Иллюстрации Яны Мельниковой (YANIF)

В книге использованы элементы оформления:

© Avector / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com

© Нова Т., текст, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Marilyn Manson – Half-Way & One Step Forward

Marilyn Manson – Broken Needle

SMNM – Everything

Halsey – Control

Joywave – It’s A Trip!

Placebo – A Million Little Pieces (Radio Edit)

Aviators – Our Little Horror Story

Ocean Jet – Vengeance

Lana Del Rey – Gods & Monsters

Lana Del Rey – Cherry

Katatonia – Unfurl

Spiritual Front – Jesus Died In Las Vegas

Oomph! – Rette Mich

Beseech – Atmosphere

Unaverage Gang – No Turning Back

No Kind Of Rider – Autumn

Essenger – Half-Life

Hypnogaja – Here Comes The Rain Again

Above The Stars – In The Field of Blood

Sleeping Wolf – Only For Us

Lacrimas Profundere – You, My North

Lacrimas Profundere – A Sigh

Хаос. Он всегда был там, куда бы я ни шел. С какой бы скоростью я ни двигался, скрывая лицо под футбольным шлемом, он все равно догонял. И все начиналось заново. Вот и сейчас сердце неистово колотилось о ребра от предчувствия, что он снова приближается.

Арена «Солджер Филд» вмещала более шестидесяти тысяч зрителей; каждый из этих людей пришел посмотреть на то, как мы разгромим балтиморских «Воронов» в щепки. Целый сезон мы были лучшими в своем дивизионе, и сегодняшняя игра должна стать окном в плей-офф, но моя настоящая цель – это Суперкубок. Что может быть лучше, чем в свои двадцать семь стать обладателем вожделенного семифунтового приза, отлитого из стерлингового серебра? Это была сегодняшняя вершина моей футбольной карьеры, и я не собирался останавливаться на достигнутом, намереваясь выжать максимум из возможного.

Чикаго стал моим новым домом чуть больше года назад, и первый сезон в составе футбольного клуба «Файр» буквально возвел меня на пьедестал лучших квотербеков, чья нога когда-либо ступала на эту землю. Я был ослепительной сверхновой звездой, взорвавшейся в бескрайней галактике, и не собирался тускнеть в ближайшие несколько лет.

Войдя в раздевалку, я обшарил помещение глазами, почти не обращая внимания на то, как мои товарищи по команде с упоением слушали наставления тренера, параллельно с тем проделывая свои предыгровые ритуалы. Вы бы удивились, увидев, насколько фанатично суеверны игроки в американский футбол, но с годами это помешательство лишь усиливалось. Я занимался этим видом спорта, сколько себя помнил, так что у меня было предостаточно времени, чтобы проследить взаимосвязь – чертовщина с суевериями в самом деле работала.

Кто-то из ребят носил с собой талисманы, начиная отполированным временем четвертаком и заканчивая полноразмерным фикусом по имени «Барри», поставленным прямо посреди раздевалки в день игры; другие предпочитали не бриться или носить счастливые трусы. Моим гарантом победы служили две вещи: полная изоляция в вечер перед игрой, в которую входило также отключение любых средств связи, и предмет, с которым не расставался уже много лет.

Я провел рукой по грудной клетке, в том месте, где под одеждой прощупывались очертания тонкого золотого обруча, уже нагретого моей разгоряченной кожей. На короткое мгновение внутри родилась досада от того, что помимо сотен болельщиков на трибунах не будет ни единой души, которой не наплевать на то, какое значение имеет для меня сегодняшний матч. И я ненавидел это опустошающее чувство лютой ненавистью, которую собирался направить на то, чтобы вырвать у противника победу зубами.

– Ник, на два слова, – наш ресивер[1] Уоррен похлопал меня по плечу и, не дожидаясь ответа и не оглядываясь, вышел в коридор. Отложив раунд самомотивации на потом, я проследовал за ним.

Беспокойные глаза Уоррена метались от одного конца коридора к другому, когда он подзывал меня подойти ближе.

– В чем дело? – спросил я, видя, как пальцы его рук сжимаются в кулаки.

– Слушай, мужик, я знаю, мы это уже обсуждали, но давай признаем, что ты немного не в форме последние несколько игр, – тот сделал паузу, давая мне осмыслить сказанное и подготовиться к следующим словам. – Просто отпусти чертов мяч хотя бы на время, ты же знаешь, я всегда наготове.

Другого я и не ожидал. Будучи вторым по результативности в команде, Уоррен стремился стать еще лучше. Ну, ему хотя бы хватило порядочности, чтобы попросить об одолжении. Проблема была в том, что я не собирался уступать. Больше нет.

Я все еще не переоделся, поэтому выудил из кармана джинсов золотую игральную фишку и подбросил вверх, наблюдая не за полетом, а за тем, как жадный взгляд Уоррена проследил ее траекторию. Когда та приземлилась обратно на мою ладонь, я засиял, подмигивая ему. Сверкающая улыбка, расплывшаяся на моих губах, вызвала у товарища по команде ложное чувство спокойствия, поскольку он моментально улыбнулся в ответ. Бедняга подумал, что я внял его многочисленным просьбам, но хрен там. Нарочно похлопал его по плечу приятельским жестом, еще больше сбивая с толку, а затем, не говоря ни слова, развернулся и пошел обратно в раздевалку.

Жизнь состояла из постоянной борьбы за первенство – это началось еще до моего рождения и продолжалось по сей день. Чаще всего я проигрывал, уступал, мирился с обстоятельствами, позволял другим отбирать слишком много. Мне понадобилось около сотни хлестких пощечин, чтобы наконец прийти в себя и усвоить урок: не поимеешь ты – поимеют тебя.

К началу третьей четверти мы вели в счете, поэтому никто не удивился, когда наша команда вновь завладела мячом. Первая половина игры прошла на чистом адреналине, но это не мешало мне с точностью просчитывать действия команды противника.

Тренер настаивал на том, чтобы я передал пас бегущему в следующей выносной комбинации, потому что ребята из Балтимора явно привязались к моей заднице, как группа только что вылупившихся неуклюжих утят к своей матери. Они таскались за мной по всему полю, из-за чего возможность добраться до зачетной зоны стала казаться несбыточной мечтой. Несмотря на это, я не внял тренерскому приказу, поразительно похожему на мямлянье Уоррена.

Устремил взгляд вперед, сквозь прутья шлема и линию нападения, оценивая шестерку игроков противника, они не вселяли ни унции тревоги, к тому же наш левый тэкл[2] Банч весил по меньшей мере триста фунтов и мог в одиночку снести половину защитной линии соперника. Но вот лайнбекеры[3] позади основных защитников не были болванами, я понял это, когда меня оттеснили во второй четверти, практически вырвав из окружения наших гардов[4], толкая плечами с такой силой, что моя ведущая правая рука, скорее всего, была в секунде от вывиха.

Человек, не привыкший к контактным видам спорта и впервые пришедший на матч по футболу, наверняка покрылся бы испариной и побледнел как полотно, наблюдая, как два с лишним десятка взрослых парней толкают друг друга с мощностью товарняков, отшвыривают в сторону и как ни в чем не бывало несутся по полю, пока снова не наткнутся на прочную стену из мышц и костей.

Никакие синяки, ушибы и вывернутые из сустава конечности не пугали меня сильней, чем перспектива торчать в душном офисе пять дней в неделю. Я полюбил этот вид спорта, как только впервые оказался на футбольном поле. Где еще подросток, напичканный гормонами и желанием крушить все вокруг, мог выплеснуть свой заряд ненависти к этому миру? Разве что в унылой темной подворотне, где воняло травкой, кровью и мочой. Но эта часть моей жизни осталась далеко за пределами орбиты, к счастью для моей, покрытой пеплом, карьеры бывшего золотого мальчика бостонских «Патриотов», теперь переродившегося в огне[5].

Это никогда не надоедало – крики толпы, что смешались со звуками тяжелых ударов, когда массивные игроки столкнулись в жестокой схватке за кожаный мяч, который центральный игрок сунул мне в руки. Я обогнул месиво из тел и бросился вперед, уворачиваясь от ударов. Один из раннинбеков[6] нашей команды мелькнул на периферии, подавая сигнал, что он готов принять пас, и его позиция действительно была просто идеальна для того, чтобы пасовать, учитывая, что два балтиморских здоровяка уже остановили и зажали меня между собой с таким напором, будто хотели устроить тройничок, а не отобрать чертов мяч. Мое телосложение позволяло принять крепкую стойку, но не давало возможности вырваться до тех пор, пока мои ребята не отпрессуют этих пиявок подальше.

Я выплюнул капу и прорычал в сторону того, что был покрупней.

– Сдвинься на хер! – может быть, не лучшее начало нашего довольно тесного знакомства, согласен, но это все, на что он мог рассчитывать.

Его кривые зубы блеснули, когда резкий удар шлема пришелся точно в мой, а давление тела усилилось.

– Попроси вежливо, – прошипел он.

– Пожалуйста… Сдвинься на хер! – повторил я, устав от тупого переминания на одном месте.

– Ты труп! – Он оскалился сильней и на секунду встретился взглядом с товарищем, чтобы подать ему какой-то сигнал. Уж не знаю, в чем там состоял их план, только другой парень ослабил хватку, и этой заминки мне вполне хватило для того, чтобы переместить мяч в одну руку, а второй изо всех сил оттолкнуть придурка с дороги. Возможно, я со своими шестью футами и тремя дюймами был ниже его, но крепче и быстрей, поэтому к моменту, когда он осознал, что произошло, я уже сломя голову бежал в сторону зачетной линии противника, недалеко от которой маячил Уоррен, подняв руки и сверкая глазами в ожидании паса. Я знал, что любой неприличный публичный жест не добавит мне очков, поэтому убедился, что Уоррен достаточно близко, чтобы прочитать по моим губам отчетливое «пошел ты», прежде чем продвинуться вперед еще на пол-ярда.

Человеческие жизни ломаются ежедневно, при этом порой требуются годы саморазрушения, чтобы опуститься на дно и окончательно потерять себя. Но иногда простая нелепая случайность или одно спонтанное неверное решение запускают целую цепочку событий, способных обернуться крахом. Лично мне понадобилась секунда времени и полная телега гордыни и тщеславия, чтобы попасть в ад, в существование которого я даже не верил.

Я замедлился, чтобы показать товарищу по команде свой метафорический средний палец, но как раз в этот момент игрок соперника на полном ходу сбил меня с ног, уронив на землю и придавив своим огромным, по человеческим меркам, телом. Его веса было достаточно, чтобы выбить из моих легких кислород, не дав возможности вздохнуть или откашляться, но это было не все. Прямо перед тем, как мы рухнули вниз, я услышал хлопок и ощутил острую боль, распространяющуюся из центра левой коленной чашечки сперва по всей ноге, а затем и в каждое нервное окончание в теле.

Время будто замедлилось. Все еще лежа на футбольном поле, я смотрел в безоблачное небо сквозь отсутствующую крышу стадиона, пока колесики в моем мозгу вращались, донося до затуманенного сознания свежую новость, закрепить которую в голове я пока отказывался, не то что произнести ее вслух.

– Черт… парень… – Вес чужого тела ослаб, а затем и вовсе исчез; вокруг нас столпились игроки двух команд, судьи и медики, началась такая суматоха, что зарябило в глазах.

Кто-то приподнял меня, стаскивая шлем и помогая сесть, новая боль взорвалась в ноге, и я застонал, стискивая зубы. Рот наполнился привкусом крови, который, как я знал, появился еще в момент столкновения, наверно, я прикусил язык.

– Не двигайся. – Трой, наш врач, пригвоздил меня взглядом и принялся ощупывать ногу, аккуратно стягивая гетры. – Вот дерьмо, – прошептал он, глядя то на меня, то на мое колено. Он едва надавил на сустав, и я взвыл от боли, проклиная Троя и его отсутствующие навыки медпомощи. – Носилки! – скомандовал он ассистенту, распыляя на кожу охлаждающий спрей.

Все то время, что меня вертели и крутили, затаскивая на носилки и подсовывая пакеты со льдом под ногу, я выискивал глазами отморозка, что проделал со мной этот трюк. Он околачивался неподалеку, злорадно скалясь, и я сразу же узнал его по кривым зубам и ненависти во взгляде – это был тот тип, что встал у меня на пути в паре со своим приятелем. Если бы не боль, я бы вскочил на ноги и вышиб из него все дерьмо прямо здесь, на глазах у тысяч зрителей, устроив шоу масштаба гладиаторских боев, но прямо сейчас не мог даже сесть ровно, все еще заботливо осматриваемый бесполезным Троем.

Наши с ублюдком глаза встретились, и я вложил во взгляд все, что ему нужно было знать – мы еще не закончили. Сигнал был принят, потому что его улыбка стала шире, а в глазах сверкнуло что-то очень знакомое – та же ненависть, что кипела под моей кожей.

Уоррен стоял рядом и бормотал, как ему жаль, но я-то знал, что это вранье: теперь я проведу остаток игры в ванне со льдом, а он сможет обжиматься с мячом, как будто у них медовый месяц. Тренер нападения – Далтон – смерил меня взглядом, полным разочарования, и покачал головой, ничего не сказав. Игра должна продолжаться, поэтому мы оба знали, что он предпочтет отчитать меня за мою глупость и жажду идти по головам позже, когда придет время. И я бы солгал, если бы сказал, что не боялся этой конфронтации, поскольку это был единственный человек в этой команде, на чье мнение мне было не плевать.

«Так почему же ты ослушался его прямого приказа, придурок?» – уточнил мой внутренний голос.

У меня был ответ на это. Потому что я покончил с тем, чтобы жрать чужие объедки, и собирался взять все то, от чего раньше отказывался. Да, получить травму, чтобы выиграть матч, – неубедительная попытка заявить о себе, но это всего лишь погрешность на пути к моей цели. Теперь просто нужно встать на ноги.

К моменту, когда группа медиков притащила мою задницу в больницу, игнорируя любые возражения, игра уже закончилась. Чикаго уступил Балтимору со счетом шестнадцать – тридцать три, но боль поражения не шла ни в какое сравнение с болью в колене. Худшим из всего было осознание, что я мог довести дело до конца и привести команду к победе, если бы ублюдок Хадсон Коэн – так его звали – не был обидчивой маленькой сучкой.

Спустя пятнадцать минут, проведенных в приемном отделении Медицинского центра Университета Раша, я понял, что так просто не отделаюсь.

– Пожалуйста, заполните документы, доктор сейчас подойдет, – миловидная медсестра сунула мне в руки планшет с бумагами и ручкой, после чего удалилась, задернув шторы. Не успел прочесть первую строчку, как она вернулась с подносом, на котором стоял пластиковый стаканчик с водой и таблетками в открытом контейнере без маркировки. – Это снимет боль, – сказала она, погладив меня по руке так нежно, что я чуть было не спутал простое сочувствие с чем-то большим.

Я молча уставился на поднос, но не поторопился принять подношение.

– Это правда необходимо? – спросил, не поднимая глаз.

Медсестра тихо вздохнула, окинув взглядом мое колено, которое теперь выглядело так, будто огромный удав заглотил целую тушу слона.

– Вас ждет тяжелая ночка, мистер Каллахан. – Она снова вышла, оставив меня наедине с болью и кипой все еще не заполненных бумажек.

Темнокожая женщина средних лет в бордовой униформе и белом халате, вошедшая после, представилась доктором Бреннан, ее карие глаза сузились при виде меня, сидящего на кушетке в окружении мониторов и стерильных предметов первой помощи.

– Мой букмекер только что стал богаче на три штуки баксов, – едко заметила она, забирая у меня планшет. Не очень-то профессиональное начало осмотра, как по мне. – Точно так же, как в день твоего вылета из Бостона.

Теперь уже пришла моя очередь возмущаться.

– Я не вылетел, а ушел по своей воле, – какой-то беспардонной блюстительнице капельниц не нужно было знать всю правду.

Прошло достаточно времени, чтобы не вспоминать мой уход из команды «Патриоты» и причину, которая побудила меня оставить один из самых престижных и высокооплачиваемых футбольных клубов во всем мире. Я поклялся никогда не возвращаться в Бостон и придерживался этой клятвы, за исключением некоторых праздников, которые проводил в компании Брайана Донована – отца моего некогда лучшего друга Ди.

Теперь и целый Чикаго поворачивался спиной, о чем помимо всего дерьма, обрушившегося на мою голову за последние месяцы, свидетельствовала также явная враждебность этой женщины, которую я видел впервые. Доктор пробежала глазами по моему согласию на осмотр и медицинское вмешательство.

– Что ж, мистер Доминик Эдриан Каллахан. – Она произнесла фамилию нарочито небрежно, но меня больше взбесило само упоминание полного имени. Я ненавидел, когда меня так называли. – Сделаем снимки и посмотрим, насколько огромное чувство юмора у Господа.

Доктор окликнула медсестру, которая, в свою очередь, помогла мне пересесть с кушетки на каталку, чтобы отвезти на обследование. Через час, в течение которого мой менеджер Тони позвонил четырнадцать раз и оставил с десяток встревоженных сообщений, ни одно из которых не включало беспокойство о здоровье его подопечного, меня переместили в одноместную палату, что окончательно разрушило какую-либо уверенность в том, что вечер проведу дома, в компании видеообзора провального матча и разбора ошибок.

Сидя на одноместной кровати в ожидании врача, я задавался вопросом, в какой момент сегодняшнего дня моя жизнь стала лишь слабой тенью, едва заметной для окружающих. Ну, для всех, кроме журналистов. Никто из команды до сих пор не поинтересовался моим самочувствием, хоть мы и были единым целым на протяжении всего сезона. Единственный близкий человек презирал меня за ситуацию, в которой я оказался частью извращенного любовного треугольника – той его стороной, которая вопреки законам математики никогда и не была нужна. Не было ни единой души, которой было бы не плевать на то, сколько самоконтроля мне потребовалось, чтобы не умолять принести те долбаные обезболивающие.

Доктор Бреннан вернулась не раньше, чем я успел посмотреть две серии нудного «Аббатства Даунтон» на телевизоре, висящем в углу комфортабельной палаты, которая больше походила на роскошную однокомнатную квартиру, если не брать во внимание ее суточную стоимость в четыре с половиной тысячи долларов и дрянной клейкий пудинг, принесенный персоналом вместо ужина.

– Ну так что? – спросил я, как только она вошла в палату. – Есть у этого парня совесть? – ткнул пальцем в потолок, туда, где, по ее мнению, должно быть, восседал невидимый мужик, именуемый Богом.

Бреннан проследила взглядом в направлении люминесцентных ламп, пожала плечами и издала нечто сродни лошадиному фырканью.

– О да, и похоже ты чертовски его разозлил, потому что он выложился на полную.

Она подняла пульт с прикроватной тумбы и бесцеремонно переключила телевизор на белый пустой экран. Затем взяла снимки, по-видимому, служившие наглядной демонстрацией моей травмы, и поднесла их к свету монитора так, чтобы я мог видеть.

– Мило, но ни хрена не понятно, док, – усмехнулся, подавшись вперед, от чего острая боль снова обожгла ногу.

– Я выписала обезболивающие и советую впредь не отказываться от них, ибо это только начало. У тебя разрыв передней крестообразной связки; отек скоро усилится, и тогда нынешняя боль покажется поцелуем любовницы.

Я проигнорировал ее резкий переход на «ты» и посмотрел вниз, на свое колено, ставшее размером с Гренландию. Моя нога, зафиксированная бандажом, покоилась на возвышении из трех подушек, обложенная компрессами и пакетами со льдом.

– Когда я смогу поехать домой? – Гостеприимством тут не пахло, так что мне не терпелось убраться подальше, заказать нормальную еду и наконец предаться чувству жалости к себе.

– Ты ведь ни слова не услышал, верно? – спросила доктор, развернувшись ко мне всем корпусом и уперев руки в бока.

– Не то чтобы вы пытались объяснять, – парировал я.

– Такая травма носит характер посерьезней некоторых переломов. Связка не подлежит сшиванию, колено будет нестабильно, потребуется операция. Мы возьмем часть материала с твоей голени и сформируем новую связку.

– Когда? – Вязкая слюна собралась в горле, и я провел рукой по основанию шеи вниз, к груди, растирая то место, где под моей грязной формой покоился талисман. Точнее, должен был покоиться, ведь я не обнаружил ни цепочки, ни самого кольца. Резко дернув за ворот, заглянул под одежду, но встретил лишь пустоту. Должно быть, потерял его во время игры – вот почему вся эта чертовщина теперь преследовала меня. Внезапная тошнота подкатила к горлу.

– Трудно сказать. – Доктор надавила на колено, и боль вернула меня в реальность. – Для начала нужно, чтобы отек спал, а для этого придется принимать обезболивающие и противовоспалительные препараты; медсестра будет менять компрессы каждые два часа, и через пару дней мы проведем дополнительные тесты, чтобы убедиться в отсутствии жидкости в месте повреждения и назначить план дальнейшего лечения.

Это звучало не круто, но среди всех ее слов я отчетливо расслышал фразу, которая в действительности не прозвучала.

– Я не смогу играть…

Доктор Бреннан поморщилась, будто ей было действительно жаль.

– Теоретически сможешь, но потребуется гораздо больше, чем приклеить пластырь. Если речь о Суперкубке, то мой ответ – нет, ты не доведешь этот сезон до конца. Да и стоит ли, учитывая результат сегодняшнего матча.

Она была фанаткой, очевидно же, вот откуда эта жестокость в суждениях и колкие реплики. Бреннан поставила на меня, а я проиграл. Как дурацкая хромая скаковая лошадь, что была освистана за то, что так и не добежала до финиша.

– Мне не нужны таблетки, – сухо сказал, отвергая мысль о том, чтобы запихнуть себе в глотку что-либо из предложенного ранее, включая дерьмовый пудинг.

– Я могу попросить, чтобы тебе сделали укол. В любом случае это необходимо, Доминик.

Чувствуя, как нарастает злость, я вскинул голову.

– Ник. Меня зовут Ник, – прорычал сквозь зубы, борясь с новым приступом боли и желанием вскочить и вытолкнуть эту надоедливую женщину из своей палаты. – И мне не нужны лекарства.

– Тебе нужна хорошая встряска, – пробурчала она себе под нос, ожидая, что я не услышу. – Как пожелаете, мистер Каллахан, – уже громче добавила доктор, после чего покинула палату, не прощаясь.

Одна ночь в отделении Медицинского центра Университета Раша оказалась длинней, чем вся моя жизнь. Я наконец отвязался от Тони, поручив ему разборки с прессой, и попытался отдохнуть, вполуха слушая бормотание телевизора и возню в коридоре. Перспектива даже быстрого и беспокойного сна казалась чем-то нереальным, поскольку боль теперь была нечеловеческой, а каждая попытка принять удобное положение оборачивалась адскими муками.

Пожилая медсестра заглядывала каждые два часа, поражая меня своей педантичной точностью и мерзкой назойливостью. Все ее движения по смене компрессов только усугубляли мое состояние, но чертова ведьма повторяла одни и те же действия, громко цокая языком при каждом визите и неизменно глядя на мое колено со смесью ужаса и жалости.

– Зачем вы это делаете? – спросила она, не удержавшись после примерно четвертого раза.

– Делаю что? – спросил, ощущая, как жар постепенно обволакивает тело, от чего весь больничный халат медленно, но верно промокает насквозь. Вообще-то я не собирался отвечать на ее вопросы, но одиночество и боль были слабыми союзниками на пути к выздоровлению, а ночь по-прежнему тянулась бесконечно.

– Изводите себя напрасно. – Она в последний раз поправила подушки, удерживающие ногу в приподнятом положении. – Я знаю, вы, спортсмены, очень выносливы, но неужели мучения стоят того? Вы ведь теперь не на поле – примите таблетки и сможете спокойно поспать.

Честно признаться, я уже забыл, когда в последний раз высыпался. Моя голова ежедневно переполнялась мыслями, которые был не в состоянии заглушить, и это съедало изнутри до такой степени, что даже полностью вымотанный после изнурительного дня, полного тренировок и физических нагрузок, я не мог заснуть. Наступало утро, а я, едва сомкнувший глаза, плелся за очередной порцией стремления к совершенству, превращался в машину на поле и с трудом контролировал все новые и новые вспышки гнева и раздражительности, вызванные тотальным недосыпом и усталостью.

Слишком много всего случилось за последние два года, начиная с Бостона, моего переезда и заканчивая неразберихой с Ди, его девушкой Элли и ее бывшей чокнутой подругой Кристен, которую мне хотелось придушить голыми руками, если бы она только еще хоть раз показалась в поле зрения. И черт бы все побрал; я хотел забыться каждый гребаный день, чтобы хоть на минуту унять этот гул в голове и тяжелое чувство отчаяния, сдавливающее грудь.

Я не обратил внимания, как сестра покинула палату, поэтому сузил глаза, когда та снова появилась в дверях, неся в руках пузырек с таблетками и бутылку воды.

– Доктор Бреннан назначила это. – Она неуверенно протянула мне лекарство. – Одна таблетка на двенадцать часов, – чуть более убедительно добавила женщина.

Не знаю, заметила ли она мое смятение, но в момент, когда потянулся за препаратом, ее рука вдруг дернулась назад, не сильно, но достаточно, чтобы я не смог выхватить пузырек из ее руки.

– Пожалуйста, не превышайте дозировку, – ее покровительственный тон мог бы напугать разве что семилетнюю версию меня, и то при условии, что она приставила бы к моему горлу острие деревянной указки.

– Как скажете, док. – Она не была доктором, поэтому такое обращение вызвало у нее легкую тщеславную улыбку.

Женщина удалилась, прикрыв за собой дверь палаты и забрав остатки моего самоконтроля. Как только ее шаги в коридоре стихли, я повернул пузырек рецептурной стороной к себе, читая уже знакомое название. Там же доктор Бреннан оставила подсказку с частотой приема и всей необходимой информацией. Открутив крышку, я высыпал горсть круглых белых таблеток в ладонь, подавляя в себе желание запустить их через всю комнату.

Колено беспокоило не переставая, из-за чего голова уже тоже начинала раскалываться; мне нужны были покой и сон, без изматывающей чудовищной боли, без чувства одиночества и вины.

Всего одна ночь.

Взяв свою фишку с прикроватной тумбы, я подкинул ее вверх, ловя в ладони, – она приземлилась той стороной, на которую я втайне от самого себя рассчитывал. Закинув таблетку в рот, проглотил ее, запивая большим количеством воды, а остальные вернул обратно в пузырек, который поставил на тумбочку у кровати.

Завтра я верну его медсестре.

Сон пришел не сразу, поэтому, откинувшись на подушки в полусидячем положении, я мог почувствовать, как пульсация в ноге постепенно ослабевала, а напряжение покидало тело, сменяясь волной облегчения. Если бы у меня остались силы – вскинул бы вверх кулак, празднуя победу. Но все, что смог сделать перед тем, как темнота завладела сознанием, – это повернуть голову в сторону окна, за которым неторопливо кружили крупные хлопья снега. Такие легкие и сверкающие, что я позавидовал их чистоте и беспечности; они словно сотни маленьких ангелов, которые слетелись сюда, чтобы напомнить мне о чем-то давно забытом. Жаль, что я не верил в их существование.

Шершавый горячий язык пробежал по пальцам, оставив мокрый след; я хихикнула от щекочущего чувства, всколыхнувшего нервные окончания, и потрепала негодника за ухом. Рыжий пес радостно завилял хвостом, отзываясь на ласки, и прыгнул вперед, из-за чего я плюхнулась с корточек на пятую точку прямо посреди оживленной бостонской улицы.

– Полегче, малыш! – рассмеялась, не успев подняться, чем заработала новый прилив собачьей нежности в виде обслюнявленных лица и шеи. – Ну хватит, хватит! – скомандовала, отодвигая дворнягу подальше, чтобы наконец встать, пока кто-нибудь из прохожих не заглянул под мое задравшееся пальто.

Я уже без того была в полушаге от эпицентра нервной бури, чтобы привлекать к себе дополнительное нежелательное внимание, которое в конечном итоге могло положить начало еще более крупным неприятностям. Поэтому, положив остатки своего ланча на край тротуара, прямо перед пронырливым носом уличного пса, я поправила длинные светлые волосы и отряхнула подол, глядя в отражение витрины местной пекарни и возвращая своему внешнему виду хоть какое-то подобие приличия.

– Пока, дружок! – В последний раз погладив золотистую шерсть, я выпрямилась и направилась вверх по улице в сторону дома. Мне совсем не хотелось возвращаться, но время близилось к ужину, и все семейство вот-вот должно было собраться за столом.

Роскошный район Бэк-Бэй казался сверкающим и богатым, так что я бы могла назвать его сердцем Бостона, если бы он не оставался при всем своем великолепии таким равнодушным к чужим судьбам. По воскресеньям жители прикидывались праведными прихожанами, посещая местную церковь Троицы, а в остальное время наверняка купались в слезах врагов и отвоеванных не всегда честным путем деньгах. Я любила свой дом, но отчаянно не желала быть частью того мира, в котором выросла.

Этим утром, как только автомобиль отца скрылся за воротами особняка, я улизнула. Не то чтобы вообще была заперта в четырех стенах, просто практически с рождения за мной по пятам следовали няньки, охранники и другие служащие семейства Аттвуд. А к своим двадцати годам я успела накопить немало секретов, так что сегодня дополнительные глаза и уши были ни к чему. Поэтому пришлось прибегнуть к уловкам, которым позавидовал бы сам Итан Хант[7], и все ради того, чтобы впустить хотя бы немного красок в свою серую жизнь наследницы богатой династии и студентки Бостонского университета, специализирующейся на экономике.

Я почти добралась до автобусной остановки на Дартмут-стрит, как прямо передо мной с визгом затормозил «Эскалейд» цвета гнилой вишни.

– Вот блин! – выругалась, когда со стороны водителя выпрыгнула крепкая мужская фигура. Кай обошел машину и в три шага подлетел ко мне, сверкая разгоревшимися докрасна глазами.

– Понравилась прогулка? Если твой отец узнает, то спустит с меня шкуру и при этом вряд ли использует обычный нож, – закипал Кай. Его мощная шея больше походила на огромную колонну, подпирающую старую водонапорную башню в пригороде, а толстые вены вздувались под кожей, порозовевшей от напряжения. Опасения Кая были не беспочвенны, поскольку Гордон Аттвуд, являясь владельцем нескольких мясоперерабатывающих предприятий, мог бы с точностью медика разделать тушу, будучи пьяным, с закрытыми глазами, и по памяти читая при этом стихотворения известных поэтов. – Ты хоть представляешь, что я потратил пять часов на твои поиски? Пять часов, Лив! Еще и телефон вырублен, так что мне пришлось лгать мистеру Аттвуду, будто у тебя несварение, когда он не смог до тебя дозвониться.

– Неловко, должно быть, притворяться, что ждешь перед туалетом, – всерьез задумалась я.

Он стиснул челюсти, дыша через нос, как будто боялся открыть рот, чтобы брошенные слова не укололи своей остротой. Я неторопливо вытащила мобильник из сумочки и демонстративно включила его в знак примирения.

– Повзрослей уже! – выдавив это, мой водитель бросил на меня последний, полный разочарования взгляд и вернулся обратно в машину, громко захлопнув за собой дверь, даже не проверяя, иду ли я следом. Он знал, что пойду.

– Мне очень жаль, – сказала я, как только машина тронулась с места.

Кай неотрывно смотрел на дорогу впереди, пока я изучала его суровое, покрытое щетиной лицо и серые глаза. Ему было тридцать два, отец приставил его ко мне после окончания старшей школы два года назад. Он был атлетичен и красив, со светлыми короткими волосами и такой костной структурой, которой позавидовали бы модели Sports Illustrated. Но также он был моим другом, поэтому я никогда не смотрела на него иначе, чем на старшего брата.

Ты не смотрела на него, потому что всегда смотрела в другом направлении.

– Нет, тебе не жаль, – возразил Кай, перебив мои мысли, хотя знал, что до дома осталось менее пяти минут и этот разговор еще не закончен. Он был прав, я не испытывала мук совести, проведя день по своему разумению в южной части города, которую мой отец презирал настолько, что каждый раз чесался, просто проезжая мимо. – Я думал, мы друзья.

После этих слов запоздалое чувство вины все-таки пробудилось. Этот человек не раз прикрывал мою спину, но я не могла вечно пользоваться добротой Кая, при этом рискуя его благополучием.

– Я не могу втягивать тебя в это. Ты прав, мы друзья, и я дорожу нашей дружбой настолько сильно, что предпочитаю не навлекать на тебя неприятности.

Он поймал мой взгляд в зеркале заднего вида, уголки серых глаз сморщились от легкой улыбки.

– Твои неприятности – моя работа, Лив. И как ты собираешься окончить учебу, если пропустила половину занятий в этом семестре?

На это у меня не было ответа. Решение поступить на чуждую мне специальность было не более чем прихотью отца. Стоило с большим рвением отстаивать свое желание заниматься чем-нибудь, что действительно нравилось мне, а не только сулило родителям достойного преемника и новую прибыль. Я была единственным ребенком в семье, а это означало, что скоро унаследую все, над чем род Аттвудов трудился десятилетиями.

Городской пейзаж с видом на реку Чарльз быстро сменился знакомыми окрестностями и дорогой недвижимостью, еще одним напоминанием, что моя свобода – пустая иллюзия в череде обязательств и ожиданий семьи. Ворота открылись, впуская «Эскалейд» на обширную территорию, окруженную зелеными насаждениями и высоким забором, больше походившим на каменное ограждение старинной крепости, чем на декоративный элемент вычурного богатства.

Особняк Аттвудов когда-то принадлежал деду, затем перешел к отцу, став моей золотой клеткой. Дом, в котором прошло все мое детство, – слишком большой для этой семьи, но чертовски крохотный, чтобы навсегда похоронить в своих коридорах память обо всем, что когда-либо в нем случилось.

Машина отца уже стояла на подъездной дорожке, когда наша припарковалась рядом, но ни я, ни Кай не торопились покидать свое убежище. Он заглушил мотор спустя время и снова встретился со мной взглядом через зеркало, поигрывая пальцами по рулю, как делал всегда, когда нервничал.

– Все будет в порядке, –  заверила я.

Вопреки напускной безжалостности, к которой отец прибегал всякий раз для устрашения врагов и подчиненных, у него было доброе сердце. Ну, где-то там, под всеми этими бесчисленными слоями пафоса и дорогими костюмами. И я знала, что в безопасности, даже когда он кричал на окружающих, угрожая пустить их на фарш на одном из своих предприятий. К тому же я была не чем иным, как выгодной инвестицией, и это тоже нельзя было сбрасывать со счетов.

Схватила с сиденья рюкзак, полный учебников, и, выбираясь из машины, натянула самое ангельское лицо из тех, что могла позволить себе отъявленная лгунья в обличье примерной дочери. Кай последовал за мной тенью, хоть личная безопасность и не входила в его обязанности.

Ужин подавали в семь, и я надеялась проскочить в свою комнату, чтобы принять душ и смыть с себя следы этого дня до того, как горничная пригласит всех к столу. Но было еще одно небольшое дельце, которое стало ежедневной рутиной и приятным отвлечением.

Кай бесшумно поднялся со мной по центральной лестнице и остановился, заметив, что я поворачиваю направо, в то время как моя комната находится в левом крыле. Он ни слова не сказал, когда я в одиночку направилась к последней двери на втором этаже, туда, где располагалась просторная спальня с окном величиной почти во всю стену и французскими дверями, ведущими на балкон, огибающий почти целое крыло. Коротко постучав, я приложила ухо к двери, из-за которой послышались шорох одеял и неспешная возня.

– Это я, – произнесла сквозь дверь.

– Входи, дитя, – ответил скрипучий голос по ту сторону.

Улыбка расплылась на моем лице, когда я распахнула дверь, входя в комнату, пахнущую свежим постельным бельем, книгами и увядающей эпохой.

– Привет, дедушка, – ласково поприветствовала, проходя и присаживаясь на край его кровати. Здесь было так много одеял, что вокруг тощего старческого тела будто парило настоящее облако, обволакивая его своей хлопковой дымкой. – Как ты себя чувствуешь?

Он радушно улыбнулся и протянул сухую ладонь, дотрагиваясь ею до моей щеки.

– Теперь гораздо лучше, дорогая, – силы в слабых мышцах, видимо, закончились, и рука снова опустилась, накрывая мою. – Повеселилась сегодня? – Дедушка мотнул наполовину облысевшей седой головой в сторону окна, за которым медленно умирал закат. Ветер колыхал шторы его спальни, посылая с улицы порывы пронизывающего февральского ветра, и я поежилась, все еще закутанная в пальто, удивляясь, как дедушка не продрог в тонкой пижаме.

– Еще как, – гордо проговорила, зная, что он не осудит, даже если скажу, что участвовала в пивном родео в одном бикини, что, конечно же, было неправдой.

Думаю, дед догадывался о моей склонности увиливать от своих обязанностей, но великодушно не подавал виду. Мы с ним были близки с самого моего детства, поскольку бабушка ушла из жизни еще до моего рождения, а родители были слишком заняты построением своей империи. Наши будни были наполнены смехом, играми и приключениями, но годы брали свое, дедушка заболел, и с каждым днем болезнь отнимала его силы по капле, пока не осталось ничего, кроме бледного истощенного тела, заточенного в этой спальне и изредка выезжающего на террасу в инвалидном кресле.

Однажды я взяла на себя роль проводника во внешний мир, снимая для деда смешные видео и рассказывая ему обо всех нелепых или интересных случаях, которые происходили с людьми за пределами этих стен. Сегодняшний улов был по-настоящему стоящим, ведь по пути я наткнулась на уличного скрипача, игравшего национальный гимн без помощи рук. Не спрашивайте, как он это делал, просто скажу, что фантазия у парня была безграничной, в то время как чувство стыда напрочь отсутствовало. Мы смеялись, просматривая видео на телефоне, пока мой взгляд не зацепился за время на экране – было без четверти семь.

– Прости, дедушка, нужно идти, – быстро вырубила устройство и, чмокнув деда в щеку, соскочила с кровати. – Увидимся завтра!

– Постой, дитя, – позвал он, когда я уже достигла двери.

– Да?

– Пообещай мне кое-что. – Задумчивый взгляд ненадолго остановился на портрете бабушки, висящем над незажженным камином, а затем обратился ко мне, своей интенсивностью заставив замереть и убрать руку с дверной ручки. На самом деле я оцепенела, потому что выражение его лица мне совсем не понравилось. Оно все еще было полно теплоты и нежности, но теперь покрылось коркой из глубокой печали.

– Не позволяй им указывать, кем тебе быть, – внезапно начал дед, сжимая костлявые руки на одеяле. – Они и понятия не имеют, насколько ты драгоценна, Оливия, – наверно, под «ними» он имел в виду моих родителей. – Мир слишком мал для возможностей, которыми ты обладаешь, но не закрывайся от них, моя девочка. Не бойся сделать шаг вперед, даже если не уверена, куда именно он приведет. Сперва ты можешь ошибиться, но это не беда – обычно по ту сторону страхов и ошибок ждут великие свершения.

Я стояла как вкопанная, не зная, что ответить. Звучало немного чересчур, поэтому склонила голову набок, изучая лицо деда. Он все еще пристально смотрел мне в глаза и теперь улыбался.

– Лааадненько, я все поняла, – сказала, хотя на самом деле ничегошеньки не поняла. – Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, Оливия! Я люблю тебя, – тихо прошептал он, откидываясь на подушки.

– Я тоже тебя люблю. – Выйдя и захлопнув дверь, я бросилась в свое крыло, по пути чуть не сбив Кая, который все еще слонялся в коридоре. – Десять минут, – выкрикнула на ходу, расслышав лишь тихое бормотание.

Молниеносно стянув с себя пальто и наряд, который под ним скрывался, заскочила в душ и принялась смывать с тела блестки и чужеродный запах. Затем насухо вытерлась, проверяя перед зеркалом состояние кожи и волос, и только убедившись, что все в порядке, подошла к шкафу, выудив оттуда черную водолазку и плотный серый сарафан. Не потрудившись высушить волосы, заплела их в тугую косу и покинула комнату как раз в момент, когда внизу прозвенел колокольчик, означающий, что ужин подан.

Кай присоединился, когда я остановилась перед лестницей, глядя вниз так, словно прямо там разверзлась адская пучина, которая поглотит меня, стоит лишь сделать шаг.

– Кажется, мистер Аттвуд чем-то обеспокоен, – шепнул он задумчиво.

– Он всегда чем-то обеспокоен, – фыркнула я. – Давай просто сделаем вид, что не играли в прятки сегодня днем.

– Когда-нибудь твои побеги выйдут боком нам обоим.

Отец сидел во главе стола, а мама по правую руку, они о чем-то взволнованно перешептывались, но, стоя в дверях, я не могла расслышать ни слова. Свечи отбрасывали резкие тени на их лица, когда две пары глаз – папины голубые, как у меня, и мамины карие с зелеными вкраплениями – переместились в мою сторону, мамины губы тронул призрак улыбки.

– Ты задержалась, – все, что она сказала. Я вымученно улыбнулась в ответ и подошла ближе, чтобы поцеловать ее в щеку. Светлая прядь выбилась из ее идеальной прически, щекотнув мой нос. От мамы пахло смесью дорогих духов и растворителем – удивительное сочетание. Мы были похожи в том, как блестяще сумели отточить мастерство притворства. Всю первую половину дня она проводила в мастерской в заляпанной старой одежде, рисуя абстрактные картины, а к вечеру, прямо перед приходом отца, перевоплощалась в напомаженную светскую львицу, так подходящую по статусу своему мужу.

Кстати, о нем.

Отец одарил меня приветственным жестом всех отцов, не слишком поворотливых в воспитании дочерей, неловко потрепав по волосам. Натянуто улыбнулся, но вышло то еще зрелище, учитывая, что улыбаться он попросту не умел. Гордон Аттвуд был пятидесятилетним седеющим щеголем, подтянутым и острым на язык, но практически не способным поддержать разговор за пределами пузыря под названием «бизнес». А мне, как правило, не хотелось слушать часовые лекции о фондовом рынке и только что закупленном оборудовании для бесчеловечного истязания бедных животных.

Когда я была маленькой наивной девочкой, а мир не казался мне таким картонным, я восхищалась папой до колик в животе. Теперь наши встречи в лучшем случае ограничивались скупыми диалогами о погоде, моей ненавистной учебе и россказнях о вещах, которые могли заинтересовать кого угодно, кто не был мной. Казалось, он совершенно меня не знал, а я отказывалась мириться с его деятельностью, но пока не нашла в себе ни крупицы отваги, чтобы высказать свой протест достойным образом.

– Как дела в университете? – с ходу спросил отец, делая щедрый глоток вина и перекатывая напиток во рту. В это время персонал стал расставлять блюда перед нами, изредка заслоняя меня от пытливого взгляда голубых глаз. – Ты ведь была на учебе, верно?

Я испустила тяжелый вздох и скрестила пальцы рук на коленях, собираясь сказать очередную ложь, как с легким движением руки горничной серебряная крышка, накрывающая мою еду, исчезла, и желудок скрутило тугим узлом.

Кровавый стейк истекал соком на фарфоровую тарелку, он был размером с мое отвращение к мясу, и пара жалких картофелин не могла спасти ситуацию, как бы я ни старалась сосредоточить взгляд на них. Тошнота не заставила себя долго ждать, я взглянула на маму, но она с сожалением покачала головой и потянулась за миской с салатом, больше не глядя на меня. Тогда я перевела взгляд на отца, который с невозмутимым видом расправил салфетку на коленях. Оба родителя прекрасно знали о моих предпочтениях в еде, и как бы я ни старалась понять, что происходит, подавляя подступающую к горлу желчь, ничего не получалось. Могла только предположить, что это было нелепым по своим размерам наказанием за мою провинность.

– Это… – начала было в тот момент, когда вилка отца вонзилась в кусок мяса, а нож одним точным движением разделил стейк надвое.

Я выскочила из-за стола со скоростью, превышающей любой из возможных видов перемещения в пространстве, наверно, даже использовала телепорт, потому что в следующий момент уже стояла, согнувшись над унитазом в гостевой уборной первого этажа, опорожняя наполовину пустой желудок. По щекам текли слезы, точно не знаю, от обиды или напряжения, но знаю, что ощущала себя не лучше, чем в тот день, когда впервые увидела человеческую жестокость. Только теперь его не было рядом, чтобы забрать мой страх.

Родители повезли меня на самый настоящий бал, поэтому я нарядилась в пышное платье, такое же голубое, как мои глаза; при этом крупные банты на коротких рукавах покрыты звездной пыльцой, переливающейся в свете салона лимузина, на котором мы едем, и я чувствую себя такой же красивой, как старшая сестра моей подружки Кары. Няня завила мои белые волосы в кудри и подарила диадему, чтобы все на балу сразу же поняли, что я принцесса.

– Держи спину ровно, – шепчет мама, пока я ерзаю, пытаясь разглядеть замок короля за пеленой дождя, льющего с самого утра.

Получив замечание, делаю безуспешную попытку выпрямиться, прижимая лицо к стеклу, которое сразу же запотевает от моего неровного дыхания. На улице уже темно, и в обычный день меня давным-давно отправили бы в кровать, но не сегодня, когда разрешено веселиться с другими гостями, танцевать и есть сладости. Все потому, что папу пригласил его друг король, чтобы поговорить про работу, и теперь мы все празднуем день, после которого станем еще богаче.

В действительности быть богатой вовсе не так уж и плохо, ведь я могу каждый день надевать новые платья, летать в разные страны и посещать школу, в которой не учатся «отбросы общества». Понятия не имею, кто это, но, если папа так говорит, полагаю, это не очень хорошие люди. Однажды на день рождения друзья родителей подарили мне настоящий кусок золота. Я пока не знаю, что буду с ним делать, ведь он такой тяжелый, что сдвинуть его с полки на столе – та еще задача, но когда вырасту, то смогу продать его и купить что угодно, может быть, даже хватит на то, чтобы сходить и посмотреть на настоящих танцоров. Я никогда не была на таких представлениях, а папа говорит, что это для плебеев, понаехавших в Бостон из Ирландии. Я также не знаю, кто такие плебеи и где находится Ирландия, но спорить с папой запрещено.

Машина замедляет ход, а мое сердце ускоряется, чуть не выпрыгивая из груди. Мама выбирается из машины, помогая мне спуститься на землю и заодно осматривая с ног до головы. Она выглядит довольной, беря меня за руку и подводя к папе. Моя няня Дана подходит следом, ее платье простое и неприметное на фоне наших роскошных нарядов, а черные волосы собраны в низкий пучок. Она что-то показывает, но мой взгляд уже прикован к огромному дому, подсвеченному снизу прожекторами так ярко, что свет от них издалека, должно быть, выглядит, как будто солнце зажгли посреди темного неба. Он трехэтажный и намного больше нашего особняка. Это настоящий замок с колоннами, башнями и такими огромными окнами, что видно, как внутри слоняются люди и переливаются хрустальные люстры. Интересно, в этом замке живет принц?

– Не упускай ее из виду, – командует отец, обращаясь к Дане. – Оливия, ради всего святого, не натвори глупостей в такой важный вечер, – это скорее укор, чем просьба.

– Дорогой, ей всего десять, пусть веселится, – мягко говорит мама.

Отец поочередно смеряет нас взглядом, не терпящим возражений, и я покорно киваю, мне не терпится уже попасть внутрь, поэтому я согласилась бы на любое условие, даже если оно включает хвост в виде Даны или отказ от шалостей.

От предвкушения начинаю подпрыгивать на месте, пока мои кудряшки пружинят вокруг лица, и вот наконец родители начинают двигаться, вливаясь в поток других гостей. Мою руку ловит маленькая ладонь Даны, и я кривлюсь, представляя на ее месте поводок. Моя няня не умеет веселиться и танцевать, зато знает пять языков, учит меня играть на рояле и заставляет читать стихи вместо того, чтобы смотреть мультики. Она скучная и старая, но я этого не говорю, крепче сжимая ее руку на пути к сказочному замку.

Дана просит перерыв, устав от танцев, ее сбитое дыхание слышно даже через музыку. Моя счастливая улыбка спадает с лица. Взрослые вообще почти не танцуют, предпочитая разговоры и шипучие напитки в красивых бокалах, что разносят официанты. Они опрокидывают их один за другим, после чего ведут себя нелепо и порой вызывающе. Здесь почти нет детей, а те, кто есть, сторонятся танцпола, играя с нянями, когда мне так хочется веселиться, что даже огромный торт, величиной в три яруса и украшенный фигурками животных, не вызывает интереса.

– Десять минут, Оливия, – пыхтит Дана, ковыляя к ряду плюшевых кресел. – Пойди пока попей лимонада и заодно принеси мне стаканчик, пожалуйста.

Ее лицо такое красное, что я удивляюсь, как голова не лопнула от напряжения, именно поэтому даю ей желанную свободу, покорно топая к столу с напитками, который стоит у противоположной стены.

Мама болтает с подругами где-то в стороне, давно позабыв о моем существовании, а след отца и вовсе простыл с тех пор, как он приветственно пожал руку королю. На самом деле папин друг никакой не король, но это его дом и его бал, и он ведет себя статусно и важно, слегка кивая гостям, но практически не улыбаясь. Наверно, грустит, что его королева умерла, – так мне сказала мама.

Подхожу к столу, который сплошь заставлен разноцветными кувшинами, официант улыбается и кивает в сторону тех, что предназначены для детей, спрашивая, чего я хочу. Коротко отвечаю, озираясь, и тут мой взгляд цепляется за человека, стоящего прислонившись к лестнице. На вид он взрослее меня, скорее всего, учится в старшей школе или даже колледже, его руки спрятаны в карманах черных брюк, а взгляд лениво прогуливается по просторному залу, изредка замирая на посетителях. Когда всего на мгновение дымчатые серо-голубые глаза останавливаются на мне, желудок сжимается до размеров горошины и пить больше не хочется. Человек морщится, будто увидел кучку собачьих какашек, а потом так же быстро отводит взгляд.

Он принц этого замка, я знаю, даже несмотря на то, что впервые его вижу. Что-то есть в его твердой позе и нарочитой небрежности, с которой он изучает гостей, будто они вторглись на его территорию, не будучи приглашенными, и теперь их присутствие его раздражает. Официант снова привлекает мое внимание, протягивая два лимонада, но я беру только один, делая жадный глоток и оглядываясь на Дану. Та смотрит в свой телефон, улыбаясь экрану так нежно, что у меня не остается сомнений – она переписывается со своим кавалером, в такие моменты Дана обычно выпадает из реальности. Взрослые такие глупые, когда влюблены. Но я отпускаю эту мысль, ведь отвлечение Даны – как раз то, что нужно, чтобы незаметно улизнуть.

Поворачиваю голову в сторону лестницы, но принца там уже нет. Я не даю себе время для размышлений, оставляя стакан и бросаясь из зала, прыгая по ступенькам через одну. К моменту, когда добираюсь до последней, меня встречает пустой полутемный коридор, ведущий сразу в трех направлениях. Этот дом такой необъятный, что начинаю жалеть, что не прихватила с собой миску с хлебом, чтобы раскидывать из нее маленькие крошки, по которым вернусь назад. В сказке это сработало, но сама я никогда не проверяла.

Решаю идти направо, двигая правой рукой по шершавой стене. Дана говорит, что это отличный способ выхода из любого лабиринта, я не уточняла, откуда она знает, но, кажется, сейчас самое время выяснить, верна ли ее теория. Тени вокруг становятся гуще, а коридор передо мной обволакивает темнотой, поглощая мое светлое платье, как огромная черная дыра поглощает космический мусор и, может быть, даже целые межгалактические корабли.

Точно не знаю, сколько раз поворачиваю, когда натыкаюсь на открытую дверь, за которой лишь зловещий непроглядный омут. Я не трусишка, но мурашки пробегают от основания шеи по всему телу, а сердце готовится выскочить через горло и сбежать обратно туда, где еле слышны звуки вечеринки. Сделав глубокий вдох, шагаю в темноту и, ощупывая пространство, понимаю, что оказалась на лестнице. Но она не такая роскошная, как та, по которой я поднималась, а железная, обшарпанная и ведет вниз. Осторожно спускаюсь, держась обеими руками за перила, всего один пролет, и тьма сменяется тусклым светом, обрамляющим еще одну дверь, ведущую на крыльцо.

Воздух снаружи прохладный, от чего приходится съежиться, но какая-то неведомая сила толкает меня вперед, заставляя идти в направлении постройки, находящейся прямо за домом. У меня точно будут неприятности, когда Дана и родители обнаружат, что я убежала, но прямо сейчас все, что могу сделать, – это несмело шагать навстречу неизвестности.

Здание из белого камня величиной с двухэтажный коттедж, которые строят вокруг Бэк Бэй, не освещено и вообще как будто не предназначено для посторонних глаз, у него нет окон, а черная деревянная дверь заперта, но из-под нее виднеется тонкая полоска света, так что я точно знаю, что внутри кто-то есть. Может быть, это гости забрели туда по неосторожности, точно так же, как я, или этот домик принадлежит прислуге. В любом случае, раз уж я здесь и скорое наказание неизбежно…

Не успеваю додумать эту мысль, как дверь со скрипом открывается, выпуская свет наружу, я бросаюсь за угол здания, наблюдая, как на улицу выходят два охранника, один из которых закуривает сигарету, бормоча что-то, над чем второй потешается. Закрываю рот ладонями, чтобы не выдать себя, и жду, когда охранники отправятся дальше. Работают они так себе, потому что ни один даже не оборачивается, чтобы проверить периметр, как сделали бы телохранители в кино. Но так даже лучше, потому что вскоре они оба уходят, оставив дверь слегка приоткрытой, а я подхожу ближе, чтобы сквозь узкую щель разглядеть то, что находится внутри. Ладони липкие и мокрые от пота, а кудряшки цепляются за неровное дерево двери, поэтому отдергиваю пряди назад, стараясь не издавать ни звука, и устремляю взгляд вперед, натыкаясь на самое ужасное зрелище за всю свою короткую жизнь.

Папа стоит перед королем на коленях, в то время как тот приставляет блестящее дуло пистолета к его лбу. Все мое тело леденеет от вида этой сцены. Двое мужчин неотрывно смотрят друг другу в глаза, а я не могу пошевелить ни единой мышцей, чтобы прервать происходящее. В момент, когда король взводит курок, я зажмуриваюсь. Раздается выстрел.

Вслепую пячусь назад, выпуская полувздох-полукрик, который тут же поглощает большая теплая ладонь. Мое тело дергается, но сильная рука удерживает неподвижно, оттаскивая за постройку и прижимая к стене. Все мое нутро сотрясает дрожь и паника. В ноздри врывается запах дыма, какой-то травы и свежести осеннего леса, одновременно хочется вдохнуть поглубже и задержать дыхание. Я открываю глаза.

Льдисто голубые радужки, в уличном мраке почти черные, смотрят на меня с осторожностью и укором. Вблизи зрачки парня выглядят просто огромными и блестящими, как у волшебных созданий из сказок, что читает мне Дана. Он все еще крепко держит меня, зажимая рот ладонью, и одним взглядом приказывает молчать, а затем осторожно убирает руку, проводя большим пальцем по моей щеке и вытирая слезу. Я даже не заметила, как начала плакать.

Моя голова непроизвольно поворачивается в ту сторону, где только что развернулось ужасающее действо, но парень берет мое лицо в ладони, разворачивая к себе.

– Смотри на меня, – тихо говорит, гипнотизируя взглядом. Сердце бьется о ребра сотней ударов в минуту, я никогда еще не была в таком ужасе.

– Мой папа… Он… он… – пытаюсь сказать, но выходят лишь обрывки слов вперемешку со всхлипами. Дрожь становится такой сильной, что не могу дышать, рвано хватая воздух через рот.

– С ним все в порядке. Просто дыши, – отрывисто говорит он. Тогда я делаю, как велено, паника немного сбавляет обороты, а парень сокрушенно качает головой, поджимает губы и морщится, убирая руки с моего лица. – Тебе не следовало приходить сюда.

Не уточняю, речь об этой дурацкой пристройке или о бале вообще, но его голос такой приятный, глухой и низкий, что я хочу, чтобы он не переставал говорить. Его слова успокаивают, что даже странно, учитывая случившееся, к тому же я его даже не знаю.

– Он убил папу? – в панике шепчу, изучая темные брови и волосы парня, у него взрослый суровый взгляд, точно такой же, каким он осматривал гостей, стоя у подножия лестницы. Будто все мы – грязь на его подошвах. Но тогда почему не сдал меня родителям, когда застукал за подсматриванием?

– Нет.

– Но я видела, – спорю, чем вызываю у него горький смешок.

– Не всегда то, что видят наши глаза, оказывается правдой, – загадочно говорит он. – Смотри.

Принц поворачивает взгляд в сторону, и в этот момент папа твердым шагом выходит из пристройки, быстро направляясь в сторону замка.

– Но как? Зачем? – опешив произношу я. Облегчение посылает волну усталости в изможденное страхом тело.

– Игра власти. Твой отец – такой же монстр, как и мой, – стиснув зубы, говорит парень.

– Почему? – В моей голове столько вопросов. Я знаю прятки, бинго и сквош, но что за игра с пистолетом?

– Некоторые вопросы должны оставаться без ответа, – просто отвечает он. – Ты не захочешь узнать правду.

Что это вообще значит?

Принц отступает назад, кивая в сторону замка, безмолвно прогоняя. Затем разворачивается и идет в указанном направлении, пока я плетусь следом, постоянно оглядываясь назад.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я, догоняя. Тот искоса смотрит на меня, ухмыляясь, и продолжает идти. – Меня зовут Оливия, но все зовут меня Лив, – говорю, чтобы заглушить панику, все еще сковывающую тело, от чего мои ноги слегка заплетаются. Мне нужно, чтобы он продолжал говорить этим успокаивающим голосом, тогда смогу хотя бы на время забыть о том, что видела. – Это твой дом?

Мне хочется, чтобы он ответил «нет», но принц кивает, развеивая мои иллюзии и одновременно с этим укореняя в моем мозгу идею о том, что у нас есть что-то общее, даже если это родитель-монстр. Мы доходим до лестницы, по которой я пришла, он берет меня за руку и осторожно ведет по темному пространству. Когда мы минуем коридоры и шум вечеринки снова заглушает все вокруг, он резко останавливается, пригвождая меня взглядом.

– Ты никому не расскажешь о том, что видела. – Эти слова вызывают волну возмущения. Да как он вообще смеет думать, что я промолчу, не потребовав у папы ответов? Но принц прикладывает палец к моим губам и хмурит брови. Он высокий и сильный, старше меня бог знает на сколько лет, хотя бы поэтому я должна послушаться, даже если все мое существо противится. – Это в твоих интересах, малышка Ливи, для твоей безопасности. – То, как по-новому принц произносит мое имя, заставляет сердце кувыркнуться в груди. Что-то необъяснимое рождается в этот момент, когда незнакомый человек печется о моей сохранности. Я не задаю вопросов, просто бездумно киваю, тогда он убирает палец от моих губ и тоже кивает, но уже сам себе, после чего молча уходит обратно в темноту, оставляя меня стоять на вершине лестницы и задаваться вопросом, что из этого мне привиделось: прекрасный принц или стеклянный взгляд отца, смотрящего в лицо смерти. Я отчаянно цепляюсь за первое, начиная спускаться.

– Вот ты где! – кричит Дана, хватая меня за руку и практически стаскивая с лестницы. Ее глаза огромные, щеки покраснели, а прическа растрепана. – Я тебя обыскалась, нельзя вот так убегать, Оливия!

Она еще долго меня отчитывает, пока я бреду сквозь толпу, изредка высматривая вокруг знакомые черты, еще не зная, что в этот день моя жизнь была продана.

Когда вы летите в пропасть с обрыва, то не сразу это полностью осознаете. Сначала, конечно, приходите в шок от самого факта падения, но защитный механизм психики блокирует мозг, не подавая синапсам сигналов, что с минуты на минуту вам конец. Только за какие-то крохотные секунды до столкновения с землей приходит понимание происходящего. А дальше нет разницы, прыгнули вы сами или кто-то вас столкнул – итог все равно один. Так началась новая точка отсчета в моей истории, у которой было дерьмовое начало и наверняка будет такой же конец. Тяжелые шторы в чикагской квартире были задернуты, оставляя лишь узкую щель, через которую едва пробивался полночный уличный свет. Голова была затуманена настолько, что я с трудом мог открыть глаза и сфокусировать их на чем-то дольше, чем на две секунды.

Девушка передо мной медленно опустилась на колени, ее волосы были в полном беспорядке и почти полностью скрывали лицо. Тонкие пальцы с отчаянием впились мне в бедра, двигаясь выше, цепляясь за ремень джинсов. Звук расстегиваемой молнии сменился восхищенным женским вздохом, когда она поняла, что на мне нет белья, холодная рука скользнула по основанию члена, вызывая странную смесь возбуждения и отвращения к себе, которое колючим терном разрасталось внутри.

Откинувшись назад, я закрыл глаза, словно это могло помочь не видеть того, во что превратился, сквозь дымку опьянения осознавая, как это отвратительно – представлять разных девиц, включая невесту лучшего друга, на месте другой. Это было грязно, мерзко, чертовски неправильно. И это то, что сейчас мне было нужно даже больше, чем новая доза таблеток. Но даже это вопреки всем ожиданиям не сработало.

Прошло два месяца с тех пор, как получил травму колена, и всего каких-то пару недель после операции, а я уже по горло утонул в злости к этому миру, моему окружению и самому себе. Хотя, когда ты половину жизни по пояс в этой вязкой горькой субстанции, остается всего ничего, чтобы полностью ею захлебнуться.

За это непростое время я узнал, что мои товарищи по команде – лживые и завистливые засранцы, которые отметили мой временный уход избранием нового квотербека и шикарной вечеринкой в его честь. Никто из них так и не находил мой талисман, сколько бы я ни спрашивал. Мой менеджер попытался сделать из травмы сенсацию, за что был послан ко всем чертям.

Доктор Бреннан оттаяла, но по-прежнему не стеснялась отпускать едкие комментарии, даже когда во время операции на меня натягивали маску, чтобы сделать наркоз. Я очнулся в палате несколько часов спустя, и первой просьбой стала доза обезболивающих. Приходилось повторять это желание каждые десять часов, пока медсестра не запустила в меня всей упаковкой, сдобрив бросок проклятиями. Она, как заевшая песня в голове, повторяла о соблюдении дозировки, но не спорила, когда я угрожал использовать связи, чтобы вышвырнуть ее из больницы навсегда. Это был блеф, но ей ни к чему было знать.

Вершиной моего падения стал звонок Брайана Донована, который сообщил, как он думал, радостную новость – его сын Ди сделал предложение своей девушке Элли. И это всего каких-то пять месяцев спустя после нашей драки за ту самую девушку. Ладно, наверно, я здорово перегнул палку, решив, что влюбился в нее и все такое, но что-то в Элли определенно было способно зацепить даже такого отъявленного, презирающего теплые чувства полудурка, как я. Она была красива, умна и талантлива, бесспорно Элли выделялась на фоне моих прошлых завоеваний. Но теперь я прекрасно осознавал, что уж точно не был влюблен в нее.

С тех пор как стал кем-то другим, только и слышал «ты милый парень, Ник», а за этим всякий раз следовало «но», после чего меня заменяли каким-нибудь первосортным придурком. Примечательно, что если бы я хоть на минуту стал самим собой, то ни одна приличная девушка не задержалась бы рядом дольше, чем на одну ночь. И меня бы это скорее всего устроило, ведь большую часть жизни сама идея длительных отношений была мне чужда – я пробовал пару раз, и это не вызвало ничего, кроме желания навечно остаться одному.

Так почему же новость об этой помолвке так взбесила меня, что захотелось проломить стену? Скорее всего, все дело было в том, как отголоски чужого счастья взывали к моему внутреннему опустошенному сосуду. Где-то в самой глубине сознания я мечтал наполнить его до краев, но вслед за этими мечтами приходил страх, сотканный из множества потерь в моей жизни, который заглушал желание, убеждая в том, что это не лучшая идея. Все, кого я когда-либо любил, покидали меня, так что попытки того не стоили.

– Полегче там, это не последний член на планете, – сказал я, лежа на спине и изучая потолок. Девушка так старалась, надо отдать ей должное, она сосала и облизывала меня, как будто от этого зависела ее жизнь, но все было напрасно, потому что эрекция все никак не наступала.

Обычно я не был козлом, все мои партнерши покидали кровать, получив по меньшей мере один оргазм, но сегодня стены в спальне раскачивались так сильно, что я не мог даже сесть, не говоря уже о том, чтобы отплатить бедной девушке взаимностью или хотя бы вспомнить ее имя.

– Салли, – позвал, терпя боль в колене. – Остановись. – Кое-как приподнялся, наблюдая, как тени танцуют вокруг ее головы. Она с хлюпающим причмокиванием оторвалась от своего занятия и уставилась на меня остекленевшим взглядом, пока я, кряхтя и отползая к изголовью, пытался вернуться в реальность.

– Я Силия, в чем дело?

Силия, Салли, какая к черту разница.

– Нам нужно прекратить. То дерьмо, что ты мне дала, слишком сильное.

Я поспешил принять вертикальное положение, головой опираясь о спинку кровати и заправил вялый член обратно в штаны. Силия заползла на кровать, укладываясь рядом. Теперь мы оба созерцали нечеткие изображения, возникающие на гладком потолке. Когда-то давно я так же смотрел на облака, пытаясь найти в очертаниях фигуры знакомых предметов или животных, разница лишь в том, что тогда облака были настоящими.

– Мы с подругой сто раз их брали, ее дилер говорит – это самое легкое, что у него есть.

– Значит, он солгал. – Язык налился свинцовой тяжестью, и краем сознания я подумал, как отвратительно будет вот так вырубиться, а поутру обнаружить пропажу чего-нибудь ценного.

– Сколько ты принял? – с беспокойством спросила Силия. Она точно видела, как брал с ее ладони одну таблетку, так к чему эти тупые вопросы. – Стой! Ты принимал что-нибудь до этого?

Силия нависла надо мной, заслоняя обзор на галлюцинацию того, как я бегу по футбольному полю, пересекая разметку в зачетной зоне соперника. Взгляд никак не мог сфокусироваться на лице девушки, выискивая продолжение матча за ее спиной. Картинка сменилась большими заплаканными глазами оттенка океана. Даже забыл, каким прекрасным и чистым может быть этот цвет. Светлые волосы кружили вокруг головы, и несколько прядей задевали длинные ресницы, впитывая слезы. Я моргнул, видение исчезло, а передо мной возникло другое улыбающееся лицо. На этот раз будто смотрел на себя со стороны, но тот взгляд был теплым и нес в себе всю радость мира, никакого отчаяния, никакой злости. Но Силия снова его прогнала.

– Ник! – Она принялась шлепать меня по щекам ладонями. – Что ты принял?

Паника в ее голосе взбесила, и я попытался оттолкнуть Силию, но вместо этого зарядил себе по носу. Конечности абсолютно не слушались, и я отметил, с облегчением для себя, что нога уже не так беспокоила.

– Отва…ли, – бессвязно ответил, не желая вспоминать, сколько лекарств было нужно, чтобы притупить жжение в колене и заглушить приступы ярости. Но правда была в том, что не смог бы вспомнить даже какое сегодня число или что ел час назад, перед тем как отведать десерт из смеси таблеток.

Следующее, что я помнил, как Силия куда-то звонила, крича в трубку что-то неразборчивое, пока мое тело билось в конвульсиях, ударяясь о пол спальни. Помнил заблеванный ковер и темноту.

Они позвонили Ди и тренеру Далтону, которые расхаживали за пределами палаты, то и дело появляясь в дверном проеме, наверно, чтобы убедиться, что я не сбежал через окно. Как будто это было возможно. Странно вот так лежать, привязанным к больничной койке специальными ремнями, пока в меня сразу из трех емкостей капает какая-то жидкость.

Я зажмурил глаза в надежде, что это сон, который сменится холодными хрустящими простынями и шумом улицы за окном, а не проклятым рычанием моего бывшего лучшего друга и укоризненными приглушенными ответами тренера. Мне не нужна была лекция о вреде злоупотребления лекарственными препаратами или, что еще хуже, напоминание о том, почему моя жизнь превратилась в пепел.

Но когда все же снова открыл тяжелые веки, реальность оказалась еще хуже, чем секунду назад, ведь Райан чертов Донован стоял надо мной с выражением лица, которое куда больше подходило пареньку в пижаме со Спанч Бобом[8]. Ди прищурился, читая названия на перевернутых емкостях капельницы, и одобрительно кивнул кому-то, своим воображаемым друзьям, наверное.

– Эй, Ди, а та штука была позабористей, – хрипло пошутил я, чем заработал взгляд, способный располовинить титановый шар, как кусок талого масла.

– По-твоему, это смешно? – с укоризной сказал он, сверля меня своими черными глазами. – У тебя почти случился передоз. Чем ты, мать твою, думал?

Я бы хотел ответить, что членом, но мой приятель спал с тех самых пор, как Силия засунула его себе в рот. И задолго до этого тоже. Пришлось здорово напрячь мозг, чтобы вспомнить, когда в последний раз у меня был нормальный стояк помимо моментов, когда футбольный клуб присылал солидную сумму на мой банковский счет.

– Зачем ты здесь? – Как только слова слетели с моих пересохших губ, я мысленно выругался, чувство вины поселилось в грудной клетке, как будто там ему было самое место.

Ди выглядел так, словно не спал неделю или две, его глаза покраснели, костюм был помят, а черные волосы всклокочены.

– Потому что ты чуть не погиб, придурок! – крикнул он, с яростью сжимая кулаки по бокам от себя.

Тренер тут же влетел в палату, но Райан поднял руку, останавливая его и по-прежнему глядя на меня как на комок жвачки, прилипший к штанине его неприлично дорогих брюк. Далтон вышел обратно в коридор, что-то набирая на своем телефоне.

– Сколько я был в отключке? – спросил я, выбрав наиболее безопасный маршрут для разговора.

– Видимо, недостаточно, чтобы они успели вынуть твою тупую башку из задницы, – не унимался Ди.

Не имея возможности принять сидячее положение, я насупился и выплюнул:

– Сказал алкоголик со стажем.

Тот поджал губы и чертыхнулся. Мы оба прекрасно знали, что он был погребен на дне бутылки последние три года, пока его бывшая Элли не простила его жалкую морду и все не наладилось. И если он собирался играть в грязную игру, упрекая меня, то и я в стороне не останусь.

Очень по-взрослому для парня, только что вернувшегося из увлекательного круиза на тот свет, надо сказать.

