Шестнадцатого октября около восьми часов вечера он обнаружил, что стал невидимкой.

Нет, он по-прежнему отражался в оконном стекле, на его место никто не пытался сесть – но взгляды скользили по нему, не останавливаясь, словно по накатанному льду, и даже кондуктор, сонная тётка в форменной жилетке, не стала проверять билет.

В вагоне пахло трамваем и осенью: резиной, кожзамом, сыростью, опавшей листвой, бензиновым ветром и ещё немножко чужой тоской. Люди входили и выходили, вставали и садились, а трамвай всё катил вперёд под звон несуществующих бубенцов.

Так получилось, что на предпоследней остановке человек-невидимка остался в вагоне один, не считая кондуктора – седой тётки, отрешённо уткнувшейся в вязание. Натянув повыше виток чёрного шарфа, человек прислонился виском к окну и прикрыл глаза, по многолетнему опыту твёрдо зная, что конечную не проспать, кондуктор обязательно разбудит, а день был чересчур длинный и ещё более бессмысленный…

Вот только человек не подумал, что взгляды скользят мимо; что телефон молчит уже неделю, ведь даже рекламщики не вспоминают его номер; что бывшие коллеги мигом забыли, приятели растворились, а родственников нет давным-давно. Что ни одна живая душа в мире не смогла бы сейчас с уверенностью ответить на вопрос: а где он? А что с ним? А кому он нужен?

Кто заметит в вагоне невидимку?

– …конечная. Трамвай идёт в парк, просьба покинуть вагон, – прохрипел динамик, и седая тётка-кондуктор подняла взгляд от вязания.

Вагон был пуст.

…Проснулся человек от толчка в плечо, даже сквозь сон ясно помня, что первым делом надо перед кондуктором вежливо извиниться, ещё раньше, чем она откроет рот, чтобы начать ругаться… но кондуктора не было – вместо той тётки перед креслом стоял мальчишка, бледный взъерошенный воронёнок. И черты его лица смазывались и складывались в другое лицо, знакомое до фантомной боли.

И никак иначе его не назовёшь, только одним-единственным именем, пропахшим лекарствами и танковой солярой:

– Димка?!

Мальчишка отпрянул, сверкнув нечеловечески-синими глазищами, и поспешно натянул серый капюшон, похожий на мордочку ушастого игрушечного ежа.

Человек понял, что невидимкой быть перестал, и поднялся на ноги.

Трамвай стоял, но это был не тот трамвай.

И не тот город.

И, конечно, не тот… конечно, не Димка.

…Вот кто ж знал, что всё получится так?

Запутанно и внезапно.

Спрыгивая с танка там, Димка и не думал, что может оказаться «дома»… а дома этот самый – или всё-таки не этот, а какой-то другой?! – танк стоял на постаменте.

Метр с лишним до бетонной тумбы, а ещё два – до земли… Пролетая эти три неожиданных метра, Димка успел растеряться, сообразить, где оказался, и даже почти захотеть вернуться туда. А потом приземлился голыми пятками на асфальт, и боль, прострелившая от подошв вверх, на секунду оглушила.

Мир вернулся. Димка вернулся?

Дома шёл проливной дождь, и было… тепло. Нет, конечно, в этом не было ничего неожиданного для обычного майского дня 1989 года, но бьющие по плечам струи воды показались Димке кипятком после того пронизывающего холода, который окружал буквально минуту назад… где?

Димка съехал спиной по постаменту и сел на асфальт.

Обычный мир казался смутным и размытым. Куда более нереальным, чем всё то, что пережил только что Димка: заброшенный город, поздняя осень, танк, голос в шлемофоне… Словно сон, который никак не получается с себя стряхнуть.

Поэтому пару секунд Димка просто пялился на жёлтые резиновые сапоги, шлёпающие по лужам всё быстрее и быстрее… к нему?!

Димка поднял взгляд, а потом и сам привстал навстречу девчонке в ярко-красной ветровке. В руках девочка сжимала нераскрытый зонтик – это под дождём-то!

– Ди-имка! – выдохнула она, бросаясь к нему, так что оба полетели на землю.

– Светк… – попытался выговорить он, отводя от лица одну из двух совершенно мокрых русых косичек, но девчонка его перебила:

– Ты где был, зараза такая?! Тут такое! А ты, а ты-ы… – тут она вцепилась в него клещом и внезапно заревела, как первоклассница: – Я думала, я с катушек съехала-а… Да и все кругом то-о-оже!

– Свет… ты чего?! – Димка даже испугался. – Да хватит реветь-то! Тут я… Живой. Эй… Пошли на остановку! Там хоть козырёк есть, промокнешь ведь.

– Пойдём! – Светка мигом перестала всхлипывать, вскочила на ноги и сама поволокла Димку к смутно видневшейся за стеной дождя автобусной остановке, тараторя на одном дыхании: – Дим… они все про тебя забыли! Даже папка мой – помнишь, он останавливался, когда мы сюда топали? Как он уазик тормозил – помнит, меня – помнит… Тебя – нет!

…По навесу с гулким грохотом барабанил дождь. Димка сидел на скамейке и болтал ногами – наступать на пятки было всё ещё больно. Светка продолжала трещать, перекрикивая дождевой грохот.

И Димка начал понимать, что не понимает ничегошеньки.

– …Дим, вообще все! Даже твои папа с мамой! Я у них сегодня спросила про тебя, а они переглянулись, спросили в ответ, как у меня дела в школе, и дальше пошли! И на уроках, когда по журналу проверяют – тебя даже не вызывают! Я сама видела – тебе «Н» ставят, не спрашивая…

– Свет, погоди… какая школа?!

Светка удивлённо глянула на него:

– Дим… ну какая ещё? Наша! Четвёртая…

Тут Димка понял, что надо срочно кое-что проверить. То, что царапнуло взгляд, ещё когда топали сюда, под навес.

– Так…

Он спрыгнул со скамейки, охнув про себя, и похромал по лужам. Несмотря на общую дичь происходящего, вода была тёплой, а это совсем детское развлекалово – босиком прямо в лужу – почему-то успокаивало: Димка не спит.

И, наверное, не умер, там, в танке.

…На общем серо-зелёном – лесополоса, пашня, асфальт, танк на постаменте, – фоне, размытом от струй дождя, у памятника яркими пятнами выделялись цветы.

Много-много цветов.

– Светка! – Димка понял, что внезапно охрип. – Свет, сегодня какое число?!

– Дим, ты чего… Двенадцатое. – Светка, тащившаяся следом за ним в обнимку со своим зонтом, вздрогнула под ошалевшим Димкиным взглядом и зачем-то уточнила: – Ну, уже вечер…

Ноги стали как ватные, и только чудом Димка не сел прямо на асфальт, в ту самую лужу. Дохромав обратно до навеса, он плюхнулся на скамейку и стащил с головы уже навылет промокший шлемофон.

– Свет… Мне капец. И, главное, никто… вообще никто мне не поверит!

«Я бы и сам не поверил… если б не этот треклятый шлемофон! Потому что сегодня… то есть не сегодня, а когда я попал туда… было только восьмое мая! И никакого шлемофона у меня – не было!»

Светка села рядом и какое-то время молчала, пальцами терзая косичку. Наконец, собралась с духом и тихо сказала, старательно не глядя на Димку:

– Я… я сама не знаю, что со мной было. Иногда казалось, что все, кто про тебя забыли, правы, а я панику на пустом месте развожу… Или что я действительно пошла к танку одна! И только когда сейчас у памятника тебя… – она не договорила, всё-таки повернулась к Димке и почти заревела: – Ди-им… Но ты же прямо у меня на глазах… исчез!

Димка до побелевших костяшек сжал шлемофон и твёрдо сказал себе, что всё было.

Тот мёртвый город существует. И танк. И те несколько часов, самых странных и страшных часов Димкиной жизни, которые обернулись четырьмя сутками «дома», – они тоже были!

Так и сидели: девчонка в красной ветровке и с бесполезным зонтиком и черноволосый взъерошенный пацан – в рубашке, шортах, босиком… и с танковым шлемофоном на коленках. Не зная, что этот день навсегда расколет Димкину жизнь на «до» и «после».

Воробушки мокрые, да и только.

В пятнадцать все такие смешные и взрослые, не то что через десять, двадцать, да хоть пятьдесят лет, у кого как. Нет, потом этой веры в свою взрослость уже так просто, авансом – не добиться. Только через сотни дорог, потерь, расставаний и встреч, через собирание себя и мира по осколкам, на двусторонний скотч или на шотландский, или хотя бы на недопитый кем-то портвейн поздней ночью в одиночестве на чужой кухне… да даже чай сгодится, если, конечно, выпит в верное время, в верном месте, как надо.

В пятнадцать… В пятнадцать – две русых косы, хотя нет, не косы – так, туго утянутые косички с тёмными бантиками, заколотые в причёску, какая мелочь, вот через пять лет… Но даже и тогда, в двадцать, с тяжёлым золотым узлом на затылке, можно было бы, пожалуй, позавидовать тёмным кудрям этой Янки, зачем-то прячущей такую красоту под капюшоном… А уж сейчас что о себе говорить, не волосы, а смех один, смех и грех.

Можно и в другом девочке позавидовать: умению пугаться неизвестного… и упрямству, с которым она цепляется за свой мир. А ещё – живому времени и незнанию своей природы, и дару, который девочка оценить не может, и…

Давай честно, а? Завидовать нечему, девочка не представляет, во что вляпалась, наверняка себе уже придумала удобное объяснение про глюки, сны и переходный возраст, знаем, проходили, как же она похожа на… Ладно, об этом не будем. Тут не завидовать нужно, а пожалеть. Уметь бы только, помнить бы, каково это, да?

И всё-таки зависть есть – у неё всё впереди. Восхитительный и болезненный процесс познания себя…

Дай мне подержать твою рыбку, милая девочка с горькими глазами.

Дай мне подержать рыбку, и я, так и быть, скажу то, что ты ещё не знаешь.

Дай… А ты бежишь.

Глупая, милая девочка. Мы догоним, не здесь, так там, за гранью, за порогом – сквозь время, пространство и свет.

Да, Лохматый?

Встреча на мосту надолго выбила Янку из колеи. Мир ощущался треснувшим, хрупким, как яичная скорлупа, тронь – и расколется на куски, выпуская… выпуская… Янка не знала, кто должен вылупиться из треснувшего мира. Но ей заранее было жутко.

Мама возвращалось домой только к ночи, была рассеянна и улыбчива – той самой улыбкой наизнанку, улыбкой-для-телефонной-трубки; Янка в ответ злилась, отмалчивалась, но про себя была даже рада, что не приходится отвечать на вопросы про заплаканные глаза и сгрызенные ногти. Горе своё и страх перед неведомым Янка переживала молча.

Клан Вика в «танчиках» неизменно висел на своём привычном месте во второй сотне, словно не заметив потери одного из разведчиков, – Янка проверяла это каждый день, злясь потом на себя за это любопытство.

Иногда, глядя на свой ник, Янка думала, что нельзя быть такой провидицей. «Ophelia»… Да, ник был взят просто из любви к самой эстетике картин – прозрачная вода, волна золотых волос, цветы и прекрасное, неземное лицо несчастной девушки. Потом уже Вик наскоро пересказал «Гамлета», прямо в клановом чате после очередного боя, где Янка скоропостижно пала смертью храбрых на третьей минуте.

Но в оригинале Офелия сошла с ума и погибла из-за отвергнутой любви. И это только со стороны выглядит красиво, а когда твой мир внезапно трескается – и разум отказывает?

…Катастрофа разразилась в субботу.

Снова в субботу, ровно через две недели после того злосчастного забега через парк, обернувшегося путешествием на всю ночь. Как будто мирозданию доставляло особенное удовольствие отзеркаливать одну и ту же ситуацию – а в этот раз как поступишь? Ты всё тот же человек – или изменился навсегда?..

Возвращаясь из изостудии, Янка теперь всегда дожидалась автобуса. Хватит, больше ноги её в парке не будет! Всего две остановки – зато всё точно и предсказуемо… кроме времени прибытия автобуса. На телефоне закончились деньги, номер блокировался вместе с интернетом, и теперь ни тебе транспорт посмотреть, ни «вконтакт» заглянуть. Новомодным вай-фаем остановку до сих пор не оснастили, а возвращаться в метро за одним только интернетом было как-то глупо.

Глубоко упихав руки в карманы, Янка сидела под козырьком, мёрзла и упрямо ждала автобус из неведомых далей.

– Сударыня, а у вас свежий «Калашников» есть? – послышался голос неподалёку, и Янка встрепенулась. Ну конечно! Можно же купить журнал и почитать, пока ждёшь!

У призывно светящего окошками киоска «Пресса» любитель оружия расплачивался с продавщицей, галантно называя её «сударыня». Янка подождала, пока он отойдёт – всё равно из-за его широкой спины ничего не было видно, – и просочилась к окошку, мазанув по мужчине взглядом.

Блеснувший сединой ёжик, зелёная куртка, грузная фигура… Мужчина показался знакомым – очень смутно, как человек, с которым случайно столкнулся в лифте и даже не вспомнишь потом, на какой этаж он ехал…

– А есть «Мир танков» крайний?

– Последний?

– Ну да, да.

«Мир танков» оказался старым, и Янка сердито пнула носком кеда стенку, отходя.

«Не вез-с-сёт, — констатировал внутренний голос со змеиным присвистом. – Больше ни в чём и никогда, да-а…»

И это было отвратительно похоже на правду.

Вернувшись к остановке, Янка потопталась, напрасно вглядываясь в тот конец улицы, потом вздохнула, шёпотом выругалась и пошла по тротуару, бросая опасливые взгляды на ограду парка, по которой бежали отблески фар проезжающих машин.

Несмотря на горящие вдоль аллей фонари, парк казался тёмным и неуютным – особенно когда порывы ветра заставляли голые ветки гнуться в ведьмовском танце. Янка надвинула капюшон, чтобы не смотреть по сторонам, достала из сумки клубок наушников, неторопливо – самой себе не показывая страха – распутала их и наконец заткнула уши, включая погромче «дрэгонов».

Музыка, как всегда, сделала мир на порядок дружелюбнее. Мурлыча под нос неразборчивую скороговорку английских слов, Янка топала вперёд и уже совсем ничего на свете не боялась… Но когда особенно резкий порыв ветра дёрнул капюшон, ей вдруг показалось, что кто-то идёт следом – неясная тень, пойманная краем глаза в беззвучном и тёмном внешнем мире.

Янка осторожно обернулась, вынимая один из наушников…

– Аш-ш… Тьфу ты, – выдохнула она судорожно. Следом шла всего лишь дворняга. Не та, что обычно у метро попрошайничала, незнакомая, серая и лохматая. – Псина, ты чья?

Собака ответила Янке недовольным взглядом снизу вверх, словно говоря: «Сама ты «псина», девочка!» – но, конечно, ничего пояснять не стала и уселась неподалёку.

Ошейника на ней не было.

Янка перебрала в уме содержимое сумки: кошелёк, ключи, карандаши, скетчбук, пара запасных резинок, недоеденная пачка сухариков и пудра. Кажется, всё. Не сухариками же подкармливать собаку!

Но Янка всё-таки вытащила несколько сухарей покрупнее, один разгрызла, а остаток на ладони протянула собаке:

– Эй, «три корочки» будешь? Типа с беконом. У меня ничего другого нет, извини.

Собака принюхалась и отвернулась.

– Ясно, «тигры это не едят», – сделала вывод Янка, отправляя сухарики в рот, повернулась и пошла дальше.

Но капюшон откинула, краем глаза следя за собакой. Та, помедлив, поднялась, словно бы даже став выше ростом, – и пошла следом.

– Учти, мать никогда мне не разрешит тебя взять, – с наигранной бодростью сообщила Янка, хотя от внимательного собачьего взгляда стало на секунду не по себе. Потом всё-таки надела капюшон, снова отсекая внешний мир, вставила наушник и ускорила шаг, старательно игнорируя желание обернуться. Мало ли привязчивых дворняг…

Конечно, эта не выглядела бездомной – исхудавшей, больной или грязной. Косматый мех, горбоносая морда, мало похожая на любую известную Янке породу, по-дворняжьи смышлёные глаза и… Нет, не будет Янка об этом думать. А то снова каждый частичкой кожи почувствует трещину, пробежавшую по скорлупе привычного мира.

Уже на повороте, когда парк остался позади, Янку обогнал автобус. Янка в сердцах пнула фонарный столб и защёлкала кнопкой на проводе наушников, переключая треки. Выбрала самый энергичный, чтобы почти срываться в бег: шаг-шаг, быстрей-быстрей, и никакие мысли тебя просто не догонят, а те, что успели заскочить в голову, вытряхиваются через три пружинистых шага. И нету странной собаки, других людей и всего мира – только асфальт под ногами, свет фонарей и чёткий ритм, которому подчиняешься – и наконец-то расслабляешься.

Взлетев по лестнице на третий этаж, Янка отдышалась, пытаясь проглотить выскакивающее сердце – её сердце, целенькое, здоровое, колотящееся в горле, – и сунула ключ в замок. Два оборота, вынуть, надавить на ручку…

Вот ярко светит лампа, на кухне шумит электрочайник, слышится чей-то голос… телевизор?

Вот стоят под вешалкой мужские лакированные ботинки.

Вот мама, выглянувшая из кухни – не одна! – смущённо представляет:

– Лер, это Яна. Яныч, это Лера, он…

Янка не успела разглядеть его лицо. Только щёлкнуло в мозгу: «Лера – Валера – Валерий», – и вот уже Янка несётся вниз по лестнице, а в наушниках стучит сердце.

«Несправедливо! Мам, так несправедливо! А я? А папа? Ну и что, что он…»

У подъезда сидел, уткнувшись носом в журнал, давешний мужчина. Янка его не заметила бы, не запнись о ноги, – но удержалась, мазанула взглядом, слабо удивилась и бросилась дальше.

– Яна! – послышался оклик, когда она уже выскакивала из двора.

Последние сомнения – этот мужик просто ждёт кого-то, это случайность, просто случайность, – развеялись.

Мужчина ждал её.

Янка бросилась во весь дух. Просто летела, утирая злые слёзы, вперёд, вперёд, прочь отсюда, как можно дальше от топота чужих шагов… Очнулась Янка только в том самом парке, куда клялась себе больше не заходить. Топота за спиной уже не было, и Янка перешла на шаг, всхлипывая, задыхаясь и мечтая провалиться сквозь землю. Куда угодно, хоть в Австралию…

«Куда угодно, пожалуйста, пожалуйста, прочь отсюда, в никуда…»

В сердце, заставляя нелепо застыть с поднятой ногой, натянулась невидимая струна – до звона, до мелкой дрожи, а потом словно бы кто-то сказал: «Да оставь ты её, не маленькая. Погуляет и вернётся».

И мамин голос будто бы ответил: «Но… Да, конечно, Лер».

Янка напряглась – и шагнула вслепую вперёд, сквозь… что-то. Струна лопнула, рыбка обожгла грудь, мир с оглушительным треском раскололся, стало светлее…

Серая тень обогнала Янку бесшумно. Знакомая собака встала на пути, перегораживая проход – попробуй обойти такую махину.

– Пусти, – прошептала Янка, останавливаясь. – Я кому сказала! Фу! Сидеть! Пусти!

Никакой реакции. Взгляд собаки – глаза в глаза – показался откровенно насмешливым… и внимательным. Только тут Янка вспомнила, почему же собака ей знакома.

Это был пёс Лены.

Янка огляделась… зажмурилась, вслух досчитала до семи и снова открыла глаза.

Улица, собранная из разномастных заброшенных домов, никуда не делась. В ближайшем пыльном окне отражалось крохотное красное солнце, зависшее над самым горизонтом – настолько тусклое и маленькое, что не разгоняло густые синие сумерки.

– Мамочки… – Одной рукой накрыв спрятанную под толстовкой рыбку, а другой вытаскивая из ушей бесполезные наушники, Янка тщетно пыталась рассказать себе, что опять неудачно заснула.

«С-спи-шь? Когда во с-сне так холодно, ты просыпаеш-шься, вс-сегда…» – заметил чересчур проницательный внутренний голос.

– Заткнись, – шёпотом сказала ему Янка.

Но голос и сам уже довольно замолчал, зная: возразить ей нечего. Из ловушки мёртвого города выхода нет.

– Некоторые галлюцинации бывают чересчур убедительными… – пробормотала Янка, пытаясь отойти в сторону, но пёс не дал. Ему для этого даже не нужно было сдвигаться с места – так, качнуться достаточно.

Несколько секунд они стояли неподвижно, но эту игру в гляделки Янка проиграла с треском.

– Хоро-оший пёсик, – пробормотала она. – Или ты собачка?

Впрочем, хватило одного взгляда, чтобы понять: в природе этого громадного пса с почти медвежьей мордой было отнюдь не нянченье щенков.

Немигающий взгляд тёмных глаз гипнотизировал. На очередном «п-пусти, хороший пёсик» пёс многозначительно приподнял верхнюю губу, демонстрируя набор прекрасных белоснежных клыков, и Янка заткнулась.

«Мамочки… Нет, соберись, Ян, соберись, Офелия, ну пожалуйста, кто-нибудь, спасите меня, мамочки… надо бежать… холодно… Соберись, ради Бога!»

Пёс одним шагом преодолел разделяющее их расстояние, заставляя прижаться спиной к стене, и внутренний монолог сорвался в беспомощное подвывание.

А пёс спокойно уселся, не сводя взгляда с Янки… и с невидимой под толстовкой рыбки.

Когда мысленная паника достигла своего пика и мир вокруг словно зазвенел от напряжения, Янка запустила руку за ворот, сжала рыбку так, что горячий металл до боли впился в кожу… и с ошарашившей её саму твёрдостью решила: выждать, пока пёс отвлечётся, – и прыгать вбок, и бежать, бежать! Иначе напряжение разорвёт её в клочья куда раньше, чем это сделает пёс.

Низкое солнце рождало длинные-длинные неверные тени, и Янке показалось, что у пса тень не одна, а целых три, причём две куда меньше. Пёс, убедившись, что пленница стоит смирно, вдруг широко зевнул и улёгся белоснежной горой.

«Так, Ян… Соберись! Три, два…»

Перед глазами словно вспыхивают привычные надписи:

До начала боя осталось

00:03!

00:02!

00:01!

Бой начинается!

…Пёс ещё не успел опустить на землю морду, а Янка невероятным прыжком кинула себя вправо, упала, вскочила и бросилась бежать, на волосок ускользнув от клацнувшей у капюшона пасти. Нырнула в переулок, надеясь выгадать пару секунд, запнулась, кубарем полетела вперёд…

– Успел, – удовлетворённо сообщил знакомый голос, и чьи-то руки подхватили, не давая упасть.

«Это сон… Только сны могут так повторяться», – с облегчением поняла Янка.

С бело-серого капюшона задорно пялились вышитые глаза.

– Там… там… – Янка попыталась предупредить, что за ней гонится гигантский пёс, но Тот мягко потянул её за плечо вниз, заставляя присесть, а силы в его руках оказалось куда больше, чем представлялось Янке.

– Чш-ш, – выдохнул он, – всё хорошо. Я тебя сейчас выведу. Почему ты опять сюда провалилась, а?

– Я… – Янка запнулась, озираясь, но ни пёс, ни Лена так и не появились. А без доказательств рассказ про страшную собаку, непонятного мужика и парк выглядел невнятным и сомнительным.

– Ну, у тебя же, небось, родители, друзья, братья-сёстры есть? – Пацан откинул капюшон и уселся по-турецки прямо на мёрзлой земле.

Янка впервые сумела рассмотреть его лицо.

Лохматый, черноволосый – каким и запомнился. Вот только при свете стало ясно, что не такой уж он и малявка – если и младше Янки, то не сильно. Обманывали рост и порывистые движения, нелепая пижама и скрывающий лицо капюшон… А лицо у Тота оказалось взрослее.

А ещё у него были синие глаза. Невозможные – не голубые, не серые, густо-синие. Как у котят или новорождённых.

– Эй, – Тот пихнул Янку и тут же ухватил за плечо, не давай потерять равновесие. – Заснула?

– Нет, – пробормотала Янка, стряхивая наваждение. – Просто… нету у меня никого.

– Как так?! – ошарашенно моргнул Тот, болезненно напомнив этим Вика. – Ты бы тогда уже… Короче, не, не может быть. Не у тебя. Мама там, друзья, возлюбленный, всё такое?

– Мать есть, – согласилась Янка. – Только ей на меня плевать. У неё этот… служебный роман, во.

Воспоминание о Лере резануло по сердцу. Надо же, в памяти – ни лица, ни фигуры, ни даже одежды. Вообще ничего, не человек, а живое мамино предательство.

– А…

– Она меня одна воспитывает. И парня у меня… нет, – Янка поняла, что ещё один вопрос, и Тот получит за всё: за бесцеремонность, за таинственность, за Вика до кучи…

И за то, что где-то за поворотом затаился громадный белый пёс.

– Понял, понял, – сник парень, поднимая ладонь. – Ты так смотришь, будто укусишь сейчас.

– Что? – у Янки вырвался нервный смешок.

Тот демонстративно выдохнул и слитным движением вскочил на ноги, протягивая руку:

– Пойдём!

– Куда?

– Нам нужны рельсы, – важно, но непонятно объяснил Тот. – И идти. Конечно, у нас впереди ещё целый день, но… лучше поторопиться.

Он замер, словно к чему-то прислушивался.

– Подожди! – вдруг сообразила Янка, вскакивая, и обернулась, высматривая в проходе между домами солнце. – Но ведь сейчас закат… разве нет?

– Не-а, утро ещё. Солнце здесь вообще не поднимается высоко, так и ползёт вдоль горизонта… Это же ноябрь.

– Октябрь, – машинально поправила Янка. – Ещё только тридцатое.

«Боже, о чём мы говорим… Там по нашему следу гигантский белый пёс сейчас приведёт Лену, а я время и дату уточняю!»

– Ты не поняла, – пожал плечами Тот, уже шагая по переулку вперёд.

– Чего не поняла? Тридцатое сегодня точно!

– Да хоть сто сорок первое. Здесь – ноябрь. Не по календарю, а навсегда… Считай это названием.

Янка поёжилась: и впрямь холодный ноябрь, вон даже кое-где невесомой пудрой белеет первый снег… Но навсегда? Круглый год? Это значит… это значит…

– Знаешь, – осторожно начала она, – довольно сложно вот так вот поверить в существование… – она запнулась, – параллельного мира.

– Какого нафиг параллельного? – удивился Тот, оборачиваясь. – Такие пространства, как Ноябрь, – часть мира.

– Ну… – Янка смутилась. – Тогда где мы? Я ведь бежала по парку, но там совершенно точно нет… всего этого. И если я была в парке, то сейчас-то мы… где?

– С этой точки зрения… ну, нигде, – пожал плечами Тот, неохотно замедляя шаг. – Если ты про тот твой парк. Мы на изнанке. На… чердаке мира. Просто в Ноябре, в конце концов.

Не успела Янка нагнать своего провожатого, как тот резко затормозил и обернулся, так что она по инерции сделала ещё два шага вперёд и уткнулась в него.

«Всё-таки ниже, – довольно отметила она, глядя на лохматую макушку. – Полголовы, кажется».

А Тот вдруг привстал на цыпочки, сунул руку ей за ворот толстовки и зашарил там – и футболка вмиг показалась слишком тонкой. Но прежде чем Янка успела стукнуть бесстыжего мальчишку, он сноровисто уклонился от кулака и… осторожно поцеловал рыбку.

Сердце обожгло жаркой болью, выбивая дыхание, словно Янка проглотила огонь, – но пульс не пропал, наоборот, заколотился, как бешеный.

Гигантский пёс внезапно стал совсем неважным и нестрашным.

А цепочка была слишком – слишком! – короткой, чтобы отшатнуться.

– Ян, приходи завтра, – попросил Тот очень серьёзно, прижимая рыбку к щеке, и та в его ладони сияла маленьким солнцем. – Мне тут не справиться без рыбки, а значит – без тебя.

– Что? – Янка вздрогнула. – Куда приходить? В парк?

– Зачем в парк? – удивился в свою очередь Тот.

Янке не нужно было прикасаться к рыбке, чтобы понять, что она горячая. Глядя на Тота, она сама почти ощущала металлический огонёк у щеки.

– Ну, оба раза я попадала сюда из парка по дороге от метро, понимаешь? – Янка вконец смутилась, опустила взгляд и принялась старательно рассматривать выщербленный асфальт и россыпь навечно вржавевших в него монеток.

– А! Ты думаешь, в парке находится портал или, там, телепорт? – рассмеялся Тот. – Да нет, просто первый раз тебя в Ноябрь… выбросило. А второй раз не должно было, но почему-то всё равно выбросило тоже. Просто совпадение.

Сердце колотилось живой птицей.

– А куда тогда приходить? – Янка перевела взгляд себе на грудь, подсознательно ожидая, что жар пробивается светом сквозь рёбра, но на толстовке лежали только отсветы огонька рыбки.

Мысль отказать Тоту в этот момент казалась чем-то кощунственным.

Не сейчас. Не пока он держит рыбку в своей руке.

– Ну… – Тот о чём-то задумался. Янка видела краем глаза, как он переминается с ноги на ногу, как мерцает рыбка… но не могла заставить себя посмотреть в его сторону. А ещё не могла решить, чего хочет больше: чтобы Тот наконец-то выпустил рыбку из руки, жар ушёл и всё это закончилось… или чтобы не заканчивалось как можно дольше.

Из ступора её вывел очередное странное заявление:

– Ну, тебе виднее.

– В смысле?!

– Ну… Рыбка-то у тебя, понимаешь?

– Не понимаю!

– Да я сам особо не знаю! Просто рыбка у тебя, она и должна… Не, ну не знаю, может, тебе не снится, там, какое-нибудь место?

«Мёртвый город», – сразу же подумала Янка. Но ясно было, что Тот не о нём спрашивает. Город – вот он, скалится битыми стёклами, на кромках которых сверкают багряные солнечные блики.

Тогда Янка спросила:

– Помнишь, где ты нас… вывел?

– Нет, но допустим.

– Аш-ш… Там пешеходный мост над дорогой, весь граффити расписанный, помнишь? Я потом видела фотку… там ДТП было. Наверное, из-за этого-то и снилось пару раз. Какая-то муть. Что-то взрывалось… Нет, не помню деталей. В общем, мост, граффити и надпись: «А мы пойдём с тобою, погуляем по трамвайным рельсам».

– Вот прям так?!

Янке не нужно было смотреть на Тота, чтобы понять, что он вытянулся, как охотничья собака, взявшая след.

– Это цитата… Я потом загуглила. Какая-то песня… странная.

– Ага, знаю. Значит, пешеходный мост?

– Да. А ты… Ты серьёзно не знаешь, куда нас вывел?!

– Не-а, – беспечно отозвался Тот и медленно разжал пальцы. Рыбка упала Янке на грудь, больно толкнувшись в рёбра – и сердце ответило с той стороны, словно рыбка и сердце хотели пробиться друг к другу.

Янка с трудом заставила себя вдохнуть холодный ноябрьский воздух, вставший поперёк горла.

– Я вывел вас примерно посередине между местами, где вас выбросило. С точностью у меня в этом деле, извини, не очень… Короче, ты приходи завтра туда, а я по тебе сориентируюсь. По рыбке. – Тот провёл пальцем по подвеске, и вот тут Янка не выдержала и поспешно убрала рыбку под ворот. Бешеное свечение угасло – стало мягче, глуше и уже не пробивалось сквозь ткань.

– Ладно, – пробормотала Янка, которой никак не удавалось поверить в собственное согласие.

– Тогда пошли, вон рельсы, видишь?

Янка вгляделась, но против света только беспомощно моргала. Хотя вон отблеск на перекрёстке – почудился или нет?

Не почудился. Действительно, по широкой улице под горку бежали трамвайные рельсы, как и всё здесь – изрядно ржавые, только кое-где ещё блестел металл. Между шпалами забился всякий мелкий мусор: бумажки, гайки, запылившиеся игрушки из киндер-сюрпризов… Янка на ходу наклонилась и подобрала одну – обаятельного пингвинёнка во фраке, но Тот молча отнял, выронил и только через несколько шагов пояснил:

– Не надо. Тебя и так сюда второй раз выбросило, тебе мало?

Янка поёжилась и дальше уже старалась мусор под ногами не рассматривать, а через несколько шагов, когда Тот ухватил её за руку, просто закрыла глаза – как в прошлый раз. Тот несколько шагов вёл её, а потом потянул вперёд, на себя…

В этот раз Янка в последний момент замешкалась – и открыла глаза. И, двигаясь вперёд по инерции, успела увидеть, что шагает прямо в Тота.

Столкновения не было. Так и отпечаталось в памяти: довольная ухмылка из-под капюшона, чёрный нос-пуговка, два весёлых вышитых глаза – и свет паркового фонаря впереди.

Басовитый лай, наверное, всё-таки почудился.

Когда Димка понял, что это всё взаправду, всерьёз и надолго, когда за мамой закрылась дверь, и все её инструкции, утешительно-нежное «Не скучай», поцелуй в щёку и испуганные глаза, которые она старательно прятала от сына, – стали свершившимся фактом Димкиного прошлого… Нет, он, конечно, не разревелся, как малявка. Но, может быть, спасибо сказать за это стоило не собственной выдержке, а сидящей на койке напротив «очень милой женщине Лидии Михайлове», как её представила мама минут десять назад.

«Милая женщина» обладала статью и басом дембеля-десантника, бренчащей в кармане связкой ключей и сочувственным взглядом весом в полтонны. И этот взгляд лежал сейчас на Димке.

– Так. Ну, ты парень взрослый уже, так что давай постарайся без этого вот… – Тётка изобразила рукой что-то неопределённое, но это было настолько беспощадно проницательно, что Димка судорожно шмыгнул носом и торопливо вытер глаза рукавом.

Тётка удовлетворённо кивнула и улыбнулась. Улыбка у неё была под стать взгляду по весу, но Димке почему-то стало чуть-чуть легче.

– Вот, так лучше. Жизнь-то – она, считай, полосатая… так что ищи в самой тёмной полоске светлые пятна. Не бывает такого, чтобы не попалось хоть пара крапинок. Ну, например, ты у нас тут все ваши годовые контрольные пересидишь…

Димка невольно хмыкнул: с этой точки зрения, действительно, в общей безнадёге нарисовался какой-то просвет. Хотя бы потому, что годовые контрольные были штукой неприятной, но понятной, и как реагировать на известие, что ты от них увильнёшь – любому нормальному школьнику ясно…

Нормальному. Школьнику.

Димка закусил губу, но ничего не сказал и даже думать себе в эту сторону запретил.

– Ты у нас психом на данный момент не числишься, – беспощадно продолжала тем временем Лидия Михайловна, – так что, считай, в санаторий на пару недель залёг. Сегодня обживайся, а завтра я к тебе Игорька подселю. Считай, общественная нагрузка, как на самого тут нормального. – Тётка хмыкнула, Димка поёжился. – Ты не бойся, Игорёк – он тихий, ему скажешь – он сделает. Вот и будешь смотреть и, когда надо, говорить. Ну и в столовую водить, а ест он уже сам, так что больше, считай, ничего. Завтрак в девять, обед в два, ужин в шесть, отбой в десять. Телевизор и книжки – до отбоя… но процедур у тебя нету, так что ночник дам – и сиди, читай, если хочешь. Я девчонок дежурных предупрежу, чтоб не кантовали. Койку… ну, занимай любую – лучше вон ту, у окна. Там матрас новый, а белье свежее я тебе сейчас выдам. Сам застелешь?

Димка на автопилоте кивнул.

…Ему тогда мама сказала – это ненадолго. На недельку, максимум – две. И он, конечно же, не псих, просто переутомился… и надо только чуть-чуть отдохнуть под присмотром квалифицированного специалиста, и всё наладится.

Димка был твёрдо убеждён, что с ним и так всё «налажено», но у мамы были такие глаза, что… не стал он спорить, в общем. И беспрекословно переоделся из школьной формы в тренировочный костюм – «Это вместо пижамы, а шорты и рубашка – для улицы, я рукав зашила, видишь, а то продрал опять, они будут храниться у сестры-хозяйки, зовут её Лидия Михайловна, очень милая женщина, за тобой присмотрит!»

Пионерский галстук Димка отдавать не стал – это было бы… ну, как расписаться в том, что обычная жизнь осталась позади. Вместо этого Димка аккуратно его свернул и заснул в карман шортов – и вдруг там, в кармане, наткнулся на спичечный коробок, в каких все мальчишки хранят свои сокровища. Вытащил, приоткрыл – и обомлел.

В коробке лежала капелька янтаря, найденная посреди пыльной дороги ещё до всего этого. Обычно в янтаре можно увидеть пузырьки или, если очень повезёт, мушку… в этой же капле смолы навечно застряла искорка света. Она до сих пор сияла, словно в солнечном луче, хотя Димка стоял спиной к окну… Сияла так же ярко, как и в тот миг, когда Димка подобрал камешек и сунул в коробок по дороге к танку-памятнику.

Тому самому танку, с которого всё началось.

Или… всё началось с этого кусочка янтаря?..

Быстро обернувшись, Димка убедился, что мама с Лидией Михайловной оживлённо что-то обсуждают, и торопливо засунул коробок в карман треников.

Камушек светился.

Камушек казался живым.

Янка сидела на кровати, комкая в руках водолазку, и никак не могла поверить, что сейчас – на самом деле – вот так вот возьмёт, уйдёт и сядет на автобус до Энска.

И ни слова не скажет маме. Потому что из-за вчерашнего они не разговаривают.

– Соберись! – сказала Янка самой себе.

– И пус-с-сть она не зна-ает, – пропел-прошипел внутренний голос, который ещё не простил матери Леру.

– Надо потеплее одеться, – озабоченно сообщила проницательная интуиция. – В Ноябре холодно.

– Я не собираюсь в… Ноябрь. Я просто поглазеть на граффити на мосту, – слабо возразила Янка.

– Конеш-шно, – поддержал внутренний голос. – Кому ты там нуж-ш-шна?!

– Я нужна самой себе. «Не останавливаться, не оглядываться, ни на кого не полагаться», – процитировала Янка сказанное когда-то Виком про тактику лёгких танков. – Ясно?

– Это и значит: никому не нуж-ш-шна…

– Хватит!

Докатилась: сидит и сама с собой разговаривает. Вот он, очередной признак шизофрении!

Пользуясь моментом отрезвляющей злости, Янка натянула водолазку и выскочила в коридор, на ходу никак не попадая в рукава толстовки. Глянув в зеркало, решительно стянула волосы в тяжёлый рыхлый узел. Капюшон поглубже, кеды на ноги, ещё один быстрый взгляд в зеркало, на ветровку – а затем на тёплую куртку, которую мама, проявив несвойственную ей нынче заботливость, вывесила на видное место на вешалке…

– А ведь октябрь даже не закончился, – сердито выдохнула Янка, послушно натягивая куртку.

– Яныч, ты надолго?

Янка даже не повернула головы, но всё-таки бросила в воздух:

– Да.

Вскинула ремень сумки на плечо и, выходя, от души припечатала дверью. Всё что угодно, только не задумываться над настоящим ответом на мамин вопрос. Хотя бы потому что ответ – неизвестен.

«Зачем я в это ввязалась?!»

Но хватало одного воспоминания о рыбке в ладони Тота и солнечном жаре в груди, чтобы этот вопрос становился совершенно неважным.

…Автобус высадил на нужной остановке Янку и парочку бабулек, тут же бодро уковылявших по натоптанной дорожке через поле к посёлку. Янка осталась наедине с потоком машин и смутно-знакомым пейзажем: неровно выкрашенный чёрной краской навес, низкое серое небо, почти цепляющее брюхом пешеходный мост, разбитая бетонная узкоколейка, уходящая от остановки на противоположной стороне…

Тота не было, а надпись на мосту еле проглядывала сквозь слой цветастых узоров. Как Янка сумела разглядеть её в прошлый раз, ночью и второпях, оставалось только гадать. Иногда так бывает, какая-то деталь врезается в память и затмевает всё остальное: лица, обстоятельства… да хоть бушующий вокруг пожар, сорок танцующих слонов – ну или, как в этом случае, тёмную ночь.

– Ну, супер, – пробормотала Янка. – И стоило тащиться… Мне теперь до вечера здесь торчать, что ли?

– А зачем? – немедленно отозвался из-за спины весёлый голос.

Янка скрестила руки на груди, приняла самое мрачное выражение лица и обернулась:

– И давно ты тут?

– Только что появился!

Капюшон с ежиной мордой болтается за спиной, на плече висит треугольный чехол, похожий на футляр для скрипки, на ногах красуются тяжёлые ботинки. Тот очень своеобразно подошёл к вопросу экипировки в реальном мире.

Только увидев его здесь, на автобусной остановке, Янка поняла, насколько сама не верила в существование этого синеглазого нахала. Даже сейчас он казался скорее осколком сна, бредом, галлюцинацией, чем реальным существом из плоти и крови. Особенно сейчас! Когда мимо несутся машины, ветер лезет под капюшон… а этот Тот стоит возмутительно реальный в своей нелепой пижаме и ухмыляется.

– Ты вообще человек? – вырвалось у Янки шёпотом.

– Э-э… Не факт, – оптимистично заявил Тот, вовсю оглядываясь по сторонам. – Ты про этот мост говорила? Ага, вижу… Ну, пойдём!

Янка только пришибленно кивнула.

Тот уверенно взбежал по лестнице, выбивая из неё ботинками гулкий грохот. Только на последней ступеньке притормозил и пропустил вперёд Янку.

– А… что мне делать-то? – растерялась та, касаясь груди в том месте, где прощупывалась рыбка.

– Расслабься и скажи: «Маленькие ёжики, иголками гремя, ловили три сосиски на пороге Ноября».

– Маленькие ёжики, – послушно повторила Янка, – иголками гремя, ловили… Что?!

– Не знаю, мне всегда помогает успокоиться, – пожал плечами Тот. – А тебе нет?

– Да здесь даже рифмы нету!

– А зачем здесь рифма? Ну, хорошо… – он ненадолго задумался. – «На пороге Ноября рыба ловит рыбаря». И с рифмой, как ты просила, заметь.

– Издеваешься?! – пронзила Янку страшная догадка.

– Ни капли! – возмутился Тот. – Зато ты ожила хотя бы, а то смотреть тошно было.

– Да нормальная я была! – Янка ещё пыталась злиться, но уже понимала, что не может. Не когда Тот накидывает на голову капюшон и умильно смотрит вышитыми ежиными глазами.

Злость растворилась, оставляя только смутный привкус: горчащий, тягостный.

Пока спорили, умудрились пройти весь мост и у второй лестницы притормозили, вглядываясь в переплетение граффити. Новых цитат не попадалось, зато совсем недавно – никто не успел закрасить – кто-то вывел на стене цепочку чёрных птиц-силуэтов. А может, это была и одна-единственная птица, просто размноженная во времени. Янка даже вернулась на несколько шагов, чтобы проследить весь птичий путь, не отвлекаясь.

…Птица взлетает где-то с середины моста, словно выныривает из-под многослойного лоскутного одеяла чужих граффити; мерно колышет крыльями: вверх-вниз, вверх-вниз, взмах-взмах; ближе к концу моста она вдруг набирает высоту, почти под самый потолок, и Янке приходится задрать голову. Капюшон откидывается за спину, Янка шагает вслепую – а птица складывает крылья и стремительным росчерком падает вниз. Рисунки отпечатываются один за другим на сетчатке – кажется, навечно. Янка наклоняется, птица уже оказывается на полу, рыбка выскальзывает из-за ворота, падает вперёд… и срывается.

Вместе с Янкиным сердцем.

Камнем вниз.

Янка ловит это движение краем глаза – сияющую каплю, миниатюрную комету – и, наверное, только поэтому и замечает её так отчётливо.

Сердце ещё какое-то время стучит в груди как ни в чём не бывало, Янка рефлекторно смыкает пальцы на цепочке… Горячая рыбка обжигает ладонь у большого пальца.

И всё-таки Янка ясно помнит, как она упала – не размыкая цепочки, сквозь пол, быстрее взгляда!

Янка сбегает по лестнице, тщетно всматривается в ступеньки, в землю, даже на корточки приседает примерно под тем самым местом… Машины проносятся совсем рядом, так что поток воздуха растрёпывает узел волос, но Янке всё это кажется ненастоящим и нестрашным. Наверное, для страха нужно, чтобы сердце колотилось испуганно – а оно налито жаром, как будто в клетке из рёбер разгорается солнце. И ему там тесно.

Мир вокруг заволакивает сияющей пеленой.

– Эй, – вдруг зовёт Тот чуть в стороне. – Иди сюда, не бросайся под машины. Смотри.

Янка подходит, вновь опускается на корточки. Смотрит, массируя грудь в тщетной попытке унять солнце там, под рёбрами, и не чувствует себя – собой. Золотое марево плывёт перед глазами, плавит кости, колоколом гудит в голове.

Босоногий Тот садится рядом на одно колено и вжимает ладони в землю. В треугольнике между ладонями земля вдруг вспучивается, словно там в ускоренной съёмке пробивается росток.

– Дай нам прикоснуться, – просит Тот, обращаясь к кому-то. – Сквозь время, сквозь пространство, сквозь…

Рыбка становится тяжелее в несколько раз, и никаких сил не остаётся сидеть ровно, когда натянувшаяся цепочка пригибает шею к земле – навстречу… чему?

Под руками Тота что-то вспыхивает – такой же неуловимый прямым взглядом всполох – и вот уже в подставленную грязную ладонь падает… сначала Янке показалось – капля, но уже через мгновенье она поняла, что нечто – твёрдое. Оно сияет так, что больно глазам: воплощённая вспышка, искра, застрявшая во времени, как мушка в янтаре… Сияние стихает через несколько ужасно долгих ударов сердца, и Тот сжимает кулак.

Солнце в груди гаснет тоже, и Янка вдруг понимает, что снова стала собой. Но кем же она тогда была?!

– Что это такое? – Рука сама собой сжалась на рыбке, а память тут же подсунула картинку: боль-вспышка-жар-покой. А ещё тот сон, и мост, исчезающий во взрыве света, и…

И вот, сейчас жар ушёл, но покоя нет, на место солнцу в груди пришёл холод промозглого октябрьского дня.

И от этого не спасает никакая куртка.

– Искра, капля того света, с которого когда-то всё начало быть, – ответил на вопрос Тот без привычной насмешки – тоже зачарованный произошедшим, притихший, серьёзный… взрослый. – Просто она почему-то застыла, откололась… не прозвучала тогда.

Он поднёс кулак к уху, словно раковину, в которой пытаешься услыхать шум прибоя. Помолчал, послушал и произнёс ещё:

– Мы её называем архэ́.

Понятнее не стало.

– Что со мной было? – Янку потряхивало от озноба всё ощутимее. И ещё – от страха. – То-от, что это было?! Во что меня эта рыбка превратила? Что произошло?! – она чувствовала, что если Тот не даст объяснений сию же секунду, то она сорвётся в истерику. Это как подступающая волна – ещё не пришла, но вода уже убегает из-под ног и собирается стеной впереди. И стена растёт, растёт…

– Эй, – Тот положил Янке свободную руку на плечо – в другой он по-прежнему сжимал «искру». – Всё нормально. Рыбка – точно такое же архэ, она ни во что тебя не превратит, просто… ну, ты же сама помнишь, да? Ну, перед тем как я надел тебе рыбку на шею…

Он говорил торопливо, сбивчиво, негромко, и Янка, вслушиваясь, потихоньку успокаивалась. Вода возвращалась в привычное русло, и было уже почти стыдно за едва не случившееся цунами истерики.

– Если это «просто» архэ, то объясни, почему я так… Что всё это было?! Ты видел? Там, наверху, эти птицы, и рыбка с шеи сорвалась, и… – слова из Янки сыпались, как крупа из продранной пачки, неостановимым дробным ручьём.

«Ну скажи ты мне, что я не сошла с ума!»

– Птиц видел, – подтвердил Тот. – Об остальном догадываюсь. Архэ стремятся друг к другу, как магниты. Без рыбки я б мог тут хоть сутки напролёт топтаться, не факт, что вообще когда-нибудь нашёл бы. Поэтому мне нужна ты.

– Но почему тогда это я словила все эти глюки, а не ты?! – Янка почти всерьёз прикинула, не обидеться ли, но так и не поняла, на кого. На Тота? На рыбку? На несправедливую жизнь и чувство юмора у Мироздания?!

– Потому что рыбка у тебя. Она сейчас с тобой связана… Со мной, конечно, тоже, – Тот не коснулся рыбки и пальцем, только посмотрел, но подвеска вспыхнула, и сердце откликнулось торопливым перестуком. – Но с тобой, ну… физически.

– Это в смысле на цепочке висит? – фыркнула Янка, поднимаясь на ноги и поспешно заправляя рыбку за ворот.

– Это в смысле она связана с твоим сердцем.

– Что?!

– Я связал рыбку с твоим сердцем… тогда, – скороговоркой выговорил Тот и, не дожидаясь очевидного вопроса «когда?», добавил: – При первой встрече, когда ты…

– Я поняла, – ровным голос ответила Янка и какое-то время бездумно смотрела, как Тот переминается с ноги на ногу – босой, нетерпеливый… А потом спросила вдруг: – Тебе не холодно?

Это был самый идиотский вопрос, какой только пришёл ей в голову.

– Ну… нет, – Тот пожал плечами даже как-то виновато, мол, рад бы мёрзнуть, как все нормальные люди, а как назло, не получается!

– Ты же в ботинках был? – полувопросительно сказала Янка, пытаясь понять, не приглючились ли ей те ботинки. – И ещё с какой-то штукой…

– Да там всё, – Тот мотнул головой в сторону лестницы. – Я разулся. Мне так проще, когда, ну… архэ добываю. Как это там зовётся… психологически проще, во!

– А зачем тогда ботинки?

– Ну, если кто меня увидит… Кигуруми и кигуруми, что такого, все уже как-то привыкли к «этим сумасшедшим анимешникам». А вот когда босиком… Да даже если я буду в отглаженных брюках и белой рубашке с галстуком, босиком я всё равно вызову самые страшные подозрения. Кто в дурку позвонит, кто ментов позовёт, кто просто привяжется – не сбежишь…

– И ты ни капельки не мёрзнешь.

Она хотела спросить другое. Но на самом деле уже спрашивала. «Ты вообще человек?!» – «Э-э… Не факт».

– Не-а. Не умею. Ни капельки. Но… пойдём, обуюсь, ладно. Вдруг кто увидит ещё.

Они поднялись по лестнице ступенек на десять. Как раз здесь валялись ботинки Тота – он их даже не удосужился развязать, только сдёрнул шнурки с верхних крючков. На ступеньке выше поперёк дороги лежал и тот непонятный треугольный чехол.

…Пока Тот обувался, Янка поднялась до моста, но не шагнула внутрь. Точнее, подалась вперёд всего на секунду и сразу же отпрянула, потому что в голове взорвалось: «Нет-нет-нет, только не она!» – и Янка бросилась к Тоту, вцепилась ему в плечо, подхватила со ступенек чехол…

– Эй, ты чего? – Тот чудом удержался на ногах.

Янка потащила его вниз и только на земле в себе силы ответить:

– Т-там… Лена. Она меня преследовала, понимаешь?! Она что-то знает! Она только поднялась на мост, а я сразу – вниз… Быстрей! Нам надо… отсюда!

Пока Тот переваривал сумбурное объяснение, Янка озиралась, прижимая к груди чехол, в котором прощупывалось что-то вытянутое, твёрдое и тяжёлое. Укрыться, как назло, негде, автобуса нет, не уехать, не сбежать… Броситься на дорогу ловить попутку? Да тут такой поток машин, что собьют и не заметят! Посёлок – и люди – остался на той стороне, Лена отрезала единственный путь туда… Что делать?!

На мосту кто-то гавкнул – басовито, гулко, эхо подхватило звук. От этого Тот вздрогнул и очнулся. Посмотрел на Янку, по сторонам, снова на Янку, куснул губу и кивнул:

– Ну, тогда давай двигать отсюда, пока… Ладно. Или ты автобус подождёшь?

– Смеёшься?!

Нутро как мокрую тряпку выкручивали невидимые ледяные руки, и Янка была готова бежать куда угодно, только бы ускользнуть от Лены.

И они побежали – по узкоколейке, к виднеющемуся вдалеке высокому бетонному забору.

У запертых ворот Янка задохнулась от резкой остановки и собственного бессилия: пути нет!

Тот огляделся и решительно потопал вдоль забора, который уже через несколько шагов перестал казаться неприступным. Обветшалый, кое-где проломленный… Подходящая по размеру дыра нашлась шагах в двадцати от ворот.

На территории ощущение заброшенности усилилось во сто крат. Огромные ангары, низкие, но бесконечные в длину заводские корпуса, какие-то вышки и трубопроводы… И везде ржавчина, пыль, осколки, мусор, граффити на стенах и ни одного целого окна. Сначала Янке показалось, что они с Тотом вывалились в Ноябрь, но всё-таки воздух был другой. Живой?..

– Слушай, – Тот наконец-то отобрал порядком оттягивающий руки чехол. – Ты… пойдёшь со мной? Честно говоря, дальше без рыбки я справлюсь… наверное. Но проверять как-то не хочется, понимаешь?

Выражение глаз под капюшоном прочитать было совершенно невозможно, а вот ёж смотрел пристально. И просяще.

«Отличный выбор – угодить в пасть чудовищного пса Лены или отправиться в мёртвый город Ноября!»

