Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)

Переводчик: Александра Глебовская

Редактор: Анастасия Маркелова

Издатель: Лана Богомаз

Генеральный продюсер: Сатеник Анастасян

Главный редактор: Анастасия Дьяченко

Заместитель главного редактора: Анастасия Маркелова

Арт-директор: Дарья Щемелинина

Руководитель проекта: Анастасия Маркелова

Дизайн обложки и макета: Дарья Щемелинина

Верстка: Анна Тарасова

Корректоры: Диана Коденко, Мария Москвина

Рецензия: Артем Пудов

Иллюстрация на обложке: Ing Lee

© 2023 by Maurene Goo

Иллюстрация на обложке @ Ing Lee

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2025

* * *

Телефон разряжен до семи процентов, а платье мне мало.

Я запретила себе одергивать красную ткань, прилипшую к попе, и паниковать из-за телефона. Сосредоточься на главном.

Обшарила глазами толпу.

Да, бал в честь начала учебного года проходил в спортзале, но оргкомитет умудрился превратить это помещение в нечто вполне романтическое. Повсюду развесили полоски фольги – по баскетбольным кольцам, по футболкам чемпионов в рамочках, трибуны украсили серебряными шариками. Все остальное тонуло во мраке – из освещения были только прожекторы всех цветов радуги. На блестящем полу толпились танцоры – яблоку негде упасть.

Я отыскала взглядом Присциллу – дивное видение в льдисто-голубом – за секунду до того, как в зале погас свет и раздались наигранно-испуганные вопли. Все разнаряженные гости нервно переминались с ноги на ногу – их радостное возбуждение граничило с подлинным страхом.

Во тьме мы пробыли недолго. На середину танцпола упал яркий луч прожектора – в нем стоял директор Баррет: к лицу приклеена улыбка, мохнатые брови наползают на оправу очков, костюм мешковатый и бесформенный.

Грянул Insane in the Brain группы Cypress Hill, свет запульсировал, директор Баррет странно задергался, поджав локти к груди и шаркая ногами в такт музыке.

Мама дорогая. Это ж он танцует.

Хохот в спортзале доброжелательностью не отличался. Что, сбрендившие директора существуют не только в плохих подростковых фильмах? Впрочем, не знаю, чему я тут удивилась. В последнюю неделю все вокруг напоминало плохое подростковое кино.

Музыка, к счастью, перешла в фоновую.

– Настал тот миг, которого вы все так ждали! – проревел директор Баррет.

– Вы сейчас застрелитесь! – взвизгнул кто-то из зала.

Хохот. Ну они и фрики.

Директор Баррет храбро все выдержал.

– Сейчас будут объявлены имена короля и королевы бала!

Зал отчетливо заволновался. Кто-то рядом со мной пискнул от неподдельного восторга.

Я посмотрела на Присциллу с этими ее локонами в стиле Ширли Темпл – черными, блестящими, безупречными. Они так и скользили по голым плечам – атласное платье было без лямок. Кожа, припорошенная блестками, посверкивала. Она была красива до боли – просто девушка мечты.

Присцилла перехватила мой взгляд, скорчила рожу:

– Сфотографируй – лучше запомнится.

Моя улыбка превратилась в злобную гримасу.

– У тебя прыщик из-под консилера видно.

Ладонь ее взлетела к подбородку. Микрофон хрюкнул, и мы обе стали слушать Баррета дальше.

Все зависело от одного этого мгновения. И тогда лихорадочная несусветица в стиле Дэвида Линча и длиной в неделю канет в прошлое. Уж надеюсь.

Очень хотелось вернуться домой.

Мы одновременно протянули друг другу руки.

Я стояла и ждала, назовут ли мою маму королевой бала.

Мама моя очень любит рассказывать одну историю – про день моего рождения. В Лос-Анджелесе стояла рекордная засуха. Но, когда у мамы отошли воды («Вот Богом тебе клянусь, Саманта, ничего не выдумываю»), небеса разверзлись и хлынул ливень.

Десятилетняя засуха завершилась в тот самый день – ее смыло водяными потоками. А когда через одиннадцать часов я появилась на свет, в больнице отключили электричество, так что лицо мое мама впервые увидела в режущем глаза свете мобильника медсестры.

Когда я была маленькой, я очень из-за этого собой гордилась. Типа рождение мое стало чудом – таким, что даже природа придумала особую фишку и поприветствовала меня шикарным спектаклем. Легко было собой гордиться в детстве, когда весь мамин мир вращался вокруг меня, будто вокруг самого замечательного человека на свете.

А потом это изменилось – изменилось и мое восприятие истории собственного рождения. А что, если тем самым мироздание решило мне сообщить, что я с самого появления на свет буду главным геморроем всего человечества?

На экран мобильника упала дождевая капля, размыв мамино агрессивное послание. Я подняла глаза на потемневшее небо и как раз успела увидеть проблеск молнии.

– Блин, блин, блин. – Я засунула телефон в карман ярко-синего вязаного платья и бегом бросилась от машины к ступеням у входа в загородный клуб «Оаквуд». Капли посыпались настоящим ливнем, я за несколько секунд промокла до нитки. Когда я наконец-то добежала до навеса перед входом, носки уже хлюпали в «доксах». Ни фига эти кроссы на самом деле не водонепроницаемые. Платье же теперь годилось только для шоу фриков: из-за мокрых пятен ткань стретч стала напоминать картину художника-абстракциониста. Да уж, видок как раз для «клубного собеседования».

Вместо клубного собеседования я бы с огромной радостью:

1. Пожевала стекляшки.

2. Выкопала канаву.

3. Пободалась с белым по поводу «Все жизни имеют значение».

Дождь лил потоком, я отжала волосы. Телефон снова завибрировал.

Это я тоже проигнорировала. Я отвечаю на сообщения, набранные одними прописными буквами, только если они от моего лучшего друга Вэл или если, судя по гифке, там что-то ну очень срочное. Еще одна проблема в том, что мама никогда не ставит в сообщениях восклицательных знаков, даже если набирает все одними прописными, – и это тоже довольно гнусный приемчик. Делать вид, что тебе пофиг, – мамин любимый способ воздействовать на окружающих. Короче, нет, я не собиралась все бросать и писать ответ. К тому же на самом-то деле я на собеседование не опаздывала. Просто у мамы очередной психоз.

В это время на парковке едва не столкнулись два люксовых внедорожника. Один водитель в отчаянии вскинул руки – все окна у него запотели. Машина рывком обогнала другую, из-под колес вылетел целый водяной вал, обдал какую-то женщину, бежавшую к своему автомобилю. Та с совершенно ошалелым видом побрела дальше.

Какие страсти. Я инстинктивно вытащила телефон и стала записывать голосовое сообщение.

Мальчишка с аккуратно подстриженными темными волосами толкнул двери клуба и вылетел наружу, звонко рассмеялся, увидев дождь: в здешних краях осенью это большая редкость. Родители тянули его назад, но он выскочил навстречу струям, в восторге выставив перед собой ладони.

Тут, будто в подтверждение моих слов, небо опять разрезала молния. Я вытянулась в струнку и стала ждать грома. Когда он зарокотал, почувствовала его всем телом – от раската у меня задребезжали кости.

Когда я вообще завела эту привычку? Пару лет назад: стала записывать всякую ерунду для бабули, которой страшно нравилось слушать эти сообщения, – получался такой ее личный подкаст.

Я остановила запись и распахнула входную дверь – медные ручки покрыты изящной патиной. Может, на меня и снизошло какое откровение, но оно тут же испарилось, когда я оказалась в вестибюле загородного клуба «Оаквуд» и зашагала по мягким темно-зеленым коврам мимо великанской композиции из душистых лилий.

Каждый мой шаг навстречу родителям сопровождался хлюпаньем.

Хлюп-хлюп. Хлюп.

– Привет.

Родители обернулись на звук моего голоса. Мама заметила, что я мокрая как мышь, – смерила меня взглядом с ног до головы.

– Господи боже.

Я попыталась улыбнуться:

– Видишь, я не опоздала.

Папа явно был озадачен.

– Да как же ты… – Он махнул рукой куда-то в направлении моего испорченного наряда. Полагаю, у родителей было свое представление о том, как я должна выглядеть на собеседовании.

Мама как раз-таки выглядела на все сто: тренч от «Берберри», туго затянутый поясом, из-под него выглядывает юбка цвета пыльной розы. Длинные темные волосы, мелирование и безупречная укладка. Ни одна капля дождя не посмеет упасть с нею рядом.

– Ты же знала, что у тебя сегодня собеседование! О чем ты думала?

У меня аж челюсть упала.

– Чего? Я что, могла предвидеть, что польет, как только я припаркуюсь?

– Саманта, прекрати, на это существует прогноз погоды. – Мама у меня этакая бизнесвумен из фильма Норы Эфрон – язвительная. За словом в карман не лезет и может убить своим сарказмом.

Я махнула рукой:

– Да кто его смотрит в Лос-Анджелесе? Тут две погоды: свитер нужен или нет.

Мама ущипнула себя за переносицу:

– Где ты была после уроков?

– Помогала Карену снимать фильм для Нью-Йоркского университета.

Родители переглянулись. Мельком, но я заметила. Не то чтобы они моего бойфренда терпеть не могли, но и любили не слишком.

– Вечно ты этому парню помогаешь с его заданиями, – обронила мама, сжав губы в ниточку. – А свои заявления в университеты уже разослала?

То, что эту тему подняли не где-нибудь, а прямо здесь, меня реально выбесило.

– Мам, да все у меня в порядке.

– И что подразумевается под «в порядке»? Такие вещи нужно делать своевременно, чтобы потом не устраивать нервотрепку.

– Мам, не будет никакой нервотрепки. – Я провела пальцами под глазами в надежде стереть подтеки туши.

– Это верно: нервы у тебя железные.

Я коротко хохотнула, мама покачала головой:

– Буду умирать, загадаю одно желание: чтобы ты научилась правильно расставлять приоритеты, например что вступить в клуб важнее, чем помочь бойфренду.

Слово «важнее» запрыгало у меня в голове, ударяясь о стенки черепа, а мимо как раз прошла пожилая пара в одинаковых пастельных ветровках. Я обвела взглядом бледно-розовые обои, занавески с цветочным принтом.

А потом, не выдержав, выдала:

– Я просто… почему это так важно? Я вообще не понимаю, зачем вы меня сюда притащили.

Папа вдруг рванулся в сторону – его внезапно заинтересовала какая-то акварель с изображением французского кафе.

Мама шагнула ближе, заправила мне за ухо прядку мокрых волос.

– А затем. Они хотят познакомиться со всей нашей семьей. И если нас примут, может, в будущем и ты попадешь в число членов клуба.

Мне иногда кажется, что я – участница телешоу, которое снимают скрытой камерой. Например, когда мама начинает вести себя так, будто членство в загородном клубе – это ценное наследство, которое потом можно торжественно передать дочери.

– Чего? – спросила я, и слово это прозвучало глупо даже в моих собственных ушах. – Это… что-то такое… чего я еще и хотеть должна?

Мама не успела ответить – подошел какой-то белый парень с бронзовым загаром и вялым подбородком.

– Добрый день, это вы Канги? – спросил он, глядя на свой клипборд.

Мамино лицо из сердитого тут же стало сияющим. Лоб разгладился, глаза раскрылись пошире, улыбка сделалась ослепительной.

– Да-да! Я миссис Канг. Но, пожалуйста, зовите меня Присциллой.

Она протянула собеседнику руку, тот с готовностью ее пожал, слегка покраснев при этом. Когда мама включает режим «очарование», большинство мужиков начинают краснеть и потеть, точно похотливые извращенцы.

– Замечательно! А я Тейт Грин, руководитель отдела по приему новых членов. Можем для собеседования пройти в главный зал.

Он подвел нас к лимонно-желтым полосатым диванам у большого панорамного окна с видом на поле для гольфа. Мы сели на длинный диван, Тейт пододвинул кресло и устроился напротив.

Посмотрел на свой клипборд:

– Так, что у нас тут… Доктор Канг, вы работаете в клинике Вэлли-Вью?

Папа кивнул.

– Именно так. – Он сохранял полнейшую невозмутимость, правую пятку положил на левое колено. Темно-синий костюм, очки в черепаховой оправе – они с мамой выглядели этакой симпатичной богатенькой азиатской парочкой из рекламы автомобилей БМВ. Воплощенная американская мечта.

– Вы давно работаете там хирургом?

Пока шел разговор, я таращилась на Тейта. Типа это он серьезно – сколько нужно проработать нейрохирургом, чтобы тебя допустили на зеленый ковер в этих священных залах? Тейт, видимо, чувствовал мой взгляд, потому что посматривал на меня искоса и время от времени начинал ерзать.

Когда он в очередной раз глянул на свой клипборд – видимо, хотел спросить у мамы, сколько баллов она набрала, поступая на юридический, – я вмешалась в разговор:

– Тейт, я хочу спросить одну вещь про «Оаквуд».

Родители разом повернули ко мне головы, но мне было плевать, я подалась вперед – с ключицы на колени потекла струйка воды. Я не глядя ее смахнула.

– А когда в ваш клуб впервые приняли ЛИЦК?

Я не смотрела на маму, но почувствовала, что душа у нее вылетела из тела.

Тейт моргнул.

– А. Гм. ЛИЦК…

– Это значит «лицо с иным цветом кожи».

Он снова моргнул.

– А, ну да, это я знаю. Ну, так вот сразу не скажу…

Его запинки прервал мамин голос:

– Тейт, какие вы предлагаете летние программы для подростков? – И она не слишком деликатно, но твердо положила руку мне на колено.

Напряжение заметно разрядилось, когда Тейт, выпрямив спину, начал:

– У нас их несколько, на выбор. Лагеря по гольфу, теннису и плаванию, отдельный по художественному творчеству. Саманту что-то из этого интересует?

Я любезно улыбнулась:

– Я в этом году заканчиваю школу, Тейт. Так что меня вы, скорее всего, больше никогда не увидите.

Мама коротко, музыкально рассмеялась:

– Саманта – наш семейный юморист. Мы очень гордимся ее успехами в учебе.

Тейт еще раз посмотрел в свои записи.

– Она, как и ее брат Джулиан, будет поступать… ну, это… в Йель? – Он улыбнулся, без слов сообщая родителям: «Как же вам повезло». Они улыбались от уха до уха, но я-то видела, что довольно вымученно.

Медведь в лесу помрет, прежде чем я поступлю в Йель. Или в Калифорнийский университет. Или в какой-нибудь веселенький местный колледж, где гарантированы движуха и венерическое заболевание на первом же курсе.

Никуда я не поступлю – в отличие от братца Джулиана, который с детства был гением и вот теперь изучает что-то там страшно умное и такое специфическое, что про него даже писали в «Нью-Йорк таймс». Я же твердая хорошистка, и мне каждый год приходится торчать в летней школе, чтобы подправить средний балл.

Они еще некоторое время обсуждали крутость Джулиана, а я таращилась в окно – пришлось щуриться, потому что зелень травы просто слепила.

– Саманта.

Мамин голос оборвал мою травяную фугу.

– Тейт спрашивает, чем ты занимаешься в школе. – В голосе была молящая нотка типа: «Только, пожалуйста, без фокусов».

Чем занимаюсь. Мама же в курсе, что я не хожу ни в какие кружки и секции. Я бросила на нее многозначительный взгляд.

– Ну, сижу на уроках. Разговариваю с друзьями. Обедаю. Потом снова сижу на уроках.

Нервные смешки со всех сторон. Тейт что-то записал на своей бумажке, кивнул:

– Ха-ха. Очень смешно. То есть у вас нет никаких там особых хобби?

Я на все это согласилась лишь потому, что для мамы, похоже, оно важно, так не скандалить же теперь. Но они явно решили меня довести. А окончательно меня добило то, что, если бы мне не подсунули в собеседники тупого неудачника из фильма Джона Хьюза, я могла бы поговорить о том, что мне нравится. По-настоящему нравится. О кино, книгах, подкастах. Пересказать абсурдно длинную статью из «Нью-Йоркера», посвященную истории бананов.

Но Тейт не это хотел услышать. И предки тоже. Они все узколобые – видят только то, что им понятно.

Я совсем ослепла от травяной зелени.

– Да, интересы у меня есть. Например, климат.

Улыбку Тейт так и не отклеил, но качнулся назад с предвкушением.

– Замечательно.

– Ага, и отсюда следующий вопрос. В «Оаквуде» используют сточные воды для ирригации?

На физиономии у бедного Тейта мелькнуло отчаяние. Пробормотать очередной запинающийся ответ он не успел – мама глянула на меня с обманчиво безмятежным выражением лица.

– Саманта, я знаю, что ты у нас будущая активистка. – Чего? – Но вопросы здесь задают нам, не наоборот, так что давай посдержаннее, ладно? – Эти слова она произнесла непринужденно, с этакой доброжелательностью. Но я знала: потом мама меня просто убьет, если я сейчас не исправлю положение.

Поэтому я тоже улыбнулась, зная, как разрядить обстановку.

– Ха-ха. Разумеется. Просто об этом стоит подумать: я случайно узнала, что во всей Калифорнии ввели ограничение на полив полей для гольфа, а ваше выглядит просто изумительно зеленым. – Все задержали дыхание. – А если серьезно, я в последнее время увлекаюсь бодибордингом.

Все так дружно выдохнули от облегчения, что здание клуба едва не взмыло к самой луне.

В тот же вечер в гостиной у нас орал телевизор, а родители готовили ужин. До меня, пока я шла от душа до кухни, долетали обрывки местных новостей.

«Самый сильный дождь в Лос-Анджелесе за несколько десятилетий… В последний раз подобная гроза бушевала в Лос-Анджелесе в 1995 году, тогда несколько человек погибли в результате затоплений и оползней».

Мама стояла ко мне спиной, жарила лосося на плите – тот громко удовлетворенно шкворчал. Папа резал фенхель на угловом столике, он поднял на меня глаза, глянул хмуро. Видимо, чтобы я сразу поняла, в каком мама настроении.

Я добралась до шкафа, взяла кружку, наполнила водой из-под крана, сунула в микроволновку.

– А чайник тебе на что? – Мама прижала филе лосося лопаточкой.

Я прислонилась к холодной мраморной столешнице – она врезалась мне в спину.

– Мам. Ну сколько раз говорить, что от микроволновок рака не бывает? Меньше слушай эту фигню из телевизора.

Она слегка улыбнулась, махнула лопаточкой в мою сторону.

– Гвинет она нравится.

– Если Гвинет скажет тебе засунуть нефритовое яйцо в…

– Сэм! – заорал папа.

Мы с мамой расхохотались, я осталась довольна. В последнее время заставить маму смеяться – дело нелегкое. Короткая пауза, а потом я решила вывести ее на чистую воду:

– Ну давай, говори уже.

– О чем говорить? – Мама убавила огонь под глубокой чугунной сковородкой, включила вытяжку – мне пришлось едва ли не орать.

– Я же знаю, что ты злишься из-за этого собеседования.

Она наконец взглянула на меня, вытерла руки о полосатый передник.

– Да нет, не злюсь. Просто…

– Давай угадаю! Ты мною недовольна.

– Слушай, ты дашь мне слово сказать? – Голос звучал запальчиво.

– Ладно, говори.

– Ну, ты уже слышала. Нет, я не злюсь. Просто хотелось бы, чтобы ты не так откровенно демонстрировала свое пренебрежение к тому, что для меня однозначно важно.

Микроволновка дзынькнула, но я не стала отвлекаться.

– Мне трудно понять, что для кого-то важно вступить в клуб. Ты сама понимаешь, что в современную эпоху это выглядит бредово.

– На самом деле, не понимаю. – Мама включила духовку. – Не все столь же нетерпимы, как ты, Саманта.

Я чуть не задохнулась. И она еще смеет такое говорить!

Мама продолжила:

– А еще мне было очень жалко этого паренька Тейта, когда ты задавала ему все эти неподобающие вопросы.

Я резко развернулась, вытащила из микроволновки кружку, все еще горячую.

– Неподобающе они звучат только в таких расфуфыренных учреждениях, как клубы. А еще у них поле для гольфа! Ты хоть знаешь, сколько воды тратится на содержание этих полей в Южной Калифорнии?

Мама бросила лопаточку в раковину.

– Хотя я очень ценю твою заботу об окружающей среде…

– Ну еще бы! Я же живу здесь, не где-то, у меня просто нет выбора! – оборвала ее я.

– Но не могу не задать вопрос: если у тебя столько энергии, почему не вступить в экологический клуб? Это тебе зачтется при поступлении в колледж.

– Чтобы ты знала: не все в этой жизни нужно делать ради красивой строчки в заявлении в колледж. – Я дотянулась до пакетика с ромашковым чаем, положила его в чашку. – А можно я заведу себе какое-нибудь хобби, которое не будут использовать, чтобы делать из меня добросовестного гражданина-потребителя?

Папа тихонько свистнул:

– А вот это уже грубость, Сэм.

Я покраснела:

– Прости, я не хотела…

– …оскорблять нас столь беспардонно? – закончила мама ровным голосом.

На кухне повисло неловкое молчание. Папа возился с чем-то в холодильнике.

– Я же в общем смысле говорю, – объяснила я. – В мире и так слишком много потребительства.

Мама рассмеялась:

– Ладно. Поживи в лесу в какой-нибудь коммуне.

– Мам. Отказаться от потребительства – не значит жить в экстремальных условиях. Существует золотая середина.

Ответить она не успела – загудел ее телефон, она нахмурилась, посмотрела на экран.

– И почему вопросы, которые нужно обсудить подробно, мой сыночек всегда задает в сообщениях?

– Потому что он предпочитает, чтобы за него говорили машины, а сам он поменьше общался с людьми? – сухо предположила я.

Во время локдауна Джулиан просто расцвел, в отличие от всех прочих обитателей планеты Земля.

Мама покачала головой, ткнула пальцем в экран. Телефон ее звякнул на всю кухню – фейстайм.

– Алло? – раздался спокойный голос Джулиана.

Мамино лицо расплылось в улыбке.

– Джулиан! Ну и что там с оплатой за следующий семестр?

Они заговорили о чем-то, связанном с деньгами, я засунула голову в кадр у мамы за спиной и скорчила рожу.

Джулиан прищурился:

– Привет, Сэм.

– Привет, Джулиан, – ответила я, вглядываясь в его лицо.

Странный переход – когда сперва ты видишь человека ежедневно, а потом раз в несколько недель, причем на экране. Что интересно, Джулиан на каждом звонке оказывался немножко другим. Сегодня у него на подбородке виднелась легкая щетина. Любопытно. И щеки впали сильнее обычного. При этом изменения всегда были почти незаметными – а в целом он оставался Джулианом. Короткая аккуратная стрижка – всегда одна и та же, как и темные серьезные глаза под прямыми серьезными бровями. Джулиану явно суждено было рано или поздно влюбиться в какую-нибудь порывистую творческую личность, потому что сам он играл роль строгого импозантного ученого, который все-таки не откажется немножко пожить.

Исследование его лица прервала какая-то яркая вспышка на заднем плане.

– Ты что… играешь в Breath of the Wild? – спросила я.

Телефон дернулся – Джулиан поспешно куда-то потянулся. Экран у него за спиной потух.

– Да. Решил сегодня вечером отдохнуть от учебы.

Судя по выражению его лица, Джулиан считал, что играть в видеоигры в своей комнате в общаге – это предел разврата. Это был полный улет, если вспомнить, что видеоигры – единственное, что нас объединяло в детстве. Мы никогда не обсуждали свои чувства, зато, играя, просидели бок о бок сотни, а то и тысячи часов. А поскольку понятия «ненавязчивое хобби» для Джулиана не существовало, его интерес к видеоиграм не сводился к тому, чтобы только играть. Он превратился в заядлого коллекционера антикварных игр – собрал все консоли Nintendo, начиная с первой Nintendo Entertainment System. Его старая спальня напоминала ностальгическую гробницу бывшего ботана из поколения X.

Мама бросила на меня косой взгляд:

– Джулиан имеет право на отдых, Саманта!

– Да я ж его не критикую! – воскликнула я.

Джулиан коротко рассмеялся:

– Видела бы, как я играю, критиковала бы. Я почему-то не смог пройти первый тайник Клана Йига. Инстинкт мне подсказывает все свалить на мультипликационные техники искусственного интеллекта, но на самом деле, наверное, дело не в этом.

Я покачала головой:

– Не ищи сложных объяснений, дружище. Клан Йига – действительно для продвинутых. Там на прорыв не пойдешь – нужна ловкость. И наблюдательность. В этой игре каждый проигрыш – шаг к пониманию. – Джулиан, что неудивительно, слишком тщательно анализировал компьютерные игры, препарировал их в уме, пытался вникнуть, что и как работает. – Я целые выходные сидела у себя безвылазно, пока не разобралась. – Я посмотрела на маму. – Мам, ты этого не слышала. Зато ведь здорово, да? Сюжет отличный, такой не забудешь.

– С наблюдательностью у меня не очень, – сознался Джулиан.

Папа пролез между нами, чтобы и его было видно:

– Привет, сын. Как там с биохимией? Такая же жесть, как в мои времена?

Я сделала шаг назад – меня, по сути, выпихнули из кадра.

Ответ Джулиана прервал громкий стук в стеклянную кухонную дверь. Снаружи в мокром плаще стояла моя тетя Грейс. Встретившись с нами взглядом, она махнула рукой.

Я открыла дверь – кухню заполнил шум ливня, а тетя Грейс проскользнула внутрь, вытерев ботинки о коврик у порога.

– Ух ты, ну и льет! – воскликнула она. – Я своими глазами видела, как на Второй улице машину взяло и смыло! Прямо библейский потоп!

– Ну да, все делают вид, что настал конец света. – Я взяла у нее плащ. – А я не знала, что ты к нам собираешься.

Она сняла ботинки, поставила на пол сумку с вещами для ночевки.

– Я же тебе сообщение послала!

– Что? – Я посмотрела на телефон. Разрядился. – Ой, прости. У меня аккумулятор в последнее время часа два жив – и все. Даже если не разговаривать. Как такое вообще бывает?

Мама цокнула языком:

– Ты так новый и не купила? Джулиан же дал тебе подарочный сертификат.

– А ты его так и не использовала? – поинтересовался бестелесный голос Джулиана.

– Привет, Джулиан, – поздоровалась Грейс.

Папа передвинул телефон, чтобы ее было видно.

– Привет, тетя Грейс, – сказал Джулиан.

Она помахала ему, ухмыльнулась:

– Надо же, щетина у него. Настоящий мужчина.

На миг повисло неловкое молчание – Джулиан ответил не сразу. Потом натянуто усмехнулся:

– Угу.

Тетю Грейс это не смутило – она привыкла к Джулиану.

– Впрочем, быть мужчиной не так важно. Во всех смыслах. Главное быть собой.

Я хохотала, пока Джулиан холодно отвечал:

– Спасибо.

Мама забрала телефон и отключила фейстайм; тетя Грейс принюхалась:

– М-м, у вас вкусно пахнет. Что готовим, ребята?

– Лосося с поджаренным фенхелем, – доложил папа. – Ты выпить не принесла?

Тетя Грейс показала ему холщовый мешок из хипстерского винного магазина на Ист-Сайд.

– Ты за кого меня принимаешь? – Она подошла к холодильнику, сунула туда бутылку, по дороге чмокнула меня в макушку. – Как же здорово оказаться в этом вашем теплом сухом пригородном доме.

Мама взяла бутылку в руки, посмотрела на этикетку.

– Нужно заставить твоего домохозяина ликвидировать эту протечку.

Тетя Грейс цапнула со стола кусок хлеба, засунула в рот.

– Пора, пожалуй, пустить в ход твои юридические уловки и как следует припугнуть этого сукиного сына.

Мама покачала головой и отодвинула тарелку с нарезанным хлебом подальше от тети Грейс.

– Не волнуйся, я уже составила черновик письма. Но, мне кажется, тебе правильнее будет вообще оттуда съехать. Ты отравишься этой черной плесенью.

– Онни, не каждый в Лос-Анджелесе может вот так вот раз – и переехать, – вздохнув, произнесла тетя Грейс. – Местоположение – пальчики оближешь, я ни за что не найду другой квартиры в Сильвер-Лейк с фиксированной арендной платой за те же деньги.

– Так, может, тебе и работу пора поменять? – намекнула мама, поворачиваясь посмотреть, как там лосось.

Тетя Грейс опустилась на стул в кухонном уголке и провела рукой по обесцвеченным волосам длиной до плеч. В ушах у нее болтались огромные неоновые кольца – довольно неожиданное дополнение к спортивному костюму сливового цвета.

– Прежде чем мы в тысячный раз вернемся к этой теме, можно я напьюсь?

Мама старше тети Грейс на одиннадцать лет и ведет себя скорее как ее мать, чем как старшая сестра. А оттого, что характеры у них совершенно противоположные, контраст только ярче. Тетя Грейс работала веб-дизайнером в кризисном центре для женщин. Мама тоже занималась благотворительностью, но при этом любила повторять, что скорее сдохнет, чем пойдет работать в НКО и будет жить от зарплаты до зарплаты.

Словом, в семье у нас это была очень больная тема. И мы с тетей Грейс понимали друг друга.

– Сэм, поможешь мне поставить это в духовку? – громко спросил папа, пытаясь прервать дискуссию, которой страшно боялся.

Я взяла у него противень с фенхелем.

– Кстати, тетя Грейс. А что ты думаешь про загородные клубы?

Родители хором застонали. Я бросила на них свирепый взгляд:

– Чего?

Тетя Грейс, прежде чем ответить, отхлебнула вина.

– А что, в наши дни кого-то еще интересуют загородные клубы?

Я с победоносной решимостью захлопнула духовку.

– Ха! Вот так-то.

– По-моему, это не совсем честно, ты так не считаешь, Сэм? – В голосе папы прозвучало скрытое предупреждение. Он налил вина в бокал, передал его маме, она оперлась на разделочный стол, поза напряженная. Мама всегда делала стойку, когда мы с тетей Грейс в чем-то объединялись.

– А что? Что случилось? – поинтересовалась тетя Грейс.

Кухню заполнил изумительный аромат оливкового масла и размякающего в духовке фенхеля. Мама начала мыть в раковине кастрюли – с громким неприятным звуком.

– У нас сегодня было собеседование в «Оаквуде». И кто бы мог подумать? Саманта не одобряет наше стремление туда вступить.

Тетя Грейс встретилась со мной взглядом – мы обменялись тайным сообщением. Бе-е. Потом, впрочем, она подалась вперед, навалилась на стол, задумчиво посмотрела на свой бокал:

– А знаешь что? Помню я этот загородный клуб. Твоя подруженька там праздновала свой шестнадцатый день рождения, праздник назывался «Я уже взрослая», верно? Как там звали эту сучку?

Я поперхнулась:

– Мама дорогая.

– Уж простите. – Тетя Грейс ухмыльнулась – ей совсем не было стыдно. – Была у тебя эта жуткая подруженция…

– Дейдре Бьюкенан, – вставила мама, усмехнувшись через силу. – Да, праздновала она именно там.

– «Я уже взрослая»? – Я скривилась. – Да уж, ну и времена были в вашей молодости.

– Да, классные были времена, – хихикнула тетя Грейс. – Загородные клубы, котильоны, а я увлеклась Аделой Брикстон.

Мама улыбнулась:

– Я про нее уже и забыла.

– А я нет. – Тетя Грейс сделала вид, что падает в обморок. – Она вечно собирала волосы в умопомрачительный хвост.

Папа прокашлялся:

– Ладно, я пойду переоденусь к ужину.

Когда он проходил мимо тети Грейс, она похлопала его по руке:

– Да уж, попроси лакея достать твой сюртук.

Он игриво потрепал ее по затылку:

– Шутница.

– А расскажи-ка мне про Аделу Брикстон, – попросила я, усаживаясь на табуретку и отхлебывая чай.

– Ах, Адела. Капитан команды по софтболу и вообще умереть-не-встать.

Я засмеялась:

– Да, рано ты определилась со своими предпочтениями.

Тетя Грейс поставила бокал, он проскреб по мраморной столешнице.

– Точно. – Она пошевелила бровями. – Вот только Аделе удалось от меня улизнуть.

Я ухмыльнулась:

– Как я люблю твои байки про школу!

– Эй. – Тетя Грейс ткнула в меня своим бокалом. – Только хальмони не рассказывай. А то запишешь ей в голосовом сообщении.

Я перестала улыбаться. Мама посмотрела в зазор между нами:

– Каком еще сообщении?

– А ты про них откуда знаешь? – спросила я, забыв про маму.

– Я тут зашла к ней на днях, она как раз одно из них слушала. – Тетя Грейс замолчала, встревоженно нахмурившись. – Но сама я ничего не уловила, если тебя это смущает.

Я покачала головой:

– Ну ладно, неважно. Хотя да… это очень личные вещи.

– Какие сообщения? – сурово осведомилась мама.

– Да ерунда всякая, – ответила я, проводя пальцем по бортику кружки. – Просто… я ей отправляю сообщения, чтобы она их потом прослушала.

– А просто позвонить нельзя? – спросила мама. Судя по голосу, она здорово рассердилась.

– Я ей звоню, – ответила я. – А это так, развлекуха. Хальмони нравится.

Маму что, в кои-то веки заинтересовали мои слова?

Она вскинула руки – тут как раз запищал таймер.

– Ну, если это очередное погружение в историю бананов, мне лишь остается порадоваться, что ты грузишь этим хальмони, а не меня.

Ну, понеслось.

Тетя Грейс допила вино.

– А как там у тебя с Кареном? – спросила она, явно желая сменить тему.

Мама открыла духовку, вытащила противень с фенхелем, сопровождая этот процесс непрерывным дурацким дребезгом металла. Хорошо придумала.

– Все нормально, – ответила я. – Мы почти доделали его фильм!

– Ух ты! А мне покажете? Ты ведь там в главной роли? – поддразнила меня тетя Грейс.

Я со всей дури пихнула кусок хлеба в чай.

– Ага, держи карман шире.

– Ты ему столько помогала, ты там точно второй режиссер, – заметила мама, перекладывая фенхель на блюдо.

– Не так уж и много я ему помогала.

Я потянулась за куском фенхеля, но мама шлепнула меня по руке.

– Да ты почти все лето убила на этот фильм, вместо того чтобы… – Она умолкла.

– Вместо чего? – поинтересовалась я, все-таки схватив кусок фенхеля.

Мама вздохнула. Ей, видимо, прежде чем со мной заговорить, необходимо было как следует успокоить нервы.

– Мне кажется, тебе стоило бы и о себе подумать. О том, как ты сама будешь поступать в университет, а не только Карен.

Она все разговоры переводила на эту тему. Я вздохнула:

– Ну а я, получается, просто провела лето как хотела. Какой ужас.

Тут комически – и космически – дом содрогнулся от раската грома. Мы все вскинули глаза к потолку, потом я снова посмотрела на маму – она взяла себя в руки. Никакого раздражения, лицо совершенно нейтральное. Это она хорошо умела – все неприятное соскальзывало с нее, точно экологичное кокосовое масло холодного отжима, не нарушая красоты безупречного фасада.

– Ужин готов.

Я встала с табуретки и пошла накрывать на стол. И тут на меня обрушилось странное чувство. Я впервые в жизни ощутила, что жду не дождусь того дня, когда на столе будет на один прибор меньше.

На следующий день все явились в школу в пижамах.

Когда я открывала свой шкафчик, мимо прошла девица в пушистом лавандовом комбинезоне – как ни в чем не бывало. Мишель на мелочи не разменивалась. Первый месяц после начала занятий, а значит, каждую неделю устраивали какое-нибудь дурацкое мероприятие. Сегодня, судя по всему, Пижамный день.

– Привет, Сэм. – Мишель махнула мне рукой. Я тоже, скрывая ужас. Рука ее упала, когда она заметила, что я в нормальной одежде.

– Обожаю комбинезончики, – сказала я, чтобы она не так смущалась.

Она расплылась в улыбке.

– Честно? – И зашагала дальше, удивительно упругой походкой.

Тут раздался недовольный голос:

– А где твоя пижама?

Я выглянула из-за дверцы шкафчика. Мой лучший друг, Валери, или Вэл Кэрон-Ли, стояли, прислонившись к шкафчикам, ну прямо такая подростковая мечта – шелковая маска для сна задрана на лоб, над ней курчавятся каштановые волосы.

– Надо же, а ты, значит, решили как все? – осведомилась я.

Вэл были не из таких; а с другой стороны, только детишки госслужащих хоть как-то интересовались этим самым началом нового учебного года. Впрочем, Мишель в комбинезончике была не из этой категории.

На самом деле, на то, кто и что делает в нашей школе, всем было решительно наплевать. Если попытаться представить себе эпоху социализации, которая следует за всей этой старшеклассной хренью, так вот она у нас и наступила. В таком хаосе просто не может существовать никакой социальной иерархии. Наш Норт-Футхилл – очень многонациональный пригород Лос-Анджелеса, где все приехали отовсюду и никого за это ниоткуда не гонят. Ну, типа, если кто решит кому устроить травлю в стиле Реджины Джордж за то, что этот второй недостаточно богатенький, тут же явится толпа местных рэперов и наваляет ему по первое число.

Вэл пожали плечами:

– По мне любой повод нарядиться хорош.

– Ну, я решила избавить тебя от необходимости разглядывать мои домашние штаны с дыркой на заднице, – ухмыльнулась я. – Плюс, меня бы мама заставила надеть какую-нибудь атласную фигню. А это даже хуже.

– Мне бы такую маму.

Я забросила рюкзак на плечо, и мы двинулись вперед по коридору.

– Моя мама считает, что я ее недостойна. И страшно злится, потому что я вчера испортила им собеседование в загородном клубе.

Вэл шли со мной рядом в легинсах из флиса и уютном кардигане. На ногах высокие красные резиновые сапоги. Будучи запойным зрителем хорроров, Вэл всегда одевались по сезону, но только это был сезон из очередного романтического сериала.

– А, вот оно что. И как именно ты его испортила?

– Ну, для начала попала под дождь, а потом Тейт, который проводил собеседование…

– Тейт? – Вэл скривились. – Что, в нашей системе еще остались такие имена?

– Во-во. Короче, сижу я там, мокрая до нитки, со своими родаками-корейцами, в этом местечке, куда, типа, первого азиата пустили лет десять назад. – Мои высокие толстые каблуки зарылись во влажную траву, я чертыхнулась: так пока и не привыкла к этой погоде.

Вэл сморщили нос.

– Моих туда, наверное, и сейчас бы не пустили. Там вообще был хоть один чернокожий не из персонала? – Мама у Вэл чернокожая, папа – вьетнамец. Вэл вечно шутят, что не состарятся никогда.

– Да то-то и оно! Я их взяла и спросила, когда они приняли в клуб первого ЛИЦКа.

– Ух ты! – рассмеялись Вэл. – Присцилле это наверняка понравилось.

– Считай, мне повезло, что я оттуда живая вышла, – ухмыльнулась я. – Они потом просто сделали вид, что меня там нет, и заговорили про университеты. Я вообще похожа на родственницу человека, который хочет, в наше-то время, вступить в загородный клуб?

Из-за темных туч показалось солнце, Вэл подняли лицо к неяркому свету.

– Твоя мама – загадка. – Маму мою Вэл и любили, и боялись. Мама действовала так на многих людей.

– Вчера она взбесилась еще из-за одной штуки, – поведала я. – Зашла тетя Грейс и упомянула, что я посылаю бабуле голосовые сообщения.

– А мне твои халмонашки очень нравятся, – заметили Вэл.

Я поправила рюкзак на плечах.

– Ну, мама с тобой не согласна. Ей все это кажется… странным.

– В каком смысле странным?

Кто-то схватил меня сзади за талию.

– В таком смысле странным! – передразнил меня звонкий голос.

Я резко развернулась и врезала Карену по плечу:

– Эй!

Он улыбнулся от уха до уха – тут солнце вылезло на небеса, позолотило контуры его лица: прямой нос, четко очерченный подбородок. Лохматые черные волосы были заправлены за уши и не мешали мне заглядывать в его томные серо-голубые глаза. Мой бойфренд – красавец, и это не пустые слова. Он напоминал темного ангела с какой-нибудь там дурацкой картины.

– Грубиян. – Валери наморщили нос. – Спасибо, что прервал нашу беседу, Петросян.

Он тут же обхватил меня рукой – по-свойски, в духе Эдварда Каллена, как я люблю.

– Не стоит благодарности, Кэрон-Ли. И что там за изысканную беседу я случайно прервал? – Голос опять зазвенел. Я его ущипнула.

– Да так. Опять сплетничали про мою маму. – Я поплотнее завернулась в свою джинсовую курточку на искусственном меху: по школьному двору пролетел ветер.

– Да ну ее, – отрезал Карен, обхватывая меня обеими руками и заслоняя от холода. – Она считает, что «Настоящие домохозяйки» – это очень круто.

Я передернула плечами. Здорово, конечно, что Карен встал на мою сторону, однако меня каждый раз выбешивало, когда он говорил гадости про мою маму. Он и знал-то ее совсем плохо. Я понимала, что отчасти сама в этом виновата, ведь в основном ему приходилось выслушивать мои жалобы на нее. С другой стороны, мама тоже никогда не приглашала его на ужин и не трудилась сказать ему больше пары слов. Четкое отделение церкви от государства.

– Так не все ж такие творческие личности, как ты, Карен, – сухо обронили Валери.

Вэл были одними из тех немногих, кто запросто мог сказать Карену гадость. В принципе, Карен умел очаровать любого – например, меня. Когда в прошлом году мы начали встречаться, я это восприняла почти как чудо. Со мной? Да, мы с самого начала учебы вращались в одних кругах, и я, как и девяносто девять и девять десятых процента всех школьниц, считала, что он круче некуда. Но в прошлом году что-то вдруг сместилось. Он сосредоточил все свое внимание на мне, и тогда будто бы облако унеслось прочь и я начала впитывать лучи солнца.

Карен не снимал рук с моей талии.

– На самом деле, это просто загадка природы – что у твоей мамаши родилась ты. Ты ж у нас спокойная как танк. А она… ей нужно с утра до ночи пить успокоительное.

Он, видимо, хотел сделать мне комплимент, но я в то утро явно была не в настроении. Успокоительное? Да много он в этом понимает! Ну да ладно.

Прозвенел второй звонок, Вэл помахали нам рукой и ушли. А мы с Кареном вместе отправились на классный час – одно целое из переплетенных конечностей. Нам говорили «привет» – обоим сразу. В нашей школе понятия «популярность» не существовало, но Карен нравился почти всем, то есть почти что ею обладал.

Пока мистер Котт делал объявления, Карен пихал меня коленками. Я протянула руку и прижала указательный палец к ямочке у него на горле. Мне нравилось, что у меня есть доступ к самым разным частям его тела. Одновременно и тайна, и привилегия.

Мы так и трогали друг друга тут и там, прямо как настоящие взрослые любовники, пока мистер Котт рассказывал, какие на этой неделе будут спортивные соревнования и где можно купить билеты на бал в честь начала учебного года.

– Так, и сейчас я скажу, кто номинирован на звание короля и королевы бала!

Раздалось несколько возмущенных воплей. Уже и раньше некоторые призывали бойкотировать этот самый бал, потому что вся затея была страшно гендерно-упертой – особенно часть с коронованием короля и королевы. Как по мне, жалко тратить время даже на обсуждение всей этой безнадежно устаревшей чуши.

– Так, успокоились, – пробормотал мистер Котт, нацепляя на нос очки для чтения. Внимательно вгляделся в листок бумаги, который держал в руке. – Ну, поглядим. На титул короля бала номинированы Маркус Цаи, Карен Петросян, Джошуа Форд и Зефир Дауд. – Карен встал, поклонился, все захлопали. Я широко улыбнулась. Супер. Доказательство его харизмы: пусть никому не нравится идея этого бала, Карена все-таки любят, потому и номинировали.

Мистер Котт продолжил:

– На роль королевы бала номинированы Изабель Ким-Уотсон, Ораль Турнэм, Зелла Сюссман и Саманта Канг.

Все посмотрели на меня и захлопали, некоторые закричали: «Ура!» Я улыбнулась, слегка покраснела. Похоже, харизма Карена распространялась и на меня.

Он ткнул меня кулаком в бок:

– Ну мы крутая парочка!

Он произнес это игриво, но в сказанном была доля правды. Мы нравились людям именно как «парочка», и, несмотря на то что меня все это здорово смущало, приятно было получить всеобщее признание, особенно после того, как меня выставили полной посредственностью в этом загородном клубе. Хоть на что-то я могу рассчитывать.

Прозвенел звонок, классный час закончился, у меня загудел телефон – пришло сообщение от Вэл:

Ой, да. Это уж точно.

Я как раз надевала рюкзак, когда меня окликнул мистер Котт:

– На секундочку, Сэм.

Карен нагнулся, чмокнул меня в щеку:

– На перемене увидимся, зай.

– Что, мистер Котт? – спросила я, глядя на телефон – туда сыпались поздравительные сообщения от друзей.

– Ты не сдала план своей выпускной работы.

А, по английскому языку. Мистер Котт, кроме прочего, преподавал у нас английский.

Я нахмурилась:

– А когда его нужно было сдать?

Он тоже нахмурился:

– Крайний срок – на прошлой неделе.

Вот блин.

– Э-э, простите. Скоро сдам, обязательно.

Я одарила его обаятельной улыбкой и повернулась на пятках, чтобы сбежать, но мистер Котт остановил меня снова:

– Погоди, не так быстро.

– Да? – Я пыталась сдерживать нетерпение.

– Ты уже решила, о чем будешь писать работу?

Я помолчала.

– Ну, есть у меня одна мысль… – Тут я осеклась, гадая, сгодится ли моя идея сделать своего рода вариацию на тему интервью со стариками из «Когда Гарри встретил Салли» для того, чтобы представить ее мистеру Котту. Я подумала: занятно, наверное, будет написать с друзьями из разных компаний развернутый комментарий по поводу места брака в современном мире.

– Ну? – Он выжидательно посмотрел на меня.

«Очередное погружение в историю бананов», – прозвучал в голове мамин голос.

– Э-э… – Я уставилась на стену за спиной у мистера Котта, мысль моя вдруг показалась мне совсем мелкой и глупой. – Мне хотелось бы еще продумать подробности.

– Ясно. А в каком формате ты будешь делать работу? – Мистер Котт скрестил руки на груди.

Блин.

– А это сюрприз. – И я, не сдержавшись, подмигнула ему. Как какая-нибудь шлюшка из 1940-х.

Ему это не понравилось.

– Формат – это сюрприз? Ты это о чем?

Зазвенел первый звонок.

– Мне нужно бежать, но обещаю, что все сдам!

– К пятнице, Сэм!

От самой двери я бросила ему:

– Чесслово, Котт!

И умчалась, пока мне не прилетело.

Вечером я поехала в корейский район поужинать с бабулей. Тащиться от нас до ее дома сопровождаемого проживания для лиц пожилого возраста довольно далеко, но меня это никогда не смущало.

Дверь в квартиру оказалась приоткрытой. Хальмони никогда ее не закрывала, если ждала, что я приеду. Из-за двери плыл запах еды – я тут же почувствовала голод. Расстегнула молнию на сапогах и заорала:

– Хальмони! Я здесь!

– Отлично! А я в уборной! – Голос донесся издалека, но стало ясно, что дверь в уборную тоже не закрыта. У корейских бабушек свои понятия о личных границах.

И тут вслед за мной в квартиру зашел кто-то еще. Пожилая кореянка – спина сгорбленная, на лице смятение.

– Миссис Джо? – спросила я ласково. Это была «другая миссис Джо», которая жила в конце коридора. Она страдала деменцией и часто случайно забредала в чужие квартиры. Хальмони за ней приглядывала – помогала покупать продукты и все такое.

Миссис Джо посмотрела на меня с недоумением.

– Что ты делаешь в моем доме? – спросила она по-корейски.

Я к этому давно привыкла, поэтому просто отвела ее в ее квартиру, убедилась, что она больше никуда не собирается, а потом позвонила на ресепшен – сообщить, что миссис Джо, похоже, опять не в себе. Я ушла, как только появился дежурный, – в надежде, что теперь-то она под присмотром.

Я вернулась к хальмони, прошла через ее уютную квартирку, набитую фотографиями детей и внуков, всюду лежали стопки корейских газет, стояли горшки с цветами, здоровыми, не очень и выздоравливающими. Обратила внимание на нашу с мамой фотографию. Мне десять лет, Пасха. Мы сидим в розарии при Хантингтонской библиотеке в одинаковых цветастых платьях, вокруг толстые розовые цветы. Светит солнце, небо нежно-голубое. Мама так и сияет, глаза блестят, она держит меня в тесных объятиях. С полнейшей непосредственностью идет на физический контакт. Когда я была маленькой, такое случалось – мы надевали одинаковые платья.

Я дошла до обеденного стола, на нем уже стояли миски с рисом, закуски – панчхан, кастрюлька с острым супом на говяжьем бульоне – одно из моих любимых блюд.

Хальмони вошла, когда я ставила на стол стаканы.

– Ох! – воскликнула она, будто бы удивившись. Это было ее обычное приветствие.

Я ее обняла:

– Здравствуй, хальмони.

– Сэмми! Опять, что ли, подросла? – спросила она, гладя меня по голове. Бабушка моя была довольно высокой, почти одного со мной роста, а во мне сто семьдесят два сантиметра. Волосы, все еще довольно темные, она собирала в узел, лицо сияло чистотой – она его только что умыла. Мама вечно к ней приставала, чтобы она пользовалась косметикой: «Ты еще не такая старая, чтобы махнуть на себя рукой!» Но бабушка всегда отнекивалась и обычно отвечала: «Зачем лгать, а не говорить правду?»

Она прожила в США лет пятьдесят, но по-английски по-прежнему изъяснялась с ошибками; зато шутки ей очень хорошо удавались.

Она пристроилась на стуле – сложения бабушка совсем хрупкого – и жестом пригласила меня сесть напротив.

– Нормально доехала? Сегодня не такой дождь, как вчера?

– Да, все отлично, – ответила я, садясь. – Кажется, худшее позади.

– Мне понравилось твое сообщение вчера, – заявила она, накладывая панчхан мне на тарелку, прямо как маленькой. Я, впрочем, была не против. – Хальмони раньше не любила дождь, но здесь живу – тоже думаю, что он волшебный.

– Я рада, что тебе нравится, – сказала я, очень гордая ее похвалой. Подтянула правую ногу на стул, оперлась на нее рукой – прямо Тетушка из фильма[1]. – Все выглядит очень вкусно. А я страшно голодная. Мама посадила нас на кето.

– Мо? – Хальмони наморщила нос. – Что такое кето?

– Ну… много мяса, без риса и вообще без ничего, – ответила я, доливая суп в миску с рисом, дожидаясь, пока жидкость впитается.

– Если бы она готовила корейскую еду, ей не пришлось бы постоянно сидеть на диете. – Хальмони ловко располовинила палочками кусок маринованной грудинки, разделила ее на волокна, положила мне в миску.

Дома мы почти не ели корейскую еду, хотя папа тоже был корейского происхождения. Бред полный, но мама все твердила, что не для того она покупала морозильную камеру, чтобы там круглый год воняло кимчи и сушеными анчоусами. Офигенная система приоритетов.

Ели мы под портретом моего дедушки в рамке – официальный портрет, такие обычно ставят на похоронах. Собственно говоря, я почти не сомневалась, что для похорон-то его и сделали. Дедушка умер до моего рождения, мама еще училась в школе.

Хальмони перехватила мой взгляд:

– Никогда не заставляй меня делать еще одну такую фотографию, ладно, Сэмми?

– Э-э… ладно. – Я нервно хихикнула. – Просьба бессмысленная, ты же будешь жить вечно.

Она рассмеялась – лицом, не глазами.

– Да, когда ты молод, кажется, что смерть – это очень далеко. Впрочем, мои дети столкнулись с ней слишком рано.

У меня сжалось сердце. Я чуть помолчала, а потом тихонько спросила:

– А что харабоджи больше всего любил есть?

Бабушкина улыбка тут же стала искренней.

– Не было у него любимого. Он все ел. И очень был при этом счастливый.

Я засунула в рот огромную ложку риса и кивнула:

– Я поняла.

– Не говори, не прожевав, Сэмми, – остановила меня бабушка, но не особо сердито. – Да, ему нравилась любая еда. Мы стали куда меньше тратить на продукты, когда он умер.

Шутка не самая веселая, но мы с хальмони обе любим невеселые шутки. Хохотнули, точно два гремлина, и стали есть дальше – я, впрочем, почувствовала, как мрачнею. Я всегда мрачнела, когда думала о том, как они жили в первые годы после смерти харабоджи – каково было хальмони, которая внезапно оказалась одинокой матерью с двумя дочерьми в чужой стране.

Бабушка прервала мои мысли:

– Что интересное ты собираешься делать на этой неделе, Сэмми?

Я прожевала кимчи с редиской – дайкон был хрустким, свежим.

– Интересное? М-м. Ну, в школе там всякое в связи с началом учебного года. А это значит, ну…

– А, да. Хальмони помнит. Твоей маме в старших классах это очень нравилось. Она мне только про то и рассказывала.

Я закатила глаза. Мы жили в том же пригороде, где мама выросла, – вот как сильно она любила свою старшую школу. У нас в «Норт-Футхилле» и училась типа миллион лет назад.

– А я вообще не хочу во всем этом участвовать. Но ты ж знаешь маму, она страшно бесится, если я не делаю того, что положено делать в старшей школе.

– Она не сердится по-настоящему.

– Сердится, – возразила я. – А то ты ее не знаешь.

Бабушка помолчала, пододвинула ко мне еще парочку мисок. Лицо ее стало задумчивым.

– На самом деле, старшая школа для нее была непростым временем. Хальмони только потом это поняла. И начало учебного года… – Она снова умолкла, потом улыбнулась, повела плечами. – Ну, твоя мама, как большинство людей, знает, что делает.

Я нахмурилась:

– Да, все диктаторы знают, что делают.

Хальмони рассмеялась – отрывисто, будто каркая, и я так же.

– Твоя мама может быть сложным человеком. Она думает, что помогает тебе построить твою жизнь. Знаешь, вы во многом очень похожи, – добавила бабушка, аккуратно заворачивая рис в маринованный листик периллы.

– Да ладно тебе.

– А и не ладно. Вы обе все делаете… сегех. Сильно. – Она направила на меня свои металлические палочки. – И всегда держитесь своего мнения.

– Я вообще ненапряжная, – заметила я, вздернув плечи в подтверждение своих слов.

Хальмони засмеялась:

– То, что ты говоришь, и есть сегех.

Я расслабила плечи.

– Ну, может, я действительно такая. А вот мама – она считает, что ее слово – закон.

Бабушка снова усмехнулась:

– Да, верно.

– То-то. А я не такая.

Она потянулась ко мне, погладила по ладони. Я тут же размякла. Бабушка никогда ни для кого не жалеет ни ласки, ни любви, выдает их щедрыми порциями. Все чувства у нее напоказ, как и у меня.

– Ты не такая. Но вы обе любите принимать меры, или как это там называется? Решения. А потом всегда думаете, что приняли самое лучшее решение. А еще вы обе такие, что вам очень важно то, что вам важно.

Я тоже погладила хальмони по руке, кожа у нее была мягкой и тонкой, а под ней – крепкие кости. Я ни разу в жизни не видела у нее лака на ногтях, но за руками она ухаживала очень тщательно. Да и служили они ей хорошо: сперва она была портнихой в швейном районе, потом владелицей химчистки, потом бабушкой и вязала крошечные колючие свитерочки для моих Барби.

Я снова подумала про собеседование в клубе.

– Мне кажется, ты единственный человек в нашей семье, который считает, что мне что-то важно.

– Может быть, дело в том, что только мне ты это и показываешь. – Хальмони нахмурилась. – В твоих сообщениях к хальмони всегда очень много всего интересного! Ты необычно мыслишь.

Я покраснела от радости.

– Да тебе только потому и интересно, что ты пока не научилась стримить подкасты.

– Хальмони знает подкасты! Просто мне все равно, что там думают другие. А ты хорошо говоришь. И сама понимаешь, что я права. – Я не ответила, поэтому она положила мне кусок рыбы на рис. – А еще хальмони всегда права.

Я рассмеялась:

– Странное дело: в нашей семейке каждый всегда прав.

Она тоже рассмеялась, и наше карканье заполнило всю квартирку.

Дядечка средних лет играл на синтезаторе. Карен сидел напротив – на коленях ноутбук, на голове здоровенные серьезные наушники.

Я примостилась на ведре, оно скрипнуло, Карен глянул на меня, я скривилась. «Прости», – прошептала одними губами. И сразу же захотела взять свои слова обратно. С чего это «прости», когда я и так согласилась целый холодный вечер сидеть на ведре у Карена в сыром гараже, пока он записывает музыку для своего фильма с этим мутным чуваком, которого нашел на Craigslist?

Я закрыла кроссворд на телефоне, посмотрела на время. Мама дорогая, я что, тут всего лишь час сижу?

Музыка смолкла, я с надеждой подняла глаза.

Карен снял наушники.

– Класс, братан. Короче, по-моему, здорово, но мне кажется, проигрыш можно было сделать чуть-чуть подлиннее.

Я нахмурилась.

– Правда? А как по мне, и так затянуто.

– Нет, зай, нам нужен саспенс, – ответил Карен, махнув рукой.

– Мне кажется, тут уже не саспенс выйдет, а скукотища.

Мэтт, который играл на синтезаторе, поглядывал на нас по очереди, бледные ладони застыли над инструментом. Судя по цвету кожи, на улице он не был лет семнадцать.

Карен пожал плечами.

– Музыка для фильма – это не совсем то же самое, что, скажем, для попсы.

Я проглотила свое: «Надо же, удивил». Я ж не зря все лето помогала ставить и снимать этот фильм, успела врубиться, в чем там, блин, суть.

– Мне кажется, с саспенсом лучше не переборщить, – не отставала я. – Если слишком часто повторять один и тот же прием, зрители уснут.

Продолжить я не успела – завибрировал телефон.

Сообщение от мамы. Я сразу же напряглась. Она явно не обрадуется, узнав, что я тусуюсь с Кареном вместо того, чтобы заниматься всякой фигней, из которой состоит королевская кампания (кроме того, Карена она называет «Джордан Каталано плохая новость», я без понятия, что это значит).

Я открыла сообщение, сердце замерло. Ссылка на сайт соседней больницы.

Изо рта вылетел звук, как у придушенного животного; Карен обернулся.

– Что там? – Он все еще злился.

– Мне нужно идти. – Я схватила сумку и выскочила из гаража, ничего перед собой не видя.

Карен помчался вдогонку:

– Сэм! Что такое? Я думал, ты до конца останешься!

От его надутых губ я окончательно озверела.

– Прости, не могу я целыми днями сидеть и ждать, когда там мой бойфренд освободится. У меня бабуля в больнице! – Сумка раскачивалась от моих яростных движений.

