случайным движением осветил табличку двери напротив нас. Это длилось ровно миг, но я увидел надпись так ясно, точно рассматривал ее долгие часы: комната уборочного инвентаря. И я снова посмотрел на то место, где пара безумцев уже восседали на мужчине, а их кулаки — такие, что могли вонзиться в стену! — неумолимо близились к его лицу. Я услышал звук, прежде чем тот случился… У нас же еще был шанс, блеклый, рассыпчатый, но впервые в жизни я твердо решил ухватиться за эту соломинку и дышать до последней возможности.

Я потянул мисс Рей так сильно, что она едва ли не закричала, сочтя это за нападение — все прошло по воле одного лишь инстинкта, какой велел во что бы то ни стало защитить девушку, и мне самому не верилось, что я способен на подобное. К счастью, она быстро закрыла рот ладонью, иначе прикрытие мраком не спасло бы нас, а я ухватился за ручку и, одним махом, но бесшумно распахнув дверь, толкнул мисс Рей внутрь. Когда мы прижались к металлическому стеллажу с ведрами, тряпками и моющими средствами, могли лишь беспомощно замереть, стараясь не дышать — казалось, каждый шаг, шорох одежды и скрип дверных петель, были поразительно громкими, венчающими гибель. Не знаю, заметил ли А. наш маневр или забылся в безумном предсмертном раже, но его крик, достойный древних нормандских воинов, удачным образом привлек их внимание, и, быть может, только потому нам удалось спастись.

Смерть бесновалась за притворенной дверью, не запертой даже на задвижку: какой в том смысл — разве для нее бук не прочнее картона… Двадцатилапая, она звучала частыми прыжками, сметая все звуки на пути, и мы слушали, лишенные выбора, как внимают дети захватывающей истории на ночь. За неимением языка ее шепот состоял из череды стонов, глухих, а после хлюпающих ударов, точно мокрой тряпки по полу. Последними еще слышались вдали тяжелые вздохи главы отряда. Борьба за жизнь. Каким бы искусным бойцом он ни был, не осталось сомнений, что его ждет то же ледяное касание на плечах. И смерть не была с ним милосердна — касание раздалось сильнейшим стуком, по-видимому, от столкновения со стеной, что выбило из А. жизненный дух. Мисс Рей достала что-то из кармана, но будь то даже оружием, стук сердца говорил: никто более не сдерживал смерть, и она приближалась к нам… Я выдался вперед, как должно мужчине, и вслушивался в ожидании, когда дверь разлетится на обломки и нас (но вначале меня) настигнет известная участь.

Раздался утробный хохот, если продолжать метафору, — отчетливое ха-ха-ха! — в унисон с десятками шагов, уносящихся вдаль по коридору. Смерть взорвалась злобным смехом (существа выбили двери лифта) и после скрипа связок и неясных шорохов рухнула на пол, держась за нутро (это, полагаю, кабина лифта сорвалась вниз). Вдоволь поиздевавшись, она попрощалась топотом десятков ног и выстрелами на первом этаже.

Смерть покинула нас, оставив после себя тишину.

Мы с мисс Рей выбежали в коридор, и та мгновенно схватила чей-то включенный фонарь с пистолетом на полу, вытащила обойму, пересчитала патроны. В тот момент она как никогда ранее походила на своего отца, и не было сомнений в том, что она продолжит его дело. Я решил последовать ее примеру, но тотчас же вздрогнул и отскочил, наступив на чью-то руку — уж не знаю, от самого ли жуткого факта или в страхе, что та еще может быть живой! Едва прибор второго подчиненного А. оказался у меня в руке, мне открылся ужасающий вид отделения: повсюду лежали трупы с дикими, безобразными выражениями лиц, навечно скрюченные вдвое мужчины и женщины. Неестественно алые на белых хлопковых рубашках следы точно указывали, куда попала пуля, а если не виднелись, значит нужно было искать выше… Осматривая тела, девушка направилась в дальний конец коридора, где вскоре отыскала главу отряда, лежавшего на боку под самой стеной в неестественной позе. Даже издалека было видно, что волосы на затылке и висок окровавлены, а грудь под бордовым свитером замерла навсегда.

— Будет лучше, если мы разделимся. Кто-то останется здесь и попытается спасти детей на втором этаже, а другой отправится в мир монстров. Там папа, и ему нужна моя помощь. Я не могу не идти… Я понимаю: есть шанс найти Виктима, — поэтому не буду настаивать, если вы захотите пойти со мной и приложить к этому все усилия.

— Вы уверены, что он… там?

— Да. Но я не обещаю, что жив… Как, возможно, уже и дети наверху. Времени нет, выбирайте скорее, мистер Фирдан!

Ох, иной скажет, что в этом нет ничего трудного, однако мисс Рей может справиться и без меня, в то время как десятки детей наверху погибнут без единого шанса на спасение. Родная кровь или множество чужих жизней… Отчего-то до смешного не к случаю вспомнился Фил, которому я, пусть и не всерьез, обещал усыновление.

— Могу я доверить вам жизнь моего сына?

— Я сделаю все возможное, — сказала она и добавила, видя мое смущение: — Нет хорошего и плохого, выбирая между двумя благими делами.

Напоследок мисс Рей присела в желании прощупать пульс А., и вдруг луч ее фонаря метнулся в сторону шороха. Всего за несколько мгновений, в которые трудно было что-либо понять и тем более предпринять, один из тех монстров выпрыгнул из палаты напротив и накинулся на девушку кошачьим броском. Вместе они кувырком прокатились через дверной проем с другой стороны, и по тому, что не случилось ни выстрела, ни звуков борьбы и даже вздохов, я понял: так или иначе он победил… Я не мог поверить в столь подлый удар судьбы и отчаянно позвал ее, но ответа не последовало.

Мной овладел животный страх, смесь трусости и осознания того, что нужно бежать, иначе не удастся спасти никого: ни мисс Рей, ни детей, ни… себя. Со скоростью спортсмена я миновал тела, стараясь не наступать на них и не оглядываться — мне казалось, что монстр гонится за мной и вот-вот настигнет, повалит и нечеловеческой силой станет рвать на куски. О как я был эгоцентричен, если мог думать, что он устремится за менее привлекательным во всех смыслах мной! Впрочем, я не знал и не желал даже предполагать, что они делают с телами… Гонимый подобными мыслями, я полез в щель между упавшей кабиной лифта и дверным проемом, от которого остались обломки по бокам, ухватился за один из тросов, свободно качавшихся на весу, и неожиданно ловко начал карабкаться вверх, отталкиваясь ногами от стен. В тот миг меня не беспокоили раны, какие этот трюк может причинить рукам — я тратил все силы на работу плечей и спины, пока, наконец не встал на пол первого этажа.

К тому времени вестибюль пустовал и лишь кое-где за укрытиями можно было увидеть тела посетителей и сотрудников больницы. Входные двери лежали, вырванные в основании, чуть далее проема на крыльце. Судьба подручного А. осталась неизвестной: отступил ли он для маневра наружу или спасся бегством, понимая неравность сил… Я заспешил по лестнице в детское отделение. Тишина настораживала, создавая ощущение, что все зло затаилось в полумраке коридоров, но вначале я не встретил ни монстров, ни даже их жертв. Разве что в одной из палат на полу лежало два бездыханных тела медсестер, но ни ребенка вокруг — признаться, я не мог понять, значило ли это спасение или отсроченную смерть в другом месте. Когда сверху раздался звучный металлической стук, я мигом поднялся на третий этаж и по женскому пронзительному вскрику, который был еще выше, понял: крыша!

Венцом последнего лестничного пролета была массивная дверь, за которой раздался вдруг новый, еще более истонченный ужасом крик. И переступая через три, если не четыре ступени за раз, я выбрался на крышу, где едва хватало времени рассмотреть происходящее. Безумец надвигался на двух конечностях, извергая капли слюны точно так же, как и при виде мисс Рей. На краю у невысокого бортика скопилось множество детей разных возрастов, а впереди стояла миниатюрная девушка, которая не так давно окончила колледж и была немногим выше своих подопечных. Левой рукой, вытянутой вбок, она преграждала путь к детям, а дрожащей правой сжимала столовый нож. В который раз меня поразила женская храбрость — почти что голыми руками она готовилась сражаться с убийцей, зная плачевную вероятность исхода, равно как и те две девушки внизу. И все же я увидел блеск надежды в молодых глазах при виде меня.

Вдруг один мальчик нырнул под руку медсестры и побежал обходным путем, а монстр устремился за ним с еще большей скоростью и предвкушением. Мое сердце сжалось в особенном страхе, когда я увидел, что это был Фил, — расстояние между ними с каждым шагом уменьшалось, и, когда развязанный шнурок попал под другую кроссовку, мальчик повалился под самым бортиком.

— Папа! — крикнул он, беспомощно протянув ко мне руку. Удивительно, но даже после всего мне не верится, что он назвал меня так, хотя эти слова, пусть и мнимые, придали сил.

Я мчался так быстро, как позволяли ноги и, возможно, в последний миг вцепился в мерзавца, вывернув ему половину пальцев вместе с кистью. Во мне никогда не было столько ярости, какая кипела при виде опасности для этого ребенка. И в таком состоянии возбуждения я толкнул безумца с небывалой силой, отчего тот легко перевернулся через край крыши, оцарапав ногтями камень. Вскоре послышался ужасающий звук, и я взглянул вниз, чтобы убедиться: оно мертво… Господи, я ведь только что столкнул человека с крыши! Впрочем, после всего разве можно испытать горечь вины к тем, кто уже (я согласился с выводом А.), не был людьми? Я сел рядом с Филом, прислонившись спиной к борту, и он обнял меня, не сдержав слез, что, ввиду случая, было более чем естественно.

Несколько тихих спокойных минут мы смотрели на дверь в ожидании других монстров. Затем я помог мальчику подняться и отвел к медсестре и остальным детям, до тех пор еще замершим. Девушка не смогла вымолвить ни слова, но те влажные искренние глаза говорили о благодарности, и мне казалось, что от волнения она сама вот-вот бросится ко мне в объятия. На ее бледном лице читался вопрос: вернуться в отделение, где еще могло быть опасно, или ждать помощи здесь, на крыше? Вопрос о неизвестности будущего захватил и мои мысли. Члены отряда и… мисс Рей погибли, Виктим находится в неизвестном месте, а я не имею ни малейшего представления о том, как мне быть со всеми этими детьми…

С высоты здания открывался просторный вид на окрестности больницы, густой лес, окружавший территорию, и небоскребы города вдали. По дороге к воротам мчался автомобиль, из которого позже вышел и направился к нам капитан полиции в сопровождении пожилой женщины. Однако мое внимание привлекло множество мелькающих между деревьями силуэтов: все эти существа направлялись к центру города.

30.09.199 X г.,???

Мир кошмаров

Никто не спорил, что нужно остаться и ждать помощи. Никто и не пытался уйти. Мы сидели в ряд, прижавшись к холодным вратам: я, Армани, умирающий Бенедикт Савва, девушка из Общества и мальчик. Молчание. Все понимали плачевность ситуации. Я посмотрел на запястье: прошло 2 часа. Казалось, намного дольше. К концу 3-го часа стали сдавать нервы — все стучали пальцами, дергали ногами. Приходило понимание, что никто не придет. Да и выдержит ли Бенедикт Савва хотя бы сутки? Не думаю. Значит, если нас и найдут, мы переместимся в будущее. Самый оптимистичный исход, который нас ждет… Сколько мы так продержимся? Еда не самое страшное, а вот без воды… Я нашел 0,5 литра в наплечной сумке Бенедикта Саввы, с которой он переместился. Порядок: мальчик, девушка, бывший глава команды отказался — осталось по 2 глотка нам с Армани. Мелочь… Бездействуя, мы выбираем медленную смерть.

Черт! Я никогда не планировал работать во главе команды, по той же причине и становиться шефом участка. Даже капитаном. Не потому что у меня нет лидерских качеств — просто не хочется управлять чужими жизнями. Кажется, что быть главным — значит вести команду к лучшему. Не совсем. Чаще приходится выбирать между худшим и смертельным, и вот что сложнее всего…

Я резко поднялся. В глазах потемнело, закружилась голова, но я вышел в центр площадки перед вратами и сказал:

— Нам нужно идти.

— О, есть идеи?! — вскочил Армани от воодушевления. Прошел дальше меня к ступеням, замер и обернулся. — Если это хоть маломальский шанс вернуться домой, надо рискнуть!

Бенедикт Савва понял, что я имел в виду, кивнул на немой вопрос во взгляде.

— Не домой… Мы видели коридор с множеством проходов. Неизвестно, куда они ведут — возможно, в другие миры… Но это единственный шанс на выживание.

— О нет, нет и еще тысячу раз нет! — начал Армани, размахивая руками. — И в чем смысл выйти в какой-нибудь параллельный мир, где люди — это собаки, а собаки — это люди, а то и сразу помереть от едкого воздуха какой-нибудь планеты Галалокс? Вот уж спасибо, откажусь!

— Мы попытаемся. Если спасемся, будем искать способ вернуться на нашу планету.

— Ключевое слово первое во втором предложении!

— Сидеть здесь — самоубийство!

— А твой план прямо-таки безопасен на все двести пять процентов… Давай такое вот исполнять, когда уже совсем тяжко будет.

— Нет, сейчас. Пока у нас еще есть силы.

Тупик. Мы оба замолчали.

— Я же не один считаю это безумием? Ну-ка поднимите руки, кто хочет спалить ботинки от температуры тамошней земли, а потом раствориться в брюхе инопланетного цветка? В лучшем случае провести жизнь в обществе уродливых синекожих парней и девушек с присосками.

Вверх взмыли 3 руки. Я поднял сразу, Бенедикт Савва через время после меня. Девушка долго колебалась: взгляд опущен, мечется в размышлениях. Закрыла глаза, выдох — согласилась.

— А ты-то чего! — крикнул Армани. — Как же Джованни? Вот так просто бросишь его?

— Я… Думаю, детектив прав. Это место как живое — даже при всем желании не факт, что нас найдут… А если еще и парадокс сработает на 20–30 лет вперед. Зачем я буду нужна такая Джованни?

— Ой, черт с вами! Хотите подохнуть — пожалуйста, не держу, хотя нет, Виктима я вам ни за что не дам угробить! Мы остаемся и чинно ждем подмогу… Прости, детектив, это тебе там, может, и нечего терять уже, а вот у парнишки дома родители, а у меня так вообще, на секундочку, девушка беременна! Если я не вернусь, это будет странно выглядеть — да плевать, как будет выглядеть, это мой ребенок и моя Оля, как я могу бросить их… Даже не попрощался, не извинился, что был таким идиотом! Короче, я останусь, хоть в лепешку расшибусь, но увижу ее еще раз, поняли?!

Говорит и жестикулирует чаще обычного. Лоб вспотел, мышцы лица подрагивают от напряжения. Конечно, я мог понять: если бы меня ждали дома Алисия и Марина, я бы тоже надеялся до последнего вздоха. Рад, что он хочет вернуться и заботиться о ребенке после вчерашнего разговора, но сейчас нужно мыслить трезво. Тяжелое бремя лидера… Я не могу увести его силой, только убедить.

— Не будь идиотом, — сказал я, не придумав ничего другого. — Никто не придет!

Что-то упало на правое плечо Армани. Я выставил пистолет, прицелился. Рука… Он не испугался от раздражения, обернулся, закрывая вид, и крикнул:

— Чего надо!.. Э? Чей фантом?.. Эй, кто фантома обронил, спрашиваю?

Я сделал 3 шага вперед и левее. Остановился… Ее очередь: она медленно вышла из-за спины Армани, прошла оставшиеся 2 ступени. Пистолет выпал из рук, стукнувшись о каменный пол — не было сил держать. Стоять тоже. Я смотрел на нее, чувствуя, как накатываются слезы. Боялся плакать. Плакать? Боялся лишиться рассудка… Улыбка: левый уголок язвительно приподнят. Не было ничего важнее, нужнее и роднее этого. Свет, который был когда-то давно. Другой, но очень похожий.

— Ох, Мистер Детектив, вы как всегда ошибаетесь…

Алисия.

Я не выдержу, если это фантом. Что говорит логика? Коричневые пятна на кофте, немного на шее. Кровь? Образ Марины был идеальным, и она сначала злилась. Алисия… рада мне? Вот это и правда странно: после всего, что… Она рванулась ко мне. Я боялся пошевелиться, даже моргнуть. Фантом или нет — только бы не потерять! Мы обнялись, будто прошло не 1,5 суток, а 20 лет. Счастье… Я вдруг осознал, что не чувствовал его со дня смерти Марины. Удовольствие, радость, гордость, спокойствие, но не счастье…

К черту все! Я доверился чувствам: настоящая. Сознание приняло эту мысль как факт, отметая возможность других вариантов.

— Я скучала, пап!

Иногда нечего сказать в ответ, сейчас слов было слишком много, чтобы выбрать несколько. Не существует языка, который передал бы все эмоции: я просто крепче прижал ее, благодаря каждый атом Вселенной за то, что она жива.

— Что за кровь?

— Не моя… Потом, все потом!

