Там, где начинается магия, теряется разум

Я всегда хотела быть смелой, уметь постоять за себя. Мне казалось, люди такими не становятся, а рождаются. И как было бы здорово, если бы я родилась такой же отважной, как моя лучшая подруга.

Ей сегодня как раз исполнилось восемнадцать, и для неё это знаковое событие — Инга уже давно хотела себе татуировку. Последние два года только об этом и грезила, но не делала раньше, потому что мать грозилась выгнать её из дому за художества на теле. Поэтому Инге оставалось только перебирать эскизы и копить деньги. А сколько рисунков она перебрала за это время, знала только я. Иногда получала от неё сообщения с очередной картинкой в два часа ночи. Поэтому когда Инга решилась на сердитый кактус в горшке, причём вместо стрелы цветка у кактуса была кобра, разевающая пасть, я даже вздохнула с облегчением. Жуткая, конечно, картинка, но Ингу она приводила в восторг.

Мы встретились после уроков у раздевалки. Подруга сразу же натянула куртку, её щёки горели румянцем, а с лица не сходила улыбка.

— Не передумала?

Хотя зачем я спрашиваю?

— Не-а, — нахлобучила Инга шапку по самые брови. Лишь фиолетовые пряди с левой стороны выбивались наружу.

Инга неделю назад сбрила себе один висок, а волосы перекрасила в ярко-фиолетовый, и стала выглядеть старше. Она и так всегда казалась мудрее и взрослее меня, а с новой прической ещё и внешне стала выглядеть лет на двадцать.

Январь в этом году выдался лютым, на улице последние дни было ниже двадцати градусов. Настоящие крещенские морозы. Я в такую погодку шарфом заматывалась так, что оставляла одни глаза, а папа, коренной сибиряк, говорил: «Прохладненько стало», — и не ел мороженое на улице.

Мы сели на лавку переобуться.

— Сходить с тобой? — спросила я, кажется, нервничая больше, чем подруга.

— Не, — усмехнулась она. — Хотя мне вчера написали, что мастер, к которому я хотела, больше не работает, записали к другому, новенькому, но администратор сказала, он профи! И знаешь, как зовут мастера? Джорджик!

Рядом из раздевалки вывалилась толпа девятиклашек, и я не расслышала и переспросила:

— Как? Дождик?

Инга рассмеялась:

— Нет! Джордж! — И тут же выдала с акцентом: — Джорджик! Мне нравится, как звучит. Но Дождик тоже неплохо.

— Эй, Инга, говорят, с каждым годом ты становишься всё толще?! С днюхой! — вдруг к нам подошёл Борис Кравцов, одноклассник Инги, хлопнул подругу по плечу.

Борис подошёл не один, а в компании своих друзей по команде: почти двухметрового Коли Петренко и всеобщего идола нашей гимназии Ильи Ковалёва. И если Коля широко заулыбался и кивнул, когда наши взгляды встретились, то Ковалёв сделал вид, что меня не существует, и лишь усмехнулся, смотря на Ингу:

— У тебя сегодня днюха?! Поздравляю! Теперь ты можешь официально покупать алкоголь! — и демонстративно отвернулся от меня, показывая всем своим видом, что я для него пустое место. Быстро бросил друзьям: — Я в зал, догоняйте!

— Борюсик, тебе нагло врут! — невозмутимо выдала Инга. — Давно у стоматолога был? А то могу тебе зубы пересчитать!

— Ой, ну всё, бестия обиделась! Между прочим, это был комплимент, твоя задница с годами становится только лучше! — Кравцов продолжал сверкать зубами, которые после его слов находились в опасности.

— Борюсик, я не поняла, ты у нас давно бессмертным стал?! — вздёрнула бровь подруга и встала напротив него. — Или забыл, что я знаю слишком много твоих секретов? И... даже знаю, почему Алёна тебя бросила.

Последние слова Инга произнесла с коварной улыбкой. Борис сразу же перестал ухмыляться и буркнул:

— И почему же?

— Приходи в личку, расскажу, — поджала губы она и покосилась на Петренко, который, похоже, всё это время пялился на меня и улыбался. — Тебе это вряд ли понравится. Ладно, мы спешим!

Подруга потянула меня за рукав и, махнув рукой парням, потащила из гимназии.

— Алёна с Кравцовым мутила?! — опешила я, потому что для меня это было новостью.

— Да, она всегда ему нравилась, они ж в активе вместе тусят — и на той самой дискотеке замутили.

— Погоди! — я даже остановилась. — Это она на физре про него всё время рассказывала?! И ты это скажешь Кравцову?

Алёна была моей одноклассницей. Она в красках делилась подробностями из своей личной жизни в женской раздевалке, но не говорила, с кем именно встречается, а неделю назад рассталась с парнем, потому что от него воняло луком.

— Кто-то должен, — цокнула Инга. — Я Борюсика с детского сада знаю, и он, походу, завтракает чесноком. А в саду всегда лопал лук за всю группу. Пришло время выбирать, что он любит больше: лук или Алёну.

— Фу, я бы тоже не смогла встречаться с тем, от кого луком воняет, — я представила себе этот запах и поморщилась.

— Это ты ещё его носки не нюхала, — усмехнулась Инга. — Ты же у нас ещё тот нюхач.

— О да, для меня это будет смерть на месте, — рассмеялась я.

Инге нужно было сворачивать в противоположную сторону от школьного двора, и мы начали прощаться.

— Жду тебя вечером, покажу татуху!

— У тебя мама не приедет сегодня? — на всякий случай уточнила я.

— Нет, но она звонила с утра, поздравила! Так что жду только тебя! Ты мне обещала торт. — И Инга потопала в сторону тату-салона.

По дороге домой я всё думала о Борисе и Алёне. С одной стороны, мне было жаль парня, но с другой — я понимала и Алёну. Знала, как запахи могут отвратить от человека, особенно после того, как сама стала чувствовать их настолько остро, что могла улавливать самые тонкие ноты ароматов.

Сколько себя помнила, я всегда хотела найти близкого друга. Из кожи вон лезла, чтобы понравиться, все свои игрушки раздавала, готова была на всё, лишь бы обзавестись настоящей подругой, но обычно одной-двумя прогулками дружба и ограничивалась.

В школе меня никто не обижал, я держалась своих одноклассниц и одновременно ни с кем не сближалась — не гуляла после уроков, не ходила в гости. Хотя очень хотела. Но заводилой и душой компании никогда не была.

С Ингой мы начали вместе учиться только с пятого класса, и она тогда уже была грозной: дралась с мальчишками, которые её задирали, умела постоять за себя. Я всегда ею восхищалась и побаивалась. И у Инги были подружки ещё из младшей школы: Оля Игнатова и Дина Муравьева. И я им завидовала, их дружбе, их вечно хихикающей стайке. Мне тоже хотелось с кем-то хранить секреты, делиться новостями и гулять после уроков.

Мама говорила, что у меня просто замкнутый характер. Но даже интровертам нужны друзья. Я действительно старалась помалкивать, ненавидела конфликты. Самый большой страх для меня — это с кем-то поссориться. Может, это и стало причиной того, что я ни с кем не могла близко подружиться, ведь старалась угодить, помочь, быть хорошей.

«Яна, у меня новый краш!» — прилетело сообщение от Инги.

Сначала я подумала про татуировку, но нет. Следом она прислала фото тату-мастера. Парень сидел полубоком и выбивал тату на щиколотке Инги. Он казался огромным, особенно на фоне хрупкой Инги. Джордж был мулатом, с тёмными кучерявыми волосами, собранными в пучок на затылке. А его здоровенные ручищи с татуировками-рукавами, как скала, нависали над тонкой ногой Инги.

Я вздохнула. Если подруга запала на эту груду мышц, дело плохо.

«Ты где? Как тебе Джордж?» — снова писала Инга.

«Уже у твоего подъезда. Джордж выглядит зловеще», — ответила и ускорила шаг.

И чуть не врезалась в соседа подруги по подъезду, Артёма, который жил на третьем этаже и хорошо знал Ингу. Они дружили, года три назад он даже спасал её от домогательств отчима. Артём был странным, нелюдимым. Инга называла его Душнила и говорила, что он социофоб и затворник, работал из дома и выходил на улицу только выкинуть мусор и забрать еду из доставки. Ему было уже двадцать пять, и мне он казался нереально взрослым. Но когда однажды я привычно сказала ему «Здрасьте», он расплылся в улыбке и усмехнулся:

— Не такой уж я и старый.

У меня с ним возникали ассоциации с профессором Снеггом из вселенной Гарри Поттера: бледный, нелюдимый, мрачный брюнет с длинными волосами, только вместо мантии он носил чёрный худи. Сейчас Артём снова был во всём чёрном. Узнал меня, чуть улыбнулся:

— Привет. Ты к Инге? Привет ей передавай! — и пошёл к доставщику еды, который ждал у подъезда.

— Привет. Передам. У неё сегодня днюха! — я приподняла тортик. Не знаю, зачем я это сказала, но Артём вдруг обернулся.

— Правда?! Погоди тогда.

Я уже пожалела, что ляпнула лишнего. Испугалась, вдруг Артём увяжется со мной к Инге. Он расплатился с курьером, взял бумажный пакет, и мы вместе зашли в подъезд:

— Она отмечать с друзьями планирует, или вы вдвоём будете?

— Вдвоём, — наверное, не нужно было разбалтывать ему. Мне стало не по себе, и я соврала: — Но ещё, может, мама Инги придёт... скоро.

— Хорошо, — и Артём просто зашёл в свою квартиру. Даже «пока» не сказал.

Странный он, но, хорошо хоть, не увязался за мной.

Инга с порога торопливо делилась восторгами. Когда она пришла с собственным эскизом, Джордж начал показывать свои работы. И она влюбилась в тату механического протеза на внутренней и внешней сторонах щиколотки, будто металлический шарнир, проглядывающий сквозь кожу. Татуировку они доделать не успели, лишь выбили тонкие линии, а на ноге Инги осталась повязка.

— Больновато, конечно, — поморщилась подруга. — Но зато такая крутая тату будет! Завтра продолжим. Как тебе Джорджик? Он топ! Такой краш!

Если бы я не знала Ингу, подумала бы, что у неё грипп: этот нездоровый блеск в глазах, румянец. Но счастливая улыбка и нервная суетливость означали только одно: подруга запала на Джорджа. И ему теперь не позавидуешь. Если Инга чем-то загоралась, она пёрла напролом, как танк.

— Он явно не в моём вкусе. Здоровый, как шкаф. Ты не заболела? — усмехнулась я и приложила руку ко лбу подруги, вдруг у неё правда температура, но потом добавила: — А если у него девушка есть? И вообще, он такой взрослый!

— Я уже всё чекнула, — Инга явно была довольна собой. — Ему всего двадцать три, и никого у него нет. А ещё он сказал, что я топ, — Инга ухмыльнулась, потирая руки. — Так что он будет моим!

— Бедный Джордж, — покачала я головой и рассмеялась.

Мы лопали тортик, когда в дверь позвонили. Инга открыла и ахнула, на пороге стоял Артём с букетом красных роз:

— С днём рождения, Инга!

— Там что, объявление кто-то повесил?! Как ты узнал?

— У меня свои источники.

— Заходи, хоть чаю попьём в узком семейном кругу. У нас торт есть! И спасибо за цветочки!

На следующий день сразу после школы Инга умчалась доделывать татуировку, а вечером снова фонтанировала восторгами по поводу мастера. Я радости подруги не разделяла, Джордж мне не нравился, и я боялась, что он разобьёт Инге сердце. Не знаю, где она их находила, но парни всегда были старше неё лет на пять-семь. Ингу вечно тянуло к взрослым, а они западали на неё. Одноклассников, которые оказывали знаки внимания, подруга оставляла во френдзоне.

И в отношения Инга ныряла с головой, просто пропадая из жизни и не давая объекту любви проходу. А после расставания долго и мучительно отходила, как от похмелья, слушала тоскливую музыку, рыдала и смотрела в потолок. И мне приходилось её из этого состояния вытягивать.

Татуировку они рисовали каждые два-три дня, и я уже знала про Джорджа, наверное, больше, чем про собственных родителей. Его мать была американкой, и отец долгое время жил и работал в штатах. Но когда Джорджу было девять, мать умерла, и они с отцом вернулись в Россию.

У Инги не сорвёшься. Она, как на работу, после школы таскалась в тату-салон и уже через два сеанса поделилась со мной новостью:

— Короче, Дождик позвал меня на свиданку вчера, и мы замутили, — шептала на ухо Инга в столовой.

— Быстро вы, однако. Инг, главное, не как в те разы, ладно?!

— Он топ! Пойдём сегодня со мной, я вас познакомлю, чтобы ты сама в этом убедилась.

И, как бы мне ни хотелось отвертеться, подруга настояла.

В салоне не хватало свежего воздуха, ещё и пахло персиковым вейпом. В кабинете татуировщика царила чистота, я бы даже сказала, стерильность, как в медицинском кабинете. Свет был приглушён, лишь лампа ярко мерцала над креслом. Резкий запах спирта ударил в нос. Затем уже стал различаться аромат туалетной воды Джорджа, древесный и пряный, ядовито-мужской, по силе запаха не уступающий спирту. Такой терпкий и резкий, что я чихнула.

— Это Яна, это Джордж! — Инга тут же по-хозяйски угнездилась в кресле и бесцеремонно стала стягивать колготки.

— Как мне приятно познакомиться, — расплылся в улыбке Джордж. И улыбка мне его не понравилась, слишком приторная. И весь он казался взрослым здоровенным дядькой с каким-то сальным взглядом. — Инга сказала, что ты придумала мне прозвище Дождик. А что, мне нравится! Очень мило. Садись, Яна, вон стул. Можешь альбом с эскизами полистать, вдруг что-то понравится, — говорил он с небольшим акцентом.

Я из вежливости протянула руки к папке, открыла на середине, где на меня тут же оскалился красно-оранжевый дракон, а сама стала коситься на Джорджа. Он не внушал доверия, и я не могла понять почему — вроде выглядел милым и добродушным. Эскизы татуировок были интересные, оригинальные, со вкусом. Джордж явно был талантлив, но меня своим видом он лишь пугал.

Инга развалилась в кресле, а мастер осторожно отклеил повязку со щиколотки и начал осматривать ногу.

— Сегодня вот эту часть будем красить на костяшке, тут будет больнее всего — кожа тонкая и кость. Я пшикну анестетиком, но хочешь таблетку дам, обезболивающее? — заглядывал в лицо Инге Джордж.

Ничего себе забота.

— Вытерплю, в тот раз выдержала ведь! — фыркнула подруга.

Он усмехнулся:

— Ну да, вой стоял на весь район.

— Я вытерплю! — сквозь зубы процедила Инга и откинулась на спинку кресла, вцепившись пальцами в подлокотники.

Джордж натянул перчатки, протёр ногу спиртовой салфеткой, затем распылил, видимо, анестетик и, взяв аппарат в руку, приступил к работе.

Раздалось противное жужжание, как у бормашины. У меня сразу заломило зубы от этого звука. Инга немного морщилась и, чтобы не выть, начала напевать под нос песни, ну, как петь, так же выть, но со словами. Причём чем больнее ей было, тем громче она пела.

Джордж после каждой черты бросал на неё взгляд, а потом начал поглаживать её колено:

— Терпи, девочка моя, сейчас будет самое больное место, я буду нежен.

Инга морщилась, подвывала, а Джордж начал гладить не только коленку, а уже внутреннюю часть бедра. Я вдруг почувствовала тошноту, подступающую к горлу. Этот сальный взгляд, приторная улыбочка и откровенное лапанье подруги вызывали у меня рвотные позывы. Инга постанывала от боли, а ему это, похоже, нравилось.

— Всё, мне пора! — я вскочила и, стараясь не смотреть ни на Джорджа, ни на Ингу, суетливо засобиралась к выходу. Меня мутило. — Инга, крепись! А лучше беги отсюда!

— Я напишу тогда, — лишь пискнула подруга, зажмурившись.

— А как же эскизы? Ничего не понравилось? — бросил вдогонку Джордж.

— Отличные эскизы, — показала я «лайк». — Но для тату я ещё не созрела. Пока.

Я просто вылетела на морозный воздух, глотая его, как рыба на берегу. Поёжилась, на ходу заматываясь в свой любимый шарф василькового цвета. Но эта лапища на бедре Инги так и стояла перед глазами. Отвратительно! Мерзко-то как! Неужели Инга этого не понимала? Или влюблённый мозг в отключке?! Меня передёрнуло, но уже не от мороза.

Мне нужно было отвлечься. Я воткнула наушники в уши, врубила свой любимый плейлист на полную громкость и поспешила домой. Imagine Dragons всегда отлично выгоняла из меня любое плохое настроение. Я просто растворялась в хрипловатом голосе Рейнольдса, отключаясь от реальности. Мне казалось, я подрубала музыку к самому мозгу и слушала их песни сердцем, душой, совершенно ни о чём не думая в этот момент. Обожала его голос, их тексты, их музыку.

Уже почти дошла до дома, когда мне пришло сообщение в соцсети от незнакомого контакта.

«Ты знала, что вчера у Драгонсов новый трек вышел? Вот клип», — и ссылка на ютьюб.

Это был какой-то незнакомый мне человек с ником Tim K и с закрытым профилем. На аватаре парень в чёрной безрукавке висел на турнике вниз головой, но почему-то фото было перевёрнуто, или же он держался так за турник, над перекладиной. Лица не было видно, потому что парень запечатлел себя со спины.

Впрочем, разглядывать аватар незнакомца было не время, я же пропустила выход нового клипа Драгонсов. Чуть ли не пища от восторга с упоением, я смотрела и смотрела клип уже по двадцатому кругу. Налюбовавшись вдоволь, довольная, словно кот, обожравшийся тунца, я наконец открыла профиль незнакомца.

Кто бы ни был этот Tim K, но он чертовски вовремя поделился со мной этой новостью. И я написала ему искренне, от души: «Спасибо!».

«Рад, что тебе понравилось. Сам в восторге, а поделиться эмоциями не с кем».

«Ты себе даже не представляешь, насколько ты попал в тему!»

Меня тоже распирали эмоции, и так хотелось ими с кем-нибудь поделиться. Поэтому отринув все-все подозрения, начала строчить незнакомцу восторги о том, как обожаю Драгонсов. Он охотно отвечал, делился своими восторгами. Мы обсудили группу, последние новости, любимые треки.

Такой кайф найти единомышленника, что уже даже стало неважно, кто он. Главное, что он на одной со мной волне и так же, как и я, фанател от моей любимой группы.

С Ингой у нас музыкальные вкусы очень разнились, и если я слушала поп-рок и немного альтернативы, то Инга слушала певиц, как я их называла, «поющих на последнем издыхании». Я не понимала этой «умирающей музыки». Певицы обычно что-то шептали весь куплет, а потом, словно их обливали ледяной водой на припеве, начинали истошно выть. Инга называла эту недомузыку вещами, выворачивающими душу, и цепляющими струны эмоций и совершенно не понимала мою безусловную любовь к Imagine Dragons, которых я была готова слушать круглыми сутками на самой мощной громкости. Да и никто не понимал, а этот загадочный Tim K, он понял и разделил мою любовь и мои восторги.

И оказался очень общительным. Мы проболтали, наверное, часа два, я забыла пообедать и переодеться, так и лежала на животе с телефоном в руках и в школьной форме, пока не заглянула мама:

— Яночка, ты есть-то будешь? Мы с Сонькой вдвоём уснули. Так тихо, что я думала, ты ещё не пришла.

— Угу, — буркнула я и, стараясь не отрывать взгляда от телефона, начала переодеваться.

Незнакомец молчал, я видела, что он что-то печатал, но так ничего и не отправлял. Я уже перебралась за обеденный стол, разогрела картофельное пюре и хотела поторопить собеседника с ответом, как он прислал:

«Может, погуляем?!»

Я подавилась картошкой. А ведь так всё хорошо начиналось, он мне даже нравился в переписке.

«Для начала стоит познакомиться!»

Все мои подозрения нахлынули разом. Втёрся в доверие, понравился и теперь вытаскивал в реал. Воображение моментально нарисовало картины престарелого педофила-извращенца, почему-то с жёлтыми кривыми зубами и лысиной.

«А мы уже знакомы».

И мне прилетел запрос от него в друзья. Фоток у него было мало, но на паре фотографий трёхлетней давности можно было разглядеть лицо. Я так и замерла с открытым ртом. Это же Тимофей Клячин — мой одноклассник. Его все в гимназии называли «Клячик», но он никак на это не реагировал. Тимофей в принципе ни на кого не реагировал. Этакий тихушник-пофигист, хотя его никто и не буллил, да и в школе он появлялся редко. Не помню, чтобы Тимофей с кем-то близко дружил. Он низкого роста, наверное, самый маленький мальчик в нашей параллели, темноволосый и незаметный. В школе вообще не отсвечивал. Сидел на последней парте с Марком Захарченко — с таким же тихоней и заИкой. А я с Тимофеем и не общалась близко ни разу, если только по учёбе мельком.

Я чувствовала себя дурой, накатило какое-то разочарование. Хотя как я могла догадаться, что это он, если общих друзей, кроме классной руководительницы, у нас и не оказалось.

«Шифруешься? Никогда бы на тебя не подумала», — написала я.

«Типа того. Узнала теперь?»

«Тимофей. Это было неожиданно».

«Так что насчёт погулять? Можно в кино сходить, но завтра».

«Ты меня типа приглашаешь на свидание?!»

До этого меня никто в кино не приглашал и на свидания не звал. Мы иногда выбирались в кино и театры с Ингой. А один раз в прошлом году даже ходили с её парнем и его другом. Но запах плесени отбил у меня желание встречаться с другом парня Инги.

«Называй это как тебе хочется) Так пойдёшь со мной?»

А впрочем, что я теряла? Инга теперь пропадала у своего Дождика, кроме уроков и подготовки к ЕГЭ делать особо нечего. Дома вечно мама с мелкой Сонечкой, покоя никакого. Поэтому думала я недолго и согласилась.

«Тогда давай завтра в два около Маяка. Сможешь?» — писал Тимофей.

«Ок».

Я думала, что он ещё что-то напишет, но он тут же пропал из сети.

Инга молчала, хотя прошло уже часа четыре, как я убежала из тату-салона. Мне хотелось поделиться с ней новостями, интересно было узнать, что она думает о свидании с Клячиком. Но она будто пропала. И мне оставалось лишь делать уроки.

Хотя третья четверть одиннадцатого класса — это уже время не уроков, это постоянная гонка и нервотрёпка, сплошные Всероссийские проверочные работы (ВПР) и подготовка к единому государственному экзамену (ЕГЭ). У меня полкласса сидела на успокоительных, другая половина, скорее всего, тоже сидела, но упорно отрицала этот факт.

А я, человек, который только в прошлом мае соскочил с антидепрессантов, уже подумывала, не вернуться ли к приёму препаратов снова. Уж слишком наши учителя нагнетали обстановку перед экзаменами, и вся наша параллель была будто на взводе.

Дело в том, что наша гимназия считалась элитной. Когда рядом с нашим районом отгрохали огромный жилой комплекс (ЖК), для него построили гимназию и позиционировали её, как суперинновационную и продвинутую. И это было действительно так, на основе гимназии открыли кванториум, сотню различных кружков, да оснащение у школы было на высшем уровне.

Что мне нравилось больше всего – что акцент был сделан на учёбе. Среди учеников сделали рейтинги, поощряли участие в олимпиадах и соревнованиях. Появилась целая стена почёта достижений учеников и постоянные награждения лучших из лучших. В такой школе хотелось учиться, и учиться хотелось хорошо. Но в какой-то момент это стало просто гонкой за оценками. Учителя и руководство нагнетали и нагнетали. В итоге атмосфера получилась нездоровой, ученики нервничали, переживали за каждую оценку. Тема с награждением отличников превратилась в пафосную показуху.

А из распределения в десятые профильные классы сделали какую-то борьбу за выживание. Судьбу могли решить десятые доли балла в школьном рейтинге. В старшие классы набиралось всего пять классов с усиленными профильными предметами.

“А” класс, где теперь училась Инга, — это физика, математика, информатика. Все называли их «технарями» или «физиками».

“Б” класс, мой, ориентировался на химию и биологию, поэтому нас прозвали «химиками» или грубо «ботанами».

”В” класс — история, экономика, обществознание, будущие юристы и экономисты.

“Г” класс, почти сплошь состоящий из девочек, с профилем по языкам и литературе. Это будущие филологи, но так как у них в классе было всего два мальчика, девочек все ласково называли «филологини».

А “Д” класс был без специального профиля. Туда отправлялись спортсмены или те, кому не хватило среднего балла до профильного класса. Нет-нет, да периодически кто-то называл их «дебилами», хотя многим просто не повезло набрать нужный рейтинг.

В какой-то момент я выпала из этой бесконечной гонки за пятёрками по всем предметам, сосредоточилась только на своём профиле, и мне сразу стало легче учиться.

Екатерина Сергеевна, наша классная и учитель биологии, в меня верила, да и победа в региональной олимпиаде по биологии приоткрывала мне двери в некоторые вузы. Химия и биология — мой конёк, и я давно уже определилась, что хочу стать генетиком. Только мама меня отговаривала от этой профессии, она как раз боялась, что я не поступлю на бюджет, а на платное направление денег, увы, нет.

Поэтому мама периодически заводила разговор о биолого-почвенных, почвоведении, аграрном университете. Несмотря на кружок ботаники, в который я ходила с открытия кванториума в нашей гимназии, к растениям меня не так сильно тянуло, как к людям.

И мне бы больше хотелось копаться в генах человека, а не помидора.

Но несмотря на веру в меня нашей классной, расслабляться никак нельзя, и чтобы не куковать мне на каком-нибудь почвоведении, я каждые два дня прорешивала КИМы для подготовки к ЕГЭ.

Но математику веселей решать с Ингой, она в математике шарила, да и любила комментировать задания. Поэтому становилось не так скучно. Сегодня как раз у нас с ней по расписанию стоял очередной КИМ по математике.

Доделав уроки, я маякнула подруге:

«Инга, приём. Математику решаем сегодня?»

Ответила она спустя десять минут:

«Ага, подваливай ко мне через часок»

«Ты до сих пор у Дождика своего тусишь?»

«Мы в кафешке чилим», — написала она и прислала мне их обнимающееся селфи.

Но я была рада, что мы подружились с Ингой. Я знала, что она мой человек, определила по запаху. У неё весьма специфичные ноты: ромашка, шоколад и бензин. И это сочетание, приправленное фруктовыми духами, действительно ей шло. Хоть она и бывала резка и прямолинейна, и на людях старалась играть роль отвязной стервы, но я-то знала, что она не такая: пусть вспыльчивая, импульсивная, но добрая и отзывчивая.

А ещё Инга очень легко находила общий язык с противоположным полом, с ней дружила добрая половина мальчишек нашей параллели. Они запросто могли написать ей в личку, спросить совета. Я не знала, как она это делала. В шутку Инга говорила, что у неё мужской характер, и парни это чувствовали, поэтому и делились своими проблемами.

Зато среди девчонок у Инги в школе было много недоброжелательниц, за спиной подруги всегда сплетничали, говорили гадости. Я подозревала, что причина как раз и крылась в дружбе с парнями, может ревность, может зависть, но репутация у Инги в школе оставляла желать лучшего.

— Почему ты общаешься с Догушевой? Ты же нормальная! — как-то спросила меня Галочка, соседка по парте и главная любительница сплетен.

И, честно говоря, поставила меня этим вопросом в тупик. Ответить: «Потому что кроме неё со мной никто не дружит. Потому что Инга — моя лучшая подруга. Потому что она крутая, или потому что она «мой» человек», — всё это было правдой, но звучало, как оправдание. Я промолчала, лишь пожала плечами, снова оставив Галочку без сплетен.

Мы подружились с Ингой в шестом классе, и это вышло совершенно случайно. Ингу вдруг начали травить её же лучшие подружки — Оля Игнатова и Дина Муравьева. Тогда я не знала, что стало причиной их размолвки, но Дина откровенно издевалась над Ингой, портила вещи, обзывала, толкала, а Оля лишь подпевала. Мне было жаль Ингу. Она в то время ходила растерянная, грустная и, как ни странно, совершенно не отвечала девчонкам на оскорбления, хотя мальчишкам могла с размаху заехать сумкой по лицу за любую неосторожную шутку.

И в один из дней, когда у нас должна быть проверочная работа по математике, я застала плачущую Ингу в туалете, всю мокрую. Дина облила её водой из ведра технички. Инга распереживалась и за внешний вид, и за тетради с учебниками. И от уверенной дерзкой девчонки не осталось и следа. Буквально за две недели бывшие подружки её раздавили. И почему-то никто в школе ни разу не заступился за неё.

Звонок уже прозвенел, я забежала в туалет помыть руки после столовой, а там Инга раскладывала тетради на подоконник, чтобы их хоть немного просушить.

— Инга, на, возьми мою кофту. Может, тебе ещё чем-то помочь? — предложила я.

Она без стеснения сняла мокрые блузку и майку и натянула на голое тело кофту, закуталась в неё, кивнула.

— Спасибо.

На урок мы так и не попали, я осталась с ней в туалете и помогала Инге высушить вещи. Мне хотелось хоть как-то поддержать её. А к следующему уроку мы сели за одну парту, я поделилась с Ингой учебниками, запасной тетрадью, и после этого случая между нами сама собой завязалась такая дружба, о которой я в детстве не могла и мечтать.

Уже одеваясь в прихожей, я, как всегда, предупредила маму:

— Я к Инге, и потом у неё опять останусь.

Сонечка, завидев меня с сумкой, сразу поняла, что я ухожу. Убежала в комнату и притащила пять своих любимых книжек:

— Яна, читять! — требовала она и дёргала меня за юбку.

— Куда же от тебя, настырной мелочи, денешься, — улыбнулась я. Пришлось раздеваться и идти за сестрой.

Это двухлетнее чудо обожало, когда я читала ей сказки. Папа и мама не котировались в качестве чтецов, поэтому Соня по полной программе эксплуатировала меня. Я Колобка и Теремок знала уже наизусть, но малявка настойчиво требовала чтения именно этих сказок, хотя я потихоньку перетягивала её на сторону Чуковского.

Что-что, а читать для Сони я любила. Она всегда прижималась к моему боку и внимательно слушала. Правда, иногда норовила раньше времени перевернуть страницу. Но я наслаждалась этими моментами с сестрой. От её макушки сладко пахло свежеиспечённой сдобной булочкой и тёплым молоком, а ещё кондиционером для белья с ароматом магнолии. Им мама стирала наше постельное бельё. Поэтому, подозреваю, что и от меня пахло магнолией. Я знала, как выглядит этот цветок только по картинкам, но зато запах могла услышать за несколько метров.

А ещё я любила делать Соне «ёжика»: свернуть губы трубочкой и быстро-быстро вдувать и выдувать воздух рядом с её ушком. Получался звук фырчащего ёжика. Она зажималась и начинала так заразительно смеяться, с похрюкиванием, что даже я не могла удержаться и тоже начинала хохотать.

Я смотрела на сестру и в очередной раз ловила себя на мысли, что мы с ней совсем не похожи. В Сонечке я находила черты и мамы, и папы, но совершенно не видела в сестре себя. Соня получилась кареглазая, темноволосая, а нос остренький, как у лисёнка.

Да и в родителях я почти не видела себя: мама высокая, кареглазая и черноволосая. У мамы в крови текла татарская кровь, а папа — сибиряк, но он тоже темноволосый и высокий. А я у них получилась миниатюрной со светло-русыми волосами и голубыми глазами.

Меня всегда терзали сомнения: либо меня удочерили, либо перепутали в роддоме. Но папа говорил, что я похожа на его бабушку, даже привёз мне фото из деревни. Правда, сколько я ни вглядывалась в чёрно-белый затёртый снимок, не видела сходства с этой крупной женщиной в белом платке.

Да и до двух лет родители не смогли найти ни одной моей фотографии. Мама говорила, что моя бабушка (её мама) сильно болела как раз в этот период, и было не до съёмок. Потом бабушка умерла, и фотографии появились, но сомнения у меня остались.

Человеку, который неплохо разбирается в селекции и генетике, такая непохожесть казалась маловероятной, но хоть группа крови у нас с папой совпадала. Только это и утешало.

Короткие сказки задержали меня ненадолго. Мама снова поймала меня в прихожей:

— Может, хоть поужинаешь с нами? Ян, мы тебя вообще не видим! В последнее время постоянно ночуешь у Инги. Когда её мама объявится?

— Она объявляется. Периодически. Но сегодня её не будет, — натягивала куртку я и заматывалась шарфом.

Мать Инги раньше работала в салоне красоты в нашем районе, а потом познакомилась с мужчиной из Москвы и сразу после Нового года переехала к нему. А потом и на работу устроилась поближе к своему бойфренду.

Хоть из нашего городка ехать до Москвы на электричке всего час, мать Инги всё равно редко навещала дочь. И теперь Инга была предоставлена сама себе. Подруга совершенно не переживала по этому поводу. У них были не самые близкие отношения, но мать всё равно постоянно звонила Инге, переводила деньги и за последние две недели приезжала три раза.

— Бедная Инга, совсем одна. Пусть тогда заходит к нам чаще. Возьми ужин с собой!

— Ну мам! У Инги есть что поесть, я уже спешу!

Но мама молча вручила мне пакет с эчпочмаками и поцеловала в щёку. Отчего-то так тяжко вздохнула, что я почувствовала себя виноватой.

А Инга мне уже раз десять за последние пятнадцать минут написала:

«Ты где?»

«Мама и Теремки удерживали меня в плену, но я вырвалась и бегу к тебе».

Мне не терпелось рассказать Инге про Тимофея, поэтому я начала говорить уже с порога, а закончила рассказ на кухне.

— Ян, рили?! Клячик?! Только не он! — она даже перестала чай по кружкам разливать и хмуро уставилась на меня.

— Почему? Ты что-то про него знаешь? — я не ожидала такой бурной реакции от подруги.

— Янка, он же какой-то мутный. Мелкий и явно тихушник. Он вечно всех сторонился, на уроках почти не появлялся. Странный чел. Ты явно заслуживаешь кого-то лучше!

Я сразу скисла, не ожидая такой реакции от Инги. Ведь мы с Тимофеем сегодня отлично пообщались, и я надеялась, что и вживую будет так же душевно.

— Мне показалось, что мы с ним на одной волне, — пожала плечами я. – В переписке он классный.

— Может, мы тебе кого-нибудь другого подберём, тебе нужен кто-то более топовый!

— Мне сейчас в принципе никто не нужен, ни топовый, ни бестоповый, мне главное в универ поступить, — усмехнулась я, но уже догадывалась, кого мне давно хочет сосватать Инга.

— Ковалёв всё ждёт, когда ты к нему подкатишь.

— Не дождётся, — скривилась я. — На меня после той злополучной дискотеки до сих пор девчонки косо смотрят.

— Но ведь он тебя выбрал! — Инга чуть встряхнула меня за плечи. — А ты тупанула.

— Я тупанула?! Да кем бы он ни был, что он о себе возомнил, что вот так полез целоваться! И после этого я ещё и тупанула?! — фыркнула я. — И вообще, он был пьяный! Мне так мерзко никогда не было, а Илюха всё вывернул, будто это я оскорбила честь и достоинство его сиятельства, любимца гимназии.

— И вовсе не пьяный, — оправдывала его Инга. — Они выпили-то две банки пива на четверых. Мне потом Борюсик рассказал. Рили, Ян, если тебе так подфартило, что сам Ковалёв на тебя внимание обратил, хватит тупить. Подвали к нему, мол, кринжанула на дискотеке, сорян, давай попробуем всё сначала.

— Не-е-ет, — мотала я головой. — Я уж точно извиняться не буду. Что все так носятся с этим Ковалёвым и его зашкаливающим ЧСВ?! Мне он и задаром не нужен!

Но Инга ещё больше распалилась:

— Зато Клячик тебе нужен! Как ты вообще согласилась с ним куда-то пойти?! Он же такой мелкий! Если тебе парень нужен, выбери любого, кто нравится. Я договорюсь, погуляете, пообщаетесь. Только не он!

Больше всего на свете я не любила ссоры. А наш спор уже накалялся, и мне становилось до жути неуютно. Обычно я всегда уступала Инге, и в этот раз уже готова была всё отменить, пойти на любые условия, только бы не ссорится. Но я не могла понять её неприязнь к Тимофею.

— Мы с тобой тоже ростом метр с кепкой, и ничего?! Чем тебе Тимофей так не угодил?!

— Всем! У него даже имя стрёмное. Ти-мо-фей! Про фамилию я вообще молчу. Янка, выбери любого, но только не Клячика, я умоляю.

И сейчас мне почему-то стало горько, даже глаза защипало. Я шмыгнула носом и опустила взгляд.

Мы редко спорили с подругой. Но после той дискотеки, когда Илья Ковалёв пригласил меня на медленный танец, вытащил в центр зала и бесцеремонно поцеловал, а я его отпихнула на глазах у всех, с Ингой у нас появились разногласия. Она считала, что я всё испортила и обязана исправить и не упускать Ковалёва.

Только после этого случая я покрывалась ледяным потом от одного упоминания Ковалёва. Потому что сразу вспоминала поцелуй с запахом пива. Мне Илья не нравился, но я понимала, почему его все обожают. Внешними данными он точно не обделён. Илья — смазливый брюнет, спортивного телосложения. Дорогие шмотки, богатый отец в придачу, а ещё Ковалёв отличник и главный активист в гимназии, и капитан нашей сборной по баскетболу. В общем, больше половины девчонок старшей школы давно пускают на него слюни. Он избалован вниманием и явно знает себе цену.

А на дискотеке вышла подстава со мной. Я совершенно не ожидала какого-либо внимания с его стороны. Инга уговорила меня выползти из панциря и остаться на дискотеке.

Наверное, Илья думал, что я сразу же паду к его ногам. Но, когда он меня поцеловал, это было настолько неожиданно и противно, что я перепугалась до остановки сердца. А потом оттолкнула его и убежала в туалет. С тех пор и стала для Ковалёва пустым местом.

А сейчас стало обидно. Ведь я ни разу не говорила ничего плохого в адрес тех парней, которых выбирала Инга. Я принимала её выбор, всегда, хотя мне никто из её кавалеров не нравился. Мне стало обидно не столько за себя, сколько за Тимофея. Может, он далеко не идол школы, а скорее даже наоборот, но общаться с ним мне было легко. Как-то тепло, душевно, уютно. Когда ждёшь каждого сообщения с нетерпением и улыбкой. И поэтому слова Инги задевали, он не заслуживал такого.

— Ян, сорян, — вдруг смягчилась она и, вздохнув, проговорила: — Но Клячик тебе явно не пара.

Я смолчала, хоть и чесался язык сказать, что Джордж Инге тоже не пара, даже внешне. Он огромный, как кит, темнокожий и весь в татуировках, а она маленькая, бледная и хрупкая.

— Я и не собираюсь с ним мутить, мы просто погуляем, — оправдывалась я. — У тебя вон вся параллель пацанов друзья. Ты постоянно с ними переписываешься. Можно и у меня будет друг, хоть один?!

Инга, видимо, чувствовала, что я расстроилась, смотрела с таким сочувствием, будто у меня кто-то умер.

— Переписываюсь, но на свиданки ни с кем не хожу. А у тебя никого не было до этого, поэтому с кем бы ты ни начала тусить, он же тебе по-любому понравится. Я не могу допустить, чтобы тебе понравился Клячик! Кто угодно, но только не он.

— А друг твоего Кирилла в прошлом году?! Это с которым мы в кино вместе ходили и гуляли. Не понравился ведь!

— Ах, этот! «Плесневый»! — засмеялась она, вспомнив мои слова, что от него пахнет плесенью и ржавчиной. — Ну ладно, иди. Теперь я спокойна, ведь даже он круче Клячика!

После вчерашнего разговора с Ингой остался неприятный осадок. Возможно, она и права: я ведь ничего не знаю про Тимофея. Он сидел за последней партой у окна, а я за второй у стены. Я невзначай глянула в его сторону, и казалось, что он только и ждал, когда я обернусь, и смотрел на меня. Широко улыбнулся. А я лишь быстро отвернулась, но спиной чувствовала, что он не отводил взгляда.

«Не передумала?» — написал он.

«Нет. Всё в силе».

«Отлично!»

На большой перемене мы всегда ходили с Ингой в столовую. Это было нашей обязательной традицией с тех пор, как мы стали учиться в разных классах. В этот раз Инга не стала рассказывать мне ничего про Джорджа, зато завела разговор о Тимофее:

— Я тут немного чекнула инфу про Клячика. Борюсик тоже говорит, что он мутный тип и вроде как неплохой спортсмен. ГТО с ними всегда сдавал на отлично и в спартакиаде постоянно бегал от гимназии. Первое место взял последний раз. Подтягивается больше всех в школе, но занимается чем-то на стороне. В секции наши не ходит, да в активе его тоже никто ни разу не видел. Степашка сидел ведь с ним в восьмом и девятом. Он говорит, что Клячик нормальный и поддерживал Степашку, когда того Демьянов травил у нас в классе. Но вот что интересно, Степашку Демьянов буллил, а Клячика никогда не трогал. А как нас по классам расформировали, Степашка с Клячиком больше не общались.

— Он сейчас с Захарченко сидит, на последней парте, — поделилась информацией я.

— Захарченко вашего я не знаю. Он типа нашего Степашки, да?! Но то, что Клячик — мутный чел, это факт. Про него вообще никто ничего не знает. Ты, если что, звони, вдруг он маньяк какой.

Но я лишь рассмеялась. Кто-кто, а Тимофей на роль маньяка никак не подходил.

После учёбы я металась по комнате, не зная, что надеть. Если наряжусь, то Тимофей решит, что я пришла на свидание и вырядилась для него, а мы вроде договорились просто погулять. С другой стороны, идти в повседневной одежде тоже не хотелось, ведь я предпочитала свободный стиль: объёмные худи, бойфренды и кроссы.

В итоге от платьев и юбок отказалась. Нацепила футболку с принтом и джинсы. Зато добавила смелости в макияж: чёрные стрелки, помада. В школу я стеснялась ярко краситься, обходилась тушью, а вот в повседневной жизни Инга любила опробовать на моём лице последние тренды Тик Тока и иногда раскрашивала меня, как попугая.

«Маяк» — это главная достопримечательность нашего района. С тех пор как под боком у старых домов отгрохали новый жилой комплекс, где, кстати, и расположилась наша крутейшая гимназия. Следом появился и «Маяк» — гигантский семиэтажный ТРЦ. Здесь было всё, что только можно пожелать: и фитнес-клуб с бассейном, и боулинг, и кинотеатр, и каток, и парк аттракционов, и невероятное количество магазинов... Один фудкорт занимал почти два этажа, на радость всем школьникам округи.

Я бы, наверное, прошла мимо Тимофея, если бы он меня не окликнул. У крутящихся дверей толпились курящие, и без привычной школьной формы я его не узнала. Он был в чёрной куртке и оранжевом худи, но прятался под капюшоном.

Просочившись в Маяк, я размотала свой гигантский шарф, а вот Тимофей не спешил снимать капюшон. Оглядывался по сторонам.

— Ты снова шифруешься? — усмехнулась я.

— Мало ли, кто тут ходит. Какой у тебя настрой?

— Боевой.

— Не замёрзла? Я немного подзяб, пока тебя ждал, предлагаю зарядиться горяченьким кофе, а потом решим, куда двинуть.

Я кивнула, и мы пошли к фудкортам на четвёртый этаж. Тимофей уверенным шагом потащил меня в кофейню. Взял себе латте с ореховым сиропом, а мне горячий шоколад с маршмеллоу. От еды я категорично отказалась, потому что перед выходом мама заставила меня пообедать.

Мы расположились за столиком. Тимофей опять огляделся и на этот раз стянул капюшон.

— Шифроваться в оранжевом худи?! — усмехнулась я. — Такой себе из тебя вышел бы шпион.

— Я просто очень люблю оранжевый цвет, ничего не могу с собой поделать! — улыбнулся Тимофей.

Была между нами какая-то неловкость. Вроде учились столько лет в одном классе, а ничего друг о друге не знали. Хотя вчера болтали, как закадычные друзья.

— Определился, куда поступать будешь?

— Да, мне уже путь заказан. В академию спорта.

— Ого! Что ты тогда делаешь в ботанском классе? Почему не в спортшколе?

— Остался. По привычке, — хмыкнул он. — Всё равно биологию сдавать. А лучше нашей Сергеевны по биологии никто не подготовит. А ты? Определилась?

— Пока нет, — пожала плечами. — Куда пройду на бюджет, туда и пойду.

— Ты везде пройдёшь!

Мне льстила его вера в меня. Про учёбу и поступление разговор шёл вяло и скучно. Тимофей не спешил делиться подробностями о себе. Иногда говорил прямо, но порой как-то завуалировано.

— Но, если честно, я бы хотела быть генетиком, — отчего-то я решила признаться в своих мечтах.

— Почему именно генетика? — приподнял брови Тим.

— Мне бы хотелось менять людей к лучшему. Сейчас медицина очень быстро развивается. Многие генетические болезни можно отловить и убрать уже в утробе. И, представь, захочешь ты себе или ребёнку какую-то суперсилу, подшаманить чуть, и, вуаля, твой сын — человек-паук!

— Как хорошо, что я родился не в эти времена! — ухмыльнулся Тим.

— Почему?

— А зачем?! Это какая-то игра в Бога получается. Да и если человеку дать суперспособность с рождения, он же не оценит. Ох, отец бы мне точно выкрутил настройки на максимум, чтобы получить суперспортсмена, — скривился словно от чего-то кислого Тим и вздохнул. — Ян, и это же не выбор человека, а его родителей.

— Я не говорю, чтобы сразу делать человека суперменом. Но зато так можно пофиксить раз и навсегда многие генетические заболевания, а это уже большой прорыв! И так потихоньку улучшать и улучшать общий человеческий геном…

Тим чуть нахмурился, поджал губы, а потом заговорил серьёзнее:

— Всё равно, когда улучшаешь себя сам — это в миллион раз круче! Силу воли, к примеру, не прокачать ни одной генетикой.

— Неужели тебе не хотелось бы что-то в себе изменить?

— Может и хотелось бы, — задумался Тим, а потом усмехнулся. — Но пока Яна не добралась до генетики, буду жить таким, какой есть.

Я рассмеялась и вдруг вспомнила:

— Кстати, почему ты ни с того, ни с сего решил скинуть мне этот клип? Откуда узнал, что я фанатею от Драгонсов?

— Я, если честно, не ожидал, что ты такая же их фанатка, как и я. Был период, когда я переслушал всю твою музыку и понял, что у нас вкусы схожие и Драги тебе тоже нравятся. А скинул, потому что клип крутой, а поделиться вообще не с кем.

— Ты очень удачно попал, — улыбнулась я. — Так странно. И часто ты так слушаешь музыку других людей?

— Не всех, — опять ухмыльнулся Тим. — Но тебя мне захотелось узнать поближе, поэтому и слушал.

— Это ж как в мысли залезть к другому человеку! — возмутилась я.

— Твои мысли мне пришлись по вкусу. Да и моя музыка открыта для тебя, если хочешь, заглядывай, мне нечего скрывать!

— А почему у тебя нет никого из наших в друзьях? И ты никуда не ходишь: ни в кванториум, ни на секции в гимназии? Что вообще делаешь вне уроков?

— Бо́льшую часть моей жизни занимает спортивная гимнастика. Я занимаюсь с детства по три-четыре часа шесть дней в неделю. И друзья у меня есть, но не в гимназии. Я физически не смог бы куда-то ещё ходить, даже если бы захотел.

Я снова удивилась. Тимофей никак не вписывался в мои представления о спортсменах. Он был лишь ненамного выше меня. Хотя если на аватаре его снимок, то там у него весьма крепкая мускулатура. Только вот без школьной рубашки и пиджака я его ни разу и не видела, да и не обращала внимания. А сейчас под объёмным худи было сложно разглядеть его телосложение.

— А сегодня у тебя разве нет тренировки?

— Я предупредил тренера, что опоздаю. По уважительной причине, — он снова улыбнулся. — Отработаю потом.

Тимофей много улыбался, и мне очень нравилась его улыбка, такая добрая, искренняя. Выглядел уверенным, но всё равно смущался, как и я. Почему-то мне казалось, что он осторожничает в разговоре. А сама я боялась спросить что-то личное или откровенное. Тимофей, в свою очередь, тоже спрашивал обо мне, но поверхностно, хотя иногда складывалось впечатление, что он знает обо мне больше, чем я могла предположить.

Оказалось, Тимофей, как и бо́льшая часть нашей гимназии, переехал в новую квартиру в новостройках. Он как раз начал с нами учиться с пятого класса, когда всех перемешали. Нашу старую районную школу отдали под начальные классы, а в новом здании гимназии учились средняя и старшая школа.

Ни в кино, ни на прогулку мы не пошли: в кинотеатре не было подходящего по времени сеанса, а на улице крепчал мороз. Мы так и просидели в фудкорте, болтая обо всём. И когда я обратилась к Тимофею по имени, он вдруг перебил и попросил:

— Ты можешь называть меня просто Тим.

Имя Тим ему шло, звучало чётко и лаконично, и мысленно я тоже стала его так называть.

Когда спускались по эскалатору, Тим стоял близко, и я почувствовала, чем он пахнет: жареными орехами, мелом и чем-то приятным, мужским, терпким, но этот запах перебивал аромат кофе. Мне на мгновение захотелось приблизиться, чтобы разобрать едва уловимые ноты, внюхаться в Тима сильнее. Но я вовремя себя остановила, иначе выглядело бы это странно.

Выйдя на улицу, я снова, как мумия, стала заворачиваться в свой мегашарф. Тим натянул капюшон.

— Классный шарфик! Можно впятером завернуться, — он взял один из концов шарфа и обмотал свою шею. Мы оказались близко и чуть не прижались друг к другу.

— Сама вязала, — призналась я.

— Наверное, очень задумалась, или чем-то сильно увлеклась.

— Почти угадал! — засмеялась я. — В том году подхватила бронхит, а потом это переросло в пневмонию, и я целый месяц сидела дома. Столько сериалов пересмотрела. Поэтому и получился шарфик два с половиной метра.

— Цвет красивый, он тебе очень подходит под цвет глаз, — Тим стал серьёзнее и понизил голос, смотря прямо в глаза, и у меня по спине поползли мурашки от близости и его тембра.

Я поёжилась и чуть улыбнулась:

— Синий мой любимый цвет!

У Тима были серо-зелёные глаза, и вблизи, под капюшоном, его лицо казалось таким красивым: точёные скулы, приятная улыбка. Хотелось его рассматривать, изучить детально, но он вдруг размотался назад, и оставшийся конец шарфа закинул мне за плечо.

Снова беззаботно заговорил:

— Как думаешь, мне бы подошёл твой шарф?

Я сбросила временное оцепенение:

— Нет, оранжевый с синим не сочетается.

— А с каким сочетается?

— Мне кажется, оранжевый хорошо смотрится с коричневым, а если на контрасте, то с фиолетовым или зелёным.

— А синий с каким сочетается? — кивнул он на меня.

— Не знаю даже, с серым или чёрным смотрится отлично.

— Супер! Тогда в следующий раз я буду в чёрном, обмотаемся твоим шарфом и будем с тобой отлично смотреться!

Тим проводил меня до самого дома. Улыбнулся на прощание, и я поймала себя на мысли, что тоже улыбаюсь. Мне определённо понравился его запах, а это означало только одно: Тим «мой» человек, и мне очень бы хотелось погулять с ним ещё.

— Этого я и боялась! — Инга прислонилась к шкафу и демонстративно билась об него лбом. — Скажи, пожалуйста, что ты шутишь.

А я всего лишь сказала ей, что Тим «ничего так», без каких-либо подробностей. Если бы призналась, что Тим мой краш, она бы меня прибила и его заодно. Но, видимо, я слишком сильно смутилась, и Инга сама обо всем догадалась.

— Ладно! — по-деловому заговорила она и оторвалась от своего размеренного самобичевания. — Пока это не зашло слишком далеко, я тебе подберу кого-нибудь нормального. Но с Клячиком вы вместе не будете!

— Инга, пожалуйста, не надо меня ни с кем шипперить! — я засмеялась от её угрозы. — Ты так говоришь, будто мы перед алтарём стоим, а ты должна нас разлучить. Мы же просто посидели пару раз в Маяке и попили кофе. Всё! Мы не мутим даже. Это вообще ни о чем. Подумаешь, переписываемся и погуляли пару раз.

Но подруга пропустила мои оправдания мимо ушей и вздохнула:

— Как тебе Петренко?

— Я о нём вообще ничего не знаю, таскается с Борюсиком и Ковалёвым, — я пожала плечами, вспоминая Ингиного одноклассника. — И он длинный, как фонарный столб.

— Ты их по росту что ли ранжируешь?! Тебе он нравится или нет?

— Нет, конечно! Как может нравиться столб, когда сама я ростом с табуретку!

— Жалко. А Степашка? — перебирала Инга.

— Ты издеваешься?! — я снова засмеялась и покачала головой.

Степанов Лёша – типичный ботаник, у него это разве что не на лбу написано, но круглые очки, рубашка, застёгнутая на все пуговицы, и надменный вид умника говорили за него. И он, похоже, влюблён в Ингу. Подруга его от себя не отпускала, и он этому был только рад: они вместе ходили в кванториум на робототехнику, сидели за одной партой и готовились к ЕГЭ по физике и математике, но для Инги он просто друг. И хотя до десятого они почти не общались, и Степанова травили в нашем классе, то сейчас под заботливым крылом Инги его никто не трогал. Да и главный агрессор нашего класса ушёл из школы после девятого.

— Он хороший, правда. Я бы Степашку абы с кем не стала шипперить. Только тебе.

— Бедный Степашка. Если ты его завтра попросишь с крыши прыгнуть, он ведь сиганёт, — я по-прежнему качала головой от бредовости этой идеи.

— Ну кто? Есть хоть кто-нибудь, кто тебе кажется интереснее Клячика?! — не унималась Инга.

Она как заноза в заднице. Если чем-то загоралась, то не успокаивалась, пока не добивалась своего, а теперь ей чем-то не угодил Тим.

— Нет, — отрезала я.

Мне так не нравились эти споры.

— Ты мне как-то говорила, что Ковалёв симпатичный?! – прищурилась Инга.

— Симпатичный и интересный — разные вещи. Инга, давай сменим тему? – устало вздохнула я.

— Только если пообещаешь не встречаться с Клячиком?!

— Не могу, — я и правда за эту неделю уже не представляла себе вечера без переписок с Тимом. — Отстань от него, плиз. Всё, мне нужно, кстати, эссе по истории дописать на пятницу, — воспользовалась случаем я и полезла в сумку за тетрадью.

Но нет, беру свои слова назад, Инга хуже занозы, потому что она останавливаться совсем не умела. Человек без тормозов.

— Ян, я по-человечески прошу не общаться с ним больше, — взмолилась она.

— Но почему?! Что он сделал такого плохого?!

— Он мне не нравится! Он мелкий! Он тихушник! И ты достойна лучшего! — загибала пальцы она.

— Это всё?! — я уставилась на неё. — Его главные недостатки только в том, что он низкого роста, не общается с одноклассниками и не нравится Инге Догушевой?!

— Я же тебе лучшего желаю, а Клячик — плохой выбор.

— Зато это мой выбор! И если он не нравится тебе, не значит, что он не должен нравиться мне! — я, наверное, впервые за столько лет противостояла Инге: обычно я всегда во всём с ней соглашалась. И это было так похоже на спор с мамой. — Помнишь, ты сама говорила, как круто, что мне не нравятся твои краши?!

— Блин, но это же Клячик! Как он вообще может быть чьим-то крашем?!

— Оказывается, может! Всё, я больше не хочу разговаривать на эту тему! У меня эссе по истории.

Я распахнула тетрадь, но внутри всё закипало от обиды и возмущения. Ещё чуть-чуть, и я либо расплачусь, либо не сдержусь и скажу какую-нибудь гадость Инге про её неразборчивость, и тогда мы точно поссоримся, а я этого боялась больше всего на свете.

Телефон завибрировал от оповещения. Я заглянула в сообщения. Писал Тим:

«Слушаю сейчас Драгов и ловлю себя на мысли, что они у меня теперь ассоциируются с тобой. А это моя любимая группа, между прочим», — и смущённый смайлик.

Я улыбнулась, но радость моя была недолгой. Инга тоже заглянула в телефон и тут же выхватила его из рук, я даже не успела среагировать.

— Инга! Отдай!

Но та убежала в туалет и закрылась там. Я ломилась, кричала, угрожала. Меня душило отчаяние, я и не заметила, как слёзы потекли по щекам. Но в какой-то момент стало пусто, и совершенно всё равно, будто батарейка эмоций разрядилась. И стало страшно. Я взяла сумку, трясущимися руками оделась, замотала шарф и тихо-тихо вышла из квартиры Инги.

За последние два года у меня впервые случился срыв, и казалось, что я сейчас умру от безысходности. Я уже успела отвыкнуть от этого состояния. Поэтому, зайдя домой, сразу спросила:

— Мам, где мои таблетки?

— Яна, ты чего? Что случилось? Теперь нельзя начинать без назначения врача.

— Просто. Дай. Мне. Таблетку.

— Яна, нет! Давай я тебя запишу к врачу сначала. Тебе опять плохо? Что с тобой? Атаки? Видения? — Мама пристально вглядывалась в моё лицо.

— Мне просто плохо, — слёзы снова полились сами собой. Паническая атака не отпускала, а мне так хотелось, чтобы это быстрее прекратилось.

Мама обняла меня, Сонечка прибежала и тоже обхватила меня за ногу, и из-за этого я разрыдалась ещё сильнее. Грудь сдавливало так, что казалось, я вот-вот задохнусь и умру. Бесконтрольная тревога душила и лишь нарастала.

— Ладно, полтаблетки Феназепама тебе точно не повредит, но я запишу тебя к врачу! — глядя на мой вид, сдалась мама и пошла за аптечкой.

Папа выглядел обеспокоенным, но он никогда не лез в душу. Взял Соню на руки, чтобы она не теребила меня за ногу. Малышка тоже начала хныкать в унисон со мной.

— Пап, я возьму ноутбук, телефон потеряла, нужно одному человеку написать срочно.

Папа без вопросов принёс ноутбук и занял игрой Соню. Я приняла таблетку, мама всё лезла с расспросами, что случилось, но я молчала. Ждала, когда меня отпустит.

Можно было догадаться, что Инга не успокоится, пока я не прекращу общаться с Тимом, но я совершенно не ожидала такого подлого поступка. Я открыла переписку с Тимом.

«Что за тупой подкат, Клячик?»

«Неужели ты не понял, что тебе со мной ничего не светит?»

«Где я, а где ты?»

«У тебя нет никаких шансов!»

«Не пиши мне больше».

От каждого сообщения становилось только больнее, как будто меня били слова. Я вытащила Тима из чёрного списка (ЧС), куда его добавила Инга.

«Тим, прости. Это всё неправда. Это написала Инга. Мой телефон у неё остался, я пишу с папиного ноутбука, поэтому пока без связи».

Ответил он тут же, и у меня камень с души свалился, что он не добавил меня в ЧС.

«Я так и подумал, что это не ты. У тебя всё нормально? Давай завтра после уроков поговорим?»

«Всё хорошо. Давай».

Отдала папе ноутбук, почувствовала, что от таблетки меня клонит в сон. Предупредила маму, что иду спать, и легла в кровать. Может, мне снилось или я ещё не уснула и слышала, как приходила Инга, как просила меня разбудить, но мама была настойчива и сказала, что любое дело лучше решать утром на свежую голову.

Мне не приснилось, утром телефон лежал рядом со мной.

От Инги была тонна сообщений, но я не потрудилась их открыть. Не могла простить её поступок. Но перед первым уроком она поджидала около моего класса, окликнула, подбежала, схватила за рукав:

— Ян! Яна! — теребила меня. — Прости меня! Выслушай, пожалуйста!

Я ещё от таблетки чувствовала лёгкую заторможенность, и сейчас ничего ни выслушивать, ни говорить не хотелось. Вчера в таком же отчаянии, как она сейчас, умоляла её ничего не писать Тиму от моего имени, но она меня проигнорировала.

— Отпусти, — потянула я свой рукав на себя.

— Ян, и что?! Ты и разговаривать со мной теперь не будешь? — хмурилась она, но рукав отпустила.

Инга порылась в рюкзаке и достала мою тетрадь по истории с недописанным эссе:

— Ты забыла вчера.

Я молча забрала тетрадь и развернулась к классу.

— Неужели он сто́ит того, чтобы перечеркнуть нашу дружбу?!

Я не ответила. Может, и не стоит, но подобные поступки способны перечеркнуть всё.

Тим не улыбнулся, когда я невзначай бросила на него взгляд, но смотрел пристально, видимо, ждал моего появления.

Я никак не могла раскачаться, расшевелиться. Отвыкла уже от этого состояния, когда все чувства, словно тугая резина, тягучие и неподатливые.

На большой перемене мы по нашей традиции всегда брали с Ингой по чаю с пирожком и стояли у подоконника или сидели за самым дальним столом в столовой. Сегодня я не пошла в столовую, не хотела встречаться с Ингой и стояла в коридоре перед кабинетом алгебры. Ко мне подошла Галочка:

— О, Ян, ты же всегда в столовой торчишь на большой перемене? Вы с Догушевой поссорились или она заболела?

— Это я заболела.

Галочке главное — не давать повод для сплетен, она ими, кажется, питалась. Но в целом она человек неплохой, мы с ней сидели уже почти два года, и никогда не ссорились. На уроках выручали друг друга по мере возможностей, но и не дружили, хоть она и пыталась каждый день выудить из меня хоть какую-то информацию. Сплетни я не любила, старалась сразу переводить тему, но порой Галочку настолько распирало, что часть информации до меня долетала.

— А что пришла тогда? — наседала соседка по парте.

— Я не заразная, просто голова болит, — соврала я.

— У-у-у, — вытянула лицо Галочка. — А сейчас очередную ВПР решать будем. Хочешь, я у девчонок поспрашиваю, может обезбол у кого есть?

— Не надо, — отмахнулась я.

— А хочешь новость?

Галочка приблизилась, меня сразу обдало ароматом духов с персиковой базой, нотами жасмина и корицы. Не Галочкин аромат, ей бы свежести больше подошло, дерзости. Она рыженькая, ей бы подошёл цитрус, а жасмин слишком сладкий для неё.

— Жуков с Маринкой теперь встречаются!

— Кто такой Жуков?

Марина Коновалова, видимо, из нашего класса, а фамилия «Жуков» мне ни о чём не говорила.

— Экономист, Дима Жуков, из «В». Представляешь, они целовались прямо в атриуме на перемене! Весь чат гудит теперь, их поцелуй обсуждают. Тебя с Ковалёвым, конечно, не забыли ещё, – усмехнулась она и ждала от меня реакции. Но не дождалась.

Я уже свыклась, что нас с Ильёй после дискотеки обсудили вдоль и поперёк. Хоть общий чат параллели я не читала и даже вышла из него, но новости оттуда узнавала от Галочки.

Объяснения не помогли, Жукова я не знала, да и новость из прострации меня не вывела. Целовались и целовались. Хотя в стенах гимназии лучше не светиться, здесь камеры на каждом шагу, могут придраться и понизить рейтинг.

— Кстати, а Догушева твоя где?

— Здесь я! — налетела сзади Инга. Швырнула свой рюкзак на подоконник так, что стеклопакеты затряслись, схватила меня за плечи и стала прямо передо мной. Она будто бежала и немного запыхалась. — Янка, если ты со мной не поговоришь, я кого-нибудь убью, и этот труп будет на твоей совести!

— Что ты хочешь от меня услышать? — равнодушно посмотрела я на неё.

— Что ты на меня не обижаешься, что ты меня простила, и мы с тобой по-прежнему подруги!

Я покосилась на Галочку, та с широко раскрытыми глазами внимала нашему разговору, впитывала каждое слово.

— Знаешь, вчера хотела тебе сказать одну вещь, но не успела, — вдруг вспомнила я. Не стала говорить, потому что знала: это может ранить Ингу, зато, возможно, именно после этого примера она меня поймёт. — Я вчера представила, если бы вдруг мои родители запретили мне с тобой дружить. Я бы всё равно продолжила. Потому что мы друзья, и мне нравится с тобой общаться, пусть даже ты не нравишься самым близким для меня людям.

Инга всё поняла, ведь прошла через это. Бывшие лучшие подружки Инги, Дина и Оля, как раз и перестали с ней общаться, потому что мама Дины настроила дочь против Инги. У их матерей вышел скандал на работе. Мать Инги переманила к себе хорошего клиента у матери Дины, и ценой стала дружба девочек. У Инги глаза наполнились слезами, она сглотнула:

— Ян, прости! Я обещаю, что больше ни слова плохого про него не скажу. Хочешь, я извинюсь перед ним за всё, что понаписала?! — Инга тоже покосилась на Галочку, которая и не думала отходить от нас, поэтому и не говорила никаких имён. — Если я извинюсь, ты простишь меня?

— Я не знаю, — я опустила глаза, не готовая пока простить.

В этот момент наш класс стал подтягиваться к кабинету, да и другие ребята возвращались из столовой, стало очень шумно. Приближался урок. Учительница открыла кабинет, и мы с Галочкой поплелись в класс.

Я подумала, что сто́ит сказать Инге, как мне тоже нелегко было принять её выбор. Ни один из её парней не казался мне достойным её. Но ведь она за что-то их любила, значит, считала достойными, поэтому я и молчала.