– А…

– Я тебя проведу и выведу обратно. Если хочешь – прямо в тот твой парк. Я не дам тебя в обиду, обещаю. Защищу… А ты просто посмотришь, побудешь рядом. Хорошо?

«Защитишь… от кого?!» – хотела спросить Янка, но ёж смотрел так трогательно, что язык не повернулся, и Янка только кивнула.

Ёж радостно кивнул в ответ, и Тот торопливо объяснил:

– Здесь, в забытом месте, уйти проще всего. Мир не держит, понимаешь? Ты не бойся ничего, и сейчас, и… там. Только глаза закрой, ладно?

Янка послушалась.

– Иди сюда, – позвал Тот.

Янка сделала четыре шага и только после того, как Тот шепнул: «Открывай, всё» – поняла, что самого перехода не заметила.

Здесь снова было утро… или вечер – солнце висело над горизонтом. Маленькое, холодное, тускло-красное. Мёртвый город вырастал под ним из земли зубчатым силуэтом, ветер нёс пыль, смешанную с колким первым снегом, вокруг разливался синий холодный сумрак – и ни одной живой души вокруг. Пустынно, холодно… мертво.

Помимо воли в памяти всплыло:

«– Мы… где?

– С этой точки зрения… ну, нигде».

Янка натянула капюшон поглубже и прижала руку к груди – там даже сквозь ткань грела рыбка. Ей было неважно, где – нигде – Янка находится.

– Ну, потопали, – скомандовал Тот. Ему вся эта тягостная атмосфера явно была нипочём.

«Интересно… а он здесь живёт? – подумала про себя Янка, идя следом. – В обычном мире он, кажется, бывает не часто… Да и что ему у нас делать?»

Тот был слишком странен для обычного мира, а вот в роли единственного обитателя Ноября смотрелся в самый раз.

– А куда мы идём? – не выдержала Янка минуты через три. Город не приближался, оставаясь где-то слева, под красным солнцем.

Тот вместо ответа махнул рукой. Янка всмотрелась в пустырь – глина, земля, иней, кое-где пятна сухой травы, почти рассыпавшейся в труху, остатки разбитых дорог, словно все они были просто скинуты сюда за ненадобностью, как в чулан… Наконец сквозь всё это проступила полосатая лента шпал, серебристые змеи рельсов, и Янка выдохнула, догадавшись:

– К рельсам, да? А потом?

– А потом в город.

– Но… мы же сейчас идём в другую сторону!

– Мы идём к рельсам.

Янка ещё раз посмотрела на рельсы – в кои-то веки не ржавые! – потом на город…

– Да вон же он виден, тут не заблудишься!

Тот повторил за ней: посмотрел на рельсы, на город, – а потом вздохнул и медленно, терпеливо, как маленькому ребёнку, объяснил:

– Без рельсов нельзя. Это Ноябрь. Рельсы связывают его. Сшивают. Расправляют. Если идти вдоль них – всё хорошо, обычное пространство.

– А напрямик?

– Можно ли пройти бесконечность насквозь? – пожал плечами Тот. – Наверное, можно. Тем более с архэ в руке. Но мне хочется дойти быстро, понимаешь? В обозримом будущем!

Янка не очень поняла, но смирилась: вдоль рельсов – так вдоль рельсов, значит, до города ещё топать и топать…

Дальше они шли молча и быстро. И очень долго – рельсы, казалось, всё время были рядом, чуть впереди, но словно убегали, стоило сделать хоть шаг в их сторону. На то, чтобы приблизиться к ним, понадобилось по внутренним часам Янки не меньше получаса. Правда, телефон отчитался, что всего семь минут, но ему Янка уже не верила. Время скакало: на одной минутной цифре часы могли надолго залипнуть, а потом вдруг чуть ли не на глазах время проскакивало на две-три минуты – чтобы застрять снова.

Тот свернул за пару метров до рельсов в сторону и потопал вдоль них. Дело пошло веселее… Но Янка всё равно пропустила момент, когда город внезапно протянул к ним свою руку-улицу и окружил ветхими домиками с некогда белёными стенами и деревенской треугольной крышей.

Тут Янка не выдержала и взмолилась о привале.

– Да ладно тебе, осталось чуть-чуть! – возмутился Тот.

– Чуть-чуть?! У меня ноги сейчас отвалятся, и поясница гудит!

– Ой, какие мы нежные, – насмешливо фыркнул Тот, за что немедленно чуть не огрёб подзатыльник, но увернулся и нырнул в переулок, крикнув на бегу: – Давай, мы почти дошли!

Переулок оказался даже не переулком, а извилистым проходом между двумя заборами. Янка вспомнила Лениного пса и хмыкнула: уж эта-то громадина точно сюда не протиснется! Тот пробирался вперёд боком, прижимая к груди свой чехол, но, кажется, даже не сбавил скорости. Янке в некоторых местах пришлось протискиваться, перелезая через ящики, поэтому, когда переулок закончился, убивать Тота за насмешку уже не хотелось.

А вот за выбор маршрута – ещё как.

– Ну, вот мы и на месте, – удовлетворённо заявил парень, упирая руки в боки.

Янка сменила гнев на милость и осмотрелась: с их стороны улица была как улица, серые дома в три-четыре этажа, нечитаемая за слоем ржавчины вывеска над разбитой витриной магазина… а там, за дорогой, за едва проступающими сквозь пыль ржавыми трамвайными рельсами, высилась стена густых зарослей. Сухие сучья переплетались густо, будто в живой изгороди, то там, то тут над кустами воздевали свои руки-ветви такие же мёртвые сухие деревья.

Янка сначала замерла, а потом перешла дорогу и приблизилась к стене кустов вплотную. Изжелта-серая, заиндевевшая трава хрустела под ногами, рассыпаясь в соломенную труху. Шипы на узловатых сучьях смотрелись грозно… но эти кусты были столь же мертвы, как и всё вокруг. Как и весь Ноябрь. Мёртвое, безжизненное пространство.

– Эй, ты чего застряла? – окликнул Тот откуда-то справа. Янка оглянулась и обнаружила его сидящим на ступеньке трамвая – скособоченной железной коробки, намертво приржавевшей к рельсам. Не хватало только какого-нибудь птичьего гнезда на трамвайных «рогах», но… птиц здесь не водилось.

– Задумалась, – неохотно объяснила Янка, перелезла через Тота и забралась внутрь. Нашла сиденье поцелее, уселась и не сдержала вздоха облегчения. После «прогулки» ноги гудели.

Тот немедленно залез следом и плюхнулся на соседнее кресло.

– А зачем мы сюда пришли? – вяло поинтересовалась Янка.

– Выпустить архэ, – объяснил Тот, пристраивая чехол рядом с собой. Искорку он продолжал сжимать в кулаке, иногда чуть разжимая пальцы и пуская лучик, похожий на солнечного зайчика.

– А нельзя это было сделать прямо там? Или опять какое-нибудь условие надо? Не просто рельсы, а трамвайные? Не просто трамвайные, а какие-то определённые? – Янка только надеялась, что не нужно будет вставать и ещё идти куда-нибудь вот прямо сейчас. Да и не очень понимала, что она тут делает.

«Как что? Прячешься от Лены с её псом и тем мужиком… – даже внутренний голос устал и не шипел, как обычно. – Хотя пса ты не видела, – и, поразмыслив, добавил: – Но слышала».

«Заткнись», – скомандовала Янка сама себе. Про Лену думать не хотелось.

– Там – нельзя. Нужна какая-то зацепка для… Ой, ладно, потом. – Тот вскочил на ноги так бодро, что даже капюшон свалился назад. – Давай лучше сначала покажу!

Янка без энтузиазма вздохнула: опять вставать, только устроилась…

– Что покажешь?

– Архэ. – Тот разжал кулак, и искорка вспыхнула у него на ладони.

Её свет уже не слепил, и Янка, подавшись вперёд, даже смогла её разглядеть.

Архэ было похоже на каплю янтаря, в которой заблудился солнечный луч – живой, дрожащий, пробегающий по поверхности камешка, и тогда каждая неровность вспыхивала своим, особым бликом. На архэ можно было смотреть бесконечно.

Янка узнала этот тёплый свет, сразу вспомнив слова Тота: «Рыбка – точно такое же архэ». Так вот что за огонёк живёт под ажурным металлом подвески…

– Пойдём, – повторил Тот. – Недалеко, просто на дорогу вылезем.

Янка, не отводя взгляда от чарующего огонька архэ, кивнула и заставила себя встать – откуда только силы взялись!

– Можно… подержать?

– Бери, – Тот пожал плечами и аккуратно переложил искорку Янке на ладонь.

Мир вспыхнул, и Янка провалилась сквозь время, сквозь пространство, сквозь… свет?

Через мгновенье она уже снова стояла в заброшенном трамвае, хлопала глазами и пыталась понять, что же увидела и видела ли вообще хоть что-то.

Кажется – да. Но память отказывала.

Архэ грело ладонь. Рыбка толкалась в грудную клетку навстречу сердцу. Тот улыбался с таким предвкушением в синих глазах, что Янка, ни о чём больше не спрашивая, спрыгнула на землю и с лёгким сожалением вернула Тоту искорку.

Тот уселся прямо на дорогу, скрестив ноги. Подержал какое-то время архэ над пылью, словно грея ладони, потом глубоко вздохнул и медленно произнёс:

– Я не знаю, кто он и как его зовут, но я могу помочь – значит, я должен. От искры загорается свеча, от памяти – сердце, от архэ – свет первотварный. Пусть помнит, кто он есть, кем он был и кем станет. Верни ему память.

И с каждым словом архэ вспыхивало всё ярче, пока не засияло нестерпимо, как в первый момент, когда Тот взял его в руки – там, под мостом. Когда Тот замолчал, казалось, в его ладонях лежит солнце.

Янка зажмурилась, и сердце, до краёв налившееся жаром, защекотало предчувствие чего-то… истинного, настоящего чуда, не как подарок от Деда Мороза, а того самого, от которого захватывает дух, и не хочется, чтобы время текло вперёд, и…

Янка открыла глаза буквально через мгновенье, но вместо солнца в ладонях Тота уже снова лежал всего лишь кусочек светящегося янтаря.

«Так и надо, да? Всё получилось?» – хотела спросить Янка, но заглянула в лицо Тота и замерла.

В синеве глаз темнело отчаяние. Одной рукой кое-как натянув ежиный капюшон, пряча взгляд, Тот глухо сказал:

– Не вышло. – И добавил: – Я не знаю, почему.

Все Димкины страхи про дурдом, психов и санитаров растаяли к концу второго дня.

Даже тот самый Игорёк оказался совершенно безобидным пацанёнком класса эдак третьего, просто погружённым в себя. Очень глубоко… и, наверное, ему там было хорошо, раз обратно в мир он вылезать не торопился, даже орудуя ложкой за обедом. Так что уже к вечеру Димка просто старался его не замечать, и это вполне получалось.

Остальных пациентов Димка так ни разу и не увидел, хотя и знал, что в соседней палате тоже кто-то живёт.

Можно было читать книжки, смотреть телек в холле, бродить по коридору или просто пялиться в окно. Нужно было – слушаться дежурную сестру, пить выдаваемые ей таблетки (Димка боялся, что отупеет от них, но нет, только стал больше спать) и беседовать с доктором.

А ещё был никем не афишируемый список «чего нельзя». Вплоть до того, что и во двор выйти погулять – фигушки.

«Санитарно-курортная идиллия строгого режима», как папка пошутил при первом визите, уже через пару дней идиллией казаться перестала.

…Папка примчался вечером первого же дня, сердитый, хотя очень старался свою сердитость Димке не показывать – прямо как мама испуг в глазах. Папа сел рядом на койку и вздохнул:

– Знаешь, Димыч… Я ведь к этому твоему памятнику спецом скатался. Была у меня, признаться, мысль, что шлемофон тот ты в танке тиснул… Ну, типа, забыли его там, а ты горбатого мне придумал, фантазия у тебя хорошая, все знают. И ключ-лючник у тебя в загашнике точно есть. А то, что я его не нашёл, – это, скорее, мой недосмотр…

Тут Димка с деланным возмущением фыркнул – но промолчал, потому как лючник-то себе ещё года два назад раздобыл. Ведь он просто обязан у тебя быть, если твой папка из «боевых», а не «штабных» или, не дай Боже, «тыловых»!

– Но, Димыч… заварен этот танк так, что туда разве что таракан пролезет, а внутри «тридцатьчетвёрки» ты у меня ни разу не был, это я точно знаю. Шлемофон твой хоть и древний, как помёт мамонта… – тут Димка хихикнул, а отец ритуально изобразил подзатыльник, мол, нечего плохое запоминать, – но ухоженный и бортовой, и гарнитура в него от ТШ-второго вставлена аккуратно так. Но вся беда, Димыч… – папка тяжело вздохнул и взлохматил Димке волосы, а Димка фыркнул и попытался уклониться, тоже ритуально, – …что рассказывать это нашему доброму мозголому – бесполезно. Шпак он патентованный и ни слова не поймёт из подобной лекции. Так что читай книжки, прогуливай школу и коси под ветошь – раньше сядешь, раньше выйдешь…

И они грустно хмыкнули в унисон. Димка отчаянно хотел спросить в лоб: пап, а ты-то веришь? Ты держал в руках шлемофон, ты видел танк, ты слышал этот рассказ сколько раз подряд! Так можешь ли ты поверить, что всё рассказанное – было?

Внезапно оживший танк, задом съезжающий с постамента. Выстрел взявшегося из ниоткуда белого, как призрак, как туман вокруг, немецкого «тигра» – и город, мёртвый пустынный город, так не похожий на военный городок, в котором Димка провёл всю жизнь!

«Ты веришь, что я там ВПРАВДУ был? Что этот город где-то существует, и голос в шлемофоне мне не послышался? Что лоб я рассадил, свалившись в танковый люк, который в тот момент НЕ БЫЛ заварен, и что там был настоящий бой, и выстрелы, и… И что я сделал… то, что сделал?»

Димка очень хотел вскочить и спросить, напористо, яростно, не давая уклониться от ответа… но в эту самую секунду ему вдруг стало жаль папу – замученного, растерянного, сердитого на маму. И Димка остался сидеть, судорожно сжимая коробок с янтарной каплей в кармане.

…Или всё-таки вскочил? Мир дрогнул, словно по нему пробежала трещина, и на какое-то мгновенье Димка поверил, что действительно вскочил, и открыл уже рот, чтобы сказать, но… Но ведь он не сдвинулся с места!

Он потряс головой, смял в кулаке коробок, и трещина, раскалывающая мир на две части, неохотно стянулась обратно.

Димка, конечно же, сидел на кровати.

– Дим? – папа недоумённо нахмурился.

– Н-ничего, – помотал головой Димка. – Ты… маме привет передавай.

Папа грустно вздохнул, ещё раз взлохматил Димке волосы и, пообещав заскочить завтра, укатил в военный городок. Димка остался сидеть на кровати, осторожно расправляя смятый коробок и стараясь не думать, как начинается шиза. Может, как раз вот так?

…Но, беседуя на следующий день с доктором, Димка об этом рассказывать не стал. Доктор улыбался, много, хоть и не очень смешно, шутил и обещал быстро навести порядок в Димкиной лохматой голове. Он был совершенно убеждён, что сделает это буквально за пару «хороших, дружеских бесед», и Димка испугался, что, если расскажет – доктор его всё-таки запишет в психи и вместо разговоров примется лечить. Поэтому Димка старался вести себя разумно и настаивал, что ничего не выдумывает, никаких галлюцинаций у него нет.

А на третий день после обеда приехал майор.

Димка с ним уже однажды разговаривал – ещё до больницы, тот вместе с папкой заезжал к школе. Майор в тот раз Димку очень внимательно выслушал, задал несколько вопросов – точно ли танк был именно такой, какого цвета был немецкий «тигр», что за голос с Димкой говорил… И тогда, глядя, как этот майор слушает его, Димкин, рассказ – без удивления! – Димка как-то поверил, что всё будет хорошо.

Но ведь «хорошо» – не вышло! Вышли мамины слёзы, поездка в больницу, разговор с доктором… и известие, что Димка остаётся здесь. И вот теперь Димка, честно говоря, на майора был здорово зол, но вида не показывал.

А ещё очень старался, сжимая в кулаке мятый коробок, не обращать внимания, что мир снова дал трещину, которая прошла строго по самому Димке. Поэтому он сидел ровно, дышал тихо и старался не шевелиться лишний раз. Чтобы не почувствовать снова, как встаёт, оставаясь на месте.

Это уже было! Димка вспомнил – тот самый голос в шлемофоне, дрожь мотора, пустой танк и… неподъёмный снаряд в руках. Тогда мир тоже вот так треснул пополам, и Димка сделал то, что не мог сделать физически. Во всё это не верили ни мама, ни доктор, а один только майор КГБ – но от его веры, честно говоря, было только хуже.

«А если это всё-таки… шиза?!»

Майор, ничего не замечая, задал пару глупо-благожелательных вопросов из серии «как жизнь молодая?» – на что Димка ответил так же глупо-оптимистично (дядька был из КГБ… и отвечать честно Димка постеснялся). После чего майор вручил ему пакет мандаринов, стойко ассоциировавшихся с Новым годом и оттого в мае совершенно абсурдных… и утопал общаться с доктором, который, к несчастью, был на месте. Именно «к несчастью», потому что говорили они на повышенных тонах, и доктор после этого полдня куда-то названивал, отменил «беседу на сегодня», а потом…

А потом взялся за Димку всерьёз.

Случись первый «разговор по душам» до визита майора, Димка бы даже слушать доктора не стал. Но теперь…

А доктор безжалостно и быстро обрисовал ситуацию такой, какая она есть на самом деле: Димкин рассказ противоречив и абсурден, и никто его подтвердить не может («Майор? Какой майор? Забудь, тебя это не касается, ничего он не подтвердил!»); танк стоит на постаменте, как ни в чём не бывало; где Димка пропадал четверо суток – неизвестно. И Димка, конечно же, может быть убеждён, что всё случилось с ним взаправду, но всё-таки… если хотя бы теоретически допустить мысль… где же всё это время он мог быть? Заблудился в лесу? Прятался в городе?

Не зря, ой, не зря папка назвал тогда доктора «мозголомом».

И после каждой беседы Димка с полчаса сидел, пожираемый сомнениями: а вдруг прав доктор? И этот ужас раз за разом заставлял мир трескаться, и Димке всё сложнее было стянуть потом трещину обратно и сделать вид, что ничего не было.

Он мог бы, конечно, сунуть доктору под нос святящуюся янтарную капельку, но… она же ничего не доказывала никому, кроме самого Димки, который нутром чуял, что с неё-то, найденной по дороге, всё началось…

«Ты сопротивляешься лечению, – говорил доктор мягким сочувствующим голосом, – и этим только осложняешь себе жизнь. Тебе нужно всего лишь признать, хотя бы теоретически, что ты мог всё это придумать… и вспомнить, где же ты был на самом деле. И всё сразу пойдёт на лад. Такие вещи против воли вылечить никто не сможет, ты, Дмитрий, тут себе первый враг – и первый помощник!»

А Димка сидел тихой мышью напротив доктора и старался не смотреть на свои руки, которые то и дело норовили сжаться в кулаки… и одновременно с этим неподвижно лежали на коленях.

«Ты тут себе первый враг…»

Трещина бежит по миру, вонзаясь всё глубже.

«…и первый помощник».

– А точно не вышло? Как ты это понял? Может, ещё раз попробовать? – Янка всё тормошила Тота, пытаясь получить от него внятный ответ.

Они снова сидели в трамвае. Искра архэ лежала в ладони Тота, совсем не похожая на то солнце, которым была, когда Тот произносил странные слова – заклинание ли, молитву, просьбу? Янка вертелась, забыв про усталость, расспрашивала, но Тот отмалчивался, спрятавшись глубоко под капюшоном.

Наконец Янка сердито выдохнула и полезла в сумку – заесть непонятные неприятности прихваченным из дома сникерсом. Посмотрела на Тота ещё раз, поджала губы и сунула второй батончик ему в руки:

– Бери, пока я добрая.

Тот оживился, зубами надорвал обёртку и тут же откусил. Не успев ещё толком прожевать, неразборчиво ответил сразу на всё:

– Ешли ш первого ража не вышло, не получится. Я жнаю.

– Аш-ш… А что ты пытался сделать-то?

Тот откусил ещё, прожевал и вдруг спросил:

– Помнишь того мужика, которого я вместе с тобой выводил?

Янка неопределённо кивнула: факт наличия она помнила, и ещё чёрный шарф, а вот в лицо…

– В общем, он… Он принадлежит Ноябрю.

– Это как?

– Ну… он никому не нужен. Его ничего не держит в мире, и он соскальзывает в Ноябрь, понимаешь? – Тот сделал паузу на ещё один укус. – Его выбрасывает сюда – само Мироздание, равнодушие людей вокруг, он сам… Не знаю. За ненадобностью.

– Так, подожди… А при чём здесь равнодушие и «за ненадобностью»?

Тот вздохнул – он был явно не в настроении читать лекцию.

– При том, что это Ноябрь. Всё, что не нужно, забыто, выброшено из жизни – то, что когда-то было важным, значимым… живым – всё это попадает сюда. – Он помолчал, но по выразительному взгляду Янки понял, что объяснение надо всё-таки расширить: – Ну, вещи, дома… Особенно дома. В зданиях есть особая сила, понимаешь? Отблеск силы тех, кто в них живёт. Которая делает здание тем самым настоящим домом… И обрекает проваливаться сюда, в Ноябрь. Ноябрь – это чулан, чердак и свалка мира.

– Для всемирной свалки здесь как-то… пустынно, – Янка с сомнением огляделась. – Если б все помойки сюда валились… да одних телефонов тут было бы по колено ровным слоем!

– Да нет же! – рассердился Тот. – Причём здесь помойки! Здесь память, понимаешь? Ну, вот, помнишь… не знаю, там, любимую куклу детства?

В голове всплыло что-то розовое, в рюшечках и с колокольчиком внутри.

– Не помню.

– Но ведь была у тебя, да?

– Была. Розовая какая-то… в шляпке. Жуть. А, точно, её Юшей звали! В смысле, Рюшей, но буква «р» мне тогда не давалась. Ну, верх оригинальности вообще, – Янка покачала головой, не веря собственной памяти. Рюша в волнах розовых рюшечек! Это же надо – любимая кукла!

– А ты помнишь… свою любовь к ней? – осторожно спросил Тот.

– Бр-р, нет, конечно. Я была мелкая, безмозглая, и куклы у меня были соответствующие.

А память безжалостно подсказывала: Рюшу подарил папа… Янка отвернулась и сердито прикусила костяшку пальца, стараясь привести себя в чувство.

– Она где-то здесь, – Тот широко махнул рукой. Даже отвернувшись, Янка поймала это движение краем глаза. – Нет, та самая кукла, может, пылится в коробке на антресолях. Но твоя Рюша – здесь. Вместе с твоей любовью к ней. Когда ты выросла, ты её забыла. И Рюшу, и любовь. Выбросила из жизни – сюда.

А Янка вспомнила того пингвинёнка из киндер-сюрприза. Значит, кто-то его тоже… выбросил? Любил… а потом выбросил. Вот его было жалко, куда жальче, чем дурацкую Рюшу.

– Так! – Янка сердито подняла руку. – Хватит! Бог с ней, с этой глупой куклой, если ты сейчас заявишь, что надо бегать и искать её здесь…

– Не, не скажу. Это я так, для примера.

– А ты можешь наконец объяснить, причём здесь архэ?!

– Свет первотварный. Сила творения, – непонятно ответил Тот, глядя на искру в своей ладони. И продолжил уже нормальным голосом: – В людях этот свет горит… но в таких, как тот мужик – гаснет. Архэ – изначальное – своей искрой зажжёт его заново. Вернёт из Ноября память, кем человек был и кто он есть… То есть уже не вернёт. Ничего не вышло. Этот мужик будет проваливаться сюда раз за разом, и однажды просто… Ладно, не грузи себя чужими проблемами, для этого я есть.

«Какой полезный с-с-совет», – оценил внутренний голос, хотя то, что Тот не договаривает, царапало и тревожило.

Выбросить из головы, не думать, какая разница, чужой человек…

«Даже Тот сказал не грузиться», – успокоила себя Янка и вымученно улыбнулась.

– Ну и что ты будешь делать?

Тот пожал плечами:

– Находить. Выводить.

– Да нет же, я про архэ!

Тот осторожно сжал кулак, вздохнул и затолкал в рот остаток сникерса. Прожевал, проглотил и вскочил на ноги:

– Подарю Ноябрю.

– В каком смысле?

Из-под ежиной мордочки по губам неожиданно разлилась довольная ухмылка:

– В самом прямом. Возьму и отдам сейчас архэ Ноябрю. Ему ведь и самому очень не хватает этого света. Пусть мёртвая земля хоть на капельку станет… живее.

Тот спрыгнул на землю мимо ступенек и опять уселся по-турецки.

Осторожно перевесившись через раму разбитого окна, Янка решила, что присоединяться на сей раз не будет, посмотрит так.

Тот сосредоточенно чертил перед собой пальцем в пыли. Сначала круг. В нём сверху вниз дугу, следом из той же точки – зеркальную, поперёк ещё одну, отсекая верхнюю треть, по бокам – две закорючки. Рисунок показался Янке смутно знакомым, а ещё напомнил схематичное изображение… рыбки.

Пока Янка думала, Тот уже сноровисто писал по наружной стороне круга следующую порцию закорючек. Янка пригляделась, но не сумела разобрать ни слова. Буквы были странные, не очень похожи на русские. Хотя вон те характерные хвостики напоминали что-то из алгебры… греческий язык? А две закорючки по бокам «рыбки» – это же альфа и омега, точно!

На этом Янкины познания в греческом иссякли.

Наконец Тот закончил и занёс вторую руку над рисунком. Соединил ладони лодочкой, раскрыл кулак…

Теперь он ничего не говорил, но архэ вспыхнуло – и растеклось жидким светом, наполнив ладони до краёв, словно чашу – прекрасную, золотую, сияющую. От тишины и сияния, казалось, начал дрожать воздух – и вибрировала рыбка на груди. На землю упала первая капля света, вторая, Тот раздвинул ладони – и на рисунок в пыли потоком пролилось слепящее глаза солнечное золото.

Рисунок рыбки вспыхнул – перечёркнутая петля в круге. Сердце защемило – наяву или отзвуком воспоминания?

Мгновенье – и вот уже исчез и свет, и рисунок, и архэ… Только позолота медленно сходит с кожи Тота, словно краска.

И вокруг что-то – кто-то?! – ощутимо вздохнуло, холодок чужого дыхания пробежал по ногам и шее, гоня по коже табуны мурашек, взъерошил волосы и растворился в ноябрьском воздухе.

Тот закинул голову, роняя капюшон, посмотрел Янке в глаза и счастливо улыбнулся:

– Завтра придёт северный ветер. И всё будет хорошо.

А вот потом вдруг нахмурился и вскочил на ноги. Огляделся, вслушиваясь, повёл плечами, натянул капюшон обратно. Янке даже показалось, что ежиный нос старательно принюхивается.

– Э… Тот? – окликнула Янка, опускаясь на ближайшее кресло. – Всё в порядке?

Её пробрала дрожь – от холода или внезапно охватившей тревоги, она сама не знала.

– Пока – да.

У Тота был настоящий антиталант к успокаиванию девушек.

И к объяснениям.

– А дальше? Что происходит?

«Может, ты всё-таки вернёшь меня домой?!»

Тот не ответил, замерев на пороге трамвая.

– Эй, Тот… когда я смогу вернуться? – Янка всё-таки не выдержала, хотя унижаться до прямого вопроса-просьбы было невыносимо.

– Ну… – Тот задумался, и Янке это категорически не понравилось.

– Сейчас.

– Что «сейчас»?

– Я хочу вернуться сейчас, – отчеканила она.

– Ты чего-то боишься?

– Нет, – соврала Янка прежде всего самой себе. – Мне пора домой.

Тот запустил руку под капюшон и почесал затылок. Почему-то такая простая и хорошая идея, как вывести Янку прямо сейчас, его не радовала:

– Слушай, а может, просто прогуляемся кое-куда, пересидим и потом я тебя отведу, а?

– Нет уж! Давай сейчас.

– Понимаешь…

– Не понимаю и понимать не хочу!

– …вот прям отсюда из Ноября не уйти. Архэ влияет остаточно.

– Что?

Тот развёл руками: мол, он не специально и вообще не может ничего поделать.

– Пойдём, – попросил он. – Ненадолго задержишься, правда.

Янка сердито схватила сумку и вылезла из трамвая. Пока она не озвучила просьбу, её не так уж и сильно тянуло вернуться, но теперь каждая минута промедления была невыносимой.

Тот сходил за своим чехлом, обошёл трамвай и почему-то внимательно оглядел стену противоположного дома. Янка тоже на всякий случай глянула – и успела заметить странную тень, не зависящую ни от одного реального предмета. Но рассмотреть не получилось – тень мелькнула по стене и скрылась на тёмной стороне дома, а Тот тут же дёрнул Янку за рукав:

– Так, времени больше нет, давай быстрей!

Янка ещё успела подумать, что «быстрей» – это просто не стоять на месте, а Тот ухватил её за руку и рванул вперёд.

«Быстрей» оказалось – «во весь дух».

…Когда на пути вырос поваленный мусорный бак, Тот одним прыжком взлетел на него, гулко стукнув ногами по железу, и, не сбавляя скорости, спрыгнул с той стороны. Болезненный рывок чуть не выдернул Янке руку из плеча.

Под горку бежать было несложно, но Тот взял такой темп, что Янка еле успевала переставлять ноги. Окна, деревья, проулки, какие-то ящики, бочки и прочий хлам мелькали мимо, словно в ускоренной перемотке, и воздуха никак не хватало, чтобы спросить: «Зачем?! Почему бежим? Нас кто-то преследует? Что происходит?!»

Сзади громыхнуло, отдавшись дрожью в ноги. Количество вопросов разом сократилось до: «Мамочки, что это было?!»

Тот обернулся на бегу, выворачивая шею под каким-то ужасным углом, и тут же сменил направление, дёргая Янку влево, прямо в стену дома. С железным грохотом за спиной пронёсся тот самый мусорный бак – катился, подпрыгивал, рыскал из стороны в сторону, словно… искал?! Янка стояла, вжавшись в Тота, и чувствовала, как колотится сердце и вздрагивает над ним рыбка.

По дороге прокатилось что-то ещё, грохоча на ухабах. Янка вжалась сильнее.

Тот осторожно выпустил её запястье и положил руку на спину, шепча:

– Чш-ш… Не бойся. Пожалуйста, не бойся. С тобой ничего не случится, обещаю.

Он мягко провёл рукой по спине Янки, от лопаток к пояснице, до узкой полосы кожи между брюками и задравшимся краем водолазки, как гладят настороженных кошек, и уткнулся плюшевым ежиным носом – вот как он умудрился не потерять капюшон?! – куда-то Янке в шею.

Дыхание у него было тёплым, а ладонь на пояснице тяжёлой… слишком тяжёлой и горячей, чтобы игнорировать прикосновение, и Янка собрала все силы – и отпрянула, делая вид, что последних секунд просто не было. Не-бы-ло.

– Закончилось? – спросила она, вслушиваясь в наступившую тишину.

У ног Тота по стене дома снова промелькнула неясная тень, Тот вздрогнул и качнул головой:

– Всего лишь пауза. Уходим быстрее.

– А…

«А что это было?» – хотела спросить Янка, но не успела закончить вопрос: Тот снова ухватил её за руку и нырнул в проулок между домами. Мелькнули вокруг стены, оцарапал ногу, чуть не повалив на землю, моток ржавой проволоки, сердце гулко отстучало дробь – и они оказались на соседней улочке, извилистой, тёмной и мощёной брусчаткой вместо привычного асфальта. На противоположной стороне, вдоль неровной стены островерхих строений, глубоко между булыжниками бежали полосы очередных трамвайных рельсов.

Янка вздрогнула, узнавая ту самую улицу, на которой стояла и ждала Тота… тогда, в первый раз.

– Эй, не спи!

…Город был скроен из лоскутков, кусочков, прошит рельсами и брошен, как придётся, – где-то целая улица, более-менее однородная и прямая, где-то двухэтажные бараки соседствуют с многоэтажками, асфальт с глиняной колеёй, и линия улицы пляшет от дома к дому. Монстр Франкенштейна, город-с-миру-по-нитке, кошмарный сон архитектора.

Тот понёсся прямо между рельсами, таща за собой Янку, и на ближайшем перекрёстке резко свернул влево. За их спинами что-то дробно простучало по камням, но Тот даже не обернулся.

Мостовая под ногами снова сменилась асфальтом, в глаза ударил свет – они вывернули на улицу, ведущую строго на запад… или юг? Какое сейчас время суток?.. Там, впереди, дома заканчивались, открывая висящее над горизонтом солнце. Длинные тени неподвижно лежали на стенах.

Тот притормозил, а потом и вовсе перешёл на шаг, выпуская Янкину руку. Янка поправила ремень сумки и растёрла запястье, на котором красными пятнами чётко отметились чужие пальцы. Мрачно подумав, что обязательно будут синяки, натянула рукава толстовки по самые костяшки.

– Что это было? – задала Янка вопрос, который уже почти натёр мозоль на кончике языка.

– В смысле?

– В прямом! Вот всё вот это вот!

– Вот это? Так, мелочь… Ну, не считая первого раза, – отмахнулся Тот. – Даже странно, обычно так просто не отвязываются.

– Кто? Что это? Ну, Тот, объясни тол… – Янка не договорила.

Тот замер, как вкопанный.

На пустой дороге перед ними лежала тень. Чёткая, словно из чёрной бумаги вырезанная и аккуратно расправленная на асфальте. Вытянутая. Длиннолапая. Поджарая.

Собачья.

– Н-назад, – попятился Тот, потом развернулся, скользнул пальцами по рукаву Янкиной ветровки, тень скакнула к ним по асфальту…

Сначала громыхнуло. А потом дорога выгнулась, ударив в колени, и в ватной тишине угол дома впереди вдруг исчез в клубе пыли и дыма, разлетелся на осколки.

Мир звенел тоненько, как комар. Плавая в этом звоне, Янка всё пыталась встать, пока рука Тота не вздёрнула её на ноги. Из дыры в углу дома вырывалось жадное пламя. Тот что-то кричал, губы шевелились, но комариный звон и собственное шумное дыхание заглушали все прочие звуки. Янка вырвалась и поковыляла прочь, всё быстрее, быстрее, словно пытаясь вытряхнуть звон из головы, подспудно догадываясь, что он не вокруг, а внутри.

За спиной постепенно оседал на землю горящий дом. Янка старалась не спотыкаться, только всхлипывала и слизывала с губ солёное. Сумка стучала по бедру. В носу что-то мерзко хлюпало. Шагов через десять Янка догадалась провести под носом ладонью и озадаченно уставилась на красные разводы на пальцах, осознав, наконец, что же такое солёное было на губах.

Звон рассеялся ещё через десяток шагов, хотя звуки всё равно казались неправильными, словно во сне или под водой. Янка заставила себя обернуться, но не увидела ни пожара, ни Тота. Только где-то вдалеке над домами поднимались клубы чёрного дыма, да еле слышно грохнуло, толкнув в пятки. Ухватившись за стену, Янка помотала головой и, заметив открытую дверь подъезда, нырнула внутрь. В подъезде было темно, пыльно и тихо. Ноги укутывала белёсая дымка – не то пыль, не то туман. Янка подсветила себе фонариком телефона, бросила сумку на пол и уселась на ступени, пытаясь понять, что делать дальше.

Без Тота не выбраться. Но рядом с Тотом всё взрывалось или бросалось на них – и Янка чувствовала, что это связано с тем архэ, которое Тот подарил Ноябрю.

«Что это за подарочек, за который пытаются убить?!»

Луч фонарика, почти осязаемый в густеющей дымке, скользил по стене, ржавой шеренге почтовых ящиков, одним концом упавшей на пол, и завалившим пыльные ступеньки бумажкам. Янка протянула руку и перевернула ближайший листок.

Мир дрогнул.

«♥ For Viccc ♥

♥ From ;) ♥»

И два танка в кривоватом сердечке.

Янка рисовала это давным-давно, ещё летом – и в одну из встреч «в реале» подкинула Вику в рюкзак. Вот и след от карандашного наброска, и складка на уголке… Та самая открытка. Лежит в пыльном подъезде в мёртвом городе посреди Ноября.

Посреди мира забытых, ненужных, выброшенных вещей.

В самом настоящем нигде.

Внутренний голос шипел без слов – злость, обида, отчаяние, словно тот проклятый телефонный разговор произошёл только что, и Вик сейчас, прямо сейчас снова признался, что она ему не нужна, и…

Янка скрючилась, пряча лицо в ладонях, а потом вскочила на ноги, словно распрямившаяся пружина, пнула затрясшиеся от удара перила, схватила сумку и буквально вылетела на улицу. За её спиной обрушились на пол почтовые ящики. Янка нырнула в кривой проулок, из него в следующий, и в следующий, как в лабиринте утопая в мёртвом городе Ноября, всё глубже и глубже, по щиколотку, до середины икры, по колено в белёсом тумане, но остановиться не могла. Остановиться – это остаться наедине с болью, к которой, как ей казалось, она уже почти притерпелась, но… только казалось.

Последний переулок завёл в тупик, обернувшись глухим узким двором. На створке распахнутого окна третьего этажа раскачивался ржавый утюг, обмотавшийся проводом вокруг ручки. Гипнотически медленно, вправо-влево, как маятник невиданных часов.

Несколько секунд Янка стояла, заворожённая размеренностью движения, и только провожала утюг взглядом, раз-два, раз-два, туда-сюда.

А потом провод лопнул, и утюг обрушился вниз. Отпрыгни Янка хоть мгновеньем позже – вряд ли бы её спас даже капюшон, а так утюг только стеганул хвостом провода по щеке и разлетелся на детали от удара об землю.

Янка метнулась прочь в диком, животном ужасе. В голове было гулко и пусто.

Возможность соображать вернулась только через несколько минут бестолкового бега, и вдруг всё встало на свои места: Тота никто не преследовал, вернее… Тота преследовал сам мёртвый город, вещи, хранящиеся в нём.

И Янку заодно.

В памяти само собой всплыло: «Пусть мёртвая земля хоть на капельку станет… живее».

Вот, значит, как Ноябрь становится живее от подаренного архэ?! Взрывами? Сходящими с ума мусорными баками и утюгами?

Во что Тот втянул Янку? Попытки оживить мёртвое… Что за зомби-апокалипсис?!

А переулки всё петляли, свиваясь в бесконечность, и оказавшись снова в том же самом дворе, у обломков утюга-камикадзе, Янка содрогнулась, с ослепительной ясностью вспоминая другие слова невыносимо скупого на объяснения Тота: «Можно ли пройти бесконечность насквозь?»

Она отошла от рельсов, вот в чём дело. Их не было вокруг, ни на одной из тех улиц, улочек и переулков, которые Янка пробегала. И теперь ей предстоит блуждать по ним… вечно?!

…Ящик, через который Янка перелезала, коварно провалился, хватая за щиколотку, Янка рухнула на землю с коротким воплем, кое-как высвободила ногу, встала, всхлипнула, подобрала сумку и рывками расстегнула ветровку – от бега по телу разлился душный пульсирующий жар.

Рыбка мотанулась на цепочке туда-сюда. Янка перехватила её рукой, сжала до боли в пальцах и похромала дальше. Без направления. Без смысла.

Переулок сужался, сужался и, в конце концов, превратился в неровную щель между домами, сквозь которую Янка протиснулась только боком, ободрав с сумки полколлекции значков.

А с той стороны оказалось светлая улица, сухие заросли… и ржавый трамвай со смятой «мордой». Никакого тумана, никаких утюгов. Янка огляделась, шмыгнула в трамвай и забилась на заднее сиденье. Вернулась…

«Но разве раньше трамвай не был… целым?»

Солнце наполовину скрылось за кустами, и на дорогу лёг теневой узор сухих ветвей, чуть не достающий до стены домов. Ветра не было, ветки не колыхались, и узор казался нарисованным раз и навсегда, прямо в пыли.

…Новая тень появилась с той стороны, куда в прошлый раз убегали Янка с Тотом. Она вырастала из кромки узора, словно та, что её отбрасывала, вышагивала по верхушкам кустов. Изящная, поджарая собачья тень. Она поравнялась с трамваем, остановилась и вскинула голову, заливаясь беззвучным лаем.

Янка бросила взгляд в другую сторону, прикидывая, успеет ли сбежать и больно ли кусают клыки несуществующей собаки… но увидела вторую тень, лёгкими прыжками мчащуюся по стенам домов. Вот она остановилась подле первой, они довольно обнюхались…

«Сейчас бросятся, – поняла Янка, когда тени дружно повернули к ней свои морды. – Мамочки… А они в клочья издерут меня – или мою тень? А что хуже?!»

Она с ногами забралась в кресло, решив сначала бросить в теней сумку, а потом прыгать в окно и продираться через кусты… но собачьи тени не успели напасть. Раздался бодрый топот, и к трамваю с пригорка сбежал Тот. Раскрасневшийся, чумазый, ежиный капюшон откинут, рукава засучены, а в руках что-то вытянутое и чёрное – не чехол, нет… То, что в нём лежало?

Собачьи тени разом обратили морды в сторону Тота, напружинились и беззвучно зарычали. Янка хотела крикнуть, предупредить, но Тот уже и сам заметил, затормозил, развернулся на пятках и… уставился в ту же сторону. Такой же напряжённый и даже почти скалящийся.

По ногам молоком разлилась белёсая дымка, накатываясь на трамвай и чуть-чуть не доходя до пятачка дороги у задней двери.

Послышался рокот мотора – словно голос механического чудовища. Тот пружинисто отшагнул назад, ещё раз, ещё, пока не остановился перед собачьими тенями. Рокот перешёл в оглушительный рёв, и Янка заткнула уши. В клубах пыли, белого тумана и чёрного дыма из перекрёстной улицы высунулось… Янка не успела ничего разглядеть. Пыль, туман, дым, смутный силуэт, а потом Тот вскинул к плечу предмет, который держал в руках, – и выстрелил.

Хлопок если и был, то потонул в рёве мотора, а потом там, впереди, мир взорвался вспышкой света, обжигая Янке сердце, – и всё стихло.

Оседает пыль. Торчит из-за домов серая морда огромной машины, в которой Янка, совершенно не разбирающаяся в технике вне «танчиков», сумела опознать только то, что когда-то это был бронеавтомобиль.

Невозмутимый Тот упёр приклад в бедро, с треском откинул какой-то рычаг, защёлкнул обратно и клацнул затвором, заряжая в ствол что-то маленькое и светящееся. И только потом, вскинув пневматическую винтовку на плечо, обернулся к Янке:

– Успел! Я же говорил!

Если бы он хоть что-нибудь пояснил. Если бы сказал, что всё будет хорошо. Если бы хоть извинился за то, что втянул Янку в какую-то чертовщину. Если бы…

Тот ухмылялся, словно ничего не случилось, и пальцем поглаживал курок – или спуск, или как оно правильно называется, – своей винтовки.

Он ничегошеньки не понимал.

Янке стало плохо, так плохо, как будто страх, скопившийся в ней, ядом потёк по венам. В желудке заворочался кусок льда, в груди тянул отзвук боли, и захотелось сорвать рыбку с шеи – и будь что будет, сдохнет – так и хорошо!

– Эй, вылезай, – позвал Тот, заглядывая в окно трамвая. – Всё закончилось.

– Нет!

Тот озадаченно задрал брови, потом обернулся и свистнул. Собачьи тени на стене дома встрепенулись и сбежали на дорогу, проглядывая сквозь узор кустов – более плотные, более тёмные.

– Ты их боишься, что ли?

Тот протянул руки и погладил воздух – а его тень потрепала собачьи по загривкам, почесала за ушами, хлопнула по холкам. Теневые собаки завиляли острыми хвостами и уселись. Одна, кажется, даже высунула язык от удовольствия.

– Это Доля и Недоля. Мои собаки. Или собаки моей тени? Не знаю, короче, но мы с ними друзья… А это Янка. У неё моя рыбка, и вообще она здоровская.

Тот молол какую-то чушь, а Янка с обидой понимала, что её обвели вокруг пальца. Собаки-тени не были чудовищами. Ручные собачки Тота, надо же… Как он про себя со смеху ещё не лопнул, глядя на перепуганную Янку! А всё туда же, улыбается как ни в чём не бывало.

Будто не было ни взрыва, ни мёртвого города, пытающегося их обоих убить, ни…

Так ничего в упор и не понимающий Тот заглянул в окно:

– Ну что, пойдём, а?

Наверное, для него всё это было в порядке вещей – безумие предметов, взрывы, кровь, выстрелы… Так, «подарочек» для мёртвой земли Ноября.

Наверное, ему казалось, что это нормально – затащить во всё это Янку, ничего не объясняя и ни о чём не предупреждая.

Наверное, Янка с его точки зрения психовала совершенно без повода, ведь все живы, здоровы, а синяки и царапины не в счёт…

– Не подходи! – Янка выскочила из трамвая. Злые слёзы кипели в уголках глаз и щипали свежие царапины. В голове царил сердитый змеиный свист, и хотелось то ли уничтожить весь мир вместе с собой, то ли сбежать.

Янка выбрала второе и с треском, заглушившим окрики Тота, вломилась в кусты. Продралась сквозь заросли, оставив пару значков с сумки, резинку и, кажется, целую прядь волос на ветках, исцарапала руки, вывалилась с той стороны… и с изумлением уставилась на знакомую стену домов, трамвай и столь же удивлённого Тота. Ноябрь опять вывернул пространство в какую-то невообразимую сторону.

– Эй… ты чего? – опасливо окликнул Тот.

– Не походи ко мне, – отчеканила Янка, глотая слёзы и утирая кровь со щеки. – Не подходи!

– А… как я тебя выведу тогда?

Янка молчала несколько секунд, пытаясь выгнать из горла склизкий комок, потом шумно выдохнула:

– Ладно. Выводи. И… больше не подходи ко мне. Вообще никогда, понял? Больше ты меня в свои игры не втянешь! Оставь меня в покое!

– Понял, понял, – попятился Тот, как-то жалобно вскидывая брови. – Не подойду. Не втяну. Оставлю. Обещаю. А сейчас… пойдём. Я тебя выведу в тот твой парк, ладно?

Янка молча кивнула и позволила Тоту взять её за руку и повести куда-то вниз по улице. Пальцы у Тота были огненные и мелко подрагивали.

Или это у Янки – дрожащие и ледяные?

Плевать. Теперь уже навсегда плевать.

Обычный мир встретил её проливным дождём. Часы на телефоне показывали, что с момента, когда Янка выбежала за дверь квартиры, прошло пятьдесят три минуты. Кажется, этот ливень обрушился на Москву сразу после того, как Янка уехала…

Янка закинула голову и долго растирала лицо, пытаясь смыть кровь, пыль, гарь и Бог знает что ещё. Потом поглубже натянула капюшон и пошлёпала по лужам домой.

Дома мама охнула, увидев дочь, но Янка молча прошла в ванную и захлопнула за собой дверь.

– Яныч… что с тобой? – донёсся из-за двери глухой и испуганный мамин голос.

Янка снова достала телефон, посмотрела на исправно тикающие часы, на дату, и буркнула:

– Счастливого Хэллоуина, чё.

Вместе с телефоном из кармана выскользнул смятый листок. Надпись, сердечко, два танка. Выброшенное признание в ненужной любви.

Да уж, чужой «праздник» даже близко не стоял рядом с тем, что пережила Янка.

И от чего отказалась.

К концу мая сидение в палате стало невыносимым. И больше всего Димкино существование отравляло непонимание, что происходит.

Иногда Димке очень хотелось взять и рассказать обо всём доктору. О том, как трескается мир, а ты сам расслаиваешься, словно собственное противоречивое намерение взрезает тебя ножом, и тот, второй, – тоже ты! – пытается тебя опередить. О том, что иногда ты сам не понимаешь, кто перелистнул страницу, ты или… тоже ты. Что у папки не было причин тебе врать про заваренные люки танка, и…

Но мысль, что после такого рассказа Димку «закроют» уже всерьёз и надолго, пока что пугала больше.

Самым гнусным было то, что Димка понимал: несмотря на все его попытки вести себя «нормально», окружающие видят, что происходит что-то не то. Лидия Михайловна, дежурные медсёстры… Ну а доктор и подавно не слепой и уже даже не делает вид, что верит Димкиным неубедительным «всё в порядке».

А уж папа с мамой…

Всё это напоминало огромный, медленно, но неудержимо набухающий гнойник… и однажды он должен был лопнуть.

– …Дмитрий, я всё-таки смог нормально поговорить о случившемся с твоим отцом, – мягкий голос доктора вернул Димку в реальность.

В реальности Димка сидел, уперев локти в край стола, а напротив него доктор просматривал какие-то бумаги в папке.

– Несмотря на его уверенность, что я, из-за своей совершенно гражданской сущности, ничего не пойму, я в целом уловил, что он пытался до меня донести. И про этот шлемофон, и про то, что ты никогда не был внутри танка Т-34, но описываешь всё точно и правдоподобно. И что у тебя нету дома книг, в которых ты мог эти сведения почерпнуть… Ну, кроме, – тут доктор как всегда мягко улыбнулся и открыл блокнот, – видишь, я даже записал специально, чтобы не перепутать ничего… А, вот. Кроме «Наставления для наводчика-оператора танка Т-80БВ».

Димка почувствовал, что краснеет – так, по привычке. «Наставление» он незатейливо спёр из учебного класса танкового батальона ещё зимой.

– Кстати, по этому поводу твой отец просил передать, что, э-э… выносить с территории части документы с грифом ДСП… неразумно.

Димка вспомнил гриф в углу бледно-голубой книжки – и с тоской понял, что ему уже как-то плевать на серьёзность такого «залёта». Вот совсем плевать.

Сейчас Димка был готов выдать все свои сокровища – и тот самый ключ-лючник, и полпачки автоматных патронов, и ленту для ПКТ… Да всё! Просто чтобы огребать сейчас дома от папки вполне заслуженный «педагогический момент». Это – быстро и честно.

Пусть только ничего не будет. Ни доктора, ни больнички, ни проклятого танка. Вообще ничего. Чтобы это был сон, на дворе утро восьмого мая, и никаких тебе походов со Светкой к памятнику…

– В целом, – говорил тем временем доктор, – проблема открылась для меня с достаточно неожиданной стороны. У меня нет оснований не верить твоему отцу, учитывая, что он специалист именно в этих вопросах и, кроме того, искренне заинтересован в том, чтобы тебя… чтобы ты выздоровел. Так вот, Дмитрий. Вы с папой достаточно верно оценили мою компетентность в таких вопросах, – доктор снова улыбнулся, – и я решил обратиться к, так сказать… независимым, но тоже компетентным специалистам, которые не только знают то, что твой отец называет «матчастью», но и многое, если не всё, об этом конкретном танке-памятнике. И я тебя как уже достаточно взрослого человека хочу попросить… – доктор снял очки и стал аккуратно протирать их тряпочкой, – ты можешь мне пообещать не делать глупостей?

Солнце колко бликовало на стёклышках очков, заставляя жмуриться. Димка, который уже окончательно потерял нить повествования, осторожно кивнул.

– Конкретизирую вопрос. – Доктор водрузил очки на место. – Я могу отпустить тебя сейчас с этим специалистом на экскурсию к памятнику? И быть уверенным, что ты банально не сбежишь домой, а вернёшься сюда? Закончить нашу беседу, так сказать.

Вопрос был на миллион…

– Если все пройдёт нормально, я тебе обещаю, – последнее слово доктор выделил интонацией, – что на выходные я отпущу тебя домой. И не только на эти, а вообще до конца лечения будешь на выходные уезжать.

«Ну вот, приехали… уже «лечение», а не беседы… Ты псих, Димка, пси-их!» – ехидно-проницательный внутренний голос влез в самый ненужный момент. И был, зараза, убийственно прав.

«Заткнись! Психов домой на выходные – не отпускают!»

«Ага, ага… тихих и безопасных – отпускают. А ты – безопасный, ибо танк остался ТАМ… И вообще, ты сейчас сам с собой ругаешься. Разве это не признак шизы?»

Но на улицу очень хотелось. Хоть сейчас. Хоть ненадолго. А уж возможность вернуться домой…

– Так, Дмитрий, ты можешь мне пообещать?

– Да, Руслан Фаридыч…

– Отлично! – Доктор опять жизнерадостно заулыбался. – И да, Дим, пожалуйста… не выбрасывай лекарства в унитаз, ладно? Я ничего такого, – он изобразил рукой в воздухе что-то абстрактное, – тебе не выписывал. Безобидная комбинация таблеток для спокойного сна. Даже не снотворное в прямом смысле. Нет, я понимаю, что книжки у тебя интересные, хотя, подозреваю, что без грифа ДСП… – доктор подмигнул, Димка неловко хихикнул, – но пойми, когда ты с утра у меня засыпаешь прямо за столом, просто потому что полночи читал, – это неэффективный расход твоего и моего времени. Ты дольше тут лежишь, а я трачу время на то, чтобы достучаться до твоего сонного мозга.

– Не буду, Руслан Фаридыч… Честно, не буду.

– Ну вот и хорошо. Иди к Лидии Михайловне переодеваться – и вперёд.