Алисия отстранилась и показала хронометр. Откуда? Вопрос, разделенный на всех, сменился всеобщей радостью: девушка из Общества подбежала и осмотрела прибор, вердикт — рабочий! Армани опасно пошатнулся на краю спуска и кинулся к Бенедикту Савве, помогая подняться и пройти к нам. Алисия успокоила растерянного Виктима и, когда все встали в круг, нажала кнопку и начала отсчет, глядя на каждого: 3… 2… 1… Я просто смотрел, как она руководит всем, и думал: «Марина, когда наша малышка успела так повзрослеть…»

Телепорт вспыхнул, снова это чувство… Почему-то ожидал увидеть наш дом, но мир кошмаров сменился гостиной миссис Веритас. Хозяйка, Роуч и Питер Фирдан сбежались на шум. Необычная компания. Роуч улыбался, поздравляя нас с победой, а мистер Фирдан подбежал к сыну и беспокойно осмотрел его. Мы с Армани пошатнулись и едва успели ухватиться за спинку дивана и торшер: кружилась голова, тело казалось тяжелым, и тошнило, будто после аттракциона. Наверное, последствия первого путешествия.

— Я… нормальная! — удивилась девушка из Общества. — Где мы? Кто вы? Какой сейчас год? Ни хрена не пойму!

— Ты что, не сказал ей? — спросил я Армани.

— Не сказал — что, мать вашу?!

Головокружение перестало быть главной его проблемой — он понял, что его ждет, и начал отходить от девушки.

— Упс, да как-то вылетело из головы… Сюрпри-из: никаких парадоксов и в помине не было! Зато вон какая радая сейч… Так, стой… нет, отстань от меня!

— Ты труп! — Она дернулась в сторону Армани, ему пришлось перепрыгнуть диван. — То есть ты, скотина такая, все это время знал, а я переживала и хоронила нас!

Как никогда, хотелось улыбаться: мы с Алисией дома, живые и невредимые… Я машинально окинул взглядом гостиную — ее нигде не было! Что? Нет! Позвал: тишина…

— Я в ванной! — раздалось через 5 секунд в одном из коридоров дома. — Тошнит и живот прихватило. Скоро вернусь…

Я выдохнул, обернулся на звуки погони. Девушка толкала и роняла вещи, уже начиная бросать в Армани все подряд. Миссис Веритас преградила ей путь и порекомендовала поставить хрустальную вазу на место — набалдашник трости угрожающе уперся девушке в грудь.

— Да плевать я хотела на ваши вазы! На всех вас! — усмехнулась она, бросила вазу на диван и выбежала наружу.

Армани выглянул из-за спины Роуча, прокомментировал:

— На ее языке это значит «спасибо, что спасли, люблю вас!»

Все рассмеялись.… Как давно я не слышал смех в большой компании. В последнее время он был единичный: подчиненные смеялись в углу офиса или кто-то шутил за чашкой кофе в городе, продолжая радоваться, будто ничего не происходило. Я не мог, зная, что многие семьи были в трауре. Несмотря на то, что еще ничего не закончилось, я все-таки смог улыбнуться… Но хорошего мало. Бенедикт Савва умирает, а кошмары могли уже посеять хаос в городе.

Я посмотрел на часы: 5:46 PM. Хорошо, видимо, синхронно с нашим пребыванием в том мире…

Рефлекс: указать на Виктима, крикнуть мистеру Фирдану, который стоял к нему ближе всех. Потеря сознания — он поймал сына за секунду до падения и аккуратно перенес на диван; Армани поправил подушки у изголовья. Все окружили их. Миссис Веритас осмотрела мальчика, прощупала пульс.

— С ним все должно быть в порядке. Впрочем, не знаю, не знаю — это немалая нагрузка и для взрослого организма, а для ребенка и подавно. Он потерял слишком много сил, пусть проспит с десяток часов, а там видно будет, — сказала она. Взгляд на Бенедикта Савву, прикрывающего рану пиджаком. — Боже, Бен, а с тобой-то что?!

— Нет причин для беспокойства, Медина. Всего лишь царапина…

Он говорил с напряжением, сжимая челюсти, и упал на колено в конце фразы.

— В спальню его, живо!

Мы с Роучем согнулись, учитывая рост Бенедикта Саввы, взвалили холодные руки на шеи и потащили вслед за миссис Веритас. Дежавю: комната, где я очнулся после похищения Алисии, детская кровать с розовым покрывалом. Яркие цвета смотрелись сейчас вдвойне нелепо. Недостойная смерть для этого человека.… Бенедикт Савва лег на правый бок, поджав ноги к животу. Лицо бледно-желтое, влажное от липкого пота. Дыхание глубокое, с усилиями. Весь дрожит, стучит зубами. Озноб? Высокая температура? Слабость: не двигается, не говорит. Умирает… За спиной ряд плюшевых медведей — он создавал их всю жизнь, и игрушки словно тоже собрались почтить уход создателя.

— Ты все-таки сделал это, дубина старая! — сказала миссис Веритас.

— Такова наша судьба, Медина: каждый без раздумий пожертвовал бы собой ради общего блага и горячо отговаривал бы товарища.

— Не каждый, Бен, вовсе не каждый!

Миссис Веритас сдерживалась с самого начала. Не вышло: последние слова прозвучали прерывисто, ладонь накрыла глаза, но слезы просачивались сквозь пальцы. Она всхлипывала, давилась беззвучным криком.

Армани растерялся — наверное, никогда не видел смерть человека вживую. Еще и начальник…

— Мы можем вызвать врача, — сказал Роуч.

— Благодарю за беспокойство и предложение, капитан Андерсон. Не хотелось бы принижать мастерство нашей медицины и врачей в частности, однако я крайне сомневаюсь, что они имели дело с заражением кровью монстра. — Его губы расширились на сантиметр, снова взгляд на женщину. — Спасибо тебе, Медина, за…

— Не смей, — кричала она сквозь слезы, — не смей прощаться…

— Мне нужно успеть это сделать до того, как…

— Мы не знаем, что будет!.. Мы… Может… может, это как инфекция. Ты просто переборешь ее и выздоровеешь.

Слезы преломляют блеск надежды в глазах. Последняя мысленная попытка борьбы за жизнь. Чужую жизнь.

— Спасибо за проведенные вместе годы, — продолжил Бенедикт Савва. — Благодаря тебе эта укороченная жизнь была не менее полна счастливых моментов. Первые тридцать лет мне довелось любить одну женщину, а вторые — другую. И обеих с одинаковой силой, как ты можешь знать.

— Молчи, дурень, я на двадцать лет старше…

— Ох, дорогая Медина, тебе ли не знать, что в нашем возрасте глаза видят вовсе не внешность… К тому же, кто теперь знает, сколько истинных лет нашим душам, которые, в противовес телам, не заставит постареть ни один временной парадокс. Ты начала путешествовать задолго до меня. Быть может, в действительности мне сорок пять, а тебе едва ли не сорок лет…

Все расступились. Миссис Веритас зашагала к двери, нашла ручку с 3-й попытки. Скрип петель, хлопок. Всхлипы звучали все тише в коридоре.

Тишина звенела еще 10 секунд.

— Армани Коллин! — сказал Бенедикт Савва, пытаясь быть грозным. — Ты уволен!.. Хочется верить, что ты будешь скучать по моим крикам и что за эти недолгие полтора года я стал тебе хорошим наставником не лишь по части создания игрушек, но и дисциплины, ответственности…

— Да, я знаю, что тот еще раздолбай, а иногда по-другому и не получается — если все валится из рук, то оно грохнется и разобьется, хоть ты тресни! Спасибо вам за первую настоящую работу, за все клевки в макушку по делу и без… хорошо-хорошо, всегда по делу!

— А я безмерно благодарен Ольге за знакомство с тобой — в тебе еще сияет молодость, полная грандиозных идей и неисчерпаемой энергии, которая даст замечательные плоды, стоит лишь направить ее нужным образом. Трижды подумай, сможешь ли ты опечалить ее жизнь вступлением в наше Общество — и лучше бы тебе навсегда забыть про все, что ты узнал и увидел сегодня. Счастья вам!

Армани повернул голову к окну, сказал с носовым оттенком голоса:

— Но что будет с фабрикой? Со всеми нами.

— Разумеется, на первое время работа будет приостановлена. Впрочем, это ничуть не скажется на твоей жизни, поскольку тебе еще предстоит закончить образование. Пусть мне и не суждено отобедать твоими блюдами, но городу должно знать истинный вкус Италии. Не удивляйся так моей осведомленности — мы с Ольгой несколько ближе, чем ты мог бы думать.

— Только не говорите, что она тоже…

— О нет-нет, она не знает про Общество, если ты об этом… Как бы я того ни хотел, нам нужно не только защищать нынешних детей, но и как бы предупреждать несчастья будущих поколений. Я хочу сказать, что это тот случай, когда лучше пусть эта прелестная девушка предотвратит похищение вашего ребенка, а тот — ваших внуков… Насчет фабрики нет причин волноваться: она перейдет в надежные руки! — Он посмотрел на мистера Фирдана. — Питер, не мог бы ты подойти ко мне, пожалуйста? Мне становится все труднее говорить…

Непростые отношения. Мистер Фирдан держался дальше всех в комнате и с каждым шагом ноги дрожали все сильнее. Кое-как встал у кровати, но не выдержал: рухнул на колени, лицо сводит беспорядочной судорогой… Та же ситуация, что и с моими родителями. Даже хуже: Бенедикт Савва подарил сыну хотя бы 10 лет теплой семейной жизни. Мои родители мне — ничего. И непонятно, что лучше: не знать их вообще или видеться раз в несколько лет? Я задумался, смог бы простить их… Увидеться с ними — да. Жить рядом (если они были бы живы) — да. Но простить — никогда!

— Полагаю, тебе уже подлинно известно, почему мне пришлось покинуть семью… Что ж, несмотря на все спасенные жизни, мне так и не удалось решить, правильно ли я поступил, и существует ли выбор, о котором не пришлось бы сожалеть. Счастье миллионов детей или самого важного ребенка…

— Я тебя ненавижу, — сказал Питер Фирдан. Интонация не соответствует словам: примесь теплых чувств и слезы. Прощение.

— Я понимаю, сын мой, понимаю… И конечно же, не прошу обратного — лишь впервые за столько лет побыть тебе отцом. Пусть я и знаю об основных событиях твоей жизни, мне хочется услышать их от тебя. У нас еще есть шанс о многом с тобой поговорить…

Не только я в комнате почувствовал себя лишним — мы все вышли в коридор и вернулись в гостиную. Армани занял кресло миссис Веритас напротив мальчика и устало закрыл глаза, а мне был нужен свежий воздух. Роуч кинулся за мной, догнал на крыльце и положил руку на плечо. Я не поворачивался, чтобы не видеть его глаза.

— Я не спас Эрика…

— Да, я знаю.

— Поэтому, — продолжал я, — оправданно, если ты ненавидишь меня.

— Алек…

— Нет, не лги — ни мне, ни себе. Я понимаю, как это выглядит.

— Эрик жив, — сказал он вместе с моими последними словами.

Я обернулся, посмотрел в глаза. В них счастье, в моих вопрос: как такое возможно?

— Вернулся сегодня утром, как ни в чем не бывало. Я думал, придушу его прямо там на пороге, но знаешь, не получается злиться, когда одна мысль затмевает все другие: он вернулся, он живой, он рядом! Все обошлось разговором, простым разговором — он рассказал, что был сам не свой после известия о похищении подруги и хотел побыть пару дней в одиночестве (у друга), засранец чертов! Ох как мне хотелось кричать и врезать ему, но… понимая теперь все, я мог только принять это.

Резкий боковой удар в плечо. Я не успел увернуться, меня отбросило на шаг в сторону.

— Это за наглую мысль, что я бы завидовал твоему счастью…

Роуч снова занес руку. Даже обе. Неудобно для удара. Захват с 2-х сторон? Я реагировал медленно после перемещения, и не было сил сопротивляться. Закрыл глаза, ощутив не толчок, а… объятия.

— Миссис Веритас рассказала в общих чертах, через что тебе пришлось пройти. И я чертовски счастлив, что и ты, и Алисия вернулись оттуда живыми… — Он отстранился. — Надеюсь, на днях мы выпьем в баре за то, что все закончилось хорошо для нас и наших детей. По крайней мере, теперь мы знаем многое, чтоб не потерять их.

— Спасибо, друг, мне важно было это услышать…

Роуч улыбнулся, кивнул и пошел к машине слушать новости на нашей частоте. Я вернулся в гостиную, чтобы найти Алисию: очень хотел увидеть ее и о многом поговорить. Она до сих пор в ванной? Слишком долго. Что-то не так… Я прошел в коридор, откуда мне крикнула Алисия после перемещения. Миссис Веритас вышла из комнаты справа — видимо, ванная. Дверь закрылась за ней сама, замок щелкнул. Она повернулась, стукнула кулаком и сказала:

— Ты там теперь жить собираешься, что ли?! Выходи давай! И отдай хронометр, воровка ты бесстыжая!

Алисия не ответила. Миссис Веритас увидела меня, зашагала быстро от возмущения. Я пошел навстречу.

— Все вы Реи одинаковые: невыносимые самодовольные пустоголовы!.. Хоть эта дура и вернулась с вами, но попала-то в мир кошмаров традиционным способом. Так она еще и подросток, а мы категорически против перемещений подростков — бог весть что может случиться от резкого скачка гормонов; это даже хуже, чем дети! Вон твой папаша, например, застрял мозгами в пубертате на всю жизнь, чтоб его там черти съели… Насчет нее… Я осмотрела ее: вроде бы ничего серьезного. Я, конечно, психолог, а не гинеколог — с виду-то оно все как надо, но пусть ее обязательно обследуют врачи.

— Что с ней?

— Пройди три метра — и увидишь! — крикнула она раздраженно и зашагала дальше, видимо, в комнату к Бенедикту Савве.

Я подошел к двери, прислушался. Шорох одежды, мычание от усилий, стук о раковину или плитку. Одевается после осмотра? Не понимаю: ее похитил кошмар на чердаке, но, судя по обрывкам фраз, она взяла хронометр у миссис Веритас? Когда? Была знакома с ней до этого или как-то смогла вернуться из мира кошмаров? Хорошо, но причем тут гормоны… Я постучал дважды в ритм сердца — вскрик от неожиданности, раздражительный вздох.

— Алисия?

— Минуту, пап…

Волнительное ожидание: 47 секунд. Дверь начала медленно открываться…

Карие глаза были теперь на уровне моих, взгляд опустился, не выдержав неловкости. Виноватая быстрая улыбка. Лицо вытянулось, побледнело, скулы заострились, щеки впали. Волосы наспех собраны в длинную косу до голеней. Потемнели: коньяк, а не медь. Одежда узкая и короткая, облегает тело — грудь увеличилась на размер, а талия и бедра выделяются заметнее, чем раньше. При этом похудела на 3–5 кг. В дверном проеме стояла не моя Алисия… Я видел взрослую женственную девушку.

— У меня что-то не так с лицом? — съязвила она. Голос более низкий, глубокий.

Она прошла мимо меня на кухню, села на стул за округлым столом и сняла кроссовки. Шевелит пальцами по очереди, разминает ступню. Тонкая шея, узкие плечи и прямая осанка; движения плавные, спокойные… Я занял место рядом и долго смотрел на нее — казалось, не осталось ничего от моей прежней малышки.

— Пап… ты смотришь на меня, как на чужого человека.

— Ты изменилась…

— Я заметила, мистер Детектив. Алисия Рей, ваша дочь, приятно снова познакомиться!

— Просто… нелегко осознать, что ты повзрослела.

— Ага, давно уже. И на сколько я теперь выгляжу?

— На…

— Нет, не говори! — сказала она, энергично тряся ладонями. Подняла глаза вверх, морщит губы, когда думает. Теперь похоже на мою Алисию. — Раз цифра в паспорте недействительна, я в праве сама выбрать… Двадцать один, а в декабре будет двадцать два! Я давно уже чувствую себя на этот возраст. И я сейчас упаду в голодный обморок, если не положу что-нибудь в рот…

Я резко встал, подошел к чайнику на плите. Не помню, как нашел чай, налил еще горячую воду в кружку и взял вазу с шоколадными конфетами на полке. Думаю, миссис Веритас не пожалеет несколько штук для нас. Алисия накинулась на сладкое и остановилось, когда во рту стало уже невыносимо приторно. Мы продолжили сидеть в тишине: я не знал, с чего начать, а она пила чай, глядя в окно. Ее профиль вызвал чувство дежавю… Наше первое с Мариной утро после моего ночного дежурства. Только на столе дымилась яичница с беконом.

— Ты не злишься на меня? — сказал я то же, что и тогда.

«За что, за место в теплой постели? За вкуснейший завтрак вместо дешевой булки с чаем? Злюсь. Потому что не понимаю: ты или добрый самаритянин, или жуткий маньяк, или влюбился в меня. Последнее, кстати, не исключает первых двух… Так что слушай сюда: я не продажная девка и не собираюсь вечно быть тебе кухаркой, уборщицей и спать с тобой даже за жилье. И только попробуй прикоснуться ко мне!» Конечно, нет. Одно условие: готовлю всегда я.

— За что? За то, что говорил, что я перечитала мистических книг?

Я опустил взгляд, кивнул.

— За то, что отрицал мои способности детектива и, вместо того чтобы выслушать и вместе раскрыть это дело, запер в комнате?

Еще раз.

— Или за то, что покалечил моего любимого, что едва не стоило мне жизни?

— Хватит! — вскрикнул я.

— Злюсь, папа! Очень…

Тяжело дышит, с трудом сдерживает слезы. Рука сжала натянутый край джинсов, затрещавший по шву. Отпустила.

— Но я говорю себе: он хотел как лучше… и, надеюсь, понял, что не все добрые намерения приводят к хорошему. И еще… Лови мой парень — нравится тебе это или нет! И если ты снова ударишь его, я тебе этого никогда не прощу!

Острый взгляд, губы поджаты. Как похоже на Марину…

— Как ты… выжила?