Инга явно чувствовала себя виноватой. После уроков она нашла меня в раздевалке и хотела поговорить по дороге из гимназии. Только мы ведь договорись встретиться с Тимом. Он меня уже караулил на улице, чуть дальше от входа, и когда я вышла, окликнул.

Но Инга подскочила к нему быстрее меня:

— Тимофей, привет!

— Привет, — нахмурился и немного напрягся он. Потом перевёл взгляд с немым вопросом на меня.

— Я эту кашу заварила, мне и расхлёбывать! — встряла Инга. — Вышел лютый кринж, и я всему виной! Тимофей, это я вчера от лица Яны писала тебе и закинула тебя в ЧС. Прости меня! Я очень сильно раскаиваюсь.

Тим удивлённо вскинул брови, он, похоже, ожидал продолжения оскорблений, а вместо этого услышал извинения:

— Оке-е-ей, — потянул он.

— Ты, правда, не обижаешься? — уточнила Инга.

— Правда, — кивнул он, но снова посмотрел на меня. — Ян, предложение поговорить ещё в силе...

Но Инга его перебила:

— Ян, если даже Кля... — осеклась она. — Тимофей меня простил. Ты же простишь? Мир?

— Я подумаю…

— Напиши мне, плиз, — она посмотрела на меня, затем на Тима.

В воздухе повисла неловкость, и Инга попрощалась и ушла. Догадалась оставить нас одних. Мы молча вышли за ворота школы и неспеша тащились к моему дому. С чего начать разговор я не знала, Тим тоже не нарушал тишину.

— Что думаешь? — наконец выдавила я. — Тебе, наверное, обидно было такое прочитать?

— Я был готов и к такому развитию событий, когда рискнул написать тебе, так что я не обиделся.

— Рили? Ты думал, я тебя пошлю, когда скинул видео? — а вот я была в шоке.

— Да! Думал, что у меня никаких шансов с тобой замутить, и получу в ответ что-то в этом духе.

— Ты же написал, что догадывался, что это не я.

— Так это было до того, как мы встретились и пообщались в реале. Ян... — он вдруг остановился прямо передо мной и смотрел какое-то время в глаза. — Ты мне нравишься! Скажи, есть у меня хоть маленький шанс стать тебе кем-то бо́льшим, чем просто друг? Ведь Инга не просто так это написала, был ведь какой-то контекст, разговор между вами. Если шансов нет, то я хочу услышать это от тебя, и, обещаю, больше не буду тебя доставать.

Тим был искренен и серьёзен, и мне он, правда, нравился.

— Всё, что писала Инга неправда. Ты просто чем-то ей не угодил. И... — я не знала, как сформулировать фразу, не упоминая, что он мне нравится. Чуть улыбнулась. — У тебя есть все шансы.

Тим выдохнул и улыбнулся, и я боялась, что он даже полезет целоваться, чтобы закрепить свой успех. Но он взял край моего шарфа в руку и освободил дорогу. Мы шли рядом, но гораздо ближе, чем до этого. Он держал край шарфа, словно мою руку и мотал им вперёд и назад.

— Ты же простишь Ингу? — неожиданно спросил он.

И если с утра я думала, что никогда не смогу простить Инге подобный поступок, то после того, как Тим так легко к этому отнёсся, вчерашнее перестало казаться мне такой уж катастрофой.

— Пока не знаю. Наверное, да. Инга для меня самый близкий человек.

— Пару лет назад мы с моим лучшим другом сильно подрались, серьёзно так. И вот, хоть убей, сейчас не вспомню причину. Помню драку, и тогда думал, что в жизни больше никогда с ним дружить не буду. Почему-то мы помним ссоры и собственную обиду и злость, но забываем причину.

— А потом помирились?

— Ага. Через два дня уже забылось всё. Ржали ещё друг над другом на тренировке: «Кто это тебя так отделал? Придурок один, но я ему тоже нос разбил», — подыграл Тим. — Да мы и сейчас, кстати, тоже спорим часто, и это нормально. Чем ближе люди, тем больше у них тёрок и возникает.

— Это неправильно, — я никак не могла согласиться с Тимом. — Чем ближе люди, тем они должны быть больше схожи во мнениях, подстраиваться друг под друга, уступать. Между близкими вообще не должно быть ссор!

— Ты сама говоришь «уступать», «подстраиваться»! Это уже один прогибается под другого, уступает своим интересам. А если не уступать? Может, твои интересы важнее?!

— Ради близкого человека можно и уступить.

— Всем ли?! И всегда ли? — Тим посмотрел на меня и чуть усмехнулся. — Да и с близкими людьми слишком много общей территории, площадь соприкосновения, поэтому на ней и возникают постоянные тёрки. И иногда надо всё-таки отстаивать то, что тебе важно, близкие поймут! Им нужно это знать!

— У нас и с одноклассниками порой возникают постоянные тёрки, но не все же близкие люди.

— Но чем важнее для тебя человек, тем важнее для тебя его, не знаю... благополучие. К примеру, какой-нибудь Захарченко подойдёт и попросит твой шарф потаскать. И будет послан далеко и надолго. А если Инга у тебя попросит шарф? Это уже будет иметь для тебя значение, и если Захарченко так никогда не сделает, то от Инги такое можно ожидать хоть каждый день.

— И мне не жалко для Инги шарф. Мне для неё вообще ничего не жалко.

Мы уже давно стояли около моего подъезда, но не расходились. Тим смотрел на меня. Было видно, что ему не терпится высказаться, и он раздумывал, стоит ли озвучивать мнение или нет, но потом прищурился и выдал:

— А если это будет не шарф? Ведь вчера ты ей не уступила.

Когда мы разошлись, я никак не могла выкинуть из головы наш разговор с Тимом: мысленно всё ещё с ним говорила, приводила аргументы. Мне казалось, он хотел сказать мне что-то важное, но не стал.

Из раздумий меня вывела мама:

— Яна, собирайся! Мы сейчас к Михаилу Захаровичу едем. Он сегодня до пяти в больнице будет.

— Мам, мне уже получше. Это был просто однократный срыв. Может, не нужно?

— Вот чтобы таких срывов больше не было и поедем.

Михаил Захарович — это психиатр в психоневрологическом отделении детской городской больницы. Ему уже было под пятьдесят, но выглядел он очень хорошо: добрый и позитивный дядька с проницательным взглядом и спокойным голосом, всегда умел расположить к себе и действительно радел за детскую психику, особенно за подростковую.

Когда я лежала в больнице, мне нравилось, когда Михаил Захарович приходил и говорил по душам. Его рассказы о суицидах и селфхарме порой пробирали до дрожи, ведь за словами стояли реальные случаи. Звучали истории страшно, но психиатр преподносил всё так , что появлялась надежда у тех, кто к нему попадал. Казалось, что всегда всё можно исправить. Его девиз, который прочно завис в голове после его рассказов: «Проживи ещё один день!»

Брошюра с его статьёй и этим девизом до сих пор лежала где-то в недрах стола. Суть статьи заключалась в одной фразе: когда настолько плохо, что стоишь на краю пропасти, нужно просто прожить ещё хотя бы один день.

Соню некуда было деть, поэтому мы отправились в больницу втроём. В коридорах со светло-зелёными стенами на меня сразу напали флешбэки, сердце начало сжиматься.

За последний год кабинет Михаила Захаровича практически не изменился, как и сам доктор. Мама с Соней остались в холле больницы, поэтому я зашла одна.

— Яна, привет! — улыбнулся врач. — Как жизнь без таблеток? Скоро уже будет год без них.

— Здравствуйте, Михаил Захарович! Жизнь стала намного ярче.

Он одобрительно кивнул.

— Что случилось вчера? Твоя мама за тебя испугалась.

— Небольшая истерика, но сегодня всё хорошо.

— Видимо, случилось что-то плохое для тебя. По шкале от нуля до десяти насколько ты бы оценила силу эмоций? Ты помнишь: ноль — даже не касается тебя, десять — твоя личная катастрофа.

— Наверное, на восемь, но в какой-то момент я поняла, что ничего не могу сделать, и меня словно выключило в ноль, а следом накрыла паничка.

Михаил Захарович снова одобрительно кивнул. Задал ещё несколько обыденных вопросов про общее состояние: сон, аппетит, настроение. Потом спросил про оценки, экзамены, учёбу, друзей и отношения с противоположным полом. Следом откинулся на спинку стула, соединил кончики пальцев ладоней, будто держал невидимый треугольник в руках (он постоянно так делал).

— Думаю дать тебе лёгкие седативные, даже не столько из-за срыва, сколько по причине весны. У тебя впереди экзамены. Стресс, напряжение будут нарастать. Уже сейчас ко мне попадают твои ровесники с истощённой нервной системой и депрессиями. Учёба не щадит самых ответственных из вас. И вообще, не люблю весну. Что ни весна, то весна безумия! — он снял очки и потёр переносицу.

— А можно я пока не буду их пить? — умоляла я, вчерашний Феназепам меня ещё не до конца отпустил. — Просто с таблетками я не чувствую себя живой.

— А какой себя чувствуешь?

— Тормозом. Я и так торможу, а под ними будто замороженная что ли. Мне хорошо и спокойно, но я словно с закрытыми глазами живу.

— Давай так: я выпишу тебе рецепт, пока не пей, но пообещай, что сходишь к психологу, либо к нашему, либо к школьному.

— Зачем?! — удивилась я. — У меня и запроса-то нет. Всё хорошо у меня.

— Как тебе запрос: экологично переживать стресс? Я помню, твоей реакцией раньше был ступор, сейчас так же?

— Да, я по-прежнему впадаю в ступор, — вздохнула я и опустила глаза.

Михаил Захарович словно мысли читал. Он взял бланк для рецепта, заполнил его, поставил печать и протянул мне:

— Пусть будет у тебя. Весна близко, — и подмигнул. — И через месяцок где-то напиши обязательно, как самочувствие, и как сходила к психологу.

Когда я спустилась в холл, мама оставила мне Сонечку, а сама поднялась к Михаилу Захаровичу. Вернулась быстро, задумчивая и немного грустная, но мне ничего не рассказала. Может, отдать рецепт на седативные ей? Слишком уж она у меня тревожная.

Мне вдруг стало стыдно, что я вчера разревелась при маме и так перепугала её.

Как говорил Михаил Захарович: «Покажите мне хоть одного ребёнка со здоровой психикой, и я пожму руку его родителям». Именно его заслуга в том, что, выходя из больницы, принимая антидепрессанты, посещая психолога, я не чувствовала себя психом и не жила с ощущением, что со мной что-то не так. Михаил Захарович специально рассказывал нам всякие жуткие истории. Не для того, чтобы запугать, а для того, чтобы показать, как много детей со сломанной психикой, что травма может случиться с каждым, и что главное: мы в этом не виноваты.

А ведь прошло уже пять лет с тех пор, когда меня до смерти напугали...

Мне было двенадцать. Как раз весна. Март. Но холодный март, потому что лежал снег, и на голове ещё была шапка с заячьими ушами. Я тогда училась в шестом классе, шла со школы. А дом наш, построенный в виде буквы“П”, прямо посередине имел узкую пешеходную арку, через которую мне как раз было удобно подходить к подъезду, располагавшемуся справа.

Только вот в арке всегда было темно, даже в самый солнечный день. И когда я зашла туда, меня вдруг схватили двое парней. Я запомнила, как сильно от них воняло сигаретами и пивом, и сначала даже не поняла, что происходит. Они прижали меня к стене, расстегнули куртку. Но когда один полез руками в трусы, а другой шарил под блузкой, меня охватил какой-то звериный ужас, и я впала в ступор. Не шевелилась, не дышала, словно мёртвая. Они глумились, хохотали и обдавали меня запахом пива и горячим дыханием, сопели и толкались. Облапав всё моё тело, и не обнаружив признаков половозрелости, лишь разочарованно вытолкали растрёпанную и полураздетую из арки, крикнув напоследок:

«Сиськи отрастишь, мы тебя найдём!»

Как оказалась дома, я и не помнила. Но после этого случая со мной начали происходить странные вещи. Не было и речи, чтобы я могла теперь пройти сквозь арку. Я бы, наверное, не пошла сквозь неё даже под дулом пистолета. Стала обходить дом с другой стороны. И даже при взгляде на арку, не могла пошевелиться, дыхание перехватывало, а сердце замирало.

Затем появился сковывающий страх темноты. Я вскрикивала по ночам, металась по квартире и везде включала свет. Меня охватывал ужас в темноте. Стала спать только с ночником.

Я постоянно принюхивалась ко всему, везде мерещился запах пива и сигарет. Моё обоняние работало, наверное, на двести процентов, настолько остро я стала чувствовать запахи.

Со временем меня пугало всё больше и больше вещей: старшеклассники в школе, полутёмные коридоры. Затем я стала бояться контрольных, проверочных работ. Меня сковывал такой же звериный ужас, как и при виде арки. Бросало в пот, сбивалось дыхание, и сердце быстро-быстро билось, казалось, ещё секунда, и я задохнусь, умру.

За год моя тревога переросла в панические атаки, которые раз за разом становились всё сильнее. И я не понимала, что со мной происходит, это вселяло ещё большую тревогу.

В четырнадцать, когда моё тело повзрослело, стало настолько страшно, что я отказалась выходить из дома. Мне мерещились глумливые голоса тех парней в голове. Всё время казалось, что они прямо за спиной, они нашли меня. Я начала думать, что схожу с ума.

Родители отводили меня, как маленькую в гимназию, пока однажды я не стала падать в обмороки.

Так я и оказалась в психоневрологическом отделении детской больницы. Мне почему-то поставили диагноз Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР). Сначала меня лечили транквилизаторами, потом начались сеансы с психологом, и параллельно почти три года антидепрессантов. Потребовался, наверное, год, чтобы подобрать нужный препарат, но зато за это время я пришла в норму и полностью избавилась от панических атак. Потом постепенно снижала дозу лекарств, и в прошлом мае совсем ушла от антидепрессантов.

Я никому ничего не рассказывала, даже Инге. Мне было стыдно и страшно. И я чувствовала вину, ведь наверняка бы начались вопросы типа: «Почему ты не кричала? Почему не отбивалась?»

Сама задавала себе эти вопросы сотни раз и не находила ответа. Страх будто парализовал меня тогда, и я не сопротивлялась. Позже мой мозг выдал историю, за которую я уцепилась, как за спасательный круг. Верила в неё, будто это было правдой, и рассказывала всем, что в этой арке когда-то убили маленькую девочку, и поэтому я боялась там ходить. Хотя доля правды в выдуманной истории была, мне казалось, в этой арке, действительно, убили маленькую девочку внутри меня.

Сейчас я уже подкована в теории, перечитала после больницы кучу информации про панические атаки (ПА) и про ПТСР. В то время как раз и осознала, что ПА меня не убьёт, а когда знаешь врага в лицо, его легче победить.

Целый год после больницы ходила к психологу, мы разобрали мою тревогу на атомы. Меня заставляли её рисовать, лепить, писать тревоге письма. Я помню, рисовала большого чёрного паука. Хоть пауков я не боялась, но моя тревога выглядела именно так. Паук всегда напрыгивал на меня и начинал заматывать в паутину. Каждый раз я задыхалась и мысленно готовилась к смерти. Но когда нарисовала его, вылепила, честно спросила, от чего паук хочет меня уберечь, то заметила, что ПА становились всё реже и слабее. Я научилась смотреть своему пауку прямо в лицо.

Самым сложным оказалось избавиться от страха запахов. Я до смерти боялась запаха пива. И психолог даже однажды принесла на приём бутылку тёмного. Психолог в больнице заставляла меня нюхать и даже пить пиво! Оказалось, что этот напиток хоть и мерзкий на вкус и запах, но меня не убил. И постепенно я перестала его бояться, но обострённое обоняние так и не прошло.

— Мам, больше такого не повторится, — пообещала я.

Мне стало стыдно за вчерашнюю истерику: мама была такая молчаливая и грустная.

— Яночка, ты всегда можешь рассказать мне всё, что тебя тревожит.

«Чтобы и ты тревожилась?» — мысленно ответила я.

Мама и без меня нервная, постоянно беспокоится обо всём подряд. Поэтому я миллион раз подумаю, прежде чем рассказать ей что-то. И обычно редко делюсь проблемами. Если мне нужно было выговориться, я отправлялась к подруге.

Инга между делом периодически напоминала о себе. Но, пока я была в больнице и ехала с мамой обратно, не читала сообщений.

Дома мне проходу не давала Сонечка – у неё, видимо, случился приступ сестринской любви, и малявка основательно на меня наседала. И после прочтения Колобков, я всё-таки открыла тонну сообщений от Инги. Вчерашние простыни текста и голосовых я пролистала, открыла лишь последнее:

«Яна, хватит меня игнорить!»

Написала ей:

«Я здесь, раньше не могла ответить».

«Прости меня! Прости! Прости!»

Инга начала закидывать меня извиняющимся и слезливыми стикерами, как будто от их количества зависело моё прощение.

И чтобы прекратить этот поток спама, я написала ей: «Хорошо! Прощаю!»

Стикеры тут же сменились на радостно-прыгающих.

«Гоу ко мне! Придёшь?»

И если вчера я думала, что навсегда отгородилась от Инги, то сейчас всё стало вдруг привычно, обыденно. И я, правда, соскучилась. Написала, что зайду. Да и вечером нам вместе идти в кванториум: ей на робототехнику, мне на химию. Время поговорить было, а уроки планировала сделать перед сном.

Из-за выглянувшего солнца и весело тренькающих синичек мне показалось, что на улицу уже стучится весна. Я в поездке вспотела в зимней куртке, поэтому сменила пуховик на свой любимый весенний плащ. Но солнце наглым образом меня обмануло: оно грело лишь сквозь стекло, а на улице холодный ветер пробирался под полы плаща. Грел меня лишь васильковый шарф, но всё равно, пока дошла до Инги, поняла, что продрогла.

Инга жила в старом доме, на пятом этаже в двухкомнатной квартире. И не успела я подняться даже на третий этаж, как мне прилетело сообщение от Тима:

«Пойдём гулять?»

«Не могу, у меня химия сегодня».

«Во сколько? Хотя бы ненадолго. Я тоже на треню в полшестого уеду».

«В шесть, но я не смогу сегодня».

И Тим перестал отвечать. Неужели обиделся?! Но уже перед дверью Инги, прислал мне как ни в чём не бывало, видео:

«Зацени кавер. Очень крутой! А завтра после школы погуляем?»

«Позже гляну. Завтра свободна)»

«Буду ждать после школы. Не убегай))»

И я позвонила в дверь Инги. Подруга кинулась обниматься, будто мы не виделись вечность. Потом усмехнулась:

— О, плащ могильщика!

— Отстань! — рассмеялась я.

Это был длинный прямой чёрный плащ почти до середины щиколотки, но у Инги почему-то возникла с ним странная ассоциация. Подруга прозвала его «плащом могильщика».

— Слушай, а давай мы тебя в чёрный покрасим? — она чуть отошла, примеряя на меня образ. — Вообще топчик будешь, круче Венсдей!

— Мне и так неплохо, — повесила я плащ на вешалку и пошла на кухню.

Мне срочно нужен был горячий чай. А у Инги на плите как раз подвывал чайник. Я по-хозяйски взяла кружку, пакетик чая и залила кипятком.

— Я так хочу загладить свою вину, — Инга подставила свою кружку рядом. — Всё что угодно!

— Расстанься с Дождиком, — я покосилась на Ингу, проверяя её реакцию.

Я пошутила и не хотела их разлучать, но, видимо, червь обиды заставил меня отплатить подруге той же монетой, чтобы она почувствовала, как это неприятно.

Но Инга восприняла мои слова всерьёз. Она нахмурилась, отвернулась и села за стол, насыпая в кружку сахар и нервно его размешивая. Так стучала об стенки кружки ложкой, казалось, чашка вот-вот расколется. Инга подняла глаза и совершенно серьёзно спросила:

— Ян, ты же со мной так не поступишь?

Я поджала губы и покачала головой. И Инга прекрасно знала, что не поступлю, но всё равно я тихо добавила:

— А ты поступила.

— Блин, прости! Я уже миллион раз пожалела об этом! Ты меня знаешь, что я сначала говорю и делаю, а потом только думаю, — поморщилась она. — Я вообще всю ночь не спала, мне так плохо было. Думала, умру, если ты со мной не будешь теперь общаться.

— Проехали, — осторожненько потянула я горячий чай, и внутри стало тепло.

Тепло и привычно. Я простила подругу легко и просто, в один момент. Знала, что Инга бывает импульсивной. И раз Тим простил её, хотя это ему она писала гадости, я уж тем более обязана.

Последний месяц я часто ночевала у Инги, мы вместе делали уроки, смотрели фильмы. Я скучала по дому и семье, но знала, что и Инга — часть моей личной семьи. Здесь тоже был мой дом, где всегда рады.

— Ян, я обещаю больше ничего не наговаривать на Клячика, но… Он, правда, твой краш?

Я кивнула и почувствовала приливший к щекам жар. А может это всего лишь чай.

— Как же тебя угораздило! — она цокнула и вздохнула. — Чем он тебя зацепил? Может, я чего-то не понимаю.

— Запах! От него обалденно пахнет, — вновь смутилась я.

— О, точняк! Теперь всё встало на свои места, — улыбнулась Инга. — Как я могла забыть, что ты у нас нюхач! Слушай, а чем пахнет от Дождика? — заинтересовалась она.

— Его ядрёной туалетной водой, спиртом и чернилами, — вспомнила я резкие запахи в кабинете.

— А я тащусь от его туалетной воды, — Инга мечтательно заулыбалась и подошла к окну: — Ого! Интересно, к кому это приехали на такой тачке.

Мне тоже стало любопытно. Около подъезда стоял чёрный джип. Трое крепких мужчин и один невысокий вышли из машины и направились к дому.

— Давай посмотрим к кому, — Инга метнулась в коридор.

— У них вид не очень-то дружелюбный. Может, ну их?

— Тс-с-с... — Инга натянула пуховик и почти бесшумно приоткрыла дверь, прислушиваясь к голосам.

Мне ничего не оставалось, как одеться и последовать на ней. Так же аккуратно подруга закрыла дверь и подошла к перилам, заглянула вниз:

— На втором или третьем остановились.

Дверь ниже открылась, послышалась какая-то возня.

— Блин, кажется, они Артёма бьют!

И Инга быстро начала спускаться:

— Инга, с ума сошла?! Хочешь, чтобы и нас побили? Давай хоть полицию вызовем! — Но я поспешила за подругой.

Она остановилась на один пролёт выше лестничной площадки, за дверью слышались мужские голоса.

Инга подкралась к двери, припала ухом и слушала. Разговаривали громко и, видимо, стояли в коридоре. И когда я спустилась вслед за Ингой на лестничную площадку, то, даже не припадая к двери, услышала:

— Артём, я знаю, что она у тебя!

— Да не знаю я, где она! Всё обыскал! Не было ничего! Хотите, сами ищите!

— Ты же знаешь, что меня нельзя обмануть! А сломанными пальцами о-о-очень сложно программировать. Совсем недавно нашёлся почтовый работник, и он даже спустя такое время вспомнил, что твоя мать отправляла пирамидку в посылке. Кому, если не тебе? Она же постоянно тебе писала!

— Что вы от меня хотите?! Мне было девять! Я вам показывал уже всё, что она прислала! Ай, нет! Отпустите! — Артём заорал и следом: — Ладно! Ладно! Я скажу! На крыше она! Спрятана! Под чердачным домиком! Слева! Там выемка и нет кирпича.

— Вот и молодец! А теперь сходи и принеси.

Я дёрнулась и схватила Ингу за рукав. Мы через две ступеньки перепрыгивали и неслись наверх. Но Инга не завернула в квартиру, а полезла по лестнице на крышу.

— Совсем с ума сошла?! Хочешь, чтобы нас убили?

— Мы их опередим, — Инга уже разматывала проволоку, на которую был закрыт люк от крыши.

Открыла люк и полезла наверх. Моё сердце в панике билось в груди. Мне хотелось спрятаться в квартире, но ключи остались у Инги. Деваться было некуда. Поэтому, почти не раздумывая, я поспешила за подругой, но зацепилась рукой за острый край люка, разрезала ладонь по центру. Руку прострелило от боли, но я лишь зажала ладонь в кулак и выбралась на крышу. Здесь ещё лежал снег, и солнце сразу ослепило.

Инга уже обшаривала чердачный домик со всех сторон, влезла рукой по самое плечо под крышу:

— О, кажется, нашла, — и выудила треугольную пирамидку.

На вид эта штуковина была сделана из кожи и выкрашена позолотой. На её гранях были выгравированы разными цветами животные, инкрустированные мелкими камнями. Инга покрутила пирамидку в руках, потрясла, примеряя вес в руках.

— Тяжеленная!

И передала мне, чтобы я оценила. Пирамидка показалась мне тёплой и, действительно, очень тяжёлой для такого размера. Но не успела я её даже рассмотреть, как послышались голоса, и в люке показалась голова одного из крепких мужиков. Мне ничего не оставалось, как сунуть пирамидку в карман. Спрятаться мы так и не успели, нас заметили.

На крышу влезли трое: два мужика и Артём. У последнего кровоточила скула. Увидев Ингу, он поморщился, как от зубной боли. Они встретились глазами, и Артём помрачнел ещё больше.

Меня потряхивало. Рана щипала. Я чувствовала, как сочится тёплыми струйками кровь, но сжимала в дрожащей руке пирамидку. В какой-то момент мне показалось, что из этой штуки что-то выскользнуло или это так кровь хлынула по пальцам. Но когда я ощупывала пирамидку, то не находила на ощупь краёв: она оставалась цельной и полой внутри.

— Вы что, девчонки, заблудились? — спросил один из мужиков.

— Мы уже уходим, — с невинным видом ответила Инга и двинулась к люку.

— Стоп! Ты знаешь этих девах? — обратился другой к Артёму.

— Впервые вижу, — безразлично отвернулся тот. — Небось, закладчицы, они тут часто лазят. Чердак не закрывается.

— Ну-ка, девчули, вывернули карманы! — потребовал первый. — И идите куда хотите.

— С какой это стати?! — ощетинилась Инга.

А у меня сердце ухало уже где-то под горлом.

— А может, девчулям больше нравится, когда их обыскивают, — плотоядно смотрел на Ингу второй.

— Девчонки, не спорьте, — вдруг покачал головой Артём.

Но он же не знал, что пирамидка лежала у меня в кармане. Артём тем временем подошёл к чердачному домику, запустил руку в углубление, и, нахмурившись, глянул на Ингу, устало вздохнул:

— Отдавай!

— У меня ничего нет, — Инга демонстративно вывернула карманы.

— И внутренние!

У Инги в руках были только ключи. Мужики перевели взгляд на меня, и я чувствовала, что сейчас грохнусь в обморок. Отдавать пирамидку бандитам не хотелось, но убежать тоже не было никаких шансов, если только спрыгнуть с крыши. А если отдам, что им нужно, может, повезёт, и они нас не убьют. Сердце билось уже где-то в пятках, я боялась пошевелиться. Кое-как я обтёрла пирамидку от крови внутри кармана, и трясущимися руками вытащила, переложив в левую ладонь:

— Мы нашли это.

— Вот и умнички, — добродушно сказал первый и забрал пирамидку, кивнул второму и Артёму.

Интерес к нам у них сразу пропал. И я выдохнула, когда они спустились в люк. Когда голоса стихли, Инга проговорила:

— Надо было не отдавать.

— И куда бы я её спрятала?! Дурацкая была затея сюда лезть! — я сердилась на себя и на Ингу, ещё и рука болела. — Скажи спасибо, что они нас с этой крыши не спустили головой вниз!

Мы вернулись в квартиру. Инга щедро полила мне руку перекисью. Вся моя ладонь шипела и пенилась минут десять. Затем подруга крепко замотала рану бинтом. Порез оказался неглубоким, но крови было так много, и она никак не переставала сочиться, что меня замутило. А я ещё и в мед собиралась. Рука болела, щипала, и я постоянно морщилась. Мы больше не выходили из квартиры, но смотрели в окно на джип.

— Как думаешь, они убьют Артёма? Может, всё-таки полицию вызовем? — меня не покидало беспокойство.

— Пока не будем. Сейчас уедут, сходим к нему, — хмурилась Инга и грызла ноготь.

Уехали бандиты спустя пятнадцать минут. Мы тут же сбежали на третий этаж и нервно затрезвонили в квартиру Артёма. К нашему облегчению он быстро открыл. Артём и в обычной жизни хмурый и нелюдимый, а сейчас был мрачен, как сама смерть. Нам не бандитов нужно было бояться, а его гневного взгляда. Огляделся по сторонам и втащил нас в квартиру.

— Инга, ты больная?! Куда вы попёрлись? — отчитывал он нас.

— Я услышала случайно разговор за дверью и решила проверить. Я думала, мы успеем, — оправдывалась она. — Кто эти люди, что это за штука?

— Так, — махнул Артём рукой и ушёл в сторону кухни. — Память от мамы. Заходите!

— Расскажешь? — попросила Инга, разулась и пошла за ним. — Ты как сам? Может, тебе помощь нужна?

Я стояла в коридоре, как мебель, но вдруг нащупала в кармане небольшие шарики, размером с крупную вишню. Вытащила один. Он был лиловый, гладкий, полупрозрачный, казалось, что внутри него что-то искрится. В груди словно заныло, появился лёгкий трепет.

— Ян, ну что ты стоишь?! Иди сюда, — крикнула Инга, и я поспешно спрятала шарик в карман, сняла плащ и прошла на кухню.

Инга второй раз за день заматывала руку бинтом, теперь уже Артёму. Похоже, ему тоже не повезло напороться на острый край люка. Затем она промокнула вату спиртом и приложила к разбитой скуле парня. Артём зашипел.

— Ой, ну будь уже мужиком, — усмехнулась Инга, но подула ему на рану.

Его губы чуть дрогнули в улыбке:

— А подуй ещё, — и он прикрыл глаза.

Я осторожно присела на свободный стул. У Артёма я была впервые. Кругом царил бардак. Всё было старое, покосившееся, а ещё здесь катастрофически не хватало свежего воздуха. Спёртый, затхлый, старческий запах душил меня. Дом тихо умолял его проветрить.

— Можно я окошко приоткрою? — подала я голос.

— Погоди, я сам, — встал Артём. — Они заедают, рассохлись.

На окнах были деревянные рамы с маленькими форточками, которые, видимо, никогда не открывались, потому что форточка поддалась не сразу.

Артём сделал нам чай и по бутерброду с сыром, достал печенье и шоколадку. В гостеприимстве ему не откажешь, хоть он и производил впечатление затворника. А под любопытным расспросом Инги кратко поведал свою историю.

Его мама была спелеологом, часто ездила в экспедиции и всегда присылала ему оттуда письма. Писать старалась часто, рассказывая в подробностях, где они были, что случалось с ними. Присылала всегда карты и маршруты, иногда фотографии. Письма сыну для неё были вроде дневника. Артём приходил в восторг от её приключений. И когда ему было девять, она поехала в очередную экспедицию на Алтай. Рассказывала об удивительной находке, похоже, в недрах горы они обнаружили то ли сокровищницу, то ли храм.

Письма приходили обычно сразу пачками, и в последний раз мать прислала Артёму посылку. В ней была эта пирамидка, и мать очень просила сохранить и никому не рассказывать про эту вещь, даже бабушке. Написала, что эта штука нужна будет для исследований.

А потом, при очередном спуске в пещеры, их экспедицию завалило. Из восьми человек выжил лишь один. Это было аж пятнадцать лет назад. И выживший узнал про Артёма, про письма от матери. Он уже приезжал однажды давно к бабушке Артема, но та ничего не знала. А недавно этот человек случайно прознал про посылку и заявился к Артёму, требовал письма и найти пирамидку. Сейчас вернулся снова. Артём специально спрятал вещицу на крыше, надеялся, что они пороются в доме и уйдут, но они начали его бить и ломать пальцы.

— Хоть эта штука и память о маме, но жизнь дороже, — вздохнул он. Потом нахмурился и строго посмотрел на Ингу. — Этот Равиль — опасный человек. А у вас вообще мозгов нет, раз попёрлись на крышу.

А я слышала в рассказе Артёма тоску, он явно скучал по матери.

— Неужели никто не организовал спасательную операцию? — заинтересовалась я.

— Там невозможно было что-то сделать, слишком глубоко. Полгоры пришлось бы разобрать.

— Значит, никто больше не добрался до той сокровищницы?

— Получается так, — пожал плечами Артём.

— У тебя же есть карты, маршруты, ты был там? — спросила я.

— Карты есть, но я там не был.

— Но почему?

— Что мне это даст?! Маму этим не вернёшь.

Допив чай, мы с Ингой потопали в гимназию, но история Артёма не давала мне покоя. Как же так, почему он не отправился к месту гибели мамы? Возможно, нашёл бы там какое-никакое успокоение, ведь по нему видно, что он до сих пор горюет.

Я знала Артёма лишь по рассказам Инги. Они были знакомы с детства, но раньше никогда не общались, семь лет разницы — целая пропасть.

Но когда Инге было тринадцать, её мать познакомилась с мужчиной, автомехаником, и вскоре тот начал у них жить. И поначалу всё было хорошо. Отчим Ингу не обижал, пытался наладить контакт, за мамой её красиво ухаживал, да и по дому многое делал. А у Инги была задвижка в комнате, обычный шпингалет, и вот однажды она пришла из школы, а шпингалет снят. Тогда она впервые заподозрила неладное. На вопрос, зачем снял, отчим ответил что-то невнятное, типа ему некуда было складывать запчасти, а у Инги в комнате на полу много места.

Следом отчим действительно начал складывать радиаторы, двигатели, карбюраторы там, похоже, именно тогда Инга и провоняла бензином и машинным маслом, вместе с комнатой. Подруга стала пропадать после уроков у меня - боялась встреч с отчимом.

Достучаться до матери не получалось, та просто не верила в подозрения дочери. Но Инга чувствовала неладное. Рассказывала, что отчим пялился, заходил в комнату без стука, причём будто специально караулил моменты, когда девочка переодевалась. Инга гнала его из комнаты, а тот прикидывался, что не понимает её возмущения. Отвечал одной фразой: «Чего стесняться?! Мы же родственники!»

А потом я как раз попала в больницу, и Инга была вынуждена идти домой после школы. Удивительно, но как раз в это время у них вдруг сломался шпингалет и в ванной. Отчим отпирался, сказал, что резко дёрнул дверь, и задвижка отлетела. И если раньше он всё чинил, то в этот раз, как будто специально оттягивал ремонт.

Как-то вечером, когда матери ещё не было, Инга пошла помыть голову. Стояла под душем, когда к ней в ванную ввалился отчим. Она заорала, прикрывалась чем могла, а он стоял и лыбился: «Хватит тебе, мы ж почти родные!» Инга тогда схватила халат матери и выскочила за дверь. Отчим не трогал её, но то, что ввалился, когда она принимала душ и не вышел, напугало Ингу.

Это была весна. Инге некуда было податься: я в больнице, мать на работе, а она даже обуться забыла, выбежала босиком. Села на лестнице в одном халате на голое тело, на два пролёта ниже и рыдала. Там её и застукал Артём, позвал к себе. И Инга выбрала из двух зол меньшее: «Лучше уж меня изнасилует молодой сосед, чем престарелый отчим».

Но у Артёма не было и мысли обижать Ингу. Тогда он ещё учился на последнем курсе универа, недавно похоронил бабушку. Писал диплом и просто приютил Ингу у себя на несколько дней. Мать сначала не верила Инге, и Инга стала пропадать у Артёма чаще. В итоге пришлось выгнать отчима, потому что Инга поставила условие: либо он живёт в квартире, либо она. С тех пор они и дружат с Артёмом. Хотя Инга всё время ноет, какой он душный моралфаг.

А в прошлом году у Артёма был выездной корпоратив. Так как, работая удалённо, он никого не видел вживую и стеснялся, то попросил Ингу съездить с ним. И что-то между ними там произошло. Инга не рассказывала подробностей, отмахнулась, лишь сказала, что Артём там напился, а «пьяный он совсем дурак».

После занятий в кванториуме я отправилась домой. Предупредила Ингу, что не останусь у неё сегодня: они вечно задерживались на робототехнике допоздна, а мне нужно было хоть раз в неделю ночевать дома.

За ужином в кругу семьи папа сказал, что на майские праздники взял отпуск и хочет отправиться в горы. Он у меня любил походы по горам, и я отправлялась с ним почти каждый год лет с десяти. Это не альпинизм, в основном туристические маршруты. Ночи в палаточном лагере, еда на костре, горные реки, водопады, снег на вершинах даже летом. А какие там звёзды яркие, кажется, протяни руку и вот они рядом. С этим ничего не сравнится. Прошлым летом мы ходили на Эльбрус, даже брали с собой Ингу, и она осталась в восторге.

— Я подумал, что летом у тебя экзамены, выпускной, поступление, а в мае ты как раз отвлечёшься от всей суеты. Что думаешь?

— Когда я отказывалась от гор?! — А потом вдруг вспомнила про историю Артёма. — Пап, а может в этот раз на Алтай?

— Почему бы и нет, я ещё не выбирал маршрут. Но если хочешь на Алтай, пусть будет Алтай!

— Только аккуратнее там! — напутствовала мама.

Она походы не любила, да и горам предпочитала море.

— Я могу Ингу с нами позвать?

— Хоть двух! — усмехнулся папа.

На большой перемене Инга негодовала:

— Решила вчера вечером зайти к Артёму, проверить, как он там. Апельсин ему принесла, а то бледный, как поганка. И он опять загрузил меня своими нотациями. Он, оказывается, видел как-то, как Дождик меня провожал и заладил, что Джордж мне не пара. Господи, какой же он душный… — закатила она глаза. — Умудрённый жизнью социофоб, блин! О нём заботишься, а он мозги трахает.

— И как он?

— Вроде ничего, отошёл. Режим душнилы врубил по полной.

— Значит, идёт на поправку, — усмехнулась я и вспомнила вчерашний разговор с папой. — Кстати, Инга, папа собирается на майские праздники в горы, на Алтай. Гоу с нами?

— О, я всегда за любой движ на природе! Батя у тебя топовый, мне бы такого, — с нотой горечи проговорила она.

Инга в сотый раз открыла телефон:

— Почему мне Дождик не отвечает второй день?

Она открыла их переписку, быстро написала: «Скучаю. Почему не пишешь?» и отложила телефон экраном вниз. Подпёрла руками подбородок. Выглядела, как тоскующий пёс без хозяина.

— Может, обиделся, что в гости его не позвала в последний раз. Меня тянет к нему адски, аж до ломки! Но он здоровый, как шкаф.

Инга приблизилась и зашептала мне на ухо:

— Я как подумаю о сексе, боюсь, что он меня раздавит. И поэтому всё время сливаюсь. Он вроде не форсит, но предлагает остаться у него. К себе я его ещё не приглашала.

Я подавилась чаем, представив подобную картину. На языке вертелась пошлая шуточка, что секс с бодибилдером похож на падающий на тебя шкаф, из которого вываливается маленький ключик.

— Чего ты лыбишься? – похлопала меня по спине Инга.

— Ничего, — откашлявшись, я вновь глотнула чая, чтобы скрыть улыбку. – Я в этих вопросах тебе не советчик. Ну…может, предупреди его, чтобы не раздавил… аккуратнее там... не знаю.

— Нет, говори, что тебя так развеселило! — требовала Инга.

— Ты меня убьёшь, — если я скажу Инге эту глупую шутку, она же в момент близости вспомнит, и всё у них сорвётся.

Но Инга наседала, и пришлось ей рассказать. Она расхохоталась, но потом уронила лицо в ладони:

— Янка, что же ты наделала?! — но потом вновь зашлась смехом.

А после занятий Тим стоял на том же месте, что и вчера. Увидев меня, заулыбался. Инга рядом вздохнула:

— Всё с вами ясно, пойду-ка я... — и резко развернулась в противоположную сторону.

А мы с Тимом двинулись в сторону моего дома. Вчера я погорячилась надевать плащ, поэтому сегодня вновь вернулась к пуховику.

— Я тут вдруг понял, что в этом году ни разу не катался на коньках. Хочешь покататься? — предложил он.

— А я вот тут поняла... — копировала я манеру Тима. — Что первый и последний раз каталась лет в десять. Это будет кринжово.

— Хватит тебе! Это как на велосипеде, один раз научился, почувствовал равновесие, а дальше оно само.

— Я и не говорила, что научилась тогда. Да я и на велосипеде, честно говоря, не очень, — призналась я и поморщилась. – Ты же наверняка знаешь эти мемы про меня от физрука.

Тим хмыкнул:

— Видел пару раз в общем чате. А был ли хоть какой-нибудь спорт в твоей жизни, который очень?

— О, мы с Ингой почти два года ходили на спортивные танцы, и это было круто! Трудно, но мне нравилось! Но потом студия переехала, а на их месте открылся танец живота. Мы туда припёрлись, а там взрослые тётки.

— И всё?!

— Да, с физкультурой у меня швах. Физрук меня троллит каждый урок. Говорит, что я бегаю и прыгаю хуже, чем мешок с картошкой. Называет «инвалидом» и ставит мне четыре только потому, что я выжила.

Тим засмеялся:

— Если хочешь, я тебе помогу. На коньках и велике уж точно могу научить. Да и прыгать, и бегать. Всё что пожелаешь! — улыбнулся он и добавил. — Если ты не против.

— Если ты готов сгореть от испанского стыда рядом со мной, то я за! — тоже улыбнулась я.

— Тогда жду тебя около Маяка через полчаса! Пойдём сгорать со стыда вместе.

Тим проводил меня домой и убежал переодеться.

— Ты сегодня на стиле! — оценила я чёрную водолазку Тима и голубые джинсы. — Под Джобса косишь?

Ему очень шло. Сразу стала заметна его спортивная фигура: широкие плечи, крепкие мускулистые руки.

— Я же обещал быть в чёрном, чтобы мы с тобой хорошо смотрелись, — хмыкнул он.

Но на запястьях были напульсники, теперь чёрные. Тим носил напульсники постоянно, даже в школе, белые под рубашку.

— А их вообще не снимаешь?

— Не-а. Я без них как без рук!

— Даже спишь в них?

— Иногда, да, — улыбнулся он.

В прокате Тим быстро напялил хоккейные коньки. Я же возилась со шнуровкой на фигурных, осторожно затягивая каждую петельку. Скорость — не моя сильная сторона. Тим присел рядом и, пока я возилась с одним коньком, помогал мне со вторым, затянул его и спросил:

— Не слишком туго?

— Вроде нет, — поболтала я ногами.

Тим подал руку и помог подняться. Рука у него была горячая, шершавая и мозолистая, а ладонь по сравнению с моей казалась просто огромной.

— Что с рукой? – глянул он на мою забинтованную ладонь.

— Порезалась вчера.

Тим не стал расспрашивать подробности, но держал мою ладошку так бережно, как бутон розы.

Стоило выйти на лёд, я поняла, что поход на каток был плохой идеей. Коровы на льду просто фигуристки по сравнению со мной. Хорошо, что людей было немного. Поймать равновесие никак не получалось. Ноги не слушались и всё норовили укатиться вперёд отдельно от моего тела. Голени сводило от напряжения. Каждый шаг давался с трудом, столько сил нужно было приложить, чтобы сдвинуться с места и не упасть. Я чувствовала себя памятником, который заставили встать и пойти. Тим держал меня за руку, и, наверное, сгорал от стыда рядом со мной, как я ему и обещала. Хоть я его и предупреждала, но всё равно щёки горели.

— Подсогни колени, чтобы слегка вперёд наклониться, так ты не будешь бояться упасть назад. А как поймаешь устойчивость, просто расслабься, и оно само получится, — подсказывал Тим. – Смотри только вперёд, под ноги вообще никогда не смотри. Так тебе будет проще.

Он развернулся ко мне лицом, ехал спиной и подал мне две руки. Так оказалось легче. И я, чуть наклонившись, поймала равновесие, но всё равно каталась очень осторожно. Уже через полчаса от напряжения у меня отваливались ноги, да и левую ногу немного натёрла. Тим заботливо подставлял руки, и я ни разу не упала.

— Чувствую, тебе на сегодня хватит? — с улыбкой заглянул он в лицо.

Видимо, там отразились мои мученические страдания, но я стоически держалась и ни разу не пожаловалась.

— А сейчас будет скорость, согни колени сильнее и расслабься.

Тим объехал меня сзади, положил руки на талию и начал разгоняться, но с такой скоростью, что аж дух захватило: хотелось раскинуть руки и подставить лицо ветру. Тим подкатил меня к выходу с катка, его лоб вспотел, но он дышал ровно, будто и не запыхался. Я бы от такой скорости уже давно выплюнула лёгкие.

После того как мы сняли коньки, я шла на полусогнутых ногах. Тим усмехнулся, но ничего не сказал, и до сих пор не выпускал мою руку. А мне вдруг стало стыдно за собственную слабость, что рядом с ним я катаюсь, будто инвалид. Возможно, физрук был прав

— По кофейку? — предложил Тим.

— Можно, — согласилась я, но больше всего мне хотелось провалиться сквозь землю, и я старалась не смотреть на Тима.

— Что-то не так? — он наклонился и заглянул мне в лицо. — Ноги болят?

— Коньки явно не моё.

— Под конец у тебя нормально стало получаться, ещё пару раз покатаемся, и будешь летать по катку!

Пока Тим покупал кофе, ему кто-то позвонил, он разговаривал серьёзно, но не отходил от меня:

— Сегодня не успею. Давай завтра туда съездим, — он глянул на часы. — Через час буду в зале. Да не кипишуй, всё успеем!

Закончил разговор и виновато глянул на меня:

— Мне на тренировку пора, — протянул мне кофе. — Придётся пить на ходу.

— Спасибо! Ничего. — Я обняла ладонями горячий бумажный стакан.

Тим ничего не сказал мне по поводу звонка, кто это был, на какое место они собрались завтра. Но он не отошёл во время разговора, значит, ничего от меня не скрывал.

— Я тащусь от твоего шарфа, — усмехнулся Тим на улице, глядя, как я обматываюсь.

Концы шарфа доставали мне почти до колен, если учесть, что на шее было два оборота.

— Я сама от него тащусь.

Тим придвинулся вплотную и обмотался одним из концов:

— Мне идёт? — улыбнулся он. Я вновь почувствовала его аромат: терпкий с горькими нотами орехов, мела и кофе. Аромат кофе прочно вписывался в его образ. Даже немного закружилась голова от такой близости и его запаха.

— Идёт! — выдохнула я.

Тим так и держал меня за руку до самого дома.

— Давай послезавтра опять сходим на каток после уроков? Нужно закрепить твои успехи!

Над словом «успехи» я посмеялась, но согласилась. И до самой квартиры улыбалась отчего-то как блаженная дурочка.

Мне написала Инга: «Я вечером у Дождика».

Последние дни Инга убивалась, что Джордж ей не пишет. После занятий, пока мы с Тимом были на катке, она отправилась в тату-салон.

Я ей ответила лишь: «Удачи!»

В воскресенье должна быть городская олимпиада по химии, и наша химичка, Алла Константиновна, давно прислала мне список типовых задач с прошлых олимпиад. Часть я прорешала, но сегодня решила добить их окончательно. В том году зависла над одним заданием, и мне не хватило времени, чтобы доделать последнюю задачу. В итоге лишь четвёртое место.

В этом году Алла Константиновна на меня рассчитывала, и я не хотела её подвести. Но уже через два часа мозг закипел, в животе заурчало. С кухни пахло пережаркой и варёным мясом — мама готовила суп.

— Тебе помочь? — заглянула я на кухню.

— Мне уже Соня тут вовсю помогает, так же хочешь? — улыбнулась мама и кивнула на мелкую.

Соня, вскарабкавшись на стул, таскала с разделочной доски соломку из болгарского перца и, словно шредер, стачивала её. По детскому подбородку текли красные полоски сока. И я тоже стащила пару ломтиков за компанию с сестрой.

— Хочешь, Соню выгуляю? А то она уже перец почти доела.

— Ужас, — обернулась мама и вздохнула. — Я в суп не успеваю добавлять, она уже всё слопала. И это она пообедала уже. Сходите в магазин как раз. Яйца кончились. Молока, хлеба, помидоров нужно купить. А я тесто пока поставлю.

— Сонь, пошли куплю тебе мармеладного червяка. Выберешь самого длинного!

Соня схрумкала последнюю полосочку перца, и мы пошли с ней умываться и одеваться.

Я не очень любила гулять с сестрой, потому что на улице она становилась неуправляемой. Всё время убегала, не слушалась, норовила залезть в мусорку, посчитать зубы у дворовой собаки. У ребёнка напрочь отсутствовал инстинкт самосохранения. И чтобы она не убежала, я держала её за концы шарфика, как пса на поводке.

В магазине я ходила мимо полок, сверялась со списком в телефоне и накладывала всё в корзину. Соню по-прежнему придерживала за шарф, но когда проверяла все ли яйца в клетке целые, мелкая куда-то запропастилась.

Нашла я её около стеллажа с шоколадными батончиками. Она в них ковырялась и, наверное, ей хотелось достать тот, что в самом низу коробки, поэтому остальные она доставала и кидала прямо на пол, приговаривая на весь магазин:

— Акаладка!

— Соня! Быстро клади их в коробку!

— Мамаша, нужно за ребёнком следить, а не в телефоне сидеть, — едко проговорила мне полная женщина лет пятидесяти. Она пошла вдоль стеллажа дальше, бурча себе под нос. — Понарожают, малолетние проститутки.

Я как стояла, так и опешила, чуть корзину из рук не выпустила. Горечь обиды душила. Я чувствовала, что ещё чуть-чуть и расплачусь от внутренней беспомощности. Что я ей сделала?!

Я быстро сгребла все шоколадки в коробку и, резко дёрнув Соню за рукав, потащила к кассе.

— Евяк?! — канючила она, указывая на витрину со сладостями.

— Обойдёшься без червяка! Ты очень плохо себя вела в магазине! — меня давила обида от беспомощности, и из-за этого я ругала Соню.

У неё задрожал подбородок, губы изогнулись дугой— сестра вот-вот готова была заплакать, прямо как я.

— Ладно, куплю тебе червяка, я же обещала, — выдавила я улыбку ради Сони. — Но если ещё хоть раз убежишь от меня в магазине, не то, что червяка не куплю, вообще тебя с собой не возьму!

Вряд ли Соня поняла мои угрозы, но зато начала довольно подпрыгивать, когда я положила в корзину мармеладных червячков.

Грубые слова, сказанные вскользь посторонним человеком, а у меня уже душа оказалась не на месте. Я шла из магазина и глотала слёзы. Почему я такая слабачка и трусиха? Почему ничего не ответила ей? Я даже не догадалась оправдаться, что Соня—моя сестра. Инга бы на моём месте надела корзину на голову этой тётке за такие слова, или послала бы куда подальше. Почему я не могу быть такой же смелой, как Инга?

Пока Соня бегала по детской площадке, я ходила за сестрой по пятам, а горечь обиды заедала мармеладными червями. Какая-то тётка выбила меня из колеи настолько, что я окончательно пала духом. Хотелось плакать.

Хоть на следующий день настроение и вернулось в привычно-размеренную колею, но осадок остался. Эта ситуация постоянно вертелась в моей голове. Инга на большую перемену тоже пришла мрачная. Давно я не видела её настолько расстроенной:

— Ты чего такая хмурая?

— Мать вчера приехала, а я была у Джорджа. Сначала не писала, не звонила, ждала меня. Потом позвонила. Устроила мне разнос, — Инга говорила отрывисто, и по ней было непонятно, сердится она или грустит. — Мы поругались сильно.

— Из-за Джорджа?

— Нет, из-за всего, сначала по мелочам придиралась, какая я криворукая и нехозяйственная, а потом уже, как всегда, завела шарманку, что всю жизнь ей испортила, — нахмурилась Инга и вздохнула. — Ладно, давай не будем об этом. Она завтра уедет.

Я не находила слов, как можно было поддержать подругу. Её мать часто винила дочь во всех своих неудачах. Даже в том, что Инга родилась, ведь после этого отец и бросил их. Винила и в том, что другой мужчина, с которым несколько лет жила Ингина мать, начал домогаться Ингу. В этом тоже, по словам матери, была виновата она, потому что мужчину пришлось выгнать ради спокойствия дочери, которая сбежала из дома из-за такого «родственничка». А с нынешним бойфрендом мать Ингу даже не познакомила.

— Уедет, остынет, соскучится, — тоже вздохнула я.

— Последнее вряд ли, — Инга совсем скисла. — Ещё, блин, Алка твоя тройбан мне сейчас влепила. Теперь по химии, скорее всего, четыре в четверти будет.

— Она не моя, — открестилась я от родства с химичкой.

— Зато она на тебя молится, — фыркнула Инга, но потом снова тяжело вздохнула.

Ингу нужно было вытаскивать из этого состояния.

— Пошли ко мне сегодня, — предложила я.

— В ваш детский сад? — усмехнулась она.

Да, Соня умела занимать собой всё пространство нашей квартиры и бывала очень приставучей.

— Лучше детский сад у нас, чем претензии дома.

— Пошли, — вздохнула Инга.

Но после занятий Тим увязался с нами. Инга ничего не говорила, шла задумчивая и поникшая.

Тим впервые взял меня за руку после школы. Потом вопросительно глянул, косясь на Ингу, как бы спрашивая, что случилось. Я просто поморщилась и дёрнула плечом. И мы заговорили на отвлечённые темы об учёбе, кто как написал ВПР по истории. Даже Инга включилась в разговор, похвалилась, что физики написали лучше, чем экономисты, у которых история входила в профильные предметы.

Дома Инга повеселела. Моя мама встретила её гостеприимно, кормила от души. Вообще, у меня мама очень вкусно готовит и любит это делать. А Инга обожает стряпню моей мамы, и наконец-то они нашли друг друга.

— Вы вообще родственники?! — посмеялась Инга, уминая уже третий беляш. — Янка, у тебя же в крови должна быть любовь к готовке! С такой-то мамой! Мне кажется, Соня уже лучше тебя готовит.

— Тебя не устраивает, как я варю пельмени?

У Инги мы в основном питались пельменями, макаронами с сосисками, кашей быстрого приготовления и бутербродами. Частенько я захватывала из дома выпечку от мамы. Мне этого хватало.

— Кушайте, девочки, — радовалась мама нашему аппетиту.

— Кушайте, кушайте... — хихикала я над Ингой, —...и превратитесь в беляш.

Подруга очень беспокоилась о лишнем весе. Каждое утро взвешивалась и критически осматривала свою фигуру. Ей казалось, что её пятая точка постоянно растёт, при этом маленькая грудь, наоборот, угнетала Ингу. Хоть я и сама старалась не налегать на мучное, но с моей мамой это было сложно осуществимо.

— Яна! — мама нахмурилась. — Дай Инге поесть спокойно!

— Молчу, молчу, — сжала губы я.

После обеда мы уселись за уроки, но Инга то и дело что-то писала в телефоне.

— С кем ты там? — в конце концов, и мне стало любопытно.

— Борюсик с Алёной снова сошлись, вот он и радуется, как дитя, — хмыкнула она. — Дождик ещё к себе зовёт. Я вечером к нему. Кстати, как у вас дела с Клячиком? Как сходили на каток?

— Хорошо. Мне нравится, что он такой... бережный. И не наглеет. А ещё он очень заботливый, — я улыбнулась.

— Я, конечно, обещала ничего плохого не говорить, но я думаю, что Клячик просто трус, и это не бережность.

— С чего ты взяла? — нахмурилась я.

— Хотя бы тот факт, что его все дразнят, а он никому не даёт сдачи. Ян, как ты собралась с ним мутить, если он даже за себя-то постоять не может, не то что за тебя?! Да и выглядит он не как мужчина, а как мальчик. Решать тебе, конечно. Но то, что между вами, никак не похоже на любовь.

Я пожала плечами, мне нечего было на это сказать. Зато я видела, как Тим проявлял знаки внимания, делал это бережно, и такое отношение меня подкупало. Я сама тянулась к нему так же медленно. И если бы он сделал что-то резкое, я бы, наверное, отступила и испугалась.

— А что, по-твоему, похоже на любовь? — я вдруг зацепилась за фразу Инги.

— Когда парень ради тебя готов горы свернуть. А у тебя при виде него сердце готово выпрыгнуть. Тебя в жар бросает, если он рядом. Или когда ты спать не можешь, дышать не можешь без него. Хочешь быть рядом до ломки. А если он не отвечает - это то ещё мучение.

— Ты прям будто мои панические атаки описала, — усмехнулась я.

Инга говорила с таким запалом, что спорить не хотелось, хоть я и не могла согласиться с ней. Я всегда думала, что любовь — это что-то светлое, окрыляющее. Но на внутренний вопрос: «Люблю ли я Тима?» я почему-то ответила «Нет». Это явно не та крышесносная любовь, о которой говорила Инга, но к Тиму тянуло. Мне нравилось с ним переписываться, разглядывать лицо, слушать голос, а его запах и улыбка зарождали в теле лёгкий трепет, но я не сказала бы, что теряла голову рядом с Тимом.

Инга открыла химию.

— Ян, что мне с Алкой делать? Есть вероятность, что она мне в четвёртой четверти пять поставит? Или засрёт всё? Она меня терпеть не может.

— Она любит придраться к мелочам, но, может, пойдёт на уступки, чтобы аттестат не портить. Хочешь, я с ней поговорю? Попробую выяснить?

— Нет, не надо пока, — Инга жевала кончик ручки и читала задание. — ВПР сдам, а там видно будет.

С Ингой всегда было весело делать уроки, особенно математику. Забавляла её манера решать задачи с комментариями.

— При каком значении параметра «а» будет выполняться равенство, — зачитывала она задание вслух. Потом решала, будто вела диалог с задачей. И в конце выдавала. — Рили?! «а» нулю равен! Я двадцать минут это выводила, а он, сволочь такая, мне всё сократил.

С уроками мы разобрались быстро, и я предложила Инге покататься на коньках, чтобы попрактиковаться, но она не поддержала мою идею.

— Я к Дождику забегу после его работы, — написала она что-то в телефоне. — А потом домой.

Когда Инга ушла, мне стало совсем грустно. Дома затаилась непривычная тишина: мама с Соней ушли гулять, папа ещё был на работе. Тим тоже молчал, у него тренировки обычно шли до девяти вечера, и он почти не отвечал на сообщения в это время.

И я вновь засела за задачи по химии. Потом пару раз ко мне наведывались Соня и мама, но я настолько погрузилась в химию с головой, что сидела, пока не настало время для Сони ложиться спать. Завидев меня, мелкая тут же выгнала маму из комнаты, а ко мне пришла со своими любимыми сказками и умоляющими глазами.

Вырубилась Соня уже на третьей сказке: волк ещё даже не добрался до домика Нуф-Нуфа, а под боком уже раздалось размеренное сопение. Я выключила ночник, накрыла Соню одеялом и выскользнула из комнаты.

На кухне папа сидел за ноутбуком, смотрел сериал и пил чай с пирогом. А мама, воспользовавшись свободным временем, ушла нежиться в ванную. Чайник ещё был горячим, и я налила себе в кружку чаю. Отломила кусок пирога.

Папа нажал видео на паузу и выглянул из-за ноутбука:

— Как в школе дела?

Я рассказывала папе про предстоящую олимпиаду по химии, про конференцию по биологии и про исследования в кванториуме.

— Нелегко вам, — покачал головой он. — В наше время всё было проще. Дотерпи уж, три месяца осталось. Волнуешься?

— Пока экзамены не скоро, особого мандража нет, — призналась я.

— Ты совсем дома не появляешься в последнее время, скоро забуду, как ты выглядишь, — вдруг сменил тему папа.

— Могу фотку скинуть, чтоб не забыл, — усмехнулась я.

Папа хмыкнул.

— Соня скучает по тебе, очень. Каждый вечер канючит.

— Я постараюсь ночевать дома чаще. Кстати, недавно в книжном видела набор "театр теней по сказкам", давай купим Соньке? — вдруг вспомнила я. — Ей понравится. Там около десяти сказок, фигурки вставляются в отверстия и подсвечиваются. Она будет в восторге.

— Я с тобой в доле. Купи, как раз будет подарок к Восьмому марта от нас.

Мне всегда казалось, что с папой мы ближе, чем с мамой. То ли сходились по характеру, то ли еще что, но с ним мне было легче общаться. Мама очень беспокоилась о нас, и я лишний раз боялась что-нибудь ляпнуть не то, чтобы не усиливать её тревогу. А ещё я жалела, что так непохожа внешне на своих родителей.

— Пап, а какой была твоя бабушка, ну, та, на которую я похожа? По характеру?

— Пробивной! — усмехнулся он. — Как-то она нас с братом выпорола крапивой за то, что залезли в чужой огород и украли тыквы, догнала ведь мелких пацанов, хотя ей уже за семьдесят было.

— Ого! А про молодость свою она не рассказывала?

— Рассказывала. Они жили очень бедно в деревне, у неё было одиннадцать братьев и сестёр, но больше половины умерли во время голода после войны. Заболели и сгорели чуть ли не друг за другом. Рассказывала, как была молодой, и когда обуви не было, по весне ходила на танцы, вымазав ноги в грязи, нарисовала сапоги из грязи и пошла. Зимой все в валенках бегали, у кого были. Летом босиком, а по весне ходить не в чем, но там многие так делали. Время такое было. Она с одиннадцати лет на пашне работала, потом уже в колхозе.

Папа много рассказывал из своего детства, когда проводил у бабушки лето. Их деревня располагалась у самого подножия Уральских гор. Родители его переехали потом в Свердловск, ныне Екатеринбург. Там он познакомился с мамой. Они поженились. Но когда мамина мама заболела онкологией, ей срочно было нужно лечение в Москве, и они временно переехали сюда. Бабушка долго боролась с болезнью, и всё это время они жили здесь, успели обустроиться и обжиться. В это время у них и появилась я. Но даже после смерти бабушки, они не вернулись на Урал.

— Пап, а ты бы хотел, чтобы у тебя был сын?

— Интересный вопрос, — усмехнулся он, задумался. — Наверное, да.

— То есть было бы лучше, если бы я родилась мальчиком?

— Яна, для чего ты эти вопросы задаёшь?!

— Хочу понять, не жалеете ли вы, что я родилась.

— Появление тебя в нашей жизни это, наверное, самое лучшее, что с нами произошло, поэтому я бы тебя не променял ни на мальчика, ни на другую девочку! Я думаю, что мальчиков отцам сложнее воспитывать. Нужно быть примером, авторитетом. А с девочками проще: дочек отцам не нужно воспитывать, их достаточно просто любить.

И мне очень хотелось в это верить. Только всё равно от папиных рассказов о бабушке на меня навалилась тоска. Я совсем не походила на прабабушку Василису. Если бы я жила в то время, я, наверное, умерла бы одной из первых. Опять вспомнила ту токсичную тётку из магазина, перестала душить слёзы и тихо расплакалась от осознания собственной никчёмности.

С Тимом я и правда делала успехи на катке. Мы выбрались покататься ещё два раза на этой неделе, и я даже немного осмелела. И на День святого Валентина опять собирались на каток. В гимназии работала "валентиновая" почта, когда можно бросить записку или валентинку в специальный ящик. Главное — указать адресата, а потом ребята разносили открытки по классам. Я отправила Тиму валентинку, он улыбался потом до конца уроков, но сам извинился, что не купил мне валентинку. Зато когда мы встретились у Маяка, подарил мне маленькую плюшевую выдру в синих шапке и шарфе, и коробку рафаелок.

— Это что за зверь?

— Не узнаёшь?! Это же ты!

— Да уж, вылитая! — рассмеялась я и обняла Тима. — Спасибо, она милая!

Последние дни я слишком грузилась размышлениями то о токсичной тётке в магазине, то о своём родстве и собственной слабости, и иногда выпадала из реальности, задумавшись.

— Яна, соберись! – Тим уже в третий не дал мне упасть.

Когда я задумывалась, коньки катили меня сами, я так и норовила опрокинуться на спину.

Тим остановился, заглянул мне в лицо:

— У тебя что-то случилось? Ты сегодня сама не своя.

И мне так хотелось поделиться с кем-нибудь тягостными переживаниями. Я не знала, с кем их обсудить, а Тим меня понимал и всегда поддерживал во всём, ему я доверяла.

— Мне иногда кажется, что я своим родителям не родная.

Он приподнял брови, но лишь усмехнулся. И я дополнила:

— Я на них совсем не похожа, ни на кого. И хотя я их очень люблю, но чувствую что-то не то.

— А родители что говорят?

— Они отрицают. Говорят, что я их родная дочь и генами пошла в папину бабку. Но моя прабабушка была совершенно другой, сильной, волевой, а я рохля какая-то.

— Ты себя явно недооцениваешь, — улыбался Тим. – А то, что мы не похожи на своих родителей, это даже хорошо. Я бы не хотел походить на отца, и у меня так же постоянно возникает ощущение, что он точно хотел бы другого ребёнка. Но родился я. Думаю, у всех бывают такие мысли. Так что забей и не сравнивай себя с родителями. Ты классная сама по себе!

И не только в родителях я искала сходство, я искала его среди всех предков, чтобы найти хоть какую-то зацепку, закрепиться в семье.

— Может, я хочу хоть немного на кого-то переложить ответственность, что такая слабая?! Тим, мне так плохо, что я не могу постоять за себя.

— Я могу постоять за тебя. Тебя кто-то тебя обидел?

— Ты же не будешь рядом со мной круглосуточно, — хмыкнула я и снова чуть не упала.

Но Тим, как всегда, поймал меня и вдруг обнял за талию. Меня обдало волной приятных мурашек. А он так и ехал дальше, обнимая и чуть разгоняя. Я улыбнулась, мне нравилось, что он так близко.

