Stefanie Santer

AN OCEAN SO WIDE

Copyright © 2023 Piper Verlag GmbH, München

© Селифонова С., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Мой менеджер одну за другой выкладывает газеты, громко хлопая каждой по столу. Все первые полосы практически одинаковы. И каждый заголовок кричит о том, что я натворил.

– Прекрасная была идея, верно?

Я вскидываю брови и ухмыляюсь. А вот Льюису не смешно. Он разворачивает ноутбук, чтобы я мог видеть экран.

– Твою мать, Эзра! Это же кошмар! – чертыхается он и кивком головы призывает прочесть то, что написано мелким шрифтом.

Я вздыхаю.

– А ты не мог бы зачитать вслух?

Будь это в его силах, возможно, Льюис сейчас уничтожил бы меня взглядом… впрочем, нет, он слишком меня ценит. Однако я все же не выдерживаю напора, отдираю себя от мягкого офисного кресла и, морща лоб, читаю PDF-документ, в котором едва ли не каждое предложение начинается с перечисления статей кодекса.

– Что это?

– Твой конец, парень. Причем полный и бесповоротный.

– Мне объяснят хоть что-нибудь? Или лучше сразу звонить в преисподнюю, предупредить, что ты меня снова к ним отправляешь?

Я склоняю голову вбок, внезапно обнаружив, что, как ни странно, нервничаю. И продолжаю выворачивать шею, пока не слышу треск в позвонках.

Льюис бессильно закатывает глаза. Видно, что он старается сдерживаться, и все равно уже в следующую секунду окончательно теряет терпение.

– На тебя подают иск – ты уничтожил одно из самых знаменитых в мире граффити, идиот!

Красные пятна выступают из-под воротника его рубашки, поднимаются все выше и выше…

– Ну, строго говоря, само граффити никуда не исчезло. Я просто замазал его белой краской.

– Маешься дурью со скуки, вот и приходят в голову всякие бредовые идеи!

Красные пятна доползли до щек, блестящих от крема после бритья. То есть мне кажется, что это крем после бритья – резкий запах шибает в ноздри всякий раз, когда Льюис прерывает разговор и начинает обалдело трясти головой.

Я пожимаю плечами.

– Это же мой мурал. Я его создал, я его и закрасил. Что тут плохого?

Сюжет граффити был дурацкий – по сути, проба пера; теперь я уже не рисую в таком стиле. Песочные часы, в верхней колбе несколько целых сердец, а в нижней – несметное количество разбитых на две части.

Сперва никто не понял, что вообще произошло. Пресса некоторое время спекулировала:

Неужели Эзра Афзал исчезнет с холстов?

Тик-так – время Эзры Афзала истекло? Рассеялся как призрак. Призрак из мира искусства…

Есть ли враги у Пикассо с аэрозольным баллончиком?

Несколько дней я смеялся над абсурдными заголовками, а потом сам опубликовал фото: стена, освещенная уличными фонарями, и на ней тень от ведра с краской. А дальше короткое видео, снятое Олив: как я дома мою руки, после того как закрасил мурала. Крупным планом пальцы в мыльной пене; предательские белые капли стекают в сливное отверстие. И хештег: #этонея.

А после воцарился хаос. Мои картины и репродукции выросли в цене вдвое. Как всегда – люди непременно хотят приобрести что-то, если поверили, что вскоре это будет невозможно. Те, у кого сохранились фото мурала, теперь постят его с псевдофилософскими цитатами. Само по себе уже хорошая реклама. Понятия не имею, чем Льюис недоволен.

– Что тут плохого? А то, что граффити было на стене главного офиса «Статуса». Ты испортил их чертову стену!

– Э‐э… ну вообще-то я уже испортил ее пару лет назад. И никого это тогда не напрягало.

Я преувеличенно невинно хлопаю глазами. Провоцировать Льюиса – единственное, что я могу сейчас делать, чтобы хоть чуть-чуть развлечься.

– Какого хрена, Эзра? Тебе известно не хуже моего, что каждый турист и вообще любой приезжий специально идет к зданию, чтобы сфотографироваться на фоне мурала. А прямо над ним висит логотип «Статуса». И на каждом селфи люди видят название журнала. Вот за что они хотят привлечь нас к суду. За уничтожение рекламы, а следовательно, упущенную выгоду. И, само собой, за то, что твоя «прекрасная идея» – он рисует в сгустившемся воздухе кавычки – не что иное, как вандализм!

– Они могут выиграть дело?

– С юридической точки зрения в подобных случаях решение обычно принимают в пользу владельцев недвижимости. Но мы ведь не хотим, чтобы дошло до суда, верно?

– Так напиши им письмо от моего имени. Что мне очень жаль и все такое.

На самом деле мне не жаль. Однако я все равно ничего не могу изменить.

– Эзра, ты понимаешь, что мы имеем дело с офигенным концерном?

– Отсюда следует, что извинений недостаточно?

Я по-прежнему нахожу забавным, что из моего проступка раздули такую драму. И если «Статус» из-за пары исчезнувших сердечек сразу посылает адвокатов, я, честно говоря, рад, что больше не делаю им рекламу.

– О да, «простите меня, я дурак, больше это не повторится» в любом случае часть плана. Само собой, ты должен явиться к ним лично и, если потребуется, встать на колени. Мы оба знаем, что судебный иск и шум, который поднимется в прессе, – последнее, что ты хочешь. Потому что речь идет не о твоих картинах. А о тебе.

Я закрываю глаза. Вот черт!

На несколько действительно неприятных секунд в кабинете Льюиса воцаряется тишина. Только часы тикают на стене. Мне уже не смешно. Может быть, мое время действительно истекло?

– Эзра!

Я киваю. Еле заметно. И все же киваю.

– Это следует понимать как «да»?

– Это следует понимать как «если потребуется».

– Отлично! Ты проиллюстрируешь новый специальный выпуск «Статуса». В счет возмещения ущерба. Все, что я смог для тебя выбить. Ты распаковываешь карандаши, они отзывают иск.

На сей раз я не киваю. Ни за что!

– Это принуждение!

– Неужели?

Льюис захлопывает ноутбук. Статьи обвинений исчезают из моего поля зрения. К сожалению, они никуда не делись. Такие вещи не растворяются просто так; не всякую проблему можно замазать белой краской и заставить исчезнуть…

Льюис щелкает пальцами, прерывая поток моих мыслей.

– Как по мне, это чертовски простое решение, позволяющее устранить проблему, – сухо поясняет он. – Если тебя вытащат в суд, люди узнают, кто ты. Однако всего пара симпатичных иллюстраций – и можешь дальше сохранять свое инкогнито.

– Ладно, – произношу я тихо, хотя внутри все противится. – Согласен.

– Верное решение! – Льюис одним движением руки сметает со стола газеты, и стопка с громким стуком падает в корзину для бумаг. – Детали тебе пояснит шеф-редактор «Статуса». Будешь работать в паре с кем-то из его журналисток. И я прошу – ради себя, ради меня, ради моего и без того повышенного давления – просто сделай свою работу. Без всяких новых скандалов, без средних пальцев, без…

– Не горячись, – упреждаю я его. – Будет исполнено.

– Мисс? Можно попросить вас последовать за мной?

Я с трудом сглатываю, собираю все свое мужество и мотаю головой.

– Нет. Сначала я хочу с ним поговорить!

Ненавижу, когда голос дрожит. Вдобавок глаза щиплет невыносимо, и все же я сдерживаю слезы. Иначе кто меня воспримет всерьез?

Секретарь советника Уолби смотрит на меня непонимающе. Я упорно отказываюсь идти с ним, и тогда он раздраженно качает головой и хватается за телефон.

– К сожалению, вы не оставляете мне выбора. Если не покинете добровольно здание мэрии, я звоню в полицию.

До меня уже дошло, что он не блефует, но я не трогаюсь с места. Не показывай страха, Эми! Если ты сейчас струсишь, этого не сделает никто!.. Я расправляю плечи. Неопреновый костюм для плавания сковывает движения; я только теперь начинаю понимать, что промокла до нитки. А еще босая и вся в песке.

Пол в западном крыле мэрии застелен светлым персидским ковром, и на нем отчетливо видны следы грязных ступней – доказательство того, что я пробежала через весь этаж. До кабинета Уолби, советника по охране окружающей среды. Однако его на месте нет; во всяком случае, так утверждают сотрудники.

Я поднимаю глаза к потолку, чтобы предательские слезы не вырвались наружу и не покатились по щекам. Больше ничего не чувствую – и в то же время чувствую все. Бессмысленно чего-то требовать и на что-то надеяться; резервного плана тоже нет. Зато каждым миллиметром кожи я ощущаю высохшую морскую соль, мокрые волосы и особенно одну непокорную прядку, которая упорно липнет к ресницам, хотя я уже в пятый раз дрожащими пальцами заправляю ее за ухо.

В животе завязываются узлом ярость и тоска. Ничего не изменить. Последний шанс упущен…

Несколько часов спустя я сижу в полицейском участке и пялюсь через решетку камеры на мигающий автомат с напитками.

Вспыхнул.

Погас.

Снова вспыхнул, на сей раз с противным звуковым сигналом.

Погас.

Кажется, мой пульс уже синхронизировался с хаотичным ритмом неисправного светодиода.

– Вы должны уметь как-то отслеживать сигнал! – внезапно доносится пронзительный женский голос.

Я устало поднимаю голову. К сожалению, входная дверь находится за углом, и что там происходит, из камеры не видно.

– Мы определяем местонахождение сотового телефона только в экстренных случаях. Кража к таковым не относится, и…

Ответ сотрудника полиции тонет в раздраженном крике.

– Пожалуйста, успокойтесь!

– У МЕНЯ ЭКСТРЕННЫЙ СЛУЧАЙ! На телефоне было одно из последних фото песочных часов!

По какой-то причине эта информация разом меняет всю ситуацию.

– Песочные часы Эзры Афзала? – заинтересованно переспрашивает кто-то. И сразу раздается скрип офисных стульев, – похоже, к разговору присоединились и другие коллеги. Каждый готов предложить свою помощь.

– Может, вам лучше присесть?

– Я принесу вам попить.

– Не волнуйтесь, мы приложим все усилия…

– Продиктуйте, пожалуйста, серийный номер украденного телефона!

Я пытаюсь вытеснить воспоминания о том, как нелюбезно отнеслись ко мне, и начинаю прислушиваться к разговору.

Минуты тянутся бесконечно. Я по-прежнему заключена в мокрый, пахнущий затхлой водой костюм, который вместе с включенным на полную мощность кондиционером совсем меня заморозил. Прикусываю нижнюю губу, чтобы зубы не стучали.

– Аманда Ламар? – У камеры возникает человек в форме. – За вами пришли.

Я уже близка к тому, чтобы наконец вздохнуть с облегчением – мне срочно нужен горячий душ. И постель. Просто хочу домой, забиться в нору и поспать. Однако затем вижу, кто стоит за спиной у полицейского, и вдох застревает в горле. Лучше бы мне провалиться на месте! Эт-того н‐не может быть!

– Все в порядке? – ошеломленно спрашивает Дарелл, глядя на меня.

Я точно знаю, что он увидел, потому что в углу рядом с автоматами с напитками кто-то прислонил к стене несколько старых зеркал. Большие, выпуклые зеркала – такие обычно висят на плохо просматриваемых перекрестках. В камере у меня было достаточно времени, чтобы как следует рассмотреть свое искаженное отражение. Глаза красные, спутанные светлые волосы высохли и стали, как солома – даже прикасаться не хочется. Вдобавок пепельное лицо, на котором выделяются веснушки. Вероятно, в последние шестьдесят секунд я побледнела еще сильнее, поскольку с трудом сдерживаю панику и могу в любой момент сорваться. И я не знаю, что вот-вот со мной случится. Может, закричу или заплачу. А может, от перенапряжения начну хохотать, и тогда меня окончательно сочтут невменяемой. Проверять это не хочется; я поспешно вцепляюсь в воротник своего неопренового костюма – так меньше чувствую себя загнанной в угол.

– В порядке, насколько это возможно, когда тебя вытаскивает из обезьянника твой университетский преподаватель, – отвечаю я со слабой улыбкой.

В отличие от меня Дарелл одет в нормальный костюм и выглядит достаточно солидно, чтобы полицейский отступил на пару шагов в сторонку и позволил нам поговорить. Если мне снится кошмар, сейчас идеальный момент, чтобы пробудиться. Однако бетонные плитки под моими грязными ступнями, к сожалению, слишком реальны. Они шероховатые и твердые, такие не могут присниться.

Дарелл молча кивает. Возможно, ему тоже требуется какое-то время, чтобы привести в порядок мысли.

– Я должна была что-то предпринять, – поспешно объясняю я.

Он снова кивает.

– Порой приходится мириться с тем, чего не можешь изменить. – Он сочувственно похлопывает меня по плечу. – Иди домой, Эми.

– Но…

– Я все здесь улажу.

На сей раз киваю я. Остается только смириться. День прошел, шансы на успех закончились вместе с ним. И последняя соломинка: оказавшись на почти пустой парковке перед полицейским участком, я понимаю, что мой рюкзак с телефоном, деньгами и одеждой по-прежнему в раздевалке на пляже. Надо идти через полгорода. Босиком. И я иду. Надеюсь, после этого так устану, что засну немедленно.

Где-то на полпути, миновав Новембер-авеню, я прекращаю делать вид, будто держу себя в руках. Сжимаю кулаки, отпускаю на волю все свое самообладание и начинаю беззвучно плакать. На темных улицах ни единого человека, кроме меня. Солнце давно зашло, луна еще не взошла. Объятая темнотой, я на минуту начинаю верить, насколько бесперспективна на самом деле была моя задумка. И как горьки мои слезы, когда в лицо бьет холодный ветер, а отдельные слезинки ощущаются, как ледяные капли.

Прежде чем позвонить в домофон, я старательно заметаю все следы отчаяния – а именно вытираю нос и глаза рукавом мокрого гидрокостюма. Затем выжидаю еще пару секунд, чтобы совсем успокоиться, делаю глубокий вдох и нажимаю кнопку.

Возможно, череда моего «везения» продолжится и соседки по квартире нет дома. Тогда придется ждать всю ночь на улице. Взгляд уже выхватывает ветхую скамью в нескольких метрах от дома. По счастью, после сигнала домофона дверь поддается внутрь, и я вваливаюсь на лестничную площадку.

Сверху доносится голос Фрейи, эхом отражаясь от стен.

– Где ты была? – кричит она, держась за перила и глядя вниз. – Что случилось?

– Долгая история, – отвечаю я, поднявшись на третий этаж. Затем протискиваюсь мимо соседки и хочу прошмыгнуть прямиком в ванную комнату в конце коридора, но, проходя мимо гостиной, где работает включенный на полную громкость телевизор, застываю как вкопанная. Как раз начались новости, и в анонсе показывают… меня! Уличная камера засняла, как я вбегаю в мэрию с огромным мешком мусора и спутанными рыболовными сетями. Затем видео обрывается, а в следующем кадре меня выводят из здания в наручниках. Полицейский крепко держит меня за руку и не замедляет шаг, когда я спотыкаюсь. «Двадцатилетняя студентка взяла штурмом мэрию Новембер-Бэй» – написано на информационной полосе внизу экрана. Голос из студии зачитывает ту же самую фразу.

«Я это сделала!» – думаю я и опускаюсь на пол перед буфетом, чтобы посмотреть, что еще они скажут. Однако… это что, все? Ведущий передает слово «погодной девушке» в облегающем коктейльном платье, и она восторженно сообщает телезрителям о предстоящей солнечной неделе.

Что? Нет, нет, нет!

– Эми? – Фрейя останавливается передо мной, и я смотрю на нее снизу вверх.

– Это все? А перед тем что-нибудь сказали? О том, почему я это сделала? Про Уолби?

Фрейя сжимает губы.

– Совсем ничего? – Мой голос срывается на хрип.

– То же самое видео прокрутили раньше по другой программе. Но и там ничего не добавили, кроме…

– Кроме?..

Соседка по квартире виновато качает головой. Не хочет говорить.

– Кроме чего?.. – повторяю я.

– Там был тот самый ведущий… старый. Ты должна помнить, он еще зачесывает волосы набок, вечно прячет свои залысины.

Я теряю терпение и жестом требую, чтобы она продолжала.

– Он сказал, чтобы ты в следующий раз надела бикини вместо неопренового гидрокостюма.

– Что?!

– Я понимаю. Потому и не хотела тебе рассказывать. Зато его соведущая закатила глаза. Своим комментарием он только сам себя опозорил, Эймс.

Фрейя нажимает кнопку на пульте, избавляя нас от рекламы шоколада, в преддверии Дня святого Валентина особенно агрессивной, и садится на пол рядом со мной.

Теперь и мне ясно, зачем объявился Дарелл. В целом я рада, что попала в новости. Пусть даже и потерпела неудачу. Люди могут подумать, что ко мне наконец прислушались. Увы, это не так. Подоплеку моих действий не упомянули ни единым словом, хотя сотрудники мэрии прекрасно знают, ради чего я явилась. Пока не вызвали полицию, я раз двадцать объяснила свою точку зрения.

Кроме того, я не сразу решилась на сегодняшнюю акцию. Нет, уже несколько месяцев я пыталась официально записаться на прием к советнику Уолби, однако тот игнорировал меня так же, как и собранные мной подписи, как бесчисленные письма и имейлы с приложением научных обоснований. Поэтому сегодня после подводной прогулки я промчалась через пляж, затем вдоль всего бульвара и далее прямиком к нему в мэрию. Поэтому я в знак протеста вывалила на стол целую кучу рыболовных сетей. Потому что не знала, что делать…

– Эймс? – переспрашивает Фрейя озабоченно. Уж очень жалко я выгляжу. И чувствую себя несчастной. И вообще полное ничтожество.

– Мне нужно в душ, – наконец выдавливаю я из себя. Затем в панике вылезаю из тесного гидрокостюма, шатаясь, захожу в душевую кабину, включаю воду, становлюсь под горячую струю и наблюдаю, как моя надежда исчезает в сливном отверстии вместе со слезами и прилипшей к ногам грязью.

Я слышу шум океана – рингтон моего телефона – и с мучительным стоном откидываю одеяло. А увидев, что звонят из «Статуса», зарываюсь лицом в подушку.

Зачем я только забрала вчера из раздевалки на пляже свою сумку? Не лежал бы сейчас рядом телефон, и можно было бы еще пару минут игнорировать реальность.

Несколько секунд я подумываю вообще не отвечать, затем тянусь за телефоном.

– Эми, у нас тут Армагеддон! Тебе нужно подъехать в редакцию. Босс распорядился.

На другом конце линии ассистентка Ричарда; судя по голосу, можно решить, что она действительно находится в преисподней.

Я плотно сжимаю губы, охваченная недобрым предчувствием. Еще ни разу меня не вызывали в редакцию. Тем более немедленно. То, что для журнала можно работать удаленно, стало главной причиной, по которой я устроилась именно в «Статус».

Невольно начинаю думать о вчерашних событиях. Конечно, Ричард смотрел новости. И вероятно, сейчас он хочет меня уволить, поскольку не может себе позволить держать в команде умалишенную. Иначе зачем еще босс желает видеть меня лично?

– Ты меня слышишь?

– Да! Да, еду! – поспешно отвечаю я. Хотелось бы спросить Поппи, известна ли ей причина вызова, но ассистентка уже закончила разговор.

Ничего не поделать; выбираюсь из постели и плетусь на кухню. Фрейя уже ушла, оставив на столе для меня стикер: «Все будет хорошо!» и рядом смайлик. Я вяло улыбаюсь и обшариваю буфет в поисках настоящего кофе, не солодового. Сегодня мне без разницы, что от кофеина я слишком возбуждаюсь – без допинга не смогу функционировать.

Я двигаюсь, как на автопилоте; привожу себя в порядок, проглатываю черную бурду – соевое молоко у нас, разумеется, тоже закончилось, – а затем рассматриваю гущу на дне чашки, словно она может открыть мое будущее. И действительно: последний глоток американо, и на дне проглядывает какое-то послание. Оказывается, я случайно ухватила пузатый керамический бокал, который брат Фрейи сам изготовил в подарок их отцу. Фрейя в свое время умыкнула бокал из дома – он вместительный и практичный. Вот только надпись на донышке гласит: «Ты станешь дедушкой!» Явно не тот вид предсказания, который меня сейчас утешит.

Почему я именно сегодня понадобилась руководству? Неужели Ричард меня вышвырнет? Или будет вынуждать, чтобы уволилась сама? И кто теперь возьмет меня на работу, с репутацией сумасшедшей студентки? В голове возникает масса вопросов; я все сильнее нервничаю, все сильнее драматизирую ситуацию и очень скоро понимаю, что неосознанно ощупываю пальцами лоб. Опять… Провожу ногтями по коже, пока они не найдут какую-нибудь маленькую неровность, и начинаю ее расцарапывать. Процесс меня успокаивает. Во всяком случае, до тех пор, пока не увижу в зеркале красные пятна и не решу в очередной раз, что нужно отвыкать от дурной привычки.

Так как я провожу много времени под водой, то обычно не стремлюсь скрывать пару прыщей под слоем макияжа. Однако на лице отразились часы, проведенные в камере, и полночи без сна. Поэтому по пути в «Статус» я спонтанно решаю купить новую пудру. Уж если уволят, то по меньшей мере не буду выглядеть так, как себя чувствую. Поцарапанной.

В главном офисе я направляюсь в первый попавшийся туалет. К счастью, там как раз никого нет. Мне нужно всего-то пять минут, подготовиться к потере работы.

Следовало ожидать, что один из самых популярных журналов страны никогда не вступится за журналистку, которую арестовывают в прямом эфире. «Статус» находится в одном ряду с «Форбс», «Пипл» и «Космополитен». И хотя в глянцевых журналах не особо приветствуются темы, которые интересуют меня, я люблю свою работу. Она меня отвлекает, когда что-нибудь в очередной раз наваливается. Кроме того, в своих еженедельных статьях я могу писать о долгосрочных трендах. Разумеется, ничего экстремального, из серии «как сделать мир лучше». Но хотя бы о таких вещах, как стаканчики для кофе из перерабатываемого материала или коврики для йоги из пробкового дерева. Впрочем, теперь и это придется забыть. Возможно, остались считаные минуты до того, как мою колонку вышвырнут за дверь вместе со мной.

Уткнуться бы от отчаяния лицом в покрытую мхом стену… Смехотворно – о внутреннем убранстве туалетов «Статуса» даже написали в «Вог», зато вчера в новостях не упомянули ни единым словом, почему я выступаю против Уолби. Согласна, это круто, когда стены в помещении покрыты не обоями, а настоящими растениями, что из колонок доносится пение сверчков, а свет приглушен, как в сумерках. И все же туалет остается туалетом. Туалетом, которому посвятили целый разворот, в то время как меня никто не слышит. Ни советник Уолби, ни его секретарь, ни полиция, ни Дарелл. Никто! И дизайн, какой бы он ни был модный, далеко не фонтан: мне пришлось почти уткнуться носом в зеркало, чтобы рассмотреть в полумраке свое отражение. Положительный момент: при плохом освещении я выгляжу не так ужасно. Негативный: я и при свете ярких ламп смотрелась бы ничуть не лучше.

Чтобы успокоиться, постукиваю себя по груди костяшками пальцев. Говорят, помогает при панических атаках. Во всяком случае, так писали в последнем номере «Статуса».

– Все будет хорошо, – шепчу я и наблюдаю, как шевелятся губы моего отражения.

«Порой нужно смириться с тем, чего не можешь изменить», проносятся в голове слова Дарелла; я опять хочу проговорить их мысленно и потому сильнее ударяю себя в грудь.

– Все будет хорошо. Все будет хорошо. Все будет хорошо.

– Э‐э… миль пардон… но это мужской туалет.

Я резко оборачиваюсь, натыкаюсь на раковину и роняю на пол коробочку с пудрой; она со стуком падает на плитки и рассыпается. Все происходит в мгновение ока.

– О черт… – Парень нагибается, поднимает коробочку и с кривой ухмылкой протягивает мне.

Я молча пялюсь на него. На парне черное худи с нахлобученным на голову капюшоном и темные очки. Ну кто носит темные очки в закрытом помещении? А он хоть что-нибудь в них видит? И угораздило же этого типа вломиться сюда именно сейчас! Я еще не привела себя в порядок, не собралась с мыслями и не готова выглядеть естественно. Момент крайне неподходящий.

– С тобой все в порядке? – с тихим смехом спрашивает он. Голос глухой и хрипловатый.

Я поспешно опускаю взгляд. Парень по-прежнему держит в руке мою пудру. Пальцы забрызганы чем-то черным. Краска? Освещение скудное, и точно определить нельзя. А вот ряд белоснежных керамических писсуаров, над которыми свисают огромные банановые листья, вообще-то трудно было не разглядеть… Мне нужно просто извиниться, пробормотать «спасибо» за поднятую пудру и исчезнуть. А я по какой-то причине срываюсь. Вчерашние события, сегодняшние, «Статус»… Слишком всего много навалилось разом. И потому я воспринимаю его смех неправильно. Как насмешку. Причем высокомерную.

– Слушай, ты! – Я вырываю у парня из рук разбитую коробочку с пудрой и, повинуясь внезапному порыву, швыряю в мусорное ведро. Тут же начинаю сожалеть, но не копаться же в использованных бумажных полотенцах? – Если думаешь, что я пришла сюда выставлять себя на посмешище, то чудовищно заблуждаешься. Даже если мне придется ползком вскарабкаться на Эмпайр-стейт-билдинг, чтобы заставить людей меня выслушать, я это сделаю!

Мы оба синхронно роняем челюсти. Оба ошарашены моей эскападой. Но я прихожу в чувство первой и молча протискиваюсь мимо парня к выходу.

Кажется, он что-то выкрикивает мне вдогонку, однако в ушах звенит от волнения. Я как можно быстрее пересекаю вестибюль и прячусь в ближайшем лифте. Вот и появился положительный момент в том, что мне недолго осталось тут работать – я больше никогда не встречу этого типа. Впрочем, не верится, что он тоже сотрудник «Статуса». По крайней мере, работает не в редакции, а в другом подразделении. Например, в техотделе или в отделе, выпускающем подкасты. Отсюда, конечно, не следует, что человек заслужил подобный наезд, но я уговариваю себя: наверняка он все позабудет через пять минут! Это наименьшая моя проблема. В отличие от всего прочего. И вообще он для меня проблемы не представляет. Абсолютно никакой! Я здесь, чтобы…

Двери лифта еще не успели открыться, а с той стороны, где расположен кабинет Ричарда, доносится отчаянный плач. Неужели я не единственная, кто сегодня лишится работы?

Рев становится все более истеричным; свернув за угол, я замираю в недоумении. На диване рядом с рабочим столом Поппи сидит маленькая девочка. По моим прикидкам, ей лет шесть, а может и меньше; она колотит руками по диванным подушкам и кричит срывающимся голосом.

Поппи, которая тщетно пытается заинтересовать девочку плиткой шоколада, встает и семенит ко мне на своих шпильках.

– С няней что-то случилось, и он ничего лучшего не придумал, как привести дочь на работу. Именно сегодня, когда Моби исчезла, – поясняет она шепотом.

– Моби? Кто это?

– Рыбка, которую Линде разрешили выбрать для аквариума в кабинете Ричарда, – добавляет Поппи и ухмыляется, видя мою озадаченную мину.

– И где же рыбка? – спрашиваю я, тоже вполголоса.

Поппи проводит по горлу идеально наманикюренным пальцем.

– Вчера вечером Ричард ее утилизировал. Плавала брюхом кверху. А теперь не знает, как объяснить это дочке.

– Ясно. – Я снова смотрю на девочку. Она сидит как тридцать три несчастья на слишком просторном для нее диване и беспомощно таращится на пустой аквариум. На дне каждые несколько секунд открывается миниатюрный ящик с сокровищами и выплевывает пузырьки воздуха.

Недолго думая, я подхожу к малышке и опускаюсь на колени.

– Привет! – Голубые глаза девочки блестят от слез. И внезапно из меня начинает извергаться поток слов. – Значит, ты и есть Линда? Моби рассказала мне о тебе!

– Ты знаешь Моби? – недоверчиво спрашивает девочка.

На миг я ощущаю укор совести; нехорошо обманывать ребенка! Однако девочка хотя бы перестала плакать. И я продолжаю:

– Ну конечно, знаю. Я случайно встретила ее в бухте, она проплывала мимо. И она попросила тебе кое-что передать… – Я заговорщицки стреляю глазами вправо, затем влево и жестом призываю девочку придвинуться. Линда вытирает лицо обшлагом рукава и подается вперед.

– Я изучаю морскую биологию. Знаешь, что это такое?

Она выпячивает губы и морщит крошечный носик.

– А я думала, ты работаешь здесь!

– Здесь я тоже работаю, – со смехом говорю я и мысленно уточняю: «Пока еще». – Хотя по большей части я выполняю другую миссию. Я работаю как бы русалкой. Поэтому довольно часто плаваю в бухте и наблюдаю за рифами. Там я и обнаружила Моби. И… В общем, Моби захотела жить в большой квартире и вернулась в море. Она надеется, что ты в скором времени сможешь ее посетить, чтобы…

– Ты говоришь правду? – напирает Линда.

Меня изумляет, что она всему поверила. Будь я вчера в мэрии хотя бы наполовину так убедительна, может, и не провела бы остаток дня в камере. То место на плече, за которое ухватил меня коп, до сих пор побаливает. Я торопливо прогоняю воспоминание и продолжаю импровизировать.

– Моби хочет познакомить тебя со своими новыми друзьями. Она давно собиралась с тобой связаться, чтобы ты не беспокоилась. Но под водой время бежит быстрее, и все остальное забывается, понимаешь?

Глазенки Линды вспыхивают. И вдруг она отстраняется от меня.

– Это правда, папа? – спрашивает она с надеждой.

Я с перепугу едва не теряю равновесие, но вцепляюсь в диван и поспешно вскакиваю. У двери кабинета стоит Ричард и переводит взгляд с меня на дочь и обратно.

– У Моби теперь много подружек среди других рыбок, солнышко. Разве я тебе не говорил? – вступает он в игру, что довольно странно, и прикрывает рукой телефон, зажатый между плечом и ухом.

Линда упрямо мотает головой; впрочем, ее мир, кажется, вернулся на место. Как ни в чем не бывало она подскакивает к столу Поппи, прыгая на обеих ногах – сандалии мигают разноцветными огоньками, – хватает шоколадку, усаживается в уголок для рисования, где лежит книга сказок с картинками, и целенаправленно распахивает книгу на последней странице, словно желая убедиться, что ее ожидает хеппи-энд.

Ричард тем временем завершает телефонный разговор, не выпуская меня из поля зрения. Да еще и рассматривает задумчиво. Очевидно, он все слышал и теперь наверняка спросит – какого черта я вешаю его дочери лапшу на уши? Однако происходит нечто совсем иное.

– Тебя нам послало само провидение, – произносит он. С обнадеживающей улыбкой.

Я прихожу в смятение. В хорошем смысле. Значит, прямо сейчас он меня не выгонит?

Ричард кивком приглашает меня в кабинет, пропуская вперед. Я занимаю место перед заваленным бумагами рабочим столом.

Он продолжает улыбаться; я отвечаю на улыбку с оптимизмом и наконец узнаю истинную причину срочного вызова в редакцию:

– Кэрол понадобилось взять отпуск. – Ричард закатывает глаза. – Я придерживаюсь мнения, что развод – не достаточно уважительная причина для поездки на Багамы, но она уже сидела в аэропорту. Поэтому мне бы очень хотелось, чтобы наш специальный выпуск подготовила ты, – заканчивает он монолог. В котором поведал мне, почему в таком гигантском концерне не нашлось никого другого.

– А… на какую тему? – Я по-прежнему не осознаю, что получила шанс сохранить работу. Вот ведь вбила себе в голову, что потеряла место! К тому же за спецвыпуски обычно отвечают главные редакторы. Или Ричард не знает, что я натворила? В первый момент я даже подумываю ему напомнить. Потому что спецвыпуск означает, что мое имя будет стоять непосредственно под заголовком. Затем убеждаю себя, что люди, которые видели меня по телевизору, вряд ли запомнили, как меня зовут. А через пару дней забудут и мое лицо. И все пойдет по-старому. Что само по себе плохо. Даже Дарелл считает мои усилия бесполезными. И хотя мне уже абсолютно все равно, заставляю себя улыбнуться уголками губ.

– Спецвыпуск приурочен ко Дню святого Валентина. У нас есть пара превосходных рекламных предложений, поэтому содержание обязано вращаться вокруг любви. – Ричард со смехом рисует в воздухе сердечко. Возможно, сам он считает тему глупой. – Товары спонсоров должны вписываться в концепцию. Конфеты, духи, тематические ужины и тому подобное. Обыграй это на свое усмотрение. Я предпочел бы новаторский подход, для разнообразия.

Я поднимаю руки, словно защищаясь, и бормочу нерешительно:

– Ну… не знаю…

Ричард мои возражения игнорирует. Он выхватывает из вазочки киви и откусывает половинку, не очистив предварительно.

– Для тебя это пара пустяков. Ты молодая красивая девушка. Напиши, как твое поколение знакомится, как проходят свидания, как замечательно чувство влюбленности и с какими духами его лучше комбинировать… Предоставляю полную свободу. Ты только что доказала, что можешь быть креативной.

Увы, я уже не настолько креативна! Если бы я знала, для чего Ричард меня вызвал, сказала бы Линде, что из Моби приготовили рыбную котлету. А лучше чистую правду: ее смыли в унитаз. Там уж точно просторнее, чем в крошечном аквариуме.

– А можно написать о том, что океан тоже нуждается в нашей любви? – спрашиваю я с натянутой улыбкой.

Ричард на миг перестает жевать и выталкивает языком застрявшую в зубах кожуру.

– Ну и ну! – бормочет он, качая головой.

– Боюсь, данная тема не по мне, – пытаюсь я отвертеться. Как объяснить Ричарду, что я не верю в любовь? И все же надо как-то убедить его, что, если меня вынудят написать спецвыпуск, все может закончиться драмой. А то и трагедией.

– Ох, Эми, Эми… – Мне неловко смотреть, как Ричард заталкивает в рот остатки киви и затем вытирает липкую ладонь о клетчатый пиджак. – А как насчет сделки?

Я недоуменно вскидываю бровь.

– Твоя вчерашняя выходка была забавна.

Сдержать нервный выдох я не могу. Конечно же, он смотрел новости… Меня это даже не удивило. Однако, вместо того чтобы провалиться сквозь землю, вовремя прикусываю язык – как бы не ляпнуть что-нибудь неподходящее. Тот факт, что самую важную для меня тему принизили, назвали забавной, еще не повод вынуждать меня писать эту чертову статью на самую ничтожную и дурацкую в мире тему. С равным успехом Ричард мог бы выбрать пару сказок из книги своей дочки и напечатать их. Или настоять, чтобы Кэрол поработала над спецвыпуском на Багамах и прорекламировала своего адвоката по бракоразводным процессам.

– Мы на одной стороне. – Ричард снова переключает на себя мое внимание. При этом наклоняет голову вбок и усмехается. – Мы оба хотим привлечь внимание каждый к своей теме. Для меня это февральский спецвыпуск. Издательский дом буквально вцепился в идею и настаивает, чтобы текст проиллюстрировал Эзра Афзал. – Ричард смотрит на меня выжидающе; я по-прежнему сижу со скептическим видом. – Редкая удача! Участие Эзры станет гвоздем, и мы рассчитываем на соответствующий рост продаж. Текст и рисунки непременно должны совпадать. Поэтому я хочу, чтобы вы поработали над проектом вместе. Мой внутренний голос подсказывает, что вы придумаете что-то, соответствующее статусу… э‐э… ну, в общем… соответствующее «Статусу». Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.

Новый поворот! Еще одна причина не соглашаться. Дело идет к тому, что я должна стать для этого типа нянькой, а не то еще ошибется, выполняя раскраску по номерам!

– Я понимаю, что проект важен. И именно потому категорически возражаю, чтобы его доверили мне. – Я подчеркиваю интонацией «мне». – Я бесконечно благодарна, что могу сохранить работу. Однако моя работа состоит в том, чтобы советовать людям, как выбрать бамбуковые зубные щетки и какие шмотки купить в секонд-хенде, чтобы выглядеть стильно. Моя работа не состоит в том, чтобы иллюстрировать сердечки вместе с непредсказуемым гением.

– Чушь! Я уверен, ты найдешь нужные слова. И прежде всего потому, что взамен я предоставлю в твое полное распоряжение целую страницу на месте колонки, которую вела Кэрол. Поскольку вместе с Кэрол, само собой, сгинула и ее колонка.

До моего разума доходит, что это значит, и я беззвучно хватаю ртом воздух. У «Статуса» тридцать восемь миллионов читателей, а мой вклад составляет жалкие шестьсот знаков. А вот целая страница, которую обычно пишет Кэрол, стоит десятков тысяч долларов; если я напишу, насколько важна «Зеленая зона» для Новембер-Бэй, то, возможно, еще смогу реально препятствовать уничтожению природоохранной территории. Или по меньшей мере получу второй шанс после вчерашней непродуманной акции. Советник Уолби не желает меня слушать? Тогда я обращусь к нескольким миллионам людей, и если они в негодовании явятся к нему в кабинет и забросают рыболовными сетями, ему придется что-то предпринять! Я чувствую, как растягивается кожа на щеках, и только теперь понимаю, что улыбаюсь.

– По рукам? – Ричард откидывается на спинку кресла, покусывая колпачок шариковой ручки.

– Когда дедлайн? – нерешительно спрашиваю я.

– Даю тебе время до шестого февраля. К этому сроку обе статьи должны быть готовы.

– То есть… – Я начинаю подчитывать в уме.

– Тринадцать дней, включая сегодняшний. Итого почти две недели, – опережает меня Ричард.

– Две недели, – рассеянно повторяю я.

– Я вышлю тебе контакты Эзры. И соглашение о нераспространении конфиденциальной информации. Тебе нужно будет его подписать. Парень в некотором смысле страдает паранойей.

Я слушаю Ричарда вполуха. Не могу думать ни о чем, кроме целой страницы в своем распоряжении! Дарелл ошибся. Кажется, для меня не все потеряно!

– И еще, Эми…

– Да?

– Страница, которую ты будешь использовать на свое усмотрение… – Ричард вращает в воздухе липкой рукой. – Ты получишь ее лишь при условии, что вовремя подготовишь материалы для спецвыпуска к Валентинову дню.

Трамвай, который должен довезти меня до универа, рывком трогается с места; я безучастно смотрю в окно. Букв «Э» и «З» оказалось достаточно, чтобы «Гугл» понял, кого я ищу. Конечно, я раньше слышала про этого художника, однако никогда особо не интересовалась ни им самим, ни его творчеством. И хотя творения Эзры выглядят вполне симпатично, мне все равно кажется, что он известен больше своими спонтанными и безрассудными выходками. А позволить их себе он может лишь потому, что никто не знает, как он выглядит и кем является в действительности…

Его личность много лет является тайной, и пресса время от времени задается вопросом: кто скрывается за именем Эзра Афзал? Факт, что он довольно известная персона – в «Нью-Йорк Таймс» художника называют современным Пикассо, хотя ему, предположительно, всего двадцать три.

Теперь и мне ясно, что в этих пресловутых песочных часах что-то есть. Раньше граффити не производили на меня впечатления, да и сегодня, проходя мимо и увидев, что их больше нет, я тоже не испытала разочарования. В Сеть выложено бесчисленное количество изображений мурала, а также белой стены, в которую он снова превратился. А вот сам Эзра присутствует лишь на нечетких фото, сделанных ночью или намеренно размытых, да и там лицо закрыто маской или аэрозольным баллончиком.

– Остановка Вестсайд Берлингтон! – рявкают динамики. Я лихорадочно запихиваю телефон в передний кармашек рюкзака и протискиваюсь через толпу к выходу.

Институт морской биологии расположен у самого пляжа, неподалеку от главной площади старого города, где находится и мэрия. Новембер-Бэй часто называют калифорнийским Кейптауном, потому что город зажат между морем и горным хребтом.

Берлингтон – студенческий квартал. Здесь тысячи кафешек стараются перещеголять друг друга светящимися гирляндами, монстерами в кадках и тостами с авокадо. Сейчас тут столпотворение – похоже, у всех одновременно обед. Я сворачиваю на боковую улочку. И хотя раньше не замечала за собой ничего подобного, теперь внезапно обращаю внимание на все каракули на стенах и гаражных воротах. Даже некоторые уличные указатели размалеваны! На знаке остановки кто-то дописал наверху слово Never, а снизу loving. Never STOP loving![1] Круто! И действительно остроумно. Может, я когда-нибудь настрочу статью для Ричарда о том, как гуляю по городу и собираю коллекцию дурацких афоризмов, нацарапанных на стенах. Впрочем, проходя мимо изображения пениса с припиской «вышли фото ню», я немедленно отбрасываю свою спонтанную идею. Что сказал бы Ричард, если бы Эзра вместо песочных часов, символизирующих несчастную любовь, намалевал для спецвыпуска пенис?

В аудитории я выбираю место в самом последнем ряду. Мне и без того активно моют косточки в коридорах; не хватало, чтобы и здесь сверлили взглядами затылок. После всего, чего я уже о себе наслушалась, хочется какое-то время не попадать в эпицентр внимания. А видео с новостной программы, в том числе фразу насчет «в следующий раз лучше в бикини», само собой уже обсудили на факультете.

Если бы я знала об этом вчера, то восприняла бы вмешательство Дарелла еще болезненнее. Он определенно постарался, чтобы урегулировать проблемы с полицией. Конечно, я ему благодарна и понимаю, что он действовал с добрыми намерениями. Дарелл выделяет среди меня других студентов. С первого семестра я участвую в его исследовательских проектах, и мы нашли общий язык. Неприятно, если ему придется оправдываться из-за своего вмешательства. Прежде всего потому, что он не только читает лекции, но и является одним из руководителей Института морской биологии. На факультете его точно на смех поднимут, когда узнают, что он меня спас.

Я слишком взбудоражена, чтобы слушать лекцию преподавательницы, и потому открываю ноутбук, пишу пару строк благодарности Дареллу, добавив красное от стыда эмодзи, и обнаруживаю имейл от Ричарда с контактами Эзры. Ну что ж, это уже хорошо. Однако вместо адреса или телефона Ричард прислал только ссылку на домашнюю страницу Эзры, даже более конкретно – прямо на готовое контактное поле, где можно напечатать сообщение, чтобы его передали дальше в зашифрованном виде.

Я уже не удивляюсь, что не получила телефон Эзры. Потому что Ричард прислал мне еще и соглашение о конфиденциальности. Многостраничный документ уведомляет о множестве проблем, которые ожидают меня в случае его нарушения. В частности, если я в процессе нашей совместной работы нанесу Эзре ущерб или распространю информацию о его частной жизни, мне придется менять личность. Впрочем, выбора у меня нет, да я и не планирую тайно передавать прессе фото Эзры, и потому решаю сэкономить силы и не читаю параграфы соглашения, напечатанные мелким шрифтом. Вознеся короткую молитву к потолку аудитории, подписываю электронной подписью каждое поле, помеченное пунктирной линией, и отправляю Ричарду. Может, я только что продала свою душу? Причем сама не знаю, кому…

– Кто ты? – шепчу я зачарованно и одновременно неуверенно, а затем перехожу в поле контакта, чтобы набрать текст.

«Многоуважаемый мистер Афзал», – начинаю я. Насколько официально следует обращаться к напарнику?

Не успеваю я закрыть ноутбук, чтобы еще раз попробовать сосредоточиться на лекции, как на экране начинает мигать изображение конверта. Полная энтузиазма, я снова откидываю крышку.

Что? Нет, нет, нет! Он не понял насчет совместного проекта и личного обсуждения? По мне, так нужно один раз встретиться, а далее общаться по телефону, если уж Эзра для меня слишком занят. Однако ему должно быть известно, что успех или провал спецвыпуска зависят от его участия. Разве можно быть таким равнодушным? И откуда мне знать, чего я от него хочу? Я понятия не имею, что он пожелает изобразить и в каком стиле. Рисунок, графика? Красками, карандашом, аэрозольным распылителем? Да я вообще не имею представления, в чем должно заключаться участие художника! Хотелось бы организовать мозговой штурм. Разработать стратегию. Вместе. Вряд ли я смогу написать статью на данную тему без вдохновения, просто с потолка. Тем не менее Эзра, похоже, не готов пожертвовать мне из этого вдохновения даже каплю. Я не рассчитывала, что совместная работа будет настолько сложной; полагала, что нужно просто придумать изображение, подходящее к содержанию статьи. На сей раз хочется сделать все как следует. Я не могу себе позволить, чтобы проект вылетел в трубу!

Покорно передвигаю курсор в поле «ответить», кладу пальцы на клавиатуру и печатаю, на каждой букве вознося молитву небесам, чтобы под именем Эзры Афзала не скрывался эксцентричный тип, для которого планеты должны выстроиться в определенной конфигурации, чтобы он соизволил со мной сотрудничать.

Такая уж у меня манера – выдерживать деловой стиль и при этом сообщать: не будь засранцем, у нас практически не осталось времени на игры.

– Ну давай же, – шепчу я, не отрывая взгляда от почтовой программы, в надежде, что Эзра и на сей раз ответит немедленно. – Пожалуйста, не подведи меня!

Зачем же я подписывала соглашение, если мы никогда не встретимся лично?.. Придвигаю ноутбук ближе и взываю ко всем известным мне морским богам, чтобы…

«завтра в полдень в кафе рейзерс. тебя устроит?»

Делаю вдох, по-прежнему чувствуя неопределенность. Словно не должна испытывать облегчение. Да, он согласился. Однако я все равно почему-то чувствую себя неуверенно.

С недобрыми предчувствиями подтверждаю время и место встречи. Добавляю, что закажу столик от имени редакции «Статуса». Сразу уведомляю руководительницу семинара, что завтра пропущу занятия. Вообще-то курс обязательный, и присутствие каждого студента отмечают. Можно отсутствовать не более двух раз. Например, по болезни. А не по причине встречи с призраком из мира искусства. Увы, ничего не поделаешь…

– Ну вот. Речь идет о Дне святого Валентина. Я должна написать о самом идиотском празднике в году. Как будто нет тысяч других тем, намного более важных!

Наверное, я говорю с комичным выражением лица, потому что Фрейя смеется.

Я снимаю с плиты сковороду и перекладываю половину веганских наггетсов на тарелку Фрейи, а затем беру пробковую подставку под горячее и ставлю на кухонный стол напротив подруги. Буду есть из сковороды.

– Прямо как в школе, – говорит она и выдавливает кетчуп зигзагами на золотистые квадратики. – Когда тебе не дают делать коллективную работу вместе с друзьями и вместо того объединяют в одну группу с кем попало. Надо же – убийца Валентинова дня и Пикассо современности!

– Адская смесь, – вымученно смеюсь я.

– Интересно, кто он? Как думаешь, может, он урод и потому не показывает своего лица?

– Понятия не имею. И вообще меня заставили дополнительно подписать бумагу о неразглашении деталей, касающихся его персоны. Ни единого слова. Nada[2].

– Это шутка?

Я мотаю головой.

– Его картины стоят сотни тысяч долларов. Он – знаменитость.

– Ага. Тайная знаменитость. В некотором роде ненастоящая. Как если бы его вообще не существовало.

– Полагаешь, Эзра Афзал его настоящее имя?

– Не верю. В противном случае его вычислили бы люди, с которыми он был знаком раньше.

Фрейя не глядя продолжает тыкать вилкой в тарелку, пока ей не удается наколоть наггетс. Все ее внимание направлено на телефон; как в трансе, она прокручивает экран, поглощая отрывочные сведения о личности Эзры, которые удалось найти. Вроде бы у него – по утверждению участника одного форума – темные волосы. Он молод – так говорит знакомый кузины сотрудницы аэропорта, которая якобы видела его паспорт при посадке в самолет. Он высокого роста – понятия не имею, где Фрейя такое вычитала. Какой аэрозоль он предпочитает… Нет, хватит. Мне это точно ничего не даст.

– Надеюсь, он утилизирует использованные баллончики по всем правилам, – замечаю я. – Это чистый яд.

– Не отпугни его своими разговорами об экологии, Эймс. Этот тип – твой единственный шанс.

– Этот тип криминальнее меня. Он считает, что делает мир лучше, разрисовывая чужие дома, а я попадаю за решетку из-за того, что принесла выброшенные пластиковые бутылки в мэрию.

– Может, тебе следует в следующий раз сказать, что это не мусор, а художественная инсталляция?

Фрейя поджимает губы и лишь после того, как я сама не удерживаю смех, начинает хохотать.

Не прошло и двадцати четырех часов с тех пор, как меня впервые в жизни арестовали. И хотя я никому не проговорилась, факт остается фактом – я испытывала страх. Как жутко – ощущать холодный металл наручников, слышать, как они защелкиваются; как полицейский свирепого вида хватает тебя и запихивает в патрульную машину! Я провела долгие часы за решеткой, не зная, что будет дальше. А в финале меня лишь вскользь упомянули в новостях, да и то назвали ненормальной! Однако, несмотря на все передряги – а может, и благодаря им, – меня внезапно разбирает смех. И не потому, что легко отделалась. А потому что страница, которую я получила в свое полное распоряжение по причине спонтанного отпуска Кэрол и милости Ричарда, может изменить все. А от меня требуется взамен написать текст для коротенького спецвыпуска о Дне святого Валентина. Не о квантовой физике. Пара пустяков. Справлюсь одной левой, и плевать, что тема дурацкая. К тому же – хотя я никому не сознаюсь – мне любопытно узнать, кто на самом деле Эзра.

И раз уж завтра я встречаюсь с ним лично, то убеждаю себя, что снова погуглить его имя – всего лишь подготовка. 37 100 000 результатов за 0,44 секунды! Задаю поиск картинок, чтобы на сей раз получше рассмотреть его творения. Граффити Эзры – смесь безумных образов и реалистичных иллюстраций; он украшает ими не только холсты, но и зачастую целые здания. Словно в его силах раскрасить в яркие краски весь мир…

Я пришла слишком рано – Эзра определенно появится не раньше намеченного времени. Изучаю взглядом каждого, кто входит в кафе или уже сидит за столиком. Как знать – вдруг интернет лжет и Эзра на самом деле старик? Или женщина.

Задумчиво провожу пальцами по обшарпанной, со множеством царапин, деревянной столешнице. Вся обстановка в кафе выглядит старой; хотя, с другой стороны, может, это самый писк моды? Сквозь грубую штукатурку местами просвечивают кирпичи; в задней части во всю ширину помещения проходит барная стойка из металла с матовым покрытием; огромные кофемашины позади нее замаскированы стеллажами, на которых громоздятся мешки из грубой ткани с обжаренными кофейными зернами.

Как я полагаю, «Рейзерс»[3]в свое время был цирюльней. Очень давно. Вероятно, отсюда и название.

Над входом звякает антикварный колокольчик. Впрочем, звякает – сильно сказано; звук больше похож на скрежет ржавого металла о металл. Я на автомате поднимаю глаза и только теперь замечаю над собой ряды ножниц. Сотни лезвий остриями вниз свисают с потолка, подвешенные на тонких веревках. Конечно, это всего лишь декорация, однако я воспринимаю ее как войско дамокловых мечей.

– Здесь вполне безопасно, – говорит официантка, кладя на стол барную карту. Очевидно, заметила мой настороженный взгляд. Я натянуто улыбаюсь. В этом мире нет ничего безопасного. Большинство людей беспечно полагаются на то, что все останется как есть. Наверное, они слишком заняты мыслями о вчера, сегодня и завтра, чтобы задуматься о послезавтра. А может, мне так кажется.

Чтобы отвлечься, открываю барную карту. Перечитываю ее дважды. Затем достаю записную книжку, которую вообще-то использую только в универе. На обложке наклеена русалочка Ариэль, расчесывающая волосы трезубцем. Под ней стикер: принт в стиле Бикини Боттом в мультсериале «Губка Боб Квадратные Штаны», с надписью на пастельном фоне: «one mental breakdown later…»[4]. Стикер подарила Фрейя и попала с подарком прямо в точку. Хотя что касается нервных срывов… пожалуй, с ними я справляюсь хорошо, по меньшей мере в последние два дня, перевернувшие мою жизнь вверх тормашками.

Чтобы выглядеть более профессионально, я переворачиваю записную книжку обложкой вверх, в третий раз перечитываю барную карту и вдруг охаю от досады – машинально подперла свободной рукой голову, да так, что ногти впились в щеку.

Поспешно лезу в рюкзак, чтобы найти зеркальце – вроде бы взяла его с собой. Нужно быстро убедиться, что выгляжу более-менее нормально. Еще раз поглядываю в сторону двери – а вдруг Эзра войдет именно в эту секунду? Вот будет глупо, если он увидит меня сейчас! Нет, я не стараюсь навести лоск ради Пикассо современности. Просто хочу убедиться, что не встречу его кровавой боевой раскраской.

Однако горизонт чист. А на щеке обнаруживаются всего лишь обычные назойливые веснушки. Все хорошо. И пока я об этом думаю, снова трезвонит хриплый колокольчик. И я успеваю увидеть в зеркальце свои глаза. Зрачки увеличились вдвое за один миг! Словно я почувствовала, что вошел Эзра. Хотя заранее знать не могла. Ведь мне неизвестно, кто он. Я поднимаю глаза, и… Нет, Эзра не старик и не женщина. Молодой человек лет двадцати пяти, в черных джинсах, кроссовках Vans и футболке. И маскируется точно не по причине уродства. Потому что он вовсе не урод. Скорее напротив.

Похоже, Эзра тоже с ходу догадался, с кем у него назначена встреча, потому что направляется прямиком к моему столику.