– О господи. Прости. – Он обиженно провел рукой по волосам. Вот только у меня не было времени разбираться, что он там чувствует в ответ на мои чувства.

– Потом поговорим. – Я прыгнула в машину прежде, чем он попытался меня обнять.

Машина не заводилась. Я прижала пальцем кнопку стартера.

– Тварь вонючая! – выкрикнула я приглушенно, колотя руками по рулю. Потом выдохнула, попробовала еще раз – дурацкая колымага ожила, и я понеслась в больницу.

Схватила на стойке бирку для посетителей, с нетерпением стала ждать лифт. Меня убивала каждая потерянная секунда. Я даже родителям не могла позвонить, потому что поганый телефон разрядился – опять.

Что могло случиться с хальмони? Я же ее только что видела. Бабушка всю мою жизнь была здорова как лошадь. Ни одной болячки. Даже зубы все на месте.

На глаза навернулись слезы, я приказала себе не реветь. Нужно в кои-то веки держать себя в руках. Но вообще-то мне, чтобы заплакать, много не надо – грустный рекламный ролик или какие-нибудь чуваки на «Домашнем канале» выиграли бесплатный дом. Так что сейчас я уж точно не сдержусь.

Двери лифта открылись, я шагнула внутрь, вытирая слезы, заметила внутри двух медсестер. Они ласково мне улыбнулись, потом тактично отвели глаза. Явно не в первый раз такую видят.

Я уставилась на меняющиеся указатели этажей. Доехав до четвертого, почему-то не смогла сдвинуться с места. Знала: как только я ее увижу, зайду к ней в палату, я сразу окажусь в альтернативной реальности, из которой уже не сбежишь. Там каждая клеточка каждой известной мне вещи немедленно мутирует в более страшную разновидность самой себя.

Но миг не будет тянуться вечно, чтобы я разбиралась в своих чувствах.

Я вошла в палату – квадратная, малиново-бежевая. Бабуля лежала на больничной кровати с закрытыми глазами, к ней тянулся миллион трубочек. Нос и рот были накрыты маской, и я не могла разобрать, откуда доносится дребезг – у нее из груди или из прибора.

Глаза наполнились слезами. Хальмони.

Папа сидел рядом на стуле, держа бабушку за руку. Мамы не было.

– Сэм. – Папа поднял на меня усталые глаза. – Пришла.

Я вгляделась в неподвижное тело. Потянулась к другой бабушкиной руке.

– Что случилось? Она заболела?

– У нее инфаркт, лапушка.

– Что? – Голос дрогнул. – Она ж у нас здоровая.

– Ну, – папа покосился на хальмони, – на самом деле, у нее были нелады с сердцем.

Я испуганно посмотрела на него.

– Что? – Похоже, других слов у меня в словаре не осталось. – Давно?

– Уже пару лет. Просто она не хотела тебе говорить.

Я осторожно сжала руку хальмони.

– Она поправится? У людей же часто случаются сердечные приступы, верно? – Голос был едва слышен, я поглаживала мягкую ладошку хальмони. Повсюду следы от уколов; там, где вены не поддавались, проступили синяки. При виде этих мелких надругательств над ее телом я пришла в ярость.

Папа поднялся, обогнул кровать, обнял меня. Крепко. Прижал ладонь к затылку.

– Сэмми. – Так меня чаще всех называла бабушка. – Пока все не очень хорошо, но надежда есть.

Я заплакала ему в плечо. Отрицать, что все ужасно, было бессмысленно.

Я услышала размеренный перестук шагов, подняла глаза. В дверях стояла мама с двумя бумажными стаканчиками кофе в руке.

– Саманта. – Лицо ее слегка осунулось, но в целом она выглядела как всегда непроницаемо. – Добралась.

– Что сказал врач? – спросил папа совсем тихо, подходя и забирая у мамы один стаканчик.

Она бросила на меня короткий взгляд, потом снова посмотрела на папу.

– Ей сделали эту процедуру… ну, типа как закодировали сердце, чтобы оно опять заработало. Но пришлось ввести ее в кому, чтобы ограничить кровоснабжение мозга. Инфаркт обширный… – Она еще раз взглянула на меня, помедлила. – Они не могут точно сказать, выйдет она из нее или нет.

Не выйдет? Мне казалось, что мое собственное сердце сейчас выскочит из груди, глаза рыскали по маминому лицу в поисках дополнительной информации. Все ведь не так плохо, как кажется, правда? Я искала указания на то, что мне положено испугаться. Очень сильно испугаться.

Но выражение маминого лица оставалось нейтральным, что меня бесило.

– Я здесь останусь на ночь. Вы поезжайте домой. В ближайшее время она в сознание не придет, так что сидеть здесь всем вместе бессмысленно.

Я снова потянулась к руке хальмони, почувствовала прохладу ее кожи на своей теплой ладони.

– Я хочу остаться.

Они оба посмотрели на меня.

– Пожалуйста, – сказала я.

Мама покачала головой.

– Думаю, не стоит. У тебя домашние задания, а здесь ты все равно ничем не поможешь. Поезжайте домой, я вам утром сообщу новости.

– Домашние задания? – Эти неуместные слова прогремели на всю комнату. – Мам! Я хочу остаться здесь.

Тут нас отвлек громкий шум в коридоре, и через несколько секунд в палату ворвалась тетя Грейс – волосы растрепаны, лицо бледное.

– Как она? – Увидев хальмони, она сдавленно всхлипнула. Осталась стоять, зажав рот руками, в глазах слезы. Мне полегчало оттого, что хоть кто-то реагирует так же, как я. Слезы полились снова, тетя Грейс подошла, обняла меня.

Когда мы расцепились, она нагнулась, взяла хальмони за другую руку.

– Омма? Ты меня слышишь? – Она осеклась.

Тетя Грейс с хальмони были очень близки. Каждое воскресенье ездили на продуктовый рынок, вместе смотрели километрами корейские сериалы. Трений, которые были между мамой и хальмони, между бабулей и тетей Грейс не существовало.

Мама негромко рассказала, что к чему, тетя Грейс переваривала ее слова с остекленевшим взглядом. Потом спросила:

– Нужно что-то сделать? Привезти ей вещи из дома или…

– Мы все уже организовали, – отрезала мама. – Ты ужинала?

Тетя Грейс покачала головой и ответила бесцветно:

– Я сейчас не смогу ничего съесть.

Мама посмотрела на папу, и они без слов о чем-то договорились. Он сказал, что пойдет посмотрит, какой тут кафетерий, а я не отводила глаз от хальмони и умоляла ее очнуться.

– Саманта, тебе правда лучше поехать домой.

Я посмотрела на маму:

– Ты серьезно?

– В палате теснота, а хальмони в надежных руках, ясно? Она бы точно не хотела, чтобы ты сидела тут и психовала, – размеренно произнесла мама. Кстати говоря, она вообще сохраняла над собой полный контроль, только плечи слегка поникли – одно это и выдавало, что что-то не так. А в целом она казалась улучшенной версией самой себя. Это выглядело непонятно и даже жутковато. Никогда разница между мамой и тетей Грейс не чувствовалась так отчетливо, как сейчас, и я бы отдала все на свете, чтобы тетя стала моей мамой – и наоборот.

Я сглотнула комок в горле:

– Я хочу быть здесь, когда она очнется. Я ей нужна.

Тетя Грейс посмотрела на маму:

– Может, Сэм останется еще ненадолго?

Мама посмотрела на бабушку, и тут я заметила, что на мамином лице что-то мелькнуло. Полсекунды уязвимости, страха, неуверенности. Во мне затеплилась надежда.

А потом – все, выражение ее лица опять стало решительным.

– Нет никакого смысла нам всем тут сидеть и стрессовать. Когда папа вернется, поезжайте вместе домой.

От разочарования из глаз у меня хлынули жаркие слезы, я даже не смогла ничего ответить. Вместо этого нагнулась к хальмони, прижалась лбом к ее лбу.

– Я тебя люблю, – прошептала я. – Давай, просыпайся скорее.

Тетя Грейс плакала, мама не издала ни звука.

Следующим утром снова шел дождь, моя машина не заводилась. И не завелась.

– Я тебя на металлолом сдам! – Голос сорвался, когда я в миллионный раз нажала на кнопку зажигания.

Над головой пророкотал гром, я подняла глаза к черным тучам. Ну естественно, машина моя решила сломаться на самой дождливой неделе во всей истории Лос-Анджелеса. Ясен! Пень! Хуже момента не придумаешь – не только из-за дождя, но еще и потому, что в обеденный перерыв я собиралась съездить к хальмони. Каждая секунда вдали от нее казалась мучительной. Я так и не могла отделаться от мысли, что обязательно должна быть рядом, когда она очнется. Я просто не должна с ней разлучаться.

Еще минут пять злостно помучив машину, я сдалась и пошла в дом, натащив на подошвах воды в кухню. Мама складывала в контейнер суши из киноа – или на чем там она в тот момент помешалась.

– Мам, подвезешь до школы? У меня машина не заводится.

Она не подняла глаз, была занята: раскладывала полезную пищу по красивым контейнерам.

– Что с ней такое?

Я дернула лямки рюкзака.

– Понятия не имею. Она уже недели две плохо заводится.

– Две недели? – Мама возмущенно взглянула на меня. Прихлопнула крышку контейнера. – Если бы ты мне сразу сказала, что машина не в порядке, мы бы разобрались еще до того, как она сломается.

Не было у меня топлива в баке, чтобы ответить как следовало. Откуда у мамы-то столько топлива в баке?

– Ладно. Как бы то ни было, она сломалась. Подвезешь меня? – Я говорила отрывисто: терпение кончилось подчистую.

В первый момент мама сделала вид, что сейчас отправит меня в школу пешком, потом засунула контейнер в свой шоппер от «Луи Виттон», взяла со стола ключи.

– Ладно. Пошли.

– Жесть, – пробормотала я себе под нос, пока шла за ней в гараж.

Ехать сквозь дождь было нелегко, я таращилась в телефон, только бы не общаться. От нашего взаимного недовольства в машине стало нечем дышать. Я подключила через блютус свой телефон, поставила BLACKPINK.

Мама тут же убавила звук:

– Фу, это что за вопли?

– Да так, самая популярная корейская девичья группа. Типа распространяют корейскую культуру по всему земному шару, ну да ладно.

– А, хорошо, но я бы сильнее этому радовалась, если бы музыка была вменяемой.

– Ясно, бумер.

У мамы дрогнули губы. Мы однажды заговорили о том, что мама как-то умудрилась не войти в Поколение Х. Я попыталась сделать про это ролик в тиктоке, но она пригрозила отобрать у меня телефон.

– Тебе так нравится корейская попса, а когда я была девочкой, если бы я начала ее слушать, от меня бы все отвернулись, – сказала мама, вглядываясь в стекло, по которому сновали «дворники».

Я скривилась:

– Теперь-то ты взрослая. И, мне кажется, тебе пора всерьез разобраться с вопросом, почему ты так ненавидишь все корейское.

Мамины глаза полыхнули:

– Я не ненавижу «все корейское», и мне не нравится, когда человек без жизненного опыта навешивает на меня такие ярлыки.

Это было предупреждение. Мама заговорила адвокатским голосом. Я уже собиралась пойти на попятный, когда заметила, как она свернула на Вэлли-Вью-роуд.

– Мам, нам же не сюда.

– Знаю, – произнесла она беспечно. – Поедем другой дорогой.

– Какой дорогой? – У нас что, много способов доехать до школы? И, на самом деле, мы едем как раз от нее, в сторону центра.

Она не ответила, я взглянула на нее с подозрением:

– Мам?

– Саманта.

– Куда ты меня везешь? – На следующем повороте я все поняла. – В «Гарденз»? Мы за покупками, да?

– Да, – сухо ответила мама, аккуратно заводя машину на открытую парковку «Гарденз» – огромного супермаркета. Куда ни глянь, автоматические поливалки и деревья, подстриженные в форме разных фигур.

– Нам что-то важное нужно купить? – Я посмотрела на большие часы. Точно опоздаю. – Да тут вообще открыто?

– Ты помнишь, что во время пандемии мне в «Гарденз» назначили личного консультанта.

– Э-э… да, помню. Тогда всем было тяжело.

Мама пропустила мой сарказм мимо ушей.

– Так вот, с тех пор я так часто у них что-то покупаю, что у меня, – она встала на место с надписью «ВИП», у самого входа, – появилось право приходить сюда в неурочные часы.

– Ну… ладно. Ты хочешь пройтись по магазинам? Вот прямо сейчас? Со мной?

Мама одарила меня лучезарной улыбкой – какую приберегала для незнакомых, чтобы они почувствовали себя раскованно:

– Ради бального платья можно и школу прогулять!

Мой мозг отказывался во все это врубаться.

– Платья?

– Да, для бала. В этом году оно тебе понадобится, раз уж ты номинантка.

Абсурдность этого заявления брякнула мне по голове, точно крышка рояля в мультике.

– Ты это… серьезно?

Ее жизнерадостность поутихла.

– А ты думала, несерьезно?

Я всплеснула руками, чувствуя, что я тут единственная, у кого не поехала крыша.

– Это потому, что хальмони в больнице и я теперь точно не буду королевой бала?

Мама отстегнула ремень безопасности.

– Я поэтому тебя сюда и привезла. Чтобы ты немножко развеялась. Думала, ты очень ждешь этого бала.

– Жду этого бала? – Я только и могла, что повторять за мамой ее слова, потому что мне казалось – она говорит на иностранном языке, которого я не понимаю. Говорит как инопланетянка.

Пришлось сдержаться, чтобы не заорать. Мое разочарование в собственной матери – разочарование, нараставшее много лет, вдруг изменило форму, стало жарким и жалящим.

– Ты правда думаешь, что я готова хотя бы полсекундочки потратить на мысли об этом паршивом бале, когда – и тебе это прекрасно известно – моя бабушка лежит в коме?

Мама поморщилась, потому что я орала в голос. Она дернула свой ремень безопасности, снова защелкнула. Ее фальшивая жизнерадостность улетучилась. Мимо проехала машина, окатив мамин БМВ водой. Под глазами у нее действительно залегли тени, я поняла, что она сегодня даже не пыталась накраситься. Вид у нее был измученный.

– Знаешь, ты тут не единственная, по кому ударила болезнь хальмони. И то, что не все орут про свои эмоции в полный голос, еще не значит, что никто ничего не чувствует.

Я отчасти сознавала ее правоту, но другую часть меня медленно захлестывал нарастающий гнев.

– Ясно. Представь себе, не все способны запрятать свои чувства под пробочку, поставить на полочку и идти дальше заниматься обычными делами.

– Саманта, так устроена жизнь. Нельзя слетать с катушек из-за каждой неприятности. Из-за каждого потрясения. Нужно двигаться вперед и учиться выживать.

– Ну не знаю, мам. Лично мне кажется, что, если твоя бабушка при смерти, это повод поставить свою жизнь на паузу, хотя бы на секундочку.

Тут мама совершенно не свойственным ей движением уронила голову на руки и взлохматила волосы, испортив свою безупречную укладку.

– Ты сама не понимаешь, как тебе повезло, что ты живешь как живешь. Собственная машина. Новое бальное платье. А ты этого не ценишь. О своих вещах не заботишься, к поручениям относишься спустя рукава. К важным вещам – поступлению в университет, своему будущему – подходишь несерьезно. А от меня ждешь, что я буду для тебя что-то делать. Спасать положение. Так вот, Саманта, на этот раз я спасать положение не буду. Сама придумаешь, как добраться до школы.

Мама умудрилась превратить разговор про хальмони в перечисление моих недостатков. Как будто я сама о них не вспоминаю, причем каждую минуту.

Я почувствовала, как тело сжимается в пружину.

– Во-первых, я не специально испортила свою машину. Я в машинах ничего не понимаю! И не я придумала идти на этот бал. Это твоя идея! Я просто согласилась – чтобы порадовать тебя.

– Не нужно мне твоих одолжений. – Эти слова вылетели как пули. Мама выпрямилась, опустила козырек с зеркалом, чтобы поправить прическу, – уязвимость ее исчезла так же быстро, как и появилась. – Иди и делай что хочешь. Устраивай истерики, от которых все равно никакого толка. А я сдуру подумала, что ты в кои-то веки будешь вести себя как взрослая.

Мама замерла – похоже, все-таки пожалела о своих словах.

Я не дала ей возможности сдать назад, подхватила рюкзак и выскочила из машины – прямо под дождь.

– Саманта!

Я обернулась: мама стояла у водительской двери, ладонями заслоняя глаза от дождевых потоков. Лицо ее перекосилось от злости.

– Марш обратно в машину!

– Не пойду, – ответила я, стараясь говорить спокойно. – Я в школу.

– Какая ты неблагодарная!

Я развернулась, глаза слезились от ярости.

– Спасибо тебе, как всегда, ты у меня такая любящая, понимающая мамочка. Ох, как мне повезло.

Рука ее упала – короткий жест поражения. По лицу струилась вода.

– Я понимаю, что ты очень переживаешь из-за хальмони, но тебе надо учиться сдерживать свои чувства, тогда ты сможешь сосредоточиться на том, что действительно важно.

Тут что-то во мне сломалось. С треском.

– Важно? Например, бал? Ты окончательно с дуба рухнула? – Голос срывался на визг. – Я тебя не понимаю! И никогда не пойму!

В небе сверкнула молния – мама опять распрямилась.

– Я знаю, что ты меня не понимаешь. – Она повысила голос, чтобы было слышно сквозь шум дождя. – Я это вижу почти в каждом твоем решении и поступке. Я думала, мы сегодня попробуем провести время вместе, найдем точки соприкосновения. Но с тобой у меня как всегда: пытаюсь – и все получается криво.

Я сморгнула капли дождя.

– Ух ты. Ты считаешь, это я тебя не понимаю? Считаешь, что я не вижу, как вы с папой недовольны тем, что у меня вся жизнь не расписана на много лет вперед, как у Джулиана? Как оно было у вас с папой? А я просто так не хочу. И что в этом такого? Почему не дать мне время, чтобы я в этом разобралась? Потому что нормальная тут как раз я. Вот это, – я ткнула пальцем в собственное тело, – совершенно нормально!

– Но ты способна на большее, чем быть просто нормальной, Саманта. – Прическа ее превратилась в полный кошмар.

Я затрясла головой:

– Это какой-то бред, что все наши пререкания всегда только этим и заканчиваются. Даже когда речь о том, что… что… хальмони может умереть. А тебя даже это не прошибает!

– Ты считаешь меня слишком холодной. Но дело в том, что у меня сложные отношения с твоей бабушкой. Хальмони, которую ты знаешь… не тот человек, рядом с которым я выросла. Да, вы теперь с ней очень близки – поэтому так просто делать из меня бесчувственную мегеру.

– Да что она такое натворила, что ты до сих пор…

Мама посмотрела на меня в упор – через завесу дождя:

– До сих пор что?

– Такая бездушная тварь.

На миг лицо ее сморщилось, а у меня упало сердце – я тут же пожалела о своих словах. Но взять их обратно мне не хватило решимости. Извиниться, попытаться заново построить то, что рассыпалось долгие годы и сейчас наконец рухнуло, почти напрочь уничтожив наши былые отношения – отношения, в которых мама была всем моим миром, а я – ее, и в этом мире я могла по дрожанию воздуха почувствовать ее присутствие. В мире, где связь между нами была особенной, неприкосновенной.

Но тут выражение маминого лица снова стало обычным, и она сделала то, чего я бы себя никогда не заставила сделать: перегруппировалась, будто в голове у нее не осталось ничего сложного, ничего неприятного. Распахнула дверь машины со своей стороны.

– Сама придумаешь, как добраться до школы.

В теле у меня тряслась каждая косточка, они так и дребезжали под кожей.

– Я тебя ненавижу.

Эти слова, произнесенные срывающимся голосом, стали для нее ударом в грудь. Вот только мне они не принесли облегчения. Меня мутило.

Мама не ответила. Вместо этого села в машину и уехала, бросив меня на парковке супермаркета.

Я тебя ненавижу.

Я сглотнула, попыталась загнать слезы обратно в глазницы. С тех пор как я вчера увидела хальмони, я только и делала, что плакала. Сил не осталось.

Я стояла под навесом у входа в супермаркет, сурово приказывая себе не расклеиваться. Нужно придумать, как попасть в школу, поскольку собственная мать бросила меня нафиг. У Вэл нулевой урок, они за мной точно не приедут, папа уже отчалил на работу. Так что я написала сообщение Карену.

Через несколько секунд:

В Глендоре?! Туда типа минут сорок ехать. Да уж, когда Карену приходит в голову какая-нибудь фигня, он не успокоится, пока ее не осуществит, прямо маньяк какой-то. Еще одно сообщение:

Я, поколебавшись, ответила:

После этого повисла пауза. Слишком длинная пауза. Пауза, от которой меня едва не накрыла паническая атака. К панике мне было не привыкать, я всегда ее испытывала, когда становилась с Кареном слишком откровенной и чувствовала, что порчу ему настроение. Вчера вечером Карен с пониманием и сочувствием отнесся к ситуации с хальмони, а вот с серьезными проблемами вроде нынешней у него всегда все было плохо. Он из тех людей, жизни которых ни разу не касалась тьма. Поэтому, когда с кем-то случалось что-то плохое, запас эмпатии у него иссякал очень быстро, исчерпывался до дна. Я сознавала, что мне полагается вечно быть «спокойной как танк» и готовой ему помочь – девушкой, которую номинировали в королевы бала.

И я довольно неплохо играла эту роль. Обычно.

Я составила в черновиках несколько сообщений, чтобы чем-то заполнить молчание и запрятать подальше непрошеные чувства, – по ходу дела откуда-то из глубин желудка поднималась злость, жгла мне горло. Злость на маму, на папу… а теперь щупальца той же злости тянулись и к Карену.

И вообще, достало меня быть спокойной как танк со всеми подряд.

Сообщение непродуманное, злое, и, едва я его отправила, сердце так и застучало. Зато паника прошла, я приготовилась к схватке.

Через несколько секунд:

И все. Я таращилась на экран, дожидаясь, что будет дальше. А когда оказалось, что ничего, злость постепенно уползла обратно в свою берлогу; я поняла, как глупо вообще было писать Карену.

Так, нужно скачать приложение, чтобы меня кто-нибудь подвез.

В App Store я кликнула на первое же, которое выскочило, – «Отвезу назад». Увидела миллион положительных отзывов, скачала. За секунду сделала себе аккаунт – раньше он просто мне был не нужен. Заказала поездку, тут же пришло сообщение:

Ясно, попутчик. Теперь даже попутная машина представляется человеком.

За пять минут после ссоры с мамой я успела успокоиться.

Мысль о маме – вымотанной и пытающейся меня урезонить – толкалась внизу между ребрами. Опять это сочувствие.

С тобой у меня как всегда: пытаюсь – и все получается криво.

Однако даже в этой фразе мама умудрилась поставить в центр себя. И все потому, что я отреагировала не так, как она ждала, а все испортила. Она пыталась исправить ситуацию – как умела. Может, и был в этом разговоре какой-то момент, когда у меня появилась возможность усмирить свою ненависть, но я эту возможность упустила, взяла и уперлась рогом.

Почему, общаясь с мамой, я всегда становлюсь хуже, чем есть на самом деле?

Я подумала о ее сложных отношениях с хальмони: интересно, может, и нас с ней в будущем ждет подобное? Хальмони сама сказала, мы с мамой обе сегех в своих мнениях. И если мы, по собственному мнению, правы, а остальные наоборот – что нам тогда с этим делать?

Завибрировал телефон – сообщение пришло, как раз когда подъехала машина; я осмотрела ее скептическим взглядом. Старый видавший виды хетчбэк, светло-зеленый, облупленный. Куда ни глянь – вмятины и царапины. Да уж, на таком только назад и ехать.

Я накинула капюшон ветровки и побежала к машине в надежде не промокнуть до нитки. Дверца открылась, пискнув, точно велоцираптор, я скользнула внутрь.

Там пахло лекарствами. Очень странно.

– Привет, Сэм. – Белая женщина средних лет на водительском сиденье повернулась ко мне с улыбкой. На голове у нее была бордовая вязаная шапка, вся в пайетках, прямые каштановые волосы подстрижены под боб. – Тебе в школу, да?

– Э-э… да. – Я натянуто улыбнулась, немножко обалдев от всего этого. В аккаунте я написала свое полное имя и вообще не любила, когда посторонние звали меня Сэм. Глянула в телефон. Водителя звали Мардж. Ну еще бы.

Почувствовала, как что-то трется о затылок, развернулась, увидела стопку журналов, которая того и гляди рухнет. Багажник был забит чем ни попадя. Мама дорогая. Я отправила Вэл сообщение:

– Видок у тебя хреновый.

У меня отвисла челюсть.

– Простите?

– Видок у тебя хреновый, Сэм. – Мардж выехала из центра города, дождь лил потоком. «Дворники» у нее были дохлые и едва двигались, да и то просто размазывали воду по стеклу. Я вглядывалась в муть впереди. Да уж.

Потом ощупала ручку на дверце и решила: если что, просто выкачусь наружу.

– Дома что-то случилось?

Я придвинулась поближе к двери.

– Не-а. Все у меня нормально. – Я что, сейчас превращусь в семнадцатилетнюю идиотку, которую тоже похитили? Блин горелый. Вот так люди и попадают в рабство?

– Лучше скажи прямо. Будешь держать эту хрень внутри, превратишься в уродливую старуху. – Для убедительности Мардж рыгнула.

Фу, гадость. И вообще, о чем она?

– Ничего я не держу внутри.

– У тебя на лице все написано.

– Простите? – Терпение мое было на исходе. – Пожалуйста, просто довезите меня до школы.

– С мальчиком проблемы? Или с девочкой?

Она резко повернула направо, я схватилась за подголовник перед собой.

– Вас это не касается.

– С братом-сестричкой? Собакой, кошкой?

Я промолчала.

– В школе? В спортивной секции?

Я фыркнула.

– С дружком расплевалась?

Чего?

– А, я поняла! Ты решила спасти человечество, пользуясь суперспособностями, с которыми только что начала экспериментировать!

Я шумно выдохнула:

– Просто с мамой поругалась, понятно?

– А! – понимающе кивнула Мардж. – Мамаши. С ними посложнее, чем с мифом о происхождении.

Она, конечно, совсем ку-ку, но я не могла не рассмеяться.

– Ага. Посмотрела бы я на Человека-паука: как он договаривается со своей мамашей по поводу ее завышенных ожиданий и полного отсутствия способности сопереживать.

– Да ладно, вряд ли все так уж плохо.

– Если честно, Мардж, очень плохо. – В небе блеснула молния, я вздрогнула, дожидаясь раската грома. За последние пять минут погода разбушевалась сильнее прежнего. – Я ей сказала, что я ее ненавижу.

Тут грянул гром. Низкий, мощный, он сотряс всю машину. Сердце у меня ушло в пятки. Так, еще не хватало погибнуть в этой кошмарной машине. Мардж глянула на меня в зеркало заднего вида.

– Ты об этом жалеешь?

Дождь хлестал почем зря, но Мардж, вместо того чтобы сбросить скорость, неслась как ненормальная. Я проверила свой ремень – держит крепко, надежно.

– А если я скажу, что нет, вы решите, что я плохой человек?

– Мне кажется, ты неправильно ставишь вопрос, – ответила Мардж, бурно закашлявшись. – Ты бы взяла свои слова обратно, если бы могла?

Я посмотрела в окно. Накатило упрямство – и разом вспомнились все обиды последних лет, они проникли мне в кровь, отравляя все остатки душевной щедрости и чувства справедливости.

– Нет, не взяла бы. Лучше бы она извинилась. Лучше бы она взяла обратно свои слова. Лучше бы научилась меня понимать.

Машина резко затормозила, я едва не треснулась головой о стекло.

– Блин! – вырвалось у меня.

– Приехали.

Я помотала головой.

– Классно.

Самая длинная дорога в школу за всю жизнь.

Я стала отстегивать ремень, а Мардж повернулась ко мне:

– Удачи, Сэм.

От этого зловещего пожелания я пулей вылетела наружу.

– Э-э… спасибо.

Она отъехала, я проследила за ней взглядом, потом посмотрела на небо. Такое же темное, неспокойное, а вот дождь перестал. Ну вообще.

Дурацкий дождь. Дурацкая гроза. Дурацкая ссора.

Жутковатая поездка.

Я вошла в школу и сразу направилась к своему шкафчику. Белые кроссовки скрипели по коридору – я обгоняла других. Кто-то в меня впилился сзади, я разъяренно обернулась, лицо заранее перекошено.

– Прости! – Белая девчонка, в лицо не знаю, на затылке два пучка, в которые воткнуты палочки, помахала мне и пошла дальше.

Это еще что за бред в стиле Чун-Ли? На подходе к шкафчику я замедлила шаг. Шкафчики перекрасили. В ярко-голубой вместо цвета темной мочи.

– Улучшение, – пробормотала я, схватила замочек, набрала свой шифр.

Он не открылся. Попробовала еще раз. Не поддается.

– Я сегодня кого-нибудь убью. – Я стиснула зубы, попробовала еще раз. Ни фига. Треснула по шкафчику кулаком, чертыхнулась.

– Э-э… мой шкафчик тебе что-то сделал, что ты его бьешь?

Я посмотрела на долговязого рыжего парня, который стоял рядом, – широкие плечи неловко перекатывались под темно-синей толстовкой.

– Что-что?

Он указал на мой шкафчик:

– Мой.

Я взглянула на металлическую плашку со знакомым номером, моргнула.

– Нет, это мой шкафчик.

– Неправда, мой.

Я смерила его взглядом:

– А кто ты, блин, вообще такой? Новенький, что ли? Ты, по-моему, что-то перепутал.

Он сощурился:

– Я Нил. А ты, блин, кто такая? Это ты пытаешься вломиться в мой шкафчик.

По спине потекла ледяная струйка. Что-то явно было не так. Причем во всем. Шкафчики перекрасили… вот только краска явно несвежая. Собственно говоря, они такие же исцарапанные, как и раньше, когда были желтыми.

– Что там, Нил? – Парнишка-азиат с перьями на голове и в джинсах как два мешка ткнул, проходя, этого Нила кулаком в плечо. Я уставилась ему вслед. А это еще кто такой? И во что он, блин, вырядился?

Во что они все вырядились?

Я осмотрелась – в первый раз осмотрелась по-настоящему.

Мимо прошли две девчонки в облегающих розовых футболках, джинсы-клеш скрывают дутые кроссовки, волосы закручены в узелки, на веках блестки. Дальше появились какие-то ботаны дружной компанией с одинаковыми стрижками – под горшок и с пробором посередине. Потом меня едва не задела группа девчонок-азиаток с длинными прямыми волосами, губы подведены черным, джинсы съехали совсем низко и подхвачены какими-то уродскими ткаными поясами. Эти злобно на меня уставились.

– Эй, сучка, не лезь к кому не просят, – прошипела одна из них мне.

Чего?

Я потрясла головой. Так. Первый, так его, месяц учебы еще не закончился. У нас постоянно устраивают всякую тематическую дурь. Сегодня, видимо, какой-то там День девяностых. Это всем явно понравилось больше Пижамного дня.

Зазвенел звонок, Нил оттер меня от шкафчика, покрутил замок и через пару секунд его открыл. Посмотрел на меня многозначительно: «Видела, ненорма?»

У меня отвисла челюсть. Похоже, я действительно перепутала шкафчики. Может, Мардж как-то там запудрила мне мозги?

Все бежали на уроки, я решила последовать их примеру – пошел он, этот шкафчик. Потом разберусь, а учебники пока просто брошу в нашем кабинете. Во дворе я стала высматривать Вэл, не нашла. Но мы виделись далеко не каждое утро, так что ничего странного… И все равно меня продолжало потряхивать от этой странной поездки. Хотелось отыскать Вэл – тогда вся эта странность пройдет. И Карена… Наша перепалка в сообщениях все не выходила из головы.

Я собиралась отправить Вэл сообщение, но тут прозвенел звонок для опаздывающих. Блин горелый. Я рванула в наш кабинет, влетела туда, пока звонок еще не стих.

Мистер Котт склонился над своим столом и не заметил, что я опоздала. Я ринулась на последний ряд, где обычно сидела…

…вот только…

…парты стояли не рядами. А кружком. И вообще это были другие парты. И другие стулья.

Равно как и сидевшие за ними ученики.

Я замерла на месте, уставилась на них. А они на меня. Незнакомые лица. Я что, попала не на тот урок? Повернулась посмотреть на учителя. Да, мистер Котт. Такой же сутулый, с лохматой шевелюрой.

Я моргнула. Шевелюра у него стала гораздо гуще. И куда-то девалась седина на висках. Пульс у меня участился, и тут он поднял голову.

– Мисс?

Что, блин, за фигня такая?

Да, наш мистер Котт, только почему-то моложе. И без очков в черепаховой оправе. Кожа будто… светится. Даже голос другой – выше, отчетливее. И чтоб я провалилась, но сказать придется: мистер Котт очень… СЕКСИ?

Не может быть. Класс поплыл у меня перед глазами.

Я не успела среагировать – мистер Котт посмотрел мне за спину и спросил:

– Присцилла? У нас новенькая?

Присцилла.

И тут я почувствовала какое-то электрическое гудение в теле. Такое бывает, когда в доме работает телевизор. Очень слабый, но отчетливый сигнал, который сразу меня насторожил.

Каждый раз, когда мама рядом.

Я обернулась.

Посмотрела в лицо симпатичной девчонки-азиатки с безупречной кожей, тонкими выгнутыми бровями, розовым блеском на губах. Она качнула волосами, завязанными в высокий хвост, приподняла брови, оценивая меня.

– Нет, у нас нет новеньких. Ты кто такая?

Да.

Чтоб.

Тебя.

Я часто смотрела на мамины школьные фотографии и гадала, не приемная ли я.

Ну не могла я, с моими нелепыми руками-ногами и непослушными волосами, родиться из тела женщины, которая в подростковом возрасте выглядела как королева красоты.

Я вглядывалась в стоявшую передо мной девчонку. Примерно моего роста, стройная, гибкая. Кожа слегка загорелая, на ней ни веснушки, ни волоска, ни прыщика. Длинные прямые темно-каштановые волосы собраны в высокий чирлидерский хвост, аккуратно завязаны огромным синим бантом. Хвост «чирлидерский», потому что она была в форме чирлидерши – водолазка с воротником-стойкой под свитером, ниже крошечная плиссированная юбка. На ногах высокие белые «рибоки» – я бы жизнь за такие отдала. Правда, на ее кроссовках было написано выпуклыми голубыми буквами ее имя: ПРИС.

Но сильнее всего меня поразило ее лицо. До боли знакомое и совершенно чужое. Если мама моя в возрасте мамы была очень привлекательной, то в старшей школе – сногсшибательной. Из тех девчонок, рядом с которыми все ровесницы выглядят мостовыми троллями.

Потому что именно на нее я и смотрела. Уже без всяких сомнений. Передо мной была моя МАМА.

При этом – ШКОЛЬНИЦА.

У меня перехватило дыхание. В этом помещении вообще есть воздух? Господи. Я схватилась за то, что поближе, – за стул и прядь чьих-то волос.

– Ай!

Я почти не слышала, так же неотрывно глядя на ту, что стояла передо мной.

– Алло? – Мама нахмурилась, в центре лба пролегла морщина. – Ты меня слышишь? Ты, что ли, новенькая?

Во рту у меня пересохло. Я вообще еще дышу?

– Я… я Сэм, – смогла выдавить я.

Она явно озадачилась:

– Это не твой класс.

Я все не могла оторвать от нее глаз. Да как, блин, такое вообще может быть?

Я много в своей жизни пересмотрела фильмов, которые твердили, что это не сон. Да и по ощущениям было не похоже на сон. Сон всегда смазанный по краям. Там что-то – или все – не так. Сейчас же все у меня перед глазами было на удивление четким: знакомый класс, где стоит незнакомая мебель – например, в углу какой-то огромный телевизор, доска, на которой пишут мелом, на стене висит оранжевый телефон. Зато не хватает элементарных вещей: на столе у мистера Котта никакого компьютера, ни у кого нет мобильников. У некоторых я заметила на поясе пейджеры. Можно подумать, они тут все хирурги.

Это, безусловно, была моя школа. И наш мистер Котт, пусть и секси. А это – моя мама, только подросток. Все это совершенно однозначно. Если бы мне снился сон, в углу обязательно обнаружился бы какой-нибудь цирковой медведь, который пил бы воду из фонтана. Или класс находился бы у меня дома, а дом мой – на чердаке викторианского поместья. Что-то в таком духе.

Но здесь все выглядело и казалось невероятно реальным. Только это была реальность из очень давних времен.

Я поняла, что меня сейчас вырвет. Нужно сваливать отсюда.

– Я, видимо, зашла не в тот класс, – пробормотала я и выскочила наружу, поспешно, но спотыкаясь.

Этот тип Нил у шкафчика. Его шкафчика. Непонятно какая одежда. Я бежала через двор, в глазах двоилось, я направлялась к боковому выходу. Нужно выбираться отсюда. Возвращаться домой. Была бы тут моя машина…

«Отвезу назад».

Назад.

Именно что назад.

Я встала как вкопанная.

Не может быть…

Порылась в карманах, достала телефон. Разблокировала экран, увидела сообщение.

Все это было написано по-английски, но я не понимала слов. Перечитывала снова и снова.

Это я через приложение так вляпалась?

Они, сволочи, отправили меня назад…

В ПРОШЛОЕ?

Попробовала ответить на сообщение, но там не было такой опции. Пролистала все приложение – без толку. На меня накатила слепая ярость, и я едва не шваркнула телефон об землю, но тут он завибрировал.

Еще одно сообщение от той же конторы:

Что? ЧТО?! Я посмотрела на уровень заряда. Ого. Девяносто процентов. Я тут же позвонила Вэл по быстрому набору.

Ничего. Даже гудков нет. Просто… вообще ничего не происходит.

Так, так, так. Где я там… в девяностых? Ретрансляторы еще не построили. Моего оператора не существует, смартфонов тоже. Тем не менее я все-таки написала Вэл сообщение. Так, на всякий случай, вдруг произошло чудо и меня не отправили назад в прошлое. А все это просто идиотская шутка.

Ага. Шутка. И КТО ТАК ШУТИТ? СОВСЕМ-ТО НЕ ГОНИ ПУРГУ, САМАНТА!

Я вбежала обратно в здание школы, нашла ближайший туалет, заперлась в кабинке. Телефон – единственная моя надежда на спасение, я схватилась за него обеими руками, вытаращилась на экран, точно фокусник на арене. Разумеется, сообщение Вэл не дошло. Я перечитала, что мне написали из «Отвезу назад»:

Что? Я, выходит, должна здесь что-то сделать? ЧТО ИМЕННО?!

Набрала 911. Ничего. Позвонила родителям. Снова Вэл. Карену. Никакого толку. Вообще ничего, ничего, ничего. Проку от телефона, как от фонарика. Калькулятора. Спичечного коробка.

Я выскочила из туалета, хлопнув дверью. Передо мной тянулся пустой коридор, я тщательно, подробно осмотрела все вокруг. Изменилось немногое. Цвет шкафчиков. Лампы. Что, в школах все по тридцать лет одно и то же? И тут я заметила плакаты в вестибюле.

«Билеты на бал по случаю начала учебного года продаются в кассе».

«Голосуй за Присциллу, номинантку в королевы бала!»

«ЖМИ, КОЙОТЫ, БЕЙ ТИТАНОВ!»

Ага. Тут, значит, тоже начало учебного года. Как и в будущем. И мама моя – номинантка в королевы бала.

Охренеть можно.

Я вздрогнула, потому что прозвенел звонок: классный час закончился.

В тот момент я понимала только одно: нужно сваливать из этой школы. Чтобы не встречаться с мамой-подростком.

И свалить я могла в одно-единственное место.

Когда я наконец добралась до бабулиного дома престарелых, у меня вся толстовка взмокла от пота. Взять на заметку: толстовки на самом деле ужасно толстые.

С поездом оказалась полная жесть. У автомата по продаже билетов я совсем запуталась. Наличными у меня было всего пятнадцать долларов, и от этого у меня тоже началась паника. Кредитку здесь, понятно, не принимали. Когда я села в поезд, за мной увязался какой-то скользкий тип, пришлось бегать из вагона в вагон. Я не на шутку пожалела о том, что утром оставила дома перцовый баллончик. В прошлом я чувствовала себя страшно уязвимой: тут же нельзя в любой момент позвонить или отправить сообщение.

Вместе с какой-то машиной я просочилась на парковку бабулиного дома и вошла в вестибюль – за стойкой сидела жутко скучающая тетка и читала журнал. На заднем плане бубнило радио – звук прикручен, слышен треск помех.

– Здравствуйте, я к миссис Джо из комнаты пятьсот десять. – Я сняла ветровку, чтобы немножко охладиться.

Она отложила журнал и уставилась на меня:

– У нас две миссис Джо, но только не в пятьсот десятой комнате.

Тут я сообразила, какая я непроходимая дура.

Год-то тут какой? Мама учится в старшей школе, то есть… середина девяностых?

Понятное дело, бабушки здесь нет. Она живет в собственной квартире, с моей мамой. В Норт-Футхилле, откуда я только что приехала.

И вот в этот самый момент мелкого поражения и осознания реальности я вдруг сполна ощутила, что со мной происходит: я неведомым образом оказалась в прошлом и теперь понятия не имею, как отсюда выбраться. Я здесь совсем одна.

В горле образовался комок, я быстренько отвернулась, чтобы дежурная не заметила моих слез. Потом подняла глаза и увидела знакомое лицо. С дивана в вестибюле на меня с любопытством смотрела пожилая женщина.

Я моргнула.

– Миссис Джо?

Она была гораздо моложе. Всего несколько седых прядей, прямая спина. Но главное – она смотрела на меня совершенно ясным взглядом.

– Это ты, агасси.

У меня перехватило дыхание. Неужели она меня узнала? Она назвала меня словом, которое подходит для любой молодой женщины, однако в ее глазах я прочитала узнавание.

Она поднялась, помахала дежурной.

– Это моя внучка. Оки-доки?

Дежурная кивнула, а я уставилась на миссис Джо, которая уходила к лифтам. Что? Во-первых – она говорит по-английски? Во-вторых – у нее уже началась деменция? Тем не менее я пошла за ней следом, плохо понимая, что делать дальше и куда мне еще деваться. Хоть один знакомый человек – я увидела в ней частичку дома и уцепилась за это чувство, как за спасательный круг.

Мы зашли в лифт, миссис Джо нажала кнопку пятого этажа. Тот же этаж, на котором они с бабулей будут жить в будущем. Я нервно посмотрела на нее.

– Э-э… я даже не знаю, стоит ли…

– Ты ела?

Что? У нее явно деменция. Она, похоже, действительно приняла меня за свою внучку. Внучку ее я несколько раз видела – в будущем. Замужем, сильно старше меня. Но здесь, в прошлом, мы с ней, наверное, ровесницы.

Все время считать приходится.

Отказаться от еды я не могла. И, если честно, здорово проголодалась. Я покачала головой и ответила «нет» по-корейски.

Она кивнула:

– Ладно, тогда давай обедать.

Услышав мой ужасный корейский, она снова перешла на английский.

Была половина одиннадцатого, но я никогда не стала бы спорить с пожилым человеком о том, когда положено есть. Мы прошли мимо комнаты хальмони, у меня сжалось сердце. Но хальмони где-то здесь, в этом прошлом. Она здесь и не в коме. Мне это было просто не осознать. Перед глазами стояла она со всеми этими трубками в теле.

Миссис Джо сварила рис, приготовила рыбу – я сидела на кожаном диване и ждала. В квартире у нее повсюду были салфеточки, как у бабули из сказки. На полках стояло несколько фотографий, но, в отличие от квартиры хальмони, ни одного цветка.

Когда обед был готов, я села на пол рядом с кофейным столиком, на котором миссис Джо расставила еду. Я делала вид, что все совершенно нормально, хотя все было с точностью до наоборот. Странно до невозможности.

Некоторое время она молча смотрела, как я ем, и с каждым моим глотком вид у нее становился все довольнее. А потом наконец заговорила совершенно вменяемым голосом:

– Кто ты такая?

Я чуть не поперхнулась.

Она подала мне стакан воды, постучала по спине. Я глотнула.

– Я Сэм.

Миссис Джо прищурилась:

– А, значит, ты племянница Юн Джи-онни.

Правда? Я ничего не ответила, однако она удовлетворенно качнула головой.

– Возьми еще сингсонга. Я сегодня свежий сделала.

Я улыбнулась, услышав смесь корейского и английского. Как у хальмони. Та миссис Джо, которую знала я, и по корейски-то говорила с трудом, а по-английски ни слова. Контраст этот меня огорчил, я сглотнула комок в горле – вместе с рыбой.

– Оставайся здесь.

Я подняла на нее глаза.

– Простите?

– Ты где поселилась? В гостинице? Не надо зря деньги тратить. Живи здесь.

– Нет-нет. У меня все хорошо.

Она не сводила с меня взгляда. Ровного, спокойного.

– Сэм. Раньше? Ты плакала. Тебе негде жить.

Такие предложения не принимают под чужой личиной. Не обманывают старушек. Особенно старушек с деменцией. Ну, может, пока и не с деменцией, но она у нее будет в будущем. Но куда мне деваться? А если я здесь на много дней? Недель? Больше чем про несколько недель мне просто думать не хотелось.

Я, помедлив, кивнула:

– Хорошо. Хорошо, большое вам спасибо.

Миссис Джо в ответ только хмыкнула, явно не нуждаясь в моей благодарности.

Она продолжала жевать, а я старалась не плакать. Тишину заполняло тиканье старых деревянных часов с кукушкой, ритм меня успокаивал – я подстроила под него свое дыхание. Впервые с тех пор, как я здесь оказалась, на душе стало спокойно.

Когда миссис Джо убрала со стола, я заметила, что из груды журналов на полу что-то торчит.

Газета.

Я схватила ее, вытащила наружу. Корейская, дата напечатана совершенно четко: 12 октября 1995 года.

Когда перед глазами перестали мерцать звезды, я глубоко вздохнула. Так. Подсчитала. Маме семнадцать лет. Она в выпускном классе, как и я. Четверг, 12 октября. Тот самый день, когда я покинула свое время.

Мне нужно вернуться обратно, и совершенно ясно, что ключ к этому – мама или хальмони. Папа вырос в Иллинойсе, так что он здесь явно ни при чем.

– Миссис Джо?

Она оторвала взгляд от раковины, где мыла посуду:

– М-м?

Я прошла на кухню и осторожно оттеснила ее в сторонку:

– Давайте я помою посуду.

– Ты не умеешь.

Я скорчила рожу:

– Что? Конечно, умею, я же не ребенок.

Она рассмеялась:

– Конечно, ребенок. Эгги.

Младенец. Ржу не могу.

– Меня в детстве научили мыть посуду, и, если вы мне не позволите, вы обидите моих родителей.

Тактика сработала. Она фыркнула и сняла розовые резиновые перчатки.

– Ну давай.

– И еще… я хочу спросить. – Я старалась говорить беззаботно.

– М-м?

– У вас есть машина?

Проталкиваться на здоровенном «вольво» миссис Джо сквозь поток транспорта оказалось настоящей мукой. Тем не менее до Норт-Футхилла я добралась целой. Мама выросла на окраине, там тесно стояли многоквартирные дома, в которых кишели эмигранты. Когда я была совсем маленькой, мы часто приезжали сюда навещать хальмони. Съехала она, когда мне было лет шесть, и с тех пор жила в доме для пожилых.

Но ехала я не к ней в квартиру. А совсем в другую часть города, на дорогой уличный рынок, пристроившийся у подножия гор.

Я завела машину на парковку, выключила зажигание. Все так, как мне запомнилось: химчистка затиснута между американской пекарней и аптекой, большая витрина, над ней маркиза в оранжевую полоску. «Химчистка Оак-Глен» – надпись была сделана вычурным шрифтом, с украшением из желудя с листиком.

Внутри ничего не было видно: полуденное солнце так и било в стекло. Но я уловила какое-то движение и вгляделась, прищурившись.

За длинным пластмассовым прилавком проворно двигалась какая-то женщина. Профиль я различала с трудом – но волосы были убраны в знакомый узел, поза величественная. Блин горелый.

Я вытащила телефон, включила.

Тут я умолкла, потому что голос звучал странно, хрипло. Нет, это все-таки полная жесть – отправить меня в прошлое именно тогда, когда моя бабушка лежит в коме.

Хотя, может, в этом и суть.

А что, если я с ней поговорю, пусть даже совсем коротко, и сразу все прояснится. Звучало это бредово, но ведь я приехала в прошлое на волшебном хетчбэке, так что…

Я вылезла из машины – дверца открывалась тяжело, неуклюже. Машина была древней даже для этой древней эпохи. Обалдеть.

Я посмотрела, во что одета. Белые кроссовки, джинсы, рыжая толстовка, лавандовая ветровка. Вроде все вменяемое, хальмони не заподозрит, что я из будущего. У меня с собой ни гироскутера, ни голографических очков. Телефон засунут в карман, его не видно.

А почему у меня нет голографических очков?

Когда я вошла, звякнул колокольчик. В нос ударил знакомый запах, сразу напомнив, как я приходила сюда после школы в последние месяцы работы этой химчистки, – душный запах химикатов.

Все было почти точно таким же, как в моих смутных воспоминаниях. Оранжевая стойка, стена, на которой висят катушки с цветными нитками, написанное от руки объявление: «Оплата наличными». Рокот движущейся вешалки с одеждой, шорох полиэтиленовых чехлов, в которые запакованы заказы.

А что здесь оказалось самым знакомым? Хальмони.

– Добрый день! – Она стояла ко мне спиной и перебирала какие-то пальто. Я смотрела на нее – малиновый кардиган, коричневые брюки, волосы темные, блестящие, без единой седой нитки.

Когда она обернулась, я подумала: ну, сейчас музыка заиграет. Но я просто увидела ее лицо, которое знала лучше всего на свете. На лице улыбка и вопрос:

– Чем я могу вам помочь?

Я сглотнула, приказала себе не давать воли чувствам. В кои-то веки.

– Э-э… я хотела спросить, нет ли у вас вакансий. – Я нервно выбила пальцем дробь по стойке.

Хальмони подошла, постукивая по полу плоскими подошвами туфель.

– Нет, прямо сейчас нет. – Голос – какой я помнила, только потише и помоложе, да и акцент сильнее, а еще в нем звучали официальность и настороженность, которых я в речи бабушки никогда не слышала.

Я, не сдержавшись, вгляделась ей в лицо. Гладкое, ни одной морщинки, никакой косметики, как и обычно. Хальмони, в отличие от мамы, не была ослепительной красавицей, и все же оказалась очень хороша собой. В лице читалась сила, уравновешенная мягкостью. Я часто слышала, что мы с ней очень похожи.

Она наморщила лоб:

– Я могу вам чем-то еще помочь?

А, ну да. Некрасиво таращиться на незнакомцев.

– Ну… э-э…

– Вы кореянка? – спросила она, пристально меня рассматривая.

Я скованно кивнула – постаравшись кивнуть по-корейски. Уважительно.

– Да.

Она расслабилась, ее будто отпустило – мы как бы теперь не чужие.

– Мне очень жаль, что у меня нет для вас работы. Дело в том, что мне уже помогает моя дочь.

И тут, будто по команде, сзади звякнул колокольчик. Я повернулась.

Блин.

Моя мама, Присцилла, замерла на месте. Форму чирлидерши она сняла. Вместо нее надела коротенькое платье в цветочек и вязаную кофточку. Волосы так и завязаны в высокий хвост, рюкзак висит на одном плече.

Она сощурилась, пытаясь понять, что я тут делаю:

– Привет, ты ведь наша новенькая?

Хальмони посмотрела на нее, потом на меня:

– Вы знакомы? По школе?

– Не то чтобы. – Присцилла пожала плечами. – Сегодня познакомились.

Оказаться в одной комнате с мамой и бабушкой, которые моложе самих себя на тридцать лет, – знаете, так у меня крыша еще никогда не съезжала. А я однажды проглотила 0,0002 грамма шрума, когда мы с Вэл смотрели «Синий бархат».

– Да, я новенькая. Меня зовут…

– Сэм. – Она слегка сморщила нос. – Я помню.

– Я пришла узнать… э-э… нет ли здесь работы.

– Нет, мы платных сотрудников не нанимаем, – сухо произнесла Присцилла. Прошла мимо меня, подняла крышку на петлях, оказалась в рабочей зоне. В детстве я проходила прямо под этой крышкой и почти не задевала ее затылком.

Тут хальмони заговорила с мамой по-корейски – быстро и с явным неудовольствием. Корейский у меня так себе, но суть я уловила: «Веди себя любезнее». Хальмони посмотрела на меня, выражение лица подчеркнуто безмятежное.

Присцилла закусила нижнюю губу, втянула воздух через нос. Я наблюдала за ними с огромным интересом. Колючая мама-подросток была мне в новинку.

– Сэм, – сказала хальмони, будто бы пробуя имя на вкус. Для нее оно тоже было в новинку. – Мне кажется, в «Виллидж плаза» много работы. Можешь там попробовать.

Она произнесла это извиняющимся тоном – речь шла об огромном супермаркете, и мне захотелось ее обнять.

– Спасибо, – сказала я. – Пойду выясню.

Я лихорадочно придумывала предлог, чтобы остаться, а хальмони вытащила на стойку огромный контейнер с вешалками-плечиками.

– Ты чего сегодня так поздно? – спросила хальмони по-корейски.

– Ты же знаешь, у меня чирлидерская тренировка, – пробурчала Присцилла.

– А, да, я забыла, – рассеянно произнесла хальмони – я очень хорошо знала этот тон. Шутливый.

Присцилла попыталась скрыть улыбку:

– Ну, понятное дело, омма. Тренировки-то у меня всего лишь каждый день.

– Знала я, что ты на это будешь убивать кучу времени. – Критика в ее словах звучала, пусть и легкая.

Присцилла вздохнула:

– Это может помочь при поступлении.

Хальмони грубовато фыркнула:

– Спорт был бы еще полезнее. Так ты бросила.

Короткая ссора, легкое взаимное недовольство, которое мне показалось совсем не легким. Мама тогда не знала, что через тридцать лет хальмони впадет в кому. Какая же это глупость – тратить кучу времени на дурацкие пререкания.

Я хотела их прервать, но тут Присцилла выпалила:

– Оно мне надо – плавать каждое утро в шесть часов?

Я посмотрела на нее с удивлением. До меня только сейчас начало доходить, что это семнадцатилетняя Присцилла, а не мама, которую я прекрасно знаю. Присцилла из будущего ни о чем не стала бы говорить «оно мне надо» и уж всяко не стала бы протестовать против полезных занятий спортом. «Нытья я не слышу» – в нашем доме это было мантрой.

– Да ладно, себя не обманывай, – ответила хальмони на смеси английского и корейского. – Ты просто испугалась, что испортишь хлоркой волосы.

Присцилла вроде как хотела возразить, но вместо этого рассмеялась.

– Да, верно, – ответила она по-корейски.

– Причина неуважительная, тебе не стыдно? – Хальмони говорила по-корейски, добродушно, но слегка язвительно.

Теплота в их отношениях оказалась, пожалуй, самой странной вещью из всего, что я увидела в прошлом. Очень странным было и то, что мама говорит по-корейски. Свободно. И я все думала: в их общении есть что-то очень знакомое. Потом я вдруг сообразила: именно так мы общались с хальмони. Я вспомнила, как мама отзывалась о хальмони («Раньше она была не той бабушкой, которую ты знаешь»), и подумала, что же такое произошло, что все между ними поменялось? Легкость и теплота вылились в то, что я вижу сейчас: холодность, натянутость…

Когда смех Присциллы завершился сердитым смешком, я тоже расхохоталась, не удержавшись.

– И как, Присцилла, – выпалила я, – ты здесь каждый день работаешь?

Я сама понимала, как глупо звучит этот вопрос.

– Да. А тебе-то что? – осведомилась Присцилла, просматривая список заказов. – Влюбилась в меня, что ли?

Вот же хамка.

– А ты не слишком губу раскатала? Я тебя знаю-то всего пять часов. – Слова вылетели прежде, чем я успела себя остановить: настолько глубоко впечаталась в подсознание программа «как отвечать маме».

Она вздрогнула, подняла глаза:

– Да я пошутила, естественно. Ты ж девочка.

Я попыталась не поморщиться. Крепко же в нее въелась эта гетеронормативность.

– Ну да, знаю.

Присцилла подалась ко мне ближе, лицо сделалось подозрительным.

– Эй, а ты где сегодня была? Я тебя за обедом не видела. Да и вообще нигде.

– А. Может, у нас обед в разное время?

– Чего? Он у всех в одно время.

Черт.

– А. Ну, тогда не знаю. Наверное, ты меня не заметила.

Короткая пауза, я съежилась под пронзительным взглядом Присциллы.

– Омма! – внезапно прозвенел ее голос, я подпрыгнула. – Ты мне платье переделала?

Она развернулась и пошла прочь, напрочь про меня забыв.

Я неловко потопталась на месте, плохо себе представляя, что еще предпринять. Торчать здесь, нести всякую чушь, чтобы меня совсем за больную приняли? Уйти прямо сейчас, не получив ни одного ответа? Я почти физически чувствовала, как разряжается аккумулятор телефона, а с ним испаряется мой последний шанс вернуться домой к хальмони.

– Ты точно успеешь до бала? – Даже из дальней части химчистки было слышно, как Присцилла озабочена.

Хальмони раздраженно хмыкнула:

– У меня, в отличие от тебя, есть дела поважнее этого вашего бала.

– Да, для меня это важно. Пожалуйста, сделай все как следует.

– Еще раз спросишь – омма вообще ничего не будет делать!

Приглушенные сердитые голоса так и звенели у меня в ушах.

Погоди-ка.

Меня не выбрали… Когда я вернулась после бала домой, мы ужасно поссорились.

Мамины слова эхом отдавались в голове. Я вспомнила объявления в школьном коридоре. Здесь, в прошлом, еще не закончился первый месяц учебного года.

Примерно тогда у нас отношения и разладились окончательно.

Перед глазами как в замедленной съемке поплыли математические уравнения, фрагменты вставали на свои места.

Значит, меня не случайно отправили сюда именно в этот момент. На той неделе, когда мама с хальмони ужасно разругались. Хальмони в коме, жизнь ее висит на волоске… И тут я поняла, что должна сделать. Зачем меня отправили в прошлое.

Я должна как-то спасти их отношения.

Нужно предотвратить этот скандал еще до того, как он разразится. А для этого мама должна стать королевой бала. Если она одержит победу, то и повода для скандала не будет.