Лидия Михайловна уже Димку ждала – доктор, видимо, не сомневался в исходе беседы. Выдала одежду, демонстративно отвернулась, выждала положенное время, в течение которого Димка реактивно перепрыгнул в шорты, рубашку и кеды, и повернулась обратно, когда он уже старательно повязывал пионерский галстук…

– Ну и правильно, – прокомментировала это действие сестра-хозяйка. – Зачем-то же ты его оставлял? Так, Дим, на обед наши булочек напекли. Если надолго загуляете, я тебе приберегу. Пары хватит?

– Ага. – Булочки тут были вкусные, а настроение перед выходом на волю стремительно улучшалось. – Лидия Михайловна…

– Чего, Дим?

– Это вы ему про таблетки сказали?…

Тут тётка улыбнулась фирменной улыбкой полутонного веса:

– Нет, Дим… Я глупых и самонадеянных мальчишек по мелочам не закладываю. Просто этим мальчишкам, которые думают, что они самые умные, надо таблетки, перед тем как в унитазе топить, из бумажки доставать. А то в упаковке они всплывают иногда.

– Понял, – сконфуженно пробормотал Димка, уставившись на носки кедов.

– Всё, молодой-красивый, вали давай. Пакет я тебе на кровати оставлю. Вернёшься – переоденешься. Я вечером заступаю – заберу.

– Есть, товарищ Лидия Михайловна! – Димка прихлопнул макушку ладонью и шутливо козырнул.

Мятый коробок с камешком лежал, как когда-то, в кармане шортов.

…Лейтенанта звали Игорь. Рослый, улыбчивый, белобрысый, в новеньком летнем «танкаче» песочного цвета, щегольских берцах и с кепкой от «афганки» под погоном. На «товарища лейтенанта» Игорь возразил, что до этого Димка не дорос, не в армии ещё, а на «дядю» изобразил смертельную обиду: мол, не такой уж старый! Сошлись просто на «Игоре» – и поехали.

На улице было солнечно и как-то совсем по-летнему, со всеми особыми летними запахами, ветерками и прозрачными набегающими на солнце тучками. Пока катили до памятника, Димка просто отключился – ему было хорошо… Хорошо – и бездумно.

Подкатив к танку, Игорь скомандовал сакраментальное «К машине!», и Димка, даже не успев выйти из своей задумчивости, на автопилоте телепортировался из уазика наружу.

Танк был на месте.

Другой.

Новенькая, вся такая парадная «тридцатьчетвёрка» с гвардейским значком и белыми кантиками на катках. С матово-чёрными гусеницами, которых отродясь не бывает у настоящих танков.

Не бывает…

Мир дал трещину, и тот, второй, попытался… на этот раз Димка так и не понял, что он хотел сделать – сам был в растерянности! – но усилием воли загнал его обратно… в себя.

– Игорь! Это… это не тот танк! – Димка плюхнулся на скамейку рядом с лейтенантом, который уже устроился там с десантной флягой и промасленным пакетом с пирожками.

– Ну, не знаю, Дим… – Лейтенант хлебнул из фляги и протянул её Димке: – Будешь? Какао. У нас в столовке на завтраке девчонки залили. И пирожки бери, свежие.

Димка только молча кивнул, и пару минут они сосредоточенно жевали, передавая друг другу фляжку.

– Дим, ты точно не знаешь, на кой я тебе должен про этот трупик всё-всё-всё рассказать?

– Да откуда? Я три недели… – тут Димка запнулся, но всё-таки беспощадно к самому себе закончил: – Три недели в дурке лежу. Пациентом. Даже во двор погулять не выпускали…

– А теперь со мной, неизвестным дядей, который за тебя вроде как и не отвечает совсем… отпустили погулять. Мдя. – Игорь откусил сразу полпирожка. – Ладно. Коли никто ничего не понимает, будем действовать в соответствии с выданными инструкциями. «Не знаешь, что делать, – действуй по уставу»… Понятия не имею, какой тут, по твоему мнению, должен стоять танк, но вот конкретно этот ставил тут я. Точнее, я процессом рулил, – лейтенант слегка смутился под Димкиным ироничным взглядом. – Так, по теме… Мы тут имеем танк Т-34-85, выпущенный в июне месяце тысяча девятьсот сорок пятого года в Нижнем Тагиле… номер по формуляру нужен?

– Нет, – выдавил из себя Димка.

– Отлично, ибо я его и сам не помню… Так. В боях-походах данный экземпляр не участвовал и всю свою долгую жизнь украшал собой учебно-боевую группу нашей учебки. До шестьдесят второго года на нём…

Лейтенант говорил и говорил, отхлёбывая из фляги: про обучение мехводов, модернизацию, переводе танка в категорию такую-то… и Димке казалось, что каждым словом он заколачивает клинья в трещины, которыми покрывался мир. Потому что в том, что он говорил, Игорь был уверен. Абсолютно.

– Дим, ты меня слушаешь вообще? А то что я тут разоряюсь?!

– Слушаю, слушаю…

– Ну, так вот. В апреле нынешнего года, кратко говоря, снят с хранения и передан в мастерские для превращения в памятник. Пересказывать бумажную волокиту с приказами и заключениями не буду. Ну и что имеем… Пружины в ходовой – заменены на проставки. Видишь, он слегка приподнят на ходовой?

Димка на автопилоте кивнул.

– Люк-лаз, люк мехвода, люк зарядного – заварены изнутри, погон башни – заварен изнутри, рычаг управления ресничками – заварен изнутри, клин затвора – заварен в открытом состоянии, в казённик пушки и у дульного среза – тоже железяки вварили…

Димка слушал бесконечную череду «заварен-заварен-заварен». Мир плыл. А тот, второй Димка, всё пытался хоть что-то сказать, но… Димка молчал.

– Ну, короче, вот так. Ты чего-нибудь из всей этой пурги понял хоть? – Игорь выудил из пакета последний пирожок и протянул: – Пополам?

– Да всё я понял. Это не танк, а трупик… Не, спасибо.

– Ну, я тебе это сразу и сказал.

– Только, Игорь… Это НЕ ТОТ танк! Ну не тот вообще… – Горло сдавливало подступающими глупыми, детскими слезами.

Сознание двоилось.

– На колу мочало… – Игорь вздохнул. – Дим, ну опиши танк, который тот… который тут должен быть.

И Димка, с трудом подавив в себе желание вывалить на Игоря вообще ВСЁ, начал подробно описывать тот танк. И люк зарядного, и бак-стеллаж, и снаряды… И с каждым словом с тихим ужасом ждал, что Игорь начнёт хохотать и объяснять, что так не бывает.

Но Игорь молчал и слушал.

Иссяк Димка на щеколде, которая запирала люк, ведущий из боевого отделения к двигателю.

– М-да… проблема, брат. – Игорь зачем-то выдернул из-под погона кепку и нахлобучил на голову. – Ты мне сейчас вполне настоящий танк описал. Который в реале был…

«Я прав!»

Кто хочет это заорать? Димка? Или тот… второй?…

– Ты мне сейчас только что Т-44-100 описал, с пушкой ЛБ-1… Опытный. Их две штуки сделали. – И тут лейтенант со всей танкистской простотой стукнул по картине мироздания главным инструментом в любом танке – кувалдой: – Испытали… А когда тему закрыли – на металлолом порезали. В конце шестидесятых. Так что, Дим, если ты его и видел – это был призрак… хорошей и незаслуженно забытой машины.

«Ну что, Дим… – включился внутренний голос. – Призрак! А кто призраков видит? А кто в призраках катается? Через тот «тигр», говоришь, дома было видно? Отлично! Призрачный танк убил призрачным снарядом другой призрачный танк… и во всём этом как бы участвовал малолетний пси…»

«Заткнись!» – яростно заорал про себя Димка и встал.

– Ладно, Игорь… спасибо. Неважно уже…

«Проблема не в том, что этих… «сорок четвёртых» больше нет. А в том, что меня, похоже, по делу в дурку упекли…»

– А можно я на танк этот, – Димка кивнул на памятник, – сейчас слазаю, ладно? А потом вези меня обратно… там мне самое место.

Игорь озадаченно кивнул.

Перед самым постаментом Димка стряхнул кеды на асфальт и полез на танк босиком. Всё как в прошлый раз – по второму катку с левой стороны. Танк тёплый, солнцем нагретый и почти-почти такой же – по высоте, по отдельным деталям.

Димка, облокотившись на кормовую нишу башни, глянул на тот самый люк…

«Люк зарядного – заварены изнутри, погон башни – заварен изнутри, клин затвора – заварен в открытом состоянии…»

Он, уже не сдерживаясь, всхлипнул и сел на крыше башни, свесив ноги.

Игорь говорил – правду. Димка это чувствовал… Лейтенанту банально незачем было врать мальчишке, рассказывая, как он готовил и ставил этот танк. На уже готовый пустой постамент.

«Вот зачем мы со Светкой попёрлись тогда? А я ей ещё хотел этот… светящийся камушек подарить…» – Димка вытащил камушек из кармана и зачем-то глянул через него на солнце… или это сделал тот, второй? Которого, вообще-то, получается, что и не было. Он был таким же глюком, как и всё остальное…

Туча закрыла солнце, и только один луч остался в камешке. Яркий, тёплый, искрящийся солнечный луч, мечущийся внутри капельки доисторической смолы.

– Ты псих, – сказал сам себе Димка, чувствуя, что ещё чуть-чуть, и заревёт в голос. – Псих! А всё это – глюки! Ничего не было! Не со мной. Не я!

Тот, второй, который тоже был Димкой… да нет, не был он им! Никогда не был, это просто глюк, порождение Димкиного сознания! И вот этот глюк впервые словно попытался что-то ему – самому себе – сказать…

Но Димка, широко размахнувшись, швырнул камушек прямо в зенит, в снова выглянувшее солнце. А вместе с камушком – и всё остальное. Свои глюки, танк-которого-не-было, лязгающий, механический (мальчишеский?!) голос в шлемофоне, белый туман, холод мёртвого города, слёзы Светки у постамента…

Всё.

Навсегда.

Камешек должен был упасть на асфальт у постамента – но до земли так и не долетел.

– На море-окияне, на острове Буяне…

По статистике, «в среднем по Москве» в ноябре бывает три дождливых и два ясных дня. Остальные же… Этот ноябрь рушить картину не стал, так и тянулся – с серым небом, невесомой моросью, заморозками по ночам.

Янка делала вид, что в мире не существует ни Лены с её чудовищным псом, ни Тота, ни Ноября, – и мир неожиданно отвечал тем же. Следовало радоваться, но радости не было, одна глухая тоска – и регулярные звонки маме на выходе из школы и изостудии, что идёт домой. Чтобы ждала.

Откуда-то Янка знала, что так надо. Чтобы хоть так создать подобие собственной нужности.

…Под утро, после странных снов, которые Янка старалась сразу же забывать, ей порой казалось, что она обращается в камень, в холодную статую на дне ручья. Она отгорожена от мира зыбкой пеленой воды и собственным мраморным телом. В такие минуты рыбка нагревалась, словно пытаясь растопить мрамор кожи, и в груди покалывало.

Приходилось просыпаться, но мраморная тяжесть никуда не девалась.

Каменная корка дрогнула лишь однажды, когда, сбегая по лестнице, Янка вдруг заметила на стене подъезда птиц. Мелкие чёткие силуэты проводили её с третьего этажа почти до первого и исчезли на лестничной площадке, словно вылетели в окно. Янка остановилась, прислонилась затылком к стене, закрыла глаза и громко, чётко сказала: «Это всего лишь глюк».

Конечно, от её слов нарисованные птицы не исчезли, но стало немножко легче.

…– На море-окияне, на острове Буяне

Лежит бел-горюч камень Алатырь…

Триместр закончился как-то буднично и незаметно. Янка даже вздохнула, вспоминая детский восторг перед каникулами пару лет назад, – сейчас на душе было лишь облегчение, что с домашкой можно целую неделю тянуть, а значит – больше времени на «танчики» и рисование.

В «танчиках», изучив статистику последних боёв Вика, Янка мстительно увела у него старый аккаунт, в который он её когда-то пустил опробовать пару редких танков «между делом». Новый ник – «OFFelia», никаких кланов и лёгких танков-«светлячков», рандомные команды и вечные проигрыши. Ни дымящийся танк, ни даже командное поражение не вызывали особых чувств, а Вик… с ним и так всё ясно, и без аккаунта-«твинка» он вполне себе переживёт, закрыли тему, выбросили, забыли навсегда.

– …Лежит бел-горюч камень Алатырь, – в сотый раз повторила она себе под нос, сердито чиркая карандашом.

Завтра в изостудии планировалась тема «Остров Буян», и, чтобы не тратить на занятии время на раздумья, наброски нужно было сделать заранее. Сказки Александра Сергеевича «Наше всё» Пушкина Янку не привлекали по причине полной своей банальности, поэтому пришлось лезть в интернет за чем-то более оригинальным.

– …Лежит бел-горюч камень Алатырь,

На том камне сидит птица Гагана,

У птицы той клюв железный, сердце чёрное, когти медные…

Птица Гагана никак не давалась, поэтому Янка плюнула, оставила пустое пространство и, пощёлкав по ссылкам в поисках вдохновения, переключилась на следующий объект.

– …На том камне спит змея Гарафена,

Охраняет змея Алатырь-камень,

Приходили к камню сорок мудрецов,

Загадывала им змея сорок загадок…

Разместить на одном камне змею и птицу (и сорок мудрецов вокруг!) оказалось Янке не под силу, да и текст не помещался даже прикидочно. Немножко подумав, Янка сместила змею вниз, к подножию Алатыря, аннулировала всех мудрецов, окончательно запорола набросок, смяла лист и локтем спихнула со стола на пол. Достала следующий, тяжело вздохнула и сбежала на кухню проветриться.

– …Лежит бел-горюч камень Алатырь, от того камня свихнулась Янка Смирнина, пока весь этот бред рисовала, – сердито выдохнула она, прислоняясь лбом к окну. По запотевшему от дыхания стеклу с той стороны бежала вода – тот самый «один из трёх дождливых дней» выпал аккурат на пятницу, девятнадцатое ноября.

Под ладонью, стирающей со стекла пар, проявился двор: эволюционировавшая в мутный бассейн песочница, мокрые турники, скамеечки, дорожки… И горбящаяся на качелях, как воробей на жёрдочке, белёсая фигура.

Янка смотрела на качели секунд тридцать, почти не моргая, потом охнула и вылетела в коридор, пытаясь одновременно вбить ноги в сырые кеды, сунуть руки в рукава ветровки и найти в корзинке с маминой косметикой свои ключи.

Она отчаянно боялась, что пока будет возиться, человек – человек ли? – уйдёт. Или исчезнет.

…Нет, не ушёл и даже не слез с качелей. Промокшая кигуруми облепила тело, из-под обвисшего капюшона торчал кончик носа, босая нога размеренно раскачивала качели, упираясь пальцами в лужу.

– Эй! – Янка схватила его за плечо, и пальцы обожгло холодом. – Тот! Ты чего?

Тот откинул голову, так что из-под края капюшона показались глаза, и ответил с заминкой, заторможено:

– Я обещал к тебе не подходить.

– Вообще-то это я к тебе сейчас подошла! Что случилось? Что ты тут делаешь?!

– Сижу.

– Аш-ш! – зашипела Янка от души. – Почему здесь? Почему в таком виде?! Поче… – Она не успела договорить, шагнула следом за качнувшимся назад Тотом и смачно, всей ногой наступила в лужу. Ледяная вода хлынула в кед, мигом заставляя свернуть речь до невыразительных вскриков.

Тот тяжело вздохнул и снова качнулся туда-сюда.

– Надеялся, что ты увидишь.

– Увижу?! Это сколько же ты тут сидишь? – Янка попыталась вспомнить, когда последний раз подходила к окну… и подходила ли вообще с тех пор, как из школы вернулась.

– Часа полтора.

Вода хлюпала в кеде, дождь тоненькой струйкой стекал за ворот, волосы потяжелели и противно облепили лицо. Янка поняла, что не хочет находиться на улице ни секундой дольше.

– Так, идём, – решительно ухватила она Тота за руку и сама удивилась, с какой лёгкостью сдёрнула его с качелей. – И без этих твоих шуток с Ноябрём, понял?! Мёрзнуть-то ты, может, и не мёрзнешь, а вдруг простынешь?

В последнем заявлении хромала логика, но Янку это не волновало. Она затащила слабо упирающегося Тота в подъезд, дождалась лифта, отконвоировала Тота до дверей квартиры и втолкнула внутрь.

– Так. Иди под душ грейся, а я пока какую-нибудь сменку тебе поищу, – деловито сообщила она. – Ну, что застыл? Давай иди!

Тот покосился на неё, наконец-то стаскивая капюшон, но возражать не рискнул. Только когда дверь в ванную закрылась, Янка выдохнула и медленно сползла по стене в коридоре, пытаясь понять, что же натворила. Ведь она успешно захлопнула для себя дверь в Ноябрь, выбросила всё из головы, все страхи, мёртвый город и его тайны, пыталась жить нормально, она так старалась… чтобы самой пригласить в дом Тота?! Тота – который и втянул её в этот кошмар!

Но почему-то казалось, что это не сердце, а рыбка невпопад отстукивает по рёбрам, и в груди томительно жарко, и хочется сидеть на полу и слушать, как шумит вода в ванной…

– Ты дура, – сообщила Янка своему отражению, поднимаясь на ноги. Отражение прищурилось воинственно и несогласно, но возразить ничего не сумело. Впрочем, его взгляд напомнил, что раз уж затащила – изволь позаботиться, поэтому пришлось в срочном порядке перетряхивать шкаф, радуясь про себя, что Тот – не высоченный Вик…

Янка наугад вытащила одну из своих безразмерных домашних футболок – белую, с лупоглазой мультяшной рыбкой – встряхнула и, критически оглядев, отложила: пойдёт.

Уже через десять минут Тот, чуть ли не насильно вытряхнутый из сырой кигуруми и майки, сидел на кухне в Янкиных шароварах и футболке и следил, как Янка мечется, заваривая чай, доставая кружки и сгребая в кучку вечно расползающиеся по квартире карандаши.

– Не, ну, положим, я человеколюбивая, сострадательная… – бормотала Янка под нос то ли для себя, то ли для Тота. – Но не полная же дура! А почему я так себя ощущаю?!

Тот помалкивала. И хотя Янка ещё долго бурчала, её захлёстывало ощущение, что всё наконец-то стало правильно.

Наконец чай был готов, разлит по кружкам, на кухне воцарилась выжидательная тишина, и Тот, вырвавшись из оцепенения, огляделся и спросил:

– А мама твоя где?

– У Лерочки, – это прозвучало даже не так ядовито, как обычно. – Это её великая любовь. Вернётся в воскресенье вечером. Вот такая я самостоятельная…

Тот бросил на неё быстрый обеспокоенный взгляд, на который Янка ответила своим – пустым и безмятежным.

«Нет, никуда я не провалюсь, не дождётесь».

– Понятно… – Тот уткнулся носом в кружку. И хотя уверял, что не мёрзнет, но – обхватил кружку двумя руками, сплетая пальцы, словно греясь.

Янка открыла рот, набрала воздуха – и выдохнула. Для того чтобы собраться с силами и задать нависший над столом вопрос, понадобилось несколько попыток.

– Зачем ты пришёл?

Тот посмотрел тоскливо, мол, зачем рушишь идиллию, зачем спрашиваешь?

– Я… обещал тебя больше ни во что не втягивать, – осторожно ответил он, снова прячась за кружкой. Янка вдруг подумала, что он так делает, потому что не может спрятаться под ежиным капюшоном кигуруми, сохнущей в этот момент на верёвке в ванной.

– Поэтому мок у меня под окном? – Янка постаралась, чтобы вопрос прозвучал не очень саркастично. Уж слишком жалобно выглядел взъерошенный мокрый Тот.

– Ну… – неразборчиво промычал парень, – что-то типа того.

– И зачем?

Чай у него должен был уже закончиться, но Тот кружку не опускал, делая вид, что внутри, на дне, есть что-то настолько интересное, что взгляд не оторвать.

– Ну, понимаешь, – глухо пробормотал Тот в кружку, – я тебя, конечно, ни во что не втягиваю, и вообще спасибо за чай, я… – и окончательно замолчал, краснея кончиками ушей.

Янка вскочила из-за стола:

– А… Кажется, я забыла телефон на зарядку поставить, он разрядился… Я сейчас, – и вылетела в комнату.

Телефон лежал рядом со стопкой набросков: заряд 77%, ноль неотвеченных, всё в порядке. Янка застыла перед столом, сжимая виски, и пыталась справиться с собой и своими чувствами.

Тот не решался ни о чём серьёзном заговорить до тех пор, пока Янка не покажет, что согласна выслушать и помочь. Но прошлая такая «помощь» закончилась тем, что их чуть не убили взбесившиеся вещи в мёртвом городе! И Янка закрыла для себя тему Ноября раз и навсегда. Всё что угодно – но без неё.

И вот теперь на кухне сидит Тот – и пока молчит.

«Нет-нет-нет, – колотилось в мозгу. – Низачтонехочу…»

Тот ведь бросил её в прошлый раз на произвол судьбы, словно щенка в воду… А кто сказал, что в этот раз будет иначе?! Ноябрь не предназначен для людей, это оживший кошмар!

Янка представила себе, как возвращается на кухню и решительно говорит: «Повторяю ещё раз: Ноябрь – без меня». И как Тот допивает чай, переодевается в сырую кигуруми и уходит.

«Нет-нет-нет… Пусть ничего не объясняет, пусть злит своими ухмылками, пусть… только пусть не уходит. Не оставляет мир пустым и бессмысленным!»

Если человек хоть раз столкнулся с настоящей сказкой, без неё жизнь останется бесцветной и лишённой чего-то самого важного. Может, самой жизни?..

Даже если сказка злая и страшная.

…Тот всё так же сидел, уткнувшись в кружку. Янка с трудом удержала смешок:

– Эй, может, ещё чаю туда налить?

– А… давай, конечно, – обрадовался Тот. – Как телефон, заряжается?

Разумеется, он спрашивал не про телефон.

– Выкладывай, что там у тебя, – велела Янка, и это и было ответом.

Новую порцию чая Тот опять долго нюхал, прячась за кружкой, но потом всё-таки заговорил, и из его голоса пропала привычная уже усмешка:

– Помнишь того мужика…

– …с которым ты меня вместе выводил. Помню, да. Он в Энске живёт, кстати.

– Уже не живёт.

– Переехал? Или…

Тот снова замолчал, словно собираясь с мыслями, а потом коротко и тускло произнёс:

– Я не успел.

– Что?

Янка спросила на автопилоте, решив, что ослышалась, и только потом до неё дошёл смысл фразы.

«Я тот, кто успел». Эту фразу Тот использовал вместо собственного имени. И вот вдруг признался, что куда-то… опоздал?

– Его нашёл Принцип.

«Принцип» так и прозвучало, с большой буквы.

– Кто такой Принцип? – В голову упорно лез огромный зверь Лены, несущийся по следу запуганного мужика.

– Это… ну, такие люди. Организация, в общем.

– И они тоже живут там, в Ноябре?! Как ты? А почему тогда мы никого не…

– Не как я! – вырвалось у Тота. – А мы никого «не», потому что к легионерам лезть не стоит.

– Легионеры – люди из «Принципа»?

– Ага. Короче, они следят за Ноябрём. И когда кто-то левый вот так гуляет между Ноябрём и обычным пространством…

– Так, подожди! А ты? Ты же гуляешь!

– Ну, – Тот смутился, – понимаешь, в некотором роде я тоже… легионер «Принципа».

Янка, только успевшая нарисовать в воображении зловещий образ таинственной организацией с мрачными личностями в чёрных балахонах, чуть не поперхнулась чаем.

– Серьёзно?! А как же «лезть не стоит»? И зачем тогда вытаскивать этого мужика, если…

– Если, если… Потому что иначе нельзя. Раз уж я не смог помочь ему с архэ, то должен помочь как-то… иначе. Исправить всё это.

– Так… подожди! – Янка наконец поймала мучившее её противоречие. – Он же сам проваливается в Ноябрь, да?

Тот засопел носом в кружку.

– То есть, если ты его выведешь, он всё равно потом обратно провалится?

Сопение стало громче.

– А смысл? – Янка ничего плохого не имела в виду, ну «с-смысл» прозвучало как-то совсем по-змеиному.

– Да не могу я его вот так бросить, – наконец отозвался Тот. – Он тогда… Ладно, извини, не хочу тебя грузить.

– А зачем тогда пришёл? – Янка обиженно скрестила руки на груди.

Тот отставил кружку в сторону – ничего себе! – и выпалил:

– Ты можешь вместе со мной пойти?!

«Опять?!» – чуть не вырвалось у Янки.

Нет, она, конечно, догадывалась, что именно ради этой просьбы Тот и пришёл, но… Ей очень хотелось высказать всё, что думает об архэ, Ноябре и последствиях.

Но она не стала. Ей вдруг подумалось, что для Тота за безумными попытками «оживить мёртвое» стоит что-то особенное. Что-то, из-за чего эти самые последствия его не пугают.

Он помнит Ноябрь… другим? И упорно пытается вернуть это?..

Если бы только он всё нормально объяснил, что, зачем и почему!

– Куда? – спросила наконец Янка.

– К… короче, в «Принцип».

– Опять из-за… – Янка коснулась груди, прощупывая рыбку под тканью футболки.

Тот вздохнул.

Янка тоже вздохнула.

Тот заглянул в кружку и допил последнюю каплю чая.

Янка встала и отнесла обе кружки в раковину.

Тот съёжился и забрался на стул с ногами, парадоксально пытаясь при этом принять вид независимый и уверенный.

– Когда? – заставила себя спросить Янка, сама не веря, что говорит это, а не мямлит вежливую скороговорку «Ахкакжальянемогунуудачитебе».

– Сейчас? – Тот столь же неверяще хлопнул глазами.

– Так, подожди. Я надеюсь, там не будет опять этих архэ, сошедших с ума предметов, взрывов и всего такого?

Без кигуруми Тоту было тяжело прятать взгляд, поэтому он просто смущённо пожал плечами:

– Ну… в общем, нет! Не должно!

– Я точно больше не хочу лезть вот в это. Подарочки для Ноября и всё такое. Ты меня понял? – как можно внушительнее сказала Янка.

Тот поспешно закивал.

– И всё-таки, зачем я?.. – пробормотала Янка себе под нос и пошла одеваться. Тот сорвался следом, тараторя:

– Я тебе потом объясню, ладно? Честное слово, мы не в город пойдём, и вообще всё нормально будет! Правда!

– Иди, проверь, у тебя одежда высохла? И дверь сюда закрой, я переодеваться буду, – проворчала Янка.

Тот тут же исчез и захлопнул дверь.

Конечно, кигуруми не высохла. Точнее, флис-то просох быстро, а вот подкладка капюшона ещё оставалась сырой, а ежиный нос и вовсе пришлось отжимать.

Досушивали феном. Торопились, словно куда-то опаздывали, и исподтишка поглядывали друг на друга неверяще: я иду с ним? Она идёт со мной?!

И, конечно же, футболку переодеть Тот забыл. Янка вспомнила об этом уже на лестничной клетке, хихикнула про себя, но говорить не стала: вот вернутся – пусть переодевается. Ведь они вернутся, обязательно вернутся?..

На лестнице Тот коснулся рукой нарисованных птиц, хмыкнул, но промолчал, и Янка была ему за это благодарна.

– Н-да, – оглядевшись на улице, приуныл Тот. – Ничего заброшенного не видно… А я, в отличие от некоторых, такие вещи не чую.

– Что? – переспросила Янка, потому что последнюю фразу Тот пробормотал совсем себе под нос.

– Из заброшки уйти проще, говорю, а ничего заброшенного нет!

– Главное, что нет дождя.

Дождь действительно закончился, и в свете фонарей сверкали в лужах редкие жёлтые монетки листьев. Янка осторожно ступала по кромке бордюра, не желая мочить кеды, Тот, подтянув штанины, шлёпал босыми ногами по воде. Смотрелось это как всегда сюрреалистично. По счастью, на странную парочку обращать внимание было некому – двор пустовал.

– Ладно. – Тот на секунду замер перед аркой. – Пользуемся моментом, что никто не смотрит. Всё-таки ты уже привычная, дорогу знаешь.

И – решительно потянул Янку за руку. Три шага в темноту арки, потом моментально развернулся и ещё два шага сделал спиной вперёд. Шестой шаг – сквозь Тота – Янка сделала уже одна, жмурясь от нереальности происходящего. Она не могла сказать в точности, в какой момент пальцы Тота исчезли с её запястья, но, когда открыла глаза, Тот уже снова тянул её за руку вбок.

Здесь, в Ноябре, тоже был вечер – красное солнце висело совсем низко над горизонтом. Или утро?.. Город оказался за спиной – как всегда, чёрный, неровный и мёртвый – а буквально в двух шагах от Тота по мёрзлой земле тянулась чёткая колея, накатанная, узкая и ничуть не заброшенная. Вдоль дороги бежали серебристые рельсы.

– Это мы удачно вышли, – довольно сообщил Тот, уверенно топая по дороге. – Прям полпути, считай, уже прошли.

– А что, ты заранее не знаешь, где… окажемся?

– Не-а. Это же Ноябрь. Но где-то у железки обязательно. Либо в городе, либо рядом с ним. Так что в худшем случае часика два бы топали, ничего.

– «Ничего»! – охнула Янка, содрогнувшись, и по-новому огляделась. Получается, они оказались где-то неподалёку от этого самого «Принципа»?

Но вместо всяких таинственных замков – а ей, как ни крути, представлялся именно мрачный замок на горе – она заметила только, что впереди колея отворачивает от рельсов.

Пока она гадала, куда же в Ноябре может вести такая дорога, Тот уже уверенно свернул. Замешкавшаяся Янка бросилась его догонять, поминутно оборачиваясь.

– Тот! – наконец не выдержала она, догнав парня. – А как же…

– Тут можно идти спокойно, – сразу сообразил, в чём суть вопроса, Тот. – «Принцип» всё-таки знает, как дороги прокладывать.

– А… а почему ты в прошлый раз взял эту свою винтовку, а в этот раз нет?

– Во-первых, в гости с оружием не ходят, – отозвался Тот с готовностью. – Особенно если радушных хозяев много, а ты один… ну, двое. Во-вторых, мой «ижак» хорош исключительно для определённых целей, и люди в число этих целей не входят. Ну а в-третьих… в прошлый раз я точно знал, с чем столкнусь.

Янка какое-то время разрывалась между «А сейчас не знаешь?!» и «Точно знал, но потащил меня?!» – и, наконец, буркнула третье:

– А почему ты меня всё-таки тогда не… предупредил?

– Очень надеялся, что просто устрою тебя в укромном уголочке, а сам быстренько разберусь со всеми этими… последствиями.

– Но всё пошло не так?

– Типа того, – безмятежно подтвердил Тот, деликатно не вдаваясь в подробности. Не напоминая, что Янка сама сбежала и только чудом выбралась из лабиринта улочек мёртвого города.

Она это поняла, поэтому дальше шли молча.

Дорога всё ощутимей забирала вверх, но как-то боком, вдоль склона, и уже минут через пять впереди между двумя холмами показалось здание. Янка невольно притормозила, с разочарованием разглядывая два высоких корпуса, соединённых третьим, пониже, и широкое крыльцо с колоннами. Не просто «не замок», а прямо какое-то госучреждение! Впечатление усиливали шесть обычнейших уличных фонарей, выстроившихся рядком по обе стороны от крыльца.

Янка даже как-то не удивилась, когда, спустившись с холма вместе с Тотом, заметила у крыльца синюю табличку с золотыми буквами, уж слишком хорошо она вписывалась в общий облик административного здания.

Казалось, здание провалилось в Ноябрь прямо в разгар рабочего дня, и никто так и не заметил этого. Светились окна, мелькали в них силуэты, на асфальтовом пятачке у крыльца стояли аккуратно припаркованные мотоциклы… Хотя нет, мотоциклы – это что-то новенькое.

Тот резко свернул и, обогнув один из корпусов, остановился во внутреннем дворике, оглядываясь. Даже капюшон откинул.

Откуда-то – кажется, из зеркально отражающей «крыльцо» одноэтажной пристройки – доносилось монотонное тарахтение электрогенератора.

– Нам сюда, – наконец определился Тот и повернул к одной из дверей.

Дверь открылась без скрипа, и Тот, ухватив Янку за руку, решительно шагнул внутрь. Там, в темноте, он повернул вправо, толкнул ещё одну невидимую дверь – всё это со сноровкой человека, который сто раз здесь ходил, – и они оказались в длинном коридоре. Ряды дверей, горящие через одну лампы на потолке, тишина… Хотя нет. Не тишина, а чётко слышимые шаги.

Успев только раз чуть не задохнуться от страха и тут же успокоить себя, что Тот знает, что делает, Янка вдруг обнаружила, что они уже не одни. В коридоре перед Тотом стоял высокий светловолосый парень в белой рубашке, смотрел на них сверху вниз – и улыбался улыбкой Вика.

Янке понадобилось секунд десять, чтобы прийти в себя и понять, что кроме роста, цвета волос и этой характерной сверху-вниз-улыбки между незнакомцем и Виком нет ничего общего. Особенно в одежде – рубашка, галстук, жилетка!.. И в манере двигаться. И в фигуре. И уж тем более Вик никогда не завешивал чёлкой пол-лица, и…

Незнакомец в этот момент уже радостно пожимал руку Тоту, на секунду обнялся, хлопнув ладонью ему по плечу, а когда Тот повторил жест, сдавленно охнул:

– Полегче, Безымянный, ты ж меня прихлопнешь!

Тот ухмыльнулся довольно, от уха до уха – Янке даже не нужно было видеть его лицо, чтобы это понять.

– Я Тот, кто успел. Сам ты «Безымянный»…

Но светловолосый уже мягко шагнул мимо него – к Янке – и представился, протягивая руку.

– Меня зовут Майк, и я вас очень рад видеть.

– Яна, – оробела Янка, касаясь ладони Майка, а он вдруг сжал её пальцы и церемонно, по-старинному поцеловал. И это было так внезапно и в то же так невероятно сочеталось с мягкостью его движений, с безукоризненной белизной рубашки, со всем его видом – что у Янки перехватило дыхание.

– Очень приятно. Каюсь, это я настоял на вашем визите, – обжёг пальцы Янки короткий выдох, и Майк наконец-то выпустил её ладонь.

Янка очень надеялась, что её пылающие щёки не светятся в темноте жарким алым цветом.

На секунду стало так тихо, что можно было расслышать даже далёкое гудение генератора.

– Взаимно… очень приятно, – пробормотала Янка, сдёргивая капюшон, и тут же, как назло, резинка соскользнула с волос на пол, и растрёпанный узел рассыпался по плечам.

К своему облегчению, Янка успела поднять её за мгновенье до того, как Майк наклонился, а то умерла бы от стыда на месте. Сглотнув, натянула резинку на запястье и спросила:

– А… а почему?.. Ну то есть почему настояли, я ведь… И вообще, можно на ты… – и окончательно смутилась. Незнакомые красивые парни всегда повергали её в ступор. Исключением был Вик… но о нём думать нельзя. Запрет. Табу.

– Мне очень интересно было взглянуть на девушку, которой Тот, кто успел, отдал свою… рыбку.

– Это случайно вышло! – попыталась защитить Тота Янка. – Просто я… – и бессильно выдохнула. Нет, никому она не могла рассказать, что произошло той ночью, когда её бросил Вик… Когда Вик выбросил её в Ноябрь – теперь Янка потихоньку начала осознавать связь этих двух событий.

Какой-то маленький, но важный участок сердца скрутило злой болью: как Вик мог так с ней поступить?!

– Все судьбоносные встречи происходят случайно, – усмехнулся Майк.

– Это мы потом обсудим, – оборвал его Тот, оглядываясь. – Давай сначала всё сделаем, а потом заливайся соловьём хоть до утра.

На лице Майка промелькнула искренняя обида. В этот момент коротышка Тот в нелепой пижаме почему-то показался куда старше высокого, аккуратного Майка – старше и занудней.

Справившись с собой, Майк снова улыбнулся:

– Как скажешь. Твой… человек на третьем этаже, в одной из гостевых. Сюда, идём. – И, развернувшись, зашагал по коридору мимо одинаковых дверей с металлическими циферками номеров: 125, 123, 121… Выход на лестницу обнаружился между дверями 119 и 117.

Под бухтение Тота, что «этот мужик никакой не мой и вообще», они преодолели четыре пролёта и остановились в таком же коридоре, только двери здесь располагались дальше друг от друга, лампы все светили, а впереди, у окна, стояли два кресла и журнальный столик.

– Сюда, – Майк обошёл Янку, почему-то отворачивая от неё левую половину лица, и указал на дверь под номером 413.

– А ключ? – хмыкнул Тот.

Майк вздохнул и достал из кармана жилетки ключ с чёрной пластиковой биркой. Тот выхватил, но у самой двери притормозил, оборачиваясь:

– Ян… ты подожди меня тут, ладно?

– Мы подождём, – пообещал за двоих Майк, как-то невесело усмехнулся и устроился в кресле у окна. Янка села напротив, исподтишка его разглядывая, и в тот момент, когда Майк повернул голову, – судорожно вдохнула.

В полумраке первого этажа это не бросалось в глаза, по дороге Майк держался к Янке правой стороной лица, но теперь… На левом глазу, спрятанном под чёлкой, красовался чёрный кружок повязки. Янка даже не поняла, как умудрилась не обратить до этого внимания на тонкие фиксирующие резинки.

Майк заметил её реакцию, поморщился, но потом привычным жестом зачесал чёлку назад, демонстрируя повязку во всей красе.

Первое, что Янка поняла с облегчением, – шрамов не было. И второй глаз нормальный, целый, светло-карий, и всё лицо… А ещё выяснилось, что у Майка весьма своеобразное чувство юмора: золотой краской на повязке был выведен – неровно и схематично – глаз.

Майк вздохнул и опустил руку, позволяя чёлке упасть обратно, а Янка вдруг подумала, что есть в этом какое-то болезненное противоречие: с чёрным юмором рисовать на повязке глаз и в то же время прятать это за чёлкой, отворачивать голову и неловко молчать. И Янке в этот момент тоже захотелось молча натянуть капюшон.

«Моя толстовка, ежиный капюшон кигуруми Тота, чёлка у Майка… мы все прячемся. И прячем. Но что же – и от кого, если мы, как и все люди, бесконечно одиноки?..»

Мысль была непрошеная, странная – и Янке стало грустно.

Тот всё торчал в комнате, и до окна долетали только обрывки фраз.

«…не, ну ты что, спишь?!»

«Да я говорю, нам надо идти!..»

«…надо. Не спрашивай, ладно?.. Блин, лучше б спросил!»

«Да я тебе жизнь спасаю! Ты хоть знаешь, что будет, если тут застрянешь?!»

В ответ несколько раз донеслось односложное «да», «нет», «оставь» – и на этом всё.

Майк смотрел в ту сторону с таким интересом, словно мог видеть сквозь стены, только попкорна в руках не хватало. Но потом вдруг вскинул голову, обеспокоенно нахмурился… Дальше мир превратился в набор кадров.

Щёлк. Что-то невидимое рассекает воздух – как можно увидеть невидимое?

Щёлк. Перед Майком вспыхивает на полу сияющая золотом черта – след того невидимого, рассёкшего воздух… и весь мир. И Янка точно знает, что эта граница только для Майка, не для неё.

Щёлк. Майк сидит – и Майк же вскакивает рывком, через черту, шагает к Янке и выдёргивает её из кресла.

Щёлк. Толкает её к окну, за кресло, за портьеру, пригибает к полу, не давая высунуться.

Щёлк…

Майк-первый только успел привстать, а второй, прячущий Янку, вдруг налился светом – и распался золотистой пыльцой, тающей в воздухе. На плече Янки остался блестящий след, словно от пудры.

Янка сморгнула – и как раз в этот момент услышала шаги по коридору.

– Ты вернулся, Безымянный, – незнакомый голос был ровным, вплоть до отсутствия эмоций, но Янка испуганно съёжилась.

Что-то в голосе было странное. Неестественное. Не мужской, не женский, не высокий не низкий, не…

– Что?! Ой, а… Здрасте! А я, это… ну да. Вернулся. А что?

Янке пришлось прикусить ворот толстовки, чтобы не расхохотаться истерично. Тот специально таким придурком прикидывается – или само выходит?!

– И что ты делаешь у этого… иссякшего?

– Да какой же он!.. – Тот почему-то осёкся и уже менее уверенно буркнул: – Подумаешь, глаза… Нормальный мужик, вот чего вы.

– Безымянный, скажи, зачем так старательно себя обманывать? Ты не хуже меня знаешь, что должно произойти с этим человеком. Просто… бежишь от этого знания.

– Ничего ещё не определено!

– Бежи-ишь. Под маску дурачка, не замечающего очевидное, и даже термин прячешь за греческим словом, смысла которого не понимаешь.

– Я не…

– Ты думаешь, мы не знаем? Ты снова пытаешься идти против воли Ноября, пытаешься переломить её, используя страшную силу, которую он отторгает. Оставь Ноябрю беды Ноября. Мы его хранители, а не насильники! Он сам выбирает, кого себе забрать, это справедливо и правильно, это естественный ход вещей!

Янка скрючилась за креслом, борясь с желанием заткнуть уши. Она не была дурой и прекрасно поняла, о какой страшной силе идёт речь. И чужой ровный голос словно заглянул Янке в голову и озвучил то, что там крутилось и царапалось.

Что лезло из тёмной бездны в глубине сознания, где царят боль, злость и змеиный присвист.

И эта безжалостная проницательность сводила с ума, потому что… потому что Тот…

– Это ложь! – голос Тота внезапно окреп. – И кому, как не вам, Иш-Кария, это знать.

Тишина зазвенела сотней маленьких опасных колокольчиков.

…Мягкие шаги от кресла к Тоту и его собеседнику. Каждый шаг – тихий, но чёткий пристук каблука.

– Господин Кария, прошу прощения, что вмешиваюсь… – голос Майка как всегда безукоризненно вежлив. – Но в пылу подобного спора можно наговорить много лишнего. Полагаю, Тот, кто успел, на самом деле не хотел бы сейчас… так эмоционально спорить. Насколько я помню, ваши небольшие разногласия были преодолены, не так ли?

– Не так, – мрачно отозвался Тот. Но уже тише, без былой горячности. Янка тихонько выдохнула, выпуская прикушенный ворот толстовки.

– Боюсь, наши разногласия непреодолимы, – а это произнёс… как его Майк назвал, господин Кария? – Но, тем не менее, я всего лишь выражаю точку зрения «Принципа», и раз уж ты вернулся, Безымянный…

– Я Тот, кто успел, – сердито оборвал его Тот.

– Господин Кария, вы кого-то искали? – чувствуя, что спор выходит на новый виток, вмешался Майк.

– Безымянного. Узнал, что он вернулся, и как раз хотел поговорить… в том числе и о судьбе этого иссякшего.

«Как он узнал? Как догадался нас здесь искать?!» – заметались вопросы внутри Янки, и пришлось опять кусать ворот, чтобы не выдать себя ни движением, ни звуком.

– В таком случае…

– Хорошо, Майк, ты прав. Идёмте. С тобой я тоже хотел поговорить.

Янка застыла, забыв, как дышать. Скрип двери, щелчок замка… Нет, они не вошли в комнату, просто закрыли дверь. И ушли.

Шаги удалялись. Ровные, как метроном – господина Карии; аккуратный, еле слышный перестук каблуков Майка; шлёпанье босых ног Тота…

Янка осталась одна.

Она с трудом удержалась, чтобы не броситься им вдогонку. «Майк меня спрятал не просто так. И сейчас он специально уводит господина Карию… И никто меня не бросает… не бросает!»

Сердце скрутило такой зверской тоской пополам с паникой, что не будь Янка в Ноябре – точно бы сюда сейчас провалилась.

– …но в дружбе нет места сомнениям.

Обрывок фразы Тота долетел до Янки и заставил вздрогнуть, приходя в себя.

В ответ – вздох Майка и спокойное:

– Разумеется.

Раздался шорох, и что-то тихонько звякнуло, упав на пол. Шаги свернули на лестницу и вскоре стихли.

Янка выждала, сколько могла – полминуты, полвечности? – и осторожно вылезла из-за кресла. Никого не было. Никого – и ничего… Что ей делать? Куда идти? Прятаться, ждать, бежать скорее на улицу? Без Тота она даже вернуться из Ноября не сможет!

Крадучись, она всё-таки дошла до лестницы и проверила, что там людей нет, потом вернулась к комнате 413, подёргала ручку. Вздохнула, обернулась… и вздрогнула.

Перед ней стоял Майк, хотя она не слышала его шагов. Не призрак, вполне себе обычный Майк, высокий, улыбающийся. Он протянул руку и сказал:

– Я могу вывести тебя из Ноября, если хочешь.

Янка смотрела на его ладонь, запачканную в золотой краске, и очень старалась не заорать сразу же жаркое «Хочу!»

– А… а где Тот?

– Выведу прямо отсюда, к тому месту, откуда ты сюда попала.

– Я… – Янка отступила назад, пытаясь отсрочить время ответа.

Да, больше всего на свете она хотела вернуться домой. И снова забыть про Ноябрь, и особенно про слова господина Карии, который нарисовал такую логичную, правдоподобную – и ужасную в своей правдоподобности – картину того, что происходило с Янкой и Тотом в прошлый раз.

Но слишком свежо было воспоминание про бесцветный и бессмысленный мир, про мраморное оцепенение и ледяное безразличие… И звучали в ушах слова Тота: «В дружбе нет места сомнениям».

Янка сделала ещё шаг, стараясь не обращать внимания на требовательный взгляд Майка, и вдруг запнулась обо что-то. Наклонилась и с удивлением подняла с пола ключ с пластиковой биркой, на которой было напечатано «413».

«Разумеется», – ожил в памяти голос Майка. И звяканье чего-то маленького, падающего на пол.

Янка посмотрела на Майка, на дверь, за которой находился «человек Тота», снова на Майка… И выдохнула:

– Не сейчас. Сначала надо его вывести отсюда.

Майк вздохнул, опустил руку – и рассыпался золотистой пылью.

Янка поняла, что Майк провернул тот же фокус, как и перед появлением господина Карии, – раздвоился, – но сердце всё равно заколотилось, как бешеное, и ключ с трудом попал в замок. Отперев дверь, Янка шагнула внутрь – раньше, чем испугалась собственной смелости.

Комната была обставлена по-больничному просто: кушетка с пледом, два стула, забранное металлической сеткой окно, лампа дневного света на потолке, ещё одна дверь. Стены пустые, выкрашенные в бежевый – точь-в-точь как в поликлиниках. Обитателя этой комнаты Янка заметила не сразу, хотя он сидел на краешке кушетки и безучастно смотрел перед собой, ещё более потерянный, чем при первой встрече. В нечеловечески-тёмных – без белков и зрачков – глазах отражался Ноябрь: мёрзлая земля, мёртвый город, тусклый свет. Жутко.

– Эй! Простите, пожалуйста, – окликнула Янка, испытывая странное чувство дежавю. Чуть сосредоточившись, она даже сумела ухватить за хвост ассоциацию: Тот.

Тот точно так же сидел пару часов назад на качелях под дождём. С таким же лицом, вот точь-в-точь, только глаза у него, густо-синие, отражали не Ноябрь, а тщательно запрятанную надежду…

На Янку.

– Как вас зовут? – Видя, что на неё не реагируют, она коснулась плеча мужчины.

Он заторможенно моргнул и, наконец, перевёл свой жуткий взгляд на Янку.

– Ким… – Он, кажется, хотел ещё что-то добавить, наверное, фамилию или отчество, но только бессильно выдохнул.

– Как вы себя чувствуете? Вам плохо?

– Никак, – голос оставался таким же тусклым, как и отразившееся в глазах закатное солнце.

– Вы можете идти?

– Да.

– Тогда идёмте! – Янка сделала два шага к двери и обнаружила, что мужчина не сдвинулся с места. – Эй, Ким, идите сюда! Я вас выведу отсюда. Я… мы вернём вас домой!

Никакой реакции.

– Ки-им! Вы меня слышите?

– Да.

– Тогда идёмте скорее! Вдруг меня… нас кто-то здесь застанет! Ну, идёмте же!

– Зачем?

Янка возликовала: «Зачем?» – это уже вопрос, это уже реакция!

– Надо. – Она вернулась, ухватила Кима за руку и потянула за собой, как упрямящегося ребёнка.

Точно так же, как Тот тащил саму Янку, когда не находил возможности объяснить. То есть почти всегда.

Ким без сопротивления позволил увести себя из комнаты. Янка быстро закрыла за ними дверь, а ключ, махнув рукой, сунула в карман: потом отдаст Тоту или Майку. Когда их найдёт. А сейчас… сейчас нужно было вывести Кима из здания.

И идти в город? Янке стало до подгибающихся ног страшно. Тем более… Что, если господин Кария всё-таки прав про архэ?!

«Ким», – напомнила себе Янка и повела послушного и безучастного мужчину вниз по лестнице, к выходу, на улицу… Только там Янка сообразила, что Ким одет совсем не по погоде: тонкого свитера маловато для температуры около нуля… а домашних тапок и подавно! Янка закусила губу, оглядываясь: где же Тот, когда он так нужен? Или хотя бы Майк. Или хоть кто-то, кто выведет их прочь!..

Пусто и тихо.

«Это пока. А как заметят пропажу… пленника? гостя? – так сразу шум поднимется!»

Не давая себе разреветься, Янка потащила Кима вперёд – неважно куда, только прочь из Ноября. Что бы там этот господин Кария ни говорил…. Раскалённым маленьким солнцем пылала под толстовкой рыбка.

Казалось, они застряли, как мушки в янтаре, идут, но при этом топчутся на месте. Здание «Принципа» почти сразу же исчезло с горизонта, но на этом изменения в пейзаже и закончились, можно было даже закрыть глаза – не сдвинешься с места, сколько ни шагай!

– Что это?

Янка вздрогнула от прикосновения и обернулась. Это заговорил Ким, и в его нечеловеческих глазах по-прежнему отражался Ноябрь – и полыхающая в сумерках черта на земле. Янке повернулась обратно… и растерянно моргнула.

Точно такая же, как тогда перед Майком, золотая черта бралась из ниоткуда и исчезала в никуда, разделяя мир на две части прямо у Янкиных ног. И переступать эту черту было… страшно.

А знаешь ли ты, что в твоём сердце живёт змея?

Свернулась кольцом, забилась в самый угол. Спит. Порой просыпается, и тогда, от прикосновений гибкого тела, сердце прихватывает – болью ли, злостью ли, страхом?..

Я вижу эту змею. Пробудившись, она выглядывает из твоих глаз, а ты хоть и не замечаешь этого, но всё же загоняешь её обратно.

Знаешь, вы так смотритесь вместе… удивительно. Даже когда в разных концах коридора находитесь. Ты хоть знаешь, что носишь у себя на груди? В своей груди… Кажется, и он не знает. Я попросил тебя привести, чтобы увидеть это своими глазами… глазом. Но увидев – ни за что вам теперь не скажу.

Простите.

Потому что в моём сердце свила себе гнездо похожая змея.

Имя ей – ревность.

Она подошла к костру тихо. Не подкрадывалась, не пряталась – само получилось: вот её ещё не было – а вот она стоит за спиной Сергея, лбом уткнувшись ему в плечо.

Расстёгнутая парка, светлые волосы, коротко-коротко, под мальчишку, стриженные, лицо вчерашней школьницы… старухи… усталой женщины… беззаботной девчонки? Словно рябь по воде. Или тень от огня.

Янка отшатнулась так резко, что Тоту пришлось её ловить.

– Ты! – выдохнула она испуганно.

– Всем привет, – улыбкой насмешливого сфинкса улыбнулась Лена, выглядывая из-за спины Сергея. – Всё получилось, как я вижу?

– Повторяешься, – отозвался Тот, придерживая Янку. – Сергей уже спрашивал, слово в слово.

Янка застыла, комкая на груди толстовку. Сначала Майк и господин Кария, потом жуткоглазый Ким, живой танк Тэшка, теперь Сергей и Лена… Слишком много, слишком внезапно!

– Кто вы такие? – спросила она с вызовом, только чтобы не показать, что отчаянно боится.

«Дай мне подержать твою рыбку», собака, загнавшая Янку в Ноябрь и обернувшаяся огромным белым зверем, пешеходный мост…

Кажется, ответ на вопрос интересовал одну Янку. Лена вылезла из-за спины Сергея, подошла к костру, и Тот без слов посторонился.

Игнорируя взгляд Янки, Лена деловито наклонилась к Киму.

– Ну-ка, посмотрите на меня… – мягким тоном опытного врача попросила она. – М-да. Уже почти эклипсис.

«Эклипсис» прозвучало более всего похоже на «трындец».

Одёрнув парку, Лена присела на край Кимова ящика, Сергей похлопал Тэшку по крылу борта… Янка смотрела на них, и её всё ощутимее потряхивало. Эти двое – страшные, чужие! – словно ворвались в её собственный дом и теперь разгуливали по нему, обустраиваясь, а она ничего не могла с этим поделать.

Внутри тугой спиралью скручивалось… что-то. Яростное, злое.

Рука Тота подрагивала на Янкином плече, но Янка скинула её и шагнула к Лене, всем телом звеня от ярости. Вызывающе скрестила руки на груди – или съёжилась? Да какая разница! – и спросила:

– Что ты здесь делаешь? Кто вы такие?!

Лена подняла голову, не пытаясь встать. Но даже взгляд снизу вверх у неё был спокойный, с капелькой насмешки, точь-в-точь, как тогда, в парке: «Милая девочка, ой, боюсь-боюсь, что ты мне скажешь такого, чего я сама о себе не знаю?»