— Фишка в том, что не всегда, когда тебя обижают, надо отвечать. Иногда это больше говорит об обидчике, чем о тебе. Так что проще простить и забыть. Сэкономишь себе кучу нервов.

— Мне кажется, когда всех прощаешь — это слабость. Тебя пинают, а ты всех прощаешь! Синдром жертвы какой-то.

— Кто тебя пинает? Жертвам обычно нравится, когда их прощают.

— Это образно, — вздохнула я, вспоминав токсичную тётку.

— Прощать, на самом деле, трудно. Я, например, долго отхожу, но и зацепить меня трудно. Мне нужно недели две, чтобы остыть. Может, это как раз твоя фишка, что ты легко прощаешь!

— А что, если это кто-то, кто недостоин прощения?

— Со временем всё становится достойно прощения, но для некоторых вещей нужно очень много времени.

Тим натолкнул меня на размышления. В чём-то он был прав, Ингу я простила уже на следующий день, тётку из магазина уже стала забывать. Не было никого в моей памяти, на кого бы я долго держала обиду. А может, в моей жизни не происходило ещё таких ситуаций, которые я бы не смогла простить. Я хмурилась, и когда в очередной раз тяжко вздохнула, Тим рядом заговорил.

— Так, мы пришли кататься или грустить?! — он снова с улыбкой заглядывал мне в лицо. — Сейчас будет разгон! Никакая ты не слабая и не жертва! Выкинь из головы всю эту дичь. Ты даже себе представить не можешь, насколько ты классная! И я не вру! Ты лучшая!

Щёки вспыхнули от смущения. Тим, наверное, подумал, что я нытьём набиваю себе цену и напрашиваюсь на комплименты. Он, не дав мне опомниться, снова обхватил меня за талию и начал разгонять. По катку он не просто бежал, он летел. Сердце бешено стучало, я даже дыхание затаила. Через три круга Тим остановился, и я выдохнула. Это было так классно, словно ощущение полёта.

Тим всё время меня подгонял и подбадривал, и к концу катания, я даже прибавила в скорости, настроение улучшилось. Все мои переживания стали какими-то мелкими и незначительными рядом с ним.

После катка мы, как обычно, расположились на фудкорте с бумажными стаканчиками горячих напитков. Тим взял кофе, а мне захотелось шоколада. Мне так нравилось, когда у Тима было хорошее настроение. Он всегда беззаботно болтал и много улыбался. Сегодня рассказывал про свою сестру Лику, которая старше его на семь лет. Она жила и работала в Москве и занималась организацией концертов. Тим пересказывал забавные и интересные случаи, вспоминал райдеры, которые подготавливала Лика. Тим очень тепло о ней отзывался, постоянно называл её «систер». Из его рассказа я поняла, что у них довольно близкие и доверительные отношения.

— Кстати, о концертах, пойдёшь со мной на Драгонсов десятого марта?

— Шутишь?! — я вытаращилась на него. — Это же моя мечта! На них билетов не достать, а если и достать, то стоят они, как самолёт.

— Не парься, у меня есть билеты. Так пойдёшь?!

— Спрашиваешь?! Конечно!

Я чуть не кинулась обниматься с Тимом от переполняющей радости, но к нам вдруг нагло подсел парень с выбритыми висками и длинной высветленной чёлкой, закрывающей лоб.

— Даров, — парень широко заулыбался и протянул руку Тиму, они крепко скрепили ладони и ударились плечами.

Тим явно не ожидал его увидеть:

— Ты чего тут забыл?

— Тебя! Приехал проверить, из-за кого ты меня всё время кидаешь! — парень, кажется, был не особо доброжелателен.

— Это Яна, это Паштет, — равнодушно представил нас Тим.

Парень оценивающе посмотрел на меня и широко улыбнулся, протянул руку:

— Не Паштет, а Павел Александрович, но можешь называть меня просто Паша.

— Приятно познакомиться, — улыбнулась я. — Меня можно называть просто Яна.

Но Паша как будто тут же забыл про меня, повернулся к Тиму и с воодушевлением заговорил:

— Короче, я тут одно место нашёл, просто пожар! Только что оттуда. Там недостроенная школа, заброшка, такая эстетика! Закачаешься! И всё как ты любишь, никакого стекла. Я прям уже вижу! — Паша провёл ладонью перед нашими лицами. Будто и мы можем рассмотреть, что он там видит. — Поехали прямо сейчас. Янку с собой бери, если вы никак не можете расстаться!

Он был какой-то взбудораженный, дёрганный, готовый сорваться и бежать. Говорил громко, эмоционально, размахивал руками.

— Паштет, ты очень не вовремя. Сегодня, вообще-то, День святого Валентина, — Тим поморщился. — Да и Яна не в теме, чем мы с тобой занимаемся. Так что не впутывай её во всё это.

— Она не знает? И ты ей не рассказал?! Надо ж с козырей заходить, когда с девушкой хочешь замутить! — вылупил глаза Паша, а потом уставился на меня и громко заржал: — А ты точно его девушка?!

Я совершенно не понимала, что происходит, но когда Паша назвал меня девушкой Тима, смутилась.

— Так, Паштет, — нахмурился и строго проговорил Тим. — Отстань от Яны. Если надо, съездим, но не сегодня. Мне же нужно переодеться.

Тут Паша обратил внимание на одежду Тима. Тот был опять в чёрной водолазке и джинсах:

— Ну ты типчик! Стильный лук. Короче, забежим к тебе, переоденешься и поехали! До трени всё успеем, и погода в тему. Ян, ты с нами?

Я чувствовала себя не при делах. Тим вздохнул и закатил глаза, потом посмотрел на меня:

— От него теперь не отвяжешься. Думаю, тебе не в прикол лазить по заброшкам с нами. Я провожу тебя домой.

— Честно говоря, я вообще ничего не поняла.

— Пошли уже. А Янке по дороге всё расскажем, — Паша подскочил и поторапливал нас.

— Раз обещаете рассказать, тогда я с вами.

Мне стало любопытно, чем занимается Тим, и мы пошли к нему домой. Он жил в новостройках в двадцатиэтажном доме на одиннадцатом этаже. Я ни разу не была в новом ЖК. И мне у них нравилось: ухоженные высокие дома, небольшие ещё голые деревца, обилие магазинов и всяческих заведений на первых этажах, множество разнообразных детских и спортивных площадок, почти возле каждого дома. А домов в ЖК было порядка двадцати. И просто огромное количество машин вдоль тротуаров, не считая заполненной парковки на въезде.

По дороге Тим рассказал мне про ТикТоки, которые они снимают с Пашей. Сначала только Паша снимал себя и свои кривляния, а потом одно время снимал Тима на тренировках, и это оказалось популярным, аудитория росла. Они сделали совместный канал, где снимали тренировки, воркаут, паркур, и за год их канал набрал почти сто тысяч подписчиков. Затем стали снимать ролики на заказ, для рекламы. И один их заказ полгода назад был на энергетики, который так завирусился в сети, что сделал их очень популярными.

— Как-то так, — подытожил Тим. — И если это начиналось как троллинг меня на тренировке, то сейчас уже воспринимается как работа. И в тренде сейчас заброшки. Воркаут и паркур на заброшках выстреливают! Я не стал тебе говорить, потому что не очень горжусь всем этим позёрством. Считай это моей тёмной стороной!

— Во заливает, — вставил Паша. — На самом деле Тимоха кайфует от всего этого, а не рассказал, потому что есть ролики, где он полный лузер. Но Тимоху в ТикТоке любят, он залипательный!

Тим пихнул Пашу в плечо, тот отскочил, а затем Тим догнал друга и отвесил щелбан. Паша захотел ответить, но Тим увернулся, затем уже Паша погнался за Тимом. Они бегали, отвешивали друг другу балдушки и пинки, как дети. Паша был такой шумный, крикливый, но весьма позитивный. А его громкий голос и оглушительный смех слышался, наверное, даже в другом доме.

А я понемногу переваривала информацию. Когда Тим начал рассказывать, у меня просто отвисла челюсть. Я и подумать не могла, что Тим — тиктокер. Так и смотрела на него с разинутым ртом и не могла в это поверить. Потом достала телефон и подписалась на их канал: PaTi_sport_workout. Не терпелось увидеть Тима в этой роли, но ролики смотреть пока не стала, ведь мы пришли к нему домой.

Тим жил в просторной трёшке, дома у него никого не было. Он быстро провёл мне экскурсию: гостиная и по совместительству комната его сестры, спальня родителей и третья его комната. У него было просторно, но больше половины комнаты занимал спортивный комплекс: шведская стенка, турник, кольца, маты и что-то наподобие укороченного козла. В другом углу стоял диван, рядом узкий шкаф, в углублении компьютерный стол. А над столом несколько полок с кубками, медалями, грамотами — целая стена почёта.

Я не стала смущать Тима, пока он переодевался, и ушла на кухню, где был Паша. Тот достал из холодильника молоко и налил себе в кружку.

— Хочешь чего-нибудь? — спросил у меня.

Я покачала головой, осматриваясь. Ремонт у Тима в квартире дорогой, всё выглядело современно, со вкусом.

— Ты всегда такая тихая или только сегодня? — косился на меня Паша.

— С малознакомыми людьми обычно всегда, — призналась я.

— Да ладно, я ж свой! — Паша допил молоко, утёр тыльной стороной ладони губы и поставил бутылку назад в холодильник. — Я почему-то думал, что ты страшненькая, поэтому Тимоха тебя скрывал, а ты прям зачётная! В его вкусе! О, Бомжара!

Паша одним рывком схватил большого белого кота, который имел неосторожность заглянуть на кухню. Паша сжал его в объятиях, тёрся о шерсть щекой и с довольной улыбкой наминал пушистые бока недовольного зверя. Я тоже подошла к коту и погладила. Тот умоляющими глазами посмотрел на меня и начал вырываться. Паша передал животное мне. Котяра оказался огромным, тяжёлым и пах ароматизатором для кошачьего туалета.

В дверях показался Тим в спортивных штанах и худи, со спортивной сумкой на плече:

— Я готов! Ох, Ян, зря Бомжа взяла, теперь будешь вся в его шерсти!

— И кто додумался назвать кота Бомжом? — усмехнулась я, когда мы ехали в лифте.

— Отец, — хмыкнул Тим.

— На самом деле мы назвали котёнка Фляк, — встрял Паша. — Пару лет назад он жил у нас в спортивном зале. Мы его всей командой подкармливали. Он спал в коробке рядом с вахтёршей. А один раз пришли, а коробка и он сам на улице. Оказалось, что кот нассал вахтёрше на кофту, и она его выкинула за это. А это январь, мороз. Забрать его домой никто не мог, а Тимоха забрал. Принёс к себе. Батя на него наехал, типа ты бы ещё бомжа в дом притащил. Тимоха и назвал кота Бомжом назло отцу.

Паша вызвал такси, и мы поехали куда-то в область. Паша сел на переднее сиденье и всё время оборачивался к нам, а мы с Тимом расположились сзади. Я настолько была ошарашена новой ролью Тима, что даже не спросила, куда мы едем.

— Никогда бы не подумала, что ты звезда ТикТока.

— Это тема Паштета, не моя. У меня чисто материальный интерес. Сам не знаю почему, но ролики с моим участием выстреливают. Я люблю везде лазить, он любит снимать, так и сложился тандем. Ян, только, пожалуйста, не пали меня в школе? Не хочу, чтобы хоть кто-то в гимназии узнал.

Я кивнула.

— Кстати, Паштет, — позвал друга Тим. — А местные там как? Не насадят на вилы?

— Там вообще глушь, я пока бродил, одна машина только проехала. Нет никого.

Я вытащила из кармана рекламную листовку, которую мне всучили в Маяке, и начала складывать из неё самолётик. Всегда так делала на автомате. И когда Паша вновь обернулся к нам, заметил самолётик в моих руках, и его лицо озарилось:

— О! Что я только что придумал! Короче, мы снимем ролик, где Янка типа такая с разбитым сердцем ходит по крыше, грустит, запускает самолётики, а потом прыгает. А в это время параллельно снимем Тима, как он бежит из последних сил, и потом типа ловит Янку. И вы такие смотрите друг на друга, потом заблюриваетесь, и в последнем кадре самолётик на вашем фоне лежит на асфальте! — У Паши горели глаза, он чуть ли не подпрыгивал на сиденье. — Это будет бомба! Ещё и под музыку Лимп Бизкита!

— Паштет, блин! Какая Яна, прыгающая с крыши?! Иди в жопу! — нахмурился Тим. — Даже не думай впутывать её в свои идеи!

— Ладно тебе! Это будет круто! В этом шарфе, такая задумчивая, грустная! Это ж топ! — Паша просто горел от нетерпения. Не знаю, какие у него там образы мелькали в голове, но энтузиазмом он заражал. — Просто пушка!

— Нет! — твёрдо заявил Тим. — Яну я не дам во всё это впутывать!

— Что ж ты такой душный!? — отвернулся от нас Паша.

— Поверь мне, это очень плохая идея. — Тим посмотрел на меня.

Мы съехали с трассы, вдоль узкой дороги мелькали лесополосы и поля. Минут через десять такси привезло нас в какое-то село. Было пасмурно: серое небо, грязный снег, бледные обшарпанные деревянные дома, смотревшие на нас угрюмо и неприветливо.

— Нам туда, — кивнул Паша в сторону небольшой рощи, где в зарослях виднелась крыша кирпичного здания без окон.

— И это эстетика?! — хмыкнула я, вспоминая слова Паши про это место.

Заброшенная двухэтажная школа выглядела жутко. Пустые оконницы будто злобно скалились. На серых облезлых стенах, сплошь исписанных непонятными граффити, проявлялась плесень. Кругом валялись пустые бутылки, мусор. Хотелось побыстрее отсюда убраться.

— Главное — вайб! Ты посмотри какая крипота кругом! В Москве такого не найдёшь, и в этом самый кайф, эстетика ущербности, разрухи. Я тащусь от такого. Короче, — Паша по-хозяйски повёл нас за здание и поднял голову. — Здесь пожарная лестница, давай на ней тебя засниму, а потом ещё внутри. И там ещё есть выход с крыльцом с той стороны, можно прям с крыльца сигануть в снег. Думаю, будет круто. Как тебе?

Тим ходил вдоль стены, разминал запястья, примеривался к пожарной лестнице, которая начиналась гораздо выше его роста. Подпрыгнул, подтянулся, с лёгкостью залез, проверил края.

— Да, давай отсюда, и сразу на крышу влезу. Можно там ещё снять, — Тим кувыркнулся в воздухе и приземлился рядом.

— Я на крышу не полезу, — нахмурился Паша. — Там из школы нет прохода на крышу, если только из окна лезть или с пожарной лестницы.

— Ладно, давай снимать.Чем быстрее начнём, тем быстрее закончим, — Тим скинул сумку, снял куртку и остался в худи.

Паша достал из рюкзака стабилизатор для телефона, закрепил на нём свой айфон, навёл камеру на лестницу:

— Раз, два, три! Гоу!

Тим высоко подпрыгнул, схватился одной рукой за край, чуть качнулся и схватился второй, моментально подтянулся. Первой рукой уже перехватил перила, и с размаха перелетел через них боком. Но по лестнице не побежал. Снова стал на перила, и так же прыгнул на следующий ярус, снова подтянулся, поднял ноги и опять перелетел через перила. Затем чуть разбежался, схватился за край крыши, и, подтянувшись, залетел туда. Выглянул с крыши и показал нам лайк. Все движения чёткие, слаженные, быстрые. Ему потребовалось буквально пятнадцать секунд, он сделал это с ловкостью обезьяны. Я так и стояла с разинутым ртом и смотрела на крышу. Не было слов, одно немое восхищение.

— Давай теперь на крыльцо спускайся, а мы обойдём.

Я захватила с собой вещи Тима, и мы пошли с Пашей дальше. На заднем дворе оказался вход в школу, и там как раз располагалось крыльцо. Тим стоял на крыше и примерялся.

— Спрыгнешь? — крикнул Паша.

— Да, я готов.

— Снимаю! — махнул рукой Паша, наведя камеру на Тима.

Тот чуть разогнался и, сделав сальто в воздухе, приземлился на крыльцо, и затем проделал такой же трюк, но уже с крыши крыльца. Это выглядело профессионально. И Тим делал это с такой лёгкостью, будто всю жизнь только этим занимался. Подошёл к Паше, тот поднял ладонь и Тим дал ему пять.

— Это очень круто! — я не сдержала слов восхищения.

— Пошли внутрь, по перилам покувыркаешься, — Паша кивнул на вход.

Внутри также царила разруха: стены исписаны граффити, под ногами кучи бутылок. По спине ползли мурашки. Мне здесь не нравилось. Мы с Пашей остались внизу, Тим поднялся на второй этаж. И в этот раз он с помощью сальто, лишь притормаживая себя на перилах, перелетел сквозь два лестничных пролёта.

— Ты прям в отличной форме! — Паша снова дать Тиму пять. — Может, ещё где-нибудь?

Тим бросил взгляд на меня, посмотрел на часы и покачал головой:

— Хватит на сегодня, поехали. Яну нужно домой завезти, а нам ещё потом на тренировку.

Я отдала Тиму его куртку, сумку, и мы вышли из школы.

Но рядом с крыльцом стояли шестеро парней, примерно нашего возраста. И по их грозным лицам было ясно: они нам не рады. Они стояли полукругом и запирали выход. Я замерла как вкопанная, страх сковал меня по рукам и ногам, Тим остановился рядом и приобнял меня за талию.

— Вы кто такие? — спросил лысый парень по центру. Он выглядел самым грозным. Чёрный пуховик, высокие ботинки-берцы, и очень злой взгляд. Остальные тоже были мрачные, но скорее настороженные. Парень остановил взгляд на мне, и чуть склонил голову: — Что здесь забыли?

— Кино снимали, — отозвался Паша. — Всё норм, пацаны, мы уже уходим.

— Это наше место! — дерзко заговорил бритоголовый. — И мы вас сюда не приглашали!

Он приближался к нам, мне захотелось отпрянуть, убежать, скрыться. Сердце в истерике билось в груди, страх сковал. Тим и Паша не тронулись с места, Тим чуть крепче прижал меня к себе, не давая мне попыток убежать.

Бритоголовый ходил перед нами туда-сюда, сверлил нас глазами, задерживая цепкий взгляд на мне.

— Сорян за вторжение! — снова заговорил Паша. Он говорил добродушно, старался сохранять весёлый тон. — Если бы знали, что нужно записываться для посещения сей достопримечательности, обязательно бы записались. Дайте нам пройти!

— Окей, — бритоголовый остановился. Прищурился и улыбнулся, кивнул на айфон Паши, а затем на меня. — Оставляйте нам телефон и девчонку и валите, — затем он оскалился. — А мы будем снимать продолжение вашего кино.

У меня от страха онемели пальцы, а коленки затряслись. Тим крепче сжал руку на моей талии. Паша глянул на меня, на Тима. Но тут заговорил Тим, он не заискивал перед ними, но сохранял дружелюбный тон.

— Вы простые такие! Слушайте, расклад явно не в нашу пользу, и мы готовы ответить за вторжение на вашу территорию без спроса. Только девушку отпустите! Куда девчонке с вами тягаться?

Бритоголовый прищурился, сжал губы, но согласился.

— Идет!

— Дай слово, что никто её и пальцем не тронет! — требовал Тим.

Тот кивнул. Мне всё больше и больше не нравился их разговор. И я не понимала, что они задумали.

— И чем же вы собрались ответить? — заинтересовался лысый.

— Пацаны, ну вы же не похожи на грабителей, — заговаривал им зубы Паша. — Давайте уж по-честному. Поймаете нас на территории заброшки, я лично подарю свой айфон тому, кто меня догонит. Для нас места новые, вас по трое на одного. И делить добычу не надо, сразу понятно, кто победитель.

Бритоголовый хмыкнул, засунул руки в карманы и кивнул на Тима:

— А у тебя тоже яблоко?

Тим достал свой телефон, протянул бритоголовому, тот скривил губы. У Тима был не айфон. Но к лысому сзади подошёл длинный парень, что-то шепнул, лысый посмотрел на ноги Тима:

— Мне твой кирпич не нужен. А вот кроссы топовые.

Тим лишь хмыкнул:

— Без Б. Кто догонит, отдам.

— Катет, Фил, Сыч, вы за белобрысым, Ящер и я за мелким. Пухлый, ты девчонку сторожишь, — распределил роли лысый.

Тим отдал мне сумку и шепнул:

— Вызывай такси! Уходи и уезжай без нас. Они нас не поймают.

— Яна, снимай всё! — Паша вручил мне свой разблокированный айфон на стабилизаторе, снял белый пуховик, накинул мне на плечи и подмигнул. — Будет весело, вот увидишь!

Но я их уверенность не разделяла. Как только Паша отдал мне телефон и пуховик, то сразу дёрнулся и побежал в сторону пожарной лестницы. Тим, наоборот, рванул внутрь школы. Пацаны не успели опомниться и стояли в растерянности, видимо, забыли, кто за кем должен бежать.

— Ну! — рявкнул лысый. — За ними!

Я отошла от крыльца подальше, чтобы видеть школу, достала телефон - вызвать такси, но сети не было. Почувствовала панику, заползающую под кофту. Что делать?

Ко мне подошёл невысокий полный мальчик, на вид ему было лет тринадцать, он обиженно сопел, хмурился и двумя пальцами придерживал меня за рукав. Допустим, от этого пацана я убегу, и то я сильно сомневалась. А что дальше? Бежать, пока не появится сеть? Это точно не про меня. На Пашином айфоне тоже не было сети. Я включила запись видео и навела камеру на школу.

Тем временем в заброшке раздавался шум, перемежаемый матами пацанов.

— Окружай! Они на лестнице! Фил, чего ты стоишь! Куда он делся, там нет выхода.

На крыше замаячила фигура Тима, он сел на край, свесив ноги, и помахал мне рукой.

— Один на крыше, пацаны! — хрипло закричал мой охранник.

В окнах один за одним стали мелькать лица и заглядывать на крышу. Паша тоже появился на крыше, сел рядом с Тимом. Помахал парням.

— Как они туда залезли? — пробурчал рядом мальчик.

— Они же профи. Смотри, — я открыла последнее видео на Пашином айфоне.

— Ого, — пацан вылупил глаза.

— Мы приехали видео на заброшке для ТикТока снять, не знали, что у вас тут запретная территория.

Пацан фыркнул:

— А Нерв подумал, вы порнуху снимали. Он сказал, что ты проститутка, и парни специально тебя в такую глушь припёрли.

— Я похожа на проститутку?! — возмутилась я.
Пухляш выглядел даже милым, и я его не боялась.

— Ну-у, нет, — смутился мальчик и покрылся красными пятнами.

Тем временем местные кое-как влезли на крышу, и Тим с Пашей спрыгнули на крыльцо над входом, а когда около края крыши показались четверо местных, спрыгнули через сальто на землю, дали друг другу пять и пошли спокойной походкой к нам. Пацаны с крыши метнулись назад к лестнице.

— Всё нормально? — подлетел ко мне Тим и бросил взгляд на моего охранника. Они были примерно одного роста. — Такси скоро приедет?

— Тут сети нет.

— Точняк! Тут же не ловит, я и забыл, — поморщился Паша и глянул на Тима. — Второй раз на крышу не прокатит, они пасти нас и там, и тут будут. Побежали, пока они не слезли!

— Пусть пасут, всё равно не догонят, — хмыкнул Тим.

Со стороны лестницы выбежали трое, и лысый был среди них. Тим и Паша бросились в разные стороны.

— Пухлый, ты чего их не задержал? — проорал бритоголовый и ринулся за Тимом, но тот уже ловко влетел в окно на первом этаже.

— Нерв, пойди сюда! — крикнул мальчик.

Лысый остановился, подошёл к нам, он тяжело дышал, на лбу выступил пот. Злобно зыркнул на меня.

— Они тут ТикТоки снимают, ну это, типа паркур на заброшке. Покажи! — попросил меня.

Я с некоторым недоверием из своих рук открыла видео, где Тим делает сальто с крыши и крыльца. Лысый резко поменялся в лице, его брови просто взлетели вверх, видимо, видео его впечатлило.

— А ещё есть?

— У них целый канал, — добавила я.

— Братва! — заорал в сторону школы бритоголовый. — Отбой! Идите сюда.

Вскоре запыхавшаяся компания местных обступила меня, и Нерв им пересказал, кто мы и зачем здесь. Из школы тут же выскочил Тим. И я поспешила к нему, никто меня не остановил.

— Ладно, отбой, — крикнул Тиму лысый. — Мы думали, вы тут порево снимаете и беспредел творите. Живите!

Из-за угла выглянул Паша, подбежал, снял с моего плеча пуховик, натянул и заулыбался:

— Круто же побегали! Размялись шикарно! Я сразу сказал, что на грабителей вы не похожи. Грабители не базарят, сразу бьют...

— Ты сказал, что вы кино снимаете, — перебил длинный. — Какое ещё кино могут снимать два куна и тянка в заброшке?

— Эстетическое! — вставил Паша.

—Пацаны, а где у вас тут сеть ловит? — заинтересовался Тим и поднял свой телефон над головой. Другой рукой он крепко сжимал мою ладонь.

После того как на нас перестали наезжать, и лица у местных подобрели, Тим с Пашей подошли ближе.

— У магазина, — кивнул Нерв за рощу. Даже у него взгляд перестал быть таким злобным. — Мы покажем.

Паша шёл впереди, а я по разговорам и обращениям всё пыталась всех запомнить. Рядом с Пашей шли длинный — Ящер, парень в зелёной шапке — Сыч, Пухляш и Фил. Паша был в своём репертуаре: он громко говорил, заражал энтузиазмом парней, показывал видео и прикалывался. Те ржали. Рядом с Тимом вышагивал Нерв, а сбоку от него невысокий мальчик, его брат, лет двенадцати по кличке Катет.

— А что у вас школа в таком состоянии? — расспрашивал Тим.

— Её начали строить, здание было уже готово, оставалось окна вставить, но потом поняли, что проще в райцентр детей возить, учителей в селе нет, да и детей мало. Мы с Ящером и две девчонки только в одиннадцатом. Нас сейчас забирает автобус по утрам и отвозит, после уроков привозит назад. А школу так и не достроили.

— И чем вы здесь занимаетесь?

— А мы тут тоже воркаутом промышляем, у нас тут свои вайбы, — не без гордости добавил Нерв. — Вы про это место-то как узнали?

— Паштет, ты откуда про заброшку узнал?

— В группе «заброшки Подмосковья» кто-то выложил. Я адрес чекнул, оказалось недалеко от нас, — обернулся Паша, ответил и снова принялся что-то бурно рассказывать пацанам.

Магазинчик оказался небольшим. Стоял в конце улицы, там было тепло, пахло пряниками и брагой. Какой-то мужик, явно нетрезвый, так как он заполнил весь магазин ароматами браги, облокотился на прилавок и заплетающимся языком рассказывал усталой продавщице, как надо жить.

Когда мы ввалились всей гурьбой, продавщица вылупилась на нас, как на инопланетян.

— Можно нам фанту, — подошёл к прилавку Тим. — И фисташки. И мндемс, только жёлтый.

Оказалось, что картой расплатиться нельзя, и Тим судорожно выгребал из карманов деньги, и когда нашёл пятисотку во внутреннем кармане, успокоился. Паша зашёл последним, задержавшись, чтобы заказать такси. Он купил себе кефир, предложил угостить пацанов пивом, но те напрочь отказались, заявили, что они тоже спортсмены и не пьют. Мы все стояли у магазина. Местные спрашивали про тренировки, где занимаются Паша с Тимом, подписались на их канал в ТикТоке, а когда подъехало такси, даже позвали ещё раз в гости.

— На тренировку всё-таки опоздаем, — взглянул на часы и нахмурился Тим. Потом посмотрел на меня. — Прости, что так вышло, плохая была идея тебя сюда тащить.

— Что ты опять душнишь?! — встрял в разговор Паша. — Побегали отлично, весело ж было.

— Отвали, Паштет, я не с тобой разговариваю, — Тим накрыл его лицо ладонью и развернул к дороге.

Он посмотрел на меня с беспокойством. Я, действительно, перепугалась до чёртиков, и до сих пор страх ползал мурашками по загривку.

— Ты испугалась? — Тим приблизился и заговорил чуть тише, чтобы нас не мог расслышать Паша.

Я кивнула, и Тим так крепко обнял меня двумя руками, что сразу окутал своим ореховым ароматом. Стало гораздо спокойнее, и я чуть улыбнулась, наслаждаясь его запахом и объятиями, перестала дрожать. Тим был так близко, что щекотал своим дыханием ухо:

— Ничего не бойся со мной! Если что, я возьму удар на себя, и пока я отвлекаю, ты в это время беги сама. За меня не переживай, ещё никому не удавалось меня догнать! С Паштетом мы всегда можем смыться, а за тебя мне страшно. Почему ты не ушла? Пухлый вроде безобидный.

— Растерялась, когда увидела, что сети нет, — я опустила глаза и уставилась на пачку мндемс, которые мне отдал Тим.

Он сказал, что с орехами его любимые. Я их ещё не распаковала, была в каком-то смятении, и теперь нервно теребила жёлтую пачку.

— Тогда запомни наш план, на будущее: всегда уходи, пока я отвлекаю. Что бы ни было! Хорошо?

Я неопределённо кивнула, но была не уверена, что смогу уйти, если Тим будет в опасности. Он будто считал мои сомнения.

— Просто знай, если ты будешь в безопасности, со мной точно всё будет хорошо! Давай орешки есть!

Он выпустил меня из объятий и открыл пачку с фисташками, а я распаковала мндемс. Но так хотелось, чтобы Тим ещё меня обнимал, что я слегка подалась к нему и чуть не ляпнула: «Обними меня ещё». Тим улыбнулся и кивнул на мндемски, заговорил громче, видимо, чтобы нас услышал Паша.

— Только мои, чур, все оранжевые!

К нам тут же обернулся Паша с протянутой рукой, чтобы получить свою порцию орешков. И когда он принялся болтать, то напряжение в машине спало, и обратный путь прошёл весело.

Дома я заглянула в телефон. Инга меня искала. Прислала кучу сообщений. Потом и мама зашла в комнату:

— К тебе Инга заходила. Где ты была?

— На катке, — коротко ответила я, переодеваясь в домашние леггинсы и футболку.

— А с кем? — любопытничала мама.

— С одноклассник...ами, — ответила я.

— С кем именно?

— Мам, какая разница? Покатались, и в Маяке посидели.

— Инга сказала, что ты ей не отвечаешь.

— Не слышала телефон.

— Ты какая-то странная. Всё нормально? — мама смотрела на меня пристально, недоверчиво.

— Да, всё хорошо, — я тоже уставилась прямо на неё. — Сейчас Инге отвечу.

Взяла телефон и черкнула подруге: «Я дома». Мама постояла рядом ещё пару минут, наверное, надеялась на подробности, но не стала больше ничего расспрашивать и ушла. Мне тут же ответила Инга:

«Ты куда пропала? Пишу тебе, названиваю, а у тебя телефон вне сети. Думала, тебя Клячик похитил».

«Ездили в одно место, потом расскажу».

«Пришли войс, а то я изведусь. У меня мать уехала. Ты придёшь сегодня? Я думала Дождика в гости призвать, он у меня ещё не был».

«Призывай Дождика, а я останусь дома. Про остальное расскажу завтра в школе, писать влом».

После уроков и я зависла в ТикТоке и разглядывала Тима на их с Пашей канале. Некоторые ролики были очень смешные, и чтобы не разбудить Соню, я хихикала в кулак. Паша здорово подбирал музыкальное сопровождение. Когда в одном ролике Тим разбегался и подпрыгивал на каком-то трамплине и, перекувыркнувшись несколько раз, падал в кучу поролона под звуки из игры Angry Birds, я смеялась до слёз.

Насмешил ещё меня ролик с Пашей. Оказывается, он раньше был шатеном с волосами до плеч, которые собирал в хвостик. А потом на ролике с подписью: «когда неудачно чихнул» Паша опустил руки в тазик с мелом и чихнул, и следом на ролике уже весь белый с озадаченным лицом, новой причёской и высветленными волосами.

Было на их канале много смешной дури, но ещё больше профессионализма. Что Тим творил на турниках, заброшках, кольцах, на ковре и спортивных снарядах — меня завораживало до мурашек. Я смотрела с трепетом и восхищением, как он медленно вставал на руки, так же медленно поднимал тело над турником, а потом отпускал одну руку и вытягивал в сторону. С таким контролем над телом Тиму нужно было в цирке выступать, такой талантливый эквилибрист пропадал.

Все их ролики хоть как-то были связаны со спортом. На некоторых, в основном снятых на улице, Тим был с голым торсом, в одних трениках и напульсниках. И я чувствовала, что краснею, глядя на него в таком виде, но всё равно бесстыдно разглядывала. Потом даже пролистывала одетого Тима, и по несколько раз просматривала ролики, где он был раздет. Выглядел он отлично! Я просто не могла оторваться и наглядеться. На худом поджаром теле отчётливо проступал рельеф мышц, крепкие мускулистые руки, рельефный пресс. Он постоянно вытворял выкрутасы на турнике, делал сальто, бесконечно куда-то лез и спрыгивал, перекручиваясь через себя. Это было так красиво, ловко и профессионально, что невозможно было отвести взгляд. Раньше я никогда не обращала внимания на мужские тела, а теперь так и залипла на теле Тима. Самой стало стыдно, но оторваться не могла до двух часов ночи.

А ещё почти под всеми роликами с Тимом замечала розовую анимешную аватарку с ником PinkKitty, и она везде оставляла один и тот же комментарий: «Тим краш!» и сердечки. С каким-то даже злорадным превосходством над PinkKitty осознавала, что Тим мой, хоть червь ревности и чуть покусывал изнутри.

Видимо, я пересмотрела ТикТоков на ночь, и мне приснился Тим:

Он стоит ко мне спиной с голым торсом, в трениках, а я, почему-то тоже топлес, подхожу к нему, прижимаюсь всем телом к его разгорячённой широкой мускулистой спине. Он оборачивается, улыбается, и я млею от его взгляда, запаха, улыбки:

— Я тебя ждал, — шепчет Тим и целует. Целует и обнимает так, что даже просыпаться не хочется.

Но я проснулась, сгорая от смущения. Во сне будто была и не я: смелая, раскрепощённая. Там я хотела обнимать Тима, целовать, прижиматься к нему. Может, сюжет сна развивался бы дальше, но я недосмотрела.

Это был всего лишь сон! Это не я! Придя в себя, я, смущённая и возбуждённая, выгоняла наваждение из мыслей, но губы горели, сердце билось, как сумасшедшее. Мысли продолжали раскручивать эротические фантазии. Глянула на часы — пять утра. Пошла в ванную, долго держала руки под струёй холодной воды, хотя хотелось под ледяную воду засунуть и голову с дурацкими мыслями. Смотрела на себя красную в зеркало, потом приложила онемевшие от холода ладони к разгорячённым щекам. В глазах отражался блеск. Я что заболела? Лоб был не горячий, хотя сердце сбивалось с ритма и уходило в тахикардию. Приплыли, Яна!

Я ругала себя за бесстыдные мысли, отгоняла их как могла, но они то и дело мелькали картинками из сна в голове. Проворочавшись до самого утра в кровати, я с облегчением вскочила по будильнику. И как бы я ни отгоняла образы из сна, но мне и в жизни захотелось, чтобы Тим меня так же поцеловал.

На большой перемене в столовой я описала вчерашнюю поездку Инге, но она мне не поверила.

— Что бы ты? Поехала куда-то? За город? С парнями?! Ты прикалываешься?!

Тогда я открыла ТикТок и показала ей один из роликов с Тимом. Лицо подруги нужно было заснять в этот момент, брови заползли под чёлку, челюсть отвисла. Инга взяла в руки телефон и пересмотрела ролик раз пять.

— Только прошу, никому не говори! Тим шифруется и не хочет это афишировать.

— Янка, ты посмотри, здесь почти лям просмотров! — Инга перевела ошеломлённый взгляд на меня. — Вот уж Клячик! Действительно тёмная лошадка!

— Ты только никому, ладно?

— Обещаю, — кивнула Инга, всё ещё пребывая в шоке. — А ты зачем с ними поехала? Вдруг там в этой глуши что-то произошло бы? Ты хотя бы предупреждай меня, а то потом ищи твоё расчленённое тело неизвестно где.

— Инга! — одёрнула подругу я.

— Кто его знает, твоего Тима, какие у него ещё скелеты в шкафу.

На Тима я старалась не смотреть весь день. Тело тут же бросало в жар, а лицо в краску. Образы из сна стыдили, и, похоже, прочно засели в голове.

«Ян, у тебя всё хорошо?» — написал Тим.

«Всё ОК», — поспешно ответила я.

«После школы буду тебя ждать, где обычно».

Но после занятий меня отловила Алла Константиновна, пришлось идти с ней и обсуждать предстоящую олимпиаду. Я написала Тиму и Инге по одинаковому сообщению:

«Буду с Алкой готовиться к олимпиаде, меня не жди».

С химичкой мы просидели три урока, она дала мне ещё кучу задач. Мы решали и разбирали их вместе. И вроде Алла Константиновна осталась мной довольна, хотя мой мозг, казалось, сварился в собственном соку. Но как же хорошо, что олимпиадные задачи напрочь вытравили все пошлые образы из моей головы.

Домой я шла совершенно с пустым мозгом. Навалилась дикая усталость из-за того, что полночи не спала, а химия окончательно выжала из меня все соки. Поэтому я написала и Тиму, и Инге, что сегодня меня нет, и завалилась спать вместе с Соней, прочитав ей перед этим Мойдодыра и Бармалея. Вот что мне надо читать на ночь для здорового сна, а не разглядывать полуголого Тима полночи.

Но в ближайшее воскресенье тоже не удалось отоспаться — с утра пораньше поехала на олимпиаду. В этот раз успела решить всё, не знаю, насколько верно, но я сделала всё, что было в моих силах.

По дороге домой переписывалась одновременно и с Тимом, и с Ингой. Инга ныла, что Дождик сегодня работает до вечера, и требовала, чтобы я пришла к ней, а Тим настойчиво зазывал погулять и обещал показать одно классное место. Чтобы никого не обидеть, я написала Инге, что зайду к ней днём, а вечером договорилась встретиться с Тимом.

Сон с Тимом стёрся из памяти, и наваждения отступили. Я надеялась, что не буду теперь так смущаться при встрече с ним. Да и вечером стемнеет, и даже если я покраснею, это не будет так заметно.

Инга ходила по дому в коротких шортах и всё чаще задерживалась перед зеркалом, любуясь своей татуировкой, всё никак не могла на неё наглядеться. Мы наделали уже сотни фотографий с всевозможных ракурсов. Выглядело это круто: тату ещё была свежая, яркая, и при любой активности создавалась иллюзия движения механического протеза.

— Выглядит круто! — наверное, в десятый раз оценила я.

— Да, Дождик — талантище! Хочешь себе такую же? — прищурилась она.

Мы любили с Ингой тему будущего, киберпанка, антиутопий и прочего, но её больше захватывали идеи роботизации, искусственного интеллекта, программирования, а меня привлекала тема развития генетики, когда была бы возможность как-то влиять на генетический код, что-то добавлять, убирать, модифицировать тело. В этом наши вкусы совпадали, и почти все фильмы и сериалы мы смотрели вместе.

— Ой нет, ты же знаешь, какая я трусиха, — открестилась от этой идеи я. — Тем более, ты говоришь, на кости нереально больно бить.

— Да, на кости прям жесть, в остальном терпимо. И я ещё хочу! Дождик сейчас рисует эскиз в продолжение темы протезов, но для предплечья.

— Я, конечно, слышала, что на татуировки подсаживаются, но, может, сто́ит подождать, вы эту-то делали три недели. Или тату, как легальный селфхарм?

— Хочется ещё! Мне кажется, через тату Дождик проявляет свою любовь.

— К кому любовь? К тем, кто платит ему деньги? — усмехнулась я.

Инга завалилась на кровать и тут же протянула мне ногу под самый нос, чтобы я детально рассмотрела татуировку.

— Без любви такую красоту не сотворить!

Подруга не хотела отпускать меня к Тиму, ныла, чтобы я осталась у неё. То ли в ней говорила ревность, то ли она до сих не оттаяла по отношению к нему. Хотя после роликов в ТикТоке, мне показалось, чуть зауважала Тима, начала присматриваться. И перед уходом подозрительно прищурилась:

— Вы, конечно, такая милота, со школы за ручку ходите. Почему между вами ничего нет? Вы ж так до пенсии не поцелуетесь. Это ты держишь Клячика на расстоянии?

— Не держу, но мне нравится, что он не форсит.

— Как-то он совсем не спешит, — засмеялась Инга. — Такими темпами ты успеешь ещё с кем-нибудь замутить параллельно.

— Зачем мне это? Мне и Тима хватает, — отмахнулась от подруги и обмоталась шарфом. — Ладно, мне пора.

Тим ждал меня рядом с гимназией. Мы обогнули школьный двор и пошли в сторону их ЖК.

— И куда мы идём?

— Это будет сюрприз. Не боишься высоты?

— Нет, высоты не боюсь, а вот сюрпризов боюсь. Скажи мне, пожалуйста.

Тим улыбнулся и покачал головой.

— Хотя бы скажи, это далеко? — расспрашивала я и нервничала.

Неожиданности зарождали во мне панику, и порой я страдала сюрпризофобией.

— Нет, в моём доме.

— Мы к тебе идём? — остановилась я. Одно дело — зайти на минуту с Пашей. А в выходной у Тима наверняка дома родные, к встрече с которыми я не готовилась.

— Не совсем. Ты мне доверяешь? Хочу показать тебе своё место силы.

Я до последнего не верила, что мы не идём к Тиму домой. Ведь мы зашли в его подъезд, но вместо одиннадцатого этажа на лифте поехали на двадцатый. Тим отпер замок, закрывающий дверь чердака, и мы вылезли на крышу. Здесь было ветрено, но вид открывался потрясающий.

Весь наш городок как на ладони, а с другой стороны расстилался своей мрачностью лес, с одинокой проплешиной озера посередине. По дорогам ездили маленькие машины, маленькие люди спешили по своим делам, а над нами было бескрайнее серое небо.

— Вау! — оборачивалась кругом я, чтобы оценить вид со всех сторон.

— Это ещё не «вау»! — Тим завёл меня за выступ выхода на крышу, и здесь был оборудован уголок.

Стояли два пластиковых стула и стол. Вдоль выступа, загораживающего это место от входа, крепилась гирлянда в виде разноцветных маленьких лампочек.

— Самое «вау» здесь на закате, — Тим подошёл ближе к краю, облокотился на перила. — Жаль сейчас пасмурно, но, кстати, вон на западе проясняется небо, так что, может быть, и повезёт. Это и есть моё место силы! — затем он уселся на стул, приглашая меня присоединиться. — Когда сильно устаю или нет настроения, то прихожу сюда, слушаю музыку и отключаюсь от реальности.

— А ключ есть только у тебя?

— У меня отец главный по подъезду, ключ у него, но я сделал себе дубликат. И здесь я заряжаюсь, — Тим вытащил из рюкзака портативную колонку, поставил её на стол и включил музыку.

— А у меня, наверное, место силы в горах, — задумалась я. — Там всё по-другому ощущается, чувствуется масштаб и мощь, и будто время замедляется.

И я рассказала про наши походы с папой в горы. Тим признался, что ни разу не был в горах. Он рассказывал про свои каникулы в спортивных лагерях. Мы делились своими историями о лете, даже музыку выключили. Когда солнце мелькнуло в прогалине на хмуром небе, мы оба заметили этот момент, солнце коснулось наших лиц прощальным лучом. Мы замолчали, и в тишине проводили оранжевый круг за горизонт.

Казалось бы, ничего не изменилось, но резко стало темнеть. Я поёжилась. А уже через десять минут сгустились сумерки. Стало темно. Тим включил разноцветную гирлянду и опять подошёл к самому краю, смотрел на горизонт. Я тоже подошла и встала рядом. Мы смотрели на городок, на постепенно зажигающиеся огни. Вид завораживал.

— Мне здесь очень нравится, — улыбнулась я Тиму.

— Пусть это место будет и твоим. — Тим повернулся ко мне.

И то ли вечерние тени так ложились на его лицо, то ли его взгляд стал другим. Но нам обоим хватило буквально трёх секунд неотрывного взгляда, чтобы поддаться неведомому притяжению, что подтолкнуло нас к друг другу.

У нас получился долгий и довольно осторожный поцелуй, но он точно навсегда сохранился и в памяти, и на губах.

Стоило мне закрыть глаза, как в голове тут же всплывал образ счастливого Тима: он сам стал светиться, как разноцветные лампочки в гирлянде. А у меня внутри разливалось приятное тепло, мне было мало, и я всё время улыбалась. Мне впервые хотелось кого-то поцеловать, и, возможно, поэтому было так вкусно, нежно и приятно.

Уже дома я стояла в ванной с закрытыми глазами, из крана лилась вода, в руках была зубная щётка, а я стояла и мечтательно улыбалась, снова и снова прокручивая в голове поцелуй на крыше и взгляд Тима.

На следующий день перед химией мы стояли нашим классом в коридоре. Алла Константиновна опаздывала, уже прозвенел звонок, а её ещё не было. Я вспомнила, что с олимпиады захватила черновики для учительницы с записанными заданиями и моими решениями. Отошла от девчонок к окну, чтобы вытащить записи. И пока я ковырялась в сумке, ко мне подошёл Тим и положил голову на плечо, заглядывал, что я делаю:

— Ты чего отошла?

— Тим, ты что, с ума сошёл? — обернулась и испуганно зашипела на него. — Тут же весь наш класс, что они подумают?

— Может, что мы вместе?! — широко улыбался он.

— Не надо! Не подходи ко мне в школе! Не хочу, чтобы нас кто-то видел вместе.

Тим сразу нахмурился и, ничего не сказав, отошёл к кабинету. Когда я вытащила черновики и глянула в сторону Тима, он на меня не смотрел. Как всегда, стоял один в стороне, прислонившись к стене, ковырялся в телефоне.

Вскоре прибежала и химичка. Я отдала ей записи, и она попросила заглянуть к ней после уроков.

На переменах мы с Тимом обычно переписывались, но не подходили друг к другу, а после уроков встречались недалеко от выхода из гимназии, и он всегда провожал меня домой. Сегодня он впервые подошёл ко мне в школе, а я его прогнала.

До конца занятий Тим ничего не написал, и когда я косилась на него, в мою сторону не смотрел. Обиделся?

«Я после уроков к химичке», — написала ему.

«Ок». — всё, что получила в ответ.

Алла Константиновна недолго меня держала, поделилась результатами олимпиады. В этот раз я отхватила первое место, и химичка на радостях меня даже обняла:

— Вот ни секунды не сомневалась в нашей победе! Молодец, Яна!

Я лишь угукнула и поспешила в раздевалку. По дороге поделилась радостной новостью с Ингой, а Тиму написала, что свободна. Оделась и вышла из школы. Тима не было на привычном месте. Я решила, что он ушёл домой, но стоило мне выйти со школьного двора, Тим нагнал меня. Но не взял за руку, был какой-то нахохлившийся, напряжённый.

— Ян, ты стесняешься меня?

— Нет. Просто не хочу, чтобы нас видели вместе.

— То есть, к тебе нельзя ни подходить, ни разговаривать с тобой в школе? — хмурился он.

Он шёл рядом, засунув руки в карманы.

— Лучше не стоит привлекать внимание.

— А чьего мнения ты так боишься? Нас легко могут увидеть вместе в Маяке, где тусуется половина нашей школы, но там ты не шарахаешься от меня, как от прокажённого.

— Не знаю, — задумалась я. — Учителей, например.

— И как ты себе это представляешь? Алка такая подходит к тебе и говорит: «Яна, как ты можешь разговаривать с Клячиным?! Ты меня разочаровала!» — Тим очень точно передал интонацию химички.

Я усмехнулась. Но и сама не знала, почему так испугалась, когда Тим ко мне подошёл. Наверное, это случилось неожиданно, а может, дело, действительно, в его репутации. И хотя в жизни он совершенно другой, но в школе из-за его отстранённости Тима многие избегали.

— Тим, я не хотела тебя обидеть. Прости. Но так будет лучше.

— Кому лучше? — зацепился за фразу он. — Мне нифига не лучше. Или тебе будет лучше?

Да, похоже, Тим обиделся, что я шарахнулась от него и прогнала. Он был какой-то взвинченный, хмурился, говорил резко.

— Мне будет спокойнее, если меня не будут обсуждать за спиной.

— Тебя и так уже обсудили за спиной все кому не лень после новогодней дискотеки. А Ковалёв окончательно похоронил твою репутацию, так что, новостью, что мы вместе, ты никого не удивишь.

— В смысле?! — не поняла я и насторожилась.

В последнее время я замечала косые взгляды и шепотки, явно по мою душу, но я всё думала, что это отголоски той злополучной дискотеки.

— Забей! Это уже далеко не хот ньюз, все уже забыли.

— Нет, подожди! — остановилась я. — Что значит «похоронил репутацию»?

— Как будто ты не в курсе, какие он про вас с Ингой слухи распустил?! — отмахнулся Тим.

Он явно не был настроен на задушевные беседы.

— Я не в курсе.

— Ковалёв всем рассказывал, что вы лесби. Да и Инга не стала это опровергать, — Тим говорил на полном серьёзе.

Мне показалось, что земля подо мной пошатнулась. На языке вертелись только матерные эпитеты. Я же совершенно об этом не знала. Неужели вся школа так думает?!

— Что значит «не стала опровергать»? Инга была в курсе? И ничего мне не сказала, но почему? — растерялась я, совершенно не ожидая такой подставы ни от Ковалёва, ни от Инги.

Тим нахмурился ещё сильнее:

— Я почему-то думал, ты знаешь, это было месяц назад где-то. В общем чате читал. Инга в курсе, так что пытай её. И то, что вы обнимаетесь на переменах — для многих лишь подтверждает это.

Меня словно раздавили чем-то тяжелым морально, сразу прояснилась причина шепотков и косящихся взглядов. А если учесть, что я последние полтора месяца ещё и ночевала постоянно у Инги, то у подобных слухов даже было веское основание. Я закрыла лицо ладонями, ситуация мне казалось безвыходной. А ещё я не ожидала, что Инга меня так подставит и ничего не расскажет.

Тим сразу смягчился, моментально забыл про свои обиды, обнял меня:

— Ян, забей! Это всего лишь слухи, в них нет ни доли правды. Кто в курсе, что произошло на дискотеке, легко сложит два и два и поймёт, откуда ноги растут, — шептал мне на ухо Тим.

— А про дискотеку тоже что-то говорят? Что про меня говорят в общем чате?

— То, что ты отшила Ковалёва, — хмыкнул Тим. — Но мне слухи не нужны, я же был там.

Утешая меня, он будто позабыл про свои обиды, а я, наоборот, была в полнейшем смятении от нахлынувшего отчаяния. Мне не хотелось вынимать лицо из ладоней, так мне казалось, что моего позора никто не увидит:

— На дискотеке был лютый кринж!

— Если бы ты так быстро не убежала, я бы тебя нашёл и сказал, что не ошибся в тебе, — всё ещё шептал Тим. — Бегал, искал тебя по всей гимназии, а потом увидел, что за тобой батя пришёл, и не стал подходить.

— Я в туалете женском пряталась, — призналась я. — Позвонила папе, чтобы проводил меня по темноте.

— Жаль, что не нашёл тебя раньше, — Тим убрал мои ладони от лица.

— И ты знал про эти слухи про меня и всё равно написал? — я подняла на него глаза.

— Я же знал, кто их пустил и почему, поэтому и не поверил. Ты знатно пошатнула ЧСВ Ковалёва, он сказал, что только лесби могла ему отказать, — хмыкнул Тим. — До дискотеки я думал, что он тебе нравится, а оказалось нет. Тогда и понял, что у меня есть шанс.

Я вздохнула, ведь так хотела быть хорошей. А случай на дискотеке и подобные заявления от Ковалёва, похоже, окончательно похоронили мою репутацию.

Первым делом, когда зашла домой, я отправила сообщение Инге:

«Инга, ты почему не сказала мне, что Ковалёв распускает про нас слухи???»

«Нашла что вспомнить. Он уже давно ничего не распускает. Молчит в тряпочку».

«Но только половина гимназии на нас косится!»

«Пусть косятся, завидуют, наверное», — прислала она мне три смеющихся смайлика, но мне было не до смеха.

«Почему ты мне не рассказала?»

«Знала, что ты будешь истерить. Я поговорила с Ильёй, он сказал, что больше не будет», — и снова улыбающиеся рожицы.

«Расскажи мне всё!»

Но вместо этого Инга прислала скриншот их с Ковалёвым переписки, где пригрозила ему: если он ещё раз скажет что-то подобное про нас, она отплатит той же монетой и всем расскажет, что он гей, и не поленится в создании доказательств. Инга написала, что у неё есть друзья, которые владеют фотошопом, поэтому новость будет яркой с картинками и подробностями.

Ковалёв, конечно, пытался наезжать в ответ, писал, что ему всё равно, но после сообщения от Инги: «Рискни, узнаешь!» замолчал. Датированы были эти сообщения концом января.

«Теперь успокоилась?» — спросила Инга.

«Нет, инфа ведь успела просочиться по школе. Я больше не останусь у тебя ночевать».

«Всем же надо что-то мусолить, а тут такой хайп! Забей! Все уже забыли».

«И после такого ты продолжала меня с ним шипперить?!»

«И что?! Всем же ясно, что он просто обиделся на тебя».

«Он мою репутацию похоронил!»

Инга прислала мне смеющийся смайлик, а потом написала:

«Репутация?! Слово-то какое! Ты же знаешь, какая у меня репутация, так что инфа, что мы спим вместе — это даже реабилитация. Ян, ты это серьёзно?! Паришься из-за каких-то там слухов?»

«Да!»

«Мы с тобой тусим с 6 класса, и не говори, будто не слышала, что про меня сочиняют! Ты думала, общаясь со мной, тебе ничего не прилетит? Филологини тебя терпеть не могут ещё больше, чем меня. Странно, что после дискотеки не валяются по школе твои проткнутые куклы вуду. Я вообще не знаю никого в параллели, кому бы никогда не перемывали кости. Поэтому забей и соглашайся со всем, что про тебя говорят. Больше хайпа Богу хайпа!»

Инга была права: нельзя общаться с человеком с плохой репутацией, оставаясь при этом в «белом пальто». Но все слухи про Ингу были беспочвенны, я это знала, и на мнение остальных мне было плевать. Но никогда не думала, что меня тоже вовсю обсуждают. Почему же с Тимом я не могу так же наплевать на мнение других? Здесь было что-то другое. А может дело в том, что Инга тоже его до сих пор презирает?

Не стоило, конечно, так резко прогонять Тима. Мы вполне могли общаться, просто как одноклассники.

И всё-таки информация о слухах меня задела. Какой же козёл этот Ковалёв! Я думала, что его месть — смотреть на меня, как на пустое место, но нет, он пошёл дальше и унизил меня перед всей школой.

Я написала Тиму, предложила встретиться, но он ответил, что уже уехал с Пашей, потом добавил, что завтра обязательно погуляем. Тогда я вновь открыла ТикТок и залипла на канале ребят. Раньше я никогда не смотрела воркаут: в подписках часто всплывали макияж, рукоделие и прочие залипательные вещи. Но с появлением Тима прониклась спортивными парнями. Хоть и смущалась, мне почему-то казалось, что я смотрю что-то запретное, постыдное, но мне безумно нравилось разглядывать Тима. Такую ловкость и скорость не каждый смог бы развить. Паша явно уступал Тиму в скорости и гибкости. А может, дело было как раз в росте, ведь Паша был долговязым, и из-за этого на видео казался более неповоротливым.

Вечером, когда мама укладывала Соню спать, раздался звонок в дверь, открывать пошёл папа, а потом, озадаченный, позвал меня:

— Ян, там к тебе.

Кто мог прийти ко мне на ночь глядя?! Я выглянула за дверь.

Тим не стал заходить и топтался на лестничной клетке. Я, как распахнула дверь, так и уставилась на него. Ни написал ничего, ни позвонил, ни предупредил. Зато стоял и широко улыбался, весь какой-то взъерошенный, глаза блестели. На плече висела спортивная сумка, значит, зашёл с тренировки. Но он обычно писал, что после тренировки еле живой, а сейчас стоял полон сил и энергии.

Быстро сунув ноги в мамины ботинки и накинув пуховик, я выскочила за дверь:

— Тим, ты обалдел?! Ты зачем на ночь глядя пришёл? Почему не предупредил?

— Я, может, соскучился, — Тим резко приблизился и, не дав мне опомниться, прижал к себе.

Меня обдало жаром его тела и запахом пота. Хоть запах и был резким, но почему-то не отталкивал. Горьковатые мускусные ноты даже нравились, притягивали к нему. Его пот пах огнём. Я попыталась выбраться из тесных объятий, но Тим не размыкал кольца рук, лишь ослабил хватку. Тогда я упёрлась ладонями ему в грудь и возмутилась:

— Ты чего? А вдруг кто нас увидит?

— И пусть видят! — продолжал скалиться Тим.

— Тим, ты пьяный что ли?! Что с тобой? — уставилась я на него.

От него пахло только кофе, алкоголь он не пил.

— Со мной всё прекрасно. Говорю же, соскучился. Захотел тебя увидеть, а ты опять меня прогоняешь, — скривился в нахальной усмешке он.

Я его не узнавала.

— Надо предупреждать, — я вглядывалась в его глаза, но вместо вины находила там игривые огоньки. — Я не люблю сюрпризы!

А потом он вообще полез целоваться, но едва коснулся губ, я отстранилась:

— Тим, не надо, нас могут увидеть.

— Давай, спрячемся! На крышу у вас можно попасть?

— Нет, крыша закрыта, и, вообще, поздно уже. Я уже собиралась спать.

Мне хотелось спровадить Тима. Я чувствовала себя неловко, мне казалось, что соседи могут подглядывать в дверные глазки. Поэтому озиралась, боялась, что сейчас откроется лифт или одна из дверей. Ещё и Тим вёл себя слишком настырно, и этим пугал.

— В это время мы обычно переписываемся, и ты ещё часа два точно не будешь спать, — Тим меня тут же раскусил.

— Я боюсь, что нас кто-то заметит из соседей, — прошептала я.

Он распустил объятия, схватил меня за руку и потащил на лестницу. Между этажами было темно.

— Тут никто не увидит, — он снова попытался меня поцеловать.

Но я вновь отстранилась:

— Тим, да что с тобой? Ты странно себя ведёшь!

— Со мной всё отлично, а веду я себя вполне пристойно и прямолинейно! — договорил он, и, обхватив моё лицо ладонями, поцеловал.

Внезапность и порывистость меня всегда пугали, и, хотя я со вчерашнего дня грезила о поцелуях с Тимом, но его наглость лишь отталкивала.

— Ти-и-и-м, — я вывернулась. — Не надо, пожалуйста! Не порть всё!

— Что я делаю не так? — весёлый голос Тима сменился разочарованием. — Чего ты так боишься?

— Если ты ещё не понял, то я боюсь всего! Всего, всех и повсюду! — опять это говорила подступающая изнутри обида, которая стояла комом в горле.

Я рванулась вниз, забежала в квартиру и резко захлопнула за собой дверь. Тим то ли не успел опомниться, то ли специально не стал догонять. Скорее второе, я же знаю его реакцию: он успел бы пару раз меня догнать или перехватить, если бы захотел.

По щекам потекли слёзы, но я стояла у двери и прислушивалась. Судя по всему, Тим ушёл. Я упрекнула Тима, что он всё портит, но испортила в итоге всё сама. Затем подошла к окну на кухне, выглянула во двор, видела, как Тим вышел из подъезда, и оранжевый капюшон его худи быстро растворился в темноте. Да что со мной не так?!

Я закрылась в ванной, чтобы в слезах не попасться родителям на глаза и избежать расспросов. Включила воду, подставила руки под струю воды и смотрела на себя в зеркало. И этой полоумной трусихе из отражения я сказала, что она дура, и повела себя, как истеричка. И если Тим теперь никогда не захочет с ней общаться, то поступит правильно.

Через пятнадцать минут в ванную осторожно постучалась мама:

— Ян, ты там жива?

— Да, через пять минут выйду.

Умылась, и, ускользнув от родительского внимания, ушла в комнату. Телефон непривычно молчал, сообщений от Тима не хватало. А зелёный кружок, показывающий, что он в сети, укорял меня. Теперь меня душила вина, и я не выдержала. Не знала, как объяснить мою внезапную истерику, за день я дважды оттолкнула Тима от себя, и не могла даже себе объяснить, что на меня нашло. Написала ему короткое:

«Тим, прости меня!»

Но стоило мне отправить это сообщение, зелёный кружок погас, сообщение осталось непрочитанным, хотя Тим наверняка получил уведомление, но не стал ничего выяснять и отвечать. Просто вышел. Я понимала, что, возможно, сделала ему больно, и такого он точно не заслужил.

Тим на уроках выглядел сердитым, в мою сторону не смотрел. А я так и не решилась подойти к нему сама и поговорить. На большой перемене, как всегда, чаёвничали с Ингой.

— Чего хмурая такая? — спросила она.

— Я, похоже, очень Тима обидела.

— Ты?! — Инга поперхнулась. — Разве ты способна кого-то обидеть?

— Он вчера пришёл ко мне, а я испугалась, что нас заметят соседи, и просто убежала.

— Твой стиль! Я думала ты только от Ковалёва бегаешь, — хмыкнула Инга. — А Тим что? Дай угадаю: даже не попытался тебя догнать, а теперь строит из себя обиженку?

Инга так всё перевернула, что ситуация выглядела совсем под другим углом. Я не стала комментировать, и по моему молчанию она сделала вывод, что права.

— Он тобой манипулирует, — подруга наклонилась ближе. — Не ведись. Если ты и дальше будешь вестись на его обидки, он продолжит. Но я почему-то так и думала, что он трус и слабак. А если ещё и манипулятор, то это полный треш.

Я слушала Ингу, и всё больше задумывалась над её словами. С такой подачи я никогда и не думала о Тиме. Замечала в нём только хорошее, а Инга, похоже, видела его насквозь.

Я тяжело вздохнула, а Инга продолжила:

— Янка, у вас же всё не как у людей. В отношениях всегда должен быть оголённый нерв, страсть, страдания от тоски друг по другу, а если этого нет, то какой вообще смысл? За ручку походить?!

— Не должно быть страданий. Зачем это всё, если это одни страдания?! — эту мысль Инги я никак не хотела принимать.

— Если только одни ссоры и страдания, то это не круто, но всегда должны быть сильные эмоции, тогда это по-настоящему! Но любовь — это как безумие, когда рвёт башню, ломает, как наркомана, когда ты дышать не можешь. Кажется, что умрёшь без любимого человека, и сердце из груди вылетает! А у вас какой-то сопливый треш. Сплошной тухляк.

— Я думаю, что важнее человек, а не эмоции, тем более такие.

Мне нужно было подумать над словами Инги, найти доказательства её правоты. Конечно, верить в то, что Тим мной манипулировал, не хотелось. Спросить напрямую?! Он же не признается. Оставалось только не вестись на его обиду и ждать, когда сам напишет. Но так я тоже не могла, я-то чувствовала вину.

— И что ты будешь делать, человек? — улыбнулась Инга, передразнивая меня.

— Я с ним поговорю, если будет манипулировать, думаю, я сразу пойму.

— Нет, ты его не раскусишь. Он ведь начнёт давить на жалость, и что тогда?

— Не знаю пока. Но для начала нужно просто поговорить!

Но Тим не строил из себя обиженку, хоть и ходил хмурый, но перед последним уроком написал:

«Не убегай после уроков, встретимся, где обычно».

И действительно ждал меня на нашем месте недалеко от входа.

— Что это вчера было? — начал он.

Говорил серьёзно, но без претензий.

— Если бы я сама могла объяснить, — я опустила глаза. — Прости! Ты меня напугал, я терпеть не могу сюрпризы, а ты ещё и вёл себя странно.

— Чем напугал-то? И странно, это как?

— Н-у-у, приставать начал, затащил в тёмный пролёт и полез целоваться. До этого ты был другим.

— В пролёт затащил, потому что ты боялась соседей. А в чём странность, что я хотел тебя поцеловать?

Я чувствовала себя загнанной в угол. Тим говорил мне об этом вчера прямым текстом.

— Сейчас не вижу ничего странного, а вчера меня это пугало. Ты предупреждай заранее.

— Предупреждать заранее?! Тебя, как, письменно уведомить? С нотариально заверенной подписью?! — Тим не шутил, он явно возмущался. Потом фыркнул. — Окей. Яна, предупреждаю, что буду пытаться тебя поцеловать сегодня, завтра, послезавтра и во все последующие дни наших встреч, возможно, неоднократно. Прими к сведению, распишись здесь и здесь. Так подойдёт? Или нужно ещё и расписание составить?

Тим говорил серьёзно, но его сарказм укорял. Всё это время я пыталась поймать его на манипуляции, но, похоже, об этом он даже не думал. Зато его явно цепляло, что я его постоянно отвергаю.

— Тим, ну хватит, — усмехнулась я. — Но у меня условие, чтобы мы были только одни. Без свидетелей.

Тим огляделся по сторонам:

— Сейчас тут никого нет.

— Вон мужик сидит в машине, — указала я на стоянку. — Вон бабуля какая-то собаку выгуливает.

— Они на нас даже не смотрят, — и не успела я это проверить, как Тим приблизился и поцеловал меня.

В этот раз так медленно, нежно и бережно, что я растаяла, как мороженка.

Тим отстранился. А я ещё стояла несколько секунд с прикрытыми глазами и наслаждалась теплом в груди и состоянием невесомости, а потом словно очнулась и начала испуганно оглядываться.