– Слушай, я приехал сюда не для того, чтобы пререкаться, – сокрушенно сказал Ди, присаживаясь на стул. – Я чертовски устал и не видел свою невесту бог знает сколько. Так что, пожалуйста, заткнись на хер и поклянись, что этого больше не повторится.

Надо признать, на этот раз замечание про невесту ни чуточки меня не задело. Я поднял указательный палец вверх, настолько, насколько позволял ремень на койке.

– Так мне заткнуться или поклясться?

Ди молча схватил с прикроватной тумбочки стакан с водой и вставил трубочку мне в рот.

Понял. Заткнуться.

– Сью попала в аварию, – проговорил он почти шепотом, развеивая мое напускное веселье. – Мы были в Париже, когда нам позвонили, сказав, что она в Бостонской больнице. Мы все бросили и сразу же полетели туда. А потом позвонил твой тренер… – Он взмахнул рукой, разочарованно глядя на меня.

Потом случился я.

Он не стал договаривать, но это было и не обязательно. Сью была партнером Райана по фирме и его лучшей подругой, мы часто отмечали семейные праздники вместе и пересекались в Бостоне. Сью ходила почти на все игры «Патриотов», когда я еще играл дома. Не могу даже представить, каково было Райану. Я такой кретин.

– Мне жаль, – сказал искренне, имея в виду Сью и испорченную помолвку друга. – Она в порядке?

Ди пожал плечами.

– Врачи говорят, что судить рано, но она еще легко отделалась. Какой-то идиот вылетел на встречку, протаранив корвет Майка лоб в лоб. Сью в сознании, и через пару недель ее выпишут, думаю, она в порядке больше, чем ты.

Он многозначительно кивнул в сторону моего колена. Мы виделись всего раз с того инцидента на моем дне рождения, когда выяснилось, что девушка, за которой я ухлестывал, оказалась бывшей-новой девушкой Ди. Далее был мордобой и игнорирование правды и друг друга. Потом Ди пришлось обратиться ко мне за помощью, чтобы проучить дрянную однокурсницу Элли – Кристен. Я нарочно не использовал слово «подругу», потому что это белокурое отродье Сатаны не распознало бы дружбу, даже если бы та врезалась в нее с мощностью двухъярусного автобуса. Мне было плевать, где теперь Кристен, главное, чтобы подальше от всех нас.

Возвращаясь к моей травме, Райан так и не появился в больнице, хотя знал, как важен был для меня футбол. Я злился на него, не стану отрицать, но также понимал, что тот наверняка регулярно получал свежие сводки о моем состоянии и частоте испражнений от своего отца.

– Послушай, – начал Ди, разглядывая скудное убранство палаты в какой-то обычной больнице, куда меня доставили после звонка Силии. – Прости, что меня не было рядом, когда должен был быть. – Он сделал паузу, переведя взгляд с дверного проема, за которым все еще маячил тренер, на меня.

– У тебя были причины, я понимаю, – что-то, хоть немного похожее на признание неправоты.

– Мы оба облажались в равной степени, но я был слишком горд, чтобы открыть глаза.

– Ты делаешь это сейчас, – перебил я. – Это не только твоя вина, Ди.

– Просто я… Черт, все это так похоже на…

В его глазах мелькнуло раскаяние, заставив понять, что он хотел сказать. Тогда он не думал, что я снова нырну в эту кроличью нору, закидывая в себя разные незнакомые вещества с усердием Алисы, попавшей в Зазеркалье. Спойлер: я тоже.

Моя зависимость имела длинные корни, которые тянулись далеко в прошлое, в те времена, когда мы с Райаном познакомились. Я только-только ушел из дома и попал в дурную компанию, но, пробуя дурь первый раз в жизни, не осознавал, к чему это приведет. Ди был тем, кто в тяжелую минуту привел меня в свой дом и относился как к брату. Он и его отец стали моей новой семьей в тот период жизни, когда я отчаянно хотел забыть старую.

Сейчас, много лет спустя, я чувствовал себя неблагодарным козлом, который буквально через год вылетел из престижнейшей команды, попавшись на элементарном тесте на наркотики. Нам удалось замять скандал, но я переехал в Чикаго и перевелся в другой клуб, так филигранно вживаясь в роль, что никто не догадывался, что под поверхностью из платины скрывается обычная ржавчина.

Смотрите и приветствуйте – Ник Каллахан – спортсмен-наркоман и величайшее разочарование всех, кто когда-либо становился частью его жизни. Кажется, я что-то говорил насчет сверхновой звезды? Ах, ну да, точно! Только вот я забыл упомянуть, что звезды умирают задолго до того, как людям доведется увидеть их свет. Я был мертв уже целую вечность.

– Тебе нужна помощь, Кей, – твердо сказал Ди. Будто я не знал.

Вместо ответа снова обхватил ртом трубочку от стакана, который тот все еще держал у моего лица, с громким противным хлюпаньем всасывая воду. Будто этот звук мог заглушить во мне отголоски ненависти к себе. Я не просил отвязать меня, зная, что за очищением последует тяжелая ломка, и лучшее, что мог сделать, – это проглотить мольбы о свободе, встречая неизбежное.

Дедушка постоянно говорит, что не стоит торопиться с суждениями, сетовать на обстоятельства и проклинать жизнь, пока не посмотришь на ситуацию под разными углами. Я с детства любила слушать его истории, сотканные из мудрости и жизненного опыта, но моя противоречивая натура, должно быть, впитывала знания слишком избирательно. Поэтому, попав в подобие новых метафорических кандалов, надетых отцом, отчаянно скучала по старым.

Три месяца назад я могла украдкой заниматься любимым делом, пока не попалась. Теперь вместо Кая, который стал больше другом, чем водителем и гарантом безопасности, ко мне был приставлен настоящий охранник. Молчаливый и угрюмый Роуэн, на три головы выше обычного человека и всем видом напоминающий дрейфующий кусок арктического льда величиной с акр. Он обменивался короткими фразами только с отцом и другими охранниками, а мне лишь кивал и указывал рукой, в каком направлении идти. Если до этого у меня почти не было друзей, то теперь даже простые прохожие отпрыгивали подальше, заметив этого громилу, подобно гигантской неоновой вывеске оповещающего о том, что нужно держаться подальше.

Моя успеваемость пошла в гору, потому что теперь, стоило хотя бы взглянуть в сторону, противоположную местоположению университета, как великан тут же включал опцию сигнализации, донося отцу о моих предположительно дурных намерениях. Я больше не прогуливала учебу, рутинно следуя указаниям свыше и чувствуя, как мое собственное «я» постепенно растворяется, превращая меня в едва заметную оболочку человека.

– Пройдет время, и он оттает, – заверяла мама, имея в виду отца. Она была одной из немногих, кто хоть каплю должен был разделять мое стремление не жить по указке. Лорен Аттвуд была студенткой художественной академии Бостона, когда впервые встретила своего будущего мужа. Так началась история ее перевоплощения из целеустремленной творческой натуры в изящное приложение к успешному бизнесмену.

– Не будь смешной! Неужели тебе не противно всю жизнь покорно идти у него на поводу, спрятав свое мнение поглубже? – с горечью выдала я, сразу же пожалев о своих словах.

– Словесные нападки на меня не решат твоих проблем, Лив, – нахмурилась мама, делая хаотичные масляные разводы на своем холсте. Ее рука не дрогнула, но плечи напряглись под гнетом моего едкого замечания. – Это не я целый семестр отплясывала в захудалом клубе вместо того, чтобы посещать занятия.

Туше. Хотя фактически прошло гораздо больше времени, но я не стала уточнять.

Мне всегда нравились танцы; сколько себя помню, стоило где-нибудь зазвучать музыке, как тело само приходило в движение. Чем старше я становилась, тем сильней понимала, что это не просто хобби, а не поддающаяся преградам ярость и страсть на грани отчаяния. Я ни капельки не преувеличиваю, это был мой наркотик, и теперь его отняли.

Виной тому куратор моего курса, который был жадной до денег болтливой свиньей. У нас была договоренность, по которой я вовремя сдавала работы и делала за него некоторые отчеты в обмен на молчание. Но он не гнушался также выпросить у отца двойную цену за новость о том, что учеба интересует меня не больше, чем наблюдение за тем, как сохнет свежевыкрашенная стена. Стоило отцу услышать о пропущенных занятиях, как его ищейки отправились следить за мной, а когда узнали, чем на самом деле занималась, бросили меня под автобус, рассказав все родителям.

После того как в тот злополучный день меня вывернуло в гостевой ванной, отец не злился и не кричал, а методично продолжал кромсать свой стейк на маленькие кусочки, запихивая их в рот и промакивая кровавые уголки белоснежной салфеткой. Я, в свою очередь, глотая унижение и обиду, по доброй воле рассказывала, как меня занесло на «темную» сторону.

Полтора года назад, разваливаясь на части от многолетней сердечной боли, я ушла с учебы после первой лекции, сославшись на недомогание. Никому и в голову не пришло проверить мое местоположение, поскольку обычно я посещала занятия с завидной регулярностью, будучи одной из лучших студенток на курсе. Слишком благопристойная характеристика, как по мне.

Бесцельно слоняясь по городу, забрела на южную сторону, где у метро парень раздавал листовки, и я из вежливости взяла одну, на которой рыжеволосая пикси, облаченная в сверкающее зеленое платье и такую же усыпанную блестками шляпку, лучезарно улыбалась мне, приглашая посетить «Поднебесную Керри Рейнбоу». На фото она кокетливо подняла одну ножку, а руки запустила в стоящий перед ней трехфутовый горшочек, полный золотых монет. Я вспомнила все сказанные отцом фразы про ирландцев, и в голове родилась отличная форма запоздалого, хоть и тайного юношеского бунта.

Спустя час я уже стояла в затемненном зале безымянного клуба, глядя, как на сцене оживает картинка с листовки. Девушку, показывающую представление, даже не смущало почти полное отсутствие зрителей, казалось, ей вообще не было дела до того, что творилось за пределами сцены, была только музыка и она, исполняющая всевозможные акробатические трюки вперемешку с танцевальными па. Над сценой и баром висели четыре золоченые клетки, в которых, как я потом узнала, должны были танцевать другие девушки.

Магия в чистом виде. Время будто застыло, а когда репетиционная музыка внезапно оборвалась, я отчетливо разглядела широкую улыбку и лукавый взгляд незнакомки, закончившей свой номер. Она смотрела прямо на меня, изучая, а потом спрыгнула со сцены и двинулась в мою сторону так стремительно, что пришлось попятиться, столкнувшись со стеной.

– Ты! – вот и все, что она сказала, продолжая улыбаться, как ненормальная, тыча наманикюренным пальцем мне в грудь.

– Я ничего не сделала… – промямлила я, опешив.

– Сделала, сделала, – хихикнула девушка, разглядывая меня с ног до головы. – Ты повторяла за мной! – в ее тоне не было укора, лишь легкая насмешка и любопытство, так что я немного расслабилась, все еще припертая к стене.

Если подумать, она была немного права.

– Я не специально.

– ВОТ ИМЕННО! – выкрикнула та пронзительным голосом и захлопала в ладоши, будто я только что сделала что-то выдающееся, достойное похвалы.

Уставившись на румяное лицо незнакомки, я отметила, как в полутьме красиво блестели ее нефритовые, обведенные жирным слоем косметики глаза.

– Я Керри, – представилась она, схватив мою вялую руку и пожимая ее с такой силой, что я испугалась, как бы не пришлось потом вправлять запястье. – Да расслабься ты, я не кусаюсь.

В противовес словам она клацнула зубами и расхохоталась, как дьяволица.

Наверно, я забыла добавить, что по мере исполнения своего сценического номера Керри снимала по одному предмету одежды примерно раз в каждые две минуты. А поскольку их изначально было не так много, то теперь стояла передо мной в катастрофически высоких туфлях, зеленых стрингах, лифчике, который скорее напоминал его отсутствие, и той самой, расшитой пайетками, шляпке. Казалось, это ее ничуть не смущало, в то время как я испытывала неловкость, равную по степени конфузу монашки, застрявшей в лифте с адептами Сатаны.

– Хочешь попробовать? – вдруг выпалила Керри, окончательно выбив меня из равновесия.

– Чт… что? – на всякий случай переспросила, чтобы удостовериться, что предложение в моей голове не отличалось от прозвучавшего в действительности.

– Станцевать, – закатив глаза, уточнила та. – Не дрейфь! Тебе ведь хочется, верно? У нас тут зона, свободная для творчества. – Она обвела руками помещение, и ее полуобнаженная грудь дерзко подпрыгнула, вызывая у меня новый приступ смущения.

Я не осмелилась отрицать, но предложение Керри настолько же обескураживало и пугало, насколько вызывало желание ступить ногой в нечто неизведанное. Любопытство во мне всегда перевешивало здравый смысл, поэтому я замешкалась, бросив короткий взгляд на сверкающую сцену. На что было бы похоже, если бы парень из моих грез, по вине которого я была в таком раздрае, внезапно вошел и увидел меня там, стоящую под софитами, дерзко улыбающуюся, уверенную в себе… Взрослую…

– Да брось, днем народу в этом вшивом месте все равно нет, так почему бы не выпустить на волю себя настоящую? – подбадривала Керри. – Можешь не снимать одежду, если не хочешь, правда тогда будет уже не так весело.

Оглядев свой повседневный наряд, состоящий из классического вязаного свитера и узких шерстяных брюк, я смущенно сморщилась. Но девушка, уже покачивая округлыми бедрами, удалялась в сторону сцены.

– Откуда ты знаешь, что это я настоящая? – бросила я вдогонку.

Керри резко обернулась, смерив меня лукавым прищуром.

– Все мы грешники. Просто некоторые лучше других притворяются.

Во мне моментально сработал переключатель.

Мной так часто пренебрегали, что подумалось: каково это – на один благословенный миг забыть обо всем, что давило на грудь? На крохотное мгновение ощутить себя настолько близкой к любви, насколько когда-нибудь смогу быть.

В тот день, выбросив из головы предрассудки и страхи, я оставила позади всех, кто удерживал меня в этой реальности, и пообещала, что найду в себе силы быть той, кем всегда мечтала стать. Вышла на сцену, забралась в ближайшую клетку и, несмотря на ее тяжелые прутья, не почувствовала себя запертой. Я была свободна.

Конечно же, вернулась через неделю, а потом еще раз и еще, и так до тех пор, пока однажды Керри не предложила мне работу в клубе. Я согласилась с минимальной оплатой, потому что днем зрителей, к сожалению или к счастью, практически не было, а по вечерам не могла выступать, рискуя быть пойманной. Но лучше уж зарабатывать самой, чем тратить деньги отца. Мы условились, что могу танцевать два раза в неделю и сама выбирать наряды, не обнажаясь полностью, а на афишах никогда не будет моего лица или имени.

Так началась моя двойная жизнь.

Пока снаружи бурлили шумные улицы и не смолкали голоса прохожих, спешащих по своим привычным делам, за дверьми неприметного клуба в южном Бостоне день за днем рождалась новая я. Сначала было до колик в животе страшно даже представить, что кто-то увидит меня на сцене, пусть это всего лишь случайно забредший только что уволенный клерк, чьему начальнику не под силу содержать полный штат кадров; или седеющий завсегдатай, дающий больше чаевых, чем стоит входной билет, но предпочитающий разгадывать кроссворд и притопывать ногой в такт музыке. Им всем не было дела до техники танца, но меня это не волновало, пока я могла продолжать делать то, что люблю.

Наверно, самым жирным плюсом нашего заведения был вышибала Хосе, который тщательно следил за тем, чтобы внутрь не проскользнул ни один любитель распускать руки или отпускать сальные шуточки. Хосе всегда почтительно отводил взгляд в сторону, проходя мимо, если мы были в сценической одежде и, казалось, даже читал мысли посетителей, сканируя те на предмет возможной угрозы чести и достоинству одной из нас.

Любая другая юная девушка из приличной семьи ужаснулась бы, едва подумав о том, что я танцевала, выставляя большую часть тела напоказ и не гнушаясь нормами приличия. Она посоветовала бы мне обратиться к врачу, чтобы тот проверил мою голову на предмет наличия мозгов, а затем снисходительным тоном предложила бы поискать танцевальную труппу, которой не приходилось бы существовать за счет нескольких непрофессиональных танцовщиц. Но к тому моменту мне уже было глубоко плевать на мнение окружающих, стоило только шагнуть на сцену и сделать то, что велела Керри, – выпустить себя настоящую. Этой Оливии было до лампочки на общественные устои и заботу отца, граничащую с тиранией, на тошнотворные лекции в университете. И на парня, что сотни раз отвергал ее кровоточащее сердце. Он предпочитал других девушек, каждая из которых казалась лучше и прекрасней и заставляла юную меня одним своим существованием корчиться на полу от зависти.

Я мечтала оставить позади все, что так или иначе делало меня слабой, безвольной и отвергнутой. Но пока мне пришлось проглотить горькую пилюлю покорности, будучи разоблаченной и униженной.

Воспоминания развеял шум автомобиля, скребущего шинами по подъездной дорожке. Мама, опрокинув стакан с кистями, вскочила и пулей вылетела из мастерской, оставив меня созерцать недорисованную картину белой птицы, парящей высоко в небе. Ее мощные крылья простирались на всю ширину холста. Вот бы стать этой птицей.

Роуэн, стоящий за дверью, дважды постучал, что, должно быть, означало «пора выходить» или «я тупой осел», кто разберет. Я осторожно собрала мамины принадлежности и вытерла перепачканный стул, но пятно от свежей краски только сильней расползлось по поверхности, впитываясь в обивку. Отбросив тряпку в сторону, я погасила свет и вышла из мастерской, плотно прикрыв дверь. Мой охранник оттолкнулся от стены и бесшумно, что было даже удивительно для такого исполина, последовал за мной в столовую, откуда уже доносились запах еды и голоса горничных.

Телефон в кармане юбки зажужжал, и я выудила его, чтобы взглянуть на экран, заслоняя собой от пристального взгляда Роуэна. Бесполезное занятие при моем росте в пять с половиной футов, так что он с легкостью заглянул мне через плечо, чего не позволял себе даже Кай, и неодобрительно хмыкнул, увидев на экране фотографию мисс Рейнбоу в сценическом костюме.

– Возражаешь? – с вызовом спросила, зная, что он не ответит. Тем не менее Роуэн кивнул, и я сбросила вызов. – Может, перестанешь таскаться за мной, хотя бы пока мы в доме?

Это было бесполезно, ведь мы оба знали, что, как только этот ужин закончится, Керри перезвонит, а я закроюсь у себя в комнате и отвечу наконец на все вопросы, что сыпались в мой адрес с момента ухода из клуба.

К моему удивлению, родителей в столовой не оказалось, тогда я присела на свое место в ожидании. Спустя полчаса одиночества и прослушивания глухого урчания в животе, отправилась на их поиски, приказав Роуэну оставаться на месте. Он протестующе вперил в меня карие глаза, но на этот раз не препятствовал.

Я решила начать с самого очевидного места – кабинета отца. Дверь была открыта, но никаких следов присутствия, за исключением зажженной сигары, оставленной на краю пепельницы, дым от которой струился к потолку. Предусмотрительно потушив ее, я вышла. Следующим пунктом была комната родителей, что находилась в противоположном от моего крыле, прямо над комнатой деда. Решив, что навещу его после ужина, поднялась на третий этаж и сразу же пожалела о своем решении. Приглушенные всхлипы мамы заставили мое сердце подскочить к горлу. На нетвердых ногах я зашагала по коридору, приоткрыв дверь.

– Ты обещал мне покончить с этим, – в сердцах прокричала мама, убирая руки от заплаканного лица и толкая отца в грудь.

Тот стоял подле нее на коленях и виновато глядел в пол.

– Я совершил ужасную ошибку, доверившись не тому человеку, прости меня, Лорен. Но я все исправлю, обещаю. – Он погладил ее колено и наклонился, чтобы поцеловать маму в макушку.

Нежность этого жеста обескуражила меня, не привыкшую видеть отца проявляющим ласку к кому бы то ни было, особенно к своим жене и дочери. Мамины рыдания тем временем почти стихли, и я поспешила выдать себя, чтобы унять клокочущее любопытство и разбавить эту ситуацию чем угодно, пусть даже неловкостью.

– Что здесь происходит? – Обе пары глаз метнулись ко мне в испуге, отец принялся подниматься, прочищая горло, а мама, встав, отвернулась к окну, вытирая глаза руками.

– Все в порядке, милая, – с напускным весельем сказала она, стоя ко мне спиной. – Мы скоро спустимся, тебе стоит проверить, как там ужин.

Я не стала констатировать, что еда давно остыла, лишь перевела взгляд на отца.

– Папа? – Он любил, когда его так называла, хоть и не показывал этого, и я воспользовалась уловкой. Лед и потрясение в голубых глазах сменились теплом. На короткое мгновение мне почудилось, что даже любовью. Затем отец подошел к матери и, не сводя с меня взгляда, прошептал ей что-то.

Мама отчаянно покачала головой, оборачиваясь и хватаясь за лацканы его пиджака. В ее глазах блестели новые слезы.

– Не смей! Слышишь меня?! Ты не можешь так поступить с ней. – Она трясла и трясла отца, пока тот покорно принимал ее злость и обиду, а я по-прежнему ничего не понимала.

Понимание пришло позже, когда на пороге нашего дома объявился человек, которого надеялась больше никогда не встретить.

Скатываться вниз по спирали не так страшно, если твой мир перевернут вверх дном. Поэтому, выйдя из больницы, я чувствовал небывалый прилив сил, веря, что движусь обратно к вершине. До тех пор, пока мой менеджер не сообщил, что «Файр» собирают срочное заседание совета директоров и всей действующей верхушки власти клуба, чтобы обсудить мое возможное участие в дальнейших играх.

Я не собирался оправдываться перед сборищем толстосумов, ничего не смыслящих в футболе, которые считали, что лучше меня знают, как мне управлять своей жизнью. Если они думали, что я выпал из обоймы, то их ждал гигантский, мать его, сюрприз. Карьера игроков в НФЛ обычно не длилась долго, но у меня в запасе было еще как минимум три года, прежде чем можно будет списать в утиль мои игровые навыки. Всего-то и нужно – зализать свежие раны, ведь от старых я давно оправился. По крайней мере, так я себе говорил.

Конференц-зал с окном вместо одной из стен, что открывало панораму шумного Чикаго и ослепляло солнечным светом, уместил в себе около двадцати членов правления. Каждый из них выглядел так, будто перед заседанием шагнул в специальный конвейер по подбору одежды, прически и даже манеры поведения. Одинаковые скучные костюмы и скрип перьевых ручек напомнили о прошлом, в котором мне не было места. Тогда я не смог победить в жизни и стал делать то, что получалось у меня лучше всего, – побеждать на поле.

– Мистер Каллахан, добро пожаловать! Я Винсент де Ла Круа – директор клуба, – представился лысеющий старик, сидящий во главе стола. Тот факт, что он даже не поднялся, хотя это я из нас двоих опирался на подлокотный костыль, давал ощущение его превосходства. Еще вероятной причиной мог стать его возраст, который наверняка перевалил за сотню прожитых лет, судя по обвисшей коже на костлявом лице и очках с толстыми стеклами в роговой оправе. Я задавался вопросом, как он вообще смог разглядеть меня в дверном проеме.

Его соратники принялись по очереди вставать и пожимать мне руку, некоторые, особо статусные, просто кивали со своих мест, оценивая меня, как лот, только что выставленный на торги. Тренер Далтон тоже был среди прочих – он сидел в самом конце стола, по всей видимости отведенном для низших из присутствующих. Единственный пустой стул стоял слева от него.

Блестящее начало.

– Выглядишь лучше, – ободрительно шепнул тренер, когда я доковылял до него и опустился рядом, стараясь скрыть внезапно накатившее чувство отвращения к собравшимся.

– Вы нашли его? – спросил я, имея в виду свой талисман.

Ответ, как и всегда с момента обнаружения пропажи, был отрицательным. Тренер с сожалением в глазах покачал головой, и я сжал руки в кулаки, переведя взгляд в другой конец стола, где о чем-то перешептывались владельцы клуба.

– Итак, – прервал скрипучий голос, – мы собрались здесь для того, чтобы обсудить нынешнее положение дел, включая ваше неподобающее статусу клуба поведение, мистер Каллахан.

Сперва я решил, что ослышался.

– Едва ли падение на матче без возможности ответить парню, что пнул меня в колено, можно назвать неподобающим, сэр. – Моя ухмылка выдавала больше, чем хотелось бы.

Все взгляды были прикованы ко мне, но ни один не был исполнен сочувствия или понимания, напротив, в воздухе витало столько же осуждающей энергии, сколько бывает в глазах веганов, проходящих мимо стейк-хауса.

– Видите ли, мистер Каллахан, ваша ошибка на поле – не худшая из проблем, – отчеканил мужчина в очках, сидящий по правую руку от директора. Наверно, его заместитель.

– Ошибка? – возмутился я. – Это не было ошибкой, ублюдок нарочно налетел на меня!

– Пожалуйста, воздержитесь от сквернословий, – чопорно вставил кто-то из многочисленных собравшихся, чьего лица я даже не уловил за пеленой вскипающей злости.

– Вы вообще видели записи? – медленно поднялся на ноги, хотя тренерская рука предупреждающе потянула меня за рукав толстовки. Я отдернул свою и для опоры уперся кулаками в край блестящего лоском стола. – По-вашему, это я сделал что-то не так?

– Ответьте на один вопрос, Ник, – сказал де Ла Круа. – Как давно вы употребляете наркотики?

На конференц-зал обрушилась тишина.

Мой гнев застрял в горле вместе с соседствующим вздохом удивления. Я опустил глаза на Далтона, чей опешивший взгляд говорил громче слов. Он понятия не имел, откуда они узнали, но факт оставался фактом – конфиденциальность была нарушена.

– Что за чушь? – выпалил уже чуть менее уверенно.

Стены вокруг меня начали сжиматься, и даже чертово окно не помогало. Я снова ощутил отголоски той же беспомощности, что и два года назад. Все повторялось, словно блуждал в замкнутом лабиринте, то и дело натыкаясь на одни и те же повороты, которые никуда не вели.

– Присядьте, – покровительственно велел де Ла Круа.

Даже без его просьбы ноги подкосились, и тело само рухнуло в кресло.

– Вам есть что ответить, мистер Каллахан? – теперь уже спрашивал заместитель директора. Я поднял помутневший взгляд, сдерживая желчь.

– Это рецептурные препараты… – начал я.

– Входящие в группу опиатов, помимо которых в вашей крови было обнаружено и другое вещество, – закончил за меня выскочка, явно подлизывающий зад де Ла Круа.

В руке он держал черную папку, содержимое которой, судя по всему, было выцеплено из архива больницы, в которую я угодил, балансируя на грани передозировки. Я был почти уверен, что разглашение медицинской тайны попахивало нарушением закона, на что я не стал указывать, прекрасно понимая, что облажался в два раза сильней того, кто добыл для них эти сведения.

– Мистер Дойл, мистер де Ла Круа, уважаемый совет, – встрял тренер, – команда регулярно тестируется на предмет употребления запрещенных веществ, если бы Ник что-то принимал, мы бы первыми узнали.

Я всей душой обожал тренера Далтона, но он был столь же добр и самоотвержен, сколь наивен. Лично я знал примерно с десяток способов, чтобы обойти тест на наркотики, а если учесть мой ускоренный метаболизм и регулярные занятия спортом, то задача становилась еще проще.

– Ваши недавние анализы говорят нам обратное, мистер Каллахан, – подал голос сам де Ла Круа. – Также нам известно, что это не единичный случай, поскольку анонимный источник сообщил, что ваш уход из «Патриотов» вовсе не был вашим собственным решением. Это правда?

Кто бы это ни был, он сейчас должен открывать шампанское, ибо я уже чувствовал, как одной ногой погружаюсь в глубокую задницу.

– Вы опираетесь на слова якобы достоверного источника, которому даже не хватило духу прийти сюда и сказать это, глядя мне в лицо? – спросил я, хватаясь за любой шанс увести разговор в сторону.

– Есть подтвержденные факты, – снова встрял Дойл.

Мне пришлось схватиться за подлокотники, чтобы не вскочить с места и не размазать его лицо об пол. Ярость внутри вскипала все сильней, напряжение в мышцах усиливалось, а нога опять начала напоминать о себе, поскольку последний период детоксикации подразумевал полный отказ от обезболивающих, включая наружные препараты.

– Это какая-то ошибка, – возразил тренер.

– Ошибки нет и быть не может, мистер Далтон. Мы связались с руководством клуба в Бостоне, и они подтвердили, что мистер Каллахан был исключен за употребление наркотиков. Также мне известно, что вы привлекались за крайне агрессивное, я цитирую, поведение, – прозвучало в ответ. Затем прямо перед нами на стол шлепнулась папка, раскрытая на странице из моей незавидной жизненной хроники, где меня сфотографировали после того, как предъявили обвинение в нападении, зачитали права и отвезли в ближайший участок.

– Эта фотография была сделана задолго до того, как я попал в НФЛ.

Понятия не имел, как они раскопали все это дерьмо, которое гарантированно было похоронено под слоем денег, исключая любую возможность тюремного заключения и нападок со стороны прессы. Теперь вся правда выплыла на поверхность, и был только один человек, чьей власти хватило бы на подобный «подарок».

Взяв костыль и поднявшись, я окинул взглядом мужчин, что пялились на меня, как на хищного зверя, покинувшего свою клетку и готового броситься на них в любой момент. Было ясно, что, даже если нога полностью восстановится, а физиотерапия поможет мне вернуться к занятиям спортом, шансы на возвращение в команду потеряны. Снова отвергнутый, сброшенный с пьедестала величия Ник Каллахан, подумать только.

Я ухмыльнулся сам себе, чем вызвал замешательство у окружающих. Кажется, я возвращаюсь в Бостон.

– Ты ведь уже знаешь, что привело тебя сюда, Ник?

С начала приема доктор Коллинз почти не отводила пытливых глаз, за исключением моментов, когда что-то записывала в свой блокнот. Ее перьевая ручка скользила по бумаге, царапая поверхность. Дурацкие часы на стене издавали назойливое тиканье.

Я сжал и разжал кулаки, проводя языком по пересохшим губам. Мое здоровое колено подпрыгивало, обгоняя по скорости стук сердца.

– Я почти не сплю.

– Тебя тревожит нога? – Она сделала паузу, чтобы толкнуть в мою сторону одну из бутылок, стоящих на кофейном столике, разделяющем нас. Мы оба знали, что травма тут ни при чем. Но я предпочитал выдавать желаемое за действительное.

– Ага. – Не взял воду. Вместо нее мои руки повторяли одно и то же навязчивое движение. Сжимали. Разжимали.

– Ты расскажешь мне?

Преимущество моего терапевта заключалось в том, что даже если бы я молчал весь оставшийся прием, она не стала бы возражать. Но сегодня хотелось поболтать.

– Что бы вы сделали, док, если бы почувствовали необъяснимую жажду разрушения?

Та посмотрела на меня, сохраняя бесстрастное лицо.

– Саморазрушения?

Она намекала на мою зависимость.

– Нет. – Сжатие. Разжатие. – Речь о желании разрушить жизнь.

– Ты хочешь разрушить чужую жизнь?

– Больше всего на свете…

Она снова начала писать, и у меня дернулась челюсть от желания запустить что-нибудь в стену.

С момента прилета в Бостон три недели назад, я практически не смыкал глаз, все, за что держался – желание обрушить ад на голову человека, что снова и снова вторгался в мою жизнь, ломая ее до основания. Ди сказал бы, что я и сам неплохо с этим справляюсь, но теперь его здесь не было. Действие таблеток, что помогали мне сохранять бодрость и прогоняли тревогу, заканчивалось, я чувствовал, что снова вскипаю, и доктор Коллинз тоже это почувствовала. Она отложила ручку и поднялась, обходя диван и вставая по другую его сторону, создавая барьер.

– Знаешь, что отличает тебя от прочих моих пациентов?

Мне было интересно услышать ответ, учитывая, что это был лишь пятый сеанс, два из которых прошли в молчаливом созерцании обоев. Ди настоял на том, чтобы я получал психологическую помощь, впарив мне мозгоправа по рекомендации черт знает кого. Я решил, что это Сью ее посоветовала, и каково же было мое удивление, когда встретился с ней в коридоре приемной доктора Коллинз пару дней назад. Хотя, казалось, она была так же обескуражена моим появлением. Я согласился на терапию, зная, что Ди все равно не отвяжется, и, если факт копания в моем мозгу сделает его счастливым, так тому и быть. Я пошел на уступку также потому, что ясная голова прямо сейчас была нужна мне как никогда.

– Просветите меня. – Я расплылся в широченной улыбке, которая, по моему плану, должна была выбесить всегда спокойную женщину, но та лишь мягко кивнула в ответ.

– Ты думаешь, что достаточно плох для этого мира, в то время как другие убеждают себя и окружающих, что дело не в них и это мир к ним беспощадно жесток. Злость, что сидит под твоей кожей, – не более чем растерзанная рана, в которой ты продолжаешь ковыряться. – Она сделала паузу, опустив глаза на мои руки, я проследил за ее взглядом, уловив навязчивое движение дрожащих пальцев. – Ты хороший парень, Ник… как бы ни старался доказать обратное.

Я открыл рот, чтобы возразить, но она заткнула меня взмахом руки.

– Однажды ты поймешь, о чем я говорю, не спеши с этим. Все, что тебе нужно сделать, – перестать требовать от себя невозможного. Никто из нас не может вернуть потерянное в прошлом, и никто не знает, что будет завтра. Сосредоточься на сегодняшнем дне, пока этого будет достаточно.

Она замолчала, а я будто получил удар в лицо. Боль, что время от времени вспыхивала в ноге, теперь поселилась в сердце и продолжала разрастаться по всей грудной клетке, ломая ее изнутри. Я не хотел признавать, но слова доктора задели меня за живое. Если бы только мог отмотать все назад…

Часом спустя, выкурив два косяка и собравшись с духом, я стоял на углу у закрытой территории загородного поместья. Это было место, которое напоминало мне о вещах, заставляющих тело и душу кровоточить. Дом, стоящий на возвышении вдалеке, выглядел точно так же, как и десять лет назад. И я планировал забрать его себе. Вооруженная охрана у ворот, будто за этими стенами прятался по меньшей мере член конгресса, а не обычный престарелый магнат. Заметив меня, один из людей поднес руку к наушнику и, послушав приказ, отвел автомат в сторону, позволяя мне войти. Вот так просто.

Не было никакого желания созерцать прилегающую территорию, поэтому, прихрамывая, опираясь на костыль, я проследовал к дому. Даже успел запыхаться, но не останавливался, чтобы отдышаться, поднимаясь на крыльцо; моя рука сама потянулась к звонку. Вопреки ожиданиям дверь открыл не дворецкий. Мужчина, который стоял по ту сторону порога, на мгновение опешил, но быстро взял свое лицо под контроль, отчего короткий смешок вырвался из меня вместе с приветствием:

– Ну здравствуй, Карсон.

Сжимая дверную ручку, он стоял передо мной, облаченный в темно-серый костюм в тонкую полоску и очки для чтения. Это была та же версия моего отца, что и раньше, разве что в висках прибавилось седины, а пиджак еле держался, чтобы не лопнуть на животе. В остальном он ничуть не изменился, все так же глядя на меня с орлиным прищуром серо-голубых глаз, задрав крючковатый нос и гордо выпятив подбородок. Будто я только что вышел за дверь и позвонил в нее ради забавы, отвлекая его от более важных дел, чем подработка дворецким.

Несколько долгих минут Карсон не отрывал взгляда от моего лица. Если бы я был чуть более сентиментальным, то решил бы, что все эти годы он по мне скучал. Но тот человек, которого он выискивал в моих чертах, давно умер.

Лучше бы это был я.

В следующее мгновение выражение его лица снова стало безжизненно-сухим, словно он прочел мои мысли.

– Не ожидал? – спросил я с ехидством. – Думал, потребуется приложить больше усилий, чтобы притащить меня в Бостон?

Отец скорчил гримасу отвращения, как если бы ему на порог подкинули горящий пакет с дерьмом, но все же, бросив короткий взгляд на мой костыль, отступил в сторону, давая пройти.

До этого момента я не осознавал, насколько тяжело будет сделать шаг, который в действительности был огромным скачком назад. Но моя цель стоила того, чтобы прямо сейчас натянуть на лицо ублюдочное беззаботное выражение, поэтому с шутовской улыбкой преодолел себя и двинулся вперед, сокращая расстояние между собой и своим прошлым.

Запах красного дерева ударил в нос, погружая в воспоминания. В детстве я любил играть в пиратов, прыгая по резной лестнице длиной в три этажа, каждый из которых в моих глазах являлся вражеским владением, тогда как мне предстояло захватить их, кровожадно размахивая деревянным мечом. Ирония ситуации заключалась в том, что теперь я пришел, чтобы провернуть то же самое, но на этот раз был достаточно силен, чтобы получить желаемое не прибегая к оружию.

Тихие шаги приближались, пока я, остановившись посреди фойе, смотрел на потускневшие стены некогда роскошного особняка. Отец встал рядом, изучая пространство с такой внимательностью, словно только сейчас в его плотном графике нашлось достаточно времени, чтобы оглядеться.

– Дела у тебя, как я вижу, идут неважно, – заметил я без сарказма.

На самом деле даже удивляло, как быстро дом пришел в запустение. Он никогда не был уютным семейным пристанищем, но раньше здесь хотя бы было достаточно персонала, чтобы успевать протирать пыль еще до того, как она осядет на поверхностях. Шумные вечеринки, реки из дорогих напитков и бесконечные деловые сделки – все это куда-то исчезло.

– Будто твои лучше, – отец не удостоил меня новым взглядом, шествуя в гостиную первого этажа. Пришлось взять себя в руки, чтобы не врезать ему костылем, а просто поковылять следом.

– Что, никакой охраны? – здесь было на удивление пусто. В старом камине полыхал огонь, треск от которого был единственным звуком, нарушающим тишину.

Карсон остановился у бара в углу, наливая себе напиток. Естественно, он не предложил ни капли жидкой храбрости долгожданному гостю. Я опустился на кожаный диван, и сиденье подо мной издало жалобный скрип. Отец обернулся, изучая меня бесстрастным взглядом, но затем уголок его рта пополз вверх, придавая морщинистому лицу хищный оскал.

– Ты – бестолковый щенок, который не в состоянии даже нагнуться, чтобы завязать шнурки, – усмехнулся он. – Телохранители мне ни к чему. И давай посмотрим правде в глаза, мальчик: то, за чем ты приехал, слишком желанно для тебя, чтобы бросать мне вызов.

Я стиснул зубы, выдыхая через нос так глубоко, насколько позволяли легкие. Отец знал, что я не уйду, а я знал, что если посмею, то последствия будут в сотню раз хуже, чем то, что уже случилось. Сделав над собой усилие, я на мгновение закрыл глаза и поклялся не показывать ни малейшего признака слабости. Когда-то очень давно в этом доме был негласный девиз «слабаки умирают первыми», и если уж выбирать из нас двоих, этим человеком стану не я.

– Ладно, довольно церемоний. Что тебе нужно? – хотя это я пришел сюда, мы оба знали, кто в действительности сделал первый ход – прямо сейчас фигуры в этой партии встали на позицию, которую просчитал отец.

Он отхлебнул виски, перекатывая его на языке, и с видом настоящего короля подошел ближе, нарочно не садясь на диван напротив. Всегда на голову выше, на удар быстрей и на кусок сердца безжалостней.

– Я слишком долго позволял тебе играться в игрушки и порочить фамилию предков на потеху тупым фанатам. Пришло время взять на себя ответственность, мальчик.

Снова это обращение. Пришлось сжать переносицу двумя пальцами, чтобы не размозжить его череп голыми руками. Точно не знаю, насколько моих сил хватило бы, учитывая, что в последнее время я не просто потерял форму, но и лишился былой координации и реакции из-за затуманивших мозги препаратов.

Ди взял с меня обещание, что я не нарушу регламент врачей, но он упустил тот факт, что список не включал в себя ксанакс[9]. А мне, видит бог, сейчас не помешала бы щедрая доза спокойствия.

– Чего ты хочешь? – выдавил я сквозь зубы, глядя на него снизу вверх.

– Твое место здесь. Компания нуждается в преемнике, – казалось, слова давались ему с огромным трудом, но, как я успел заметить, наши желания, к сожалению или счастью, почти совпадали.

Я ожидал, что весь этот рейд на мою задницу лишь для того, чтобы упечь меня в реабилитационный центр или еще какое-нибудь место, откуда не смог бы напоминать отцу о своем ничтожном существовании, но теперь окончательно запутался в его мотивах. Вместо наказания он махал прямо перед моим носом тем, что когда-то было даже желанней футбола, а я никак не мог разгадать, что скрывается за этой его игрой.

– Что случилось с тем, что я жалкий выродок, недостойный работать даже уборщиком в твоей империи? – цитата была не дословной, но очень приближенной к словам, что он бросил мне несколько лет назад.

Снова это проклятая ухмылка.

– Не притворяйся, что расстроен. Ты все еще тот же сосунок, что спустил половину трастового фонда на свою дурь, когда некоторые из нас впахивали не покладая рук, чтобы сохранить наследие. Ты заплатишь свою цену, если хочешь вернуть свои акции, – отец сделал паузу. – И этот дом.

Дом. Вот что было действительно достойно моего внимания. Он принадлежал моей матери и перешел к отцу после ее смерти; когда-то давно я поклялся, что вытравлю Карсона отсюда как назойливого таракана. Но, как и в случае с этими ползучими тварями, сделать это будет не так просто, поскольку Карсон наверняка продолжил бы шевелиться, даже если его лишить головы.

– И что, ты просто отдашь мне все? Какое у тебя условие? Я должен продать своего первенца? Может быть, нацедить в твой бокал немного крови? – Я знал, что есть какое-то «но», и что-то подсказывало, что не был готов его услышать.

– Не дерзи мне, мальчик! – рявкнул отец, с грохотом опуская пустой стакан на кофейный стол между нами.

Пульсация в колене заставила меня нервно заерзать, что вызвало у отца новую улыбку. Он любил пробуждать в людях дискомфорт, получая от этого какую-то дозу извращенного удовольствия. Все детство я съеживался под гнетом его взгляда, зная, что ничего хорошего за ним не последует. Теперь же, уже не являясь тем маленьким мальчиком, приходил в неистовство и чувствовал прилив злобы, выдерживая напор стальных глаз.

– Чего ты хочешь? – снова спросил, теряя терпение.

Чтобы я пресмыкался, мечтая получить желаемое, и тогда, в самый последний момент, он отдернет руку со своим подношением, а я снова останусь ни с чем.

– Ты получишь свое место в компании, если выполнишь одно крохотное условие, – отец пока так и не уточнил какое, продолжая: – А затем, через год беспрекословного соблюдения контракта с твоей стороны, я перепишу дом на твое имя.

– Мне даром не нужна компания, и я все еще ожидаю ту часть, в которой ты потребуешь мои внутренности на свой обеденный стол, – съязвил я, цепляясь за жалкую попытку уколоть его. Если мне и предстояло услышать гадкий замысел, то хотя бы сделаю это с улыбкой на лице.

– Брак, – одно слово, слетевшее с бесцветных губ отца, и весь мой мир перевернулся с ног на голову.

– Брак? – переспросил, хватаясь за костыль, чтобы подняться, но Карсон шагнул вперед, ногой отпинывая его в сторону. Я завис в воздухе на секунду, после чего мне пришлось опуститься обратно на свое место.

– Я не закончил, прояви уважение. – Он еще выше поднял подбородок, будто только что не выбил мою опору в прямом и переносном смысле.

– Союз с дочерью Гордона. Как только ей исполнится двадцать один год, она унаследует долю акций Аттвудов по завещанию своего деда. Ты убедишь ее отказаться от них в мою пользу, а я выполню свою часть договора. Таким образом, у меня будет контрольный пакет. Далее ты можешь избавиться от девушки, как от ненужного мусора, или оставить ее себе, мне плевать, – цинично отчеканил он.

Так же как ты избавился от мамы.

Я опешил. Должно быть, марихуана, что скурил перед тем, как прийти сюда, оказалась крепче, чем думал, и все это было не более чем сюрреалистичной галлюцинацией.

– Альянс с Аттвудами? Ты рехнулся? – На мои слова отец вслух зарычал, но после замолк и больше не издал ни звука, возвращаясь к бару.

Пока он наполнял свой бокал, я пытался осмыслить все сказанное. Каллаханы и Аттвуды были старейшими партнерами, но также и врагами в многолетней холодной войне. Гордон Аттвуд и мой отец тянули на себя крохотное одеяло, стоя по разные его концы, и всякий раз, когда они это делали, неизменно страдали люди.

– Мне нужен контрольный пакет, тебе нужен дом. Соглашайся или проваливай к чертям! – Я знал, что он блефует, ведь без меня, вероятней всего, у него не было и шанса заполучить компанию, а без этой сделки мне не видать дома, так что мы были нужны друг другу. Если, конечно, отец не решит откинуться в ближайшее время.

– С чего ты взял, что Аттвуд пойдет на это? – не то чтобы я сам давал какое-то согласие.

– У него нет выбора. Гордон подписал соглашение задолго до того, как девчонка научилась подтирать свои сопли. Поразительно, на что только не пойдет человек ради желания не быть съеденным.

Дьявол.

Я поморщился от отвращения.

– Только не говори, что вы провернули какое-то извращенное дерьмо в духе средневековья, поставив на кон будущее ребенка, – было тошно даже подумать об этом, не то чтобы произнести вслух. Отец не удостоил меня ответом, поэтому оставалось лишь откинуться на спинку дивана, закрыв глаза. – Вы оба просто больные.

Сильная усталость накатила волной, не давая разомкнуть свинцовые веки. Казалось, даже воздух в комнате стал гуще, пропитавшись ядом отчаяния и горьких слов. В голове не укладывалось, насколько жадными до власти и денег оказались наши отцы, что в них не осталось ни капли человечности, всю ее, подобно прожорливой черной дыре, поглотили алчность и жестокость.

Я никогда не питал иллюзий о мире, в котором родился и рос, но каждая новая затея Карсона приводила меня в ужас, заставляя волосы на затылке становиться дыбом. И я также знал, что его брак с моей покойной матерью не был божьим благословением. Это было проклятие ее существования, нити от которого по сей день тянулись в мир живых сквозь землю ее могилы. Я покачал головой, отчаянно стряхивая с себя пелену страдания и вновь надевая на лицо маску беспечности.

– Много лет назад отец Аттвуда серьезно заболел, и Гордону пришлось занять его место, после чего на его предприятиях начались проблемы, так как он слишком поздно втянулся в бизнес. Гордон попросил меня о помощи, и я согласился, но он оказался не так прост. Когда мои юристы поймали его на крупной махинации, а на горизонте замаячили тюрьма и дурная слава, я дал ему выбор – расплата или слияние. Так или иначе, компания должна была стать общей собственностью. Я не безмозглый болван, и мне нужны были любые возможные гарантии, поэтому предложил добавить соглашение, что было составлено десять лет назад, – рассеял тишину отец. Я не хотел слушать, но будто прирос к дивану, мучая себя новыми фактами. – По договоренности наши дети должны заключить брак с момента, как девушке исполнится восемнадцать, и до достижения ею возраста в двадцать один год, что означало бы, что «Каллахан и Аттвуд» гарантированно останется в семье.

– Всего восемнадцать? – перебил я, возвращаясь в памяти в прошлое и проводя свои подсчеты. Сейчас ей не больше двадцати, и этот факт немного ослаблял путы в моей груди, хотя сама ситуация менее скверной не становилась.

Карсон все просчитал и вместо обычного инвестирования обезопасил себя на далекое будущее вперед, учитывая риски возможного банкротства и потери своих сбережений. Что, в сущности, и происходило, судя по состоянию дома и надежно скрытой нервозности отца. Теперь он желал добыть новый кусок компании и удержаться на плаву путем лишения Оливии ее части акций, которые семья Аттвудов уж точно не отдала бы просто так. Вот для чего нужно было то соглашение. Расчетливый ублюдок.

– Я бы не посвящал тебя в это, но, как ты знаешь, – продолжил Карсон, расхаживая передо мной с беззаботным видом, который, надо сказать, внушал сомнение в его адекватности. Он говорил так, будто торговал леденцами, а не живыми людьми, – ситуация изменилась. Поэтому, как второй мой наследник, ты женишься на дочери Аттвуда.

– Ситуация изменилась? – не выдержал я, резко переходя на крик. – Серьезно, отец? ДЭМИЕН, БЛЯДЬ, МЕРТВ!

Я впервые за два года сказал это, и мое сердце буквально разорвалось от собственных слов. Что за чудовище стояло передо мной, строя планы на будущее в своих золотых небоскребах и так бездушно говоря об изменении ситуации, когда тело его ребенка находилось в шести футах под землей?

– Оставь свою скорбь сейчас, мальчик. Ты даже не пришел на похороны.

Будто получив удар, я отшатнулся.

Мне нечего было ответить. Трагедия, что унесла жизнь моего брата, сломала нас в сотню раз сильней, чем гребаный Хадсон Коэн, лишивший меня возможности прямо стоять на ногах. Тогда я прибег к единственному средству, которое могло помочь забыть и не чувствовать той боли, что ежедневно вонзала в меня свои когти. Когда вышел из своего кокона забвения, мысль о брате стала чем-то туманным и странно-нереальным. Дэмиен был всем, что удерживало меня в здравом уме после смерти матери, а потом он ушел, оставив после себя незарастающую рану в груди, глубочайшее чувство скорби и вину, которая не давала мне спать по ночам.

Ты сбежал из этого ада, братишка, а я все еще здесь, пожираемый пламенем.

Чувство бессилия и осколки воспоминаний вывернули меня наизнанку, у меня не осталось ярости, чтобы вести противостояние с отцом, поэтому, несмотря на унижение, я опустился на пол и практически пополз к тому месту, где лежал мой костыль. Мне нужна была физиотерапия, чтобы снова свободно двигаться, если хотел быть достаточно сильным для этой борьбы.

Добравшись до пункта назначения, я сел и, нашарив в кармане фишку, выудил ее, повертев в пальцах и ощутив внезапный прилив бодрости. Подняв себя в вертикальное положение, бросил полный ненависти взгляд на отца. Хотелось, чтобы в моих глазах он прочитал свое будущее, в котором его наследие не будет таким уж прекрасным, как он себе нафантазировал. Я стану троянским конем, что сломает его стены изнутри и обрушит их ему на голову, нужно лишь найти ту самую ахиллесову пяту, которая будет катализатором крушения империи Карсона Каллахана.

– Я сделаю это, – все, что смог произнести на данный момент.

Отец недоверчиво наклонил голову вбок, анализируя мое лицо, выискивая в нем признаки неподчинения и вранья. Их не было, потому что я намеревался пойти на эту жертву, надеясь, что мне хватит сил и жестокости обернуть ситуацию в свою пользу.

Получив одобрительный кивок, я повернулся и захромал к двери.

– Завтра в полдень жду тебя в офисе, нам нужно подготовиться, – донеслось мне вслед.

На этот раз я был тем, кто не ответил. Мысленно кивнул сам себе. Мне действительно нужно подготовиться.

Несмотря на все усилия со стороны отца по превращению меня в марионетку, была одна вещь, которую у меня не могли отнять, – решимость. Я твердо верила, что однажды вырвусь отсюда. Бывали дни, когда, утопая в учебниках, сидя в университетской библиотеке, я мечтала сбежать за границу. Могла бы стать танцовщицей какого-нибудь кабаре, хотя сгодился бы любой захолустный танцевальный зал, где мои ноги могли бы свободно двигаться, подальше от укоризненного взгляда родителя.

Мама продолжала заверять, что он делает это для моего блага, а я все больше убеждалась в необъятности ее лицемерия. Керри злилась, осыпая моего отца ругательствами, главным из которых было «Dryshite»[10], угрожая нагрянуть и, выражаясь на ее языке, «поставить чертов дом крышей вниз». Я боялась даже представить, как бы взбесился отец, пожалуй моя ирландская подруга к нам на порог, поэтому, будучи пацифистом, умоляла ее притормозить, пока что-нибудь не придумаю.

Тем более всю последнюю неделю отец был мало похож на себя: приходил поздно, засиживался в кабинете, выкуривая по три сигары за вечер, а потом выходил с покрасневшими глазами и растрепанными волосами, словно никак не мог найти какое-то решение. И лезть под руку я категорически отказывалась. С того странного вечера мы почти не общались и с мамой, которая иногда бросала в мою сторону сочувственные взгляды, многозначительно вздыхая.

Может быть, мы все единовременно рехнулись.

В свой долгожданный выходной я бесцельно слонялась по саду за домом, кружась на кончиках пальцев ног вокруг пруда. Апрельское солнце нагревало тело, делая мою кожу липкой под узкими серыми штанами для йоги и тонким лавандовым свитером, натянутым поверх белой майки. Я представляла себя балериной, хотя ничего не смыслила в балете, лишь знала пару движений и могла, пусть и нелепо, снова и снова воспроизводить их вдалеке от пытливых глаз домочадцев.

Мое тело кружилось и кружилось, а вместе с ним и голова, амплитуда вращений нарастала, и я осознала, что не смогу остановиться, слишком поздно, когда ноги уже запутались друг за друга. На периферии зрения выросла фигура, напомнив мне про Роуэна, который намертво приклеился ко мне в последние несколько недель и прямо сейчас, видимо, наблюдал мое фееричное падение на траву. Я не подняла головы, бросая вызов его всегда суровому неодобрительному взгляду и продолжая хохотать над собой, стоя на четвереньках у кромки воды. Живот сжимался спазмами до колик, а я все никак не могла перестать смеяться над своей неуклюжестью. Постепенно хохот превратился в истерику, в которую выплеснула все накопившиеся за долгое время эмоции.

– Недурно, – вслед за комментарием послышались ритмичные хлопки. Тело моментально сковало льдом.

Нет-нет-нет. Этого не может быть.

Все еще стоя в позе собаки, я зажмурилась и взмолилась всем богам мира, чтобы земля поглотила мое тело, не оставив даже крохотного упоминания о том, что Оливия Аттвуд некогда существовала.

Пожалуйста, пусть это окажется иллюзией моего больного разума.

Я подняла голову. Все выглядело вполне реально. У меня не было сил подняться, поэтому оттолкнулась от земли слабыми руками, привстав на колени, и снова закрыла глаза, зная, что он пристально наблюдает за рождением приступа паники, уже сотрясающего мои конечности.

Даже не глядя на него, я могла по памяти воспроизвести лицо человека, что был героем моих самых ярких снов и монстром самых страшных кошмаров. Того, кто стоял в десяти ярдах от меня и сверкал белоснежной улыбкой, склонив голову. Я помнила все грубые линии в мельчайших деталях: эти темные волосы, вечно нахмуренные брови и острые скулы, квадратную челюсть и глаза цвета штормовых волн и грозы. Когда-то прямой нос, который теперь искривляла горбинка и пересекал тонкий белый шрам.

Что бы ни случилось, он это заслужил.

Мне потребовалась не одна минута, чтобы снова начать дышать и не развалиться на части посреди лужайки. Я наконец взяла себя в руки и поднялась на ноги, взглянув в лицо Доминика Каллахана. Только теперь все звали его просто Ником.

– Привет? – Его приветствие больше походило на вопрос. Но этот голос.

Мои внутренности из желе превратились в сталь, а если бы не журчание воды и приближающиеся голоса, то я бы расслышала скрип собственных зубов. Всего на мгновение недобрая усмешка промелькнула на лице парня, уступив место новой приветливой улыбке.

– Какого черта ты тут делаешь? – стиснув зубы, спросила я. Мне стоило огромных усилий не вцепиться ему в лицо ногтями.

– Малышка Ливи научилась ругаться, – восхищенно присвистнул Доминик.

Сюрприз, придурок. Спасибо Керри и ее урокам общения с проходимцами, посещающими наше шоу.

Я задавалась вопросом, в какой из прошлых жизней умудрилась так облажаться, что в этой меня снова и снова швыряло с небес на землю. Чем заслужила такое пристальное внимание неудачи и когда это все закончится?

К моему большому облегчению, родители вышли на задний двор в сопровождении Карсона Каллахана и все внимание переключилось на него. Этот мужчина до чертиков пугал меня с тех самых пор, как десять лет назад чуть не убил отца прямо на моих глазах. Я понятия не имела, что случилось тем вечером, но спустя годы усвоила, что в нашем мире дела чаще всего вершатся благодаря применению силы. Отец Доминика всегда был одним из самых могущественных людей Бостона, в то время как мой бестолковым бараном плелся за ним по пятам, то откусывая части от общего бизнеса, то получая дубинкой за воровство.

Я презирала их обоих, хотя своего отца в меньшей степени, но это не меняло того факта, что оба мужчины наживались на истязании и убийстве животных, финансовых махинациях и бог пойми чем еще, во что я даже не хотела вникать. Всякий раз, расплачиваясь за кофе в «Старбаксе», клялась, что найду способ зарабатывать честным путем, ненавидя себя даже больше, чем все, за что они ратовали.

Несмотря на яркое солнце, тени на заднем дворе сгущались, а взгляды родителей и пары внезапно нагрянувших Каллаханов были прикованы ко мне, отчего сделалось еще больше не по себе. Это странное сборище могло означать только одно – теперь меня точно заставят работать в компании. Холодный пот заструился по спине, вызывая озноб.

– Что происходит? – обратилась я к отцу, старательно игнорируя пристальный взгляд серо-синих глаз и свое желание пнуть Доминика ногой в пах.

– Думаю, нам лучше зайти в дом, – кротко проговорила мама, стоя за спиной отца и держась за подол его пиджака, как утопающий держится за спасательный круг.

– Поговорим в кабинете, – выдохнул отец, а его взгляд, брошенный в сторону мистера Каллахана, будто пообещал что-то зловещее и жестокое.

Боже.

Внутренности скрутило тугим узлом, пока я наблюдала за двумя мужчинами, поодаль друг от друга направляющимися в сторону дома. Мама семенила следом за отцом, и только один человек ненадолго задержался у пруда. Он все еще смотрел на меня, оценивая реакцию на его внезапное появление. Но я не была бы собой, если бы снова позволила ему прочитать на моем лице хотя бы одну эмоцию, кроме всепоглощающей злости.

Гордо вздернув подбородок, обогнула Доминика и пошла за родителями, чтобы узнать, в чем дело и почему в некогда пустом доме в одночасье стало так многолюдно. Чувствовала, как упрямые глаза таращатся мне в спину, изо всех сил стараясь не вскинуть руку с красноречивым жестом в виде среднего пальца. Мои шаги были тверды, но вот цунами в душе сметало часть фундамента той решимости, с которой я вышла в сад каких-то сорок минут назад.

Кабинет отца был, пожалуй, худшим выбором места для того, чтобы сбавить градус напряжения между собравшимися. Глава нашей семьи сидел за столом, вертя в руках незажженную сигару. Мы с мамой присели на диван, и ее рука тут же нашла мою, сжимая крепче тисков. Я обеспокоенно посмотрела на женщину, чей рот нервно подергивался, а взгляд был прикован к полу. Она никогда не была королевой драмы, но сейчас выглядела так, будто репетировала истерику перед полномасштабной киношной сценой.

Каллаханы уселись в скромные кресла для посетителей, но словно заполнили собой все тесное пространство кабинета, подобно истинным его владельцам держась величаво и царственно, если не считать подлокотного костыля, прислоненного к левой ноге Доминика, и шины, натянутой поверх брюк.

– Итак, – мой голос звучал слабее, чем хотелось бы. – Кто-нибудь наконец объяснит, что происходит?

Рука мамы сжималась сильней, до тех пор пока мои пальцы не посинели от нарушенного кровообращения. Если это был сигнал, чтобы я заткнулась, то следовало начать разговор с чего-то более впечатляющего, чем тихое молчание, или хотя бы предупредить меня о том, что сюда завалится предмет моей подростковой одержимости под руку со своим отцом.

– Мы с твоим отцом как раз собирались сообщить важную новость, – начал мистер Каллахан. Из всех присутствующих он выглядел самым довольным, заставляя меня напрячься и податься вперед в ожидании следующих слов. – Много лет назад мы подписали одно соглашение, которое должно вступить в силу незамедлительно.

Его речь оборвалась, но понимания у меня не прибавилось, поэтому в поисках ответа взглянула на отца, чье лицо в полумраке кабинета выглядело почти серым. Мрачные синяки усталости залегли на складках осунувшегося за неделю лица. Теперь было ясно, что заставило его изводить себя: он боялся за свой драгоценный бизнес или вроде того. Но, даже если компания была почти что общей, я не собиралась работать на Каллаханов.

– И что мешает вам привести план в исполнение? – нетерпеливо спросила, чувствуя, как снова попадаю в ловушку нежелательного взгляда. Я поочередно посмотрела на мужчин, нарочно не задерживаясь на Доминике, но успела отметить его напряженную позу и мрачный вид, говорящий, что он тоже не в восторге от пребывания здесь.

– Сразу к делу, а она мне нравится, – хохотнул мистер Каллахан. – Честно сказать, абсолютно ничего не мешает, верно, старина? – обратился он к моему отцу.

Тот громко откашлялся, глядя на маму, и я почувствовала, как на наши сжатые ладони капают слезы.

– Оливия, – тихо прошептал отец, – мне жаль, что я был глупцом и сделал то, что когда-то посчитал верным. – Он выдержал паузу и наконец нашел в себе силы посмотреть на меня, чего не делал все последние семь дней. – Карсон и я заключили договор, целью которого было объединить наши ресурсы. Самым крепким из всех известных нам союзов являлся брак.

Да неужели? Большей чуши я, пожалуй, не слышала. Однако что-то подсказывало, что тропа, на которую мы ступали, была еще более ухабистой, чем казалось изначально, а меня и без того уже начинало укачивать.

– И говоря это, вы намекаете на… – хотела ли я слышать продолжение?

– Союз между тобой и моим сыном Дэмиеном должен был решить нашу проблему, – просто ответил мистер Я-Несу-Несусветную-Чушь.

– Но ведь… – начала было я.

– Его больше нет, – кивнул мистер Каллахан. От меня не ускользнуло, сколько сожаления было в его голосе, хотя мне сей факт не приносил облегчения, ведь по какой-то причине они все равно были здесь. Я встретилась глазами с Домиником, ожидая увидеть в них опровержение того, что пока еще не было озвучено.

Пожалуйста, скажи, что это не то, о чем я думаю.

Словно высеченное из камня, его лицо ничего не выражало, поэтому я сделала глубокий вдох, облизав пересохшие губы, и на секунду прикрыла глаза. Я давно уже привыкла к кошмарам, так что может сделать еще один, если в конечном итоге все равно проснусь?

– Я ожидаю, юная леди, что вы с моим вторым сыном вступите в брак не позднее наступления осени, – твердо проговорил Каллахан.

С его вторым сыном. Осень через пять месяцев. Это какой-то абсурд.

– Отец? – Я снова посмотрела на мужчину, что по какой-то неизвестной мне причине был тих, как мышь, и не рвался вышвырнуть наглецов из нашего дома. Он пялился на свои руки, будто в них были ответы.

– Прости, Лив, я сделал все, что было в моих силах, – отец покачал головой.

– Что ж, видимо, ты сделал недостаточно, – огрызнулась я.

– Соглашение было подписано задолго до того, как все полетело к чертям, я понятия не имел, что оно действительно вступит в силу.

Подавив панику, я встала на ноги и развернулась к матери лицом. Она все так же содрогалась, теперь выпустив мою руку из своих холодных пальцев. Алые капли засохшей краски на ее руках напоминали кровь.

– Мама? – Она подняла глаза на мою мольбу. – Они не могут этого сделать! В каком веке мы вообще живем? – взмолилась я, метнув ледяной взгляд в мистера Каллахана, чья улыбка больше походила на гротескную маску.

– Я предупреждал, – холодно заметил Доминик.

– Заткнись! – Я повернулась к нему. Чувства, которые испытывала, не имели ничего общего со злостью – это была ненависть в чистом виде. – Я бы не вышла за тебя, даже если бы это означало, что за моим отказом последует смерть.

Придурок лишь приподнял бровь и недоверчиво усмехнулся в ответ на мой выпад.

– Довольно, девочка! – встрял мистер Каллахан. – У тебя нет права голоса, все уже подписано и заверено лучшим адвокатом. Брак состоится.

Слова будто потерялись по пути к моему открытому от шока рту. Я жадно хватала воздух, моя грудь вздымалась и опадала, раздувая раскаленные угли у меня в животе. Те вспыхивали жаром, и пламя, которое вырывалось из недр моего тела, обещало спалить Карсона Каллахана дотла.

– Вы не имеете права распоряжаться моей жизнью! – Я сделала шаг вперед и ткнула пальцем в его лицо, почти задевая оправу очков, на тот случай, если он был так же сильно слеп физически, как и во всех других отношениях. – А ты, – повернулась к отцу, зная, что с мамой диалог вести бессмысленно. – Как ты вообще смеешь в этом участвовать? Я отказываюсь быть пешкой в вашей дурацкой игре, так что лучше тебе расторгнуть эту странную сделку и остаться без своей компании, или ты потеряешь дочь!

Мое горло болезненно сжалось от исторгнутой тирады, я сдула с лица волосы и провела руками по горящим щекам, восстанавливая сбитое дыхание и мысленно умоляя отца послушать меня.

– Я не могу, Оливия, – незамедлительно ответил отец. – Если этот брак не состоится, мы потеряем не только компанию, но и этот дом. Видит бог, я бы смог остаться на улице, но подумай о маме и в особенности дедушке, – его голос дрогнул. – Мы не сможем обеспечить ему должный уход без денег и связей.

– Он сядет в тюрьму, Лив, – тихо сказала мама, приведя меня в еще больший шок.

Господи. Что же ты натворил, отец.

Как бы там ни было, это ничего не меняло – я все еще отказывалась принимать тот факт, что в нашем мире существуют подобные махинации. Лучше бы родилась в семье простых работяг, где любовь наверняка ценилась превыше денег и власти.

– Ненавижу вас всех, – выплюнула я, развернулась и выбежала из кабинета, так сильно хлопнув дверью, что Роуэн, стоящий за ней, подпрыгнул на месте. – Не смей идти за мной! – огрызнулась, поднимаясь по лестнице в единственное место, где могла найти утешение и поддержку.

Я молча наблюдал, как на лице Оливии поочередно вспыхивали эмоции, там было все: от удивления и осознания до неприкрытого гнева и паники. То, с каким рвением она отстаивала свою свободу, не могло не заставить меня улыбнуться. Малышка выросла во всех смыслах.

Когда мы прибыли в дом Аттвудов после недели переговоров с Гордоном, адвокатами и инвесторами, я намеренно отделился от остальных, чтобы не слышать новых угроз, что наши отцы метали в адрес друг друга. Быть участником бестолковых споров – пустое занятие, особенно когда решение уже принято и юридической лазейки для Гордона не осталось. Он мог выбрать свою дочь вместо компании, чего, конечно, не сделал бы, я знал это наперед. Аттвуд был слишком похож на моего отца, а тот не выбрал бы свою семью, даже если бы выбор стоял между нами и пулей в лоб.

Давая себе минуту на уединение, я обошел дом и направился по мощеной тропинке в сторону пруда, намереваясь выкурить косяк до того, как буду вынужден распрощаться с беспечной жизнью. Не пройдя и десяти шагов, остановился как вкопанный.

Оливия Аттвуд – проклятие моего существования – кружилась по саду, как прекрасное видение, еще не ведая о том, что скоро на нее обрушится бомба. Светлые волосы, впитавшие солнечный свет, развевались от вращения, подтянутое тело парило в воздухе в каком-то молчаливом танце, и я так завороженно наблюдал, что мысленно стал подбирать мелодию, созвучную с движениями ее изящных рук и ног. В какой-то момент она потеряла равновесие и упала на траву, тогда музыка в моей голове оборвалась, заглушаемая звонким смехом Оливии.

Что-то внутри натянулось струной при виде ее невинной красоты. Крохотная светлая часть меня умоляла о том, чтобы убрался к черту и оставил бедную девушку в покое, но темная сторона, что занимала почти все остальное существо, истошно вопила о другом. Внезапная потребность взять что-то настолько хрупкое и сломать это, игнорируя стрелки морального компаса, брала верх.

В тот момент, когда Оливия вскинула голову, улыбка, украшающая ее губы, стерлась, и я почувствовал необъяснимый гул в теле. Всего мгновение удивления, а потом борьба в ее взгляде и яростный вызов, сопровождаемый едким тоном, заставили меня усмехнуться. Больше не было маленькой девочки, что дрожала в страхе перед каждой тенью в особняке моего отца и тайком следила за мной на протяжении многих лет. На ее место пришла воинственная женщина, чей взгляд буравил меня так сильно, что словно размалывал в кашу внутренности.

Это будет захватывающе.

Позже в кабинете, загнанная в угол, Оливия так же стойко отражала удары; она велела мне заткнуться, и это снова заставило уголки моих губ приподняться, хотя и не только их. Я мог бы поклясться, что даже мой член дернулся в штанах от возбуждения, вызванного ее настойчивым сопротивлением. Я знал, что эмоциям не место в этом деле, что мне нужна была холодная голова и ясный ум. «Это лишь на время», – повторял себе, сидя в кабинете мистера Аттвуда. Но острые коготки и кошачье шипение этой девушки пробуждали желание приручить дикарку.

Пока наши отцы спорили, а миссис Аттвуд оплакивала будущее своей дочери, я поднялся и отправился на поиски ускользнувшей Оливии. Бежать бесполезно, она поймет это, как только эмоции улягутся. Сейчас моей основной задачей было сделать так, чтобы стать ее союзником, а не врагом.

Охранник в вестибюле преградил путь, когда я дошел до главной лестницы, а моя поврежденная нога зависла в воздухе, не добравшись до первой ступеньки.

– Куда это ты направляешься? – фамильярно прогрохотал он, вскинув бровь.

Я оглядел его, взвешивая свои шансы на победу в гипотетической драке. В былые времена мог бы надрать ему зад, полагаясь на скорость и изворотливость, но сейчас, когда одна моя конечность была фактически выведена из строя, пришлось прикинуться идиотом, поэтому натянул безобидное выражение лица и поморщился.

– Это колено доконает меня, брат, – кивнул в сторону своего костыля. – Мистер Аттвуд любезно предложил воспользоваться уборной в его крыле, чтобы я мог стянуть проклятые штаны и сделать самомассаж. Не возражаешь?