– Ян, – окликнул Тот, – Ян, не надо, пожалуйста. Я…

– Кто! Вы! Такие?!

– Ну, кто мы такие, кто мы такие… Да кто ж нас знает, – Лена переглянулась с Сергеем. – Но ты не бойся, мы не кушаем провалившихся в Ноябрь девочек. Даже когда Серёга голоден. Да, Лохматый?

– Да нужны мне эти маленькие девочки, – Сергей деланно, слегка по-собачьи зевнул. – Калорий нет, костей груда…

Страх, злость и адреналин смешивались в крови в ядовитый коктейль, и когда он ударил в голову, скрученная спираль внутри замерла, как перед змеиным броском, требуя выхода, удара, крика… Костёр дохнул жаром.

Больно.

– Я не маленькая девочка, и… и… да пошли вы все!

Бросившись прочь, Янка ещё и ещё раз повторяла, куда именно им всем пойти.

– Я-а-ан! – завопил Тот, но, как всегда в Ноябре, внезапно оказался далеко-далеко.

– Так вам и надо, так вам и надо… Так мне и надо! – Янка, всхлипывая, неслась в темноте, подсвеченной только телефонным фонариком, и в пятне света плясала мёрзлая и мёртвая ноябрьская земля.

Янка пыталась выйти к рельсам, чтобы оттуда… может, дойти до «Принципа». Там Майк. Он же предлагал вывести из Ноября, значит, это не только Тот умеет…

А ещё там господин Кария. Янка вздрогнула, вспоминая голос и шаги – слишком ровные, слишком безликие… и невольно остановилась.

После жаркого огня воздух царапал лицо сотней ледяных коготков, бежали вниз по шее противные мурашки. Или они появлялись от ощущения абсолютного, сводящего с ума одиночества?..

«Да уж, сбегать от проблем – это мой девиз. Натурально сбегать, ножками. И если б хоть раз это принесло что-то хорошее!»

В голову почему-то полез синеглазый Тот, но Янка старательно прогнала его образ и зашарила лучом фонарика в надежде заметить впереди отблеск рельсов, колеи или ещё хоть чего-нибудь, но под ногами был только пласт потрескавшегося асфальта, клочки сухой травы и россыпь ржавых гаек… А потом в пятне света навстречу Янке метнулась тень.

Янка успела заметить лишь клыкастую пасть – тени! – и выронила телефон. Глухо стукнувшись о землю, тот мстительно бросил сноп света прямо Янке в глаза, ослепляя, – и фонарик погас.

Это уже было! Тогда, в первый раз!..

Перед глазами плавали зелёные пятна, открывай, закрывай, моргай – всё одно. Никто так и не бросился. Это была просто тень.

Всего лишь тень…

«А ес-сли существуют с-собаки-тени, почему бы не быть и другим? И интерес-сно, нужен ли им свет, или они и в темноте обитают?» – вкрадчиво спросил внутренний голос и, довольный произведённым эффектом, замолчал намертво.

А потом затылок опалило горячее дыхание, и темнота сказала: «Уф».

Янка вскрикнула, оборачиваясь, но мир по-прежнему состоял из непроглядной темноты и бесформенных зелёных пятен.

Темнота снова дохнула, щекоча лицо тёплым ветром.

– Эй, – боязливо окликнула Янка, утешая себя мыслью, что её хотя бы не съели на месте. – Ты кто?

– Уф-ф, – мирно ответила темнота.

Собрав волю в кулак, Янка протянула руку, чувствуя, как дрожат пальцы, и темнота ткнулась в ладонь большим, мокрым, дружелюбным носом:

– Уф.

Янка тихонечко выдохнула и, осмелев, сделала шаг вперёд. Потом ещё один, ещё – и осторожно протянула вторую руку. Пальцы утонули в мехе.

– Тёплый, – зачарованно прошептала Янка, и поняла, что страх и одиночество отступили.

– Уф, – согласилась темнота и шагнула. Пальцы заскользили по меху – шёлковому, густому, живому, и Янка даже почти заметила движение справа от себя, а в следующую секунду что-то дёрнуло её за шкирку и одним рывком оторвало от земли.

Янка вскрикнула, но не успела толком испугаться, как обнаружила, что лежит, зарывшись лицом в мех, на чём-то большом, тёплом… и шевелящемся?

Под рукой ходили огромные лопатки, перекатывались узлы мышц. Глаза наконец-то привыкли и сообщали теперь, что темнота под Янкой немножко светлее, чем вокруг. Почти белая – насколько это возможно для темноты.

Белый мех. Огромный зверь, нашедший её, Янку, в Ноябре…

Зверь поднял голову и, обернувшись, издал вопросительное:

– Уф?

– С… Сергей?! – выдохнула Янка, запоздало обмирая от страха, и, стоило зверю замедлить ход, торопливо сползла на землю.

От позорного падения её удержали руки – сильные, тёплые и ужасно привычные. Под пальцами теперь был не мех – плюш кигуруми.

– Ян, ну ты, блин, даёшь! – в шею уткнулся ежиный нос. – Я испугался. Хорошо, Серёга тут, он по следу может, а то… Доле с Недолей куда дольше прыгать, да и свет им нужен, сама понимаешь… Ух, Я-ан, – последнее прозвучало совсем жалобно.

– Ну… я же нашлась? – Янка неловко похлопала Тота по плечу и попыталась отстраниться, но руки держали крепко.

– Не пущу, – упрямо прошептал Тот и вот так, не размыкая рук, потащил к костру, виднеющемуся в двух шагах.

У огня всё так же сидел Ким, а рядом, приобняв его за плечи, пристроилась Лена, что-то вполголоса ему говоря…

Янка невольно отметила куда более осмысленный взгляд Кима и с глупым любопытством вгляделась в лицо Лены – так и есть, детскость ушла с него без остатка, словно водой смыло, и теперь рядом с Кимом сидела средних лет женщина.

Появившийся следом Сергей – нисколечко не напоминающий того зверя – посмотрел на Лену с Кимом, сердито выдохнул и устроился подле танка. Покопался в карманах, щёлкнул колёсиком зажигалки, и в воздухе повис алый огонёк сигареты.

– Нюх собьёшь, – заметила Лена, не оборачиваясь.

– Собью, – согласился Сергей, но сигарету не потушил.

В полном молчании Тот с Янкой встали с другой стороны от костра, в безветрии поднимавшегося ровно вверх, и теперь получалось, что Тот грел Янке спину, а огонь – перёд, и вот так вот, согретая со всех сторон, Янка могла спокойно смотреть на их небольшой лагерь.

Лена глянула в их сторону и кивнула – спокойно, без удивления, словно они отходили погулять, а Янка вдруг поняла, что совершенно не стесняется вот так стоять. По крайней мере, уж точно не перед этими тремя… четырьмя, с учётом танка.

Тот был тёплым, плюшевым и привычным, как мягкая игрушка, и, главное, никто вокруг не мог неправильно понять. Ни Сергею, ни Лене, ни жуткоглазому Киму, ни даже танку никакого дела не было до того, что Тот обнимает Янку за плечи.

Слишком уж далеки они были от дел двух ребят.

А раз так – глупо вырываться, а потом стоять и мёрзнуть в гордом одиночестве. Потому что ничего такого, особенного, руки Тота не означают.

Наверное.

– З-зачем… зачем вы всё-таки меня преследовали? – набралась сил Янка на вопрос. Он прозвучал почти мирно и почти бесстрашно.

Сергей с той стороны костра подмигнул, окончательно сбивая с толку:

– Сейчас?

– Тогда. И в парке, и потом.

– Чтобы понять, кто ты, – без улыбки отозвалась Лена, отвлекаясь от разговора-монолога с Кимом.

– Яна Смирнина, пятнадцать лет, номер паспорта не помню, – буркнула Янка. —Чтобы это узнать, не обязательно меня преследовать, загонять в Ноябрь, пугать до полусмерти, высле…

– Подожди-подожди! – подняла ладонь Лена, перебивая. – Мы не загоняли тебя в Ноябрь. В парке я просто хотела дорогу срезать, шагнул-вышел, а не прям сюда тебя тащить.

– «Значит, по остальным пунктам вопросов не возникло», – Тот хмыкнул Янке в шею, цитируя старый анекдот. Кажется, он пытался Янку таким незамысловатым способом приободрить.

Лена укоризненно посмотрела на него, а потом мягко попросила Янку:

– Дай подержать рыбку, Ян. Меня ни фамилия, ни возраст не интересуют. Я хочу понять, что произошло, когда вы с Тотом… встретились.

– Нет.

Это вырвалось помимо воли. Страх, угасший, но не рассосавшийся, смешался с осевшей в душе обидой на то, что никто Янке ничего не объясняет вовремя.

– Пациент сопротивляется, – вполголоса хмыкнул Сергей. – Может, Тэшку попросить слегка пушкой поворочать, вдруг сговорчивее станет?

Янка опасливо покосилась на пушечный ствол, нависший над головой Лены, но танк только качнул им вправо-влево, и то ли этот жест означал то же, что у людей отрицательное мотание головой, то ли просто никто всерьёз Янку «устрашать» не собирался…

Да не собирался, конечно. Но всё равно не по себе.

– Лохматый, Тэшка, не пугайте ребёнка, – с показной строгостью сказала Лена. – Ян… ну, давай мы извинимся за то, что тебя тогда напугали, и сделаем вид, что ничего этого не было, а? Давай? Нам правда важно понять, кто ты есть.

– Зачем?

– А зачем ёжики впадают в зимнюю спячку?

– Инстинкты и природа, – буркнула Янка, которая до этого момента вообще не задумывалась о том, как ежи зимуют.

– Природа, – передразнила Лена. – А какова твоя природа, Яна Смирнина? Кстати, Тош, а Майк тебе ничего не говорил?

«Тош?!» – Янка чудом не прыснула нервным смехом.

– Ничего… а должен был? – Тот наконец отпустил её, шагнув в сторону.

Сразу же стало зябко.

– Ну, он же хотел глянуть, – пожала плечами Лена.

– Вот и глянул, – Тот махнул рукой. – Да что он скажет-то… так, как всегда, детские ревнульки… Ян, – Тот повернулся к Янке, и синие глаза, не скрытые сейчас капюшоном, показались в отсветах костра чёрными, как у Кима, только белки светлели. – Не обижайся на Ленку. Я ей… доверяю.

Он говорил мягко, но Янка видела в его позе и взгляде – напряжение. Не испуг, не недоверие – Тот не врал – но напряжение, как будто ему, привычному ко всем вывертам Ноября, всё равно было самую малость не по себе в присутствии Лены и Сергея. Словно сквозняк пробегает по шее – вроде и не холодно, а ёжишься.

– Мало ли, кому ты доверяешь, – глухо отозвалась Янка. Ей невольно подумалось, что взгляд ежиной мордочки как-то привычней, чем вот такой, открытый, человеческий. – Как вообще понять, кому доверять в мире, который постоянно встаёт с ног на голову?

– А ты сердцем смотри, оно зорче, – пожал плечами Тот. – Один умный писатель это советовал.

«Сердцем… которое в моём случае разбито на осколки. Только что же тогда трепыхается сейчас в груди суматошной птицей?»

– Не бойся, – Тот провёл пальцем по Янкиной толстовке, в точности повторяя то, как лежала на шее цепочка рыбки. Янка замерла, не дыша.

Палец соскользнул дальше, от шеи к ключице и ниже, прослеживая путь цепочки, и остановился точно над рыбкой, поглаживая её сквозь ткань. Рыбка от его прикосновения разогрелась… или Янке самой стало жарко?

– Я… – Взгляд Янки заметался, огибая Тота. Тёмная громада танка, невозмутимый Сергей, замерший у костра Ким, Лена, так похожая сейчас на Янкину ровесницу…

Сердце, казалось, само вздрагивало от прикосновений Тота.

– Пожалуйста, Ян. Это не опасно. Если ты не доверяешь им – доверься хотя бы мне.

– Вымогатель, – буркнула Янка, сдаваясь.

– Ты согласна! – просиял Тот.

– Я ещё не…

– Давайте, только быстренько, ладно? Ленка, но ты скажи, обязательно, слышишь?! А я пока ему бушлат притащу, – Тот кивнул на Кима и с излишней поспешностью ретировался к танку.

– Ян? – окликнула Лена, подходя ближе.

– Снять? – хмуро спросила Янка, вытаскивая рыбку из-за ворота.

– Не, ты что, – махнула рукой Лена. – Кому нужен твой ещё тёплый труп?

Янка поёжилась и, пересилив себя, протянула Лене рыбку на ладони. Огонёк мерцал под переплетением металла, словно заблудившийся лучик. Ленина ладонь легла сверху, и из-под её пальцев во все стороны брызнул золотой свет, щедро окрашивая руки и лица.

Янкино сердце пропустило один удар, второй… боль так и не пришла. Через мгновенье сердце снова ровно стучалось в рёбра, свет архэ свернулся в привычный отблеск, и Лена осторожно выпустила Янкину ладонь.

– Твоё сердце разбилось, – произнесла она так спокойно и буднично, словно речь шла о чашке. – Ты знаешь?

– Я… – Янка сглотнула. – Но рыбка же всё исправила?!

– Не совсем. Тошка молодец, вложил в… рыбку нужное намерение, так что пока архэ с тобой, оно держит сердце в том, исходном состоянии.

– А если снять? Я пробовала несколько раз, но…

– Но, по счастью, не убирала рыбку далеко и вообще быстро возвращала на место, – уверенно определила Лена. – Иначе ты бы тут не стояла.

– А толкалась бы на контроле доступа, – хмыкнул Сергей со своего места. – У апостола Петра. А патологоанатом с удивлением изучал бы результат вскрытия: это ж какая неведомая сила размазала твоё сердечко в кровавые ошмётки?

Янка содрогнулась и быстро убрала рыбку за ворот.

– Только вы главного не учли, – никак не оспаривая сказанное Сергеем, быстро добавила Лена. – Вы с Тошем, оба. Это его архэ, и оно всегда, абсолютно всегда связано с ним. Оно – его часть… даже когда висит у тебя на груди и удерживает твоё сердце целым. Тебе никакие странные сны не снятся?

Янка вспомнила мёртвый город. Вспышки-выстрелы света, ощущение, что несёшься куда быстрее, чем бегом – по пустым, страшным улицам… Это сны Тота? Или даже… реальность?

Клацанье танкового люка оборвало разговор. Тот вылез на башню и спрыгнул вниз с тёмным, несущим запах солярки и ещё чего-то столь же резкого, бушлатом на плечах.

– Ну-ка, одевайся! – Тот сунул бушлат Киму. – А то заболеешь. Он, конечно, немножко грязный… и воняет капельку… но зато тёплый! Как раз для таких случаев.

Ким деревянно кивнул и послушно вдел руки в рукава. Бушлат даже ему был велик, а уж Тот мог в него с головой завернуться… Но зачем кутаться в бушлат тому, кто «не умеет» мёрзнуть!

Озябнув, Янка шагнула вплотную к костру, так что щекам от жара стало больно, а искры норовили прожечь брюки, но спина всё равно леденела, словно облитая холодной водой… И почему-то Лена тоже пододвинулась к огню, а Сергей шагнул к ней. Тот пристроился рядом с Янкой, а танк вдруг по-совиному развернул башню на сто восемьдесят градусов – и взревел двигателем.

Оглохли все, Лена пригнулась, а что крикнул Сергей, Янка бы не рискнула повторять при матери.

– Тэш, чё слу… – Тот вдруг развернулся, вытягиваясь струной, и тихо, но с чувством, повторил некоторые слова Сергея.

Землю затянула пелена белого, густеющего на глазах тумана. Сквозь рёв двигателя донёсся лязгающий, незнакомый Янке голос:

– Белый!.. ди́те… жданских!

– Белый, ах он с-с… – выдохнул Тот.

Янка не услышала, прочитала по губам, а парень уже одним прыжком взлетел на крыло танка и через пару секунд снова спрыгнул на землю – со знакомым Янке чехлом на плече.

Вдалеке отчётливо взревел ещё один двигатель. И, кажется, ещё один.

– Белый! – уже уверенно крикнул Тот и схватил Янку за руку, но тут же затормозил: – Блин… Ким!

Сергей шагнул к Киму, и Янка не была уже уверена – человеком ли, зверем?.. Все смешалось и завертелось. Лена неразборчиво крикнула Тоту, Сергей с Кимом куда-то подевались, а танк внезапно сдал назад, разворачиваясь, и Янке захотелось забиться в какую-нибудь нору, зажмуриться и заткнуть уши.

Пока Тэшка стоял, она худо-бедно ещё могла с ним смириться. Но двигающийся танк, взрывающий траками мёрзлую землю – это только, только, только и исключительно по ту сторону экрана!

– Идём! – Тот дёрнул Янку за руку. – Вы тут Тэшке только мешаться под гусеницами будете!

Янка разбирала через слово, остальные – угадывала.

– А ты? А Ким? А куда?!

– Серёга Кима выведет! А мы…

Лена вдруг появилась рядом и махнула рукой:

– Давайте-ка, оба! Тош, ты знаешь, куда Серёга этого вашего Кима вытащит?

– Не-а! – Тот обернулся к отъезжающему танку, и Янка поняла: ему отчаянно, до смерти хочется сейчас быть с ним. Со своим… другом?

Но Тот только покрепче ухватил Янку за руку и потащил вперёд.

– А Янку найдёшь? – не унималась Лена.

Костёр за их спинами горел как ни в чём не бывало, Тэшка тарахтел всё дальше, а они быстро-быстро шли прочь, сквозь темноту.

– Найду! – уверенно отозвался Тот.

– Тогда Яну вытаскиваю я, а ты следом.

Тот осторожно отцепил впившиеся в его ладонь Янкины пальцы и сказал прямо на ухо:

– Давай, Ян. Я с Ленкой не пройду, только сам. А тебя я где угодно по рыбке найду.

Янка прижала руку к груди. «Это его архэ, и оно всегда, абсолютно всегда связано с ним. Оно – его часть…»

Лена ухватила её за локоть и потащила за собой:

– Давай-давай, чем быстрее мы отсюда смотаемся, тем быстрее Белый потеряет к происходящему интерес, тем легче Тэшке.

Мир перед ними вспорола золотая черта, высвечивая следы огромных лап. Лена вроде бы замерла перед ней… и в то же время шагнула вперёд, за черту, а там развернулась к ним.

Черта погасла.

– Вперёд, – Лена подтолкнула Янку, и через два шага они почти одновременно прошли… сквозь неё? Сквозь её двойника? Сквозь… нечто.

…Мир вокруг был светлым, тёплым и каким-то маленьким. Проморгавшись, Янка обнаружила, что оказалась в обычной квартире. Горел свет, болтал диктор в телевизоре… Пока Янка ошарашенно озиралась, Лена уже пронеслась по комнате небольшим смерчем: усадила Кима на кровать, боднула Сергея в плечо, заставляя посторониться и пропустить к двери, кивнула неизвестно откуда возникшему Тоту…

– Где мы? У вас? – Янка проводила Лену взглядом, моргнула несколько раз и повернулась к Сергею.

– У него, видимо, – кивнул Сергей на Кима. Мужчина отнёсся к своему возвращению домой с удивительным безразличием… а глаза у него оказались обычные, карие.

– Ой, – почему-то Янку это удивило больше всего.

Поймав её взгляд, Сергей хмыкнул:

– Он в Ноябре уже совсем растворяться начал, насилу вытащил. Зато он хоть в себя пришёл.

Таращащийся в пустоту Ким был не очень похож на «пришедшего в себя», но, в конце концов, Сергею, наверное, виднее…

За стенкой зашумел электрочайник, и Лена снова заглянула в комнату:

– Ну что, всех с благополучным прибытием! Тош, не хмурься, Тэшка и без тебя справится, впервой ему, что ли…

– А что это было? Туман и этот… Белый? – робко спросила Янка, пересиливая желание усесться рядом с Кимом и тоже уставиться в пустоту от избытка впечатлений.

– Белый танк, – мрачно отозвался Тот, пристраивая на кровати свой чехол с винтовкой. Ежиные глаза таращились вокруг укоризненно и хмуро. – Немецкий «тигр». Помнишь, я говорил, что кое-кому в Ноябре архэ не нравится… вот ему.

– Но… подожди. А те мусорные баки, взрывы…

– Это Белый делал.

– Но как? Ты же сказал, что он танк!

– Белый «тигр», ага. Точнее, нечто, что выглядит белым «тигром». Распускает свой туман вместо дымовухи, и в этом самом тумане оживает всякая мертвятина из вещей, до чего только дотянется.

– Мертвятина?!

– Ну, – Тот поморщился, – мёртвые вещи. Та самая мусорка. Машины. Бронетехника…

– …утюг, – продолжила ряд Янка, содрогнувшись от воспоминания.

– Это ты ещё взбесившуюся швейную машинку не видела, – хмыкнул Тот с мрачным весельем. – Короче, начинается форменный зомби-апокалипсис… вот этих вот утюгов. И танков.

Янка вспомнила, как и сама проводила эту аналогию – про зомби. Вот только обвиняла в этом Тота.

Сейчас думать об этом было стыдно. И дело не в живом танке по имени Тэшка, который своим существованием должен был что-то там Янке доказать, просто… что-то изменилось.

Янка смотрела на Тота теперь… иначе.

– А ты тогда что-то говорил про искажение Ноября, – Янка сама не ожидала, что запомнила те слова.

– Ну, мы так называем эту силу. Потому что…

– Потому что она искажает то, каким Ноябрь должен быть, – коротко объяснил Сергей.

– Эй, не хочу прерывать ликбез, но чайник вскипел! – Лена за это время успела снова сбегать на кухню и вернуться. – Чай я какой-то нашла. Кружек, правда, маловато, но нам с Лохматым одной хватит. Эй, Ким, вы будете?.. Будете, сама знаю. Горячего, сладкого, много – это вам сейчас любой доктор пропишет.

И как-то само собой получилось, что Янке с Тотом тоже кружка досталась одна на двоих – советская, эмалированная, обжигающая пальцы. С ёжиком на боку. Лена и Сергей, с огромной пивной кружкой, устроились прямо на полу, Янка с Тотом – рядом с Кимом на кровати. Ким на окружающую действительность реагировал вяло, но послушно пил мелкими глотками чай, растерянно моргал и, кажется, уже физически ничему не мог удивиться. Удивлялочка сломалась, гарантийному ремонту не подлежит.

– Что будете делать? – вдруг отрывисто спросила Лена, кивая на Кима, но глядя на Тота с Янкой.

Тот вздохнул:

– А что делать… В Ноябрь его пускать больше нельзя. С архэ ничего не вышло… Тут вариантов нет, кроме как самому впрягаться.

Лена удивлённо задрала брови:

– Ты серьёзно?

В левом, прищуренном, глазе скользнуло беспокойство.

Тот пожал плечами, натягивая капюшон поглубже, и пробурчал еле слышно:

– Как надгробие…

Янка обернулась к нему, отнимая остывшую – из раскалённой до просто горячей – кружку, глотнула приторно-сладкого чая, даже не поморщившись, и спросила с недоумением:

– А вы вообще о чём?

– Ну… я же говорил, что человека ничего в мире не держит, и он в Ноябрь соскальзывает? Ну, вот и… можно наоборот.

Янка задумалась. Сделала ещё один глоток. Потом осторожно уточнила:

– Зацепить в нашем мире? Чем-то?

– Кем-то. – Тот тяжело вздохнул и, откинув капюшон, с вызовом оглядел всех присутствующих: – Ну а что такого? Месяцок тут поторчу, а там, глядишь, и он в норму придёт… – и тут же перескочил: – Слушай, а номер телефона дашь? Ну, просто… мало ли. Я в этих ваших реалиях не очень ориентируюсь, – и выразительно пошевелил пальцами босых ног.

Янка кивнула и захлопала руками по карманам в поисках телефона… а потом вспомнила клыкастую тень (а может, это просто была Доля или Недоля?..), луч света в глаза…

– Ой, – упавшим голосом выдохнула она. Представлять, как мать среагирует на пропажу телефона, не хотелось, да и потерять данные было очень болезненно. Ладно, контакты и фотки, они синхронизированы, но настройки и файлы…

Сергей вдруг зашарил по карманам:

– Твоё ведь? – и перекинул по высокой дуге точно Янке в руки серенький смартфон.

Янка вцепилась в него крепче, чем утопающий в надувного утёнка, и только когда Тот робко повторил про телефон, очнулась и послушно продиктовала цифры, которые Тот тут же записал найденным на прикроватной тумбочке огрызком карандаша прямо на замызганных обоях.

И в этот момент Янкин телефон затрезвонил, высвечивая фотографию клыкастого монстра.

– Мама, – обречённо пробормотала Янка, прикрывая картинку рукой.

Лена, сообразив первая, сделала страшные глаза и жестом показала, чтобы никто не шумел, не ходил, не разговаривал и вообще не дышал.

– Алло, мам?..

Август 1989 года. Подмосковье. Место, которого нет. Кабинет особого отдела войсковой части, которой официально тоже нет…

Майор смотрел на куратора, который уютно устроился в кресле за столом – в ЕГО кресле, за его столом, в его кабинете – и внимательно изучал рапорт. Куратор читал его уже второй раз, что-то сравнивая с прилагавшейся справкой эксперта. Потом аккуратно сложил документы стопочкой и, сдвинув на край стола, весьма благожелательным взором (иногда залётные типы с полевых лабораторий даже на это покупались) уставился на майора:

– Миш… ты долго ещё навытяжку в собственном кабинете стоять-то будешь? Сказал же – садись!

– Есть, товарищ полковник.

– Товарищ майор! Вы страдаете заболеванием органов слуха? – Вот что этот хитрый дед до сих пор, несмотря на свои «за семьдесят», умел делать хорошо, так это играть интонациями. Кажется, такого понятия, как пенсия, полковник попросту не знал и «в запас» уходить собрался исключительно на тот свет.

Майор знал своего куратора уже лет десять… но сейчас чуть опять не вскочил по стойке «смирно».

– Никак нет, товарищ полковник!

– Ну а тогда какого рожна ты мне тут театрализованное представление из второй части Строевого устава МО СССР устраиваешь?! Подход старого служаки к высокому, но изрядно туповатому начальству…

– Понял, Виктор Семёнович.

– Ну, вот и хорошо… Ладно, к сути вопроса. Рапорт – перепишешь… Я там пометил, что. И можешь регистрировать в строевой и подшивать к делу.

– Но, Виктор Семёныч! Я…

– Михаил, у тебя сегодня что – праздник непослушания? Может, ты хоть дослушаешь «высокое, но туповатое начальство»? – Дед включил ехидство, хоть и изрядно сдобренное добродушием. – Ну так вот. Продолжим. Поработали вы на славу. Шлемофоны – идентичны, на втором – волосы и потожировые мальчишки, следы крови второй группы на лобовой подушке – он голову себе разбил, что ли?

– Нет, Виктор Семёныч, просто ссадина на лбу.

– Понятно. Танк вы тогда изъяли, и это правильно. Нашли, так сказать, нашего потеряшку, молодцы, не прошло и… сколько там?

– Трое суток, Виктор Семёныч, – ответил майор, прекрасно зная, что дед и без него в курсе, зря, что ли, он деду во время поисков отчитывался. – Не считая выходных. Ещё через четыре дня – заменили на обычную «тридцатьчетвёрку». Раньше никак. День Победы и всё такое.

– Итого неделя, – очень благодушно покивал куратор, отчего майор волевым усилием погасил желание начать оправдываться. – Ну, нашли, забрали, заменили – вот и хорошо, и даже почти вовремя. Без «почти» было бы – если б он вообще не оказался на постаменте и тот пацан на него не полез… Ну да сделанного не воротишь. По поводу снарядов в боеукладке законсервированного объекта… – дед выделил голосом «законсервированного», сделал эффектную паузу и будничным тоном закончил: – Семьдесят седьмой год был всё-таки. Эту тему просто закроем. Бывает. Фугаску – обезвредили отстрелом, этот, как его… – дед цопнул рапорт и сунулся на вторую страницу, – о! «Изомер» сдали сапёрам, пусть делают, что хотят…

– Как фугаску отстреляли?!

– Молча. Из танка. Ну и заодно взяли пробы в башне после выстрела и проверили твоего эксперта. Эксперт таки права – купи ей пирожок, – дед ухмыльнулся. – Следы сгорания трубчатого артиллерийского пороха на шлемофоне, который был… кхм, там – соответствуют… В целом, Михаил, и ты, и твои ребята – кругом правы. – Дед задумчиво посмотрел куда-то поверх головы майора, вздохнул и продолжил: – Существование «перехода»… а если быть более точным, возможность его осуществления данным путём – будем считать доказанной. Дверь, так сказать, приоткрылась.

– Скорее уж окно…

– Да хоть форточка. Подтверждение-то получено. А посему… тему «Визит» я закрываю. Танк – отдать в Кубинку, эти тридцать тонн уральской стали нам уже без надобности. Всё, что нас интересовало… оно, если верить тому пацану, теперь там катается. Ну а кубинцам будет счастье – исторический экземпляр, всё такое. Документы подошьёшь и сдашь в архив. Новую тему про «переход» и прочее прямо сейчас открывать – не будем…

– Но, Виктор Семёныч! Почему?!

– По кочану, Миш. Звоночки нехорошие пошли, так сказать. Или чуйка… Называя, как хочешь.

– Ну а с парнем-то этим как быть?! Мы же не можем просто взять и…

– Можем, не можем… Миш, ты не задавался вопросом, почему наша – наша! – контора не может выцарапать фигуранта «совсекретной» темы «Визит» из лапок областного психиатра? Я ведь тебе обещал, что и сам попытаюсь… Да и без твоей просьбы этим бы занялся. И не только потому, что пацан для нас источник весьма интересных сведений, но и так, по совести… Всё просто. И диковато, – дед снова вздохнул. – Мама той восходящей звёздочки детской психиатрии, что работает с пацаном, имеет счастье… ну а в нашем случае несчастье… лично знать «тётю Раю». Подружки, так их разэтак. И вдобавок, мама эта года три как подалась в «правозащитники», благо, сейчас это уже ничем не грозит.

– Подождите, тётю Раю? Какую?!

– Михаил… у нас много в стране «тёть Рай», которые могут нашу контору застроить? Раиса свет Максимовна Горбачёва… Да, та самая, первая, так сказать, леди Союза, супруга Председателя и прочая, и прочая. Так что как только кто-то из нашей конторы появляется на горизонте – сыночек звонит маме, мама – «тёте Рае», а та в свою очередь – Председателю. Ну а дальше, как ты можешь догадаться, с этого Олимпа на нас спускают всех собак. Приказом по лагерю, высочайшей волею велено принять, что у мальчика психическое расстройство, и всё. И никакой гэбни с её дикими россказнями – мальчик просто болен. Единственное, чем мы пацану сейчас можем помочь, – это вообще на горизонте не появляться, и тогда этот мозголом и его диссидентствующая мамаша угомонятся.

– Пацана жалко, Виктор Семёныч. Его же там убедят, что он действительно немножко псих, а мы тут…

– А что мы? Чем скорей убедят, тем скорей отпустят… Ладно. К итогам – тему «Визит» я, повторяю, закрываю. Несмотря на то, что впервые с сорок пятого были получены осязаемые результаты… не считая инцидента в семьдесят третьем, но с ним до сих пор слишком много неясностей. И не смотри на меня так… – Дед издал непритворно тяжкий вздох, в кои-то веки действительно выглядя на свой совсем немолодой возраст. – Михаил, ты вообще телевизор-то смотришь? Газетки, там, почитываешь? Журнал «Огонёк»? Ты в курсе хоть, что у нас тут за забором творится?

– А какое, Виктор Семёныч, это к нам отношение-то имеет?!

– Господи! Дай нам, убогим, сил! Михаил… СТРАНА имеет неиллюзорные шансы не пережить ближайшие пару лет. Страна! А ты мне про «Визит»… и двери-форточки. Короче, майор. Слушай приказ! Да сиди ты… Сдаёшь «Визит» в архив и со сводной группой убываешь в Душанбе. Местный куратор ведёт странные шашни с местным Первым, да и вообще там всё странно. А посему, пока эта парочка уезжает в Крым здоровье поправлять, вы тупо и быстро вывозите все архивы и хранилище. Легенда – открытие у нас тут ВЦ и оцифровка материалов. Местные – помогут, благо от них-то сигналы и идут… Ну и проверишь там кое-что, не маленький, сам разберёшься.

– Понял, Виктор Семёныч. Всё… так плохо?

– Все ещё хуже, Миш… Гораздо хуже. Кстати, ты в курсе, что наша контора совместно с Генштабом на Римского-Корсакова дом достроила?

– Ну да. А я-то тут причём, Виктор Сем…

– Не перебивай старших! Вот прям сейчас, прямо тут пишешь рапорт на улучшение жилищных условий… Мне лимит на пять квартир выдали.

– Виктор Семёнович! Так есть у меня квартира и на улучшение в очереди стоим… Года два осталось максимум!

Куратор молчал минуты две… а потом выдал непонятное:

– Иногда мне кажется, что странный эксперимент по созданию «советского человека» оказался на диво успешным… Михаил. Это был приказ, и ты его выполнишь, здесь и сейчас. А потом поедешь к папане того пацана, он же у нас целый мотострелковый капитан, да? Ну вот, значит, ты там, размахивая своим удостоверением и давя флёром залётного страшного комитетчика, заставишь написать его такой же рапорт. И после строевой с этим рапортом – ко мне. Понял?

– Так точно…

– Вот и молодец. Коли получится – сам за мальчишкой и приглядишь… Так, я надеюсь, ты знаешь, где в твоём собственном кабинете бумага и ручка? Отлично, садись и пиши.

…Майору квартиру дали через полгода – как раз к возвращению из Душанбе.

Советский Союз прекратил своё существование через два.

Родители Димки от квартиры отказались наотрез – и их тоже можно было понять, хотя дед-полковник не был виноват в том, что, увы, не всесилен.

Всего лишь советский офицер, который – так сложилось – знал о мире несколько больше, чем обычные люди, и ещё с войны – тогда сам ещё такой же майор, как сегодняшний «Миша», – вёл тему «Визит»…

Ну а детский психиатр в девяностых пробился-таки в Москву… но «мировым светилом» так и не стал.

– Игоряша! Принимай! – старший прапорщик Приходько ввалился в бокс, улыбаясь во все свои тридцать два зуба – двадцать семь своих и пять «золотых». – Старле-ей!

«Старлея» – старшего лейтенанта – Игорю дали осенью… и перевели с глаз долой на Кубинку. Кому нужен рукастый лейтенант-«народник», любящий танки и прочие железяки, но совершенно равнодушный к самой армии? Это же не командир, а вечное ожидание залёта. Ну а раз сам рапорта пишет – пущай возится со своими железяками в почти что музее… Перспектив – ноль? Да мы ему честно об этом сказали! Мы же люди. И он – нормальный парень. Только не очень военный… просто танки любит.

Примерно так рассуждало начальство, и Игорь ему был благодарен. Ну и пусть «почти» музей… пусть – майора только при выходе на пенсию. Тут было – интересно.

– Чего принимать-то, Михалыч?

– Да отцы-командиры где-то 44-100 нарыли! Причём целый и даже на ходу! Прикинь?

– Михалыч, хватит гнать… нету их. Я спецом формуляр смотрел в июне, – Игорь сделал большой глоток кофе, прогоняя воспоминания. – Утилизировали – оба, точно совершенно!

– А ты из бокса-то выйди да глянь. – Михалыч ехидно хмыкнул и закурил. – Тебе ещё на это «нету» акт приёмки подписывать. И ведомость дефектации составлять, и много чего ещё. Эту железяку-то на тебя повесили.

Игорь, сделав постно-суровое лицо: мол, не умеешь ты, Михалыч, врать непосредственному начальству, – поставил кружку на стол, встал, потянулся, демонстративно неторопливо вышел из бокса…

И обомлел.

На шаланде тягача танковоза стоял… да, то самое «нету». То, чего физически не могло быть, – танк Т-44 со 100-мм пушкой. Без фальшбортов и турели… но это был именно он!

– …Прикинь – комитетчики нам скинули! Вот скажи, Игоряша… на кой конторе глубокого бурения антикварный танк? Что, блин, они им делали-то? Диссидентов, что ли, за амбаром давили? Аллё, старлей! Игоряш, ты чего?!

«Это не тот танк!» – звенел мальчишеский голос в голове Игоря.

Конечно, в середине мая Игорь ставил свою «тридцатьчетвёрку» на пустой постамент… но кто сказал, что постамент этот был пуст С САМОГО НАЧАЛА?!

– Михалыч… я, кажется, в начале лета навешал лапши на уши одному хорошему человеку…

Советский танк – не мерседес. Бесшумный ход, мягкие сиденья, приятная музыка в салоне – это всё по другому адресу, здесь же двигатель ревёт и стонет, заглушая не только слова, но даже и мысли, здесь на поворотах и ухабах бросает туда-сюда, и повсюду от двигателя распространяется противная вибр-р-р-р-рация. Вибрирует всё: пол, сиденье, приборы и механизмы вокруг, пальцы, зубы, капюшон толстовки…

Если бы не Ким, ухвативший Янку за плечо и вжимающий её в спинку сиденья, Янка вылетела бы со своего места уже через минуту. Пытаясь как-то прекратить этот вибрирующе-ревущий кошмар, она судорожно заозиралась в поисках Тота и, наконец, заметила его прямо впереди, внизу – если ей от этой вибрации не отшибло ни память, ни логику, то Тот сидел сейчас на месте механика-водителя.

И до него очень удобно было дотянуться ногой.

От души впечатав ботинком в плечо Тоту, Янка наклонилась и заорала, пытаясь перекричать двигатель:

– Останови его! Ос-та-но-ви-и!

Последний рывок, оставивший Янке шишку на лбу, – и наступила тишина. Двигатель урчал на холостом ходу, и никто никуда не ехал.

– Ну чего орёшь? – вопросил Тэшка. – Забыла что-то?

Тот извернулся, откинул спинку сиденья и вынырнул головой в шлемофоне прямо к Янке, потирая плечо, по которому она попала ногой.

– А? Чё случилось? Я не расслышал.

– Если нам ехать ещё хоть пять минут, я свихнусь и оглохну! – громко пожаловалась Янка, пытаясь перекричать звон в ушах.

Ким жестом выразил свою поддержку.

– Э… Мы ещё даже до спуска не доехали. – Тот посмотрел на них, неохотно стянул шлемофон с головы, повертел его в руках и вдруг просиял: – А, ну да, конечно! Тэш, куда я закинул запасные шлемы, а?

– В ящик у бак-стеллажа, – гулко откликнулся танк.

Тот ловко просочился обратно и загремел, невидимый, чем-то внизу. Потом вынырнул с той стороны от пушки, на месте заряжающего, и перекинул Янке два шлемофона.

– Во. Они слегка пыльные, но чистые, в общем! Если хотите, можете воткнуться в ТПУшник… хотя ладно, что вам наш трындёж. Надевайте, короче, а я пока Майка окликну.

Пока Янка гадала, как в столь тесном пространстве можно лазить с такой лёгкостью, Тот уже белкой взлетел вверх, высунулся из люка и заорал Майку:

– Эй, не потерялся? Что? И слепой нашёл бы? Серьёзно?! Ладно! Мы спускаемся, ты за нами держись!.. Как это «дышать нечем»? Какой противогаз?.. Ну как хочешь! Давай! – и юркнул обратно. Скрылся за пушкой и вскоре уже скомандовал с места мехвода: – Тэш, давай! Держитесь, ща спускаться будем!

Янка только успела застегнуть шлемофон и наугад воткнуть его провод в «розетку», как Тэшка тронулся с места.

Рёв двигателя шлемофон приглушил, и теперь можно было не бояться от очередного рывка разбить голову, зато обнаружилось, что Тот и Тэшка всё это время болтали, как две кумушки.

– …Ну и, значит, Ленка тогда взбеленилась, а Серёга такой…

Янка от души ещё раз пнула Тота в плечо.

– Ай! – тут же откликнулся Тот. – Чего?

Янка долго возилась, выясняя, как нужно говорить, чтобы тебя услышали, и, наконец, сердито сказала «в эфир»:

– У тебя голова не лопнет от такой болтовни, а?

– Не, я же шлемофон застегнул!.. Ладно-ладно, не пинайся только. Я уже замолчал.

Точку в разговоре поставил Тэшка крутым поворотом. Помедлил, словно примеряясь… а потом газанул и тяжело перевалился через край обрыва.

В первые секунды Янка была уверена, что сейчас они воткнутся пушкой в землю, но танк, бодро ревя двигателем, уверенно съезжал вниз. Ещё один рывок, Янку швырнуло назад-вперёд (уже привычный маршрут головы «колени Кима – прицел наводчика»), и Тэшка благополучно спустился.

Янке очень хотелось верить, что на этом самая тяжёлая часть осталась позади.

Танк пошёл ровнее, и, выгадав момент, Янка приникла к прицелу.

…Там, за пределами Тэшки, расстилалось всё то же песчаное море, казавшееся теперь, со дна, ещё бескрайнее. Солнце почти ушло за ровную линию горизонта, рисуя невероятные узоры на окутывающих его тучах. Мир казался смутно-знакомым – нет, не потому что Янка раньше видела это высохшее море и красное солнце. Само сочетание – танк, безлюдное пространство, перекрестье прицела… Не хватало только пульсирующего круга сведения, означающего там, в игре, положение орудия и разброс при выстреле. Вот воображаемый круг стянулся в минимум, совпал с перекрестьем, и Янка потянулась пальцем к воображаемой же мышке: бамц!

К реальности её вернул сам Тэшка, перевалив через не то валун, не то бархан. Янку подбросило, и она очнулась.

Это не игра. Нет тут кнопок, экстренных выходов, ctrl+alt+delete не сработает, противник не нарисован на компьютере, и её, Янки, счастье, что этого таинственного белого «тигра» сейчас рядом нет.

Всё по-настоящему: и дорога, и опасность, и сама цель пути. Без грамма игровой фальши. Помочь тем, кто рядом, чуть больше разобраться в том, что окружает… а может, в себе. В конце концов, это почти одно и то же.

Постепенно впереди вырисовывался отвесный обрыв берега. Стемнело, но Тэшка пока не включал фару – чтобы не выдавать своё присутствие… кому?

Берег вырос стеной и перекрыл обзор, Тэшка затормозил и радостно спросил:

– Все живы?

– Кажется, нет… – пробормотал Ким, старательно ощупывая голову.

Тот лязгнул люком мехвода, выбираясь наружу, протопал по броне и вскоре уже заглядывал внутрь через командирский люк:

– Эй, вылезайте! Поезд дальше не идёт!

– Трамвай идёт в парк, – тут же откликнулся Тэшка.

Янка стянула шлемофон, потёрла уши, но вставать не торопилась, ожидая, пока сложившийся за время поездки почти вдвое Ким осторожно распрямится и вылезет при помощи Тота. И только когда Ким, судя по звукам, благополучно спрыгнул на землю, Янка, внимательно глядя, куда наступать и за что хвататься, вскарабкалась наверх. Села на краю люка и какое-то время просто размеренно дышала – пережидая противную слабость в ногах.

После захода солнца Ноябрь канул во тьму, которая расступалась перед взглядом медленно и неохотно.

«На пороге Ноября рыба ловит рыбаря, на пороге Ноября…»

Горло пересохло до состояния того самого моря, на дне которого они стояли. Полцарства за бутылку воды. И коня в придачу. И даже, пожалуй, всю свою – Викову – коллекцию «танчиков»… ну, половину точно.

– Не спи, – Тот потряс её за плечо.

– У тебя пить есть? – без особой надежды спросила Янка.

Тот в задумчивости попытался надвинуть на глаза расстёгнутый шлемофон вместо капюшона, а потом виновато помотал головой:

– Не-а, выхлебал на той неделе… Ну, Майка спросим давай. А тебе сильно плохо? – он с тревогой заглянул Янке в лицо.

Той стало неловко, и она с преувеличенной бодростью заверила:

– Да нет, всё в порядке! Растрясло чуть-чуть, не обращай внимание!

– Ладно… – с сомнением протянул Тот и помог слезть на крыло танка, а потом и на землю.

– Зеркальце ты, конечно, не достала? – встретил Янку вопросом Ким, ощупывая бровь, над которой темнела ссадина.

– А… Ой, – только и смогла сказать Янка. – Тот, а где моя сумка?

– В одном из снарядных ящиков валяется. Я достану потом, честное слово! Ничего с ней не будет!

Ким задумчиво облизал палец и огляделся. Его глаза совсем потемнели: ночное беззвёздное небо, острый серп стареющей луны, смутная линия горизонта – чёрное по чёрному.

Тот прислушался и уверенно сказал:

– Майка слышу, так что есть шансы, что он скоро появится… Тэш, ну-ка подсвети нам!

Тэшка наконец зажёг фару, на мгновенье всех ослепив, и поток света выхватил нагромождение камней у подножия склона, слоистый узор песка и глины, проступающий кое-где скалистый бок… Венчала берег тёмная громадина башни – там, высоко-высоко.

– Нам… прямо вот так туда лезть?

Тот оглядел склон и нахмурился:

– Нет, когда мы тут с Майком были, мы заметили… – Он не договорил, вслушиваясь в приближающийся треск мотора. Бесплотный звук пришёл раньше света, и, когда словно из-под земли вынырнул луч фары, Янка вздрогнула.

До сих пор не осевшая после Тэшки пыль чётко очерчивала пляшущий луч. Майк газанул, вставая на заднее колесо, подъехал к друзьям и резко заглушил мотор, спрыгивая. Фара мотоцикла погасла, мир за пределами полосы света от фары Тэшки снова превратился в смутные силуэты.

– Всем при… вет, – с заминкой поздоровался Майк, с трудом удержав покачнувшийся мотоцикл.

– Чего ты так долго? – ворчливо спросил Тот. – Мы уж заждались.

– Я не ёжик в тумане, чтобы на ощупь в вашей пылище ехать! Пришлось параллельным курсом двигаться. И я, между прочим, гнал как сумасшедший!

– Во-от оно – главное отличие между нами! – наставительно произнёс Тот. – Мы не тешим себя словом «как».

Янка решила вмешаться, пока эти двое не увлеклись спором, и спросила жалобно:

– Майк, у тебя воды нету?

Майк немножко подумал и, стянув шлем, полез в седельную сумку.

– Где-то… кажется… Вот она! – он торжествующе вручил Янке бутылку.

Не тратя время на разглядывание этикетки, Янка немедленно сделала щедрый глоток горьковато-кислого напитка, задним числом распознав лимонный настой… И, пожалуй, с самого детства она не пила ничего вкуснее. Только когда бутылка в руке ощутимо полегчала, Янка спохватилась:

– А… кому-то ещё надо?

Ким протянул руку, и Янка неохотно передала бутылку ему.

Тот с Майком тем временем ходили вдоль склона, размахивали руками и горячо спорили. Прислушавшись, Янка разобрала, что речь идёт о лестнице, которую они видели, когда здесь были в прошлый раз.

Но если в прошлый раз Майку было всего десять…

– Слушайте, а почему вы думаете, что за столько лет здесь ничего не могло просто поменяться? – вмешалась она.

Парни обернулись к ней с одинаковым недоумением на лицах, ясно видных в отсвете фары Тэшки:

– Поменяться?!

– Ну, столько лет…

– Ян, – Тот улыбнулся. – Это Ноябрь. Здесь и за двадцать лет ничего не поменяется, поверь. Ну, разве что какой сбрендивший танк случайно что-то разнесёт, но Танковое кладбище там, за башней! А лесенка – со стороны моря. Здесь нет людей, кроме легионеров «Принципа» и, вот, всех нас… и времени, в общем, тоже почти что и нет.

Майк в этот момент прошёл чуть дальше и, обернувшись, замахал руками:

– Эй, так вон же она!

– Тэш, подсвети-ка ещё! – мгновенно сориентировался Тот.

– Так, давайте я сам! – перебил Майк, косясь в сторону танка. – А то опять пыль поднимется.

Он вернулся к мотоциклу, подъехал к нужной части склона и, задрав двухколёсного «коня», лучом фары точно указал на металлическую лесенку, спускающуюся с кромки берега на пару метров и обрывающуюся там. Янка прикинула высоту до нижней ступеньки – уровень воды, который был когда-то – и прониклась. Пожалуй, с берега можно было хоть с разбегу нырять – не зашибёшься. Пять метров, больше?..

– И как мы до неё допрыгнем? – мрачно спросил Майк. – Изобразим из себя акробатов и встанем друг другу на плечи? Или займёмся метанием верёвки?

– О, верёвка – это то, что надо! – Тот вспрыгнул на броню Тэшки и нырнул в люк.

Майк заглушил мотор, вернул мотоцикл в горизонтальное положение и, поставив на подножку, уселся на него.

– Теперь он будет перерывать всю свою кучу барахла, – мрачно напророчествовал он, но то ли ясновидец из него был так себе, то ли верёвка лежала на самом верху кучи… Тот уже через минуту вылез на броню, без шлемофона, зато с мотком на шее.

– Тэш, – попросил он, сидя на краю люка, – подкати-ка к лесенке поближе!

Янка успела отвернуться от взметнувшегося песка, а вот Майку пришлось отскакивать почти из-под самых гусениц Тэшки.

Танк, сияя фарой, остановился напротив нужной части склона, не заглушая двигатель, и повернул башню строго к лестнице, а Тот, пока Янка продолжала недоумевать, ловко вскочил, перебрался на ствол и уселся на нём, болтая ногами и крепко держась перед собой.

– Тэш, а теперь ме-едленно подними ствол, насколько можешь…

Тэшка понял замысел раньше Янки и ворчливо сообщил:

– Я в подъёмные краны не нанимался! – но послушно задрал ствол вверх. Теперь от пушки до лестницы оставалось буквально полтора метра, но рукой, понятное дело, всё равно не дотянешься.

Тот и не собирался тянуться рукой. Он взобрался до самого конца пушки, завозился там, устраиваясь, как казалось, поудобнее… и вдруг рывком вскочил на ноги.

Янка сдавленно ахнула, Ким вздрогнул, Майк дёрнулся вперёд с мотоцикла, а Тот взмахнул руками, ловя равновесие, – и прыгнул вперёд, с обезьяньей ловкостью хватаясь за предпоследнюю ступеньку. Повис, подтянулся, вскарабкался, быстро завязал узел и скинул верёвку вниз.

– Готово!

С пыхтением, парой содранных ладоней и дружным вытягиванием друг друга взобрались все. Ким шагнул к верёвке одновременно с Янкой и, не утруждая себя словами, с резким выдохом поднял Янку вверх, сэкономив ей метр движения, а потом – забрался вверх столь же молча и быстро следом. Майк залез последним, долго пристраивая мотоцикл подальше от Тэшки и бурча под нос, что должен быть менее идиотский путь. Но всё-таки залез, хоть и демонстративно отклонился от протянутой Кимом руки.

Вблизи башня оказалась ещё больше, чем снизу. Сложенная из белого камня, она терялась в темноте где-то там, далеко вверху, и выглядела ужасно древней. Она стояла, когда море ещё плескалось у её подножия. Когда не то что самой Янки, но и, наверное, её мамы, бабушки, прабабушки и ещё пары поколений не было и в помине. А может, из окна этой башни когда-то можно было наблюдать, как в воде резвятся ихтиозавры…

Янка с благоговением прикоснулась к шершавым камням сначала ладонью, а потом, повинуясь неясному порыву, щекой и прикрыла глаза. Это кровь в ушах шумит – или вздыхает за спиной невидимое, несуществующее море?

Тот, подсвечивая фонариком телефона, уже возился с дверью. Янка неохотно отстранилась от каменной кладки, подошла ближе, и в этот момент Тот от души пнул всей стопой дверь и сразу же потянул на себя.

Дверь распахнулась со скрипом и треском, в лицо дохнуло пылью, холодом… и тревогой. Тот пошарил лучом фонарика, вошёл первым. Ким и Янка наконец зажгли свои телефоны, Майк вытащил из кармана налобник и нахлобучил себе на голову, превратившись в циклопа с сияющим глазом.

– Опусти пониже, глаза слепишь! – тут же заслонился рукой Тот, и голос его заметался между стен гулким эхом.

Майк опустил фонарик так, чтобы свет падал под ноги.

– А… что мы ищем? – спросила Янка, шаря лучом телефонного фонарика по стенам. Пустые книжные полки, шкафы за плотно закрытыми деревянными дверцами, железный сейф, беззубо скалящийся распахнутыми створками… Луч уткнулся в ступеньку. Янка повела взглядом и рукой вверх, рассматривая лестницу – та была вытерта до впадин в камнях тысячью давних шагов и укутана пылью. Ступени вились вдоль стены, кое-где перила провалились, а где-то их вовсе не было.

– Сейчас, сейчас… – Луч Тота беспорядочно заметался вокруг. – Майк, не помнишь, те бумаги были на этом этаже или выше?

– Выше. – Майк подошёл к лестнице, тоже, как Янка, провёл лучом вверх по ступенькам и сам двинулся следом. – У фонаря вроде. Помнишь, мы всё шутили, что это похоже на логово Сфинкса?

– Кого? – На слове «логово» Янка поёжилась.

– Да так, страшилки Принципа, – отмахнулся Тот. – Про чёрного человека в белых одеждах, который сторожит древний маяк на острове посреди моря. Я этими байками Майка в детстве пугал.

– Эй! – возмутился Майк, но Тот только хмыкнул:

– Идёмте!

Майк, Тот и молчаливо следующий за ним Ким стали подниматься, а Янка задержалась у окна. Там, за пыльным стеклом, на первый взгляд царила непрозрачная темнота, но в самом уголке зеленоватой чёрточкой вдруг проглянул месяц. Янка недоверчиво провела рукой по стеклу, потушив бликующий фонарик.