— Ян, ты странная, — улыбался Тим, глядя, как я смотрю по сторонам.

Я ничего на это не ответила, ещё пребывая в каком-то состоянии внутреннего блаженства. А Тим взял меня за руку, и мы двинулись дальше к моему дому. Вспомнились слова Инги про любовь. Не было ни безумия, ни страсти, ни тахикардии, но было тепло, приятно, а, главное, не страшно, хоть я и стеснялась свидетелей наших поцелуев.

У моего подъезда мы не расходились. Тим предупредил, что он сегодня уедет пораньше с Пашей, поэтому на каток мы бы успели только дойти и переобуться, вместо этого предложил погулять сейчас и обещал забежать вечером.

— Не надо вечером. Не хочу расспросов от родителей. Да и Соньку можешь разбудить, — мы развернулись от подъезда и пошли вокруг дома.

— Я тебе напишу, а ты выйдешь, погуляем.

— Тим, у нас же завтра квиз по биологии, ты помнишь?

— Помню, — скривился он. — Но ты ведь всё знаешь?

— Всё равно повторю раздел, на меня обычно надеются.

— И я буду надеяться, что к тебе в команду попаду, — улыбнулся он.

Тим всё равно забежал после тренировки. Но не стал заходить, написал:

«Я у твоего подъезда, спустись на 5 минут».

Тим подарил мне букет синих гербер, улыбался, как вчера. Но уже не такой взбудораженный, хоть и взъерошенный после тренировки, и даже с небольшой одышкой.

— Ты бежал, что ли? А это в честь чего? — удивилась я цветам.

Тим неопределённо пожал плечами.

— Я в принципе люблю бегать, иногда до дома с трени бегаю, если силы остаются. А цветы?! Твой же любимый цвет синий, а мы шли мимо цветочной лавки, а они прям на витрине, синие такие, яркие. И меня переклинило.

— Спасибо, — я улыбнулась и обняла Тима.

Это было так приятно, особенно умилял повод: подарить цветы только потому, что они синие.

Мы отошли от освещенного подъезда и спрятались в тёмном закоулке за детской площадкой. Тим обмотал нас обоих моим шарфом, крепко обнял меня и поцеловал:

— Давно мечтал так сделать! С нашей первой встречи!

Он целовал опять бережно и нежно, а я затаивала дыхание, чтобы не спугнуть момент. Меня накрывало ощущение нереальности и неги, словно я становилась воздушной, как облако: тёплое, нежное облако, которое так любило целоваться с Тимом. Я словно проваливалась в какую-то блаженную прострацию, становилась заторможенной.

— Теперь не боишься? — хмыкнул Тим, даже в темноте его глаза чуть блестели.

— Нет, — улыбалась я, хотелось продолжения.

Но Тим слишком быстро убежал домой. А я так и осталась с этим внутренним блаженством. Поставила дома цветы в вазу на кухне. Села, подпёрла подбородок руками и любовалась букетом, лелеяла в мыслях приятные моменты с Тимом.

— О, какая красота! И кто он? — заглянула на кухню мама.

Я почему-то думала, что родители уже легли спать. Потом мама взглянула на меня и улыбнулась. Отпираться не было смысла, папа вчера видел Тима, мама тоже будет наседать, пока не узнает:

— Тимофей, мой одноклассник.

— Клячин? — удивилась мама.

Я кивнула.

— У него мама очень красивая, Лариса, — поделилась она. — Но его на собраниях всегда за пропуски ругали, он же вроде каким-то спортом серьёзно занимается?

Мама была явно осведомлена о моих одноклассниках, но в большей степени о тех, с кем я училась в средней школе. А с Тимом мы учились с пятого класса, его-то она помнила.

— Угу. Гимнастикой. Я спать. — Односложно ответила я и встала.

Мама своими расспросами спугнула трепетный момент моих грёз, и я вздохнула.

Раз в месяц вместо классного часа Екатерина Сергеевна устраивала нам квизы по биологии. Давала тему за две-три недели, потом делила весь класс случайным образом на четыре команды, и мы начинали играть. На интерактивной доске появлялись вопросы, по минуте на обсуждение, четыре тура. Команде победителей — пятёрки, второму месту — четвёрки. Проигравшим ничего.

Я любила эти квизы, вроде как игра, но мозги напрягать приходилось. Это было весело, а ещё одноклассники считали удачей попасть в команду со мной. За всё время квизов моя команда только один раз получила четвёрку.

Как бы Тим ни надеялся, но мы с ним оказались в разных командах. Тема была «экологические сукцессии». У нас подобрался сильный состав, и в этот раз мы просто разгромили остальных. Команда с Тимом была на последнем месте, и, выходя из кабинета, мы посмотрели друга на друга, и он виновато поджал губы. Ведь вместо того, чтобы готовиться, он провёл весь вечер со мной.

А ещё перед Днём защитника Отечества мы на классном часе подарили мальчикам носки с надписями: «Король ботанов» и стальные брелки с овощами. Они посмеялись, но сказали отомстят на Восьмое марта.

А Инга вновь приуныла из-за Дождика. Тот опять пропал и не отвечал на звонки.

— Опять к нему в салон пойдёшь? — складывалось впечатление, что он Ингу избегал, но она с настойчивостью упрямого барана ходила за ним.

— Конечно. Выясню, куда он пропал.

— У вас точно всё хорошо? — осторожно начала я.

Хоть Инга и любила рассыпать подробности своей личной жизни, но восхищением ей нравилось делиться больше. Когда случалось что-то нехорошее, Инга становилась хмурой тенью, как сейчас.

— Да. Вроде, — она задумчиво мешала ложкой чай. — Я очень его люблю.

— А он?

— Он всегда радуется мне, когда я прихожу. Такой добрый, милый, нежный. Позавчера приготовил лазанью для меня, представляешь? Он же такой большой и горячий, как медведь. Но когда пропадает вот так без объяснений, я себе места не нахожу.

Мои советы Инге были явно не нужны. Я лишь поддержала её морально, хотя у меня возникали сомнения насчёт Дождика. Он совершенно не внушал мне доверия, но чтобы не вгонять подругу в ещё большую тоску, я вселила в неё надежду, что всё у них наладится.

А с Тимом мы сегодня вновь помчались на каток. Я вручила ему подарок на 23 февраля — оранжевые напульсники и крафтовый набор орехов. Столько счастья было в его глазах, он меня крепко стиснул, поднял над землей и кружил, смеясь: «Спасибище!» У него сегодня было хорошее настроение. И если бы меня кто-то спросил, как выглядит счастливый человек, я бы указала пальцем на Тима. Он притащил мне большую упаковку шоколадок Милкивей только потому, что они были в синей обёртке.

— Ну же, Яна, сделай ласточку, — посмеивался он надо мной на льду.

Но я в который раз чуть приподнимала ногу, буквально на пару сантиметров и сразу же казалось, что я сейчас встречу носом лёд. Но Тим настаивал, он кружил вокруг меня и иногда раскручивал вокруг своей оси.

— Страшно! — в очередной раз попытка не удалась.

Тим проехался рядом в ласточке, а потом начал махать руками и хрипло каркать.

— Твоей ласточке не мешало бы бросить курить, — засмеялась я.

— А твоей научиться летать. Давай уже! — Тим опустил ногу и опять приблизился ко мне. Я боялась, что он снова меня раскрутит, как юлу. — Опирайся на меня и поднимай ногу.

— Может, не надо?

Я протянула Тиму руки, ухватилась за них, почувствовала опору и приподняла ногу назад.

— О, молодец! Выше! Выше! Уже почти ласточка! — подбадривал меня Тим и чуть потащил меня на себя.

Я потеряла равновесие, Тим меня поймал, но сам плюхнулся на лёд, а я полетела на него и ткнулась носом Тиму в грудь. Он зашипел и поморщился.

— Ты как? — я чуть приподнялась на руках.

— Задницу отбил.

Но вместо того чтобы встать, просто улёгся на лёд.

— Тим, вставай, ты чего?

Я попыталась слезть с него, но он обхватил меня руками и крепко прижал к себе. Отчего-то по-дурацки лыбился.

К нам уже стали подъезжать люди и спрашивать, нужна ли нам помощь. Я подобралась к Тиму поближе, чтобы заглянуть в его лицо.

— Тим! Ну же! Вставай. Что так сильно ударился?

Хотя по его довольной улыбке было понятно, что он притворяется, и ему совершенно не больно. Я кое-как выкарабкалась из его объятий, и всё пыталась встать на коньки. Тим сел на лёд и с усмешкой смотрел на мои неловкие попытки. Поднявшись, я бросила хмурый взгляд на улыбающегося Тима, расслабленно восседающего на льду. Начала отряхиваться:

— Больше никаких ласточек!

— Окей. Твоим фирменным стилем будет стиль “пингвинчик”! — он ловко поднялся на ноги, отряхнул спину, как мог, и, обняв меня, вновь начал разгонять.

Пока я была на катке, мне написала Инга:

«Ян, Дождик пропал. Его ни на работе нет, ни дома. Но администратор сказала, что он отпросился на пару дней по личным вопросам. Попросил всех клиентов перенести. Останься сегодня у меня, плиз».

Было понятно, что Инга тоскует и волнуется, и бросить её в этот момент я никак не могла. Предупредила Тима, чтобы он ночью опять не заявился ко мне. Отпросилась у родителей, откупилась сказками от Сони и отправилась к подруге. Инга маялась: то впадала в тоску, то сердилась, расхаживая из угла в угол.

— Почему он ничего не сказал мне? Что за личные вопросы?

— Если ты ничего не можешь сделать, просто успокойся, давай кинчик посмотрим какой-нибудь, чтобы отвлечься. Там новый сезон «Мира дикого запада» вышел, кстати. Тем, что ты изводишь себя, ситуации не поможешь.

И хотя мы смотрели сериал, но Инга каждые две минуты дёргалась и заглядывала в смартфон.

— Дай сюда! — я отобрала у подруги телефон с разблокированной перепиской с Джорджем и написала:

«Я волнуюсь! Срочно напиши мне, как только прочитаешь это сообщение!»

— Всё! Этого достаточно. Через пару дней, когда его отгулы кончатся, сходишь в тату-салон, а пока успокойся.

Инга надула губы и вздохнула. Через пять минут тренькнуло уведомление в телефоне, и Инга подскочила как ужаленная, но на лице тут же мелькнуло разочарование, видимо, это был не Джордж.

— Ковалёв вписку устраивает на выходных в честь днюхи, говорит, можно взять с собой кого-нибудь. Пойдёшь со мной?

— Что я там забыла?!

— У него крутая хата. Это за новым ЖК, трёхэтажный дом, с бассейном. Оторвёмся!

— Во-первых, там будут только ваши, во-вторых, ты же знаешь, что я не люблю такое, — поморщилась я.

— Степашку, что ли, уговорить сходить, — задумалась Инга. — У меня сейчас такое состояние, что хочется напиться. Мне уже восемнадцать, а я ни разу не напивалась! Зашквар!

— Ты хочешь споить Степашку? — усмехнулась я и искренне пожалела одноклассника Инги. — Бедный Лёша.

— Кстати, мы вчера Белкина затащили к нам в команду на робототехнику и такую вещь с ним замутили! — и Инга принялась мне в подробностях рассказывать об их новом проекте.

Белкин Елисей — тоже её одноклассник, взял в этом году первое место по программированию в городе, собирался теперь в Москву. Он тот ещё гик. Задрот похлеще Степашки, но зато очень крутой программист. Лучший в нашей гимназии.

Мне было ничего не понятно, но я как болванчик кивала, радуясь, что Инга отвлеклась от Джорджа.

— Надо споить Белкина! — коварно ухмыльнулась Инга.

Она принялась писать в чат их класса, потом написала Степашке, что без него к Ковалёву не пойдёт и нужно уговорить прийти Белкина, чтобы можно было там обсудить их новый проект.

А мы в выходные отправились к Тиму на крышу. В руке он нёс пакет.

— Что там? — заинтересовалась я.

— Скоро узнаешь.

Я опять напряглась. Всё-таки к сюрпризам, наверное, никогда не привыкну, даже к приятным. Тим, заметив, что я нахмурилась, пояснил:

— Там кое-что съедобное.

— Хорошо, хоть не плетки с верёвками, — усмехнулась я.

Тим многозначительно приподнял брови: похоже, он был лучшего мнения обо мне, пока я не ляпнула про верёвки.

Мои опасения оказались напрасными. В пакете у Тима лежали разные виды орехов, штук десять, наверное: миндаль, фундук, фисташки, грецкие, макадамия, бразильский, арахис, кешью, маленькие кедровые. Я знала, что Тим обожает орехи. Он мне как-то признался, что постоянно чувствует голод и таскает с собой мешочек с орехами: ими-то он как раз и пропах насквозь. Тогда я пошутила над ним и сказала, что Тим, как белка, постоянно везде лазает и прыгает, и точит орешки. Но мысленно про себя стала называть его: «Мой ореховый мальчик». И сейчас он предлагал мне выбрать свой любимый орех.

Мы перепробовали все, и Тим ждал мой вердикт.

— В лидерах у меня кешью, на втором месте кедр, а на третьем грецкие.

Орехи забились по зубам, и я возила языком во рту, чтобы вытащить их.

— Мой любимый миндаль, а потом фисташки, — поделился Тим. — Хочешь эксперимент? Я угадаю с закрытыми глазами на вкус любой из них.

Я принялась кормить его орешками, и, удивительно, но он по вкусу очень быстро определял орех.

— Ты читер, они и по форме разные! Но какие же они сытные! — я чувствовала, что объелась горстью орехов. — И по зубам забиваются.

Мы стояли у парапета и смотрели на лес. Тим протянул мне жвачку.

— Март пришёл, и сразу потеплело так! Вот и весна пришла, — улыбнулась я. День стоял ясный, и солнце вовсю припекало. — Уже всё тает, скоро и лес зазеленеет. Ты не гуляешь в лесу?

— Сейчас там грязно, но как растает, можно на великах погонять. Там тропки есть до самого озера.

— Я думала там болота, ни разу не была в этом лесу. Очень хочу увидеть озеро!

— Давай, как высохнет, сходим. А болота — это туда, дальше, — и Тим махнул в сторону, правее от озера.

А с левой стороны прямо в лесном массиве располагались элитные коттеджи, всего одна улица. Я вспомнила, что Инга говорила про вписку у Ковалёва сегодня и указала на элитки:

— А Ковалёв там живёт?

Тим кивнул.

— Ты для чего спрашиваешь? — в его голосе мелькнуло напряжение.

— Инга говорила, у него сегодня вписка.

— Хочешь сходить? — прищурился Тим и посмотрел на меня.

— Нет, конечно! Что я там забыла?! Смотреть, как бухают физики?!

Почему-то Тим при упоминании Ковалёва напрягся, стал менее разговорчивым. И мне так и не удалось его вернуть к хорошему настроению. Мы сидели и слушали музыку до самого заката, а проводив солнце за горизонт, долго целовались в сгущающихся сумерках.

— У нас с тобой появилась классная традиция провожать солнце, — улыбнулась я и уткнулась носом в шею Тиму.

Прикрыла глаза, вдыхая его запах, чувствуя слабость в руках и ногах, а внутри приятное блаженное тепло. До чего же может быть хорошо с кем-то близким. Я бы, наверное, вечность так стояла и обнималась, наслаждаясь запахом Тима, его теплом, его объятиями, слушала его ровное дыхание. Он потёрся подбородком о мою щёку, сжал меня ещё крепче и сказал на ухо тихо-тихо:

— Я люблю тебя.

И по мне побежали мурашки, по всему телу. Я распахнула глаза, поёжилась, как от холода и отстранилась, глядя на Тима. Он улыбался одними глазами, смотрел тёплым взглядом. Наверное, ждал от меня ответа о взаимности, но мне было так сложно сказать, что я тоже его люблю. И я не смогла, но и оставить такой взгляд без ответа тоже не могла. Потянулась к губам Тима и поцеловала его. Пусть ответ он ищет в моём поцелуе, раз мне не хватает смелости выдавить из себя признание. Быть может, когда-нибудь я наберусь смелости и тоже ему признаюсь.

У меня звякнул телефон, оторвав нас друг от друга. Писала Инга. Спрашивала, где я и звала к себе ночевать через пару часов.

— Инга сегодня грозилась напиться и споить Степашку с Белкиным, — рассказала я Тиму, усмехнулась и ответила подруге, что останусь у неё.

— Хочешь ко мне зайдём, чаю попьём, а потом я тебя до Инги провожу, — предложил Тим и передёрнул плечами. — А то зябко стало.

— У тебя родители дома, я стесняюсь, — созналась я. — Я лучше домой заскочу.

По дороге мы разговорились про концерт, который должен состояться через неделю в субботу в Москве:

— Тебя родители-то отпустят со мной?

А я совершенно забыла их предупредить. Наверное, всё-таки пришло время познакомить Тима с родителями.

— Давай тогда ко мне зайдём, познакомишься с предками, и заодно и про концерт им скажем, — неожиданно для себя предложила я.

Тим легко согласился.

— Концерт будет до восьми вечера. Как вариант можно остаться на ночь в квартире у систер, она, скорее всего, будет ночевать у нас здесь, она на выходные всегда приезжает, — предложил Тим. — Или на такси до дома.

Я вдруг дико покраснела, совершенно не готовая ночевать вместе с Тимом. Хорошо, что было темно, и он не заметил, как я смутилась от его предложения. Может, он и не имел ничего в виду, а додумала подробности совместной ночёвки я себе сама.

— Я за второй варик, — весело отозвалась я. — Как подумаю о концерте, у меня аж всё зудит внутри от нетерпения.

— Представляю твой восторг, — хмыкнул Тим.

По дороге я предупредила маму, что мы с Тимом сейчас зайдём. Она даже обрадовалась. Мама у меня любила гостей, поэтому не успели мы зайти, Тима тут же усадили за стол, налили горячий кофе и придвинули к нему миску с выпечкой.

Мы сидели за столом и пили чай. Тим один пил кофе и выглядел смущённым, но разговор про концерт всё же завёл.

— Это те странные мужики, которых Яна постоянно слушает? — расспрашивал папа.

— Они самые, — хмыкнула я.

— И во сколько вы вернётесь?

— Концерт примерно до восьми-девяти, и добраться ещё часа два-три. До полуночи вернёмся точно, — прикидывал Тим с запасом.

Я не подводила доверия родителей, всегда их предупреждала, и они в принципе легко меня куда-либо отпускали, если знали, где я, с кем и когда вернусь.

— А, кстати, я сегодня у Инги останусь, — вспомнила я.

— Точно у Инги?! — строго спросил папа и покосился на Тима.

— Точно, точно!

А потом я потащила Тима показать мою комнату. Здесь сразу было понятно, что живут две сестры, и в каком углу каждая обитает — одна половина моя, другая Сонина. Тим с интересом оглядывался, и мне хотелось узнать, что он думает. Остановился он у моего стола, где ещё валялась косметика с моих сборов к нему. Разглядывал тушь, палетки с тенями.

— Тут тобой пахнет, — усмехнулся Тим.

А я впервые задумалась, чем же пахнет от меня. Я остро чувствовала запахи других, но не знала собственного.

— Чем от меня пахнет?

Тим подошёл, наклонился над моей шеей и принюхался, касаясь шеи кончиком носа, а у меня по всему телу пробежались мурашки, так приятны были его прикосновения.

— Не знаю чем, но чем-то притягательным и сногсшибательным. От тебя пахнет весной!

И снова вогнал меня в краску.

— Надеюсь, не прелыми листьями, грязью и собачьими какашками?!

— Нет, — рассмеялся он. — Свежестью, цветами, зеленью!

— Это, наверное, мой новый шампунь, он очень вкусно пахнет, — пыталась отшутиться я.

Тим спорить не стал и смотрел на стену над моей кроватью. Потом усмехнулся, но так ничего и не сказал. В комнату скреблась Соня, но папа и мама настойчиво её отгоняли и пытались увлечь. И в очередной раз я не выдержала и впустила сестру.

— Яна, читять! — требовательно заявила она, шустро вытаскивая из своего ящичка стопку книг.

Я виновато посмотрела на Тима, но он лишь усмехнулся и уселся на мою кровать.

— Сонь, иди сюда! — заглянула к нам мама.

— Она нам не мешает. Сейчас я ей книжку почитаю, и мы пойдем, а вы будете спать укладываться.

Мама кивнула и прикрыла дверь.

— Я тоже послушаю, можно? — спросил Тим не у меня, а у Сони.

Мы с сестрой устроились на её кроватке. Тим бесцеремонно развалился на моей кровати. Теремок и Репка прочитались очень быстро, а на Мухе-цокотухе Соня вырубилась, не дождавшись развязки с чудесным спасением красавицы. Я уложила Соню ровнее, подложила ей под бок Басика, и, накрыв одеялом, покосилась на Тима. Он лежал с закрытыми глазами. Неужели тоже уснул?

—Тим? — шепотом позвала я.

— М? — приоткрыл он глаза и хмыкнул. — Такой триллер там с мухой. Ты классно рассказываешь сказки, я заслушался!

Я приложила палец к губам, и, выключив свет, мы выскользнули из комнаты, а затем, попрощавшись с родителями, и из квартиры. Инга уже должна была вернуться домой.

Перед лифтом я, как всегда, замерла, проверила телефон и ключи в кармане и только тогда шагнула в кабину. И Тим это заметил:

— Ты чего притормаживаешь всегда перед лифтом?!

— Ты только не смейся, но у меня есть фобия. Я в шестом классе уронила в шахту лифта ключи, и не могла попасть домой. И теперь очень боюсь уронить в щель либо телефон, либо ключи, поэтому всегда проверяю их в кармане, прежде чем переступить.

Тим не стал смеяться, наоборот, поделился со мной своим страхом:

— У меня тоже есть фобия. Я дико боюсь порвать связки на запястье, поэтому я всегда в напульсниках. Для меня это конец спорта, — вздохнул Тим. – Я однажды связку потянул на ноге, ахилл немного надорвал. Это было почти что смерть, адски больно. А если на руке порву, то лучше сразу сдохнуть. Хотя растяжения и ушибы у нас вообще каждую тренировку, это уже норма, полсумки лекарств таскаю с собой: бинтов, мазей. Как инвалид какой-то.

Я рассмеялась:

— Если кто из нас и инвалид, так это я. Физрук достал уже докапываться. Когда я выпущусь, для меня самой большой радостью будет больше его не видеть. И не слышать!

Мы вышли из подъезда и медленно, взявшись за руки, пошли к Инге.

— Систер у тебя зачётная, забавная такая!

— Я её обожаю, — улыбалась я. — Все почему-то считают, что старшие дети ревнуют родителей к младшим, а я вот не ревную. Меня Сонька очень любит, причём это чувствуется, она так радуется мне всегда. А ещё она такой сладкий пирожочек, целыми днями бы тискала!

— Я тоже люблю свою систер, насчёт тисканий не знаю, — засмеялся Тим. — Но вот она точно любит меня щекотать.

— Ты знаешь, что братья и сестры — это наши самые близкие родственники, в генетическом плане. Даже от родителей у нас по пятьдесят процентов генов от каждого, а с братом или сестрой намного больше.

— У меня единоутробная сестра, — признался Тим. — У нас разные отцы, но мы с систер близки несмотря на семь лет разницы. Надо вас познакомить, ты ей сто пудов понравишься. Сейчас покажу её.

Тим достал телефон и нашёл видео с какого-то концерта. Там он снимал селфи и широко улыбался, кружил камерой. Рядом зажигал Паша с милой девушкой, которая танцевала и хохотала, запрокидывая голову. Она была невысокого роста с длинными каштановыми волосами, она помахала в камеру. Потом Тим показал лайк, улыбнулся и отключил камеру.

— Мы на концерты ходим обычно таким составом, — рассказывал Тим. — У меня сестра развелась полгода назад, стала свободным человеком наконец-то.

— Свободным?! — удивилась я.

— Её мужик вообще никуда не отпускал. Вроде пока ухаживал, нормальный был, сам с ней ходил везде: и на концерты, и по театрам. А как поженились, чуть ли не к батарее её привязывал. Сам никуда не хотел и ей запрещал. Всех подруг её спроваживал, меня пытался выгонять из их квартиры. А я привык, что мы с Ликой и Паштетом в вечном движе, и мы её похитили однажды ночью и поехали в клуб. Этот гад за нами, выследил её. Приколи, следилку ей в телефон втихаря поставил. Такой скандал закатил, кидаться начал с кулаками сначала на нас с Пашей. Мы его пытались утихомирить, поговорить, извиниться. А когда Лика заступаться за нас полезла, чуть ей не втащил. Паштет влез, защитил её, но сам нехило огрёб. И после этого она вещи собрала и свалила.

Я даже не знала, что и сказать. Погрузилась в раздумья. Неужели нельзя разглядеть человека до замужества? Или может он специально шифровался?

— Не грузись, — обнял меня Тим. — Она сама рада, что так получилось. Ей казалось, что всё в норме, пока её мужик не проявил себя. Говорит, глаза открылись, какой он человек. Плохо, что Паштет на Лику запал, и походу серьёзно. Он хоть и мутит периодически со своими бабами, но стоит упомянуть про Лику, сразу меняется. А если куда-то выдвигаемся вместе, то не отлипает от неё.

— А ты против?

— Ну... я и Пашу очень давно знаю, он Лику точно не обидит, тем более, если прям серьёзно у него всё. На него можно положиться, но, блин, семь лет разницы! Лика его всерьёз не воспринимает, хоть и знает, что он её любит. Отшучивается от него, — Тим хмыкнул. — Говорит, подрастёшь, тогда поговорим.

Мы дошли до дома Инги, свет у неё в окнах не горел. Я ей позвонила. Инга явно исполнила свои желания — говорила заплетающимся языком:

— Ян, я тут Лёшу провожаю, а то он на ногах не стоит. Скоро буду.

— А вы где?

— Около гимназии, — весело отозвалась она.

— Подождите нас, мы поможем проводить Лёшу, — рассмеялась я и положила трубку, услышав от Инги утвердительный ответ, что они будут в скверике напротив входа.

— Инга напоила Степашку и тащит его домой, — со смехом рассказала я Тиму.

— Степашку?! — Тим тоже рассмеялся. — Пошли, я должен это увидеть.

Услышали мы их раньше, чем увидели.

— Лёша, держи себя в руках! — требовала заплетающимся языком Инга.

Мы приблизились. Они сидели на лавке, и Лёша в руках себя не держал и норовил завалиться на Ингу, а она подпирала его сбоку. Увидев нас, Инга обрадовалась:

— Блин, он тяжёлый, собака, и так и хочет упасть.

Тим приподнял Степашку и облокотил на себя, Инга пыталась его подпирать сбоку, но я потянула подругу на себя, и она взяла меня под руку.

Степанову на телефон кто-то позвонил, он неловкими движениями шарил по карманам, ответил удивительно трезвым, но очень раздражённым голосом:

— Да иду, я, мам, уже иду! Скоро буду, — и нажал отбой.

— Инга, как тебе не ай-яй-яй, споила Лёшу, — усмехнулась я.

— О, да он без моей помощи прекрасно споился. Янка, мы что-то все там понапились. Вроде пили ром с колой, пьётся как кола, легко и вкусненько, а потом шарах по мозгам! И ты уже и не ты, и ноги не держат. А Степашка на какой-то крафтовый сидр подсел, присосался к бутылке и так и ходил с ней в обнимку, не знаю, сколько он выжрал, но на ногах не стоит. Я б вписалась у Илюхи, но у Лёши мама, видите ли, волнуется, тащи его теперь!

Я впервые видела Ингу в таком состоянии, она обдавала меня парами алкоголя, а ещё от неё пахло бассейном.

— Вот его мама обрадуется такому подарочку, — усмехнулся Тим, придерживая пьяного Степашку. Они шли чуть спереди от нас.

— А Белкин где? — вдруг вспомнила я про вторую жертву, которую грозилась напоить Инга.

— Белкин остался у Ковалёва, задрых в обнимку с Сашкой Капрановой. Я не стала его будить, он вроде и собирался вписаться. У Илюхи там места полно. Тоже напи-и-ился в слюни, — смеялась Инга. — Жаль тебя, Ян, не было!

— Чтобы я тоже напилась?! Тоже мне удовольствие, смотреть на ваши пьяные рожи, — рассмеялась я. — Как же хорошо, что я не пошла.

— А мы о тебе говорили, между прочим. Илюша спрашивал, почему я тебя не взяла, просил позвонить. И ты меня убьёшь... — Инга запнулась и чуть не упала, но я придержала её.

— Ты опять что-то ляпнула?

— Я и не думала, что они это раздуют так, говорю же все понапились просто, может, забудут завтра, — оправдывалась Инга.

— Что ты сказала? — допытывалась я.

— Я при Тимофее не скажу ничего, он меня тут закопает, а мне ещё жить хочется, — Инга посмотрела на пару впереди. — Лёша, что же ты так далеко живёшь?!

— Нормально я живу, мы пришли,— отозвался Степашка, а потом как завопил на всю улицу:— Бли-и-ин!

Где-то в домах даже залаяли собаки. Степашка ударил себя по голове:

— Я забыл шапку! Надо вернуться!

— Лёш, ты совсем дурак?! Пугать так! Завтра сходишь, заберёшь, — дёрнулась от его крика Инга.

— Нет, мне сейчас нужна, — упрямился тот.

— Нужна, так сам за ней и иди! — сердилась Инга. — Его тут до дома дотащили, а он ещё и возмущается!

— Это моя любимая шапка, — нудил Лёша.

— Лёх, всё! За шапкой завтра с Ингой сходите, — пресёк его нытьё Тим. — Тебе нужно проспаться. Я сейчас его отведу до квартиры, — он обернулся к нам. — Никуда не уходите.

Мы послушно уселись около подъезда на лавку. Инга достала телефон и начала писать Ковалёву, я положила голову подруге на плечо, устала и дико хотелось спать. Но смотрела в экран телефона:

«Илюх, Степашка очень переживает за судьбу своей шапки, боится, вдруг ты её наденешь, и больше не отдашь. Можешь её найти? Полосатая такая, серо-красная, кажется».

Как ни странно, но Илья появился в сети, прочитал сообщение, прислал ржущий смайл, а через две минуты селфи в шапке Степашки:

«Нигде не могу её найти».

Мы с Ингой засмеялись, и она вновь написала:

«Облом. Ну ладно, Степашка завтра придёт к тебе искать её. В шесть утра», — и снова смеющиеся рожицы.

Фотку Ковалёва Инга переслала Степашке с подписью:

«Шапка передавала тебе спокойной ночи».

«Ты вернешься?» — вдруг прилетело сообщение от Ковалёва.

«А у вас весело?»

Илья прислал фотку, где в гостиной перед телеком в разных позах кто-то спал, кто-то смотрел фильм, но осталось их человек девять от всего класса. Ковалёв подписал:

«Ламповый вайб. Приходи. Ром ещё остался».

Инга вдруг вытянула руку и сделала селфи себя и меня на её плече, отправила Илье:

«Не могу, мне ещё Яночку спать укладывать».

Я хмыкнула.

«О, а можно к вам? Я тоже хочу уложить Яночку», — тут же ответил Илья с коварно ухмыляющимся смайлом.

— Инга, блин! Ты что творишь?! — я вспыхнула.

Инга хитро на меня посмотрела, улыбнулась и написала Ковалёву:

«Поздняк, теперь завидуй молча. Раньше надо было думать».

«Это мы ещё посмотрим!» — успела увидеть ответ Ильи.

Вышел Тим. Я сердилась на Ингу, но та была невозмутима и улыбалась каким-то своим мыслям.

— Как там мама Лёшу встретила? — поинтересовалась я. Время-то уже было почти полночь.

— С распростёртыми объятиями, — хмыкнул Тим.

Мы шли медленно, и Инга снова взяла меня под руку. А Тим держал за руку с другой стороны.

— Тимофей, а на что ты готов ради Яны? — внезапно заговорила Инга.

— Инга, не начинай! — чуть толкнула её я.

— В каком плане? — фыркнул Тим. — Чем-то пожертвовать или что-то сделать?

Мне уже этот разговор не нравился, хотелось его свернуть, но и перебить их я не могла.

— Поступки. Я имею в виду настоящие мужские поступки, — Инга была серьёзна, хоть голос и выдавал её нетрезвость.

— А что ты подразумеваешь под мужским поступком? — отозвался Тим.

— Например, попросит тебя Яна убить кого-нибудь?

— Инга, что ты несешь?! — не удержалась я от возмущения.

Тим молчал, а потом серьёзно ответил:

— Наверное, нет, на убийство не решусь.

— Даже если этот человек сделал Янке что-то плохое? — не унималась Инга.

— Ян, тебе кто-то сделал что-то плохое? — Тим вдруг затормозил и уставился на меня.

— Всё, кончайте эти разговоры! Никто мне ничего плохого не делал и убивать никого не надо! Пойдёмте уже быстрее.

— Ты ж спортсмен?! – Инга не успокоилась. — А вот попросит Яна тебя выбирать: она или спорт, ты что выберешь?

— Яна этого не попросит, — серьёзно ответил он.

— А если бы возник такой выбор?

— Я не знаю, в каком случае может возникнуть выбор, нужно смотреть по ситуации.

— Тимофей, что ж ты такой ду-у-ушный! – пьяно потянула Инга. – Вот уведёт у тебя кто-то из-под носа Янку, пока ты там с турником обнимаешься, вот тебе и будет ситуация.

Но Тим лишь хмыкнул.

А я сердилась на Ингу, хотела спать, замёрзла. Ещё переписка Инги с Ковалёвым выбила из колеи, а разговором с Тимом Инга, видимо, решила меня добить окончательно. Оставшийся путь мы шли быстрее, но в гробовом молчании, каждый думал о чём-то своём.

Перед подъездом Инги, пока она возилась с кодовым замком, Тим меня коротко поцеловал и улыбнулся. Хотя до этого был задумчивый. Вздохнул и напомнил, что завтра уедет на сборы на целую неделю. Он мне об этом говорил как-то, но я не запомнила даты. Потом попрощался и ушёл, а мы потопали на пятый этаж.

— Инга, зачем ты байтишь Тима? — накинулась я на неё.

— Хотела узнать, насколько он любит тебя, — неопределённо пожала плечами подруга. Как оказалось, она тоже едва стояла на ногах, но на улице её так не шатало. — Понимаешь, я никак не могу его раскусить, что он за человек. И походу, нифига он тебя не любит!

— Тебе и не надо его раскусывать, потому что он мой! И он меня любит! — хоть я и злилась, но придерживала подругу, пока она раздевалась, чтобы Инга не упала. — Что за фигня с Ковалёвым?! Я же просила больше нас не шипперить!

— О-о-о, — многозначительно потянула Инга и потащила меня в ванную.

Мы стояли у зеркала и смывали косметику, смотря друг на друга в отражении, и Инга рассказывала:

— Ты только не психуй, плиз! Короче, из-за того, что ты его оттолкнула на дискотеке, он запал на тебя. До этого, говорит, и не замечал особо. Я сказала, что ему ничего не перепадёт, особенно после того, как он слухи про нас распустил. А потом ляпнула, что у Петренко и то шансов больше тебе понравиться, чем у Ильи. Как его это выбесило, ты бы знала! Там и Петренко оживился, подлил масла в огонь, но Илюха вообще с катушек слетел, на Петренко начал наезжать, на тебя права заявлять. Янка, я не ожидала от них такой реакции, клянусь! Говорю же, они пьяные были, но из-за тебя чуть не подрались, — Инга смотрела на меня умоляющим взглядом, и до меня медленно доходило, на что она спровоцировала Ковалёва.

— Инга! — в каком-то отчаянии вскрикнула я. — Зачем ты всё это делаешь?

— Прости, Ян, я честно-честно, не специально! Хотела его лишь немного потроллить, что упустил тебя, лошара, а вылилось в то, что они с Петренко серьёзно разосрались и забились на пари, в кого из них ты первого влюбишься.

Инга выглядела виноватой. Пьяной и виноватой, но это её не оправдывало. А у меня от возмущения пропал дар речи. Я стояла с одним смытым глазом и сверлила в зеркале Ингу взглядом.

— А то, что у меня есть парень, ты им, видимо, забыла сообщить?!

— Если бы я им сказала, что ты с Клячиком мутишь, они бы и не поверили. Может, они по пьяни так разгорячились, а завтра протрезвеют, помирятся и всё забудут, — поджала губы Инга.

— Ты их раздразнила, ты всё и исправляй! Завтра же скажи, что у них нет шансов, потому что у меня есть парень! — указала я на Ингу пальцем.

— А может, пусть Тимофей поревнует, ты ему слишком легко досталась, имхо, — Инга намазывала лицо пенкой и вновь приняла невозмутимый вид.

— Инга! Ты обещала не лезть к нам с Тимом! — я тоже быстро-быстро размазала пенку по лицу, умылась и, достав свою зубную щётку, сказала. — Вот и не лезь!

Инга тяжело, протяжно вздохнула.

Как назло, в ближайшую неделю у Тима начались спортивные сборы, и он уехал на целую неделю тренироваться перед соревнованиями. Вернуться должен был как раз к концерту, в субботу. Писал редко и в основном по вечерам, а мне его дико не хватало. Я уже настолько привыкла к его присутствию в классе, к тому, что он каждый раз провожал меня домой, к его улыбкам и поцелуям, что как только Тим пропал, поняла, насколько прочно он обосновался в моей жизни. Без него стало пусто.

А ещё так надеялась, что Инге удастся угомонить своих одноклассников, и их пари сойдёт на нет. Но уже после первого урока по дороге на литературу ощутила на своём плече крепкую руку, меня обдало ароматом дорогого мужского парфюма, древесно-шипрового. Очень приятный запах, в отличие от его владельца.

— Яночка, привет! — заигрывающим тоном будто пропел над ухом Ковалёв.

Как быстро он меня переквалифицировал из пустого места в Яночку. Я остолбенела, а потом попыталась сбросить руку Ильи с себя, но он прижал меня к себе ещё сильнее. И тогда я почувствовала его настоящий запах: он по-прежнему, как и на дискотеке, пах кефиром, хлорированной водой и хвоей. Нас огибали мои одноклассники, с любопытством оборачиваясь.

— Илья, отпусти! — резко дёрнулась я. Ткнула ему локтем под рёбра, вырвалась и отступила на два шага.

А он, довольный, лыбился во весь рот:

— Чем после школы занята?

— Учёбой, — буркнула я и хмуро смотрела на него. — Не трогай меня больше!

Илья приблизился, но я вновь отступила, пока не упёрлась спиной в стену, Ковалёв встал рядом, тоже опёрся о стену, но сохранял дистанцию.

— Тут недавно открылся один крутой японский ресторан. Ты любишь роллы? — улыбался он.

Я смотрела на него с опаской и злилась, совершенно не принимая этих метаморфоз: тогда он смотрел мимо меня, а теперь изображал из себя героя-любовника. Хотя почему изображал?! По нему было видно, что он себя таковым и считал. И я вдруг осознала, что быть для Ковалёва пустым местом гораздо лучше, чем объектом его внимания.

— Терпеть не могу! Я с тобой никуда не пойду, — попыталась сразу отшить его я и обойти. — Мне нужно на урок!

— А с Ингой пойдёшь?

Ковалёв схватил меня за руку, потянул на себя и вновь стиснул в объятиях, прижал к себе. Он был выше меня на голову точно, сильный и крепкий, как скала. Я, насколько хватило сил, уперлась руками в его грудь и чуть ли не прорычала сквозь стиснутые зубы.

— От-пус-ти!

Зазвенел звонок, и Илья разжал свои объятия. Я сразу отскочила от него и метнулась в класс. Села за парту. Русички ещё не было. Я суматошно вытаскивала учебники. Сердце билось, как у перепуганного зайца. Руки тряслись. Всё это время Галочка не сводила с меня глаз, и когда я повесила сумку на стул, наклонилась ко мне и проговорила:

— Ян, ты алгебру достала, а у нас сейчас литература.

Когда я, наконец, вытащила нужный учебник, уже пришла наша русичка Маргарита Васильевна, которую все за глаза звали «Марго». Галочка опять наклонилась и зашептала мне на ухо:

— Я видела, как вы с Ковалёвым обжимались. Вы что вместе?!

Я почувствовала, как покрываюсь красными пятнами, погружаясь в какую-то трясину отчаяния, машинально оглянулась на парту Тима, ища там островок спокойствия, но там сидел один Марк. Как же не вовремя пропал Тим, когда он мне так нужен!

Галочка ёрзала на месте весь урок, я ей ничего не ответила. Но если нас видела Галочка, то теперь не избежать слухов, и после звонка я всё-таки удовлетворила её любопытство:

— Нет, мы с Ковалёвым не вместе! Никогда не были вместе и не будем! — и умчалась в столовую жаловаться подруге.

— Инга, избавь меня от Ковалёва, плиз! — расположившись за столом, сразу начала я.

Она расхохоталась.

— Илюха, я смотрю, времени даром не теряет. Он прислал мне «один-ноль». Я сначала не поняла, к чему это.

— Ты обещала, что поговоришь с ними!

— Я и поговорила, но это не помогло: и Илья, и Коля сказали, им пофиг, что у тебя есть парень. Они даже не разговаривают с друг другом теперь, прикинь!

— Блин, Инга! Как ты так умудряешься создавать вокруг столько траблов, и втягивать в них меня!

— Ты говоришь прям как моя мать, — скривилась Инга. — А что Илюха-то натворил?

— Стал излишне любвеобильный! И зажал меня в коридоре, — сердито буркнула я.

Инга ухмыльнулась, но задумалась:

— Я с ним ещё поговорю, — она заглянула в телефон. — О, как раз пишет. Приглашает нас с тобой роллы поесть.

— С ним ни за что!

Инга улыбнулась и что-то ответила Ковалёву, потом подняла на меня глаза:

— Илюха — такой человек. Ему нужен трофей, и чем более неприступная крепость, тем сильнее азарт. Я так поняла, они с Петренко закусились ещё на той дискотеке. Коля сказал, что ты симпатичная, и Ковалёв решил тебя соблазнить, а ты его обломала. Илюха бесился, Коля злорадствовал. И видимо, когда я сказала, что у Петренко больше шансов, это и стало спусковым крючком.

Я тихо застонала, мне совершенно не хотелось быть втянутой в их разборки. Петренко с виду скромный парень, и для меня казался очень высоким, но он всегда мило улыбался, здоровался при встрече, и, кажется, даже был у меня в друзьях в соцсети.

— Если это так, неужели Ковалёв такой мерзкий, что решил соблазнить девушку, которая нравится другу? — я поморщилась. — Как он ещё Алёну у Кравцова не отбил?

— Борюсик, зная Илюху, свою Алёнку от себя не отпускает ни на шаг, прибьёт на месте, — хмыкнула Инга. — Илюхе, видимо, нужно чувствовать себя победителем. Может, если он поймёт, что завоевал тебя, интерес пропадёт?

— Предлагаешь вешаться на него как остальные? — я уставилась на Ингу.

— Думаю, это самый лёгкий путь от него избавиться, — поджала она губы. — Сделать вид, что он победил и посмотреть, что будет делать. Хотя может он рили запал на тебя.

Я вдруг вспомнила, как Илья меня поцеловал на дискотеке: обдал мерзким запахом пива, а потом нагло и настойчиво начал целовать, сминая мои губы своими. Подкатила тошнота. Меня передёрнуло, повторения подобного не хотелось.

— Нет уж! У меня есть Тим, а Ковалёв с Петренко пусть идут лесом!

Инга одобрительно кивнула и хихикнула:

— Я ему так и написала, что роллы он будет есть один.

И подруга протянула мне сообщение, которое написала Илье:

«У тебя не 1-0, а теперь -1. Если будешь с Яной руки распускать, уйдёшь в минуса, она этого не любит, так что роллы придётся есть одному».

«Ок. Учту».

Эта неделя у нас была праздничная, в четверг как раз было Восьмое марта, выходной день, а седьмого, предпраздничный день с сокращёнными уроками, кучей цветов и хорошим настроением у девушек.

Но у меня настроение было не очень. Я скучала по Тиму, хоть он и присылал мне голосовые перед сном, но мне не хватало его присутствия рядом. Тем более весна, наконец, вошла в свои права: началась настоящая капель, пели птицы, светило солнышко, журчали ручьи, даже сердце пело от наступления весны, и так хотелось гулять с Тимом!

Раз на улице потеплело и пахнуло весной, то в предпраздничный день я решила надеть свой любимый плащ могильщика. И вдруг обнаружила в кармане цветные шарики, про которые благополучно забыла. Я в тот же день вспомнила про них ночью, но не хотелось вылезать из-под одеяла, думала посмотреть на них утром, но собиралась в спешке, натянула пуховик и больше про них не вспомнила. Сейчас подумала, что нужно бы вернуть их Артёму. Подержала шарики в руке, искры внутри завораживали и гипнотизировали. Но рассматривать их не стала, опаздывала в школу.

Несколько раз в неделю мы пересекались уроками с физиками, то у нас урок после них, то наоборот. Иногда бывало, что кабинеты располагались рядом, и тогда мы обычно стояли вместе с Ингой перед уроками.

В этот день у нас как раз была первой информатика, а у физиков химия через кабинет от нас. Наш класс был открыт, а физики толпились около окон.

Не успела я дойти до кабинета, как навстречу мне вынырнул Ковалёв с букетом красных роз. Сверкая зубами, протянул мне цветы:

— Яночка, это тебе!

— Извини, Илья, не могу их взять, — я попыталась его обойти, чтобы проникнуть в кабинет.

Покосилась на Ингу среди физиков, она стояла и улыбалась, да и весь их класс уставился на нас. Наверное, ждали представления, как я приму букет, брошусь с распростёртыми объятиями на Илью, и под бурные аплодисменты мы уйдём в закат. Похоже, у меня входило в традицию обламывать Ковалёва при свидетелях.

Он преградил мне путь:

— Яночка, а что ты любишь больше всего на свете?

«Уж точно не тебя», — хотелось сказать. Первой мыслью в голове вспыхнул Тим, я смутилась, а потом посмотрела Ковалёву в глаза:

— Хорошую погоду и весну, вот как сегодня, а ещё когда мне дают свободу ходить там, где я хочу и не трогают меня! – сделала акцент на последних словах.

Илья хмыкнул.

— Яночка, я же искренне, от всей души, — он снова протянул мне букет.

— Я не возьму, извини.

— Почему? В чём виноваты цветы? Можешь их забрать и выкинуть, если они тебе не нужны, — Ковалёв всё так же настойчиво протягивал мне букет.

— У меня есть парень! А цветы не виноваты, что мне от тебя ничего не нужно. Оставь меня в покое!

— Нет, не оставлю! — Ковалёв расплылся в широкой улыбке.

— Я знаю про ваш спор с Петренко, и не буду играть в ваши игры!

— А мы и не играем, — Ковалёв приблизился и проговорил мне в ухо. — У нас с тобой всё серьёзно, Яночка!

Мимо нас прошелестела юбкой химичка. Я стояла к ней спиной, а вот Ковалёв смотрел прямо на неё, громко поздоровался и пошёл её догонять, на ходу поздравляя с праздником, рассыпался в комплиментах и вручил ей букет роз, якобы от их класса. А я проскользнула в кабинет информатики.

— Ян, это полная жопа! — а с такими словами встретила меня Инга в столовой.

Я приподняла брови, требуя подробностей. И лишь когда мы расположились за столом, как всегда с чаем и пирожком, Инга наклонилась к моему и уху и начала рассказывать:

— Дождик ездил разводиться, прикинь?! Точнее, они развелись с женой месяц назад, но там как-то только через месяц можно развестись, типа сначала документы подаёшь. Короче, неважно. Они разошлись, и он переехал сюда, устроился на работу, не успел обжиться, а через неделю уже я объявляюсь. И в прошлый раз, когда он пропадал, как раз и подавал документы о разводе. Он говорит, сначала хотел дождаться, когда их официально разведут, и потом только со мной мутить, но не дождался. А вчера всё это на меня вывалил! Говорит, что относится ко мне только с серьёзными намерениями, предлагает даже к нему переехать.

Я смотрела на Ингу и не моргала, а подруга кусала губы.

— И? — не выдержала я.

— Это не «И», это полная задница! Я теперь не знаю, что делать. Вроде он свободный человек и любит меня, но эта тема с разводом — просто лютый кринж! Он сказал, ему жена изменила, и он ушёл, — скривилась Инга.

— И ты ему поверила?

— Поверила, — вздохнула она. — Но вчера не осталась у него. Попросилась домой всё обдумать. Он меня проводил, тоже загрустил, и на этом всё. Пишет мне теперь, что любит, прощения просит. А что ответить, я не знаю. Как бы ты поступила?!

Инга так редко спрашивала моего совета, что я растерялась. Попыталась представить себя на месте Инги, но не получалось. Джордж меня лишь пугал.

— Я бы не оказалась на твоём месте, убежала бы от Дождика подальше в первый же день.

Инга опустила глаза и так тяжело вздохнула. Я боялась, что она расплачется. А потом подруга сложила руки перед собой на столе и уронила на них голову, похоже, расплакалась. Я погладила её по голове.

— Инга, не расстраивайся так, плиз. Если Дождик не врёт, то, может, и стоит дать ему шанс. Как варик, напиши его жене, спроси, из-за чего они разошлись. Хотя если она на него до сих пор зуб точит, то вряд ли она пожелает вам счастья.

Инга подняла на меня красные глаза, всхлипнула:

— Мне, правда, так плохо без него. Больно так, будто дыра в сердце.

И я вздохнула и поджала губы. Может, я потом об этом пожалею, но сейчас я жалела лишь Ингу:

— Тогда миритесь. Приложи Дождика к себе на рану, как подорожник.

— Очень большой вышел подорожник, — хмыкнула Инга, но, слава Богу, улыбнулась.

Яна:

Тим:

Инга:

Паша:

Илья:

Артём:

Последний урок у нас был классным часом, мы поздравили Екатерину Сергеевну, а нас поздравили мальчики. Отомстили за «королевские» носки, и подарили нам маски для сна с коронами и надписями: «Королева отдыхает» и наборы масок для лица с изображениями фруктов и овощей. Да у нас прям класс монархов-ботанов собрался. Но с чувством юмора проблем ни у кого не оказалось, поэтому над подарками мы просто весело посмеялись, и ответку оценили все.

Но когда я вошла в класс, на моей парте лежала небольшая коробка в подарочной упаковке, а рядом какой-то плакат, свёрнутый в трубочку.

Я села и вопросительно глянула на Галочку, она должна знать, от кого это добро. Галочка не заставила себя упрашивать, наклонилась к моему уху:

— Это тебе Захарченко положил на парту, — соседка довольно улыбалась, ведь был новый повод для сплетен.

Я обернулась на Марка, но тот уткнулся в телефон.

— Ты не откроешь?! — сгорала от любопытства Галочка.

Мне тоже было интересно. Я начала с плаката. Развернула и еле сдержала свой восторженный писк. Это была афиша предстоящего концерта Imagine Dragons с автографами. У меня сердце подпрыгивало от счастья. Хотелось визжать на всю школу от радости. Только один человек мог мне такое подарить, и он, увы, был не здесь, иначе я бы его зацеловала до смерти при всём классе. Но даже несмотря на своё отсутствие, Тим смог подарить мне подарок, да ещё какой! Всё-таки я люблю Тима, пусть он проложил самый короткий путь к моему сердцу через Драгонсов, но люблю за это я именно его!

Галочка не поняла моих восторгов, а я бережно свернула афишу в трубочку, сияя от счастья. Хотелось прямо сейчас взять и признаться Тиму в любви.

Пришло время второго подарка. Я осторожно сняла обёрточную бумагу, внутри была картонная коробка с логотипом, который мне ничего не говорил, а внутри серьги. Длинные, элегантные с ярко-синими камнями, ручейком увеличивающимися книзу.

— Вау! — даже Галочка восхитилась. — Вот это Марк! Кто бы мог подумать!

Хоть это и была бижутерия, но выглядели серьги лучше драгоценностей. Мне не терпелось их примерить, и поэтому, когда закончился классный час, я помчалась в туалет, нацепила серьги, но освещение в дамской комнате оставляло желать лучшего. А вот в атриуме, рядом с раздевалкой висело большое зеркало, и освещение было яркое.

Я забрала свои вещи из раздевалки, надела плащ. Шарф и сумку бросила на лавку, хотелось взглянуть на серьги, но такие украшения нужно носить с волосами, забранными вверх, и я собрала волосы в пучок, и смотрелась в зеркало, разворачивая голову то одной, то другой стороной. Серьги блестели, висюльки удлиняли шею, а синие камни оттеняли глаза. Я улыбалась: серьги мне очень шли, смотрелись потрясающе.

И пока я улыбалась, позади меня нарисовался Илья. Разглядывал меня в зеркале. При его появлении улыбка сразу сползла с моего лица.

— Тебе идёт. Это вам ваши подарили?

А потом подошёл ближе, аккуратно взял серёжку в руку и начал рассматривать, и между делом провел тыльной стороной пальцев мне по шее от уха до ключицы. Я резко отскочила, будто меня обожгло, по телу пробежались мурашки. Нет, это прикосновение было не случайно.

И в этот момент я заметила боковым зрением пристальный взгляд. Повернулась. Рядом с лестницей стоял Петренко, нахмуренный, и пристально смотрел на нас. Может, он решил, что это Ковалёв подарил мне серьги, а может даже видел этот далеко не безобидный жест.

Илья проследил за моим взглядом, Петренко просто стоял и смотрел, прищурившись. Илья усмехнулся и вдруг захватил моё лицо ладонями и чмокнул в губы, посреди атриума, на глазах у всех.

— Как же ты достал уже! — разозлилась я, готовая ударить его, но он со смехом отскочил.

Петренко пропал, наверное, ушёл в зал. Они всегда после уроков играли в баскетбол, Ковалёв крутился около меня, а мне нужно было дождаться Ингу.

— Кстати, Яночка, ты же на весеннюю дискотеку в пятницу придёшь? Я буду тебя ждать. Мы с тобой так и не дотанцевали. У меня гештальт не закрыт.

Каждую четверть у нас устраивали бал среди старших классов. Сначала на официальной части вручали грамоты, дипломы за особые достижения «гордостям» гимназии. Потом активисты устраивали концерт с песнями, плясками и театральными сценками, и следом шла дискотека, с которой я благополучно всегда уходила, кроме последней, зимней. Инга тогда сказала, если я выпущусь из школы, ни разу не побывав на школьной дискотеке, то буду жалеть всю оставшуюся жизнь. И я побывала, к несчастью. И теперь об этом жалею

— В этот раз точно не приду, — буркнула я.

Появилось моё спасение в виде Инги.

— Что, Илюша, зубки о Яночку ещё не все пообломал? — с довольной ухмылкой подошла она к нам.

— Всё цело, и зубки, и губки, так что мы на дискотеке будем не только целоваться, но и кусаться, да, Яночка?

— Инга, пошли, — я дёрнула подругу в раздевалку, подобные шутки лишь раздражали, но всё равно вгоняли в краску.

— Крутые серьги! — заметила Инга, когда мы вошли в раздевалку. — Это тебе Илья, что ли, прибомбил?!

— Нет, Тим! — улыбнулась я. — От Ильи я бы ничего не взяла. Он меня уже достал! Опять, козлина, поцеловал на глазах у всех!

— Интересно, как Тимофей отреагирует на соперника, — прищурилась Инга.

Я сердито посмотрела на Ингу, вздохнула. Тим и так напрягался при любом упоминании Ковалёва, а если узнает, что Илья зажимает меня в коридорах и пристаёт, точно не обрадуется. Но Тим не полезет в драку, тем более с Ковалёвым. За драки у нас могли легко выпереть из гимназии.

Мы вышли на улицу и пошли к Инге. Я запустила руки в карманы и вновь нащупала шарики.

— Кстати, помнишь ту пирамидку, которую мы на крыше достали? В тот раз из неё выпали эти шарики, — я вытащила из кармана шарики и протянула их Инге. — Так и лежали у меня в плаще с того дня.

— Ух ты! Я думала та штука цельная. А что это? Какие-то драгоценные камни? Тёплые... — рассматривала Инга.

— Нужно их Артёму отдать. Это всё-таки была вещь его мамы.

— Ян, можно с тобой поговорить? — рядом со мной вдруг вырос Петренко.

— Как будто у меня есть выбор, — вздохнула я и посмотрела на него снизу вверх, он был длинным и худым, и из-за этого казался нескладным.

По крайней мере, Коля не трогал меня, и это уже было плюсом ему в карму. Мы с ним ни разу не общались, он всегда учился в «А» классе, знала про него только то, что он неплохо играет в баскетбол и дружит с Ковалёвым и Борисом.

— Если что, я не собираюсь отходить, — подала голос Инга.

— Да я и не прогонял, — мялся Петренко и явно не решался завести разговор. — Я, это… предупредить хотел. От Илюхи подальше держись, он играет с тобой.

Инга рядом прыснула смехом.

— Я в курсе про ваш спор, и про вашу ссору, — я опять глянула на Петренко. — Это всё, что ты хотел сказать?

Он шёл рядом, серьёзный, и немного косился на нас с Ингой. Смущался.

— Не всё. Может, погуляем как-нибудь?

Инга опять рядом издала нечленораздельный звук то ли фыркнула, то ли хрюкнула. Но ей явно было очень весело.

— Я же вроде сказала, что в курсе про ваш спор, и не хочу в этом участвовать, — хмурилась я.

— Спор ни при чём, — опять замялся Петренко. — Я бы и без спора хотел бы... Так. Просто. Погулять.

— Она с одним уже нагулялась. Так. Просто. Посидели в Маяке, — вдруг вставила веское слово Инга, передразнивая Колю.

Я усмехнулась. Да, месяц назад я и сама думала, что мы просто погуляем с Тимом, а теперь уже не представляла себя без него.

— Да, Коль, извини, у меня уже есть парень. Поэтому не получится.

— А кто он? — вдруг заинтересовался Петренко.

— Какая разница?! Кто бы ни был, но шансов у вас с Ильёй нет, — смотреть снизу вверх было неудобно.

— Ты его знаешь, — вдруг добавила Инга и усмехнулась. — И очень удивишься.

Коля нахмурился, посмотрел пристально и недоверчиво:

— А к чему такая конспирация, теперь ещё интереснее. Он точно существует?

Инга рассмеялась:

— Я же тебе говорила, что они не верят, а когда узнают, кто он, ещё больше не будут верить.

— Точно существует, — улыбнулась я. — Не слушай Ингу.

Мы подошли к Пятёрочке и стояли у входа. Молчали. Нам с Ингой нужно было купить сметану и зелень к пельменям, а Коля никак не уходил. Наконец, Инга не выдержала:

— Коль, ты всё сказал? Мы тогда пойдём. Пока, — Инга взяла меня под руку и потащила к дверям.

Я виновато поджала губы и махнула рукой Петренко. Он вздохнул и попрощался, выглядел растерянным и задумчивым.

— Ну и тряпка! А пьяный борзый такой был! — возмущалась Инга у стеллажа со сметаной. — Я бы ставила на Ковалёва, он хотя бы предпринимает какие-то действия.

— Мы с ним до этого не общались ни разу, понятное дело, он стесняется. Мне его даже немного жаль.

— Да это вообще лютый кринж! — Инга выбрала сметану. — Петренко на уроках вроде нормальный, а при тебе натуральная тефтеля. Что это такое: «Держись подальше от Илюхи»?! — передразнила она.

— И всё-таки он лучше, чем Ковалёв. Терпеть не могу наглых парней.

— Я уже поняла, что тебе нравятся тряпки, — хмыкнула Инга. — В парне должен быть мужской стержень. Настойчивость, сила, решительность. Поступки, в конце концов, мужские.

— Меня настойчивость только пугает, — призналась я.

— Приставучих и я не люблю, но мужчины должны совершать подвиги!

Мы вышли из магазина, Петренко уже ушёл. А мне стало понятно, почему Инга не воспринимала ни Степашку, ни соседа Артёма, как бойфрендов, в её глазах они не были способны на подвиги. Всё-таки у нас с ней прямо противоположные вкусы на парней.

— А какой подвиг совершил Джордж? За что ты его любишь?

— Он крутой, решительный, и в нём чувствуется стержень! Да и выглядит он, как мужчина, если уж на то пошло. Знаешь, я бы на месте Петренко подошла бы к тебе... — Инга вдруг обняла меня одной рукой за плечо, той рукой, в которой несла сметану и так проникновенно заговорила. — Яна, я так тебя люблю! Давай бросим всё и уедем жить на необитаемый остров, я буду доставать тебе с пальмы кокосы и раскалывать их голыми руками, а наши пятеро голопопых детишек будут купаться в океане! Ради тебя я построю дом на берегу, порву пасть любой акуле, и мы будем ловить рыбу, есть кокосы, и жить долго и счастливо.

Давно я так не смеялась, у меня выступили слёзы. Инга тоже говорила сквозь смех. А в мыслях перед глазами стоял Петренко. Он был ростом с пальму, срывал кокосы и разрывал акулу пополам. Просмеявшись, я утирала слёзы и всё-таки поинтересовалась:

— А почему дети-то голопопые?!

— Зачем вам на необитаемом острове одежда?

— Да, Инга, от такого предложения невозможно отказаться, — посмеивалась я. — Акулу только порванную жалко.

— Нормальный подкат, а не вот это вот всё.

— Всё равно не могу понять, чем я могла зацепить Петренко. Он длинный, я ж ему в пупок дышу!

— А может его как раз и возбуждает, когда кто-то дышит ему в пупок! — расхохоталась Инга.

По дороге мы зашли к Артёму, хотели отдать ему шарики. Он впустил нас в квартиру, такой же, как всегда, меланхоличный и бледный. Такое ощущение, что он из дома вообще не выходил с того дня.

— Артём, хотели тебе отдать. Это выпало из пирамидки тогда. Пролежали у меня в плаще всё это время, я про них забыла, — я протянула ему шарики.

Он чуть нахмурился, протянул руку их взять, и нас одновременно ударило током. Разряд прошёл по всему телу, волосы у меня встали дыбом. Артём отдёрнул руку.

— Нормально так шибануло, — он ещё больше нахмурился. — Что это за хрень?

Инга взяла с моей руки фиолетовый шарик, её током не ударило. Может, статическое электричество скопилось.

— Так ты не знаешь, что было внутри той штуки? — Инга поднесла шарик к глазам и вглядывалась в искрящуюся сердцевину.

— Инга, мне было девять! Мама прислала письмо и посылку, написала сохранить до её приезда. Это всё, что я знаю. Равиль пытался вскрыть пирамидку, руку мне порезал, — Артём посмотрел на шрам на ладони. — Но она не открылась.

Я тоже машинально посмотрела на свой порез, он уже чуть затянулся, осталась красная полоска шрама, но я вновь протянула Артёму шарики.

— Возьми их! Они твои. Что бы это ни было.

— Нет уж. Мне этот геморрой не нужен, и так слишком много проблем из-за этой фигни. Забирайте эти шарики себе. Подарок вам, на Восьмое марта, — хмыкнул он.

— О, можно, я тогда себе фиолетовый оставлю, — обрадовалась Инга.

— Ладно, спасибо, — я сунула оставшиеся два шарика в карман, они были такие тёплые, что не хотелось выпускать их из рук.

— Может, зайдёте? — вдруг предложил Артём, смотря на Ингу. — Чаю попьём.

Инга перевела взгляд на меня, я пожала плечами. Мы стояли в коридоре не раздеваясь. Инга держала банку сметаны в руках. Хоть Артём и производил впечатление социофоба, но с нами был вежливым и милым. И всегда так смотрел на Ингу, что я чувствовала себя лишней.

— Пошли лучше к нам, у нас есть пачка пельменей. Яна приготовит их по своему фирменному рецепту, — вдруг предложила Инга.

И Артём не стал отказываться. Надел кроссовки, накинул куртку, и мы поднялись на пятый этаж.

— Сейчас нам Янчик сбацает своё коронное блюдо, — Инга набирала воду в кастрюлю, а я тем временем шинковала зелень.

Артём сидел за кухонным столом:

— Могу помочь.

— Помочь пельмени сварить?! — хмыкнула Инга, поставила кастрюлю на огонь и уселась напротив Артёма. Достала из кармана свой фиолетовый шарик и разглядывала его. — Всё-таки интересно, что это такое? Как думаешь, это драгоценный камень?

Артём осторожно взял шарик в руки, посмотрел:

— Непохоже на драгоценный. Там что-то есть внутри. Может какой минерал, типа как янтарь хранит в себе частичку древнего мира.

Я тем временем закончила кромсать зелень, принесла из кармана другие два шарика и сидела, вглядываясь в зелёный:

— Они, мне кажется, одинаковые, только цвета различаются. У кого бы узнать, что это такое? И там внутри как будто искры движутся.

Инга схватила красный и тоже вглядывалась. Потом убежала в комнату и принесла лупу, светила фонариком телефона.

Вода закипела, я засыпала пельмени, и мы сгрудились над шариком и смотрели в лупу.

— Может его попробовать расколоть? — предложил Артём.

— Я тебе попробую! — Инга вырвала у него из рук шарик. — Я сначала узнаю, что это за фигня, вдруг что-то ценное. Можно попробовать в ломбарде узнать или у ювелиров.

Пока они спорили, я занялась готовкой. Мой фирменный рецепт заключался в том, что сначала пельмени варились, как только всплывали, я сливала часть воды, добавляла сметану, зелень и приправы, и они ещё какое-то время тушились в сметанном соусе. Подавались в этом же соусе. Получалось вкусно, по крайней мере, мы с Ингой любили их в таком виде.