Тут вернулась Присцилла с ворохом льдисто-голубого атласа в руках; я смотрела на нее во все глаза. Мне придется завести дружбу с какой-то заносчивой чирлидершей из девяностых годов? С человеком, с которым у меня совсем ничего общего – ни в прошлом, ни в настоящем? С девчонкой, которая, дай ей хоть малейшую возможность, наверняка стала бы меня изводить? Да уж, просто мука мученическая. Зато хоть какой-то план. На смену беспомощности пришел проблеск надежды.

– А когда этот бал, Присцилла? – Было очень странно называть собственную маму по имени.

– В субботу на следующей неделе.

Сегодня четверг. Так, у меня девять дней. Девять дней на то, чтобы сделать Присциллу королевой бала. Девять дней на то, чтобы мама с хальмони не поссорились.

А мой аккумулятор протянет девять дней?

Время покажет.

Ха-ха.

– Ну класс. Ты, наверное, номинантка на королеву бала? – спросила я как можно беспечнее и жизнерадостнее.

В ее глазах вспыхнуло подозрение. Словно очередное напоминание, что мне ни разу в жизни не удалось перехитрить собственную мать. Врать ей всегда было бессмысленно.

– Да? – Она произнесла это с вопросительной интонацией.

Я знала, что каждый шаг будет даваться мне с трудом. Но сейчас вдруг вспомнила, как мама настаивала, чтобы я провела эту свою «кампанию». Ладно, с этого и начнем.

– Ничего себе. Тебе нужна помощь с твоей кампанией? Я это… выиграла титул королевы бала в своей старой школе.

Шито белыми нитками – она наверняка сразу меня раскусит.

– Ого. – Никакого почтения я в этом слове не услышала. – Спасибо, я сама справлюсь.

Это был удар по самолюбию, но я не сдавалась. Да, мама, которая из будущего, умела за один миг превратить всю мою уверенность в горстку пепла. Но эта мама не была со мной знакома – пока. И этой маме я еще могу доказать, что я не совсем тупая. Мы же начинаем с чистого листа.

– Я серьезно. Я не была самой сильной номинанткой… – Присцилла фыркнула. – Но мне многих удалось убедить за меня проголосовать, именно потому что я грамотно спланировала кампанию.

Она включила движущуюся вешалку, и со мной заговорила одежда.

Я попыталась ее перекричать.

– Я слышала, как Стефани Камильо сказала, что кроме нее никому этого титула не видать.

Вешалка остановилась. Ага, я тебя поймала.

Присцилла подошла ко мне, оперлась ладонями о стойку.

– Чего? Откуда ты ее вообще знаешь? Ты провела-то у нас, типа, пять минут.

– Подслушала, как девчонки это обсуждали в туалете. – Тут я попыталась отыскать в голове самую очевидную подначку, какую можно найти для Присциллы. – Она что, самая популярная девчонка в школе?

Вот какие я произнесла слова.

Оказалось, все правильно. Из глаз Присциллы вылетели две молнии.

– Ей, падле, очень этого хочется.

– Эй! – окликнула хальмони откуда-то из задней комнаты.

Присцилла понизила голос:

– Я тебе сейчас всю правду скажу, новенькая. Стеф Камильо гадкая как не знаю кто – ей повезло, что ее вообще номинировали.

А-ха-ха. Я попыталась спрятать свою радость, пожав плечами.

– Ну, тогда, наверное, все это уже поняли и не будут за нее голосовать.

– В том и проблема: она как-то умудрилась всех убедить в собственной крутизне. И все потому, что папаша у нее – юрист в шоу-бизнесе и представляет интересы Закари Ти Брайана.

Мне, видимо, полагалось знать, кто это такой.

– Ни фига себе.

Она фыркнула:

– Тут, в Лос-Анджелесе, каждый знает кого-то, кто знает кого-то. Глупо и недоказуемо.

При этом чистая правда.

– А почему она гадкая? – спросила я.

– Ну, типа ублажала рукой половину бейсбольной команды.

Я нахмурилась.

– А ты-то откуда это знаешь? – Обычно парни несут такую чушь про девчонок, которые послали их подальше. – Фу, мерзость какая.

Присцилла слегка опешила:

– Ну… типа все знают.

– Вау, я в шоке, какие вы тут все сексисты.

Казалось, я с ней говорю на иностранном языке.

– Чего? – Присцилла уставилась на меня. – Конкретно сексом она вряд ли занимается. Ну уж нет.

Мы обе выдохнули. Не в этом дело. Даже в будущем прививать маме феминистические взгляды было совершенно бессмысленно, и я уж точно не собиралась этим заниматься в 1995 году.

– Ладно, проехали. Короче, если ты действительно хочешь стать королевой бала, я готова тебе помочь.

На полсекундочки мне показалось, что она сейчас согласится. Но потом Присцилла, видимо, собралась с мыслями и пришла к выводу, что я просто приставучая выскочка.

– Ты уж прости, но помощь мне не нужна. Сама справлюсь. – Она повернулась ко мне спиной, давая понять, что разговор окончен.

Через несколько минут я, поджав хвост, уже забиралась в машину миссис Джо. Как все это разрулить? Я всегда знала, что мы с мамой разные люди, но сейчас, когда мы вдруг стали одного возраста, контраст сделался особенно очевидным. Девчонка вроде Присциллы никогда бы не стала дружить с такой, как я.

И в дочери себе такую тоже бы не захотела.

Я бросила последний взгляд на химчистку – хальмони разглядывала меня сквозь витрину и слегка улыбалась. У меня сжалось горло. Я ей помахала, наверное, даже слишком энергично, она помахала в ответ – неловко и неуверенно. И это стало для меня достаточной мотивацией, чтобы разрулить эту историю.

Я ни за что не брошу хальмони – ни в будущем, ни в какой бы то ни было другой точке любого ее мира.

Странно это, наверное, – ночевать в доме у непонятно какой старушенции.

Впрочем, технически говоря, очень даже понятно какой. Я же с ней знакома. В ее будущем. И, насколько мне известно, миссис Джо вроде бы никогда никого не убивала?

Когда я собралась спать, она вручила мне гигиенический наборчик для путешествий. С надписью Hello Kitty и, видимо, из самого дешевого магазина, но я чуть не расплакалась от такой заботы.

Я лежала в темноте, хлопковая простыня скользила по коже дивана – и мне в миллионный раз хотелось разреветься, ну прямо как младенцу-переростку. С другой стороны – я попала в прошлое! Бабушка не в коме! Мама – моя ровесница, теперь мне нужно ей понравиться. Я должна выиграть эту самую кампанию. Попыталась вспомнить, что для этого требуется, но в голове вертелись картинки, в чем я могу облажаться и какой это обернется катастрофой.

Глянула на бессмысленный телефон. Очень кстати было бы посмотреть какие-нибудь дурацкие видосики, пока не засну.

Но телефон теперь годился лишь для одного.

Стараясь говорить потише, я включила запись.

Загудел холодильник, я посмотрела на приоткрытую дверь в спальню миссис Джо. Она сама настояла на том, чтобы не закрывать ее полностью «на всякий случай».

В конце концов я все-таки заснула, а проснулась под звяканье посуды и запах кофе. Еще несколько минут пролежала под одеялом, в тепле и уюте.

А потом открыла глаза и увидела перед собой допотопный телевизор. Почувствовала, как кожу царапает жесткий акрил одеяла. Ощутила запах дома – не своего дома.

И тут оно обрушилось на меня снова: я попала в прошлое. Да, я спала. Но это не сон. Я по-прежнему здесь.

Я села и увидела, что миссис Джо стоит у кухонного стола, лицом к гостиной.

Сердце у меня упало. Да уж. Никакой это не сон.

– Доброе утро, миссис Джо. – Голос едва не сорвался.

Она кивнула мне в ответ, налила кофе в изящную чашечку.

– Я завтрак приготовила.

Я почистила зубы, смыла с глаз сон, вернулась в гостиную и обнаружила, что меня дожидаются намазанный маслом тост и стакан апельсинового сока. Я села, меня снова захлестнула благодарность.

– Миссис Джо, вы совершенно не обязаны готовить мне завтрак. Я могла бы помочь.

Она вытащила из шкафа в прихожей кепку с козырьком.

– Помочь? Да о чем ты? Это мой дом, а ты моя гостья.

Я почувствовала укол совести. Она все еще считает, что я ее родственница.

– Ну, я могу, например, вынести мусор, прежде чем уйду в школу.

Она помолчала, надевая ветровку.

– В школу? Разве у тебя не каникулы?

А. Ну да.

– Э-э… Нет, я приехала по школьному обмену. В здешней школе очень хорошая… э-э… программа по информатике.

– По информатике? – повторила миссис Джо, явно озадаченная. Черт, какая информатика, может, еще и компьютеров-то не изобрели? Да нет, изобрели. Уж столько-то я про девяностые годы знаю. Наверное, они просто пока не у всех есть.

Но волновалась я зря. Миссис Джо просто пожала плечами.

– Ну, хорошо, поучишься в новой школе. Можешь брать мою машину. А я пойду на прогулку с прогулочной группой, мне пора, пока-пока.

И она вышла за дверь. Не задав больше ни одного вопроса.

Какая она замечательная, эта миссис Джо.

Собираясь в школу, я устроила мозговой штурм. Нужно было составить план, как попасть… ну, обратно в будущее. Я прекрасно понимала: главное – чтобы маму выбрали королевой бала, я должна дойти до этой финишной черты. Потому что тогда скандала, из-за которого у них окончательно испортились отношения, не случится и мама не будет всю оставшуюся жизнь – в буквальном смысле – припоминать это хальмони. План я составила такой:

1. Уговорить маму взять меня в помощницы.

2. Когда возьмет, побольше времени проводить с ней и хальмони, не давать им ругаться.

3. ПРИДУМАТЬ ПЛАН ЭТОЙ ДУРАЦКОЙ КАМПАНИИ.

4. Мама получит титул королевы бала.

5. Мардж, чтоб ее за ногу, заберет меня обратно.

Короче, нужно было придумать план кампании.

Именно об этом я и думала, пока принимала душ и красилась косметикой миссис Джо – той, что попроще, чтобы не походить на пенсионерку. А у меня в школе кто-то проводил эти самые кампании? Я попыталась вспомнить – казалось, это было целую вечность назад, – но сколько ни старалась, в голове даже не всплыло, кто там у нас в прошлые годы получал этот самый титул. Если учесть, что в моем времени номинированию объявили бойкот, выходит, что эта традиция в нашей школе, по сути, сдохла.

Я нанесла персиковые румяна на скулы. Нет, планы нужно составлять, исходя из ситуации здесь, в прошлом. Во-первых, кто там еще среди претенденток? Пока я знала только одну – Стеф Камильо. Если выяснить имена остальных, можно как-то заставить их сойти с дистанции. Или по крайней мере разобраться, каковы у Присциллы шансы в сравнении с ними. После этого проще будет сообразить, как проводить кампанию.

Я надела зеленую шелковую блузку с зелеными пуговицами – мне ее предложила поносить миссис Джо, и я согласилась, чтобы ее не обидеть. Сверху нацепила ветровку – в надежде, что буду выглядеть самобытной, а не полной тетехой в вопросе подбора одежды.

По дороге в школу я включила радио и нашла станцию, которую знала из будущего, вот только инди-рок на ней не играли, вместо этого какой-то парень блеял:

– Отличные были времена, когда от женщин пахло фруктами, правда? А теперь в моде натуральные масла и прочая дребедень!

Еще один парень, а с ним девица оглушительно расхохотались. Какая фигня. Я поменяла станцию, но там оказалось почти то же самое. Где вы, мои подкасты? Оказаться в полной зависимости от того, что передают по радио, это тоже своего рода пытка.

В итоге радио я выключила и стала думать о своей задаче. Прежде чем начинать эту кампанию, нужно убедить маму в том, что я гожусь ей в соратницы. Как? Я уже один раз выступила в химчистке. Будет она слушать невменяшку вроде меня? Причем не просто невменяшку, а еще и бестолковую уродину, по ее-то стандартам.

Я должна доказать свою незаменимость.

Доехав до школы, я немного посидела в машине миссис Джо. Помимо фундаментальной задачи – убедить Присциллу, что я достойна ей помогать, – нужно было как-то выпендриться, чтобы меня впустили в эту школу, подружиться с людьми, которые в будущем уже почти стариканы, разобраться с этими дурацкими девяностыми…

Стать, короче, этаким Марти, блин, Макфлаем.

Все это было бы совсем не смешно, если бы не было правдой. Накануне вечером я много думала про фильм «Назад в будущее». В фильме они страшно боятся, что будущее изменится непоправимым образом, если Марти хоть как-то вмешается в ход событий в прошлом. Но меня в прошлое отправили с определенной целью. Именно для того, чтобы я его изменила. Ну не может быть, что из-за этих изменений я потом, скажем, вообще не появлюсь на свет. Это будет уж слишком дикая выходка со стороны этого дурацкого «Отвезу назад»… Правда?

Ну, короче… вперед.

Я надела темные очки, рюкзак, вошла в здание школы. Теперь можно, не отвлекаясь, вглядеться внимательнее.

На парковке не хватало солнечных батарей и зарядок для электромобилей. Высокие раскидистые деревья перед входом были совсем маленькими. Вообще все выглядело чище, новее. Вместо электронной бегущей строки для объявлений висела совсем простенькая, где нужно по одной выставлять буквы. Одно из зданий еще не построили.

А самое главное отличие? Ни одного мобильного телефона.

Если честно, это сильнее всего бросалось в глаза. В остальном все выглядели вполне нормально. Не как в «Назад в будущее» c этими их юбочками с аппликацией. Да и вообще, одевались они все почти как у нас. Мама вечно твердила, что вернулись девяностые годы и даже хуже, – и оказалась совершенно права.

Хотя дело было не только в девяностых. Школа буквально лопалась от восторгов по поводу начала учебного года. Флажки в школьных цветах – бело-синих – висели во всех коридорах, на столбах и стволах деревьев. Стен не было видно под плакатами «БЕЙ ТИТАНОВ!» – то есть школу, с которой мы соперничали. На всех плакатах красовался наш маскот – агрессивный койот с оскаленной пастью. На некоторых он вырывал кишки футболисту в форме «Титанов». Ну ваще.

Я прошла в канцелярию, к стойке, за которой сидела тетка в свитере в сине-белую полоску и школьной бейсболке.

– Здрасьте. Я новая ученица.

Он глянула на меня с любопытством. Наглость второе счастье, Саманта. Я не отводила от нее глаз.

– Хочешь подать документы, лапуля? – спросила она с явным неудовольствием.

За «лапулю» захотелось ткнуть ее чем-нибудь острым, но вместо этого я обаятельно улыбнулась.

– Да. Мне восемнадцать, родители на работе, приходится самой.

– У всех этих азиатов родители на работе, – пробормотала она, вытаскивая какие-то бумаги.

– Простите? – Я почти что взвизгнула.

Она кривовато улыбнулась – без малейшего стыда.

– Все ваши родители работают круглыми сутками.

Я понятия не имела, как, блин горелый, на такое отвечают. Просто взяла протянутый клипборд.

– Заполни анкету, и готово дело.

Я дрожащими руками заполнила все бумаги. У меня почему-то напрочь вылетело из головы, что в прошлом придется иметь дело с такой вот паршивой расистской хренью. Не со скрытым, а просто совершенно открытым расизмом. Я с трудом заставила себя найти внутри крошечный кусочек буддистского спокойствия – девяносто процентов моей личности рвались дать ей по морде. Уж как-нибудь потерпи эти восемь дней.

Мне удалось на удивление легко и быстро получить ученический билет, расписание уроков и ключ от шкафчика (совсем рядом со шкафчиком Присциллы – я без труда убедила тетку в том, что мы родственницы, мне же важно было подобраться поближе к «двоюродной»), после чего вышла из канцелярии и успела дойти до своего шкафчика перед началом классного часа.

Остановилась с ним рядом, почувствовала страшное облегчение. Хоть одно понятное действие. Я открыла шкафчик, введя нужную комбинацию цифр, выгрузила часть вещей из рюкзака. Учебники из будущего.

– Это твой шкафчик?

Я выглянула из-за дверцы. Ну конечно, Присцилла. Волосы распущены и расчесаны на косой пробор, идеально обрамляют лицо. Белые джинсы подхвачены на талии черным кожаным ремешком, травянисто-зеленая футболка снизу украшена фестончиками.

– Привет, Присцилла. – Я попыталась выглядеть обаятельно. Человеком, которого невозможно ненавидеть.

Она закрыла свой шкафчик.

– В школе столько шкафчиков, а твой оказался рядом с моим?

Я решила не напоминать ей про «Касабланку», все равно не поймет и решит, что я выпендриваюсь.

– Классное совпадение, да?

Она скользнула взглядом по коридору.

– Угу. – Потом всмотрелась в меня, явно оценивая все подробности, от прически до грязных кроссовок. – А чего это ты одета почти так же, как и вчера? И тебе никто не говорил, что с такой стрижкой ты похожа на азиатского Джонатана Тейлора Томаса?

Присцилла никогда не выбирала выражений. Ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем.

– Ну, мы только что переехали, вещи пока на складе. Так что хожу в том, что есть. – Я надела рюкзак.

Она скорчила рожу:

– Фу. Кто вообще так рюкзаки носит?

Я тоже скорчила рожу:

– В смысле, на спине, как, блин, любой нормальный человек?

– На обеих лямках, как последняя зубрилка.

На обеих лямках? Я огляделась и поняла, что кроме меня их так не носит никто. Я неохотно скинула одну лямку. Придется подстраиваться под эту идиотскую моду, чтобы не выделяться.

Присцилла, похоже, слегка смягчилась:

– У тебя где классный час?

– Где и у тебя. У мистера Котта.

– Правда? Странно, что он вчера ничего о тебе не знал.

Я засунула расписание в задний карман.

– Угу. Я и сама запуталась.

Она хмыкнула:

– Подружки мои обзавидуются, что ты попала в класс к мистеру Котту.

– Почему?

Она несколько секунд таращилась на меня как на больную.

– Чего? – не выдержала я.

– Ты чего, слепая? – спросила она. – Он же такой обаяшка. Все его называют Котиком.

Котиком? Я попыталась сопоставить это прозвище с мистером Коттом из будущего, и у меня чуть не поехала крыша.

– Присцилла!

Мы обернулись и увидели, что по коридору идут три девчонки. Симпатичные, но каждая по-своему, одеты одинаково. Жалко, что не двигаются как в замедленной съемке. Все они дружно на меня покосились.

Выражение лица Присциллы изменилось – совсем чуть-чуть, но я заметила. Черты немного смягчились, взгляд сделался доброжелательнее, нейтральнее.

– Народ, это Сэм. Новенькая.

– Приветик, – поздоровалась я, дружелюбно кивнув. Дружелюбно, но не заискивающе. Я всегда так себя вела с незнакомыми людьми. Настороженно.

Они окинули меня оценивающим взглядом. Потом над всеми всплыл, как в комиксе, пузырь, где была написана одна общая мысль:

Ну и выдра.

Мда.

Разглядывали они меня примерно секунду, натянуто улыбаясь, а потом вдруг замерли – в нашу сторону шла какая-то девчонка за ручку с белокурым парнем, который нес скейтборд. Она была симпатичная, ну этакая няшечка, а проходя мимо, очень старательно игнорировала Присциллу и ее подружек, которые, не скрываясь, на нее таращились.

Подружки тут же тесно обступили Присциллу.

– Ну Стеф дает – это ее второй бойфренд с начала года? Я слышала, он наркотой приторговывает, – хмыкнула одна из них.

Я посмотрела девчонке вслед. Ага, вот она какая, Стеф Камильо. Она вместе со своим парнем подошла к другой компании девчонок – я не могла не отметить, что они выглядели далеко не так безупречно ухоженно, как подружки Присциллы. И я тут же поняла, где чье место в школьной иерархии.

– А ты слышала, что она собирается прийти на бал в коротком платье? Все делает, чтобы сразу было понятно, какая она грязная сука, – заметила девчонка со светлыми волосами, как у Алисии Сильверстоун.

Присцилла бросила на меня взгляд через плечо, а потом ответила:

– Дешевка. Кто ж ходит на балы в коротких платьях?

Да, это ж надо ОСМЕЛИТЬСЯ. Я сдержалась, чтобы не закатить глаза. Мне ведь важно им понравиться, даже если пока они меня подчеркнуто игнорируют. А еще явно считают себя лучше других – ну да ладно.

А у меня зато появилась возможность выяснить, есть ли еще номинантки на королеву бала.

– А остальные девчонки, которых выдвинули, – тоже такие же слабые конкурентки? – спросила я, стараясь говорить как можно ехиднее.

Они переглянулись, явно спрашивая друг друга без слов, стоит ли мне отвечать. Тут я вдруг сообразила: а вдруг среди них есть еще номинантки?

– Или и вы тоже из них? – поспешила добавить я.

Брюнетка с аккуратной укладкой – концы подкручены от лица – пояснила:

– Нас всех раньше уже номинировали. Теперь нет.

Остальные подтвердили ее слова самодовольным молчанием.

Присцилла, похоже, решила меня не мучить.

– Претендентки – я, Стеф, Тесса Мартин и Александра Ганнер. Только мы со Стеф из выпускного класса, остальные на класс младше.

– А старшие всегда побеждают? – уточнила я, потому что, судя по ее словам, младшие не считались конкурентками.

– Разумеется, – фыркнула девчонка с волосами как у Алисии Сильверстоун.

– У нас в школе было не так, – ответила я тоном оскорбленной всезнайки. Блин, и с этими мне придется общаться.

Присцилла развернулась, повесив рюкзак на одно плечо. Тут-то я все и заметила. В первый момент мне стало за нее стыдно – а потом все заслонил проблеск надежды. Может, это и есть мой шанс.

Я тут же встала у нее за спиной и громко прошептала:

– Присцилла.

Она испуганно развернулась.

– Ты чего?

– Пошли-ка вместе в туалет.

– Что? Зачем?

Я вытаращила глаза – типа, да уж, поверь, надо. Она все глядела на меня с подозрением. Остальные болтали о какой-то ерунде, а я сняла куртку, протянула ей.

– Оберни вокруг талии.

Тут до нее дошло. Она покраснела и тут же обмотала мою ветровку вокруг бедер.

– Ладно, пошли.

Она помахала своим дурацким подруженциям, и мы рванули в туалет.

Там она тут же заняла кабинку. Через несколько секунд оттуда долетел сдавленный крик.

– Ну, засада. Вообще не думала, что сегодня месячные начнутся. Стоило мне надеть белые джинсы…

– Закон белых джинсов, – кивнула я, перерывая рюкзак в поисках тампона.

Присцилла рассмеялась, хотя и раздосадованно.

– Стыдоба какая. А у тебя нет… – Прежде чем она успела закончить, я просунула ей под дверь несколько тампонов. Она тут же их схватила.

– Спасибо. У меня, как назло, ни одного с собой.

Это на нее не похоже. Лично у меня тампоны с собой были только потому, что мама напихала во все мои сумки и рюкзаки штук сто пакетиков.

– Никогда таких не видела, – добавила Присцилла из кабинки. – Клевые какие!

Ой. Блин. Ну да. Тампоны из будущего. Они что, совсем другие?

– А, это. У меня тетя работает в фармацевтической компании, им там выдают классные образцы всяких новинок.

Я едва не хихикнула, представив себе тетю Грейс в фармацевтической компании. У нее есть шопер с надписями: «ФАРМА-ФИРМЫ УБИЙЦЫ» c одной стороны и «САКЛЕРОВ НА МЫЛО» с другой.

Через несколько секунд Присцилла вышла из кабинки в чирлидерском спортивном костюме.

– Все решат, я больная на голову – целый день ходить в спортивном костюме, – бурчала она, направляясь с джинсами к раковине. – Дейдре наверняка какую-нибудь гадость скажет.

И прямо у меня на глазах она пустила горячую воду.

– Лучше холодной.

Этому меня научила мама. Сразу же застирай пятно в холодной воде. Если быстро, можно и без мыла. Я как-то раз пошутила, что она, видимо, в прошлом была серийным убийцей, но она, даже не обидевшись, ответила:

– Я знаю, что говорю, уж поверь.

– Чего? – Присцилла посмотрела на меня с сомнением.

Но пятно, представьте себе, тут же отстиралось. Почти полностью. Присцилла расправила джинсы и посмотрела на них с изумлением.

– Ух ты. И правда отошло.

В глазах ее читалось восхищение – и я просто обалдела. И обрадовалась. Никогда еще мама мною не восхищалась. Это она всегда все знала, а мне постоянно приходилось просить ее о помощи. Вот только в 1995 году мама еще не была мамой. Она была Присциллой. А я – ее ровесницей. Еще не существовало всех наших будущих разногласий – для нее эта новенькая Сэм была девчонкой, у которой нет в жизни серьезных проблем. И которая держится уверенно – и с чужими, и в школе, и в собственной семье.

Надо брать быка за рога.

– Я много всякого такого умею, – сказала я, доставая бальзам для губ и нанося его тонким слоем. – Давай я и правда помогу тебе с твоей кампанией.

Присцилла свернула джинсы, засунула в рюкзак.

– Не понимаю, чего ты так рвешься мне помогать.

Хороший вопрос. Я набрала в грудь побольше воздуха.

– Ну, ты вроде как этого заслуживаешь.

Неловкая пауза – Присцилла всматривалась в меня, будто заглядывала в самую душу. Потом улыбнулась. Медленно, едва ли не смущенно.

– Ладно.

– Что, правда? – не поверила я.

Она закатила глаза:

– Правда.

Честно говоря, я очень удивилась, поняв, что мне не придется прибегать к каким-то хитростям, обманом заставлять Присциллу со мной объединиться. Хватило простой… любезности. А я невольно подумала, что остальные друзья у нее так себе.

Попыталась прикинуться крутой:

– Ну, считай, ты уже победила.

Первый пункт плана выполнен, двигаемся дальше.

– Так. – Присцилла открыла дверь туалета. – Ты давай не выдрючивайся.

Я бы, может, и повыдрючивалась от души, но тут мы столкнулись в коридоре с какой-то компанией.

Одна из девчонок расхохоталась.

– Ой, мамочки. Глядите, новенький фрик.

Это она про меня?

Однако, проследив за ее издевательским взглядом, я обнаружила долговязого парня-латиноса с нечесаной копной темно-каштановых волос, в очках в металлической оправе, с рассеянным выражением лица. Парень явно витал в облаках, потому что впилился во встречного – им оказался Нил, вчерашний тип, хозяин моего шкафчика.

– Смотри, куда прешь, придурок, – произнес Нил так громко, что все вокруг притихли и насторожились.

Парень взглянул на него мимоходом:

– Ага, ладно.

И попытался пойти дальше, но куда там. Нил вытянул руку, преграждая ему путь.

– Ты что там сказал?

Парень, похоже, вернулся с небес на землю, смущенно посмотрел на Нила:

– Я сказал: «Ладно». Я случайно.

– Я чего-то извинения не услышал.

Я фыркнула:

– Во завелся.

Присцилла посмотрела на меня и прошипела:

– Сэм!

На нас все равно никто не обращал внимания. Все смотрели на парня и Нила.

– А кто это? – спросила я у Присциллы.

Она прищурилась.

– Высокий – Нил. Мы с ним типа встречаемся. – Я посмотрела на нее с удивлением. – А второй, кажется… Джейми? Тоже новенький, в этом году пришел.

Тут этот Джейми засмеялся – тихо, примирительно.

– Ладно. Прости, пожалуйста. Это все?

Но Нилу извинения оказалось мало. Более того, этот идиот, похоже, обиделся сильнее прежнего.

– А что ты, мать твою, ржешь? Думаешь, раз ты тоже футболист, так можешь мне хамить?

Тут я заметила, что на Ниле спортивная куртка с эмблемой школы. Присцилла встречается с этим типом? Фу.

Джейми поправил рюкзак на плече, явно нервничая. Открыл рот, потом закрыл, поджал губы. Как будто физически запечатал свой ответ.

– Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, Нил.

Зазвенел звонок. Все двинулись в класс, только Нил остался стоять на месте. А потом он сделал то, что иногда делают парни: дернулся в сторону Джейми, остановился в нескольких сантиметрах. Лицо застыло.

– На тренировке увидимся, падла.

Джейми только качнул головой.

Когда Нил проходил мимо меня, я вдруг выпалила:

– Если он тебя раньше не поймает, падла.

– Да ты что… – чуть слышно процедила Присцилла. – Саманта, закрой рот.

Нил остановился. Джейми уставился на меня, сощурившись, можно подумать, я и его тоже чем-то обидела.

– Что? – выговорил Нил с явным изумлением.

– Что слышал, – ответила я. – Ты что, семилетка, что ли? Большой ты уже к людям цепляться.

Остальные разбежались, громко хохоча. Присцилла замерла рядом со мной.

Нил злобно вытаращился на меня.

– А, это та долбанутая сука, которая вчера лезла в мой шкафчик.

– Эй! – резко оборвала его Присцилла. – Полегче.

Они обменялись взглядами. Нил покраснел и, похоже, одумался. Ушел, что-то бормоча себе под нос.

Я посмотрела на Присциллу:

– Вау. Спасибо.

Но она резко развернулась и пошла прочь. Злилась? На меня?

В коридоре раздался еще один голос:

– Ну, на самом деле, это было необязательно.

Это ко мне обращался Джейми – стоял, засунув руки в карманы.

– Да ладно, типа, можешь не благодарить, – ответила я – меня уже достало, что все вокруг маются дурью.

– Я бы и сам справился, – объявил Джейми сердито и двинулся прочь.

Прозвенел второй звонок, и я осталась стоять там одна.

– Рада была помочь! – крикнула я ему вслед.

Всю эту гребаную школу надо хором отправлять к психотерапевту.

На классном часе я села рядом с Присциллой, за одну из последних парт. Мистер Котт сделал объявления, а потом вернулся за свой стол, решив больше ничем нас не беспокоить.

– Ну, давай обсудим план кампании, – начала я.

Присцилла меня оборвала:

– Прежде чем обсуждать, давай установим некоторые правила.

Я кивнула – мол, на все согласна:

– Конечно!

– Какая тебя муха укусила? С Нилом? Хорош к нему прикапываться. – Присцилла посмотрела на меня очень серьезно.

– Что? Почему? – Мне было страшно любопытно.

– Потому что… кто, как ты думаешь, выдвинул мою кандидатуру? – Присцилла окинула класс взглядом, заговорила совсем тихо: – Нил с друзьями. И что бы ты там ни думала, мне с ним встречаться полезно для дела.

Я много чего хотела сказать ей в ответ, однако прикусила язык. Маму что, номинировали только благодаря этому козлу? А как же ее популярность? Но, глядя на ее каменно-серьезное лицо, я поняла, что она действительно переживает. Я чуть подумала и ответила:

– Ну ладно. Только, по-моему, он все равно кусок дерьма.

Губы ее дрогнули в знакомой улыбке – «мама делает вид, что это совсем не смешно».

– Можешь думать что хочешь, только держи это при себе.

– Спасибо, что оставила за мной право на собственные мысли, – ответила я сухо. – Какие еще у нас будут правила?

Присцилла задумалась:

– Постарайся не ставить меня в неловкое положение.

– Как мне не делать то, что я умею лучше всего на свете?

Она сощурилась:

– А вот так. Просто веди себя нормально, договорились?

– Ну хорошо! – Я принялась лихорадочно листать страницы блокнота, отыскала чистую. – Тогда приступим. Чтобы заполучить корону, нужно сделать три основные вещи. Первое – добиться, чтобы твое имя и лицо мелькали в школе повсюду. Даже с перебором, чтобы всех уже тошнило. – Я вспомнила о том, что в будущем прекрасно работало в соцсетях: в основу кампании я решила положить власть инфлюэнсеров. А чего добиваются инфлюэнсеры, как не популярности? Для них популярность – главная валюта.

– Чего? – Присцилла явно перепугалась. – Это совершенно гиблое дело.

– На первый взгляд, – успокоила я ее. – Но ты уж мне поверь. В противном случае о тебе просто забудут.

Кстати, именно благодаря рекламе я купила себе набор миллениальских розовых чемоданов – повелась на то, что все покупали.

Она взмахнула волосами, будто мечом.

– Обо мне никто не забудет.

Трудно было не восхититься ее безумной самоуверенностью.

– Разумеется. Но мы на всякий случай напечатаем листовки. И плакаты. Развесим по всем стенам, разложим по всем шкафчикам.

– Шкафчикам? Но это же получается какой-то… – Она осеклась, подбирая слово.

– Спам? – догадалась я.

– Чего? При чем тут спа?

А, ну конечно. Нет электронной почты – нет спама.

– Ну, в смысле, рекламные письма. А и ладно. Кто-то выбросит. Нам важно, чтобы они ни на секунду не забывали, что ты – номинантка в королевы бала.

Чуть подумав, Присцилла кивнула:

– Ладно. Тут мне придется поверить тебе на слово.

– Совершенно верно, – подтвердила я. Любой подросток из будущего, у которого под рукой есть соцсети, скажет вам: главное – произвести впечатление. – Так, пункт второй: нужно сделать так, чтобы все чувствовали с тобой связь или думали, что они тебя знают. Есть в этой школе те, с кем ты не знакома?

Знакомая же история – инфлюэнсеры процветают благодаря парасоциальным отношениям: внушают людям мысль, что те знают их лично. Даже подсовывая им при этом вместо своих реальных образов откровенные фальшивки.

Тут у меня над головой пролетел настоящий бумажный самолетик. Да уж, в этом их аналоговом мире без выдумки никак. Присцилла задумчиво проводила его взглядом.

– Ну, ясное дело, с придурками я не общаюсь.

– Ух ты. – Я записала это слово огромными буквами. – При-дур-ки. Понятно.

Она фыркнула:

– Знаю, как это звучит, но это правда. Всех, кого имеет смысл знать, я знаю.

Я глубоко вдохнула через нос – мама учила меня дышать по йоге.

– А ведь может оказаться, что так называемых придурков больше, чем вас, популярных личностей. Причем в разы. Ты об этом подумала?

Присцилла не ответила, но и спорить не стала.

– Ясно. Значит – займемся непопулярными. Следующий шаг… промо.

Она вытаращилась на меня:

– Что?

– А что? – Я в ответ вытаращилась на нее. Опять испугалась, что употребила непонятное слово из будущего. – Ну, всякая бесплатная фигня. Нужно людям что-то пообещать за то, что они за тебя проголосуют. Даже тем, кто плевать хотел на балы, нравится халява.

Она понизила голос до шепота:

– Ты хочешь давать взятки?

Ее это шокировало.

– Скорее подарки, – поправила ее я. – Что мы можем предложить?

Она помедлила пару секунд, вздохнула.

– Не знаю. Покупать мне не на что. Стеф, наверное, будет всех угощать пиццей, типа того. Для меня это не вариант.

Прозвенел звонок, я спрятала блокнот.

– Ну и ладно. У нас еще есть время подумать. До бала целых восемь дней. Но к следующей неделе нужно что-то решить, чтобы успеть раздать подарки до голосования.

– Ладно.

– А! – Я щелкнула пальцами. – У тебя есть красивые фотки для листовки?

– Гм… – Она порылась в рюкзаке, вытащила блестящий альбомчик. Перелистнула несколько прозрачных страниц, куда были вставлены фотографии. Ух ты. Настоящие фотки, распечатанные.

– Вот, держи. – Она передала мне фотографию шесть на десять сантиметров: в чирлидерской форме, позирует на футбольном поле.

Все остальные неслись к выходу, Присцилла вручила мне свою ученическую карточку с доступом к ксероксу, а потом мы обе тоже направились к дверям.

После второго урока, во время первой перемены, я пошла в копировальную. Полезно бывает дружить со старостой класса.

Подойдя к копировальной, я услышала ритмичные удары, раздававшиеся по всему коридору.

Я остановилась в дверях и увидела какого-то парня, склонившегося над ксероксом. Он лупил по нему. Со всей силы.

– Э-э… все в порядке? – поинтересовалась я.

– Эта древняя бандура сломалась, – пробормотал он и повернулся ко мне.

Только не это.

Оказалось – Джейми.

Несколько секунд мы смущенно глазели друг на друга, потом он поднялся, откинул волосы с лица. Явно запомнил меня с прошлого раза.

– Наверное, бумага застряла.

Я кивнула.

– Ясно. Можно посмотрю? – Мне не то чтобы очень улыбалось в очередной раз его спасать, вот только чем скорее я размножу эти листовки, тем лучше. В прошлом я не раз оживляла заклинивший ксерокс у бабушки. Она очень любила распечатывать новостные заметки из интернета – зачем, непонятно.

Джейми шагнул в сторону, я вытащила лоток с бумагой. Эта штуковина оказалась куда более древней и громоздкой, чем те, с которыми я сталкивалась в будущем, но устроена была так же. Я стала нащупывать застрявший лист, и тут Джейми кашлянул. Нервно.

– Это. Короче, что сегодня утром было…

Я наконец-то до чего-то дотянулась.

– И что? – Я произнесла это без всякого выражения. Меня крепко достала эта история. Не понимаю я парней, которые не умеют просто принять помощь и сказать спасибо.

– Я не нуждаюсь в том, чтобы другие сражались в моих битвах.

Я взглянула на него, не веря своим ушам:

– Ты же сейчас шутишь?

Он нахмурился.

– Нет?

Похоже, этот тип вообще был не в курсе, что такое шутка.

– Слушай, я не привыкла просто стоять и смотреть, как один человек обижает другого. Ты тут, строго говоря, ни при чем. Меня саму оскорбляет все это дерьмо. Так что просто забудь. – Я дотянулась до самого краешка застрявшей страницы, чертыхнулась.

Джейми молча наблюдал за мной. Меня это слегка нервировало. Потом он моргнул:

– Раздражает, да?

– Что.

– Эта тупая железка.

Я усмехнулась.

– А то? – Тут я дотронулась до чего-то горячего, зашипела, выдернула руку наружу и инстинктивно ударила по ксероксу кулаком.

– Блин!

Джейми расхохотался:

– Видишь?

Вероятно, чувство юмора у него все-таки было. Но смех его тут же смолк, когда он увидел, как я, сморщившись, разглядываю ладонь – мне действительно было больно.

– Лучше уж сразу прикончить этого бронтозавра.

Я очень удивилась, когда он плюхнулся рядом со мной на колени.

– Прости, что засмеялся. Рука в порядке? – Нет, мы не потянулись друг другу навстречу, не соприкоснулись, однако он наклонился пониже, вгляделся. Я вдруг отчетливо осознала, что мы забились в угол и расстояния между нами ноль.

– Да, порядок, – сказала я неожиданно громко и поспешно встала. Джейми остался стоять на коленях, и тут я заметила, что за ухом у него здоровенный порез, едва прикрытый полоской пластыря. Из-под него сочилась кровь.

– Ой. А с головой у тебя что?

Рука его дернулась к ране.

– А. Прилетело на футбольной тренировке.

Ну конечно. Футбол. И этот тип, Нил, в одной с ним команде.

– А с виду ты никакой не футболист. – Слова выскочили прежде, чем я успела подумать, и мне сразу стало ужасно стыдно.

Но Джейми только усмехнулся – необычайно изящные пальцы так и не оторвались от полоски пластыря.

– Угу. Верно, мне многие такое говорят. Ну, это, скажем так, долг перед семьей.

Надо же. Возможно, у него какой-нибудь там папаша-мачо, который заставляет его играть в этот дурацкий футбол. Неужели в девяностых все поголовно – этакие ходячие клише?

– А. Здорово ты влип.

Он рассмеялся:

– Да, ты… за словом в карман не лезешь.

Я покраснела:

– Когда как. Прости, я немножко… короче, сама не знаю. Я же тут первый день.

– А. – Он встал, отряхнул ладони о штаны. – На самом деле, я тоже новенький. В смысле, я тут недавно. Перевелся на последний учебный год.

Это я знаю.

– Похоже, придется мне придумать другой способ сделать копии, – заметила я, поднимая листовку повыше.

Джейми вгляделся.

– Что это?

– Реклама для Присциллы Джо. Она хочет стать королевой бала. – Я улыбнулась как можно обаятельнее. – Давай и ты за нее проголосуешь.

Он наклонил голову набок, слегка смутившись.

– Присцилла…

– Да?

Мы разом повернули головы к двери. Там стояла Присцилла и смотрела на нас. С подозрением.

– Эй! – воскликнула я, причем снова неподходящим тоном. – Я тут делаю копии твоей листовки.

– Ага, это я и пришла проверить, – сказала она, приближаясь. – Чего так долго?

– Ксерокс сломался, – доложила я, указывая на аппарат пальцем.

Она нажала на кнопку «Копировать», раздалось какое-то шипение, загорелись все лампочки ошибки.

– А, я знаю, в чем дело.

– Правда? – искренне удивился Джейми.

А я совсем не удивилась. С мамой так всегда. С виду такая женственная, а починит тебе что угодно. Сломался слив в унитазе? Зови маму. Забился мусоропровод? К маме. Отключился интернет? К маме. Видимо, ксерокс ей тоже по зубам.

– Видите? – Присцилла указала на индикаторы ошибки. – Когда они горят, значит, у этой зверюги ум за разум зашел. Она перегрелась. Нужно вытащить штепсель из розетки и подождать несколько секунд. – Это она и проделала, для чего подлезла к самой стене. Ксерокс выключился, вроде как вздохнув. Через несколько секунд Присцилла воткнула вилку на место, ксерокс ожил и начал выплевывать копии.

– Твои? – осведомилась она, собирая их в стопку.

Джейми кивнул и забрал у нее страницы.

– Да, копии контрольной для мисс Риверы. – Он поднял крышку, чтобы забрать из-под нее оригинал. – Спасибо.

– Не за что, – ответила Присцилла, одновременно засовывая в ксерокс листовку.

Джейми повернулся к выходу, потом вдруг остановился, обернулся – на лицо упала прядь волос.

– Увидимся.

– Пока. – Взгляды наши встретились только на долю секунды, но меня почему-то пробрало до костей.

Едва мы остались наедине, Присцилла расхохоталась:

– Ух ты, все лампочки горят?

– А? Ты о чем это? – Я схватила стопку листовок. – Ладно, идем, все готово.

Присцилла пошла за мной следом.

– Ты на него запала.

Лицо у меня вспыхнуло.

– А вот и нет.

– Я вошла, а у вас будто порнофильм показывают.

Я рассмеялась.

– Да ну тебя. Ничего подобного. Он на меня жутко обиделся за то, что я полезла его защищать.

– А, тогда. Да, странная история.

В коридоре было пусто: шла перемена. Присцилла приблизилась к ряду шкафчиков, стала засовывать в каждый по листовке.

Я взяла у нее несколько штук и занялась шкафчиками напротив.

– Почему ты говоришь – странная? Это что, странно, когда здоровущий белый козел издевается над Джейми, а все просто стоят и смотрят?

Присцилла вытаращилась на меня:

– Ух ты. Только ты б не называла его «белым».

– На случай, если ты не заметила, он именно такой и есть.

Она скривилась:

– Ну да, пожалуй. Просто звучит как-то… грубо.

Грубо? Видимо, еще такие времена, когда все пытаются быть дальтониками. Я засунула листовку в очередной шкафчик.

– Да ладно! Короче, я просто не понимаю, как вы допускаете здесь у себя такое хамство. Даже если ты и встречаешься с этим типом.

Она фыркнула:

– Я-то что могу поделать?

– Много чего. Ты кого угодно можешь построить.

– Чего? Да ты меня почти не знаешь. – Она умолкла, рука с листовкой застыла.

Да уж. Черт.

– Ну, мне так показалось.

– Как скажешь. Короче. Тему не меняй. Тебе нравится Джейми.

Я шумно вздохнула:

– Да ничего подобного. Честно. У меня бойфренд есть.

Она приподняла одну бровь:

– А. Ну конечно. В Канаде?

– Нет! В старой школе. – Я, собственно, не врала. Подумала, на чем мы остановились с Кареном, вспомнила нашу переписку и почувствовала вину за то, что меня, пусть и мимолетно, потянуло к Джейми.

– Он кореец?

Мы подошли к следующему ряду шкафчиков, я покачала головой.

– Нет, наполовину армянин, наполовину перс.

– И твоим родителям нормально, что ты встречаешься не с корейцем?

Я очень тщательно подбирала слова:

– Нет… это-то не проблема. Он им в принципе не очень нравится. Он такой – творческий, красивый, раскованный…

Присцилла возмущенно фыркнула. Фу. Вот и в будущем она будет испытывать те же чувства.

– Удивительно, что они вообще позволили вам встречаться. Видимо, твои предки совсем американизировались.

– Они здесь родились. – Это я тоже сказала, не подумав. Много в 1995 году было в Америке родителей-корейцев, которые здесь родились? Не забывай считать!

– Ух ты. Да, совсем другая реальность. – В голосе ее сквозила зависть.

А мне никогда и в голову не приходило, что у меня на личном фронте все гладко. Мама с папой так прохладно относились к Карену, что я постоянно чувствовала себя между двух огней. Но никаких правил они мне не озвучивали – кроме разве что у него не ночевать. В этом плане они оставались корейцами.

Мы свернули за угол, там тоже обнаружился коридор, уставленный шкафчиками, но тут зазвенел звонок, я вытащила из заднего кармана расписание.

– Что там у тебя дальше? – поинтересовалась Присцилла.

Я посмотрела.

– Алгебра.

– Дай погляжу. – Она потянулась к моему расписанию. Раскомандовалась. – Ага, четвертый урок у нас вместе – основы государства и права. Ну, до встречи!

Ее энтузиазм почему-то заставил меня гордиться собой, хотя я и чувствовала себя полной дурой. Вот она, сила противных девчонок. Которых я готова терпеть только ради хальмони. Что еще? Я вдруг подумала, что вся эта ее игра в противную девчонку… просто игра.

А может, мне просто хотелось так думать.

Я просидела весь урок алгебры, даже работала, сама удивляясь тому, что в кои-то веки добровольно пошла на необязательную математику. Когда прозвенел звонок на четвертый урок, я тут же помчалась в класс: хотелось поскорее увидеть Присциллу.

Окинув взглядом кабинет основ государства и права, я увидела, что рядом с Присциллой сидят две ее подруги, и сразу подходить не стала, гадая, захочет она, чтобы я тоже с ними села, или нет. Она скорчила рожу типа «ну ладно, садись». Я плюхнулась ней рядом. Вспомнила, что это девчонки, которых я видела утром.

– Народ, вы же помните Сэм? – сказала Присцилла. – Сэм, это Дейдре и Хейли.

Дейдре. Откуда я знаю это имя?

– Привет, – сказала я, слегка кивнув.

Хейли, та самая брюнетка, помахала в ответ и принялась чистить ногти. Дейдре, блондинка, улыбнулась мне, натянуто и коротко, а потом открыла тетрадку, делая вид, что ей нужно что-то подучить. И тут у меня из глубин памяти всплыл какой-то негатив. Дейдре. Та, про которую говорила тетя Грейс: шестнадцатый день рождения. Ну-ну. Теперь все стало понятно – почему там, в будущем, я ни разу не видела ни одной из маминых школьных подруг. Они все были полный отстой.

Прозвенел звонок, учительница, миссис Уортингтон, провела перекличку. Открылась дверь, кто-то проскользнул в класс в самую последнюю секунду, втянув голову в плечи; пробрался на одну из задних парт.

Джейми, ясное дело. Я старалась не смотреть, как он пристраивает свое долговязое тело за парту.

Мне пришлось проделать то, что я проделывала все утро: встать и представиться. Я промямлила какую-то чушь про переезд из Бойза (а почему нет), а потом быстренько села. Пока я говорила, вокруг недвусмысленно хихикали. Вот хамы. Я уже поняла одну вещь: в этом времени не светит мне никакая популярность и связанная с ней ненапряжность.

Вскоре после этого нас разбили на группы – обсуждать, как законопроект превращается в закон. Присцилла и ее подруженции немедленно сбились в кучку, а я стала разглядывать других учеников – старательно игнорируя Джейми – и заметила, как двое, азиат и азиатка, сдвигают парты.

Я подошла к ним.

– Привет, можно с вами? Я Сэм.

Парень – очень короткая стрижка, мешковатая рубашка-поло – кивнул:

– Давай. Я Сунг.

– А я Дженнифер, – представилась девчонка. Кофейного цвета помада, бежевая водолазка с воротником-стойкой. Агрессивно нейтральные тона.

Я села и тут же увидела, что Присцилла на меня смотрит. Я подняла брови, типа: «Чего?» Она закатила глаза и снова повернулась к своим.

– Спасибо, что взяли меня к себе, – поблагодарила я в надежде, что это прозвучит искренне, а не жалобно.

Дженнифер была занята: выбирала карандаш из очень симпатичного пенальчика.

– Не за что? – Я так и не поняла: то ли это вопрос, то ли она всегда так говорит.

– А можно мне тоже к вам?

Я подняла глаза – над нами навис Джейми. Так, прощай все попытки с ним не общаться. У него тоже был такой вид, будто он хочет одного – свернуться в клубочек и умереть. Видимо, у всех новеньких одинаковые дилеммы.

– Конечно, – кивнула я, и мы подвинули парты, освобождая для него место.

Сунг вытащил свои записи и тут же перешел к делу:

– Так, начнем с главного. Законопроект появляется, когда конгрессмен вносит его в Конгресс.

Его энергия (явно Дева по знаку зодиака) впечатляла, но…

– Конгрессмен или конгрессвумен, – уточнил Джейми.

Я резко повернула к нему голову.

Сунг фыркнул:

– Угу. Ну понятно же, о чем я.

Джейми пожал плечами.

– Просто важное уточнение.

Воздух так и искрил от раздражения.

– Ла-адно. Пусть так.

Сунг продолжал говорить, в основном обращаясь к Дженнифер, – с нами ему, видимо, уже все было ясно. Я старалась следить за его мыслью, но голова была занята только Джейми. Кто он такой? Он делал все, чтобы мне было сложно его игнорировать, а игнорировать его было нужно: я тут всего на несколько дней и у меня нет времени отвлекаться.

Чтобы перестать думать про Джейми, я попыталась включиться в работу – в школе и так-то скучно, даже когда тебе нужно зарабатывать оценки. Когда мы вроде как разобрали всю эту занудную историю, я решила воспользоваться паузой. Вспомнила, зачем я вообще здесь нахожусь.

– Народ, вы как, собираетесь голосовать за Присциллу?

Дженнифер передернула плечами:

– Вряд ли.

– А чего так? – спросила я. – А как же солидарность? Она единственная азиатка из всех кандидатов.

Сунг и Дженнифер переглянулись – не захохотали, но близко к тому.

– Чего? – спросила я с вызовом, потому что мне было стыдно перед Джейми.

– Ты новенькая, пока не разобралась. Но Присцилла у нас косит под белую, – презрительно фыркнула Дженнифер. – С азиатами не дружит. Даже в церкви, где, ну, типа, все корейцы.

– Бананка, – прошипел Сунг.

– Чего? – Слово незнакомое, но явно что-то нехорошее.

– Ну, сама знаешь: снаружи желтая, внутри белая. – И Сунг с Дженнифер дружно заржали.

Джейми уронил голову на руки.

– Ого.

Миссис Уортингтон бросила на нас строгий взгляд – мы притихли. Я еще раз посмотрела на Присциллу, теперь их глазами: одета точно так же, как и две белые девчонки с ней рядом, прическа как у них. Подчеркнуто нас игнорирует – в нашей группе одни азиаты. Плюс Джейми.

Гм. Пожалуй, получить для Присциллы корону окажется потруднее, чем я думала. Мне почему-то казалось, что она популярна повсюду, а выходит, только в определенных кругах. Не среди тех, кого она огульно называет «придурками». Да, восстановить полную картину совсем несложно.

– Я с ней знакома еще со времен… ну… мы с ней вместе ходили к репетитору по математике, – сказала я, пытаясь выбрать какое-нибудь до жути стереотипное для азиатов занятие. – И мы дружим.

Моя попытка поднять Присциллу в глазах соплеменников провалилась. Хуже того, они теперь и на меня смотрели с подозрением. Джейми же сохранял обычную невозмутимость.

– Она классная, так что стоит за нее проголосовать. – Я не сдавалась, твердо решив завоевать два их голоса любой ценой. Если я даже с этим не справлюсь, как других-то убеждать? – И еще: вас, что ли, не достало, что все время побеждают одни и те же люди?

Этим я, видимо, окончательно довела их до ручки.

– Из наших никогда никто не побеждает, – подтвердил Сунг. – Да и вообще, велика важность этот бал! Хрень для белых.

Я моргнула. Не то чтобы я с ним была совсем не согласна, учитывая все обстоятельства, однако слова его меня все равно шокировали. Какая в этой школе непреодолимая сегрегация. В школе, где через тридцать лет будут общие туалеты и целый парад гендеров на школьных собраниях. Антирасистский комитет. Студия корейских поп-танцев.

– Ну ведь совершенно не обязательно, чтобы он оставался хренью для белых, – заметила я. – И если вы проголосуете за Присциллу, это будет шагом в нужном направлении. Ну, допустим, она, по-вашему, бананка. Но она кореянка. Мать-кореянка воспитывает ее одна, она эмигрировала в Америку и работает как проклятая ради детей. Мне кажется, это что-то да значит.

Сунг пожал плечами, Дженнифер опустила глаза в тетрадь. Я почувствовала всплеск угрызений совести. Может, до нее я все-таки достучалась? Джейми пристально смотрел на меня, постукивая длинными пальцами по тетради. Я открыла свою и сделала вид, что пишу, – только бы уклониться от его взгляда. Вытаращился тут.

Через некоторое время миссис Уортингтон объявила, что работа в группах закончена.

– Так, попрошу некоторых из вас поделиться своими выводами.

Я посмотрела на Сунга – он у нас явно был главным и вообще во всем этом разбирался. Но он даже не пошевелился. Миссис Уортингтон посмотрела на подруг Присциллы.

– Дейдре? Хейли?

Они обе с надеждой посмотрели на Присциллу, которая, выпрямив спину, принялась рассказывать, как законопроект становился законом.

Когда она закончила, миссис Уортингтон кивнула.

– Молодцы, девочки.

Присцилла явно была довольна, Дейдре и Хейли быстренько дали ей пять. Можно подумать, они сами хоть что-то сделали. И почему учительница не назвала Присциллу по имени? Я постаралась не делать никаких выводов, когда миссис Уортингтон обратилась еще к одной группе, где были только белые, а увидев, что нас она будто не замечает, я подняла руку.

Миссис Уортингтон кивнула.

– Давай, Дженнифер.

Повисло неловкое молчание. Я посмотрела на Дженнифер – та крепко сжала губы, будто ушла в какую-то другую плоскость реальности.

– Я – Сэм. Это она Дженнифер.

Типа – я новенькая. Как она могла перепутать меня с Дженнифер?

Я услышала смешок откуда-то из угла класса, резко повернула туда голову. Дейдре. Какого хрена? Она над кем смеется, над миссис Уортингтон или надо мной? Тут я заметила, как на лице у Присциллы мелькнуло раздражение, а Сунг и Дженнифер стервозно скривились, – и поняла, что надо мной. По спине пополз знакомый холодок. Колючее осознание очередной расистской выходки. Вот только я никогда еще не видела такого от учителя. Думала, что миссис Уортингтон смутится, но она лишь отрывисто ухмыльнулась: «Да ладно, подумаешь!» – и обронила:

– Ну?

Я, обалдев, посмотрела на Сунга; он заговорил, выложил все наши результаты. Миссис Уортингтон невозмутимо проследовала дальше, едва снизойдя до кивка.

Присцилле приходилось терпеть не только всякую хрень от собратьев-азиатов, но еще и вот это?

Зазвенел звонок, урок закончился, я двинула было к двери, но ничего не вышло – миссис Уортингтон приготовила для меня очередной круг ада.

– Подождите, не расходитесь! Каждый должен выбрать себе пару для домашней работы про законопроекты и законы!

По классу волной отчаяния прокатился дружный выдох. Миссис Уортингтон будто и не заметила.

– Прежде чем уйти, возьмите инструкции с моего стола. Каждая пара должна выбрать по закону и представить его – как будто вы находитесь в Конгрессе и хотите провести его в качестве законопроекта. Время – до следующей пятницы.

Все вокруг тут же разбились на пары, лишь мы с Джейми неловко таращились друг на друга.

Ладно.

Поскольку он сегодня уже успел помучиться – ему пришлось просить разрешения присоединиться к нашей группе, – я решила проявить инициативу:

– Будешь со мной в паре?

Джейми без особой радости произнес:

– Давай.

Мучительная заминка.

– Сможем в понедельник встретиться? – наконец спросил он.

– В понедельник? – глупо откликнулась я.

– Да, ну, чтобы сделать работу. Можем, если тебя устраивает, сходить вечером в библиотеку. Днем у меня тренировка.

Понедельник. До понедельника еще целая вечность. И вообще – нужна мне эта работа? С другой стороны, если я хотя бы не сделаю вид, что нужна, могут возникнуть подозрения.

– Давай.

Он поправил очки на носу.

– Отлично. Ну это… тогда до встречи.

– Да, класс! – Я подняла руку. – До встречи, чувак!

И я, кривясь, пошла оттуда.

Спокойно, Саманта. Спокойно. Я попыталась выскочить из класса, пока на голову мне не свалится какая-нибудь наковальня или еще что, однако Присцилла ухватила меня за рукав:

– Эй. Сэм.

Я высвободилась.

– Ай, ты что?

– Что ты им такое говорила? – Она кивнула на Сунга, который как раз направлялся к двери.

– Уговаривала за тебя проголосовать, – ответила я. – Рассказала про тебя кое-что. Чтобы они выделили тебя из толпы.

Она нахмурилась. Сильно.

– Чего? Я совсем не хочу, чтобы ты им про меня рассказывала.

– Ну и зря! Тебе нужна их поддержка. Ты вообще в курсе, что азиаты зовут тебя «бананкой»? – Последнее слово я прошептала, как будто какое ругательство.

– И что?

– И что? Они и есть твоя группа поддержки! Их голоса ты запросто завоюешь!

– Да ну тебя. Я не хочу быть азиатской королевой бала! – злобно, но совсем тихо прошипела Присцилла. – Ты видела, как миссис Уортингтон перепутала тебя с Дженнифер? Так всегда, если водишься с азиатами. Ты часть серой массы.

– Ты что, серьезно? – Я едва не рассмеялась. – Ты считаешь, что Сунг и Дженнифер виноваты? Да это миссис Уортингтон – вонючая расистка. А тебя она от других отличает только потому, что вечно тусуешься с белыми.

Лицо Присциллы окаменело.

– Ты не понимаешь.

Ответить я не успела – она пулей вылетела из класса. Чистая правда. Я не понимала. Вообще.

Во время обеда я с куском жирнющей пиццы в руке стояла посреди школьного двора и постепенно осознавала, что у меня нет ни одного друга. Можно было бы подсесть к Присцилле, вот только ясно, что после нашего последнего разговора она будет против. Вообще кайф – меня отправили в девяностые, чтобы предотвратить ссору, а я сама ее затеяла. Ну просто молодчина.