Под пальцами проступали границы отдельных стёклышек, и Янка вдруг поняла, что в окно на самом деле – витраж. Так, на ощупь, было не разобрать, что же изображено, но, чуть отходя в сторону, Янка сумела заметить, как луна меняет цвет с зелёного на золотистый, переходя в следующее стёклышко.

Пыль витала повсюду и оседала на губах терпким привкусом. Привкус странный, тонкий – то ли старой беды, то ли скорой крови.

Янка встряхнула головой, отгоняя тревожные мысли, и подняла луч фонарика так, чтобы осветить спины парней. Майк как раз отступил в сторону, пропуская Тота, и вдруг поймал следующего за ними Кима за локоть. Вскинул голову – и Ким, которому в глаза ударил свет фонарика, отшатнулся, прикрываясь рукой, а Майк его… отпустил. И оттолкнул в сторону от стены.

Ким по инерции сделал ещё один неосторожный шаг назад, взмахнул рукой, хватаясь за перила… за пустоту там, где были перила, но здесь как раз целая секция обвалилась.

Рыбка с сердцем синхронно ударили Янке в рёбра, выбивая дыхание.

Ким дёрнулся, пытаясь ухватиться за Майка, но Майк отшатнулся, уходя от прикосновения.

Второй удар по рёбрам. Судорожный вдох сквозь плотно сжатые зубы… Ким запнулся об обломок перил – и завалился назад. С высоты по меньшей мере второго этажа. На каменные плиты.

А Майк застыл наверху и смотрел. Просто смотрел – и всё. В свете его налобника был виден только рот, сжатый в вымученную, болезненную улыбку.

Янка попыталась моргнуть, но не смогла. Выдохнуть – но воздух застыл в горле куском льда. Ким ещё пытался ухватиться за что-то, за воздух, за витающую в воздухе пыль. Ким ещё пытался…

Ким падал.

Мир вспорола золотая черта, ярко освещая всё вокруг. Янка расслоилась, бульк-бульк, пузырьки масла рванули сквозь воду вверх, толкнули кожу изнутри.

Третий удар по рёбрам – пробивая их насквозь. И Янка разделилась.

Метнулась вперёд, к той точке, в которую падал Ким…

Медленно, по молекуле выдыхала воздух, не в силах ни крикнуть, ни пошевелиться…

…Подпрыгнула, вскидывая руки, повинуясь стремлению, что раскололо мир…

…Пыталась моргнуть, но никак не могла опустить веки…

Коснулась.

Выдохнула.

Упала под невероятной, выдирающей суставы тяжестью – и тогда же занесла ногу для шага, вдыхая такой неподатливый воздух, и…

Разбилась на сотни осколков, принимая на себя чудовищный удар.

Перенесла вес на ногу.

…И всё рассыпа́лась, рассыпа́лась золотистыми осколками, но никак не могла, и боль раздирала ту Янку, что шагнула вперёд, а вовсе не ту, другую.

Телефон валялся на полу, подсвечивая окружающий мир, порождая ирреальные, фантасмагорические тени и блики.

– Выдохни, выдохни, – просил дрожащий голос рядом. – Д-давай, выдохни и отпусти это. Всё…

Янка была бы рада выдохнуть, но не могла, давилась непрозвучавшим криком и держала, держала… что держала?

Майк протянул руку, пытаясь коснуться её плеча, но Янка отшатнулась – как он сам от Кима на лестнице, с отвращением и испугом на лице.

– Я-я-ян! – донеслось сверху истошное. Кажется, Тот кричал уже давно, но Янка услышала его только сейчас.

Она хотела ответить, но только шлёпала губами – воздух никак не шёл. Шлёп-шлёп, бряк-бряк, по-рыбьи.

Рыба… Рыбка… На пороге Ноября рыба ловит…

И в этот момент Тот перемахнул через перила. Свет его фонарика прочертил в воздухе сияющую полосу, которая осталась плавать перед глазами Янки зеленоватым пятном, а Тот, с грохотом приземлившись, перекатился, роняя телефон, и вскочил на ноги. Шагнул к Янке, отгораживая её от Майка, сгрёб в объятья, зарылся носом за ворот, уткнулся в ключицу и запыхтел, словно отогревая Янку своим дыханием.

Горячим-горячим, как и его губы.

Тот присвистнул. В чёрных глазах Кима плясал огонь.

Повернувшись к окну, Янка прижалась лбом к бликующему стеклу, вглядываясь. Фонарь, как волшебная игрушка, укладывал на землю лепестки отсветов во все стороны. Зрелище было ирреальное – сказочное. Безжизненная пустыня показалась вдруг живой – спящей, глубоко-глубоко…

– Ну, теперь все знают, что тут кто-то есть, – весело сказал Тот за спиной. – Поэтому лучше бы нам валить! А легенды почитаем… в более уютной обстановке.

Вниз спускались молча. Тот с тетрадкой в руке, всё ещё ошалевший, шатающийся Майк, невозмутимый Ким с лицом «Я тут больше ничему не удивлюсь»… Янка, как и раньше, шла последней.

Уже на выходе из башни Ким вдруг замедлил шаг, обернулся, бросил взгляд на лестницу и коснулся плеча Янки.

– Это ведь ты меня спасла, да?

Янка замотала головой и жалобно пробормотала:

– Я совершенно не поняла, что сделала.

– Ну… ты спасла мне жизнь. А остальное – какая разница? – и Ким вдруг привлёк Янку к себе, осторожно обнял и стоял так несколько секунд.

Это было, конечно, совсем не так, как с Тотом. Скорее, как с… папой.

Янка поспешно отстранилась. Ким отступил, пропуская её вперёд.

Тот окликнул Тэшку, и танк тут же врубил фару – это выглядело так, словно лесенка спускается прямо в облако света.

– Так, я первый, следом сразу Ким, потом Майк и Янка, – решил Тот и ловко слез по ступенькам, повис на последней, дрыгнул ногами… и спрыгнул.

Янка сначала охнула, непроизвольно хватаясь за рукав Кима, а потом вспомнила, с какой высоты Тот спрыгнул в прошлый раз… и не удержалась от жалобного:

– Дурак!

И вот тут почему-то вздрогнул уже Ким.

Тот замахал руками, что всё в порядке, и Ким, словно очнувшись, подошёл к лестнице и аккуратно, безо всяких лихачеств спустился.

Майк выпендриваться тоже не стал, только замер на конце лесенки, а потом продолжил спуск уже медленнее, неловко, и последние метры попросту съехал, обдирая ладони. Только когда Тот подхватил его, помогая встать на ноги, Янка поняла, что Майку на спуске стало плохо. Он, конечно, сразу же отмахнулся от рук Тота, но как-то вяло – и, отойдя на несколько шагов, согнулся. На этот раз к нему подскочил Ким.

Янка поёжилась и перевела взгляд на горизонт. Небо над высохшим морем посветлело на тон. Неужели рассвет? А ведь казалось, закат был пару часов назад… Янка по неистребимой привычке включила-выключила дисплей телефона, проверяя время… потом снова с недоумением включила. Электронные часы уверенно сообщали: с момента, когда она бежала по улицам Энска, прошло сорок пять минут.

– Не спи! – лязгнул Тэшкин голос.

– Да иду уже! – Янка подошла к лестнице и стала осторожно спускаться, стараясь не смотреть вниз. Лучше – перед собой, на стену берега. Или вверх – на небо, светлеющее, как казалось, с каждой секундой. Словно ещё чуть-чуть – и вспыхнет по кромке берега золотая черта…

Черта.

На Янку вдруг волной накатило воспоминание – падающий Ким, собственное бессилие и, одновременно, почти всемогущество, звенящая от напряжения воля… Ступеньки кончились как-то внезапно, верёвка выскальзывала из рук, в голове нарастал шум, словно морской прибой с шипением бил в берег… Резкая боль в ладонях заставила разжать руки – не зная, не видя, сколько ещё до земли.

Падать, по счастью, оказалось совсем недалеко.

– Уф… успел, – выдохнул Тот, усаживая её на песок. – Что вы с Майком на пару свинчиваться в обморок на спуске решили, а? Ну то есть с ним-то всё понятно, нервы и надышался, когда зажигал… впрочем, с тобой тоже понятно.

Янка с опаской посмотрела на свои руки. На ладонях краснел содранный ожог.

– Ох, блин, – Тот ухватил Янку за запястье, разглядывая травму. – Осторожнее с верёвкой надо было! Подожди, ща аптечку притащу.

Янка растерянно кивнула, закрывая глаза.

Лязгнул люк, что-то негромко протарахтел Тэшка, и Тот притащил аптечку – чемоданчик грязно-зелёного цвета, весь такой из себя армейский.

Пока Тот обрабатывал Янкины руки, она отрешённо смотрела на берег, над которым слева от свечки маяка проклёвывался отблеск солнца… и пыталась понять: как так получается, что, несмотря на ужасающий поступок Майка, все по-прежнему вместе, и жертва нянчится со своим несостоявшимся убийцей, и Тот спокойно оставляет их наедине… Но возражать, говорить и даже бояться сил у Янки не было.

Заклеив ей ладони, Тот поднялся на ноги и огляделся. Горизонт алел, маяк сиял, Тэшка, ворча двигателем, прилежно светил фарой. Ким отпаивал Майка – уже оживившегося, но всё ещё бледного. Разумеется, всё той же лимонной водичкой за неимением других напитков.

– Н-да, так мы далеко не уедем, – вздохнул Тот. – Майка на мотоцикл сейчас не посадишь. И тебя домой в таком виде…

Янка представила, как появляется перед мамой – в песке, серо-зелёная, с пластырями на руках, – и торопливо замотала головой:

– Не… дай хоть в себя приду.

– Да понятно всё. – Тот снова присел на песок. – Ты сначала с Долей бегала, потом на Тэшке каталась, теперь ещё и слепок… Слишком много.

Янка вспомнила про странность с часами и встревожилась:

– А сколько времени мы уже здесь?! Я…

– А времени здесь нет, – весело отозвался Тот. – Можешь считать, что тут всегда один и тот же день. На повторе, пусть и разный каждый раз…

– Но почему восход так быстро наступил? Мне казалось – мы тут пару часов.

– А, это из-за башни. Она же раньше принадлежала «Принципу». Там наверняка время… своё. На самом деле ночь здесь очень долгая.

От этих слов Янка вздрогнула и поспешно вернулась к старой мысли:

– А там, в обычном мире? Там не могло несколько суток пройти?!

– Ну… – Тот задумался. – Вообще, вот так сказать невозможно. Я поэтому и выходил всегда именно к тебе, чтобы не промахнуться…

– Но если здесь времени нет – почему часы идут так странно? – не могла остановиться Янка, пытаясь додумать мысль до какого-то логического завершения, но та всё время обрывалась.

– Кто его знает… Может, отражают время, которое идёт там?

Янка ещё раз достала телефон. Часы непонятно скакнули вперёд на десяток минут. Да уж, и не предскажешь… Но в теорию Тота отчаянно хотелось поверить.

– Ладно, – Тот вскочил на ноги, – надо всё-таки валить отсюда. Конечно, Белый не сразу приходит в себя после того, как мы с Тэшкой в очередной раз его разнесём, но… мне всё равно не по себе. Маяк видят все, кроме разве что слепых кротов. И то – оттого что они под землёй и в Ноябре вообще не водятся…

– Демаскировка это, – недовольно лязгнул Тэшка, влезая в разговор.

– Зато ка-ак красиво, согласись. – Тот задрал голову, разглядывая полыхающий маяк. – Давно мечтал это увидеть. Жаль, вряд ли там много керосина осталось… или чем там он заправлен. Ма-айк! Долго он будет гореть?

Янка вздрогнула и обернулась, выискивая Майка глазами.

Парень с виду пришёл в себя, а что до сероватого цвета лица – так у всех в предрассветном полумраке лица казались бледными. Старательно зачесав обгоревшую чёлку на левый глаз, Майк застегнул под горло куртку и только после этого подошёл, пытаясь вернуть себе на лицо привычное выражение спокойствия и превосходства. Получалось не очень.

– Долго ли будет гореть маяк? – переспросил он. – Полагаю, в течение суток, возможно, дольше. Расход смеси на самом деле куда меньше, чем кажется. Весь эффект в стеклянной оболочке фонаря и в его устройстве, система линз и зеркал обеспечивает, так ска…

– А если для тупых?

– Если для тупых… – Майк замер, вздохнул и признался: – Понятия не имею. Я до этого ещё не дочитал. А что?

– Да ничего. – Тот пожал плечами. – Просто красиво. Очень. Слушай, а как ты до «Принципа» доберёшься? Я тебя на мотоцикле не отпущу! О тебе там вообще в курсе, что ушёл?

– Надеюсь… нет.

– Ладно, присобачим твоего коня на Тэшку.

– Я вам что, эвакуатор?! – возмутился танк.

Тот посмотрел на Тэшку, на мотоцикл, снова на Тэшку…

– Хуже, Тэш. Ты ещё немножечко подъёмный кран. Без тебя мы его на борт не заклячим.

– Так и оставьте здесь. – Тэшка фыркнул двигателем и демонстративно отвернул башню.

Тот вздохнул, подошёл к танку и, подпрыгнув, уселся на борт. Похлопал ладонью рядом с собой, точно под ним был не танк, а лошадь:

– Тэш, ну нельзя. На свет маяка скоро заявятся первые любопытные – от «Принципа» или наоборот, но в любом случае нам с ними никак нельзя пересекаться. И следов оставлять… Тебе-то что, а Майк в «Принципе» живёт, да и я формально тоже.

Тэшка демонстративно молчал.

– Тэш, ну ты чего, – попытался усовестить его Тот, – нас бросаешь на произвол судьбы? Не отпущу я Майка одного! А тогда, значит, мы все тут останемся сидеть и ждать… у моря погоды.

– А чего ждать, вот оно море, вот она погода, – Тэшка наконец соизволил ответить. – Ладно, чего вам надо?

– Да всё просто! Мы прицепим к стволу, а ты поднимешь и поставишь себе на ж… ну, на корму, короче. Ну, повернёшь ствол, задерёшь, а мы аккуратно мотоцикл опустим и закрепим, и…

– Ладно, – перебил Тэшка. – Попробуем.

– Майк, Ким, помогите-ка! – Тот тут же спрыгнул на землю.

Минут десять Янка имела удовольствие наблюдать, как два парня, взрослый мужик и живой танк при помощи троса, танковой пушки, сообразительности и некоторых восклицаний грузят на корму танка мотоцикл. Тэшка хоть и ворчал, перечисляя, что он «не эвакуатор, не подъёмный кран, не грузовик, не…», но действовал ловко и аккуратно.

Пока Майк и Ким закрепляли мотоцикл, Тот быстро вскарабкался по верёвке, отвязал её от лестницы, сбросил… и, качнувшись на руках, спрыгнул вниз. Янка не выдержала:

– Ты совсем неубиваемый, да?

– Ну, до сих пор не убился, – последовал исчерпывающий ответ.

– А этих двоих наедине оставлять не боишься?

– А за кого? – Тот озадаченно поглядел на Майка с Кимом, затягивающих последний крепёж. – Ким его простил, а Майк… он поклялся, и я ему верю. И вообще, совместный труд сближает. Тем более, они не наедине, с ними Тэшка… Пойдём лучше. Пора уже.

Небо светлело и вместе с тем насыщалось красками. Тучи окрашивались понизу в золотой и розовый, а сверху в густо-фиолетовый, словно след от чернил, ночь растворялась в воздухе до состояния невесомых рассветных сумерек – и всё это вдруг показалось Янке настолько родным…

«Не хочу домой», – поняла она очень чётко. Что там делать, среди снега и уроков – смотреть, как мама превращается в чужого человека, и слушать «Лерочка-Лерочка-Лерочка»?..

Уже забираясь на борт танка, погасившего фару и готового к отправлению в путь, Янка бросила взгляд на проклюнувшееся солнце и вдруг замерла.

– А… а почему оно не на востоке?

– Что? – Тот проследил за её взглядом. – А, солнце… А с чего ему на востоке быть, если полдень скоро?

– Полдень? Но… оно же только восходит!

– Ну, вот такое вот у нас позднее утро. И ранний вечер вскоре после него. Всё остальное время – ночь. Поехали уже!

Янка вздохнула и нырнула в люк на привычное уже место наводчика слева от пушки. За спиной загремел Ким, занимающий командирское сиденье. Майк осторожно спустился через люк заряжающего и уселся в той части башни. Тот снаружи что-то сказал Тэшке, хлопнул по броне, змейкой юркнул сквозь свой люк на место водителя, и Тэшка газанул.

– Эй! Дай хоть шлемофон надеть! – завопила Янка, одной рукой вцепляясь в прицел, а другой судорожно натягивая шлем.

Тэшка сделал вид, что ничего не слышит, но через некоторое время сбавил ход, а потом и остановился.

Тот нырнул со своего места вбок, к бак-стеллажу, достал ещё один шлемофон и кинул его Майку:

– Надевай, давай! А то оглохнешь.

– Что?! – заорал Майк.

– То! Надевай, говорю! Ага, так. Всё, Тэш, погнали дальше.

…Тэшка бодро катил сквозь рассветные сумерки, и Янка уткнулась в прицел, пытаясь не заехать себе им по глазу на очередном бархане. А через какое-то время Ким вдруг хлопнул её по плечу, и почти сразу же раздался в шлемофоне его голос:

– Слушайте, а что там по правому борту на берегу, чуть впереди? Похоже на фары…

– Тэш, тормозни-ка… – среагировал Тот.

Тэшка послушно остановился. Тот лязгнул своим люком, выбираясь на броню, и вскоре в люке заряжающего, прямо над Майком, показались его босые ноги. Тот покачал ими, устраиваясь поудобнее…

…и с грохотом спрыгнул внутрь, чудом не обрушившись на Майка и прижимая к себе бинокль.

– Глуши мотор! – скомандовал он быстро. – Стоим, не дышим… Ну, то есть, дышать можем, но усиленно делаем вид, что нас тут нет. Нет, мы никуда не стреляем, Тэш, замри!

Двинувшийся было по кругу мир – башня – снова замер. Тарахтение двигателя стихло. Какое-то время Янка, затаив дыхание, слушала тревожную тишину, а потом всмотрелась в ломкую линию берега там, где заканчивались последние дома города… и осторожно потянула ручку маховика, догадываясь, что если она так удобно ложится под руку наводчика – то именно ею башню вращать и надо.

– Эй, руки! – немедленно среагировал Тэшка. – Люди, а по-человечески попросить не могут!

– Ой, прости, – Янка растерянно отпустила ручку.

– Пр-рости, – передразнил Тэшка с недовольным рокотом и сам довернул башню в нужную сторону. – Тебе б кто голову так повертел.

Янка притихла, рассматривая берег. В шлемофоне снова раздался голос Кима:

– Вон, прямо перед нами.

Тут Янка увидела уже сама. По дороге вдоль берега неслась череда мотоциклов, сияя фарами, – раз, два… пять или шесть, Янка не могла разглядеть точнее, потому что они гнали, то и дело перестраиваясь.

– Нас здесь нет. – Тот воткнул шлемофон в гнездо ТПУ рядом с Майком, который так и не подключился. – Нас здесь совсем-совсем нет… Ян, сколько их?

– Пять… а, нет, всё-таки шесть.

– Шесть, – уверенно отозвался Ким. – Я их заметил ещё на подъезде к городу. Кто это?

Тот, подтянувшись, снова высунулся из люка по пояс и оттуда уже спросил:

– Ма-айк… Это за тобой, нет? Легионеры, шесть штук, на мотоциклах.

– Не должны… – без особой уверенности в голосе откликнулся Майк, задрав голову.

– Видимо, маяк заметили. – Тот поворачивался в люке, выкручиваясь в немыслимой позе. – А он отсюда всё так же ярко виден, кстати! Ага, вон они свернули на дорогу к башне… Хорошо, что мы по морю ехали, не наследили.

Тот довернулся ещё чуть-чуть, и тут из-под его ноги выскользнула приступка, и он сорвался, в последний момент хватаясь за край люка.

– Блин! – невнятно выругался он, поболтал ногами и, нашарив опору, осторожно спустился, прижимая бинокль подбородком к груди. – Вот так без ценного оборудования останемся…

– Ты не оборудование! – возмутилась Янка, но почему-то шёпотом, как будто мотоциклисты на берегу могли услышать, что происходит в башне танка.

– А я про бинокль, со мной-то что будет… Ладно, пусть проедут подальше. Сейчас тихо, звуки хорошо слышны, а здесь, по морю, взбесившиеся железяки не ездят… Лучше не привлекать внимание.

Время – несуществующее, как выяснилось, в Ноябре – тянулось резиной. Легионеры затормозили, разделились, один поехал вдоль берега, несколько свернули обратно к городу, остальные застыли на месте, осматриваясь.

Янка прикусила губу, мечтая, чтобы Тэшка был выкрашен в песочный, под цвет фона. Если их заметят…

Нет, с другой стороны – что мотоцикл против танка? Но… Тот почему-то хмурится, а Тэшка молчит. Значит – ничего хорошего.

– Интересно, они что, сквозь Кладбище танков попрут? – Тот внимательно осмотрел бинокль со всех сторон, но лезть обратно в люк не стал. – Ян, Ким, что там?

– Повернули от берега, – медленно проговорил Ким, глядя в командирский прибор. – Один остался.

– Один на берегу… Может, он собрался вниз спуститься? – предположил Тот.

Янка облизала саднящую губу и на этот раз прикусила ворот толстовки.

Майк, сделавший, видимо, какие-то свои выводы из разговора, вдруг подал голос:

– Байк пожалеет. У нас есть, конечно, кроссы… Но берег понижается только за Танковым кладбищем. Видимо, просто посмотрят.

– Ну, значит, и мы посмотрим. – Тот нырнул на своё место и заёрзал, устраиваясь поудобней. – Мы ж не торопимся никуда… – и зевнул.

Потянулось тревожное ожидание. Янка следила за легионерами, следила… Потом моргнула раз, другой… Когда прицел выскользнул куда-то вверх, она вздёрнула голову, просыпаясь, но все вокруг всё так же молчаливо ждали… и Янка, откинувшись назад, прислонилась головой к ноге Кима и снова закрыла глаза.

…Когда она проснулась, Тэшка куда-то ехал, и если глянуть в прицел, то становилось видно, как перед ним бежит длинная тень, из которой дельфинами выныривают две собачьи. И вроде не так уж шумно и тряско…

Подумаешь, ревёт мотор за спиной, да порой подбрасывает на очередном бархане!

Тот сидел впереди, и макушка его шлемофона еле виднелась из-за спинки сиденья – так глубоко Тот сполз.

– Он храпит, – наябедничал голос Тэшки.

Майка видно не было, но Тэшка и его «сдал», безошибочно определив направление Янкиного внимания:

– А этот белобрысый завернулся в бушлат, который ему Тот выдал, и тоже задрых. Железные люди!

Ким, по всей видимости, спал тоже. Янка не стала оборачиваться, устроилась покрепче и лениво зевнула, размышляя, не присоединиться ли обратно к большинству. Маяк и легионеры её вымотали, и ничего уже не хотелось.

Но вместо того, чтобы заснуть, Янка вытащила из-за ворота рыбку. Архэ мерцало на ладони в такт сердцу – тёплая, свинцово-тяжёлая подвеска с загадочным огоньком внутри. Там, в переплетении металла, огонёк казался совсем живым – и чем внимательнее Янка в него всматривалась, тем бесконечнее вглубь он становился. Как и мёртвый город, и весь Ноябрь – внутри бескрайний, а глянешь снаружи – совсем небольшой…

Что там, в самой сердцевине этой капли первотварного света, неразрывно связанной с Тотом?

…его сердце?

В тот момент, когда в глубине архэ взмахнула огненным крылом птица, на плечо Янки легла ладонь Кима. Янка вздрогнула и обернулась, пересекаясь с ним взглядом. Ким как зачарованный смотрел на рыбку в её ладони.

– Я… мне кажется, я что-то такое уже видел. Или то был не я?.. – его голос шуршал в шлемофоне чуть слышно. – Ещё чуть-чуть – и я вспомню.

Сами собой в памяти всплыли слова Тота.

«От искры загорается свеча, от памяти – сердце, от архэ – свет первотварный. Пусть помнит, кто он есть, кем он был и кем станет. Верни ему память…»

Ким протянул руку, и в тот момент, когда он пальцем почти коснулся рыбки – мир вздрогнул и сдвинулся, а Тот распахнул глаза.

Хотя на самом деле, конечно, это всего лишь Тэшка затормозил.

– Приехали, – гулко лязгнул его голос в шлемофоне.

– А? О! Быстро мы! – Тот откинул спинку своего сиденья и вынырнул головой к Янке: – Эй, вылезайте! Мы доехали. Ян, тебе сумку твою сейчас отдать или потом?

Янка поспешно спрятала рыбку за ворот, сообразив, о чём Тот говорит, только когда он сунул сумку ей в руки. Вспомнила, что обещала Киму дать зеркальце, и полезла во внешний карман за ним, но Ким отвлёк её, вдруг спросив:

– А почему Тэшка уникален?

– Что?! – тут же возмутился танк. – Ты сомневаешься в моей уникальности?!

– Наоборот. Я ведь спросил, почему. Я… я пытаюсь кое-что понять.

– А, ну это история длинная, но если интересно…

– Тэ-эш! – простонал Тот. – Вот только давай без сказочки на ночь, я её уже слушать не могу, наизусть знаю!

– Ты – знаешь. А другие – нет!

– Что за сказочка? – заинтересовалась Янка.

Тот промычал что-то возмущённо-обречённое и вернулся на место. Поднял обратно спинку и, сползая вперёд, заявил:

– Разбудите меня, когда он закончит.

Тэшка выждал полминуты и заговорил.

Ну, с чего начать? С начала? Отличный совет, с начала – так с начала.

Я Тэшка. Вы это уже прекрасно знаете.

Именно Тэшка, а не Ташка, не, хе-хе, Тошка и уж тем более не Тотошка. Я… ну, пускай Т-44-100 «альфа-версия», как нонешние дети говорят. Почему «альфа»? Да потому что я «дитя любви случайной – мать плотва, отец Чапаев». Корпус был от новенького Т-44, а башню взяли от Т-34-100, благо, погон совпадал. Ну, их тогда накрутили конкретно, вот они и начудесили…

Кто кого накрутил? Да завод, ГАБТУ, конструкторов – всех. Сумбурно рассказываю, уж простите. Потрепаться любит Тот, но эту историю он рассказывать вам не станет. Надоело ему, видите ли.

В общем, как проблема с Белым всплыла – все и забегали, как наскипидаренные. Вот меня и слепили… за месяц. Ага, конечно, «не может быть!» – это у вас сейчас не может. А тогда – могли и не такое.

Так всё-таки кто же такой Белый? Мой… враг. Да – наша вражда началась ещё тогда, зимой сорок пятого, и не закончится, наверное, никогда.

Тот рассказывал, о Белом потом целую книжку написали и даже кино сняли. Причём книжка и фильм ничего общего не имеют – ну, кроме того, что был Белый и был Найдёнов. В книжке меня нет совсем, и Тот даже пересказывать отказался, мол, враньё всё, а в фильме я как будто обычные «тридцать тонн уральской стали», но зато там хоть Найдёнов по-человечески показан, а это главное.

Короче, если не впадать в лирику и не забегать вперёд, то зимой 1945 года РККА позарез понадобился танк-убийца «тигров». Не просто способный бороться и отстреливаться, а конкретно охотиться и убивать. Почему? Да потому что нарисовалась на фронте тогда проблема… странная – на флангах наступающих танков стал появляться «тигр» белого цвета и устраивать форменную резню. Появлялся из ниоткуда, там, где немцев и быть не могло, расстреливал тридцатьчетвёрки и – исчезал. Натурально исчезал без следа.

Слухи нехорошие пошли. Разведка доложила, что загадочная немецкая контора на букву «А» что-то… вызвала, и это вселилось в обычный «тигр», который после этого стал ну совсем не обычным. И сами гансы полученного результата, мягко говоря, боятся.

Наши бы тоже боялись, но мозг военного – такая штука, что рассуждает прямолинейно. Есть вражеский танк? Нужен убийца танков. Тяжеловозы, типа «исов», для этого не годились, нужен был кто-то юркий, как «тридцатьчетвёрка».

Ну, вот меня и сделали.

Ещё и цинично замаскировали под обычный Т-34-85 – на лоб корпуса наварили имитации люка мехвода и курсового пулемёта «как на тридцатьчетвёрке». Не, на самом деле смысл в этом был, как потом выяснилось: у «восемьдесят пятого» лоб как у обычной тридцатьчетвёрки – 45 мм, а у меня там – 90 мм и под хорошим углом, и Белый поэтому… Ладно, что вам все эти миллиметры да калибры.

Это я сейчас так рассказываю, про броню и всё такое, а на самом деле на свет я появился не в цеху и не на Гороховецком полигоне. Там был ещё не я, а те самые пресловутые «тридцать тонн». Я же появился в тот момент, когда Найдёнов похлопал по броне свежеполученный танк.

Найдёнов – он вообще был странный. Говорили, что до… всего этого он в предыдущем своём танке сгорел, но выжил назло всем врачебным прогнозам. Только не помнил ничего, как дитя малое… кроме нас, танков.

А ещё он со мной говорил. Да и не только со мной, вообще – с танками. А может, и не только с нами? Но, правда, похлопает он вот так по броне тридцатьчетвёрку искалеченную, которую в тыл везут, поговорит с ней, разбудит, она оживёт и, типа, на ремонт и в бой… а её, бедную, или на запчасти, или вообще в переплавку. Грустно. И Найдёнову грустно, я видел, как он маялся, но и молчать с нами он не мог.

Как у него это получалось? Нашли, кого спросить! Это к Тоту. Просто человек он был такой – как будто настолько живой, что и сам не погибал, и нас… оживлял. Своим вниманием, разговором… собой. В нём ничего, кроме этой вот силы, и не осталось, сгорело в том танке вместе с памятью.

И вот он меня по броне похлопал, за рычаги сел, сказал шёпотом: «Ну что, Тэшка, повоюем?» – и… появился я. Тэшка.

Кто Найдёнова нашёл, как догадались именно его взять для охоты на Белого – мог бы сказать разве что наш майор-куратор, ехидный особист. Думаю, он и про меня – что я ожил – догадывался. Хитрый дядька и, главное, точно знающий откуда-то, что всё это не выдумки… С нами повсюду таскался.

Забавное было время… Первый раз дизель запускаешь и балдеешь от того, что он там, в корме, ревёт, как медведь в берлоге; впервые, осторожно трогая траками мёрзлую землю, выползаешь из капонира, а колючка, ну, которая проволока, в траках застревает – бр-р… А первый выстрел, когда мы какую-то несчастную сараюшку на потеху высокому начальству фугаской развалили с километра – ну так это вообще! Выстрел! Мощь! Я охотник и победитель! Всех «тигров», что белых, что чёрных – на куски, «пантер» – в лоскуты! Короче, разбегайся, кошатник, медведь пришёл!.. Ха, как вспомню – самому смешно.

…Ну а после всех испытаний командованием нам было выдано грозное ЦУ: «Найти и уничтожить!» – чем мы – я, Найдёнов и экипаж – и занялись.

Белый не заставил себя долго ждать.

И вот тогда-то, в бою с ним, я внезапно понял, что ни я, ни Найдёнов – не бессмертные ни разу. Когда мне первая болванка от Белого по щеке башни чиркнула – я даже испугаться не успел… А вот второй он строго в лоб корпуса зарядил – прямо в «люк мехвода». Тут-то эти лишние 45 мм брони очень пригодились! Но этот же «люк» чутка нас и не угробил – его осколок мне под башню залетел и заклинил её нахрен.

А третьим выстрелом Белый мне ленивец на левом борту снёс и три звена гусли вместе с ним.

Вот это было уже БОЛЬНО… и страшно. Хорошо, что Белый в этот момент уже от меня два бронебоя огрёб – первый в корпус, а второй строго в лоб башни, её от такого аж развернуло! Короче – горел он, как свечка, и задним ходом за угол дома отползал. А мы наводились для третьего выстрела… Как? Каком сверху! Поворотом корпуса! Никогда не пробовали стрелять в ответ, когда вам только что… ну, по башке и в грудь поленом пробили и на сладкое ногу сломали, левую?! Ну, вот и не пробуйте, человеки.

А мы ведь тогда всё-таки попали… и эта тварь в своём белом тумане растаяла. Видели это все – и удар, и искры… и всё. Как сквозь землю этот гад провалился!

Но провалился удачно… нам тогда чутка полное выполнение задачи не зачли. Только Найдёнов упёрся рогом и майора нашего убедить смог. Как с цепи тогда сорвался! Мы были, кажется, единственным танком – свободным охотником в РККА! Я, Найдёнов с экипажем и майор с убойной бумагой, по которой нас надо было кормить, заправлять, заряжать, чинить и не мешать. Даже когда Найдёнова и майора в Особый отдел таскали – разговаривали с ними там по тем меркам очень-очень вежливо. Ну, просто намекнули, что у немцев есть и другие танки окромя «тигров». Тогда мы начали убивать всех гансов, что нам попадались. Реально – всех, а до этого мы строго на «тигры» охотились.

Я тогда… повзрослел как будто. В процессе участвовал в полный рост. И корпус сам поворачивал, когда понимал, что Найдёнов не успевает, а эта «ягдпантера» нас сейчас угробит! И пушку чутка доводил, когда видел, что наводчик, мазила криворукий, мимо целит, и…

Ну и к маю сорок пятого мы сотни полторы гансов наколотили. Только мы их не считали, а носились по фронту, как тот мужик на своём пароходе за своим белым китом, о котором мне Тот книжку читал. У нас тоже был свой белый… только не кит, а «тигр».

А потом – кончилась война. Совсем.

Больше никаких боёв, «тигров» и походов. И сойти бы нам с Найдёновым с ума, но после одного очень-очень долгого разговора с майором мы оба – и я, и Найдёнов – оказались на полигоне… и проработали там без малого тридцать лет, до 1973 года.

Я на испытаниях новых 100 мм снарядов, а Найдёнов был главным спецом по танкам. Он просто мог сразу сказать, что и где не так. Ему не верили и спорили с ним до хрипоты… но он всегда прав оказывался. Странно? Не для того, кто с танками разговаривает.

А в семьдесят третьем он исчез. Ну, для меня исчез. Никто мне не докладывал, понятно дело, что там с ним сталось, но уже через пару неделю на полигон прискакал тот самый наш майор-куратор – уже, правда, полковник, при орденах и сединах. Честно говоря, я ему обрадовался тогда, потому что с исчезновением Найдёнова потерял… как бы это так сказать, чтобы для танка нормально звучало… стержень? Смысл жизни? Без Найдёнова я словно переставал быть собой, Тэшкой. Мы с ним на полигоне пересекались-то нечасто, но я всегда чувствовал, что он рядом, понимаете? А теперь – не чувствовал. Не было его.

А майор… то есть полковник потряс своими бумагами перед носом моего тогдашнего начальства – и меня перевезли в какую-то военную часть, с виду – погранцовую, а на деле – кто ж его знает, погранвойска-то под КГБ, как известно, ходили.

Меня закрыли в боксе, и ещё с полгода вокруг меня водили хороводы странные типы с кучей столь же странной аппаратуры. Что хотели, я так и не понял – да уже и не интересовался особо. Без Найдёнова, без полигонного шума-гама я начал… засыпать. Ну как это ещё назвать-то? Соседей в боксе – нету никого, в той части из «брони» только пара БТРов были. Ни один из тех гражданских в халатах, что вокруг меня прыгали, даже близко на Найдёнова похож не был, поговорить не с кем. И вот так, постепенно и тоскливо я… заснул.

Сколько я так проспал, что происходило в это время – не знаю. Могу только догадываться. Но в какой-то момент я проснулся, точнее, начал просыпаться… И спросонья силился понять – где я? Это было что угодно, только не бокс в той странной части.

Я украшал собой бетонный постамент у шоссе. А внизу, у постамента, стояла девчонка. Вот так на взгляд определить возраст детей я, конечно, не могу, все они для меня – мелкотня, но этой я бы дал лет тринадцать. Как дочке одного капитана на полигоне.

Аккуратненькая, с двумя русыми косичками, в жёлтой футболке с какой-то мультяшной рожицей, джинсах и белых кроссовках… и с красной гвоздикой в руке.

А ещё она была не одна. Товарищ её – сама противоположность, босой, в джинсовых шортах и завязанной на пузе узлом клетчатой рубашке… Упрямые чёрные вихры, царапина на щеке и подживающая ссадина на коленке, как сейчас помню. Это звучит смешно, но… как раз он-то меня и разбудил. Вот прямо как Найдёнов когда-то. Ладошкой по броне похлопал, забравшись на постамент, и прошептал: «Привет, танк».

Вот только, в отличие от Найдёнова, он меня не слышал.

А потом он схватил протянутый девчонкой цветок и полез на меня.

– Ди-им… ты прямо в дуло обещал засунуть, помнишь?

– Сама ты «дуло»! Это ствол пушечный! – фыркнул мальчишка и по второму катку ловко забрался на крыло с левой стороны. Потом с видимым удовольствием потопал босыми ногами по тёплой броне и полез на башню.

– Ди-им, осторожней!

– Блин! Светка! Я ещё никуда не упал, а только собираюсь… – Пацан оседлал ствол пушки, рывками двинулся вперёд и вот тут-то, взмахнув руками, картинно завалился вбок… чтобы благополучно повиснуть вниз головой, уцепившись за ствол скрещёнными ногами.

Впечатлившаяся девчонка издала пронзительный визг, который сама же и прекратила, зажав рот ладошками.

– Дурак! – пискнула она наконец.

– Ага! – жизнерадостно согласился мальчишка, сунул гвоздику в зубы и, ухватившись за ствол руками, с ловкостью обезьянки полез к цели своего «путешествия».

– Димка, ну ты совсем дурак!

– Дурак, дурак… – Димка уже добрался до цели и пристраивал гвоздику в ствол, бормоча вполголоса, явно не для ушей подруги: – Зато я на танке, а Светка внизу торчит. А ты, танк, хороший. Тёплый.

И где-то в этот момент я проснулся окончательно. До этого я всё ещё «плавал» в оцепенении, удивляясь происходящему, а тут словно лампочку внутри включили.

Первая мысль была вредная – вот очень захотелось расстопорить казённик по-походному, чтобы пушка плавненько так начала опускаться вниз… Вот визгу-то будет!

Или башней слегка покрутить?..

А потом я понял, что я могу это сделать! Я был не наблюдателем, не «тридцать тонн уральской стали», я был живым!

Я был собой, Тэшкой, охотником на зловещего Белого «тигра».

Мысли защёлкали, как передачи. В баках литров семьдесят солярки. Нет аккумуляторов – но можно попробовать просто провернуть коленвал… Да я вообще мог завестись и уехать нахрен!

Димка тем временем пристроил-таки гвоздику в стволе и, конечно же, опять отпустил руки, повиснув вниз головой. Девчонка уже как-то ритуально взвизгнула и выдала в очередной раз «Дурак!»… А меня накрыло чем-то старым, жутким и изрядно забытым за время службы на полигоне и долгого-долгого «сна» без сновидений.

Танкам, вообще говоря, сны и не должны сниться. Но происходящее «здесь и сейчас», когда я проснулся, вдруг стремительно начало напоминать натуральный человеческий кошмар.

В башню как будто упёрся чей-то прицельный взгляд и…

Впереди за шоссе было поле, по его краю тянулась лесополоса, а прямо напротив меня – просвет, который медленно затягивал белый, густой, знакомый туман… И взгляд был именно оттуда.

А потом из тумана плавно и совершенно беззвучно начал выдвигаться ствол «ахт-ахта», увенчанный массивным набалдашником дульного тормоза. Снежно-белый ствол, белая башня…

Это был глюк! Слишком долго я был среди людей и знал, что у них такое иногда бывает, но чтоб у танков… Ведь я чётко понимал, что проснулся, ожил, пришёл в себя. Или всё-таки сон?

На улице была тёплая весна, но мне вдруг стало… холодно, так что броня покрылась изморозью. Димка ойкнул и начал быстро-быстро съезжать обратно к башне. И тут я услышал: ревели все семьсот лошадей тигриного «майнбаха», смачно лязгали гусеницы… а потом пушка Белого полыхнула огнём, и над моей башней с противным шелестом просвистел снаряд!

Димка уже был на башне, точнее, он упёрся тощим задом в маску пушки… и он, испуганно замерший, явно видел то же самое, что и я! А стоящая у постамента девчонка – нет.

– Ди-им, ты чего?

Мальчишка издал в ответ какой-то нечленораздельный звук, а я вдруг понял, что Белый – ну а кто же ещё это мог быть, кроме моего врага! – сейчас сделает то, что не смог тогда, в феврале сорок пятого – тупо пристрелит меня на этом дурацком постаменте! И меня, и этого смешного пацана…

И тогда я чистым усилием воли провернул коленвал дизеля, а тот радостно взревел, как будто не на холодную и вообще только этого и ждал! Воткнув заднюю, я удивительно легко съехал со своего «пьедестала»… и вот тут понял, что схожу с ума.

Двинувшийся умом танк – свежо и ново, но, видимо, у меня была сомнительная перспектива стать первым. Я – остался на постаменте… и я же, смачно треснувшись кормой об асфальт (торсионы возмущённо заскрипели, люк заряжающего, и так закрытый на «отвяжись», радостно расстопорился и открылся)… я же, спасая ствол орудия от удара об бетон, – крутанул башню вправо и, отдирая закрылки, окончательно рухнул с постамента!

Димка от резкого движения с воплем сверзился в открытый люк.

Второй снаряд Белого аккуратно пролетел через бетонный кубик, сквозь того меня, что по-прежнему стоял на нём… и свечкой ушёл вверх – рикошетом от крыши моей башни. Ни на постаменте, ни на «тридцати тоннах уральской стали», которые на нём стояли, он даже царапины не оставил!

Я ещё видел широко распахнутые глаза девчонки… и тут она пропала. Под гусеницами внезапно оказался не асфальт, а брусчатка, на которой я немедленно забуксовал; исчезли шоссе, поле, лесополоса, весна… впереди была длинная, захламлённая «средненемецкая» улица, покрытая этой проклятой брусчаткой, и в конце улицы клубился белый дым.

В башне, всхлипывая, возился вроде как живой Димка.

«А вот сейчас нас начнут убивать всерьёз…» – пришедшая ко мне мысль была ну очень своевременной.

Я потихоньку сдавал задом, в процессе наблюдая, как из дыма проявляется Белый. «Где я?», «Что вообще произошло?!» – в тот момент меня эти вопросы уже не трогали абсолютно. Я попал в старый неоконченный бой, и у меня откуда-то – наверное, из тех времён, что я проспал, – было два снаряда в бак-стеллаже… но вот вместо экипажа внутри сидел сопляк, и не факт, что целый – ноги-руки этот Димка при падении мог переломать «легко и непринуждённо», вы, люди, вообще хрупкие.

И вот, я мог ездить, крутить башней, наводить… но только мальчишка должен был совершить невозможное. Всего лишь вытащить из стеллажа снаряд, который был чуть легче и чуть короче, чем он сам, втащить снаряд в башню и, подняв почти на высоту своего роста, – зарядить пушку. И у меня было стойкое подозрение, что делать он всё это не умеет… И даже если б умел – мне как-то надо было в ближайшие пару минут наладить контакт и всё ему объяснить, потому что он же не понял ничего в происходящем, откуда пацану из… интересно, сколько лет я проспал, десять, двадцать? Да какая разница, главное, что моя война с Белым была от этого Димки дальше, чем Луна!

Значит, придётся всё объяснять на ходу… И увы, мальчишка оказался ничуть не «Найдёновым» – меня он не чувствовал, а значит, надо было сейчас с ним… поговорить. Как?! Ну… допустим, через шлемофон, который висит на командирском перископе МК-4. Идея дикая, но вдруг сработает!

«Какой дурак его тут повесил-то? Они что, меня с постамента забирать собирались?!»

Ладно, шлемофон – это хорошо. Вот только надо, чтобы Димка его надел, а пацан, всхлипывая, сидел на дне корпуса и судорожно оглядывался. Зато, вроде, целый – ну, в смысле, руки-ноги. На лбу хорошая такая ссадина, локти и левая коленка – для симметрии с подживающей правой, видимо – разбиты до крови… Но Димке явно повезло – так вот свалиться в люк заряжающего и отделаться только, по большому счёту, царапинами… И с этой мыслью я уронил ему на коленки шлемофон, слегка крутанув прибором.

По лобовой броне в этот момент стеганула пулемётная очередь – Белый нащупывал дистанцию… или просто издевался. Я вильнул вправо и наехал на какое-то авто. Тряхнуло, Димку приложило о борт. Ну и как его заставить надеть шлемофон, а?!

«Хочу динамик! И внутренний, и, может, даже внешний… Да хоть какой-нибудь, а то нас сейчас убьют!»

Танки не паникуют, но эмоции меня переполняли – через край. На моё счастье, пацан поспешно натянул шлемофон на голову сам.

Вы пытались разговаривать с насмерть перепуганными мелкими «ребёнками»? Особенно когда «вы» – это танк и только предполагаете, что вас будет слышно… Я вот нет. Но всё происходит в этой жизни в первый раз.

– Ты жить хочешь?! – о, это было, бесспорно, жизнеутверждающее начало, но что делать, сейчас надо было срочно заткнуть фонтан вопросов типа «Что? Где? Как?»

Пацан вздрогнул и начал судорожно озираться… а потом схватился за шлемофон, явно собираясь сдёрнуть его с головы. Я мысленно взвыл – зашёл, что называется, с козырей!

Но потом услышал хриплое, со всхлипом:

– Хочу… а ты кто?!

Я чудом удержался от соответствующего ответа. «Дитё всё-таки… рано ему ещё…»

– Я – танк… в котором ты сидишь сейчас. Так! Вопросы «как, кто, почему, зачем» и «хочу к маме» давай решать ровно через пять минут… Аккумулятором клянусь: чем смогу – помогу по полной! А пока надо убить эту тварь… Ты её видел, я надеюсь?

– Этого «тигра»?!

– Именно. Ну а иначе эта су… тварь тупо убьёт нас обоих. Тебя – быстро, максимум, промучаешься пару минут, зажариваясь… потом сознание потеряешь, и всё. Ну а если повезёт, так вообще сразу откинешься, когда снаряд внутрь влетит… Утешил? Короче – ЕГО НАДО УБИТЬ!

– Как?! Я… я не умею!

– Каком кверху! Держись!

Пока мы бодро катились задним ходом по улочке, скрывавшая всё вокруг туманная хмарь рассосалась, и я с ужасом понял, что заканчивается улица баррикадой. Хорошей такой, по-немецки добротной противотанковой баррикадой с бетонными блоками и колючкой ажно до второго этажа! А поворот налево, на который я так надеялся, оказался милым таким тупичком – сквериком с парой скамеек, засохшими деревцами и скелетом ржавого аж до прозрачности полугусеничного «ганомага»…

Тут я с перепугу врубил дымопуск – на мне эту хрень в 1961 как раз испытывали.

«Блин, солярки и так кот наплакал… но жить-то хочется!»

Димка схватился обеими руками за откинутую сидушку зарядного, а я с хрустом въехал задом в витрину какого-то магазина.

– Слушай сюда… как тебя, Димка, да? Убивать его буду – я… Я хорошо это умею. А тебе надо мне помочь!

– Чем?! Я ж…

– Пушку зарядить! Для этого ничего уметь не надо!

«Ага…только быть лет на пять постарше, кило на двадцать потяжелее и роста на полметра больше – вот ни разу не помешало бы…»

– Но…

– Бак-стеллаж перед собой видишь?!

– Нет! – и, сдавшись самому себе и своему страху, шёпотом добавил: – Танк… а домой…

– Ща лампочку включу – увидишь! – перебил я. – А домой к мамке – после того как мы Белого грохнем… Вот карбюратором клянусь – прям к двери родного дома привезу!

И тут Димка меня обрадовал. Он хмуро так, слегка нервно фыркнул и выдал:

– Мы на третьем этаже живём… так что только к подъезду. И вообще, нету у тебя карбюратора! Ты ж… дизельный, вроде, – последнее Димка произнёс неуверенным шёпотом.

«Какой умный, блин, не по годам ребёнок! Но если хихикает – шансы есть… Хуже было бы, если б истерику закатил или вообще в ступор впал…»

Белый в это время, походу, изрядно озадачился моими пируэтами и остановился недалеко от того места, где я дымопуск врубил. Стоял и нервными рывками дёргал стволом «ахт-ахта» вправо-влево, пару раз даже стеганул вдоль улицы из спаренного пулемёта, а потом добавил из пушки. Снаряд радостно бахнул на блоках баррикады – та даже не шевельнулась.

«Хорошо, что я задом её таранить не стал… Вот завис бы сейчас на этих блоках, как бабочка на булавке, – тут бы он нас и порешил…»

Дымопуск я не вырубал. Хотя соляры потихоньку становилось всё меньше, а заправки не предвиделось, но клубы белого – не такого мистического, как «тигриный», а обычного, солярочного – дыма, валившие из разгромленного магазина, начали затягивать улицу.

«А так тебе и надо… нечего самому распускать этот свой туман. Кто к нам с чем, тот оттого… Хотя, конечно, не «того», но всё равно, поделом…»

Лезть в дымзавесу Белый не хотел, справедливо ожидая там от меня какой-нибудь подлянки… Которую я, кстати, ему старательно и готовил, скороговоркой объясняя Димке, что, откуда, куда и как.

– Короче, – я зажёг лампочку на месте зарядного, – ящик здоровенный с дырками видишь?

Димка кивнул.

– Кусок фанеры внизу него видишь? – Ещё один кивок. – Лезешь туда, выдёргиваешь фанерку, за ней два снаряда, ты их жопки увидишь, – пацан ожидаемо хихикнул, – отжимаешь фиксатор и цепляешь ПРАВЫЙ – это «Изомер», подкалибер образца ажно 1973 года… Мы им эту белую тварь от лба до самого зада вместе с трансмиссией и двиглом прострелим, «привет из будущего», типа.

Понятия не имею, откуда у меня «изомер» взялся, но не узнать снаряд, на чьих испытаниях я как раз перед пропажей Найдёнова горбатился, я не мог.

Димка внимательно меня слушал и с виду больше не паниковал.

– Дальше одним рывком вытягиваешь снаряд сюда, под башню. Он весь пушсалом смазанный, так что пойдёт легко. Понял?.. Тут под башней ставишь его на попа… а дальше, Дим, будет тяжело. Он весит чутка за десять кило и держать неудобно, но… его надо вот сюда в лоток забросить, и выбора у нас нет…

«А весит он в натуре двадцать один килограмм… но я тебя, Дим, заранее пугать не буду».

– Десять? Да ну, заброшу, конечно. – Мальчишка шмыгнул носом и попытался сделать суровое лицо: – Да я у бабушки в деревне…

И тут Белый решил в нашу производственную планёрку внести своеобразную чертовинку – долбанул через стенку, на ощупь. Первый раз получилось у него это так себе – снаряд пролетел в полуметре от моего лба. А вот второй…

«А стреляет эта тварь по-прежнему быстро…»

Выстрел аккуратно смахнул с моей лобовухи псевдопулемёт, я толком ничего и не почувствовал от потери этой декорации, но внутри повис тягостный гул, а Димка, который в этот момент сидел на месте зарядного, взвизгнул и юркнул вниз.

– Стреляет тварюшка… Чует, что карачун скоро придёт, – преувеличенно бодро прокомментировал это я. – Держись, я сейчас чутка назад сдам, а то пристреляется гад – нам это надо?

Димка хмуро выдал с пола:

– Я чуть в штаны не наложил…

– Дим… Вот сейчас ты меня зарядишь, и в штаны… в гусеницы… короче, кирпичи будет откладывать уже он!

– А ему одного-то хватит?

– За глаза, «изомер» не на какие-то «тигры» делали, а на «паттоны». Короче, всё запомнил?

Димка ещё раз сумеречно кивнул.

– Тогда снимай шлемофон, он на командирский ТПУшник подключён – шнура тупо не хватит. Ну и вперёд. Как снаряд под башню затащишь – опять наденешь…

– Ага, а когда этот гад в очередной раз стрельнёт, я оглохну нахрен и башку разобью! Не-не-не… – умный мальчик Димка выдернул разъём и прям в шлемофоне нырнул вниз, к стеллажу.

Белый в этот момент начал методично дырявить стенку. План долгий, но на выходе отвратительно успешный: либо отперфорированная до нужной кондиции стена сложится и нас тут завалит – либо я выскочу прямо под выстрел. В обоих случаях – как сейчас говорят, профит.

Долго предаваться мрачным мыслям не удалось – от стеллажа нарисовался Димка и включился в ТПУ:

– Слушай, твой подкалибер до середины вытащился и застрял наглухо! Зато второй идёт нормально! – скороговоркой выдохнул он.

