© Мельников С.В., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Плотный туман накрыл Сторновейскую бухту. На пустом пирсе стоял молодой констебль. Он был единственным человеком в городе, кто в этот час не спал в теплой постели за крепкими засовами. Море плескалось под дощатым настилом, билось о ржавые подпорки и с всхлипом обмывало гроздья моллюсков. Тусклыми пушистыми шариками светили сквозь туман огни линкора «Энсон», стоявшего на рейде в паре кабельтовых.

Со стороны военного судна донесся слабый всплеск. Констебль прислушался, но звук не повторился. До рези в глазах парень всматривался в густые бледные клубы. Временами, казалось, в них сгущалась тьма и возникало темное пятно с ровными, чуждыми природе обводами, потом оно расплывалось, тонуло в дымке. Три раза пробили склянки на линкоре: до конца смены оставалось пять часов. Констебль вздохнул и повернулся уходить, но снова раздался всплеск, теперь намного ближе. Как будто большой тюлень скользнул под воду.

Констебль достал дубинку. Он не был суеверным, но тюлени в порт не заплывали: здесь было слишком много неприятных запахов, а контрабандистам в их маленьком городке делать было нечего. Холодная сырость вползла под форменную куртку, и полицейский закутался потуже. Звук больше не повторялся, но туман в самом деле сгустился, из него появился нос лодки. Маленькая рыбацкая шлюпка, словно кораблик, запущенный мальчишкой в луже, без паруса и гребцов, выплыла из призрачной пелены и ткнулась носом в настил прямо у ног констебля. В ней никого не было. Вдоль бортов лежали два разномастных весла.

Полицейский опустился на корточки и осветил фонарем дно. Между банок валялась чья-то куртка. Он примотал конец к кнехту и спрыгнул в лодку. Куртка была добротной, дорогой, но не раз подлатанной. Юный констебль зачитывался похождениями знаменитых сыщиков и мечтал стать когда-нибудь инспектором Скотленд-Ярда. Он обшарил карманы и в нагрудном обнаружил отсыревший листок бумаги. Судя по типографским линиям, он был вырван из судового журнала, сложен, а с наружной стороны химическим карандашом неизвестный начертал имя адресата – комиссара полиции Внешних Гебрид. Ниже стояла подпись: лт. Первого Королевского Сассекского полка Дж. Дукат.

Движимый любопытством, констебль развернул листок, плотно исписанный размашистым твердым почерком. К нижнему краю страницы буквы мельчали и жались друг к другу почти без просветов. Сев на банку, полицейский поднес письмо к свету и начал читать. Брови его сначала удивленно поползли вверх, а к концу губы скривила саркастическая ухмылка. Автор этого послания, несомненно, обладал завидным воображением.

Констебль подумал, что не стоит выставлять себя на посмешище и беспокоить комиссара этой дурацкой шуткой. На миг он заколебался: не выбросить ли письмо в море? Вновь раздался тихий всплеск, будто крупный зверь высунул голову из воды где-то совсем рядом. Туман сгустился, огни «Энсона» почти полностью растворились в дымовой завесе. Взгляд констебля упал на весло. Краска на нем уже облупилась, а то, что он поначалу принял за обломанный край, скорее было краем рваного укуса мелкими и частыми зубами.

Шлюпку качнула набежавшая волна, скрипнул и протяжно застонал причальный канат. Холодный туман накатил со всех сторон, скрыл и море, и спящий портовый город. Все, что осталось у констебля, – утлая лодчонка и край деревянного пирса, остальное утонуло в белесом мареве. Леденящий озноб пробрал до самых костей.

Вновь глухо, как в вату, пробили склянки, и полицейский поспешно сунул письмо за пазуху. Дрожа и от холода, и от нерационального страха, скользя по влажным доскам, он выбрался на твердый настил и засеменил к суше. Под ногами разволновавшееся море билось об ржавые столбы, и констеблю казалось, что чьи-то бледные, тонкие пальцы с острыми когтями тянутся к подошвам через щели в досках.

До конца дежурства он мерил шагами прибрежную улицу, ускоренно переходил от одного фонаря к другому и старался держаться как можно ближе к стенам домов. Он убеждал себя, что письмо – глупый розыгрыш, а то, что в нем описано, не более чем страшная сказка, но волны бились о камни всего в нескольких ярдах, и этот шум больше не казался ему мирным и безжизненным.

Утром, только появился сменщик, констебль направился к дому комиссара. Тот скептически выслушал его, небрежно покрутил в руках сложенный листок, но увидел подпись и изменился в лице. Констебль, неверно истолковавший эту гримасу, робко произнес:

– Если позволите, сэр, мне кажется, что это послание составлено неким бумагомаракой, который хочет привлечь внимание к своей писанине.

Комиссар неопределенно хмыкнул и отошел к окну. В слабом свете туманного утра он внимательно прочитал письмо от начала и до конца.

– Нет, констебль, ваши выводы в корне неверны. Я знаю лейтенанта Дуката, он служил под моим началом. Должно случиться второе пришествие, чтобы Джим выдавил из себя пару строк, а тут целый трактат. Вот что, друг мой, отправляйтесь на остров Эйлин-Мор и разузнайте, что там произошло. Если обнаружите там Дуката с признаками белой горячки, арестуйте его и доставьте ко мне.

– Но, сэр…

– Ступайте, детектив-констебль, – это звание вы получите, как вернетесь с отчетом.

Дрожащий от холода и недосыпа, зевающий, но счастливый констебль немедля бросился в порт. Рыбацкая шхуна доставила его в Несс, деревушку на северной части острова Льюис, а оттуда с рыбаками из Мангерсты он добрался до островов Фланнан. На Эйлин-Море его высадили на берег и ушли на лов – в миле от суши моряки обнаружили большой косяк макрели.

Констебль поднялся к маяку. Дверь была распахнута, пол заливала вода. Кругом валялись опрокинутые баллоны с карбидом. Он поднялся по двадцатиметровой винтовой лестнице наверх. Люк в фонарь был выбит, пол усеян обломками досок и разбитыми линзами Френеля. Ни в спальне, ни даже в сарае у маяка ни одной живой души не нашлось. Мертвых, впрочем, тоже не было. Ни тел, ни крови. Констебль обошел весь остров, но ничего, что могло бы пролить свет на произошедшие тут события, не обнаружил. Пока он в задумчивости бродил по скалам, заросшим сочной темно-зеленой травой, шхуна подошла к берегу и капитан крикнул:

– Констебль, если не желаете остаться тут на ночь, прошу на борт. Мы уходим.

Ночевать на маяке не входило в планы полицейского. Ему повезло: капитан забил полный трюм рыбой и сразу направился в Сторновей сбыть улов. Весь обратный путь констебль изучал рабочий журнал смотрителей, найденный в кухне. Почерк был другим: твердым, гораздо аккуратнее, чем каракули Дуката на таинственном письме. По лаконичным записям, обрывавшимся неделю назад, констеблю так и не удалось восстановить картину происшествия.

– Получается, маяк не горит уже неделю? – спросил он капитана шхуны.

– Не знаю. – Тот пожал плечами. – Тут миль двадцать от Мангерсты. Так далеко его свет не виден.

– И за это время ни одно судно не прошло мимо маяка?

– Тут шторма неделю бушевали – только затихнет ненадолго, и снова болтанка. Кому в голову придет в такую погоду рыбачить? А исландцы с норвежцами забираются дальше к северу, вот и не знал никто. А что случилось-то? Все хоть живы?

– Идет расследование, – ушел от ответа констебль. Ему понравилось, как солидно и весомо прозвучала эта фраза, но на рыбака она впечатления не произвела.

– А, ну ладно. Земляк там просто в эту смену смотрителем устроился, Дон МакАртур, – без особого интереса сказал он.

– А что ж поздороваться на маяк не зашли? – Констебль с подозрением уставился на капитана.

– А чего мне с ним здороваться? Я и в Мангерсте с ним дружбу не водил. Живет – и пусть живет. Помер – упокой, Господи, его грешную душу.

– Не слишком вы его любите, как погляжу…

– А за что мне его любить? Ходит вечно, задрав нос. Клипер он водил… Только клипер его на дне лежит, а моя шхуна – вот она, и кто из нас капитан, спрошу я вас?

– Безусловно, вы, – вежливо ответил констебль и удалился на нос. Выслушивать саркастичные замечания мангерстца о пропавшем человеке было неприятно.

В Сторновее он предоставил комиссару подробный отчет с описанием погрома на маяке и приложил к нему журнал.

– Что же делать дальше, сэр? – спросил он.

– Ничего, – ответил комиссар. – Откроем дело, расклеим по острову объявления с портретами пропавших. Если повезет, кто-нибудь что-нибудь расскажет, а вести полноценное расследование средств у меня нет. Вы, констебль, служите. Ходатайство о вашем повышении я уже отправил в Эдинбург. А, если услышите о каких-то загадочных происшествиях, сообщайте мне, но более никому.

Констебль ушел, комиссар налил себе виски и погрузился в изучение журнала.

– Да-а, попал ты в передрягу, старик… – протянул он, перелистывая последнюю заполненную страницу.

Наши моря – гиблое место. Северная Атлантика изобилует рифами, берега круты, подходы к ним утыканы острыми скалами. Арктический северо-восточный Борей дует почти круглый год. Веками он гнал к нашим берегам драккары жестоких и жадных викингов, теперь гонит и измельчает лишь ледяную крошку, безжалостно отбирая остатки тепла. Шторма здесь – дело обычное, а зимой море редко бывает спокойным.

Труднее всего приходилось судам, идущим в Шотландию из Исландии: Борей сносил их к подводным скалам, окружающим острова Фланнан. Пока ко дну шли шотландские моряки, это никого не волновало, но стоило напороться на скалу норвежскому пароходу, и Адмиралтейство нехотя открыло кошелек. Пять лет назад на Эйлин-Море начали строить парафиновый маяк, а в прошлом году в нем установили новейшую ацетиленовую горелку.

Я давно не вожу суда океанскими маршрутами и на лов в те места не выхожу. Жизнь могла бы пройти спокойно и размеренно, в двадцати милях от проклятого острова с чертовым маяком, но кредиторы не оставили мне выбора. Мой красавец-клипер с пробитым дном уже несколько лет лежал у подножия рифа Хелен, а его владелец начинал проявлять признаки нетерпения.

В конце лета в Сторновее прошел слух о том, что на Эйлин-Мор нанимают смотрителей; желающих не нашлось, несмотря на хорошее жалование. Про острова Фланнан на Гебридах ходит немало зловещих легенд. Где-нибудь в эдинбургской гостиной или лондонском клубе они могут показаться глупым суеверием. Здесь, на пустынном острове, где бурые вересковые пустоши сползают в бездонные болота, холодные бельма озер смотрят в серое небо с несущимися тучами, а на древних курганах стоят гигантские глыбы старше пирамиды Хеопса, легенды намного ближе дирижаблей и электрических фонарей.

Я суеверен, как и все моряки, и не желал рисковать ни телом, ни бессмертной душой ради денег, но сын судовладельца – крепкий, широкоплечий, с хорошо поставленным правым хуком, – быстро и болезненно убедил меня в обратном. С тяжелым предчувствием я вернулся домой, повесил на крюк мокрый макинтош. Конверт с подписанным контрактом во внутреннем кармане пиджака холодил сердце. В глубине дома трещали дрова в камине, из кухни пахло жареной рыбой. Я, стараясь не шуметь, снял ботинки и подкрался к двери гостиной. Оттуда раздавалось невнятное бормотание и скрип половиц. Осторожно повернув ручку, я резко распахнул дверь.

У камина, посасывая вересковую трубку, сидела Лорна, моя теща, старая, наполовину парализованная пьяница. После смерти мужа она слегла, несколько дней лежала, глядя сухими глазами в потолок, а когда немного отошла, оказалось, что ноги ее более не слушаются. Тогда я пожалел старуху и привез ей из Глазго инвалидное кресло на колесах. Неблагодарная ехидна быстро освоилась и первым делом нашла, где я прячу виски. С тех пор мы играли с ней в одну и ту же игру: она хлестала мое спиртное, я пытался ее поймать на горячем, но она всегда оказывалась быстрее. Для своего возраста у Лорны был слишком острый слух и ловкие руки.

– Вернулся, зятек? – спросила она, не вынимая трубки изо рта. – Думала, ты в Сторновее ночевать останешься.

– Что мне там делать? – буркнул я, с подозрением рассматривая бугорок под половиком у правого колеса ее коляски.

– Чтобы Дон МакАртур – и не нашел как развлечься в большом городе? – расхохоталась Лорна. – Неужели ты стареешь, мой дорогой зять?

– Большой… – фыркнул я. – Ты лучше скажи, что у тебя там под половиком спрятано!

– Где? – Она удивленно оглянулась.

– Ну хватит! – Я упал в кресло напротив. – Давай, доставай, старая воровка, пока виски не закипел! Ты б его еще в камин засунула!

С обреченным вздохом Лорна подняла с пола бутылку и стакан. Я протянул ей глиняную кружку:

– Наливай, и про себя не забудь!

Она плеснула мне в кружку, бросив недоверчивый взгляд, налила себе полный стакан и сразу опустошила его на треть.

– Какой ты сегодня добрый! – Лорна блаженно зажмурилась. – Никак зубы стучат от нового места службы?

Я тоже глотнул и посидел немного с закрытыми глазами, наслаждаясь теплом.

– Кто наплел уже?

– Ходит слух…

– Этот слух не Аннабель зовут? Держала б толстуха язык за зубами, пока есть за чем. Не говори глупостей. Хорошее место, не работа – мечта. Ничего не делаешь, а денежки на счет капают.

– Да конечно! – не унималась вздорная старуха. – Стучат, потому что страшно самому идти к дьяволу в зубы.

– Глупые суеверия, – отмахнулся я.

– Не скажи! – Лорна понизила голос и склонилась ко мне. Редкие седые пряди упали на лоб, в глазах плясали огоньки пламени, добавляя безумия в наш разговор. – Ты знаешь, что острова Фланнан называют «Семь Охотников»?

– Знаю, конечно, – нехотя сказал я. – Семь островов – семь охотников. Тюленей там били предки – вот и все объяснение.

– Не пытайся выглядеть глупее, чем ты есть, Дон. Все ты прекрасно понимаешь, а возражаешь мне только из упрямства. О морском Хозяине и его семи охотниках знают не только здесь, но и у меня на родине. Ты же помнишь, что я из Белфаста? Люди там пропадали еще во времена набегов викингов. Когда скотты воевали с пиктами, на Эйлин-Мор ушел большой отряд с женами и детьми. Не вернулся никто, а посреди острова нашли курган, сложенный из костей и черепов. Так-то!

– От голода умирали, а хоронить сил не оставалось, вот и стягивали тела в одну большую кучу, – попытался возразить я.

– Не так быстро плоть полностью истлевает, Дон. А вот тебе совсем недавний случай. Помнишь старого Нэрна?

Я опрокинул остатки виски в рот и протянул кружку Лорне за новой порцией.

– Не помню, – соврал я.

– Врешь, зятек. Нэрн так знатно отходил тебя веслом по хребту, когда застал тебя со своей дочуркой под лодкой. Все думали, ты не выживешь. Такое не забывается.

– Сплетни.

– Оставь, Дон, я хорошо тебя помню молодым. Приезжал щеголем, все девки от тебя млели, а ты пользовался. У меня на таких кобелей глаз наметан. Хорошо, тебе моя Грейс попалась, перья повыщипывала. – Лорна расхохоталась беззубым ртом. – Огня хотел, а женился на бревне. Где твои глаза были, Дон?

Я уткнулся взглядом в кружку. Права Лорна, как есть права. Мне и правда отказа не было: молодой, красивый, уже капитан торгового флота, при деньгах, которые в Мангерсте никому и не снились. А Грейс меня отшила. Красивая была и гордая, держала себя, как дочь лорда, а не простого рыбака, тем и зацепила. А потом оказалось, что, кроме красоты, ничего в ней и нет: кукла фарфоровая, пустышка, еще и со сварливым характером. Держался от нее подальше, как мог, пропадал в рейсах, да пришлось вернуться.

– У нас говорят: не можешь кусать – не скаль зубы, а у тебя, зятек, рот не закрывался, – не унималась Лорна.

– Занесло тебя в дебри, – оборвал я ее. – Что там с Нэрном-то?

– Да ничего, нету больше Нэрна. Пропал за пару лет до того, как ты приехал с поджатым хвостом. Какой-то сказочник наплел старому дураку, что у Эйлин-Мора видел огромный косяк макрели. Нэрн повел туда свою шхуну. День нет, два нет. Потом рыбаки наши с Логаном, его племянником, пошли к островам Фланнан и нашли там его судно. Пустое: ни Нэрна, ни сыновей.

– Мало ли, – пожал я плечами. – Штормом за борт смыло.

– Такого опытного моряка, как Нэрн? С палубы судна на якоре? Сам понял, что сказал? – Старуха протянула мне стакан, и я послушно плеснул туда виски.

– Это не все, – сказала она. – После его исчезновения пропали жена и младший сынишка, ему всего десять лет исполнилось, как нашему Шону.

– И куда они пропали? – спросил я.

– Любовь, зятек, – непонятно ответила Лорна. – Не ходил бы ты на тот маяк. Сожрут тебя охотнички, если повезет. А не повезет…

Она выдержала драматическую паузу и сказала шепотом:

– Сам охотником станешь, а это похуже смерти.

В гостиную заглянула Грейс, недовольно посмотрела на нас, на стоящую между нами полупустую бутылку виски, но промолчала. Поджав сухие губы, ушла, слишком громко хлопнув дверью. Не обратив на это внимания, я тоже склонился к Лорне.

– А тебе-то что? – спросил я. – Сгину на Эйлин-Море, только перекрестишься.

– Господь с тобой, Дон. Никто не будет оплакивать тебя горше, чем я. Где я выпивку брать буду? От настойки Аннабель у меня изжога, а от моей ханжи-дочурки ничего крепче молока не допросишься.

Я не удержался и расхохотался в голос.

– Возвращайся, Дон! – сказала Лорна без тени обычного ехидства. – А лучше вовсе не уезжай.

– Не могу, – вздохнул я. – Мне пообещали хорошее жалование, а дела у меня не очень, ты и сама знаешь.

– Никакие деньги не стоят загубленной души.

– В любом случае отказываться поздно.

Хлопнув по ручкам кресла, я поднялся, и Лорна отсалютовала мне стаканом:

– Ну, будь здоров, зятек! Хотя зачем тебе теперь здоровье?

Я разозлился и выхватил из неожиданно цепких рук выпивку.

– Хватит с тебя, старая дура, – бросил я, уходя.

Но все же перед отъездом оставил ей полдюжины бутылок.

Двадцатого августа Клипер «Кромдейл» из Глазго подобрал нас троих, новую смену смотрителей маяка, на рейде Каслбея. Со мной на Эйлин-Мор отправились еще двое.

Один – Джеймс Дукат, бывший полицейский из Сассекса, старший смотритель маяка. Дукат носил бакенбарды, как у Бернсайда, с гладко выбритым подбородком, и разговаривал, лениво ворочая слова в глотке. Он с таким презрением смотрел на меня, что кулаки чесались начистить его багровую рожу, как медную бляху, но ничто так не учит сдержанности, как долги.

Второй – молодой местный паренек Томми Маршалл. Его единственного пришла провожать на причал жена. Полчаса они ворковали друг с другом, держась за ручки, пока Дукат не рявкнул в голос так, что чайки взлетели с пакгаузов. Маршалл, втянув с перепугу голову в плечи, наконец отлип от женушки, и стал виден ее округлившийся животик. Ну что ж, судьба такая у жены моряка: ждать любимого и надеяться, что и в этот раз он вернется.

Мы поднялись на борт «Кромдейла». Томми стоял у лееров и махал рукой. Дукат сел на кнехт и принялся набивать трубку. Я сразу понял, что дружбы у нас не выйдет. На траверсе по правому борту медленно проплыл замок Кисимул. Я встал и отдал честь развевающемуся над ним бело-голубому флагу Шотландии. Не то чтоб я всегда это делал, но сейчас очень захотелось позлить надутого южанина. Дукат сплюнул за борт и ушел с палубы.

Я лишь покачал головой: плевать за борт – плохая примета. Когда ты ходишь на крошечном суденышке по водной стихии, для которой твой кораблик мельче песчинки, поневоле будешь уповать на чудо. Предупреждение старухи Лорны тоже не давало мне покоя, какой бы безразличный вид я при ней ни делал.

До Эйлин-Мора мы добрались за двенадцать часов. Клипер держал приличную скорость в десяток узлов, волнения не было, ветер попутный. Ближе к островам Фланнан резко похолодало и небо заволокло тучами, но море оставалось спокойным. «Кромдейл» встал на якорь в трех кабельтовых от бухты, скорее похожей на трещину в скале, засыпанную большими и мелкими глыбами. Наверх вела железная лестница, правее торчал черный скелет лебедки, едва видимый на фоне темного неба. Боцман дал отмашку, и на воду спустили две шлюпки. В одну загрузились мы с нашими пожитками, в другую матросы опустили бочки с карбидом.

Гребцы налегли, и мы медленно двинулись к скалам, заросшим понизу бурыми водорослями. Наш ялик резал носом мелкую рябь. В сгустившихся сумерках под самой поверхностью воды мелькали призрачные серебристые пятна. Может, и прав был тот сказочник из Мангерста про стаю макрели, за которой старый Нэрн отправился в свое последнее плавание. Места тут рыбные.

Дукат стоял, засунув руку за борт бушлата. Обращенная в мою сторону половина его лица была мертвенно-зеленой от носового фонаря. Неровный свет от рифленого стекла ложился полосами, будто я смотрел на него сквозь толщу воды. Я помотал головой, отгоняя наваждение.

Остров медленно увеличивался в размерах. Был он, по сути, одной большой скалой, на которую ветром, провидением или недоразумением нанесло немного земли. Здесь было всего два цвета: бурый цвет гнилых водорослей, тонкого слоя грунта, жухлой травы, припорошенной снегом, и серый: скал, похожих на застывшую магму, моря и неба, почти сливающихся друг с другом. Посреди этого серо-бурого мрака торчало единственное светлое пятно: невысокая белая башня потухшего маяка.

– Почему маяк не горит? – спросил я у Дуката.

Он недовольно посмотрел на меня, будто я оторвал его от важных размышлений, и неохотно ответил с протяжным южным выговором:

– Лихорадка. Смотрителей вывезли, трубы перекрыли. На рейде с севера дежурит «Энсон».

Он отвернулся, не желая продолжать разговор. Оглянувшись, я увидел Маршалла. Тот сидел на полуюте, уткнувшись носом в какую-то безделушку. Почувствовав мой взгляд, он спрятал ее за пазуху и смущенно улыбнулся. На «Кромдейле» пробили склянки, со скалы впереди сорвались бакланы и заметались в воздухе над нашими головами, скрипуче проклиная непрошеных гостей.

– Да-а, сэр, – сказал мне молодой матрос, налегая на весло. – Как посмотрю: просто страсть. На этом крошечном камушке посреди моря, на несколько месяцев. Не завидую вам.

– Ничего, – пожал я плечами, – этот камушек, по крайней мере, не утонет, а я отдохну от двух язв.

– Правый, навались, левый – сбавь! – скомандовал старший матрос.

Остров медленно поплыл влево, открывая каменистую расселину.

– Береги весла! – последовала команда.

Матросы напряженно вглядывались в проплывающие мимо в сумерках скалы. С одной из них с маслянистым плеском скользнул в воду тюлень. Я тоже напряг зрение, улавливая среди всеобщей серости более темные пятна, об которые можно повредить лодку. Справа показался большой круглый валун. Сидящий рядом молодой матрос приподнял весло, чтоб не зацепить его лопастью. Вода полилась на камень, и вдруг он ушел целиком под воду, оставив за собой расходящиеся круги, в центре которых лопнул большой пузырь воздуха. Матрос повернул ко мне испуганное лицо, но я только пожал плечами:

– Тюлень, наверное, – сказал я со спокойствием, которого не испытывал.

– Тюлень? – переспросил он, испуганно сглотнув. – Разве бывают тюлени такого размера?

– Наверное, бывают. Может, морская корова? Слышал, что были такие животные, футов тридцать длиной, но вымерли. Видимо, не все.

– Видимо, – неуверенно кивнул матрос. Дальше он греб с опаской, осторожно погружая весло в воду.

– Достаточно! – скомандовал старший.

Матросы подняли весла и начали укладывать их вдоль бортов. Под дном заскрипела галька. Гребцы сноровисто вытащили шлюпку носом на каменистый берег. Правее на пляж выскочила лодка, груженная емкостями с карбидом.

Парни подтащили бочки к лебедке. Пока они поднимали наверх карбид и перекладывали в четырехколесную вагонетку, мы, загрузившись нашими пожитками, полезли по лестнице вверх. На кромке скалы, когда вся небольшая поверхность острова открылась перед нами, я оглянулся. Совсем рядом – рукой подать – ярким светляком в ночи горел огнями наш клипер. Белый клотиковый огонь заливал палубу и зарифленные паруса.

Вдоль борта стояли люди, наблюдая за высадкой, а вокруг судна, насколько глаз хватает – черное море, над ним черное небо, затянутое черными тучами.

Темнота сжала яркий огонь нашего корабля – еще чуть-чуть, и раздавит. Я с трудом подавил желание сбежать вниз, к шлюпкам и грести туда, где свет, где люди, где цивилизация, подальше от этих диких безлюдных мест. Потом вспомнил о своих долгах и, сжав волю в кулак, потащился с кладью к маяку.

По ступеням, выложенным вулканическим туфом, я поднялся к распахнутой деревянной двери. Дукат с керосиновой лампой в руке указывал матросам, что куда ставить. Внутри было холодно и сыро – кажется, даже холоднее, чем на улице. Повинуясь его командам, мы с Томми заправили емкости карбидом, подкачали воду. Дукат сам вскарабкался на самый верх и рявкнул оттуда:

– Маршалл! С водой и тряпкой сюда!

Томми через ступеньку рванул по лестнице наверх.

– Линзы грязные! Отдраить, чтоб сияли, как Божья благодать! – услышал я оттуда.

Сверяясь с инструкцией, я дождался нужного показания манометра и перешел ко второй емкости. Старший матрос, задрав голову, крикнул:

– Мы всё закончили, сэр. Можем отчаливать?

– Да! – ответил Дукат сверху.

С видимым облегчением матросы сбивчиво попрощались со мной и потрусили к берегу, а я с непонятной тоской проводил их взглядом. Мы остались одни на этом, как сказал матрос, крошечном камушке посреди темноты.

Тут сверху раздался ровный гул, ослепляющий луч разрезал ночную мглу, превратил на мгновение ночь в яркий день. Засверкал снег на темно-зеленой траве, и сразу отпустило напряжение. Истинно сказано в Евангелии: свет солнца прогоняет тьму. Так и все мои страхи и тревоги сгинули под лучами нашего рукотворного солнца. Я перекрестился и потащил свой багаж в спальню.

Заскрипели шестерни, и луч сместился в сторону. На дорожку за окном вновь опустилась непроглядная ночь, но это не испортило мне настроение: от вершины нашего маяка в море уходил яркий луч света как знак того, что Господь с нами.

Очень быстро оказалось, что самый страшный наш враг – не тьма и штормящее море, а скука. Маяк не требовал многого, и все технические задачи по его обслуживанию занимали незначительную часть времени. Маршалл по большей части валялся на своей койке, разглядывая портрет любимой в медальоне, который носил на груди. Дукат был молчалив, с нами предпочитал общаться исключительно командами и всеми силами нормандской души показывал свое превосходство над жалкими северянами.

День на третий Томми бродил по островку и нашел крошечную бухту с противоположной стороны, а в ней на черной гальке лежала перевернутая вверх дном лодка. На побелевших от старости и морской воды кольях висели сети, а под самой лодкой обнаружились и прочие рыболовные снасти. Обрадованный сверх меры, он влетел в дверь, и, захлебываясь от счастья, поведал нам о своей находке.

Дукат презрительно выпустил воздух сквозь сжатые зубы и сказал: «Меня б спросил. На маяках всегда есть рыбацкая лодка».

Он ушел, а я просто от души поздравил Маршалла с находкой.

С этого дня Томми каждый день выходил рыбачить возле скал, иногда я составлял ему компанию. Мы много разговаривали. Я рассказывал ему о своих морских путешествиях, о далекой Америке. Он слушал меня, открыв рот, а мне, не скрою, был приятен такой собеседник.

Оказалось, что он с малолетства мечтал пойти матросом в королевский военно-морской флот, но рано и удачно женился. Ничто так не отдаляет человека от моря, как счастливая семья, и ничто так не приближает, как сварливая жена. Объединяло нас с Маршаллом и то, что мы оба чувствовали себя намного комфортнее, когда не видели вечно недовольную бульдожью морду Дуката.

Так мы и служили. Томми оказался умелым рыболовом, и наше меню стало намного разнообразнее. Я готовил, а в этом я мастер. Дукат раздувал щеки от чувства собственной значимости.

В один день, под конец ноября, когда на море опустился густой туман, случилось непоправимое. Я накануне немного перебрал, обсуждая с Дукатом, справедливо ли Англия обошлась с Шотландией. Под жаркие споры, и от раздражения, которое у меня неизменно вызывает его надменная физиономия, я выпил лишку и теперь страдал от боли в висках. Когда Том позвал меня на рыбалку, я отрицательно качнул головой и сразу пожалел об этом. Лихо козырнув мне на прощание, Маршалл убежал к своей бухте. С рыбалки он не вернулся.

Обычно он причаливал до того, как солнце достигнет своей наивысшей точки, которая на нашей широте не так уж и высока. Но подошло время обеда, а его все не было. Дукат от меня лениво отмахнулся: он все еще страдал от похмелья и уязвленного имперского самолюбия, поэтому я отправился на поиски один.

Ночью шел снег, и на нашем продуваемом всеми ветрами островке было совсем неуютно. Первым делом я добежал до бухточки, где Том хранил свою лодку. Там было пусто, лишь торчали выбеленные шесты, на которых он развешивал сеть.

Тогда я кинулся на противоположную сторону, к той расселине, через которую мы попали на Эйлин-Мор, но и там не было никаких следов. Я обежал весь остров по краю, пристально вглядываясь в море в надежде увидеть темное пятнышко его лодки на хмурой глади Атлантики, но все было тщетно.

Расстроенный и обескураженный, я вернулся к маяку. Сверху, от фонаря, спускался Дукат. Обычное его высокомерное выражение сменилось растерянностью, мне было непривычно видеть его таким.

– Я осмотрел море до горизонта, но не увидел его. – Дукат поставил на стол двенадцатикратный морской бинокль и тяжело опустился на табурет. – Даже если бы он утонул, лодка должна была остаться на плаву. На море штиль, ее не могло далеко отнести течением, а туман почти спал.

Я не знал, что ему сказать. В наших краях водились киты, сюда заплывали акулы. Любое крупное морское существо могло затопить лодку, будь у него такое желание. Я понимал бесполезность дальнейших поисков, но сидеть на маяке с Дукатом было выше моих сил. Я вышел на берег и начал методично обходить остров, заглядывая в каждую расселину.

Когда солнце село, Дукат высунулся из-за двери и крикнул мне:

– МакАртур, выпейте горячего чаю, не хватало, чтобы вы простудились и скинули все на мои плечи.

Нехотя я поплелся в наш домик. Странное дело, я совсем не замерз, словно мороз в моей душе уравновесил холод снаружи. Сегодня я потерял своего единственного друга, и никогда не узнаю, что с ним на самом деле случилось. Как же я ошибался…

Дукат сунул мне в руки огромных размеров кружку с крепким чаем, обильно сдобренную черным ромом и специями, судя по запаху. В жидкости плавала, наверное, половина лимона, нарезанная дольками. Я с сомнением посмотрел на начальника, но он сказал строго:

– Давайте, МакАртур, давайте, пейте, пока грог горячий. Это не выпивка, а лекарство.

Крепкое пойло потекло по жилам и затуманило мозг. Захотелось забраться под теплое одеяло, но я благодарно кивнул Дукату и снова натянул макинтош. Дукат скривился:

– МакАртур, вы не хуже меня понимаете, что Маршаллу уже ничем не помочь. Температура воды около нуля, прошел целый день. Он не выжил бы, даже если б выбрался на берег.

– Простите, сэр, я все равно не усну, – ответил я.

С зажженным фонарем в вытянутой руке я выскочил наружу, а Дукат, недовольно бурча под нос, удалился в спальню.

Порыв ветра качнул меня, а может, в гроге было слишком много рома. Подавив отрыжку, я двинулся по берегу, внимательно глядя с обрыва вниз и стараясь не поскользнуться на поросших мхом и присыпанных снегом камнях. Я метался по островку, прекрасно понимая, что потеряться тут просто негде. Надежда покидала меня постепенно, вместе с силами. Я все меньше мог сопротивляться порывам ветра, и меня все больше тянуло присесть на камень и отдохнуть.

Я решил еще раз спуститься к месту нашей высадки и посветить фонарем, подавая сигнал. Совершенно глупая затея, ведь у меня над головой в темноту над морем бил яркий луч маяка. С трудом удерживая равновесие на скользких камнях, я спустился к воде. Осмотрел на всякий случай всю нашу крошечную бухту. Пусто – только блестят мокрые камни и морщится недовольно вода, перемешивая гальку.

Мне стало так неуютно и грустно, что колени ослабли и я опустился на валун у самой кромки воды. У сапог плескалось море. Фонарь показался невыносимо тяжелым, и я поставил его за спину. Завернувшись в макинтош, я зябко втянул голову в плечи. Глядя на свой темный силуэт, колеблющийся на поверхности воды, я погрузился в грустные мысли.

Мне показалось, что один из камней в бухте, дальше, у самого выхода из нее, ушел под воду. Я напряг зрение, но ничего не менялось: море оставалось спокойным, скалы никуда не перемещались, как им и положено природой. Я с тоской поднял глаза на уходящий вдаль луч света, подпитываясь его чистой силой, а когда опустил взгляд, увидел округлый камень, торчащий над водой там, где его совершенно точно не было: ровно посередине бухты. У меня на глазах он ушел под воду.

Со смешанным чувством страха и надежды я вскочил на ноги и схватил фонарь, но свет его был слишком слаб. Как я ни вглядывался, рассмотреть что-то на расстоянии больше трех ярдов я не мог. Я снова вскинул глаза к небу, и вспыхнула мысль: надо бежать к Дукату, уговорить его направить свет маяка сюда, на бухту. Я не успел сделать и шага, как услышал тихий голос Маршалла:

– Мистер МакАртур, погасите фонарь, пожалуйста.

Да, это был голос Томми, но ровный и безжизненный. Я обернулся: в неверном свете фонаря заплясали тени на серой стене утеса, и одна из них с тихим плеском ушла под воду.

«Отец наш Небесный, да святится имя Твое, да придет царство Твое, да будет воля Твоя на земле, как и на небе…» – зашептал я тихо и сразу устыдился своего стеснения. Я договорил молитву громко, в полный голос. И в тот момент, как я сказал «Аминь» и осенил себя крестным знамением, Маршалл сказал:

– Это не поможет, мистер МакАртур, но не бойтесь, я не причиню вам вреда.

Слева раздался всплеск, застучали капли по камням. Из моря за большую, обтесанную волнами скалу скользнула черная тень.

– Погасите фонарь, пожалуйста, или направьте в другую сторону: сильно глаза режет, – попросил Томми.

Я с трудом удержался, чтобы не припустить вверх по склону в убежище нашего маяка, за крепкую дубовую дверь, обитую железными полосами, но в голосе Тома не было угрозы. Превозмогая страх, я убрал фонарь за камень.

– Спасибо, мистер МакАртур, – сказал Томми.

Глаза уже достаточно привыкли к темноте, чтобы увидеть, как слева от края скалы появилось круглое черное пятно: его голова. Маршалл долго присматривался, потом встал в полный рост и протянул руку ко мне:

– Простите, я не хотел вас напугать, – сказал он.

Я до рези в глазах вглядывался в его фигуру, пока не понял, что не так. Сейчас в продуваемой ледяным ветром бухточке на каменной скале посреди Атлантики Томас Маршалл стоял передо мной голый, и при этом его голос не дрожал, и зубы не стучали. Я не верил ни в какую мистику, хотя… О Господи! Кого я обманываю? Ощущая, как волоски на шее поднимаются от ужасного предчувствия, я спросил:

– Томми, ты умер?

Он покачал головой:

– Нет, мистер МакАртур.

– Тебе холодно?

– Нет, – ответил он и присел на камень напротив меня.

Нас разделяло не больше пяти ярдов. От Томми исходил сильный запах только что выпотрошенной рыбы.

– Мистер МакАртур, я помню добро. Поэтому прошу вас: уезжайте с острова. Отправьте SОS лучом маяка в сторону Гебрид, вас должны будут отсюда вывезти.

– Томми, – сказал я, пряча панику за показным спокойствием. – Пойдем со мной. Дукат, конечно, редкая сволочь, но он сварил горячий грог. Если ты жив, если ты не боишься молитвы, значит, все еще можно исправить!

Я услышал странный звук: Томми то ли всхлипнул, то ли тихо рассмеялся.

– Вы только что просили защиты у Господа. Наверное, вы давно не вдумывались в слова этой молитвы. «Да будет воля Твоя на земле, как на небе», – продекламировал он. – Тут ничего нет про воду. Знаете почему?

Я недоуменно покачал головой.

– Потому что в океане свои боги, мистер МакАртур, и Господь земной и небесный не имеет над ними власти. Уезжайте отсюда, прошу вас, и больше никогда не возвращайтесь.

Он повернулся к морю и, осторожно переступая, вошел в воду.

– Том, – окликнул я его, – вспомни о своей жене и ребенке, которого она носит под сердцем.

– Нет минуты, чтобы я не думал о них, – ответил он, не оборачиваясь.

Эти грустные слова, сказанные ровным, тихим голосом, потрясли меня.

– Ты ведь живой… – беспомощно пробормотал я и услышал:

– Смерть – не самое страшное…

Морская волна накрыла его с головой, и он исчез. Я долго вглядывался в темную воду, но больше Том не показывался.

Всю дорогу к маяку я думал, как рассказать Дукату о моей встрече с Томасом, и уже на пороге понял, что не смогу. В лучшем случае он посмеется над суеверным джоком[1], в худшем – запрет меня в кладовой от греха подальше. Поэтому я налил себе еще одну кружку грога и пошел спать. Но, несмотря на выпитый ром, заснуть мне удалось лишь под утро.

Целый день я ходил вокруг поворотного механизма маяка и обдумывал слова Маршалла. Я даже прикидывал, как оглушить Дуката и подать сигнал бедствия, но, оказалось, не так просто ударить исподтишка человека, даже если он тебя сильно раздражает. Так ни на что и не решившись, я лег спать, а утром пошел в обход по берегу.

Я вглядывался в океанские воды в надежде вновь увидеть Маршалла, но на море все так же стоял штиль, солнце бликовало на поверхности и слепило. Так я дошел до бухты, откуда Том выходил рыбачить. На берегу, полностью вытащенная из воды, лежала лодка с пробитым днищем. Никакой прибой не смог бы положить ее на берег так аккуратно. Я заглянул под шлюпку, но там было пусто. Я не сомневался ни секунды, что это дело рук Маршалла. Может быть, он не дождался мольбы о помощи с маяка и решил спасти меня таким путем?

В состоянии крайней задумчивости я вернулся на маяк. Дукат с любопытством посмотрел на мое отсутствующее выражение, и я сказал:

– На берег выбросило лодку с пробитым дном.

– Маршалла?

Я молча кивнул. Дукат, на ходу натягивая бушлат, выскочил наружу, я за ним, догнал его на краю обрыва возле бухты. Он задумчиво смотрел вниз, потом спросил:

– Она так и лежала?

– Нет, конечно, – соврал я, – она уткнулась носом в камни, полузатопленная. Я вытащил ее, чтобы не унесло отливом.

– А перевернули зачем?

– Чтобы дно осмотреть.

Меня тревожил его подозрительный взгляд.

– Сапоги сухие, – ткнул мне в ноги чубуком.

– Говорю же: лодку вынесло на берег. Я ухватил ее за кольцо и вытащил. В море не заходил.

– Хм-м, ладно, – протянул он недоверчиво и сбежал по камням к лодке.

Дукат придирчиво осмотрел днище, периодически многозначительно хмыкая и постукивая трубкой по доскам, потом приложил чубук к дыре и повернулся ко мне.

– Дно пробито снизу твердым предметом диаметром около трех дюймов. Что это может быть? – Он посмотрел на меня с видом, будто этот предмет трех дюймов в сечении я держу за спиной. – Ну давайте, МакАртур, вы же из этих краев.

– Не знаю. – Я действительно был в недоумении. – Может быть, нарвал?

– Нарвал? – переспросил он. – Ну что ж, возможно, возможно…

И больше не проронил ни слова. Вечером за ужином я как бы невзначай спросил:

– Мистер Дукат, сэр, может, стоит подать сигнал бедствия? В смене должно быть три смотрителя, да и жена Маршалла до сих пор остается в неведении.

– Поверьте, МакАртур. – Дукат ткнул в мою сторону вилкой. – Неведение – это лучшее, что мы сейчас можем подарить бедной миссис Маршалл. Весь день с того момента, как он ушел с маяка, вы находились у меня перед глазами, а я у вас. Следовательно, никто из нас к его гибели не причастен. Обычная трагическая случайность на рыбалке: его путь пересекся с путем какой-то большой морской твари. Давайте продолжим нести службу и не будем лишать миссис Маршалл жалования ее погибшего мужа. Вы согласны со мной?

Я испытующе посмотрел в его глаза, пытаясь найти хоть малейший признак неискренности, но взгляд был безмятежен, как гладь пруда в безветренный день.

– Завидую вашему самообладанию. – Я покачал головой. – Как подумаю, что тело бедняги Тома обгладывают рыбы…

– Еще заплачьте, МакАртур… Вы же моряк! Море, бывает, забирает своих тружеников. Каждый, кто связывает жизнь с морской стихией, должен быть к этому готов.

Я не чувствовал и капли той уверенности, что излучал Дукат. Думаю, ему было плевать на наши жизни: и мою, и молодого Маршалла.

На следующее утро я взял деревянный ящик с плотницкими инструментами, моток пеньки и водостойкую смолу. Дукат, вытирая пену с выбритого между двумя кудрявыми кустами подбородка, спросил, куда я собрался.

– Хочу починить лодку, – ответил я. – Надоели консервы.

– Да? – усмехнулся Дукат. – А сеть вы из чего делать будете? Одной лодкой рыбы не наловишь, а все рыболовные снасти на дне морском вместе с беднягой Маршаллом.

– Удочку сделаю из шеста, – буркнул я и отправился на берег.

Полдня я возился, заделывая пробоину. Я – рыбак, и делал это не раз. Работая, я вполглаза следил за морем, и боясь, и желая увидеть там голову Томми. Когда я думал о нем, о его беременной жене, об их нежных чувствах друг к другу, подступало уныние. Потом я вспоминал слова Маршалла о том, что Бог не властен над океаном, лежащим у моих ног, и тогда мне казалось, что я стою на самом пороге ада. Вот-вот вода взорвется брызгами, из нее вылетит костлявая рука и утащит меня на дно.

Постепенно привычные движения вытеснили из головы сторонние мысли, и я так увлекся плотницкой работой, что не заметил спустившегося по склону Дуката.

– МакАртур! – гаркнул он над моим плечом так неожиданно, что я подпрыгнул.

Испуганно обернувшись, я увидел своего начальника с трубкой в зубах и двумя глиняными кружками, из которых исходил пар.

– Дружище, вы на меня смотрите так, будто черта увидели.

Если б Дукат мог читать мысли, он бы понял, что был близок к истине.

– Извините, сэр, увлекся.

Дукат протянул мне одну из кружек.

– Держите, МакАртур, вам сейчас не повредит. Мой фирменный грог, только рома поменьше. Согреет, но не опьянит, – то, что нужно.

Я принял кружку из его рук и сделал большой глоток.

– Ну как? – спросил он с улыбкой, и я благодарно зажмурился.

Со дня исчезновения Маршалла Дукат начал проявлять вполне человеческие качества.

– Вы не проголодались? – спросил он, но я покачал головой:

– Нет аппетита. Хочу сегодня доделать и оставить ее сохнуть. Вечером поем.

– Ну, как знаете, МакАртур. – Он пожевал губами, переводя взгляд с меня на лодку и обратно, его торчащие баки еще больше ощетинились. – Скажите начистоту: на кой черт вы ее чините? Только не рассказывайте про внезапно проснувшуюся тягу к рыбной ловле.

– Вы все равно не поверите, сэр.

– А вы попробуйте.

Я задумался, подбирая слова, потом сказал:

– Я видел Маршалла. Поздно ночью, в день его исчезновения.

Дукат молчал, пристально смотрел мне в глаза. Я выдержал его тяжелый взгляд и пояснил:

– Я сидел на камне в бухте, где мы высадились на берег… Кажется, прошла вечность с того дня. Том вышел из моря, он был наг, но, кажется, совсем не чувствовал холода.

– И что он сказал? – Голос Дуката был так же тих и безжизненен, как голос Маршалла той памятной ночью.

– Он попросил потушить фонарь. Свет причинял ему боль.

– Черт вас дери, МакАртур, ближе к делу! – воскликнул Дукат.

Я вздохнул, собираясь с силами. Конечно, мне нужно было сразу рассказать ему обо всем.

– Он умолял, чтобы мы подали сигнал бедствия и бежали отсюда как можно скорее.

– И вы только сейчас решили со мной этим поделиться?

Я пожал плечами:

– А вы бы мне поверили?

Дукат попыхтел трубкой, обдумывая ответ, потом сказал:

– До Мангерсты по прямой около двадцати миль. Многовато для утлой лодки с наскоро заделанной пробоиной.

– Вы сами сказали, что море, бывает, забирает своих тружеников, – возразил я. – Ну что ж, значит, судьба такая. В любом случае, сэр, я бы предпочел, чтобы у нас была хотя бы умозрительная возможность отсюда выбраться.

Ни слова не говоря, Дукат развернулся на каблуках и пошел к подъему. Забравшись на пару ярдов выше, он обернулся и сказал:

– Про весла забыли, МакАртур. Грести руками собираетесь?

Не дожидаясь ответа, он зашагал по склону.

Удивленный тем, что эта простая мысль не пришла мне на ум, я присел на киль лодки и повесил голову. Просидев так пару минут, я подскочил к воде и заорал:

– А весла, Том? Весла?!

На следующее утро под лодкой лежали два разномастных весла. Одно было похоже на те, какими Том выгребал на место лова, а второе, выкрашенное облупившейся зеленой краской, носило следы акульих зубов. Я показал свою находку Дукату. Он долго рассматривал их, скреб ногтем отметины. Потом поднял глаза, и я понял: что-то изменилось.

В тот вечер я впервые увидел, как он чистит револьвер. Откровенно говоря, я вообще не знал, что у него есть оружие. Теперь бо́льшую часть дня он проводил наверху, возле горелки маяка. Он бродил по кругу, рассматривая море в бинокль, был неразговорчив и рассеян. Пару раз я пытался подняться к нему поговорить, но сразу натыкался на угрюмое: «Мне нужно побыть одному, МакАртур, будьте любезны…» Я проявлял любезность и спускался на этаж, чтобы до позднего вечера слушать, как трещат половицы под его башмаками.

Однажды утром я проснулся и обнаружил, что постель Дуката тщательно застелена. Я взял полотенце, мыло и вышел из спальни.

– МакАртур! – крикнул сверху Дукат. – Я слышу, что вы уже встали. Идите сюда!

Протирая заспанные глаза, я поднялся в фонарь. Дукат стоял перед восточным окном.

– Смотрите!

Дрожащий палец уткнулся в стекло. Я повернулся и увидел, что небо на востоке заполнило красное зарево. Его огненное полотно от края до края пересекала черная полоса.

– Вы моряк, МакАртур. Мне надо объяснять вам, что это значит?

Дукат повернулся ко мне, и я увидел, как сильно он постарел. Лоб покрыли морщины, под глазами в сетке красных прожилок набрякли мешки. Подбородок, обычно тщательно выбритый, топорщился щетиной.

– Понимаю, сэр, – ответил я. – Поможете затащить лодку внутрь?

Уже к полудню грозовой фронт подобрался вплотную к острову. Густые тучи заволокли небо, потемнело почти как ночью. Из низких серых клубов в такое же серое море столбами били ослепительно-белые молнии. Налетел шквал, и я услышал, как зазвенели стекла в окнах маяка. Я только разложил еду, как вдруг Дукат схватил меня за шкирку и потащил наверх.

– Быстрее, Дональд, быстрее! – кричал он, впервые назвав меня по имени, и я, в потрясении от такой неожиданности, карабкался следом. – Там, где яркий свет, мы в безопасности!

Только я взлетел за ним на самый верхний этаж, Дукат захлопнул крышку люка.

– Помогите мне, МакАртур, не стойте столбом!

Он пытался сдвинуть с места огромный рундук, забитый запасными линзами Френеля. Я уперся рядом, и совместными усилиями мы кое-как затащили его на люк.

– Дукат, черт возьми! – закричал я, забыв про субординацию. – Что происходит?

Он посмотрел на меня безумными глазами и сказал:

– Надеюсь, это их задержит.

– Кого их?

Не отвечая, он сел на пол, прислонившись спиной к основанию ацетиленовой горелки, и достал револьвер. Прокрутил барабан и прицелился в сторону люка. Удовлетворенно кивнув, высыпал из кармана горсть патронов и выставил их в ряд между широко расставленных ног.

– Мистер Дукат, с вами все в порядке? – спросил я, с беспокойством заглядывая ему в глаза.

– Зажигайте чертов фонарь, МакАртур. Никто вас от служебных обязанностей не освобождал! – рявкнул он и продолжил расставлять перед собой золотистые патроны.

Все мои попытки выяснить хоть что-то не увенчались успехом. Дукат выглядел совершенным безумцем. Вопросы он пропускал мимо ушей и упрямо избегал смотреть мне в глаза.

Буря снаружи разыгралась не на шутку. Порывы ветра бросали потоки воды в окна, и толстое стекло тряслось и звенело под их ударами. От линз за моей спиной шел нестерпимый жар. Я чувствовал, как закипают мозги. Какое-то время я пробовал сидеть, как Дукат, прислонившись к основанию ацетиленовой горелки, но прохладней там не было. Поэтому я слонялся вокруг, избегая концентрированного луча, плотного настолько, что я мог бы потрогать его руками.

Дукат, казалось, ничего этого не замечал. Он сидел на полу перед выставленными в два ряда патронами. Револьвер со взведенным курком лежал под его правой ладонью, стволом к забаррикадированному люку. Сфокусированный линзой Френеля луч отбрасывал непроницаемо черные тени. Дукат молчал, и мне было видно только его ноги в потрепанных башмаках.

Опасаясь, что очередной шквал разобьет стекло и обрушит на меня поток осколков, я перебрался к западной стороне и выглянул в окно. Контраст между светом и тьмой был таким резким, что я почти ослеп. Прикрыв по бокам лицо ладонями, я застыл, прижавшись к холодному стеклу. Постепенно глаза начали привыкать. Тьма снаружи запестрела светлыми и темными пятнами, и я понял, где заканчивается земля и начинается море.

Буйство стихий осталось за спиной. Здесь же буря огибала крутые берега нашей скалы, создавая относительно спокойный карман как раз со стороны рыбачьей бухточки. Я вглядывался в расселину, спускающуюся к ней, и думал, как хорошо, что мы успели затащить лодку в сарай. Я вспоминал наши рыбалки с Томом, разговоры, его теплую мальчишескую улыбку, а потом ровный и безжизненный голос в бухте высадки, и ужас брал меня за горло.

Наверное, слишком сильно разыгралась моя фантазия: мне показалось, что из расселины выползла тень, и, стелясь по земле, как огромная ящерица, шустро перебежала к маяку. Я зажмурился до плавающих пятен и снова приник к стеклу, всматриваясь в темноту. Теперь я знал, что это не было обманом зрения. Еще одна тень выбралась из расселины и кинулась к стене. Когда над краем скалы поднялась третья голова, я крикнул:

– Дукат! Там из бухты вылезают какие-то люди и бегут к маяку.

И услышал его спокойный голос:

– Это не люди, МакАртур, неужели вы еще этого не поняли? Это ваш Маршалл и его новые друзья!

– Бросьте, Дукат, Маршалл не причинит нам вреда!

– Вы так уверены? – усмехнулся Дукат. – Представьте, что вы солдат. Вы можете быть прекрасным человеком, но если дали присягу, – когда будет надо, вам придется, черт подери, убивать, потому что это и есть ваша работа. Вам ясно?

– И что делать? – растерялся я.

– Вам – ничего! У вас даже пистолета нет. Забейтесь в какой-нибудь угол и молитесь, чтобы мы смогли пережить эту ночь… – Он взглянул на часы и горько усмехнулся. – Которая еще даже не началась. Все, уйдите, МакАртур, не перекрывайте мне линию стрельбы.

Мне ничего не оставалось, кроме как вернуться на свой наблюдательный пункт. Я вглядывался в темноту за окном, но никаких движущихся пятен больше не было. Ветер, казалось, немного стих, зато усилился ливень. За потоками воды, льющимися за стеклом, разглядеть что-то было уже невозможно. Пришлось расписаться в собственной бесполезности.

Я опустился на пол спиной к линзам и склонил голову. Попытался вспомнить молитвы, но кроме «Отец наш небесный» в голову ничего не лезло, а он, со слов Тома, спасти от этих тварей не мог.

Шло время, но ничего не происходило. Буря достигла плато и не усиливалась, но и не ослабевала. От жара, бьющего в спину, меня разморило, и я, кажется, задремал. Когда снизу раздался грохот, я подскочил от неожиданности и чуть не растянулся на полу. Голова трещала, как с перепоя. Воздух в фонаре разогрелся, а свет, бьющий сквозь линзы, выжег всю влагу. Я на четвереньках переполз к Дукату с обратной стороны, памятуя его слова про линию стрельбы, и опустился на пол рядом.

– В горле совсем пересохло, – просипел я. – Вы воды, случайно, не взяли?

– Нет, – ответил он, протягивая мне фляжку. – Только бурбон. Будете?

Я сделал осторожный глоток, огненная жидкость добавила жара, но после нее стало легче.

– Спасибо, – сказал я, возвращая виски. – Так может, объясните уже, от кого мы тут прячемся?

– Понятия не имею, – пожал он плечами.

– Интересный поворот. А выглядели вы как человек, который знает, что делает.

– МакАртур. – Он поморщился с досадой. – Я в состоянии сложить два плюс два. В лодку я бы еще мог поверить, но в то, что вы станете нырять в холодное море за веслами, да еще найдете их, это уж совсем невероятно? Ну, согласитесь, несложно понять, что мы столкнулись с тем, что выходит за рамки обыденного. Будет правильнее принять все сказанное вами на веру. – Он поболтал в воздухе флягой, пытаясь определить, сколько в ней осталось, и со вздохом сунул ее во внутренний карман. – Знаете, Дональд, у меня старая привычка: в любой переделке я готовлюсь к наихудшему. После вашего запоздалого признания я взвесил все за и против и решил: то, что вы рассказали – и есть худшее, что может случиться, как бы странно оно ни звучало.

– Удивительная у вас логика.

– Моя логика много раз спасала мне жизнь. Будем надеяться, что спасет и сегодня.

– Ну хорошо! – Я заметил провал в его рассуждениях. – А свет? Почему вы сказали, что там, где свет, мы в безопасности?

– МакАртур! Вы меня разочаровываете. А кто мне рассказал о том, что Маршалл, вылезший из ледяной воды в первозданной наготе, просил вас выключить фонарь? Холод ему нипочем, а от чахлой керосинки – непереносимые страдания?

– Ясно, – поник я. – А можете дать еще глоточек? С виски как-то легче переживать эту ночь. Хоть это и бурбон.

Дукат глянул на меня косо, но достал флягу.

– Глотните, но немного. Ночь долгая.

Жара продолжала давить на мозги. Мы сидели с Дукатом бок о бок, говорить было особо не о чем, молиться некому. Снизу раздавался какой-то неясный шум, источник его определить было невозможно. За стеклом завывал ветер.

– Долго до рассвета? – спросил я. Мои часы остались на тумбочке в спальне, где бродили сейчас эти жуткие создания.

– Больше пяти часов, – ответил Дукат, щелкнув крышкой старомодной луковицы.

Я обреченно выдохнул. Внизу заскрипели ступени. Дукат насторожился. Он выставил локоть в сторону люка и уложил револьвер на сгиб. Мы замерли. Дукат казался невозмутимым, но я видел, как подрагивает ствол. Шаги приближались. Кто-то поднимался по винтовой лестнице к люку. Он остановился, стало тихо, потом скрипнули петли, но крышка не подалась. Раздался удар, и рундук глухо подпрыгнул.

– Дьявол, сильная тварь! – сказал Дукат. – Полезайте наверх.

Собрав волю в кулак, я вскарабкался на нашу импровизированную баррикаду. Дукат встал рядом, широко расставив ноги. Ствол пистолета он направил на край крышки, торчащий из-под рундука. Снизу стукнули еще раз, и по тому, как подпрыгнул неподъемный ящик под моими ногами, я понял, что такой удар пробьет мне грудь насквозь. Я встал на колени и обеими руками вцепился в крышку.

После следующего удара затрещало дерево. Еще один – и кусок доски просвистел в дюйме от носа Дуката. В образовавшуюся дыру просунулась рука и зашарила по полу. Дукат дважды выстрелил в кисть. Рука исчезла, с лестницы раздался истошный крик, совершенно человеческий. Дукат упал на колени перед дырой в люке и выстрелил еще дважды. Вопль оборвался, тело влажно врезалось в пол далеко внизу.

– Их можно убить, хорошая новость. – Дукат ухмыльнулся и подхватил четыре патрона с пола. Быстро загнав их в барабан, он встал на изготовку. Внизу было тихо, по лестнице больше никто не поднимался. – МакАртур, – сказал он шепотом, – ветер стихает. Посмотрите в окно: новые твари не лезут?

Я прокрался к своему старому наблюдательному пункту и уставился в темноту. Сначала ничего не происходило, потом я увидел, как от стены маяка внизу отделились две тени. Они тащили за собой третью. Поднесли ее к обрыву и, раскачав, зашвырнули в океан, потом бегом вернулись к входу в маяк. Внизу послышалась возня, металлический скрежет. Луч начал угасать, в фонаре наступила темнота.

– Они перекрыли трубу? – изумленно спросил я.

– То, что они разумны, я понял по вашему рассказу, а Маршалл прекрасно знает, как тут все устроено, – ответил Дукат.

– И что мы будем делать?

– Ждать. – Он спокойно достал из кармана флягу, отхлебнул сам и протянул мне.

Внизу движение продолжалось. Звенел металл, потом что-то разлилось, забурлило. Я напряженно прислушивался.

– Кажется, мы остались без топлива, – сказал я.

– Паршиво, – без выражения ответил Дукат, вынимая из кармана новые патроны.

Буря за окном постепенно затихала, ветер разогнал тучи. Показалась полная луна, а на востоке небо посерело, даря надежду. Возня внизу продолжалась, но там было темно, а стрелять наугад Дукат не хотел. Потом наступила тишина, перемежаемая тихими щелчками, едва различимыми среди бульканья карбида. И когда мы думали, что твари ушли, совсем близко раздался ровный голос:

– Мы дарим вам еще один день.

Дукат выпустил в люк всю обойму, но снизу раздался смех, такой же ровный и невеселый, как и голос перед этим. Пока мой начальник с дымящимся пистолетом, тяжело дыша, смотрел на поврежденный люк, я кинулся к западному окну.