С минуту он изучал мое лицо на предмет лжи, но потом отступил в сторону и произнес мрачным тоном:

– Если хоть одна вещь после твоего ухода исчезнет со своего места, я вытряхну из тебя дерьмо.

Аттвуды и вполовину не были так богаты, как Каллаханы, а мой банковский счет пока еще высвечивал девятизначную сумму, но я не стал испытывать судьбу и тыкать ему в лицо очевидным. Бедняга просто делал свою работу. А потом в моей голове проплыло одно воспоминание, и я внутренне улыбнулся – до чего же он был близок к истине.

– Ясно как день! – отсалютовал я, взбираясь по лестнице на второй этаж. – Ты бы проверил, как там дела в кабинете, а то атмосфера немного накаленная, – бросил кость в надежде, что это отвлечет внимание охранника. Как раз в этот момент из вышеупомянутого кабинета послышался гневный крик Гордона, и громила отошел от лестницы.

Превозмогая дискомфорт в ноге, я свернул в западное крыло, где, как знал, была комната Оливии. Подойдя к двери, тихонько постучал, готовый к тому, что меня как минимум назовут бранным словом, а как максимум спустят обратно на первый этаж. Но по ту сторону стояла тишина – ни сердитого бормотания, ни слез. Тогда я вспомнил еще об одном обитателе дома Аттвудов и поспешил в другое крыло, чтобы проверить свою теорию.

За всю жизнь я ни разу не был уличен в подслушивании, но вот, ведомый иррациональным желанием знать, что малышка Аттвуд чувствует по поводу случившегося, стоял у спальни ее деда, прижавшись ухом к холодному дереву двери. При этом уверяя себя, что делаю это лишь для того, чтобы собрать информацию, которая может стать для меня полезной в дальнейшем, а не потому, что мне было не наплевать на ее внутренние конфликты.

– Я ненавижу его, дедушка, – плакала Оливия так горько, что мое сердце на мгновение болезненно сжалось. Должно быть, она имела в виду мистера Аттвуда или моего отца, что ж, нас таких, кто испытывал жгучую ненависть, было двое. Но затем она продолжила. – Если бы я могла, то вырвала бы его сердце и перемолола в гигантской мясорубке на заводе отца. Доминик Каллахан – последний мужчина на Земле, чья кандидатура могла бы хоть как-нибудь рассматриваться. Лучше смерть, чем это. Хотя нет, лучше его смерть, чем моя.

Ауч.

Чувство удивления заставило меня отстраниться, так что я не расслышал ответа старика, но было ясно одно – по какой-то причине Оливия Аттвуд ненавидела меня и желала мне смерти. Поначалу я думал, что ее отказ был лишь сопротивлением против дурацкого брачного союза и юношеским бунтом перед родителями, но теперь окончательно был сбит с толку. Это не то, с чем можно работать.

Оливия всегда была той, кто бросал в мою сторону влюбленные взгляды, и я ожидал, что новость в целом порадует ее больше, чем разозлит. Но слова, сказанные в той комнате, не вязались с прошлой реальностью. Желая узнать причину ее враждебности, я развернулся и пошел обратно в западную часть дома.

Семейные ужины в нашем доме всегда приравнивались к самым изощренным формам пыток. Я бы предпочел раздобыть гарпун для подводной охоты и прострелить им обе ноги, лишь бы избежать необходимости приходить и молчаливо ковыряться в тарелке, пока отец разглагольствует о том, насколько сильно презирает футбол.

Сегодняшний ужин отличается лишь тем, что будет проходить в доме ближайшего партнера отца – Гордона Аттвуда. Не странно ли, что празднование успешного окончания учебного года сопутствует мероприятию в чужом доме? Да. Не похер ли мне? Определенно похер. Чем думает мой отец, остается загадкой.

С семнадцати лет я практически не общаюсь с Карсоном и редко возвращаюсь в поместье, всячески его избегая. Полагаю, теперь он хочет увильнуть от разговора о том, какое место я займу в компании, когда до окончания учебы и драфта остается год. Своей специальностью я выбрал социологию, что по меркам Гарварда неплохо, но в мироустройстве Карсона Каллахана считается таким же дном, как и игра в футбол. Ему плевать, что у меня хорошо получается и то и другое, ведь он не вложил ни копейки в мое образование.

– Вы только посмотрите, кто у нас здесь! – Моя голова дергается в сторону от шуточного подзатыльника, а затем крепкие объятия смыкаются вокруг моих плеч. – Поздравляю, Доминик, еще один год позади! – Дэмиен широко улыбается, перевесив руку через мое плечо, пока мы идем к его машине.

– Спасибо, засранец, – я не в силах сдержать ответную улыбку. – Ты – единственный, кто сегодня скажет мне это.

Он пихает меня в бок.

– Ну и хрен с ним! Просто насладись своими успехами и хорошенько напейся. – Он обходит внедорожник, залезая на водительское сиденье, пока я ныряю в пассажирское кресло, сразу включая стереосистему.

Дэмиен выбрал управление бизнесом, чтобы хоть один из нас мог не бесить отца иллюзией свободной жизни. Он всегда был более покладист и уступчив, когда дело касалось будущего компании. Поскольку Дэм был старше на каких-то десять минут, то с чего-то считал своим долгом заботиться обо мне, иногда становясь чересчур опекающим, но именно ему удалось принять удар на себя, уговорив отца позволить мне пойти своим путем. С тех пор как умерла наша мама, мы крепко держались друг за друга, так что без него жизнь не имела бы смысла.

– Старик потеряет свое дерьмо, если я залью в рот хоть каплю перед его деловым партнером, – кривлюсь, глядя, как Дэмиен выруливает на дорогу.

– У тебя нет ощущения, что их броманс выглядит по меньшей мере странно? Сначала они готовы убить друг друга голыми руками, а в следующую минуту устраивают дружеские посиделки и придумывают новый план по завоеванию мира, – усмехается брат.

– Готов поспорить, однажды эта борьба сведет их в могилу, тогда они наконец смогут скончаться в один день, – шучу я.

– Ты уже решил, что будешь делать после учебы? – спрашивает Дэмиен, следя за дорогой.

Мы знаем, кого из нас двоих отец сделает преемником, и обоих это вполне устраивает. По крайней мере, так у меня есть еще два года, пока Дэм не окончит стажировку, чтобы стать правой рукой Карсона. Пока отец единолично стоит у руля, меня бросает в пот от одной только мысли о работе на него.

– Есть шансы на НФЛ, – скромно пожимаю плечами, хотя в действительности готов прокричать это с трибуны. Предстоящий драфт поможет мне выбраться из болота, в котором я увяз. – Но если не выгорит, буду мозолить твои глаза в компании.

Дэмиен присвистывает и бьет меня кулаком в плечо.

– Ты – самый умный из всех, кого знаю, черт, да ты умнее меня, и я был бы глупцом, отказавшись от твоей помощи. Но они тебя возьмут, даже не сомневайся! Я уже говорил, как горжусь тобой, братишка? – Черты его лица смягчаются в неподдельной радости. Мы так похожи внешне, что малознакомые люди путают нас, но там, где я зажат и суров, мой брат-близнец выглядит настоящим проблеском света.

– Примерно раз в час, – отвечаю. – Спасибо, что делаешь мою жизнь терпимой.

Уголки рта Дэмиена ползут вверх, и мы несемся по дороге в самый конец Бэк-Бэй, где расположен дом Аттвудов.

Когда мы входим внутрь, немногочисленный персонал снует по всему периметру, слышится лязг подносов с едой и приглушенные голоса.

– Наконец-то! Все уже собрались. – Миссис Аттвуд появляется в вестибюле, поочередно обнимая нас и ведя в сторону столовой, где уже сидят наши семьи и некоторые члены совета директоров «Каллахан и Аттвуд».

Прекрасно, блядь.

Это долбаное деловое собрание, замаскированное под семейный ужин, так что я теряю последнюю надежду на крохотный шанс получить хоть каплю внимания отца. Дэмиен крепко сжимает мое плечо, мы занимаем свои места.

Остальная часть вечера проносится как в тумане, я полностью отключился от обсуждения дел, незаметно для отца подливая водку в свой стакан, предназначенный для воды. Требуется каждая унция терпения, чтобы не встать и не покинуть этот дом, послав к черту всех присутствующих. Но алкоголь уже достаточно расслабил тело, поэтому я не смогу сесть за руль внедорожника Дэмиена.

Примерно час спустя после начала ужина в коридоре слышится грохот бьющейся посуды и робкие извинения, после чего в дверях столовой появляется маленькая фигурка, облаченная в скромное грязно-розовое платье длиной до колен. Ее голова опущена, а щеки пунцовые от заливающей их краски смущения, что резко контрастирует с бледной кожей шеи и рук. Юбка платья покрыта каплями того, что, должно быть, являлось напитками, пока девушка не столкнулась с официантом.

– Милая, ты опоздала на целый час, – бормочет миссис Аттвуд, вставая и подходя к дочери, чьи плечи ссутуливаются еще больше под пристальными взглядами гостей.

– Я… – Она спотыкается на словах, мотает головой. – Занятия затянулись. Я думала, будем только мы, – шепчет она так громко, что могла бы и прокричать.

– Сядь уже, Оливия, – сдавленно командует Гордон, посылая гостям виноватую улыбку, и белокурая голова поднимается вверх, открывая хмурое лицо и огромные голубые глаза. На светлых ресницах росой лежат слезы, а подбородок Оливии начинает дрожать. Она смотрит на свое платье, затем снова переводит взгляд на собравшихся и натыкается им на то место, где сижу я. Наши взгляды сталкиваются, с ее губ срывается придушенный вздох, и щеки девочки приобретают еще более насыщенный оттенок красного.

– Девчонка Аттвудов, похоже, втрескалась в тебя, – смеясь, шепчет Дэм и наклоняется ко мне. Взгляд Оливии перемещается на него, после чего ее челюсть отвисает.

Могу предположить, она не знала, что у меня есть близнец. Мы с ним всегда вместе, за исключением времени, когда он стажируется у отца, а еще он не любит вечеринки, поэтому чаще меня пропускает стычки с Аттвудами, из-за чего все внимание Оливии, как правило, достается мне. Нежелательное, надо сказать, внимание.

Я сбился со счета, сколько раз ловил на себе восхищенный взгляд этой девочки, что порядком успело меня доконать. С того дня, как мы впервые встретились на очередном приеме в честь заключения партнерства между нашими отцами, она, видимо, вообразила себе, что я какой-то прекрасный принц из ее глупых детских сказок. В наши редкие встречи она тихонько подходила ближе, а стоило мне обратить на нее внимание, как девочка начинала без умолку тараторить о лошадях и собаках, о танцах и еще какой-то бессмысленной фигне, в которой я не разбирался. В последнюю нашу встречу Оливия спросила, нравится ли мне ее платье, и тогда я оборвал ее на полуслове, попросив отстать и пойти поиграть в свои куклы.

Одно дело – быть предметом обожания университетских девчонок, но сердечки в глазах принцессы Аттвуд выбивали меня из колеи. Понятия не имел, как нянчиться с ребенком, и развлекать ее уж точно не входило в мои планы, тем более я опасался, что с годами мое участие в диалоге будет только подпитывать ее внезапный интерес.

Я бы ни за что не разрушил ее жизнь своим скверным присутствием. И сколько бы жалости сейчас к ней ни испытывал, предпочел затолкнуть ее поглубже.

Бросая в сторону Оливии пренебрежительный надменный взгляд, я считаю мгновения до того дня, когда она наконец вырастет и отвяжется от меня, встретив какого-нибудь парня из хорошей семьи. Тем временем грустное лицо девушки искажается гримасой стыда, смешанного со злостью, и она выскакивает из столовой так же стремительно, как появилась, оставив миссис Аттвуд пожимать плечами.

После времени, проведенного с дедушкой, я немного успокоилась, хотя все еще переваривала разговор, состоявшийся в кабинете отца. Реальность напоминала кривое зеркало, отражающее изуродованные версии людей, которым я слепо привыкла доверять.

По дороге в спальню ощущала лишь изнеможение и усталость, мечтая залезть в теплую ванну, смыть с себя этот день и свернуться калачиком в своей постели, хотя бы до утра забыв все случившееся. А потом, вероятно, приступить к плану побега. На моем банковском счету было немного денег, чтобы удрать подальше, пока не придумаю, как поступить. Мне была ненавистна идея о том, чтобы тратить деньги отца, но лучше уж так, чем отдать себя на растерзание.

Закрыв дверь в свою комнату, прижалась к ней спиной, закрывая глаза и позволяя темноте окутать меня таким необходимым спокойствием.

– Безумие, – сорвалось с моих губ в тишине.

– Не могу не согласиться.

Я резко открыла глаза, а мое сердце рухнуло в живот, продолжая бешено колотиться. Прикроватная лампа вспыхнула, ослепляя на мгновение, прежде чем взгляд сфокусировался на человеке, сидящем на кровати.

Святые небеса.

– Совсем ополоумел? – Вспышка злости сверкнула так ярко в моих глазах, что Доминику пришлось поднять руки в примирительном жесте.

– Это будет короткий разговор, – сказал он, опираясь на свой костыль и поднимаясь. Судорожно пробежав взглядом по комнате, я отметила в ней идеальный порядок, что немного успокоило мои расшатанные нервы. Не хотелось бы, чтобы этот говнюк прикасался к моим личным вещам, как сделал это в прошлый раз. – Я ничего не брал, – добавил он, заметив мой блуждающий взгляд.

– Разговора не будет, выметайся, – распахнула дверь и отошла в сторону.

Ник сократил расстояние между нами, спиной закрывая дверь и прислоняясь к ней так, чтобы я не смогла открыть. Его плечо слегка задело мое, и потребовалось больше, чем одно усилие, чтобы не впасть в ступор от его близости.

– Ты выслушаешь меня, а потом сделаешь все что хочешь, – спокойно проговорил он скучающим тоном, глядя на меня с высоты своего роста.

Я отошла как можно дальше, возвращая себе немного пространства в комнате, внезапно сжавшейся до размеров горошины.

– Если тебя послали, чтобы уговаривать меня, то это не сработает: я не избалованный капризный ребенок, решивший закатить истерику, потому что ему не купили мороженое. Я – взрослая женщина, которой только что бросили в лицо тот факт, что ее жизнь ей больше не принадлежит, и меня это ни капли не устраивает, – перевела дыхание, отвернувшись к окну.

Снова смотреть в эти глаза было до боли в груди невыносимо и опасно. Однажды я с огромным трудом выкарабкалась из этой ямы и не позволю спустить меня обратно, закопав еще глубже. Взгляд Доминика обжигал спину, тишина закладывала уши, а пол под ногами будто вибрировал, угрожая обвалиться.

– Я понимаю твою злость и полностью разделяю твои чувства, – тихо заверил Доминик. Короткий смешок сорвался с моих губ.

– Да неужто?!

Послышался тяжелый вздох, и в отражении оконного стекла я увидела, как он покачал головой.

– Это правда. Возможно, в прошлом я был несдержан и груб, но сейчас у меня нет намерения причинить тебе вред.

Отголоски воспоминаний угрожали открыть новую воронку в моей душе и засосать все в радиусе мили в необъятную черную дыру. Это было похоже на следы от пощечин, которые неумело пытаются залечить те же руки, что ударили. Дорожка из слез нарисовалась на моей щеке, и я провела по лицу, незаметно смахивая ее.

Некоторое время мы молчали, пока в моей голове прокручивались сотни невысказанных слов и десятки сценариев, ни в одном из которых этот разговор не заканчивался хорошо.

– Я не могу выйти за тебя замуж, – едва слышно выдохнула, желая, чтобы он отвязался и ушел.

– Почему?

Потому что ты разбил мое сердце.

– Просто не могу. Я не разменная монета, а человек, разве этого недостаточно?

– Для того, кто родился в кругах, где браки по расчету случаются с регулярностью двух в минуту, это слабое оправдание.

Он был прав. Вы удивитесь, но в нашем окружении едва ли насчитывался хотя бы десяток семей, в которых брачный союз не был бы скреплен деньгами. Просто я никогда не задумывалась, что такое может случиться и со мной. Несмотря на свою холодность, родители любили меня, и это знание делало ситуацию еще более ужасной.

Собравшись с духом, я наконец обернулась, прислонившись спиной к окну. Теперь мы стояли друг напротив друга, зеркально отражая позы.

– У тебя есть парень? – с непроницаемым лицом спросил Доминик.

– Нет, – нахмурилась от внезапного вопроса.

– Тогда дай более вескую причину, чем простое «не хочу», – казалось, он действительно пытался понять, что стоит за моим отказом.

Неужели он всерьез спрашивал меня? Ну что ж, давай посмотрим. Открыв рот, я произнесла самую неочевидную из очевидных вещей:

– Я хочу выйти замуж по любви, а тебя я не люблю, – теперь, когда сказала это вслух, слова прозвучали фальшиво даже для моих собственных ушей.

– С каких пор? – У него хватило наглости выгнуть бровь.

Я поборола в себе желание подбежать и ударить его кулаком в горло. Вскинув подбородок, взяла под контроль лицо и голос.

– Достаточно долго, – не было смысла врать, что никогда его не любила. Мы оба знали правду. Но прямо сейчас я не испытывала ничего, кроме отравляющей болезненной неприязни. Она просочилась в каждую пору в моем теле и теперь разъедала изнутри.

Доминик пристально вглядывался в мое лицо, выискивая в нем признаки лжи, пока наконец не кивнул все с тем же бесстрастным спокойствием в глазах.

– Просто для справки, я сожалею о том, что сказал тебе в доме Райана, – его слова ударили точно по моему израненному сердцу. – Я не имел это в виду, когда говорил. Ты вывела меня из себя, и я сказал первое, что пришло в голову, чтобы ты оставила меня в покое.

Воспоминания обрушились сотней ударов хлыста, и я зажмурилась, утопая в отчаянии.

Дождь льет целый день, почти не прекращаясь, но я не могу заставить себя развернуться, шагая в направлении Форест-Хиллз, где, как знаю, живет теперь Доминик. Вчерашняя игра окончательно лишила меня самообладания и остатков разума, и все, о чем теперь могу думать, – это его сильные мышцы, перекатывающиеся под футбольной формой.

Я совершенно точно выжила из ума, наверно, не мешало бы проверить голову, потому что моя одержимость причиняет больше неудобства, чем пользы. Тело промокло насквозь, несмотря на дождевую куртку и резиновые сапоги, что в спешке натянула, выскочив из постели посреди ночи. Не спрашивайте, как мне удалось выбраться из дома незамеченной, я ставлю на чистейшую удачу и тот факт, что всем на меня плевать.

Автобусы уже не ходят, поэтому приходится вызвать такси на соседнюю улицу и выйти за два квартала от дома Донованов. Обхватив себя руками, приказываю ногам и рукам не дрожать, все еще не понимая, от холода это или от паники, что захлестывает все сильней с каждым следующим шагом. Но нужно двигаться быстрей, если хочу прояснить все сейчас, пока не наступило утро и меня не хватились родители. А еще потому что под покровом ночи, под дождем, все сказанное и сделанное не так пугает, благодаря чему у меня пока еще есть крохотная горстка храбрости.

Подходя к дому, мимо которого проходила уже сотни раз, делаю серию глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоить бешено колотящееся сердце. Я готова к тому, чтобы сказать Доминику, как чертовски сильно влюблена в него, потому что это знание больше не умещается в моей груди. Через год мне стукнет восемнадцать, и мы сможем закрыть глаза на огромную разницу в возрасте.

Четырнадцать ступенек отделяют меня от порога дома, но я не иду сразу к дверям, сворачивая на лужайку и обходя двухэтажный коттедж вокруг. Здесь нет забора, я знаю это, потому что уже была здесь, подглядывая в окно за тем, как Доминик просматривает записи матчей и ужинает в компании Донованов. Знаю, звучит как отрывок из дневника сталкера, но такова правда беспросветно влюбленной и отчаянной семнадцатилетней девушки, по-прежнему живущей мечтой о прекрасном принце.

В гостиной темно, только свет от телевизора, поэтому я с трудом различаю сквозь покрытое каплями дождя окно силуэты двух движущихся тел. Доминик сидит на диване обнаженный и выглядит как настоящий греческий бог, но я не даю себе времени на то, чтобы пялиться, потому что все мое внимание сосредоточено на девушке, что стоит перед ним, сбрасывая с себя одежду. Ее длинные, белые как снег волосы спадают на спину, а тело при этом выглядит таким совершенным, будто она только что сошла с обложки мужского журнала.

Воздух в груди заканчивается, и я пытаюсь дышать, но легкие сковывает невыносимая тяжесть, причиняя боль. Это не то, что ожидала увидеть, не говоря о том, чтобы быть к этому готовой. Делаю шаг назад, застигнутая врасплох, но не могу уйти, будто нарочно продолжая мучить себя открывшейся перед глазами картиной. Поэтому возвращаюсь и прижимаюсь ближе к стеклу.

Он ясно дал понять, что ты ему не интересна.

Мой внутренний голос велит убираться, но в ушах стоит такой гул, что я не слышу этих призывов, таращась вперед. Дана говорила мне в детстве, что если смотреть на предмет достаточно долго, то его очертания постепенно размываются, пока мозг не стирает его почти полностью, нужно просто не моргать. Пытаюсь провернуть этот трюк, но ничего не выходит, и девушка взбирается к Доминику на колени.

Всхлип вырывается из меня в тот же момент, когда к дому подъезжает машина. У меня нет времени, чтобы убраться, потому что после череды пьяного бормотания и ругательств дверь со стороны улицы открывается. Сверкает молния, и яркий свет заливает пространство, освещая меня, стоящую прямо перед окном. Взгляд Доминика врезается в то место, где я стою, и на мгновение задерживается на моем лице, он ошеломлен, зол и… напуган?

Далее начинается какая-то суматоха, когда пьяный приятель Доминика расхаживает по гостиной с бутылкой виски в руке. Я наконец намереваюсь уйти, пробегая мимо дома на подъездную дорожку, когда дверь за моей спиной вдруг распахивается.

– Не так быстро! – летит в спину. Замираю, оборачиваясь.

Доминик выбегает на улицу, на нем только спортивные шорты. Дождь мгновенно заливает его с головы до ног, и я ловлю себя на том, что пялюсь на его твердую грудь и пресс. Темные волосы прилипли ко лбу, вода стекает с ресниц парня, пока я с горечью отмечаю, насколько он невыносимо прекрасен сейчас.

– Какого хрена ты тут делаешь? – рычит он, оглядываясь на дом, откуда слышны странные пьяные песни другого парня. – У меня нет времени, чтобы возиться с тобой!

Смотрю на открытую входную дверь, облизывая внезапно пересохшие губы. Не знаю, что сказать, пойманная с поличным.

– Я… я… просто…

– Просто что? – кричит он.

– Я совсем тебе не нравлюсь? – отчаяние в моем голосе такое ощутимое, что его можно смять, как листок бумаги.

Ноздри Доминика раздуваются, и грозный рокот вырывается из его груди. Он ругается себе под нос, во взгляде мелькает едва различимая борьба, а потом в его голосе появляется еще больше злости.

– Ты выглядишь как ребенок, черт возьми! Оставь меня в покое, Оливия! Я, мать твою, устал терпеть это! – Его глаза опасно темнеют, и я пячусь назад, чуть не падая с лестницы. Доминик хватает меня за руку, и я чувствую боль в месте, где его пальцы впиваются в ткань дождевика. Слезы катятся по моим щекам, но их стирает дождь. – Я до смерти устал от твоего навязчивого внимания. Сделай одолжение нам обоим, отвяжись! – Он качает головой, отпуская меня, и требуются все силы, чтобы не рухнуть к его ногам. – Ты – глупая маленькая девочка…

Мое лицо искажается от обиды и боли, когда его слова замирают. Полный сожаления взгляд Доминика на секунду задерживается на моем лице, он задирает голову к небу и произносит громкое проклятие, а затем разворачивается и возвращается в дом, оставляя меня стоять под дождем.

– Оливия, – нетерпеливо позвал Доминик, и только сейчас я поняла, что отключилась.

Подняла глаза, вглядываясь в его лицо.

Господи. Он думает, что это и есть причина моей ненависти.

Моя рука взлетела ко рту. Миллион эмоций разом пронеслись в голове.

– Ты слышала, что я сказал? Мне жаль, что обидел тебя, прости, – повторил Доминик. – Теперь между нами все улажено? – Он наклонил голову, сканируя меня взглядом, но я была не в силах произнести ни слова.

Осознание поразило меня до дрожи.

– Да, теперь все улажено, – не своим голосом выдавила из себя, все еще ошеломленная этим открытием.

– Так ты… – Он на короткое время замолк, подбирая слова. – Ты подумаешь над сегодняшним предложением?

Я не стала напоминать, что, со слов его отца, у меня нет выбора. Только что у меня появился шанс окунуть Доминика Каллахана в чан с его же ядом. Мне не нужно было думать дважды.

– Я согласна, но у меня есть условия.

Он шагнул ближе, застигнутый врасплох внезапным поворотом разговора.

– Я слушаю.

– Мне нужно, чтобы отец отозвал того цербера, что пасет меня днем и ночью и вернул моего старого водителя.

– Хорошо, что еще?

Было ясно, что замужество и, возможно, шантаж помогут мне выйти из тени отца. Поэтому я решилась на большее.

– Ты сделаешь так, чтобы мой отец ослабил свой контроль.

– Считай, сделано. – Он так быстро со всем соглашался, что я уже чуяла какой-то подвох, но перспектива свободы была слишком притягательной.

– Один день в неделю вместо учебы я буду заниматься своими делами, и ты не будешь совать в них свой нос, а отцу скажешь, что проводила время с тобой. Если нарушишь это или любое другое условие, я уйду.

– Мне придется иметь дело с законом?

– Я сказала, что ты не будешь задавать вопросов.

Он прищурился, но кивнул.

– Прекрасно, – я почти заставила себя улыбнуться. – И последнее.

– Ну конечно, – ухмыльнулся Доминик.

– Это брак по расчету, поэтому не ожидай, что что-то из этого будет настоящим.

Ухмылка Доминика стала шире, он провел большим пальцем по своей нижней губе, забавляясь.

– Как пожелаешь, принцесса. Только не спеши нарушать свои же условия.

Бросив на меня последний веселый взгляд, он, прихрамывая, вышел из комнаты.

Мое тело будто ждало, когда это случится, потому что ноги тут же подкосились, и я осела на пол у окна, прижимая колени к груди и упираясь в них лбом.

Иисус, я только что заключила сделку с Дьяволом.

Вечер в компании Брайана Донована неизменно состоял из большого количества нездоровой пищи, разговоров о рыбалке, веселых подшучиваний и запахов, которые можно было смело разливать по бутылочкам с надписью «Дом», чтобы продавать в парфюмерных магазинах. Я возвращался примерно два раза в год, всякий раз спонтанно, и неизменно удивлялся, когда моя спальня была прибрана в ожидании. С тех пор как принял решение уйти из дома, мне и в голову не приходило, что однажды смогу найти место, в котором буду чувствовать себя настолько счастливым. Но так было не всегда.

Я мог с точностью сказать, что впервые все покатилось к чертям, когда мамы не стало. Нам с Дэмиеном было по восемь, и понимание происходящего с трудом догоняло бегущие вперед детские мысли. В один момент женщина, что подарила нам жизнь, стояла на балконе третьего этажа, смеясь и пританцовывая, и вот, буквально спустя десять минут, ее тело лежало распластанным на гравийной дорожке, огибающей особняк.

– Доми, ты будто ангел, созданный на небесах, – с упоением шептала мама, баюкая у себя на груди мою голову и целуя в закрытые веки. Ее теплые руки и запах жасмина навсегда запечатлелись в памяти. – Мой ангел, – повторяла она.

Только спустя годы я осознал, что исчадия ада не порождают ангелов, как бы они ни старались. Отец стал еще черствее с ее смертью, все чаще срывая гнев на подчиненных, а затем и на нас с братом. Время шло, и каждый новый день, наполненный звуками ударов и пощечин, приближал меня к черте, перейдя которую я больше не смог бы стать прежним. Я уже не был обычным ребенком, постепенно становясь подобием монстра, который меня сотворил.

В подростковые годы, будучи злым на весь мир и преисполненным юношеским максимализмом, я стал попадать в переделки. Если кто-то задирал меня, я ограничивался предупреждающим взглядом в его сторону, но стоило обидчику хотя бы заикнуться по поводу моего брата, то тут же срывался, устраивая драку. Куча психологов, новые наказания отца и осуждающие взгляды сверстников и их идеальных родителей превратились в рутину. Пока школьный тренер за шкирку не притащил меня в зал, заставив колотить боксерскую грушу так, что кулаки чуть не стерлись в кровь, а потом до изнеможения и глубокой ночи нарезать круги по стадиону.

Тренер не был выдающимся наставником, но его слова вселили в меня больше боевого духа и стремления изменить свою жизнь, чем все учителя и психологи, вместе взятые. Он практически ежедневно заставлял меня заниматься подтягиваниями, перетаскиванием снаряжения и другими видами физических нагрузок, укрепляя мое тело и разум, пока я наконец не осознал один простой факт – теперь я могу дать отпор тому, кто давно это заслужил.

Я больше не кидался на одноклассников, сосредоточив внимание на спорте и желании, чтобы отец сделал первый шаг, дав мне возможность отплатить ему за каждый синяк и каждую сломанную кость в моем теле. Долго ждать не пришлось. Мне было шестнадцать, когда я впервые встал в боевую стойку, получив очередную оплеуху. Еще до того, как подоспели охранники, Карсон узнал, как болит разбитая челюсть и сколько ударов в живот может выдержать тело человека, пока того не стошнит кровью.

С тех пор Дэмиен ни разу не жаловался на побои отца, а я наконец получил сладостное чувство удовлетворения. Правда, за этим последовало другое наказание, из которого я вынес новый урок – сила не только в кулаках. Карсон лишил меня карманных денег и тех средств, что предназначались на колледж. Чтобы обеспечить себя, все еще живя в роскошном доме, после школы я отправлялся на поиски подработки. Дэм пытался вразумить отца, но тот окончательно слетел с катушек, отвергая любые просьбы и мольбы. Да и мне не нужны были подачки, я знал, что смогу поступить, даже если не получу футбольную стипендию, нужно было лишь поднажать, выкладываясь на максимум, пусть это и выматывало меня до состояния насухо отжатой половой тряпки. Однако со временем концентрация стала паршивой, а день начал пролетать так быстро, что я не успевал опомниться, отчаявшись в том, чтобы найти решение своих проблем…

Район Роксбери был гадюшником вселенских масштабов и одновременно с этим лучшим местом для получения быстрой прибыли. Здесь проходили подпольные бои, рекой текли наркотики и даже продавалось оружие без лицензии. Спустя некоторое время после знакомства с этой частью Бостона я почувствовал себя героем боевика, мимикрируя из статуса богатенького наследника до состояния человека, что знал, где достать порцию бодрящего вещества, способного поддерживать изможденный организм в норме. Мой первый дилер продавал эту дрянь, расхваливая так, будто это был настоящий прорыв в медицинском слове. И я, черт возьми, поверил, впервые в жизни поддавшись слабости по собственной воле. Забыл прописную истину Каллаханов – слабаки умирают первыми.

Поначалу все шло фантастически, моя продуктивность резко взлетела вверх. Я успевал на утреннюю тренировку, затем шел на занятия, после чего отрабатывал целую смену в общественном центре на Вудрафф Вэй и снова бежал на тренировку, пока обессиленный не падал в кровать всего на несколько часов неглубокого сна. Через два месяца жизни на пределе человеческих возможностей я был твердо уверен, что двигаюсь в нужную сторону. Ровно до той поры, пока окружающая действительность не начала двигаться быстрее. Я стал заторможенным и раздражительным, из-за чего пришлось увеличить дозу таблеток, сон сократился до двух часов в сутки…

Одна из самых сложных вещей, с которой сталкивается зависимый человек, – это не ломка и не сиюминутное желание облегчить муки, не отсутствие денег на новую дозу и не осуждение окружающих. Труднее всего признаться самому себе в том, что ты – зависимый, наркоман, торчок, не способный держать себя в руках, и что тебе нужна помощь.

– Пошевеливайтесь! – ворчит Зик.

Ему не впервой проникать в чужие дома, в то время как я при всей своей скорости и картографической памяти отстаю на десяток шагов.

Не следовало начинать это.

Пытаюсь уверить себя, что всем внутри плевать и никто не заметит пропажу какого-нибудь ценного дерьма, но совесть неустанно кричит мне обратное. Достаточно того, что я буду знать.

Прошло четыре года с тех пор, как я ушел из дома, окончательно разругавшись с отцом. Периодами перебивался ночлегом в Лоурел-Холле, у друзей Дэмиена, пару раз ночевал у приятеля по команде, в доме его отца. Райан и Брайан Донованы так не похожи на мою семью, что порой невыносимо смотреть на них без зависти. Зик же приютил меня около месяца назад, когда отец окончательно заблокировал все мои счета и пригрозил лишить Дэмиена наследства, если я сунусь к нему, чтобы попросить о помощи. Он также обещал натравить копов на всех, кто стал мне дорог за последние беспризорные годы. Денег катастрофически не хватало. Я по-прежнему играю в футбольной команде университета. Осталось продержаться всего чуть-чуть до момента, когда на драфте назовут мое имя – я должен пройти этот отбор и попасть в лучшую команду из представленных. А для этого мне нужно еще немного поднапрячься, потом я слезу, заработаю кучу денег и стану примерным членом общества.

Я прекращу принимать.

– Обход закончится через семь минут, – командует Джейсон. Он изучил дом вдоль и поперек, сверил свои данные с моими рассказами и взял на себя роль смотрителя операции.

Сегодня мы грабим особняк в Бэк-Бей, но это вовсе не типичное ограбление. Нам просто нужны деньги, чтобы купить себе немного дури, так что мы не будем безжалостны и возьмем только то, что, по нашему мнению, не заметят хозяева. Откуда знаю, что они не заметят? Во-первых: их нет дома, в чем я убедился. Во-вторых: знаю эту семью достаточно, чтобы понять – они не считают свои побрякушки.

Охраны почти нет, обход заканчивается, и нам удается перелезть через забор и добраться до задней двери незамеченными. Зик использует какой-то замысловатый планшет с торчащими из него проводами, чтобы взломать сигнализацию, пока мы с Джейсоном стоим на стреме.

– Сигнализация отключена, – говорит Зик, убирая устройство от двери.

– Молодчина, бро. – Джейс толкает приятеля в плечо.

– Я ни при чем, – хмурится тот. – Она уже была отключена до нас.

Тревожное чувство заставляет волосы на затылке встать дыбом и подсказывает, что что-то тут не так, но озноб и слабость в теле усиливаются, и мои ноги ломит от долгого стояния на месте. Начинаю беспокойно подпрыгивать.

– Наверно, они не стали ее включать, потому что осталась охрана. Просто заходи, мать твою, – нетерпеливо говорю, мечтая покончить с этим и убраться, чтобы по пути в квартиру Зика запастись бодрящей россыпью таблеток. Лицо под лыжной маской зудит, как и все остальное тело, я потею и чувствую онемение в пальцах.

– Ладно, не кипятись. – Зик отпирает дверь и ждет несколько долгих мгновений, прислушиваясь, затем одобрительно кивает. – У нас примерно пятнадцать минут. Я иду на третий этаж в главную спальню, Джейс, на тебе первый этаж, так что гляди в оба. Заметишь движение – звонишь нам, – мы уже заранее перевели телефоны в режим вибрации. – Ник, на тебе второй этаж. – Он первый, кто стал меня так называть, из-за чего в Роксбери это имя прижилось, и я решил оставить его для этой части своей жизни. Зик в последний раз слушает тишину, подняв вверх указательный палец, а затем начинает пробираться к лестнице, грациозно и неслышно, как будто делал это десятки раз.

Остановившись на втором этаже, я колеблюсь, но времени нет, поэтому, повернув в восточное крыло, сразу двигаюсь к центральной двери в комнату, что прямо под спальней, в которой орудует Зик. Широко распахнув дверь, замираю. На двуспальной кровати перед открытым балконом лежит тощий старик. Три аппарата подключены к его рукам и ногам, но не это заставляет меня обделаться от страха. Он бодрствует. Тусклые голубые глаза смотрят на меня без каких-либо признаков страха, в них только абсолютное понимание происходящего и интерес.

Святое гребаное дерьмо.

Изначально я выбрал дом Гордона, потому что это не так лично, как плюнуть в лицо отцу, запустив пальцы в его карман. Здесь меньше охраны, и я точно так же знаю все, что нужно. Кроме одной важной, блядь, детали. Ни разу за все время, что бывал в этом доме, никто и не заикнулся о четвертом члене семьи. И вот теперь я ставлю под угрозу всю операцию тем, что стою прямо перед человеком, который, должно быть, приходится отцом или тестем Гордону Аттвуду. Я бы поставил на первое, уже увидя в сморщенном лице знакомые черты.

– Не разрушай свою жизнь, парень, – хрипит старик.

Это еще больше выбивает кислород из моих легких. Вся комната в белых тонах, и если бы я не чувствовал физическую ломку, то подумал бы, что попал на небеса, а этот некто пытается меня вразумить, что немного поздновато, на мой субъективный взгляд.

Не говоря ни слова, закрываю дверь и несусь в западное крыло, поочередно открывая двери гостевых спален, но в них нет ничего ценного, только простоватый безликий декор. Пишу СМС Зику и Джейсу, сообщая, что у нас меньше пяти минут, пока старик подаст какой-нибудь сигнал, ведь нужно быть абсолютным глупцом, чтобы позволить грабить собственный дом, даже если ты прикован к постели.

Последняя дверь справа по коридору не заперта, поэтому я быстро вхожу в комнату, сразу понимая, где оказался. Прикроватная лампа зажжена, обдавая все вокруг бледным сиянием, и теперь до меня доходит, почему с улицы дом выглядел таким нежилым – окна всех основных комнат выходят на задний двор.

«Сегодня не твой день, просто убирайся!» – кричит разум.

Мой взгляд цепляется за дверь ванной комнаты, по ту сторону которой слышен звук льющейся воды. Не думая дважды, подбегаю к письменному столу, осматривая его. Шкатулка на одной из полок выглядит невзрачной, но все равно открываю ее, вытряхивая содержимое: билет на футбольный матч моего университета, обертка от жвачки, железная пуговица… Полная ерунда. И тут мое внимание привлекает настоящий, мать его, слиток золота, лежащий на стопке распечаток, как долбаное пресс-папье.

Приходится проморгаться и покачать головой, чтобы убедиться, что мне не показалось. Беру слиток, чей вес подсказывает, что он настоящий, и кладу в карман, продолжая слушать звуки, доносящиеся из ванной комнаты. На прикроватной тумбочке блестит маленькое кольцо, беру и его. Этого хватит, чтобы обеспечить себя на пару месяцев и успокоить Дэмиена, который звонит не переставая. Если перестану просить у него деньги, то он поверит, что я завязал, и тогда отвяжется.

Уже иду к двери, когда со спины слышится пронзительный крик, заставляющий обернуться. Принцесса Аттвуд стоит на пороге ванной комнаты в одном полотенце, ее волосы мокрые и прилипают к щекам и плечам, босые ноги выглядят тощими, в трясущихся руках прикроватная лампа. Бледная кожа вся испещрена красными пятнами, как будто она слишком долго отмывала ее в душе.

Дьявол.

Мне приходится сделать глубокий вдох, чтобы не выругаться вслух, после чего я выдыхаю, понижая голос.

– Я не причиню тебе вреда.

Ее глаза пробегают по мне с ног до головы, нижняя губа дрожит, а покрасневшие глаза полны ужаса. Она что, плакала? Не хочу пугать ее еще больше, поэтому поднимаю руки в сдающемся жесте и спиной пячусь к двери.

– Не двигайся! – внезапно кричит девочка, и я при всей абсурдности положения, в котором мы оказались, должен признать, что она храбрей, чем кажется.

Медленно она отводит голову в сторону кровати, где на покрывале лежит телефон, при этом ее глаза все еще прикованы ко мне.

– Я бы не стал, – угрожаю я.

Нормальный человек развернулся бы и бежал со всей скоростью, которая еще осталась в ногах спортсмена, но мне интересно, что она будет делать с этой лампой и успеет ли схватить телефон, прежде чем мне удастся ее остановить, поэтому я, как истукан, застыл на месте. Один ее рывок, и прикроватная лампа летит мне в лицо, но я отбиваю ее рукой и прыгаю через кровать, за которой уже стоит смелая неудачница, пытаясь снять блокировку мобильного. Ее замешательства достаточно, чтобы я вырвал устройство из ее рук. Она снова кричит и начинает пятиться к столу, пробегая по нему глазами в поисках чего-нибудь, чем можно дать отпор. Из тяжелого там только старая Библия в кожаном переплете.

– Ударишь меня ею? – вскидываю бровь, чего она не разглядит из-за маски. Но мне прекрасно видны все до последней черты ее лица, в том числе и конфликт, на секунду промелькнувший в испуганном взгляде.

– Не подходи! – шипит она, нахмуриваясь и замечая, что, кроме бумаг и перевернутой шкатулки, на столе нет никакого подобия оружия. На долю секунды ее лоб морщится, а в глазах светится злость, когда она осматривает пустую шкатулку и все, что я из нее высыпал. – Ты засранец!

Ауч.

– Тебе стоит научиться ругаться, – усмехаюсь, подходя ближе, чем заставляю ее отступить еще на шаг. – И запирать дверь.

Она подтягивает полотенце и всматривается в мои глаза, борясь с паникой, как будто пытается просчитать дальнейшие действия: нападу я или отступлю, нужно ли ей бороться. Смятение в голубых глазах заставляет меня усмехнуться.

– Ты сказал, что не причинишь мне вреда, – сглатывая, шепчет она.

Голос едва слышен, уязвимость в ее позе и чертах по-девичьи юного лица заставляет мое сердце сжаться.

– Никогда, малышка Ливи.

Светлые брови в секунду взлетают вверх, а рот широко открывается. Мне требуется секунда, чтобы осознать тот факт, что только что по-королевски облажался. Оливия открывает рот, чтобы что-то спросить, неясная боль в ее глазах ранит, потому что теперь похоже, что она разочаровалась в тот момент, когда понимание обрушилось на ее хрупкие плечи. Делает короткий вдох, но потом передумывает, качая головой.

– Какого хрена ты возишься? – раздается за моей спиной, и я, оборачиваясь, вижу Зика, стоящего в дверях. – Вот же… Это еще кто?

Он входит в комнату, и Оливия ныряет за мою спину, вцепившись мне в куртку мертвой хваткой. Тот факт, что, несмотря на дерьмовость положения, она все же ищет у меня защиты, возвращает в мое тело немного тепла.

– Она никому не расскажет, – выпаливаю, не совсем уверенный в своем заявлении. – Пошли, – делаю шаг вперед, но крохотные руки не отпускают.

– Пусть он выйдет, – шепчет она мне в спину. – Я не одета.

Не вижу лица Зика под маской, но уверен, что тот раздражен не меньше моего.

– У тебя минута, и лучше бы девчонке держать язык за зубами, – угрожающе проговаривает он каждое слово.

После того как Зик выходит, я еще пару секунд смотрю ему в спину, боясь обернуться и столкнуться с осуждающим взглядом Оливии. Нет! Мне плевать на нее и ее чувства, даже если это жалость и ненависть. Я пришел сюда не за этим.

Поворачиваясь к ней лицом, делаю самую глупую вещь в своей жизни. Снимаю с себя маску и наклоняюсь к уху Оливии так, чтобы моя голова оказалась на одном с ней уровне, при этом говоря:

– Я солгал. Скажешь хоть слово, и я вернусь за тобой, принцесса.

Она даже не дышит, впитывая мои слова, до тех пор, пока не выпрямляюсь, отступая. Доходя до порога, кидаю ее телефон обратно на кровать. Мои глаза не покидают ее лица, пока я не выбегаю из спальни, уже жалея о сделанном.

Покручивая в руках незажженный косяк, я сидел на диване в гостиной Брайана, пока он возился на кухне в поисках закусок, при этом ворча на ингредиенты в составе чипсов. Мои глаза были прикованы к окну, за которым светило солнце, а в голове рождался вопрос: сколько раз Оливия стояла по ту сторону, заглядывая внутрь? Как много из того, что было неведомо другим, она знала?

Брайан вернулся, неся в руках поднос, полный еды, и моя рука нырнула в карман, чтобы спрятать марихуану. Я бы не стал рисковать его доверием даже сейчас, когда больше не жил здесь. Старик потратил кучу сил, буквально заменив отца и вытащив меня из того дерьма, в котором я погряз, околачиваясь в компании Зика в Роксбери. Ему ни к чему было знать, что я все еще барахтался без спасательного круга, обещая себе завязать, просто теперь научился скрывать эту сторону себя, движимый страхом потерять последнего из немногих близких, которые у меня остались. Я не готов был так рисковать. Не сегодня.

Начало новой недели, как и следовало ожидать, не загладило скомканных ощущений от событий прошедших выходных. Я все еще переваривала новость о своем статусе невесты. Мне срочно нужен был совет Керри, но ее телефон не отвечал. Признаков Кая тоже не было – за мной все так же неустанно следил Роуэн. Лучше бы моему новоиспеченному жениху выполнить свои обещания, иначе я позабочусь о том, чтобы его вторая нога тоже вышла из строя.

Мой жених. Подумать только.

Я влюбилась в Доминика еще до того, как обнаружила у себя наличие половых гормонов. Поначалу это было восхищение маленькой глупой девочки, рожденное из интереса к таинственному прекрасному принцу, но я росла, и мои чувства обгоняли меня по скорости. Жаль, что понимание безответности этой любви пришло слишком поздно, когда дороги назад уже не было. Этот парень всегда был единственным, в чьих руках была сила заставить меня чувствовать себя маленькой и никчемной. Когда ты влюблена в кого-то, кто даже не видит в тебе человека, достойного его внимания, это превращается в пытку и не вызывает ничего, кроме желания вонзить что-нибудь острое себе в живот и вырезать все эти чувства.

Если бы меня спросили, на сколько процентов по шкале от одного до ста было сильно мое желание превратить жизнь Доминика Каллахана в кошмар, то ответ на этот вопрос затерялся бы далеко за пределами этой галактики. Горечь прошлого поражения смешалась с нынешним предвкушением предстоящего брака, мысли настолько спутались, что казалось, потребуются годы психотерапии для восстановления. Я прекрасно осознавала риски своего положения, помнила все в мельчайших деталях, и эти картинки подпитывали мою решимость быть стойкой перед любым проявлением чувств.

О любви писали книги и снимали фильмы, ее воспевали как нечто прекрасное, светлое и способное подарить бабочек в животе. Моя любовь извивалась гадюкой прямо под ребрами, жалила, обжигая внутренности ядом, отравляла тело и разум, пока я билась в агонии. Это должно было прекратиться. По этой причине я твердо вознамерилась сделать то, что должна, а потом отпустить мысль о Доминике раз и навсегда, избавиться от своей болезненной многолетней зависимости, вырвать ее с корнями, даже если вместе с ней распадется часть моей души.

Занятия закончились, и шумовая граната из голосов студентов взорвалась в аудитории с последним словом профессора. Я с облегчением выдохнула. В мире было столько вещей интересней международной экономики, ценообразования и инвестиционного анализа, но все они были мне недоступны. Оторвав скучающий взгляд от окна, в которое смотрела на протяжении всей лекции, стала собирать свои вещи. Аудитория опустела, и я поспешила к выходу, не желая бесить Роуэна минутной задержкой. В иные дни нарочно плелась бы черепахой, но сегодня была не в состоянии вступать в конфронтацию.

– Выглядишь так, будто тебя прожевали, – насмешливо донеслось с порога.

Мой взгляд метнулся в сторону двери, и кости будто окатили цементом. Я подняла голову к потолку и проныла:

– Да за что ты меня так ненавидишь? Я ведь каждое воскресенье пою тебе гимны!

– В церкви, в которой снимали «Святых из Бундока»[11], – хохотнул Доминик. – Сомнительный досуг.

Я устало вздохнула.

– Что тебе нужно? – Я не шутила, когда говорила, что не готова к конфронтации, а Доминик Каллахан был последним человеком, с которым мечтала столкнуться после восьми часов нудной болтовни и записей. И даже если бы с утра молилась о смирении, призывая свои тело и разум достичь абсолютной гармонии, это бы не убавило раздражения, которое проползло по моему позвоночнику при виде этого мужчины.

Вообще тот факт, что он сам соизволил явиться, вызывал во мне волну возмущения и паники. Это я всегда была той, кто бегал за ним как собачонка, поэтому перестановка сил была непривычной и, надо признать, пугающей. В довесок то, каким небрежным взглядом Доминик окинул мой наряд, состоящий из плотных черных колготок, серой юбки длиной до колена и наглухо застегнутого пиджака в тон, говорило о многом. Сам он, конечно же, мог блистать даже в обычных черных джинсах и рваном джемпере, будто бы снятом с Канье Уэста.

– Нам нужно подготовиться к помолвке, – внезапно посерьезнев, сказал Доминик.

К этому времени мы уже встретились с адвокатом компании и подписали оставшиеся бумаги.

– Это еще зачем? У нас фиктивный брак, – сухо отрезала я, наконец придя в движение и обогнув высокую фигуру, после направляясь в сторону выхода. – Где мой телохранитель? – спросила, не заметив Роуэна на горизонте.

– Ты просила избавиться от него. – Доминик ощерился, щелкнув пальцами. – Сделано!

Я закатила глаза, не зная, радоваться или огорчаться альтернативной версии реальности. Что, если завтра очнусь на потолке и начну передвигаться вверх тормашками?

– Спасибо, – буркнула, продолжая свой путь к выходу.

– Пожалуйста, но мы не закончили. – Он поравнялся со мной, пытаясь идти в ногу, что при его росте и хромоте выглядело комично. Я также отметила, что сегодня при нем не было костыля, а манжета, фиксирующая колено, исчезла. – Нам действительно нужно запланировать кучу всего, включая свадебный декор и прочее дерьмо, в котором я совершенно не разбираюсь.

Я резко остановилась, развернувшись к нему лицом и на всякий случай незаметно ущипнув себя за руку.

– Ты ведь шутишь, да? – спросила я. Недоумение в серо-голубых глазах подсказывало, что тот настроен серьезно. – К чему все это? Почему бы не расписаться в мэрии и не покончить с формальностями?

Доминик выглядел действительно сбитым с толку. Отлично.

– Я думал, вы, девушки, любите эту хрень: белое платье и банты… – получив от меня «ты сексистский придурок» взгляд, он добавил: – К тому же наши родители настаивают на том, чтобы помолвка и свадьба состоялись официально, с большим количеством гостей.

– Не знала, что ты до сих пор слушаешься родителей, думала, ты у нас взрослый, – уколола, разворачиваясь в сторону метро. Без Роуэна добраться до дома могла разве что на общественном транспорте, так как деньги, что могла бы потратить на такси, экономила на случай, если мне все же понадобится скорый побег из штата.

Сильная рука обернулась вокруг моего предплечья, мягко останавливая. Доминик снова образовался рядом, ища в моем лице признаки любой несерьезности.

– Правильно ли я понял, что ты все еще злишься за те разы, когда я называл тебя маленькой? – прищурился он. – Потому что я думал, мы все решили и тема закрыта. И если память мне не изменяет, раньше ты была не такой… взрослой.

Он плотно сжал губы, как будто боясь сказать что-то еще, что мне не понравится.

– Теперь это не имеет значения, – сухо сказала я. – У меня нет времени на нарядный спектакль для партнеров отца. Тебе нужна компания, мне – свобода. Это честная сделка.

Доминик выглядел ошеломленным, стоя передо мной на тротуаре, где вокруг сновали другие студенты и бурлила жизнь. В поле битвы наших взглядов время как будто замерло.

– Ты не была удивлена… – вдруг пробормотал он, изучая меня пристальным взглядом.

– Тому, что вы, Каллаханы, все меряете деньгами и пафосными сборищами? Ничуть.

– Моя нога… – казалось, тот меня даже не слушал, продолжая таращиться так, что мне сделалось не по себе.

– Не мог бы ты потренироваться в ораторском деле, прежде чем пытаться донести какую-то, по-видимому, ценную информацию? У меня нет всего дня, чтобы стоять тут и ждать, пока ты соберешь предложение целиком, – скрестила руки на груди в надежде, что это защитит меня от смущения.

– Мы не виделись три года, и ты не удивилась, когда я пришел на костылях.

– Ну и что? – Мне не нравилось, к чему он клонит.

И я не стала поправлять его, ведь мы не виделись два года. Но он, судя по всему, не помнил нашу последнюю встречу, что ранило больней, чем хотела бы признать.

– Следила за мной? – широкая улыбка расплылась на губах Доминика, делая лицо таким чертовски привлекательным, что захотелось закричать от несправедливости.

Несмотря на то что слова меня задели, собрав все самообладание в кулак, я сохранила лицо скучающим.

– Твое эго должно участвовать в конкурсе на самый большой объект в пределах солнечной системы.

– И не только оно. – Доминик многозначительно ухмыльнулся.

Мои щеки обдало жаром.

– Прибереги этот никому не нужный факт для номинации «нарциссизм».

Чувствуя новую неловкость, я огляделась вокруг, поняв, что до метро мы так и не дошли, все еще переминаясь в пределах парковки кампуса. Впервые за все время с момента поступления я задумалась, каково было бы иметь нормальную студенческую жизнь: вот так ссориться с парнем, сбегать с занятий не в клуб, где твоей единственной подругой является ирландская стриптизерша, а на прогулку или сеанс в кино, например. Последняя студенческая вечеринка, на которую мне удалось прошмыгнуть, прошла паршиво по всем показателям, поэтому я нарочно избегала любых предложений о повторении. Временами также слышала перешептывания и смешки в адрес своей чересчур скромной одежды и отшельнического образа жизни, мысленно улыбаясь иронии.

Глаза Доминика блуждали по моему лицу в поисках подсказок.

– Все в порядке? – спросил с тенью беспокойства, как будто ему действительно было не плевать. Он мог бы одурачить меня еще пару лет назад, но время вдали от источника моего сердцебиения укрепило стены вокруг огрубевшего органа.

– В полном.

– Тогда залезай в машину, раз уж у тебя нет всего дня, – бросил он мне, подходя к «Форду F-150», припаркованному недалеко от места, где мы стояли.

Любопытство заставило меня отбросить протест и пронаблюдать, как Доминик забирается внутрь высоченного пикапа, осторожно подтягивая левую ногу в салон.

– Ты вообще сможешь управлять этой штукой, не убив нас обоих? – на всякий случай уточнила, подходя ближе.

Мой скептицизм, должно быть, оскорбил его настолько, что Ник захлопнул дверь перед моим носом, жестом приказывая садиться в машину. Позже я, наверно, с десяток раз пожалею о своем решении, но сейчас какая-то неведомая сила толкнула меня в спину, заставляя подчиниться.

Не считая гула мотора и ворчания Доминика, не адресованного кому-то конкретному, в салоне царила тишина. Жизнь, долгое время лишенная тесных дружеских взаимодействий и общения, научила меня получать удовольствие даже от простого молчания собеседника. Но конкретно эта тишина оглушала настолько, что моя рука пару раз непроизвольно тянулась к регулятору громкости на панели с радио. И каждый раз я одергивала себя, возвращая взгляд к окну. Доминик был сосредоточен на дороге или делал вид. Готова была поспорить, что с травмированным коленом вождение машины превращалось в настоящую борьбу, поэтому какая-то крохотная часть меня даже прониклась сочувствием к этому парню.

– Так куда мы едем? – в конце концов не выдержала я.

– В следующую субботу состоится ужин в честь нашей помолвки, – будничным тоном начал Доминик. – Полагаю, у тебя нет подходящего наряда.

Конечно, они уже все распланировали.

– У меня есть платья, – с горячностью в голосе выпалила, чувствуя прилив жара к лицу и шее.

Доминик окинул меня снисходительным взглядом.

– Я имел в виду что-нибудь уместное, не для святош.

Я резко развернулась, кипя от злости.

– Если мой стиль в одежде не подходит, можешь поискать другую кандидатку, готовую выслушивать твои словесные нападки, – насупив брови, снова отвернулась к окну, наблюдая, как за ним проплывают фасады местных зданий.

– К тому же тебе нужно кольцо, – не обращая внимания на мой выпад и игнорируя гневные замечания, он бросил короткий взгляд на мои сцепленные на коленях руки. – Какой у тебя размер?

Желчь подкатила к горлу от осознания реальности всего происходящего. Кажется, я начинала понимать значение выражения «бойся своих желаний». И даже попыталась припомнить, как именно звучала формулировка фразы, нацарапанная мной десятилетней при помощи розовой ручки с блестками на страницах секретного дневника с замком. Там точно фигурировали слова «замуж» и «принц», но воплощение фантазии пока что выглядело скверно. Наверно, потому что в десять мой почерк в основном состоял из каракуль.

А чего ты ожидала? Предложения на одном колене?

Заткнись, заткнись, разум!

К тому же его нога травмирована, он не сможет опуститься на колено.

Заткни…

– Оливия? – вкрадчивый мягкий голос напомнил о цели нашей поездки. – У тебя есть пожелания, предпочтения?

– Мне бы понравилось, если бы ты просто вернул мне мое кольцо, – уколола я.

Оно принадлежало бабушке и было велико мне в ту пору, когда Доминик со своей непонятно откуда взявшейся бандой ворвался в наш дом, чтобы стянуть что-нибудь ценное. Я понятия не имела, для чего ему грабить кого-то, ведь его семья владела чуть ли не половиной города. И я бы вручила ему тот треклятый золотой слиток даром, если бы он просто попросил. Я бы отдала ему все. Но он предпочел шариться по моей спальне, как пронырливый енот по мусорным бакам, а потом разбрасываться «я еще вернусь» угрозами в духе какого-нибудь Терминатора.

– У меня его нет, – глухо отозвался Доминик, его длинные пальцы сжались на руле.

Я разразилась невеселым смехом.

– Конечно, его нет, ты ведь наверняка продал его скупщику краденого вместе с тем дурацким куском золота.

– Послушай, принцесса, – он на мгновение прервался, сделав медленный глубокий выдох. – Мне очень жаль, что я взял то, что мне не принадлежало…

– Поздновато для раскаяния, – невозмутимо перебила я. – И я тебе не гребаная принцесса!

Глаза Доминика расширились в удивлении, а мои ладони подлетели ко рту, плотно закрывая его, как только я осознала, что только что вслух грязно выругалась. Этот мужчина, подобно демону, вытягивал из меня худшее.

– Господи, если ты слышал это, знай, что я сожалею и прошу не сжигать меня в адском пламени, – взмолилась я полушепотом.

Доминик вслух расхохотался.

– Не переживай, он не слышал твои сквернословия, точно так же, как и молитву.

– Правда?

– Ага. В основном, потому что его не существует.

– Знаешь что? – Мое терпение имело границы, и прямо сейчас Доминик пересек их на своей до смешного огромной машине. – Мне осточертело, что ты полжизни насмехаешься над моими принципами, возрастом, одеждой и чем бы там ни было еще. Катись к черту! – Я отстегнула ремень, вцепившись в дверную ручку, всем своим видом приказывая ему остановить машину и снова проклиная себя за ругательство. Но Доминик невозмутимо продолжил движение, явно не улавливая намека на мой скорый взрыв. – Останови!

– Как только мы прибудем в место назначения, – тот избегал смотреть на меня, чем еще больше раздражал. Пока мои внутренности извергали пламя, он был холоден, как горный хребет в Альпах, и ни единый мускул в его теле не указывал на возможное напряжение.

– Ненавижу тебя, – выплюнула, надеясь, что слова заденут его за живое.

– Осторожно, принцесса, – он нарочно выделил последнее слово. – Из ненависти рождаются самые сильные чувства.

Придурок.

Повисла звенящая тишина, и мой предательский живот выбрал именно этот момент, чтобы громогласно оповестить о том, что я морила его голодом со вчерашнего вечера. Что поделать, если хороший аппетит никак не вязался с грудой новостей, обрушившихся на меня за последние двадцать четыре часа. Насупившись, я обняла себя за талию и откинулась на сиденье, закрыв глаза.

Спустя примерно пять минут почувствовала, как пикап Доминика сбавляет ход. Открыла глаза как раз в момент, когда он остановился у маленькой закусочной в греческом стиле.

– Давай! – Доминик заглушил мотор, встретившись со мной глазами. – Усмирим твоих демонов хорошим вином и мусакой[12].

– Мне нельзя пить, – бросила я очевидный факт.

– Вся такая правильная.

Не дожидаясь моего ответа, он вылез из машины, разминая левую ногу и чертыхаясь себе под нос. А мне стало интересно, есть ли в мире что-то, что способно было усмирить и его демонов.

Сделать из Оливии союзника оказалось сложней, чем я ожидал, примерно на целую сессию у доктора Коллинз и пригоршню ксанакса в сутки. В последнюю нашу встречу она робко краснела, избегая моего взгляда, но при этом таращилась как одержимая, стоило сделать вид, будто не замечаю ее.

Нынешняя версия Оливии была смелой и острой на язык, готовой отстаивать свои идеалы, по крайней мере за пределами поля зрения ее отца. Она все так же дерьмово одевалась в скучные серые шмотки, за исключением того момента, когда ее застали врасплох в выходной день, в саду. Я был готов поставить на кон все свои сбережения, включая коллекцию футбольных трофеев и гипотетические призы, которые еще не выиграл, что это Гордон заставил дочь носить эти тряпки.

Я немного знал о взаимоотношениях внутри особняка Аттвудов, но даже слепой заметил бы отстраненность родителей и настороженность Оливии. Быть ребенком в привилегированном обществе, воспитанным по большей части посторонними людьми, – паршивый опыт.

– Ты почти не притронулась к еде, – подметил я, наблюдая, как она растаскивает кусочки по тарелке, собирая их в причудливый узор.

Во времена помутнения рассудка полгода назад я пару раз приглашал Элли в ресторан, тогда еще не догадываясь, что она по уши влюблена в Ди. Так вот, что бы я ни заказывал, она покорно соглашалась, даже когда перечисленные мною блюда казались ей чем-то чужеродным. Разумеется, заметив тогда шок на ее лице, я приврал, что посещение пафосных ресторанов было исключительно привилегией игрока НФЛ, стабильно раз в месяц посещающего благотворительные вечера в высшем обществе. Я бы не стал рассказывать, что вырос в доме, где отыскать бургер под слоем черной икры и сорока сортов сыра было практически нереально.

Оливия же не нуждалась в помощи при выборе еды, и, конечно, она заказала что-то отличное от моей рекомендации, чисто из вредности. Это заставляло улыбаться, даже несмотря на странное напряжение, которое витало в воздухе всякий раз, как мы оказывались в одном пространстве. Я бы списал статическое электричество на отголоски детско-юношеской влюбленности Оливии и тот факт, что большую долю нашего знакомства вел себя как последний придурок, но какая-то часть меня будто знала, что дело вовсе не в этом.

– Я не ем мясо, а больше тут ничего нет.

– Твой отец наверняка в восторге, – усмехнулся я.

Лоб девушки нахмурился, отчего на гладкой фарфоровой коже образовалось несколько складок, голубые глаза пробежали по заведению, после нехотя встретившись с моими. Ее светлые волосы, заплетенные в тугую косу, немного растрепались у лица, а на лацкане серого пиджака красовалось пятно от соуса, о чем я промолчал. Не потому, что был джентльменом и боялся смутить, а потому, что ее пронзительный взгляд на мгновение лишил меня дара речи. Всегда ли она была настолько красива?

– Ты когда-нибудь жалел, что вырос в том доме? – вдруг спросила Оливия, и ее вопрос сработал, как дротик с транквилизатором, заставив меня откинуться на деревянном стуле и буквально вжаться в его обивку.

«Каждый чертов день», – хотелось мне ответить, но вместо этого я глотнул воды и выдал короткое:

– Временами.

– Поэтому ты ушел?

– Если это игра в двадцать вопросов, то я тоже могу спрашивать, – ехидно заметил я. – И да, это было одной из причин.

В какой-то момент я испытал легкость от того, что вот так непринужденно признавался ей и самому себе в вещах, которые обычно не мог выдавить даже под пристальным взглядом доктора Коллинз. Это было странно и освобождающе.

– Хотела бы я быть такой же смелой, – пробормотала Оливия больше себе, чем вслух.

Что-то в ее словах заставило мое тело напрячься.

– Тебе не нравится жить с родителями?

Худые плечи приподнялись и опустились в замешательстве, с ее губ сорвался легкий вздох, пронизанный тяжестью многолетнего смирения. Была ли она счастлива в том доме? И если нет, то понимала ли, что может быть по-другому?

Какое тебе дело? Это простая сделка.

– Временами, – отбила она, смущенно улыбаясь.

Это был самый исчерпывающий наш диалог за короткий период повторного знакомства, и он ощущался в разы приятней тех перепалок, что непроизвольно начинались, стоило одному из нас открыть рот в присутствии другого.

– Ну, как только ты переедешь ко мне, часть этой проблемы решится.

За моими словами последовал придушенный звук, после которого поток воды полетел через стол дождем из брызг.

– Я – что? – переспросила Оливия, быстро вытирая рот и подбородок ладонью.

Вытащив из держателя несколько салфеток, я протянул их девушке.

– Ты же не думала, что после свадьбы продолжишь жить с родителями, – это был не вопрос. Ее округлившиеся глаза подсказывали, что именно так она и думала. – Ты станешь моей женой.

У нас пока не было времени обсудить детали помимо условий, выдвинутых Оливией, загнанной в угол ее комнаты. Но если я намеревался умыкнуть ее акции, то нужно было держать наследницу Аттвуда подальше от проницательных опекающих глаз ее отца.

– Это ведь даже не настоящий брак. – Ее щеки вспыхнули, голос звучал неуверенно, а я сбился со счета, сколько раз она воспроизвела эту фразу за последние сутки. Мне было любопытно, кого из нас двоих Оливия пыталась убедить.

– Имеет ли это такой уж вес, если в конечном итоге ты получишь свободу от надзора? – То, как загорелись глаза Оливии после моего единственного аргумента, завораживало. Но магия сияния ее взгляда была недолгой.

– Я не могу оставить дедушку, – с налетом печали сказала она. – У него там совсем никого нет.

– Ты можешь навещать его каждый день после учебы. – Тут ее губы скривились, будто я говорил не об университете, а о купании в кислоте.

– Разве тебе не нужно обратно в Чикаго? – спросила Оливия, переводя тему. – Где ты вообще собираешься жить? Если в том жутком доме, в котором живет твой…

– Карсон и я в одном доме? Хреновая идея, – прервал я. – Я присматриваю жилье в Бостоне.

Пока что это только временное жилье, до тех пор пока не заберу дом матери себе. Мне придется раскошелиться, чтобы обеспечить достойную крышу на ближайший год, но это меньшее из зол. Утром состоялся наш разговор с Тони, и он подтвердил то, что я уже и так знал.

Руководство клуба по-настоящему взбесилось после всего, что всплыло на поверхность в том до смешного карикатурном зале заседаний. По словам моего агента, заместитель Винсента де Ла Круа даже продырявил стул своей горящей задницей ровно через три минуты после моего ухода. Он привел по меньшей мере дюжину аргументов, принимая в расчет которые, мое место было где угодно, только не в «Файр».

Наблюдать, как все, чего ты так упорно добивался, становится большим жирным ничем, без преувеличения больно. Но еще хуже – в крохотной надежде на снисходительность облизывать не успевшие остыть пятые точки толстосумов. У меня даже не было достойного противовеса их гневу, учитывая травму и тот факт, что моя карьера без всего этого не продержалась бы дольше намеченного срока.

Брови Оливии нахмурились, когда тень недоверия промелькнула на ее утонченном лице. Малышка Аттвуд взвешивала варианты, пытаясь найти лазейку и одновременно с тем завладеть желаемым. Будь я чуть более тщеславным, то обиделся бы на ее внезапно пропавший интерес ко мне, но, в сущности, это не имело значения, ведь я твердо намеревался сделать то, что должен.

– За обедом ты сказала, что спешишь домой, так какого черта мы стоим здесь уже добрых пятьдесят минут ради какой-то долбаной примерки? Просто войди внутрь и выбери то, что тебе нравится и в чем тебе было бы удобно. – Я осмотрел наряд Оливии с головы до ног. – Ну, не настолько удобно.

Серьезно, ее выбор одежды убивал стояк, особенно когда я подозревал, что под ней скрывается настоящее сокровище. Но мое раздражение, подпитанное переминанием на месте в бестолковом ожидании, не позволяло продвинуться в своих мыслях.

После обеда мы несколько часов проторчали у выбранного миссис Аттвуд организатора мероприятий, перебирая образцы тканей, пестрые брошюры и фотографии счастливых пар, запечатленных в различных свадебных декорациях в сопровождении неизменных пластиковых улыбок. Энтузиазмом не пахло, не помог и перерыв на кофе, потому что в агентстве не смогли найти соевое молоко, что было сродни катастрофе для моей будущей жены. Мы отложили часть планов, остановившись в конечном пункте сегодняшнего пути.

Оливия настояла на том, чтобы заручиться поддержкой подруги, раз я ничего не смыслил в женской одежде, потому что в основном носил футбольную форму и выцветшие толстовки – это ее слова, не мои. И вот мы стояли у магазина с платьями, что само по себе ощущалось слащавым, пытаясь дозвониться какой-то Керри, чтобы она соизволила притащиться сюда, пока не наступила новая зима.

– Ты такой козел, – насупилась Оливия, демонстративно поворачиваясь ко мне спиной. Только сейчас я заметил, какая она маленькая в сравнении со мной. То есть она всегда была маленькой, но сейчас эта физическая разница не выглядела неправильной и тревожной. Напротив, в моей голове начинали вспыхивать различные дурацкие идеи типа «как бы ощущалась эта круглая попка в моих ладонях».

– Семеро меня раздери, прости, дорогая! Я бежала со всех ног, – запыхавшаяся рыжеволосая женщина лет тридцати с небольшим с мальчишеской стрижкой остановилась перед Оливией, обнимая ее так крепко, что мне показалось, будто расслышал треск костей. – Чертов таксист свернул не туда, мне пришлось выйти за четыре квартала.

Она, пыхтя, отбросила за спину конец полупрозрачного пурпурного шарфа, но тот снова упал ей на грудь. Я не видел лица Оливии, стоя за ее спиной, но мог поспорить, что та улыбнулась, когда мягко проговорила:

– Я так скучала по тебе, – снова ныряя в объятия подруги. Тесная связь двух женщин продлилась почти минуту, после чего зеленые глаза, перемазанные жирным слоем косметики, посмотрели на меня с недобрым прищуром.