Я сглатываю. Есть мужчины, которым уже на первый взгляд дают определение «симпатичные». Фрейя называет таких «золотистыми ретриверами». Эзра – полная противоположность. Короткие взлохмаченные волосы – они кажутся почти черными, и лишь там, где падает свет из окна, приобретают коричневатый оттенок. Синие глаза, которые пристально меня рассматривают. И примечательное лицо. Примечательное тем, что практически безупречно. Красивое и с несколько отстраненным выражением, которое наглядно поясняет: если этот мужчина в дурном настроении, то в его присутствии ты будешь чувствовать себя крайне неуютно.

А может, я оцениваю его совершенно неправильно? И все же противное ощущение в желудке подсказывает: за покерфейсом не скрывается радость по поводу нашей работы.

Поспешно опускаю руку с зеркалом, запихиваю его обратно в рюкзак и с некоторым опозданием привстаю с места.

– Привет! Чудесно, что ты смог прийти. Я…

– Та ненормальная из туалета, – заканчивает вместо меня Эзра. И пожимает мою руку, которая застыла на полпути.

Она мне не нравится. Не нравилась – если быть честным – еще до начала встречи. В конце концов, я согласился на эту работу по принуждению. Для меня «Статус» мог бы выбрать журналистку в звании «сотрудницы месяца», чтобы красиво оттоптаться. Однако именно ее? Неужели случайность?

– Ты надо мной издеваешься? – спросил я Льюиса.

А может, это закон кармы? За то, что я создаю Льюису слишком много проблем? Во всяком случае, когда мы заехали в парковочный карман у кафе и я сокрушенно поведал, почему безошибочно опознал сквозь оконное стекло Аманду Ламар, мой менеджер злорадно ухмыльнулся.

Тем не менее ничто в ней не выдает ту, которая написала «Многоуважаемый мистер Афзал». Для журналистки, которая изъясняется столь официально, она одета с вопиющей небрежностью. Светлые джинсы и небесно-голубой верх – настолько длинный, что, по-моему, утром по рассеянности натянула футболку своего приятеля. Велика размера на три, почти сползла с одного плеча и завязана узлом на животе; иначе девчонка просто утонула бы в ней. В голубой ткани. И светлых волосах, волнами ниспадающих до талии.

Вот она достала маленькое зеркальце, чтобы подкраситься, и Льюис тут же охарактеризовал ее как «типичную журналистку «Старбакса» и латте». Что делать? Зеркало, выполненное в форме раковины, слепит глаза – достаточный повод, чтобы быстро скосить взгляд в поисках пути отступления. Впрочем, Льюис – сама любезность! – уже перегнулся через меня, чтобы открыть пассажирскую дверь джипа.

– Ты не заслужил ничего другого, юноша. Пришло время учиться на своих ошибках.

Я упираюсь затылком в подголовник сиденья, демонстрируя нежелание покидать машину.

– А если я не чувствую за собой никакой вины?

– Желаю приятно провести время, Афзал!

– Пожалуйста! Нет!

– Давай, пошел!

– У меня есть другой вариант? Хоть какой-то?

– Никакого.

– А разве твоя работа не заключается в том, чтобы облегчать мне жизнь?

– То, что я для тебя делаю, уже подрывает мою профессиональную репутацию. А теперь выметайся!

Ладно, чтобы поскорее со всем этим покончить, игнорирую довольную физиономию Льюиса, отстегиваю ремень и выхожу. Какая-то часть меня успевает согласиться – пока преодолеваю расстояние от машины до кафе, – что сотрудничество действительно наиболее удобный выход. Мне известно, что Льюис жестко провел переговоры – ведь Ричард изначально пытался вытребовать новый мурал. А текущая договоренность сэкономит мне время и позволит сохранить достоинство. Поскольку иллюстрировать спецвыпуск несложно. И быстро выполнимо. Хреново, конечно, что работать придется для «Статуса», однако это меньшее зло. Надеюсь.

– О боже… мне жаль… мне реально, реально жаль, я… – лепечет Эми.

Я бросаю взгляд в окно на своего менеджера. Он забился в машину и наблюдает за мной через стекло, как зритель в кинотеатре. Причем с таким видом, будто на экране демонстрируют лучший фильм в его жизни. Просто умирает от любопытства. Я не удерживаюсь от смеха.

– Ничего страшного, – успокаиваю Эми. Хочется, чтобы эта встреча завершилась для меня как можно более безболезненно.

– Х‐хорошо.

Она краснеет. Наверняка подумала, что я смеюсь над ее попытками извиниться. А мне просто не нужны объяснения причин ее выходки в туалете «Статуса». Что бы там ни было, меня оно не интересует.

– Будем считать, что ты меня с кем-то перепутала, – предлагаю я и, покосившись на девушку, с ухмылкой сажусь за стол. Эми возмущенно втягивает в себя воздух, и уголки моих губ сами собой ползут вверх.

Она тоже садится. Вернее, плюхается – даже столешница заходила ходуном. Бедняжка вдавила в нее ладони и подалась вперед, так что я вижу все оттенки ее карих глаз. Глаза никогда не бывают одного цвета. У роговицы Эми такая текстура, словно на ней смешали акварельные краски. Одни мазки накладываются на другие, что в результате дает упорядоченный хаос. Медно-коричневый фон с пигментацией цвета меда и более темными радужными вкраплениями, узор по типу калейдоскопа, немного растушеванный. Именно радужные вкрапления очаровывают меня больше всего. У нее в глазах веснушки! На лице тоже. На щеках, на носу, и одна на подбородке, как будто забрела по ошибке. Единственное, что выглядит фальшивым на лице Эми, – наигранное дружелюбие.

Если бы меня не заинтриговало, как долго она сможет удерживать на лице фальшивую улыбку, давно отвел бы взгляд. Однако вместо того тоже настойчиво всматриваюсь в Эми, пока она не опускает глаза и не переключается на мои руки, которые теребят карту бронирования столика. Сгибают, разгибают, надрывают, переворачивают и снова сминают.

– Только чтобы внести ясность: это было не то, что ты подумал, – отвечает она с нажимом. Поднимает глаза к потолку, затем секунду снова смотрит на меня и наконец устремляет взгляд в окно. – Я не ждала там никого. Совершенно. И уж точно не…

Она недоговаривает.

– И уж точно не меня? – заканчиваю я и перестаю ухмыляться. Не то чтобы больше не нахожу ситуацию забавной. Скорее наоборот. Просто хочу… усложнить ей задачу. Потому что Эми угораздило вляпаться в «Статус». А я ненавижу эту контору. Мой визит туда был вершиной абсурда. Ричард, с одной стороны, жаждал, чтобы я на коленях приполз к ним каяться, а с другой – вел себя как мой новый лучший друг. Даже еще раз предложил в любое время лично предоставить мне стену для нового мурала. У этого типа явно не все дома, если он всерьез верит, будто добьется от меня хоть одного мазка кистью после такой подставы.

– Может быть, начнем? – голосок Эми звучит приторно, словно у нее мед не только в глазах, но и во рту.

Я еле заметно киваю.

– Очень рада, что ты согласился встретиться. Редакционное задание и на меня свалилось… несколько неожиданно. К сожалению, коллега вышла из строя, и… Кстати, меня зовут Эми.

Убейте меня, но я опять не могу… не могу удержаться от смеха. На сей раз Эми краснеет еще сильнее. И тоже не может скрыть улыбку. При этом заправляет волосы за ухо. Один раз, другой, третий: одна прядка на виске заплетена только наполовину, до ключицы, и потому не держится за ухом.

– Эзра, – столь же неуклюже представляюсь я и спрашиваю себя: девушка намеренно сделала такую прическу или просто забыла доплести косу до конца? Впрочем, это уже вообще не коса. Прядка медленно, но уверенно высвобождается, по мере того как девушка ее теребит. – У меня не было выбора, потому и согласился, – уточняю я, хотя Эми определенно известно, насколько добровольно я взялся за эту работу. Впрочем, последние слова она игнорирует. Непохоже, чтобы сознавала свою вину. Ни сострадания, ни угрызений совести. А чего я, собственно, ожидал? Пресса, она и есть пресса.

– Итак, февральский спецвыпуск. – Недолго думая, Эми откидывает волосы назад, и они падают на спину. Зато руки свободны. Ага, как бы не так! Теперь проблемы доставляет футболка. Девушка поправляет ее снова и снова, натягивая голубую ткань на обнаженное плечо. И наконец оставляет попытки. Широкая черная бретелька сверкает под горловиной, и Эми больше не прикрывает ее, а кладет руки на колени, словно судорожно старается запретить себе постоянно что-то трогать.

Вероятно, она ощущает неловкость. Интересно, причина во мне? Не могу сказать, чтобы я был крайне нелюбезен. Я… да я, собственно, всегда такой.

– Просто скажи, что тебе нужно, – пытаюсь я прийти ей на помощь. Пора, в конце концов, браться за дело. Однако Эми настораживается. – Что тебе нужно для февральского выпуска, – поправляюсь я.

– Ах да, конечно! Итак, номер приурочен ко Дню святого Валентина.

Моя сосредоточенность медленно, но верно ослабевает. Возможно, убаюканный медоточивым голоском Эми, я не поспеваю за ее мыслями. А может, растратил всю свою энергию, чтобы при словах «День святого Валентина» не закатить глаза.

– В этом году мне выпала честь подготовить специальный выпуск журнала. Разумеется, главное – твои иллюстрации! Я предлагаю… – она тараторит без остановки, и я принуждаю себя вслушиваться, – … вместе прикинуть, как мы раскроем тему. А если у тебя уже есть какая-то идея, если ты хочешь воплотить ее… в любой технике: рисунок, графика… тогда мы так и поступим. Реализуем твои планы. Главное, чтобы годилось для «Статуса». – Она сбавляет обороты, заметив, что наговорила лишнего. – Это действительно важно. Чтобы годилось для «Статуса».

В который раз подчеркивает интонацией, как будто недостаточно уже сказанного!

Я делаю глубокий вдох, сжимаю между пальцами скомканную карту бронирования столика и разрываю ее пополам. Ста-тус. Меняю местами две половинки; теперь получается бессмыслица: тус-Ста.

– Значит, ты из тех, кто при работе в команде перекладывает обязанности на партнеров? – спрашиваю я.

Эми тут же вздрагивает.

– О нет, н‐нет…

Вывалить на меня очередной фонтан слов она не успевает. Перед нами материализуется официантка, не имеющая ни малейшего представления, что подарила передышку моей даме, «журналистке «Старбакса» и латте».

– Ну как? Выбрали? – Официантка с красными мелированными локонами и челкой в стиле пин-ап улыбается нам попеременно и затем останавливает взгляд на Эми. Та неохотно делает заказ. Вероятно, потом решила, что следовало пропустить вперед меня.

– Пожалуйста, латте. С овсяным молоком. Ах да, и без кофеина. Это возможно? Отлично, спасибо!

Латте без кофеина и с овсяным молоком. Практически эквивалент белого холста. Намекает на определенный темперамент. А вернее, на полное его отсутствие. С самого начала было ясно, что Эми выберет нечто в этом духе.

Я заказываю себе двойной эспрессо и бейгл с лососем, которые Эми комментирует звуком, напоминающим закамуфлированное «фи». Во всяком случае, я так его интерпретирую. Вопрошающе смотрю на девушку. Она делает вид, будто ничего не произошло, и снова ставит барную карту в держатель на столе. Не исключено, что девушке просто нужно было откашляться – после того как долго говорила в режиме нон-стоп.

Официантка бормочет что-то с одобрением, вписывает наши заказы в блокнот огрызком карандаша и, прошелестев мимо столика, удаляется.

– На чем мы остановились? – Я откидываюсь на спинку стула и вытягиваю ноги, стараясь не задеть ступни Эми.

– Конечно, у меня есть кое-какие идеи, – говорит она, возвращая на лицо дежурную улыбку. – Просто я хотела предоставить тебе свободу действий на тот случай, если…

– Пропускаю вперед даму.

Эми прищуривает глаза – радужный медно-медовый калейдоскоп. В душе наверняка сейчас проклинает меня последними словами.

– Ладно, – сдается она. – В общем, февральский спецвыпуск выходит в свет четырнадцатого февраля. В День святого Валентина. И потому целиком посвящен любви.

– И кто такое читает?

– Я тоже не знаю, – отвечает она с наигранным оживлением. – Тема выпуска – не моя идея, но никакого клише нет. Можно предложить что-то совершенно новое, если ты пожелаешь.

– Ага. Например?

Эми достает записную книжку, переворачивает ее и, скользнув по мне взглядом, торопливо раскрывает. Я ухмыляюсь, потому что успел рассмотреть на обложке диснеевский стикер.

– День святого Валентина… – Она прикрывает ладонью открытую страницу, на которой… на которой, похоже, ничего нет! Неужели импровизирует? – Мы могли бы внести революционные изменения в трактовку праздника. Каждый год люди говорят о любви, прославляют ее…

– Но… э‐э… в день влюбленных вроде бы так и должно быть, верно?

– Да. Однако говорят, как правило, о любви к другому человеку. А для этого в году и без того достаточно дней. День дружбы… – Эми задумчиво поднимает руку и начинает загибать пальцы. – День братьев и сестер. День матери. – А страница записной книжки и правда пустая! – День отца…

– Ближе к делу.

– Нечестно, что четырнадцатое февраля отмечают именно так. Получается, люди, которые на данный момент не состоят в отношениях, обделены. Поэтому можно для разнообразия написать о любви к вещам, доступным любому. Ты меня понимаешь?

– Нет.

Эми проглатывает возглас разочарования.

– Например, о любви… к еде.

Я прыскаю от смеха. Эми ко мне не присоединяется, и я прилагаю усилия, чтобы вновь стать серьезным.

– Ты хочешь на месяц заделаться ресторанным критиком? На месяц любви? Охренеть. Эми, кто разбил тебе сердце?

Официантка в очередной раз спасает ее, выбрав именно этот момент, чтобы принести заказ.

Эми поспешно делает глоток латте и, судя по всему, обжигает язык, потому что отставляет чашку подальше.

– Это всего лишь предложение. – Фальшивая улыбка исчезла.

– Я тоже против всякой ненужной хренотени, – с нажимом говорю я. – Однако твоя идея… все равно что отменить Рождество, а взамен учредить День носка.

– Что?

– Очень многие люди получают в подарок носки. Следовательно, в День носка они больше не испытают разочарования, – поясняю я. – А с едой однозначно полная чушь. К тому же я никогда не рисую бургеры.

– А кто разбил сердце тебе? – Приторно-любезная «журналистка «Старбакса» и латте» исчезла. Напротив сидит хищница и смотрит на меня вызывающе. Причем я понятия не имею, куда она клонит. – Почему ты закрасил песочные часы с разбитыми сердечками? – Она снова вонзает зубы.

– Ты что-то перепутала, – отвечаю я невозмутимо, хотя на самом деле уже взвинчен до предела. – У нас тут не интервью. Я вообще не даю интервью! – Тем более «Статусу». Я разжимаю кулак, и на стол сыплются обрывки бумаги – все, что осталось от карты бронирования.

А затем события начинают развиваться стремительно.

Мы одновременно замечаем перед окном фотографов. Не знаю, что на меня нашло? Вместо того чтобы немедленно сматываться, я хватаю Эми за руку и тащу за собой. Отступаю в сторону туалетов и запираю дверь изнутри. Лишь затем разворачиваюсь к девушке. Она испуганно пятится назад – я очень страшен в гневе.

Эми судорожно сжимает в руке свою записную книжку. С обложки мне ухмыляется Ариэль; не будь Эми блондинистее самой Барби, они бы даже в чем-то походили друг на дружку. Огромные глаза, полные губы. Губы, которые она безмолвно открывает и закрывает, словно рыба.

Гляжу на нее сверху вниз. Намного ниже меня ростом, на вид совершенно безобидная. От таких обычно меньше всего ждешь подставы.

– Что это значит, черт возьми? – цежу я сквозь зубы.

– Не знаю…

– Что вообще происходит? Перестань мне врать, мерзавка! – Пожалуй, я говорю слишком громко. А вдруг за дверью кто-то стоит? Выжидаю пару секунд, пока схлынет паника и я смогу обходиться без крика. – Эту подлянку устроил «Статус»? Откуда здесь взялись камеры? Совершенно случайно, да? Если ты единственная, кто знал, что я сегодня буду здесь…

Эми старается протиснуться мимо меня к выходу; я хватаю ее за плечо и втаскиваю обратно.

Она массирует руку. Я провожу ладонью по волосам. Пять лет! Пять лет я жил невидимкой. И ни разу меня не преследовали папарацци. Конечно, существуют фото, на которых я на фоне стены держу в руках баллончик с краской, и впоследствии меня идентифицируют как автора, потому что я нацарапал в нижнем углу свое имя или запостил готовую картину в интернете. Но именно потому я никогда не работаю днем. Не желаю, чтобы меня видели! Не выношу публичности!

Неужели «Статус» настолько охренел, что решил отдать меня на растерзание шакалам?

– Ты подписывала соглашение о конфиденциальности или..?

Глаза Эми становятся еще больше. Впрочем, ответить она не успевает – в моем кармане вибрирует телефон. Должно быть, Льюис. Я достаю трубку, бросаю взгляд на экран, чтобы убедиться наверняка, и принимаю звонок.

– Эзра, у нас проблема.

– Похоже, да, – отвечаю я и опять смотрю в глаза Эми. Жаль, она не может прочесть мои мысли, иначе поняла бы, что натворила.

– Подписала, – шепчет Эми. Ее лицо утратило краски. Исчез румянец на щеках, усеянных веснушками. Побледнела, как латте с овсяным молоком. Вероятно, потому, что ей прекрасно известно, какими последствиями грозит нарушение чертова документа.

– Подписала, – подтверждает Льюис. – Тем не менее ситуация такова.

– Вот как? А с чего эта ситуация вообще возникла? Как случилось, что перед дверью толпятся папарацци? Кто знал о нашей встрече? – угрожающе шиплю я в телефон, и Эми вздрагивает, будто застигнутая на месте преступления.

– Кому ты проболталась? – спрашиваю я девушку. Совершенно очевидно, что виновата она.

– Никому. Никто не знал. Ну, то есть… кроме Ричарда. И подруги, с которой мы вдвоем снимаем квартиру. Однако я никому не говорила, где именно мы встречаемся. Эзра, клянусь, я не…

– Держите себя в руках, вы оба! – доносится из трубки голос Льюиса. – Где вы сейчас?

– Вторая дверь по коридору.

Опять мужской туалет. Словно сбой в матрице – и для меня, и для нее.

– Оставайтесь там, пока я не дам команду. Оплачу ваши счета и припаркую машину со стороны двора. Воспользуйтесь запасным выходом.

– Ясно. – Я даю отбой, засовываю телефон в карман и пытаюсь смириться с тем, что заперт в ограниченном пространстве с девушкой, которая, возможно, только что разрушила мою жизнь.

Ну почему так получилось, почему я еще в офисе «Статуса» не догадалась, что видела Эзру? Почему, почему, почему? Если бы Ричард обмолвился хоть одной фразой, к примеру: «Эзра только что был здесь. Его трудно не заметить. Высокий, на голове капюшон, носит темные очки с круглыми стеклами и не снимает их даже в скудно освещенных туалетах – как и положено настоящему призраку из мира искусства». Тогда я могла бы сразу объяснить аргументированно, что по ряду причин совершенно не подхожу для выполнения редакционного задания. А что делать теперь?

Эзра больше не смотрит на меня. И ничего не говорит. Молча прислонился к раковине, скрестил руки на груди и тупо пялится на дверь. Будто меня здесь вообще нет. Наверное, был бы рад, если бы я просто исчезла. Я и сама не против… Жаль, не могу раствориться в воздухе… Я уже близка к тому, чтобы забиться под шкафчик. Сознавать, что ты заперта на пяти квадратных метрах с чужим человеком, который люто тебя ненавидит… это неприятно. Хотя слово «неприятно» даже приблизительно не передает моего состояния. Хуже, чем провести несколько часов за решеткой в полной неопределенности! В тысячу раз хуже!

Я тоже не знаю, что мне сказать и стоит ли вообще говорить. Поэтому молчу. И поскольку не вижу отражения ни своего, ни Эзры, то фиксирую взгляд попеременно на своей и его обуви. У нас обоих черные кроссовки Vans. Только его на много размеров больше. И резиновая окантовка по периметру подошв ослепительно белая, в отличие от моей. Все же кое в чем мы солидарны, думаю я. В выборе обуви.

В дверь стучат. Лично мне кажется – это мое сердце норовит вырваться из груди. А вот Эзра, похоже, только того и ждал, – он отталкивается от раковины и распахивает дверь. Я следую за ним, как и договаривались. Бегу за Эзрой и едва не врезаюсь в высокого мужчину, стоящего в коридоре. Мужчина протягивает мне мой рюкзак. Должно быть, Льюис. Он кивает Эзре и поворачивается, чтобы прикрыть нас от основного зала кафе.

– Быстрее, – бросает Льюис через плечо. – Я расспрошу персонал, возможно, они скажут, успел ли кто-то сделать снимки.

Эзра берет у своего менеджера ключи от машины.

– Я припаркуюсь внизу у пляжа, через две улицы отсюда, и буду ждать.

Затем жестом предлагает мне следовать за ним, однако за руку больше не держит. Мы спускаемся по ступенькам к двери с табличкой «Запасной выход».

Все происходит в точности так, как сказал по телефону Льюис, и мы беспрепятственно выбираемся наружу, на ничем не примечательный задний двор. Не заметив ступеньку, я спотыкаюсь, машу руками в воздухе и лишь в последний миг сохраняю равновесие. Ну вот, оцарапала локоть о шершавый фасад! Хорошо еще, что не упала Эзре под ноги! Он наверняка оставил бы меня валяться на земле.

Натягиваю рукав, чтобы спрятать ссадину на локте. Эзра уже опередил меня шагов на пять.

Рядом с мусорными контейнерами стоит черный джип. Обе передние двери распахнуты; мотор работает. Запах бензина смешивается с вонью отходов из сложенных в кучу пластиковых мешков. Омерзительно!

Эзра быстро садится за руль. Я остаюсь на месте. Укладываю записную книжку в рюкзак, застегиваю молнию, сосредоточиваясь на металлических зубцах – как они поочередно фиксируются, соединяя половинки застежки, – чтобы не распасться самой.

– Залезай! – кричит Эзра.

Я в растерянности бросаю молнию, тем не менее мотаю головой и решительно заявляю:

– Нет!

Не хочу с ним ехать. Задание я в любом случае провалила. Эзра обвиняет в случившемся меня, хотя я действительно ни о чем понятия не имею. Я никому не говорила, где мы встречаемся. Ричарду и Фрейе был известен сам факт встречи, но не место. Совершенно точно. Я уверена, что ни в личном разговоре, ни по телефону, ни в переписке место не называла. Кроме того, Фрейя и мой босс знают об обязательствах неразглашения и никогда меня не подставили бы. Допустим, фотографы оказались перед кафе случайно. Именно сегодня?.. Действительно странно. Вероятно, все дело в песочных часах. Новость дня! В каждой газете на первой полосе. На что рассчитывал Эзра? Уж если угодил благодаря своим действиям в центр внимания, не удивляйся потом, что за дверью будут стоять толпы любопытных.

– Как хочешь, – говорит он равнодушно, закрывает пассажирскую дверь и отъезжает. Не срывается с места, взвизгнув шинами, а просто медленно отъезжает. И потому совершенно не привлекает к себе внимания. Безупречно встроился в поток машин и был таков.

Пару секунд я раскаиваюсь – надо было ехать с ним. Наверное, меня упрекнут в том, что отвергла предложение. Особенно с учетом обстоятельств – веду себя так, как будто и правда виновата. Однако я не села в машину по другой причине. Потому что с большой степенью вероятности могу разрыдаться. А я не хочу, чтобы меня кто-то видел плачущей. И уж тем более Эзра. Он расхохотался бы. Или вообще не отреагировал.

Делаю глубокий вдох, затем сглатываю – несколько раз, пока не соберусь с силами. Заставляю себя пройти мимо мусорных контейнеров. Успеваю заметить, как Эзра на перекрестке сворачивает направо, и двигаюсь в том же направлении. Идти недалеко – всего два квартала. Море сразу за бульваром, волны пенятся и набегают друг на друга. Я пересекаю набережную, на ходу разуваюсь и, держа кроссовки в руках, выхожу на пляж.

Плетусь с опущенной головой, уступаю дорогу идущим навстречу людям, стараясь не смотреть им в глаза. Под ногами скрипит песок – словно саундтрек ко все ускоряющейся карусели мыслей в голове. Как такое могло случиться? Скрип-скрип. Это неправда! Скрип-скрип. Неужели из-за проклятых фотографов рухнули все мои планы? Скрип-скрип.

Честно говоря, я не рассчитывала, что встреча с Эзрой закончится настолько плачевно. Впрочем, за последние дни я усвоила одну аксиому – то, что не должно случиться никогда, по закону подлости непременно случится.

Нужно сообщить Ричарду. Скрип-скрип. На сей раз увольнения не избежать. Скрип-скрип. Комок в горле становится все больше. Я пришла на то же место, где была вчера. И чувствую себя такой же потерянной. Если не хуже. За что мне это? Скрип-скрип. Зачем мне вчера подарили надежду, если сегодня я вновь стою на втоптанном в песок мусоре? Я… я больше не могу… Скрип-скрип-скрип.

Прежде чем сознаться Ричарду, нужно привести в порядок мысли. Боже, не хочу даже и думать, что случится, когда он все узнает! Узнает, по чьей вине Эзра может отказаться выполнять иллюстрации. В последние дни очень многое пошло не так. А ведь я дорожила выпавшим мне шансом, хотела сделать все правильно. Потому что у меня свои приоритеты. Не Эзра. А бухта, которая простирается сейчас передо мной. Наверное, я и правда в каком-то смысле сумасшедшая. Как я понимаю людей, которых вынуждают сносить свои дома ради новой скоростной автомагистрали! Некоторые сопротивляются, ведь речь идет об их доме, с которым связано множество воспоминаний. А в этой бухте покоятся мои…

Я бросаю рюкзак на песок, вылезаю из джинсов и стягиваю через голову футболку. Купальник уже на мне, я надела его заранее. Я практически всегда так делаю, потому что часто прихожу на пляж спонтанно. И даже сегодня ловлю внезапное ощущение – будто время ненадолго остановилось.

Одежда падает на песок, я сажусь сверху; руки непроизвольно начинают рыться в сумке в поисках фото. Конечно, лучше бы этого не делать – еще никогда не испытывала счастья, глядя на него. Только тоску… С тоской всегда так. Нельзя ее просто отпустить, хотя она приносит боль. Как остатки былого счастья. Вот и я сохранила фото. И благодаря ему вспоминаю тот день – последний день, когда я чувствовала себя защищенной.

Достаю потрепанный полароидный снимок из бокового отделения кошелька, где я держу пластиковые карты. Белая рамка вокруг фото пожелтела, края покоробились. Однако мы по-прежнему стоим втроем в центре кадра, обнимая друг друга тонкими руками – Фрейя, ее брат Оден и я. На нас купальные костюмы с набивным рисунком, настолько яркие, что мы можем поспорить с бликами солнца на водной глади. У Одена нет одного переднего зуба, а Фрейя испачкала губы в шоколадном мороженом. Мы даже подстрижены одинаково ужасно – как под горшок. У меня волосы светлые, а вот у Фрейи и Одена рыжие. Я помню каждую деталь. Снимок сделала мама Фрейи. А мои родители были заняты выяснением отношений, вполголоса – все-таки в общественном месте.

По щеке сбегает одинокая слезинка. Я решительно вытираю ее и снова запихиваю фото в кармашек, под карты. Затем бросаю кошелек в рюкзак и встаю.

Я не оставляю вещи в камере хранения; иду дальше, по горячему песку, который стопы ощущают, как раскаленный уголь, пока не достигаю кромки воды. Здесь прибой окрасил песок в темный цвет и усеял бесчисленными ракушками, среди которых проглядывает разноцветный пластиковый мусор – словно рассыпали конфетти. Печальное конфетти по печальному поводу. Но в лицо все равно дует ветер, пахнущий солью, и… и я наконец дышу свободно.

От ледяной воды ссадину на локте начинает пощипывать. Поправляю бретельки черного купальника и бреду все дальше от берега, пока дно не уходит из-под ног – в прямом смысле. Я тоже могу уйти под воду и остаться там…

Все позабыть.

Все смыть.

И жить по-настоящему.

Только синева.

Только простор.

Только безмолвие.

Хорошо бы уметь дышать под водой, заполнить легкие невесомостью… Увы, я просто вытягиваю руки вперед и подныриваю под волну. Плыву, пока плечи не начинают гореть, и уже не вдыхаю воздух, а жадно хватаю его. Сердце бьется настолько быстро, что в голове разливается приятная пустота. Растворяюсь в дыхании океана.

Обычно я надеваю ласты и маску; сейчас я и без них плыву достаточно быстро. Отчаяние гонит все дальше от берега. Уже спустя пару минут глаза перестает щипать. Привыкнуть можно ко многому: к соленой воде, к нечеткому зрению. А вот что мне не наскучит никогда, так это подводный ландшафт в бухте. Как на поверхности играет солнце. Как сверкают проплывающие мимо косяки рыб. Леса из фукуса, раскачиваемые течением. Все кажется незыблемым. Бессмертным. Однако я понимаю, что подводный мир может исчезнуть. Что ничего этого не станет, как только Уолби уничтожит зеленую зону и вместо нее даст зеленый свет строительству на побережье новых отелей. Отели начнут сливать в море отходы, аквабайки туристов прогонят из бухты черепах и других ее обитателей. А в ресторанах будут подавать изысканные суши, что приведет к увеличению вылова рыбы.

Делаю глубокий вдох и ныряю. Маленький косяк рыбы, прошмыгнув передо мной, плывет к зарослям кораллов – в кино они обычно сверкают яркими красками, а на деле чаще всего серые. Некоторое время я смотрю вслед рыбам, затем они сливаются с густой морской синевой. Все может остаться в прошлом. Если уничтожат зеленую зону. Будем потом удивляться, как такое случилось. Да и то, лишь когда это нас коснется напрямую. Когда мы ощутим последствия.

Девяносто девять процентов существующих биологических видов живет в океане, почти восемьдесят процентов живых организмов обитают под водой. Из них мы пока что изучили только третью часть. Люди составили карту поверхности Марса, однако понятия не имеют, что происходит на собственной планете. В глубинах скрывается много неизведанного, а мы его разрушаем, не успев даже толком рассмотреть. Самый большой в мире водопад находится под поверхностью моря. По дну океана протекают настоящие реки, там же имеются озера. Я могла бы часами рассказывать о необыкновенных животных. Я легко написала бы статью о бухте… Поглаживаю ладонью лист фукуса и переворачиваюсь на спину. Мир надо мной ослепителен, словно мрачные тени существуют только в моей голове.

Почему встреча с Эзрой закончилась сокрушительным провалом?..

Я выныриваю на поверхность, дрыгаю ногами, чтобы согреться, и заставляю себя вернуться ко всем своим проблемам. Хотя я плыву кролем, требуется какое-то время, чтобы преодолеть течение и добраться до берега. Там я из последних сил выбрасываюсь на горячий белый песок, опираюсь на локти и закрываю глаза. А перед ними все прокручиваются вновь: Ричард и его чертов спецвыпуск, Эзра со своим дурацким инкогнито, я и мое невезение…

На сей раз все действительно безнадежно. Вот если бы случилось чудо и решение упало с неба!

Что-то невероятно твердое сильно бьет по голове, в районе виска. Меня буквально подбрасывает. Не найдя опоры в воздухе, я приземляюсь лицом в песок.

«Санди Сан», онлайн-журнал

Пятница, 26 февраля

Привлечь внимание? Всегда пожалуйста! Причем любой ценой!

Рассказывает Тристан Роуг, репортер «Санди Сан»

Раскрыта правда о Аманде Л., 20 лет, виновнице беспорядков в мэрии Новембер-Бэй! Почему потребовалось вмешательство полиции, какой был причинен ущерб, и что говорят по этому поводу жители города.

Протест блондинки…

Акция юной блондинки, вероятно, планировалась как протест. Против чего именно был протест, вразумительного объяснения не последовало, поскольку вместо баннеров, транспарантов или мегафона девушка притащила в мэрию мешок мусора и устроила там дебош.

…с разрушительными последствиями.

Считается, что одному человеку не под силу причинить большой ущерб, однако, судя по имеющимся у редакции «Санди Сан» фото, внутренние помещения мэрии после недавних событий невозможно узнать. Многие предметы обстановки серьезно повреждены либо уничтожены. По нашим сведениям, требуется четырехзначная сумма, чтобы спасти недавно отреставрированные интерьеры в здании постройки девятнадцатого столетия, включая обивку стен и антикварные ковры.

Слишком хороша, чтобы быть настоящей?

Почему Аманда Л. решила устроить опустошительный набег, одетая именно в облегающий неопреновый костюм? Чтобы насладиться лучами славы? Двадцатилетней девушке это действительно удалось, судя по бурной реакции в Сети после первых же телевизионных репортажей. Причем на передний план вышли не действия студентки, а в основном ее внешний вид, который привел в восхищение большинство пользователей интернета. Блондинка обладает стройной фигурой и выкладывает свои откровенные фото в Инстаграм[5]. «Идеальная женщина, только без тормозов», – пишет, к примеру, Matty69.

«А зачем ей тормоза? – возражает Laurence_Underwood. – В противном случае разве она стала бы выставлять себя в мокром купальнике на всеобщее обозрение?»

Горькая правда

В поисках истинных причин демарша студентки мы опросили сотрудников мэрии.

«Девушка произвела на меня впечатление неадекватной», – вспоминает охранник. Он до сих пор испытывает чувство вины за то, что не смог воспрепятствовать проникновению в здание злостной нарушительницы порядка. «Есть ли у нее проблемы с психикой? Я полагаю, да. Ни один нормальный человек так не поступит. Она была… не в себе!»

Советник Уолби, кабинету которого в ходе акции был нанесен ущерб, высказал по поводу произошедшего аналогичное мнение. «Бешеная Эми» чиновнику прекрасно знакома, она уже несколько месяцев терроризирует его звонками и письмами. «Этой девушке нужна помощь. Совершенно очевидно, что с ней не все в порядке».

К сожалению, мы не смогли взять интервью лично у Аманды Л. Однако с подозрениями Уолби совпадает и мнение психолога. Профессор университета доктор Рамп подтверждает: «Мы все чаще наблюдаем, как молодые женщины по разным причинам отчаянно стараются привлечь к себе внимание. Подобное безрассудное поведение – чистая постановка. Если хотите, крик о помощи. И это определенно нездоровый признак».

Как видите, эксперты пришли к общему мнению, и нам остается только добавить: Уймись, Эми!

693 пользователя отреагировали на публикацию. Оставьте свой комментарий! Или проголосуйте в один клик: Как вы относитесь к бешеной Эми?

За – 94 голоса

Против – 599 голосов

Annie_One: Неприятно, что все только и говорят об этой Эми. Кто она вообще такая?

BigLuke1999: Офигенная бикса! Я бы такую оприходовал. Ну и что, пусть ненормальная!!!

Anonym: Согласен с ведущим выпуска новостей: в следующий раз, пожалуйста, в бикини!!! Или совсем без ничего!;)

Wifey4Life: Лучше бы тебя назвали «Аманда-валанда». С такой ни один мужчина не будет счастлив.

RonaldoFan7: Если скучно, поищи нормальную работу! Тоже мне, нашла чем прославиться! Нужно добиваться цели, а не бегать по городу без дела! Проснись, девочка!

Смотрю в зеркало заднего вида, как из-за угла трусцой выбегает Льюис, сверяясь с телефоном – я отправил ему в вотсап свое точное местонахождение. На несколько секунд включаю поворотник, чтобы он быстрее заметил машину. Хотя я дико злюсь и по-прежнему не могу избавиться от металлического привкуса адреналина на языке, все равно не удерживаюсь от смеха. Представьте картину: человек в ботинках из полированной кожи, брюках чинос и аккуратно заправленной в них рубашке бежит, словно должен выиграть марафон!

– Спасибо, что так выкладываешься ради меня, – одобрительно говорю я, когда он рывком открывает пассажирскую дверь и, задыхаясь, вваливается в салон машины. Мы находимся всего через две улицы от кафе «Рейзерс» и фотографов, и я не завожу мотор, а жду, что Льюис сообщит по поводу инцидента. Конечно, ему нужно время, чтобы отдышаться.

– Я рад, что ты, как всегда, находишь повод для шуток, Афзал. – Это первое, что он произносит. А потом сдвигает брови, озирается в недоумении и бросает взгляд на заднее сиденье: – Где она?

– Кто?

– Я сейчас не в настроении. Оставим всякие «Я не знаю» и «Мне какое дело». Куда она делась?

– Не захотела со мной ехать.

Я кладу ладони на руль и начинаю барабанить пальцами по черной коже.

– И ты запросто позволил ей уйти?

– Не мог же я насильно тащить девушку в машину?

Льюис вытирает лоб и массирует переносицу, глядя через стекло, как рядом паркуется другой автомобиль.

– Сперва хорошая новость… – начинает он, игнорируя стон разочарования, который я издаю, вцепляясь в руль еще крепче. Если есть хорошая новость, значит, за ней последует и плохая, а это, вероятнее всего, означает, что я должен отдать кучу денег, чтобы замять дело с фото, сделанными папарацци. Если такой номер вообще пройдет. Фото уже существуют. И не важно, что я предприму; фарш назад не провернешь. Однако Льюис докладывает: – Папарацци охотились не за тобой.

Ничего не понимаю. Он на полном серьезе объявил, что имела место случайность? Что я согласился на встречу, организованную «Статусом», – то есть они знали, где меня искать! – а потом в определенное время в определенном месте возникли папарацци? Так я и поверил!

– У фотографов нет ни единого снимка. Вы слишком быстро сделали ноги.

– Старик! – жалобно говорю я. – Что ж ты сразу не сказал!

Инфаркт мне не грозит. Можно вдохнуть. Наконец можно вдохнуть полной грудью!

Льюис протягивает мне телефон.

– Не торопись, Эзра. Ты еще не знаешь плохую новость.

Я уже набрал в грудь воздуха, однако, увидев логотип «Санди Сан», ощущаю, как горло снова сжимается. Это настоящие стервятники в мире журналистики. Причем самые безжалостные.

Но фото, которое я вижу на экране, не мое. Ба, да это же Эми! Непокорная грива светлых волос развевается на ветру, разбитая на пиксели и застрявшая в остановленном мгновении. И улыбка, настоящая, так что видны все зубы – в отличие от вымученной, которую Эми презентовала мне в «Рейзерс». На заднем плане волнистая рябь, а на переднем… на переднем торчат соски Эми – поскольку на ней тесное бикини, единственное, что вышло на фото четким. Так как все остальное, что попало в кадр, отфильтровано, словно снимок намеренно обработали, и в фокусе оказалось лишь полуобнаженное тело девушки. Не читая текст, я недоверчиво спрашиваю Льюиса:

– Они явились в кафе из-за нее?

Льюис кивает.

– Только вряд ли она об этом знала. Статью выложили на сайт всего за пять минут до вашей встречи.

– А почему пресса заинтересовалась Эми?

– Ничего такого в ее истории нет. Она не какая-нибудь селебрити, пойманная на любовной интрижке или на употреблении наркоты. Выбрали обычную девушку, живущую по соседству, и навешали на нее всех собак. Ты прочел, что написали эти мудаки?

Я прокручиваю на экране статью до конца.

– Вот дерьмо!

– Куда она ушла?

– На пляж. Я так думаю. А вообще понятия не имею. Я был слишком занят, спасал свою задницу.

Я не упоминаю, что насчет пляжа практически уверен. Потому что случайно увидел Эми в зеркало заднего вида и еще удивился – зачем она целенаправленно устремилась в сторону берега?

– У тебя есть ее номер?

– Нет. Только имейл. Однако я отказываюсь от задания. Скажи этому Ричарду, мы все отменяем.

– Нет! – Льюис ударяет ладонью по приборной панели, и я от изумления лишаюсь дара речи. – Для «Статуса» соглашение убыточно. Мурал служил перманентной рекламой, в то время как твои иллюстрации поспособствуют продвижению одного выпуска. Ты должен радоваться, что они вообще согласились тебя нанять, а ты, черт побери, опять выеживаешься!

– Пусть пришлют кого-нибудь другого, у кого не висят на хвосте папарацци. Почему я должен рисковать свободой?

– Несколько мелодраматично, Эзра, ты не находишь? – говорит Льюис и открывает дверцу.

– Ты куда?

– Делать то, что должен!

Я хочу спросить, что это значит конкретно, но он уже хлопнул дверью и заковылял по пляжу, увязая в песке.

Впрочем, тот факт, что папарацци не сделали ни одного моего снимка, все же улучшил настроение и прогнал острое желание как можно скорее залечь на дно. Пусть Льюис сам ищет девушку, если приперло. Возможно, он решил поступить по-рыцарски: предупредить ее о статье и сказать, чтобы лучше шла домой. Флаг ему в руки. Хотя, надо признать, это точно не входит в его служебные обязанности…

Беру телефон и еще раз просматриваю сайт «Санди Сан». Протест блондинки… Тьфу! И кто только выдумывает подобную хрень? Из текста непонятно, что произошло и о чем идет речь. Начинаю гуглить сам и нахожу видео: Эми в наручниках выводят из мэрии. Там тоже не упоминают подоплеку инцидента. Не может ведь Льюис всерьез требовать, чтобы я работал в паре с некоей эксцентричной особой над проектом, от которого в определенном смысле зависит мое будущее? В нашу первую встречу в мужском туалете Эми на меня накричала. А во второй раз привела на хвосте папарацци. И не знаю, так уж ли я буду неправ, если постараюсь отвертеться от очередного рандеву. Нужно непременно сообщить это Льюису. Я вытаскиваю ключ зажигания и тоже покидаю машину.

Льюис, высоко закатав штанины, тем временем бегает по пляжу с ботинками в руках. Вот он хлопает по плечу какую-то блондинку; та в испуге оборачивается. Льюис с извинениями отходит в сторону. Даже мне издалека видно, что это не Эми! Однако цирковое представление, которое он тут устроил, весьма занимательно. Я не спешу его прерывать и топаю к бару под бамбуковой крышей, где усаживаюсь на высокий стул, заказываю колу и безучастно наблюдаю за ходом миссии. Точно так же Льюис совсем недавно наблюдал за мной в кафе. Теперь мы поменялись ролями.

Этот участок пляжа переполнен даже в первой половине дня по будням, и найти Эми среди скопления жаждущих искупаться туристов и любителей обгореть на солнце весьма проблематично. Словно потерявший маму большой ребенок, Льюис мечется в толпе у волейбольной площадки от одной блондинки к другой. В какой-то момент мне становится скучно, и я перевожу взгляд на море. Сегодня мало кто решился окунуться. Группа детей с совочками играет на мелководье. Вот пловец в резиновой шапочке пробирается через пляж, за ним второй… Вероятно, у ребят тренировка накануне соревнований, поскольку морские течения в это время года не способствуют комфортному плаванию.

Вдали от берега покачивается еще какая-то темная точка. Буй? Прикрываю ладонью глаза от солнца и наконец убеждаюсь: у внешнего края бухты, очень далеко от берега, определенно кто-то плывет. Меня охватывает беспокойство. Но, кем бы ни был пловец, он энергично преодолевает волны и течение.

На всякий случай озираюсь в поисках спасателей. Вдруг придется поднять тревогу? Впрочем, непохоже, чтобы пловцу требовалась помощь. Взмахи рук быстрые и размеренные. Стоп… это вроде бы женщина! Руки довольно тонкие… Действительно женщина! Я снова прищуриваюсь, однако солнце стоит высоко; весь участок бухты блестит, и глазам больно.

– Извините!

Меня мимоходом задел тип в футболке с надписью «Я люблю Новембер-Бэй» – он держит в руках связку веревочек, на которых покачиваются воздушные шары, загораживающие ему вид.

– Ничего страшного, – бормочу я и снова обращаю взгляд к морю. Женщина уже почти добралась до берега. И тут я едва не выплевываю очередной глоток колы обратно в стаканчик, потому что из воды выходит… Эми! В черном купальнике, который вместе с миллионом облепивших тело капель кажется нарисованным.

Я ставлю стакан на барную стойку – и, пожалуй, резковато; кубики льда лязгают о стекло.

Можно прямо сейчас звонить Льюису, сказать, что он бежит не в том направлении. И все же по какой-то причине мне хочется еще немного понаблюдать за Эми. Как она отжимает волосы, подставляет лицо солнцу, зажмуривает глаза… И притом постоянно улыбается. Улыбка искренняя. Никакого высокомерия, никакой приторности. Наверняка еще не прочла статью из «Санди Сан»…

Эми падает на песок, и он мгновенно облепляет все ее тело. Я чувствую облегчение, когда она опирается на локти, запрокидывает голову и снова прикрывает глаза. Потому что не хочу стать свидетелем, как девушка хватается за телефон, чтобы прочесть, что о ней говорят люди.

Аманда-валанда… Эми, уймись… Бешеная Эми…

Покачивая головой, я достаю пятидолларовую купюру из зажима на обратной стороне чехла для телефона, кладу на стойку и одним глотком приканчиваю колу. Пора сказать Льюису, что Эми наверняка уже далеко отсюда и нам лучше уехать. И вдруг краем глаза я вижу, как что-то промелькнуло в воздухе…

От сильного толчка я на миг теряю ориентацию. Глухой звон в ушах перекрывает остальные звуки. Пытаюсь обхватить виски ладонями, потому что болит в основном там, но лишь неуклюже зашвыриваю себе в лицо пригоршню песка, и теперь при каждой попытке проморгаться глаза горят, словно по векам провели наждачной бумагой. Из горла вырывается свист. Невольно начинают течь слезы, в глазах все расплывается, и даже яркое солнце застилает белая пелена.

Я понимаю, что кто-то остановился рядом со мной и сел на песок. Чувствую руки, которые помогают встать, оцепенело подтягиваю к себе ноги и моргаю – моргаю долго, пока не начинаю различать короткие светлые волосы. Обнаженную грудь. Ярко-красные шорты и губы, которые шевелятся, но звуков не издают. Слова доходят до меня медленно и словно сквозь вату; затем звон в ушах резко стихает, и я возвращаюсь в мир звуков. Слышу плеск волн, детские крики, автомобильные гудки и далекий голос: «Простите меня, пожалуйста!»

Я никак не могу сосредоточиться. Наклоняю голову – прежде всего потому, что свет и безоблачное небо внезапно стали пронзительно яркими. Взгляд падает на волейбольный мяч рядом с моим рюкзаком, и я вымученно улыбаюсь. Так вот что это было! Мяч.

– Простите, я виноват! – в который раз повторяет тип, похожий на персонажа «Спасателей Малибу».

– Все в порядке, – отмахиваюсь я, хотя не уверена. В глазах почему-то двоится; рядом с парнем возник еще один человек. Забавно, но второй экземпляр не является точной копией первого. Первый – блондин, явный «золотистый ретривер», а вот у второго темные волосы и… Эзра?!

На сей раз я широко распахиваю глаза, и слезы бегут ручьем. Я хочу смахнуть их, однако Эзра перехватывает мою ладонь и быстро вытирает ее о свою футболку. Теперь у меня чистые пальцы; можно дотронуться до ресниц, освободить их от песка, но я словно оцепенела. Потому что все еще ощущаю контуры крепких грудных мышц, хотя уже не касаюсь их.

– Выглядит так себе, – выносит вердикт Эзра. Он не заметил мою реакцию, а может, исходит из того, что я торможу вследствие сотрясения мозга. Сама не могу разобраться. Я вообще уже ничего не знаю, потому что Эзра берет меня за подбородок, осторожно поворачивает голову в сторону и кривит губы.

– Нужно приложить лед. Иначе завтра все посинеет. И позеленеет.

Я не отвечаю. Смотрю потрясенно в его глаза, которые уже сегодня синие и зеленые. И притом темные. Как морские омуты. Куда можно нырнуть и никогда больше не вынырнуть.

– Эми! Ты меня слышишь?

– Не уверена, – говорю я и вызываю у него приступ смеха. Низкого хрипловатого смеха, который зарождается в горле. Эзра даже почти не открывает рот. Разве что совсем чуть-чуть, и только с очень близкого расстояния видно, что его клыки капельку длиннее, чем у большинства людей. И острее. Может, он вампир? Вот она, истинная причина скрывать от людей свою личность!..

Ой-ой… а мяч, похоже, долбанул меня неслабо – мысли путаются. Прямо как моя жизнь. Она становится все более запутанной. Все более усложняется.

– Принеси лед! – приказывает Эзра парню, который по-прежнему стоит передо мной, опустившись на колени. Явление Эзры и его повергло в ступор.

– Немедленно! – добавляет Эзра, поскольку ничего не происходит. Почти рявкает, так что я сама едва не вскакиваю, чтобы бежать за льдом. Тем временем в глазах действительно начало двоиться. Ведь Эзра совершенно точно существует в единственном экземпляре. И у людей не бывает по три глаза… нет, по четыре. И полтора мяча, которые блондин заученным движением отправляет обратно на площадку, прежде чем бежать к бару…

– Ты как? – спрашивает Эзра, пристально меня оглядывая.

– Солнце какое-то странное, – отвечаю я. Солнце превратилось в тусклую лампочку из туалета в «Статусе» и с каждой секундой теряет яркость. А затем внезапно все становится черным.

– Эми? – произносит Эзра с настолько явным облегчением, что я ощущаю выдохнутый воздух на своей щеке. Он склонился надо мной. А я… я лежу на заднем сиденье машины?

«Кола», – проносится в моей гудящей голове, окончательно сбивая с толку. Однако затем я догадываюсь, что колой пахнет от Эзры, и мы все еще на пляже.

Я нахожусь в той же самой машине, в которую отказалась садиться после нашей катастрофической встречи. Эзра прижимает к моему виску что-то влажное. Наши взгляды встречаются; он убирает руку, выходит из салона, но при этом остается у открытой двери. Я сажусь, придерживая на лбу бесформенный пакет с заморозкой. По руке начинает стекать голубоватый сок, и я поспешно выставляю руку с пакетом из окна, чтобы не залить кожаную обивку сидений. «На сегодня хватит того, что я разрушила жизнь Эзры», – издевательски шепчет мне внутренний голос.

– Извини, у них не во что было завернуть кубики льда, – поясняет Эзра, указывая на подтаявшую упаковку замороженных ягод, надорванную с одного бока. Пакет завернут в мою футболку, которая теперь вся в пятнах.

Момент… моя футболка?

Только теперь до меня доходит, что надо бы и на себя посмотреть. И поскольку промокшая верхняя часть костюма у меня в руке, то, следовательно… я сижу в машине Эзры в одном купальнике!

– Где мои вещи?

Нужно хотя бы джинсы надеть…

– Не смог перетащить все за один раз. Ты тяжелее, чем кажешься, – ухмыляется Эзра.

Не будь мне настолько дурно, я бы покраснела, представив в уме, как он несет меня на руках. Вот только, очевидно, на самом деле я очень бледна, поскольку жизнерадостный оскал Эзры исчезает и сменяется сочувственной улыбкой.

– Шучу. Я могу дотащить троих таких. Но я торопился, надо было побыстрее унести тебя с пляжа.

Без предупреждения Эзра снова заныривает в салон и перегибается через меня, как бы случайно задев своим торсом. Всего лишь мимолетно, однако я на автомате задерживаю дыхание и плотнее вжимаюсь в сиденье. Быстрым движением Эзра раскрывает застежку на липучке и вынимает из стоящей на полу сумки черную футболку. Предположительно, одну из своих.

– Держи, – говорит он и бросает ее мне на колени.

– Спасибо, – бормочу я и отклоняюсь в сторону, чтобы положить на асфальт пакет с замороженной черникой. Затем хочу накинуть на себя чистую футболку, но замираю – Эзра прямо у меня под носом разблокирует телефон и кому-то звонит. Я на миг пугаюсь, что он вызывает скорую, которая мне абсолютно не требуется. Подумаешь, мяч! Тут виноваты в основном повышенные нагрузки. Стресс, неудача… В противном случае я бы вот так не вырубилась, и вообще мне уже намного лучше! Я хочу высказать ему это, пусть не раздувает шумиху… когда Эзра произносит имя Льюиса, и я вовремя закрываю рот.

– Не спрашивай, как, – говорит Эзра, отделяя мою заляпанную черничным соком футболку от превратившегося в месиво пакета и бросая на резиновый коврик у моих ног. Затем отходит на пару метров и снова наклоняется, чтобы выкинуть рваную упаковку в ближайшую урну у деревянного забора, который ограждает бульвар от пляжа. – Но я ее нашел. Мы у машины.

Нашел? Эзра меня нашел? Выходит, он меня искал? Чтобы сразу потащить к одному из своих адвокатов?

Нельзя рисовать в уме худшие сценарии и перебирать один за другим варианты развития событий! Нужно хотя бы одеться, чтобы не сидеть тут полуголой. Натягивая через голову футболку Эзры, чувствую, как она цепляется за что-то справа на груди. В поисках причины я оттягиваю край горловины и сразу натыкаюсь взглядом на осьминожку с кривыми зубами, который в каждом из своих восьми щупальцев держит плитку шоколада или леденец. Нашивка на купальнике, которая оторвалась с одного края, перекрутилась и торчит вертикально. Я дергаю за нашивку, чтобы отодрать совсем; нитки с треском рвутся, осьминожек остается в руке, а на его месте всего в паре сантиметров от соска зияет дыра. Да что ж это творится!

Я со вздохом сжимаю нашивку в кулаке.