Сказать что-то в ответ я не успел – он уже нырнул обратно. А я мысленно взвыл: второй снаряд был банальной фугаской! Мало того что в сборе весил тридцать два кило и меня мучили суровые сомнения, что этот мелкий шкет его сможет на лоток досылателя закинуть, так и, до кучи, ну вот куда Белому фугаской стрелять?! Не, он, конечно, от такого захода впечатлится по самое «не хочу» – пятнадцать кило снаряда с двумя кило гексала со скоростью 900 м/с, да прямо в лоб – такое не прибавит здоровья никому. Но во лбу-то у Белого 100 мм брони – и фига с два их фугаской пробьёшь! Так что аккурат после моего выстрела «впечатлённый» Белый, с его скорострельностью и нормальными бронебоями, продырявит меня, как сеточку маслофильтра…

«Нет, точно хочу динамик! Димка, не…»

Сначала раздалось пыхтение, под башней появились грязные Димкины пятки, потом извазюканные в соляре шорты и продранная на спине рубашка… а потом, под смачное хеканье, под башню рывком въехала светло-серая тушка снаряда. Загнанно дышавший Димка взгромоздился на сидушку зарядного и, придерживая снаряд на полу ногой, включился в ТПУ.

– Блин… этот нифига не десять кило весит!

– Пятнадцать, – недрогнувшим голосом соврал я.

– Да ну… – недоверчиво протянул мальчишка. – Походу больше. Хрен с ним… Тут от него вот это отвалилось, – и продемонстрировал куда-то в воздух предохранительный колпачок.

«Охренеть… он колпачок со взрывателя сдёрнул и таскает как бревно по боевому отделению снаряжённый снаряд! А если он его тюкнет неудачно! А-а, пофигу – он снаряд тюкнет, Белый прострелит… один хрен!» – под этот внутренний монолог я невозмутимо выдал:

– Нормально. Его всё равно перед заряжанием снять надо было…

– Слушай, я что придумал… Ты пушку опустить до упора можешь?

– Могу. А зачем?

– Ну, тогда, это… ну, куда его заряжать-то…

– Казённик?

– Ну да… опустится, и снаряд затолкать в пушку проще будет. А то он мало того, что тяжёлый, так ещё и скользкий!

«А мысль неплохая… Какой всё-таки умный ребёнок попался!»

– Тогда не опустить, а поднять – ствол вверх, казённик вниз…

– Тебе видней. Ща я его на попа поставлю, а ты опускай пока, – и мальчишка снова отключился и соскользнул вниз раньше, чем я что-то ответил.

Я аккуратно задрал ствол пушки в потолок. Димка завозился внизу, запыхтел, на секунду замер и, наконец, с хриплым воплем одним рывком поставил снаряд вертикально. Серебристый конус взрывателя долбанулся об срез казённика, я взвыл про себя… и промолчал.

– Не-е… он точно не пятнадцать кило! – пытаясь отдышаться, сообщил Димка, подключаясь. – Врёшь ты всё… Вот кто б сказал, что танки могут врать – в жисть бы не поверил… – Он вцепился в снаряд, удерживая его вертикально, и жалобно спросил: – А ниже никак?

– Нет – потолок мешает. А на улице – Белый…

– Бли-ин, – мальчишка судорожно выдохнул, – у меня ж пупок развяжется и позвоночник в трусы осыплется…

– Подожди, я сейчас…

– Нафиг… Если я его с первого раза не закину – то не подниму больше вообще! Он скользкий, зараза… Вы чем их смазываете-то?!

– Пушсалом, вроде… и не мы, а в РАВе.

– Ну вот и на…?!

И тут я понял, что вот совсем зря в начале общения берёг «нежные детские уши». Выдав матерную тираду в три этажа, которая была больше уместна в устах солдатика второго года службы, этот шкет… короче, закинул он снаряд с первой попытки в лоток и, упёршись в дно гильзы плечом, злым голосом заорал:

– Поднимай, …! Он соскальзывает!

Я опустил клин затвора и стал опускать ствол, а Димка кряхтел, кряхтел…

– Всё… – У пацана подломились ноги, и он начал сползать вниз.

– Дим, ещё чуть… толкни его вперёд! Поторопись, а то Белый нас ща…

– Бль… блин! – Димка рывком вскочил и упёрся ладошками в дно снаряда. – Ну же!

– Давай, Дим, быстрее!

– Да ща… – Димкин голос сорвался и перешёл в какой-то хрип, от которого мне стало не по себе: дети ломаются куда легче взрослых, вдруг и Димка сейчас не выдержит и…

А потом что-то произошло, вспыхнуло… сложно описать – в тот момент я решил, что мне просто показалось.

Глюки. От нервов. У танка…

Затвор сыто чавкнул.

– Всё, Димка, всё, ты успел. Ты молодец…

Если бы я мог дышать – я бы выдохнул только сейчас.

– Да, – эхом отозвался пацан чуть слышно.

Белый, как бы соглашаясь с этим, всадил нам в башню свои 88 мм, но не пробил через две стенки. В башне опять повис тягостный гул, мигнули лампочки, а Димка, загнанно дыша, сидел на дне, раскинув ноги циркулем, и вообще ни на что не реагировал… Только со странным любопытством разглядывал свои сбитые в кровь грязные коленки.

– Дим… – позвал я.

– Я успел?

– Да успел, успел.

– Нам опять прилетело, что ли?

– Ага. Но не пробил.

– Да по… похрен на него. Я вот понять пытаюсь… Вот что со мной сейчас было?

– Ну… у тебя получилось всё. Успел. Зарядил.

– Да я не про… ладно. – Димка задумался и вдруг глубокомысленно выдал: – И пупок не развязался, – нервный смешок. – И, это… раз успел и зарядил, то… убей его нахрен, а?

Ну а дальше было как в песне – «конец простой: пришёл тягач, и там был трос, и там был врач»… Словно тумблер щёлкнул, и все эмоции выключились.

Я вовремя вспомнил, что Белый в девичестве был самым обычным «тигром» из первых двух сотен выпущенных, а значит, крыша корпуса под башней у него – всего 26 мм. И что фугаска наша вполне это осилит. Дождался очередного выстрела – и выкатился на улицу, разворачиваясь к Белому лбом. Он что-то понял в последний момент и попытался прикрыть щель между корпусом и башней, опуская маску пушки… Впрочем, я туда и не попал. Белый, поворачивая и опуская ствол «ахт-ахта» в мою сторону, подставил под летящий снаряд массивный дульный тормоз… и его от взрыва развернуло в диковинный металлический цветок.

А потом Белый, ещё ничего не поняв, выстрелил в ответ. И ему оторвало полствола, а у меня за кормой с грохотом осыпался дом.

«Да, Дим, вовремя мы смылись…»

Повисла тишина, невозможная ещё мгновенье назад. Я заглох, когда остановился, Белый – при взрыве. Он стрелять не мог – остался без пушки, а у меня не было снарядов. Вернее, второй снаряд был, но – Димка точно не осилит повторный подвиг. Вот прям сейчас – нет.

И тут Белый, верно, приняв какое-то решение, с рёвом запустил «майнбах» и, окутываясь своим проклятым туманом, медленно начал сдавать задом по улице…

«Снаряд! Двигло, башню и коробку передач за снаряд в стволе!» – но это всё были в разговоры в пользу бедных.

И всё-таки я победил его. Уже во второй раз… И, кстати, не я один.

– Дим, хочешь на этого кастрированного слоняру глянуть напоследок?

– Хочу! – Димка оторвался от созерцания своих коленок (кажется, мой – наш! – победоносный выстрел он умудрился даже не заметить) и задрал голову.

– Лезь сюда, а то он пропадёт сейчас.

Димка осторожно встал и вскарабкался наверх, закинув шнур шлемофона через плечо. Оттолкнувшись ногой от казённика, ухватился за поручень и, шёпотом матерясь, подтянулся и сел на башне справа от открытой крышки люки.

– Ё… Ты ему ствол отстрелил, что ли?!

– Ага, – я добавил в голос самодовольства. – Только не я, а мы.

– А я-то что?

– То, чем я ему ствол отстрелил, – ты зарядил. Война, Дим, это коллективный вид спорта.

Димка словно очнулся от сна и подпрыгнул, азартно выдохнув:

– Уйдёт же гад! Ща я второй… я быстро! И мы его от морды до самой…

Белый, лязгая траками, удалялся – и таял в белом тумане.

– Сиди, герой. Не успеем.

– Я быстро! Куда!.. Ой, а я через него стенку вижу…

– Всё как в прошлый раз. Мы тогда в нём три дырки проделали, Дим. Он, гад, горел как свечка – и вот так же в тумане своём растаял. Слушай, который год сейчас?

– Э… Восемьдесят девятый. Ну уйдёт же! И нам опять потом…

Я не торопился:

– Ну, мы его в прошлый раз в феврале сорок пятого подстрелили. Считай, сорок три года ремонтировался, тварь. Ну а сейчас ему ещё на полвека ремонта мы с тобой обеспечили… Так что будем считать – победили.

– Кто он вообще такой?!

– Найдёнов верил, что пока его, ну, Белого, не сожжём – война не кончится. Не знаю, как насчёт остальных, а для меня – как видишь, так и получается… Найдёнов – мой командир тогдашний. Он типа тебя был.

Про то, что он безо всякого шлемофона со мной говорил, – я вспоминать не стал.

– Не кончится?! Ну, тем более! – Димка почти успел сигануть в люк… но Белый окончательно растаял под Димкин разочарованный стон: – Ушё-ёл… гад.

– Ушёл, – согласился я.

Ушёл, а значит, у меня тайм-аут ещё на хрен знает сколько лет. И тринадцатилетний пацан на броне. В шортах и драной рубашке посреди, чисто по ощущениям, поздней ноябрьской осени.

– Блин… Слушай, а мы вообще где? – словно прочитал мои мысли Димка. – Что это за место? И куда нам отсюда?

«Ну вот, началось в колхозе утро», – проскочила у меня унылая мысль.

– А кто ж его знает, Дим… Я сам здесь впервой.

– Давайте отрежем Сусанину, э… Может, тебе гусеницу отрезать? – Димка хихикнул, но в этом смешке проскочило что-то истеричное. Горячка боя забывалась, эйфорию от победы сам Белый изрядно подпортил. Мальчишка вскочил было на башне, но длины шнура от шлемофона не хватило, и Димка опять сел, свесив босые ноги в люк. – Блин, у нас там, вообще-то, май вроде как. А тут ноябрь какой-то.

– За сидушкой мехвода бушлат от зимнего танкача лежит.

Димка, похожий на нахохлившегося воробья, дёрнулся было, чтобы спрыгнуть вниз, но опустил голову – и всхлипнул тихо:

– Слушай, танк… отвези меня домой, а? Ну я ж всё сделал, как надо! Ты его подстрелил, он исчез…

В баках оставалось литров тридцать солярки… «И что? Обещал – делай! А потом? А потом разберёмся… В конце концов, со мной ничего не будет, а люди от холода ломаются. А я обещал тогда, что верну. А как? Разберёмся! Мы, вон, Белого победили, чуть не померли оба, и ничего – живы!»

Под этот мысленный монолог я снова завёл дизель:

– Ну, поехали! Дим, ты только не реви, слышишь?

– Я и не реву. – Димка так и сидел в люке, зябко обхватив себя за плечи. – Ты хоть знаешь, куда?

– Понятия не имею! Но пока – туда, где мы вывалились.

«А вообще – насколько соляры хватит… Но этого я тебе, Дим, не скажу, не дождёшься».

– А…

– Держись давай, – проворчал я. Димка послушно вцепился в крышку люка. – А то свалишься опять…

Мы катились по улице, а мир вокруг как-то странно плыл. Как будто резкость не наводилась. Скверик с ржавым «ганомагом», раздавленное мной авто… А вот мои следы, где я на брусчатке буксовал. Совсем недавно, а такое ощущение, что пару лет назад.

– Приехали, Дим, – сообщил я. – Вот тут все началось.

– И куда тут? – заозирался Димка, уже трясущийся то ли от нервов, то ли от холода, то ли от всего сразу. Я хотел напомнить про бушлат, но промолчал.

– Не знаю. Но осмотреться надо – провалились мы точно вот тут.

– Ну, я тогда сейчас! – Воодушевлённый Димка отцепил разъём шнура, вскочил на башне и тут же не сдержался: – У-у, холодно, блин!

– Бушлат-то возьми, – не удержался на этот раз я, но уже впустую. И сам удивился, распознав в своём голосе ворчливо-заботливые нотки, какие слышал раньше только в разговорах танкистов об их детях.

Но Димка, казалось, и без шлемофона меня понял:

– Да я быстро, просто слезу и поближе гляну! – Он ловко соскользнул с башни на левое крыло и наклонился, примеряясь, как половчее прыгнуть на землю.

– Осторожней! И под ноги-то смотри…

«Вот уж нянька нашлась… Танк-нянька, единственный и неповторимый. А он меня и не слышит, вообще-то…»

– Я мигом! – повторил Димка, улыбнулся и спрыгнул.

И пропал – просто в воздухе растворился.

Мир моргнул, порвалась какая-то ниточка, и я, кажется, потерял сознание… ну, если танк это может. А когда пришёл в себя – кто ж его знает, через сколько, – дизель исправно молотил на холостых, а в стволе…

В стволе была заряженная Димкой фугаска.

«Вот блин! Все чудесатее и чудесатее…» – эту фразу любил наш зампотех, и она самым точным образом описывала ситуацию. В стволе – заряженный снаряд… который я совсем недавно всадил в Белого! Дизель работает, солярки литров сорок, а ощущение такое, словно во времени скакнул. Как будто Димка всё ещё сидит внутри и вот-вот спросит, что это с ним сейчас было, а я – всажу в Белого снаряд.

Вот только Белого – нет. И Димки – нет! Я ритуально нарезал по улочке пару кругов, но это скорее «для очистки совести». Откуда-то я точно знал, что кроме меня тут больше никого, ни одной живой души… и что Димка попал-таки домой.

«Сделал доброе дело, довёз ребёнка – получи квитанцию… Соляры сколько было и снаряд в подарок… Спасибо тебе, Дим. И удачи».

Волной накатило уже знакомое сонное оцепенение.

«Ага… мне теперь так до следующей встречи с Белым, что ли? Или пока Димка не вернётся? А ведь вернётся… вот точно знаю, только не знаю, когда и как».

Я заехал в какой-то переулок, который мне показался особенно уютным – с тыла и флангов прикрыт, с улицы вот так сразу и не видно, но туда мои 100 мм смотрят… И – заснул.

До Белого.

Или до Димки.

…Впрочем, разбудил меня не Белый и не Димка, а Тот – и на сей раз уже не случайно и не на время. Но это, как говорится, «уже совершенно другая история».

Янка обернулась, настороженная воцарившейся тишиной.

Ким сидел неподвижно, и его чёрные глаза слепо смотрели перед собой.

– Ким? – Янка коснулась его колена.

– Ким, – послушно повторил он. – Ким… Дмитрий Александрович.

Но раньше, чем Янка сумела осознать, что означают его слова, над казёнником пушки появилась голова Майка. Ожоговая краснота с лица спала, обгоревшая чёлка торчала из-под шлемофона во все стороны, и повязка, обычно под ней стыдливо прячущаяся, вызывающе смотрела золотым глазом.

– История, конечно, интересная, но про то, что этот Димка тебя разбудил, ты выдумал, – сходу заявил Майк в пространство, пытаясь обращаться к Тэшке. – Найдёнов… ну, я догадываюсь, что он за человек был. Но ты сам сказал, что Димка – самый обычный.

– Я танк, а не человек, – отозвался Тэшка. – Танки ничего не забывают. И не врут, – тут он замолчал на секунду, и Янке почудилось смущение. – Ну, обычно. Когда нет важных причин.

А Ким перевёл на Майка слепой взгляд, заставляя парня отпрянуть, и медленно проговорил:

– А если у Димки было нечто… вроде той подвески, что носит Яна?

– Изначальное, что ли? Не, ну оно-то могло, конечно, но…

– Я не знаю, что. Золотистая искорка. Димка по пути к танку наступил на неё босой ногой, поднял и, положив в спичечный коробок, спрятал в карман шортов. И она мерцала точь-в-точь как у Яны.

– Откуда ты знаешь? – Майк недоверчиво нахмурил обгоревшие брови.

– Я вспомнил.

Вот так вот просто. Всего лишь два слова: «Я вспомнил». А перед этим ещё: «Ким Дмитрий Александрович».

Разговор прервал проснувшийся Тот. Завозился на своём месте, а потом откинул спинку сиденья и выглянул перед Янкой:

– Я что-то пропустил?

Пока Янка подыскивала слова, Тэшка лаконично лязгнул:

– Всё.

– Ну, помимо твоей истории, Тэш.

Янка обернулась к Киму, надеясь, что он сам всё объяснит, но Ким молчал. Смотрел как всегда бесстрастно, и в чёрных глазах мелькали золотые искры, тусклое солнце и белый туман.

Янка набралась духу и скороговоркой выпалила:

– Ким – это фамилия, а Кима на самом деле Дмитрий зовут.

– И что? – непонимающе хлопнул глазами Тот, спросонья плохо соображая.

– Дмитрий. Димка.

Тот ещё раз хлопнул глазами. Помолчал. Стянул шлемофон и почесал затылок.

– Вот вы сейчас серьёзно, да? Блин! А сказать не мог?

– Что? – коротко спросил Ким.

– Да, блин, что ты и есть тот Димка! Мне о нём… то есть о тебе Тэшка все уши прожужжал!

– Я… – лицо Кима дрогнуло и скривилось тенью детского испуга, – я не Димка. Димка… он был, раньше, давно. Его лечили и вылечили, вывели на ремиссию… И появился я.

Янка поёжилась и тихо спросила:

– А этот диагноз – он из-за Тэшки?

– Да. И из-за того, что началось… после.

– А попав сюда – разве вы не поняли? И когда встретили Тэшку? И… вообще, почему же вы раньше молчали?!

– Потому что раньше считалось, что всё случившееся тогда – галлюцинации тринадцатилетнего шизофреника Димки, – со своей неподражаемой насмешкой – над собой ли, над всем миром – в голосе отозвался Ким. – О котором я никогда не любил вспоминать. Я – не он… По крайней мере так я себе всегда говорил. А потом начались… рецидивы. И я всё ждал следующего этапа, но он так и не наступил. А может, и тогда мне не глючилось ничего. Уже не знаю.

Тот выбрался из танка и, устроившись на броне, свесился в командирский люк, прямо к Киму. Внимательно оглядел, разве что не обнюхал, помолчал и, наконец, спросил:

– То есть ты всё вспомнил?

Янка задрала голову, рассматривая обоих – Тота, взъерошенного пуще обычного после того, как снял шлемофон, и неподражаемо безучастного Кима. Застыли нос к носу, смотрят, молчат. Янка невпопад подумала, что чёрные глаза Кима сейчас очень напоминают те, что вышиты на ежином капюшоне кигуруми Тота. Ненастоящие, жутковатые и внимательные.

Поодаль сопел Майк, переваривая какие-то свои, особые эмоции, возникающие при взгляде на этих двоих.

Потом Ким медленно моргнул и ответил:

– Не всё. Но цельную картину мира, возможно, восстановить получится.

– Ничего не понимаю, – мотнул головой Тот, чуть не попав Киму по носу. – Когда из Ноября возвращается память, такие как ты… каким ты был раньше – приходят в себя. Ну, глаза человеческими становятся, свет внутри разгорается и всё такое. А ты… как будто посерёдке застрял. Вроде и дальше не растворяешься, но и не возвращаешься тоже.

Майк свистяще выдохнул.

– Я же говорил, – негромко напомнил он.

Янка еле удержалась от желания дотянуться и дать ему подзатыльник, чтобы не лез, а вот Тот оживился:

– Думаешь, из-за этого? Ну, из-за меня? И его так и будет сюда выдёргивать?

Майк на глазах воспрянул и снова стал тем Майком, которого Янка запомнила по первой встрече там, в здании «Принципа». Ну, почти тем же – сажа, обгоревшие брови и жалкие остатки чёлки никуда не делись.

– Он становится чётче. Конкретнее. Ты… превращаешься в его тень, – заговорил он с такой тоскливой уверенностью, что можно было задохнуться. – Безы… Тот, эту связь необходимо разорвать.

Голова Тота исчезла, зато скоро он по пояс сунулся в люк мехвода и зашарил вокруг своего места.

– Вот она! – торжествующе потряс он вынесенной с маяка тетрадкой и сдал «задним ходом», выбираясь наружу. – И вообще, вылазьте уже!

…Солнце уже поднялось над горизонтом, на песке лежала густая, гуашево-синяя тень. Янка провела взглядом по тени вперёд и вверх, и по мере того, как задирала голову, челюсть помимо воли отваливалась.

На песке высилась тёмная громада военного корабля. Даже Тэшка на его фоне казался средних размеров автомобилем, а уж люди и вовсе – так, мелочь. Ржавый, некогда выкрашенный серой краской крейсер даже такой, опрокинутый на бок и нависший палубными надстройками над дном древнего моря в сюрреалистичном равновесии, вызывал оторопь и лишал дара речи.

Железный кит, укутанный песком и сумерками.

– Это мой дом, – довольно произнёс Тот, подобравшись к Янке. – Ты не думай, это только снаружи всё такое заброшенное, внутри я порядок навёл, где живу… Ладно, ты смотри лучше сюда!

Тот пролистнул тетрадку до нужной страницы и ткнул пальцем:

– Во! Смотрите. Пока вы дрыхли, а легионеры туда-сюда катались, я, между прочим, почти всё тут разобрал. И, собственно, вот: Дверь.

Майк подошёл и тоже склонился над тетрадкой. Ким остался в стороне, глядя то на них, то на Тэшку. Кажется, меньше всего его сейчас волновали какие-то местные легенды.

– Дверь Ноября, – прочитала Янка, с трудом разбирая игольчатые буквы.

– Выход, – пересказал одним словом долгое определение Тот. – Насовсем. Тот, кто выйдет из неё… ну, короче, там мутно всё описано, но одна из перечисленных там теорий или легенд гласит, что все прошлые связи это разорвёт. В том числе, значит, с Забытыми пространствами… ну, с Ноябрём, короче. А вот это как раз звучит строго как рецепт для Кима!

Янка вдруг подняла взгляд на Тота и спросила, сама не зная, почему:

– А что будет, если ты через такую Дверь выйдешь?

Тот пожал плечами, но обычная беспечность на лице стала неправдоподобной.

– Откуда я знаю. Наверное, исчезну. Что я вообще такое, кто знает?

– Кто? – эхом переспросила Янка.

– Уж точно не я! – Тот кривовато улыбнулся и добавил задумчиво: – Иногда мне кажется, я всего лишь чья-то галлюцинация, чуть более плотная, чем Доля с Недолей.

– Ну и псих же, наверное, тот, кому ты приглючился, – оборвал тягостный разговор Майк и отнял тетрадку. – Так… Предположительно находится на Буяне. На острове посреди моря, отлично, ну прям сразу стало ясно, где искать!

– За Искажёнными землями, – Тот даже не заглядывал в тетрадку. – Я уже смотрел. За рекой, за Искажёнными землями, посреди бывшего моря… Искажённые земли, – пояснил он, поймав взгляд Янки, – это та самая земля за рекой. Такая территория… даже по меркам Ноября сумасшедшая. Там находилось сердце Искажения, и этим всё сказано, в общем.

– Зона, как в «Сталкере»?

– Если ты про Стругацких… то, скажем так, артефактов и тем более Золотого шара там можешь не искать. Нету. Но по безумию… сопоставимо, наверное.

Янке стало неловко уточнять, что сначала она вспомнила игру, а не книгу.

– Но если они за рекой, то…

– Мост есть. Ну, был по крайней мере.

– …Открывается Алатырем, – прочитал в этот момент Майк. – Нет.

– Что «нет»? – не понял Тот.

– Нет, – повторил Майк, захлопывая тетрадь. – Никто туда не пойдёт. Искажённые земли вообще невозможно пересечь. И соваться в них запрещено.

– Рельсы туда уходят!

– И наверняка обрываются.

– У тебя есть другие варианты? Ну, колись?

Майк отвёл взгляд.

– Я не пойду, – объявил он после невыносимо-долгой паузы и вернул тетрадку Тоту. – Можете делать, что хотите.

И с каменным лицом отправился к Тэшке отцеплять свой мотоцикл.

И в этот момент из-за крейсера выступила… сначала Янке показалось – такая же густо-синяя тень, как и все вокруг. И только потом Янка поняла, что это не тень, а существо из плоти и крови. И меха, густого белого меха. В комплекте с мехом шли внимательные тёмные глаза, чёрный нос… и Лена, шагающая подле, зарывшись ладонью в этот самый мех чуть выше плеча передней лапы – как уж дотягивалась.

– Ну что, шутники-пиротехники? – с каким-то нехорошим весельем спросила она, откидывая капюшон парки. – Кто у нас такой талантливый? – и кивком указала на яркую искру над горизонтом.

– Я, – хмуро отозвался Майк, с грохотом стаскивая мотоцикл на землю.

Янка на секунду отвлеклась на него, а когда снова обернулась, вместо зверя рядом с Леной стоял Сергей.

– Так, нам надо кое-что всей вашей честной компании сообщить, – уведомил он мрачно и решительно. – Особенно это касается Тота и Дмитрия, – буква «р» в имени Кима прозвучала отзвуком звериного рыка.

Сердце Янки кольнул страх. Не за себя, за Тота. Лена… она была не плохой. И не хорошей. И, конечно, не желала Тоту зла…

Она была другой. А в Тоте Янка привыкла видеть человека.

– А чего сообщать, мы уже всё знаем! – Тот нервно улыбнулся. – В смысле, про Кима. Мы тут с Тэшкой слегка пообщались, и… вот. Зато прикиньте, что мы нашли в маяке! – и он продемонстрировал тетрадь.

– Потом, – оборвал Сергей, но Лена коснулась его руки и шагнула вперёд:

– Ну и что нашли?

Тот немедленно сунул тетрадку ей в руки, ткнув пальцем в нужную заметку, и затараторил:

– Смотрите, как всё складывается! Память-то к Киму вернулась, а значит, на самом деле всё в порядке. Ну, будет в порядке, когда мы выведем через Дверь. А Дверь – вот она!

Затрещал двигатель мотоцикла, и все обернулись к Майку.

– Дорогу я сам найду, – сообщил он, надевая шлем. – Всем спасибо. И да, маяк – это круто.

Газанул, лихо развернулся – только полетел во все стороны песок – и умчался. Фигура его скрылась за первым же барханом, а вот звук мотора ещё долго трещал в воздухе.

– Э… Ну, в общем, Дверь Ноября – легенда, конечно, но наверняка правда! Да и других вариантов как-то нету, – бодро продолжил Тот, стараясь не смотреть в ту сторону. – Тем более во! – Он ткнул пальцем в нужную строчку: – «Существование острова, предположительно, того самого Буяна, подтверждено…» чем-то там, совсем неразборчиво, но неважно.

Сначала бодрость в его голосе была наигранной и нервной, но к концу воодушевление зазвучало вполне себе искреннее.

А Лена слушала Тота с таким престранным выражением лица…

Забрав обратно тетрадку, Тот перелистнул несколько страниц и нашёл следующий нужный момент:

– Вот тут ещё смотрите. Там находится сторожевая башня «Принципа», а значит, с нашего маяка видно!.. Ну и, короче, мы туда идём. Ну, то есть, я иду, и Ким идёт, и… Ян, ты чего?

Янка помотала головой. После того, как Майк внезапно их бросил, ей стало не по себе, и без умолку тараторящий Тот, столь непохожий на себя, пугал всё больше.

Узкая полоса розовато-жёлтого, как персик, неба между синими тучами и линией горизонта, далёкая искра маяка, барханы песчаных волн, ржавый «кит»-крейсер…

Ворочающий оптическими приборами танк, о чём-то негромко, по своим меркам, разговаривающий с сидящим на его крыле Кимом…

Улёгшиеся у ног Тота две собачьи тени, задумчивая Лена, по чьему лицу снова нельзя было определить возраст, и Сергей с тенью громадного зверя…

Слишком ирреальная, сумасшедшая картина, которая никак не вмещалась в разум обычной пятнадцатилетней девчонки.

Даже Тот показался на секунду не настоящим, из плоти и крови, а слепком вроде того, что творил Майк. И Лена. И… сама Янка.

От воспоминаний об этом волной накатилась противная слабость, выворачивающая кости из суставов.

– А как вы нас нашли? – пытаясь отвлечься, спросила Янка.

– Маяк, – кивнула Лена. – Ясно же, что не легионеры это устроили. А там ваш след взяли и, вот, нагнали.

– А в обычном мире… – Горло прихватило. Сразу же полезли старые страхи про несколько пропавших суток.

– Около шести где-то было, а что?

Янка достала телефон. Часы высветили 19:47, а потом подумали немного и превратились в 20:01. Холодок страха пополз по спине уже вполне ощутимо, стягивая всё внутри в тугую пружину, которая вот-вот лопнет. И тогда, тогда…

– Тот… я хочу домой.

– Эй, подожди, – окликнул Сергей с растерянностью на морде… да нет же, на лице. Янка сама не понимала, кого же на самом деле увидела в этот момент, человека или зверя. Помотала головой и попятилась, жалобно взглянув на Тота.

Это срабатывал какой-то внутренний предохранитель, клапан. Слишком много впечатлений, критически много, разум это только-только осознал… И поэтому нужна пауза.

Как в рекламе шоколадных батончиков.

Тот посмотрел на Янку, на тетрадку… и Янка, почти не осознавая, сделала то, что никогда бы не позволила себе сделать в другой ситуации, – вытащила рыбку из-за ворота и крепко-крепко сжала в кулаке.

Почему-то в голову полезло иррационально-обиженное: «Связь Тота с Кимом! Ещё и опасная, видите ли! А наша? Лена же говорила! Нашу связь Майк почему проигнорировал?!»

Тот протянул руку и осторожно, но непреклонно высвободил рыбку из Янкиных пальцев. Погладил по переплетению стального узора, словно успокаивая, и заправил обратно Янке за ворот.

Янке показалось, рыбка разогрелась не сама по себе – а передавая тепло его руки.

За его спиной Ким тихо говорил Тэшке:

– А выстрел Димка… то есть я действительно не запомнил. Я тогда впервые подумал, что рехнулся. Потому что когда мы с тобой с постамента съехали, думать было некогда, а тут… Понимаешь, я не вставлял снаряд. Теперь-то ясно, что и не мог… сколько он там на самом деле весил? Тридцать?

– Тридцать два.

– Вот-вот. Но тот, кто… сумел это, кто успел зарядить этот треклятый снаряд… Он тоже был мной.

Именно тогда Димка впервые подумал, что рехнулся.

До этого события и мысли скакали галопом, и думать было попросту некогда. Достать со стеллажа подкалибер. Застрял подкалибер – выдернуть второй снаряд…

«Хороший такой «памятник»! С постамента сбегает, говорит, башней крутит, два снаряда у него в заначке есть… А ещё по ушам залётным семиклассникам катается!»

…Рывком вытащить под башню эту длиннющую хреновину – неподъёмную и, главное, скользкую, даже непонятно, как половчее за неё взяться! А снаряд надо не просто поднять вверх почти на метр, но ещё и попасть им в лоток и протолкнуть дальше в ствол…

А силы кончились – на успешной попытке поставить снаряд на попа. Поставил… И всё.

Мир сузился до нескольких вещей – голоса танка в шлемофоне, снаряда, скользящего под напряжёнными пальцами, и понимания что – надо. Надо закинуть этот снаряд. И зарядить пушку. И не важно – можешь ты это или нет. Надо.

Казённик орудия как-то нереально плавно опускался вниз… и Димка поймал себя на ощущении, что это бред – вот всё это, вся ситуация, бредовая до невозможности. В танке не было никого, совсем никого, кроме него!.. Но опускался казённик, включались лампочки, металлическим, командным, но в тоже время отчаянно-просящим голосом разговаривал шлемофон (лез в голову старый анекдот: «Командир, ты не поверишь – шапка сама разговаривает!») – всё вокруг было живое, не по отдельности, а единым живым танком, и Димка сидел внутри него…

Казённик замер. Всё. Рубеж. Точка принятия решения.

«Блин, десять минут… да хоть пять! Дайте мне пять минут тишины и спокойствия!»

Чтобы этот «говорун» остановился и замер, выключив дизель – в ушах висит глухой лязгающий рёв, а шпингалет, который закрывает дверцу, ведущую к движку, подпрыгивает и дребезжит. Чтобы включил вентилятор (а он тут точно есть!) и проветрил башню, а то от солярочного дыма уже режет в глазах и гудит башка. Пять минут остановить всё – и подумать… И сделать. Удержать снаряд у казённика, подсунуть ладонь под донце и рывком переставить снаряд вот на эту железяку – двадцать сантиметров, – а потом обхватить его правой рукой и, помогая себе плечом, левой переставить донце вот сюда – ещё сантиметров тридцать, – а потом…

Но этих пяти минут – не было. Димка и без комментариев танка прекрасно знал, что хищное нечто, маскирующееся под «тигр», ну вот ни разу не будет безучастно наблюдать и ждать целых пять минут. А если танк дёрнется – то вот с этой железяки донце соскользнёт… и лови его.

«Дим, – включился противный внутренний голос, – а ты в натуре жить-то хочешь? Во-от. Танки нравятся? В Харьковское училище, которое папка заканчивал, собрался? Ну вот – ты ж сколько раз мечтал о чём-то таком, чтобы танк и всё по-настоящему! Получи и распишись…»

Димка вцепился в снаряд так, что заломило в запястьях. Кажется, он что-то отвечал танку, то ли его забалтывая, то ли себя уговаривая, но сам не слышал сказанного.

«Пять минут ему надо… – продолжал внутренний голос издевательским тоном. – А здорового взрослого дядю-заряжающего в придачу не надо?! Заряжай, сволочь!.. Или мечтай быть не танкистом, а кооператором!»

И вот тут Димка как-то отрешённо понял: если он сейчас ещё хотя бы полминутки себя пожалеет – всё. Ничего не выйдет. Никак. И этот белый «тигр» их убьёт. А так… так Димка хоть попробует, даже если точно знает, что не может.

Не может…

Мир мигнул, вспыхнул золотом, снова мигнул, и Димка с воплем вцепился в тушу снаряда. Словно переступая – через себя ли, через невозможность того, что делает, – рывком закинул его в лоток… и, продолжая орать что-то предельно матерное, начал толкать снаряд вперёд, вот ещё чуть, вот уже он почти скрылся в казённике, вот гильза, подпрыгнув скатом, с натугой пошла вперёд, вот…

А потом Димка с лютой тоской внезапно понял – всё. Не хватило самой малости… Сейчас он осыплется вниз, а снаряд выскользнет обратно. Силы кончались, и ладони, которыми Димка упирался в донце снаряда, соскальзывали, соскальзывали…

И мир яркой вспышкой окончательно раскололся на «до» и «после». И в тот момент, когда Димка, обессиленно взмахнув руками, упустил снаряд… он же – да, он же, Димка, собственной персоной! – всё продолжал, надсадно сипя, пихать снаряд вперёд. Почти ощутимо звенели натянутые в струну мышцы, и что-то вопил танк в шлемофоне, и Димке казалось – он всемогущ, той силы в его руках хватит не то, что снаряд закинуть – мир перевернуть, встряхнуть и отстроить заново! Что-то пульсировало то ли в груди, то ли в кармане, где мерцала живым солнцем та странная капля янтаря в спичечном коробке…

Димка оседал на пол, и в голове кольцом крутилась единственная мысль: надо успеть, пока сияет эта сила, пока мир состоит из темноты и золота. Надо успеть. Надо. Успеть. Ну же!

Ты – тот, другой Димка, который может, который успеет, – сделай это, давай!

Последнее, запредельное усилие – и вот снаряд вошёл в стремительно поднимающийся вверх казённик, и за мгновенье до того, как всё закончилось, – вместо облегчённого выдоха – Димка рывком вскочил на ноги с жадным отчаянием: не уходи! Ты – это я, и мы это сделали, я это сделал…

Где-то за краем сознания плотоядно и сыто то ли лязгнул, то ли чавкнул затвор.

…Димка пришёл в себя уже на полу. Сидел, разглядывал коленки – и вот тогда-то впервые подумал, что рехнулся.

Ведь он не мог поднять этот снаряд – но снаряда не было. И, разумеется, не было того второго Димки, куда он денется в танке, тут спрятаться негде!

«Какой бред мне в голову лезет-то…»

Снаряда нет. А значит… он смог сам? А глюки и залитый золотым светом мир, и своё-чужое всемогущество… просто глюки?

– Всё, Димка, всё, ты успел. Ты молодец.

– Да… Я успел.

…Тот вывел Янку не к многоэтажке в Энске, откуда начался их путь, а под знакомую арку. В то шаткое мгновенье, когда было непонятно, где Янка находится, там или здесь, и где сам Тот, Янка снова взглянула на часы, не удержавшись от любопытства.

Цифры стремительно менялись, словно в телефоне распрямлялась какая-то электронная пружина. 20:03… 33… 47… 21:10… 21:22. Притормозили, подумали и превратились в 21:23.

На этом время соизволило остановиться. Вернее, пойти в обычном темпе, судя по миганию двоеточия, показывающего смену секунд.

Тота под аркой не было. И дома свет не горел. Ни-ко-го…

Закинув воняющую Тэшкой куртку на балкон, Янка забилась под душ, намылила голову и, постепенно расслабляясь и отгоняя ворчащую совесть, подумала, что перед сном обязательно позвонит Тоту и договорится о встрече завтра.

Но ночью телефон мерзко прошипел, что набранный номер не существует.

С вылетевшей из кармана толстовки чёрно-белой фотокарточки настороженно смотрел Тот с пионерским галстуком на шее.

Когда некуда себя деть – рисуй, играй или хотя бы учи информатику. Янка занималась всем этим попеременно, поэтому мышкой елозила по тетради, а карандашом, забывшись, порывалась рисовать по монитору.

От Тота – ни единой весточки.

Телефон «не существовал», сны не снились, и в голову лезли всякие ужасы. На этом фоне приглашение в «танчиках» от кого-то из случайных союзников в Виков клан – знал бы, кого зовёт! – даже не вызвало бури чувств. Янка не ответила, медленно-медленно выдохнула, сжала в горсти рыбку под футболкой и вернулась к рисованию, стараясь думать только о птице, чей клюв был закован в железо, а когти – в медь. Наброски летели в мусорку, образ ускользал и менялся, а в груди что-то ворочалось – трепещущее, болезненное, беззащитно-мягкое…

– Аш-ш, – яростно зашипела Янка и как мантру повторила про себя текст с верхней части листа.

На море-окияне, на острове Буяне

Лежит бел-горюч камень Алатырь.

На том камне сидит птица Гагана,

У птицы той клюв железный, сердце чёрное, когти медные,

Стережёт птица камень тот, охраняет место заповедное.

Не тронет Алатырь ни мудрец, ни храбрец,

Ни царь, ни государь, ни вольный рыбарь,

Ни Иван-дурак,

А лишь тот, кого звать никак.

На кухне тонко засвистела скороварка, и этот звук вернул Янку в реальный мир за секунду до того, как в дверь позвонили.

Последний взгляд на монитор – и Янка закрыла вкладку с игрой, перевернула рисунок и демонстративно уткнулась в тетрадку. Если это Лерочка – пусть мать сама открывает…

Раздавшийся в коридоре девичий голос заставил вздрогнуть.

– Добрый день, а вы Янкина мама, да? А я Лена, очень приятно.

По голосу чудилась девочка-ровесница – и почему-то обязательно с двумя аккуратными косичками, в форменном платье, как на старинных фотографиях гимназисток… но Янка не обманывалась. В комнате стало зябко и неуютно.

Но выхода не было.

– Привет… – Главное, не показывать своих чувств ни маме, ни Лене. – Мам, это Лена… из изостудии.

– Ой, проходи, конечно, – мать посторонилась, пропуская Лену. – Ян, что же ты не предупредила? Лен, будешь чай?

– Я забыла, – честно посмотрев матери в глаза, ответила Янка.

Лена вежливо отказалась, разулась и вместе с Янкой юркнула в комнату. Разумеется – не в аккуратном платьице, а в клетчатой рубашке поверх футболки и серых мешковатых брюках. Янка уселась в своё кресло, Лена – прямо на стол, предварительно подняв набросок.

– Неплохо, – нейтрально заметила она, разглядывая Гагану. – Перья здорово вырисованы. А вот птица какая-то… ну прости, как будто курицу разделывали, сердце с кишками выковыряли, а потом остатки взяли натурщицей.

– Я перерисую, – отобрала лист Янка. – Ты зачем пришла? Что… что-то случилось, да?

Ведь Тот так и не вышел из Ноября…

– Ну… и да, и нет, – Лена качнула ногой в разноцветном полосатом носке. – Скажем так, если ты заставишь Тота заткнуться на пять минут, Кима оторваться от Тэшки и их всех – выслушать нас с Лохматым… Короче, мы будем тебе искренне благодарны.

Янка повертела в руках набросок, потом осторожно отложила на тетрадь по информатике.

– Сейчас?

«Полцарства – за то, чтобы Лена ответила «нет»!.. А за «да» – вторую половину…»

– Ну, у меня нет ни малейшего желания ждать, пока ты дозреешь, – так что сейчас.

…Презирая лифт, Лена дёрнула Янку вниз по лестнице, притормозив только раз – у цепочки нарисованных птиц. Провела пальцами, оценивающе глянула и довольно кивнула.

– Ты рисовала?! – осенило Янку.

– Ага. Когда тебя тогда караулила. Надеялась, ты задумаешься кое о чём, и можно будет поговорить…

Янка присмотрелась к птицам, пытаясь вспомнить, где же ещё их видела… Лена снова потянула её вниз, всё быстрее, и спросить удалось только на улице:

– А мост по дороге на Энск… тех тоже ты рисовала?!

– Ага. – Лена огляделась и уверенно нырнула в арку. – Я так Тоту помечаю, что где-то рядом архэ. У него лучше выходит их… призывать.

– А словами сказать?!

– Да он с рыбкой сам видел, где искать. Так что это так, страховка… Эй, ну что ты копаешься, а? Там шнурки завяжешь!

Она уверенно свернула вдоль дома, сбежала по ступенькам к полуподвальной двери. Толкнула её раз, другой, наклонилась, подышала на замочную скважину и от души дала ботинком. Дверь щёлкнула.

– Заходи, – позвала Лена, распахивая её и исчезая в полумраке. – Удобное местечко. В новых районах, как твой, настоящих заброшек нет, но и такое сгодится. С Тотом, конечно, можно и без этого, но, знаешь, Тот не всегда рядом. Так что запомни, раз так удачно совпало, что в твоём доме.

– Ты дверь взломала? – Янка замерла на пороге, напрасно вглядываясь в темноту.

– Не, просто на грани Ноября там всё проржавело, – голос Лены звучал гулко. – Давай!

Рука вынырнула из темноты, дёрнула Янку на себя, и дверь захлопнулась. Янка проморгалась, но это не помогло. Потянулась за телефоном, но вопрос Лены сбил с толку.

– Ты ведь слепок пускать умеешь?

– А… – Янка заозиралась, но темнота не рассеивалась, и голос Лены казался бесплотным. – Я один раз, но…

– Сделай это сейчас, – Лена не просила, а приказывала. – Всем будет удобнее, если ты научишься ходить сама.

Янка зажмурилась, пытаясь вызвать ощущение, как внутри неё расслаиваются масло и вода… Но вместо этого нахлынул парализующий тело ужас, словно Ким снова и снова падал на каменный пол, а Майк стоял и смотрел.

И улыбался.

Янка попятилась, споткнулась обо что-то… и полетела на пол. Только падение и вернуло её в реальный мир.

– Поднимайся, – рука Лены потянула её вверх. – Ни о чём не спрашиваю, всё потом.

Еле ощутимое движение воздуха – и пространство озарила золотая черта. Лена легко перешагнула её и развернулась лицом к Янке… и Лена же взяла за руку и потянула за собой.

Шаг сквозь – и в глаза ударил свет, в котором Янка только через несколько секунд узнала Ноябрьские сумерки.

Перед Янкой и Леной стоял мрачный Сергей и курил. Ким устроился на броне Тэшки, а Тот сидел по-турецки прямо на песке, уткнувшись носом в тетрадь. Словно Янка никуда не уходила. Словно время в Ноябре без неё не двинулось с места.

– Сколько меня не было? – Янка невольно попятилась.

– Минут десять. – Сергей выдохнул дым в сторону. Вроде не угрожающе, но кажется, что следующим выдохом будет драконье пламя.

– Де… сколько?!

– Я ушла к тебе почти сразу же, а сейчас просто вернулась к Серёге, – непонятно пояснила Лена, глядя на него со смесью насмешки, нежности и чего-то такого, что Янка чувствовала, но не могла объяснить. «У нас с тобой на двоих одни тайны, сны и боль, о которых невозможно никому рассказать, и уж мы-то знаем, что к влюблённости это не имеет отношения», – словно говорил этот взгляд.

– Вообще-то я уже успел покурить, пока тебя не было. – Сергей уронил окурок на песок и тщательно его закопал ботинком.

– Лохматый, – фыркнула Лена, проходя, и, подняв руку, провела ладонью так, словно собиралась почесать Сергея за ухом. – Нюх опять сбил.

– Колючка, – с той же интонацией фыркнул Сергей, не глядя перехватывая её руку.

«Сколько лет надо провести бок о бок, чтобы ТАК друг друга чувствовать?» – задумалась Янка, и ей стало не по себе от представленной бесконечности. Нечеловеческой однозначно.

– Так. – Лена хлопнула ладонью по ноге. – Тот, отвлекись-ка.

Тот поднял взгляд от тетрадки, а потом, продолжением этого движения, вскочил на ноги.

– Ян, ты вернулась! Быстро!

– Ну, прошло почти трое суток. – Янка поёжилась и засунула руки в карман толстовки. Под пальцы попалась фотокарточка – та самая, о которой Янка всё хотела спросить Тота… но так пока и не смогла.

– Ты всё-таки пойдёшь со мной? – Тот подскочил к Янке и затараторил: – Я понимаю, нужно придумать, как сделать так, чтоб твоё отсутствие маму не напугало, но мы же придумаем, да?

– А почему нельзя просто возвращаться иногда? – не поняла Янка, разжимая пальцы. Спрашивать про фотографию уже казалось глупостью. Какая разница, Тот ли это.

«Тот ли это или не Тот? А если Тот, то тот ли Тот или не тот? А если не тот, то почему этот Тот точь-в-точь как тот?» – прокрутилась в голове тут же сочинённая глупая скороговорка.

– Потому что, как ни крутись, попадёшь только куда-то рядом с городом. Ну, если только ты не Ленка или Серёга. А нам далеко. Очень далеко.

– В Искажённых землях и нам друг к другу не пройти, – произнесла Лена быстро.

– Тем более! Ну так что, Ян? Пойдёшь?

Лена посмотрела на Янку так, что та мигом вспомнила просьбу. Сглотнула и произнесла с уверенностью, которой вовсе не было:

– А… давай мы сначала выслушаем Лену с Сергеем?

Тот отмахнулся:

– Да чё там, мы же всё сами выяснили! Ян, ты только скажи, ты с нами?!

Он подался вперёд, к Янке… а она отступила на шаг. Глаза Тота сверкали шальным воодушевлением, и, хотя он всегда был взбалмошным, нынешнее его состояние всё равно пугало. Болезненностью. Горячностью.

Тем, что Янка не могла прочитать ни в его взгляде, ни в словах никакого страха, но чувствовала его – в потяжелевшей на груди рыбке, в шипящей под рёбрами тревоге, в самой себе, словно в зеркале. Холодно и страшно. Это Ноябрь.

– Тот… ты боишься? – прошептала она, сжимая в кармане пальцы на фото.

Тот ли Тот?

Тот запнулся, словно налетел на стену, и бессмысленно царапнул пальцами за плечом – ежиного капюшона, чтобы за ним спрятаться, на кофте не было. Губы ещё по инерции продолжали улыбаться, а вот глаза – серьёзные и напуганные – лгать перестали.

– Майку не приглючилось, – сказал Тот негромко. – Я сам чувствую эту связь. Не как с тобой, но… Кто я? Что я? Чья я галлюцинация, и… моя ли вообще это мысль? – Он обернулся в сторону Кима, который сидел, откинувшись затылком на Тэшкину башню.

Янка крепче сжала фотографию, но потом резко выдохнула, выпустила её и неловко похлопала Тота по плечу:

– Ты – Тот, кто успел.

«Но что же ты успел?..»

Тот накрыл её пальцы своей ладонью и твёрдо сказал:

– Я выведу Кима через Дверь. Связь разорвётся, и всё будет в порядке.

– Эй, ну что вы там копаетесь? – окликнула Лена, обгрызая губу. – Дима… тебя это тоже касается.

Ким повернул голову, Тот и Янка подошли ближе. Лена оглядела их, снова прикусила губу и обернулась к Сергею, нервным жестом взъерошив волосы.

– Серёг, давай ты, – пробормотала она. – Это же твоя идея всё им рассказать… Я вообще против была, потому что ну какая разница, а?

– А что тут рассказывать… Дмитрий, мы всё-таки нашли фотоальбом.

– Да? – не очень удивился Ким. – Ну, я же говорил, что он где-то среди родительского хлама валялся. Кому интересно, каким был Димка… каким был я – до всего этого. Другой мальчик, другие мечты, другое будущее.

Сергей полез в карман, вынул портсигар, а следом картонный прямоугольник… фотографию?

– Тот, на, – он протянул фото. – Думаю, это многое объяснит.

«Не бери!» – захотелось крикнуть Янке, но под взглядом Лены она не смогла издать ни звука.

Зачем это Лене? Чего она добивается?

Тот посмотрел на Янку, на Кима, потом неохотно протянул руку и взял чёрно-белую фотокарточку.

– У танков абсолютная память, – хмыкнул Сергей, прищурившись. – Поэтому, когда Тэшка при первой встрече принял тебя за…

Тот вгляделся в фотографию. Янка наклонилась, присматриваясь, и на секунду оглохла и разучилась дышать.

Фотография была та самая. Та, что лежала в её кармане. Та, которую принёс ей ветром Ноябрь.

И теперь Янка ясно видела: Тот. Тот самый Тот. Мальчишка в пионерском галстуке смотрел из далёкого прошлого серьёзно и настороженно. У этого мальчишки было имя, была жизнь… были мечты и будущее.

А Тот, кто успел, всматривался в его глаза, как в зеркало, и молчал. Минуту. Вторую. Не шевелясь, несмотря на выжидающий взгляд Лены, недоумение на лице Кима и кусающую ворот толстовки Янку, которая не могла справиться с захлёстывающими чувствами.

Кажется, под ногами вздрагивала сама земля.

А потом Тот опустил руку с фотографией и медленно договорил за Сергея:

– …когда он принял меня за Димку, он не ошибся.

Ким вздрогнул, а Янка посмотрела на Тота, на него, снова на Тота… и поразилась своей слепоте. Теперь это было очевидно – взлохмаченные чёрные волосы, острый подбородок, разрез глаз, младенчески-синих у одного и нечеловечески-чёрных у другого…

– Кто ты? – спросили оба друг друга – одновременно.

Повисшая тишина звенела и дрожала. Казалось, что-то сгущается на горизонте и… приближается?

А потом Тэшка радостно лязгнул:

– Ну, я же говорил! Танки не врут!.. – смущённая пауза, – ну, кроме моментов, когда нужно заставить человека сделать невозможное.

Первым захохотал Тот. Заржал, как конь, вскидывая лицо к рассветному небу – громко и истерично. Ким, глядя на него, пару раз дёрнул уголками губ, на пробу, потом неловко рассмеялся сам. Словно откликаясь им, земля вздрогнула раз, другой…

– Я же говорил, что я чей-то глюк, – сквозь нервный смех выдал Тот. – Ким, поздравляю… ты оправдал свою справку про психа, у тебя реально была галлюцинация… Очень, хы-ы-ы… правдоподобная!

Сергей вдруг подошёл и встряхнул Тота за плечи раз, другой.

– Тот! – рявкнул он. – Прекрати!

Голова Тота мотнулась из стороны в сторону, и Тот притих. Казалось, ничего не произошло, и струйка песка, с шорохом сбежавшая по борту ржавого крейсера, осыпалась случайно.

– Так, слушай сюда, – из горла Сергея вырвался отзвук звериного рыка, отрезвляющий не хуже ледяной воды. – Ты не глюк и не выдумка.

– …и не человек. – Тот помрачнел и спросил с тоской: – Сколько я здесь, а? Конечно, в Ноябре времени нет, но вы-то ходите туда-сюда. А Майк успел вымахать – здоровенный лоб, выше меня. И там, в обычном пространстве, вон какие всякие штуки появились, типа мобильников и интернета в метро.

– Много, – тактично отозвалась Лена на вопрос Тота. Потом повернулась к Киму, но мужчина поднял руки в защитном жесте:

– Мне это надо переварить. Просто переварить. Давай… давайте обсудим это чуть позже.

Тот шумно выдохнул, спрятал фотографию в карман и бросил коротко:

– Поддерживаю…

Сергей с Леной переглянулись, разве что не покрутив пальцем у виска, но дальше тему развивать не стали. Какое-то время царила тишина, а потом земля снова дрогнула, и песок шелестящим потоком сорвался с борта крейсера.

Янка ждала, что Тэшка, как в тот раз, заорёт: «Белый!» – но танк молчал, только двинул стволом вправо-влево.

Земля толкалась в пятки в мерном ритме, и казалось, что по дну высохшего моря медленно идёт кто-то огромный и невидимый. Шуршал песок, словно стремясь убежать с высокого, заметного места – с гребней барханов, с борта крейсера… Что-то гулко вздрагивало и в недрах самого корабля.

Янка шагнула ближе к Тоту и опустила взгляд на тень крейсера – но Доля и Недоля даже носу из неё не высунули… А Тот, не отрываясь, смотрел куда-то вперёд, на горизонт. Там, где тучи укутывали ещё тёмное на западе небо над холмистым берегом залива, вдруг проступило очертание огромной горы. Или не горы? Тень-гора дрогнула и сдвинулась, и земля откликнулась на её поступь.