Артёму тоже понравилось. Мы все были голодными и поэтому торопились есть, за столом то с одной стороны, то с другой кто-то интенсивно дул на горячий пельмень, и это было так смешно, будто мы передавали эстафетой это «Хо-хо-хо» друг другу. А когда вновь завели разговор, то как-то быстро переключились на 8 Марта и обсуждение подарков.

А шарики я опять положила в карман плаща.

— Надо почаще к вам заходить, девчонки, — улыбнулся Артём перед уходом.

В пятницу Инга всю перемену уговаривала меня пойти на дискотеку, но после встречи в коридоре с Ковалёвым, когда он подмигнул мне и сказал: «Яночка, до встречи на дискотеке» желание пропало напрочь. Хоть я изначально и не собиралась, но Инга рвалась пойти.

— Янчик, давай хотя бы на полчасика останемся.

— Инга, меня с прошлого раза до сих пор обсуждают. А филологини скоро зажмут в тёмном углу и прибьют, а ведь мне Ковалёв даже не нравится! Я незаслуженно погибну.

— Я бы давно на твоём месте замутила с Илюхой. Всё-таки он краш.

— Сама с ним и мути, — насупилась я.

— Я предлагала ему как-то в прошлом году, он сказал, что я не в его вкусе.

А вот это стало для меня новостью.

— Как он ещё жив остался после таких заявлений, — хмыкнула я. — А если он твой краш, зачем шипперишь меня с ним постоянно?

— Сейчас у меня есть Дождик, и Илюха ему проигрывает по всем фронтам. Янчик, ну, пойдём сходим на дискотеку, — вновь начала ныть Инга.

— В этот раз без меня, поберегу силы на завтрашний концерт, — улыбнулась я и добавила: —...и нервы.

Инга в итоге тоже не осталась на дискотеку, и мы после праздничного выступления собирались уйти, но у гардероба меня снова поймал Илья. Схватил за руку и держал, не давая войти в раздевалку.

— Не, не, не. Куда сбегать? Ты мне ещё танец должна.

— А больше я тебе ничего не должна?! — я пыталась вырвать свою ладонь у Ковалёва, но он так крепко держал, что хотелось плакать от отчаяния.

— Вообще-то ещё кое-что должна. Но это мы потом обсудим.

— Отпусти меня! — вновь попыталась я вырвать ладонь.

— Илюх, ты русского языка не понимаешь?! — из раздевалки вышла Инга со своей курткой.

— Ага, Яночку только отпусти, сразу сбежит, — оправдывался он, но выпустил мою ладонь, и я тут же ускользнула внутрь раздевалки. — Видишь?!

— А ты боишься не догонишь? — фыркнула Инга.

— Что вы засобирались-то? Сейчас самое интересное начнётся.

Я взяла свой плащ, ботинки и вышла в атриум. Инга с Ильёй сидели на лавочке посередине. Инга переобувалась и что-то ему говорила. Что-то серьёзное, судя по её лицу. Когда я подошла, оба замолчали. Села рядом с Ингой, сняла туфли. И тут заметила нашего школьного психолога, она прошагала мимо и пошла на второй этаж, и я сразу вспомнила об обещании, данном Михаилу Захаровичу. Уже прошло больше месяца, а я так и не написала ему ничего. Стало стыдно. Я должна была зайти к психологу, хотя бы для галочки, ведь обещала.

— Инга, слушай, хочешь, иди пока на дискотеку, я тебя там найду, мне нужно кое с кем поговорить, — я схватила свои вещи, опять повесила их в раздевалку и побежала за психологом.

К своему стыду, я даже не помнила её имени. Она была молодой, приветливой, мы общались перед Новым годом. Психолог проводила у старшеклассников профориентацию, мы делали различные тесты, а потом она индивидуально общалась с каждым.

Я постучалась, заглянула, она уже дошла до своего кабинета, сидела за столом перед компьютером.

— Можно с вами поговорить? — как назло, я пришла без запроса, а тот, что мне предложил Михаил Захарович, напрочь вылетел из головы.

— Да, конечно, — она кивнула на стул перед её столом. — Только скажи мне, кто ты.

Когда я назвалась, она открыла толстую папку нашего класса, проглядывала её, приговаривая под нос: «Яна, Яна, Яна...», потом нашла меня, полистала папку, там почему-то была вклеена ксерокопия выписки из больницы. Я сжала губы, теперь она будет знать, что перед ней психически неуравновешенная личность. Она остановилась на лечении, а потом посмотрела на меня:

— Ты сейчас принимаешь антидепрессанты?

— Уже нет, с мая перестала.

— И как себя чувствуешь?

— Очень хорошо, даже лучше, чем с ними.

— О чём ты хотела поговорить? — посмотрела она мне в глаза.

И я растерялась. То в голове роились какие-то тревоги, переживания обо всём на свете, но когда психолог задала вопрос, в мыслях образовался вакуум, не за что было зацепиться.

— Может, тебя что-то тревожит, пугает в последнее время? — психолог дала мне минуту и вновь спросила.

Пугает!

— Есть кое-кто, кто меня пугает, — это первое, что пришло ко мне в голову от ассоциации со словом «пугает». — Есть один мальчик, который пристаёт. И я уже боюсь его появления, что он опять выкинет.

— Так, — кивнула она. Видимо, ждала подробностей, но я молчала.

— Он делает что-то против твоей воли?

— Конечно!

По доброй воле я бы не стала обниматься и целоваться с Ковалёвым.

— Яна, это серьёзное дело, о насилии нужно сообщить руководству школы.

— Вы что?! Не было никакого насилия! — я уставилась на неё. Она, видимо, не так поняла.

— Любое действие против твоей воли — это уже насилие, тем более домогательства, — мягко пояснила она.

Я нахмурилась, для меня насилие было в прямом смысле изнасилованием, а домогательства — излишне откровенные приставания. Моя картина мира о домогательствах явно не сходилась с мнением психолога.

— Ты ведь наверняка говорила, что тебе неприятны эти приставания?

Я задумалась:

— Я не помню, чтобы говорила, что неприятны, но точно просила меня не трогать.

— О подобных вещах стоит сообщить руководству школы, — снова спокойно заговорила она.

— Не, не, не, — я мотала головой. Она предлагала мне заявить, что Ковалёв — насильник. Я на такое не пойду, ведь это неправда. То, что он поцеловал и прижал к себе без моего согласия и схватил за руку, явно не стоит таких громких обвинений. Илья даже не лапал меня, то есть и домогательством не назовёшь.

Я уже сотню раз пожалела, о том, что пришла и завела этот разговор. Чувствовала, что краснею и меня загнали в угол.

— Мне, вообще-то, пора. Извините, что отвлекла такой ерундой, — я резко встала и попыталась сбежать.

Но психолог меня опередила и встала перед дверью, смотрела мне в глаза:

— Яна, ты понимаешь, что если сейчас не пресечь эти приставания, дальше будет только хуже. Он с каждым разом будет заходить дальше и дальше. Если ты не можешь сама дать отпор, не нужно стесняться просить о помощи. Если это доставляет тебе дискомфорт, это нужно прекратить.

— Я прекращу! Я дам отпор, найду способ, — пыталась убедить психолога, лишь бы она быстрее опустила меня. Если я обвиню Ковалёва в насилии и домогательствах, то быстрее из гимназии вылечу я, чем он. За клевету. — Можно я пойду?

— Яна, быть может, он тебе угрожает чем-то, шантажирует? — вглядывалась она мне в лицо. – Сказанное здесь, здесь и останется.

— Нет, — мотала я головой. — Скорее просто играется. Всё нормально, правда. Я сама могу всё прекратить, и есть, к кому обратиться за помощью.

В конце я даже натянуто улыбнулась, потому что психолог смотрела на меня хоть и спокойно, мягко, но мне казалось, что она читает мои мысли.

— Мне, правда, нужно идти, меня ждут, — попыталась я медленно обогнуть её вдоль стеночки.

Она отошла, пропуская меня, я лишь буркнула:

— Спасибо, до свидания! — и чуть ли не бегом пустилась по коридору.

— Если тебе будет нужно, обязательно приходи, — сказала она вдогонку.

Я спускалась в актовый зал и ругала себя. Лучше бы вообще не ходила к психологу, но тогда бы меня мучила совесть перед Михаилом Захаровичем. Нужно было идти с готовым запросом, а не вываливать правду, что Ковалёв меня пугает своими приставаниями. Да, это отвратительно и дико бесит, когда тебя целуют на глазах у всех и против воли или постоянно тискают, как тряпичную куклу. Но это явно не повод обвинять в домогательствах и насилии. Слишком серьёзное заявление для такого. И без психолога понятно, что нужно пресекать, но как?

И тут я вспомнила Демидова, который учился с нами до девятого класса и терроризировал абсолютно всех девчонок просьбой показать ему сиськи. Он никого не домогался, но этими просьбами измучил всех. Сначала с ним оговаривались, крутили у виска и посылали, а потом просто перестали реагировать. Все, кроме Инги. Если учесть, что Демидов ещё и сидел позади неё, то подобные перепалки стали обычным делом в нашем классе.

— Инга, покажи сиськи.

— А тебя что, мама от груди уже отучила, скучаешь?!

И он сразу затыкался. Но однажды в восьмом классе на уроке алгебры учительница вышла, почему-то её не было в классе тогда, Демидов оттянул у Инги застёжку от бюстгальтера сквозь блузку, отпустил и засмеялся. Инга молча встала, взяла свой рюкзак со всеми учебниками и с размаху врезала по лицу Демидову, тот даже закрыться не успел и свалился под парту. Откуда только столько силы взялось, Инга всегда была хрупкой. И очень грозно добавила:

— Ещё раз тронешь хоть кого-нибудь из девчонок, я в следующий возьму стул!

Демидова, как к бабушке сводили, сиськи одноклассниц ему резко расхотелось смотреть.

И почему я не могла быть такой, как Инга? Я бы не смогла огреть Ковалёва сумкой с учебниками, даже ответить так же дерзко, как Инга, не могла. Поэтому чувствовала себя рядом с Ильёй загнанным в угол зверьком.

В зале оказалось много народу. Гремела зажигательная музыка, и в подобной атмосфере невольно хотелось танцевать. Может, стоило бы остаться. Здесь явно было весело, но мне никак не хотелось пересекаться с Ильёй. Все разделились в кучки по своим классам, и я пыталась найти Ингу, обходила центр зала по кругу, вглядываясь в лица. Заметила девчонок из своего класса, и как раз рядом танцевали и физики. Инга была там.

Но до подруги добраться не успела, прямо передо мной нарисовался Илья. Рядом со мной остановила танец и зависла Галочка, с улыбкой поглядывая на Ковалёва. А мне нужно было привлечь внимание Инги, она танцевала к нам спиной.

Я попыталась обойти Илью, но он преграждал мне путь. Говорить что-либо было бесполезно, музыка орала на полную. Илья наклонился к моему уху:

— Потанцуем?!

И не успела я ему что-либо ответить, взял мою ладонь в свою, а другой рукой обнял за талию. Но мы не двигались, я не собиралась танцевать с ним, просто стояла, как вкопанная из вредности. Мою руку Ковалёв сжимал крепко. Да и музыка была быстрая. Илья вновь наклонился над ухом, заговорил громко:

— Я учёл свои ошибки!

— Тогда отпусти меня! — прокричала я. — Мы стоим тут как дурачки и людям мешаем.

На нас смотрели, видимо, ждали продолжения сериала «Гончарова и Ковалёв». Я снова дёрнула руку, на что Илья лишь ещё шире улыбнулся:

— Пошли тогда, где потише поговорим!

Он отпустил мою талию и увлёк меня за руку к окнам, где стройными рядами стояли прижавшись друг к другу кресла. Инга наконец меня заметила, и я одними губами сказала: «Спасай!» Она лишь улыбнулась, но не сводила с нас взгляда.

— Не убегай только!

Илья подвёл меня к стене, отпустил наконец-то мою ладонь, сел сам, я расположилась в соседнем кресле.

Здесь было не так громко, но всё равно требовалось говорить громче, чем обычно. Инга следила за нами. Илья приблизился к моему уху.

— Я тут подумал, что нам с тобой нужно начать всё с самого начала, будто не было той дискотеки и вообще ничего не было. Забудем всё до сегодняшнего момента, и начнём с чистого листа? Как ты на это смотришь?

Чувствовался подвох, не мог Илья вдруг ни с того, ни с сего пойти на мировую.

— Хорошо, — кивнула и посмотрела Илье в глаза, ища там подвох. — Я согласна остаться друзьями, и ты пообещай, что больше ко мне не прикасаешься?!

Илья ухмыльнулся и склонил голову, тоже глядя мне в лицо.

— Тогда и ты не убегаешь от меня?

— Окей, — мне даже как-то легче стало, что всё так просто разрешилось.

Заиграл какой-то медляк, кажется, это даже была та самая песня, под которую мы танцевали в прошлый раз, Илья снова хмыкнул:

— Потанцуем?!

— Нет. Сорян, — покачала я головой.

Илья сразу нахмурился, но в этот момент с другой от меня стороны плюхнулся Петренко, и как ни в чём не бывало, не обращая внимания на Ковалёва, заговорил:

— О, Яна! Пошли потанцуем?

Мне показалось, что я в каком-то театре абсурда. Даже не в театре, а хороводе, и я бы рада быть просто зрителем, но меня насильно затащили в хоровод, а потом ещё и вытолкали в центр круга. Коле я ответить не успела, на него накинулся Ковалёв:

— Чего припёрся? Не видишь, мы разговариваем?

— Где хочу, там и сижу!

— Мне пора! — я попыталась встать, но Илья, резко схватил меня за предплечье.

— Мы ещё не закончили, — холодно заявил он.

— Илья, мы же договорились... — склонила я голову, вырывая свою руку из его крепкой хватки.

— Да, договорились, что ты не убегаешь! — он был нахмурен и очень зол.

— От тебя нужно бежать, не оглядываясь, — вставил своё слово Петренко. — Всем.

— Завали хлебальник! — рявкнул Илья. — И шагай отсюда!

А я сидела между ними, и мне хотелось провалиться сквозь кресло, исчезнуть.

— Ян, пошли уже танцевать! — Петренко проигнорировал Ковалёва и посмотрел на меня с улыбкой. — А то песня кончится.

И это был шанс уйти. Нужно было срочно что-то сделать, чтобы и мне смыться от злющего Ильи, и чтобы они с Петренко не подрались.

— А пошли! — резко встала я, Ковалёв не схватил меня, и главное сейчас было не оборачиваться на него.

Мы чуть отошли и встали в пару. У Коли была холодная, влажная ладонь, я смотрела ему в грудь, сохраняя внушительную дистанцию, и до сих пор чувствовала себя в хороводе абсурда. Всё казалось каким-то нереальным, игрой, и я вот-вот могла выйти из этой игры, нужно только дождаться окончания мелодии. Я чувствовала на себе взгляды отовсюду, и мечтала, чтобы песня закончилась побыстрее. А когда мельком посмотрела в сторону Ковалёва, то встретилась с ним глазами, и он точно мог просверлить в нас дыру своей ненавистью. Рядом с ним уже сидела какая-то девчонка, кажется, филологиня, я отвела взгляд, рассматривая пуговицу на рубашке Коли.

А потом стала коситься по сторонам, и быстро разглядела Ингу, она тоже с кем-то танцевала. Я чувствовала себя очень неуютно рядом с Колей, слишком он был высоким для меня, конечно, я ему выше пупка, но всё равно даже до подбородка его не доставала. Принюхалась. От Коли пахло резиной, мужским дезодорантом и вареной картошкой. Запах не отталкивал, но и не притягивал. Вот бы был сейчас рядом Тим, я бы с удовольствием к нему прижалась и зарылась носом ему в шею, наслаждаясь любимым орехово-кофейным ароматом. И вот последний аккорд, и я поспешно расцепила ладони, посмотрела на Петренко:

— Теперь мне пора домой. Пока.

— Я провожу.

— Не надо, я с Ингой.

И я метнулась к подруге, как к спасательному кругу. Спасательному кругу, который так и норовил утопить меня в интригах.

— Надо уходить, скорее! — проговорила ей на ухо.

— Что случилось?

Мы молчали, пока не дошли до раздевалки, в зале было шумно, а по коридорам я подгоняла Ингу.

— Что произошло? Вы с Ильёй поговорили про начать всё с нуля? — расспрашивала она. — Почему ты тогда с Петренко танцевала?

— Если бы я Петренко не увела, Ковалёв бы его убил!

— Значит, ты выбрала Колю?! — округлила глаза Инга.

— Никого я не выбрала! Они начали бычиться друг на друга, нужно было что-то сделать.

— Слушай, я вернусь, проверю, что всё нормально! И они не убили друг друга, — забеспокоилась Инга. — Подожди меня тут.

Я села на лавку в атриуме. И как только Инга скрылась за лестницей, рядом почти неслышно уселся Ковалёв.

— Яночка, что ж с тобой так сложно? — по крайней мере, Илья уже не злился, голос был спокоен.

— А кому сейчас легко?! — я вздохнула и на Илью не смотрела. — Мне просто хочется, чтобы вы оба оставили меня в покое.

— А кому сейчас легко... — в ответ он передразнил меня.

И я хмыкнула, улыбнулась. Мы были в огромном полумрачном атриуме одни, из актового зала доносилась музыка. Видимо, Илья проследил за нами, но обошёл с другого крыла, иначе столкнулся бы с Ингой.

— У любой задачи должно быть решение, — задумчиво выдал Илья. — Дай мне подсказку насчёт тебя.

Я усмехнулась, сравнил меня с задачей. Когда он не приставал и снимал свою корону, то казался даже нормальным.

— Наверное, так и есть, — подсказка родилась спонтанно. — Девушки, как ЕГЭ, есть категория А, с ними легко и просто, есть категория Б, где нужно немного напрячь извилины, и категория С, которые взорвут твой мозг. А некоторые просто не твой варик! Это про меня.

Ковалёв засмеялся.

— А как же начать с чистого листа?

— Я уже занята, другим. Так что, Илья, просто бери другой варик и в бой.

В этот момент на лестнице показались Инга с Петренко.

— Короче, — Инга стала напротив нас, но смотрела на Илью. — Вы должны помириться, Янке не нужен ни один из вас. Но за эту неделю вы успели достать не только её, но и меня.

— Мы разве ссорились, Колян?! — Илья вальяжно развалился на лавке, опершись на локти, и сверлил глазами Петренко. Тот хмурился, молчал, смотрел на бывшего друга с подозрением. Коля явно не был настроен мириться. А Илья, ухмыльнувшись, продолжил. — Ты же не виноват, что Яночка хочет другого, так бывает, да, Яночка?

Надменный тон Ильи раздражал, он будто был королем, и с высоты своего трона насмехался над всеми, а кто не подчинялся ему, того нужно было втоптать в грязь или тут же казнить.

— Илья, чего ты добиваешься?! — не выдержала я и посмотрела на него.

— На данный момент тебя! — невозмутимо ответил он, пристально всматриваясь в мои глаза.

— Камон! Я уже раз пятьсот сказала, что тебе со мной ничего не светит, но ты снова начинаешь приставать!

— Конечно начинаю, я же своего не добился, — Илья нагло смотрел на меня, а потом перевёл взгляд на мои губы.

И в этот самый момент мне хотелось бы стать Ингой и треснуть его сумкой по башке. Этот театр абсурда нужно было сворачивать. Я подскочила и решительно пошла к выходу из гимназии:

— Всё! Мне пора!

— Ян, погоди, я с тобой! Я этих придурков мирить не собираюсь, — окликнула меня Инга, и я притормозила, подождала, пока она оденется.

Петренко тоже натягивал куртку, а Илья остался, вальяжно развалившись на лавке, и когда я посмотрела на него, улыбнулся и поднял ладонь в прощальном жесте.

Из гимназии мы вышли втроём.

— Я к Дождику сейчас, — призналась Инга. — Приходи ко мне завтра с утра, наведу тебе марафет перед концертом.

— Хорошо. Зайду. Пока, — махнула рукой.

Инге нужно было в другую сторону, а мне так не хотелось оставаться с Петренко наедине, но он не уходил. Подруга покосилась на него, усмехнулась, но ничего не сказала, просто ушла.

— Тебе в какую сторону? — наконец не выдержала я.

— Я тебя провожу.

Мне совершенно не улыбалось идти с Колей домой, и на мои доводы, что не стоит меня провожать, он ответил, что никуда не спешит. Пришлось плестись в его обществе. Разговаривать тоже не хотелось, мы шли молча. Меня всё больше угнетало их пари, всё время хотелось спрятаться. Под крылом у Тима, вот рядом с ним спокойно, вот где мне хотелось бы быть. И я вдруг поняла, что нужно сделать: перестать шифроваться в гимназии и быть вместе. А когда Тим будет рядом, то ни Ковалёв, ни Петренко не будут мне досаждать. Сейчас мне даже страшно было подумать, что обо мне говорили в школе. А ещё почему-то было досадно за дружбу ребят, они же играли в одной команде, и в коридорах всегда мелькала их троица. Пусть Борюсик сейчас переключился на Алёнку, но Ковалёв и Петренко ходили порознь и смотрели друг на друга волками.

— Ты не будешь мириться с Ильёй?

— Да пошёл он!

Да уж, Коля явно не собирался мириться, видимо, накипело.

— А как же ваша команда по баскетболу?

— Честно говоря, Илюха — отстойный капитан. Поговорю с тренером, либо буду капитаном, либо не буду играть за школу! Что у нас секций баскетбола больше нет в городе?!

— И это из-за меня?! — почему-то я чувствовала себя виноватой в их конфликте.

— Нет, дело даже не в тебе. Илюха — просто такой чел, ему всё сходит с рук. И опустить друзей при всех — для него норма. Девчонки для него вообще, как вещи. Мы стояли перед той дискотекой, заговорили про девчонок. Илюха заявил, что у нас одни шмары в параллели, ни одной симпатичной, и я сказал, что ты симпатичная. А Илюхе, видимо, нужно было меня опустить, поэтому он и выцепил тебя. Ты молодец, не повелась на него! — Коля усмехнулся. — А на вписке мы с Ингой стебали Илюху, как ты его отшила. Он же у нас неприкасаемый, его троллить нельзя, вот и мстит теперь тебе, да и мне. Так что ты точно ни при чём, просто у всего есть границы дозволенного. А у Илюхи их нет, поэтому нам и не по пути.

— Мне с ним тоже не по пути. Надеюсь, он перебесится и перестанет меня терроризировать.

Мы подошли к моему подъезду, я кивнула на дом.

— Мы пришли.

— Если уж будет сильно доставать, ты говори мне, что-нибудь придумаем, — улыбнулся на прощание Петренко.

Коля был вполне милым, но уж точно не «моим» человеком. Хотя то, что у меня появился союзник в школе оказалось приятно.

Меня грызла совесть, что за эту неделю я ничего не рассказала Тиму про Ковалёва с Петренко, да и как мягко преподнести ему это, не знала. Не представляла его реакцию, но надеялась на благоразумие, что Тим не станет ввязываться в этот конфликт. В итоге решила, что расскажу всё при встрече. Мы почти не созванивались, но перед сном общались войсами, иногда Тим пересылал мне видео их тренировок, много рассказывал про соревнования, гимнастику и сборы. Они готовились к командным соревнованиям по многоборью на Первенство России. Были такие прикольные, сильные, ловкие, в одинаковой форме, но Тим всё равно, даже среди толпы спортивных парней выделялся и нравился мне больше всех.

От меня мир спорта был очень далёк. Настолько, что даже физкультурник иногда сжаливался и ставил мне четыре «за то, что пришла» и «за то, что ещё жива». Он постоянно надо мной издевался. Я медлительная, слабая и у меня немного нарушена координация движения, чтобы согласовать руки и ноги, мне нужно сосредоточиться и подумать об этом. Поэтому я не умею ловить мяч, скакалки мне даются с трудом, а прыгать и бегать нормально я до сих пор не умею. Физрук прозвал меня «инвалидом» и не упускал случая подшутить, пополняя коллекцию мемов про меня.

«Гончарова, тебе может такси вызвать, чтобы ты всех догнала?»

«Гончарова, сегодня что у улиток день открытых дверей, и тебя выпустили погулять?»

«Яна, ну, прыгни нормально хоть раз! Устрой мне праздник! Даже мешок картошки прыгает лучше».

«Давайте поддержим нашего инвалида аплодисментами! Инвалид добежал!»

Меня сначала это очень обижало, я расстраивалась и даже плакала. Но после занятий танцами моя координация чуть улучшилась, физрук уже реже придирался или его запас остроумия поиссяк, но всё равно стабильно ставил мне четвёрки.

А в восьмом классе я стала мемом гимназии, когда застряла на козле, не смогла его перепрыгнуть. Руки подкосились, я запаниковала, и так и сидела, не слезая с него минут пять, пока надо мной подшучивал весь класс, а потом помог спуститься физрук. Кто-то выложил фото со мной в чат параллели и подписал: «Жестокое обращение Гончаровой с животными и физруком».

Тем, кто сдавал нормы ГТО на золото, автоматом ставили пять, и они могли не посещать физкультуру, но я даже до бронзы не могла дотянуться почти ни по одному из упражнений. Зато Тима не видела на физ-ре ни разу, он мне говорил, что ему там делать нечего и обычно вместо этого делал уроки в столовой или в атриуме.

Физрук издевался не только надо мной, он подшучивал над всеми девчонками, у кого что-то не получалось. У нас обычно физкультура была спаренным уроком с физиками, а у них училась полненькая и такая же неуклюжая девочка Саша Капранова. И если она приходила на физкультуру, то физрук не упускал случая поиздеваться и над ней, называл её «сдобой» и каждый раз призывал её двигаться энергичнее, чтобы растрясать «сдобу».
Как-то мы сидели с ней на лавке в десятом классе. Физрук изолировал «инвалида» и «сдобу», чтобы мы не мешали нормальным людям лазить по канату.

— Как же я его ненавижу! — процедила Саша. — Что б он сдох, козёл!

Мне, конечно, тоже было дико обидно, но такой жгучей ненависти ни разу не возникало. А потом Саша вообще перестала появляться, её мама купила справку от врача, Капранову освободили от физкультуры, и все шишки доставались мне.

Тим пересылал мне множество роликов, рассказывал про гимнастические элементы и снаряды. Как оказалось, гимнасты крутятся не только на турнике, но и на кольцах, еще они прыгают опорные прыжки, выступают на ковре и брусьях. Это оказалось интересно и крайне зрелищно.

Мы говорили о всяком, но ни я, ни Тим ни разу не написали, что скучаем, хотя мне его невыносимо не хватало. В его голосе слышалось, что он скучает, но, видимо, каждый решил, что у другого полно дел, и некогда скучать, хоть это и было неправдой. Даже в круговороте событий я постоянно думала о Тиме. А когда получила его подарки, вообще засыпала его восторженными стикерами и миллиардами благодарностей, но в любви так и не призналась.

Тим приезжал с утра в субботу и попросил прийти к нему часам к двум:

— Паштет тоже придёт, да и систер будет дома, если ты вдруг боишься моих родаков. Поедем на концерт от меня.

Инга любила наводить марафет на моём лице, правда, с таким макияжем я обычно боялась выходить на улицу, но в субботу дала подруге добро на любые эксперименты. В конце концов, я шла на концерт рок-группы, а не в театр. Можно быть яркой. Но, похоже, Инга вымазала меня всеми цветами неоновых теней, а ещё выпрямила мне волосы и щедро обсыпала блёстками, но осталась довольна своей работой.

А я чуть в обморок не упала перед зеркалом. Там на меня смотрела и не я вовсе. Кричаще-неоновый макияж сделал меня девочкой из мира фантастики, киберпанка.

— Нравится?! — смотрела на меня Инга.

— Ох ты ж... Я себя не узнаю́! Страшно в таком виде на улицу выходить. Люди будут шарахаться!

— Волосы ещё в синий покрасить, и вообще станешь инопланетянкой! — улыбалась она.

Инга меня сфотографировала несколько раз и отпустила к Тиму. Я шла к нему с каким-то трепетом внутри, и чем ближе подходила к его дому, тем больше волновалась. Осознавала, как сильно соскучилась. Открыл мне дверь Тим. Стоял с голым торсом и в спортивных трениках. Расплылся в широкой улыбке, схватил за руку и рывком затащил в квартиру, обнял так крепко, что земля ушла из-под ног. Он тоже соскучился.

У него в квартире было шумно. Повсюду слышались голоса его мамы, папы, сестры, они тоже куда-то собирались. На кухне шкворчало, гремела посуда и пахло жареным луком с морковкой. Тим просто утащил меня в свою комнату. Там был Паша в майке-безрукавке, качался на кольцах и периодически переворачивался вниз головой, упирался руками, поднимался и снова переворачивался.

— О, Янка, привет! Зачётный мейк! — Паша смотрел на меня кверху ногами, и его длинная чёлка болталась туда-сюда. Потом он спрыгнул, рукой зачесал волосы наверх и, рассмотрев меня, показал лайк. — Мне нравится!

Я улыбнулась. Хоть Пашу я знала мало, но он одним своим присутствием создавал вокруг себя какой-то движ.

На диване у Тима лежала спортивная сумка, рюкзак и куча разбросанных вещей.

— Я так ничего не успею! Пусть всё стирается, — засуетился Тим и начал сгребать футболки, носки, толстовки с дивана, и кучей унёс их из комнаты.

Паша подошёл к укороченному козлу с перекладинами и крепко схватившись за них, медленно поднимался, пока не оказался кверху ногами, держась за поручни, а потом опустился, всё так же упираясь руками, и начал махать ногами, перехватываясь руками.

Я скромно села на компьютерное кресло и наблюдала за Пашей. Такой он был сильный, крепкие руки, широкие плечи, бицепсы, трапециевидные мышцы напрягались при каждом движении. Паша, должно быть пользуется популярностью у девчонок в своей школе. Он был явно крупнее и сильнее Тима. То, что вытворял Паша, выглядело мощно. Я снова поймала себя на мысли, что мне нравится разглядывать спортивных парней, особенно Тима, который бегал туда-сюда перед носом раздетый. Чем невероятно смущал меня, и мой взгляд то и дело цеплялся за его голый торс.

Когда Тим вернулся в комнату, остановился и следил за Пашиными движениями, потом Паша так же поднял ноги кверху, держась руками, и спрыгнул по дуге, но оступился и чуть не упал.

— Паштет, делай ты соскок с одной руки или с поворотом! — критиковал его Тим и придержал, чтобы тот не завалился, нахмурился. — Давай я тебя подстрахую, чтобы ты мне тут ничего не разнёс.

Тим стал рядом, а Паша кивнул и вновь опёрся руками, поднял ноги, одной рукой зацепился за поручень, другую держал на коне, и когда спрыгивал, Тим его чуть придержал, завернул от себя, и Паша твёрдо приземлился на пол и раскрыл руки в стороны.

— Во, сейчас отлично! — одобрил Тим, держа Пашу за талию.

— Джек, а ты точно меня не отпустишь?! — вдруг пропищал Паша, имитируя женский голос, он не опустил руки, и, коверкая слова, запел. — Вил фар, верева ю ар!

Я сначала не поняла, почему Паша назвал Тима Джеком, но когда они стояли, как герои фильма “Титаник”, и Паша запел, тоже расхохоталась.

— Давай заснимем! — заулыбался Паша, разблокировал свой айфон, бросил его мне. — Ян, хватай!

Нашёл, кому бросать — телефон пролетел между моих рук, но Паша не расстроился:

— Стань сюда.

— Дай хоть майку одену, — усмехнулся Тим и полез в шкаф.

— Без майки Тимоха выглядит лучше, да, Ян? — посмотрел на меня Паша и подмигнул, включая камеру в моих руках.

А я краснела, наверное, как переспевший помидор, потому что Паша был прав. Я так и пялилась на голый торс Тима, уже не знала, куда глаза деть, а Паша ещё и издевался. Но Тим уже надел футболку, улыбнулся мне.

Они забрались на коня, стали как в культовом фильме. Снять в итоге мне удалось их только с третьего раза: как только Паша начинал петь, Тим начинал ржать, и Паша ворчал на него, всё приходилось переснимать. Затем Тим ловко спрыгнул через сальто. Бедные его соседи снизу.

И к нам тут же заглянула сестра Тима:

— Кто у вас тут падает? Все живы? — А потом заметила меня и улыбнулась, посмотрела на Тима. — Тимош, а что ты меня не знакомишь? Та самая?!

Он лишь хмыкнул и смущённо опустил глаза.

Лика подошла, рассматривала меня. Хоть она и была единоутробной сестрой Тима, но глаза у них были одинаковые. Она была ростом с Тима, каштановые волосы собраны в растрёпанный пучок, хрупкая и худенькая. Она казалась младше своих лет. Я бы вообще не дала ей больше двадцати.

— Я Лика, а ты, видимо, Яна?

Я кивнула. Она заговорщицки заговорила:

— Пойдём от них на кухню, спокойно посидим, поболтаем, а то они тебя сокрушат.

— Лик, Лик... — подскочил к ней Паша. — А есть у вас что-нибудь похавать?

— Борщ варю, но могу тебе бутер сделать, будешь? Ян, а ты не голодная? — посмотрела она на меня.

Я покачала головой, хотя от чая не отказалась бы.

— Буду, буду, у тебя я буду всё! Покорми меня, — Паша приблизился к Лике и сложил руки, как послушный дрессированный пёс, выпрашивающий еду. Она рассмеялась.

— Можно, я тут останусь? — мне так не хотелось уходить от Тима.

Когда Лика с Пашей вышли из комнаты, вдруг резко стало так тихо и спокойно. Тим подошёл ко мне, сжал мои ладони в своих, улыбался, разглядывал меня.

— Я с Паштетом вообще не могу собраться. Ты такая... другая, с этим мейком.

— Это Инга оторвалась на мне. Перебор?!

Похоже, я соскучилась больше, чем предполагала. Смотрела в глаза Тима, на его улыбку, и не могла насмотреться, чувствовала, что таю от приятного внутреннего трепета, от нежной радости, что он рядом.

— Не! Мне нравится! Ты всё равно это ты, как бы тебя ни раскрасили, — и Тим меня поцеловал.

А вот по его поцелуям, как оказалось, я скучала больше всего. Просто прильнула к нему и не могла оторваться, как и он. А со мной Тим точно никогда не соберётся.

— Кхм... — раздалось за спиной. Я дёрнулась, это был Паша. — Лика вас просила позвать. Хоть чаю попьём.

— Мне ещё в душ надо, — у Тима с лица не сходила улыбка.

У меня жгло огнём щёки, горели уши, и сердце предательски уходило в тахикардию. Улыбку тоже держать оказалось очень сложно, мы так и переглядывались с Тимом, улыбались, словно заговорщики. Когда я вышла из комнаты, то столкнулась с отцом Тима. Подтянутый невысокий мужчина в белой рубашке проходил мимо и застёгивал на руке часы. Тим перенял очень много черт от отца, но каких-то едва уловимых. У отца Тима было строгое лицо, он остановился, нахмурился и уставился на меня:

— Здравствуйте, — улыбнулась я.

— Здравствуйте, — мужчина не улыбнулся. Глаза его были проницательны.

Тим приобнял меня за плечи:

— Это Яна, моя девушка.

Из комнаты выглянула мама Тима, тоже поздоровалась, подошла ближе, разглядывая меня. Улыбнулась. Маму Тима звали Ларисой Александровной, а папу Виктором Валентиновичем. Мама у Тима правда была очень красивой: миловидное, гармоничное лицо, добрые улыбающиеся глаза. И у Лики, и у Тима были её глаза, серо-зелёные, излучающие свет. А вот отцу Тима я, кажется, не понравилась. Он как-то напряжённо поджал губы, прищурился, лишь кивнул мне и сразу ушёл в комнату. Наверное, я выбрала неудачное время для знакомства с родителями Тима, нужно знакомиться со сдержанным макияжем, а не когда у меня на лице целая палетка ядерных теней. Тим потащил меня на кухню, где Лика сделала нам чай и кофе, и они с Пашей нарезали бутерброды.

— Если подождёте ещё полчаса, то можно поесть борща, — она села рядом со мной и улыбнулась. — Наверное, надо было с вами пойти. Тимоша не говорил, что будет с тобой. А я как-то сейчас не слушаю Драгонсов, хотя в старших классах тоже обожала их.

— Лик, вот прикинь, предатель! Я ему никогда это не прощу, — возмущался Паша, и я не сразу поняла о чём речь.

— Паштет, вы с Ликой тут одни остаётесь, по-моему, неплохая альтернатива, — заговорил Тим.

— Всё равно, ты предатель, и мне больше не друг!

— Паш, ты должен понимать, что они фанаты, и для Тимошки это важно, — утихомиривала возмущение Паши Лика.

— Мы просто изначально с Пашей собирались на концерт, но потом я решил пойти с тобой, — пояснил мне Тим.

— Да! И нет тебе прощения! — изображал обиду века Паша, а потом прищурился и посмотрел на меня. — Но вы, предатели, можете искупить свою вину!

— Паштет, мы с тобой в октябре на Рамов пойдём, без девчонок! — усмехнулся Тим. — Всё, кончай притворяться.

— У меня есть условие, и тогда я вас прощу!

— Какое? — устало проговорил Тим.

— Мы снимем видео с Янкой на крыше!

— Что за видео? — заинтересовалась Лика.

— Паштет хочет скинуть Яну с крыши, и заснять это на видео, — пояснил Тим.

— Паш, ты совсем ку-ку?! — уставилась на него Лика.

— Не собираюсь я никого скидывать, мы снимем, будто она прыгает, а Тим её поймает. Просто мы снимем, попеременно, как Яна ходит по крыше, грустит, пускает самолётики и прыгает, а параллельно Тим бежит и когда она падает, он её ловит. Это будет бомба! Под Лимп Бизкита. Я пока не выкину это из головы, меня не отпустит!

— Ладно, хрен с тобой, снимем твой ролик, — вздохнул Тим и посмотрел на меня. — Ты не против?!

— Нет, — покачала я головой.

Паша радостно потирал руки:

— Теперь можете валить на свой концерт, а мы с Ликой будем есть борщ и смотреть фильмы! Из твоей или моей подборки? — обратился он к Лике.

— Давай на камень ножницы бумага, — улыбнулась она.

— Я на пять минут в душ! — встал Тим. — Скоро буду! Яну не обижать! И не смущать!

Куда уж больше смущать, я не знала. И так чувствовала, как лицо и кончики ушей горят. Но мне нравилось в уютном мирке Тима. Лика, Паша, его дом, спорт — это всё было частью Тима. Он впускал меня в свой мир, и мне здесь нравилось. Сложно только рядом с шумным и подвижным Пашей, но я уже и к нему привыкла. Даже если бы Тим мне не сказал, что Паша запал на его сестру, я бы сделала такие выводы. Он, действительно, к ней лип и постоянно заглядывал в глаза, ловил каждое её слово, каждую улыбку и всё время пытался рассмешить. И Лика смеялась, но, видимо, Паша для неё был кем-то вроде ещё одного младшего брата.

Когда Тим закрылся в ванной, Лика придвинулась ближе ко мне и с улыбкой заговорила:

— Яна, держись Тима. Парень, который умеет готовить вкусные блинчики, на вес золота.

— Он не говорил, что умеет готовить блинчики, — рассмеялась я.

— Лик, а если я буду готовить для тебя блинчики, ты тоже будешь за меня держаться? — улыбался Паша.

— Ты наготовишь! Жди от тебя, — усмехнулась Лика. — Если кухню не спалишь — это уже будет успех!

— Я научусь, — Паша заигрывающе приподнимал брови.

— Не надо, Паш, — Лика отмахнулась от него. — Для нашей безопасности я лучше сама тебе приготовлю блинчики.

— А давай после борща! Кстати, Ян, а ты пойдёшь с нами на Порнофильмы в конце апреля? — посмотрел на меня Паша.

— Куда?! — я чуть не подавилась чаем. — Я такое не смотрю.

Паша так ржал, что сполз под стол. Лика тоже расхохоталась.

— Это группа такая, — пояснила Лика. — Не слышала никогда? Их Паша постоянно слушает. У них концерт будет.

Я покачала головой. Потом Паша выполз из-под стола, утирая слёзы, достал свой телефон, добавил меня в друзья и накидал в личку кучу музыки:

— Послушай на досуге, если понравится, пошли с нами, Тимоха же пойдёт. На Тапка-то уже, наверное, нет билетов? — посмотрел на Лику.

— Тимка вроде не собирался на Тапка, у вас же соревнования, хотя я не помню, — задумалась она и посмотрела на меня. — Но если хочешь, пошли с нами, билет достану.

— Тапки, Порнофильмы, — улыбалась я. — Ради одних названий стоит их послушать.

— Что и Радиотапка не знаешь?! — уставился на меня Паша, и вновь потянулся к телефону, чтобы накидать мне ещё музыки в личку. — Ещё скажи, Рамов не знаешь?

— Радиотапка мне Тим кидал несколько каверов на Драгов, а Рамы — это Рамштайн? — уточнила я.

— Ага, в октябре приезжают!

Из ванны вышел Тим и крикнул нам:

— Я сейчас! — и убежал в комнату, и уже через две минуты пришёл к нам, одетый. — Я готов ехать.

Позади него в коридоре мелькнули родители, нарядные, отец в костюме, а мама в длинном бархатном платье. Они тоже куда-то собирались.

— Мы поехали! — заглянула на кухню Лариса Александровна.

— Хорошо вам потусить, — хмыкнул Тим. — Мы тоже с Яной сейчас будем выезжать, такси только вызову.

— А вы вдвоём едете? — мама Тима посмотрела на нас.

— Да. Паша с Ликой остаются.

— А вас двоих мы подбросим, да, Вить? Я-то думала вы всей шоблой, — Лариса Александровна обернулась к мужу.

Но Тим противился:

— Не надо, мы своим ходом.

— Поехали, всё равно по пути! — строго заговорил отец Тима.

Тим почему-то напрягся, сразу помрачнел. Пока ехали в лифте, я опустила взгляд в пол и пыталась разобрать ноты в духах родителей Тима, но они так смешались, что я лишь чихнула от терпкой смеси.

Мы с Тимом расположились на заднем сиденье, чуть отсели друг от друга и смотрели в окна. Радио играло тихо, и, как только мы вырулили из ЖК, мама Тима обернулась к нам. Сначала она расспрашивала меня про моих родителей, а потом переключилась на Тима:

— Как сборы прошли?

— Хорошо. У нас сильная команда, думаю, будем в призах на первенстве.

— В призах?! — подал голос отец Тима. — А почему не в победителях?

— Может, будем и в победителях, — холодно ответил Тим.

— А личные как? Готов? — снова уточнял Виктор Валентинович.

— Да, готов, там и Кубок России скоро. Если там что-нибудь выиграю, то МС дадут.

— Ты уж постарайся выиграть!

Но Тим промолчал, не дал никаких обещаний или прогнозов. Странный у них выходил разговор, но чувствовалось какое-то давление со стороны Виктора Валентиновича. Он знал все соревнования Тима, но не принимал никакого другого результата, кроме победы. Какое-то время мы молчали.

— У тебя два по английскому опять, Тимофей! Такими темпами будет три в четверти, — снова резко заговорил отец Тима.

Я удивлённо посмотрела на Тима. Неужели его отец и за успеваемостью сына следит?! Мои родители, наверное, класса с седьмого не заглядывали в электронный дневник, им было достаточно моих рассказов об учёбе и об оценках. Но у меня четвёрки были только по физкультуре и физике, и какое-то время в десятом по алгебре проскальзывали, по остальным предметы выходили в итоге пятёрки.

— Пап, я тебе говорил, англичанка ставит двойки за пропуски! Меня не было на той неделе, как бы я сдал?! — Тим оправдывался, но в его голосе сквозило раздражение. — Выйду, исправлю.

— Так позанимался бы дополнительно английским, а не гулял! — а вот Виктор Валентинович был строг.

— Началось, — пробубнил себе под нос Тим. — Пап, я только сегодня со сборов, где я гулял?!

— Ты постоянно гуляешь, дома вообще не появляешься, в последний раз вообще пришёл среди ночи!

— И что?! Тренировки я не пропускаю, уроки тоже! Какие ко мне претензии? — Тим явно закипал.
Я протянула ему руку и сжала его ладонь, он посмотрел на меня и поджал губы, но чуть выдохнул.

— Ты мог бы больше внимания уделять учёбе! Илья, к примеру, идёт на золотую медаль, и успевает и в школе выступать, и спортом заниматься, и учиться на одни пятёрки.

Тим крепче сдавил мою руку, вторую руку сжал в кулак, сжал губы. Напряг скулы и нахмурился. Так хотелось его как-то успокоить, поддержать.

— Пап, если бы я ещё и учёбу задрачивал на одни пятёрки, я бы сдох! Мне эта учёба нахрен не сдалась! — сорвался Тим.

— Ты тон-то сбавь! — резко отозвался Виктор Валентинович. — Другие всё успевают, а ты что, избранный?!

— Кто успевает?! У нас в команде все уже давно забили на учёбу! – Тим был на взводе.

— Вить, хватит давить на Тимофея, — вдруг вступилась за сына Лариса Александровна. — Нормально он учится, троек нет, и хорошо.

— Я не давлю, а говорю, как ему нужно расставить приоритеты, — всё с той же строгостью отвечал Виктор Валентинович. — Он точно мог бы учиться лучше.

— Угу, — еле слышно буркнул рядом Тим и отвернулся от меня к окну, но руку мою не выпустил, лишь переплёл наши пальцы.

Я так надеялась, что на этом их ссора закончится. Было жаль Тима, его явно задевали претензии отца, а мне казалось диким, что Виктор Валентинович так пристально следит за успехами взрослого сына.

— Может, тебе репетитор нужен по английскому? — снова начал Виктор Валентинович.

— Не нужен, — резко ответил Тим. — Проблема не во мне или в знаниях, проблема в англичанке, которую бесит, когда на её уроки не ходят.

— Реши этот вопрос! Но чтобы в итоге не было тройки в аттестате. А с русским что?

— С русским всё нормально будет, — отмахнулся Тим.

— А у Паши? Ты говорил, что у Паши вообще два в четверти по русскому, он не собирается исправлять?
Меня поражала осведомлённость Виктора Валентиновича. Но говорил он в таком строгом тоне, что становилось не по себе.

— И что?! И у Паши всё нормально будет.

— Всё у тебя вечно нормально будет, а по итогу и тройки, и двойки, и проигранные соревнования. Паша ещё этот, что он волосы выкрасил? Непонятно на кого похож стал с этой паклей белой.

Тим вздохнул и протяжно шумно выдохнул. А потом уже, стараясь сохранять спокойный тон, заговорил, но по его напряжённым рукам чувствовалась, что он еле сдерживается и очень злится.

— Пап, останови нам здесь, дальше мы сами!

— Куда?! Тут трасса! До Москвы доедем, а там пойдёте куда нужно.

Я вновь посмотрела на Тима и переживала за него, сейчас он выглядел таким несчастным. Нас связывал лишь замок из рук, и я осторожно гладила его ладонь большим пальцем, остальные были в крепких тисках Тима. Тим почувствовал мои прикосновения, глянул на меня и улыбнулся. А потом откинулся на спину и заговорил так же с улыбкой:

— Я вот тоже думаю волосы в белый выкрасить! Прикольно будет. Будем с Пашей, как два брата.

— Тимош, ты чего?! Зачем тебе это нужно? — обернулась к нам Лариса Александровна.

— Не вздумай! — грозно заявил отец Тима.

— А что такого?! Для прикола. Ещё татуху хочу набить, — всё с той же невинной улыбочкой говорил Тим. Он явно провоцировал отца, мстил ему за претензии.

У мамы Тима округлились глаза, она была серьёзной и покачала головой:

— Тимофей, не надо, пожалуйста, татуировок!

— Я тебе морду лучше набью вместо тату! — Тим своего добился, и Виктор Валентинович вышел из себя.

— На бицухе будет нормально смотреться, давно хотел.
Тим улыбался мне лукавой улыбкой, но его напряжённая ладонь меня не обманывала — внутри у него было всё то же напряжение.

А от повышенного тона Виктора Валерьевича мне хотелось выпрыгнуть из машины.

— Если ты это сделаешь, я тебе вообще уважать перестану! — отец Тима был зол.

— Как будто до этого ты меня уважал?! — с вызовом добавил Тим.

— Ты каким тоном разговариваешь?! — если бы Виктор Валентинович не был за рулём, он, наверное, убил бы Тима. — Ты сначала чего-то добейся, а потом права качай!

— А ты сначала перестань меня унижать при Яне! Чего хотел, я уже добился! Уж побольше твоего в свои годы!

— Витя! Тимофей! Прекратите! — пыталась их утихомирить Лариса Александровна.

Если у них постоянно такие тёрки с отцом, как Тим ещё из дома не сбежал. Мне было страшно. Виктор Валентинович очень грубо говорил с Тимом, а тот, если сначала оправдывался и ворчал, то теперь тоже стал грубить и провоцировать отца.

— Потявкай мне тут ещё! — не унимался Виктор Валентинович.

— Витя, хватит! Обсудите эти вопросы дома! Не надо сейчас портить друг другу настроение! — Лариса Александровна вновь повернулась к нам с переднего сидения, посмотрела на Тима, потом на меня с какой-то снисходительной грустью, и спросила, видимо, чтобы увести разговор в другую степь. — Яна, а ты думала, куда будешь поступать?

— Я бы хотела в мед, учиться на генетика, но если не пройду по баллам, то пойду на биологический. Всё зависит от баллов, — поджала губы. — Или от конференции.

— Как интересно! А что за конференция?

— Для победителей региональных олимпиад, где можно защитить свой проект, и кто им больше всего понравится, могут пригласить в ВУЗ без экзаменов, типа зачислить автоматом.

— И ты, я так понимаю, поедешь на эту конференцию? А что за работы вы там защищаете?

— Разные. В том году защищала проект по ботанике, мы розы с пионами пытались скрестить, и оценивали аромат, что больше повлияет: переопыление цветов или прививка. В этом году про донорство костного мозга буду рассказывать, про генетических близнецов.

Лариса Александровна так заинтересовалась моими темами, что засы́пала меня вопросами и по проектам, и по нашему ботаническому кванториуму, даже Виктор Валерьевич притих и слушал. А Тим заметно расслабился, и мне от этого стало спокойнее.

Под конец пути Лариса Александровна вдруг спохватилась:

— Ключи забыла от Ликиной квартиры, придётся домой возвращаться.

Тим вытащил из внутреннего кармана куртки и молча отдал матери.

Высадили они нас у станции метро, и мы пошли в подземку.

— Теперь понимаешь, почему я так шифруюсь со всей этой темой с ТикТоком?!

— Из-за отца. Он не примет?

Тим кивнул.

— Его любимые фразы: «Мне стыдно за тебя» и «Я тебя не уважаю после этого». Поэтому я обязан оправдывать его непомерные амбиции. И он ни разу не заметил ни одного моего достижения. Любое призовое место, кроме первого — для него проигрыш. Не принимает моих друзей, мои увлечения, считает, что это всё меня отвлекает. Учёба и победы — это всё, чем я должен жить, — Тим нахмурился и тяжело вздохнул. — А ещё они с отцом Ковалёва дружат, и им будто помериться больше нечем, кроме как нашими достижениями. А потыкать меня мордой в мои оценки после их застолий — любимое занятие отца. Только вот директриса наша — крёстная Ковалёва, и отец его в совете директоров всей этой стройки и ЖК, и гимназии. Только я тебе этого не говорил! — Тим внимательно посмотрел на меня. Я кивнула. — Многие догадываются, почему Ковалёв — отличник, но не хочу, чтобы эта инфа от меня просочилась.

Я крепче сжала ладонь Тима, совершенно не представляя, как жить под таким давлением. Теперь стало понятно, почему Тим напрягался при любом упоминании Ковалёва.

— Тим, это жесть!

— Я уже привык, почти не реагирую, — он хмыкнул. — Но сегодня выбесил. Я думал, он хоть при тебе не будет меня байтить, но нет, даже по Паштету прошёлся. Если Паштет и Лика замутят, вот это отца бомбанёт! — Тим улыбнулся.

— А ты правда хочешь перекрасить волосы и набить тату или отца решил позлить?

— Волосы красить и не собирался, а вот про тату пока не решил, что я хочу больше: татуху или побесить отца.

— Тим, может, тебе помощь нужна с учёбой, с ЕГЭ?

— Ага, у тебя я ещё не списывал?! — усмехнулся Тим. — Не надо! Пока есть ГДЗ, прорвёмся. Я вообще не парюсь из-за оценок. ЕГЭ, конечно, приходится иногда брутфорсить. Мы с Пашей купили по курсу на онлайн-платформе, можно прям в телефоне решать, на сборах вот решали. Паштет к репетитору по русскому пошёл, по воскресеньям ходит. Сдадим мы всё.

— А почему ты отцу это не рассказал? — удивилась я.

— Я и сказал, что всё будет у нас нормально. Но его «нормально» сильно отличается от моего. У меня отец тоже был по молодости спортсменом по лёгкой атлетике. И ему не хватило каких-то десятых балла, чтобы попасть в сборную и поехать на Олимпиаду. И он от меня ждёт постоянных побед, на лёгкую атлетику в три года притащил и водил меня туда за шкирку. Хорошо, что потом родакам стало понятно, что это не моё, и меня сдали на гимнастику. Я и сам раньше думал, что победы — самое главное. Но два года назад руку вывихнул и ходил в гипсе, и мне так плохо без тренировок было, что, думал, сдохну. Просто, когда спорт — это и есть ты, если его отнять, то ничего от тебя не останется. Я когда эту тему осознал, то понял, что не хочу отдавать всю жизнь на сто процентов спорту, хочется, чтобы было что-то ещё. Да просто жить свободно иногда хочется, как нормальный человек, но отец этого не понимает.

Тим помолчал, потом хмыкнул и заговорил тише, словно рассказывал тайну:

— Я вот так себе рисовал мысленно путь: КМС, МС, сборная России, Олимпиада. И вот представил себя на пьедестале, что выиграл я это золото, что я тогда почувствую. И знаешь, что я почувствовал?! Свободу! Что отец от меня, наконец, отстанет, и как-то мой путь в голове сразу развалился, оказалось, что это не мой путь. Это отец навязал мне свои нереализованные амбиции.

— А если это не твой путь, почему ты до сих пор не бросил?

Тим заулыбался:

— Потому что мой путь в преодолении себя. Мне нравится чувствовать себя сильным, что я могу что-то крутое. Мне нравится чувствовать рост над собой, от этого я кайфую, хотя сейчас всё равно спорт уже как зависимость. Я без тренировок умираю, — Тим помолчал. — Паштету как-то говорил, что мы с ним в ТикТоке для Федерации спорта сделали больше, чем они все вместе взятые. Потому что на нас смотрят, вдохновляются и идут заниматься, кто воркаутит на турнике, а кто-то и в секцию запишется.

— Тим, какой ты же крутой!

Я вдруг посмотрела на Тима другими глазами. Он так по-взрослому рассуждал, взвешенно, глубоко. Когда спорил с отцом в машине, напоминал капризного ребёнка, но после того как он поделился своими мыслями, ценностями, резко вырос в моих глазах.

— Отец никогда не будет доволен мной. Так что, если бы мы жили в твоём мире, где можно было выбирать настройки детей, отец бы точно выбрал другого сына.

— Кстати, я увлеклась этой темой после одного древнего фильма. Называется “Гаттака”, там фишка в том, что родители как раз выбирают характеристики для ребёнка, которые бы подошли его будущей профессии. А потом родился мальчик, обычный, которому родители не успели накрутить настроек. Он родился хилым, но очень хотел полететь в космос, и подделывал свои генетические данные, но в итоге всё-таки полетел. И ты мне сейчас очень напоминаешь героя того фильма… — улыбнулась я.

— Тем, что такой же обычный или тем, что хилый? — Тим поднялся и подал мне руку. Это была наша станция.

— Нет. Тем, что добиваешься своего, наперекор генетике!

Никогда не любила толпы, но такая толпа, которая нас встретила на стадионе, где должен был быть концерт, вселила просто панический ужас, тут же захотелось сбежать. Меня успокаивал только Тим, он крепко держал меня за руку, обнимал.

Я впервые была на концерте, и такой масштаб меня пугал. Билеты у нас были в фан-зону, почти перед самой сценой, но мы не полезли ни в середину, ни к самой сцене, расположились чуть в стороне от эпицентра. Меня даже немного потряхивало то ли от страха, то ли от волнения.

Народ стягивался и стягивался, не знаю, сколько тысяч человек собрал концерт, но стадион был занят весь, а в фан-зоне всё теснились. Тим выглядел расслабленным, улыбался, оглядывался, крепко прижимал меня к себе, чтобы никто не толкнул, но все старались пробиться поближе к сцене, поэтому рядом с нами даже можно было дышать свободно.

Но как только концерт начался, группа вышла на сцену, все мои страхи сменились воодушевлением, в груди затрепетало. А крик, который поднялся кругом, оглушал, заглушал голоса Драгонсов. Я смотрела на Дэна Рейнольдса и не верила своим глазам, что вижу его вживую, слышу его голос. Меня распирало от накрывшей эйфории.

А когда они начали петь и играть, я думала, сойду с ума от счастья. Стадион подпевал, орал. Иногда мне казалось, что фан-зона — это единый организм, который слился в восторге, во всеобщей эйфории и экстазе, в любви к своим кумирам. Через пару песен мы с Тимом уже танцевали и орали со всеми. Музыка, голоса — всё пронзало нас насквозь, словно радиоактивные лучи. Сердце билось под ритм басов, в унисон с толпой, но внутри оставался чистый кайф, драйв и любовь.

На середине концерта я охрипла, и в перерывах между песнями вдруг поймала себя на мысли, как мне хорошо, никогда в жизни не чувствовала ничего подобного. Словно я — чистый кайф, чистая эйфория. Меня настолько сильно распирало от внутренней бесконечной любви к музыке, к любимой группе, ко всем этим людям, к Тиму, что я не знала как это выразить.

Мне казалось, что сейчас меня разорвёт на миллиарды бесконечно влюблённых, счастливых Ян. Я никогда не чувствовала себя такой счастливой, свободной, и такой классной! Будто скорлупа моих страхов разом раскололась от распирающей любви, счастья, восторга. И не просто раскололась, её разорвало. Внутри меня разорвалась атомная бомба счастья.

И мне так это понравилось! Мне понравилось не оглядываться по сторонам, не бояться, быть свободной, открытой, орать песни в полный голос, смеяться, танцевать с закрытыми глазами, позволяя музыке пронизывать, подхватывать меня и носить по волнам восторга. Я выпустила наружу ту Яну, которой хотелось жить на полную катушку, которой хотелось кайфовать от жизни, которой хотелось жить, которой хотелось быть собой. Пить чистый кайф большими глотками! Я визжала, кричала, до хрипоты подпевала Рейнольдсу и не сводила глаз с Тима, потому что в его глазах горел огонь такого же драйва, такого же кайфа и любви. И Тим был собой, кайфующим собой. Тим был моей любовью и моей свободой всегда! Только с ним я могла быть собой, любящей на полную катушку себя, Тима, весь этот мир!

Я смотрела на него, словно в зеркало, покрытая мурашками счастья и любви с головы до ног. И я вдруг поняла, насколько обожаю Тима, такого довольного, драйвового, счастливого. Всего, без остатка! Обожаю до дрожи!

— Тим! Я люблю тебя! — заорала ему на ухо. Мне казалось, что если я не признаюсь ему в любви, то меня разорвёт от этой самой любви.

Он широко улыбнулся, приблизился к моему уху:

— Я тоже тебя люблю!

Потом достал телефон и начал снимать видеоселфи нас на фоне сцены. Мы обнимались, целовались на камеру. Я снова проорала, как сильно его люблю и поцеловала Тима в щеку. Моему счастью не было предела. Я чувствовала, что плачу, плачу от чистого счастья и безграничной любви.

— О, слэм! Держись крепче! — и Тим крепко-крепко прижал меня к себе.

И мы, словно часть единого организма двигались под напором толпы, как волны моря, нас отбрасывало и качало под такт музыки. И это было так странно, ты словно не принадлежишь себе, а принадлежишь этой кайфующей толпе. Мне не было страшно, наверное, впервые в жизни. Меня крепко обнимал Тим и следил, чтобы никто не зацепил, не толкнул. И я расслабилась, стала каплей в этом бушующем море восторга и любви.

Выходили мы со стадиона на дрожащих ногах, меня трясло, Тим был раскрасневшийся, взъерошенный, но такой счастливый. У меня улыбка тоже не сходила с лица. Говорить не хотелось, горло саднило, а наши голоса мы оставили на стадионе. Руки у меня тряслись как в припадке Паркинсона. Ведь внутри творился ураган, торнадо из чувств и эмоций не находило выхода. Поэтому меня и потряхивало. Отойдя от стадиона, мы забежали в магазинчик, Тим купил бутылку фанты, жареный миндаль и большую пачку жёлтых мндемсов. Мы ждали такси, пили фанту и улыбались друг другу, как два блаженных, но очень счастливых дурачка.

В такси приятно пахло ароматизатором с запахом хвои, водитель между делом смотрел какой-то фильм, не обращая на нас никакого внимания. Тим спросил осипшим голосом:

— Как тебе концерт?

— Слов нет, одни эмоции. Я думала, меня разорвёт, как хомячка, от счастья!

— Да, ради таких эмоций и сто́ит ходить на концерты, — усмехнулся Тим.

Но меня до сих пор разрывало, эмоции никуда не делись, меня распирало от любви. Мне казалось, что если я буду говорить Тиму, как сильно его люблю, то меня отпустит, я отдам часть распирающих чувств ему:

— Тим, я так сильно тебя люблю, люблю, люблю... — накинулась я на него, схватила его лицо в свои ладони и отрывисто целовала в губы, нос, щёки, куда попадала.

Сначала он отвечал мне взаимностью, пытался отвечать, обнимал, потом просто рассмеялся.

— Я знал, что тебе понравится!

Оказалось, что с любовью так не работало, чем больше ею делишься, тем сильнее тебя начинает от неё распирать. Тим тоже взял моё лицо в свои большие ладони и поцеловал. И так поцеловал, как мы с ним до этого никогда не целовались. До беспамятства, до безумия, до боли. Так страстно и горячо, что я забыла, как дышать.

Если бы мы не были в такси, то давно убрали все границы дозволенного. Потому что я точно ни о чём не думала, кроме Тима. Хотелось поддаться сумасшествию. Я стала безумной, но такой свободной, и мне это нравилось.

Наверное, у Тима ещё оставались остатки разума в этих бесконечных, безумных, обжигающих поцелуях. Когда я пробиралась руками ему под майку, он напрягался и перехватывал мои ладони, переплетал пальцы и крепко сжимал, но ни на секунду не разрывал поцелуя. Он целовал меня в шею, обжигая поцелуями кожу. Я отвечала ему тем же, но мне хотелось большего, хотелось касаться его, но Тим держал в руках не только себя, но и меня.

И мы слишком быстро доехали, мне казалось, что я готова целоваться с Тимом вечность. Сейчас даже жалела, что мы не остались ночевать в квартире его сестры. Мы стояли у моего подъезда и всё целовались и целовалась.

— Может, останешься у меня сегодня? — Тим, похоже, так же, как и я, не хотел расставаться.

И сейчас я бы побежала с ним куда угодно, но меня дома ждали родители, наверняка не спали, ведь я обещала вернуться. Да и к Тиму ночевать они бы меня не отпустили. А соврать, что останусь у Инги, не могла, я никогда не обманывала родителей. Мне было важно оправдывать их доверие.

— Не могу, — я уткнулась носом в шею Тима, вдыхая его, сводящий с ума, запах. И на каком-то автомате начала снова целовать его шею.

— У меня дома только Лика, поверь, ей всё равно, она никому не скажет, — шептал Тим мне на ухо.

— Это так трудно, оторваться от тебя, — я чуть отстранилась и заглянула Тиму в лицо.

Даже в темноте ночной улицы его глаза блестели, он был ещё более взъерошенный и такой красивый, что я закусывала губу, а сердце трепетало.

— Это не просто трудно, это невозможно, — и Тим снова начал меня целовать.
Уже болели губы, пульсировало лицо, но мы не могли остановиться. В кармане зазвонил телефон. Звонила мама.

— Яна, у тебя всё хорошо? Вы обещали к часу ночи вернуться.

«Всё слишком хорошо, мама!» — хотелось мне проорать на весь двор.

— Да, мы уже близко, скоро приду, не волнуйся.

Сказала и поджала губы. Тим вздохнул и как-то обречённо повесил голову. Не считая поездки в такси, мы с ним уже около подъезда стояли целый час, время для нас пролетало мгновенно, уже было полвторого. И мне так не хотелось отпускать Тима, он вновь глянул на меня, улыбнулся:

— Иди уже, а то родители не спят, переживают.

— Спасибо за концерт! — вдруг вспомнила я, что так и не поблагодарила Тима за концерт. — Это лучший день в моей жизни!

— И в моей, — широко улыбнулся Тим.

Родители не спали, ждали меня. Я тихонько прокралась к ним в спальню, отметилась, что вернулась и ушла в ванную. Смотрелась в зеркало и не узнавала себя. У меня был абсолютно бешеный взгляд, глаза блестели, щёки горели, а губы были красные и опухшие. Неоновый расплывшийся макияж делал меня безумной сумасшедшей. А на боковой стороне шеи осталась полоска красных пятен. Но мне было всё равно, я не переставала улыбаться, ведь сегодня впервые поняла, что такое любить.

Теперь я бы согласилась с Ингой, что от этого чувства разрывает на части. Любовь, как лавина, которая срывается с горы, захлёстывает тебя, её не в состоянии контролировать. Она просто есть, и она просто сносит с сумасшедшей скоростью, и неизвестно куда вынесет. Но пока весь мир переворачивается с ног на голову и обратно, хочется испытывать это яркое чувство снова и снова, потому что нет ничего в мире важнее и приятнее.