В восемнадцать лет я временно устроилась учить детей плаванию, поскольку срочно нуждалась в подработке. Логотипом школы плавания был осьминог. У меня куча купальников, угораздило же сегодня выбрать именно этот! Великолепно. Вот какой я предстану перед адвокатами Эзры: растрепанная, с красными глазами, песок во всех местах, и… Я непроизвольно мотаю головой и тут же резко замираю без движения – перед глазами опять все плывет.

Чтобы хоть немного прикрыться, одергиваю подол черной футболки как можно ниже; она достает почти до колен, словно платье.

В ноздри ударяет запах моющих средств. Обычный аромат свежего белья почему-то напоминает мне о доме и странным образом успокаивает. Однако Эзра, который как раз убрал телефон в карман, должно быть, сумел прочесть в моих глазах остаточную панику.

– Ты здесь ни при чем, – произносит он как бы невзначай, глядя при этом куда угодно, только не на меня.

– Ни при чем?

Ну да, я‐то знаю, что я ни при чем! А Эзра откуда узнал? Или его менеджер вычислил, кто дал наводку фотографам?

– Льюис все объяснит. Пойду принесу твои вещи.

С этими словами он оставляет меня в машине, пятится, разворачивается и бежит обратно к морю.

– Ради всего святого, что сотворил с тобой этот парень?

Льюис едва не роняет ботинки, которые держит в руках. Его брюки закатаны, ступни облеплены песком. Брови приподнялись почти до лысины; прежде чем я успеваю что-либо сказать, он опускается на колени перед открытой дверцей машины, чтобы наши глаза были на одном уровне.

Я смущенно ощупываю виски и перекидываю мокрые пряди волос вперед, чтобы замаскировать припухлость. С чего начать? С оправданий или с объяснений? Жаль, нельзя уложить слова в стопку и проговорить все одновременно. Как бутерброд. Первый ломтик хлеба: «простите, что привела фотографов»; второй ломтик хлеба: «подумаешь, синяки, это моя самая незначительная проблема»; и между ними прослойка из вымученных улыбок.

– Аманда, верно?

– Эми, – поправляю его я. «Аманда» больше подходит той, которая держит свою жизнь под контролем. А я сижу в футболке всемирно известного художника, которая мне несоразмерно велика, лицом к лицу с его менеджером и думаю о бутербродах.

– Ты… упала? – тактично спрашивает Льюис.

– Нет, нет, – поспешно отмахиваюсь я и изображаю вялую улыбку, чтобы придать серьезность столь абсурдной ситуации. – Просто… Мяч угодил в голову. – Делаю вид, будто ничего особенного не случилось. Хотя это неправда – у меня выпал из памяти промежуток времени, когда Эзра перетаскивал меня с пляжа в машину.

– Мяч? – Льюис морщит лоб, достает из кармана сложенный носовой платок и протягивает мне. На ткани вышита вычурная монограмма: Л. У.У. – Льюис Уолт Уиттакер, – представляется он, заметив мой интерес к инициалам.

Он жестом намекает, что нужно вытереть щеку, и я машинально повинуюсь. Кожа на виске уже довольно болезненно реагирует на нажим. Конечно, после ягод платок приобретет насыщенный лиловый цвет – пятна не отстирать. Если бы я могла взять свои боли и страхи и раздать по капле на каждого, мир окрасился бы во все цвета радуги. Однако он по-прежнему черно-белый и пустой. Потому что люди не желают ничего видеть и слышать и все меньше стараются понять заботы других.

– Черничный сок, – объясняю я. Если бы повернуть время вспять и заглянуть из кабинета Ричарда в будущее, в текущий момент! Я бы с радостью согласилась еще раз отправиться за решетку, лишь бы сегодняшний день вообще не состоялся.

– Черничный сок? – повторяет Льюис. Очевидно, он совсем сбит с толку.

– Волейбольный мяч угодил мне в голову. А Эзра решил приложить холод. Нашлись только замороженные ягоды.

Льюис несколько мгновений поглядывает на меня недоверчиво и строго спрашивает:

– Ты уверена, что нормально себя чувствуешь?

Я снова улыбаюсь.

– Чепуха. По сравнению с тем, что случилось до того… – Я осторожно вдыхаю, набираясь мужества. И после второго вдоха объясняю: – Понятия не имею, откуда фотографы прознали про встречу. Словно из ниоткуда появились.

– Не переживай.

Льюис кладет руку на мою дрожащую коленку. Прикосновение теплое и тяжелое, и я успокаиваюсь. Теоретически этот момент должен восприниматься необычно. Еще более необычно, чем предыдущие события. Ведь я не знаю этого человека. Однако его поведение каким-то образом растворяет комок у меня в горле и вызывает безумное желание оказаться в чьих-либо объятиях.

Неужели Льюис на меня не сердится? Ну, или сердится меньше, чем Эзра?

– А как же соглашение? Как же «Статус»?

– Ты ничего не нарушила. Не волнуйся, мы что-нибудь придумаем. Для начала отвезем тебя домой. Кстати, где Эзра?

Я смотрю в сторону пляжа. Проследив за моим взглядом, Льюис поворачивает голову в том же направлении.

– Легок на помине, – бормочет он. Эзра как раз бежит к нам по выложенной из досок тропинке между шезлонгами и зонтиками.

В черной одежде и с непроницаемым выражением лица он излучает довольно мрачную ауру. И впрямь вампир, думаю я, забавно… Тут мою несчастную больную голову посещает другая мысль, и сердце пропускает один удар. А что, если Льюис, увидев меня, предположил, что в состоянии моего лица повинен Эзра? Похоже, его неприятно удивили приклеившиеся к моей щеке ягоды. Или у меня воображение разыгралось?

– Мы можем ехать? – спрашивает Эзра, едва оказавшись в пределах слышимости. Он пробегает последние метры и без комментариев протягивает мне рюкзак и бутылку воды из пляжного кафе. Я торопливо откручиваю пробку, потому что умираю от жажды. Мое «спасибо» Эзра пропускает мимо ушей.

Пока я пью, Льюис поворачивается ко мне спиной. Очевидно, в его взгляде сквозят невысказанные слова, поскольку Эзра, закатив глаза, достает из кармана ключи от машины и бросает своему менеджеру. Тот едва успевает их поймать, не дав приземлиться на асфальт. Эзра садится на пассажирское сиденье впереди меня.

Льюис, покачав головой, захлопывает мою дверцу и кривит рот. Это не полуулыбка, а чистейшее непонимание. Приятно сознавать, что Эзра не только мне представляется загадкой.

Вместо того чтобы сесть в машину, Льюис некоторое время топчется на тротуаре, отряхивая с ног песок, и пытается надеть ботинки, не потеряв равновесия. При этом он опирается на стекло моей дверцы. Я рассматриваю папиллярные узоры на подушечках его пальцев. Фрейя уверена, что руки могут многое поведать о человеке. Поэтому я изучаю ладони Льюиса более внимательно… и ничего особенного не вижу. А вот у Эзры во время обеих встреч я замечала на пальцах краску. Всего пара брызг и крапинок; впрочем, самое примечательное состоит в том, что душа его так же черна, как и лак, который он распыляет.

– Где ты живешь, Эми? – спрашивает Льюис, усевшись за руль.

– Хочешь отвезти ее домой? – Эзра смотрит на менеджера в недоумении, но не демонстрируя интереса. Тем более удивительно звучит его следующая фраза: – Разве ей не нужен врач?

– Совершенно не нужен! – встреваю я, хотя Эзра говорит не со мной, а с Льюисом. Обо мне. И это при том, что я сама сижу рядом. Хочется собраться с силами и треснуть ногой по переднему сиденью. Вместо этого я в очередной раз усилием воли приподнимаю уголки губ и показываю на место ушиба. – Это самая мелкая неприятность по сравнению с остальными, которые произошли со мной в последние дни. – Никто не смеется. – Домой было бы чудесно, – добавляю я уже тише.

Мне приходит в голову, что нужно им сообщить: Фрейя изучает медицину и всегда рада, когда я играю в пациентку. Однако они могут подумать, будто Фрейе нравится, когда мне плохо; и я также не верю, что Эзра с Льюисом действительно за меня переживают. Скорее решили подвезти ради соблюдения приличий. Все-таки именно я уговорила Эзру согласиться на личную встречу. О которой прознали другие люди… Но как? Неужели я произнесла имя Эзры в кафе, кто-то подслушал и навел на нас фотографов? Я пытаюсь вспомнить каждую фразу нашей короткой беседы в «Рейзерс». Всех, с кем еще перебросилась хоть словом. И никого, кроме официантки, не припоминаю. Но откуда она могла узнать, что тип, сидящий со мной за столом, Эзра Афзал? И поскольку я уверена, что никому не проговорилась о месте нашей встречи, остается одно: за Эзрой следили. А я просто оказалась не в то время и не в том месте. Не потому ли Эзра заявил, что я тут ни при чем? Но почему он ничего не объяснил? Или по крайней мере не извинился за сцену в туалете? Сейчас вот, выставив локоть в опущенное стекло, смотрит в окно. Я его не понимаю. Признаться, я многих не понимаю. Однако, похоже, Эзру я понимаю меньше всех.

Льюис тем временем печатает что-то на широком экране у приборной панели. Иконки вспыхивают одна за другой.

– Построить новый маршрут? – спрашивает механический женский голос.

Я слегка подаюсь вперед.

– Олбери-авеню. Апартаменты на углу Бейкер-роуд.

Льюис кивает и еще раз нажимает на экран.

– Маршрут отменен, – сообщает голос. Меню гаснет.

– Я знаю, где это, – поясняет Льюис. Затем выезжает из парковочного кармана и убавляет радио – Эзра, никого не спрашивая, включил его на полную громкость.

Все заднее сиденье машины усыпано песком – словно кто-то опрокинул гигантскую солонку. И эта солонка – я; к рукам и ногам прилипло бесчисленное количество песчинок. Мой взгляд снова устремляется вперед, на Эзру, который глядит в зеркало заднего вида. Интересуется конкретно мной или просто пялится в пустоту?

Эзра прищуривается.

– Ты что-то притихла. Если тошнит, скажи сразу.

– Меня? Нет. Просто… Я притащила в машину кучу песка.

– Я потом вытряхну коврики. Ничего страшного.

Льюис откашливается и добавляет уже более благосклонно:

– Эту машину то и дело приходится чистить. Эзра возит в ней аэрозольные баллончики с краской и вечно забывает их закрыть. Не бери в голову.

Ну что ж. Я поджимаю нижнюю губу и начинаю отковыривать от бутылки с водой мокрую этикетку. Мы сворачиваем на мою улицу, и в груди разливается облегчение. Почти приехали! Однако Льюис сбрасывает скорость.

– Эми, – говорит он. И почему-то медлит. – Тебе следует кое-что знать. Я не хотел начинать этот разговор на пляже, чтобы не волновать еще больше. Но ты в любом случае узнаешь. Полагаю, тебе лучше также услышать от меня, что это абсолютная…

Он вдруг замолкает и крепче вцепляется в руль.

В конце переулка, где находится мой дом, собралась толпа. Впереди как раз паркуются две машины со спутниковыми антеннами на крыше.

– Вот дерьмо! Не останавливайся, проезжай дальше! – кричит Эзра.

Я словно попала в фильм жанра экшен – хотя Льюис, как и Эзра до того, не ударяет по газам, а просто аккуратно сворачивает в сторону; водитель машины позади нас, вероятно, и не заметил, что мы не включили поворотники.

Мне требуется несколько секунд, чтобы осознать происходящее.

И тут все становится на свои места…

– Они явились из-за меня, – догадывается Эми. Она спокойна, что очень необычно.

Льюис тяжко вздыхает. Надеюсь, он сейчас что-то скажет – мой менеджер из тех, кто всегда спасает дело. У него талант – урегулировать любую проблему, повернуть любую ситуацию в свою пользу. Однако впереди начинает скапливаться пробка, и Льюис вынужденно сосредотачивается на трафике. Мне ничего не остается, кроме как повернуться к Эми. Какие слова подобрал бы Льюис для нее? Я лишен его талантов; слова, покидающие мои уста, далеко не идеальны. Обычно это для меня непринципиально. А сейчас? Сейчас, вероятно, неподходящий момент для глупых комментариев.

Сок и мякоть раздавленных ягод облепили волосы и лицо девушки, испачканные в песке. Не знай я, что произошло, нипочем бы не догадался, в какую передрягу она попала. Бледные зелено-фиолетовые оттенки уже проступили на веснушчатом лбу рядом с бровью и расползлись на полщеки. Эми еще повезло, мяч не задел глаза. Тем не менее ей наверняка чертовски больно. Вот только… по-моему, девушка не придает этому большого значения. Не может быть, думаю я, и внезапно понимаю – недостаток эмоций на деле означает предельную сосредоточенность. Эми держит себя в руках. Ее самообладание настолько осязаемо, что напряжение буквально передается мне, пронзает электрическим разрядом. Я предпочел бы, чтобы девушка рыдала. Чем спокойнее она, тем неспокойнее мне.

– Попробую угадать, – вяло улыбается Эми. – В новостях опять что-то передали, и теперь фотографы ждут, что я буду бегать по городу в бикини? И для того они заявились в «Рейзерс»?

– Почти угадала, – бормочу я и получаю от Льюиса тумак. Эми тем временем открывает рюкзак и начинает в нем копаться – подозреваю, в поисках телефона.

– Может, не стоит гуглить прямо сейчас? – советую я. Увы, она не слушает, уже разблокировала экран, немедленно нашла ту самую статью и внимательно читает.

– «Санди Сан»? – шепчет Эми. Голос по-прежнему твердый, зато в широко открытых глазах отражается ужас. Она читает, шевеля губами. Первый абзац. Второй. Вот уже и рот приоткрыла… И все же продолжает чтение; затем прокручивает до комментариев, хватает себя свободной рукой сзади за шею и впивается ногтями в кожу – настолько яростно, что у меня по спине пробегает дрожь.

Мы останавливаемся на красный свет. Я проворно выскакиваю, обегаю вокруг машины и пересаживаюсь на заднее сиденье. Льюис внимательно наблюдает за мной в зеркало заднего вида. Вероятно, решил, что я намерен вырвать из рук девушки телефон и кинуть в окно. Пару секунд я даже взвешивал такой вариант. Вот только статью все равно не выкинешь. Поэтому я лишь говорю:

– Завтра люди обо всем позабудут.

Я доволен собой – правильно подобрал слова. Получилось довольно любезно.

– А я не хочу, чтобы люди позабыли. – Наши взгляды упираются друг в друга. – Хочу, чтобы наконец сообщили о причинах моей акции.

Даже теперь, когда Эми поняла, что о статье, вероятно, знает каждый третий в городе, она не потеряла самообладания.

– Ты спятила? – Не могу поверить, что девушка столь наивна. – Конечно, ты хочешь, чтобы забыли! Или мечтаешь, что завтра они выложат очередное фото из твоей инсты?

Эми опять смотрит в телефон и переключается на другое приложение. Сотни уведомлений Инстаграма[6] появляются справа вверху; вряд ли они от ее друзей. Рука девушки начинает дрожать.

– Хватит! – Я собираюсь с духом, отбираю у нее телефон и перевожу аккаунт в приватный режим.

Мне бросается в глаза фото, которое использовали в «Санди Сан», – одно из первых трех в профиле. На оригинальном снимке рядом с Эми стоит еще одна молодая женщина в бикини, а между ними молодой человек в бирюзовых плавках с кричащим рисунком: маленькие вафельные рожки с мороженым. А на его плечах сидит крохотный человечек, наверное, едва начавший ходить, одетый в купальный костюмчик из такой же ткани, который держит перед лицом гигантский ломоть дыни. В «Санди Сан» вырезали их всех, оставив только Эми.

– Аманда, – встревает Льюис, и девушка поднимает голову. Стало быть, к нему она прислушивается. – Я не знаю подоплеку твоего поступка, зато не один десяток лет работаю с публичными персонами, и мне известно, что даже достоверная информация балансирует на грани субъективности. А вот бульварные листки пишут все, что им взбредет в голову. Или то, что захочет читать их аудитория. Ради хороших продаж из мухи раздуют слона, хотя сама муха тоже придумана.

Эми смеется. Смех какой-то ненатуральный.

– Я… вообще-то я сама работаю на таких людей.

Ирония судьбы!.. Льюис предусмотрительно бросает на меня огорченный и одновременно сердитый взгляд. На сей раз я бы даже извинился, если бы невольно что-нибудь ляпнул. Когда я поднимаю глаза, чтобы объяснить Льюису, что тоже вполне умею вести себя, вдруг обнаруживаю, что на нас надвигаются ворота, чертовски похожие на ворота моего дома.

Взгляд Льюиса! Он был вовсе не огорчен! Он сознавал свою вину! Ну не идиот ли?

Я сую Эми в руки ее рюкзак, куда только что закинул телефон, набрасываюсь на Льюиса и хватаю его за плечо.

– Ты совсем спятил? Это мой дом!

– Знаю, – отвечает он. И решительно въезжает в ворота.

Я нависаю над передним сиденьем и пытаюсь невербально донести до Льюиса информацию о том, что мне не нравятся принятые единолично решения. Это мой дом. И я не испытываю желания оповещать «Статус», где и как я живу! А Эми работает на «Статус». Вдобавок сейчас она является мишенью для «Санди Сан», отчего мне еще меньше хочется держать ее поблизости.

– К моему офису не подъехать из-за пробки. – Льюис пожимает плечами. Шины шуршат по гравию подъездной дорожки, створки ворот позади нас смыкаются. Я разгневанно мотаю головой.

Льюис нащупывает в бардачке пульт и нажимает кнопку.

– Выходите. Я заведу машину в гараж.

Деваться некуда. Я распахиваю дверцу. Чем быстрее мы найдем решение, тем скорее я избавлюсь от Эми. Терпеливо жду, пока она собирает свои вещи с заднего сиденья и тоже выходит.

И хотя настроение на нуле, я с трудом удерживаюсь от ухмылки. С рюкзаком на груди, бутылкой воды под мышкой и в футболке не своего размера Эми выглядит так, словно только что вернулась из суточного похода. Причем я не хочу над ней насмехаться; я хочу дать понять, что не желаю ее здесь видеть.

– Что-нибудь предложить? Парацетамол?

Мне не по себе наблюдать, как она озирается в холле. Вообще-то у меня весьма солидное жилище, будто прямо из каталога. Большую часть стен я покрыл граффити, и безликая серость, которую предпочла дизайнер по интерьерам для предыдущего владельца, приобрела характерные черты, словно за образец взяли переход под железнодорожными путями. А что, отлично будет смотреться в следующем номере «Статуса»: вот так живет Эзра Афзал! Я останавливаюсь перед Эми, и она вынужденно смотрит на меня снизу вверх. «Даже не помышляй», – тянет сказать ей, строго подняв брови. Однако вместо этого я указываю в сторону лестницы и говорю:

– Можешь принять душ, если хочешь. – Нужно отделаться от гостьи хоть на пару минут. – Ванная наверху, последняя дверь направо. Там есть все необходимое. В шкафчике рядом с зеркалом упаковка обезболивающих.

Эми кивает и, схватив свои вещи, шлепает босиком вверх по ступенькам.

Я плетусь на кухню. Придет Льюис, выскажу ему все, что думаю. Хотя сказать нечего. Абсолютно нечего. Ни хрена не приходит в голову!

Ненавижу гостей. Даже Олив не остается ночевать, как бы ни было поздно. Она понимает, что мне нужен покой. А вот Эми не знает обо мне ничего. И не должна узнать.

– Что будет, если она сделает фото? – первое, о чем я спрашиваю Льюиса, когда он наконец является.

Он не воспринимает мои слова всерьез: раздраженно лезет в холодильник за напитками.

– Эми не шпионка.

– Она из «Статуса», черт возьми! Ты сошел с ума? Зачем решил привезти нас сюда?

– А ты на нее хоть раз взглянул толком? Включи мозги! Вы с ней вместе должны выполнить задание. Ты должен выполнить задание. Не забывай, что без этой маленькой уступки, которую я смог для тебя выторговать, ты предстал бы перед судом по нехилому обвинению.

– Почему ты ей доверяешь? И суток не прошло, как эта женщина побывала под арестом. Да она шагу ступить не может, чтобы не посеять вокруг себя хаос!

– Эзра, ты ведешь себя как…

Я строго смотрю на Льюиса, и он мгновенно вспоминает, кто ежемесячно переводит ему денежное вознаграждение. Однако, по всей вероятности, сегодня его моральные устои рухнули; он высказывает то, что мне и без того известно:

– Ты ведешь себя как засранец.

– Да-да, знаю. Я самый гадкий человек на свете.

– Этого я не говорил. Просто констатировал, что ты ведешь себя соответствующим образом.

За его спиной раздается покашливание, и Льюис оборачивается. Я тоже смотрю на девушку. И в отличие от своего менеджера не испытываю абсолютно никакой досады от того, что она частично подслушала наш разговор. Если уж на то пошло, могу все повторить ей в лицо. Да, я ей не доверяю!

– Эзра, где у тебя пластырь? – Льюис открывает ящик для столовых приборов, и позвякивание ножей отдается у меня в ушах.

Эми надела свои джинсы и черную футболку, которую я дал ей в машине, подвязав ее на животе резинкой для волос, чтобы сделать не такой широкой. Теперь, когда девушка смыла с себя песок, выше локтя просматривается свежая ссадина. Понятия не имею, где она ее получила; но Эми сгибает руку и оценивающе рассматривает рану, словно сама о ней позабыла или только что заметила.

– Обычная царапина. На воздухе заживет быстрее. Я… э‐э… спасибо за помощь и за гостеприимство. – Она подчеркивает интонацией слово «гостеприимство», причем глядит на меня даже близко не столь озлобленно, как я предполагал. – Сейчас вызову такси и уеду. Хотела бы только спросить… по поводу иллюстраций…

Я перевожу взгляд на Льюиса.

– Я не могу сотрудничать с человеком, который находится в центре внимания прессы.

Он обязан понять! И Эми обязана понять!

Однако Льюис предлагает самую дурацкую идею, которая только может прийти в голову.

– А почему бы вам не поработать над проектом здесь?

– Вообще-то тут работы не на пару минут! – произношу я на взводе. И усиленно принимаюсь кашлять. Надеюсь, менеджер поймет мой очень тонкий намек.

– Есть гостевая комната.

– Ты ведь шутишь?

Я склоняю голову набок. Сегодня шея опять странно затекла.

– Эми нужно на какое-то время залечь на дно. У ее дверей дежурят папарацци. А вы должны поработать над проектом. Здесь безопасно. За день-другой вы выполните задание. Идеальное решение.

Льюис мотивирует меня полной энтузиазма улыбкой.

– А ты не должен сперва спросить у Эми, согласна ли она? У нее наверняка и другие дела есть? – Я провокационно подмигиваю девушке. – Работа, учеба?

– Ну, собственно говоря… – Она на миг запинается, глядя попеременно то на Льюиса, то на меня, то на тонкий браслет у себя на запястье, и наконец договаривает: – Собственно говоря, с понедельника начинаются каникулы, а моя работа… ты и есть моя работа.

Долю секунды я почти верю, что она меня неправильно поняла, однако Льюис уже хлопает в ладоши, словно считает дело решенным.

– Ладно. – Я едва сдерживаюсь. – А как быть с ночевкой? Одна, в моем доме, с мужчиной, которого ты не знаешь…

Что ей от меня нужно? Всерьез решить остаться здесь ради какой-то паршивой статьи! Это ненормально!

– Ну… вообще-то… Я бы осталась! – запинаясь, произносит Эми.

Наверное, мой взгляд весьма красноречив, потому что она немедленно отводит глаза.

Ты сделала неверный выбор, Эми. Безумно неверный выбор!

Никогда и нипочем мне бы не пришло в голову остаться у Эзры, если бы Льюис не преподнес мне проклятый третий шанс на блюдечке с голубой каемочкой.

А вот то, что они недавно обсуждали… Похоже, Эзра настроен против нашей совместной работы. Я уже задавалась вопросом, почему он вообще согласился, если, судя по всему, испытывает к проекту сильную антипатию. Его однозначно вынудили. И хотя я уверена, что мотивы Эзры не пересекаются с моими, все же я спрашиваю себя: неужели помимо одинаковой обуви, у нас есть и еще кое-что общее? А именно обстоятельства, заставляющие поскорее разделаться с идиотским спецвыпуском. Неужели мы находимся в одной лодке? Впрочем, он еще может выбросить меня за борт…

В любом случае Льюис прав. Прав во всем. Мне нельзя домой. В ванной комнате Эзры имеется огромное зеркало со встроенной подсветкой, и я сумела обстоятельно рассмотреть зеленоватую кляксу на лице, которая проступила сквозь покрасневшую кожу. Да уж, красотка! Будто подралась с кем-то. Чего только не сочинит пресса! Типа того, что я повторно вломилась в мэрию и меня пришлось выдворять оттуда силой, чтобы не дать прорваться к Уолби.

– Вы не против, если я свяжусь с соседкой по квартире?

Я переживаю за подругу. Репортеры видели мой профиль до того, как Эзра перевел его в приватный режим, и смогли отыскать фото, на котором рядом со мной стоят Фрейя и Оден с дочкой. Я рада, что фотографы вырезали их из кадра. И ни в коем случае не желаю, чтобы Фрейю расспрашивали на камеру о сумасшедшей соседке.

– Никому не смей говорить, где находишься! – рычит на меня Эзра.

Льюис натянуто улыбается.

– Пожалуйста, Эми, только не называй никаких адресов.

– Само собой.

Я было подумываю отойти на пару шагов, чтобы позвонить спокойно. Но в квартире я не ориентируюсь; к тому же, вероятно, будет лучше, если они оба послушают разговор и убедятся – я не настолько тронулась умом, чтобы выбалтывать приватную информацию. Поэтому откашливаюсь и выбираю в списке контактов номер Фрейи. На аватаре стоит фото, где мы с ней беспечно хохочем. У меня к горлу опять подступает комок.

С каких пор все так усложнилось?

Фрейя после первого же гудка выкрикивает «Эймс!» – настолько громко, что я поспешно нажимаю большим пальцем качельку на телефоне.

Эзра закатывает глаза. Льюис по-прежнему натянуто улыбается.

– Т‐ты еще в универе? – спрашиваю я.

– Я в клинике. Прямо из универа туда, жизнь у студентов‐медиков не сахар. – Фрейя инсценирует неестественно хриплый голос, словно из-за недостатка сна мутировала в зомби. Однако мне не до смеха.

– Послушай, я… Тебе нельзя сегодня идти на квартиру. Поезжай к Одену или к родителям.

– Опять что-то случилось?

Никогда не думала, что выскажу это вслух. Абсурд. Словно это редакция «Санди Сан» лишилась рассудка, а не я.

– В прессе опубликовали статью обо мне. На нашу улицу заявилась куча репортеров. Не знаю, там ли они еще…

– Где ты? – в ужасе кричит Фрейя.

– Со мной все хорошо. Не волнуйся. Несколько дней… – Эзра фыркает, и я пытаюсь заглушить его голос, – … несколько дней поживу у коллеги.

На сей раз Эзра и Фрейя фыркают одновременно.

– Что-о? Какая еще коллега? Ты вообще незнакома с большинством сотрудников «Статуса»!

Я надеялась, Фрейя поймет, кого я имела в виду…

– Я остаюсь у Эзры, – поясняю я тихо.

– У кого-о‐о?

На другом конце линии раздается истошный крик. Моей соседке удалось, несмотря на минимальную громкость телефона, оглушить меня – даже Эзра с Льюисом расслышали.

– Исключительно по работе. На день-два. Максимум. Ты не беспокойся, хорошо?

– А у меня есть причины? В смысле, причины для беспокойства?

Самой бы знать…

– Никаких, – заверяю я больше себя, чем подругу. – Пообещай, пожалуйста, что никому ничего не расскажешь и на квартиру не поедешь.

– Хорошо, хорошо. Но ты все-таки… подавай иногда признаки жизни, звони мне, когда сможешь, ладно?

– Обязательно, – клянусь я.

Осторожно кладу телефон в рюкзак, который оставила у входа на кухню и на котором сбоку расплылось темное пятно – я затолкала туда мокрый купальник.

Эзра наблюдает за мной. Похоже, не знает, что делать.

Громко хлопает дверь, и мое решение пожить у Эзры кажется теперь как минимум наполовину правильным. Прежде всего потому, что мы остались наедине, причем раньше, чем я надеялась. А это неприятнее, чем выглядело на первый взгляд.

– Отлично, – невесело ухмыляется Эзра. – Ну что ж, Эймс… пойдем, покажу тебе комнату для гостей.

– Так меня называют лишь друзья, – уведомляю я его. Конечно, наша работа очень важна, однако на сегодня с меня оскорблений достаточно.

– Ах так? Я веду себя довольно любезно, учитывая то, что позволил тебе пожить здесь, Эймс.

– Ладно. Как хочешь.

– Только так. Мой дом, мои правила. Возможно, тебе придется еще раз позвонить подруге, чтобы она передала через Льюиса сумку с необходимыми вещами. У меня не отель.

– Нет. Я сказала Фрейе, чтобы она не являлась домой, пока все не утрясется.

– Тогда составь список. – Эзра хлопает ладонью по выдвижному ящику на кухонном острове. У ящика нет ручки, тем не менее он плавно выдвигается. Содержимое отсортировано столь идеально, что рыться внутри не нужно – Эзра сразу выуживает стопку бумаги для заметок, кладет ее на мраморную столешницу и толкает в мою сторону карандаш. – Напиши, что тебе нужно. Одежду на выходные и так далее. Льюис все оплатит. В конце концов, именно он причина возникновения нашего нового коммунального союза.

Я возмущенно фыркаю.

– Внесем ясность: я не героиня «Красотки». Твой менеджер покупать мне белье не будет.

Эзра равнодушно пожимает плечами.

– Хоть голой ходи.

Я медленно начинаю закипать от его манеры общения. Хочется выдать в ответ что-нибудь неласковое. И все же мне надо, чтобы он со мной сотрудничал, а не устраивал разборки. Поэтому я начинаю считать про себя до десяти. И уже на цифре «четыре» решение приходит.

– Можно мне хотя бы постирать свою футболку? И одолжить что-нибудь из твоей одежды?

Я приподнимаю уголок рта и раскачиваюсь на пятках. Произнесенный вслух, вопрос внезапно прозвучал более резко, чем я планировала. Впрочем, все лучше, чем просить Льюиса покупать для меня нижнее белье.

Эзра роняет челюсть. Затем с усилием ставит ее на место – даже зубы лязгнули – и с ухмылкой восклицает:

– Хочешь носить мои тряпки? Ты что, фрик? Мои вещи для тебя фетиш?

– Нет, просто не люблю покупать лишнее. У меня в шкафу достаточно барахла, – поясняю я.

– Ла-а‐дно. – Эзра явно удивлен и в то же время выглядит несколько повеселевшим. – А как же… как ты будешь мыться?

Я окидываю взглядом огромную кухню. Ни на одной поверхности нет ручек, отчего ослепительно белые встроенные шкафы на первый взгляд даже мебель не напоминают. Однако они открываются по одному щелчку, а значит, очень вместительны; я уверена, что все нужное найдется.

– У тебя есть кукурузный крахмал, оливковое масло, сода и яблочный уксус?

Эзра ошеломленно застывает, словно я у него на глазах превратилась в сверхъестественное чудище.

– Вообще-то я имел в виду, например, шампунь. И тампоны. А не ингредиенты для изготовления бомбы.

Уголки моих губ подрагивают.

– Сода для меня и есть шампунь. А ты уподобляешься НАСА – они насчитали для Салли Райд сотню тампонов на неделю космического полета. Спасибо, что интересуешься моими критическими днями, но они еще не скоро. К тому же я пользуюсь чашей.

Эзра в недоумении смотрит на кофейную чашку в мойке и сдвигает брови.

– Менструальной чашей, – конкретизирую я и впервые в присутствии Эзры искренне смеюсь.

По-прежнему смущенно – или еще более смущенно – он переводит взгляд на мой живот.

– Ради бережного отношения к окружающей среде, – уточняю я нехотя; люди обычно прекращают меня слушать, стоит только проронить слова «окружающая среда».

– Понял. Ладно. Тогда… идем в гостевую комнату?

Эзра указывает вытянутым большим пальцем куда-то себе за спину, разворачивается, делает несколько шагов, снова поворачивается ко мне, хмурит лоб и, мотнув головой, устремляется вперед.

Его дом – творение безумца. Территория примыкает к хребту Грей Маунтинс, и потому сад выходит к маленькой приватной бухте. Через окна во всю стену я различаю, что пляжа в привычном смысле нет, зато к морю спускается пестрый одичавший луг. Сад просто огромный – он окаймляет бухту и у начала предгорья сменяется густым перелеском.

Хотя я не в том положении, чтобы судить – мы ведь толком друг друга не знаем, – тем не менее мне кажется, что все здесь пронизано Эзрой. Покрытые граффити стены, черные люстры, коврики с орнаментом под шахматную доску или с оптическими иллюзиями – вот-вот наступишь и провалишься в дыру. А за окнами колыхаются на ветру дикие кустарники. Вековые сосны и густые секвойядендроны столпились у каменной стены, ограждающей владение, и высятся над ней, создавая впечатление, что ты находишься не просто на закрытой территории, а в маленькой собственной вселенной. Растения не подстригают, им не придают форму, как заведено на других участках в нашей местности. А в гостевой комнате висит гигантское полотно, повернутое лицом к стене. На холсте, натянутом на деревянную раму, написано: «Я испортил лицевую сторону, так что считайте это картиной». Я невольно улыбаюсь, внезапно осознав: Эзра против моего присутствия, потому что каждый уголок жилища позволяет заглянуть ему в голову.

В нашей с Фрейей квартире все гораздо менее зрелищно. Однако и моя комната не лишена индивидуальности; в ней висит немало занятных вещиц, и я бы охотно телепортировала туда Эзру. Пусть взглянул хотя бы мельком, покопался в приколотых к доске фотографиях – там изображено исключительно море. Тогда я смогла бы объяснить, почему для меня так важно одолеть этот спецвыпуск.

Эзра заходит в комнату и бросает на постель стопку одежды.

– Можешь оставить себе. Все новое.

Я перебираю вещи. Черные трусы-боксеры с этикетками, спортивные брюки, худи и футболки.

– У тебя что, все шмотки черного цвета?

Эзра скрещивает руки на груди и опирается на косяк двери.

– Прекрати задавать вопросы и попрощайся с идеей чувствовать себя как дома. Если очередной спецвыпуск «Статуса» окажется тайной прогулкой по моему жилищу, будь уверена – я лично прослежу, чтобы тебя упрятали за решетку. Все, что ты здесь видишь, включено в соглашение о конфиденциальности. Ни слова о моей жизни. Никому.

– Я… у меня еще один вопрос, – произношу я смущенно. И почему меня так напугала его гневная тирада? Теперь я чувствую себя виноватой. Будто и в самом деле вынашивала коварный план.

– Ну что еще? – вздыхает он.

– Мы не могли бы начать прямо сейчас? Работу над спецвыпуском? Если устроим мозговой штурм… – «то быстрее покончим с заданием, и ты тотчас же от меня отделаешься», – хочу добавить я, но Эзра обрывает меня безапелляционным «нет». А затем разворачивается и выходит; однако не успеваю я издать вздох разочарования, как он останавливается в дверях.

– Я собираюсь заказать пиццу. Флаер лежит на кухне. Если хочешь что-нибудь выбрать, у тебя есть время до семи.

Спустя мгновение я уже слышу приглушенные ковровой дорожкой шаги в холле, которые быстро удаляются.

Я разблокирую телефон, чтобы посмотреть время. В моем распоряжении больше часа. Достаточно, чтобы полежать и полюбоваться потолком. Вряд ли Эзра придет в восторг, если я прошествую через весь дом и выйду в сад. После его отповеди даже в этой комнате ощущаю себя незваной гостьей.

Я тихонько встаю, толкаю стеклянную дверь, которая легко отъезжает в сторону, и выхожу на гигантский балкон. У перил стоит телескоп на массивном штативе. Еще слишком светло, чтобы любоваться звездами, поэтому я усаживаюсь на подвесные качели в форме птичьего гнезда и смотрю на горизонт, пока облачность не сливается с синевой моря.

Рекламный листок на кухонном столе на поверку оказывается меню самого дорогого в нашем городе итальянского ресторана. В красном кожаном переплете. Я узнаю по логотипу – в свое время «Статус» публиковал о нем статью.

– Обычную пиццу с рукколой, но без сыра, – говорю я Эзре. Он как раз набирает номер «Дон Леоне».

– Это как раз необычная пицца, – замечает он.

Я натягиваю рукава худи, чтобы закрыть пальцы. Если бы я не замерзла, ни в коем случае не надела бы. Чувствую себя по-дурацки в этом огромном пушистом свитере. Будто строю из себя подружку Эзры, которая крадет его вещи и тайком их нюхает. Да, я их нюхала! Однако лишь потому, что запах чистых вещей напоминает о домашнем уюте и очень успокаивает.

– Если ты скажешь по телефону именно так, они поймут, – заверяю я Эзру. Полжизни заказываю пиццу без сыра.

Эзра отставляет телефон от уха. До меня доносится музыка ожидания ответа оператора – Паваротти, классическая концертная версия «O sole mio».

– Если я так скажу, меня поднимут на смех. Никто не заказывает в настоящем итальянском ресторане пиццу без сыра.

– Тогда скажи «маринара с рукколой».

– То есть?

– Пицца без сыра с рукколой.

– Это то же самое?

– Да.

Он сдается – как раз в этот момент я слышу, как работник «Дон Леоне» произносит в трубке: «Буонасера». Заказав нормальную пиццу для себя и ненормальную для меня, Эзра усаживается на мраморную столешницу кухонного острова.

– Это сейчас в тренде? Всякая экошиза?

– Моя жизненная установка. Называется «ответственное потребление».

– А по тебе не скажешь.

– Неужели? И как я должна, по-твоему, выглядеть?

– Откуда мне знать? С небритыми подмышками и ароматическими палочками?

Разве поймет меня этот мегаломаньяк, который, несмотря на молодость, уже имеет миллионы на счету? Я точно знаю, куда свернет наша беседа, если позволить себе провокационные высказывания. И потому просто смотрю на Эзру с сомнением, вместо того чтобы закатывать глаза. И замечаю, что его волосы влажные. Вероятно, после душа. А еще на пальцах нет следов краски, и когда он вцепляется в край столешницы, например как сейчас, мышцы плеч напряжены.

– Давай же, не молчи!

Эзра ударяет пяткой по шкафу, заставив выдвинуться один из ящиков, чтобы немедленно снова его задвинуть.

– Чего ты от меня хочешь? – Я прислоняюсь к кухонной секции наискосок от Эзры.

– Чтобы ты наконец вышла из себя.

Я вскидываю бровь.

– В смысле?

Что он, собственно, имеет в виду?

– Тебе ничего не причиняет боль, ничто не заставляет волноваться, ничто не выводит из равновесия… Это ненормально!

Я поджимаю губы и смотрю в пол. Боль я чувствую. Мне ли не знать, каких усилий требует держать себя в руках! Но когда я в последний раз разнервничалась, меня арестовали. И чего Эзра вообще от меня хочет? Чтобы я ему показала, насколько оскорблена? Чтобы дала слабину и расплакалась перед ним?

– Ладно, слушай! Вот что я тебе скажу!

Ему нужны мои эмоции. Как минимум неудовлетворенность и гнев. Они и так во мне больше не умещаются. Почему я вечно должна все терпеть? Почему я должна помалкивать о своих взглядах – ах, вдруг они кого-то не устроят? Сам-то Эзра не сдерживается! Ни в чем! И раз уж он желает услышать мое мнение… значит, он его сейчас получит!

– Я стремилась поддерживать мир, потому что понимаю: ты не в восторге от решения Льюиса. Однако ты весь день меня провоцируешь. Начал еще до появления фотографов. И при этом даже не даешь договорить! Иначе я бы давно извинилась за свою резкость в туалете «Статуса» и довела бы до твоего сведения, почему мне так важно выполнить это чертово задание!

– О, я весь в нетерпении! И почему же? Тебя обещали повысить в должности? – саркастически ухмыляется он. – Я угадал? Очередная ступенька карьерной лестницы, в случае если тебе удастся склонить меня к сотрудничеству?

Он угрожающе медленно подается вперед и разглядывает меня так бесцеремонно, что к щекам подступает жар. Но я сдаваться не намерена, не отступаю ни на миллиметр. К тому же отступать все равно некуда – в спину упирается холдер кофемашины.

– А тебе не кажется, что ты болезненно самодоволен?

Эзра пялится на меня заинтересованно и в то же время с раздражением.

– Не устраивают мои манеры, можешь в любой момент уйти.

– Ты ведь тоже должен выполнить задание?

– Именно должен! – выкрикивает он. – Верно подмечено! Ты этим гордишься? Что работаешь на такую организацию, как «Статус»?

– Никак не пойму, как ты ко мне относишься. Сейчас ты мне помогаешь, а в следующую секунду готов взглядом испепелить. Почему ты такой?

– Не путай мое поведение и мой характер.

– И что ты хочешь сказать?

– Что мы увидимся завтра.

Эзра спрыгивает с кухонного острова, устремляется наверх и демонстративно громко захлопывает за собой дверь.

Никогда бы не подумала, что желание заказать пиццу перерастет в такую эскалацию. Теперь стою одна в кухне и… доливаю кофемашину, потому что она настоятельно требует воды, издавая панические звуки и мигая красным индикатором.

А потом дожидаюсь курьера с пиццей, которую Эзра предварительно оплатил через PayPal.

Аппетит совершенно исчез; я съедаю всего один кусочек, чтобы не валиться с ног от слабости, и ставлю коробку в холодильник. Затем бесшумно прокрадываюсь наверх, забиваюсь в гостевую комнату и молюсь, чтобы завтра Эзра встал с той ноги. Потому что между нами пролегают уже не многие миры; нет, между нами пролегает целый океан. И я не уверена, что посреди безбрежного океана мы когда-нибудь сумеем встретиться.

В начале шестого утра я приказываю умному дому включить свет и раздвинуть шторы – все равно не сплю.

– Доброе утро! Желаю прекрасного начала дня! – выполнив задание, произносит Алекса механическим голосом; затем подмигивает светодиодами и возвращается в дежурный режим. Колонку запрограммировал Льюис. Он нашел забавным, когда после указания раздвинуть шторы автоматически проигрывается песня «С добрым утром, солнышко» группы Aqua. Разумеется, я отключил эту ерунду уже на следующий день. Фраза «Доброе утро!» сама по себе уже нервирует достаточно. Особенно сегодня. Поэтому я показываю Алексе средний палец и утомленно провожу ладонью по волосам и лицу. Смертельно устал.

Комично осознавать, что в соседней комнате за разрисованной пестрыми зубцами стеной находится Эми. Я постоянно спрашивал себя: спит ли она сейчас или вслушивается в шелест ветвей на ветру? Или в другие звуки. Контейнеровозы, направляющиеся в гавань, вынуждают снующие туда-сюда рыбацкие лодки сигналить так громко, что звук разносится на много миль.

А еще я задавался вопросом: знает ли девушка, что я сам себя ненавижу не меньше, чем она меня…

Я привык жить в доме один и чувствовать, что я один. Мне нравится быть одному и не притворяться, будто я в восторге от того, что у Льюиса солнце встало. Знать, что в доме кто-то есть, и тем не менее чувствовать, что ты один – в определенном смысле нонсенс. Однако… к Эми это ни в коем случае не относится. Она не то, что я ожидал. А вернее, даже полная противоположность. По меньшей мере я так полагаю. Я не могу судить эту девушку на основании того, что она делает или говорит. Что прячет за фасадом, на котором написано «все хорошо». И от этого ее присутствие еще неприятнее. Ее самообладание буквально пожирает мою волю. Вопреки ожиданиям, девушка не показывает ранимость, когда выходит из терпения, а взрывается подобно бомбе. Неудивительно, что она своими манерами вызывает у людей раздражение. У людей, имеющих долю в «Санди Сан». Например, у жены советника Уолби и ее семейной империи. Знает ли об этом Эми?

И чем только думал Льюис, когда поселил у меня девушку, фото которой теперь украшает первые страницы газет наряду с моими исчезнувшими часами? Льюис не хотел привлекать внимание, хотел покончить с маленькой бурей, – а проблема выросла до урагана. Вот и погода того же мнения – ветер вздымает свинцовые волны, которые разбиваются о берег, затем откатывают назад и снова вырастают.

Наверное, стоило и Льюису предложить остаться на ночь? По крайней мере вчерашний вечер не пошел бы наперекосяк. А теперь я не знаю, как мы с Эми должны себя вести, как делать вид, будто ничего не было, да еще и работать вместе над проектом – на тему любви! Отвратительная ситуация. Я с горечью усмехаюсь, достаю из гардеробной спортивные брюки и иду в ванную.

Тем временем снаружи неторопливо встает солнце. Новембер-Бэй лежит на западном берегу, и хотя солнце поднимается из-за скалистого хребта, а не из моря, Тихий океан окрашивается в нежно-персиковые и розовые цвета, сквозь которые пробивается белая пена. Идеальная погода для серфинга. Я было подумываю отправиться скользить по волнам, когда замечаю из окна ванной черно-белую точку, целеустремленно шагающую через террасу к бассейну.

– Она издевается… – шепчу я, когда Эми через голову сбрасывает худи – мое худи! – и располагается в одном из шезлонгов. Под одеждой у нее купальник.

Может, Льюису зарегистрировать мое жилище на сервисе Airbnb, чтобы еще больше людей смогли тут отдыхать? Мотаю головой и спешу вниз приготовить кофе. Нужно срочно стряхнуть с себя бессонную ночь.

Вообще-то лучший вариант – серфинг. Чтобы мыслить яснее, я каждый день начинаю со спорта. Но сегодня из дома выходить не тянет. Эми разлеглась в шезлонге и ждет, пока солнце окончательно не покажется из-за холма, – какие тут ясные мысли! Теоретически я мог бы воспользоваться боковым выходом и направиться к горам, однако не успеваю я достать подходящую обувь, как из облаков, которые выглядят все менее безобидно, начинает моросить дождь. Впрочем, какая мне разница? Лучше промокнуть на улице от дождя, чем в подвале на беговой дорожке от пота. Тем более что жизнь все чаще кажется мне беговой дорожкой. Топтание на месте и никакого прогресса.

Поскольку Эми еще не прогнала непогода, я перемещаюсь из кухни в гостиную, откуда бассейн просматривается лучше. Обшариваю взглядом шезлонги и деревянный настил… Эми не нахожу. А‐а, она уже сидит на лужайке у самого берега и смотрит на воду, где дождевые капли образуют на поверхности узоры из пересекающихся кругов.

Хотя я вижу девушку со спины, складывается впечатление, что она расстроена. Какая-то часть меня чувствует себя подло за то, что вчера оскорбил Эми. Зато другая часть ощущает себя в безопасности – потому что вчера оскорбил ее и этим оттолкнул от себя.

Кофемашина издает звуковой сигнал, извещая, что горячий напиток готов. Тем не менее я остаюсь на месте и сажусь на ковролин далматинской расцветки напротив дивана. Прямо перед столом из гигантских кирпичиков лего.

Эми наблюдает за морем.

А я наблюдаю за ней.

Обычно мне с трудом удается сидеть. Исключение – когда в руке карандаш; тогда и несколько часов, и полдня пролетают незаметно. И хотя Эми решила в некотором роде подвергнуть испытанию мое терпение, ощущаю, как ритм сердца замедляется и становится равномернее.

Двадцать минут спустя я уже близок к тому, чтобы подсчитать пульс и убедиться, что еще жив. Но тут Эми внезапно встает и заходит в море. Вода ледяная, однако Эми не останавливается. Вода доходит ей до талии; кончики длинных распущенных волос намокают и липнут к спине и предплечьям. Раскинув руки, Эми поглаживает ладонями поверхность океана, а затем просто ложится на воду и скользит по окрашенным в оранжевый цвет волнам; благодаря восходящему солнцу и моросящему дождику, в котором тоже отразился рассвет, они пылают огнем.

Вчера Эми была единственной на пляже, кто удалился от берега более чем на милю. Сегодня она тоже плывет прямо в открытое море. Поворачивается на спину и позволяет уносить себя прочь, превращаясь в крошечную точку.

Я ложусь на спину, раскинув руки, и закрываю глаза. Кофемашина издает еще пару звуковых сигналов; я поворачиваюсь и открываю глаза – нужно взглянуть, что творится снаружи. Оказалось, Эми уже вышла на берег и теперь пытается поднять камень, лежащий у кромки воды, – огромный камень, часть разрушенной стены, которую мой садовник однажды надумал соорудить, а я воспротивился, не желая, чтобы территория уподоблялась изображению дома в каталоге. Я хочу, чтобы сад оставался диким садом. И потому стена крошится, а Эми снова забредает в море, на сей раз с грузом, скрывается под водой и… больше не появляется.

– Что ты там делаешь? – бормочу я раздраженно. Затем встаю и подхожу к окну. Девушки по-прежнему не видно. Я тоже задерживаю дыхание, чтобы точнее оценить время, которое она уже провела под водой. Воздух медленно покидает мои легкие, и спокойствие последних тридцати минут внезапно испаряется.

Небо объято пламенем. Океан объят пламенем. А Эми уже давно под водой!

Я ударяюсь в панику. Решила утопиться?

Распахиваю стеклянные двери на террасу и лечу вниз по ступенькам. Как был, в спортивных штанах и футболке, бросаюсь в волны, но не сразу нахожу место, где Эми нырнула, начинаю молотить руками по воде, рассекаю дождевые струи; во все стороны летят брызги, и я уже ничего не вижу. Затем замечаю чуть дальше по течению ее волосы. Девушка сидит на дне, скрестив ноги. Глаза закрыты, губы сжаты, на коленях камень. И я, больше не раздумывая, хватаю ее под мышки и рывком выталкиваю на поверхность.

Эми кричит с перепугу, отплевывается и отчаянно кашляет.

Я тоже кричу, сам не зная что. Инстинктивно хватаю ее крепче и тащу еще несколько шагов, пока вода не становится нам по щиколотки; и все же отпустить девушку не успеваю – ноги запутываются в моей тяжелой намокшей одежде, и мы падаем в полный рост на траву. Сперва я, а Эми поверх, саданув локтями прямо мне под ребра. Я зажмуриваюсь и ловлю ртом воздух.

Ее лицо прямо перед моим. Она смотрит на меня, тяжело дыша. В огромных зрачках отражается полное непонимание происходящего. Я тоже не могу подобрать слов. Волны опять и опять бьются о берег, а я тону в расплавленном меду и веснушках. Наконец, опомнившись, стряхиваю ее взгляд, беру за плечи и сталкиваю с себя на траву. Затем привстаю на локте и, наклонившись к Эми, спрашиваю:

– Совсем крышу сорвало?

Едва слышу собственный голос – адреналин гудит в ушах.

– Да что случилось?!

Хотя синяк от вчерашней травмы переливается всеми цветами радуги, девушка явно выглядит намного лучше. Словно океан смыл с нее все, от чего она столь отчаянно старалась избавиться. Но ведь то, что она сейчас хотела совершить… это же олицетворение отчаяния!

– Что случилось? – переспрашиваю я шокированно. – Хотела покончить самоубийством? Взять и утопиться? Хотя бы о других подумала!

– Скажи, ты нормальный? – Эми снова давит ладонями мне на грудь. Я ощущаю каждый из пальцев по отдельности. – Я не собиралась топиться!

– Я видел тот проклятый камень! Ты никогда бы не вынырнула! Потому что и не собиралась выныривать!

Тянет накричать на нее, однако голос с перепугу почти пропал.

Эми трясет головой. Ее волосы веером разметались по галечнику. В это время года по утрам часто случаются ливни. Вот и сегодня морось вдруг сменилась проливным дождем; на нас с шумом обрушиваются крупные капли. А рядом по-прежнему набегают на берег волны. Да тут еще и сердце гулко стучит в груди; я подаюсь ближе к ней, потому что иначе ничего не слышу.

– Я умею надолго задерживать дыхание, – шепотом говорю я. У меня шок – лежу рядом с Эзрой вся мокрая, а он… неужели он за меня переживает?

– Нет. – Он мотает головой настолько энергично, что капли воды с кончиков волос летят во все стороны. – Я задерживал дыхание миллион раз, а ты так и оставалась под водой.

– У меня более долгое дыхание, чем у тебя, – ухмыляюсь я, надеясь, что он возразит. Не знаю, как реагировать, когда Эзра ведет себя как последний засранец. Впрочем, еще больше мне не по себе, если он ведет себя по-другому. Да что со мной творится?

– Неужели? Ты шутишь? Сейчас? – фыркает Эзра. В его голосе проскальзывают нотки облегчения.

– Ты вообще шутишь постоянно, а мне, значит, нельзя? – Я пытаюсь пожать плечами в положении лежа, но в тело впиваются мелкие острые камешки. Мне больно; я приподнимаюсь на локтях, и внезапно лицо Эзры оказывается совсем близко. Тогда я чуть сдвигаюсь в сторону. – Досадно, когда твое оружие против тебя же и используют, верно?

Эзра пару секунд смотрит на меня выжидательно и наконец спрашивает:

– А что ты собиралась делать под водой?

– Просто отключиться. Немного побыть в другом мире.

Накануне ночью я сначала целую вечность не могла заснуть, а потом постоянно просыпалась и всякий раз не понимала, где нахожусь… а когда поняла, то не смогла оставаться так близко от Эзры.

– И где же? В Атлантиде?