От маяка, пригнувшись к земле, бежали два человека. Их движения были невероятно быстрыми и резкими, как у тараканов или ящериц. Один скользнул в расселину, а второй задержался на краю. В слабом свечении зарождающегося утра я, готов поклясться, увидел: приложив руку по военно-морскому, козырьком, он отдал честь и нырнул следом.

Когда солнце показалось над горизонтом, мы сдвинули рундук и открыли люк. Пол внизу был залит водой, емкости с карбидом пусты. Едкий запах ацетилена говорил, что все наше топливо без всякой пользы ушло в воздух. Хоть вслух я ничего не сказал, Дукат ухмыльнулся:

– Не все. Идемте.

В спальне он полез под четвертую, пустующую койку и выволок за ручку нетронутую емкость.

– Наши безголовые матросы очень торопились и расставили их как попало. Одну деть было некуда, я сказал запихать под кровать.

Мы внимательно осмотрели все части нашей ацетиленовой горелки. Емкости были вскрыты и опрокинуты, но трубы остались целыми.

– Ремонта на несколько часов, к темноте можно попробовать закончить, – заключил Дукат. – А что с лодкой?

Мы заглянули в пристройку. Лодка лежала нетронутой, весла тоже.

– Ну, что будем делать? Скажу сразу: у нас мало шансов пережить следующую ночь.

– И что вы предлагаете, сэр?

– Я постараюсь восстановить работу маяка, а вы можете попробовать на лодке добраться до берега. После такой ночки эти твари, думаю, отсыпаются. По крайней мере, у кого-то будет возможность выжить.

– И вы хотите, чтобы я на веслах проплыл два десятка морских миль?

– Да, – спокойно сказал Дукат. – А я попробую отбиться от этих тварей. Готовы? Или предпочтете сдохнуть со мной, даже не попытавшись?

Дождавшись моего согласия, он ушел в спальню и вернулся через несколько минут с исписанным листком.

– Доберетесь в Сторновей, отдайте это письмо комиссару, он меня знает. Будет расспрашивать – отвечайте все как есть. Поняли? МакАртур, что за смертная бледность на вашей шотландской физиономии? Возьмите себя в руки! – Он достал фляжку и почти насильно влил в меня остатки бурбона. – Полегчало? Потащили.

Мы отволокли лодку в бухту и спустили на воду.

– Давайте, МакАртур, обойдемся без долгих прощаний. Удачи вам! – сказал он и начал раскуривать трубку.

– Вам тоже! – ответил я, прыгая в шлюпку.

Я плыл уже очень долго. Солнце поднялось в зенит, но прогреть холодный воздух не могло. Так они и существовали: светило отдельно, мороз отдельно. Чтобы не задубеть, я упрямо продолжал грести. От усталости шумело в ушах, горели перегруженные мышцы, волдыри на ладонях полопались и пачкали кровью весла: неокрашенное и второе, зеленое, со следами зубов. Я продолжал двигаться, но земля все не появлялась. Солнце клонилось к закату, над морем белесыми струйками начал подниматься туман, но я упрямо греб вперед.

От усталости я не заметил, как накренилась лодка, а когда об ее дно за моей спиной забарабанили капли, не смог даже пошевелиться. Мокрая рука, заросшая черными волосами, обхватила меня за грудь, стальным обручем вжимая мои руки в бока. Влажная ладонь легла на макушку, неодолимо клоня голову к плечу. Железистый запах рыбьей крови ударил в нос. Удивительно, но панический ужас сменился облегчением. Все кончено. Мне больше не надо бороться за свою жизнь, не надо грести, превозмогая боль в мышцах и натертых до кровавых мозолей ладонях.

– Я сделал все, что мог, – услышал я голос Томми. Длинный раздвоенный язык коснулся моей шеи, и от его движения кожа онемела. Когда ее прокусили острые клыки, я ничего не почувствовал. Я совсем забыл, что мне сказал Томми в ночной бухте Эйлин-Мора: «Смерть – не самое страшное».

Я очнулся в мерцающей синеве на белой равнине, волнами уходящей вдаль, и не сразу понял, где я, а, когда понял, в панике закрыл рот рукой. Между пальцами натянулись бледные перепонки, легкие заполнились водой. Вода окружала меня, была во мне, нежно струилась по коже, как тончайший песок под спиной, не теплая и не холодная, – она стала моим воздухом.

Ухватившись за камень, обросший кораллом с розовыми рожками, похожими на мертвые пальцы, я поднялся. Коралл под рукой рассыпался в труху. Я понимал, что произошло, но еще надеялся, что все это – бред умирающего разума. Оттолкнувшись от дна, я легко взлетел к смутной фигуре надо мной. Мой молодой друг Том неподвижно висел в толще воды и улыбался пастью, полной острых акульих клыков.

– Простите, мистер МакАртур, – виновато сказал он, – но у меня не было выбора. Скоро вы поймете, что здесь ни у кого нет выбора, и простите меня.

Я коснулся языком зубов, и что-то длинное и тонкое, похожее на раздвоенный змеиный язык, мелькнуло перед глазами.

– Господь всемогущий! – выдохнул я.

– Его здесь нет, – виновато сказал Том и повел меня к Хозяину.

Морской бог не был похож на Нептуна, каким его изображают на картинах. Он был обычным человеком: плотным, грузным дикарем с длинными волосами. Все тело его покрывали причудливые голубые узоры. Глазами, мутными и безразличными, он посмотрел на меня и молча ушел в свою пещеру. Единственное, что отличало его от нас, – рост. В высоту великан был не менее тридцати футов[2].

Хозяин был голоден и зол. Он потерял одного из охотников, старшего сына Нэрна. Не застрели Дукат прошлой ночью этого парня, я бы держал ответ перед Отцом Небесным, а не стал вечным рабом Хозяина Морского. Пропавший старый Нэрн тоже был здесь: крепкий, быстрый и сильно помолодевший.

Том быстро объяснил, почему приказы Хозяина надо выполнять. Он привел меня к огромной яме, заполненной шевелящимися огрызками таких, как я и Том, но без рук и ног. Беспомощные, они не могут выбраться из этой ямы и живут в ней веками, питаясь отбросами и с завистью глядя на проплывающих над ними безмозглых рыб. Урок я усвоил. А еще понял, чем рисковал Томми, пытаясь меня спасти.

Этой же ночью мы выбрались на берег и выломали кое-как прилаженную дверь маяка. Нэрн первый сунулся по лестнице наверх и скатился с простреленной ногой. Тогда я взял одну из пустых емкостей, и, прикрываясь ей как щитом, подобрался к люку вплотную. Дукат стрелял, пока не закончились патроны, а потом полез в жилетный кармашек за последним, для себя. Я не мог позволить ему такую роскошь: Хозяина лучше не злить.

Одним ударом я вышиб крышку люка. Рундук отъехал в сторону. Я запрыгнул внутрь, в темный фонарь: Дукат так и не смог починить горелку. Обеими руками я стиснул его плечи, он зашипел от боли и ужаса, когда увидел мое лицо и узнал меня. Патрон выпал из его пальцев и укатился в темноту.

Я виновато сказал ему: «Прости», – и передал из рук в руки Тому. Мне было жаль Дуката, но я раб Хозяина, его солдат, и должен выполнять приказы. Кто забывает об этом – ложится в верхний слой ямы и завидует рыбам, а те, кто лежит ниже – ему. Так началась моя новая жизнь.

Я часто вспоминаю родных. Особенно сильно тоскую по внуку Шону. Ему уже десять, и я часто вижу, как он играет на берегу в Мангерсте. Там, на мелководье, из воды торчат камни. Мои мокрые волосы одного с ними цвета. Я подплываю поближе, прячусь в глубокую тень и слежу за своей семьей. Со стороны – просто еще один небольшой валун.

Шон возится в песке у кромки воды, а Шинейд сидит в плетеном кресле с навесом и читает книгу. Иногда появляется моя жена Грейс, но я совсем по ней не скучаю. А один раз они привезли в коляске Лорну, пьяную и веселую, я был очень рад ее видеть. Как бы я хотел посидеть с ней со стаканчиком доброго виски у пылающего камина, как прежде.

Из Лорны вышел бы хороший охотник. Мне хочется забрать их к себе в океан, но сделай я это – обреку на вечное рабство. Выйти к ним я не могу: если солнце меня не сожжет, убьют люди. Остается с тоской смотреть из тени, не пытаясь пересекать границу между нашими мирами.

Я знаю, что и Том часто приплывает в Каслбей и смотрит, как его жена гуляет по набережной с коляской, и я знаю, что его посещают такие же мысли. У Тома уже нет левой ноги. Он разозлил Хозяина, и тот ее съел, медленно и жадно чавкая, под вопли бедняги Маршалла. Свой первый шаг к яме он уже сделал. Плавает Том теперь намного медленней, а значит, у него больше шансов вызвать недовольство. Хочет ли он такой же участи жене и ребенку? Вряд ли. И я не хочу. Но вдруг однажды моя любовь окажется сильнее осторожности?

В ту ночь, под конец весны, сильно штормило. Вой ветра и грохот океанских валов, разбивающихся о скалы, надежно заглушили тихий плеск воды под моими босыми ногами. Не лязгнул ключ в замке, потому что в Мангерсте чужие не ходят, а своих не боятся; не скрипнули петли, смазанные хозяйственным Роем Броди; не треснули половицы, известные мне наперечет. Я задержался на минуту в темной прихожей, унимая взволнованное дыхание. Тоска совсем меня заела, и впервые с тех пор, как стал бессмертным подводным чудовищем, я вошел в дом своей дочери.

Это было полным безрассудством, но, как опиумного курильщика влечет к трубке, меня тянуло к внуку – единственному человеку, который был мне дорог. Я бы вытерпел, удовлетворился редкими случайными минутами, когда мог видеть их у берега, но мне не давал покоя мой давний разговор с Лорной. Она сказала тогда, что, вслед за исчезновением старого Нэрна, пропала и его семья, но среди охотников их нет. Что сталось с ними? Я спросил, и лапа Нэрна, неожиданно сильная, сдавила мне горло.

Бесшумно я приоткрыл крышку сундука со старым тряпьем. Вытерся своей старой рубахой и сунул ее на самое дно. В небольшом справном домике Броди пахло жареной рыбой и сушеным сорго. На вымытом и натертом воском полу лежали чистенькие половики, а дверные косяки сияли свежей белой краской.

Я натянул прорезиненный макинтош Роя, моего зятя, и осторожно, не наступая на скрипящие половицы, подошел к спальне. Дом дочери вызывал странные чувства: будто сменились хозяева, и я крадусь сквозь до боли знакомые комнаты, уже обжитые чужими людьми.

Спальня Роя и Шинейд была открыта. Дочь спала одна, разметав по подушке свои великолепные медные волосы. Рой, наверное, застрял в Сторновее из-за непогоды, нализался пива и тискает какую-нибудь портовую шлюху, страшную, как мое нынешнее существование, но не мне морали читать. На всякий случай я подпер шваброй дверь и двинулся дальше.

Перед комнатой внука вновь пришлось задержаться. Сердце билось в ушах так громко, что перекрывало шум бури. Медленно выдохнув, я потянул ручку. Смазанные петли не скрипнули. Не всегда хорошо быть таким хозяйственным, как Рой. Шонни, мой мальчик, спал в своей кровати. Он вытянулся, повзрослел, ему уже двенадцать лет. Я присел рядом на стул. Когда-то Шинейд читала ему сказки перед сном; ребенок вырос и уже давно читает сам, а стул возле кровати так и стоит.

Задержав дыхание, я склонился над ним, услышал, как мерно бьется его сердце, как тихо сопит его вздернутый носик. Протянул руку, чтобы коснуться его, и удержался. Темно-русые волосы он унаследовал от Роя, а лицом был удивительно похож на меня в его возрасте. Ох, сколько женских слез прольется на наших островах, когда он подрастет. Если подрастет…

Я откинулся на спинку и посмотрел в окно. Рваные тучи неслись по небу, то открывая, то снова пряча диск луны. Ее свет освещал мое лицо, оставляя все, что ниже кончика носа, в тени. Во мне многое изменилось с того проклятого дня, когда я очнулся на дне. Например, я начал чувствовать свет. Лунный – спокойный, он похож на нежное касание первого весеннего солнца, каким я его помню. Сейчас от такого касания кожа полыхнет огнем, и я сойду с ума от боли.

Я сильно злюсь на Тома Маршалла, хоть и понимаю, что напрасно. Никто из нас, семерых охотников Морского Хозяина, себе не принадлежит: наша жизнь хуже смерти, а наказание за непослушание – намного страшнее нашей жизни.

Какой-то особенно сильный порыв ветра стукнул в окно так, что стекла зазвенели. Шон подскочил на кровати и сел, протирая кулаками глаза. Я замер, не шевелясь, понимая, что уже ничего не смогу изменить, и проклиная себя за эту слабость. Шон оторвал руки от глаз и увидел меня, в его широко распахнутый рот хлынул воздух, который сейчас превратится в истошный крик, но вдруг он застыл, задохнувшись, и прошептал:

– Деда?

Я прикрыл рот рукой, чтоб случайный лучик света не сверкнул на моих игольно-острых зубах, и тихо сказал:

– Да, Шонни, это я, твой дедушка Дон.

Шон вскочил, чтобы кинуться ко мне, но я выставил руку.

– Нет, Шонни, тебе нельзя меня касаться, присядь.

– Ты привидение? – спросил он. – Ты ведь умер, деда!

Я с гордостью и восхищением смотрел на своего внука: в его глазах не было страха. Только любовь и тоска.

– Да, Шонни, умер, но я хорошо себя вел, и мне разрешили на тебя посмотреть. Только касаться нельзя: одно прикосновение, и я развеюсь, как дым.

Мальчик сел, поджав ноги, луна светила ему в затылок, но я хорошо вижу в темноте, вижу даже такие мельчайшие детали, как маленькая слезинка, бегущая по его примятой от сна щеке.

– Не плачь, Шон, – шепнул я. – Ты мужчина. В жизни будет много потерь, надо учиться с ними справляться.

– Я не… – Он всхлипнул и твердо пообещал: – Не буду плакать. Ты ведь еще придешь?

Врать любимым людям – последнее дело. Сказал бы «грех», но для Отца Небесного меня больше нет, а Морской Хозяин такого слова не знает. Я осторожно покачал головой, так, чтобы мой рот не попал в полосу лунного света, и сказал:

– Я не могу обещать, Шонни, но постараюсь. Ты ложись и крепко-крепко закрой глаза. Утром в постели найдешь подарок от меня. Маме скажешь, что нашел это на берегу. Еще скажи ей, что очень хочешь учиться в школе святого Эдуарда в Глазго.

– А почему в Глазго, деда?

– Подальше отсюда, Шон. Скажешь, обещаешь?

Мальчик кивнул и зажмурился. Осторожным движением я положил ему в изножье большую золотистую жемчужину и тихонько вышел из комнаты.

Шон – умный мальчик. Он понимает, что под привидениями не скрипят стулья и им не надо открывать дверь, чтобы выйти из комнаты. Когда я был уже на краю обрыва, ветер принес его крик:

– Деда!

Я обернулся. Шон в белой пижамке стоял на пороге дома, и ветер развевал его волосы. Он был таким маленьким и беззащитным, что у меня сжалось сердце. Столько людей я похитил, чтобы наполнить бездонное брюхо Хозяина… Столько раз я смотрел, как он ест их, вырывая куски мяса из живого, извивающегося в его руках тела, что уже привык, и они перестали приходить ко мне в кошмарах. А сейчас перед глазами возникло видение Шона в мокрых руках Хозяина, и сердце остановилось.

Будто отвечая моим мыслям, лунный свет за спиной пропал, закрытый огромной тенью. Я развернулся, готовый до последнего драться за внука, чего бы мне это ни стоило, даже вечности в яме, но сзади было пусто, только огромная туча закрыла собой ночное светило.

Я махнул рукой, поднимать шум мне не хотелось. Шон меня понял. Он хриплым шепотом крикнул:

– Я буду ждать тебя, деда!

Как только за ним закрылась дверь, я прыгнул в море.

В Мангерсте не было ни гостиниц, ни пабов, – слишком маленькой была их деревушка. Но когда в одном месте собирается хотя бы трое шотландцев, им непременно надо поговорить, а на дворе круглый год холодно и сыро, так что обязательно нужно согреться.

Муж Аннабель Ганн, Колин, был таким же, как все остальные рыбаки: ловил рыбу, сбывал улов перекупщикам, латал их старый, ветхий, но просторный дом. Ганн говорил, что камни его помнят Марию Стюарт, но вряд ли королева когда-либо посещала наш почти безлюдный остров. Еще Ганн гнал самогон и настаивал его на побегах вереска. Своим продуктом он охотно делился с другими рыбаками. Они пили, братались, орали дурными голосами песни, дрались, опять братались, опять пили. Потом Аннабель с веслом в руке разгоняла веселую компанию. Потом Ганн с тем же веслом гонял по Мангерсте Аннабель. Так они и жили: широко, весело, душа в душу, веслом по хребту, когда как, пока Аннабель не стала вдовой. И унесла Ганна не морская стихия, а жидкость покрепче.

После очередной попойки летел он, размахивая веслом, по краю обрыва за быстроногой Аннабель, и в один момент так неудачно махнул, что увлекла его тяжелая деревяшка вниз, на острые камни. Рыбаки-собутыльники быстро организовали экспедицию и принесли его окровавленное тело жене. Утирая горькие слезы, новоиспеченная вдова вытащила из подпола две четвертных бутылки верескового самогона на помин души до срока ушедшего Колина Ганна, и это был последний самогон, который жители Мангерсты пили бесплатно.

После похорон Аннабель сказала, что ее дом всегда открыт для тех, кто хочет согреться душой, но платить за это придется деньгами. Она быстро восстановила производство согревающих душу жидкостей, и получилось не хуже, чем у покойного Колина. Дело потихоньку пошло, на вырученные деньги Аннабель начала привозить из Сторновея пиво. Попробовала завезти настоящий виски, но Мангерстцы по-прежнему отдавали преимущество ее самогону.

Случалось, к ней приходили недовольные жены, бывало и с поленьями наперевес. Хозяйка паба выходила им навстречу, вытирая об подол натруженные руки, привычные и веслом махать, и полные четверти из погреба таскать. Жены смотрели в ее полные сочувствия глаза и быстро соглашались, что пусть лучше у Аннабель, под присмотром, чем неизвестно где и непонятно с кем.

Однажды у их берега разбилась рыбацкая шхуна из Портри, рыбаки притащили большой кусок бортовой обшивки, а вдова Нэрна вывела на нем белой краской «У Аннабель», и паб обрел свое официальное название. Когда Дон МакАртур со всей сменой смотрителей бесследно исчез, его душу поминали тоже здесь, в единственном в округе пабе. И все эти люди сидели сейчас в его зале за длинными деревянными столами.

В сарае Аннабель сняла с крючков два десятка тушек копченой сельди и разложила их на деревянном подносе. Подкинула щепок в коптильню и развесила новую партию, прислушиваясь к шуму. Только что было тихо, а сейчас забухтели голоса, взлетел визгливый тон старика Маклейна, заухал, как в бочку, Логан, двоюродный брат пропавшего Нэрна. Аннабель, качая головой, пошла утихомиривать бузотеров.

– Это пикты! – вопил, срываясь на фальцет, Маклейн.

– Да какие пикты? Ты совсем из ума выжил? – гудел в ответ Логан. – Пикты вымерли сотни лет назад. Ни одна тварь Божья не может жить так долго!

– Да? – взвился старик. – А я знаю, что есть черепахи, которые по двести лет живут! Представляешь? Родилась, когда Шотландия была независимой, и жива до сих пор!

– А ты откуда знаешь, Маклейн? У ее мамочки роды принимал?

– Так! – грозно прервала спор Аннабель. – Чего расшумелись?

Она водрузила в центр стола деревянную доску с копченой сельдью, и к ней потянулись мозолистые руки.

– Маклейн, старый дурак, байки травит, – ухмыльнулся Логан, умело разбирая рыбу пальцами.

– И ничего не байки, – обиженным голосом ответил старик. – Когда наши предки завоевали север, пикты, кто смог, сбежали на острова Фланнан. Зимой начался голод, выжили только самые сильные: семеро охотников и их предводитель. Как, думаешь, они зиму пережили?

– И как же? – ехидно осведомился Логан.

Старик склонился над столом, глядя на него исподлобья.

– Они сожрали всех: сначала собственных детей, потом жен! – сказал он, таинственно понизив голос.

– Дед, тебе книжки писать надо, фантазер, – расхохотался Логан. – Они тебе сами об этом рассказали?

Старик сверкнул глазами из-под кустистых бровей и ответил невозмутимо:

– Ну, конечно, не сами. Когда наши предки высадились на Эйлин-Море, они обнаружили только восьмерых здоровенных пиктов. Один из них был на голову выше самого высокого шотландца, хотя пикты, чтоб ты знал, племя низкорослое, вроде карликов или африканских пигмеев. А еще множество обглоданных костей: и мужских, и женских, и детских, а на костях – следы человеческих зубов. А посредине островка стояла пирамида, сложенная из черепов. Шотландский военачальник рассвирепел и приказал их всех убить. Семерых одолели, а восьмой, самый здоровый, отбивался до последнего. Два десятка воинов его пытались зарубить, а достать не могли. Оттеснили его на самый край утеса. Он понял, что отбиться не сможет. Посмотрел вниз, а там – пропасть, а на дне – камни. Нет спасения. Тогда он заревел нечеловеческим голосом, от воя его шотландские воины на шаг назад отступили, хоть и храбрые все были, и закаленные в боях. А он мечом обвел их и сказал: «За каждым приду, все служить мне будете!» – потом оттолкнулся и прыгнул. Кинулись шотландцы вперед, выглянули за край обрыва. Думали, там окровавленное тело на камнях, как… Ой, прости, Аннабель, упокой, Господь, его душу!

Старик торопливо перекрестился, но Аннабель только рукой махнула и поставила перед ним бутылку с настойкой.

– За счет заведения, помяните грешную душу раба Божьего Колина, – объявила она и ушла за стойку пересчитывать деньги.

– Так что там было, мистер Маклейн? – спросил молодой рыбак Хэмиш.

– Кого вы слушаете, – презрительно протянул Логан, разливая настойку по кружкам.

Остальные промолчали, всем хотелось узнать, что было дальше. Старик не торопясь отхлебнул настойки, занюхал селедочным хвостом, наслаждаясь редкой минутой всеобщего внимания.

– Ни-че-го! – сказал он, улыбаясь щербатым ртом. – Голые скалы и море. Но с этого дня начали пропадать воины, один за другим. Утром просыпаются – двух-трех нет, и ни тел, ни следов, ни беспорядка. Тогда шотландцы решили покинуть проклятый остров. Они погрузились на корабль и двинулись в Шотландию. В тот день на океан опустился такой густой туман, что руку вытяни – и пальцев не сосчитаешь. Прошли мимо Нэсса и пропали, а через месяц их корабль вынесло на скалы около Олдшормора. Корабль почти целый, вещи на месте, а людей нет. И ни крови, ни тел, вообще никаких следов, что на этом корабле кто-то был.

– И откуда же ты, Маклейн, можешь знать, что случилось тысячу лет назад во всех подробностях? Про черепа эти, про кости со следами человеческих зубов, про туман?

– Оттуда, – спокойно ответил старик. – У нас эту историю из поколения в поколение передают. Ты можешь сказать, что это просто легенда…

– Конечно, легенда, – фыркнул Логан.

– Ты, Логан, человек пришлый, в Мангерсте недавно, – подала голос Аннабель. – А у нас эту легенду не только знают, но и есть доказательства, что если не все, то многое в ней чистая правда.

Аннабель взяла с полки глиняную кружку и села рядом с Маклейном.

– Плесни и мне, – попросила хозяйка.

Старик не жалея набулькал ей настойки. Она сказала:

– Светлая память тебе, пьянчуга.

Перекрестилась, закатив глаза в потолок, и выпила залпом. Все, кто сидел за столом, последовали ее примеру.

– Лет пятнадцать назад, Логан, – продолжила она, вытирая выступившие то ли от горя, то ли от самогонки слезы, – сюда приехали археологи из Эдинбургского университета. На островах Фланнан они нашли могилу и в ней останки пары десятков людей вперемешку. Были там и женские кости, и детские. Самое удивительное, что черепа лежали отдельно, одной кучей. На костях и правда нашли следы зубов. Так что, Логан, не все, что говорится в легендах и сказках, – выдумка.

Логан открыл рот, чтоб возразить, но Аннабель прервала его взмахом руки, ненамного меньшей, чем у него самого.

– Что касается Хозяина… Ты можешь в него верить, можешь не верить, но лучше верь, чтобы не терять бдительность. Дон МакАртур тоже не верил, и старый Нэрн не верил, и где они сейчас? Шхуна Нэрна теперь принадлежит тебе. Так смотри, чтоб и судьбу его в наследство не получить.

– Острова Фланнан не зря наши предки называли «Семь охотников», – подхватил Маклейн. – Все потому, что Хозяин всегда отбирает себе семерых охотников, добывающих ему еду. Ровно столько, сколько убили шотландцы. И еще… – Старик замолчал, будто решая, говорить или нет. Посмотрел в уставившиеся на него глаза своих собутыльников и не удержался: – Я видел Дона МакАртура прошлой ночью.

Опустилась такая тишина, что стало слышно, как с края крыши падают капли. Все замерли, не донеся кружки до удивленно разинутых ртов.

Да, на дворе просвещенный двадцатый век, и где-то за проливом люди могут разговаривать друг с другом по проводам, дома освещают электрические лампочки, а по дорогам ездят экипажи без лошадей, но это там, в безопасной толчее цивилизации. Здесь, на пустынном северном острове, между человеком и природой нет защитных стен, и жизнь в Мангерсте мало отличается от жизни их далеких предков. Свет все так же дает огонь, повозку тянет лошадь, а расстояние между собеседниками ограничено остротой слуха и силой легких. Для жителей большой земли мангерстцы – суеверная деревенщина. Ну что ж, пусть приедут, поживут на лысеющих скалах посреди океана, повытаскивают хлеб свой насущный из морских глубин в крошечные суденышки, погуляют под луной, когда тень от проносящейся тучи легко спутать с призраком давно умершего прадеда, а там поговорим и про суеверия, и про научно-технический прогресс.

Аннабель со стуком поставила кружку на столешницу, и морок сошел: рыбаки опрокинули настойку в пасти, облегченно зашевелились, а она строго спросила у старика:

– А ты не заврался, Маклейн?

– Нет, Аннабель. – Он покачал головой. – Мне бы очень хотелось, чтобы это было сном. Меня часто мучает бессонница, и прошлой ночью тоже. Я вышел на кухню заварить чаю с ромашкой. Пока разжигал примус, выглянул в окно и там его и увидел.

– За окном стоял? – тихо спросил молодой Хэмиш.

– Нет, – покачал головой Маклейн, – стоял бы он за окном, вы б сейчас меня поминали. Он выбрался из-за края утеса и вошел в дом Броди, а, когда вышел оттуда, прыгнул с обрыва в море. Перед прыжком задержался на краю. Луна вышла из-за туч, и я увидел, что это крепкий высокий мужчина, совершенно голый. Вот тогда я узнал его по походке. Дон МакАртур всегда ходил так, будто это он земной шар ногами крутит. Тут из-за угла я услышал голос мальца Броди. Он крикнул: «Я буду ждать тебя, деда». Вот все и совпало…

– Что совпало? – Хэмиш нервно сглотнул и сунул нос в кружку. Ему стало не по себе.

– Маклейн хочет сказать, что Дональд МакАртур теперь морской охотник, – ответила Аннабель. – Я не особо верю в легенду о Хозяине, но все-таки надо проверить.

Рыбаки заволновались, некоторые вскочили с места, но Аннабель поставила на стол еще одну бутылку.

– Нечего сейчас, посреди ночи, людей пугать. Утром сама схожу к Шинейд и все разузнаю.

Когда Шон проснулся, его голая пятка коснулась чего-то мокрого. Он резко сел, вдруг вспомнив события прошлой ночи и не понимая еще, где сон, а где явь. Под одеялом в изножье, посреди мокрого пятна, лежала большая золотистая жемчужина, простынь испачкана грязью с его ног, а стул – тоже мокрый. Шон понял, что это правда: его дедушка Дон приходил к нему прошлой ночью, и он жив. Даже дети знают: привидения не оставляют мокрые пятна на сиденьях стульев и не пахнут рыбой.

День тянулся бесконечно долго. Шон носил жемчужину в кармане и никак не решался показать ее маме. Он чувствовал, что, если покажет, будут расспросы и он может нечаянно выдать деда Дональда, а если это произойдет, тому будет грозить опасность. Наступила ночь, он сидел в кровати, боясь уснуть, всматривался в небо за окном, втягивал носом воздух в ожидании неприятного запаха, который теперь говорил о близости любимого деда. Он ждал, пока явь не смешалась со сном. Как сонный щенок, Шон упал лбом в подушку и заснул крепко-крепко. Дед так и не появился.

Следующим утром мальчик понял, что больше тянуть нельзя: он дал слово. Стиснув жемчужину в кулаке, мальчик выбежал из комнаты. Мамы не было ни в спальне, ни на кухне. Шон высунулся во двор. Шинейд, придерживая рукой развевающиеся на ветру медно-красные волосы, разговаривала о чем-то с миссис Ганн. Он увидел, как мама расхохоталась и беспечно взмахнула рукой, а Аннабель нахмурилась. Она перевела взгляд на приоткрытую дверь дома и подозрительно посмотрела на Шона. Мама обернулась и подала ему знак, чтобы не выходил. Шон закрыл дверь и опустился на пол. Он прижал ухо к щели, откуда сквозил холодный воздух с моря.

– Маклейн не просыхает круглые сутки, тебе ли не знать? – услышал он мамин голос. – Если даже поверить, что охотники существуют, то как мы с Шоном пережили ту ночь?

– Не знаю, Шинейд, не знаю, – ответила ей Аннабель. – Если это и правда Дон, он мог пожалеть вас.

– Да? А зачем приходил тогда?

– Сама ломаю голову. Ты осматривала Шона? Укусов нет?

– Ни укусов, ни клыков, ни перепонок между пальцами, – уверенно ответила мама. – И у меня тоже.

Они замолчали, и Шон слышал только шум ветра да гул разбивающихся о камни волн, а потом Аннабель сказала:

– Ты не будешь против, если я расспрошу Шона о той ночи?

– Буду, Аннабель, буду, потому что не хочу забивать ему голову бреднями про морских охотников и их Хозяина. Пусть спит по ночам спокойно и без кошмаров.

Шон услышал, как скрипнула ступенька под маминой ногой, и кинулся в спальню. Сунул жемчужину под подушку, сам с книгой плюхнулся на еще влажный стул. За миг до того, как открылась дверь, натянул одеяло на грязную простыню. Мама подошла и поцеловала его в макушку.

– Что читаешь?

– «Таинственный остров», – ответил Шон, закрывая книгу.

– Таинственный… – сказала Шинейд, – прям как наш! Сынок! – Она опустилась на его кровать, расправила одеяло, и у Шона перехватило дыхание. – Позапрошлой ночью, когда папа уезжал в Сторновей, ты ничего подозрительного не слышал?

– Нет, мам. Шторм был и сильный дождь, да и все. А что?

– А кроме этого? Какие-то посторонние звуки?

– Нет, мам, ничего не слышал. Почему ты спрашиваешь?

Шинейд испытующе смотрела ему в глаза, и у Шона загорелись уши. Он очень любил маму и совсем не хотел ей врать, но сказать о том, что ночью к нему приходил дед, а потом прыгнул с утеса в море, он тоже не мог. Шинейд заметила его смущение, но ничего не сказала.

– Читай, сынок. – Она похлопала его по колену. – Я сейчас приготовлю завтрак.

Она пошла к двери и остановилась в проеме, тревожно глядя на макушку сына. Он почувствовал ее взгляд и обернулся.

– Мам, а где папа? – спросил Шон.

– Папа рано утром ушел в море. Логан наткнулся на большую стаю макрели, сейчас все наши рыбаки там.

На кухне Шинейд поставила перед Шоном тарелку с жареными яйцами и тремя кружками сторновейского пудинга, взъерошила русые волосы. Пока он расправлялся с завтраком, зашла в его комнату и откинула одеяло. Колени у Шинейд ослабли, и она опустилась на стул. Когда через несколько минут притихший Шон вошел в комнату, она так и сидела на стуле, невидящими глазами глядя на море за окном.

– Мам, – тихо сказал он.

Шинейд не пошевелилась. Шон обнял ее за плечи и уткнулся носом в ее густые волосы.

– Прости, – шепнул он виновато.

– Значит, это правда? – Шинейд накрыла руку сына и прижалась щекой. Ей никогда не было так страшно. – Кто приходил к тебе той ночью, Шон?

– Дедушка Дональд, – признался он.

Шон больше не мог скрывать, рассказал маме все – от начала и до конца. А потом достал жемчужину и протянул ей. Перламутрово-золотистый шарик стал последней каплей, – слезы брызнули из глаз Шинейд. Она обняла сына так крепко, что ему было трудно дышать, положила голову ему на плечо и разрыдалась, а он гладил ее по волосам совсем как взрослый.

Лодка Роя была слишком мала, а улов обещался большой. Когда Логан предложил идти на его шхуне, а улов потом поделить по справедливости, Рой согласился, не думая. Они вышли в море на рассвете, полдня тянули сети и ссыпали рыбу в трюм.

Небольшую часть сгрузили в лодку Аннабель Ганн. Она сама подхватывала огромные корзины, груженные живым серебром, и опрокидывала себе под ноги. Хватит, чтобы засолить целую бочку, и останется еще гора для коптильни, а остальное – пожарит. Улов богатый, вечером рыбаки придут в ее паб, и про их жен Аннабель тоже не забудет. Сегодня вся Мангерста будет гулять.

Когда трюм шхуны заполнился почти доверху, Логан похлопал Роя по плечу.

– Все, Броди! Я пошел на Сторновей, сдам рыбу. Как вернусь, рассчитаюсь. Или хочешь, пошли со мной? – Он подмигнул Рою. – Спрыснем в кабаке удачный день, девок пощупаем.

Рой посмотрел на утес, над краем которого едва выступал бурый конек крыши их домика, и махнул рукой:

– А пошли! Развеемся.

Он перегнулся через борт. В паре кабельтовых от их шхуны на волнах качалась синяя шлюпка, кто-то в плаще с натянутым капюшоном ковырялся на дне, перебирая улов.

– Эй, на борту! – зычно крикнул Рой, сложив руки рупором.

Рыбак поднялся, откинул капюшон. Это был молодой Хэмиш. В руках он держал здоровенного омара.

– Ого! – расхохотался Рой. – С уловом!

– Спасибо, мистер Броди! – крикнул он в ответ. – С вашим не сравнить.

– Да, брат, не говори… Ты не мог бы зайти ко мне домой по пути? Скажи Шинейд, что я с Логаном ушел в Сторновей сдавать улов, ему нужна моя помощь. Хорошо?

– Да, – кивнул Хэмиш и чуть вместе с омаром не рухнул за борт, когда его шлюпку качнула набежавшая волна. – Скажу. Жалко, что вас не будет вечером у Аннабель.

– Ничего, вернусь – наверстаю. – Рой козырнул по-военному и пошел выбирать якорь.

Ветер им не помогал. Пока тащились вдоль западного побережья, дул Норд-Ост. Возле северного мыса, не зря носящего гордое имя Задницы Льюиса, ветер усилился и шхуну упрямо сносило к прибрежным скалам.

Мастерством бывалых моряков и Божьей помощью Логану с Роем удалось выгрести к порту Несс, но там пришлось бросить якорь и переждать пару часов, пока ветер немного не стихнет.

Когда шхуна вошла в бухту Сторновея, был поздний вечер. Мангерстцы сунулись к складам, но нашли только запертые створы и угрюмого сторожа. Он тряс в воздухе древней «Смуглой Бесс»[3] и обещал немедленно пустить ее в ход, если «проклятая деревенщина» не уберется восвояси. Как ни чертыхались Логан с Роем, а пришлось уйти ни с чем.

– «Деревенщина»! – бурчал под нос Логан. – Тоже мне лондонский денди выискался!

Они свернули на улочку, поднимавшуюся от пакгаузов вверх по склону. Логан позвонил в дом рыботорговца, и тот, благоухая ароматом виски, заявил, что до утра никого из своих сотрудников не поднимет. В доме раздавались возбужденные разговоры. Кто-то не слишком искусно пытался подобрать на пианино новомодные «Фиалки», юный девичий голос подпевал, путая слова. Логан вздохнул с немалой долей зависти и дернул Роя за рукав. Они двинулись к порту, и торговец с видимым облегчением захлопнул дверь.

Деньги для портового кутежа пока лежали в трюме в виде серебристых тушек, обильно пересыпанных каменной солью. Мангерстцы пересчитали наличную мелочь и горестно вздохнули. В лавке на набережной Логан купил бутылку самого дешевого островного виски. Оставшейся мелочи едва хватило на две койки в ночлежке. Они завалились в похожие на гробы деревянные короба, которые тут заменяли кровати. Большое помещение с двумя десятками постояльцев освещала одна керосиновая лампа. Набитый соломой тюфяк и дырявое шерстяное одеяло – вот и все удобства.

Рой представил свою теплую, мягкую женушку, ее густые волосы, которые так любил перебирать когда-то. Он уже пожалел, что пошел с Логаном на Сторновей. Взял бы тот с собой юнца Хэмиша, ему все равно по ночам делать нечего. Деревянный стук отвлек его от грустных мыслей. Это Логан хлопнул донышком открытой бутылки по стенке «гроба» Роя.

– Пойло дерьмо, но согревает, – хриплым шепотом сказал Логан, и Рой приложился к горлышку. Мощный сивушный дух ударил в нос, но свою роль виски выполнил, прогнал горячую волну по жилам, и жизнь показалась Рою уже не такой тоскливой. Под завистливое бурчание соседей они прикончили бутылку и захрапели, не опасаясь, что их обворуют, потому что воровать у них было нечего.

Утром похмельный торговец рыбой принял у них улов. Логан торговался долго и ожесточенно. Пока сошлись в цене, пока грузчики перетащили рыбу на холодный склад, солнце перевалило невысокий зенит и отправилось освещать Исландию. К родным скалам шхуна Логана подошла в кромешной темноте. Рыбаки спустили шлюпку и погребли к берегу.

Наверху появился огонек; он то исчезал, то вновь появлялся. Когда шлюпка зарылась килем в песок, на пляж сбежал молодой Хэмиш. Фонарь болтался в его руке, то выхватывая из темноты смертельно перепуганное лицо, то милосердно пряча его.

– Мистер Броди, – закричал он. – Беда! Там… Ваш сын…

Не добежав несколько шагов до застывшего Роя, парень рухнул на колени и разрыдался.

Аннабель присела всего на минуту, прислушалась к боли в пылающих от перенапряжения мышцах, и под их гудение чуть не заснула. Как только подбородок упал на грудь, Аннабель подскочила и кинулась снимать копченую макрель. В коптильне потемнело, она глянула через плечо.

– А, Шинейд, привет! Придешь сегодня вечером? – спросила она.

Шинейд встряхнула гривой.

– С радостью бы, но Рой ушел с Логаном в Сторновей, а оставлять Шона одного я не хочу.

– Ясно, – кивнула Аннабель. – Подожди минуту.

Она спустилась в погреб и вернулась оттуда с двумя пинтами «Берсерка»[4] в черных бутылках.

– На, держи, скрасишь одинокий вечерок, пока Роя нет. И рыбки возьми.

Аннабель завернула три рыбины в кусок вощеной бумаги.

– Держи, держи, – улыбнулась она, протягивая Шинейд сверток. – Эту рыбу твой муж выловил. Ну, что с тобой?

Аннабель вышла из коптильни и заглянула ей в глаза.

– Ты чего, детка?

Шинейд отвела взгляд и не сразу, но призналась:

– Мне страшно оставаться там с Шоном, без Роя. А вдруг это правда? – Она заглянула в глаза Аннабель и добавила торопливо: – Я не суеверна, но…

Она замолчала, и Аннабель взяла ее за локоть.

– Я тоже не суеверна, дорогая моя, но лучше тебе с Шоном будет переночевать у меня в доме. Садиться за стол к нашим пропойцам не обязательно, ложитесь в мою спальню. Мне все равно до рассвета не спать.

Шинейд нерешительно оглянулась на свой домик на краю обрыва.

– Давай-давай, иди за мальчиком, нечего тут думать.

– Мы же не сможем все время прятаться?

Аннабель посмотрела на нее, как на несмышленую девочку.

– А ты не думай про все время. Сегодня ночью Роя не будет дома, вот сегодня и переночуете у меня. А там видно будет. Ну, иди, – подтолкнула она соседку. – А это я в спальню отнесу.

В третий день Пятидесятницы[5] я дрейфовал в низовом теплом течении, лежа на спине. В тридцати футах над головой бликовала мелкая рябь на поверхности. Вода усмиряла солнечные лучи, превращала их из огненных плетей в теплые мягкие перышки, ласкающие кожу. Меня постепенно сносило к Мангерста-бич, и я просто наслаждался теплом и негой. Один раз я метким броском выловил из проплывавшей мимо стаи жирную макрель около полутора футов длиной. Безмозглые рыбины бросились наутек, но меня они больше не интересовали.

Ногтем я вспорол бледное рыбье брюхо и вытащил кишки. Оттолкнул вместе с головой их подальше от себя, и они в кровавом облаке пошли на дно. Будет у крабов пиршество. Старые охотники, вроде Нэрна, рыбу ели целиком, со всей требухой, а я так и не смог преодолеть свою человеческую брезгливость.

По сути, во мне не так много изменилось, кроме пасти, утыканной кривыми зубами, и небольших перепонок между пальцами, незаметных, если их не растопыривать. Исчез накопленный жир, стала бледнее и прочнее кожа, обострились обоняние и зрение, и появилось новое чувство: я начал распознавать по давлению воды приближение живых существ и ощущать кожей свет так же, как тепло. В остальном я остался тем же самым Доном МакАртуром… Только свершившим за прошедшие годы столько злодеяний, что гореть мне в аду, но я уже в нем жил. В море есть воля Хозяина и свобода выбора: выполнять его приказы или неподвижным обрубком упасть в яму нашего ада в аду. Мне пока удается избежать этой участи, а малыш Томми уверенно к ней движется.

Неделю назад мы ходили на лов к песчаным отмелям Бенбекьюлы: Хозяин захотел молодого мяса. Пока сыт, он сквозь пальцы смотрит на то, что мы обходим родные земли, а мы молимся Богу, которого в море нет, чтоб Хозяин не послал нас за родными просто для забавы.

Тут, на западном берегу острова, стоял на рейде корабль Ее Величества «Энсон». Его Величества, конечно. Никак не привыкну к тому, что эту великую женщину прибрал Господь. Отцы-командиры, не жалея, гоняли матросов на берег и обратно, потому что безделье и праздность – самые страшные враги моряка. Нам оставалось только выждать время.

Мы всемером висели под кораблем в ожидании, когда спустят шлюпки. Наконец с плеском врезались в воду лодочные кили, затряслись борта под ногами спускающихся матросов. Весла шумно вошли в воду, и две шлюпки с едой для Хозяина споро двинулись к берегу, а мы за ними. Тут некстати разошлись тучи, мы решили опуститься ниже и выждать.

Время шло, а с берега никто не возвращался. Дождавшись, когда рябь на поверхности немного потемнела, я приподнял голову над водой. На песчаном пляже под черными скалами лежали две шлюпки, наполовину вытащенные на берег. В одной из них сидел матрос, сторожил флотское имущество. Он посмотрел в мою сторону, и я на всякий случай опустился ниже. Перевернувшись на спину, подплыл поближе, к самому деревянному борту со стороны кормы, и спрятался в тени.

Матрос перегнулся через борт, зачерпнул воды умыть лицо. Он был совсем юным, на хорошую бритву у него денег не было, поэтому чисто выбритая кожа была покрыта красными пятнами, и он морской водой пытался унять этот зуд. Молодое мясо, Хозяин будет доволен. Только одного мало: каждый из нас должен принести Хозяину хотя бы по одному живому человеку. Матрос снова перегнулся через борт. Его лицо было в паре футов от меня, – переведи он взгляд чуть правее, и увидел бы в тени, под водой, бледное лицо с парой внимательно следящих за ним глаз. Но он зажмурился и плеснул себе пригоршней на раздраженную кожу.

Осторожно, стараясь его не спугнуть, я развернулся и поплыл обратно. Солнце село, часовой на шлюпке зажег керосиновый фонарь. Скрываться смысла больше не было, мы высунули головы из воды и наблюдали за берегом. В темноте нас увидеть было трудно, а свет фонаря еще больше ослеплял матроса. Мы неподвижно висели, не шевелясь и не сводя глаз с берега. Прошел час, другой. Матрос от безделья не находил себе места. Бродил по берегу, кидал гальку в море, выполнял гимнастические упражнения. Для нас скука проблемой не была. Я быстро освоил важное для хищника умение: впадать в неподвижное состояние, схожее со сном с открытыми глазами, до тех пор, пока не появится жертва.

Кожей я уловил легкое колебание: из-за холма выехала двуколка с поднятым верхом. Керосиновые фонари бросали тусклый свет на грунтовую дорогу к пляжу. Следом гнедой шайр не спеша притащил крестьянскую телегу с матросами. Из двуколки выпрыгнул какой-то щеголь в котелке, подал руку. На нее легла рука в белой перчатке, из тени выглянула женщина в коричневом дорожном костюме и простой черной шляпке. Наши женщины так не одевались. Старик Нэрн повернул ко мне голову.

– Сладкое мясо, Хозяин будет доволен, – сказал он с улыбкой. Такой улыбкой можно было до икоты напугать королевского драгуна.

Следом из экипажа, чопорно кивнув, выбралась девочка лет семи в матросском костюмчике. Мужчина махнул рукой, матросы стащили с телеги два дорожных кофра и понесли в шлюпку. Женщина с девочкой, аккуратно придерживая подолы, спустились на пляж. Возница в котелке хлестнул лошадь поводьями и скрылся в темноте.

– Очень доволен… – тихо сказал Нэрн и ушел под воду.

Я последовал его примеру. Две шлюпки для нас было слишком, поэтому Нэрн сказал, что брать будем ту, куда сели женщина с ребенком. Ее спустили на воду последней, и когда первая ушла вперед на полмили, вторая только выгребала с мелководья. Мы опустились на дно и застыли в ожидании, слушая толчки от опускающихся в воду весел. Когда шлюпка оказалась прямо над нами, Нэрн выставил руку с выломанным рогом нарвала и стремительно взмыл вверх. Рог с треском пробил днище, мы взлетели за ним и, ухватившись за борт лодки, перевернули ее. Матросы, озадаченно рассматривавшие невесть откуда взявшуюся дыру, ничего не успели сделать.

Нас было семеро. В лодке – семь матросов, женщина и ребенок. Люди посыпались за борт, Нэрн кинулся к девочке. Круглыми от ужаса глазами она смотрела на страшного человека с акульей пастью, приближающегося к ней. Ее гюйс шевелился, как плавник кита, но не мог унести ее от страшных зубов. Девочка закричала, воздух вырвался из ее легких пузырями, улетевшими к поверхности.

Меня разрывали противоречивые чувства: мне ужасно не хотелось видеть, как Хозяин будет откусывать куски мяса от бедного ребенка, но за ослушание полагается яма. Я опешил, и тут случилось что-то неожиданное: один из матросов выхватил нож и всадил его по самую рукоять под подбородок Нэрну. Тот завопил от боли так, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Пока он опускался на дно, растерянно ощупывая рукой торчащую из шеи рукоятку, матрос подплыл к девочке. Схватив ее за волосы, он вынырнул на поверхность.

Я огляделся. Каждый из охотников уже обездвижил свою жертву. В поднятой нами мути вверх проплыл Томми, прижимая к груди женщину в коричневом костюме. Передо мной возникло лицо Нэрна, перекошенное от злобы.

– Догони их! – прошипел он мне. – Если не сможешь забрать девчонку живой, притащи этого гада! Но не возвращайся с пустыми руками, слышишь?

Вокруг его головы в воде расплывалось черное облако крови, оно на глазах редело и таяло. Несмертельные раны на нас очень быстро затягиваются. Нэрн резким движением схватил за шею матроса, пытавшегося скинуть тяжелые ботинки, и поплыл прочь. Мне ничего не оставалось, кроме как устремиться за беглецами.

Вскоре я нагнал их. Совершенно неосязаемый их недоразвитыми органами чувств, я скользил в темной воде совсем рядом и медлил. Невинное дитя и храбрый юноша не заслужили участи быть съеденными заживо. Заслужил ли я недвижимым обрубком навечно упасть в яму к остальным ослушникам? Матрос добрался до мелководья и медленно, увязая в песке, побежал к берегу. Мысль о побеге пришла и мне в голову, но я тут же ее отбросил. За мое спасение сполна заплатят мои родные. Прыжком я настиг беднягу и оглушил одним ударом. Он рухнул в воду, девочка упала на дно, ушла с головой. Я поспешно поднял ее на ноги, пока она не захлебнулась, и легонько толкнул в спину.

– Беги! – шепнул я ей.

Но она не двигалась с места, лишь тряслась от страха. Время шло. Нэрн, чье недружелюбное внимание я ощущал постоянно, мог явиться проверить, как я пополняю запасы Хозяина. Мне показалось, что кожа горит от его злобного взгляда из толщи вод. С удивительной скоростью и ловкостью Нэрна это было вполне возможно. Тогда я повернул девочку к себе и угрожающе оскалился.

– Беги, или я тебя сожру! – прорычал я ей в лицо.

Она завизжала, упала на спину, вновь ушла под воду. Я коснулся ее лодыжки, и вот тут девочка, наконец, забилась. На карачках, быстро перебирая ногами и руками, выбралась на берег и скрылась в зарослях вереска. Я облегченно вздохнул: грех детоубийства не утяжелил мою и без того неподъемную ношу. Теперь я мог только уповать на Господа, что мокрый, перепуганный ребенок найдет человеческое жилье раньше, чем замерзнет насмерть.

Сзади пришел в себя матрос. Он закашлялся, сплевывая морскую воду, и, шатаясь, встал на колени. Вода заливала лицо, он руками смахивал ее и все никак не мог проморгаться. Я скользнул ему за спину и обхватил поперек туловища, крепко прижимая руки к телу. Парень попытался ударить меня затылком, но промахнулся. Он был силен, с каменными мышцами, но сопротивляться моей противоестественной природе обычный человек не мог. Я сдавил грудь, он забился и, придушенный, ослаб. Голова склонилась к плечу, открывая шею. Мои клыки пронзили кожу, и яд лишил жертву воли.

– Мне жаль… – шепнул я с горечью.

Удерживая голову матроса над водой, я потащил его в логово Хозяина. Я знал, что сейчас чувствует этот смельчак, потому что точно так же меня уносил когда-то Томми Маршалл, мой проклятый друг. Я не ощущал своего тела, не мог пошевелить ни одним членом, густой туман клубился надо мной, и только вода, иногда заливавшая глаза, говорила о том, что мы плывем, а не висим на одном месте. Я мог стать очередной жертвой Хозяина и, отмучившись в его клыках, предстать перед Господом, но превратился в заготовщика живого мяса для подводного чудовища. Кто в этом виноват, я знал, но счет ему уже не предъявить. Чертов сассенах[6], убивший одного из охотников! Бедный Дукат, съеденный заживо…

Мы миновали место крушения. Верхом на киле перевернутой шлюпки сидел спасшийся матрос, совсем мальчишка, мокрый, продрогший, совершенно обезумевший. Рядом на волнах качалась лодка спасателей, и моряки уговаривали его перелезть к ним, но он вытаращенными глазами обшаривал темную воду вокруг и еще крепче вцеплялся руками в дерево. С «Энсона» спустили шлюпку с новой поисковой экспедицией, но я знал, что больше выживших они не найдут.

Я проскользнул мимо, одной рукой придерживая над водой лицо своей добычи.

Когда я бросил матроса в грот, меня окрикнул Нэрн: «Тащи беглеца сразу в пещеру к Хозяину, он голоден!»

Единственный храбрец, который не дрогнул перед морскими монстрами, вступил в бой, безнадежный, но не бесполезный, самоотверженно спас ребенка, – теперь должен погибнуть в пасти ненасытного чудовища, коему я служу… Где справедливость? Ее так мало в Божьем мире, откуда взяться ей тут? Мне представилось, что моя судьба – весы, где черные и белые камни моих поступков находятся в равновесии, и я стою перед ними с огромным черным камнем в руке. Я растерянно огляделся. Наши пленники, все еще парализованные, лежали, безразлично разглядывая каменный свод. Я в отчаянии вглядывался в их лица, искал следы пороков, которые хоть как-то оправдают мой выбор, но взгляд у всех был чист и безмятежен, как у детей. Нет муки страшнее, чем мука судьи поневоле, который должен решить, кого из невиновных отправить на казнь. Тогда я поднял на руки ближайшего ко мне матроса – крепкого малого с пышными усами, и, шепча про себя жалкие оправдания, понес его в пещеру. Я зажимал его рот рукой и думал, что приложу все усилия, чтобы вызволить храброго матроса из пещеры – такой достойный юноша не должен погибнуть.

В пещере Хозяина я положил жертву на каменный пол. Вокруг было пусто. Воздушный грот был тесен. Капала вода с потолка и чуть брезжил отраженным светом проход в стене, слишком маленький для тридцатифутового великана. Любопытство пересилило страх. Я шагнул к дальней стене и осторожно выглянул из-за края. Вдаль и вверх, на поверхность скалистого острова чуть южнее проклятого Эйлин-Мора, уходил тускло освещенный лаз, заваленный человеческими костями. Свежий воздух размыл тленный запах плоти ароматами росистой травы и гниющих водорослей.

Слабое движение воздуха коснулось спины, и я отпрянул. Вода пошла волнами, заплескалась о каменный край. Я бесшумно проскользнул к матросу. Бедняга начал приходить в себя – он приподнялся и, подслеповато щурясь, вглядывался в темноту. Вода у берега вспучилась, показалась макушка Хозяина, заструилась вода по его космам. Матрос всхлипнул и забормотал:

– Нет-нет-нет.

Он попытался встать, но ни руки, ни ноги его не держали. Мое сердце разрывалось от жалости, но все, что я мог, – это бесславно сгинуть в яме, а это не облегчит участи несчастного. Я отступил на шаг.

Хозяин вынырнул по грудь. Его рука медленно и неумолимо опустилась на грудь матроса и припечатала его к камню.

– Уходи, – прорычал Хозяин.

Я не стал испытывать его терпение. Несколько часов я провел в своей пещере, зажимая уши руками, но они не могли сдержать бесконечный вопль боли. Когда все стихло, настала очередь Маршалла. Молодая женщина, которую он нес, мать спасенной девочки, оказалась мертва.

Теплое течение сносило меня к песчаному пляжу Мангерсты, шевелиться было лень. В полумиле, ближе к берегу, темнели днища рыбачьих лодок. Я заметил большую стаю макрели и пуганул глупых рыбех. Словно морская гончая, погнал косяк прямо в сети. Знатный улов сегодня будет у рыбаков Мангерсты – подарок от Дона МакАртура, без вести пропавшего смотрителя маяка.

В этот день Белой Пятницы[7] я был беспечен и счастлив и даже ненадолго забыл, кто я есть, забыл про кровь десятков невинных людей, брошенных мною в пасть ненасытного чудовища. Мучительную гибель многих из них я видел собственными глазами. Я должен был смотреть и не показывать, как омерзительно и невыносимо мне это действо. Память об этом коркой засохшей крови стягивает душу. Я безмерно завидую Нэрну, у которого ее нет. Этот человек не стал монстром, а, напротив, вернул здесь свой истинный облик и наслаждается каждым мигом нового бытия. Могу только догадываться, чего ему стоило там, на земле, прятать от всех свою истинную сущность…

Я дрейфовал, лежа на спине, под днищами рыбацких лодок, изредка и без труда уворачиваясь от сетей. Сквозь тихий шепот волн и крики чаек, кружащих над полными рыбы лодками, пробился голос Роя, моего зятя. Я услышал, как он кричит кому-то из рыбаков, что уходит в Сторновей на шхуне Логана. Значит, Шинейд с Шоном сегодня ночью останутся одни, и я смогу еще раз увидеть внука. Сбросив беспечность, я камнем, выпущенным из пращи, полетел к своему тайнику.

Как-то раз в скалах Сгир Томейна я нашел крошечный грот и превратил его в сокровищницу. Словно сорока, падкая на блестящее, я стаскиваю туда все ценное, что нахожу на дне. Есть там и украшения с бедных женщин, закончивших свою жизнь в желудке Хозяина. Золото не имеет для охотников никакой ценности, оно валяется в песке, никому не нужное, и когда все спят, я подбираю его и уношу к себе. Уже сейчас моих сокровищ хватит не на одну долгую и безбедную жизнь. Когда Шон подрастет, я придумаю, как передать ему свое богатство.

В гроте я взял еще одну крупную золотистую жемчужину и осторожно выглянул наружу. Долго прислушивался, но море было тихим и пустым. Я выбрался из пещеры и, стелясь по дну, поплыл в сторону Мангерсты. Где-то на полпути слева появилась смутная тень. От нее пахло кровью и виной, и я сразу понял, кто это: мой спаситель и губитель, юный Томми Маршалл. Я сбавил ход, чтобы он смог меня догнать, – плавает он теперь намного медленнее: с последней охоты принес мертвую женщину.

Мы стояли полукругом перед Хозяином, задрав головы. Каждый из нас был ему по колено. Тело мертвой женщины лежало на песке, придавленное его ступней. Он неотрывно смотрел на Томми, а Томми, не мигая от ужаса, глядел в его холодные глаза.

– Ко мне! – сказал Хозяин, и Маршалл всплыл, чтобы оказаться вровень с его пастью. Он уже знал, что будет. Когда в прошлый раз добыча умерла раньше времени, Хозяин лишил его ноги.

– Руку! Правую, – сказал Хозяин, и Маршалл послушался. Он неуклюже заработал оставшейся ногой, подплывая ближе.

Мы смотрели, не отрываясь, как усыпанная бритвенно-острыми зубами пасть сомкнулась на запястье Томми, как он задергался, замычал от адской боли. Хозяин шевельнул челюстями, перетирая кости, и вода у его головы потемнела от крови. Когда кисть оторвалась, Томми, кувыркаясь, отлетел к рифу и сжался в комок на песке. Он качался всем туловищем, баюкая свою культю.

Теперь можно было отвести глаза, и первое, что я увидел, это довольная улыбка на лице Нэрна. Поймав мой взгляд, он сказал:

– У Хозяина хорошее настроение, этот болван дешево отделался.

Я промолчал. Хозяин поднял тело женщины в коричневом дорожном костюме и закинул в яму. Я услышал, как заклацали там челюсти моих менее удачливых товарищей. Тяжело ступая по дну, он скрылся за скалой, охотники разошлись, и тогда я подплыл к Маршаллу и сел рядом с ним.

– Почему она умерла? – тихо спросил я.

Томми перестал покачиваться. Кровь растворилась в воде, рана затянулась тонкой розовой кожей. Он поднял на меня грустные глаза и ответил:

– Мардж… Я нес ее, а видел Мардж, такую же молодую и красивую. Я не смог. Мистер МакАртур, так не должно быть, это неправильно! Как Бог может это терпеть?

В воде появилась едва уловимая горечь, и я понял, что он плачет.

– Здесь нет Бога, Том, здесь Хозяин.

Он попытался взять меня за руку, но культя беспомощно проскользнула мимо. Брови его поднялись, мальчишеское лицо стало совсем детским и несчастным, как у ребенка, сдерживающего рыдания. Я не сдержался, обнял его за плечи и прижал к себе, унимая дрожь. Нас накрыла тень. Старик Нэрн со сложенными на груди руками повис над нами. Он молча обжег меня презрительным взглядом и уплыл в ту сторону, где скрылся Хозяин.