— О, да пустяки, всего лишь благодаря человеку, которого ты ненавидишь… На чердаке, когда кошмар подходил ко мне и бежать уже было некуда, а игрушки в темноте я не нашла, я подумала о Лови, вспомнила все наши свидания — да-да, не удивляйся, пап, мы уже год как встречаемся! Началось перемещение, как будто тебя засасывает в водоворот, но вдруг все оборвалось и я оказалась у него дома… Пришлось ждать пару часов, пока ему наложат гипс в больнице и он вернется. Зато получилось смешно напугать его.

— Ты все это время была рядом… Ты… ты понимаешь, как я переживал!

— Понимаю. И я хотела этого! Если бы сразу вернулась, ты бы так ничего и не понял, не поверил бы… Знаешь, только когда теряешь близкого, начинаешь искать любые способы, чтобы его вернуть. Наверное, только поэтому мы обо всем и узнали.

— Мы?

— Я организовала что-то вроде клуба в школе. Взрослые думают, что дети глупые и ничего не соображают, но они первыми разгадали тайну. Каждый ребенок сообщал нам, что он видел и слышал прошлой ночью. Конечно, подростки стеснялись к нам приходить, но детей было достаточно. Не может каждый слышать одни и те же скрипы, шорохи, стуки… Очень быстро нашлась связь с проблемами в семье, на учебе, с друзьями. Я пыталась понять, почему это происходит не у всех, собирала сходства и отличия. Повезло, что у одной девочки все резко прекратилось, когда ей купили игрушку. Тогда я и задумалась… провела статистику и сказала всем по возможности купить игрушки, а некоторым подарила сама. И у нас получилось!.. Конечно, потом уже миссис Веритас рассказала про минералы, хотя, кстати… сегодня у нас получилось прогнать кошмара без игрушки! Видимо, моя теория про положительные эмоции во время появления кошмара тоже оказалась верной. Потом я… позаимствовала хронометр и пошла помогать в больницу как волонтер, чтобы следить за новостями о кошмарах и быстрее всего отправиться вам на помощь, если что-то пойдет не так.

Я пододвинул стул и обнял ее. Сколько ошибок… Я неправильно расследовал дело, никого не спас и чуть не убил дочь, а она помогла многим детям.

— Я горжусь тобой, Лисси…

Не знаю, почему сказал это. Ее так называла только Марина.

— Почаще бы это слышать. — Она ответила на объятия. — Вместо гиперопеки и недоверия в выборе парней и профессии.

— Я верю, что ты будешь отличным детективом. Намного лучше меня.

— Нет, я…

Руки крепко обхватили меня, пальцы зарылись в кофту. Молчание. Грудь дрожит, горло не может издать ни звука. Пятна на одежде, железистый запах крови… Я понял: она убила человека. Это непросто и для психологически подготовленного полицейского, а для нее — вдвойне.

— Кто это был?

— Кошмар.

— Хорошо. Ты могла поступить по-другому?

— Я… Не знаю… Он набросился на меня… Все было так быстро… Я не хотела…

Слова перешли в плач. Я чувствовал жар дыхания и теплые слезы на плече.

— Не вини себя, — прошептал я. — Ты все сделала правильно.

Хлопок двери, множество шагов за стеной. Все закончилось? Нет, я не видел утраты в глазах — наверное, Бенедикт Савва велел всем оставить его и идти обдумывать план, как остановить кошмаров. Алисия отпрянула, нагнулась, будто чтобы завязать шнурки, но стала вытирать слезы рукавом кофты. Миссис Веритас сняла крышку сковороды на плите, загремела тарелками. Паста с томатным соусом и мясной рулет пахли превосходно, но я тактично отказался от порции.

— Мда уж, времена идут, а люди не меняются… Как в детстве был переборчивым, так и сейчас?

— Я не могу, пока не закончено дело.

— Живо ешь давай! — сказала она, со стуком поставив тарелку передо мной. — Перемещение отнимает силы. Не хватало, чтобы ты еще грохнулся во время драки с Мэдом Кэптивом. А тебе, — добавила, обращаясь к Алисии, — вообще положена двойная порция. В твоем теле внезапно прибавилось мяса и крови, а для этого нужно больше питательных веществ.

— Выглядит отменно! — сказал Армани, рассматривая спагетти под разными углами, накрутил их на вилку. — Вы, случаем, родом не из Италии, бабуля?

— Кого ты бабулей назвал, малыш? Не зли женщину, у которой в руках чугунная сковородка!

Все засмеялись и начали есть. Я положил в рот кусок мяса и невольно улыбнулся: как же вкусно. Не просто вкусно — знакомо… Где я мог это пробовать, если мы с Алисией готовим сами. Похожие специи? Ресторан на одном из свиданий с Мариной? Нет, вкус простой, домашний, семейный. Наверное, так готовила миссис Веритас, когда работала в приюте…

Странное чувство. Меня окружали малознакомые люди, но было ощущение, что мы все старые друзья. Спокойствие, тепло, радость. Семья… Как давно я не видел кого-то, кроме Алисии, за столом. И все же…

— Нужно спешить, а не наедаться.

— Попридержи свои стремления, — сказала миссис Веритас. — Некуда еще спешить.

— Они до сих пор не напали? Прошло 6 часов… Этого достаточно, чтобы дойти до города. Почему?

— Ты у нас детектив — ты и думай!

Она вышла в коридор, ведущий в спальню. Поднос в руках: чашка кофе и десерт. Желтое печеное тесто, белый крем с кисло-сладким запахом. Лимонный пирог? Последнее удовольствие в жизни…

— Может, они плохо ходят или попросту заблудились в местных лесах без компаса и навигации, — сказал Армани с полным ртом пасты.

Питер Фирдан выставил палец вверх, подождал, пока дожевал и проглотил.

— Исключено! Могу заверить, что двигались они весьма активно и направлялись точно в центр города.

— Тогда где они прячутся и что задумал Мэд Кэптив?

— А еще ж у него был тот камень в руках — что-то мне подсказывает не для солевых ванн!

— Камень?

— Эти кристаллы, минералы или как их там… Он держал в руках глыбу вроде тех, что повсюду были разбросаны, только огромную, размером баскетбольный мяч, а то и больше. А ты не видел?

— Я был занят поддержанием щита. Черт… Если осколок в хронометре захватывает пространство диаметром 2–3 метра, то целый кристалл… 50-100 метров?

— И это еще если не в геометрической прогрессии, — добавил Армани.

— Значит ему нужно собрать больше всего детей в одном месте.

Вилка звонко ударилась о тарелку, выпав из рук парня.

— Твою ж налево! Сегодня все дети в парке аттракционов на празднике…

— Однако разве там не должно быть огромное количество сотрудников полиции? — сказал Питер Фирдан. — Да и кто в здравом уме не обратит внимания на людей в больничной одежде!

— Насчет этого, кстати, — начала Алисия. — Я думаю, Мэда Кэптива не было в больнице… Я бы узнала его. Один кошмар вселился в беспамятную пожилую женщину. Если они захватывают нарушенное сознание, это может быть и временно, не только из-за психических расстройств.

— Алкоголь, наркотики, кома, потери сознания от травм и болезней…

— Именно!

Входная дверь распахнулась. Роуч пробежал гостиную, мельком удивился изменившейся Алисии, но перевел взгляд на меня.

— Сообщения о людях в белых рубашках, настроенных агрессивно. Мэйбл-стрит, Пятая линия, торговый центр в северо-восточной части города, Западный парк, шоссе Бюрри, забегаловка Дог-Тайм… Разбои начались одновременно и все прибавляются. Алек, началось!

Я представил карту и названные на ней места. Юг недалеко от больницы, запад, северо-восток… Они могли бы прорываться толпой, но зачем-то разделились. Здесь есть какая-то тактика. Не просто разные части города — со всех сторон, на окраинах, то есть по кругу от центра, от… парка развлечений.

— Ничего связанного с детьми…

— Да, и они не продвигаются к центру, а просто крушат город. Ты думаешь о том же, Алек?

— Да. Отвлекающий маневр, чтобы занять полицию и посеять в городе хаос. Многие спрячутся в защищенном парке аттракционов, а если некоторые из них выглядят, как обычные люди… они легко смешаются с толпой. Возможно, уже внутри… Выдвигаемся!

Мы встали из-за стола и вкратце рассказали о происходящем миссис Веритас. Она пожелала нам удачи, сказала, что присмотрит за Виктимом и Бенедиктом Саввой и потребовала вернуть хронометр. Первая мысль: оставить Алисию здесь. Конечно, ее уже не смогут забрать как ребенка, но кошмары и без этого могут убить. Я остановил ее на пороге, посмотрел в глаза.

— Что, пап? Я иду с вами, это не обсуждается!

— Хорошо, мисс Детектив… Просто хотел сказать: будь осторожна.

Короткая улыбка, крик из припаркованного автомобиля прервал ее. Нельзя терять время: мы доедем за 8-10 минут, а им хватит и двух. Каждая секунда на счету… Я сел рядом с Роучем, не пристегнувшись, посмотрел в зеркало. Питер Фирдан, Алисия и Армани — все на месте. Последний сказал, когда мы тронулись:

— Ух ты, хоть раз в жизни в День защиты детей и правда будут защищать детей!

30.09.199 X г., 06:44 PM

Парк аттракционов

Бесполезно строить планы дальше чем на день вперед, даже те, что на ближайший вечер сбываются с вероятностью пятьдесят на пятьдесят — вот захочешь пойти в кино, а тут труба протечет, родители с другого конца света нагрянут или скрутит живот, хотя ничего подозрительного не ел. Месяц назад я был свято уверен, что сейчас буду идти под руку с Олей, уплетать огромный моток сахарной ваты и пытаться не эвакуировать желудок на чудовищном аттракционе, а еще выиграю в тире какую-нибудь игрушку для нее. И надо сказать, план держался достойно, целых три недели, но в итоге мы с Олей в непонятном состоянии, а я в компании капитана и детектива полиции мчусь на всех парах навалять по шапке кучке монстров — такое мне не могло присниться даже после самого сытного ужина!

Поэтому пока план такой, спасти всех мальчишек и девчонок, а также их родителей, сохранить любимый парк аттракционов и, самое сложное, найти в такое время магазин цветов, чтоб вернуться к Оле не с пустыми руками.

Я-то думал, мы сейчас в стиле героев боевиков ворвемся в самую кофейную гущу событий, под крики и беготню детей от кошмаров, но ничего подобного — ворота соблазнительно открыты для всех желающих, прямо-таки проходите, монстры, на наш шведский стол. Оттуда беспечно льется музыка, все пестрит лампочками и веселыми лицами, будто в городе не происходит тотальный трындец. Видимо, на машине мы долетели быстрее, чем новости, а это что-то да значит, удобная вещь, особенно на случай родов — вдруг ребенок надумает рожаться ночью, а ведь назло так и сделает, насолит с самого первого момента. Не повезло тебе, Оля, с бедным мужем, повелась на красивые глаза, а вот думать надо было!

Орлиный Нос поговорил с охраной у входа и, оказалось, всем все известно, но те не хотят волновать народ, а, если приспичит, мигом законсервируются и в боевые стойки. По-хорошему надо было распустить всех, как можно скорее, и план кошмаров сошел бы на нет сам по себе, но это знатно испортит малышне вечер, точнее ночь, да и непонятно еще, где безопаснее. В общем, ситуация титаниковая, мы решили не верить в силу айсберга, пока тот по башке не треснет, и прочесать парк аттракционов по-тихому, а для этого умножиться, то бишь разделиться.

— Алисия, ты со мной, Армани к Роучу, — скомандовал Орлиный Нос.

— Нет, пап. Мы с Армани почти одного возраста и будем выглядеть как пара. Это менее подозрительно.

На самом деле, я бы и сам не против пойти с тем, у кого есть пистолет, это так, к слову, но с вежливостью у этой семейки туго и меня никто не спрашивал. Огневласка вцепилась мне в локоть и повела по ближайшей дорожке, я даже не успел ничего понять, только увидел красноречивый взгляд детектива напоследок, мол, он свернет мне шею, если с ней что-то случится. Полицейские же пошли вместе на манер обычной охраны парка, а Жадный Слон остался в одиночестве, так ему и надо, он мне до сих пор не нравился.

Мы с Огневлаской выглядели, как парочка старперов, то бишь сцепились в локтях, молча смотрели вдаль и якобы обсуждали звезды. Вот же гадство вселенского масштаба, ни тебе Оли, ни аттракционов, так еще куча палаток вкусных вредностей и вредных вкусностей, в разных пропорциях — повезло, что поели перед выходом, живот и так остро реагировал на море запахов, а то свернулся бы трубочкой навсегда! Очень сомнительно, что монстры сядут на диету из сосисок на гриле и бананов в шоколаде, поэтому туда я даже не смотрел, а никого странного и не было — самые странные здесь мы, которые крутили шеями, как маяки, но упорно делали вид, что то тем, то этим заинтересовались. Может, это один из тех финалов, где все кончается хорошо, тихий и скучный такой, без взрывов и смертей — почему-то в это не верится от слова совсем!

— Так что у тебя с Олей? — сказала Огневласка, когда глаза у нас окончательно выдохлись и высохли.

— Я погляжу, лезть в чужие дела — это у вас с детективом не только профессия, но и семейное. Откуда ты вообще про нее знаешь?

— Ты кричал в мире кошмаров, что тебе нужно вернуться и извиниться. И всю дорогу шепчешь: Оля, машина, роды, витамины…

Вот так новости, меня и правда вдруг резко замучили мысли о ребенке и все с этим связанное, но чтоб вслух — мда, в разведку мне лучше не отправляться, а то я все тайны выболтаю еще до начала первой пытки. Я напомнил, что мы вообще-то на боевом задании и надо быть в оба, а не в никого, но через полминуты она опять заговорила:

— У нас с… молодым человеком была разница в четыре года, но теперь я стала примерно его возраста…

— И-и-и?.. Пазл сошелся, и жили они долго и счастливо, — сказал я и подтолкнул ее локтем, а то опустила глаза и даже приуныла. — Так это замечательно, разве нет?

— Я не знаю… Но я ведь изменилась. Что, если он любил ту меня, пусть и младшую? Вот скажи, ты бы любил Олю, если бы она вдруг стала старше?

— Она и так старше на два года, а еще у нее есть седые волоски и пара морщинок (только не говори ей!) Послушай, у парней все не так, мы гораздо скупее на все эти любовные штучки, но если такое случается, то раз и навсегда, до одурения и развязывания войн со всем миром, лишь бы любимая была рядом. А раз это все развлечение и ради того самого (думаю, ты поняла, о чем я), то и скатертью дорожка ему. Вот и шанс проверить, любит твой парень тебя за тело или за то, что внутри него — в идеале, конечно, и то, и другое.

Она уставилась на меня, как баран на новые ворота, будто я сделал невообразимое открытие, хотя просто по себе от души говорил.

— Неожиданно мудрая мысль от тебя.

— Эй, на что это ты намекаешь!

Эх, так бы и собачиться в шутку, но край глаза бдил как не в себя, давно уже приметил что-то странное — я пытался игнорировать это, как боль в животе, не сразу же бежишь в больницу, ждешь, пока невтерпеж будет, и вот с каждой секундой зудело все сильнее.

— Насколько странно, — я кивнул в нужную сторону, — что вон той старушке страсть как захотелось в пристройку со значком электричества и надписью, вроде, осторожно, опасно, не входить?

— Бежим! — крикнула Огневласка и даже не посмеялась.

У кошмаров два в четверти по скрытности, но и охрана в парке не лучше — дело в том, что старушка со всей дури дернула железную дверь, так что аж замок посыпался в крошку, и спокойно себе вошла внутрь, а это видели только мы. Я понимаю, что место на отшибе, людей тут особо нет, но в такое время синяя форма должна сиять на каждой клумбе. Как всегда, хочешь сделать хорошо — милости просим взять молоток в руки, вот мы и пустились галопом за ней, а у самой пристройки снизили скорость до мышиной. Какие-то самонадеянные монстры пошли, дверь нараспашку, входи, кто хочет, но ничего, сейчас мы развеем полную уверенность в победе… или нет, тут уже как пойдет.

Местечко оказалось целой трансформаторной будкой, хотя по размерам скорее дом, а то и дворец, по-над стеночками и в несколько рядов поперек тянулись к потолку щитки с кнопками, рубильниками и проводами. Пыльно-паутинные лампочки тут тусклые, и толку от них мало, но хоть можно обойтись без фонарика, и на том спасибо. Мы подкрадывались в конец помещения, где за последним рядом щитков ходил, рычал и хрюкал кошмар, и тут я понял, что нам придется драться с невинной старушкой, которая еще и, небось, выглядит как божий одуванчик, если не наоборот, что от полоумной улыбки во все лицо можно инфаркт схватить. Я не упустил возможности посетовать на жизнь, мол, да за что мне все это, и чуть не подавился, когда входная дверь скрипнула, как в фильме ужасов, а потом еще сильнее хлопнула, и послышались нескромные шаги в нашу сторону. Так беспардонно мог войти только кошмар, причем явно знал о нас, смысла и дальше ломать комедию не было, вот мы с Огневлаской и выбежали из укрытия в проход — пора расчехлять кулаки, дамы и господа!

На секунду меня покинул дар речи, да и все остальные дары тела…

Сначала лицо по цвету и эмоциям пародировало чистый лист бумаги, но при виде нас мигом стало красным, жутким, злым, вполне себе в стиле монстров. И все бы ничего, но это от кончиков ногтей и до последней прядки волос была моя Оля! Я не переживу, если она… если в нее…

— Армани Коллин! Ты козел, скотина, животное!

Как гора с плеч — я, наверное, даже очень странно лыбился, и ни слова не слышал, радый, что она жива и не кошмарная. Хотя улыбка быстро улетучилась, и я уже хотел вернуть билет на драку с монстрами, чем с разъяренной Олей.