Я оглядела двор. Повезло мне – раньше ни разу не приходилось быть новенькой. Не приходилось болтаться в столовой между столиками, чувствуя, что ты везде чужая. Я вообще не знала, что такое одиночество.

Ну ладно. Это же не моя настоящая жизнь. Меня считают больной на голову – ничего, недельку потерплю. Всю гордость я из-за Присциллы уже и так растеряла, так что косыми взглядами меня теперь не проймешь.

Часы тикали, да я и не собиралась попусту тратить время на тусовки. Мне нужно было проводить кампанию.

Как тут устроено местное школьное общество?

За соседним столом сидели – это я сразу сообразила – одни популярные ученики. Среди них моя мама. Все модно одеты – ну по крайней мере продуманно, потому что в местной моде я не разбиралась. И дело было даже не в том, как они выглядели (ухоженные, богатенькие), а в том, как они себя вели. Все движения отточенные, заученные – будто бы знали, что за ними следят. Ими восхищаются. Они мне напоминали… инфлюэнсеров.

Присцилла устроилась во главе стола, клевала салатик и смеялась над какими-то словами Нила. Он, судя по виду, здорово на нее запал. Ну еще бы. Прямо такая сладкая парочка с глянцевой обложки дамского романчика.

Но знакомым мне этот стол казался не только из-за этого. Присцилла прямо-таки млела от внимания Нила. Ей страшно нравилось, как это выглядит в глазах остальных.

Примерно так я чувствовала себя рядом с Кареном.

Мне это осознание не доставило никакой радости, и я напомнила себе: занимайся делом. Нужно уговорить тех, кто не принадлежит к узкому кружку популярных, чтобы они проголосовали за Присциллу.

В голове у меня звенели слова Сунга и Дженнифер: «косит под белую». Действительно, ее соседями по столу были в основном белые. А потом, осмотревшись повнимательнее, я поняла, что здесь вообще сплошная расовая сегрегация. В старых фильмах эта подробность школьной жизни передана очень хорошо. Ученики с Ближнего Востока. Азиаты. Латиносы. А все остальные – белые самых разных типов: ботаники, недоумки, отдельно – красивые и модные. Белым разрешалось быть разными!

А мама моя была одной из очень немногочисленных ЛИЦКов, которые тусовались с белыми. Вот она снова хихикнула, запрокинув голову, но все это звучало немного фальшиво.

Да и все вокруг внезапно показалось мне неправильным. Я стояла на той же точке земной поверхности, которая тридцать лет спустя станет моим домом, и ощущала себя будто бы в другой галактике. Сама я себе казалась инопланетянкой, мама – чужой.

Я разглядывала отдельные обедающие компании, а в ушах звенело: «косит под белую». Некогда мне было переживать из-за того, что я попала в прошлое. Моя задача – спасти хальмони. То есть пора начинать кампанию.

Я вгляделась в ребят с Ближнего Востока – они расположились за двумя столами неподалеку от флагштока. Почему бы не начать с них? Я подошла, меня встретили настороженными взглядами. Я решила не обращать внимания – мое дело общаться. Разговаривать с людьми – одна из немногих вещей, которые получаются у меня очень хорошо.

– Привет, народ! Вы, надеюсь, помните, что на этой неделе нужно проголосовать за короля и королеву бала? – начала я, стараясь высказываться сдержанно, но убедительно.

Сногсшибательно красивая девчонка в темных очках, поднятых надо лбом, уставилась на меня, сжав губы, накрашенные перламутровым блеском.

– Королеву?

– Да, вот. – Я подала ей листовку. – Голосуйте за Присциллу. А кто будет королем, мне наплевать.

Раздались отдельные смешки. Хоть не молчат.

– Короче, вы уж, ребята, проголосуйте – встретимся на балу!

Кто-то фыркнул мне в спину, чему я не удивилась – последнее утверждение было слишком похоже на лозунг. Нужно придумать какую-нибудь более убедительную фразу.

Я двинулась дальше. Несколько парней и одна девчонка сидели и держали… так, это игровая приставка Game Boy? Я мысленно вознесла благодарственную молитву Джулиану и его музею Nintendo. Встала у девчонки за спиной, стала смотреть, как она играет…

«Легенда о Зельде».

Я едва удержалась, чтобы не запрокинуть голову с победным смехом.

– Ты в какой темнице? – спросила я.

Девчонка подпрыгнула на стуле и нажала на паузу.

– Чего-чего?

Я сделала шаг назад, подняла руки.

– Прости, что помешала! Мне просто эту штуку на день рождения подарили, и я застряла в Таверне с ключом.

Чистая правда, я на этом уровне чуть не сдохла, когда Джулиан разрешил мне поиграть. Предварительно заставив надеть белые перчатки.

И девчонка, и парни явно оживились, глянули на меня с любопытством.

– Да, это трудно, – произнесла она сочувственно. – Но я сейчас в Орлиной башне.

Тут меня посетило вдохновение.

– Присцилла в эту штуку играет гораздо лучше меня.

Они явно не поняли, о чем я. Пытаясь говорить как можно естественнее, я пояснила:

– Присцилла Джо. Номинантка на королеву бала.

Я раздала им листовки и только потом пустилась в разговоры про игру. Уходила, твердо зная, что все они готовы голосовать за продвинутую геймершу.

Так оно и пошло. Я подсела к готам и обсудила с ними хоррор-фильмы, которые смотрела с Вэл. С ботаниками – будущее интернета. Всем раздавала листовки и не забывала обозначить, как Присцилла связана со мной и их любимой темой.

Собственно, я как бы делала посты в социальных сетях, только в формате девяностых годов: показывала всем лицо Присциллы в самых разных ракурсах.

По завершении у меня осталось время поесть, я купила кусок пиццы (за пятьдесят пять центов! Здесь центы еще чего-то стоят!) и решила посвятить остаток обеденного перерыва знакомству с поп-культурой девяностых. Я уже несколько раз чуть не облажалась в разговорах, и так не пойдет, если мне еще неделю проводить здесь в одиночку эту кампанию.

Я двинула в библиотеку. Но прежде чем взяться за огромный ворох журналов (в исследовательских целях), взяла школьный альбом за прошлый год. Пролистала, нашла фотографии остальных номинанток. Предсказуемо, все они были белыми, худыми и симпатичными. Некоторые – из спортивных команд и разных кружков. Типа такие очень американские и очень «правильные», в том же духе, что и Присцилла. Да, пусть она и в выпускном классе, но конкурентки у нее сильные. Потом я пошла на выход, прихватив стопку журналов. Без своего лучшего друга Гугла (никогда больше не буду принимать тебя за данность, дружочек) придется довольствоваться бумажным знанием. Я направилась к трибунам на футбольном поле. В будущем они превратятся в гигантское пространство для интровертов – тут тебя точно оставят в покое.

Я нашла местечко повыше, в заднем ряду, разложила журналы. Буду заполнять пробелы в знаниях.

Кто сейчас президент-то? Муж Хиллари Клинтон?

Просмотрела несколько журналов, выяснила, что так и есть. Взгляд скользил по заголовкам. Правые террористы взорвали бомбу в Оклахома-Сити. В Боснии война. В Руанде убивают мирных жителей. В токийском метро распылили нервно-паралитический газ. О. Дж. Симпсона оправдали. Да уж, сразу и не скажешь самой себе, утешает тебя или нет, что в мире всегда был бардак.

– Любишь читать новости?

Я вздрогнула и чуть не уронила пиццу на колени.

На трибуне ниже стоял Джейми, в руках стопка книг. Опять он! Я салфеткой стерла с журнала полоску жира.

– Я люблю читать новости?

Он, явно смутившись, опустил глаза, а потом расхохотался.

– Угу. Извини. Просто не знал, как с тобой поздороваться… подобающим образом.

Тут я улыбнулась. С воспитанием у него так себе.

– Можно с тобой посидеть? – спросил он. Поднял повыше свои книги – сверху лежал здоровенный сэндвич, норовивший вывалиться из обертки. – Не хотелось есть это чудище в одиночестве.

Тут я уже искренне хихикнула:

– Конечно. А я уже почти дожевала этот кусок жира.

– Вкусно небось. – Он сел ниже меня, аккуратно положил книги и сэндвич рядом с собой. – Это ты для какого-то задания?

– Ага… – Я скользнула взглядом по журналам. – Оно такое, нужно перечитать много новостей.

Он кивнул, развернул сэндвич, усмехнулся:

– Ты, похоже, такая же популярная, как и я.

Короткая пауза – он взглянул на меня с неприкрытым испугом.

– Прости! Я не хотел…

– Ой, да ладно. Я сижу одна на пустом футбольном поле и ем пиццу. Поэтому в курсе собственной популярности.

На лице его мелькнуло облегчение, потом смешок.

– Ладно, я и так уже сморозил кучу глупостей, пора перестать, но мне кажется, мы пока друг другу не представлены. Я Джейми.

Почаще бы слышать подобные глупости.

– А я Сэм. Полностью Саманта. Саманта Канг. – Так, сколько раз мне называть ему свое имя?

– Привет, Сэм. А я полностью Джеймс. Джеймс Мендоза. – Говоря это, он смотрел на меня в упор, прямо в глаза, и сквозь настороженность проглядывало настоящее чувство юмора. Почему-то я ощутила трепет в груди. Эй, спокойно. В твоем будущем он будет стариком.

– Салют, Джейми.

Между нами будто проскочил электрический заряд, я придвинула к себе один из журналов, делая вид, что очень занята.

Он взглянул на него:

– И что читаешь?

– Э-э… – Я взглянула на обложку. – «Атлантик».

– Скучно или занятно?

Я посмотрела на разворот – статья про американца, прилетевшего на русскую космическую станцию.

– Это вроде как занятно… Длинные статьи в журналах – утраченное искусство.

Ой. В девяностых оно тоже было утраченным?

Джейми, похоже, не удивился.

– Да уж, теперь новости по большей части смотрят по телевизору.

– Во-во. – Новости. Твиттер. – Просто мне нравится, когда кому-то что-то очень интересно, и он тебе все рассказывает до невыносимости подробно, и под конец тебе тоже становится интересно. Ну, или по крайней мере ты потом можешь про это рассказывать друзьям за ужином не пять минут, а дольше.

– Друзьям за ужином? – Он приподнял бровь. Очень изящную прямую бровь. – Ты часто ужинаешь с друзьями?

Щеки у меня вспыхнули.

– Ну ты понял, о чем я.

– Да уж, я просто обожаю ужинать с друзьями.

Я шлепнула его журналом:

– Все, заткнись.

Мы оба расслабились, волной накатило тепло. Такое тепло означает, что вы больше не чужие, а друзья. И это было приятно.

Джейми снял обертку с сэндвича.

– А если серьезно, это круто. Ты интересуешься журналистикой? Хочешь на нее поступать?

Я пожала плечами.

– Не знаю. Да и кто в школе знает, кем хочет стать?

Джейми откусил кусок сэндвича и неопределенно хмыкнул.

– Мне кажется, это дурь – заявлять перед выпуском, что ты уже определился и типа знаешь в свои восемнадцать лет, чего хочешь от жизни, – добавила я, отчаянно листая журнал.

– Ну да, ты действительно тупой, если определился, – заметил он, а потом указал на себя.

Я с любопытством на него посмотрела.

– И кем ты хочешь стать?

– Инженером. – Он помолчал, вытирая рот салфеткой. – Очень сексуально, а?

Чего-чего?! А, это он про инженера. Ну да.

– Да, полагаю, многим это покажется… увлекательным.

Он улыбнулся:

– Отлично. Потому что это единственная причина, по которой я решил податься в инженеры.

Я ответила точно такой же улыбкой.

– Ладно, если случится апокалипсис, обязательно тебя отыщу, чтобы ты, ну… построил цивилизацию заново.

Тут обмен любезностями прервался, потому что Джейми в буквальном смысле дали по голове – футбольным мячом.

– ДА КАКОГО… – взревел Джейми, подскакивая и глядя вниз, на поле.

Внизу стоял очень долговязый, очень довольный собой парень-латинос и ржал так, что согнулся пополам.

Я готова была закатать рукава и броситься с кулаками на очередного идиота-футболиста, Джейми же расплылся в улыбке.

– Козлина! – И он бросил мяч обратно.

Парень поймал его без всякого труда, помахал им в воздухе, зашвырнул на трибуны.

– Хорошей свиданки, Джеймс!

Джейми густо покраснел, смахнул крошки с колен.

– Э-э…

– Твой лучший друг? – сухо предположила я, собирая свои журналы.

– Ха! Типа того, – ответил он, смущенно усмехнувшись. – Зовут Тедди. Мы в одной команде. Он любит надо мной издеваться.

Обеденный перерыв почти закончился, я тоже встала.

– Не умеют мальчишки дружить. Давай, еще увидимся.

– Погоди! – Джейми снова очень неловко подхватил свою стопку книг. – Я сегодня выставил себя полным болваном. Спасибо, что заступилась. – Эти слова он произнес искренне, без всякой издевки, снова встретившись со мной взглядом.

– Не за что, – ответила я.

С поля я уходила довольной и смущенной, впервые за все время пребывания здесь ощущая, что не совсем одна.

На следующий день, в субботу, мы с Присциллой решили встретиться и сделать плакаты для нашей кампании – времени оставалось катастрофически мало.

В тот день миссис Джо понадобилась машина, и я отправилась на остановку в корейском районе – ждать автобус в сторону дома Присциллы. Сидела на холодной цементной скамье, утреннее солнце согревало мне лицо, и тут передо мной остановилась «хонда сивик» – резко, взвизгнув тормозами. Девчушка-азиатка в бордовом свитере опустила стекло с пассажирской стороны и уставилась на меня.

Я смущенно уставилась на нее:

– Привет?

– Грейс, в сторону, – раздался знакомый командный голос, и девчушка откинулась на сиденье, давая Присцилле возможность придвинуть лицо к окну. Она нахмурилась. – Сэм?

Я приветственно подняла руку:

– Ой! Привет.

– Ты что, на автобусе собралась ехать? – спросила она таким тоном, каким можно спросить: «Ты что, щеночков здесь мучаешь?»

– Угу, – ответила я, закрывая журнал. – А ты здесь случайно?

Сзади загудела машина, но Присцилла будто и не слышала.

– Да, мама отправила по поручениям. Это моя сестра Грейс.

Ой! Ой. Вот чего не ждала – так это увидеть тетю Грейс маленьким ребенком. Посмотрела на девчушку – темные глаза как две блестящие бусинки, на лбу густая челка.

– Привет, Грейс.

Она продолжала с любопытством меня разглядывать:

– Привет.

Сзади снова загудели, Присцилла выставила руку в окно и махнула в приказном порядке – мол, объезжайте. Чужая машина дернулась с места и скрылась.

– Садись, – сказала Присцилла. – Нам явно по дороге.

Я поскорее забралась внутрь, меня сильно пугали проезжавшие машины, водители которых явно не желали нам ничего хорошего.

– Спасибо.

Мы рывком отъехали от обочины, я тихо взвизгнула, лихорадочно нашаривая ремень, чтобы пристегнуться.

– Ой, мама!

Присцилла глянула на меня в зеркало заднего вида.

– Да ладно тебе, хальмони.

Я бросила на нее злобный взгляд:

– У тебя ребенок в машине, гонщица.

Упомянутый ребенок высунулся над подголовником, уставился на меня.

– А ты кто?

Я невольно уставилась в ответ. Да, было в ее чертах что-то от той тети Грейс, которую я знала, – курносый носик, любопытные глаза.

Присцилла резко повернула налево.

– Так, одна из школы. – «Одна», не «подруга». – Грейс, сядь нормально. – Говорила она отрывисто, нетерпеливо.

Тетя Грейс медленно осела вниз, но обратно не развернулась, а продолжала меня рассматривать. Все-таки милашка.

– Я Сэм.

Она сморщила нос.

– Так только мальчиков зовут.

– А вот и нет. Гендер – всего лишь конструкт.

Присцилла шумно выдохнула.

– Слушай, ты можешь на пять минут перестать нести всякую чушь хотя бы в присутствии ребенка?

– Люди, Грейс, сами выбирают, как их называть. Тут нет никаких правил.

– Ну дает, – пробормотала Присцилла, проскакивая на желтый свет.

Грейс замолотила по торпеде кроссовками на липучках.

– А ты представляешь?

– Чего? – спросила я.

– Нам учительница сегодня сказала, что динозавры замерли из-за кометы!

Мы с Присциллой переглянулись. Какая умненькая.

– Вымерли, не замерли, – отчетливо произнесла Присцилла, выезжая на оживленное шоссе.

Присцилла Джо: уже в 1995-м не пропустит ни одной оговорки.

– Я так и сказала! – возмутилась Грейс. – А мы тоже можем замереть из-за кометы?

Я покачала головой.

– Вряд ли. Скорее из-за… – (А изменения климата уже начались?) – Из-за того, что планета перегреется.

– Сэм! – Присцилла вскинула руки. – Перестань ее пугать!

Я посмотрела на Грейс – та не сводила с меня умненьких глаз. Я пожала плечами, она тоже.

Мы помчались по автостраде и в рекордный срок добрались до Норт-Футхилла. Оставили машину в подземном гараже их многоквартирного дома, втиснулись втроем в лифт. Я нажала кнопку третьего этажа – по привычке, выработавшейся за много лет, пока хальмони жила в этом доме.

– Эй, откуда ты знаешь, что третий? – Присцилла приподняла бровь.

Блин.

– Ой, прости. Просто я сама живу на третьем этаже! И ты тоже? Какое совпадение.

Ложь была шита белыми нитками, но Присцилле и Грейс мое объяснение почему-то показалось логичным, и до места мы доехали без всяких странностей. Дверь открылась, мы шагнули в общий коридор, квартиры выходили во двор, где стоял фонтан и росли пальмы. Типа как в «Мелроуз Плейс», только для иммигрантов.

Грейс по дороге взяла меня за руку. В голове мелькнуло воспоминание: тетя Грейс, студентка, держит меня, дошкольницу, за руку в торговом центре.

Ну и ну.

Мы остановились перед дверью: над глазком висит вязаный веночек, коврик плотный, темно-зеленый. При мысли, что я сейчас окажусь в квартире, которую смутно помнила с детских лет, на меня нахлынули сложные чувства. Я сейчас увижу хальмони. Присцилла копалась в кармашке рюкзака, выискивая ключи, тут в квартире зазвонил телефон. Дребезг стационарного аппарата разносился по двору, Присцилла поспешно открыла дверь – оставив ее настежь, – сбросила туфли и рванула отвечать. Я даже в комнату войти не успела, а уже услышала ее обиженный голос:

– Но мы с Сэм собирались вместе заняться плакатами!

Мы с Грейс так и стояли у двери, я – из вежливости, Грейс – потому что рассматривала улитку на металлических перилах.

Через несколько секунд Присцилла вернулась в прихожую, снова надела туфельки на ремешках.

– Ой, Сэм, прости. Мама просит помочь ей в химчистке, так что я не смогу.

Блин, а времени-то осталось всего ничего. По спине поползли мурашки – мне стало страшно, что у нас ничего не получится, что я навсегда застряну в прошлом. Мне ведь нужно как можно больше времени проводить с Присциллой.

А если точнее, проводить как можно больше времени с Присциллой и хальмони. Это вторая часть моего плана, а я так сосредоточилась на кампании, что по этой линии вообще не предпринимала никаких действий. Так что, будем считать, мне повезло.

– Давай займемся плакатами прямо в химчистке, – предложила я.

Присцилла посмотрела на меня с сомнением:

– Правда? Мне придется отвлекаться на работу.

– Ну и ладно. Если хочешь, я тебе помогу.

Грейс кивнула:

– От тебя очень много пользы.

Я рассмеялась – искренне, хотя и смущенно:

– Я рада.

– Ну ладно. Может, и получится. – Присцилла снова разулась. – Пойду принесу канцелярию.

Есть!

До химчистки мы доехали быстро, я внутренне подготовилась к тому, что опять увижу хальмони. Хотелось рассмотреть ее получше, но при этом не выдать себя. Вот только поди не выдай, если рядом любимая бабушка, которая там, в будущем, лежит в коме! А вдруг я ее напугаю до смерти?

– Можем устроиться за большим столом в задней комнате, – предложила Присцилла, когда Грейс, выпустив мою руку, помчалась вперед и нырнула под стойку – как и я в детстве.

Я рассеянно кивнула, отыскивая глазами хальмони.

Вот она, говорит по телефону, зажав трубку между плечом и ухом, одновременно листает календарь, висящий на стене.

Она повесила трубку, провела рукой по лицу – усталая, расстроенная. Я сделала шаг вперед, мне инстинктивно захотелось разобраться, что не так. Но тут она подняла глаза, глядя мимо меня на Присциллу.

– Присцилла, мне нужно съездить поговорить с поставщиком, – сказала она по-корейски, только «поставщик» по-английски. Не поздоровалась, не улыбнулась. Никакого тепла и внимания, к которым я привыкла у нее дома. – Побудь тут немного за меня, хорошо?

Присцилла вздохнула:

– Омма, со мной Сэм, мы немножко поработаем.

Тут хальмони наконец меня увидела.

– Ну и отлично. У тебя будет помощница. И приглядите вместе за Грейс, хорошо? Я на два часа.

Я кивнула, показывая свою готовность.

– Конечно.

Присцилла явно сомневалась.

– Омма.

Хальмони подхватила большую поношенную сумку из коричневой кожи. На шестидесятый день рождения мама купила хальмони темно-зеленый шоппер «Прада», который та потом много лет хранила в матерчатом мешочке, никогда к нему не прикасаясь.

– Справитесь. Я скоро вернусь.

Она погладила Грейс по голове и добавила:

– Слушайся онни, веди себя хорошо.

А потом торопливо вышла. Я расстроилась. Разнервничалась. Как я разберусь в проблемах между мамой и хальмони, если мы никогда не оказываемся все вместе?

Присцилла бросила на меня вызывающий взгляд – мол, не собираюсь я чувствовать себя виноватой.

– Хочешь – уходи. Я тут застряла.

Но мне хотелось остаться. Побыть рядом с Грейс, помочь хальмони.

– Все нормально. Я начну делать плакат и пригляжу за Грейс, пока ты обслуживаешь покупателей.

В тот же миг зазвонил звоночек, вошел высокий пожилой мужчина в голубой рубашке и брюках цвета хаки. Присцилла вздохнула, потом наклеила на лицо улыбку.

– Здравствуйте, мистер Абранян! Пришли забрать заказ?

Пока она его обслуживала, я подошла к Грейс – та села на стул и выжидательно смотрела на меня.

– Ну, и что ты тут обычно делаешь? – поинтересовалась я.

– Уроки, – ответила девочка.

– Разве в первом классе что-то задают на дом?

– Да, я же уже в настоящей школе. – Она встала на колени, потянулась вперед, схватилась за край рулона оберточной бумаги, прикрепленного к столу. – Можно на этом рисовать плакат!

– Отличная мысль! – Я помогла ей размотать бумагу на всю длину стола. Нашла липкую ленту, закрепила края, чтобы бумага не сворачивалась. Отыскала маркеры в мешке с канцелярией, который принесла Присцилла, вытащила их.

– Послушай, Грейс. Рисовать ими можно только на бумаге. Они несмываемые.

Глаза Грейс блеснули – это должно было меня насторожить. Она схватила зеленый маркер и принялась чиркать по столешнице.

– Грейс! – Я смотрела на нее во все глаза. Вот ведь дрянь.

Тут же подскочила Присцилла, вырвала у сестры маркер.

– Все, тебе конец.

Грейс, вереща, бросилась наутек, но Присцилла успела ухватить ее за шиворот.

– Помогать нам больше не будешь. Сядь за швейную машинку и делай уроки.

Я была уверена, что Грейс откажется и будет скандалить. Вот только голос у Присциллы был твердый, пугающий, а Грейс была всего лишь маленьким человечком. Она повесила голову и побрела за столик, стоявший за моей спиной. Блин, мамину силу Грейс ощущала на себе с самого детства.

– Прости. – Я попыталась стереть следы маркера рукавом.

Присцилла только отмахнулась.

– Не переживай. Грейс всегда такая. – Она ткнула в сестру пальцем. – Я с тебя глаз не спущу.

Через секунду Присцилла уже пробивала чек мистеру Абраняну и помогала другому покупателю, который зашел, пока мы разбирались с Грейс.

Делать несколько дел одновременно, брать на себя ответственность – это у нее хорошо получалось. Ну еще бы. Этих навыков она никогда не утратит. Я снова подошла к Грейс, уперла руки в бока.

– Не заставляй меня жаловаться на тебя онни, Грейс.

– А я не боюсь! – фыркнула Грейс. А потом глянула на сестру – и этого хватило: она послушно взялась за уроки.

Я трудилась над плакатом, время от времени поглядывая через плечо на Грейс. Она угрюмо делала уроки. Бедное замученное дитя. Я выводила огромными буквами: «ПРИСЦИЛЛА ДЖО – КОРОЛЕВА БАЛА», – тут эта самая королева и подошла.

– Фамилию не пиши.

Маркер повис в воздухе.

– Почему?

– Фамилии никто не употребляет. В списке номинантов я просто Присцилла.

Верно, конечно, но… Я спросила:

– Тебе не нравится твоя фамилия? Потому что она корейская?

Присцилла сурово воззрилась на меня:

– В жизни не видела второй такой нахалки. С тобой в старой школе вообще хоть кто-то дружил?

– Да. Мне хватило популярности стать королевой бала.

Она грубо фыркнула.

– Похоже, школа у вас была из одних придурков.

Я призвала на помощь все свое терпение.

– Ладно, фамилию уберем.

Я оторвала кусок бумаги, расстелила на столе новый лист. Клиентов пока не было, Присцилла села мне помогать. Мы молча выписывали букву за буквой, сбоку я нарисовала короны и цветочки. На заднем плане негромко урчали стиральные машины, стояла тишина, которую я в конце концов все-таки нарушила:

– Много тебе приходится здесь работать?

Присцилла медленно, тщательно проводила синим маркером прямую линию.

– Да. Почти каждый день.

– Ого. Да уж.

– Мама на этом здорово экономит, – пояснила она. И снова в голосе прозвучал вызов.

– Ну да, я все понимаю, – ответила я.

Я и понимала – в теории. Но не на уровне собственного опыта. Сама я пока, по сути, еще никогда не работала. Время от времени думала что-нибудь найти после уроков или на лето, но мама твердо говорила: «Нет». Говорила, что я должна успеть порадоваться юности, и тогда я в ответ смеялась. А вот теперь…

Присцилла провела еще одну прямую линию.

– Но вообще-то меня это достало. Очень от многого приходится отказываться.

– От чего?

– Ну… по магазинам с подругами не походишь после уроков. Кино не посмотришь, – ответила она. – Мама считает, что подростку все это вообще ни к чему. Что у меня должно быть одно занятие – помогать семье и учиться до кровавого пота.

Я, не выдержав, хмыкнула:

– На кровавый пот я бы с радостью посмотрела.

Присцилла оскорбленно скривилась, потом ухмыльнулась:

– Вышел бы прямо настоящий корейский сериал, да?

– А ты смотришь корейские сериалы?

– Сериалы? Корейские? – Она вроде как озадачилась. – Ну да, только не по собственной воле. У мамы это единственное развлечение. Гадость, по-моему. А твои предки их смотрят?

Есть возможность найти общую точку. Я это сразу почувствовала.

– Угу. Еще как. И мне они, на самом деле, нравятся.

– Честно? – Она так удивилась, что едва не испортила плакат. – Ничего себе. По-моему, полная чепуха. Одна из причин, почему я никогда не приглашаю к себе друзей. Типа как запах кимчи. Вообще не понимаю, как крошечная баночка может вонять на всю квартиру? – Говорила она очень быстро, не хотелось прерывать ее антикорейскую тираду. Кстати, я никогда не слышала от Присциллы таких длинных речей. Да и все ее поведение изменилось – она подтянула к себе ногу, поставив пятку на стул, обхватив колено рукой. Слегка сгорбилась. Ну чистая корейская аджумма-сплетница. – А еще мама терпеть не может моих друзей, так чего их приводить? Вечно пытается меня свести с детьми своих подружек по корейской церкви, при этом понятия не имеет, что многие из них курят после уроков, тусуются в бандах и вообще. – Слово «банда» она произнесла тише других. Ха-ха.

– Да, я и сама заметила, что ты не тусуешься с корейцами, – произнесла я, стараясь не давить на больную мозоль, помнила наш последний разговор на эту тему.

Присцилла подняла на меня глаза:

– И что там тебе наплели Сунг и Дженнифер?

– Да ничего! Ну, про бананку сказали.

– Типичная история. Я знаю, что они говорят про меня гадости. – Она делала вид, что ей фиолетово, но при этом явно напрягалась.

Я вдруг ну прямо вся сосредоточилась на маргаритке, которую рисовала.

– В смысле, это вообще жесть. Что, всем обязательно общаться по этническому признаку?

– Во-во. И я не хочу выглядеть паршивой иммигранткой.

Во дает.

– Присцилла!

– Что? – Она явно перепугалась.

– Это не… то есть… – Я сама не понимала, что хочу сказать. – Короче, это некрасиво, это расизм.

– А что, среди азиатов мало расистов? – Присцилла не собиралась отступать, хотя и смутилась.

– А что такого, если ты в стране недавно? Как когда-то твои родители. Что такого, если ты «очередной новоприбывший»? – Я говорила все громче, надрывнее.

Присцилла ненадолго примолкла.

– Да ничего такого. Просто относятся к тебе определенным образом, ясно? И я не хочу, чтобы ко мне так относились.

Я подумала про Дженнифер и Сунга, вспомнила слова Присциллы в конце урока.

– То есть ты специально избегаешь других корейцев – или как?

– Типа того, – созналась она. – И дело тут не в факторе паршивых… короче, не в эмиграции. Просто они очень предвзято относятся к корейцам, которые не хотят быть суперкорейцами, – мол, это не наши. И про меня говорят, что я пытаюсь косить под белую, потому что я не слушаю корейскую попсу и не тусуюсь в караоке в корейском районе.

Я подчеркнуто промолчала. Присцилла подняла бровь.

– Ясно? Ну ладно. Короче, не хочу я быть «корейской королевой бала». Я хочу быть…

Она умолкла, я ждала. Она закусила губу, опустила глаза.

– И кем ты хочешь быть?

– Просто человеком.

Я не знала, как на это ответить. А что, американо-кореец не человек? Почему у них в девяностых все вот так? Со мной Присцилла становилась уязвимой, и я понимала: дело в том, что ей со мной почему-то хорошо. Со мной можно спокойно обсуждать такие вещи.

– Я понимаю, о чем ты, – сказала я, хотя на деле не понимала. – Но мне кажется, что, вместо того чтобы открещиваться от титула «корейская королева бала», можно сделать это своим преимуществом.

– Как? – Она нахмурилась, сосредоточенно водя маркером. А может, нахмурилась, потому что озадачилась.

– Ну, это же выделяет тебя из толпы! – Я подумала про фотографии в школьном альбоме. – Все остальные кандидатки из одной тусовки, все популярные, белые…

И опять слово «белые» ее вроде как напугало. Она, однако, кивнула.

– Ну и?

– Ну и ты можешь выделиться из ряда практически одинаковых девиц. В лучшую сторону. Разве это плохо?

Присцилла явно опешила.

– Не хочу я выделяться тем, что выгляжу иначе. Хочу быть такой же, как все, – но при этом лучше других. Это что, непонятно?

Трудно сказать. В будущем все только и мечтали выделиться, так или иначе оставить свой след в жизни. Я подумала про Карена с его фильмом, как он едва стол не перевернул, когда кто-то оставил в тиктоке комментарий, что у него «энергетика как у Шаламе». Он-то был совершенно уверен, что у него одного на свете такие лохмы на голове и глаза с поволокой.

– Ну, я просто думала, что эту историю – «я единственная азиатка в списке номинанток» – можно использовать в твою пользу, – пояснила я. – Ты этим действительно выделяешься, и, возможно, тебе удастся заручиться поддержкой тех, кто считает, что они тоже выделяются, а еще убеждены, что у них не получится быть как все. Знаю, будет тяжело, но попробуй с ними пообщаться. С этими, как ты их там назвала? «Придурками». – Это слово я произнесла максимально жестко.

Но на Присциллу жесткость не действовала. Она закатила глаза и добавила блесток к букве «И» в своем имени.

– Ну хорошо, допустим. И что ты предлагаешь?

– Можешь, например, начать с тех, кого уже знаешь? Сунг с Дженнифер сказали, что вы ходите в одну церковь. Попробуешь с ними подружиться?

– Мгм. – Впрочем, возражать она не стала.

Тут в разговор встряла Грейс:

– Терпеть не могу математику!

Я повернулась к ней:

– Я тоже, подруга.

Присцилла закатила глаза:

– Что там у тебя, Грейс?

– Сложение – вообще чушь какая-то. – Грейс сердито отодвинулась от стола. Сложила руки на груди и сидела неподвижно.

Я старалась не рассмеяться. Присцилла положила маркер, подошла к Грейс.

– Сложение никакая не чушь. Вырастешь – все время придется складывать, это очень важно.

Эти слова стали эхом моего собственного детства: мама с неизменным терпением сидела со мной рядом за обеденным столом, мы учили таблицу умножения, разбирали теоремы по геометрии. Пока все не пойму, из-за стола не встану. Меня это страшно бесило.

Я смотрела, как Грейс ерзает на стуле – Присцилла стояла над ней и помогала складывать, – и понимала, что Грейс чувствует то же самое.

Тут вошел посетитель, Присцилла с явным облегчением обернулась к нему.

– Простите, одну секундочку.

Было в лице ее что-то такое – напряжение, скрытое под улыбкой, усталые глаза, – отчего я почувствовала себя бессмысленным грузом.

– Я помогу Грейс, – вызвалась я. – Если тебе нужно поработать.

Она облегченно выдохнула.

– Ладно, спасибо. – Тут уголок рта скривился. – Ты со сложением справишься?

Я, сама того не ожидая, рассмеялась в ответ, она ухмыльнулась и пошла за стойку. Я села рядом с Грейс решать сложный пример: 3 + 5.

Мы решили несколько штук, она записала все ответы, и тогда я спросила:

– Ну, с кем проще учиться? Со мной или с Присциллой?

Она бросила на меня озорной взгляд:

– С онни.

– Какая ты невежливая, – поддразнила ее я. – Ладно, тогда с онни или с оммой?

– С оммой? Она мне никогда не помогает. Слишком занята.

– А, – ответила я, изображая голосом понимание, на деле же ничего не понимая. У моей мамы всегда было время мне помочь. Уж его-то она находила – доводя меня до белого каления. Я бросила взгляд на Присциллу – она прикалывала квитанции к сваленным в кучу кашемировым свитерам и пальто – и почувствовала, как сжалось сердце.

От чего-то, похожего на благодарность.

Клиентка – азиатка средних лет – посмотрела на нас, усмехнулась.

– Бедняжки, – произнесла она по-корейски.

Я озадаченно нахмурилась. Присцилла же, похоже, поняла, о чем речь. Распрямила спину, приподняла плечи, вздернула подбородок.

– Здравствуйте, миссис Лим.

– Как там твоя мама? Гляжу, тебе снова приходится ей помогать. Ужасная эта история с твоим папой! – Посетительница даже не делала пауз, чтобы дать Присцилле ответить, просто излагала свою версию трагедии.

Я стиснула карандаш, которым записывала ответы Грейс. Та, к счастью, не обратила внимания. Она пинала стол ногами и с сердитой сосредоточенностью таращилась на очередной пример. Почему эта хамка с такой фамильярностью рассуждает про харабоджи?

– У нас все в порядке, спасибо. Дайте, пожалуйста, бланк заказа. – Присцилла произносила слова отрывисто, официально, одновременно протянув руку.

Миссис Лим долго рылась в сумочке и наконец вытащила мятый бледно-розовый бланк.

– Представляю, каково вам, маленьким. Отца лишились, теперь вынуждены здесь работать. А вам положено сидеть дома за уроками, не зная никаких забот.

Да что за хрень такая? Присцилла, резко дернув рубильник, включила конвейер. Тело ее сжалось как пружина. А, ну да, она же не в курсе, что я все знаю про ее папу.

Миссис Лим намека не поняла и продолжала трещать:

– Тяжко женщине одной растить детей. Надеюсь, мама твоя рано или поздно снова выйдет замуж. Нужен мужчина в доме. А вам, девочкам, нужен отец.

Просто чудо, что я не взорвалась. Да что эта тетка несет? Я ждала, что Присцилла порвет ее на части, с безжалостным хладнокровием возьмет и прикончит.

Но она просто сняла с конвейера несколько мешков.

– Может, потом и выйдет. С вас двадцать один доллар семьдесят пять центов.

Когда миссис Ли наконец вышла, в помещении осталась висеть вонь ее жалости. Я затрясла головой, Присцилла записала в блокнот, сколько получено денег.

– Слушай, почему ты не врезала ей пяткой прямо в поганый рот?

Грейс истерически захихикала, я бросила на нее виноватый взгляд:

– Ты этого не слышала.

Присцилла вернулась к плакату, взяла маркер:

– На самом деле, она хочет как лучше.

– Ага, разбежалась. – Я тоже подошла к столу. – Она просто пришла потрезвонить о том, что ее на самом деле совершенно не касается. В каждом доме должен быть мужчина? Она это серьезно?

– Знаю. – Тут Присцилла улыбнулась совершенно искренне. – Бред полный.

– И почему ты ей ничего не сказала? – не унималась я: меня просто достал этот сексизм.

– А потому! Мне что, устроить разборку и лишиться клиентки, потому что мне не по душе, что она говорит? Какой смысл? – Она посмотрела на меня озадаченно, как будет часто смотреть в будущем. – И вообще, тебе-то что?

То, что мне не нравится, когда какая-то дрянь выставляет мою семью в дурном свете только потому, что мой дедушка умер. То, что меня просто тошнит, когда чужая тетка говорит про мою бабушку, что той нужен мужчина в доме. Но сказать это вслух я не могла. Потому что такая вовлеченность в жизнь Присциллы выглядела бы странно.

– Просто я терпеть не могу идиотов, которым некому сказать, что они идиоты, – проворчала я и принялась рисовать желтым веселую рожицу.

Присцилла хмыкнула:

– Да, тут я с тобой согласна.

Разговоры про ее отца остались висеть в воздухе… просто остались висеть.

Хальмони вернулась, когда плакаты уже были почти готовы.

– Здравствуйте, миссис Джо, – радостно поприветствовала ее я. Мне правда было очень приятно ее видеть.

– Добрый день, – сказала она, снимая пальто. – Все нормально прошло?

– Угу, – ответила Присцилла, сворачивая плакаты. – Сэм мне очень помогла.

Улыбка моя сияла, прямо как луна в ясную ночь.

– Да ладно, не особенно.

– Большое тебе спасибо, Сэм, – сказала хальмони совершенно искренне. – Присцилла, отвези Грейс домой.

Грейс тут же принялась запихивать свои вещи в рюкзачок.

– Да-да-да! Успею посмотреть «Полный дом».

Хальмони засмеялась, взъерошила ей волосы.

– Только если уроки сделала.

– А вот и сделала! Мне Сэм помогла.

– Да, повезло нам, что Сэм сегодня здесь, – доброжелательно произнесла хальмони, поправляя рюкзак на плечах у Грейс.

Тут меня вдруг посетило вдохновение. Можно перейти ко второй части плана прямо сейчас.

– Если вам тут нужно помочь, я могу заходить после уроков. Бесплатно, – торопливо добавила я.

Хальмони явно опешила:

– Бесплатно? Нет, так не годится.

Присцилла откровенно нахмурилась:

– Сэм, это лишнее.

Черт. Похоже, я не то сказала.

– Ну, работу я искала только потому, что мне нечем заняться после уроков. Это… мама говорит, мне нужно набираться жизненного опыта. А деньги нам не нужны.

И опять я сразу же поняла, что сказала не то. Черт!

– Ну то есть мы не то чтобы богатые…

– Сэм. – Хальмони подняла руку, прервав это шоу ужасов. – Я могу тебе платить. На самом деле, нам действительно нужна помощница. Сможешь работать после уроков?

– Правда, омма? – Присцилла недоверчиво посмотрела на мать.

Хальмони решительно кивнула.

– Да. Я слишком много тебя загружаю.

Довольное выражение лица Присциллы было лучшим, что я видела за последние дни. Она тем не менее не унималась.

– Да ладно, я не против.

– Нет, тебе это мешает учиться, – ответила хальмони и принялась рыться в кошельке. Мы с Присциллой переглянулись у нее над головой. Учеба. Ага, или кампания?

– Сэм, так ты сможешь поработать после уроков, когда обычно сюда выходит Присцилла? С четырех до шести?

Я вовсю закивала.

– Да, меня это устраивает!

– Хорошо. Получать будешь официальную минимальную зарплату, поскольку ты еще школьница, за сегодняшний день я тебе тоже заплачу. Начнешь с понедельника, ладно?

– Да! Спасибо! – радостно откликнулась я.

А радость на лице у Присциллы… она стала лучшей наградой за мои труды. Эта работа плюс согласие Присциллы, чтобы я помогла ей в ее кампании, – я сделала большой шаг к тому, чтобы помирить их друг с другом и вернуться домой.

На следующее утро миссис Джо спросила, не хочу ли я сходить с ней в церковь. Я вообще-то совсем не против религии. Зато я против того, чтобы по выходным куда-то тащиться раньше полудня. Миссис Джо заметила мои колебания и пожала плечами:

– Если не хочешь, то и не надо.

Я сидела в штанах от ее пижамы, прекрасно сознавая, какой она невероятно добрый человек. Кампанией в воскресенье все равно не займешься. Плюс все шло так хорошо – почему бы не доставить миссис Джо радость?

– Пойду, конечно. Буду готова через десять минут!

Я быстренько подыскала себе кое-что из гардероба миссис Джо, и мы вышли на улицу. В машине мне вдруг пришло в голову, что я ни разу в жизни не бывала в церкви. Вообще ни в какой церкви. Это был еще один предмет разногласий между мамой и хальмони. Хальмони была искренне верующей, а мама, наоборот, убежденной атеисткой. Мы с Джулианом всегда считали, что с ней что-то такое плохое случилось в каком-то церковном летнем лагере. Да и вообще в маме не было совсем ничего духовного. Если не считать «Дайджест архитектуры» особой религией.

– Когда приедем в церковь, иди вместе со всей молодежью в часовню, – наставляла меня миссис Джо, пока мы ехали мимо парка Мак-Артур; фонтан в рукотворном пруду поблескивал на солнце. Всей-то дороги было километра три к востоку, в сторону центра.

– Что? – Я испуганно посмотрела на нее. – Я там буду одна?

Она цокнула языком.

– Почему одна? Там будет много твоих ровесников. У нас в церкви разделение по возрастам: малыши, детишки постарше, подростки вроде тебя.

Класс. Опять общаться с этими козлами из девяностых.

Церковь оказалась огромной, она занимала целый квартал – бежевая, приземистая, безо всяких архитектурных изысков. На входе со мной поздоровался какой-то мужчина, вручил отпечатанную программку.

– Тебе сюда. – Миссис Джо подтолкнула меня локтем, указывая на дверь, которая вела в здание поменьше рядом с основным – то выделялось витражными окнами и большим крестом, подвешенным под треугольной кровлей. – После службы увидимся, хорошо? Нас тут еще и обедом покормят.

Ко входу, на который указала миссис Джо, группами подходили подростки, я последовала за ними – с любопытством, приправленным страхом. Про церковь я знала только то, что видела в фильмах: там поют и бубнят проповеди. Службу для молодежи я не видела никогда. Что, какой-нибудь чистоплюй-очкарик будет нам играть на гитаре?

На входе мне всучили еще одну программку с распечаткой нескольких гимнов и цитат из Библии; войдя, я некоторое время привыкала к полумраку. В зале царило оживление – все стояли группами, болтали, хихикали. Девчонки почти все были в черных брюках и накрахмаленных белых блузках, но выглядели при этом вполне клево, не какой-то там бизнес-кэжуал. Может, дело было в туфлях – разнообразных, черных, массивных – или в длинных распущенных волосах. Парни? Джинсы, рубашки, брюки с приспущенной проймой, стрижки выпендрежные в рамках дозволенного.

В цветастой юбке до колена и кардигане-двойке (да, довольно прикольном), позаимствованных у миссис Джо, я совершенно во все это не вписывалась. Хоть кроссовки надела, так что вместо культовой жены-сестры из пятидесятых походила на девицу, которая случайно забрела в корейскую церковь по дороге в магазин винтажных дисков.

Поскольку это была церковь, я ждала каких-то любезностей – это же так по-христиански, – но все они стояли тесными компаниями, а если и поглядывали на меня, то только чтобы быстренько оценить и утратить всяческий интерес.

Тут я начала на новом уровне понимать Присциллу – почему она все это так ненавидит. Если уж она не может ужиться с корейцами даже в школе, тут ей совершенно не место.

На сцене мигнул свет – сигнал, что пора разойтись по местам и сесть на складные стулья, расставленные аккуратными рядами, а потом замолчать. На сцену вышли четверо лет двадцати с небольшим: три девушки и парень. Парень явно был главным – очки в черной оправе, на щеках юношеские прыщи.

– Доброе утро, братья и сестры, – начал он бодрым голосом. – Счастливого вам воскресенья! Я, как многим из вас известно, пастор Пол. – Тут в колонках зазвучала тихая музыка. Я немного расслабилась, не увидев ни единой гитары. Пол начал с объявлений – предстоящие события, все такое. А потом сказал: – Если здесь присутствуют новые братья или сестры во Христе, встаньте, пожалуйста, поздоровайтесь.

Господи боже.

Встали двое – спины сгорбленные, лица вконец смущенные. Я решила сидеть тихо – я же не собиралась весь остаток жизни ходить в церковь девяностых годов, – но тут кто-то ткнул меня в спину.

– Тебя вызывают, – произнес насмешливый голос.

Я обернулась и увидела Присциллу: она ухмылялась, сложив руки, обтянутые рукавами кардигана с цветочной вышивкой. Ну, разумеется! Под кардиганом у нее была белая облегающая футболка, ниже черная хлопковая юбка, прикрывающая колени. Как все, но немножко другая.

– Ш-ш! – зашипела я. Но поздно.

– Я, кажется, видел еще одно лицо, – заметил Пол, заслоняя глаза от яркого света прожекторов.

ТЬФУ!

Я встала, махнула рукой. Лица, повернувшиеся ко мне, были в тени, но я ощутила на себе пристальные взгляды.

– Добро пожаловать, – любезно произнес Пол. – Подойдите ко мне, пожалуйста, после службы, чтобы я мог познакомиться с вами поближе.

Я кивнула и быстренько села на место.

Поскольку Присцилла сидела сзади, нам было не поговорить, да ничего бы и не вышло в любом случае. По ходу службы мы сначала пели (полный ужас, потому что еще нужно было двигать руками – для этого на сцене и стояли три девицы, они показывали, как именно), потом слушали проповедь, довольно интересную, не только про всякие там адские муки, а в основном про то, как сохранить веру в современном мире, ну и, наконец, помолились.

Закончилось все довольно быстро. Мне очень хотелось поговорить с Присциллой. Решила, что мое спонтанное решение пойти в церковь может помочь и с основной задачей. Сунг и Дженнифер тоже были здесь, возможно, еще кто-то из школы. Отличный повод познакомиться.

– Ты куда теперь? – спросила я Присциллу (она взяла свою Библию и черный нейлоновый мешочек).

– На изучение Библии. – Она помолчала. – Ты что, первый раз в церкви?

Я кивнула:

– Да, в первый. Просто тут я живу… у тети. Она меня попросила пойти. Можно с тобой?

– Корейская семья из Лос-Анджелеса – и не ходит в церковь, – пробормотала она, явно пытаясь это осмыслить. – Интересно. Ладно, давай, пошли в мой класс. Препод у нас довольно клевый.

Мы вместе со всеми вышли наружу – многие подростки болтали и пересмеивались, однако я заметила, что никто не подошел поговорить с Присциллой. Здесь, в отличие от школы, она была почти что невидимкой.

– Я теперь понимаю твои слова про тех, кто ходит в церковь, – сказала я негромко, следуя за ней в еще одно здание – одноэтажное, с синим ковром на полу, душераздирающе освещенное лампами дневного света.

Она стремительно шагала со мной рядом.

– Да. – Никаких разъяснений, а выпытывать я не стала.

Мы зашли в одно из помещений, где за большим столом в центре уже сидели двое парней. В центре стола стояла двухлитровая бутылка чего-то газированного цвета неоновой блевотины, рядом с ней ряд пластиковых стаканчиков. Парни, пришедшие раньше, отрывисто нам кивнули.

Мы сели, потом начали подтягиваться остальные – всего нас оказалось восемь человек, включая преподавателя, тоже совсем молодого – студент, что ли? У этого были густые волосы и ослепительная улыбка, девчонки тут же затрепетали.

– Привет, я Эрик, – обратился он непосредственно ко мне. – Ты тут впервые?

Вместо меня ответила Присцилла.

– Да, это Сэм. Мы с ней в одном классе. – Присцилла послала Эрику очаровательную улыбку. Когда он отвернулся, я посмотрела на Присциллу, подняла брови, произнесла одними губами: «Красавчик!» Она постаралась сдержать смех.

Изучение Библии представляло собой… ну, изучение Библии. Эрик посадил нас обсуждать какие-то стихи, но ничего заумного, а сам Эрик – кто б мог подумать! – оказался просто чудо. Присцилла делала записи в ежедневничке разборчивым красивым почерком, я гадала, на что они ей потом сдались. Перечитать на досуге? На то не похоже, если учитывать ее отношение к религии в будущем, но отличница – она и в церкви отличница.

Когда занятие закончилось, Присцилла не торопилась к выходу, а я, стараясь выглядеть непринужденно, осталась стоять у двери. Они с Эриком немного поболтали, потом мы с ней вместе вышли. Я даже и сказать ничего не успела, а она уже затрясла головой.

– Ой, ну пожалуйста, ну не надо!

Я ухмыльнулась:

– Ты о чем? Я хотела спросить, что будет на обед.

Мы обе расхохотались, вышли на полуденное солнце. Мне очень понравился этот момент, когда мы с Присциллой общались как… ну, как подружки. На бессловесном дружеском языке, про что-то глупое и занятное.

Двор превратился в столовую на свежем воздухе. С одного конца стояли длинные складные столы, на них – разная традиционная корейская еда: рис, мясо на гриле, супы, кимчи.

Миссис Джо прохаживалась вокруг одного из столов, раздавала еду, увидев меня, помахала.

– Моя тетя, – пояснила я Присцилле, молясь (на этот раз по-настоящему), чтобы они не заговорили друг с другом. К счастью, не успели – на нас ураганом налетела Грейс.

Обхватила меня руками за коленки.

– Привет, Сэм! Ты тоже ходишь в церковь? – Ее радость выглядела страшно милой.

– Решила зайти сегодня, – ответила я, стараясь не пробуждать в ребенке ложных надежд.

– Вау! – Она восторженно вскинула руки. – Тут еще и кормят бесплатно, представляешь?

Действительно кормили, мы встали в очередь. Я напряглась, когда мы подошли к миссис Джо, но она просто положила риса нам на тарелки.

– Приятного аппетита, – сказала она строгим голосом и стала обслуживать следующих.

Присцилла взяла у Грейс тарелку и держала вместе со своей, мы стали искать, где бы пристроиться. За одним из столов я заметила знакомые лица – Сунга, Дженнифер, других ребят из школы. Кстати, они не только ели, но еще и собирали какие-то пакеты.

Еще одна возможность.

– Пойдем-ка посмотрим, чем они там занимаются, – громко обратилась я к Грейс. Присцилла увидела, куда мы направляемся, и тут же встала как вкопанная. Я взглянула на нее.

– Ты собираешься быть королевой бала?

На ее лице отразилась мука, но она, хоть и неохотно, последовала за мной. Используя Грейс в качестве хрупкого щита, я двинулась к столу.

– Привет, народ.

Сунг и Дженнифер настороженно посмотрели на меня.

– Привет.

– Что вы тут делаете? – Я оглядела крафтовые пакеты, которые стояли в ряд рядом с наборами, состоявшими из зубной пасты и щетки, упаковки белых носков, расчески и мыла.

– Собираем подарки в приют для бездомных, он на этой же улице, – сообщил Сунг.

– Ух ты, здорово, – сказала я.

Грейс поставила тарелку и потянулась к носкам, потрогать. Присцилла перехватила ее руку.

– Простите, – пробормотала она.

– Ничего страшного, – ответила Дженнифер. С улыбкой посмотрела на Грейс: – Это твоя сестра?

Присцилла кивнула:

– Да, ее зовут Грейс. Поздоровайся – мы с ними учимся вместе.

– Привет! Я Грейс, мне шесть лет и три четверти, – поведала девочка, вцепившись в руку сестры.

Лицо Дженнифер слегка смягчилось:

– Классно. У меня тоже есть младшая сестренка. Но ей уже одиннадцать.

Я решила воспользоваться этим приливом дружелюбия и спросила:

– Можно вам помочь?

Сунг и Дженнифер переглянулись. Не дожидаясь отказа, я ринулась в атаку:

– У Присциллы есть машина, можем потом отвезти.

– Ага, – удивленно протянул Сунг. – На самом деле, это было бы очень кстати. Мы эту партию почти сложили – отвезете ее потом?

Я посмотрела на Присциллу, изо всех сил посылая ей сигнал: «Соглашайся».

Присцилла скованно улыбнулась:

– Конечно.

– Спасибо, – с искренней признательностью произнесла Дженнифер. – Э-э… хотите вступить в нашу волонтерскую группу? Мы этим занимаемся каждое воскресенье, а еще раз в месяц устраиваем в церкви горячий обед.

– Класс… – начала было я, но Присцилла меня оборвала:

– Я, кстати, уже пыталась вступить, но вы мне тогда сказали, что у вас и так хватает волонтеров, – произнесла она как бы невозмутимо, но с явным подтекстом.

Дженнифер покраснела, бросила на Сунга косой взгляд:

– Что, правда?

– Теперь нам нужны люди, – объявил Сунг, явно умирая от смущения. – Если ты не передумала.

Я наблюдала за ними с нейтральным выражением лица, но внутри все так и гудело от восторга.

Они договорились встретиться с Присциллой на парковке, мы сели за один из столов поесть.

– И что, так страшно? – спросила я с полным ртом.

Присцилла, не испортив маникюр, откупорила банку спрайта и закатила глаза:

– Я все ждала, когда ты начнешь язвить.

– Долго ждать не пришлось. – Я подмигнула Грейс, которая лопала с большим аппетитом. – Вот дружба и завязалась.

Присцилла глянула на меня с таким негодованием, что я решила зайти с другой стороны.

– По крайней мере, ты обзавелась парочкой голосов.

Присцилла постучала палочками по столу:

– Гм. Ну, может быть.

– Если ты сумеешь достучаться до Сунга и Дженнифер – которые четко дали понять, что особой любви к тебе не испытывают, – ты только подумай, какой будет фурор, когда ты займешься остальными придурками!

– Ш-ш! Ну чего ты так орешь? – со смехом сказала Присцилла. А потом вдруг явно смутилась. – Мне правда стыдно, что я их так назвала. Просто из глупой самонадеянности, видимо. Сама ничем не лучше.

– А мне они понравились! – объявила Грейс, закидывая в рот кимбап. – Они другим людям помогают. Подарки им дарят.

Я с симпатией посмотрела на Грейс. Некоторые люди какими родились, такими и останутся. Потом, уезжая вместе с миссис Джо и глядя, как Присцилла с Сунгом и Дженнифер загружает пакеты в машину, я подумала и еще одну вещь: а некоторые такими не остаются. Они меняются.

Интересно, поможет ли все это изменить положение дел в будущем.

Вечером миссис Джо приготовила мне суджеби.

– Это знаменитый рецепт, – похвасталась она, ставя передо мной дымящуюся миску. – Я его только лучшим подругам раскрываю.

Она, конечно, не знала, что это одно из моих любимых блюд: суп на бульоне из анчоусов, в него кладут клецки, которые полагается рвать руками, мелко нарезанный зеленый лук и картофель такой мягкий, что он разваливается от прикосновения. Еда, которая меня утешает. Хальмони всегда его готовила, если у меня случались неприятности.

Я попробовала – и застыла. Точно тот же вкус, что и у супа хальмони. Неужели бабуля узнала рецепт от миссис Джо? На глаза невольно навернулись слезы, мне вдруг захотелось все бросить и побежать к бабушке.

Собственно говоря, с тех самых пор, как я сюда попала, мне все время приходилось делать над собой усилие, чтобы не бросить другие занятия и не торчать с ней рядом с утра до ночи, впитывая каждую секундочку тех шести дней, которые нам остались в случае, если я вернусь в будущее, а ее уже нет. Останавливали меня здравый смысл и мечта вернуться домой. Впрочем, еще и то, что в этом случае Присцилла наверняка выгонит меня пинком под зад.

– Вкусно? – Миссис Джо озабоченно взглянула на меня и взяла ложку, чтобы попробовать и свою порцию.

Я попыталась сделать так, чтобы слезы вкатились обратно.

– Да, ужасно вкусно! Невероятно.

– Ты раньше такой когда-нибудь ела? – Она пододвинула ко мне мисочку жареного тофу, залитого соевым соусом, с зеленым луком. Потом зажаренную рыбешку. Я тут же потянулась к обеим, переложила понемногу и того и другого в свою миску с рисом.

– Да. – Больше я ничего не смогла из себя выдавить и засунула в рот полную ложку риса, чтобы избежать расспросов.

Миссис Джо удовлетворенно кивнула.

– А ты знаешь, что раньше в Корее это была еда самых простых людей?

Это я, на самом деле, знала. Хальмони говорила то же самое. Детство ее пришлось на время сразу после японской оккупации, с едой еще было очень плохо, поэтому изобретались совершенно невероятные рецепты. Если не хватало риса, раскатывали тесто и варили такие вот супы – чтобы заполнить желудок. Мне тогда казалось, что та жизнь находится в миллиарде световых лет от моей реальности, однако человек, который знал ее не понаслышке, сидел напротив.

– Да, мне бабушка рассказывала, – объяснила я, тщательно подбирая слова, но стараясь точно обозначить, кому я обязана этими сведениями. – Она, как и вы, очень вкусно готовит.

Миссис Джо кивнула.

– В нашем поколении каждая женщина должна была уметь готовить. Других вариантов не было. Вот и наловчились. Почти все. – Тут лицо ее омрачилось воспоминаниями о какой-то ужасной еде.

– Еще раз спасибо. В холодную погоду то, что нужно.

– Да, день нынче холодный. – Миссис Джо смерила меня критическим взглядом. – А ты все время ходишь в одном и том же свитере. Мне кажется, тебе нужно купить одежды. Даже если ты тут и ненадолго.