Наконец он ухмыляется. Опасно красивая вампирская улыбка – на выпяченной вперед верхней губе дождь смешался с каплями морской воды, во рту сверкают острые клыки. Разумеется, Эзра тоже вымок. С головы до пят. Щеки с легкой тенью щетины. Мягкие губы – мягкие не в пример словам, которые он обычно произносит. Торс, еще более крепкий, чем… ну ладно, такой же, как те самые слова. Просматриваются упругие мышцы. Сегодня он в белой футболке; значит, не всегда ходит в черном. Невольно улыбаюсь. Когда белая ткань намокает, она становится полупрозрачной и при каждом движении липнет к выпирающим на плоском животе мускулам. Я сглатываю. Грудь Эзры вздымается от все еще неровного дыхания. Руки покрыты мурашками. Те самые руки, на которых он вчера нес меня с пляжа. По крайней мере он так утверждал. Я бы охотнее поверила, что Эзра взвалил меня на плечи, как мокрый куль. Однако в любом случае он легко справился с задачей; сейчас длинные рукава футболки плотно облегают плечи, руки явно натренированы; не похоже, чтобы он держал в них только кисти. Вновь осознаю, какого он высокого роста и какой крошечной я выгляжу с ним рядом.

Я кашляю и сажусь на траве. Эзра тоже поднимается. Так мы и сидим рядышком под дождем, который перешел в слабую морось. Я жду, что сквозь облака прорвутся рассветные лучи и края неба соединит разноцветная дуга. Увы, ничего не происходит. Может, потому, что это было бы слишком банально для текущего момента? А может, просто еще недостаточно светло? Хотя бывает и лунная радуга – если луна достаточно яркая. В любом случае луна уже зашла; еще не день и уже не ночь. Что-то промежуточное. Как у нас с Эзрой.

– Есть вещи, которые ты не решишься произнести вслух в реальной жизни и можешь доверить только океану, – шепчу я.

Нужно, чтобы Эзра понял: я не хочу навязываться. Я пришла ненадолго и исчезну, как только мы выполним задание. «Мы» просуществуем всего день-два. А потом… потом «нас» пусть опять разделят океаны и миры.

– Для чего ты пишешь статью? – интересуется Эзра.

Я рада, что он наконец хочет услышать объяснение.

Смотрю на воду. И все равно чувствую на себе его взгляд, отчего мне становится все теплее и теплее, и в то же время тело все больше покрывается мурашками.

– Я не рвалась готовить спецвыпуск. – Пусть не думает, что я озабочена повышением в должности. – Более того, вообще не хотела браться за эту работу. Но мне не оставили выбора. Если справлюсь, Ричард отдаст в мое распоряжение целую страницу в журнале.

Эзра вскидывает бровь. Брови у него густые и темные.

– Я не один месяц пыталась поговорить с советником Уолби. Он… – Высказать бы все, что я действительно о нем думаю, однако лучше быть беспристрастной. Эмоции мне еще никогда не помогали. Похоже, если хочешь чего-то добиться, лучше эмоции не проявлять. Как говорится, мы живем в мужском мире; человека будут считать сильным лишь в том случае, если он не покажет слабости. – …он хочет уничтожить природоохранную зону в Новембер-Бэй. Просто взять и ликвидировать, чисто в экономических целях, – продолжаю я. – Я изучаю морскую биологию. Для меня очень важна бухта. – Причем жизненно важна. – А Уолби игнорирует все предостережения. Он не прислушивается к мнению ученых, и никто не может до него достучаться. Именно он принимает решения, которые в конце концов коснутся всех нас. Он и еще несколько других недалеких чиновников, которые ни разу не заглянули под поверхность моря – они слишком заняты тем, что бегают за мячом для гольфа по идеально подстриженным лужайкам. И вот после очередного погружения я бросилась в мэрию. Потому что последствия политики Уолби уже сейчас – несмотря на «зеленую зону» и проводимые для галочки мероприятия по защите природы – разрушают бухту и побережье. В тот день я обнаружила среди кораллов сеть для незаконной рыбной ловли, где запутались и погибли черепахи. Я не знала, что еще предпринять. И тогда я притащила сеть в кабинет к Уолби.

– Ты притащила в мэрию мертвых черепах? – Лицо Эзры вытягивается.

– Нет! Как я могла принести несчастных животных тому, на чьей совести лежит их гибель?

Воспоминание о том, как животное, прожившее больше ста лет, безжизненно опускается на дно, где о нем позаботится природа, сродни той щемящей боли, которую ощущаешь при просмотре «Титаника» – сердце леденеет, когда Джек сливается в одно целое с океаном. Всего лишь кинофильм! А черепахи реальны. И они погибли лишь потому, что кому-то непременно захотелось съесть пасту со свежими омарами.

– Черепах лучше оставить на попечение моря, – поясняю я, опустив мысли о «Титанике», – зато я вывалила на письменный стол Уолби другой мусор, который запутался в сетях.

– И что он сказал?

Я мрачно улыбаюсь.

– Его вообще не было на месте. Меня арестовали, так и не дав с ним поговорить.

– И ты веришь, что страница в «Статусе» чем-то поможет?

Я катаю между пальцами гальку; камешек такой гладкий, что выскальзывает из ладони.

– А что еще? Никто не желает меня слушать.

– Вот я слушаю.

Снова усмехаюсь. Наверное, сейчас моя улыбка выглядит совсем печальной.

– А стал бы слушать, если бы обстоятельства не вынудили?

– Вероятнее всего, нет, – сознается Эзра.

– Вот видишь! Люди не обращают внимания на не интересующие их темы. Как правило, достучаться до кого-то можно лишь тогда, когда ситуация уже стала неприятной. Однако если она со временем станет действительно неприятной, потому что море погибнет, слишком поздно будет что-то менять. Проблема не лежит на поверхности, о ней легко забыть, а ведь она не решится сама собой. И стрелка часов уже подошла к без пяти двенадцать!

– А что будет, если ты продолжишь провоцировать этих людей? «Санди Сан» принадлежит семье жены Уолби.

Я киваю. Это мне известно.

– То, что написали в «Санди Сан», еще полбеды. Намного хуже комментарии под статьей или личные сообщения в мой Инстаграм[7]. Но даже все, вместе взятое, – ничто в сравнении с тусклыми глазами мертвых черепах, которые запросто могли бы жить, если бы не запутались в рыболовных сетях или их не переехали бы туристы на водных лыжах или быстроходных катерах.

– А разве ты не понимаешь, что люди перестанут принимать тебя всерьез?

В целом мне не стыдно за то, что я примчалась в мэрию и создала такую шумиху. Я по-прежнему убеждена – решение о ликвидации природоохранной зоны нужно отменить. Наоборот, необходимо создать больше подобных зон. Конечно, неприятно, что СМИ представили меня в таком свете; поехавшая крышей студентка, которая желает показать свои сиськи в газетах, обеспечит большие рейтинги, чем пластиковые отходы, непомерный вылов рыбы и гибнущие кораллы.

– Думаю, я для них как бельмо на глазу, ведь я говорю совсем не то, что утверждают они, режу правду-матку. А если выставить меня сумасшедшей, меня никто и никогда не станет слушать.

Эзра на миг сжимает губы.

– Многие все равно уже пришли к такому выводу.

Ха, и без него ясно!

– Не знаю, что тебе сказать, Эзра. Вести свою страницу – мой последний шанс. Понятно, что было бы гораздо проще промолчать. Пусть все останется как есть. Вести себя, будто проблемы нет. Игнорировать все. Но если каждый так поступит… однажды выяснится, что уже слишком поздно.

Эзра внимательно смотрит на меня. Затем встает.

– Ты идешь?

– Куда?

– Завтракать. А потом устроим мозговой штурм.

– Ты хочешь мне помочь?

– Пока ты не опозорила Валентинов день своими смехотворными идеями, – ухмыляется Эзра.

Я тоже ухмыляюсь в ответ. У меня появилась надежда.

В той части сада Эзры, которую не видно из гостевой комнаты, стоит огромный ангар. Заметив его по пути с моря, я сперва решила, что он предназначен для машин. Или мотоциклов. На самом деле просторное здание битком набито холстами, мольбертами, аэрозольными баллончиками и рулонами брезента. Бетонный пол во многих местах заляпан краской. Под плоской крышей по всему периметру стен расположены окна, а значит, весь день помещение должен заливать яркий свет.

Чуть раньше Эзра велел мне приготовить на кухне завтрак – он считает меня своей должницей. За то, что спас жизнь. Я подыграла и сделала из черствого хлеба гренки.

Сейчас я сижу в ангаре – вернее, в мастерской – Эзры, в его многократно подвернутых спортивных штанах и в его худи с многократно засученными рукавами. У меня такое ощущение, что я погрузилась в него – во все, что он есть, чем когда-либо был и чем будет. Готовые картины, эскизы, краски, модели, наброски и просто незаконченные мазки. Огромное количество материалов для рисования, рулонов бумаги и рабочих столов, покрытых царапинами и зарубками.

Все настолько индивидуально, что я снова ощущаю себя лишней. Хотя Эзра сам привел меня сюда. Мы вполне могли бы поработать на кухне; я знаю, что у него там тоже есть карандаши и бумага. Даже в ящике прикроватного столика в гостевой комнате лежат упаковка карандашей и нетронутый альбом для эскизов.

Однако Эзра решил, что мы должны работать в мастерской.

– Здесь лучше думается, а мы же хотим закончить побыстрее.

Я впервые попыталась представить себе, что он не «Эзра Афзал, всемирно известный художник». Не недоступный, а совершенно нормальный мужчина, разве что с непредсказуемыми перепадами настроения. Вполне осязаемый. И он сидит рядом со мной.

Чем непринужденнее мы располагаемся на полу и начинаем играть с идеями и набрасывать их на огромном плакате, тем больше я думаю о его жизни. Есть ли у него любимый сорт мороженого, и если да, то какой? Так Эзра словно становится ближе. Внезапно я замечаю, что мои губы не шевелятся; вдохнула, да так и не закрыла рот, потому что разглядываю его в упор. Поспешно закрываю рот, чтобы нацарапать еще одно слово на белом листе, где пока присутствуют только «нестандартные идеи» наряду со встроенной рекламой, «Валентинов день» и «спецвыпуск журнала». А вот Эзра набросал в уголке осьминога, сжимающего в щупальцах сладости, и хохочет, когда я наконец обращаю внимание на эскиз.

– Что? – спрашиваю я.

– Ты… – Он смахивает со лба волосы и задумывается. – Как насчет личной истории? Можно написать, как познакомились твои родители. Или дедушка с бабушкой.

– Своих дедушек и бабушек я ни разу не видела. А родители развелись, когда мне было восемь. Оба замечательные люди. Каждый по отдельности. А я для них нечто вроде единственного общего знаменателя. Никакой фееричной любовной истории. Скорее ее полная противоположность. Много ссор, стресса и разочарований. Вдобавок оба покинули Штаты; было бы довольно странно звонить им ради статьи.

– А как насчет тебя и твоего друга?

Я смеюсь, однако тут же резко замолкаю – а ведь Эзра говорит серьезно!

– Нет никакого друга. Потому что нет времени. Чем больше любишь, тем сильнее страдаешь. Так даже Ван Гог говорил, – добавляю я, словно подобное утверждение убедит Эзру в моей правоте. А я сама опять и опять вынуждена в ней убеждаться, после того как перестала ждать фееричных хеппи-эндов, как в книгах и фильмах.

– Да ладно. – Он откладывает карандаш в сторону и скрещивает ноги. – Родители могут испортить ребенка, но только до определенной степени. У тебя своя жизнь.

– Почему такое вообще происходит? Люди продолжают жить вместе, хотя друг без друга им было бы намного лучше.

Эзра кривит губы.

– А почему на Рождество многие получают в подарок носки?

Мне требуется пара секунд, чтобы припомнить свою шутливую реплику в кафе «Рейзерс». Почему бы не переименовать Рождество в День носка? Невольно усмехаюсь.

– Может, какую-нибудь забавную историю? – предлагает Эзра.

– Например, о первом поцелуе?

Эзра морщится.

– Самое оно для глянцевого журнала!

Голос хрипловатый и теплый. В этом парне больше жизни, когда он в хорошем настроении! Я на секунду задумываюсь.

– Мой первый поцелуй был просто провальным. А мальчик к вечеру прислал мне сообщение, в котором велел никому ничего не рассказывать.

Идеальный сюжет для Валентинова дня!..

– Почему? Ты так плохо целуешься?

Эзра подмигивает, желая показать, что он шутит.

– Вряд ли. – Я смущенно натягиваю худи на нос, однако воротник немедленно снова сползает вниз. – Он был самый крутой парень в школе. А я из тех, кто задает вопросы на уроке физики.

– И как ты его убедила?

– Тебе действительно интересно?

– Умеешь добавлять интригу!

Он поигрывает бровями, и я сдаюсь.

– Мама дружила с его родителями, и мы вместе отмечали Новый год. Нам было по тринадцать лет. Он с радостью завис бы с друзьями, но его не отпустили, и потому весь вечер дулся, – вспоминаю я. – Мы плавили свинец. И я начала объяснять, что свинец на латыни называется плюмбум и имеет в периодической системе порядковый номер восемьдесят два.

– У тебя такая манера флиртовать?

– Нет. Моя манера флиртовать – это задать парню трепку, чтобы держал свой нос подальше от ложки и не вдыхал ядовитые пары тяжелых металлов.

– А потом он тебя поцеловал? В благодарность за спасение?

– Тоже нет. – Я облизываю пересохшие губы. Как давно случилась эта история! Целую вечность я о ней и не вспоминала. Зато помню, насколько она тогда вывела меня из себя. А вот сегодня даже позабавила. Время не лечит раны; оно позволяет осознать, что они не смертельные дыры в сердце, а всего лишь маленькие царапины. – Он поцеловал меня всего раз, когда устал и прилег рядом со мной на диване в детской, куда взрослые отправили нас спать. Полагаю, ему просто было скучно, а я… оказалась не в то время и не в том месте.

– И что пошло не так?

– Ничего. Получился совершенно нормальный поцелуй. – Я сцепляю кончики пальцев на обеих руках и двигаю их навстречу друг другу, изображая двоих людей, которые нерешительно сближаются. Затем резко роняю руки и хлопаю ладонями по бедрам, демонстрируя – это что угодно, только не магия; даже скорее антимагия. – Я отнеслась как к шутке, не всегда приятной, – сознаюсь я. – Всякие манипуляции с языком. Рон на ужин ел рыбный салат. Вообще-то мне следовало послать ему эсэмэску, чтобы дать понять – повторения не будет.

Я закатываю глаза. Тогда я уже бросила есть животных, и тошнотворный поцелуй с привкусом тунца заставил меня скорбеть. Но почему же, черт возьми, я одновременно испытала и разочарование? Потому что эсэмэска Рона означала, что мы больше никогда не поцелуемся?

– А почему ты ему не объяснила? Что он лишь наполовину так крут, как думает?

– Н‐не знаю.

Вероятно, испугалась, что со мной не все в порядке, раз меня кто-то не хочет. Долгое время я была убеждена, что унаследовала родительский сценарий и что мне никогда не повезет в любви. Что любовь в любом случае закончится трагически. Мысль укоренилась в сознании. А еще, полагаю, я была влюблена в идею быть влюбленной. У нас дома не было любви. Возможно, я путала ее с чувством защищенности. Я хотела непременно чувствовать себя защищенной. Внушила себе – только тогда я в безопасности, когда кто-то другой обо мне заботится и меня не бросит. Однако любовь и защищенность – не одно и то же. И у меня никогда не было человека… который бы меня оберегал.

– Ну его нафиг, этого Рона. Вычеркивай. – Эзра бросает мне карандаш и проводит пальцем по центру плаката, где я успела написать пару слов. – Ричард действительно не дал тебе подсказок?

– Он полагает, что я должна написать, как знакомится наше поколение, как проходят наши свидания.

– Что? И ты только сейчас раскололась?

– Эй, полегче! Я не могу бегать по свиданиям. Видел мое лицо? Наполовину синее и лиловое!

– Синяк можно замаскировать.

– А дальше? Мне что, зарегистрироваться на MatchMe под именем Бешеная Эми? Мое фото в данный момент присутствует везде. Я не желаю встречаться с тем, кто, возможно, оставил один из мерзких комментов в «Санди Сан»!

– Например, в Нью-Йорке люди понятия не имеют, кто ты.

– Супер! И как я попаду в Нью-Йорк?

– Существуют самолеты.

– Да. А еще озоновая дыра, углеродный след и…

– Тогда обрежь волосы, перекрась их в черный цвет, и тебя никто не узнает.

– Я… – Замолкаю и обдумываю предложение. Целую секунду. Чтобы согласиться, большего и не надо. – Хорошо. Ножницы есть?

– Что? Эми! Нет! Это шутка!

Нужно действовать наверняка, чтобы Ричарду история понравилась и я не испортила свой шанс. Если для этого требуется работать с Эзрой – пожалуйста. Если требуется отрезать волосы, чтобы зарегистрироваться в идиотском приложении для знакомств, – подпишусь и на это.

– Эми, у тебя довольно длинные волосы. – Эзра встает, перекрывая путь к одному из рабочих столов, где, предположительно, можно найти ножницы. Он запускает в мои волосы руку, берет одну прядь, наматывает на указательный палец и подносит к моему лицу, будто это в порядке вещей. Я в полном шоке… в полном шоке оттого, что меня его поведение ничуть не шокирует! – Нельзя их отрезать! Тем более из-за всякой ерунды! – восклицает он, и мне требуется время, чтобы вспомнить, о какой «ерунде» мы сейчас говорим. Потому что у меня дрожит все тело, кроме вмиг опустевшей головы. Эзра привлекателен. Слишком привлекателен. И выглядит еще более чертовски привлекательным, когда он такой, как сейчас. Беззаботный. Потому что я чувствую в его присутствии настоящее блаженство.

– Нельзя! – повторяет Эзра и отпускает мой локон.

Я выныриваю из транса.

– Всего лишь волосы… – бормочу я нерешительно. Решение твердое. Просто голос такой. Не из-за того, что я уже оплакиваю свои волосы. Просто я слишком занята; я тону в его глубоких темно-синих глазах, которыми он на меня смотрит. Смотрит проникающе. Проникновенно.

– А может, ты мне их отрежешь? – спрашиваю я. Потому что после стрижки я хотела бы выглядеть так, чтобы люди в принципе захотели пригласить меня на свидание. А еще потому, что у меня, кажется, дрожат пальцы.

– Эми, я ни за что не отрежу тебе волосы. К тому же ты все равно останешься блондинкой.

– А разве у тебя нет краски? – Я тыкаю наугад в первый попавшийся тюбик. – Что-то из этого годится для волос?

– Я… – Эзра запинается и поглядывает вправо, на один из стеллажей.

– Не тяни, – напираю я.

– Есть хна. Недавно понадобилась мне для проекта. Упаковка так и валяется где-то. Но повторяю еще раз: я не стану тебя стричь!

– Ладно. Сама справлюсь.

– Помоги мне!

Эми морщится и протягивает ножницы. В мастерской у меня никогда не было зеркал. Даже над раковиной. Поэтому Эми лишь частично может разглядеть, что натворила. Она с сомнением смотрит вниз, ощупывает внезапно образовавшийся двойной подбородок и смеется – мало того, что подстриглась неровно, так еще и шея куда-то исчезла!

Впрочем, волосы по-прежнему достаточно длинные; она работала на сухую, тупыми ножницами, плюс я стоял над душой, в результате каждая вторая прядь получилась намного короче соседней.

Я не знаю – то ли мне смеяться, то ли сокрушенно качать головой, поэтому делаю и то и другое.

– Ну же, Эзра!

– Подожди секунду.

В ящике с канцелярскими ножами и упаковками лезвий я нахожу другие ножницы, менее тупые, и приказываю Эми сесть передо мной на табуретку. Попытаюсь спасти ее прическу.

– Смотрится ужасно, – уведомляю я Эми. – Предупреждал ведь…

– Так сделай лучше. Вообще-то я однажды уже потеряла из-за одного типа волосы. И в значительно большем количестве.

– Опять фетиш? Или ты после Рона взяла обязательство изображать из себя страдающую от любви неудачницу?

Олив поступает именно так после каждого парня, с которым у нее ничего не выгорело, и я радуюсь, когда долго не вижу ее с такой прической. Не потому, что она ей не идет, а потому что…

Смех Эми отвлекает меня от воспоминаний.

– Нет, – говорит она и садится поудобнее, когда я беру ее за плечи. – Это был первый, в кого я влюбилась. – Эми скрещивает ноги, и я отхожу на шаг, проверить, ровно ли она сидит. – Влюбилась по-настоящему. Он… Ладно, так и быть! Я расскажу тебе всю историю.

Эми набирает в грудь воздуха. А я удивляюсь себе, потому что действительно хочу выслушать историю. Вчера я мечтал, чтобы Эми поменьше разговаривала. Сегодня все совсем иначе. Девушка воспринимается по-прежнему чужой – и одновременно той, с которой я хочу познакомиться, чтобы покончить со всеми возникшими в голове вопросами.

– Он реально был милый, – говорит Эми; интересно, а знает ли она, что у нее медовый голос? – По крайней мере вначале. Я пошла с ним на гонки, смотреть, как он целый день рассекает на своем крутом велике то на горку, то под горку. Потом он довез меня до города на руле, и мы пили молочные коктейли. Не знаю, что сейчас мне кажется ужаснее: то, что я тогда еще пила коровье молоко, или то, что я доверилась этому типу и без задней мысли села на руль велосипеда. Могла бы упасть и сломать нос.

– А потом? Перестала? – настойчиво спрашиваю я.

Несколько секунд слышится только лязганье ножниц между моих пальцев.

– Перестала что? Пить коровье молоко? Разумеется. Я ведь не теленок, могу с успехом добавлять в кофе любое другое – соевое, кокосовое, миндальное, овсяное.

Я прыскаю от смеха. Эми оглядывается, чтобы ухмыльнуться в ответ; я хватаю ее голову и опять разворачиваю лицом вперед.

– Не двигайся, иначе опять будет неровно! – предупреждаю я и невольно улыбаюсь. И знаю, что она чувствует мою улыбку – я смотрю на нее сверху вниз и вижу, как уголки губ опять приподнимаются. – И что было дальше? Этот парень целовался так же хреново, как наш приятель Рон?

– Нет. Выяснилось, что я не единственная, которую он катал на велике.

– Какое извращение!

Эми опять поворачивается, на этот раз чтобы пнуть меня в живот. Неожиданно. А еще она бьет довольно больно, и мой смех переходит в кашель.

– У меня в руках ножницы, – предупреждаю я снова. – Опусти подбородок.

Эми возвращается в нужную позу и продолжает рассказ.

– У него была девушка. Так сказать, запасной вариант. Я о ней ничего не знала, но все равно в конечном счете оказалась виновной – та девушка со своими подругами из мести прилепили мне жвачку в волосы. Примерно вот здесь. – Эми трогает себя за ухом. – Пришлось кое-как обкорнать себя с одной стороны. Потом целую вечность ходила с отвратно короткой стрижкой, пока те двое официально изображали счастливую пару. Нос я себе не сломала, а вот сердце…

Эми говорит непринужденным тоном, однако мне за нее обидно – соперница испортила волосы ей, а не тому типу. В той истории именно он повел себя, как козел. Конечно, надо признать, что в его возрасте я и сам вел бы себя не намного лучше, если бы не Олив – именно из-за таких уродов она плакалась мне и грозила кастрацией, если я тоже стану откалывать подобные номера.

– Так тебе в любом случае больше идет, – говорю я Эми. Затем отодвигаю в сторону ножницы и приглаживаю прическу пальцами. – По-моему.

Эми оглядывает себя. Волосы едва достают до груди.

– А цвет?

Мы вернулись в дом и пошли в гостевую ванную – потребовались полотенца и вода, развести хну.

Чтобы сразу можно было сделать фото для профиля в MatchMe, Эми сушит волосы феном. Я уже раз десять сказал, насколько глупым считаю весь цирк, что она устроила ради Ричарда, тем не менее девушка, похоже, настроена оптимистично. И меня увлекает – я сам в необычно хорошем настроении; приношу себе воды из холодильника и развешиваю в холле мокрый платок, использованный Эми в качестве тюрбана и брошенный на кухонном острове во время доедания остатков пиццы. Платок весь заляпан кроваво‐красными пятнами хны. Конечного результата я еще не видел; в мокром состоянии цвет напоминает грязную землю. Однако готов к тому, что Эми в любой момент с криком сбежит вниз по лестнице, по-прежнему выглядя, как свежевскопанная клумба. Но я ошибаюсь.

– И как я тебе? – Эми возникает в дверном проеме. Без крика. Без чернозема на голове. Волосы лежат огненными рыжими волнами. Цвет подчеркнул веснушки. Просто совсем другой человек! Как ни странно, мы ничего не испортили. Честно говоря, идея была реально хорошая. Цвет очень идет Эми. Ловлю себя на мысли: а запал бы я на нее при других обстоятельствах? Впрочем, Эми работает на «Статус», и хотя мне больше не мешает ее присутствие, причины этого присутствия я по-прежнему ненавижу.

– Как Ариэль по пути в Атлантиду, – говорю я и осекаюсь; после всего, что девушка о себе рассказала, не хочу быть идиотом. Эми до крайности бескорыстна. Она милая, веселая – полная противоположность «журналистке «Старбакса» и латте».

– Вполне недурно, правда? – Эми довольно ухмыляется и указывает на ящик, откуда я вчера достал стопку бумаги для заметок.

Вполне недурно, думаю я, хотя вслух ничего не говорю. Открываю для нее ящик. Эми спрашивает, могу ли я выдать ей маленький набор для шитья, оставленный в ящике домработницей, которым я еще не пользовался. Вероятно, заприметила вчера, когда я предлагал ей написать список для Льюиса.

– И что ты с ним будешь делать? – Я подаю набор.

– Зашью дыру в купальнике, в котором собираюсь фоткаться. – Она приподнимает висящую на локте черную вещицу. Там, где был осьминог, зияет небольшая прореха.

– Ого, на самом интересном месте! Одолжить тебе большие плавки?

Эми смеется и отматывает с катушки отрезок ниток подходящего цвета.

– Хочешь что-нибудь выпить? – спрашиваю я. Стою здесь без дела, пялюсь на девушку и не знаю, что о нас с ней думать.

Эми отвечает запоздалым кивком – слишком сосредоточенна.

Я протягиваю ей бокал вина и, сев на барный стул, наблюдаю, как она смачивает конец нити слюной и просовывает в игольное ушко. Нерешительно кручу свой бокал в ладонях и вздыхаю. Возможно, она ничего и не знает. Рискнуть стоит; я не хочу в ней разочаровываться.

– Ричард связался с Льюисом и потребовал, чтобы я проиллюстрировал спецвыпуск. Обычно я не берусь за такую работу.

– Вот как? – Эми втыкает иголку в ткань. – Почему же тогда взялся?

Она закрепляет шов узелком. Затем еще одним.

Я прищуриваюсь. Неужели блефует? Если ее посвятили в дело, можно было бы сыграть более убедительно.

– Потому что в противном случае мне предъявят иск. Из-за закрашенного мурала.

На этот раз она поднимает глаза.

– Что?

– Мило, правда?

– Но это же твой рисунок, или?..

– Верно. Потому все дело – сплошное лицемерие. Меня никто не обязывал рисовать граффити на стене. И разумеется, никто не жаловался – такой объект для селфи привлекает туристов, а это самая лучшая реклама!

– Почему они не попросили тебя нарисовать что-то другое?

– Попросили. Однако Льюис сумел настоять на спецвыпуске. Потому что мне меньше работы, а для «Статуса» – гарантия. Они получают права на иллюстрации и потом смогут регулярно их тиражировать. В конечном счете это даже более прибыльное решение для журнала. А от создания нового мурала я мог отказаться.

– Поэтому ты так на меня и злился?

Я киваю. Эми моего кивка не видит, она занята другим – выворачивает купальник наизнанку, чтобы заштопать дыру изнутри. А возможно, просто не хочет встречаться со мной взглядом, пытаясь решить для себя, по какую сторону от линии фронта ее место. Хотя не исключено, что ответ ей давно известен. Не нужно быть ясновидящим, чтобы понимать – то ли я проецирую на нее поступки других людей, то ли… то ли наоборот.

– Не волнуйся. Я выполню работу. Но не ради «Статуса». Я выполню ее ради тебя.

– Прелестно! – подает голос Льюис, и мы с Эми вздрагиваем. Затем Льюис лишается дара речи, увидев волосы Эми. – Да вы, ребята, увлеклись. Не совсем то, что я ожидал. Эми… Как я понимаю, ты сменила прическу, повинуясь долгу?

Эми хихикает и косится в мою сторону.

– Типа того.

– В любом случае я рад, что вы друг друга не поубивали. Хотя окровавленный платок на перилах лестницы заставил на секунду в этом усомниться. – Льюис выдвигает второй барный стул из-под кухонного острова, садится и кладет ладони на столешницу. Его люксовые часы клацают о мрамор.

– Что случилось? – спрашиваю я. Такая поза у Льюиса означает «надо поговорить».

– «Статус» хочет, чтобы ты организовал на этой чертовой стене надлежащие малярные работы и вновь ее выровнял.

– И все? Мне следует нанять какую-нибудь фирму и заплатить ей?

– Ты правильно понял. Это все. На самом деле я забежал к тебе главным образом для того, чтобы поставить в известность: сроки мероприятия в Сиднее утвердили, и я заказываю билеты на следующий четверг. Для этого, разумеется, нужен твой новый паспорт, а ты, к счастью, не ответил на звонок. И я подумал: лучше зайти лично, чтобы при необходимости вас разнять. Вдруг ты недоступен по причине того, что вы друг дружке мозги вышибли? Но поскольку вы оба живы, можете продолжать работу.

Мой палец лежит на кнопке камеры. Эми сидит на поваленном стволе дерева в саду, одетая в одну из моих белых рубашек. В течение дня погода улучшилась, тем не менее Эми во время фотосессии постоянно бегает на месте и подпрыгивает, чтобы, цитирую, «согреться».

Рубашка расстегнута, рукава подвернуты до локтей. Под рубашкой у нее купальник, который, опять цитирую, «как новенький». Я удерживаюсь от комментариев на тему того, что с дырой было бы пикантнее. И все же довольно трудно не представлять в воображении, как выглядит девушка под купальником в облипку. Несмотря ни на что, я совершенно нормальный мужчина, и когда Эми спросила, хотел бы я пригласить ее на свидание, если бы увидел на одном из фото, мне пришлось сперва откашляться и лишь затем произнести насколько можно естественно: «Конечно». Эми также спросила, не тянет ли ее образ на что-то вроде «нужен мужчина, я совсем отчаялась», но за завтраком она умудрилась посадить на джинсы пятно, а мои спортивные штаны – неподходящий прикид.

– Мы живем в Калифорнии. Здесь купальник можно надеть хоть на собственную свадьбу, – говорю я, пожав плечами. Не отвечать же «мы продаем секс».

– После того как тебя в выпуске новостей по телевизору попросили раздеться, уже не до стеснения, – не остается в долгу Эми, и я едва не роняю камеру. – Продолжай, – тут же требует она. – Наверное, я себя просто накручиваю, потому что ракурс невыгодный.

Поскольку у Эми нет с собой косметики, чтобы замаскировать раскинувшийся на пол-лица синяк, нам сгодятся только фото в профиль. Я мог бы сейчас сказать, что ее лицо настолько симметрично, что выглядит хорошо под любым углом, однако в голову приходит новая идея.

– Подожди-ка. – Я откладываю камеру и бегу в мастерскую за палитрой и свежей кистью.

Эми смотрит на меня скептически.

– Попытаюсь компенсировать цвета, – объясняю я.

– Этим? – Она вскидывает брови.

– Водой смывается отлично. Попробуем?

Секунду помедлив, Эми кивает. Я сажусь рядом с ней на поваленный ствол.

– Желтый, – замечает Эми.

Я действительно сперва макаю кисть в желтую краску, а затем добавляю более темный тон.

– Желтый и оранжевый – дополнительные цвета к синему. Следовательно, синяк должен исчезнуть.

Я осторожно провожу тонкой кистью по щеке Эми, касаясь ладонью кожи у уголка рта, чтобы рука не дрогнула. Не хватало еще заехать девушке в глаз!.. Не успеваю сделать и пары штрихов, как вынужденно прекращаю – Эми не выдерживает и начинает хихикать. Да и мои губы непроизвольно расплываются в улыбке.

– Как же так? Ты полчаса провела у моря без движения, а тут не можешь посидеть спокойно?

– Ты за мной следил?

– Нет. Увидел случайно.

– А откуда знаешь точно, сколько времени я там сидела?

– Прикинул и угадал, – лгу я. Затем откладываю кисточку и растираю пальцем краску на щеке, чтобы выглядела естественнее. Потом отодвигаюсь, чтобы оценить свое творение.

– Готово?

– Да. На удивление хорошо ложится… – Не успеваю я договорить, как Эми зачерпывает краску из палитры всей пятерней и размазывает по моему лицу.

– Теперь и ты готов!

Я порываюсь сделать то же самое, однако Эми сдвигается назад вдоль ствола приблизительно на метр. На коре дерева остаются отпечатки ее пальцев – светящиеся желтые пятнышки. Как всегда – все, чего коснулась Эми, начинает сиять!

– Надеюсь, ты понимаешь, что я лишь потому не вылил на тебя ведро краски, что нам сперва нужно сделать фото?

Эми ухмыляется.

– Можно я возьму вон оттуда доску для серфинга?

Она прикрывает ладонью глаза от солнца и указывает на стопку досок, которые я позавчера оставил на земле, не убрал на место. Ветер подхватывает подол рубашки.

Я смотрю на море. Волн почти что нет. По крайней мере подходящих.

– Только для снимка, – поспешно добавляет Эми, проследив мой взгляд.

– А ты вообще умеешь серфить?

– Почти нет. Но по фото можно будет сделать вывод, что я любительница экстрима.

– Это же вранье. – Хотя я мотаю головой и сжимаю губы, уголки рта сами ползут вверх.

– На худой конец могу предложить фото моего ареста. Вот где экстрим! А?

– Да пожалуйста, – я жестом указываю в сторону досок. – Перебесись.

Увлеченно наблюдаю, как Эми заходит с доской на мелководье, кладет доску на волны и пытается разными способами на нее сесть.

– Встань и возьми в руку. Если упадешь, моему макияжу конец.

Эми, торопливо кивнув, пытается встать с гладкой доски, соскальзывает с нее и едва не падает. Однако умудряется намочить только подол рубашки, который липнет к ее бедрам. Хорошо смотрится… я имею в виду на фото. Делаю пару снимков. Эми создает профиль на MatchMe. В поле «обо мне» она добавляет изображения химической пробирки, маски для подводного плавания и рыбы.

– Не хватает номера свинца в периодической системе элементов, – упражняюсь я в остроумии.

Эми нажимает на эмодзи с поднятым средним пальцем. Я фыркаю от смеха. Она стирает эмодзи, сохраняет профиль и спрашивает, можно ли устроить прогулку в Грей Маунтинс.

– Зачем?

– А чем еще заняться в ожидании поклевки?

– Рассматриваешь мужчин как рыб?

– Моя соседка по квартире сравнивает мужчин с породами собак. Не хотела бы я знать, как мужчины классифицируют женщин.

– И к какой породе собак отношусь я?

– Уж точно не золотистый ретривер!

Я громко смеюсь.

– А к какой рыбе?

– Акула.

– Что? Почему? Это же практически самая опасная из существующих в мире рыб!

– Нет. Это рыба, которую при первой встрече неверно оценивают.

Тем временем облака разошлись. Небо ослепительно голубое; лишь следы самолетов тянутся по небесному куполу, словно белые борозды.

Земельный участок Эзры огорожен. Но поскольку он живет непосредственно у подножия Грей Маунтинс, всего в паре сотен метров от его террасы начинается крутой подъем, который можно преодолеть по гравийной дорожке и выйти к туристическим тропинкам позади холма. Однако у таблички с началом маршрута Эзра предлагает свернуть в другом направлении – через лес. Нам приходится какое-то время пробиваться сквозь заросли, прежде чем выйти на тропинку; уже спустя несколько метров наша обувь испачкалась красноземом и, если не учитывать размер, теперь выглядит совершенно одинаково. А вот остальное изменилось. Во всяком случае, изменился Эзра. Не знаю, помогло ли тут мое объяснение, или до него дошло, что мы быстрее выполним задание, если объединим усилия. Так или иначе, теперь он тоже хочет поскорее покончить с этой работой.

– Эми? – Эзра скалит зубы в вампирской улыбке и в очередной раз сбивает меня с мысли. Стараюсь припомнить, о чем я собиралась рассказать.

– Как-то я попросила у мамы разрешения пойти на концерт Марии Кюри, потому что она была отмечена в энциклопедии для детей как «суперстар». Я подумала, она выступает с концертами. Как One Direction[8].

– Остроумная девочка. Понимаю твоего Рона, любителя салатов с тунцом.

Я ухмыляюсь.

– Расскажи еще что-нибудь на тему учебы, – просит Эзра. После того как я сравнила его с акулой, он не прекращает расспросы. А я и рада – потому что могу отвлечься. В противном случае придется слушать собственные мысли, а они порой нашептывают странные вещи. Например: «Мне нравится Эзра». Не желаю отмечать такие мысли дольше, чем длится передача импульса между двумя нейронами.

– В море уже сейчас больше частиц микропластика, чем звезд в Млечном Пути, – говорю я, и Эзра мотает головой.

– Лучше что-нибудь хорошее.

Тогда я рассказываю ему, что язык синего кита весит больше, чем слон, что осьминоги при рождении меньше ногтя и, несмотря на то что люди убивают более одиннадцати тысяч акул в час, в мире насчитывается лишь несколько инцидентов в год, когда люди становятся жертвами акул.

– В меню акул люди не присутствуют. Зато только для продажи их плавников существуют целые рынки. В большинстве случаев животных калечат и выбрасывают в море еще живыми, поскольку только плавники ценятся как деликатес. Неужели трудно отказаться от употребления одного блюда ради спасения целой жизни? К тому же плавники акул, или вообще любая рыба, не являются для нас жизненно необходимыми. Кислоты Омега‐3 как таковые получают не только из рыб. Их добывают из водорослей. Таким образом, люди могли бы извлекать питательные вещества непосредственно из растений и вылавливать меньше рыбы, чтобы разгрузить экосистему. Нам нужны моря. Они производят половину кислорода в мире. Кроме того, они чрезвычайно важны, поскольку сдерживают климатический кризис. А еще поглощают почти столько же двуокиси углерода, сколько все леса и растения на суше!

– И это действительно столь драматично, как звучит?

– Что именно?

– Климатический кризис.

– Иначе его не назвали бы кризисом, – грустно улыбаюсь я.

– А что у тебя за ленточка на запястье? – вдруг спрашивает Эзра.

Я не сразу понимаю, что он имеет в виду. Сама не заметила, что тереблю ракушечный браслет.

– Подруга сплела из переработанных рыболовных сетей. Ежеминутно в океаны попадает объем пластикового мусора, который умещается в кузов грузовика. Каждые шестьдесят секунд! Миллионы обитающих в море живых существ поедают пластик или запутываются в нем, а потом гибнут. Со временем тонны мусора распадаются на мельчайшие частицы. Такой микропластик невозможно извлечь из воды; он встраивается и в нашу пищевую цепочку. В теле каждого из нас присутствует пластик.

– Жесть!.. Стало быть, в следующий раз я должен заказывать колу без соломинки?

Я с энтузиазмом продолжаю:

– В отказе от соломинок не больше проку, чем в отказе от спичек ради сохранения лесов. Промышленность – вот настоящая проблема. К примеру, Coca-Cola производит восемьдесят восемь миллиардов пластиковых бутылок в год, которые автоматически становятся мусором. Компания пытается приукрасить свой имидж «зеленым маркетингом», вместо того чтобы потратить выделяемые на рекламу деньги на что-нибудь полезное. Или еще лучше: действительно вторично перерабатывать пластик! Речь идет не о том, чтобы не пить колу, а чтобы компания нашла лучшее решение. Другой пример: назойливая реклама морепродуктов и чрезмерный вылов рыбы.

– Разве это не похоже на борьбу с ветряными мельницами? Люди никогда не перестанут употреблять животных в пищу.

– Конечно. Некоторые напрямую зависят от рыболовства, иначе они умрут с голоду. А кто-то при этом погибает – выходит слишком далеко в море, чтобы прокормить свою семью, потому что у побережья живность истребили. Промышленные сейнеры, используя гигантские сети, тоннами достают из моря рыбу и попутно уничтожают коралловые рифы. Ежегодно погибают сотни тысяч дельфинов, акул и черепах – просто как сопутствующий улов. Бессмысленная гибель. Их убивают и выбрасывают. Как мусор. Чрезмерный вылов составляет девяносто процентов. А молоди на замену вырастает недостаточно.

– А как же рыбные фермы? Их ведь как раз для того и организуют.

Я делаю гримасу.

– Хочешь честный ответ?

– Я всегда хочу честный ответ.

– Ладно. – Беру паузу, чтобы откашляться, поскольку не люблю строить из себя моралистку. Однако не могу отрицать того, что заинтересованность Эзры меня радует. Большинство людей просто отключаются после первой порции информации, которая противоречит их картине мира. Что ж, понятно, правда никогда не бывает удобной. – Рыбы на фермах напичканы медикаментами и не адаптированы к окружающей среде. Их чешуя, вследствие жизни в тесноте, обычно густо усеяна паразитами. Если это вообще можно назвать жизнью. – Я с горечью усмехаюсь. – Водяные клещи поедают несчастных рыбешек живьем; у выращенных в неволе лососей икра серого цвета. И тогда ее окрашивают: покупатели получают от продавцов палитру оттенков, которые варьируются от розового до оранжевого.

Эзра даже поперхнулся.

– Больше никаких бейглов с лососем!

– Не шутишь? – спрашиваю я. И он ухмыляется.

– Категорически. Разве нельзя положить на хлеб что-нибудь другое?

Я замолкаю, не находя слов, а он тем временем окидывает взглядом местность и, определившись, где мы находимся, на очередной развилке сворачивает налево.

Я быстро догоняю его, и мы снова идем рядом.

– Прошу прощения за то, что осталась в твоем доме, хотя знала, что тебе это не нравится. И еще за Ричарда. Он поступил несправедливо.

Эзра отвечает не сразу. Ветер шумит в густых кронах деревьев, которые защищают нас от солнца. Наши шаги звучат в унисон. Им вторит громкий стук моего сердца. Наверное, было неразумно произносить такие вещи посреди леса? Если Эзра сейчас меня бросит, я понятия не имею, как выбираться.

– Я очень немногих впускаю в свою жизнь и к тому же сыт по горло фальшью. Когда мой менеджер сообщил о ситуации со «Статусом», я не испытал особого восторга. Не только из-за того, что они, можно сказать, вынудили меня взяться за эту работу. Мне не по душе ни сам журнал, ни его сотрудники. И во многом я исходил из того, что ты принадлежишь к тем, кто планирует выжать из меня побольше, а после облизнуться и причмокнуть. Так что извини.

– Ничего, все хорошо, – говорю я. И действительно так думаю.

– А еще я хочу, чтобы ты смогла опубликовать свою статью о бухте. Действительно здорово – встретить человека, который болтает не только о последних сплетнях и всяких сиюминутных мелочах. Ты меня заинтересовала. – Я краснею, и это не укрывается от внимания Эзры. Он смеется. – Я имею в виду твою учебу и тому подобное. Ты за свои убеждения даже за решетку угодила!

Я со смехом заправляю рыжую прядь за ухо и вскидываю голову.

– До сих пор меня из-за этого называли ненормальной.

– И что же такое ненормальность?

– Ну, не знаю… Слово вообще специфическое. Означает нечто такое, что другие не принимают. В моем случае – то, что выходит за рамки. Но если рамки допустимого устанавливают такие, как Уолби, то я лучше преступлю черту, чем буду стоять рядом с ним.

Эзра облизывает губы.

– А я не отличался усидчивостью.

– В смысле?

– В детстве. Не мог сосредоточиться; родителей уговаривали сдать меня куда-нибудь – ну, в такое место, где исправляют при помощи таблеток. Я боялся до усрачки. – Он хрипло смеется. – Как-то я спросил отца, действительно ли я такой ненормальный, как все говорят. Он только вздохнул тяжко и ответил, что я действительно ненормальный, только в хорошем смысле. У меня были проблемы с вниманием, и потому я не вписывался в систему. Однако родители не хотели, чтобы я изменился. Знаешь, что самое смешное?

Я вопрошающе смотрю на него.

– То, на что жаловались мои учителя, сейчас обеспечивает мне крышу над головой.

– Каким образом?

– К девяти годам меня вызывали к директору столько раз, сколько другие не насчитают и за все свои школьные годы. Я изрисовал все тетради и все столы, а однажды, когда меня на перемене не выпустили из классной комнаты, целиком покрыл каракулями стену. Я всегда что-то рисовал, сколько себя помню; на сто процентов был сосредоточен на этом занятии. Если бы меня заставили вписаться в систему, я бы навсегда вышел за флажки. И тогда я установил флажки сам для себя.

Я усиленно принимаюсь моргать, потому что к глазам внезапно подступает влага и зрение затуманивается. Мне ясно, насколько ошибочно я оценила Эзру. Тряхнув головой, я размышляю над услышанным.

– А ты не думаешь, что у многих та же проблема? То, что ты рассказываешь, должны услышать и другие люди! Почему никто не знает, кто ты на самом деле?

– Не имею ни малейшего желания выставлять себя на обозрение. Мне нравится, как я живу. Пока сам я остаюсь на заднем плане, на передний план выходит творчество. Это моя работа. Я люблю ее! Однако не понимаю, почему должен жертвовать ради нее свободой. Я хочу спокойно ходить по улице. Хочу иметь друзей, которые со мной честны. Хочу развлекаться с приятными мне людьми. Хочу в одиночку ходить за покупками, путешествовать, совершать ошибки. Хочу быть собой. Иначе однажды я сам перестану понимать, кто я, потому что каждый день обо мне будут сочинять новую историю. Неужели у людей нет других дел? Лучше бы помогали тебе спасать мир!

Эзра смеется, и я на секунду останавливаюсь. А при следующем шаге едва не спотыкаюсь. Потому что в голову опять лезут всякие глупости. Например: нравится ли он мне? Да, он мне нравится. Нравится! Потому что я его понимаю. Понимаю, что он скептик и никому не доверяет. Понимаю, почему избегал оставлять меня в своем доме. Понимаю, почему не хочет иметь дело со «Статусом». Но кто знает – шли бы мы сейчас рядышком по горной тропке, если бы раньше не случилось фатального непонимания?

– Вот и пришли.

Эзра отводит в сторону ветку кустарника, чтобы пропустить меня на укрытую от людских глаз полянку, и я вижу поросшую мхом каменную стену. Провожу по ней пальцами, ощущаю сырой камень и мягкий прохладный мох.

Внезапно Эзра хватает меня за руку.

– Подожди! Закрой-ка глаза!

– А что там? Глубокий обрыв? И сейчас ты столкнешь меня вниз, потому что я слишком много знаю? – Мне смешно, однако Эзра не заражается моим весельем. – Эзра? – Меня охватывает легкая паника. – Ты ведь не столкнешь меня?

– Закрой глаза и положись на меня, – шепчет он мне на ухо, склонившись так близко, что дыхание щекочет шею. Я чувствую вибрацию его голоса; она отдается в теле эхом. Зажмуриваю глаза, и эффект усиливается. Мои ресницы дрожат.

Эзра осторожно ведет меня по каменистой почве. Когда я оступаюсь, он немедленно подхватывает меня за плечи и направляет вперед.

– Теперь открывай! – велит Эзра негромко, но решительно. Словно уверен – то, что находится впереди, повергнет меня в изумление.

Должно быть, мы прибыли на какую-то площадку, откуда открывается вид на бухту. Я ни разу не ходила по этой дорожке; и все же вид на бухту везде одинаков? Или?..

– Открыла? – спрашивает Эзра.

Я мотаю головой.

– Смелее! – хохочет он.

Я открываю глаза – и душа уходит в пятки. Как я не услышала раньше? Недалеко от нас огромная масса воды свободно рушится со скалы в небольшое озеро. При очередном порыве ветра облако мельчайших брызг оседает на моей разгоряченной коже. Я раскидываю руки в стороны и начинаю вращаться на месте.

Эзра сбрасывает кроссовки.

– Как насчет того, чтобы намокнуть? Не боишься?

– Да я девяносто процентов от своих прожитых лет мокрая! – Эзра едва удерживается от ухмылки, и я поспешно закрываю рот ладонью. – Не в буквальном смысле…

– Надеюсь, ты когда-нибудь снова пришьешь на место своего спрута со сладостями.

Он непринужденно стягивает через голову футболку и расстегивает верхнюю пуговицу джинсов. Под загорелой кожей проступают рельефные мышцы живота. Эзра, не обращая на меня внимания, спускает джинсы и остается в боксерах. Он точно знает, насколько привлекательно выглядит. Темные кучерявые волосы составляют идеальный контраст с голубыми глазами. А кривая ухмылка – идеальный контраст к точеному силуэту. Я не хочу столь откровенно пялиться на него и хватаюсь за пуговицу своих джинсов, которые надела, несмотря на пятно; нельзя же было идти на прогулку в непомерно огромных спортивных штанах! В процессе раздевания пытаюсь убедить себя, что я здесь на работе и абсолютно неприлично терять рассудок из-за внешности Эзры и откровенного фильма, который прокручивается в моей голове. Неважно, что мне нравится ощущать его близость – мы не в сказке, не в книге дочери Ричарда. Эзра – это Эзра Афзал. А я ненормальная студентка, которая угодила в выпуск новостей и навязалась известному художнику. Может, я лишь нафантазировала себе эту близость. Наверное, мне должно быть стыдно.

Я складываю одежду на камень, снимаю с запястья резинку для волос и собираю рыжие кудри в небрежный пучок. Затем прохожу мимо Эзры и бросаюсь в пронзительно холодную воду. Не знаю, какой она температуры, однако давать задний ход поздно, пусть даже в тело вонзаются тысячи игл.

Эзра рупором прикладывает ладони ко рту.

– Я понял. Ты в своей стихии. Дай мне минутку! – Он заходит в воду по колени, и, немного подумав, поправляется: – А лучше десять.

Я смеюсь. В нескольких метрах от меня вода с шумом падает в каменную чашу; такое впечатление, что рушится с неба. Я ощущаю себя живой. Энергия водопада заглушает мысли и прогоняет сомнения. Я начинаю дышать глубже и реже. Затем ныряю.

Открываю глаза. Пресная вода настолько прозрачна, что просматривается дно. Я не ожидала, что озерцо невероятно глубокое. Вероятно, оно образовалось в кратере или расщелине. Мимо проплывает небольшой косяк рыб; холодная вода скользит сквозь пальцы, будто застывшее время.

– Как у тебя это получается? – спрашивает Эзра, когда я выныриваю. – Больше двух минут!

Я подплываю к берегу и усаживаюсь на гальку.

– Сейчас научу.

Ветер гонит по телу мурашки, несмотря на жаркое солнце. Я растираю плечи ладонями и сажусь по-турецки.

Эзра садится напротив и копирует мою позу. Наши колени соприкасаются, и какое-то время я не понимаю – то ли это вышло случайно и мне нужно отодвинуться, то ли ему все равно.

– Земля вызывает Ариэль! – окликает меня Эзра. Затем он набирает в обе горсти мелкую гальку и высыпает на мои ноги. Я стряхиваю камешки с бедра, задеваю его колено и поспешно выпрямляюсь, чтобы оставить между нами хоть крошечную дистанцию.

– Положи одну ладонь на грудную клетку, а другую на живот.

– Хорошо. А дальше?

– Теперь закрой глаза.

– Для чего?

– Делай как велено!

Он с ухмылкой зажмуривается, а я еще пару секунд держу глаза открытыми – надо же полюбоваться на его беспечную улыбку!

– Глубоко вдохни – животом, так, чтобы брюшная стенка уперлась в ладонь.

Я сосредоточенно выполняю упражнение вместе с ним. Эзра подмигивает, и я даю ему пинок, рассмешив еще больше.

Мы еще несколько раз выполняем упражнение, подглядывая, не открыл ли глаза другой. С закрытыми получается лучше. Не только потому, что таким образом я отвлекаюсь от Эзры и его близости, но и потому, что эффективнее контролирую свое тело и дыхание. Наконец я решаю, что пора зайти в воду. Не из-за того, что практики уже достаточно, а из-за того, что больше сил нет сидеть с ним вплотную и дышать спокойно.

Эзра одним махом погружается в озеро с головой, хотя теплее не стало. На солнце перегрелся? Или ему тоже требуется остыть?

Он выныривает, подплывает ко мне и встает на дно. Смотрит на меня выжидательно.

Бесчисленные капли воды, похожие на жемчужины, сияют в его волосах, которые намокли и стали еще темнее, на лице, на растянутых в улыбке губах. Если бы меня не толкнула проплывающая мимо ветка, так бы и продолжала смотреть.

– Повторим упражнение в воде, – спохватываюсь я. – А потом ныряем. Сработает рефлекс, и твой пульс замедлится на пятнадцать – двадцать пять процентов. Последует целый ряд изменений в теле. – Я провожу пальцами вдоль грудной клетки, пытаясь игнорировать взгляд Эзры. – В частности, оптимизируется потребление кислорода, что в конце концов позволит тебе надолго задерживать дыхание.

Эзра касается указательным пальцем моего неповрежденного виска.

– Мудро!

Жар поднимается вверх по моей шее. Я кашляю. Затем выбираю на мелководье подходящий камень.

– Тебе лучше поискать булыжник побольше.

– Да уж, такие «блинчики» прыгать не станут, – замечает Эзра.

– Очень остроумно.

– Зато тебя рассмешил. – Он поднимает огромную скользкую глыбу с налипшими водорослями и с отвращением разглядывает ее. – Что дальше?

– Заходим чуть поглубже, чтобы, сидя на дне, полностью погрузиться под воду. Камень не даст тебе всплыть. Прежде чем нырнуть, повтори упражнение. Но вместо того чтобы не дышать две секунды, досчитай до двадцати.