— Отправил мне какую-то чушь в сообщении, не отвечал на звонки, а теперь на празднике с новой подружкой обжимаешься?!

— Фу, ей же семнадцать!..

Или двадцать с чем-то, в последнее время с числами вообще беда, но важно не это, а то, что зубы нужны не только для еды, но еще и чтобы держать за ними язык. Оля сфальцетила и того выше, последней октавой в мире:

— Ах семнадцать! Помоложе захотел, урод! — И давай на своем языке поливать проклятиями меня и весь мой будущий род, то бишь вообще-то наш общий, вот этого, я попрошу, не надо.

— Ты немного не так поняла. Хотя нет, много, очень много — вообще все!

Кострище уже полыхало до небес, выбраться из него живым вряд ли получилось бы, и тут Огневласка вдруг подливает даже не масло в огонь, а целую взрывчатку. (На случай, Оля, если ты нашла этот дневник и тебе хватило наглости его читать, заявляю, что мне не понравился поцелуй и, напомню, я сразу вытер губы, а мыла под рукой просто не было, и вообще я чувствую себя использованным!) В общем, эта рыжая бестия страстно поцеловала меня в духе лучших мелодрам, и нагло шепчет еще, мол, отвлеки ее, а сама бежит за щитки на спарринг с кошмаром — тот, как назло, вел себя предельно тихо все это время, будто подслушивал, чтоб потом посплетничать со своими дружками-монстрами.

— Что бы ты сейчас ни подумала, прошу, уходи!

— Ох, только после того как ты получишь, говнюк!

Никогда не понимал романтику тореадоров, ждешь, пока на тебя несется рогатая смерть, тут похожее чувство, вот только красной тряпочкой был весь я. По законам жанра и логики я должен был бежать или хотя бы увернуться в последний момент, но неожиданный запах алкоголя от нее напрочь вывел меня из строя. И стало ясно, почему Оля говорила медленнее и не все звуки членораздельно, я-то думал, просто от возмущения. А еще она ничуть не шутила — я получил не пощечину, не ладошкой по плечу или толчок в грудь, а самый настоящий кулак в плечо со всей силы, это вернуло меня с небес на землю:

— Ты что, пила? А как же ребенок, Оля!

— К черту тебя и твоего ребенка!

То ли монстр хилый попался, то ли у Огневласки черный пояс по каратэ — мне пришлось импровизировать, когда кошмар кубарем выкатился в проход, повернуть Олю и поцеловать. На нас он не обратил никакого внимания и двинулся отхватывать очередную порцию люлей, хотя я, кстати говоря, тоже, на этот раз пощечину — да у нас тут полноценное два на два, я на такое не подписывался!

Задачка не из легких, отвести Олю как можно дальше и по возможности уберечь ее глаза от ходячей новости, что монстры существуют. За последнее я не переживал, она нацелилась только на меня и пыталась лупасить всеми частями тела, брыкалась диким мустангом, не оставалось ничего, кроме как начать игру в кошки-мышки. На самом деле, план прост и надежен, как дубинка в руках неандертальца, я рванулся к ряду щитков, первому от входа и издевательски бегал от нее по кругу, как мы любили баловаться дома — Оля и без того не спортсменка, а нетрезвость заносила ее на поворотах, и она быстро вымоталась. И вроде победа в кармане, моя мадонна села на пол и прижалась спиной к металлу, лицо в тени, ни шиша не видно, но я подхожу медленно, на случай, если это ловушка.

— Я не беременна, — говорит она и поднимает на меня полные стаканы слез, те сразу проливаются по щекам.

Я стоял, смотрел на нее, наверное, в первый раз в жизни серьезно и без шуток.

— Ты что, соврала?

— О даже не смей винить меня! Я сказала так, чтобы удержать тебя, но и это не помогло. Зато я поняла, что у нас за отношения. История древняя, как мир, — так было с моим отцом, так было бы и с тобой. Теперь тебя ничего не держит, слышишь, можешь идти и обжиматься с кем хочешь и где хочешь!

— Ты ошибаешься, кое-что меня все-таки держит, одно ревнивое обстоятельство женского рода, метр шестьдесят восемь, с глазами цвета осеннего неба и пшеничными волосами, а еще голосом, каким поются колыбельные. Но что важнее, мне хочется быть лучше рядом с этой девушкой, потому что она лучше всех, кого я знал, знаю и буду знать, и достойна того же. Поэтому не выдумывай глупостей, Оля, я всегда буду с тобой, хоть с ребенком, хоть с двойней.

— Кто она тогда?

— Никто. Я потом тебе все объясню, — сказал я, а сам вспомнил Джованни, который так же бесил меня завтраками.

— Как я могу верить тебе после всего?

На такой случай я припас одну вещицу в малюсеньком кармане штанов — вообще я хранил ее на конец декабря, мол, войдем в новый год совсем уже другими людьми друг другу и с планами на свадьбу, романтика же. Смешно, что я хотел накопить на что-то посолиднее, но это колечко подблеснуло из-за угла в торговом центре, прямо-таки въелось в глаза, а дальше по нервам в память, любовь с первого взгляда, что называется. Не удивлюсь, если это я из неудачного будущего сделал его на заказ и направил себя, чтоб точно околдовать Олю — да, оно не самое шикарное в мире, но аккуратное, с какой-то ковкой, вроде веточек дуба, золото и горсть ее любимого янтаря, микроскопического за такую цену, но все же. Я карикатурно встал на колено, и (кошмар с Огневлаской, видимо, заигрались с кнопками и рубильниками) одна из ламп за спиной зажужжала, взорвалась от напряжения.

Эй там, за кулисами, а можно минуту без спецэффектов, пожалуйста?!

И вот я уже на обоих коленях, то бишь вдвойне искренне, а перед ней блестит предложение руки и сердца, без бордовой коробочки, просто зажатое между кончиками пальцев. На лице черным по белому написано, мол, мы же не десять лет вместе, к чему такая спешка — я считаю, если вытерпел человека пару лет, то и целую жизнь получится, а у нас, может, и не душа в душу, но что-то близкое к этому.

— Оля, ты для меня как хлеб…

— Армани, ты совсем уже с ума сошел?

— Не перебивай, пожалуйста, а то я и так волнуюсь… Ты для меня как хлеб — даже самую вкусную в мире колбасу невкусно будет есть без тебя. Будь моим хлебом, во веки веков, пока смерть не разлучит нас и так далее, что там еще говорят обычно…

Она переводила взгляд с моих искренне-слезливых глаз на колечко и обратно, будто не понимала, розыгрыш это или нет. Прошу, родная, думай быстрее — это все еще может стать самой короткой помолвкой в мире, а если помирать не твоим мужем, то хотя бы претендентом на него! И вдруг она бросается обниматься (или душить — сначала непонятно было), молчание не всегда знак согласия, а вот это уже больше похоже на правду.

— Так… да? — шепчу ей на ухо.

— Боже, разве я найду еще одного такого идиота в целом мире?

Я растворился, растекся, рассыпался на атомы — эти шелковые губы и так обезоруживали и обездвиживали, а после ссор поцелуи самые теплые, как лучики света после серой холодины зимы. Хотелось укутаться в это чувство и послать всех к черту, но я и так оставил Огневласку одну, не помочь вообще — это подло даже по моим меркам, совесть у меня мелкая, худобедная, но все-таки есть. Так и живем, парк аттракционов висит на волоске, вокруг стуки, крики и рычание, а я свечу зубами, окольцевал любимую и не могу нарадоваться ее волшебным пальцам. В конце концов, мы посмотрели друг другу в глаза, в такой позе врать невозможно, я попросил отпустить меня на пару минут и не смотреть, то бишь довериться, иначе какая уж тут любовь. И даже не чмокнул в щеку — это на прощание, а я сегодня расставаться больше не собирался. Когда девушка соглашается терпеть тебя остаток жизни, на топливе из гормонов горы свернешь и перебьешь хоть дюжину врагов, но вернешься.

В два прыжка я оказался на месте драки, как раз вовремя, так разогнался, что навалился на старушку, сбил с ног и сам чуть не поседел от испуга — я и забыл, с кем мы имеем дело, неловко ее и пальцем тронуть, к пожилым надо с теплом и терпением, даже если они те еще монстры. Огневласка уже была уставшая, мокрая, как боксер после грандиозного боя, руки выставлены в том же стиле, а кошмару хоть бы хны, будто вечный двигатель в заднице. Ничего, не силой, так количеством задавим, и было бы неплохо, но Огневласка тяжело дышала и сразу прислонилась к щитку с объявлением тайм-аута. Ладно, ей и так уже порядочно досталось, пусть передохнет.

Тем временем старушка подскочила в полный рост, тыкала кнопки и опускала рубильники, я кричу что-то вроде, фу, нельзя, плохой кошмар, и делаю все наоборот. Ей это не понравилось, и началось шоу талантов, попробуй победи монстра без рук и не попадись сам, мог разве что толкать к проводам на полу, но та не споткнулась и ни один не оказался оголенным, хоть бассейн тут ставь. Ох, говорили же в детстве не рыть другому яму, особенно когда вокруг дефицит света, а времени смотреть под ноги нет, вот я и грохнулся быстрее кошмара.

Огневласка бежит на помощь, натыкается на удар, вроде успела подставить руку, но отлетела будь здоров — ценю попытку, на том свете замолвлю за нее словечко! Я отполз на локтях и схватил первое, что попалось под руку, а это оказалась швабра, не худший вариант, но кому вообще придет в голову мыть полы в трансформаторной будке? Не знаю, как для уборки, а против кошмара сойдет — я выставил швабру перед собой, хотя ситуация лучше не стала, на меня напирают с силой танка, хоть бы ручка не треснула. И тут из темноты вылетает что-то такое же по цвету, у шеи старушки вспыхивает и жужжит синяя искорка, а сама она дергается и падает.

— Почему не подготовились? — кричит Джованни.

Я отвечаю невозмутимо, будто мы и договаривались встретиться здесь:

— Знаешь, как-то времени не было — то на курорте в другом мире, то спасать город спешили… Чертовски рад тебя видеть, дружище!

Джованни хотел что-то сказать, но запнулся на полуслове и отпрыгнул — дело в том, что одного раза кошмару не хватило, тот зашевелился и весьма бодро поднялся за электродобавкой. Я видел, как забегали глаза старушки при виде шокера (и конечно же, швабры!), но крошечный инопланетный мозг нашел-таки единственный выход, кроме дверного. Она ни с того ни с сего сорвалась куда-то, занесла кулак и как жахнула со всей дури по щитку, что аж пробила его насквозь. Все вокруг вспыхнуло и заискрилось, лампочки наверху тут же потухли, поберегли наши глаза от картины на полу, хотя запах все равно тошнотворный — главное не думать об этом, срочно переключить мысли на щеночков, миленьких и не кошмарных.

Две новости, за монстра можно не переживать, это хорошая, а вот света, похоже что, нет нигде — тут как посмотреть, аттракционы зависли на половине, без фонарей неуютно будет, зато никаких тебе перемещений всего парка в другие миры!

Джованни включил фонарик, подергал рубильники и подошел ко мне, дружески подал руку, а то я все еще отдыхал на полу.

— Спасибо, что вернул Иргу…

Я завис наглухо, все полторы извилины мозга пытались переварить этот набор звуков. Ирга…

И как теперь прикажете думать и называть ее? Имена — это для очень близких людей или очень незнакомых, когда на одну сценку в жизни, а то, что она кто-то там для моего лучшего друга, это еще ничего не значит. Не имя, а издевательство над языком какое-то, как будто порычать захотелось — Ир-р-р-га! — мда уж, Хорица и то приятнее звучит, царица хорьков, они же милые, а это как волчья ягода, хотя по характеру тоже кисло-горькая! В общем, я слышал, что любовь бывает зла, жестока и вообще срывает крышу вместе с гвоздями, но не до такой же степени, чтоб ее имечко стояло перед мелодичной фамилией Джованни — дружище, у тебя самый настоящий диагноз, сердечное клеймо на всю жизнь, даже пятновыводитель не поможет! Ирга…

Мне понравилось лежать, впервые за день, кстати, так еще и массаж лопаток проводами, но я схватил его клешню, не смог устоять, точнее улежать.

30.09.199 X г., 07:19 PM

Парк аттракционов

В одно мгновение веселый, яркий парк аттракционов погрузился во тьму, лишившись вместе со светом последней, пусть и мнимой, надежды на безопасность. Казалось, все вокруг замерло, как поставленный на паузу фильм, — так каменеют беззащитные животные, перед тем как пуститься во всю прыть. Какое слово точнее всего опишет то, что происходило далее: пожалуй, паника… Дети спрашивали у матерей, почему потухли фонари, со всех сторон стали раздаваться крики, и женщины тотчас же интуитивно бросились к охране или на выход: слышались обрывки фраз, полные волнения вздохи, мольбы юных голосов вернуть празднование, телефонные гудки, шаги, плач. Аттракцион-маятник все еще качался огромной тенью на фоне звездного неба, а механизмы с переворотом застыли, оставив пассажиров в положении вниз головой. Кто-то вызвался им на помощь, пытаясь раздвинуть стальные клешни страховки, пока не подоспели технические рабочие с инструментами. Мужчины выпрыгивали из кабин колеса обозрения с высоты первого и второго этажей, ловили детей и жен, а заточенные на вершине — которым, впрочем, грозила наименьшая беда — громогласно кричали нам.

Если принять наше противостояние монстрам за шахматную партию, мы однозначно получили шах. Я надеялся, что вскоре придет мистер Рей и авторитетно объявит закрытие парка, заверит всех о необходимости покинуть это наиопаснейшее ныне место в городе. К тому же, скрывать истинный ход вещей более не было смысла: мероприятие неминуемо испорчено, монстры, вне каких-либо сомнений, проникли сюда, а вычислить и обезвредить их во тьме не представлялось возможным. Однако, продолжая метафору, ферзь находился на другой части доски, и похоже что, слону впервые предстояло действовать самостоятельно.

Многие, полагаю, уже знали о происшествиях в городе и не решались покинуть наполненный полицией парк развлечений, а те, кто все же хотел выбраться, обнаружили, что автоматические ворота задвинуты и неподвижны. Напуганные возмущенные семьи, в особенности мужская их половина, настойчиво, едва ли не кулаками требовала проложить путь на выход. Одинокий молодой офицер встал поодаль от всех и взволновано заговорил в рацию:

— Люди толпятся у ворот, хотят покинуть парк. Кто на посту, нажмите кнопку аварийного открытия, иначе может дойти до драки… — И спустя секунды тишины он взглянул на двухэтажное здание, примыкающее к подвижной створке ворот. В окне по-прежнему не горели карманные фонари. В тот момент у нас возникла схожая мысль: если не отключение света, то шум внизу должен был подвигнуть охрану выбраться наружу. — Повторяю: открыть ворота!.. Чтоб тебя, Джим! Повторяю…

Все притихли, пытаясь расслышать ответ, но это было не под силу даже обладателю чуткого кошачьего слуха: ни одно слово (я случайный тому свидетель, удачно скрытый пышным кустом) не вырвалось из динамика.

— У меня приказ, — сказал офицер по возвращении к толпе, — защищать всех, кто сейчас находится в парке. В нескольких кварталах отсюда происходят беспорядки, и полиция настоятельно рекомендует переждать их здесь, под нашей защитой. Просим не волноваться — электричество никак не связано с этим! Скоро все восстановят.

В большей мере меня возмутила чистая ложь вместо стремлений пробраться к пульту управления, да пусть и перебраться через ворота по лестнице, аттракционам, друг на друге, — но выбраться! И я размышлял о том, что можно придумать страшнее потухшего света: пожар увидят еще с момента всполоха искр и в скором времени потушат, а в рассказы о чудовищах мало кто поверит. К тому же, это вызовет еще больший страх, а ловкая речь офицера, хотя и породила слабую волну неодобрения, все же подвигла всех направиться по центральной аллее, тянувшейся от входа через весь парк. Посетители разместились семьями на каждой доступной скамье, словно бездомные во время ночлега.

Я уже хотел выбраться из своего укрытия, как вдруг офицер заговорил вновь:

— Крис! Тайлер! Рори… Где вы? Отзовитесь хоть кто-нибудь! Черт…

Загадочным образом, возможно от того, что мы оба направляли потуги разума на решение одной задачи, нам открылись одни и те же мысли. Мы осмотрели привыкшими глазами толпу и поняли странность: по меньшей мере, на треть территории парка не приходилось других полицейских.

— Тайлер пошел к лабиринту, — раздался вдруг прерывистый голос в рации.

— Боже, Генри, как я рад слышать тебя, засранец! Нужно, чтобы кто-то проверил генераторную — я должен остаться с людьми.

— Блин, а больше никого нет на примете?

— Да все как будто вымерли!

— Хреново… Я сейчас в лабиринте, за остальных не знаю.

— Какого черта ты там делаешь?

— Искал Тайлера и наткнулся на женщину у входа. Кажись, ее малой внутри, а прикинь, как страшно бродить там по темноте. Не мог же я отказать — ты б видел эти пустые глаза, только и делает, что бормочет от страха: «Ребенок, ребенок!»

Лишь пять человек в целом парке развлечений догадались бы: это капкан, умело усыпанный осенней листвой, и когтистая лапа вот-вот наступит в самый центр механизма. Клянусь, мне хотелось помочь ему, однако предупреждение звучало бы крайне подозрительно и стало бы скорее силками вопросов для меня, чем помощью для него. И все же нужно было дать человеку шанс на спасение… ах, поздно: связь оборвалась.