– Мистер МакАртур, – услышал я тихий голос Томми. – Я хочу умереть. Только не тут, а на земле.

– И попасть из одного ада в другой, – сказал я ему шепотом.

– Пусть, – качнул он упрямой головой. – Я отвечу за все свои злодеяния, но перед Господом, а не Хозяином.

Наивный мальчишка! Господь брезгливо сбросит его обратно в море к Хозяину так же, как Хозяин сбросил в яму тело бедной женщины из Бенбекьюлы! И все же я промолчал. Пусть надеется на чудо, как надеюсь и я, ведь когда надежда покинет нас, мы станем такими же, как Нэрн.

Минула неделя. Хозяин был сыт и пребывал в меланхолии. Мы, предоставленные самим себе, отдыхали, гоняли живность или попросту спали. Я улучил момент, когда наш подводный лагерь опустел, и поплыл в сторону Мангерсты. На полпути я ощутил движение воды позади. По рваным, неуклюжим толчкам я догадался, кто кинулся за мной в погоню и сбавил ход. Вскоре бедолага Томми догнал меня и благодарно улыбнулся.

– Мистер МакАртур, можно я с вами?

– Куда? – не слишком натурально удивился я.

Он подплыл ближе и воровато оглянулся.

– Я видел, как вы выбирались на берег в Мангерсте, где живут ваши родные, сэр. Богом клянусь, я никому об этом не сказал и не скажу, не беспокойтесь, только возьмите меня с собой.

Обуревавшие меня сомнения отразились на лице. Томми попытался меня обогнать, и я позволил ему это. Мы зависли в толще воды, лицом к лицу. Маршалл сложил молитвенно руки, и левая кисть встретилась с пустым местом. Он смущенно спрятал обрубок за спину.

– Никак не привыкну, – виновато сказал он.

– Надеешься обмануть судьбу? – спросил я напрямик.

Он отвел глаза.

– Если провидение даст мне шанс…

– Том, тебе и под водой трудно двигаться. Как ты по суше будешь ходить с одной ногой?

– Не бойтесь, мистер МакАртур, я не помешаю вашим планам. Клянусь всем, что для меня свято, я буду ждать вашего возвращения в бухте, на отмели.

– А потом?

– Потом я буду молиться, и пусть Господь решит, примет ли он мою душу.

Том страстно жаждал смерти, адское пламя было ему желанней прохлады морских глубин. Ничего не говоря, я обогнул его и устремился вперед.

Как только зашло солнце, я вскарабкался на вершину утеса перед домом своего зятя. За моей спиной, в бухте Мангерсты, чернела макушка Тома, то скрываясь под накатившей волной, то вновь выныривая на поверхность. Он сдержал слово и терпеливо ждал моего возвращения.

Дом Броди был пуст, огонь в нем не зажигали. На всякий случай я приоткрыл дверь и втянул воздух. Ни Шинейд, ни Шона там не было. Как и в прошлый раз, я завернулся в старый макинтош Роя. Он так провонял рыбой, что ничего нового к этому аромату добавить бы не смог.

Не скрываясь и не прячась, я вышел на луг между стоящими кругом домиками Мангерсты. Темнота была хоть глаз выколи, молодой месяц едва просвечивал сквозь плотные тучи. Дома стояли темные, частью холодные, от некоторых я улавливал остатки тепла – там спали дети, пока их родители отмечали у Аннабель Ганн сегодняшний богатый улов.

Ее паб сиял огнями и пыхал жаром. Тянуло сивухой, которую я терпеть не мог, копченой рыбой и толпой разгоряченных тел. Туда же уходил еле слышный, но очень дорогой для меня запах: медноволосой красавицы и ее двенадцатилетнего сына.

Ссутулившись и покачиваясь, будто сильно пьян, я пошел по запаху. Надежда таяла. Войти внутрь я не смогу, незаметно проникнуть в спальню Аннабель в задней части дома – тоже. В том веке, когда строили дом Ганнов, окна встречались реже бойниц. Ни в одну из щелей в стенах ее дома я не пролезу. Оставался шанс, что Шонни ночью захочет отлить. Он растет, его мальчишеская гордость не позволит ему воспользоваться ночным горшком. Шанс крохотный, ни один картежник не поставил бы на него и медяка, а для меня – один к одному: или выйдет, или нет.

Если выйдет, я отдам ему вторую жемчужину и еще раз попрошу убедить маму уехать или хотя бы отправить его отсюда, подальше, в Глазго. А еще… Хоть несколько минут погреться в волнах тепла, которые от него исходят, увидеть его улыбку, услышать еще раз радостное: «Деда!» Старуха Лорна кругом права: пока бьется мое сердце, его переполняет любовь.

Я так же сходил с ума от любви и нежности, когда повитуха вынесла мне крохотную Шинейд. Мокрую, сморщенную, с темными волосиками, прилипшими к багровому лбу, – самую красивую девочку в мире, мою дочь. Я люблю ее сейчас не меньше, но она вышла замуж, и мой долг отца – ее отпустить. А потом все повторилось. Рой был в море, а я сидел под стеной его дома, когда из двери высунулась акушерка и позвала меня внутрь. В постели лежала Шинейд, и ее темные волосы так же прилипли к мокрому лбу, но теперь она держала на руках маленького, багрового, сморщенного – самого красивого мальчика на свете, моего внука.

Мне не жаль было потерять всю ночь в ожидании.

В Светлый понедельник[8] в пабе Аннабель собралась вся Мангерста, сколько б ее ни было. Целый день макрель солили, коптили, вялили. Телеги рыботорговцев из Сторновея ушли еще засветло, сменяв гору рыбы на кучку бумажек. Часть этой кучки осядет в кармане Аннабель, но никто не будет в обиде. Пошло веселье: полилась настойка в глиняные кружки; пальцы с кожей грубее рыбьей чешуи сноровисто разбирают копченые тушки макрели. Аннабель, чуть одуревшая от суеты, носилась между залом, подполом и коптильней. Сначала подсчитывала в уме барыши, а теперь и думать забыла – сгребала монетки в кубышку, не глядя.

В самом дальнем от стойки углу собралась компания рыбаков, среди них старый Маклейн, молодой Хэмиш и пришлый Магнус, молчаливый детина с тяжелым взглядом и темным прошлым. Аннабель с опаской смотрела на них: кругом веселье, а эти сидят, лбами уткнулись, о чем-то перешептываются. Неспокойно было на душе, селезенка чуяла приближение беды. Вроде как смотришь в спокойное море, но знаешь, что за горизонтом уже воют ветры, морщат океанский лоб, и каждая «морщина» высотой в эдинбургского Святого Джона[9]. И хоть не видишь волн, а сердце сжимается, чувствуя их ярость. Так и сейчас: не слышит Аннабель, о чем толкуют рыбаки, но ощущает, как штормит под их макушками, не ровен час наружу выплеснется.

Рыбаки – народ сдержанный, по их грубым лицам не разберешь, что там в душе творится. Это городской – как открытая жаровня: трещит, искрами сыплет. А местные, гебридцы, что котел под чугунной крышкой, – не угадаешь, когда ее сорвет.

– Я вам точно скажу: морским охотникам больно ходить по суше, – произнес старик Маклейн, искоса поглядывая на заинтересовавшуюся их компанией Аннабель. – Если Дон ночью пришел к внуку, у него была важная причина терпеть такие муки.

– Ты-то откуда можешь это знать? – недоверчиво спросил Магнус. – Только не заливай опять про память народа.

– Иногда хватает просто подумать головой, – парировал Маклейн. – Руки и ноги у охотников не для того, чтобы землю топтать. Думаю, они вроде рыбьих плавников становятся. Ни одно животное на Земле не обгонит вплавь тварь морскую, а охотнику от Эйлин-Мора до Мангерсты сплавать, что тебе до ветру сходить.

Хэмиш смущенно прокашлялся.

– Мистер Маклейн, простите, но вы же говорили, что узнали мистера МакАртура по походке. Если б у него вместо ног выросли плавники…

– Заврался старик, – удовлетворенно прогудел Магнус.

– Ничего я не вру, – ответил Маклейн невозмутимо. Он вытряс последние капли из бутылки себе в кружку и вопросительно посмотрел на Магнуса. Пустая бутылка была единственным, что могло вывести его из равновесия. Тот повернулся к стойке и махнул рукой. Через пару минут Аннабель поставила перед ними новую бутылку.

– О чем вы тут секретничаете, парни? – спросила она, вытирая руки о передник. Пока ждала ответа, настороженно переводила взгляд с одного на другого. Маклейн быстро плеснул себе выпивки и скрылся за кружкой. Пытаться понять, что на уме у Магнуса, и вовсе гиблое дело – на его дубленой роже все чувства проявляются одинаково. Один Хэмиш залился краской, что твоя барышня-пансионерка, стушевался под ее взглядом и уткнулся в свою кружку.

– Дела рыбацкие, тебе неинтересные. – Магнус повел могучими плечами. – Обсуждали, куда макрель пойдет дальше. Думаю я, мы только край большого косяка зацепили.

– Ну почему неинтересные, Магнус, – усмехнулась Аннабель. – По сторонам посмотри и скажи, интересно мне это или нет. И куда пойдет этот косяк? Где следующий лов будет?

– Так нельзя угадать, куда макрель пойдет-то, – ответил он. – Рыба глупая, никого не слушает. Это мы так, языками чешем со скуки.

Аннабель пристально посмотрела на Магнуса, но в зале было слишком много умирающих от жажды рыбаков, чтоб в гляделки играть. Сокрушенно покачав головой, Аннабель вернулась за стойку.

Магнус склонился над столом, почти окунув шкиперскую бородку в кружку.

– Давай ближе к делу, старик.

Маклейн с Хэмишем тоже склонились, чуть не столкнувшись лбами.

– МакАртур не просто так приходил. Он тоскует по внуку, всегда души в нем не чаял. Рано или поздно он заберет его в море. И Шинейд приберет тоже.

– А мне что за дело до них? – буркнул Магнус.

– Тебе? – Маклейн усмехнулся. – Тебе – слава и деньги, если удастся изловить морского охотника. А если не удастся, даже за его труп Британский музей кучу деньжищ отвалит, сам подумай. Два года назад рыбак из Несса загарпунил пятнадцатифутового нарвала. За его скелет сассенахи отвалили столько деньжищ, что он себе новый дом построил. За скелет нарвала! Представь, сколько стоит морской охотник, живой или мертвый.

– Мистер Маклейн, – подал голос Хэмиш. – Это же мистер МакАртур. Он жил с нами, ловил рыбу, мы все гуляли на свадьбе его дочери. Когда я готовился впервые выйти в море, он ссудил меня деньгами на снасти. А вы сейчас говорите о нем, как о…

– Как о морском монстре, – закончил за него Магнус. – МакАртура больше нет, есть охотник в его теле. Чудовище, пожирающее людей. Вот выйдешь ты в море, – Магнус склонился еще ниже, и голос его превратился в зловещий шепот, – и сам не заметишь, как он появится у тебя за спиной. А когда увидишь упавшую тень, будет уже слишком поздно, потому что в следующее мгновение острые зубы вонзятся в твою шею, и ты очнешься в пасти у Хозяина, и он будет жрать тебя живьем, по кускам…

Лицо Хэмиша стало белее шотландского флага, он отшатнулся так резко, что чуть не упал с табурета. Нервно сглатывая, он переводил взгляд с Магнуса на Маклейна, потом обратно; оба сидели, мрачно нахмурив брови. Первым не выдержал Магнус. Он, запрокинув голову, расхохотался так громко, что все в пабе повернулись в его сторону. Потом прыснул Маклейн и заперхал старческим смешком, похожим на кашель. Аннабель глянула на смеющегося Магнуса и облегченно выдохнула. Там, где так громко смеются люди, нет места злодейству.

– Это… Это неправда? – заикаясь, спросил Хэмиш.

Магнус хлопнул его по плечу своей ручищей, и парень опять едва удержался, чтобы не упасть.

– Кто боится охотников, прячется у мамки под юбкой! – сказал он. – В море помимо них хватает опасностей. Маклейн! – рявкнул Магнус, и старик открыл осоловевшие глаза. – Хэмиш теперь боится, что его охотник утащит, когда он выйдет на лов.

– Охотник? – Он перевел взгляд на Хэмиша и кивнул. – Охотник может. Но… – Он выставил скрюченный артритом палец. – Только ночью. Они не выносят солнца. От его лучей выгорает вся их дьявольская сущность.

– Понял, салага? Не рыбачь по ночам, не выходи в сильный туман, и охотники тебе не страшны.

Магнус плеснул себе и Хэмишу настойки. Маклейн тоже протянул свою кружку, но Магнус решительно заткнул бутылку пробкой.

– Хватит, старик, ты уже засыпаешь. Не хочу тебя тащить на своем горбу. Лучше скажи, как МакАртура поймать.

– А как? – поджал губы Маклейн. – Известно как, как всех морских тварей ловим. Сетью. Надо одну набросить, чтобы остановить его ненадолго, а потом второй запеленать, как младенца.

– Как у тебя все просто, старик! – усмехнулся Магнус. – Набросить! У охотника знаешь какая силища? Разорвет эту сеть, как тонкую паутинку.

– Может, и разорвет, – согласился Маклейн. – А для этого надо ружье держать под рукой.

Магнус упер тяжелый взгляд в неструганный стол и задумался, потом поднял глаза на старика.

– Дело говоришь, Маклейн. Завтра потренируюсь метать сеть. Может, и выгорит. Черт с тобой, старый пьяница. Давай свою кружку, заслужил.

Они со стуком сдвинули кружки и опрокинули настойку в глотки. Магнус, пошатываясь, встал.

– Я до ветру, – сказал он, икнув, и нетвердой походкой пошел к выходу.

Южный ветер разогнал тучи, луна осветила луг с раскинутыми вокруг него темными крышами и холмы, закрывающие Мангерсту от почти круглогодичной холодной боры. Магнус огляделся. За домом Броди, стоящим на краю обрыва, тихо плещется море, серебристая в лунном свете трава колышется, ровные волны пробегают по ней, совсем как по океанской глади. Он завернул за дом Аннабель, расстегнул штаны. Краем глаза уловил какую-то неправильность в знакомом пейзаже. В дюжине ярдов от него стоял человек, закутанный в макинтош. Стоял неподвижно, не шевелясь, как призрак. Магнус осторожно перекрестил его правой рукой, но тот не исчез, приветственно махнул ему рукой, и сразу зажурчала струя.

«Кто-то еще вышел освежиться», – усмехнулся про себя Магнус и вернулся к своему занятию. После застегнул штаны и пошел обратно в зал допивать бутылку, пока Маклейн все не вылакал. На пороге он остановился, обвел взглядом земляков: пьющих, сидящих, спящих на столах. Сел на свой стул и протянул кружку под очередную порцию пойла. Хэмиш что-то сказал, но Магнус его не услышал. Он сидел, глядя мимо, и о чем-то думал. И даже на его невыразительном лице можно было прочитать крайнюю озадаченность.

Шум в пабе затихал, даже у крепких рыбаков Гебрид запас прочности не бесконечен. За стойкой задремала Аннабель, положив голову на гудящие от усталости руки. Заснул Маклейн на усыпанном рыбьими костями столе. Запрокинув голову с открытым ртом, тихо похрапывал Хэмиш. Магнус затылком почувствовал движение сзади. Он резко оглянулся, но это был всего лишь парнишка Броди.

Мальчик вышел из жилой части дома Аннабель и осторожно пробирался между столами к выходу. Зябко кутаясь в курточку, наброшенную поверх ночной пижамы, он аккуратно переступал через валяющиеся на полу бутылки. Темно-русые волосы торчали в стороны, на щеке отпечатались складки от подушки. Перед выходом он зевнул так, что на глазах выступили слезы, и взялся за ручку двери. Магнус кивнул своим мыслям, и, только закрылась дверь за мальчишкой, поднялся, аккуратно отставив стул, и скользнул за стойку.

Теперь он понял, кто стоял за домом Аннабель, и огонь прокатился по его жилам, выжигая хмель. Теперь он, охотник земной, остановит охотника морского и получит то, что ему причитается. Осторожно, стараясь не потревожить спящую Аннабель, Магнус вытащил из-под стойки двустволку покойного Ганна. Бесшумно, ступая на носки, прошел через затихший паб и вышел на улицу.

Время шло, я терпеливо ждал. Иногда к задней стене выходили мои земляки, освобождали место для новой выпивки и возвращались в паб. Я грустно провожал их взглядом. Вечную жизнь в раю я с легкостью променял бы на смертное существование в родной Мангерсте. Сейчас мы жили в разных мирах, и граница между ними – непреодолимый ров, наполненный кровью. Почувствовав зов плоти, я вылез из-за валуна, подошел к задней стене дома Аннабель и сразу был наказан. Я слишком замечтался и потерял бдительность.

Когда из-за угла вывернула огромная черная тень, все, что я мог сделать, – это застыть. Я сразу узнал Магнуса Гилкриста, трудно было не узнать. В Мангерсте он объявился лет десять назад, о себе говорил мало. Вроде был докером то ли в Сторновее, то ли в Каслбее. А почему убрался оттуда в нашу глушь, особо не распространялся, да и мы не очень любопытны. Одно время ходил на шхуне Нэрна, жил у него же в сарае. Потом купил свою лодку и уже рыбачил сам. Построил маленькую хижину на отшибе, там и жил, особо ни с кем не сближаясь.

Магнус встал под стенку и бросил в мою сторону подозрительный взгляд. Он на секунду замер, а потом осенил меня крестным знамением. Я помахал ему рукой – что оставалось делать? Пришлось притвориться гулякой, вышедшим облегчиться. Это его успокоило. Он окропил заднюю стену дома Аннабель, кряхтя застегнулся. Кивнул мне на прощание и, пошатываясь, удалился.

Кляня себя за беспечность, я взлетел на холм за пабом и распластался на траве. Конечно, я легко справился бы с Магнусом. Каким бы крепким он ни был, после перерождения мои мышцы налились противоестественной силой. Я мог легко переломить берцовую кость голыми руками. Когда я двигался, люди вокруг казались сонными мухами. Я мог его убить, мог обездвижить и принести в дар Хозяину. Мог, но не хотел.

Я по-прежнему верю в то, что чаша терпения Господа не бездонна. Когда-то кровь, которую я в нее проливаю, хлынет через край, и я лишусь последних остатков человечности. Превращусь в такого же хладнокровного монстра, как Нэрн. Я понимаю, что этот исход неизбежен, но приближать его не хочу.

До рассвета оставалось больше четырех часов. Еще до того, как первые лучи солнца озарят небо над далекой Шотландией, мне надо будет нырнуть на спасительную глубину. Паб затихал. Потом отворилась дверь, и я услышал шаги, от которых сжалось сердце: слишком легкие, слишком короткие для любого из посетителей паба. Я втянул воздух и сквозь густую смесь запахов уловил тонкий аромат своего внука. Шон вывернул из-за угла, и я тихо свистнул. Он поднял голову, вглядываясь в темноту. Я бесшумно спустился с холма и шепнул:

– Тихо, Шонни, это я, твой дедушка Дональд.

Остановить его я не успел. Шон бросился ко мне, обхватил руками.

– От тебя пахнет рыбой, деда, – пробормотал он и опять уткнулся лбом в мой живот.

Глотая слезы, я гладил его по голове и понимал, что уже ничего не смогу изменить. Света луны хватало, чтобы он увидел, в какую зубастую пасть превратился мой рот. Двенадцатилетний мальчик без страха обнимал самый жуткий кошмар Гебрид: морского охотника.

– Деда. – Он поднял голову и с опаской посмотрел на нижнюю часть моего лица, будто заставляя себя привыкнуть к этому зрелищу. – Я знал, что ты не призрак, – прошептал он.

– Мама знает? – спросил я.

Он молча кивнул.

– Тебе надо уходить, – сказал он серьезно, и я увидел, как повзрослел мой мальчик. – Если тебя увидят – убьют.

– Я уйду, Шонни, только попытайся еще раз поговорить с мамой про школу в Глазго. Возьми. – Я протянул ему руку, в моей ладони лежала большая золотистая жемчужина. – Отдай маме и постарайся ее убедить.

Шон взял тусклый шарик и положил в карман курточки.

– Уходи, деда, прошу тебя, я боюсь.

Я взъерошил его волосы:

– Я ухожу, Шон. Сделай все, что можешь. Только когда ты будешь далеко-далеко от наших островов, я смогу жить спокойно.

– И мы никогда не увидимся?

– Увидимся, – заверил я его, хоть сам такой уверенности не испытывал. – Когда ты подрастешь и окончишь школу, я найду способ, как послать тебе весточку. Может, это будет письмо в бутылке, как в книгах твоего любимого мистера Верна? Обещаешь, Шон?

Ответить он не успел. Я просто увидел, как из-за угла скользнула огромная тень, и услышал взведенный курок.

– Не двигайся, МакАртур! – прошипел Магнус. – А ты, мальчик, отойди в сторону.

Я будто проснулся. Так с клетки попугая сдергивают покрывало и наступает утро. Новые запахи обрушились на меня: вонь грязного тела, застарелого пота, засаленной кожи, ружейного масла, пороха, перегара. Как я мог не учуять его? Увы, на суше кожа быстро сохла и теряла чувствительность, звуки становились иными: тихими и приглушенными. В море чужое движение я чувствовал телом издалека, а тут колебания воздуха говорили скорей о ветре, чем о приближении хищника. Такого, как Магнус…

– Отойди, Шон, – попросил я внука, но он вжался в меня еще сильнее.

Я осторожно обхватил его запястья за моей спиной и попытался отвести, но он держался крепко. Я представил, как ломаются его тонкие косточки под моими пальцами, было панически страшно, что я покалечу Шона.

– Шонни, мальчик мой, прошу тебя, отойди, – умолял я его, но он упрямо тряс головой.

– Нет, деда, – тихо сказал он, – пока я тут, он не выстрелит.

– Выстрелю, малец, зря ты так думаешь, – сказал с усмешкой Магнус. – Без щепок не нарубишь дров. Даю тебе последний шанс. Считаю до трех: раз…

За его спиной еле слышно скрипнула дверь. Магнус резко оглянулся, но там никого не было. Он сплюнул и вжал приклад в плечо.

– Два…

Я слышал, как дрожит мой внук, как колотится его сердце. Выхода нет. Даже если я сломаю ему руки, я должен его отбросить в сторону.

– Стой, Магнус, не бери лишний грех на душу, – взмолился я. – Несколько секунд, и он отойдет! – А внуку сказал тихо и строго: – Шонни, ты мешаешь мне. Отойди в сторону и дай мне поговорить с мистером Гилкристом.

Шон недоверчиво посмотрел мне в глаза.

– Ты меня не обманываешь? – спросил он.

– Нет. Я справлюсь с Магнусом, но мне надо, чтобы ты не пострадал. Отходи без резких движений.

Руки на моей спине расцепились, и Шон медленно повернулся ко мне спиной. Магнус выпустил воздух, еле слышно, даже для моего уха, скрипнул металл по металлу, когда его палец начал выбирать свободный ход спускового крючка.

– Шон, беги, – крикнул я в отчаянии, но упрямый мальчишка не двигался с места. Склонив лобастую голову, он смотрел в черные провалы стволов, будто взглядом хотел остановить выстрел.

– Что… Что ты делаешь, Магнус? – Аннабель вышла из-за угла и застыла в ужасе. Вышла луна, и я предстал перед ними во всей своей зубастой красе.

– Он хочет убить моего деда! – закричал Шон и обличающе ткнул пальцем в Магнуса, а тот не мог отвести взгляда от моей пасти.

– Под Твою защиту прибегаем, святая Богородица! Не презри молений наших в скорбях наших… – забормотал он себе под нос и, не дочитав молитву, вскинул ружье выше. – Мне жаль, парень, – сказал он.

Аннабель бросилась на Магнуса и повисла на его руке, сбивая прицел. Раздался оглушительный выстрел, три дробины врезались в мое тело, вбивая плоть и впиваясь в кости. Не успел я удивиться, что их так мало, как тело Шона ударилось о мои ноги. Внук скорчился на земле, пижамка под расстегнутой курточкой потемнела, сердце толчками выталкивало кровь из груди. Он умирал, и я – сильный, быстрый, вечный, ничего не мог сделать.

Магнус стоял с поднятым ружьем. Над дулом поднимался дымок, почти белый на фоне его черной фигуры. Тяжело дыша, он потрясенно смотрел на окровавленного ребенка и не шевелился. Одним движением я скользнул к нему и вырвал оружие из ослабевших рук. Он поднял на меня полные ужаса глаза, и я размозжил его голову об стену дома. Аннабель, рыдая и завывая, уползла за угол.

С каким бы удовольствием я отнес его парализованным к Хозяину. С каким наслаждением я бы смотрел, как он корчится в лапах чудовища, орет, срывая голос от боли, пока Хозяин выгрызает куски мяса… Но мой чуткий слух уловил, как в пабе зашевелились выпивохи. Времени не было. Я поднял Шона и прижал его к груди. Сбил с ног молодого Хэмиша, вылетевшего из-за угла. Он упал и уткнулся носом в расколотый череп убийцы моего внука. Через мгновение его вывернуло.

За спиной раздался вопль Аннабель:

– Морской охотник украл Шона Броди!

Я слышал топот ног за спиной, но куда им угнаться за мной? Шон умирал, и я ничего не мог с этим сделать. Только если… Только если вместо смерти дать ему жизнь под водой на службе у Хозяина. Я говорил, что это хуже смерти, но думал ли я так на самом деле?

Шон закашлялся. У него горлом обильно пошла кровь. Я понял, что времени на раздумья не осталось. Я опустил его на камень на самом краю обрыва и вытер мокрый лоб. Шон смотрел на меня, не отрываясь, он не мог говорить, но я видел в глазах просьбу прекратить его мучения. Запрокинув голову, я закричал. Это был полукрик-полустон, наполненный такой тоской, что преследователи споткнулись и замерли на месте, не решаясь сделать еще один шаг. От моего крика затихли птицы, переполошенные выстрелом, тюлени сползли в воду, прячась в глубинной тишине.

Я наклонил голову внука и прокусил кожу. Один из моих клыков проткнул сонную артерию. Шонни затих, кровь перестала бить толчками, теперь она струилась очень медленно. Я встал во весь рост и повернулся к своим застывшим от ужаса землякам. Аннабель стояла впереди всех, сжимая ружье мужа. Я видел, как трясется ее широкое лицо, как побелели пальцы, сжимающие приклад. Я набрал полную грудь воздуха и завыл.

Мангерстцы отшатнулись, а Аннабель вскинула ружье и выстрелила. Град крупной дроби врезался в мое тело, и я чуть не рухнул с обрыва. Мысли помутились, колени ослабли. Упрямо тряхнув головой, я нагнулся над внуком и поднял его с земли. Умиротворенное детское личико покрылось темными пятнами, и я не сразу понял, что это падает моя кровь. Она заливала глаза, я ничего не видел, но сквозь шум в ушах я слышал, как шелестит трава под ногами окружающих меня земляков.

– Добей его! – треснутым от страха голосом выкрикнул кто-то. Сознание мутилось, и я не смог его узнать.

– Не могу, патроны кончились, – огрызнулась Аннабель. Ее голос я ни с кем не перепутаю.

Я поднял на них свои слепые глаза и прохрипел:

– Будьте прокляты! Будьте вы все прокляты!

За шаг до обрыва левая нога подвернулась, и я рухнул на колени. Люди окружили меня, но приблизиться не решались. Я слышал запах ружейной смазки, копченой рыбы, острого женского пота за своей спиной. Аннабель была ближе всех, и яйца у нее оказались покрепче, чем у мужчин Мангерсты. Собрав последние силы, я поднялся и сделал еще один шаг. От перенапряжения я почти потерял сознание. Тело моего внука вдруг стало неподъемным. Пальцы разжались, и Шон упал на землю. Я нагнулся, чтобы подхватить его, унести в безопасное место, но в этот момент приклад ружья обрушился мне на голову. Нога запнулась, и я полетел. Удар о воду погасил остатки моего сознания, но последней мыслью была: «Шон остался там…»

Пока мангерстцы стояли разинув рты, Аннабель склонилась над Шоном Броди и приложила пальцы к его шее.

– Что с ним? – крикнул Маклейн.

– Тихо ты! – шикнула Аннабель. – Живой, – наконец ответила она вставая.

– Слава Иисусу! – закрестились рыбаки.

– Шонни! – завыла сзади раненой волчицей Шинейд.

– Не пускайте ее сюда! – рявкнула Аннабель.

Она пошла вперед, и рыбаки расступались в стороны. Позади всех двое крепких парней держали Шинейд. Аннабель подошла к ней вплотную.

– Ты знала… – прошептала она, посмотрев ей в глаза. – Заприте ее у меня в кладовке, – бросила она.

Аннабель развернулась к безмолвной толпе.

– Чего стоите? – сказала она, обводя взглядом своих земляков. – Берите ружья и спускайте лодки. Тело Дона надо вытащить на берег. Маклейн, старая пьянь, неси сети, быстро!

– Зачем? – робко спросил Хэмиш.

– За тем, что у мальчика на шее следы зубов той твари, которая недавно была Дональдом МакАртуром.

После этих слов все засуетились, но топот десятков ног утонул в исступленном крике Шинейд. Пока Аннабель с Маклейном заворачивали мальчика в сети, несколько рыбаков с ружьями спустили лодки и погребли в сторону обрыва. Одни гребли, вторые напряженно вглядывались в темноту. Подул обычный для Гебрид холодный северо-восточный ветер, тучи неслись по небу, изредка дозволяя лунному свету достичь морской поверхности.

Рыбаки на носах лодок кутались в макинтоши, судорожно сжимая ружья. Шлюпки успели отойти от берега всего на пару сотен ярдов, как впереди, прямо перед носом первой из них, море взорвалось, фонтан брызг окатил стоящего на краю рыбака. В паре ярдов от него взмыл белый призрак. Он встал на воду, как на твердь земную, бледное пятно лица разрезал черный провал рта.

Рыбак с ружьем опешил. Он в ужасе смотрел на приближающееся чудовище, не в силах шевельнуться, и только пинок его товарища на веслах вывел его из оцепенения. Он торопливо вытащил ружье из-под плаща и вскинул его к плечу. Морской монстр почему-то медлил. Он стоял, пошатываясь и разевая бездонную пасть. За миг до того, как луна осветила его тело, рыбак выстрелил. Заряд крупной дроби почти в упор вскрыл грудную клетку чудовищу.

Не успело в утесах затихнуть эхо выстрела, открыли огонь другие рыбаки. Дробь выбивала фонтаны крови из его тела, запах разделанной рыбной туши забил йодистый запах моря и гниющих водорослей. Переполошившиеся чайки носились над ними, почти задевая желтыми лапами капюшоны, но никто не обращал на них внимания. Монстр стоял с развороченной грудью и почти без головы, и никак не хотел падать.

Они не увидели, как с другой стороны чуть прикрытого водой рифа бледная рука обхватила голень единственной ноги Маршалла и утащила его в глубину. Когда самый страшный ночной кошмар гебридских моряков скрылся под водой, кто-то крикнул:

– Багры! Надо выловить МакАртура!

До рассвета они утюжили океанские воды, но так ничего и не нашли. Когда солнце поднялось достаточно высоко, чтобы перебраться своими лучами через холмы за Мангерстой, с берега раздался стон. Он становился все громче, пока не превратился в истошный крик страдающего от невыносимой боли ребенка. Потрясенные новой напастью, рыбаки уложили багры и, держа ружья наготове, погребли к берегу.

На заднем дворе дома Броди полукругом стояли угрюмые мангерстцы. Перед ними – Аннабель с ружьем в руках. За ее спиной к столбу толстыми веревками примотан странный кокон. Будто пятифутовая гусеница-переросток решила вдруг превратиться в бабочку. Кокон был живым, он извивался и кричал, и это был крик человека, которого медленно сжигают заживо. Кто-то отворачивался, заткнув уши, кто-то крестился и шептал молитву, а кто-то сделал шаг вперед и заглянул в дуло взведенного ружья…

– Назад! – заорала Аннабель, но и она была не в силах перекричать кокон за своей спиной.

Смельчаку хватило направленного в лицо ружья.

– Что вы делаете, миссис Ганн? – Молодой Хэмиш раздвинул рыбаков и вышел вперед. Ствол повернулся к нему. – Он же ребенок! – крикнул он срывающимся от волнения и страха голосом.

Аннабель устало покачала головой.

– Уже нет, Хэмиш, уже нет. Дети так не кричат, и ты это знаешь. Мы не можем его отпустить.

– Шон! – крикнул Хэмиш через плечо Аннабель.

Вой существа в коконе взмыл до совсем невозможного свиста, от которого чуть не полопались барабанные перепонки, и стих. Ветер ненадолго закрыл солнце тучей и дал юному охотнику передышку.

– Это не Шон, – сказала она. – Хэмиш, отойди. Поверь, у меня самой сердце разрывается на части. Слушайте меня все! – она повысила голос. – Там, в сетях, не славный сорванец Шон Броди, которого все вы знаете. Там страшный морской монстр, исчадие ада. Если мы отпустим его, он будет приходить по ночам и утаскивать наших детей в море.

– Зачем ты мучаешь его? – крикнул кто-то сзади. – Давайте убьем его, и дело с концом. От его воя чертям в аду тошно!

Старик Маклейн выскочил из толпы и встал слева от Аннабель.

– Солнце! – закричал он надтреснутым голосом, уставив узловатый палец в небо. – Солнце – главный враг охотника. Оно выжигает заразу, которую эти твари впрыскивают в кровь. Солнце может исцелить маленького Броди.

– Откуда ты знаешь? – крикнул один из рыбаков.

– Не знаю, – ответил старик, замолчал ненадолго и вдруг завопил: – Но уповаю на Него!

Он потряс грязным пальцем над головой и закричал, разбрызгивая слюну:

– Уповаю на милосердие Его!

Аннабель положила руку ему на плечо, и старик затих.

– Ребенок или чудовище, он останется там. Если Маклейн прав, Шон снова станет человеком. Если нет – умрет. Я буду сторожить его и молиться о спасении его души, а вы не стойте столбами! Мой дом – самый большой. До заката солнца мы все соберемся в нем, и да поможет нам Бог пережить эту ночь!

Толпа зароптала, а Аннабель обвела их презрительным взглядом.

– Что, совсем мозги пропили? Ночью мы убили одного охотника, а к закату так или иначе не станет еще одного. Думаете, Хозяин простит нас? Идите и укрепляйте мой дом, тащите все оружие, которое у вас есть: ружья, гарпуны, топоры. Заколачивайте окна, готовьте баррикады, отведите туда всех, кто вам дорог. И дай вам Бог успеть до захода солнца!

Лучи солнца снова осветили замотанного в сети мальчика, и он завопил от боли. Пряча глаза, мангерстцы разошлись, а обессиленная Аннабель опустилась на траву. По ее грубым красным щекам катились слезы.

Я вынырнул из забытья и сразу закричал от невыносимой боли, но ни звука не исторглось из моего рта, только мириады пузырей устремились к поверхности. Чья-то рука тянула меня за волосы вперед. Я изогнулся и увидел перевернутое лицо Нэрна.

– Терпи, МакАртур, твоя боль – ничто по сравнению с тем, что ждет тебя впереди, – проскрипел он.

– Там мой внук… – На лице Нэрна не отразилось ничего. Я собрал остаток сил и выдохнул: – Он охотник, они его убьют.

Нэрн нахмурился. Костлявая рука сжала мое горло, и я потерял сознание.

Не знаю, сколько я был в беспамятстве, но пробуждение было ужасным. Острая боль в плечах вытащила меня в наш холодный и темный мир. Два охотника вонзили в мое тело крючья багров, и я висел, распятый, между ними.

В пяти футах впереди скалил зубастую пасть Хозяин. Его длинные рыжие волосы в воде казались черными, они висели вокруг него темной тучей. Он хмурил брови, рассматривая меня. Усыпанный веснушками нос брезгливо морщился. Хозяин втянул воду в ноздри, принюхиваясь, и она заструилась вокруг моего тела, устремляясь в его бездонную утробу.

– Ногу! – сказал он.

Я понимал, что произойдет, и готов был понести наказание, но там, на берегу, среди моих бывших земляков, остался Шон, и он мог уже переродиться.

– Хозяин! – закричал я. – В Мангерсте мой внук, Шон…

– И что? – Хозяин приблизился, и я почуял сильный запах разлагающегося мяса.

– Мне пришлось… – Я с трудом сдержал рвотный позыв. – Я сделал его охотником.

Хозяин приблизился вплотную. Вода, выходящая из его пасти, невыносимо воняла. Я собрал всю волю в кулак, чтобы не поморщиться.

– Охотников семь! – закричал он мне в лицо.

– Хозяин, – услышал я равнодушный голос Нэрна за своей спиной. – Нас шесть. Том Маршалл…

Хозяин махнул рукой, и меня оттащили в сторону. Крюки рвали мои мышцы, но никому не было до этого дела. В мире, где смерть дороже жизни, боль не стоит ничего. Значит, Том добился своего.

– Где он? – услышал я голос Хозяина.

– В яме, – ответил Нэрн.

Захрустели кораллы под ступнями великана. Я попытался вспомнить, видел ли я, как он плавает, и не смог. Через несколько минут он вернулся. Меня снова дернули и подвесили перед его лицом.

– Охотников семь! – сказал он. – Приведи мне маленького охотника.

Потеряв ко мне интерес, он развернулся и ушел за скалу. Товарищи выдернули крючья багров из моих плеч и отплыли в стороны. Я опустился на дно и обхватил ноющие от боли плечи, кровь окутала меня легким облаком. Из поднятого ногами Хозяина песка вынырнул Нэрн. Он встал на дно передо мной и сказал:

– Поплывем в Мангерсту. Я пойду с тобой.

– Как он умер? – спросил я.

– После того как ты упал с обрыва, я подобрал тебя и оттащил в сторону. Рыбаки похватали ружья и спустили лодки: они хотели найти твое тело. Когда они отплыли от берега, Маршалл встал во весь рост. За несколько секунд его голова и грудь превратились в решето. Мне пришлось оставить тебя и плыть за ним. Рыбаки пытались баграми нашарить тело на дне, но я успел раньше.

– А мой внук, Шон?

Нэрн покачал головой:

– Не знаю, я его не видел.

– А Аннабель?

– Тоже.

Он протянул мне руку.

– Вставай, поплыли. Ты был без сознания почти сутки. Твой внук вряд ли жив, но мы должны проверить.

Эта новость потрясла меня до глубины души. Мой внук, двенадцатилетний мальчик с отросшими акульими зубами, остался на берегу на целый день, среди разъяренных мангерстцев. Не обращая внимания на боль в плечах, я устремился в сторону берега. Нэрн последовал за мной.

Я вынырнул у кораллового рифа, где, со слов Нэрна, сбылась мечта бедняги Маршалла и он нашел свою смерть. Я все еще чувствовал запах его крови, каким бы невозможным это ни казалось. На берегу было темно и тихо, людьми не пахло, только слабо тянуло запахом паленой щетины. Я слышал этот запах в Эдинбурге, когда был около свинофермы во время массового забоя. Мясники вывесили туши на крюки и обжигали шкуру смоляными факелами перед разделкой. Запах горящих волос потом весь день преследовал меня.

Рядом со мной беззвучно вынырнул Нэрн. Он втянул ноздрями воздух и хмуро посмотрел на меня.

– Начнем с дома твоего зятя, – сказал он. – Лезем по скале.

Мы вскарабкались наверх. Дом Броди, как и все дома, которые я отсюда видел, стоял темным и холодным. Запах паленой шкуры усилился, он тревожил. Им пах ветер, дувший из-за угла. Оттуда же доносился тихий и невнятный гул голосов. Я замешкался. Дурное предчувствие забралось ледяными пальцами за шиворот.

Нэрн отодвинул меня в сторону и скользнул за угол. Почти сразу я услышал его скрипучий голос.

– Иди сюда, МакАртур, – громко, не прячась, сказал он. – У меня паршивые новости.

На негнущихся ногах я вышел на задний двор. Нэрн на корточках сидел перед одним из столбов, на которых Рой развешивал свои снасти. За его спиной тускло светились щели в заколоченном досками пабе Аннабель. Тошнотворный запах струился из странного мешка, подвешенного к столбу.

– Можешь не прятаться. Наши земляки так перепугались, что сидят сейчас в пабе, задраив переборки. Никто из них на двор и носа не высунет. – Он мрачно ткнул пальцем в мешок. – Кажется, твой внук. Придется нам попотеть сегодня, без нового охотника возвращаться нельзя, а заколоченный дом с толпой вооруженных и испуганных мужчин вдвоем нам не взять.

Не веря, но зная, что самое непоправимое уже случилось, я бросился к мешку. Я разрывал путы, зная, что никакого смысла в этом нет: мертвое лицо Шона, моего любимого внука, виднелось сквозь ячейки сети. Его рот с рядами мелких, едва сформировавшихся клыков, так и застыл, разинутый в крике, детское лицо искажено нечеловеческой мукой.

Я уложил мальчика на землю, сухое тело маленького старика: скелет, обтянутый сморщенной кожей. Не знаю, какого чуда и от кого я ждал. Наверное, просто не мог в тот момент ни о чем думать. Чудовищная боль потери затопила мой разум. В отчаянии я прокусил его кожу. Рот наполнился пылью и вкусом вяленого мяса. Я в ужасе отшатнулся и растерянно посмотрел на Нэрна.

– Как они могли сделать это с ребенком? – спросил я.

– Страх, – ответил Нэрн. – Идем, МакАртур. Хозяину надо привести нового охотника. Порыщем по побережью, тут ловить некого.

Он взял меня за плечо и легко поднял с колен. Старик на грани физической немочи, став охотником, напитался удивительной силой. Он был быстрее и выносливее любого из нас. Я сбросил его руку и развернулся к дому Аннабель. Убийцы моего внука сидели там. Они сжимали в потных ладонях ружья и гарпуны и тряслись от страха. Мои земляки, мангерстцы…

Косой Нил… Когда его жена, уже на сносях, слегла с сильным жаром, мы с покойным Ганном вышли в море и привезли с линкора «Энсон» судового врача. Было очень трудно убедить высокомерного сассенаха отправиться на берег пользовать какую-то деревенщину, но жена Нила жива и его сын родился здоровым.

Молодой Хэмиш, сын старого пропойцы, славный парень в драных штанах, которому я ссудил деньги на лодку и снасти, хоть сам был сильно стеснен в средствах.

Старик Маклейн, которого я не раз гонял с заднего двора, когда они с Лорной хлестали мой виски. К отраве Аннабель я так и не пристрастился. Лесли, дочь Маклейна, которая частенько пряталась в нашем доме от упившегося до чертей отца. Три года назад она вышла замуж за хорошего парня из Сторновея и живет теперь там, держит лавку и выглядит счастливой. На ее свадьбе мы гуляли всей Мангерстой. Маклейн, как обычно, напился и полез драться к свату, в полтора раза моложе и вдвое крепче. Мы с Йеном тогда едва спасли старого дурака от крепких кулаков разъяренного сторновейца.

Старина Йен, мой лучший друг. Когда внезапный шквал опрокинул мою лодку, он брал меня на лов на своей и делился рыбой до тех пор, пока я не накопил на новую. Куда-то он запропал, но за прошедшие годы должен был вернуться.

Старые добрые земляки… Трусливые твари, убившие моего мальчика.

Тихо зарычав, я бросился к пабу. Меня не пугали их ружья. Моя ненависть, замешенная на обиде, была крепче и острее пули. Я летел быстрее гарпуна. Ярость в кулаках легко пробила бы каменную стену. Я пробежал несколько метров и упал, сбитый с ног. Нэрн рухнул на мою спину и вжал в землю. Я беспомощно рвал руками траву, смешанную с грязью, но сдвинуться с места не мог.

– Мы вернемся, МакАртур, – прошипел он мне в ухо, – следующей ночью вернемся, клянусь, а когда уйдем, Мангерста будет пустой и тихой.

Ярость вышла из меня, как воздух из кузнечных мехов. Я уткнулся лбом в землю и зарыдал. Нэрн отпустил меня. Слезы гасят силу, это знали мы оба.

С трудом передвигая ноги, с дрожащими коленями, я побрел назад. Посреди рыбацких сетей лежала высохшая мумия, полый остов мухи, съеденной пауком, в обрывках паутины. Куда улетела его душа? Неужели Господь отвергнет Шона только за то, что у мальчика выросли острые зубы? За то, что между его пальцами появилась кожаная перепонка?

Я поднял внука на руки, чешуйки иссушенной кожи облетали под моими пальцами. Шатаясь, я побрел к краю обрыва, даже не обернувшись на ощетинившийся стволами паб с вывеской «У Аннабель». Я искал в душе злость, ярость, но находил лишь смертную тоску.

В страшной и мучительной гибели самого дорогого человека виноват я сам.

Бог посмеялся надо мной. Я попытался вырвать внука из Его жадных рук, но лишь подверг мальчика невыносимым мукам. Шон умер охотником, и райские врата для него теперь закрыты навеки. Проклятый себялюбец: чтобы не потерять любимого человека, я обрек его на мучительную смерть и лишил загробной жизни!

Я шел к морю, едва передвигая ноги. Нэрн молча шагал за мной. Когда мы миновали угол дома моей дочери, стукнула дверь.

– Стой, МакАртур. Кажется, нам не придется искать нового охотника по всему острову.

Он скользнул за угол, а я развернулся в направлении звука. Пожелай мне кто-нибудь разнести дробью голову, как Маршаллу, я б принял смерть с благодарностью, но вместо шагов я услышал скрип колес и тяжелое старческое дыхание. От моего бывшего дома по дорожке вдоль луга катилась Лорна в своем деревянном кресле на колесах. Я заметил, как напрягся Нэрн и предостерегающе замотал головой.

– Лорна! Ты что здесь делаешь? – крикнул я ей. – Нужник с обрывом перепутала?

Ее смех мало отличался от скрипения колес.

– Зятек, – сказала она, – мне тебя очень не хватало. Виски кончился, а твоя мегера, моя дорогая дочурка, не пьет ничего крепче молока.

– Ты совсем из ума выжила? Не знаешь, кто я?

– Знаю, зятек, знаю. В моей жизни нет ничего, за что стоило бы бояться.

Она подкатила вплотную, укутанные пледом колени ткнулись мне в ноги. Лорна протянула сухую руку и коснулась лба Шона. Одна высохшая мумия тронула другую.

– Мой мальчик… – прошептала она. – Он стоит больше, чем все это сборище идиотов в доме Аннабель. Дон, они заперли меня, беспомощную старуху. Разве я, парализованная и слабая, смогла бы помешать? Они заперли меня, чтобы не смотреть мне в глаза. Не хотели слышать мой голос.

– Где была моя жена?

– Ты, наверное, хотел сказать вдова? Святой отец уже отыграл панихиду. Грейс укатила в Несс к моей сестре еще накануне.

– А Шинейд? Рой?

– Шинейд где-то заперли, чтобы не мешала истязать Шона. Я целый день слушала, как кричит Шон, а когда он ненадолго затихал, слышала вой Шинейд. А Рой ушел с Логаном в Сторновей сдавать торговцу рыбу. Он еще ничего не знает.

Теща вцепилась мне в руку, она подалась вперед и яростно зашептала:

– Дон, сделай меня охотником! Я хочу их крови!

– Совсем обезумела, старуха? Тебя Господь приберет со дня на день. На что ты решила сменять свою бессмертную душу?

Лорна расхохоталась.

Беззубый рот с запавшими губами казался бездонным провалом на ее сморщенном лице.

– Поверить не могу: мой суровый зятек заботится о душе вредной старой Лорны. Я всегда знала, что на самом деле ты души во мне не чаешь. – Лорна разжала пальцы и зябко закуталась в плед. Северо-восточный ветер усиливался, в воздухе закружилась мелкая белая крупа. – Бог слишком слаб, зятек, чтобы я была его рабой. Он сидит на своем облаке, испуганный и жалкий. Этот бог беспомощно смотрел, как убивали моего правнука. Мне нечего делать в Царстве такого слабака. Забери меня, Дон, я должна отомстить. Единственное, чего я боюсь, так это умереть до того, как ты решишься. Эй, Нэрн! – Лорна повернулась к непроницаемой тени под домом. – Это ведь ты, я не ошиблась? Выходи!

Он бесшумно выскользнул из темноты.

– Подойди, Нэрн, нюх у меня до сих пор, как у собаки, а вижу я паршиво. От тебя несет, как от кучи разделанной рыбы, от кого ты можешь спрятаться?

– Привет, Лорна, давно не виделись, – оскалился он и встал рядом со мной.

– Какой ты стал… – прошептала она восхищенно. – Крепкий, резкий, с гладкой кожей. Мой бог превратил меня в развалину, а твой подарил тебе молодость.

– Да, старуха. – Он склонился над ней и обнажил десны с рядами острых клыков. – Он еще вернул мне зубы, сторицей.

Лорна не испугалась, ее глаза бегали по жуткому, оскаленному лицу Нэрна со страстью и обожанием влюбленной девочки.

– Нэрн, – попросила Лорна, – в память о нашей дружбе, забери меня к Хозяину, а то мой зять на это так и не решится. Не побрезгуешь коснуться губами кожи дряхлой старухи?

Она склонила голову на левое плечо.

– Прошу тебя, – взмолилась она.

Нэрн обнял ее за шею.

– Больно не будет, – пообещал он.

Я услышал звук, с которым клыки протыкают кожу, и отвернулся.

Когда Нэрн с бездыханной Лорной на руках встал рядом, я обернулся. В доме Аннабель погасили огонь. Я знал: в щели между досками за нами следят десятки испуганных глаз. Туча сползла с яркого диска луны, и серебристый свет осветил нас с Нэрном на краю обрыва. Я поднял тело Шона над головой, так, чтобы они еще раз увидели дело рук своих, и закричал:

– Я вернусь за вами! За каждым из вас! Вы все умрете!

Я кричал так, как умеют кричать охотники. От этого крика холодеет затылок, накатывает тоска и безысходность. Я услышал, как застучали их зубы. Паб Аннабель разразился шквалом ружейных выстрелов.

Мы пробежали несколько ярдов и прыгнули, каждый прижимал к груди свою ношу. Что-то истошно завопила Аннабель, грохот стих, мы бесшумно вошли в воду. Нэрн плыл на спине, удерживая Лорну над водой.

В мою обезумевшую от горя голову пришла глупая мысль, что морская вода проникнет в иссушенную плоть внука и он оживет. Я начал судорожно растирать его руками, направил его так, чтобы в открытый рот вливалась вода. Я быстро понял тщетность этих усилий, и океан вокруг моей головы стал еще более горьким. Меня разрывали два страстных желания: умереть и отомстить.

Когда мы вышли на открытую воду, я обернулся. С севера к Мангерсте приближалась рыболовецкая шхуна, и я узнал по обводам бывший корабль Нэрна. Из дома Аннабель выбегали люди с факелами. Они собирались у входа в паб. Я чувствовал их страх. Два огня загорелись на краю обрыва, на том месте, откуда мы прыгнули в воду, там, где все еще стояла опустевшая каталка Лорны. Я убью их и сожгу их дома.

Шхуна бросила якорь в кабельтове от пляжа Мангерсты. Логан с Роем возвращались домой. Невеселым будет их возвращение.

«Что ж ты будешь делать, мой дорогой зять, когда тебя встретят убийцы твоего сына?» – подумал я.

Впервые за прошедшие два года мне не хотелось вернуться на сушу.

Хозяин стоял у каменного рифа, сложив руки на груди. Течение шевелило его длинные рыжие волосы. Четверо оставшихся охотников висели в воде вокруг него. Мы с Нэрном подплыли ближе. Он осмотрел нашу ношу, втянул носом.

– Солнце… – Хозяин довольно зажмурился. – Давно я его не видел. Баба-охотник! – Он повернулся к Нэрну. – У нас была баба-охотник, совсем безумная, но добычу хорошо таскала. Положи ее тут, подождем. Он повернулся к нам спиной и пошел к яме. – Неси мальчишку к яме, покормим стариков.

Я не сдвинулся с места.

– Он мой внук! – крикнул я в его спину. – Дай мне его похоронить.

Охотники испуганно замерли. Никто никогда на моей памяти не пытался перечить Хозяину – каждый знал, какой будет расплата. Движением, неразличимым глазом, он вдруг возник передо мной. Вытолкнутая его телом масса воды прижала меня к камням. Хозяин склонился, огромное круглое лицо приблизилось вплотную, и я чуть не задохнулся от гнилостного запаха.

– Внук? – переспросил он. – Я съел своего сына и жену. Съел и скормил остатки воинам. А потом они сделали то же самое со своими родными. Те, кто не смогли, были изгнаны из лагеря. Эти трусливые твари крутились вокруг. Слушали, как кричали дети и жены, когда мы их убивали. Втягивали ноздрями запах готовящегося мяса. Они подыхали от голода и обсасывали выброшенные кости своих родных. Они слабели, а мы крепли. Потом мы перебили их, одного за другим. Страх лишил их воли к жизни. Первого, кто осмелился бросить в меня камень, я казнил. Мои воины распяли его на скале, а я ел его плоть, кусок за куском. Он кричал очень долго. Остальные попрятались за холмами, но я знаю, что они все видели и слышали, потому что больше никто не пытался сопротивляться. Когда мы кого-то уводили, каждый из оставшихся ликовал, что сегодня попался не он.

– Но… Зачем? – Я был совершенно потрясен этим рассказом и потерял осторожность.

Хозяин грозно сдвинул брови.

– Зачем? – переспросил он. – Я должен был выжить, чтобы отомстить. Проклятые скотты пришли на наши земли. Тех, кто не покорился, они убивали. Скоттов было много, они двигались вперед и набирали силу, а мы слабели. Нас почти скинули в море, но мне и верным мне людям удалось сбежать на безлюдные острова. Начался голод. Мы сохранили в себе частицу силы нашего народа, но и она начала покидать нас. Тогда я решился. Мне было нелегко перерезать горло собственному сынишке, но я сделал это и потребовал того же от других. Семеро смогли. Остальные настолько оцепенели от страха, что мы забрали их оружие, теплые накидки и выгнали прочь.

– Зачем? – повторил я. Меня самого охватило какое-то оцепенение, собственная судьба перестала волновать. Даже вечная жизнь калеки в яме, полной таких же человеческих огрызков, уже не пугала. – Ты не смог бы с семью воинами победить шотландскую армию.

– Конечно, не смог бы, – ответил он. – Эта земля больше мне не принадлежала, сам бы я ее не вернул. Скотты гнали нас, как волков, мы бежали. Тогда я решил: мы можем отомстить. Если мы волки, пусть почувствуют себя овечьим стадом, а мы будем кружить вокруг – тихие, зубастые. Пусть забудут, что такое спокойный сон, потому что, пока они будут спать, мы будем их резать, жрать живьем с женами и детьми. Я не мог победить, но отравить радость победителю – в моих силах. – Он склонился еще ниже и понизил голос. – Сейчас ты поплывешь к яме и выбросишь туда труп мальчишки.

Больше он не сказал ничего – и так ясно, что будет, если я ослушаюсь. Хозяин ушел, а я остался стоять у скалы, а у моих ног лежало истощенное тельце Шона. Откуда-то сзади появился Нэрн и подхватил моего мальчика.

– Будь здесь, Дон, – сказал он с несвойственной ему сердечностью. Кажется, даже его очерствевшую душу затронула эта бесчеловечная казнь. – Ни к чему тебе на это смотреть.

В одно мгновение он исчез в толще воды, и я снова удивился его невероятной быстроте.

Когда-то Хозяин любил разговаривать со своими грешниками. Он садился на край ямы, и его заскорузлые пятки висели в каком-то футе от охотничьих клыков. С мечтательной улыбкой он рассказывал, как прекрасно плавать в море, шевеля ногами, и хватать голыми руками проплывающую мимо макрель. Он врал, вода давно не держала его раздувшуюся тушу. Охотники – те, кто еще не впал в апатию, – смешно клацали зубами и выкрикивали оскорбления. Каждый из них надеялся разозлить Хозяина достаточно, чтобы упокоиться навеки со свернутой шеей, но тот только хохотал, похлопывая по коленям огромными ручищами.

Как-то раз один из пленников ямы все же сумел разозлить Хозяина. Обидчик лежал у самых ног. Хозяин нагнулся и за шею вытащил наглеца из ямы. Тот еще выкрикивал какие-то оскорбления, а Хозяин поднес его ко рту и обглодал голову. Ругань сменилась душераздирающими воплями боли. Хозяин спокойно, не торопясь, объел все мясо с черепа, а под конец высосал глаза. Еще живого охотника он бросил обратно в яму. Со временем мясо наросло, а новые глаза – нет.

Оскорбивший Хозяина смельчак до сих пор лежит у самого края, живой и невредимый. Его собратья по несчастью безучастно провожают взглядом косяки рыб, а ему нечем: вверх обращены незрячие впадины, заросшие кожей. И ясный разум его никак не хочет потухнуть, как у тех, на чьих спинах он лежит. Даже самые страшные муки можно сделать еще страшнее, в этом Хозяин знает толк.

Никто не помнит, что именно выкрикнул тот охотник, зато все увидели: даже безногому и безрукому обрубку в яме все еще есть что терять. Кто не увидел – тем рассказали. Повторить его участь желающих не нашлось, да и Хозяин потерял интерес к этому развлечению. Обитатели ямы уже не помнили, когда последний раз видели его веснушчатую физиономию. Новых обезумевших от боли грешников теперь приносил Нэрн. Он же приводил время от времени косяк макрели и загонял в яму. Волна от его крика пугала безмозглую рыбу так, что она не глядя неслась прямо в клацающие челюсти калек.

Нэрн тоже беседовал с ними, но иначе. Когда он тащил в яму очередную жертву Хозяина, обязательно говорил:

– Мне жаль, старина! Я позабочусь о тебе.

Он, и никто другой, приносил охотникам пищу и развлекал разговорами. Охотники с благодарностью принимали еду из его рук, но просили и о другом: о самом ценном сокровище во владениях Хозяина – смерти. Нэрн обещал. Он говорил:

«Придет время, и я заберу тебя, жди!»

Ему верили, потому что Нэрн всегда держал слово. Можно ль не верить своему кормильцу? Временами он действительно подхватывал одного из обитателей ямы и уносил под завистливыми взглядами остающихся, а когда возвращался, говорил: «Отмучился бедняга. Прости его Господь!» – и осенял себя крестным знамением. Потом добавлял: «Ждите, придет и ваш черед».

Трудолюбиво и упорно, как добрый хозяин, Нэрн окормлял яму, как пастух – свое стадо, не жалел ни рыбы, ни мертвечины, ни слов утешения. Иногда переносил кого-то в центр ямы, иногда в обратную сторону. В центре оказывались самые крепкие, к краю отправлялись те, кто послабее.

Однажды матрос из ямы, ходивший с Нэрном в прошлой жизни, спросил его прямо:

– А чего ты вдруг стал таким добрым и богобоязненным?

Нэрн изобразил подобие улыбки и ответил:

– Друг мой, не был бы я суров при Хозяине, лежал бы рядом с тобой, но кто тогда позаботится о вас?

На следующий день Нэрн унес счастливого матроса туда, откуда еще никто не возвращался. Счастливчика проводили завистливыми взглядами. Еще один отмучился, слава Нэрну!

В день, когда безутешный МакАртур вернулся с телом своего внука, в яме ждали кормежку. В вечном тумане появился размытый силуэт Нэрна, в вытянутой руке он держал за лодыжку труп какого-то карлика. Когда их слабая тень упала на лицо слепого, он втянул воду ноздрями и мечтательно сказал:

– Старина Нэрн несет мертвечину… – Втянул еще раз и добавил удивленно: – Вяленую?