– Я умею задерживать дыхание более чем на двадцать секунд, – оскорбленно возражает он.

– Не сомневаюсь. Однако мы будем увеличивать время постепенно. Такова суть упражнения.

– Постепенно, – повторяет Эзра, словно пробуя каждый звук на вкус. – Понял.

Мы оба дышим глубоко и спокойно. Сперва глядим друг на друга, затем я опускаю взгляд, чтобы не сбиться с мысли и не опозориться, – а то вообще позабуду задержать дыхание, перед тем как нырнуть.

Эзра погружается первым. Я следую за ним. Мы сидим напротив друг друга на песчаном дне. Вода отливает аквамарином. По моему телу внезапно разливается бесконечное спокойствие. Камни лежат у нас на коленях, мы смотрим в глаза друг другу. Не знаю, что темнее – глаза Эзры или подводный горизонт у него за спиной. Я моргаю; моргает и он. Моргаю во второй раз; из его рта вырываются пузырьки воздуха, и он выныривает на поверхность. Вода едва достает до груди.

– Еще раз! – говорит Эзра, когда я тоже встаю.

На четвертой попытке мы задерживаем дыхание почти на две минуты. Сейчас мы оба не можем отдышаться. Мой пульс зашкаливает. Эзра отбрасывает свой камень, я тоже избавляюсь от балласта.

– Неплохо! – хвалю я Эзру и еще раз окунаюсь по-быстрому, чтобы отвести со лба выбившиеся из пучка волосы. Когда встаю в полный рост, прямо передо мной неожиданно возникает Эзра. Я не знаю, как реагировать, и со смехом делаю шаг назад.

– У тебя… что-то запуталось в волосах. Стой смирно. – Он выдергивает что-то из моих волос и бросает. Рядом со мной на воду опускается крошечный листик и покачивается на волнах, вызванных нашими движениями. Я гляжу на листик, потом снова на Эзру; неосознанно продолжая задерживать дыхание. Вокруг все та же тишина и тот же простор. И опять близость Эзры. Одинокая капля срывается с его ресницы, сползает по щеке до уголка рта и ненадолго задерживается там, чтобы скатиться по подбородку и исчезнуть в озере.

Я провожу рукой по лицу и отбрасываю волосы назад, чтобы вода не стекала в глаза. Эми продолжает меня рассматривать. С немым и в то же время слишком красноречивым вопросом во взгляде – неужели мы сейчас думаем об одном и том же? Совершим ли мы ошибку, если быстро позабудем, что произошло в последние двадцать четыре часа и зачем судьба вообще свела нас? А не лучше ли просто стать телами без мыслей, чтобы касаться друг друга и не сожалеть об этом?

Было бы так легко – ухватить ее за талию и прижать к себе. Было бы так легко – наклониться, накрыть своим ртом ее дрожащие от холода губы и стоять так, пока обоих не бросит в жар. Однако есть и другая сторона вопроса. Та неопределенность, которая висит между нами с самого начала.

Эми сглатывает. Я понимаю. Я все понимаю. И в то же самое время я не понимаю ничего. Потому что мои спонтанные идеи – не всегда лучшие. И поскольку я не хочу совершить что-то такое, в чем позднее раскаюсь, я опять падаю навзничь в воду, чтобы создать дистанцию между нами и нашими фантазиями. Вероятно, они разыгрались лишь оттого, что мы оба запыхались, вымокли насквозь и к тому же почти голые.

Удар о воду оказался жестче, чем я думал. Секундой ранее я слышу, как Эми изумленно ахает, и неизбежно прихожу к мысли, что она, вероятно, сделала бы то же самое, если бы я шагнул не назад, а, наоборот, вперед. Впрочем, громкий всплеск гасит все. Летят брызги, спину обжигает, и я рад, что вода, ледяная до жути, увела меня в сторону от «почти». Потому что «почти» стало бы ошибкой.

Утром, лежа на ковре в гостиной, я хотел лишь, чтобы эта история со «Статусом» как можно скорее закончилась. И по-прежнему хочу этого. Совместная работа и без того довольно сложна. Было бы непрофессионально раздеть девушку. Даже более непрофессионально, чем накричать на нее на кухне, игнорировать ее или возложить на нее вину за угрозы Ричарда. К тому же Льюис прямиком пошлет меня в ад к чертям, если утром застукает в постели с Эми. И в первую очередь потому, что мы развлекаемся, а работа стоит.

Я распрямляюсь и ищу дно, однако меня отнесло далеко от берега. Вода затекает в рот, прежде чем я спохватываюсь и начинаю шевелить руками и ногами, чтобы удержаться на поверхности. В прямом смысле увяз по горло! Увяз в том хаосе, который принесла с собой Эми.

Она уже почти вышла из озера, освободила волосы от резинки и отжимает их, невольно переключив на себя все мое внимание. Не видя другого способа оторваться от зрелища, я делаю глубокий вдох, ныряю и вцепляюсь в корень дерева, стараясь продержаться как можно дольше, пока мозг не начинает думать лишь об одном – а именно о кислороде. Тогда я отталкиваюсь ногами ото дна, вырываюсь на поверхность и вдыхаю воздух. Плыву к берегу и ложусь на траву рядом с Эми, хотя более охотно лег бы сейчас на нее. Чтобы отвлечься, думаю, что все равно гостья пробудет здесь недолго. День или два максимум. А день или два я выдержу. Максимум.

– Я уже было хотела тебя спасать, – говорит Эми. Она зажмурила глаза и по-прежнему прикрывается руками от брызг, летящих от меня.

– Ты даже не взглянула в мою сторону, – криво усмехаюсь я и смотрю в небо – иначе буду смотреть на покрытую мурашками кожу девушки. Хватаю руками сухую траву – лишь бы не тянулись к чему-то другому. Стебли хищно впиваются в ладони – мы выбрали место, куда не добирается тень деревьев, здесь дерн пожелтевший и колючий. Зато на нем тепло.

Спустя какое-то время я поворачиваю голову, потому что Эми как-то странно притихла; и поскольку глаза девушки все еще закрыты, ищу место на купальнике, которое она зашивала. На поиски потребовалось несколько секунд – это просто крошечный шов, где материя немного толще. А чуть ниже… Прежде чем я успеваю отвести взгляд, Эми поворачивает голову ко мне. Хотя она не поднимает веки, улыбка не даст соврать – знает, что я ей любовался. И не могу перестать любоваться. На солнце влажная хна сверкает, как медь. Это нечто нереальное – девушка вся будто светится.

– Почему ты мне все рассказываешь?

Эми открывает один глаз и тут же закрывает его – свет бьет ей в лицо. Или тоже хотела убедиться, что между нами достаточное расстояние и можно лечь посвободнее. Она закидывает руки за голову, расставляет ступни, потягивается и, резко спохватившись, замирает без движения. Однако в этой позе грудь слегка вздернута и сверху чуть выглядывает из выреза купальника, словно на девушке бюстгальтер пуш-ап.

– Ты тоже рассказываешь мне много всякого, – говорю я, и из горла Эми вырывается легкий вздох. Как будто сожаление о том, что слишком много о себе наболтала.

– Не привыкла, что меня слушают.

Эми смотрит прямо на меня. В медовых глазах читается вопрос: «А ты знаешь?» Я охотно ответил бы, что уже ничего не знаю. И потому спрашиваю уклончиво:

– Тебе холодно?

– Нет, – врет она.

Я с ухмылкой поднимаюсь с земли, отчетливо видя, как Эми вздрагивает от очередного приступа озноба.

– Не пора ли нам возвращаться?

На самом деле я не хочу уходить, но она уже замерзла, да и вечер близок. Если солнце зайдет прежде, чем мы спустимся с горы, прогулка по лесу станет некомфортной.

Эми хочет что-то возразить… и тут вибрирует телефон. Ее телефон. Она достает трубку из кармана, и мы оба смотрим на экран, где высветилось уведомление от MatchMe. Затем снова одновременно переводим взгляды друг на друга. Не успеваю я сказать, что это идиотизм, как Эми с широкой ухмылкой открывает сообщение.

– Две рыбы попались на крючок!

Ее голос звучит настолько высоко, что ассоциируется не с медом, а со скачком сахара в крови. Потом Эми, внезапно умолкнув, фыркает и морщит лоб.

– Что там?

Она ничего не объясняет, и поскольку наша общая задумка не имеет ничего общего с приватностью, я просто выхватываю телефон, чтобы прочесть самому.

– Кто только пишет такое?! – Я возвращаю Эми телефон, и она небрежно роняет его в траву.

– Так знакомится наше поколение?.. Интересно, что скажет Ричард, если я процитирую… вот это. Абсолютно неромантично.

– Непохоже, чтобы на MatchMe ловились приличные рыбы, – отвечаю я. Интересно, что из себя представляет этот любитель серфингисток? – Максимум мидии, – добавляю я и не удерживаюсь от ухмылки. Однако Эми немедленно становится в позу – распрямила плечи и грозит мне пальцем.

– Мидии чувствуют боль! Как и насекомые, пауки, ракообразные и спруты. Впрочем, наука выяснила это совсем недавно; раньше исходили из того, что они совершенно невосприимчивы. Полнейшая ерунда, по-моему. Потребовалось рассуждать от противного, чтобы опровергнуть теорию. Почему живое существо, обладающее центральной нервной системой, не должно ничего чувствовать? К сожалению, люди уверены, будто они единственные, чья боль имеет значение. Кроме того, моллюски – потрясающие животные; они фильтруют воду. Один крошечный моллюск, вот такусенький, – Эми показывает размер указательным и большим пальцем, – производит до двухсот литров чистой воды в день! В сто раз больше, чем человек выпивает за сутки! – Она встает и подхватывает с камня свои джинсы. – Например, подсчитано, что в мелких морях на севере Европы мидии полностью отфильтровывают всю воду за десять-тридцать дней. И потому их противно есть – они, по сути, являются пылесосами и накапливают вредные вещества.

Эми собирается нырнуть в джинсы, внезапно роняет их и энергично трясет рукой, на которой вроде бы ничего нет.

– Все в порядке, профессор?

– Паутина…

Эми, опустив глаза, продолжает вытирать руку. Я тихонько смеюсь.

– Как думаешь, пауки чувствуют боль? Теперь они на тебя в обиде – подвергла их сети дискриминации, – шучу я. Вот уж не предполагал, что Эми боится пауков!

– Я… я ничего не имею против пауков. Но паутина напоминает мне…

Эми отстраненно покусывает губы. Взвешивает ответ.

– О чем? Что пора делать весеннюю уборку?

– Нет. – Она подбирает с земли джинсы. – Это… довольно личная история.

Я поспешно хватаюсь за свою одежду, чтобы отвлечься от зрелища – Эми натягивает узкие джинсы с пятном от гренок на выпуклую попку.

– На мой взгляд, мы перешли личные границы, когда ты вломилась в мой дом и против моей воли там поселилась. А если ты тайно запала на человека-паука, все окей.

Эми смеется.

– Паутина напоминает мне про первый раз.

– Погоди… У тебя был секс со спайдерменом?

Эми смеется еще громче и мотает головой, словно не может сообразить, как со мной разговаривать.

– Увы, нет; вот это уж точно было бы захватывающим приключением!.. Все произошло в подвале отеля, когда мы ездили классом на экскурсию. И там висела паутина. Между сушилками в постирочной комнате. Я пялилась на нее и спрашивала себя: чувствую ли разочарование? Из-за того, что не дождалась кого-то другого. Или более идеальной ситуации.

– И? Разочаровалась?

Она надевает рубашку – кстати, мою, – завязывает на животе и пожимает плечами.

– Не знаю. В любом случае это был опыт. Тогда я думала, что все дело во мне самой. Однако всякий раз при виде паутины вспоминаю тот день.

Не знаю, что и сказать. Поэтому сперва молча прислоняюсь спиной к скале, снова разуваюсь и вытряхиваю из кроссовок пару камешков. Они с глухим стуком падают в траву.

Эми следит за ними взглядом. На ее рубашке проступают темные пятна от мокрого купальника.

– Вряд ли с кем-то другим все прошло бы идеально, – говорю я. – Вот проблема глянцевых журналов, подобных «Статусу». Они убеждают тебя, что ты оказалась несостоятельной, если что-то идет неидеально, а в качестве единственного совета рекомендуют, какие свечи нужно непременно зажечь. Я пролистал последний номер – Льюис заставил. На каждой второй странице свеча, словно мы попали в Средние века. Электричество теперь не в тренде, что ли?

– Ну, – ухмыляется Эми. – Паутина, конечно, не сравнится со свечами. Меня устроило бы что-нибудь среднее между ними. Лишнее доказательство, что я не лучший выбор для написания спецвыпуска к Валентинову дню.

А я рад, что спецвыпуск поручен ей. Я рад, что «Статус» прислал именно Эми. А еще рад, что способен рассмешить ее, вырвать из глубокой задумчивости.

– Я могу нарисовать шикарную паутину.

– Ха-ха.

Эми смотрит на меня снизу вверх – она села, чтобы обуться.

– Ты понимаешь, что не обязана это делать?

– Что именно?

– Встречаться со всякими типами, которые, вероятно, не соответствуют твоим ожиданиям. Лучше придумать для спецвыпуска что-нибудь другое.

– Может быть. А может, и нет. И у нас не так много времени. Кроме того, я не ищу какого-то особенного мужчину. Парочку более-менее приличных, чтобы написать хоть что-то на эту дурацкую тему. Другие журналистки из «Статуса» практикуют более странные вещи. Например, Кэрол сделала лифтинг ради репортажа о новой бьюти-клинике. С тех пор у нее одно веко закрывается не до конца. – Эми оттягивает пальцами кожу на лбу и пытается закрыть глаза – зрелище не для слабонервных. – А другой коллеге пришлось посещать студию горячей йоги, хотя у нее пониженное давление. Пыталась из позы воина номер один перейти в позу воина номер три и упала. Заработала растяжение бедра, месяц ходила со скрюченной ногой.

– Я не специалист, но могу предположить, что ей не стоило пропускать позу воина два. А еще спорим, что Ричард Харт вам недоплачивает за то, что вы вынуждены заниматься всякой хренью. Подумаешь, выделил одну страницу в распоряжение! Давай принесем из мастерской плакат. Он фактически пустой. Мы слишком рано закончили мозговой штурм.

Эми кивает, однако комментирует лишь мое невежество по части йоги – мол, из позы воина номер два переходят не в позу воина номер три, а в полумесяц, или как там это называют; я ничего не понял, хотя она продемонстрировала. Но то, что этот спецвыпуск и предложение Ричарда смехотворны, знаем мы оба. Если бы Эми привлекала тема статьи… Но все, что ее реально интересует, имеет отношение к океану. А все, что реально интересует меня, – как помочь ей. Не хочу, чтобы она в который раз опять разочаровалась.

– А зачем ты собрался в Сидней? – спрашивает Эми и бросает взгляд на цифровое табло рядом с холодильником. Полвосьмого вечера.

– Я несколько месяцев ожидал вызова. Мы затеяли с тамошним художником совместный проект. Буду отсутствовать пару дней. Поэтому до отъезда непременно нужно покончить со спецвыпуском.

Эми задает еще пару вопросов насчет Сиднея, а затем направляется к пищащей кофемашине. Я говорю, что она может спокойно идти в душ, а я уберу посуду, которую мы оставили на кухне после завтрака, поспешив взяться за работу. Всего лишь сегодня утром… Сейчас, когда солнце медленно клонится к закату, такое впечатление, что прошла целая неделя – а может, всего минута…

Однако чертова кофемашина регулярно откалывает одни и те же номера. Пищит, мигает, и ничего нельзя с ней поделать. То «недостаточно воды», то «нет фильтра», то «мне скучно»… Попробуй ее пойми! Обычно я нажимаю рандомно какую-нибудь кнопку, а если не помогает, просто выдергиваю вилку из розетки. Наверное, Эми тоже решила как-нибудь усмирить технику… Обернувшись, вижу – девушка стоит у довольно подмигивающего зелеными светодиодами автомата, выкладывает в миску кофейную гущу и подмешивает в нее оливковое масло.

Я скептически поднимаю уголок рта.

– Что ты делаешь? Только, пожалуйста, не говори, что готовишь ужин!

Медовый смех наполняет кухню. Эми объясняет, что задумала; объясняет слишком мудрено, я схватываю лишь половину. В основном потому, что внезапно навалилась усталость. Я мою сковородку, убираю тарелки и только теперь понимаю, что Эми после «я сейчас вернусь» не ушла на второй этаж, а зовет меня из сада. Причем с некоторой долей отчаяния в голосе. Я вытираю руки, иду на террасу и вижу Эми в уличном душе у бассейна. Давно уже стемнело, территорию освещают садовые светильники на солнечных батареях.

Джинсы Эми, рубашка и купальник висят на стене кабинки, скрывающей ее по плечи, из чего я делаю заключение, что девушка полностью раздета. По всему лицу размазана кофейная гуща. Пальцы, которыми Эми проводит по губам, тоже испачканы черной субстанцией.

– Полотенце, – произносит она, глядя на меня умоляюще.

Я едва удерживаюсь, чтобы не расхохотаться.

– Почему ты не помылась в ванной?

– Не хотела свинячить, – говорит она. Напрашивается предположение, что она перемазалась в гуще с головы до пят.

– Что, черт возьми, ты делаешь? – Я смеюсь уже в открытую.

– Я ведь объясняла. Пилинг. У тебя полно кофейной гущи.

– Э‐э… – Надо же, а я понятия не имел. Ну, раз ей надо… – Сейчас, – бормочу я и бегу выполнять поручение. Иду обратно. Эми высовывает руку, чтобы взять полотенце. Рука чистая. Никакой кофейной гущи, а вот кожа благодаря оливковому маслу ярко мерцает в свете луны и садовых светильников. До того, что хочется ее потрогать! Не знаю, мои фантазии или запах кофе тому причиной, однако дремоту как рукой сняло. Я торопливо выбрасываю из головы ненужные мысли, подаю Эми полотенце и уже готов вернуться в дом, когда вдруг вспоминаю, что хотел забрать из мастерской плакат. Опять разворачиваюсь, и… И как раз в эту долю секунды Эми выходит из душа, промокает лицо полотенцем и смотрит на меня, расширив глаза, прежде чем поспешно прикрыться. Похоже, она даже губы натерла средством для пилинга, или как там оно называется, – выглядит так, будто всю ночь целовалась. Губы алые и полные. Прогулка в горах спровоцировала взрывной рост количества веснушек на переносице и щеках. Они покрывают лицо узором. Хаотичным узором. Впрочем, я люблю хаос. Всегда любил. И Эми… в каком-то смысле тоже.

– Я ничего не видел! – выкрикиваю я поспешно. Затем бегу мимо бассейна, ныряю в мастерскую, прислоняюсь спиной к двери и, стиснув зубы, смотрю вверх, где через окошко под самой крышей на меня падает тот же самый лунный свет, что окутывал Эми.

Я такой твердый, что приходится поддернуть джинсы. Не помогает. Я по-прежнему вижу перед собой Эми, ее тело – я хорошо помню, как оно умеет двигаться в воде. Эми так чертовски сексуальна, что я готов бежать обратно, прижать ее к стене душевой, запустить руку в ведьмовские рыжие кудри, запрокинуть ей голову и целовать в шею, целовать, пока она не начнет умолять меня пойти дальше. Но я не трогаюсь с места. Сейчас, когда ее нет рядом, в голову лезут самые паршивые мысли, которые только можно вообразить. Что женщина, в которой я прямо сейчас желал бы утонуть, готовится пойти на свидания с другими. С типами, которые, вне всякого сомнения, хотят того же, что и я. С той лишь разницей, что я не предвидел, чем обернется визит Эми. Я не предвидел, что захочу ее. Я вообще не отличаюсь особой эмфатичностью… Однако эрекция однозначно показывает, как плохо я контролирую себя и свои желания.

Я энергично откалываю плакат от доски, сминаю, вместо того чтобы сложить аккуратно, и возвращаюсь в дом кружным путем, чтобы дать Эми время одеться. И чтобы вернуть себе способность ясно мыслить.

Замотанная в полотенце, я взбегаю наверх в гостевую комнату, хватаю первые попавшиеся тряпки и ныряю в спортивные штаны и худи. Секунду размышляю, не нахлобучить ли капюшон. Впрочем, невежливо показывать, что инцидент мне неприятен; лучше не делать из него проблемы. В конце концов, ничего особо ужасного не случилось. Ведь Эзра уже видел меня в купальнике и испачканную черничным соком, а еще нес на руках в бессознательном состоянии. Хотя тогда я не испытывала желания его поцеловать… Тогда я просто хотела поскорее от него отделаться. Зато теперь мысль, что мы закончим работу и, вероятно, больше не увидимся, внезапно вгоняет меня в тоску.

Короткий миг в саду я размышляла: а может, и Эзра точно так же не против забыть, что я явилась сюда работать? Вероятно, было бы очень приятно поддаться инстинктам. Забыться. Увы, своим поведением Эзра дал однозначный ответ. Сбежал, не дав мне и слова сказать. И теперь я стою и понимаю, что я просто голая сотрудница «Статуса», которая совершает один безумный поступок за другим, а в данный момент прижимается лицом к прохладной металлической статуэтке на прикроватном столике, в надежде остудить пылающие щеки. Потому что мое тело, похоже, не получило приказ сохранять спокойствие – и зудит от смущения. Эзре наполовину известно мое прошлое. Он видел родинку у меня между грудей. В то время как я даже не знаю его настоящего имени!

Когда я спускаюсь по лестнице в гостиную, мне приходит на ум, что все стремительно усложняется. Причина та же – я слишком мало знаю и слишком много подозреваю. Надо подойти к Эзре и открыто заявить, что хочу его поцеловать. Если он не против, то поцелую прямо сейчас. Однако я беру себя в руки и произношу только:

– Пицца была неплохая. Может, закажем еще?

Эзра расправляет плечи, словно с них свалилась тяжкая ноша.

К счастью, я не ляпнула что-то другое. По крайней мере, мы можем вести себя так, будто все нормально. Хотя все ненормально. Эзра протягивает мне плакат, почему-то скомканный, и я разворачиваю его на столике из лего. Эзра тем временем звонит насчет еды; заказывает для меня пиццу без сыра и по ходу разговора подмигивает, а на лице ни единого намека на насмешку! У меня вновь сводит желудок. Не от голода. А от нового ощущения. Не трепет бабочек в животе, а скорее гордиев узел. Из какого-то адски тяжелого металла, как статуэтка в гостевой комнате. Узел туго стягивает мой мозг и твердит, что творится безумие. Во‐первых, потому, что этот мужчина – Эзра Афзал. Тот самый Пикассо современности, при запросе имени которого «Гугл» выдает 37 100 000 результатов за 0,44 секунды. А вот обо мне «Гугл» сообщает, что я вся такая блондинка, что я против чего-то протестую, а еще я разрушила старинное здание мэрии. Что в корне неверно. Я несу ответственность максимум за царапину на письменном столе махагониевого дерева. Да и это под вопросом. Так уж и быть, соглашусь: наследила на полу. Всякий, кто войдет в здание дождливым днем, испачкает ковры точно так же. А во‐вторых… Как получилось, что меня возбуждает, когда мужчина говорит по телефону: «Без сыра, пожалуйста»? Что со мной?

Эзра сует мне под нос карандаш; я обалдело беру его и наконец осознаю, что сижу перед плакатом. Сижу на ковре между столом и диваном. Ладно, будем считать, что я задумалась. Я действительно задумалась. Только не о спецвыпуске.

– Я по-быстрому в душ, – говорит Эзра. – У тебя все есть, что нужно?

Я хлопаю глазами.

– Эми? – смеется он.

Где мне взять хоть каплю разума? Похоже, я лишилась его полностью. Однако я киваю. И использую десять минут предоставленного мне одиночества, чтобы пойти на кухню и выпить залпом стакан воды, в надежде, что она поможет развязать узел в желудке.

Остаток вечера выдается таким же напряженным. По крайней мере для меня. После душа Эзра просто благоухает, и я готова уткнуться носом в изгиб его шеи.

Мы едим пиццу на террасе; Эзра для разнообразия болтает больше меня. Потом мы возвращаемся в гостиную. Эзра садится на диван перед плакатом и глядит на меня со своей вампирской ухмылочкой. И с таким видом, который может убедить кого угодно в чем угодно.

– Ты идешь?

Меня уже не спасти. Я могу думать исключительно о том, что хочу его.

Сажусь рядом, сохраняя дистанцию.

Эзра – и я со своей невменяемостью. Если бы люди размножались исключительно посредством партеногенеза! Тогда не требовалось бы участия мужских особей. И секса. Секс отвлекает. Желание заняться сексом – тем более. А больше всего отвлекает, когда ты способна думать только о сексе. Боже, почему я не родилась улиткой? Или водомеркой. Да хоть дафнией! Потому что все они обходятся без самцов. Я могла бы до конца дней клонировать себя. Чтобы основать целую армию Эми и взять штурмом кабинет Уолби. Дождевые черви тоже справляются сами. И водоросли. И амебы. В следующей жизни я хочу стать амебой. У меня не будет мозга и, соответственно, мыслей. А также нервов и, как следствие, чувств. Чувств, которые могут ранить другие люди. Конечно, по соображениям безопасности я хотела бы стать амебой в панцире. Поскольку большинство амеб голые, а я и в этой жизни оголялась довольно часто.

– Мозговой штурм, раунд два. Начали? – Эзра целится в меня колпачком ручки.

– Можно написать, как выглядела бы интимная жизнь людей, будь они амебами, – предлагаю я и тыкаю пальцем в плакат. Бумага шелестит.

– А?.. – хохочет Эзра. – Чего?

– Партеногенез приведет к отмене Валентинова дня! – говорю я не в меру убедительно, словно призываю к чему-то хорошему. И констатирую, отвечая сама себе: – Однако цель статьи в другом.

– Эми, по-моему, пицца без сыра вызывает специфические симптомы, – произносит Эзра с наигранной задумчивостью. – Моя была с сыром. И я не впал в лихорадочный бред.

Он ощупывает свой лоб, качает головой и затем тянет руку к моему. Я словно в замедленной съемке вижу, как приближается его ладонь. Хотя, разумеется, все происходит в реальном времени, мой разум заторможен, а сердце бьется учащенно. Вероятно, какая-то часть меня недополучает крови.

На кончике среднего пальца Эзры виден косой штрих от шариковой ручки. Интересно, высохла ли паста? Если высохла не до конца, то след отпечатается у меня на лбу… Вот оно! Секунда. Вторая. Затем ладонь исчезает и дергает за тесемку худи.

– Полагаю, тебе нужно раздеться. Ты вся горишь, – хрипло произносит Эзра.

Я киваю и стаскиваю через голову худи; под ним у меня футболка. Я уже не просто горю – я буквально сгораю.

– Хочешь мороженого?

Я молчу, и он продолжает:

– Мороженое в брикетах. Эскимо. Рожок. Мороженое из контейнера. У меня есть практически все. В широком ассортименте.

– А лимонное есть? – спрашиваю я.

– И лимонное есть. – Эзра с ухмылкой направляется в кухню. Я ем, пока не становится дурно, – съедаю половину упаковки. Эзра не отстает, но сидит на безопасном расстоянии и с плакатом между нами. Плакат не дает забыть, что я пришла сюда работать. И мысль о работе наконец возвращает мне разум. Вот только, к сожалению, не креативное мышление. Я выдаю единственную новую задумку: посмотреть кино, чтобы вдохновиться идеями, не пришедшими нам в голову. Эзра тоже что-то придумал.

В какой-то момент он вырывает плакат у меня из рук и заявляет: у него есть план.

– Только сперва нужно кое-что проверить.

Не знаю, действительно ли его осенило или он всего лишь хочет дать мне надежду. Поэтому наводящих вопросов не задаю. Мы выбираем для начала топ-десять ромкомов на «Нетфликс» – и уже на первом фильме засыпаем.

Прежде чем сомкнуть веки, Эзра бормочет, что мы непременно найдем решение, не призывая на помощь амеб.

– Иногда утро вечера мудренее.

– Да… – шепчу я устало.

А день еще мудренее. Как Эзра раньше мог мне не нравиться? Он даже очень мне нравится…

Несколько мгновений я не понимаю, где нахожусь. Затем слышу дыхание Эзры, тихонько выпрямляюсь и украдкой бросаю взгляд в направлении, откуда доносится звук. Диван по габаритам соперничает с футбольным полем, и мы лежим на его разных концах.

С моих плеч соскальзывает одеяло, которого вчера не было. Наверное, Эзра укрыл меня среди ночи. Сам он лежит без рубашки, одеяло достает только до бедер, и солнечные лучи веером падают на широкую спину.

Я убеждаюсь, что Эзра действительно еще спит, и встаю. Его торс опускается и поднимается в такт ровному дыханию. Вот Эзра согнул руку, чтобы поправить подушку, и на секунду мышцы плеча напряглись; тем не менее он не проснулся.

Эзра выглядит спокойным. Вселенная тоже чувствует себя хорошо. Всюду умиротворение и невероятная легкость. Впрочем, видимость бывает обманчива. И я принимаю решение.

Какая-то часть меня уже не хочет писать статью. Не только потому, что тема выносит мозги, но и потому, что она означает конец удивительного приключения. Однако я готова на все ради возможности писать о бухте. А поскольку Эзра мне нравится, я хочу выполнить работу и ради него. Совершенно отвратительно, что Ричард принудил Эзру к сотрудничеству. На рождественских вечеринках и в других редких ситуациях, когда я общалась с боссом, он казался мне довольно приятным человеком. Разве что несколько эксцентричным и упертым. Никогда бы не подумала, что «Статус» пригрозит Эзре судебным иском. Я не знала, что и возразить, когда Эзра меня просветил. Потому что определенно заявила бы, что он не должен терпеть подобное отношение. Зато теперь я знаю, почему он не рискует. Вести жизнь, не опасаясь, что за тобой наблюдают на каждом шагу, означает свободу. Такую же свободу испытываю я, глядя на океан. И потому я забираю телефон из гостевой комнаты, где он с вечера стоял на зарядке, и читаю последние новости. Обо мне ничего нового не пишут. И почти нет новых комментариев. Хорошо. Просто отлично. Значит, я могу поехать домой.

Я чищу зубы и открываю вновь полученные уведомления от MatchMe. Некоторые отклики вполне интересные. Я отвечаю на каждое и, чтобы не терять времени на переписку, предлагаю встретиться. Затем делаю пару скриншотов, чтобы показать Эзре, снимаю спортивные штаны и тут вспоминаю, что мои джинсы с вечера висят в саду. Поэтому прямо в футболке и боксерах Эзры выскальзываю в кухню, затем иду на улицу. Попутно звоню Фрейе – известить ее, что собираюсь домой – и по недосмотру нажимаю кнопку видеозвонка. Прежде чем я успеваю переключиться на голосовой вызов, Фрейя тоже включает видео и громко ахает. Словно дуновение ветра проносится по линии.

– Эймс! Что происходит? И почему я вечно вынуждена тебя об этом спрашивать?

В нижнем углу экрана мое миниатюрное видео с прижатой к виску ладонью. Синяк сегодня уже не лиловый, однако все еще желто-зеленый. Я наклоняю голову, и рыжая прядь падает на лоб, прикрывая большую часть моей поблекшей травмы. Паника Фрейи нарастает. Я угадываю ее в огромных, словно точки в знаках вопроса, зрачках подруги. В поднятых бровях и разинутом ротике с прилипшей в уголке крошкой круассана.

– У тебя что-то вот там… – говорю я и показываю на свою губу.

– А у тебя? – отвечает она почти беззвучно и прикасается к своей щеке. – Это он?

– Что?!! – смеюсь я. Абсурд! Эзра… Фрейя понятия не имеет, кто он и какой он. А кстати, что можно говорить, а что нет? – Конечно нет! – поспешно оправдываюсь я и, внезапно запаниковав, просто даю отбой, даже не попрощавшись.

У меня буквально короткое замыкание. А вызвала его молодая женщина, которая распахивает стеклянную раздвижную дверь и выходит на террасу. Она стоит, скрестив на груди руки, и пристально меня изучает.

Я сдергиваю свои шмотки со стены душевой и направляюсь к ней – потому что не по ситуации бежать в противоположном направлении, к лесу.

– Здравствуйте… – Я прижимаю к груди скомканные джинсы и купальник и одновременно удерживаю телефон, при этом натягивая подол футболки как можно ниже, поскольку мой прикид в целом производит неверное впечатление. Чего стоит только отсутствие штанов! Первое впечатление удалось на славу.

У женщины на руках ниже локтей изящные татуировки – а также идеальные брови, которые она не поднимает и не сдвигает, однако все равно однозначно показывает, что ждет ответа. Черные как смоль волосы струятся волнами, словно только что уложены в парикмахерской. Рядом с ней я, вероятно, выгляжу как винтажный тролль – раньше продавали такие фигурки с волосами торчком, окрашенными в разноцветный металлик.

– Эзра не предупредил, что у него в доме гость, – поясняет она и протягивает мне ладонь. – Олив.

Я перекладываю ком одежды в другую руку, чтобы поздороваться, и бормочу, запинаясь:

– Не то чтобы гость… Мы вместе работаем над проектом…

Назвать свое имя я не успеваю. Женщина высвобождает ладонь и спрашивает:

– Ты тоже рисуешь?

– Нет. Я, честно говоря, далека от творчества. Совершенно не креативна, скорее наоборот. – Это следовало бы сказать Ричарду. Что я знаю наизусть песенку, в которой последовательно перечисляется таблица Менделеева, зато понятия не имею, как преобразовать белый холст. – Я пишу для «Статуса». – Нафиг песенку о периодической системе элементов! – Меня зовут Эми. А Эзра должен иллюстрировать очередной спецвыпуск. Так мы и познакомились.

Олив выглядит еще более ошарашенной.

– Ты из «Статуса»?

– Обычно я веду… – на секунду зажимаю свой скарб под мышкой, чтобы изобразить в воздухе кавычки, – «экологическую колонку». Однако другие сотрудники в последнюю минуту отпали, и мне пришлось взять на себя спецвыпуск.

– Значит, ты работаешь в одежде Эзры? В воскресенье? – усмехается Олив и понимающе смотрит на меня.

Ничего она не знает! А если и знает, то все равно заблуждается.

– Нет, нет! – торопливо отпираюсь я. – Мне… мне как раз пора уходить.

– Куда? – восклицает Эзра, который именно в этот момент – голый по пояс и заспанный – возникает в дверях. Он выглядит озабоченным. А вообще выглядит замечательно. Просто обалденно!

Олив внимательно наблюдает за развитием событий. «Костюм» Эзры. И мой наряд. И как мы друг на друга смотрим.

Было бы комично объявить в присутствии Олив, что сегодня вечером у меня свидание, и потому я тороплюсь уйти. И я молча показываю Эзре телефон – пусть сам увидит новые чаты в MatchMe.

– Серьезно? – тут же спрашивает он. – Не хочешь выждать еще пару дней? Как обстановка возле твоей квартиры?

– Не хочу, – отвечаю я быстро; в противном случае того и гляди передумаю и останусь. Что не поможет ни ему, ни мне. Потому что я желаю, чтобы Эзра смог отделаться от Ричарда. Чтобы он больше не беспокоился из-за угроз судебного иска со стороны «Статуса». А еще потому, что боюсь влюбиться.

– Я не настолько интересна, чтобы люди разбили лагерь перед моим домом на все выходные. Кроме того… – Я наматываю прядь волос на указательный палец. – …теперь я работаю под прикрытием. И у меня есть план.

– А именно?

– Я жертвую собой ради… – я понижаю голос, – ради свиданий. – И добавляю почти шепотом: – А ты даешь Ричарду то, что он хочет. Нарисуешь вот это. – Я провожу большим пальцем по экрану и переворачиваю телефон, чтобы Эзра правильно видел скриншот. Сперва он со смехом кивает, потом задумывается. Хотя мы оба поняли, что моя идея – лучшее решение всех наших проблем.

– Ты уверена, Эми? – спрашивает он.

Теперь киваю я.

– Каждый получает то, что хочет.

Почти…

– Воскресенье. Понедельник. Вторник. Три свидания! Три свидания, Фрейя! За три дня! – докладываю я своей соседке, лежа на ее кровати. Она сама сидит за письменным столом, анализируя, насколько я близка к нервному срыву. Потому что мой священный план не сработал.

– Тип номер один все-таки старался? Или то был Понедельник?

– Нет. Номер один – Воскресный. Вот никогда бы не догадалась, что он понимает под намерением «похитить меня»! Оказалось, мы уезжаем из города на виноградник его отца.

– И в чем проблема? Он представил тебя всей семье?

– Нет. Зато напился и не смог доставить меня обратно в Новембер-Бэй. А по случаю воскресенья вечернего поезда не было, и потом он уверял, что в этом замке… – я раскидываю руки, словно таким образом можно оценить масштабы строения, – … или в резиденции… не знаю, как называют дома, в которых так много комнат, что можно целую неделю играть в прятки и тебя не найдут. Во всяком случае, он клялся, что в доме есть всего одна свободная спальня, которую мы должны разделить, и совершенно случайно кровать в спальне тоже была одна-единственная. Я провела там ночь – лежала, вытянувшись как бревно. Только бы не оказаться с парнем в позе ложек!

Я хватаю подушку, прижимаю к лицу, а секунду спустя слышу, как Фрейя в офисном кресле шумно отталкивается от стола. Колесики взвизгивают, и подруга уже передо мной. Отбирает подушку и кладет себе под спину.

– А как прошел ужин со Вторником? – Фрейя скрещивает ноги и упирает их в матрац.

– На ужин меня пригласил Понедельник, – смеюсь я, потому что уже сама запуталась. – Тот, который попросил в ресторане пластиковый чехол для своей куртки из натуральной кожи – на улице моросил дождь, и он опасался загубить вещь. Я не стала ему говорить, что вещь мертва уже давно – он носит шкуру коровы, которую обрекли на смерть!

– И ты не могла догадаться об этом по их профилям? Или при переписке?

– Нет. Они все казались перспективными. Даже Вторник.

– А с ним что?

– Сперва рассказал о предыдущей подружке. И это… – я поднимаю вверх палец, чтобы подчеркнуть, какая я хорошая слушательница, – … было бы еще неплохо. Не сказать, что абсолютно непроходной вариант. Я и сама рассказывала Эзре о людях, разбивших мне сердце. Вот только я не расспрашивала, как, по его мнению, лучше всего вернуть бывших.

– Постой! Теперь вопрос у меня!

– Она отправила его в отставку, потому что…

– Нет, – прерывает меня Фрейя. – Не по поводу Вторника. Меня интересует, почему ты доверилась Эзре… Мы говорим об Эзре Афзале, верно? Загадочном типе, у которого ты провела выходные и о котором не можешь мне рассказать, хотя взамен я бессрочно уступила бы тебе преимущественное право пользования дедушкиной кружкой – она достаточно вместительна для кукурузных хлопьев и каши, в отличие от грошовой миски, да еще и имеет практичную ручку! Ручку, Эймс! Колись, почему ты рассказала Эзре о чокнутом парне из твоего прошлого? Вы с ним подружились?

– Без понятия. Не особо.

Я прикусываю щеку, чтобы не сболтнуть лишнего, однако Фрейя видит меня насквозь.

– О боже! – восклицает она. – Он не урод. Я угадала? Он не только художник, но и сам произведение искусства, а ты внезапно запала на его кисть и… – подруга восторженно ахает, – и он нарисовал тебя, как одну из тех французских девушек?[9]

Фрейя чуть сползает вперед с кресла, как бы собираясь принять вульгарную позу; получается смехотворно и несимпатично. Я прыскаю от смеха.

– Нет. Повторяю: я не знаю, что можно говорить, и поэтому не говорю ничего.

Я прикладываю руку к груди, словно собираясь произнести клятву.

– А нельзя просто написать пару фраз без особых издержек? Сейчас это совсем несложно.

– Фрейя, я не преуменьшаю проблему, когда говорю, что не имею ни малейшего представления, о чем писать. – Я сажусь на кровати и обнимаю прижатую к животу подушку. – Ричард желает нечто «инновационное». А значит, копировать из Википедии статью на тему Валентинова дня нежелательно. А если я сейчас открою новый документ на своем ноуте, то почти наверняка напишу, что любовь не является жизненной потребностью. В отличие от кислорода, пищи, воды и крыши над головой.

Фрейя закатывает глаза.

– Серьезно? Тебе не приходит на ум ничего романтичного? Совсем-совсем?

Я задумываюсь.

– Самцы глубоководных рыб-удильщиков впиваются зубами в самку и больше не отпускают ее пожизненно, врастая в тело. А когда самка умирает, умирает и самец. Это романтично?

– Нет, Эймс. Это внушает ужас. Не пиши такого!

– Хорошо. – Я соскальзываю с кровати. – Тогда я пошла готовиться к свиданию номер четыре.

С последним, кто дал согласие. Я молюсь, чтобы это оказалось лучшее свидание всех времен и Эзра проиллюстрировал мою идею не напрасно.

– Сегодня тебя опять не будет дома? – Фрейя бросает взгляд на наручные часы.

– Не приглашать же его к нам, – фыркаю я. – Вообще-то у меня всего одна кровать.

В горле опять ощущается комок, который я все три дня игнорирую. Не могу сознаться себе, что скучаю по Эзре.

– Раз уж ты выходишь в город, можешь проверить, прислали ли мне подарок на день рождения? Тогда я заберу его завтра. Или послезавтра. Нужно выяснить, когда у меня ближайший свободный день. Вернее, ближайшая свободная минута. Не хочу тащиться напрасно.

– Твой день рождения был два месяца назад.

– Моя бабушка больше не помнит даты. И если я укажу на ошибку, ей точно будет неприятно. Поэтому я делаю вид, что день рождения именно в тот день, когда она меня поздравляет. На сей раз бабуля что-то прислала. Правда, без уведомления и не по почте, а через магазин своей подруги, которая торгует фарфором.

Фрейя со смехом встряхивает головой. Ее родители со старшим сыном Оденом перебрались в Новембер-Бэй из Нью-Йорка незадолго до рождения дочери. И поселились рядом с домом, где выросла я. А вот дяди, тети, бабушки и дедушки подруги по-прежнему живут на восточном побережье.

Я хочу оказать Фрейе услугу и по пути в город не только спрашиваю, пришла ли посылка, но и забираю ее. Фатальная ошибка…

Преисполненная надежд, я сижу на ступеньках лестницы, которая ведет в музей искусств. Это свидание просто обязано пройти успешно! И оно пройдет успешно, заверяю я себя, поглядывая на здание кинотеатра. Собственно говоря, там мы и договорились встретиться. Перед кассой собралась небольшая очередь, поэтому я решила подождать в сторонке, чтобы поставить посылку на землю и перевести дух. Эта штука адски тяжелая. На коробке напечатано крупным шрифтом «ОСТОРОЖНО, ХРУПКОЕ!», причем упакована она в дешевую бумагу. Любопытно, что внутри?

Мой план найти себе пару через MatchMe тем временем тоже стал казаться довольно хрупким. Уже завтра Эзра улетает в Сидней; он написал мне, что иллюстрации, предложенные мной, готовы. Возможно, кому-то наш замысел покажется совершенно безумным. Однако если ты работаешь в «Статусе», где другие редакторы готовы согласиться на любую авантюру ради ударной истории… Моя идея не такая уж бредовая; она непременно сработает. Вот только я не предусмотрела, что делать, если все свидания закончатся неудачей. Лично для меня на место вопроса «как знакомится наше поколение?» выходит более актуальный вопрос «зачем мы вообще знакомимся?». Чтобы отвлечься от печальных мыслей, рассматриваю афиши с анонсами различных выставок в художественном музее. Одна из фотовыставок носит название «Когда заканчивается вечность»: представлены кадры, где влюбленные пары оставили свои инициалы разными способами на разных материалах. На замках, на деревьях, на свежем бетоне, на перилах мостов. И все в большей или меньшей степени повреждены. Не будь эти примеры полной противоположностью Валентинову дню, я могла бы написать об этой выставке. Почему никому не приходит в голову, что на Валентинов день можно вспоминать и отношения, которые не выдержали испытания временем? Думать о разбитых сердцах, которые пришлось с трудом собирать по частям? И двигаться дальше?

На стене рядом со мной кто-то написал: «Не поддавайся на уловку. Неизвестное не значит плохое». А вдруг это послание свыше? Сегодня меня ждет лучшее свидание в жизни. Достойное не только статьи, но и книги. Книги, которая даст читателям – как мужчинам, так и женщинам – надежду.

Сегодня я постаралась. Надела светлую тунику, узкие леггинсы и балетки вместо кроссовок. По-настоящему вымыла волосы, а не припудрила корни кукурузным крахмалом, самым лучшим и щадящим сухим шампунем на свете. И одолжила у Фрейи водостойкую косметику, чтобы предстать миру не пацанкой, которая не прочь ввязаться в драку, а счастливой обладательницей густых ресниц и бронзовых щек. Я уверена, что этот день закончится хорошо. Расправляю плечи, ласково поглаживаю картонного монстра и церемонно приподнимаю его, когда замечаю на улице Лукаса – моего сегодняшнего кандидата.

На нем та же одежда, что и на фото в профиле MatchMe. Джинсы, кроссовки и рубашка навыпуск. Довольно милый. И улыбка приятная. Впрочем, при виде меня она тут же исчезает.

– А… а что это? – скептически вопрошает Лукас, в то время как я не могу ни пожать ему руку, ни обнять – да и понятия не имею, что более уместно.

– Подарок на день рождения, – объясняю я.

Лукас смотрит на меня с таким видом, что сомнений не остается – принял за сумасшедшую.

– Но у меня день рождения не сегодня, – смущенно улыбается он.

Если не поставлю сейчас на землю посылку Фрейи, она упадет на ногу либо мне, либо ему… Я неубедительно отшучиваюсь:

– Подарок для моей соседки по квартире. Занести домой уже не успею, поэтому у нас будет свидание втроем.

Лукас кивает, однако ему явно не смешно.

– Ладно. Понял. Идем?

Обхватив вспотевшими ладонями коробку, я следую за ним в кинотеатр. В очереди мы стоим целую вечность, обменявшись лишь парой слов, что несколько странно. А потом сидим в затемненном кинозале, и хотя я человек терпеливый, вынести это сидение тяжело. Лукас купил билеты на «Властелина колец» – расширенную версию, с какими-то сценами в качестве особого бонуса, – и зал полон, нет ни одного свободного места! Когда я прочла на билете продолжительность сеанса, глаза едва не выскочили из орбит. Фильм идет так долго, что предусмотрен короткий перерыв. Лукас спешит в туалет и возвращается на место уже после начала второй серии – по его словам, все кабинки были заняты; я безошибочно унюхала, что он бегал покурить. Что ж, его легкие – его право. С другой стороны, напрашивается вывод, что он не особо жаждет проводить время со мной… и с подарком для Фрейи. А это, в свою очередь, означает: в мой список добавилось очередное неудачное свидание. Зато тяжелая посылка довольно хорошо отвлекает от пораженческих мыслей, препятствуя доступу крови к половине тела. Массивная коробка стоит у меня на коленях в общей сложности битых три часа; проход слишком узок, чтобы переместить ее на пол, а поставить на ступеньки запрещает администратор кинотеатра, так как нельзя загромождать путь к выходу. В итоге я вижу только верхнюю треть экрана, а свои ноги, похоже, уже не ощущаю вовсе. Не уверена точно, где именно заканчивается чувствительность, по крайней мере попытка пошевелить пальцами ног не удалась – словно их вообще нет.

Наконец по экрану плывут финальные титры, а на потолке постепенно загораются лампочки. Меня накрывает волной облегчения.

– Можешь подержать секунду эту штуку, пока я встану? – прошу я Лукаса. Он берет у меня коробку, кладет сверху полупустой пакет с попкорном и продвигается вперед. Я растираю бедра и извлекаю себя из обитого тканью кресла, игнорируя неприятное онемение в затекших конечностях, а в результате тотчас же спотыкаюсь о небольшой порог в конце ряда. В падении я увлекаю за собой Лукаса, и в следующий миг мы оба лежим на покрытых красной ковровой дорожкой ступенях – вблизи она выглядит не помпезной, а, наоборот, жутко замызганной. Сверху на нас с Лукасом сыплются остатки попкорна и соль со дна пакетика. Рядом с характерным стуком приземляется коробка.

– Извини! Извини, пожалуйста! – бормочу я и одновременно смеюсь – до того абсурдна ситуация. А вот Лукасу не до смеха. Он лежит с перекошенным от боли лицом и тяжело дышит.

Спустя полчаса Лукас сидит на топчане в машине скорой помощи, которую вызвал администратор кинотеатра. Его левая ступня отекла и похожа теперь на рыбу-шар.

– Я очень виновата! Даже не знаю, что сказать. Честно. Очень виновата, – извиняюсь я в десятый раз.

– Все нормально, – вымученно улыбается Лукас.

– Получилось самое ужасное свидание в истории. – Я отчаянно пытаюсь шутить, но затем спохватываюсь, что обижаю этим не только себя, но и его.

– Увы и ах, – криво ухмыляется Лукас.

Очень вовремя появляется санитар. Он объявляет, что пора ехать, а мне лучше отойти и не мешать ему закрыть дверь.

Если бы я поехала в больницу с Лукасом, держа его за руку, то могла бы написать: любовь – это когда люди вместе переживают как хорошие, так и плохие времена. Однако судя по виду Лукаса, со мной у него ассоциируются времена исключительно плохие. Парень явно испытывал облегчение, когда наконец от меня отделался. Потому что это я испортила свидание. Со мной все идет наперекосяк. Даже нормально провести вечер невозможно. Впрочем, вряд ли вечер получился бы особо романтичным. Хотя романтику легко можно додумать задним числом, подводя итоги свидания на ноутбуке. А сейчас вообще ничего не было: ни взглядов украдкой, ни волнения, ни желания увидеться еще раз. Поход в кино определенно не лучшая идея для свидания – по крайней мере для первого. Что вообще даст кинофильм, если люди поставили себе цель познакомиться, а вместо того тупо сидят рядом и набивают живот разными вредностями? Почему я согласилась пойти в кино, почему позволила себя уговорить? Да еще на такой продолжительный сеанс? Почему бы не выбрать кафе? Или прогулку по пирсу? Почему? Почему мы умные лишь задним числом? И почему я всегда поступаю как идиотка?

Я бреду на ближайшую автобусную остановку, сгибаясь под грузом коробки и своей нечистой совести. С каждым шагом все больше осознаю, что, вероятно, большинству людей я действительно кажусь ненормальной. И неважно, как я стараюсь; моих стараний никогда не будет достаточно. Я не в силах спасти бухту. Не в силах помочь Эзре. И вообще я опасна для общества; в результате свидания со мной люди попадают в больницу. Я – неудачница. И вдобавок к тому блондинка. Даже перекрасившись в рыжий, я не в состоянии изменить себя. Вот и сижу теперь на остановке, сжимая в руках коробку.

Такая уж я есть. Не могу ничего сделать правильно. Не говоря уж о том, чтобы идеально… Ни на что не гожусь и никому не нужна.

Не желая залезать в подошедший автобус зареванной, я сижу и жду следующего. А он все никак не приходит. Минуты на дисплее истекают, а затем отсчет вновь начинается с двадцати. Я достаю телефон, чтобы уточнить расписание в приложении, и обнаруживаю сообщение от Эзры. Он спрашивает, как прошло свидание. Я дала ему свой номер, когда в воскресенье срочно распрощалась. А вот номер Эзры так и не сохранила, и теперь пялюсь на цифры, прикидывая, как облечь в слова свое фиаско. И, повинуясь неожиданному импульсу, нажимаю кнопку вызова.

– Эми?

– Привет, – изнуренно произношу я.

– Привет! – повторяет Эзра. Явно хочет меня приободрить. – Что случилось?

– Свидание только что закончилось…

Пауза.

– Оно прошло… плохо. – Вздох разочарования вырывается из моих пересохших губ, которые горят от попкорна.

– С тобой все нормально?

– Нет.

Я хочу набрать в грудь воздуха, однако вместо этого получается всхлип. А потом я уже не могу сдерживаться и начинаю плакать, хотя Эзра меня слышит.

– Черт! Эми! Что произошло? Ты где?

– Все хорошо, – быстро говорю я. – Сижу на автобусной остановке с десятикилограммовым подарком ко дню рождения.

– Что-о?..

– Ну, может, чуть поменьше. Откуда мне знать?

– Эми! Я не понимаю…

– Забрала, не подумав… – Я снова всхлипываю; приходится сглотнуть, чтобы продолжить. – Хотела оказать услугу подруге – доставить ей подарок от бабушки. Хотя день рождения давно прошел. И мне пришлось несколько часов сидеть с этой штукой в кино.

– У тебя было свидание с подарком от чьей-то бабушки, потому что день рождения давно прошел? – судя по голосу, Эзра то ли веселится, то ли озабочен.

– Нет. Свидание было с Лукасом. И я сломала ему ногу.

Я говорю все громче, и прохожие оборачиваются в мою сторону. Тогда я втягиваю голову в плечи и шепотом рассказываю Эзре, что произошло. История подходит к концу, и он несколько секунд молчит. Затем хриплый смех ударяет мне в ухо, и хотя я по-прежнему чувствую себя отвратительно, на губах расплывается робкая улыбка. С самого начала было ясно, что облом неизбежен! И тем не менее я заявляю:

– Не смешно.

– Я радуюсь, что Ричард подбросил мне свою работу в качестве наказания.

– Я что, посмешище?

– Нет. Ни в коем случае. Я смеюсь вместе с тобой.

– Но мне-то не смешно, – протестую я. Очередные слезинки прокладывают дорогу по щеке. – На следующей неделе нужно сдавать статью. Не знаю, смогу ли пережить еще одно свидание. И типа, который до меня снизойдет.

Голос звучит трагичнее, чем задумано. Эзра откашливается.