На телефоне было несколько уведомлений от Инги. Она спрашивала, как у меня дела, звала к себе завтра. Я ей ответила, что я самый счастливый человек на земле, и ничуть не лукавила.

Как только закрывала глаза, меня затягивало в водоворот чувств, я не сопротивлялась, наоборот, с удовольствием ныряла в образы, связанные с Тимом. Перед глазами стоял он, а губы пульсировали, горели и помнили его поцелуи.

Утром Соня редко давала выспаться. Она, едва проснувшись, радостно начинала по мне прыгать. И если я не успевала вскочить с кровати, то сестра могла с прыткостью рестлера, добивающего свою жертву на ринге, сигануть на меня. Поэтому я спала всегда чутко и вскакивала моментально.

Первым делом написала Тиму. Мне до жжения в опухших губах хотелось снова увидеться.

«Где встретимся и во сколько?»

«Приходи ко мне», — тут же ответил он, хотя я думала, что Тим ещё спит.

Я нацепила старую водолазку, которую не носила, наверное, с седьмого класса, чтобы скрыть следы на шее. Наспех позавтракала и убежала к Тиму. Он был заспанный, видимо, только недавно встал, и, как обычно, без майки расхаживал по дому.

— Завтракать с нами будешь? — улыбнулся он, пропуская меня в квартиру.

Я прятала глаза, чувствовала, как сильно краснею. Но взгляд то и дело сам натыкался на тело Тима и приходилось делать над собой усилие, чтобы не пялиться на него.

— Нет, я уже дома позавтракала. Оденься, плиз, — взмолилась я, боясь сгореть со стыда.

На кухне они были вдвоём с Ликой. Она улыбнулась мне, и несмотря на то, что я отказывалась, всё равно налила мне чай. И подперев ладонью подбородок, загадочно улыбалась, переводила взгляд с Тима на меня и обратно. И я смущалась под её взглядом, мне казалось она видит, как сильно я люблю её брата, поэтому я обнимала кружку с чаем ладонями и смотрела на дно, периодически поглядывая на Тима. Мы молчали.

Тим уминал омлет с помидорами черри и, не переставая, улыбался мне. Он был собой: жизнерадостным и счастливым. Лика взглянула на телефон:

— Мама пишет, что они уже едут. Спрашивает, ты дома?

— Напиши, что уже нет, — усмехнулся Тим. — Мы уйдём сейчас.

— Тимош, тебе нужно с Виктором помириться, сколько можно уже?! Не маленький, а ведёшь себя будто тебе пять лет, — укоряла его Лика.

— Ты сама знаешь, что это невозможно, — скривился Тим. — Я готов общаться, но он меня никогда не слышит, так что мы сваливаем.

Тим схватил меня за руку, и мы пошли в прихожую одеваться. Лика вышла к нам, стояла, скрестив руки на груди. Тим подал мне плащ, сам натянул худи и куртку, и снова взял меня за руку. Мы попрощались с Ликой, а она вдруг мягко улыбнулась, глядя на нас:

— Вы только берегите друг друга. Любовь — такая хрупкая штука.

Лика явно что-то замечала.

Но мы ушли недалеко, Тим потащил меня на крышу. Погода сегодня была шикарная: ясное небо, солнце уже по-летнему припекало. Мы сели вдвоём на один из стульев, Тим просто усадил меня на колени и, ничего не говоря, начал целовать. И снова лавина из чувств и эмоций захлестнула меня, понесла в бездну безумного счастья.

Когда мы, наконец, оторвались друг от друга, губы снова пульсировали, улыбку невозможно было стереть с лица, а в груди было так горячо, словно там зажглось солнце.

— Где же мой любимый шарф? — заинтересовался Тим.

— Тепло стало, он мне больше не нужен!

Присмотревшись, я заметила у Тима справа на шее след от поцелуев, провела по нему пальцем:

— Я, похоже, тебе отомстила за свою шею, — и отвернула ворот водолазки.

— Прости, я больше так не буду, — он погладил мою шею и виновато поджал губы.

— У меня просто кожа тонкая, даже от лёгких прикосновений вечно появляются синяки.

Тиму на телефон пришло оповещение.

— Паштет скоро придёт, — прочитал он. — Давай его попросим чего-нибудь купить, чего ты хочешь?

Кого я больше всего хотела, и так был со мной рядом, остальное всё было неважно.

— Ничего не хочу.

Тим набирал Паше, наверное, целый список продуктов. Я опустила руки в карманы и нащупала шарики, достала и показала Тиму:

— Ты, случайно, не знаешь, что это может быть?

Тим взял в руки красный, долго вглядывался во внутренние искры:

— Понятия не имею, — он подбрасывал его вверх и ловил одной рукой. — Вроде и не стекло, слишком тяжёлый, и внутри какие-то искорки.

И в очередной раз, когда Тим подбросил шарик, начал его ловить, но тот выскользнул из руки, и чтобы шарик не упал на крышу, Тим невольно придавил его к груди. Шар вспыхнул, обдал Тима красным свечением и исчез, а меня словно отбросило в сторону. Я так перепугалась, резко встала и смотрела на Тима. Его передёрнуло, словно от холода, он потёр место, где вспыхнул шарик и нахмурился.

— Это что за фигня?! — Тим встал, расправил плечи, размял шею. — Но я как будто чувствую себя сильнее. Что это?

Тим подошёл ко мне, взял за талию и с такой лёгкостью поднял от крыши, что даже у него на лице отразилось изумление. Поставил меня, улыбнулся, снова подвигал шеей. А я так и стояла, вытаращившись на него.

— Я не знаю, что это, как это работает, но мне нравится! С такой силой я любые соревнования выиграю!

— Тим, я, правда, не знаю, что это за шары! Он же будто взорвался, растворился и впитался в тебя?! Что ты чувствуешь? Может, есть возможность его из тебя достать?

— Не хочу я ничего доставать, я прям чувствую мощь! — Тим сжал и разжал руки в кулаки. А потом наклонился и встал на руки, будто оттолкнулся руками, сгруппировался и сделал сальто назад. — Крутяк! Я никогда в жизни не чувствовал столько энергии и силы. Где ты взяла эту штуку? А есть ещё?

— Ещё зелёный, но я его тебе не отдам, — я попятилась. Тим меня пугал. — Нужно придумать, как вытащить это из тебя.

— Не надо из меня ничего вытаскивать. Для соревнований эта штука мастхэв!

— Тим, но это же не ты! — я подошла и вглядывалась в глаза Тима, может, мне казалось, а, может, там действительно загорелись маленькие красные искорки, и это мне очень не нравилось. — Никто не знает, как эта штука на тебя подействует, и сколько будет работать.

— Это тот же я! — Тим улыбнулся, присел и обхватил меня под коленями, поднял высоко и начал кружить. — Только очень сильный я!

Когда опустил меня, крепко обнял и поцеловал. Меня пугали эти метаморфозы, я всё думала, что нужно рассказать Тиму, откуда взялись эти шарики. Но когда он меня поцеловал, вновь забыла обо всём.

— Вы вообще отлипаете друг от друга хоть иногда?! — вырвал нас из объятий голос Паши.

Тим оторвался от меня и ухмыльнулся. Подошёл к Паше, и они крепко пожали руки, и ударились плечами.

— Тётка эта лютая! — Паша бросил на стол пакет с покупками и рабочую тетрадь по подготовке к ЕГЭ по русскому. — Она меня избила сегодня, прикинь?

— Тебя?! — рассмеялся Тим.

— Да, стала позади меня, диктует предложение и дубасит за каждую ошибку. Я себя дрессированным хомячком почувствовал. Сначала такая: «Вы ошиблись, Павел! Исправьте ошибку», а потом тупо лупила книгой по башке! Я теперь весь в синяках буду.

Тим хохотал:

— Это она в тебя знания так вбивала.

— Ага, последние мозги отбила.

— Паштет, смотри, что покажу! — Тим сдвинул на столе пакет и тетрадь в сторону и поставил руку как для армрестлинга. — Давай!

— И что?! — Паша расположился напротив, и стоило им сцепить ладони, как Тим с лёгкостью завалил Пашину руку. — Не понял. Давай ещё раз.

Но Тим и во второй, и в третий раз укладывал Пашину руку на стол.

— Видал?! Смотри! — и Тим разогнался, оттолкнулся, и прокрутившись три раза в воздухе, приземлился, потом ещё раз и ещё, прыгал, делал сальто и приземлялся.

— Эй, кузнечик! С крыши там не улети! — заорал ему Паша, но Тим уже притормозил и бежал к нам. Паша нахмурено посмотрел на меня. — Тим чем-то закинулся?

Я не знала, как ответить на этот вопрос — закинулся шаром неизвестного происхождения. Развела руки и поджала губы. Паша нахмурился ещё сильнее. К нам как раз подлетел Тим, и Паша стал к нему вплотную, всматривался в глаза:

— Тимох, ты под какими веществами?!

— Очень неплохими, — ухмыльнулся тот. — Давай я тебя поподкидываю вверх?!

— Ты меня подкидывать собрался?! Я тебя на почти на двадцать килограммов тяжелее. Тимох, правда, что ты принял?!

— Это у Яны нужно спросить, — Тим широко улыбался. И снова разогнавшись, зацепился за чердачный домик, забрался на него и с криком: «Я супермен!» через боковое сальто приземлился на крышу. — Паштет, давай что-нибудь поснимаем, пока из меня энергия прёт!

— Если ты супермен, надевай трусы поверх штанов и полетели! Во-первых, надо похавать, а во-вторых, вы должны мне сказать, чем таким забористым закинулся Тимоха!

Паша уселся за стол и вытащил из пакета шаурму. Тим вытащил из пакета и протянул мне коробку с голубикой:

— Ян, это тебе. Синее!

— Ты меня теперь только синими продуктами будешь кормить? — усмехнулась я. Села за стол и открыла коробку. — Пока не посинею?

Тим взял себе горсть и начал подбрасывать вверх, бегать и ловить ягоды ртом. Паша сидел со мной за столом, жевал шаурму и наблюдал за Тимом:

— Он вообще не в адеквате, Тимоха даже накуренный себя так не ведёт, — Паша был серьёзен и с любопытством следил за другом.

К нам снова подбежал Тим:

— Паш, ну давай уже снимем что-нибудь?

— Сейчас я поем, мы спустимся на землю и тогда наснимаем. Тимох, ты мне ничего не хочешь рассказать?

Тим приподнял меня со стула, сел сам и усадил меня на колени, с такой лёгкостью, будто я была пустой картонной коробкой. Крепко обнял меня и положил подбородок мне на плечо. А я кормила его ягодами.

— Короче, у Яны был какой-то красный шар. Размером с вот эту голубику. Я его подкинул, и чуть не уронил, поймал у груди, и он вспыхнул красным, ударил меня током и исчез, и я стал суперсильным.

— И неадекватным! — дополнил Паша и посмотрел на меня. — Что за шар?

Я достала из кармана зелёный:

— Только ты его не бросай, это последний.

Паша посмотрел, покрутил в руке, вернул:

— Фигня какая-то. И откуда они у тебя?

Когда я вкратце пересказала историю этого странного артефакта, про Артёма, его маму и экспедицию в древние пещеры, Пашины брови уползли высоко на лоб.

— Инструкции, я так понимаю, к ним не прилагалось? Может в этот шар какая-нибудь древняя цивилизация и правда заложила суперсилу? Тогда почему они вымерли, если были такие суперсильные? А что, если это их и убило? — прищурился Паша. — Тимох, ты поаккуратнее с этой фигнёй.

Паша так и смотрел на Тима с подозрением до самого вечера, потому что Тим стал неугомонным, невероятно энергичным. А когда он поднял машину, мы с Пашей испуганно переглянулись. Тим пугал, но уверял нас, что это тот же он, но мы видели, что он изменился.

Сначала я ходила и снимала их во дворе у Тима, а вечером они потащили меня на скалодром. Они там, конечно, были как рыбы в воде, если точнее, как две обезьяны на скале, особенно Тим. Пока мне покорилась самая простая скала, наверное для детей дошкольного возраста. У меня уже болели руки и ноги от напряжения, и все ладони были в мозолях. Другие скалы я отложила на потом, взяла себе кислородный коктейль в кафешке и следила за двумя обезьянами. Те покоряли самые сложные скалы, расположенные под углом, так что можно было цепляться только руками, раскачивались и хватались за новый выступ.

Паша снова попросил снять их, и они начали дурачиться. Тим висел на одной руке, а Паша будто сорвался, и Тим держал, Паша театрально вопил:

— Ты должен бросить меня! Иначе мы разобьёмся вместе! Позаботься о моих детях и пяти жёнах.

— Нет, бро! Я не брошу тебя, — смеялся Тим. — Мне не нужны твои жёны!

И Тим одной рукой легко поднимал Пашу. Я смотрела в камеру и видела будто красные всполохи на руке Тиме, он был в футболке, его мышцы были напряжены. Я оторвала взгляд от камеры и посмотрела на них поверх телефона. Зрение меня не обмануло, вдоль руки Тима шло едва заметное красное свечение.

От скалодрома мы разошлись, Паша пошёл домой, а мы поехали на автобусе. Сели на заднее сиденье, сцепили пальцы в замок.

— Прости, что тебе сегодня пришлось быть нашим оператором, мы обычно планируем с Паштетом, что и когда будем снимать. А сегодня так спонтанно получилось.

— Это даже весело. Но скалодром дался мне очень тяжело, — призналась я, в руках ощущался тремор до сих пор.

Я посмотрела в глаза Тима, он улыбался, был привычным, но в глубине его глаз мне мерещились красные искорки:

— Тим, я думаю, тебе нужно попробовать избавиться от этого всего, или, не знаю, не пользоваться, если возможно.

— Почему? Не хочешь, чтобы у тебя парень был супермен? — ухмыльнулся он, не переставая улыбаться.

— Ты и до этого был для меня суперменом, но ты изменился.

— И?! Такой сильный я тебе уже не нравлюсь? — а сейчас Тим стал чуть серьёзнее, перестал улыбаться. Во взгляде появился какой-то вызов.

— Нравишься, — улыбнулась я. — Но меня пугает неизвестность.

— Со мной тебе нечего бояться!

Рядом с Тимом я забывала обо всём, и мы до самой ночи не могли отлипнуть друг от друга, пока мне не начала названивать мама.

За выходные я так и не рассказала Тиму про историю с Ковалёвым, в субботу не представилось случая, а в воскресенье и не вспомнила. Зато Илья сам напомнил о себе всё в том же узком коридоре перед литературой, что и неделю назад. И когда мне на плечо опустилась тяжёлая рука, я испытала дежавю, неприятное дежавю. Чуть пригнулась и сделала шаг назад, выскользнув из-под руки Ковалёва.

— Илья, мы же договорись, что ты не будешь меня трогать?!

— Сорян! Забыл, — Илья примирительно показал обе ладони и заулыбался. Облокотился на стену. — А ещё помнишь, мы договорились начать всё с чистого листа?

— …и остаться друзьями, — дополнила я.

— Привет, Илюх! — рядом с нами остановился Тим, на меня он не смотрел.

— Здорово, — Илья чуть нахмурился. Помолчал. — Чего надо?

— От тебя ничего, — жизнерадостно ответил Тим и повернулся ко мне, улыбнулся. И я при виде Тима тоже расплылась в улыбке. — Мне Яна нужна.

— В очередь! Не видишь, мы разговариваем! — встрял Илья.

— Это вопрос жизни и смерти, — Тим стал спиной к Ковалёву. — Ян, дай списать!

— Клячик, ты совсем охерел?! Иди у кого-нибудь ещё списывай! Дома надо было делать.

— Сильно занят был на выходных, не успел, — хмыкнул Тим. Он смотрел на меня пристально.

— Тебе литературу или английский? — а мне улыбку сдержать было невозможно.

Тим уже подсмеивался, а Ковалёв позади него закипал.

— И то, и то, и химию давай!

— Ладно, Илья, нам нужно в класс! — попыталась я пройти мимо Ковалёва.

— Стопэ! — он перегородил мне дорогу. Тим тоже остановился, и Илья с вызовом смотрел на него. Рядом с Ковалёвым Тим казался маленьким, но смотрел на Илюху с таким невозмутимым лицом, что тот сжал челюсти до скрипа. Илья указал пальцем чуть ли не в нос Тиму. — Слышь, недомерок, иди, ищи себе домашку в другом месте. Отвали от моей Яночки!

Я даже дар речи потеряла от таких заявлений. С каких пор я стала собственностью Ковалёва?! Не успела я возмутиться, как Тим ухмыльнулся:

— Что-то мне подсказывает, Илюх, что Яночка не твоя! Дай пройти! — Тим взял меня за руку и оттолкнул Илью с дороги плечом. Ковалёв отлетел к стене.

Тим всё ещё держал меня за руку, мы подошли к свободному окну, стали рядом и склонились над подоконником. Я достала из сумки первый попавшийся учебник, это оказался английский, открыла его, но мы оба смотрели в окно.

— Сегодня узнал занятные вещи, в общий чат параллели заглянул, — Тим говорил задумчиво, потом посмотрел на меня, а я на него. — Ничего не хочешь мне рассказать?

Я увидела краем глаза, как Ковалёв прошёл к своим, стал рядом с пацанами, но смотрел на нас злобно и пристально. Склонившись над учебником, я тихо заговорила:

— Ковалёв с Петренко поспорили на меня, и Илья всю неделю не давал мне прохода.

— Настолько не давал прохода, что ты пошла на дискотеку, танцевала с ними обоими, и потом вы ещё и ушли вместе? — Тим по-прежнему смотрел на меня, в голосе слышался холод.

— Тим, всё было совершенно не так!

Трудно было вынести его холодность. Тим глядел на меня, а мне хотелось спрятаться. На нас косились и экономисты, и физики, а Ковалёв вообще смотрел в упор с такой злостью, что мог убить взглядом. А ведь я же хотела перестать шифроваться с Тимом, но снова сдалась:

— Давай поговорим после уроков, не могу, когда на нас все так пялятся.

Тим нахмурился, вздохнул, и, взяв мой учебник по английскому, пошёл в класс.

Я поплелась за ним. На душе скребли кошки. Иногда бывало очень тяжело и стыдно говорить правду, а молчать и избегать разговоров бывало ещё и больно.

— С утра такая счастливая была, а теперь фейс кислее лимона, — оценила меня Инга на большой перемене.

Я ведь до литературы и правда летала на невидимых крыльях, косилась на Тима и всё время улыбалась.

— Инга, ты же есть в общем чате параллели? Там опять что-то про меня написали?

Инга поменялась в лице, сделала брови домиком и закусила губу. Это означало только одно: подруга что-то ляпнула про меня на всю нашу параллель.

— Забей, ничего нового. И лучше тебе этого не знать, — поджала она губы.

— Это уже узнал Тим. Покажи!

Инга выругалась и потёрла лоб.

— Ян, не могу! — покачала она головой и вид у неё был такой виноватый.

— Я же всё равно прочту, либо спрошу у Галочки или вступлю в чат. Дай, пожалуйста.

Инга вздохнула и открыла мне переписку на своём телефоне, и, действительно, лучше бы я этого не видела. Началось всё с того, что кто-то, явно из филологинь, написал: «Гончарова шлюха!» А потом Инга начала за меня заступаться, написала, что они мне просто завидуют, потому что за мной бегает Ковалёв. Потом филологини накинулись стаей и начали уже обливать грязью и Ингу, не забыли упомянуть, что мы ещё и лесби. Инга стоически отбивалась, как это умеет только она, пропуская оскорбления мимо и при этом втыкая правдивые шпильки в самые больные места обидчиков.

Срач они развели знатный, обменивались оскорблениями всё воскресенье. И когда я дочитала до сообщения: «Все же видели, что Гончарова пришла на дискотеку, повертела жопой перед Ковалёвым, потом потанцевала с Петренко и они ушли в обнимку втроём. Устраивать тройничок!» у меня даже живот скрутило. Меня словно ударили тяжёлым мешком по голове, и до боли стало обидно.

Инга на это ответила в своём репертуаре: «Игнатова, неужели чужая насыщенная личная жизнь тебя так задевает?! У тебя там ещё запас яда не кончился?! Смирись, Илюша всё равно предпочитает Яночку всем остальным!»

«Просто снял себе шлюшку на одну ночь!»

«Как видишь, не на одну, до сих пор за Яночкой охотится по всей школе. Тебе до неё очень далеко. Учись!»

И после этого наступила тишина. Через какое-то время Инга всё-таки добила: «У Игнатовой яд закончился».

Я читала и меня потряхивало, сердце билось через раз, то ускоряясь, то пропуская удары. А потом я вдруг осознала, что давно плачу, слёзы одна за одной капали на стол.

— Ян, слушай! Они тебе просто завидуют! — Инга приобняла меня.

От этого мне легче не становилось и ничего не хотелось говорить, я опустила голову, и слёзы стали стекать по носу. Ведь всю эту грязь прочитал Тим, и, судя по всему, поверил.

— Сейчас звонок будет. Пошли, умоешься, — Инга встала и потянула меня из-за стола, но я покачала головой. — У вас какой сейчас урок?

— Английский, — всхлипнула я.

— Ян, у нас физика, я не могу её пропустить, — Инга снова села рядом. — Иди на урок, а после я к тебе приду, поговорим.

И она снова попыталась меня поднять, я на ватных ногах поплелась на английский. Мы с Тимом были в разных группах, в противоположных концах гимназии. На урок я зашла вместе со звонком, успела умыться ледяной водой, но глаза покраснели. Галочка тоже была в группе с Тимом, и на английском я сидела с Алёнкой, от которой всегда пахло зелёным чаем, мятой и клубникой. Учебника я не обнаружила, вдруг вспомнила, что его унёс Тим. Но сейчас мне было всё равно. Я была разбита и раздавлена, еле-еле сдерживая слёзы, глотала их и обиду, руки до сих пор тряслись, а сердце сжалось в тиски.

Англичанка что-то рассказывала, но все её слова пролетали мимо меня, да и в голове был лишь белый шум. В дверь кто-то постучал, и тут же заглянул Тим:

— Извините, Яна учебник забыла! — прошёл и передал мне, мы с ним встретились глазами. Он нахмурился и вышел.

Но среди урока написал мне: «Что случилось?»

Ответить я не успела, потому что англичанка раздала всем листочки с тестом, и мы до конца урока писали самостоятельную.

Инга поймала меня на выходе из класса. Я тянула резину и не хотела идти на следующий урок. Тем более, в соседнем кабинете как раз должен был быть урок у филологов.

— Ты как?

— Так себе.

Инга дошла до моего кабинета со мной, класс ещё был закрыт. Филологини топтались у окон. Другие окошки заняли наш класс и десятиклассники. Мы стали с Ингой к стене, рядом с моим кабинетом, а филологини смотрели на нас, бросали презрительные взгляды, что-то говорили, в упор разглядывая, и начинали громко гоготать. Все на шпильках, с броским макияжем, с идеальным маникюром, ухоженные, утончённые, но из-за этого казались совершенно одинаковыми. Красились они, как и все топовые инстаблогерши, носили похожие причёски — длинные выпрямленные волосы. Показушная манерность, да и разговоры у них были в основном только об инстаграме, кто выложил какой пост.

— Если я прямо сейчас вырву волосы Игнатовой, тебе станет легче? — Инга с вызовом смотрела на стайку филологинь, и, делая вид, что почёсывает нос, показывала им неприличный жест.

— Не надо! — я хмыкнула. — Не станет.

В холл вошёл Тим и прямиком двинулся к нам, стал спиной к филологиням и загородил меня от них, спросил с беспокойством:

— Ян, что случилось?

Мне не хватало духу посмотреть ему в глаза, я боялась, что опять расплачусь, признаю полнейшую капитуляцию перед филологинями, поэтому я опустила взгляд в пол и рассматривала полоски линолеума.

— Тимофей, ты же доверяешь Яне? — вставила веское слово Инга.

— Да.

— Вот и доверяй! И не слушай, что говорят за спиной эти размалёванные дуры! Я пойду, — Инга ободряюще придержала меня за плечо и ушла.

Филологини притихли, я на них не смотрела, но была уверена, что они-то разглядывают нас во все глаза.

— Я примерно догадываюсь, в чём дело, — Тим встал рядом и принял точно такую же позу, облокотился спиной об стену и смотрел на свои кроссовки. — Но понять тебя не могу. Илюха сказал, что вы с ним вместе.

— А ещё он сказал, что мы с Ингой лесби, — буркнула я. — Всё он врёт.

— Ян, ну я же слышал разговор между вами про чистые листы? — Тим говорил тихо, и я не могла понять, сердится он или нет.

Я вздохнула. А ведь со стороны, наверное, может показаться, что между нами с Ковалёвым что-то есть, нас часто видели вместе в коридорах, Илья даже умудрился меня ещё раз поцеловать в атриуме на глазах у Петренко. А уж после таких разговоров про чистый лист, у Тима явно пропало ко мне доверие.

— Нет между нами ничего! Я просто попросила Ковалёва больше меня не трогать, и максимум мы можем остаться друзьями.

— Может, стоило ему сказать, что у тебя есть я?! — Тим повернулся ко мне, и я подняла на него взгляд. Он сердился, брови были сдвинуты, губы поджаты.

— Я говорила, что у меня есть парень, но не сказала, что это ты, — мне так трудно было выдержать его взгляд, что я снова отвела глаза, а филологини косились на нас.

— Давай не будем шифроваться?! Рано или поздно все узнают. И плевать! Или ты до сих пор меня стесняешься?

Я хмыкнула.

— У меня теперь такая слава, что это тебе нужно держаться от меня подальше.

— А мне по барабану, что говорят. Так что?! — Тим протянул свою руку ладонью вверх, и я положила сверху свою, мы переплели пальцы и посмотрели друг на друга. Тим слегка улыбнулся.

Даже филологини затихли. Мне нужен был Тим, рядом с ним мне всё было по плечу. И когда он крепко сжимал мою ладонь и улыбался мне, становилось так тепло на душе, появлялась непоколебимая уверенность, что всё будет хорошо.

На последнем уроке у нас была лаба по химии. Лабораторные у нас можно делать по двое или по трое: один читает инструктаж, другой проводит опыты, третий пишет формулы и выводы. Ко мне сбоку придвинулся Тим:

— Девчонки, сегодня я с вами.

Я ему улыбнулась. Марк пересел к Оле с Таней, которые обычно сидели перед ними, видимо, Тим его туда сплавил.

— Клячик, может, к кому-нибудь ещё подсядешь? — скривилась Галочка. — У нас есть ещё пары. Вон Дима с Матвеем вдвоём делают.

— Мне к вам хочется, — Тим лукаво улыбался и придвинулся ко мне ещё ближе.

— Ян, ну ты хоть скажи, пусть отсядет, — Галочка, видимо, Тима не очень любила.

— Я не против, пусть делает с нами.

Галочка рядом цокнула, вздохнула и недовольно закатила глаза. Но в такой тесной близости с Тимом я нервничала. Одно дело переглядываться, и совсем другое — задевать друг друга локтями, ощущать его запах.

— Нальёшь уксус? — Тим заполнил свою пробирку соляной кислотой.

Я взяла флакончик с уксусной кислотой и другую пробирку, но, вместо того чтобы смотреть, что делаю, уставилась на губы Тима и почувствовала, как меня заливает краской и обдаёт жаром. Дёрнулась и плеснула уксус на рубашку Тима.

— Хорошо, хоть не серная, — он встал и пытался стряхнуть капли с живота, пока они не впитались.

— Тимофей! Что у вас там?! — уставилась на нас Алла Константиновна.

— Всё нормально, Алла Константиновна, уксус протёк, — Тим снова сел.

— Ещё раз прольёте реагенты, оценки всем снижу на балл! — строго заговорила химичка.

— Ой, прости.

Я потянулась за салфетками, взяла их и прикладывала к животу Тима, пропитывала мокрую ткань, ощущая под рубашкой твёрдый пресс и горячее тело.

— Я, конечно, и сам могу, но мне нравится, — и Тим тоже смутился, он смотрел на меня и широко улыбался.

Я тоже уставилась на Тима, не убирая руки с его живота. Мы были так близко, от нас резко воняло уксусом, и, не отрываясь, смотрели друг на друга и улыбались, как дурачки. Если бы мы были не на уроке, уже вовсю целовались бы.

— Если хочешь, можешь меня всего облить.

Алла Константиновна, похоже, заметила, что мы играем в гляделки вместо лабораторной:

— Тимофей! Тебя отсадить?!

Резко отскочив от Тима, я обернулась на Галочку, она смотрела на нас с широко открытыми глазами, её челюсть отвисла.

— Галочка, пиши формулу! — одёрнула её я и покраснела.

Вновь взялась за пробирку, но Тим отобрал её у меня:

— Лучше сам всё налью, — пустил тонкой струйкой уксус и, выглянув из-за меня, обратился к Галочке. — Галь, ты там успеваешь писать?

— Сами пишите свои формулы, — Галочка отодвинула от себя рабочую тетрадь, скрестила руки на груди и насупилась.

— Не дуйся, — шепнула я ей и уткнулась в свою рабочую тетрадь.

Тим тем временем долил карбонат калия в обе пробирки. Засунул их в подставки и открыл свою тетрадь, переписывал у меня формулы и выводы. Мыслями я, конечно, была не в химии, но писала и улыбалась. Поняла, что, когда Тим рядом, об учёбе думать не получается.

— Нам нельзя сидеть вместе, — усмехнулась я, когда мы вышли из класса и отправились в раздевалку рядом, держась за руки.

— Клячик, что за приколы?! — позади нас вырос Ковалёв, мы обернулись и остановились. — Ты тупой?! Я тебе ясно сказал отвалить от Яночки!

Тим смотрел на Илью с вызовом:

— Илюх, это, похоже, ты тупой! Отвали, а?!

— С каких пор ты такой борзый стал?! — Ковалёв прищурился. — Папочка перестал пороть?!

Тим сжал кулаки, напряг скулы, но молчал. А Илья хмыкнул:

— Неужели порет до сих пор?!

— Тим, пойдём, — я схватила Тима за руку и потянула к себе.

— Что, Яночка, завела себе собачку?! — Илья теперь сверлил взглядом меня. — Надо было брать ротвейлера, а не этого чихуахуа.

И Тим не выдержал, так толкнул Илью в грудь, что тот отлетел на два метра, ещё и на пятой точке проехал. Все, кто были в коридоре, замерли и уставились на Тима, а только я замечала красные всполохи на его сжатых в кулаки руках.

— Тим, не трогай его, пошли! — потянула его из коридора, но он был будто каменный. — Ты же можешь его убить!

Потом я встала перед ним и заглянула ему в лицо, но глаза его горели огнём, вдоль радужной оболочки шли красные всполохи. Ноздри раздувались от злости, лицо исказила гримаса ненависти.

— Что, недомерок, это всё, что ты можешь?! — Илья встал, отряхнулся, но близко не подходил.

— Тим, услышь меня! — я взяла лицо Тима в прохладные ладони, его кожа была горячая, но огонь в глазах потух, Тим расслабился, перевёл взгляд на меня и растерянно кивнул.

Мы ушли в раздевалку, Илья отстал. Зато рядом с нами шагала Инга, она была в коридоре, когда всё случилось.

— С виду маленький, а Илюху запулил как шар для боулинга, — усмехнулась она.

Тим был сам не свой, очень задумчивый. Из гимназии мы вышли втроём:

— Вы куда сейчас? — спросила нас Инга.

Я посмотрела на Тима, но он был будто не с нами:

— Ти-и-им, — заглянула ему в лицо. — Какие у нас планы?

— Если ты домой не пойдёшь, то пошли ко мне, у меня никого, — вынырнул он из задумчивости.

И я согласилась, всё равно Тим уедет вечером на тренировку, и у нас было не так много времени побыть вдвоём. С ним явно что-то произошло, но, сколько я ни допытывалась, он всё время уверял, что всё хорошо. Я вглядывалась в его лицо, искала там ответы. Тим чуть улыбался, когда я так пристально его рассматривала, или сразу же начинал меня целовать.

Но ведь я чувствовала, что что-то не так, Тима что-то тревожило после встречи с Ковалёвым. Я всё анализировала, что так разозлило Тима, раньше он все оскорбления просто пропускал мимо ушей, а сегодня словно взорвался. Тим накормил меня обедом, а потом достал из морозилки ведёрко ванильного мороженого, взял две ложки. И мы, расположившись на диване, сидели и ели мороженое.

— Тим, это правда, что тебя отец порол?

— В детстве бывало, — Тим поджал губы, потом чуть усмехнулся. — Потом уже не мог меня поймать.

— Может, ты на меня обижаешься из-за Ковалёва?

— Нет, я всё понял, — сказал, но всё равно напрягся. Значит, дело всё-таки в Илье. Любое упоминание Ковалёва триггерило Тима.

— Или дело в том, что писали обо мне филологини?

— На это вообще пофигу, — Тим положил в рот очередную ложку мороженого. — Ты из-за них сегодня разревелась, из-за общего чата?

Я кивнула, и в груди неприятно защемило.

— Хейта не избежать, но всё, что о тебе пишут, всегда больше говорит о тех, кто пишет, а не о тебе. Знаешь, как я делаю? Я представляю, что вместо моего имени человек ставит своё и признаётся в том, что написал. Короче, если я вижу, к примеру, «Тим — лузер», в голове представляю, что человек подходит ко мне и признаётся: «Я лузер». Хотя после всех унижений от отца, любой хейт для меня — пустой звук, — Тим хмыкнул. — Мне реально пофигу, что обо мне или о тебе говорят. У нас с Пашей полно хейтеров, и мы им даже благодарны, холивары в комментах поднимают рейтинги.

И я попробовала представить ту же Игнатову, как она пишет в чат «Я шлюха и лесби!», и от её воображаемого каминг-аута мне вдруг стало смешно и одновременно легко. Метод Тима работал.

— А почему тогда сегодня толкнул Ковалёва?

Тим опять нахмурился.

— Не знаю, наверное, потому что он начал цеплять тебя.

— Тим, пообещай мне, что не будешь связываться с Ильёй. Я не переживу, если тебя выгонят из гимназии.

— Я постараюсь, — Тим доскрёб последнюю ложку мороженого со дна ведёрка, но не съел, а покормил меня. Я улыбнулась.

И мы долго целовались. Если сначала поцелуи были холодными и с привкусом ванили, то потом уже губы горели от того, какими прикосновения стали обжигающими.

Тиму вдруг кто-то начал названивать. После третьей попытки дозвона Тим не выдержал и ответил:

— Паштет, блин! Нет! Нет! Ты слышишь меня?! Паштет, задрал! Нет! Давай завтра, — вздохнул Тим и положил трубку.

— Дай угадаю?! — усмехнулась я. — У Паши новая гениальная идея для съёмки или супер-пупер крутая заброшка. Почему ты отказался?

— Второе, — улыбнулся Тим и приподнял брови. — А ты хочешь поехать на заброшку?

Я пожала плечами, мне нравилось в их компании, хотя к Паше поначалу сложно было привыкнуть: он своим появлением создавал вокруг себя движуху, шум и хаос.

— Я совсем не против. А то, боюсь, Паша будет меня ненавидеть, что отняла тебя у него.

— Не будет, — рассмеялся Тим. — Он всё понимает. Если по-чесноку, то он и подбил меня написать тебе. Наверное, это прозвучит странно, но я постоянно отслеживал твой плейлист и, когда ты добавляла что-то, гадал, какое у тебя настроение, почему эта песня тебе понравилась, о чём ты думаешь, когда слушаешь её. Это была моя невидимая связь с тобой. И Паштет тогда сказал, что, даже если ты меня пошлёшь, надо попытаться с тобой замутить. А ничего не делать и тупо следить за твоей музыкой не вариант.

Тим поджал губы, но потом вздохнул:

— Я вообще раньше думал, как и отец, что спортсменам нельзя заводить отношения. Потому что любить — это кому-то принадлежать. А я принадлежал всецело спорту и не смог бы разорваться. Оказалось, что можно и даже нужно разрываться! Потому что, если есть только что-то одно, из чего ты состоишь, потеряв это, утрачиваешь себя и смысл жизни. Поэтому я дал себе чуточку свободы. Концерты, ТикТоки, ты — от этого моя жизнь стала только ярче. В ней появился объём, а не одна плоскость.

Я задумалась над словами Тима. Но не видела в этом жертвы, а может, никогда не жертвовала чем-то ценным для себя. Ценным настолько, что составляло бы основу моей жизни. А что вообще составляло основу моей жизни?! Как ни странно, но я никогда не задавала себе этот вопрос, а когда задала, задумалась. Что для меня главное? Семья, Инга, учёба — мой фундамент. Сейчас отдельное и, пожалуй, центральное место в моей жизни занял Тим. Но от этого не страдали мои отношения с родителями. Инга пусть не любила Тима, и мы стали меньше проводить с ней время, но мы по-прежнему были близки, переписывались, общались. Учёба тоже не страдала, может, конечно, страдал сон. Но я утешала себя тем, что уроки и экзамены продлятся до середины июня, а дальше уж точно отосплюсь.

Тим перезвонил Паше, сказал, что мы поедем вместе. Рассмеялся. Посмотрел на меня:

— Паштет сказал, что ты красава, и в следующий раз он сразу будет набирать тебе.

На этот раз заброшка оказалась не в области, а на окраине города. Это был разваливающийся дом, подлежащий сносу: рамы давно выломаны, а стены щедро расписаны граффити.

— У тебя баллончик с собой? — спросил Тим у Паши.

— Оф кос, май диар! — коверкая английские слова, Паша вытащил из рюкзака баллончик с краской.

И Тим написал на чистом клочке стены «Я люблю Яну!», оглянулся на меня и улыбнулся. Я рассмеялась, подошла к нему, отобрала баллончик и начала выводить ниже: «Я люблю Тима!». Запах краски был резкий, сильный и, казалось, надолго поселился в моём носу, но зато Тим счастливо улыбался. Я сфотографировала наши художества на телефон.

К нам подошёл Паша, отобрал баллончик и написал рядом «Я люблю PaTi_sport_workout» и значок ТикТока.

— Вот теперь зашибись!

Несколько раз сфотографировавшись у исписанной стены, мы забрались в заброшку. Внутри я чувствовала себя неуютно. А Тим ходил, осматривался, сдвигал кроссовкой стекло, мусор, шприцы рядом с окнами. Стряхивал с подоконников грязь, искал гвозди, выглядывал и смотрел вниз. Они с Пашей накидывали план, что будут делать, откуда лучше снимать. Снимали в этот раз дольше, даже мне пришлось пару раз побыть их оператором, когда они решили синхронно вылететь из окон.

Я восхищалась Тимом: такая ловкость, отточенные и быстрые движения. Правда, когда он полез на третий этаж, у меня от страха даже сердце замерло. Паша вообще не реагировал на опасные прыжки Тима, а мне иногда хотелось зажмуриться, чтобы не видеть, как он рискует.

Затем Паша поехал сразу на тренировку, а Тим решил сначала завезти меня домой, хоть я и отказывалась, заверяла, что доберусь сама.

— Мне иногда Паша Ингу напоминает, может, стоить их познакомить?

— Это плохая идея, — сморщился Тим. — Это как два куска необогащённого урана поместить рядом, неизвестно, к чему это приведёт, но, если начнётся цепная реакция, разнесёт всё вокруг, — потом Тим помолчал и добавил: — А вообще, Паше нужно было стать фотографом. У него есть вкус, и он обожает всё снимать. Он у своих инстатёлок нарасхват. Они постоянно просят их фоткать.

А мне нужно было встретиться с Ингой. Я переживала за Тима и его суперсилу. Мне казалось, он что-то скрывал, и трудно было отрицать, что он менялся. Раньше он никогда бы не толкнул Илью, да и его непривычная задумчивость выглядела подозрительно. Поэтому я прямиком отправилась к подруге. Но, когда рассказала Инге, как шар вспыхнул и словно впитался в Тима, она загорелась идеей активировать и свой лиловый.

— А мне в ювелирном и ломбарде сказали, что это пустышка, просто безделушка, — она принесла шарик и приложила к груди, но ничего не произошло.

Теперь я переживала ещё и за неё:

— Инга, может, не нужно?

— Я тоже хочу суперсилу! Клячик, конечно, уделал Илюху! Респект ему.

— Я теперь боюсь за Тима, что его могут отчислить за драку.

Инга отмахнулась:

— Это не драка, подумаешь, толкнул, не по щам же съездил. У нас вся гимназия камерами нашпигована, если Ковалёв что-то предъявит, то все увидят, что Тим его просто один разок толкнул. Так что не парься! За такое не отчислят.

Инга всё прикладывала и прикладывала шарик к груди, к сердцу, к солнечному сплетению. Скривила губы:

— Мой так не работает.

— Тим его резко поймал и как бы рывком прижал, будто прихлопнул.

Инга размахнулась и со всего размаха хлопнула себя рукой с шариком по центру груди. Шар вспыхнул фиолетовым, обдал Ингу едва заметным свечением и погас. Ингу передёрнуло.

— А прикольно! — она улыбнулась. — Мурашечно, будто лёгким разрядом тока по всему телу прошлись, даже приятно.

Она подошла к дивану и попыталась его поднять, но, сколько ни пыжилась, тот не сдвинулся с места.

— И где моя сила? — Инга растерянно посмотрела на свои руки.

Я приблизилась к ней и заглянула в глаза, теперь и у неё в глубине зрачков были лёгкие фиолетовые искорки.

— Это теперь внутри тебя. Что ты чувствуешь? Тим чувствовал себя энергичным и очень сильным.

— Вообще ничего не чувствую, — Инга пожала плечами. — Может, её как-то активировать нужно? Сим-салабим! Рахат-лукум! Аминь!

Инга мотала руками, будто пыталась сотворить какое-то заклинание, я лишь посмеивалась над ней.

— Бракованная хрень мне досталась, — вздохнула она.

— Не думаю. У тебя в глазах тоже искры появились, как у Тима. Может, твой шар проявляет другую суперсилу?

— Интересно, какую? А давай твой в тебя засунем? — вдруг загорелась идей Инга.

— Не, не, не! Ты что! Я боюсь. Это же как наглотаться неизвестных таблеток, кто его знает, к каким последствиям это приведёт.

— Неужели тебе неинтересно?!

— Интересно, но я боюсь рисковать здоровьем.

— Тимофей жив и здоров. Со мной вообще ничего не произошло. Давай!

— Тим изменился. Мне кажется, именно эта штука меняет его. Когда он Ковалёва толкнул, у Тима такое злющее лицо было, и он словно не слышал меня. И потом такой задумчивый долго ходил. Он что-то скрывает.

— Меня пока ничего не меняет, — и Инга продолжала выбрасывать руки вперёд, пытаясь хоть что-то наколдовать. — Фигня какая-то.

До конца дня Инга всё пыталась почувствовать изменения, но так и не смогла обрести свою суперсилу.

В ближайшие два дня Ковалёв затаился. На всех переменах, кроме большой, я была рядом с Тимом, и даже когда у нас с физиками уроки шли в соседних кабинетах, Илья видел нас, смотрел пристально, но больше не провоцировал Тима и ко мне не цеплялся.

Физкультура у нас всегда шла сдвоенной с физиками, и Тим на неё никогда не ходил. Предупредил, что будет либо в атриуме, либо в столовой делать проект по английскому.

Парни играли на одной половине зала в баскетбол, а на другой физрук отчаянно гонял нас и заставлял делать упражнения. Парни гремели баскетбольным мячом, орали. И когда мы делали упражнения на шею, сзади от баскетболистов раздался чей-то крик:

— Берегись!

Я обернулась. И, надо сказать, очень вовремя, потому что мяч прилетел мне прямо в лицо, в правый глаз. Не знаю, кто запустил его с такой силой, но я рухнула на пол, ещё и затылком приложилась.

В глазах потемнело, в ушах и голове стоял гул. А перед глазами прыгали разноцветные искорки. Словно из туннеля метро слышала громкий голос физрука:

— И кто решил добить нашего инвалида?

Инга подбежала и помогла мне сесть. И когда взгляд сфокусировался, кругом стояли девчонки. Физрук, Инга и Петренко присели рядом со мной и заглядывали в лицо. Я машинально приложила ладонь к глазу, скула горела огнём, сам глаз болел, затылок ломило, будто череп треснул, и искры в глазах до сих пор не исчезали.

— Сколько пальцев показываю? — физрук показал мне два пальца.

— Два…

— Голова не кружится? Не тошнит? Идти можешь? — интересовался он.

— Вроде бы не тошнит, — неуверенно ответила я. В голове стоял такой гул, что я ни в чём не могла быть уверена.

— Ладно, сходи в медкабинет, — Физрук встал и обвёл взглядом всех. — Кто может проводить подбитого инвалида?

Инга всё ещё заглядывала мне в лицо:

— Ты как?

— Башка болит, но вроде норм, — слегка поморщилась от ломоты в затылке, руку от лица так и не убрала.

— Я провожу, — встал Петренко рядом с физруком и наклонился ко мне, протянул ладонь. Помог подняться.

Ноги меня слабо слушались, я вся была как подбитый самолёт, совершенно дезориентированная. Чуть не оступилась, но Коля прижал меня к себе, и я придерживалась за него.

Всё опять стало размытым, тем более я прикрывала второй глаз ладонью. Когда мы вышли из зала, видеть я стала лучше, пол под ногами уже не качался, но Коля всё ещё крепко прижимал меня к себе.

— Думаю, дальше я сама дойду, — я попыталась высвободиться.

— На четвёртый этаж?! Нет уж, я тебя доведу! Обещал физруку, — и хватку не ослабил.

Пришлось так и идти, привалившись к боку Петренко, ладонь я так и не убирала от глаза, горела вся половина лица, а скула неприятно пульсировала. Когда мы пересекали атриум, Тим сидел там, заметил нас и тут же подскочил:

— Что случилось?

— Мячом зарядили Яне в глаз, — пояснил Коля.

— Покажи, — Тим встал прямо передо мной, и я нехотя убрала ладонь, она охлаждала обожжённую кожу.

— Жесть! — сморщился Тим и сердито заговорил, спрашивая у Коли. — Кто, блин, такой меткий?! Илюха?!

— Нет, Боря. Он не специально, высоко передал, а Ден не взял, и прям в девчонок. Ладно, мы в медпункт.

— Я сам доведу, — и Тим протянул руки, но Коля вцепился в меня ещё крепче, отодвигая.

— А я что, не доведу?! — фыркнул Петренко.

— Коль, мы правда лучше с Тимом дойдём, — попросилась я.

— Я обещал физруку, — упрямился тот, обнимая крепче. — Я и отведу!

Тим поджал губы, кивнул мне:

— Ладно, идите, я сейчас догоню, — он одним рывком долетел до своих вещей, быстро сгрёб их в рюкзак и побежал в сторону столовой.

А мы медленно поплелись на четвёртый этаж в медкабинет. Мне было жутко некомфортно под крылом Коли, особенно на глазах у Тима, да ещё и Петренко заартачился и отказывался выпускать меня.

Тим догнал нас на третьем этаже, держал в руке пол-литровую бутылку воды и пакет со снегом.

— Тебе нужно холодное приложить, иначе отёк будет.

Медсестра в кабинете была одна, просматривала карты и заполняла бумаги. Спросила примерно то же, что и физрук, потрогала шишку на затылке, попыталась выгнать Колю с Тимом, но они заупрямились и отказались уходить.

— Лёд — это хорошо, — взяла она пакет со снегом у Тима, обернула его в полотенце, вручила мне. — Держи у глаза, десять секунд держишь, на десять убираешь. Сотрясения нет, но посиди тут до конца урока под моим присмотром на всякий случай. Мальчики, а вы свободны! — обернулась она к стоящим у дверей парням.

Коля сразу вышел, а Тим ловко проскользнул мимо медсестры и уселся рядом со мной на кушетку. Взял бутылку с водой и приложил к затылку, пояснил медсестре:

— Как она сама в двух местах холод держать будет?

Та цокнула, но махнула на Тима рукой:

— Не болтайте только! — и снова уселась за стол.

Какое-то время мы сидели молча, Тим действительно держал холодную воду на моём затылке, смотрел на меня грустно. А я поглядывала на него одним глазом, и в очередной раз, когда на время отняла руку с холодом, Тим вдруг улыбнулся. От этого мне стало теплее, мои губы тоже дрогнули в улыбке, и даже боль чуть отступила.

— Ты чего улыбаешься? — осторожно прошептала я, косясь на медсестру.

— У тебя теперь будет фингал с рисунком, — еле слышно проговорил он. — В мелкую крапинку от мяча.

Улыбка сразу сползла с моего лица. Тоже мне радость! Ходить с фингалом мне совсем не улыбалось, будь он хоть разрисован хохломой. Я вздохнула и вновь приложила холодный свёрток к лицу.

Тим разглядывал меня и улыбался своей тёплой улыбкой, которую я так любила. Я не могла на него спокойно смотреть, когда у него такое лицо. Тоже начинала лыбиться, как дурочка. Но зато становилось сразу так хорошо, тепло на душе, начинала чувствовать себя счастливей.

Ухватилась за мысль, что, если я увидела улыбку Тима, значит, день прошёл не зря. Наверное, именно это я и любила в нём больше всего, хотя всё же нет, ещё и поцелуи. А его запах, а руки? Когда его большие горячие и сильные ладони обнимали меня или мы переплетали пальцы, во мне просыпалась удивительная уверенность. Тим был таким надёжным и любимым, что я ни секунды не сомневалась, что так будет всегда.

Оставшиеся уроки я проходила с ладонью у лица, чем вызвала новую волну сплетен. Особенно злорадствовали филологини в общем чате параллели, гадая, откуда у меня фингал.

«Илья не стерпел измены», — читала я на большой перемене опять в телефоне Инги. И если бы рука и так не лежала на моём лице, я бы точно сделала фейспалм.

Инга в этот раз не ввязывалась в срач и тоже посмеивалась, читая весь этот бред. Илья ведь заявил, что мы с ним вместе, а на следующий день я уже ходила вместе с Тимом. Так что синяк филологини считали «заслуженным» и всячески жалели Илью.

— Вот это у них подгорает от тебя! — смеялась Инга, пролистывая переписку. — Какая, Яна, ты всё-таки бессердечная стерва, обидела несчастного Илюшу. Они там, похоже, уже в очередь выстраиваются, кто будет лечить его разбитое сердце.

Это действительно выглядело смешно, я бы тоже от души посмеялась, если бы лицо и глаз так не болели.

Медсестра рекомендовала мне сделать йодную сетку на месте ушиба, но Тим сказал, что нужна мазь, и после школы сразу потащил меня в аптеку и купил мне «Троксевазин».

— Это мастхэв от ушибов, растяжений и синяков. Отёк хорошо снимает. Утром, вечером мажь, дня за три пройдёт. У меня в месяц тюбик точно улетает, — хмыкнул он.

А на следующий день Тим принёс мне толстый букетик подснежников, положил на парту и усмехнулся.

— Синие!

Вот как его можно не любить?! Я улыбалась, наверное, от уха до уха. День уже прошёл не зря.

Галочка рядом цокнула. Я покосилась на неё, её лицо выражало вселенское недовольство.

— Что?! — не понимала я её реакцию.

— Ян, ты меня, конечно, извини, но ты дура!

Неожиданный поворот. Но меня почему-то не задело оскорбление. Я была такая счастливая в этот момент, поэтому лишь удивлённо приподняла брови, склонила голову, требуя пояснений. Галочка наклонилась к моему уху:

— Как ты могла променять Ковалёва на Клячика?!

И эта туда же. Стало смешно, но, посмеявшись, я вздохнула и тоже наклонилась к уху Галочки. Мне не хотелось с ней ссориться, но если она тоже в секте, поклоняющейся идолу Ковалёву, то переубеждать её бесполезно.

— Ты просто ничего не знаешь, — шептала я ей. — Мы с Ильёй и не были вместе, он специально распустил эти слухи, потому что поспорил на меня.

Я никогда раньше не делилась с Галочкой подробностями личной жизни, но она меня вынудила, быть может, с её помощью правда просочится в массы. Галочка нахмурилась и недоверчиво смотрела на меня.

— А Клячик типа прикрытие?

— Нет, — улыбнулась я. — С Тимом всё по-настоящему.

И так круглые глаза Галочки округлились ещё больше:

— Но почему он?! — вдруг скривилась она. — Тебе так все завидуют, что за тобой сам Ковалёв бегает.

— Потому что мы совершенно не знаем никого по-настоящему, — прошептала я ей, прежде чем пришла учительница.

После английского Тим подошёл ко мне пританцовывая, мурлыкая Demons от «Драгов» под нос. Мы встали у подоконника, отвернулись от коридора и смотрели в окно.

— Ты чего такой счастливый? — улыбнулась я ему.

— Угадай, кто защитил проект на пять?!

Я рассмеялась. Тим достал телефон и открыл приложение электронного дневника:

— Она мне ещё и двойку стёрла за прошлую неделю, вообще шик!

— Поздравляю! Ты молодец! А я вчера нашла для нас идеальную шоколадку!
Тим постоянно подкармливал меня синими продуктами, у него была какая-то идея фикс. Он знал, что мой любимый цвет синий, и, если встречал продукт в голубой или лазоревой упаковке, приносил его мне. И я, кажется, заразилась этой привычкой от него, выискивала теперь оранжевые упаковки и даже однажды купила шоколадку для Инги, потому что та была в сиреневой фольге. А вчера мама отправила меня в магазин, и мне хотелось найти что-то прикольное оранжевое для Тима и желательно с орехами. Но взгляд всё равно зацепился за синюю упаковку шоколадки с цельным миндалём — его любимым орехом.

Я достала шоколадку из сумки и протянула Тиму:

— Ты заслужил!

Тим сначала недоумённо посмотрел на синюю упаковку, потом прочитал про цельный миндаль и расхохотался:

— Я понял! Обёртку тебе, шоколадку мне, — широко улыбался он. И тут же распаковал и начал есть. — А вкусно, кстати, спасибо!

Я обычно ела шоколад медленно, смакуя, а Тим грыз его как яблоко, откусывал прямо от всей плитки, жевал и выглядел при этом таким голодным. Я осторожно отломила у него полосочку. Шоколадка правда была вкусной.

— Думаю, надо заканчивать этот цирк, — между нами вырос Ковалёв. — Поприкалывались, поиграли в парочку, и хватит!

Мы обернулись к нему, Тим всё ещё продолжал жевать шоколадку:

— Блин, Илюх, когда до тебя дойдёт уже, что это не приколы?!

— Рили?! — Ковалёв хмыкнул и посмотрел на меня. — Яночка, не разочаровывай меня, скажи, что это не так?

— Но это так, Илья, и я тебе это уже говорила!

— Низковата у тебя планка, — пренебрежительно бросил он и посмотрел почему-то на шоколадку в руках Тима.

А потом развернулся и ушёл к своим. Мы опять отвернулись к окну.

— Как думаешь, он отстанет? — поинтересовалась я.

— Он никогда не умел проигрывать, — хмыкнул Тим и снова откусил шоколадку, протянул под нос мне, отчего вдруг тоже захотелось откусить от целой плитки. Я никогда так не ела шоколад, обычно ломала его на кусочки и медленно поглощала, а сейчас грызнула, как голодный зверь, и это меня почему-то развеселило. А Тим, прожевав, добавил: — Так что я бы ждал от Илюхи какой-нибудь подставы.

А после школы без права голоса Паша притащил нас к какой-то старой общаге снимать ролик про меня и крышу. Заставил взять с собой шарф и листы бумаги, из которых я наделала самолётиков. Его даже мой замазанный синяк не смутил.

— Тут лучшая пожарная лестница для съёмки! — указал он на ржавую разваливающуюся конструкцию.

— Эстетика в твоём стиле, — хмыкнула я.

Паша расписал мне сценарий и приказал сделать грустное лицо. Но я не могла. Как только он говорил сделать печальную мину, мне становилось смешно, и я изо всех сил сдерживала улыбку. Тим тоже посмеивался надо мной. Паша закатывал глаза и ворчал.

— Так, Ян! Представь, что Тим тебя бросил!

Я прищурилась и сжала губы.

— Нет, убивать ты его не собираешься! Тебе очень грустно!

Тогда я сделала брови домиком, изогнула и надула губы. Паша тяжело вздохнул:

— Ты ж нормальная была, когда мы только познакомились! Грустная, задумчивая. Хватит мне сейчас морды корчить.

Я снова рассмеялась:

— Прости, Паш, — и, еле сдерживая улыбку, покосилась на Тима.

Как я могла грустить, когда он мне улыбался? Такой красивый и любимый! У меня всё пело и плясало внутри.

— Ну вас! — Паша махнул рукой, заметив наши переглядки, а потом кивнул на турник во дворе. — О, Тимох, я тут один ролик у пендосов подсмотрел, сможешь так же?

Паша показал ТикТок, где парень с голым торсом, уцепившись за турник, поддерживал тело параллельно земле, а потом, перехватываясь руками, начал крутиться, словно танцевал брейк-данс. Тим пересмотрел ролик ещё раз:

— Изи! Надо попробовать.

Тим скинул куртку, подтянулся, а потом приподнял тело и завис параллельно земле. И, переставляя руки, крутился, потом набрал скорости и спрыгнул. Я впечатлилась. А Паша просиял:

— Просто пушка! Раздевайся!

Тим без тени смущения стянул худи.

— А зачем вы всё время раздеваетесь?! — во мне вдруг взыграла ревность, что кто-то будет разглядывать голый торс Тима.

— Это воркаут тема, так принято! — пожал плечами Тим.

— А ты можешь сниматься в футболке?

Тим приподнял брови, посмотрел на меня пристально и непонимающе, а потом широко улыбнулся:

— Ян, ты ревнуешь?!

— Ничего я не ревную, — фыркнула я. Не хотелось, чтобы Тим меня раскусил. — Но обязательно оголяться?

— Яна, — Паша подошёл к Тиму и приобнял того за плечи. — Это тело не твоё! Снявшись однажды в ТикТоке, всё, принадлежишь общественности! Так что надо делиться!

Тим всё так же умилительно улыбался, но его улыбка сейчас не радовала. Я ревновала. И PinkKitty наверняка будет опять писать под роликами «Тим краш» и ставить смайлики с сердечками.

— А знаешь что?! Вот запишусь на танцы на пилоне и тоже буду снимать ТикТоки. Пусть общественность разглядывает меня!

— О, я даже готов это снимать! — Паше идея понравилась.

Он явно воспринял мой обиженный блеф за чистую монету.

Тим хмыкнул и отчаянно пытался сдержать улыбку, но у него не выходило. Ещё и лыбился так умилительно-снисходительно. Потом подошёл, обнял меня и упёрся лбом в мой лоб:

— Если хочешь, я больше не буду сниматься раздетым.

— Хочу.

— Э-э-э, а я не хочу! — встрял Паша. — Ян, у нас такой контент, просмотры упадут. Что в этом такого? Просто воркаут, это же не стриптиз, в конце концов.

— Воркаут ваш — это и есть стриптиз! — И тихо-тихо добавила: — …но для девочек!

Пашу с Тимом взорвало хохотом. Паша ржал на всю улицу, согнувшись пополам. А когда разогнулся, утёр слёзы и похлопал Тима по плечу:

— Думал, ты спортсмен?! А ни фига! Ты стриптизёр! Цифровая проститутка Тимоха!

Но Тим за это дал Паше пинка и тут же отскочил от него. Паша возмутился, но почти сразу оставил попытки догнать приятеля.

Ролик они в итоге сняли, и Паша всё-таки уговорил меня хотя бы на майку-безрукавку на Тиме вместо футболки.

Дома я снова смотрела ТикТоки с Тимом и не понимала, почему так ревную. Месяц назад, разглядывая его до дыр на экране, я не переживала, что на него пялятся, а сегодня стало вдруг не всё равно. Я ревновала и не хотела делиться Тимом ни с кем.

Насчёт Ковалёва Тим оказался прав, Илья не успокоился. В пятницу после большой перемены у нас с физиками проходили уроки в соседних кабинетах, и мы шли из столовой с Ингой. У учителей шла очередная планёрка, кабинеты были закрыты, а преподаватели задерживались. Тима в холле не оказалось, зато от кучки физиков выплыл Илья с распростёртыми объятиями, обнял меня и с широкой улыбкой, громко и страдальчески заговорил:

— Яночка, любовь моя! Как я соскучился!

У меня челюсть так и отвисла. Инга рядом хмыкнула и покачала головой, глядя на Ковалёва. В коридоре раздались смешки, но следом народ притих, уставившись на это представление. Если бы здесь ещё были филологини, они бы, наверное, в обморок попадали от таких заявлений.

— Кстати, а где твой сторожевой чихуахуа?! — Илья огляделся в коридоре, посвистел, будто подзывал собаку.

— Илья, это не смешно! — нахмурилась я, не понимая, к чему он разводит весь этот фарс.

— Как ты назвала своего щенка? Я забыл! Ах да! Тим! — Илья кривлялся, красовался перед зрителями. И смех в коридоре подогревал его сценку. Он оглядывался и бил себя по бедру, словно подзывал питомца к себе. — Тим, Тим! Иди сюда.

Я вздохнула и покачала головой. Развернулась, чтобы уйти, но Илья перехватил меня за запястье, сжал крепко, притягивал к себе. Я пыталась вырвать руку, упиралась и, когда он дёрнул меня к себе, вцепилась ногтями второй руки прямо ему в ладонь, отчаянно пытаясь вырваться.

— Отпусти меня!

— Илюх, ты опять за старое! Отпусти Яну! — сердито заговорила рядом Инга.

Он пропустил слова Инги мимо ушей, поморщился, лишь дёрнул расцарапанной рукой:

— А у тебя, оказывается, есть коготочки, — заглянул мне в лицо, ухмыльнулся, но хватку не ослабил. — Мне даже нравится! Спину мне расцарапаешь?

Я всё ещё вырывалась, пока не услышала сзади приказной голос Тима:

— Яну отпустил!

Илья разжал свои объятия, я отскочила от него и выдохнула. Сердце металось в панике по всей грудной клетке. Ковалёв заулыбался, смотря прямо на Тима.

— О, пёсик, где ты бегаешь? Хозяйка тебя потеряла. Яночка, а он не кусается, может, ему намордник нужен?! Смотри, какой злой! Плохой пёс, сидеть! — громко скомандовал Илья.

А я мечтала, чтобы побыстрее пришли наши учителя.

— Илюх, что ж ты никак не смиришься?! — поморщился Тим, взял меня за руку. — Яну больше не трогай!

— Ой, Яночка, он что-то тявкает! Какой милый! А можно погладить? — Илья злорадствовал, заговорил слащаво, наигранно, физики позади него хихикали.

— Тим, пошли! — я попыталась потянуть Тима подальше от Ковалёва.

— Слышишь, что хозяйка говорит?! — скалился Илья.

И Тим замер, сверлил его взглядом, сжал руки в кулаки. Только не это! Главное, чтобы ему хватило самообладания не трогать Илью. Но тот продолжал разводить фарс:

— Яночка, а он не бешеный? Смотри, уже вон пена у рта! Ты бы его усыпила, пока он никого не покусал, он же бродячий, наверняка заразный...

— Илья, хватит уже! — заговорила рядом Инга. — Это правда не смешно.

Тим пристально смотрел на Ковалёва, но молчал. Рука его была напряжена. А я не понимала, почему он не уходил, зачем выслушивал всё это.

— Инга, а по-моему, очень даже весело. Яночка принесла в школу своего пёсика. И что-то мне подсказывает, он даже кастрированный. — Илья продолжал скалиться.

— Илюх, учись проигрывать! — процедил рядом Тим. — Выглядишь жалко! В детстве ты убегал рыдать и жаловаться на меня родителям…

Тим говорил таким ледяным тоном, что у меня в груди всё похолодело, в коридоре стояла гробовая тишина. А улыбка Ковалёва сменилась на сжатые губы. Но Тим продолжил:

— Сейчас ты ведёшь себя так же, только свидетелей твоего поражения стало больше! Смирись, что я круче тебя! Можешь сколько угодно устраивать представления и рассказывать всем, какой я плохой.

И Тим развернулся, но отойти мы не успели, Илья злобно заговорил в спину:

— Недомерок, тебе же всё равно ничего не обломится! А вот когда я трахну Яночку, пришлю тебе кусочек нашего хоум-видео.

Тим замер на мгновение, чтобы отпустить мою руку, одним рывком наскочил на Илью и врезал ему в лицо с такой силой, что тот пролетел мимо толпы одноклассников, замер и не вставал. Тим, похоже, вырубил его.

Это произошло так стремительно, что я даже не успела среагировать. Тим снова застыл, ждал, наверное, когда Илья поднимется. А потом двинулся к Ковалёву, видимо, чтобы добить лежащего. Красные всполохи расползались по его сжатым кулакам. Илья лежал без сознания, одноклассники приподняли его и били по щекам, кто-то пошёл за медсестрой. На пути Тима встал Борис:

— Клячик, совсем охренел? — но Тим с небрежной лёгкостью смёл Бориса, тот улетел в сторону, хотя и был в два раза крупнее.

Нужно было остановить Тима. Я подскочила к нему, потянула за предплечье, но он был словно каменным. Тогда я встала прямо перед ним, загораживая Илью. Но то, что увидела в глазах Тима, испугало меня до остановки сердца. Перекошенное злобой лицо и глаза... Крошечные зрачки, а всю радужную оболочку заволокло красным. Смотрел он будто мимо меня. Я хотела, как и в тот раз, коснуться лица Тима ладонями, охладить его гнев, достучаться до него, остановить это безумство. Но стоило мне протянуть руки, Тим резко схватил меня за плечи и сильно сжал их.

— Тим, пожалуйста, остановись! — вглядывалась я в его странные глаза, но от привычного Тима там не осталось ничего. — Услышь меня!