– Что… это? – прошептала Янка, хватаясь за плечо Тота.

Все словно окаменели и смотрели, как гора… близится. Шаг. Ещё один. Беззвучно, только отзывается мучительной дрожью земля, шелестит песок, да что-то содрогается в недрах крейсера гигантским сердцем.

Черты лица Лены заострились, лишаясь возраста и человечности. Сергей рядом набычился, горбясь, и Янка уже не могла поручиться, человек ли это стоит или огромный зверь навис над Лениным плечом. Ким, жуткоглазый, безмолвный и неподвижный, застыл подле него статуей, и между ним и Тотом, кажется, воздух можно было резать ножом; Тэшка замер, не заводясь – понимая, что стрелять не в кого… и, пожалуй, это было самым страшным.

– Тот, пр-рекр-р-рати, – прорычал Сергей. – Останови… это.

– Я не могу, – прошептал Тот чуть слышно. – Не могу…

– Что это?! – повторила Янка жалобно.

– Морра.

Голос у Лены был полон ледяного спокойствия. Она обернулась, с трудом, словно преодолевая сопротивление воздуха, и посмотрела на Янку.

– Морра?

– Ноябрь воплощает то, чему мы даём свою силу. А силу мы даём страху.

Янка быстро глянула на Лену и тут же отвела глаза. Не девчонка, не старуха – существо почти нечеловеческое… потому что человеческая жизнь осталась бесконечно далеко в прошлом.

«А Лена сама хоть чего-нибудь на свете боится? Или… уже нет?»

– Тот, – всё так же спокойно проговорила Лена, – тогда просто уходи из Ноября. Сейчас же. Без тебя она к нам не сунется.

– Я с тобой! – Янка сжала пальцы на плече Тота, так что он на секунду даже скривился. Потом перехватил её руку и потянул прочь.

Земля всё так же мерно вздрагивала под ногами: дум-м… Запрещая себе оборачиваться, Янка шла, вцепившись в Тота. Рядом с их тенями понуро трусили Доля и Недоля, а в спину дышало что-то первобытно-страшное, и казалось, сделаешь пару шагов – и сердце взорвётся от ужаса.

Но на третьем шаге сердце так и не взорвалось, удерживаемое рыбкой. И ещё через два шага тоже. И Янка даже не думала, что они идут по Ноябрю без рельсов… только архэ на её груди сияет сквозь толстовку путеводной звездой.

«Мы должны выйти», – говорила себе Янка. И они шли. Морра дышала в спину ледяным ужасом.

Разбитый танковыми гусеницами берег вынырнул из-за барханов внезапно. Проваливаясь в смесь песка, камней и глины, Тот и Янка вскарабкались наверх, прошли вдоль – до тропинки, ведущей к городу, – поднялись… Переступая невидимую черту, отделяющую город от берега, Янка не выдержала и всё-таки обернулась.

Морра высилась над высохшим морем громадной тенью, и ясно были видны очертания её… рук, лап? И два белых глаза слепо смотрели в их сторону.

Янка припустила вперёд быстрее, но соблазн обернуться ещё раз грыз её, грыз – подстрекая снова испытать этот чистый, опьяняющий, лишающий воли страх… до тех пор, пока они с Тотом не заметили впереди ржавую линию трамвайных рельсов.

Тот оживился и рванул к ним, а Янка всё-таки сдалась себе и посмотрела на горизонт. Морра тянула к ним руку – безмолвно и неотвратимо.

Тот дёрнул Янку, она запнулась об его ногу, полетела вперёд… и вдруг вывалилась среди расписанных граффити стен заброшенного завода. Тот, привычно поймавший её за плечо, дышал загнанно, будто бежал стометровку, и руки у него дрожали. Янка опасливо подняла на него взгляд – что-то внутри боялось увидеть не синие котячьи глаза, а отражающую Ноябрь чёрную бездну… Но нет, глаза у Тота были обычные.

– Э… – Тот огляделся. – Я не думал, куда выйдем… Вернёмся?

– Нет уж, – взяла себя в руки Янка. – В конце концов, человечество не зря придумало автобусы.

…Но как они умудрились перепутать направление и даже не заметить этого, для неё осталось загадкой. Видимо, когда только что ускользнул от руки – лапы? – воплощённого страха размером с гору, становится как-то не до чтения табличек…

Страха того, кто когда-то давно был мальчишкой Димкой Кимом, смотрел с чёрно-белой фотографии серьёзно и настороженно… а потом почему-то оказался в Ноябре отдельно от самого себя.

«Если на фотографии пионерский галстук, Советский Союз… сколько же лет Тот – вот такой!» – поняла вдруг Янка, искоса разглядывая лохматый затылок уткнувшегося носом в стекло автобуса парня, который стеснительно прятал под сиденьем босые ноги от чужих взглядов.

«А он ведь не изменился с тех пор. Совсем. Всё такой же мальчик…»

А потом автобус остановился на вокзале Энска, и Янка потащила Тота на выход. По счастью, на улице царил густой снегопад, прячущий от чужих взглядов – впервые Янка была рада такой погоде. Темно, снег залепляет глаза, рассеивает свет фонарей, превращая всех в неясные тени… и поспешно прикрывает чёткие следы босых ног, тянущиеся прочь от автобуса.

Рук Тот с Янкой так и не расцепили.

…Напев флейты пробился сквозь снег, и Янка даже не сразу поняла, что слышит. Мелодия звала вперёд, туда, где очередной фонарь высветил крышу автобусной остановки. Мимо шли люди, и кто-то помимо воли замедлял шаг… а флейта пела, пронизывая снег и темноту. Сквозь время, пространство и свет.

– Смотри, – одними губами шепнул Тот, сжимая Янкину ладонь.

На автобусной остановке сидела девчонка в белой куртке и полосатой шапке с помпоном. Пальцы в шерстяных перчатках-беспальцовках бегали по клапанам флейты, и девчонка, прикрыв глаза, безостановочно выдыхала ту самую зовущую мелодию.

А у её ног под землёй разгоралось солнце, а второе солнце, откликаясь, разгоралось в груди Янки, под рыбкой. Казалось, ещё мгновенье, ещё нота – и асфальт треснет, и архэ вырвется, как тогда, под мостом, в ладонь Тоту…

Девочка доиграла и, отложив флейту, задышала на пальцы, пытаясь отогреть. Тот зачарованно шагнул к ней, но вдруг за их спинами раздалось:

– Эй, пацан!

Янка обернулась и увидела спешащего к ним полицейского. На осознание того, что полицейский с таким выражением лица не остановится ни перед чем в попытке спасти «босоногое дитя», хватило и секунды. Янка дёрнула Тота за руку и потянула вперёд. Тот обернулся, оценил ситуацию верно и припустил ещё быстрее. Они пронеслись по площади, вверх по улице, свернули раз, другой… в снегопаде Янка не узнавала места, поэтому, когда Тот резко остановился перед подъездом Кима, она сначала не поверила своим глазам. Потом обернулась, убеждаясь, что полицейский давно отстал, и со вздохом спросила:

– Надеюсь, ты не обнаружишь сейчас, что у тебя нет ключей?

– Ключи были, – успокоил Тот, по очереди копаясь во всех карманах. И, по счастью, не ошибся, так что уже через несколько минут Янка разувалась в квартире Кима, рассматривая груду старых тетрадок, книг и писем на полу в комнате. Рядом же валялась знакомая уже эмалированная кружка с ёжиком, три разных тапка и какая-то коробка. Судя по всему, поиски фотографий Кима проходили бурно…

Отгоняя тягостные мысли, Янка юркнула в ванную и уже из-за запертой двери крикнула Тоту:

– Я отмокать! Сделай чай, пожалуйста!

– Ладно! – отозвался Тот.

Янка разделась, покидала одежду на пол и, открутив воду на максимум, с наслаждением нырнула под душ. Горячие струи вымывали Ноябрьский холод, песок и страх. И можно было сделать вид, что всё это – просто плохой сон, о котором легко забыть.

«До тех пор, пока все приключения остаются там, за порогом Ноября, – подумала Янка, старательно намыливая гриву волос, – до тех пор, пока после этого можно забраться под душ и расслабиться… это не так страшно. Потому что всегда можно уйти. Остаться дома. Сбежать. До тех пор, пока…»

Когда Янка, замотав мокрые волосы в полотенце, вышла из ванной, то обнаружила Тота на кухне. Чайник был даже не включён, а сам Тот, с ногами взобравшись на стул, листал пожелтевшие от времени страницы фотоальбома.

И взгляд был такой, что Янка предпочла бы смотреть в глаза ежиному капюшону.

– Ты… вспомнил что-то? – спросила она как можно беззаботней, вешая толстовку на стул и щёлкая по кнопке чайника. Даже в одной водолазке после душа было жарко.

– Он на столе открытый лежал, – невпопад отозвался Тот. – Серёга, видать, оставил, только ту фотографию с собой взял.

Янка наклонилась, заглядывая в альбом.

…Так вот каким Тот мог бы стать через пару лет?

В тот год, видимо, Димка стремительно вымахал. Всё такой же черноволосый, но уже не такой лохматый; долговязый… хмурый. Наверное, за кадром его попросили улыбнуться, но улыбка вышла кривая, очень похожая на теперешнюю улыбку Кима.

С соседних фотографий смотрели незнакомые люди – семья, друзья?..

Тот захлопнул альбом и отодвинул подальше.

– Не помню, – хрипло сказал он. – Вообще ничего. Я смотрю чужие фото с чужими людьми, а на них почему-то – я.

– Странное чувство?

– Мерзкое. Как будто сошёл с ума и этого не заметил.

«Как будто вдруг выяснил, что не существуешь…» – он не сказал этого вслух, но Янка словно услышала.

Тот насупился, подтягивая коленки к груди, и тут Янка опустила взгляд на его ступни. Конечно, часть глины и снега осталась в прихожей, но…

– Слушай, марш мыть ноги! – возмутилась Янка, радуясь возможности сменить тему. – Свин какой-то! А ещё ежиную кигуруми носишь…

– А мне её Ленка сбагрила, когда ей надоело, – сообщил Тот, подворачивая ноги под себя, но Янку таким детским манёвром было не обмануть.

– Тот! Давай в ванную, а?!

– Да я…

– Давай-давай!

Стащить в шутку упирающегося Тота со стула, загнать в ванную, сунуть в руки мочалку и флакон с гелем и свирепым взглядом указать на душ: не отвертишься, маленький свин!..

Дурачась, они могли хоть на время всё забыть… и не обращать внимания на тень Морры, маячащую на краю сознания.

Оставив Тота отмываться, Янка заглянула в комнату, подобрала с пола кружку с ежонком, и тут взгляд зацепился за свёрнутую на стуле кигуруми.

…Стукнув в дверь, Янка сунулась в полную густого пара ванную, очень надеясь, что Тот догадался задёрнуть занавеску, но всё-таки старательно отворачиваясь к стене:

– Эй, я кигуруми нашла, давай тогда одежду твою в стирку заки…

– Блин, ЯНА! – Тот, судя по звукам, рванул занавеску, пытаясь её задёрнуть, и с диким воплем обрушился. Занавеска оторвалась от крепления и с шелестом спланировала на него, а душ, коварно выскользнув из рук, метко облил Янку с ног до головы.

Настал черёд Янки орать что-то нечленораздельное. Тот мылся почти кипятком.

«Вообще, чего ждать от человека, который живёт в вечном ноябре? Конечно, ему потеплее хочется!» – проскользнула отстранённая мысль.

В ванне затихло. Душ смирно лил воду на пол.

– Тот, ты живой? – Янка скосила глаза в его сторону и с облегчением убедилась, что из-под занавески виднеется только одна ступня.

– Я на мочалке поскользнулся… – пробурчал парень, барахтаясь в ткани. Наконец вынырнул из-под занавески по грудь и поспешно выключил душ.

– Н-не ушибся?

Сердце бухало в груди, как сумасшедшее. По венам тёк тот же кипяток.

– Да что со мной будет, я и шею при всём желании свернуть не смогу. – У Тота даже кончики ушей приобрели насыщенный пурпурный оттенок. – Ты, это… повесь кигуруми куда-нибудь повыше, а?

– Да, конечно, – шлёпая по лужам, Янка закинула кигуруми на верхний край распахнутой двери и только потом сообразила, насколько это было глупо.

– Я тут, ну… приберусь сам, короче, – пробормотал Тот, и Янка не знала, отчего ей жарче – от смущения, от странного взгляда Тота, от налитой огнём рыбки, сияющей сквозь мокрую водолазку… Сердце стучалось в рёбра, словно в дверь: выпусти!

А Тот всё никак не отводил взгляд. Наконец сморгнул и подтянул занавеску повыше, кутаясь в неё, словно римский патриций в тогу.

– А… Там, короче, твоя футболка на спинке стула висит, ну, того, на котором кигуруми лежала… Ты, ну… – Он, кажется, боролся с желанием спрятаться под занавеской целиком. Поёрзал и убито закончил: – А вот запасных штанов у меня нет.

– Н-ничего, она длинная, а джинсы я на батарее быстро высушу!

И Янка пулей вылетела в коридор.

…Первой в квартиру шагнула Лена под руку с Кимом, следом ввалился Майк, которого за штанину придерживал косматый белый пёс. Тот и Янка выглянули с кухни на шум, и в коридоре сразу стало тесно.

– Что у вас тут было? – с подозрением спросила Лена, оглядывая Тота в кигуруми и Янку, по-пляжному одетую в одну длинную футболку и с полотенцем на плечах, почти скрытым под гривой непросохших волос.

– Э… ничего особенного, – нервно улыбнулся Тот, но уши у него сигнально вспыхнули красным.

– Ну… ладно. – Лена не стала лезть с расспросами, пробормотав себе под нос что-то про совершеннолетие. – Нас долго не было?

– Ну-у… – Янка переглянулась с Тотом, потом посмотрела на часы и с удивлением поняла, что с момента, как она вышла из дома, не прошло и трёх часов.

– С час где-то, – прикинул Тот. – А что?

– Полтора дня, – хмыкнула Лена и протиснулась мимо них на кухню.

Пёс выпустил штанину Майка, но уселся у двери, не столько реально преграждая дорогу, сколько демонстрируя намерение. Майк помялся и, присев на корточки, с преувеличенной старательностью стал развязывать шнурки – сначала на одном ботинке, потом на втором…

Не выдержав, Майк поднял взгляд на Янку – снизу вверх, от босых ног в мужских тапках, синяка на коленке и нервно одёрнувшей край футболки руки – до рыбки на груди и смущённого Янкиного лица.

…Ещё минуту назад Янке футболка казалась вполне приличной длины, ну, чуть выше колен, конечно, но подумаешь, какие мелочи! В конце концов, стесняться некого – даже если внезапно нагрянут Ким и Лена с Сергеем…

Но Майк!

А ещё она вдруг заметила, что Майк успел обкорнать обгоревшую на маяке чёлку. Теперь повязка под ней не пряталась, и золотой глаз пялился с неё на Янку с удвоенным вниманием.

– П-привет, – выдавила из себя Янка, когда молчание неприлично затянулось.

Майк вскочил на ноги, поспешно разулся и потёр пальцем полоску кожи между бровью и краем повязки.

– Привет, – пробормотал он, стягивая куртку. – Мы тут случайно с Леной и Сергеем встретились… – Он бросил взгляд на сидящего на своём посту пса и скомканно закончил: – Ну и я решил, вот, заглянуть.

С кухни выглянула Лена.

– Эй, давайте все в комнату. Ян, что там в стиралке бултыхается?

– Брюки Тота… они в песке все были.

– А, ну ладно… а твоя одежда где?

Смущённой Янке захотелось провалиться в Ноябрь.

– Сохнет в ванной…

Лена снова философски пожала плечами и исчезла на кухне, а вскоре появилась с двумя кружками чая:

– Так, давайте, нам надо поговорить.

Янка хотела возмутиться, что это их с Тотом кружки, но… закрыла рот и послушно сбежала в комнату. Села на край кровати, бросила взгляд в сторону Майка и одёрнула футболку как можно ниже. Тот плюхнулся рядом, подогнув ноги, Лена поставила кружки на стол и сама уселась там же.

Безмолвный Ким и Сергей, успевший принять человеческий облик, остались стоять по двум сторонам двери, словно некая стража, а Майк топтался на пороге и никак не мог решить: а может, удрать, пока не поздно?

Сергей положил ему на плечо руку: поздно.

Лена, склонив голову к плечу, с каким-то бесконечно взрослым, умилённым интересом наблюдала за Майком. Так учёный-энтомолог смотрит на симпатичного жучка: во даёт букашка! И как живёт-то!

Янка поёжилась и невольно подвинулась к Тоту, чтобы коленом чувствовать тёплый флис его кигуруми.

Наконец Лена решила, что пауза затянулась, и спрыгнула со стола, велев устало:

– Давай, Майк. Рассказывай ещё раз, что ты нам наплёл в Ноябре, – и пояснила для Янки: – Мы там кое-что с Димой обсуждали и смотрели, поэтому подзадержались… а потом прикатил этот. И как нашёл ещё… Ну, давай, не тяни кота за уши, хвост и прочие органы!

Майк попытался завеситься чёлкой, но не вышло. Разгладил рубашку, расстегнул верхнюю пуговицу, оттягивая момент…

– Я… должен вас уговорить отправиться к Алатырю, – наконец произнёс он, глядя мимо Янки и Тота.

– Должен?! – Тот подпрыгнул. – Кому ты должен-то?

– Просто должен, – упрямо повторил Майк. – Но… но я точно знаю, что это необходимо! Честно… Но не могу сказать, почему.

– Почему? – немедленно спросил Тот.

– Ну не могу и всё!

– Подожди, ты же говорил, что это опасно и ты ни за что с нами не отправишься, – вмешалась Янка.

– Я не отправлюсь, – мрачно подтвердил Майк. – Никто меня просто так из «Принципа» не отпустит, а если я хоть кому-то скажу, куда… Нет и ещё раз нет. Это не обсуждается. Но вы должны, правда, поверьте мне! Да, это опасно, но… но вы же справитесь, я уверен.

– В переводе на человеческий, – Лена шумно отхлебнула чаю, – он предлагает вам полезть в какую-то полную задницу, не говорит, в какую, сам не пойдёт, но очень настаивает. Майк, давай, колись, тебе в этом какой интерес, а?

«Он предлагает вам», – невольно отметила Янка. Похоже, Лена вовсе не собиралась отправляться в путь вместе с Тотом и Кимом.

– Я хочу, чтобы Тот выжил, – ровно произнёс Майк. – И если это единственный вариант, на который он согласен, то значит, хотя бы так.

– А есть и другие варианты? – Лена снова склонила голову, показавшись в этот момент совсем девчонкой с кукольными, пусть и разными, глазами и двумя несуществующими, но отчего-то легко воображаемыми косичками.

Наивная, маленькая, глупая-глупая девочка… Что же тогда мурашки по коже пронеслись потоком, и Майка хочется спасти от неведомой опасности?

– Я уже озвучивал, – уклончиво отозвался Майк, и Янку бросило в дрожь от воспоминания о его болезненной улыбке, падении Кима и вспоровшей мир золотой черте.

Молчавший до этого момента Ким вдруг решил вмешаться:

– Честно говоря, мне это казалось делом и так решённым. После того, что… случилось у крейсера и пояснений Лены.

Янка поймала себя на том, что неприкрыто пялится на него, вглядываясь в карие – непривычно человеческие – глаза, тёмную щетину, черты лица… и пытаясь разглядеть в них Тота. Его невозможное, неслучившееся будущее.

– …Меня только смущает тот факт, – продолжил Ким со своей неподражаемой иронией в голосе, – что мы собираемся отправиться неизвестно куда, не зная даже, а существует ли цель нашего путешествия. Маленькая такая, но неприятная неопределённость. Ведь Дверь Ноября – это прежде всего легенда, домысел.

По меркам Кима произнесённое тянуло на вполне себе монолог, и пока все его переваривали, Майк, обрадованный неожиданным союзником, выложил свой, видимо, главный козырь:

– Вторая сторожевая башня существует. Я изучил официальные архивы «Принципа» и старые карты, и там…

– Мог бы и не стараться, – вдруг насмешливо сказала Лена. – Серёг, мой альбом у тебя в куртке ведь лежал, да? Или ты его выложил?

– Лежал, – подтвердил Сергей и принёс знакомый Янке альбом формата А5. Лена выхватила его из рук и перегнула на нужной странице.

– Вот она, ваша сторожевая башня. Пока Серёга с Димой общались, я слазила на ту, которая на берегу стоит, глянула в тамошнюю подзорную трубу и зарисовала… Кстати, маяк больше не горит.

– Горючка закончилась, что ли? – Тот нахмурился. – Майк, а ты знаешь?

– Я знаю, – убито отозвался Майк. – Нет, там… неважно. Я разберусь потом… обязательно.

Тот помолчал… и сердито стряхнул головой:

– Ладно, разберёмся! Когда вернёмся. Лен, дай глянуть, ты там что, прям карту нарисовала?

– Карту Ноября? Смеёшься? – хмыкнула Лена, передавая альбом. – Но, по крайней мере, в существовании этого острова Буяна и второй сторожевой башни можете не сомневаться.

Пока все изучали схематичный рисунок острова – вернее, скалы посреди пустыни – Майк исчез из комнаты и вскоре вернулся, пряча что-то за спиной.

– Ян, – наконец позвал он. – Слушай… А ты, может…

– Я с Тотом! – Янка выпалила это быстрее, чем вообще задумалась, что говорит, и поспешно сжала в кулаке рыбку. – Ему нужна… нужно его архэ.

Она не спрашивала об этом Тота, но и так откуда-то прекрасно это знала. Или просто привыкла к этому, как к естественному ходу вещей: солнце поднимается на востоке, зимой выпадает снег, в Ноябре хранятся забытые вещи, Тоту нужна рыбка, а значит, и сама Янка.

– Так и знал, – с нескрываемой досадой вздохнул Майк. – В общем, это тогда тебе, – и протянул Янке странный предмет, похожий на рукоять от шпаги.

– Тоже в ваших архивах нашёл? – быстро спросил Сергей.

– В хранилище… Ян, я просто не хочу, чтобы ты оставалась безоружной.

– Безоружной? – удивлённо переспросила Янка, принимая странный подарок и гоня прочь тревогу. – А чем мне поможет рукоять от шпаги?

Она повертела «рукоять» в руках, провела пальцем по плоскому навершию, по плетёному узору защищающей кисть чашки эфеса, ощупала кожаную оплётку, заканчивающуюся несколькими рифлёными металлическими кольцами у того края рукояти, из которого должен был торчать клинок, и одно из колец вдруг сдвинулось под пальцами.

Янка уже специально с натугой довернула его – и появился клинок.

Ну, как – клинок. Узкий штык едва ли с ладонь. Не меч, не кинжал – непонятно что.

– Э… это харакири себе делать? – стараясь не выказать чувств, но всё равно язвительно спросила Янка.

– Это основа для клинка, – обиделся Майк. – И, кстати, никакой не шпаги. Espada schiavona, венецианский палаш.

– Спадаска-что?

– Эспада скьявона. «Славянский меч», если по-русски.

– Так славянский меч или венецианский палаш?

– Да всё сразу!

– А чем мне поможет этот славяно-венецианский меч без клинка?!

– Ну-ка, – заинтересованно подалась к Янке Лена. – Дай подержать…

Янка рефлекторно сжала ладонь: «дай подержать твою рыбку» – уже было!

Но переборола себя и отдала «недомеч» Лене.

Та погладила ладонью плетение эфеса, потрогала пальцем лезвие, провернула кольцо в другую сторону, заставляя клинок снова исчезнуть в рукояти…

Сергей протянул ладонь, и Лена ловко перебросила через полкомнаты «скьявону» ему, Янка даже дёрнуться не успела.

Осмотр повторился.

– Кажется, я знаю, что это такое, – медленно проговорил Сергей, взвешивая рукоять. В его лапище та казалась игрушечной. – Интересный выбор, Майк. Может, в ваших закромах ещё и архэ россыпью хранятся?

Майк качнул головой. Сергей хмыкнул и перекинул рукоять Янке:

– Ну, держи.

Это прозвучало как-то совсем не обнадёживающе.

У Янки вдруг тренькнул телефон. «К ужину ждать?» – спрашивала мама. «Меня покормят», – успокоила Янка и дотянулась до ближайшей кружки с уже остывшим чаем.

Мамино сообщение вернуло в реальный мир. Мир, в котором есть школа, мама, Лерочка, необходимость возвращаться домой… Янка, конечно, очень смело сказала Майку, что отправится с Тотом, вот только совсем забыла придумать, как.

Тот выслушал проблему и пожал плечами:

– Ну, а если на выходных?

– По субботам изостудия…

– Так через десять дней каникулы, – вдруг вспомнил Ким. – Новый год же, – и почему-то посмотрел на Лену.

– А на каникулах я хочу в Питер – там как раз конкурс начинающих иллюстраторов будет, – неведомо отчего смутилась Янка. – Мой проект отобрали, и надо к субботе всё закончить, а мне осталось один разворот доделать и ещё один с нуля… – Она всё говорила, но чувствовала себя на редкость глупо. И виновато.

Отчего? Оттого что просто хочет наконец-то доказать себе, что чего-то добилась за три года в изостудии? Оттого что хочет сбежать от мамы и Лерочки подальше, хоть на четыре дня? Оттого что вообще строит какие-то свои планы, на что-то надеется и чего-то желает?!

Оттого что она нужна Тоту и Киму, даже если это всё только из-за рыбки на её груди.

– Но если ты официально уезжаешь…

– …мама ещё меня не отпустила.

– Но ведь отпустит же, что она, зверь? Когда ты едешь?

– Вечером второго. А утром седьмого возвращаемся. Альбертыч уже купил билеты. Ну, препод, в смысле.

Лена наблюдала за ними молча, и от её разноглазого взгляда становилось неуютно, словно оказался в пустом доме где-то в мёртвом городе Ноября. Знает ли Лена, так похожая на обычного человека и так далёкая от них всех, – что такое сочувствие?

Что для неё всё происходящее? Забавное копошение знакомых человеков, смешное в своей для них важности? Что-то вроде «Мне бы ваши проблемы»?

Правый глаз смотрит с тенью сожаления. Левый – насмешки, то ли над всеми вокруг… то ли над собой.

А Сергей? Белоснежный зверь, оборачивающийся человеком, или всё-таки человек, оборачивающийся зверем?

– Ну, если ты её уговоришь, а преподу скажешь, что не уговорила… – продолжил гнуть свою линию Тот.

Янка уже поняла, к чему он клонит, и даже попыталась загасить взметнувшуюся внутри волну протеста, успокоить себя, что он прав, что поступить так будет хорошо и правильно – по отношению к нему, к Киму, к мирозданию…

Но не по отношению к ней самой!

– Нет, – она вскочила. – Мне нравится то, что у меня получается! Я хочу услышать профессиональное мнение и хотя бы просто поучаствовать, и…

«…И сунуть реальные отзывы профессионалов Вику под нос: я и без танков – и без тебя – кое-чего стою!»

Янка протиснулась между Кимом и Сергеем, выскочила в коридор, а из него на кухню. Снова накатило то самое чувство, что если не сбежать сейчас же, то тебя обязательно разорвёт в клочья – вместе с Тотом, Кимом и остальными.

В этот момент их было ни капельки не жалко, но…

По недавнему примеру Тота Янка плюхнулась на стул, обняла коленки, натянула на них подол футболки и замерла, баюкая бушующую внутри волну.

Почему если хочешь жить для себя – возникает такое поганое чувство?!

В коридоре Ким говорил что-то Тоту. До Янки долетали только отдельные слова: «…девочкам надо… не дави… время…»

Янка зажмурилась, заткнула уши и очнулась только от прикосновения к плечу.

«Наболтались с Кимом?» – хотела язвительно спросить она, но открыла глаза и удивлённо уставилась на Майка, мрачного и серьёзного. Растерянно опустила руки.

– Что такое?

– Говорю сразу, внятно, чётко, честно, – сказал он торопливо. – Я очень не хочу, чтобы ты отправлялась с ними. Это правда опасно.

– Но это спасёт Тота и Кима?

Майк медленно моргнул. Янка невпопад подумала, что ресницы у него тоже обгорели, а раньше были длинными и пушистыми, на зависть любой девчонке.

– Если… они дойдут.

– Тогда зачем ты притащил эту… саванну?

– Скьявону… Я боюсь за тебя, потому что ты лезешь за Тотом. И полезешь куда угодно. Хоть в пропасть. Хоть в Искажённые земли. Хоть…

– Слушай, да что ты!.. – начала возмущаться Янка, но почему-то не договорила.

Смысл спорить с очевидным? Она же действительно из раза в раз идёт за Тотом. В Ноябрь, за архэ, к маяку, к Киму…

А иногда – сама тащит Тота, когда он цепенеет от мысли, что что-то не успел. Гонит под душ. Поит чаем. Даже штаны стирает!

Стиральная машина, словно уловив её мысль, замолчала, сделала паузу и снова затюхала брюками Тота в своих пенных недрах.

– Ну и как из этой твоей скьявоны сделать нормальную шпагу? – Янка попыталась сменить тему. – То есть палаш. Короче, не ножик.

– Вложить изначальное. Оно и пропущенный сквозь него твой собственный свет сформируют клинок. Это почти как слепок… Да не знаю, я сам не пробовал никогда! – смешно возмутился Майк под конец своей речи. – Но таким оружием раньше «Принцип» оборонялся от всей той дряни, что лезет из человека. Ну, ты же знаешь, как в Ноябре воплощаются страхи?

Янку так выразительно передёрнуло, что ответа не требовалось. Стиралка снова замолчала. Подумала. Запищала таймером.

Янка осторожно сползла со стула, расправила футболку и, стараясь не смотреть на Майка, вытащила из стиральной машины брюки. Встряхнула, отнесла в ванную и долго пыталась приткнуть между своей сырой водолазкой и полосатыми от влаги джинсами. Повесила, окинула критическим взглядом дело рук своих и глянула в зеркало шкафчика.

В зеркале отражались взъерошенная девчонка с копной чёрных от влаги кудрей, открытая дверь в коридор… и Тот, мнущийся на пороге.

– Я забираю футболку, – категорично объявила Янка, оборачиваясь. – Водолазку… жаль, конечно. Притащи мне её потом, ладно? Джинсы почти высохли, так что будь добр, выйди и закрой дверь, я оденусь.

Тот хмуро посмотрел на неё, надвинул капюшон, посмотрел ещё пасмурнее вышитыми ежиными глазами и обречённо вышел.

Янка переоделась, со всеми по очереди попрощалась – с Кимом виновато, с Леной напряжённо, с Сергеем опасливо, с Майком с деланной беспечностью, – на ходу стянула сырые волосы в косу… вздохнула и вышла за порог, открывая в телефоне расписание автобусов до Москвы.

– Может, через Ноябрь? – успел окликнуть Тот.

– Ага, и окажусь дома через трое суток? – Янка сердито запахнула куртку, придерживая груз за пазухой.

Тот, конечно же, выскочил следом.

– Эй, Ян! Ну… ты извини, ладно, если я чего? Можно я вечером позвоню, а?

Эти чёрные ежиные глаза были Янкиной слабостью, и она это прекрасно понимала, поэтому старалась смотреть сейчас куда угодно, только не на Тота. Хотя бы на россыпь птиц, аккуратно прорисованных на стене вдоль двери…

Один рисунок был наособицу – сложный символ, чем-то смутно напоминающий знак рыбы, который рисовал Тот, только здесь раскинула крылья похожая на ласточку птица, на крыльях которой вырастала пятиконечная звезда.

Птица и звезда, звезда и птица. Что-то было в этом символе… личное?

Словно подпись.

Янка догадывалась, чья.

…Она старательно разглядывала символ, но краем глаза всё равно видела замершего на пороге Тота. Чувствовала на себе взгляд вышитых на капюшоне ежиных глаз.

И так и не смогла промолчать.

– Тот…

– А?

– Я знаю, где взять архэ для скьявоны. Помнишь ту девчонку?

– А…

– А зачем мне это надо? – Янка хмыкнула. – Ты дурак, что ли? Майк говорит, там опасно. Ты, конечно, меня – как всегда – попытаешься от всего уберечь… и у тебя как обычно получится криво. Вот на этот случай у меня будет хотя бы ножичек, чтобы сделать харакири.

– Ян, я… я успею к тебе на помощь. Обещаю.

Янка почувствовала, как губы помимо воли расплываются в улыбке, и тут скьявона с предательским грохотом выпала из-под куртки.

Тот оказался шустрее, поднял, протянул Янке:

– Успел, – довольно заявил он.

– Тренировка засчитана, – ухмыльнулась Янка в ответ, принимая рукоять. – Ладно, мне уже пора бежать, если хочу успеть на автобус. Позвоню из дома, ага?

– Ага!

Две недели до Нового года слились в один изматывающий марафон: уроки, изостудия, переговоры с матерью про поездку, звонки Тота… На «танчики» времени не оставалось вовсе – и к лучшему.

На Москву сырой подушкой обрушилось потепление. Снежная шкура газонов лысела на глазах, нескончаемой дробью барабанила капель, в воздухе висела морось, по утрам густеющая в туман. Москва стала грязной, зябкой от сырости и неуютной – стыли руки, стыли взгляды.

Новогоднего настроения не могли создать ни гирлянды, ни ёлки самых немыслимых конфигураций на улицах.

Янка впервые допустила мысль, что снег зимой – это хорошо и красиво.

Один раз Янка после школы сбежала на пару часов в Энск. Той девчонки с флейтой на остановке не было, но, потоптавшись вокруг, Тот – в кои-то веки обутый и даже накинувший серую ветровку – присел на корточки, положил ладони на землю, ничуть не смущаясь покрывающей асфальт бурой слякоти, и позвал.

От разгорающегося под рёбрами солнца Янка задохнулась, а потом сжала зубы и принялась внимательно смотреть, как пробивается зерно архэ сквозь толщу земли – или сквозь что-то иное? Время? Пространство?..

Вспышка.

– Красиво, – вздохнул Тот, сжимая в грязной ладони сияющее чудо.

Они уселись прямо там, на автобусной остановке. Янка достала из сумки рукоять скьявоны:

– Ну… и что дальше?

– А я знаю? – удивился Тот. – Это к Майку. Или к Серёге с Ленкой.

– Майк сказал, надо как-то вставить архэ… ну, внутрь. – Янка повернула туда-сюда кольцо, но лезвие к рукояти прилегало плотно и в скрытом, и выдвинутом состоянии.

– А если вот так? – Тот дотянулся и с натугой провернул второе кольцо, которое Янка раньше не трогала.

Щель от лезвия раздвинулась ромбом.

– Во, другое дело!

Тот осторожно опустил архэ, совсем маленькое, едва ли с ноготь, в щель. Архэ легко проскользнуло мимо кончика лезвия, на мгновенье вспыхнуло ярче… и осталось где-то там, внутри, поблёскивая далёкой искрой.

Тот закрыл щель и встряхнул рукоять, прислушиваясь. Внутри ничего не гремело.

– Ну… как-то так. Дальше не знаю. – Он сунул скьявону Янке.

Рукоять была тёплой.

…По вечерам, запершись в ванной, Янка сжимала рукоять и, выдвинув лезвие, пыталась создать клинок, как объяснял Майк. Пропустить свой внутренний свет сквозь архэ, что бы это ни значило.

Заканчивалось всегда одинаково. За мгновенье до того, как что-то вроде бы начинало получаться, в глазах темнело, тело сковывал ужас, а Ким летел перед мысленным взором на каменный пол…

От очередной неудачи хотелось шипеть и, свернувшись узлом, кусать себя за хвост. Янка хмыкала про себя, что столько раз перерисовывать Гарафену противопоказано для психического здоровья.

Гарафена – бесконечно свивающиеся кольца, лицо то ли змеи, то ли женщины, огромные чёрные глаза без радужки и белков – так похожие на глаза Кима…

До сдачи проекта оставались считанные дни безо всяких отсрочек. Птица Гагана безмолвно смотрела со своей страницы. Янка уже почти по ней скучала.

В ночь с пятницы на субботу, когда все Янкины одноклассники радостно отмечали окончание полугодия в уютных кроватях под аккомпанемент мыслей про «завтра никакого будильника, и послезавтра, и ещё две недели!», Янка, казалось, не спала ни секунды.

Мама, по счастью, ночевала у Лерочки и не мешала.

– На море-окияне, на острове Буяне

Лежит бел-горюч камень Алатырь.

Под тем камнем спит змея Гарафена,

У змеи той лик девичий, глаз чёрный, сон мёртвый,

В тридцать три кольца та змея свернулась,

Тридцатью тремя загадками обернулась.

Ты змею ту разбуди,

Кольца её пересчитай

Да загадки все поотгадывай.

Не разбудишь Гарафену —

Ни с чем уйдёшь да Алатыря не коснёшься.

Не сочтёшь змеиных колец —

Не выйдешь вовек да на свет белый не вернёшься.

А ответ на загадки не вымолвишь —

Обернётся Гарафена смертью твоей,

Лютой-змеиной,

Неведомой-незримой,

Необоримой.

В десятом часу утра, когда солнце только-только подсветило снизу пелену облаков, Янка встала из-за стола с чётким пониманием, что у неё самой вместо кожи змеиная чешуя, тридцать три сотни позвонков, и делать ей нечего в тесной человеческой квартире, надо вернуться к Алатырь-камню.

«Алатырь!»

Она опомнилась, потрясла головой и убрала иллюстрацию с глаз долой к двум другим.

…Папку с тремя разворотами Янка отдала Альбертычу вовремя, выслушала все его сожаления по поводу мнимого упрямства матери, вздохнула и поспешно сбежала – находиться в изостудии враз стало невыносимо. Но даже когда топала от метро через парк, голосок внутри продолжал твердить строчки про Буян, Алатырь, Гагану и Гарафену.

«Это просто нервы, – утешила себя Янка. – Из-за сорвавшейся поездки в Питер и грядущего путешествия».

В воскресенье, возвращаясь с хлебом из магазина, Янка буквально наткнулась на Тота в арке.

– О, – просиял Тот, хватая Янку за руку. – Пойдём!

– Эй-эй! Стоп! Меня с хлебом мать дома ждёт! – упёрлась Янка.

Тот притормозил и обиженно пробурчал:

– Как будто она там от голода помирает.

– Ты тоже не помираешь, – парировала Янка уже из чистого упрямства. Видок у Тота был не самый здоровый.

Долгое ожидание и открывшаяся правда о том, кто он такой – советский мальчик Димка, который не помнит ничего, не взрослеет и не знает, как оказался отдельно от самого себя в Ноябре, – подкосили его. Затенили глаза, острее очертили скулы, добавили нервной резкости движениям… Янка удержалась от желания потрогать его лоб, зная, что физически Тот совершенно здоров. Он же, как выяснилось, неубиваемый!

Только не бесчувственный и не безмозглый, хотя иногда успешно прикидывается.

– Так, – вздохнула Янка. – Подожди три минуты, занесу хлеб – и пойдём. Мне Лена, кстати, показала, откуда уйти проще.

Тот кивнул:

– Да, Ленка всегда знает, где граница… тоньше.

…В Ноябре они не задержались. Янка только успела заметить красный солнечный отблеск в разбитом окне, запнулась о рельсы – и вывалилась в энской недостройке.

– Не навернись, – заботливо предупредил Тот, помогая спуститься со второго этажа, где они внезапно оказались. – Нам отсюда идти минут двадцать, успеем… ну, если мы время не потеряли.

Янка на автопилоте глянула на телефон – прошёл почти час с тех пор, как она, кидая пакет с хлебом в коридоре, крикнула матери что-то насчёт «пойду гулять, вернусь нескоро».

Проще было по-человечески на автобусе приехать…

– И куда нам идти?

– Та девчонка играет… играла в парке. Может, ещё застанем её. Быстрей!

Девчонку в приметной полосатой шапке с помпоном они заметили сразу. Она шла по аллее с высоким мужчиной в кожаной куртке, дышала на озябшие пальцы в шерстяных беспальцовках и подмышкой зажимала флейту в футляре.

Когда они поравнялись, Янка с интересом пригляделась и к девочке, и к мужчине —отец, брат?.. Возраст ни туда, ни сюда. Да и непохожи совсем: он – по-восточному чернявый, она – бледная, веснушчатая, торчит из-под шапки лохматая морковка косички.

– Это ведь ты на берегу пруда играла? – решительно окликнул Тот, останавливаясь у них на пути.

– Молодой человек, а вам какой интерес? – Мужчина – молодой, от силы лет тридцати – одним коротким шагом встал перед девочкой, закрывая её плечом. Девчонка, разумеется, тут же с любопытством высунулась из-за его локтя.

– Я видел, как ты играла, – спокойно сказал ей Тот. – И я знаю, что это было.

Девчонка от его слов аж подпрыгнула, и Янка подумала, что ей лет десять-одиннадцать, не больше. Совсем малявка.

– Дядьраб, я сама поговорю!

«Дядьраб»… «Дядь Араб»? Араб – прозвище?

– Зо…

– Ну, дядь Араб!

– Я малявок не обижаю! – заверил Тот.

– Дядь Араб, мне очень надо с ним поговорить! – выпалила девчонка.

– Тебе видней, – вздохнул Араб и отступил в сторону: – Ладно, Зо. Заходи при случае. И отцу передай, что…

– Дядь Араб! – сердито перебила девчонка, Зо. – Я не маленькая и не глупенькая!

– Ты – принцесса, – сказал Араб с потрясающей серьёзностью.

Повернулся и ушёл, оглядываясь.

Девчонка сразу же растеряла всю свою уверенность и стояла теперь, переминаясь с ноги на ногу, поглядывала на Тота настороженным зверьком.

– Покажешь ещё раз? – миролюбиво предложил Тот и обернулся к Янке. – Мне и Яне. Пожалуйста. Тебя Зо зовут?

– Зойка, но можно Зо, – разрешила девочка, оглядела их обоих и серьёзно кивнула: – Ну, идёмте. Сюда!

Они остановились на самой кромке замёрзшего пруда. Зо ещё раз подышала на пальцы, достала флейту и коснулась губами мундштука. Набрала воздуха, прикрыла глаза – и выдохнула первую робкую ноту.

Тот поспешно наклонился, сдирая шнурки с крючков, вытряхнулся из ботинок и ступил босыми ногами в грязь с пятнами снега.

Голос флейты окреп, взмыл вверх и поплыл над парком, по-птичьи выкликая… свет? Чудо?

Рыбка обожгла кожу до вскрика. Солнце пульсировало под рёбрами, откликаясь на музыку, мир заливало золотом, и ярче всего сияли три точки. Одна – под Янкиной рукой, судорожно вскинутой к груди, и вторая – в толще воды.

А третьей полыхала светом сама Зо.

– Ребёнок-архэ, – прошептал голос Лены за Янкиной спиной. На плечо опустилась рука со смайликом на ногте среднего пальца. – Настоящий ребёнок-архэ, лампада первотварного света, не то что мы, смутные тени и отблески…

Флейта играла. Зойка полыхала золотом. Голос Лены говорил размеренно и невесело:

– Таким в детстве отвечают куклы, а любимая машинка сама катится в руку, если свистнуть, как собачке. Папин автомобиль жалуется, что давно масло не меняли, а в песенке стиральной машины можно разобрать отдельные слова. Осенние листья кружатся в вальсе под напев твоей флейты, окрестные кошки трутся о ноги и слушают твои концерты… А потом ребёнок-архэ вырастает и начинает понимать, что песенку на самом деле играло радио у соседей, кошки хотели еды, а листву в парке кружил ветер. Через пару лет ваша девчонка даже не вспомнит о том, что происходит сейчас.

Флейта, словно споря с ней, пропела последнюю торжествующую ноту. Сияние схлынуло.

Тот, стоящий по щиколотку в пруду, зачерпнул рукой воду, в которой золотой рыбкой плавало архэ:

– Смотри, Зо. Вот что ты призываешь. Маленькое чудо, очень-очень нужное нам сейчас.

Девочка сунула флейту под мышку и аккуратно поманила архэ пальцем. Искорка прыгнула ей на ладонь.

– Я их никогда не вытаскивала, только видела, – зачарованно любуясь всполохами архэ, поделилась Зо. – А зачем она вам?

Тот подцепил ботинки и, сполоснув ноги в пруду, обулся. Обернулся за поддержкой к Янке с Леной, не дождался и скомканно объяснил:

– Пронести в такое место, где этот свет… нужен.

– А где это место? – Зо крепко сжала кулак. – Покажи!

– Э… – Тот замялся и снова посмотрел на Янку и Лену.

Зо проследила за его взглядом и с интересом оглядела обеих.

– А почему ты одна? – спросила она Лену ни с того ни с сего. – Ты не должна быть одна, я же вижу!

Лена дёрнула губой в хмурой улыбке:

– Так бывает, девочка-архэ. Не должна, а есть.

– А ты с ним, да? – Зо перевела взгляд на Янку и кивнула на Тота. – А почему он похож на тень, а ты нет?

И, не дожидаясь ответа, крепче сжала кулачок с архэ и снова повернулась к Тоту:

– А ты отведи. Иначе не отдам. Я же знаю, что тебе обязательно надо, чтобы я отдала.

Тот растерянно потянулся к плечу, но вспомнил, что на куртке ежиного капюшона нет, одёрнул воротник и смирился:

– Ладно, отведу. Ян…

– Я с вами!

– Зато без меня. – Лена, всё ещё хмурая после вопроса Зо, развернулась и быстрым шагом ушла, исчезнув так же незаметно, как появилась.

– Ну? – по-взрослому скрестила руки на груди Зо. В одном кулаке она сжимала архэ, в другом – футляр с флейтой. – Мы идём?

– Идём, – вздохнул Тот.

…Бледное солнце заливало розовым золотом пустынную улицу. Янка, пожалуй, впервые видела его в самой высокой точке, над домами. Из тени Тота высунулся любопытный собачий нос – Доля, Недоля? – и почти сразу же исчез, чтобы через секунду мелькнуть неясным отражением в стекле витрины. Зо вертела головой, приоткрыв рот и прижимая к груди футляр с флейтой.

– Где мы?

– В Ноябре, – Тот и Янка сказали это хором, и Янка вдруг поняла, почему Тот вечно ничего ей не объяснял. Ну как тут объяснишь?!

Впрочем, Зо объяснений и не требовалось. «Понятно, это Ноябрь, буду знать».

Она заглянула в пыльную витрину, протёрла стекло перчаткой, постучала, вслушиваясь в звонкое «дзынь», потом развернулась к Тоту:

– Что с этим местом? Оно… почти мертво.

– Это и есть Ноябрь, – безрадостно откликнулся Тот. – Теперь ты видишь, как нужно здесь архэ?

Зо посмотрела на свой крепко сжатый кулачок и спросила:

– Но ты хочешь его не просто тут оставить, да?

Тот замялся:

– Ну… нам с Янкой и ещё одним человеком придётся отправиться в… путешествие. И архэ нам там очень пригодится. Чем глубже в Ноябрь мы зайдём, тем…

Зо его уже не слушала. Куда больше её занимало нарастающее рычание двигателя.

Тот прислушался и успокаивающе кивнул Янке:

– Тэшка. Недоля его нашла.

Явление танка в пыли, рёве и лязге траков Зо почему-то не напугало. А когда Тэшка затормозил в паре метров от их компании, девчонка первая шагнула к нему:

– Ого! – выдохнула она в совершенно мальчишеском восторге. – Настоящий?!

Тэшка не успел ответить.

Зажав флейту под мышкой, Зо протянула руку и похлопала его по броне:

– Привет, танк…

Если бы у Тэшки были глаза, он бы ими заморгал в полной растерянности. И хотя Зо он не ответил, девчонка почему-то заулыбалась:

– Да верю, верю, не ворчи! Конечно, настоящий… – помолчала, прислушиваясь к голосу, который слышала она одна, и замотала головой: – Да не, какая Найдёнова, Александрова я. Зоя Александрова.

…Собачий нос скользнул по ладони Янкиной тени, сбрасывая образы: белая дымка, в которой тонут тени; дрожь земли; много-много металла, неровного, заклёпанного, движущегося, на который солнце на мгновенье успело отбросить собачью тень – чёрную в синеву на белой броне… опасность, опасность, опасность!

Янка пошатнулась, охваченная образами, и Тот дёрнулся тоже, одновременно с ней, потрепав по загривку Недолю.

– Тэш…

– Белый, знаю, – коротко лязгнул танк, крутанув башней туда-сюда, и тут же добавил так мягко, как только может лязгать танк: – Ой, прости, Зой…

– Н-ничего. – Отпрянувшая Зо храбро шагнула обратно. – Я не испугалась… ну, почти.

– Тот, я ведь поэтому и примчался. – Тэшка старался теперь говорить тихо, без лязгов и рыков, и звучало это так невозможно мило, что губы Янки расползлись в неуместной улыбке. – Как только твои собачки проявились.

– Тогда я, наверное, отведу девочек, – на глазах оживился Тот, – ну, в одно из укромных мест, и вернусь! Я мигом, из Ноября ни ногой, честно, Тэш!

Танк качнул стволом так, как человек на его месте качнул бы головой:

– Нет! – вышло с его привычным лязгом. – Ты отводишь Зою домой. Прямо отсюда, сейчас.

Тот ошарашенно захлопал глазами:

– Тэ-эш? – Ему явно просилось на язык что-то вроде «Ты не заболел?» – Но если Зо – человек-архэ, ей почти ничего не грозит!

Тэшка просто-напросто проигнорировал его заявление.

– Зоя, – попросил он, и в механическом голосе зазвучали непривычно мягкие, почти жалобные нотки, – ты иди домой, хорошо? Этот патлатый тебя сейчас отведёт, и девчонку свою тоже. Ты его не слушай, точно отведёт.

Зо снова прижала ладошку к броне и ответила на непрозвучавшее:

– Не бойся, никуда я не исчезну. И ты не исчезнешь, и ничего с тобой не случится. А даже если случится… я тебя найду где угодно, ясно?!

И, гордо вздёрнув голову, так, что подпрыгнула косичка-морковка, развернулась, подошла к Тоту и сунула ему архэ:

– Бери и пошли отсюда! Тэшка не хочет, чтобы мы здесь торчали!

– Э… вообще-то это был мой танк, – обалдело и даже немножко обиженно отозвался Тот.

– Свой собственный я, – фыркнул двигателем Тэшка. – Как дядя Фёдор в той книжке!

Когда впереди, сквозь Тота, замаячила бетонная коробка энской недостройки, Янка на секунду обернулась.

Тэшка бодро катил прочь по улице, а над городом горой высилась тень с белыми слепыми глазами.

Тотов страх. Морра.

Тень терпеливо ждала.

…Зо они довели до подъезда и распрощались. На улице стемнело, и в воздухе висела особенно противная после сухого Ноябрьского воздуха морось.

Уныло бредя по слякоти к автовокзалу, Янка спросила у Тота:

– Слушай, а ты Новый год где встречать будешь?

– Новый год? – Тот озадачился. – Понятия не имею. Наверное, с Кимом, – и отвернулся, царапая пальцами плечо.

Он разрывался между вынужденным пребыванием в обычном мире без долгих заходов в Ноябрь – чтобы не выдёргивать этим Кима – и совершенно детским, понятным и простым нежеланием быть сейчас с Кимом рядом.

Каково это вообще – жить с человеком, о котором ты знаешь, что он – это ты?! Только другой, более… настоящий. А ты сам – всего лишь его странная тень, отблеск, выброшенный когда-то в Ноябрь.

Янка крепко сжала ладонь Тота, пытаясь его приободрить.

– Ну, будешь не в Ноябре – позвоню поздравить.

Холодные пальцы Тота дрогнули, сжимая руку в ответ.

– Поезд официально второго вечером, да?

– Ага. Из дома часов в восемь двину. Мама такси вызовет, наверное, но провожать не будет, а я просто попрошу высадить за домом, и всё.

Тот кивнул, и к вокзалу они дошли молча.

А в новогоднюю ночь, когда под речь президента и песни ABBA Янкина мама кружила в обнимку с Лерой по свободному от стола, стульев, ёлки и кроватей пятачку комнаты, а сама Янка сбежала на кухню с телефоном в руке… Тот всё-таки не выдержал и сорвался.

Трубку взял Ким, тоскливый и не очень трезвый.

– Тот? А… Опять свалил, кажется. Из квартиры не выходил, точно, вон его кофта на вешалке, – Ким запнулся обо что-то, ругнулся и уточнил: – …и ботинки тоже тут. Значит, свалил туда. В этот свой… Нигдебрь. А что?

– Н-ничего. – Янка шмыгнула носом, сглотнула и велела себе не быть дурой, плаксой и опять же дурой. – Уже ничего. С Новым годом вас… Пусть всё-таки в этом году всё станет, ну… лучше.

– Спасибо на добром слове, Ян, – голос Кима потеплел. – Тебя тоже. Не переживай за этого олуха. Я таким же в его возра… кхм. Короче, вернётся, куда денется. В крайнем случае – послезавтра увидитесь.

– Угу. – Янка снова сглотнула, до боли сжимая в кулаке рыбку. – Да, обязательно.

– Уж у тебя-то в новом году точно всё будет хорошо, – заверил Ким.

– Наверное. – Янка ещё раз шмыгнула носом, кусая губы, и повесила трубку.

Но парадокс – от разговора стало не только плохо и тоскливо, потому что Тот бросил их обоих… но и тепло тоже.