— Генри! Генри, ответь!.. Я убью тебя при встрече, засранец. — И как горько было слышать эти слова, зная, что им не суждено сбыться. — Ладно… Пара минут ничего не изменит.

После этих слов офицер направился, судя по всему, в генераторную, а я — вначале к стенду с картой парка, где потратил немало сил и времени, чтобы найти в полумраке нужный аттракцион. Со скоростью ветра я мелькал возле немых нависающих грудами металла каруселей, затем позади пустующих шатров предсказаний, рядов с тирами и кривыми зеркалами, в проходе между ними и железными листами ограды.

Вслед за криками и суетой в парке наступила ужасающая тишина. Вслушиваясь в шепот ветвей, скрипы и шорохи вокруг, я различил полосы света в траве за очередным поворотом — быть может, вид ночного освещения или же… Как только я прошел к источнику и присмотрелся, то обнаружил черный продолговатый фонарь. Не имея ни мысли о том, как он — и даже не один — здесь оказался, я схватил корпус и вдруг ощутил тылом ладони нечто холодное рядом на земле… Я вздрогнул и резко навел луч света на человека в траве: Господи, это ведь… золотой жетон полиции и… лужица темной крови вокруг головы, которая так походила на жуткий окровавленный нимб… Не в силах более видеть застывший ужас в молодых глазах, переступать десятки бездыханных тел впереди, я тотчас же выбрался из прохода и побежал прямым путем.

Наконец появились очертания автодрома, рядом с которым должен был находиться лабиринт. К несчастью, одновременно со мной к нему подступали четыре неясных силуэта. Будучи на расстоянии десятка-другого шагов, я присел за кабиной контроллера и, решив, что это монстры, мысленно готовил себя к неравной схватке, набираясь мужества.

— Может, не надо, ребята? — послышался нежный высокий от страха голос совсем еще юной девушки.

— Что, боишься при-и-израков, Нэнси-ссыкушка?

— Все призраки разбегутся от твоей рожи, Джош, — защитила ее другая девушка, однако, тоном, какой намекал на близость с этим молодым человеком. — Нэнс права: я не хочу, чтобы меня поймали копы и запороли личное дело.

— Плевал я на них, малышка! В правилах написано: если нам обламывают кайф, все аттракционы халявные.

— И где ты вычитал такие правила — я сомневаюсь, что ты вообще умеешь читать!

— Вот тут, — сказал Джош, поставив палец к виску. Затем указал на пах. — Пойдем внутрь, малышка, и я покажу тебе, что еще умею.

Несмотря на удар в плечо в ответ от девушки, та рассмеялась и посмотрела на него с характерной подросткам пеленой влюбленности. Нэнси же, единственная разумная душа, неизвестно каким несчастьем затесавшаяся в столь неподобающую компанию, продолжала настаивать на своем:

— Нам влетит от родителей, если нас поймают…

— Можешь стоять здесь и развлекаться тишиной. А мы пошли искать приключения на наши бесстрашные задницы!

Даже в полумраке было отчетливо видно, как зарделись в смущении уши и щеки Нэнси. Тем временем грубиян переступил тонкую цепь, преграждавшую вход на высоте полуметра.

— Черт, мужик, там же темно, — сказал второй юноша.

— Я вижу, болван!.. Я не такой тупой, чтобы соваться туда без ничего. — Спустя миг фонарь в руке Джоша вспыхнул перед вывеской «Сокровище Флинта» и кратким рассказом о пирате, который спрятал невыносимые богатства в сердце этого лабиринта. — Я рассчитываю хотя бы на пять баксов, а то совсем туфта будет…

— Стойте, вам туда нельзя! — крикнул вдруг я, лишившись последних сомнений в том, что они намереваются войти.

Однако я не представлял, что слова — как часто и бывает в их возрасте — возымеют обратный эффект: юноша направился внутрь с еще большим, особым рвением. Остальные, видимо, также сочли меня за охранника и стали в спешке переступать цепь. Разумеется, я пустился за ними и, несмотря на фонарь в руке, вскоре наткнулся на прозрачную, точно сам воздух, стеклянную перегородку в центре коридора. Не понимая случившегося, я ощупал ее и обнаружил, что далее проход мешкообразно расширялся и делился надвое. В отчаянии выбора я прислушался, но стены не пропускали ни звука, и я различил лишь трепетание собственного сердца. Подобные преграды, едва уловимые и случайные, значительно замедляли продвижение, добавляя лабиринту сложности. И хотя меня от подростков отделяло всего несколько секунд, у них было явное преимущество: вчетверо больше рук и возможностей памяти.

Трудно сосчитать, сколько раз мне попадались тупиковые места и приходилось возвращаться, стараясь составлять карту в памяти, а потому, когда я упирался вытянутой ладонью в стекло, защищая хотя бы лицо от удара, гневно стучал и проклинал создателя лабиринта. К тому же, коридоры были крайне извилистыми — порой я шел по широкой дуге, зигзагом или почти что спиралью. Мне приходилось не только освещать путь перед собой, но и часто оборачиваться, опасаясь преследования монстров. Тревога медленно, но упорно охватывала разум, что случалось с каждым, кто долгое время бродил извилистыми тропами лабиринтов. Узкое замкнутое пространство давило со всех сторон, порождая мысль повернуть вспять и бежать. Бежать, лишь бы увидеть звездное небо, вдохнуть полной грудью и широко расставить руки… В то же время надежда найти подростков живыми угасала, и я прикладывал немало усилий, чтобы идти дальше по этому нескончаемому пути, приближаясь (оставалось надеяться…) к центру.

Вдруг, на закате надежды, послышались приглушенные голоса за поворотом. Я погасил фонарь и, осторожно выглянув из-за угла, увидел короткий проход, который вел в просторное освещенное помещение с неким постаментом в центре. Именно вокруг него теснились со всех сторон подростки — о как я был рад насчитать четыре невредимые головы! Стало даже несколько спокойно, словно, если Минотавр не поджидал в сердце лабиринта, значило, что его нет и вовсе. Господи, пусть это будет один из тех редких случаев, когда ожидание опасности не оправдается… В другой раз я бы попался в ловушку, устремившись вперед, и, полагаю, получил бы жгучую отметину на лбу или переносице — тот, кто придумал перекрыть путь перед финалом, воистину жесточайший человек. Как и прочие, стеклянная преграда была удивительно прозрачной, но одна деталь все рушила: темный стекающий след внизу… Юноша развел руками, и свет фонаря на мгновение вычленил цвет пятна, хотя после всего не трудно было догадаться, какого оно происхождения, и кто находится под ним в полумраке.

— Это все, что ли? Мы проделали это ради сраного плюшевого медведя?

— Вполне логично, Джош, — они спонсируют праздник. Банальная реклама.

— Хрень полная!

— Да не ори ты, а то будешь жаловаться на приз копам.

Я приблизился к стеклу и застучал, предупреждая о том, что им нужно срочно уходить. Подскочив от звука, юноша направил свет мне в лицо, надолго ослепив и заставив закрыть глаза. В ответ он лишь посмеялся, чувствуя превосходство и полную безопасность, а после картинно изобразил, будто не слышит меня. Тогда я, точно зная обратное, высказал все, что думал о его недалеком уме, который губит не только себя, но и товарищей.

— А это еще кто? — с дрожью в голосе сказал второй юноша, указав в сторону истинного входа позади них.

Ох если бы тот инфантил не лишил меня зрения и, к тому же, не закрыл широкими мышцами спины весь обзор, быть может, я бы в корне изменил их судьбу! Однако я мог лишь приложить ухо к стеклу и различить лепет отдельных слогов, обрывки слов и звуки, похожие на жуткую пародию смеха.

— Ребята, да она же — в стельку!.. Ха-ха! Эй, тетя, ты заблудилась, что ли?

Как я ни старался до боли в руках и ногах колотить стекло, Джош приближался к низкой миниатюрной женщине. Друзья отговаривали его, но словами, которые он не считал нужным слушать. Вдруг я заметил, как в один момент изменились взгляды у каждого из троих подростков — еще не разумом, но телом они почувствовали отсчет: юноше осталось жить не более тридцати секунд.

— Алло, тетя, ты вообще меня слышишь? — Он встал напротив и покачал рукой перед ее лицом. — Ладно, выведем ее, а то проснется утром и обосрется от страха. Скажем, что поэтому и пришли сюда. — И затем осветил карманы джинсов, проводя ладонями по бедрам.

— Что ты делаешь? — сказала Нэнси.

— Ну не бесплатно же помогать… Дерьмо — ни цента!

Невероятным казалось то, что женщина застыла в подобии транса, но последующая тошнотворная картина и вовсе ужаснула всех. Она упала на колени и коснулась паха молодого человека, завороженно, с дикой улыбкой на лице глядя туда — страшно представить, что значил для монстра этот эротический жест и что могло случиться, не смахни юноша руку.

— Эй, отвали! Меня не возбуждают мамочки…

Лишь когда она резко поднялась, повторив действие уже жесткой хваткой, а другую руку положила на шею, Джош осознал серьезность момента. Сведенные с каменной плотностью пальцы не шевельнулись от диких, под стать загнанному животному движений — он не мог высвободиться: вверху это было невозможно, а капкан над пахом сулил еще и болезненность… И вдруг вокруг стали появляться черно-белые полосы, которые стягивались к ним, окутывали, точно рой насекомых. Не могу сказать, насколько это истинно, но мне подумалось, что само полотно реальности разошлось по шву в тот миг, являя проход в иной мир, — юноша растворился в этих помехах, словно помощник на сцене иллюзиониста. Фонарь с безобразным стуком упал на пол, указывая в сторону выхода.

Неизвестно, как подростки восприняли это событие, но тотчас же принялись бежать. Не лишенная храбрости, характера и влюбленности, девушка приблизилась к оскаленному существу вплотную, желая отомстить (до конца не осознавая еще, за что), и крепкая рука тотчас же сомкнулась на ее горле. Даже так она не перестала драться: ударяла кулаками в виски и челюсть, царапала кожу, попала коленом в промежность, — в то время как ее товарищ бесстыдно воспользовался случаем и проскользнул в проход позади. Удивляясь, почему монстр не использует вторую руку, я навел фонарь и увидел, что юноше не удалось спастись от цепкой хватки женщины. Я отвел свет, чтобы скрыть печальную сцену: и для себя, и для оставшейся вскоре одной Нэнси.

К счастью, она не последовала за товарищами, испытывая удачу, а встала напротив меня, бледнолицая, точно лист бумаги, и я опустил фонарь, чтобы нам обоим не слепило глаза. Наши лица накрыла дрожащая тень.

— Пожалуйста, помогите, — сказала она пересохшим горлом. Я не слышал ее через стекло, но точно прочитал это по губам и взгляду. Говорят, что в преддверии смерти жизнь проносится перед глазами, но, как выяснилось, не обязательно собственная и не лишь прошлое: вся судьба этой девушки, заканчивая естественными восемьюдесятью шестью годами, представились мне с ясностью воспоминаний. И стало невыносимо горько от мысли, что эта еще предстоящая ей жизнь вот-вот оборвется и канет в небытие.

В отчаянии я задумал бросить фонарь издалека, стучать корпусом по стеклу, словно камнем, пытаться сорвать его с креплений, толкать плечом и, если потребуется, бить кулаком, пока не взвою от боли… Я испробовал все, кроме последнего, и только потому, что посветил на женщину, проверяя, сколько нам осталось. Удивительным образом разум, оберегая себя, принял собирательный образ монстра и не создал ни малейшей мысли обратить внимание на ее внешность; более того, я осознал, что отводил взгляд всякий раз, когда случалась такая возможность, словно в отвращении, не имея желания лицезреть ни лицо, ни тело.

— Фелиция… — прошептал я, не в силах сказать и сделать что-либо другое. Как такое возможно… Ведь моя Фелиция уж точно не сумасшедшая, пусть утром и предалась безумию чувств. Но тут мне вспомнились слова мистера Рея об алкоголе, что показалось единственным разумным объяснением. — Фелиция, это я, Питер! Прошу, услышь меня!

Нэнси обернулась и вскрикнула: существо, обезобразившее дьявольским оскалом лицо Фелиции, неумолимо надвигалось на нас. В страхе девушка прижалась к стеклу с такой силой, что оно дрожало вместе с ней. В безысходности я наблюдал, как не выдерживают ее колени, сгибаясь, как она повалилась на пол, поджав ноги к животу, а голову к груди, полностью беззащитная, хрупкая, маленькая, словно свернувшаяся в кокон от всего мира. Мне подумалось, что, даже если ей и удастся спастись сегодня, этот момент навсегда останется жутким следом в ее жизни.

— Виктим жив, он в полном порядке, Фелиция!

С самого начала она двигалась медленно, словно в полудреме, и я знал, что где-то в глубине еще жива настоящая Фелиция. Упоминание имени нашего сына придало ей сил в неравной схватке, и монстр остановил ход.

— Ты хотела, чтобы я был искренним. Мне всегда думалось, что это разобьет тебе сердце, но впервые в жизни я наконец готов открыть все, что таит мое черная душа…

Слова — это единственное оружие, какое у меня было. Я должен был использовать его, должен был сказать правду.

— Мне давно стоило признаться… Я женился на тебе не по любви, а из жалкой, трусливой корысти. Я ничтожество, которое так и не смогло обустроиться в жизни, а твой отец… располагал средствами… Мне думалось, что в благодарность за это я смогу дарить тебе хоть малую часть заботы и внимания, но я ошибался: нельзя заставить себя полюбить кого-либо. И ты права: любовь можно скрывать, но отсутствие любви крайне прозрачно… Нам нужно разойтись, Фелиция! И я говорю это с радостью облегчения, понимая теперь, насколько ты была несчастлива со мной. Порой я злился на себя за это, изливал ненависть наружу, а со временем стало проще и вовсе отдалиться. Прости мне все твои годы страданий… Я множество лет отравлял тебе жизнь. Я… хуже монстров. Я более всего на свете желаю тебе найти мужчину, с которым ты почувствуешь себя истинно счастливой.

Я старался рассеивать взгляд, чтобы не стыдиться ее лица, пусть то ничего и не выражало. Вышло так, что стекло несколько отражало мои глаза, и в конце речи я не был уверен, кому именно говорю это: ей или себе.

— Прошу тебя, борись! Не ради меня, а ради нашего сына… ради Виктима!

Иной раз мучительных усилий стоит одно движение кистью, которой я сжимал до скрипа суставов фонарь. Ее неподвижные глаза блестели бриллиантами в косых лучах света. В то же время в них отражался безмерный ужас: Фелиция осознавала свое заточение и видела, а быть может, и чувствовала все содеянное этим существом. Мне показалось величайшей победой, когда она с трудом зашевелила дрожащими губами и сказала:

— … лю… блю… — И опустила веки, из-под которых по проторенным дорожкам хлынули потоки слез.

В следующий миг на меня снова устремился хищный взгляд, в котором ясно читалось: монстр расправится и со мной, после того как доберется до Нэнси. Это существо резко двинулось в нашу сторону, и я невольно отошел от стекла. Теперь я вижу нечто роковое в том, что в такой бессильный момент я не только задел что-то туфлей, но и рассеянно обернулся, осмотрев предмет. Им оказался пистолет погибшего полицейского, зажатый в тисках кобуры на поясе. Разве не было это знаком, даром и проклятием, орудием спасения и черной меткой, от какой уже не избавиться? Какое безумие — убийство! Я почувствовал укол лицемерия, вспоминая бедолагу, которого столкнул насмерть с крыши. Однако это ведь моя Фелиция, и она более чем кто-либо другой заслуживает счастья, а не гибели. Как бы там ни было, разум застрял на грани размышлений, а руки были вытянуты, сжимая пистолет на уровне ее головы.

Сердце билось в грудину, точно барабан в напряженной мелодии. Можно выстрелить в стекло, но что делать после, когда это создание с чудовищной силой понесется на девушку, а после и на меня? Даже если я чудом попаду в болезненную, но не смертельную точку и Фелиция не истечет кровью, удастся ли вытравить монстра из ее тела? Мужчина в свитере говорил обратное, и мне кажется, это была та немногая правда из его уст… Иного выхода нет, дорогая: эта юная душа или ты! Спасти хотя бы ее или позволить монстру одержать верх над всеми нами. Мне с горечью подумалось, что, несмотря на ненависть ко мне, ты бы никогда не сделала подобного.

Размышления заняли драгоценные секунды, за которые она подошла к Нэнси вплотную. Нас разделяла всего половина метра, и промахнуться было трудно даже человеку, никогда не державшему в руках оружие. Дуло дрожало над ее теменем… Господи, молю Тебя, сделай этот невозможный выбор моей рукой: пусть стекло исказит движение пули, но и никто более не погибнет. Аминь.

— Прости… меня, — сказал я, зная, что она не может слышать, и согнул палец на спусковом крючке.

30.09.199 X г., 08:11 PM

Парк аттракционов

Выстрел!

Люди на центральной площади встрепенулись и замерли, глядя в одну точку. Звук донесся со стороны палаток с предсказаниями. Приглушенный, но я различил в нем звон стекла. Взрослые поняли правильно, дети могли принять за взрыв хлопушки. Кошмар напал на полицейского? Вряд ли тот стал бы сразу стрелять. А если пришлось, почему единожды… И где другие офицеры? Мы с Роучем увидели троих, обойдя весь парк и осмотрев почти каждого в толпе на площади.

Стихло так же резко, как и раздалось, но паника набирала обороты по восходящей. Сначала в мыслях, потом в предположениях. Как зажженная спичка в сантиметре от лужи бензина. Одно дуновение ветра — и… Женщина с коляской рванулась к воротам, и все машинально побежали за ней. Несколько крепких мужчин вцепились в край откатных ворот, механизм которых клинил без электричества. Бесполезно, но, может, и к лучшему… Трудно сказать, где сейчас безопаснее: внутри или снаружи. Да и не важно: ничто уже не остановит испуганную толпу.