– Только без паники, дорогая, – сказала Керри, все еще сжимая в руках тело Оливии. – Там за твоей спиной какой-то извращенец пялится прямо на нас, как псих.

Я вскинул бровь. Нарочно ли она говорила достаточно громко, чтобы я мог услышать?

– Все в порядке, Керри. – Моя капризная невеста наконец снизошла до того, чтобы повернуться. – Это Доминик. Доминик, это Керри, она поможет мне с выбором платья.

– Просто Ник, – подчеркнул я, глядя на Оливию.

– Стоп, стоп, стоп, – рыжая вскинула руку. – Платье? Ты сказала, это вопрос жизни и смерти! Я чуть не сломала каблук, а потом и ногу, пока спешила вытаскивать тебя из передряги!

Черт, у меня почти возникло дежавю – она так походила на Сью в своей манере заставлять людей чувствовать себя крохотными. Только ее пристрастия в одежде, в отличие от безукоризненной бывшей помощницы Ди, не вызывали доверия. Кто вообще носит на себе все семь цветов одновременно? И как вообще эта женщина могла помочь найти подходящее платье, если ее повседневный наряд состоял из лакированных красных сапог, мини-юбки в розовых блестках и волосатого желтого пуховика, обмотанного шарфом. В начале апреля!

Либо я попал в альтернативную реальность, где ни одна из женщин в радиусе пяти футов от меня не умела одеваться, либо у меня в глазу что-то застряло.

– Извини, но мне правда нужна твоя помощь. Очень-очень, – взмолилась Оливия, по-ребячьи выпятив нижнюю губу, что сделало ее лицо раздражающе милым.

– Хорошо, главное, что тебя выпустили из подземелья, или где они тебя держали, чему я несказанно рада, – твердо сказала Керри. – Это твой новый надзиратель? – Она оглядела меня так, будто мысленно облизала языком. Я вздрогнул.

– Эм… Это…

– Ее жених, – закончил я за Оливию.

Глаза Керри расширились.

– Иди ты! – выкрикнула та, не заботясь о том, что мы все еще стояли на оживленной улице. Истинные ирландцы не умели скрывать своих чувств, даже будучи примотанными к стулу, со скотчем на губах и мешком на голове. Оливия была внешне спокойна, но почти душила меня глазами.

– Это долгая история, – пробубнила она, виновато ссутулившись. – Я помогаю ему, он помогает мне.

– У богатых что, новый вид благотворительности? – фыркнула Керри. – Если так, то я бы тоже не отказалась от такой помощи. – Она расхохоталась на полуслове, привлекая к себе еще больше внимания случайных прохожих. – Ты выглядишь смутно знакомым, – резко оборвав смех, сказала Керри, обращаясь ко мне.

– Ну, я играю в футбол, ты могла видеть матчи…

– Погоди-погоди, мы ведь говорим про настоящий футбол? – уточнила она, перебивая. Оливия подавила смешок. Гребаные ирландцы знали только один вид футбола, и мы говорили не о нем.

– Американский футбол. – Мой левый глаз дернулся, клянусь.

– Это, случайно, не тот, в который играют кожаной штопаной дыней? – не унималась Керри, от чего Оливия рассмеялась вслух. И, черт возьми, этот смех заставил меня проглотить возмущение.

– Ага, – просто ответил я.

– Ну извини, никогда не слышала, – фыркнула Керри и полезла в сумочку, будто наш разговор ей наскучил.

Контраст между этими двумя был странно забавным, до такой степени, что мне не терпелось узнать, при каких обстоятельствах они познакомились. Как будто прочитав мои мысли, Оливия резко выпрямилась.

– Ну, думаю, дальше мы сами справимся. – Она говорила со мной, откровенно прогоняя из маленького девчачьего клуба. Паника в ее взгляде выдавала нервозность, вызванную моим присутствием. Вероятно, Оливия хотела объясниться перед подругой, что прямо сейчас брызгала на себя примерно седьмой раз содержимое флакона с едкими духами. Проходящий мимо мужчина закашлялся, ослабляя галстук, и Керри злобно оскалилась, пшикнув ему прямо вслед.

На сегодня у меня не было назначено сеансов у доктора Коллинз, а физиотерапия начнется только на следующей неделе, так что я был предоставлен самому себе и мог бы остаться, просто чтобы убедиться, что эта парочка не купит какую-нибудь жуткую безвкусную хрень. Но была вещь, которую я уяснил за короткий период времени,  Оливия нуждалась в ком-то близком помимо больного деда и холодных, как мраморные статуи, родителей. Ей нужен был человек, с которым она могла бы обсудить все случившееся, чтобы получить необходимую поддержку. И я совершенно точно не был им.

– Тогда оставлю вас, – вежливо поклонился, чем заработал слащавый вздох Керри и еще один смертоносный взгляд Оливии.

Вынув из бумажника карточку, я протянул ее своей невесте. Та лишь уставилась в ответ.

– Что это?

– Компенсация за то, что взял то, что было твоим, – ответил я.

Она смотрела на кусок пластика так, словно это была пасть аллигатора и стоило ей протянуть руку, как она лишилась бы ее по локоть.

– Мне не нужны твои деньги, – выдавила она, теперь краснея от раздражения, не от робости.

– Так же как и мне не нужны твои возражения. Если, конечно, ты не предпочитаешь платить за платье ценой забоя крупного рогатого скота. – Ее лицо исказилось в ужасе, а рука сама потянулась, выдергивая карточку из моих пальцев.

– Мудак, – буркнула Оливия, разворачиваясь на пятках и бодро шагая в сторону магазина, одновременно с этим тихо шепча молитву о прощении за очередное ругательство.

Керри понеслась следом, даже не попрощавшись.

Сквозь окна витрины я видел, как девушки разговаривали, и Оливия не выглядела хоть сколько-нибудь счастливой, что, в сущности, было понятно, ведь не она определила свою судьбу. Но я все никак не мог отделаться от мысли, что стало с той одухотворенной Ливи, что лопнула бы от счастья, сделай я ей предложение. И не совершают ли наши отцы огромную ошибку, лишая ее права выбора.

Керри влетела в магазин следом за мной, не дав ни минуты на передышку. Напыщенный индюк наверняка по-прежнему стоял перед витриной, упиваясь видом того, как я только что потеряла самообладание. Знал бы он, каких усилий стоило не запихнуть ему эту карточку прямо в з…

– Притормози-ка, дорогуша! – Подруга возникла передо мной, приняв красноречивую позу со скрещенными на груди руками. Ее левая бровь взлетела почти до линии лба, а нога выстукивала навязчивый ритм по мраморному полу. – Ничего не хочешь объяснить?

– Нечего объяснять, я угодила из одной ловушки в другую и до сих пор силюсь понять, какая из двух была более безопасной для моей психической стабильности. – Я тяжело вздохнула.

– Давай-ка поразмыслим. – Керри загнула один палец. – Ты без охраны средь бела дня разгуливаешь по магазинам в моей компании, а небеса до сих пор не разверзлись, явив твоего отца, готового вышвырнуть меня за пределы страны, – последовал еще один палец. – И только что твой горячий как ад жених, о котором я, кстати говоря, ни черта не знала, но до этого мы еще доберемся, – третий палец, – вручил тебе карточку от всего мира, приказав купить новое платье. Я ничего не упустила?

– Когда ты так говоришь…

– Серьезно, Лив, что это за парень?

– Он все еще там? – не оборачиваясь к витрине, спросила я. Взгляд Керри метнулся за мою спину.

– Ага. – Она снова взглянула на меня, и в зеленых глазах мелькнуло осознание. – Боже, вот в чем подвох! Он ненормальный, да? Тебе нужна помощь?

Драматизм и подозрительность Керри Рейнбоу порой выходили за рамки адекватного восприятия действительности. Однажды во время представления в зале вырубился свет, и она, решив, что это нападение или черт знает что еще, выскочила в крохотное окно туалетной комнаты в одном белье, пробежав почти три квартала, прежде чем здравый смысл догнал ее. Когда позже обнаружились проблемы с проводкой, Керри списала это на происки злых духов и чуть не окропила место соединения проводов святой водой. Хорошо, что охранник вовремя подоспел, выхватив бутылку из рук чересчур суеверной ирландки.

– Нет, он-то как раз в порядке. А вот я, возможно, тронулась умом. – Я двинулась в глубь магазина, исчезая из поля зрения Доминика. Мне нужно было немного дистанции, этот день слишком вымотал меня. К тому же я понятия не имела, сколько у меня времени до возвращения домой, и не хотела рисковать новым ограничением в передвижениях.

– Ну уж нет! Какая же я к черту подруга, если позволю тебе изливать душу на трезвую голову, – заявила Керри. Она бросила сумочку на плюшевый диван и практически силой усадила меня на него. А потом умчалась куда-то на своих нелепых каблуках.

Я изучала роскошный интерьер бутика вечерней одежды, выковыривая из-под ногтя засохшую грязь золотисто-черной пластиковой карточкой. Стоило ли мне чувствовать себя кем-то вроде продажной женщины? Сомневаюсь, что статус невесты Доминика автоматически делал все его деньги общими и мне не нужно было опасаться того дня, когда он потребует вернуть долг с процентами в виде очередной порции моего унижения.

– Вот, держи! – В моей руке появился запотевший бокал с ледяным шампанским, и белозубая улыбка Керри засияла шире, когда она отпила из своего. – Нам стоит почаще устраивать девичники за счет того парня. – Она кивнула рыжей головой в сторону витрины, но за широким окном уже никого не было.

– Мне пришлось принять эти деньги, иначе он слонялся бы здесь вместе с нами, – неубедительно проговорила я, ставя нетронутый бокал на столик.

Я не могла продолжать пользоваться деньгами отца, но также на гонорар от прошлых выступлений в клубе Керри едва могла позволить себе один рукав от любого платья в этом салоне. Даже при условии, что с этой минуты стану покупать одежду в Волмарте[13], я все еще буду в минусе.

– Вау! Твое желание выйти за этого парня буквально пропитало воздух флюидами, я прямо слышу, как звенят свадебные колокольчики, – саркастично заметила Керри. Может быть, внешне она и излучала эпатажную непоколебимость, вот только под этими слоями скрывалась необъятной широты чуткая душа. – И я не вижу кольца, так что происходит, Лив?

Я полностью исчерпала лимит безмолвных обреченных вздохов, поэтому просто принялась рассказывать подруге все с самого начала, умолчав лишь о том, что отцу грозила тюрьма. Многолетняя история моей безответной любви заставила девушку-консультанта подслушивать, а потом понимающе кивнуть и сбегать за целой бутылкой шипучки. Она так втянулась в мое повествование, что присела на пуфик рядом с Керри и слушала не перебивая, в отличие от моей языкастой подруги, которая то и дело вставляла колкие замечания в адрес Доминика, чертыхалась на мою импульсивность и глупость и гладила меня по руке, сжимая пальцы в знак поддержки.

– Как-то так, – выдохнула я, закончив рассказ.

– Святая Матерь Божья, Отец и Сын, и…

– Здесь нужно что-то покрепче? – вставила консультант, неэтично присвистывая. К счастью, в порыве своего отлынивания от работы она даже не уточнила мой возраст.

– Я не пью, спасибо, – отказалась я. Девушка пожала плечами, вставая, но далеко не ушла.

Единственный раз, когда пробовала алкоголь, был на вечеринке, когда мне исполнилось восемнадцать. В тот день мне казалось, что пара глотков сделают меня храбрее. Теперь же я знала, что никакое количество выпитого не смогло бы подготовить меня к тому, что произошло позже.

– То есть, если я все правильно поняла, он не помнит, как чертовски здорово облажался, а ты любезно предпочитаешь дуться в тишине? – уточнила Керри.

– Ага.

– Ну, это определенно достойно какого-нибудь дрянного реалити-шоу на CBS. Не представляю, как ты будешь выпутываться теперь, когда вы практически обручены. Ты по уши в дерь…

– Боже, я знаю, Керри! Я знаю! – Я сокрушенно покачала головой, опустив ее на колени и закрывая руками.

– Есть нечто, способное заставить даже самого сильного мужчину забыть обо всем на свете и преклонить колени, сделаться слабым, – театрально проговорила продавец.

– Она звучит, как персонаж из «Игры престолов», мне это не нравится, – пробормотала я себе в ноги.

– И что же это? – спросила Керри.

– Любовь к женщине.

– Вы консультант по одежде или отношениям? – съязвила я, поднимая голову.

– Всего понемногу, – подмигивая, ответила девушка.

– Вообще-то, в чем-то она права, – задумчиво отозвалась Керри. – Если Доминик будет влюблен, это только сыграет тебе на руку. По-моему, отличный способ вернуть должок.

– Брось этот бред прямо сейчас. Я потратила полжизни на то, чтобы обратить на себя внимание, а на крохотный миг став его центром, полетела прямо в пропасть. Мне не нужен очередной урок от судьбы, чтобы уяснить, что Доминик Каллахан никогда не был и не будет моим. И если уж начистоту, то он заслужил вещи похуже, чем уступчивость.

– Никто и не говорит, что ты должна уступать. Но вы поженитесь, – чуть мягче сказала Керри, в ее глазах искрились сочувствие и тепло. – Неужели ты готова вступить в этот брак без единой попытки проучить его или превратить отношения в нечто реальное? Время прошло, зуб даю, вы оба изменились, так теперь дай ему шанс загладить вину, стать тем, кем ты всегда его видела. Позволь себе побыть счастливой. Что, если это сработает?

Я подавила в себе желание расхохотаться, а потом зарыдать. И какой-то частью души возненавидела Керри за эту дурацкую идею, брошенную невзначай в полупьяном разговоре посреди магазина. Ведь, несмотря на всю боль и ненависть, все еще ощущала тень той любви, что испытывала, казалось, вечность. И маленькая девочка в моем сознании все так же верила в прекрасного, загадочного, пугающего и успокаивающего одним своим голосом принца.

– Даже если бы я решилась на такую глупость, чего, конечно же, не случится, не думаю, что ему есть дело до любой составляющей этого брака, не включающей в себя спасение наследия Каллаханов. Когда я со злости сказала, что брак будет только на бумаге, он стоял там и просто глазел на меня, как ледяная статуя.

– Продолжай сеять эту идею в его мозгу, и он вовсе перестанет видеть в тебе партнера, – укорила Керри. – Я понимаю, ты зла на него, и, возможно, первым твоим порывом было что-то вроде смузи из его вручную вырванного сердца, но что ты чувствуешь теперь, когда осознание осело в этой маленькой белокурой головке? – Указательный палец подруги дважды соприкоснулся с моим виском.

– Мне страшно, – призналась я. – Что, если все выйдет из-под контроля? Я не хочу снова испытать ту же боль.

– Всего один провал еще не делает тебя проигравшей. Взгляни на это с другой стороны, тебе наконец выпал шанс перезапустить все заново, но уже с правильной расстановкой фигур. Довольно метаться между желанием прострелить парню голову и объездить его, просто подави свою злость. Лучше купи самое красивое платье в этом магазине и сделай так, чтобы теперь он пресмыкался перед тобой. А когда это случится, – она щелкнула пальцами в воздухе, – а это случится, поверь моей интуиции, не отворачивайся!

Ситуация внутри моей головы напоминала неумелую игру в «змейку», меня вело по клеточному полю, пока ворох мыслей, хвостом растущий позади, не заставлял врезаться в стену за шаг до поворота. И все это время в поле зрения мигала квадратная точка, которую я отчаянно пыталась заполучить.

– Для начала мне нужно это дурацкое платье, – заключила я, вставая с места. Мы пробыли в магазине около двух часов, до сих пор не взглянув ни на одну модель из представленных. Легко было потерять счет времени, когда тебе в спину никто не дышал.

Спустя еще час, перемерив половину ассортимента, я остановилась на струящемся бледно-розовом платье с облегающим полупрозрачным корсетом на тонких бретельках. Шифоновая многослойная юбка с разрезом до середины бедра делала его горячее, чем я привыкла, но Керри и наша новоиспеченная подруга Виктория – так звали консультанта – убедили меня, что все это во благо. Чье именно, я не уточняла, слишком устав от споров.

Довольная выбором, расплатилась чужими деньгами и убрала карточку в рюкзак, намереваясь вернуть ее Доминику при первой же возможности. Попрощавшись с Керри и Викторией, вышла на вечерний воздух, держа в руке хрустящий пакет с тем, что, по мнению моих диванных экспертов, могло превратить Доминика в горстку мямлящего желе. Слабо верилось.

– Эй, красавица, тебя подвезти? – за предложением последовал свист, и я чуть не выронила пакет из рук.

– Кааай! – почти спотыкаясь, бросилась к бордовому «Эскалейду», что ожидал у магазина. – Что ты здесь делаешь?

Бросив пакет на капот, я обхватила друга руками, обнимая. Радостный смех прогрохотал над ухом.

– Несколько часов назад мне позвонил какой-то парень и сообщил, что тебя нужно будет забрать здесь.

– Как давно ты ждешь? – в ужасе спросила я, отстраняясь.

Кай бросил взгляд на часы на своей руке.

– Всего-то час или два. – Он улыбнулся. – Но учитывая, что мне вернули работу, все они уже оплачены, так что волноваться не стоит, – подмигнул, щелкая меня по носу.

– Так что, он просто сказал тебе, что ты можешь вернуться? – уточнила я на всякий случай.

– Если честно, я ни хрена не понял. – Он провел рукой по задней поверхности шеи, виновато улыбаясь. – Сказал, что теперь я работаю на него, после чего устроил мне настоящий допрос: кто я, откуда, как долго работал на вашу семью. Потом он, кажется, сказал, что пробил меня, хотя я все еще понятия не имею, с кем разговаривал. Ну и напоследок была щепотка неуместных угроз, включая все способы использования моих яиц не по назначению, если с твоей головы упадет хоть волос. Он ненормальный, да?

– Большую часть времени. – Я подавила смешок, хватая пакет и закидывая его на заднее сиденье «Кадиллака». – На самом деле я больше бы удивилась, если бы он не выкинул что-то подобное. Но я рада, что ты вернулся, обещаю не ставить твои бубенцы под удар, – поклонившись, изобразила молельный жест, забавляясь замешательством на лице друга.

– Хотел бы я спросить, во что ты ввязалась, но не уверен, что ответ меня успокоит, – с беспокойством проговорил Кай, подходя к водительской двери.

– Время покажет. – Это все, что я могла ответить, поскольку не умела предсказывать наперед, только надеясь, что ожидания Керри перевесят мои опасения. – Отвези меня домой, пожалуйста, я слишком устала.

В салоне витал запах одеколона, присущий только Каю, и мой рот непроизвольно растянулся в улыбке. Наконец-то дорога до учебы и обратно станет сносной. С Роуэном мне приходилось ездить на его «Рендж Ровере», и манера вождения здоровяка была по меньшей мере занудной. Он был не просто осторожен, а до невыносимого скрежета моих зубов педантичен и медлителен.

– Эй, Кай, – позвала, когда мы выехали на темную дорогу.

– М?

– Мне жаль, что из-за меня ты лишился работы. – Я должна была сделать это раньше.

Теплые серые глаза в полумраке салона посмотрели на меня с выражением, далеким от осуждения. Мы практически не связывались с тех пор, как по моей вине Кая отправили за руль грузовика на одном из заводов.

– Технически я просто сменил деятельность, – отшутился он. – Ты ни в чем не виновата. Кстати, это тебе. – Протянув руку на заднее сиденье, Кай выудил оттуда маленький бумажный пакет, небрежно бросив его мне на колени.

– Что это?

– Твой ужин.

– О. – Я заглянула внутрь, обнаружив внутри веганский сэндвич с вялеными томатами из моей любимой закусочной. Рот непроизвольно наполнился слюной. – Спасибо, ты лучший, – улыбнувшись, сразу же приступила к делу, вгрызаясь в большущий кусок поджаренного хлеба.

– Поблагодари тирана, что велел мне привезти это, – с усмешкой сказал Кай. – Парень фыркал и ругался, но все же дважды перезвонил и убедился, что в твоей еде не будет неугодных ингредиентов.

Я чуть не подавилась этим фактом, а мое глупое предательское сердце совершило кульбит. Понятия не имела, какими мотивами руководствовался Доминик, но мимолетное проявление заботы было слишком приятным, чтобы рефлексировать, поэтому я откусила кусок еще больше, избавив себя от необходимости отвечать на недоумевающий взгляд Кая.

Поразительно, как с течением времени восприятие одной и той же действительности претерпевает метаморфозы в голове человека. В детстве мы не замечаем мелких деталей, предупреждающих, что жизнь в самом деле не так уж проста, так как наше внимание приковано к совершенно другим вещам. Роскошные дома, собирающие толпы людей на светские рауты, представляются сказочными замками, когда на деле являются не более чем серпентариями, кишащими ядом и фальшью.

Возненавидеть мероприятия в высших кругах было проще простого. Кружась по залу в возрасте четырнадцати лет, я впервые заметила неискреннюю улыбку мамы, стоящей в окружении других трофейных жен представителей привилегированной верхушки Бостона. Ее затравленный взгляд и неестественная поза сказали все, что было нужно. Тогда, не сумев поддержать беседу о гламурных скатертях из китайского хлопка и будучи пристыженной, она разрыдалась в коридоре у гостевых уборных. На мой обеспокоенный вопрос мама натянула маску вынужденного веселья, солгав, что счастлива быть здесь сегодня. И я поверила. Окружающая действительность не кажется такой гнилой и мрачной, если ты – наивный ребенок, что проглатывает ложь матери, будто слезы, стоящие в ее глазах, от счастья, а вовсе не от того, как ей осточертела собственная лицемерная жизнь.

Годом позже бостонский филиал дочерней компании «Каллахан и Аттвуд» устраивал фермерский фестиваль в пригороде. Раньше я просто обожала выездные мероприятия, потому что большую их часть мы с Даной проводили на ярмарке и аттракционах.

Тот год отличался от прочих, ведь отец настоял на том, что я достаточно взрослая, чтобы сопровождать их с мамой в святая святых фестиваля. Повсюду воняло пометом животных, летали мухи, но это я могла бы стерпеть, хуже были бессчетные столы с мясной продукцией и плакаты, призывающие отведать свежую плоть. Тошнота ощущалась все сильней с каждым новым шагом, пока представители компании смеялись, подсчитывая прибыль. В конце концов меня все же вырвало на оксфордские ботинки из крокодиловой кожи стоимостью в десять тысяч долларов, которые принадлежали директору дочернего филиала. К сожалению, в момент показательного бунта моего желудка он все еще был в них обут. Как вы думаете, кто из нас двоих вышел в тот день победителем?

Пока перебравшийся в новые ковбойские сапоги мужчина получал извинения и обещания спонсорства, мой досуг резко перенесли в передвижной фургончик дежурящего на фестивале врача. Позже дома меня усадили на стул перед недовольным отцом и матерью, чей взгляд буравил пол, и в красках рассказали, для чего нужны подобные мероприятия и как они важны для отца и всей компании. Подсказка: для укрепления деловых связей. На семейные связи в тот вечер плевали.

Так я постепенно начала отдаляться еще больше, замыкаясь в себе. Степень доверия между мной и родителями упала до минусовых значений. Это была одна из причин, по которой я не рассказала им о том, как один из сотрудников отца домогался меня в возрасте шестнадцати лет в его собственном доме, прямо под носом у своей ничего не подозревающей жены и моих родителей.

Мы были на скучном ужине Росса Смитстоуна, и я просто заглянула в его кабинет в поисках отца, чтобы попросить того отпустить меня на прослушивание в школьную танцевальную постановку, но вместо родного человека внутри оказалось бессовестное чудовище с липким взглядом и сальными комплиментами. Поначалу я робко улыбалась и краснела, сбитая с толку повышенным мужским вниманием, но позже, когда его руки легли на мои плечи, а затем поползли ниже, я испытала шок от осознания ужаса происходящего. Клянусь, я пыталась уйти, но мое тело просто закостенело, я не могла пошевелиться, пока его похожие на щупальца пальцы блуждали по моей едва сформировавшейся груди. Потребовалась немалая доля усилий, чтобы оттолкнуть мужчину, по возрасту почти вдвое старше меня, и пропищать жалкое «что вы делаете?».

Сейчас, спустя годы, я хотела бы пнуть его ногой в промежность и раструбить о произошедшем во все возможные службы, но тогда, незрелая и привыкшая получать от мужчин только холодность, я чуть не потеряла сознание от наплыва незнакомых эмоций. Он угрожал, и я кое-как выбралась из кабинета нетронутой, так и не дождавшись помощи извне. Найдя отца за столом для курения сигар, осторожно вклинилась в беседу, чувствуя на себе прожигающий взгляд стервятника, что последовал за мной к гостям. Мне пришлось прикинуться больной и упросить папу отпустить меня домой с водителем, под честное слово, что лягу спать, как только вернусь. Нехотя, он дал согласие, не отрываясь от разговора о бизнесе.

Как только входная дверь нашего особняка захлопнулась, я поднялась в свою комнату, пропустив вечерний сеанс болтовни с дедом, и залезла в самый горячий душ из всех возможных. Мне отчаянно хотелось стереть те гадкие прикосновения, поэтому стянула с себя одежду и стала тереться мочалкой, пока моя кожа не покрылась алыми ссадинами. Но это не помогало, я все еще чувствовала себя грязной, испорченной, использованной. А когда вышла, то обнаружила в своей спальне другого мужчину.

Крик вырвался из меня, уже безвозвратно сломленной тем вечером, и в руках молниеносно появилась прикроватная лампа. Это был чистейший адреналин, но на этот раз я была готова постоять за себя. Потом ужас от угрозы второго нападения за день сменился шоком. Глаза цвета грозовых туч, выглядывающие из прорези в черной лыжной маске, с самого начала показались мне знакомыми. Но толчком к узнаванию послужили не они, а речь неизвестного. Этот голос я узнала бы где угодно. Даже искаженный рычанием, он странным образом успокаивал, а мне в тот момент было так необходимо спокойствие. Сперва даже решила, что свихнулась, представляя на месте грабителя человека, в чьем присутствии ощущала безопасность. Но потом Доминик назвал меня малышкой Ливи, подтвердив то, что я уже и так знала, и мое тело расслабилось, несмотря на всю противоречивость ситуации.

Тогда, глядя ему в глаза, я отчаянно захотела попросить помощи. Сила, что билась под темной курткой, могла сокрушить всех моих демонов, включая Росса Смитстоуна. Но я струсила, опасаясь, что Доминик снова высмеет и оттолкнет меня, как делал уже много раз. А потом он открыл свой рот и испортил все окончательно, прихватив мое кольцо и часть сердца.

И вот наступил недолгожданный день моей ненастоящей помолвки. Я стояла в гостевой комнате семейного дома Каллаханов, глядя в окно на то, как собираются гости, при этом мысленно ругаясь самыми отвязными бранными словами, известными человечеству. Зачем вообще тащить сюда всех этих людей и разыгрывать перед ними дешевый спектакль, если, в сущности, всем плевать, кто с кем спит и за кого выходит замуж, пока их банковский счет не уменьшается.

Теперь это место совсем не походило на нечто, сошедшее с заставки Диснея, сияние дорогих люстр убило не только время, но и мое переменившееся со взрослением восприятие. Я нервно отсчитывала минуты до момента, когда придется спуститься вниз, зная, что это неизбежно. Мама даже не осталась, чтобы поддержать меня – ей все так же плохо удавалось не метаться между решением отца и моей откровенной обидой. Да, я делала то, что должна, но с гордо поднятой головой осуждала нечестность их приоритетов. Лицемерно, ведь по дороге сюда впервые задумалась, что сделала бы, если бы решение выйти за Доминика было моим собственным выбором, не зависящим ни от каких сомнительных переменных, призраков нашего прошлого и дурацкого соглашения алчных до денег мужчин. И, к своему стыду и ужасу, не удивилась родившемуся в голове ответу.

Подойдя к зеркалу, я взглянула на свое отражение, поражаясь, насколько иначе выглядела в вечернем платье, с волосами, собранными в элегантную прическу из небрежных локонов, заколотых цветами на затылке. Перед выходом из дома я отправила фото Керри, получив в ответ кучу смайликов с поднятыми вверх большими пальцами и баклажанами, что, полагаю, было знаком одобрения.

Сделала пару глубоких вдохов, понимая, что прятаться здесь дольше не было смысла, и, когда давление в моей груди немного ослабло, покинула спальню, с трудом ковыляя на высоких шпильках туфель, подобранных в тон платья. На заднем дворе первым, что бросилось мне в глаза, были отнюдь не помпезные столы, украшенные цветами и белоснежными скатертями, и не многочисленные гости, осматривающие меня с нескрываемым любопытством. Мой взгляд первым делом упал на постройку, возле которой десять лет назад я впервые заговорила со своим женихом.

Кстати, о нем. Я нигде не видела Доминика с момента приезда, и это нервировало даже больше, чем отсутствие кольца на моем безымянном пальце. У меня не было его номера, а спрашивать у случайных людей, не видели ли они моего будущего мужа, не представлялось возможным без привлечения нежелательного внимания.

– Оливия, какой сюрприз, – длинная тень упала на лужайку передо мной, отрезая путь вперед. Живот скрутило тугим узлом, а по венам разлилась едкая горечь. Всем своим существом я почувствовала отвращение к человеку, стоящему слева от меня.

– В самом деле. – Я вложила в голос столько сарказма, сколько смогла накопить в перерывах между рваными вдохами. Он точно знал, что буду здесь, ведь это моя помолвка, но что не давало мне покоя, так это вопрос, как он попал на мероприятие. Нехотя подняв взгляд, я тут же получила ответ.

– Лив, ты ведь уже знакома с Россом Смитстоуном? – весело проговорил подошедший отец.

– Ты даже не представляешь, – ядовито выплюнула я, неосознанно отступая на шаг, чтобы создать между нами как можно больше пространства.

– Росс теперь один из членов совета директоров и наш главный ориентир в бизнесе. – Он так гордился своим подчиненным, что меня затошнило. – После завершения учебы ты могла бы стажироваться под его руководством.

Через мой труп.

Желчь уже бурлила где-то в горле, обжигая стенки пищевода. Вот так самый страшный кошмар моего детства взобрался на самую верхушку пищевой цепочки и теперь, как я понимала, был в числе тех, кто мог влиять на вопрос моего будущего в компании. Прекрасно.

– Блестящая идея! Я мог бы многому тебя научить, Оливия, – приторно-сладким тоном протянул Росс, чего отец даже не заметил. Черные зрачки ненавистных мне глубоко посаженных глаз плотоядно прошлись по всему моему телу с ног до головы, и я почувствовала, как пространство вокруг сжалось. Платье на тонких бретелях вдруг стало слишком откровенным, я захотела завернуться в свой самый скучный кардиган, а еще лучше – вовсе стать невидимой.

– Это вряд ли, – сухо ответила я, разворачиваясь, чтобы уйти.

– Милая, это невежливо, – укорил отец. Он виновато покосился на Смитстоуна, а потом зыркнул на меня в недоумении. Я должна была рассказать, как его золотой мальчик лапал меня, а затем угрожал, что, если кому-нибудь расскажу, он сотрет в порошок меня, отца и всю компанию. Теперь-то я знала, что он не шутил, обладая властью, растущей с каждым годом все больше. – Почему бы вам не потанцевать и не обсудить детали? Не за горами день, когда ты унаследуешь компанию, Лив.

Паника захлестнула меня с новой силой, когда я умоляющим взглядом взглянула на отца.

«Ты меня позоришь», – проговорил он одними губами.

Господь всемогущий. Я снова почувствовала, как стала той маленькой девочкой, которую никто не спасет.

– Вообще-то, я бы хотел, чтобы первый танец остался за мной, – теплая рука легла на мою талию, плавно прижимая к твердой опоре в виде мускулистого тела, ускоряя сердцебиение и вызывая дрожь. Но эта реакция не была неприятной, я испытала настоящее облегчение от уверенности в знакомом голосе. – Все в порядке? – шепнул Доминик, наклоняясь к моему уху, благодаря чему я уловила аромат дыма и травы. Он отстранился, всматриваясь в мое лицо, и мне удалось лишь согласно кивнуть. Доминик прищурился, затем поднял взгляд на двух других мужчин и снова посмотрел на меня. – Уверена?

– Да, – солгала я.

– Хорошо. – Тот не выглядел убежденным, но не стал вести допрос, уловив мою нервозность, за что я была благодарна. – Идем.

Он взял мою руку в свою, переплетая наши пальцы, и вывел меня туда, где под медленную композицию уже танцевали несколько пар. Мы остановились у края танцплощадки, под помостом из цветов, в окружении лампочек, свисающих с установленного недавно навеса, где было тише всего.

– Должен признаться, – сказал Доминик с кривоватой улыбкой, – я ни черта не умею танцевать. – Но все же он ловко развернул меня к себе лицом и, опустив обе руки мне на талию, стал неторопливо покачиваться на месте в такт песне. Я опустила ладони ему на грудь, чувствуя под пальцами гладкую ткань рубашки, это было так странно.

– Тогда зачем ты пригласил меня?

– Мне показалось, тебе нужна была компания получше, – и снова этот пристальный взгляд неестественно блестящих покрасневших глаз. Он что, не спал прошлой ночью? Неужели так же нервничал, как и я? – Кто-нибудь доставил тебе неудобства? – прямо поинтересовался Ник, и мое тело непроизвольно напряглось.

– Кто, кроме тебя, может быть так любезен? – попыталась отшутиться я.

– Смитстоун. – Он не клюнул на уловку, продолжая танцевать.

– Вы знакомы? – будь я умней, сменила бы тему, но любопытство взяло верх.

– Доводилось встречаться. Скользкий тип, – челюсть Доминика выглядела твердой, когда он добавил: – Если тебе есть что мне рассказать, я готов выслушать.

Вот он – благословенный миг покаяния, когда мужчина, способный постоять за меня, сам просил выложить все начистоту. Проблема была в том, что я в точности не знала, какая сила заключалась в руках Росса и что разоблаченная правда могла сделать со мной и компанией отца.

Скажи ему правду.

– Почему ты опоздал? – вместо этого выпалила я. Глупая, глупая Лив.

Потемневшие глаза блеснули недовольством. С самого прихода сюда он был странно дерганым.

– Мне нужно было уладить одно дельце. – Теперь парень избегал моего взгляда.

– Законное? – не знаю, откуда это взялось.

Думала, что Доминика разозлит мой вопрос, но он расхохотался глубоким гортанным смехом. От этого звука и соприкосновения наших тел мои ноги подкосились. Но я отметила, что ответа на мой вопрос так и не прозвучало. Мы продолжали покачиваться, глядя друг другу в глаза.

– Ты прекрасно выглядишь, – вдруг сказал Доминик, не отрывая взгляда от моего лица. Я почувствовала, как все внутри воспламенилось, а воздух между нами стал потрескивать. Впервые за десять лет нашего знакомства он сказал что-то приятное о моей внешности, и я понятия не имела, как на это реагировать.

– Спасибо, ты тоже. – Это было правдой. У меня почти не было времени рассмотреть его раньше, но теперь, стоящий передо мной в темном костюме и белой рубашке без галстука, он снова напомнил того парня у подножия лестницы. С острыми чертами лица и аурой негодяя.

Музыка прекратилась, но Доминик не сразу отстранился, еще немного задержавшись глазами на моих губах. Потом, не говоря ни слова, потянулся в карман и вытащил оттуда предмет, который я никак не ожидала увидеть.

– Ты сказал, что его у тебя нет. Ты солгал, – прошептала, глядя на сверкающий камень винтажного обручального кольца моей бабушки.

– Теперь есть, – улыбнувшись, ответил Доминик, подхватывая мою руку и скользящим движением надевая кольцо на безымянный палец. Металлический ободок плотно прилег к моей коже, теперь размер идеально подошел. Фантастика. – Оно не новое, но я подумал, что тебе это понравится.

Я почувствовала, как по щеке скатилась слеза, и мозолистый палец Доминика стер ее одним долгим успокаивающим движением.

– Оно идеально, – только и смогла сказать, поражаясь, как после стольких лет кольцо все еще было у него. Почему он его оставил?

Только собиралась спросить, как Доминик переменился в лице, поджав губы, и сделал шаг назад, разрывая нашу связь и разрушая этот момент. Больше ничего не сказав, он повернулся спиной, широким, неестественным из-за хромоты шагом направляясь прочь, исчезая среди пестрых нарядов гостей.

Струйка белого дыма поднималась к небу, пока по моему телу неторопливо разливалось спокойствие. Две таблетки успокоительных и щепотка травки приводили расшатанные за день нервы в норму.

Вчера мне позвонил скупщик из южной части города, сообщив, что вещь, в точности похожая на описанную мной несколько дней назад, попала на прилавок одного из его ломбардов в Чикаго. В этом я ни разу не сомневался, ведь рано или поздно почти все потерянное или украденное попадало к Честеру и его подельникам, будто его загребущие руки – огромный сифон в сливе канализации, тянущейся через всю страну. Но что меня по-настоящему удивило, так это описание парня и запись с камеры чикагского ломбарда, которую мы с Чесом отсматривали этим утром.

Хадсон гребаный Коэн, игрок-вышибала из Балтимора, оказался настолько пустоголовым, что пришел сдавать украденное кольцо сам, да еще и в том же городе, где его шаловливые ручонки поорудовали. Ему хватило мозгов только на то, чтобы не принести похищенное сразу же, а дождаться следующего товарищеского матча в серии.

Скользкий ублюдок не просто так прессовал меня в день последней игры, он терся там, потому что знал о моем талисмане. Теперь я понимал смысл кивка и почему его приятель по команде ослабил напор. Мое отвлечение злостью и амбиции сыграли им на руку. Обычно игрокам запрещалось носить украшения во время игры, будь то пирсинг или любые другие травмоопасные вещи, я же всегда плевал на это правило, за что и поплатился. Была ли травма, последовавшая за этим, мистическим результатом пропажи кольца, простым совпадением или ловко просчитанным ходом со стороны Хадсона, я не знал. Одно было ясно – это дерьмо не сойдет ему с рук. Так что запись со всем необходимым уже была направлена копам.

Первым же рейсом я вылетел в Чикаго, но не стал разыскивать Коэна, чтобы до ареста переломать ему руки, сразу отправившись в ломбард. Честер велел своему парню придержать кольцо и дать мне убедиться, что я ничего не перепутал. Ошибки быть не могло, на ободке из белого золота прямо вокруг бриллианта квадратной формы свернулись два золотых крыла, как бы обнимая камень, надежно удерживая его внутри. Я слишком хорошо знал, как выглядит эта вещица, за годы изучив ее в деталях, сотни раз убеждая себя, что оставил его просто потому, что мог.

– Ты будто ангел, созданный на небесах, – всплыли в голове слова матери. – И ты обязательно встретишь другого ангела. Такого же чистого и светлого… И ты полюбишь ее всем своим сердцем.

Я не верил ни единому ее слову. Она обещала, что всегда будет рядом, а потом солгала, лишив себя жизни. Бросила нас с Дэмиеном, подарив мне на память ненависть к миру, а моему брату – свое слишком мягкое сердце. А потом и Дэм ушел, оставив после себя зияющую рану. Как после такого вообще можно кого-то любить?

Но мне нужно было возвращаться, чтобы успеть к помолвке, поэтому отправил эти мысли далеко в подсознание и покинул город так скоро, как только смог, немного подремав в самолете. Мне нужна была прежняя бодрость, поэтому я закинулся эфедрином[14] перед тем, как войти в дом Карсона.

Оливия уже была здесь, нервно осматривалась и, должно быть, злилась, когда поняла, что я опоздал. Мне пришлось остановиться в тени колонн, окружающих особняк, чтобы немного понаблюдать за ней. Я был приятно удивлен, когда стройная нога грациозно выпорхнула из разреза непривычно женственного для Оливии платья, открывающего плечи и подчеркивающего верх. Вообще, весь ее вид каким-то непонятным образом выбил из меня дух – со всеми этими воздушными тканями и вплетенными в волосы цветами она походила на плод моей фантазии больше, чем на нечто реальное. Руки чесались, желая прикоснуться к чему-то настолько невинно-прекрасному и совершенному, но я все еще стоял в стороне, боясь спугнуть и просто пялясь, как какой-нибудь маньяк.

Я видел множество взглядов, направленных на мою невесту в этот вечер, и не мог винить никого из тех мужчин, но то, как напряглись плечи Оливии при появлении Смитстоуна, заставило меня выйти из оцепенения и пойти прямо к ней. Голос ее дрожал, но был не лишен стойкости, что всколыхнуло в моей груди необъяснимую волну гордости. Однако тревожное ощущение чего-то невысказанного витало в воздухе, когда скользкие глаза этого говнюка исследовали каждый дюйм тела моей будущей жены. И мне это ни капли не нравилось, как и ей, судя по всему.

Пришлось прервать беседу, разумеется, не потому, что мне внезапно в подробностях предстал образ того, как я сворачиваю шею Смитстоуну, заставляя его навсегда отвернуться и закрыть свои чертовы глаза, а только для того, чтобы Оливия не чувствовала дискомфорта. Это я продолжал повторять себе, ведя ее к танцполу, и то же самое проговаривал как мантру, пока мы танцевали так близко, что ее дыхание несколько раз перехватывало.

Таблетки, что я принял, заставляли меня испытывать странную нервозность под ее пристальным взглядом. Поэтому выкрутил свою тревожность и подозрительность на максимум, пытаясь прочитать, что крылось под кожей Оливии в момент, когда Росс застиг ее врасплох. Я не хотел быть придурком и давить, но слышал об этом человеке много разного, поэтому даже когда она продолжала отшучиваться, червь сомнения все еще прогрызал себе путь через мой возбужденный мозг. Я всматривался в лицо принцессы Аттвуд, гадая, что в его появлении так ее напугало и не перешел ли он черту, ведь если это так, то ему лучше самолично лишить себя жизни, ибо я не из терпеливых.

На мои вопросы упрямая девушка не отвечала, и к концу нашего танца я так накрутил себя, что чуть не позабыл про то, ради чего пролетел через половину страны и вернулся обратно. Добило меня то, каким сделалось лицо Оливии, как только я вытащил из кармана украденное когда-то кольцо. Мне хотелось узнать его историю, спросить, кому оно принадлежало и почему она так трепетно хранила память о нем все эти годы. Но я снова поймал себя на том, что неотрывно смотрю на ее лицо, желая смахнуть крупные слезы, выступившие на прекрасных голубых глазах. Что я и сделал.

Не стоило пить эти таблетки: я окончательно слетел с рельс, чувствуя столько эмоций разом, все, от необъятной злости, разрывающей кожу и ломающей кости, до смятения и желания утешить девушку, которая была лишь средством на пути к достижению моей цели.

Отступил на шаг, потом еще один, и так, пока не оказался в самой дальней части сада, где среди десятка старинных надгробий неуместно смотрелись два относительно свежих. Насколько нужно рехнуться, чтобы выкапывать могилы на заднем дворе собственного дома, а потом годами смотреть в окно и видеть постоянное напоминание о том, что кто-то дорогой навсегда ушел.

– Святые угодники, что это? – Я поперхнулся своим косяком и обернулся, уставившись в огромные распахнутые глаза Оливии. – Это… Это…

– Что ты тут делаешь? – спросил, все еще застигнутый врасплох. Я оставил ее одну посреди танцпола, чтобы немного проветрить голову и собраться с мыслями, и вот она снова пошла следом, как в старые добрые.

– Ты не можешь задавать вопросы, когда не отвечаешь на мои. – Нахмурившись, она скрестила руки на своей небольшой груди, от чего та приподнялась, сделавшись немного пышнее.

– Это могилы, – сказал я то, что и так было понятно.

– Это я и так вижу, умник. Почему они здесь? – Она требовала ответа, осуждающе переводя глаза с меня на надгробия. Будто это я установил их как элемент декора.

Когда я не ответил, она обернулась в сторону вечеринки, проверяя что-то, а потом снова вернула взгляд на меня. Задавать бесконечное количество вопросов – та особенность, что не прошла у нее с годами. Как и настырное умение появляться там, где я скрывался, отчаянно желая побыть один.

– Традиция семьи Каллаханов, – звучало прискорбно. В других семьях были традиции посещать музей каждый третий вторник месяца или печь вафли по воскресеньям, наши же выходили за рамки привычного.

– И вы не боитесь, что… – она прочистила горло, – ну не знаю, может быть, посреди ночи все эти мертвецы будут расхаживать по вашему дому, – Оливия неопределенно обвела окружающую обстановку рукой, краснея, затем фыркнула и хлопнула себя по лбу, чуть тише добавив: – Идиотка.

За годы учебы в Гарварде я наслушался историй о призраках, обитающих в коридорах университета и здании общежития Лоуэлл-Холл. Однажды мой сокурсник так напился, что до конца обучения рассказывал, как встретил Эми Лоуэлл, выходящую из своего портрета с сигарой в руке. Стоило ей, по его словам, выдохнуть ему в лицо тонкую струйку дыма, как он побежал оттуда, сверкая пятками.

– Я предпочитаю верить, что от живых больше вреда, чем от мертвых, – усмехнулся я.

Оливия обошла меня, бросив косой взгляд на сигарету, зажатую меж моих пальцев, и остановилась перед могилами мамы и Дэмиена. Судорожный вздох сорвался с ее пухлых губ, стоило ей понять, на чьи именно надгробия она смотрит. Не уверен, что они с Дэмом были хоть сколько-нибудь знакомы, и она наверняка не слышала историю нашей семьи с самого начала.

– Вирджиния, красивое имя, – тихонько произнесла, как будто разговаривая не со мной. – Что с ней случилось? – с простотой, присущей любопытному ребенку, спросила Оливия.

– Земное притяжение, – сухо выплюнул я, борясь с обидой, вызванной детскими воспоминаниями. Оливия непонимающе выгнула светлую бровь. – Она выпрыгнула из окна.

– Боже. – Ее ладони взлетели ко рту. – Мне жаль. – Она обернулась, и я удивился, сколько же жидкости за один вечер могут излить эти сияющие глаза. Но также от меня не ускользнуло то, что она не спросила, как умер Дэмиен. Она знала. – Ты скучаешь по ним?

– Каждый день. – Я не лгал, и тяжелый ком снова образовался в горле, как и всякий раз, стоило мне подумать о моей ушедшей семье.

– Мне жаль, – повторила, подходя и присаживаясь между могилами. Тонкие пальцы скользнули по холодному камню надгробной плиты, под которой покоилась моя мать, а потом переместились на первую букву имени Дэма. – Забавно, – улыбнулась она, обводя буквы кончиком пальца. – Дэмиен и Доминик. Ты знал, что твое имя буквально переводится как «принадлежащий Богу»?

Не знал.

Оливия продолжала водить по надписи с такой нежностью, будто ласкала любимые черты. Что-то в ее движениях успокаивало, и в какой-то момент я даже осознал, что пребывание здесь, в месте скорби, не ощущалось таким тяжелым в ее присутствии. И даже мое чертово имя на ее губах звучало по-другому, приятно.

Закончив свое занятие, она вынула один крохотный цветок из своей прически и положила его на каменный выступ могилы Дэма. Все внутри меня сжалось от этого мимолетного жеста, такого чистого и естественного в своей простоте.

– Он бы поблагодарил, – сказал я севшим голосом, когда Оливия отошла от могилы и снова остановилась рядом со мной.

А еще пошутил бы, что я украл его невесту.

Повернув голову, она некоторое время изучала мое лицо, после чего ее пальцы коснулись моей руки, и я вздрогнул от того, насколько ледяными они ощущались. Но казалось, холод ее не смущал; она выхватила оставшийся косяк из моей руки и бросила его на землю, топча кончиком туфли.

– Он бы не одобрил, – будто наверняка зная, сказала она.

Пришлось подавить новую усмешку, ведь Оливия попала в яблочко. Дэмиен ненавидел мой образ жизни точно так же, как я ненавидел его нравоучения. Будь он здесь, заставил бы меня сожрать сигарету еще до того, как ее потушили.

Сбросив пиджак со своих плеч, я накинул его на плечи Оливии, и она тут же утонула в ткани, кутаясь плотнее. Мне показалось, что она даже незаметно вдохнула мой запах.

– Нам пора возвращаться, – не думаю, что кто-то из присутствующих вообще нас потерял, но я почувствовал себя не в своей тарелке, снова оказавшись к ней так близко.

– Ты правда думаешь, что это сработает? – внезапно спросила Оливия, не глядя на меня. Теперь ее взгляд был устремлен на вечеринку, где все больше гостей напивались и вели себя как сборище ненасытных дегенератов. Имела ли она в виду наш брак или что-то другое, я не знал. Но знал, что ответить:

– Абсолютно все может сработать, если приложить достаточно усилий.

Она хмыкнула, а потом рассмеялась себе под нос. Стало интересно, что в моих словах вызвало такое веселье.

– Даже не знаю, что на это ответить, ведь половину жизни я только тем и занималась, что прилагала усилия, которые в конечном итоге отбросили меня на триллион шагов назад. Ужасная у тебя философия, Каллахан, – это звучало, как обвинение для меня, ее брови сошлись на переносице, когда Оливия нахмурилась и сокрушенно покачала головой.

Я смотрел на нее еще мгновение, впитывая все оттенки печали, слившиеся воедино на ее прекрасном лице. Моя внезапно онемевшая рука выискивала фишку в кармане брюк. Одно движение, и холодный металл подлетел вверх, а голова Оливии запрокинулась, чтобы посмотреть, как инструмент принятия решений летит по воздуху.

Прелесть подброшенной фишки всегда заключается в том, что, пока та летит, вы уже знаете ответ на вопрос, который хотите получить, и не так важно при этом, какой стороной она приземлится.

И я знал.

Поэтому на этот раз не ловил ее, позволив упасть на траву, а вместо этого наклонился и поймал губы Оливии своими.

Вам когда-нибудь доводилось целоваться на кладбище? Мне – нет. Я вообще раньше никогда не целовалась. Ага, меня звали Оливия Аттвуд, мне было двадцать лет, и только что я получила свой первый в жизни поцелуй.

Когда сухие губы Доминика прильнули к моим, в них не было мягкости и обещания вечной любви, как и во всей окружающей обстановке. В этом соприкосновении ощущалось что-то декадентское и печальное, заглушаемое шепотом крон деревьев, возвышающихся над нами. Я постаралась отключить голову и не задаваться вопросом, было ли это для утешения или потому, что он в действительности хотел меня поцеловать.

Я почувствовала сладкую горечь выкуренной травы на его губах и сильные руки, обвивающие мое тело поверх пиджака. Вот где мечтала спрятаться всю свою жизнь – в его объятиях. Пальцы онемели от холода, но я хотела почувствовать все, что могла вырвать у этого момента, поэтому опустила ладони к твердой груди Доминика, сжав ткань его рубашки.

Мой стон прозвучал как мольба не останавливаться, стоило языку Доминика проникнуть в мой рот, а ноги в мгновение стали легче воздуха. Вот так я себя ощущала – невесомой. Одному только богу было известно, как мне не хотелось спускаться обратно на землю.

Момент прервал крик из толпы, кто-то из гостей взорвался смехом, и Доминик отступил на полшага, разрывая нашу связь. А я наверняка стала похожа на глупую рыбу, жадно хватающую воздух в попытке докричаться до прилива, что вышвырнул ее на берег. Одна моя трясущаяся рука дотронулась до губ, а взгляд все не мог оторваться от лица мужчины, что был так же ошеломлен случившимся, как и я. В моей жизни было немало неловких моментов, я вроде как стала своего рода чемпионом по неуклюжим случайностям. Но это послевкусие первого поцелуя могло посоперничать с тем днем, когда в третьем классе начальной школы вышла из туалета с задравшейся от спешного одевания юбкой, явив розовые хлопковые трусы всем ребятам, вышедшим на перерыв.

– Еще одна кража, о которой я не жалею, – пробормотал Доминик, облизывая нижнюю губу. Я не могла прочитать выражение его лица, и это жутко бесило.

– Что?

– Ничего, неважно, – отмахнулся он. – Давай вернемся на вечеринку. – И с той же простотой, которая понадобилась ранее, чтобы увести меня на танцпол, взял мою руку и повел нас к гостям.

Размяв плечи, я приступила к поворотам корпуса, наблюдая у края сцены, как Мелоди балансировала на диско-шаре величиной с переросший арбуз. Сегодня народу было битком, и Керри, узнав, что я могу вернуться, сразу же позвонила, попросив приехать. Меня не нужно было упрашивать, ведь теперь, когда Кай по большей части выполнял лишь роль водителя, я стала передвигаться по городу, не чувствуя на спине мишени.

Поражало то, как легко Доминику удалось освободить меня от надзора, и я не спешила узнавать его методы, довольствуясь результатом. Мне нравилась моя свобода и знание того, что он сдержал свое обещание.

– …пять, шесть, – досчитала Керри, хлопая в ладоши в поддержку своей танцовщицы. – Молодчина, Мел! Стейси, ты следующая, мне надо поболтать с Лив.

Я должна была выступать после Мелоди, но стальная хватка Керри уже сомкнулась вокруг моего предплечья, после чего подруга потащила меня в гримерку, не обращая внимания на мои заплетающиеся ноги, обутые в туфли на высоком каблуке. По правде говоря, я пряталась от нее несколько дней, боясь расспросов о прошедшей помолвке.

В тот вечер мы с Домиником вернулись к гостям и до самого отъезда практически не разговаривали. Мы не обсуждали наш поцелуй и короткий разговор на месте захоронения его близких, и отчасти я даже была рада такому исходу. Было бы вдвойне неловко объясняться друг перед другом, несмотря на тот факт, что поцелуй спровоцировала не я. Мое предательское тело ответило, и теперь, когда эмоции улеглись, а мозг снова заработал, хотелось влепить себе пощечину и прочитать лекцию о том, как не стоит принимать желаемое за действительное.

Керри ворвалась в гримерку, скомандовав «Кыш, кыш, кыш!» нашей последней танцовщице. Хлои вытаращила глаза, но, заметив мой виноватый вид и твердую хватку Керри на моей руке, поспешила убраться без выяснения обстоятельств. Предательница. Надзирательница усадила меня перед зеркалом, чтобы я видела наши отражения, пока свет от лампочек бил прямо в мое бледное лицо, как на каком-нибудь допросе.

– Теперь не отвертишься! – широко улыбнулась она. – Я жду самый подробный отчет, дорогая, с деталями и желательно цифрами, если в деле замешан размер чл…

– Фу! Перестань! – Отражение передо мной покраснело, а руки Керри, нависающей над моей спиной, вцепились в мои плечи, как когти горгульи в соборную крышу. – Это был обычный прием с кучей неизвестных мне людей и скучными разговорами.

– Тогда почему ты сперва прячешься от меня, а потом выглядишь так, словно находишься в трех секундах от истерики? – прищурилась подруга. – Я знаю этот взгляд, детка! Выкладывай!

Проще было обмануть детектор лжи, чем этот, настроенный на сплетни, модифицированный человеческий сканер. Я закатила глаза.

– Мы поцеловались.

– Кто был инициатором? Это важно, – деловым тоном заявила она.

– Он.

– Ааааааааа! – развив громкость до ультразвука, Керри захлопала в ладоши, наконец отпустив меня. – И как это было?

Восторженные вопли подруги только усиливали мое удрученное внутреннее состояние.

– Опрометчиво.

Та развернула меня лицом к себе, после уперев руки в свои стройные бедра. По ее лицу совершенно точно можно было определить, что степень доверия моим словам – нулевая.

– Парень, по которому ты сохла с десяти лет, впервые в жизни поцеловал тебя на вашей помолвке, а тебе даже нечего вспомнить? Где этот мечтательный взгляд? – Она ткнула меня ногтем в живот. – Бабочки, алло! Вы тут?

Я подавила смешок.

– Ладно, ладно, это было восхитительно, головокружительно и больно. – Я подняла взгляд на подругу. – Это больно, Керри. Не знаю, почему он вдруг решил поцеловать меня, но это еще хуже, чем первой проявить инициативу. Теперь мой больной мозг решит, что есть надежда, и ухватится за нее.

– А что, если она и вправду есть?

Если это так, то я снова попаду в эту воронку одержимости человеком, который никогда не испытывал ко мне хоть сколько-нибудь симпатии. Все эти короткие жесты вроде заботы о том, чтобы я съела свой ужин, и тот факт, что Доминик сохранил мое кольцо, никак не укладывались в голове и посылали мозгу противоречивые сигналы. Что еще хуже, я постоянно задавалась вопросом, вдруг Керри была права. Я видела, как Доминик смотрел на меня в тот вечер, и мне это понравилось. Я не готова была забыть о том, что он сделал, но могла с этим жить, если бы только эти глаза снова и снова возвращались ко мне с той же страстью.

– Черт, я не знаю, – призналась наконец.

– Значит, просто плыви по течению, – подруга беззаботно пожала плечами.

Легко сказать.

– Ладно, вижу, тебе нужно время, чтобы переварить это. И в качестве буфера у меня есть новости для тебя, только пообещай, что для начала выслушаешь.

Сузив глаза, я насторожилась. Нечасто она прибегала к уговорам, и это немного пугало.

– Лааадно, в чем дело?

Керри обошла стойку с одеждой, вынимая цветастый наряд, и принялась переодеваться, прячась за ней. Несколько минут был слышен лишь шорох одежды и видна только рыжая макушка, но затем она вышла, так и не переодевшись, и виновато взглянула на меня.

– Помнишь, я говорила, что моя тетя владеет общественным центром несколькими кварталами южнее? – Я кивнула, пока не понимая, к чему она клонит. – Они сотрудничают с местной школой, и сейчас набирают группу девочек для занятий танцами. И, прежде чем ты спросишь, я не могу, у меня здесь слишком много работы, а ты… Ты всегда была чем-то большим, Лив. Короче, я отдала им твое резюме.

– У меня нет резюме, Керри. – Мне не понравилось ничего из сказанного.

– Ну, скажем так, я немного над этим поработала. – Она как ни в чем не бывало начала красить губы, пока моя челюсть едва смыкалась от удивления. Не в силах усидеть на месте, я поднялась и принялась расхаживать за ее спиной.

– Зачем ты это сделала?

– Затем, что ты не можешь трясти бедрами на потеху пьяной публики, когда есть работа намного престижней, которая очень тебе подходит.

– Да ладно? Ты то и дело твердишь мне, что это и есть я настоящая, в то время как за моей спиной уподобляешься моему отцу.

– Я же не говорю, что ты должна покончить с клубом, просто теперь, когда твой отец больше не главный, а парень, по чьей вине ты вообще решила выступать, на расстоянии вытянутой руки, может быть, стоит подумать о чем-то получше? Они платят неплохие деньги, и все официально, там не нужно раздеваться, да и детки наверняка милее мужланов, что приходят сюда.

– А я и не раздеваюсь! – всплеснув руками, возмущенно выкрикнула я, чем заработала полный скепсиса взгляд, блуждающий по моему наряду.

– Ну, на Вудрафф Вэй не обязательно выглядеть вот так.

Я замерла.

– Это в Роксбери? Ты шутишь? Да меня пристрелят еще на границе района.

– Ээй! Я выросла в Роксбери! – подруга отбросила помаду и нахмурила брови, глядя на меня через зеркало.

– Я думала, ты из Ирландии.

– Мои предки были из Ирландии, а наша семья уже три поколения живет в Бостоне.

Ну и дела.

– Как бы там ни было, я не могу разрываться между учебой, работой в клубе и общественным центром. У меня даже нет образования, что, ради всего святого, ты написала в том резюме?

– Что ты пластичней любой гимнастки и у тебя прекрасное чувство ритма. Это не танцевальная школа, ради бога, Лив. Девочки просто хотят научиться простым движениям. К тому же моя тетя и на пушечный выстрел не подпустила бы меня к детям, я ведь ругаюсь как хренов моряк в увольнении. А ты, ну ты… – Она указала на меня пальцем. – В обычной жизни ты прям-таки вылитая учительница.

– Ну спасибо, – насупилась я.

– Хотя бы разочек сходи к ним, обещаю, ты не пожалеешь, а клуб всегда будет открыт для тебя, чтобы выпустить пар и тряхнуть стариной, когда твой обжигающе горячий жених снова выкинет какое-нибудь дерьмо.

– Поверить не могу. – Я схватила с туалетного столика салфетку, поправляя практически несуществующий макияж.

На самом деле идея помогать и делиться чем-то, чем я горела, не была такой уж ужасной. Я просто не знала, как справиться с ситуацией, если мои никчемные навыки окажутся никому не нужными, что, если мне не удастся пробудить в девочках интерес к танцам или я вообще их разочарую. У детей из такого района ведь наверняка не такой большой выбор развлечений в жизни, а тут заявляется богатая наследница и велит им выстроиться в шеренгу, приняв третью позицию.

– Послушай, это стало бы отличным прикрытием, – простодушно проговорила Керри, вставая рядом у зеркала.

– Что ты имеешь в виду? – не поняла я.

– Ну поразмысли, это не так уж далеко отсюда. Рано или поздно у твоего будущего мужа возникнут вопросы, где это ты пропадаешь и почему столько секретности. У твоего отца, например, могут быть ответы, которые ему не понравятся. Так что ты могла бы планировать выступления так, чтобы они совпадали бы по дням с занятиями в центре, таким образом, тебе не придется объясняться, но придется научиться быстро бегать, чтобы успевать и тут и там. Смекаешь? – Она хитро улыбнулась.

– Поразительно. – Я настолько удивилась простоте ее идеи, но в этом был смысл. Мало ли на что способен Доминик, если ему взбредет в голову покопаться в моем грязном белье.

– Соглашайся, Лив! – Керри праведно сложила руки, умоляя. И все бы ничего, если бы не ее сиськи и задница, выпадающие наружу.

– Я подумаю. Дай мне номер твоей тети, чтобы мы могли договориться. И просто, чтобы ты знала. – Я дернула за бретельку ее миниатюрного платья, и та издала щелчок, оставляя на коже моей подруги красный след. – На самом деле я никакая не учительница.  – Я снова бросила взгляд в зеркало, осматривая свой наряд из черного латекса.

– Как скажешь, госпожа. – Керри шлепнула меня по заднице и, хихикая, вышла из гримерки.

Оставалось пять минут до начала моего выступления, и я решила проверить свой телефон, чтобы написать Каю, во сколько меня забрать. Но номер, высветившийся на экране, в миг ускорил мое сердцебиение примерно в сотню раз.

– Алло? – ответила я почти сразу же.

– Одна секунда, – пауза. – Не знал, что ты так ждешь моего звонка.

– Не льсти себе, я просто держала телефон в руке, – напускное безразличие давалось гораздо легче, когда он не прожигал меня взглядом.

– Нам нужно спланировать твой переезд.

– До свадьбы еще уйма времени, не думаю, что это имеет смысл.

– Еще как имеет, – сухо сказал Доминик. – Ты вообще читала соглашение?

Нет.

– Черт, Оливия, – выругался он. – Прочитай документ, я пришлю тебе сообщение.

Даже не удосужился попрощаться, повесив трубку, после чего мой телефон завибрировал от входящего уведомления. Дрожащим пальцем открыв документ, я принялась листать его, вчитываясь в условия. Как я умудрилась не прочитать его раньше… Ах да, точно, я же была занята противоречивыми страданиями по поводу предстоящей свадьбы и поцелуями на кладбище.

Нужная строчка нашлась не сразу, но даже эта заминка не дала время на то, чтобы подготовиться к прочитанному. В течение двух недель со дня помолвки я должна была переехать к своему жениху. Две недели. Будучи студенткой факультета экономики, я умела считать даже во сне, но количество дней, оставшееся до истечения срока, казалось ошибочным.

Три дня, вот сколько осталось до момента, когда мне придется остаться под одной крышей с Домиником, моими страхами и нашим прошлым. Три дня, и моя новообретенная свобода разлетится в пыль.

Моя первая ночь в новой квартире одного из престижнейших жилых комплексов в Бостоне была похожа на обломки чужой реальности. Пентхаус с окнами от пола до потолка и четырьмя спальнями, главная из которых была площадью более тысячи квадратных футов. Агент сказал, что где-то в квартире прячется медиазал и целый спортивный плацдарм для тренировок и моих занятий с физиотерапевтом. Это место кричало о богатстве, но оставалось абсолютно лишенным жизни, холодным и пустым.

Чикагская квартира, предоставленная клубом, была втрое меньше. Так и не обжитая за год моего пребывания в городе, за исключением полки с трофеями, кучи не распакованных коробок, четырех пустых рамок из-под испорченных фотографий и ковра, который пришлось выбросить.

Каждое из этих мест, включая особняк, в котором я родился и вырос, мало напоминало дом. А теперь я и вовсе понятия не имел, есть ли он у меня вообще. Глядя на свое мрачное отражение в темном стекле панорамного окна, вернулся мыслями в день, когда моя жизнь безвозвратно изменилась.

Звук полицейской сирены все никак не заткнется, от этого моя голова раскалывается только сильней. Этот дом на Хатчингс-стрит никогда не спит, даже если половина его обитателей в отключке под действием смеси из амфетамина и кокса. В Роксбери почти не найти чистый товар, а у меня больше нет денег, чтобы было из чего выбирать. Поэтому тру виски и хватаю со стола купюру в один доллар, трясущимися пальцами пытаясь свернуть ее туже. С первого раза не выходит, и я повторяю снова, пока трубочка в моей руке не выглядит подходящей. Тогда склоняюсь над липким столом, смахивая мизинцем остатки чьего-то обеда, и нюхаю белый порошок, уже распределенный в несколько ровных дорожек. Нос начинает покалывать, и я стискиваю его двумя пальцами, растирая оставшееся на слизистой вещество.

Облегчение приходит не сразу, но в течение некоторого времени озноб и боль в мышцах отпускают. Сижу, откинувшись на спинку грязного дивана, и пытаюсь сосредоточиться на ощущениях. Но мысли так спутаны, что не сразу замечаю, как дверь в комнату с грохотом распахивается и крупная фигура заслоняет собой свет, льющийся из коридора.

– Твою мать! – ругается он, подходя ближе и опрокидывая стол и все его содержимое. Свет бьет в глаза, и я жмурюсь, но рука уже хватает меня за подбородок, тряся. – Открой, блядь!

– Иди к черту! – толкаю Дэмиена в грудь, но сил хватает только на то, чтобы сделать замах. Конечности будто ватные, я уже уплываю туда, где проблемы меня не достанут. Он снова трясет, призывая показать ему зрачки, и я поддаюсь. Пусть смотрит.

Его глаза вглядываются в мои с презрением и обещанием свернуть мою шею. Расплываюсь в широкой улыбке, прячась за маской неповиновения. Мне плевать, что он тащился сюда с другого конца города, в этом доме не помешал бы надежный замок, чтобы этот гребаный проходной двор прекратил свое существование.

– Вставай! – рявкает Дэм и тянет меня вверх. – О чем, мать твою, ты думал? – Он тащит меня за ворот футболки, но потом замечает мои босые ноги и отпускает, осматриваясь. Липкий деревянный пол усыпан окурками и пивными банками, остатки кокса тоже теперь там, и я злюсь на брата, несмотря на хорошее настроение, ведь говнюк не знает, как тяжело было достать эту партию.

Он протирает дорогие штаны в офисе компании Карсона, облизывая его задницу с восьми до пяти с перерывом на обед по расписанию. И меня бесит этот надменный взгляд, забирающийся прямо под кожу, сканирующий каждое нервное окончание. Ему противно, что его плоть и кровь живет в дрянном притоне в худшем районе города.

Брат находит одну кроссовку, пиная ее в мою сторону, затем приседает на корточки и ищет вторую под диваном. Сажусь прямо на пол и натягиваю обувь, все время ухмыляясь и напевая. Челюсть Дэмиена дергается, но я не тороплюсь, просто в последнее время мне нравится выводить его из себя.

– Слишком праааавильный, – тяну, медленно поднимаясь. – С тебя четыре штуки баксов, кстати, – раскачиваясь, подхожу ближе, кривя губы и рассматривая его.

Заявиться в Роксбери в таком виде – само по себе самоубийство, но он не из тех, кто дрейфит, если только речь не идет об отце. Костюм от Кучинелли подогнан идеально по фигуре, волосы зачесаны назад и уложены гелем, а пахнет он, как будто только что вышел из дорогого салона, в то время как я, в своих потрепанных джинсах и рваной футболке, похож на помойную крысу. Мы стоим напротив, зеркально отражая друг друга, как две капли воды похожие и такие разные, Дэм выглядит как воплощение идеального мира, а я – его самая ублюдская часть.

Все еще жду результатов драфта, пока у меня короткий отпуск, который я трачу как хочу. И у меня по-прежнему нет денег, чтобы нежиться на гребаных Багамах, попивая коктейли.

Мой взгляд падает на «Ролекс» на запястье брата.

– Думаю, этого хватит, чтобы покрыть стоимость товара, – озвучиваю вслух.

– Это прекратится сейчас, – ровным голосом говорит Дэм. – Ты сядешь в мою чертову тачку и поедешь домой. Иначе я выволоку тебя, как мешок с мукой.

– Дом? А где он? – огрызаюсь я.

– Ты поживешь в моей квартире на Паркер-стрит. По крайней мере до тех пор, пока я не приберу бардак, который ты устроил.

– Хотел бы я посмотреть, – ухмыляюсь. – Решил поиграть в папочкиного цербера? Что он тебе пообещал за эту работу?

– Ты идиот, Доминик. – Его плечи опускаются. – Я всегда прикрывал твою спину в благодарность за то, что ты делал для меня раньше. Думаешь, я хотел такой жизни для кого-то из нас? Он бы не отвязался от тебя, если бы я не попросил оставить тебя в покое и дать заниматься футболом. Я надеялся, что моя жертва не напрасна и ты выжмешь максимум из возможного, а вместо этого я вынужден смотреть, как ты уничтожаешь себя в этом убогом месте. Но с меня хватит, я отказываюсь. Не хочешь в компанию? Плевать. Но то, во что ты себя превращаешь, убьет тебя раньше, чем ты поймешь, как здорово испоганил свою жизнь. Думаешь, они тебя примут и все закончится? – Он громко смеется, но веселье не достигает его уставших глаз. – Да как только руководство узнает о том, что ты торчок, тебя внесут в черный список каждого клуба на континенте.

Дэм подходит к шкафу, берет оттуда пустую дорожную сумку и начинает набивать ее моими вещами, пока я просто смотрю. У меня не так много одежды, поэтому весь процесс сборов занимает около пятнадцати минут, затем он проходит к двери, взглядом указывая мне идти вперед. Знаю, что спорить бессмысленно, поэтому иду на выход, продолжая оглядываться, забавляясь. Ни к чему говорить ему, что надолго я у него не задержусь и как только раздобуду денег, сразу же исчезну.