Высушенный труп мальчишки в полсотни фунтов с костями – не бог весть какое угощение, но последние дни были неурожайными на трупы. Хозяин скучал и редко выходил из своей пещеры, охотиться без его ведома никто не решался, а яма ждала мертвечины, как ждет свою трубку завсегдатай опиумной курильни. Мясо себе подобного бодрит, оживляет и дарит эйфорию, и пусть не оскудеет рука дающего, рука доброго и благородного Нэрна.

– Не нам, – разочарованно переговаривались худосочные охотники окраины, глядя ему вслед.

Нэрн опустился в центр ямы и положил тело на пустой пятачок между четырьмя дюжими охотниками.

– Все, что есть, братья, довольствуйтесь пока этим, – подпустил он в голос виноватых ноток.

– Храни тебя Господь, Нэрн! – с чувством отозвался один из них – крепкий татуированный детина.

– Все, что могу, Йен. – Нэрн дернул подбородком, прощаясь, и уплыл.

Йен Миллер приподнялся и, ловко переставляя футовые культи, подполз к угощению. Когда-то он сильно допек Хозяина, и тот отхватил ему обе руки зараз, но почему-то не до плеч, как другим охотникам, а чуть выше локтя, и сразу потерял интерес к своей жертве, как это часто с ним случалось.

В загончике с племенными бычками, как называл про себя центр ямы Нэрн, Миллер был самым подвижным и самым непоседливым. Это беспокоило. С Йеном Нэрн был знаком и раньше, в прошлой жизни в Мангерсте. Даже ходил с ним в море лет пять назад, но первый и единственный выход закончился сломанными ребрами Нэрна и ножом в боку у Миллера.

В тот день племянник Нэрна, второй матрос, упустил за борт багор. Невелика потеря, но капитан решил его выпороть. Порка так порка – право капитана на телесные наказания священно и неоспоримо.

С легким презрением Миллер смотрел, как бедолага покорно стянул с себя рубаху и распластался на огромной шестерне лебедки. Солнце, высунувшись из-за тучи, погладило спину, покрытую густой сетью шрамов. Матрос стоял на дрожащих ногах, вцепившись в прутья, и трясся то ли от холодного ветра, то ли от страха.

Нэрн не торопясь скрылся в надстройке и вернулся с ведром на веревке. Он зачерпнул забортной воды, досыпал соли, будто ее в океане мало. Миллер напрягся – наказание было слишком суровым для такой незначительной провинности, – но пока ничего не предпринимал. Капитан на судне – первый после бога, даже если судно – двухмачтовая рыболовецкая шхуна. Но потом Нэрн достал многохвостую плеть и махнул ей разок просто для острастки. Свист, с каким она рассекла воздух, достиг ушей матроса, он уткнулся лбом в студеный металл и еле слышно завыл.

Миллер увидел все: крошечные огоньки отраженного солнца на концах кожаных полос, хищный оскал Нэрна, радостное предвкушение в его глазах, вспомнил нетерпеливо дрожащие пальцы капитана, когда он щедро засыпал в ведро соль. Больше Миллер стоять в стороне не мог. Когда Нэрн замахнулся снова, и на этот раз по-настоящему, Йен скользнул к нему за спину и перехватил руку. Железные крючки звякнули о деревянное древко изуверской кошки.

– Простите, капитан, но работать за двоих я не нанимался, – сказал он Нэрну.

Тот попытался вывернуться – не вышло. Нэрн пнул каблуком в лодыжку Миллера, но та вдруг оказалась на пару дюймов левее. Йен обхватил Нэрна – крепко, как держит бочку стальной обруч. Второй рукой он сдавил запястье, и кошка выпала из ослабевших пальцев капитана. Тот дернулся раз, дернулся другой – это было так же безнадежно, как в детстве вырваться из мертвой хватки отца, когда тот вжимал коленом маленького Нэрни в скамью и свежий ветерок обдувал детские ягодицы, пока папенька стряхивал рассол с ивовых прутьев.

– Отпусти меня, Миллер, – просипел Нэрн. – Не буду я его бить, просто вычту из жалованья.

Йен отпустил. Матрос все еще не решался покинуть свое орудие пыток. Колени его уже не держали, и он повис на вытянутых руках богохульной пародией на Спасителя, молясь и всхлипывая. Безропотная покорность и обилие заживших шрамов на спине так удивили Йена, что он пропустил сильнейший удар в пах. Пришлось драться.

Стальные кулаки Миллера не оставляли шансов, он тут же пересчитал капитану ребра, но за миг до того, как потерять сознание от боли, Нэрн почти достал ножом печень Миллера. Очнулся он привязанным к носовой мачте, а Йен, зажав левой рукой рану, вел судно к Мангерсте. Пришвартовав шхуну, он притащил кассу из капитанской каюты. Не слушая проклятья, взломал жестяной ящик и выудил несколько монет.

– Смотри, Нэрн! – Он помахал перед носом капитана кулаком с зажатыми деньгами. – Я взял только свое жалование. – Йен разжал ладонь и выудил полшиллинга. – На ремонт замка. Все по-честному.

Монетка со звоном упала в корабельную кассу. Йен сунул деньги в карман, подхватил на плечо свой рундучок и, пошатываясь, сошел на берег.

– Тебе конец, Миллер! – крикнул Нэрн, морщась от боли в сломанных ребрах, но злость была сильнее. – На каторге сгниешь!

Йен и ухом не повел. Он шагал с рундуком на плече, зажимая огромной ручищей дыру в боку, а по трапу за ним тянулась лаковая цепочка бурых капель крови. Крепким он парнем был на земле, а в море – и подавно.

Нэрн не исполнил свою угрозу, но обиду не забыл. Он едва сдерживал радость, когда руки Миллера исчезли в пасти Хозяина, когда с хрустом переломились плечевые кости в ненасытных челюстях. Вопль невыносимой боли врага был ему слаще любой музыки. Справедливость восторжествовала – его, Нэрна, справедливость. Кулаки, сломавшие ему три ребра, теперь перевариваются в желудке ненасытной твари. Он морщил лоб и напрягал щеки, но непослушные губы растягивались в довольной улыбке, и со стороны могло бы показаться, что у Нэрна судороги, но на него никто не смотрел. Охотники не отрываясь следили за казнью. Хозяин рассеянно двигал челюстями, перемалывая крепкие ручищи с синими якорями, экзекуция кончилась.

Нэрн подхватил искалеченного и больше неопасного Миллера. Жадно втягивая ноздрями воду, насыщенную головокружительно сладким запахом вражеской крови, он зашептал ему в ухо:

– Йен, старина, мне очень жаль. Я не желал тебе подобной участи.

Его горячий шепот прорвался сквозь крик, вполз в бурлящий, ополоумевший от невыносимой боли мозг Миллера, прохладой змеиного брюха пригасил жар обнаженных нервов.

– Я твой друг, Йен, – говорил Нэрн, унося его к яме. – Я позабочусь о тебе, как забочусь обо всех наших искалеченных братьях.

«Фунтов сто тридцать, – думал он, оценивая тяжесть в руках, – и почти без жира».

Уже три года Йен лежал в центре ямы. Он часто видел Нэрна, и каждый раз его бывший капитан являлся не с пустыми руками. Постепенно забылась драка, холод ножа и пылающая боль в боку. Размылась и причина их стычки, растворилась в галлонах пролитой крови – своей и чужой. За давностью лет, за всем пережитым, она казалась мелкой и незначительной.

Труп лежал ничком. Йен подсунул под него обрубок культи и перевернул на спину. Открылось сведенное судорогой лицо с обожженной кожей, в распахнутом рту тускло блеснули мелкие загнутые клыки.

– Охотник?.. – удивился один из калек.

– Ребенок?.. – спросил другой.

Третий молча облизнулся.

– Шон Броди… – потрясенно прошептал Йен. – Сын моего лучшего друга.

– Мы разделяем твое горе, – проникновенно сказал первый.

– Я могу прочесть отходную молитву, – предложил второй.

– Я возьму эту ногу. – Третий потянулся кончиком языка к торчащей из штанины лодыжке. – Похож на вяленую треску у Аннабели. Эх, жалко, эля нет! – Он расхохотался, но сразу закашлялся и умолк, придавленный культей.

– Мы не будем его есть, – веско сказал Миллер.

– Ты не слишком много на себя берешь, Йен? – просипел придавленный третий.

– Нет, приятель.

Йен отпустил своего голодного собрата по несчастью.

– Мы не будем его есть, – повторил он, – мальчик еще жив.

Лорна лежала на белом песке, раскинув в стороны руки, и придонное течение шевелило ее седые космы. Голая, сморщенная старуха с грудью, похожей на два серых лоскутка, и впавшим животом. Пройдет совсем немного времени, и тело напитается силой, кожа станет гладкой и упругой. Изменения уже начались. Впалый беззубый рот растянулся почти до ушей в дьявольской улыбке. Губы истончились. Между пальцами рук появились тонкие перепонки.

Наступило утро. Хозяин вытащил из грота одного из матросов и унес в свою пещеру. Бедняге не повезло оказаться выносливым, и его крики долго терзали уши. Насытившись, Хозяин лег спать. Остальные охотники тоже расползлись по своим норам.

Мой внук, маленький мальчик, у которого впереди была вся жизнь, стал кормом для чудовищ. Лорна, парализованный полутруп, могла отправиться к праотцам со дня на день, но теперь будет жить вечность. Вечность охотника: от укуса в шею до падения в яму в виде живого обрубка. Где справедливость? Не было ее на суше, нет ее и тут, на морском дне.

Пальцами ног я ощутил движение воды. Шевельнулась рука Лорны, и старуха зажмурилась. Я понимающе хмыкнул. Я тоже, когда очнулся, ощутил, как давит на глазные яблоки вода, и долго боялся открыть глаза.

– Просыпайся, спящая красавица, – сказал я ей. – Целовать тебя не буду, извини. Ты вон какая зубастая.

Она повернула ко мне голову, и тонкие губы растянулись в улыбке.

– Зятек, скажи, что это не белая горячка, – попросила она.

Теща пальцами ощупала мелкие клыки, усыпавшие ее пасть, завороженно осмотрела со всех сторон свою растопыренную пятерню.

– Бог ты мой, – всхлипнула она, – я чувствую ноги. Дон, я чувствую ноги! У меня ступни чешутся.

– Перепонки отрастают медленно, потому и чешутся. Вставай, Лорна, вставай, хватит валяться, почти неделю лежишь как мертвая. Думал, не оживешь уже. Вставай, Лорна, вставай, хватит валяться.

Она недоверчиво ощупала ноги, согнула одну, вторую.

– Неделю? Никак Троица[10] уже? – Она рассмеялась и резко оттолкнулась от дна. – Ради этого стоило послать весь мир к чертям!

Быстро работая вновь обретенными ногами, она рванулась вверх, к поверхности, к губительному для нас солнцу. Я едва успел поплыть следом, как в Лорну врезалось белое смазанное пятно. Нэрн в мгновение ока преодолел пару сотен ярдов и схватил ее за плечи.

– Лорна, вздорная старуха, сгореть решила? – Они медленно опускались, обнявшись, как в танце. Лорна смеялась, откинув голову, как совсем юная девчонка, и я снова подумал: «Как из лона этой оторвы могла появиться такая холодная и сухая пуританка, как моя Грейс?»

– Старина Нэрн, не ворчи, – ответила ему Лорна. – Какой ты стал красивый. – Она без смущения провела рукой по его щеке. – Я тоже такой буду?

– Будешь, будешь, – буркнул Нэрн. – Следи за ней, Дон, пока не освоится. От этой чокнутой ирландки никому спасу не было. Господь из милости ко всем нам лишил ее ног.

– Господь лишил – Хозяин вернул, – ответила Лорна.

– Как вернул, так и заберет, если не будешь делать, что сказано. – Нэрн кивнул в сторону ямы. – Покажи ей, Дон, чтобы понимала. Я спать пойду.

Он стремительно исчез в темноте, и я опять удивился, насколько быстрым и сильным стал Нэрн. Я взял Лорну за руку и потащил к яме. У края мы остановились.

– Господи, боже мой! – пробормотала в ужасе Лорна.

– Это наш ад. И это то, что ждет тебя за непослушание. Грех тут всего один: вызвать недовольство Хозяина. Тогда он отъедает руку или ногу. Когда охотник больше не может плавать самостоятельно, его беспомощным обрубком бросают сюда. Ты, с твоей натурой, окажешься здесь очень скоро. Поплыли!

– Куда?

– Может, тело Шона еще не успели съесть. Хоть похороним мальчика по-человечески.

Мы кружили над каменной чашей, заполненной калеками почти доверху, под редкие выкрики тех, кто еще сохранил разум. Таких было немного. Со временем каждый узник ямы понимает тщетность своих надежд и переворачивается лицом вниз. Вскоре сознание милосердно покинет его, и он будет лежать, живой, но безразличный ко всему. Тела своего внука я не видел, не видел и какого-то движения. От наваленных друг на друга тел рябило в глазах. Я повел носом, пытаясь уловить запах паленой плоти, но вода над ямой была так густо насыщена миазмами тысяч человеческих тел, что я закашлялся и судорожно заработал ногами. Мы выплыли из этого ядовитого облака, и я, отдышавшись, покачал головой:

– Все бесполезно. Его, наверное, уже разорвали в клочья.

Мы обнялись, охваченные горем.

– Теперь понимаешь, почему я не хотел, чтобы ты стала охотником?

– Я ни о чем не жалею, Дон. Я отомщу за моего мальчика, а потом хоть в яму. Мангерстцы заплатят за его муки стократно.

Месть… Семь волков и их страшный предводитель рыскают вокруг стада перепуганных овец на пустынном северном острове. Жалость тронула мое сердце. Жалость, которой не было в голосе Лорны. Бедная Мангерста.

Рой стоял перед земляками, сжав кулаки. Он заглядывал в их лица, но суровые мужчины с ружьями в руках отводили глаза.

– Как вы могли?! – закричал он. – Посмотрите на меня. Вы все меня знаете. Я, Рой Броди, отец ребенка, которого вы убили!

– Мы убили чудовище, – глухо ответила Аннабель. – Оно уже не было твоим сыном.

– Не было? – Рой сделал шаг вперед.

– Стой там, Броди, – срывающимся голосом крикнул один из рыбаков.

– Нил, мой старый друг… – сказал Рой с горечью. – Шон часто играл с твоим сынишкой. Как там Стью? Здоров и весел? А мой сын Шон, представляешь, мертв, и ты, друг, спокойно смотрел, как он умирает.

Рой пошел вперед, и толпа вооруженных мужчин попятилась. Впереди осталась только женщина с ружьем. Она вскинула дробовик к плечу.

– Остановись, Рой! – закричала она, и голос предательски сорвался. – Мы сделали то, что должны были сделать. Еще один шаг, и я выстрелю!

Не успело эхо отразить от утесов ее последнее слово, как грохнул залп. Из плеча Броди фонтаном брызнула кровь, его развернуло, и Рой рухнул на траву. Нил, бледный, как брюхо камбалы, с трясущимися губами посмотрел на винтовку в своих руках.

– Я… Я не хотел… – пробормотал он и бросил ружье на землю. – Я не знаю, как оно выстрелило! – взвизгнул он.

Он знал. Нил хотел бы выстрелить в голову себе за то, что сидел и ждал, когда умрет Шон, и молился, чтобы это случилось как можно быстрее, потому что больше не мог слышать его крики. Он хотел бы выстрелить в затылок Аннабель, которая устроила эту казнь и смогла заставить всех жителей Мангерсты быть ее молчаливыми зрителями. Но он выстрелил в Роя, своего лучшего друга, который никак не замолкал, потому что это было проще всего. Выстрелил и люто себя возненавидел.

Рой лежал на боку, стиснув зубы. Рука зажимала окровавленное плечо. Он с ненавистью смотрел на приближающихся земляков, и только каблуки сапог, вспахивающие сырую почву, выдавали, как ему больно.

Аннабель подходила осторожно. В отставленной в сторону правой руке – ружье дулом вверх. Левая – вытянута вперед.

– Тихо, Рой, тихо. – Она приближалась к подстреленному человеку, как к необъезженному жеребцу. – Не дергайся, мне надо осмотреть твою рану.

– Будь ты проклята, сука! – прошипел Броди сквозь зубы.

– Не глупи, Рой.

Аннабель встала перед ним на колени и отложила оружие. Сдавив пальцами запястье, с трудом оторвала его руку от раны.

– Кто покрепче, помогите мне! – крикнула она через плечо.

Двое угрюмых мужчин опустились рядом. Они приподняли Роя и крепко держали его за руки, пока Аннабель ножом срезала одежду.

– Навылет, жить будет. Рой. – Она подняла его голову. – Посмотри на меня.

Рой тяжело дышал и еле сдерживался, чтобы не застонать: плечо жгло огнем. Он взглянул на Аннабель, – столько боли и ненависти было в его глазах, что ей нестерпимо захотелось сбежать на другой конец мира. Аннабель не могла себе этого позволить. Она выдержала его взгляд и сказала:

– Твой тесть – морской охотник.

– Чушь! Маклейновы сказочки!

– Нет, Рой, это чистая правда. Вернись ты парой часов раньше, встретился б с ним лично.

– Не верю!

– Дональд укусил Шона и превратил его в охотника.

– Ты бредишь!

– Если я брежу, почему солнечный свет убил твоего сына?

– Это ты убила его, чертова сука!

Аннабель покачала головой. Вот бы проклятый МакАртур сгинул в океане без следа, чтобы никогда больше не появлялся, не распространял свою дьявольскую заразу. Рой потерял сына, и ему кажется, что нет во вселенной потери страшнее. Он не знает, что потеряла она.

Аннабель понимала, почему два десятка крепких и храбрых моряков послушно выполняют ее приказы. У ее главенства не больше почета, чем в работе золотаря: просто никто не хочет опускать руки в дерьмо. Ответственность за всю Мангерсту легла ей на плечи. Она приняла ее, и остальные облегченно вздохнули.

Теперь ей держать ответ и перед судом земным, и перед Отцом Небесным, но до них далеко, а совесть уже сейчас соляной кислотой разъедает ее изнутри.

– Рой, я понимаю твою боль.

Боль… Боль физическая не погасила боль душевную. Они слились в яростное пламя, выжигающее мозг. Но после этих слов Рою вдруг стало легче, и адский огонь в его теле немного утих. Потрескавшиеся губы скривились в презрительной улыбке.

– Ты понимаешь мою боль? У тебя есть дети, Аннабель, и только что их казнили?

Она молча сжала губы. Броди ударил в самое уязвимое место.

– Старина Ганн предпочитал горлышко бутылки твоим губам. Убийство моего сына – месть всему миру за сухое лоно!

Рыбаки замерли, они не сводили глаз с лица Аннабель. Она наклонилась к земле и подняла ружье. Мангерстцы зашевелились, рыбаки, вцепившиеся в руки раненого Броди, подались назад. Один умоляюще выставил руку. Аннабель, не глядя ни на кого, повесила дробовик на плечо.

– В тебе говорит горе, Рой, – спокойно сказала она, и никто в мире не знал, чего стоило ей это спокойствие. – И я горюю вместе с тобой. Ты не веришь мне, потому что ничего не видел. Следующей ночью твари вернутся. Я не знаю, кто из нас доживет до утра, но, когда они нападут, я не хочу, чтобы ты с оружием в руках был за моей спиной. Нам придется запереть тебя на ночь, а утром ты во всем убедишься сам. Закройте его с Шинейд.

Аннабель отвернулась от них и зашагала к обрыву. Она смотрела на океан до тех пор, пока западный ветер не высушил ее слезы. Никто не подошел к ней. Весь мир скатился к чертям из-за проклятого маяка. Смогут ли теперь мангерстцы ловить рыбу как прежде, зная, какие твари прячутся в глубине? Сможет ли она жить дальше среди них? Сможет ли она вообще дальше жить?

Роя втолкнули в темную каморку.

– Прости, – тихо сказал один из конвоиров и закрыл дверь на засов. За прошлый день мангерстцы разучились смотреть друг другу в глаза.

В комнате остро пахло соленой рыбой и пряностями. Высоко под потолком светилась узкая щель шириной в ладонь, затянутая парусиной. Рой залез на бочку и вцепился пальцами в просмоленную ткань. Нож из-за голенища сапога у него отобрали, спички тоже. Он дергал прочную материю, расшатывая гвозди. Когда она подалась, Рой чуть не сверзился вниз. Ворвался свежий морской воздух, он жадно втянул его в легкие.

– Кто здесь? – услышал он сонный голос. Рой спрыгнул и, согнувшись и вытянув руки, начал осторожно двигаться на звук. С той секунды, как его сапог коснулся земли, он ни разу не вспомнил про свою жену, и эта мысль неприятно его кольнула.

– Шинейд? – прошептал он. – Это я, Рой.

– Иди ко мне, – ответила она.

Его пальцы нащупали колено, обтянутое сукном. Он опустился рядом, и жена прильнула к нему. Рой поцеловал ее в щеку, она тихонько засмеялась.

– Шонни, мой мальчик, ты колючий. Приличный юноша должен бриться, а не ходить заросшим медведем, как твой отец.

Рой схватил ладонями голову жены и повернул к себе.

– Ши, очнись, это же я, твой муж, Рой! – В лунном свете сверкнули ее глаза, Шинейд нежно провела рукой по щеке мужа.

– Не шути так, мой мальчик. Твой папа давно сгинул в море. Я очень по нему тоскую.

Когда скупое на ласку северное солнце добралось до щели под потолком их тюрьмы, Рой сидел на полу, обнимая спящую жену. Он смотрел в стену невидящим взглядом и перебирал пальцами ее густые медные волосы.

Океан ходил ходуном, вода омывала мою чувствительную кожу, билась и шелестела, протягивая прохладные струи. Я открыл глаза с пониманием, что что-то происходит и в этом непременно участвует моя непоседливая теща. Изо всех сил работая ногами, я рванул к скале. Лорна вилась вокруг Хозяина, остальные охотники висели в воде неподалеку, а он смотрел на старуху, сурово сдвинув брови.

– Хозяин! – шипела она. – Они убили моего правнука!

– Мне нет дела до твоей родни! – ответил Хозяин.

– Он был охотником!

– Охотников семь! Сейчас семь! Мне нет дела до мертвых охотников!

Лорна перекувыркнулась – вновь обретенные ноги требовали непрестанного движения.

– Месть! – завопила она. – Я жажду мести!

«Вздорная старуха, она сейчас окажется в яме без рук и ног», – подумал я, и по отчаянию, которое меня охватило, понял, насколько она мне дорога.

Хозяин ухватил ее за плечо. Лорна забилась в его лапище, как пойманная рыбешка. Я отвернулся, не в силах смотреть на то, что неминуемо должно было случиться.

– Месть? – Хозяин подтянул к себе извивающуюся охотницу. – Месть – это хорошо, – сказал он. – Месть – это достойная причина. Скажи, старуха, там есть молодое мясо?

– Есть, Хозяин, есть, – затрясла она головой, и ее седые волосы зашевелились, как змеи Горгоны. – Молодой Хэмиш, Мэг…

– Молодое мясо есть? – заревел Хозяин, встряхнув Лорну, и она закричала от боли.

– Есть! Есть! Там есть дети!

Невесть откуда взявшееся арктическое течение пошевелило мои волосы.

– Сколько?

– П-пять, – заикаясь, ответила Лорна. – Нет, шесть. Еще сын…

– Месть! – оборвал ее Хозяин. – Мы отомстим, старуха! Они лишили тебя правнука, я заберу их детей. Идем!

Он зашагал по дну в сторону берега: сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Когда Хозяин перешел на бег, я понял, что едва успеваю за ним. Нэрн плыл впереди, Лорна старалась держаться у уха Хозяина. Она кричала что-то, но до меня звуки не долетали. Я собрал все свои силы и рванул вперед, но цепкая рука впилась мне в плечо.

– Будешь рядом со мной, МакАртур, – проскрипел мне на ухо Нэрн, и я кувырком отлетел за его спину, чуть не попав в разинутый рот нашего повелителя.

Мы подобрались к берегу. Когда голова Хозяина должна была появиться над водой, он запнулся. Потом с ревом пробил границу воды и воздуха. Очень медленно, будто продираясь сквозь густую патоку, он вышел на мелководье. Там, где вода плескалась у меня под горлом, ему не доставала до колена. Он прошел еще немного вперед и встал, уперев руки в бока. Полная луна освещала его могучую фигуру, впятеро выше самого рослого из людей. Океанский прибой раболепно лизал ноги своему Хозяину, пока тот медлил, втягивал воздух, густой и удушливый, воняющий гниющими водорослями, дымом, цветущим вереском, страхом. Запах страха перебивал все. У жителей Мангерсты был целый день, чтобы напитаться им в ожидании неизбежного.

Хозяин раскинул руки в стороны и набрал полную грудь воздуха. Тихо, еле слышно, он затянул заунывную песню. Голос его становился все тише, потом совсем затих, зато зашевелилось все вокруг. С окрестных скал взмыли в воздух чайки и бакланы, заметались в воздухе, врезаясь друг в друга и падая вниз. Со всплеском ушли под воду тюлени, нежившиеся на еще теплых с вечера скалах. Я слышал его пение, звучавшее еле слышным боем огромных барабанов на другом краю земли, и этот жуткий звук наполнял меня невыносимой тоской.

– Пошли, – толкнул меня Нэрн. – Веселье начинается.

Мы вскарабкались на берег. Луна освещала пустые и холодные дома. Как и прошлой ночью, горел жаром человеческих тел паб «У Аннабель», торчали в щели между досками стволы ружей.

– Смотри, МакАртур, смотри, что сейчас будет. – Нэрн рассмеялся, но веселья в его смехе не было.

Подтверждая его слова, распахнулась дверь в паб. Оттуда, шатаясь, вышел человек. Постояв пару секунд, он упал на колени и уткнулся лбом в землю. Ружье выпало из ослабевших рук. Он подтянул к груди колени и разрыдался. Нэрн встал в полный рост и пошел вперед.

В пабе «У Аннабель» никогда не было так тихо. Пара дюжин мужчин, женщин – чуть меньше, восемь детей, неспособных держать оружие, и пьяный Маклейн. Старик с порога заявил, что ночь ему не пережить, а сдыхать трезвым он не собирается. Аннабель махнула рукой и выдала ему полную бутылку. Пока мужчины и женщины забивали вторым слоем досок окна и дверные проемы, он сидел на полу в дальнем углу и отхлебывал из горла.

– Охотники не выносят запах спиртного, – вопил он. – Аннабель, в честь Троицы выкати народу целую бочку своего пойла, не жадничай. От его запаха ни один охотник сюда и близко не подойдет.

Аннабель злобно зыркнула в его сторону.

– Заткнись, знаток охотничьих повадок! – крикнула она. – Сильно твои знания помогли маленькому Броди?

Маклейн пьяно икнул.

– Ну, ошибся, с кем не бывает?

Он присосался к горлышку, кадык задергался на тощей шее. Аннабель с ненавистью посмотрела на старика, но себя не обманешь. Иное чувство кислотой разъедало ее душу: ужас непоправимости содеянного.

Вокруг нее сновали две дюжины мужчин: сильных, крепких, надежных. Каждый умеет терпеть боль, каждый готов пойти на смертельный риск, а значит, готов и умереть, но этого так мало. Если б кто-то был достаточно сильным, чтобы взять на себя ответственность, Аннабель достала бы еще одну бутылку и села к Маклейну в угол, прямо на присыпанный сеном пол, хлестала б свою настойку вместе со старым пьяницей и смотрела, как кто-то берет на себя оборону Мангерсты.

Нет таких. Боль и смерть пугает мужчин меньше, чем долг. Молодые парни ищут спасение от венца в отеческих объятиях рекрутов Его Величества. Мужчины Мангерсты готовы сами залезть в пасть Хозяину, лишь бы не оказаться на ее месте. Она одна: слабая женщина, раздавленная взваленным на плечи грузом.

Весь день перед ее глазами стоял Шон Броди, а сквозь образ его корчащегося от боли тела проступало лицо его отца. «Ты мстишь всему миру за свое сухое лоно», – говорили губы Роя Броди, и душу Аннабель раздирали два жгучих желания: убить его и никогда не рождаться.

Некого винить. Хитрые мужчины Мангерсты ни при чем. Во всем виновата она: Аннабель Ганн. И приговор возможен один: смерть без права на апелляцию.

Вечер. Мужчины с ружьями замерли у щелей между досками. Женщины с детьми сидят в подвале среди бочек с настойкой и луковых связок. В чулане Рой поет песни. Только закончил про лодку Бонни, которая везет будущего короля, и сразу затянул про старые добрые времена. Он поет уже несколько дней. Ему бросают в окно бутыли с водой и жареную рыбу, и никто не знает, что с ним делать дальше. Открой дверь – и кто-то умрет. Аннабель с ружьем на коленях сидит перед входной дверью. Маклейн с бутылкой в обнимку дремлет в углу напротив.

Единственный их защитник – солнце – медленно опускается в море. Как только верхний край его уйдет за горизонт, Мангерста останется один на один с дьявольскими тварями из океана. И самое страшное, что среди них – соседи, друзья, родные. Полувсхлип-полувздох пролетел по пабу. Аннабель не надо было выглядывать наружу, чтобы понять: день ушел, опустилась тьма. Даже Броди замолк ненадолго. Только часы за спиной отмеряли время: «тик-так, тик-так, тик-так».

Аннабель со вздохом встала и врезала по ним прикладом: то, что от них осталось, осыпалось щепками и шестеренками на пол. Не обращая внимания на удивленные взгляды, Аннабель вернулась на свой пост и выставила ружье в сторону двери. Она ненавидела эти ходики, равнодушно отмерявшие оставшиеся секунды жизни, но на самом деле ненавидела себя. Сейчас, когда уже ничего не изменить, собственная жизнь Аннабель стала ничтожной по сравнению с загубленной жизнью мальчика.

«Тик-так», – издевательски тикало время в ее голове.

«Тик-так», – остановить эти часы можно, выстрелив в висок.

«Тик-так», – Аннабель смотрела на свое ружье с вожделением, алчно ощупывая взглядом его строгие формы, как смотрела на мускулистого красавца Колина в их первую ночь.

«Тик-так», – блаженство забытья так близко, надо снять ботинок, вставить дуло в рот, а большой палец ноги – в скобу, и упереть в спусковой крючок.

«Тик-так», – только надо сделать все так быстро, чтобы никто не успел остановить.

«Тик-так». – Аннабель уперлась носком одного ботинка в задник другого, стянула наполовину…

– Кто это? – раздался потрясенный голос у окна, выходящего к морю.

– Господи, Боже милосердный, – перекрестился другой.

Аннабель подошла к ним. На отмели стоял человек, вроде обычный, только очень большой: обрывистый утес у входа в бухту едва доходил ему до плеча. Он стоял, уперев руки в бока, луна светила ему в спину, а ветер развевал длинные волосы. Человек стоял неподвижно, как силуэт, вырезанный из черной бумаги, но в Мангерсте каждый чувствовал его взгляд. По обе стороны от него из моря выходили люди: маленькие, по колено этому великану, но не менее страшные.

– Хозяин, – сказала Аннабель, начала креститься, но замерла, не донеся пальцы до лба. Она не хотела просить защиты у Господа после того, как убила ребенка, не могла, и от мысли, что нет ей больше места ни на земле, ни на небе, стало невыносимо тоскливо.

Стоило Аннабель назвать его по имени, Хозяин запел. Ветер принес его тихий голос.

Сначала казалось, что он поет на гаэльском, но знакомые звуки никак не складывались в осмысленные слова. Голос его звучал все мощнее и ниже.

Аннабель стояла у щели между досками, смотрела туда, где должны были быть глаза Хозяина, и ей казалось, что он тоже смотрит на нее, с пониманием и без осуждения. Слезы бурным потоком полились из глаз, и это были слезы благодарности. «Мне пришлось, я не хотела…» – сказала она с виноватой улыбкой.

Мужчины покосились на нее, но промолчали. Все они в душе радуются, что не им нести на душе груз детоубийства. Подлые трусы, слабаки. Аннабель обвела их презрительным взглядом. Они не могли смотреть ей в глаза, смотреть на море – боялись, потому опускали головы, как увядающие фиалки. Она зажмурила глаза, покачнулась, звуки ушли куда-то далеко, будто заложило уши. Перед глазами заплясали черные точки. Аннабель вцепилась в чье-то твердое плечо и затрясла головой, прогоняя наваждение.

– Уши! – закричала она. – Заткните уши чем-нибудь!

Мужчина, в чье плечо она вцепилась, повернул к ней свое рыдающее лицо; Аннабель смотрела в знакомые черты, но никак не могла его вспомнить. Все плыло и терялось среди темных пятен.

– Я больше не могу, – сказал он, оттолкнул Аннабель и бросился к двери. Она пыталась вспомнить, почему они все собрались в ее доме, но никак не получалось. Морща лоб, она побрела к выходу. Ее шатало, мысли путались. Кто-то сбросил тяжелый засов и распахнул дверь. Свежий ветер охладил лицо Аннабель, она благодарно улыбнулась.

Чей-то голос из чулана затянул «Розу Аллендейла»[11], протяжно и чувственно, будто хоронил кого-то родного. Аннабель нахмурилась: может, она пьяна из-за похорон? Может, она сама похоронила кого-то очень дорогого? Колина?

Хозяин остановился, взял паузу, набирая полную грудь воздуха. Запел снова, с высокой ноты, опускаясь все ниже, за грань слышимого слабым человеческим ухом. В этот момент Аннабель вспомнила все: мальчишеское лицо с мелкими полупрозрачными, акульими клыками между тонких губ, его искаженное нечеловеческой мукой лицо. Жар, и боль, и смерть, которыми пахла сеть, в которую он был замотан.

Упрямый мальчишка никак не сдыхал. Весь день кричал, играя в прятки с солнцем. Когда оно скрывалось за тучи – умолкал, когда высовывалось – вопил во весь голос. Аннабель приходилось это терпеть: Шинейд, мать несносного хулигана, не слушала ее и никак не соглашалась утихомирить проклятого мальчишку. И он ревел и ревел весь день, не давая ей покоя.

Хорошо, что сейчас тихо. Шумит прибой, ветер колышет траву, словно рука гладит королевский бархат: где пробегут пальцы – остается красивый серебристый цвет. Кто-то, кажется, кричит, или поет, но это очень далеко, на другой стороне Земли.

Аннабель идет по траве: внизу лежит мужчина, он сильный, крепкий, с широкими плечами. Он такой большой и взрослый, а плачет, как маленький ребенок. Свернулся в клубочек, словно в материнской утробе. Разве пристало мальчику так плакать? Вот папа придет, голову сорванцу оторвет. А вот и отец, подходит к мальчику. Он кажется ей знакомым, но где она его видела, вспомнить никак не получается. Аннабель ласково ему улыбается, тот улыбается в ответ и отрывает вредному мальчишке голову, и та катится, подпрыгивая, под ноги Аннабель. Оторвал: не надо было безобразничать. Аннабель идет дальше, но куда и зачем, не знает.

Она вспомнила, как только снова затихли барабаны в ее голове: выпученные от невыносимой боли глаза двенадцатилетнего Шона Броди, они подвесили его на столбе, как выловленного тунца. Аннабель идет туда, к тому столбу, где казнила беспомощного ребенка. Казнила долго и безжалостно. Нет, неправда, она жалела его, жалела и убивала, жалела и продлевала его мучения, надеясь на чудо. Чуда не случилось, Господь отвернулся от жителей Мангерсты, не в силах более смотреть на их мерзость. Он отдал их морскому Хозяину, как римляне скармливали христиан львам. Может, Он сейчас сидит и смотрит там, на облаках, как Хозяин и его охотники терзают тела ее земляков? Вокруг него снуют ангелы, разносят божественную амброзию, поправляют подушки?

Аннабель подняла глаза в темное небо, пытаясь разглядеть брезгливо-любопытные лица за облаками, но увидела лишь деревянный столб с вбитым на высоте семи футов крюком. Тем самым, на котором крепили мальчишку Броди в коконе рыбацких сетей. Она устало опустилась на колени.

– Прости меня, Шонни, – прошептала она.

Хозяин взял паузу, набирая в грудь воздух. Аннабель зарыдала, чувствуя, как с горючими слезами выходит из нее скверна и как ее еще много. Ее так много, что надо выплакать целый океан, чтобы очиститься. Аннабель посмотрела на свои руки: крепкие, большие, мозолистые, совсем не такие, какими они были, когда Колин целовал их последний раз. Они были пусты: в них не было ружья. Оно осталось в пабе.

Аннабель обернулась. Перед пабом сидели и лежали люди. Между ними ходили бледные тени. Взмахивала серая рука: и еще один человек падал замертво, но никто не пытался убежать. Все, что она слышала – это рыдание и свист рассекаемого рукой воздуха, слишком быстрого движения для человека.

Хозяин втянул воздух и затянул новый куплет.

– Господи, забери меня, – зарыдала Аннабель.

На ее плечо легла рука.

– Я тут, – сказал тихий голос.

Аннабель подняла голову. У нее за спиной стоял Дональд МакАртур.

От песни Хозяина хотелось сбежать на край света. И люди сбегали. Они вылетали из паба навстречу своей смерти и обессиленно падали на колени. Бледные косари ходили между ними и собирали кровавый урожай. От взмахов их белых рук кровь и слезы веерами разлетались в воздухе.

Мимо меня пробежала Лорна. Чокнутая старуха успела натянуть самое красивое платье моей жены и ее лучшую шляпку.

– Грейс не обидится на мамочку? – спросила она, улыбаясь под кокетливой вуалькой во всю свою акулью пасть.

Не дождавшись ответа, она врезалась в толпу стоящих на коленях мангерстцев, махнула скрюченной рукой. Поток крови заливающегося слезами Хэмиша окатил выходное платье. Ничего, у жены будет достаточно других поводов расстраиваться.

Охотники махали руками без устали, но мне там делать было нечего. Мне нужен палач, а не зритель. Аннабель Ганн среди мангерстцев не было. Я пошел к пабу, мимо бойни у входа. Из моих земляков в живых оставалось двое. Они стояли на коленях по обе стороны от входа, как изваяния скорбных ангелов и, давясь от рыданий, смотрели на приближающихся охотников. Остальные растерзанными кусками мяса валялись на траве.

Я равнодушно прошел мимо, ничто не шевельнулось в моей душе. Может, она улетела прочь, в ужасе от того, что происходило вокруг? Я завернул за угол, туда, где Гилкрист застрелил моего внука. А ведь в этом тоже виновата вездесущая Аннабель. За пабом не было ни души, только остро пахло кровью и тухлятиной: пятно на траве под ногами, ошметки гниющего мозга Магнуса на стене.

Мой чуткий слух уловил знакомые звуки, вплетающиеся в тоскливую песнь Хозяина. Я вгляделся в стену и увидел узкую щель под крышей. Там голос моего зятя выводил «Цветок Шотландии». Пением назвать эти звуки было трудно. Он горланил прекрасную песню сорванным голосом, хрипя и фальшивя. Я подтянулся и заглянул внутрь. На полу, опершись о полку со всякой снедью, сидел мой зять. Голова Шинейд лежала у него на коленях. Рой руками зажимал ей уши и орал, заливаясь слезами.

– Рой, – позвал я.

Он сразу заткнулся и замер, вглядываясь в темноту.

– Дон! – Он вскочил, и голова Шинейд стукнулась об пол. – Чертова тварь! Это ты убил Шона! – закричал мой зять.

Рой прыгал перед стеной, пытаясь достать мутное пятно моего лица в узкой щели.

– Угомонись, Рой! – прорычал я. – У меня нет времени на разговоры.

– Будь ты проклят! – Рой прислонился к стене. Хозяин замолчал, набирая воздух в легкие.

– Я уже проклят, – ответил я. – Убил его не я. Его убийцы – Магнус Гилкрист и Аннабель Ганн. Одного я уже казнил, вторую ищу.

– Если б ты не пришел…

– Этого уже не изменить. Шона не вернуть, спаси Шинейд.

– Как? – простонал Рой. – Она совсем обезумела.

– Не думай о ее разуме, думай о том, как выжить.

Хозяин снова запел.

– Найди, чем заткнуть уши себе и ей, – сказал я торопливо, – и сидите тихо, тогда, может, дотянете до утра.

– Чем затыкать-то?

– Да откуда я знаю? Хоть… – Мой взгляд заметался по темным полкам. – Напротив тебя, на второй полке сверху – плошка с пчелиным воском. Быстро, сначала себе, потом Шинейд. Удачи, Рой!

– Катись в ад! – зло бросил Рой, но все же сделал шаг к полке и зашарил по ней рукой.

– Выполняю, – козырнул я, – только прихвачу с собой кое-кого.

Голос Хозяина стал еще ниже. Я убедился, что обливающийся слезами Рой торопливо засовывает в уши кусочки воска, и спрыгнул на землю. Втянул носом воздух. В запах свежей крови и цветущего вереска ворвался новый: резкая смесь сивухи, копченой рыбы и женского пота. Я нашел, кого искал, но радости не было, лишь холодная пустота.

Я неслышно подошел сзади. Аннабель стояла на коленях у столба, где до смерти замучила моего внука. Она рыдала, вопила о своем сожалении, но разве это вернет загубленную жизнь мальчика? Хитрая тварь с руками портового грузчика решила сбежать, просила своего Господа забрать ее отсюда. Она не знала, что в Мангерсте сейчас другой бог, и один из его апостолов, смердящих рыбой, уже стоит за спиной. Я склонился над ней и сказал:

– Я тут.

Она повернула ко мне мокрое от слез лицо, в глазах не было ни капли удивления, только страх и безнадежность.

– Ты готова к суду, Аннабель Ганн? – спросил я.

Хозяин затих, и в наступившей тишине она грохнулась на свой толстый зад, взрывая каблуками землю, старалась отползти от меня как можно дальше. К вони немытого тела добавился едкий запах мочи. Я взял ее рукой за шею и поднял в воздух.

– Тебе есть что сказать в свое оправдание, убийца?

Аннабель беспомощно разевала рот, но не могла произнести ни слова. Мне ее оправдания были ни к чему. Я примотал ее тушу к столбу сетями, в которых погиб мой внук. Она кричала, но прийти на помощь было некому, на вопли прибежала только Лорна.

Она покачала перед моим носом головой Маклейна с застывшей блаженной улыбкой.

– Нашла я этого пустозвона! – расхохоталась Лорна. Кровь сплошной маской покрывала ее лицо и клыки. – Старый пропойца даже не проснулся, когда я оторвала его брехливую голову. Смотри, что у меня есть…

Она бросила под ноги окровавленный трофей и выдернула пробку из бутылки. Я со злорадством смотрел, как скривилось ее лицо после первого глотка.

– Матерь Божья, я купороса хлебнула? – спросила она, откашлявшись и отплевавшись.

– Нет, тещенька, – обрадовал я ее, – просто теперь даже самый дорогой односолодовый виски для тебя – жгучая жижа с отвратительным вкусом.

– Предупредить не мог? – обиделась Лорна, размахнулась, чтобы выкинуть бутылку, но я перехватил ее руку.

– Не торопись, – сказал я.

С бутылкой в руке я подошел к Аннабель. Та уже поняла, что ждать помощи больше неоткуда, и сейчас хрипло дышала, глядя на меня с ненавистью.

– Убей меня, МакАртур, – просипела она сорванным голосом. – Убей, только не превращай в охотника!

– В охотника? – расхохотался я. – Шутишь? Нет, ты такого подарка не заслужила. Я убью тебя, и умрешь ты так же, как убивала моего внука. Долго и в страшных муках. Тащи дрова, Лорна, и прихвати спички с каминной полки в пабе.

Я откупорил бутылку и перевернул ее над макушкой Аннабель. Виски заструился по лицу, плечам, впитываясь в одежду.

– Дон, пожалуйста, – зарыдала она, – ты же не монстр. Убей меня быстро, умоляю тебя.

– Не монстр? – Я вплотную приблизился к ней и обнажил утыканные острыми клыками десны. – Аннабель, ты ослепла от страха? Скажи, Шон просил о пощаде? Он кричал, как ему больно? Он плакал? Ты видела его слезы, бессердечная сука?

Губы Аннабель медленно скривились в презрительной улыбке.

– Видела, Дональд, – сказала она. – Я видела, как они кипели в его глазницах, видела, как мучается твой гаденыш. Он обмочился от боли, слышишь, МакАртур? Целый день я жарила его на медленном огне и смотрела, как он корчится.

Я склонился еще ниже, вглядываясь в ее глаза, и резко отстранился.

– Твоя хитрость не удалась. Я не убью тебя в ярости, ты будешь умирать медленно и мучительно. Говоришь, он обмочился от боли? А ты, его палач, уже обмочилась от одного лишь страха.

Аннабель опустила голову.

– Не было мгновения, когда бы я не сожалела о том, что сделала, – глухо сказала она.

Я равнодушно отвернулся.

– Это ничего не изменит, Аннабель Ганн. За твое преступление я приговариваю тебя к сожжению на костре. Привыкай к адскому пламени.

Прибежала Лорна, притащила охапку дров. Я обложил ими ноги Аннабель. Она извивалась, дергалась, но я не обращал внимания: сети держали ее так же крепко, как моего Шона. Выплеснув на кладку остатки настойки из бутылки, я вытащил из коробка длинную спичку и чиркнул по краю. На кончике запылало пламя, мои лицо и руки опалил невыносимый жар. Показалось даже, что я сам сгораю заживо. От неожиданности я выронил спичку, она упала на сырую траву и погасла.

Аннабель хрипло рассмеялась:

– Проблемы, МакАртур? Огонь – не твоя стихия. Иди на болото, жаб гоняй.

Я достал вторую спичку и, стиснув зубы, зажег. Аннабель смотрела на мое перекошенное от боли лицо, в глазах ее плясали огоньки от спички, заслоняя страх.

– Покойся с миром, Аннабель Ганн, – сказал я неожиданно для самого себя и сунул спичку между поленьями.

Огня не было видно, но я кожей чувствовал, как он разгорается. По дровам заструился прозрачный голубой ручеек. Я отступил на шаг, спасаясь от жара. Лорна молча встала рядом, и я обнял ее за плечи.

Идиллическая картинка: зять и теща с умилением смотрят, как в муках сгорает в костре Аннабель Ганн. Пламя подобралось к юбкам, быстро охватило нижнюю – белую, помедлив и нехотя – верхнюю, коричневую. Вот тут Аннабель закричала. Она крикнула:

– Дети, Дон… – И крик превратился в вопль.

Я обернулся. Из паба один за другим выходили дети. Первым шел сын хромого Нила, Стюард. Он шагал, как ожившая кукла: медленно, пошатываясь, с трудом переставляя негнущиеся ноги. Нэрн стоял у дверей, сложив руки на груди, и угрюмо смотрел на выходящих детей.

Стю прошел мимо меня и направился к пляжу. Следом из дверей вышел второй, рыжий племянник Роя. Третьей шла незнакомая мне девочка лет трех, прижимавшая к груди плюшевого медведя.

Хозяин тянул свою заунывную песню, и даже с такого расстояния я видел, как кривятся его губы в довольной улыбке. Стю спустился на пляж и подошел к кромке воды. Помедлил немного и сделал шаг вперед.

– Лорна, – сказал я тихо. – Присмотри, чтобы этот ростбиф хорошенько прожарился.

Лорна подняла на меня лицо, покрытое растрескавшейся коркой засохшей крови, которая, видимо, совсем ее не беспокоила. Кокетливая шапочка с вуалью, вся в бурых брызгах, все еще оставалась на ее голове. Старуха была похожа на демона из Преисподней, принявшего женское обличье. Она обеспокоенно заглянула мне в глаза.

– Дон, что ты задумал? Я пойду с тобой.

– Нет, – покачал я головой. – Оставайся здесь и убедись, что эта тварь сдохла. У меня есть еще одно незаконченное дело.

Я отпустил ее плечи и хотел под прикрытием пламени скользнуть в темноту, но она схватила меня за руку.

– Дон!

– Чего тебе? – спросил я резко.

– Я не хочу кормить тебя мертвечиной в яме.

– Не будешь, Лорна, обещаю, – сказал я и, пригибаясь к земле, побежал к обрыву, следя, чтобы объятая пламенем Аннабель оставалась между мной и Нэрном.

Судовой врач, мистер Беннетт, наполнил стаканчик темно-коричневой жидкостью. Бледный юноша с тонкой щеточкой усов над бескровными губами послушно открыл рот.

– Пора уже вам, юноша, взять себя в руки, – сказал доктор, вливая бурую жидкость. – У меня запасы не бесконечны. Если не увижу улучшения, мне придется порекомендовать капитану списать вас на берег.

Больной откинулся на подушку и отвернулся, чтобы скрыть улыбку на губах. Ничего на белом свете он не хотел сильнее, чем оказаться на суше как можно дальше от океана, кишащего адскими тварями.

Матрос Билли Этвуд, а так его звали, сбежал в море от башмачника, которому его продали родители за полфунта. В мастерской досточтимого мистера Кэвериджа Билл выполнял всю грязную работу, жил впроголодь. Еды старый скряга жалел, все время бурчал, что «маленький паршивец и так ему очень дорого обошелся: целых две кроны за худосочного грязнулю, виданное ли это дело?». Зато не жалел тумаков. Бил мальчишку смертным боем каждый раз, как напивался, то есть ежедневно.

Через пару месяцев прекрасной новой жизни в большом городе мальчик заявился в контору рекрутера и сказал, что всю жизнь мечтал о море. Мечты мальчика рекрутера интересовали слабо, но он как раз собирал команду на каботажник[12], поставлявший провизию на корабли Ее Величества. За год Билли вырос от боя до юнги, еще за два – до матроса. Жизнь на флоте казалась сладким сном после мастерской «доброго» мистера Кэвериджа, а боцман – ласковой матушкой. Мистер О’Лири всего лишь раз погладил его кошкой, тогда как Кэверидж истязал его каждый вечер.

В портовом кабаке Глазго к Биллу подсел хорошо одетый мужчина с щегольскими усиками. Новый друг щедро поил Этвуда элем, и Билл даже заподозрил его в содомических наклонностях. Он не раз встречал в порту хорошо одетых господ с напомаженными проборами, интересующихся молодыми матросами и юнгами. Но, оказалось, его интересы не касались плотских утех. После третьей пинты новый знакомый, подкручивая усы, начал расписывать свою службу на корабле Ее Величества, где б ходил и до сих пор, купаясь в золоте и женщинах, если б не разыгравшаяся подагра. Уговаривать долго не пришлось, и там же, на липком от пролитого пива столе, Уильям Этвуд, семнадцати лет от роду, подписал бумаги. Так он стал матросом корабля Ее Величества «Дриада».

Военный корабль оказался райскими кущами в сравнении со старым каботажником, что уж говорить про грязную нору мистера Кэвериджа. Его, кстати, вскоре нашли в канаве с нечистотами, избитого до полусмерти, но кто это сделал, полицейские так и не выяснили.

Каждый новый виток карьеры Билла открывал перед ним сияющие горизонты, каждый шаг менял жизнь к лучшему. Не иначе, родился он с серебряной ложечкой во рту, просто добрая матушка ее сразу пропила.

На «Дриаде» он успел отличиться в должности помощника канонира и даже удостоился памятного подарка от капитана. Командиры канонерских лодок «Дриада» и «Хэзард» заключили пари, чей канонир лучше. Как назло, мистеру Руби совершенно случайно упал на ногу сорокапятифунтовый снаряд. Билл вызвался заменить командира. Капитан «Дриады» Фокс, ни на что не надеясь, махнул рукой: «Валяй».

Опытный канонир «Хэзарда» с третьего выстрела разнес плот с установленным на нем щитом. «Дриада» стрелять не спешила. До несчастного случая с начальником Билл не раз доводил того до белого каления въедливыми вопросами, рискуя получить добрую взбучку, совал свой нос во все детали артиллерийской службы. Зачем он это делал? Наверное, ждал счастливого случая, вроде этого пари.

Наконец, Билл решил, что учел все возможные мелочи, – выстрелил, и снаряд пролетел выше мишени. Капитан Фокс в это время пил чай, не глядя в ту сторону, и клял свой длинный язык. Билл сделал поправку, дождался, когда ветер стихнет, и со второго выстрела разнес мишень в щепки.

Этого не ожидал никто. Экипаж затих, капитан Фокс, не поворачиваясь, раздраженно бросил:

– Что он там бродит вокруг куста? Пусть выпустит третий снаряд, и я признаю поражение.

– Мне кажется, вам не придется этого делать, сэр, – сказал боцман, опустив бинокль. – Второй снаряд поразил цель.

В этот момент до экипажа «Дриады» дошло, что только что произошло на их глазах, и на палубе грохнуло многоголосое «Ура!».

Капитану Фоксу очень хотелось вскочить, вырвать бинокль из рук боцмана, крикнуть что-нибудь восторженное. Он отставил чашку и сказал:

– Неплохо для помощника канонира. Напомните, как зовут этого матроса?

– Билл Этвуд, сэр, – ответил боцман.

Капитан встал и украдкой бросил взгляд на пустой участок моря, где недавно дрейфовала мишень. Он вышел и вскоре вернулся на мостик с бутылкой в руке.

– Передайте это матросу Этвуду. Так держать!

«Это» было бутылкой восемнадцатилетнего односолодового «Гленморанджи». Напиток, купить который у матроса вряд ли поднимется рука. Билл был расстроен, что подарок вручил ему боцман, а не капитан лично, но вида не подал. Он с достоинством принял приз и дал себе слово откупорить его в день, когда успешно сдаст офицерский экзамен.

Билл верил в свою счастливую звезду, карабкался вверх, лестницы вниз не для него. Звезда не подвела. Капитан не забыл про него, хоть так ни разу и не сказал ни слова лично. Когда с палубы канонерки капитан Фокс шагнул сразу на мостик линкора, он забрал с собой часть команды. В список на перевод попал и матрос Уильям Этвуд: меткий Билл, как он мысленно себя называл, с намеком на легендарного стрелка Билла Хикока, героя однопенсовых книжек в мягких обложках.

Линейный корабль адмиральского класса уже Его Величества, упокой, Господи, мятежную душу великой королевы, был так красив и величественен, что бывший помощник артиллериста жалкой канонерки влюбился в него сразу и бесповоротно. Страсть Билла не омрачил даже тот факт, что перешел он туда все тем же помощником, хотя в мечтах был уже канониром. Всему свое время: Биллу девятнадцать, у него вся жизнь впереди, и душу свою он готов поставить против вашего шиллинга[13], что носить ему адмиральские эполеты.

Служба на «Энсоне» разнообразием не отличалась. Воинственная Британия вела пару-тройку ленивых войн с какими-то африканскими и азиатскими дикарями. Значительного присутствия флота там не требовалось, и линкор бродил между северо-западным берегом Шотландии и Внешними Гебридами, вяло постреливая из пушек по мишеням.

Чтобы матросы не скучали, боцман, мистер Питт, устраивал дальние заплывы на яликах с пробежками до ближайшего населенного пункта. Особой цели у этих походов не было. Пробежав несколько миль до какой-нибудь мелкой деревушки, моряки Его Величества благодарно принимали из рук местных девушек кружки с козьим молоком. Девушки улыбались, моряки думали, настолько ли они соскучились по ласке, чтобы улыбнуться в ответ. Вернув кружки и вытерев белые следы с редких юношеских усиков, скомкано прощались и трусили к берегу. В суровых условиях не расцветают нежные фиалки, таков закон природы.

В ту вылазку к Бенбекьюле им надо было встретить двуколку и доставить пассажиров на борт. Жена первого лейтенанта соскучилась по мужу и приехала к нему в гости со своей восьмилетней дочерью. Они встретили, заодно прикупили козьего молока и сыров для камбуза у местного фермера.

На обратном пути Билл весело подмигнул сидящей напротив девочке. Она улыбнулась в ответ и глянула украдкой на маму. Маме было не до нее: ялик еще не вышел из бухты, а миловидное личико жены старпома посерело, рука в кожаной перчатке прижимала надушенный платок к носу. Девочка вздохнула, и лицо ее стало высокомерно-скучающим, как и полагается юной леди.

Матросы гребли, ялик резал волны, «Энсон» сиял огнями и никак не хотел приближаться. Потом что-то взорвалось у них под ногами, в самом центре лодки. Билл увидел, как в борт рядом с ним вцепилась бледная мужская рука, покрытая черными волосками. Закричала женщина, крик захлебнулся в рвоте. Девочка вжалась в безнадежно испорченный дорожный костюм матери. Последним, что запомнил Билл, было выражение лица жены первого лейтенанта: такой смеси испуга, стыда и отвращения он еще не видел. Лодка опрокинулась, и холодная вода выбила из Билла дух.

Когда он очнулся, вокруг него в воде сновали тени: темные – матросов, светлые – странных существ, до ужаса похожих на людей. Один из них, разинув пасть, густо утыканную острыми зубами, потянулся к нему. Под поверхностью воды загорелись быстро угасающие на глубине световые столбы: на «Энсоне» включили сигнальные прожектора и направили на место крушения. Стало светлее. Лицо чудовища оказалось совсем рядом. Билл смотрел в человеческие глаза.

Если прикрыть шарфом широкую пасть с клыками, перед ним висел обычный мужчина лет сорока с вытянутым лицом и резко очерченными скулами. Темные глаза, нос с небольшой горбинкой. Мужчина протянул к нему руки, тоже совершенно обычные, жилистые руки, только между пальцев – белесые перепонки.

Паника вымела из головы остатки здравого смысла. Билл заорал, но его крик остался где-то в толще воды. Вереница пузырей устремилась к поверхности, унося остатки кислорода. Биллу снова повезло. Кто-то из его товарищей оказался ниже и рванул к поверхности, не обращая внимания ни на что вокруг, и влетел прямо в лапы чудовища.

Бледный мужчина обхватил матроса поперек груди, одной рукой наклонил голову к плечу. Они оба смотрели Биллу в глаза: охотник и жертва. Один – с ужасом и надеждой, второй – ни с чем, в его глазах не было никаких чувств. Они могли принадлежать мертвецу, равнодушно рассматривающему аверсы мелких монет. Охотник вонзил клыки в шею матроса, не сводя безжизненного взгляда с Билла. Глаза его жертвы погасли, надежда покинула их, страх тоже, и это было страшнее всего, страшнее даже клыков, проткнувших кожу.

Страх врезал ледяной плеткой под копчик. Билл заколотил ногами, вылетел из-под воды, как китайский фейерверк. Рядом, в паре ярдов, качалась на волнах перевернутая шлюпка, он погреб к ней. Взобрался с носа на киль, чудом ее не утопив. Билл лежал на дне, распластавшись морской звездой. Лучи прожекторов шарили по воде в поисках выживших, их свет высвечивал белые тела монстров и темные пятна матросов, но все они были под водой, в стихии, губительной для человеческого существа.

Шлюпка с его товарищами подгребла ближе, Билла заметили и окликнули. Убедившись, что бедняге ничего не угрожает, продолжили поиски, а Билл смотрел на белые силуэты под водой и пугливо сжимался, когда один из них подплывал ближе. Когда стало ясно, что выживших больше нет, шлюпка подошла к Биллу.

С тех пор он лежал в лазарете, считал переборки и закрытые на кремальеры люки, отделяющие его от океана с кошмарными тварями. А по ночам, засыпая, он видел стеклянные глаза незнакомца под водой и острые клыки, вонзившиеся в кожу его товарища. Так погибла его морская карьера, стали несбыточными мечты об адмиральских эполетах, личном дворянстве, особняке в центре Лондона. Подводное чудовище выпило не только кровь безымянного матроса, оно высосало из Билла волю к жизни.