Я и Роуч остались на месте, с пистолетами на вытянутых руках высматривая кошмаров. Лучи фонарей повторяют зацикленный ход по аллеям парка. Никого не видно. Даже не так: никто к нам и не шел… Где они? Какой у них план и есть ли он вообще?

Сзади кто-то вскрикнул и раздался грохот, сравнимый с выстрелом танка.

Тех, кто стоял вплотную к воротам, наверное, оглушило. Даже я на расстоянии 50 метров вздрогнул и чуть не надавил на спусковой крючок. Какого черта? Кто-то из мужчин попытался пробить ворота чем-то тяжелым? Машина врезалась на полной скорости? Если бы… Я посветил в центр створки, испугав всех видом вмятин на листе металла — одиночных, разбросанных и… выпирающих внутрь. Толпа обезумела от страха: женщины бросали коляски, поднимая детей на руки, тех, кто был постарше, тянули за собой, как тряпичных кукол, толкали с боков, врезались, сбивая прицел… Черт, кошмары медленно добивались своего: свет, страх, а теперь паника и полный хаос.

Через 4 секунды снова загремело от ударов: створка ворот смялась, как бумажная, и сорвалась с креплений. Три силуэта в грязной больничной одежде стояли в проеме на 4-х конечностях. По оскаленным лицам и бессмысленным взглядам я понял, что среди них нет Мэда Кэптива. Точнее того кошмара, который был им… Роуч не стрелял, экономил патроны. Не зря носит звание капитана и метит в шефы: кошмары стали пробиваться через ограду по всему парку и очень скоро зашли с боков. Смерть 1–2 из них ничего не решила бы, а патроны нам еще пригодятся… Мы замыкали строй, контролируя ситуацию. Я услышал 2 выстрела справа, когда монстры подбирались к крайним семьям. Вдруг в одном из зданий впереди вспыхнул свет. Кажется, океанариум. Запасной генератор, который включается при снижении температуры воды? Слишком в нужный момент. Я не верю в совпадения, но других вариантов не было.

Мы забежали последними, прижимая двери вместе с другими мужчинами. Кто-то принес метлу, швабру и лом для блокировки — смешно, учитывая судьбу ворот. Но кошмары не ломились к нам, рыча и смеясь снаружи; белки глаз и зубы мелькали в окнах — хрупкое стекло. Как я и думал… Они не нападали, собираясь в полукруг позади, и двигались не в полную скорость. Направляли нас сюда. Все это напоминало загонную охоту…

Он здесь!

Я чувствовал это. Не думаю, что смешался с толпой, но где-то в здании… Иголка в стоге сена. Иголка, на которую можно наступить в любой момент. Ладно, пока придется играть по их правилам.

Первый этаж заполнен людьми: сколько? 100? 300? 500 человек? Больше. Это только те, кто помещался в холле, а первых вошедших протолкнули вглубь выставочного зала. Все смотрели на меня, зная в лицо даже без формы и пальто, но не задавали вопросов. Боялись ответов. Это может стать самым массовым убийством в истории страны… Не станет! Я обещаю впервые за месяц оправдать ожидания от моей должности. Роуч предложил всем пройти в дальний конец, где вокруг бассейна для представлений были посадочные места.

Океанариум функционирует на одном этаже. Я прошел за Роучем по вытянутому коридору, окруженному прозрачным стеклом со всех сторон. Стаи разноцветных рыб проплывали над нами: клоуны, хирурги, бабочки, луцианы, меченосцы и спинороги. Мы с Мариной часто ходили сюда; любовь к морю передалась и Алисии. Зоопарки — бред: проходы для людей шире клеток с животными. Аквариумы хотя бы достигали 4,5 метров в высоту и еще больше в ширину. Минимальное уважение… Дальше находился сам выставочный зал. Я высматривал Мэда Кэптива в толпе, параллельно отмечая, что изменилось за годы. Слева пираньи, мурены и акулы — обычные и с «носами-молотками», как говорила маленькая Алисия. К стеклам присасывались морские звезды, а осьминоги и каракатицы прятались за камнями. Отдельная застекленная комната с кораллами, медузами и морскими коньками, чтобы ощутить себя на дне океана. Китообразных не было, видимо, из-за сложности содержания.

Почему именно сюда? Чтобы собрать всех вместе и подключить минерал к генератору? Слишком сложно для кошмаров. Если вообще возможно… Собственный источник энергии? Тоже вряд ли. Если ничего до сих пор не произошло, значит, план еще не готов. Значит, это связано с самим океанариумом… Я случайно остановился перед прудом с карпами кои в центре зала. Да уж, удача этому месту сегодня не помешает[1].

— Его там нет, Алек, — сказал Роуч, вырывая меня из размышлений.

— Мозговой штурм! — крикнул я. — Как нас учили в академии.

— Не время — мы должны спешить наверх.

— Именно: нет времени обыскивать каждый угол на 2-х оставшихся этажах… Факты! Что ему нужно?

— Собрать как можно больше людей в одном месте.

— Сделано.

— Электричество.

— Что здесь есть?

— Генератор.

— Еще!

— Рыбы, Алек! Я не знаю, черт тебя побери…

Некоторые семьи стояли с детьми возле аквариумов. Те легко отвлекались, забыв, что 4 минуты назад убегали в панике. Конечно, это лучше, чем дрожать от страха у бассейна, но желательно всем держаться вместе. Маленькая девочка прижалась носом к стеклу, пока ее мать читала табличку с информацией — тоже попытка отвлечься.

— Мама, смотри, смотри, рыба светится!

— Это не свет, дорогая, а электрический ток. Как дома в розетке.

— Ух ты-ы! — протянула девочка. — Рыба-ток! Рыба-ток! — И ее слова повторялись эхом в мыслях.

Я резко обернулся. Электрические угри реагировали на удары по стеклу, вспыхивая короткими разрядами и прячась за камнями. Девочка стучала, отбегала и смеялась; женщина попросила ее так не делать. У меня закружилась голова от осознания… Черт! Вот что он задумал. Возле соседнего аквариума с акулами стояла Алисия — тоже слышала разговор и замерла от страха. Встрепенулась, когда Роуч громко выругался, и подбежала к нам. Я обнял ее сильнее обычного, сбил и без того неровное дыхание. Синяки на руках, растрепанные волосы, но главное, что цела.

— Папа!..

— Я уже понял. Идем!

Лестница слева от входа перекрыта лентой с надписью «только персонал». Была перекрыта — теперь разорвана и лежит на ступенях. Мы поднялись на этаж выше (по факту 3-й, учитывая высоту потолка) и посветили на табличку: 2-й этаж — кухня, склад, аквариумы (водолазы); 3-й этаж — технический зал, насосы. Свернули направо, к двери склада, за которым должны были быть верхушки аквариумов. Я схватил ручку и посмотрел на каждого: пара секунд, чтобы морально подготовиться.

Алисия вдруг сказала в тишине:

— Папа, дядя Роуч, я всегда мечтала побыть с вами на серьезном деле. — Мы вошли.

В помещении темно, только красная лампа мигает сбоку, предупреждая о неисправности сети. Мы прислушались, перед тем как включить фонари. Опасно, но риск того стоил. Ждать, ждать… Хватит: тишина. Я резко провел пучком света от стены до стены. Никого. Все вокруг хаотично заставлено аквариумами — большинство наполнены водой. Запасные? На чистке? Да, чувствовался резкий запах моющего… Шаги справа! Я повернулся, посветив на человека, и он сделал то же самое. Успел ослепить, прежде чем я закрыл лицо рукой. Черт, ему хватит и одного удара, а я даже не вижу откуда… Роуч выставил пистолет с взведенным курком. Выстрелил бы на нервах, если бы тот сделал шаг. Я тоже. Но вместо этого мы услышали молодой голос:

— Кто вы такие? Океанариум закрыт — вы что, не заметили поломку света?

Фирменный значок на куртке. Смотритель? Навскидку лет 30. Обычно на такие должности берут пожилых, потому что платят немного. Впрочем, не исключено… Он обратился только ко мне, не видя остальных.

— Нам нужно к аквариумам. Быстро! — сказал Роуч.

— Я не позволю украсть наших рыб! У… меня есть оружие…

— Парень, перед тобой капитан и детектив полиции. В здании прячется опасный преступник, и мы должны его нейтрализовать.

— Ох, ну и ну… Круто, а то я думал, что вы грабители.

— Вы видели здесь кого-нибудь еще? — сказала Алисия.

Он опустил фонарь и подошел ближе, пристально глядя на нее. Наверное, непривычно: молодая девушка без формы, в обтягивающей одежде и наравне с нами. Я увидел эрекцию, проступающую через брюки. Мерзость. Ладно, я еще не смирился с тем, что она стала женственнее… Странный запах от него: разделывал свежую рыбу для кормежки? Есть что-то еще, не могу понять.

— Тут никого, кроме меня, нет — даю слово смотрителя океанариума! Услышал шум внизу и решил проверить, а тут вы.

Я терял терпение, грубо сказал:

— Просто проведи нас к электрическим угрям.

— Без проблем.

Мы побежали за ним: Роуч, Алисия и я. Наставленные аквариумы образовывали узкие проходы, приходилось двигаться по одному. Смотритель вел нас по прямой, потом свернул налево на развилке, и луч фонаря уперся тупик через 3 секунды. Аквариум стоял поперек прохода, отрезая путь.

— Проклятие! — крикнул Роуч, протиснулся вперед и навалился плечом на аквариум. Наполнен водой: весит под 1200 кг, учитывая объём 800-1000 литров. Не сдвинуть.

Я провел пальцами по стеклу: сколы, шероховатости. Разлитая вода и следы царапин на полу — их двигали вместе с деревянными поддонами. Причем недавно… Нормальный человек начнет с угла и будет ставить друг к другу или с широкими промежутками. Хаос — признак безумия. Мэд Кэптив был здесь, и все происходит, чтобы задержать нас. Но теперь он явно умнее, чем раньше, потому что лабиринт — это упорядоченный хаос. Сложнее всего.

— И-извините, я тут первую неделю работаю… Иногда сам еще путаюсь.

— Быстрее самому…

Роуч рванулся обратно к развилке, став ведущим, Алисия пошла за ним; я толкнул смотрителя вперед, чтобы быть последним. Правая часть развилки — мы петляли по проходу, Роуч ориентировался на интуицию, не слушая подсказки парня… Меня нервировал какой-то звук среди наших шагов и дыхания. Стал отчетливее, когда Роуч вывел нас к двери, которая открывалась и закрывалась на сквозняке. Что-то подложено в дверной проем, звук совпадает по времени. Мягкий, шаркающий стук. Предмет менее плотный, чем дерево, но тверже тряпки… Смотритель сказал, что это его комната, через которую нет прохода, и мы двинулись дальше.

Все, кроме меня.

Мозг замечает странности, когда постоянно работаешь с ними. Навязчивая мысль проверить. Не интуиция, а опыт: неосознанный анализ сотен ситуаций. Я пробежал 10 шагов для видимости и незаметно повернул назад. Если Мэд Кэптив там, лучше им быть подальше от нас… Я подходил все ближе, освещая низ дверного проема, пока не увидел… пальцы! Толкнул дверь — тело мужчины в луже крови, открытая рана между лбом и виском, видимо, полз к выходу… Кто это? Смотритель говорил, что он здесь один.

Вспомнил, что за запах был от того парня! Я чувствовал его от алкоголика со стажем в 20 лет. Смесь сладости, сырого мяса и капусты с гнилью… Врачи потом объяснили: печеночная… кома! Он — кошмар! Нужно бежать к…

— Рано! — услышал я одновременно с резкой болью в затылке.

Удар оттолкнул меня в сторону, дезориентировал. Я зажмурился от боли, прижал руку к пульсирующему месту. Очнулся уже на полу, лежа с упором на руку: наверное, потерял сознание на 2–3 секунды. И вырвал… Зрение нечеткое, движение шеей далось с трудом, но я различил силуэт за аквариумом напротив. Другое тело, но те же глаза. Вода и стекло преломляют улыбку, делая ее аномально широкой.

Я повернулся на приглушенный голос.

— Папа! — кричала Алисия, будто со дна колодца; слово повторялось эхом в голове. Впереди нее Роуч, бежит ко мне.

— Не на… — Я пытался предупредить их, но даже язык был тяжелым.

Сила кошмаров ограничена: они не могут разорвать цепи наручников и вырваться из захвата. Но прямой удар нечеловеческой силы. Мэд Кэптив занес руку, ударив в центр грани — стекло выдержало, но аквариум сдвинулся на край поддона и стал быстро наклоняться под тяжестью воды. Прямо на меня… Именно в такие моменты люди начинают молиться? Я тоже, уговаривая каждую мышцу двигаться. Полз, как тот второй смотритель — в ожидании исхода получше. И молитвы были услышаны; но не Богом, а человеком: Роуч проскользил по мокрому полу на плече пальто и вытолкнул меня, оказавшись на моем месте.

Я перекатился через собственную блевоту, сдерживая повторную. Вода хлынула на пол через полсекунды, уменьшая вес аквариума, но Роуч не двигался. Пожалуйста, нет… Стекло задрожало, сдвинулось на сантиметр. Жив же, черт, жив! Успел поджать и выставить ноги — это было единственным выходом. На лбу сочится кровь от удара об угол, стекает к виску. Шрам останется напоминанием — если будет, кому это вспоминать… Роуч раскачал аквариум пружинистыми движениями и рывком толкнул его на место. Кажется, в спортзале его рекорд был 3 жима по 680 кг — пригодилось.

Я видел, как Мэд Кэптив убегает по открытому проходу у стены, и просил у тела все силы, даже будущие. Отдых и все остальное — потом!

Не помню, как оказался на ногах. И не хочу: больно и долго… Главное, что побежал в проход вместе с остальными, не тратя времени на слова, и мы вышли к 3-м дверям: центр, лево и право. Мэд Кэптив мелькнул в проеме первой, за которой вспыхнул свет.

— В обход! — крикнул я Роучу и Алисии. Все равно заходить с одной стороны бессмысленно, а еще я надеялся, что они не найдут другой вход.

Это моя битва.

Если склад повторял холл, этот зал находился над первым этажом. Верхние части аквариумов переходили в шероховатые каменные борта. Удобный спуск для водолазов: высота 1 метр и вдвое больше до поверхности воды. Вверху конвейерные ленты для подачи еды в нужное время, тянутся слева и справа над двумя рядами аквариумов… Мэд Кэптив стоял в центре помещения, будто между кратерами вулканов. Я медленно подходил к нему, думая, как можно использовать это место. Глаза в глаза. Как ковбои на дуэли. Почему не стоит над электрическими угрями? Был бы идеальный шантаж. Он слишком самоуверен… И кстати, где минерал? Нет. Важно не где, а почему? Хочет сначала убить меня? С чего бы делать это честно?

Я чувствовал страх, сковывающий движения. Это не тот Мэд Кэптив, с которым я дрался в мире кошмаров. Не истощенное тело, не низкий рост, не больной мозг… Я не боялся на заданиях, всегда зная, что делать мне и что сделают противники. Сейчас у меня не было ни плана, ни веры в себя; а еще дико кружится голова и реакция явно хуже обычного.

И на кону не жизни нескольких заложников, а детей всего города.

— Ты меня понимаешь? — сказал я, пытаясь тянуть время.

— Да. Прошлое тело не давало всех возможностей. Эта голова намного лучше.

— Как насчет сделки… Вы можете есть человеческую еду, жить среди нас как люди.

Ложь: я никогда не прощу им увиденное. Я отомщу за детей всех времен и национальностей…

— А ты, детектив, согласишься стать червем, и питаться землей, чтобы не убивать животных? Ваши тела такие хрупкие, а жизни короткие. Вы вспышки в кусках космической пыли. Слабые, жалкие… Но вас много. Большой мозг, но нет понимания, что вы единый организм. Я знаю все, что знает это тело. Вы уникальны. Единственный вид, который воюет сам с собой. И ничему не учится.

— А вы просто жалкие инопланетные паразиты!

Я пытался разозлить его: и человек, и монстр теряет трезвость от эмоций.

— Да, — сказал он спокойно. — В этом мы с вами похожи и в этом вы превосходите нас. Мы убиваем ради выживания, а вы — ради власти. Вы захватите и уничтожите все, когда сможете выйти из вашей крохотной галактики. А в конце всего — и самих себя.

— Сначала мы избавимся от вас…

Пистолет направлен вперед. Блеф, чтобы он начал действовать. Но все же я задумался: может, выстрелить? Попаду в движущуюся цель? С вероятностью 50 %. Все или ничего. Нет, не хочу тратить единственный патрон… Мэд Кэптив бежит зигзагом, расстояние 15 шагов… 10… 5… Проблема № 2: убить его так, чтобы мужчина выжил. У него тоже есть дети, семья, друзья. Можно ли отделить кошмара от человека? Я сделаю все возможное, но не могу рисковать: его жизнь или сотни…

3 шага… Перехватить пистолет за ствол, ударить рукоятью по ушному проходу. В центр равновесия. Мэд Кэптив отскочил, попятился, шатаясь — хоть немного уравнял шансы. Я рванулся к нему, пока он был в замешательстве. Выждал удар и провел удушающий захват: подсечка, повалить на пол, завести руки за спину и сцепить одной своей в локтях, а другой крепко обхватить шею. Есть! Размашистые движения заблокированы, а с человеческой силой я справлюсь. Я напряг все мышцы предплечья, пережимая сонные артерии. Долго не выдержит, потеряет сознание… Понимая беспомощность, он прогнул спину и вывернул суставы плечей, ослабив захват. Сбросил меня, оттолкнувшись от пола, и после пары прыжков в животной форме снова встал вертикально.