Когда мы выходим на улицу, тело начинает пульсировать от новой энергии, мне нравится эффект от той смеси, что я принял. Если бы не моя нянька, вызвонил бы кого-нибудь из приятелей по университетской команде, может быть, Донована или Мастерса, чтобы устроить вечеринку. Чувствую, как меня начинает потряхивать от возбуждения, и в этот момент замечаю троих местных отморозков, один из которых прислонил свой зад к «Ауди» Дэма.

– Эй, костюмчик, твоя тачка? – спрашивает он, с ехидством разглядывая моего брата, насмешливо кивая в его сторону друзьям, потому что Дэм выглядел здесь так неуместно, будто прибыл прямиком из Викторианской эпохи.

Плечи моего брата напрягаются, но он лишь кивает, не желая грубить, чтобы не провоцировать случайную драку. Мы сложены одинаково и при удачном раскладе могли бы нехило развлечься, надирая задницы ублюдков, но Дэм не любит такое веселье, предпочитая клюшки для гольфа, поле на шестнадцать лунок и академическую греблю.

Ребята, что все еще приклеены к машине, перешептываются и откровенно насмехаются над богатеньким парнем, что пожаловал в их богом забытый район, но Дэм, не говоря ни слова, отпирает багажник, кладет туда сумку с моими вещами и пристально смотрит на меня, с предупреждением качая головой. Что-то внутри меня щелкает от этого безмолвного приказа.

– Свали! – беру ближайшего парня и отталкиваю его с дороги, чтобы сесть в машину, пока гнев и наркотики полностью не завладели сознанием. Обычно так и бывает после нескольких дней употребления дряни, что продает дилер Зика. Ему не стоило разбавлять чистый кокаин, ведь теперь я уже не так расслаблен, как раньше. Черт знает, что еще он добавил туда, но чувствую такую злость, что хочется рвать на себе кожу, а мысли еще больше распадаются в голове.

Полудурок, которого я оттолкнул, замахивается и бьет меня в висок кулаком, и этого достаточно, чтобы выпустить все накопившееся наружу. Я не утруждаю себя словесной прелюдией, сразу же разворачиваясь и бросаясь на него в то же время, как его приятель подлетает к нам, и они вдвоем валят меня на землю. Рычу и вырываюсь, но что-то не так, потому что сил почти нет, а обычно так не бывает. Гребаный Зик и его паленая дурь. Тяжелый ботинок прилетает в мой нос, и треск оглушает, а вместе с ним приходит острая боль, что-то липкое растекается по лицу.

– Не рыпайся, сучоныш! – кричит кто-то, и я извиваюсь сильнее, пока мне не удается освободить руки.

Еще один приглушенный крик раздается неподалеку, но не могу оглянуться, действуя хаотично и позволяя агрессии забрать последнюю каплю здравого смысла. На подкорке сознания мелькает мысль, что это то, чего мне так не хватало в рутине учебы, футбольных тренировок, тотального недосыпа и работы в перерывах между мелкими кражами.

Все происходит так быстро; адреналин бурлит под поверхностью кожи, превращая мое тело в машину, и я бью, не глядя, пока не кончаются силы. Когда наваждение частично спадает, я тяжело дышу и осматриваюсь, раскачиваясь на месте. Двое избитых до полусмерти парней валяются передо мной, мои руки в крови, как и лицо, и я вытираю окровавленные губы рукавом, поворачиваясь к брату.

Звуки сирены разносятся по окрестностям, но не спешу убегать, сосредоточившись на ярко-красном пятне на дорогой рубашке Дэма. Оно расползается вокруг торчащего из центра раны ножа с такой скоростью, что мои глаза едва успевают проследить градиент, образующийся на ткани. Это одновременно красиво и чудовищно. Поднимаю взгляд и вижу стеклянные глаза, точь-в-точь как мои, только уже не такие живые и ясные.

Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но булькающий звук не дает словам вырваться наружу, вместо них по его губам и подбородку начинает стекать густая темная кровь. Дэм падает на колени, и все вокруг меркнет, пока я неподвижно стою всего в двух ярдах от брата. Сирены все ближе, но они звучат как-то странно сквозь грохот барабанных перепонок. Гротескные неподвижные тела двух парней раздваиваются и танцуют на асфальте, третий вовсе куда-то исчезает. Я уже видел такие картинки, похожие на цветной фильм, когда принимал слишком много.

Это нереально.

Подхожу ближе как раз в тот момент, когда тело Дэмиена качается и начинает падать уже на спину, успеваю поймать его и держу, ощупывая волосы и лицо. Крови так много, что мои джинсы пропитываются ею, как и его рубашка, которая теперь багрового цвета.

– До… ми… – зовет он, поднимая руку к моему лицу. Отблеск дорогих часов на его запястье привлекает мой рассеянный взгляд, аккуратно снимаю их и убираю в карман. Ему они больше не понадобятся, время для него остановилось.

Но скоро меня отпустит, и я их верну.

По краям моего зрения мерцают красно-синие огни, они прыгают перед глазами, еще сильней размывая картинку, все как в обычных галлюцинациях, которые приходят после экстази и мета. Я перепробовал столько всего, что уже различаю трипы.

Скоро все это исчезнет. Я знаю.

Поэтому просто сижу на коленях, раскачивая тело Дэмиена в своих руках, ожидая, когда видения отступят и я проснусь на своем грязном диване в комнате с липким столом, усыпанным окурками и заставленным пивными банками.

Я не очнулся. Это был не сон.

Пока я, обдолбанный до состояния спутанного сознания, сидел на грязном тротуаре, пропитанном кровью, из тела моего брата вытекала жизнь.

Понял это лишь на третьи сутки, когда отец затолкал меня в ледяной душ и сообщил, что вот-вот состоятся похороны. Я не пришел. Не мог появиться там, пожираемый виной за случившееся. Если бы набрался сил в тот день, то прыгнул бы в могилу следом за Дэмом. Это я должен был быть на его месте. Я слабак. Слабаки всегда умирают первыми. Если бы не я, его бы вообще там не оказалось.

Следующая неделя прошла как в тумане: я много пил и пытался сделать все, чтобы заглушить в себе любой отблеск воспоминаний. Мне нужно было отключить сознание настолько, чтобы я перестал понимать, где я, что делаю и как, черт возьми, жить дальше.

Это был первый и последний раз, когда отец сделал для меня что-то хорошее, найдя убийцу Дэма и отмазав меня от обвинений в избиении. После этого он упрятал меня на четыре месяца в клинику – самое кошмарное место за всю мою жизнь. Не потому, что там я испытал невыносимую ломку и днями напролет слушал таких же законченных наркоманов, и не оттого, что там не было возможности связаться с близкими – их у меня все равно не осталось, – а потому что внутри тех белых стен внутренний голос постоянно был рядом. Двадцать четыре часа в сутки я слышал в своей голове зов брата, Дэм снова и снова повторял мое имя, шепча его окровавленным ртом. Я вскакивал посреди ночи, просыпаясь в поту, снова почти не спал, не мог смотреть в зеркало…

А потом появился Ди, приятель из гарвардской команды по футболу. Черт его знает, как он узнал, что я там, но это стало моим спасением на некоторое время.

Вертя в руке фишку, заработанную во время своей первой реабилитации, я снова и снова прокручивал свою жизнь в голове. Теперь я вновь ощущал, что проваливаюсь под лед, не зная, смогу ли на этот раз выбраться на поверхность живым.

Экстренное собрание, организованное после закрытия клуба и состоящее из меня, Керри и наспех распечатанной стопки бумаг толщиной с палец, завершилось неутешительным вердиктом, что мне следовало читать это чертово соглашение, прежде чем говорить свое «да». Правда, после изречения этой запоздалой мысли Керри напомнила про еще один пункт, в котором четко говорилось, что выбора у меня все равно не было.

Я никогда не жила в одном доме с парнем и понятия не имела, что собой представляет сожительство с таким человеком, как Доминик. Подозревала, что в конечном итоге нам придется съехаться, но надеялась, что у меня в запасе будет по меньшей мере пять месяцев, чтобы свыкнуться с этой мыслью. Теперь же, стоя в окружении картонных коробок в по-настоящему огромной квартире в престижной части Бостона, я испытывала концентрированную смесь паники и предвкушения.

Люди отца продолжали вносить мои вещи, оставляя их посреди просторного холла, пока я осматривала окружающую обстановку, попутно читая записку, оставленную Домиником. Что сказать, короткие строчки, наспех нацарапанные неровным почерком на обороте картонного обрывка коробки из-под цельнозерновых хлопьев, выглядели по-настоящему гостеприимно:

Это его «как дома» только подчеркивало очевидный факт – это не дом, и мне тут не рады.

Проследив глазами в указанном направлении, я обнаружила ту самую коробку, от которой был оторван кусок картона, что держала в руках. Там же валялись ключи и пластиковая карта, служащая пропуском в здание. Дополняли скупой приветственный ансамбль серые хлопья, рассыпанные по столу. Похоже, я буду жить с неряхой. Прекрасно.

Как только последние вещи были доставлены, я заперла дверь и повернулась к своему новому пристанищу. Потребуется час или два, чтобы полностью все осмотреть. Не теряя время, обошла коробки, взяв самую легкую, и отправилась искать пустую комнату, радуясь отсутствию Доминика и вероятной неловкости, которая определенно возникнет, когда всплывет вопрос совместного быта.

Мебели в квартире было не так много, поэтому окружающее пространство казалось еще больше в моих глазах. Диван, обтянутый темно-серой кожей, занимал почти половину гостиной и был повернут к панорамному окну, за которым простирался шумный город. Мне нравилась идея вечернего созерцания настоящей жизни, я даже представила себя, свернувшейся в клубок в мягком пледе с чашкой ароматного чая после долгого дня.

Гостевая ванная, выложенная черно-белой мозаикой, широкие коридоры, стены которых были выкрашены в серый цвет, – я рассматривала все, за что взгляд мог зацепиться, по пути отмечая, каким блеклым был весь этот дом. Ему не хватало красок и элементов уюта, чего-то такого, как семейные фотографии и разбросанные по ковру в коридоре домашние тапки. И это еще раз напомнило мне – мы не были семьей. Просто два совершенно чужих человека, застрявшие друг с другом по нелепой случайности.

Одной из комнат оказался спортзал, напичканный самыми разными тренажерами, со встроенной в стену стереосистемой. Я не особо-то впечатлилась, поскольку не любила занятия спортом, но вот что в этом помещении действительно привлекло внимание – так это целая зеркальная стена, перед которой оказалось достаточно пустого пространства. Я усмехнулась, думая о том, как нарциссичный засранец проводит сеанс самолюбования, качая мышцы. Будь у меня возможность, я бы использовала это место с большей пользой.

Назовите это интуицией, но сразу почувствовала, какую из четырех спален выбрал Доминик. Энергия этого мужчины пробивалась через дверь еще до того, как я повернула ручку и вошла внутрь, все еще держа в руках небольшую коробку со своими вещами. В нос сразу же ударил знакомый запах, пробуждая внутри меня все непрошеные чувства, которые как могла старалась подавить. Отставив свою ношу на полу в углу, я проследила глазами весь путь вдоль темно-синей стены от порога, до двери, ведущей в ванную комнату.

Кровать, по размеру больше напоминающая футбольное поле, была не застелена, открывая вид на смятое черное постельное белье. Значит, он уже ночевал здесь. Это знание вскружило мою дурную голову настолько, что я подошла ближе и провела кончиками пальцев по прохладной подушке. Пересилив соблазн схватить ее и зарыться в ткань носом, я открыла верхний ящик прикроватной тумбы, не в силах остановить любопытство. Внутри на первый взгляд не было ничего особенного: блокнот для записей, черная ручка и открытая упаковка мятной жвачки. Но стоило мне начать задвигать ящик, как чуть глубже, почти у задней стенки, перекатилась сигарета. Я всего раз видела, как Доминик курил, но в тот день от него не пахло сигаретным дымом. Отец всю мою жизнь выкуривал как минимум по сигаре в день, и я могла по запаху распознать, как пахнет табак.

Вытащив раковую палочку, я поднесла ее к носу и вдохнула. Вот он – тот запах леса и травы, что впервые вторгся в мое сознание десять лет назад. Мои глаза расширились в осознании.

– Закончила обыск? – Низкий голос заставил мое сердце подскочить и ускориться, от чего сигарета выскользнула из трясущихся пальцев и упала на пол.

Наши глаза встретились, но во взгляде Доминика не было ничего доброго. Он шагнул в комнату с грацией хищника, сразу заполняя собой пространство, и я непроизвольно отступила назад, врезаясь ногами в кровать.

– Я не хотела.

Господи, Оливия, тебе стоило бы научиться врать.

– Дай угадаю. – Доминик аккуратно присел прямо передо мной, и, если бы не короткая вспышка боли в его глазах, я бы решила, что он напрочь лишен чувств. – Ты совершенно случайно каким-то образом оказалась в моей спальне, роясь в моих вещах.

– Лицемерно, тебе не кажется? – попыталась перейти в наступление. – Пока что только ты был тем, кто дважды проникал в мою комнату без разрешения.

Длинными пальцами Доминик подхватил сигарету и заправил ее себе за ухо, все еще не отрывая взгляда от моего лица. Затем не спеша поднялся, оказавшись так близко, что передняя часть его тела скользнула по моей груди, задевая. Высокая фигура нависла надо мной, и пришлось откинуть голову, чтобы посмотреть ему прямо в глаза. Теплое дыхание коснулось моих губ, и в тот момент я вдруг почувствовала, как из меня капля за каплей начала вытекать смелость.

Мои глаза с предательской долей внимания проследили за тем, как Доминик провел языком по нижней губе. Воспоминание о том поцелуе так некстати всплыло перед глазами, и все мое тело загудело. Понимающая полуулыбка искривила его рот. Не прошло и пары часов с моего заселения в его логово, как мой мозг полностью атрофировался.

– Хочешь, проведу тебе экскурсию? – нарочито медленно проговорил он, наклоняясь еще ближе. – Уверен, в моей спальне еще много вещей, на которые ты не отказалась бы взглянуть, принцесса.

Сдерживая миллион ругательств, которые в этот момент хотелось выпустить на волю, чтобы они укусили его за зад, я стояла на нетвердых ногах и задавалась вопросом, почему все еще нахожусь здесь, ублажая потребность этого человека в разговоре. Он явно насмехался надо мной, застуканной на месте преступления и пристыженной, но я отказывалась уступать, поэтому привстала на цыпочки, упираясь кончиком своего носа в его.

– Как-нибудь в другой жизни, – прошептала, наблюдая, как зрачки Доминика темнеют. – В этой я с тобой покончила.

На последнем слове, вложила в руки всю силу и толкнула его в грудь, возвращая в свои легкие украденный его дыханием кислород. Доминик оступился на больной ноге, но все же устоял, моментально пряча за маской веселья то, что могло бы сойти за разочарование. А я, не дожидаясь его ответа, подхватила свою коробку, выбежала из спальни и бросилась по коридору, запираясь в самой дальней от него комнате.

Моя спальня, выбранная под действием импульсивного желания сбежать, была меньше той комнаты, что занял Доминик, но здесь была своя ванная с тропическим душем и прекрасный вид из окна, что меня вполне устраивало. За следующие четыре часа я так и не набралась смелости выйти, поэтому развлекала себя тем, что переписывалась с Керри по телефону, игнорируя любые вопросы, связанные с Домиником.

Прислала ей пару селфи на белоснежных простынях, рассказывая о переезде и недавнем созвоне с ее тетей Марджори, с которой у меня была назначена встреча на вторник. По телефону женщина мне понравилась, она была открытой и вежливой, и моя решимость попробовать себя в роли наставника для детей немного окрепла.

Также отправила короткое послание Каю, который привез меня сюда, сообщив, что на сегодня он больше не нужен. Мне не нравилась та часть его работы, в которой он был вынужден часами ожидать меня в машине. Но я не умела водить самостоятельно, и по словам мамы, ей было спокойней, когда она знала, что рядом со мной есть надежный человек. Забавно, ведь именно она молчала все то время, что меня сватали за Доминика, во всем теле которого не было столько надежности, сколько было в одном моем ногте.

В дверь забарабанили, и я вскочила на кровати, садясь и поправляя растрепанные от долгого лежания волосы.

– Что тебе нужно? – спросила, не потрудившись пригласить Доминика войти. Это было по-детски, учитывая факт, что нам бы все равно пришлось пересекаться, живя в одном доме и готовясь к нашей общей свадьбе, но пока я была не готова к новой порции унижения.

Ручка на двери повернулась, и та с тугим скрипом приоткрылась. Доминик на мгновение замер, просунув свой длинный незваный нос в образовавшуюся щель.

– Что за черт? – спросил он, осматривая конструкцию, что я соорудила из двух прикроватных тумбочек, мусорного ведра и все той же коробки, что успела притащить внутрь. – Иисус Христос, ты решила, что я буду вламываться к тебе в комнату?

С искренним шоком он уставился на меня, не возобновляя попытку войти.

– Ты вроде как именно это сейчас и делаешь, – уколола я. – Не помню, чтобы приглашала тебя войти. И я думала, ты у нас не веришь в Господа. – Я неохотно встала и, скрестив руки на груди, подошла ближе.

– Слушай, мы не с того начали, может быть, ты уберешь свою баррикаду и мы поговорим как взрослые люди?

Закатив глаза, я все же сняла ведро с тумбочки, отодвигая ее в сторону.

– Счастлив?

Проигнорировав мой вопрос, Доминик приоткрыл дверь шире, после чего вернулся в коридор, а потом появился с двумя коробками в руках. Не глядя в мою сторону, он принялся заносить мои вещи в комнату, бережно расставляя их напротив стенного шкафа. Некоторые из коробок были подписаны, и я отметила для себя, что он рассортировал их по категориям, чтобы мне было удобней разбирать перенесенные вещи.

– Для того кто не собирался переезжать, это немного чересчур, – пробормотал он себе под нос, пронося мимо меня очередную партию. Я же, как настоящая пустоголовая идиотка, стояла, широко раскрыв рот и тайком любуясь тем, как перекатываются твердые мышцы на его предплечьях и бицепсах. – Здесь написано «старый хлам», для чего ты вообще привезла это?

Хотелось бы ответить, что это для того, чтобы побесить его, но правда заключалась в том, что, если бы Доминик открыл крышку этой коробки и заглянул внутрь, никакое количество сарказма уже не спасло бы меня от ядовитых насмешек.

– Просто поставь это на дно шкафа, – слишком быстро выпалила, чувствуя, что краснею.

Он вскинул бровь, но без словесных нападок выполнил мою просьбу. Пока перетаскивал остальные коробки, я принялась распаковывать некоторые из уже принесенных, раскладывая вещи по местам. И все никак не могла отделаться от своей нервозности, вызванной тем, как слаженно мы работали вместе, создавая крохотный островок уюта в этой холодной безликой квартире, в которой собирались жить в качестве мужа и жены.

– Нужна еще помощь? – непринужденно спросил Доминик, закончив свою часть работы. Он пару раз согнул и разогнул поврежденную ногу, стоя ко мне спиной и изучая надписи на коробках.

– Нет, спасибо, – отозвалась я, всерьез обеспокоившись его травмой. – Не хочу, чтобы у тебя случались эти… ну, фантомные боли.

Глубокий раскатистый смех пронесся через всю спальню, и еще больше жара прилило к моему лицу. Доминик обернулся и с выражением искреннего веселья снисходительно щелкнул меня по носу.

– У меня нет фантомных болей, принцесса. Как видишь, обе мои ноги на месте.  – Он продолжил потешаться над моей глупостью, и мое терпение дало сбой.

– Достаточно на сегодня, проваливай! – впившись двумя руками в его предплечье, я потащила парня к выходу из комнаты. – Спасибо за помощь, а теперь выметайся!

– Ты такая забавная, – не прекращая хохотать, провыл он, выходя в коридор.

– Как здорово! Добавлю это в свое резюме в раздел «прочие достижения». – Я начала захлопывать дверь. Но рука Доминика остановила мое движение.

– Не злись, – примирительным тоном сказал он. – Заканчивай и выходи, я закажу пиццу, ты ведь торчишь здесь бог знает сколько, но так ничего и не ела.

Молча уставилась на него, пытаясь разгадать эту шараду. То он надрывал живот, радуясь, когда я выставляла себя идиоткой, то заботливо предлагал помощь и следил за тем, чтобы я не осталась голодной. Второй раз за неделю. У меня не было сил на споры, и еще меньше было мотивации для попыток понять его. Похоже, мы оба окончательно запутались в своих чувствах.

– Я люблю с ананасами, – сказала, закрывая дверь у него перед носом.

Громкая музыка заглушала мое прерывистое дыхание и надрывные стоны, тело покрылось потом, мышцы рук и ног кричали от напряжения. Но я повторял упражнение из раза в раз, превозмогая боль и усталость. Первый час занятий физиотерапией с моим тренером по реабилитации Ману выглядел многообещающе. Улыбчивый индус расписал план наших интенсивных тренировок из расчета три в неделю, и меня устраивал такой расклад, потому что в Бостоне все равно больше нечем было заняться.

Потом Оливия вошла в спортзал в разгар занятия, и моя нервная система дала серьезную трещину. Поэтому следующие сорок минут работал на износ, пытаясь выкинуть из головы крохотную пижаму, сексуальный беспорядок в белокурых прядях и налитые кровью заспанные глаза.

Прошло два дня с тех пор, как Оливия переехала в пентхаус. Не знаю, чего я ожидал от этой затеи, но в вечер, когда, покончив с ее коробками, мы заказали пиццу, вместо полноценного разговора она бросила короткое «спасибо» и удалилась с тарелкой обратно к себе. Я был в бешенстве, поэтому, забрав остатки веганской дряни, провел одинокий ужин в медиазале за просмотром какого-то сериала. Там же потом и вырубился после двойной дозы ксанакса.

Пока что все наше скупое общение сводилось к молчаливому наливанию кофе по утрам и приветственным кивкам. Оливия уходила на учебу к десяти, затем отправлялась в дом родителей и уж не знаю, нарочно ли, задерживалась там до позднего вечера. После чего приходила, даря обессиленное «привет» и «спокойной ночи», закрываясь в спальне до утра. Это меня ни хрена не устраивало по многим причинам, но я продолжал убеждать себя, что дело лишь в оттягивании момента, когда я смогу заполучить акции Аттвудов.

– Сделай перерыв, а затем еще серию на гребном тренажере, – скомандовал Ману, протягивая мне бутылку воды и полотенце. – Ты отлично справляешься, Ник. Если все наши занятия пройдут с тем же усердием, твои мышцы придут в норму гораздо раньше срока.

Это было отличной новостью само по себе, а если Оливия продолжит врываться сюда, не потрудившись одеться и крича, чтобы мы заткнулись и убрали музыку, то моя продуктивность только возрастет. Как и желание убивать, а вот здравомыслие, похоже, иссякнет окончательно.

Я вытер пот со лба и груди, растягивая мышцы, затем отвинтил крышку от бутылки, опустошая ее так жадно, будто весь последний час путешествовал по Средней Азии. Ману остался в углу зала, продолжая отмечать что-то в плане тренировок, и мой взгляд упал на дверной проем. Слова реабилитолога заставили задуматься.

Что я буду делать, когда нога восстановится, ведь место в «Файр» окончательно потеряно, а новые стоящие контракты с травмированными игроками заключались практически никогда. Тони настаивал, чтобы я не отказывался от рекламных контрактов, а я каждый раз велел ему отвалить. За последние месяцы жизнь кардинально изменилась, и даже слабые отголоски сожаления удивительным образом перестали преследовать меня. Не знаю, была ли тому виной доктор Коллинз со своими сеансами или, может быть, понимание бессмысленности возвращения накладывало отпечаток, только меня уже не так тяготила перспектива остаться в Бостоне насовсем и затеряться в какой-нибудь другой рутине.

Любопытная голова снова выглянула из-за угла, и на короткий миг мой невыспавшийся мозг даже решил, что дело в ней.

– Можно войти? – Эта покорная версия Оливии была полной противоположностью дикарки, что ворвалась двумя часами ранее, обещая выдрать колонки из стены и засунуть их мне в задницу. Судя по влажным волосам, она приняла душ, переодевшись в один из своих скучных нарядов, предназначенных для учебы. И почему-то эта смена образа заставила меня нахмуриться.

Сделав последний глоток, сжал пустую бутылку и встал, чтобы бросить ее в мусорное ведро у двери. Оливия проследила за моими перемещениями, задерживаясь взглядом на некоторых открытых частях моего тела. Как бы она ни старалась это скрыть, ее влекло ко мне, даже несмотря на враждебность.

– Что, никаких больше угроз? – Я подошел вплотную, радуясь краске стыда на ее лице.

– Извини, это было невежливо. По утрам я не очень дружелюбная. – Голос Оливии приобрел задумчивые хриплые нотки. – В следующий раз просто кинь в меня стаканом с кофе, это обезвредит худшую сторону.

Она виновато закусила губу, глядя в сторону Ману. Тот, казалось, не замечал ничего за пределами своего планшета, поэтому я подошел еще ближе к Оливии, загораживая ей обзор. Голубые глаза остановились на моей голой груди, а без того румяные щеки окрасились в алый. Колебание воздуха от ее поверхностного дыхания заставило меня улыбнуться.

– Извини за музыку, я думал, шумоизоляция здания это выдержит, – она явно не расслышала слов, медленно моргая и все еще глядя перед собой. Большую часть времени я не был тщеславным придурком, поэтому поднес указательный палец к ее подбородку, призывая поднять взгляд. – Кстати, здесь достаточно места для танцев, – я кивнул в сторону той половины зала, что была пуста и увешана зеркалами.

Когда впервые приехал посмотреть жилье и вошел в это помещение, идея сделать здесь что-то вроде маленькой танцевальной студии пришла в голову еще до того, как мозг нарисовал в другой части зала тренажеры. Стереосистема уже была встроена, что стало дополнительным подтверждением правильности моих мыслей, это подходило ей больше, чем мне. По правде говоря, музыка даже не являлась обязательной частью тренировок, но сегодняшний вид взбешенной Оливии что-то сделал с моей головой, поэтому теперь я намеревался продолжить ежедневно включать ее. Может быть, повезет и я снова увижу ту дикую сторону.

Она смотрела на свободную часть просторного помещения в замешательстве; я точно знал, что в первый же день Оливия исследовала всю квартиру, но как будто мысль, которую только что озвучил, ранее не приходила в ее прекрасную голову.

– О… я… Вау… – Она потерла лоб, краснея еще больше. – Это для меня? – Пристальный взгляд впился в мое лицо, требуя ответов. Я коротко кивнул. Еще больше вопросов всплыло в ее глазах. – Зачем?

– Теперь это и твой дом, – недолго думая, ответил я.

Откуда это вообще взялось?

То есть да, технически это был наш общий дом, но, говоря это, я упустил ту часть, в которой после перехода акций мы расторгнем брак, соберем свои вещи и уберемся отсюда каждый в свою жизнь. Мне из нас двоих потребовалось бы раз в десять меньше времени, учитывая число коробок, что перенес в ее спальню.

Оливия прищурилась в недоверии.

– Спасибо, видимо? – Я ухмыльнулся. Даже благодарность из ее губ вылетала как проклятие. – Кстати, твой телефон на кухонной стойке звонил не переставая, поэтому я и зашла, – указав пальцем за спину, она покачнулась на ногах, глядя куда угодно, только не на меня. – Я еду на учебу, Кай ждет внизу. У тебя есть какие-нибудь планы на сегодня?

Внезапная легкая нервозность в ее тоне подсказывала, что вопрос не был случайным. А учитывая тот факт, что это был первый раз, когда она добровольно решила посвятить меня в свои дела, я мог с легкостью поставить на то, что она выпытывала информацию с какой-то определенной целью. Может быть, ожидала, что я как будущий муж буду проводить с ней больше времени. В таком случае это было мне только на руку, ведь наше сближение помогло бы породить доверие и убедить ее оставить эти долбаные акции.

– Вообще-то никаких. Как насчет обеда где-нибудь в городе?

Стоило словам покинуть мой рот, как Оливия напряглась и выпрямилась. Я ожидал чего угодно, только не вспышки паники в расширенных от удивления глазах.

– Я не могу, – быстро выпалила она, делая неосознанный шаг назад. – Спросила из вежливости.  – Ее взгляд заметался по комнате, и это посеяло щедрую порцию сомнений в моей голове. – Так что, ты… ты просто останешься здесь или? – замолчала, резко отступая. – А вообще знаешь что, неважно. Я заеду к родителям, так что снова буду поздно. Пока!

Махнув рукой и не оглядываясь, она вылетела из помещения, оставив меня наедине с ощущением, что я что-то упускаю. Ах, ну да! Видимо, сегодня тот самый день, когда я не должен совать нос в ее дела.

Проводив Ману и приняв душ, я вошел в кухню, чтобы проверить телефон и перекусить. Три пропущенных от Карсона, десяток сообщений от Тони и одно от Оливии. Это интересно. Открыв последнее, я получил очередную дозу извращенной радости.

Выглядело немного тревожно, учитывая размер букв и три восклицательных знака. Но кто я такой, чтобы упрекать людей за их несдержанность.

В холодильнике было достаточно продуктов, чтобы накормить все здание, я сам пополнил запасы, уточнив у кухарки в доме Аттвудов перечень допустимых продуктов для Оливии. Мне не нравилась мысль, что она окажется голодной только потому, что не найдет нужный ингредиент для своего блюда. Но реальность оказалась хуже любых опасений, стоило мне открыть холодильник.

На прямоугольной тарелке в центре стеклянной полки, ничем не прикрытый, лежал надкусанный сэндвич. Точнее, то, что, по-видимому, должно было им быть. Листья салата, половинка помидора и какой-то желто-зеленый соус, вытекающий из центра конструкции, состоящей из двух криво отрезанных кусков хлеба. Я вынул тарелку, разглядывая этот шедевр, и запах брокколи ударил прямо в нос.

– Что за…

Взяв со столешницы крышку для микроволновой печи, накрыл недоеденную еду моей странной невесты и принялся вытаскивать ингредиенты для ужина, прикидывая в голове варианты блюд, не включающие мясо и прочие табуированные веганами продукты. Где-то в середине готовки остановился и вздрогнул от осознания, что занимаюсь совершенно иррациональной ерундой, но зазвонивший телефон прервал мои метания.

Увидев на экране имя отца, пожалел, что не заблокировал его номер много лет назад.

– Чего тебе? – с ходу спросил я, включая громкую связь и откладывая телефон на столешницу, чтобы помешать овощи в сковороде.

– Ты добился какого-нибудь прогресса? – ровным тоном спросил он.

– Конечно, Карсон, почему бы нам не встретиться через двадцать минут, чтобы я передал тебе акции. Кстати, какой бант ты предпочитаешь? Я бы перевязал синим, но не уверен, что у меня найдется лента нужного цвета. Ты не повисишь, я проверю?

– Очень остроумно.

– Прошло две недели, о чем, черт возьми, ты спрашиваешь? – огрызнулся я.

– Гордон хочет устроить ужин для узкого круга. Он не уверен, что его дочь в надежных руках, а мне не нужны его подозрения.

Я стиснул челюсти.

– Что ж, его потеря. Гордон может катиться к черту после того, как буквально продал собственного ребенка и поставил на первое место компанию.

Тишина на линии заставила проверить, не отключился ли мой собеседник. Но секунды на экране все еще шли.

– Складывается ощущение, что ты более пристрастен, чем раньше. Как бы там ни было, я жду от тебя действий. Не стоит тянуть с тем, о чем мы договаривались, – наконец сказал он. Я слышал, как на том конце провода зашуршали бумаги, затем раздался звон стекла и звук наливаемой жидкости. Мое собственное горло пересохло, я отключил плиту, направляясь в сторону своей комнаты.

– У меня в запасе полно времени, – холодно проговорил, роясь в кармане вчерашних джинсов, оставленных на кресле. Разговоры с отцом выводили из себя, и теперь, когда он жил ближе, чем хотелось бы, я постоянно был вынужден цепляться за контроль, неуклонно соскальзывая в пропасть. – Так что прекрати названивать мне и займись своей жизнью.

Я повесил трубку, неуверенный, о какой вообще жизни говорил. С того дня, как мамы не стало, Карсон будто умер внутри, оставив свою пустую оболочку на растерзание демонам, что поглотили остатки его разлагающейся души.

Закинув в рот таблетку, я пересчитал остатки, ругаясь про себя. Врач, что выписал мне этот рецепт, вряд ли оценит то, как скоро я опустошил пузырек. Доктор Коллинз отказывалась даже смотреть в мою сторону, стоило намекнуть о любых успокоительных и противотревожных препаратах. Зато вдоволь пичкала историями о том, что все это возможно решить без таблеток, но глупая женщина и понятия не имела, как невыносимо долго тянулись минуты в потоке мыслей, забивающих мою голову ежедневно.

Единственным временем помимо трипов, когда я мог не думать о прошлом, были короткие периоды перепалок с Оливией и наши нелепые бытовые взаимодействия. Это открытие пугало и одновременно с тем делало меня безоружным перед желанием снова найти ее в недрах квартиры и вывести на диалог. Но малышка Аттвуд избегала моего общества, что отрезвляло после стольких лет терроризирования моей психики, и похоже, что помимо этого она что-то скрывала.

Я проглотил ксанакс, лег на кровать и закрыл глаза сгибом локтя. Хотелось подняться, отправиться в ее комнату и распотрошить ту загадочную коробку. Найду ли я внутри какие-нибудь старые записи с ее танцевальных выступлений или что-то из безвкусной одежды, которую у нее не поднималась рука выбросить? А может быть, там голова ее бывшего? Что, если у нее кто-то есть и сейчас? От этой мысли мой живот предательски сжался. В тот вечер в ее комнате я спросил, есть ли у нее парень, и она ответила отрицательно, но вдруг потеряла ко мне интерес, потому что влюбилась в кого-то другого.

Знаете, каково это – больше не чувствовать себя центром ее вселенной? На самом деле паршиво, мне больше нравилось, когда кто-то смотрел на меня с неподдельным обожанием и внимательно слушал, после делясь чем-то своим… Я снова хотел почувствовать себя нужным, и после ухода Дэма осознал, что единственным человеком, который бескорыстно впитывал каждую часть меня, всегда была Оливия.

Это всегда была она.

Черт, должно быть, таблетки затуманили мой разум сильней, чем обычно, потому что я не мог всерьез лежать тут и рассуждать о девушке, которая даже толком меня не знала, вбив себе когда-то в голову идею, за которую цеплялся ее неокрепший ум. Если бы она увидела меня настоящего, худшие стороны моего нутра, то убежала бы сверкая пятками и никогда бы даже не помыслила возвращаться.

Пролежав так почти час, я поднялся, направляясь обратно в кухню. Нужно было закончить это долбаное блюдо до ее возвращения.

Я никогда не бывала в общественных центрах и даже не знала, чего ожидала от этого визита. О Роксбери, Дорчестере и Маттапане ходили разные слухи, но все они в основном призывали ни за какие богатства не приближаться к этим районам. У меня же был самый низкий инстинкт самосохранения в истории человечества, поэтому, несмотря на ворчание Кая, ровно в десять утра «Эскалейд» притормозил у здания по указанному адресу.

– Спасибо, что подвез! До скорого! – сказала, намереваясь выйти.

– Я буду ждать здесь. – Кай демонстративно заглушил мотор откидываясь на сиденье.

– Боже, ты хуже пиявки, – закатив глаза, я бросила взгляд в окно.

Здание выглядело на удивление презентабельным. Не знаю, чего я ожидала, но точно не кирпичного двухэтажного дома с обновленными окнами и высаженными вдоль кованой ограды растениями. Никаких граффити или пыльных мусорных баков, даже уютные одинаковые занавески на окнах не вписывались в мое изначальное представление о том, как должен выглядеть общественный центр в одном из самых криминальных районов Бостона.

– Ты сказала, что это ненадолго, так что я остаюсь, – он уткнулся в телефон, устраиваясь поудобней.

– Как знаешь, – взявшись за дверную ручку, я обернулась через плечо. – Когда твой «Кадиллак» размолотят бейсбольными битами, не вини меня.

Выскользнув наружу, я как можно быстрее захлопнула дверь, обрывая сердитое ворчание Кая. Достаточно было уже того, что он не поплелся за мной внутрь. Набросив на плечо спортивную сумку с танцевальной обувью и одеждой, поднялась по каменным ступеням и толкнула массивную черную дверь.

– Ого! – вырвалось у меня.

Внутри центр выглядел еще лучше, здание явно недавно пережило большой ремонт. Стены были выровнены и покрашены в шалфейный цвет, вдоль коридора в разноцветных рамках всех размеров висели детские рисунки и стояли уютные плюшевые диваны, а перед ними – низкие столики с принадлежностями для рисования и разноцветными конфетами в пластмассовых вазах. На улице перед входом я заметила камеру слежения и, окинув взглядом просторный холл, наткнулась еще на три такие же. Лестница выглядела чуть старше здания, но была отполирована и покрыта лаком, так что старые сколы на ней не бросались в глаза, если только кому-нибудь не приходило в голову специально присматриваться. Прямо как мне сейчас, но стоит ли винить за интерес, если это место было настолько уютным, что хотелось внимательно изучить каждую деталь, вплоть до дверных ручек из причудливого, нарочно покрытого трещинами металла или резных оконных рам с изображениями самых разных цветов.

– Оливия Аттвуд? – окликнул женский голос.

От испуга я чуть не вскрикнула и обернулась, а моя челюсть отвисла до пола.

Женщина приблизительно двухсотлетнего возраста стояла в коридоре прямо позади меня с незажженной курительной трубкой, торчащей из малиновых губ. Затемненные желтые очки скрывали ее глаза, поэтому я могла лишь предположить, что взгляд старушки был направлен на меня. Но на этом странности не заканчивались, поскольку на шее у нее висело что-то вроде бус из сушеного чеснока, а в основание фетровой шляпы, украшающей ее седую голову, было воткнуто настоящее павлинье перо. Оно огибало весь головной убор, свешиваясь с другого его края пышным каскадом. Если это и была та самая тетушка Керри, то теперь я точно могла сказать, откуда моя подруга унаследовала свою манеру вычурно одеваться.

– Здравствуйте! – поприветствовала я, подходя ближе и протягивая руку. – Приятно с вами познакомиться, мисс Рейнбоу.

Ее сморщенная «куриная лапка» в сетчатой перчатке вцепилась мне в руку, тряся в воздухе почти целую минуту, от этого тяжелые ленты железных браслетов зазвенели на старческом запястье. Все это время старушка не произносила ни слова, пока я гадала, сколько времени ей потребуется на анализ. Конечно, я не ожидала, что это превратится в прослушивание в духе старых музыкальных клипов, но все равно ощущала, будто проверка окажется нестандартной.

– Можешь звать меня Мардж. – Она наконец улыбнулась, и эта улыбка удивительным образом преобразила ее лицо и уголки глаз, насколько я могла судить за очками. – Пойдем, я тебе тут все покажу. – Я согласно кивнула, и тут ураган под названием Марджори, мощностью в одиннадцать баллов по шкале Бофорта, вырвался на волю.

Следующий час она водила меня по своим владениям, не пропуская ни одного уголка, с особой гордостью рассказывала о том, как бывший работник финансировал их деятельность и следил, чтобы у детей было все необходимое. Мы обошли здание целиком, и в каждом помещении нас встречал тот же невычурный лоск, что и внизу при входе. Ничто из того, чем гордилась Мардж, не было проделано для показухи, и я поняла это, как только мы достигли последнего пункта нашей экскурсии.

Танцевального класса как такового здесь не было, но был большой зал для занятий физкультурой, с удобным покрытием и достаточным местом для группы из десяти человек. Все нехитрые спортивные снаряды уже были убраны на свои места у стены, где возвышались полки с красивыми крючковатыми подписями, чтобы никто ничего не перепутал.

– Это просто удивительно. – Я широко улыбнулась, глядя вокруг.

– Видела бы ты это место раньше, – хмыкнула Мардж. – Еще каких-то пять лет назад тут был настоящий гадюшник, где взрослые устраивали карточные состязания за бутылку чего-нибудь крепкого. Их дети приходили сюда, ожидая, пока родители одумаются и вернутся домой, иногда проходили часы, а то и дни, чтобы вытравить их с моего порога. Местным властям было плевать, а нам не хотелось устраивать здесь притон, поэтому я уводила детей подальше, кормила и помогала с уроками, пока мои наиболее добросовестные помощники из таких же местных отбросов занимали их кто чем мог. К счастью, те времена прошли, теперь мы обучаем детей на деньги филантропов, так что дела идут в гору, да. – Закончив рассказ, она довольно выдохнула, словно удивляясь своим же заслугам, а я могла только пялиться в восхищении. Если до этой минуты меня посещали сомнения по поводу идеи Керри, то прямо сейчас не осталось ни единой мысли, которая могла бы убедить меня в обратном.

– И как много детей обычно посещает ваш центр? – не могла не спросить, потому что вокруг не было ни души и я побоялась, что желающих заниматься танцами не окажется вовсе.

– Сорок с небольшим. Кто-то уходит, кто-то приходит. – Она пожала плечом, развеивая едкий чесночный аромат в воздухе. – В последнее время желающих заниматься все больше и больше, нам не хватает рабочих рук и пространства. Я бы впустила всех, кто просит помощи, будь такая возможность. Этот гадкий район все еще отнимает у людей слишком много силы воли, чтобы они могли противиться своим демонам, но есть и те, кому еще можно помочь. Керри сказала, что ты нам подойдешь.

Резкая смена темы была как нельзя кстати, хоть и заявленная характеристика звучала немного размыто.

– Я нигде не училась, но кое-что умею, – выдавив из себя кислую улыбку, я сняла сумку с плеча, стараясь вложить в голос побольше уверенности. – Думаю, моих навыков хватит, чтобы занять ваших учеников на час или два.

Недавно я пересмотрела «Учителя на замену» и «Писателей свободы», просто на всякий случай, чтобы не сойти с ума от скуки, пока пряталась в своей комнате, поедая веганскую пиццу с ананасами, заказанную Домиником. Не то чтобы полученный в ходе просмотра опыт мог как-то пригодиться.

– Ох, моя дорогая. – Мардж снисходительно похлопала меня по щеке. – Последнее, о чем я волнуюсь, – это твои навыки танцовщицы. Но как насчет крепости твоего сердца?

– Не думаю, что понимаю. – Мое замешательство, должно быть, развеселило ее, потому что женщина вдруг рассмеялась.

– Хватит ли тебе духу ответить на случайно заданный вопрос дочери заядлого алкоголика о том, почему папа не пришел на ее концерт? Или как насчет той дорогой машины, что ждет внизу? Не пойми меня неправильно, Оливия, я просто забочусь о том, чтобы ты не ввязалась в авантюру, которую не способна завершить. Дети слишком быстро и крепко привязываются. Я знаю Керри и ее умение убеждать, но также знаю, что не все выдерживают такую работу. Пусть эти оштукатуренные стены тебя не обманывают – ты встретишь внутри немало людей, которые никогда не видели роскошных домов и ухоженной обуви, – ее взгляд как будто специально остановился на моих начищенных до зеркального блеска ботинках.

И вот тогда-то я не на шутку взбесилась.

– Знаете что, Марджори? Идите вы к черту со своим «ты слишком для нас хороша» бредом. – Я сказала слово на букву «ч» и не поморщилась, потому что Господь должен был понять меня как никто в эту минуту. Гнев в моей груди полыхал ярче пламени. Я стянула один ботинок и швырнула его через весь зал в самый угол, затем сняла второй и отправила следом, пыхтя при этом так, будто собиралась взлететь на одной только дыхательной тяге. – У меня, может быть, и был роскошный дом и все те ярлыки, которые вы на меня навесили, только вот это не дает вам права делать оскорбительные выводы, как будто вы меня знаете. Если бы я боялась испачкать руки, меня бы тут не было. – Я подошла ближе и щелкнула пальцами перед ее лицом, как делала Керри, пытаясь привлечь чье-нибудь внимание. – Моя кровь не голубая, и мое дерьмо ничем не отличается от вашего, так что дайте мне эту работу, пока я не выбила ее из вас силой!

Лицо Марджори не дрогнуло, ни один ее дряхлый мускул не выдал хоть толику смущения моими словами, в то время как моя бравада сдувалась с огромной скоростью и я уже чувствовала, как щеки заливает краска стыда. Я только что угрожала пожилой женщине и ругалась, как какой-нибудь выпускник факультета оскорбительной филологии.

– Это уже похоже на настоящее резюме, – констатировала Мардж с непроницаемым лицом. – Доброе утро, девочки!

Слишком поздно я уловила, как ее взгляд за желтыми стеклами очков переместился мне за спину, и сглотнула, не желая оборачиваться.

Хор детских голосов поприветствовал мисс Рейнбоу, а я в очередной раз чуть не провалилась сквозь пол. Какой нужно быть идиоткой, чтобы прийти устраиваться на работу и в первый же день по-крупному облажаться, выставив себя на посмешище. Чему смогу научить этих детей, если сама веду себя как ребенок?

«Повзрослей, Оливия!» – пронеслось в голове. Я так часто слышала это от Доминика, что могла бы набить себе тату, просто чтобы ему не приходилось каждый раз тыкать мне в лицо тем фактом, что я была слишком незрелой, сколько бы ни проходило лет.

Попытавшись стать как можно менее заметной, я наклонилась, поднимая так и не пригодившуюся сумку с земли, и поспешила к двери, избегая осуждающих взглядов детей.

– Куда это ты собралась? – Марджори настигла меня так же быстро, как вспышка холеры, атакующая южную часть Индии. Даже мой живот скрутило, клянусь. – Девочки, это мисс Аттвуд, она будет вашим преподавателем по танцам. Оливия, это твои ученицы, они зашли поздороваться, прежде чем отправиться на обед внизу.

Короткая первая фраза прокрутилась в голове и заставила вскинуть голову. Но вместо осуждения мои глаза столкнулись с несколькими парами других, с любопытством смотрящих в ответ. Девочки, на вид от пяти до двенадцати лет, столпились у порога.

– Здравствуйте, мисс Аттвуд, – поочередно проговорила каждая из них.

– Вы такая класивая, – сразу же прокричала самая маленькая. – Как плинцесса.

Это заставило меня улыбнуться и присесть. Девочка шагнула ближе.

– Как тебя зовут, милая?

– Клаудия. – Она улыбнулась в ответ беззубым ртом. – Мне нлавятся ваши носки.

Второй раз за последние десять минут я взглянула на свои ноги, но теперь на мне остались лишь разноцветные носки в горошек. Единственная деталь, разбавляющая мой сдержанный повседневный гардероб, которую я обычно тщательно скрывала. Но дети обладали удивительной способностью видеть суть вещей, поэтому я даже не удивилась, что именно Клаудии выпала честь стать первооткрывателем некоторых моих тайн.

– А мне нравится твоя прическа, – протянула руку и провела пальцами по ее неровной челке.

– Когда я выласту, то стану паликмахером, как мама. Плосто нужно еще немного потлениловаться. – Она смешно поморщилась, а я расхохоталась в ответ, вставая.

– Ты станешь отличным парикмахером! Так вы меня берете? – недоверчиво спросила, поворачиваясь к Марджори.

– Только чтобы избежать драки. Поверь, ты не захочешь, чтобы я дала сдачи. – Она сделала вид, что говорит это на полном серьезе, а я была благодарна за то, что инцидент с моей отвратительной истерикой не стали муссировать. – Каждый вторник с пяти до семи можешь проводить свои занятия в этом зале, никто не побеспокоит.

Итак, вторник – день, когда я стану выступать в клубе по вечерам, закончив с занятиями.

– Спасибо, – я говорила искренне, имея в виду все, что сегодня здесь произошло, наблюдая, как девочки покидают класс. – Я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы их не разочаровать.

Я не сказала «вас», сомневаясь, что это обещание мне под силу.

Мардж пробормотала что-то, что я не расслышала, так что я решила, что самое время покинуть общественный центр. Спотыкаясь от наплыва эмоций, схватила свою сумку и уже достигла выхода, как услышала:

– Ты не заберешь свою обувь? – В голосе Мардж в одинаковой степени прозвучали удивление и веселость. Но обе мы понимали значение моего поступка. Мне не нужны были дорогие ботинки, чтобы заявить о себе, так же как ожидающий внизу «Кадиллак», от которого я вскоре планировала избавиться.

– Они мне никогда не нравились, – солгала, ухмыляясь в ответ и уже спускаясь по ступеням, когда звонкий старческий смех догнал меня, вселяя уверенность в том, что я поступаю правильно.

Мой телефон разрывался с самого утра, а я вчера лег слишком поздно, чтобы иметь дело с большим количеством звонков и сообщений. Поэтому выключил его и проспал до обеда, лишь бы пульсирующая боль в голове хоть немного ослабла.

Виной всему чертова Оливия и ее поздние возвращения. Нет, я не волновался, зная, что ее верный пес, который, кстати, мне ни хрена не нравился, доставит ее домой в целости и сохранности и даже доведет до самой двери. Я просто был взбешен тем, что мой план по сближению терпел фиаско с каждым новым днем, а значит, и возможность заполучить дом мамы ускользала.

Прошлым вечером так разозлился, когда она не пришла, что выбросил треклятый вонючий сэндвич в мусорное ведро, а затем туда же отправил и ужин, который зачем-то для нее приготовил, как какой-нибудь смазливый полудурок, ожидающий крохотной благодарности в виде улыбки. Мой мозг явно был не в порядке, поэтому я залил в себя половину бутылки виски, что подействовало разрушительно в сочетании с моими успокоительными.

И вот теперь перечитывал скопившиеся за первую половину дня сообщения, всерьез беспокоясь о том, что у моей невесты большие проблемы с коммуникацией. И все из-за какой-то еды. О чем твердил Ди, я понятия не имел, а сообщения Тони давно перестали меня интересовать. Рекламные контракты, которые мне предлагали, чаще всего были направлены на поддержание таких же кровожадных корпораций, как «Каллахан и Аттвуд». Единственными предложениями, которые я принимал до сих пор, были благотворительные съемки и все, что касалось сбора пожертвований для тех, кто действительно нуждался в помощи. Два раза в год я переводил средства в фонд прошлого места работы, чтобы поддерживать его на плаву.

Не прошло и минуты с тех пор, как я включил телефон, а тот уже надрывно затрезвонил в руке, возвращая всю ушедшую боль обратно в голову.

– Какого долбаного черта происходит, Кей? – В голосе Ди скопилось немало недовольства, судя по тону, пропитанному желанием размозжить мою голову.

– Полегче с истерикой! Я понятия не имею, о чем ты. – Я принял сидячее положение, разминая мышцы левого бедра свободной рукой.

– Да ты издеваешься надо мной. – Он прорычал какое-то проклятие. – Включи телевизор, может быть, выпуск спортивных новостей прояснит твою дырявую голову. Надеюсь, мы все обкурились того же дерьма, что и ты, и весь этот цирк в духе желтых газетенок – всего лишь наша коллективная галлюцинация.

– В моей спальне нет телевизора. В чем дело?

Я сел ровнее и на всякий случай уперся в стену спиной, надеясь, что журналисты не раскопали какое-нибудь очередное грязное белье, способное погрузить меня еще глубже в ту навозную кучу, в которой и так утопал с момента вылета из НФЛ. Приходилось избегать не только Тони, но и различных нападок прессы, а еще мой почтовый ящик был завален сотней анонимных сообщений разного характера, от обвинительных за то, что разбил фанатские надежды, до вранья в духе «ты отец моего ребенка». Второе не могло быть правдой в пределах нашей реальности, ведь я всегда пользовался резинкой, а в последние два года и вовсе едва ли получил хотя бы полтора минета. По поводу первого мог сказать только одно – не стоило создавать себе кумира. Знаю, звучало подло, но я устал притворяться хорошим парнем, улыбаясь для камер и отыгрывая образ безмозглого героя-качка, что одерживал победы ради других и был радужной несбыточной мечтой одиноких – и не очень – фанаток.

Когда я впервые попал на улицы, то сразу уяснил, что будет легче прижиться, если не выделяться среди других. Сначала это было непросто, учитывая, что вышел из дома, в который еду не приходилось покупать на последние гроши, но чем больше меня отрезали от разваливающегося гнезда, тем безболезненней новая кожа приживалась на месте старых шрамов. Я отлично притворялся. То же самое делал, став частью команды НФЛ. Подумать только, мой средний балл успеваемости в Гарварде был четыре и шесть, о чем, наверно, никто даже не подозревал. Друзья по команде предпочитали считать меня поверхностным злым придурком, Карсон всю жизнь внушал мне, что я тупой идиот, так к чему было говорить и показывать, что это не так.

Будучи идеально отполированным работающим звеном слаженного механизма, ты не вызываешь интереса, но как только появляется отличие или дефект, что заставляет тебя попадаться другим на глаза, срабатывает затвор, щелчок – непроизвольный выстрел. Мне нравилось быть звездным квотербеком в рамках игры, но как только софиты над стадионом меркли, я предпочитал уходить в тень, где никто бы не заметил моих кричащих демонов. А те не заметили бы пристального любопытного внимания. Слова Райана положили конец моим грезам:

– Все каналы гудят о тебе. Угадай, какая новость на повестке? – обвинительно прорычал Ди. – Подсказка: не твой уход из НФЛ, для этого уже поздновато.

– Да скажи ему уже, – раздалось на заднем фоне сердитое ворчание Элли. – Или это сделаю я.

– Ладно, ладно, не нападай на меня, – шелковым голосом проворковал Ди куда-то мимо трубки. – В какой момент времени между передозом и сегодняшним днем ты вдруг решил обзавестись женой? – теперь сталь в его тоне вернулась с новой силой.

Я не переживал, что Ди узнал не от меня, я вообще не переживал, что он или кто-либо об этом узнал. Меня беспокоило что-то другое, но я никак не мог понять, что именно. Грудную клетку как будто сковало невидимой цепью внезапной тревоги, и я попытался подняться на ноги и вдохнуть. А потом меня осенило, что журналисты никогда не выбирали что-то хорошее, чтобы мусолить это весь день, ведь народ гораздо больше любил чужую драму и грязь. Внезапно мне стало еще больше не по себе.

– Стоп, что? Ты сказал, об этом трубят по телевидению? – вскочил с кровати, путаясь в одеяле и, распахнув дверь в свою комнату, побежал в медиазал, позабыв о головной боли. – Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!

Пока я несся через весь дом, прокручивая в голове утренние сообщения, паника в моей груди нарастала все сильней. Оливия не будет рада новому повороту событий. Совершенно точно нет.

Я почувствовал это раньше, чем увидел. Тяжелая атмосфера скопилась в полутемном зале, освещенном лишь огромным экраном, на котором шел эпизод какого-то шоу спортивных сплетен. Это был один из тех утренних выпусков, что повторялся каждые два часа в течение всего дня как парад из кругов по стадиону. Оливия стояла ссутулившись, обнимая себя руками за талию и неотрывно глядя на экран. Корреспондент, беседующий с ведущим, как раз закончил говорить о нашей помолвке и предстоящей свадьбе и переключился на причину моего ухода. Понятия не имею, кто дал им зеленый свет, но точно не Карсон. Он бы удавился от мысли, что его фамилию втаптывают в грязь. Но мне было плевать на его чувства, пока я смотрел в лицо Оливии, полное ужаса и разочарования. И мне ни капельки не нравилось слышать, как другие говорят обо мне гадости, приплетая к этому для пущего резонанса и ее имя.

Она все еще не смотрела на меня, впитывая каждое слово с экрана, и выглядела такой потерянной, стоя босиком в домашних шортах и безразмерной футболке. Рука Оливии метнулась к ее щеке, вытирая слезу.

– Это правда? – тихо спросила она. – То, что они о тебе говорят.

– И что они говорят?

– Что ты принимаешь тяжелые наркотики.

Я закрыл глаза, медленно выдыхая.

– Выключи, пожалуйста, – я все еще слышал, как Ди что-то кричит в трубку, поэтому сбросил звонок. Разберусь с ним потом, сейчас все, что имело значение, – это Оливия и новая реальность, в которую она попала по моей милости.

– Но я хочу знать, – ее сдавленный голос едва ли был громче шепота. Я подошел ближе, забирая пульт.

– Тогда я сам расскажу тебе, но ты не будешь смотреть это, – отключив экран, бросил пульт на диван. Комнату окутала темнота, было слышно только наше дыхание и тихие редкие всхлипы Оливии. И я был рад встретить окружающий нас черный омут с распростертыми объятиями лишь по одной причине – секреты, рассказанные при свете дня, превращались в острые копья, они ранили глубоко и больно. Тайны, произнесенные в темноте, в ней же медленно и умирали. – Иди сюда. – Я нащупал ее руку и потянул на себя, ведя к мягким сиденьям.

Оливия опустилась на край дивана, а я сел перед ней так, что наши бедра оказались плотно прижаты друг к другу. Я все еще держал ее руку в своей, отмечая, какая она маленькая и холодная. Осторожно выписывая круги на ее ладони, ждал вереницы вопросов, не зная, готов ли дать ответы, но все было лучше второсортных ток-шоу, которые ее только расстраивали. Пусть я не был уверен, что мои россказни принесут кому-то из нас облегчение, но это было честней, чем моя история, рассказанная чужими словами.

– Как давно? – Я не мог видеть ее лица, а голос Оливии был таким ровным, что прочитать в нем эмоции удавалось с трудом. Точно знал, что она не в восторге, ведь, по сути, ее обманули, принудив к браку с зависимым человеком. Вторая часть обмана, та, в которой через год я исчезну из ее жизни, только усиливала мою вину, как и тяжесть в груди.

– Когда мы познакомились, я иногда курил травку, чтобы расслабиться, и принимал таблетки для концентрации внимания. Мне нужно было многое успеть: работа, учеба, футбол, и я не заметил, как все закрутилось.

Ладонь Оливии дрогнула под моими пальцами, и она убрала ее, оставив меня наедине с прошлым и последствиями неверно принятых решений. Без ее прикосновений я словно повис в воздухе в полной прострации, не понимая, где я и в каком направлении нужно двигаться. До этой минуты я не понимал, насколько мне нужен человек, за которого мог бы держаться, чтобы не потеряться в пожирающем меня обсидиановом пространстве.

– Что дальше? – выдавила она.

Тяжелей всего в этом разговоре было слышать отчужденность, с которой она произносила слова. Может быть, я был больным ублюдком, желающим слышать крики или получать пощечины, но это было бы приятней, чем понимание того, что Оливия пытается спрятать от меня свою боль.

– Пару раз пытался завязать, снижал дозы, заменял более сильные вещества теми, что послабее. Это не приносило должного эффекта, и я слетал с катушек.

– Как в тот день, когда ты вломился ко мне в дом? – Я слышал дрожь голоса от попытки сдержать слезы, но не мог найти в себе силы, чтобы протянуть руку и стереть их, боялся, что она снова отстранится, это было бы невыносимо.

– Тогда у меня почти началась ломка, и мне нужны были деньги.

– Но почему? Ведь у тебя было все?

Конечно, она не знала.

– Я не просто так жил у Донованов. Ушел из дома через неделю после того, как мы впервые встретились. По просьбе Дэмиена мне приходилось иногда появляться, особенно на семейных и деловых ужинах, чтобы отец не предстал в невыгодном свете перед своими партнерами. Но большую часть времени с тех пор я прожил у случайных друзей. Не все они, скажем, были в рамках закона. Я не горжусь тем периодом, но он – часть моей жизни.

– Но? – Вопрос, который заставил меня горько улыбнуться. Оливия не была глупа, она по-прежнему чувствовала меня как никто другой, словно постоянно была настроена на мою частоту. Одна из многих вещей, которые мне в ней нравились.

– Ты ведь знаешь, что случилось с моим братом?

– Отец сказал, что его убили в какой-то драке в плохом районе. – Ее слова дрожали, растворяясь в воздухе.

– Я был тем, кто спровоцировал ту драку, Оливия.

Признание вины, по мнению экспертов, – первый шаг к искуплению. Лично я считал это полным бредом. Ничто в этом мире не было способно принести мне облегчение, ведь я каждый день засыпал и просыпался со знанием того факта, что практически толкнул родного брата в лапы смерти. И даже во сне не мог отделаться от ощущения крови на своих руках.

Оливия шумно втянула воздух, слушая мой более чем подробный рассказ о той ночи, не перебивала и не умоляла заткнуться. Но я и не смог бы остановиться, впервые за все время рассказывая полную историю случившегося кому-то помимо отражения в зеркале. Тому, кто не просто слушал.

– Мне так жаль. – Ее тихий, полный сожаления голос раскалывал мое и без того разбитое сердце на миллион мелких осколков. – Я знаю, ты винишь себя, но ты не виноват. Это не ты вложил нож в руки того парня, и ты не мог предвидеть наперед. Люди погибают каждый день, и их смерть происходит не по чьей-нибудь вине, это просто случается.

– Скажи еще, что это гребаный божий промысел. – Я подавил стон и желание закатить глаза.

– А что, если и так? Я предпочитаю верить в Бога, судьбу или предназначение, назови это как угодно. – Даже почти ничего не различая без света, я чувствовал энергию от того, как рьяно она размахивала руками.

– Кажется, я задремал, когда ты об этом заговорила. Надолго я отрубился?

– Даже не пытайся делать вид, что не веришь, – укорила она. – Ты нарочно огрызаешься, стоит мне заговорить о Боге. Что, глубокая пропасть вовсе не кажется такой уж глубокой, когда сидишь в ней и даже не пытаешься выбраться?

– Ты просто твердишь, что все наши грехи можно списать на высшие силы, и дело с концом, разве это не то же самое, что просто сидеть в отрицании и ничего не делать? – Я продолжал спорить с ней не из вредности, а просто чтобы она не переставала говорить, ведь этот разговор как будто заполнял образовавшуюся внутри меня пустоту.

– Просто заткнись и выслушай! – Она придвинулась ближе. – Я говорю о том, чтобы простить себя, а это труд далекий от бездействия. Мне жаль, что Дэмиена больше нет, и мне больно знать, как тебя гложет чувство вины. Но ты все еще здесь, и твоя жизнь продолжается. Он бы отделал тебя как следует, если бы увидел, во что ты ее превращаешь. Я никогда не пробовала наркотики, и не мне судить, как тебе поступать, но, если тебе действительно кажется, что ты его подвел, перестань принимать эту гадость как акт самобичевания или способ его избежать, без разницы. Сделай это в память о брате, как одолжение ему и себе.

– Это сложней, чем ты думаешь, – ответил я. Оливия сдвинулась, обхватила мои щеки руками, задевая мой кончик носа своим, и наши дыхания смешались. Я понятия не имею, как пахли бы ангелы, если бы они действительно существовали, но казалось, что именно так – персиками и солнечным светом.

Солнечный свет не пахнет, идиот.

Но я прикрыл веки и вдохнул поглубже, прогоняя тяжелые мысли, оставляя только ее чистый запах и ощущение близости другого тела, говорящее, что я не одинок.

– Прости, что втянул тебя в этот шторм, Ливи. – Я дотронулся до ее щеки рукой, и кожа под моими пальцами показалась шелком, отчего провел по ней еще раз, просто чтобы запомнить ощущения. – Я ужасный человек.

– Все в порядке, Доминик, – горячее дыхание на моей коже сменилось легким прикосновением ее губ к моим. Но они исчезли слишком быстро, и я с трудом удержался, чтобы не податься вперед, снова ища ту связь, что образовалась между нами. – Ты не хуже и не лучше других, все мы по-своему грешники.

После слов Оливии я так глубоко задумался, что только тихий щелчок двери, известивший о ее уходе, вернул меня в реальность, в которой все еще сидел на диване с поднятой вверх рукой, лаская воздух.

Вся общественность не умолкала о нашей помолвке и том, что Доминик в качестве хобби устраивал себе опиумный трип. И мы снова поцеловались. Могло ли это утро стать еще хуже?

Я все еще ощущала вкус короткого соприкосновения наших губ, пока выискивала в шкафу наряд для сегодняшнего ужина в доме родителей. Отец, к счастью, почти никогда не смотрел телевизор, но, наверно, с ума сойдет, как только новость обогнет земной шар и собьет его с ног. А мама… ну, мама, наверно, снова будет заливаться слезами, внутренне проклиная себя за то, что не остановила все, пока это было возможно. Готова поспорить, они понятия не имели, что Доминик боролся с зависимостью. А я боялась даже предположить, насколько все серьезно. По крайней мере, по квартире не были разбросаны шприцы и на кофейных столиках не стояли эти огромные приспособления для курения разных зомбирующих смесей, что обычно показывали в кино. Да и сам он не выглядел как стереотипный завсегдатай наркопритонов.

Если говорить о внешних признаках, то в памяти всплывали десятки раз, когда его глаза выглядели неестественно покрасневшими, с бездонными омутами черных зрачков. Я так любила эти глаза, что, впервые увидев их еще ребенком, запечатлела в памяти именно такими. Столько раз смотрела в них, видя гладкий зеркальный блеск, что даже на мгновение не усомнилась, что что-то могло быть не так. Я должна была понять.

Но как можно заметить саморазрушение человека, если настолько влюблена в саму идею о нем, что эта любовь ослепляет, и все, что ты замечаешь, – это его улыбки и взгляды, которые на самом деле ничего не значат. Я вырастила внутри своего сознания культ Доминика Каллахана, возведя его на алтарь своих девичьих мечтаний, и так беззаветно упивалась своими чувствами, что пропустила момент, когда герой моих фантазий стал невольным злодеем моей истории. Вспоминая прошлое теперь, я будто впервые обрела ясное зрение. Последний кусочек пазла встал на свое место. Все до единого слова и действия Доминика всплывали перед глазами, словно я вновь очутилась в той комнате, что и два года назад, и мне пришлось проглотить слезы. Он был под кайфом. Вот почему он не помнил.

Прямо сейчас больше всего на свете захотелось влепить себе пощечину за то, что была такой глупой безрассудной дурой, а потом вернуться в медиазал и накричать на парня за то, что употреблял эту гадость, не заботясь о последствиях. Господи, от одной мысли, что все могло быть намного хуже, тошнота подкатила к горлу, и я захлопнула шкаф, рванув в ванную, практически на ходу опустошая желудок.

Когда сухие спазмы закончились, поднялась на трясущиеся ноги и умыла лицо, не глядя в зеркало. Достав зубную щетку, принялась чистить зубы, натирая десны до крови. Я не могла винить Доминика, даже несмотря на то, что очень хотелось. Он не был виноват в случившемся, как я всегда считала. Это мое больное воображение и желание стать любимой хоть на мгновение провернули со мной злую шутку. Я должна была винить только себя.

Вечером того же дня мы прибыли в дом родителей, и все стало еще хуже, стоило мне войти в столовую. Не помог даже короткий разговор в машине, в котором Доминик уверял, что все под контролем, для убедительности сжимая мою руку. Вместо тихого семейного собрания, как и всегда в самое неподходящее время, гул голосов оповестил о чуть большем количестве приглашенных, чем мистер Каллахан и мы двое. Но самым мерзким из сюрпризов стал раскатистый мужской смех, заставивший мою кровь загустеть.

Я больше не была той шестнадцатилетней девочкой, но даже теперь нахождение с ним в одной комнате отнимало у меня больше сил, чем понадобилось бы на пешее кругосветное путешествие с рюкзаком, набитым камнями. Росс Смитстоун и его улыбчивая, ничего не подозревающая жена как раз разговаривали с моими родителями и мистером Каллаханом. Добродушная улыбка слетела с лица моего отца, когда тот заметил наше появление, а ставший острым взгляд переместился с меня на Доминика, после чего снова вернулся ко мне.

В этот момент рука Доминика нашла мою, и успокаивающее движение его большого пальца по внутренней стороне запястья заверило, что волноваться не о чем. Пока пыталась сосредоточиться на ощущениях в теле и россыпи мурашек на коже, а не на том, что видели мои глаза, Доминик подвел меня к группе людей, столкновения с которыми я опасалась не меньше, чем встречи с кучкой бешеных опоссумов.

– Мистер и миссис Аттвуд, – поприветствовал он, здороваясь со всеми, кроме Росса, свободной рукой, в то время как другой все еще удерживал мою. – Отец.

Я никогда не слышала, чтобы Доминик называл своего отца иначе, чем по имени, поэтому не пропустила небрежную улыбку на лице мистера Каллахана. Последовали скупые приветствия, но я уткнулась глазами в пол, избегая смотреть по сторонам, чтобы не наткнуться ненароком на скользкий взгляд папиного партнера.

– Наконец-то все в сборе, – подала голос мама. – Давайте пройдем к столу, пока кто-нибудь не умер от голода.

Она вымученно улыбалась, изредка поглядывая на моего будущего мужа, чью казнь, видимо, решили отложить до лучших времен. А я терялась в догадках, успел ли мистер Каллахан замолвить словечко за своего сына или ему было плевать на последствия сегодняшней информационной бури. По правде говоря, никто из собравшихся не выглядел напряженным больше, чем обычно, а это что-нибудь да значило, ведь я уже успела привыкнуть, что в этом доме расслабиться можно только в своей комнате или спальне дедушки. Как бы хотела пропустить этот ужин и свернуться в клубок возле его ног, глядя, как колышутся занавески у открытого окна, и слушая тяжелое сопение, молясь всем богам, чтобы каждый следующий день не забирал его силы. Вчера я пропустила наш ежевечерний ритуал, потому что вместо того, чтобы после собеседования приехать сюда, отправилась в клуб, где впервые танцевала в вечернюю смену. Вернулась домой на такси в половине пятого изможденная, но до краев наполненная радостным возбуждением. Мне хотелось ворваться в комнату Доминика и вытащить его из кровати, чтобы кружиться перед ним по гостиной, рассказывая о том, как прошел мой день и что в нем сделало меня такой одухотворенной. Но не была уверена, что он бы понял и оценил.

Когда о моем занятии узнали родители, я не боялась разочарования в их взглядах, все, что меня пугало, – знание, что они отнимут мою страсть. Так впоследствии и вышло. Доминик, может, и мог повлиять на то, как я распоряжаюсь свободным временем, но меня волновало не это. Я не хотела, чтобы его осуждение сломало и без того шаткие опоры моей скупой веры в себя на этом крохотном отрезке самостоятельной жизни. Порой мне и без него казалось, что вся моя решимость быть взрослой – пустая иллюзия, такая же воздушная и легко исчезающая с первым дуновением ветра, как и все, за что я когда-либо боролась.