— Почему ты его защищаешь? — красные глаза теперь смотрели на меня. Голос его звучал по-другому, холодный, злобный, от него леденело всё в груди.

Я поморщилась, Тим сжимал мои плечи так сильно, что стало больно.

— Тим, я не хочу, чтобы ты его убил! Пожалуйста, отпусти меня, — у меня холодели пальцы, Тим передавил мне руки словно жгутом, кровь не поступала, ладони немели.

— Всё-таки он тебе небезразличен! — тем же ледяным тоном заявил Тим, прожигая огненным взглядом насквозь, и усилил нажим на плечи.

— Тим, ты мне руки сейчас сломаешь! — от боли у меня выступили и потекли слёзы. Плача, я умоляла: — Отпусти, пожалуйста!

— Придурок больной! Отпусти её!

Тиму сбоку по лицу прилетел рюкзак Инги. Он пошатнулся, но ослабил хватку.

Я тут же отскочила от него, разминая плечи. Тим поморгал несколько раз, нахмурился. Огонь в глазах потух, и он растерянно смотрел вокруг. Увидев Илью, лежащего на полу, неуверенно спросил:

— Он живой?

— Живой, — ответил Борис.

Тим хмурился и озирался, в толпе раздавался шёпот: «Псих», «Придурок», «Больной». Тим хотел подойти ко мне, но я шарахнулась, плечи адски болели, ещё чуть-чуть — и он бы точно переломил мои руки, как сухие ветки. Тим стал ещё более растерянным, он стоял в центре холла один и непонимающе оглядывался, будто видел нас всех в первый раз.

Из коридора вынырнули учителя, подошли к дверям кабинетов, но, заметив Илью, лежащего на полу, кинулись к нему:

— Что случилось? Позовите врача кто-нибудь!

— Он без сознания!

— Его ударили!

— Уже позвали.

Одноклассники нехотя делились информацией, и, когда пришла медсестра и сунула Илье под нос нашатырь, он скривился, поморщился и тут же пришёл в себя. Хмуро и растерянно озирался. Заметив одинокого Тима, прошипел:

— Ты доигрался, недомерок!

Тима отправили к директору, а Илью отвели в медпункт. Остальные разбрелись по классам, но даже на уроках не утихало шушуканье. У меня вообще не выходил из головы злобный взгляд кровяно-красных глаз и ледяной голос. Мозг отказывался верить, что это был мой любимый Тим. Но боль в плечах отрезвляла, ведь это его рук дело.

На перемене я зашла в туалет, задрала рукава и ужаснулась. Плечи были покрыты тёмно-фиолетовыми полосами от пальцев и сильно болели. Я больше не могла даже видеть Тима. Как он мог такое сделать и из-за чего?! Из-за ревности?! Из-за того, что не позволила ему добить лежащего Илью?! Меня душили боль и разочарование. К горлу подступили слёзы, но впереди ещё маячили два урока, нужно было их перетерпеть.

Я отсиделась на перемене в туалете, но Галочка доставала меня и на уроках, придвигаясь и шепча всякие гадости про Тима: «Он псих! Больной! Совсем с катушек слетел! Кукуха поехала! Он бы убил Илью! Он маньяк! Как ты можешь с ним встречаться? Его теперь по-любому отчислят». Я не ответила ни на одну её обидную фразу, но выслушивать подобное было мучением. К середине второго урока соседка по парте угомонилась, хотя в классе Тима теперь все начали называть «Психом», а он сам так и не появился.

Уроки прошли словно в тумане, я ни на чём не могла сосредоточиться. Хорошо, что не писали никаких самостоятельных. И в голове постоянно звучал один вопрос: «Как он мог так со мной поступить?» Образ жизнерадостного заботливого и внимательного Тима никак не вязался с гематомами на моих плечах.

Инга тоже была задумчивой и серьёзной, но заговорила первой, когда мы вышли из гимназии, и как ни странно, она Тима оправдывала:

— Клячик прав, что врезал Ковалёву за такие слова, но, кажись, переборщил и совсем не умеет держать себя в руках, — Инга хмурилась, ждала моей реакции, но я молчала.

Я не находила для Тима оправданий, ведь видела собственными глазами, прочувствовала на собственной коже его гнев, если бы я не взяла удар на себя, он бы мог убить Илью. И какие бы гадости Ковалёв ни говорил, он смерти не заслуживал.

— Ян, скажи хоть что-нибудь? — Инга притормозила и посмотрела на меня.

— Мне нечего сказать, — тихо выдала я.

— Ты ведь согласна, что Тимофей прав, что врезал Ковалёву? Он же заступился за твою честь!

— Я не знаю.

Мне не хотелось разговаривать об этом ни с кем, даже с Ингой.

— Зато я знаю! — Инга хмурилась. — Честь своей девушки нужно защищать, и в этом Клячику мой респект, не сдрейфил дать Ковалёву по щам! А Илюха давно нарывался, так что всё заслуженно!

— У меня все плечи в синяках, это тоже заслуженно?! — голос мой дрогнул.

Инга нахмурилась, а потом поджала губы и виновато заговорила:

— Но, если честно, я тоже перепугалась, он был вообще не в адеквате.

— А ты не заметила красного свечения на его руках?

— Как-то было не до свечения.

С Ингой я не пошла, мне требовалось побыть одной и разобраться в себе, и я под предлогом подготовки к конференции двинулась домой. Но, едва свернула за угол школьного двора, меня сзади окликнул Тим. Внутри у меня всё заледенело, так же как в школе. Хотелось скрыться, но я, как всегда, замерла как вкопанная. И лишь, когда Тим приблизился, шарахнулась от него:

— Не подходи!

— Ян, ты чего?! — Тим не улыбался, но смотрел непонимающе, попытался подойти ещё раз, и я снова отскочила. На его щеке красовалась царапина от бляшки с рюкзака Инги.

— Не приближайся ко мне!

Тим нахмурился, но больше не делал попыток подойти. А я чувствовала, что ещё чуть-чуть — и разревусь. К горлу подступили слёзы, голос мой снова дрогнул, и я задала вопрос, который мучил меня эти два урока:

— Как ты мог?!

— Я многое могу стерпеть! — Тим говорил холодно. — Но Илюха перегнул палку и заслуженно получил!

— Ты мог его убить!

— Да брось!

— Тим, я видела, на что ты способен, и ты собирался его убить!

Тим опустил взгляд, задумался, стал мрачнее, а потом, вздохнув, заговорил :

— Я правда не знаю, что на меня нашло, — почесал он голову. — И сам не могу объяснить.

— А мы с Борей что, тоже перегнули палку?!

— В смысле?! — Тим снова нахмурился. — При чём здесь ты и Боря?

— Ты прикалываешься?! Ты Борюсика так оттолкнул, что он к стене отлетел, а мне руки чуть не сломал.

Тим явно был шокирован такими подробностями:

— Я?! Я не трогал вас! Я врезал Илюхе, он упал, и всё, потом пришли учителя, — пояснил он и потёр лоб.

И сейчас Тим пугал меня до чёртиков своим растерянным видом, отговорками. Но раздражало, что он делал вид, будто не понимает, о чём речь. Я сняла плащ и закатала рукав блузки.

— Это, скажешь, тоже не ты сделал?

Тим сначала отшатнулся, а потом снова хотел приблизиться, но я резко отпрянула.

— Это я сделал?! — Тим уставился на меня так, словно видел в первый раз, но потом покачал головой. — Ян, я не мог...

— Твоих рук дело, — я перевесила плащ на другой локоть и закатала второй рукав. — Если бы Инга не треснула тебя по башке, ты бы сломал мне руки.

Тим не моргал, он с ужасом разглядывал мои плечи. Я вернула рукава обратно, накинула плащ. Тим молча отвёл взгляд. Легче мне не стало. Я ждала объяснений, но у Тима их не было. Он смотрел немигающим взглядом в землю, тёр лоб.

— Ян, я не помню... — Тим посмотрел на меня с такой скорбью, что я почти ему поверила.

Но потом покачала головой. Его пустые отговорки не утешали, руки по-прежнему болели.

— Зато я всё прекрасно помню! — я всё-таки сорвалась, потекли слёзы, меня потряхивало. — Легко сказать «не помню», только тебя это не оправдывает!

Тим опять хотел приблизиться, протянул руки, чтобы обнять:

— Ян...

— Не трогай меня! — я выставила руки вперёд, отгораживаясь от него, и он резко отступил. Я плакала, позорно размазывала слёзы и не хотела, чтобы Тим на меня смотрел в таком виде. — Я пойду!

Тим стоял растерянный, но стоило мне развернуться к дому, двинулся следом за мной:

— Ян, пожалуйста, давай поговорим, не уходи! Я сам не знаю, что на меня нашло! Я бы никогда тебя не обидел! Прости!

— Очень в этом сомневаюсь, — всхлипнула я, обида говорила за меня.

— Ты так говоришь, будто я какой-то монстр! — Тим шёл рядом и всё пытался приблизиться.

Когда он в очередной раз попытался взять меня за руку, я отпрянула, остановилась и снова посмотрела ему в глаза.

— Возможно, так и есть, — устало ответила ему. — Не приближайся ко мне!

Тим смотрел печально, поджал губы, а потом тихо заговорил:

— Ты считаешь меня монстром? Что я способен на убийство?

И я кивнула. Слова — это одно, но я же видела, на что он способен. Тим сразу отвернулся, глубоко вздохнул и нахмурился, посмотрел куда-то на макушки деревьев за моей спиной, а потом вдруг начал рыться в карманах, достал красный шарик:

— Кстати, это же твоё, — протянул мне. И говорил при этом совершенно пустым голосом, без тени эмоций, даже немного сдавленным, но скулы его были напряжены.

Я взяла шарик из его ладони, и Тим тут же спрятал руки в карманы, будто боялся ненароком коснуться меня и обжечься, бросил на меня печальный взгляд:

— Прости меня... — проговорил тихо, но искренне, и добавил: — …если сможешь.

А потом развернулся и ушёл.

Меня разрывало от внутренних противоречий. Хотелось верить Тиму, я по-прежнему его любила, но рядом с любовью никак не укладывались его жестокость и неконтролируемая ярость. Я боялась его, но одновременно верила в искренность в его словах, и, несмотря на всё, меня дико к нему тянуло.

Но, как ни пыталась, не могла найти ни оправдания, ни объяснения его поступкам. Перед сном залезла в горячую ванну и под шум воды рыдала на всю мощь. Подвывала, обнимая в воде колени. Мне было больно, так больно, как никогда, и я отпускала слёзы, рыдания, под шум воды они уплывали, растворялись. Чем сильнее любишь, тем больнее ощущается потеря. И если бы Михаил Захарович сейчас спросил, насколько мне плохо по его любимой шкале эмоций, то это было бы двадцать из десяти.

Я надеялась, что после ванна-терапии мне станет легче. Стоя перед зеркалом, я уже не плакала. Смотрела на себя с фингалом под глазом, с чёрно-фиолетовыми гематомами на руках и вдребезги разбитым сердцем. Потянулась к «Троксевазину», чтобы намазать синяк, но, стоило взять мазь в руки, слёзы опять хлынули двойным потоком. Эта мазь была кусочком Тима, его заботы, и от этого было так горько, что успокоиться я никак не могла.

Уснула в итоге измученная мыслями и переживаниями, но в пять утра подскочила как ужаленная, села в кровати. Тим! Тим отдал мне шарик! Но у него в выходные важные соревнования, от которых многое зависит. Как Тим будет без шарика? И как он смог от него избавиться?

Я ничего не спросила. Что Тиму сказал директор? Его отчислят? Что с ним будет? Почему избавился от шарика, ведь так рассчитывал на новую силу? Даже за последнюю неделю пытался добавить в связку какой-то сложный элемент, чтобы получить дополнительные очки для команды.

Вчера я слишком погрузилась в свои обиды, что не хотела его ни видеть, ни слышать. Ничего у него не узнала, ещё и обозвала монстром. Но почему Тим так рьяно отрицал, что сжимал меня до боли, ведь я просила его отпустить, неужели не понимал или не помнил?

Я слишком резко проснулась, словно от ведра ледяной воды, или будто вынырнула из кошмара, хоть мне ничего и не снилось. И мой мозг, подстёгнутый резким пробуждением, судорожно искал подсказки, вот-вот за что-то можно зацепиться, но ответы ускользали от меня.

Как можно не помнить, что ты делал? Аффект, лунатизм, гипноз, магия...

А ведь красные зрачки и свечение не что иное как магия. Ничем другим я это объяснить не могла. Я осторожно прокралась в коридор и достала шарики. Теперь, про себя, называла их магическими. Снова села на кровать и разглядывала их. Красный всё ещё искрился, переливался внутри и почему-то теперь пугал. А вот зелёный, наоборот, обещал успокоение.

Чтобы понять Тима, мне нужно попробовать это на себе. Сейчас я не рискнула активировать шарик, чтобы не разбудить Соню, и решила, что завтра после конференции нужно обязательно попробовать.

Как хорошо, что материалы и презентация для конференции у меня были готовы ещё с зимних каникул, иначе я бы точно не успела ничего сделать. Ещё раз полирнула речь, отправила все файлы Екатерине Сергеевне и думала отправиться к Инге, но та прислала мне сообщение, что к ней приехала мать на выходные, и они проведут их вместе.

Дома я не находила себе места, каждые пять минут заходила на страницу Тима, но он был в сети последний раз вчера. Я не выдержала и написала ему:

«Как ты? Надо поговорить, напиши мне».

Обида отступила, хоть я и смотрела теперь на «Троксевазин» со слезами на глазах. А когда хотела послушать музыку, вдруг осознала, что моя любимая группа теперь сплошь пропитана эмоциями с концерта. Слушать их я тоже не могла, все песни «Драгонсов» стали нашими с Тимом общими, сердце тут же начинало щемить и на глаза наворачивались слёзы. А с афиши над кроватью «Драгонсы» теперь смотрели на меня с осуждением.

Вчера я была уверена в своей правоте на сто процентов, а сегодня закрадывалось ощущение, что предала Тима, предала нас. Не дала ему даже объясниться, сразу же влепила клеймо монстра, отвернулась, как и все в школе.

На конференции впервые мне было всё равно. Раньше я так боялась публичных выступлений, что дрожала, словно в эпилептическом припадке. Сегодня выступила с ледяной меланхоличностью, хотя, наверное, нужно было улыбнуться, чтобы понравиться жюри. Но Екатерина Сергеевна меня похвалила, сказала, что я выглядела очень уверенной. Хотя я так не думала, мне просто было всё равно, хотелось побыстрее отделаться от этого всего и вернуться мыслями к Тиму.

Я просто варилась в постоянных мыслях о нём, не выпускала из рук телефон, но он в сети так и не появился, и, помимо щемящих чувств тоски и вины, в сердце заползла ещё и тревога.

Мне дали в итоге пятое место, но меня это не расстроило и не обрадовало. Прошло и прошло, хотя ещё пару месяцев назад я волновалась и считала эту конференцию чуть ли не судьбоносным событием.

Мы ехали с Екатериной Сергеевной на электричке назад. Мне впервые не хотелось слушать музыку, и я просто смотрела в окно на проносящийся однообразный пейзаж под размеренный стук колёс. Екатерина Сергеевна читала какую-то книгу, и я вдруг поняла, что это последний год, когда нас учит наша классная. Потом она наберёт новых детей, пятиклашек, и будет растить их. Стало грустно. Хоть мы и не были сильно близки, но постоянные подготовки к олимпиадам, конференциям и ботаника в кванториуме что-то да значили. Ей уже было за сорок, и она отличалась позитивом и добротой, хоть и могла проявить строгость, но постоянно организовывала для нас движухи, квизы, часто вытаскивала классом куда-нибудь. Я знала, что у неё две дочки, одна училась в меде, а другая ещё в седьмом классе. Всегда считала, что нам повезло с классным руководителем, я по-своему её любила, а то, что она гордилась мною, становилось лучшей наградой.

Не знаю, что меня подстегнуло заговорить, я не хотела отвлекать её от книги, да и мы особо никогда не общались на личные темы, но сейчас у меня ныло в груди.

— Екатерина Сергеевна, вы же знаете про Тимофея? Что он сделал в пятницу?

Она оторвала взгляд от книги и посмотрела на меня, вздохнула.

— Знаю, конечно.

— И? Его за это могут отчислить?

— Могут, — спокойно ответила она.

— Неужели ничего нельзя сделать, чтобы ему дали доучиться?! — наверное, вдруг сорвавшийся голос выдал меня.

— Во-первых, ничего пока не решили. В понедельник будет ясно. Я позвонила его родителям, отец сказал, что придёт. Во-вторых, зависит от того, что там с Ильёй. Он уехал в травмпункт, если он зафиксирует факт нападения в полиции, будет совсем плохо. Тимофея поставят на учёт, это ударит по репутации гимназии, и тогда его, скорее всего, отчислят.

Перспектива совсем не радовала, от Ильи можно было ожидать чего угодно. Неужели он заявит в полицию?

— А вы можете как-то повлиять, чтобы Тима... фея не отчислили?

— Я сделаю всё, что в моих силах. Конечно, я буду его защищать, — улыбнулась она. — Тимофей — мальчик добрый, спокойный. Хоть и оторванный от коллектива, но у него сплошь положительная характеристика. Единичный случай драки могут и простить, но, опять же, зависит не только от меня, но и от Ильи, и от директора, и от завуча. В понедельник разберёмся, поговорим с отцом Тимофея, с Ильёй, и сразу станет ясно — что к чему.

Я вздохнула. Отец Тимофея не будет защищать, а Илья и подавно. Тем более если директриса родственница Ковалёва, то шансов у Тима очень мало.

Тим не отвечал на мои сообщения, и это меня нервировало. Когда вернулась с конференции, взяла в руки зелёный шарик, но у меня так и не получилось его активировать, то меня отвлекла мама, потом я не смогла достаточно замахнуться, и он так и остался у меня в руке.

В эту ночь я почти не спала: то ворочалась, то проваливалась в короткий сон и тут же с тревогой просыпалась. Тим мне говорил, что должен вернуться с соревнований в ночь на понедельник, и я надеялась, что он прочтёт моё сообщение и ответит, но оно так и висело неоткрытым до утра.

На первом уроке Тим тоже не появился, и тогда я понемногу начала паниковать, написала ему: «Где ты?» Он молчал и мои сообщения не читал. Литература у нас была в том же крыле, что у физиков история, поэтому мы постоянно сталкивались в коридоре с Ковалёвым. Но сейчас их класс стоял у окон, Инга заметила меня, помахала, но я направилась к Ковалёву:

— Илья, можно с тобой поговорить?!

Его одноклассники заулыбались, а Ковалёв расплылся в улыбке:

— Яночка! Теперь ты за мной охотишься?! Я весь твой!

Сзади подошла Инга, я глянула на неё, поджала губы, она чуть нахмурилась, а я попросила Ковалёва:

— Можем наедине поговорить?

Кто-то из его одноклассников заулюлюкал.

— Наконец-то ты предлагаешь уединиться, — ухмылялся Ковалёв, но отошёл со мной в сторону.

И тогда я заговорила, совершенно не представляя, к чему это приведёт, но меня уже ломало от какой-то безысходности, и единственный человек, до которого я могла хоть как-то достучаться, был Илья.

— Как ты?

— Жить буду.

Илья смотрел мне прямо в глаза, уже не так широко улыбался, хоть на лице и была небольшая ухмылка. Он прекрасно знал, о ком я хочу с ним поговорить.

— Ты же знаешь, что Тима могут отчислить?

Илья прищурился. Я заметила на его скуле синяк, едва заметный, но он всё же был.

— И отчислят! — уверенно заявил он, даже с какими-то самодовольством, будто это его заслуга.

— Ты ведь можешь на это повлиять?

— Могу. Но что я получу взамен?

К гадалке не ходи, можно сразу понять, что он попросит. Мой план провалился, и подкатила ещё большая волна безысходности:

— Блин, Илья! Неужели в тебе нет ни грамма человечности?! У вас же с Тимом отцы дружат, вы же общались в детстве! А ты готов Тиму жизнь испортить? Что тебе это даст?! Всем понятно, что директриса примет твою сторону без всяких аргументов!
Я развернулась уходить, мне нечего было ему больше сказать. Но он вдруг схватил меня за руку, повернул к себе:

— Ян, погоди! Тише! — Илья стал серьёзным, приблизился и приложил палец к губам. — Это тебе всё Тимофей рассказал про отцов и директрису?! Что он ещё тебе сказал?

— Кто бы ни рассказал, об этом многие и так догадываются!

— Слушай, — Илья понизил голос. — Давай поговорим, но без свидетелей. На большой перемене, в сквере, идёт? Раз ты в курсе, что мы родственники, то, так уж и быть, поговорим про твоего Тима.

На помощь Ильи я уже не рассчитывала, но поговорить согласилась.

Сквером мы называли узкую мощёную улицу с лавочками, спрятанными в кустах сирени и черноплодной рябины. Улочка располагалась за воротами на выходе из гимназии, и туда часто бегали курить школьники.

На улице сегодня было по-весеннему солнечно. Илья догнал меня в атриуме по дороге в раздевалку. Из гимназии мы вышли вместе, проплыли мимо курящей компании филологинь, которые резко притихли и проводили нас презрительными взглядами. Мы сели на лавку в конце аллеи. Илья завёл руки назад и подставил лицо солнцу, будто собирался загорать, и вытянул ноги.

— На самом деле я не планировал, чтобы Тимофея отчислили. Мне в принципе пофиг на него, но, с другой стороны, так будет даже лучше, не станет путаться под ногами, — Илья снова снял свою корону и говорил обычно, без позёрства. Может ведь быть нормальным, не красоваться и не выделываться. Он хмыкнул. — Но я и не думал, что он тебе расскажет о степени нашего родства.

— Родства?!

— Наши отцы дружат очень давно и тесно общаются до сих пор, и дядь Витя мой крёстный.

Я во все глаза уставилась на него. Он рассмеялся:

— Значит, Клячик тебе не всё выложил, но про директрису всё-таки растрепал. Да, она двоюродная сестра моего отца. А знаешь, в чем ирония?! — Илья хмыкнул. — Когда гимназию строили, батя предлагал дядь Вите стать директором.

Я так и застыла с широко распахнутыми глазами.

— Это было бы прикольно, суворовское училище курортом бы показалось с таким директором. Дядь Витя спуску никому не даёт, но мужик он отличный!

Илья, наверное, думал, что мне известны эти подробности, и с любопытством поглядывал на меня. Но тогда я тем более не понимала его мотивов. Если отец Тима — крёстный Ильи, то он насолит и своему дяде.

— И ты же понимаешь, что если Тима отчислят, то ты и своему крёстному сделаешь плохо?

Илья сел ровно, призадумался, потом посмотрел на меня.

— Я думаю, там и без моего участия дядь Витя всё разрулит. Так что твоего Тима никто не отчислит.

— Ты же мне сказал в коридоре, что его отчислят! — возмутилась я.

Илья рассмеялся:

— Говорю же, мне пофиг. Заявлять на него я не собираюсь, просто хотел увидеть твою реакцию, посмотреть, на что ты готова пойти ради него. А вообще, терпеть не могу Недомерка, и мы никогда не дружили, — Илья поморщился. — Хотя в детстве, да, отцы так надеялись, что мы будем близки! Но Клячик — грёбаный фанатик. Я вообще не понимаю, как ты можешь с ним общаться! Он же напрочь отбитый на голову спортсмен! Что у вас может быть общего?

— Какой же ты...

Хотелось его ударить в этот момент. Я так переживала за судьбу Тима, а Илья прикалывался. Я нахмурилась и собиралась встать, Ковалёв схватил меня за запястье:

— Ты куда?

— В школу. Скоро перемена кончится.

— Погоди, не уходи! Ещё десять минут. Но я рили не врубаюсь, как вы сошлись с Клячиным?!

Оправдываться перед Ильёй не хотелось. Я пожала плечами и снова села рядом, высвободила своё запястье из лап Ковалёва. Сошлись. И уже, походу, разошлись. Но, по крайней мере, Илья меня успокоил, и я заметно расслабилась. Мне очень хотелось верить, что он не будет выступать против Тима хотя бы из уважения к его отцу.

— Может, ты его плохо знаешь, — я посмотрела на Ковалёва.

Я разглядывала его лицо и понимала, почему он так нравится девчонкам. Он действительно был хорош собой: длинные ресницы, карие глаза, красивые чуть припухлые губы, отточенные скулы, широкая белозубая улыбка. Приятный запах туалетной воды, модная причёска. В любое время он был на сто процентов уверен в себе. И, когда говорил нормально, не глумился и снимал корону, казался обаятельным, даже интересным. Наверное, «обычный» Ковалёв мог бы мне понравиться. Только его корона настолько прилипла к нему, что своим поведением он скорее отталкивал и порой становился противен до омерзения.

Он заметил, что я пялюсь на него, заулыбался, тоже стал скользить по моему лицу взглядом. Беззастенчиво оглядел мою грудь, ноги. А потом потянулся и поправил воротничок моей рубашки.

— Вот совсем не о Клячике с тобой хотелось бы говорить, — хмыкнул он, задержал взгляд на моих губах, а потом отвёл глаза в сторону. — Зря ты так думаешь. Я очень хорошо знаю этого придурка. Знал. Он раньше часто приходил в гости, да и мы ходили к ним, а лет с двенадцати мы вообще не пересекаемся. Он к нам не заходит, а я к ним. Да и в гимназии не здороваемся. Он стал одиночкой, я гордость школы и главный активист, нафига мне с ним общаться?! Но у него сеструха прикольная, с ней в детстве было интересно тусить, а с Тимофеем не очень. Я думал, у него кишка тонка ударить меня, — Илья потёр синяк и посмотрел на меня. — Зато теперь я знаю его главный триггер.

— Ты будешь и дальше байтить Тима?

— Это зависит от тебя, — улыбнулся Илья.

— В смысле?

— В прямом. Переходи в высшую лигу, у нас есть я, — Илья приподнял брови и раскрыл объятия.

Я усмехнулась и покачала головой:

— Мне и в моей лиге неплохо. Ладно, пошли, скоро звонок.

— А давай прогуляем?! Солнышко светит, птички поют. Весна. Красота. Ты говорила, любишь такую погоду. Хорошо ведь? — Илья снова подставил лицо солнцу.

— Алексеевич ваш тебя порвёт, — я вспомнила, что у Инги сейчас физика, и их классный очень суровый дядька, который считает физику самым важным предметом в жизни. Его даже Инга побаивалась.

Илья поморщился и вздохнул.

— Ладно, пошли. Слушай, мы в выходные собираемся у нас устроить барбекю, приходи. Я приглашаю тебя! Посидим в узком семейном кругу!

— Это вряд ли, у меня уже есть планы на выходные, — отмазывалась я.

Когда мы вышли из раздевалки, я вдруг поняла, что мне стало гораздо легче. Хоть это Илья всё и устроил, но повёл себя не как последняя сволочь, и я очень надеялась, что он меня не обманывает.

— Спасибо, что не стал окончательно закапывать Тима, мне это очень важно. Может, не такой уж ты и козёл!

Ковалёв рассмеялся, отсалютовал мне:

— Всё ради тебя, Яночка! Сочтёмся! — словно опять нацепил свою корону и побежал на физику, а я поспешила на английский.

Ингу явно снедало любопытство, поэтому после английского она поймала меня и утащила к подоконнику, вглядывалась в моё лицо

— Так-так! Как прошла ваша мини-свиданка с Ковалёвым?

— Это не свиданка! Я его попросила, чтобы он не заявлял на Тима, иначе его отчислят.

— Я думала, его уже... того. Его нигде не видно, и ты мрачнее тучи. И что, Илья согласился?

— Сказал, не будет на него заявлять.

— Что попросил взамен? — Инга насторожилась.

— Ничего.

— Сомнительное благородство. Илюха прошаренный, он своего не упустит.

— Сейчас главное, чтобы Тима не отчислили, — вздохнула я.

— А что так скорбно? — прищурилась Инга.

— Мы поссорились, он мне теперь не отвечает, и в школе не появился.

— Появится, не переживай! Если не отчислили, куда он денется.

По дороге домой Инга рассказывала, как они провели выходные с её мамой. Они почти всегда ссорились, а в этот раз сходили вместе на шопинг и впервые не поругались.

— Я даже чувствую какой-то подвох, слишком она добрая!

— Может, соскучилась?

— Ага, жди от неё! Я вот думаю, может, она замуж собралась за своего таинственного мужика. Сказала ей, что на следующей неделе к ним в гости приеду, — хмыкнула Инга. — На каникулы. С инспекцией!

— А она?

— Согласилась. Не думаю, что выдержу у них долго, но хотя бы познакомлюсь с новым батей!

За уроками и за болтовнёй с Ингой я немного отвлеклась от собственных переживаний, осталась у неё ночевать. А на следующий день всё-таки подошла к Екатерине Сергеевне и поинтересовалась судьбой Тима. Она сказала, что его не отчислили, но главное, чтобы не было рецидива.

Только вот в школе Тим так и не появился, сообщения мои оставил непрочитанными. На следующий день я ему позвонила, и он сбросил. Перезвонила вечером, снова сбросил. Он издевался, что ли?! Я волновалась за него, а он отмораживался.

«Тим, давай поговорим! Куда ты пропал?» — отправила ему, но он снова оставил сообщение без ответа. Он их даже не читал.

Нет ничего хуже неопределённости. Она выматывает и мучает. Я уже не находила себе места, от того что Тим молчал и не появлялся. Илья, как назло, постоянно крутился рядом, то зазывал опять прогуляться по аллее, то приглашал к себе, то просто невзначай интересовался, как у меня дела. Он словно следил за мной, выныривая прямо перед заходом в кабинет, иногда я выжидала до последнего на предыдущих уроках, лишь бы не столкнуться с ним. Радовало только, что он не распускал руки, а я с дежурной вежливостью каждый раз отказывалась от всех его предложений. Но новой волны слухов избежать не удалось, нас слишком часто замечали рядом, а Тим пропал, поэтому моя фамилия снова мелькала в «хотньюз[1]» общего чата и благополучно обливалась грязью стайкой токсичных филологинь.

В пятницу Илья опять поймал меня на перемене:

— На каникулах что будешь делать?

— Не думала пока, — пожала плечами.

— Мы тут на пару-тройку дней собираемся классом пофлексить в Мск, гоу с нами! Из химиков Алёна со Светой будут, а ты типа со мной. Инга тоже поедет, оторвёмся по полной! По нашей программе обойдём пол-Москвы!

— Я подумаю.

— Забей уже на своего тушканчика! — хмыкнул Илья. — Видишь, бросил тебя тут одну на произвол судьбы. Так что гоу с нами! Развеешься хоть!

— Если я вдруг надумаю, то скажу Инге.

За последнюю неделю этой неопределённости я так вымоталась, что уже хотелось отвлечься. Но только не в компании Ковалёва. С Ингой, к примеру, я бы куда-нибудь сходила. Хотя, если в их компании будет Инга, я могу припочковаться к ней и избегать общества Ильи. Но его фраза «ты типа со мной» мне совсем не нравилась.

Инга посоветовала заявиться к Тиму домой и прижать его к стенке, а не ходить и изводиться. И в пятницу я последовала её совету, после уроков сразу пошла к нему, но, сколько ни звонила в домофон, мне никто не открыл. Снова набрала на телефон, и на этот раз Тим даже не взял трубку. Что с ним происходило? Где он был, если не дома?

Я вспомнила, что у меня же есть в друзьях Паша, почему сразу не догадалась написать ему, он наверняка знает, где Тим.

«Паш, привет! Ты не в курсе, что с Тимом?»

А вот Паша тут же откликнулся:

«Хай! В курсе, конечно. Поломался немного на соревнованиях, в больничке чилит».

Я чуть телефон не выронила, даже дышать перестала, но мне нужны были подробности, поэтому дрожащими пальцами набирала:

«Как поломался? Что с ним? В какой больнице? Что-то серьёзное?»

«Да не, связку порвал на руке, но уже прооперировали, сегодня домой отпустят».

Фобия Тима сбылась… Стало так его жаль, что я чуть не расплакалась. Он говорил, это будет конец его спортивной карьеры. Это для него хуже смерти. Мне даже трудно представить, что он чувствовал.

«Он мне не отвечает, как с ним связаться?!»

«Забей! Он не ответит. Хорошо, что не послал. Меня вот послал, я через Лику инфу чекаю. Тимоха сейчас всех посылает куда подальше, так что ты, считай, в списке избранных».

Паша прислал ржущий смайл и следом написал:

«Подваливай завтра к нему часиков в 11-12, если не боишься. Попробуем его расшевелить».

Ровно в одиннадцать я уже стояла и трезвонила в домофон, ответила мне Лика, но сказала, что Тимофей, скорее всего, на крыше, попросила зайти в квартиру, но я ответила, что поднимусь сразу к нему.

Тим меня не сразу заметил, сидел поникший, закрывшись от всего мира капюшоном. Торчал лишь подбородок и кончик носа. На столе стояла его портативная колонка, громко играла музыка. И он как раз слушал «Драгонсов».

— Тим! — я так обрадовалась, увидев его.

Обошла столик, встала перед ним, но он лишь ещё ниже опустил голову, прятал от меня лицо. Не поздоровался, даже не взглянул на меня.

— Если ты пришла меня добить, валяй! Отличный момент выбрала, — холодно выдал он.

Я опешила от такого приёма. Да, может, я тоже в последний раз общалась с ним грубо, с наездом и претензиями, но сейчас пришла поговорить, поддержать его.

— Я просто пришла поговорить. Пишу тебе, а ты меня игноришь!

— Уходи! Не хочу с тобой разговаривать, — всё так же холодно заявил он, не показывая лица.

А вот сейчас было больно. Наверное, из-за травмы он такой бука, что прогоняет меня.

— Тим, что у тебя с рукой? Ты же говорил, у тебя была травма два года назад, и ты тогда переосмыслил ценность спорта в своей жизни. Неужели сейчас всё ещё хуже?

— Ян, просто уходи! — раздражённо попросил он, а потом чуть смягчил тон. — Пожалуйста!

— Я уйду, только пообещай мне, что не будешь тут сидеть и киснуть! В конце концов, ты же сильный, проходил уже через подобное и в этот раз справишься! Я в тебя верю! — попыталась его как-то воодушевить.

— Ян, не надо, — рядом вдруг вырос Паша и неожиданно серьёзно попросил остановить мотивирующие речи. — Иначе он тебя точно пошлёт.

— Ещё один припёрся, — пробурчал под капюшоном Тим, не удосужившись посмотреть на Пашу.

— И тебе не хворать!

Я нахмурилась и посмотрела на Пашу, тот бросил пакет на стол, но потом улыбнулся мне и, кивнув на Тима, спросил:

— Ян, что ты видишь?

— Тима! — всё ещё хмурилась я.

— Я вижу тут кучку пепла. И то, что он ещё не сиганул с крыши — это, определённо, успех! Видишь ли, Тимохе сейчас нужно разломать и сжечь всё вокруг, чтобы потом переродиться из пепла, аки Феникс! И поэтому пришёл я, будем ковырять эту кучу, пока он не переродится!

— Паштет, ты дебил?! Я тебя не звал! Иди нах... Оставьте меня одного! — резко подал голос Тим.

— Да что с тобой?! — я была в шоке от такого Тима. Он прогонял меня, грубил Паше. — Давай поговорим! Мы пришли тебе помочь!

— Мне не нужна помощь!

— А я тебе сейчас расскажу, что с ним, — вдруг подхватил мой вопрос Паша и хмыкнул. — Тимоху собирались выпереть из школы. Может, уже выперли, не знаю. Потом он с тобой налажал, и ты его бросила, далее неудачно перехватился на соревнованиях и порвал связку, затем операция. И теперь, наверное, месяц он без тренировок, оторванный от жизни, из-за этого пропустит чемпионат Европы, а значит, упустит шанс попасть в сборную. Так, Тимох? Я ничего не упустил?

— И Кубок России пропущу, значит, не видать мне МС, а ещё я с отцом подрался, — угрюмо дополнил Тим.

— Не, а так у него всё отлично! — с иронией выдал Паша. — Подумаешь, потерял смысл жизни, любимую девушку и поцапался с отцом! Но раз его мозги ещё не растекаются по асфальту, с этим можно работать! — Паша потирал руки.

А мне вдруг стало так жаль Тима, что на глазах выступили слёзы:

— Тим, тебя не отчислили, всё будет хорошо! И меня ты не потерял, я же здесь, с тобой! — я хотела подойти ближе, обнять его.

— Ян, уходи! Ты мне не нужна! — Тим дёрнулся в сторону, закрывая от меня лицо, всё так же говорил ровным холодным тоном, а я закусила до боли губу, чтобы не разреветься.

— Ах, не нужна?! — встрепенулся Паша и посмотрел на меня с хитрой ухмылкой. — Ну, тогда мы Яну сейчас с крыши и спустим! Ничего личного, ты просто ему не нужна!

Паша резко подхватил меня на руки и двинулся к краю крыши. Я испугалась, но не верила, что Паша правда сможет меня сбросить. Но Тим никак не среагировал на это, и Паша свернул от края к чердачному домику, зашёл за него и опустил меня. Здесь нас Тим не видел.

— Поори чего-нибудь! — подговаривал он.

Я нахмурилась.

— Ну там, «спасите», «помогите», — пояснял он.

— Паш, зачем?! Что за глупость? — мне было совсем не до приколов, я еле сдерживала слёзы.

— Паша, что ты себе позволяешь?! Убери свои грязные лапы с моих сисек! — тонким голосом, но очень громко пропищал рядом Паша в сторону Тима.

Даже я хмыкнула, но тут же всхлипнула. Сколько ни пыталась глотать слёзы, подступающие к горлу, приподняла голову кверху, чтобы слёзы не потекли, пыталась их глубоко продышать, но они скапливались в глазах, и когда тонкие струйки потекли по щекам, я просто села на рубероид, закрыла лицо ладонями.

Паша цокнул языком и сел рядом, заговорил серьёзно:

— Блэт! Что ж ты так реагируешь?! Ян, не слушай Тимоху, он всех посылает сейчас. Он потом очень сильно пожалеет. Он налажал, сильно налажал. А когда ему плохо, он всегда такой токсичный[1]. Сейчас он переварится в этом всём, подумает, отойдёт. Но Тимоха рили всё потерял, поэтому и ведёт себя как мудила последний, чтобы до дна добраться, ну, или чтобы кто-то грохнул его, чтоб не мучился. Но на самом деле он очень из-за тебя переживает, весь мозг мне съел, пока мы на соревнования ехали. Если тяжко его таким видеть, то правда иди. Если хочешь его побыстрее раскачать, тогда оставайся, но не принимай близко к сердцу его слова.

Ещё раз глубоко вздохнув, удержала слёзы, подняла голову, утёрла мокрые щёки. Подышала, успокоилась. Я уже однажды отвернулась от Тима, не разобравшись. Сейчас было больно слышать от него такое, но, может, Паша и прав: Тим, похоже, решил разрушить всё, что ему дорого, и себя заодно. Нельзя его оставлять одного. Я посмотрела на Пашу — он сидел, скрестил руки на груди, и задумчиво смотрел вдаль на тёмные тучи. Паша — хороший друг, а вот я — хреновая девушка.

Музыка за углом уже не играла. Тим, видимо, выключил. Может, прислушивался к нашему разговору, может, его плейлист кончился. Но мы последние две минуты сидели в тишине: Паша молчал, я думала и вытирала слёзы.

— Я не уйду.

— Супер! — Паша рядом подскочил, протянул мне руку, помог встать.

Мы вернулись к Тиму. Он сидел так же понуро, но держал в левой руке телефон, листал плейлист. Паша подвинул стул поближе к Тиму, кивнул мне.

— Садись. Мы тут посовещались и поняли, что никуда не уйдём. Тимох, тебе тут нужен ещё один стул, — Паша уселся прямо на рубероид напротив Тима, заглянул к нему под капюшон и вдруг заржал. — Какой ты красивый! Кто тебя так разукрасил?!

— Отец! — буркнул Тим.

— Нехило так он тебе втащил. За что?! Может, тебе льда приложить? Предки дома?

Тим чуть покосился на меня, по крайней мере, повернул голову в мою сторону. Я сидела рядом, но немного позади него, и из-за капюшона он не мог меня видеть. Заметив, что я рядом, он не стал ничего отвечать Паше, но больше не прогонял. Вздохнул. Потом тихо проговорил:

— Не знаю, они в гости собирались, после обеда точно не будет, тогда вернусь, соберу вещи и свалю к Лике на квартиру.

Мне тоже хотелось заглянуть к Тиму под капюшон, но я сдержала этот порыв. Боялась нарваться на грубость.

— Я с тобой поеду, или вообще впишись у меня сегодня. Блин, холодная крыша, — и Паша встал.

— Хочешь, метнись ко мне, у меня в комнате в шкафу, в нижнем отсеке, есть спальник и пенка, заодно узнаешь, свалили родаки или нет.

— Ок, — и Паша ушёл.

— Тим, почему ты меня прогоняешь? — Я придвинула стул почти вплотную к Тиму, посмотрела на него. Но не рискнула заглянуть за капюшон, мы были рядом и могли вот-вот коснуться плечами. — Из-за синяка, из-за травмы?

— Просто никого не хочу видеть сейчас, — тихо отчеканил он.

— Ладно, не смотри на меня, раз не хочешь. Я бы хотела тебя увидеть, тем более ты видел мой фейс с фингалом, и ничего, даже улыбался мне, думаешь, я увижу тебя и убегу? — мне тяжело давался весёлый тон, наверное, чувствовалась наигранность, но я старалась быть непринуждённой. — У меня, кстати, почти прошёл, благодаря твоей мази. Спасибо! Мне помогает! Там осталось ещё, могу тебе вернуть.

Тим едва заметно кивнул, вздохнул.

— У тебя что-то болит? Рука? Лицо? — продолжала расспросы я.

Я очень волновалась. Он и руку прятал, но из рукава торчали кончики пальцев в ортопедическом тканевом гипсе.

— Ян, зачем ты пришла? — Тим говорил тихо и был так близко, что меня тянуло прикоснуться к нему, взять за руку, стянуть капюшон, заглянуть в глаза.

— Я волновалась, хотела поговорить, ты же мне не отвечаешь.

— О чём ты хотела поговорить?

— О многом. Например, как ты вытащил шарик из себя? И почему?

— Ты была права, — вздохнул Тим. — Это меняло меня. Каждый раз, когда чувствовал силу, я будто слышал внутренний голос, свой голос, поэтому думал, что это мои потаённые желания. И потом был такой злой, что хотел убивать. Пытался выкинуть из головы этот голос и тогда решил, что если избавлюсь от силы, то и голоса уйдут. И изо всех сил надавил кулаком на грудь и захотел избавиться от него, шар вдруг оказался в кулаке, и голоса сразу стихли. Ян, я не знаю, что это такое, но теперь понимаю, что эта хрень делала меня злее, подговаривала добить Илью, хотя, может, я и на самом деле монстр, теперь уже и не уверен. Это что-то очень плохое, и лучше тебе от них избавиться.

— Никакой ты не монстр, — мне вдруг стало стыдно, Тима явно сильно задели мои слова. — Прости, что так сказала, ты меня напугал в тот раз.

— Это всё равно был я, — Тим чуть дёрнул плечом и опустил голову. — Я действительно тогда хотел убить Илью, а навредил тебе. И это всё было в каком-то тумане, я слышал голос в голове, видел образы, но не мог отделить свои мысли от этого голоса. Я даже не знаю, как тебе это объяснить, будто ко мне в разум кто-то проник, но так ловко, что я не мог отделить его от себя, понять, где моё, а где нет.

— Тим, сейчас ты — это точно ты! И ничто на тебя не влияет, — я потянулась к его руке, но он отдёрнул её.

— Меня это не оправдывает, — сердито добавил он. — Это всё, о чём ты хотела поговорить?

А я думала, он начал оттаивать.

— Ты и дальше будешь меня игнорировать и прогонять?

— Мне нужно побыть одному какое-то время, — грустно добавил он.

— Я правда тебе больше не нужна? — я тоже сникла, чувствовала подступающие слёзы.

Но Тим молчал. Его молчание внушало надежду, но позади вдруг подал весёлый голос Паша:

— Эх, а я так надеялся, что, когда вернусь, вы тут, как всегда, сосётесь. — А потом уже серьёзней добавил: — Тимох, если Яна уйдёт, то уже не вернётся и реветь будет сто пудов. Так что ты думай, прежде чем говорить что-то. Мне, кстати, Лика даже стул надыбала, но пенку и спальник я тоже захватил.

Паша сбросил на крышу вещи, поставил раскладной туристический стул напротив нас.

— Предки твои ушли, ты бы хоть матери ответил, что жив здоров. И Лика просила вернуть тебя домой.

— Надо бы умыться, — Тим посмотрел на свою левую руку, вся тыльная сторона была в засохшей крови. — Ладно, спасибо, что пришли, я пойду домой, соберу вещи и умоюсь.

— А мы никуда не спешим, да, Ян?! — Паша ухмыльнулся. — Мы тебя тут подождём.

— Если хотите, — Тим выдохнул, — то пошли вместе. Лику хоть отвлечёте, чтобы она мне мозг не делала.

Тим отворачивался и отгораживался от меня, но, когда мы зашли в квартиру, Лика первым делом сдёрнула с него капюшон. Его глаз опух, был красным, а под носом скопилась запёкшаяся кровь. Лика принялась отчитывать брата:

— Тимош! Ну ё-моё! Думать когда начнёшь башкой своей бестолковой?! — Но потом сделала брови домиком и ласково спросила: — Больно?

Тим лишь отмахнулся от неё и пошёл в ванную, а я, разувшись и скинув плащ, прокралась за ним. Он хмуро глянул на меня, но ничего не сказал. Я под предлогом мытья рук встала рядом. Ему было неудобно, он пытался засучить рукав, но кончики пальцев в его странном гипсе не слушались и никак не могли отодвинуть рукав. Я не выдержала его мучений, задрала ему рукав сама.

— Я не просил, — отдёрнул руку он и подставил не загипсованную ладонь под кран, но, когда начал умываться, лишь размазывал одной рукой кровь по лицу, потом бросил на меня сердитый взгляд в зеркале. — Если ты помыла руки, то иди!

— Я могу тебе помочь.

— Не надо! Лучшая помощь — не смотреть на меня!

Паша и Лика были на кухне, переглядывались. Я чувствовала себя лишней. Тим мне явно не рад, у Паши с Ликой свои секреты. Лика усадила меня за стол, налила под мои протесты чай. А Тим вышел из ванной и тут же скрылся в своей комнате. Лика тихо продолжила свой разговор с Пашей:

— Я не знаю, что с ними делать. Тимошка сам не свой, Витя его так полоскал. И такое ему не спустит с рук, хотя, мне кажется, он жалеет, что ударил. Но Тимка его матом прямо в лицо послал! Паш, может, ты с ним поговоришь? — потом Лика перевела взгляд на меня и поджала губы, а следом пояснила мне, что произошло. — Родители сегодня собирались к Ковалёвым. Это родители того мальчика, Ильи, которого Тимка ударил в школе, и Витя сказал, чтобы Тимошка с ними пошёл и извинился перед Ильёй. А тот послал отца на три буквы. Витя и ударил, а Тимка сразу вылетел из дома. Ни маме, ни мне на звонки не отвечал, но я так и подумала, что он на крышу ушёл.

Если на пружину всё время давить, рано или поздно от неё отлетит. Тим и был этой самой пружиной под давлением отца.

Тим сбросил в коридоре сумку, зашёл на кухню, достал из морозилки бутылку со льдом, завернул в полотенце и приложил к синяку. Он избегал моего взгляда, отводил глаза, но я смотрела только на него. Лика встала и начала колдовать около кофемашины, и потом поставила перед Тимом кружку с кофе. Тот буркнул: «Спасибо», — и затих. Царила неловкая тишина. Всегда весёлый Паша непривычно хмурился, а я не сводила глаз с Тима.

— Тимош, ну так же нельзя! — в итоге не выдержала Лика.

— Не начинай, а?! — раздражённо выдал он, положил бутылку со льдом и потянулся к кофе. Глотнул и следом опять приложил свёрток к глазу.

— Всё равно нужно что-то делать. Тебе нужно поговорить с отцом.

— Мне уже не нужно! Ничего! — сердито бросил Тим, снова сделал глоток кофе, встал и вышел из кухни. — И я впервые с ним согласен! Я мудак, который всё просрал!

Я хотела пойти за ним, но только встала, Паша сказал:

— Ян, не надо! Не ходи.

И на мой немой вопрос ответил:

— Потом вместе поднимемся к нему. Пусть один побудет. А то опять тебе нагрубит.

Входная дверь хлопнула. Тим ушёл, а я не понимала, почему Паша меня остановил. Посмотрела на Лику, но у той тоже был растерянный и печальный вид, она пояснила:

— Он не любит, когда его жалеют и читают морали, бесится от этого. Но он отойдёт. Со временем.

— Не могу я тут спокойно сидеть. Можно я возьму с собой? — я взяла кружку с недопитым кофе Тима, чтобы был хоть какой-то повод его проведать, и ушла вслед за ним на крышу.

Он был там, сидел, опять пели «Драгонсы». Я поставила кружку перед Тимом на стол:

— Ты не допил.

И села рядом, смотрела вдаль на свинцовые тучи, слушала музыку. Мы молчали, Тим периодически откладывал бутылку и пил кофе, косился на меня. Минут через десять всё-таки посмотрел на меня и спросил:

— Тебя прикалывает тут сидеть и молчать?

— Я тебя напрягаю? — ответила я вопросом на вопрос.

— Сейчас больше всех напрягаю себя сам, — фыркнул он.

— Я просто слушаю «Драгонсов» с тобой, — кивнула на колонку. — Я без тебя теперь не могу их слушать, сразу концерт вспоминаю.

— Я тоже, — может, мне показалось, но Тим чуть улыбнулся.

— И тебе разве не становится грустно?

— Почему грустно?! — Тим приподнял брови. — Нам же было весело.

— Потому что это прошло, и больше так не будет.

— Я, наоборот, погружаюсь в воспоминание, и мне становится хорошо, потому что там было круто. Воскрешаю в себе эмоции и становлюсь чуточку счастливее.

— У меня всё наоборот: я вспоминаю, и мне плакать хочется, потому что сейчас уже всё не так.

Тим даже бутылку отложил, посмотрел на меня и нахмурился. Отёк с его глаза чуть спал, хоть веко и было красным и опухшим, а под глазом проявился синяк.

— Люди ходят на концерты для эмоций, чтобы потом эти эмоции воскресить, прожить заново. Это наполняет. Почему у тебя наоборот?

— Может, потому что мы уже не вместе, и я скучаю по тебе. Поэтому, когда слышу «Драгонсов», становится очень тоскливо.

— А мы уже не вместе?! — Тим чуть прищурился.

— Я уже и не знаю, — я опустила глаза.

В тот раз оттолкнула Тима я, в этот раз холоден он. Но мне бы так хотелось всё исправить и вернуть назад.

— Может, оно и к лучшему, — снова холодно заговорил Тим, приложил бутылку к глазу и отвернулся.

Мне хотелось поддержать, быть рядом, но, с другой стороны, он отталкивал от себя, и я понимала его. Когда мне бывало плохо, мне всегда хотелось побыть одной, наверное, ему тоже нужно одиночество, чтобы пережить травму. Но я так и не получила ответа, нужна ли я Тиму.

— И почему к лучшему? — нахмурилась я, ожидая ответа, что больше ему не нужна.

— Не будешь видеть меня такого.

— Мне всё равно, и на твой глаз, и на руку. И ты меня видел подбитую, и ничего, не сбежал ведь, хотя зрелище ещё то! Зачем на самом деле ты меня прогоняешь?

— Я правда не хочу, чтобы ты видела меня таким.

— Что за дичь?! А я хочу тебя видеть каждый день, любым! Давай теперь каждый раз расставаться, если случается что-то нехорошее?! Извини, но сегодня мы не можем быть вместе, потому что у меня насморк и ретроградный Меркурий! — нахмурилась я.

Тим хмыкнул.

— Ты же не отвернулся от меня, когда мне подбили глаз, а филологини облили грязью и опустили перед всей школой. Ты был рядом. И твоя рука обязательно заживёт, и солнце обязательно выглянет, — посмотрела я на пасмурное небо. — Только некоторые вещи уже нельзя будет вернуть. Мне очень плохо без тебя, а когда ты мне не отвечаешь, я с ума схожу от неопределённости. Никогда так не делай, лучше сразу пошли!

— Ты права, прости, — Тим вздохнул. Помолчал.

А потом потянулся к своей спортивной сумке, достал из кармашка «Троксевазин», хоть и одной левой рукой, но ловко открутил крышку с тюбика, поставил перед лицом телефон. Выдавил мазь на щеку и начал размазывать по синяку.

Выходило у него неловко. В экране Тим видел себя плохо, и телефон стоял криво и норовил упасть, он кое-как пытался придерживать его травмированной рукой.

— Тим, дай я!

Не дожидаясь ответа, я приблизилась и, едва касаясь кончиками пальцев кожи, принялась размазывать Троксевазин под глазом Тима.

Он убрал свою руку, но не возмущался в этот раз, наоборот, перевёл взгляд на меня. Смотрел в глаза пристально и печально:

— Почему у тебя руки такие холодные? Ты замёрзла?

— Это специально, чтобы тебе кожу охлаждать, — чуть улыбнулась я и бережно прикладывала холодные липкие пальцы к подбитому глазу Тима, а он вдруг прижался к моей ладони щекой, прикрыл глаза. Тогда я обхватила и вторую его щеку ладонью, и он, едва-едва улыбнувшись, вновь посмотрел на меня.

И держа его лицо в своих ладонях, мне до безумия захотелось его поцеловать. Казалось, что если мы прямо сейчас не поцелуемся, то весь мир рухнет. Тим, похоже, думал так же, потому что сам потянулся ко мне, поцеловал, рывком подтянул меня здоровой рукой на себя и усадил на коленку. Мы целовались под Imagine Dragons, оба пахли «Троксевазином». Я не выпускала лицо Тима из рук, а он, как никогда, крепко прижимал меня к себе, хоть и одной рукой. Всё-таки Тим нагло врал мне. Его поцелуи и объятия говорили, что я ему ещё как нужна.

Тим ушёл из дома, и в первую ночь остался у Паши. Мириться с отцом отказался напрочь. С ним говорили и я, и Паша, и Лика, но стоило упомянуть Виктора Валентиновича, Тим становится колючим, сердился и огрызался.

Меня больше не прогонял, но улыбаться почти перестал. Тима явно тяготила травма, он не хотел об этом говорить, тут же переводил тему, и, вообще, мне казалось, что он растерял свой былой оптимизм и жизнерадостность. Он был каким-то опустошённым и отстранённым, будто разом утратил все свои ориентиры в жизни. Хоть он и не говорил, но было видно, что рука у него болела, иногда он морщился и почти всё время был нахмурен и напряжен. Ничего не хотел, никуда меня не тащил. Мы всё воскресенье просидели на крыше, слушая музыку. Я не знала, как вернуть Тима к жизни. Мне очень не хватало его улыбки и хорошего настроения.

— Ты мне сейчас напоминаешь героя одной книги.

Мы сидели прямо на крыше на расстеленной пенке. Я привалилась спиной к чердачному домику, а Тим лежал, положив голову мне на бедро. Я убирала с его лба чёлку, и расчёсывала пальцами взлохмаченные волосы. Тим иногда прикрывал глаза, но лицо его было напряжено. И за весь день он почти ни разу не улыбнулся, пару раз уголки губ едва заметно дрогнули в улыбке и всё.

— Какой книги?

— Героя, кстати, тоже звали Тим, — улыбнулась я.— В пятом классе папа принёс мне из библиотеки книгу «Тим Таллер и проданный смех». Там мальчик очень заливисто смеялся, и его все любили за весёлый нрав, а потом он заключил сделку с дьяволом и продал ему смех. И ты мне его очень напоминаешь. Признавайся, кому ты продал свою улыбку?

Тим хмыкнул, чуть улыбнулся, всего на мгновение, потом вздохнул и снова прикрыл глаза.

— И чем там всё закончилось?

— Тиму Таллеру удалось вернуть свой смех. Тимка, Тимка, где твоя улыбка? — попыталась песней развеселить его я.

Он снова хмыкнул:

— Не называй меня Тимкой, плиз.

— Почему?

— Это звучит как кличка для собаки или кота.

— А Тимошей можно?

— Нет! — Тим снова хмыкнул. — Так меня мама и систер называют, чувствую себя пятилетним, но не могу их отучить от этой дурацкой привычки.

— А мне нравится, — улыбалась я и протянула: — Тимо-о-оша мой.

— Ян, не надо, пожалуйста! — но зато Тим заулыбался.

А вечером проводил меня домой, а сам уехал на каникулы с Ликой в Москву.

Я очень хотела его чем-то подбодрить и ко вторнику купила несколько больших пачек эмэндэмс, выбрала все оранжевые драже и упаковала их в одну маленькую пачку, осторожно заклеила, будто фабричная упаковка.

В Москву я поехала вместе с физиками, они как раз ехали туда на два дня. Мы забились все в один вагон электрички. Я села рядом с Ингой и Степашкой, напротив расположились ещё девчонки. Хорошо, что Ковалёв был где-то в начале вагона, откуда доносились громкие голоса и смех.

Инга не планировала ночевать с одноклассниками в квартире Ильи, после дневных прогулок она собиралась поехать к матери познакомиться с «новым батей» и остаться у них на ночь.

Тима я предупредила, что приеду. Он обещал меня встретить, и мы бы пошли гулять. Тим и сам собирался ко мне приехать, так что вечером, сказал, вернётся со мной, но переночует у Паши.

На перроне я сразу его заметила, он стоял у здания вокзала, как всегда, закрывшись оранжевым капюшоном. Я попрощалась с Ингой и физиками, и, когда двинулась в сторону Тима, меня остановил Илья:

— Яночка, а ты куда?

— У меня свои дела, я с вами и не собиралась, — поджала губы.

— Нет, мы так не договаривались!

Я покосилась на Тима, он заметил нас, отделился от стены и шёл прямиком к нам.

— Мы никак не договаривались! Я сама по себе, просто так совпало, что нам по пути. Всё, Илья. Я очень спешу! Иди уже к своим.

Хотела развернуться к Тиму, но Илья схватил меня за запястье и вернул к себе:

— Что у тебя за вечные отмазки?! Рассказывай давай, какие у тебя дела?

— Такие! — подал голос Тим. А я почувствовала на талии крепкую руку и чуть улыбнулась. Но голос у Тима был злой, я покосилась на него. Он нахмурено выглядывал из-под капюшона. — Так что вали, Илюх.

Илья тоже напрягся, отступил от меня, прищурился, и его губы дрогнули в ухмылке:

— Недомерок, и ты тут?! Значит, сегодня твой черёд развлекать Яночку? Так уж и быть, погуляйте, пока мы с одноклассниками тусанём. Яночка, прости, не смогу тебе сегодня днём уделить время, но ночью тогда у меня, как договаривались, за тобой должок! — и Илья подмигнул мне, а потом с довольной улыбкой обратился к Тиму: — Ты же в курсе, Недомерок, чем мне Яночка обязана за то, что тебя не вышибли из гимназии?!

— Илья, что ты несёшь?! — я уставилась на него во все глаза и на всякий случай схватилась за руку Тима, чтобы он опять не ударил Илью.

— А это секрет был?! — Илья сделал виноватое лицо и поджал губы, цокнул. — Зря я, наверное, разболтал.

— Илья, беру свои слова назад, ты всё-таки козёл!

— Не дразни меня, Яночка. До встречи ночью! Адресок тебе скину.

Илья усмехнулся и пошёл к своим одноклассникам, которые уставились на нас и уже пару раз окликали Ковалёва. Тим стоял как каменный, я заглянула в его лицо: сжатые губы, напряжённые скулы. Он бросил на меня хмурый взгляд.

— Тим, ну ты что, не знаешь Илюху?! Всё он врёт, ни о чём мы с ним не договаривались, и ничем я ему не обязана!

— Откуда тогда узнала, что меня не вышибли? — Тим хмурился и, похоже, не верил мне.

— От Екатерины Сергеевны! Тим, ты рили веришь Илье?!

И Тим отвёл взгляд:

— Ему я не верю. — Помолчал и добавил: — Но я верю своим глазам и фактам.

— Каким фактам?!

— Между вами что-то есть, и стоит мне исчезнуть, ты сразу начинаешь с ним общаться, танцевать, гулять. Разговор про «начать с чистого листа» я сам слышал. Он вечно мелькает между нами.

— Просто ты сам поставил его между нами и придумал, что у меня с ним что-то есть! Тим, как мне тебе доказать-то?! — И я принялась оправдываться: — Да, он в школе постоянно пристаёт, сначала руки распускал, хватал, сейчас просто подходит на переменах, но не трогает. Мы не танцевали с ним на дискотеке, я пришла за Ингой. С Ильёй просто поговорили, тогда он и предложил якобы забыть прошлую дискотеку и начать с чистого листа, пообещал больше меня не трогать. Танцевала я с Петренко, признаю́, но боялась, что они подерутся. А когда ты не пришёл в школу, я переживала, что тебя отчислят, поэтому и решила поговорить с Ильёй.

Тим сжал губы, прищурился:

— Ты всё-таки с ним говорила о моём отчислении, так?!

— Да, но я боялась…

— Я тебя просил об этом?! — резко перебил меня Тим. — Зачем? Ты думала, Илья по доброте душевной бросится мне помогать, после того как я ему врезал?!

Мои оправдания выглядели жалкими, да и я сейчас выглядела жалко, чувствовала себя загнанной в угол. А ещё меня цепляли обвинения Тима и то, как грубо он говорил.

— Тим, ты вообще молчал! Я с ума сходила от неизвестности. Мне хотелось хоть что-то сделать, чтобы тебя не выгнали.

— Попросить о помощи Илюху — отличный варик! — криво хмыкнул он. — А варик переспать с ним тоже рассматривала?!

— Конечно, блин, рассматривала! Мечтаю просто! Ты ещё и чат общий почитай! Там обо мне и не такое пишут, всё чистейшая правда!

Я отвернулась, потому что глаза начало щипать, в горле стоял ком. Нужно было уйти, не хотела я больше видеть Тима. Если он такого мнения обо мне, то о чём можно с ним разговаривать? Но его фраза прозвучала очень больно, ещё чуть-чуть — и я бы разревелась. Я растерянно смотрела по сторонам, ища указатели, где здесь кассы и расписание, нужно было вернуться домой. Физики-то уже давно ушли. Это мы стояли на платформе и ругались.

Но стоило мне двинуться к вокзалу, Тим схватил меня за руку:

— Ян, прости!

Я остановилась, но смотреть на него не хотела, опустила голову и разглядывала плитку и свои кроссовки. Он крепко прижал меня к себе одной рукой, заговорил тихо на ухо:

— Прости меня, хрень сморозил. Как представлю, что ты с Илюхой, у меня башню сносит.

И я уткнулась ему в ключицу, вдыхая привычный аромат, по которому так соскучилась. Молчала, а Тим, видимо, ждал ответа, тоже вдруг начал оправдываться:

— Я всё понимаю, но, блин, Илья — это последний человек, к которому нужно идти за помощью. Не впрягайся больше за меня, ок? Я сам всё разрулю.

— Как бы ты разрулил, если в больнице лежал?! — я чуть отпрянула, чтобы заглянуть в лицо Тиму. — А к тому моменту, как вышел, уже бы отчислили!

— Даже если бы отчислили, пофиг. Невелика потеря, я никогда особо не любил нашу гимназию, слишком много пафоса из ничего.

— И на меня тоже пофиг? — меня почему-то это так задело. — Оставил бы на растерзание Ковалёву? Сам говоришь, что бесит, когда Илья ко мне пристаёт, а собрался из школы свалить! Если тебе пофиг, то мне нет! Так что считай, что я впряглась не для тебя, а для себя!

И Тим вдруг улыбнулся, глядя на моё негодование. Умилительно поджал губы и смотрел как на маленькую капризную девочку. И из-за этого взгляда я лишь ещё сильнее нахмурилась. Тим наклонился к моему лицу, коснувшись своим лбом моего, и тихо с улыбкой проговорил:

— Никогда! Мне никогда не будет пофиг на тебя!

— Незаметно, — буркнула я. — Мог бы и ответить мне. Когда не пофиг, не говорят «не нужна» и не гонят от себя.

— Прости за это, — Тим перестал улыбаться. — Если я монстр в твоих глазах, то зачем тебе я? И правда, думал, что будет лучше, если ты не увидишь меня таким.

— Лучше от этого будет только Ковалёву, — сжала я губы. — Он, похоже, только этого и добивается, чтобы мы поссорились.

— Прости, я тупанул, — снова сделал виноватое лицо Тим, а потом усмехнулся. — Давай больше не будем ссориться хотя бы назло Илье! Пошли уже гулять!

Мы нагулялись так, что к вечеру у меня ноги гудели словно высоковольтные провода. Зато Тим заметно повеселел. Пачка из оранжевых эмэндэмс произвела на него впечатление. Когда открыл, долго смеялся. А, после того как мы их слопали, ещё долго улыбался. Его улыбка, которую я так любила, вернулась ценой пачки оранжевых эмэндэмсок.

И если поначалу Тим напрягался, если я хотела помочь сделать что-то, с чем одной рукой управиться проблематично, то потом сдался и позволил себе помогать. Тим ещё повредил правую руку, ведущую, ему и есть было неудобно, и писать, и даже телефоном пользоваться. И если ему писал Паша, то Тим отвечал голосовыми.

Когда мы гуляли по парку и проходили мимо спортивных комплексов, где занимались люди, Тим чуть притормаживал и проницательно, с какой-то тоской вглядывался в их движения, тяжело вздыхал и двигался дальше.