Я рассмеялась.

– Нет, у меня все в порядке. – Впрочем, я и сама заметила, что в последнее время от меня пахнет немного затхло. Снова зазвучал в голове мамин голос: «Что в корейцах хорошо – от нас никогда не пахнет». Это, типа, был любимый ее факт в мире, и слова эти она произнесла на весь супермаркет, когда я в седьмом классе попыталась впервые выпросить у нее дезодорант. Тогда было очень обидно, но при этом не поспоришь: от меня никогда не пахло.

Пахло, не пахло, а постирать одежду надо. Этим я и занималась весь вечер, а потом все аккуратно сложила под корейский сериал, который смотрела миссис Джо; хватило времени сделать еще несколько плакатов для Присциллы.

Утром я проснулась в пустой квартире, рядом лежал конверт, на котором рукой миссис Джо было накарябано:

У меня отвалилась челюсть, когда я вскрыла конверт и обнаружила в нем три новенькие купюры по сто долларов. Сделала заметку для себя будущей – вернее, настоящей: постараться как-нибудь вернуть миссис Джо долг.

Ну, не буду врать, что у меня природный дар работать в химчистке… хотя, похоже, у меня природный дар работать в химчистке.

– Спасибо, приходите еще! – щебетала я вслед клиентке в коричневом вязаном костюме с никому не нужным тощим шарфиком, повязанным вокруг шеи, – его длинный конец едва не зажала закрывшаяся дверь.

Хальмони с громким стуком захлопнула учетную книгу.

– Очень хорошо, – заметила она, одобрительно кивнув.

Ну, не буду врать, что я могу прожить и без комплиментов от хальмони… только, пожалуй, я не могу прожить без комплиментов от хальмони.

Почти всю вторую половину дня она объясняла мне, как работает химчистка (а мне было стыдно, что она зря тратит время: меня же – будем надеяться – через пять дней здесь уже не будет). Я поначалу тушевалась, но потом хальмони бросила меня прямо на передовую, заставила принять несколько заказов – и мне, на удивление, очень понравилось!

А может, мне просто нравилось тусоваться с хальмони. Как и в будущем, в наших отношениях не было никакого напряга. Я поначалу волновалась, что она будет слишком сдержанна: в конце концов, я же подруга ее дочери. А она вела себя совсем как хальмони, которую я знала. Дружелюбно, заботливо, с юмором. Более того, когда Присциллы не было рядом, она раскрывалась еще сильнее.

Я, впрочем, не забывала, зачем здесь оказалась.

– Надеюсь, я немногим хуже Присциллы.

Я говорила беззаботно, одновременно засовывая бланк заказа в металлический лоток на стенде – там уже лежала стопка, похожая на слоеный пирог.

– Ну, ты первый день работаешь, а Присцилла уже давно, – сказала хальмони, явно уходя от ответа. – Как-то нечестно вас сравнивать, правда?

Я кивнула: спорить с мудростью хальмони у меня никогда не получалось.

– Спасибо вам еще раз за то, что взяли меня на работу. Я рада, что могу помочь, а то Присцилла вечно занята.

– Это я должна быть тебе благодарна, – сказала хальмони, включая одну из сушилок. Она ни секунды не оставалась без дела, руки и тело постоянно в движении. – Присцилла… я знаю, что прошу от нее слишком много.

Вот оно. Возможность поговорить про Присциллу.

– Она кучу всего успевает, – согласилась я. – Но, как я понимаю, и вам тоже дел хватает.

Хальмони помолчала, а потом заговорила, размеренно и задумчиво:

– Ты знаешь, что их отец умер четыре года назад?

Я, понятное дело, знала. А вот Сэм в 1995-м – нет. Я покачала головой.

– Нет. Очень сочувствую.

Хотя я прожила всю жизнь, так и не познакомившись с дедушкой – для меня он был только частью семейной истории, – при упоминании о нем у меня сжалось горло. И я кивнула.

– Нам тогда всем пришлось нелегко. Но особенно Присцилле. Грейс была совсем маленькой. А Присцилла… она была папиной дочкой. Всегда любила его сильнее других. – Я попыталась возразить, но хальмони качнула головой: – Нет, это правда. И в этом нет ничего плохого. У них были прекрасные отношения. Остаться в таком возрасте без отца… – Она умолкла, и ее неутомимые руки снова взялись за дело. Руки, которые я так хорошо знала. – Это очень тяжело. Я и теперь за нее переживаю.

Воздух будто сгустился – от напора чувств. Тревога и горе хальмони стали почти ощутимыми, мне так хотелось ей чем-то помочь.

– Присцилла такая молодец, – выдавила я. – Вы очень-то за нее не переживайте.

Хальмони взглянула на меня – одновременно и счастливо, и печально.

– Да, я знаю, что в школе у нее все отлично. Она столько сил вкладывает в учебу. В друзей. А вот для дома почти ничего не остается, понимаешь? Может, она и не хочет бывать дома. Потому что без отца там не так, как раньше. Ничего там для нее не осталось. – Она произнесла это беспечно, типа, ничего особенного, – но сами слова… уф.

– А разве для подростка это не нормально? – спросила я, пытаясь говорить с такой же беспечностью. – По крайней мере в Америке.

Кстати, я ведь все время занималась тем же самым. Противоречила маме, папе, Джулиану. Исходила из того, что я не такая, как они.

Мне было ужасно странно защищать маму в глазах хальмони. Вот, дожили. Но мне нужно во всем этом разобраться, помочь им наладить отношения. Тут я подумала о другом: почему между ними такое напряжение? Если именно из-за этого хальмони скрывала от нас, что у нее нелады с сердцем, значит, тут есть прямая связь с ее будущим инфарктом.

Помоги маме стать королевой бала. Предотврати их ссору. Постарайся спасти их отношения. И тогда, возможно, хальмони никогда не впадет в кому.

Все было взаимосвязано, я погрузилась в транс, пытаясь это осмыслить, и тут раздался голос хальмони:

– Сэм? Ты меня слышишь?

Я тут же очнулась:

– Да? Простите! Задумалась про… домашнее задание.

Хальмони бросила на меня лукавый взгляд:

– Не ври.

Я рассмеялась, она в ответ. Она покачала головой, складывая свитер и заворачивая его в бумагу.

– С тобой очень легко разговаривать, Сэм.

Мне было приятно это слышать, однако до меня тут же дошло очевидное: с чужими людьми всегда проще договориться, чем с родными.

С родными? А вот с ними – тяжелый труд. Весь остаток рабочего дня я помогала с уборкой, мы с хальмони занимались этим в дружелюбном молчании – отношения у нас сложились светлые, пока еще ничем не подпорченные. И я наслаждалась каждой секундой.

Обратно в школу я ехала в автобусе одна и решила рискнуть: включила телефон, нажала на запись.

Я помолчала. Неделю назад слова эти еще были правдой. А теперь… теперь все изменилось. Я как раз могу изменить прошлое. Если, распутав отношения между мамой и хальмони в прошлом, я спасу бабушку от инфаркта… Уж что-что, а это очень сильная мотивация. Да и сворачивать с избранного пути я не собиралась. Я снова включила запись.

Я одновременно и предвкушала новую встречу с Джейми, и боялась ее, поэтому, закончив работу в химчистке и сев на автобус, чтобы вернуться в школу, опять почувствовала, как под толстовкой скапливается пот.

В школе было тихо и пусто. Значит, у меня есть минутка, чтобы собраться с мыслями. Встречу мы назначили снаружи у входа – Джейми как раз закончит тренировку.

Я все отчетливее чувствовала, что постепенно на него западаю. А это… ну ладно, нормально. Люди – они на то и люди. Ничего нет страшного в том, что тебя тянет еще к кому-то кроме твоего бойфренда или вообще. А вот тусоваться с этим кем-то – это уже другая история. Проводить с другим парнем по многу часов попросту нехорошо. И есть еще другая неприятность: в моем времени Джейми – дядечка средних лет.

Пока я ждала Джейми, пальцы так и тянулись к телефону, который я спрятала в карман ветровки. Когда я в последний раз проверяла, заряд аккумулятора был шестьдесят процентов. Сообщения для хальмони здорово подъедали этот мой дурацкий аккумулятор. Но еще раз потратить драгоценный заряд я не успела, потому что увидела Джейми – он спускался с лестницы.

– Привет, – сказал он, коротко махнув рукой и останавливаясь передо мной. – Прости, если заставил ждать.

Почему вежливость всегда так приятна?

– Да ничего, я и не ждала почти. Ну и куда мы пойдем заниматься этими скучными розысками?

Он сделал вид, что задумался:

– Даже не знаю, но есть такое место – общественная библиотека.

– Во-во, – поспешила ответить я в надежде, что он принял мой совершенно серьезный вопрос за шутку.

Мы чуть-чуть постояли.

– И, это, я без машины, – прояснила я.

– И я, – ответил он, скривившись. – Я обычно на автобусе езжу.

– Я тоже!

Я, пожалуй, слишком уж пылко обрадовалась тому, что мы оба ездим на автобусе, но он, похоже, не заметил.

– Вот и классно. Пошли.

Мы перешли через улицу к автобусной остановке и стали ждать; больше там никого не было. Я попыталась остудить свои чувства к Джейми и стала высчитывать, сколько ему лет в моем времени.

– Замерзла? – внезапно спросил он. Я сообразила, что откровенно содрогнулась, представив себе лицо этого пожилого типа из будущего.

– Не, все нормально, – ответила я, хлопая в ладоши, дабы подтвердить: я совершенно здорова. – А ты знаешь, где библиотека?

Он кивнул.

– Да, совсем недалеко. Несколько остановок. Рядом с торговым центром.

Подошел автобус, мы кинули по несколько квортеров[2] в кассу, пошли в хвост. Я нашла два места, мы уселись рядом, почти соприкасаясь плечами. И почему в автобусах такие сиденья – люди не могут приличным образом отодвинуться друг от друга?

– Ты будешь дергать за эту штуку, когда нам нужно будет выходить, – заявила я. – А то я ужасно нервничаю.

– От предчувствия, что придется дергать? – удивился он, но взгляд остался серьезным, без поддразнивания.

– Именно! Типа: а вдруг забуду? Или дерну слишком рано? Или еще одновременно с кем-то другим, а дверь возьмет – и вообще не откроется?

Автобус остановился, нас слегка качнуло вперед. Джейми схватился за веревку, протянутую вдоль стены, а мне стало стыдно, что я раскрыла ему эту мою дурацкую паранойю.

Но Джейми просто наклонился, коснувшись меня по ходу плечом и предплечьем, и легонько постучал по веревке пальцем.

– Ясно. Понял. Не переживай, Саманта.

Я стала гадать – он это серьезно, или издевается, или что, но потом поняла: он просто… вот такой. Странноватый, сдержанный, но предупредительный.

А потом Джейми спросил:

– Так и чего вы сюда переехали?

Я постучала пяткой по грязному ворсу на полу автобуса.

– Из-за папиной работы. Он врач. – Лучше всего ведь поближе к правде, да? – А ты? Почему вы сюда переехали?

В лицо ему блеснуло послеполуденное солнце, и он ответил:

– По семейным обстоятельствам. Мама хотела быть ближе к семье.

– То есть она отсюда?

Джейми кивнул:

– Да, выросла в Лос-Анджелесе. Бабушка с дедушкой, тетки и дядья все живут неподалеку.

– Здорово.

Вроде бы такой очевидный, никакой ответ. Джейми кивнул, помолчал немного, а потом сказал:

– Да, здорово. Мама… она у меня мать-одиночка. Растила меня, по сути, одна, когда они с папой развелись. Так что мне кажется, что, хотя я, ну, уже взрослый, хорошо, что есть, кому ее поддержать.

В его словах я услышала одиночество. Подумала про хальмони, которая одна поднимала двоих детей. У меня возник миллиард вопросов (А где твой папа? Вы поддерживаете отношения? Почему твоя мама уехала из Лос-Анджелеса? Почему не вернулась раньше?), но я просто ответила:

– Моя мама говорит: твои дети всегда будут твоими детьми, даже когда вырастут. Она так сказала, когда мой старший брат Джулиан уехал в колледж, слала ему сообщения каждый час как ненормальная.

– У тебя есть брат? – Джейми, как всегда, был предельно сосредоточен, и я не стала отводить взгляд, хотя очень хотелось.

– Угу. Единственный. Старше меня на пару лет, но мы очень разные.

С Джейми легкая болтовня не пройдет.

– Ну, он у нас немножко гений. Я это на полном серьезе говорю. В детстве был вундеркиндом, про него даже в «Нью-Йорк таймс» писали, потому что он сконструировал… – Так, тут надо поаккуратнее. – …ну, типа робота. Я не очень в этом разбираюсь, – добавила я со смехом, чтобы не рассказывать подробно про миниатюрный дрон, который опыляет цветы. – Он теперь в Йеле учится.

– Ух ты! – оценил Джейми, подавшись вперед, поставив локти на колени – в тесном пространстве это оказалось непросто. – Ну и в чем именно вы разные?

Я откинулась на спинку.

– Шутишь, да? Он гений. А я… нет.

– Ну, допустим, он очень умный. А что еще? Характеры у вас разные?

Я помолчала, обдумывая ответ.

– Ну да, даже если не считать того, что я, в отличие от него, не гений, у нас очень разные характеры. Это, наверное, прозвучит очень банально, но так и есть. Он такой, знаешь… интроверт? Стеснительный, ему сложно общаться.

– То есть полная противоположность тебе? Я видел, как ты разговариваешь с людьми.

Я смутилась, но было приятно.

– Наверное…

– Ты не подумай, я за тобой не следил, ничего такого. – Его высокие скулы порозовели – ну какая прелесть! Как будто на лице у него кто-то включил фильтр «легкий румянец». – Я просто заметил, что ты совсем не боишься незнакомых людей. И легко с ними сходишься.

– Ну да. – Я пожала плечами. – Мне это уж точно дается легче, чем Джулиану. Ему просто нелегко считывать чужие чувства. Как, кстати, и моей маме.

– Тяжело тебе, наверное, – негромко произнес Джейми.

И от того, что он вот так сразу все понял, слезы навернулись мне на глаза. Я заморгала, стараясь унять идиотское желание зареветь.

– Бывает.

Он повернулся и, видимо, хотел сделать какой-то утешительный жест, который наверняка открыл бы все шлюзы, но вместо этого встал, потянулся через меня к веревке. Звякнул колокольчик.

– Наша следующая, – заявил он с подчеркнутой гордостью.

– Ты мой герой, – ответила я с усмешкой: мне все-таки удалось сдержать напор чувств.

Народу в библиотеке оказалось много, однако там стояла особая библиотечная тишина. Все было знакомым и незнакомым – как и все места из прошлого, куда я попадала. Ковер другого цвета, мебель середины века, поживее, чем нынешняя, которая как будто из приемного покоя. А вот общая планировка та же. Красивые старинные часы в центре главного зала, запах книг, огромная застекленная стена, сквозь которую струится желтый послеполуденный свет.

Мы плохо понимали, с чего начинать, – решили спросить сотрудников. Симпатичный библиотекарь в вязаной жилетке и в очках на цепочке отвел нас в справочный отдел, где на нескольких полках стояли переплетенные законопроекты из Конгресса.

– А! Вам еще нужно разобраться, сколько существует способов принять или отклонить законопроект. Я вас посажу за аппараты для чтения микрофильмов, можете почитать новости из периодики, – сказал библиотекарь.

Он стремительно зашагал в другое помещение. Я кивнула, как будто хотя бы примерно представляла, о чем речь.

Мы прошли в какую-то комнату, где стояли аппараты, похожие на старинные компьютеры. Перед одним из них сидела какая-то женщина, нагнувшись к самому экрану, правой рукой она крутила ручку, а левой придерживала рулон пленки, который заползал в машину снизу. На экране пленка отражалась с увеличением, можно было рассмотреть черно-белые фотокопии газетных страниц. В зависимости от того, как женщина крутила ручку, пленка проматывалась то медленно, то быстро, а машина при каждом движении громко жужжала.

И вот так мы будем просматривать газеты за много лет? СТРАНИЦУ ЗА СТРАНИЦЕЙ? Без функции поиска? Мне эта машинка напоминала реквизит из фильма восьмидесятых годов про будущее, вроде «Бегущего по лезвию», где действие перенесено в библиотеку.

– Давайте я принесу вам нужные микрофильмы – центральные газеты за последние несколько лет.

Когда библиотекарь отошел, мы с Джейми уставились на аппараты. Это что, такая штука, про которую нормальные люди сами сразу соображают, как ею надо пользоваться? Или ты будешь выглядеть человеком из моего времени, который не умеет пользоваться мобильником? Я вспотела и начала жалеть, что вообще во все это ввязалась.

До панической атаки дело не дошло – вернулся библиотекарь и вручил мне пластмассовую коробочку с рулонами пленки. После чего удалился.

Я тут же протянула коробочку Джейми.

– Предоставлю это тебе.

Он вытащил один рулон.

– Давай.

Я пристально наблюдала, как он заправляет рулон в аппарат. Потом он щелкнул выключателем, экран засветился, на нем появились газетные страницы, как и у нашей соседки.

– Класс! – выпалила я, не подумав. Сейчас он решит, что я никогда раньше не видела электрических приборов.

Но Джейми и сам был доволен собой.

– Поэтому мне и платят миллионы. – Он помолчал. – Даже не знаю, зачем я это сказал.

Я поставила коробочку на стол, села рядом с Джейми.

– Вы заслуживаете миллионов, сэр. Я это… не очень разбираюсь в таких штуках.

– Да уж, гаджет не самый продвинутый.

А. Ну тогда ладно. Значит, я не выгляжу чокнутой из-за того, что не знаю, как пользоваться этой штукой.

– Начнем с раздела политики? – предложила я.

– Точно, – согласился он и стал крутить ручку на себя. Страницы стремительно поплыли по экрану, раздалось громкое жужжание, я ахнула.

– Черт, – пробормотал он, резко отпустив ручку.

Мы оба посмотрели на экран – там оказалась страница с комиксом. На меня лукаво поглядывал Мармадюк. В груди закипел смех, и я крепче сжала губы, чтобы он не выплеснулся наружу.

– Странно, – заметил Джейми, недовольно скривив губы. – Не ждал такого.

Он снова повернул ручку, чуть-чуть. Стал крутить ее совсем медленно, причем в сторону от себя. Страницы начали перематываться обратно, мы медленно ползли через газету. «Ползли» – самое подходящее слово.

– Может, давай побыстрее? – предложила я.

– А, да. Пожалуй, – согласился Джейми, поправляя очки. Он стал крутить увереннее, страницы побежали быстрее – однако мы успевали читать заголовки и названия разделов.

Ну ладно, машинкой мы пользоваться научились. Я наклонилась вперед, чтобы вглядеться, и случайно попала локтем Джейми по руке. Страницы опять помчались с бешеной скоростью.

– Ой! – Я дернулась назад. – Прости!

Но Джейми, видимо, не услышал, потому что пленка стала перематываться так быстро, что жужжание перешло в вой. Соседка обернулась, уставилась на нас. А потом – мы ничего не успели сделать – пленка домоталась до конца и вылетела наружу – прямо в стену рядом с соседкой, после чего брякнулась об пол.

Потом она бесконечно долго крутилась, а я все смотрела на нее. Джейми не издал ни звука.

– Может, пойдем посмотрим на те переплетенные газеты? – пискнула я.

Джейми тут же кивнул:

– Давай.

Мы бросились наутек, сдерживая смех, стараясь поскорее забыть весь этот микрофильмовый ад. Убежав подальше, поднырнули под полки в отделе биографий, чтобы отдышаться. Я, ухмыляясь, посмотрела на Джейми:

– Как думаешь, микрофильмовая полиция нас тут найдет?

Он тоже ухмыльнулся – на лбу блестела тонкая пленка пота.

– А что, мы так уж хорошо спрятались? Да ладно.

Смеялись мы приглушенно, стараясь не привлекать к себе внимания, а когда перестали, взгляды наши встретились. Я выпрямилась и быстро шагнула в сторону.

– Пошли искать самый лучший закон!

Мы несколько минут порылись на полках и нашли то, что нам показалось интересным: закон об охране окружающей среды 1970 года.

Я вслух прочитала его описание:

– «Век стремительного роста экономики принес многочисленные доказательства того, что прогресс Америки наносит урон окружающей среде». – Спасибо, удивили. – «Проведенное Конгрессом расследование выявило множество нарушений в управлении экологией и природными ресурсами страны. Как законодатели, так и общественность потребовали срочного принятия единого закона об охране окружающей среды». – Я приподняла брови. – Как забористо!

Джейми рассмеялся.

– Никогда бы не стал называть законопроект «забористым», но в принципе ты права.

– Это же великое дело! – продолжила я. – Потом то же самое сделают сотни других стран. Впервые за всю историю люди начнут осознавать, что их потребительство имеет серьезные последствия. Я уже поняла, как можно это подать!

Часа два мы разбирались в подробностях. Не знаю, может, потому что Джейми оказался очень толковым партнером, но мне впервые за долгое время было интересно делать школьное задание. Я чувствовала: этот законопроект нужно представить так, чтобы он произвел впечатление на других учеников. Может, меня и не затем отправили в прошлое, чтобы я пропагандировала важность охраны окружающей среды, но, раз уж я здесь, почему не сделать доброе дело? В конце концов, именно поколение X во многом и виновато.

Я просматривала свои записи и так и слышала мамин голос: «А это нельзя включить в твои заявки на поступление?»

Я хихикнула, Джейми поднял на меня вопросительный взгляд.

Я сказала:

– Движение к потеплению на планете – это ужасно смешно.

Он тут же откликнулся:

– А что там с этими парниковыми газами?

Это было так похоже на сцену из «Сайнфелда», что я захохотала громче прежнего. На нас шикнул другой библиотекарь – он маячил в углу, – и мы покаянно сели на место.

Я спрятала улыбку за книгой. Как сделать учебу интересной? Видимо, совершить путешествие во времени. А так не знаю.

Когда я пришла на урок, Присцилла болтала с одноклассниками – я сразу заметила, что не с обычными своими приятелями. Похоже, она все-таки последовала моему совету потусоваться и с «простыми».

Оживленное лицо, раскованная поза – она показалась мне очень далекой, совсем не похожей на ту девчонку, с которой я болтала в химчистке. Мне даже пришло в голову, что эта, нынешняя Присцилла – это ее сценический костюм. Или доспехи. Чтобы не только выжить, будучи одной из немногих кореянок в школе, но еще и стать лучшей. Мама никогда ничего не делала наполовину. Пожалуй, я примерно понимала суть этого ее «не хочу быть одной из корейцев». Причем не только потому, что они не особенно-то ее и принимали.

Для Присциллы добиться успеха значило не только поступить в Гарвард. Ей нужны были еще и форма чирлидерши, и корона королевы бала. А в будущем ей понадобится еще и членство в загородном клубе. Чтобы тебя уж наверняка воспринимали как чистокровную американку, которой в школе все завидовали.

Но ведь должно здесь быть пространство для пересечения – два этих модуса не могут быть настолько противоположными, как кажется Присцилле. Я не знала одного: существовало ли это пространство в девяностые годы.

Прозвенел звонок, мистер Котт стал читать объявления. Я отключилась, пока до меня не долетели слова:

– Да, и снова заработал наш классный канал! Давайте посмотрим сегодняшние новости.

Классный канал? Мистер Котт взял пульт и включил громоздкий квадратный телевизор, прикрученный к стене в углу класса.

На экране показались трое учеников, они стояли в простенькой телевизионной студии и говорили про бал в честь начала учебного года. Все тут просто помешались на этом балу. На экране даже появились часы с обратным отсчетом времени – на них тревожно сияло: «4 дня». Но это хоть какое развлечение, и все ученики повернулись к экрану. Для других наверняка ничего особенного – а для меня прямо откровение.

Ведущая, девчонка с рыжими кудряшками и массивными брекетами, серьезно глядя в объектив камеры, рассказывала про футбольную команду:

– В этом году «Койоты» высоко оценивают свои шансы на победу. Мы гордимся полузащитником Джошуа Энни и чемпионом штата Тедди Квинтеро – нас наверняка ждет отличный сезон.

На экране появились два футболиста в форме – одного я узнала, тот, который привязался к нам с Джейми на футбольном поле.

– А теперь поговорим о номинантах на титул короля и королевы бала, – продолжила ведущая. На экране появился список всех номинантов, стандартное групповое фото. Присцилла – она сидела передо мной – расправила плечи. – В этом году среди номинантов принцессы Александра Ганнер, Присцилла Джо, Стефани Камильо и Тесса Мартин. А также принцы Девин Коннорс, Элиот Бендер, Нил Харпер и Джейсон Рассел. В голосовании примет участие вся школа, оно пройдет в пятницу на шестом уроке; имена короля и королевы будут объявлены на балу. Пусть победа достанется лучшим!

Я огляделась и поняла, что все глаза так и приклеились к экрану. Нет у них соцсетей, приходится довольствоваться скучным телевизионным каналом. Тут мне пришла в голову одна мысль.

Я похлопала Присциллу по плечу:

– Эй.

Она обернулась:

– Чего?

– Можем поговорить во время утренней перемены? – Я едва не шептала, но Дейдре услышала, скривилась. Я улыбнулась, махнула ей – отстань.

Присцилла вытащила тетрадку, открыла – какие-то уравнения.

– Ну да, конечно.

Я фыркнула:

– Ты чего, дополнительные задания делаешь в свободное время? Или математика у тебя вместо развлечения?

Она шумно выдохнула.

– Свободное время? Нет, это домашка, я вчера не успела. Пришлось ужин готовить: мама работала допоздна.

– А. – Блин. Не всякая шутка уместна, Сэм! – Прости.

– Чего прощать-то? – откликнулась она. – Не ты выбирала для меня мою жизнь.

Она произнесла это легко, без горечи, но меня будто дернуло от ее слов. Я уже начинала жалеть, что не смогу остаться в их времени подольше – тогда бы я помогала хальмони после уроков не несколько дней, а несколько месяцев. И хотя эта чудовищная миссис Лим совершенно зря так квохтала над хальмони, жилось бабуле действительно нелегко. Что отражалось и на Присцилле. Впрочем, глядя на ее безупречно уложенные волосы и ярко-голубой свитерок из ангоры, никто бы не догадался.

Я внезапно поняла, что помимо прочего мне действительно очень важно, чтобы Присцилла стала королевой бала. Не только потому, что тогда я вернусь домой, но и потому, что это имело такое значение для моей мамы.

Тут она взглянула на меня.

– И еще. Слушай, почему ты до сих пор не купила никакой новой одежды? – прошептала она. – Вы, что ли, совсем бедные?

Все мои чувства растаяли так же быстро, как и появились. Я сжала губы, откинулась на спинку стула и принялась дальше смотреть новости.

К началу перемены мне совсем не сиделось на месте. Я пошла в кафетерий, чтобы встретиться там с Присциллой, и вдруг встала как вкопанная, застыла перед одним из плакатов, который мы повесили рано утром на кирпичной стене кафетерия.

Там было написано: «ГОЛОСУЙ ЗА ПРИСЦИЛЛУ – КОРОЛЕВУ БАЛА!» – вокруг кайма из корон и цветочков, нарисованных от руки. Слова эти были перечеркнуты толстой, уродливой красной чертой. Сверху было приписано: «ВЫСКОЧКУ И ХАМКУ». Рядом висели еще два плаката, на них были Стеф и Элиот, один из принцев. Их никто не тронул. Испортили только наш.

Тут череп у меня едва не лопнул от давления скопившегося пара.

– Кто, блин, это сделал? – выкрикнула я, ни к кому конкретно не обращаясь. Те, кто проходил мимо, смеялись, глядя на наше изуродованное творение.

За спиной у меня кто-то присвистнул. Тедди, парень, который тогда кинул в Джейми мячом. Вблизи у него оказалось суровое, но довольно приятное лицо – точеные скулы, выпуклый лоб.

– Вот хрень-то.

Я стиснула зубы:

– Во-во. Прикончу того, кто это сделал.

Он приподнял брови:

– Охотно верю. Жалко мне чиксу, которая это написала.

– Чиксу? – повторила я, не реагируя на дурацкое слово. – А почему ты решил, что это девчонка?

Он посмотрел на меня как на ненормальную:

– Ты что, серьезно? Да кому еще есть дело до того, кого выберут в королевы? Прости, я без неуважения к вашему полу.

Гм. Он, пожалуй, прав, как ни обидно это сознавать.

Мимо прошел еще какой-то парень, стукнул Тедди кулаком в плечо, тот ухмыльнулся и пошел дальше.

– Свезло Присцилле, что у нее теперь такая, как ты, за спиной! Удачи вам!

Я покраснела – от смущения, но заодно и от удовольствия: приятно, что меня считают защитницей Присциллы. Вгляделась в плакат. Это меня не остановит. Присциллу тоже. Бумага сминалась с приятным звуком, когда я срывала плакат со стены и засовывала в ближайшую урну. Обязательно выясню, кто это сделал. Тедди явно что-то знает. Возможно, это не разовая акция, кто-то очень не хочет, чтобы Присцилла стала королевой. Первая мысль – это Стеф, вот только я понятия не имела, как к Присцилле относятся Тесса и Александра. Да, Присцилла популярная ученица, но совершенно не исключено, что у нее несколько врагов.

Я умудрилась привести лицо в порядок и только потом подошла к стойке с едой, где работала Присцилла.

– Привет! – Я протолкнулась в начало очереди, услышав пару неприятных слов в свой адрес. Она подняла глаза, одновременно передавая кому-то пачку читос с перцем. Я терпеливо ждала, пока она рассчитается с крошечной девчушкой в мешковатом комбинезоне и адидасовских шлепанцах (похоже, некоторые вещи вернулись в моду по второму разу). Прежде чем отойти, девчушка робко улыбнулась Присцилле.

– Я с таким удовольствием за тебя проголосую!

А потом она рванула к своим друзьям – компании таких же мелких, которые пришли в школу только в этом году; все они захихикали.

Я с ухмылкой подошла к Присцилле:

– Гляди-ка!

Присцилла попыталась не показать, что тоже довольна.

– Какая ты самонадеянная!

– Знаю, – ответила я, постучав костяшками пальцев по прилавку. – А когда ты победишь, я вообще стану несносной.

– В это я верю. Ну, что нового? – спросила она, открывая кассу.

Про плакат я пока решила ей не говорить.

– Мне пришла в голову одна мысль. Когда утром в классе показывали эту новостную программу, я подумала, что тебе нужно сняться там в каком-то сюжете! Это такая реклама!

Мы, конечно, и так уже многое сделали, чтобы повысить ее узнаваемость, но до голосования оставалось всего четыре дня, нужно было пошевеливаться.

Присцилла сморщила нос, засовывая в кассу несколько купюр.

– Чего? В этой дурацкой передачке?

– Лол, Присцилла! Перестань уже считать все дурацким!

– Чего? Лол? Ты о чем вообще?

Мир, где не говорят «лол». Лол.

– Ну, это значит: громко смеюсь вслух.

Касса звякнула, закрылась.

– А зачем так говорить? Почему нормально нельзя?

Что мне, рассказывать ей подробно, как пишут в соцсетях?

– Ладно, забей. Давай лучше поговорим с авторами «дурацкой передачки» о том, чтобы нам попасть в эфир до бала.

Я услышала, как за спиной у меня кто-то прокашлялся.

Разумеется, Джейми. Да блин, как этот тип умудряется быть сразу повсюду? Щеки у меня тут же загорелись.

– Привет, я один из авторов дурацкой передачки, – сообщил он. – Оператор.

– Правда? – Я схватила его за руку. – Ого, так ты можешь нам помочь? Нам нужно снять одну штуку.

Он метнул быстрый взгляд на мою руку, а потом сказал:

– Конечно. Я туда собирался сходить в обед, нам нужно кое-что снять. Зеленое здание, сорок пятая комната.

– Класс, там и увидимся! – Я выпустила его руку, дала ему купить печенье с арахисовым маслом, а потом помахала вслед.

Улыбаясь до ушей, повернулась к Присцилле – и увидела ее хитрое выражение.

– И что там у вас?

Меня окатила жаркая волна.

– Да ничего!

Она ухмыльнулась.

– А, ясно.

– У меня есть бойфренд, – сообщила я так громко, что стоявшие по соседству сразу на меня уставились. – Короче, в обед увидимся, да? И смотри не кинь меня ради своих фифочек-подруженек!

– А с тобой не соскучишься! – бросила Присцилла мне вслед.

Я добежала до урны, вытащила из нее испорченный плакат. Аккуратно сложила прямоугольничком, засунула в рюкзак.

– Сэм, ты занята завтра вечером?

Я скрепляла степлером инвойсы, но тут подняла голову.

– Завтра?

Хальмони кивнула.

– Да. Я подумала – может, ты поужинаешь у нас дома?

Внутри разлилось тепло.

– Конечно, с удовольствием!

Она бросила на меня строгий взгляд:

– А спросить у родителей?

А, ну да.

– Ну, в смысле, да, конечно, я у них спрошу. Но они наверняка разрешат.

– Конечно, мы же корейцы. – Хальмони назидательно кивнула.

Я рассмеялась.

– Да, именно поэтому.

Мы все еще хохотали, когда вошла Присцилла. Она посмотрела на нас – на лице застыла улыбка. Но улыбка из таких – «я чего-то не поняла, и меня это бесит», глаза не улыбались.

– Что тут у вас? – спросила она.

Смех хальмони умолк, она замкнулась. Я вытащила из-под стойки свой рюкзак.

– Так, завтрашний ужин обсуждали, – сказала я.

– Ужин? – Между бровей у Присциллы пролегла крошечная морщинка.

Хальмони резковато ответила:

– Да, я позвала Сэм к нам завтра. Буду делать кальби-джим.

– Отлично, – равнодушно отозвалась Присцилла, но я услышала, что в ее тоне сквозит что-то еще. – Надеюсь, мама тебя еще не совсем замучила.

Хальмони нахмурилась; она отпаривала брюки, пар громко, приятно шипел. Спина у меня вспотела под рюкзаком – я попыталась разрулить ситуацию:

– Нет, конечно! Мне тут нравится.

– Ладно, до завтра, – сказала хальмони. – Присцилла, ты домой?

– На самом деле, нет, поведу Сэм по магазинам, – объявила она. – Если можно.

Тут я застыла. Мне бы и в голову не пришло спрашивать у мамы, можно ли мне пойти в торговый центр.

– По магазинам? – Голос хальмони звучал недовольно, но потом она смягчилась – видимо, потому что это затевалось ради меня. – Ладно. Только вернись домой к девяти, хорошо?

– Хорошо, пока! – Присцилла уже двигалась к двери, я помахала хальмони на прощание и пошла следом.

– Спасибо! – добавила я.

Хальмони кивнула, улыбнулась. И от ее доверия у меня потеплело внутри.

Когда на следующее утро мистер Котт включил на классном часе телевизор, у меня сердце затрепетало от предвкушения. Присцилла успела меня заверить, что поговорила с Тейлором, который отвечает за программу, и они все решили. Я ужасно гордилась нашим интервью – до голосования два дня, оно точно станет решающим фактором.

На экране сидели за столом двое учеников, которым явно было неуютно в ярком студийном освещении. Один из ведущих начал говорить, на экране появилось его имя: Тейлор Свифт.

Я фыркнула от смеха:

– Его правда зовут Тейлор Свифт?

Все уставились на меня.

– Ничего, это я так, – пробормотала я, кашлянув и пониже съехав на стуле.

Ведущие сделали ежедневные объявления, в том числе о начале продажи билетов на бал.

– Кстати, про бал, – сказал Тейлор (то есть Тейлор Свифт!), – дальше в нашей программе короткое интервью с одной из номинанток.

Ученики заерзали: им явно было интересно. Включили интервью, Присцилла улыбалась в камеру. Мне все эти ее приемчики давно были знакомы, поразило лишь то, как замечательно она выглядела в кадре. Джейми просто молодец. Он, видимо, добавил какой-то фильтр, краски стали ярче. В нужные моменты он давал Присциллу крупным планом и даже поставил музыку, чтобы сильнее пронимало. В конце на экране появились слова: «ПРИСЦИЛЛА ДЖО – НОМИНАНТКА В КОРОЛЕВЫ БАЛА» – написанные зазывно-напористым шрифтом. Любой тикток позавидует.

Я захлопала, все в очередной раз уставились на меня. Присцилла улыбнулась мне со своего места. А потом я огляделась и поняла, что довольных людей в классе только двое: она и я.

– А так вообще можно? – спросил парень в вязаной шапочке.

Девчонка в куртке команды по плаванию обернулась к Присцилле:

– Эй, ты им за это заплатила, что ли?

Присцилла бросила на нее уничижительный взгляд:

– Ничего я не платила.

– То есть они типа бесплатно дали тебе рекламу? А остальным номинантам?

Другие начали ворчливо высказываться в том же духе.

Впервые за все время нашего знакомства Присцилла, похоже, растерялась. Посмотрела мне в глаза – в ее взгляде я увидела зарождающуюся обиду. Меня пробрала уже привычная тревога, я поняла: нужно срочно что-то делать.

– Это я предложила записать интервью. – Я встала из-за парты. Очень театрально, чтобы зацепить их внимание. Сработало. Теперь все смотрели на меня, а не на Присциллу.

– А это еще кто, блин? – Без злобы, скорее с недоумением.

– Да это новенькая, – отозвался другой голос пренебрежительно и сердито. – Боб или что-то в этом роде.

БОБ? Я решила этого не спускать:

– Я Сэм, и я помогаю Присцилле проводить кампанию. И в этом интервью просто сказано, что она очень хочет победить! Это доказательство ее энтузиазма и креативности, так что вы все должны за нее проголосовать! Присциллу в королевы бала!

Я улыбнулась, подняла средний и указательный пальцы, и тут зазвенел звонок. Мистер Котт укоризненно цокнул в мой адрес языком, а потом спрятался за драным изданием «Мизери» в бумажной обложке.

Я плюхнулась обратно за парту, Присцилла уже стояла рядом. Во взгляде ее читалось едва ли не восхищение.

– Да уж, с тобой не соскучишься.

Я надела рюкзак.

– В нашем деле главное не скучать.

Она ухмыльнулась:

– Теперь это интервью точно не забудут. Встретимся в машине и поедем на бранч, хорошо?

Было что-то совершенно дикое в моих попытках ублажить свою маму-подростка, однако Присцилла – это Присцилла, и я не могла не признать: мне приятно, когда мои усилия доставляют ей удовольствие. Пусть не все гладко, но она на пути к победе – и это меня утешало.

– А что, собственно, там у них намечается? – спросила я, пристегиваясь в машине у Присциллы.

Присцилла – она так и не успокоилась – сдавала назад.

– Ну, типа, загородный клуб решил сделать жест доброй воли и пригласить в гости всех номинантов. Думаю, потому что папа Дейдре там какая-то большая шишка, а она была номинанткой в прошлом году.

– А, Дейдре. – Я не смогла скрыть отвращения.

Мы выехали из школьных ворот, свернули на главную улицу.

– Она не такая уж плохая, – заметила Присцилла. – Ты можешь хотя бы сегодня никого не судить?

– Это я сужу? – Мое изумление было совершенно искренним.

– Да, ты. – Она свернула на улицу поменьше. – Не хочу я, чтобы еще и другие меня возненавидели.

Тут она была права, и я дала слово молчать в тряпочку, чтобы никого больше ненароком не обидеть. Вот только этих здешних обидеть – раз плюнуть. А мне сейчас нужно думать о том, как разгрести историю с этим интервью. На самом деле, от этой затеи в клубе может быть польза. Я увижу сразу всех номинанток в одном помещении. Разберусь, как они относятся к Присцилле, оценю градус их взаимодействия, пойму, действительно ли нам вредит именно Стеф.

– Я буду вести себя вежливо, но я все равно терпеть не могу эту Дейдре. Она ведет себя как злодейка из дешевого сериала, – сказала я и фыркнула.

Присцилла недоумевающе посмотрела на меня, потом ухмыльнулась:

– Я обещала никому не говорить, но… раз уж речь зашла про Дейдре и телевизор. Она снималась в рекламе слабительного. Типа бегом в туалет, потому что «мне приспичило».

Я заржала:

– Че, правда?

Присцилла безуспешно попыталась не ржать тоже:

– Во-во. Она в средней школе хотела стать актрисой, но это все, чего она достигла.

Я зажала рот ладонями:

– Реклама поноса?

Мы обе истерически расхохотались. Для меня этот крошечный слиток стал настоящим сокровищем. Хотя я и знала: Присцилла поделилась им со мной лишь потому, что больше было не с кем.

Мы приехали в «Оаквуд»; ощущение у меня было, мягко говоря, странное. Я ведь была здесь всего несколько дней назад, когда промокла под дождем. Клуб, что неудивительно, не изменился совсем. Тот же ковер, папоротники в горшках, картины маслом на стене. Тут типа время замерло.

Мы шли по коридору в танцевальный зал, где должен был состояться этот бранч, – следуя указателям, привязанным к шарикам в цветах нашей школы; посетители откровенно на нас таращились.

– Классные ребята, – прошептала я Присцилле, проходя мимо тетки в бледно-желтом теннисном платье и с кислой физиономией.

Присцилла отважно улыбнулась, тряхнула волосами. Надела доспехи. Я в кои-то веки этому обрадовалась. Сама следом распрямила спину. Вот уж не собираюсь я пресмыкаться перед этими снобами с пижонским загаром.

Бальный зал был смехотворно велик для нескольких столиков, расставленных для бранча, однако он оказался очень красивым – широкие окна, выходящие на зеленое поле для гольфа, где тут и там росли плакучие кедры и платаны с густыми кронами. Столы были накрыты белыми скатертями, на них стояли композиции из бело-алых гортензий, лежали начищенные до нестерпимого блеска столовые приборы. Ненастоящие голуби держали большой плакат, растянутый по всей сцене у ближней стены: «Поздравляем номинантов школы "Норт-Футхилл" 1995 года».

Я обвела комнату взглядом, отыскивая этих самых номинантов, и обнаружила еще кучу народу.

– А что это за взрослые? – спросила я у Присциллы почти шепотом.

Она тоже оглядывалась и что-то подсчитывала.

– Есть сотрудники «Оаквуда», много родителей номинантов.

А, и действительно. Фамильное сходство начало проявляться почти сразу: я заметила рядом с Элиотом Бендером, баскетболистом, высокую темноволосую женщину, рядом с Нилом – парочку рыжих очкариков, явно из бизнеса. Если тут предполагались члены семьи, то отсутствие хальмони выглядело особенно красноречивым. Я взглянула на Присциллу, как всегда хладнокровную, и поняла, что она это подметила тоже. Мне стало особенно стыдно за эту нашу рекламу – так, исправлять положение нужно незамедлительно.

– Представишь меня другим номинанткам? – Я, как могла, пыталась прикидываться безобидной. Присцилле не нравится, что я так завелась из-за этих плакатов, придется пока скрывать свой план.

В первый момент казалось, что она вообще ничего не хочет делать, кроме как дуться в углу. Но потом сработал обычный мамин импульс: «Подбери сопли!» Она расправила плечи и пошла в сторону остальных.

Все вежливо общались, похоже, остальные семьи были знакомы между собой. Этим взрослым вообще не приходит в голову, что нам, не членам клуба, нужно оказать какое-никакое гостеприимство?

Не приходит. Видимо, «принадлежность к элите» им этого не позволяет.

Мы подошли к двум принцессам, Александре и Тессе, они наливали себе апельсиновый сок. Родители их были заняты беседой с другими гостями.

– Привет-привет, – поздоровалась Присцилла, дружелюбно и уверенно.

Девчонки посмотрели на нас, улыбнулись.

– Привет, Присцилла. А ты Сэм, да? – обратилась ко мне Александра.

– Ага, – ответила я, удивляясь, что кто-то помнит мое имя, хотя в школе-то я провела всего полсекунды.

– Вы что, сестры? – без всякой подколки поинтересовалась Тесса.

Ну да, мы родственники. Однако – это я знала точно – мы были совсем не похожи друг на друга. Я пошла в папу и хальмони, а Присцилла – в своего отца.

Мы с Присциллой переглянулись. Именно так переглядываются девчонки-азиатки по всему миру, когда их путают друг с другом. Я решила поступить по инструкции из справочника «Как глотать дерьмо» авторства Присциллы и ограничилась смешком.

– Нет, мы не сестры.

Тессе хватило воспитания смутиться.

– Ой, простите. Что я, действительно, вы же в одном классе, а явно не близнецы… – Она помолчала, окончательно стушевавшись. – А здесь вы впервые, так что…

– Просто вы много вместе тусуетесь, – произнесла Александра, чтобы заполнить паузу.

Присцилла сохраняла полнейшее хладнокровие.

– Вроде того. – Из этого отрывистого ответа следовало, что если человек дурак, то это надолго.

Дураки не дураки, но эти девицы казались вполне безобидными. Да и Присцилла вроде бы ничем им не угрожала. Более того, Тесса так и лучилась от счастья: с ней заговорила популярная девчонка из выпускного класса!

Я решила кое-что выяснить:

– А вы видели, что Стеф вчера раздавала мороженое? – спросила я, храбрости мне придало то, что Стеф пока не приехала.

Обе кивнули.

– И вы считаете, что интервью с Присциллой – нечестно, а мороженое – честно? – Я продолжала гнуть свою линию.

Присцилла зыркнула на меня, явственно говоря: заткнись.

Александра пожала плечами.

– Даже не знаю. Меня оно мало волнует. Мне все равно с вами обеими не тягаться. – Она скривилась с явным самоуничижением, потом сделала глоток сока.

– Да, нам все равно ничего не светит, – согласилась Тесса. – Выбирают всегда старших. – Она помолчала, крепко сжимая стакан. – А вот ты наверняка выиграешь. Не твоя вина, что мы не догадались выступить в новостях.

И тут, будто по команде, вошла Стеф с родителями: на ней было облегающее платье из жатого ситца, сверху белый кардиган. Ну прямо чистый косплей загородного клуба. В мыслях я обвела ее красным кругом. Все, ты труп.

На сцену вышла какая-то тетка, хлопнула в ладоши, призывая всех замолчать, – на длинных ногтях французский маникюр, волосы мелированные, на веках темные тени.

– Для каждого забронировано место, пожалуйста, найдите свои столы, мы начинаем!

Мы с Присциллой обнаружили карточки со своими именами за столом у окна, сели. Я стала выяснять, кто окажется с нами рядом.

Так, этого не хватало. В соседи нам досталась Стеф с семейством. Появились они через несколько секунд. Мамаша с выпяченной губой в полотняном деловом костюме, папаша с темными волосами и угрюмой физиономией – типа: я бы лучше натирал воском свой «мерседес», чем сидеть тут с вами.

Я ему очень сочувствовала.

– Добрый день, – вежливо поздоровалась Присцилла, садясь. – Я Присцилла, а это Сэм.

Такая воспитанная, выдержанная, в сравнении с другими подростками в зале. В том числе и со мной.

Стеф нас проигнорировала, отпила кофе, откинулась на спинку стула. Мама ее натянуто кивнула.

– Здравствуйте, мы родители Стеф. – Вот так, не представляясь.

Папаша ее по очереди указал на нас пальцем.

– Вы сестры, да?

Дыши поглубже.

Присцилла вежливо ответила:

– Нет. Просто подруги.

Стеф, в отличие от других девчонок, не выглядела смущенной. Она громко хохотнула. Я резко повернулась к ней, она скривилась, увидев выражение моего лица.

– А ваши родители не смогли прийти? – спросила мама Стеф.

Дыши, говорю.

Присцилла покачала головой.

– К сожалению, нет. Вот я и решила пригласить Сэм.

– А чем ваши родители занимаются? – спросил папаша Стеф, явно все еще сомневаясь в том, что мы не сестры: больно уж пристально он всматривался в наши лица. Блин, да заткнись ты!

Я стала раскладывать салфетку на коленях, чтобы хоть чем-то занять руки – иначе физически зажму ему рот. Присцилла проследила за моими движениями, обнаружила, что больше ни у кого салфеток нет, и тут же расстелила на коленях и свою. Простейшие правила поведения за столом, которым она обучила меня в раннем детстве, но тут я поняла: тогда она еще была не знакома с тонкостями этикета. Она провела по салфетке ладонями.

– У моей мамы химчистка. Папа умер.

На лице мамы Стеф отразилось сочувствие.

– Ах. Соболезную, дорогая.

Стеф тоже вроде как немного опешила.

Так тебе и надо, дрянь! Почувствуй угрызения совести!

Тут папа Стеф вдруг щелкнул пальцами:

– А, вот почему мне твое лицо знакомо! Химчистка «Оак-глен» называется, да? В конце Гринбрайер?

Присцилла кивнула, лицо ее превратилось в лишенную выражения маску. Подошел официант с поджаренным хлебом и, к счастью, прервал этот адский разговор.

Который, впрочем, еще не закончился.

– У твоей мамы качество – супер! – заявил папа Стеф. – Складки мне всегда как надо заглаживает. Видимо, все дело в маленьких нежных ручках, да?

Я едва не подавилась куском булки.

– Папа, – тихо, смущенно произнесла Стеф.

Но он ее будто и не слышал:

– Очень приятно сознавать, что трудолюбивым эмигрантам удается устроить свою жизнь в Норт-Футхилле. У меня прадедушка тоже эмигрант из Италии.

Как будто это хоть как-то связывает его с Присциллой. Как будто он хоть раз чувствовал то, что сейчас чувствует она.

У меня будто пчелы жужжали во рту. Типа либо я их сейчас выпущу, либо умру. Вместе с тем я понимала: если я сейчас словесно уничтожу этого пожилого хама, Присцилле это не поможет. Сейчас такие времена, когда нужно создавать у них впечатление, что они совершенно правы, – иначе не выжить.

– Уверена, твоя мама очень гордится тем, что ты среди номинанток, – любезно произнесла мама Стеф, которая совершенно не просекла, какой хам ее муж.

Только тут я заметила, какой у Присциллы напряженный взгляд.

– Да, конечно. И она очень сожалела, что не сможет прийти.

Дальше мы жевали, почти не разговаривая. Все члены семейки Стеф просто игнорировали друг друга. Я старалась не таращиться на них слишком уж откровенно. Иногда встречаешь родственников своих долбанутых знакомых и сразу понимаешь, почему они долбанутые. Со Стеф тоже все было понятно. Кстати, сама она, похоже, была от всей этой истории в таком же ужасе, как и мы.

Нам принесли еще чая и кофе, а потом на сцену снова вылезла та же тетка.

– Надеюсь, вам понравилась наша кухня. Меня зовут Джули Кинер, в «Оаквуде» я занимаюсь программами для старшеклассников. И могу сказать с полной уверенностью, что мы очень гордимся всеми, кого номинировали на звание королев и королей бала. Это огромная честь! Поаплодируйте самим себе.

Все захлопали, я тоже, но довольно вяло, только ради Присциллы.

– В «Оаквуде» существует давняя традиция: в наш клуб вступают самые знаменитые представители нашего района, и вы уже сделали важный шаг к тому, чтобы потом влиться в их ряды, – произнесла Джули, растянув рот от уха до уха. – Мы подготовили замечательное слайд-шоу, в котором представим всех номинантов.

Свет погас, шторы задернули, за сценой развернули экран, прикатили проектор. Я почувствовала себя то ли на конференции по продажам, то ли на свадьбе – я не была ни там ни там, но все видела в сериалах.

Заиграла классическая музыка, на экране появился розовощекий младенец-херувим. Все засмеялись, заахали. Тесса вжалась в стул и застонала чуть ли не вслух. Родители ее с обожанием смотрели на экран.

Джули начала:

– Тесса Мартин родилась во Франции – о-ля-ля! – и переехала в Норт-Футхилл в возрасте семи лет, когда отец ее начал работать в лаборатории авиастроения.

Нам показали еще несколько детских фотографий: Тесса играет в футбол, Тесса в миленьком костюме для Хэллоуина, все такое – Джули рассказывала про каждую. Блин, у нас тут что, похороны?

Я собиралась сказать Присцилле что-то смешное, но тут заметила, что она вся зажалась, руки лежат на коленях, крепко стиснув складки юбки.

– Все нормально? – прошептала я. – Боишься, что сейчас покажут и тебя в пеленках?

Но она только слегка качнула головой, и я отстала – от нее исходило что-то совсем странное. Показали еще парочку претендентов – очаровательные младенцы, семейства на отдыхе в снегах, рассказы о том, какие это очаровательные правильные детишки, – а потом настала очередь Присциллы. Я это поняла, потому что первой на экране появилась фотография из старого школьного альбома.

– Присцилла Джо учится в выпускном классе школы «Норт-Футхилл», она приложила колоссальные усилия к тому, чтобы оказаться здесь сегодня, – начала Джули, и в голосе ее зазвучал странный пафос.

Я нахмурилась. А где детские фотографии? На экране мелькали снимки, сделанные в школе, из школьных альбомов, все за последние несколько лет. Джулия скороговоркой перечисляла учебные достижения Присциллы, однако про ее хобби и интересы не сказала ничего завлекательного, не вдавалась в подробности, как с другими. Сердце у меня упало.

Когда представление Присциллы завершилось, раздались вежливые, но какие-то неуверенные аплодисменты. Джули сделала паузу.

– А, нужно еще добавить, что включить детские фотографии Присциллы мы не смогли: они остались в Корее.

Все понимающе забормотали, а я уставилась на Джули. В Корее? Ты что, бредишь?

Объяснение от Присциллы последовало, только когда слайд-шоу закончилось и все собрались уходить.

– Это еще что? – обратилась я к ней. – Какие детские фотографии в Корее?

Присцилла, явно нервничая, затрясла головой:

– Я ей ничего такого не говорила. Она просто… не так поняла.

– Слушай, почему здесь расисты на каждом углу?

Она толком не слушала – слишком расстроилась.

– Я вообще не знала, что они такое затеют. Знала бы – нашла бы фотографии. – Нижняя губа у нее дрожала. – Мама… после смерти аппы… она запрятала альбомы подальше, ей было больно на них смотреть. А мне не хотелось просить, чтобы она их достала. Я думала, фото нужны для какого-то там плаката, не для этого.

Я перепугалась, понимая, что она того и гляди сделает то, чего от Присциллы из будущего не дождешься: расплачется на людях. Я знала, что, если попытаюсь ее обнять, польются слезы. Знала, что, если она сейчас заплачет здесь, перед всеми этими задаваками, она никогда себе этого не простит.

– Ну, должна тебе сказать, ты единственная, кому удалось сохранить хотя бы остатки собственного достоинства. Кошмар! Нам что, обязательно было видеть голую попу младенца Девина в Аспене?

Тут ее глаза, полные слез, вдруг сощурились от смеха.

– Сэм!

Я облегченно выдохнула. Вот – это у меня очень хорошо получается.

– А эта спальня Стеф со всеми куколками, как будто она больная на голову? Типа спасибо, мы теперь знаем наверняка, что из тебя вырастет маньячка!

Присцилла хохотала навзрыд, а мне полегчало. Слез как не бывало. Мы пошли к выходу – там стояла Джули Кинер и со всеми прощалась. До меня донеслось, как она воркует с родителями Стеф:

– Мы ждем не дождемся, когда вы на следующей неделе подадите заявку на членство в нашем клубе! Я слышала от ваших спонсоров, Джонсонов, что вы, Лиз, кого угодно обыграете в теннис!

Мамаша Стеф, она же Лиз, скромно махнула рукой:

– Да ну что вы. Но сегодня мероприятие прошло просто великолепно, спасибо, что все организовали. Мы всерьез подумываем о том, чтобы именно у вас отпраздновать выпуск Стеф.

Да уж еще бы.

Присцилла протянула Джули руку:

– Большое спасибо, мисс Кинер, за замечательный бранч. Для меня большая честь оказаться в «Оаквуде».

Я заметила, что Стеф притормозила в дверях и вслушивается. И увидела то же, что видела и она: изумительную воспитанность и самообладание. Безупречная королева бала. Стеф сощурилась, лицо перекосилось от зависти. Зачатки симпатии, которые возникли у нее, когда на Присциллу наседал ее несносный папаша, успели испариться.

Джули Кинер улыбнулась, широко и неуверенно:

– Конечно, дорогая! Вы, наверное, очень гордитесь тем, что сумели этого добиться.

Чего? Под «это» имеется в виду номинация на королеву бала? Или… хренова карамельная американская мечта – попасть в загородный клуб?

И никаких разговоров про «вашим родителям следует подать заявку на вступление», как с другими семействами. Это упущение нависло над нами такой тяжестью, что я прямо чувствовала ее, пока мы шли через залы – в том числе и через тот, огромный, где Присцилла будет сидеть через тридцать лет во время собеседования. Я ни на секунду не сомневалась, что между двумя этими событиями есть прямая связь.

Джулия щелкнула пальцем, будто что-то вспомнила.

– Да, Присцилла, еще одна вещь…

У Присциллы в глазах замерцала надежда.

– Да?

– Вы не хотите подработать после уроков? Мы набираем продавщиц в магазин товаров для гольфа, и, нам кажется, вы бы идеально подошли! У вас отличные коммуникативные навыки. – Джули даже в ладоши хлопнула, вот как она возбудилась.

Улыбка так и осталась у Присциллы на лице, а вот мерцание в глазах разом погасло.

– Э-э… на самом деле… я должна помогать маме на работе…

Я взглянула на нее – это же теперь не так. Но если что и можно было выяснить о Присцилле эмпирическим путем, так это то, что она человек гордый.

Джули уронила руки.

– Какая жалость! Ну, я все-таки решила спросить. Если передумаете, свяжитесь со мной, обязательно! – И она повернулась к следующему семейству, даже не заметив, что только что сокрушила чужие надежды.

Мне было интересно, понимает ли Присцилла то, что понимаю я: никакая популярность, никакие контакты с нужными людьми не дадут тебе пропуска туда, куда тебе заранее поставлен заслон на входе.

Мы молча шагали к парковке – я дала Присцилле время разобраться в своих чувствах. Подошли к машине – Стеф как раз садилась в свою, стоявшую напротив.

– Подожди секундочку, – сказала я Присцилле и подошла к Стеф.

– Привет.

Она сидела за рулем и как раз собиралась захлопнуть дверь. Я схватилась за дверь рукой.

– Это ты портишь наши плакаты, да?

Она изумленно выпучила глаза, вот только актриса из нее была никакая.

– Что?

Но после того, как сегодня унизили Присциллу, я уже ничего не собиралась терпеть. Наклонилась поближе:

– Если еще такое устроишь, тебе конец.

У нее отвисла челюсть.

– Ты чокнутая.

Она дернула дверцу на себя, захлопнула. Но я снова увидела секундную панику у нее на лице и поняла, что действую правильно. Я ощутила свою власть, а потом мне стало немножко стыдно. Я вообще-то не люблю обижать людей. Но иногда – особенно если ты девчонка и азиатка – очень приятно увидеть проблеск страха на физиономиях тех, кто понял, что недооценил тебя. Стеф теперь будет знать, что ей нужно остерегаться.