– Все будет хорошо.

– Сомневаюсь. Теперь мне придется просто выдумать историю, к которой подойдут твои иллюстрации.

– Эми, я…

На заднем плане кто-то окликает Эзру, но он увиливает от ответа.

– Не хочу тебе мешать, – поспешно говорю я. – Успешного полета завтра, и пока.

– Эми, постой!

Я жду. Затаив дыхание.

– Напиши мне, когда будешь дома. И не расстраивайся. – В динамике слышны шаги. Понизив голос, Эзра продолжает: – Ты готова пойти на свидание неизвестно с кем, увидев на сайте знакомств три фотки и еще пару слов в разделе «обо мне». Из которых не следует, что тебе попался принц Эрик.

– Намек на русалочку Ариэль? Мило, – усмехаюсь я, хотя глаза снова наполняются влагой.

– Кстати, об Ариэль. Вчера днем я присутствовал на деловом обеде. И увидел в ресторане омаров. Они лежали в крошечном бассейне. Я выкупил их всех и отпустил на волю.

– Прости, что ты сделал? – Я прижимаю к губам палец, чтобы не расхохотаться, потому что не уверена, что расслышала правильно.

– Перерезал ножницами стяжки и бросил омаров в море.

– Зачем?

– Не знаю. Похоже, ты вдохновила на безумные поступки.

Он смеется, а я борюсь с новым приступом слез.

– Эзра!

– Да?

– Я тоже рада, что Ричард подбросил тебе работу в качестве наказания.

– В последний раз, когда ты привел домой женщину… помнишь, что случилось?

Я издаю жалобный стон.

– Олив, прошу тебя, не делай из этого трагедию, ладно?

– Тебе все как с гуся вода. Потому что обычно твою задницу спасал Льюис.

– И что с того?

Олив совершенно выбита из колеи – с воскресенья, с тех пор, как обнаружила в моем доме Эми. И теперь, едва уловив, с кем я говорю по телефону, непременно желает довести до меня свое мнение. В котором я не нуждаюсь по меньшей мере с понедельника.

– Что с того? Что с того? – повторяет она раздраженно. – У меня, по крайней мере, еще ни разу никто не крал альбом для эскизов и не пытался продать его на eBay, пока я отлучалась в ванную выбросить презерватив.

– Вероятно, дело в том, что ты…

– Эзра! – прерывает меня Олив, подняв вверх указательный палец. – Я точно знаю, что у тебя на языке вертится крайне извращенный комментарий. Клянусь, я не стану смеяться, что бы тебе ни пришло в голову. Потому что я… – Олив вздыхает и обреченно роняет руки. – Потому что я беспокоюсь. Ты знаком с ней всего два дня. И если это недостаточный повод бить тревогу, то прими во внимание: она работает на «Статус». На «Статус», Эзра! На тот самый издательский дом, о котором ты… – Олив поднимает глаза к потолку и делает выразительную паузу, – о котором ты не далее как неделю назад нелестно отзывался и всем нам уши прожужжал, какие они там мерзавцы.

– Эми – не «Статус», – сухо возражаю я.

Ничего себе! Я произнес эти слова не задумавшись! Но ведь Эми действительно не «Статус». Не «Статус». Все, приехали…

Олив фыркает.

– Уж и не знаю, что тебе посоветовать.

– А может, лучше ничего? Полагаю, я сам могу решить, кому доверять.

Голова Олив дергается, словно своим высказыванием я влепил ей пощечину.

– Прости, – оправдываюсь я на всякий случай. – И все же тут я лучше сам.

– Ладно, – бормочет она.

Я киваю Райли, который как раз появился из холла и возник за спиной Олив. Мы находимся сейчас в его квартире. И поскольку ему известно, что я не вмешиваюсь, если он и Олив начинают крутить интрижки на стороне, хотя, разумеется, переживаю за обоих и нашу дружбу, он обвивает рукой плечо Олив, затем нащупывает – глядя на меня – ее подбородок и зажимает рот.

– Не делай глупостей, Эз, – примирительно шепелявит Олив сквозь ладонь Райли. Я киваю ей, наскоро прощаюсь с остальными нашими друзьями в гостиной, бегу к машине и оттуда еще раз набираю Эми. Девушку, которая покинула мой дом три дня назад и с тех пор ни на секунду не выходит у меня из головы.

Эми отвечает, и я понимаю по неровному дыханию, что она продолжает плакать.

– У меня сегодня остались кое-какие дела, – объявляю я сразу. – Ты должна мне помочь.

Вопросов не задаю. Хочу избежать ситуации, когда она начнет обдумывать предложение, а потом, чего доброго, откажется. У меня есть план. Затея Эми с самого начала была обречена на провал. Она хотела, чтобы я нарисовал Ричарду версию с перевернутыми песочными часами. На скриншоте, который она показала мне в воскресенье утром, было мое прежнее граффити, до того, как я его закрасил. Если использовать тот же сюжет, мне не придется ничего изобретать, и Ричард не сможет возразить, поскольку это именно та картина, которую он хотел вернуть. Эми предложила единственное отличие от оригинала: в верхней части – разбитые сердца, а вот в нижней – целые. Она хотела написать, что каждое свидание предоставляет новый шанс. Шанс, что разбитое может вновь стать целым. И дальше что-то о надежде. Бла-бла-бла. Я нашел оригинальной только идею отправить Ричарду тот же сюжет, не шевельнув и пальцем, – у меня сохранился образец, который можно откорректировать двумя кликами в приложении Procreate на айпаде.

– Помочь? В чем?

Эми сопит, и я представляю, как она при этом морщится. Так она делала, когда мы устроили тот самый Нетфликс-марафон, в процессе которого отключились, не досмотрев до середины даже первый фильм.

– Будет весело, обещаю. Почти так же, как в тот раз, когда ты несла всякую чушь об амебах.

– Подходит мой автобус… А разве ты не летишь завтра в Сидней?

– В автобус не садись! Отправь мне свое местонахождение. Я тебя подхвачу. Время есть.

Эми бормочет что-то невпопад, но соглашается. Мы заканчиваем разговор, и я жду, пока она сбросит мне свою локацию. Затем еду на место, забираю ее и привожу – вместе с пресловутой коробкой, которая заняла почти половину багажника – к себе домой. Туда, где на минувшей неделе не желал видеть ее ни при каких обстоятельствах. А сейчас мне нравится, как Эми непринужденно сидит у меня в кухне, зачерпывает ложкой лимонное мороженое и смущенно признается: самое приятное в истории с омарами то, что в кои-то веки кто-то ради нее совершил поступок.

– Хотя, разумеется, ты сделал это не для меня, – тут же поправляется Эми, – а для омаров. – Она заталкивает в рот очередную ложку мороженого и прищуривает глаза от наслаждения. – Мозги застыли.

Я смеюсь и выбегаю наружу – нужно забрать из мастерской кое-какие вещи, которые нам понадобятся.

Эми наблюдает, как я возвращаюсь с ящиком, доверху заполненным аэрозольными баллончиками, ставлю его на стол, осматриваю выборочно несколько штук и перекладываю в большой рюкзак.

– Работа будет грязная, – предупреждаю я, взвешивая рюкзак на руке. – Поднимись наверх, возьми мой свитер. Он лежит… – Тьфу, едва не сказал «на твоей кровати»! Потому что кроме Эми на ней никто не спал. Вовремя поправляюсь и уточняю: – На гостевой кровати. Кстати, лучше набрось худи поверх своей одежды. Отстирать эту краску невозможно.

– Краску? Куда мы идем? Будем разрисовывать… стены?

Я загадочно поигрываю бровями и мимоходом дергаю за наполовину заплетенную прядь, которая выделяется на фоне распущенных волос.

– Прическу сама делала?

Эми тоже хватается за косичку. Наши пальцы на миг соприкасаются, и этого мига достаточно, чтобы возникло желание прикоснуться еще и еще. Мускул на моей челюсти дергается, потому что сжимаю зубы все крепче и крепче, чтобы не позволить себе усадить Эми на столешницу и засунуть руку между ног…

– Когда я чего-то ожидаю, то иногда заплетаю волосы в косички, чтобы не расцарапывать лицо.

Я мотаю головой, чтобы вернуться в реальность.

– Зачем?

Припоминаю сцену в машине: Льюис увозил нас с пляжа, а Эми узнала о статье в «Санди Сан». Она впилась ногтями в свою шею, словно так старалась успокоиться. Хотя разве можно успокоиться, нанося себе раны?..

– Дурная привычка. Называется дерматилломания. Сама о ней лишь недавно узнала. Многие подвержены этой привычке, поскольку думают, что улучшают свою внешность, устраняя изъяны на коже и хотя бы ненадолго ощущая ее безупречной, – пусть даже потом станет еще хуже. А еще привычка возникает как реакция на страх и неуверенность. В общем, – Эми натянуто улыбается, – ничего хорошего.

У меня опять нет наготове нужных слов. Я просто накрываю ее лицо ладонью и расставляю пальцы, сквозь которые она обалдело хлопает глазами. Чувствую ее дыхание всей ладонью. Жаркое, горячее, сбивчивое.

– Зона, свободная от царапин, – произношу я и быстро убираю руку. – Твое лицо безупречно. Когда в следующий раз будешь испытывать стресс, лучше покрути браслет на запястье, а лицо не трогай. Ты причиняешь себе боль.

А я не хочу, чтобы тебе было больно. Не хочу, чтобы ты испытывала разочарование. Не хочу, чтобы ты терпела неудачи. Не хочу, чтобы люди писали о тебе все, что взбредет им в голову. Я хочу, чтобы ты могла писать о чем хочешь.

Эми смотрит на меня и сглатывает.

– Если бы было так просто…

– Многие вещи проще, чем кажется.

– Неужели? Мои последние четыре свидания явно противоречат твоему афоризму. Я сама тоже ему противоречу. – Она наклоняет голову вбок. – Да еще и сломала человеку ногу!

– Может, он упал, сраженный твоей красотой? – подмигиваю я и подбородком указываю в сторону лестницы. – Беги переодевайся, нам пора.

– Куда мы едем? – Рюкзак на коленях Эми подпрыгивает вверх-вниз, потому что она дрыгает ногами.

– Будем на месте, увидишь. – Я прибавляю газ и сворачиваю на автостраду, которая ведет к противоположному концу Новембер-Бэй. Дорога почти пуста, что неудивительно: время уже за полночь. – У тебя есть с собой резинка для волос?

Эми хмурится.

– Зачем?

– Заплети косу и накинь сверху капюшон.

– Зачем?! – спрашивает она с большим нажимом. Теперь в голосе чувствуется волнение.

– Затем, что отмыть краску невозможно, – повторяю я. А еще затем, чтобы тебя не засекли камеры видеонаблюдения. Последнее я произношу про себя, предпочитая не высказывать вслух.

Мы припарковываем машину в подземном гараже в паре кварталов от места назначения. Я выхожу и протягиваю руку за рюкзаком.

– Рисовать граффити – это же… – Эми подает мне рюкзак и тоже выходит. – … это же запрещено, верно?

Я давлюсь от смеха – ну никак она сейчас не тянет на женщину, которая в припадке ярости штурмовала мэрию!

– Как правило, запрещено. Однако с некоторых пор мне предоставляют в распоряжение конкретные площади, – уклончиво добавляю я. – Арт-объекты в общественном пространстве.

Надеюсь, она прекратит расспросы.

– То есть до того ты рисовал граффити тайно?

Я направляю ее в сторону лестничной клетки, над которой большими буквами светится надпись «Выход».

– Возможно. Только никому не рассказывай. Если я попаду за решетку, мне придется сложнее, чем тебе.

– Мне тоже было не особо весело.

Я бросаю на нее взгляд. Эми – мужественная девушка. Впрочем, ее мужество несколько поугасло, и это меня беспокоит.

– Понимаю. И все равно тобой восхищаюсь.

– Почему?

– Почему? Я хотел бы, чтобы тебя услышало больше людей, когда ты открываешь рот и начинаешь сеять вокруг себя хаос.

Эми закатывает глаза. Но улыбается. В оранжевом свете уличных фонарей выбившиеся из-под капюшона пряди смотрятся так, словно я перекрасил ее не в рыжий, а в золотой цвет.

– Выглядишь чудесно, – говорю я, недолго думая. Хотя комплимент звучит неубедительно, Эми на секунду отвлекается, и лишь когда мы сворачиваем за угол, замечает, что мы находимся вблизи главного офиса «Статуса».

– Что мы здесь делаем?

Поскольку за нами никто не наблюдает, я отвожу в сторону брезент, закрепленный на строительных лесах перед участком, где раньше были мои песочные часы, и мы проникаем в тесное пространство между стеной и защитным тентом.

– Все в порядке. – Я нахожу кабель, закрепленный внизу клейкой лентой, и нажимаю на выключатель, который подает ток на расположенный вверху прожектор. Перед нами простирается идеально белая стена. То, что требовалось! Маляры еще раз профессионально окрасили стену, и прежнее граффити больше не просвечивает. Люди поднаторели в уничтожении. Вещей. Правды. Чувств…

Провожу ладонью по штукатурке, оценивая качество грунта. Немного сыроват. Однако, по моим прикидкам, результат будет выглядеть неплохо.

– Можем начинать.

– Ты уверен? – нерешительно спрашивает Эми, и я заправляю ей за ухо выбившуюся из-под капюшона золотисто-медную прядь.

– На все сто, – успокаиваю я ее. Затем снимаю рюкзак, наклоняюсь, расстегиваю молнию и всовываю в ладонь Эми первый баллончик. Эми перехватывает его обеими руками, словно хочет вернуть мне. – Держи.

Эми мотает головой.

– Я не умею.

Извлекаю второй баллончик, для себя, встряхиваю, чтобы внутри загремел металлический шарик, и прошу Эми сделать то же самое. Нужно убедиться, что краска и растворитель хорошо смешались и содержимое будет распыляться равномерно.

– Вот так сумеешь? – спрашиваю я, несколько раз сгибая и разгибая указательный палец.

Эми кокетливо закатывает глаза.

– Да.

– Смотри. – Я беру ее руку и укладываю баллончик в ладони. – Левая или правая? – спрашиваю я. – Какой рукой ты пишешь?

– Л‐левой…

Я забираю баллончик из ее правой руки, перекладываю в левую и снимаю крышечку. Теперь надо бы встать позади девушки и направлять ее руку, шептать на ухо, что она должна делать… однако в этом случае мы никогда не завершим то, что я задумал.

– Положи крышечку в передний карман. – Я снова берусь за свой баллончик. – Льюис меня убьет, если найдет в машине незакрытые емкости… – Я прицеливаюсь и нажимаю на маленькую кнопку. Раздается негромкое протяжное шипение, и белая штукатурка окрашивается в синий. Краски слишком много; она стекает вниз вязкими каплями. – Важно надавливать достаточно крепко, иначе потечет только из распыляющей головки, и все останется у тебя на пальцах. Чем ближе баллончик к стене, тем насыщеннее получится цвет. Чем дальше, тем большая площадь окрасится. А еще принципиален угол наклона.

Я демонстрирую сказанное на примере. Эми внимательно смотрит и затем пробует сама. Нажимает на распыляющую головку. Недостаточно сильно; краска течет по ее пальцам, и складывается впечатление, что в руке взорвался флакон чернильной авторучки во время школьного сочинения. Или пакет черничного сока.

– Что и требовалось доказать, – ухмыляюсь я, забираю у Эми баллончик и вытираю ее пальцы о свитер. – Это теперь спецовка, с сегодняшнего дня ты станешь надевать ее только для подобных работ.

Иначе Эми, чего доброго, сейчас начнет возмущаться, что намеренно портить одежду – неэкологично.

– С сегодняшнего дня? – переспрашивает она. Ни слова насчет рационального потребления. Что означает одно – она находится в растерянности и не в состоянии ясно думать. На сей раз я удерживаюсь от ухмылки.

– Да. Видишь стену?

Эми вертит головой туда-сюда. Леса охватывают всю стену по ширине и поднимаются на высоту в два этажа. Однако мы собираемся закрасить участок всего на два метра вверх от асфальта и не во всю ширину. Примерно ту же площадь, которую раньше занимали песочные часы; с улицы никто ничего и не заподозрит, пока леса не демонтируют. Тем не менее за одну ночь нам не управиться. Но куда спешить? Граффити стары, как само человечество. По сути, они существовали всегда. В пещерах их рисовали кровью, землей, мелом. А что еще изобрести, чтобы оставить после себя знаки и фигуры, не потерявшие свое значение даже спустя семьдесят три тысячи лет? Покрывать стены рисунками – древнейшая форма искусства, даже если рассматривать его исходя из современной концепции. С начала времен люди пытаются увековечить себя. Сообщить: «Помните, что здесь был я, даже когда меня не станет». Граффити – это то же самое. Не обязательно устраивать выставки в галереях. Просто выходишь на улицу, и, если ты достаточно талантлив, люди воспримут твое искусство. Независимо от того, кто ты и откуда. Тебя увидят все.

Например, во время войны солдаты всегда оставляли свои имена на всевозможных поверхностях и осознавали, что они не одни, потому что обнаруживали каракули других. Граффити – искусство солидарности. Теоретически это информация для всех, кто проходит мимо. Она оставлена на поверхности, которая была холстом еще до того, как на ней вообще начали рисовать. И неважно, что стена пока бела; она уже заключает в себе историю только по причине своего местоположения.

Сегодня стрит-арт в глазах большинства людей больше не является вандализмом, если он качественно выполнен, а также либо не выходит слишком далеко за границы дозволенного, либо сосредоточен в кварталах, ставших благодаря ему знаменитыми, где все дома, стены и гаражные ворота погружены в искусство – Винвуд в Майами, Хосьер-лейн в Мельбурне. В Лиссабоне, Буэнос-Айресе и Лондоне имеются уголки и кварталы, по которым любят бродить свободные художники. А еще Берлин, Лос-Анджелес, Мехико… Такие места есть практически в каждом крупном городе! Куда бы я ни поехал, я целыми днями слоняюсь по улицам и считываю истории других людей. Мне не требуется открывать книги или посещать музеи, я не сижу на месте, а брожу по улочкам, не перегружая голову мыслями. Обычно находишь подсказки, которыми художники намекают на свою идентичность, имена, нацарапанные бесформенными знаками. Однако я всегда старался создавать муралы, увеличивая крохотные эскизы из блокнотов. Словно мечты, которые можно надуть, как воздушный шарик. Иногда я экспериментирую с трафаретами – иначе говоря, шаблонами – в целях ускорения работы. Как и сейчас. Требуется увеличить оригиналы и распечатать отдельные трафареты, а далее прикреплять их к стене, распылять краску и затем удалять. Дедлайн уже на следующей неделе, а через несколько часов у меня самолет. Но шаблоны уже находятся в фирме, которую я нанял, и я безмерно благодарен Ричарду за то, что он пожелал возложить на меня ответственность за приведение стены в надлежащий вид. Теперь у меня развязаны руки, причем втайне от всех. К тому же Ричард фактически попросил меня сделать новый мурал. План слишком хорош, чтобы быть правдой. Жаль, что я заранее не посвятил в него Эми; хочу видеть ее лицо, когда буду показывать готовый сюжет.

– Что мы рисуем? – спрашивает она, вращая браслет с ракушками на левом запястье. Затем поспешно одергивает рукав.

– Сюрприз! – предупреждаю я.

– Намекни хотя бы, – клянчит Эми.

Я категорично мотаю головой. Чем меньше она будет знать, тем меньше вероятность сбоя.

– Сегодня мы загрунтуем поверхность. Нанесем синий фон. Особо не старайся. Неважно, если краска ляжет неравномерно или будут выделяться более светлые места. Главное, нужно спешить. Мы должны управиться до половины третьего.

…чтобы осталось достаточно времени на просушку. Маляры начинают работу примерно в семь. Тогда интервал будет соблюден.

– Потому что… это незаконно? – сиплым голосом спрашивает Эми и опускает руку с баллончиком.

– Только если нас застукают.

Эми неуверенно озирается, однако брезент закрывает всю боковую сторону здания. Никакой случайный прохожий нас не заметит. К тому же сейчас очень поздно. В этом районе ночью нечасто встретишь на улице людей; здесь расположены офисы и магазины деликатесов, которые закрываются, как только заканчивается рабочий день.

– Эй! – Я тяну Эми к себе за безразмерный свитер. От неожиданности она влетает прямо мне в грудь. Я приподнимаю ее подбородок, как бы случайно – но неслучайно! – касаясь большим пальцем нижней губы. Снова чувствую ее дыхание. Сосредотачиваюсь. Здесь только Эми. И только я. Только мы, и чтобы не поцеловать девушку немедленно – и никогда не закончить работу! – я достаю из кармана одну из черных медицинских масок и закрываю ее губы.

Моя ободряющая улыбка переходит в повелительную.

– Ты мне доверяешь?

Эми поправляет резинку на волосах и с некоторой подозрительностью кивает.

Я торопливо натягиваю на свое лицо маску и засовываю баллончик в карман худи, чтобы освободить обе руки. Затем подпрыгиваю и рывком подтягиваюсь на первый уровень лесов. Сажусь на доски и подаю Эми руку.

– Тогда залезай!

Я протягиваю руку, однако Эзра хватает меня под мышки. Крепко вцепляюсь в его плечи, но не успеваю решить, подпрыгнуть или упереться ногами в металлические перила, как Эзра без усилий втаскивает меня наверх. Мои балетки скользят; он не дает потерять равновесие, берет за талию и ведет по дощатому настилу.

Я в полном раздрае. Что мы делаем? Имеем ли мы право это делать? Зачем мы это делаем? И то ли у меня разыгралось воображение, то ли Эзра в самом деле не упускает ни единой возможности незаметно до меня дотронуться? Случайно? Сочувствует из-за неудачных свиданий? Или тоже устал от неопределенности между нами?

Мы не виделись несколько дней, и все стало только хуже. С воскресенья по среду я испытывала на себе, как может утомлять время, проведенное с кем-то другим, – и, напротив, как легко оно пролетает рядом с Эзрой.

Пока он не забрал меня с остановки, я не знала наверняка, с какого момента мы продолжим. С начала переписки в Сети до прощания в выходные мы проскочили множество этапов. Со скоростью света. Ненавидели друг друга, усложняли друг другу жизнь, повышали голос, игнорировали, улыбались украдкой, улыбались в открытую и в итоге снова перешли к взаимному усложнению жизни. Уже по совершенно иным причинам…

Когда Эзра продвигается на другой конец помоста и начинает распылять краску, я внезапно осознаю: не его физическое присутствие рядом дает мне чувство защищенности, которое я искала так долго. Защищенность – это взаимное доверие между нами. Внезапно я начинаю видеть происходящее в другом свете. Потому что близость – это не любовь, а любви я также никогда не ощущала. Потому что не знала раньше, что такое доверие. Никогда и ни с кем. Доверие – это значит позволить человеку подстричь тебе волосы или поведать секреты, не беспокоясь за их сохранность. Доверие – это значит заказать другому пиццу без сыра без дурацких комментариев. Доверие – это значит часами корпеть над листом бумаги, чтобы найти решение, которое облегчит жизнь другому. А еще вместе погрузиться на дно озера или взобраться по стене высотного здания. Откуда можно и упасть… Я бросаю взгляд вниз. Мы поднялись не очень высоко, но я точно предпочла бы десятки метров под поверхностью моря нескольким метрам над поверхностью земли. Эзра спрашивал, боюсь ли я высоты. И я ответила «нет», поскольку и без того витаю в облаках. Однако хотя мы красим стену на уровне второго этажа, мне кажется, что я головокружительно высоко. Возможно, добавил волнения и эмоциональный прилив; и, чтобы отвлечься от спазмов в желудке, я тоже начинаю распылять краску.

По мере продвижения работы голубой участок неуклонно расширяется и все больше напоминает мне об океане.

Ночной ветерок, задувающий в щели строительных лесов, пахнет свободой, а звезды над прожектором придают происходящему ореол нереальности. Магии. Я давно не переживала столь волнительного вечера. Оказывается, мне очень не хватало такого приключения! Фантастическая беззаботность… Получать удовольствие и не думать постоянно обо всем, что раскачивает мир. Прежде всего о том, что раскачивает мой мир.

Мой баллончик опустел; Эзра спрыгивает вниз и подает новый.

Его свитер висит на одной из металлических перекладин. Когда только успел снять? Вот он спускает маску и задирает футболку, чтобы подолом вытереть лицо. Краска налипла даже во впадинах между мышцами живота. Бесчисленные крапинки усеивают тыльные стороны кистей рук, словно голубые веснушки. И всякий раз, стоит ему потянуться вверх или потянуть за собой меня, под рукавами вздуваются бицепсы, словно Эзра держит на себе мир. И мой мир тоже. По меньшей мере мой мир сегодня не рухнул – он смог его удержать. Хотя и случилось абсолютное фиаско. На ступенях художественного музея я предвкушала лучшее в своей жизни свидание. А встреча с Лукасом прошла совсем не так, как ожидалось. Но вот невообразимая легкость, вместе с доверительностью и этой вампирской улыбочкой, все же позволяет мне надеяться и мечтать, что сегодняшнее свидание состоится. Что мы больше не Эзра Афзал и Бешеная Эми. Мы просто Эзра и просто Эми. Пикассо современности и какая-то ботаничка, новая версия русалочки Ариэль.

Эзра устраняет недочеты в некоторых местах на самом верху. Я убираю пустые баллончики и пялюсь на него снизу. Картина невероятно сексуальная. Сам того не замечая, он постоянно улыбается и то и дело высовывает кончик языка, прикидывая, что нужно исправить.

Закончив, Эзра спрыгивает в узкую щель между стеной и каркасом лесов, сгибает колени, чтобы смягчить удар, и приземляется, коснувшись руками асфальта – ну просто человек-паук! Я улыбаюсь, вспомнив шутку, которую он выдал на озере; а еще потому, что мы покрасили не только стену, но и себя.

В воздухе пахнет масляной краской и чем-то еще – неужели нотками любви? Потому что фраза «Эзра мне нравится» уже даже отдаленно не описывает то, что я чувствую, когда мы смотрим друг на друга.

Эзра тянет меня за рукав, предлагая отступить на шаг и оценить нашу работу.

– Хорошо получилось, – произносит он удовлетворенно.

– А что здесь вообще задумано?

– Увидишь.

Я морщу нос под маской, выражая свое нетерпение. Увы, Эзра точно не из тех, кого можно переубедить.

Прокручивая в голове пару возможных версий будущей картины, я хочу надеть крышку на последний баллончик, но промахиваюсь и надавливаю ладонью на кнопку распылителя. Надо же – хотя я была уверена, что баллончик пустой, массивный плевок краски попал на локоть Эзры и теперь стекает вниз по руке.

Ойкнув от неожиданности, я тут же отпускаю кнопку.

Эзра моргает и надвигается на меня.

– Ну, погоди!

Я инстинктивно отступаю, и мы шаг за шагом постепенно приближаемся к поперечной балке каркаса. Эзра напирает на меня своей массой, однако удариться не дает – его ладонь предусмотрительно оказывается у меня на затылке. И все равно у меня вырывается испуганный крик. Эзра быстро подавляет его, заткнув мне рот прямо через маску. Если бы кто-то находился сейчас в непосредственной близости, нас бы точно застукали. Бешеный стук моего сердца невозможно не услышать.

Эзра нависает надо мной, закрывая от света прожектора, отчего по моей спине пробегает электрический ток, который распространяется на все тело и взрывается внутри разрядом молнии. Я сжимаю бедра и сглатываю.

Грудь Эзры то вздымается, то опадает, и теперь, когда мне больше некуда пятиться, он прижимает меня к металлической балке так крепко, что соединительная муфта кряхтит. Его лицо в нескольких сантиметрах от моего. Мы смотрим друг на друга. Просто смотрим друг на друга, словно видим впервые, и стараемся зафиксировать в памяти каждую деталь. В темно-синих глазах Эзры вспыхивают зеленые искорки.

– Тс-с, – произносит он и улыбается уголком рта.

Я киваю; он отпускает меня и медленно забирает из руки баллончик, продолжая смотреть прямо в глаза. Вся кровь из тела приливает к лицу. Щеки горят огнем; наверное, они сравнялись цветом с волосами.

Эзра, по-прежнему держа между нами баллончик, вдруг… жмет на кнопку! Целится мне в живот, поднеся очень близко к ткани, чтобы брызги не попали нам на лица. Зато свитер у меня на груди постепенно намокает и становится липким.

Шипение стихает и прекращается; на сей раз баллончик действительно пуст. Я опускаю взгляд, чтобы оценить масштаб разрушений. На свитере отпечаталось голубое сердце. В то время как мое собственное колотится, дрожит и выпрыгивает из груди.

– Ты идиот! – со смехом качаю я головой.

И тут Эзра бросает баллончик в рюкзак, стаскивает с меня маску и целует.

Мои мозги отключаются.

Наконец-то!

Руки Эзры путешествуют по моему телу, и я больше не знаю, причиной тому возбуждение или адреналин, странная жажда или мурашки на теле, а может, запах растворителя в воздухе – только все разумные мысли в моей голове исчезают. Я способна лишь отпустить себя и издаю стон, когда Эзра одной рукой хватает меня под попу, а другой обвивает шею – большой палец на пульсе, остальные на затылке. Подушечки пальцев шершавые от краски, въевшейся в кожу. Я ощущаю каждый их миллиметр, реагирую на каждое прикосновение и наверняка осела бы на землю как мешок, если бы Эзра не прижимал меня к лесам. Я потерялась в бесконечной синеве, позабыла все свои сомнения. Потому что Эзра внушает мне чувство защищенности.

Я слышу его голос, когда он касается губами моего уха, – почти шепот, теплый и хриплый:

– Если скажешь, я остановлюсь. Но я… я хочу тебя, Эми.

Его щеки тоже пылают, и он с улыбкой наклоняет голову, поднимает мою руку к своим губам и целует ладонь. Я отправляю пальцы в путешествие по его щеке, затем далее, в волосы – пусть я не нахожу слов, но так могу сказать, что хочу его не меньше. Он тоже мне нужен. И наш поцелуй – больше не осторожное прощупывание, а настоящее «это должно было случиться раньше».

Чем дольше мы касаемся друг друга, тем горячее становится поцелуй. Его язык проникает ко мне в рот, ласкает мой язык вращательными движениями; Эзра покусывает мою нижнюю губу, вырывая у меня стон, и затем облизывает ее. Я поражена – он за долю секунды меняется от нежного к грубому, и обратно. Я хочу больше и встаю на цыпочки.

При очередном порыве ветра брезент хлещет о деревянные балки, и одновременно Эзра хватает меня и слегка приподнимает, чтобы не наклоняться. Я обвиваю ногами его бедра; его ладони ощупывают мои ноги выше колен, а мне этого уже мало, я хочу, чтобы пальцы продвинулись дальше. Эзра будто догадывается и сдвигает руку к пояснице, надавливает и прижимает к своему телу еще крепче, почти умоляюще; я чувствую его твердость между своих ног, глубоко вдыхаю и запрокидываю голову. Дыхание перехватывает. Слишком много сразу!

– Открой глаза, – хриплым голосом велит Эзра. Я открываю. Сейчас я сделаю все, о чем он попросит.

Тысяча эмоций одновременно проносятся по его лицу, и меня накрывает очередной приступ озноба; мурашки волной бегут по телу. В глазах Эзры желание. Нежность. Его губы снова на моих. Страх понемногу улетучивается. Мы наконец отрываемся друг от друга и стоим, упершись лбами; я не знаю, где кончается мое дыхание и начинается его. Я хочу, чтобы поцелуй длился, пока во мне не растворятся последние капли страха.

Вот оно… Я не ожидала такого, когда, стоя на остановке, звонила Эзре. Хотя и грезила об этом не один день. И вот оно. Здесь и сейчас.

Эзра невероятно красив – темная одежда, лучистая улыбка, вьющиеся волосы. А тело… он мог бы меня раздавить, однако в его объятиях я чувствую себя более защищенной, чем когда-либо. Замечать, как он во время работы постоянно поглядывал на меня, чтобы убедиться – со мной все нормально… это супер! И Эзра дьявольски сексуален, когда находится в своей стихии. Когда говорит о красках, рассказывает, что он любит и почему…

Мой взгляд падает на его влажные приоткрытые губы.

– Теперь знаю тебя достаточно хорошо, чтобы называть Эймс? – спрашивает он.

– Можешь делать все, что хочешь, – отвечаю я с улыбкой и тут же спохватываюсь, потому что он понимает меня буквально.

Хотя я ничего заранее не планировал, произошло так, как и должно было произойти. Все уже витало в воздухе. Полагаю, я этого и хотел, и хотел больше, чем вывести Эми из себя. Поскольку ее самообладание пожирало не только мою выдержку, но и саму Эми. Она не желала показывать слабость, не желала показывать, что и ей порой не хватает воздуха. Но сейчас, когда я ее придерживаю, чтобы не дать упасть, сейчас, когда она тяжело дышит, она совершенно раскрепощена. И я верю, что в моих глазах отражено то же самое. Это должно было с нами произойти… вопрос лишь во времени. Я проигрывал в уме, что будет, если свести Эми с ума, еще задолго до того, как перестал ее ненавидеть. Потому что уже при первой встрече она… выбила меня из колеи. Да, с ней пришлось потрудиться; я с легкостью беру на себя все, что трудно. Эми, ее тревоги, ее прошлое и настоящее. Ее хаос. Я готов взять на себя весь ее хаос, причем его не упорядочивая. Потому что в Эми все необыкновенно; она делает особенными самые заурядные вещи.

Ради Эми я отбрасываю сомнения моих друзей и мои собственные. Да, опасения небеспочвенны. Подружки у меня случались. Некоторые даже знали, кто я. Однако в последнее время бывали лишь мимолетные романы; девушки понятия не имели о профессиональной стороне моей жизни. Потому я и не приглашал их домой, где все кричит об Афзале.

Может статься, я еще недостаточно хорошо знаю Эми, чтобы быть уверенным. И в то же время я знаю о ней все. Она сама себя выдает. И не только словами, хотя и слов произносит достаточно. Эми готова болтать целый день, пока к вечеру не слипаются глаза. И я готов пить больше кофе, чтобы больше ее слушать. Она столь многое знает! И все, что она знает, отражается в ее медовых глазах. А тело выдает то, о чем она умолчала. Тело взывает ко мне – покажи, что такое любовь! Мы здесь уже несколько часов, прячемся за брезентом, грязные, вспотевшие. Вдвоем. На нервах и возбужденные. И с нарастающим отчаянием.

Я позволяю Эми соскользнуть вниз, опереться ногами о землю и беру ее за талию.

– Эймс…

Имя само уже звучит как просьба, и я касаюсь губами ее шеи, пробую зубами кожу, ощущаю бешеный пульс; Эми сопит и постанывает, сперва тихо, потом громче, и я успокаиваю ее языком и губами, чтобы еще и еще раз возбудить. Она запрокидывает голову. Я кладу руку ей на затылок, зарываюсь пальцами в волосы, затем тянусь выше, где начинается коса, обхватываю ее у корней волос… Скоро стоны Эми делают меня настолько твердым, что лишают способности думать. Ощупываю рукой ее леггинсы, обвожу пальцем пояс, ощущаю, как дрожат мышцы; кожа уже не теплая и мягкая, а покрыта мурашками. И я не останавливаюсь, не прекращаю, веду руку дальше под ткань, трогаю ее поверх стрингов, сквозь них чувствую, как она увлажнилась, какая она горячая и возбужденная. Прижимаю кончики пальцев к ее животу, массирую круговыми движениями, пока реакция Эми, ее прерывистое дыхание не подсказывают мне, насколько она хочет этого. А я хочу оттянуть стринги, добраться до обнаженной кожи, проникнуть внутрь и заставить кончить; однако когда я на секунду открываю глаза и прерываю поцелуй, прямо над нами поблескивает паутина, косо натянутая меж двух металлических стержней. И еще мои руки все в краске. Я понимаю, что здешний антураж даже ниже среднего. А точнее, хуже некуда. Далеко не то, что нужно для первого раза. Поэтому отступаю, убираю руки и делаю глубокий вдох.

Эми распахивает глаза и щурится. Ее губы бордовые и блестящие. Она ощупывает уголки рта, словно по-прежнему чувствует меня там.

– Все нормально? – спрашиваю я. Эми с улыбкой кивает. Свет прожектора наверху, свет луны прямо над нами. – Поехали?

Она снова кивает. Я с ухмылкой целую ее в губы, в лоб, поправляю косу и нахлобучиваю капюшон.

– Мы закончили? – Эми задирает голову и смотрит на стену.

– До завершения еще далеко, – подмигиваю я.

– Эз… Эзра! Куда мы едем? – спрашивает Эми, глядя на дорожный указатель у съезда с автострады, который я оставил позади. «Грей Маунтин Норд Уэлли». Свернув туда, мы в конце концов попали бы в Новембер-Бэй, однако изображение указателя в зеркале заднего вида становится все меньше и меньше, пока наконец за очередным поворотом не исчезает из поля зрения.

Ранее в подземном гараже мне пришлось буквально заталкивать Эми на пассажирское сиденье – мы целовались, прислонившись к машине, наверное, половину вечности, прежде чем я смог выудить ключи из кармана, отключить сигнализацию и открыть дверцу. Эми плюхнулась на сиденье и через секунду снова потянула меня к себе. Я взялся за рычаг, чтобы откинуть спинку, но нажать его не успел – пальцы Эми нырнули под худи и заскользили по спине. И потом не успел – когда закончил поцелуй и провел языком по ее нижней губе. Губа на вкус такая же, как и на вид. Сладкая. Алая. Горячая.

Вероятно, я так же потрясен, как и Эми. Я мечтал об этом много дней. После того как наконец мы оторвались друг от друга, из моего горла вырвался хриплый вздох, похожий на негромкое рычание. И хотя все во мне еще рвется к Эми, одновременно сквозь тело струится бесконечное спокойствие. Я не знаю, куда везу Эми. Главное, она рядом. И потому я еду куда глаза глядят, вместо того чтобы свернуть домой.

– Раз уж у нас свидание, нужно сперва где-нибудь поесть, – поясняю я.

Эми смеется. Сначала скептически, затем понимает, что я не шучу, и хохочет так непосредственно, что я не сдерживаю ухмылки.

– В это время суток?..

Я бросаю взгляд на приборную доску. Три часа ночи. Пожимаю плечами.

– Мы живем во втором по величине городе Калифорнии.

Здесь достаточно заведений, которые сейчас еще или уже открыты. Повод продлить, задержать хоть ненадолго это изнурительное «еще не». Потому что тогда будет проще дать выход всему напряжению, которое со скоростью света накапливается между нами. Когда мы преодолеем все, что есть между нами. То, что нас еще разделяет. Там, где неделю назад была бесконечность, остается преодолеть последние миллиметры, и мы… и мы…

– Ты представляешь, на кого мы похожи? – прерывает Эми поток моих мыслей и игриво засучивает рукава. Пятна краски высвечиваются периодически, с частотой мелькания фонарей, мимо которых мы проезжаем. Светло. Темно. Я сильнее давлю на педаль газа. Светло-темно-светло-темно. Конечно, я представляю, на кого мы похожи. Кожа на половине руки, куда пришелся плевок краски, все еще ощущается будто окаменевшая. Однако у нас сейчас феерическое свидание, и оно точно не попадет в список неудачных. Плевать, как мы выглядим.

– Можно мне будет принять душ? – спрашивает Эми и пробует сковырнуть синее пятно ногтем большого пальца. – Смыть краску. Хотя бы частично.

– Можно. Только имей в виду: в доме действует новое правило.

– Какое?

– Чтобы не допускать перерасход воды, мы должны принимать душ одновременно, – ухмыляюсь я и, когда Эми отвечает простым «окей», крепче вцепляюсь в руль. – Заедем в кафе, где можно заказать еду, не выходя из машины? – предлагаю я, чтобы ускорить события, и поглядываю на девушку.

– Согласна, – кивает она, и я чуть опускаю стекло, чтобы ворвался и немного нас охладил прохладный ночной воздух. Чтобы доехать до дома. А там мы забываем пакеты с едой в машине, потому что вместо еды набрасываемся друг на друга.

Я бросаю машину на дорожке, не заезжая в гараж, подхватываю Эми на руки, и она, вскрикнув от неожиданности, сразу обвивает меня ногами. Я невольно вспоминаю, как Льюис высадил нас на том же самом месте. И как все во мне противилось тому, чтобы впустить Эми в дом. А теперь я не могу двигаться достаточно быстро, поскольку Эми сцепила ноги у меня за спиной.

По пути через мою спальню Эми отрывает губы от меня и смотрит вверх. В комнату проникает лишь свет из холла, где он зажегся автоматически, однако этого достаточно, чтобы найти дорогу в смежную ванную.

Я ставлю девушку под душ и, не отрывая от нее взгляда, ладонью хлопаю по первому попавшемуся выключателю, утопленному в стене, – нужно хоть какое-то освещение! Нечаянно включились вмонтированные в пол светильники. Хотя их немного, круги света у наших ног создают необычный эффект, заставляя сверкать мельчайшие частицы облицовочной плитки из натурального камня; с одной стороны, света хватает – мы видим, что делаем, но в помещении остается достаточно полумрака, чтобы ощущать каждое прикосновение более насыщенно, чтобы воспринимать каждый звук более остро.

– Это точно душ? Больше походит на музейную экспозицию с подсветкой – какие-нибудь древнеримские раскопки!

Эми восторженно переводит взгляд с встроенных в пол светильников на каменные колонны. Остальная часть помещения тонет во мраке. Наверняка не только мой случайный выбор освещения заставляет ее нервничать. И я ухмыляюсь, потому что Эми начинает болтать без умолку, когда смущается, и при этом говорит удивительные вещи.

– Когда я первый раз увидела душ в гостевой ванной, я еще подумала, что в него поместится куча людей. А тут можно и целую футбольную команду помыть!

Я тихонько смеюсь.

– Насчет того, чем здесь заняться… мне приходят в голову совсем другие вещи.

В своем воображении я укладываю Эми на сиденье вдоль дальней стены – и уже хочу посвятить ее в свои планы, но резко теряю дар речи, потому что вижу такую доверчивость в ее глазах… Мне все становится ясно еще до того, как она снимает свитер через голову. А синее сердце впиталось глубже, чем я думал, – краска проступает даже на бюстгальтере и на груди Эми… Я замечаю, что охрип, хотя не произнес ни слова.

«Ты убийственно прекрасна, Эймс!» – думаю я про себя и сдвигаю чашечки бюстгальтера вниз, так что груди выпячиваются над скомканной тканью и встают торчком. Эми прикусывает зубами нижнюю губу и затем медленно отпускает ее, глядя на меня сквозь ресницы.

– Ты так чертовски прекрасна, – хриплым голосом повторяю я вслух, беру девушку за бедра и оттесняю к стеклянной стене. Ладони скользят по изгибам тела, пальцы зарываются в складки мягкой кожи. Мы одновременно издаем стон. На секунду я прижимаюсь лбом к прохладному стеклу. Стекло запотевает от моего дыхания; я клонюсь еще ниже, целую Эми за ушком и провожу большим пальцем по соску. Однако этого недостаточно. И ей, и мне. И я катаю затвердевшие соски между большим и указательным пальцами, тяну за них, и когда Эми негромко ойкает, стискиваю ее груди и затем жадными поцелуями прокладываю дорожку от ключицы до шеи. Эми извивается между мной и стеной, закидывает руки мне за шею, чтобы не упасть, и прижимается ближе, чтобы я смог дотянуться и расстегнуть крючки бюстгальтера. Он падает на пол, прямо на встроенный светильник, и в помещении становится на одну лампу темнее.

Атмосфера тоже меняется.

Становится жарче.

Во мне все кричит – сорви с себя одежду, погрузись в Эми, – и все же я сдерживаюсь, поскольку контролирую игру; мне нужно понимать, что я могу сделать с Эми, как она на меня реагирует, насколько сильно она меня хочет.

Поэтому я опускаюсь на колени, обвожу ладонями силуэт девушки, а затем оттягиваю леггинсы на талии влево и вправо и подцепляю пальцем пояс стрингов. Эми ощупывает то место на шее, где только что были мои губы, ворошит мои волосы. Я чувствую каждый кончик пальца отдельно, и когда она сжимает кулаки, в гладком перламутре браслета на запястье отражается один из светильников.

Медленно спускаю с Эми одежду и выбрасываю из душа. Целую колени девушки, внутреннюю сторону бедер. Снова выпрямляюсь и увлекаю ее вслед с собой под стойку душа, хотя сам все еще одет.

– Что ты делаешь? – задыхаясь, спрашивает Эми.

– Для начала… – я открываю кран; сверху обрушиваются теплые струи, словно мы плещемся под водопадом, – …попробую удалить с тебя краску.

Эми зажмуривает глаза. Капли запутались в ресницах, в уголках рта. Я осторожно расплетаю девушке косу и убираю волосы с лица, затем разворачиваю спиной к себе. Эми кладет голову мне на грудь. Моя одежда намокла и потяжелела; однако вместо того чтобы сбросить ее, я хватаю один из флаконов с полки и распределяю гель для душа по плечам Эми, все еще покрытым мурашками, затем спускаюсь к ладоням, сплетаю свои мокрые мыльные пальцы с ее пальцами. Она раскрепощается под моими руками. Я целую ее затылок, скольжу вверх по бедрам, талии, грудной клетке, добираюсь до шеи и подбородка, бережно нащупываю засохшую краску и отчищаю ее; почти растворяюсь сам – Эми такая чудесная на ощупь, когда прислоняется ко мне и вздрагивает от моих прикосновений.

– Смывая краску… я всегда представляю, что так освобождаюсь от накопившегося стресса. Неважно, насколько была тяжела эта треклятая посылка с подарком для твоей соседки… – Эми хохочет, и я тоже невольно фыркаю. – Неважно, насколько были тяжелы этот вечер, последние сутки или неделя. Они остались позади.

Я выключаю воду. Эми вздрагивает. Я обнимаю ее, крепко прижимаю к себе и чувствую, как она действительно расслабляется. Продолжаю гладить живот, перемещаюсь ниже, затем беру ее за бедра и снова разворачиваю лицом, чтобы она видела, как я раздеваюсь.

Я никогда не чувствовала уверенности в себе. На протяжении всей жизни. Никогда. Ни в какой обстановке. Что подумают люди? Все ли у меня получится? А вдруг я ошибаюсь? Как вышло, что только меня увлекает то или иное дело, а других оно оставляет совершенно равнодушными? И что происходит между мной и Эзрой? Опять это балансирование между «он ведь должен чувствовать то же самое?» и «чувствует ли он то же, что и я?». Опять эти два вопроса. Попеременно. Со сверхсветовой скоростью, которая существует по меньшей мере в моей теории относительности, поскольку сейчас нет ни пространства, ни времени, и от невесомости кружится голова.

Я могла бы возразить, что, по сути, по-прежнему не знаю Эзру. Мы лишь вынуждены вместе работать над проектом, который еще далек от завершения. Прошло всего ничего времени, с тех пор как мы познакомились под давлением обстоятельств, и первое впечатление было для обоих не очень приятным. Правильнее сказать, мы чувствовали взаимную антипатию… да что там, терпеть друг друга не могли! До тех пор, пока… пока Эзра не вытащил меня из воды и не выслушал. Я думаю, тот момент и стал переломным. За ним последовало много других моментов, которые укрепили мое мнение: Эзра не таков, каким я его себе представляла вначале. И теперь, когда он передо мной раздевается, я не могу… не могу надолго зацепиться ни за одну рациональную мысль, чтобы оспорить свое мнение о нем. Свое мнение о нас. Самым правильным кажется пустить события на самотек. Ведь все хорошо! Больше чем хорошо. Возможно, дело в том, что мы сперва противились искре, проскочившей между нами в первую же встречу, и каждую минуту вплоть до текущей прожили на запредельных оборотах. А теперь дошли до точки, где слова не нужны. Только действия. Только наши торопливые пальцы, которыми мы касаемся друг друга, наши губы, которые впиваются друг в друга, наше желание, которое сродни отчаянию.

Что бы ни случилось потом, я знаю, что не разочаруюсь. Потому что мысль, что я не смогу насладиться этой бездумной легкостью, имеет привкус большего разочарования, чем то, что способен принести мне Эзра.

Освещение такое тусклое, что когда я моргаю, то за миллисекунды темноты начинаю верить, что все происходящее нереально. Что мне это только снится. Потому что мы творим чистое безумие. Эзра есть Эзра. А я есть я. Работа на «Статус», все более для меня проблематичная, – единственное, что нас объединяет. Мы вышли далеко за рамки дозволенного. Причем уже давно. Возможно… с самого начала. Эзра несколько раз меня одевал, однако вплоть до сегодняшнего дня не раздевал. И теперь, когда он сам обнажен, я больше не скрываю, что глаз не в силах от него отвести. Потому что он излучает такую мощь, которая захлестнет и увлечет за собой кого угодно. Эзра настолько уверен в себе, что не нужно смотреть ему в лицо, чтобы ощутить улыбку. А синяя краска, которая налипла на руки, делает его похожим на нового героя вселенной «Марвел». Капитан космический синий. Как вам такое?

Эзра сжимает пальцы в кулак; пятно краски покрывается трещинами, словно верхний слой почвы в пустыне, и затем крошится.

– Как жалко… – говорю я и виновато хихикаю.

Эзра поднимает голову. Наши взгляды встречаются, и уголки его рта ползут вверх в многообещающей ухмылке.

– Не переживай.

Он заключает меня в объятия. Кончиками пальцев я выписываю у него на спине круги. Животом ощущаю эрекцию; член теплый и твердый, мне хочется его потрогать. Хочется как-то обуздать почти болезненный хаос, клубящийся внутри. Но едва я протягиваю руку, Эзра еще крепче прижимает меня к себе, зарывается пальцами в волосы и подталкивает к скамье. Через пару неуверенных шагов назад я чувствую, как подколенная ямка наткнулась на шероховатый камень. Эзра нагибает меня к скамье, придерживая между лопаток. Потом выпрямляется, снова ненадолго включает воду, смывает с себя краску большим количеством геля и, весь усеянный прозрачными каплями, опускается передо мной на колени. Дыхание перехватывает. Эзра берет меня за талию, целует родинку между грудей и спускается вниз по животу, оставляя дорожку из обжигающих поцелуев.

– Ты разве не хочешь? – спрашивает он, когда я прикладываю руку к его щеке, чтобы остановить.

– Я не требую, чтобы ты… – улыбаюсь я. В ответ Эзра наклоняет голову, и я на миг зажмуриваюсь. – Мне… нужна вечность. Обычно… – Я хочу предупредить, что, как правило, не испытываю оргазма, однако лишь повторяю: – Я не требую, чтобы…

– А тебе вообще нравится? – настойчиво спрашивает он.

Я покусываю губы, скупо киваю и стараюсь не обращать внимания на свои пылающие щеки. А они уже онемели от прилива жара.

– Тогда неважно, кончишь ты или нет.

Я поднимаю брови, и Эзра шумно выдыхает.

– А если я скажу, что мне тоже нравится продлевать? – Его руки скользят вниз, остаются на моих бедрах и слегка сдавливают их, словно так он хочет усилить смысл сказанного. – Что я готов целую ночь выкладываться, если от этого зависит, чтобы ты кончила. Но суть в другом. – Кажется, Эзра замечает затянувшееся смятение в моих глазах. – Главное, чтобы было приятно. Чтобы ты для разнообразия хоть раз не испытывала напряжения, Эймс. Ты хочешь этого. И я тоже. – Его шершавые ладони снова скользят вверх. Большим пальцем он проводит под моей грудью, и мне внезапно становится намного труднее его слушать. – А чего я на самом деле – на самом деле! – хочу, так это чтобы тебе было хорошо… Поэтому прекрати, черт возьми, так много размышлять и… доверься мне.

Я плотно сжимаю губы, поскольку меня разбирает смех.

– Все нормально? – вновь спрашивает Эзра, и я отпускаю его щеку, чтобы не мешать целовать себя еще более энергично.

По сути, слова Эзры возбудили меня больше, чем это удалось всем его предшественникам, которые старались на уровне тела. Я не знаю, откуда взялся комок в горле, однако он покидает меня вместе со вдохом, потому что Эзра разводит мои колени в стороны и обхватывает бедра с внешней стороны, словно зная, что сидеть тихо я не стану. Да и как я могу сидеть тихо, когда он проводит языком по середине живота, спускается ниже и останавливается как раз на том месте, что внезапно стало единственной точкой, в которой я еще существую. В которой собираются все мои эмоции, когда Эзра смыкает над ней губы и ласкает кончиком языка. Сперва размеренно и неторопливо, а через несколько минут сильнее и быстрее, извлекая из меня тихие стоны. Из горла Эзры тоже вырывается приглушенный вскрик, который не затихает в воздухе подобно моей хриплой мольбе, а вибрирует в моем теле.

Эзра высвобождает одну руку из-под моей ноги и надавливает большим пальцем мне на подбородок, заставляя раздвинуть губы. А затем, как в замедленной съемке, проталкивает указательный палец в рот. Я смыкаю вокруг него губы. Эзра поднимает голову, вынимает палец из моего рта и смотрит на него потемневшим взглядом. И с еще более потемневшим взглядом опускает палец вниз, проводит по животу и вводит в меня. Так медленно, что я ощущаю все костяшки и все изгибы. Палец начинает движение, и я откидываю голову назад, упираясь в стену. Другая рука Эзры с моего бедра перемещается на живот, и давление изнутри ощущается еще сильнее. Я непроизвольно извиваюсь, пока Эзра внезапно не останавливается. Я сразу затихаю, хотя жажду продолжения. Мне нужно, чтобы он продолжал.