Теперь уже я сокращаю дистанцию, целюсь ботинком в коленную чашечку: это замедлит его и на 4-х конечностях, и на 2-х. Мимо… Мэд Кэптив перенес вес на спасенную ногу, повернул корпус и… контратаковал: зеркально повторил прием. Запомнил болевые точки и слабые зоны. Я неловко отскочил от неожиданности, сбил дыхание и равновесие.

Он бросился на меня — удар слева! Я уклонился, но было близко; он стал быстрее.

К черту…

Я вскинул пистолет, начал давить на спусковой крючок. Что-то держит в правой руке, небрежно бросает к аквариумам. Не минерал, судя по размерам. Может, и осколок. Нельзя рисковать: неизвестно, какой будет диаметр телепорта… Я прыгнул по диагонали, стараясь сбить направление предмета. Черт, зажигалка или вроде того. Взгляд вниз — он уже передо мной, заносит руку для удара с силой кошмара… Все, что я мог, это бросить пистолет и выставить ладони перед его кулаком. Только это и спасло мне жизнь: руки сработали как пружина, смягчив удар, но ощутимо вдавились в напряженный пресс. Толчок отбросил меня на 5 метров по прямой. Когда я коснулся пятками пола, по инерции завалился назад… Снова кувырки, еще и после удара в живот — желудок сжался в комок. Хорошо, хоть сгруппировался и не приложился лицом и затылком.

Я начал подниматься. Как мог, учитывая головокружение, тошноту и боль. Что-то толкнуло меня в ребра, и я перевернулся на спину. Ботинок Мэда Кэптива давил на грудь, смещаясь вверх: неприятное ощущение над горлом, трудно дышать. О том, чтобы встать, уже не было и речи — пока что не дать ему перенести вес тела. Я схватил лодыжку, тянул вверх: лучше, но вечно держать не получится. Что делать? Если попробую достать ногами, удар сместит вес на горло. Я видел злорадствующий взгляд и ухмылку прямо над собой… Мысль, что умру здесь и сейчас. Так просто? Столько всего пережил и… смерть от удушья ботинком. Всегда не верилось в конец, будто я главный герой этой жизни. Неуязвимый… Плевать на себя! Что будет с Алисией? И городом.

— Отойди от него, ублюдок! — крикнул Роуч, ударив кошмара в челюсть сильным боксерским кроссом. И пользуясь неожиданностью, обхватил его в поясе и опрокинул на пол.

Резкий свистящий вдох при первой возможности. Закололо в боку…

Кулак Роуча поднимался и опускался, как механический молот. Брызги крови летели из разбитых губ. Мэд Кэптив выскользнул и отполз на 4-х конечностях, облизывая трещины и морщась от боли. Все больше человеческого в нем: раньше ему это нравилось…

Роуч схватил меня за руку и воротник свитера, приподнял.

— Думаешь, я позволю выиграть спор? — прокричал мне в лицо. О чем он гово…

Вспомнил: мы сидели у стены после тяжелого дня, когда оба могли погибнуть. Роуч курил 3-ю сигарету подряд, спросил вдруг, кто из нас умрет первым? Я не ответил, но подумал, что я, — ему уже намечалось повышение. Тогда он предложил, чтобы погибший оплатил выжившему ужин в самом элитном ресторане. Зачем? Не знаю: одному будут уже не нужны деньги, а другой не съест ни куска… Странно, но именно это и заставляло выживать и спасать друг друга.

Потому что никто не хотел заставлять другого сидеть за столом в одиночестве.

Роуч пошел на сближение. Грубые частые удары: левый джеб, правый, хук слева, апперкот. Последний попал в подбородок. Ставить руки в защиту, как в боксе, нельзя, поэтому он прерывал серии и отбегал…

Почему я решил, что это только моя битва? Я взвалил на себя ответственность за поимку похитителя детей, будто был один на один с ним. Если подумать, я никогда не жаловал ни напарников, ни подчиненных…

Руки Мэда Кэптива рассекают воздух в сантиметрах от лица Роуча. Он справлялся, но одна ошибка будет стоить всего. Я очнулся от мыслей, сделал рывок в их сторону… и замер. Кошмар упал на колени и завалился на спину. За ним стояла Алисия, она зашла сзади, толкнула его в подколенную ямку и рывком опустила вниз. Стиль похож на мой: слабые места, аккуратные удары, подвижность. Идеальное дополнение…

Я бы не дошел до этого момента один. Мне всегда помогали: Роуч, миссис Веритас, Бенедикт Савва, Армани, Питер Фирдан. Алисия…

Мэд Кэптив переключился на нее. Я не переживал, потому что не сомневался: она пригибалась, грациозно проходя под линией удара. Коса двигалась следом; убрала ее под пайту — молодец! Схватила руку, потянула его на себя и повалила через подсечку. Не зря получила оранжевый пояс по дзюдо…

Да, кошмары сплоченнее людей. Наверное, могут передавать мысли, коллективно решают, что лучше для всех, и не убивают друг друга. Как единый организм. Что-то вроде стаи, улья, косяка. Это логично: они одинаковые, и суть их существования в выживании…

Кошмар схватил ее за ногу, перейдя на 4 конечности. Алисия потеряла равновесие, упала; и он наполз сверху. Роуч спешит, но слишком далеко. Кулак почти перед ее лицом. Увернется? Испугалась, медлит. Ничего, Лисси: я всегда рядом. Наваливаюсь на него, сбивая траекторию — через мой труп, ублюдок!..

Облако пыли от глухого удара о пол. Роуч сбрасывает Мэда Кэптива пинком в печень, а я поднимаю Алисию и тяну назад…

Каждый человек уникален. Разные мысли, цели и взгляды на жизнь. Войны, насилие, разногласия как побочный эффект этого. Но что по-настоящему удивительно и ценно — несмотря на все это, быть едиными…

Мы страховали друг друга, действуя слаженно. Роуч целится в скулу, но рано занес руку — Мэд Кэптив блокировал удар. Я делаю захват сзади; другой вид, вырваться сложнее. Он поднимает меня, чтобы перекинуть и сбросить. Алисия в стойке на одной ноге, правая прямая бьет в пах. Мы падаем, и он вырывается, поворачивается для атаки… Выстрел оглушает всех — Роуч попал ему в кисть, раздробил суставы пальцев. Капли крови стекали по моей щеке. Если бы миллиметром правее… Ладно, без риска сегодня никуда.

Я резко толкаю его ногой, поднимаюсь. Падение на больную руку: кошмар шипит от боли и ярости, капилляры в глазу лопнули, заливая белки кровью. Понимает, что проигрывает, каким бы сильным ни был…

И у меня есть те, с кем протянешь, даже когда кажется, что проиграл. Те, кто стоят рядом не ради выживания, а потому что любят меня. Не стая, не улей, не косяк. Связь прочнее. У нас это называется…

Финальный рывок. Все случилось так быстро, будто я сделал это все сам. Каждый из нас был по отдельности, но мы двигались вместе — знали, кто, куда и в какой очередности должен бить. Как единый организм.

… семья.

Роуч — левое подреберье, селезенка. Мэд Кэптив согнулся, собирается ответить.

Я — солнечное сплетение.

Алисия — колено. Он падает на другое, стискивая зубы.

Роуч — ботинком в лицо. Нос сломан, 1 зуб вылетел, покатился по полу.

Я — удар по ушам с двух сторон. Несмотря на это, он потянулся в карман.

Алисия — хватает кисть, выворачивает запястье. Молодец: увидела!.. Не ожидала побега — отчаянного рывка в щель между нами; мы все пропустили его. Неловкие прыжки с хромотой на больное колено, обернулся на расстоянии.

Взгляд раненого животного. Лицо в крови: льется из ноздрей, разбитых губ и пустой десны, стекает по подбородку. Он поднимается и скалится, нарочно показывая хронометр в руке. Черт, только не мир кошмаров! Неизвестно, где и когда появится. И все будет впустую. Мы с Роучем достали пистолеты, прицелились в голову.

— Ты не выстрелишь, — сказал он гнусаво и шипиляво. — Это тело важно для тебя.

— Уверен?

— Тогда давай!

Он прав: не выстрелю. В этом нет необходимости. Я давно заметил черную фигуру, которая пряталась за бортами аквариумов. Карие глаза, брюнет, умеренно смуглый тон кожи. Как у Армани. Итальянец? Не вмешивался, наблюдал — вряд ли монстр. Он приближается быстро, но мягко: с пятки плавно переходит на носок. Указательный палец направлен на нас, потом рука согнулась под 90 градусов в локте, ладонь сжата в кулак, и последнее — прямой палец по середине губ. Язык жестов спецназа: «вы», «замрите», «тихо». Без оружия, бронежилета и команды. Судя по виду, понимает опасность хронометра. Значит, член Общества.

Надеюсь, Роуч и Алисия тоже не переводили взгляд, иначе Мэд Кэптив поймет. Я смотрел в его безумные глаза. Хотелось ухмыльнуться, но нельзя — рано, еще немного… Я дернулся вперед, дополнительно отвлекая внимание в момент движения итальянца. Тот ударил по руке, выбивая хронометр со словами:

— Это не твое! — И опрокинул кошмара через подсечку, завел руку за спину.

Я подбегаю к ним, заламываю вторую руку, упираюсь коленом в лопатку, как и итальянец. Роуч контролирует ноги и поясницу, чтобы не выгнулся, неловко пытается снять с пояса наручники. Алисия поняла без слов — срывает их, подносит к вырывающимся запястьям. Щелчок. Теперь можно было слезть с него и немного отдышаться на полу. Когда Мэд Кэптив зашевелился, пытаясь встать на колени, итальянец достал электрошокер. Удар током дал нам минуту тишины и спокойствия.

Мы поставили его на ноги и повели на выход. Глаза закрыты, затих. Рядом трое мужчин, движения ограничены, а он поднял голову и довольно принюхивается. Не смирение — странная улыбка росла с каждым шагом. Что-то не так… Кошмары могут прорваться в здание и забрать детей в любой момент. Так почему не пытаются? Я задумался: где же все-таки минерал?

Смех. Низкий грудной звук, будто он прочел мои мысли. Согнулся, трясет плечами и не может вдохнуть в судорожном припадке. Итальянец держал электрошокер наготове. Роуч толкнул его вперед, крикнул:

— Что смешного, ублюдок?

— Время кормежки, — сказал Мэд Кэптив, истошно смеясь уже с открытым ртом.

— Замолкни! Ты не заберешь больше ни одного ребенка.

Я остановился, глядя на часы: 5:59 PM.Стоял, пока на табло не стало ровно 6 вечера. Ничего не происходило еще 8 секунд — разница со временем океанариума… И вдруг вверху загудел механизм конвейера, открылись люки в стенах, пустые ленты поехали с обеих сторон. Пока что пустые. Я чувствовал запах свежей рыбы, водорослей и планктона. Вздрогнул: так пахло от него при встрече. Пазл сложился. Черт… Минерал — там!

Как это остановить? Если и можно, то из комнаты смотрителя или даже на 3-м этаже. Долго. И не факт, что получится… Ненавижу автоматику: машины не заменят людей, а когда-нибудь и убьют. Но не здесь и не сегодня… Корм выносился порциями через равные промежутки ленты. Наверное, сбросится одновременно, когда пройдет до конца помещения и встанет над нужными аквариумами. Где находятся угри? Ни табличек, ни надписей… Я подбежал к ближайшему борту, посмотрел вниз: бесполезно. Бросил пистолет — ничего, просто рябь. Видимо, рыбы всплывают только на еду.

Взгляд на Роуча — он все понял. У нас было не больше 60 секунд.

— Попро-буй. У-га-дай! — верещал Мэд Кэптив. — Попро-буй у-га-дай! Попробуй-попро-о-обуй! Угадайугадайугадайугадай. Ха-ха-а-а-а…

Нужно разделиться. Схема: итальянец и Алисия стоят на месте, берут по половине лент слева и справа, я и Роуч сдвигаемся ближе к центру — на нас остальные. Шанс мизерный, но это все, что мы могли… Я старался контролировать все стороны; мышцы шеи напряглись от нескольких движений в секунду. Может, увижу раньше других…

Крик сзади! Только не сейчас…

Мэд Кэптив провернул руки наперед и продел их через голову Алисии. Итальянец схватил электрошокер, но не решился ударить. А нужно было: ток — мелочь в сравнении с цепью наручников, которая врезалась ей в шею… Он тянул Алисию назад, прикрываясь от пистолета Роуча, и уперся в борт аквариума. Дальше не идет — нет смысла, если через 20–30 секунд мы все окажемся в мире кошмаров.

— Стой! Сверну шею! — сказал он, когда итальянец попытался зайти сбоку. Может манипулировать и убить Алисию в любом случае. Черт…

Я старался не отвлекаться, искал минерал. Сложно, но иначе нас всех ждет кое-что хуже смерти… Нужно думать! Что я знаю? Угри расположены рядом с акулами. Акулы крупнее всех и должны питаться соответствующе. Значит перед минералом будет несколько крупных порций рыбы… Есть: что-то зеленое блестит в куче потрохов! Я думаю… надеюсь, это он. Первые куски сухого планктона и червей на ленте почти достигли конца… 15–20 секунд.

Стрелять опасно: могу столкнуть в аквариум, или расколется! Лучше поймать.

Но Алисия…

— Папа, скорее! — кричит она, имея в виду минерал. Уже вырывается из захвата, а кошмар стоит, согнувшись вдвое сзади нее.

Ударила его в пах? Какая разница: еще немного — и свободна! Спасем всех вместе. Как отец и дочь… Черт, Мэд Кэптив толкает ее от боли и злости. Сила обычная, но Алисия переворачивается через борт, хватая пальцами скользкий край. Она отлично плавает. Вопрос в том, что внизу? Если вспомнить 1-й этаж, наверное, аквариум с головоногими моллюсками. Осьминог запросто может задушить человека под водой. Особенно голодный… Роуч стреляет — кажется, в плечо! Итальянец вытащит, если кошмар не помешает…

Ей нужна помощь! Я сбавил ход: 10 секунд. Может, вернуться? Умрем все, если не…

Я обернулся на секунду, но потратил 3, чтобы понять и моргнуть. Какого… Пятый стоял над аквариумом и держал Алисию за руку. Первая мысль: мозг пытается убедить меня в том, что она в безопасности. Как он может быть здесь? Лицо красное, вены вздуты шее. Он напрягал здоровую руку от бицепса до мышц спины, а загипсованной упирался в край борта. Мычит от боли, рискует упасть вместе с ней… Хорошо, я доверяю тебе жизнь моей дочери.

5 секунд… Я перед аквариумом с угрями, становлюсь на борт. Конвейер останавливается. 3 секунды. Расстояние до линии падения большое, не достать рукой. Придется прыгать… 1 секунда. Люк ленты открылся. Минерал, вымазанный кишками, падает вниз, и я отталкиваюсь от борта. Будет, что будет… Черт, не рассчитал время: минерал надо мной, еще высоко, я падаю быстрее. Если зацеплю только край, могу не перекинуть через борт, но и могу упасть в воду раньше времени. Не упустить момент… Помню игру в баскетбол на поле приюта, мне 15. Я отчаянно толкаю мяч наугад. Не помню, попал или…

Сейчас! Чувствую ровные грани кристалла, сокращение мышц, слышу звонкий стук о плитку за бортом. Я посмотрел вверх перед погружением: падал только я. Ситуация все равно не в мою пользу, но я улыбаюсь.

Получилось…

Мы всех спасли…

Холодная вода затекает под свитер, брюки, в туфли, пропитывает нижнее белье. Я ощущаю тело от пальцев ступней до кончика носа. Эйфория: победа и прохлада. Не время для ощущений — время действовать! Руки загребают толщу воды, мутной от рыбьих потрохов. Главное вынырнуть, вдохнуть… Разряд прошел стрелой по каждому нерву. Я не мог пошевелиться 2–3 секунды, икроножные мышцы свело судорогой. Это только начало: 8-10 уродливых плоских морд проплывали вокруг меня, их бархатные плавники развевались на брюхе… Воздух заканчивался. Придется плыть — все или ничего! Я выдержал один удар, даже слабее прошлого (наверное, молодняк), на втором мощная вспышка подсветила воду, как молния в небе. Сердце…

… остановилось?

Я инстинктивно вдохнул, и легкие наполнились водой. Паника сменилась резкой расслабленностью. Глаза уже не режет, рефлексы притупляются. Я медленно погружаюсь на дно аквариума. Угри плавают вверху, хватая куски еды. Я не рыба и не шевелюсь, значит не опасен. Вокруг зеленые и бурые водоросли, подводные скалы. Ладони чувствуют ледяной гладкий ил.

Спокойствие. Разница между живым и мертвым. Порядок — мертвое, а живое — хаос. Я в порядке. То, чего не ощущал давно. Не дни, не месяцы. Последний раз был за 2 дня до смерти Марины. Мы смотрели семейный мультфильм о… О чем? О драконах. Я помнил каждую минуту — последнее всегда запоминается четче. Счастье в мелочах: сидеть, обнимая свою семью, и смеяться со смеха Лисси. Я дома…

Нет, где я?