И даже Лерочка с мамой показались на секунду вполне симпатичной парой. Она, раскрасневшаяся после шампанского, с короткой элегантной стрижкой, утром (уже в прошлом году!) сделанной в парикмахерской. Он – весёлый и кудрявый, в нелепой лимонно-жёлтой рубашке. Оба по-юношески беспечные в эту секунду, смешные, несуразные, одинаково светловолосые, хотя, конечно, мама в этот цвет просто красилась, а вот Лера был таким от природы… Их было двое.

Янка со скрипом и скрежетом утащила на кухню раскладушку, подушку с одеялом, плюшевую птицу «Angry birds» – и, свернувшись клубком в импровизированном «гнезде», разревелась, вцепившись в рыбку, прижимая её к губам и всхлипывая, что никому ни за что не нужна.

Кажется, под утро ей всё-таки приснился мёртвый город – мельком, сумбурно, приправленный густым, как чесночный соус, чувством вины.

А потом Янке снова почудилось, что она – птица. И, замерев на грани между явью и дрёмой, она осознала, зачем же Гагане железный клюв и медные когти.

Потому что иначе слишком больно.

Спасаясь от этой боли, Янка свернулась в тридцать три кольца и укусила себя за хвост, замыкая бесконечность… и в этот момент затрезвонил телефон.

Голос у Тота был виноватый:

– Не рассчитал, – покаялся он вместо «привет». – Думал, вернусь к полуночи. Я, это… тут, короче.

– Где?! – заозиралась Янка, со сна слишком буквально понявшая слово «тут».

Тот засопел в трубку.

– Перед дверью в вашу квартиру.

Янка выскочила на лестничную клетку и только там сообразила, что майка любимой пижамы до прозрачности тонкая. И розовая, что Янка могла позволить себе строго дома, наедине с собой и глубокой ночью, когда ни одна живая душа не увидит.

Тот мялся под дверью, в своей кигуруми похожий на сбежавшего с детской ёлки помощника Деда Мороза. Ежиные глаза пялились на Янку с капюшона со смесью смущения, вины и восторга.

– Я свинья, – покаянно вздохнул Тот. – Подумал, что надо срочно Тэшку поздравить, а то он даже не знает, что Новый год. Ну и сидел там на броне, трепался с ним и жевал мандарины, как последний дурак. Прости.

– Чш-ш, – зашипела Янка, отступая в квартиру, – у меня там мама с Лерочкой спят… Подожди тут!

На цыпочках прокралась в комнату, пошарила в своей сумке и так же тихо выбралась обратно. Тот послушно ждал.

– Ну, это… С Новым годом, новым счастьем и всё такое, – Янка вручила ему шуршащий свёрток.

– А что там? – озадаченно спросил парень, принимая подарок.

Янка хихикнула:

– Футболка. Белая. С золотой рыбкой. Я точно такую же нашла, как моя, прикинь?

– То есть здесь новая?

Янка решила делать вид, что разочарование ей послышалось спросонья.

Тот зажал свёрток подмышкой и шагнул к Янке.

– А я про подарок забыл, – вздохнул он виновато.

– Если учесть, что крайний раз ты Новый год отмечал ещё… давно, короче, – Янка кривовато улыбнулась, – то ничего страшного. Наверстаешь. Там впереди ещё Рождество через неделю.

– Наверстаю, – согласился Тот, сгрёб Янку в объятья и дальше говорил ей уже куда-то в плечо, щекоча дыханием шею: – Ты прости, что я такой придурок, а? Я исправлюсь, честное слово.

Тёплый, плюшевый, привычный.

Янка похлопала его по плечу:

– У тебя получится. У тебя всё-всё получится.

А потом уткнулась лбом в ежиный лоб и позволила себе постоять так несколько секунд, закрыв глаза и ни о чём не думая. Тот пах мандаринами и чуть-чуть соляркой. И ещё чем-то своим, особенным, Тотовым.

«Кажется, этот год всё-таки будет хорошим…»

– …Такие слоняры, как те танки, точно с насыпи к нам не полезут, – говорил Тот, чертя в пыли пальцем босой ноги схематичную карту места.

– «Конкероры», – заметила Янка. – Британские тяжёлые танки.

– А разница?

Разницы действительно не было.

– Если нам повезёт, там, за кладбищем, сумеем вскарабкаться на насыпь. Обогнём эти Янкины «конкероры» – и всё, они нас не догонят.

– Они не мои…

– А разница? – снова повторил Тот, прячась под ежиным капюшоном. Его изрядно раздражала необходимость продумывать тот самый пресловутый план Б.

– Но ты сказал, там болото. А у нас танк. «Тридцать тонн уральской стали», – осторожно заметил Ким.

Янка уже ждала очередного «А разница?», но Тот опустил голову ниже и взглянул ежиными глазами на Тэшку:

– Ну, если по краешку, то, может, и ничего, да, Тэш?

– Если там насыпь ещё выше, – отозвался Тэшка, – то мне разгон понадобится.

– «По краешку», – сердито передразнил Ким. – Разгон по болоту, тоже мне, великие стратеги…

– Ну… тогда можно, как Тэшка предлагал, в море сунуться, – пожал плечами Тот. – Но я не уверен, сможем ли мы вообще оттуда выбраться. Даже в «Принципе» не знают, что там в глубине.

Они остановились на окраине города и устроили, по выражению Тэшки, «совет в Филях». Янка и Ким сидели на броне, Тот стоял рядом и водил пальцем ноги по схематичной карте справа налево: вот мёртвый город, полосатая змея железной дороги, Танковое кладбище, а выше – незамкнутая петля залива, дуга косы, на которой стоит маяк, устье реки, изрезавшее берег…

– Вообще мне не обязательно карабкаться на насыпь, – ни с того ни с сего сообщил Тэшка.

– А иначе как?!

– Иначе… Вы-то – легко взберётесь.

Тот оторвался от своего рисунка и поднял взгляд на Тэшку, глаза в глаза – вернее, глаза в приборы.

– Тэш, но как мы… без тебя?! Ты же единственный тут обладаешь архэ и можешь отойти от рельсов! И вообще, я…

– А зачем вам с рельсов сходить? К маяку ведь вёл путь. Так и к этой вашей сторожевой башне тоже, – уверенно лязгнул Тэшка, – наверняка!

– Путь был ржавый и погребённый под Кладбищем танков! С чего это ко второй башне-то рельсы поведут? Если только не… – Тот замер, осознав что-то, и после паузы договорил: – …если только не «Принцип» тот путь к маяку проложил. Он же не такой, как эта, неизменная дорога, – Тот кивнул на серебрящиеся неподалёку рельсы.

– Значит, и к Алатырю наверняка будет вести проложенная «Принципом» ветка, – подал голос Ким. – По дну моря… По крайней мере, выглядит логично.

– Это не отменяет того, что без Тэшки я никогда не пойду. Да и Белый догонит в два счёта! – Тот сердито скрестил руки на груди.

– Белый не догонит, – с мрачным удовольствием заверил Тэшка.

– Идти по рельсам не обязательно, – почти одновременно с ним сказал Ким, и они с Тотом хором посмотрели в сторону вокзала.

– …если можно поехать, – закончил Тот.

Янка тоже посмотрела в ту сторону. Рельсы исчезали за зданием вокзала.

– Там что, поезд?

– Старый паровоз. Огромный, чёрный, с красной звездой, – вздохнул Тот. – Только вот как его с места сдвинуть?

– Архэ, – сообразила Янка. – У нас же есть архэ!

– Но… Тэш!

– Езжайте. Я уведу Белого и его свиту, чтобы вам путь не перегородили… и догоню вас уже там, за рекой.

Ким понял Тэшкин замысел даже раньше Тота, вскочил на броне и полез в люк зарядного:

– Тот «изомер», он…

– Всё там же, – отозвался Тэшка и спросил с дружеским ехидством: – Теперь-то силёнок хватит его вытащить?

Вместо ответа Ким спрыгнул в люк и завозился в башне. Первым делом вытащил наверх рюкзаки и винтовку в чехле, которые тут же принял залезший на броню Тот, потом кивнул Тоту и окончательно скрылся внутри танка.

– Ствол поднять? – не унимался Тэшка.

Ким изнутри ответил что-то неразборчиво, а Тот, стащив вещи, вдруг вцепился Янке в плечо, хватая воздух.

– Что такое?! – охнула Янка. – Тот, что с тобой?

Сердце обожгло и потянуло болью. Янке на мгновенье показалось, что силуэт Тота дрогнул и расплылся.

Тот выдохнул, тяжело опираясь на Янкино плечо.

– Время, – еле слышно сказал он. – Оно… закольцовано в Тэшке. На момент заряжения фугаски. Поэтому она неразменная, а солярка не кончается. Временно́й парадокс, потому что в этот момент что-то произошло… чего не могло быть.

– Ну и что? Причём здесь… – Янка осеклась. Сейчас Ким – тот самый Димка – заряжал в Тэшку тот самый снаряд, который много лет назад не смог.

– Когда я заряжаю Тэшку… тоже странное чувство испытываю, – признался Тот, невидяще распахивая глаза. – Дежавю. Но сейчас мир… он содрогнулся. Покачнулся. Я всего лишь галлюци…

– Ты – Тот, кто успел, – не дала ему договорить Янка, схватила Тота за плечи, встряхнула и притянула к себе.

Тот послушно уткнулся лбом над тем местом, где вздрагивала горячая рыбка, а за рёбрами как безумное колотилось Янкино сердце.

– Мы доберёмся до Алатыря, откроем Дверь и выведем Кима. И всё будет хорошо, – заверила Янка.

В этот самый момент Ким вылез из танка и уселся на краю люка, свесив внутрь ноги. Поболтал ими и вздохнул:

– Ну, вот я и сделал то, что должен был ещё тогда… да, танк?

– Да, Дим, – тихо отозвался Тэшка. – Топайте на вокзал.

– А…

– Мне хватит одного выстрела, Дим. Я же обещал тебе тогда.

– «От лба до самого зада вместе с трансмиссией и двиглом», – слабо улыбнулся Ким, вытирая о штаны измазанные в пушсале руки. – А я ведь помню.

– «…Привет из будущего», типа, – подхватил Тэшка. – Я тоже помню. Танки ничего не забывают.

Янке отвела взгляд. То, что связывало этих двоих – живой танк и давно выросшего советского мальчишку, – было едва ли не крепче её связи с Тотом.

– Идите, – повторил Тэшка. – Быстрей, пока Белый не задумал очередную гадость.

Ким медленно слез и похлопал Тэшку по броне:

– Ну, удачи, друг мой танк… Тэшка.

– Вам того же, – откликнулся притихший Тэшка.

Ким шагнул в сторону, и Тэшка взревел двигателем, резко стартуя.

Тот кинулся за ним, но Тэшка, конечно, был быстрее. Крутанув башней, словно обернувшись, он проревел:

– Не кисни, Тот! Зо обещала, что мы с ней обязательно встретимся! – и взмахнул стволом по широкой дуге в прощальном жесте.

Тот замер, опустив руки, потом медленно побрёл обратно.

…Здание вокзала надвинулось на них, как всегда в Ноябре, вдруг. Паровоз был точь-в-точь таким, как описал Тот: огромный, чёрный, с красной звездой, словно шагнул со старинной открытки.

Ни пятнышка ржавчины не было – ни на нём, ни на рельсах.

Тот вытащил из чехла на поясе архэ, которое отдала ему Зо. Не сговариваясь, они оба с Янкой обернулись в ту сторону, где скрылся вдали Тэшка… так уверенно говорящий о Зойкином обещании, словно одного её слова было достаточно, чтобы уберечь Тэшку от любых опасностей.

«Почему мы с Тэшкой прощались как будто навсегда?! – с яростной досадой подумала Янка. – Он же догонит нас, обязательно догонит!»

А Тот подошёл к паровозу и замер, положив свободную руку ему на «нос».

– Нам нужна помощь, – медленно произнёс парень. – Пожалуйста, помоги нам…

Вспыхнул на носу паровоза начертанный золотом круг. Тот говорил, обращаясь не к паровозу и не к архэ… а к кому?

Голос его был крепок как никогда:

– Дай нам частицу той силы…

Три сияющих дуги сложились в знакомый силуэт рыбы.

– …Той силы, что явилась в мир с первым звуком Слова творения.

Альфа и омега, первая и последняя буквы алфавита озолотили чёрный металл.

– Дай нам пройти – сквозь время, сквозь пространство… – побежали греческие буквы по внешнему краю круга, – …сквозь свет.

Архэ в правом кулаке засияло маленьким слепящим солнцем. Тот разжал ладонь и впечатал её в середину золотой рыбы.

Сияние затопило мир – и схлынуло, как морская волна. Несколько секунд тишины… и поезд вздрогнул. Ещё раз. Побежал из трубы тонкой струйкой дымок, а через полминуты уже повалил столбом. Пришли в движение поршни, и, в третий раз вздрогнув, паровоз медленно поехал назад.

– Он идёт к перрону! – подскочил Тот, роняя капюшон. – Быстрее!

Они вбежали на перрон как раз в тот момент, когда поезд медленно и аккуратно остановился. Хлопнула на единственном вагоне дверца.

– Он… Кажется, он знает, что делает… – прошептал ошарашенный Тот. – Ну… полезли на борт, что ли? Вряд ли тут есть проводник, который потребуют предъявить билеты! Тем более что мы даже не знаем, до какой нам станции.

– Видимо, до станции «Мост», – задумчиво хмыкнул Ким, первым шагая в вагон. – А дальше посмотрим.

Из тамбура они бросили последний взгляд на перрон… который в три скачка преодолел огромный белый зверь. Тормозя у вагона, он круто развернулся, и с него спрыгнула Лена с камуфляжным рюкзачком за плечами:

– Хэй! Мы тут что-то подумали… пожалуй, мы с вами! Вы не против?

Тот посторонился, и Лена, совсем девчонка с виду, легко вскочила в вагон. Шагнула внутрь, к Киму, и замерла за полшага до него, протянув руку, но так и не коснувшись.

– Дим… – тихо проговорила она, на глазах становясь всё старше и старше, – ты… я…

– Всё нормально, – мягко произнёс Ким, но взгляд его нечеловеческих глаз был совершенно нечитаемым. – Добро пожаловать на борт.

Сергей шагнул следом с объёмным рюкзаком в руках, демонстративно не глядя в сторону Лены.

– Ну вот теперь поехали, – вздохнул Тот, хлопнув по стенке вагона.

Поезд вздрогнул, качнулся и стронулся с места – вперёд, прочь от города. Колёса застучали всё быстрее. Тот, Ким, Лена и Сергей уселись на койках, а Янка задержалась в тамбуре… И, когда поезд набрал приличный ход, и город остался позади, вдруг увидела мотоцикл, несущийся вдоль рельсов.

Шлема на мотоциклисте не было, и ветер сметал светлую чёлку с обоих глаз – живого карего и нарисованного на повязке золотого.

– Майк! Там Майк! – завопила Янка, и Тот тут же выскочил к ней. – Притормозите!

Рельсы впереди плавно заворачивали, и поезд сбавил ход. Майк, взревев двигателем мотоцикла, обогнал дверь вагона… и, как только поезд притормозил, прыгнул к Янке с Тотом, мягко и стремительно, почти как в кино.

Только в кино, разумеется, после этого все как ни в чём не бывало шагают в вагон, а Майк сбил с ног Янку и повалился вместе с ней, вышибая дыхание.

– У… успел, – прохрипел он, пытаясь подняться с Янки, которая могла только сипеть и заливаться краской.

– Камикадзе, блин, – проворчал Тот, вытягивая Майка на ноги, а потом осторожно помогая Янке. – Чуть сам не убился и Янку не убил. Ты вообще откуда здесь?

– Ну… – Майк по привычке попытался начесать чёлку на повязку, но подстриженные волосы больше не закрывали глаза. – Просто… ну, не отпускать же вас! – и улыбнулся бестолковой, совсем Тотовской улыбкой.

– Пойдём в вагон, – вздохнул Тот. – Тоже мне, шестой рейнджер… Мотоцикл-то не жалко?

Майк пожал плечами:

– А что о нём жалеть? Пусть теперь другие легионеры гадают, куда я с него подевался… Если решат, что я разбился нахрен, вообще хорошо будет. Жаль, господин Кария вряд ли поверит…

Когда они вошли в вагон, Лена со своего места весело присвистнула:

– Ничего так у нас команда набирается!

Тот забрался на койку над Кимом, Янка напротив. Майк и Сергей заняли боковушку.

– Как вы нас все нашли хоть?

– Ну, даже будь я на оба глаза… слеп, не заметить, что у вокзала ожил целый поезд, всё равно бы не смог! – первым ответил Майк. – Гнал изо всех сил. Успел.

– В последнюю секунду, – хмыкнул Тот.

– Сойдёмся на паре последних минут!

– А откуда вообще узнал?

Майк почесал бровь над повязкой, закрывая нарисованный глаз ладонью.

– Ну… от верблюда, в общем. Просто узнал.

Тот натянул капюшон поглубже.

– Ну а вы? – вышитые глаза уставились на Лену.

– Позвал твоих собачек, – хмыкнул Сергей. – Они любезно показали. Ты же знаешь, они меня любят… – и, разводя руками, почему-то тоже посмотрел на Лену, но та не стала ничего добавлять к его словам.

– Вот засранки! – в сердцах воскликнул Тот и быстро глянул в переплетение теней в углу. Доля с Недолей носа пока не показывали, но Янке на мгновенье почудилось, что в тени робко вильнул собачий хвост.

Тут поезд дёрнуло, и Тот чуть не свалился с койки.

…Нет, не поезд.

Ни Лена с Сергеем, ни Майк ничего не заметили, и даже пыльный стакан в подстаканнике на столе не подпрыгнул. Только Янка вскинула руку к груди, а Ким, вздрогнув всем телом, широко и слепо распахнул чёрные глаза.

Мгновенье – и всё исчезло. Поезд нёсся мимо Танкового кладбища. Янка посмотрела в окно и вдруг воскликнула:

– «Конкерор»!

– Со сбитой гуслей, что ли? – Тот поднял голову. – О, гляди, и второй!

Да, без сомнения, впереди у путей стоял второй танк – столь же неподвижный. Мёртвый.

– Белый его бросил? – предположила Янка. – Или…

Они с Тотом уставились друг на друга, и не нужно было договаривать. Если воля Белого покинула «конкероры», то у Тэшки всё… получилось?

–Ты… тоже что-то почувствовала тогда?!

Тот с Янкой слетели на пол почти одновременно, повалились на Кима, выпутали руки-ноги и, толкаясь, помчались к переднему тамбуру. На полном ходу перелезать из вагона в паровоз и дальше было страшно до безумия, но их обоих вело одно желание.

Увидеть Тэшку.

За ними полез и Ким, и вскоре вся троица выскочила на самый нос паровоза. Янка тут же вцепилась одной рукой в Тота, с головы которого мигом сдуло капюшон, а другой в поручень. Поезд летел, колёса стучали, ветер выбивал дух и нёс запах гари. Первым торжествующе завопил Тот, и его дикарский клич эхом отозвался в груди Янки.

– Йес! Смотри – Белый!

И впрямь, буквально пару метров не дотянувшись до рельсов, замер белый немецкий «тигр».

Впрочем, уже не белый – грязно-серый от копоти. Да и на танк он уже не походил. Вывороченная башня валялась поодаль отрубленной головой чудовища.

Тот с Янкой переглянулись: всё? Вот это – всё? Всего лишь разбитый сгоревший танк без башни?!

– А может, это не…

– В Ноябре нет других белых «тигров»!

Они старались перекричать ветер, но угадывали скорее по губам.

– …Значит, всё! Всё получилось! Тэшка ждёт нас у моста! – синие глаза восторженно горели, и ветер сметал с лица пряди волос. Кладбище танков осталось далеко позади, под насыпью поблёскивала топь, всё так же горели серебром рельсы.

Янка прищурилась, почти против солнца вглядываясь в показавшийся справа на холме силуэт. Вот он всё ближе, ближе, яснее различим знакомый танковый профиль…

«Корпус был от новенького Т-44, а башню взяли от Т-34-100, благо, погон совпадал…»

– Ура, Тэ-э-эш! Ты сде…

Звуки оборвались, словно Тот в момент онемел. Развевал рот и по-рыбьи беззвучно кричал.

Запах гари стал гуще.

– Тэ-эшка-а-а! – это орала уже Янка.

Почерневшая пушка безвольно свешивалась на бок.

«Нет-нет-нет! Это по ту сторону экрана! Не в жизни! Только не в жизни!»

Тот дёрнулся вперёд, словно хотел спрыгнуть – прямо туда, к другу, но Янка удержала, а их обоих схватил за плечи Ким.

– Тэшка! Тебя же просто оглушило, да? Тэш! Мы… мы починим!

Ветер сметал с лица слёзы так же легко, как и волосы. Ким железной хваткой держал Янку и Тота, дрожащих, не верящих – и слишком, слишком больно верящих одновременно – своим глазам.

Рыбка леденела на груди.

Поезд пронёсся мимо. Янка и Тот рванули вбок, выворачивая шеи, провожая взглядом закопчённый пробитый корпус танка… И в тот момент, когда поезд почти закрыл его, на холме вдруг полыхнула золотая вспышка.

И холм опустел. Архэ исполнило то, ради чего было вложено в советский танк, оживлённый когда-то одним необычным человеком.

– Но… но Зо же ему обещала…

– Тэшка и Белый, – медленно проговорил Ким за их спинами, – были связаны. Один призвал другого. И разорвать эту связь можно было только… – он запнулся, глухо, с подвыванием вздохнул и не договорил.

От пальцев Тота на Янкиных руках должны были остаться синяки. Как и на его руках – от её пальцев.

Ким молчал, но Янка, краем глаза поймав выражение его лица, больше старалась взгляд на него не поднимать. Страшно. И больно.

Поезд равнодушно нёсся вперёд по насыпи, впереди и вырисовывались очертания высокого моста.

В глазах жгло. Вокруг всё расплывалось.

Поезд загудел, словно говоря им что-то, и ещё ускорился. Перестук колёс слился в рокот, к которому вскоре присоединился рёв воды.

Река несла свои волны стремительно и зло – яростная, почти живая граница между этим берегом и тем, между привычном Янке и Тоту Ноябрём, пусть странным, но по-своему логичным… и его искажённой частью.

Мост казался хрупким, словно собранный из спиц, но чем ближе поезд подъезжал, тем яснее становилось, что ажурность эта обманчива.

Поезд взлетел на мост, словно птица, и тут позади Янки с Тотом охнул Ким:

– Он оборван!

Целый пролёт на середине реки был вырван, взорван неведомой силой. Пути на тот берег не было… но остановить разогнавшийся поезд уже было невозможно.

Янка не могла оторвать взгляда от дыры, к которой они летели. Страха… не было. Только больно. И рыбка совсем холодная.

Паровоз разогнался так, что мир смазывался. Это было невозможно, с какой скоростью он вообще нёсся?! Прямо к провалу, к тому ничто, которое не преодолеть никакому поезду…

Мир загудел от его скорости, солнце скакнуло назад, воздух окрасился закатным красным, потемнел, загустел. А потом… рельсы под колёсами кончились. Поезд летел стрелой, и мир вокруг прорывался золотым сиянием сквозь сумерки. Намерение, с которым было вложено архэ, должно было быть исполнено.

Во что бы то ни стало. Сквозь любое время, сквозь любое пространство.

Только когда следующий пролёт оказался где-то под колёсами вагона, поезд приземлился. Сыпались искры, гудел от удара мост, дрожал поезд, дрожало пространство, Янка не могла дышать, а река промелькнула внизу и вдруг – осталась позади, а поезд уже тормозил, с визгом, с раскалёнными искрами из-под колёс и протяжным, словно зов кита, гудком. Казалось, весь мир содрогался и ходил ходуном.

И вдруг всё закончилось.

Поезд стоял. Река шумела вдали. Над головой раскинулось звёздное небо, и когда Янка изумлённо вскинула голову – она ещё не видела звёзд в Ноябре, – небо, казалось, упало вниз.

Звёздами заискрил сам воздух вокруг – золото, серебро, лёд… искры танцевали и таяли, и Янка не поняла, как они с Тотом, Кимом и остальными вдруг оказались на земле рядом с путями, а поезд на их глазах растворялся в этом мерцании…

Архэ исполнило то, зачем было дано. Не только то, о чём просил Тот, но и что-то, что было гораздо старше него.

– Поезд, рельсы, мост… круг замкнут, – кажется, это прошептала Лена. – То, что было разорвано, архэ преодолело. Поезд прошёл по рельсам на Искажённые земли.

Звёздное мерцание погасло. Поезда на путях не было… не было и самих путей. Пустая земля, покрытая сухой, крошащейся под ногами травой, и пять рюкзаков поодаль от людей.

Янка бросилась назад, отчаянно вглядываясь в сумерки. Вон провал… река?

Моста, разумеется, не было тоже.

– А… ну, видимо, придётся здесь заночевать? – тихо спросил у всех сразу Ким за Янкиной спиной.

За Тота, принимающего обычно решения, ответил Сергей:

– Ну не топать же в темноте по Искажению… тем более, сейчас. Давайте ставить палатку.

Янка закрыла глаза. Было тихо, холодно и очень одиноко.

Остров показался на закате. Только что до самого горизонта, укутанного алым и синим, простирались пески высохшего моря, и вдруг – из ниоткуда – между двумя барханами выстрелил ввысь увенчанный башней силуэт скалы. Огненным бликом отражалось закатное солнце в стекле под крышей – башня была маяком, как и та, на берегу залива…

Солнце успело уйти за горизонт, оставив лишь самый краешек, пока путники добрались до подножия острова. Серый в полумраке зверь улёгся на песок с довольным: «Уф-ф», – прошёл по следу, довёл спутников до цели, можно отдохнуть.

Хоть ненадолго. Потому что по-настоящему расслабиться не даёт бегущий по пескам шорох – щелчки, скрип, лязг… шуршащей лавиной ползёт за спинами нечто.

Как ветер увлекает сухую листву, так чужая воля волочит по дну высохшего моря ржавый мусор…

И этот шорох бежит мурашками по спине.

«Ни за что не оборачивайся».

– Э… и как мы полезем? – задрал голову Ким, разглядывая нагромождение камней. – Никто летать случайно не умеет?

Лена демонстративно фыркнула.

– Ну, если Тот дотуда дотопал, значит, путь наверх есть, иначе он бы тут торчал, – рассудительно заметил Сергей, щёлкая зажигалкой. – По следу не пойду, всё, я уже закурил. Весь день терпел, с меня хватит.

– Ты чудовище, – с некоторой нежностью сообщила Лена.

– Я знаю, у меня справка есть, – невозмутимо отозвался Сергей.

Ким всё-таки подошёл к скале и присмотрелся, выбирая дорогу. К нему шагнул Майк и, помедлив, коснулся плеча:

– Вон Тотова собака.

Разглядеть тень среди камней, да ещё и в сумерках, было непросто.

– Ты их отличаешь? – повернулся к Майку Ким. – С нами оставалась, кажется, Доля…

Майк от дружелюбного взгляда чёрных глаз, в которых единственной светлой точкой был краешек солнца, поёжился, но показал рукой:

– Ну, на данный момент их там уже две, так что вопрос неактуален. Похоже, они пытаются показать нам путь.

– Ну, можно попробовать, – с сомнением протянул Ким.

Подъём действительно оказался не таким сложным. По крайней мере, для тех, кто лез за Майком, который вглядывался между камней, безошибочно находя взглядом Долю с Недолей, и подсвечивал путь фонариком.

Шорох, подгоняя, царапал спину, словно сотни маленьких злых глаз уставились им вслед.

Вдруг сверху свесилась жмурящаяся от луча фонарика рожа Тота:

– Ну чего вы копаетесь?

– Б-блин! – отшатнулся Майк. Нога сорвалась, и он съехал на полметра вниз. Ким рванул подхватить, но Майк сам удержался.

Тот протянул ему руку:

– Давай, вылазь уже! Тоже мне, скалолазы… Да я минут за десять тут забрался!

– Ты это делал при свете дня.

– А вас Доля с Недолей вели!

– У меня неподходящая обувь.

– А я босиком, и что?

– Считается, что босой ногой удобнее нащупы…

– Эй, не хочу прерывать ваш милый трёп, но лезь уже, Майк, а? – перебила их Лена. – Давай-давай, не тормози, пожалуйста! Тут очередь!

…Последним выбрался Сергей. Скинул рюкзак, уселся и шумно выдохнул:

– Так… Вот только не надо мне рассказывать, что нам ещё по этим ступенькам топать!

Лучи фонариков метнулись в указанном направлении, высвечивая бесконечные каменные ступени, уходящие через расщелину ввысь, к самой башне. Вдоль лестницы корявыми силуэтами торчали сухие деревья.

– Ну… не буду, – пожал плечами Тот. – Можно тут остаться. Но наверху Янка. А в башне хотя бы ветер не задувает.

– Эта лестница… Серёг? – вдруг напряжённо позвала Лена.

– Не думай об этом, – ответил Сергей. – Просто дежавю.

…К башне они добрались уже по темноте. Луна укрылась за тучами, лучи фонариков беспорядочно шарили по сторонам, Доля с Недолей радостно выпрыгивали в пятна света, от души резвясь и пугая зазевавшихся. Унять собак Тот даже не пытался, поэтому дело в свои руки – лапы? – взял Сергей, и когда одна из теней выскочила перед ним, глухо рыкнул. Его собственная тень вытянулась, на секунду принимая звериный облик, – и несчастную Долю (или Недолю, кроме Тота их никто не различал) как ветром сдуло.

Вскоре обе собачьи тени, высунув языки, смирно сидели на краю освещённого костром круга, где на огне булькал котелок.

Лена аккуратно завинчивала крышку своего встроенного в рюкзак гидратора, который метко звала верблюжатником, – в резиновом бурдюке воды оставалось на один заход, но Лена старательно делала вид, что в этом нет ничего страшного.

Янка дремала, пристроив голову на коленях у Тота, – она, конечно, была очень рада всех видеть, но глаза слипались наглухо. Ким и Майк сидели у костра напротив.

Гипнотизируя взглядом закипающую воду, Сергей негромко спросил:

– Вы нашли Алатырь?

Тот, занёсший руку над Янкиной головой вроде как для того, чтобы поправить ей капюшон, застыл, поднял взгляд на Сергея и, помедлив, ответил:

– Ну, я видел что-то похожее… Глыба молочного янтаря. Где-то, ну, с мою башку величиной.

Майк внимательно уставился на стену башни, словно видел сквозь камни.

– Это точно оно? – напряжённо спросил он.

– Ну… похоже, – уклончиво отозвался Тот.

– Так, – вскочила на ноги Лена. – Где? Показывай. Не забывайте, что по нашим следам, э… вся местная свалка движется. И чем скорее мы отсюда исчезнем через эту вашу Дверь, тем лучше.

Если прислушаться, даже здесь, у башни, сквозь потрескивание костра царапал спину шорох ржавой лавины. Или пока только чудилось?

Тот с сожалением посмотрел на Янку и потряс её за плечо:

– Просыпайся! Пойдём, покажем им твой Алатырь.

– Да не мой он… – зевнула Янка, сонно жмурясь.

– Ну, а кто его охранял? – непонятно для остальных отозвался Тот. – Давай, вставай…

В башне, разумеется, было непроглядно темно.

– Что-то мне это всё напоминает, – бодро хмыкнул Майк. – Мы уже шарились в темноте по маяку… – но поймал ироничный взгляд Кима и стушевался.

Сергей шумно вдохнул и произнёс:

– Пахнет… кровью.

– Э… да я слегка поцарапался, – Тот одёрнул кигуруми, на которой виднелись на скорую руку намётанные чёрной ниткой швы. – Фигня, Серёг.

Лена подобрала с пола маленькое белое пёрышко.

– Фигня? – с сомнением спросила она.

– Ага, – подтвердил Тот с непоколебимой уверенностью и, ухватив Янку за руку, потянул в сторону. – Эй, нам сюда.

…Камень лежал в выемке на полу – молочный, пронизанный медово-жёлтыми жилами. Лучи фонариков загадочно бликовали в их глубине.

– Бел-горюч камень… – прошептал Ким. На лице застыло недоверчивое изумление – всё? Свобода – вот здесь, в шаге от него? Свобода от кошмаров мёртвого пустынного мира, странных встреч и долгов забытого прошлого…

Майк нахмурился:

– Тот, я…

– Мы тоже ничего не чувствуем, – тихо отозвался Тот. – В смысле, я, Янка… наша рыбка.

Лена присела на корточки, провела рукой по гладкому боку камня, постучала ногтем – звук был тёплый, почти пластиковый.

Майк наклонился, на мгновенье сдвинув повязку, потом тоже присел и, помедлив, положил на камень ладонь.

– Да не архэ это, – мрачно сказал Серёга. – Что мы, архэ не видели…

– Это… было архэ, – медленно произнёс Майк, вставая. – Здесь жил первотварный свет. Когда-то очень давно. Задолго до Искажения.

Лена поднялась на ноги следом и устало кивнула:

– Да. Огромное, невообразимо сильное архэ. Застывший в янтаре момент творения… Кажется, однажды его отдали. Всему острову. Свет ушёл в землю – а камень отчего-то остался.

Ким тоже наклонился к камню, ковырнул ногтем, выпрямился, поправил выбившийся из-под крутки белый шарф. Вздохнул и спросил:

– Так. Я верно понимаю, что это действительно тот Алатырь-камень, который мы искали?

– Ага, – мрачно подтвердил Тот, косясь в сторону двери – смутной прорехи темноты неба в темноте каменного мешка.

– И сила из него ушла.

– Угу.

– И Дверь Ноября, значит, Алатырем не открыть.

Воцарилась тишина.

Майк вздохнул – резко, словно порывался что-то сказать, потом передумал, а потом передумал ещё раз и всё-таки заговорил:

– То есть, шли мы напрасно. С учётом прущей по нашим следам дряни – можем выходить из Ноября и забывать обо всём случившемся.

О смерти Тэшки. О голосах Искажения. О птице Гагане и змее Гарафене, о которых Тот и Янка, не сговариваясь, молчали. О страхе и надежде.

– Трагический облом, – напряжённо усмехнулась Лена. – Это место до сих пор помнит архэ.

– То есть можно эту силу как-то обратно пробудить? – спросил Ким с излишней для человека незаинтересованного поспешностью… и обнаружил, что все, кроме так же ничего не понимающей Янки, отводят глаза.

Что-то лязгнуло. Пока что ещё вдалеке.

Ким обвёл взглядом всех и остановился на одном лице, чуть подсвеченном налобным фонариком.

– Лен… Ты можешь нормально объяснить?

По ещё мгновенье назад безмятежному лицу Лены рябью пробежала судорога. Боль, сочувствие, вина… Воздух загустел. Возраст Лены искажался: девочка, девушка, женщина… чётче прочертили лоб морщины, собрались вокруг рта горькие складочки – и пряди волос теперь показались не светлыми, а седыми.

– Отсюда нет выхода, – прошептала старуха, бывшая только что молодой девушкой. Одни глаза её не были глазами старухи. Да и вовсе глазами смертного человека. – Нет выхода, Дим, прости… Я это ещё у подножия поняла.

– Что?!

Старуха с бессмертно-юными глазами смотрела на него со смесью вины, тоски и нежности.

– Архэ меняет пространство. Ноябрь – это сон мира… а от архэ всё вокруг становится слишком настоящим. Ненадолго и недалеко, но это архэ… оно особое. Странное. Его силу призвали когда-то невообразимо давно, но… оно осталось до сих пор. В земле, в камнях, в стенах этой башни.

– То есть если шагнуть сквозь твой слепок…

– …Ничего не выйдет, Дим. Я умею ходить по грани… но здесь я «за порог» выйти не могу. Совсем. Наверное, такое огромное архэ фонило само по себе, отсюда и пошли легенды об особенной Двери, которая тут нужна, кто знает. А может, она и впрямь существовала когда-то, эта Дверь… Не знаю. Но сейчас – выхода больше нет.

И бросилась прочь из башни. Сергей сорвался за ней, а Ким, сделав несколько шагов, остановился, бессильно уронив протянутую руку.

Лена вернулась через несколько минут – лишённая каких-либо примет возраста и обманчиво безмятежная.

– Сергей отправился на разведку. Собирайтесь, надо уходить.

– Куда? – напрягся Тот. – Вернуться в Искажение сейчас…

– Нет. Мы пойдём по морю, – Лена на секунду прикусила губу. – План Б. Нам всего лишь нужно отойти… поглубже. И выйти из Ноября. Пока не поздно.

…Белый зверь взлетел по ступеням на площадку перед башней в тот момент, когда все уже сидели на собранных рюкзаках, оставалось только костёр залить недопитым чаем. Зверь мотнул головой, и через мгновенье Сергей сообщил:

– Поздно. Оно уже здесь.

– Оно?..

Тот подбежал к обрыву и, перещёлкнув фонарик на самый мощный режим, направил луч вниз. Через секунду к нему присоединился и Ким.

Колышущаяся, лязгающая масса вздымалась волнами у подножия скалы, окружала её со всех сторон. Остров действительно стал островом посреди моря – вот только в этом море не было воды.

– Ё… – Тот дёрнулся было к своей винтовке, но передумал. Единичными выстрелами тут ничего не сделать.

Ким выразился более развёрнуто, ёмко – и очень по-военному.

– Наши действия? – обернулся он затем к Сергею, признавая в нём командира отряда.

Сергей выдохнул длинный, глухой, недовольный рык, потом заговорил:

– Дежурим по очереди, всю ночь… и сколько понадобится дальше. Если я хоть что-то понимаю в его логике, эта дрянь рано или поздно попрёт на штурм. Искажение хочет нас уничтожить так или иначе – дались мы ему, сколько лет всё тихо было, эх… Но тут ему не так просто действовать… скажем всё-таки спасибо Алатырю. Так что выбор маршрута ограничен – полезет тем же путём, что шли мы. В общем-то, всё, что нам надо, это продержаться, пока оно не кончится.

– Как же оно кончится, если оно не живое? – нахмурился Ким. – И двигает им какая-то воля на расстоянии…

Вот тут Лена ухмыльнулась:

– Ну, мы тут почти все – неплохие специалисты по упокоению взбесившихся в Ноябре вещей. К тому же мы уже видели – атакует не каждая шестерёнка по отдельности. Подобие человека, видимо, кажется нашему противнику отличной шуткой, насмешкой очень в его духе. Подобие того, кто создан Образом и Подобием, всем смешно, да?

– Э… что? – не понял Ким. – Что смешно должно быть?

Лена махнула рукой:

– Не обращай внимания, это нервное. Короче, никуда не торопимся, осторожно, потихоньку уничтожаем то, что к нам полезет. Големы, рассыпаясь, уже не восстанавливаются. Здесь нет Белого.

Тот ограничился одним вопросительным взглядом.

– Снайпер – на крайний случай, – кивнул Сергей, ничего не спрашивая сам. – Прикрываешь. У тебя как с боезапасом?

– Около полусотни есть.

– Отлично. Майк, Лен, с нами всё понятно, я думаю.

Внизу, у подножия острова, что-то защёлкало, заскрипело, словно откликаясь на угрозу, звук прокатился эхом и снова стих до монотонного шуршания.

Кима охватила дрожь – прошла волной от затылка до подошв и… растаяла.

Что такое война против той воли, что обитала в Белом «тигре», Киму – выросшему мальчику Димке – объяснять не требовалось.

Просто снова надо сделать то невозможное, что они совершили когда-то с Тэшкой. Теперь язвительного говорящего танка рядом нет, но Димка-то остался.

– Сергей, что мне делать?

Вместо Сергея ответила Лена. Вернее, расстегнула парку, сунула руку за пазуху и, вытащив что-то, протянула Киму:

– Тебе сгодится, я думаю.

Ким недоумённо повертел в руках дамский пистолетик начала двадцатого века.

– Это…

Лена протянула следом пистолетный магазин, и Ким мгновенно узнал золотой отблеск архэ в его просветах.

– Это как Тот делает свои стрелки? – не удержалась Янка.

– Это Тот делает свои стрелки почти так, как вытачивал эти пули я, – хмыкнул Сергей. – Хотя тут, конечно, возни гораздо больше было. Такое себе оружие самоуспокоения, но мы были молодые и глупые, и Ленке казалось, что так круче, чем слепки выпускать.

– Не гони, Лохматый, – фыркнула Лена. – Эта идея первой возникла у тебя.

Сергей выдохнул чуть слышное «Колючка» – и продолжил:

– В общем, держись за нами и смотри по ситуации. Ян, тебе вообще не стоит в это лезть.

Янка бросила взгляд на Тота и мотнула головой:

– Но я… Скьявона – оружие ближнего боя!

– Ян…

– Да я всё понимаю, я девочка, я глупая, но… Ведь мой клинок будет поэффективней десятка пистолетных пуль! И его перезаряжать не надо!

– Ты этот пистолетик в действии не видела, – хмыкнула Лена.

– Хрен с тобой, – махнул рукой Сергей. – Но не лезь вперёд, ладно? А теперь валите спать. Я покараулю.

Спать, конечно, никто так и не пошёл.

…Янка наткнулась на Лену, завернув за башню, куда не долетали отсветы костра.

– Ой… Лен? Ты чего?

– Да так, – Лена дёрнула плечом. – Из-за Димы. Если бы я его могла вывести…

В её голосе звучала безнадёжная тоска.

– Ты… ты что, влюбилась в него, что ли?! – Янка спросила и сама смутилась своего вопроса. Вот сейчас Лена её высмеет…

Но Лена не высмеяла.

– Влюбилась, – согласилась она, опуская голову. – Как сопливая девчонка. Он… словно осколок моего несбывшегося. Нормальной жизни. Человеческой. С мужем, толпой родственников, походами в кино на выходные и спорами, чьей бабушке кого из детей сбагрить.

– Но ведь у него в жизни всего этого нет!

– Но у него есть на это шанс… которого нет у меня.

– А Сергей? Разве вы, ну…

– У нас одна вечность на двоих. – Лена отвернулась. – Что бы ни было в моём прошлом, в его… мы – два вола в одной дурацкой упряжке, и конца-края полю, которое мы пашем, не видно. А человеческая жизнь – вон она. Протяни руку… Это глупо, знаю. Но как хочется думать, что с Димой всё получилось бы! Он… а, не слушай, ладно? Как сказал бы Серёга, «зайца не раскумаривайте, он гонит». Я говорю Серёгиными фразочками, я думаю его мысли, я повторяю его жесты, а хоть кто-нибудь меня спрашивал, хочу ли я этого?! Блин… Всё, меня несёт. Мне плохо, больно, совестно и тоскливо. Это место почему-то заставляет меня вспоминать то, что вспоминать не следует… А ещё мне страшно. Я думала, что разучилась бояться, хрен знает сколько лет назад, мне такие циферки представлять не хочется. А вот – боюсь. За Димку. За Лохматого. За этого смешного Майка. За тебя с Тотом только не боюсь, вы – особая статья.

– Ну… спасибо, – растерянно пробормотала Янка. – За веру в нас и, э… всё такое.

– Угу. Ты никому не повторяй той пурги, что я тут наговорила, ладно?

– Никому, – пообещала Янка.

– Ну и ладушки… Пойду с Лохматым мириться. Дура я, конечно, но что поделаешь? Как подумаю, что он там обиженный сидит, внутри всё переворачивается… Привычка, блин, от житья бок о бок.

Янка осталась одна, словно в космической пустоте. До тех пор, пока темнота не стала прозрачнее для привыкших к ней глаз, а тишина не расслоилась на отдельные звуки – потрескивание костра, шаги, голоса… и шорох, пробирающийся под кожу шорох, поскрипывание, перестук железных деталей. Всё ближе, ближе, а может быть, прямо сейчас ползёт по камням какая-нибудь огромная механическая сороконожка, и…

Сергей подошёл к Янке бесшумно:

– Иди спать, а то потом может быть не до того.

– Вот спасибо, успокоил, – пробормотала Янка, но на сей раз послушалась.

…Проснулась она, накрытая поверх собственной куртки ещё и курткой Кима. В палатке царил прозрачный полумрак, было пусто и, как всегда, холодно. Потянув ноющие после вчерашнего мышцы, Янка вылезла наружу, обулась и, переступая через цветные солнечные блики от витражных окошек под потолком, двинула к двери, но чуть не споткнулась о белый лохматый хвост.

Осторожно обошла груду белоснежного меха и с удивлением обнаружила, что зверь обхватил лапами безмятежно свернувшуюся клубком в его объятьях Лену.

Зверь во сне потянулся, и Лена, завозившись, недовольно позвала, не просыпаясь:

– Пуши-истый…

Янка так и не поняла, послышалось ли ей столь же сонное «Колючка» или всё-таки нет. В звериной шкуре Сергей не разговаривал… а обернуться и посмотреть Янка вдруг застеснялась.

«И это тоже всего лишь привычка от житья бок о бок, Лен?»

На улице было солнечно – для Ноября. Тучи истончились, и в прорехи на горизонте проглядывало солнце, окрашивающее облачную пелену в нежно-розовый. Западный край неба, как всегда, темнел густым, гуашевым синим.

Янка вдохнула поглубже – и задохнулась от предчувствия сокрушительной катастрофы.

Ну, или воздух был слишком холодный.

– С добрым утром! – радостно окликнул Тот. – Чай будешь?

– Мне бы умыться, – Янка яростно протёрла глаза. – Не чаем же…

Тот развёл руками – воды осталось только на крайний случай.

Кивнув сидящему рядом с Тотом Киму, Янка завертела головой и уже хотела было спросить, где же Майк, как внизу что-то загрохотало. Пульс оборвался от ужаса… но Тот с ленцой поднял с чехла свою винтовку, подошёл к краю лестницы, постоял там и столь же неторопливо вернулся обратно.

– Что это? – Янка почему-то боялась подойти и посмотреть самой.

– Майк, – лаконично пояснил Тот. Потом посмотрел в лицо Янке, хмыкнул и добавил: – Да не боись ты. Там реально один человек спокойно справляется, а если что – я сверху прикрываю. Мы так уже всю ночь куролесим – Серёга, Ленка, Майк и я. И Ким, вот, тоже меня сменял пару раз.

Снова загрохотало и залязгало, но на этот раз Тот даже не привстал, потягивая мелкими глотками чай из эмалированной кружки – той самой, с ежонком, из квартиры Кима.

…Вздрогнув от грохота в четвёртый раз, Янка пересилила себя и подошла к лестнице. Далеко внизу, где ступени, сужаясь, ныряли в расщелину, на огромном валуне сидел Майк – словно привратник. А дальше… За ночь волна ржавого хлама вползла по обрыву и теперь колыхалась «на пороге».

Смотреть на копошащуюся, лязгающую массу было омерзительно – особенно когда по ней пробегали странные волны. Вот одна из них выгнулась вверх, принимая узнаваемый облик – две руки, две ноги, огромная голова из автомобильной шины…

Майк даже не шелохнулся… и одновременно метнулся вперёд, навстречу уродливой фигуре, сшибся с ней, вспыхнул золотом… Качнувшись, голем с грохотом осыпался, так и не успев войти в импровизированные «ворота». Из массы ржавого хлама начал приподниматься другой голем – и через мгновенье бессильно распался и он. Майк лениво поменял позу, устраиваясь на камне поудобней.

– Ничего сложного, – Тот встал рядом с Янкой. – Видишь, они толком пройти не могут. Так что рано или поздно они просто… закончатся. Или воле, которая их гонит вперёд, надоест, кто знает.

– А… мне надо будет, наверное, Майка сменить, да? – спросила Янка, сглатывая. Отвращение при виде этой полуразумной ржавой волны вытеснило из памяти вчерашний успех с Моррой. Достать скьявону, каким-то неведомым образом вызвать клинок и добровольно спуститься туда, прямо к этой копошащейся, словно рой насекомых, дряни, покрывающей весь берег до самой лестницы…

На Янку напала та разновидность ступора, какая возникает при виде всяких сколопендр, пауков и тараканов, когда почти любая девчонка застывает, кривится, а потом вскакивает с ногами на диван. Если особенно усатый таракан – с визгом. Янка, конечно, не визжала и не вскакивала, но…

Вспышка, вторая, третья – Майк времени зря не терял. Своим занятием он был поглощён целиком, наверх не смотрел – да и что смотреть?

– Пойдём, – Тот потянул Янку обратно к костру. – Серёга проснётся – сменит, но вообще Майка ушатать этим не так-то просто, ты не волнуйся.

– А Лена?

– А Ленка всегда встаёт позже. Заползёт сейчас в палатку и будет дрыхнуть, завернувшись в захваченный для неё Серёгой плед, я её знаю…

В общем, если не обращать внимания на периодически раздающийся грохот, утро было что надо. Ветер стих, солнце пробивалось сквозь тучи, не надо было никуда идти… Янка усилием воли заставила себя поверить, что всё получится. Рано или поздно железяки закончатся. Ну, или их останется так мало, что можно будет без труда пробиться наружу, отойти подальше и – да здравствует дом!

Дрынц! – разлетелся далеко внизу на куски очередной голем.

Лязг-бдыщ! – второй.

– А что будем дальше делать? – спросила Янка. – Ну, если Дверь мы открыть не можем, то…

Ким с деланным равнодушием пожал плечами.

– Не боись, – похлопал его по плечу Тот, – я кое-что придумал. Точнее, я кое-что понял насчёт своей природы, а ещё кое-что, можно сказать, Тэшка подсказал, и… Короче, надо будет – справимся без Двери.

Янка должна была от этих слов загореться надеждой… но, поймав взгляд Тота, вздрогнула и поняла: грядёт катастрофа.

По камням внизу снова загрохотали железные обломки. Янка вскочила, не в силах унять ощущение надвигающейся беды – как будто поезд несётся прямо на тебя, – но одного взгляда вниз хватило, чтобы понять, что промахнулась с предчувствием. Майк потянулся и покрутил шеей, а его слепки вспыхивали и били без промаха. Только один раз ему на помощь пришёл Тот, метко подстрелив слишком шустрого голема.

«Нервы. Это просто-напросто нервы. Никаких предчувствий не бывает», – строго сказал себе Янка, вернулась к костру и выбросила всё это из головы.

И в какой-то степени действительно оказалась права. Когда случилась настоящая беда, никакие предчувствия её не снедали – она вообще ничего не поняла, потому что дремала на коврике-пенке, закутавшись в куртку и опёршись о спину Тота.

– Слушай… я не знаю, но, наверное, надо Зо рассказать про… про Тэшку, да? Или это глупости всё?

– Почему глупости-то. Я расскажу, не переживай.

Седьмого января в половине восьмого утра мир населён невидимками. Или призраками.

Кто-то, конечно, уже не спит, и даже можно услышать вдалеке голоса или шум проезжающей машины, но сколько ни иди – никого не увидишь.

Первого человека – живое подтверждение, что люди всё-таки остались прежними, из плоти и крови, – Янка встретила только у лифта. Отчаянно зевающий парень прошёл мимо на автопилоте, даже не поздоровавшись, а его пёс, рыжий ретривер, который раньше всегда лез к Янке облизать нос, на сей раз шуганулся в сторону, поджав хвост.

Учуял запах белоснежного Ноябрьского зверя, и понял, что ТАКОМУ – не конкурент, не иначе.

Сергей нагнал Янку у подъезда, вручил чемодан, усмехнувшись в ответ на неловкое «Ой, спасибо», пообещал сам поговорить с Зойкой и ушёл, не оборачиваясь.

И вот теперь, сжимая ручку чуть не оставленного в Ноябре чемодана, Янка шагнула в лифт, невольно удивляясь работающим механизмам, горящему свету и чужим следам в кабине. Нажала кнопку третьего этажа, выждала, вышла, привалилась лбом к двери родной квартиры…

«Я дома? Нет… Не скажу это, пока не войду, не поздороваюсь с мамой, не пойму, что это всё на самом деле, не поверю, что вернулась…»

Не дыша и не отрывая взгляд от пола, осторожно вставила ключ, провернула, по миллиметру надавила на ручку… переступила порог. Выдохнула и только тут подняла глаза.

– Ян-Яныч! – мама куталась в халат и смотрела растерянно и виновато. – А я уж тебе звонить собралась. Мы проспали, представляешь? Честное-честное слово, проспали! Лера предлагал тебя на вокзале встретить, но я забыла поставить будильник, и…

– Всё хорошо, – твёрдо сказала Янка, не веря собственным словам. – Меня подвезли. Всё хорошо…

Странное дело, ни мамино «мы», ни сама сонная рожа Леры над маминым плечом не вызывали теперь никаких эмоций.

Вообще никаких.

– Ну… с возвращением! – мама неловко обняла Янку. Янка стоически вытерпела это, торопливо разулась, скинула куртку и ушла в ванную. Долго-долго мыла руки, тщетно вглядывалась в своё отражение, но всё ещё не верила.

Вернулась? Всё хорошо?

Усевшись на край ванны, Янка вытерла руку о штанину, сунула в карман и нащупала маленький картонный прямоугольник. С фотографии на Янку смотрел чёрно-белый Тот, и Янка поняла: нет, она всё-таки не вернулась домой, несмотря на то что сидит сейчас в ванной комнате в родной квартире.

И ничего уже «хорошо» не будет. Будет по-всякому – может быть, даже интересно и увлекательно. Вот только… не «хорошо».

Потому что это не тот мир.

И не тот дом.

Не тот… Вернее, Янка не та.

Но до тех пор, пока в рёбра в унисон стучатся сердце и рыбка, пока огонёк архэ не погас – шанс есть. Вернуть… и вернуться. Из любого нигде.

Сквозь время, пространство и свет.

Конечно, есть.