Прошло несколько дней, а Билл лежал на койке, глядя в потолок, а когда засыпал, кричал, мешая спать соседям по лазарету. Билл не знал, что каждый день доктор Беннетт после осмотра поднимается на мостик и убеждает капитана Фокса списать матроса Этвуда на берег, и каждый раз капитан Фокс просит доктора Беннетта попробовать еще что-нибудь. Скрепя сердце Беннетт достал коричневую бутылочку с притертой пробкой: личный запас лауданума на всякий случай.

Сегодня шел второй день опиумной терапии, и прошлая ночь была первой, когда все обитатели лазарета выспались. В обед у Билла проснулся аппетит. Весь вечер он копался в золе сгоревшей мечты, выискивая целые клочки. На ночь принял еще одну порцию целебной настойки. Он лежал на мягкой подушке, но сон не шел. Воображение тоже отказывало. Адмиральские эполеты таяли в дымке, бледное лицо с акульими зубами казалось нарисованным не слишком умелым художником.

– А так ли страшен океан, чтобы я отказывался от своей мечты, – подумал Билл.

Он спустил ноги на дощатый пол, подхватил бушлат санитара, забытый на стуле. Крадучись вышел из лазарета и бесшумно закрыл дверь.

Лекарство доктора странно на него действовало: Билл больше не испытывал страха, но не потому, что опасность ушла. Он будто вылетел из своего тела и кружил вокруг него, пока ноги сами поднимаются по трапу, а руки хватаются за поручни. В своей бестелесной ипостаси он был совершенно неуязвим, а судьба бренного тела потеряла важность. На палубе было пусто.

Броненосец шел малым ходом вдоль западного побережья острова Льюис в сторону Каслбей. Палуба тонула в полумраке, горели ходовые огни, с мостика падали тусклые квадраты света.

Душа холода не чувствует, следом за зябко кутающимся в бушлат телом Билл пролетел к орудийной башне. Они вывернули на бак. Он с удивлением посмотрел на свои босые ступни с зябко поджатыми пальцами на холодных досках палубы. Ветер забрался под бушлат и пересчитал ребра. Билла передернуло, он оглянулся, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как в леер правого борта вцепляется бледная рука с перепонками между пальцами.

За ней возникло лицо худощавого темноглазого мужчины. Много раз Билл просыпался с криком, увидев его во сне, и вот оно: на расстоянии вытянутой руки. Мужчина заметил оцепеневшего от ужаса матроса, сжатые губы растянулись в довольной улыбке. Губы растягивались и растягивались, почти до самых ушей, сверкнули ряды острых клыков. Билл сделал шаг назад, но тело не сдвинулось с места. Как в страшных ночных кошмарах, он смотрел на перелезающего через леер монстра и не мог пошевелиться.

Мужчина с акульей пастью подошел к Биллу вплотную, в нос ударил запах рыбьей крови. Билл пытался вспомнить слова хоть какой-нибудь молитвы, а тварь из моря вдруг выпучила глаза и сказала: «Бу!» Смешное слово откуда-то из раннего детства сняло оцепенение: Билл отшатнулся, зацепился босой пяткой за латунный порожек перед орудийной башней… Падая, он заорал что есть мочи.

Взревела сирена, свет корабельных фонарей залил бак. Сумрачный объем сменился плоской картинкой из выбеленных ярким сиянием поверхностей и непроницаемо-черных теней. Монстр довольно улыбнулся и скрылся за углом. На мостике зажглись лампы.

– Что там, лейтенант? – спросил капитан, застегивая на ходу китель. Он прошел через рубку к лобовому остеклению и обшарил взглядом темный океан. – На нас напали исландские броненосцы?

Фокс с издевкой посмотрел на вахтенного офицера. Тот вытянулся в струнку и отчеканил:

– При возникновении нештатной ситуации на борту судна вахтенный офицер обязан подать сигнал тревоги, сэр.

Капитан Фокс махнул рукой:

– Вольно, Пирсон. Доложите обстановку.

На флоте общение между офицерами построено на субординации, но все же оно менее формально, чем думают в Адмиралтействе. Цитирование Устава корабельной службы граничило с хамством. Вахтенный, глядя вдаль, сказал:

– Я увидел, как человек в белом напал на матроса.

Капитан осмотрел палубу.

– Я никого не вижу, лейтенант.

Внизу на палубу выбежал боцман с револьвером в руке, за ним несколько матросов, вооруженных винтовками. Они разделились на две группы и вдоль фальшбортов начали продвигаться к носу. Обе группы дошли до носового орудия и замерли. Боцман обернулся и посмотрел на капитана. Даже на таком расстоянии Фокс увидел недоумение и растерянность на его лице. Там, за главным калибром, что-то происходило, что-то странное, но не настолько опасное, чтобы боцман открыл огонь. Все замерли, только большой корабль невозмутимо продолжал двигаться прежним курсом.

Все, что у капитана было – освещенная палуба от мостика до носа. За бортами стояла такая тьма, что линкор показался капитану лодкой Харона, несущей его со всем экипажем в царство мертвых. Фокс зябко поежился и покосился на вахтенного офицера, – тот стоял, глядя на нос корабля.

– Сэр, – сказал вахтенный, – там…

Он осекся, но капитан и сам увидел, как из-за носового орудия к носу перебежал голый, мертвенно-бледный человек. Одной рукой он волок за собой матроса в бушлате поверх больничной пижамы. Движения незнакомца были резкими и стремительными. Он двигался, как юркая ящерица, намного быстрее любого человека. Едкая смесь страха и отвращения охватила капитана Фокса.

– Что за чертовщина? – прошептал вахтенный, и капитан почувствовал благодарность. Пирсон сказал то, что чуть не вырвалось из его рта, а он не любил показывать чувства при подчиненных.

– Господи! – раздалось за спиной, вбежал взъерошенный первый лейтенант. Капитан почуял запах бренди, но ничего не сказал: его помощник службу нес справно.

После крушения ялика с его женой и дочерью старпом Маккуинси стал угрюмо-равнодушен. Он старательно исполнял свои обязанности, но от его кислой физиономии капитана начало подташнивать. Фокс уже был готов писать рапорт в адмиралтейство, и ничего бы в его душе не шевельнулось: он четко разделял службу и личные отношения. Сел за стол, взял бумагу, но, вздохнув, полез в карман за ключом. Достал из запертого шкафчика бутылку и вышел из каюты. Он постучался к Маккуинси, и только унылая физиономия старпома появилась в щели между дверью и переборкой, заявил:

– Маккуинси, я разделяю ваше горе, но ваш кислый вид мне надоел.

– Простите, сэр, я… – пробормотал тот, потупив взгляд.

– Я еще не закончил, – оборвал его капитан. – Я сел писать рапорт в Адмиралтейство с просьбой исключить вас из экипажа моего судна.

– Вы в своем праве, сэр.

– Именно так. Однако я дам вам шанс сохранить должность.

– Благодарю вас, сэр, я…

– Не перебивайте старшего по званию, Маккуинси.

Капитан отодвинул старпома в сторону и прошел в его тесную каюту.

– Найдете два чистых стакана? – спросил он и поставил на столик бутылку виски.

– Я, сэр, не хотел бы… – промямлил он, доставая бокалы.

Фокс был той еще занозой в заднице. С самого первого дня новый капитан показал себя бесчувственным сухарем и формалистом, и чего ждать от такого неожиданного поворота, Маккуинси не знал.

– А я вас не спрашиваю, хотите или нет. Или вы пьете со мной, или я возвращаюсь к себе и пишу рапорт, после которого вы сгниете на берегу. Мне открывать этот прекрасный, выдержанный виски с вашей родины?

– Открывайте, – обреченно вздохнул Маккуинси.

К немалому удивлению старпома, капитан оказался приятным собеседником, и боль, терзавшая старпома последние дни, немного приутихла.

Уходя к себе, Фокс сказал на прощание:

– Прописываю вам бокал виски перед сном, но соблюдайте умеренность. Замечу похмелье на вашем лице – вылетите с флота.

– Слушаюсь, сэр, – козырнул Маккуинси, и обещания не нарушил.

«Энсон» продолжал стоять на рейде у песчаной отмели Бенбекьюлы. Через два дня после неожиданного визита капитана к линкору подошла рыбацкая лодка. Пожилой моряк крикнул перегнувшимся через борт матросам:

– Эй, там, на корабле! Есть среди вас кто-нибудь по фамилии Маккуинси?

Такую фамилию на «Энсоне» носил только помощник капитана.

Оказалось, через два дня после крушения к его ферме вышла маленькая девочка, одетая, как настоящая принцесса. Она ничего не говорила, только все время плакала и звала маму. Спустя несколько дней жена фермера смогла выяснить, что зовут ее Элизабет Маккуинси, а ее папа – большой командир на военном корабле.

– В наших краях только ваш корабль болтается, как дерьмо в океане, – простодушно сообщил рыбак, – вот я и смекнул: отец девочки наверняка служит тут.

Смекалистому, но добросердечному гебридцу Маккуинси на радостях отвалил три гинеи. Отдал бы и больше – да не было. Еще одну гинею пожаловал капитан. Он даже разрешил поселить девочку на несколько дней на борту «Энсона», пока не прибудут родственники пропавшей без вести миссис Маккуинси. Счастливый отец помчался на берег, но вот незадача: как только девочка увидела песчаный пляж с набегающими океанскими волнами, она завопила и выпрыгнула на ходу из двуколки. Перепуганный ребенок развил такую скорость, убегая по холмам как можно дальше от берега, что Маккуинси с трудом ее нагнал.

Выхода не было: приезда бабушки и дедушки восьмилетняя Элизабет ожидала на ферме, приютившей ее после кораблекрушения. Старпом вернулся на «Энсон» в одиночестве и еще более угрюмый, чем после той роковой ночи. Фокс спросил его:

– Почему вы не рады, Маккуинси? По крайней мере, ваша дочь жива.

– Дочь жива, а Анна нет, и теперь я это точно знаю, – ответил старпом, и Фокс в очередной раз подивился, сколь разные формы принимает любовь.

Сейчас старпом стоял за правым плечом капитана, затаив дыхание.

– Вы знаете, кто это может быть?

– Нет, сэр, – ответил Маккуинси, – не совсем…

– Да говорите, черт вас дери!

– Там, откуда я родом, сэр, в северной Шотландии, ходят глупые легенды о морском Хозяине и его охотниках. Будто бы живут они в океане и утаскивают к себе на дно тех, кто кормится морем. Охотники выглядят обычными мужчинами, только с белой кожей и клыками вместо зубов. Но, сэр, это ведь простые страшилки, которыми мамы пугают непослушных детей.

– Если это так, Маккуинси, хотел бы я знать, что за тварь тягает по палубе моего матроса.

Белый человек, или охотник, если верить описанию старпома, запрыгнул на кнехт. Матросы вскинули винтовки, но хитрая тварь прикрылась своей жертвой. Боцман предостерегающе поднял руку.

– Постойте, сэр, – сказал озадаченно старпом. – Этот матрос, которым прикрывается этот… это существо, я его помню. Он единственный выживший с той шлюпки, в которой были мои жена и дочь. Когда его привезли на судно, он только и твердил о морских чертях с акульими пастями.

Капитан вгляделся в происходящее на носу и кивнул:

– Да, это он, Билл Этвуд. Он служил под моим началом на «Дриаде».

– Вы понимаете, что это значит, сэр?

– Что оживают старые легенды… – задумчиво ответил Фокс.

– И что одна из тварей, убивших мою жену и шестерых наших матросов, сейчас перед нами.

Существо на носу приподняло тело матроса в воздух и бросило на палубу. Затрещали винтовочные выстрелы, но все пули ушли в воздух. Монстра на носу уже не было.

– Сэр… – начал старпом.

Капитан повернулся к нему.

– Нет, Маккуинси, даже и не думайте. Военный корабль – не средство для сведения личных счетов.

– Капитан, – Маккуинси пытался говорить убедительно, – наше предназначение – защита подданных Его Величества. Разве не в этом заключается наш долг и святая обязанность?

Фокс колебался.

– Подумайте, сэр, какой трофей может вас ожидать впереди. Вы же сами охотник, черт вас дери!

Фокс пропустил мимо ушей вопиющее нарушение субординации, на его щеках заходили желваки, лицо покрылось пунцовыми пятнами. Старпом был прав, такой трофей Генри Томас Леонард Фокс-Странгвей Седьмой не упустит.

– Сэр, – подал голос вахтенный офицер, – вам не кажется, что эта тварь нас заманивает в ловушку?

Капитан резко развернулся к нему.

– Господин лейтенант, вы забыли, где вы находитесь? Это «Энсон», бронированный боевой корабль с мощным вооружением. Вы испугались каких-то голых морских дикарей? Полный вперед! Зажечь носовой прожектор! Всей команде взять оружие и выстроиться вдоль бортов! Внимательно следить за поверхностью воды! Особенно – по ходу судна.

Палуба быстро заполнилась вооруженными людьми. Капитан спустился и подошел к Этвуду. Билл сидел на палубе, обхватив голову руками. Фокс присел на корточки перед ним.

– Матрос Этвуд, вы целы? – спросил он.

Билл поднял голову, увидел капитана и попытался вскочить, но босые ноги скользнули по мокрой палубе. Совсем не по-уставному он вскинул руку к отсутствующему козырьку ладонью внутрь. Фокс с усмешкой смотрел на эти неловкие телодвижения.

– Вольно, Этвуд, расслабьтесь. Вы хорошо разглядели человека, который на вас напал?

– Да, сэр, вовек не забуду. Только это не человек!

Фокс приложил палец к губам.

– Тихо, Этвуд, – сказал он с улыбкой. – Вы же не хотите отправиться с корабля прямиком в Бедлам. Итак, есть у этого человека особые приметы?

– Да, сэр, – кивнул Этвуд, тараща глаза. – У этого… человека очень широкий рот с острыми зубами и кожаные перепонки между пальцами. Я его уже видел, сэр.

– Да? – удивился капитан. – И где же?

– У пляжа Бенбекьюлы. Он с другими такими же… – Этвуд испуганно глянул на капитана, но тот успокаивающе улыбался, – людьми перевернул нашу шлюпку.

– И он точно был там?

– Я видел его так же отчетливо, как вас сейчас.

– Хорошо, матрос Этвуд. Доктор Беннетт ходатайствовал о списании вас на берег. Мне стоит дать ход его рапорту?

Билл бросил взгляд на нос судна. Матросы, выставив винтовки, вглядывались вперед. Над их головами мощный прожектор бил в море перед форштевнем.

– Вот он! – завопил один из наблюдателей.

Капитан поднялся и быстрым шагом подошел к фальшборту. Прямо по курсу судна, у самой границы светового пятна, вынырнула голова. Существо обернулось и взмахнуло руками. Волна накрыла его, но через несколько секунд оно снова вынырнуло, и опять в освещенном пятне, но у самого его края.

– Куда же ты нас ведешь? – пробормотал себе под нос капитан. Кто-то сзади осторожно тронул его за рукав. Фокс обернулся. Это был Этвуд в застегнутом на все пуговицы бушлате; бравый вид моряка портили только босые ноги в широких штанинах больничной пижамы.

– Господин капитан, сэр, – сказал он. – Не списывайте меня на берег, пожалуйста.

– Хорошо, я подумаю, – кивнул Фокс. – А пока приведите себя в порядок и приступайте к службе. Думаю, хватит вам прохлаждаться в лазарете.

– Есть, сэр! – радостно козырнул Этвуд. – Разрешите выполнять?

– Выполняйте!

Страх не покинул Билла, наоборот, он стал реальным, обоняемым и осязаемым. Лицо темноглазого скуластого мужчины больше не расплывалось, оно вновь стало четким. Но этот враг, ворвавшийся в реальность из ночных кошмаров Билла, был из плоти, – он чувствовал, тот шипел от боли, когда загорелись прожектора, а значит, он уязвим. С таким противником Билл Этвуд готов сразиться, ведь на кону – адмиральские эполеты.

А еще этот человек пощадил Билли, хоть и мог десять раз убить. Почему? Эта мысль не давала юноше покоя.

Язык, на котором пел Хозяин, был мертв уже тысячу лет. Все, кто знал его, погибли или приняли язык завоевателей и выродились. Когда-то он пытался обучить своих первых охотников говорить на пиктском, но затея оказалась глупой. Дисциплина требовала жертв, поэтому охотники менялись слишком быстро: старые отправлялись в яму, уступая место новым, и Хозяин смирился. С новыми рабами он начал общаться на гаэльском. Родной язык остался только в памяти, а она оказалась дырявым сосудом. Слова, которыми не пользуешься, быстро утекают в землю.

Через долгую жизнь и бессчетное количество лиц среди новых охотников появились люди, говорящие на другом языке: неприятно-мяукающем и совсем не похожем на гаэльский. Так Хозяин узнал, что те, кто растоптал его народ, сами покорились чужакам с юга. Эта новость развеселила его, и он начал учить английский. Новые слова выталкивали старые, и вскоре в голове морского великана от языка пиктов осталась лишь пара песен. Он еще понимал их смысл, но не был уверен, что все слова помнит правильно. Было там что-то про фиолетовые цветы в зеленой траве, но как они выглядят вживую, Хозяин уже представлял смутно. За прошедшие столетия он ни разу не выбирался на берег. Даже став почти неуязвимым великаном, вернуть себе утраченные владения Хозяин не мог, да и не имел он на них права.

Он когда-то был простым воином, собравшим вокруг себя остатки разбитого войска пиктов. Как же его звали тогда? Хозяин задумался. Нет, не вспомнить, слишком давно он не слышал этого слова. Бойцов набралась пара сотен, не самых смелых солдат: храбрецы остались кормить падальщиков на полях сражений. Воевать выжившие не хотели, признавать главенство Хозяина тоже. Тогда он устроил три показательных казни. Готов был пожертвовать десятком бойцов, но и тех хватило. Три окровавленные туши висели на столбах головами вниз, со спадающими до земли тряпками, которые недавно были их кожей, и сипло стонали сорванными голосами. Они были живы еще несколько часов. Хозяин запретил их добивать, и никто не осмелился нарушить этот запрет. Человек очень слаб, он боится боли и все время пытается сбежать в спасительную смерть. Нужно большое мастерство, чтобы заставить его страдать подольше. Хозяин был настоящим мастером, в этом искусстве он практиковался с детства.

Если быть честным с собой, день, когда от шотландских факелов запылала первая деревня пиктов, стал лучшим днем в жизни будущего Хозяина. Война дала уйму возможностей повысить мастерство: провинившиеся, пленные, крестьяне, не захотевшие делиться провизией и женщинами. Командир ополчения высоко оценил умелые руки Хозяина. А вскоре смог испытать их на своей шкуре.

Как же его звали-то? Крутится что-то на языке… Хозяин втянул свежий воздух и запел новую песню: ей пикты провожали в последний путь покойников. Слова неважны, мелодия тоже. Главное – голос: надо вскарабкаться на вершину, оттолкнуться и скользить вниз, так низко, что человеческое ухо перестает воспринимать голос. Этот неслышимый звук странно действует на людей: от него начинается жжение в груди, становится тревожно, хочется сразу оказаться как можно дальше от этого места, тела, жизни. Всеми, кто его слышит, овладевают уныние и безнадежность, слабеют колени, опускаются руки, катятся слезы.

Хозяин случайно узнал о своем даре перед самой смертью, хотя правильнее будет: «перед концом прошлой жизни». За шаг до обрыва, за несколько минут до прыжка. Скотты тогда оттеснили его к самому краю. Он бился, как мог. Скотты были мелкими – на фут, а то и два, ниже его, но он остался один, а их было не меньше двух сотен.

Семеро самых стойких бойцов пережили зиму вместе с ним, но их окровавленные тела теперь лежат за спинами врагов. Он рубил, взрезал глотки. Брызги вражеской крови – сладкой, пьянящей, – летели на лицо, и он слизывал ее с губ. Мертвец падал, а его место занимал новый скотт. Эту битву он выиграть не мог.

Осознание безнадежности придавило его к земле. Тоска не помещалась в теле, она вырвалась наружу криком, бесполезными проклятиями. Он пообещал вернуться с того света за каждым из своих врагов. В этих словах не было смысла, одна бессильная ярость. Смысл они обрели позже, когда Хозяин пришел в себя на дне моря и решил исполнить угрозу. Он кричал, и голос его становился все ниже, и в какой-то момент совсем затих. Он кричал, выдувая воздух из легких, но никаких звуков из его сорванной глотки больше не вылетало.

С чего-то переполошились чайки и заметались над морем, скотты вдруг отшатнулись и изменились в лице, будто все погибшие пикты встали из могил и призвали убийц к ответу. Мечи их задрожали и потянулись к земле. Хозяин подавил желание обернуться, но от удивления запнулся, и сразу вернулся его хриплый голос. Наваждение спало, шотландские воины с ревом бросились вперед. Настал последний миг, спасти его могло только чудо, но крылья никак не хотели вырастать, и тогда Хозяин решил, что лучше разобьется о камни, чем позволит шотландским клинкам напиться его крови. До обрыва оставался шаг, и он не глядя прыгнул назад.

Вроде оттолкнулся несильно, а летел и летел, и не было никакого удара, выбивающего дух, просто воды океана сомкнулись над его головой. Он уходил в глубину в вихре воздушных пузырей, а где-то далеко, на краю каменистого обрыва, столпились потрясенные скотты. Темнота и тишина окружили его, погасли блики вверху. Упав, он выпустил весь воздух из легких… Как сейчас…

Хозяин шумно вдохнул. От распахнутых дверей разгромленного паба, мимо пылающего костра с какой-то местной бабой, к морю потянулись дети. Они брели к нему: сладкие, мягкие, с хрупкими косточками, с тонкими голосками. Когда скотты загнали его на Эйлин-Мор – голую скалу в студеном море, – начался голод. Ему надо было сохранить жизнь своих воинов. Тогда он показал всем, что нужно делать: перерезал горло своей жене. Сделал это быстро и аккуратно, чтобы не причинять лишних мучений. Кажется, он даже любил ее.

«Как же ее звали? – пытался вспомнить Хозяин. – Кажется, как-то на “А”… Или на “О”».

Если вспомнить, то, может, следом вспомнится и его имя.

Потом пришла очередь сына. Славный парнишка был, мелкий совсем, а ловко управлялся с деревянным мечом. В драках всегда побеждал. Даже дети постарше опасались его задирать. Когда его малыш впадал в ярость, страшно становилось. Думал, славный наследник растет, даже жалко было резать. Когда Хозяин вывел сына в центр лагеря и взял за волосы, мальчишка все понял. Он посмотрел на отца глазами, полными слез, но ничего не сказал, пощады не попросил. Умный мальчик, знал, что бесполезно. Чуть не дрогнула рука у Хозяина, а нельзя так. Если любишь по-настоящему, убивай быстро и без боли.

Потом он сам съел его, ни с кем делиться не стал. После первого же укуса разгорелся зверский аппетит. Рвал мясо кусками, глотал, толком не пережевав. Ел, пока место в утробе не кончилось. Передохнул немного, опорожнился и снова накинулся на освежеванное тело, будто вечность не ел. Всю ночь продолжалось это безумие: рычал, стонал, чавкал – весь мир вокруг не имел в тот миг для него никакого значения, только восхитительное, нежное, дурманящее мясо его мальчика. Он забылся перед рассветом, обхватив руками кучку обглоданных костей. Утром выглянул из лачуги, а перед ней полукругом стоят его хмурые воины. Всю ночь они простояли у входа, не решаясь ни уйти, ни ворваться внутрь. И, только увидели взъерошенную голову Хозяина, разошлись, пряча взгляд кто куда. А Хозяин вылез наружу, расправил плечи и вдруг почувствовал в себе такую невероятную силу, что мог бы, наверное, гору поднять и на другое место поставить. И будто вкрадчивый голос в левое ухо шепнул: «А если попробовать мясо еще живого…» И по имени еще его назвал, а какое имя – Хозяин не помнит. Немудрено за столько веков забыть.

Он шел по лагерю, и все отводили глаза, торопливо расходились по ставшим неотложными делам. Видно, слишком шумно было в его хижине ночью. Впереди дорога пустела, позади с опаской оживала. Одиночество – сестра власти, а страх – их отец. Прячутся в щели, как тараканы, его трусливые воины со своими домочадцами.

Но кто-то не успел…

На обочине в канаве палкой ковырялась в земле девочка лет пяти. Хозяин подхватил ее, она весело рассмеялась, потом сморщила носик, когда несвежее дыхание вождя достигло ее ноздрей. С девочкой в руках он зашагал в свою хижину. Из-за скалы с криком выскочил молодой воин, отец ребенка, но Хозяину хватило одного грозного взгляда, чтобы трус спрятался обратно.

Страх – сеть. Чтобы хорошо держала людишек, чтобы не давала выскользнуть сквозь дыры, ее постоянно плести надо, укреплять новыми нитями, вязать крепкими узлами. В этом Хозяину равных не было.

Отец девочки все же набрался смелости и пришел к его жилищу. К тому времени детские крики стихли, смысла в поздно проснувшейся отваге не было никакого. Но Хозяин все равно привесил его на крюк вверх ногами и начал медленно срезать кожу – не в наказание, а в назидание. Затих отец съеденной заживо девочки, только когда солнце коснулось краем моря. Тогда Хозяин разрешил снять его и разделать на мясо.

А следующим утром, выходя из хижины, стукнулся макушкой о край проема и удивился. Показалось ему, что вырос за ночь, и другие вроде ниже кажутся. На всякий случай он решил есть живых, а мертвечиной пусть остальные питаются.

К концу зимы Хозяин был уже на полторы головы выше самого высокого из своих воинов, а их в живых осталось всего семеро. Когда скотты их настигли, пикты уже доедали жалкие остатки вяленого мяса. Хозяин увидел лодки, идущие к Эйлин-Мору, и довольно заревел: «Еда!»

Но еда оказалась слишком многочисленной и хорошо вооруженной даже для его нечеловеческой силы.

Хозяин не вспомнил имя сына, но, только рыжая вихрастая голова его мальчика всплыла в памяти, он сразу ощутил вкус его мяса и рот наполнился слюной. Первый ребенок Мангерсты вышел на берег и замер у края воды. Он был таким же рыжим, как его сын. Не прекращая петь, Хозяин одобрительно кивнул, и мальчик шагнул в море. На мелководье его подхватил охотник и слегка прокусил кожу на шее. Держа лицо обмякшего ребенка над водой, он потащил его к гроту, там еда будет ждать своего часа. На пляж Мангерсты вышел второй ребенок.

Скоро Хозяин подрастет еще немного – и это плохо. Когда рост перевалил за двадцать футов, он разучился плавать. Вода больше не держала его. Он мог подпрыгнуть на высоту вполовину своего роста, но удержаться там не получалось, как бы ни взбивал он руками и ногами воду.

Это открытие неприятно его удивило. Плавать Хозяин любил, а теперь приходится шагать по дну так же, как ходит по земле их дичь: медленно переставляя ноги. С тех пор его макушка поднялась еще на четыре фута, и Хозяина ждало новое разочарование. Он оставался быстрым под водой, но, стоило ему выйти на сушу, воздух обволакивал, как густая смола, в которой каждое движение давалось с большим трудом. Хозяин решил питаться только мертвечиной. Расти он, кажется, перестал, но больше ничего не изменилось. Надолго его не хватило: вкус у мертвого мяса казался отвратительным.

От паба шел еще один ребенок: девочка лет семи. За ней следом вышагивал Нэрн, – значит, больше никого не осталось. Они будут ждать в гроте, в разное время, но каждый из них умрет в его зубах.

Первым был рыжий. Он тогда подумал: «Один». Потом были «два» и «три», а четвертого он забыл посчитать. А пятый был? Кажется, и не один. Детей было много, так много, что он сбился со счета. С десяток. Может быть, придется уйти глубже в море, если он сильно увеличится в размерах. Хозяин решил пока не думать об этом.

На берегу догорел костер. Новая охотница вошла в воду. Звали ее как-то на «Л». Память подводила все чаще, и это вызывало глухое раздражение. Вернулись охотники от грота, встали рядом с ней. Он посчитал их: то ли шесть, то ли семь. Охотники были такими одинаковыми, что он каждый раз думал: не посчитал ли он кого-то два раза, а тыкать пальцем было трудно.

Странная штука: память. Хозяин помнил льва на штандарте скотта, помнил, как выглядели гарды их мечей, помнил, что их командира звали Катанахом, а свое имя вспомнить не мог. Он тряхнул головой и почувствовал, как яростно воздух сопротивляется его движению.

– Мертвечину соберите и сбросьте в яму, – сказал он, разворачиваясь спиной к обезлюдевшей Мангерсте.

Ему хотелось как можно скорее оказаться в родной стихии, где он снова станет быстрым и сильным, где обострятся его чувства, где вода, касаясь кожи, вновь станет вторым зрением. Он с большим трудом оторвал одну ногу от дна и переставил ее вперед. Из-за северного мыса ветер принес запах металла и перегоревшего дерева. Хозяин потянул ноздрями воздух.

Нэрн стоял по колено в воде и вглядывался вдаль. У мыса над поверхностью моря появилось белое пятно и снова исчезло.

– МакАртур! – пробормотал с удивлением Нэрн. – Какого черта он там делает?

Хозяин задумался. Имя показалось ему знакомым. Может, так звали когда-то его: «МакАртур»? Но почему это сказал один из его охотников? Как его? Что у него с головой, драть ее? Надо быстрее вернуться в море, под воду, где его ум будет быстрым, как прежде, а мысли перестанут вязнуть в густом воздухе. Это все хитрый бог суши – сгущает воздух вокруг него, а сам трусливо прячется за облаками.

Хозяин с трудом оторвал ногу от дна. Из-за скалы показался серый нос большого корабля.

Бледная тварь постоянно маячила на грани света и тьмы. Капитан Фокс уже не сомневался: это существо манит их за собой, вот только к чему или от чего? Засады Фокс не боялся. Бронированные борта и несколько сотен вооруженных моряков, обзирающих море, вселяли чувство безопасности. Заядлый охотник, он гадал: борзая ли ведет его к крупной дичи или лисица уводит от норы с лисятами. Долго пребывать в сомнениях ему не пришлось. Первый лейтенант выдал словцо, которое скорей услышишь в трущобах Ист-энда[14], чем на мостике королевского линкора. Он протянул капитану бинокль и крикнул вахтенному офицеру:

– Пирсон, отправьте кого-нибудь на бак, пусть пошарят прожектором вдоль береговой линии.

Фокс прильнул к окулярам и едва удержался от удивленного возгласа. В кабельтове от берега стоял человек, он застыл вполоборота к приближающемуся кораблю. Несущиеся по небу тучи мешали хорошо рассмотреть его, но опытный глаз моряка сразу уловил несоответствие: он был невероятно огромным. Опустив взгляд ниже, Фокс заметил еще несколько людей, стоящих между великаном и берегом. Их головы не доставали ему до колена.

– Вы когда-нибудь такое видели, Маккуинси?

– Кажется, перед нами сам морской Хозяин со своими охотниками, сэр.

– Существо из глупых суеверий ваших земляков?

Старпом пожал плечами:

– Других предположений у меня нет.

Кто-то из матросов добрался до рукояток прожектора. Его луч скользнул по косматой голове, пошел в сторону берега, потом рывком вернулся. По палубе пролетел потрясенный вздох. В полумиле по курсу на одиннадцать часов стоял длинноволосый человек ростом не меньше тридцати футов. В бинокль Фокс в подробностях видел его лицо: зло сощуренные глаза, нос картошкой и огромную пасть, от уха до уха, утыканную акульими клыками.

– Вахтенный! – сказал капитан, не отрываясь от окуляров. – Матроса Уильяма Этвуда – в орудийную башню главного калибра. Командиру орудийного расчета временно передать обязанности Этвуду.

Вахтенный не сдвинулся с места. Фокс опустил бинокль.

– Пирсон, вы оглохли? – тихо спросил он, не оборачиваясь. – Выполнять. Матросу Этвуду передайте на словах: в голове этой твари – его офицерский патент.

Когда стих стук башмаков по трапу, старпом заметил:

– Рискованный шаг, сэр.

– Бросьте, Маккуинси, – ответил Фокс с уверенностью, которой не испытывал. – У нашего канонира опыт, а у этого парня – талант и сказочное везение – то, что надо для твари из ваших северных побасенок.

«Энсон» полз как черепаха, и приходилось приноравливаться к его скорости, чтобы наблюдатели на борту не теряли меня из вида. Странная медлительность Хозяина не укрылась от моего взгляда, и я молился Богу, чтобы канониры «Энсона» были достаточно сообразительными и меткими.

Мои надежды были столь призрачны, что оставалось только уповать на чудо. Чтобы уничтожить чудовище, нужно еще более страшное чудовище, а никого более грозного, чем линейный корабль Его Величества, в округе не было. Когда море вокруг меня вдруг потемнело, я понял, что на «Энсоне» увидели цель. Свою роль я выполнил, следующий ход – за королевским флотом.

Весь мой план состоял в том, что его не было: одни предположения и надежды. Я самонадеянно верил, что множество случайностей сложатся в мою пользу. А может, думал, что Господь не упустит возможности уничтожить соперника, вторгшегося в Eго царство. Я ушел в глубину и что есть мочи помчался к гроту с пленниками. На исход дуэли линкора и чудовища я повлиять не мог, а время играло против меня. Кроме Хозяина, был еще Нэрн и остальные охотники.

Когда я подплыл к решетке, запирающей грот, перед ней на скале сидела Лорна.

– Так и знала, Дон, что ты сюда придешь, – улыбнулась она. – Грехи покоя не дают?

Я прислушался к ощущениям: мы были одни на несколько миль, – подплыл ближе, готовясь свернуть голову вздорной старухе, если она попытается мне помешать. Лорна криво усмехнулась и подалась в сторону.

– Я б с тобой в покер сыграла, зятек, – сказала она ехидно. – Оставила б без штанов. Дети не отвечают за родителей, Дон. Шонни не должен был гибнуть из-за твоей сентиментальной глупости, а мелкие засранцы из Мангерсты – из-за трусости взрослых. Они не заслужили смерти в зубах Хозяина. Я с тобой, Дон… – Она замялась. – Если правильно поняла, что ты задумал.

– Правильно, – буркнул я. – Помоги отодрать эту чертову решетку. У меня сил не так много, как у Хозяина.

Мы вцепились в толстенные прутья и уперлись ногами в скалу. Когда в глазах от натуги поплыли белые круги, решетка немного сдвинулась, и мы перевели дух.

– Рванули? – спросила, отдышавшись, Лорна.

Я молча кивнул. Мы дернули еще раз, и решетка сдвинулась достаточно, чтобы в щель прошел человек. Я пролез в грот, а Лорну оставил сторожить снаружи. Не теряя времени, я вынырнул на воздух.

Слабый свет от узкой дыры высоко над головой едва разгонял темноту. На широкой каменной террасе сгрудились дети, все восемь, и я мысленно возблагодарил Господа за то, что никто из них не захлебнулся. Перед ними, закрыв их спиной, стоял матрос, и я сразу узнал его. Это он спас девочку в бухте Бенбекьюлы, его жизнь я продлил ценой жизни другого пленника. Его спасшиеся товарищи стояли поодаль с воинственным видом, но я видел, как дрожат их губы. Храбрец, имени которого я еще не знал, стоял с занесенной над головой глыбой, готовый обрушить ее на любого, кто попытается приблизиться. Я поплыл по кругу, не приближаясь и не удаляясь. Он напряженно всматривался в темноту.

– Как тебя зовут? – спросил я.

Лицо матроса вытянулось от удивления.

– Мартин Шелби, сэр, – ответил он, но камень не опустил.

– Мартин. – Я подплыл к дальнему краю террасы. – Я сейчас вылезу из воды. Ты можешь держать свой булыжник, если тебе так спокойнее, но он не причинит мне вреда. Если б я хотел вас убить, не стал бы разговаривать. Ты это понимаешь?

Он растерянно кивнул.

Я ухватился рукой за каменную кромку.

– Мартин, – сказал я. – У тебя и твоих товарищей есть возможность выжить и даже обрести свободу, но мне нужна твоя помощь.

– Почему я должен тебе верить?

– Почему нет? Ты уже знаешь, что происходит с теми, кого отсюда забирает Хозяин?

– Не знаю, – буркнул Мартин. – Знаю только, что никто не вернулся.

Я покачал головой:

– Тебе очень повезло, приятель, что человеческий слух слаб и ты не слышал, как громко и долго они кричат, пока Хозяин ест их живьем, выгрызая мясо, кусок за куском. Я не хочу такой участи для детей за твоей спиной. Сейчас Хозяин отвлекся на игру в прятки с военным кораблем и ему не до вас. Но как только он освободится, вернется сюда: голодный и злой. Лучше, если вас тут уже не будет.

Матрос посмотрел наверх, я покачал головой:

– В эту дырку только кошка пролезет. Надо выбираться через море. Рядом с этим гротом – пещера Хозяина. В дальней стене есть ход, оттуда тянет свежим воздухом. Это ваш единственный шанс, других я не вижу.

Сколько у нас есть времени, и есть ли оно вообще, – я не знал. Я шагнул вперед. Дети закричали и спрятались за матросскими спинами, их защитники стояли, отклонившись от ужаса и отвращения ко мне. Через дырку в своде проходило так мало лунного света, что видеть меня они не могли. Я для них был движущимся пятном чуть светлее, чем темнота вокруг, но от меня исходил крепкий дух разделанной рыбы, и этот запах был им хорошо знаком. Мартин пришел мне на помощь. Он присел на корточки перед сбившимися в кучку детьми и сказал:

– Этот дядя хороший, он поможет мне отвести вас домой. Вы хотите домой?

Дети вразнобой закивали, они еще с опаской поглядывали в мою сторону, но крик стих. Я опустил голову в воду и тихо позвал Лорну. Через пару мгновений она вскарабкалась на камень.

– Стю, – сказала она, заметив знакомое лицо, – помнишь бабушку Лорну?

– Миссис Рейли? – недоверчиво отозвался один из мальчишек. – Это вы?

– Да, Стью, я. Помнишь, как вы с моим правнуком Шоном расколотили заварочный чайник миссис МакАртур? Грейс кричала так, будто он был из сервиза королевы Виктории. Помнишь, что тогда было?

– Вы сказали ей, что мы не виноваты… Что это вы задели стол своей коляской.

– И миссис МакАртур сразу замолкла, – подхватила Лорна. – Сказала, что я дорого ей обхожусь, и ушла.

– Простите, миссис Рейли, – смутился Стю. – Шон…

– Я знаю, мой мальчик, знаю, – оборвала она его. – Сейчас не время для разговоров. Я все та же миссис Рейли, только теперь хожу и пахнет от меня непривычно. Подойди ко мне.

Стю нерешительно подошел к Лорне. Она подхватила его на руки.

– Сейчас я нырну вместе с тобой. Закрой глаза, набери полную грудь воздуха и задержи дыхание.

Как только мальчик зажмурился, Лорна прыгнула в воду. Мартин последовал за ней, прижав к груди незнакомую мне девочку. Я повернулся к оставшимся детям.

– Кто из вас самый храбрый?

Перепуганные дети глядели на меня, но с места не трогались. Тогда я подхватил одного из них, соседского парнишку лет шести.

– Зажмурься, вдохни глубоко и не дыши, – сказал я ему. Сердечко мальчишки бешено колотилось о ребра, но он сжал кулачки и сделал, как я сказал.

«В каком жестоком мире мы живем», – подумал я и прыгнул в воду.

В пещере Хозяина на самом деле обнаружился лаз, достаточно широкий, чтобы в него легко прошел широкоплечий матрос. Когда-то, наверное, этим ходом пользовался и Хозяин. Сейчас он вряд ли бы просунул туда голову. Шестерых детей мы переправили без приключений. Матросы увели детей наверх, Мартин остался охранять вход – поступок столь же отважный, сколь и глупый. Мы с Лорной вернулись за оставшимися малышами. Лорна с младшим братом Хэмиша ушла под воду первой. Я подхватил на руки последнего карапуза. Он смотрел на меня выпученными глазами и тяжело дышал, но никак не хотел набирать в грудь воздух. Я был в полном отчаянии. Осторожно, стараясь не пугать его еще сильнее, я спустился в воду с ним на руках, подплыл ближе к прикрытому решеткой выходу. Двигаться дальше я не мог: ребенок захлебнется, стоит мне опуститься с ним под воду.

Время шло, его не беспокоили мои трудности. Я не имел ни малейшего понятия, что сейчас происходит у пляжа Мангерсты, но, кроме Хозяина, там оставались еще пятеро охотников, и самый опасный среди них – Нэрн. В любой момент они могут вернуться сюда.

Черт-искуситель шепнул мне в ухо малодушную мыслишку бросить мальчика тут и спасать собственную шкуру. За то, что мы с Лорной сделали, прощения не будет: валяться нам в яме до скончания веков. И даже если Хозяина не станет, я догадываюсь, кто займет его место. От Нэрна пощады ждать глупо. Я осенил себя крестным знамением, и стало чуть легче на душе, хоть ни у Господа, ни у Дьявола здесь власти не было.

Оставался один выход, но очень опасный. Я силой склонил голову мальчика к плечу. Он сразу разревелся, но я не обратил на это внимание. Я слегка прокусил кожу на его шее. Малыш обмяк. Он не мог сопротивляться, но был в сознании и продолжал дышать. Теперь мне нужно было заткнуть рот и нос рукой так плотно, чтобы он не смог вдохнуть воду, а я не был уверен, что получится. Нырнуть я не успел.

Не знаю, что я ощутил, – это не было даже слабым колебанием воды, просто холод коснулся моих ног. Стараясь двигаться плавно, я положил мальчика на камень и медленно опустился под воду. Далеко впереди двигалась смутная фигура. Я забился в щель между скалами и с ужасом следил за тем, как кто-то приближается к гроту. Заметить меня было очень сложно, но сдвинутая в сторону решетка могла привлечь внимание. Давление воды усиливалось: тот, кто плыл сюда, сильно торопился. Если плыл, то – один из охотников, не Хозяин. За все время, что я ему служу, ни разу не видел, чтобы тот отрывался от дна.

Охотник приблизился, и я разглядел оскаленную морду Нэрна. Он замедлил движение и завис в толще воды. Черные глаза внимательно осмотрели решетку. Я приготовился к драке. Вся моя бурная жизнь на суше говорила: шансов победить Нэрна почти нет. И она же напоминала: не один раз этого «почти» хватало, чтобы выжить.

Я ждал, не шевелясь, – Нэрн так же неподвижно висел с той стороны решетки, всматриваясь в темноту. Неожиданно он оттолкнулся ногами и исчез из виду. Минута сменяла минуту, а Нэрн не появлялся. Я не знал, что делать. Меня не было уже достаточно долго: Лорна в любой момент могла примчаться сюда, чтобы узнать, что меня задержало.

Я больше не мог безучастно ждать. Зажав рукой рот и нос мальчика, я ушел с ним под воду. Стараясь не шуметь, но двигаться быстро, я поплыл к решетке. Времени было очень мало. Нет никакой разницы: нахлебается ли мальчик воды или задохнется от нехватки кислорода под моей рукой. Я должен успеть и не привлечь внимания дьявольски чуткого Нэрна.

Скользнув в щель между решеткой и скалой, я завертел головой, но никого не заметил. До пещеры Хозяина было не больше двухсот ярдов. Понизу, над самым дном, я осторожно поплыл вперед, стараясь не баламутить ногами воду. Сегодняшняя ночь до конца жизни будет сниться бедному мальчику в кошмарах, а насколько длинной будет его жизнь, зависело сейчас от меня. Я плыл и яростно торговался с Богом, которого здесь не было. Мне очень хотелось к нему вернуться.

«Энсон» вышел из-за мыса и начал плавный поворот. Хозяин никогда не видел таких кораблей, ведь очень редко выходил на поверхность. В его жизни был один интерес: живое мясо. Его вдоволь приносили охотники. Последний раз он покидал шельф у Эйлин-Мора много лет и три фута роста назад. Трудно сравнивать события, между которыми пролетела пара веков, но ему и в прошлый раз было тяжело. Может, тот, другой бог, который царствует на суше и в небе, так намекал, что не рад ему? Жалкий трус – боится спуститься к нему в океан и прячется от него на земле.

Да, он помнил, как сдавливало грудь, как воздух с трудом входил в легкие, но это был пустяк по сравнению с тем, как тяжело далась ему эта вылазка. Тогда рядом с побережьем тоже болтался военный корабль, похожий на раздувшего грудь голубя. Над палубой, кишащей живой едой, полоскались на ветру паруса, почти такие же, как на его… Как называлась эта проклятая лодка? Бр… Др… Кр…

Он увел ее из-под носа чужаков. Пока те грабили пиктскую деревню, он с двумя бойцами вскарабкался на борт. Водить судно под парусом никто не умел, но Хозяин не любил строить планы. Острый меч и крепкая рука надежнее. Конец меча он упер в шею здоровяка, храпящего на корме. А чтоб случайно не напоролся раньше времени, поставил ему на лоб ногу.

С кормчим чужаков они поставили парус, и корабль медленно пополз прочь: ветер дул слабый, а на весла посадить было некого. Дро… Дра… Лодка отошла на глубину, чудом миновав торчащие из воды камни, когда на берегу появился первый чужак с тюком на плече. За зелеными холмами потянулись в небо черные дымы. Пришлые воины натешились с пиктскими женами и дочерями и потащили на берег нехитрую добычу, а лодки-то и нет. Вот она, рядом, а не достать. Как они орали, бегая по берегу и тряся бесполезным оружием! Несколько топориков улетело в море, булькнув в паре локтей от борта.

Трое самых отчаянных сбросили одежку, и, зажав в зубах короткие мечи, прыгнули в воду. Глупо: можно захватить лодку, когда тебя не ждут. Что может быть беспомощнее могучего воина без доспехов, который вцепился обеими руками в борт и пытается забросить грузное тело? Все трое ушли на дно с расколотыми черепами.

Хозяину этого показалось мало, он мечом вспорол пузо пленному кормчему. Намотал кишки ему на шею и швырнул в сторону берега. Не докинул, но вызвал новый взрыв рева и проклятий. Пустое сотрясание воздуха. Без кормчего их чуть не вынесло в открытое море. Кое-как разобрались тогда с парусом и рулем.

Хозяин не боялся смерти: она неизбежно следует за жизнью, вечно стоит за левым плечом воина и выжидает удобный момент. Можно умереть в горячке от пустяшной царапины, оступиться на краю обрыва, сгореть, задохнуться во сне, умереть от голода и жажды на лодке посреди океана. Какая из этих смертей легче – рассказать некому.

Кормчего он убил не потому, что надо, а потому, что захотел. Хозяин всегда делал, что хотел, потому что знал: он – бог. Он знал это с самого рождения, и оказался прав. Он живет сотни лет, а остальные – сколько он позволит.

Где все те, кто таскал ему добычу? Если хорошенько покопаться в яме, дорыть до самого дна, можно найти тех скоттов, что сбросили его в море. Хозяин исполнил обещание: пришел за ними и заставил служить себе. Один за другим, все они оказались в яме без рук и ног, и они все еще живы – где-то там, под грудой прочих недоеденных тел. Часть скоттов попыталась сбежать с острова, но он с их бывшими товарищами потопил все лодки Катанаха. Кому повезло – утонули.

Хозяин беспокойно следил за приближающейся громадиной. Он спешил как мог, но на каждой ноге будто повисло по тысяче его жертв: вцепились обглоданными ручонками и не пускают в родную стихию. Корабль сменил курс и шел теперь прямо на него. Луч света уткнулся в его голову и больше не терял. Он был холодным, не жегся, как солнце, от него не горела кожа, но он слепил. От этого сияния болели и слезились глаза. Хозяин потянул руку вверх, чтобы прикрыть лицо.

Как же они вернулись тогда, на той лодке? Хозяин произнес магическое заклинание. Оно очень короткое: «Убью!» Подействовало безотказно. Едва шеи не переломали, но быстро разобрались с парусом. Свалиться с реи не так страшно, как испытать на себе гнев Хозяина. Кое-как, похабно вихляя задом, но лодка двинулась куда надо. У родного берега чудом раз десять не напоролись на камни. Пару весел сломали. Близко подходить не рискнули: он обвязал веревкой одного из бойцов и отправил вплавь на берег. Подбежали другие бойцы и вытянули их на мелководье.

Хозяин опустил ногу в песок и начал поднимать вторую. Вода омывала прохладой его босые ступни, звала и дразнила. Он шел бесконечно долго, но море все еще плескалось ниже колен. Корабль медленно приближался. Его темные борта не были усыпаны дырами, плюющимися раскаленными шарами. Хозяин видел всего одну не слишком толстую трубу, обращенную к нему, но из нее тянуло смертью сильнее, чем из десятков пушечных портов старого парусника. Чтобы не думать о враге, отвлечься от слепящего света, воздуха, густого, как овсяный отвар, боли, разрывающей голову, Хозяин попытался вспомнить, как называлась лодка, которую он угнал у чужаков.

Дра… «Дракон», что ли? Воины на берегу трясли бородами, заплетенными в смешные косички, и кричали: «Дракон! Дракон!», что-то на их лающем языке и опять: «Дракон!» Нет, не так, а как – не вспомнить. Он свое имя не помнит, а тут – лодка. Какой огромной она ему казалась, а это железное чудовище раздавило бы ее и не заметило.

Хозяин скосил взгляд в сторону вражеского корабля, и даже это движение причинило боль: хитрый здешний бог насыпал песок в его глазницы, не иначе. Труба изменила свое положение: круглый провал по центру скрыл ее целиком. Что-то сверкнуло, но так слабо, что эта вспышка утонула в сиянии света. Скала за левым плечом Хозяина взорвалась, и каменные осколки впились в его бок. И только потом грохот, отставший от снаряда чудовищного калибра в тринадцать с половиной дюймов, ударил в уши Хозяину. Шок и страшная боль выбили из Хозяина остатки воздуха. Напрягая непослушные мышцы, он начал долгий и мучительный вдох.

Противник оказался смертельно опасным, но у Хозяина есть еще одно оружие, о котором он забыл: его песня. Враг медлил: второй выстрел запаздывал. Хозяин набрал полную грудь воздуха и запел. Эта песня была на гаэльском, он сочинял ее на ходу – о трусливом боге неба и суши, пославшем вместо себя на битву железное чудовище. Его хриплый голос взлетел вверх и покатился под гору, все быстрее и тише, пока совсем не исчез. Как только затихла его песня, взмыли со скал птицы и заметались в ночном небе, врезаясь друг в друга и падая в море.

Вахтенный офицер нашел Этвуда на носу. Сжав побелевшими пальцами край фальшборта, Билл не отрываясь смотрел на приближающееся чудовище. Пирсон похлопал Этвуда по плечу. Матрос развернулся, увидел офицера и вытянулся в струнку, рука взлетела ладонью ко лбу.

– Вольно, – сказал Пирсон, бросив недовольный взгляд на пижамные штаны. – Следуйте за мной.

Не дожидаясь ответа, он направился к башне главного калибра. Этвуд побежал за ним. Орудийный расчет встал по стойке «смирно». Канонир отдал честь, но вахтенный прервал его стандартный рапорт.

– Вольно, Маллиган. Вы временно отстраняетесь от своих обязанностей. На ваше место заступает матрос Этвуд.

Канонир удивленно посмотрел на стоящего по стойке «смирно» босого матроса в кителе поверх больничной пижамы и перевел взгляд на Пирсона.

– Но, сэр… – попытался возразить Маллиган.

– Это приказ капитана! – отрезал вахтенный. – Вопросы?

– Никак нет, сэр! – вытянулся канонир.

– Послушайте, Маллиган, – сказал, смягчив тон, Пирсон. – Вы видели тварь прямо по курсу? Капитан думает, что матрос Этвуд сможет поразить ее с первого выстрела.

– Хотя бы один пристрелочный, сэр, – робко сказал Билл за его спиной.

– Вы слышали, Маллиган?

– Сэр! Я был лучшим на стрельбах в нашей эскадре во время кипрской кампании!

– Я это помню. Поверьте, сегодня же вы вернетесь к исполнению своих служебных обязанностей.

– Есть, сэр! – гаркнул Маллиган.

Вахтенный кивнул и шагнул к люку.

– Сэр, – услышал он сзади голос Маллигана. – Разрешите остаться на должности помощника канонира. Я уже сделал необходимые расчеты, орудие готово к выстрелу.

– Вы не против, Этвуд? – спросил Пирсон через плечо.

– Нет, сэр! – ответил Билл.

– Капитан не давал по этому поводу никаких распоряжений. Разрешаю, – сказал Пирсон и, перед тем как покинуть башню, добавил: – Этвуд, капитан сказал, что в голове этой твари – ваш офицерский патент.

Билл смущенно переминался на пороге. Маллиган с помощниками угрюмо рассматривали неожиданного командира: почти мальчишку, босоногого, с красными пятнами на щеках.

– Сэр, – нарушил тишину бывший канонир. – Вы готовы произвести выстрел?

От такого обращения у Этвуда запылали уши. Он выдохнул, отгоняя волнение, и спросил срывающимся голосом:

– Я могу посмотреть ваши расчеты по упреждению, сэр?

Маллиган протянул ему листок. Быстро пробежав по нему глазами, Этвуд прильнул к окуляру прицельной трубки. Линзы сорокапятидюймовой трубы приблизили великана на расстояние вытянутой руки. Он смотрел Этвуду прямо в глаза: обычный человек, но лишь до кончика носа. У Билла пересохло в горле. Он нервно сглотнул и покосился на канонира. Маллиган не сводил с него ревнивого взгляда.

Этвуд внес поправки. Он заметил, что канонир выставил угол ствола так, чтобы попасть в голову. Снаряд весит больше тысячи двухсот фунтов, какая разница, куда он попадет? Билл опустил ствол ниже и развернул орудийную башню на пару градусов. Он замер в ожидании. Использовать оптическую прицельную трубу было непривычно: этой новинки не было на «Дриаде» в день, когда он метко поразил со второго выстрела цель.

Свободные члены команды вместе с канониром следили за каждым его движением. Биллу было очень неуютно: металлический рифленый пол холодил ноги. Он сильно пожалел, что остался на палубе наблюдать за диковинным существом вместо того, чтобы привести себя в надлежащий вид для главного события в жизни.

– Сэр, – сказал Маллиган, – пять кабельтовых.

Билл поднял руку: «Приготовиться!» Все, кто находился в башне, вставили в уши кусочки каучука. Как только в круге прицела появился край морды великана, лебедка дослала полузаряд и прогремел выстрел. Мощный откат потряс Этвуда, грохот проник даже сквозь затычки, пробежал по всему телу волной, разбирая на части и вновь собирая Билла в единое целое. Что-то подобное он испытал, когда впервые в жизни попал в портовый бордель с друзьями по команде, но сейчас чувство было неполным. Не глядя в окуляр прицела, Билл знал, что промахнулся. Взревела лебедка, затаскивая на орудийную палубу новый снаряд.

– Вы почти попали, сэр, – сказал Маллиган, и Этвуду показалось, что в его голосе уже не было издевки. – Ваш снаряд подпалил волосы на груди у этой твари.

Пока лебедка лязгала, невыносимо медленно поднимая огромный снаряд с нижней палубы, Этвуд наблюдал за великаном. Ему явно досталось: Билл видел потеки крови на его теле, но он продолжал двигаться, только медленно, почти незаметно. Так полз через свой вольер ленивец в Риджентс-Парке: жуткое животное с огромными когтями, до ужаса похожее на одичавшего человека… Не такое жуткое, как человек в кружке прицела.

Так же долго, словно продираясь сквозь липкую смолу, великан открыл свою чудовищную пасть и запел. Несмотря на расстояние и толстый слой брони башни, его песня проникала глубоко в душу, наполняя ее тоской. Голос становился все ниже, потом пропал вовсе, но отголоски его наполнили жилы Этвуда мертвенным холодом. Из глубин памяти начали, один за другим, всплывать видения: мать, замерзшая в собственном доме над колыбелью новорожденного брата, которого Билл никогда не видел; мистер Кэверидж, башмачник, лежавший с переломанными ногами в канаве с нечистотами, пока Билл справлял на него нужду под дружный гогот матросов из его команды, и он же, позже, умирающий от гангрены в Работном доме. Один за другим полезли в голову грехи, совершенные и мнимые, и слезы покатились по щекам Билла.

Лязг механизма, досылающего снаряд в казенник орудия, привел его в чувство. Билл всунул в уши затычки, и сразу стало немного легче. Он махнул: «Приготовиться!» – и заметил краем глаза непорядок. Билл оторвался от прицела. Весь орудийный расчет стоял на коленях и молился, заливаясь слезами. Этвуд посмотрел в трубу и повернул башню чуть правее. Борясь с тошнотворным желанием убраться отсюда куда угодно, хоть за борт, Билл спрыгнул с командирского сиденья. Он подбежал к канониру и потряс его за плечи. Маллиган не обратил на Этвуда никакого внимания. Рыдая, он упал на палубу и свернулся, зажав руки между коленями.

– Где ваши затычки, Маллиган? – закричал Билл ему в ухо.

Канонир протянул трясущуюся ладонь с двумя каучуковыми шариками. Билл заправил их ему в уши и поднял Маллигана на ноги. Пока тот приводил в чувство остальных артиллеристов, Этвуд вскарабкался обратно и приник к окуляру. Грудь великана опала, но он снова набирал воздух для своей жуткой песни. Билл внес поправки и выстрелил. Его вновь отбросило на спинку, но чутье, которое есть у каждого меткого стрелка, подсказало: на этот раз выстрел был точным. Нестройный крик «Ура!» с палубы подтвердил его догадку.

Песня Хозяина долетела до вражеского корабля. Он увидел, как попадали на палубу воины, как несколько светлых фигурок прыгнули за борт. Воздух вышел, Хозяин начал набирать его для следующей песни, и в этот момент он почуял враждебный взгляд – это чувство много раз спасало ему жизнь. Будто бог-соперник подкрался сзади и занес меч для предательского удара. Хозяин попытался упасть, но проклятый воздух сгустился до состояния студня. Медленно-медленно, продираясь сквозь застывшую массу, он клонился к поверхности моря.

Полыхнула вспышка, провал трубы выплюнул стальной снаряд. Тысяча двести фунтов стали и черного пороха пролетели за секунду семьсот ярдов, оставшиеся до великана. Этвуд целил в туловище, но Хозяин успел немного склониться вперед. Снаряд ударил в основание шеи, перебил, не взорвавшись, позвоночник. Оторванная голова Хозяина с плеском рухнула на мелководье в кабельтове от носа корабля. За спиной обезглавленного великана снаряд врезался в скалу, и сто восемьдесят фунтов черного пороха разнесли ее на осколки.

Хозяин пошатнулся и рухнул в море. Воздух больше не мешал морскому богу падать. На палубе «Энсона» закричали: «Ура!» Капитан Фокс наконец пришел в себя. Судя по лохматой голове Хозяина в луче света прожектора прямо по курсу, линкор вот-вот сядет на мель. Фокс рванул рукоятки судового телеграфа, и «Энсон» вывернул на глубину.

– Капитан, – сказал старпом за его спиной. – Сегодня ночью вы стали легендой.

– Спускайте шлюпки, Маккуинси. Надо обеспечить охрану этого монстра до тех пор, пока не прибудет коронер из Сторновея. Сами отправляйтесь на берег и посмотрите, что там с этой деревушкой. Мне нужны очевидцы из местных, которые объяснят, что за чертовщина тут творилась.

Нэрн и четверо оставшихся охотников медленно двигались за Хозяином. Никто не знал, как ему помочь, да и желанием не горел. Когда первый снаряд взорвался в береговой скале, охотники оказались к нему слишком близко. Страшный грохот и ударная волна сбили Нэрна с ног. Тряся головой, он нырнул и ушел в спасительную глубину. Один за другим к нему спускались остальные. Вода окрасилась бурым и напиталась вонью ржавого железа. Пока охотники вытаскивали из себя мелкие осколки, море принесло отголосок второго взрыва.