– Эймс, Эймс, – произносит он таким тоном, который заставляет воспринимать любые слова как приказ, и я только теперь замечаю, что перестала дышать. И лишь когда Эзра наконец возобновляет работу пальцем, втягиваю в себя воздух. Одновременно я ощущаю его губы, ощущаю, как его язык отыскивает наиболее эрогенную зону. Я желаю, чтобы это длилось вечно.

Как правило, мне бывает приятно, хотя не могу сказать, что очень. Все вроде как надо, но чтобы во всех отношениях – никогда. Потому что я думаю о том, что обязана кончить. Потому что именно этого от меня ждет мужчина, когда проделывает подобные штуки. И его ожидания обычно не позволяют мне отпустить себя.

Сегодня все мои собственные ожидания обратились в ничто. Потому что реальность намного лучше, чем я могла вообразить. В ушах звенит – это Эзра ввел в меня второй палец. Я прикусываю губу, чтобы не кричать громко. Выдыхаю его имя – голосом, хриплым от отчаяния и одновременно освобождения… Не прекращая поцелуя, Эзра работает пальцами. Вторая ладонь лежит на моем животе, прямо над тем местом, где он ласкает меня внутри.

Белые точки пляшут под моими закрытыми веками. Открываю глаза; рассеянный полумрак, скудное освещение, влажный нагретый воздух, наши отрывистые вздохи – все обрушивается на меня разом, проникает в сознание, сводит с ума. Я ощущаю каждый миллиметр своей покрытой мурашками кожи, бешеный пульс, слабость в ногах, дрожь во всем теле. Стоны, вначале громкие, становятся тихими, потому что направлены внутрь. Все тело кричит и одновременно наслаждается покоем.

Я сбилась со счета; столько раз уже думала, что близка к оргазму. И когда язык Эзры опять ласкает мой чувствительный живот, когда он вынимает из меня пальцы, приподнимает рывком, разворачивает и целует шею сзади, одновременно снимая лейку душа с держателя и направляя тугую струю воды мне на затылок, туда, где только что касался меня губами, – лишь тогда я сдаюсь.

– Ты убийственно прекрасна, Эми, когда отпускаешь себя, – шепчет Эзра сквозь шум воды. Сквозь шум у меня в ушах.

И я распадаюсь на части. На тысячи крохотных атомов. Волна со всей яростью обрушивается на рифы и увлекает меня с собой. Уносит далеко, прочь от всего, что я обычно считала своим миром.

Эзра придерживает меня за талию, целует в щеку и ждет, пока во мне уймется дрожь; затем вешает лейку душа на место и разворачивает меня к себе.

– Привет.

Я пробую рассмеяться. Увы, получается лишь шумно выдохнуть.

– Привет. – Кое-как нахожу в себе силы ответить и опускаюсь на камни.

Эзра становится между моих ног, кладет руки мне на плечи и смотрит в глаза. Я обхватываю его эрегированный член – такой большой, что я едва могу сцепить вокруг него кончики среднего и большого пальцев. Наконец приноровляюсь и начинаю двигать рукой. По телу еще проносятся волны, которые недавно захлестнули меня и спутали сознание. Я хочу, чтобы Эзра тоже достиг кульминации. Большим пальцем ласкаю головку члена – она невероятно мягкая, хотя все остальное твердое и пульсирует.

Я то ослабляю, то усиливаю нажим. Сгибаю руку в локте, скольжу пальцами по всей длине члена, а свободной рукой ощупываю упругие мышцы на груди. Удары сердца под моей ладонью становятся чаще. Эзра прикрывает глаза, запрокидывает голову и крепче стискивает мои плечи. В некоторых местах на коже рук еще мерцают голубые крапинки. Отчетливо просматриваются сухожилия – от сгиба локтя до самой кисти руки. Он чертовски красив. Весь. Во всем, что делает и что говорит. Когда он тоже отпускает себя.

Я поглаживаю мускулы на груди сверху вниз по вертикали, затем описываю круг вокруг пупка и спускаюсь ниже, провожу по темным волосам и теперь обхватываю член двумя руками. Эзра сдавленно выкрикивает что-то вроде «ф‐ф‐ф‐ух» – по звучанию больше похоже на долгое «Ф» и затем хлюпающее «К».

Я продолжаю усердно трудиться. Заправляю пряди волос за уши и задействую губы. Я тоже хочу целовать его. Хочу ощущать его всем телом. Хочу чувствовать, как он реагирует.

Мои сомкнутые губы горят, когда я провожу ими по бархатистой поверхности, а затем на миг прижимаюсь крепче и оставляю на ней нежнейший поцелуй. Чувствую тепло своего дыхания. Закрываю глаза и беру возбужденный член глубже в рот, не переставая водить вдоль него рукой, синхронно с ритмом все более беспорядочных толчков.

Чуть погодя Эзра берет меня за локти, подтягивает вверх и ставит на ноги.

– Я пока не хочу, чтобы все закончилось, – поясняет он, обхватывает мое лицо, целует, пока снова не начинает кружиться голова, и включает над нами душ. Теплая вода, мокрая кожа на мокрой коже… Не поймешь, где кончается один из нас и начинается другой, а языки, до того осторожные, теперь просто соединяются в один. У него во рту, у меня, на наших губах, пока хватает дыхания.

Эзра берет с полки первый попавшийся шампунь и читает название на этикетке.

– Spicebomb пойдет? Если что, в кухне имеется сода.

– Да… – я со смехом пытаюсь отобрать у него флакон, однако Эзра сопротивляется, – … конечно, пойдет, – заканчиваю я фразу.

Эзра выливает немного шампуня себе на ладонь и распределяет по моим волосам.

– Не буду спрашивать, как использовать соду. Может, я единственный, кто прогулял урок химии, на котором изучали средства для наведения красоты.

Я хохочу и закатываю глаза. И тут же поспешно зажмуриваюсь – Эзра уже вспенил шампунь и массирует мою голову.

– Повернись, – говорит он, и я, прикладывая ладони к стене, становлюсь к Эзре спиной, чтобы ему было удобнее, и рассматриваю следы, оставленные на стекле моими пальцами. Затем припадаю щекой к прохладной поверхности. Я все еще парю где-то в облаках. Сама мысль о пережитом оргазме снова и снова щекочет внутренности; когда чуть позже я встаю перед раковиной, завернувшись в пушистое белоснежное полотенце, и включаю яркий светильник, то констатирую, что мое отражение в зеркале выглядит пугающе счастливым. Если бы оно не копировало каждое мое движение, я бы точно засомневалась, что вижу себя. Позади отражается тропический душ на одном уровне с полом, где я только что провела лучшие полчаса своей жизни. Наши сине-черные одежды валяются на полу, будто сброшенная кожа. И я знаю, что еще ни с одним мужчиной не была столь естественной, как с ним…

Я причесываю пятерней мокрые волосы; с кончиков в раковину еще стекает вода. Кап-кап. Пытаюсь считать по каплям, сколько прошло секунд, и невольно вспоминаю песочные часы и иллюстрацию Эзры для спецвыпуска журнала. В нерешительности простаиваю неподвижно в общей сложности двадцать три секунды, пока не задвигаю в сторону вопрос «А что теперь?» и приоткрываю на щелку дверь ванной комнаты – проверить, не вернулся ли Эзра. Он хотел забрать из машины наши вещи. Но пока я не слышала его шагов на лестнице.

– Ты здесь? – шепотом спрашиваю я у спальни.

Эзра как раз появляется из холла и бросает пакеты с едой навынос на прикроватный коврик. Бумага шелестит; наверняка бургеры развалились на элементарные составные части.

Капля номер двадцать четыре отделяется от моих волос, и Эзра смотрит на меня.

– Ты как? Что-нибудь нужно?

Я киваю и следом тут же мотаю головой, преобразовав кивок в знак отрицания.

– Нет.

Двадцать пятая капля стекает по лопатке; я вздрагиваю и нетвердой рукой приоткрываю дверь чуть шире. Эзра скользит взглядом по моему полуобнаженному телу. Сам он надел рубашку и спортивные шорты. Он опускает глаза; наверное, прослеживает взглядом двадцать шестую каплю, которая скатывается по шее в ложбинку между грудей и исчезает под полотенцем.

– Мне нужен ты, – произношу я с надеждой. Хочу продолжить с того места, где мы остановились.

Эзра изучает меня еще одну каплю, затем распахивает дверь полностью и прижимает к дверному косяку. Мгновенно в моих нервных окончаниях вспыхивает тысяча маленьких фейерверков. Наши пальцы переплетаются. Эзра тащит меня к постели; я падаю на нее и отползаю назад. Эзра решительно скидывает через голову рубашку и в следующий миг уже лежит на мне.

Его волосы почти высохли. Я откидываю их со лба. Не знаю, что ищет Эзра в моих глазах, однако знаю, что я нашла в его. Себя – какой меня еще никто и никогда не видел. Столько страсти, столько обещания, сколько… уверенности. Я начинаю развязывать узел полотенца на груди, и аквамариновые вкрапления на радужке Эзры вспыхивают, а зрачки расширяются.

– Подожди, – говорит он, удерживая полотенце, и я едва не теряю терпение. Потому что всего, что было до того, недостаточно. Хочу до безумия! А то, что он все еще не торопится, лишь усиливает мое желание.

– Эзра, – хриплю я и чувствую, как его кулак постепенно разжимается. Он сам сдвигает полотенце в сторону; мягкая материя кажется грубой, когда миллиметр за миллиметром скользит по коже, массирует мои самые чувствительные точки и наконец отделяется от меня; я чувствую прохладный ночной воздух, веющий через открытую балконную дверь. Затем Эзра опускается на колени, и жар снова тут как тут. Жар, который вползает вверх по моей шее и накапливается на щеках. Тепло. Горячо. Слишком горячо!

– Есть кое-что, – говорит Эзра и кладет ладони мне на колени, – что тебе следует знать.

– К сожалению, я понятия не имею, есть ли в этом доме свечи, а если есть, то где их искать, – произношу я и ухмыляюсь, потому что тревога на лице Эми сменяется гримасой в стиле «ну какой же ты идиот».

– Да ладно, обойдемся, – со смехом отмахивается она.

– Алекса! Освещение на тридцать процентов! – командую я, и в тот же миг яркость ночников, лавового светильника в углу и потолочных лампочек уменьшается. – Видишь? – Я указываю на красные восковые пузырьки, плавающие в глицерине. – Электричество – это круто!

– Круче, чем огонь?

Я беру руки Эми, завожу за голову и сам нависаю над ней.

– Мы – огонь, – торжественно объявляю я, будто открывая истину. Эми продолжает смеяться, однако ее тело пылает; лоно жаждет принять меня, посылает сигналы, что она не насытилась. Я опираюсь на локоть и прикладываю ладонь к шее девушки, потому что мне нравится чувствовать ее, чувствовать, как ускоряется пульс под моими пальцами. – Я хочу, чтобы было хорошо. Чтобы тебе было хорошо.

– Не думаю, что ты меня разочаруешь. – Она выпячивает губы. Наверное, сейчас улыбнулась бы смущенно, если бы не сдерживала себя – под веснушками уже проступил тусклый румянец.

– И я не думаю. Только скажи, что тебе нравится.

Я нажимаю пальцем на ее затылок и захватываю в кулак прядь волос. Эми приоткрывает губы. На плече застыла капля воды; я слизываю ее, и Эми, тихонько пискнув, комкает в руке простыню. Руки по-прежнему запрокинуты за голову, грудь выгнута вверх. Она ничего не ответила, и я беру в рот ее твердый сосок.

– Эзра… – охает она.

Я осторожно трогаю сосок зубами, пока стоны не становятся громче, и ласкаю его языком. Затем проделываю то же самое с другим соском. Устраиваюсь у Эми между ног и снова вопрошающе смотрю на нее.

– Мне нравится, потому что ты – это ты. Когда я не знаю, что ты сделаешь дальше. Когда ты… себя не сдерживаешь, – шепчет она.

Во мне все переворачивается.

Мне нравится, потому что ты – это ты.

Я тяжело сглатываю, беру ее в охапку и перекатываюсь вместе с ней. Теперь Эми наверху, прямо над моим возбужденным членом, который по пути к машине заставил пожалеть, что Эми осталась в душе.

Я помогаю Эми спустить с меня шорты. Протягиваю руку, выуживаю из ящика прикроватного столика презерватив, разрываю зубами упаковку и отдаю Эми.

Она, наблюдая за моей реакцией, крепче сжимает мой пенис, убийственно медленно скользит рукой вверх-вниз, затем разворачивает и надевает презерватив. Я шарю между ее ног и всовываю палец. Эми опять шумно втягивает в себя воздух; я извлекаю палец и подталкиваю ее ближе к себе.

Не знаю, что меня больше заводит. Смотреть, как Эми опускается на меня, или глядеть в ее расширенные глаза. Мне приходится сдерживаться, чтобы стремительно не ворваться в нее снизу. Беру ее за бедра, вижу, как кончики пальцев впиваются в кожу. А когда Эми опирается ладонями о мою грудь, вжимаюсь головой в матрас.

– Не спеши, – шепчет она.

Я еще не погрузился в нее до конца, однако киваю.

– Все хорошо, – говорю я, хотя все не просто хорошо. Все слишком хорошо и слишком мало. У Эми внутри так отчаянно тесно, так адски горячо и так до безумия прекрасно.

Я нажимаю пальцем ей на живот, медленно двигаю пальцем, чтобы отвлечь, и очень скоро она преодолевает последние миллиметры и уже сидит на мне верхом. Я так глубоко проник в нее, что придерживаю, чтобы продлить момент. И чтобы не дать ей двигаться, потому что иначе я умру. Это ощущение, что между нами больше ничего не осталось… Совсем-совсем. Ничего.

Эми стонет и вращает головой. Волосы падают ей на грудь, она отбрасывает их назад, опирается руками о матрас, и подается вперед. Затем начинает ритмичные движения.

Все. Я пропал.

Я хочу на нее смотреть, но еще сильнее хочу ощущать. Поэтому закрываю глаза, берусь за бедра Эми и помогаю ей поддерживать ритм. Вжимаю девушку в себя, чтобы острее ее чувствовать.

Эми замедляется, и я приоткрываю глаза. Она смотрит на меня сквозь полусомкнутые веки, набухшие от желания. Я буквально слышу ее пульс. И когда Эми переводит дыхание, я, не выходя из нее, перекатываюсь, так что она оказывается на спине. Опираюсь локтями на постель и на миг замираю.

– Хочешь помедленнее? – спрашиваю я. Она мотает головой и глядит на меня так невинно, что я вздрагиваю – вздрагиваю прямо в ней. Рыжие волосы разметались по белым простыням.

– Хочешь поделикатнее? – Я стискиваю ее пальцы. Она снова мотает головой, и тогда я отпускаю себя и возобновляю резкие толчки. Эми мгновенно начинает стонать.

– Скажешь стоп, если я слишком увлекусь, – предупреждаю я и вхожу еще глубже. Эми зажмуривает глаза, однако мотает головой в третий раз. Хотя рот приоткрыт, словно она хочет возразить, с губ не срывается ни единого слова. Только лишь безмолвная мольба, когда я чуть вынимаю член, и стон, когда опять его всаживаю. Как мне нравится слушать Эми и наблюдать за ней, когда она обнажает все свои чувства! Причем ей всего недостаточно; она извивается, надеясь, что будет еще лучше. Тогда я задействую палец и ласкаю ее в такт со своими толчками, пока не ощущаю, что она сдавливает меня все крепче. Стоны звучат тише, а в завершение Эми лишь беззвучно приоткрывает рот. Она действительно кончает. Я мог бы взорваться от одного этого, но выжидаю еще секунду. Затем вторую, третью и четвертую и возобновляю движение, пока тело Эми буквально не начинает плавиться. Лишь тогда сгребаю ее в охапку и делаю еще пару толчков. Потом падаю на нее, глажу по голове, начинаю целовать ключицу, уголки рта, зарываюсь лицом в скомканные простыни и кричу матрасу о своем наслаждении.

…Первое, что я снова осознанно воспринимаю, – пальцы Эми. Легкие пальцы, которые вычерчивают круги на моей покрытой мурашками спине. Жду, пока к голове прильет достаточно крови, чтобы вернулась способность мыслить, и хочу выйти из Эми. Она вздрагивает. Тогда я придерживаю презерватив рукой и осторожно скатываюсь с девушки.

Она так и лежит без движения. Рыжие волосы разметались на сбитых простынях. Глаза закрыты, на губах улыбка. Дышит тяжело. Полный распад… Мы с ней – хаос. Хаос, который мне нравится все больше.

Я на секунду исчезаю в ванной, чтобы выбросить презерватив. А когда возвращаюсь, Эми, открыв глаза, смотрит на меня.

– Все хорошо? – Я убираю с ее лица прядь волос.

– Все замечательно, – шепотом отвечает она.

– Спроси меня о том же. – Я беру подушку и кладу себе под грудь, чтобы было удобнее видеть Эми, лежа на животе.

– Все хорошо? – спрашивает она.

– Лучше не бывает, – говорю я. Эми хохочет и снова смыкает веки. Я протягиваю руку, чтобы потрогать веснушки. Она морщит нос, не открывая глаз. Ресницы такие длинные, что касаются щек.

– Что ты делаешь?

– Соединяю точки, – объясняю я. – Хочу видеть, куда это нас заведет.

– А в конце появится картина?

– Нет. – Я задумчиво сдвигаю брови. Мой указательный палец все еще бродит по лицу Эми, от одной точки к другой – сперва к подбородку, затем снова выше, через поблекший синяк на виске. Зигзагами, вдоль и поперек. – Думаю, тут зашифровано тайное послание.

Эми хохочет и отталкивает мою руку.

– И что же написано на моем лице?

– Написано, что у тебя только что был лучший секс в твоей жизни, – широко улыбаюсь я.

Эми опускает ладонь мне на голову, чтобы взъерошить волосы. Я поспешно сдвигаюсь вперед, чтобы ее пальцы вместо головы попали на лопатки, а мои губы коснулись единственной веснушки на подбородке.

– Не так близко, – просит Эми, видя, что я не закрываю глаз.

– Почему? – спрашиваю я. Вообще-то я уже видел все ее места.

Эми ощупывает щеку и прикрывает ладонью от моих губ.

– Ты не любишь свои веснушки? – догадываюсь я и морщу лоб.

– Нет. – Она отталкивает мои губы и проводит рукой по переносице, словно хочет сама соединить точки. – Я их люблю. Они маскируют мои шрамы.

– Какие шрамы?

– У меня… есть сотни точек, где кожа не покрывается загаром. Потому что я полжизни расцарапывала лицо.

– Истинная красота именно потому является красотой, что неидеальна, – объясняю я. – Искусство без углов и граней не имеет души. Идеальная картина никого не впечатлит. И наоборот, у зрителя перехватит дыхание, когда что-то – порой достаточно мелочи – выделяется из ряда. Отличное от других. Нестандартное. По-моему, веснушки, синяки, татуировка, вот такие полосы, – я обвожу светлые линии на ее бедрах, – принадлежат к самым выдающимся вещам. Ты приходишь в мир как практически чистый холст и лишь затем обретаешь цвета.

– Узнаю художника, – улыбается Эми.

Я подмигиваю ей. И тут вспоминаю то, о чем уже давно хотел рассказать.

– Кстати, меня тут на днях кое-что заинтересовало… ну, насчет аэрозольных красок. Конечно, я сперва израсходую старые, однако затем начну сотрудничать с одной фирмой, которая в качестве альтернативы предлагает экологичное производство. Они принимают пустые баллончики, а после снова их заполняют или еще как-то используют. Тебе лучше знать, – пожимаю я плечами.

– Осторожнее, а не то станешь таким, как я, – говорит Эми. Хотя я точно вижу, что информация привела ее в дикий восторг. Я к ней прислушался! Потому что я вижу ее мечты.

– Никто не любит активистов‐всезнаек, – предупреждает она.

– А я люблю.

Так просто. Потому что это правда.

Мое сердце подпрыгнуло, и глупые Lepidoptera, то есть чешуекрылые, тоже затрепетали в животе. Я избегаю называть их бабочками; это было бы более легкомысленно, чем все, что я натворила в последние недели. Потому что «я люблю» или «мне нравится» может значить все, что угодно. В том числе и… ничего. Я не знаю точно, что Эзра сейчас хотел сказать. Однако именно в эту минуту исчерпан лимит моего доверия. Конечно, я не настолько глупа, чтобы поверить, будто произошло нечто неординарное, хотя и близка к тому, чтобы лопнуть от счастья… или заплакать. Это не я, это лишь окситоцин в мозгу. Он заставляет меня искать близости Эзры и не бояться, хотя теперь, после полета в зенит, я теоретически могу упасть еще ниже. А оттуда падать страшнее, чем с верхней площадки строительных лесов у главного офиса «Статуса». Зато допамин все же отвлекает меня, уговаривает, что я могу быть беспечной и счастливой; и в то же время по венам струится адреналин, все электризует и окунает в блестки. Тем не менее коктейль из гормонов скоро иссякнет; мы оденемся и будем неловко переминаться с ноги на ногу рядом друг с другом. Снизится уровень эндорфинов, и ты уже не будешь порхать в облаках. Чистая иллюзия, что после одного поцелуя пьянеешь настолько, что задумываешься о доверии. Или когда спать вместе так чудесно, что резко начинаешь путать секс и удовольствие с чувствами и защищенностью. Мне хватает ума знать свое тело и его примитивные образы мышления. Поэтому эта ночь – всего лишь одна ночь. Без ожиданий, которые разобьют мне сердце, едва взойдет солнце. Поэтому робко трепещущие крылышками Lepidoptera попали под запрет, и… Тут у меня щиплет в глазах.

Я так и не ответила. Не в силах подобрать и несколько слов, чтобы составить связное предложение.

– Я… в общем… – Что я говорю? Что нужно говорить? Что, черт побери, я должна сказать? Мне смешно от собственной беспомощности. – Ты мне тоже нравишься, – перевожу я на нормальный язык свой лепет, даже близко не являющийся правдой. Ты мне очень-очень нравишься. Уже ближе. Ты нравишься мне безумно. Вот это реально было бы правдой!

Эзра опускает взгляд. А когда снова поднимает, уголок его рта изгибается вверх.

– Надо же. Ариэль обрела голос.

Он поглаживает меня по плечу, утыкается носом в волосы, пахнущие его шампунем. У меня вообще все пахнет Эзрой. Когда-нибудь настанет момент, когда я опять буду пахнуть сама собой и нейтральным моющим средством – таким как сода. Этот момент будет печален – из-за одного только вопиющего контраста между содой и Spicebomb. Я буду чувствовать себя одинокой, потому что меня не окутают согревающий аромат и теплые руки Эзры. Утешусь одним – бабочки живут от пятнадцати до тридцати дней, и слова «ты нравишься мне безумно» сами собой скоро улетят в вечность.

– Ты так громко думаешь, что я практически слышу твои мысли, – шепчет Эзра.

Чтобы прекратить думать, я надавливаю ему на плечи и заставляю перекатиться на спину, чтобы я смогла на него вскарабкаться. Отражение моих волос в темном оконном стекле выглядит так, словно я снимаюсь в рекламном ролике шампуня, демонстрируя экстраобъем. Убираю за ухо пряди и облизываю губы, которые до сих пор горят.

Эзра лежит подо мной, и я целую уголки рта, обвожу пальцами контуры бровей, разглаживаю складки на лбу… Вот только сразу после этого он опять морщится, и я тихонько смеюсь.

– У меня на лбу нет точек, чтобы их соединить, – произносит Эзра.

Я молчу – знаю, куда это может нас завести. Знаю без всяких точек. В горле саднит, однако я игнорирую позывы сглотнуть. Все кажется слишком театральным. Нет, сегодня ночью больше никаких фантазий. Побуду бесстрастной. Я могу просто заниматься сексом, получать физическое удовольствие и не испытывать при этом чувств. Лучше вообще не задаваться вопросом, что случилось. Я и так знаю. Все было хорошо. Даже очень. Наверное, я должна быть счастлива. И я действительно счастлива! Вот только счастье какое-то странное.

Неужели и другие люди думают так же много?

Эзра нащупывает телефон на прикроватном столике, разблокирует и переключается на фронтальную камеру, чтобы сфотографировать нас. Мы в кадре по плечи – никто и не поймет, что голые. Эзра с растрепанными волосами и дерзкой ухмылкой привлекателен до жути. А вот я, наоборот, таращусь в объектив остолбенело, будто смотрю в глаза скорой смерти своих бабочек. Однако, приглядевшись внимательнее, вынужденно признаю, что по-прежнему выгляжу такой же отвязной, как в зеркале ванной комнаты.

– Перешлю тебе, – говорит Эзра.

Наверное, мне лучше стереть это фото. Не бегать же повсюду с телефоном, где на снимке я с Эзрой Афзалом! Допустим, телефон украдут или я его потеряю; придется тогда телепать с повинной в ближайший полицейский участок, как той женщине в день моего ареста. Боже, зачем мне это фото, не надо!.. Тем не менее безучастно смотрю, как Эзра нажимает «отправить», затем бросает айфон между подушек и жестом показывает на торчащие из-под сползшего покрывала ручки бумажных пакетов.

– Согласно советам глянцевых журналов, вроде бы нужно притронуться к еде, чтобы свидание засчитали как свершившееся. Возможно, даже требуется пережевывать пищу определенное количество секунд, иначе оно не станет идеальным. Проверить не могу, потому что должен поесть немедленно. Иначе упаду в обморок. Как ты на пляже.

Эзра зажмуривает глаза, словно теряет сознание, и я со смехом подскакиваю, хватаю его рубашку с пола, накидываю на себя и иду в ванную искать стринги. Они, как выяснилось, остались сухими – Эзра вовремя вытащил их из-под душа.

Когда я возвращаюсь в спальню, Эзра, тоже наскоро одевшись, стоит на балконе. На том же самом огромном балконе, куда выходит и дверь гостевой комнаты. Эзра достает фастфуд из пакета и выкладывает на низкий столик у дивана. Ого, а у нас меню из четырех блюд!

– Когда ты перенес меня с пляжа в машину…

– Ну? – Он поднимает глаза.

– Как ты там оказался?

– Льюис хотел убедиться, что ты узнала о статье до того, как тебя поймал какой-нибудь репортер. Было бы неприятно.

– Должно быть, ты здорово перетрухнул, – догадываюсь я. – Наверное, сказал: «Только этого не хватало!» – и перебросил меня через плечо, как грязный мешок.

Эзра весело фыркает.

– Я испугался за тебя до полусмерти и нес, как принцессу. Иди сюда, съешь что-нибудь. У меня сил не хватит тебя тащить, если ты вдруг вновь отключишься.

Я прикусываю губы, чтобы не расхохотаться. Принцесса!.. Затем сажусь, поджимаю под себя ноги и обнимаю руками колени.

– Ты в тот день была единственной… – Эзра протягивает мою порцию – печеную картошку, остывшую и помятую. Собственно говоря, у нас не ужин, а скорее очень ранний завтрак. Я жадно схватываю картофелину, впиваюсь в нее зубами и наблюдаю, как Эзра собирает свой развалившийся на части бургер.

– В смысле?

– Ты была единственной, кто при неспокойном море заплыл так далеко. Я не знал, что это ты. Однако пару раз был близок к тому, чтобы подойти к спасателям и поинтересоваться, какого черта они не выполняют свою работу.

– Вероятно, сообразили, что я не собираюсь топиться, – отвечаю я, стараясь припомнить, действительно ли в тот день была единственной, кто заходил в воду.

– Жаль, я не сразу понял, какая ты безбашенная, – произносит Эзра и откусывает от бургера, как будто делать подобные комплименты для него в порядке вещей.

Я не переспрашиваю. Попробуй догадайся, что он имеет в виду!

На улице еще совсем темно, только тусклые фонари рассеивают мрак. Увидеть бы границу, где ночное небо встречается с морем! Луна нависла над горизонтом и вот-вот зайдет; она кажется такой близкой, что можно невооруженным глазом различить кратеры. А в телескоп наверняка рассмотреть и больше…

Эзра ловит мой взгляд.

– Это телескоп Олив. Подарок на день рождения. Я подумываю на следующий год презентовать ей загадочную и жутко тяжелую коробку, чтобы целый день таскала ее с собой.

– Очень остроумно! – Я заливаюсь хохотом. Хохотом! Я! Обычно я просто смеюсь. Да и то редко. Однако с Эзрой смеюсь часто. А сейчас и вовсе хохочу, как маленький ребенок. Будто в голову забрались бабочки и парализовали там несколько участков мозга. – А почему он тут стоит? – интересуюсь я несколько смущенно.

– Олив живет в центре, и у нее нет балкона. Хотя, полагаю, она оставила телескоп у меня, потому что не хочет видеть звезду.

– Звезду?

Эзра еще раз кусает бургер. Я поднимаю глаза к небу и жду, пока он прожует.

– Я купил Олив звезду. И телескоп, чтобы она могла ее видеть.

– Ты купил ей настоящую звезду?

Он не шутит? Перед моим внутренним взором возникает навязчивое видение: как бабочки снимают с меня корону принцессы и водружают на голову Олив. Да что со мной, черт возьми?

– Просто оригинальный подарок. В нашем мире продается буквально все. Меня осенила идея, когда мы поссорились и Олив заявила, что мной надо зарядить пушку и отправить на Луну, а лучше еще дальше.

– Сурово…

Эзра пожимает плечами.

– Уж не помню, в чем было дело; наверное, я заслужил. Во всяком случае после я купил ей звезду; причем выбрал наиболее удаленную. Чтобы запомнила на всю жизнь.

Я непонимающе морщу лоб.

– О чем? О вашей ссоре?

– Нет. Да мы толком и не ссорились. Скорее потрепали друг дружке нервы и через пять минут забыли, – улыбается Эзра. – И поскольку я хотел свести все к шутке, то решил: пусть Олив смотрит на звезду и радуется оттого, что я здесь, а не в дальнем космосе.

Его улыбка становится еще шире, и уголки моих губ тоже тянутся вверх. Хотя…

– Можно тебя кое о чем спросить? – Я слизываю крупинку соли с указательного пальца и тянусь за салфеткой.

– Спрашивай о чем угодно. Ответ не гарантирую, – говорит он, как бы шутя.

Я начинаю крутить и протирать салфеткой браслет на запястье, там, где висит мелкая раковина, делая вид, что в бороздки попала грязь.

– А что произошло с песочными часами? Почему ты их закрасил? Это… связано с Олив?

Не могу поверить, что я решилась задать этот вопрос! Какое мне, собственно говоря, дело?

Эзра берет у меня одну картофелину и разламывает на две части. Одну половинку кладет в рот мне, другую себе.

– Мы с Олив знакомы целую вечность. Она мне как сестра. Песочные часы я нарисовал не ради кого-то; и не ради кого-то их закрасил. Причина совершенно в другом.

– А как же сердца? Сверху целые, снизу разбитые, которые просыпались через горлышко…

– Верно. Только любовь здесь ни при чем – во всяком случае, для меня. Каждый интерпретирует события по-своему, поэтому я никогда не высказывался на эту тему. Идея в ином: когда-нибудь придет время показать то, из чего мы состояли и что теперь разрушено. И не делать вид, что все в порядке. Это было бы нечестно. А то, что я разместил мурал на стене офиса глянцевого журнала – ирония судьбы. Тогда я еще не был известен, и если бы предвидел, что он создаст рекламу «Статусу», то, вероятно, уничтожил бы намного раньше.

Что?

– Так значит, смысла картины никто не понял?

Я точно не поняла.

Эзра равнодушно пожимает плечами и снова опирается на подушки.

– Искусство не терпит правил. Каждый понимает его так, как хочет. Мне нравится изменять вещи до неузнаваемости, чтобы люди однажды взглянули на них под другим углом. Или вообще не взглянули.

– Но почему ты не объясняешь свой замысел? Разве тебя не огорчает, когда люди не видят, что ты хотел сказать, или вообще вкладывают в увиденное другой смысл?

Когда я начинаю думать о том, что ни один из редакторов «Санди Сан» не понял, почему я совершила набег на мэрию, а ведущий новостной программы считает уместным высмеивать мою акцию, мне становится дурно. Я довольно часто пыталась объясниться. К сожалению, меня никто не слушал. И это так деморализует… просто убивает.

– Нет. Кто не видит, что я хочу сказать, тот просто не готов видеть.

– Но…

– Нет никакого «но». Я не заставлю людей видеть вещи такими, какими их вижу я. Причем большинство и пытаться не станут. Однако отсюда не следует, что мое послание было напрасным.

Некоторое время я обдумываю слова Эзры.

– Все твои картины что-то означают?

– Они означают то, что ты хочешь. В зависимости от обстоятельств. Не больше и не меньше. Попьешь что-нибудь?

Я киваю. Надо понимать, «больше никаких личных вопросов»?

Эзра возвращается с двумя стаканами воды, держа под мышкой книгу в тканевом переплете.

– Что это?

Он сует книгу мне в руки.

– Фото работ, эскизы, проекты… По сути, обычный альбом для рисования; в стрит-арте это называется «черная книга». Традиция.

Эзра жестом дает понять, что книгу нужно открыть, и я повинуюсь.

– Вот это я в некоторой степени украл, – комментирует Эзра первый рисунок. – Тебе знакомо такое имя – М. К. Эшер?

– Диджей?

Эзра прикусывает нижнюю губу.

– Не совсем. Мауриц Корнелис Эшер, нидерландский художник и график. Знаменит в основном изображениями «невозможных фигур». Его лучшими работами считаются картины с перспективой, например вот эта. – Эзра показывает на нижнюю часть страницы. – Однако моя любимая – «Другой мир».

– И как он выглядит, этот «Другой мир»?

– Оптическая иллюзия. Кубическое здание парит во вселенной. – Эзра расставляет ладони, словно держа меж пальцев воображаемый куб. – Постой, сейчас покажу. – Он достает из кармана шорт телефон. Экран вспыхивает, подсвечивая лицо, и, пока Эзра гуглит, я изучаю его профиль. Идеально изогнутые губы, выразительная челюсть, на щеках пробивается еще не осязаемая на ощупь темная щетина. Я тысячи раз касалась его лица, а он терся щекой о нежную кожу на моих бедрах, и… Машинально крепче сжимаю книгу в руках и делаю глубокий вдох.

– Вот. – Эзра подносит телефон мне под нос; я прищуриваюсь, чтобы хоть что-нибудь разглядеть. – Извини, – бормочет он и уменьшает яркость экрана. Затем снова подносит ближе; теперь я могу следить за его пояснениями.

– Да тут вообще нет смысла!

Потому что каждый фрагмент картины – оптическая иллюзия.

– Знаю. Сплошной абсурд. И именно потому картина впечатляет.

Я рассматриваю картину, склонив голову, потому что на экране она вверх ногами. Хотя что слева, что справа – никакой разницы.

– Самое оригинальное, что можно рассказать об этом человеке: в школе он учился из рук вон плохо. – Эзра тоже смотрит в телефон. – Даже на уроках рисования.

– Как такое могло быть?

– Потому что люди, один раз сформировав мнение о ком-то, после замечают лишь то, что с этим мнением согласуется.

– Это Луна? – спрашиваю я, ткнув на экран, где изображена изрытая кратерами поверхность.

– Возможно.

– А почему тогда на арке ворот сидит птица?

– А что такого?

– На Луне нет птиц.

– Это сюрреализм, Эймс. На данной картине птицы живут и на Луне.

– А почему в реальной жизни нет сюрреализма? Тогда в морях было бы больше рыбы, чем пластика, а советниками по охране окружающей среды становились бы компетентные люди…

– Я почти уверен – ты еще докажешь Уолби, что он не с той связался.

– Сперва мне надо вписать четыре сюрреалистично ужасных свидания в одну романтичную историю, которая понравится Ричарду настолько, что он все-таки предоставит в мое распоряжение место в журнале.

– Четыре ужасных свидания?

– Да.

– Значит, пятое не было ужасным? – Эзра изучает меня насмешливо и в то же время внимательно.

– А у нас тут свидание? – нерешительно переспрашиваю я.

Он возмущенно указывает на пакеты от еды навынос, лежащие у стола, и перечисляет, с каждым новым аргументом повышая голос:

– Мы ели, мы прогулялись от машины к стене «Статуса» и обратно, мы занимались еще кое-чем, мы целовались под полной луной, как в низкопробном фильме!

Я хохочу.

– Тогда это было лучшее свидание всех времен!

– Листай книгу дальше, – требует Эзра; по-моему, он решил, что я шучу.

Я снова утыкаюсь в «Черную книгу» и начинаю листать шероховатую бумагу.

Книгу я начал использовать несколько месяцев назад, и потому в ней почти не осталось пустых страниц. Она выглядит пухлой и потрепанной жизнью. Если уж на то пошло, даже убитой. Края листов загнуты, многие в пятнах – не от краски, а от кофе, – страницы разбухли, потому что я вкладывал внутрь другие бумаги, порой целыми стопками. Из книги выпадает почтовая открытка из Мадрида. Вообще-то я собирался отправить ее родителям, но потом забыл. Беру открытку за два уголка по диагонали и начинаю крутить между пальцами, пока она не надламывается, а затем складываю в несколько раз. Сперва сворачиваю самолетик, однако бумага слишком плотная. Я прикидываю, смогу ли сделать кита, не изучая руководство по оригами, но прежде чем успеваю снова распрямить открытку, самолетик выпархивает из рук и пикирует на пол. Что ж, не судьба.

Как назло, эскиз, который я хотел показать Эми, находится в самом конце книги. Надо было сразу ей сказать: «Открой на последней странице». Я не беспокоюсь, что Эми увидит другие наброски – там нет ничего особенного, просто эскизы и сырые идеи, многие перечеркнуты или стерты ластиком. Эми перелистывает страницы, как в замедленной съемке – во всяком случае, мне так кажется.

Чем больше времени проходит, тем сосредоточеннее становится Эми. Пока ее взгляд увлеченно скользит по моим каракулям, мой взор сфокусирован на ней – я даже позабыл, что планировал сделать. Что хотел ей показать. Хотя эскиз еще не закончен. Однако я уверен – сейчас ей пойдет на пользу взглянуть на себя моими глазами. А возможно, я сам слишком нетерпелив – нет чтобы подождать неделю.

– Ну очень хорошо, Эзра, – произносит она примерно на середине книги, рассматривая коллекцию глаз, прорисованных карандашом; как-то я решил попробовать изображения с разных углов зрения. – А вот здесь… – Эми указывает пальцем на вклеенное фото готового холста. Расплывчатый силуэт ребенка: мальчик сидит на воде и растворяется в ней. По сути, только очертания, почти абстракция. Мне следовало бы вместо угольного карандаша взять акварель или гуашь. Или даже акриловые краски, только развести их пожиже. Вообще-то все прочее было бы уместнее коротких грубых штрихов, во многих местах смазанных – я не закрепил уголь фиксирующим спреем. И в любом случае надо было добавить немного цвета, для контраста. Все мои грустные сюжеты нарисованы в цвете – компромисс, с помощью которого я кое-что предлагаю людям. Я даю возможность уродливым вещам выглядеть красиво; глядишь, и у зрителей появится повод рассмотреть картину.

А Эми застряла на одном рисунке и не листает дальше.

– …кое-что напоминает. У меня есть старый поляроидный снимок, на нем я в возрасте примерно восьми лет. Как раз перед тем, как мои родители развелись. Один из последних дней, когда я еще испытывала непоколебимую уверенность: взрослые знают, что делают.

– Никто не знает, что он делает, – говорю я. Факт есть факт. Жизнь рано или поздно научит любого, потому что без ошибок опыта не приобретешь.

Эми со вздохом кивает.

– Полагаю, им следовало развестись намного раньше. Я всегда думала, что они всемогущи, представляешь? А они не справились. И после я внезапно стала видеть это везде. Именно те люди, которые заверяют тебя, что беспокоиться не о чем, у них, мол, все под контролем, на деле не контролируют ничего.

– А что на поляроидном снимке?

– Я и двое моих друзей. Фото снято в бухте. Именно туда я прихожу, когда не знаю, что делать дальше. Там остались мои лучшие воспоминания. Самые беззаботные дни. И мне кажется, что каждое из них можно вернуть к жизни, если погрузиться в воду.

Эми проводит кончиками прядей волос по коленям, словно держит в руках кисть, и задумчиво смотрит на ночное море позади моего сада. Впрочем, моря никто бы и не различил, если бы не доносящиеся с берега всплески и пена на гребнях волн, которая в лунном свете пульсирует подобно кардиограмме.

– Бухта и океан всегда со мной.

Я замечаю мурашки на плечах Эми. Ей холодно или дрожь вызвали эти слова? И тут внезапно тот же озноб начинает распространяться от моего затылка, хотя я и игнорирую неприятное покалывание.

Эми откладывает книгу в сторону и потирает плечи.

– Бездонные глубины за рифами никогда меня не страшили. Я знала, что меня там ждет.

Одного упоминания о подводных ущельях достаточно, чтобы неприятное покалывание распространилось на мою спину. Да еще сейчас, когда море выглядит как черная дыра…

– Как ты можешь знать, что там ждет? – скептически спрашиваю я. – За рифами, в открытом море, водятся акулы. Если однажды какая-нибудь акула всплывет рядом со мной… Бр-р‐р, даже подумать страшно!

Я потираю шею, чтобы избавиться от озноба, а Эми склоняет голову набок, улыбается уголком рта и возражает:

– Когда мимо проплывает акула, я знаю, как себя вести. Знаю, что она, по сути, неагрессивна, она просто действует на уровне инстинктов. – Эми обхватывает колени руками и смотрит на пальцы ног. На ее лодыжке маленькая татуировка, которую я замечаю только сейчас. Я провожу большим пальцем вдоль линии, изображающей волну, из которой торчит схематично, всего парой штрихов, нарисованный плавник. Невозможно понять, кому он принадлежит – рыбе или русалке. Оба варианта допустимы. И все же я почти уверен – если бы Эми могла, то не раздумывая обменяла бы свои ноги на плавники, чтобы навсегда поселиться в море.

– Мне проще плавать с акулами, чем стоять в мэрии рядом с людьми, которые не смогли взглянуть мне в глаза, потому что в них отразилась бы вся их лживость. Нелицеприятная правда… Зато акулы, хотя и выглядят опасными, на деле неагрессивны.

– Люди опаснее акул, – делаю я вывод и отпускаю ступню Эми, сперва чуть подтянув ее к себе поближе. Подбородок Эми, которым она опиралась на согнутые колени, соскальзывает; теперь на меня обиженно смотрят снизу вверх глаза девушки. В них нет лжи. В них плещется только правда, которая и образует вместе с ее надеждами безумный калейдоскоп. Подобного контраста я никогда еще не рисовал. Горькая правда, растворенная в золотистом нектаре.

– Мне иногда хочется, чтобы люди не взрослели, – шепчет Эми. Голос звучит безмерно устало. – Возможно, дети наивны, зато по крайней мере искренни. – Она подавляет зевоту. – Я раньше думала: вот вырасту, и жизнь обретет для меня смысл. Однако чем старше становлюсь, тем меньше понимаю большинство окружающих. Словно они обитают на какой-то другой планете, где всем наплевать на действительно важные вещи, а бесполезный хлам непонятно почему вдруг объявляется нужным.

– Например, свечи?

Эми со смехом откидывается на подушки.

– Например, свечи.

– Тебе повезло.

– В чем же? – На сей раз Эми, не сдержав зевок, прикрывает рот ладонью.

Я закидываю руку ей за спину.

– Я так и не стал взрослым. Дитя под метр девяносто. И мне ты можешь доверять.

Эми смеется еще громче, потом вдруг резко замолкает – потому что в этот миг падающая звезда сверкающей точкой прорезает темное небо прямо над нами.

– Что-нибудь загадала? – спрашиваю я.

– Ничего. Это всего лишь метеорит или кусок металла, который сгорает вследствие трения в атмосфере и потому светится так ярко.

– Серьезно? – Я вскидываю брови и гляжу на нее с упреком. – И это говоришь ты? Девушка, которая способна долго смотреть на море и восхищаться его красотой? И не загадала желание, увидев падающую звезду?

Нонсенс какой-то…

– Просто я реалистка, – выдает она, дернув одним плечом. Другое зажато между подушками. Типа «такая уж я есть». Впрочем, что бы ни означал ее жест – я не мог в ней ошибиться! Эми просто обязана принадлежать к людям, которые минимум пять минут могут нести вздор на тему, как безумно прекрасны звезды, падающие с неба, и как счастливы те, кто решил, что это повод загадать желание.

– Порой твой реализм зашкаливает, – пытаюсь я возразить. – И все-таки? Что бы ты пожелала себе? Мир, в котором живут одни амебы? Голубей на Луне?

Эми прикусывает нижнюю губу и задумывается.

– Скорее я пожелала бы мир не такой мрачный. Не такой, как ночью.

Я на ощупь хватаю телефон. Требуется время, чтобы найти нужное приложение; очень давно им не пользовался. Наконец открываю и подсаживаюсь ближе к Эми.

– Знаешь, как это работает? – спрашиваю я и с радостью вижу, как она мотает головой.

– Тогда смотри внимательно. – Я направляю камеру в сторону сада. Сперва не видно ничего, кроме пары цифр и кнопок с краю экрана. Однако как только я поворачиваю камеру к небу, появляются названия отдельных звезд, планет и созвездий, многие из которых, по крайней мере сейчас, неразличимы невооруженным глазом. – Вот здесь… – я показываю сначала точку на экране, а затем ее же на небе, – яркая планета. Это Меркурий. Один час на нем равен двум с половиной земным суткам, – читаю я информацию во всплывающем поле. – Если бы мы были там, не пришлось бы уже через пару часов отправляться в дорогу.

Эми оживляется.

– Можно?

Я передаю ей телефон, и она привстает на коленях, словно желая быть на пару сантиметров ближе к небу. Мне нравится наблюдать, когда что-то приводит ее в восторг. Когда она забывает обо всем и просто веселится. И тем более когда сам являюсь причиной этого восторга.

На экране возникают бесчисленные фигуры, спирали и квадраты. Существует множество звезд, которые нам не видны. Большинство обозначены цифрами или носят забавные имена.

– Ночью не так уж и мрачно, верно?

– Да, не так мрачно, – соглашается Эми и направляет камеру на Луну. – На самом деле Луна имеет форму лимона, – читает она вслух и снова усаживается, – а с Земли кажется, что она идеально круглая.

– Многое на первый взгляд кажется не тем, что есть.

– Как думаешь, мы справимся со спецвыпуском? – Эми меняет тему и возвращает мне телефон. Я начинаю ненавидеть Ричарда еще сильнее – ну вот, опять его долбаный спецвыпуск уничтожил наше беззаботное настроение!

– А если тебе вообще не писать эту статью? – предлагаю я.

Эми опускает голову.

– Ты больше не хочешь этим заниматься, да? Ты… – Она массирует указательным и большим пальцами точку между бровей, а затем тычет указательным пальцем в мою сторону, словно я не понимаю очевидных вещей.

– Что? – спрашиваю я, потому что она затрудняется с выбором слов.

– Я вообще-то с самого начала должна была тебе сказать, что нельзя позволять Ричарду так с собой обращаться. – Она шумно выдыхает и продолжает чуть тише: – Однако не хотела рисковать. Вдруг ты соскочишь?

– Ты меня ни к чему не принуждаешь. Виноват твой босс. И Льюис, – смеюсь я. И как только у Льюиса терпение не лопнуло! – Не беспокойся.

– Ты уверен?..

– Совершенно уверен, – подтверждаю я, пока она не начала спорить.

– Тогда нам не хватает только моей части работы.

Эми мучает свой браслет, ее плечи по-прежнему напряжены. Мой ответ девушку ничуть не утешил.

– Возможно, тебя это успокоит: так вот, знай, что ты в любом случае будешь в выигрыше.

– С чего ты взял?

– Долистай до последней страницы.

Внимание Эми мгновенно переключается на книгу. Она кладет ее на колени, переворачивает обложку… и застывает.

Я попеременно смотрю то на Эми, то на свой проект. На Эми. На книгу. Обратно. Эми молчит, машинально тянет вверх вырез футболки и закрывает рот. Сквозь ткань угадываю по губам, что она смеется, и тогда я хватаюсь за ворот и рывком опускаю его вниз, чтобы видеть ее улыбку и убедиться, что это не приступ паники.

– Эскиз увеличат и изготовят с него множество шаблонов нужного размера, – поясняю я. – А то, что мы с тобой красили, это фон для мурала. После нас придут художники из фирмы, приложат к стене трафареты и заполнят красками. Получится вот это. – Я указываю пальцем на вклеенную распечатку из фотошопа, при помощи которого вдохнул жизнь в свой эскиз. – Конечно, я охотнее сам занялся бы стеной, однако меня несколько дней не будет в городе. Потому и пришлось обращаться за помощью. Иначе к дедлайну не успеть.

Эми по-прежнему молчит. Я вытираю слезы с ее щек, забираю книгу и кладу себе на колени.

– А как… как к этому отнесется Ричард? – спрашивает она обеспокоенно.

Так и знал, сперва думает о других. Вероятно, проигрывает в уме различные сценарии; ее замучает совесть, если у меня будут неприятности.

– Мне, честно говоря, плевать. Если он захочет предъявить очередной иск и одновременно станет наезжать, потому что я стер то, что на стене уже было, тогда… Нет, вряд ли он реально создаст проблемы. Нельзя получить все и не дать взамен ничего. Он сам просил меня изобразить на стене что-нибудь новое. Не понравится сюжет, пусть прикажет закрасить еще раз. Но пока он спохватится, мурал будет запечатлен на бесчисленных фото. И поскольку «Статус» озабочен только лишь рекламой, я могу поспорить – шансы на то, что мурал не тронут, велики.

– Не знаю, что и сказать.

– Ты решила пожертвовать собой ради команды. Я сделал то же самое.

– Эзра!

– М‐м? – Я пересел на другое место, чтобы Эми могла повернуться ко мне лицом. А затем обнял ее. Когда она задает вопрос, я ощущаю на своей шее дыхание и движения губ.

– Кто ты?

– Акула, – говорю я. Не потому, что не желаю отвечать, а потому что мне нравится, когда она смеется. И она хохочет, а затем набирает в грудь воздуха и… вздыхает.

Я смотрю на небо, где висит лимон. То, что происходит со мной и с Эми, – настоящий сюрреализм. Нам нереально хорошо.

– Паркер Темс, – произношу я наконец, и хотя это всего лишь буквы, Эми ясно: я доверяю тайну.

– Эзра Паркер Темс? – переспрашивает она.

– Эзра Паркер Темс, – повторяю я ей прямо в ухо и, прежде чем она начинает докапываться, как я выбрал псевдоним Афзал, рассказываю сам: – Искусство для меня всегда было областью, в которой я не обязан придерживаться определенных правил; наоборот, я выражаю себя, свое «я» на данный момент. Я был бунтарем, хотя и не всегда. Впрочем, неважно. Холсту мое бунтарство никогда не вредило. – Я тихонько смеюсь. – Я выплескивал на него свое восприятие мира – и сам становился лучше. Афзал в переводе с арабского означает «самый лучший».

– По-моему, ты специально подыскивал имя, которое означает «самый лучший», – шепчет Эми. Ее шепот вплетается в щебетание птиц, которые сидят в кронах деревьев и дожидаются, когда над миром взойдет солнце.

Я часто задавался вопросом: что делает птиц по утрам такими счастливыми?

Я в это время суток обычно чувствую себя усталым, а вот в течение дня, наоборот, в хорошей форме. Обычно. Но не сегодня.

Тело Эми становится все тяжелее. Я наблюдаю, как заходит луна, жду, пока солнце засияет над бухтой, а затем приношу из комнаты одеяло и укрываю Эми. После звоню художникам в фирму, желая удостовериться, что все идет по плану, и сообщаю им о дополнительной детали, которую хочу добавить в мурал. И сразу же отправляю эскиз.

Эзра должен уладить до отлета еще пару формальностей, поэтому в девятом часу утра он отвозит меня домой вместе с роковой посылкой для Фрейи. По пути мы заезжаем позавтракать. И прощаемся в стиле «не говори мне прощай» – поэтому в ту секунду, когда отрываемся друг от друга, становится немного больно. Все как бы меркнет. Мои мысли, моя улыбка, мое ощущение полета. Но не успеваю я подняться в квартиру, как Эзра шлет мне сообщение.

Санди Сан, онлайн-журнал

Пятница, 2 февраля

Она забросала мэрию мусором, а теперь обвела вокруг пальца самого Эзру Афзала, знаменитого художника!

Рассказывает Тристан Роуг, репортер «Санди Сан»

Сидней, Новый Южный Уэльс 05:00, суббота, 3 февраля

Номер Олив – один из немногих моих контактов в телефоне, звонки с которого уже со второй попытки прорываются через опцию «не беспокоить» и могут дойти до меня в любое время дня и ночи.

Я принимаю звонок и молчу в трубку. Мой голос еще спит.

– У меня сейчас обеденный перерыв, – выпаливает Олив с ходу. Я бросаю взгляд в окно, за которым Харбор-Бридж виден лишь благодаря подсветке. Вокруг сплошная темень.

– Рад за тебя, – сипло отвечаю я. – Спасибо, что разбудила, и приятного аппетита.

Я хочу нажать отбой, повернуться на другой бок и снова заснуть. Увы, Олив не дает этого сделать поспешным «стоп-стоп-стоп».

– Ты еще здесь, Эз?

Я мычу в ответ что-то невнятное.

– Помнишь киоск на углу, в квартале от тату-салона?

Конечно, я неоднократно забегал в салон, когда подвозил Олив с работы, но помнить каждый киоск в том районе не обязан.

– Здесь пять утра! Прошу тебя, Олив, ближе к делу.