К школе мы ехали почти в молчании – горький привкус никуда не делся. Но когда по радио запела Мэрайя Кэри, я ничего не смогла с собой поделать. Начала подпевать хору, а потом за мной и Присцилла. Мэрайя – она любые раны залечит.

Загорелся зеленый свет, и Присцилла так ударила по газам, что и Вин Дизель вывихнул бы шею. Я вовремя сгруппировалась, потому что начала привыкать к ее стилю вождения. Она скосила на меня взгляд.

– Короче, я тут подумала. Мне кажется, нам нужно провернуть эту историю со скидкой на химчистку.

– Что? Ты серьезно?

Она кивнула, крепко стиснув зубы:

– Да, а то мы отстаем в этом сегменте. А потом… оно меня волнует, что эти люди обо мне подумают?

Я даже задержала дыхание. Ух ты. Вот это да!

– Пусть проголосуют за меня такую, какая я есть, в противном случае не сильно-то они мне нужны! – произнесла она решительным голосом. – Так что я размножу купоны, завтра будем их раздавать.

Я вскинула сжатую в кулак руку:

– Да, черт возьми!

– О боже.

Но она это сказала любя, и впервые с момента попадания сюда, а может, и вообще впервые в жизни я почувствовала, что мы одна команда. Мы вдвоем сидим в этой машине, и пусть кто попробует нас тронуть. Наши мечты, наши надежды – не имеют никакого отношения к миру за окнами. И я сделаю все, чтобы спасти Присциллу и ее будущее.

Днем, в химчистке, я постоянно прокручивала все это в голове, пытаясь сообразить, как вытащить Присциллу из задницы с интервью. Бранч только сильнее меня раззадорил, ведь с Присциллой действительно обошлись несправедливо. Да, купоны нам помогут, но этот скандал нужно как-то обнародовать.

Хальмони, ничего не знавшая о моих терзаниях, работала с легкой душой и явно предвкушала сегодняшний ужин. Меня это радовало – а радоваться непросто, когда ты постоянно душишь паническую атаку.

После работы она повезла меня к себе домой, по дороге мы слушали корейское радио. Я думала о том, как люди общались в девяностые годы – никаких тебе соцсетей. Телевидение, радио…

Тут в голову мне пришла гениальная идея. Оставалось одно – заставить Присциллу снова в меня поверить.

Наконец мы приехали – Присцилла с Грейс уже были дома, звучала музыка SWV, уютно пахло готовящимся рисом.

– Мы тут! – окликнула их хальмони по-корейски, снимая туфли в прихожей. Я нагнулась, развязала шнурки на кроссовках. Распрямиться не успела – в меня будто бы ударило небольшое ядро.

– Сэмми! – заверещала Грейс, обхватывая меня за ноги.

Я поймала равновесие, рассмеялась.

– Привет, Грейс! – Вот именно с таким энтузиазмом тетя Грейс здоровалась и в возрасте хорошо за тридцать. Обхватывала меня так, что весь воздух выжимала из легких.

Присцилла – она резала на кухне зеленый лук – поприветствовала меня с куда меньшим энтузиазмом.

– Привет, – сказала она, когда я вошла.

Вид у нее был усталый, и мне стало неловко, что я заставила ее готовить нам всем ужин.

Зашла и хальмони и тут же принялась рассматривать лук:

– Режь под углом, а не прямо, как монетки.

Присцилла вздернула плечи, почти зримо испуская волны раздражения:

– Заходи.

Хальмони остановилась, посмотрела на меня:

– Остальное я сама доделаю. Сэм, иди передохни.

– Нет, давайте я помогу, – сказала я, одновременно подходя к раковине, чтобы вымыть руки.

– Нет-нет, ты гостья! – воспротивилась хальмони. – Посиди с Грейс в гостиной.

Я продолжала мыть руки.

– Ну пожалуйста!

Присцилла перестала резать рук.

– А чего ты так долго моешь руки?

Ну конечно, они еще не знают, что настанут дни, когда положено будет дважды спеть «С днем рожденья!», пока трешь ладони, чтобы соскоблить с них смертоносный вирус.

– Э-э… у меня папа хирург, – пояснила я, взяв полотенце.

Несмотря на просьбы хальмони, я решила все-таки помочь на кухне. Разбила и взбила яйца для чона, нарезала побольше свежих овощей, чтобы подать их с соусом самдян. Хальмони очень любезно поправляла меня где нужно. Присцилла за этим наблюдала, и в какой-то момент на лице ее мелькнуло странное выражение.

Мы готовили в дружелюбном молчании, из соседней комнаты долетал звук телевизора – его смотрела Грейс. Все это должно было бы казаться обыденным, но, к сожалению, не казалось. В будущем редко будет мне выпадать возможность провести вечер на кухне с мамой и хальмони. Я сглотнула комок в горле, приказала себе не расклеиваться. Кто бы мог подумать! И ужин этот вдруг приобрел гигантское значение. Редкая возможность поесть с хальмони, мамой и Грейс до всех этих будущих осложнений.

Прежде чем сесть за стол, я улизнула в туалет. Вымыла руки и осталась стоять у раковины, разглядывая вазочку с попурри, детскую зубную щетку, явно принадлежавшую Грейс. В уголке в безупречном порядке была расставлена косметика Присциллы.

Я вытащила телефон, решив не обращать внимания на страшные пятьдесят два процента. Можно ради такого подсадить аккумулятор.

Я выключила телефон, вернулась в столовую, опустилась на цветастую подушку, лежавшую на стуле. Ужин стоял на столе со стеклянной столешницей, мне до боли знакомой. Фарфоровые мисочки с рассыпчатым белым рисом, металлические палочки, разные банчаны на знакомых тарелках с цветочками, красная прихватка, положенная вместо подставки под кастрюльку с гальби-джим – короткими тушеными ребрышками, сладкими, как конфеты.

– Надеюсь, Сэм, тебе понравится, – сказала хальмони, снимая фартук.

– Выглядит замечательно, спасибо.

– А у вас дома готовят корейскую еду? – спросила она, наклоняясь и накладывая кусочки отличного тушеного мяса в мисочку Грейс.

Я удержалась от того, чтобы взглянуть на маму.

– Э-э… нет, на самом деле. Очень жаль. Я люблю корейскую еду.

Присцилла фыркнула:

– Ну ты и подлиза!

– Это правда! – Чтобы подтвердить свою искренность, я засунула в рот огромный шмат риса и потянулась к соевым бобам, тушенным в кунжутном масле с перцем чили. – Просто мои родители плохо умеют ее готовить.

Хальмони кивнула.

– Так ты здесь родилась?

– Да. – Я стала старательно разбирать на части кусок рыбы.

Хальмони своими палочками оттолкнула мои и ловко сняла мясо с костей. Сложила его в кучку на тарелке, кивнула мне: бери. Это прозвучало эхом последнего нашего ужина вместе, и у меня сдавило горло.

Когда я вылила в рис ложку гальби-джим, хальмони взглянула на меня с удивлением.

– Вот странно. Ты его ешь точно так же, как Присцилла и ее папа.

Ложка Присциллы замерла над рисом, тоже пропитанным соусом. Мы неловко улыбнулись друг другу.

– Удивительно. Иногда мне кажется, Сэмми, что я давно тебя знаю, – произнесла хальмони.

Сердце у меня чуть не остановилось.

– Она Сэм, не Сэмми, – поправила, смутившись, Присцилла. Взглянула на меня. – Прости.

Я качнула головой:

– Да ничего страшного. Бабушка меня тоже так зовет.

Блин.

Никто, впрочем, не удивился. Да и с чего бы? Допустим, хальмони мое лицо кажется знакомым в силу странного наложения времени и пространства, но почему – она не догадывается. Надеюсь, не догадается никогда.

– Вот и хорошо. А твоя бабушка живет неподалеку от тебя? – спросила хальмони.

– Да, – пискнула я, вытаскивая ребрышко из кастрюли.

– Бабушка и дедушка моих дочерей живут в Корее, что очень грустно, – сказала хальмони. – Мы у них были всего один раз.

– Ты была в Корее? – с удивлением спросила я у Присциллы.

Мама ни разу в жизни не рассказывала мне про поездку в Корею. Я там была всего однажды, с хальмони, в раннем детстве. С родителями мы путешествовали по Европе и Юго-Восточной Азии, а в Корее не были никогда.

Она пожала плечами:

– Совсем маленькой. Грейс тогда еще даже не родилась.

– Вот-вот, так что было очень скучно, – заявила Грейс, поднимая ложку. Такой маленький диктатор.

Хальмони пододвинула ко мне тофу.

– Присцилла ныла всю дорогу. Ей совсем не понравилось.

Настроение изменилось, я смотрела в тарелку, не желая вмешиваться. Странно мне было видеть в хальмони эту запальчивость, враждебность. Со мной и с Джулианом она никогда так себя не вела. Да и с мамой тоже. Когда при мне между ними случались стычки, затевала их всегда мама, она первой говорила резкости.

– Уж прости, что мне показалось скучно общаться с какими-то странными родственниками, которых я видела первый раз в жизни, – отозвалась Присцилла. – Там вообще не было ничего интересного.

– Мы с аппой водили тебя в Lotte World! – напомнила хальмони, досадливо положив ложку на стол.

– Омма. Мы живем в Южной Калифорнии. У нас есть Диснейленд.

Я едва удержалась, чтобы не вскочить и не разнять их – как буду делать в будущем, когда мама с хальмони начнут цапаться. Здесь было никак – выйдет неуместно и неприлично.

– Наш аппа умер, – деловито поведала Грейс, хватая большой лист салата и запихивая его в рот – он едва поместился.

Все смолкли. Мне хотелось спрятаться за забором, как в гифке с Гомером Симпсоном.

– Она это знает, – наконец выдавила чопорным голосом Присцилла – каким будет говорить в будущем, желая резко закрыть тему.

Похоже, Грейс потянула за какую-то ниточку разговора и разом нарушила все равновесие. Присцилла, повесив голову, ковырялась в тарелке, и у меня возникло мучительное ощущение, что она с трудом сдерживает слезы. Я бросила взгляд на хальмони в надежде, что она что-нибудь скажет, но она только прочистила горло, встала из-за стола и ушла на кухню. Неестественно громко загремели тарелки.

Ты бы обязательно нашла, что сказать. В голове эхом отдавались слова, которые я недавно произнесла в телефон, обращаясь к своей бабуле. А сейчас хальмони вообще ничего не хотела говорить.

Грейс, сидящая за столом, выглядела совсем маленькой, но ее круглые черные глазенки не упускали ничего. Она посмотрела на сестру, нижняя губа у нее дрожала.

– Прости, онни. – Шепотом, потонувшим в грохоте посуды на кухне.

Присцилла, однако, услышала, расправила плечи. Подняла голову, пригладила волосы. Единственным следом слез стал покрасневший кончик носа.

– Ты ни в чем не виновата. Эй! Там муха, что ли? – Она игриво стукнула сестренку палочками по голове, та захихикала.

Я тоже рассмеялась, чтобы снять напряжение. Вот только мне и самой, если честно, хотелось плакать. Присцилле столько сегодня пришлось пережить, а теперь изволь изображать заботливую дочь и сестру. Похоже, ей совсем не оставили пространства для выражения собственных чувств по поводу смерти отца. А ведь он умер всего несколько лет назад. Она… несет такой груз. Без помощи.

Я нервно поглядывала в сторону кухни, дожидаясь возвращения хальмони. Почему она ничего не делает, чтобы сгладить ситуацию? Со мной всегда сглаживала. Вот она наконец появилась с графином воды, как будто именно его так долго пыталась раздобыть.

– Вода теплая: так лучше для пищеварения, – сказала она мне с улыбкой. А вот на дочерей не глядела, и тут я почувствовала, какая пропасть разделяет их с Присциллой. Чем я могу им помочь? Я ведь просто случайный человек, ворвавшийся в их жизнь. Невозможно тут что-то сделать.

Но ведь попасть в прошлое тоже невозможно. Вот именно.

Я взяла стакан воды, вздохнула:

– Спасибо. Да, а вы знаете, что Присциллу номинировали в королевы бала?

Присцилла резко повернулась ко мне, широко раскрыв глаза.

Хальмони отпила воды:

– А что это значит?

Я вспомнила, что хальмони всегда поддерживала все мои начинания. Может, хоть я смогу убедить ее в том, что бал – это важно, особенно для Присциллы.

– Это очень почетный титул, который учащийся получает на балу в честь начала учебного года, если наберет достаточно голосов.

– А на каком основании голосуют? У кого лучше оценки или как?

– Ну, не совсем. – Я запнулась. – Голосуют за того, кто нравится.

Присцилла досадливо хмыкнула с другой стороны стола. Все шло не так, как я рассчитывала, но сдавать назад было поздно.

Присцилла скривилась:

– Это очень важная вещь, омма.

– Набрать больше всего голосов за то, что ты всем нравишься? – Хальмони презрительно фыркнула. – Глупость какая. Ты, Присцилла, вообще слишком озабочена тем, кто и что о тебе думает. Если бы ты так же заботилась о родных, мы были бы самой счастливой семьей на свете.

Сказано в шутку, судя по легкости тона. Но я попробовала вложить в эти слова тот смысл, который наверняка вложила Присцилла. Так это на ней лежит вся ответственность за счастье семьи? Я едва не задохнулась, настолько это было несправедливо.

Впервые в жизни я всей душой возражала против того, что моя бабушка считала правильным. Мама из будущего говорила правду. Хальмони, с которой она выросла, – не та хальмони, с которой потом познакомлюсь я. Кстати, это и не та хальмони, с которой я работала в химчистке. Настоящая мать-тигрица, чтоб ее.

– А я помогаю Присцилле проводить кампанию, чтобы она победила, – добавила я с уверенностью, которой на самом деле больше не чувствовала. – Это очень интересно.

Хальмони кивнула, натянуто улыбнувшись, явно пытаясь обуздать свои истинные чувства и не возразить гостье.

– Ей очень повезло, что у нее есть такая подруга.

Я бросила взгляд на гордый профиль Присциллы – подбородок вздернут, хотя настроение у нее хуже некуда, – и заметила:

– На самом деле, это мне повезло, что у меня такая подруга.

Присцилла посмотрела на меня с удивлением. Грейс хлопнула в ладоши:

– А можно я тоже буду твоей подругой?

Я рассмеялась:

– А мы и так подруги.

Грейс с довольным видом кивнула и продолжила уминать еду.

Хотя Присцилла и бросила на меня быстрый благодарный взгляд, весь остаток ужина не сказанные слова висели над нами, точно какой-то призрак. Я почувствовала, что моя решимость наладить отношения между мамой и хальмони слабеет. Ужин лишь подчеркнул глубину разделявшей их пропасти – и эта проблема была куда сложнее, чем победа в конкурсе. И что мне теперь с этим делать?

Хмурые и задумчивые, мы с Присциллой быстренько перемыли посуду, а потом юркнули к ней в комнату – разрабатывать операцию «Спасем кампанию за титул королевы бала».

Я вошла в ее спальню, окинула взглядом бледно-розовые стены, занавески в цветочек, плакаты с изображением беловолосых девчонок-хиппи, школьный вымпел, висевший рядом с пробковой доской, залепленной вырезками из журналов. Можно подумать, что сюда забрел сериал «Полный дом» и его тут вырвало.

Но больше всего меня удивило, что в одном углу была устроена своего рода мини-прачечная: сушилка, на которой аккуратно висели одежки и нижнее белье. Утюг стоял на подставочке, тут же парогенератор и небольшая полка с аксессуарами – типа ролика с липкой лентой и антистатика.

– Да уж, у вас, похоже, вся семья чисткой занимается. – Я поняла, что перед глазами у меня истоки почти маниакального маминого пристрастия к опрятной одежде.

– Ха-ха. – Присцилла плюхнулась на кровать и тяжело вздохнула.

Я попыталась развеять пораженческую атмосферу, которая так и висела в комнате:

– Это, спасибо, что пустила меня съесть ваш семейный ужин. Вкуснятина.

Она сложила руки крестом, как их складывают покойникам:

– Да ничего особенного.

На самом деле, очень даже чего. Она только что призналась, что ее друзья здесь никогда не бывают. Я попыталась представить Нила или Дейдре, которые топают в обуви по чистейшим коврам, и мысленно содрогнулась.

– Нравишься ты моей маме, – заметила Присцилла.

И тут я разгадала, что за выражение я подметила у нее на лице, когда мы с хальмони готовили: ревность. Даже здесь, в прошлом, между мной и хальмони существовала связь, которую ощущали все окружающие.

– Маме легко понравиться, если ты не ее дочь, – заметила я, вспоминая, как моя мама обожает Вэл.

Присцилла выпрямилась и посмотрела на меня – она почувствовала, что это у нас с ней общее, и ей явно полегчало.

– Когда у меня будут дети, особенно если дочь, я никогда не буду создавать ей таких трудностей.

Я закашлялась, чтобы скрыть смешок.

– Ладно, давай лучше про бал, – сменила я тему, садясь на ее стул с решетчатой спинкой.

– А это обязательно? – В голосе звучало явное изнеможение.

– Обязательно. Мне пришла в голову одна мысль.

– Отлично. – Сарказм так и капал у нее с языка.

Я пнула ее в ногу:

– Эй! Ты же обещала дать мне еще один шанс.

– Ну, ладно.

– В телевизор мы уже пролезли, теперь нужно пролезть в печать.

– Ты о чем?

– Нужно поместить в школьной газете извинения. – Я говорила сжато, деловито, не давая ей возможности возразить. Присцилла откинулась назад, опершись на локти.

– Извинения? За что?

– За то, что ты воспользовалась знакомством с Тейлором, чтобы заработать преимущества на голосовании.

– Чего? Это ж бред.

– Да, мы с тобой это знаем, но других иначе не угомонить. – Там, в 1995 году, мою маму, по сути, «отменили». А мы-то все знаем, что единственное средство против отмены – извинение. Все остальное только подливает масла в огонь.

Присцилла подумала.

– Ладно.

Я быстренько набросала текст, прочитала вслух:

– «Я знаю, многие из вас жутко на меня сердятся, и я все понимаю. Для начала хочу извиниться за интервью, которое недавно показали в школьных новостях. Пойдя на этот шаг, я получила незаслуженное преимущество в борьбе за титул королевы бала. Я совсем не собиралась нарушать правила, но я понимаю, что дело не в правилах, а в честной борьбе».

Я посмотрела на Присциллу, отслеживая ее реакцию. Вид у нее был скептический.

– Что-то не думаю, что это сработает. Может, лучше попробуем обосновать свою позицию?

– Ни в коем случае, – возразила я. – Обосновать – значит признать вину. А тут главное искренность.

– Ну, если искренне, я не чувствую себя виноватой.

Я фыркнула:

– Главное, чтобы заметка звучала искренне. Тем самым ты покажешь, что тебе небезразличны чужие чувства.

– Ну-ну, – буркнула она. – Хорошо, но можно же написать так, чтобы я звучала как я, а не как старая клуша?

– Хорошо. Старую клушу убираем.

Руководствуясь этим, мы досочинили текст, почти не пререкаясь по ходу дела. Когда все было готово, я попросила Присциллу прочитать его вслух и в конце захлопала.

– Отлично, просто здорово. – При мысли, что хоть с одной проблемой мы разобрались, я испытала огромное облегчение. Это плюс купоны – шансы не равны нулю.

Даже Присцилла явно успокоилась, хотя скепсис никуда не делся.

– Здорово у тебя получается.

– Публично извиняться? – усмехнулась я.

– Нет, писать тексты. Ты прирожденный писатель. – Эти слова она произнесла, стоя ко мне спиной, снимая кардиган. Помедлила, вгляделась. – Черт. Зацепилась за что-то, вон дырка. Придется зашивать.

От ее слов про мои способности у меня потеплело на душе. Впервые в жизни я не смогла придумать язвительный ответ. Самоуничижительную шуточку, чтобы отклонить комплимент. Мама уже много лет мне ничего такого не говорила. В детстве я часто слышала от нее «Молодец!» – когда забивала мяч на футболе или получала только отличные оценки. Но это было очень давно, и сейчас я буквально засветилась от ее похвалы.

– А ты умеешь шить? – спросила я, немного взяв себя в руки.

– Приветик, у меня мама портниха. – Присцилла положила кардиган на гладильную доску. – А у вас, видимо, хватает денежек отдавать вещи в починку?

Я чуть помедлила, потом кивнула:

– Ага.

– Везет тебе. – Не с завистью, скорее мечтательно.

Собственно говоря, вся комната Присциллы была этаким кукольным домиком, воплощавшим в себе мечтания американского подростка. Вот только, если вглядеться, под цветастыми занавесками просматривались пожелтевшие жалюзи, а к бледно-розовой мебели хозяйка явно сама приложила руку: тумбочки у кровати, судя по виду сменившие не одного хозяина, были тщательно перекрашены.

– Кстати, а что ты собираешься надеть на бал? – поинтересовалась Присцилла.

Блин. Об этом я напрочь забыла.

Присцилла тут же все поняла.

– Что, правда? У тебя нет подходящего платья?

– Да вроде нет. Схожу, пожалуй, завтра куплю? – Вот только денег у меня почти не осталось. А просить у миссис Джо еще мне совсем не хотелось.

Присцилла подошла к шкафу.

– Можешь не покупать. Одно из моих наденешь.

Она отодвинула в сторону стеклянную дверцу.

– Вариантов не то чтобы куча, но, если честно, я не верю, что ты найдешь что-то лучше, чем у меня.

Она стала перебирать платья, все в полиэтиленовых чехлах, завязанных снизу на узел.

– Спасибо, – поблагодарила я, закатывая глаза.

Присцилла остановилась на одном из платьев, полиэтилен зашуршал.

– Знаешь, настоящие друзья говорят друг другу правду. Это лучше, чем лизать сама знаешь что.

– Ты хочешь сказать… мы друзья? – Я долго тянула последнее слово, чтобы вышло понепристойнее.

Присцилла опять рассмеялась:

– Ну ты даешь вообще!

Я тоже рассмеялась, хотя для меня все было серьезно. От мысли, что Присцилла считает меня своим другом, по телу расползлось удовлетворение.

– Ну, показывай свое платье.

Присцилла повесила его на крючок в форме сердечка рядом со шкафом, развязала узел на полиэтилене. Вытащила, приложила ко мне. Короткое, без рукавов, в облипочку, квадратный вырез. Выглядело оно ужасно тесным.

Присцилла тактично отвернулась, давая мне возможность переодеться.

– Сперва примерь, а уж потом говори.

– Ладно. – Я влезла в платье, потянула вниз, чтобы втиснуть попу.

– По-моему, у нас не один размер, – проворчала я.

Присцилла повернулась обратно, придирчиво меня оглядела, подперев рукой подбородок.

– Гм, а по-моему, самое то.

– И что, выглядит нормально? – спросила я, бросая взгляд на свое отражение в зеркале. Ну прямо Шер из «Бестолковых». Не хватает только боа из белых перьев. Но, поскольку я не смогла вспомнить, вышел уже этот фильм или нет, решила не вдаваться в сравнения.

– Да. Его и наденешь. – Она подняла руку. – И не спорь.

Не могла не признать: выглядело неплохо. В голове прозвучало непрошенное: «Жалко, Джейми тебя в этом не увидит». Прямо как дьявол нашептал.

– Эй? – вторгся в мои мысли голос Присциллы. – Ты что, оглохла?

– Мне нравится, спасибо, что предложила! – тут же очухалась я.

Вид у нее был ужасно довольный.

– Отлично! И попробуй испортить – придушу!

– Да, я понимаю, – сказала я, поводя рукой в сторону ее мини-прачечной.

Было поздно, Присцилла предложила меня подвезти. Я уже шла к двери и тут заметила, что у нее на столе стоят три стеклянные баночки, внутри – монеты и банкноты. На каждой баночке были ярлыки: «Большая медведица», «Саманта» и «Дискман».

Саманта?! Да как же…

Когда мы спускались на лифте в гараж, я спросила:

– А что это за банка с надписью «Саманта» у тебя в комнате? Ты копишь мне на новые наряды?

Она явно смутилась, потом сморщила нос:

– Чего? А. Это. Я коплю деньги на куклу Саманту. Для Грейс.

– Куклу Саманту?

Она посмотрела на меня так, будто у меня вырос третий глаз.

– Ну, эту, которая типичная американская девочка.

А-а-а. Ну конечно. Куколка-американка.

– Ясно. Здорово.

– Они страшно дорогие, – пожаловалась Присцилла. – Но Грейс очень хочет. Помню, у всех моих подруг такие были, а мне приходилось ходить к ним в гости, чтобы поиграть. Мама мне наотрез отказывалась эту куклу покупать, так что я собирала все каталоги, прямо как подборку журналов «Нью-Йоркер». Короче, Саманта – самая лучшая кукла, это мы все знаем. Красивая одежда, чайный сервиз, спаленка симпатичная. – Присцилла заметно оживилась, вовсю жестикулировала, глаза светились. Я вдруг отметила про себя, как редко она позволяет себе отбросить сдержанность и продемонстрировать искренний интерес. Свои сокровенные желания.

Она глянула на меня, явно смутившись.

– Ладно, ты вряд ли это поймешь. Тебе родители наверняка накупили кучу кукол.

В детстве мама подарила мне такую куклу-американку, сделанную на заказ и даже похожую на меня – азиатку с длинными каштановыми волосами. Я повозилась с ней минут пять, а потом бросила в кучу игрушек, скопившуюся у меня в комнате. А еще я вспомнила, что сказала мне мама, когда мы с ней в последний раз скандалили: «Ты понятия не имеешь, через что нам с папой пришлось пройти, чтобы ты жила так, как живешь… А ты этого не ценишь. О своих вещах не заботишься…»

– Я никогда не любила играть в куклы, – произнесла я с легкой улыбкой. – Но Грейс наверняка понравится.

– Ты что, правда подумала, что этот ярлык имеет к тебе какое-то отношение? – выпалила Присцилла. – Ну у тебя и самомнение.

– Ну, типа.

Пока мы спускались, я пыталась осмыслить тот факт, что меня – почти на сто процентов – назвали в честь куклы, о которой когда-то мечтала моя мама. Куклы, в которой воплотилось так и не утоленное детское желание.

Честно говоря, не самая завидная участь.

Утром я – вся на нервах – считала минуты до первой перемены. Потому что именно тогда появятся газеты с извинениями Присциллы. Прозвенел звонок, я выскочила из класса, схватила листок с одной из множества стоек, стоявших по всей территории. Никакого извинения не увидела. Какого черта?

Кто-то ухватил меня за локоть. Присцилла. Улыбка от уха до уха.

– Где заметка? – спросила я, в ужасе просматривая газету заново.

– Я не стала ее публиковать.

– Что? Почему? – Это же был наш последний шанс! Завтра голосование. Блин, мама так всегда – плевать ей на мои предложения, все сделает по-своему. А мы теперь в полной заднице.

Присцилла попятилась от меня, стоя на пятках, такая ладная и ловкая в своей чирлидерской форме.

– Приходи во двор – увидишь.

Ну вот что: надеюсь, ты мне покажешь что-то выдающееся, потому что иначе пошла она лесом, эта затея. Я побрела во двор, подволакивая ноги от страха.

Во дворе было полно народу: все, как обычно, перекусывали и разговаривали. Я стала искать признаки… чего-то особенного. И куда она подевалась?

– Привет.

Я сама поразилась тому, как при звуке этого голоса паника моя превратилась в предвкушение.

– Привет, Джейми, – ответила я, стараясь не выдать, что у меня перехватило дыхание.

Он смотрел на меня с полуулыбкой.

– Кого ищешь?

– А… Присциллу. Она сказала, что…

Тут меня прервал треск из динамиков, и я резко повернула голову. На небольшой сцене стояла группа чирлидерш. В середине я увидела Присциллу с микрофоном в руке.

Что она еще удумала?

– Привет, Норт-Футхилл, я Присцилла Джо. – Она умолкла, давая слушателям возможность доделать то, что они делали, и поднять на нее глаза. – Я знаю, многие из вас жутко на меня сердятся, и я даже вас понимаю.

Я так и вытаращилась на Джейми:

– Это, по-моему, тот текст, который мы с ней вчера написали!

Присцилла продолжила, а чирлидерши выстроились у нее за спиной, прямо как на соревнованиях.

– Для начала хочу извиниться за интервью, которое недавно показали в школьных новостях. Пойдя на этот шаг, я получила незаслуженное преимущество в борьбе за титул королевы бала. Я не собиралась нарушать правила, и вообще я понимаю, что дело не в правилах, а в честной борьбе. Принимая это решение, я думала только об одном: я хочу победить, а это, наверное, мне поможет. Это объяснение, не извинение. Желание победить? Оно определяет многие мои поступки.

Она сделала паузу, а чирлидерши замахали помпонами и принялась скандировать:

– ВПЕРЕД! БОРИСЬ! ПОБЕЖДАЙ!

В толпе раздались смешки, а Присцилла окинула зрителей понимающей улыбкой:

– А когда я нацеливаюсь на победу, под прицел попадают некоторые из вас.

Чирлидерши ткнули пальцами в толпу и произнесли:

– Пиф-паф!

Фу, какая пошлость. У меня челюсть отвисла от изумления, но тут вокруг зазвучал смех. Да, этим палец покажи – уже смешно.

– И вот сейчас я сделаю очевидную вещь и скажу: простите, пожалуйста! Но я все равно хочу, чтобы вы за меня проголосовали. Я знаю, как выглядит голая правда.

– Ой, ну только не раздевайся, – прошептала я.

Джейми приподнял брови, пряча улыбку.

Раздеваться они не стали. Присцилла продолжила говорить – ее собранные в хвост волосы слегка шевелил ветер.

– Правда в том, что это звучит неискренне, фальшиво. Можете так думать и не верить мне. Я не уверена, что сама бы себе поверила. Но то, что я сейчас скажу, не вранье, это мое вам обещание: я очень стараюсь победить, потому что люблю нашу школу.

– Поддержи свою школу! – Взмах помпонами в вытянутых руках.

Присцилла глубоко вздохнула, как будто следующие слова дались ей с большим трудом:

– Я каждый день прихожу сюда с удовольствием. Поддерживаю нашу футбольную команду. Выступаю от лица нашей школы. Я благодарна за то, что она есть, – и за то, что есть все вы.

И тут чирлидерши все-таки сбросили куртки и повернулись спиной к зрителям. Сзади к их форме были приколоты буквы, вместе получалось: «СПАСИБО ВАМ». Присцилла свистнула, две девчонки подошли к ней, присели на корточки, подняли ее в воздух.

Она взмыла вверх, крутанулась в прыжке – вот ненормальная, – но ее аккуратно подхватили. Приземлившись, она выкрикнула:

– Да, я не могу вас угостить бесплатным мороженым, но все равно скажу вам спасибо, если вы выберете меня королевой бала! Вперед, борись, ПОБЕЖДАЙ!

Я не выдержала – вскинула руки и выпалила:

– Точно, мать твою!

Я оказалась не единственной, восторженно голосили все вокруг – свистели, верещали. Присцилла выполнила свою задачу, сделала то, до чего я в жизни бы не додумалась. Я написала ей текст, воспользовавшись всем тем, чему научилась в социальных сетях будущего, она же угадала настроение своей аудитории – и справилась великолепно, пустив в ход свое природное обаяние.

Я увидела, что какие-то девчонки-готы выдвинулись вперед и аплодируют Присцилле. Любители «Зельды» подняли глаза от приставок и кричали: «Ура!» Ребята из азиатской церкви. Выходцы с Ближнего Востока. Все, с кем я разговаривала про Присциллу. Я почувствовала, как возрождается надежда.

Джейми присвистнул:

– Ни фига себе, вот это класс. Ты ей текст написала?

Я покраснела.

– Ну, да. Но, это… главное – как она его произнесла. На такую выходку только Присцилла и способна.

Он посмотрел на меня пристально и спокойно – за несколько дней я успела привыкнуть к этому взгляду.

– Дело не только в ней, ты дала ей в руки замечательный материал.

И тут меня вдруг окатила горькая волна: ведь нам с ним придется расстаться. Я вернусь к Карену. Я вспомнила, как в первый год обучения в старшей школе я получила оценку «отлично с отличием» – вот прямо так – за сочинение по роману «Возлюбленная». Мне было интересно его писать, потому что «Возлюбленная» – отличный роман, и все же оценка меня поразила. Наша преподавательница английской литературы мисс Андерсон так меня хвалила, что я, читая ее пояснения, испытывала прямо физический трепет. Я перечитала сочинение через призму того, что его высоко оценили, посмотрела на него в этом разрезе, и у меня стало тепло на душе. Первым, с кем я решила поделиться своим успехом, был Карен. Он крутанул меня в воздухе, сказал: «Молодчина, малыш» – но не попросил меня прочитать ему текст. Я положила странички ему в рюкзак, чтобы он почитал потом, но он так до них и не добрался. Я больше никогда не поднимала эту тему. Сочинение он мне так и не вернул, так что я не смогла показать его родителям, да и вообще никому. Тогда я вроде как не обиделась. Кто станет ради собственного удовольствия читать чужое школьное сочинение?

Но сейчас, глядя, что Джейми так и светится, я вдруг страшно разозлилась на себя прежнюю за то, что спустила Карену с рук его пренебрежение. Как в том случае, так и во многих других.

– Спасибо, – произнесла я уж слишком проникновенно, вкладывая в слова всю душу до последней ниточки. А потом – меня просто переполняли очень сильные чувства, в том числе и мысль о разлуке навсегда – я вдруг обхватила его руками и крепко обняла.

В первую секунду он замер. Я понимала, что веду себя странно, но что мне было терять? Отстраниться я не успела – его руки обвились вокруг моей талии, медленно, такие сильные, теплые.

– Не за что. – И тут я почувствовала над головой смешок. – Я верю в твою способность завоевывать умы и сердца. Ты в этом силен, Обама.

Я застыла. Почувствовала, что застыл и он. Мы оба не дышали.

Отстранившись, я посмотрела ему в глаза:

– Что ты сказал?

Смущение тут же исчезло с его лица.

– Да так, ха-ха. Ты, наверное, про него не слышала, он…

– Барак Обама? – Это я произнесла почти шепотом.

Улыбка Джейми угасла. У меня из легких вырвался воздух. Вот этого крошечного подтверждения мне как раз и не хватало. Мир покачнулся, потерял четкость очертаний. Шум во дворе перешел в громкое жужжание, почти из кошмарного сна.

Джейми сверлил меня взглядом:

– Что?

Сердце у меня стучало так, что я подумала: сейчас улечу в космос.

– Барак Обама. Будущий президент Соединенных Штатов.

Джейми провел ладонью по лицу:

– Чтоб я провалился.

Для меня в тот момент на всей земле существовало только два человека: я и Джейми. Во дворе мог полыхать пожар, мы бы все равно так и стояли, глядя друг на друга, пытаясь переварить услышанное.

Я стояла, а в голове всплывали подробности того, как мы облажались с этим аппаратом для воспроизведения микрофильмов: Джейми в нем запутался. И ушел от ответа на мой вопрос, умеет ли он им пользоваться. Употребил слово «гаджет», мне еще тогда это показалось странным. Но вот с чего, с чего я взяла, что он тоже из будущего? Тоже переместился во времени?

Отреагировать я не успела, мы вообще ничего не успели сделать – на нас налетела Присцилла. Запыхавшаяся, раскрасневшаяся.

– Похоже, у меня получилось!

Я потрясла головой, проясняя мысли, и не к месту выпалила:

– Что?

Она рассмеялась, закатила глаза:

– В смысле, у нас получилось. Не переживай, я не собираюсь преуменьшать твои заслуги.

А, да. Текст ее выступления.

– Ты просто молодчина, Присцилла. – Я посмотрела на Джейми, так и сверля его взглядом. Кто же он такой?

Присцилла подумала, посмотрела на нас по очереди.

– Э, гм… я вам помешала?

Я знала, что попала в прошлое, чтобы разрулить мамины проблемы, но честное слово: в тот момент мне хотелось одного – вот бы она провалилась сквозь землю. Хуже того, против нас, похоже, ополчилась вся вселенная, потому что тут зазвенел звонок.

Присцилла так и вцепилась в меня:

– Слушай, я отпросилась за нас обеих со следующего урока, чтобы ты помогла мне украсить рекламную платформу! Мне очень важно твое мнение.

Этого не хватало!

– А, ладно. Джейми, может, и ты с нами? – Я так долго и пристально на него таращилась, что казалось: зрачки сейчас высохнут и превратятся в крошечные точки.

Он бросил взгляд на часы.

– К сожалению, не могу. Опаздываю – пока!

Я смотрела, как он опрометью мчится через двор. Да что за нафиг?

Присцилла покачала головой.

– Ладно, идем! Да, и еще: я принесла купоны на химчистку! Можем раздать в обед!

Я невнятно кивнула, а она потащила меня за локоть к футбольному полю; я же напоследок оглянулась еще раз. Вот только Джейми исчез.

На футбольное поле мы вернулись к обеду, на совесть украсив платформу. Мне удалось убедить Присциллу в том, что грузовик просто сам взял – и поехал, а Джейми помог мне его починить. Вид у нее был ужасно скептический, но, с другой стороны, вот она платформа, целая и невредимая, а расспрашивать меня подробнее некогда – нужно идти раздавать купоны на химчистку.

Присцилла выдала мне стопку листочков с надписью: «Если Присцилла Джо станет королевой бала, приходите с этим купоном в химчистку "Оак-Глен" и получите 30 % скидки на чистку вашего платья или костюма!» По листочку порхали картинки – костюмы, цветы, короны и платья.

Джейми – ну какое он чудо! – предложил нам помочь, и мы разделились, каждый отвечал за свою территорию. Джейми – за футбольную команду и журналистов. Я – за тех, кто ходит в церковь, они ведь теперь относились к Присцилле куда лучше прежнего. Присциллу же я заставила пойти к готам, геймерам и другим непопулярным ребятам, которых мы обрабатывали всю последнюю неделю. Голосование должно было состояться на следующий день, и я надеялась, что личное общение (плюс успех вчерашней речи) принесет нам голоса маргиналов.

После уроков адреналин схлынул, и в химчистке я едва заставляла себя сосредоточиться. Мысли постоянно улетали к Джейми и его словам.

– Ты в порядке, Сэмми? – спросила хальмони, увидев, как я пустым взглядом таращусь в окно на парковку. Только что зажгли фонари, солнце садилось.

Я вздрогнула.

– Да, в порядке. Простите. Устала немного.

Хальмони нахмурилась, пощупала мне лоб. Моя бабуля всегда так делала, и я не удержалась от улыбки.

– Я здорова, честное слово.

Вид у нее все равно был озабоченный.

– Даже не знаю, лучше тебе, наверное, пойти домой. Незачем больной-то работать.

Я хотела возразить, но тут увидела, как за окном мелькнуло что-то зеленое. Толстовка Джейми. А в ней сам Джейми. На парковке. Он помахал мне. Опустив руку к самой талии, я помахала в ответ. Он отпрыгнул в сторону.

– Э-э, знаете… может, вы и правы. Мне нужно отдохнуть, да и вас еще, чего доброго, заражу.

Хальмони буквально вытолкала меня за дверь, Джейми же ждал на углу, за густой живой изгородью.

– Прости, что вот так… подпольно, – смущенно поприветствовал меня Джейми.

Я ухмыльнулась:

– Подпольщик из тебя так себе.

Он засунул руки в карманы, покачался на пятках.

– Я просто подумал… знаешь, меня на тренировке сегодня чуть не убили, никак не мог сосредоточиться.

– Со мной то же самое. То есть кроме тренировки.

Судя по лицу, он страшно нервничал.

– А ты не хочешь, ну… не знаю… погулять или сходить поужинать?

Я, кажется, закивала слишком энергично:

– Да, еще как!

Он рассмеялся, заметив мой энтузиазм, но опустил взгляд, и его щеки запылали. Ну ни фига себе.

Мы решили выбраться из Норт-Футхилла и разведать места по соседству. Долго ехали на автобусе и оказались в центре, на Олвера-стрит.

– Поверить не могу, что ты здесь никогда не бывала!

Глаза у Джейми сверкали, как у персонажа манги, – в них отражались огни фонарей. Олвера-стрит была местом туристическим и одновременно с тем настоящей исторической улицей Лос-Анджелеса с домами XIX века. Мы стояли в переулке, вымощенном кирпичом, по обе стороны от нас тянулись цепочкой магазинчики и рестораны, а посреди улицы с лотков торговали кожей, сувенирами и всякими безделушками.

Я передернула плечами:

– Ну, сам знаешь: кто же ходит смотреть достопримечательности родного города?

– Угу. Я ни разу не был у надписи «Голливуд».

– Да ничего в ней особенного, – успокоила его я. – А в… ну… в «нормальном времени» Олвера-стрит такая же?

Джейми задумчиво огляделся и ответил:

– В принципе, да. В центре многое изменилось, но здесь все как было.

Приехать именно сюда предложил Джейми, и я как-то застеснялась грузить его рассказами про всякие достопримечательности: «Привет, Джейми Мендоза, а ты слыхал про знаменитую Олвера-стрит?» Его успокаивали привычные зрелища. Меня радовала новизна.

– Ну, – начала я, – как ты считаешь, есть у футбольной команды шанс выиграть матч?

Если вдуматься, все получалось так красиво, так симметрично. Моя задача: помочь маме стать королевой бала. Его задача: помочь дяде выиграть футбольный матч. Не могло то, что нас обоих отправили прожить в прошлом одну и ту же неделю, быть простым совпадением.

– Вроде есть. Если честно, мне про альтернативу даже и думать не хочется.

– Понимаю тебя, – кивнула я: мы рассматривали крошечные сувенирные сандалии, раскрашенные в яркие цвета. Честно говоря, запасного плана у меня не было. Если ничего не получится, придется начинать с нуля, с почти разряженным аккумулятором.

Джейми выбрал бирюзовые сандалии, сделал вид, что хочет их померить, стал пихать свои здоровенные кроссовки в несчастные сандалики. Продавец цыкнул на него.

– Lo siento, – сказал Джейми, смущенно рассмеявшись.

Ну какой же он душка.

Мы отошли от лотка, я втянула воздух и вдруг поняла, что страшно проголодалась.

– Чувствуешь запах тамале?

На углу здания было раздаточное окошко, рядом с ним очередь, мы встали в конец.

– Эй, Саманта. – Джейми легонько ткнул меня в руку. – А кто у вас президент? Я вообще не представляю, что будет, если…

Я тут же закрыла ему рот ладонью.

– Не-а. Не буду я рассказывать тебе про будущее.

Он высвободился, мимоходом коснувшись губами моей ладони. Схватил мое запястье, выпустил – почти мгновенно.

– А почему?

Ответила я не совсем сразу.

– Ты когда-нибудь видел кино про путешествия во времени? Персонажам не положено ничего узнавать про будущее. Иначе с ними начинают происходить всякие ужасы.

– Я же не спрашиваю, когда я умру. Просто имя президента.

Он улыбался, я поняла, что тоже улыбаюсь, и тут в голове прозвучал шепот: «Как же он мне нравится». И меня здорово качнуло, когда человек, стоявший перед нами, сделал шаг вперед.

Я потуже завернулась в куртку поверх фланелевого платья.

– Нет. Про президента не скажу. И кто выиграл Мировую серию тоже. – Я помедлила. – Впрочем, этого я попросту сама не знаю.

Мы взяли себе по тамале и пошли, жуя, дальше по Олвера-стрит. В конце, в открытом дворике, окаймленном огромными фиговыми деревьями, играла в беседке марьячи-группа, рядом танцевали. Мы сели у длинной каменной ограды и стали смотреть, доедая тамале; вокруг порхали неоново-оранжевые райские птички.

Джейми всматривался в пожилую пару – на ней были «найки» и цветастая юбка, у него из-под частично расстегнутой рубашки выглядывали кустики седых волос.

– А ты не задумывалась о том, что мы можем вообще все испортить, потому что ведь Присцилла и Тедди нас запомнят? Ну представь себе: мы возвращаемся в будущее и они такие, даже не знаю, моют посуду, а тут ты, и они типа такие, бац тарелку на пол: «Ой, мы с тобой вместе в старшей школе учились!»

Я рассмеялась:

– Уверена, что так все и будет.

Он пожал плечами, но, кажется, остался доволен тем, что вызвал у меня смех.

– Я, например, волнуюсь. У меня мама и бабушка с дедушкой живут в Голливуде, столкнуться с ними я не боюсь. Но они тесно общаются с Тедди, вот я и переживаю. Если, допустим, они придут на этот футбольный матч?

Очень мне нравился этот его поток сознания. Он ведь пробыл здесь намного дольше, чем я. Наверняка его просто распирало от всяких мыслей, которыми хотелось поделиться.

Солнце село, стало прохладно. Музыканты начали складывать инструменты.

– Ну, так и что с нами будет? – спросила я. – Ты думаешь… мы вспомним друг друга, когда вернемся? Вспомним, что нам здесь пришлось пережить?

Джейми глубоко вздохнул:

– Блин, ну не дойдет уж до такого, что не вспомним.

– Но вдруг мы просто все забудем? – У меня сердце сжалось при мысли, что я не вспомню ничего этого. Не вспомню Джейми.

Он вдруг встал.

– Мы не знаем, что с нами будет дальше. Давай наслаждаться этим вечером.

Он протянул руку, я крепко ухватилась за нее.

Мы забрели, перейдя через улицу, в здание железнодорожного вокзала «Юнион-Стейшн», построенное в испанском стиле в тридцатые годы. Даже те, кто никогда не бывал в Лос-Анджелесе, скорее всего видели «Юнион-Стейшн», полукруглую подъездную дорожку, окаймленную пальмами. Это здание миллион раз показывали в фильмах и телесериалах, потому что оно красивое и кажется вечным в городе, где все перестраивают с головокружительной скоростью, гоняясь за новым и более грандиозным. «Юнион-Стейшн» – лучший открыточный вид Лос-Анджелеса. Внутри там – высокие потолки из красивого старого дерева, расписанные испанским цветочным узором, каменная плитка на полах, глубокие кожаные кресла.

И оказаться там было… как бы сказать. Как совершить путешествие во времени.

У вокзалов есть отличное свойство: они открыты круглосуточно. Днем здесь не протолкнуться от тех, кто спешит на дальние и пригородные поезда, сейчас же внутри было тихо, почти пусто – лишь несколько человек спали, свернувшись калачиком, в похожем на собор зале ожидания.

Мы устроились в двух креслах, закинули головы, рассматривая причудливый узор на потолке.

– Эй. А как ты думаешь, с кем-то еще случилось то же, что и с нами? Ну, не можем же мы быть единственными путешественниками во времени. – Последние два слова я прошептала.

– Я об этом тоже думал, а потом просто запретил себе. Слишком невероятно.

Я кивнула:

– Да, прямо такое же чувство, когда тебе в планетарии рассказывают, какой ты маленький в сравнении с Землей, а она – с Солнцем, а Солнце – с Солнечной системой и…

– У меня сейчас начнется паническая атака. – Он, впрочем, рассмеялся этим своим откровенным ненавязчивым смехом, от которого воздух вокруг сделался чище. Ну – да. Именно такое чувство.

В тишину ворвался гул подходящего поезда. Джейми посмотрел на меня:

– Да и нет у нас с тобой времени обо всем этом гадать.

Я кивнула:

– Верно. До подсчета голосов осталось меньше двух суток. Если, конечно, Присцилла сегодня достигла цели своей речью.

– Кажется, достигла, – ответил Джейми с уверенностью, которой я не испытывала. – Ей, похоже, удалось доказать, что она… ну… человек.

Глаза наши встретились.

– В смысле? Она правда кажется таким уж недостижимым идеалом? – спросила я.

Он, без малейшего колебания, ответил:

– Да.

На меня накатила волна ревности, совсем неуместной.

– Ну, так я тебе, приятель, скажу как ее дочка: никакой она не идеал.

Джейми попытался не улыбнуться в ответ на мое раздражение.

– Да знаю я, что не идеал. Просто выглядит идеальной.

– Это верно. – Я вздохнула. – Надеюсь, что, если она победит, ей типа полегчает и она – ну не знаю… перестанет зацикливаться на том, чтобы быть американочкой с рекламного плаката. И тогда, может, она не продолжит заниматься тем же самым, когда вырастет, – и жизнь моя станет гораздо проще.

– Ты считаешь, именно в этом ваша главная проблема? – Он серьезно посмотрел на меня.

И было что-то такое в этом его вопросе, из-за чего семечко сомнения, которое давно уже набухало у меня внутри, внезапно проклюнулось.

– Да я сама не знаю. Мне кажется, тут дело не в самом этом конкурсе, а в том, какое значение он имеет для Присциллы. В общем, поцапались мы с ней из-за того, что меня тоже номинировали, а я отказалась участвовать.

– Тебя номинировали на королеву бала?

Я пихнула его локтем:

– А ты что, не веришь?

Он рассмеялся, вскинув руки.

– Да нет, я просто поверил тебе на слово – что ты у себя в школе уже получила этот титул. Убедительная, должен сказать, легенда.

– Ух, мне какие только легенды не пришлось придумывать!

– Мне тоже. Так. – Он провел рукой по волосам. – Я, например, сказал, что был интерном у Билла Гейтса и поэтому так хорошо разбираюсь в этих допотопных компьютерах.

Смех мой зазвенел по всему прекрасному вокзалу, будто бы застывшему во времени. Очень хотелось поверить в то, что мы и сами застыли во времени – а наши жизни в будущем, далеко-далеко.

– Так ты из-за этой ссоры и вызвала «Отвезу назад»? Вы поссорились из-за школьного бала? – догадался Джейми.

Воспоминания о том скандале на парковке, о гадостях, которые мы наговорили друг другу, нахлынули волной боли.

– Да и нет. – Снова воспитанное молчание. Я тоже помолчала вместе с ним, собралась с мыслями и только потом продолжила: – Просто еще это касалось бабушки.

Джейми сочувственно хмыкнул. Я позволила себе поднять на него глаза, утешиться спокойным, терпеливым выражением его лица.

– Моя мама иногда такая… ну как бы это объяснить? – Еще несколько дней назад я сказала бы что-то вроде «холодная бездушная машина». Но теперь эти слова почему-то не годились. – Она очень странно выражает свои чувства. Ну, типа, у нее мать в коме, а она спокойно отправилась на работу. На следующее утро собралась со мной в магазин. А я ей этого не позволила. Мы поругались, и она бросила меня под дождем.

Джейми смотрел на меня, опершись щекой на локоть. Когда он заговорил, голос звучал приглушенно:

– Я тебе очень сочувствую, Сэм.

– Спасибо, – ответила я и тоже прислонилась щекой к руке. Так мы и смотрели друг на друга – нижняя сторона лица спрятана, выглядывают только глаза. – Ты вот представь себе, что ты такой, как я, а Присцилла – твоя мама.

– Ты это о чем? Как это – такой как ты?

– Ну, сам знаешь. – Я смущенно отвела глаза.

– Ничего я не знаю.

У меня запылали щеки.

– С кучей недостатков.

На сей раз молчание было просто невыносимым. Я уставилась на свои пальцы, которыми постукивала по деревянному подлокотнику, чувствовала, как время движется очень медленно и рывками, и хотела умереть. Карен от таких жалостливых разговоров вообще лез на стенку.

– Человек без недостатков – это очень скучно.

Джейми ответил именно так, как надо. Он всегда почему-то отвечал так, как надо. Я выдохнула, глянула на него с улыбкой.

– Выходит, со мной тебе не скучно? – Я его поддразнивала и откровенно флиртовала, так что даже сама внутренне поморщилась.

– Ты забыла, что вечера я провожу веселее некуда – в кладовке с экипировкой? – В уголках его глаз образовались морщинки. – И – да, с тобой не скучно. Совсем. Очень здорово, что мы об этом заговорили. Я страшно рад, что мне наконец-то есть с кем поговорить.

Я и представить себе не могла, как это одиноко: застрять в прошлом на много недель; поэтому инстинктивно вытянула руку, дотронулась до его локтя.

– Я тоже страшно рада, что мы теперь знаем всю правду друг про друга.

Он поднял голову, выпрямился.

– Поверить не могу в эту свою промашку с Обамой.

Я фыркнула:

– Болван.

– Вредина.

Вдалеке кто-то кашлянул.

– И еще: правда, здешняя социальная иерархия – полная жесть? Ну, типа, я всегда думала, что в фильмах девяностых годов все это просто преувеличивают. Но моя мама – самая настоящая «задавака», как в кино.

– Это ты еще в футбол не играла. Ко мне приписана девчонка-чирлидерша. Она обязана печь мне печенье.

Я игриво дернула его за футбольную куртку.

– Отсталая хрень, чел.

– Согласен, чел.

Мы улыбнулись – не столько друг другу, сколько теплоте собственных ощущений.

– Когда я вернусь, ты будешь… уже в университете, да? – спросила я.

Он кивнул.

– Надеюсь. Я в несколько подал заявления.

– Ух ты. А я сейчас этим занимаюсь. Вот странно.

– Да, заявления в университет вообще выглядят странно среди всего этого.

Я рассмеялась:

– Заткнись.

– И куда ты подала?

Я сжала губы. Мой список выглядел совсем не впечатляюще, да мне, по большому счету, было все равно – но теперь все вдруг изменилось. И когда это я успела превратиться в сноба вроде мамы? Я с деланой небрежностью выдала ему свой небольшой список.

– Да, и, как я уже говорила, я пока без понятия, какую профессию хочу получить.

– Тебя это беспокоит?

Я тут же ощетинилась, хотя он и спросил без всякого осуждения, просто с искренним спокойным любопытством. Я собиралась ответить: «Да вовсе нет!» – но было в Джейми что-то такое, от чего мне вдруг захотелось сбросить, как комбинезон на молнии, эту версию себя – версию, предназначавшуюся для родителей, для учителей и даже для Карена.

Комбинезон. Почти то же самое, что и доспехи Присциллы. Наверное. Я подумала про Нила – подумала про Карена. Почему и Присцилла, и я решили встречаться именно с этими парнями. Что они способны нам дать. Что мы способны дать им взамен.

Оказавшись в прошлом, я вдруг поняла, как мне надоело носить этот комбинезон. Вспомнила про хальмони, лежащую в коме, про то, что она, возможно, больше не очнется, не узнает, что со мной будет дальше, не увидит, как я окончила школу, поступила в колледж, нашла первую работу.

– Не знаю, – ответила я наконец. И это была правда. – Мне вообще-то кажется, что глупо ждать от старшеклассника, чтобы он точно определился, что хочет изучать целых четыре года и какой потом выбрать жизненный путь. Не все, – я махнула рукой в его сторону, – сразу понимают, чего хотят.

Он кивнул:

– Да, верно. Но ты обязательно разберешься.

– А у тебя есть девушка? – Я выпалила это так резко и громко, что с потолочных балок – вот смех – вспорхнула стайка голубей. – Ну, это. Или парень? Прости, я что-то совсем как в девяностых.

Его рука подчеркнуто медленно соскользнула с моего плеча. Я удержалась от того, чтобы метнуться за ней юркой змейкой.

Джейми хохотнул:

– Нет. И если бы да, то была бы девушка.

– Прости. Я не подумала.

– Да ладно.

– Ну, проехали. А у меня есть. Парень.

– Да, ты это как-то упомянула. Между делом. – В глазах его проскользнула искорка.

Я засмеялась:

– Знаю. Я… просто не хотела обижать Карена.

– Карен. – Он произнес это так, будто пробовал имя на вкус, будто впервые в жизни услышал такое странное слово.

– Но, чтобы ты не подумал, что я, странствуя во времени, постоянно изменяю своему парню (тут Джейми хохотнул): у нас с Кареном все непросто и, попав в прошлое, я очень отчетливо осознала, что плохо понимаю, почему мы с ним вместе. Ну, это. В смысле, у меня к нему не какая-то там сумасшедшая любовь, а потом, мы же с тобой просто все время разговариваем, и – ну и что в этом такого? И – да, короче, мне вообще лучше замолчать. – Я провела ладонями по лицу, делая вид, что рыдаю.

Джейми расхохотался на весь вокзал.

– Саманта, да все в порядке. Ты не переживай. Вообще ни о чем. Все очень странно, с нами тут происходит такое, чего ни с кем не происходило. И вообще, мы должны думать о своей основной задаче. Это наше все.

И хотя все это напоминало наставления тренера футбольной команды, оно сработало. Просто было в Джейми что-то правильное и надежное. Я ему доверяла – все то, из-за чего я чувствовала себя неуверенной, рассеянной, вдруг исчезало в его присутствии.

Этот разговор дал мне кучу пищи для размышлений, но я решила пока оставить их на будущее. Мы вышли вдвоем из здания вокзала в ночной Лос-Анджелес.

Сегодня будут голосовать за номинантов, и мне хотелось одного: бегать по школе и орать, чтобы все отдали свои голоса Присцилле, одновременно осыпая всех подряд купонами на химчистку. Но до того нам с Джейми предстояло сделать презентацию про законопроекты.

В классе мы сели рядом, оба ерзали – в воздухе, точно электричество, потрескивала наша общая тайна.

Перед нами было два других выступления. Первая пара просто зачитывала по очереди свой текст, совершенно бесконечный, о том, почему нужно было принять закон о гражданских правах 1964 года, – они ну прямо позорили один из самых важных принятых Конгрессом законов. Если им поставят больше тройки с минусом, нет в этом мире справедливости.

Потом Дженнифер и Сунг представили закон против употребления наркотиков 1988 года. На обоих были черные футболки с надписью D. A. R. E., они подготовили плакаты, на одном из которых красовались Нэнси Рейган и ее теперь печально известный лозунг: «Просто скажи „нет“». Я пыталась сохранять нейтральное выражение лица, пока они старательно отстаивали свою точку зрения.

Некоторые вещи явно устарели.

Следующими миссис Уортингтон вызвала нас с Джейми. Он наклонил ко мне голову и тихо спросил:

– Готова?

У меня екнуло сердце.

– Да! – ответила я, вскакивая со стула. Джейми качнулся назад, уклоняясь от моего локтя. Мы синхронно раскрыли рюкзаки и достали оттуда облегающие бархатные блейзеры, найденные в комиссионке. Надели их поверх одежды – раздалось хихиканье, а еще я услышала стон Присциллы. Кроме того, Джейми достал кассетный магнитофон, который откопал у себя в кладовке. Нажал на кнопку, и класс заполнила бодрая мелодия Bad Moon Rising группы Creedence Clearwater Revival.

Я сжала перед собой руки.

– Рассказываю, где мы. 1969 год, последний концерт The Beatles проходит на крыше Apple Records. Триста пятьдесят тысяч фанатов приехали на Вудсток. Мы высадились на Луне. Ричард Никсон выиграл президентские выборы. США начали выводить войска из Вьетнама. Одновременно бульдозеры сносят целые деревни и экосистемы по ходу строительства системы внутренних автомагистралей.