Но так было только до этого утра. Стоило мне распахнуть глаза и случайно открыть свежие новости, как понимание того, что правильно, а что нет, окончательно стерлось. К обеду я уже не знала, кто я и какого цвета сегодняшнее небо. Вчера оно было лазурным, а сегодня на нем сгустились черные тучи, закрывая любые проблески света, которые я все еще слабо надеялась увидеть.

Мы расселись за огромным столом, и я с облегчением выдохнула, заметив среди гостей Кая. Он весело подмигнул мне, возвращая немного нормальности в эту сошедшую с рельс жизнь. Росс и его жена, к счастью, сидели так далеко, что я почти не слышала их тихую болтовню. Как только принесли первые блюда, отец наклонился ближе, галстуком задевая тарелку.

– Как проходит твоя реабилитация, Ник? – светским тоном спросил он, с прищуром глядя на Доминика, а я поперхнулась водой.

– Спасибо, Гордон, на самом деле прекрасно. Мой физиотерапевт – настоящий профессионал.

Идиотка, они говорят о ноге.

Краем глаза заметила, как уголок рта Доминика приподнялся. Он точно знал, о чем я подумала. Едва ли во всей этой теме было что-то смешное. Я бросила в него метафорический кинжал, но придурок только шире растянул рот, обнажая ряд белых зубов и заставляя меня тупо пялиться.

– Я рад это слышать. А как твои дела, Оливия? – Отец обратился ко мне, и мама, сидящая напротив, подняла любопытный взгляд от тарелки. – У тебя ведь нет проблем с учебой?

Ну конечно, снова это. Я редко дерзила, практически никогда, но теплая рука, внезапно опустившаяся на середину моего бедра, придала уверенности. Проклятое чудовище, что управляло моей обидой на родителей, подняло свою уродливую голову, заставив меня откинуться на своем стуле, скрестив руки на груди.

– А что, у твоих шпионов сели батарейки? – Умная дочь, висящая на волоске от того, чтобы снова попасть в немилость, заткнулась бы, даже не начиная фразу, но, как мы уже знаем, я не была умна.

Отец почему-то с осторожностью взглянул на Доминика, а потом, поджав губы, нахмурился. Я не видела лица парня, сидя к нему боком, но вибрации воздуха, излучаемые его крепким телом, явно посылали какой-то сигнал, заставивший отца отступить.

Я уже не раз размышляла о том, что сделал мой жених, чтобы ослабить хватку отца на моем горле так скоро и так эффективно. Мне не нужно было спрашивать, чтобы понять, что речь с вероятностью сотни из десяти шла о шантаже, это было так очевидно, словно холодное дуло невидимого пистолета Каллаханов все еще было приставлено к его голове.

– Вчера ты не приехала, полагаю, была причина, – многозначительно поведя бровью, сказал отец, хватая свои приборы.

Иисус.

В ужасе я потеряла дар речи, но тишина не продлилась долго.

– Оливия просто очень устала, и мы решили провести вечер дома. Правда, принцесса? – Ладонь Доминика прошлась по моему бедру с особой нежностью, которая чувствовалась и в его шелковом голосе. Но даже через ткань брюк я ощутила жар от прикосновения и скрытую в нем угрозу. Мне не было нужды объясняться, но почему-то я скукожилась до размеров атома, выдавив из себя:

– Угу.

– Надо же, не думал, что вы так быстро поладите, – вмешался мистер Каллахан, все это время молча наблюдавший за нами. Он, как обычно, загадочно улыбался себе под нос, будто ему одному были известны все тайны мироздания. Я ненавидела эту его сторону, как и любую другую. А теперь, зная, через что прошел Доминик, и вовсе желала плюнуть Карсону Каллахану в лицо.

– Мы над этим работаем, – сухо ответил Доминик.

Дальнейший разговор, в который отец не терял возможности втянуть меня, снова курсировал вокруг внутренней политики «Каллахан и Аттвуд». Он пару раз окликал Росса, чтобы тот дал оценку нынешних финансов и подсказал, когда лучше ввести меня в дела компании, заставив стажироваться под его присмотром.

В какой-то момент сомнительных судьбоносных решений мне захотелось выблевать внутренности, поэтому я извинилась и под предлогом похода в уборную отправилась прямо в комнату к деду. Тот уже спал, так что я молча просидела перед его кроватью десять минут и, аккуратно закрыв дверь, вышла из комнаты, чтобы вернуться, пока меня не начали искать.

– Вот ты где, – протяжный голос привлек мое внимание, когда уже достигла середины коридора. – А я как раз собирался с тобой поговорить.

Я обернулась на звук приближающихся шагов. Не было повода для беспокойства, ведь внизу находились гости, а прямо за дверью – мой дедушка, на кровати которого располагалась тревожная кнопка для вызова персонала. Но все равно мое тело застыло, будто готовясь к чему-то, что мне не понравится. Прямо как в тот день в его кабинете.

– Что тебе нужно, Росс? – Мой голос был сиплым и слабым, какая-то часть меня просто не могла мыслить решительно. Должно быть, случившееся в шестнадцать лет повлияло на меня сильней, чем я думала. Превозмогая оцепенение, повернулась к нему лицом, ловя в размытый фокус кривую улыбку и хищный блеск темных глаз.

– Ты так выросла. – Он подошел еще ближе, забирая весь кислород, и от этого мое дыхание стало прерывистым и тяжелым. – Уже не ребенок.

Одной рукой Росс поймал прядь моих волос и стал накручивать ее на пальцы, мне сразу же захотелось схватиться за ножницы и отрезать ее, а потом вонзить острый конец инструмента ему в глаз. Но я все еще не могла пошевелиться, загнанная в ловушку в тесном коридоре. Знаю, что не было никаких научных доказательств того, что змеи способны подвергать своих жертв гипнозу, но прямо сейчас я чувствовала себя именно так, как, должно быть, ощущал себя пойманный удавом маленький зверек. Беспомощной.

– Отойди от меня, или я позову на помощь, – тихо выдавила сквозь зубы, пытаясь обрести голос.

– Кого? Все заняты лишь набиванием карманов и посредственной едой.

– Доминик будет меня искать.

– Брось, Оливия, – усмехнулся подонок. – Мы оба знаем, что ваша помолвка – не более чем фикция для укрепления авторитета компании. И, видишь ли, в чем дело, я все еще могу разрушить империю Гордона щелчком своих пальцев, – его дыхание с примесью алкоголя коснулось моего лица, голова закружилась от отвращения к нему и себе. Я столько раз представляла, как даю отпор, но все равно просто стояла и терпела происходящее. – Если ты, конечно, не попросишь вежливо. На коленях.

Я закрыла глаза, чувствуя онемение в пальцах рук и ног, по моим щекам заструились слезы, это была единственная видимая реакция моего тела. Росс отпустил мои волосы и смахнул слезы, но, в отличие от того же заботливого жеста, произведенного Домиником, грязные прикосновения этого мужчины оставили невидимые ожоги на моем лице.

– Какого хрена? – прорычал грозный голос где-то на периферии моего сознания за секунду до того, как все померкло и я провалилась в темноту.

Мне уже давно осточертели притворные воркования Карсона и Гордона, единственная причина, по которой я вообще приехал сюда, – Оливия и ее ежедневный ритуал общения с дедушкой. Я не собирался объясняться перед Аттвудами за дерьмовую вспышку в новостях, да мне это было и не нужно, ведь грехов Гордона хватило бы на то, чтобы он держал рот на замке, даже обнаружь журналисты тонну кокаина в моем багажнике. Насчет миссис Аттвуд я не был так уверен, но, как я уже сказал, их мнение мало меня волновало.

Другое дело – их дочь. Я все еще не мог понять, как она отнеслась к информации о том, что я вовсе не был хорошим парнем. Момент, когда она поцеловала меня после того, как вывернул наизнанку все свои внутренности этим утром, не добавлял ясности. Весь вечер она ерзала на своем стуле, и я был уверен, что эта нервозность родом из страха получить выговор от отца, но потом Оливия вдруг обрела голос и даже съязвила, чем заставила меня гордиться ею. Давно пора было положить конец бессмысленной тирании Гордона, и я был рад, что стал свидетелем первых проблесков боевого характера малышки Ливи.

Когда она удалилась в уборную, я отключился от разговора за столом, но не мог не заметить, как мудак Смитстоун, до этого не спускавший с нее глаз, улизнул спустя десять минут после ее ухода. Я ждал возвращения Оливии, нервно постукивая по полу здоровой ногой, пока чувство беспокойства разрасталось в моей груди до эпических масштабов. Прошло еще пять минут, а она так и не появилась, и сукин сын тоже. Тогда я встал и отправился на ее поиски, зная, что скорее всего она прячется в комнате деда.

Я никогда не славился особой сдержанностью, но картина, что предстала перед моими глазами в коридоре второго этажа в восточном крыле, заставила весь контроль испариться так же скоро, как исчезали капли воды на раскаленном асфальте. Ублюдок прижимал обмякшее тело Оливии к себе, пока ее веки едва могли открыться, чтобы выпустить наружу дорожки из слез. Сдавленный писк, который она выдохнула из себя перед тем, как окончательно потерять сознание, сорвал последние оковы контроля, на которых держалось мое самообладание.

Так быстро, как только позволяла до конца не восстановившаяся нога, я бросился вперед и оторвал Смитстоуна от Оливии, прижимая его к стене, упирая предплечье одной руки в его горло, а второй придерживая Ливи, чтобы та не упала. Наверно, от моего рывка она пришла в себя и, в ужасе отшатнувшись, отползла к стене, подтягивая колени к груди. Вид ее хрупкой фигуры, забившейся в угол в темном коридоре, что-то сделал с моим сердцем, потому что в этот момент я буквально разрывался между тем, чтобы крепко обнять ее и убить этого мудака голыми руками.

Я не испытывал такой сильной ярости со времен, когда Дэмиена донимали всякие отморозки из кампуса. Но даже та убийственная злость не могла сравниться с чувством, что бушевало внутри меня прямо сейчас. Все, что видел перед собой, – красную пелену, а за ней вонючие лапы этого козла, трогающие мою невесту. Кулак сам двинулся вперед, впечатываясь в солнечное сплетение Смитстоуна, и тот согнулся пополам, со свистом кашляя, пока я наносил второй удар.

– Пожалуйста… – тоненький голосок привлек мое внимание, на лестнице за моей спиной послышались торопливые шаги и ропот. Но моя правая рука уже сжималась на горле Смитстоуна, а глаза неотрывно следили, как с каждой секундой все ярче багровела кожа под моими пальцами. – Пожалуйста, Ник! Ты убьешь его…

Паника и страх в ее голосе заставили меня повернуть голову, и расширенные голубые глаза, полные слез, превратили мое сердце в отбойный молоток. Ее пугал не Росс, а то, что я с ним делал, и это знание заставило меня разжать пальцы, дав телу ублюдка безвольно упасть на ковер. Пока вокруг нас собиралась толпа из встревоженных друзей и родственников, я осторожно опустился на колени перед Оливией, вглядываясь в ее бледное лицо.

– Ты как? Он что-нибудь сделал? – Я ненавидел слова, что должен был произносить, боясь услышать ответ, который подпишет Смитстоуну приговор.

Оливия не ответила, все еще не отойдя от шока, ее расфокусированный затравленный взгляд метался между мной и мерзким слизняком, что поднимался в сидячее положение. Чтобы лишний раз не испугать Оливию, я положил руку ей на плечо, сморщившись от того, как маленькое тело дрожало, и повернулся к уже стоящему над нами Каю, полностью игнорируя всех остальных.

– Уведи ее отсюда.

Он в непонимании вскинул бровь, покосившись на Росса, чья жена билась в истерике, крича на меня и обвиняя в нападении на ее драгоценного мужа. Я собирался окунуть ее в чашу с правдой и воспроизвести картину увиденного от и до, как только Оливия окажется подальше отсюда.

– Нет, – запротестовала Оливия, цепляясь за мои руки.

– Что здесь произошло? – прогремел голос Гордона, который даже не удосужился подойти к дочери, извиняясь перед гостями. Миссис Аттвуд села на пол, по левую руку от Оливии, поглаживая ее пальцы и с ужасом глядя на Росса. Она явно быстрее других оценила ситуацию, но все еще молчала, давая лишь крохи слабого утешения своей дочери.

– Он… – Голос миссис Аттвуд впервые за все время нашего знакомства наполнился чем-то похожим на твердость. – Милая, этот человек обидел тебя?

Я стиснул челюсти, глядя на Оливию, и боль, промелькнувшая в ее глазах, ответила за нее. Новая вспышка ярости заставила мое тело забыть, как тяжело и медленно человек с поврежденным коленом может подняться, я вскочил на ноги и схватил уже стоящего Смитстоуна за лацканы пиджака.

– Я тебя убью, ты кусок дерьма! – прорычал ему в лицо, пока несколько пар рук оттаскивали меня назад.

– Пожалуйста, – снова ее тихая просьба пробилась через гвалт голосов, и я зажмурился, мысленно считая, успокаивая бурю внутри. Выпутался из кольца рук и сделал несколько шагов назад, пока лицо Оливии, полное мольбы, не возникло передо мной. – Пожалуйста, отвези меня домой.

Мне не нравилась идея того, что сукин сын покинет этот дом, оставшись безнаказанным, но прямо сейчас даже он отошел на второй план, не выдержав конкуренции с ее просьбой.

– Хорошо, я всего на минуту, – поцеловав Оливию в лоб, я передал ее Каю и матери, ища своего отца взглядом.

– Так что же тут произошло, что ты вдруг включился на полную? – спросил Карсон, наблюдая, как Смитстоуны спускаются по лестнице обратно в столовую в сопровождении других гостей. Я отвел глаза, подавляя желание последовать за ними и вонзить нож для стейка в живот Росса.

– Мне плевать, если он – один из твоих самых ценных сотрудников, – сказал я, понижая голос. – Ты приставишь к нему людей, пока я успокаиваю свою невесту, и проследишь, чтобы он ни на шаг не дернулся из своего дома.

– Интересная стратегия по сближению, – улыбнулся Карсон.

– Пока я не выясню, что он сделал, не спускай с него глаз. Или нашей сделке конец. – Я не стал ждать, пока он ответит, имея в виду то, что сказал, и вернулся к Оливии. – Готова ехать?

Та поджала покусанные губы и кивнула.

Всю дорогу до машины мы шли молча, никто из собравшихся не вышел нас проводить, но прямо перед тем, как сесть в машину, я увидел в окне первого этажа встревоженное лицо миссис Аттвуд. Этой женщине действительно не хватало хребта.

Я открыл заднюю дверь «Эскалейда» Кая, чтобы Оливия могла забраться внутрь, а затем залез следом, поймав ее удивленный взгляд. Не говоря ни слова, притянул ее к себе на колени, пристегивая нас одним ремнем безопасности. Должно быть, она слишком устала, чтобы драться и спорить, потому что просто зарылась лицом в изгиб между моим плечом и шеей. Уязвимость этой позы пробуждала внутри меня странные защитные механизмы и трепет. Я крепче прижал ее к себе, баюкая в своих руках, и закрыл глаза, слушая ее тихое дыхание и рокот мотора «Кадиллака». А потом все ее тело начало содрогаться от тихих рыданий, и моя рубашка пропиталась соленой влагой в считаные минуты.

– Все хорошо, принцесса. Я держу тебя. Держу. Поплачь, – не знал, что еще сказать, ощущая ее боль как свою. – Все хорошо. Ты в безопасности, – повторял снова и снова, шепча ей в волосы. Слышать ее тихие всхлипы было невыносимо, они причиняли столько же муки, сколько и сотни ударов плетьми по моему сердцу, но, если сейчас это был единственный способ облегчения ее страданий, я готов был смириться.

Оливия уснула по дороге, и мне пришлось по-настоящему изловчиться, чтобы вылезти наружу с ней на руках, ведь вариант разбудить ее даже не рассматривался. Кай помог мне нажать кнопку лифта и, бросив последний обеспокоенный взгляд на спящую подругу, кивнул, возвращаясь к машине.

Когда двери лифта закрылись, я опустил взгляд на спящее лицо своей будущей жены, отмечая ангельские спокойные черты, больше не искаженные эмоциями. Лифт прозвенел, и веки Оливии затрепетали.

– Что ты делаешь?

– Несу тебя в спальню. – Голубые глаза расширились. – Я не собираюсь тебя раздевать, расслабься.

– С чего ты взял, что меня это беспокоит? – фыркнула она, но румянец на щеках подсказал, что именно такая мысль возникла в ее голове.

– Это написано на твоем лице.

– И что еще там написано?

– Скорее всего, что я тебе нравлюсь. – Я не пытался быть засранцем, просто меня успокаивало, что она хоть ненадолго отвлеклась от случившегося на нашу перепалку.

– Ну надо же. Тогда прочти мелкий шрифт. – Она насупилась, отворачивая лицо, но по-прежнему не слезла с моих рук. Упрямая.

С Оливией на руках я вошел в ее спальню, не включая свет. Это был трудный день для нас обоих, но мои планы на сегодня еще даже не близились к концу. Как только она уснет, я нанесу визит нашему приятелю. Это знание на время усыпляло зверя внутри меня, как и тот факт, что сейчас Оливия была в безопасности в моих руках. Позже, разумеется, вызову ее на разговор и узнаю все, что должен. Я не идиот и прекрасно помню, как она вздрагивала на нашей помолвке, стоило Смитстоуну стрельнуть в ее сторону взглядом. Мне хотелось задушить его еще там, но я думал, что моя тревожность и подозрительность – не более чем побочный эффект от принятия таблеток. Если бы только знал, что за этим стоит нечто большее… Как я мог допустить это?

Уложив Оливию в ее кровать, присел на край матраса, расстегивая тонкие ремешки туфель на ее изящных щиколотках. Будь я большим ублюдком, помог бы ей переодеться в пижаму, но на сегодня с нее было достаточно стресса, как бы мне ни хотелось увидеть эти мягкие изгибы без одежды. Видите, я все еще немного гребаный джентльмен.

– Не уходи, – тихо прошептала Оливия, когда я накрыл ее одеялом и уже вставал, чтобы покинуть комнату. Ее глаза по-прежнему были закрыты. – Пожалуйста.

Знала ли она, что одно это слово, слетающее с ее губ, способно было придавить меня к земле своим гигантским весом. Я стянул с себя пиджак и сбросил ботинки, забираясь на кровать и притягивая Оливию ближе, пока ее голова не легла мне на грудь. Моя рука зарылась в ее волосы, поглаживая кожу головы. Странное чувство сближения, рожденное из отчаяния и боли, пронизывало воздух, окутывая нас особым коконом, в котором не было места вечным спорам, разнице в возрасте и нашим дрянным семьям. Все, что в нем осталось, – только мы. И это ощущение было в миллиард раз приятней, чем все разы, когда я парил на облаке эйфории, отключаясь от реальности. Сейчас мне хотелось навсегда остаться в этом состоянии, почувствовать его каждой клеточкой тела и ничего не упустить, чтобы, очнувшись наутро, не обнаружить себя опустошенным и потерянным, как это обычно бывало.

Дерьмовый привкус вчерашнего пива скатался на языке, так что я поворачиваюсь на бок, счищая слюну зубами и выплевывая ее прямо на пол. В этом гнилом доме все равно вечно царит бардак, так что Зик даже не заметит. Он вообще ничего не замечает или может только делает вид, оставаясь расслабленным, даже когда на хвосте у него висят копы.

Я бы хотел быть таким, как он, ничего не чувствовать: ни тревоги, ни страха, ни боли… Вот причина, по которой всю последнюю неделю тону в этой пучине забвения. Когда я под кайфом, все остальное будто исчезает, сменяясь легкостью. Она временна, но при первых проблесках сознания я просто продолжаю принимать, чтобы снова забыться.

Мои веки открываются, и первое, что бросается в глаза, – полка с футбольными трофеями, выигранными во времена учебы в школе. Какого хрена я делаю в своей комнате? Неужели Карсон нашел меня и притащил сюда, чтобы я в полной мере ощутил мощь его бессердечия и силу ненависти к себе? Или он хочет, чтобы я умолял оставить меня в покое?

Окно в моей комнате выходит прямо на задний двор, и я с тошнотой в горле думаю о том, какой вид теперь из него открывается. Половину детства и юности наблюдал, как тускнеет каменное надгробие на могиле моей матери, год за годом оказываясь усыпанным желтыми листьями и утопшим под слоем снега, теперь же где-то рядом с ним установлено другое.

Чувствуя, что нужна новая доза, сажусь на кровати, и первое, что привлекает мое внимание, – блеклое бурое пятно на простынях. Оно слишком маленькое, чтобы всерьез беспокоиться, но чувство страха уже расползается по венам, я осматриваю свое тело, руки и ноги, но не нахожу никаких повреждений. На мне нет белья, а кожа немного покрыта чем-то, напоминающим засохшую кровь. Я не чувствую боли. Что за черт? Полностью голый, встаю с кровати и иду к зеркалу в полный рост, осматривая себя, насколько позволяет угол обзора. Снова ничего, мой взгляд возвращается к кровати, я пытаюсь воскресить в голове вчерашний вечер и ночь, но не помню ни хрена из того, что было, даже то, как попал в этот дом и эту комнату.

У меня нет сил, чтобы разбираться с пробелами в своей памяти, поэтому, чувствуя озноб, я набрасываю на себя простыню и роюсь в кармане куртки, что валяется на полу, пока не достаю пакетик белого порошка, одолженный у Зика. Не требуется много времени, чтобы привычными движениями распределить его на две дорожки перед тем, как дать моему телу и разуму то, чего они хотят. Об остальном я позабочусь потом, не имеет значения, сколько времени потребуется, чтобы вспомнить вчерашний день, сейчас я просто хочу забыть все остальное.

Скольжение стопы, шаг, взмах, поворот, шаг, скольжение, шаг, поворот, взмах, шаг, плие.

Капля пота прочертила дорожку от основания шеи между лопаток и затерялась в низком вырезе на спинке бледно-зеленого домашнего топа, впитываясь в ткань. Контраст холодного воздуха и моей разгоряченной кожи заставлял тело дрожать, что в сочетании с хаотичными импровизированными движениями ощущалось как контролируемый нервный срыв. Острое возбуждение заставляло даже стены сотрясаться, поддаваясь вибрации, хоть музыка почти не звучала из колонок стереосистемы.

Скольжение, шаг, поворот, взмах.

Мне нужно было срочно куда-то выплеснуть энергию, что бурлила в теле с момента, как я открыла глаза этим утром. Все было как обычно, даже едва различимый пейзаж за окном, казалось, не менялся, часы на прикроватной тумбе отсчитывали один и тот же ритм. Неизменное начало нового дня, за исключением одной крохотной детали – мое тело было заточено в сплетении чужих слишком горячих и тяжелых рук и ног. Между желанием повернуться лицом к источнику тепла и тем, чтобы остаться в этой позе и умереть, став жертвой очередного наплыва псевдосчастливых грез, я выбрала третий вариант. Как можно аккуратней выползла из пленительных объятий и крадучись покинула спальню, сделав вид, что это не я только что спала в одной кровати с Домиником, прижимаясь спиной к его твердому во всех нужных местах телу.

Поаплодируйте моей силе воли, я честно это заслужила.

Приняв душ в гостевой ванной, с ужасом обнаружила, что впопыхах выудила из шкафа вовсе не пижамные штаны, а такого же цвета короткие шорты и тот самый топ, что почти не скрывал мои сиськи. К счастью, лифчик все еще был со мной, делая ситуацию не такой плачевной. Эта лицемерная Оливия могла танцевать в клетке перед незнакомыми людьми, показывая больше открытого тела, чем следовало, но приходила в ужас от расхаживания в домашней одежде перед будущим мужем. Напоминание для себя: будущим фальшивым мужем.

Ожидая, пока Доминик проснется и освободит мою комнату, я слонялась по квартире, нагуливая аппетит, но ни тот ни другой будто нарочно не спешили. В итоге оказалась в спортзале стоящей у зеркала, разминающей плечи, затекшие от долгого сна под почти двухсотфунтовой горой мышц. Разминка превратилась в полноценную тренировку, а та переросла в хореографический бунт, призванный, чтобы вытолкнуть из разума скопившееся раздражение от последствий вчерашнего стресса.

Шаг, скольжение, шаг, шаг, поворот, плие.

Если честно, я понятия не имела, как назывались движения, что повторяла по памяти, увидев когда-то в отрывках танцевальных передач, на выступлениях Бостонской школы балета и скопированных у других танцовщиц в нашем клубе. Даже не знала, верно ли у меня получается воспроизводить все это, учитывая, что зеркало по итогу оставалось невидимым за закрытыми веками. Просто слушала музыку и позволяла телу делать все, на что оно было способно в эту минуту, чтобы чувства, скованные внутри, могли вырваться и раствориться в этом танце.

Не знаю, сколько времени прошло, может быть, пять минут, может, час, может, целые годы, прежде чем усталость взяла свое и мне пришлось замедлиться, восстанавливая контроль над дыханием. Открыв глаза, я обнаружила Доминика сидящим прямо напротив меня на полу, в расслабленной позе с вытянутой вперед левой ногой, в то время как правая была согнута в колене. Голова, с растрепанными от сна волосами, спадающими на глаза, запрокинулась назад, упираясь в зеркало, лицо – бесстрастная маска, одна рука предплечьем опиралась на колено, безвольно свисая. Он наблюдал за мной из-под полуприкрытых век, одетый только в домашние черные треники, но интенсивность его взгляда посылала опасную, раскаленную добела стрелу прямо в центр моей грудной клетки, заставляя ее сжиматься болезненным спазмом.

– Ты чертовски хорошо двигаешься, – хрипло сказал он, не меняя позы. – Я мог бы смотреть часами.

Не зная, что ответить, я подошла к проигрывателю и отключила композицию, повернувшись так, чтобы Доминик не смог разглядеть моего лица. Какое-то время просто стояла так, глядя в пространство перед собой, пока молчание не пробралось под кожу, заставляя сделать первый шаг.

– Это случилось, когда мне было шестнадцать, – заговорила я, зная, что за невыносимой тишиной все равно последуют вопросы. Было глупо притворяться, что ничего не случилось. И я делала это не потому, что хотела защиты, как тогда в юности, и уж точно не для удовлетворения любопытства Доминика. Мне просто нужно было отпустить все так же, как он отпустил часть своей истории. – До этого он просто смотрел, и я не придавала значения его взглядам, ведь он был почти вдвое старше и женат, а я была всего лишь девочкой без какого-либо опыта общения с противоположным полом, да и с людьми в принципе, воспитанной нянями, обученной покорно улыбаться и кивать, когда спрашивают. Мне никогда не доводилось становиться кем-то, на кого смотрят так. Ну, ты понимаешь. – Я сухо рассмеялась. Была особая ирония в том, чтобы делиться именно с ним своими переживаниями по этому поводу. Доминик молчал, а я боялась обернуться, это была моя версия темноты, прячущей меня от его взгляда.

– Что случилось? – спросил он, и я прикрыла глаза, окунаясь в вязкую горькую пучину, вдавливая пальцы в основание оконной рамы.

– Мне не следовало входить в тот кабинет в поисках отца, я как будто еще до момента, когда дверь открылась, знала, что назад вернусь, потеряв часть себя, но только вчера поняла, насколько огромной была потеря. – Движение за спиной не заставило меня замолчать, я чувствовала приближение Доминика, и это только придавало сил говорить. – Он прижал меня к столу и стал трогать сначала за грудь, а потом там, внизу, через белье, я испугалась и просто застыла, знала, что это неправильно, не чувствовала ничего, кроме отвращения, но все равно не могла ничего сделать, чтобы это прекратилось. Я так испугалась, что мыслями отключилась на время, даже не знаю, где была, пока он проделывал эти мерзкие вещи…

– Как далеко он зашел? – Теперь я слышала, что слова давались Доминику с особым трудом, как будто он силой выталкивал их изо рта. Я чувствовала его у себя за спиной, эти аура и голос, как в первый день нашего знакомства, удерживали мой разум от желания разбить окно и сигануть вниз.

– Не дальше, чем вчера, но я все равно чувствовала себя грязной и использованной. Он сказал что-то о том, что еще не время, и отпустил меня, угрожая покончить с моей семьей, если кому-нибудь расскажу. Мне еще никогда так сильно не хотелось закричать, но страх перед его угрозой и осуждением со стороны родителей все сделали за меня.

– Осуждением? Ты ведь не серьезно, Ливи? – возмущенно воскликнул Доминик в неверии.

– Это я позволила ему прикоснуться к себе…

– Даже не начинай это дерьмо. – Он развернул меня лицом к себе, обхватив ладонями заднюю часть моей шеи и поднимая подбородок двумя большими пальцами, чтобы я смотрела прямо ему в глаза. – Ты была ребенком, а этот ублюдок заставил тебя пройти через ад, ни в чем из случившегося не было твоей вины, понимаешь? Скажи, что понимаешь?

Ответ застыл на кончике онемевшего языка. Доминик прислонился своим лбом к моему, все еще держа мое лицо руками, и, закрыв глаза, стал глубоко дышать через нос. Минуты шли, а мы так и стояли в этой странной позе, мое сердцебиение нарастало, но уже не от страха. Затем он наконец отстранился на расстояние одного короткого вдоха, всматриваясь в мое лицо бегающими глазами. Его лоб был таким хмурым, что пальцы зачесались от желания провести по нему и смахнуть глубокую складку между бровями.

– Мне так жаль, Ливи. Обещаю, он заплатит за каждую секунду того дня и за все последующие, когда тебе пришлось жить с этим, виня себя, – низким голосом сказал Доминик. Пальцы его скользнули по моим щекам, поглаживая, и предательский живот сжался от ощущения нежности прикосновения, полностью обратной ярости и обещанию расплаты во взгляде, не терпящем возражений. С той же легкостью он мог бы вслух читать список продуктов, и я растеклась бы лужицей, просто слушая его.

До этой секунды я даже не понимала, насколько нуждалась в этом обещании, словно в якоре, способном вернуть дрейфующую меня к берегу. Еще в тот день, когда Доминик ворвался в мою комнату в лыжной маске, символизируя собой сгусток темной энергии, я знала, что он – единственный, кто способен убить всех до единого моих демонов. Поэтому пошла к нему в восемнадцать, заключив сделку, подписанную моей кровью, отдала свои сердце и душу, больше ничего не требуя взамен.

Теперь я была старше, видела и знала больше и хотела вернуть то, что у него еще осталось, забрав часть его сердца и души для себя. Привстав на цыпочки, я проглотила свой ответ, давая невысказанное разрешение на расправу над Россом. Это было неправильно по всем определениям, но мне было плевать на последствия.

Я скрепила новую сделку поцелуем.

У сломленных людей есть одна особенность – они всю жизнь ищут недостающие стороны себя, перебирают чужие разбитые детали, подставляя и примеряя их кусочек за кусочком, пока не найдут подходящую, способную закрыть дыру в душе. Чем сильней я рассыпался на осколки, тем меньше попыток, чтобы что-то склеить, предпринимал. В какой-то момент даже решил, что было бы проще просто ждать, пока от меня совсем ничего не останется.

До нее.

Стоило ощутить на губах сладковатый вкус отчаяния Ливи, смешанного с кроткой надеждой, и я словно вернулся во времена, когда казалось, что одолеть дракона деревянным мечом – проще простого. Принцы существуют, пока принцессы в них верят. Я хотел, чтобы в меня верили, и ради этого был готов сразиться с сотней ее проблем, настоящих и вымышленных, побороть не только врагов, но и все страхи. Может быть, так изгнанники, навсегда лишившиеся места при дворе, и зарабатывали прощение.

Не знаю, хорошая ли идея – целовать девушку на следующее же утро после того, как она подверглась нападению, но я просто не мог остановиться, пробуя то, что всегда считал запретным. И Ливи, кажется, не возражала, отвечая на мой поцелуй с той же страстью, впиваясь руками в мои плечи и постанывая от удовольствия. Наш первый поцелуй был не более чем прихотью для утешения, потом был короткий момент в медиазале, который скорее был сравним с мимолетным видением. Но этот поцелуй, полный чувств, в которых я пока не мог разобраться, дарил подобие надежды, что наш будущий брак – не просто чернила, высохшие на листках манильской бумаги.

Я провел языком по ее нижней губе, и с новым вздохом губы Ливи приоткрылись, впуская меня в ее жаркий рот, а мои руки переместились под ее ягодицы, поднимая невесомое тело над полом. Она обхватила мой торс ногами, и я сдвинулся вперед, впечатывая нас в панорамное окно, как будто хотел показать всему городу, что это не фикция. Мы оба чувствовали вибрации воздуха, каждый раз попадая в воронку, вращающую нас вокруг орбиты друг друга, и вот наконец попали в самый центр этого шторма. Увидев ее танцующей, я в очередной раз задумался: что, если мама была права и ангелы действительно существуют.

С большим трудом оторвавшись от поцелуя, взглянул в ее лицо, надеясь, что не обнаружу там сожаления или просьбы остановиться. Но взгляд Оливии был переполнен жара и тоски, таких интенсивных, что я ожидал от него ожогов в местах, которых он касался. Всего на мгновение она замешкалась, а потом уперлась руками в мою грудь, отталкивая от себя, и я уже решил, что момент потерян. Но ноги Ливи крепче обвились вокруг меня для ее поддержки, и я завороженно наблюдал, как ее тонкая майка ползет вверх, обнажая стройное тело и упругие изгибы ее груди под полупрозрачным кружевом лифчика.

– К черту мою жизнь, – прохрипел я, закрывая глаза, чтобы качнуть головой, и сразу же открывая их, чтобы больше ничего не упустить. И был вознагражден, когда Ливи выгнула спину, отводя руку назад, чтобы расстегнуть застежку, отделяющую мой взгляд от зрелища, которое сделало мой каменный член еще тверже. Она почувствовала это, я точно знал, потому что принялась извиваться на мне, как на шесте, все еще держась в воздухе только при помощи ног, так и не отводя чертовых голубых глаз.

– Сотри его руки, – с мольбой в голосе прошептала она. За грохотом барабанных перепонок ее просьба прозвучала как отчаянный крик, и одна моя рука, безвольно болтающаяся в воздухе, поднялась к стеклу, а вторая взмыла вверх, чтобы дотронуться до торчащего соска на ее правой груди. Едва мой большой палец задел ее твердую вершину, как громкий стон сорвался с губ Ливи, накаляя воздух ее желанием и испаряя остатки моей сдержанности. – Пожалуйста…

Я усмехнулся, чертовка точно знала, как подействует на меня ее призыв о помощи. Она принялась раскачиваться быстрее, не дожидаясь, пока возьму дело в свои руки, и откинулась назад, прижимаясь спиной к стеклу, подставляя свою тонкую шею. Мне нравилось смотреть, как она двигается, и одновременно с этим я испытывал острое небывалое желание содрать с нее остатки одежды, чтобы прямо здесь, у окна, показать, насколько мое желание сильно, вонзая в нее свой член. От одной только этой мысли я был близок к тому, чтобы взорваться.

Но голос в голове умолял остановиться.

Другой ублюдок непременно воспользовался бы ситуацией, но я не был тем другим ублюдком, и впервые в жизни был готов отказаться от удовольствия, которого мне хотелось даже больше, чем принять новую дозу.

– Мы должны остановиться, – сам не верил, что говорю это.

– Нет, – проныла Ливи, ерзая на моем стояке, причиняя почти невыносимую боль, требующую освобождения.

– Если я сейчас не остановлюсь, никогда не прощу себя. – Я уткнулся лицом в изгиб ее шеи, не удержавшись от того, чтобы зацепить нежную кожу зубами.

– Если ты остановишься, я никогда тебя не прощу, – сказала она, тяжело дыша, чем заставила меня беззвучно рассмеяться.

– Я хочу, чтобы ты была уверена. – Мне не нужно было объяснять причину своего поступка, мы оба прекрасно знали, что вчерашние события и весь предыдущий разговор слишком сильно перевернули ее сознание и сиюминутное отвлечение не решит эту проблему. – Поверь, принцесса, я возьму все, что ты захочешь мне дать, но не сейчас. Не так.

– Тогда я решу свою проблему сама. – Ноги Ливи разомкнулись и опустились на пол, но я все еще прижимал желанное тело к холодному окну, глядя через ее плечо, как запотевает стекло от соприкосновения с ее обнаженной спиной. Грудь Ливи тесно прижалась к моей, твердые соски словно царапнули мою кожу. – Я научилась больше не ждать помощи.

На этих словах она со всей силы оттолкнула меня, и хмурый взгляд, в сочетании с воинственной позой, подсказал мне, что теперь-то уж точно момент ушел. Может быть, безвозвратно. Она наклонилась, чтобы поднять свою одежду с пола, и выпрямилась, не скрывая наготы, ее грудь дерзко подпрыгнула от резкости движений. Задержав свой взгляд на моем стояке, она хмыкнула, но больше ничего не сказала, гордо шагая за дверь, оставляя меня наедине с синими яйцами. Прислонившись головой к окну, я закрыл глаза, убеждая себя, что поступил правильно.

Между справедливостью и беззаконием слишком тонкая грань. Я не утруждал себя размышлениями о том, что правильно, а что нет, следуя принципу, который отец вдолбил в мою голову. Раньше я не хотел принимать ни одно из его учений как истину, теперь же готов был высечь на коже некоторые отцовские догмы. Жизнь удивительным образом уподобляет нас тем, на кого мы больше всего боимся быть похожими. Я давно знал, что не сильно отличаюсь от Карсона, и именно это знание не давало мне вдохнуть полной грудью рядом с кем-то, кто заслуживал искренней любви больше, чем тьмы, живущей в моей душе.

Но порой достаточно крохотного проблеска чужого света, чтобы внезапно обнаружить его подобие внутри себя. Желание защитить Оливию и поквитаться с гребаным Россом Смитстоуном я посчитал скорее добрым мотивом, чем злым умыслом, так было легче снова не скатиться в пучину самокопания и уверений, будто я не достоин ничего хорошего. Например, своей прекрасной невесты.

Большую часть дня я провел, борясь со стояком, вспоминая пылающий взгляд и тихие всхлипы Оливии, извивающейся на моем члене и просящей собственного освобождения. Я трижды чуть не подрочил в ванной, собирая спортивную сумку для этого вечера, а потом еще дважды почти ударил себя по лицу за то, что прервал лучшее шоу, которое когда-либо видели мои глаза. А они повидали всякое.

Лучшим отвлечением от непрошеных мыслей стала поездка в дом Карсона, где он с недовольным лицом выслушал мой рассказ о случившемся с Оливией. К моему удивлению, он не был совсем уж черств, изредка кивая и оставляя короткое «угу» на мое заявление о том, что слизняк заплатит. Отец передал мне адрес Смитстоунов, поручив своим охранникам следить за домом и сообщать о любых поползновениях гада. Никто из нас не вдавался в подробности моих мотивов, предпочитая считать поступок Росса личным оскорблением фамилии Каллаханов, поскольку его скользкие лапы коснулись моей будущей жены, которая вскоре станет носить ту же фамилию.

От этой мысли внутри меня в очередной раз потеплело, словно огромный ледник вокруг сердца оттаивал, угрожая затопить тело и душу наплывом чувств. Я пока не знал, как относиться к этим переменам, поэтому предпочел сосредоточиться на чем-нибудь другом, более привычном.

Мой «Додж» остановился у кирпичного фасада на углу Шепард-стрит в Абердине. Было уже за полночь, и фонари в этом районе почти не горели, едва освещая узкую улицу с выстроенными в ряд одинаковыми таунхаусами. Забавно, как такой, по его словам, важный человек, мог жить в обычном районе. А я вам скажу. Этот ушлепок наплел Оливии с три короба, прекрасно зная, как чужда ей компания отца со всеми ее сотрудниками и их должностями. Да, он был близок к верхушке и за короткое время смог взобраться по головам туда, куда простому клерку вход был заказан, но власти, на которую он намекал, запугивая Оливию, там и в помине не было.

Я приоткрыл дверь со стороны водителя, высовывая затекшую ногу наружу, и принялся ждать, поглядывая на темные силуэты, маячившие за окнами соседних домов. Многие люди в этот час уже спали, да, но кто-нибудь все еще мог выглянуть наружу, увидев незнакомую машину, поэтому я все же прикрыл лицо козырьком кепки и натянул капюшон.

Пока сидел так, вслушиваясь в симфонию ночи, мои мысли снова и снова возвращались к Оливии и ее вчерашнему рассказу. Мне не давало покоя не только случившееся, но и тот факт, что не нашлось ни единого человека, к которому она могла бы обратиться за помощью. И меня буквально разрывало на части от желания добавить мистера и миссис Аттвуд в свой дерьмосписок сразу после имен Карсона, Росса и Хадсона долбаного Коэна.

Чтобы немного настроиться, я потянулся к отсеку между сиденьями и вытащил оттуда пакетик с травкой. Сегодня я забыл таблетки в пентхаусе, спеша покинуть его до того, как мои яйца устроят фейерверк в честь Оливии и ее почти не существующей домашней одежды, которая, к слову, нравилась мне больше ее повседневных церковных платьев. Я скрутил косяк и поджег его, затягиваясь, освещая темноту салона дьявольски-красным огоньком. Он тут же стал тусклее, и я задержал дыхание, закрывая глаза, воспроизводя в памяти вчерашнюю картину. Вот так просто успокаивающий эффект от травки совместно с тревожными воспоминаниями пробудили в моей груди сгусток контролируемой агрессии, необходимый для возмездия. Часы на приборной панели показали, что самое время устроить вечеринку, и я вышел из машины, удерживая косяк зубами, доставая спортивную сумку с заднего сиденья.

Если вы считаете, что жестокость не может быть оправданной, то вы ни хрена не знаете об этом мире и скорее всего живете за пеленой цветных стекол своих розовых очков. Я же не колебался, когда привычным движением перемахнул через невысокую ограду кирпичного дома и подошел к входной двери, вынимая устройство для отключения охранной системы и открывания замков. Появление в стиле «вам доставка» не входило в планы, поскольку я уже был осведомлен о гнилой сущности Смитстоуна больше, чем хотелось бы, и не сомневался, что он успеет набрать номер копов еще до того, как постучу трижды. Я бы дал ему эту фору, если бы дело касалось только махинаций, что упомянул Карсон, отправляя меня в этот единоличный крестовый поход, но речь шла об Оливии, так что я не собирался облегчать участь Росса.

Семейное гнездышко Смитстоунов выглядело непривычно уютным, с по-домашнему выставленными напоказ фотографиями на стенах и тошнотворными обоями в цветочек. В воздухе витал легкий шлейф давно съеденного ужина и того, что я назвал бы семейными ценностями. С одной маленькой поправкой – я не верил в это показное дерьмо ни на йоту. Возможно, миссис Смитстоун и не догадывалась о пристрастиях своего мужа, но тогда этот брак был еще более лживым, чем весь этот слишком приторный дом.

Скрипучие ступеньки деревянной лестницы вели на второй этаж, и я задавался вопросом, стоит ли спустить ублюдка с них перед тем, как выбить из него жизнь, или же распять его на той же кровати, на которой он трахал свою жену, фантазируя о ком-то другом. Мне бы хотелось навсегда укрепить в его крохотном мозгу идею о том, что в мире по-настоящему мерзко, чтобы она мелькала у него перед глазами всякий раз, когда он снова подумает распускать свои руки. В идеале я должен был убить его к чертям, но есть вещи и похуже смерти.

Первая спальня на втором этаже оказалась запертой изнутри, но для моих прошлых навыков закрытых дверей просто не существовало. Повернул отмычку, поддевая несложный механизм, когда наконец раздался тихий щелчок, открывая передо мной вид на спальню в светло-розовых тонах, благоухающую пудрой и цветами. Посреди узкой кровати, лицом к двери, спала темноволосая женщина, в которой я узнал миссис Смитстоун. Это интересно. Должно быть, причина, по которой супруги в этом доме спали раздельно, была как-то связана с неудачно выбранным хобби этого козла. Я осторожно прикрыл дверь и отправился на поиски его спальни.

Долго искать не пришлось, поскольку дом вовсе не был большим, а комнат на этаже оказалось всего четыре, из которых одна была отведена под кладовку, почти доверху набитую хозяйским хламом, старой мебелью и коробками. Я сразу же вспомнил переезд Оливии – ей бы не помешала отдельная комната для всех вещей, что она притащила в наш дом.

Поправив черную спортивную сумку на плече, подошел к последней комнате и толкнул дверь, та, как я и думал, оказалась не заперта. Свет уличного фонаря едва пробивался в окно спальни, отражаясь от зеркала, висящего на потолке над кроватью. Похоже, ублюдок любил смотреть на себя со стороны. Он спал, лежа на спине, в полосатой шелковой маске для сна, храпя на всю комнату. Я заметил на прикроватной тумбе электронные часы, красные цифры которых мигали, оповещая о том, что пора менять батарейку. С механическими было бы проще, я всегда любил слушать их мерный ритм, за исключением сеансов в кабинете доктора Коллинз, когда эти часы меня просто раздражали.

Я тихо подошел к кровати и опустил свою сумку на банкетку, осторожно расстегивая замок, чтобы не производить лишних звуков. Вынув пластиковый футляр, еще раз взглянул на тело передо мной и широко улыбнулся, предвкушая веселье.

Секунда. Укол. Тело Смитстоуна дернулось, руки подлетели к лицу, чтобы стянуть маску, но на полпути обмякли и безвольно упали на кровать. Я сделал ему одолжение, стянув ткань, и снова улыбнулся, нависая над ним так близко, чтобы он как следует разглядел, кто перед ним.

– Бу! – шепнул я, осклабившись, и маленькие черные глаза забегали в паническом танце, но это было все, на что он сейчас был способен. – Я бы сказал «не дергайся», но ты и так не можешь, правда здорово?

Вещество, что я ему ввел, по составу напоминало лошадиный транквилизатор, но подверженный его действию по-прежнему мог чувствовать все, оставаясь в сознании. Честер, надо отдать ему должное, мог раздобыть любое запрещенное зелье, почти как добрый волшебник из сказки. Он даже не спросил, для каких целей я приобрел этот шприц, зная, что это не его дело. Уверен, он доставал вещи и позабористей.

– Я все время задавался вопросом, каким образом такому отморозку, как ты, удалось проникнуть в головы стольких людей, чтобы нагадить там, – начал я, вытаскивая из сумки различные предметы и раскладывая их в изножье кровати. Взгляд Росса метнулся к потолку, поскольку он не мог опустить голову вниз, чтобы увидеть, над чем я работал. Его глаза расширились, а дыхание стало учащенным, он попытался протестовать, что-то мыча, но я не удосужился взглянуть на него, методично выравнивая ножи и скальпели в одну линию. – Сначала ты запудрил мозги Гордону, потом другим членам правления, но тебе было мало, ты решил прикоснуться к тому, на что не имел права.

Я почти прорычал последние слова, наконец посмотрев на него. Страх и паника смешались в черных глазах, ускоряя мое сердцебиение до максимума, мне понравилось наблюдать, как он корчится внутри обездвиженного тела, это было захватывающе, почти как смотреть на танцующую Оливию.

– Я не стану спрашивать, с чего ты решил, будто домогаться моей невесты – отличная идея. Мне также плевать, если ты скажешь, что сожалеешь и этого больше не повторится. Значение имеет только то, что уже произошло. И знаешь, Росс, – растянул его имя, подходя ближе и вертя в руке охотничий нож с лезвием, заточенным до состояния японской катаны, – мне не понравилось то, что я вчера увидел. Но еще больше меня затронул рассказ, который я услышал. Вот тебе загадка: шестнадцатилетняя девочка, перепуганная до смерти и оставленная вне поля зрения родителей, и какой-то жалкий выродок с больной фантазией заперты в одной комнате… Кто из них проиграет? Не спеши с ответом, подумай хорошенько, а я пока посмотрю, не обделался ли ты от страха.

Я открыл окно и сорвал одеяло с нижней половины тела Смитстоуна, подставив его холодному воздуху, чтобы замедлить кровоток. Вся его кожа тут же покрылась мурашками.

– Вот как мы поступим, – сделал паузу, приставив кончик ножа к руке, которая лапала Ливи, и поймав на себе полный ужаса взгляд. – Я буду спрашивать, а ты внимательно слушать и моргать по одному разу, если да, и по два, если нет. За каждый верный ответ ты получишь мое одобрение, в противном случае я буду делать надрез, из которого понемногу станет вытекать кровь. Тебе может показаться, что это не так страшно, но вот в чем прелесть ситуации – внезапно я могу стать чуть более любопытным, и количество вопросов возрастет с одного до пятидесяти. Времени у меня много, мы можем остаться здесь на целую вечность. Не перепутай, эта игра требует внимательности, ты все понял?

Он моргнул один раз.

– Видишь, ты не так плох на первый взгляд. Оливия была единственной?

Моргание.

Надрез.

– Я же просил быть внимательней, Росс. Кажется, я забыл упомянуть, что у меня особенный дар. – Я ухмыльнулся ему. – Я за версту чую ложь, и от тебя разит ею, как от целой новостной команды с центрального телевидения. Спрошу еще раз, она была единственной? – вдавил кончик ножа в надрез, слушая булькающие звуки, издаваемые моим новым приятелем.

Двойное моргание.

– Сколько их было?

Одно моргание, два, три, четыре.

Сукин сын.

– Все они были несовершеннолетними?

Подергивание века. Двойное моргание.

Надрез. Жалобный вой в глубине горла Росса, и струйка слюны уже течет по его губам к щеке.

– Думаю, вся проблема в доверии между нами. – Я цокнул языком, вставая. – Как насчет того, чтобы немного укрепить его? Может быть, тогда ты перестанешь лгать.

Я убрал нож и заменил его тонким скальпелем, глядя, как пот стал бисером собираться на висках ублюдка. Снова вернувшись к своей жертве, переместился ближе к его лицу, пальцем поддевая серебряный крестик на его груди.

– Веришь в Бога?

Моргание.

– Хорошо. Думаю, тебе следует помолиться, чтобы он направил твою душу на праведный путь, – он снова что-то промычал. – Хотя знаешь, не утруждайся. Сегодня я твой Бог, и я, черт возьми, не услышу мольбы, как бы ты ни старался. – Я снова порезал его прямо по центру грудной клетки, в том месте, где покоился крест, неглубоко, но достаточно, чтобы он почувствовал укус боли. Вид его крови посылал нехилую порцию удовлетворения в мою голову. Оливия будет отомщена, не испачкав руки, в то время как мои омоются алым цветом для ее спокойствия.

– Итак, Росс, были ли среди них несовершеннолетние, не включая Оливию?

Моргание.

– Стало быть, ты у нас больной на голову. Это печально, но знаешь, я еще больший псих, чем ты. Поэтому наша игра превращается в блиц.

Я снова и снова задавал вопросы, периодически меняя орудие правосудия, улавливая мельчайшие изменения в его мимике, расширенных зрачках и неровном дыхании; большая часть ответов была ясна еще до того, как затеял эту импровизированную пытку, но я должен был знать наверняка. Из всего следовало, что простым наказанием дело не обойдется. Когда я закончил, на теле Смитстоуна красовалось около тридцати надрезов разной величины, но все они, к моему огромному сожалению, были не настолько глубокими, чтобы заставить его истечь кровью до смерти.

Снова бросив взгляд на часы, я прикинул, что примерно через час подвижность к нему вернется и он сможет оказать себе помощь, но я еще не закончил. Отыскав его рабочее место на первом этаже, в крохотном кабинете, забрал со стола ноутбук и снова поднялся в его спальню, забавляясь тем, как крепко спала его ничего не подозревающая женушка.

Потребовалось около получаса, чтобы подобрать долбаный пароль, глядя на мигающего Смитстоуна и монотонно перечисляя буквы и символы. Затем еще десять минут я вслух сочинял текст для чистосердечного признания, которое он должен был отнести в полицию, если не хотел масштабной огласки от лица всех жертв его домогательств и резонансного судебного дела с привлечением СМИ.

– Что, не нравится, когда тебе угрожают? – злорадно улыбнулся я, видя, как он пытается морщиться на мои слова. – Готов поспорить, каждая из этих девочек тоже была не в восторге.

Пальцы на ноге сукина сына дернулись, но я не боялся момента, когда он придет в себя, развалившись на его стуле с косяком в зубах и продолжая печатать. Вся эта затея с уколом была лишь для того, чтобы соседи за тонкими стенами не услышали криков и возни.

– Ух ты! Гляди, тут сказано, что ты передаешь свои акции в «Каллахан и Аттвуд» моей будущей жене, вау! Даже не знаю, что сказать, такой щедрый подарок на свадьбу! – притворно радовался я, забавляясь с его банковским счетом и делая пожертвование в организацию по борьбе с насилием. – Ты, наверное, задаешься вопросом, как я тут все успеваю, но я типа очень умный, только никому не рассказывай, – я приложил указательный палец к губам, подмигивая козлу. – Это будет наш с тобой секрет.

Закончив, я поднялся, захлопнув ноутбук и с силой швырнув его в стену, чтобы Росс не смог исправить ничего из того, что я только что сделал, по крайней мере в ближайшее время. Хотя, учитывая характер его состояния, какое-то время ему будет не до этого.

– Тт-ы чертов нар-кко-ман, – прохрипел он, приходя в себя.

– Ауч! Вот это обидно. – Я приложил руку к груди, делая оскорбленное лицо.

– Она ник-когда теб-бя не при-мет. – Росс взглянул на меня с ненавистью, наверняка осмелев от понимания, что действие паралитика заканчивается.

Я приблизился к его лицу, снисходительно глядя в эти мерзкие черные глаза, и вынул сигарету из зубов, впечатывая ее горящий кончик прямо в кровоточащую рану на груди. Смитстоун завыл и стал дергаться, насколько было возможно.

– Мое последнее предупреждение тебе, кусок дерьма, – с угрозой в голосе прорычал я. – Еще одно упоминание об Оливии, и этот мой визит покажется тебе поездкой в Диснейленд. Если узнаю, что ты выполз из-под камня, то больше не буду так нежен. Расчленю тебя прямо здесь, в этой кровати, и закопаю там, где дикие звери смогут помочиться на твои останки, если, конечно, не раскопают обратно, чтобы сожрать. – Ужас вернулся в его глаза, Смитстоун сглотнул, а на мое лицо вернулась добродушная улыбка. – Письмо с твоим признанием на твоей офисной почте, спасибо за долю в компании и щедрый вклад в благотворительность. Удачи в полицейском участке, и не забывай, я слежу за тобой, говнюк!

Я тщательно вымыл руки, собрал свои вещи и отправился домой, на чистом адреналине почти пропустив поездку. Припарковавшись, вытащил пакетик с травой, откидываясь на сиденье. Эффект от прошлого косяка испарился, но я не спешил поджечь новый, просто покручивал его в руках, размышляя. Что бы сказала Оливия, узнав о моем вечернем досуге? Испугалась бы? Осудила? Возненавидела бы меня еще больше?

Она никогда тебя не примет.

Слова этого подонка обжигали ядом, в них была доля правды. Убрав травку на место, я вышел из машины и поднялся наверх. Когда двери лифта распахнулись, в глаза ударил свет, и в меня сходу вперился острый взгляд Оливии, стоящей босиком перед диваном в гостиной. Она не спала.

– Где ты был? – с беспокойством спросила она.

Перед выходом из машины я проверил время, было почти пять утра.

– Почему ты не спишь? – ответил вопросом на вопрос, проходя в квартиру и убирая спортивную сумку за спину так, будто там не было ничего интересного, например груды окровавленных ножей.

– Что внутри? – все же спросила она, рассматривая меня так, будто увидела привидение, затем прищурилась и рванула вперед. – Господи! У тебя кровь!

Оливия подошла слишком близко для моего самоконтроля, обдавая пространство вокруг нас своим неповторимым солнечным запахом.

– Она не моя, – просто сказал я, убирая ее руки от места на моей толстовке, где расползлось темное пятно. Я стянул ее и отбросил на пол, услышав судорожный вздох. Под толстовкой на мне ничего не было. Глаза Оливии потемнели, и она подняла их от моей груди слишком быстро, пристально вглядываясь в мое лицо.

– Что ты сделал, Ник? – приглушенно спросила, но как будто уже знала ответ, потому что я уловил крохотную долю любопытства и надежды в ее голосе.

– То, что должен был.

Она задержала дыхание, осознавая значение моих слов. На короткое мгновение мне показалось, что сейчас ударит меня по лицу и убежит звонить отцу или вытворит еще что-нибудь, что заставит меня пожалеть о содеянном. Но Оливия удивила меня, робко улыбнувшись, ее плечи расслабились, а дыхание стало ровным и спокойным, словно огромный груз скатился с ее плеч и ушел под воду, не затянув ее с собой в огромную воронку.

– Спасибо, – прошептала она, а затем привстала на цыпочки и поцеловала в губы, вцепившись в мои плечи. – Знаешь, кто самый страшный из всех монстров? – спросила, отрываясь, чтобы заглянуть мне в глаза.

– Кто? – Я не мог оторвать взгляда от ее лица, светящегося тем же безумием, что сам порой встречал в зеркале.

– Ангелы. – Она едва произносила это, будто делясь каким-то секретом. Заметив мое замешательство, развернула свою мысль. – Люди привыкли думать, что они – нечто божественное и прекрасное, но это не так. Настоящие ангелы носят мечи и могут вырывать сердца нечестивых голыми руками. Ты – настоящий ангел, Ник. Ангел мести.

– Так пишут в твоих церковных книжках? – ухмыльнулся я, чувствуя, как ее слова задевают что-то правильное внутри меня, оседая в голове и сердце, смывая сомнения, вызванные ублюдком, покрытым ранами и кровью. Она не осуждала меня, и это знание мне было необходимо так же сильно, как новая доза ее поцелуев.

– Нет. Так говорю я. – И с этими словами Ливи снова коснулась своими губами моих. – Мой ангел.

Всякий раз, входя в клетку ночного клуба, еще до того, как прилив эйфории и громкая музыка уносили меня далеко за пределы реальности, в течение недолгого времени я испытывала стыд. Не то чтобы мое занятие казалось неправильным, просто откровенные танцы – не то же самое, что спасение человеческой жизни или чтение доклада на международной конференции по экономике. Потом начинался мой номер, и я растворялась в нем так же быстро, как и мои сомнения. Это было одновременно порочно и ужасно захватывающе, почти как быть стопроцентной грешницей.

Сегодня мое восприятие морали навсегда изменилось. Если бы всего минуту назад вы спросили, какой самый страшный грех я несла на своих плечах, то я бы перемотала пленку на этот момент и ткнула пальцем в экран. В тот миг, когда двери лифта открылись, и мощная фигура Ника, окруженная тенями, появилась в коридоре, кровь в моих венах окрасилась в черный. Он вошел усталой, но уверенной походкой и замер на мгновение, не ожидав увидеть меня в гостиной, а я не могла перестать пялиться на него с восхищением. Назовите это интуицией, но я будто заранее знала, откуда он явился так поздно, и багровое пятно на его толстовке подсказало, что была права. Ранее Ник уже заступался за меня, но этой ночью парень, что когда-то стоял у подножия лестницы, сделал то, на что никто другой из числа тех, кто должен был меня защищать, не был способен, – отомстил. Наверняка каким-то ужасным и противозаконным способом, хоть я не просила его ни о чем таком, а в идеале должна была прийти в ужас, возможно, даже убедиться, что Росс не лежал сейчас мертвым в какой-нибудь сточной канаве, где ему, кстати, самое место. Но мне было плевать, как закончилась для него эта ночь, если в конечном итоге он страдал.

Удовлетворение, не имеющее ничего общего с благодарностью, вспыхнуло в груди. Это было похоже на столкновение молнии с металлом, потому что, стоило мне коснуться своими губами теплых губ Ника, как пространство вокруг пронзили яркие искры, тело пропустило через себя такое количество электричества, что можно было воспламенить все здание. Нужда и потребность в чем-то большем поглотили сознание, и я абсолютно забыла, что он – это шаткий мост, который никак не могла сжечь, даже не зная, стоит ли по нему идти и что там на другой стороне, дойду ли я вообще или он обрушится где-то на середине, как в прошлый раз, и я упаду в пустоту. Чтобы не думать об этом, просто включила в своей голове случайную песню и отдалась ей так же, как делала в клубе.

Руки Ника впились в мои бедра, и он крепче притянул к себе, что-то прорычав мне в рот, медленно наступая, отчего я стала пятиться, не прерывая поцелуя. Должно быть, он все еще был на адреналине, потому что с каждым движением языка напор, с которым Ник вдавливал меня в свое тело, становился сильнее.

– Скажи мне остановиться! – напряженным голосом приказал Ник, упираясь своим лбом в мой, задевая эрекцией мой живот, низ которого трепетал и нагревался. Наше тяжелое дыхание смешалось. – Скажи, Ливи!

– Нет, – наконец выдавила из себя, едва качнув головой.

Судорожный вздох сорвался с его губ, и мрачные глаза исподлобья уставились на меня, обжигая своей интенсивностью.

– Это, черт возьми, становится невыносимым, когда ты так смотришь на меня. Я – неподходящий парень для тебя, принцесса.

Страсть и сожаление – ужасный коктейль, он вскружил мою голову сильней, чем я готова была признать. Почти сердитая искренность слов Ника прозвучала так, будто из него вытягивали это признание. Словно были вещи, которые он хотел бы изменить, но не мог.

– Ошибаешься. Я – не принцесса, а ты – не принц. Это  вовсе не красивая сказка, это наша уродливая реальность. И она меня полностью устраивает.

Наглая ухмылка растянула губы Ника, в его лице читались дерзость и вызов, которые не сглаживали острых углов напряженной челюсти.

– В другой жизни я мог бы полюбить тебя, Ливи, – темная романтика, звучащая болезненно честно.

Я горько усмехнулась.

– В другой жизни я предпочла бы никогда тебя не знать. – Я уже чувствовала, как слезы собираются в уголках глаз, но не позволила им упасть, с особой решимостью обвивая шею Ника руками. – Но пока мы в этой, просто трахни меня. Пожалуйста.

Мрачный смешок, как очередной удар током.

– Тогда тебе лучше держаться крепче, потому что я заберу тебя с собой в свой ад.

Его рот снова обрушился на мой, но уже без осторожности и какого-либо намека на сдержанность. Это был катарсис напряжения, что притягивало и отталкивало нас снова и снова. Моя спина ударилась обо что-то твердое, но боль от столкновения быстро забылась, когда рука Ника схватила меня за бедро, поднимая одну ногу и оборачивая вокруг его тела. Скользкие горячие поцелуи спускались по краю моей челюсти к шее, где резкий укус дал понять – это отчаянная жажда, не прикрытая ложными обещаниями и фальшью. Мне нравилось знать, что мы не играли друг с другом, выплескивая наружу все, что обычно не принято показывать человеку, от которого ты ожидаешь проявления нежных чувств. Грубая сухая ладонь провела по внутренней стороне моего бедра, еще шире раскрывая меня перед неизбежностью, ловкие пальцы без прелюдии отодвинули уже мокрые трусики в сторону и дотронулись до изнывающей плоти под ними. Из горла Ника вырвался стон, когда он размазал влагу аккуратным и долгим круговым движением.

– На этот раз я точно трахну тебя, Оливия, – гравийным голосом предупредил Ник, прежде чем его губы спустились ниже и сомкнулись вокруг моего соска через ткань, делая ее мокрой. Еще один укус, и два пальца нырнули в меня без сопротивления, вырывая нечленораздельный звук и заставляя извиваться от ощущения боли, смешанной с удовольствием.

– Сделай одолжение, – прерывистым шепотом выдала я, заработав его очередной смешок. А потом почувствовала, как пальцы внутри меня совершили несколько ритмичных толчков и согнулись, заставив кричать от острого желания найти скорую разрядку. – О боже!

Не успели эти слова покинуть мой рот, как Ник убрал руку и поднес два пальца, покрытые моим возбуждением, к моим же губам, чтобы я замолчала.

– Ты не будешь молиться, пока я внутри тебя, принцесса, – огрызнулся он, оттягивая мою нижнюю челюсть и глубже проталкивая пальцы, пока я не ощутила собственный вкус на кончике языка, еще больше горя лихорадочным исступлением.

Ник отстранился, разрывая контакт, и мой взгляд снова упал на его обнаженный торс с высеченными будто из камня очертаниями пресса и V-образной линией косых мышц, уходящей вниз, под джинсы. Под натянутой тканью отчетливо виднелось доказательство того, что он возбужден не меньше моего. Это зрелище придало мне уверенности, и я шагнула вперед, отрывая гудящее незнакомой энергией тело от стены, чувствуя в себе силу, способную заставить его умолять.

Преодолев полшага, разделяющие нас, опустилась на колени, старательно заглушая внутри себя признаки любой нервозности, и подняла глаза, проводя ладонью по напряженной выпуклости на джинсах. Член под моей рукой дернулся, а огонь во взгляде Ника разгорелся ярче, это пламя было таким опасным, взывающим к самым темным сторонам меня. Ни малейшим движением тела я не выдала свою неопытность, в самом деле понятия не имея, что делаю, получив лишь скудный опыт из нескольких порнороликов, в которых все всегда казалось намного проще, чем в жизни. Не отрывая взгляда от его лица, расстегнула джинсы Ника и освободила тяжелый член из-под ткани, громко ахнув. Он не носил белья.

Массивная плоть выглядела бархатистой, и я, еще не коснувшись, знала, как она будет ощущаться под моими пальцами. Мне впервые довелось так близко видеть картину вен, расползающихся по всей длине, и рот непроизвольно наполнился слюной, когда мои глаза остановились на головке, в центре которой маленькое отверстие сочилась предэякулятом. Желание лизнуть его пришло раньше, чем я успела одернуть себя от того, чтобы, высунув язык, провести по кончику, закатывая глаза от удовольствия. Наши вкусы смешались на языке, и я сладко застонала, снова встречая его взгляд своим, но теперь уже вбирая всю головку члена в свой рот. Напряженное лицо Ника выдавало сотню эмоций сразу, будто он с трудом сдерживался, чтобы не толкнуться вперед, и это было самым захватывающим и возбуждающим зрелищем из всех, которые мне доводилось видеть. Стоя перед ним на коленях, я ставила на колени его самого одним легчайшим прикосновением.

– Это охренительно сексуально, – выдохнул Ник, проводя рукой по моей щеке и двигая ею вниз, к шее. Как кошка, я подалась вперед в ответ на его похвалу. Понадобилось несколько лет, чтобы наконец услышать от него что-то подобное. Я не смогла сдержать стон, втягивая щеки и погружая твердый член глубже в рот, пришлось дышать носом, чтобы справиться с его размером и не закашляться, но слезы все равно выступили на щеках. Это было отнюдь не падение, а доказательство триумфа, крохотная победа. Мои бедра непроизвольно сжались, когда Ник качнулся назад и снова подался вперед, теряя контроль над своим телом.

– Черт, Ливи! – не прекращая двигать головой взад и вперед, я уловила восхищение в расширенных черных зрачках. – Вот так, принцесса, – поощрял он. – Расслабь горло.

Длинные пальцы, поглаживая, коснулись моей шеи в том месте, где бился пульс, я сделала медленный выдох, и член Ника вошел почти до конца, упираясь в заднюю стенку моего горла. Голова парня запрокинулась, и его горловой стон отразился от потолка, возвращаясь ко мне, чтобы сообщить, что я все делаю правильно. Движения его таза стали резче, и, как ни странно, это только сильнее завело меня, заставляя непроизвольно дернуть горлом, из-за чего член Ника напрягся, подергиваясь и пульсируя.

– Дьявол, я сейчас кончу, – предупредил он, подаваясь назад, но я вцепилась пальцами в его крепкие бедра, показывая, кто управляет балом. – Господи! – прорычал Ник в ответ на мой бунт, и я вскинула бровь, забавляясь, как бы говоря «и кто из нас теперь возносит мольбы?». Ему было не до смеха; сделав еще серию коротких толчков, Ник обхватил мою голову двумя руками и кончил быстрыми пульсирующими разрядами прямо мне в горло. Я едва успевала глотать соленую жидкость, стекающую из уголков рта, но не выпускала его член до тех пор, пока руки парня не сползли с моих щек, погладив их напоследок большими пальцами, а он сам не опустился передо мной на колени.

– Откуда ты, черт подери, взялась? – пробормотал он себе под нос, подхватывая меня на руки и двигаясь в направлении своей спальни.

– Точно не из сказки, – ответила, смеясь, но мой смех оборвался, когда я упала на кровать, прижатая крепким телом, нависающим сверху.

– Даже не сомневался. – Ник снова провел губами по моей шее, стаскивая с меня трусики, прежде чем встать и снять свои джинсы. – Ты девственница, Оливия?

Холодная сдержанность вернулась в его голос, превратив мой позвоночник в ледяной столб. На долю секунды я даже позволила себе пожалеть о событиях последних пяти минут, а потом посмотрела ему прямо в глаза со всей решимостью.

– Нет, – твердо ответила, глядя, как мужчина передо мной подходит к прикроватной тумбочке полностью обнаженный, словно вылепленный пальцами умелого скульптора. В спальне было почти темно, но я увидела, как челюсть Ника коротко сжалась. – Однажды я занималась сексом.

Наверно, мой тон прозвучал слишком неопределенно, так как голова Ника резко дернулась в мою сторону, а рука замерла на выдвинутом ящике.

– Этот ублюдок…

– Господи, нет! – оборвала я предположение. – Это было с тем, кого я любила.

Мое бедное сердце разогналось так сильно, что я прикоснулась к груди, через тонкий материал топа ощущая пульсацию внутри.

– Хорошо, – тихо выдохнул Ник, забираясь обратно на кровать, но его голос показался мне более задумчивым, чем тремя секундами ранее. – Сними свою одежду.

Обида от перемены градуса в спальне почти захлестнула с головой, но между желанием сбежать и остаться я выбрала второе, даже если это в конечном итоге причиняло боль. С вызовом во взгляде села перед ним на колени и стянула верх через голову, комкая и бросая ему в лицо. Ник поймал топ и кинул его дальше, через плечо, полуулыбка окрасила его суровые черты. Взгляд, которым он впился в мое голое тело, разлил похоть прямо в мои вены. Если уж мне было суждено стать просто его отвлечением, то хотя бы выжму из ситуации максимум для себя. С этой мыслью я откинулась на локти, уставившись в пространство перед собой, и шире раздвинула ноги, открывая ему обзор на всю себя.

– Черта с два, принцесса, – хохотнул Ник, одним быстрым движением переворачивая меня на живот и поднимая мой таз так, что я оказалась стоящей на коленях, в то время как моя голова все еще покоилась на матрасе. – Не шевелись.

Матрас позади прогнулся, и я уже почти повернула голову, но тут же ощутила укус на своей ягодице.

– Я сказал не шевелиться.