– Эзра, – с нажимом произносит она, словно уже давно перешла бы к делу, если бы я не препятствовал. Вообще-то Олив определенно принадлежит к тем людям, которые все, что теоретически можно выразить одной фразой, могут упаковать в роман. – Я шла мимо киоска и увидела ее. Сперва просто двинулась дальше, но потом вернулась. Потому что через пару шагов меня настигло странное ощущение. Примерно так: что ты сейчас увидела? А затем: ты действительно сейчас это видела? И я решила убедиться, что не обозналась. Была уверена, что напрасно теряю время…

– Пожалуйста, – умоляю я. – Сегодня предстоит тысяча мероприятий, а я целую вечность не мог уснуть, хотя мы заселились в два часа ночи. Впереди у меня адский день…

– Это была девушка из твоего сада.

«Девушка из твоего сада» звучит так, словно Олив имеет в виду фею или какое-то наваждение. Конечно, я знаю, что речь идет об Эми, однако суть вопроса не понимаю напрочь.

– Ты пьяна? – спрашиваю я со смехом.

– Эми! Я говорю об Эми!

– Это я понял. Эми стояла у киоска?

Действительно забавно, если они столкнулись на улице, но почему я должен узнать об этом именно сейчас?

– Нет! – выкрикивает Олив раздраженно. Я почти воочию представляю, как она топает ногой. – Эми была на цифровом экране, там, где отображают заголовки статей и обложки онлайн-изданий! Именно того журнала!

Я наконец просыпаюсь.

– Какого журнала?

Хотя уже знаю ответ.

– «Санди Сан».

– Черт! – цежу я сквозь зубы, потому что ударился о прикроватный столик, нащупывая выключатель лампы. – Черт!! – выкрикиваю я еще громче, оттого что Олив подтвердила мои подозрения.

Отбрасываю одеяло в сторону, встаю и начинаю расхаживать по номеру. Я бы сорвался с места и побежал, если бы только знал, куда.

– Это еще не все, Эз. Я прочла статью. Там пишут и про тебя!

– Про меня?..

Я застываю на месте как вкопанный. Босым ногам неуютно на ковре; ворс слишком колючий. Делаю шаг и встаю туда, где валяется забытое на полу полотенце.

– Эми дала интервью. Иначе откуда они разузнали бы, что ты закрасил песочные часы ради нее? А новый сюжет мурала, о котором она тебя попросила? Почему мне не рассказал?

– Ты о чем вообще?

Я не могу сосредоточиться – окружающая обстановка мешает так же, как и расспросы Олив. Огонек пожарной сигнализации… Песочные часы, которые я закрасил ради Эми? Гудение климат-контроля… Сюжет, о котором она меня попросила? Когда вышла статья? С какой стати Эми дала им интервью? Я улетел только вчера днем! Неужели столько всего успело случиться, учитывая пятнадцать часов полета, семнадцать часов разницы во времени и три часа, когда я пытался поспать?

– Твой новый мурал. Они заглянули под брезент, и Эми сказала, ты создал граффити для нее.

Я хватаюсь за голову.

– Что-о?..

– Я знаю только то, что написано в журнале.

– Да, – произношу я, погруженный в мысли. – Ладно. Ничего страшного. Разберусь.

– Прости меня, Эз.

– Все в порядке, – заверяю я, хотя это ложь. Затем даю отбой и со всей дури бью телефоном об раковину. Похоже, кранты аппарату…

Черт, дурака свалял – надо было сперва позвонить Ричарду Харту, заявить, что с меня хватит, и послать его подальше. Если бы не он, ничего бы не случилось.

Прямо в трусах выхожу в коридор. Буду стучать в дверь соседнего номера, колотить, бить ногами, пока Льюис не откроет.

Одетый в полосатую пижаму, щурясь со сна, он впускает меня внутрь, а сам исчезает в ванной. Я держу в руке свой разбитый телефон; экран мерцает, как кардиомонитор пациента, который вот-вот отдаст богу душу.

Открываю ноутбук Льюиса и нахожу онлайн-выпуск «Санди Сан».

Марионетка Эми?! Я заставляю себя прочесть пару абзацев ниже заголовка, однако на большее сил не хватает. В комменты даже не решаюсь заглядывать. С меня хватит.

Льюис возвращается полностью одетый и, опершись на маленький письменный стол, изучает статью. Я тем временем пытаюсь включить телефон.

– Черт возьми, Эзра! Как такое могло случиться? – спрашивает Льюис.

Я стараюсь подцепить пальцами слот для сим-карты.

– Понятия не имею.

Льюис кивает.

– У тебя с Эми что-то было, верно?

– В порядке самозащиты скажу… было полнолуние, а ты оставил меня без присмотра, – ухмыляюсь я и швыряю телефон на кровать. Пару секунд Льюис выглядит не столь подавленным.

– То, что ты придумал насчет стены… Плохая идея.

Я мямлю что-то в знак согласия и сам падаю на постель.

– Я не очень силен в вопросах прогнозирования рисков. Для этого у меня есть ты.

– И я бы предупредил, что все может пойти не так. Если бы ты заранее посвятил меня в свои планы.

– Знаю. Но что теперь?

– Теперь я позвоню Ричарду Харту и скажу, чтобы он в будущем к нам не обращался. Если хочет предъявить иск, пусть посылает адвокатов. Ты, надеюсь, тоже знаешь, что делать.

– Порвать с Эми. – При одной этой мысли у меня внутри все сжимается. Черт, как же я дал маху? – Я ошибся. Ведь с самого начала знал, что это дерьмовая идея.

– Именно.

– Ты только что сказал, что я прав? Можешь повторить на диктофон?

Льюис со смехом качает головой.

– Как же хорошо, что ты всегда остаешься собой!

– Посмотрим, долго ли я смогу продержаться…

– Тебе нужен новый телефон, – замечает Льюис, глядя на останки моего аппарата. Экран пошел трещинами и вот-вот разлетится на осколки. Как разбитые сердца на гребаном мурале, который оплакивает публика. Что бы они понимали…

– Не нужен, – отвечаю я. – Больше не нужен.

Новембер-Бэй, Калифорния 11:15, пятница, 2 февраля

На время каникул институт, коридоры и вестибюли которого обычно заполняют толпы студентов, кажется практически вымершим. Каждый мой шаг звучит несоразмерно громко. Я нерешительно стучу в дверь приемной.

– Войдите!

Расправляю плечи, которые норовят опуститься, и открываю дверь. Миссис Трюдо сидит за столом. Очки в массивной оправе балансируют на кончике носа, волосы с проседью зачесаны назад и прихвачены заколкой, так что суровое лицо обрамляют лишь отдельные пряди.

– Аманда? – изумленно восклицает она и сдвигает брови.

– Я хотела спросить, нет ли здесь профессора Лиэва и можно ли с ним поговорить? Он так и не ответил на мой имейл, а дело… срочное.

Я до сих пор не поблагодарила его за то, что он пришел в полицейский участок и вытащил меня из камеры. К тому же мне очень хочется ему рассказать, что чудесным образом наша ситуация немного улучшилась. Поскольку Дарелл, разумеется, тоже против уничтожения зеленой зоны. Мне следовало бы явиться к нему в приемные часы еще вчера, сразу после интервью. Что ж, зато сегодня это первый пункт в моем списке дел. Несмотря на отсутствие лекций, он наверняка сейчас где-то в здании. Не исключено, что Дарелл частенько здесь и ночует – когда работа в лаборатории затягивается надолго или в других экстренных случаях. Например, если доставляют раненых животных. Или возникли проблемы с качеством воды. Не обязательно из-за угодившей за решетку студентки. А ведь он поспешил в полицейский участок мне на выручку, как сделал бы хороший отец. Необычно получать такую помощь от человека, который тебя экзаменует и ставит оценки.

– Аманда, профессор Лиэв больше не является сотрудником университета. После возникновения определенных… проблем он сложил с себя все обязанности и отказался от преподавания. И уже освободил свой кабинет.

– Дарелл… то есть профессор Лиэв… уволился? Почему?!

В один миг моя голова пустеет. На ум не приходит ни одной причины. Разве что…

– К сожалению, я не уполномочена разглашать такую информацию.

Миссис Трюдо костлявым пальцем водружает очки на место и одновременно опускает голову, теперь взирая на меня поверх оправы.

Я благодарю ее и со всех ног бегу прочь.

Сложил с себя обязанности? Уволился? Причем именно сейчас? Что-то не сходится. Это ведь… никак не связано со мной? Или?.. Во мне разом включаются сигналы тревоги. Сирены. В ушах звенит; я медленно бреду мимо кампуса и дальше, вдоль по улице. Все хорошо, моей вины в этом нет. И не может быть. Никто не мог вынудить Дарелла оставить свой пост лишь потому, что он за меня вступился. А вдруг?.. Нет, я не вынесу, если все случилось из-за меня!

Я должна расспросить Дарелла. Вот только как к нему попасть? Его служебный телефон наверняка уже отключен. Я нервно шарю в рюкзаке, достаю айфон и пробую дозвониться. Автомат немедленно уведомляет меня, что «набранный номер не существует». А в папке со спамом вместо ответа на имейл висит уведомление «письмо не может быть доставлено». Дарелл так и не получил его. И пока я стараюсь сообразить, у кого можно добыть личные контакты профессора, поступает входящий звонок. Из «Статуса».

– Алло? – робко отвечаю я.

– Аманда, это Ричард. Ричард Харт.

– Здр… здравствуйте, – запинаясь, говорю я в трубку и молюсь, чтобы на другом конце линии голос звучал не слишком уж подавленно. Неужели Ричард уже видел стену? И звонит мне именно по этому поводу?

– Понимаешь, моя дочь… Я никогда не придавал особого значения тому, что она привязалась к какой-то маленькой рыбешке, но теперь она только о ней и говорит, и я решил ее порадовать – купил билеты в океанариум. Прости… Линда очень хочет пойти туда именно с тобой.

Я кусаю губы.

– Разумеется, я засчитаю тебе рабочее время, – добавляет Ричард, не дождавшись моего ответа.

– Если вы позволите… А можно мне разок взять Линду с собой в бухту? – нерешительно говорю я. Надеюсь, Ричард примет мое предложение; я рада интересу девочки и к тому же рассчитываю: босс не оторвет голову ни мне, ни Эзре, когда узнает, что прямо сейчас творится со стеной. – Я могу арендовать для нее снаряжение в школе плавания, и мы проведем время на пляже. Покажу девочке приливные бассейны…

Я умалчиваю о том, что твердо решила для себя: ни в одном океанариуме ноги моей не будет. Группа активистов недавно запустила дроны и сняла фильм, как дрессировщики избивают и мучают животных. В океанариуме есть косатки и дельфины. Они проводят всю свою жизнь в крошечных бетонных бассейнах, где всего несколько метров отделяют их от моря, однако все, что они видят, – зрительские трибуны, которые никогда не пустуют; а ведь многим давно известно о творящихся истязаниях! Как правило, через несколько лет животные погибают, хотя нормальная продолжительность жизни у них намного выше. Видели бы вы раны, которые несчастные причиняют друг другу из-за стресса! Киты – стадные животные, но в тесных резервуарах они вынуждены жить в одиночестве и страдать от клаустрофобии. Большую часть животных для океанариумов отлавливают, вертолетами и катерами загоняя в расставленные сети. Во время охоты многие запутываются в них и тонут. Чтобы скрыть подобные случаи, к мертвым тушам прикрепляют якоря; тогда они погружаются на дно и по миру не расходятся фото дрейфующих на поверхности трупов детенышей китов. А те, которые выживают, попадают в океанариумы, где за короткое время зарабатывают расстройства психики и сами себе наносят увечья – до крови бьются головой о стеклянные стены резервуаров. Нет, подобные парки развлечений – абсолютно не то место, куда я повела бы ребенка.

– Это было бы… да… не знаю, что и сказать. Супер! Ты уверена? Билеты в океанариум раскупают быстро…

– Я в любом случае часто бываю в бухте, к тому же у меня каникулы. И еще… по-моему, это не очень хорошая идея – выставлять животных напоказ, как аттракцион. Линде определенно полезнее провести несколько часов со мной на море.

В надежде, что Ричард не станет возражать, я выжидательно морщу лоб.

– Не сомневаюсь, Линда будет в восторге. Напиши, когда ты свободна, и я в любом случае тебя отблагодарю! Большое спасибо, Эми! Честно!

Я добавляю, что изучу прогноз погоды на ближайшую неделю, а затем сообщу письмом предпочтительные дни.

И каково же мое удивление, когда всего двадцать минут спустя Ричард уведомляет меня о бессрочном увольнении по причине использования корпоративных отношений в личных целях! Я не успеваю толком прочесть, в чем именно меня обвиняют, потому что внезапно на экране всплывают уведомления – одно за другим, вытесняя предыдущие; телефон пищит беспрерывно. Сыплются СМС, звонки, имейлы…

Большинство абонентов мне не знакомы. Откуда эти совершенно посторонние люди взяли мой номер?

Не может быть!.. Один из них выслал мне скриншот последнего выпуска «Санди Сан». На первой полосе онлайн-издания мое изображение. Я узнаю его, потому что девушка с обложки одета точно так же, как я на фото в профиле MatchMe. Однако вместо головы подставлено блюющее эмодзи.

С момента моей встречи с Роугом не прошло и суток! Что он сделал?

Я стою в центре города, всего в нескольких улицах от института, и впадаю в панику. Попасть домой, наверное, никогда не смогу – все звуки внезапно куда-то уплывают. Рев моторов, гудки, голоса людей. Сворачиваю во двор какого-то здания, тру глаза, но поле зрения неуклонно сужается. Будто я нахожусь в тоннеле. Приходится сосредотачиваться, чтобы сделать очередной шаг. В изнеможении присаживаюсь на лестницу, ведущую в чей-то гараж или подвал. Прикладываю ладони к камню, фокусирую на нем взгляд, чтобы почувствовать опору. Пальцы дрожат; я до боли впиваюсь ногтями в бетон.

Ненавижу это чувство. Словно я здесь – и одновременно где-то в другом месте.

Кое-как взяв себя в руки, достаю бутылку воды и опустошаю ее одним глотком. Пролитые капли стекают по щеке.

Ясно, что ничего поделать нельзя. Однако я нахожу в Сети статью и пропускаю через себя. С каждым абзацем мне становится все хуже. Наверное, я уже могу составить конкуренцию блюющей рожице, присланной «доброжелателем».

Надо уметь притвориться, что у тебя добрые намерения, а потом так нагадить! Что мне теперь делать? Залечь на дно? Исчезнуть? Охотно! Если бы я только знала, как раствориться в воздухе! Я даже готова заплатить!

Проблема не в том, что люди меня не понимают. Проблема в том, что я не понимаю людей. И никому не могу угодить. Заучка, та, которую в тринадцать лет парень поцеловал от скуки. Та, на которую не стоит тратить времени. Та, которая, сама того не осознавая, почему-то всем должна. Глупая, как ребенок. Слишком неуравновешенная, слишком дерзкая, слишком боязливая, слишком наивная. Жуткая максималистка. Я во всем «слишком».

Пробую дозвониться Эзре. У него там уже утро, и он наверняка найдет решение. Внутренне готовлюсь, что он на меня накричит. Не знаю, как ему все объяснить.

Впрочем, объяснять ничего не приходится – абонент недоступен.

Что же мне делать? Он меня никогда не простит. Никогда. Я бы и сама себя не простила. И не прощу. Почему я согласилась на встречу с Роугом, не подумав, к чему это приведет? Люди правы – я действительно наивная дурочка.

Бреду, куда глаза глядят, хотя совсем выбилась из сил. Сосредотачиваюсь на процессе ходьбы. На каждом шаге ступаю на пятки, вдавливаю их в землю. Постепенно асфальт сменяется песком, затем лесной почвой. Я пришла в рощицу у лагуны. Бежать домой через полгорода не смогу. Фрейи в любом случае нет, а у дверей, вероятно, собралась толпа, чтобы увидеть мои слезы. Лучше посидеть здесь, пока не решу, как пережить этот ужас.

Впереди сквозь ветви проглядывают контуры старой спасательной вышки, которую городские власти, не желая ремонтировать, просто утилизировали, а именно оттащили в лес. С трех попыток залезаю туда, едва не поранившись о ржавый гвоздь. В изнеможении падаю на деревянный пол. В последний раз я забиралась сюда переждать непогоду: ныряла неподалеку, и началась гроза. Сегодня такой же случай. Только гроза бушует у меня внутри, и молнии бьют прямо в грудь.

Какое-то время я стараюсь уложить в сознании, что все это не пригрезилось мне в кошмарном сне. Затем ощущаю пальцы на своем лице. И ногти. Я опять расцарапываю кожу, кончики пальцев уже слегка липкие от крови. Ничего не способна контролировать. Даже саму себя. Я ненавижу быть собой. Вот и Эзра ненавидит меня, как и весь остальной мир. Или по крайней мере та его часть, которая читает «Санди Сан». Да, все, что про меня там пишут, – верно. Я отбираю у людей будущее. Рабочие места. Перспективы. Возможно, моя озабоченность судьбой бухты и правда беспочвенна. Возможно, ничего не случится, если зеленую зону уничтожат…

Я понимаю, что лгу сама себе. И все же какая-то часть меня так или иначе верит, что Тристан Роуг прав. Что-то есть в его истории, в противном случае он не мог бы ее опубликовать. Очевидно, я чересчур одержима бухтой, поскольку вообразила, будто именно в море всегда смогу найти прибежище. Место, которое я воспринимаю как дом. Однако остальной мир живет в реальности, и я должна стать его частью. Я должна перестать сопротивляться. Покончить со всем. Впрочем, все уже и так закончилось. Все, что еще несколько часов назад было важно, схлынуло – подобно большой волне, которая однажды накатила на пологий берег и затем расплескалась по песку.

Эзра мне доверял.

Эзра мне доверял.

Эзра мне доверял.

А я?

Что я натворила?

Должно быть, Роуг подслушал мой разговор с Фрейей. Вот единственное объяснение того, откуда ему известно столько деталей. Деталей, касающихся моей личной жизни, которые он использовал. Мне не стоило говорить о них в общественном месте. Совершенно не подумала, что меня могут подслушать. Такого со мной раньше не случалось. Ну почему именно в эту минуту?.. Или Роуг всю дорогу шел позади меня? Почему я не заметила? Почему вообще согласилась на встречу?

План Эзры непременно имел бы успех. Увы, я утянула Эзру за собой. В свой хаос.

Никогда в жизни не подумала бы, что я – тот самый человек, которому лучше не доверять.

Новембер-Бэй, Калифорния 09:15, суббота, 3 февраля

Мы до сих пор так и не открыли посылку. Фрейя говорит, что не станет смотреть ее без меня – все равно содержимое никуда не убежит.

Я внутренне опустошена. Пряталась в лесу до ночи, как ненормальная, пока не поняла, что это идиотизм и люди правы – я действительно не в своем уме.

У дверей квартиры нас никто не ждал. Вероятно, решили, я не стою того, чтобы из-за меня часами торчать у входа. Хотя я отчаянно трусила, пока добиралась до дома. Пешком. Не решилась взять такси или поехать на автобусе. Сейчас лежу в своей комнате, причем не в постели, а на полу. На вопрос Фрейи, почему не перебираюсь на кровать, ответила, что сама не знаю. Тогда она села рядом и начала уговаривать, что все наладится.

– Ты больше не пробовала ему звонить?

Мои глаза горят и слезятся, мне больно держать их открытыми. А когда зажмуриваюсь, скапливаются слезы. Ну и пусть…

– Наверное, он меня ненавидит, – всхлипнув, отвечаю я.

– Или просто устал. Или занят. Подожди немного и попытайся еще раз. Может, он вообще ничего не знает, например из-за разницы во времени.

– Фрейя, – жалобно бормочу я, – статья вышла вчера. Конечно, ему все известно.

Ну почему она не желает признать, что не всякая сказка заканчивается хеппи-эндом? Что не все можно исправить и спасти? Так или иначе, Эзра теперь считает, что, проведя с ним ночь, я преследовала лишь одну цель: обратить в свою пользу его популярность. И это определенно взбесило его больше, чем тот факт, что я нарушила соглашение о конфиденциальности, после того как вынудила открыться мне и рассказать, кто он такой. На его месте я тоже не стала бы отвечать на звонки. И что теперь делать, как исправить ситуацию? Статья говорит сама за себя. Несколько искаженная версия правды. Однако в главном Тристан Роуг не солгал. И люди, которые оставляют комментарии, тоже правы. Я ничтожество. Обманщица. Кто мне теперь поверит?

Я постоянно чего-то ждала, на что-то надеялась. На самом деле я наивна как ребенок. И при всем том страдаю манией величия. Потому что пыталась вмешиваться в дела, которые выходят далеко за рамки моих возможностей. Замахнулась на то, что мне не по силам. Увы, выше головы не прыгнешь…

Эзра заслуживает лучшего.

Шалава.

Эгоистка.

Бессовестная.

Каждый отдельный упрек – словно удар в живот, который и без того сжимает спазмами. Мне дурно. Что ж, заслуженная кара.

– Эймс! Жизнь – не телесериал, в котором героиню вознаградят за жалость к себе. Так что прекрати валяться на полу и позвони ему еще раз. Ты должна быть в ярости, а не страдать. Тебя окружают люди, которые намеренно обошлись с тобой нечестно и жестоко. А ты забилась в нору и собралась сидеть в ней, как будто согласна, что они правы. Те, кто хочет видеть тебя побежденной, только того и ждут.

– Мы можем уехать туда, где меня никто не знает, и никогда больше не возвращаться?

– Нет. Зачем прятаться?

Даже Фрейя меня не понимает. Я больше думаю о рыбах и о мужчинах, чем о промышленных предприятиях и о семьях, которые выживают благодаря бизнесу. Да, со мной явно что-то не так!

– Я должна…

А что я, собственно, хотела сказать? Мои страхи стучат в голове как пневматический молот. На ватных ногах молча бреду в ванную. В душевой кабине приходится опереться о стену, потому что швы меж плиток движутся перед глазами словно змеи. Я тоже змея. И я тщетно пытаюсь отмыться. Разве вода сумеет унести с собой все то, что со мной случилось? Хотя так говорит Эзра. Вернее, говорил. В прошедшем времени. Я больше никогда не испытаю вместе с ним эти счастливые минуты. Он на меня больше не посмотрит, не ухмыльнется криво. Не рассмешит. Я все испортила.

– Эймс?

– Я под душем!

Фрейя продолжает колотить в дверь ванной.

– Выходи быстрее! Смотри!

Я закутываюсь в банный халат подруги, не вытираясь полотенцем, и плетусь в гостиную как была – с мокрыми волосами, мокрыми ступнями и пересохшим горлом. Фрейя включила местный телеканал.

Бегущая строка внизу экрана извещает:

«Профессор университета доктор Дарелл Лиэв уходит с поста руководителя исследовательских программ Института морской биологии. Имя преемника будет сообщено дополнительно».

Я прижимаю ладонь к груди и стягиваю ворот халата так крепко, что не могу сглотнуть.

На кафедре, за которой стоит Дарелл, – рой микрофонов с логотипами информационных каналов. Сам он улыбается.

Дарелл – улыбается?

– Большое спасибо, что вас так много. – Он выкладывает свои заметки, собирает их в стопку и постукивает по трибуне, чтобы выровнять отдельные листки. – Тем, кто посвящен в курс дела, уже несколько дней известно, что я оставляю свой пост в Институте морской биологии в Новембер-Бэй. Я хотел бы публично изложить обстоятельства, которые вынудили меня принять такое решение. Надеюсь, вы простите мне небольшую задержку – нужно было подготовиться. Однако факт остается фактом: я принял должность, чтобы что-то изменить. Я мечтатель. И в то же время я ученый до мозга костей. А вот кем я постепенно становлюсь все меньше, так это человеком, который реально на что-нибудь влияет. Институт финансируется за счет общественных средств, и мне постоянно указывали, каким должно быть мое мнение по экологическим вопросам. Умеренным. Без излишнего нагнетания. Потому что, как вы догадываетесь, в конечном счете наши исследования финансирует экономика. Если желаете знать, кто нас контролирует, просто оглядитесь вокруг – это те люди, которых ни при каких обстоятельствах нельзя подвергать критике, так как в противном случае тебе просто заткнут рот.

Дарелл оглядывает собравшихся и сдвигает свои заметки в сторону.

– Я не могу так жить. Не могу больше молчать. Поскольку ситуация уже такова, что промедление недопустимо. Поскольку даже одно перечисление фактов уже звучит драматично, хотя и приблизительно не дает оценки масштабам проблемы. Дамы и господа! Я был мечтателем. Но я не был тем, кем хотел стать. И я пробудился. Этому способствовало прежде всего мужество одной молодой женщины, которой в последние дни пришлось многое пережить.

Я резко втягиваю в себя воздух.

– Потому что у нее хватило смелости сделать то, что многие из нас должны были сделать уже давно. Встать. Открыть рот. Не молчать. Аманда Ламар – одна из моих студенток, будущий ученый. Причем блестящий ученый. Она вносит серьезный вклад во многие исследовательские проекты и с первого семестра работает на общественных началах. Я не хочу повторять здесь оскорбительные намеки и явную клевету желтой прессы, зато хочу решительно высказаться против того, чтобы клеймить позором молодую женщину лишь потому, что она произносит вслух неприятные вещи. Неприятные для чиновников и политиканов, которые тайно потворствуют друг другу. И поэтому я решился не только вступиться за Аманду, но и встать с ней рядом. Ситуация не терпит отлагательств. Я готов участвовать в политической жизни, чтобы принести перемены. Наше текущее положение – вот что внушает мне страх. А люди, которые завели нас в эту ситуацию… Вы знаете, чего опасаются они? – Дарелл оглядывает собравшихся. – Нет? Они опасаются таких, как Аманда. Должно быть, девушка действительно внушила многим смертельный ужас, если они прибегают к подобным средствам. И я вижу такое не впервые. Когда внимание общественности переключают на другое. Когда при помощи очернения дискредитируют достойного и неравнодушного человека, когда подрывают авторитет специалиста – это не риторический прием. Аманда собрала мусор и бросила его под ноги людям, которые несут ответственность за экологию. Мужественный поступок! Я тоже должен был так поступить. Вы должны были так поступить. Мы все должны были так поступить. И намного, намного раньше!

Дарелл продолжает говорить, но я вижу только, как шевелятся его губы. Не могу поверить… Я бросаю взгляд на Фрейю. Она открывает рот, закрывает, снова открывает…

Я через силу улыбаюсь.

– А знаешь? Может, это и есть хеппи-энд?

Бабочки, которые продолжают печально трепыхать крылышками у меня в животе, потому что скучают по Эзре, в любом случае скоро умрут. Я не могу их спасти. А вот бухту… бухту, возможно, могу. Что ж, именно этого я и добивалась.

Эзра сам говорил, что нельзя получить все и не дать ничего взамен. И если я заплачу своим разбитым сердцем за голубое сердце планеты, это будет, с практической точки зрения, довольно хороший… конец.

Новембер-Бэй, Калифорния 10:30, суббота, 3 февраля

Ламар. Ламар. Ламар… Я провожу пальцем по табличкам у кнопок звонка, однако фамилию Эми не нахожу. Оборачиваюсь через плечо, чтобы еще раз убедиться – улицу не перепутал. В прошлый раз, когда я хотел доставить девушку домой после несчастного случая на пляже, она упомянула название, и я запомнил. Дом определенно тот самый, перед которым парковались съемочные группы. Поэтому ничего не остается, кроме как наугад попробовать три квартиры с пустыми табличками. В надежде, что одна из них – нужная мне.

В первой квартире ответивший по домофону мужчина кладет трубку при слове «Аманда», не дав мне возможности спросить, где она живет. Эзра сейчас сказал бы с ухмылкой: «Ну ты и осел!» Звоню во вторую квартиру. Ответа нет. И поскольку время поджимает, а умение владеть собой я потерял где-то при смене часовых поясов, я высмаркиваюсь и произношу вслух:

– Ну ты и осел!

– Простите, вам кого?

Я принимаюсь кашлять и толкаю ладонями запертую дверь.

– Эми?

– Кто это?

– Льюис.

– Я… Секунду. Спрошу у Эми, ждет ли она кого-то.

Щелчок свидетельствует, что соседка Эми – я полагаю, это она – положила трубку. Черт возьми! Что делать, если Эми меня не впустит? Что… Поток моих размышлений прерывает писк домофона.

– Третий этаж, – слышу я, когда уже вприпрыжку бегу вверх по лестнице.

Эми и ее соседка, которая представилась как Фрейя, впускают меня в квартиру. Мы располагаемся на кухне, где весь обеденный стол заняла огромная раскрытая коробка. Обрывки скотча, подарочной упаковки и скомканных газет валяются рядом, вокруг огромной бутыли. На внутренней поверхности толстого стекла скопились бесчисленные капли воды. Горлышко бутыли закупорено, а содержимое монструозного сосуда составляют почва и зеленые растения.

Я поглядываю на него и морщу лоб.

– Это садик в бутылке, – объясняет Фрейя, постучав ногтем по сосуду. – Однажды, больше десяти лет назад, мы с Эми гостили в Нью-Йорке у моей бабушки. И решили создать замкнутую экосистему. Теперь бабушка прислала мне ее в подарок на день рождения. Жизнь будет существовать там вечно. За счет собственных ресурсов, пока ее не будут трогать и вмешиваться в процесс. Здорово, правда?

– Фрейя, – произносит Эми, и я догадываюсь, что она под столом подает соседке знак. Эми чувствует себя явно неуютно в моем присутствии. Глаза покраснели и блестят, взгляд рассеянный, лицо бледное. Синяк на щеке исчез, зато появилась пара засохших ранок – как незваные гостьи среди веснушек.

– Аманда… простите, Эми…

– Все случилось ненамеренно, – быстро произносит она. Подбородок и нижняя губа начинают дрожать.

Я протягиваю через стол руку, беру ладонь девушки и поглаживаю большим пальцем тыльную сторону кисти.

– Эзра тоже вернулся? – спрашивает Эми и осторожно высвобождает руку. Я киваю, и ее глаза увлажняются. Однако слез нет.

Эзра ничего подобного не предусмотрел.

– Я хотела извиниться, но он…

– У него нет телефона. Разбил в отеле о раковину.

Эми едва заметно вздрагивает.

– Мне так жаль. Я виновата…

Фрейя берет подругу за руку и обращается ко мне:

– Вы могли бы просто сказать, для чего пришли?

Ну конечно! Эми, вероятно, считает, что я вестник новых проблем.

– Тебе нечего бояться, – поспешно оправдываюсь я. – Я хотел лишь взглянуть на тебя. Проверить, как ты справляешься.

– А… хорошо…

– Я знаю, ты не ожидала моего визита. – Я бросаю взгляд на свое запястье. Время бежит… – Надеюсь, ты не возражаешь, если я перешлю Эзре твой номер?

– У Эзры есть мой номер.

– Нет. Эзра бегал по всему отелю в трусах, чтобы спасти данные из телефона. К сожалению, твой номер не сохранился. Затем мы отправили тебе имейл, но он не дошел. Полагаю, ты удалила ящик?

– Эзра хотел мне позвонить?

Неужели она и правда думала, что Эзра ее бросит?

Эми растерянно проводит рукой по волосам, опирается локтями о стол и смотрит на бутыль.

– Вы же читали, что пишет «Сан»…

Я подаюсь вперед в надежде, что она посмотрит мне в глаза и поверит.

– Все это полная чушь, – пытаюсь я успокоить девушку. Но добиваюсь совершенно противоположного результата.

– Ну как же! – выкрикивает она, пытаясь сдержать всхлипы. – Я действительно встречалась с Роугом. Только я не знала, что он подслушал мой разговор по телефону с Фрейей и вырвал слова из контекста. Тем не менее все, что он написал, правда.

– С какой стороны посмотреть. – Я расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки. Даже мне ситуация кажется драматичной. – Послушай, Эми, Эзра пришел в бешенство. Однако не из-за тебя. Тебе он доверяет.

– Почему?

– А почему бы и нет?

– Не могу поверить, – шепчет она.

– А я могу. На сто процентов. У Эзры всегда был наметан глаз на необычное, – добавляю я со смехом.

– Где он сейчас? – спрашивает Эми.

– Делает то, что должен.

Сидней, Новый Южный Уэльс 06:00, суббота, 3 февраля

– Потому что ты должен ей позвонить! – Льюис смотрит на меня в ужасе.

– Я не говорю, что не буду звонить Эми. Я имел в виду, что мне нужен не новый телефон, а обновленный старый. Заменить детальку. Эми упоминала такую в одной из своих колонок в «Статусе». Можешь организовать?

Я скатываюсь с кровати и беру яблоко из вазы, стоящей рядом с открытым ноутом.

Мой менеджер изучает меня, словно в любой момент ожидает подвоха. Вот-вот я признаюсь, что это очередная шутка…

– Что она с тобой сделала?

Я сглатываю и ухмыляюсь уголком рта.

– Она…

Льюис жестом призывает меня к молчанию. Хотя мне и так не до разговоров.

– Уймись, Эзра!

Кладу надкушенное яблоко на флаер рядом с зарядкой гостиничного телефона, снимаю трубку и тупо смотрю на кнопки.

– Блин. Не помню ее номера!

– Переставь свою симку в мой айфон, – предлагает Льюис.

Чтобы извлечь карту, нужно чем-то открыть проклятый слот! Мы с Льюисом обшариваем ящики письменного стола, натыкаясь друг на друга, затем перебираем стопку собранных в поездку документов… Ни одной скрепки не попадается. И я, недолго думая, бегу на ресепшен – прямо в трусах.

Тем временем наступило утро. Несколько ранних пташек из числа гостей уже спешат на завтрак. Тип за стойкой, который как раз обслуживает кого-то, смотрит на меня, выпучив глаза.

– Извините! – Я протискиваюсь к нему ближе. – У вас найдется что-нибудь тонкое, длинное и острое?

Я запыхался, преодолевая бегом лестницу, чтобы не тратить время на ожидание лифта, и замечаю коллективное молчание лишь тогда, когда и в следующие несколько секунд никто не заговорил.

– Проволочка! Скрепка! Иголка!

– Э‐э… Момент… – лепечет служащий отеля и распахивает поочередно дверцы встроенного шкафа у себя за спиной, пока наконец не находит скрепку.

Я выхватываю ее и в том же темпе мчусь обратно в номер, словно от скорости зависит моя жизнь. Любопытно, что думают сейчас люди у ресепшен? Не будь обстоятельства столь дерьмовыми, я отправил бы вниз Льюиса посмотреть на их офигевшие физиономии. Тем не менее ситуация реально хреновая. Моя симка в порядке, однако я, идиот, сохранил номер Эми только в памяти убитого телефона, а последняя синхронизация данных была десять дней назад. Еще до Эми. Неужели прошло всего десять дней? Такое впечатление, что я знаю Эми целую вечность.

– И что теперь? – спрашиваю я.

Льюис уже сидит за ноутом.

– Переоформляем билеты, сегодня же вылетим.

– Эми с ума сошла бы, узнай она, что мы напрасно облетели половину земного шара.

– Поверь мне, Эзра, ей сейчас плохо, причем по совсем другому поводу. Ты должен раз и навсегда прекратить травлю, которую ей устроили, вступиться за нее. С ней обошлись подло лишь за то, что она говорит правду!

– Но это же… – Я не могу подобрать слов. – Это же абсурд! Почему Эми никто не понимает?

– Люди не хотят понимать. Вспомни, как часто ты рисовал картину на определенный сюжет, ожидал реакции и потом говорил: какие все идиоты, они не видят очевидного!

– Да. Но тогда речь шла о пустяках.

– Зато теперь нет. Ты будешь делать заявление?

Я прикусываю щеку.

– Если промолчишь, люди решат, что тебе тоже плевать. Твоя идея со стеной была чудесна. Увы, теперь она ничего не стоит. – Льюис похлопывает меня по плечу. – Мы оба знаем, Эзра, что речь не только о твоей частной жизни, которую ты не желаешь выставлять на всеобщее обозрение. И ты больше не мальчик, которому сказали, что с ним что-то не так. У тебя самого непростая ситуация, и я понятия не имею, как ты с ней справишься. Но ты можешь действовать и по другую сторону холста. Нельзя сидеть сложа руки. Особенно сейчас. И для того, чтобы высказаться, краски не нужны!

Новембер-Бэй, Калифорния 10:45, суббота, 3 февраля

– Олив, может, ты все сделаешь?

Мои пальцы дрожат; впрочем, я в любом случае не могу снимать видео сам, поскольку придерживаю трафарет у стены «Статуса», да и телефон пока не купил. Я только что приехал из аэропорта.

Вместо того чтобы сразу начать, Олив обвивает меня руками. Я упираюсь подбородком ей в макушку, радуясь, что она согласилась помочь.

– Я тобой горжусь, – шепчет Олив.

Нервно усмехаясь, я взъерошиваю ей волосы и легонько отстраняю от себя.

– То есть потом ты купишь мне мороженое?

Олив закатывает глаза и достает из кармана телефон. Затем отходит на пару шагов назад и жестом просит меня поторопиться. Сегодня суббота, у большинства людей выходной. Ни один человек из числа прохожих не заинтересовался, что мы делаем, хотя брезент с лесов уже полностью убран. В строительной фирме мне сообщили, что стену открыли по указанию «Статуса». Впрочем, Ричард до сих пор не связался ни с Льюисом, ни со мной. Из отеля Льюис смог дозвониться только до его ассистентки. Возможно, Ричард все еще раздумывает, что лучше мне вручить – корзину подарков или новый судебный иск.

Я встряхиваю емкости, прижимаю к стене трафарет величиной со школьную географическую карту, короткими нажатиями быстро распыляю краску в вырезы трафарета и с облегчением выдыхаю, когда Олив сообщает, что у Льюиса все в порядке.

– Видео включается здесь? – спрашиваю на всякий случай.

Олив уже пакует мои вещи в рюкзак. Она бросает взгляд на экран своего телефона, который вручила мне, чтобы я залогинился в аккаунте, и кивает.

– Все ясно, – говорю я и больше не думаю о том, что делаю. Включаю в Инстаграме[11] видео в реальном времени, глядя прямо в камеру.

Спустя каких-то десять секунд количество просмотров возрастает настолько, что я предпочитаю не обращать внимания на счетчик.

Олив поднимает вверх большой палец и одними губами произносит:

– Давай!

Я улыбаюсь уголком рта, провожу ладонью по волосам и бросаюсь в омут с головой.

– Всем привет! Это я, Эзра! – Экран заполняют комменты. – Представляюсь коротко, потому что говорить буду по делу. Надеюсь, кто-то меня услышит. – Первые комментаторы уже пишут, что во всем виновата Эми и что конкретно они о ней думают. Я сдвигаю брови и покачиваю головой. – Я офигеваю, люди. Из-за всего того дерьма, которое вы выливаете на Эми. – Прижимаю руку к виску. – Она – лучшее, что со мной случилось за долгое время. И, по-моему, совершенное безумие, что я вынужден говорить это здесь. Потому что наши отношения касаются только ее и меня. Однако поскольку я не хочу, чтобы Эми продолжали подвергать публичной травле, мне ничего не остается, кроме как обратиться ко всему неуважаемому сообществу. Спасибо «Санди Сан». Роуг, если ты меня сейчас видишь… – Я демонстрирую в кадре средний палец. – Неслыханная наглость – украсть историю, извратить ее и распространить публично. Уясните раз и навсегда, что так вы разрушаете человеку жизнь! Очнитесь! В каком мире мы живем? – Я широко раскрываю глаза и представляю себе, как Эми сейчас делает то же самое. – А теперь вернемся к основной теме, не то я буду и следующие пять минут нести всякую чушь. Вот это… – я отхожу на пару шагов и отставляю камеру подальше, чтобы в кадр попало не только мое лицо, но и стена позади, – …вот это для тебя, Ариэль. Потому что я знаю, насколько важна тема, которая тебя увлекает. И еще потому, что в этом вопросе должен определиться каждый.

В фокусе камеры теперь находится весь мурал целиком. В центре на синем фоне парит огромный кит. Часть его тела прочно запуталась в сетях. Глаз животного полузакрыт, словно от усталости, а на месте черного зрачка изображен земной шар в миниатюре. Можно рассмотреть нижнюю часть Северной Америки и всю Южную, Южный полюс, а также Атлантический океан и понемногу Африки и Европы. Все, что выше, скрыто под полуопущенным веком. В нижней части мурала плавает русалка; ее рыжие волосы развеваются, словно их колышет воображаемое течение. Лица не видно, а вот вместо классической верхней части бикини девушка носит неопреновый купальный костюм со стикером на груди, изображающим спрута, который держит в щупальцах сладости.

Ниже талии неопреновый костюм Эми переходит в чешуйчатый плавник, переливающийся всеми цветами радуги. Картину освещает яркая луна в верхнем углу. Луна в форме лимона, и на ней сидит голубь. Шаблон этого фрагмента я переслал в фирму в последнюю очередь, пока Эми спала на балконе.

В противоположном углу стены появились новые песочные часы. В стеклянных колбах плещется море. Сверху пестрый коралловый риф, а внизу черепаха с прозрачным панцирем. Сквозь него видно, что ее тело состоит из мусора. Рядом плавают медуза в пластиковом пакете, несколько рыболовных крючков, бутылка с черепом на этикетке; на дне мутная вода с пестрыми вкраплениями – на первый взгляд они смотрятся красиво, однако при ближайшем рассмотрении оказываются всего лишь микропластиком.

– Я верю в тебя, Эймс! – произношу я прямо в камеру, обращаясь только к Эми. – Люди, как вы можете не прислушиваться к этой девушке? Вот я… я внимаю каждому ее слову. – Я ухмыляюсь и подношу ко лбу указательный и средний пальцы в прощальном жесте. – У меня все. Благодарю за внимание. До новых встреч. Чао!

Я завершаю стрим и судорожно выдыхаю. Затем выкладываю в Сеть фото стены и снятое Олив видео, где я распыляю краску через отверстия трафарета. На третьем фото показано, что получилось в результате: куар-код со ссылкой на статью Эми об океане, которую она прислала мне и которая в настоящее время доступна онлайн. Теперь каждый может наконец прочесть, что она хотела сказать.

Новембер-Бэй, Калифорния 14:45, среда, 14 февраля

Из соседнего помещения доносится жужжание приборов. Я вытираю ладони о джинсы и листаю дальше ламинированные страницы альбома. Олив предложила посмотреть ее работы, пока она занята с другим клиентом.

Хотя я уже знаю, чего хочу, все же внимательно изучаю образцы и сюжеты, чтобы как-то отвлечься. В последние дни случилось очень много событий; мне до сих пор кажется, что я сплю. Уолби вынужден был уволиться – внезапно выяснилось, что он проводил персональные выплаты, не соответствующие установленному регламенту мероприятий по защите бухты. Возможно, на место Уолби будет баллотироваться Дарелл; он уже создал петицию, чтобы и дальше обеспечивать сохранность зеленой зоны.

– Боишься? – спрашивает Эзра, глядя мне в глаза.

– Немножко.

Я сажусь на кушетку, застеленную бумагой, которая шелестит при каждом моем движении. Эзра тем временем развлекает себя просмотром свежего номера «Статуса». Вместо него планировался наш спецвыпуск, но поскольку Эзра создал новый мурал, Льюис все-таки сумел отменить договор на выполнение иллюстраций. И – уж не знаю, как ему это удалось, – судебный иск тоже отозван. А после заявления Эзры Ричард даже еще раз связался со мной и сообщил, что случилось недоразумение и я могу сохранить работу. Тем не менее я ответила отказом, потому что уже согласилась на предложение от газеты «Новембер-Бэй таймс» и в дальнейшем буду писать для них. Они даже опубликовали мою статью об океане.

Эзра протягивает мне журнал, открытый на развороте с заголовком: «Десять способов организовать порядок на рабочем столе в стиле «хюгге». Ниже список рекламируемых товаров. Отдельные пункты я не успеваю разобрать – Эзра листает журнал дальше; судя по искривившимся уголкам рта, там полная чушь.

Олив входит в комнату, окидывая меня лучезарной улыбкой.

– Готова?

Я морщу нос.

– Нет. Однако ты все равно можешь начинать.

– Тогда приступим! – весело говорит Олив. Затем забирает у меня папку с буклетами и кладет на деревянный комод, над которым ярко светится зеленым логотип тату-салона. – Эз, может, посидишь в сторонке?

– А если Эми захочет, чтобы я держал ее за руку?

– Иди отсюда, иначе я не смогу работать!

Он снова раскрывает номер «Статуса», но, прежде чем сесть на стул у стены, еще раз поглядывает на меня. Словно хочет спросить – может, и правда необходимо держать мою руку? Впрочем, мне достаточно того, что он рядом. Тогда мне все нипочем.

– Как я понимаю, ты хочешь маленькую татуировку? – Олив подкатывает стул на колесиках и садится прямо передо мной.

– Да. У меня есть… – Я на секунду привстаю, чтобы достать образец из кармана брюк. – Вот, Эзра нарисовал, – продолжаю я тихо. Наверное, странно, что я собираюсь запечатлеть на своем теле изображение, выполненное человеком, которого знаю всего две недели. Олив берет у меня из руки листок и разворачивает его, мельком взглянув на Эзру.

– Пикассо теперь рисует натюрморты? – весело спрашивает она, рассматривая выполненный четкими линиями набросок лимона.

Эзра хохочет во весь голос и предупреждает:

– Если ты недостаточно профессиональна, я отведу ее в другой салон.

Олив поворачивает у своего рта воображаемый ключ и бросает его через плечо. Затем, оттолкнувшись ногами от пола, отъезжает на стуле назад, выуживает из древнего комода пару иссиня-черных перчаток, выворачивает наизнанку и с чавкающим звуком натягивает на пальцы. Открывает другой ящик, вынимает несколько инструментов; далее распаковывает герметичный пакет с иглой и, вставив ее в небольшую машинку, фиксирует чем-то вроде резиновой ленты.

Эзра вновь открывает журнал.

– Эй, Олив! А ты знала, что характер женщины можно определить по ее обуви?

– Выбрось немедленно! – приказывает Олив.

Эзра демонстративно швыряет журнал в корзину для мусора. Олив, усмехнувшись, подъезжает ко мне.

– Выбрала, на какое место будем накалывать лимон?

Я закатываю по локоть левый рукав.

– Вот сюда. – И провожу пальцем чуть выше пульса.

Олив отвинчивает колпачок маленького тюбика и выдавливает мне на руку прозрачный гель.

– Анестезирующий крем. Впрочем, в этом месте кожа очень тонкая, и ты все равно будешь чувствовать иглу.

Боли практически нет. Воспринимаю только вибрацию, однако когда закрываю глаза, не могу сказать с уверенностью, касается ли меня металлическое острие или просто нависает над кожей. Спустя две минуты рука начинает чесаться. Еще через пятнадцать появляется дискомфорт, но не успеваю я опомниться, как Олив откладывает в сторону свою машинку и очищает рисунок от нескольких капелек крови и лишних чернил.

– Ну во‐о‐от… – Она смотрит на меня выжидательно. – Мы закончили. Что скажешь?

Я выпрямляюсь, инспектирую запястье и восторженно киваю.

– Именно так, как я себе представляла!

Олив показывает Эзре язык и объявляет, заклеивая свежую татуировку прозрачным пластырем:

– Мастерская работа! Ни в каком другом салоне так не сумеют. Могу я поинтересоваться, что означает лимон?

Она прижимает к кушетке листок с эскизом, чтобы я могла встать, не сбросив его.

Я объясняю, покосившись на Эзру:

– Это не лимон. Это Луна. Она должна мне напоминать, что многое на первый взгляд выглядит не таким, как есть.

А еще о том, что мир может стать сюрреалистически прекрасным, если перестать жить иллюзиями, отпустить себя и довериться другому человеку.

Сотрудница салона просовывает голову в дверь и спрашивает, найдется ли у Олив немного времени. И Олив оставляет нас одних.

– Смотрится отлично. – Эзра берет мою руку и смотрит попеременно то мне в глаза, то на Луну-лимон. – А что ты собиралась написать? – Он указывает подбородком на мусорную корзину, откуда торчит глянцевый журнал, где планировалась моя статья о Валентиновом дне. Я так и не призналась, что все же подготовила ее.

– Хочешь услышать, что я по-прежнему хотела бы стать амебой?

– Даже будь ты амебой, я все равно любил бы тебя, – смеется Эзра. Затем берет в ладони мое лицо. Я встаю на цыпочки, чтобы дотянуться и поцеловать его. Потому что бабочки в животе продолжают порхать. И я верю, что они будут жить вечно.

«Новембер-Бэй таймс»

Наш необъятный океан

Рассказывает Аманда Ламар

Океан… Мы умещаем в слово из пяти букв величайший природный объект, значение которого едва способны постичь.

Однако это не просто огромное количество воды, и не только место, где мы проводим отпуск, но и голубое сердце нашей планеты! Без этих безбрежных просторов никого из нас на свете не было бы. К сожалению, подводный мир обладает ограниченным ресурсом и когда-нибудь может исчезнуть. А без него закончится и наше существование. Половина коралловых рифов в Мировом океане уже разрушена; остальные могут погибнуть до 2045 года.

А ведь мы совершенно точно знаем, что можем сделать для спасения не только бухты Новембер-Бэй, но и всех других морей. Причем для этого нам, как отдельным индивидуумам, не обязательно радикально менять свою повседневную жизнь. Никто не требует, чтобы мы всегда и все делали корректно или укоряли себя, если порой не придерживаемся правил осознанного потребления. Можно начать с мелочей, которые – если много других людей последуют нашему примеру – уже принесут большую пользу. Прежде всего мы должны прислушиваться к тому, что говорит наука, и кричать во весь голос, если молчит политика.

Рычаги воздействия находятся не там, где мы осыпаем друг друга взаимными упреками и устраиваем дискуссии в поисках «самого правильного решения». А там, где мы совместно высказываемся за перемены и сами стремимся к ним. Осознанное потребление – это политика. Потому что именно люди постановили, что поезда должны быть дороже самолетов; именно люди прокладывают новые улицы, вместо того чтобы сделать бесплатным общественный транспорт, застраивают все больше территорий вместо охраны лесов, добывают все больше нефти, вместо того чтобы искать другие решения, и летают на часовую встречу на личном бизнес-джете, вместо того чтобы провести, черт возьми, совещание в режиме видеоконференции! И те же самые люди высмеивают климатических активистов и называют их опасными!

Истории часто начинаются словами: «Когда-то давным-давно…» Мой рассказ должен этими словами завершиться. Потому что время у нас еще есть. Однако пришла пора одуматься, иначе когда-нибудь придется сказать: «Наша история почти закончилась хеппи-эндом».

В первую очередь я благодарю вас, дорогие читатели! Для меня бесконечно важно, что вы уделили свое время этой истории и вместе со мной побывали в Новембер-Бэй!

Благодарю моего чудесного редактора Ронию Кайл за веру в меня, за ее оптимизм и за всю любовь, вложенную в этот текст. Я не могла бы желать для себя лучшего редактора!

Спасибо и тебе, дорогая Грета Франк, за то, что привела меня в издательство Piper и предоставила шанс писать для импринта Everlove. И конечно, я хотела бы выразить благодарность всему издательству. До сих пор не могу поверить, что мой дебютный роман обрел здесь свой дом!

Мой агент Карстен Польцин навсегда останется для меня человеком, который первым из тех, кто трудится в книжной отрасли, поверил в меня. Ты лучший агент всех времен, без тебя не осуществилась бы моя мечта состояться как профессиональный писатель!

Аня и Николя! Спасибо, что вы прочли предварительные наброски романа «Наш необъятный океан» и нашли чудесные слова, чтобы оценить мою историю. Если бы не вы, я, вероятно, сдалась бы еще несколько лет назад. Спасибо, что вдохновили меня продолжать работу!

С благодарностью обнимаю вас, Катинка и Анна, за ваши золотые и честные советы и за то, что утешали меня после каждого панического восклицания: «Что же мне делать дальше?»

Спасибо Марилене и Дженни за мотивацию, которой они щедро делились со мной, когда иссякала моя собственная. Без вас и тысячи мемов мои ночи за письменным столом были бы очень одиноки и лишь наполовину так продуктивны. Пусть танцуют пудели, кофе льется рекой и совы каждое утро встречаются с ранними птицами!

Я должна поблагодарить своего друга Чарли за то, что он всегда был рядом во время напряженной работы, включая дни, когда мое настроение скакало, словно на русских горках. И я не устаю говорить ему спасибо. Он неделями готовил для меня, гулял с собакой и даже ездил на велосипеде через полгорода, чтобы купить печенья и чипсов, после того как я отвергла фруктовую тарелку. Я благодарна ему главным образом за то, что он мой любимый человек. Ты олицетворяешь для меня целый мир. Мир, вокруг которого мы путешествуем под парусом!

Я благодарю также моего пса Альберта (#adoptdontshop) – да, он тоже является членом команды! Он, как никто другой, умеет возвращать меня в состояние «здесь и сейчас»!

Спасибо маме за то, что наполнила мое детство книгами и интересными историями. Забавно, но она всегда пророчески утверждала, что однажды я стану писательницей. Я ей не верила. Однако, как известно, мамы всегда правы! ☺

Выражаю любовь и благодарность моему папе. Ты дал мне дом на море. Никогда не забуду, как ты был счастлив, когда я рассказала о своих планах и первом договоре с издательством. Очень жаль, что не смогла показать тебе готовую книгу, когда она вышла в свет.

Посвящаю книгу «Наш необъятный океан» всем людям, которые, несмотря на все еще недостаточные симпатию и понимание со стороны окружающих, выступают за более осознанное потребление в настоящем и в будущем. Поэтому спасибо каждому, у кого хватает мужества встать и открыто высказаться против бесцеремонного разрушения окружающей среды. Вы герои!

И в довершение всего я хотела бы подчеркнуть, что не благодарю НИ ОДНОГО из старых хамоватых снобов, которые десятилетиями отрицали изменение климата. Надеюсь, все эти Уолби скоро пробудятся от своего волшебного сна. Потому что, к сожалению, нельзя переработать и использовать вторично время, которое они растранжирили!