Я замолчала и посмотрела на Джейми. Он вглядывался в свои карточки с записями, рука немного дрожала. Так славно! Он сказал:

– Работа бульдозеров, равно как и множество других событий, связанных с экологией, вызвала сильное раздражение у американцев, недовольных воздействием промышленного развития на окружающую среду.

– Пора что-то менять. – Я сделала драматическую паузу. Присцилла поймала мой взгляд и закатила глаза, я притворилась, что не заметила. – Поэтому конгрессмены Мендоза и Канг хотят предложить глубокоуважаемым членам Конгресса принять закон о национальной политике в области окружающей среды.

Джейми поменял кассету. Никогда я не ценила цифровые записи так сильно, как в эти мучительные двадцать секунд, пока он с бряканьем вытаскивал одну кассету и вставлял другую. Ну, хотя бы все зазвучало – Mercy Mercy Me Марвина Гэя. Я дождалась, когда скорбно-напевный голос задаст нужное настроение, а потом стала подробно рассказывать о законопроекте. Мы с Джейми выступали по очереди, а Марвин Гэй повторял вслед за нами, о какой важной проблеме идет речь.

Когда мы закончили (под бурные аплодисменты всех, даже Присциллы), мы передали одноклассникам листок, где были перечислены основные проблемы, связанные с изменениями климата, и даны рекомендации, как мы можем изменить свой быт, чтобы их остановить. Мы с Джейми оба улыбались до ушей. Вдруг мы дали толчок рождению лучшего мира?

Остальные выступления были нормальные, но я так ликовала из-за нашего успеха, что почти не слушала. Присцилла с Дейдре выступили неплохо – речь шла про законопроект об иммигрантах, – хотя в какой-то момент мне показалось, что Дейдре сейчас скажет: а кстати, на Статуе Свободы не написано: «Только по приглашениям».

Пока мы слушали других, рука Джейми касалась моей – вот как близко мы сидели. Приятно было чувствовать, что мы одна команда. Эта мимолетная мысль вызвала у меня укоры совести, тем более что я все лето помогала Карену с его фильмом. Но теперь я не могла не признать: мама была права, когда говорила, что я слишком много времени трачу на его дела. А тут все иначе. Это наше общее дело. А кроме того, Джейми спокойно позволил мне им руководить, но при этом честно выполнял свою часть работы.

Урок закончился, мы двинулись к выходу. Миссис Уортингтон улыбнулась нам с Джейми и сказала:

– Молодцы, ребята.

Вроде бы мелочь – комплимент от учителя, но я успела забыть, что это такое. Когда ты потрудился, а тебя за это похвалили.

Блин, что со мной происходит? Так сама не замечу – стану ботаном. А ведь мне даже и оценка-то не нужна!

Присцилла быстренько со мной попрощалась и убежала на следующий урок. Тут кто-то дотронулся до моего локтя.

Джейми.

– Эй. Помнишь, о чем мы вчера говорили? – спросил он.

– Даже не знаю. Много о чем, в том числе о путешествиях во времени, – ответила я, понизив голос на последних словах.

Он улыбнулся:

– Да, верно. Но я имею в виду разговор о том, «какой выбрать жизненный путь».

– А, да, – ответила я, слегка запутавшись. – Ты думаешь, мой жизненный путь… стать сенатором?

Он улыбнулся еще шире, а темно-карие глаза так и искрились смехом.

– Ну, да, конечно, если ты этого хочешь. Но я другое собирался сказать… ты отлично рассказываешь истории.

Лицу моему стало жарко.

– А почему ты думаешь…

– Речь, которую ты написала для Присциллы. То, как ты рассказываешь о себе. И как смотришь на все под особым углом зрения. Тебе всегда есть что сказать. Ты умеешь говорить интересно. Заставлять себя слушать. Ну, возьми наше выступление. Прямо подкаст, только вживую. – Он помолчал, вид у него был искренне удивленный. – Неужели тебе никто этого раньше не говорил?

Я отвернулась, чтобы не разреветься.

– Да, говорил. Бабуля.

Джейми, кажется, едва удержался, чтобы меня не обнять, но вместо этого просто пожевал нижнюю губу. Однако глаз от моего лица не отвел.

– Похоже, она очень мудрый человек.

Нужно менять тему, а то я сейчас зарыдаю.

– Ладно, хоть научились пользоваться этой микрофильмовой лабудой.

Он захохотал, запрокинув голову.

– Ох, да. Вот только – научились? Правда научились?

– Если честно, я-то считала, что ты умеешь, – поддразнила я его. – Твоя молчаливая самоуверенность выглядела очень убедительно.

Он покраснел:

– Ну, оно не казалось таким уж сложным. Я следил за этой теткой и все за ней повторял. Вернее, я так думал!

– Ну да, все бы получилось, если бы пленка не улетела в космос!

Джейми поперхнулся от смеха:

– Точно, в самый космос.

Тут и я рассмеялась. Приятно было услышать знакомые выражения именно от этого человека.

Прозвенел звонок, и мы расстались, отправились каждый на свой урок 1995 года, а в голове у меня все звучали слова Джейми.

Я-то думала, что если мое будущее и изменится, то только за счет мамы. Кажется, я ошибалась.

Я от избытка счастья собиралась вприпрыжку промчаться по коридору, но тут меня схватили за локоть и развернули. Жестко.

– Присцилла? – Я вырвалась, потерла больное место. – Какого дьявола?

Лицо у нее побелело, в глазах паника.

– Сэм, все пропало.

В кабинет к директору меня вызвали впервые в жизни. Я вообще считала, что кабинет директора – это вымышленное место из подростковых фильмов. Так ведь нет, вот мы там, сидим перед столом из красного дерева, принадлежащим директору Баррету. Кабинет маленький, темный, единственное окошко закрыто жалюзи. Горит лампа дневного света, отчего мне кажется, что мы на допросе.

– Вы знаете, почему вас сюда вызвали?

Мы молча сидели на жестких пластмассовых стульях. Я посмотрела на Присциллу – не хотелось ненароком ляпнуть что-то, что может ей навредить. Кроме того, я ненавижу такие вот скользко-авторитарные вопросы. Уж скажи все как есть!

– Думаю, дело в купонах, – ответила Присцилла до невозможности вежливым тоном.

– Совершенно верно, юная леди, – ответил директор, паскуднейшим образом избегая называть ее по имени, хотя он прекрасно знал, кто такая Присцилла Джо. Он вздохнул и откинулся на спинку своего кожаного стула, как будто речь шла о ядерном кризисе, а не о мелком школьном недоразумении. – Мне стало известно, что вы воспользовались купонами как подкупом по ходу голосования.

Мы молчали, совершенно опешив.

– Ну? Что вы можете сказать в свое оправдание?

Присцилла наконец-то обрела дар речи.

– Это не подкуп! Да, мы сделали такое предложение…

– Подкуп, – прервал он ее. Грубо, надменно.

Я страшно разозлилась.

– Это полный бред. – Я говорила громко, но голос не дрожал. – Мы раздавали купоны не для того, чтобы все проголосовали за Присциллу. А чтобы ими воспользовались в случае, если она победит. Присцилла же сказала – это наше предложение.

Он посмотрел на меня.

– А вас, юная леди, я вообще не знаю. Но у нас в «Норт-Футхилле» не принято жульничать. Ни к кому не бывает особого отношения.

Я едва не прыснула от смеха. Какую же он хрень несет. В этой школе все только на том и построено, что к некоторым относятся по-особому. Баррет, видимо, заметил презрение у меня на лице, потому что тут же насупился.

– Присцилла, я всерьез подумываю тебя дисквалифицировать.

– Что? – Я чуть не подскочила на стуле. – Но это как раз чистое жульничество! Стеф Камильо всю неделю раздавала бесплатное мороженое!

– Сэм. – Присцилла произнесла это твердо, отчетливо. Я услышала Мамин Голос. – Не надо. – Она глубоко вздохнула, руки ее на коленях тряслись. – Директор Баррет. Я хочу извиниться, я просто не знала, что нарушаю какие-то правила. Пожалуйста, не надо меня дисквалифицировать. Я скажу, что купоны недействительны. Пожалуйста.

Она его умоляла, но при этом спина ее оставалась прямой, взгляд – ясным, сосредоточенным.

Баррет подумал, потом покачал головой.

– Даже не знаю. Не такого поведения ждут от королевы бала. Ты должна быть примером для других.

Она кивнула – подбородок дрожал, она едва сдерживалась.

– Я понимаю. Но я очень вас прошу, я всегда старалась быть примером. А это… единственный… – Присцилла сглотнула, сдерживая чувства. – Единственный мой промах.

Баррет вроде как смягчился.

– Я подумаю об этом.

Подумает?

– Но на шестом уроке состоится голосование, – напомнила я ему.

– Я это прекрасно знаю. – Он крутанулся вместе со стулом, потянулся к каким-то палкам, сообщая, что разговор окончен. – Свое решение я сообщу после следующего урока, Присцилла.

Мы покинули его кабинет, как раз звенел звонок – обеденный перерыв подошел к концу, все мчались на уроки. Присцилла смотрела перед собой невидящим взглядом, спина сгорбилась – воплощенное поражение.

– Да не может он тебя дисквалифицировать, – рявкнула я.

Она посмотрела на меня глазами, полными слез:

– Откуда ты знаешь? Почему ты вечно во всем так уверена? Это ты заставила меня думать, что я могу победить. А теперь меня, скорее всего, вообще вычеркнут из списка номинантов.

Сердце у меня екнуло. Да, это была моя идея. Это мой промах. Я все испортила, теперь все хуже, чем раньше. Присцилла не победит, случится та самая ссора с хальмони, я останусь в прошлом навеки. Не вернусь в будущее, к бабуле. К родным. К Вэл. К своей обычной жизни.

– Я пошла на урок, – сказала Присцилла. Я зашагала следом, она подняла руку. – Я не хочу больше об этом говорить.

Она вышла, я осталась стоять, вконец растерявшись. У меня не было никакого плана действий.

И тут я заметила, как Стеф Камильо проскользнула в кабинет директора.

Какого черта?!

Я вспомнила, что заговорила с ней тогда, за обедом, а потом на парковке рядом с «Оаквудом». Она знала про затею с купонами. И с первого дня видела в Присцилле конкурентку.

Да чтоб вас. Действительно, это я во всем виновата.

У меня будто весь воздух выжали из легких, я осела на ближайший стул. Мир вокруг потускнел, я поняла, что сейчас потеряю сознание.

Нужно спасти ситуацию. Чтобы вернуться домой.

Я огляделась, есть ли кто рядом, но в канцелярии было пусто. Я вытащила телефон. Включила, чуть не вздрогнула: осталось тридцать четыре процента. Однако оно того стоит.

Я открыла приложение «Отвезу назад», стала искать список контактов, хотя прекрасно помнила – по лихорадочному поиску в первый день, – что его не существует.

Я в отчаянии произнесла:

– Сири, позвони Мардж.

Сири типа расхохоталась мне в лицо.

Тогда от полного обалдения я попыталась вызвать еще одну машину. Хотя тут не было никакого вай-фая. Я нажала на «Заказать поездку», увидела, как целую вечность крутится смертный кружок.

Блин. Я уронила голову на колени, закрыла глаза.

– Сэм? – Я открыла глаза, увидела треккинговые ботинки, над ними два разноцветных носка. Это еще что?

Выпрямилась – передо мною стояла Мардж.

МАРДЖ.

– Вы! – Я тут же вскочила. – Отправьте меня обратно! Сию же минуту!

Она схватила меня за локоть.

– Иди за мной.

На нас косо поглядывали, но она затолкала меня в ближайшую кладовку.

– Вы что делаете?

Она захлопнула дверь, зажгла свет. Вокруг высились полки с канцелярией. Было тесно.

– Мне, знаете, столько вам нужно всякого сказать…

Мардж бросила взгляд на запястье. Совершенно голое.

– Так, у тебя пять минут.

– Что?

Она монотонно пробубнила:

– В договоре написано мелким шрифтом, что ты имеешь право на одну пятиминутную консультацию со своим водителем в экстренной ситуации. Время… пошло.

– Вы охренели? – рявкнула я. – Нет. Ни за что. Заберите меня.

Мардж посмотрела на меня очень серьезно:

– Ты не доделала здесь свое дело, Сэм.

Глаза мои наполнились слезами.

– Знаю. Хуже того, я все испортила.

Она не сводила с меня взгляда.

– Может, да. А может, и нет. У тебя час на то, чтобы все поправить. Как собираешься действовать?

– Не знаю. – Я икнула. – Все мысли кончились. И я страшно устала.

Мардж положила руки мне на плечи.

– Ты отлично справляешься. Как думаешь, сможешь использовать то, о чем здесь узнала, и придумать выход?

Тон наставительный, а сам вопрос в точку. Я ведь именно за этим здесь и оказалась, верно? Чтобы придумать выход.

Я подумала про Стеф, которая зашла в кабинет директора, о цели ее визита, о том, как я это могу использовать, какова моя роль во всей истории.

Кажется, я придумала, что мне делать.

Медленно, страшно медленно кивнула:

– Ладно. Да, кажется, смогу.

Она так громко хлопнула в ладоши, что я отскочила.

– Здорово!

– Могу я повторить в миллионный раз: какого дьявола…

Она снова развернула ко мне голое запястье.

– Так-так. Время вышло.

Распахнула дверь и зашагала по коридору. Я за ней по пятам.

– Стойте! Мардж! Это все, что ли? Вы хоть скажете – я на правильном пути? Может так случиться, что я тут останусь навсегда?

Она не остановилась, свернула за угол, исчезла. Ну класс!

У меня не было времени думать о том, что и как только что произошло и какие из этого выводы. Шел пятый урок, я должна была все это разрулить.

Дверь в кабинет директора оставалась закрытой, я ходила мимо нее взад-вперед, заново переживая момент своего «триумфа» над Стеф. Как в глазах у нее мелькнул страх. Да чтоб вас всех.

Наконец дверь открылась, Стеф увидела меня и вздрогнула.

Я вскинула руки:

– Просто нужно поговорить.

Она подвигала челюстью, сощурилась – не верила ни одному моему слову.

– Я очень прошу.

Мы вышли на улицу – небо пасмурное, на кампусе пусто, потому что все на уроках.

– Ну что? – отрывисто произнесла Стеф. – Мне нужно на урок.

– Это ты рассказала Баррету про купоны?

Снова проблеск страха. Она молчала.

– Слушай, ну я не буду тебя типа бить, ясно? Просто пытаюсь найти выход!

Она вздохнула:

– Ну я. Я подумала, что это нечестно.

– Подумала, что нечестно, или не хотела, чтобы Присцилла выиграла?

– Ой, да какая разница? – Она потянула длинную прядь волос, уставилась на нее так, будто на свете нет ничего прекраснее.

– Большая! – Я старалась не давать воли гневу. – Паршиво, что Присциллу могут дисквалифицировать из-за того, что ты злишься на меня.

Она в замешательстве подняла глаза:

– Что? Я не поэтому так поступила.

– Не поэтому? А почему, блин, Стеф?

– А потому! – Голос ее заметался между зданиями. – Присцилла, Дейдре, все они – они просто гадины. Смотрят на меня как на дерьмо, вот я и желаю ей проигрыша. Ты хоть знаешь, что они между собой про меня говорят?

А. А! Я тут же остыла.

– Стеф, я знаю. Я сама их терпеть не могу. Но Присцилла? Она не такая, как они.

– Да ладно. – Стеф презрительно фыркнула.

– Ну знаю, знаю. Я же не говорю, что она идеал. Или что она нормально к тебе относится. Но… она очень старается. Знаешь, она среди этих девчонок тоже чужая, ее, типа, просто терпят. Ты вот видела, чтобы они ей помогли с кампанией?

Стеф молчала, обдумывая мои слова. Смотрела куда-то мне за плечо, совершенно бесстрастно.

– Знаешь, они столько мне гадостей сделали с первого года учебы. Я сама не понимаю, за что они меня ненавидят. А Присцилла? Она как-то ведь заставила их себя принять.

– Да, но какой ценой, – возразила я. – Ей очень тяжело.

– С виду не скажешь, – фыркнула Стеф.

– Знаю. Потому что она… – Тут мой голос дрогнул. – Она хорошо умеет скрывать свои чувства.

И тут в Стеф что-то надломилось. Она опустила глаза:

– Да… я даже не знала, что у нее папа умер.

– Она просто не любит об этом говорить.

Некоторое время мы обе молчали. Потом Стеф вздохнула, очень глубоко, будто бы продавая душу дьяволу.

– Ну хорошо. Что ты хочешь, чтобы я сделала?

Я с надеждой посмотрела на нее:

– Что, честно?

Она скривилась и кивнула. Я попыталась не запрыгать от радости.

– Баррет сказал, что «подумает» до шестого урока. Ты можешь пойти к нему вместе со мной и сказать, что не возражаешь против купонов и чтобы Присциллу оставили в списке?

Длинная пауза, потом она закатила глаза:

– Ну ладно.

Я сделала все, чтобы ее не обнять, пока мы вдвоем шагали к нему в кабинет.

На следующее утро я проснулась, как от толчка, и тут же рывком села. День настал. Либо все пойдет по плану, либо я застряну в 1995 году и буду до конца жить этой ненастоящей жизнью, а может, меня вообще похитят и пустят на опыты, когда узнают, что у меня нет официальных документов, свидетельства о рождении и отпечатков пальцев в картотеке.

А и пофиг.

И еще – Джейми. Сердце мучительно сжималось, когда я вспоминала наш последний разговор. Я понимала, что к чему, но все равно было больно. Неужели последняя неделя значила так мало, что он вот так вот просто развернулся и ушел? Или я сдуру слишком многое напридумывала про человека, с которым только что познакомилась? И даже хотела ради него порвать со своим бойфрендом? Я заревела в маленькую подушку.

Миссис Джо еще спала, поэтому я достала телефон и включила запись.

Вчера был мой последний рабочий день в химчистке и, возможно, я в последний раз видела хальмони. В этом возрасте. Это я себе твердила постоянно: в будущем хальмони обязательно очнется. Я вернусь и буду с ней рядом. Иначе никак.

Прощаясь, я крепко ее обняла – и страшно этим удивила.

– Сэмми, ты здорова? – спросила она, между бровей залегла складка. У корейцев не принято обниматься.

Я промямлила, что волнуюсь из-за бала, а уходя, старалась не реветь.

Сегодня вообще день прощаний. Следующая – миссис Джо. Я решила в последний день уделить ей побольше внимания, и мы отправились в ее любимое место – корейский продуктовый магазинчик. Я просто обязана была хоть как-то ей помочь, после того как она совершенно необъяснимо помогла мне.

– Дороговато для овощей, – пробормотала миссис Джо.

Я посмотрела на ценник над пучками зеленого лука, которые она перебирала. Типа десять центов за штуку. Корейские бабушки – они и есть корейские бабушки.

Из овощного отдела, где миссис Джо тщательно выбрала соевые бобы, дайкон и зеленый салат, мы отправились в мясной. Пока мы рассматривали рыбу и говядину, я тайком достала телефон, включенный несколько минут назад. Сделала фотографию.

Хотелось что-то сохранить на память о миссис Джо. Ведь миссис Джо из будущего совсем другая. Но тут я увидела уровень заряда – двадцать процентов, перепугалась и сразу же выключила телефон, а потом засунула его в карман.

Она торговалась с мясником, пока не получила кусок по той цене, по которой хотела, и мы перешли в отдел замороженных продуктов. Там раздавали бесплатные манду, я прихватила парочку.

Подула на них, чтобы остудить, и сказала:

– Манду в пятерке моих самых любимых блюд.

– А ты умеешь сама их делать? – спросила миссис Джо, разглядывая свой манду, прежде чем положить в рот.

Я кивнула.

– Да, мы их лепим на Новый год. – Хальмони следила, чтобы мы всегда их делали сами, пусть и очень кривобокие.

– С нуля получается лучше, – понюхав, объявила миссис Джо.

Тетенька на раздаче явно не оценила юмора. Мы перебрались к полке с сухофруктами.

– Ты правда готова сегодня уехать?

Я ей уже сказала о своем отъезде.

– Да, кажется, готова.

– Вот и хорошо. Уверена, что родные по тебе скучают. – Миссис Джо взяла пачку ламинарии. Я любовалась ее уверенными движениями.

– Миссис Джо, я просто не знаю, как вас за все благодарить.

Она махнула рукой и стала толкать тележку дальше.

– Это мелочи.

– А вот и нет. Я вам почти чужая, а вы…

– Ты не чужая.

– Ну, я знаю, что мы родственники…

Она присела на корточки, стала перебирать мешки с сушеными анчоусами.

– Нет-нет. Не о том речь. Мы были знакомы в прошлой жизни.

Так, понеслось.

– Да, конечно же, я христианка. Но в детстве была буддисткой. И кое-что из тех верований помню до сих пор, хотя и знаю, что Иисус Христос принял смерть за наши грехи. – Она протянула мне мешок с анчоусами, я положила его в тележку. – Реинкарнация… я всегда знала, что уже прожила одну жизнь. В ней я была девочкой. И ты тоже.

Я только и могла, что молча следовать за ней по проходу, широко улыбаясь всем встречным. Не обращайте внимания, мы тут просто болтаем о прошлых жизнях и об Иисусе.

– Когда я в тот первый день увидела тебя в вестибюле, что-то мне подсказало, что наши пути уже пересекались. – Она повернулась, взглянула на меня в упор. – И ты меня тоже узнала.

Этого я не стала отрицать. Я ее действительно узнала. Видимо, она это заметила и подумала: дело в том, что мы обе были… ну, типа куртизанками в эпоху Чосон. Сил с ней спорить у меня не было, тем более она столько всего для меня сделала.

– Да, мне тоже кажется, что мы раньше были знакомы. – Я не врала. И до меня вдруг дошло, чем я могу отплатить миссис Джо за ее доброту. Это против всех правил путешествий во времени…

В проходе было пусто, я подошла поближе и произнесла:

– Если вы думаете, что мы были знакомы в прошлой жизни, вы ведь мне поверите, миссис Джо?

Взгляд ее устремился к полкам с пастой из перца чили, она неуверенно хмыкнула.

Я вытащила из рюкзака ручку и листовку Присциллы, написала несколько слов.

– Я вам пишу записку, носите ее с собой и перечитывайте каждый день, пока не сделаете то, что в ней сказано, хорошо?

– Что-что?

– Просто доверьтесь мне. Это названия корейских звукозаписывающих компаний, в которые нужно вложить деньги. Некоторые уже существуют, некоторые потом появятся. Вкладывайте столько, сколько вам будет по средствам, но не забывайте этого делать. И главное – не пропустите Big Hit, когда они появятся.

Она, не отрывая глаз от пасты, протянула руку.

– Не потеряйте! – добавила я сурово, вкладывая сложенный листок ей в руку и сжимая ее пальцы.

– Да-да, конечно.

– И не забудьте! – Я с трудом сдерживала слезы. Ее в конце концов настигнет деменция, но до тех пор она страшно разбогатеет.

Миссис Джо победоносным жестом схватила нужную банку с пастой. Ее это обрадовало куда сильнее, чем мой совет по поводу вложений.

– Да уж, Сэм. Что-то ты раскомандовалась. Пошли платить.

Я шла следом за ней к кассе – походкой легче прежней, мысленно прося о том, чтобы все мои желания сбылись.

В тот вечер все прожекторы на стадионе так и сияли.

Я крепко вцепилась в лямки рюкзака, будто от этого зависела моя жизнь. В рюкзаке лежало красное платье Присциллы, и я прекрасно знала: появится на нем хоть одна складочка – и Присцилла меня убьет. Учебники и школьные принадлежности я тоже сложила в рюкзак. Оптимистично думала, что сегодня же вернусь в «нормальное время» и продолжу жить дальше, будто ничего и не случилось. Хотя, если честно, понятия не имела, как именно. Как приходят в себя после путешествия в прошлое? Жалко, что Марти Макфлай не потрудился написать учебник.

Я вышла на стадион, миновала заполненные трибуны, шагнула на залитое ослепительным светом поле. Трава зеленая, свежескошенная, душистая, чирлидерши обеих школ выстроились рядом с трибунами. Низкий гул духовых инструментов, перемежавшийся звуком горна, долетал с одного конца поля – там готовились к выступлению оркестры. В воздухе висело волнение, и я вдруг ощутила на миг, почему многим нравится в старшей школе. Сегодняшний день создавал ощущение: такое может длиться вечно.

Я дошла до края поля, выискивая Присциллу. А, вот она – болтает с чирлидершами; я помахала. Она лишь приветственно кивнула, но глядела на меня дружелюбно.

Я нашла местечко поближе, со стороны нашей школы; на поле высыпали футболисты – разумеется, с показухой и выпендрежем. Джейми – одним из последних. Я его опознала по росту и движениям. Он сел на скамью, я послала ему мысленный приказ оглянуться, но он упорно смотрел перед собой. Я сглотнула наползавшую обиду.

Я еще, пожалуй, в жизни не видела такого увлекательного футбольного матча. Так болела, что сидевшие сзади перебрались на другие места. Каждый раз, когда лайнбекер соперников, «Лоун-Пайн-Хай-Титанов», впиливался в Тедди, я орала:

– Замочу тебя во сне, козел гребаный!

Сначала все шло хорошо. В первой четверти у обеих команд были тачдауны, счет ничейный, семь – семь. Во второй четверти «Койоты» заработали еще один тачдаун, но потом «Титаны» забили филд-гол. (Я уговорила какую-то тетку по соседству мне все это объяснить, потому что не хотела упустить ни одной подробности – каждая из которых была для нас в буквальном смысле вопросом жизни и смерти.) К концу второй четверти мы проигрывали четыре очка, четырнадцать – десять. Тедди играл неплохо. Даже отлично. Я надеялась, что Джейми этому радуется. И не слишком переживает. Очень хотелось помочь, но сейчас все зависело только от Тедди.

Кроме того, я впервые увидела Присциллу за любимым занятием – в роли чирлидерши. Смотрела и понимала: у нее отлично получается. Она не только улыбчивая и энергичная, но и очень спортивная. Да, девчонки считались этакими аксессуарами для здоровенных парней, которые мутузили друг друга, но Присцилла относилась к своему занятию очень серьезно, выкладывалась, безупречно вскидывала ноги, кувыркалась в воздухе, поднимала подруг на своих плечах. А главное – ей это нравилось. Я видела, как глаза ее блестят от радости и гордости. Вся эта чушь, которой я не придавала значения: чирлидерство, красивые шмотки, загородный клуб – все это ее искренне радовало. Теперь я это поняла.

Судья свистнул – две четверти сыграны, теперь перерыв, все повскакивали с мест, чтобы сходить в туалет и купить еды. Я осталась сидеть: не хотелось ничего упустить.

Футболисты убежали с поля, Джейми встал, пошел следом. Я опять понадеялась, что он обернется, даст понять, что думает обо мне. Опять ничего.

Через несколько минут после начала перерыва на поле выехали на платформах номинанты из обеих школ. Проехали два первых грузовика, и тут я заметила одну вещь. Номинанток сопровождали взрослые мужчины, а не номинанты.

Сопровождали их отцы.

У меня екнуло сердце. А кто будет сопровождать Присциллу? Я знала, что хальмони не придет. Да и все равно никто из девчонок не был с мамами. Это же совершенно допотопный бред! Их не к алтарю ведут, блин! От воспоминаний о загородном клубе я вся вспотела. И тут появилась Присцилла в форме чирлидера, только волосы распущены, безупречными локонами рассыпались по плечам. Она прижимала к груди букет белых роз, уверенно сидя на троне, окруженном пальмами, – корона поблескивала в свете прожекторов. Прекрасная, недосягаемая. Совсем одна.

Может, мне это привиделось, но стадион вроде как притих. В воздухе так и запахло жалостью. Присцилла мужественно улыбалась, но я видела, как напряглись ее плечи, она чуть вздернула их к ушам – приняла защитную позу.

Типичная моя мама.

Я, даже не задумываясь, прямо с рюкзаком, побежала через стадион к ее платформе. Увидела изумление на лицах у чирлидерш и музыкантов из оркестра, у зрителей на трибунах и девчонок на платформах впереди. Когда я добралась до Присциллы, она, не переставая улыбаться, одними губами спросила: «Что?»

Я схватилась за край кузова и неловко вскарабкалась наверх, плюхнувшись кучей к ее ногам.

– Ты что делаешь? – осведомилась Присцилла пронзительным, страшно озадаченным голосом.

Я кое-как встала на ноги, аккуратно пристроив попу к подлокотнику трона.

– Буду вашей дуэньей, юная госпожа.

Водитель разве что покосился на нас, платформа поползла дальше.

Присцилла аж онемела от неожиданности.

– Полагаю, что я заслужила такую честь, приняв участие в твоей кампании, – объявила я, глядя не на нее, а на толпу и изящно помахивая рукой.

Она молчала, а когда мне хватило духу на нее взглянуть, мне показалось, что она сейчас заплачет.

Ой, мамочки. Только не это! Она из-за меня плачет второй раз за день!

Но Присцилла сморгнула слезы и улыбнулась:

– Странная ты, однако.

А потом снова включила эту свою улыбку в мегаватт, величественно, с царственным видом поводя рукой. Но из этой ее единственной реплики стало ясно: она понимает цель моего поступка. И очень мне благодарна. Все это ощущалось без слов. Как будто мы с ней родные.

Платформа ползла вокруг стадиона, оркестр что-то наяривал на саксофонах, а когда мы добрались до туннеля, ведущего к раздевалкам, я увидела, что там дожидаются футболисты, готовые выйти на поле.

И вот наконец – наконец! – наши с Джейми глаза встретились. Он стоял у ограждения. И взгляд, который он на меня бросил, проник в самую глубину моей души. Джейми-то знал, что я делаю на этом грузовике. Когда мы к нему приблизились, он положил ладонь на грудь, над самым сердцем. Глаза добрые, лицо ласковое – никакой больше дистанции. У меня вспыхнули щеки, но я просто улыбнулась ему и как можно элегантнее взмахнула рукой. А он широко улыбнулся в ответ, явно не сдержавшись.

После парада платформ в центр поля вышел с микрофоном в руке директор Баррет.

– Добрый вечер, «Койоты» «Норт-Футхилла» и наши гости, «Титаны» «Лоун-Пайна»! – Раздались приветственные вопли, но довольно вымученные. Я пробралась обратно на свое место, вежливо захлопала. – Я хотел вам напомнить, почему мы с вами здесь собрались. В «Норт-Футхилле» более семидесяти лет существует традиция отмечать начало учебного года. И, пока живы выпускники нашей школы, мы всегда будем посвящать первую неделю учебного года им. Он, по сути, начинается для всех, кто когда-либо учился в этих стенах.

Вау. Он, похоже, вообще без понятия, в чем суть этой церемонии.

– Это дни, когда прошлое встречается с настоящим. И должен сказать вам, молодые люди: ничто не подарит вам воспоминаний более ярких, чем эти. Ваши знакомые, ваши друзья – все останутся с вами навеки. Через десять, двадцать, тридцать лет.

Я шарила взглядом по боковой линии, отыскивая Джейми. Вон он, номер двадцать восемь. Я звала его – зрачками, мыслями. Он чуть повернул голову, профиль четко обозначился в свете прожекторов. Волосы влажные, вьются на лбу. А потом он повернулся полностью и взглянул на меня.

Уж точно, этого мы никогда не забудем.

– Что ж, продолжаем игру! И не забудьте, сегодня в спортзале бал в честь начала учебного года!

Все захлопали, футболисты выбежали на поле, на бегу давая директору пять.

Судья дал свисток, игра тут же возобновилась. Джейми остался на скамье.

Почти сразу после начала раздался рев толпы. Я тут же перевела взгляд на поле. У «Титанов» новый тачдаун. Черт-черт!

Сердце билось у меня в горле, я смотрела на переплетение тел, на мечущиеся фигуры – они мелькали как молнии, перебрасывая мяч по плавной дуге; вот свисток – мне казалось, что я смотрю уже целую вечность. А Джейми так и сидел на скамье, опершись локтями о колени, подперев ладонями подбородок и пристально глядя на Тедди. Иногда он вскакивал и кричал, подбадривая друга.

Наконец в четвертой четверти мы заработали еще очков – филд-гол. То есть опять ничья, семнадцать – семнадцать. Радость длилась недолго, «Титаны» тоже заработали филд-гол и повели: двадцать – семнадцать. Осталась, блин, последняя минута.

– ДАВАЙ, ЖМИ! – заорала я и затопала ногами.

За спиной у меня какой-то парень пробормотал:

– Вообще чокнутая.

Мне было плевать, я не отводила глаз от поля.

– НУ ЖЕ, ВЫИГРЫВАЙТЕ!

«Койоты» вышли на тридцатиярдовую линию «Титанов». Тетка, моя соседка, голосила:

– Ну же, давай филд-гол! В овертайме мы им навешаем!

Я была с ней полностью согласна. Если «Койоты» забьют филд-гол, остальное у Тедди как-нибудь, да наладится.

Тут вдруг раздался свисток, тренер «Койотов» повернулся к скамье.

– Мендоза! Выходи.

У меня перехватило дыхание. Джейми вскочил, надевая шлем.

Да блин горелый. Отлично – видимо, они попытаются заработать филд-гол. Я стиснула руки в страшном волнении – ведь будущее Джейми зависело от исхода этого матча.

Тренер еще раз прикрикнул на Джейми, тот стремительно подбежал к нему. Тедди тоже стоял рядом с тренером, уперев руки в бока, Джейми нагнулся, выслушивая наставления тренера. Голова его дернулась, я видела, как он замер.

Блин. Это еще что?

Джейми механически кивнул, потом посмотрел на меня, мгновенно отыскав в толпе, как будто все время знал, где я сижу. Меня захлестнула волна нежности, я попыталась ободряюще ему улыбнуться, и вот он выбежал на поле, а у меня тут же вспотели ладони. Что-то здесь не так.

Блин, блин, блин.

Как я и подозревала, Джейми нацелился на филд-гол, пригнулся, держа мяч. Подбежал кикер, они быстренько дали друг другу пять, а Тедди вместе с остальными игроками занял место на линии.

Зрители притихли, кикер сделал шаг назад, вдохнул, прежде чем рвануть к мячу. И тут – момент очень напоминал дежавю – я увидела, как кикер вильнул в сторону, а Джейми в тот же миг распрямился.

Вот оно. Этот самый их трюк. Джейми велели повторить его трюк. А это значит – он должен перебросить мяч. Перебросить…

Тедди. Тедди стоял в зачетной зоне, готовый принять пас. Руки подняты, он помахивал ими, показывая Джейми, что открыт.

– Ойнумамадорогая, – невольно простонала я, обхватив лицо руками.

Джейми поднял мяч повыше, помедлил, глядя на Тедди. Игроки противной стороны ринулись на него, кикер заблокировал одного из них в лоб, чем выиграл для Джейми примерно полсекунды.

Я не дышала, все мышцы в теле застыли, и тут Джейми с высоты своих ста восьмидесяти пяти сантиметров подбросил мяч. Он взмыл в воздух, проплыл над головами лайнбекеров, вращаясь по спирали, будто бы по благословению самого тренера Тейлора.

Безупречная дуга, а потом – приземление прямо в протянутые руки Тедди.

Молчание тут же сменилось восхищенными воплями, топаньем. Я подумала – вот и все, но команда опять выстроилась для броска. Джейми взял мяч, кикер бросил, мяч пролетел между стойками ворот. Раздался голос комментатора:

– И «Койоты» выигрывают – победу им принес тачдаун Тедди Квинтеро! Двадцать четыре – двадцать один!

На трибунах разразилась буря, все ринулись на поле. Я тоже, сфокусировав взгляд на одном-единственном человеке. Между нами больше не было препятствий. Мне было наплевать на все.

И Джейми тоже. Мы встретились на краю поля, и мне оставалось лишь одно – с разбегу прыгнуть к нему в объятия. Он был потный, разгоряченный, весь в грязи и траве, но он поднял меня высоко-высоко, а я заверещала, да так громко, что голос сорвался:

– У ТЕБЯ ПОЛУЧИЛОСЬ!

Там – в воздухе, в его руках, в остановившемся времени – я зависла на целую вечность. Счастье и облегчение накатывали волнами, и вот я уже одновременно и плакала, и смеялась. Я выскользнула из объятий Джейми, зацепилась жакетом за его наколенники и свитер. А когда наконец подняла взгляд, увидела, что в его темных глазах стоят слезы. Он дышал глубоко, с присвистом – еще не отойдя от потрясения.

Я вытерла слезы с его лица, а он схватил мою руку, прижался к ней губами:

– Прости меня.

– Да ладно, я понимаю, я все понимаю, – ответила я, тоже всхлипывая.

Не отрывая губ от моей ладони, он посмотрел мне в глаза:

– Отыщи меня, ладно? Отыщи в будущем. Мы ведь не забудем друг друга, я в этом уверен.

Я перестала смеяться. Я и дышала-то с трудом.

– Обещаешь? – выдохнул Джейми.

Я кивнула. Он отпустил мою руку, мое тело, повернулся к Тедди, чтобы стиснуть его в объятиях. Яростно, крепко. Что-то прошептал ему в ухо.

Тедди широко улыбался, худощавое лицо вытянулось: он осознавал значение случившегося. И я пожелала ему в будущем всего самого-самого лучшего. Не только ради Джейми, но и ради него самого. А потом отвлеклась, потому что в шортах у Джейми что-то мигало.

Его телефон. Ну вообще.

Видимо, телефон еще и вибрировал, потому что Джейми вздрогнул, потянулся к нему. Все высыпали на поле и воцарился такой хаос, что никто не заметил, что Джейми всматривается в экран аппарата, который изобретут только через десять лет.

Джейми посмотрел на меня и кивнул. Мы вместе выбежали со стадиона, он куда быстрее меня. Я слышала, как Присцилла зовет меня по имени, обернулась к ней на бегу.

– Увидимся на балу!

В ее удивленном взгляде читался миллион вопросов. Я снова посмотрела вперед и поняла, что Джейми ждет меня, протягивает руку. Я ухватилась за нее, и мы рванули на улицу через главные ворота, вот так вот просто, будто делая что-то привычное.

Перед школой стоял светло-зеленый хетчбэк с работающим двигателем, вокруг выхлопной трубы сгустилось бензиновое облачко.

Мы с Джейми резко остановились.

– «Отвезу назад». – Я почти шептала, испытывая непонятное почтение к этой дурацкой конторке, которая нас сюда отправила.

Мы переглянулись, все не разнимая рук, тяжело, прерывисто дыша.

– Тебе прислали уведомление? – догадалась я.

Он кивнул.

– Да, сказали, что я выполнил задание и за мной приехали.

Мы уставились на машину. Силуэт Мардж едва угадывался среди выхлопных газов. Я так и не поняла, какой у нее вид – успокаивающий, угрожающий или все сразу.

– Ясно. Ну, тебе пора, Джейми. – Я улыбнулась, хотя улыбка далась мне страшным трудом. – Я рада за тебя. И за Тедди.

Он принялся жевать нижнюю губу, и мне даже показалось, что он сейчас снова расплачется, а тогда я и сама расклеюсь. Прорыдаю следующие тридцать лет.

– Почему это так тяжело? – спросил он.

Мы ведь знакомы какую-то там неделю. Но пришел момент расставания – и нас вдруг потянуло друг к другу с силой земного притяжения. Я сжала его руку:

– Ты здесь чужой. Я здесь чужая. Мы должны вернуться домой.

Он опустил ресницы, громко сглотнул.

– Да. – А потом поправил указательным пальцем очки – я в этот момент осознала, что он всегда это делал, когда нервничал. – Удачи вам с мамой, Саманта. Я… я буду думать о тебе.

Слова душевные – и душераздирающие.

– Спасибо, удачи вам с Тедди. Надеюсь, это поможет и ему, и твоей семье – в будущем, – сказала я, а сердце так и рвалось на части. – Да, и еще: ты пока меня не ищи. Я тебя сама найду, ладно?

Он поколебался, а я обеими руками схватила его за плечи.

– Я серьезно. А то все испортишь. И вообще, я не хочу, чтобы ты видел меня школьницей-страхолюдиной.

Он рассмеялся и обнял меня крепко-крепко.

– Ладно. Глядишь, ты и правда испугаешься такого неподражаемого старшеклассника.

Машина просигналила, опустилось стекло со стороны пассажирского сиденья. Мардж крикнула:

– Через десять секунд уезжаю!

Джейми тихо ругнулся, дотронулся губами до моей щеки. То ли поцелуй, то ли нет. Призрак чего-то очень-очень значимого. Или предвкушение.

– Увидимся на той стороне, – выдохнул он мне в ухо.

А потом подбежал к машине, прыгнул на заднее сиденье – долговязое тело в футбольной форме заполнило все пространство до отказа. Он смотрел прямо перед собой, не встречаясь со мной взглядом, а я не стирала улыбки с лица, пока машина не свернула за угол и не пропала из виду.

Я стояла одна, сзади шумел стадион, а вечерний воздух отдавал металлом: надвигалась гроза.

Когда все ушли со стадиона, я нырнула в женскую раздевалку, чтобы переодеться на бал. Щелкнула выключателем, ряды скамей и шкафчиков омыл неожиданно резкий белый свет. Вытряхнула из рюкзака платье Присциллы, с облегчением выяснила, что оно совсем не помялось.

Пустая раздевалка, безжалостный блеск ламп – мне было не по себе, пока я в полном молчании причесывалась и красилась. Через некоторое время мне уже казалось, что я вот-вот прыгну с обрыва, поэтому я пошла на риск и включила музыку. К счастью, я всегда грузила альбомы, а не стримила. Ткнула на воспроизведение, аккумулятор тут же начал разряжаться, но сегодня мне было наплевать. Я скоро вернусь домой. Музыка подкрепляла мою уверенность.

Раздевалку заполнил проникновенный голос Билли Айлиш, а перед глазами у меня стоял Джейми, исчезающий в ночном тумане; думая о нем, я наносила серебристые тени на веки.

Кивнула, вгляделась в свое лицо. Я буду думать о тебе.

Откопала в рюкзаке тушь, нанесла, чуть приоткрыв рот. Отыщи меня в будущем.

Щеки и так пылали, поэтому я просто втерла немного розовой рассыпчатой пудры в скулы. Нужно все это прекратить. И тут в голове всплыло воспоминание. В детстве я любила смотреть, как мама делает макияж. Я сидела на ее кровати и зачарованно следила, как она за туалетным столиком одно за другим наносит на лицо разные косметические средства. Движения у нее были продуманные, успокаивающие.

У меня в пятисотый раз за день защипало в глазах. Там, в раздевалке, меня вдруг нагнало все, что случилось за последние несколько часов. Я осознала, что попрощалась с Джейми, а скоро попрощаюсь и с Присциллой.

Еще несколько часов назад я бы дала отрезать себе руку, только бы вернуться в привычный мир. А теперь мне вдруг расхотелось со всем этим расставаться. Я незаметно влюбилась в эту эпоху – такую чужую, но подарившую мне столь необходимую возможность начать с нуля. Именно здесь мне понравилось учиться. Я пересмотрела наши отношения с Кареном. Подружилась с собственной мамой.

Скоро я услышала, как диджей настраивает в спортзале аппаратуру.

Вот и началось.

В зал я вошла одной из первых и тут же двинулась к столу с напитками, где с незапамятных времен кучкуются во время школьных танцев все неудачники. Ко мне подошли несколько учителей, из лучших побуждений завели со мной разговор, я мужественно терпела неловкую ситуацию. А сама не отводила глаз от двери – и вот в проеме появилась Присцилла и ее сопровождающие. Присцилла держала за руку Нила, запястье ее украшал браслет из орхидей, с головы струились серебристые нити. На ней было платье из льдисто-голубого атласа – тоненькие лямки на плечах и пышная юбка выглядели именно так, как полагается номинантке.

Присцилла заметила меня, улыбнулась, помахала. Я поставила на стол пластиковый стаканчик с севен-ап и направилась к ней.

– Привет! Изумительно выглядишь.

Я не врала. Завитые волосы лежат безупречно, макияж – не придерешься, платье сидит прекрасно. Хальмони постаралась.

– Пойду принесу напитки, – вызвался Нил, готовый делать что угодно, только бы не слушать болтовню двух девчонок.

– У вас прямо свиданка, – заметила я.

– Ой, господи. И что ты теперь собралась критиковать? – нахмурилась Присцилла.

– Да ничего. Он сегодня… более или менее.

– Он высокий, – добавила, пожав плечами, Присцилла. – Фотографии танца будут что надо.

– Ну-ну, – ответила я, смеясь.

Тут лицо ее засветилось.

– Эй, а давай и с тобой сфотографируемся! Я заплачу́.

Я было согласилась, а потом вдруг сообразила, что это совсем ни к чему.

– Э-э… знаешь, наверное, не стоит.

Она дернула меня за рукав.

– Да ладно!

Бли-и-и-ин!

Я рассмеялась.

– Терпеть не могу фотографироваться. Я ужасно нефотогеничная. – Тщеславие – это она поймет.

– Ты прекрасно выглядишь! Ну пошли, – не сдавалась Присцилла, оттаскивая меня в фотозону в дальнем конце зала.

И как мне теперь выпутаться? Нельзя же оставлять Присцилле мою фотографию – в один прекрасный день она сообразит, что я один в один ее школьная подружка.

И никакой очереди к фотографу. Да чтоб вас!

Пятнистый занавес для фона только подчеркнул красоту ее платья. Она встала в позу, нетерпеливо меня дожидаясь. Меня охватила паника, и я поняла, что, как и в будущем, не в состоянии перечить собственной матери. Она настояла, чтобы мы встали спиной к спине, как в «Ангелах Чарли».

– Руки опусти на бедра, тогда бицепс не будет выглядеть дряблым. – Присцилла пихнула меня локтем.

– А лично мне очень нравятся дряблые бицепсы, – пробурчала я.

Тем не менее выполнила ее приказ. А когда фотограф отсчитал: «Один, два, три», – вскинула руку и прикрыла нижнюю часть лица. Да так стремительно, что Присцилла ничего не заметила. Фотограф уставился на меня, приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но я выразительно мотнула головой.

– А вон и Нил с напитками, – объявила я, утаскивая Присциллу прочь.

Нил действительно стоял посреди зала со стаканами. Я отпила чуточку. Так, алкоголя не подлили. Отлично, вечер-то предстоит длинный.

Потом нас наконец отыскала Дейдре с компанией, я отошла в сторону, а они, как обычно, стали нести всякую хрень, только громче обычного, да еще и при полном параде. Я почувствовала, что под мышками скапливается пот. Не от жары, хотя воздух был далеко не свежим и не прохладным. Просто с каждой минутой момент объявления результатов голосования подступал все ближе.

Но ведь эта полоумная Мардж не позволит мне застрять в прошлом? Если бы мы с Джейми были из одного времени, он бы знал заранее, вернулась я или нет. Но теперь ему ждать целых два года, прежде чем он выяснит, сработал ли мой план.

Включили песню, все заверещали, побросали свои дела и помчались на танцпол. Услышав мелодию, я улыбнулась. Nuthin' but a 'G' Thang. Некоторые вещи на школьных балах никогда не меняются. Я смотрела, как поют и приплясывают местные подростки, и ощущала некоторое превосходство над ними, поскольку они смысл этой песни понимали не до конца.

И тем не менее было во всем этом что-то симпатичное. Странно было сознавать, что, когда я вернусь домой, все они окажутся старше на тридцать лет. А то, что я вижу сейчас… может, это лучшее время их жизни. Для кого-то старшая школа – препятствие, которое нужно преодолеть, чтобы потом зажить как нормальный человек. Я представила себе: некоторые из тех, кого сейчас не замечают и считают странными, вырастут и совершат что-то великое. Станут самими собой. Расцветут, вырвавшись из социальных оков 1995 года.

А другие… не знаю. Может, это и есть их лучшие годы.

Я смотрела, как Присцилла блистает посреди танцпола – на лице широкая улыбка, она счастлива, ей уютно в собственном теле. Но ее сдержанность и самоконтроль никуда не делись.

Почему эти глупости имеют для тебя такое значение?

Я смотрела, как она танцует, а в ушах звенели мои собственные слова: я поняла, что теперь и мне важно, станет ли она королевой бала. Не знаю, была ли школа лучшими годами маминой жизни. Хотелось надеяться, что нет. Но мне стало ясно, почему этот бал имеет для нее такое значение.

И тут Присцилла посмотрела на меня, махнула рукой, пошевелила губами:

– Танцуй!

Я поставила стакан, вышла на танцпол, огибая тех, кто уже мог только лежать. Блин, рановато, но мне-то что. Добралась до Присциллы, она комично взмахнула руками, подзывая меня к себе. Я засмеялась – ну бред же. У мамы много достоинств, но только не чувство юмора.

Танцевали мы долго. Покачивались, хлопали в ладоши, кружились. В какой-то момент чуть не столкнулись с Сунгом и Дженнифер. Но танцпол – такая штука, которая все нейтрализует: обалдевшие, потные, мы просто двигались в такт, все вместе. Забыв про социальные границы, отделявшие нас друг от друга. Я даже обхватила Сунга за пояс и скакала с ним вместе под Blister in the Sun. Время шло, время стояло на месте. Я пыталась прочувствовать каждую секунду, оценить каждую из этих последних минут, которые мне суждено было провести с той Присциллой. Не моей мамой. Не женой. Не женщиной, предъявлявшей ко мне суровые требования. А с девчонкой, которой нравилось танцевать с друзьями.

Когда директор Баррет закончил извиваться в своем дурацком танце и постучал по микрофону, собираясь объявить имена короля и королевы бала, я ощутила, как рука Присциллы скользнула в мою. Сердце билось так громко, что я побоялась: вдруг она почувствует его удары через мою ладонь.

И вот что самое странное. Я вдруг поняла: мне по-прежнему хочется, чтобы она победила, но хочется этого иначе – от итога зависит не моя судьба, а ее счастье. А что с этим счастьем будет дальше, хватит ли его на несколько часов, дней или больше – этого я не знала. И это не имело значения. Мне просто хотелось, чтобы она его обрела.

Центр зала ярко осветили цветные прожекторы, и Баррет высоко поднял листок бумаги.

– Итак, королем бала избран… – Барабанная дробь из динамиков. – Нил Харпер!

Раздались восторженные вопли, а Нил, гордо выпятив грудь, прошествовал к Баррету. Девчонка с замысловатой прической вручила ему красную бархатную корону – такие носят короли в мультиках. Нил нацепил ее, лихо сдвинув набекрень. Ради Присциллы я не стала ерничать.

– А корону королевы бала… – Снова барабанная дробь. Я стиснула руку Присциллы, она глянула на меня с нервной улыбкой. Баррет помолчал, обвел зрителей взглядом: – …получает, победив в самой напряженной борьбе за все время моего директорства, Присцилла Джо!

Вопль вырвался из самых глубин моей души. Не повинующийся разуму и такой громкий, что стоявшие рядом скривились и заткнули уши. Мне было плевать. Плевать было и Присцилле, она потянулась ко мне, мы обнялись, запрыгали. Победили. Ну ни фига себе. НИ ФИГА СЕБЕ!

– Поздравляю! – Я улыбалась от уха до уха.

Она трясла головой, все еще не веря.

– Не может быть!

– А вот и может!

А потом рука ее выскользнула из моей, толпа тянула ее прочь. Я смотрела ей вслед, в горле стоял комок – ведь маму-подростка я больше уже не увижу. Когда она проходила мимо Сунга и Дженнифер, Сунг сложил ладони рупором и издал победный вопль. Присцилла послала им невероятно прекрасную, лучезарную улыбку – вид у Сунга стал такой, будто его шандарахнули по голове, причем в буквальном смысле.

Присцилла взошла на сцену, девушка вручила ей букет и корону в сверкающих камушках. Корона сидела прекрасно, будто Присцилла родилась королевой.

Улыбки ее хватило бы, чтобы осветить весь мир. Счастье переливалось через край. От гордости у меня сжалось сердце, по телу прокатилась волна облегчения. Мы победили. Она победила. Я бросила взгляд на Дженнифер и на шандарахнутого Сунга и поняла, что без меня ничего бы не было.

А потом я увидела в толпе Стеф, в облегающем карамельно-розовом платье, волосы выпрямлены, стекают вдоль спины. Мы встретились с ней глазами, и я беззвучно произнесла: «Спасибо». А она – явно убитая горем – улыбнулась. Стеф оказалась не такой уж плохой. Нужно уговорить Присциллу больше с ней не враждовать.

С потолка посыпались конфетти, я потянулась за телефоном, включила его, стала ждать сообщения.

Но его не было.

Может, задерживается. Подожду у входа в школу, где ждал Джейми. Я в последний раз глянула на Присциллу, сияющую, с короной на голове, и почувствовала, как меня обволакивает покой. В мире все наладилось. Я попрощалась с ней без слов и выскочила за дверь. До встречи в будущем, мам.

На улице оказалось ужасно холодно, я бежала, выдыхая облачка пара, перепрыгивая через две ступеньки. Вот и выход, но вокруг пусто. Воздух густой от тумана, вместо фонарей – мутные шары.

Где же она? Я посмотрела на телефон. Ничего.

Вгляделась в дорогу – наверняка сейчас из-за угла вылетит машина. Руки покрылись гусиной кожей, я начала их растирать, минута шла за минутой.

И никакой машины. Зато из спортзала начали выбегать люди – бал завершился. Сердце упало куда-то в пятки. Да где же Марж? И почему я до сих пор здесь? Вокруг маячили школьники, разгоряченные, счастливые. Но я будто смотрела замедленную съемку без звука, не слыша ничего сквозь рев ужаса в мозгу.

– Сэм!

Из ступора меня вывел знакомый голос. Присциллу вел под руку Нил, корона все так же безупречно сидела у нее на голове. Ну прямо идеальная королевская чета.

– Ты куда подевалась? – со смехом спросила она, все еще торжествуя победу.

Я попыталась говорить нормально:

– Так, подышать вышла. Да, поздравляю! Ты победила!

Она ухмыльнулась.

– С твоей помощью. – Потрясла головой. – Спасибо тебе, Сэм.

Она подошла, чтобы обняться. Неловко, скованно: объятия были не в ее духе. Но я тоже обхватила ее руками – со свирепой самозабвенностью, отчего ей, видимо, стало совсем не по себе. Мне было страшно, и я радовалась, что мама рядом, пусть даже и такая.

Она отстранилась, нахмурилась.

– Да ты как ледышка, – удивилась она. – Нил, предложи Сэм свой пиджак.

Он вздохнул, но все-таки вылез из рукавов. Я сделала протестующий жест.

– Не надо, все хорошо!

И тут я внимательнее оглядела Присциллу. Что-то переменилось? Все ведь сделано, да? Она стала королевой бала?

– Сэм, а ну, надела пиджак, а то ты какая-то ненормально красная, – приказала Присцилла.

И все же.

Ведет она себя как обычно. Я сама не знала, чего ожидать. Что характер ее смягчится? Что сквозь деловитую бронь, необходимую для выживания, вдруг проступит тепло?

– Ты ведь пойдешь к Дейдре? – спросила она; я же набросила на плечи пиджак Нила, пропахший одеколоном. А, ну да, вечеринка после бала. Про которую я вообще не думала, потому что полагала, что ни фига меня здесь уже не будет.

Я попыталась сморгнуть слезы, которые норовили поползти по щекам.

– Ну, я не знаю…

– Пошли! Весело будет! Надо же отпраздновать!

Я кивнула – она была такой счастливой, так хотела куда-то пойти со мной.

– Ладно, давай.

– Поехали с нами!

Мне было не до размышлений, не стану ли я третьей лишней, и я приняла предложение. Мы залезли во внедорожник и поехали к дому Дейдре вверх по склону холма, по ветреным улицам, обсаженным высокими деревьями и обставленным уютными газовыми фонарями. Капли падали на лобовое стекло, я смотрела на темные дома, пролетавшие мимо. Я что, здесь застряла? Что еще я должна сделать?

Это чистый ад – торчать на вечеринке и крутить в голове мысль, а не просрал ли ты возможность вернуться в свое настоящее время.

Бутылка с пивом успела согреться у меня в руке, а когда в меня впилился какой-то парень, часть пива еще и выплеснулась на платье.

– Ой, – нетвердо произнес он и, шатаясь, побрел вниз по лестнице.

Я смотрела ему вслед в надежде, что он сейчас споткнется и рухнет к нижней ступеньке, расшвыривая других, точно кегли.

Увы. Добрался. Я прислонилась к перилам на верхней площадке. Удобное место, чтобы пассивно наблюдать за происходящим. Мы с Присциллой чокнулись водкой за победу, а потом я убрела прочь – пусть порадуется, вместо того чтобы нянчиться со мной. Мне необходимо было побыть одной, придумать, что же теперь делать.

От телефона никакого толку, аккумулятор подыхает. Осталось восемь процентов. Я снова попробовала набрать 911. Оператор? Вы не могли бы забрать меня из 1995 года? Спасибо.

Тут у входной двери поднялась какая-то суматоха, пришлось мне перестать себя жалеть. Я спустилась на этаж ниже и стала смотреть сквозь перила, что там происходит. До меня долетел пронзительный вопль:

– Присцилла!

Мамочки, только не это. Кричала хальмони.

– Присцилла! – Еще раз, уже из прихожей. Волосы собраны в узел, одета в длинное серое пальто поверх свободных штанов, на ногах резиновые шлепанцы. От нее веяло яростью, какой я еще никогда не видела.

– Это что, ее мамаша? – раздался недоверчивый голос. Как будто сама мысль, что твоя мать существует где-то за пределами твоего дома, – это такая невообразимая хрень, что фиг кто поверит. Я спустилась, прошла мимо тех, кто глазел и лыбился, – в надежде хоть как-то успокоить хальмони. Но в прихожую выйти не успела – увидела, что сквозь толпу проталкивается Присцилла.

Она была красная как рак, причем не от выпивки. Потому что, в отличие от меня, выпив, не краснела. Корона съехала на сторону, волосы слегка растрепались. Она встала перед хальмони и тихо осведомилась:

– Ты что тут делаешь?

– Что делаю? – выкрикнула хальмони. – Мы обе делаем одно: уходим отсюда. Немедленно.

Вокруг снова раздались смешки. В глазах Присциллы я прочитала унижение. В стиснутых кулаках, напряженных плечах. Я подумала, что она будет возражать, упрямиться, скандалить с хальмони. Так Присцилла вела себя в будущем с теми, кто ее обижал. И делала все, чтобы не попадать на людях в подобное положение.

Она, однако, пошла за матерью к выходу.

– Отвалите, – обратилась я к парочке ржущих парней, протискиваясь мимо.

Внизу у лестницы я столкнулась с Дейдре, хихикавшей в пластиковый стаканчик и явно совсем не переживавшей за так называемую подругу.