Где-то в моем слуховом центре, должно быть, была кнопка, отвечающая за подчинение, потому что этот приказной тон что-то делал с моим телом, заставляя замереть и изнывать от возбуждения, предвкушая дальнейшие действия Ника. Страх перед неизвестностью сделал меня безмозглой и мокрой, но вопреки моим самым пугающим ожиданиям я почувствовала нежное скольжение языка по задней стороне бедра. Он двигался снизу вверх, а остановившись на ягодице, замер, сменившись обжигающим поцелуем. Точно такое же движение повторилось с другой стороны, и моя спина интуитивно выгнулась, подаваясь назад, навстречу ласкам. Казалось, каждая моя клеточка пришла в возбуждение и теперь интенсивно пульсировала, этот парень действительно знал, что делал.

– Пожалуйста. – Мольба сорвалась с моих губ еще до того, как я осознала, о чем именно прошу.

Мучительно медленно язык Ника коснулся меня в центре лона и проскользил по всей поверхности, оставив после себя горячий влажный след. Я застонала и дернулась, но очередной укус напомнил правила этой игры. Пришлось впиться зубами в одеяло, чтобы подавить желание развернуться и влепить моему мучителю звонкую пощечину, но эта мысль потерялась где-то в промежутке между новым прикосновением языка и моим всхлипом. Томная ласка, почти граничащая с пыткой, продолжалась снова и снова, пока мое тело не содрогнулось под натиском движений рта Ника. Я встала на четвереньки и громко закричала, трясясь в оргазме, а сильные руки удерживали меня от падения. Но мне не удалось спуститься с этой волны достаточно быстро, потому что в следующее мгновение я уже была прижата спиной к его груди, а пальцы орудовали внутри меня, продлевая оргазм, словно я была инструментом, а он – музыкантом, старающимся извлечь самую сложную ноту.

Моя голова откинулась на плечо Ника, и пока поцелуи покрывали мою шею и плечи, я не переставала насаживаться на его руку, гоняясь за своим удовольствием, бесстыдно двигая всем телом. Большим пальцем одной руки он обводил мой клитор, а пальцами другой обхватил сосок и потянул его, причиняя сладкую боль, сменяющуюся удовольствием. Я не могла найти собственный голос, беззвучно хрипя от желания взорваться в его руках, чувствуя между нашими телами твердый как камень член.

Второй оргазм был таким сокрушительным, что я почти упала вперед, но руки Ника, обвитые вокруг меня в стальной хватке, приковали мое тело к его твердой груди, пока я сотрясалась в конвульсиях, ругаясь вслух.

Потом меня перевернули на спину, и все, что я успела разглядеть перед тем, как наши тела соединились воедино, – дьявольская белозубая усмешка и пылающий взгляд.

Мне снится один и тот же сон, но картинки в нем такие размытые, что это легко спутать с помутнением рассудка, вызванным приемом наркотиков. Поутру я каждый раз пытаюсь ухватиться за обрывки видений, но они ускользают как холодный шелк сквозь некрепкую хватку, и все, что мне остается, – начинать день, снова забывая.

Светлые волосы рассыпались по подушке передо мной, и я наклоняюсь, чтобы уткнуться губами в хрупкое плечо, очерчивая его изгиб языком, впиваясь зубами в тонкую шею, оставляя след на белой как снег коже. Такая нежная кожа бывает только у ангелов, она будто светится изнутри под моими грубыми пальцами, я хочу держать ее в своих руках столько, сколько возможно, ощущая ее почти воздушную изящность и тепло, так контрастирующее с холодом в моих венах. Я не хочу запятнать ее своей темнотой, но уже ощущаю, как следы остаются на ней, превращая в полотно моей жестокости. Я должен оттолкнуть ее, вырвать из своих пальцев и спрятать, чтобы даже мой взгляд больше никогда ее не коснулся.

Ливи закрыла глаза, корчась от удовольствия, пока я трахал ее в своей спальне, все еще не насытившись после самого головокружительного в жизни минета. Готов поклясться, она делала это впервые, изо всех сил пытаясь скрыть неопытность, но от этого вид ее губ, обхватывающих меня, не стал менее горячим. Кто бы мог подумать, что под сдержанной одеждой и ангельским лицом скрывается настоящая дьяволица. Чертовы глаза цвета океана снова распахнулись, прожигая меня насквозь, но с той же вероятностью они могли бы оставаться закрытыми, ведь я чувствовал на себе их призрак, даже когда она не смотрела в мою сторону. Глаза, которые с недавних пор были способны поставить меня на колени, заставить совершить необдуманные, граничащие с полным безумием поступки.

Слезы собирались в уголках ее глаз и стекали по вискам с каждым новым толчком, исчезая в волосах, она медленно и глубоко дышала через раздвинутые губы, словно пыталась вдохнуть весь кислород, которым мы оба дышали. Затем ее руки спустились к моим ягодицам и сжали их, подталкивая; это малейшее, едва заметное поддразнивание сдавливало грудь, ускоряя каждый удар и без того бешено бьющегося сердца. Видеть ее такой, лежащей подо мной, стонущей мое имя и умоляющей о большем – лучшее из всего, что я когда-либо испытывал. Страх потерять эту связь внезапно оказался таким осязаемым, что стало трудно дышать. Я уже позабыл, когда чего-либо по-настоящему боялся, но это осознание пугало до одури. И я не переставал двигаться в Оливии, хватая воздух ртом, чувствуя уже знакомое покалывание в позвоночнике, но не желая достигать разрядки в порыве задержать этот момент как можно дольше.

Ее розовые губы снова приоткрылись, и я наклонился, пробуя их на вкус, глотая каждый ее стон до того, как он прорежет воздух, пахнущий сексом и нами. Когда я вернулся домой, все, чего мне хотелось, – это принять ксанакс и лечь спать, но потом Ливи снова ворвалась в поле моего зрения, и я твердо решил вытрахать ее из своей системы, надеясь, что к утру уже забуду, как выглядит ее полное беспокойства лицо.

Я облажался.

Мне не хватило того раза, когда ее идеальные пухлые губы обхватывали мой член, а бездонные глаза смотрели на меня с примесью возбуждения и восхищения, пока я изливался в ее рот. И я уже точно знал, что не хватит всей жизни, чтобы забыть, как эта тугая киска сжимается вокруг члена как тиски, выворачивая всего меня наизнанку. Я не должен был позволять этому случиться, но у меня не было сил отказаться от Оливии теперь, когда я знал, как звучит ее голос, когда она кричит, сотрясаясь в оргазме, и как по-особенному прекрасны ее остекленевшие голубые глаза, смотрящие не куда-нибудь, а прямо в мои.

Интересно, смотрела ли она с тем же обожанием на парня, что первым получил ее в свою постель и забрал то, что я теперь никогда не смогу получить? Стонала ли она так же его имя, раздирая его кожу ногтями, пока он проникал в ее влажное тугое тепло? Я не хотел этого знать. Поэтому, отстранившись, снова взял ее глаза в плен, делая последние, едва контролируемые толчки, кончая и слушая сладкие всхлипы, стараясь навсегда запечатлеть наш первый раз в памяти.

Новая слеза стекла из уголка ее глаза, и я наклонился, чтобы поймать ее губами, ощущая соль на языке. Зажмурившись, растворился в этом моменте, не желая вставать, испытывая опасение за то, что, вероятно, был слишком груб.

– Ты меня раздавишь. – Слабый толчок и тихий голос, я перекатился на спину, все еще не размыкая век. Все это казалось таким знакомым. Лежа так, я почти расслабился, услышав, как Оливия тихонько поднялась с кровати и направилась прочь из комнаты даже не оборачиваясь. Я резко сел.

Что за херня?

Не дожидаясь, пока мой член наконец обмякнет, что в ее присутствии казалось практически невозможным, я выбросил использованный презерватив в мусорное ведро в своей ванной и в чем мать родила отправился на поиски объяснений. Дверь в комнату Оливии была не заперта, но плотно прикрыта, в душе журчала вода. Без церемоний я вошел в ее ванную, глядя на идеальную женскую фигуру, стоящую ко мне спиной в тесном пространстве душевой кабины. Подойдя ближе, прикоснулся к ее плечу, и Оливия дернулась, словно не ожидая этого.

– Какого черта, Ник? – Она прищурила глаза, выглядя так, будто всего пять минут назад мой член не был внутри ее, а я только что позарился на святое.

– У нас только что был секс, – разве не очевидно.

– Отличная работа, детектив! – огрызнулась она, приводя меня почти что в бешенство. – И что с того?

– Ты мне объясни! Я сделал тебе больно? – От меня не ускользнуло, как ее руки дернулись, чтобы прикрыться.

– Нет, с чего ты взял?

– Не знаю, может быть с того, что ты унеслась со скоростью пули, как только все закончилось, – с укором сказал я, все еще не понимая, что происходит.

– Мы не обязаны это делать, – ответила Ливи, отходя еще дальше на шаг, прижимаясь спиной к плитке внутри кабинки.

– Делать что? – недоумевал я.

– Ты не обязан обнимать меня перед сном после того, как трахнул, и спрашивать о моем самочувствии, – выпалив это, она поморщилась и враждебно оскалила зубы. Но плохо замаскированная печаль в ее взгляде всколыхнула внутри меня что-то подозрительное, похожее на сожаление и возмущение.

– И как же, по-твоему, я должен себя вести?

Она сжала губы, дрожа всем телом. Последнее, чего я хотел, – это снова ругаться теперь, когда стена между нами стала не такой прочной. Я шагнул к ней, задвигая стеклянную перегородку, и усилил напор горячей воды, поворачивая кран.

– Иди ко мне, – протянул руку, хотя места между нашими телами и так практически не осталось. Борьба в ее взгляде быстро ослабла, и после медленного выдоха Ливи подошла ближе, прижимаясь ко мне всем телом. Она была такой маленькой и беззащитной, что у меня сжалось горло от мысли, что я мог чем-то обидеть ее. – Я сделал что-то, что тебе не понравилось? – прошептал, поглаживая ее спину и волосы, прижимаясь своим подбородком к макушке ее головы.

В ответ она лишь покачала головой, и мои плечи немного расслабились. Я держал ее в объятиях, пока сверху на нас стекала вода, и в очередной раз закрывал глаза, представляя, как она смывает с меня все плохое, делая таким же чистым, как девушка в моих руках. Если бы я стал кем-то другим, то мог бы остаться с нею, не боясь испачкать. В другой жизни. Я не солгал, когда сказал эти слова ранее. Тогда я смог бы любить ее, не опасаясь оборвать ее крылья.

– А как тебе эти? – поинтересовалась Оливия, немного краснея и отводя взгляд в сторону.

С той ночи она почти не смотрела мне в глаза, предпочитая избегать моментов, когда нам приходилось оставаться наедине, суетливо ерзала и вообще словно испытывала дискомфорт в моем присутствии. У меня же чесались пальцы затащить ее в укромное место и устроить тет-а-тет, желательно без одежды. И дело было не только в неукротимом физическом влечении, что-то другое царапало мою грудь, учащая сердцебиение, стоило ей показаться в поле зрения. Мы словно поменялись ролями, и теперь я был тем, кто прибегал к тщетным попыткам заполучить ее внимание.

Игнорируя бесконечные вопросы флориста, сосредоточившись исключительно на своей невесте, я пристально наблюдал, как та выбирает цветы для предстоящей церемонии.

– Ник! – Ливи хмуро уставилась на меня, похоже, я снова прослушал вопрос. Виной всему ее собранные в хвост волосы, открывающие шею. Последние полчаса я представлял, как оберну это хвост вокруг руки, пока буду вдалбливаться в нее сзади. Не помогало и то, что она перестала называть меня полным именем, впервые это сбивало с толку и бесило одновременно. Мне нравилось, как эти несколько букв проделывали путь по ее горлу, прокатываясь по языку и губам, прежде чем разливались в воздухе сладчайшей музыкой. Наверно, предупреждение доктора Коллинз все же сработало и мои мозговые клетки медленно умирали, потому что я не мог найти другой рациональной причины происходящему в моей голове.

– Эти подходят, – кивнул в сторону букета в ее руках.

– Ты сказал так про все семь предыдущих, – фыркнула она, поворачиваясь к прилавку.

– Просто выбери любые, какие тебе нравятся.

Лив издала нечленораздельный ворчливый звук, надув губы, и я с трудом удержался, чтобы не сгрести ее в охапку и не поцеловать.

– Это даже не настоящая свадьба, зачем вообще стараться, – пробурчала она, и мое тело пронзил острый укол почти физической боли.

Я подошел ближе и, подхватив ее подбородок пальцем, повернул ее голову так, чтобы она смотрела мне прямо в глаза.

– Если это началось, как фальшивка, еще не значит, что все не по-настоящему. – Я постарался вложить всю уверенность в голос, чтобы подавить любое сомнение, зарождающееся в ее голове. – Ты тоже чувствуешь это, принцесса, – мы не играем.

Она не ответила, продолжая просто смотреть на меня с бесстрастным лицом, пока я терялся в догадках, пытаясь прочитать ее мысли. Каждая клетка моего тела напряглась, страшась быть отвергнутой. Это не было похоже ни на одно прошлое взаимодействие с девушкой, даже мое незначительное заблуждение в том, что Элли какая-то особенная, не шло ни в какое сравнение с тем, что колыхалось в груди сейчас. Я не тешил себя напрасными иллюзиями о том, что так и выглядит любовь, но точно знал, что происходящее между нами гораздо сильней, чем что-либо когда-то испытанное мной. Притяжение, одержимость, новая зависимость, которая началась непонятно когда, но усиливалась с каждым ударом моего сердца. Оливия смотрела на меня как на тикающую бомбу, заставляя неловко переминаться под тяжестью нечитаемого взгляда, и я уже ожидал услышать новую колкость, когда мой телефон зазвонил, высвечивая имя Ди на экране. Я игнорировал его звонки и сообщения, но это не могло продолжаться дольше.

– Прости, я отвечу, – необдуманно и импульсивно прижался губами к щеке Оливии, которая сразу густо покраснела, словно у нее развилась аллергия на мою близость. Выходя на улицу из цветочного салона, краем глаза я уловил, как она дотрагивается рукой до того места, которого только что касались мои губы, и не смог сдержать новую глупую улыбку.

– Говори, только быстро, я занят, – сказал в телефон, поворачиваясь, чтобы через витрину наблюдать за своей будущей женой.

– Боюсь спросить чем, – холодно упрекнул Ди. – Хотя можешь не отвечать, то, что наконец соизволил поднять трубку, – уже плюс.

– Какое счастье, не правда ли? – саркастично хмыкнул я.

– Двухстраничный разворот в Boston Globe говорит о том, что ты метишь в совет «Каллахан и Аттвуд» и поэтому женишься.

– Не могу понять, ты позвонил, чтобы повозмущаться, что не Райан Донован – звезда номера, или чтобы пообсуждать недостоверную информацию в желтой газетенке.

– Я в городе, Кей, и в самое ближайшее время ожидаю, что ты приедешь к отцу, который, кстати, не меньше моего хотел бы узнать, какого хрена творится в твоей голове. Ты расскажешь нам все, или я вытрясу из тебя правду, даже если для этого потребуется перевернуть тебя вверх тормашками.

– Пижамная вечеринка с твоим стариком. Заманчиво, – протянул я, глядя, как Ливи указывает на голубой букет, что-то оживленно объясняя. Для той, кто назвал нашу свадьбу ненастоящей, она выглядела чертовски заинтересованной. Я вновь подавил улыбку.

– …тически никогда, – закончил Ди, а я понятия не имел, как начиналась фраза.

– Ага.

– Ты вообще слушаешь? – возмутился он. – Чем ты, мать твою, так занят?

– Смотрю, как моя невеста выбирает свадебный букет, – честно ответил я.

– Иисус Христос, – выдохнул Ди. – Я буду ждать в доме отца, Кей. Серьезно.

Он бросил трубку, не потрудившись попрощаться, а я все еще стоял на тротуаре перед магазином, увешанным имитацией живых цветов, наблюдая, как Ливи подходит к большому зеркалу, примеряя выбранный букет. Она пару раз покрутилась из стороны в сторону, наверно представляя, как он будет сочетаться с ее свадебным платьем, и у меня перехватило дыхание от того, что я тоже представил ее, идущей ко мне по проходу между скамейками с пятью сотнями гостей, облаченную в белое.

Как Ангел.

Она вдруг поймала мой взгляд в зеркале и резко обернулась, став пунцовой. Я подмигнул в ответ, улыбаясь самой идиотской улыбкой.

Суровая тишина в комнате заставляла думать, что барабанные перепонки в моих ушах атрофировались по дороге сюда. Странно было, в принципе, обнаружить себя ерзающим под пристальным взглядом черных глаз Ди. Тот неподвижно сидел в кресле гостиной мистера Донована и просто смотрел, не произнося ни слова. Элли, примостившая пятую точку на подлокотник того же кресла, держалась менее невозмутимо, ее ощутимое любопытство можно было свернуть в шарик и бросить в мишень для дартса в углу комнаты, выбив сотню очков разом.

– Спроси его, – незаметно только для нее самой прошептала Элли, сдвинув рот в сторону своего жениха. Я ухмыльнулся. По правде говоря, я ожидал неловкости от этой встречи, учитывая ненормальность ситуации, с которой мы начали, но теперь обстоятельства изменились для всех участников этих неуютных дружеских посиделок, и я не стеснялся во всеуслышание заявить о том, что мне насрать на статус их отношений.

– Ну… – начал мистер Донован, дружелюбно растянув губы в неустойчивой улыбке. – Поговаривают, у тебя есть новости.

В прошлый раз я не стал рассказывать ему о контракте и Оливии, солгав, что вернулся в Бостон для восстановления после травмы. Мне не хотелось заставлять его волноваться, ведь старик сделал для меня больше, чем мой собственный отец, и я хотел отплатить хотя бы отсутствием повода для беспокойства. Я никогда не делился подробностями своей дерьмовой жизни, а он никогда и не спрашивал. Теперь, видимо, настало время дать хоть какие-то ответы на невысказанные вопросы.

– Не стоит верить всему, что говорят, – с весельем в голосе ответил я.

– Завязывай с этим дерьмом, Кей! – рявкнул Ди со своего места, заработав тычок локтем.

– Мы волнуемся за тебя, Ник, – жалостливо протянула Элли, поднимая на меня овечий взгляд, тем самым заставляя проглотить ответную язвительную колкость в адрес ее жениха, крутящуюся на кончике языка.

Сделав глубокий вдох, я поиграл кулаками, сжимая и разжимая пальцы для успокоения нервов. Мне удалось найти человека, выписавшего новый рецепт на ксанакс и обезболивающие, но я не мог заставить себя принимать их так часто, как требовал мой организм, потому что теперь, когда Ливи жила в одном со мной доме и знала гораздо больше, я просто боялся потерять контроль. Моя зависимость уже зашла слишком далеко, я чувствовал это, просыпаясь среди ночи в поту, терпя озноб, пялясь в потолок до тех пор, пока желание облегчить ломку не брало верх и скрип прикроватного ящика не становился песней, предвещающей скорое облегчение. Хранить дурь в непосредственной близости от кровати стало новой нормой, а долгие вечера в отсутствии моей соблазнительной невесты только усугубляли дыру одиночества и пустоту внутри. Стоило ей покинуть наш дом рано утром, как я уже ощущал необъяснимую тягу отправиться следом. Ее образ сам по себе успокаивал.

Я откинулся на спинку своего кресла, сфокусировав взгляд на каминной полке с фотографиями счастливых лиц всех, кто был дорог Брайану Доновану. На одной из них я беззаботно улыбался, держа в руках очередной кубок, размахивая шлемом, с черными полосами, нанесенными на щеки в боевом раскрасе, и сверкающими глазами. Как давно это было. Цепляясь за это изображение взглядом, я поведал собравшимся самую сжатую версию того, как загремел в женихи. Никто не рискнул перебивать, наверно, опасаясь, как бы я не замолк, оставив все сочные факты при себе. Я утаил лишь подробности прошлого и самые свежие факты, которые мой мозг все еще переваривал.

– Не очень-то ты похож на того, кого заставили жениться шантажом. У тебя самая глупая улыбка, которую я когда-либо видел, – сказал Ди, поднимая темную бровь.

– Брось, Донован, это мило вообще-то. – Элли снова ткнула его в бок. Они были похожи на два рассорившихся полушария.

– Эта девушка не знает твоих настоящих мотивов, – тихо проговорил мистер Донован, потирая щетину на подбородке.

Все мое тело напряглось от его слов, будто кто-то водрузил на мои плечи все земные грехи разом. Я скрыл от Ливи настоящую цель этого брака и не хотел даже представлять, что бы она сделала, если бы узнала, чем все должно было закончиться изначально. Теперь я не был уверен, что хочу пойти этим путем, я больше вообще ни в чем не был уверен.

– Да, ты по уши влип, – заключил Ди, его издевательская улыбка сделалась такой мерзкой, что у меня зачесались кулаки от желания ее стереть. – Самые стойкие из нас повержены.

Элли сочувственно улыбнулась мне.

– Она ведь тебе по-настоящему нравится? – с теплом во взгляде спросила та. – Может быть, стоит сказать ей о своих чувствах и поискать решение?

– В последний раз, когда я по пьяни брякнул, что влюблен в девушку, мне надавали по лицу, так что теперь я предпочел бы держать свои смешанные чувства за закрытым ртом, – сухо отозвался я.

– Ты первый меня ударил, – встрял Ди. – Но я не держу зла, потому что карма теперь дает тебе сдачи. – Он улыбнулся еще шире, бесстыдно радуясь положению, в котором я оказался.

– Должен ли я спрашивать, о чем вообще идет речь? – спросил мистер Донован, стреляя в нас поочередно родительским прищуром.

– Брось, Ник, мы все знаем, что ты просто запутался, – подала голос Элли. – Не всегда то, что видят наши глаза, оказывается правдой. Наше сердце порой говорит яснее.

Я сжал переносицу двумя пальцами и вздохнул.

– Ей не нужен кто-то настолько испорченный, как я.

Тяжелая правда, с которой сражался внутри себя, несмотря на влечение к Ливи, проникла в каждый уголок этой уютной комнаты, звеня так громко, словно я прокричал ее посреди стадиона, сложив ладони рупором.

– Все мы по-своему не идеальны, сынок. – Голос мистера Донована оборвал череду моих терзаний. – Вопрос лишь в том, что ты готов сделать, чтобы стать тем, кто достоин ее внимания и любви, при этом оставшись собой.

– В каком смысле ты не знаешь, где она? – Я выбросил окурок под ноги Кая и растоптал его носком ботинка. – Разве не ты должен забирать ее сегодня?

В ответ он лишь поджал губы, виляя взглядом. Он что-то скрывал, и мне это ни хрена не нравилось. Покинув дом мистера Донована, я позвонил Ливи, чтобы предложить ей поужинать где-нибудь после того, как она съездит к деду, но роботизированный голос отправлял меня на голосовую почту. Тогда я отправился к Аттвудам, но удивленный взгляд матери Ливи дал понять, что ее там не было. Из-за стычки со Смитстоуном я почти забыл недавний разговор за ужином, когда мистер Аттвуд упомянул, что его дочь не появлялась, но теперь выяснилось, что это не первый вторник, когда моя будущая жена пропускала встречи с семьей якобы для того, чтобы провести время со мной. В мире было столько загадок, типа происхождения Стоунхенджа или исчезновения Джимми Хоффы, но та, которая больше всего волновала меня сейчас, вставала на первое место.

– Где, черт возьми, моя невеста? – повысив голос, спросил я еще раз, делая предупреждающий шаг в сторону Кая.

– Понятия не имею.

Похоже, мы зашли в тупик, что стало концом моего терпения.

Я схватил парня за лацканы пиджака и резко развернул, прижав лицом к капоту «Эскалейда». Затем наклонился ближе, нависая сверху.

– Давай подумаем еще раз, приятель. – Предупреждение в моем голосе работало даже лучше, чем его вывернутая за спину обездвиженная рука. Гримаса боли исказила черты Кая.

– После учебы я отвез ее в общественный центр на подработку, – не переставая вырываться, проговорил он. – Обычно она сопротивляется, просит меня уехать и добирается домой сама.

Я отпустил придурка, смачно выругавшись.

– Адрес?

Он уже открыл рот, наверняка для того, чтобы выдохнуть очередное «не знаю», но потом закрыл его и подошел к машине. Спустя минуту у меня в руках был листок с названием улицы и дома, которые я слишком хорошо знал.

– Это какая-то шутка? – пригвоздил Кая взглядом.

– Нет, ей предложили место учителя в группе по танцам для девочек. Это все, что я знаю, честно.

– Черт возьми! – выкрикнул, швыряя листок ему в лицо. – И тебя не волновало, что она остается там одна хрен знает сколько?

Район, который я знал лучше, чем правила игры в футбол, был настоящей адской дырой в недрах города. И бездействие идиота, стоящего передо мной, не делало его более безопасным для Оливии.

– А что мне оставалось? Она просила не маячить на дорогой машине, – казалось, он вообще не понимал сути происходящего.

– Ты еще и дерьмовый друг, раз позволил Ливи слоняться на улицах, полных отморозков. Неужели нельзя было просто взять менее приметное корыто? Болван!

Он что-то выкрикивал мне вслед, но я уже не слышал, захлопывая дверцу своей машины и заводя мотор.

Когда я впервые переступил порог этого общественного центра, мне едва исполнилось восемнадцать. Я был зол на весь мир и мечтал стать кем-то заметным, значимым. Тогда Мардж была замужней энергичной седовласой женщиной, отдающей сердце и стремительно утекающее здоровье каждой заблудшей душе, что прибивалась к порогу ее детища. Потом умер Билл – ее муж и любовь всей жизни, – и Мардж справлялась с утратой единственным знакомым ей способом.

Разрываясь между учебой и мечтой о карьере футболиста, я отчаянно нуждался в деньгах. Никто из обитателей центра не знал, откуда я родом, и это был, пожалуй, главный плюс такого места. Всем было насрать, кто ты и что у тебя на душе. Один приятель шепнул мне, что здесь ищут тренера на полставки, и я, не думая дважды, появился в назначенный день, хотя ни черта не смыслил в том, как работать с детьми из неблагополучных семей. Все мои знания основывались лишь на собственном печальном опыте, ведь не имело значения, сколько у тебя денег и из какого металла ложка в твоем рту, если твои родители не в себе, каждый по своей причине. Работать на Мардж было лучше, чем таскать мешки угля в порту или просиживать штаны в офисе «Каллахан и Аттвуд», к которому меня тогда не подпускали и на пушечный выстрел.

Я продержался дольше, чем другие обитатели, но моя пагубная привычка совать в себя любое токсичное дерьмо достаточно быстро заставила Марджори Рейнбоу поставить ультиматум. Конечно же, тогда я выбрал более короткий путь, о чем не раз потом жалел в стенах реабилитационного центра. Но, выйдя чистым и преисполненным желания искупить вину перед братом и всеми, кто когда-либо на меня полагался, первым делом отправился сюда. Прием нельзя было назвать теплым, но и я отказывался сдаваться, и после долгих уговоров мы сошлись на том, что хоть место тренера для меня навсегда потеряно, я смогу вложиться по-другому. Вот истинная причина, заставившая меня тогда действительно слезть с дури. Я делал это не для себя, а для того, чтобы доказать, что могу быть лучше, чтобы получить место в «Патриотах», а вместе с ним и возможность поддерживать загибающийся общественный центр на плаву. Мы проделали огромную работу, и примерно раз в год, приезжая в Бостон, я заезжал сюда, чтобы проверить лично, хватает ли отчисляемых средств. Кто бы мог подумать, что путь поисков Ливи заведет меня именно сюда.

Свет на втором этаже в кабинете горел, несмотря на то что центр закрылся два часа назад; я поднялся по лестнице, ведомый слабым запахом чесночных бус моей эксцентричной подруги, и постучал в дверь.

– Мы закрыты, – крикнула она откуда-то издалека.

– Так какого черта ты не заперла дверь? – Меня всегда раздражала эта ее привычка, я снабдил здание первоклассной сигнализацией и камерами во всех возможных местах, но даже они не спасли бы от внезапного вторжения, если бы незваные гости решили зайти на огонек.

– Мои двери открыты для всех в любое время дня и ночи, – парировала Мардж, распахивая дверь и смеряя меня удивленным взглядом.

– Как и твое сердце. Рад видеть тебя в добром здравии, Марджори, – тепло улыбнулся я, и ее взгляд под очками с толстой синей оправой наполнился ответной искрой радушия.

– Ты все время растешь, малыш, моя шея уже не такая гибкая, чтобы я могла заглянуть в твое красивое лицо, наклонись-ка ближе, – я сделал, как было велено, и, наклонившись, поцеловал Мардж в обе морщинистые щеки. Она сразу же обняла меня, хлопая по бокам, будто проверяя на целостность, это было самое близкое к материнскому теплу, что я получал за последние годы. Она отстранилась, входя в кабинет и занимая место за столом, при этом поглядывая на фотографию Билла в старой рамке. – Что ты здесь делаешь в такой поздний час?

Вот и настало время перейти к цели моего визита, поскольку с момента, как переступил порог, тишина и темнота в здании вызывали колючее чувство беспокойства у меня в позвоночнике. Мардж не смотрела телевизор, так что я сомневался, что она была в курсе, кого наняла на работу.

– Я ищу одну девушку, – сразу начал я, потому что даже короткое промедление могло означать, что Оливия ускользнет еще дальше от меня или попадет в переделку.

– Всего одну? – подколола Мардж.

– Ее зовут Оливия.

Брови Марджори сошлись на переносице, она стянула очки, протирая их цветастым шелковым платком, вытянутым из нагрудного кармана нелепого оранжевого кардигана в крупный зеленый горошек.

– Ты спрашиваешь, потому что…

– Она моя невеста, и, предупреждая твой следующий вопрос, я понятия не имел, что она работает здесь. Но у меня нет времени на объяснения, Мардж, мне нужно найти ее как можно быстрее.

Нетерпение в моем голосе было чужим даже для моих собственных ушей, но ее шокированный взгляд, полный вопросов, зажегся озорством.

– Если я скажу, что не знаю, ты все равно не отвяжешься, так ведь?

Молча кивнул. Она слишком хорошо меня знала. Мардж сделала вид, что задумалась, а я подошел ближе к столу, теряя последние унции здравомыслия. У меня сложилось стойкое ощущение, что все вокруг держат меня за идиота, что-то скрывая и увиливая от вопросов, и я одновременно боялся и хотел услышать правду.

– Она в четырех кварталах отсюда, – сказала Мардж, бросив взгляд на наручные пластиковые часы. – Но тебе стоит дождаться, пока ее смена не закончится.

– Смена?

– Моя племянница держит клуб в здании бывшего табачного магазина Джоуба.

– На Сапл-роуд? – получив утвердительный кивок, развернулся к двери. – Спасибо, Мардж, я забегу на днях!

– Ник, постой! – окликнула она, когда я почти выскочил в коридор. – Что бы ты ни увидел, не позволяй себе принимать решения на эмоциях. Включи чертов мозг. Оливия – хорошая девушка, и я более чем уверена, что на все есть своя причина.

Мне не понравились ее слова, но больше она ничего не сказала, а я не мог отделаться от ощущения острой нехватки кислорода весь путь в два квартала до чертова клуба.

Клубы белого дыма смешались с неоновыми огнями стробоскопов в единый порочный коктейль, разбавленный медленной чувственной музыкой. Чем глубже я погружался в танцующую толпу, пробираясь к бару, тем больше едкое саднящее чувство тревоги разгоралось в груди. Полуголые официантки разносили коктейли, виляя бедрами, и я неохотно всматривался в их лица, боясь столкнуться со знакомыми чертами. К счастью, Оливии среди них не оказалось, и я впустил немного облегчения в свое тело, приземлившись на высокий барный стул перед стеклянной стойкой, уставленной всеми возможными видами алкоголя.

– Что будешь пить, красавчик? – Девушка в розовом парике подлетела откуда-то, запыхавшись, ее взгляд упал на меня, и тогда дыхание совсем оборвалось, судя по замершей грудной клетке, которую было несложно разглядеть, ведь ее обладательница была практически без одежды. – Ой-ой, – только и выдавила она, в панике пробегая глазами по моему лицу.

– Керри, верно? – Я наклонился ближе, надеясь, что моя обманчиво вежливая улыбка донесет до нее послание. – Какой сюрприз.

– Вы обознались, – выпалила та и развернулась, чтобы сбежать.

– Мардж сказала, что клуб держит ее племянница, я должен был догадаться.

Девушка замерла и медленно повернулась ко мне всем корпусом, ошарашенно уставившись, будто увидела привидение.

– Откуда ты знаешь тетю Мардж? – Она насупилась, уперевшись в столешницу обеими руками, глядя на меня с подозрением и упреком. А потом ее лицо вдруг вытянулось в осознании. – Вот блин! Ты тот парень, я помню тебя! Вот откуда я тебя знаю! – затараторила она, подаваясь еще ближе, более тщательно сканируя мое лицо. – Ты проводил тренировки для мальчиков, а потом куда-то пропал. Охренеть, так ты что, стал реальным спортсменом? Нет, стой! Мы отошли от темы…

– Точно, – подметил я. – Где она? – Должно быть, Керри уже пожалела, что напомнила мне о цели визита, потому что ее лицо снова помрачнело.

– Она меня убьет. – Девушка сгребла со столешницы рюмку полупрозрачной жидкости и опрокинула ее в себя одним махом, прижав тыльную сторону ладони к губам и скривившись. – Но ты бы все равно рано или поздно узнал.

Мне уже изрядно надоела атмосфера тайны, витающая вокруг ситуации, поэтому я огляделся вокруг, но в клубе было столько народу, что едва ли я смог бы найти Оливию, не встав на свой стул и не прокричав ее имя.

– Ладно, – вдруг сказала Керри, опрокидывая второй шот. – Видишь вон тот стул на углу бара? – Я кивнул. – Садись там. Она скоро появится.

Подхватив поднос с бокалами, она выругалась чередой ирландских метафор и унеслась в толпу.

Я перегнулся через стойку и взял бутылку воды, стоящую неподалеку, чтобы немного остудить свой пыл, пока шел к указанному месту в ожидании Оливии и ее объяснений. Если она хотела пойти повеселиться, могла бы просто предупредить, неужели это так сложно. Но червь сомнения шевелился в районе солнечного сплетения, нашептывая моему сознанию, что для нее это не было типичным девичником на вечеринке в злачном районе.

Красные огни над барной стойкой замерцали, и клуб погрузился в кромешную темноту всего на миг, а потом музыка сменилась на тягучую патоку, льющуюся из колонок долгими глубокими нотами. Полосы позолоченного света слились в одну и легли на мои руки, будоража внутри каждое нервное окончание. Где-то над головой раздался металлический лязг, и четыре стальные клетки, покрытые золотом, стали медленно спускаться с потолка, зависая в воздухе над головами посетителей. В каждой из них темный женский силуэт замер в изогнутой чувственной позе. Чем ниже спускались клетки, тем больше тусклое освещение касалось кожи девушек, открывая взору то, что было скрыто темнотой.

Я получил ответ на свои вопросы в тот миг, когда ближайшая ко мне клетка остановилась, и танцовщица в костюме ангела, облаченная в короткое белое платье, обернулась. Она не видела меня, поскольку голубые бездны ее глаз оказались закрытыми, украшенные крупными блестками и стразами, складывающимися в узор, светлые волосы, завитые в локоны, каскадом спадали на спину и плечи, слегка заколотые по краям, и лишь две длинные пряди обрамляли прекрасное лицо по обе его стороны. Оливия держалась за прутья своей клетки, выглядя как влажная мечта любого мужчины, у которого были глаза, и мое дыхание затерялось где-то между легкими и спертым воздухом ночного заведения.

Музыка стала громче, практически заглушая пульс, бьющийся у меня в ушах, и все остальные звуки, в том числе свист случайных мудаков и аплодисменты. Будто само море выплеснулось через край, окатив меня с головы до ног, когда в мерцающем свете прожекторов голубые глаза распахнулись и совершенное тело в клетке, висящей всего в трех ярдах от меня, пришло в движение, покачиваясь в такт музыке.

Это был не просто танец, это был манифест боли и отчаяния одинокой души, запертой в метафорической золотой клетке, без возможности расправить ангельские белые крылья, что дополняли ее костюм, полупрозрачный материал которого едва скрывал белоснежное белье. Я одинаково злился и восхищался с каждым ритмичным движением стройных ног, наполняясь пониманием, как виртуозно девушка, носящая неприметные наряды и заплетающая волосы в тугую косу, смогла всех одурачить. Это был ее триумф и мое падение, но только до тех пор, пока она не обратит на меня свой взор. Мне оставалось бороться с желанием найти механика и заставить его спустить гребаную клетку с небес на землю, чтобы прикрыть полуобнаженное тело моей невесты, на которую пялился весь клуб. Кроме нее были и другие танцовщицы, но я точно знал, куда были направлены десятки возбужденных глаз прямо сейчас, и мне хотелось схватить вилку, что лежала на краешке блюдца с десертом на расстоянии вытянутой руки от меня, чтобы выколоть их все поочередно.

Оливия наклонилась, скользнув рукой по своду стопы, медленно проводя ею снизу вверх, выгибая спину и выпятив круглую попку. Напряжение в паху достигло предела, но не потому, что она была практически без одежды, я бы солгал, если бы сказал, что не хотел ее даже в до боли отвратительных безвкусных серых сарафанах. Энергия, с которой она владела каждым нервным окончанием в своем теле, доводила меня до состояния, в котором молния на моих джинсах ощущалась как каленое железо. Каждый раз, когда я видел ее танцующей, мое сердце замирало в груди, но теперь оно колотилось так неистово и гулко, что к концу вечера я мог бы оказаться балансирующим на грани сердечного приступа. Это было захватывающе, сокрушительно и абсолютно испепеляюще.

Сделав полный оборот внутри тесного пространства клетки, Оливия снова закрыла глаза, я не смог остановить себя, запрыгнув прямо на барную стойку и подойдя как можно ближе, чтобы оказаться лицом к лицу с ней. Со стояком это было практически кощунством, но я убедил себя в том, в чем до этой минуты сомневался – я имею право. Она моя, и никто в этом гребаном клубе не посмеет возразить. В знак подтверждения моих мыслей бриллиантовое кольцо блеснуло на безымянном пальце ее левой руки в момент, когда тонкие пальчики обвились вокруг прутьев. Собственнический рык вырвался из недр моего горла, и Оливия, должно быть, его услышала.

Она замерла, отпрянув назад и беззвучно выдохнула мое имя, ее руки остановились у основания шеи, словно ей внезапно стало душно. Краем глаза я заметил движение охранника, дежурившего возле бара, Керри что-то прокричала ему, когда он попытался подойти ко мне ближе, но мое пристальное внимание было сосредоточено на Ливи и ее испуганном лице, пока понимание просачивалось в ее хорошенькую головку, а ноги пятились к дальней стенке клетки. Бежать было некуда.

«Наши грехи всегда настигают нас», – говорил отец Филипп на воскресных службах, стоя перед прихожанами, с приоткрытыми ртами внемлющими его учениям. Он уверял, что за все в жизни нужно платить и кара непременно настигнет всякого нечестивого, как бы хорошо он ни прятался. Всякий раз я вздрагивала от такой перспективы, предпочитая вести праведный образ жизни просто на всякий случай.

Но вот теперь, когда мне пришлось заглянуть в черные опасные бездны глаз Ника, я уже не была так уверена, что грешить – это плохо. Как и в том, что расширенные зрачки, превратившие почти синие глаза в обсидиановые, были следствием наркотического дурмана. Это было что-то другое, и оно прорывалось из-под стоически спокойного фасада, выгрызая себе путь наружу с такой силой, что мне пришлось отступить на полшага, ударившись спиной о прутья клетки. Та же энергия пробуждала внутри меня желание противостоять, вернуться на целый шаг вперед и прильнуть к передним прутьям лишь для того, чтобы протянуть руку в дразнящем движении.

Угроза в его взгляде, перемешанная с похотью, разлила чистый адреналин по моему телу, делая пространство между ног таким горячим, что неимоверным усилием воли я удержала ноги на месте, чтобы не сжать бедра в попытке облегчить нарастающее напряжение. Возможно, он заметил проблеск моей уязвимости, так как его рот изогнулся в лукавой улыбке, и язык выполз наружу, чтобы лизнуть нижнюю губу медленным дразнящим движением. Затем он вынул покерную фишку из кармана и подбросил ее, поймав за секунду до того, как она вернулась в поле столкновения наших взглядов. Во рту пересохло. Воспоминания о ночи, в которую мы оказались доведенными до той грани безумия, что я не постеснялась опуститься на колени, лаская языком его возбужденную плоть, проплыли в голове, и воздух в помещении словно стал горячее, а кислород в нем закончился вовсе. Я испустила дрожащий вздох, стараясь отделаться от головокружительных картинок, и сделала то, что, как я знала, еще больше выведет его из себя. Но пока клетка была закрыта, я оставалась в безопасности, как и мое сердце. Так я себе говорила.

Медленно оттолкнувшись от прутьев, я вернулась на исходную позицию, держась за железные поручни по обе стороны от себя, как за подобие брони. Пока холодная сталь под моими пальцами оставалась твердой, я отказывалась прогибаться под натиском его взгляда. Вернув наглую улыбку, продолжила танец, не отрывая взгляда от объекта моего помешательства. Ник наклонил голову вбок, встречая мою дерзкую выходку с должной ему долей стойкости во взгляде, приподняв один уголок губ, а затем стирая ухмылку большим пальцем правой руки.

Чем медленнее и чувственнее я извивалась под софитами, тем старательней жар облизывал стенки моего сердца. Два года назад, случайно ворвавшись в это место, я лишь мечтала, чтобы он так смотрел на меня, теперь же не могла перестать сжимать металл, причиняя ладоням боль, чтобы она показала мне, насколько реально происходящее. И это только подбрасывало дров в костер нашей лживой ненависти, чтобы тот горел еще ярче, освещая настоящие чувства и желания.

Но этого было недостаточно.

Там, где вчерашняя Оливия смирилась с чем-то незначительным, сегодняшняя я хотела все без остатка. Хоть раз в жизни ощутить себя не просто желанной. Этого я хлебнула сполна во всех, даже самых гадких проявлениях. Нет, теперь, покинув эту клетку, я либо буду любимой им, либо навсегда вычеркну его из своей жизни и покончу с болезненной одержимостью.

Осмелев, опьяненная чересчур внимательным взглядом, который чаще касался моего лица, нежели тела, я повернула голову в сторону стены, у которой зевающий техник ожидал заветного сигнала. По моей безмолвной указке клетка стала опускаться вниз и, скрежеща, приземлилась на пол. Ник уже стоял по другую сторону, сжимая кулаки до побелевших костяшек. За его спиной Керри вопросительно взглянула на меня, и я покачала головой, подавая знак, что все в порядке и помощь не требуется.

Подошла к дверце, зная, что та не запиралась вовсе, и подняла глаза, чтобы удостовериться в правильности своих действий. Темная энергия окутала меня целиком и практически поглотила, но Ник все же отодвинулся в сторону, не переставая сверлить меня взглядом, хотя и позволяя выйти. Стоило мне оказаться снаружи, как теплое дыхание коснулось уха, вплетая в сознание одно единственное слово:

– Беги!

Еще никогда пол подо мной не становился таким вязким, но я совладала с собой, рванув в толпу, даже не понимая, куда и от чего я убегаю. На подкорке сознания крутилась мысль о том, что я хотела бы быть пойманной, но все равно не сбавила темп, когда резко сменила направление и обогнула колонну зала, прячась за ней, чтобы, выпав из поля зрения хищника, снова броситься бежать, на этот раз к любой двери, за которой могла бы укрыться. Выбор необдуманно пал на женский туалет, куда мужчинам в теории вход был воспрещен под угрозой быть погребенными под ворохом сплетен или задохнуться от свежего запаха пота и только что разбрызганных духов.

Как только дверь кабинки за мной закрылась, другая, более увесистая, грохнула о стену где-то снаружи, и уверенный ровный тон прогрохотал:

– Все вон!

Его не смутили возражения и проклятия обитательниц моего убежища, а тишина, внезапно обрушившаяся на помещение, была сопровождена звуком щелкнувшего замка двери.

– Святые угодники, – полушепотом пискнула я, не в силах унять биение сердца в груди.

Неспешные шаги. Хлопок, где-то слева. Скрип двери. Тишина. Еще один скрип. Должно быть, концентрация серого вещества в моей голове значительно снизилась, потому что эта игра в кошки-мышки стала для меня в тысячу раз привлекательней, как только я осознала, что Ник поочередно проверяет кабинки. И я даже не стала оспаривать тот факт, что не заперла свою из какого-то извращенного желания, потрескивающего в тесном пространстве и отравляющего воздух похотью. Я также мысленно поблагодарила Керри и нашу службу клининга за отсутствие примесей других запахов в этой кабинке среди концентрации греха.

– Выходи, принцесса, – черные ботинки появились в просвете между полом и дверью, мое дыхание сделалось непристойно глубоким.

– Иначе что?

Тихий смешок был почти не слышен из-за шума крови в ушах.

Затем дверь со скрипом проплыла перед моим лицом, открывая вид на мужчину, что держал мое сердце в своей твердой хватке целое десятилетие, и все мысли разом покинули голову.

Кроме одной.

Я была той, кто первым набросился на Ника, запрыгивая на него слишком быстро для того, кто только что убегал от погони, сильные руки подхватили мое тело и вынесли из кабинки, а горячие губы коснулись мочки моего уха.

– Я должен наказать тебя, принцесса, – прошептал он, едва касаясь кожи на моей шее губами.

По его голосу я не могла понять, злится Ник или все это лишь притворство, потому что где-то в глубине души он должен был быть рад, обнаружив меня вот такой, сделанной из того же теста, что и он, вовсе не пай-девочкой, от которой шарахался почти треть своей жизни. Я отчетливо помнила его слова, якобы он – вовсе не тот, кто мне нужен, прямо перед тем, как его член заполнил мой рот в противовес сказанному. Теперь, когда занавес упал, мы были на равных, больше ничего не маячило между нами, и разве этого недостаточно для «долго и счастливо» не только на бумаге?

Череду моих мыслей остановил холодный мрамор столешницы, коснувшийся моих почти обнаженных ягодиц. Не говоря больше ни слова, Ник проскользил руками по моим бедрам, цепляя резинку трусиков, стягивая их вниз по ногам. Смятая ткань исчезла в его кармане быстрее, чем я успела сказать «абракадабра», и так же быстро Ник опустился на колени передо мной, чем вырвал из моей груди удивленный стон еще до того, как его губы жадно впились в мой пульсирующий центр.

Первая мысль была о том, что это не очень-то похоже на наказание, а вторая, пришедшая следом, была нечленораздельной, поскольку его язык двигался так умело, что я практически запуталась внутри собственной головы между замешательством, стыдом и желанием притянуть его голову ближе. Долгие развратные движения сменялись быстрыми и ритмичными, сопровождаясь моими бесстыдными стонами и рывками ягодиц навстречу его ласкам. Не прошло и пары минут, как я почувствовала нарастающую пульсацию внутри и приготовилась к оглушительному оргазму, но за секунду до взрыва Ник резко отстранился, поднимаясь на ноги.

– Чт… – Он оборвал мой вопрос поцелуем, вкус которого положил конец моему протесту. Это была не романтичная ласка любовника, а кара за мой поступок, я поняла это, когда грубая рука обхватила мои щеки в нежной, но твердой хватке. Ник отстранился, глядя мне в глаза и разрывая душу на части бушующей яростью взгляда.

– Хорошие девочки не кончают, ангел. – Он выплюнул последнее слово, как проклятие. А потом быстрым движением стянул с себя пиджак, набрасывая его на мои плечи, пока я сидела там, возмущенно хватая воздух ртом, все еще распутно разведя ноги в стороны. Ник помог мне спуститься с раковины и запахнул пиджак, пряча мое тело, его длины хватало, чтобы прикрыть все, что было оголено, от посторонних глаз. – Мы едем домой, – сухо сказал он, разворачиваясь к двери и ожидая, пока я пройду вперед, чтобы последовать за мной, как мрачная тень.

«Я только что по-королевски облажалась, – подумала я, но, когда мой взгляд упал на брюки Ника, задержавшись на передней их части, новый триумф вспыхнул внутри. – Или нет».

Весь путь до пентхауса занимал не больше двадцати минут, но по моим разрозненным ощущениям прошло около сотни тягучих лет в гнетущей тишине. Я делала вид, что смотрю в окно, периферийным зрением наблюдая за угловатыми чертами лица Ника, подсвеченными тусклыми улицами города и габаритами машин, что обгоняли нас. Твердая челюсть то и дело сжималась, словно он боролся со словами, но каждый раз одерживал над ними победу.

– Выходи, – бросил он перед тем, как выйти на парковке своего здания, и приток адреналина уже не был таким манящим, как полчаса назад в туалете клуба. Я даже успела бегло осмотреть руль и приборную панель пикапа, но тут же оттолкнула идею о побеге, не потому что не умела водить, а потому что взгляд Ника прорезал лобовое стекло и впился в меня невидимым острием.

Мы поднимались в полной тишине, и я зареклась не быть той, кто первым начнет разговор, потому что тоже злилась на него. То, что мы переспали, а потом он проделал все эти вещи своим языком, вовсе не значило, что он имел какое-то право указывать мне, как жить эту жизнь. И, раз уж на то пошло, он не то чтобы был экспертом по высокой морали.

– Может быть, скажешь хоть что-нибудь? – нарушила данное себе обещание, стоя на пороге кухни и наблюдая, как Ник сделал глоток воды прямо из графина.

Вчера я наблюдала за ним, стоящим в такой же позе перед плитой и с ужасом глядящим на приготовленные мною сломанные пополам слипшиеся спагетти. Потом он сказал, что теперь я ни за что не смогу пересечь границу Италии и рассмеялся тем самым смехом, от которого мои ноги сделались ватными. Не переставал ухмыляться, даже заново набирая в кастрюлю воду и готовя новую партию спагетти, пока я, пристыженная и красная как помидор, сидела на столешнице рядом. А потом, когда пробовала первую вилку из его рук, взгляд Ника слишком надолго застрял в том месте, где мои губы были обернуты вокруг столового прибора. Это было одновременно чем-то уютным и будоражащим нервные окончания.

Вот так быстро все переменилось, и милая непринужденность между нами сменилась чем-то тяжелым.

– Даже не знаю, Ливи. Что обычно принято говорить, когда находишь свою невесту, танцующей стриптиз в дешевом клубе? – обернувшись, спросил Ник, прислонившись к столешнице и стискивая ее до скрипа.

– Это был не стриптиз, – с меньшей уверенностью, чем следовало бы, ответила я.

– Правда? Тогда не могла бы ты расстегнуть мой пиджак, чтобы я еще раз как следует взглянул на одежду под ним? Потому что я чертовски уверен, что не найду там ничего, кроме крохотного белья, – угроза витала в пространстве между нами, но я не собиралась оставаться в долгу.

– Тогда объясни мне, как мой будущий муж вообще оказался в месте, где девушки танцуют, выглядя вот так? – на этих словах я дернула за края пиджака со всей силы, распахивая его, и пуговицы отскочили, покатившись по полу.

Взгляд Ника потяжелел и наполнился пылающей злобой с примесью того, что лично я интерпретировала как желание.

– Как выяснилось, я вообще ни черта о тебе не знаю. Я был у твоих родителей, а потом в общественном центре, где ты, оказывается, теперь работаешь.

– Мардж… – Я стиснула зубы, чтобы не обозвать противную старушку как-нибудь слишком погано.

– Как вышло, что такая девушка, как ты, вытворяет что-то подобное?

– Такая девушка, как я? Что это, блин, вообще значит? Клянусь, если ты упомянешь хоть слово о церкви, я прямо сейчас прокляну тебя, – пригрозила ему пальцем.

Концентрация напряжения и злости в комнате достигла критической отметки. Ник сделал несколько шагов вперед, останавливаясь передо мной и проводя кончиками пальцев по моей щеке.

– Это ведь не ты, принцесса. Что с тобой стало?

В ответ на его слова я рассмеялась так горько, что больше не смогла остановиться, почти истерично хватая кислород в попытке не заплакать. Ник попытался притянуть меня к себе, но я отстранилась, отбивая его руки, и, смаргивая слезы, подняла подбородок так высоко, что на мгновение мне показалось, будто нашей разницы в росте не существует вовсе.

– Хочешь знать, да? – снова рассмеялась, но уже со злостью. – Идем, я покажу тебе.

Развернувшись, направилась в свою комнату, толкнув дверь с такой силой, что та ударилась о стену и, отскочив обратно, врезалась в Ника, идущего за мною следом. Удовлетворенно улыбнувшись на звук глухого удара, я распахнула дверцу шкафа и выудила оттуда коробку с надписью «старый хлам», поставив ее на кровать и отойдя в сторону.

– Смотри! – указала на коробку рукой, пытаясь не рассыпаться на части от душевной боли.

– Что внутри? – Он опасливо посмотрел на меня.

– Вперед, чемпион! Ты ведь хотел узнать, как я упала на самое дно. – Мои губы растянулись в кривой улыбке, но веселье не достигло моих глаз.

Преодолев расстояние между нами, Ник двумя пальцами поддел незаклеенную картонную крышку, отбросив ее на кровать. Первое, что он вытащил, – это шкатулку. Ту самую, что распотрошил, ворвавшись в мою комнату, когда мне было шестнадцать.

– Я уже видел ее. – Ник открыл шкатулку, непонимающе глядя на содержимое.

– Билеты на финальную игру сезона, – на одном дыхании начала я. – Мне никогда не разрешали посещать матчи, но ради этого я два месяца училась прилежней, чем обычно, почти не спала и унижалась перед отцом, умоляя меня отпустить. Они не пригодились, ты обсмеял меня накануне и велел не путаться под ногами, а я так разозлилась, что должна была порвать их и затолкать тебе в рот, но у меня не хватило духу.

Что-то горькое мелькнуло во взгляде Ника, когда он уставился на билеты в своей руке, но я не позволила этому просочиться сквозь стенки моего сердца.

– Обертка от клубничной жвачки, – указала на следующий лот в своей сталкерской коллекции. – Ты угощал девчонок из своей школы на парковке, когда флиртовал с ними. Я стояла неподалеку, поэтому, когда осталась последняя, осмелилась попросить, а ты просто швырнул ее в меня, даже не убедившись, что попал в верном направлении. У меня аллергия на клубнику, и я на дух не переношу наполнители с ее запахом, но эту жевала так долго, что мою челюсть, наверно, свело бы, если бы не сыпь, которая выступила у меня на щеках, заставив наконец ее выплюнуть.

– Ливи, я…

– Пуговица от твоих джинсов, – боже, мне было даже стыдно произносить обстоятельства ее происхождения, но дороги назад теперь не могло быть, я поклялась быть честной, чтобы наконец освободиться от многолетней боли. – Я подсматривала в душе в мужской раздевалке. – Ник выгнул бровь, но не прервал мой рассказ, перекатывая пуговицу между большим и указательным пальцами. – Не знаю зачем, я просто сделала это. Мне тогда едва исполнилось шестнадцать, и я понятия не имела, как выглядит мужское тело. Пуговицу взяла на память, когда обнаружила ее на полу в куче твоей одежды.

В шкатулке были и другие безделушки, но он отложил ее, заглядывая в саму коробку, где черно-серебристая майка от его старой формы насмехалась над моей одержимостью.

– Я ее не украла, если хочешь знать, – сказала, когда Ник вытащил майку, вертя в руках.

– Тогда откуда она у тебя? – Его голос отдавался особенным теплом, но еще и сожалением и виной. Я не нуждалась в жалости.

– Помнишь, ты спросил, не девственница ли я? – плечи Ника напряглись от моего вопроса, а голова медленно, словно через силу, повернулась в мою сторону. Наши взгляды встретились, и если бы я все еще была той, до дрожи в ногах влюбленной девчонкой, то пожалела бы его чувства и закрыла рот. Но я этого не сделала, когда зажмурила глаза, погружая комнату в темноту, как учила Дана, когда мы играли в прятки. – Ты был тем первым парнем, Ник, – я прошептала эти слова почти беззвучно, надеясь, что они растворятся в воздухе, прежде чем он их услышит.

– Нет, – прохрипел он, подходя ко мне и обхватив заднюю сторону моей шеи горячими ладонями так, чтобы я снова открыла глаза, взглянув на него. Большие пальцы удерживали мои щеки в нежной хватке. – Это неправда. Скажи, что это неправда! Я бы запомнил.

– Но ты забыл, – слезы потекли по моим щекам, когда я впилась в него злым взглядом и открыла рот, позволяя своему сердцу истечь кровью.

Я смотрел на случайные, на первый взгляд ничего не значащие предметы в своих руках, и их вес ощущался сильнее, чем любой груз, когда-либо оседавший на мои плечи. Я был мудаком большую часть своей жизни и научился жить с этим, практически забыв горький привкус угрызений совести. Но, как оказалось, живое доказательство моих дрянных поступков было спрятано в одной неприметной коробке среднего размера в течение нескольких лет. Разве отчаяние и боль просто можно было прикрыть картонной крышкой в надежде, что они пролежат внутри, покрываясь пылью забвения?

Это было даже не самым худшим. Короткие истории о многолетних терзаниях – ничто, по сравнению с последними словами, слетевшими с губ Ливи. Задолго до момента, когда я разрешил себе исследовать ее тело, мой разум проклинал любого мужчину, когда-либо смотревшего на нее с интересом. Я не хотел развивать в своем сознании мысль о том, что кто-то прикасался к ней так же, как я, целовал ее, любил. Долгие годы сознательно отвергал Оливию, не позволяя себе даже самую малость помечтать о чем-то настолько светлом, как симпатия и уж тем более любовь к ней, потому что знал, что как только она повзрослеет, то превратится в мечту во плоти и я не посмею запятнать ее собой.

Какая чудовищная ирония, ведь именно это я и сделал, судя по рассказу, слетевшему с ее бесцветных губ.

Мои ладони вспотели, и текст на листке стал нечетким, а половина чернил отпечаталась на коже. Я как дура репетировала дурацкий стишок до середины ночи, проговаривая его с разными интонациями. Теперь под моими глазами темные круги, и выгляжу я отвратительно даже с толстым слоем косметики на лице. Щеки немного чешутся, но так я кажусь старше. Все эти девушки на вечеринке такие сногсшибательные и взрослые, что задаюсь вопросом, буду ли когда-нибудь достаточно хороша для него.

Странно, что вечеринка проходит здесь, ведь совсем недавно, буквально на днях, в этом доме состоялись похороны. И никто даже не спросил, есть ли у меня приглашение, но это скорее хорошо, чем плохо. На самом деле я думала, Доминик давно не живет тут, но девочки из моей школы назвали именно этот адрес. Пришлось взять с собой Кая, чтобы добраться в загородный дом Каллаханов, но он сразу же исчез, как только пара бесконечных ног подошла к нему познакомиться. Мужчины.

Я пробираюсь к бассейну, который выглядит скорее предметом антуража, чем тем, что регулярно используется, затем прохожу в дом, полный образцов безвкусицы и старинных предметов мебели, стоимость которых с легкостью покрыла бы внешний долг какой-нибудь небольшой страны. Все разбрелись по углам, многие из присутствующих навеселе, но я нигде не вижу Доминика, осматриваясь и нервно подтягивая вверх круглый вырез вязаной кофты – сегодня это мой максимум, не считая косметики.

Не желая оставаться в кругу нетрезвых людей, сыплющих непристойными ругательствами, бреду по коридору в сторону кухни, там я и замечаю его, склонившегося над раковиной. Темные волосы отросли, они падают на лоб, и у меня покалывают пальцы от желания смахнуть их в сторону, чтобы снова увидеть эти темные, блестящие опасностью глаза. Он уже прогонял меня раньше, но сейчас это ничего не значит, ведь устроил вечеринку не просто так, его брата не стало, и он наверняка не хочет оставаться один, а все эти люди там, в другой части дома, понятия не имеют, насколько ему тяжело. Поэтому я здесь, чтобы быть рядом.

– Ты в порядке? – знаю, что нет, но все равно спрашиваю. Не из вежливости или желания получить ответ, а для того, чтобы он обернулся и посмотрел на меня.

Доминик делает в точности то, на что я рассчитывала, и мое сердце болит от увиденного: глубокие темные тени залегли у него под глазами, которые налиты такой краснотой, что зрачки почти сливаются с уголками. Он смотрит сквозь меня, делая большой глоток жидкости из своего стаканчика, я знаю, что там не вода, и от этого еще больнее.

– Откуда ты взялась? – обращается ко мне, но все еще не фокусирует на мне взгляд, сосредоточившись на стене за моей головой. Делаю шаг вперед, и легкий флер алкоголя попадает мне в нос.

– Почему ты здесь? Где твой отец? – Мы постоянно общаемся вопросами, на которые никогда не отвечаем, это уже как игра, но я готова играть в нее, пока он тоже участвует.

– А твой? – усмехается Доминик. – Гордон знает, что ты здесь?

Я молчу. Он делает еще глоток и смотрит уже на меня, сверху вниз, от его взгляда пальцы ног в моих школьных туфлях подгибаются, а живот скручивает.

– Конечно, они не знают, наверняка заключают новые сделки, – бормочет он.

– Тебе нужно немного поспать, – говорю, стараясь звучать не слишком занудно, но его потрепанный вид беспокоит меня. Сколько он уже пьет?

– Мне не нужно спать, малышка Ливи, у меня есть лекарство ото сна, – он смеется так дико и глубоко, что я не могу перестать смотреть на оскал, скрывающийся за этим. Так гиены предупреждают своих жертв в ночи, перед тем как наброситься и разорвать, пора бы уносить ноги, но я делаю самую глупую вещь в своей жизни – шагаю ближе и обнимаю его, давая утешение, которое, как я знаю, ему необходимо. Готова поспорить, уже давно никто не обнимал его по-настоящему.

– Что ты делаешь? – Он пытается освободиться, его руки висят по бокам, а голова дергается назад, и я вижу злость во взгляде. – Уходи, Оливия. Тебе здесь не место.

Крепче вцепляюсь в его футболку, пропитанную запахом, от которого кружится голова, и прижимаюсь к его твердому телу, желая раствориться в нем и забрать всю боль, что гложет его изнутри.

– Я не уйду, ты можешь перестать меня отталкивать, – шепчу как мольбу. – Давай просто уложим тебя в постель, ты измотан.

Его борьба ослабевает, и что-то похожее на уязвимость пробивается наружу.

– Мне нельзя спать, – говорит он с ноткой отвращения к себе. – Если я закрою глаза, он снова окажется мертвым у меня на руках.

Чувствую, как в горле встает ком, а глаза наполняются влагой. Я не знаю, как погиб Дэмиен, но слышала, что это произошло на глазах у Доминика. Должно быть, это так ужасно.

– Ты не будешь спать. – Я еще крепче обнимаю его, чувствуя, как его тело шатается. У меня не хватает сил, но я держусь за стойку у раковины, обещая себе не отпускать его ни при каких обстоятельствах.

– Правда? – Он наклоняется ближе к моему уху. – И что же я буду делать?

Волна дрожи почти сбивает меня с ног, приходится отвести взгляд, чтобы скрыть свою нервозность от намека.

– Я не трахаю маленьких девочек, – говорит он.

Это предупреждение становится точкой разлома внутри меня. Одна моя половина в шоке от грубости утверждения, а другая отчаянно хочет поспорить.

– Мне восемнадцать, – не знаю, почему говорю это.

– Ты уже трахалась раньше, принцесса? – теперь его губы скользят под мочкой моего уха, задевая кожу над воротом кофты. – Потому что твоя одежда подсказывает, что нет.

– Не всегда то, что мы видим, оказывается правдой, – выдаю я, внезапно выпрямляясь во весь рост. – Это твои слова, помнишь?

Если он и помнит, то ничего не говорит, потому что что-то щелкает между нами, и картинки сменяются так быстро, что не успеваю следить за ними. Внезапно я оказываюсь прижатой к холодильнику и почти задыхаюсь от жадных поцелуев, которые Доминик оставляет на моей шее. Потом моргаю, и вот мы уже в его спальне, это практически святая святых, и я щиплю себя за руку, чтобы убедиться, что это не сон. Но любопытство, подталкивающее меня осмотреться, тает, когда он вдавливает меня в матрас всем телом, и его губы одновременно везде на моем теле, но только не на моих губах. Я отчаянно хочу, чтобы он поцеловал меня, заглянул в мои глаза и успокоил, но этого не происходит.

Мне так хорошо физически и вместе с тем плохо внутри, что-то не так, он слетел с катушек и превратился в кого-то другого, испепеляющего мое тело жаром губ и глаз, но не смотрящего мне в глаза. Тогда закрываю свои и просто отдаюсь ощущениям, глотая слезы обиды. Он здесь, прикасается ко мне с такой нежностью и страстью, это все, что имеет значение.

Щекочущее покалывание внизу моего живота заставляет меня стонать и стискивать простыни руками. Я никогда не ощущала чего-то настолько прекрасного, хотя слышала много разных историй от девочек в своем классе. Я не ханжа и не осуждающая дрянь, но всегда стыдливо отворачиваюсь, продолжая слушать разговоры о сексе и описание того, что называют оргазмом. Но просто знать все это – не то же самое, что испытывать вживую, тем более с парнем, что держит мое сердце в руках так долго. Это похоже на мучительную агонию и невероятное счастье в одном флаконе.

А потом он упирается головкой члена в мой вход и толкается, а я сжимаю губы так крепко, что чувствую привкус крови во рту, но заставляю себя расслабиться. Доминик не замечает моего дискомфорта, покрывая мою шею и грудь влажными поцелуями, и боль постепенно уходит на второй план, остаются только его руки и ощущение, что мы связаны воедино. Не могу поверить в происходящее, задыхаясь от удовольствия, запечатлевая каждое ощущение в памяти как нечто божественное и прекрасное.

Но потом все заканчивается, когда мы оба спускаемся с вершины собственного кайфа и Доминик наконец смотрит на меня мутными глазами. Несколько минут просто пялится на мое голое тело, засосы на груди и шее, потом на себя… и отлетает в сторону так быстро, будто я в огне, а он боится обжечься.

– Блядь! – ругается, сидя на другом конце кровати. Я пытаюсь сесть, все еще не понимая, что происходит и почему вдруг стало так холодно. Тянусь к нему, чтобы заверить, что он не сделал мне больно, вообще-то скорее даже наоборот, так что волноваться не о чем. А еще мне очень хочется его поцеловать, потому что он сам до сих пор этого так и не сделал. Но он отбрасывает мою руку как ядовитую змею и шипит. – Убирайся!

– Что? – не верю и встаю, путаясь в одеяле. Между ног покалывает, но я обхожу кровать, вставая прямо перед ним. – Посмотри на меня, это я, Ливи.

– Я сказал убирайся, – сквозь зубы выдавливает Доминик, не поднимая головы. Он выглядит разъяренным, комкая в руках простыни под собой и дышит так часто, что я отступаю на шаг. – Ты чертов ребенок! Чем я думал? Чем ты думала? – Я снова собираюсь возразить, но он резко встает, выдвигая прикроватный ящик и вынимая оттуда что-то, завернутое в пакетик, не вижу, что это, но он весь вспотел и дрожит, а глаза полны еще большей злобой.

– Я не понимаю. – Мой голос растворяется в его смехе, когда он наклоняется и берет с пола свою футбольную майку, швыряя ее в меня.

– Проваливай, я говорил, что тебе здесь не место! – затем широким шагом уходит в ванную, заставляя меня вздрогнуть от громкого хлопка двери.

Не обращая внимания на кровь, онемевшими пальцами натягиваю на себя его одежду, с энтузиазмом мазохиста вдыхая ее запах, и плетусь к двери, на ходу собирая свои разбросанные вещи. Я ухожу, а мое сердце остается на полу его спальни, растоптанное босыми ногами и обескровленное, выдранное с такой силой, что в груди остается только кровоточащая дыра.

Снова взял свою старую майку, стоя спиной к Ливи. Она тихо всхлипывала, завершая свой рассказ, а я точно знал, почему не мог вспомнить ту ночь. С вероятностью в сто процентов принял еще больше дури после того, как вышвырнул ее из своей спальни и из своей жизни. После того как лишил ее девственности. А потом как ни в чем не бывало заявился в ее дом спустя два года, шантажируя и предлагая руку и сердце. Как вообще можно предлагать то, чего у тебя нет?

Но оно было там, билось, ударяясь о ребра, разрываясь на части от осознания, какой отвратительный ужасный поступок я совершил. Я обернулся к Ливи, глядя, как она вытирает слезы.

– И после всего ты сохранила ее, – протянул майку между нами, не веря, что у меня хватило духу задать этот вопрос.

– Как напоминание, – сказала она, с ностальгией глядя на выцветшую ткань в моих руках и пожимая плечом. – Сначала оставила ее, потому что хотела запомнить лучшую ночь в своей жизни, но потом решила, что она символизирует то, от чего я должна держаться подальше. Я всегда думала, что это любовь, но потом это превратилось в нескончаемый круговорот боли. Знаешь, что в этом самое смешное? – Я проглотил язык, испытывая отвращение к себе и погибая с каждым ее новым словом. – Если бы все мои чувства можно было просто отключить щелчком пальцев, я бы все равно не стала. Не потому, что мазохистка, а потому, что боялась узнать, каково это – жить по-другому. Не оглядываться на твой голос в толпе, не выискивать взглядом, не задерживать дыхание каждый раз, стоило тебе войти в комнату. Я уже не помнила, каково это – не любить тебя, Ник. И не хотела забывать.

Я знал, что любые мои слова ничего не изменят, и, не помня наверняка, так же знал, что была лишь одна причина, по которой так жестоко оттолкнул ее. Она была олицетворением света, а я – жалким наркоманом, убившим собственного брата, вором и отребьем. И вот теперь я слетел с пьедестала, на котором прятался от себя самого, вернувшись назад. Все тот же моральный урод, закидывающийся колесами, как шестилетний ребенок конфетами, а она по-прежнему стояла здесь и все еще смотрела на меня, как на единственного мужчину в мире.