– Ждите! – приказал Нэрн и взлетел к поверхности.

Военный корабль сменил курс и с креном на правый борт уходил с мелководья. Под развороченной взрывом скалой лежало тело Хозяина. Чуть дальше волны шевелили длинные волосы на его голове. На берегу тускло мерцали головешки под обгоревшей Аннабель Ганн.

Нэрн вернулся к охотникам.

– Что там? – спросил один из них.

– Хозяин убит, – ответил Нэрн. По его голосу было невозможно понять, радуется он или скорбит.

– И… Что нам теперь делать? – растерянно спросил другой.

Нэрн опустился ниже. Он навис над задравшими головы охотниками и увидел плохо скрываемую радость в их глазах.

– Мстить, – сказал он без выражения. – Убейте их всех!

– Зачем, Нэрн? – спросил третий. – Мы теперь свободны!

Нэрн повернулся к нему. Никто не заметил движения, просто через миг содрогающееся в агонии тело непонятливого охотника извивалось на пальцах Нэрна, глубоко погрузившихся в его пустые глазницы.

– Убейте их всех! – повторил Нэрн, и трое выживших послушно поплыли к кораблю. Никто из них не был способен так быстро двигаться. Нэрн дождался, пока они исчезнут из виду, и стремительно ушел в глубину. Морю нельзя без Хозяина, это он знал точно.

Надеясь только на чудо, я вынырнул в пещере Хозяина и передал мальчика Лорне. Пацан наглотался воды: плотно закрыть ему рот и нос рукой мне не удалось.

Лорна привычным движением перекинула пацана через колено. Вода из его рта смешалась с водой, стекающей с волос. Мальчонка закашлялся, его вырвало, и я облегченно перевел дух.

Я не мог дать ему умереть. Не знаю, почему, но мне казалось, что еще одна смерть вернет меня в царство Хозяина, из которого я почти выбрался. У меня не было никаких иллюзий: люди не примут меня, лишь теплилась надежда, что примет Господь и, может, даже вернет человеческий облик, если я докажу, что ценю Его величайший дар – жизнь.

Мальчик прокашлялся и захныкал. Мартин забрал его и, прижав к груди, нырнул в лаз.

– Что стоишь, зятек? – ехидно спросила Лорна, задержавшись у прохода.

– Да вот думаю, где ты так научилась откачивать утопленников, – сказал я.

– Если б не умела, тебе б не Грейс плешь проела, а другая несчастная, – ответила старая язва и нырнула в проход. Я двинулся следом.

Мы шли по широкому извилистому лазу, усыпанному костями. Ноги по щиколотку утопали в человеческих останках, и я благодарил Господа, что он сделал людей почти слепыми. Дети этого зрелища не вынесли бы. Мы карабкались все выше и выше. Местами приходилось взбираться по уступам вверх, цепляясь за мелкие выемки, и я подивился, как Мартину удалось перетащить детей на поверхность. Свежий морской ветер завывал в трубе, ведущей нас на свободу. Его йодистый запах казался мне слаще всех ароматов мира. Я не просто выбирался из пещеры Хозяина, я шел к своей настоящей новой жизни. Теперь я знал ее истинную цену.

Последний уступ, и небо, усыпанное звездами, распахнулось над головой. Эйфория охватила меня, и я задохнулся от восторга. Мартин вывел меня из благодушного состояния. Он взял меня за плечо и сказал:

– «Мне очень жаль», да? Я узнал твой голос!

Пока он размахивался, я мог сто раз его остановить и десять раз убить, но я в радостном ожидании смотрел, как его увесистый кулак летит мне в лицо. Хрустнул, ломаясь, нос. Кровь полилась потоком. Я спокойно поправил пальцами хрящи.

– Правильно узнал. Повторю еще раз: «Мне очень жаль», – сказал я ему. – Тебе стало легче?

– Нет, – буркнул он. – Что делать дальше?

Я осмотрелся. Лаз вывел нас на каменистую макушку небольшого островка. За узким проливом, ярдах в тридцати, высились береговые скалы, над ними торчала башня маяка. Его луч бил на северо-запад, где океан был усыпан торчащими из воды камнями.

– Это маяк на острове Эйлин-Мор, я служил на нем смотрителем. Вот там, – я ткнул пальцем в восточную часть острова, – за той скалой, есть небольшая бухта, от нее к маяку ведет тропинка. Кому-то из вас придется сплавать туда за помощью.

– Может, ты сам сплаваешь? – зло спросил он.

– Мартин, – устало сказал я. – Как думаешь, какую встречу мне устроят смотрители, когда я, дружелюбно улыбаясь своей пастью, выберусь на берег? Я мог перебить вас в пещере, мне ни к чему было тащить тебя и детей сюда.

Мартин отошел посовещаться с остальными, я не слушал, но когда Мартин снова подошел ко мне, не удивился.

– Сам поплыву. Что потом?

– Потом ты уговоришь их взять лодку и отправиться сюда за детьми. Как только я увижу, что вы возвращаетесь, мы с Лорной уйдем.

Мы подошли с ним к краю. Он стянул матросскую робу и нерешительно почесал затылок. Правое запястье Шелби украшала неуклюжая татуировка большегрудой русалки.

– Когда выберусь отсюда, к морю близко не подойду, – сказал он.

– Не зарекайся, Мартин, – ответил я и хлопнул его по плечу.

Он обернулся и с опаской посмотрел на меня.

– Мы больше не увидимся?

– Только не говори, что будешь по нам скучать, – усмехнулся я.

Мартин осторожно спустился по камням к воде, замер, собираясь с духом, перед тем, как нырнуть в холодную воду.

– Я слышал, что возле устья Айлибая по ночам хорошая рыбалка, – сказал я ему в спину.

Он взглянул на меня через плечо и молча прыгнул в протоку. Я присел на камень рядом с Лорной. Кровь из носа остановилась, но срастающиеся хрящи нестерпимо зудели.

– Как думаешь, наши бравые моряки отправили Хозяина в ад? – спросила Лорна.

– Не знаю, – пожал я плечами. – В любом случае я не вернусь.

– И что мы будем делать дальше?

Я бросил косой взгляд на ее безмятежное лицо.

– Мы? – переспросил я. – Блестящая у меня перспектива: таскать за собой старую кошелку до скончания веков.

– Да брось, Дон, – улыбнулась она. – Признайся, что ты по мне скучал.

Я ничего не ответил. Мы сидели в темноте, глядя на то, как Стю собрал малышей вокруг себя и что-то увлеченно им рассказывал. Моряки сидели на камнях вокруг и не сводили с нас глаз.

– Как думаешь, они помнят? Помнят, как шли к берегу мимо трупов своих родителей?

– Надеюсь, что нет, – покачал я головой. – Иначе этот кошмар отравит им жизнь.

Лорна похлопала меня по руке.

– Это прозвучит чудовищно, – сказала она, – но я благодарна Хозяину. Ты не знаешь, какое мучение жить в тесной тюрьме своего полупарализованного тела. А ведь я когда-то здорово танцевала. Старый Рейли, упокой, Господи, его душу, подцепил меня в одном веселом заведении в Белфасте. Дурачок, он так и не понял, кем я там работала.

– Ты? – Я почувствовал, как отвисла моя челюсть.

– Да. – Лорна тихо засмеялась. – Бывшая портовая девка. Хороша матушка у набожной праведницы Грейс? Дочурка моя, небось, и супружеский долг исполняла, молясь Господу, чтобы все поскорее закончилось, а, зятек?

Старуха почти угадала. Я долго пытался разжечь огонь в ее холодном теле, пока не смирился с тем, что камни не горят.

– Мой покойный муж был хорошим человеком, и я хранила ему верность до самой смерти, а что было до него – разве важно? Он охотно поверил, что я была официанткой, а на сцену вышла, чтобы спасти от увольнения заболевшую подругу. Мужчины охотнее верят в ложь, чем в правду. Для твоего тестя я была невинной девушкой.

– А как же…

– Дон, вы, мужчины, такие наивные. Маленький пузырек с куриной кровью, и счастливый муж утром вывешивает простыню с красным пятном. Я танцевала в том кабаке год, а после танцев продавала разгоряченным мужчинам свое тело. Мой танец притягивал и завораживал. Рейли не смог не подойти ко мне. Я разрешила угостить меня бокалом сухого вина, потом согласилась с ним потанцевать. Пока мои подружки в номерах на втором этаже стонали на все лады, изображая страсть под потными мужиками, я танцевала с симпатичным простоватым парнем. В тот же вечер он предложил мне уехать вместе с ним, и я, вообще не думая, согласилась. Мы сбежали из Белфаста на его рыбацкой шхуне в крошечную деревушку под названием Мангерста, и я не жалела об этом ни единой минуты в своей жизни до самой его смерти. – Она замолчала, задумчиво глядя на ноги. – Когда меня разбил паралич, я больше всего страдала от мысли, что никогда я не смогу танцевать так, как в день моего знакомства с мужем.

Лорна вытянула свои длинные ноги и потрясла ими в воздухе. За прошедшие несколько дней дряблая кожа стала упругой, старческие жировые мешки на спине и бедрах исчезли, морщины разгладились. Вдобавок к ногам Хозяин подарил ей вечную молодость, только что с ней делать, не объяснил.

– А сейчас ноги есть, а танцевать не с кем, – вторя моим мыслям, грустно сказала Лорна. – Я ведь однолюбка. Странно такое слышать от бывшей шлюхи, Дон?

– Чем лучше тебя узнаю, тем сильнее тобой восхищаюсь. Странно такое слышать бывшей шлюхе от мужчины? – спросил я тем же тоном.

– Нет, Дон. – Она вздохнула и положила голову мне на плечо. – Я слышала это много-много раз от своего мужа. Пообещай мне, что когда мы отсюда выберемся, ты пригласишь меня на танец.

– Если выберемся… – пробормотал я под нос.

– Когда… – возразила она.

В протоке скрипнула уключина и плеснула вода под веслом. Я подбежал к берегу и осторожно высунулся. К нашему островку шла лодка, на носу стоял Мартин Шелби, закутанный в макинтош, с фонарем в вытянутой руке. Я вернулся к Лорне.

– Уходим, Мартин привел подмогу.

Мы бросились к противоположному берегу. Я прыгнул, Лорна замешкалась.

– Прощай, Стю, – крикнула она перед тем, как нырнуть за мной следом.

– До свидания, миссис Рейли, – ответил мальчик. – И спасибо, – тихо добавил он.

Лорна без всплеска вошла в воду, и на другой стороне острова над краем показалась голова Мартина.

Уже два дня, как Нэрн бросил в яму обгоревшего мальчика, но никакого биения жизни в теле маленького Шона Броди не было. Йен врал своим товарищам, но он не мог позволить остальным пожирать его плоть и сам не смог бы к ней прикоснуться. Йен понимал, что это бесполезно, и лихорадочно искал выход. Иссохшее тело мальчика напиталось влагой и разбухло. Теперь он выглядел почти так же, как прежде, если не считать обожженной кожи. Вот-вот должно было начаться разложение, и тогда скрывать правду уже не получится: мальчик мертв бесповоротно. И все же он упрямо оберегал Шона от клыков своих собратьев по несчастью.

«Его сердце бьется, – врал он, молясь недоступному Богу, чтобы это стало правдой. – Очень медленно и слабо, но бьется, значит, кровь течет по жилам. Нужно время – он слишком сильно пострадал».

Когда соседи засыпали, он склонялся над мальчишкой и надкусывал клыком свою щеку. Натекшую кровь он струей вдувал в разинутый рот Шона. Все было тщетно: кровавые нити, как черви, выползали из раскрытых губ и таяли в морской воде.

Когда появлялся Нэрн, Йен закрывал тело мальчика собой. У него было достаточно времени: стоило Благодетелю, как его называли многие, появиться над краем ямы, нестройный хор калек затягивал молитву о смерти. К тому времени, как крики «убей меня, Нэрн» приблизятся к центру и над Йеном появится сам Нэрн, он успевал заслонить Шона своей широкой спиной. Он лежал, благодарно глядя в глаза кормильцу, принимал его дары, а сам напряженно прислушивался: не шевельнется ли тело под ним.

Товарищи пока молчали, надеясь в скором времени заполучить собственного быстроногого и ловкого охотника, но надолго ли хватит их терпения? Йену уже кидали обвинения, что, когда все спят, он потихоньку отъедает от мальчишки мясо, и один из охотников даже сказал, что чуял запах крови. Йену пришлось своими куцыми обрубками перевернуть тело Шона, чтобы все убедились, что оно целое.

Ситуация накалялась, недоверие росло. В любой момент кто-то из соседей мог раскрыть Нэрну их маленькую тайну, и что тогда будет с телом Шона, да и с самим Йеном, – неизвестно. В доброту и благородство Нэрна он не верил. Слишком большие надежды на него питал каждый обитатель ямы.

Где-то на краю, говорят, лежит святой человек. Он предсказал гибель Хозяина, и тот лишил его глаз. Этот слепой блаженный мученик говорит, что яма, в которой они лежат, – Чистилище. Здесь искупаются все грехи, что они совершили в облике охотников, и после смерти каждый из них предстанет пред Божьим Судом чистым и безгрешным. Всем им уготован рай, надо только умереть. Смерть была самым желанным даром, о ней просили Нэрна – единственного человека, который мог отвести их к Вратам Рая, к вечной жизни… С руками и ногами.

Каждое появление Нэрна Йен ждал, что кто-то из посвященных в его тайну попытается обменять ее на райские кущи. То, что этого еще не случилось, было настоящим чудом – слишком несравнимые вещи лежали на чашах весов. Каждую ночь, то свирепея, то погружаясь в отчаяние, он пытался сделать невозможное: заставить мертвое сердце биться.

Один раз, когда все спали, он снова выдул струю крови в рот мальчика, но, вопреки обыкновению, она не вытекла обратно. Йен долго приглядывался к воде над губами Шона, но она оставалась прозрачной. Прокол быстро затянулся, и он снова прокусил щеку, набрал полный рот собственной крови и тонкой струйкой влил ее мальчику. Он заметил, как еле заметно шевельнулись мышцы шеи, приподнялась грудь, втягивая напитанную кровью воду.

Надежда лишила Йена разума. Позабыв об осторожности, он снова и снова прокусывал щеку и поил мальчика своей кровью. От ее острого железистого запаха проснулись соседи.

– Что ты делаешь, Йен? – спросил один.

– Ты ешь мальчишку без нас? – с угрозой прошептал второй.

Третий, изгибаясь всем телом и скрежеща зубами, пополз к ребенку. Йен, перебирая культями, заслонил Шона собой.

– Хозяин был слишком добр к тебе, – злобно прошептал третий.

– Он жив, теперь это точно. – Улыбаясь во всю пасть, Йен уткнул обрубок руки в его грудь, и третий беспомощно задергался под ее тяжестью.

Йен держал оборону, пока хватало сил, а потом один из охотников посмотрел за его спину и прошептал: «Матерь Божья!»

Шон Броди, маленький охотник, сидел, недоверчиво разглядывая ногу с перепонками между пальцев.

– Шон! – Йен кинулся к нему, и сейчас, как никогда, ему не хватало рук.

– Дядя Йен? – Удивление в глазах мальчика сменилось ужасом. – Что с вами? И что со мной?

Он почти ничего не помнил. Сначала была боль – свинец рвал его тело, потом слабость – жизнь вытекала из ран. Когда Шон очнулся, он был крепко спутан, а прямо над ним висело солнце, огромное и жаркое, и сжигало его живьем. А потом… Всё. Йен попытался объяснить Шону, что на самом деле произошло и как он попал сюда, но мальчик, кажется, так и не поверил. Все, что происходило и происходит с ним, казалось сном, и Йен решил, что, может, это и к лучшему.

Вначале Шон был очень слаб и бо́льшую часть дня спал, а когда бодрствовал, Йен объяснял ему, чего надо опасаться. Когда вдали снова затянули «Нэрн, убей меня!», мальчик, уже без напоминаний, втиснулся между двумя охотниками, давно лежащими лицом вниз, а Йен прикрыл его спиной.

Ожоги на теле Шона быстро затянулись, он снова стал тем же двенадцатилетним непоседой, каким был раньше, если не смотреть на пасть. Когда Нэрн убирался восвояси, Шон ракетой взмывал вверх и отправлялся исследовать новый мир в противоположную сторону. В тех краях, где ни Хозяину, ни охотникам делать было нечего, он гонял стаи макрели, носился с невероятной скоростью между скалами, исследовал таинственные пещеры и гроты.

Все вокруг было новым и неизведанным, но совсем не страшным. Происходящее казалось невероятным сном, который когда-нибудь кончится пробуждением в кроватке, в уютном домике родителей. Временами тоска по маме и папе охватывала его, но память о том, как он горел под лучами солнца, держала его вдали от берега надежней любых предостережений.

Охотники требовали еды. Дядя Йен серьезно, как взрослому, объяснил Шону: чтобы его не выдали, придется время от времени приносить какую-нибудь добычу.

– А что будет, если этот страшный человек меня найдет? – спросил Шон.

– Лучше тебе этого не знать, но будет очень плохо, – ответил Йен.

– Он утащит тебя к Хозяину, и тот будет долго, медленно и с наслаждением есть тебя живьем, – вклинился один из соседей. – А когда ему наскучит, обглоданного, без рук и ног, бросит тебя сюда, в яму, на веки вечные.

– Ну зачем ты так?! – Йен с досадой повернулся к товарищу.

– Пусть знает, чего стоит наше молчание.

И так бледная кожа мальчика посерела, губы задрожали, он испуганно посмотрел в глаза Йена, надеясь увидеть там, что это не так, но Йен кивнул и серьезно сказал:

– Будь очень осторожен.

Дети как боги – они бессмертны и эгоистичны. С того дня, как Шон очнулся в яме, он ни разу не задумался, по чьей безжалостной воле оказались здесь эти калеки, и совершенно не боялся, что такая же судьба может постигнуть его. Однако эти страшные слова возымели действие. Теперь Шон выжидал, когда все затихнут, и ракетой взмывал вверх, в нечистый туман, вечно клубящийся над ямой, и там, в вонючей мути, уплывал за северный край Эйлин-Мора. Возвращаясь, он прятался за скалой у кромки ямы и прислушивался. Если было тихо – осторожно возвращался.

В тот день, когда Шон получил зловещее предупреждение, ему впервые не хотелось покидать яму. Рядом с дядей Йеном он чувствовал себя в безопасности, хоть и не мог не понимать: случись что, искалеченный моряк не сможет его спасти. Быстро, как никогда раньше, он скользнул в облако. Морщась от неприятного запаха, вспорхнул в мутной воде, и чем прозрачнее она становилась, тем медленнее двигались его ноги. В темной воде впереди мерещились призрачные тени, они кружили, заманивая мальчика в водоворот, чтобы унести в зубастую пасть своего ненасытного Хозяина.

Шон задержался под обманчивой защитой тающих клубов тумана, но все же решился и, упрямо сжав кулаки, поплыл вперед. Он летел низко над дном, но стараясь не слишком опускаться, чтобы потоки воды от его стремительного движения не баламутили песок.

Впереди появилась скала, Шон давно ее заприметил. Он подплыл к подножию и вжался в холодный камень. Пришло время становиться настоящим охотником.

Шон ждал. Где-то в нескольких ярдах над головой полная луна светила в небе и перемигивались звезды. Шон мог бы в пару взмахов ног всплыть на поверхность, вдохнуть свежий морской воздух, услышать, как тихо бормочут сонные чайки, но не мог побороть страх. Где-то за горизонтом прячется его мучитель – солнце. Оно терпеливо ждет.

Вода над головой раздалась, и появилась любопытная мордочка молодой нерпы. Ноздри раздулись, втягивая воду; не почуяв опасности, она нырнула, погналась за мелкой макрелью, но та, увильнув от клыков, забилась в щель. Нерпа ткнулась носом следом, но проход был слишком узким. В этот момент Шон оттолкнулся от скалы и бесшумно подплыл к ней сзади. Нерпа почуяла запах хищника.

Время больше не бежало, оно, как немощный старик, едва волочило ноги, а маленький охотник остался быстрым и ловким. Он увидел, как напряглись мышцы под коротким мехом, как медленно начала поворачиваться голова с вытаращенными глазами, шевельнулись ласты, готовясь выбросить жирное тело на спасительную скалу.

Шон бросился к нерпе, обхватил ее толстую шею, обвил ногами напряженное тело. Нерпа вывернула голову, обнажив клыки, но так заторможенно, что Шон без труда увернулся. Уткнувшись носом в щетину на ее затылке, он сжал руки. Нерпа выгнулась, пытаясь освободиться, затрепыхалась. Аммиачный запах страха ударил в ноздри Шона. Он сдавил еще сильнее. Его добыча дернулась еще пару раз и отяжелела. Нерпа была крупной, жирной и ощутимо тянула Шона ко дну.

Мальчик дотащил тушу до края облака. Долго сидел, прислушиваясь, но было тихо. Тяжело поднялся повыше, в самую гущу удушливого тумана, и поплыл к середине ямы. Дядя Йен и его товарищи были довольны. Они подползли к туше, вырывали мясо кусками. Кровавый туман клубился над их пиршеством. Шон от угощения отказался. Он, отвернувшись, сидел в сторонке, обхватив коленки руками. Вода принесла резкий запах нерпичьей крови, и мальчик не выдержал.

Он взмыл вверх, задержав дыхание, пробил висящий над ямой туман, понесся стрелой на север, глотая свежую морскую воду. Макрель прыскала в стороны, когда он проносился сквозь ее стаи, рачки зарывались в песок, но самый страшный морской хищник никого не хотел убивать. Он плавал долго, до изнеможения, пока не заполыхали огнем натруженные мышцы. Потом раскинул руки и ноги и начал медленно опускаться на дно.

Песок мягко ткнулся ему в спину. Шон закрыл глаза. Ему сильно, до слез, захотелось, чтобы нежная рука мамы легла на лоб и ее голос прошептал: «Проснись, мой ангел»; чтобы в окошко светило теплое и ласковое, совсем не жгучее солнце, чтобы из кухни пахло жареной колбасой и яйцами. Шон зажмурился, не давая слезам смешаться с морской водой.

Где-то здесь, в море, есть дедушка Дон, но он с тем страшным человеком служит еще более ужасному Хозяину, и Шону надо держаться от них подальше. Теперь дядя Йен и его жадные друзья – его семья, и ничего с этим не поделать. Шон лежал на дне, ноги гудели, вода тихонечко перемешивала песок, он шуршал вокруг, успокаивал, усыплял, и мальчик незаметно уснул. Когда проснулся, где-то очень далеко над водой, в зените, висело солнце. Здесь его лучи были теплыми и мягкими, словно Шон снова стал простым шотландским мальчишкой. Он сладко зевнул, потянулся и не торопясь поплыл обратно к яме.

Однообразное дно, покрытое песчаными барханчиками, проплывало под ним. И тут краем глаза он заметил что-то необычное: из песка торчал эфес с изящно изогнутой гардой и навершием в виде головы льва. Шон ухватил рукоять, удобную, но слишком большую для детской руки, и вытащил из песка саблю. Он восхищенно покрутил перед глазами прямой клинок, местами уже траченный ржавчиной. Выставил ее перед собой, как завзятый фехтовальщик.

– Защищайтесь, сэр! – выкрикнул он и бросился в атаку. Шон колол, рубил, сталь со свистом рассекала воду. Он кувыркался, нанося удары, носился, выставив саблю перед собой. Приятная тяжесть в руке вселяла уверенность, Шону показалось, что все ему по плечу. Один взмах – и голова страшного человека по имени Нэрн падает в песок, другой – и хлещет кровь из распоротого живота Хозяина.

Шон опустился на дно и встал, широко расставив ноги. Правой рукой опершись на саблю, он гордо вздернул подбородок. Придет срок, и он победит всех. Тогда дедушка Дон снова будет с ним, и мама с папой примут его тем, кто он теперь есть. Кивнув своим мыслям, мальчик поплыл к яме.

– Где ты это взял? – удивился дядя Йен.

– Нашел, в песке торчала.

– Надо же… – Йен внимательно осмотрел эфес. – Офицерская. Зачем она тебе? Наше оружие: зубы и… – он запнулся, печально глядя на свои культи, – руки. Ни к чему тебе эта железка.

– Да пусть играется, пока есть чем! – расхохотался его сосед.

– Пасть захлопни! – огрызнулся Йен.

Завыли расстроенным орга́ном голоса вдали. Шон без напоминаний втиснулся между двумя телами. Саблю он бережно прижал к груди.

Нэрн, с крупным тунцом в руках, подплыл к своим племенным бычкам. С довольными лицами они лежали вокруг остова обглоданного тюленя.

– Кто это принес? – спросил Нэрн, подозрительно оглядывая остатки пиршества.

– Никто, – ответил Йен. – Сам свалился нам на головы. Акула, видно, покусала.

– Надо же, как вам повезло… – протянул Нэрн. – Ну это тогда вам не нужно.

– Да, мы сытые. – Йен густо рыгнул. – Отдай другим.

Недоверчиво поглядывая на охотников, Нэрн сбросил тунца поодаль, и голодные калеки с жадным урчанием вгрызлись в его тугой бок. Он полетел назад под неумолчное «Нэрн, убей меня!». Он слышал, что где-то на краю ямы слепой безумец читает богохульные проповеди о том, что яма – Чистилище, и каждый умерший в ней попадает в рай. Если б не было этого дурачка, стоило б самому пустить такой слух. Теперь каждый из жалких огрызков молится на него, как на святого.

Островок, в недрах которого скрывалась пещера Хозяина, был большой пустынной скалой. Очень тихо, стараясь не совершать лишних движений, я скользнул к ее подножью и присел на корточки среди колышущихся водорослей. Лорна, видя мое поведение, так же аккуратно опустилась рядом. На суше мы бы шли, тихонько ступая на носок и следя, чтоб никакая веточка или скрипучая половица не попалась под ноги. В океане перемещаться неслышно почти невозможно. От любого движения колышется вода, и это волнение ощущается на большом расстоянии.

– Чего мы ждем? – тихо спросила Лорна, склонившись к моему уху.

– Скорей, решаемся, – ответил я. – Когда я забирал последнего ребенка из грота, к решетке подплыл Нэрн. Он провисел несколько секунд, заглядывая внутрь. Я уверен: он заметил, что клетка открыта и птички улетели, но не стал проверять. Нэрн сильно спешил, и я догадываюсь, куда.

– И куда же?

– К яме.

Лорна непонимающе посмотрела на меня, но я только покачал головой:

– Поверь, я сам ничего не понимаю: только предположения и догадки. Но поверь мне, Нэрн нас в покое не оставит.

– Думаешь, Хозяина больше нет?

– Уверен в этом… Почти.

Лорна цокнула языком и сразу виновато прикрыла рот ладонью.

– Нэрн невероятно сильный и быстрый… – протянула она с сомнением. – Таких, как мы, на него десяток нужен.

– Может быть, может быть… – задумчиво сказал я. У меня были мысли, но произносить их вслух я не хотел. Вместо этого я тихонько сжал запястье Лорны. – Одно я знаю точно: пока он жив, нам жизни не будет.

Лорна отвернулась.

– Теперь я поняла это твое «Если выберемся…», – сказала она еле слышно. – Я так долго была старухой, прикованной к инвалидному креслу, что совсем забыла, как восхитительно хорошо быть сильной, ловкой, молодой… – С внезапной надеждой она вцепилась мне в руку. От резкого движения заколыхались водоросли вокруг. – Дон! Давай просто уплывем, далеко-далеко. В Средиземное море или в Индийский океан. Или вообще в Америку! Он нас никогда в жизни не найдет!

Я покачал головой. Я думал об этом много раз. За сотни лет ни один охотник не смог сбежать от Хозяина. Все неудачные попытки заканчивались в яме. Он сам сказал мне об этом.

– Мы не скроемся, Лорна. Если ты не готова – уплывай! Шансов победить мало, но я попробую. Новый Хозяин появиться не должен.

– Дон, я больше не хочу умирать, прости… – Вдруг мне показалось, будто Лорна снова стала беззубой парализованной старухой, так изменился ее голос.

Она взяла мою руку и приложила к груди, и я услышал, как бешено колотится ее сердце.

– Я была с тобой, когда ты решил спасти детей. Мне было страшно, но я пошла на это. Но драться с Нэрном… Меня в пот бросает, когда я вижу его глаза.

– Мы не потеем, Лорна, – сказал я.

– Неважно, Дон. Прости, я не могу. Когда думаю об этом, отнимаются ноги. Ты не знаешь, как это страшно.

Я встал.

– Дело твое, тещенька. Я пошел, а ты живи счастливо. – Хотел добавить: «Найди себе другого партнера по танцам», – но то, с каким стыдом и страхом смотрела она на меня, остановило мой язык.

Не стоило ставить ее перед выбором. Камбалой стелясь по дну, я поплыл в сторону рифа, закрывающего яму. Лорна осталась сидеть у подножия скалы, закрыв лицо руками. Она плакала, но я ничем не мог ей помочь. От женских слез я и на войну сбегу с радостью. Возле рифа я опустился на песок и осторожно пошел в обход. Перед тем как выглянуть, я обернулся и успел увидеть, как быстрая тень исчезает за краем скалы. Лорна сделала свой выбор.

Я принюхался. Вода пахла железом, значит, мои догадки верны. Я осторожно высунулся. Левая часть рифа густо заросла кораллами – бледными и тонкими, как пальцы мертвеца. Стараясь не ломать хрупкие ветки, я продвинулся вперед. Показался край ямы, над ним висело бурое облако. Внизу что-то происходило, вода волновалась, как во время землетрясения. Можно было больше не скрываться: в таком бурлящем месиве, пропитанном кровью, почуять меня не смог бы и Нэрн.

Яма казалась жерлом вулкана с дымными клубами над ним. Я поднялся и завис над центром бурого пятна. Как ни пытался, но понять, где Нэрн, не получалось. Выхода не было: медленно перебирая ногами, я начал спуск.

Человеческая кровь своим сладковатым запахом перегнивших фруктов всегда вызывала у меня отвращение. Сейчас мне приходилось дышать ей, она вливалась в мои легкие, пачкая их липкой дрянью. Я с трудом сдерживал тошноту.

Вода стала прозрачнее, появилась яма. В центре над ней висел Нэрн. От его былой стройности не осталось и следа: под потемневшей кожей бугрились и перекатывались мышцы размером с человеческую голову. Могучими руками он держал одного из недоеденных Хозяином охотников. Нэрн дернул головой, вырывая клок мяса, и бедная жертва заорала от боли. Кровавая завеса вокруг них стала еще плотнее, а внизу, в яме… Я не поверил своим глазам. Обычно почти ровная поверхность этого жуткого котла, полного искалеченных тел, превратилась в воронку. Извиваясь безрукими и безногими телами, старые охотники старались отползти как можно дальше от чудовища, пожиравшего их живьем.

Я перекрестился и, собрав все мужество и бешено молотя ногами, устремился вперед. Стараясь ни о чем не думать, я врезался в спину Нэрна. От неожиданности он выронил свою жертву. Еще живой охотник с зияющей раной на месте правой груди медленно опустился на шевелящихся внизу собратьев по несчастью.

Замешательство Нэрна было недолгим. Он неуклюже перекувыркнулся и устремился ко мне, злобно оскалившись. Его плечи налились нечеловеческой силой, под кожей взбухли вены. За раздутой грудью болталось гигантских размеров пузо, как у женщины, готовой разродиться тройней. Оно мешало ему двигаться быстро.

Раньше он в два счета догнал бы меня, но сейчас при каждом махе ноги колено врезалось в висячий живот, Нэрна кидало из стороны в сторону. Может, это было бы комично, но я смотрел на каменные мускулы его рук, и становилось не до смеха.

Я не стал его дожидаться и изо всех сил пустился наутек. Я несся в непроницаемом облаке, в мешанине воды. Примерно так себя чувствует внезапно ослепший человек, оказавшийся посреди огромной, вопящей на все лады толпы. Я летел вперед, борясь с тошнотой, и ждал, что вот-вот оскаленная пасть Нэрна возникнет прямо передо мной. С этой мыслью я вылетел из облака крови и сразу устремился вверх. Не останавливаясь, я выпрыгнул и успел увидеть край поднимающегося из-за моря солнца. Его луч вскользь коснулся моего лба, и кожа запылала огнем. Господь еще не готов меня принять. Расстроенный, я ушел в воду. Последнее, что я успел заметить, – темная, без единого огонька, Мангерста и ярко освещенный военный корабль перед ней.

Нэрн потерял меня. Может быть, само перерождение ослабило его органы чувств так же, как сковало движения огромное брюхо. Последние сомнения исчезли: очень скоро здесь, на дне, будет стоять новый Хозяин, и, насколько я знал Нэрна, еще страшнее, чем предыдущий.

Откинув все сомнения, я устремился к мутной тени глубоко подо мной.

Ярдов за двадцать Нэрн учуял меня. Он перевернулся и поплыл навстречу, но я только прибавил скорость. Так быстро я не летел ни разу в жизни. Мы столкнулись. Обеими руками я вцепился в его шею. Длины моих пальцев оказалось мало, чтобы обхватить горло целиком. Оно было твердым, будто сделанным из цельного куска дуба. Я напряг руки до темноты в глазах, пальцы вонзились в шею, разрывая плоть. Нэрн завизжал так громко, что я почти оглох.

Мы кувыркаясь летели вниз, и я едва удерживал его лязгающую зубами пасть на расстоянии. Он вцепился мне в плечи, и адская боль пронзила их. Хватка ослабела, шея Нэрна начала выскальзывать из моих пальцев. Его торжествующие глаза приблизились ко мне. Он распахнул вонючую пасть, и я приготовился к мучительной смерти. Когда его клыки вонзились мне в щеку, нас сотряс страшный удар. Крича от боли, я покатился по чему-то мягкому и бугристому, а когда остановился, врезавшись лбом во что-то твердое, увидел прямо под собой черные глаза, полные жгучей ненависти.

– Убей его, – прохрипел незнакомый мне человек и толкнул меня головой.

Бугры подо мной зашевелились, приподнимая мое тело, и я понял, что лежу в яме, на тысячах искалеченных старым Хозяином охотников. Меня разрывало от боли. Через дыру в щеке мог бы проплыть угорь. Но морская вода охладила рану, я начал приходить в себя. Пошевелил правой рукой, потом левой. Каждое движение отдавалось болью. Вокруг меня приподнимались головы, все больше и больше, сотни лиц оборачивались ко мне и кричали, шептали, хрипели:

«Убей его! Убей его!»

Я поднялся. Попытался всплыть, но ноги не слушались. Стиснув зубы, я медленно пошел вперед, к шевелящейся впереди горе. Я шел, ускоряя шаг, заставляя себя не думать о боли и ранах. Я побежал, ступая по скользким спинам старых охотников, а со всех сторон оборачивались ко мне лица, и широкие тонкогубые пасти приказывали, просили, требовали:

«Убей его! Убей его!»

Я прыгнул, замолотил ногами, но беспомощно опустился. Что-то случилось со мной: вода не держала. Оставив попытки всплыть, я побежал дальше.

Впереди шевелилась бесформенная куча, окутанная кровавым покрывалом. Охотники, цепляясь зубами друг за друга, карабкались наверх, пытаясь достать поверженного Нэрна. Я почти успел, но гора зашевелилась, взорвалась, обрубки тел полетели в разные стороны. Нэрн, могучий, как огромная горилла, встал на ноги. С десяток охотников все еще впивались клыками в его плоть. Раздувшееся пузо Нэрна свисало между кривыми ногами.

Он попытался всплыть, но охотники висели на нем, как гончие на медведе, а в них вцеплялись другие, те, кто не успел вонзить клыки в шкуру Нэрна. Он взревел, замолотил ногами, приподнимаясь над ямой. Сбросил одного, впившегося в плечо, отбросил другого вместе с куском своей руки, будто совсем не чувствовал боли. Он поднимался выше, я подпрыгивал, пытаясь всплыть за ним, но неизбежно тонул. Крики «Убей его!» сменились вздохом разочарования.

Еще один охотник с выгрызенным боком полетел вниз: Нэрн вернулся к прерванной трапезе. Он висел у меня над головой и, не отрываясь глядя в мои глаза, вырывал куски плоти из следующего визжащего охотника. Его взгляд говорил: за этими беднягами придет моя очередь. Я опустился на дно и сел на чью-то спину. Вокруг меня больше не было лиц: одни затылки. Когда он доест, спустится ко мне. Я буду драться, стоя на ногах, как в портовых кабаках на суше в моей прошлой, Божьей жизни. Но долго ли я продержусь против могучей твари, которая может напасть с любой стороны?

Отчаяние охватило меня, и я заразил им всех вокруг. Волнение затихло, мне показалось, что в облаке над головой Нэрна мелькнула быстрая тень. Нэрн оторвал еще один кусок от затихшего охотника и бросил тело вниз. Падая, оно разогнало кровавую хмарь вокруг, и я вдруг увидел искаженное яростью лицо своего старого друга Йена, вцепившегося Нэрну в ногу. С довольным видом Нэрн оторвал его с куском своей плоти и потянул к пасти.

В этот миг откуда-то у меня из-под ног с яростным криком взмыл бледный силуэт, слишком маленький для охотника. Мимо меня промелькнуло до боли дорогое лицо. Это был Шон, но он не мог выжить. Что за призрак пронесся сейчас мимо меня? И разве призрак мог так взволновать воду?

Шон летел с невероятной скоростью, выставив вверх клинок. Вода бурлила под его быстрыми ногами. Не замедляя ход, он вонзил саблю в живот Нэрна по самую рукоятку. Черная кровь хлынула в воду. От неожиданности Нэрн выпустил свою жертву, и Йен, беспомощно разевая рот, упал на дно у моих ног, но я не смотрел на него. Я беспомощно подпрыгивал на месте и молотил руками и ногами, а вода не держала. В истончающемся кровавом тумане я увидел, как взмахнула рука Нэрна и как кувырком полетел вниз мой внук.

И вдруг еще одна быстрая тень промчалась мимо Нэрна. Потоком воды меня качнуло, я зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, что на раздувшемся пузе появилась черная полоса. Она расширилась, струйками потекла кровь. Сабля упала в яму, ударила кого-то в спину, но бедняга даже не шевельнулся.

Чрево Нэрна вывернулось наизнанку, исторгая бесконечный поток непереваренного мяса и крови. Медленно перевернувшись на спину, Нэрн опустился на дно. Клацали челюсти: охотники торопились разорвать Нэрна на клочки, так чтобы он точно не смог больше подняться. Из кровавого тумана над головой вынырнула Лорна. Она молча подхватила меня под мышки и потянула прочь.

– А мы? – услышал я разочарованный крик сзади, но ответить не смог.

Битва кончилась, не оставив во мне ни капли силы. Я висел в руках Лорны таким, какой недавно была она: парализованный, беспомощный, обездвиженный. Все случившееся казалось сном: гибель Нэрна и чудесное оживление Шона. Лорна уложила меня на песок в нескольких ярдах от края.

– Я вернусь, – сказала она и исчезла. Я лежал, глядя на проплывающих надо мной рыбешек, полностью безучастных к нашим битвам. В голове не было ни единой мысли, лишь одно усталое отупение, будто я потерял всю свою кровь и вот-вот засну. Теперь я понимал, что чувствуют узники ямы день за днем, год за годом.

Вернулась Лорна и потащила меня куда-то. В совершенной тишине дно плыло перед глазами, и я не мог даже поднять голову, чтобы понять, куда мы следуем. Становилось темнее и холоднее, мелкие камушки, песок, обломки кораллов слились в однообразную серую кашу. Я попытался спросить, куда она меня тащит, но поворот головы лишил меня остатков сил. В глазах потемнело, я провалился в беспамятство.

Пальцы Лорны больно вцепились мне в щеку.

– Хватит притворяться, Дональд МакАртур! Открывай глаза, ты уже очнулся, – сказала она сварливо. – Нельзя так пугать старую женщину.

Прошла всего пара минут, как я вынырнул из какого-то черного и густого морока без сновидений. Лежал, перебирая в памяти свою драку с Нэрном, и никак не мог вспомнить, видел ли его мертвым. Настоящее мешалось с видениями. То мне казалось, что Лорна несет меня куда-то над песчаным дном, то видел пасть Нэрна, вырывающую куски из моего тела, то мне чудился Маршалл без рук и ног, умоляющий: «Убейте его, мистер МакАртур!»

Или он говорил: «Убейте меня»?

Маршалл точно был бредом: его безголовое тело сбросил в яму Нэрн в ту роковую ночь, когда Магнус застрелил моего внука. Кажется, давно это было, полжизни назад… а на деле прошло всего две ночи. Я лежал, пытаясь понять, что явь, а что сон, и, сказать по правде, боялся открыть глаза и увидеть торжествующую морду нового Хозяина.

– Лорна, – подал я голос. – От тебя воняет, как от Нэрна. Думал, я в его желудке.

– Сейчас лопну от смеха, – угрюмо ответила она. – Что с тобой, Дон? Я сижу над тобой вторые сутки. Ты живой, дышишь, сердце бьется, раны затягиваются, но разбудить тебя я не могу. Думала, всю жизнь придется охранять твое бесчувственное тело, чтоб крабы не растащили.

– Не знаю, – ответил я растерянно. – Вторые сутки? Черт! Что с Нэрном? У меня мысли путаются.

– С Нэрном все хорошо, – ответила Лорна. – Он сдох. Наши старые братья разорвали его на мелкие клочки.

Мне в губы ткнулся кусок рыбы.

– Поешь, через живот позвоночник видать.

От запаха еды меня чуть не вывернуло, но я заставил себя проглотить несколько кусочков.

– Где мы? – повторил я свой вопрос. – Почему так темно? Я ничего не вижу. Я ослеп?

– Не знаю, Дон. Прости, я страшная трусиха. Когда Нэрн упал в яму, я унесла тебя и Шона куда подальше.

– Шона?! – вскинулся я. – Так мне не привиделось?

– Угомонись, зятек! Шон жив и уже здоров, хотя ему досталось от этого чудовища. Несносный мальчишка совсем от рук отбился. Днем он сидит в яме с твоим дружком Йеном, и только по ночам я могу лицезреть его нахальную физиономию! Как стемнеет, и ты увидишь.

– Господи, я не могу поверить. Как случилось, что он выжил?

– Говорит, сам не знает. Очнулся около твоего Йена. Он не дал его сожрать другим охотникам.

– Где мы вообще? Что это за место?

– Какой-то грот под Задницей Льюиса. Я плыла куда глаза глядят, лишь бы унести вас подальше от Нэрна.

– Задница Льюиса? – усмехнулся я. – У тебя хороший вкус, Лорна.

– Мне нравится, что ты перестал называть меня старухой. Что будем делать дальше, Дон?

Я протянул руку в темноту.

– Помоги мне встать.

Я встал, и колени подогнулись, будто скала упала мне на плечи. Лорна подхватила меня.

– Ты так ослаб, – сокрушенно сказала она.

Опираясь на ее локоть, я подошел к выходу из пещеры. Футах в пятнадцати над нами солнечные зайчики качались на морской ряби. Я не ослеп, и эта мысль прибавила мне сил. Я отодвинул Лорну и прыгнул, но как ни старался, как ни взбивал ногами воду, но вместо движения вверх плавно опускался на дно. Лорна плыла рядом, обеспокоенно наблюдая за моими нелепыми движениями.

Я встал на песок, Лорна опустилась и обняла меня за плечи, а я отвернулся.

– Плакать не стыдно, Дон. Даже такому сильному мужчине, как ты, – сказала она мне. – Сначала я не могла ходить, теперь ты не можешь плавать. Судьба у нас такая: возиться друг с другом.

– Я не плачу. – Я накрыл ее руку ладонью. – Но я сейчас признаюсь в том, что не случается с сильными мужчинами. Впервые в жизни я не знаю, что дальше делать.

– У нас бездна времени, – ответила она, – что-нибудь придумаем.

Я с тоской посмотрел вверх, на весело играющие солнечные блики.

– Не знаешь, кто-нибудь еще выжил?

– Вряд ли, – ответила Лорна. – Когда я несла тебя сюда, слышала звуки боя: стреляли пушки, тарахтели пулеметы. Надо быть очень глупым охотником, чтобы напасть на военный корабль.

– Или очень испуганным, – сказал я. – Пошли домой. Я б чего-нибудь съел, а потом давай сплаваем к яме. Мне не терпится обнять поскорей внука.

Лорна взлетела вверх и сразу вернулась.

– Прости, Дон, – виновато сказала она, подхватывая меня под мышки, как маленького ребенка.

Пока боцман отбирал матросов для экспедиции на берег, Маккуинси забежал в свою каюту. Недопитая бутылка бренди призывно сверкнула боком, но он сдержался, рывком выдвинул ящик стола и достал револьвер. Пока запихивал патроны в гнезда барабана, заметил, как дрожат пальцы.

Чтобы немного успокоиться, он сел на свою койку и сделал несколько глубоких вдохов. Вскинул револьвер, прицелился в часы на стене: ствол немного подрагивал. Маккуинси не мог показать, как напугал его сам вид Морского Хозяина из жутких сказок, которые матушка рассказывала ему в детстве. Когда он рассматривал чудовище в бинокль, их взгляды встретились. Тело старпома оцепенело так, что он не мог пошевелиться, колени ослабли: он был на волосок от обморока. Такого позора на глазах у Фокса Маккуинси бы не пережил.

Он хлопнул себя по коленям, мобилизуя остатки мужества, и вскочил. Уже у двери вернулся бегом к тумбочке и насыпал в карманы еще пару горстей патронов. Перекрестившись на темный иллюминатор, выскочил из каюты.

Боцман собрал экспедиционную команду на палубе у левого борта. Матросы стояли, сжимая в руках старые винтовки из корабельного арсенала, и взволнованно переговаривались. То и дело слышались нервные смешки, и Маккуинси понял, что не одному ему страшно. Увидев старпома, матросы поспешно выстроились в шеренгу. Боцман отдал честь закрытой ладонью:

– Господин лейтенант, команда готова к отправке.

Маккуинси осмотрел храбрящихся матросов. Заметил среди них знакомые лица тех, кто участвовал с ним в Кипрской кампании. Не бог весть какая война, но все же стало немного спокойнее.

– Сэр, – обратился к нему боцман, – позвольте мне пойти с вами. Ребята молодые, пороха не нюхали.

– Нет, Уиган, – ответил старпом с немалой долей сожаления, – у вас и здесь работы хватает. Можете идти.

Он повернулся к матросам.

– Мы отправляемся в деревню. Задача: смотреть в оба и искать живых местных жителей. На берегу может быть небезопасно, оружие держать наготове. Мердок!

– Я! – шагнул из строя крепкий матрос с пышными рыжими усами и короткой бородкой.

– Командуй!

Шлюпку спустили на воду. Мердок с винтовкой встал на носу. Маккуинси со взведенным револьвером сел на кормовую банку. Матросы налегли на весла. Успокаивающий запах металла, угля и оружейного масла развеяло свежим бризом, и старпом зябко поежился. Он бросил тоскливый взгляд на удаляющийся борт ярко освещенного корабля посреди темноты и подавил вздох. Ему показалось, что по носовой цепи правого борта проползла какая-то тень, но по палубе непрестанно двигались люди. Яркий свет рисовал на воде силуэты моряков, высовывающихся из-за фальшборта, все это шевелилось, перетекало, мельтешило в глазах. Маккуинси успокоил себя тем, что команда предупреждена и вооружена.

– Голова, сэр! – прервал его беспокойные мысли Мердок.

– Что?

– Голова этого чудовища справа. Подойдем ближе?

– Не возражаю, – ответил Маккуинси и отвернулся. Было неуютно сидеть на корме, чувствуя за спиной пустоту океана.

Следуя командам Мердока, гребцы подвели лодку к голове Хозяина. Ее макушка едва возвышалась над водой. Старший матрос снял фонарь, закрепленный на форштевне, и уперся свободной рукой в борт. В пятне света морские волны шевелили длинные волосы мертвого великана. Матросы вскочили с банок и завороженно уставились на страшный трофей. Кто-то снял весло и толкнул голову. Она перевернулась, под тонким слоем воды показалась оскаленная безгубая пасть с сотней изогнутых клыков. В открытых глазах было столько злобы, что матросы начали испуганно креститься. Одного из них вывернуло, и он свесился за борт, кашляя и задыхаясь.

– Все! – резко сказал Маккуинси. – Представление закончено. Мердок, командуйте!

Раньше, чем тот открыл рот, море с левого борта взорвалось брызгами. Длинное белое тело выпрыгнуло из воды. Еще в полете чудовище махнуло бледной рукой, и ближайший к нему матрос упал на дно лодки со свернутой шеей.

Время замерло. Необъяснимый, первобытный ужас, отрицающий логику, лишающий воли, охватил Маккуинси, сковал мышцы, лишил способности сопротивляться. Старпом с трудом поднял голову на негнущейся шее. В лодке, прямо перед ним, стояло чудовищное создание, которому не место в нашем мире. Оно выглядело как бледный голый человек, но вместо рта у него была оскаленная пасть, утыканная множеством мелких клыков. Монстр из моря тяжело дышал, стекающая с него вода барабанила по дну лодки. Все замерли, не в силах пошевелиться: Мердок с фонарем в вытянутой руке, матросы, бросившие весла, и парень со слабым желудком, нависший над бортом. Бесполезные винтовки лежали на дне шлюпки.

Монстр повернулся и встретился взглядом с Маккуинси: человеческим, осмысленным, умным взглядом, и потому в сотни раз более страшным. Легче было заглянуть в глаза тигру, чем этому потустороннему существу, слишком сильно похожему на человека. Не поднимая руки, Маккуинси выстрелил. Пуля сорок пятого калибра врезалась в живот, фонтаном брызнула кровь. Остро запахло разделанной рыбой. Старпом палил в странном оцепенении. Он стрелял, думая, что надо попасть в голову, но пошевелить рукой был не в силах: ее будто придавила чугунная гиря.

Пули пробивали грудь, плечи, шею, монстр дергался и шипел от боли, но никак не хотел умирать. Его колени согнулись, мышцы напряглись перед прыжком, и Маккуинси приготовился к смерти. Что-то полыхнуло, осыпалось разбитое стекло. Человек-акула завизжал от боли. По его телу заструились огненные ручейки, капая и шипя на влажном дне шлюпки. Один из матросов наконец пришел в себя и пнул ногой в бок горящего монстра. Пылающее тело полетело за борт, зашипела вода, гася пожар. Ослепленные пламенем моряки похватали ружья и стояли перед бортами, оглядывая темное море сквозь плавающие в глазах пятна, похожие на объятого пламенем человека. Между ними прыгал Мердок, затаптывая остатки горящего керосина.

– Простите, сэр, – говорил он виновато, топая башмаками по дну, – но мне больше нечем было его ударить. Остались без фонаря.

– А могли остаться без голов, – отмахнулся Маккуинси. – Молодец, Мердок! Командуй: идем к берегу.

– А что с Ридом, сэр? – Молодой матрос кивком показал на мертвое тело у ног старпома. В этом не было нужды, но Маккуинси приложил пальцы к шее убитого тварью моряка.

– Рид погиб на службе, матрос, – сказал он твердо. – Мы выполним задание и привезем его тело на корабль. А сейчас – гребите, я не хочу тут задерживаться.

С потерянным видом матрос налег на весло. Они шли к берегу так быстро, что вполне могли бы взять кубок на соревнованиях по гребле, и все равно тварь, убившая одним ударом крепкого молодого матроса, была быстрее. Когда нос шлюпки зарылся в песок, сзади послышался выстрел.

– Это на «Энсоне», сэр, – сказал Мердок. Маккуинси обернулся к стоящему на рейде кораблю. Как по команде затрещали винтовочные выстрелы, протарахтел длинной очередью пулемет. Все стихло ненадолго, потом по поверхности воды заметались прожекторы, нащупывая цель. Два раза внушительно ухнула шестифунтовка, поднимая фонтаны воды. Стрельба прекратилась. Успокоились матросы, управлявшие прожекторами. Лучи света перестали хаотично метаться, теперь они планомерно обшаривали поверхность моря вокруг корабля.

– Спокойно, отбились, – сказал Маккуинси.

Он открыл барабан револьвера и затолкал патроны.

– За мной, – скомандовал он и мысленно поблагодарил себя за предусмотрительность. Маккуинси вскарабкался на берег и осмотрелся. Вокруг широкого луга, заросшего травой, были разбросаны небольшие домишки рыбаков. Свет нигде не горел. Из-за здания слева ощутимо тянуло гарью.

– Вряд ли мы найдем тут живых, – сказал Маккуинси.

– Почему вы так думаете, сэр? – спросил Мердок.

Старпом усмехнулся:

– А вы можете себе представить, что после двух выстрелов из корабельной пушки никто бы не вылез посмотреть, что тут происходит? Морской Хозяин не просто так сюда приходил.

– Морской Хозяин? Кто это?

– До этой ночи я думал, что чудовище из детских сказок. Идемте, надо все осмотреть.

С револьвером у плеча Маккуинси решительно направился к дому, за которым что-то горело. Матросы, нервно поводя винтовками по сторонам, побежали за ним.

Старпом мог отправить вперед Мердока, а сам пошел бы в середине ощетинившегося ружьями отряда, в относительной безопасности, но за его плечом стоял незримый дух его наставника, и сверять свои поступки с ним давно стало привычкой. «Страх, – говорил отец, – может спасти жизнь, если победишь его, или погубить, если уступишь».

Конечно, отец вел своих сипаев[15] в атаку на обычных людей из плоти и крови. Ему не приходилось встречаться с нечистью из детских сказок или ночных кошмаров, как его сыну. Маккуинси вспомнил бледное лицо с пастью, полной акульих клыков, стук капель, барабанящих по дну шлюпки, сверхъестественную стремительность движений. Озноб волной прошел по телу.

– Не уступлю, – сказал Маккуинси беззвучно, просто шевельнул губами.

Выставив револьвер, он заглянул за угол. Запах гари усилился. Впереди, ярдах в десяти, догорал костер, разложенный под столбом с чем-то темным и бесформенным. Едва видимые тусклые огоньки в глубине прогоревших дров света не давали, луны не было видно за облаками. Маккуинси шагнул вперед и чуть не упал, запутавшись в чем-то мягком. Мердок подбежал к командиру, чиркнул спичкой. Ее слабый, прыгающий огонек осветил рыбацкую сеть, валяющуюся в траве. Матрос поднял край и протянул старпому.

– Разорвана, сэр… – растерянно сказал он.

– Точно не разрезана?

Мердок зажег новую спичку. Маккуинси внимательно рассмотрел растрепанные концы.

– Кто на такое способен, сэр? – изумился Мердок.

– Тот же, кто способен одним махом руки сломать шею крепкому матросу, – мрачно ответил Маккуинси. Он повысил голос, обращаясь ко всей команде. – Всем быть настороже! Глядите в оба и без лишнего шума!

Маккуинси шагнул вперед и наткнулся на протянутую руку.

– Простите, сэр, но я пойду впереди, – сказал Мердок, смутился и добавил: – Если вы не возражаете.

– Валяйте, – кивнул Маккуинси.

Через несколько шагов они застыли в изумлении. Луна дождалась, когда до догорающего костра осталась пара ярдов, а потом сорвала занавес из прикрывавшей ее тучи и ярко осветила столб. У его подножия, на горе головешек, сидел на корточках человек. Нижняя часть его тела обгорела почти до костей, голова, лишенная волос, была покрыта ужасающими волдырями, рот открыт в беззвучном крике.

– Господь наш, Иисус Христос, помилуй нас, грешных… – пробормотал, крестясь, Мердок.

Маккуинси сжал его плечо, и матрос осекся на полуслове. Остальные члены команды столпились за их спинами, не веря глазам.

– Она была еще жива… – тихо сказал Мердок. – Кто мог сотворить такое?

– Ответ будет тем же, – огрызнулся Маккуинси. Он недовольно оглядел сбившихся в кучу матросов, потрясенных жутким зрелищем. – Не расслабляться! – прикрикнул он. – Идем дальше. Ей уже ничем не помочь.

Они вышли на обширную пустошь, заросшую травой и вереском. Маккуинси огляделся, стараясь не возвращаться взглядом к месту сожжения.

– Сэр, – обратился к нему Мердок, – вы полагаете, ее сожгла такая же тварь, как та, что убила Рида?

– Да какого черта?! – рявкнул старпом. – Вы считаете меня знатоком местных легенд? Специалистом по потусторонним тварям?

– Простите, сэр, – поник матрос.

– Мердок, – смягчился Маккуинси. – Я знаю не больше вашего. Давайте быстро осмотрим эту убогую деревушку и уберемся на корабль, пока нас не стало еще меньше. И… Следите за людьми, я не просто так назначил вас старшим. Постройте их, приведите к порядку. В конце концов, мы кто?

Мердок выпятил грудь и гаркнул:

– Моряки флота Его Величества, сэр!

– Именно так. Полегчало?

Маккуинси принял белозубую улыбку Мердока за утвердительный ответ. Ближе всего был большой дом с неразличимой надписью на вывеске: видимо, местное питейное заведение. Он стоял на отшибе, под высоким холмом. Перед его фасадом валялись какие-то тюки. Луна снова спряталась за тучи, темнота сгустилась, зарядил мелкий дождик. Старпом обернулся. Матросы выстроились в колонну по двое, а Мердок по стойке «смирно», как на парадном построении, стоял справа от них. Только что Маккуинси совершил простое, известное каждому командиру чудо: упорядоченность вернула уверенность, и маленький отряд из кучки перепуганных парней превратился в боевую единицу.

«Тюки» перед большим домом беспокоили его. После страшного зрелища, невиданного со времен владычества Святой Инквизиции, он догадывался, что там найдет. В почти полной темноте они подошли к первому смутному пятну, и даже без света было понятно, что у них под ногами лежит мертвый человек.

– Мердок! – попросил Маккуинси. – Подсветите мне, будьте добры.

Мердок согнулся, укрываясь от моросящего дождя, и чиркнул спичкой. Вспыхнувший огонек на мгновение ослепил их, а когда глаза привыкли, они увидели мужчину со свернутой шеей. Он лежал на боку, согнув колени и уткнувшись лицом в траву. Черные от засохшей крови волосы лаково блестели в свете догорающей спички.

В потрясенном молчании, под треск разгорающихся спичек, моряки обошли все тела, лежащие перед входом в паб.

– Сорок три, – сказал Маккуинси, когда они закончили осмотр. Мердок взял двоих матросов и скрылся внутри.

– Сорок четыре, сэр! – крикнул он через минуту.

Сразу за порогом начинался просторный зал с низким потолком. С необструганных балок свисали редкие керосиновые лампы, их тусклого света едва хватало разогнать сумрак над длинными столами по центру. Дрова в очаге, выложенном из крупных булыжников, почти догорели, сильно пахло копченой рыбой. К этому аппетитному запаху примешивался менее приятный: крови и экскрементов.

– Сюда, сэр. – Мердок стоял перед темным углом за правой стенкой камина. Матросы, выставив винтовки, сторожили два темных проема в дальней стене.

Маккуинси снял одну из ламп и выкрутил фитиль. Мердок шагнул в сторону, пропуская командира. В свете лампы, вжавшись в угол, на полу сидел залитый кровью мужчина без головы. Рот Маккуинси наполнился кислотой, и старпом едва удержал рвотные позывы. Не в силах смотреть, он отвернулся.

– Она оторвана, сэр… – сказал Мердок. – Я не хотел, чтобы это видели остальные, простите.

– Вы все сделали правильно. Вы заметили, что общего у тел снаружи?

– Нет, сэр.

– Они все лежат на боку с согнутыми ногами. Я не детектив, но думаю, что они стояли на коленях, когда их убивали. Это казнь, Мердок. Их казнили.

– Но за что, сэр? – растерялся матрос.