– Чокнутая у нее мамашка. – Дейдре презрительно фыркнула.

Я встала как вкопанная.

– Так, Дейдре. – Я медленно подошла поближе.

Она подняла брови и постаралась подавить смех:

– Ну, чего?

Я выхватила у нее стакан и вылила его содержимое на ее дурацкую безупречную прическу.

– Кому надо уходить, тому надо уходить, ясно?

Она покраснела и что-то забормотала – по физиономии стекало пиво, и, выбегая за дверь, я услышала ее вопль:

– Сука!

Я обернулась и показала ей сразу два указательных пальца:

– Не зли Овна – прилетит!

Снаружи хлестал дождь. Я остановилась на крыльце, глядя, как хальмони с Присциллой идут к машине хальмони, криво припаркованной у тротуара. На пассажирском сиденье маячило личико. Грейс. Я собиралась подойти и сделать… ну, не знаю… что-нибудь, но тут Присцилла остановилась посреди газона перед домом.

– Омма, я же тебе сказала, где сегодня буду! – выкрикнула она – платье и волосы стремительно намокали.

Хальмони резко развернулась.

– И ты еще на меня кричишь? Я думала, ты останешься у Дейдре ночевать. Ты не сказала, что идешь на вечеринку! Знаешь, откуда я узнала правду? От мамы Пола в кружке изучения Библии! Она была в ужасе, что я не в курсе! Ты хоть представляешь, как твоей омме было стыдно из-за того, что дочь ей врет? И водится с этими паршивцами!

Присцилла расхохоталась. Гулко, зло.

– Они не паршивцы. Они нормальные.

– Мусор они, – сказала хальмони по-корейски. Очень грубо. – И родители их мусор, если позволяют своим детям такое. Балы, конкурсы, все это. Я слишком тебя распустила. Все, кончено.

– А для меня это важно. Почему тебя совершенно не интересует, что я думаю? – Голос Присциллы сорвался, нижняя губа дрожала. За ее словами я чувствовала исступление и ужас – как эхо нашего с мамой скандала.

– Потому что я лучше знаю! – рявкнула хальмони.

Присцилла вздрогнула, отшатнулась, будто бы защищаясь.

Мама никогда ни на кого не рявкала. Я думала – потому что бесчувственная. Но может, она так защищала нас от ненужных чувств.

– А тебе не интересно, стала я королевой бала или нет? – спросила она тихим, совершенно несчастным голосом.

Хальмони глянула на дочь, скрестив на груди руки, – ее одежда тоже намокла под дождем.

– Похоже, стала, судя по этой дешевке у тебя на голове.

Присцилла помолчала.

– Да, стала. Спасибо за заботу.

– Меня заботит твое будущее, – ответила хальмони и зашагала дальше к машине. – Заботит, чтобы ты думала о действительно важных вещах. Это мой материнский долг. Я не обязана радоваться всем твоим достижениям. Ты считаешь, тут есть из-за чего плакать? В мире есть проблемы и похуже, Присцилла! А ты не испытываешь никакой благодарности за то, что тебе дано.

Эти слова прозвучали для меня как пощечина. Критика, обвинения – как это знакомо. Как понятно. Вот и разразился этот скандал. Я чувствовала, что воздух отяжелел, возвещая, что жизнь того и гляди изменится. То же ощущение было у меня в машине в утро скандала с мамой.

– То, что мне дано? – Голос Присциллы прорезал шорох дождя. – В смысле, право работать бесплатно?

Хальмони ощерилась:

– Что? Ты смеешь жаловаться, хотя я наняла Сэм тебе в помощь?

– Да! Смею! Ах, ну да, мне ж не позволено иметь собственное мнение! – выкрикнула Присцилла. – Да, ты наконец наняла помощницу. Но по субботам я все равно работаю – плюс делаю все по дому.

Я увидела, как по лицу хальмони пробегают волны стыда и гнева. Вспомнила ее слова в первый день: «Я знаю, что прошу от нее слишком много». И вот – все ее страхи оправдались.

И тут Присцилла взорвалась:

– А мне предлагали работу. В загородном клубе. Типа настоящую, с оплатой. Я, пожалуй, соглашусь – все лучше, чем у тебя вкалывать. И перестану тебя финансово обременять.

И тут на лице у хальмони появилось совершенно ужасное выражение – это предательство причинило ей такую боль, что у меня сжалось сердце.

– Ты плохая дочь, – сказала она. С безжалостным спокойствием. А потом пошла к машине.

Присциллу будто хлестнули по лицу. Она моргнула, по щекам струились дождь и слезы. Я смотрела на маму – она стояла одна на мокрой траве в платье, которое только что было таким прекрасным. Я в жизни не видела такого душераздирающего зрелища. Только что она была счастлива, а теперь чувствует себя совершенно никчемной.

И тут перед глазами молнией сверкнула очень похожая сцена: мы с мамой стоим под дождем на парковке торгового центра. Я тебя ненавижу. И выражение маминого лица. Я устыдилась своих слов. Мне стало стыдно, что я могла сказать такое своей маме.

Тут я вдруг поняла, зачем меня на самом деле сюда отправили. Не предотвратить скандал. Скандал был неизбежен.

Помочь им разобраться с последствиями.

Вот только я не успела ничего сказать: Присцилла села в машину, и они уехали.

– Ну как, понравилось?

Я таращилась Мардж в затылок.

– Издеваетесь? Да пошли вы…

– А вот выражаться не надо.

– Скажите спасибо, что я не собираюсь подавать на вас в суд.

– Волшебную фирму поди засуди.

Машина проносилась через перекрестки, виды за окнами смазались от дождя. Я вцепилась в ремень безопасности.

– Помедленнее! Угробите меня – я вообще домой не вернусь!

– А нас силовое поле защищает, – ответила Мардж, включая отопление посильнее.

Я подалась вперед:

– Погодите. Что, честно?

– Ха-ха.

Я нахмурилась, откинулась назад:

– Слушайте, я без понятия, как все это работает. Вы отправили меня в прошлое. Так что давайте без шуточек, ладно?

– Сколько же среди вас таких, кто и не поблагодарит-то толком, – мягко произнесла Мардж, поворачивая у подножия склона. – Твой… как сказать… дружок Джейми тоже сказал мне пару ласковых.

У меня прервалось дыхание.

– Джейми? Он нормально вернулся?

Она не ответила. Лишь дребезг машины нарушал наше молчание.

– Мардж!

– Я соблюдаю конфиденциальность в отношении каждого пассажира, Сэм. Таковы правила. – Спросить, каковы именно, я не успела, она ударила по тормозам. – Приехали.

Какого дьявола? Я выглянула в окно. Мы остановились возле моего дома. Середина дня. Дождь перестал.

– Но как… – Я умолкла, пораженная нормальностью всего вокруг. Гигантский платан, кустики лаванды, белый дом в испанском стиле, красивая светло-зеленая дверь. Как же странно, когда вокруг ничего странного.

Я вернулась.

Вот так вот просто.

– Милости прошу. – В зеркале заднего вида я увидела ухмылку Мардж.

– И все? Я дома? – Я, разнервничавшись, сидела на месте. Мне стало страшно.

– Угу.

– И сколько времени прошло? – спросила я, доставая телефон. Он поймал сеть. Дата и время…

– Нисколько. Как раз в это время я тебя и забрала. – Мардж протянула руку, открыла мою дверцу. – Иди давай. У меня другие заказы.

Я отстегнула ремень, однако не двинулась с места.

– А я не уверена, что готова.

– Сочувствую. – Машина медленно поползла вперед, я взвизгнула, толкнула дверцу.

Вышла, захлопнула ее, а Мардж опустила свое стекло и показала мне большой палец:

– Удачи, Сэм. Спасибо, что воспользовалась услугами нашей компании.

Негромкое хихиканье стихло – она отъехала.

Какого черта?

Я немного постояла снаружи, собираясь с мыслями; я дома – от этой мысли чуть закружилась голова. Да, я страшно злилась на Мардж, однако поняла одну вещь: я справилась. Мне вдруг стало ясно: все мои поступки и надежды за эту последнюю неделю – все это правильно.

Я взмахнула руками.

– Да, блин!

А потом поняла, что замерзла.

Блин. Платье.

Ну, да, для мамы прошло тридцать лет. Может, она и не вспомнит это платье. Но мама всегда вела учет своих нарядов, как другие люди ведут учет своих заболеваний. Шагая к дому, я вытащила шпильки из волос и попыталась стереть тени с век.

Прокралась за угол – там росла жасминовая изгородь, заглянула в окно кухни.

Пусто. Я бросила взгляд на экран телефона. После нашей ссоры прошло всего минут десять, видимо, мама еще в пути.

Войдя в дом, я ринулась наверх, к себе – мама могла появиться в любую секунду. Стащила с себя платье, запихнула на дно корзины с грязным бельем. Потом, подумав, снова сунула руку в корзину. Вытащила, аккуратно свернула. Спрятала в ящик под свитера.

Винтажное все-таки.

Увидела в зеркале свое осунувшееся лицо, попыталась пригладить волосы, а то мама подумает, что на меня по дороге напали. Стерла с щеки остатки блеска и тут вдруг заметила одну вещь.

Возле зеркала стоял длинный узкий столик с семейными фотографиями. Единственное место, где мама разрешала выставлять их напоказ. Говорила, что фотографии по всему дому – «пошлость». Тут стояли детские снимки, мои и Джулиана. Свадебные портреты родителей. Семейная история сквозь года.

Но заметила я совсем другое.

Я схватила изящную серебряную рамочку, куда были вставлены старые мамины фото – они с Грейс в детстве, старая черно-белая фотография бабушки с дедушкой в Корее. Мамина фотография перед выпуском. И вот овальный снимок – мама и я. На школьном балу.

Я в красном платье, половина лица комично прикрыта рукой, а мама старательно позирует рядом.

Ну ничего себе. Значит, все было на самом деле. Я провела по снимку кончиком пальца. Для меня это случилось всего несколько часов назад. Но вот она моя мама, школьница. Я вгляделась в саму себя. Лица почти не разглядеть. Только выгнутая бровь, фрагмент глаза с блестящими тенями. Я разглядывала собственное лицо в зеркале, чтобы убедиться, что не очень похожа на девчонку с фотографии, и тут завибрировал телефон.

Я посмотрела на экран и увидела сообщение от мамы в семейном чате:

Несколько секунд я вглядывалась в текст, пытаясь его осмыслить. А потом, когда до меня наконец дошло, внутри будто разжался кулак – с того дня, когда хальмони увезли в больницу, все внутренности были стиснуты и сжаты. Даже путешествуя во времени и участвуя в безумии последней недели, я все время носила в себе этот ужас.

Дрожа от волнения, я схватила куртку и пауэрбанк, надела туфли и вылетела из дома через кухонную дверь. На полпути до гаража вспомнила, что машина не заводится.

Тогда я понеслась по улице к ближайшей автобусной остановке – раньше мне такое бы и в голову не пришло. И только прыгнув в автобус, который шел до больницы, я сообразила, что мама использовала в сообщении восклицательный знак.

Рядом с палатой хальмони меня встретила непонятная суета, и я тут же занервничала. С ней же все в порядке? Может, после того как мама отправила сообщение, что-то успело произойти?

Но через миг в двери показалось мамино лицо с широкой улыбкой – она пожимала врачу руку и многословно его благодарила. Я выдохнула от облегчения.

И тут мама меня увидела.

Я боялась этого момента – по массе причин. Главная из которых – что она узнает во мне Сэм из прошлого.

Волосы у нее еще не просохли после того скандала под дождем. Солнечные очки она подняла на лоб. Бежевая шелковая блузка как-то сумела остаться безупречной, она была заправлена в темные джинсы с высокой талией.

Все мои переживания затмила вспышка счастья. Это моя мама. Я действительно вернулась домой.

– Саманта? – Вид у нее был удивленный. – Тебе разрешили уйти из школы?

Я попыталась сдержать все свои бурные чувства.

– Если честно, я туда вообще не пошла. Не успела – получила твое сообщение. Мне очень хотелось увидеть хальмони.

На секунду мне показалось – она сейчас рассердится, что я прогуливаю школу, но мама только кивнула. Собственно, судя по виду, она чувствовала то же, что и я, – огромное облегчение, как будто с души у нее свалился булыжник размером с небоскреб.

– Врачи и медсестры как раз закончили ее осматривать. Давай зайдем.

Голова у меня закружилась, когда я увидела хальмони в больничной кровати, все еще опутанную проводами, но в сознании. Она даже слегка приподнялась на подушках, глаза ясные, и, когда я вошла, хальмони сфокусировала на мне взгляд.

– Сэмми. – Она улыбнулась, слабая, но явно довольная.

Я разрыдалась, заревела как маленькая.

– Ух! Да я жива, чего ты плачешь? – пожурила меня хальмони.

В ответ я засмеялась, продолжая реветь. Столько всяких чувств. Облегчение, счастье, а с ними полное изнеможение после всех событий последней недели.

Я почувствовала, как чья-то рука слегка сжала мне плечо.

– Подойди поздоровайся, – сказала мама.

Я удивленно подняла на нее мокрые глаза. Может, мне это только привиделось, но в этой новой маме было что-то до странности знакомое. Другое, но знакомое. И тут до меня дошло. Она напоминала мне Присциллу.

Впрочем, думать об этом мне было некогда. Я шагнула к постели хальмони, потянулась к ее руке. Она крепко сжала мою ладонь.

– Привет, хальмони.

– Привет, Сэмми. – Глаза ее светились. – Уж ты прости свою хальмони за то, что она заставила тебя волноваться.

– Я еще подумаю, – ответила я, смеясь. – Понятное дело, ты одна во всем этом виновата.

– Да, виновата, – подтвердила она, но уже серьезно. – Я ничего тебе не говорила про свое сердце.

Меня будто ударили – глубинный смысл этих слов заставил меня пошатнуться. Я ведь успела узнать другую хальмони – вдову и мать, с трудом сводящую концы с концами, и это заставило меня по-новому оценить мою любимую бабушку: ее чувство юмора, довольство жизнью, а главное, я новыми глазами увидела то, что есть у меня, – то, чего смогла достичь моя мама, потому что бабушка дала ей такую возможность. Я увидела все слои нашей сложной истории.

Я наклонилась и бережно ее обняла, зная, как она еще слаба.

– Я тебя прощаю.

Тут она бросила на меня лукавый взгляд:

– Гм. А долго я провалялась в коме?

– Всего день.

– Да неужели? Занятно, – пробормотала бабуля, взгляд ее блуждал по моему лицу. – Я, Сэмми, кажется, видела тебя во сне. Ты как будто все это время была рядом.

Я вспомнила, какой видела ее в последний раз: выражение ее лица, перед тем как захлопнулись двери лифта. Мне тогда показалось, что она, вопреки всем законам логики, меня узнала. Видимо, моя связь с хальмони была так крепка, что проникла даже в прошлое. Какое-то волшебство, я никогда этого не пойму.

Тут пришла медсестра, постучала в дверь.

– Здравствуйте. Миссис Джо нужно отдохнуть. Ей многое пришлось пережить. Можете прийти к ней снова через несколько часов.

Мама нахмурилась, а я приготовилась к тому, что она начнет отчитывать медсестру, но вместо этого мама посмотрела на хальмони:

– Ты не против, омма? Я могу посидеть в вестибюле, подождать.

Хальмони покачала головой:

– Ну что ты, не надо. Все хорошо. Поезжайте домой, возвращайтесь попозже. А я посплю.

Мама поколебалась, прежде чем взять сумочку со стула.

– Ладно. Только, как проснешься, позвони. Я тебе поесть привезу. Еда здесь ужасная.

Ага, вот она мама, которую я знаю.

Но тут она бросила взгляд на медсестру:

– Простите.

Та пожала плечами:

– Совершенно с вами согласна.

А потом мама сделала то, что страшно меня удивило. Нагнулась, поцеловала хальмони в лоб.

– Мы скоро вернемся.

Я вытаращилась на них, испугавшись, что у бабушки случится второй инфаркт. Но она просто кивнула, как будто мамина ласка была самым обычным делом. В груди у меня что-то распустилось. А может…

Мы с мамой зашагали по коридору к лифтам, вокруг стоял обычный больничный гул. В прошлый мой визит это был надрывный звук из фильма ужасов. А теперь я испытывала бескрайнюю благодарность к приборам и к людям, которые помогли хальмони выкарабкаться.

Телефоны у нас постоянно вибрировали – приходили сообщения от папы и Джулиана. Джулиан прислал целую пачку поздравительных эмодзи, а папа сказал, что в обед приедет в больницу. Я улыбнулась, осознав, как скучала по родным.

Мы стояли, дожидаясь лифта, я искоса взглянула на маму. Для меня после нашей ссоры прошла неделя, для нее – всего ничего.

– Мам?

Она взглянула на меня – глаза усталые, но полные облегчения.

– Да?

– Я хотела с тобой поговорить. Про… нашу ссору.

Лицо ее стало непроницаемым. И тут я вдруг остро ощутила утрату – насколько более прозрачной она была в прошлом. Вспомнила, какой видела ее в последний раз. Мы обе были искренними, уязвимыми, обеим было жаль расставаться. Где же теперь та девочка? Я пискнула:

– Прости за то, что я тебе наговорила.

По-прежнему ничего.

Мне трудно было на нее смотреть, я потупилась. Таращилась на толстые шнурки на фоне черной кожи ботинок, прослеживала взглядом их извивы.

– Просто мне было очень больно и страшно из-за хальмони и я решила выместить все на тебе. Знаю, это меня не оправдывает. Я не должна была кричать и говорить, что я тебя ненавижу.

Я посмотрела на нее. Она не тронулась с места.

– Потому что это неправда. – Голос стал глухим от слез. – Просто иногда мне… иногда мне кажется, что между нами какая-то ужасная преграда, из-за которой мы плохо понимаем слова друг друга. И она делается все толще, так что теперь ее уже и не сдвинешь.

На рубашку закапали слезы. Так, ну вот, все по новой.

Какое-то движение заставило меня поднять глаза. Мама повернулась ко мне, протянула руку, отвела волосы с моих глаз.

– Саманта, я знаю, что про ненависть ко мне ты сказала неправду. Как и сама я когда-то говорила неправду, когда кричала то же самое своей маме.

Я вытерла глаза.

– Правда?

– Да.

Я ждала продолжения – может, она извинится за то, чего мне наговорила. Но этого не последовало.

Укол разочарования оказался болезненным. Мама не изменилась. Не сумела я поменять наши с ней отношения. Может… может, по ходу этого путешествия в прошлое измениться должна была я, а не она. Я и изменилась. Потому что, хотя мама поступала и не вполне так, как мне хотелось бы, услышав ее ответ, я не рассердилась и не расстроилась.

Просто теперь я понимала, почему она такая, почему держит все чувства под замком. А раньше я не знала, что стальная выдержка, от которой веяло таким холодом, в прошлом была ее средством выживания. Позволяла не развалиться на куски под грузом того, о чем для нее мечтала семья. Не то чтобы я сразу забыла все свои обиды, однако мне стало легче. Действительно, ведь не я центр всего. В этой жизни моя мама – не только моя мама.

– Хорошо, спасибо, что выслушала. – Я вдохнула побольше воздуха. – И еще: ты не могла бы довезти меня до школы?

– Конечно. – Тут двери лифта открылись. Я посмотрела на маму, шагнула внутрь. И никаких нотаций по поводу моей сломанной машины?

Мама спросила:

– А сюда ты как добралась?

– На автобусе.

– На автобусе? – В голосе прозвенело недоверие.

Я рассмеялась:

– Да, на автобусе. Люблю автобус.

Она вытаращилась на меня.

– Что? Кто может любить автобус? Да господи боже ж мой. Как ты иногда мне ее напоминаешь.

Я замерла.

– Кого?

– Да знаешь ты, о ком я, – пробормотала мама, заходя в лифт. – Твою тезку.

Двери закрылись, мама нажала кнопку первого этажа, но я не могла так этого оставить. Подумала про баночку с именем «Саманта» у Присциллы в спальне.

– Меня назвали в честь куклы?

– Куклы? – Маму это, похоже, задело. – Придумаешь тоже. В честь моей подруги. Я миллион раз тебе про нее рассказывала.

Я сглотнула. Фотография наверху. Мама меня помнит. Частичку нашей дружбы она принесла сюда, в будущее. Я ничего не придумала. Это открытие так меня поразило, что я молчала, пока мы ехали вниз.

– А что с ней потом стало? – спросила я, обретя наконец дар речи.

Мы вышли из здания, дождь кончился, грело утреннее солнце, мы шагали к парковке.

– Знаешь, странное дело, но я почему-то не помню, – задумчиво произнесла мама. – Наверное, ей снова пришлось переехать. В школе сказали, какая-то там экстренная семейная ситуация. Сказала эта странная новая школьная психологиня, Мардж или как там ее…

МАРДЖ?

– И вы… больше не общались? – не удержалась я от вопроса: любопытство так и толкало на опасную территорию.

– Да, Мардж сказала, они уехали куда-то за океан. А в те времена поддерживать контакты было сложно. – Мама ласково улыбнулась, вытаскивая ключи. – Давно я про нее не вспоминала. Надеюсь, у нее все хорошо.

Я не стала отвечать из страха, что сейчас расскажу про свое путешествие во времени, нарушу какое-то там правило и после этого ткань реальности разорвется или произойдет еще какой-то ужас. Поэтому я просто ответила маме в мыслях: Да, мам. У нее все хорошо.

Мама включила зажигание, заиграла музыка. Она убавила громкость.

– Прости?

– Мам, ты слушаешь… BTS?

Она надела солнечные очки.

– Ну да. Саманта, ты что, головой ударилась? Не узнала моих мальчиков?

МОИХ МАЛЬЧИКОВ?

Мама покачала головой, мы выехали с парковки.

– Представляешь, мне на работе предложили две тысячи долларов за наши билеты на концерт. Народ просто в отчаянии – у них на этот раз такие короткие гастроли в США.

Билеты на концерт. Концерт BTS. Для нас обеих? Я…

– Повезло нам, что миссис Джо всегда достает отличные места.

Я развернулась так резко, что едва не ударилась головой о мамину голову.

– Миссис Джо?

Мама бросила на меня косой взгляд.

– Ну да. А что такое?

– М-м-м-гм-м-м! – Я пыталась сохранять спокойствие. – Ты… про эту миссис Джо, которая живет в доме для стариков, где и хальмони? У которой деменция?

Мама явно озадачилась.

– Деменция? Ну, да, есть некоторые признаки, уже много лет, но она пока справляется. С ее-то деньжищами она может себе позволить самых-самых лучших врачей.

Моя записка сработала. Улыбаясь дрожащими губами, я смотрела на дорогу перед собой.

– Очень рада это слышать.

На фоне все звучала песня BTS, мама везла меня в школу, постукивая пальцами по рулю в такт музыке. Я вспомнила, как мы танцевали на балу. И наконец-то решилась на то, о чем думала по ходу всего путешествия в прошлое.

– Мам?

– Что?

Я вдохнула поглубже.

– Я обязательно пойду на бал и буду бороться за звание королевы. Ты права. Сделав так много, нельзя останавливаться на полпути.

Глаза ее блеснули – я это заметила. Увидела прежнюю Присциллу, довольную, оказавшуюся в родной среде.

– Правда? Ты уверена?

– Да, и… поможешь мне выбрать платье?

Она закатила глаза:

– Понятное дело. Дай тебе волю – ты туда явишься в спортивном костюме.

Мама – она и есть мама.

Мы подъехали к школе, я собиралась выйти, но тут мама дотронулась до моего плеча. Утреннее солнце обволакивало ее мягким светом. Секунду она вглядывалась мне в лицо. С любопытством и толикой ласки – чего я уже давно не видела.

– Ты не обязана участвовать в этом конкурсе. Я знаю, что раньше отреагировала… неправильно. Я, когда волнуюсь, делаюсь очень недоброй. Я в курсе.

Я не шелохнулась. Кажется, даже дышать перестала.

Не замечая этого, мама продолжила:

– Я понимаю, как сильно ты испугалась за хальмони. Прости, что не помогла, даже наоборот. Просто я тоже испугалась за хальмони. Но и это не оправдание. Не оправдание тому, что я иногда плохо тебя понимаю. А ты заслуживаешь, чтобы тебя понимали.

Тут у меня вырвался всхлип, а мама не то чтобы обняла меня, но нежно положила руки мне на плечи.

– Прости меня, пожалуйста, – произнесла она ласково.

Многолетнее напряжение, которое начало спадать в больничной палате, улетучивалось настолько стремительно, что мне было не уследить. Что это – счастье, печаль, облегчение, шок? Наверное, все сразу. Сосредоточиться я могла лишь на одном – на том, как крепко мама меня держит. Сколько поддержки в ее голосе.

– И знаешь, в одном ты не права. Ты не разочаровала нас с папой. Я догадываюсь, как тяжко быть младшей сестрой Джулиана. – Я рассмеялась, из носа потекли сопли. – Но мы и не ждем, что ты станешь Джулианом. Собственно, мы даже рады, что ты не такая. Мы бы не справились.

Я посмотрела на нее с надеждой:

– Знаю, вам нужно, чтобы я была ответственнее. Но я пока не поняла, чего хочу от жизни.

Она смотрела на меня серьезно, и я в кои-то веки почувствовала, что она действительно меня слушает.

– Ничего. Ничего страшного. Прости, Саманта, мы просто очень хотим, чтобы ты нашла то, что тебя действительно заинтересует, и занималась в жизни тем, что тебе нравится. – Мама умолкла, выражение ее лица изменилось, будто она вспомнила что-то мучительное. А потом, рассмеявшись, она тихо и горько добавила: – Я всегда думала, что вырасту не похожей на маму, а теперь, господи прости, поступаю с тобой так же, как и она со мной. Давлю на тебя, как настоящая мать-кореянка.

Я покачала головой.

– На самом деле, нет. – Я сказала правду. Теперь-то я поняла, что мама изо всех сил пытается построить наши с ней отношения иначе, чем свои отношения с мамой. Хотя это и не значит, что у нее все получается. Просто… – Просто мне очень тяжело.

Мама чуть помолчала, а потом медленно выговорила:

– Но у меня с твоей бабушкой есть еще одно общее свойство: все, что я делаю, я делаю для того, чтобы ты была счастлива. Вот только иногда мы с тобой вкладываем разные смыслы в это понятие.

То же самое я сказала ей лишь несколько часов назад. И когда она повторила мои слова, из меня будто выкачали весь воздух.

А мама продолжила:

– Я попробую сделать так, чтобы две эти вещи не противоречили друг другу. Хорошо?

Я кивнула, вытерла нос.

– Хорошо. Я тоже.

Она погладила меня по руке:

– Я всегда рядом.

И тут напряжение перестало спадать. Его просто не осталось. Тугой узел, затягивавшийся несколько лет подряд, полностью ослаб.

– Я знаю, – сказала я, пытаясь улыбнуться сквозь сумятицу чувств.

– Ну, иди в школу. – Мама отперла дверцу. – Потом заеду за тобой, навестим еще раз хальмони.

Я знала, что заедет. Сколько раз я оставалась у друзей и вдруг начинала тосковать по дому… Всегда – будь то в полночь или в три утра – меня забирал один и тот же человек, моя мама. Мама всегда была рядом. Просто я не всегда это замечала.

В школу я попала как раз к утренней перемене. Прошла по коридору, вглядываясь в стены, в людей, все ожидая, что сзади сейчас появится Присцилла и скажет какую-нибудь гадость про мою прическу.

Прошла мимо стола с табличкой: «МЫ ЗА РЕФОРМУ ШКОЛЬНОГО БАЛА» – буквы были в цветах радуги. Парень, сидевший за столом, окликнул меня:

– Эй, Сэм! Стань частью решения, а не проблемы!

Да, я точно вернулась. Показала ему два больших пальца.

– Не переживай, я с вами!

Подошла к своему шкафчику, кто-то ткнул меня в спину. Я обернулась и увидела Вэл: стоят там как ни в чем не бывало.

Я почувствовала облегчение даже в глубине живота – так бывает, когда в жаркий день войдешь в кондиционированное помещение. Попыталась не заплакать, обняла их.

– Ты чего? Что-то случилось? – Вэл отстранились, всмотрелись мне в лицо. – Что-то с бабушкой?

Я покачала головой:

– Нет, просто… много всего произошло с нашего последнего разговора. Но зато! Бабушка утром очнулась!

Вэл разулыбались, бросились меня обнимать:

– Ух ты! Радость какая!

– Спасибо, согласна. – Я покрепче прижала их к себе. Неделя без Вэл – это тяжело. Мне столько нужно было им рассказать – собственно, все от начала до конца. Вот только я пока плохо понимала, смогу ли. И еще у меня оставалась парочка важных дел.

– Слушай, Карен тебе не попадался? – спросила я, обводя коридор взглядом. Нигде его нет. Наверное, все дуется на меня за то сообщение.

Вэл покачали головой:

– Сегодня нет. Наверное, он во дворе.

Я забросила вещи в шкафчик, закрыла его.

– Мне нужно с ним поговорить. В обед увидимся?

Во дворе оказалась целая толпа: все спешили что-то пожевать перед третьим уроком. Несколько секунд я привыкала к небольшим изменениям, случившимся тут с 1995 года, к тому, что вокруг снуют совершенно другие люди.

Увидела Карена – он стоял под деревом и копался в телефоне, рядом несколько его приятелей; на глазах темные очки, на голове художественный беспорядок. Вспомнила, что ощущала, когда проводила пальцами по волосам Джейми, глубоко вздохнула.

– Привет.

Карен оторвал взгляд от экрана.

– Привет.

– Можем поговорить один на один?

Он тряхнул головой.

– Один на один? – В голосе сквозила насмешка, и я поняла, как меня достал этот его юмор – повторять чужие слова с издевкой, типа как выставляя себя умным.

– Да. – Не дав ему ответить, я направилась в место потише. Он пошел следом, и я сказала: – Вот что. Мне кажется, нам нужно расстаться.

Сердце бухнуло. Карен стоял неподвижно.

– Что? – спросил он наконец. – Ты это из-за донатов?

Ну ты даешь.

– Нет, не из-за донатов.

Я посмотрела ему в лицо – такое красивое – и подумала, как раньше в такие моменты у меня екало сердце. Как я могла смотреть на него часами, и как мне нравилось. Как нравилось, когда он смотрел на меня в ответ. Я все не могла поверить, что я ему тоже нравлюсь.

– Прости. Понимаю, что ты удивлен. – Я пыталась говорить ровно. Вообще говорить. – Просто… что-то изменилось. Во мне.

Он шагнул ближе:

– Сэм, ты серьезно?

Я мобилизовала волю, ожидая наплыва привычного чувства – от которого раньше улетала всем своим существом на орбиту ретроградного Меркурия.

Но чувство не нахлынуло. В мыслях была полная ясность – касательно него и многих других вещей.

– Да. Серьезно. Ты не заметил, сколько мы в последнее время ссорились? Не могла одна я это заметить.

Он провел руками по волосам – раньше этот жест внушал мне благоговение.

– Да. Но мне казалось, с этим можно как-то разобраться.

Он был будто в тумане. Тут я сообразила, что раньше его, похоже, никогда не бросали.

– А я не хочу, чтобы мы превратились в пару, где постоянно скандалы, не хочу оставаться вместе лишь потому, что разрыв – это тяжело. Прости, Карен.

Он кивнул, сгорбился.

– Если честно, я, в общем-то, тоже что-то такое чувствовал. Просто… погоди, дело в твоей бабушке, она… – Он умолк, на лице отразилась тревога.

Я покачала головой:

– Нет, хальмони сегодня утром вышла из комы.

На его лице отразилось искреннее облегчение.

– Ну классно. Слава богу! Я ужасно за тебя рад. – Он сжал мою руку, притянул к себе, чтобы обнять.

Я улыбнулась ему в плечо:

– Спасибо, Карен. Спасибо, дружище.

Он застонал:

– Рановато ты начала звать меня «дружище».

Прозвенел первый звонок, он посмотрел мне в глаза:

– Ну, увидимся, Сэм.

Я попыталась улыбнуться, кисло-сладкий вкус заполнил горло.

– Да, давай.

Мы разошлись, я отправилась на урок английского. Все рассаживались, мистер Котт сидел за своим столом, щелкал мышью, снова став нормального возраста. Я тут же направилась к нему.

Он поднял глаза – волосы седоватые, все такое.

– Привет, Сэм. – И все же я сумела разглядеть в нем прежнего любимчика всех девчонок.

– Здрасьте. Простите, что еще не оформила это в письменном виде, но я придумала, о чем будет моя выпускная работа. Можно прямо сейчас вам скажу? – Я нервно сжимала руки.

Он откинулся на спинку стула.

– Давай.

– Я хочу сделать подкаст про свою семью. – Джейми как-то упомянул об этом между делом, и его слова, сказанные после нашей презентации, все крутились у меня в голове.

На лице у мистера Котта ничего не отразилось, но он показал мне рукой: продолжай. Зануда.

– Я хочу рассказать о том, как моя бабушка приехала сюда из Кореи, про мамину жизнь в Америке – она тоже училась в этой школе. Присцилла Джо, вы ее помните?

– Присцилла Джо? Она не только приходит на все родительские собрания, но когда-то была моей ученицей, – с любопытством произнес мистер Котт. – Кто познакомился с Присциллой, тот ее уже не забудет.

Я кивнула.

– Правда? В общем, подкаст будет про то, как их опыт отразился на моей жизни. Ну, я хочу рассказать, что это такое, если в этой стране, которая считается землей обетованной, у тебя есть мечта. И чем эта мечта становится для тех, кому ты передаешь ее по наследству, – для твоих детей, которые пользуются твоим жизненным опытом. И чем заканчивается дело, когда времена борьбы за выживание уже далеко в прошлом. Что сохраняется и что теряется при переходе от поколения к поколению.

Слова наталкивались друг на друга, сами вырывались изо рта. Мысль еще до конца не оформилась, но чем дальше я говорила, тем она делалась реальнее, ощутимее. Говорила впервые, и у меня вдруг начались рвотные позывы, меня прошиб холодный пот. Неужели вот так чувствуют себя все люди, которым приходится делиться своими открытиями с миром? Жесть полная.

Я глубоко вздохнула:

– На самом деле, речь о том, что от прошлого никуда не денешься. Хорошо это или плохо.

Дожидаясь ответа мистера Котта, я постарела на тысячу лет. Он выпрямился на стуле.

– Что ж, Сэм. Чего-то такого я и ждал. Потрясающе. Я очень рад.

– Правда? – Тревога моя тут же улеглась. Я почувствовала себя невесомой – какое изумительное чувство! – Да? – Ничего оригинального мне в голову не пришло. Все слова я уже исчерпала.

Он усмехнулся:

– Безусловно. Думаешь, я стал бы тебя мучить, если бы не понимал, что тебе есть что сказать?

– Ну… ну, не знаю, – смутилась я. – Если честно, я сама не была уверена, что мне есть что сказать.

– Я очень рад, что ты начинаешь обретать голос, – ответил он с улыбкой. – Ну, иди на свое место. Сейчас урок начнется.

На свое место я буквально плыла по воздуху. Впервые в жизни мир распахнул передо мной бескрайние дали возможностей, которых я раньше не замечала. У меня наконец-то появилось пространство, в котором можно определиться с тем, кто я такая на самом деле, – без оглядки на семью, Карена, на всех. И чувства прекраснее я не испытывала еще никогда.

Меня просто захлестнуло чувство дежавю. Запах спортзала смешивался с запахом шампуней и бальзамов для волос. Рокотали басы. В воздухе так и витали возбуждение и оптимизм – ученики сбивались в кучки, осматривали наряды друг друга.

Второй мой школьный бал за неделю с небольшим.

Вэл в облегающем черном комбинезоне потянули меня за локоть:

– Пошли фотографироваться!

Мы решили, что в этом году никого не будем приглашать, потусуемся вдвоем – так оно все равно веселее. Последнюю неделю я вовсю занималась своей кампанией, по полной задействовала социальные сети – а еще я выступала за гендерно-нейтральный выбор победителей. Понятия не имела, что из этого получится. По большей части все, похоже, просто удивились: чего это я вдруг так захотела эту корону. В принципе, всерьез своей кампанией теперь, в отличие от 1995 года, не занимался никто.

Я ничего не могла с собой поделать и постоянно думала про прошлое и про Джейми. Однако неделя выдалась такая сумасшедшая, что мне некогда было размышлять, что у меня теперь вместо Карена другой парень. Или я просто себе это внушала. В глубине души я знала… что жду, когда он меня разыщет. И не из-за каких-то там средневековых представлений о рыцарственности, просто потому, что самой мне было страшно его искать. А вдруг, вернувшись в 2023 год, он понял, что я ему совсем не нужна? Случился всплеск эмоций в стрессовой ситуации – и сошел на нет. Вот я и бегала от этой мысли, что оказалось не так уж сложно в суете перед балом.

– Только никаких дурацких поз, – сказала я решительно, когда мы с Вэл встали перед тропическими зарослями в фотозоне. Тема бала в этом году – «Добро пожаловать в джунгли». Опять, представляете? Тема была написана зелеными неоновыми лампочками на заднике и обрамлена листьями. То, что нужно для инсты[4].

Мы с Вэл стали корчить смешные и дурацкие рожи, фотограф щелкал аппаратом. Потом мы просмотрели фотки на его айпаде, выбрали понравившиеся. Какая роскошь – цифровая эпоха.

– Платье у тебя прямо отпад, – сказали Вэл, указывая на меня на экране. Я согласилась. Платье было ярко-розовое, тюлевое, ниже – блестящие черные ботинки на платформе. Волосы зачесаны назад, короткие, гладкие.

– Как у Линды Евангелисты, – одобрила мама.

Мы с ней на прошлой неделе перемерили около миллиона платьев, потому что пересечение по диаграмме Венна между моим и маминым вкусом составляло почти ничего. Но, увидев это платье, обе тут же поняли: вот оно. Главное – винтаж, но винтаж изысканный, так что мама это пережила.

Мы возвращались на танцпол, и тут я заметила, что в спортзал входит Карен – неспешным шагом, очень раскованно. На нем был тесный костюм в стиле ранних «битлов», на шее, разумеется, висел фотоаппарат. Поглядев на Карена без фильтра «это мой парень», я вдруг поняла, сколько в нем стеснения, неуверенности в себе, – то, что я всегда считала смелостью, на деле было бравадой. В миллиардный раз за эту неделю я почувствовала облегчение из-за того, что больше не надо гасить мелкие раздражения по его поводу. Жизни наши теперь никак не связаны, можно вообще не раздражаться. Ни он, ни я не выглядели расстроенными. До такой степени, что я подумала: похоже, внутреннее решение расстаться мы оба приняли задолго до того, как я его осуществила. Мне кажется, то, что мы «в отношениях», было для нас важнее, чем то, что мы вместе. Мы доброжелательно помахали друг другу, а потом мы с Вэл присоединились к танцующим.

Скоро поставили новую композицию – я не верила своим ушам. Insane in the Brain. Я начала расклеиваться, Вэл бросили на меня странный взгляд.

– Отличная песня! – проорала я.

– А то! – проорали они в ответ.

Платье изумительно колыхалось в танце. Кружась, я вдруг почувствовала, что меня похлопали по плечу. Обернулась.

– Привет, мам! – крикнула я.

Даже во взрослом праздничном наряде – безупречно подогнанное лавандовое платье с запахом и серебристые туфельки – мама стала похожей на вредного подростка, когда скривилась, решив, что я слишком громко ору.

– Саманта!

У стола с напитками стояло несколько взрослых, все принаряженные и с лентами через одно плечо, как и мама: на лентах значились разные годы. Бывших королей и королев пригласили в этом году на бал – праздновалось столетие основания нашей школы.

Я посмотрела на мамину блестящую перевязь с цифрой 1995. Обалдеть.

– А папа с Джулианом пришли?

Джулиан приехал домой, чтобы повидаться с хальмони.

Мама кивнула.

– Да, прячутся где-то в углу. Папа едва не сбежал. Для него это настоящий кошмар.

Папа, в отличие от мамы, терпеть не мог свою старшую школу и был там настоящим отщепенцем. У него, видимо, была металлическая фаза.

– Нервничаешь? – спросила мама, оттаскивая меня от колонки, чтобы не орать.

Я подумала. В сравнении с маминым балом этот – сущая ерунда. Там ставка – вся жизнь, здесь – круглый ноль. Но увидев, как натянуты мамины нервы, я поняла, что мне тоже не все равно. Хорошо бы победить – мама обрадуется. Хотя – теперь я это знала – она ничего от меня не требует, а ее личные закидоны – всего лишь ее личные закидоны.

– Ну, немного… – ответила я честно. – Просто… пара недель тяжелых выдались.

Мама кивнула:

– Верно. Из-за хальмони.

Я в ответ только улыбнулась. Да, ты права.

– А, вон они! – Мама через весь зал замахала папе и Джулиану.

Они подошли ближе, оба в костюмах, в которых им было страшно неловко: папа бился со своими отщепенскими демонами, Джулиан, как всегда, страдал, что он на людях. Я ухватила его за руку.

– Спасибо, что пришел, отлично выглядишь. – Очень многие девчонки поглядывали на моего классного-прекрасного брата-студента.

Он пожал плечами:

– Мама сказала, что нельзя не прийти.

Мама вздохнула:

– Я тебя не заставляла. Но здорово, что мы все пришли поддержать Саманту.

– Да-да, конечно, – поспешно согласился папа.

Я знала, что мама употребила свою власть, и все равно радовалась.

– Дай-ка посмотрю, как там твоя косметика. – Мама подняла руку, чтобы откинуть волосы мне с лица, но замерла, поняв, что они гладко зачесаны назад. – Ох, привычка.

Мама всегда наводила порядок у меня на голове – одна из многих обыденных мелочей из тех, про которые я начала забывать, сосредоточившись на более серьезных сдвигах в наших отношениях. После моего возвращения из прошлого мир опять оказался в четком фокусе, как будто мне подобрали правильные очки.

Тут музыка смолкла, загудела сирена. Когда стих хохот, на сцену вышла председательница ученического совета Леона Каземини. Постучала длинным блестящим ногтем по микрофону.

– Добрый вечер, учителя и ученики!

Какой-то козел заверещал в ответ с британским акцентом:

– Добренького вечера!

Леона закатила глаза.

– Очень смешно. Ну ладно, вы все в курсе, что сегодня столетний юбилей нашей школы. А значит – и сотый школьный бал! – Она подождала восторгов, но их не последовало. – В этот торжественный день я хочу поприветствовать всех бывших выпускников, тех, кто когда-то носил титулы короля и королевы! – Она захлопала, изобразив на физиономии: «Ну, хлопайте, идиоты». Мы повиновались, на сцену вышли мама и еще какие-то люди, встали рядом с Леоной. Она огласила все имена и даты присвоения титула, и, когда прозвучала мамино имя, мои родные захлопали. Я громко свистнула, увидела, как мама скривилась. Ха, вот так я и позорю Присциллу с 1995 года. Мне страшно нравится.

– А теперь, – продолжила Леона в микрофон, – настало время объявить победителей этого года! – Пауза. – Мы приняли во внимание протесты против гендерно-ангажированной, гетеронормативной практики отбора, и ученический совет школы постановил снять при голосовании гендерные разделения. – Тут все завопили громче прежнего и на сей раз от души. Директор Ванг пихнул Леону локтем. Она продолжила: – Ну, чтобы не тянуть резину…

Ко мне подскочили Вэл, пожали мне руку. Посмотрели на меня с улыбкой:

– И-и-у!

Я закатила глаза:

– Хорошо делаешь вид, что тебе не все равно.

Вэл пожали плечами:

– Ну, вроде так положено.

– Я ценю.

Из колонок раздалась барабанная дробь, Леона торжественно вскрыла конверт. Ей бы в артистки.

Мама отыскала меня взглядом в толпе, глаза наши встретились, я улыбнулась. Она махнула мне рукой, скрестив два пальца.

– Королевой бала этого года объявляется Зелла Сюссман! – Все радостно загомонили, а Зелла – капитан команды по водному поло, в розовом пиджаке и с изумительным ирокезом, вышла на сцену за короной и цветами. Хлопая ей, я чувствовала, как по телу тонкой ниточкой змеится разочарование. Я видела, что мама вежливо аплодирует, и понимала, что она тоже расстроена.

Леона широким жестом вскрыла второй конверт.

– А второй королевой бала этого года объявляется… Саманта Канг!

Вэл заверещали. Я подпрыгнула от изумления.

– Ни фига себе!

Вэл прикрыли рот с ошарашенным видом.

– Ой, похоже, мне не все равно.

Я рассмеялась, обняла их, а потом папу и Джулиана, прежде чем пробиться на сцену – по дороге принимая поздравления. Там мама вручила мне букет и надела корону на голову. Она так и сияла.

– Поздравляю, Саманта!

– Спасибо, мам. – И тут, увидев восторг у нее на лице, я придумала одну вещь.

Подошла к микрофону – Леона явно удивилась.

– Прости, я мигом, – сказала я ей тихо, а потом обратилась уже ко всем: – Спасибо, что проголосовали за меня. – Я взглянула на маму, вид у нее был озадаченный. – И я хочу отдельно поблагодарить свою маму. Она – настоящая королева. Всегда.

Я отошла от микрофона, а мама буквально стиснула меня в объятиях.

– Тебе спасибо, Сэм.

Сэм. Она назвала меня Сэм. А потом, как и хальмони в больнице, вдруг отстранилась и смятенно посмотрела на меня:

– Вот странно, сегодня все будто бы по второму разу.

Ответить я не успела, потому что Леона рявкнула:

– Ну, «Норт-Футхилл», танцуем дальше!

Мама заткнула уши.

– Мне кажется, на этой ноте нам пора уходить, а вы развлекайтесь, ребятки.

Мы отыскали папу и Джулиана, готовых вылететь из зала пробками. Чмокнув меня в щеку в порядке поздравления, папа помчался подгонять машину, а мама двинулась забирать сумочку из гардероба.

Джулиан улыбнулся мне.

– Я знал, что ты победишь.

– Да? Откуда?

Он пожал плечами.

– У тебя такие вещи вообще хорошо получаются. Тебя все любят.

Джулиан никогда не шутит – я вообще не уверена, что он это умеет. Вот только я не знала, как ответить на его комплимент, поэтому только пожала плечами и обронила:

– Ну, не все.

Он вздохнул:

– Нет, Сэм, все. Мама так обрадовалась, когда ты родилась: наконец у нее появился ребенок, который умеет очаровывать. А я… я тебе в этом смысле всегда очень завидовал.

Я чуть не полезла пальцами в уши, чтобы их прочистить.

– Ты завидовал мне?

– Ну конечно, – подтвердил он.

Я хотела поспорить, но умолкла, увидев выражение его лица. Поняла, что я тут, похоже, не единственная, кто не в состоянии дотянуть до маминого идеала.

Примчалась мама с пальто и сумочкой.

– Так, Джулиан, идем. Папа ждет.

Я крепко обняла брата:

– Рада, что ты дома.

Он глухо промычал мне в ухо:

– Я тоже рад.

– Вернусь – покажу тебе, как забраться в тайник Клана Йига.

Мама улыбнулась, довольная тем, что у ее детей такие теплые отношения.

– Хорошего тебе вечера, Саманта, только напиши, как соберешься домой. И если будешь ловить машину, то обязательно вместе с Вэл. Я в последнее время слышала массу странных историй про неуравновешенных водителей.

Это ты еще не все слышала, мам.

Родные пошли к выходу из спортзала, но тут Джулиан остановился и как-то лукаво на меня посмотрел.

– Эй, Сэм. Ты бы приберегла первый танец для одного человека.

Я вылупила на него глаза.

– Что?

Джулиан вздернул подбородок, глядя куда-то мне за спину.

– Тут к тебе пришли.

Все замерло. Свет, музыка, вообще весь бал. Я обернулась – медленно, чтобы это стало реальностью.

На другом конце зала стоял Джейми.

Выглядел он… изумительно. В темно-синем костюме и полосатой рубашке, без галстука. Под расстегнутым воротником смуглая кожа. Стрижка покороче, чем мне запомнилось, но волосы все равно ужасно густые и пробор очень косой – прядь падает на глаза.

Глаза. И никаких очков!

Я вскинула взгляд на Джулиана. В смысле?

Он ухмыльнулся – ухмылочкой старшего брата, от которой хочется лезть на стенку.

– Ты не знакома с моим соседом по комнате. А он почему-то страшно хотел с тобой познакомиться.

И, не дав мне отреагировать, Джулиан побежал догонять родителей.

Все звуки стихли, и я пошла к Джейми. Мир размылся, в фокусе остался только он. Мы неотрывно смотрели друг на друга, и тут я увидела, как на его лице медленно засветилась улыбка узнавания.

Я подошла, постояла секунду, не веря собственным глазам.

– Привет, Саманта, – произнес он наконец. Этот его негромкий, отчетливый голос. Как я его люблю. Спокойный, уверенный – и это настоящая уверенность, проистекающая из четкого понимания, кто ты есть. Для меня этот парень был прекраснее всех.

– Привет, – выдавила я. – Мне брат сказал такую странную штуку…

Шея его вдруг начала краснеть.

– Ладно, ты только меня выслушай. Я в результате все-таки поступил в Йель.

Я, не сдержавшись, пискнула. Типа действительно пискнула.

– Ну надо же! Поздравляю.

Он, ужасно довольный, попробовал не улыбнуться.

– Спасибо. Ну, в общем. Познакомился с ним на первом собрании, узнал, кто это, и попросил, чтобы нас поселили вместе. – Его темные глаза нервно поймали мой взгляд. – Прости, что так замысловато. Но мне нужно было выяснить, что с тобой и как. Не было другого способа тебя вычислить, не нарушая обещания не искать тебя прежде, чем ты вернешься из прошлого.

Оно, может, и замысловато, но я понимала: я бы на его месте тоже придумала что-то замысловатое. Причем – будем честными – даже замысловатее.

Я качнула головой:

– Да нет, я ужасно рада, что ты меня нашел. А как – неважно.

Он пошарил в кармане пиджака.

– У меня тут… – Веночек на руку из изумительных розовых и персиковых далий. – Может, у тебя уже есть…

Я протянула ему руку:

– У меня еще нет!

Уверенными, элегантными движениями он надел веночек мне на запястье. Я постояла секундочку, а потом выронила букет и рухнула ему в объятия, стиснув руками его крепкое тело.

Услышала над головой его смех:

– Носи на здоровье.

Меня окутал его запах, знакомый, невероятно приятный. Вдохнув его полной грудью, я ответила:

– Ты нашел меня.

– Да.

– Ты меня дождался.

Мы разомкнули объятия, но не отошли друг от друга; его темные глаза смотрели прямо в мои.

– Конечно. Я же умею слушать.

Я рассмеялась:

– Еще бы.

Он прикоснулся к моей короне.

– Похоже, ты победила.

– А. Да. Ха. И… мама очень довольна. Похоже, все у меня получилось, хотя и очень странным образом.

Джейми фыркнул от смеха:

– И у меня. В точности то же самое.

И тут его вдруг охватило смущение, он сделал шаг назад. Я едва сдержалась, чтобы не прыгнуть следом. Стиснула руки, чтобы удержаться и не схватить его.

– Я хочу знать все. Нам столько всего нужно обсудить!

– Да, – ответил он. – Верно.

Заиграла медленная музыка, танцоры разбежались, освободив место для пар. Вокруг теснились люди, толкая нас друг к другу. Но Джейми все стоял на расстоянии и смотрел в сторону.

– Так ты на бал пришла с Кареном или…

Ой. Ой.

– Мы расстались, – выпалила я. Очень громко. И покраснела.

Джейми вскинул на меня глаза.

– Правда?

Я рассмеялась, а щеки так и пылали.

– Да, это… было едва ли не первое, что я сделала.

Мы оба умирали, не глядя друг на друга, чувствуя, как тело охватывает смертное оцепенение – не пошевелишься. В мире мог запросто случиться апокалипсис, а мы бы так и остались стоять на месте.

Я шумно выдохнула.

– Вот только знаешь что? Не в тебе дело! – Да уж, так тебе и поверили, Сэм. – Мне это нужно было сделать уже давно. Я просто… просто сомневалась, пока… пока…

– Не попала в прошлое? – Я услышала улыбку в его голосе и невольно подняла глаза на его красивое, одухотворенное лицо.

– Да, – подтвердила я, подходя ближе, – в пальцы вернулась чувствительность. – И пока не встретила тебя.

Лица наши едва не соприкасались. Я могла пересчитать его ресницы.

– Ты мне нравишься, и если то, что ты ждал целых два года и потихоньку следил за мной через брата, хоть что-то да значит, то и ты, может быть…

Договорить я не успела – он притянул меня к себе, положил ладонь мне на затылок, запустил в волосы, и губы наши соприкоснулись. И – как и все у нас с Джейми – поцелуй оказался прекрасным. Мягким, настойчивым, в нем было все, что я представляла себе эту последнюю неделю.

Когда мы разъединились, на лице его не отразилось никакого смущения. Он выглядел невероятно счастливым – раскраснелся, ошалел, но был счастлив. Выглядел так, как я себя чувствовала.

Я взяла его за руку.

– Пойдем потанцуем?

Пальцы его переплелись с моими.

– С удовольствием.

И тут остановившееся время возобновило ход. Огни, музыка – все вокруг ожило. А мы наконец-то оказались именно там, где и должны были оказаться.

Перед нами расстилалось будущее.

Пока я писала эту книгу, мир успел полностью измениться – как в глобальном, так и в личном смысле. Я писала книгу про матерей – и в процессе сама стала матерью. А закончить мне удалось лишь потому, что у меня нашлось очень много помощников.

Спасибо Файе Бендер: ты помогла мне сменить курс, научила мечтать, спасибо за тихую силу, которая делалась стальной в минуты неуверенности. Я хочу стать такой же, когда вырасту.

Спасибо всем членам книжного клуба.

Тиффани Льяо – я тебя обожаю. Спасибо, что поняла в этой истории все, от материнских чувств до моды девяностых годов и того, как Присцилла снимает туфли. Для меня было великим счастьем работать с тобой над этим текстом, и он в результате стал в миллион раз лучше.

Огромное спасибо всей команде «Зандо», в том числе Молли Стерн, Саре Шнайдер, Ти-Джей Охлеру, Эндрю Рейну, Аллегре Грин, Натали Рамирес, Анне Холл, Амелии Ольсен, Хлое Тексьер-Роуз и Саре Хайет. Для меня оказалось великой честью участвовать в этом захватывающем приключении.

Спасибо вам, Кеми-Май Уиллан, Джин Тао, Обри Хан, Рейчел Коваль, Натали Суса и Линдси Эндрюс.

Огромное спасибо Мэри Пендер и сотрудникам «ЮТА» за киномагию и поддержку моего голоса. С нетерпением жду, что будет дальше.

Очень многие сами знать не знают, что помогли мне в работе, – и не узнают никогда. Во время локдауна, беременности и ухода за новорожденным меня очень выручали подкасты. Я благодарна моим друзьям Forever35 (Кейт Спенсер и Дори Шафрир), The Empire Film Podcast, Blank Check, Pod Save America, Still Processing и You're Wrong About.

Огромная благодарность Роберту Земекису и Бобу Гейлу за то, что они сняли самый мой любимый фильм. Спасибо Кэти Парк Хонг: с твоей помощью я полностью переосмыслила эту книгу и претворила в блистательные слова кипучую ярость, которую испытывала всю свою жизнь.

Спасибо Кейт Лао Шаффнер за идею про американское правительство. Дерику Цаю за ТСМС. Коди Такеру за все.

А еще я очень признательна всем читателям, библиотекарям, учителям и книготорговцам, которые в последние десять лет помогают мне со всеми моими книгами. Огромная вам благодарность.

Как бы я, молодая мама, выжила без поддержки других молодых мам? Я вас люблю, Оливия Абтахи, Джен Вонг, Бренна Йованофф, Изабель Квинтеро, Рейчел Круз, Бритта Ландин, Селия Ли, Саманта Мэбри, Джилл Рассел и Кассандра Фултон.

С любовью и благодарностью обращаюсь к вам, «Писатели по средам»: Джули Баксбаум, Шиван Вивиан, Анна Кэри, Сара Млиновски, Ребекка Серль и Джен Смит. Я особо признательна Адель Гриффин.

Мои друзья/коллеги/спасители: Сумайя Дауд, Лори Девор, Мишель Крис, Эми Лукавич, Дия Мишра, Зэн Романофф, Куртни Саммерс, Элисса Сюссман, Кара Томас, Кейтлин Уорд и Кейт Харт. Спасибо за… ну сами знаете. За все.

За чтение рукописи, бесценную поддержку и мозговые штурмы на каждом шагу – а еще за дружбу высшей пробы – спасибо вам, Морган Мэтсон, Вероника Рот и Сара Энни. Гавайи навсегда.

Мне повезло: у меня, в отличие от многих, были помощники по уходу за малышом. Я бесконечно признательна сестре Кристине Гу, двоюродной сестре Элейн Ку и Марали Кент за то, что они присматривали за самым дорогим мне человечком, пока я писала эту книгу.

Я благодарна родным: Эпплханам, Эпплуотам, Петерханам. Дедушкам, двоюродным, дядям… 고모부, нам тебя не хватает.

Я благодарна своим бабушкам:

외할머니, которая уехала из Северной Кореи, еще не зная, что больше никогда не увидит родных, вырастила шестерых детей, эмигрировала в США, работала портнихой, а потом растила тринадцать американско-корейских внуков. Ее кимчи и суджеби лучшие из лучших, и, когда мы собирались в гости, двери ее всегда оставались открытыми.

할머니, которую вырастила ее собственная бабушка в годы японской оккупации – она эмигрировала в США и выучила английский по сериалам; ей очень нравилось ездить на машине по Лос-Анджелесу. Она научила меня выбирать в магазине лучшие фрукты и вязала моим Барби колючие свитера.

Мне очень не хватает вас обеих.

Спасибо моим тетушкам – у нескольких из них были в восьмидесятые и девяностые свои химчистки. Они вели собственное дело. Работали дизайнерами, медсестрами, банкирами. Вырастили детей, всегда сами готовили еду. В стране далеко от дома. Вы все – легенды, и я признательна судьбе за то, что росла рядом с вами, под вашим присмотром.

Спасибо маме, которая приехала в Америку журналисткой, а на пенсию ушла руководителем в банке. Которая пересмотрела собственные мечты, чтобы я смогла осуществить свои. Без которой мы во время пандемии не справились бы с заботами о первом ее внуке. Спасибо тебе за все, что ты сделала и продолжаешь делать для нас. Я – благодарная дочь, и, чтобы выразить всю глубину моей любви и признательности, пришлось написать целую книгу.

Спасибо моему мужу Крису и сыну Александру. Спасибо за то, что благодаря вам границы моих понятий о любви расширились многократно. Будущее принадлежит нам всем.