Глухой стук, вдвойне отдаленный голос за стеклом. Я могу еще открыть глаза, повернуться. Вижу Роуча по ту сторону: хаос — на лице, в словах и движениях. Прекрати, друг, мы всех спасли, можно успокоиться. Алисия в порядке? Да, стоит рядом. Прошу, присмотри за ней. Или не нужно: она позаботится о себе сама. Еще у нее есть дорогой человек, который поможет ей в этом, если будет нужно. Я убедился, поэтому спокоен… Роуч направляет пистолет в мою сторону, стреляет 3 раза. Дальше щелчок пустого патронника.

Меня уносит течением. Толща воды давит, расширяет бреши в стекле. Миг — и я на полу. Угри тоже, неловко кувыркаются в мелких лужах. Роуч спешит ко мне, раскидывая их ботинком. Падает на колени, касается шеи и начинает непрямой массаж сердца. Как нас учили в академии… Давил во всю силу — вода вытекала из легких, но сердце не билось. Если от тока, запустить сложнее. С чего я это взял? Не знаю… Я приоткрыл глаза, но он смотрел только на ладони, отсчитывая ровно 30 раз. Лицо Алисии возникло передо мной, не заметила, что я смотрю на нее (наверное, глаза уже были пустыми), делает 2 вдоха. И снова толчки…

Я дома, в кругу семьи: Роуч, Алисия и… Марина, конечно же. Всегда со мной. Я иду к тебе, любимая.

[1] В Японии считается, что карпы кои символизируют удачу, стойкость и долголетие. — Прим. авт.

Всю руку себе исщипал, аж не верится в счастливый финал, то бишь и с огоньком, и почти никто не умер, дайте уже премию этому режиссеру! Детектив пощекотал нам нервишки в духе курсов по драматизму, но так даже счастливее, когда сердце все-таки вышло из двухминутного отпуска — и всех спас, и на тот свет прокатился, это тянет на целых две медали. И мне совсем не стыдно было просидеть весь сыр-бор на пятой точке, я не бросил бы Олю одну, когда вокруг такое творится, в горести и в радости, и все такое. Тем более снаружи гремели вертолеты, и с них на манер киношного спецназа спускались здоровяки в бронежилетах, вломились к нам на помощь, а потом повязали и забрали всех монстров — небось, в какую-нибудь секретную лабораторию на опыты, хоть какой-то прок от них будет. Один деловой огурец в костюмчике, который ни одного ногтя не замарал в этой заварушке, собрал нашу команду в кучу и предложил прожечь жизнь на благо мира, даже визитки раздал на всякий случай. А еще нас заставили подписать бумагу о неразбалтывании, будто кто-то поверит в бабаек из-под кроватей, но мне подписи не жалко — понятное дело, я растрындел все Оле в тот же вечер, и мы до утра шушукались под одеялом про мой сюжет последних дней.

ДеВи очнулся в полнейшем порядке, но Жадный Слон все равно отдал его в больницу — ух ты, горсть заботы, какая щедрость с его стороны! Я считаю, правильно, почитает книжки на мягкой койке, отдохнет, наберется сил, а там и в школу можно для профилактики тупости. Хотя после всех событий власти объявили внеочередную неделю каникул, пока все полностью не устаканится, счастья мелким полные штаны. Через денек я навестил ДеВи в палате, но тот дрых самым наглым образом, выбрал же время, а будить его не стал — я жестокий, но не садист, фрукты, конфеты и моя поделка из пасты никуда не денутся. Ох представляю лапшу на уши Тонконожке о том, как он всех монстров раскидал, а та же до жути распереживалась за возлюбленного, но ничего, это полезно в краткосрочной перспективе отношений.

Мудрый Филин все-таки оставил мне прощальный подарок — я думал, про университет то было для красного словца, мол, учись, сынок, и стань человеком, но в конце недели Оля принесла мне письмо. Начало уже радовало, того препода-женоненавистника уволили за взятки, а то и чего похуже, мне же наплели кучу извинений и предложили восстановиться — не знаю, не знаю, я еще подумаю! Что-то я подозреваю, не по милости душевной столько теплых слов напечатано, и за каждое отстегнуто по пачке денег. Ох, Бенедикт Савва, золотой души вы человек, обещаю когда-нибудь в своем ресторане придумать кофе в вашу честь, какой-нибудь четвертной эспрессо, для особых любителей, самоубийц и с похмелья.

Правда, полгода или даже больше я буду получать крошки стипендии, а вот Оля — горбатиться за двоих; придется сократить пиццу с трех до двух раз в неделю, какой ужас! И в этом плане повезло, что она не беременна, а то учеба днем и работа ночью без сна и выходных убила бы меня через месяц-другой. Хотя я уже настроился на памперсы и пеленки, честно говоря, — после ДеВи есть надежда, что у нас с Олей получится вылепить что-то удобоваримое. Вот наладится жизнь, разбогатеем, купим домишко на берегу Флоренции, и тогда можно задуматься, а для начала познакомиться с семьями друг дружки, закончить университет и стать шеф-поваром, не меньше!

Я прыгал от счастья, когда Джованни позвонил мне и предложил пригласить наших дам поужинать в небольшом ресторанчике с видом на огнистый город, эдакое двойное свидание — конечно я за, спрашивает еще! После щедрой критики блюд с нашей итальянской стороны мы с ним переместились к барной стойке, кровь требовала лучшего местного вина и заполнения пробелов за кучу лет жизни. Он рассказал, как еле пробился в Общество, мол, не подходил по возрасту, про первую встречу с кошмаром и парочку острых ситуаций. А еще как познакомился с этой девушкой, про их вражду и последующие шуры-муры, но там типичное клише. Я наивно надеялся, что он теперь завяжет, остепенится, и мы будем ходить друг к другу семьями — ага, закатил губу, пришлось со скрипом отворачивать! У него там что-то мутное намечается, дел по горло, и скоро уезжает, а в ближайшие пару лет вообще можем не увидеться, я аж как-то расстроился. На мою враз покислевшую моську он предложил предложить Оле медовый месяц в другом мире и вообще скопировать их идею путешественного дуэта. С лучшим другом и красавицей под боком бороздить другие миры, а то и целые планеты, бить толпы чудищ — да это ж мечта, с такой жизнью и фильмы не нужны. Вот где этот шанс был лет эдак восемь назад!

Девчонки поглядывали в нашу сторону, о чем-то шептались и открыто хихикали — что-то быстро они сдружились, это ж как огонь и лед, совсем разные вселенные, а на вид уже закадычные подружки. С Иргой я кое-как смирился, хотя пусть не обольщается там — я, как кот, не подпускаю и долго привыкаю! Да и шут с ней, меня волновала Оля, моя сияющая принцесса, солнышко даже самой темной ночью. В ту секунду вино по-особому ударило в голову, и я твердо понял одну вещь, наверное, самую важную в жизни. Не нужны мне спасения детей, драки с монстрами и путешествия по вселенной — я человек простой, хочу прожечь эту спичечную жизнь на Земле, рядом с самой восхитительной девушкой в мире, а все остальное уже как получится.

И конечно же, показать этому городу вкус настоящей…

итальянской…

кухни!!!

Мой отец скончался вскоре после нашего отбытия в парк развлечений. Когда мы вернулись в дом миссис Веритас, его тело уже забрали члены Общества, и до сих пор мне не позволено подобающим образом проститься с ним. Я все размышляю над тем, что считал его величайшим злодеем, а для товарищей и детей всего мира он герой, новатор, спаситель сотен тысяч жизней. В той или иной степени, мы повторяем судьбы родителей, и я знаю, что навсегда останусь злодеем для Виктима. Этого не изменить, время не обратить вспять. Однако у меня появился шанс построить жизнь иначе, стать достойным отцом хотя бы Филу, тому мальчику из приюта… Я все же сдержал слово и подал прошение о его усыновлении. И чтобы с меньшей вероятностью получить отказ, поклялся нанять женщину, которая присмотрит за ним, если я не справлюсь сам. Быть может, решение комиссии смягчится, будь я вместе с женщиной, которую встретил на мосту; отчего-то она не покидает моих мыслей, а ее адрес все еще свеж в памяти…

В завещании Бенедикт Савва не указал иных наследников, и потому судьба компании спустя длительный бюрократический процесс ляжет на мои плечи. Признаться, я совершенно не знаю, оставить ли все в прежнем виде и посвящать время сыновьям, расширяться ради блага других детей или придумать в корне новый вектор развития. Как не хватает мудрого совета Фелиции… Я рад лишь тому, что на кафе не будет ни времени, ни сил, ни желания, и мне никогда более не доведется увидеть ненавистный костюм белки.

Я все же решил отправить Виктима для надлежащего обследования. Пусть обмороки не повторялись, а пребывание в мире кошмаров на первый взгляд не сказалось на его здоровье, нелишним будет услышать мнение врачей. В час последнего визита он спал (или умело притворялся), и мне пришлось беззвучно положить плюшевого медведя ему на кровать. Поразительно, как несколько дней могут изменить нас: я скорее поверил бы в плоскость Земли, чем в то, что по собственной воле подарю сыну мягкую игрушку! По крайней мере, это лучше несуразной поделки из пасты, какая лежала на прикроватной тумбе — сомнительное искусство того итальянца, как нетрудно догадаться… За все эти дни мы почти не разговаривали, и он лишь молча кивнул после моих извинений за недавнюю ужасную ночь. Всякий же раз, когда я хочу рассказать про Фелицию, горло пересыхает раньше, чем находятся нужные слова. Впрочем, по тому, что она ни разу не явилась к нему, полагаю, Виктим обо всем догадался… Как бы он ни ненавидел меня, нам нужно наладить отношения: кроме меня, у него никого не осталось.

Без Фелиции дом казался одиноким, неуютным, даже жутким в своей тишине, и я проводил бессонные ночи раздумий на фабрике. Три дня кряду здесь не гудел ни один механизм. Никто из рабочих не возражал от оплачиваемого отпуска с компенсацией; для законного управления я должен получить все подписи и печати на документах, а пока — определить дальнейший путь компании…

Сегодняшним вечером я управлялся с нехитрым ужином на плите в комнате отдыха — множество лет уже я не готовил себе что-то изысканнее тоста с джемом и кофе. Взяв две порции риса с овощами, я понес их на склад и прижал к груди, опасаясь упустить на ступенях тайного подземного спуска, какой не так давно обнаружил с мисс Рей. Тарелки парили на столе, наполняя сырой подвальный воздух ароматами.

— Привет, дорогая… Сегодня у нас рис со спаржей. Ты его очень любила…

В полутемном углу невдалеке загремели цепи. Я старался сохранять расположение духа, но дикое рычание ясно давало понять, что монстр снова не станет принимать человеческую пищу добровольным способом. Вдруг я различил едва уловимое движение воздуха за спиной и спросил у охранника, имя которого мне так и не запомнилось:

— Можете ли вы порадовать меня новостью из Общества насчет похорон?

— Увы, не располагаю такой возможностью, мистер Савва… Ох, прошу простить: сила привычки не ослабнет в одночасье.

— Кажется, я не поблагодарил вас в достаточной мере за спасение моей жены.

— Уже дважды благодарили.

— Вы достойны ежедневных слов признательности за свой неоценимый поступок. Если бы вы не явились в тот последний момент, не отвели мою руку и не вкололи ей снотворное, я бы всю свою жизнь сожалел о содеянном. И вы не отказали в просьбе помочь скрыть ее, нарушая правила Общества, отвезти на фабрику, и, в конце концов, присматриваете за ней… Вы… с любым вопросом, чего бы он мне ни стоил, вы можете рассчитывать на мою искреннюю полнообъемную помощь!

После насильственного кормления и иных малоприятных процедур, перед отходом ко сну, я снова спустился в подвал, встал на колени и сказал то, что повторяю теперь ежедневно, точно молитву:

— Клянусь, я найду способ вылечить тебя. Ты столько лет старалась для меня — настал мой черед позаботиться о тебе… Спокойной ночи, Фелиция.

Я умер.

Клиническая смерть на 2,5–3 минуты. На 4-й начинаются нарушения, а после 5 наступает смерть мозга. Повезло, что половину этого времени пробыл в холодной воде: продлевает жизнь в 20 раз. Теоретически — ок. 100 секунд. Может, поэтому нет серьезных последствий; слабость, головная боль и тремор — мелочь, учитывая, что реанимация работает в 10 % случаев. Помню теплые пальцы на шее, встревоженный голос: прекратить качать. Я резко вдохнул, откашлял остатки воды. Роуч бессильно рухнул на пол, вытирая ручей пота со лба, Алисия обняла меня и вжалась носом в шею. Я не видел еще, чтобы она так сильно плакала. И надеюсь не увидеть больше никогда.

В двери вломился спецотряд: часть вооруженных бойцов двинулась вглубь этажа, другая наверх. Глава подошел к нам, потребовал доложить обстановку. Говорил Роуч — сначала осторожно, но по намекам понял, что они из Общества. Я смотрел в дверной проем: кошмары лежали без сознания. Дышат; живые. Мощный транквилизатор? Итальянец вышел с Мэдом Кэптивом, подтвердил наши слова. Мы подписали договор о неразглашении, и Роуч отвез нас домой, где я отключился на 18 часов. Попытка наверстать сон за прошедший месяц. Безуспешная.

Похищений больше не было, и через 3 дня дело закрыли. Шеф поздравил нас с Роучем за службу городу (даже вне рабочего времени) и поручил всем отпраздновать это в офисе. Скромно: виски из личного запаса и чизбургеры. Лучшая награда — лицо Энвилла, с которым он слушал каждый тост за нас. Общество замяло отсутствие тела Мэда Кэптива (официально: «падение в аквариум с акулами»). Репортаж новостей лгал по-своему: «Начало будет концом — недавно открывшаяся фармкомпания выпустила препарат, который стал причиной массовых беспорядков в городе. Как выяснилось, вещество не проходило клинических испытаний на добровольцах, однако было допущено в продажу. Кто и в каком размере понесет наказание?» Придя в участок, Роза Иствуд попросила рассказать правду о ее муже. Я мог только намекнуть, что этот кошмар закончился и для него, и для всех нас. Думаю, она поняла.

Все получили ответы — город может спать спокойно.

Точно ли все закончилось? Все кошмары пойманы? Кто-то мог сбежать из парка аттракционов или не прийти изначально. Вряд ли, судя по отсутствию новых похищений. Наверное, их перевезли на одну из баз Общества. Есть и другая проблема: тело Мэда Кэптива медленно разрушалось, не выдерживая монстра. Они умрут вместе с оболочкой или перенесутся в мир кошмаров? Наверное, все повторится через 2–3 месяца, а может, и не заканчивалось — если брать весь мир… Врата к Морфею заперты и он никогда не сможет прорваться в наш мир? Больше волнует, есть ли другие монстры, которые нам угрожают? Мы с Бенедиктом Саввой видели порталы в сотни и тысячи разных миров…

Я стараюсь не думать обо всем этом, но вопросов слишком много. Мне кажется, мы выиграли бой, но не войну.

Не всем повезло, как нам с Роучем… Алекса и Эмилия устроили поминальный вечер в честь Влады. Странно видеть их без нее. Как человека после ампутации руки. Я удивился, когда Алекса поздравил меня с раскрытием дела — коротко и холодно, но искренне. Не знаю, какую версию происходящего он выбрал для себя. Но сказал наедине, что отдал бы все за минуту с ней; и не важно, куда она хотела поступить, ни одна ссора не стоила того… Я все думаю: если бы мы с Алисией были за одно, смогли бы спасти Владу? Не спокойно ужинать в тот вечер, а прийти на помощь.

Конечно, винить себя нет смысла, но… Как принять ошибку, когда она стоила кому-то жизни? Мы с Алексой оба были неправы, оба пытались изменить наших детей, не понимая главного: счастье в том, что они живы и счастливы. Но только мне выпал шанс все исправить. Это жизнь… Я не рассказал им об Алисии. Не из-за стыда, что спас дочь, а не Владу (Эмилия порадовалась бы) — просто нужно было избежать вопросов про возраст.

Звонок в дверь. Я открываю, жму руку Лови и приглашаю его на кухню. Еще недавно это могло бы случиться разве что в кошмарном сне. Мое отношение к нему мало в чем изменилось, но я был благодарен за спасение Алисии… Он неловко снимает куртку: правая рука еще закреплена повязкой. Замирает, глядя наверх. Алисия спускалась к нам в темно-зеленом вечернем платье в пол. Ткань с блестящими элементами, сияет на свету. Волосы горят каштановым, завиты. Красавица. Береги ее… Мы проходим за стол, ужинаем и обсуждаем новости. Я наблюдаю за ними: взгляды, слова, действия. Теперь выглядят на один возраст; возможно, Алисия даже старше. Интересно, что ей понравилось в нем? Не самый мужественный, не обеспеченный, не умный. Я могу понять ее. Была ли Марина идеальной? Нет. Но для меня — да. Это ее выбор, и теперь я уверен: она знает, что делает… Не ручаюсь за чувства Лови, но она… светится рядом с ним. Радостнее, чем когда-либо. Думаю, ты бы гордилась мной, Марина: Лисси жива, здорова и счастлива. Все остальное вторично.

Картонные коробки с вещами занимали всю гостиную. Документы для Алисии не проблема, но придется переехать и оборвать все связи, кроме Роуча. Как объяснить возраст в новой школе? Долгий пропуск из-за болезни? Или лучше уже заниматься на дому? Но ей нужно закончить образование, а там… пусть строит жизнь сама. Я тоже не знаю, что мне делать: визитная карточка Общества до сих пор лежит в кармане брюк. Защищать новый город или детей всего мира? А как же тогда Алисия…

Не важно, где мы будем и как изменится наша жизнь — главное сейчас мы вместе. Сидя за столом с Алисией и Лови, я чувствовал спокойствие, счастье. Я дома.

КОНЕЦ.

Больше книг на сайте — Knigoed.net