– Я не заслуживаю тебя, Ливи, – горечь собственных слов разъедала горло, мои ноги подкосились, и я опустился на колени, наплевав на дискомфорт и отголоски боли, подползая к ней и утыкаясь головой ей в живот. – Что я наделал… Прости меня… прости… – Сам не знаю, как сорвался и начал рыдать, наверняка теперь выглядя еще более жалким. Мне хотелось вскочить и биться головой о стену, но это не вернуло бы нас назад и не загладило бы мою вину. Я мог бы списывать все только на нелепую случайность или проблемы с отцом, но понимал, что причина сидела глубже и у меня были целые годы, чтобы что-то исправить, но я даже не пытался. Просто прятался за маской, становясь кем-то другим – милым парнем, улыбающимся с рекламных плакатов и бегающим по полю, словно в мире не существует шлейфа из проблем, оставленных в прошлом. Потом спускался на дно и жалел себя, когда это Ливи была той, кто заслуживал извинений и почестей. Поэтому цеплялся за ее талию, шепча и умоляя о прощении, проклинал себя и все свое существование, не понимая, как исправить содеянное.

Позже мы сидели на полу ее комнаты, держась друг за друга, потому что так было легче пережить нашу общую боль. Я целовал ее спутанные волосы и мокрые от недавних слез, припухшие веки, и чувствовал, что последние кусочки моего сердца встают на место.

– Ты должен кое-что сделать, Ник, – проговорила Ливи, пробегая пальцами по моим волосам, когда я не смог найти в себе силы, чтобы оторвать лицо от ее шеи и посмотреть в эти прекрасные печальные глаза.

– Я сделаю все, что ты скажешь… – Я действительно имел в виду каждое слово, даже если она попросила бы меня прямо сейчас пустить себе пулю в лоб.

– Да, но ты сделаешь это не для меня, а для себя.

Некоторые вещи, которые мы на дух не переносим, становятся ненавистными не сразу. В детстве я не понимал, как можно не любить сладкое или мультфильмы, особенно когда и того и другого в изобилии – первого, чтобы я заткнул свой рот и не мешал взрослым разговорам, а второго для подстраховки, когда первое не помогало.

Точно так же было и с запахом ладана. Моя мать была религиозной фанатичкой, и каждое воскресенье таскала нас в церковь на покаяние. Я не успел особо нагрешить к тому времени, поэтому выдумывал истории о том, как напакостил в школе или поранил соседскую кошку, чтобы не разочаровывать ее. Священник верил мне, наверняка считая отродьем Сатаны, что при наличии Карсона было недалеко от правды, и заставлял читать «Отче наш», стоя на коленях, а потом совал мне крест, чтобы я целовал распятие, умоляя о спасении души. Я возненавидел все это раньше, чем мама выпрыгнула с балкона третьего этажа, окончательно помешавшись.

И вот теперь, спустя много лет, снова вдыхал ненавистный запах, не испытывая ничего, кроме тошноты, но стойко терпел, шагая по проходу в сторону исповедальной кабинки. Ах да! Разве я не сказал, что трюк с ненавистью работает и в обратную сторону? Еще как.

Именно так девчонка, что донимала меня, наряжаясь в блестящие платья принцессы, каким-то образом превратилась в женщину, что успела проникнуть мне под кожу. По ее совету я притащился в церковь на поиски сам не знаю чего, но даже если бы она выбросила меня с вертолета посреди бескрайней пустоши, я шел бы на ее голос, пока не закончились бы силы, просто чтобы еще хоть раз увидеть ее и убедиться, что это не мираж.

Я был сломлен, жалок, раздавлен, но полон призрачной надежды и абсолютно уверен лишь в одном – мне не выжить без Оливии Аттвуд, потому что ее смех делал каждое мое утро добрым, а ее запах на моих простынях заставлял сердце в груди кувыркаться и забирал кислород из легких. Если я не просыпался, обнимая ее как в последний раз, то словно и не жил, просто существовал. Мне потребовалась уйма времени и огромный привет из прошлого, чтобы вынуть голову из задницы и понять, что я люблю ее. Теперь, живя с этим знанием, я гадал, как поделиться им с ней. Слова в нашем мире давно утратили силу, и я выбрал действия, даже если не понимал, к чему в конечном итоге они приведут. Хуже уже быть не могло, оставалось надеяться, что где-то среди всего хаоса осталось хоть немного гармонии.

– Поздновато для вечерней службы, юноша. Мы закрыты.

Я огляделся в поисках говорившего. Тот сидел прямо за алтарем на полу, перебирая в руках карточки с наскоро написанной речью, видимо, репетируя для предстоящей службы.

– Но вы все еще здесь?

– Я всегда здесь, – добродушно хохотнул священник, проводя рукой по волосам цвета соли с перцем, поднимаясь на ноги. – Потерянные души иногда забредают на огонек, кто-то ведь должен их встречать.

По-прежнему было сложно поверить, что не брежу, поэтому я ухватился за набалдашник деревянной скамьи, разглядывая убранство церкви и человека перед собой. Он ничем не отличался от других служителей церкви и даже внушал какую-никакую степень доверия, что было само по себе абсурдно, принимая во внимание мой скептицизм.

– Так ты уже знаешь, что привело тебя сюда, юноша? – Тут он лукавил, мне было под тридцать, а со всеми тяготами жизни и рецептурными препаратами, применяемыми не по назначению, я, наверно, выглядел как молодая версия Джимми Моррисона. Мои руки опустились и сжались в кулаки.

– Я почти не сплю, – выдал первое, что пришло в голову, поглядывая в сторону исповедальной кабинки.

– Тебя что-то тревожит? – спросил священник, пряча карточки в карман удлиненного пиджака. Он по-отечески взглянул на меня из-под густых бровей, создавалось впечатление, что мы уже вели этот разговор.

– Ага.

– Ты расскажешь мне?

Я усмехнулся, не веря, что действительно собираюсь сделать это. К черту мою жизнь.

– Раньше я испытывал непреодолимую жажду разрушения, – начал, глядя перед собой на колыхающиеся огоньки пламени свечей. – Но теперь…

– Что теперь?

– Теперь я хочу сберечь.

Ливи сказала, что я должен простить себя, хотя ни слова не говорила о церкви, предполагая, что я и на пушечный выстрел не приближусь к храму Господа. Но я не знал другого места, где можно найти ответы. Пока держал ее в объятиях всю оставшуюся ночь, пока ехал сюда, пока стоял перед священником, осознание медленно проникало в мои поры. А может, это мама или Дэм смотрели на меня сверху, радуясь, что я наконец осмелился побороть свои предрассудки.

– Что именно? – спросил святой отец, снова привлекая мое внимание.

– Отношения, полагаю. А может быть… – Я запнулся. Перед уходом из дома я пообещал Оливии, что сделаю это в первую очередь для себя. В попытках решить, как поступить с ней и неразберихой с отцом, совершенно забыл о том, что если заиграюсь, то все закончится крушением не только нас как пары. Если я не оставлю свою зависимость, позаботиться о Ливи попросту будет некому. – Жизнь…

– Ты хочешь сохранить жизнь? – понимающе спросил священник.

– Больше всего на свете…

Он кивнул и направился в сторону постамента, убирая догоревшие огарки свечей, не глядя на меня, когда произнес:

– Ты ничем не отличаешься от других верующих. – Я не стал поправлять его, что не верю в Бога, ведь по какой-то иррациональной причине все же стоял здесь. – Все вы в момент отчаяния цепляетесь за свое существование и возносите мольбы. В этом нет ничего постыдного, даже если ты не до конца честен перед Ним. – Он ткнул пальцем в расписной купол над нами. – Но вот в чем дело, юноша. – Теперь священник повернулся ко мне лицом, держа в руках новую свечу. – Чудеса не работают, если не прилагать усилий.

Одним движением он провел свечой над открытым пламенем, зажигая.

– Я не понимаю…

– Что бы там ни разъедало тебя изнутри, отпусти это. Не избавившись от старого груза, тебе не сдвинуться с места. Считай это своим новым началом. – Он поставил свечу в свободную ячейку и сложил руки перед собой, опустив их. – Если у тебя хватило сил, чтобы прийти сюда, пожертвовав своим эго и принципами ради кого-то другого, должно хватить смелости и на большее.

Я понятия не имел, о чем он говорил в своей весьма расплывчатой проповеди, поэтому трактовал его слова по-своему. Даже чуть было не уточнил, не знаком ли он с доктором Коллинз, ведь их слова удивительным образом переплетались. Или, может быть, я надышался свечным запахом, что сам убедил себя в невозможном.

– Думаю, мне понадобится ваша помощь, – сказал, собирая в кулак остатки здравомыслия и крепко сжимая его, после чего подошел к распятию высотой с футбольные ворота.

– Для этого я здесь.

– Я позабыл, как это делается…

Священник сразу же уловил мое намерение, вставая плечом к плечу со мной, глядя на образ распятого Бога перед нами…

– Просто попроси. – Он пожал плечом, как будто в молитве не было ничего сложного.

Несколько минут я просто молчал, а потом, сам не знаю как, начал просить обо всем, что приходило в голову. О том, чтобы Ливи полюбила меня так же сильно, как я чувствовал эту любовь внутри своей груди; о здравомыслии и смирении; об отпущении моих грехов и прощении вины перед Дэмиеном и всеми, кому когда-либо причинил вред; об избавлении от своей зависимости и спасении души; о том, чтобы сила моей ненависти ни за что не превзошла силу других, более светлых чувств.

Закончив несвязную речь, я взглянул на священника, тот одобрительно кивнул, сжимая мое плечо, как будто мы были старыми приятелями. Теплая улыбка расползлась по его лицу.

– Ну вот, дело сделано, – заключил он. – Теперь самая сложная часть. – Еще крепче сжал мое плечо, но после отпустил и направился по своим делам, напевая себе под нос.

Чудеса не работают, если не прилагать усилий.

Кажется, теперь я понимал.

По официальной версии, Джош Холл был адвокатом около пяти последних лет. Его не сравнивали с акулами, как других коллег, обладающих твердой хваткой и умением повернуть любую, даже самую патовую ситуацию в свою сторону. Он был еще большим хищником, чуял кровь, когда та свободно текла по венам, до того, как на коже будущей жертвы появлялась рана. Именно этот парень проверял и составлял девяносто процентов контрактов и соглашений в «Каллахан и Аттвуд», он не работал на компанию напрямую, но, когда ситуация требовала срочного вмешательства, Каллаханы звонили Джошу. Он также наверняка являлся безэмоциональным социопатом, потому что нужно попросту не обладать душой, ведя дела, в которых мораль стояла в самом конце списка обязательных условий.

Мы с Ди сидели в его офисе уже около восьми часов, просматривая документацию и вычитывая контракты, ища компромат на Карсона и любую возможную зацепку, способную развязать мне руки. Точнее, сам я мог просто послать Карсона, потому что уже некоторое время назад твердо решил для себя, что поместье матери не стоит того, чтобы ради него отказаться от Ливи. Но если не найду обходной путь или не выполню условия соглашения, мой отец пропустит все, что так любила Ливи, через мясорубку. А это было последним, чего я хотел.

– Бесполезная трата моего времени. Здесь ничего нет, – сухо заметил Джош, поправляя несуществующую складку на своей идеально выглаженной рубашке, тем самым еще больше убеждая меня в том, что он психопат.

– Значит, ты плохо ищешь, – упрекнул Ди, не отрываясь от стопки тетрадей, вытащенной из коробки, что я нашел в старой комнате Дэма. Около недели назад я привез сюда любые записи и документы, которые смог найти в поместье и до которых не дотянулись липкие пальцы Карсона, и к этому моменту мы отсмотрели все от домовых выписок до записок с холодильника.

Джош подошел ближе и с угрожающе холодной улыбкой скинул ноги Донована со своего отполированного стола.

– Если вдруг вы забыли, я не работаю ни на одного из вас. – Это было правдой, но по какой-то причине я доверял этому парню, даже если знал, что он слишком много времени проводит в компании моего отца.

– Но я могу стать будущим владельцем, не забывай. – Я нахально подмигнул ему, из-за чего идеальные темные брови Джоша еще больше опустились на нефритовые глаза. Иногда мне казалось, что он выигрывал дела только благодаря своей богоподобной внешности, но потом вспоминал, что ни в одной косточке его тела не было эмоций, даже фальшивых.

– Это ты не забывай, кто вытащил тебя из передряги с «Патриотами», сомневаюсь, что ты мог бы управлять компанией после того, как скурил свои мозги, – подметил Джош.

– Так, ладно, остыньте. Кажется, мы пропустили кое-что поважней документов, – встрял Ди, заставив нас прекратить перепалку. – Ты знал, что Дэмиен собирался уйти из компании, но твой отец поставил ему ультиматум, угрожая не только твоим будущим? Полагаю, поэтому он так разозлился, когда в ночь его смерти ты был немного не в себе.

Я лишь покачал головой, глядя на большую тетрадь в руках приятеля. До сегодняшнего дня я не смотрел эту коробку, думая, что тетради внутри – не более чем старые учебные принадлежности.

– Это его дневники. Если я правильно понял, тут не пустая болтовня о девчонках, а записи о последних сделках, проведенных перед гибелью твоего брата, но все они в основном неофициальные. Твой отец не просто мошенник, он гребаный гуру беззакония. – Ди протянул мне тетрадь, в которой почерком моего брата велись заметки о его жизни и работе в компании. Последняя была сделана за день до появления Дэмиена в моем доме.

С недавних пор я стала немного параноиком. Куда проще жилось в привычном ритме, в котором не ждешь от людей чего-то особенного вроде крепких объятий перед сном, доставленного к тебе на работу пакета с едой или любого другого проявления тепла и заботы, пусть даже в мелочах.

Поначалу это сбивало с толку, и я чувствовала себя не в своей тарелке каждый раз, когда Ник оставлял легкий поцелуй на моем виске по дороге к холодильнику. Эта рутина, далекая от безразличия, была еще более пугающей, ведь мысль о том, что это все не по-настоящему и скоро закончится, почему-то не отпускала меня все две недели после нашего дня откровений.

Ник был до ужаса странным, порой даже слишком навязчивым и обходительным. Единственной вещью, с которой он наотрез не соглашался, была моя работа в клубе Керри. Каждый вторник он ястребиным взором следил за моими движениями, будто в них были скрыты какие-то сигналы, которые пропустит, если слишком надолго моргнет.

– Что бы ты сделала с компанией, если бы она стала твоей? – спросил он однажды за ужином перед телевизором, между просмотром фильма ужасов и горячими прикосновениями к моему бедру, перекинутому через его колени.

Я растерялась, не зная, что ответить. Не хотелось даже думать о простой работе в компании, не говоря уже о том, чтобы занимать руководящую должность. Поэтому сменила тему единственным способом, способным заставить его забыть о вопросе, – отставила еду в сторону, полностью перебравшись к нему на колени и загораживая вид на широкий экран обнаженной верхней частью своего тела. В тот вечер мы больше не поднимали серьезных тем.

Но легкость, которая поселилась в пентхаусе, все еще посылала волны беспокойства в мой живот всякий раз, когда Ник будто зависал в собственных мыслях, над чем-то раздумывая. Подготовка к свадьбе шла своим чередом, но от меня не ускользало, как внимательно мой жених иногда изучал мое лицо. Я хотела проникнуть в его голову и распотрошить эти мысли, лишь бы убедить себя в том, что это всего лишь моя паранойя.

Единственным местом, где мы оставались честны друг с другом, была спальня Ника, в которую я перебралась после ночи, когда он привез меня полуголую из клуба, и из которой теперь отказывался выпускать, сказав, чтобы я перенесла в нее и свои вещи тоже. Долгие ночи, в которые, укрытые темнотой, мы делились сокровенными мыслями и тем, что при свете дня не могли произнести вслух, давали слепую надежду, что истина действительно освободила нас от оков прошлого и теперь эта легкость останется с нами навсегда.

То воскресное утро все изменило. Я проснулась от внезапно вспыхнувшей в животе паники и пустоты позади себя, где обычно теплое твердое тело прижималось к моему, словно мы были одним целым. Я села на кровати, осматриваясь, вспоминая обрывки вчерашней ночи и рассеянные слова, которые Ник нашептывал мне на ухо, пока входил в меня сильными, медленными толчками.

Из ванной не слышался шум воды, а в кухне не звенела посуда, даже зал, предназначенный для физиотерапии, не испускал потоки раздражающе агрессивной музыки. Квартира оказалась пуста, ни записки, ни сообщения на куске картона, приклеенном к холодильнику. Что-то было не так.

Мой телефон вчера разрядился, и у меня не было времени поставить его на зарядку, сейчас же я собиралась выпить кофе и загрузить расписание на неделю, чтобы решить, куда втиснуть тренировки для еще одной группы в общественном центре. Раз уж я больше не танцевала в клетке, то хотела как можно больше делать это в другом месте. А еще намеревалась перенести хотя бы часть необходимых мне вещей в комнату Ника, потому что обнаженный бег по квартире всякий раз заканчивался тем, что меня ловили где-то посреди коридора и возвращали обратно в кровать.

Распахнув двери гардеробной, я планировала надеть одну из его футболок, но замерла, когда паника сковала грудь, затянув вокруг легких невидимую петлю.

– Что за черт? – В последнее время я слишком много ругалась, наверно, под влиянием парня, что всюду сеял свою темную ауру, которой заразилась, как смертоносным вирусом.

Дорожная черная сумка стояла на одной из полок в окружении пары стопок вещей, в остальном шкаф был почти пуст. Я побоялась заглянуть внутрь сумки, вместо этого вернувшись к своему телефону, чтобы позвонить Нику. Абонент был недоступен, тогда я подошла к зеркалу, осматривая себя с ног до головы, проводя кончиками пальцев по шее и груди, где вчерашние следы его страсти уверяли, что присутствие Ника в моей жизни более чем реально, а не просто плод больного воображения.

Собрать компромат на Карсона оказалось проще, чем я себе представлял. Мой отец настолько привык быть на верхушке пищевой цепи, что позабыл о своем же принципе, имеющим прямое отношение к эволюции. Начав распутывать клубок, Джош нарыл с два десятка доказательств того, каким чудовищем оказался глава семьи Каллахан.

Помимо вмешательства в мою спортивную карьеру и многочисленные деловые махинации он также был тем, кто заставил девушку Дэмиена – Элси – исчезнуть из города в неизвестном направлении, и я поручил Джошу найти ее во что бы то ни стало, лишь надеясь, что она в добром здравии. Полагаю, возлюбленная Дэма мешала плану отца женить его на Ливи.

Но и это еще не все. Карсон никогда по-настоящему не собирался выполнять условия нашей сделки, это было ясно как день. В то утро я позвонил Гордону и предложил ему выход, в обмен на это мне нужно было время и что-нибудь, что могло бы отвлечь Карсона и его людей. Уж не знаю, что придумал Гордон, но как по сигналу три машины выдвинулись из особняка в назначенный час, а я отправил короткое подтверждение и отключил телефон. Спасибо моему прошлому и тому факту, что Карсон был слишком слеп, когда в поле его зрения появлялся кто-то из семейства Аттвуд. Благодаря его отвлечению я теперь владел ключом к нашей с Ливи свободе. Неплохо для безмозглого выродка, правда?

Проникнув в его кабинет и взломав несложный замок в нижнем ящике стола, раскопал старые больничные записи, из которых стало понятно, от кого я унаследовал пристрастие к запрещенным препаратам и все сопутствующие последствия. Мама была не просто одержимой фанатичкой – Карсон годами сеял ложные идеи в ее мозгу, пока те не разрослись до немыслимых пределов. Мерзкий ублюдок довел ее до пограничного состояния, когда реальность уже не казалась лучшим выбором, а врачи просто закрывали глаза на ее безумие, получая щедрые гонорары. И все лишь для того, чтобы Карсон мог заполучить дом и половину ее состояния.

И теперь это осознание впивалось в мою кожу колючими иглами, ведь, несмотря на чувства, что я испытывал к Ливи, я не мог уподобиться отцу и жениться на девушке, чья семья владела половиной капитала компании. Как-то раз я даже спросил ее, видит ли она свое будущее в «Каллахан и Аттвуд», и она так побледнела, что этого было достаточно для ответа. А потом ее взгляд резко переключился на игривый, и она скинула с себя майку, заставив меня забыть о вопросе на долгие часы. Но не забыть полностью.

Мы по-прежнему готовились к свадьбе, и я не мог найти в себе силы, чтобы остановить все это, потому что боялся ее потерять. И я все еще был зависим от таблеток, но пока у меня не было времени на последний шаг в этом путешествии, потому что был слишком занят тем, что как одержимый боготворил свою невесту и собирал компромат на своего отца.

Сообщение на моем телефоне вспыхнуло так внезапно, что я вздрогнула. Но, увидев имя абонента, сразу же бросилась читать короткий текст, состоящий всего из трех слов.

Не стала писать ответное сообщение Нику, слишком злясь на то, что он пропал, не сказав куда, и на проклятую сумку в шкафу, доверху набитую его вещами, – я все-таки проверила. Вместо этого я позвонила Каю и попросила его забрать меня, нервно расхаживая по гостиной и кусая губы в молчаливом предвкушении.

У «Каллахан и Аттвуд» была многолетняя история, насчитывающая не одно поколение, когда эти фамилии существовали порознь, и целое десятилетие под одной крышей из стекла и металла, таких же холодных, как сердца основателей. Я нечасто бывала здесь, предпочитая уворачиваться от просьб отца посетить офис, как от открытого огня. Понятия не имею, что означал мой сегодняшний визит в великой схеме вещей, но все же последовала порыву любопытства и переступила порог фирмы, носящей и мою фамилию.

– Вас ожидают наверху, – с отрепетированной улыбкой сообщила девушка на ресепшене, когда я вошла в просторный холл в окружении деловых костюмов. Наверно, нужно было надеть что-нибудь поприличней, чем одна из толстовок Ника, но нервная энергия так бурлила в теле, что я не смогла даже доесть свой завтрак, прежде чем отправиться сюда.

Двенадцать этажей, верхний из которых полностью занимало руководство; понятия не имею, чем занимались на остальных, но лифт практически не двигался, останавливаясь почти на каждом, чтобы впустить или выпустить кого-то из сотрудников. Пока поднималась, у меня скрутило живот от мысли, что бы стало со всеми этими людьми, если бы я отказалась стать преемницей отца.

Створки лифта открылись, возвестив о том, что дальше ехать некуда, и я жадно втянула воздух, перед тем как выйти наружу.

– Вот ты где! – Рука Ника обвилась вокруг моей талии, и поцелуй в губы, на контрасте с началом этого дня, еще больше сбил меня с толку. Видя мое замешательство, он притянул меня ближе. – Все в порядке?

– Не знаю, ты мне скажи. – Я все еще оглядывалась по сторонам, немного не в себе от энтузиазма в его голосе. Мои глаза нашли его, и потребовалось больше, чем несколько секунд, чтобы убедиться, что он не под кайфом. – Зачем мы здесь?

– Ты мне доверяешь? – Вопрос слетел с его губ так просто, будто мы вовсе не были двумя персонажами какой-то запутанной версии «Вестсайдской истории». Я была слишком напряжена, чтобы солгать.

– Зависит от обстоятельств.

– Это что, моя толстовка? – Он прищурился, довольно улыбаясь. – Думал, что упаковал ее с остальными вещами.

– Ха! Вот тут-то всплывает вопрос о доверии. Что происходит, Ник? Почему в твоем шкафу дорожная сумка?

На место улыбки пришло выражение лица, которое не прибавило мне уверенности, в нем было невероятное количество нежности, но за ее интенсивностью я разглядела и глубокую печаль.

– Я все объясню, идем. – Ник мягко взял меня за руку, переплетая наши пальцы, и повел в сторону офиса отца.

Секретарша встала, чтобы меня поприветствовать, но мой ответ застрял в горле, когда двойная матовая дверь передо мной распахнулась.

– Наконец-то. – Мой отец поднялся со своего места, бросив короткий взгляд на Ника, что встал у меня за спиной, все еще держа наши руки сцепленными.

Помимо отца в кабинете был незнакомый мужчина, представившийся Джошем Холлом. От его безразличного приветствия и пробирающего до костей прищура по моей спине пробежали мурашки, и я отступила на полшага, вжимаясь в тело Ника. Почему ситуация походила на наше собрание в кабинете прямо перед тем, как на меня рухнула бомба с помолвкой?

– Все в порядке, принцесса, – шепнул Ник поверх моего плеча, его вторая рука легла мне на живот. – Эти люди здесь, чтобы помочь.

Прямо перед тем как успела высказать сомнения, дверь за нашими спинами открылась и запыхавшийся Карсон Каллахан влетел в нее, капая слюной на персидский ковер, как собака в припадке бешенства.

– Ты! – Тот ткнул пальцем в лицо моего отца. – Я знал, что нужно было пристрелить тебя прямо там! – вопил он, все больше краснея в приступе ярости. – Иуда! Ты заплатишь за это!

Ник передвинул меня за спину как раз в тот момент, когда мистер Каллахан развернулся к нему и засмеялся в потолок.

– Отличная работа, говнюк! – выпалил он в истерике, аплодируя. Затем его взгляд метнулся в мою сторону, и следующие слова прозвучали с таким количеством яда, что меня затошнило. – Все ради этой маленькой шлюшки?

Тело Ника пришло в движение быстрее, чем я успела расслышать свой крик. В следующую минуту он уже восседал верхом на своем отце, впечатывая кулак ему в лицо снова и снова.

– Я выбью твои зубы, чтобы ты больше не смог разговаривать о ней в таком тоне. А если решишь даже просто подумать, то размозжу твой череп. – Голос Ника, наполненный сталью, гремел поверх шума в моих барабанных перепонках и голосов людей, разнимающих драку.

– Остынь, Каллахан, – вмешался Джош, оттаскивая Ника подальше. – Тебе не нужны новые обвинения.

– Пусть только попробует, – выплюнул тот, вытирая окровавленные костяшки пальцев о подол выбившейся рубашки. Ненормальность происходящего выходила за грань моего понимания.

– Кто-нибудь объяснит… – начала я, глядя, как растрепанного и избитого мужчину передо мной сажают в кресло.

– Прости, Ливи, – скривился Ник. – Это должен был быть сюрприз, но ему, как всегда, надо было появиться слишком рано и все испортить. – Он перевел взгляд на отца и, взяв со стола папку, бросил ее перед ним. – Подписывай!

Мистер Каллахан поднял полный ненависти взгляд на сына и открыл папку, глядя на содержимое. Его теперь красные и опухшие от ударов глаза пробегали по строчкам, которые, стоя далеко, я никак не могла прочитать, но по мере того, как глаза Карсона в панике расширялись, нечто похожее на всеобщее удовлетворение разливалось в воздухе.

– Я всегда знал, что ты в большей степени мой сын, чем Дэмиен, но чтобы настолько, – если бы он не произносил это с отвращением, я бы решила, что за словами кроется гордость. Острые черты Ника еще больше напряглись, когда он ответил:

– Ты никогда не был моим отцом, Карсон. То, что в наших жилах одна кровь, – ничего не значит. – Я не смогла побороть в себе желание подойти и обнять его, поэтому на ватных ногах двинулась вперед, обхватывая его дрожащее от адреналина тело руками и зарываясь лицом в рубашку. – Все кончено, принцесса. Теперь никто не заставит тебя делать то, что он хочет.

Это ведь хорошая новость, верно? Тогда почему в его голосе столько грусти?

– Что это значит? – Я попыталась отстраниться, но Ник запустил разбитую руку мне в волосы, удерживая на месте.

– Ты не обязана выходить за него замуж, вот что это значит, – вставил отец у меня за спиной. Краем сознания я слушала его объяснения, но мои глаза не могли оторваться от лица передо мной. Усталое и такое родное, за пеленой слез почти размытое, оно становилось все более мрачным с каждым следующим словом отца и злобными проклятиями его, теперь уже бывшего, партнера.

Я не смогла выдавить из себя слова благодарности, они так и застряли на языке вместе с миллионом ругательств, которые сейчас хотелось выпустить на волю. Реальность ударила по лицу, оглушая и отрезвляя. Вот почему он собрал свои вещи в спальне, которая все еще пахла нами. Маскируя дрожь в голосе и пытаясь сохранить хоть какое-то подобие легкости в нем, я натянула на лицо фальшивую улыбку.

– Что ж, это отличная новость. – Я повернулась к стене, чтобы в моих глазах Ник не смог прочесть разочарование и боль. Но на это и не было времени, поскольку Джош уже привел в движение какой-то механизм, и люди в костюмах зашли, чтобы вывести кричащего мистера Каллахана.

Воспользовавшись заминкой, я выскользнула в коридор и побежала к лифту. Отчаянно нуждалась в свежем воздухе, поэтому нажимала на кнопку лифта с такой силой, что она запала внутрь механизма. Горло жгло, а слезы уже вовсю лились по щекам, но я сдерживала рыдания как только могла, в надежде как можно скорее выбраться отсюда и оказаться вдали от чужих глаз.

– Куда это ты собралась? – окликнул голос, который пробуждал внутри бурю так же быстро, как успокаивал ее. – Ливи?

Рука Ника коснулась моего плеча, и я резко развернулась, крича:

– А куда, по-твоему, я могу собраться? Дело ведь сделано, верно?

Шок и удивление в его обеспокоенном взгляде – совсем не то, чего я ожидала, как и того, что он вообще последует за мной.

– Я… Стой, что? – Он отшатнулся и снова приблизился, указывая пальцем в сторону кабинета, из которого мы только что вышли и на пороге которого все еще стоял отец. Обхватив мои плечи руками и наклоняясь, пока кончик его носа почти не коснулся моего, Ник сглотнул, качая головой. – Разве это не то, чего ты хотела? Твоя семья спасена от шантажа Карсона, а ты свободна…

– От чего? – выкрикнула ему в лицо, вложив в голос все накопившиеся эмоции. Челюсть Ника коротко сжалась, как и мое сердце. Тепло больших ладоней накрыло мои влажные щеки.

– Я хочу быть тем, кто достоин тебя, Ливи, кем-то, кто не портит все, к чему прикасается. Но для этого я должен уйти сейчас.

– Нет. – Я не смогла вырваться из его твердой хватки, когда новые слезы обожгли мои щеки и потекли по его пальцам. – Пожалуйста, нет!

– Это всего лишь на время, я обещаю. – Он грустно улыбнулся, глядя мне в глаза с обволакивающим спокойствием, прямо как в тот день, когда мы впервые встретились. И точно так же его пальцы стали мокрыми от моих слез. – В этой жизни или в любой другой я люблю тебя, принцесса.

Я содрогнулась от всхлипа и прижалась к его груди, рыдая в полную силу. Отпускать его всегда было сложней всего, но вместе с этим я знала, что настоящие чувства нельзя запирать в клетку. Может быть, наша свобода и была тем мечом, которым мы побеждали своих демонов.

Мягкое прикосновение губ к моему лбу сменилось холодным воздухом, и вот так он ушел, на этот раз забрав мое сердце с собой.

– Понятия не имею, как ты справляешься. – Керри с хрустом откусила яблоко и покосилась в сторону девочек, сидящих в кругу. Все они соревновались, кто лучше выполнит растяжку перед финальным прогоном.

– Принимаю валиум, – съязвила я. – Вперемежку с виски.

Она рассмеялась, вскакивая на ноги и глядя в дверной проем.

– Хватит отвлекать моих сотрудников. – Мардж возникла на пороге класса, стреляя глазами в племянницу, но та лишь откусила кусок побольше и принялась жевать, громко чавкая. – Оливия, есть разговор.

Выпучив глаза и ужасающе шевеля пальцами одной руки, Керри издала пугающее «Буууу» с набитым ртом, а потом перекрестила меня для верности.

Конечно же, я пошутила про свой метод борьбы со стрессом. Мне нравилось преподавать в общественном центре, и родители, кажется, смирились с мыслью, что я никогда не займу свое место в компании. Я также не вернулась домой, оставшись в пентхаусе Ника, не имея возможности с ним связаться и убедиться, что слова, которые он мне сказал перед уходом, – не вымысел. Его запах давно выветрился, но некоторые вещи по-прежнему лежали на своих местах, что очень затрудняло уборку с вытиранием пыли, ведь я боялась сдвинуть их даже на дюйм, опасаясь, что они вовсе исчезнут.

Придя домой в день, когда мы виделись в последний раз, я обнаружила на кровати записку, в которой четко и ясно говорилось, что моя жизнь принадлежит только мне и никому другому. Я скомкала ее и со всей злостью швырнула в стену. Мелким шрифтом внизу была приписка о том, что полуголых танцев это не касается и все они только для его глаз. К дурацкой записке прилагалась золотая покерная фишка, которую я теперь повсюду таскала с собой, иногда подбрасывая, если не могла принять решение. Чаще всего это была ерунда вроде наполнителя для мороженого или фильма на вечер, но именно так я отказалась от диплома в области международной экономики, подав документы в Массачусетский колледж искусства и дизайна, который в свое время окончила мама. Папу чуть не хватил удар, но он не осмелился вставить свое слово даже в день, когда я получила известие о том, что меня приняли.

Жаль, что Ника не было рядом, чтобы от души поухмыляться над папиным серым лицом и разделить со мной эту радость, как и дедушки. Он скончался во сне три месяца назад, спустя пару часов после наших посиделок и теплого поцелуя в лоб на ночь. Надеюсь, Господь был достаточно милосерден и они с бабушкой встретились на небесах.

– Клянусь, Керри не мешает, Мардж? – Мой голос сорвался, пришлось прочистить горло. Я изо всех сил старалась быть не только хорошим учителем и надежным наставником, но также исполнительным сотрудником. И очень боялась потерять это место, особенно теперь, когда моя жизнь все больше напоминала фильм «Хатико».

– Да плевать мне на эту вертихвостку. Пусть делает все, что хочет, пока не оголяет задницу при детях. На самом деле новость хорошая, так что можешь убрать это выражение с лица. – Она описала в воздухе круг размером с мою голову. – Нам стало тесновато в стенах этого центра, поэтому, не без некоторой поддержки, было решено перебраться в другой район.

– Насколько другой? – недоверчиво уточнила я.

– Скажем, это мы сейчас. – Она положила ластик перед собой. – А эээээтоооо в следующем месяце, – ее рука подхватила коробку со скрепками и проскользила ею по столу до самого края, а потом Мардж запустила эту коробку в меня, стоящую у порога, я едва успела поймать ее на лету. – Но как же девочки? Им ведь придется добираться туда…

– Не беспокойся, – перебила она, роясь на своем столе в поисках ручки. – Во-первых, район действительно стоящий, а во-вторых, нам выделят транспорт и мы наймем водителя. Может быть, даже того красавчика на дорогой машине, что все еще возит тебя иногда.

Кай бы, наверное, умер от счастья, ведь теперь он больше не работал на кого-то конкретного, уйдя из «Каллахан и Аттвуд», да и фирмы с таким названием теперь фактически не существовало, поскольку всеми делами Ника в его отсутствие теперь заведовал тот пугающе холодный адвокат с глазами, прожигающими насквозь. Мой отец все еще был у руля и теперь подыскивал себе замену из числа тех, кто действительно был готов действовать в интересах компании. О мистере Каллахане было известно не так много, говорят, после разборок с федералами он уехал из страны и больше не возвращался.

– Новое здание оснащено большими залами для танцев и занятий спортом, бассейном и даже стадионом. Это не какой-нибудь бывший общественный центр, а настоящая школа талантов. Не хватает только достойного руководителя, кого-то, кто хоть немного смыслит в экономике и умеет делать взглядом вот так. – Она сдвинула брови и уперла руки в бока, заставив меня усмехнуться.

– А как же вы?

– Ты меня вообще видела? – саркастически рассмеялась Мардж. – Мне едва удается не рассыпаться после каждого чиха. Я слишком долго везла эту телегу, Оливия.

– Тогда нет замены лучше, чем Керри, она руководит целым клубом, ей такое по плечу, зуб даю.

– Я говорю, что это твой шанс начать новую жизнь, а ты играешь в «Угадай кто». – Она театрально закатила глаза, одарив меня взглядом, способным заставить покраснеть самого Дьявола.

– Я? – Если бы стены могли слышать, от моего возгласа они бы оглохли. – Но я…

– Ты достаточно проявила себя, и у тебя есть эта хватка, дети тебя обожают. Да все тебя обожают, даже те ребята, которые вечно грозятся перерезать нам провода, и в особенности наши попечители… – на этих словах она хохотнула себе под нос. – Вот новый адрес, съезди туда, осмотрись. Как раз сегодня у них что-то вроде рейда на стадионе, так что встретишься с руководством, – снова этот смешок, от которого мне сделалось не по себе.

– Ладно, я поеду, но при одном условии. – Мардж уставилась на меня, подавляя смех. – Если я решу управлять этим местом, вы не будете вмешиваться в мои дела и указывать.

Я вытянула эту карту в надежде, что она откажется и мне не придется в действительности тащиться на другой конец города, чтобы заявить о себе как о новом руководителе. На самом деле даже ожидала, что она рассмеется и прогонит меня дальше вести занятие.

– Принято к сведению, – довольно кивнула она. – Удачи тебе, юная леди. Видит Бог, она тебе понадобится.

Я не стала уточнять, что Мардж имела в виду, принимая во внимание ее возраст и тот факт, что большую часть времени я понятия не имела, о чем она толкует.

Осень в Бостоне стала моим любимым временем года. Там, где природа увядала, я ощущала прилив чего-то теплого, дарящего энергию, и, возможно, просьба Мардж и мое поступление на факультет классического танца были тому виной. Несмотря на все опасения, я будто сбрасывала старую зудящую кожу.

Местность вблизи бухты Савин-Хилл действительно выглядела намного приятнее, чем унылые кварталы в Роксбери. Я вышла из такси, поправляя подол серого пальто, и для успокоения несколько раз провела рукой по волосам, собирая выбившиеся из пучка пряди обратно в прическу, но их тут же подхватило ветром, снова бросив мне в лицо.

Сумерки окрасили трехэтажное здание из темного кирпича в мистически-черный, высокие витражные окна и покатая черепичная крыша на фоне вьющейся вдоль стен зелени создавали ощущение, словно я перенеслась в другую эпоху. Все место не было огорожено, и поначалу я так и норовила заглянуть в некоторые из окон, в надежде увидеть отсюда интерьер.

Черно-золотая вывеска «Другая жизнь» красовалась на фасаде над дверью, но я струсила сразу войти внутрь, решив для начала прогуляться и осмотреться. Не знаю почему, но необъяснимая сила подталкивала в спину, подсказывая, что я иду в правильном направлении. Даже тот факт, что в темноте дважды споткнулась, не умолял уверенности. Обогнув все здание, я вышла к единственному ярко освещенному месту – стадиону, и присела на краешек трибуны, глядя на пустое футбольное поле перед собой. Мои руки дрожали от пронизывающего ветра, а горло сжималось тоской. Всего лишь дважды я видела его игры вживую, но пересматривала каждую из тех, что транслировали по телевизору, бессчетное количество раз. И всегда, абсолютно всегда мое сердце колотилось оглушительно сильно, стоило ему выбежать из туннеля на поле.

Сейчас, глядя в никуда, я задавалась вереницей вопросов. Где он? Что делает? И почему, ради всего святого, не удосужился связаться со мной? Вернется ли он вообще когда-нибудь?

Раньше пребывание вдали от дома не вызывало внутри ничего, способного растопить лед. Я скучал по временам, которые безвозвратно ушли, и был рад прозябать вдали от хаоса. Все изменилось каких-то полгода назад, а может, задолго до этого, просто тогда я был слишком слеп, чтобы разглядеть что-либо в тумане собственной ненависти к себе и этому миру.

Я уже говорил, что самое сложное для наркомана – встреча с правдой. Первую золотую фишку я получил, когда отец силой упрятал меня в реабилитационный центр. Именно тогда, пройдя путь длиной в двенадцать шагов, сдрейфил вслух признаться себе и окружающим, кем на самом деле являюсь. А фишку просто выкупил у другого парня, успешно завершившего курс, лишь бы отец от меня отвязался. Она почти ничего не значила, но у меня не было ничего более наглядного, чтобы оставить это Ливи, чем инструмент размытых обещаний, в гарантии качества которых я сомневался пять месяцев назад.

Теперь, крутя черную фишку в руке и стоя в тени стадиона, я смотрел на девушку, привязанность к которой текла по моим венам плавным тягучим потоком, нагревая кровь и оживляя все тело, я мог вслух прокричать, что абсолютно, целиком и полностью от нее зависим. Зачем какие-то другие вещества, если самая сильная ломка за всю мою жизнь случилась тем же вечером, когда поклялся не звонить и не писать ей, пока не пройду программу очищения. С каждым днем это становилось все более невыносимым, из душевных терзаний превращаясь в физическую боль, заглушающую даже моменты выведения лекарственных и не очень веществ. Разница была лишь в том, что я бы ни за что не согласился вытравить ее из своего организма добровольно. Минуты шли, а я все стоял и пялился, улыбаясь, как идиот, потому что теперь осознавал, насколько мама была права.

– Ты солгала, – мой голос прозвучал немного резко в тишине стадиона. Плечи Ливи напряглись, а облачка пара, слетавшие с губ, резко исчезли вместе с дыханием. Она качнула головой, словно решив, что ей послышалось, а этот жест способен прогнать слуховую галлюцинацию.

– В чем? – произнесла она так тихо, что я едва расслышал слова, пока их не забрал ветер.

– Самые страшные монстры – вовсе не ангелы. И даже не демоны.

– Тогда кто же? – Она все еще сидела спиной ко мне, ее голос дрожал, а я с упоением ждал момента, когда она обернется.

– Мы сами.

Тихий смешок, и коробка в моих руках показалась на сто фунтов тяжелее от этого звука. Ливи медленно поднялась и на выдохе наконец встретилась со мной взглядом.

– Так тебя не было, потому что ты все это время читал умные книжки? – съехидничала она, вытирая слезу рукавом пальто. Я подошел ближе, едва передвигая ногами от силы эмоций, бушующих в теле. Коробка переместилась мне под мышку, а свободная рука взмыла вверх, поскольку я больше не мог вынести ни минуты без прикосновений к этой девушке. Ливи не отпрянула, но замерла, поджав губы и глядя из-под ресниц слезящимися глазами.

– Меня не было, потому что я сражался ради тебя. Ради нас.

Ее подбородок задрожал, и потребовалось все, чтобы не сорваться теперь, когда она была так близко, на кончиках моих пальцев.

– И как? Ты победил?

Я был чист четыре месяца и двадцать два дня, с тех самых пор, как последние следы препаратов были удалены из моего тела. Все остальное время посещал сеансы с психологами, занимался групповой терапией, читал, медитировал, работал над собой и своей травмой и, только не смейтесь, молился. А еще в красках вспоминал все те разы, когда зависимость разрушала мою жизнь и жизнь дорогих мне людей. Конечно, кроме нашей первой ночи с Ливи, ее я так и не вспомнил, что натолкнуло меня на мысль о том, как много упускал, пребывая в состоянии спутанного сознания. И теперь, познав лучшие стороны жизни, я не хотел упустить ни минуты. Я просто хотел жить.

Вместе со мной от зависимости лечились самые разные люди, их истории борьбы с наркотиками, алкоголем, клептоманией, шопоголизмом, перееданием и прочими формами соблазнов кричали так, что стены учреждения, в котором проходила реабилитация, едва выдерживали. Столько боли, отчаяния, страха, надежды и желания вернуться к нормальной жизни – ежедневное напоминание себе, для чего я это делал. Для того чтобы смотреть в эти чистые, полные беспокойства глаза и раз и навсегда забыть, как выглядят стоящие в них слезы.

– Я все еще сражаюсь, принцесса, и буду продолжать сражаться каждый гребаный день, лишь бы только знать, что ты со мной.

Она теснее прижалась своей щекой к моей ладони и одними губами выдала тихое:

– Всегда.

Этого было достаточно, чтобы сократить расстояние между нашими лицами и наконец напомнить себе, каковы на вкус ее губы. Как солнечный свет и самая чистая музыка, такая, под которую, должно быть, танцуют ангелы.

– Черт, у тебя такой холодный нос, – сказал я отстраняясь.

– Что ты вообще здесь делаешь? – в такт со мной проговорила Ливи.

Я рассмеялся.

– Идем внутрь, у меня есть для тебя кое-что.

Взяв ее за руку, я повел ко входу в здание. Она недоверчиво скосила на меня глаза, когда я вставлял ключ в замочную скважину, но ничего не сказала, ожидая объяснений. Мы вошли внутрь, и, когда выключатель щелкнул, а челюсть Ливи отвисла, это того стоило.

– Да ты издеваешься. – Выпутавшись из моей хватки, она подошла ближе к нагромождению строительных материалов, кусков пупырчатой пленки и ведрам нераспакованной краски. – Это совершенно никуда не годится! – с видом знатока она перешагнула через дыру в полу и прошагала дальше по коридору. – Это что, розыгрыш?

– У меня не было времени на ремонт. – Пожав плечами, я повторил ее путь, вставая рядом и одной рукой обнимая ее за плечи. – К тому же я понятия не имел, какой дизайн ты выберешь, так что у тебя еще есть время, пока строители не примутся за работу.

– Ты его купил? – Она выделила первое слово слишком сильно, развернувшись всем телом и обвиняюще тыкая пальцем мне в грудь. – Только не говори, что ты и есть владелец, это слишком извращенная фигня для собеседования. И что в этой чертовой коробке?

Она сыпала возмущенными вопросами, а я, как идиот, улыбался и не мог перестать благодарить высшие силы, как бы они ни назывались, за этот день и возможность вот так просто слушать ее болтовню.

– На самом деле это здание уже много лет принадлежит мне, просто я понятия не имел, что с ним делать. И нет, это не собеседование, потому что ты уже принята, а если откажешься от этого предложения, я найду способ заставить тебя прокричать «да», возможно, не один раз.

Щеки Ливи приобрели очаровательный розовый оттенок. Что ж, она хотя бы согрелась, когда кровь вернулась к ее лицу.

– А теперь вот что. – Я поставил коробку на настил из фанеры рядом с нами и, сделав глубокий вдох, открыл ее. – Это все те вещи, которые не давали мне сойти с ума, пока я был далеко от тебя, потому что не проходило ни секунды, чтобы я не скучал.

Я вытащил из картонного ящика мятый листок с тремя строчками, нацарапанными уродливым почерком. Взгляд Ливи на секунду замер на нем, а потом наполнился осознанием, она тяжело сглотнула.

– Откуда…

– По какой-то нелепой случайности я оказался еще большим психом, чем думал. Потому что, когда ты рассказала о той ночи, обшарил всю свою спальню в поисках чего-нибудь, что могло бы помочь мне вспомнить.

– Отдай! – насупившись, она шагнула вперед, но я поднял руку, и Ливи не оставалось ничего, как злобно ударить меня кулаком в грудь.

– Теперь это принадлежит мне. Розы красные, фиалки синие, сердце Ника в руках у Оливии. – Я переделал стих, и ее громкий удивленный вздох послужил мне одобрением. Она сделалась красной как помидор, от чего я расплылся в той улыбке, от которой сводит скулы. – Это, – перешел к следующему предмету, вынув из коробки потрепанную Библию, – помогло мне лучше понять тебя, я даже делал пометки карандашом, вот, – открыв книгу, показал доказательства своей нынешней причастности к вещам, которые действительно были для нее важны.

– Ты правда прочел ее? – ахнула Ливи.

– Восемь раз. Я, конечно, не обещаю ходить с тобой на воскресные службы, но обещаю хотя бы перестать задирать тебя по этому поводу. Кстати, твоя одежда на самом деле не такая уж праведная. Что подводит нас к следующему лоту моей коллекции, – преисполненный гордости, я запустил руку обратно в коробку, выудив оттуда кружевные белые трусики.

– О ГОСПОДИ, ТЫ, БОЛЬНОЙ ПРИДУРОК, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ДЕРЖАЛ ЭТО РЯДОМ С БИБЛИЕЙ? – Она замахнулась на меня книгой, на этот раз действительно решив ударить меня ею. Я перехватил Библию, смеясь во весь голос.

– Что поделать, я все еще немного грешен. – Наш хохот в этих полупустых стенах резонировал как что-то чистое и освобождающее. – Но я еще не закончил, клянусь, последнее должно тебе понравится.

Это было самое трудное.

– В прошлый раз я сделал это неправильно, но усвоил урок и провел работу над ошибками. – С самого дна коробки достал еще одну коробочку поменьше. Глаза Ливи замерцали, а рот приоткрылся, она замерла и отпустила рукав моей толстовки, в который вцепилась, пытаясь отобрать свои трусики. – Ливи, я…

– Да! – выпалила она, вырвав из моей груди очередной смешок. Потом, поняв это, уставилась в пол, почти побелев от смущения. – Просто, пожалуйста, скажи, что там не брелок для запасного ключа или что-то вроде того, иначе я провалюсь вон в ту дыру в полу.

– Ты самая милая будущая невеста из всех, клянусь, – рассмеялся я. Голова Ливи взлетела вверх со скоростью света, а глаза недоверчиво прищурились, она принялась жевать нижнюю губу, чем заставила меня ненадолго замолчать, просто чтобы посмаковать этот момент. – Конечно же, там кольцо, на этот раз я выбрал его сам, – сделал полшага вперед и опустился на одно колено, надеясь, что не выгляжу глупо, а хоть приблизительно похоже на тех парней в мелодрамах, которые так любит смотреть Оливия. – Я знаю, что наша история вовсе не похожа на сказку, но она нам и не нужна, пока мы есть друг у друга. И я больше не могу жить в мире, в котором ты не моя. Поэтому и привел тебя сюда, в это место. Это наша другая жизнь, Ливи, и я все еще люблю тебя. Выходи за меня! По-настоящему!

Глаза ее потемнели, а взгляд пролетел до самой входной двери, и я испугался, что она хочет сбежать, оставив меня вот так нелепо стоять тут. Но потом в ее чертах появилась небывалая мягкость.

– Другая жизнь, – проговорила она. – Ты назвал это место «Другая жизнь», – повторила и прикрыла рот ладошками, борясь со слезами. – Господи, Ник! Я так тебя люблю! – звонко смеясь сквозь рыдания, она схватила меня за ворот одежды, поднимая. – Надевай же скорее! – Ливи протянула мне безымянный палец, на котором все еще было наше первое кольцо, принадлежавшее ее бабушке, и я надел рядом новое, любуясь сверкающим камнем, ощущая всю правильность момента. – Огранка «Принцесса», – хохотнула она, толкая меня в плечо. – Как оригинально.

Оливия попыталась закатить глаза и выдать еще одну шутку, но я заткнул ее рот новым поцелуем, глотая любые слова, будь то протесты или колкие остроты. Пока наши губы сливались, я осознавал всю силу любви, собравшей меня воедино. Именно она умертвила и погасила ярость, что раздирала тело и душу на части. Я был прав, из ненависти рождаются самые сильные чувства.

Бегу по полю, проклиная тот день, когда согласился на их уговоры. Совру, если скажу, что не скучаю по ощущению ветра, бьющего в лицо сквозь прутья футбольного шлема, но не в момент, когда двое самых бешеных ребят на поле охотятся на тебя, норовя толкнуть посильнее. Серьезно, они как ядерные боеголовки с тепловым наведением – стоит мне ослабить бдительность, как получаю новую порцию боли.

– Да твою ж мать, – успеваю крикнуть, прежде чем падаю на траву, согнувшись пополам. – Я надеру твою задницу! – рычу сквозь зубы, перекатываясь на бок. – Какой придурок учил вас играть в футбол? – Это риторический вопрос, поскольку ответ на него «я».

– Ты выругался! – вопит Дэмиен и разворачивается, чтобы позвать на помощь. Выбрасываю ногу вперед, делая подножку, и он падает рядом со мной, ударяясь всем телом о землю. Успеваю схватить его до того, как паршивец попробует встать, и делаю захват, обездвиживая его руки и ноги своими.

– Только попробуй, – зажимаю рот предателя грязной ладонью, ловя на себе взгляд Спенсера. Его грудь раздувается, словно он набирает побольше воздуха для крика, пока я изо всех сил отрицательно качаю головой, по-прежнему удерживая его брата. – Не смей!

– МААААААААМ, – разносится по полю, и я закрываю глаза, уже зная, что за этим последует. – Папа сказал плохое слово! И он поставил Дэму подножку.

Вот и все.

– Что у вас происходит? – звуковая волна рвет перепонки, когда в окне первого этажа общественного центра появляется голова Оливии. – А ну отпусти его! – оценив обстановку, приказывает она, а потом, как торнадо, возникает буквально из ниоткуда прямо передо мной, одетая в мою футбольную майку, с боевым раскрасом на лице. Ее ноздри раздуваются, испуская жар, когда маленькая рука бьет меня в плечо, будто сегодня на моем теле недостаточно синяков. Она поднимает Дэма, убийственно зыркая в мою сторону. – Совсем с ума сошел?

Продолжаю лежать на скользкой траве, пялясь в небо, пока Ливи суетится вокруг близнецов, воркуя с ними на только ей известном языке. Клянусь, она его просто выдумала, потому что в моих ушах это сюсюканье звучит как тарабарщина. Разумеется, никто не обращает внимания на мое избитое тело, лежащее на земле, поэтому, кряхтя, поднимаюсь в сидячее положение. Ребята уже сбросили шлемы, подставляя потные щеки матери, и пока та беззаботно осыпает их поцелуями, за ее спиной эти двое посылают мне угрожающие сигналы в виде ехидных ухмылок и больших пальцев, полосующих по горлу.

Наконец Ливи поворачивается ко мне лицом, и вся моя мнимая злость тает, как эскимо на жаре. Я абсолютно жалок и беспомощен, когда речь заходит о моей жене; даже если она угрожает убить меня, что происходит с завидной регулярностью, я не перестаю любить каждую частичку ее существа. И этих двух оболтусов тоже, честно. Восемь лет назад, в отделении Бостонской больницы я буквально расплакался, как ребенок, впервые взяв в руки доказательство того, что ангелы существуют.

Мы назвали сыновей в честь моего брата и дедушки Ливи, чтобы почтить их память. Они родились с разницей в семь минут, крича как сморщенные мандрагоры и с первых секунд влюбляя в себя всех в радиусе ярда. Светловолосые и голубоглазые, с поистине ангельской внешностью, но нутром будто сотворенные так, чтобы заставлять меня рыдать не только от счастья. Наверно, это расплата за мои грехи, но близнецы стали победителями в номинации «заставь отца молить о пощаде» уже к году. Понятия не имею, как моя жена находит кнопку отключения демонической сущности, но с ней они покладисты и всегда идеальны во всем, я же получаю все шишки. Вообще-то она проделывает этот трюк и со мной, прямо сейчас глядя на меня этими чертовыми глазами.

Усилием воли стараюсь не рассмеяться, глядя, как мой муж поднимается с земли, демонстративно задирая майку, чтобы ощупать ушибленные места. Он театрально охает и стонет, нажимая на твердый пресс, ища несуществующие синяки. Однажды дети врезались в меня со всей силы, не рассчитав скорость, и это было больно, но даже близко не похоже на предсмертную агонию, которую пытается изобразить Ник.

– Пойдите попейте воды и приведите себя в порядок, скоро приедут гости, – шепчу мальчикам, в последний раз целуя обоих в промокшие волосы. – Эй, здоровяк, я прополощу твой рот с мылом, если еще раз услышу жалобу на сквернословия, – говорю, подходя ближе, когда дети оказываются вне досягаемости.

– Ты могла бы освятить его, просто сев мне на лицо, – бормочет Ник, посылая хищную улыбку. Заливаюсь краской, оглядываясь, чтобы убедиться, что нет посторонних ушей.

– Говори тише! – на всякий случай злобно шепчу, прогоняя навязчивые картинки из головы. Рука мужа находит мою талию, и уже через секунду он бубнит ту же фразу прямо мне в губы. Я смеюсь. – Очень больно?

– Эти двое сведут меня в могилу быстрее, чем дорастут до твоего плеча, знаешь, – говорит он, опуская подбородок на мою голову.

– Они всего лишь дети, – не обращая внимания на его фырканье, продолжаю. – Ты хоть знаешь, сколько раз они умоляли затащить тебя на поле в качестве игрока?

Это сущая правда. Всякий раз, стоило близнецам заикнуться об этом, Ник белел как полотно и притворялся глухим. Ему нравилось быть тренером, но получать тумаки на поле, когда из твоей жизни пропали обезболивающие, – наивысшее проявление мазохизма. Пришлось пообещать ему маленькое вознаграждение за этот товарищеский матч.

– За соучастие полагается двойное наказание, кстати, – он незаметно опускает руку на мою ягодицу и сжимает.

– Твои наказания все больше похожи на похвалу. Как человек с почти десятилетним опытом на должности директора должна сказать, что тебе следует пересмотреть систему поощрений.

Рука сжимается сильней, и я вопреки здравому смыслу почти стону, зарываясь лицом в его грудь.

– Эй, это что, его рука там на ее… – раздается за спиной голос Райана.

– Заткнись! Привет, ребята, – радостно кричит Элли, ковыляя к нам.

– Вы бы постеснялись, здесь же дети, – не унимается Донован. И в доказательство его слов из-за спины своего отца выходит угрюмый Макстон. Его черная челка почти закрывает зеленые глаза, которые не отрываются от телефона, когда он говорит безразличное «Хэй», прежде чем направиться в сторону пустой трибуны.

– И тебе привет, – недоуменно бормочу, вырываясь из объятий мужа и поворачиваясь к ребятам лицом, но сильная рука притягивает меня спиной к груди Ника и прижимает плотнее, так что я чувствую что-то твердое на своей пояснице. Ничего не подозревающая Элли делает снимок, на котором мое полное удивления лицо теперь навеки запечатлено рядом с чеширской улыбкой моего мужа. Локоть сам подается назад, и я ударяю им в бок Ника.

– Прекрати!

– Прости, принцесса. Видит Бог, я стараюсь быть хорошим человеком, но ты делаешь задачу практически невыполнимой. – Он нагло ухмыляется позади меня. – Что это с Максом?

– Ох, он такой с самого дома, – жалуется Элли, вздыхая и убирая фотоаппарат от лица. – Райан пытался поговорить с ним в самолете, но получил только этот игнорирующий вид.

– Понадобится время, ему всего девять, – говорит Райан, не спуская глаз с сына. Он пытается выглядеть беззаботным, но под этой маской скрывается ощутимое беспокойство. – Лучше переехать сейчас, чем когда он обзаведется девушкой, – добавляет он, приобнимая Элли со знающим видом.

Я узнала их историю в день нашего знакомства, помню, как умирала от ревности после рассказа о нелепых ухаживаниях Ника и драме, разросшейся на этой почве. Но с тех пор, как мой муж вернулся из реабилитационного центра, не было ни дня, чтобы я не чувствовала себя единственной во всем мире, и это знание погасило огонь. Мы довольно быстро нашли общий язык с Элли, которая тогда уже вынашивала Макса, и теперь, спустя долгие годы нашей дружбы, семья Донованов решила перебраться в Бостон, чему я радовалась даже больше, чем дети Рождеству.

Меня не покидает тяжелое чувство, что я дерьмовый отец, поэтому рука цепляется за плечо Элли в поисках любой дозы успокоения. Макс продолжает игнорировать наше существование с момента, как мы сообщили ему о том, что теперь будем жить на другом конце страны, но оно и понятно, я бывал в этой шкуре, несмотря на то что обстоятельства были немного другими.

Наша семья слишком много времени проводила в разъездах, живя в Чикаго, проекты Элли требовали ее присутствия в разных точках земного шара, да и компания с годами разрослась настолько, что теперь филиалы «РайЭл» буквально повсюду, а для этого пришлось облететь немало мест. Мы чертовски устали и хотим обрести настоящий дом, без суеты и многочисленных перемещений, особенно теперь, когда новая жизнь появится на свет совсем скоро. Вторая моя рука опускается на округлый живот жены, и тяжесть в груди немного стихает.

– Я скажу мальчикам, чтобы составили ему компанию. – Лив сочувственно улыбается и уходит в сторону дома, возвышающегося на холме прямо за общественным центром Каллаханов.

Кей смотрит ей вслед как потерявшийся щенок, разве что не скулит, и это заставляет меня выдавить ядовитую ухмылку.

– Что? – спрашивает он, сдвинув брови.

– Детка, пожалуйста, щелкни эту физиономию на память, чтобы я мог поднимать себе настроение всякий раз, просто взглянув на фото, – говорю Элли, и она недоумевающе переводит взгляд с меня на Кея.

– Пошел ты, придурок, – ворчит тот, поднимая с земли три разбросанных шлема. – Я в душ, располагайтесь. И скажите Андерсу не парковаться на лужайке.

Он уходит, а я подавляю желание пойти к Максу. Есть только один человек в мире, способный заставить его оторваться от телефона прямо сейчас. Поэтому беру телефон и посылаю короткое сообщение с одной лишь фразой «код красный», ответ приходит незамедлительно.

Ну, попытаться стоило.

На время, пока наш дом готовят к переезду и обустраивают, мы решили остановиться у Ника и Лив. Я искренне надеюсь, что компания близких друзей поможет Максу обжиться в Бостоне. До начала учебного года целых три месяца, а у дедушки Брайана уже начался сезон рыбалки, и он пообещал взять мальчиков с собой, чтобы устроить им настоящие рыбацкие выходные с плаванием на лодках, ночевкой в домике на берегу озера и вечерами у костра.

Малышка внутри пинается так сильно, что я едва не стону, когда вместе со всеми ковыляю к столу, она будто заранее чует пиршество, а я, видит бог, не собираюсь ни в чем ей отказывать.

– А где этот пронырливый засранец, что обычно не пропускает ни одно собрание? – спрашивает Майкл, выдвигая стул для Сью.

– Не выражаться! – кричит Лив из кухни, ее голос гремит через дом как радио, и Андерс прикусывает язык.

– Он теперь возомнил себя путешественником, – поясняет Райан, помогая мне сесть и крепко сжимая плечо в знак утешения. Он знает, как сильно я скучаю по лучшему другу, но у Скотта выдался непростой период, после которого он решил поездить по миру в компании других отчаянных искателей смысла жизни. – Моя жена наконец-то всецело принадлежит мне, по крайней мере до Рождества, пока он не вернется.

– Ты не забыл, что есть еще парочка ребят, крадущих ее время? – усмехается Сью, красноречиво глядя на мой живот.

– Ну да, только будущая мисс «РайЭл» нам совсем не мешает, а мой сын, кажется, наконец открыл противоядие.

Все переводят взгляды в угол комнаты, где на ковре перед камином сидят Макс и девятилетняя Элис Андерс. Рыжеволосая девочка размахивает руками, изображая в воздухе, по-видимому, повороты руля автомобиля, а мой сын завороженно смотрит на нее, напрочь забыв о телефоне. Эти двое были лучшими друзьями практически с рождения, и вот еще один фактор, который вселяет в меня уверенность в том, что переезд пройдет не так уж и скверно.

– Видишь, – шепчет мне на ухо Райан, – мы будем счастливы в Бостоне.

– Я была бы счастлива с тобой где угодно, – это чистейшая правда, проверенная нами и временем.

Сью тащит меня за собой так, что я едва успеваю передвигать ногами, уже почти стемнело, и все разбрелись по комнатам. Мы решили остаться на ночь в доме Каллаханов, но спать, похоже, не входит в планы, потому что мы делаем то, чего не делали целую тысячу лет, и я надеялся, никогда больше не станем.

– Милая, ты ведь знаешь, что могла бы просто их попросить? – на всякий случай уточняю, на что получаю прищуренный взгляд серых глаз и порцию неприкрытого яда.

– Ты сдрейфил? Конечно, я знаю, но что в этом веселого? – Она не сбавляет ход до самого общественного центра, а потом резко останавливается, складывая руки на груди, и выжидательно смотрит. – Давай лезь!

Наверно, мне это послышалось среди пения сверчков и отдаленного шума катера, рассекающего воды Массачусетского залива.

– Я?

– Ну не я же, – нетерпеливо ворчит она, подталкивая меня к зданию.

– Святая Матерь Божья, я женился на преступнице, и она вот-вот утянет меня на дно, – ною, осматривая кирпичную стену, покрытую листьями и завязями цветов. Тех самых, которые так срочно понадобились моей чудаковатой жене, что мы не смогли подождать до утра, устраивая акт похищения драгоценных образцов, которые она могла бы получить даром. Начинаю карабкаться по стене и понимаю кое-что. – Эм, милая, это не тот же самый плющ, который ты привезла из Ирландии в прошлом году и высаживала у нас дома?

Сью заламывает руки, и если бы я не знал ее лучше, то предположил бы, что она смутилась.

– Ладно, умник, ты меня поймал. Уж не знаю почему, только у меня эта зараза совсем не растет, а здесь просто настоящий рассадник, да еще и цветет, как черт знает что. Мы просто обязаны выяснить причину.

Она выглядит такой побежденной и раздосадованной, что я не думаю ни секунды, залезая выше и срывая охапку листьев и цветов. Наверно, при свете дня в центре зеленой стены окажется здоровенная дыра, но мне плевать. То, что моя девочка хочет, она получает, даже если это мои яйца на золотом блюде.

Спрыгиваю вниз, вручая Сью свой букет. Забавно, она владеет целой сетью цветочных салонов, но всякий раз зарывается носом в любую траву, что я для нее срываю, это происходит и сейчас.

– Ты самый лучший партнер в преступлениях, – говорит она, не отрывая взгляда от шаровидных бутонов. – Я тебя люблю.

– Спасибо, что не даешь заржаветь, – целую ее в кончик носа, морщась от запаха плюща в ее руках. – Я тоже тебя люблю.

– Как думаешь, эти двое доставят проблем? – спрашивает Майкл, пока мы крадемся по темному дому обратно в нашу гостевую спальню. По пути мы проверили Элис и обнаружили, что ее постель пуста – она уснула в построенном всеми детьми форте в гостиной вместе с Максом, объевшись мороженого и почти впав в сахарную кому.

Наша дочь, как и ее мать, растет среди мальчишек, окружающих ее братской заботой и приключениями, которые обычно заканчиваются большим количеством телесных повреждений, чем я хотела бы видеть на девятилетней девочке. На прошлой неделе близнецы на спор подбили ее влезть на самое высокое дерево на участке, а потом с криками неслись просить помощи, когда поняли, что слезть намного сложней, чем взобраться наверх. Редки те минуты, когда она делает что-то другое, обычно это занятия в танцевальной школе Лив, где Элис увлеченно парит по воздуху под руководством своей названой тети, забыв о шалостях.

– Время покажет. Может быть, собранность Макса сыграет нам на руку и она научится хоть немного сидеть на месте.

На самом деле это последнее, во что я верю, ведь она взяла самые неудержимые стороны своих родителей и приумножила их стократно. В гоночной школе Майка ее прозвали «скорость света», потому что не было ни одного заезда, который Элис бы проиграла.

– Скорее она научит его быть сорванцом, – смеется Майк, чем подтверждает мои опасения. – Ты как? – наконец спрашивает он, разворачивая меня к себе, изучая мое лицо, как делает это каждый вечер.

– Я в порядке.

Эта фраза поначалу казалась защитной, призывающей окружающих оставить меня в покое. Теперь это наша рутина и гарантия спокойствия, потому что, когда я не в порядке, мой муж и все мои близкие рядом. Достаточно протянуть руку, чтобы снова ухватиться за контроль.

Время лечит шрамы, стирает воспоминания или возвращает утерянные, но оно неизменно делает нас теми, кто мы есть. Сегодня я Сьюзан Андерс, счастливая мать, любимая жена, верный друг, ответственный босс, любящая дочь, заботливая сестра… У меня много состояний, но самое неизменное из них – женщина, пережившая трагедию и твердо стоящая на ногах перед самым невероятным мужчиной в мире.

Заканчиваю свой рассказ и медленно сползаю на пол с крохотной кровати, на которой теперь помещается только половина меня. Наша маленькая традиция началась слишком давно, когда детям было интересней разглядывать крутящиеся над головами мобили с плюшевыми игрушками и проекцией звезд, чем слушать мои монотонные бредни. Но Ливи настаивала на том, что мой голос их успокаивает, поэтому я продолжал говорить обо всем, что приходило в голову, на ходу придумывал сказки и просто рассказывал о том, как прошел день. Хитом стала история о том, как принц, лишившийся короны, смог победить злого короля и спасти свою принцессу.

– Пап, ты лучший рассказчик на свете, – сонно бормочет Спенс, переворачиваясь на бок.

– Да, и лучший папа на свете, – поддакивает Дэм, слабо улыбаясь сквозь подступающий сон.

Простые слова, вызывающие внутри столько всего, что в моем горле каждый раз встает ком, стоит это услышать. Я потратил полжизни на поиски дома, наделал немало ошибок и сотни раз сожалел о принятых решениях. Теперь, крутя головой между кроватями своих детей, знаю, что все усилия стоили этого уютного момента в конце каждого дня.

Я не прикасался к наркотикам с момента выхода из клиники более десяти лет назад, не прекращал проходить терапию и делал все возможное, чтобы зависимость осталась в прошлом. Это все еще часть меня и моей истории, когда-нибудь я расскажу ее детям, чтобы они знали, что шанс упасть в бездну иногда ближе, чем кажется, но есть вещи, которые важнее, чем добровольное желание разбиться.

– А вы – лучшие дети на свете, – говорю дрожащим голосом, – самое дорогое, что есть в моей жизни.

– И мама, – добавляет Спенс, чьи глаза уже закрыты.

– И мама, – говорю, глядя в голубые глаза белокурого ангела, что в этот момент показывается на пороге спальни мальчиков. Ливи мягко улыбается, протягивая руку, и я встаю, идя на этот простой зов, как поддавшийся действию гипноза простак.

Моя жена всю свою жизнь училась верить в Бога, читая церковные книжки и слушая проповеди по воскресеньям. Мне же потребовалось четыре мучительно долгих месяца без нее, чтобы осознать, что Бог вовсе не в церкви, пропахшей ладаном и иногда скорбью, он во всем, что нас окружает. В смехе друзей и шумных разговорах за большим столом. В шелковистых прядях, ловящих на себя лучи закатного солнца, когда Лив танцует в саду под несуществующую музыку. В мирном сопении двух сорванцов, что завтра снова обрушат ад на мою голову.

Завтра я снова буду сражаться, чтобы стены моего собственного замка оставались непреклонны перед любыми ударами.

Цикл «Власть чувств» завершен, благодарю тебя за прочтение, дорогой читатель!

Также хочется сказать о своей безграничной любви всем тем, кто неизменно поддерживал мое творчество, кто ждал и верил, что мы дойдем до этой точки, кто любил моих героев, несмотря на все их недостатки и порой странные поступки.

Спасибо за доверие и преданность, дорогие друзья!

На этом мы не прощаемся, а только начинаем раскачивать нашу книжную вселенную, открывая новый цикл, с героями которого вы уже познакомились в «Силе ненависти». Приготовьтесь встретиться лицом к лицу с настоящими мрачными жнецами…

Отдельная благодарность Ксюше Саешниковой. Ты все знаешь, Ксю.

С любовью, Тери Нова ❤