Маккуинси не успел ответить. Один из матросов, охранявший неосвещенный проход в глубь здания, отступил на шаг и вскинул винтовку.

– Там кто-то есть… – сказал он срывающимся шепотом.

Все замерли, и в наступившей тишине Маккуинси услышал стук по дереву. Он отодвинул матроса и перешагнул порог.

Лампа осветила узкий коридор, загибающийся вправо. Из-за угла доносился мерный стук, словно кто-то бил костяшками пальцев в деревянную дверь так долго, что потерял надежду. Ствол револьвера ощутимо подрагивал, и Маккуинси с тоской вспомнил о недопитой бутылке бренди в своей каюте. «Надо бы обзавестись фляжкой», – подумал он, задержавшись у поворота. Добрый глоток алкоголя унял бы дрожь в руках. Мысленно перекрестившись, старпом завернул за угол.

В конце коридора вниз вела неглубокая лестница, Маккуинси заметил край косяка, торчащий над верхней ступенькой. Стук раздавался оттуда. Он подошел к краю и направил револьвер на дверь.

– Эй, там! – крикнул Маккуинси. – Назовитесь, кто вы?

Стук на миг прервался, но потом возобновился, никто не ответил. Осторожно спустившись еще на пару ступеней, старпом сделал еще одну попытку.

– Я – лейтенант Маккуинси, офицер флота Его Величества. Назовите себя!

Опять стук запнулся, будто человек прислушивался к тому, что происходит снаружи, и через несколько секунд раздался вновь. Маккуинси приподнял фонарь, разглядывая дверь, собранную из толстых дубовых досок. Снаружи к ней были прикручены скобы. Толстый брус удерживал дверь запертой.

– Мердок! – крикнул Маккуинси. – Возьмите кого-нибудь и подойдите сюда.

– Подстрахуйте меня, – сказал он, когда матросы остановились на верхней ступеньке. – Там кто-то есть, но на вопросы не отвечает. Я открою дверь, а вы держите его на мушке. Только не палите напрасно! Нам он нужен живым.

Не выпуская пистолет из рук, Маккуинси потянул брус из пазов. Стук продолжался, но становился все реже. Мысли о том, кого местные жители могли запереть в подвале за таким крепким засовом, не давали ему покоя. Не одна ли из этих зубастых тварей сейчас вырвется на свободу? Маккуинси посмотрел на матросов. Обе винтовки направлены на дверь.

– Если там человек – не стреляйте! – еще раз повторил он. – Тварь – голая, человек – в одежде. Человек нужен нам живым.

Маккуинси говорил с матросами, как с неразумными детьми. Ему было важно увидеть, что его поняли. Оба кивнули. Маккуинси выдохнул, собираясь с духом, и снял засов. Стук продолжался. Он отставил брус и взялся за ручку двери. Выставив револьвер, потянул. Дверь со скрипом приоткрылась, и сразу прекратился стук. Раньше, чем Маккуинси успел открыть дверь шире, что-то врезалось в нее изнутри так сильно, что старпом отлетел к стене. Твердое дерево больно ударило ему в нос, ломая хрящи. Кровь потоком хлынула в рот.

Кто-то вылетел из подвала и кинулся по лестнице. Зазвенело стекло и горящий керосин из разбитой лампы потек вниз по ступенькам. Матросы не успели рассмотреть, кто вылетел из темноты. Мердок сдержался, а второе ружье озарило на миг вспышкой искаженное ужасом мужское лицо с нормальным, человеческим ртом. Огненная струйка стекала вниз, голубые огоньки пламени бегали по ней, почти не давая света. Человек, вырвавшийся из подвала, завис в воздухе с занесенной ногой, и мешком рухнул вниз, прямо в лужу горящего керосина.

– Черт бы вас подрал, Мердок! – завопил Маккуинси.

– Это не я, сэр! – Мердок бросился к командиру, а второй матрос остался топтаться на верхней ступеньке лестницы, испуганно глядя вниз.

Вдвоем они подняли на ноги стонущего незнакомца. Маккуинси сбросил китель и накинул ему на спину, гася огонь.

– Моли Бога, чтобы он выжил, – зло выкрикнул он выстрелившему матросу.

– Ш… – попытался что-то сказать раненый.

– Что? – Маккуинси рывком поднял его голову и напряг слух.

– Ш… Шинейд… – сказал мужчина и потерял сознание.

– Что стоишь? – рявкнул старпом второму матросу. – Бегом за помощью! Поднимите его наверх.

Когда моряки унесли раненого, Маккуинси с Мердоком вошли внутрь. Небольшая кладовая была уставлена полками с припасами и бочками с соленой рыбой. В узкой щели под потолком виднелся край луны.

– Подсветите, Мердок, – бросил Маккуинси.

Матрос чиркнул спичкой.

– Последняя, – виновато сказал он. Старпом напряженно всматривался в темный угол за одной из бочек. Он увидел копну тяжелых медно-красных волос, отблеск огонька сверкнул в безумных глазах. Маккуинси опустился перед женщиной на корточки.

– Вы Шинейд? – спросил он.

Женщина ничего не ответила.

– Я – Малькольм Маккуинси, первый лейтенант корабля Его Величества «Энсон». Вы в безопасности, вам больше ничего не угрожает. Давайте я помогу встать.

Он поспешно стащил перчатку и протянул руку. Шинейд поднялась. Мердок зашипел от боли в обожженных пальцах, но, прежде чем огонек спички потух, Маккуинси успел увидеть, что женщина молода и очень красива.

– Все будет в порядке, – сказал он и повел ее к выходу.

Она не ответила.

Капитан Фокс и его старпом вошли в лазарет. Матросы расставили ширмы вокруг койки раненого мужчины и, отдав честь, вышли. Доктор Беннетт провел командиров к койке.

– Он спит, – сразу заверил он офицеров. – Я влил в него крепкий коктейль из обезболивающего, успокоительного и снотворного. Проспит до утра, ему полезно. – Доктор откинул простыню. – Эта рана, – он ткнул пальцем в повязку на боку, – от пули вашего матроса, мистер Маккуинси. Прошла навылет, жизненно важных органов не задела. А эта, – он показал на забинтованное плечо, – более старая. Ей сутки-двое. Рану грубо обработали и наложили повязку, причем криво, занимался этим явно человек без медицинского образования.

Маккуинси повернулся к капитану.

– Я ничего не понимаю, сэр, – сказал он. – Получается, в этого мужчину стреляли, потом обработали рану и заперли в чулане вместе с женщиной по имени Шинейд. Скажите, мистер Беннетт, – обратился он к доктору, – как вы думаете, он не… – старпом покрутил пальцем у виска.

– Психиатрия – не моя специализация, – ответил тот. – Но мне так не показалось.

– Но я несколько раз обращался к нему, а он не отвечал.

Доктор усмехнулся.

– Может, из-за этого? – сказал он, протягивая Маккуинси лоток с двумя желтоватыми шариками.

– Что это? – спросил Фокс.

– Воск. Обыкновенный пчелиный воск. Он заткнул им уши. В ушах у женщины было то же самое.

– Но зачем? – удивился Маккуинси.

Доктор пожал плечами.

– Могу предположить, что таким образом эти бедняги пытались защититься от воздействия воя того чудовища, что лежит сейчас на мелководье. Не знаю, как вы, а у меня было сильное желание выпить корабельный запас мышьяка.

– Доктор Беннетт, когда я смогу его опросить? – спросил капитан.

– Часов через шесть, вряд ли раньше.

– А что с женщиной… Шинейд?

Доктор нахмурился.

– Она получила ту же дозу лекарств, так что часов шесть-восемь будет без сознания. Разговор с ней вряд ли что-то вам даст. Как я уже говорил, психиатрия – не моя специальность, но… По обрывочным фразам, которые я услышал, эта женщина только что пережила гибель ребенка. Ее мозг отказывается принять произошедшее. Когда она будет способна к разговору и наступит ли такой момент вообще, я сказать не могу. Я бы поставил на мужчину, как на источник информации.

Капитан покачался задумчиво на каблуках и кивнул:

– Ну что ж, подождем. Спешить нам уже некуда.

Дверь лазарета открылась, и вбежал матрос. За два шага до капитана он встал по стойке «смирно» и отдал честь.

– Господин капитан, вас вызывают на мостик.

– Что случилось?

– Вахтенный офицер просит вас подняться. К нам подошел корабль, канонерская лодка «Карлик». Их шлюпка направляется к нам.

– Хорошо, свободны. Идемте, Маккуинси. – Капитан вздохнул. – Чувствую, непростых пассажиров привез к нам «Карлик».

Капитан со старпомом вышли на палубу ровно в тот момент, когда матросы спустили трап к ошвартовавшейся под бортом шлюпке. Фокс тронул Маккуинси за рукав.

– Пойдемте, лейтенант. Окажем нашим гостям честь, встретим их у трапа. Заодно посмотрим, кого нелегкая принесла. Хотя я, кажется, догадываюсь.

– Правда? – заинтересовался Маккуинси. – И кого же?

Фокс ответить не успел. Проигнорировав протянутую матросом руку, на палубу ступил джентльмен в дорожном сюртуке. Он был высок и худ, носил пышные усы со слегка подкрученными кончиками и круглые дымчатые очки. Оглядев встречающих офицеров, он стянул перчатку.

– Капитан Фокс, – сказал он, протянув руку. Вопросительных интонаций в его голосе заметно не было. – А вы, полагаю, первый лейтенант Маккуинси. Я имел честь состоять при штабе генерал-лейтенанта Нейпира во время абиссинской кампании. Лично с вашим отцом я не встречался, но наслышан о его мужестве и самоотверженности. Меня зовут Майкл Герберт.

– Департамент военно-морской разведки, – закончил за него Фокс.

Герберт с улыбкой вскинул руки:

– Виновен! Но, господа, я настаиваю на неформальном обращении. Нам предстоит много работы, нет времени на церемонии. Где мы можем поговорить?

– В моей каюте, полагаю, будет удобно, господин Герберт, – предложил капитан.

– Не сомневаюсь, – кивнул тот. – Лейтенант, со мной четыре офицера из моего отдела. Где можно их разместить? Нужны столы и место для беседы. Они будут проводить опрос всего экипажа. Вся команда на борту?

– Я отправил шлюпку охранять тело… Этого существа, – ответил Фокс.

– В этом нет нужды. Мои люди уже высадились в Мангерсте и занимаются сбором улик и вывозом тел, а это, как вы выразились, существо мы погрузим на «Карлик».

Пока они разговаривали, на палубу поднялись четыре офицера. У каждого в руках было по объемному саквояжу. Они встали у фальшборта в ожидании распоряжений. Следом два матроса втянули кожаный кофр с выдавленной надписью «Ремингтон». Капитан бросил на них оценивающий взгляд и повернулся к помощнику.

– Маккуинси, – сказал он, – устройте наших гостей в офицерской столовой и присоединяйтесь к нам. Полагаю, господин Герберт, мы нужны вам оба?

– Именно так, капитан, именно так. Маккуинси, ждем вас.

– Господа, – сказал старпом разведчикам, – прошу следовать за мной.

Когда Маккуинси постучал в каюту капитана, дверь открыл Фокс. По расстегнутому воротничку и торчащей в зубах сигаре старпом понял, что общение на самом деле неформальное. Герберт, размахивая сигарой, вещал:

– Да, мой дорогой капитан, увы, но эту битву мы почти проиграли. Но! Почти. У графа Селборна – мощная оппозиция и в Адмиралтействе, и в палате лордов. Ему приходится шевелиться. Фокс, вы знакомы с Фишером?

Фокс кивнул в сторону стола и скривил лицо. Маккуинси понял: «Расслабьтесь и присоединяйтесь». Он сел и вытащил из шкатулки сигару.

– Вы про командующего Средиземноморским флотом, Герберт?

– Именно! Фишер проталкивает идею срочного перехода всего флота на двигатели немецкого инженера… как его? Дизель.

– Это невозможно, – отмахнулся Фокс.

– Это кажется невозможным, но если мы сейчас займемся, э-э, источниками сырья для топлива, то задача из невозможной превращается в трудновыполнимую. Фокс, нам ли бояться трудностей?

– Это не объясняет интереса вашего ведомства к нашей добыче.

Герберт резко развернулся, застыл на несколько секунд, пристально глядя капитану в глаза. Фокс без труда выдержал его взгляд.

– Фо-окс, – протянул Герберт, и его губы растянулись в ехидную улыбку. – Вы что, и впрямь думали, что вам позволят повесить эту голову над камином в гостиной? И вы, и Маккуинси, и весь ваш экипаж, и выжившие местные сегодня подпишут обязательство: никогда, никому, ни при каких обстоятельствах, даже в пьяном виде, даже на святой исповеди не рассказывать о событиях прошедшей ночи. Это секрет Его Величества, и за разглашение болтун отправится на каторгу.

Фокс сдвинул брови. Слова Герберта его не обрадовали. Он подошел к шкафчику на стене и открыл дверцу.

– Любите «Гленморанджи»? – заинтересовался Герберт, заглядывая через плечо капитана.

– А вы желаете выпить? – спросил Фокс.

– Скорей стоит сделать пару глотков вам, мой дорогой любитель охоты. Я ведь угадал? Но! Но… Я с удовольствием составлю вам компанию. В моей жизни не припомню ни одного случая, когда бокал виски испортил беседу.

Капитан выставил три стакана и плеснул в каждый. Герберт выложил на стол два листа гербовой бумаги. Подо львом и единорогом – несколько абзацев, отпечатанных на пишущей машине.

– Прежде чем мы продолжим разговор, прочитайте и поставьте подписи. Все дальнейшее составляет государственную тайну.

Собрав подписанные листы, Герберт поднял бокал.

– Во славу флота Его Величества! – провозгласил он и пригубил напиток. – Фокс, не стоит так расстраиваться. У всего есть хорошие стороны. В адмиралтействе обсуждали вопрос о других способах предотвращения утечки, и поверьте, они бы вам не понравились. Ваш корабль теперь переходит в состав специальных сил нашего департамента, которые только формируются. У вас будет возможность в очень сжатые сроки сделать карьеру. В нашем ведомстве конкуренция невысокая: мы еще не успели обрасти дряхлыми адмиралами, лежащими поперек чужой карьерной лестницы. Маккуинси, вас это тоже касается. Мне нужно ваше содействие.

Герберт поставил стакан на стол, и старпому показалось, что виски в нем меньше не стало.

– Так вот, господа. Мы стоим на пороге войны. Большой войны, может быть самой жестокой и кровопролитной войны в истории. Все великие державы сейчас наращивают боевую мощь, проводят модернизацию армии и флота. Появляются новые типы вооружений. Взрывчатка, которой не было равных. Субмарины. Самолеты. Отравляющие газы, способные выкосить целую армию. Эта война будет идти на суше, на море, в небе и под водой.

– Прогресс не остановить, – пожал плечами Фокс. – У меня в ящике лежит револьвер, я об этом знаю, но это не значит, что я его сейчас схвачу и буду палить во все стороны просто потому, что он у меня есть.

– Дорогой мой миролюбивый Фокс. Военные командования европейских стран сейчас в положении ребенка, перед которым навалили кучу игрушек, а играть не разрешают. А за их спинами – промышленники, которым не терпится произвести еще много-много таких игрушек. Британия хочет вернуть звание «Владычицы морей»… – Герберт запнулся и добавил: – Но может не успеть.

– Простите, Герберт, но я не понимаю, – замотал головой Фокс. – Вот эта дохлая туша в паре кабельтовых вам чем поможет?

– Нам, Фокс, нам. С ваших слов, крик этой твари поверг ваш экипаж в черную меланхолию. Моряки прыгали за борт, а кто остался – рыдали и молились. Корабль перестал быть боевой единицей. Команда необученных пиратов из семнадцатого века смогла бы захватить «Энсон», не сделав ни единого выстрела.

– Однако этой твари оторвал голову мой снаряд, – едко заметил Фокс.

– Именно. – Герберт взмахнул сигарой. – Ваш канонир – единственный на судне, кто смог противостоять этому наваждению, и он представляет для нас особенную ценность.

– Стрелял не канонир…

– Что? – удивился Герберт. – А кто же?

– Один из моих матросов. Он помог мне выиграть пари на стрельбах, и я решил еще раз использовать его удачу.

– Удивительный вы человек, Фокс. – Герберт восхищенно покачал головой. – Вы в карты не играете? Так вот насчет…

– Я обещал ему лейтенантский патент, – перебил его капитан.

– Это серьезное обещание. И как вы собирались это провернуть?

– Мой дядя, Джордж Странгвей, командует колледжем в Дартмуте. Я уже написал рекомендательное письмо. Теперь с вашими расписками и секретами получается, что я бросаю слова на ветер, – угрюмо сказал Фокс.

– Вас беспокоит, что о вас подумает простой матрос? – Герберт отодвинул стул и сел напротив капитана.

Маккуинси за всю беседу ни разу не раскрыл рта, он только слушал и удивлялся.

– Дело не в нем, а во мне, – ответил капитан, не глядя в смеющиеся глаза Герберта.

– Вы мне все больше нравитесь, Фокс. – Разведчик шлепнул ладонью по столу. – Такой меткий выстрел должен быть вознагражден. Возымеет ли действие ваше рекомендательное письмо, еще неизвестно. Я со своей стороны могу сделать направление на учебу от нашего департамента. Думаю, это будет надежнее. Не вешайте нос, капитан. Ваше честное имя не пострадает. – Герберт замолчал, дожидаясь кивка. – Если позволите, я продолжу, – сказал он после паузы. – Вы когда-нибудь слышали о работах немецкого физика Генриха Герца? Нет? Не вдаваясь в подробности: то, что вы сейчас слышите от меня – всего лишь колебания воздуха разной частоты, которые ваш мозг превращает в связную речь. Адмиралтейство уже несколько лет финансирует исследование воздействия звука на человеческую психику. Опытным путем удалось выяснить, что звук с частотой в шесть-десять колебаний в секунду действует на людей угнетающе, хотя человеческое ухо не в состоянии его уловить. Мы предполагаем, что убитый вами монстр умел издавать звуки такой частоты. Жаль, что он не достался нам живым.

– Если б мы не отстрелили ему башку, он бы ушел в океан, и вы его точно не нашли бы, – парировал Фокс.

– Капитан, в моих словах нет и намека на упрек. Вы действовали по обстановке. Тело этого монстра мы отвезем в Сторновей и погрузим на баржу со льдом. Мне пришлось действовать очень быстро, и я не успел найти судно для перевозки этой ночью. Пусть наши умники разбираются, что такого особенного в строении его голосовых связок. Мы уже два года пытаемся построить генератор, способный вызвать схожий эффект, он получается слишком громоздким и требует уйму энергии. В общем, – Герберт со вздохом развел руками, – в военном смысле он абсолютно бесполезен. А тут… Какой-то голый тридцатифутовый дикарь примитивной песней повергает в отчаяние экипаж линейного корабля. Это инфразвук, капитан, можете мне поверить – я видел его воздействие. Кто знает, может, эта гора дохлятины продвинет наконец наших ученых в их изысканиях. Подумайте, Фокс, какое гуманное оружие могло бы быть. Без единого выстрела армия неприятеля превращается в плачущих маменькиных сынков. Бери их голыми руками.

– Мне очень жаль, Герберт, – едко сказал капитан, – что прошлой ночью вас не было у меня на мостике. Тогда вы могли бы оценить, насколько это оружие гуманно. Мне пришлось стукнуть вахтенного офицера рукояткой пистолета по затылку, потому что он пытался вынести себе мозги ракетницей, а я сам, как вы метко выразились, как маменькин сынок размазывал слезы по лицу и драться с ним просто не мог.

– Ну-ну-ну, Фокс, не обижайтесь. Язык мой – враг мой. Вы – отважный офицер и, я смотрю, не один член экипажа вам обязан. Такие, как вы, заканчивают жизнь в палате лордов.

– Или на виселице, – усмехнулся Фокс.

– Бывает и такое, – согласился Герберт. – В нападении на корабль участвовали твари поменьше. Я так понимаю, ни одного тела у вас нет.

Фокс покачал головой.

– Жаль. Я привез водолазную команду. Попробуем обшарить дно. Как полагаете, кто-то из них мог выжить.

– Вряд ли. – Фокс покрутил стакан с нетронутым виски. – Их было двое, обоих чуть не пополам разрезала пулеметная очередь, но твари оказались удивительно быстрыми и живучими. Они спрыгнули в море, и мы добили их двумя выстрелами из шестифунтовки.

– Был третий, он напал на нашу шлюпку, – впервые подал голос Маккуинси. – Убил одного из моряков. Матрос Мердок разбил о его голову керосиновую лампу. Тварь сильно обгорела до того, как упала за борт, но вполне могла выжить.

Герберт задумался ненадолго, потом вскочил.

– Ну что ж, господа. Я пойду в допросную, простите – в офицерскую столовую. Послушаю, что рассказывает ваш экипаж. Вас приглашаю со мной. Мы с вами союзники, – чем быстрее вы это поймете, тем больше пользы будет для всех.

Он распахнул дверь и занес ногу над комингсом, когда Фокс спросил:

– Герберт, а откуда вам вообще стало известно о том, что произошло прошлой ночью?

– А это тоже секрет Его Величества, – ответил он с непроницаемым лицом, выдержал многозначительную паузу, и, улыбнувшись, добавил: – И недостаточная осведомленность может дать фору, если противник о ней не знает.

– Я противник? – удивился Фокс.

– Без сомнений. Любой диалог – поединок, и высочайшее искусство словесного боя в том, чтобы дать как можно меньше, а получить как можно больше. Овладевайте этим искусством, капитан. Интуиция мне подсказывает, что вам это умение в скором времени понадобится. На самом деле все очень просто. Я был в Сторновее, когда с маяка Батт-оф-Несс телеграфировали о том, что «Энсон» выбрал якоря и взял курс на юго-запад. Ночью вахтенный «Карлика» услыхал вашу пальбу и поднял меня с кровати. Шесть часов хода, и я тут. В остальном сориентировался на месте. Идемте, господа, у нас много работы.

Герберт вышел в коридор. Фокс и Маккуинси удивленно переглянулись и отправились следом.

Швейцар распахнул стеклянную дверь с витиеватой надписью: «Отель “Клермонт”». Хорошо одетый мужчина в дорожном сюртуке вошел внутрь. Портье быстро оценил его костюм и дорогой саквояж из телячьей кожи.

– Чем я могу помочь, сэр? У нас только что освободился прекрасный люкс с гостиной и видом на Стрэнд, – предложил он, подобострастно улыбаясь.

– Нет, благодарю, – ответил гость, протягивая визитную карточку. – Я – Джонасон Томсон. У меня встреча с мистером Деверо. Сообщите ему, что я жду его в холле.

Не дожидаясь ответа, он направился к стоящим в глубине зала креслам. Портье прочитал на визитке название одной из самых солидных адвокатских контор Лондона и подозвал боя.

– Бегом в адмиральский номер, скажи мистеру Деверо, что пришел его поверенный.

Портье положил на протянутый поднос карточку с загнутым углом, и посыльный умчался вверх по лестнице.

Мистер Томсон успел дочитать первую страницу «Таймс» и уже готовился ее перевернуть, когда в кресло рядом опустился крепкий молодой человек. Он носил дорогой, но довольно крикливый пиджак, в вороте шелковой рубашки торчал небрежно повязанный шейный платок цвета фуксии.

– Здравствуйте, мистер Томсон, – сказал он с дружелюбной улыбкой. – Выпьете со мной?

– Доброе утро, мистер Деверо, – кивнул Томсон, складывая газету. – Слишком рано для виски.

– Для такого виски – любое время подходящее, – беззаботно ответил Деверо, подзывая официанта. – Два односолодовых скотча на два пальца, – сказал он ему, не обращая внимания на скривившуюся физиономию своего гостя.

Когда официант поставил стаканы и удалился, Деверо подвинул один из них к Томсону.

– Тут спиртного – один запах. Берите и рассказывайте, как наши дела. Удалось уговорить графиню Кромарти?

Томсон сделал символический глоток и отставил стакан.

– Ее превосходительство была непреклонна, – ответил он.

– Но… – Ответ Томсона ничуть не смутил Деверо. – Я же вижу, что есть «но»!

– Но мне удалось встретиться с полковником Блант-МакКензи, ее супругом, в Каледонском клубе.

– Ха! – воскликнул Деверо. – Вы же не шотландец.

– Начнем с того, что моя мать – урожденная Фрейзер. Она происходит из очень уважаемого шотландского клана. – Томсон откинулся в кресле. – И в Каледонском клубе у меня несколько клиентов. Мне не составило труда организовать эту встречу.

– И как нам помог мистер… МакКензи?

– Его превосходительство полковник Блант-МакКензи, третий граф Кромарти, в настоящее время испытывает нехватку оборотных средств. Насколько мне стало известно из надежного источника… – Томсон сделал эффектную паузу, и Деверо подыграл ему, изобразив нетерпеливое ожидание. – …Полковник неудачно вложился в концессию где-то на юге России. После резкого падения цен на уголь акции упали в цене. Мировой экономический кризис, знаете ли.

Томсон приложился к стакану.

– А вы знаете, Деверо, недурной скотч, – сказал он.

Деверо с понимающей улыбкой защелкал пальцами, подзывая официанта, чем вызвал еще одну брезгливую гримасу у Томсона.

– Мистер Томсон, – сказал Деверо, – я, простите, еще не поднаторел в этих ваших хороших манерах. У нас в Пенсильвании народ простой.

Томсон брюзгливо надул губу.

– Не морочьте мне голову, Деверо. Какой вы американец? – отмахнулся он. – Как бы вы ни пытались мяукать, йоркширский лай не скроешь.

Деверо удивился, но не растерялся. С веселым изумлением он посмотрел на Томсона.

– И что теперь? – спросил он.

– Да ничего. – Томсон изящным взмахом отмел возражения. – «Томсон, Гесс и партнеры» свято хранит тайны наших клиентов. Нет нужды придумывать себе фальшивую биографию. Впрочем, – он вскинул ладонь, – если вам кажется это забавным – продолжайте. Пока мы имеем финансовый интерес в этой сделке, можете изображать из себя хоть ацтекскую принцессу. Хотите знать, что дальше?

– Валяйте, – разрешил Деверо.

– Благодарю вас, – важно кивнул Томсон. – Его превосходительство готов продать вам остров. Точнее сказать, он взял на себя обязательство гарантировать согласие супруги на продажу этой бесполезной скалы в Атлантике. Мне даже удалось удержаться в рамках определенного вами бюджета, но есть одно «но». Вам известно, что адмиралтейство установило на этом острове маяк?

Деверо утвердительно качнул головой.

– Тогда вы, наверное, знаете, что этот маяк крайне необходим для обеспечения безопасности мореходства в северной Атлантике?

– Догадываюсь, – подтвердил Деверо, ничуть не обеспокоенный внезапными затруднениями.

– Тогда вы понимаете, что эта сделка не пройдет мимо их внимания.

– Наша семья…

– Господи боже, не говорите больше ничего!

Деверо расхохотался, чем вызвал несколько недоуменных взглядов от сидящей в холле публики.

– Глотните виски, мистер Томсон, – сказал он, – вы белее скатерти. Иногда «семья» – это просто семья. У моего отца редкое легочное заболевание. Климат северной Атлантики подходит ему лучше всего. Знаете, когда он начинает задыхаться, я готов ему не остров, а целый континент купить. Моя добрая матушка последует за ним куда угодно, даже в те дикие края. Так вот. Наша семья готова подписать с Адмиралтейством, или с кем там надо, договор о том, что мы возьмем на себя до скончания веков все расходы по этому маяку и обеспечим его бесперебойную работу.

Томсон послушно допил виски и поставил пустой стакан на столик. Деверо поднял руку, и стакан тут же заменили новым.

– До скончания веков не бывает, – поправил его Томсон. – Я мог бы устроить заключение такого договора сроком на девяносто девять лет с возможностью продления при взаимном согласии сторон. Вас это устроит?

– Вполне, – широко улыбнулся Деверо, вставая. – С вами приятно иметь дело, мистер Томсон!

– А вот с вами – не уверен. – Поверенный в задумчивости пожал протянутую руку. – Это самая странная сделка на моей памяти.

– Да перестаньте, вам не о чем беспокоиться, – заверил его Деверо, – никакого криминала, простое чудачество моего пожилого отца.

– Хочется верить. – Томсон скосил глаза на крепкую кисть своего клиента. Из-под белоснежной манжеты показался изогнутый рыбий хвост. Татуировка была скорей морской, чем тюремной, и это немного успокаивало, хотя… Какой только сброд не бороздит морские просторы в наше время?

Томсон вышел на Стрэнд и махнул рукой кэбмену.

– Белгравия, особняк графини Кромарти, – сказал он, забираясь в кабину.

В успешном завершении сделки он не сомневался: адвокатская контора «Томсон, Гесс и партнеры» вела дела четы Блант-МакКензи. Томсон лично курировал сиятельную пару. Продажа бесплодной скалы в Атлантике за кругленькую сумму была полезна обеим сторонам, хотя какая в ней ценность для Деверо и его якобы больных родителей, адвокат не понимал.

Не понимал этого и Деверо, как оказалось. Он вошел в люкс на верхнем этаже отеля. Несмотря на солнечный день, все окна были завешены портьерами. В светильнике над чайным столиком горела одна электрическая лампа. Света от нее было мало, но у Деверо была возможность оценить преимущества этой технической новинки перед газовыми рожками. Он сел в кресло и хлопнул ладонью по столику.

– Дон, вылезай!

Я вышел из спальни, на ходу разматывая опостылевший шарф, закрывающий нижнюю часть лица.

– Рассказывай, Мартин, – сказал я и сел в соседнее кресло.

Французскому самозваному графу из романа Гюго было во сто крат проще. От его лица не падали в обморок впечатлительные девицы и не начинали креститься мужчины, чего не скажешь о наших с Лорной лицах.

До сих пор мы были частью общества. Извращенного, бесчеловечного, жестокого, но все же общества. Да, я мечтал его уничтожить, ничего в своей жизни я не желал больше, и моя мечта сбылась. Старый Хозяин убит, новому мы не дали появиться, остальные охотники, скорей всего, тоже не выжили. Мы остались одни, и что делать с обретенной свободой – не знали.

Мир людей для нас закрыт. Вернуться на сушу мы можем или диковинными уродцами в бродячем цирке, или заспиртованными экспонатами в Британском музее. Ни тот, ни другой вариант меня не устраивал.

Остаться в море и ловить вдвоем с Лорной макрель до скончания века я тоже не мог. Мой странный недуг не отпускал меня. Я не знаю, какой орган повредил Нэрн во время последней встречи, но с тех пор я разучился плавать. Под водой я мог перемещаться, только шагая по дну, преодолевая земное тяготение, совсем как Хозяин, и это сравнение меня не радовало.

В глупой надежде я вылезал по ночам на берег и дышал морским воздухом. С еще более глупым упорством и затаенной надеждой я дожидался, когда над холмами появится край солнца. У скалистого берега, где в паре миль на юг от Мангерсты Айлибай впадает в море, я облюбовал островок. Обломанным зубом он торчал из воды на двенадцать футов на самом краю отмели. Сразу за ним морское дно резко уходило в глубину.

На небольшом уступе под вершиной этой скалы каждое утро я молился о чуде. Небо серело, я ждал. Когда первые лучи солнца переваливали через зеленые холмы Льюиса и огибали мою скалу, я жадно ловил глазами их отраженные блики на морской ряби. Потом вытягивал дрожащую руку из тени и… баюкая обожженную кисть, нырял в море.

Чуда не случалось.

Я брел по дну к нашему временному убежищу в гроте под скалистым берегом. Лорна встречала меня у входа. Она хотела бы смотреть вверх и ждать, что я приплыву, но я шел по дну, поднимая облачка песка и перешагивая невысокие кораллы. Лорна замечала меня издалека. Она не верила в чудеса, хоть сама была воплощенным чудом. Я тоже постепенно терял веру.

Ночью, после того как я пришел в себя, Лорна отнесла меня к берегу, который я назначил местом встречи. Мне нужен был союзник, из плоти и крови, обычный человек с обычными зубами в обычном рту. Я впервые задумался об этом, когда переносил детей из грота в пещеру Хозяина. Первая мысль была о зяте, но я отбросил ее. Броди винил меня в смерти Шона, и я не смог бы его переубедить, потому что считал так же.

У меня оставалась надежда на удочку, закинутую на крошечном островке у Эйлин-Мора, но ночи сменяли друг друга, а ни на берегу, ни в море не было ни души. Моя натура требовала действия, я страшно бесился из-за того, что мы торчим в этом пустынном месте и ни на шаг не приближаемся к цели. Мне страшно было признаться, что главный источник раздражения – Лорна и жалость в ее глазах. Когда она сидела в своей коляске на колесах, я был милосерднее: я ее не жалел.

В ночь, когда я очнулся, Лорна отправилась в Мангерсту на разведку. Меня она в эту экспедицию не пригласила. Отделалась фразой о том, что мне надо набираться сил, хотя явно просто не хотела возиться с не умеющим плавать охотником. Я вглядывался в море на севере, туда, где была моя родная деревня, превратившаяся моими стараниями в безлюдный погост. Зрение ухудшилось, в глазах висела темно-серая мгла. Только иногда луна выглядывала из-за низких туч, очертания скал и изломанного берега становились чуть более четкими.

Лорна подлетела, как атакующая акула, а я не заметил, пока ее пальцы не вцепились больно в мою лодыжку и я в фонтане брызг не рухнул в воду.

– Ты сдурела? – спросил я, как только проморгался, но она не ответила.

Обхватив меня, она бешено замолотила ногами, и у меня мелькнула мысль, что за нами гонится невесть как выживший Нэрн. В гроте она выбросила меня на камни и вскарабкалась следом сама. Лорна порядком запыхалась, она тяжело дышала, выжимая воду из волос.

– Теперь, может, объяснишь, какой дьявол за тобой гнался? – потребовал я ответа.

– Фу-ух, – выдохнула она, – Дьявол, да, почти. – Лорна с опаской посмотрела в плещущуюся у наших ног воду и отползла к дальней стене пещеры. – «Энсон» до сих пор там. Рядом стоит еще какой-то корабль поменьше, но тоже с пушками. Тела Хозяина уже нет. Охотников не встретила. В Мангерсте пусто, никого нет, даже тел. Посреди бухты болтался какой-то плотик с дырой посередине, на нем моряки прожектором в воду светят. Я не обратила внимания. Проплывала мимо и чуть не наткнулась на человека с огромным колоколом на голове.

– Что он делал?

– Искал что-то. Немного дальше я заметила еще двоих. Что это, Дон?

– Не что, а кто. Водолазы, Лорна, – ответил я. – В колокол сверху подают воздух. Я видел таких в порту Нью-Йорка.

– Господи, – перекрестилась она. – И под водой нам теперь покоя не будет?

– Они не опасны, не выдумывай, – отмахнулся я. – У них на ногах свинцовые ботинки, и ходить они могут только там, куда дотягивается шланг. Море по-прежнему наше, зря волнуешься. – А сам подумал: «Хорошо, что ты не слышала про подводные лодки».

На седьмой день Бог создал человека. Было что-то символичное в том, что в седьмую ночь моего сидения на скале близ устья Айлибая я услышал тихий плеск воды под веслом.

Я не забыл о предосторожности. Первый плеск, слишком близкий, вынудил меня спуститься ниже. Я сел на маленький уступ у подножия скалы, расположенный так низко, что ноги погрузились в воду. Готовый в любой миг скользнуть в воду, я ждал.

Из-за края скалы появился нос лодки. Оранжевый фонарь в висящей в воздухе мгле казался огненным шаром, плывущим над бортом. На банке сидел человек, закутанный в брезентовый макинтош. Лицо пряталось в глубокой тени капюшона. Человек увидел меня и подналег на левое весло. Лодка медленно повернула и ткнулась в скалу в ярде от меня.

– У меня ружье и палец на крючке, сразу говорю! – сказал с угрозой Мартин Шелби – матрос, которого я спас из подводной тюрьмы, куда сам же и заключил.

– Я учту это, Мартин, – ответил я. – Если боишься, что я убью тебя, зачем пришел?

– Любопытство. – Мартин сел поудобнее, и я действительно увидел ствол ружья, направленный в мою грудь.

– Я на это и рассчитывал. Надеюсь, у тебя не дрожат руки. Пуля в груди – это не смертельно, но очень больно.

– У меня крепкие нервы. – Поколебавшись, он отложил винтовку. – Так что ты хотел от меня, Дон?

– Мне кажется, тебе нужна моя помощь, Мартин. Ты ведь дезертир, правда?

Он молчал, не желая раскрывать свои карты, а я действовал по наитию и надеялся, что моя догадка верна.

– Ты отважный парень. Рискуя жизнью, спас незнакомую девочку. Не свихнулся в плену у кошмарных тварей. Помог двум монстрам спасти детей. Мало кто на такое решится. И вряд ли кто-то будет готов посреди ночи в пустынном месте встретиться лицом к лицу с чудовищем из ночного кошмара. Я говорю искренне: я восхищен твоей отвагой.

– И что дальше?

– Когда ты приплыл на Эйлин-Мор за помощью и на маяке тебе открыли дверь, ты не сказал, кто ты. Назвался фальшивым именем.

– Ты следил за мной? – вырвалось у Шелби.

– Простодушие – твой недостаток, но с ним придется смириться, – рассмеялся я. – Просто предположил и оказался прав. После ночного происшествия у пляжа Бенбекьюлы ты числился пропавшим без вести. Ты многое пережил, не каждый такое выдержит. Да, с моим участием, но я сам человек подневольный. Был. Ты мне нужен, Мартин, я говорю это честно и открыто. И я тоже тебе нужен. Давай начнем с тебя, потом перейдем ко мне. Ты позволишь мне спуститься в твою лодку?

Поколебавшись, Мартин кивнул и подвинул ружье ближе. Я спустился в шлюпку и сел напротив него. Он настороженно следил за моими движениями из-под края капюшона, указательный палец поглаживал спусковой крючок. Я протянул к нему руку и разжал кулак.

– Возьми. Это плата за то, что ты пришел, ничего больше.

Золотистая жемчужина, родная сестра той, что я дал Шону, лежала на моей ладони.

Мартин медлил.

– Тебе нужно новое имя, документы, все это стоит денег. Бери. Это ни к чему тебя не обязывает.

Не отрывая правой руки от ружья, Мартин забрал жемчужину и не глядя сунул в карман.

– Поезжай в Глазго. В порту найди бар «Бархатное копыто». Его хозяин, Мик Роули, будет рад получить весточку от меня. Дашь ему жемчуг с приветом от МакАртура, он купит жемчужину и выправит тебе новые бумаги.

– А что потом? – спросил Мартин.

– Ничего. – Я пожал плечами и выбрался обратно на скалу. – Но, если тебе понравится ощущение лежащей в ладони драгоценности, приезжай на ночной лов сюда, к Айлибаю, и я расскажу о своих планах. Или живи дальше с новым именем, как хочешь.

С той ночи прошло еще десять, и все повторилось: нос лодки ткнулся в скалу, и улыбающийся Мартин, уже не оглядываясь на ружье, протянул мне руку.

– Разрешите представиться: Мартин Льюис Деверо. Прибыл в минувшую субботу из Пенсильвании.

– Рад встрече, мистер Деверо, вы позволите? – стараясь не слишком сильно сверкать клыками, спросил я, указывая на лодку.

– Будьте моим гостем, – великодушно разрешил Мартин.

– Удивляюсь, мистер Деверо, как вы бережно сохранили свой йоркширский выговор, живя в Пенсильвании, – подначил я его, но Мартин беспечно махнул рукой:

– Я, знаете ли, коммерсант, вся жизнь в разъездах. Атлантику пересекаю чаще, чем вы уборную посещаете.

– Ну ладно-ладно, не старайся так, – рассмеялся я. – Чем больше у тебя денег, тем меньше к тебе вопросов, а денег у тебя теперь будет много. Ты готов выслушать мой план?

Он кивнул и подался ко мне. Я заговорил, и чем дольше я говорил, тем сильнее округлялись его глаза. В один момент он даже выставил руку, останавливая меня. Я сидел молча, пока он, мотая головой и дергая руками, вел безмолвный спор с самим собой. Когда я закончил говорить, наступила тишина. Мартин открывал рот, закрывал его, так ничего и не сказав, а я ждал, пока он придет в себя и упорядочит мысли.

– А скажи мне, Дон, – спросил он после длительного молчания, – что помешает мне забрать твои драгоценности и уехать в ту же Пенсильванию?

– Ничего, – ответил я беспечно, – но зачем? Сокровищ много, и может быть еще больше. Трюмы всех затонувших кораблей для меня открыты, только куда я это богатство дену? Всего золота, всех драгоценных камней океана недостаточно, чтобы вернуть мне человеческий облик. Я отдам их тебе, а ты малую долю потратишь на нас с Лорной. По рукам?

Я протянул ладонь, и Мартин от души ударил по ней.

– Ты забыл еще одну причину, – сказал он.

– Да? И какую же?

Мартин крепко сжал мою кисть.

– Последние дни я чувствую себя героем авантюрного романа, и мне чертовски интересно, что будет дальше. Мне кажется, я раньше и не жил, только сейчас дышать начал. И я ни на что не променяю нынешнюю жизнь. – Он заглянул мне в глаза, подтверждая искренность своих слов. – Дон, я правда не злюсь на тебя.

Мы посидели молча, глядя друг другу в глаза, а потом он просто протянул мне руку:

– Мартин Деверо к вашим услугам, сэр!

С этого дня я, ущербный охотник, не умеющий плавать, обзавелся парой шустрых ног и крепких рук на суше, а к ним прилагалась голова, толковая и сообразительная. Мартин был простым матросом, у него не было никакого опыта общения с высшим светом. Даже мой привычный по прошлой жизни мир судовладельцев, негоциантов и капитанов торгового флота казался ему недосягаемым. Что говорить об олимпийских вершинах закрытых аристократических клубов? Там, где не мог пройти простой парень Мартин, протискивался щедрый американец Деверо с толстой пачкой фунтов, настолько толстой, что его неистребимый йоркширский выговор становился совершенно незаметным. И Мартин учился, учился упорно и самостоятельно.

Во время следующей нашей встречи я узнал, что он нанял преподавателя хороших манер, еще через пару встреч он поразил меня, выдав несколько слов на кокни и сразу перейдя на стиль общения жителей Вест-Энда. Йоркширский выговор проскальзывал, но был все менее заметен. Тогда я понял, какое сокровище я притащил из Бенбекьюлы в грот Хозяина. Моя цель, маячившая на горизонте призрачной Фата-Морганой, приблизилась и обрела твердость.

Так мы выяснили, что клан МакЛеодов, владевший Гебридскими островами, зачах и уступил земли МакКензи. Мартин узнал, что замок Леод в графстве Кромарти пустует, а полковник Блант-МакКензи с супругой предпочитают жить в Лондоне. Оставалось выяснить, кто ведет дела графини, которая владеет внешними Гебридами и тем маленьким пустынным островом, который так меня интересовал.

Мартин с честью справился с этим заданием. Мистер Джонасон Томсон, старший партнер одной из элитарных лондонских юридических компаний, охотно взялся за дело, ко всеобщему удовольствию. Графиня получала сумму, значительно превышающую настоящую цену куска камня в северной Атлантике, сам Томсон – солидные комиссионные, а я… Я мог наконец завершить главное дело в моей жизни.

Каждую ночь, сидя на скале у берега, я говорил с Богом, но Он молчал, и тогда я отвечал вместо Него. Это было безумием, но разве не безумие сам факт моего существования? Я убедил себя в том, что прощение возможно, надо только завершить начатое, замкнуть круг. Присоединить владения Морского Хозяина к Царству Божию, и тогда я заслужу Его прощение.

Минуло три года с того дня, как я, Джим Дукат и молодой Маршалл на клипере «Кромдейл» подошли к Эйлин-Мору, и тот же клипер привез на остров нового владельца: Мартина Деверо. А под усыпанным ракушками дном корабля, в толще воды, висела привлекательная женщина средних лет с благородной сединой в волосах и держала под мышки мужчину. Это настоящие хозяева острова ожидали возможности ступить на его поверхность. С замиранием сердца мы следили за тем, как с плеском опустилась в воду шлюпка, распугав мелкую рыбешку, как разрезали воду весла, направляя ее к нашему острову. Время тянулось мучительно долго, но наконец шлюпка вернулась к клиперу и «Кромдейл» поднял якорь, покидая воды Эйлин-Мора. Мы ждали, не решаясь выбраться на берег, пока Мартин не сунул голову в воду и не закричал, пуская пузыри: «Пусто!»

Мы вышли на берег, и Мартин, смущенно отводя глаза, протянул Лорне плащ.

– И тебе, Дон, неплохо бы привыкнуть к одежде, – сказал он. – Мне не слишком приятно видеть тебя голым.

Единственным временем за три года, когда я носил одежду, были три дня в отеле «Клермонт». В этом не было необходимости, но мне так хотелось очутиться в человеческой обстановке, что я уговорил Мартина устроить наш выход на сушу. Он встретил нас в пустынном месте в портовой зоне Саузенд-он-Си. Вода в Темзе была настолько грязной, что Лорна наотрез отказалась тащить мое беспомощное тело дальше. Мартин прикатил в автомобиле, чем совершенно меня потряс.

– «Мерседес»! – гордо сказал он, поглаживая лакированное крыло. – Тридцать пять лошадей.

Мартин вдруг спохватился, заглянул мне в глаза.

– Ты не против, Дон? – спросил он с беспокойством.

– Живешь на широкую ногу, – усмехнулся я, глядя, как появляются пунцовые пятна на его щеках. – Ты все делаешь правильно, никто не будет разговаривать с голодранцем. Мы с тобой договорились: делай то, о чем я прошу, остальными деньгами распоряжайся по собственному усмотрению.

Глядя на его широкие плечи и тяжелые кулаки, как-то забываешь, что Мартин – совсем мальчишка. Неловко признаваться, но я испытывал к нему отеческие чувства и радовался его успехам. С тех пор как я снова обрел внука, я видел его от силы несколько раз. Он целыми днями и ночами пропадал в океане и лишь изредка подплывал к берегу, но выбраться на сушу отказывался наотрез. Память об обжигающем солнце слишком глубоко засела в его голове.

Пока мы с Лорной облачались в привезенные наряды, Мартин говорил без умолку. Облегчение сделало его особенно многословным.

– Дон, я объехал все дорогие отели Лондона. Щупал портьеры в люксах, и богом клянусь, ни в одном не было таких плотных штор, как в «Клермонте». Я понаблюдал за постояльцами и пришел к выводу, что лучше всего будет привезти вас в отель около часу пополуночи. Холл в это время пустеет, в нем остается только ночной портье. Мы сможем, не привлекая внимания, пройти в номер. Старина Роули сделал вам бумаги на имя Дональда и Лорны Деверо. Вы – мои родители, у тебя, отец, редкое легочное заболевание, которое вынуждает постоянно носить теплый шарф, а Лорна спрячется под плотной вуалью.

Мартин бросил осторожный взгляд в сторону Лорны, она в это время в кокетливых кружевных панталонах пыталась самостоятельно затянуть корсет. Залившись краской, он отвел взгляд.

Мы приехали к вокзалу Чаринг-Кросс и сидели в машине, пока горничная под руководством нашего названого сына готовит номер. Когда Мартин высунулся из дверей и помахал рукой, мы вошли. Лорна положила руку мне на локоть и шла, элегантно опираясь на зонтик.

Я старался держаться как можно дальше от портье, и все же заметил, как недовольно сморщился его нос. Мартин оставил ему солидные чаевые, и он сразу потерял обоняние.

Мы вошли в номер, полный мягких подушек и изящных безделушек, в тихую роскошь привокзального отеля для чистой публики. Я скинул одежду и растянулся на кровати. Как же мне этого не хватало в море. Лорна набрала воды в ванную на гнутых ножках. Сбросила с себя все и, игриво взглянув на покрасневшего Мартина, опустилась в воду. Стон наслаждения донесся до моих ушей.

– Господи, я б трех Хозяев убила за бокал виски, не воняющий купоросом, – сказала она с горьким вздохом.

Прошла неделя, и мы ступили на собственный остров. Здесь нет той роскоши, что была в «Клермонте», по крайней мере пока, но почувствовать себя людьми мы уже можем. Хотя бы притвориться.

На следующий день Мартин уехал. В его саквояже лежала лакированная шкатулка с ожерельем из бесценного золотистого жемчуга – плата за данное обещание. Я проверил запасы карбида и заправил баки. Зашипела ацетиленовая горелка, и сгущающиеся сумерки пронзил ослепительно-белый луч. Завернувшись в плащ, я вышел из маяка и сел под стеной. Свет резал глаза, но я терпеливо смотрел на его напряженное сияние. Может быть, я когда-нибудь к нему привыкну.

Дни проходили в тягостном ожидании. По ночам Лорна брала садок и отправлялась на охоту. Поначалу звала меня, потом перестала. Мне не хотелось болтаться в ее руках беспомощным ребенком, когда она стрелой несется сквозь толщу воды. Я дожидался, пока она скроется из виду, и спускался в бухту, по мелководью уходил на глубину.

Пустячное расстояние, которое раньше я покрыл бы менее чем за минуту, теперь отнимало почти час. Путь был извилистым, мне приходилось обходить скалы и подводные рифы. Проплывающие мимо рыбы с удивлением смотрели на меня, бредущего по дну, как смотрят чайки на неуклюжих пингвинов. Я стал здесь таким же чужим, как и на суше. Что делать мне, – может, крылья отрастить? Если б это было в моих силах…

За длинным подводным мысом, прикрывающим пещеру Хозяина на соседнем острове, я сворачивал к яме, обходил риф, из-за которого следил за Нэрном в тот день, когда покончил и со старым, и с новым Хозяином, и оба раза чужими руками. Но разве случилось бы это, не будь меня?

Я с тех пор не был в пещере Хозяина. Во мне сидела глупая и неоправданная уверенность в том, что стоит мне появиться там, время повернет вспять и я снова увижу ухмыляющуюся круглую физиономию нашего мертвого бога. Глупое суеверие. Впрочем, как и я сам.

Каждый день я приходил к нашему подводному аду и садился на край ямы. Почему-то мне кажется, что Хозяин тоже приходил сюда поговорить со своими жертвами. Его извращенная натура подпитывалась человеческими страданиями, он не мог отказать себе в таком удовольствии. Я не оговорился: мы все люди. Клыки и перепонки не превратят человека в чудовище, если нет монстра внутри.

Я приходил совсем по другой причине: это была епитимья, которую я сам на себя наложил. Меня влекло обещание, которое я дал им, тем, кто помог нам справиться с новым Хозяином. Оно до сих пор не было исполнено, и я приходил, смотрел в их глаза и держал ответ. Каждый раз они встречали меня с надеждой, и каждый раз огонь в их глазах затухал. Время шло, а вестей от Мартина не было.

Где-то там, в середине этого страшного места, был Йен. Мой внук таскал ему и его товарищам еду, будто ничего не изменилось и Нэрн по-прежнему кормит яму, а Хозяин подкидывает в нее новых узников. Все мои попытки поговорить с Шоном остались бесплодными. Он сильно, не по годам, повзрослел, стал молчаливым и замкнутым. Кажется, только рядом с Йеном к нему возвращалась мальчишеская непосредственность. Это ранило меня в самое сердце, но я старался не подавать виду. После всего, что пережил мой мальчик, он не мог остаться прежним.

Я мог спуститься и дошагать пешком до центра ямы, но мне была противна мысль идти по спинам живых людей. Я терпеливо ждал, когда Лорна исполнит обещание и отнесет меня к Йену.

Перед рассветом я возвращался к маяку и ждал. Лорна возилась на кухне, разделывая рыбу, а я сидел у проема, ожидая, пока луч восходящего солнца доберется до земли под моими ногами. Тогда я осторожно высовывал руку и потом полдня с досадой смотрел, как исчезает ожог на моей коже. Ничего не менялось, но я с упрямством, достойным лучшего применения, изо дня в день повторял этот бесполезный ритуал.

В первый день я пришел к яме и сел на край. Под моими ногами лежали живые обрубки. Большинство безучастно смотрели вверх. За долгие годы бессмысленного и безвольного существования у них пропал интерес ко всему, даже к собственной судьбе. Один из них, незнакомый мне молодой парень, задрал голову, чтобы рассмотреть меня.

– Это вы? Долго вас не было… Или недолго. Тут не поймешь, – сказал он.

– Давно вы здесь? – спросил я.

– Не знаю, не спрашивайте про время. Здесь нет дня, нет ночи, есть редкие события и долгие промежутки между ними. – Он мечтательно улыбнулся. – Сколько же я тут… Когда Хозяин доел мою последнюю ногу, вас еще не было, а Нэрн был. О-о! Это выродок пострашней Хозяина. О, простите, я не представился, – сказал он с напускной веселостью, – энсин военно-морского флота Ее Величества Дэннис Кэллаган, к вашим услугам, сэр! С радостью отдал бы честь, да вот незадача: нечем.

– Капитан торгового флота Дональд МакАртур, – ответил я и удержал руку, чтоб не приложить ее ко лбу. Пусть мы оба калеки, но руки и ноги у меня все же есть. – Бывший капитан. Ее Величество умерла, года два уже как. Нами правит Его Величество Эдуард Седьмой.

– Эдуард? – удивился Кэллаган. – А что случилось с Альбертом? Надеюсь, он в добром здравии.

– Это он и есть. Эдуард – имя, которое наследник принял при коронации. Сейчас не лучшие отношения с Германской империей, чтобы британский монарх носил немецкое имя.

Мы разговаривали всю ночь. Кроме Кэллагана, еще несколько бывших охотников повернули головы и жадно ловили новости из недоступного большого мира. Остальные, коих было неисчислимое множество, лежали, безучастно глядя в мутную воду над ямой.

– Не удивляйтесь, Дональд, – сказал Кэллаган, перехватив мой взгляд, полный тоски. – Отсюда нельзя выбраться: тут нет ни смерти, ни спасительного безумия. Когда угасает надежда на чудо, с ней уходят желания, мечты, мысли. Тело перестает шевелиться, глаза видеть. Большинство здесь такие. Когда-нибудь и я устану надеяться.

Я молчал, не зная, что сказать, и опасаясь того, что он может попросить, но Кэллаган мечтательно улыбнулся.

– Знаете, Дональд, ваша битва с Нэрном расшевелила потерявших надежду. Многие из нас попали сюда по его прихоти. Ненависть может поднять из мертвых, но не вернуть к жизни. Нэрн сдох, ненавидеть больше некого. Все, кто яростно клацал челюстями, снова безучастно смотрят на проплывающих рыб. Нет, сэр, жить ненавистью – это топить печку динамитными шашками вместо дров, а откуда тут, под водой, взяться сухим дровам?

– А под дровами вы подразумеваете любовь?

– О да, сэр, я стал настоящим философом. Способность думать – единственное, что у меня не смог забрать Хозяин. Как жаль, что алмазные копи моих мудрых мыслей исчезнут на дне этой ямы. У вас нет на примете симпатичной стенографистки, способной дышать под водой? – Он невесело рассмеялся. – Не слушайте меня, Дональд, в моих словах нет ничего, кроме желчи, а вместо глубокомысленных рассуждений я все время вспоминаю всякие глупости вроде запаха маминого орехового пудинга или какими теплыми были пальцы милой кузины Констанс, когда она опиралась на мою руку…

Он осекся, и я задрал голову, разглядывая мутную взвесь, вечно висящую над ямой. Моя жалость сделает его участь еще горше.

– Дональд, – сказал Кэллаган, неловко замявшись. – Вы не могли бы сделать мне небольшое одолжение?

Я посмотрел ему в глаза и тут же стыдливо отвел взгляд.

– Нет, Дэннис, простите.

– Сэр, – взмолился он. – Для вас это одно короткое движение, для меня – конец вечного кошмара.

– Я не могу, понимаешь, не могу больше убивать. Даже во благо.

Глаза, горевшие надеждой, погасли.

– Зачем тогда вы пришли? – Кэллаган отвернулся, и, хотя он не нуждался в ответе, я сказал:

– Не было дня, минуты не было, когда бы я не думал об этой яме и ее пленниках. Я перебрал все возможные и невозможные способы. Хотел построить закрытую лечебницу, в которой доверенный персонал ухаживал бы за вами…

– О нет, сэр, избавьте нас от таких благодеяний! – с горечью рассмеялся Кэллаган. – Менять одну тюрьму на другую? Жить вечно под взглядами, полными жалости и отвращения? Привязываться к смертным и смотреть, как они стареют и умирают, а я, бесполезный кусок мяса, буду вечно влачить свое тоскливое существование? Пощадите, Дональд! Бог сделал нас смертными не потому, что он жаден, а потому, что милосерден. Смерть – лучшее, что вы можете нам подарить. Думайте, мистер МакАртур, думайте. Каждый в этой яме, кто еще способен что-то чувствовать, надеется на вас.

От резких слов Кэллагана кровь бросилась в лицо.

– Я не обязан! – сказал я, поднимаясь на ноги.

Как часто бывает, боль, которой я решил наказать себя за бездействие, оказалась много сильнее, чем я ожидал. Словно благодетель, развлекающий разговором умирающего от голода человека, я пришел к этим несчастным и ждал благодарности. Я был оскорблен, но еще более разочарован в себе: разбитые ожидания высветили мою душевную убогость во всей красе.

– Не обязаны, сэр, – сказал Кэллаган виновато, – но вы благородный человек и не сможете бездействовать. Простите мои слова, это просто дерзость обреченного, уставшего от мук.

– Поверьте мне, Дэннис, я приложу все силы к тому, чтобы прекратить ваши мучения, но перед тем я хочу, чтобы каждый человек здесь мог сам решить: жить ему или умереть. Вы мне поможете?

Я заглянул ему в глаза. Он лежал затылком ко мне поперек груди безучастного ко всему бородача. Чтобы видеть меня, Кэллагану пришлось выгнуть спину. Наверное, он мог бы, извиваясь туловищем, принять более удобное положение, но гордость не позволила ему беспомощно барахтаться у меня на глазах. Решимость в его взгляде сменилась сомнением. Я ободряюще улыбнулся, и Кэллаган отвел глаза.

В один из дней, когда я сидел на краю и виновато молчал, рядом со мной опустилась Лорна.

– Дон, ты представить себе не можешь, чего мне стоило сюда приплыть, – сварливо сказала она.

– Прекрасно представляю, – ответил я. – А теперь, чтобы твои муки не были напрасными, отнеси меня к Йену.

Лорна обреченно вздохнула и, бормоча проклятья, подхватила меня под мышки. Как раньше обитатели ямы молили: «Убей меня, Нэрн!», – так теперь они вопрошали: «Когда, МакАртур?», но я пока ничем не мог их обнадежить. Лорна аккуратно опустила меня в середине. Подо мной оказались чьи-то спины, но я ничего не мог с этим поделать. Йен лежал на боку, опираясь на футовую культю – редко кто в яме владел таким богатством. Хозяин обычно отгрызал руки до плеч.

– Рад видеть тебя, Дон! – сказал он. Я не услышал в его голосе радости встречи со старым другом, да и сам чувствовал себя неловко.

– Я тоже, дружище! Вот уж не думал, что встречу тебя здесь. Где Шон? – задал я вопрос, который, чего душой кривить, беспокоил меня больше всего.

– Охотится где-то. Обещал притащить огромного тунца, хвастунишка, – улыбнулся Йен. – Все-таки непостижимы человеческому уму замыслы Господни. Не попади я в яму, от твоего внука и костей бы не осталось. Хорошо, что Нэрн кинул Шонни мне. Мои ноги в обмен на жизнь твоего мальчика – ерунда.

Лицо мое вспыхнуло в остром приступе стыда, который всегда испытывает здоровый человек рядом с калекой. Мое смущение не ускользнуло от Йена.

– В том нет твоей вины. Я попал в яму давно. Не раз видал тебя на берегу. Думал кинуть весточку по старой дружбе. То-то б ты удивился. – Он невесело рассмеялся.

– Ты ведь уходил в дальнее плавание на пароходе из Глазго.

– Уходил и даже вернулся в Мангерсту. Меня высадили ночью в бухте, но от моря отойти я не успел. А ты как сюда попал?

– Нанялся смотрителем на маяк Эйлин-Мор.

– В самое логово Хозяина.

– Кто ж знал. – Я пожал плечами.

– Ну ничего, – с утешительной улыбкой произнес Йен. – Хозяина больше нет, Нэрна тоже, а ты жив и здоров…

– Послушай, Йен, – прервал я его. – Зачем тебе сидеть здесь? Я попрошу Лорну, и она отнесет тебя к нам, на Эйлин-Мор. Этот остров сейчас принадлежит мне.

– Какое заманчивое предложение, – усмехнулся мой старый друг, ставший вдруг чужим. – А остальных охотников Лорна тоже перетащит?

– Йен, я богат. Сейчас мой поверенный ищет остров в теплых водах, там я хочу построить пансион. Я вывезу туда всех искалеченных охотников. Проверенный персонал будет ухаживать за вами. Но тебе, моему другу, нет нужды ждать здесь, в этой вонючей яме.

– Нет, друг мой. И, поверь, с пансионом – глупая затея. Бо́льшая часть охотников под твоей задницей давно ушли в свои мечты, ты их не растормошишь, а те, кто еще остается в сознании, никуда отсюда не уйдут.

– Да почему?! – вскричал я.

– Потому что из Чистилища попадают в рай, а из твоего пансиона – в ад.

– Это глупое суеверие!

– Даже если так. – Он покачал головой. – Никто не променяет шанс быть прощенным на удобную клетку.

То же самое я слышал от Кэллагана, и снова не нашелся что ответить.

Когда Лорна опустилась за мной, Йен окликнул меня, будто вспомнил что-то важное.

– Дон, а вы нашли тайное убежище Нэрна?

– У него было тайное убежище? – удивился я.

– Думаю, да. Почти уверен. Нэрн на моих глазах уносил куда-то на север одного из калек. Я не верю, что он на самом деле его убил. Зачем это Нэрну?

– Ты прав. – Я задумчиво кивнул. – Проверю.

Йен оказался прав – в паре десятков миль к северу, посреди безжизненной песчаной пустыни мы нашли подводную скалистую гряду. Чуткий нос Лорны вывел нас к тайному логову Нэрна. Там, в каменном мешке, заваленном камнем такого размера, что мы с Лорной вдвоем едва смогли его откатить, томились трое пленников. Почти ослепшие, обезумевшие от бесконечного ужаса, когда ожидание пытки мучительнее самой пытки, они смеялись и рыдали, и не могли поверить в счастливое избавление.

Окрыленный надеждой, я рассказал им о клинике, которую я построю для покалеченных охотников, о прекрасной и сытой жизни, что их ждет, но и тут неудача постигла меня. Из ада ямы они попали в ад стократно ужаснее – на людоедскую ферму Нэрна, но все, чего они хотели – это вернуться в яму. Их влекли райские кущи, обещанные слепым проповедником. Мы исполнили их просьбу, и Лорна перенесла всех троих в яму.

Ночью я услышал голос Шона. «Деда!» – кричал он, как когда-то в детстве. Я выскочил из маяка, выбежал на голос в ту памятную бухту, из которой отчаливал в свое последнее плавание. Недалеко от берега торчала голова упрямого внука.

– Шонни, мальчик мой, вылезай, – обрадованно крикнул я ему, но он покачал головой.

– Лучше ты иди ко мне.

Я нехотя разделся и вошел в воду.

– Зашел бы, поужинал с нами. Лорна очень по тебе скучает.

– Не могу, – ответил он и с опаской посмотрел на луч маяка. – Деда, а он может опуститься сюда?

– Нет, Шонни, – успокоил я, перехватив его взгляд. – Так низко он светить не может. Ты же умный мальчик и знаешь, что солнце посреди ночи не появится.

– Знаю, – угрюмо ответил он, – но все время чувствую, как оно прячется за горизонтом. Прости, деда, но я не могу. У меня к тебе просьба…

– Все, что хочешь!

Шон вытащил из-за спины саблю, которую он вонзил в брюхо Нэрна.

– Вот. – Внук протянул клинок мне. – Она ржавеет, и я ничего не могу с этим поделать. Не хочу, чтобы она рассыпалась в труху. Ты можешь ее почистить?

Я принял эту саблю, как священный дар, как знак того, что остаюсь для Шона дорогим человеком. С той ночи она висит над моей кроватью в спальне, вычищенная и отполированная. И пусть лезвие ее в зазубринах, я никогда не соглашусь заменить клинок, ведь этим оружием было убито самое страшное морское чудовище, и направила его в цель рука моего внука.

Шон, как всегда, уплыл, а я, ежась от холода, побежал с охапкой одежды домой. После битвы с Нэрном я начал чувствовать холод, стал слепнуть в темноте, а кожа моя потеряла чувствительность под водой. Я теперь почти обычный человек, только с внешностью монстра и боязнью солнечного света. Есть ли в этом мире более жалкое создание, чем я?

Прошел месяц, и как-то ночью старый знакомец, клипер «Кромдейл», бросил якорь в водах острова. Я замотал шарфом нижнюю часть лица и пошел встречать гостей.

Мартин стоял на носу приближающегося ялика, лихо засунув большие пальцы в карманы щегольских брюк. Увидев меня, он широко улыбнулся и помахал рукой.

– Отец! – радостно крикнул он, выпрыгивая из шлюпки. – Где моя добрая матушка?

Мы обнялись, и я шепнул ему:

– Не переигрывай.

Мартин отправил матросов с грузом в пристройку у башни маяка и, ничуть не смутившись, ответил:

– Дон, это искренне, ты ведь тоже подарил мне жизнь, которой у меня никогда не было. Да что там, ты сделал для меня намного больше, чем папаша, которого я никогда не видел.

Не стану кривить душой, я был польщен и смущен, а Мартин хлопнул меня по плечу, совсем не по-сыновьему, и весело сказал:

– Пойдем разбирать подарки с Большой земли. Даю вам час! – крикнул он старшему матросу и зашагал к маяку. Освободившиеся от груза моряки пробежали мимо нас назад к шлюпке.

– Лорна! – стукнул я в дверь ее спальни, когда мы вошли внутрь. – Выходи, матросы ушли.

Дверь с треском распахнулась, Лорна вылетела из комнаты, неудержимая, как африканский самум.

– Мартин! – завопила она, кидаясь ему на шею, и он, смеясь, закружил ее.

– Лорна! – окрикнул я ее. – Ты не забыла, что Мартин тебе во внуки годится?

– Брось, Дон, Мартин мне как сын. Сын, а не внук! – Она сунула мне под нос палец, давно не похожий на скрюченный артритом перст мумии. – Только не ври, что не рад его видеть!

– Рад, рад, – пробурчал я, доставая островной односолодовый. – Садись, Мартин, рассказывай.

– Ну что? У нас все хорошо! – заявил он, подхватывая бокал. Сделал большой глоток и отставил, не прочувствовав вкуса. – Томсон очень доволен сделкой по продаже Эйлин-Мора и охотно берется за все дела, что я ему предлагаю. За выручку от последних реализованных драгоценностей он купил серьезный пакет ценных бумаг и при каждой встрече показывает стабильный рост наших капиталов. Компания «Деверо и Ко» теперь обладает внушительными активами в железнодорожной, электрической и газодобывающей промышленности. А еще у нас есть небольшая, но очень современная торговая флотилия. Сокровища океана работают на благо Англии и на наше.

– За это и выпьем! – провозгласил я, и мы сдвинули бокалы. – Это не все?

Мартин довольно улыбнулся:

– Томсон нашел небольшой островок с обширным шельфом в спокойной климатической зоне Тихого океана, вдали от основных морских путей. Предварительное согласие владельца мы уже получили. Он, кажется, рад избавиться от этого бесполезного клочка земли в океане.

– Будет непросто доставить туда все, что нужно для строительства… – усомнился я.

– Ничуть! – отмел все возражения Мартин. – В нашей флотилии есть суда с паровыми кранами. Доставку грузов на необорудованный берег организуем при помощи понтонов. Отстроим причал, а дальше – дело несложное. Как только закончим, попрошу Томсона найти покупателя на Эйлин-Мор.

Я закашлялся, и Лорна от души врезала мне по спине.

– Постой, – сказал я, отдышавшись. – Я не хочу продавать Эйлин-Мор.

– Почему? – удивился Мартин.

– Считай это моей прихотью, – уклонился я от ответа.

Мартин серьезно посмотрел на меня.

– Дон, – сказал он после недолгого молчания. – Хозяин не завелся здесь, как плесень. Он пришел с земли. Ты его убил, и все кончилось. Новое чудовище не появится.

– Мартин, дело не в этом… – Я запнулся. – …Не только в этом. У меня есть чувство, что моя история должна закончиться здесь. Не торопись с продажей. Обещаешь?

Он откинулся на спинку стула, и та жалобно скрипнула под его широкой спиной.

– В любом случае строительство большой клиники на тихоокеанском острове дело нескорое, – ответил он.

– И со стройкой не торопись. – Я вспомнил, что мне сказал Кэллаган в первый день нашего знакомства, и загрустил. Мы беседовали с ним каждую ночь, но он больше ни разу не затрагивал эту тему, за что я был ему бесконечно благодарен. – Есть остров, есть предварительное согласие на продажу; конкурентов, кажется, на горизонте не видно. Подождем.

– Как скажешь. – Мартин пожал плечами. Если чего и не терпела его деятельная натура, так это ожидания.

– Шинейд… – тихо напомнил я. Мартин нахмурился.

– Забрать вашу дочь из Бедлама было непросто. Тамошний алиенист[16] испытывал на ней некий новомодный метод лечения пропусканием электрического тока. Он совершенный фанатик, кричал, что миссис Броди в шаге от исцеления, отвергал любые подношения. Дергался, будто по нему самому беспрерывно течет электрический ток. Здесь я не хотел действовать через Томсона. Ни к чему ему искать связь между неизвестно откуда взявшимся миллионером Деверо и дочерью пропавшего без вести смотрителя маяка на острове, который он, то есть я, купил.

– И? – я нетерпеливо постучал пальцами по столу.

– Угомонись, Дон, – сварливо бросила Лорна. – Если Мартин сказал «было непросто», значит, Шинейд уже не там.

– Да, – кивнул Мартин, довольный произведенным эффектом. – Шинейд в частной лечебнице недалеко от Труро в Девоншире. Не буду скрывать, когда я увозил ее из Лондона, она была в ужасном состоянии. Но больше ей ничего не грозит, у нее самый лучший уход, который возможен за деньги. Чтобы не было подозрений, я принял на работу ее мужа, Роя Броди, помощником капитана одного из наших торговых судов. Парень он серьезный, исполнительный. Наберется опыта – сам станет капитаном. Рой сам оплачивает содержание Шинейд в лечебнице, а я забочусь о том, чтобы денег у него на это хватало, так что никакой связи с Эйлин-Мором.

– Мартин. – Лорна коснулась его руки. – Как же ты вытащил мою внучку из Бедлама?

– Я ее украл, – легко сказал Мартин. Он посмотрел на наши вытянутые физиономии и расхохотался. – Ну, а чего вы ожидали? Что я дам взятку премьер-министру? Я подмазал охрану и санитара, и Шинейд вывезли из больницы туда, где стояла моя машина. Обошлось это в сущие копейки.

– Ты рисковал… – покачала головой Лорна.

– Пустяки, – отмахнулся он. – У меня самый быстрый мотор в Лондоне. Полиция не смогла бы за мной угнаться, даже если б узнала о похищении заранее.

– Мартин, пообещай, что больше не будешь так рисковать! – потребовал я.

Мартин открыл рот, чтобы с беспечной улыбкой возразить, но за окном послышался зычный крик:

– Мистер Деверо! Пора отчаливать!

Он щелкнул крышкой жилетных часов.

– Да, пора, – сказал Мартин с сожалением. – Дон, в одном из кофров – костюм из прорезиненного брезента с очками из затемненного стекла. Испытай его, только осторожно. Ткань полностью непроницаема для солнечного света. И вот еще…

Он открыл замок своего большого саквояжа и достал конверт.

– Грампластинка, – протянул он его мне. – Вальсы мистера Страусса.

Я пристально посмотрел ему в глаза, и он чуть заметно кивнул.

– Когда? – еле слышно шевельнул губами я.

Вместо ответа Мартин обнял за плечи Лорну и поцеловал ее в щеку, потом энергично пожал руку мне.

– Сейчас такой сумасшедший темп жизни: то, на что раньше уходила неделя, может случиться на следующий день.

Я понял, что это и было ответом на мой вопрос. Как только шлюпка с Деверо отошла от берега, я схватил Лорну за руку.

– Раздевайся, быстро!

– Дон, ты что удумал? – полусмущенно-полуигриво спросила она.

– Мне нужна твоя помощь. Бежим. Отнесешь меня к яме. Быстро! – прикрикнул я, читая недоумение в ее глазах.

Мы вылетели на берег, и Лорна, вглядевшись в горизонт, сказала тревожно:

– Дым!

– Я догадываюсь, – ответил я и вошел в воду.

Стоило воде накрыть нас с головой, я поднял руки и попросил:

– Отнеси меня к яме, так быстро, как сможешь.

Она помчалась вперед с невероятной скоростью: ни один морской обитатель не смог бы сейчас ее догнать. Потоки воды омывали мое тело и будили грустные воспоминания об утраченном умении. Мы за миг перелетели через длинный каменный мыс, на обход которого мне нужен был почти час. Лорна обогнула риф и опустила меня на край ямы. Я склонился, выискивая знакомое лицо, и сразу встретился взглядом с Кэллаганом.

– Дэннис, вы приняли решение? – выпалил я, не тратя время на долгие приветствия.

Он молча закрыл глаза. Может быть, он вел беззвучный диалог с самим собой, но я не мог позволить ему такую роскошь.

– Простите, но нет времени на раздумья.

Лорна схватила меня за плечо:

– Что происходит, ты можешь мне объяснить?

– Просто делай, что я говорю! – закричал я. – Все расспросы потом. – И снова повернулся к Кэллагану. – Дэннис! Хватит жмуриться, посмотрите мне в глаза! Вы можете принять решение позже, если пойдете со мной, а откажетесь, и уже ничего не изменить!

– Пойдете? – Кэллаган рассмеялся. – Вы великий юморист, сэр.

Он больше не прятался за закрытыми веками, и мне немалого труда стоило выдержать взгляд его горящих уверенностью глаз.

– Вы помните наш первый разговор? – спросил он. – Мое решение не изменилось. Уходите, мистер МакАртур. Вы сделали для нас больше, чем могли, Бог простит вас.

Кэллаган напряг шею и, выгнув спину, со второй попытки перевернулся на живот.

– Дэннис, – позвал я его, но он уткнулся лбом в грудь другого калеки.

– Лорна, – попросил я, – нам надо облететь всю яму, от краев до центра.

Ее сильные руки обхватили мою грудь, но перед тем как мы взмыли над ямой, Кэллаган поднял голову.

– Не тратьте время, Дональд. Вы предлагаете выбрать между свободой и более удобной тюрьмой. Идите домой, мы будем молиться за вас.

Я упрямо тряхнул головой и сказал Лорне:

– Поплыли!

Мы летели по сужающейся спирали, я выкрикивал свои призывы, но где бы мы ни проплывали, везде я видел одно и то же. Море покалеченных тел, застывших лиц, слепых глаз мертвецов, равнодушных ко мне и моим словам. Редкие несчастные, не впавшие в летаргический сон, сохранили способность меня слышать. Как страшные блеклые цветы перед грозой, при моем приближении они закрывались и переворачивались на живот, пряча лица. Каждый уже стоял на пороге рая, и никакие блага земной жизни не заставят его сделать шаг назад.

Кэллаган выполнил мою просьбу: все, кто еще не потерял способность мыслить, знали о клинике, которую я собирался для них построить, но ни один несчастный не захотел стать ее пациентом. Я был готов на любые жертвы ради их спасения, но спасаться они не желали.

Чем ближе к центру ямы мы приближались, тем громче становился гул.

– Что это, Дон? – прокричала мне в ухо Лорна, но я не обратил внимания.

С глупым упрямством я взывал к здравомыслию. Мы опустились перед Йеном. Он не стал отворачиваться. Просто спокойно поблагодарил меня за заботу. Мой Шон жался к нему с испугом и решимостью.

– Это случится сейчас? – спросил Йен, и я кивнул.

– Шонни, посмотри на меня, – попросил он.

Шон опустился перед ним на колени и заглянул в глаза.

– Тебе пора идти, Шон.

– Я не могу. – Он упрямо замотал головой, совсем так же, как в ту роковую ночь, когда закрывал меня от ружья Магнуса. Ревность больно уколола сердце.

– Ты должен, Шон, мне должен, – непреклонно сказал Йен. – Ты уже взрослый. Когда-то ты чуть не умер, и я тебя спас, вдохнул в тебя жизнь. Сегодня ты должен ее сохранить.

Но это не помогло. Нового, повзрослевшего Шона больше не было – простой двенадцатилетний мальчишка вырвался наружу. Шон вцепился в плечи Йена и зарыдал. Гул усиливался, времени было все меньше. Лорна, щурясь от неприятного шума, бросилась вниз и оторвала мальчика от Йена. Даже не пытаясь сопротивляться, он висел на ее руке и тянулся к Йену, а Лорна уносила нас назад, к Эйлин-Мору.

Я продолжал взывать к здравомыслию этих несчастных, но безуспешно. Жалкий спаситель, болтающийся в руках собственной тещи, так и не нашел кого спасти. Не было в моей жизни момента, когда я презирал себя сильнее.

Водные массы пришли в движение. Лорну начало сносить в сторону.

– Что происходит, Дон? – спросила она, усиленно работая ногами.

– Не отвлекайся! – бросил я. Почему-то я вбил себе в голову мысль, что, если я вытащу отсюда хотя бы одного человека, Господь простит меня. Напрасная надежда. Никто внизу, в этой яме, не желал спастись и облегчить мою участь.

Мы почти добрались до Кэллагана, так и лежавшего ничком. Я кричал, но мой крик уже тонул в грохоте и лязге металла. Под водой поднялся настоящий ураган, встречный поток хлестал нам в лица, поднимал песок со дна и кружил частицы в водовороте.

– Уходим! – заорал я, пытаясь перекрыть этот страшный шум.

– Куда? – крикнула Лорна мне в ухо, и я понял, что она совершенно потеряла ориентацию. Я мало чем мог ей помочь.

– Прочь отсюда, – ответил я.

Лорна, не выпуская меня из рук, перекувыркнулась через голову и отдалась стремительному потоку, уносящему нас к берегу. Сразу за нашими спинами залязгала цепь, и что-то тяжелое врезалось в дно. Лорна вылетела из воды и грубо бросила меня на берег. Я покатился по камням, бока обожгло болью, а она наступала на меня, как мифическая Фурия, страстно жаждущая мести. Шон в ее руках извивался ужом и кричал, будто не луна, а солнце светит на него с неба. Он извернулся и цапнул ее зубами. Лорна завопила от боли и выпустила мальчишку. Шон, завывая от ужаса, тараща безумные глаза, пополз в воду.

– Куда?! – завопил я.

– Что за чертовщина, МакАртур? – Она нависла надо мной, потирая прокушенную руку. Я посмотрел за ее спину, и она, тоже обернувшись, застыла. За каменным мысом торчал залитый электрическим светом хищный нос военного корабля.

– «Энсон» бросил якорь, – сказал я. – Скоро пришлют оцепление на остров, мне надо быть на маяке.

– Что за чертовщина, МакАртур?! – раздельно повторила она.

– Яма скоро будет уничтожена. Если Шон будет там, он погибнет. Теперь окончательно.

– Дьявол! – выпалила Лорна. – Сколько у меня времени?

– Не знаю, – развел я руками. – Бомбардировка может начаться в любой момент.

– Возвращайся на маяк! – крикнула она и прыгнула в море.

Ни одна живая душа в мире не знает, что слышит акула, несущаяся сквозь толщу воды. Никто не догадывается, что чувствует нагулявшая жирок макрель, когда хищник приближается к ее косяку. Каким звукам, каким мелодиям водных масс внимают уши тюленя, неуклюжего на суше, но такого стремительного в море? Кто может знать это, кроме охотников – полулюдей, получертей морских? Что происходит с их слуховым аппаратом после перерождения?

На этот вопрос могли бы ответить британские ученые из департамента военно-морской разведки, если б хотя бы одно тело неизвестных науке тварей, напавших на «Энсон» и опустошивших Мангерсту, попало в их руки. Тщетно обшаривали морское дно водолазы, которых со всей поспешностью привез зафрахтованный Адмиралтейством торговый клипер из Глазго. Все, что у ученых было, – это огромный труп Хозяина, который невероятно быстро разлагался.

Надо было спасать ситуацию. Корабельный плотник спешно нарастил дно телеги. Десяток матросов, замотав лица шарфами, перекатили тело на большой кусок парусины и выволокли на берег. Мертвого морского властелина, закутанного в плотный кокон, положили в повозку со льдом, и Герберт во главе небольшого отряда помчался через остров в Сторновей.

Он заплатил огромные деньги рыботорговцу за краткосрочную аренду портового склада. Труп великана, скрытый от любопытных глаз под слоями непроницаемой ткани, перегрузили в просторный бассейн для рыбы, завалили его глыбами льда, но все напрасно. К утру вонь разложения накрыла поселок.

Обеспокоенные жители, закрывая носы, обступили пакгауз. Прикрывались кто чем мог: надушенными платками в меньшинстве, а чаще холстинами, натертыми чесноком. Все, чем располагал Герберт, – пятеро матросов с «Карлика» и два револьвера Уэбли: у него и у старшего команды. Никакой связи с материком не было, а местный комиссар заперся в своем кабинете и появляться на пристани не спешил.

Разведчик метался между сторновейцами и пребывающими в смятении матросами. Моряки замотали лица тряпками на манер аравийских бедуинов. Им был дан однозначный приказ не допускать внутрь склада посторонних, но все прекрасно понимали: собравшуюся толпу остановить малыми силами не удастся. Обстановка накалялась. Герберт взывал к патриотизму, но это понятие для жителей Гебрид и приезжего южанина-сассенаха имело почти противоположный смысл.

Сквозь толпу возбужденных сторновейцев протолкался старейшина местной Церкви Шотландии. Пока Герберт изъяснялся с преподобным Александром, толпа стояла в ожидании. Несмотря на то, что разговор напоминал общение глухого с немым, Герберт был благодарен и этой недолгой передышке. Пока пресвитерианец поддерживал беседу, его прихожане стояли смирно, не пытаясь штурмовать рыбный склад с неведомым, но очень вонючим содержимым.

В это время внутри двое ученых – антрополог и физиолог да приставленный им патологоанатом из Эдинбургского отделения полиции метались вокруг тела Хозяина, пытаясь зафиксировать и задокументировать измененные неизвестными процессами ткани и органы этого существа. Но все разлагалось с неимоверной быстротой, буквально расползаясь в руках исследователей, давая очень мало информации.

Герберт, сохраняя внешнее спокойствие, убеждал внезапно позабывшего английский язык священника вспомнить о христианском смирении, когда от склада подбежал эдинбургский патологоанатом и взял разведчика за локоть.

– Сэр, мы сделали что могли, – прошептал он на ухо Герберту. – Мягких тканей практически не осталось, мы спускаем воду из бассейна и собираем скелет в мешки.

– Сколько времени вам нужно? – спросил Герберт.

– Полчаса, сэр, – ответил патологоанатом.

Герберт посмотрел на священника с надменно поджатыми губами, на сурово сдвинутые брови сторновейцев и тихо сказал:

– У вас пятнадцать минут, и постарайтесь справиться быстрее.

Они успели. В тот момент, когда жители городка ворвались внутрь, бассейн был пуст, а мешки с костями были неотличимы от мешков с рыбьим кормом и сушеными водорослями. Всего через несколько минут в бухту Сторновея вошел новейший броненосный крейсер «Абукир». Четыре шлюпки с вооруженными до зубов матросами охладили пыл гебридцев, и они мирно разошлись по домам. Мысленно крестясь, Герберт проследил за погрузкой останков Хозяина на крейсер и отбыл с негостеприимного острова в Глазго.

Корабль Его Величества «Абукир» доставил в порт Глазго таинственных пассажиров со странным грузом и отправился к месту службы в Средиземное море. Герберт остался на берегу с грудой костей и учеными. Ученые дружно разводили руками и говорили, что никаких изменений в голосовых связках и органах дыхания обследованного тела они обнаружить не смогли. «Кроме того, конечно, что все вышеозначенные органы значительно превышают норму по размерам и массе», – добавлял патологоанатом, но пользы в этом уточнении не было никакой.

Департамент военно-морской разведки принял решение засекретить мангерстские события, и Первый Лорд Адмиралтейства лично оттиснул свою печать на приказе. На следующий день ведущие газеты Объединенного Королевства вышли с заметкой об эпидемии бубонной чумы, выкосившей население рыбацкой деревушки на Гебридских островах, британцам напомнили о необходимости соблюдать гигиенические нормы.

Сама заметка вышла на третьей полосе и вполне гармонично затерялась между открытием турнира по крикету в Новой Зеландии и роспуском палаты лордов. Вроде новость была, но вряд ли кто-то обратил на нее внимание. Однако еще две недели матросы Его Величества несли караульную службу в цепи, опоясывающей место происшествия в радиусе одной мили. Когда служащие департамента военно-морской разведки проверили и вычистили каждый квадратный дюйм на месте мангерстской бойни, оцепление сняли. К этому дню от деревушки остались только голые фундаменты домов.

Всего этого Маккуинси не знал, не его уровень допуска. Он лежал в своей каюте в полусне и в то же время находился под водой, между бронированным корпусом своего – уже своего – линкора и длинной серебристой сигарой самоходной мины Александровски. Далеко за ней, в мутной тьме пряталась русская субмарина, удивительно похожая на «Наутилус» из романа французского писателя Верна. Маккуинси целился из револьвера во вражеский миноносец, но тот прятался в тени и был недосягаем для пуль.

– Разве русские нам враги? – спросил Маккуинси у самого себя. И сам себе ответил голосом Фокса: – Единственные друзья Британии – флот и армия, Малькольм, остальные – враги. Стреляйте, друг мой, стреляйте, пока не поздно!

И Маккуинси палил наугад, пули уходили во тьму и не возвращались, а тупая морда мины медленно двигалась к нему, неудержимая и неуязвимая. Размеренно и неторопливо вращались лопасти, перемешивая холодную воду. С тягучей тоской неизбежности Маккуинси смотрел на приближающуюся смерть. Барабан опустел, пули ушли в непроницаемо-черное молоко океана. Маккуинси зажмурился и попытался грудью заслонить свой корабль от гибели, но успел только подставить плечо. Мина ткнулась в него мягко, как нос любимого пса, ждущего ласки.

– Господин лейтенант, – пробормотала она встревоженно, – господин лейтенант, проснитесь! Капитан ждет вас на мостике.

Маккуинси открыл глаза. Вместо округлого носа мины над ним нависла веснушчатая физиономия вестового. Он отпустил плечо старпома и вытянулся по стойке «смирно».

– Вольно, – буркнул Маккуинси, вытрясая остатки муторного сна. – Буду через семь минут.

На мостике Фокс ткнул гладко выбритым подбородком в сторону подходящего с севера корабля.

– Наш старый знакомый. Узнаете?

Маккуинси кивнул.

– Кажется, этот славный корабль стал личным экипажем мистера Герберта, – сказал он.

– Идемте встречать гостей, лейтенант, – бросил Фокс. – И, Маккуинси…

– Что, сэр?

– У вас пена на подбородке.

Покрасневший Маккуинси побежал по трапу вслед за капитаном, на ходу вытирая лицо.

«Карлик» бросил якорь в кабельтове от «Энсона» и спустил шлюпку. Офицеры вышли на главную палубу и оперлись на фальшлеер в ожидании. Четырнадцать весел синхронно взмывали и погружались в воду. На носу стояла знакомая фигура Герберта в неизменном котелке, на кормовой банке сидел чин повыше: под лучами низкого солнца горело золото адмиральских эполет.

– Питт, постройте команду, всем подготовиться к торжественной встрече, – сказал Фокс боцману и добавил Маккуинси вполголоса: – Если зрение мне не изменяет, нас почтил своим вниманием свеженазначенный командующий флотом метрополии сэр Джерард Ноэл.

Герберт первым выпрыгнул на палубу, по обыкновению проигнорировав протянутую руку. Он сдвинул очки на лоб и с заговорщической улыбкой вытаращил глаза: мол, готовьтесь, господа, важная птица прилетела. Следом появился адмирал. Агрессивно выпирающая челюсть, за которую Ноэла за глаза прозвали «бычком», плохо сочеталась с любопытным взглядом серых глаз под козырьком фуражки. Сэр Ноэл оглядел вытянувшихся офицеров, жестом остановил Фокса.

– Я знаю, что все у вас в порядке, капитан. Отставим формальности, вольно, господа. Введите меня в курс дела. Как будут проходить сегодняшние испытания?

– Сэр, – Фокс коротко кивнул, – для противодействия подводным миноносцам инженер Гендриксен предложил использовать аналог больших гранат, примененных австрийцами полвека назад при бомбардировке Венеции с аэростатов.

– Простите, капитан, – перебил его адмирал, – но это исторический курьез, анекдот.

– Да, но только потому, что аэростаты австрийцев были неуправляемы и могли нести на себе лишь маломощные заряды. На корабле нет таких ограничений. Испытания заряда малой мощности в бассейне прошли успешно. Сегодня мы впервые в истории проведем бомбометание с палубы корабля и уничтожим макет вражеской подводной лодки. Прошу Ваше Превосходительство проследовать со мной на корму. Господа…

Лорна вернулась под утро. Все это время «Энсон» тихо стоял на якоре.

– Ну что? – спросил я.

– Нашла его в яме рядом с Йеном. Не знаю, что ему рассказал твой приятель, но Шон без разговоров уплыл за мной. Возвращаться к Эйлин-Мору он отказался. Сказал, что поохотится пока на другой стороне.

– И ты ему поверила?

– Мне пришлось. Насильно я его не утащила бы.

Я вздохнул. Солнце встало, и выйти отсюда мы уже не могли.

Все окна на маяке были закрыты непроницаемыми портьерами. Мой слух после битвы с Нэрном потерял остроту так же, как зрение. Оставалось положиться на Лорну. Я приоткрыл наружную дверь. Осторожно, чтобы не попасть в поток солнечного света, падающего на пол, Лорна подошла к проему.

– Что там? – спросил я нетерпеливо.

– Колокол бьет, – ответила она.

– Склянки, – поправил я желчно. – Это я и сам слышу, что еще?

– Разговаривают о чем-то, не разобрать, слишком далеко. Что ты хочешь услышать, не понимаю.

– Не знаю, – буркнул я. – Как услышим – поймем.

Пока Лорна прислушивалась к происходящему на «Энсоне», я закрыл глаза. Золотистая полоса на полу пылающей лавой лежала у моих ног, я чуял ее жар. Холодный ветер с моря овевал лицо и морочил голову. С дьявольским коварством манил он выйти из укрытия под губительный свет. Ничего я так не боялся и ни о чем я так не тосковал, как о лучах солнца, касающихся моей кожи. Я протянул руку к свету, и сразу получил по ней чувствительный удар от Лорны.

– Дональд! – прошипела она. – Мне надоело мазать твои ожоги, смирись уже!

Я открыл рот, чтоб привычно огрызнуться, но она подняла указательный палец вверх, и я затаил дыхание.

– На «Энсоне» спустили шлюпку, – прошептала она. – Гребут в нашу сторону.

– Что ты шепчешь? – огрызнулся я. – Они нас точно не услышат. Прячься в спальне, я встречу гостей.

Я прикрыл дверь. Когда в нее постучали, я крикнул:

– Открыто, входите!

Молодой энсин остановился на пороге, я приветливо помахал ему рукой с зажатой в ней кистью, брызги краски полетели в разные стороны. Смущенно сунув ее в ведерко, я шагнул к нему.

– Дон Деверо, смотритель этого маяка, – сказал я. Рот и нос я замотал белой тканью, теперь испещренной брызгами синей краски. – Руки грязные, простите, офицер…

– Энсин Тернер, сэр. Ничего страшного, – поспешно ответил он. – Я заходить не буду, просто хочу предупредить. В акватории у вашего острова будут проходить маневры. Прошу вас, как патриота и джентльмена, отнестись к этому с пониманием и не выходить из дома. У дверей будут дежурить матросы.

– Никаких проблем, – заверил его я. – И носа за дверь не высунем. Не возражаете, если я продолжу? – Я кивнул на ведерко с торчащей из него кисточкой. – Хочу закончить до темноты.

– Не смею задерживать. – Энсин лихо и с явным удовольствием новичка отдал честь и закрыл за собой дверь.

На всякий случай я задвинул засов и крикнул:

– Лорна! У меня есть одно невыполненное обещание…

Из-за приоткрытой двери спальни высунулось ее удивленное лицо.

– Обещание? – озадаченно переспросила она.

Я взял со столика большой конверт, привезенный Деверо.

– Кажется, ты хотела, чтобы я пригласил тебя на танец. Вальс мистера… – я глянул на надпись, – Страуса, кажется, подойдет.

– Хотела? – хмыкнула она. Даже про себя я больше не мог назвать ее старой кошелкой. – Кто еще хотел… – Она ойкнула. – Дай мне несколько минут, я переоденусь.

Лорна закрыла дверь и сразу приоткрыла, чтобы сказать ехидно в щелочку:

– И не Страус, а Ш-траусс.

Как мало нужно, чтобы сделать женщине приятно… Я положил пластинку на диск граммофона. Все те бесконечные часы, что прошли с момента, как «Энсон» бросил якорь, я вел торг с самим собой, непрерывно думал об упрямцах, ждущих своей участи в чертовой яме. Бессчетное множество раз я был готов просить Лорну отнести меня туда и против воли перетащить бедняг в безопасное место.

Не стану кривить душой. Обитатели ямы для меня все безлики, кроме Дэнниса Кэллагана да старины Йена. Но старый мой друг отдалился, я каждый раз чувствовал напряжение в его голосе, будто на мне лежала вина за его бедственное положение – ложная, но от того не менее тяжелая вина здорового перед ущербным.

Зато Дэннис… Я так привык к нашим еженощным, неторопливым разговорам, к его ироничной манере, к удивительной для его лет мудрости, вдруг сменяющейся несбывшимися мечтами юнца, который не успел вкусить взрослой жизни…

Что произойдет дальше, я не знал. Пластинка была нашим условным знаком, ею Мартин сказал мне, что поручение выполнено, и яма будет уничтожена, а каким способом – было мне неведомо. Я злился на Кэллагана, злился и восхищался его непреклонностью. Больше всего на свете мне хотелось вытащить его из ямы, но стоило мне сделать шаг к двери, я вспоминал его горькие слова:

– Избавьте нас от таких благодеяний!

Кто я, чтобы решать за него? Нарушить его волю, спасти против желания и потом мучиться укором до конца дней, потому что убивать я больше не могу? Это умение сгинуло во время последней схватки с Нэрном.

В закрытой спальне стучали дверцы шкафов и шкафчиков, что-то напевала Лорна. Она часто запиналась и умолкала, и я переставал слышать шуршание шелка. В этот момент она стояла неподвижно, устремив невидящий взгляд в направлении ямы и нависшего над ней линкора. Чтобы видеть это, мне не нужно было пронизывать каменную кладку взглядом.

Я сам мучился теми же мыслями и никак не мог выкинуть из головы беспомощных калек под днищем «Энсона». Я молил Господа, чтобы их смерть была быстрой и милосердной, но что такое муки продолжительные, но конечные, по сравнению с вечными мучениями без конца. С напускной уверенностью, которой не испытывал, я достал изогнутую ручку и вставил в паз на боку граммофона.

Следуя жесту Фокса, адмирал Ноэл перегнулся через кормовой фальшборт. Ярдом ниже на тросах висело обшитое металлическими листами веретено с торчащей башенкой.

– Это настоящая подводная лодка? – спросил адмирал.

– Нет, сэр, – с протяжным скандинавским выговором отозвался инженер Гендриксен, – это уменьшенный макет с нейтральной плавучестью. Под водой его будут держать цепи, закрепленные на чугунных плитах. Они под днищем, отсюда не видно.

– Понятно… – сказал с сомнением Ноэл. – А как мы узнаем, что цель поражена?

Гендриксен неопределенно пожал плечами.

– Поразить нетрудно, по моим расчетам, достаточно одной бомбы моей конструкции, но ваше Адмиралтейство настояло на… – он бросил тревожный взгляд на накрытые брезентом ряды бочек, – избыточной мощности.

– Ваше Превосходительство, – перехватил инициативу Фокс. – В реальной боевой обстановке миноносец противника двигается. Поразить его будет задачей сложнее, чем скинуть одну мину на статичную цель, местоположение которой мы знаем. Сейчас мы спустим макет, потом отойдем на три кабельтова и без применения приборов, используя только средства визуального контроля, вернемся в исходную точку, производя бомбометание на ходу до того момента, пока цель не будет поражена.

– Разумно, – согласился адмирал. – И все же, как мы узнаем о том, что цель поражена?

– Желтые мячики, сэр, – вновь вступил Гендриксен. – Когда бомба повредит обшивку, на поверхность всплывут яркие шары, ими наполнена внутренняя… – он запнулся, подбирая слово, – полость макета.

Адмирал кивнул, принимая объяснение.

– Ну что, господа, – сказал он, даже не пытаясь скрыть радостное возбуждение, – кажется, мы можем приступать.

На палубе заработала лебедка, стравливая канаты, уходящие за борт. Плеснула вода, принимая макет подводной лодки. Ноэль, Фокс, Гендриксен, Маккуинси, перегнувшись через борт, следили за исчезающей в глубине целью. Только мистер Герберт не принимал участия в этой забаве. Он стоял сзади, заложив руки за спину. Солнце залило золотом стекла его дымчатых очков, скрыв выражение глаз от окружающих, но на губах блуждала снисходительная улыбка.

Мое лицо было слишком суровым и напряженным, когда я протянул руку Лорне. Не с таким лицом джентльмен приглашает леди на танец. Пусть джентльмен – рыбак из маленькой северной деревушки и давно потерял право носить свой капитанский китель, пусть у леди пасть вместо рта, полная акульих клыков, танец не теряет свой древний смысл. Танец – это магическое действо. Моя рука – кинжал жреца, под ней дрожит под тонким шелком сакральная жертва, ноги рисуют магический знак, и каких демонов вызовет этот ритуал, никому не известно.

Лорна вложила изящную кисть, затянутую в белую кружевную перчатку, перешитую под ее руку. С необъяснимо невинным кокетством взглянула она из-под пушистых ресниц и сразу отвела глаза. Я вдруг как наяву увидел зал веселого заведения в Белфасте, визжащих девиц, пьяных моряков, и ее, такую, как сейчас, только еще моложе. Вот она доверчиво кладет свою руку в мозолистую ладонь моего тестя, молодого, но уже крепкого, прямого и надежного, как корабельная сосна. Или все же это моя рука в белой парадной перчатке, тоже перешитой умелыми пальцами Лорны.

Усилием воли я заставил уголки губ приподняться. Вначале через силу, но спустя миг уже в искреннем восхищении. Я тоже помолодел, но она, казалось, начала жизнь сначала. Тонкая паутинка морщинок в уголках глаз – последнее, что осталось от желчной старухи, воровавшей у меня виски. Нижнюю часть лица Лорна прикрыла плотной вуалью, и я в ответ повязал шелковое кашне на манер американских грабителей банков. Оказалось, Лорна, которая получала наслаждение от каждого мига своей новой жизни, как и я тосковала по обычной земной. Это открытие меня обрадовало.

Ее платье, мой китель – все это пошил Мартин в Глазго по нашим меркам. Ни одному портному я бы не посмел показаться на глаза, поэтому китель немного жал в плечах и груди, и все же я был рад надеть форму, схожую с той, в которой я стоял на мостике корабля. Моя безвозвратно сгинула в Мангерсте. Когда военные покинули деревушку, от нее в буквальном смысле камня на камне не осталось. Я мягко обнял талию Лорны, она положила руку мне на плечо. Вступили струнные, и под первый такт вальса я сделал шаг.

– Румб вправо и тихий ход. Место сброса запомнили, Пирсон? – Фокс снова вскинул бинокль к глазам. Сейчас он досадовал на адмирала за то, что тот отвлекал его разговорами. Море на расстоянии от берега не имеет никаких ориентиров.

– Да, сэр, в точности, – отрапортовал вахтенный офицер. – Я отслеживал каждый маневр относительно маяка. Выведу к месту сброса с точностью в несколько ярдов.

– Хорошо, Пирсон. Рассчитываю на ваш глазомер. В кабельтове от цели лево на борт, и идем по часовой стрелке, сужая круг, пока не выйдем к центру.

Фокс повернулся к инженеру.

– Мистер Гендриксен, рассчитайте промежутки между сбросом бомб так, чтобы последнюю мы могли положить точно в центр. Узнаем, на каком расстоянии от цели она получит фатальное повреждение.

Гендриксен молча покинул мостик. Адмирал с удивлением проводил его взглядом.

– Наш норвежский гений не слишком разговорчив, Ваше Превосходительство, – пояснил Фокс.

– Не беда, – ответил Ноэл, – я не цепляюсь за формальности. Главное, что он знает свое дело. Что касается хода испытаний – весьма разумно, весьма, капитан. – Он обвел взглядом всех собравшихся на мостике офицеров. – Господа! – сказал он торжественно. – Сегодня мы создаем новое направление в тактике ведения войны: противолодочную борьбу. Это исторический момент, помните об этом!

Я никогда не был в Вене: мои торговые маршруты проходили вдали от Адриатики, да и Адриатическое побережье удалено от столицы. Родину этого вальса я видел на картинах и фотографических карточках. Наверное, только там он мог родиться: вычурный, помпезный и хрупкий – каждым звуком своим чуждый британской натуре, а шотландской – тем более. Мы видим красоту в прямых линиях, простом дереве, массивных камнях, поросших мхом, и не приемлем позолоту. А Лорна сияла. Ее глаза светили ярче маяка, будто сбылась мечта простой ирландской девчонки о нежных шелках, балах и прекрасном принце.

«Раз… Два, три… Раз… Два, три…» – повторял я про себя. Бывало, уходя под воду, я вальсировал с невидимой партнершей на морском дне, распугивая рыбешек. Со всей ответственностью я подошел к обещанию, о котором Лорна не напомнила ни разу. Она молчала, ни одного слабого намека не сорвалось с ее губ, но сегодня, когда открылась дверь, она вышла из спальни в незнакомом мне нежно-кремовом платье, кружевных перчатках, в плотной вуали, прикрывающей нижнюю часть лица. Тогда я понял, как сильно она ждала этот танец.

Легкую и приторную, как взбитый крем, первую часть вальса взрезала виолончель, духовые добавили тревожности. Настроение передалось нам обоим, сжались пальцы на моем плече, и я ободряюще улыбнулся, гася испуг в ее глазах.

Специально для испытаний нового оружия часть кормового фальшборта срезали. Первый цилиндр, начиненный тротилом, вкатили на помост. Один из матросов склонился над его торцом.

– Эй! Эй! Убери руки! – вскричал Гендриксен, и матрос испуганно отдернул палец от стеклянного окошка. – Продави это стекло и – «Бум!», улетишь на небо!

Он захлопал в ладоши:

– Внимание всем! Стеклянное окошко в торце бомбы – взрыватель. Трогать его смертельно опасно! Всем ясно?

Матросы вразнобой ответили «Да, сэр!» и испуганно отодвинулись от страшных бочек.

На мостик вбежал вестовой.

– Ваше Превосходительство! Разрешите обратиться к господину капитану.

– Извольте, – кивнул адмирал.

– Сэр, первая бомба будет сброшена через три минуты.

– Господа, прошу всех взяться за поручни, – объявил капитан.

Потянулись томительные минуты ожидания. «Энсон» на тихом ходу закладывал плавную дугу. Дрожь от вращающихся валов передавалась через пол и латунные поручни, усиливая напряжение.

– Я предпочел бы наблюдать за испытаниями с кормовой палубы, – сказал адмирал.

– Ваше Превосходительство, – ответил Герберт, – мы еще не знаем, какой силы взрыв будет и не повредит ли он обшивку броненосца. На всякий случай на шлюпочной палубе дежурит спасательная команда. После первого подрыва, если это окажется безопасным, мы спустимся на палубу, обещаю вам.

Где-то под их ногами послышался удаленный, но очень мощный гул, будто огромный котел дошел до кипения и сорвал чугунную крышку. В тот же миг палуба под ногами качнулась и ощутимо ударила в пятки.

Вновь заструилась вода по спине Дэнниса Кэллагана. Он заворочался и перевернулся на спину. Черная тень огромного корабля, казавшегося из глубины рыбацкой лодчонкой, медленно ползла по поверхности. Дэннис не хотел упустить ни секунды из оставшейся жизни. За кормой корабля возникла черная точка. Она долго не изменяла свой размер, постепенно наращивая скорость падения. Кэллаган не сводил глаз: точка стала пятном, пятно превратилось в медленно кувыркающийся цилиндр.

Когда вода продавила тонкую пластинку слюды и ворвалась в емкость взрывателя, замкнулся контакт электрической батареи. Железную бочку раздуло, и она лопнула. Потоки враз потемневшей воды обрели плотность и мощь гидравлического пресса. «Спасибо, Дон!» – подумал Дэннис со страхом и восторгом, и гигантский молот врезался в яму, сминая лежащих там охотников. Сознание померкло, унося за собой кратковременную вспышку боли. В угасающих остатках мозга всплыл пудинг в натруженных руках матушки и тонкие пальцы кузины Констанс, и никаких глубоких мыслей о бытии. Только яркий свет, дающий надежду на прощение.

Глухой удар докатился до маяка. Я, изрядно растерявший чувствительность, мог его не заметить, но вздрогнувшие плечи Лорны и ее испуганный взгляд сказали: «Началось!»

– Дон, это… – начала она, но я дернул головой, прерывая вопрос.

– Ты сбилась с такта, Лорна, – сказал я.

Она молча кивнула и продолжила танец, лишь сильнее сжали пальцы мое плечо. На нежный шелк платья из-под вуали упала крошечная капля крови, алой, как у людей. Так легко забыть о бритвенной остроте своих клыков и прокусить губу. В нас осталось слишком много человеческого.

– Сколько примерно осталось до цели? – спросил адмирал.

– Меньше кабельтова, Ваше Превосходительство, – отозвался Фокс.

Гендриксен, не сводивший глаз с часов, махнул рукой, и еще одна бомба с масляным плеском ушла под воду. Потянулись секунды ожидания. Офицеры, вцепившись в леера, вглядывались в морскую рябь. «Энсон» довернул ближе к центру сужающегося круга. В полусотне ярдов за кормой вспух пузырь и выбросил в воздух облако пороховых газов.

– Насколько близко мы должны подойти к цели, чтобы повредить обшивку? – спросил адмирал.

– Гендриксен предполагает, сэр, что на расстоянии пятидесяти ярдов корпус миноносца лопнет.

– Напоминает стрельбу по куропаткам из пушки.

– Ваше Превосходительство, – парировал Фокс, – если бы в лодке сейчас находились вражеские моряки, а не наполненные воздухом шарики, они вряд ли сохранили бы боеспособность. Гидроакустический удар от близкого взрыва под водой ощущается намного сильнее, чем тут, на палубе корабля. Условный миноносец больше не представляет угрозы нашему судну.

Гендриксен снова махнул рукой, и следующая бомба улетела за борт. Маккуинси, не отрываясь от окуляров, закричал:

– Есть попадание!

Все вскинули бинокли. По правому борту в сотне ярдов забурлила вода, как будто забил из глубины ключ.

– А где мячики? – Адмирал нетерпеливо обшаривал поверхность в поисках желтых пятен.

– Обшивка разошлась от компрессионного удара, – сказал Гендриксен. – Вода прибывает, и скоро моряки захлебнутся.

– Ужасная смерть… – Адмирал окинул инженера неприязненным взглядом, но тот равнодушно пожал плечами.

– Война, – сказал он и махнул рукой. Следующая бомба полетела за борт.

– Еще круг? – спросил я, когда отзвучали последние ноты, но Лорна покачала головой.

– Спасибо, Дональд, я была почти счастлива.

– Тогда в другой раз, – сказал я и снял пластинку.

Мы пили кофе на кухне с плотно занавешенными окнами, и по вздрагивающим плечам Лорны я считал взрывы.

– Что будет дальше, Дон? – спросила она.

Я помешивал ложкой давно растворенный сахар.

– Жизнь, – наконец сказал я. – Не знаю еще, какая, но жизнь. Морского ада с его Князем Тьмы больше нет. Мы с тобой – последние выжившие черти, оставшиеся без Преисподней. Давай не будем загадывать. Просто жить день за днем, сколько отмерено.

– Как думаешь, там выжил кто-нибудь?

– Стемнеет – проверим, – сказал я. – Выдержишь?

Лорна подавленно кивнула.

Как и предсказывал Гендриксен, после взрыва одной из бомб совсем близко к центру, в пятидесяти ярдах правее, на поверхность всплыл первый шарик, за ним – еще один. Под восторженные крики команды желтые мячики выпрыгивали из воды, знаменуя гибель условного врага.

– Произошло окончательное разрушение корпуса, – констатировал очевидное Гендриксен.

– Ну что, господа, – довольно потер руки адмирал Ноэл. – Кажется, из офицерской столовой пахло чем-то вкусным, а в моем багаже есть несколько бутылок прекрасного хереса.

– Да, сэр, – невозмутимо кивнул Фокс. – Наш кок приготовил угощение, но испытания еще не закончены.

– Отчего же? – удивился Ноэл. – Цель уничтожена, оружие показало свою эффективность.

– Согласно регламенту испытаний, я должен полностью израсходовать боезапас.

Гендриксен открыл рот, но, поймав ледяной взгляд капитана, закрыл его и повернулся к матросам. Пока на помост закатывали следующую бомбу, Фокс пояснил:

– Одна из задач этих испытаний – определить влияние подводного взрыва на надводные объекты. «Энсон» слишком велик для этого, а наблюдение за перемещением меток, всплывших из поврежденной мишени, даст направление к усовершенствованию глубинных бомб системы Гендриксена.

– Ну что ж, продолжим, – согласно кивнул адмирал. – Командуйте, капитан.

Гендриксен махнул рукой, и следующая бомба полетела в самый центр ямы. За кормой всплыла оторванная голова с оскаленной акульей пастью, но ее никто не заметил.

Ближе к вечеру «Энсон» выбросил из труб чадный дым и отбыл на восток. Мы дождались, когда солнце скроется за горизонтом, и помчались к яме. Я и надеялся, что кто-то выжил, и боялся этого. Я был готов вытаскивать из-под завалов еще более покалеченные тела и не знал, как смотреть им в глаза. Обхватив под грудь, Лорна несла меня над тем, что совсем недавно было ямой, почти доверху заполненной охотниками. Сейчас она была забита песком и обломками скал, меж которых крабы дрались за редкие ошметки плоти. Мутная взвесь из песка и крови густым облаком висела над ямой, постепенно опускаясь. Даже бессмертный охотник не выжил бы в этом кошмаре.

– Лорна, – позвал я. – нам надо подняться на поверхность. Вдруг кто-то всплыл… Чье-то тело всплыло.

– Я проверю, – ответила она. – Сама, ты мне будешь только мешать. Прости, Дон. Я отнесу тебя на берег и вернусь.

Несколько часов я сидел под скалой. Когда над водой появилась ее голова, я бросился на помощь. Вдвоем мы вытащили сеть, битком набитую останками охотников. На северной оконечности острова мы выкопали общую могилу. Пока я утрамбовывал внушительных размеров холм, Лорна натаскала с пляжа обкатанные волнами камни, и мы выложили из них крест. Я сделал все, что мог, и пусть Господь теперь решит, кто из них достоин прощения.

– Пойдем спать, Дон, – пробормотала Лорна. – Я больше не могу ни двигаться, ни говорить.

– Иди, я посижу здесь, – ответил я.

– Дон… – Она укоризненно посмотрела на меня, и я невесело усмехнулся.

– Обещаю: больше никаких глупых надежд, – сказал я.

Перед рассветом я сидел у дверного проема, возле приоткрытой щели, и ждал. Наверное, я задремал, потому что не заметил, как на свежей могиле появился большой коралловый куст. Я улыбнулся с облегчением. Мой мальчик нашел в себе силы выйти ненадолго на берег и проститься с погибшими охотниками – значит, есть надежда. Когда-нибудь ожоги, которые оставило солнце на его душе, заживут, и Шонни будет жить с нами.

Когда первый розовый луч лег на деревянные доски, я протянул руку, словно окунув ее в жидкий огонь.

– Господи, что еще сделать, чтобы ты меня простил? – прошипел я, корчась от боли, но руку не убрал.

Господь равнодушно молчал. Ему не было дела до отставного капитана с перепонками между пальцев. Боль была невыносимой, но я терпел, упрямо стиснув зубы. Сколько в этом упрямстве было от не угасшей надежды, а сколько от желания наказать себя – не берусь судить. Розовый свет стал золотистым. Солнце карабкалось в безоблачное небо, обещая теплый не по сезону день, а я сидел с объятой невидимым огнем рукой, и слезы боли катились по щекам.

– Опять, Дон? – услышал я усталый голос.

Лорна подошла ко мне, тихая и осунувшаяся, за плечо оттащила меня от двери.

– Ну сколько можно, Дон? Ничего не вернуть, – устало ворчала она, роясь в ящиках комода, а я смотрел на свою руку с гладкой, лишь немного покрасневшей кожей и чувствовал, как другой огонь разгорается в моей душе: огонь надежды.

В декабре детектива-констебля полиции Сторновея вызвали к комиссару. Он сгреб в охапку пухлую папку дела, над которым работал уже два года, и отправился к начальству. В полутемном коридоре у его двери инспектор столкнулся с джентльменом в котелке. Слегка кивнув, незнакомец молча прошел мимо, лишь сверкнули дымчатые стекла его очков. Проводив подозрительным взглядом незнакомца, инспектор вошел к начальнику.

– Присядьте, констебль. – Комиссар указал на кресло в углу. Сам взял графин со столика, пару стаканов и грузно опустился в соседнее кресло.

– Держите, – протянул он бокал.

Детектив-констебль был удивлен таким обращением, но виду не подал. Он вежливо пригубил виски и поставил на столик.

– Вы плохо выглядите, – сказал комиссар угрюмо. – Все ловите своих призраков?

– Это не призраки, сэр, – возразил с горячностью констебль. – Можете мне поверить. Я значительно продвинулся в расследовании. Последнее время я столкнулся с сильным противодействием неких сил, связанных с Адмиралтейством. Вы понимаете, что это значит?

– Дайте угадаю, – пробурчал комиссар. – Наверное, то, что вы ищете приключений себе на задницу. Да и мне тоже.

Он сделал добрый глоток. Констебль бросил тоскливый взгляд на свой стакан и удержался. Последнее время он плохо спал, часто просыпался, криком пугая молодую жену, и все чаще подавлял ночные кошмары стаканом дрянного виски. Жена злилась и грозила его бросить, но пока терпела.

– Сэр, это правда! – воскликнул он. – Расследование вывело меня в Мангерсту, деревушку на острове Льюис. За пару дней до моего приезда там внезапно вспыхнула бубонная чума. Я несколько дней кружил по окрестностям, но сквозь строй матросов прорваться не смог. Мое удостоверение инспектора полиции не произвело на военных никакого впечатления. Когда оцепление сняли и я смог попасть в Мангерсту, там не было ничего: ни людей, ни домов, ни лодок. Одни развалины.

– Карантинные мероприятия, – недовольно поморщился комиссар, – не множьте сущности.

– Нет, сэр, не только. Я опросил жителей Сторновея. Военные арендовали рыбный склад, и оттуда по городу разнеслось страшное зловоние…

– Констебль! – рявкнул комиссар и ударил ладонью по ручке так, что инспектор подскочил. – Ваше расследование закончено.

– Но почему, сэр? – жалобно спросил тот.

– Потому что я так сказал! – отрезал комиссар. Он потер ушибленную ладонь и добавил, смягчившись: – Мне не меньше вашего хочется узнать о настоящей участи Джима Дуката и прочих смотрителей маяка на острове Эйлин-Мор, но… – Комиссар развел руками. – Наши полномочия заканчиваются там, где они вступают в противоречие с интересами короны. Этим делом теперь занимается Департамент военно-морской разведки. Официально. И хватит об этом!

Не давая инспектору вымолвить и слова, он сунул ему под нос стакан.

– Пейте!

Видя его нерешительность, гаркнул:

– Пейте, черт вас дери!

Затравленно глядя на начальника, констебль выпил залпом обжигающий напиток.

– Вот так! – одобрительно кивнул комиссар. – А сейчас отправляйтесь домой и отдыхайте, даю вам недельный отпуск.

– Но, сэр…

– Никаких «но»! – закричал побагровевший комиссар. – Выполняйте! И чтобы неделю я вас на службе не видел! А опять влезете в это дело, сильно пожалеете! Все ясно?

– Д-да, сэр…

Комиссар дождался, пока констебль откроет дверь, и заорал:

– Еще раз увижу пьяным на службе, уволю к чертовой матери без выходного пособия!

С перекошенным от обиды лицом бедняга выскочил из кабинета.

Комиссар дождался, пока стихнет на лестнице стук подкованных каблуков, и закрыл дверь.

Тяжело вздохнув, он взял графин, подхватил объемистую папку с места, где сидел констебль. Кресло со скрипом приняло вес грузного тела комиссара, еще более отяжеленного свалившейся ответственностью.

– Не могло вас просто в море смыть? – пробормотал он себе под нос, наливая виски. – Чертов Дукат, даже сдохнуть как человек не мог!

Комиссар открыл папку и перевернул несколько страниц.

Под быстро пустеющий графин он вчитывался в исписанные ровным почерком листки. Перебирал схемы и фотографические снимки.

Особенно долго он рассматривал карандашный рисунок, сделанный полицейским художником. На нем был умело изображен седеющий мужчина средних лет с темными глазами и немного вытянутым лицом. Под благородным носом вместо рта зияла широкая пасть, полная искривленных мелких клыков. Рисунок казался удивительно нелепым, будто кто-то совместил две половинки: портрет человека и картинку монстра из страшной сказки. Но уверенные линии и явный профессионализм художника говорили об обратном: этот портрет составлен по словесному описанию того, кто видел это существо, составлен со знанием дела и с выполнением всех положенных процедур. На обороте стояли фамилия и должность автора, служащего полицейского управления Глазго, и дата.

Цифры что-то напомнили комиссару. Он наморщил лоб, вспоминая, и нахмурился. Вылил остатки виски в стакан и залпом опрокинул в рот. Огонь пронесся по пищеводу, не затрагивая безжалостно трезвый разум. Портрет был нарисован спустя неделю после того, как на ферме близ Бенбекьюлы приютили маленькую девочку, чудом выжившую после крушения шлюпки корабля Его Величества «Энсон».

Комиссар долистал папку до конца, закрыл ее, тщательно завязав. Посидел несколько минут, барабаня по ней пальцами.

– Покойся с миром, старина, – прошептал комиссар и бросил папку в горящий камин.

Пламя долго боролось с толстой пачкой бумаги, но огонь оказался сильнее. Дело об исчезновении смотрителей маяка на острове Эйлин-Мор было закрыто. По крайней мере, для полиции Внешних Гебрид.