Я невзначай завела разговор о травме, Тим тут же перевёл тему. А мне нужно было докопаться до причины его тоски, хотелось помочь.

— Ты опять не ответил.

— А что отвечать?! Порвал связку, зашили, теперь вот в ортезе нужно месяц тусить, пока заживёт, потом ещё восстановление неизвестно сколько, и никто не даст гарантий, что вернётся прежняя мобильность.

— Ты так грустишь из-за травмы или из-за того, что не ходишь на тренировки, или потому, что пропустишь соревнования?

— Из-за всего сразу, это уже как зависимость, — Тим со злостью пнул камень, вздохнул, но потом посмотрел на меня. — Хочешь мороженое? Или шоколад? Чай? Пошли похаваем!

И не дав мне возможности ответить, потащил в ближайшую кафешку. Тим взял и себе, и мне блинчики с мороженым, и мы сели у окошка, уплетали их. Тим глянул на время в телефоне:

— Нам нужно будет ещё за моими вещами заскочить к Лике перед отъездом.

Когда допила чай, меня так разморило, что никуда идти не хотелось. Ноги ныли.

— Как же ты теперь будешь в школу ездить? Не надумал вернуться домой?

Тим опять сжал губы, напрягся:

— Разберусь, но домой не вернусь.

— А если отец извинится?!

И Тим захохотал, искренне и громко.

— Ты ещё скажи, гордиться начнёт, — просмеявшись, ядовито добавил он.

— Но он же пришёл в школу, когда тебя собирались отчислить, всё разрулил. Тим, ему не всё равно.

Скулы Тима напряглись:

— Ага, пошёл, чтобы потом лишний раз ткнуть мордой в то, какое я говно! Ты просто его не знаешь!

Я вздохнула и корила себя. У Тима две больные темы: отец и Ковалёв. И если я не хочу портить ему настроение, то лучше их не касаться, он даже про спорт хоть и говорил с тоской, но так не напрягался.

К Лике мы добрались только в семь вечера, её ещё не было дома, но Тим сказал, что она уже подъезжает. Мы собирались успеть на вечернюю электричку, которая отходила в восемь. У Лики была однокомнатная студия, зонированная на две комнаты: спальню и кухню-гостиную. Тим явно обитал в гостиной на диване, его вещи валялись на полу, постель смятая и неубранная, видимо, он всё побросал и убежал встречать меня.

— Я сегодня проспал, — признался он, поднимая с пола свои вещи. — Но не опоздал к тебе. Ян, а может, останешься? Лика точно против не будет.

— Зато мои родители будут против, да и я не планировала, — растерялась я.

Хоть и чувствовала такую усталость, что боялась, если приму горизонтальное положение, уже не поднимусь. Да и за целый день так привязалась к Тиму, что расставаться совершенно не хотелось. Заметила, что чем больше мы проводим времени вместе, тем сложнее потом проститься, а сегодня мы почти целый день бродили рука об руку.

— Вообще никак не отпустят?

— Ладно, я попробую, — я нервничала. Боялась, что ночёвка с Тимом может перерасти в нечто большее.

Хоть мама сначала и восприняла мои заявления в штыки, но потом я искренне начала ныть, что устала и подумать боюсь о том, как долго придётся тащиться на электричке. Это, конечно, был запрещённый приём, мама терпеть не могла моё нытьё, зато в итоге сдалась, но мне и вправду так не хотелось возвращаться домой.

Тим ещё больше повеселел от этой новости, принялся обшаривать холодильник, вытаскивая кучу снеди на стол. Я ему помогала делать бутерброды. Он поставил чайник и достал кружки. Иногда мне казалось, что он вообще никогда не бывает сыт, и в эти голодные минуты он казался почему-то очень милым. Тим не понял, отчего я улыбаюсь, но тоже улыбнулся мне и весело заговорил:

— Пока мы тут в Мск, думаю, стоит сходить на квест какой-нибудь. Четвёртого только выцепить бы. Я, ты, Лика.

— Ингу можно, — подёрнула я плечом.

— О, точняк! Они и завтра здесь будут? А если Инга здесь, то можно и днём сгонять, если Паштет примчит. Он вечерами не может. А Лика, наоборот, только после работы. Пойдём?

— Я ни разу не была в квеструме.

— Тебе понравится! — усмехнулся он и потянулся к телефону. — Напиши пока Инге, я спрошу у Паштета, и выберем локацию.

Инга мне прислала селфи с мертвецки-бледным Степашкой, они были в парке Горького, и она затащила бедного Лёшу на американские горки. Идею про квест восприняла на ура.

— Паштет тоже примчит, — обрадовался Тим. — В какую тематику тебе хочется поиграть?

— Киберпанк, будущее. Есть что-нибудь по Филипу Дику или по Ричарду Моргану?

Тим задумался, левой рукой ему явно было неудобно искать. Я уселась с ним рядом и набирала:

— О, смотри, по «Видоизменённому углероду» есть, да и по «Бегущему по лезвию». Пошли на вот этот, вот на час дня есть время свободное.

Мы забронировали время. Тим меня удивил тем, что не смотрел «Бегущего по лезвию», не слышал про Филипа Дика. А ведь это был один из моих любимых писателей.

— Пока у тебя нет тренировок, обязательно прочитай! — уговаривала я.

— Я лучше посмотрю.

Лика очень обрадовалась моему присутствию и потом, когда переодевалась в спальне, разговаривала по телефону, видимо, с мамой, а до нас долетали обрывки их разговора. Обсуждали они Тима, видимо, с двух сторон пытались построить мостики от сына к отцу.

— Да. Он с Яной. Повеселел. Вряд ли. Поговорю, конечно.

Мы в это время стояли у столешницы на кухне. Я чистила картошку, потому что Тиму до смерти захотелось жареной картошки, и он начал приставать с этим к сестре. Она пыталась отказаться, потому что терпеть не могла чистить картошку, и если раньше с этим ей помогал Тим, то теперь от однорукого участия не дождёшься. Поэтому добровольцем вызвалась я. Картошку ножом я чистила отвратно, очень медленно, срезая совсем крошечные части кожуры, и прекрасно понимала Лику. Дома или у Инги были овощечистки, которыми я привыкла орудовать, а ножом делала это неуверенно. Тим вертелся рядом и нетерпеливо заглядывал мне через плечо:

— Ты уже две минуты одну чистишь.

— Я медитирую. Отстань! — в очередной раз отмахнулась от него.

— Яна! Яна! — изображал он чирлидерскую поддержку.

— Если не хочешь оставить меня без пальцев, не отвлекай, — смеялась я.

Наконец-то первую дочистила и положила в кастрюльку с водой. Через десять минут к нам присоединилась Лика, а очищенных картофелин было всего пять, хоть и крупных. Лика резала её маленькими кубиками. Тим не находил себе места.

— Тебе хватит столько? — раздумывала я над следующей картошкой и всё-таки взяла её в руки. Скорость чистки у меня чуть увеличилась, хоть и порядком поднадоело это занятие.

— Это только мне одному, — усмехнулся Тим.

— Жопнешь, деточка! — рассмеялась Лика.

Я дочистила шестую картофелину, Лика уже разогревала сковороду. Высыпала кубики в раскалённое масло, зашкворчало. Лика колдовала с приправами, постоянно помешивала. Запах жареной картошки щекотал ноздри, и желудок потребовал еды, несмотря на съеденные недавно бутерброды.

Мы с Тимом сидели за столом, он принёс «Троксевазин» и ещё одну мазь в жёлтом тюбике, расстегнул лангетку и очень бережно и аккуратно разминал другой рукой пальцы и предплечье. Но, когда разминал большой палец, сильно поморщился.

— Больно?!

— Так себе, — Тим осторожно шевелил пальцами, пробовал сжать в кулак, держа другой рукой запястье. Открыл сначала жёлтый тюбик.

— Давай я!

Я забрала у Тима крем, он подставил мне руку. И везде, где не было повязки, бережно размазывала. Кожа его была очень горячая, а ладонь отёчная. Я боялась, что Тиму будет больно, поэтому втирала, едва касаясь.

Лика тем временем накрыла сковороду крышкой и села рядом, подпёрла рукой подбородок и смотрела за моими движениями:

— Повезло, Тимош, что у тебя есть личная медсестра. Яна тебя быстро вылечит.

— Ага, — улыбнулся он. — С такой заботой и выздоравливать не хочется.

— Я могу тебя мазать и когда ты выздоровеешь, — усмехнулась я.

Крем впитался, и Тим протянул мне «Троксевазин».

Он, похоже, прибалдел от моих нежных касаний. Блаженно улыбался, прикрыв глаза. И я улыбалась, глядя на него, казалось, ещё чуть-чуть — и он замурлычет. Следом намазюкала и его синяк под глазом. Хоть он и посветлел, но всё равно темнел грязно-жёлтым пятном.

Картошка у Лики вышла отменная, и мы смолотили её моментально. А после все перебрались к Лике в спальню и смотрели «Бегущего по лезвию». В тёплых объятиях Тима я и не заметила, когда уснула, но проснулась уже на диване, заботливо укрытая одеялом.

Рядом спал Тим, на часах светилось начало восьмого. И если раньше я думала, что только маленькие дети мило спят, то, глядя на спящего Тима, тоже умилялась, хотелось его, как и Соню, потискать и поцеловать. Я улыбнулась и сдержала свои порывы. В ванной шуршала вода, значит, Лика уже проснулась.

Потянулась к телефону. У меня висела пачка непрочитанных сообщений от Инги, от которых я моментально пробудилась:

«Ян, я исчезаю! Эта способность! Суперсила! Невидимость! Я в шоке! Это так круто! Я теперь невидимка!»

Инга, видимо, спала, потому что оставила мои сотни вопросов без ответов. Лика, выйдя из ванны, выдала мне чистое полотенце, а я попросила у неё мицелярку для снятия косметики. Но, получив неограниченный доступ к её косметическому шкафчику, не рискнула бы ничего взять из её люксовой косметики. После душа я взбодрилась, смыла осыпавшуюся за ночь тушь, стала похожа на человека.

Лика всё ещё пила кофе с бутербродом. Тихо бросила мне:

— Ян, чай в верхнем шкафчике, я немного опаздываю, потому хозяйничай сама. Не стесняйся!

Я кивнула и заглянула в шкафчик, вытащила пакетик чая и кружку. Залила кипятком чай и села рядом. Лика посмотрела на меня задумчиво, не решаясь что-то сказать, но потом приблизилась и тихо-тихо заговорила:

— Ян, у меня к тебе просьба будет. Вдруг у тебя получится Тимку уговорить помириться с Витей. Он вроде оттаял рядом с тобой. Если будет возможность, поговори с ним, пожалуйста, — потом она улыбнулась. — У тебя к нему есть какой-то ключик! А то мы с мамой, как наседки над ним, он лишь агрится[1].

— Я попробую, — поджала губы я, хотя ещё вчера зареклась затрагивать эту тему.

Лика поставила кружку в раковину, встала, схватила сумочку и побежала на работу:

— Я побегу! Целую вас, котики!

Лика выглядела так стильно, дорого, от неё так приятно пахло фруктовыми духами, что мне невольно захотелось быть похожей на неё. И, глядя на Лику, я понимала, что Паша явно не её уровень, не дотягивает он до неё, такой красивой и модной.

Инга мне не отвечала, Тим спал. Сварганив себе бутерброд и допив чай, я уткнулась в разряжающийся телефон. А потом перебралась поближе к Тиму, отцепила его зарядку и подрубила свой смартфон.

И зависла, разглядывая Тима. Он спал на животе, обнимая подушку, одеяло прикрывало поясницу и ноги. А чёрная лангетка выглядела как протез на светлой простыне. Но мужская спина меня завораживала, широкий разлёт плеч, сильные, крепкие руки, мощная шея. Тим дышал так ровно, спокойно, и меня дико тянуло прикоснуться к нему. Даже сердце как-то волнительно затрепыхалось в груди, охватила лёгкая дрожь.

Вновь поймала себя на мысли, что люблю Тима, всего, целиком и полностью. Люблю всем сердцем. Я улыбалась, сдерживая порывы коснуться его, пригладить волосы, прижаться к его широкой спине. Любовь жгла губы, горела в сердце, теплела в животе, притягивала к Тиму. Такое мощное чувство, ради которого я была готова на всё. Чувство, которое окрыляло, спасало и делало меня невероятно счастливой.

Тим перевернулся набок, вздохнул и вытянул ноги. И — может, под моим пристальным взглядом, может, самостоятельно — проснулся, зевнул, чуть потянулся и приоткрыл один глаз. А заметив, что я сижу на диване, открыл и второй глаз, широко улыбнулся. Заспанный, лохматый Тим был удивительно милым. Протянул ко мне здоровую руку, погладил по ноге:

— Ты чего не спишь? — невнятно пробормотал он.

— Выспалась. Поспи ещё.

— Угу, посплю. Сейчас приду, — буркнул он, поднялся и вяло побрёл в туалет.

А после вышел умытый, более бодрый, хоть и утренняя лёгкая припухлость сохранялась на лице. Завалился на диван и увлёк меня к себе.

— Ты чего улыбаешься так?!

— Да так! — лукавила я.

Разглядывание спящего Тима пробудило во мне новую волну любви. Волнительной любви. Пригладила его торчащие волосы, но тут же запустила пальцы в его шевелюру и потянулась, чтобы поцеловать.

Мы валялись и целовались, как сумасшедшие, позабыв про всё на свете и потеряв счёт времени. Но у Паши явно была чуйка на такие моменты, потому что вскоре он начал названивать Тиму, тот не брал трубку, но, когда раздался звонок домофона, поплёлся открывать.

Квартиру тут же наполнил громкий голос Паши.

— Даров! Дрыхнешь, что ли, до сих пор?! Ты телефон свой в какое место засунул? Я тебе раз двадцать звонил!

Но, когда Паша застал меня, восседающую на кухне, приподнял брови и застыл, но потом отмер:

— Ян, привет! — перевёл взгляд на Тима. — Ты бы хоть предупредил, что не один!

Тим молчал, но загадочно улыбался. Он был взъерошенный, с румянцем на щеках. Наверное, у меня тоже был тот ещё видок. Паша явно подумал что-то не то, ведь Тим встретил его в трусах и только сейчас корячился и неловко натягивал штаны и майку одной рукой. Закипел чайник.

— Паш, ты что пьёшь, чай, кофе? — раз уж Лика разрешила мне хозяйничать, пришлось играть эту роль.

— Чай, но я бы похавал чего-нибудь! Я вас это… отвлёк? — Паша растерянно смотрел то на Тима, то на меня, а мы, как всегда, с дурацкими улыбками переглядывались. — Я и не знал, что Янка тут с тобой! Думал пораньше примчать.

— Не парься! Ян, мне кофе, плиз, если тебе не влом. А Паштет... ешь паштет, — и Тим рассмеялся. — Серьёзно, там паштет оставался в холодильнике, Лика делала позавчера. Будешь каннибалом!

Паша поджал губы, распахнул холодильник, пока я заваривала чай. Кофе Тиму пришлось делать самому, потому что я смотрела на кофемашину как на существо из ада.

Тим восседал за столом как король, с блаженной улыбкой пил кофе, пока мы с Пашей делали бутерброды с паштетом. Паша непривычно притих, периодически косясь на нас. У меня до сих пор горели щёки и губы, и я так и не причесалась. А при взгляде на Тима улыбалась и вспыхивала смущением ещё сильнее.

— Я бы от яичницы не отказался, — Тим невинно поднял взгляд к потолку.

— Так не отказывайся! — рассмеялась я, поняв его жирные намёки. — Яйца в холодильнике.

Паша заржал. Не знаю, как мы вообще умудрились позавтракать, потому что, когда ожил Паша со своими подколами и дурацкими идеями, мы вообще смеялись не переставая. Но я успела позвонить Инге, скинула ей адрес квеста, мы договорились встретиться у станции метро рядом с квестом в половине первого.

После завтрака Тим снова достал свои мази, вытащил руку из лангетки, осторожно размял.

— Чё, как? — кивнул Паша на его руку.

— Пока никак, болит, отекает, — Тим опять коснулся большого пальца и поморщился.

Я придвинулась к нему и втирала крем в руку, стало так его жаль, но почему-то в голове всплыли строчки Чуковского, и я их продекламировала вслух:

— И сказал Айболит: «Не беда!

Подавай-ка его сюда!

Я пришью ему новые ножки,

Он опять побежит по дорожке…»

Тим широко заулыбался, а Паша от хохота сложился пополам, но, просмеявшись, стал зачарованно следить за моими движениями:

— Ян, у меня тоже так шея болит! — заныл Паша. — Намажь и меня!

То ли Паша прикалывался, то ли говорил серьёзно, я не могла разобраться, но Тим фыркнул:

— Больше тебе ничего не мазать?!

— Вообще-то, нам уже пора выходить! — бросила я взгляд на часы.

От дома Лики до метро было порядка двадцати минут ходьбы.

— О, родимый, ещё здесь! Дождался меня. — Паша подошёл к электросамокату, достал айфон, чтобы его активировать. — Поехали.

Я непонимающе смотрела на Тима и Пашу. Самокат стоял один, нас было трое, тем более Тим не смог бы рулить одной рукой.

— А наш атлет побежит! — хмыкнул Паша.

— Кто проиграет, тот покупает на всех вкусняшки! За Яну головой отвечаешь! Встретимся у метро!

Тим не возмутился, наоборот, у него в глазах мелькнул какой-то азарт. Он правда побежал от нас. И так быстро и ловко перелетал через лавки и ограды, что у меня брови поползли наверх.

— Эй, ты нам хотя бы фору дай! — крикнул Паша, но Тим уже выбежал из двора. Паша кивнул мне. — Запрыгивай! Его теперь фиг догонишь.

Паша был в бейсболке и белой кожаной куртке с нашивками и выглядел как гонщик «Формулы-1». На электросамокате я никогда не ездила. Встала, вцепилась в руль, а Паша стоял позади, закрывая меня кольцом рук, и рулил. От Паши приятно пахло свежими огурцами и лимоном. Выехав со двора, он ускорился, но Тима не было видно:

— Вот гад! Мог бы и подождать.

До метро мы добрались быстро, буквально за семь минут, Тим уже стоял там, подошёл и хмыкнул:

— Вы как черепахи. Паштет, с тебя вкусняшки!

У него не было одышки, Тим говорил спокойно, лишь прилипшие ко лбу пряди доказывали, что он пробежался.

— Это я с Яной решил не разгоняться, — оправдывался Паша, пока выходил из приложения. — Если б мы упали, ты меня на британский флаг бы потом порвал.

Тим взял меня за руку, усмехнулся, глядя на Пашу:

— Отмазывайся. Думаешь, без Яны я тебя не обгоню?

— В другой раз.

Выйдя из подземки на нужной станции, мы оглядывались, но Инги нигде не было, и когда я уже собиралась ей набрать, она подкралась и гаркнула над ухом:

— Бу!

Мы с Тимом вздрогнули. Инга принарядилась и обновила цвет волос, из фиолетовой превратилась в сиреневую. На ней была короткая юбка и ботинки на высоких толстых каблуках, она стала непривычно выше.

— У матери отжала, — усмехнулась она, заметив мой интерес к ботинкам.

— Это Инга, это Паша, — мы представили их друг другу.

Инга улыбалась, с проницательностью вглядывалась в Пашу, а он вдруг заржал:

— Тимоха говорил, что у вас гимназия для одних задротов! Нормальные у вас такие задроты! — и Паша показал Инге лайк. — Цвет волос топовый!

— Зато по тебе сразу видно, что ни разу не задрот! — изогнула бровь Инга, всё ещё подозрительно его разглядывая.

Паша громко расхохотался:

— А ты зачётная! Инга в стрингах!

Паша, боже! Ингу же так нельзя троллить, от таких шуточек она сейчас взорвётся, и они точно подерутся. Тим рядом хмыкнул:

— Паштет, ты с Ингой аккуратнее, у неё очень тяжёлая сумка и характер! — и он потёр щеку, куда однажды ему прилетел её рюкзак.

Инга взвилась и встала прямо перед Пашей. Он был выше, крупнее, но она с вызовом смотрела снизу вверх:

— Что ты сказал?!

— Да ладно тебе, это рифма такая подобралась!

— Если ещё раз такая рифма подберётся, получишь в глаз, стихоплёт!

Паша улыбался, а вот Инга разозлилась. Мы медленно двинулись к квесту, но Паша не успокоился:

— А что тебя так задело, не носишь стринги?! — посмеивался он.

Мне уже хотелось как-то остановить Пашу. Будет жалко, если Инга его убьёт и мы не попадём на квест. И когда Инга размахнулась, чтобы врезать ему, тот отскочил, расхохотался и предусмотрительно перебежал на другую сторону, где шёл Тим.

— Всё ясно! Инга без стринга!

— Паштет, перестань, правда! — попросил его Тим. — Нам ещё играть вместе.

— Без стринга, без стринга... — передразнила его Инга. — Грамотей хренов! Русский сначала подучи, а потом стихи сочиняй!

— Без стрингов, значит, правильно?! — Паша хмыкнул.

— Правильно будет «без трусов»! — невозмутимо выдала Инга.

Мы засмеялись, а Пашу сложило пополам, он упёрся руками в колени и дёргался в порыве беззвучного смеха, потом утёр выступившие слёзы:

— Ну ты, сиреневая, жжёшь!

Сколько же в них было общего: какие-то неуловимые движения, похожие причёски, даже мимика иногда проскальзывала одинаковая.

— Он всегда такой придурок?! — Инга взяла меня под руку.

— Нет, Паша на самом деле очень хороший, — усмехнулась я. — Ты привыкнешь.

Квест оказался интересным, но для нас слишком лёгким. Мы справились с ним за сорок минут, и то в одном месте затупили, не вытащили подсказку и поэтому пришлось шифр подбирать перебором. Вышли взбудораженные, но в хорошем настроении, даже Паша с Ингой весело болтали.

— Инга, да ты мозг! — смеялся он, восхищённый тем, как быстро она разгадывала головоломки.

— Это потому что без стрингов, — хмыкнула она. Паша захохотал.

— Надо отметить где-нибудь нашу победу, тем более Паштет обещал всех угостить! — усмехнулся Тим.

Тим был сегодня в отличном настроении и просто прилип ко мне, почти не отпускал мою руку и при любой возможности обнимал. Сегодня явно проснулся очень нежный Тим, и мне он до безумия нравился такой, я отвечала ему взаимностью.

Паша уткнулся в телефон:

— Тут пиццерия есть через двести метров. Гоу?! — обвёл нас глазами.

Мне было всё равно, главное, в тепле, а то на улице шёл мелкий дождик, было холодно и сыро.

[1] Агриться(сленг.) –(от англ. angry сердитый ) – сердиться, злиться, раздражаться.

Сидели мы на диванчиках друг напротив друга: мы с Тимом напротив Паши с Ингой. Сделав заказ, Тим крепко прижал меня к себе здоровой рукой, а правую положил на стол.

Инга хмыкнула, заметив его лангетку:

— Тимофей, что с рукой? Слишком активно к Янке приставал? Или об Ковалёва сломал?

Тим усмехнулся, но сказал в итоге правду:

— Не угадала. Связку порвал на соревнованиях.

— Ковалёв мне вчера вечером всё-таки прислал адрес, — я решилась рассказать об этом Тиму и покачала головой. — Такое ощущение, что он сам начинает верить в своё враньё.

— Кстати, а что вы ему сказали? — заинтересовалась Инга. — Илья даже приуныл вчера. Впервые видела его таким грустным.

— Ничего нового, он байтил Тима, а мы его послали.

— Это тот самый мажористый хрен?! — проявил осведомлённость Паша. Тим кивнул. Паша достал телефон, навёл на нас с Тимом, сфоткал пару раз. — Поцелуйтесь!

Уговаривать нас не пришлось, и, сделав несколько фото, Паша снова заговорил:

— Ян, фотки тебе скинул. Посылай ему по одной на каждый подкат, пока не успокоится. Сильнее всех аргументов.

— Ты его не знаешь! — фыркнула Инга. — Илье закон не писан. И его почему-то дико бомбит, что с Янкой именно Тимофей. Ты ему в прошлом дорогу перешёл? — обратилась она уже к Тиму.

— Было дело, — хмыкнул он. — Но это ещё в детстве, до переезда.

Нам принесли пиццу, и мы временно переключились на еду. А пока ждали десерт, Инга вдруг заинтересовалась:

— Паш, а у тебя есть девушка?

— Полно! — рассмеялся он.

— И где они все?! — Инга обвела взглядом зал.

— Здесь! — Паша достал телефон. — Тебе показать?

— Покажи, — хмыкнула она.

И по мере того, как Паша листал фото и называл имена, глаза Инги всё больше округлялись:

— Ты прикалываешься? И что, прям со всеми ними спишь?!

Тим рядом рассмеялся, а я не понимала, о чём речь.

— Ох и вопросики ты задаёшь! — Паша зарумянился. — Ниже пояса. Можно я воздержусь от ответа?!

— Ты девственник, что ли? — Инга вздёрнула брови. — Ты фоткаешь голых баб и ни с одной из них не переспал?!

— Какие они голые? — чуть обиделся Паша, но засмущался. Инга своей прямолинейностью заставила Пашу покраснеть. — Вообще-то, они сами раздеваются...

В глазах Инги поблёскивали огоньки коварства, она нашла Пашину уязвимость и теперь, если он снова будет цеплять её, обязательно пройдётся по Пашиным слабостям. Но мы с Тимом переглянулись с улыбками. Их разговор забавлял, было интересно, куда он выльется.

— У тебя на фотках только одна в лифоне, остальные топлес. Лифон, кстати, прикольный, Янка такие любит, — Инга потянулась к Пашиному телефону, полистала и вперилась глазами.

— Дай глянуть, — вдруг заинтересовался Тим и протянул руку к телефону.

— Эй! — я легонько стукнула его руке и возмутилась. — Ты при мне собрался голых девушек разглядывать?!

— Я только на лифчик, — хмыкнул Тим.

— Тем более нет!

Паша громко прошептал:

— Я тебе потом покажу!

А потом посмотрел на грудь Инги:

— Если понравился, могу узнать, где она его купила, но на тебе не будет так смотреться, тут сиськи нужны!

А вот это был уже удар ниже пояса для Инги. Она очень ревностно относилась к своей фигуре и сильно переживала из-за маленького размера груди. Инга сразу нахмурилась, отодвинула Пашин телефон и скрестила руки на груди. И, как ни странно, промолчала.

— Да ладно, не парься! — заметив, что Инга отпрянула и нахмурилась, Паша решил её поддержать. — Размер сисек в девушке вообще не важен!

— Кому не важен?! Тебе? А мне, может быть, важен!

— Главное, чтобы смотрелось красиво! — уверял Ингу Паша.

— Отвали, а?! — скривилась в его сторону Инга и передразнила Пашу. — Скажи ещё, размер члена в парне не важен, главное, чтобы смотрелся красиво. Фото сделаю твоих пяти сантиметров и на стену повешу!

Паша разразился хохотом, положил руки на стол, уронил на них лицо, и лишь его плечи дёргались. Даже Тим рядом рассмеялся. Они слишком мало общались с Ингой, для меня подобные реплики были обыденностью.

Просмеявшись, Паша утёр выступившие слёзы, повернулся к Инге:

— Не обижайся! Я уверен, у тебя отличные сиськи!

— У меня их нет! — ледяным тоном ответила Инга.

— А ты в следующий раз не забывай дома! — рассмеялся Паша. — Забей на сиськи! У тебя ноги топ!

— Ммм... — с иронией поджала губы Инга. — Буду носить ноги вместо сисек.

Паша опять расхохотался, словно припадочный. А нам тем временем принесли десерты: Паше чизкейк, мне панна котту, Тиму — блинчики, а Инге — шоколадный фондан. Паша смотрел на десерт Инги, и его просто трясло от беззвучного смеха, а по щекам текли слёзы.

— Ты лечиться не пробовал?! — покосилась на него Инга.

— Мечты сбываются, сиреневая! Тебе принесли сиську, — сквозь слёзы проговорил Паша. — Заказывай вторую, и будет тебе счастье!

Фондан представлял собой шоколадное пирожное — полусферу, а сверху лежала ягодка малины, рядом с пирожным шарик мороженого и листик мяты. Инга хмыкнула от такого сравнения, фондан с ягодой действительно чем-то напоминал женскую грудь.

С Ингой и Пашей невозможно заскучать. А мы с Тимом вроде и следили за их перепалками, посмеивались, но меня разморило: Тим прижимал меня к себе здоровой рукой, ровно дышал над ухом. За окном было пасмурно, моросил мелкий дождик и тянуло в сон, особенно в нежных объятиях Тима.

— У тебя сейчас болит рука? Можно сниму? — я потянулась к его лангетке.

— Сейчас нет, — Тим перевернул руку липучками вверх, я расстегнула и стянула с него ортез.

— Уже меньше отекает, — оценила я, гладила его ладонь, плавно обводила каждый палец. Тим улыбался.

— Так! Я чувствую, мне пора. Янка вон Тимоху уже раздевает, — заговорил Паша. — Вы опять у Лики впишетесь?

— Я вообще думала сегодня домой вернуться, — посмотрела на Тима, вздохнула и бросила взгляд на Ингу: — Ты ведь тоже не останешься?

— Да, я тоже домой. Меня там Дождик заждался.

— Короче, Паш, если метнёмся за моими вещами к Лике, я тогда опять впишусь у тебя до пятницы, а сейчас поедем все вместе.

— Тогда быстрее, а то я на треню опоздаю.

Обратно мы ехали на такси, Паша спереди, а мы расположились сзади.

Когда Паша к нам повернулся, Инга вдруг вернулась к разговору о девушках Паши:

— Не могу тебя понять, почему ты с ними не спишь?

— Как бы тебе объяснить... — замялся Паша. — Вот если ты приходишь к доктору, чтобы он тебя полечил, а он тебя позвал, чтобы трахнуть. Не будет ведь никакого доверия. Да и если мы договорились пофоткаться, а я начну приставать, это, в конце концов, непрофессионально. Я не перехожу эту грань. Мне важно вызывать доверие.

— А на то, что демонстрируешь их сиськи первым встречным, они согласны? — Инга чуть нахмурилась.

— Оф кос, я спрашиваю разрешения. Если в дальнейшем соберусь фотками серьёзно заняться, мне нужно будет показывать работы, так что я фоткаю только на ТФП условиях. Хотя девчонки ещё и с учёбой выручают, — хмыкнул он.

— Наши филологини тебя бы с руками оторвали, — усмехнулась Инга.

— Эт кто такие?

— Да есть у нас инстанутые девахи, которые любят вбрасывать в общие чаты. Вот бы они вышли на тебя, а ты их наснимал в своём стиле, тогда я бы заставила их прикусить язык.

Паша сжал губы:

— Я в таком не буду участвовать.

— Принципиальный?! — прищурилась Инга.

— Если тебе оказали доверие, то не стоит им разбрасываться.

— Даже если обижают твоих друзей, ты не захочешь отомстить?

Паша покосился на Тима, которого я подкармливала оранжевыми эмэндэмс, но тут же отвёл взгляд:

— Мои друзья редко просят за них впрягаться, но воевать с девчонками себе дороже, — скривился Паша.

По приезде Инга умчала к Дождику, а мы с Тимом торчали у меня до конца Пашиной тренировки.

В пятницу Тим уехал в Москву снимать швы и повязку. А я на всю пятницу пропала у Инги. Она рассказала и даже продемонстрировала мне свою невидимость. Оказалось, что, когда она случайно застукала маму и нового отца целующимися, от стыда захотела исчезнуть и тут же пропала. И теперь стоит ей лишь захотеть стать невидимкой, она сразу исчезает, но глаза её перед этим становятся фиолетовыми.

— Смотри, в магазине стащила! — Инга указала на стопку из пяти шоколадок, а потом вдруг нахмурилась и стала задумчивой. Прям как Тим, после того как первый раз толкнул Ковалёва.

— Что-то не так?! — насторожилась я.

— Слушай, я их верну, — Инга взяла шоколадки и сложила в рюкзак. — Пошли!

Пока шли до «Пятёрочки», Инга с грустью делилась своими мыслями:

— Я сначала думала так круто, теперь могу таскать из магазина всё, что хочется. Радовалась, когда удалось. Но смотрела дома на шоколадки, и так стыдно стало. Там на кассе сегодня тётя Таня, она в нашем подъезде живёт, одна троих детей растит, а я в её смену эти шоколадки стырила. Вдруг у неё из зарплаты вычтут, да и вдруг поняла, что не смогу я есть ворованное.

Около магазина отдала мне рюкзак, вытащила шоколадки и, блеснув фиолетовыми глазами, растворилась в воздухе:

— Я сейчас! — услышала рядом голос.

С очередным покупателем Инга зашла в магазин, а уже через пять минут вернулась, перестав быть невидимкой и улыбаясь. — Прям камень с души свалился.
Сколько я ни предупреждала и ни уговаривала Ингу не пользоваться силой и вытащить шарик, подруга всё равно не послушала, но заверила, что воровать больше не хочет.

В субботу вернулся Тим, но домой снова не пошёл, прибежал ко мне. Мои родители рано утром уехали на свадьбу к другу отца в другой город с ночёвкой, оставили меня приглядывать за Соней. Она очень плохо переносила дальние поездки: ныла, её укачивало. А я терпеть не могла свадьбы. И, чтобы не мучить ни себя, ни ребёнка и дать родителям отдохнуть от нас, сама предложила им оставить нас с Соней дома. Сначала мама очень волновалась, но написала мне режим дня Сони, наготовила тонну еды и обещала писать и звонить каждый час.

Погода была хорошая, мы с Тимом выгуливали Соню во дворе. Встали по обе стороны от качелей и раскачивали мелкую.

— Что насчёт вернуться домой? Как в школу будешь ходить? — снова завела я разговор.

— Пока у Паши побуду, а там будет видно.

— Ты ведь уже не злишься на отца?

— Нет, но домой пока не вернусь, — Тим отвечал односложно и неохотно. — Скитаться, конечно, достало уже, но без выноса мозга от отца я согласен на всё. И, после того как ушёл из дома, так трудно вернуться, не могу просто так заявиться.

— А мама? Она, наверное, беспокоится? Даже ради неё не вернёшься?

— Мама мне пишет, мы с ней поддерживаем коннект. Не думаю, что она так уж сильно переживает.

Следом Соня потащила нас в песочницу и заставила лепить куличики, за этим занятием нас и застал Паша:

— Быстро же вы обзавелись детёнышем! Как тебя зовут, чудо?! — Паша широко заулыбался, но своим громким голосом напугал Соню, она забежала мне за спину и настороженно выглядывала.

— Соня, это дядя Паша! Он друг! — вывела я сестру из-за спины, но приобнимала за плечи.

— Да какой я вам дядя?! Ты ещё скажи «дед»! — возмущался он.

— Соня, это дед Паштет! — рассмеялся Тим.

Паша сел на корточки перед Соней и улыбался.

— Паса, — повторила она и уточнила: — Павлик.

Мама постоянно гуляла с соседкой, у которой мальчика звали Павлик, и Соня быстро словила параллель.

— Да, правильно, Павлик! — Паша артистично всхлипнул и утёр воображаемую слезу. — Меня так мама в детстве называла. Детёныш, за Павлика я тебя уже обожаю! Хочешь полетать?

Сначала Соня боялась Пашу, но, после того как он начал её подбрасывать и ловить, прониклась к нему любовью:

— Павлик, ещё! — хохотала она, хоть длинная чёлка Паши уже прилипла к его вспотевшему лбу.

— Всё, детёныш, я устал.

Паша сел на край песочницы, и Соня стояла перед ним и ждала, когда он продолжит.

— Пойдём, Сонь! Пора обедать! — взяла сестру за руку и начала её убалтывать, потому что утащить Соню без истерики с детской площадки всегда было проблемой. — Видишь, у Павлика сил не осталось тебя подкидывать, потому что он мало каши кушал с утра, нужно его покормить обедом, тогда он станет сильным и будет подкидывать тебя высоко-высоко. Выше нашего дома.

Наш холодильник представлял собой Пашин рай, потому что мама наготовила еды, наверное, на целую роту. И вечно голодный парень заглянул в гости как раз кстати. Поможет истребить запасы.

— Янка, а твои предки никогда не думали усыновить мальчика?! Может, вам с Соней брат нужен? — поедая суп вприкуску с эчпочмаками, заговорил Паша. — Я вот вообще неприхотливый, дома почти не бываю, вещи свои сам стираю, могу там мебель собрать, подвигать что-нибудь тяжёлое, я вообще очень многофункциональный!

— Предложу, — рассмеялась я.

— Ян, ты зря смеёшься, Паштета очень опасно подкармливать, он как дворняга, потом фиг отвяжешься.

— Ой, скажите пожалуйста. Дворняга... — скривился Паша. — Сам небось на Янку из-за её пирожков запал.

Фраза получилась настолько двусмысленной, что Тим сначала смутился, а потом захохотал. А я с укором уставилась на Пашу. С укором и улыбкой. Соня не понимала нашего юмора, но от смеха за столом тоже рассмеялась.

Оставив парней на кухне, я утащила Соню укладываться спать. Под моё чтение она быстро уснула. Тим и Паша уже пили чай, а после дневного сна Сони снова отправились на прогулку. У сестры появилось сразу три няньки, и она с детской непосредственностью эксплуатировала всех по очереди: Паша подкидывал и ловил, катал на шее, Тим качал на качелях, а я лепила куличики.

После ужина Паша свинтил домой, а Тим сказал, что приедет к нему позже. И уже после того, как Соня засопела, мы очень долго сидели на кухне. Пили чай, разговаривали, целовались и снова разговаривали. Я опять мазала Тиму руку, швы и повязку ему сняли. И теперь у него был уже другой ортез, короче предыдущего, пальцы теперь освободились, кроме большого, тот, наоборот, был жёстко зафиксирован. Я плавно растирала Тиму руку, на запястье теперь виднелась полоска шрама.

— Быстро зажило, и отёка уже нет.

— Это всё твои волшебные руки, — улыбался Тим.

— Кстати, о волшебстве! — вдруг вспомнила я. Вчера, когда Инга демонстрировала свою суперспособность, мне захотелось активировать зелёный шарик, чтобы узнать, что за суперсила скрыта в нём. — Представляешь, фиолетовый шарик дал Инге невидимость! Если хочет исчезнуть, она просто пропадает, и все предметы у неё в руках, одежда тоже. Это так круто!

— Ты их так и не выбросила?! — Тим нахмурился. — Ян, это что-то очень плохое. Выбрось это куда-нибудь.

— Вообще, я, знаешь, что подумала, — чуть смутилась под строгим тоном Тима. — Какая у тебя ассоциация с зелёным? Я вот думала про растения. А что, если в зелёном шаре заключена сила регенерации, целительства? Вдруг я смогу вылечить твою руку!

— Ян, не надо! Всё заживёт и так. С твоей заботой рука и так очень быстро заживает.

— Я хочу хотя бы попробовать. Ты ведь смог избавиться от шарика, значит, и я смогу!

— Это плохая идея, — Тим поморщился. — Если мы получаем силу, к которой ещё не готовы, это лишь во вред. Яна, это зло!

— Я всё равно давно хотела его активировать, но не получалось, а сейчас, как никогда, готова, и мне хочется, чтобы ты был рядом в этот момент!

— Ладно, но пообещай мне, что избавишься от него тоже при мне! — выдохнул, но сдался Тим.

Я прокралась в комнату, взяла из шкатулки зелёный шарик. Нервничала, сердце билось очень быстро, но размахнулась и со всей силы впечатала шариком в грудь. Вспышка зелёного света ослепила, по телу прошёлся разряд тока, волоски на руках встали дыбом, меня передёрнуло, и я улыбнулась.

Но сколько ни водила над рукой Тима с сильным намерением вылечить его, ничего не выходило. У шарика была явно другая сила, я её не чувствовала и не представляла, как это выяснить. После недолгих попыток прекратила, но старалась прислушиваться к ощущениям, внутри ничего не поменялось, голосов не было, и я успокоилась. За окном лил дождь, а Тиму как раз написал Паша. Мы обнимались, и я видела экран телефона Тима:

«Когда ты уже приедешь? Вызывай такси и дуй ко мне!»

— Там такой потоп, что нужно лодку вызвать. Подводную. — Тим отправил Паше войс.

Я подошла к окну, действительно, дождь залил весь асфальт, превратив его в реку.

— Ладно, я пойду, уже поздно. Сейчас такси только вызову.

— А может, останешься у меня? — отобрала у него телефон, заглянула в глаза, совсем не хотела отпускать Тима от себя.

— Ты готова вписать у себя такого бомжа, как я?!

— Но ты же свой бомж, родненький.

Тим хмыкнул, забрал у меня телефон:

— Сейчас Паше напишу, что не приеду, — а потом посмотрел и прищурился. — А ты родителей предупредишь, ты же всегда у них отпрашиваешься?

— А я их предупредила, что ты придёшь в гости, но ты просто немного задержался.

Тиму я отдала свою кровать, а сама улеглась рядом с Соней, но уснуть никак не могла, Тим тоже ворочался. В итоге я не выдержала и подошла к нему, села на кровать и зашептала:

— Ты чего не спишь?

— Не могу без тебя, — и Тим резко обхватил меня и затащил под одеяло, накрыл нас с головой и принялся быстро меня целовать.

— Если разбудишь Соню, я тебя убью! — прошептала я, но улыбнулась.

Мы целовались, пока под одеялом был воздух и не стало слишком жарко.

— Знаешь, уже задолбало скитаться, — Тим крепко-крепко прижимал меня к себе и шептал над ухом. — Реально чувствую себя бомжом. Хочется уже домой.

— Я почти весь январь жила у Инги, — тихо хмыкнула я. — И её квартиру считаю в своём роде домом. Для меня дом — это не место прописки, это уголок, где тебя любят и ждут.

— Тогда я дома, — усмехнулся он.

— Да, сейчас ты точно дома.

— Я тут подумал... — чуть замялся Тим. — Я ведь сначала собирался жить у Лики, когда поступлю в универ, но сейчас мне хочется жить с тобой. Мы могли бы снимать квартиру, жить вместе, когда поступим...

— Это звучит как-то по-взрослому, к такому я точно пока не готова, — хмыкнула я. — Если честно, вообще не думала об этом, да и не хочу пока думать. Это всё будет так нескоро. Давай вернёмся к этому разговору, когда увидим себя в списках на зачисление?

— Договорились. — И Тим резко сменил тему и признался: — На самом деле я впервые вписываюсь у девушки, Лику не беру в расчёт.

— Никогда не поздно сменить ориентацию, — хихикнула я и уткнулась носом в ключицу Тима, чтобы не рассмеяться.

— И это мне говорит девушка, которая спит с Ингой, — тихо посмеивался Тим.

— Ага, — с иронией выдала я. — А ещё с Ковалёвым.

И Тим как будто рефлекторно так резко отодвинулся от меня, что я чуть не свалилась, тут же поняла, какую чушь сморозила:

— Тим, прости, это была плохая шутка, — прошептала со всей серьёзностью и раскаяньем.

— Очень плохая шутка, — отчеканил он, в голосе сквозил холод. Я, как наяву, почувствовала, как он сжал челюсти.

— Прости, я думала, ты перечисляешь всё, что пишут про меня в общем чате, — я приподнялась, протянула к нему руки, видела в темноте очертания его лица, блеск глаз. Обхватила ладонями его лицо. Скулы были напряжены. Потянулась и поцеловала Тима, но он на мгновение отстранился:

— Никогда больше так не шути!

На следующий день Паша пришёл к нам как раз к обеду, опять взбудораженный после своей репетиторши по русскому. Соня была счастлива, похоже, Паша пришёлся ей по душе, ещё бы, её никто столько не катал на себе и не подкидывал.

Мы вышли во двор гулять, по очереди качая Соню на качелях.

— Прикол сегодня был, — рассказывал Паша. — Репетиторша в конце занятия спросила, есть ли у меня вопросы, я и спросил, как пишется «дебил конченый». Думал, она меня снова треснет, а она, прикинь, объяснила на полном серьёзе.

— И как?! — расхохотался Тим.

— Дебил пишется через «е», конченый с одной «н», а вот «конченный вчера портрет» с двумя, — довольный собой поделился Паша.

— Не зря ты ей деньги платишь, — смеялся Тим. — Бесценные знания.

— Ди-бил коченый, — повторила вдруг Соня.

— Паша, блин! — я с укором уставилась на него.

— Соня, ты прелесть! — заржал Паша, но стушевался под моим нахмуренным взглядом и назидательно заговорил посмеиваясь: — Это очень плохие слова, Соня, не говори их.

Но, похоже, от того, что Соня произвела фурор, раз Паша с Тимом так хохотали над её фразой, сестрёнка, наоборот, стала радостно повторять их чаще с детской непосредственностью.

Я протяжно выдохнула, хотелось прибить и Пашу, и Тима, на детской площадке на нас косились мамы других малышей. Если сейчас и их дети нахватаются «знаний» от Паши, то меня ждёт публичная порка.

— Соня, не говори эти слова, — теперь я, нахмурившись, попросила сестру. — Павлик говорит одни глупости. Это обзывательства, очень нехорошие слова.

Но после моей просьбы Соня ещё более радостно и чётко выдала:

— Павлик! Дибил конченый.

Пашу просто сложило пополам, Тим смеялся в голос, даже я не смогла сдержать смех и добавила:

— Устами младенца глаголит истина.

Просмеявшись, Паша утёр выступившие слёзы и, встретив мой сердитый взгляд, обратился к Соне:

— Детёныш, если не станешь никому говорить эти слова, будем летать, ты же хочешь полетать?

Соня кивнула. Паша снял её с качелей и начал подбрасывать и ловить. Соня смеялась и просила ещё, хотя Паша уже взмок, но не останавливался.

— Вы что творите?! — услышала я взволнованный голос мамы, она бежала к нам, и вид у неё был испуганный, следом за ней спешил папа. — Яна! Это что такое?!

Паша остановился, поставил Соню на землю, и она побежала обниматься к маме.

— О, вы вернулись?! — обрадовалась я. — Это Паша! Он тут Соню развлекает.

— Здрасьте, — расплылся в смущённой улыбке Паша и зачесал ладонью волосы назад.

Тим тоже поздоровался, пожал руку отцу.

— Яна! Мы тебе ребёнка доверили не для того, чтобы непонятно кто его так швырял! С ума сошли?! А если бы он её уронил, — мама, похоже, была в ужасе, она взяла Соню на руки.

— Не волнуйся, не уронил бы! — попыталась я успокоить маму.

Искала глазами поддержки у отца, но тот тоже нахмурился:

— Яна, это опасно! Больше так не делайте!

— Павлик дебил конченый! — с радостной улыбкой вдруг выдала новые знания Соня.

Воцарилась устрашающая тишина. Тим накрыл лицо ладонью и протяжно выдохнул. Паша сжал губы, сдерживая улыбку, а на лицах родителей отразился полнейший шок. Я вздохнула, подыскивая оправдания, но Паша меня опередил:

— Простите, это я!

— Простите, это совершенно случайно вышло, — вступился за Пашу Тим.

— К каким ещё фразам нам готовиться? — строго посмотрел на парней папа.

Они сразу стушевались, промолчали. А мама нахмурилась, смотрела с укором на меня, покачала головой:

— Мы пойдём домой!

Но Соня сразу захныкала, начала вырываться из маминых объятий, протягивала руки ко мне:

— Гулять ещё с Яной!

— Нет, Соня! Больше мы тебя Яне не доверим! — строго добавила мама и потащила сестру к подъезду.

Сестра закатила истерику на весь двор. А меня так зацепила фраза мамы, словно мне дали пощёчину. Соня орала как резаная, а с нами за последние два дня даже не захныкала ни разу.

— Ян, ты пойдёшь с нами?! — уточнил папа.

— Нет, мы ещё погуляем.

Папа кивнул, попрощался с парнями и пошёл догонять маму. А мы тут же молча ушли со двора. Тим обнял меня:

— Дома будет выговор?

— Наверняка.

Фраза мамы так царапнула меня, что я уже готова была расплакаться. За родителей было стыдно, и я сдавленным голосом добавила:

— Паш, прости, они у меня обычно добрые.

— Не парься, вали всё на меня, это же мой косяк! Но меня в принципе все матери недолюбливают, даже собственная.

— В смысле? — подняла глаза на Пашу, но он был серьёзен.

— В прямом! Она меня ненавидит и после развода бросила с отцом. Так что забей! — хмыкнул Паша.

— Неужели так бывает?! — уставилась я на Пашу. — Чтобы мамы бросали детей — такое редкость, обычно наоборот.

— Если это я, то бывает, — усмехнулся Паша. — Забей, это было давно и неправда! Пошли съедим по мороженому!

Дома меня действительно ждал выговор. Тим даже предложил зайти со мной, чтобы мои родители отчитывали его, а не меня. А я надеялась, что к вечеру они уже успокоятся, но мама негодовала. И если сначала она отчитывала за то, что я позволила Паше подкидывать Соню, а это опасно, то потом её понесло:

— Одни мальчики у тебя на уме! Дома вообще не живёшь! Надо тебе запретить эти прогулки, у тебя экзамены скоро, а ты совсем про учёбу забыла!

Я молчаливо сносила все упрёки. Сидела за столом, уткнувшись в тарелку с тушёной картошкой. Обида подступала к горлу, поэтому аппетит пропал напрочь. Мама впервые так сильно на меня ругалась, обвиняла, отчитывала. Я мысленно готовила оправдания, но, когда мама высказалась и остановилась передо мной, снова промолчала.

— И? — не выдержала мама. — Ничего не скажешь?

— Если лекция о моём пагубном влиянии на Соню закончена, то я пойду, — подняла глаза на маму и, встав из-за стола, ушла в свою комнату.

До боли было обидно. Я хотела, чтобы мама отдохнула от Сони, чтобы родители побыли вдвоём, да и сестру хотелось уберечь от дальних поездок — дорога в другой город стала бы для неё мучением. Может, я и не идеальная сестра, но забочусь о Соне, как могу. Ни Паша, ни Тим никогда бы не навредили Соне, но родители почему-то были уверены в обратном и отказывались меня слушать.

— Ян, ты не поела ничего! — заглянула в комнату мама, говорила уже обыденно, будто не отчитывала меня двадцать минут назад.

Я резко открыла первый попавшийся под руку учебник:

— Не хочу! Уроки нужно делать! А то на учёбу я совсем забила! — обиженно повторила я слова мамы.

Она заглядывала ко мне ещё раза три. Я пряталась за учебником, но на самом деле переписывалась с Тимом, делилась с ним своей обидой, и он меня поддерживал. Когда мама с Соней пришли укладываться спать, сестра привычно притащила мне книгу:

— Яна, читять!

— Мне, Соня, мама не разрешает теперь, — погладила её по голове и бросила маме, выходя из комнаты. — Я купаться!

Закрылась в ванной, слыша, как плачет Соня. Её пытался уговорить на сказку папа, но она убежала и начала подвывать у меня под дверью. Я ещё даже не залезла в ванну, лишь набирала воду, открыла дверь и впустила сестру, обняла, вытерла с пухлых щёк слёзы и улыбнулась:

— Не плачь! Я сейчас помою голову и приду к тебе читать! Иди пока к папе, подожди меня.

Соня кивнула и затихла. В конце концов, она не виновата, что родители больше мне не доверяют. А Соня мой самый родной человек, нам нужно быть заодно.

Я надеялась, что отсутствие Тима в гимназии и каникулы сотрут из памяти школьников его драку с Ковалёвым. Но нет, благодаря общему чату, за Тимом закрепилось прозвище Псих, и даже одноклассники теперь косились на него с подозрением. Ещё история с вылазкой физиков в Москву обросла слухами и дошла до общего чата в виде очередной драки Ковалёва с Тимом на вокзале. А лангетка на руке Тима лишь подливала масла в котёл красочных слухов. Правда, подробности я узнала уже от Инги на большой перемене. Подруга смеялась, зачитывая мне обсуждение из общего чата, приподнимала брови и качала головой. Я знала, что Тим тоже читает чат, но он никогда мне ничего не рассказывал. Да и не показывал, что его это как-то задевает.

— С такой фантазией им нужно книги писать, — усмехнулась я. Про меня не писали ничего нового. То, что я шлюха и сплю со всеми подряд, читала ещё месяц назад. — Хотя оригинальности им явно не хватает.

— Ты прикинь, насколько им скучно, что они тебя мусолят изо дня в день, — вздохнула Инга. — ЕГЭ на них нет!

Илья больше не подходил, но постоянно косился на нас с Тимом. Мы по-прежнему на переменах были всё время вместе, держались за руки. Но уже в среду Ковалёв подошёл, глянул на травмированную руку Тима, но заговорил со мной:

— Яночка, я не врубаюсь, что ты нашла в этом недомерке?

— Может, то, чего нет у тебя! — я нахмурилась, появление Ковалёва не сулило ничего хорошего.

— Илюх, свали, а?! — устало проговорил Тим.

— Я не с тобой, Псих, разговариваю! — резко ответил ему Илья, но потом опять повернулся ко мне. — Яночка, надо одну тему перетереть, давай отойдём.

Но я покачала головой.

— Говори при мне, — добавил Тим.

— Да пошёл ты! — и Илья ушёл.

Обида на родителей чуть ослабла, и вроде бы всё вернулось в привычный ритм, но вечером я подошла к папе, когда он купал Соню:

— Пап, ты же ещё не брал билеты на Алтай?

— Мы на машине поедем.

— Это хорошо, что не брал. В общем, я не поеду, — виновато поджала губы.

— Почему?

Причина крылась в Тиме, на праздниках как раз должен был состояться чемпионат Европы, куда собирался поехать Тим. Из-за травмы он оставался дома, а если мы с Пашей уедем, я боялась, что Тим опять скиснет. Не хотела оставлять его одного.

— Это из-за Тима, — замялась я. — В общем, он же руку повредил и грустит теперь без спорта, а я не хочу оставлять его одного.

— Так предложи ему поехать с нами. В машине все разместимся, а палатка у нас четырёхместная.

— А это идея! Спасибо! — обрадовалась я, обняла папу и убежала написать Тиму.

Тот сначала колебался, написал, что подумает, но уже через десять минут ответил, что готов сорваться хоть завтра, и не на пять-шесть дней, а на целый месяц.

Последние дни Тим сидел у меня после занятий и, хоть ещё был травмирован, всё равно ездил на тренировки, как он выразился, «хотя бы поделать растяжку», но зато в его глазах загорелся энтузиазм, ему этого явно не хватало, а Паша выкладывал ТикТоки, где Тим подтягивался и отжимался на одной руке, с подписью: «Калека тренируется».

Я уже уложила Соню спать и думала ещё доделать английский к пятнице перед сном, как мне написала Инга: «Ян, можешь прямо сейчас прийти? Ты очень мне нужна!»

Последние две недели Инга почти каждый день оставалась у Дождика. Я в шутку уже предлагала ей перевозить к нему вещи. А сейчас, в десять вечера, сообщение от подруги меня напугало. Я предупредила родителей, схватила сумку и форму и убежала к ней.

По виду заплаканной и несчастной Инги сразу стало ясно, что с Дождиком она рассталась. Но это не походило на обычные страдания — Инга кусала губы, заламывала пальцы, что-то было не так.

— У Дождика есть дочь!

Я не успела разуться, так и подвисла в одном кроссовке, уставилась на Ингу.

— Ты разувайся, сейчас всё расскажу, — всхлипнула она.

Инга теребила платок, а когда я его отобрала, начала грызть ногти, и я схватила её за руки, чтобы она и их не сгрызла. Подруга избегала взгляда, но слёзы всё текли по её щекам, рассказывала она сбивчиво, постоянно всхлипывая. Платок пришлось ей вернуть, и она вновь начала его теребить.

Оказалось, что, когда Дождику кто-то позвонил, он вдруг ушёл поговорить на балкон, хотя почти всегда разговаривал при Инге. А она стала невидимкой и прошмыгнула вслед за ним. О том, что он был женат, она знала. И в этот раз как раз звонила бывшая жена и настаивала, чтобы он поговорил с дочерью хотя бы по видеосвязи. На что он отмахнулся и грубо отказался общаться с девочкой. И после этого разговора Инга и ушла от него.

Под конец рассказа на Ингу напало такое отчаяние, что она подтянула к себе колени и, раскачиваясь, смотрела куда-то поверх меня, заливалась слезами и рыдала в голос. Мне было так больно смотреть на Ингу, хотелось хоть как-то облегчить её боль. Я прекрасно понимала, что эта ситуация её просто убивала. Она до сих пор думала, что отец бросил их с мамой из-за неё, и не простила ему предательства, а теперь Джордж на глазах Инги отказался от своей дочки.

Мне так хотелось как-то помочь Инге. Если бы было в моей власти забрать часть её боли себе, я бы это сделала. Обняла подругу, прижала к себе, пытаясь мысленно вобрать в себя её страдания, искренне хотелось освободить Ингу от этого.

И вдруг я почувствовала странный трепет в груди и разом переместилась в незнакомое место.

Тёмная квартира, балкон, а могучую спину Джорджа сложно не узнать. Он ходит, раздражённо разговаривает по телефону и смотрит сквозь меня:

— И не звони мне больше! Это не моя дочь! — отключает он вызов, открывает балкон.

Я проскальзываю впереди него, убегаю на кухню и появляюсь из ниоткуда, смотрю на дрожащие руки, обхватываю себя за плечи и до боли закусываю губу. Меня трясёт, в голове сумбур, и, когда за спиной вырастает Джордж, он улыбается как ни в чём не бывало, а мой мир рушится на части. Ему на телефон приходит фото маленькой девочки, такой же мулатки, как и он. Джордж не успевает спрятать от меня смартфон.

И когда я слышу вместо своего голоса голос Инги, вдруг понимаю, что стала ею в этом воспоминании, но вижу, слышу, чувствую всё, как это было с ней. Но осознаю себя как зрителя, который смотрит на мир глазами Инги.

— У тебя есть дочь! — Инга вскрикивает, но её голос дрожит.

— Девочка моя, это не твоя забота, — Джордж чуть хмурится, но снисходительно наклоняет голову.

— Как ты вообще можешь спать спокойно, бросив своего ребёнка?! — Ингу прорывает, она начинает заливаться слезами, отчитывает Джорджа. — Она же ждёт тебя, любит, скучает!

— Это не моя дочь! — так же раздражённо, как и бывшей жене, бросает он, но протягивает лапищи, чтобы обнять.

Инга отшатывается от него:

— Ты... Ты... Ты совсем дурак?! Она же на тебя похожа, она же тёмненькая! Прямо сейчас езжай к ней! Не бросай никогда! Скажи, что ты её любишь и она тебе нужна! И что всегда, всегда защитишь её! Понял! Если ты этого не сделаешь, я тебя убью!

— Девочка моя... — растерянно смотрит Джордж.

— Если ты этого не сделаешь, то, когда она подрастёт, мужики твоей бывшей жены так и будут к ней цепляться. Ты хочешь, чтобы они рано или поздно изнасиловали её?! Кто её защитит?! Ей нужен отец! — в Инге кипела злость и обида на собственного отца, и я заметила видимую лишь мне нить этой обиды. Дёрнула за неё и мысленно двигалась по ней, пролетая мимо сотни воспоминаний, как маленьких узелков, добралась до самого основного, большого, яркого и болезненного...

И оказалась в квартире Инги.Старая обстановка, и мир такой большой, молодая мама, такой же юный папа. Они снова ругаются, а мне больно и страшно, ведь всё из-за меня. Мама держит меня на руках, но я тяну маленькие ручки к папе, только он злится:

— С вами же невозможно жить! Я ухожу!

— И бросишь дочь?!

— Я тебе говорил, что нужно было избавиться от неё! Зачем ты её вообще родила?! Мне этот ребёнок не нужен!

— Пшёл вон, ирод! Чтоб ноги твоей не было больше в моей квартире! Мразь! — на кухню выплывает грозная и страшная бабушка, хватает меня, и я начинаю плакать. Я боюсь бабушку.

И снова осознаю, что я — это маленькая Инга. Вижу, слышу, чувствую мир её глазами. Я невидимый зритель в её голове. Бабушка уносит Ингу в комнату, та вырывается, дверь хлопает. Инга выскальзывает из объятий бабушки и с криками:

— Папа! Папа! — подбегает к входной двери, потом идёт на кухню, там мама плачет, уронив лицо в ладони.

Инга подходит к маме, протягивает ручки, но та отталкивает девочку, Инга плюхается на пол, начинает хныкать, а мать просто встаёт и проходит мимо.

И мне так больно за маленькую Ингу, ведь она даже младше Сони, и я обнимаю эту девочку, начинаю гладить её по голове и шептать на ухо:

— Они всё равно тебя любят! И ругаются не из-за тебя! И папе ты нужна, он скучает по тебе, но не может вернуться, и мама тебя очень любит. Тебя все любят! Ты очень хорошая…

Меня трясло, а когда щёку обожгло, перед лицом застыла Инга, взрослая, опухшая и перепуганная:

— Ян, что ты сейчас сделала?!

Я поморгала несколько раз, выходя из наваждения. Я была Ингой, там, в её воспоминаниях. Перевела взгляд на подругу:

— А ты что-то почувствовала?

— Да! — Инга возбуждённо закивала. — Мне, не знаю, так легко вдруг стало. Я... как будто с отцом рядом росла, я его простила, — чуть усмехнулась она. — Мне вот никогда так хорошо не было! Я не знаю, как тебе объяснить, но как будто поддержка появилась внутри!

— То есть ты меня слышала, там?!

Это было удивительно. Значит, я не просто побывала в воспоминаниях Инги, она услышала меня тогда, в виде маленькой девочки, и поверила.

— Ты молчала всё это время! До смерти меня напугала. Подвисла, словно задумалась, и глаза у тебя такие странные стали, вдоль радужки зелёным светились.

— Это суперсила! Инга! Шар! Он во мне! — я вскочила, приложила руки к груди, потом растирала виски, собирала мысли в кучу. Смотрела на Ингу, она уже не плакала, у неё на лице застыло не меньшее удивление. — Я погрузилась в твои воспоминания, нашла самое болезненное, связанное с твоим отцом, и сказала тебе той, маленькой, что твой папа тебя любит. И долго я так зависала?

— Не знаю, минуты две. Ты меня обняла, а потом перестала двигаться, я с тобой разговариваю, а ты не слышишь, пришлось по щекам бить!

Я потёрла щеку, которую обожгло.

— Офигеть! — я всё ещё пыталась осознать, выплыть из воспоминаний, быть Ингой в них оказалось очень больно, но ведь я и хотела, искренне хотела облегчить её боль, и мне это удалось. — Значит, я могу исцелять! Исцелять воспоминания!

Инга разрешила попрактиковаться на себе, и я без зазрения совести лазила по её воспоминаниям. Нашептала ей, что надо перестать злиться на бабушку, обижаться на Игнатову за травлю в средней школе, простить маму за все обиды. Я уже легко находила болезненные узелки воспоминаний, научилась не видеть мир глазами Инги, не проживать её воспоминания, просто смотрела со стороны и говорила, что нужно сделать. Мне было местами неловко подглядывать за жизнью Инги, но, выныривая из её головы, каждый раз видела изумление на её лице. Она говорила, что ей становилось легче.

— А давай я попробую заставить тебя разлюбить Дождика?

— Нет! — Инга выставила руку впереди, отгораживаясь от меня. — Я хочу пройти через это сама. Он меня так выбесил, что видеть его не могу, но мне нужно время, чтобы «переболеть» им. Потому что я всё равно его люблю и не хочу потерять классные моменты.

— Хорошо! Я ж тебе не память стираю, — хмыкнула я. — Помнишь, как в фильме Вечное сияние чистого разума?

— Точно! — улыбнулась Инга. — Это больно, конечно, но есть и много хорошего. Любовь нельзя обнулять! Без обиды и страхов так легко, но боль от любви пусть останется, — Инга расправила плечи. — Мне кажется, что влюбляться — это самое лучшее, что есть в жизни!

— Давай заставлю тебя в кого-нибудь влюбиться? — усмехнулась я.

— Вот ты разошлась! Хватит с меня сегодня, — рассмеялась она и зевнула. — Три часа ночи, между прочим. Пошли спать!

Но уснуть я не могла. Меня разрывало от какого-то необъяснимого волнения. Я могла всё! Я теперь могла управлять любым человеком, нашёптывая ему в воспоминаниях то, что мне нужно. Могла помогать людям. Это же мгновенная психотерапия, ластиком стирающая из болезненных воспоминаний страхи, убеждения, боль, обиды. Я могла внушить любовь и заставить разлюбить.

Меня распирало от осознания собственной мощи, не терпелось хоть кому-нибудь «вправить мозги», залезть в голову. В итоге я погрузилась в сон под утро и обсыпала проклятиями будильник, когда он прозвенел. Инга тоже не выспалась, ещё и глаза опухли, но настроение у неё было хорошим. Она, похоже, впервые забыла встать с утра на весы.

На уроках я чувствовала себя зомби, глаза слипались, ещё очень хотелось рассказать Тиму про свою суперсилу. Но я решила сделать это после уроков, хоть он и заподозрил неладное.

— Вы чем всю ночь занимались? — после моего очередного зевка поинтересовался Тим, усмехнулся. — Я уже ревную тебя к Инге.

После уроков мы снова пошли ко мне, Тим слушал про мою суперсилу настороженно, хмурился. И после моего рассказа попросил:

— Ян, пообещай мне, что не будешь копаться у меня в голове?!

— А я только хотела, — разочарованно цокнула. — Избавила бы тебя от страхов и обид. Ты бы простил отца. Тебе бы стало легче жить.

— Не надо! Пусть все мои обиды, страхи живут в моей голове. Не вмешивайся, хорошо? — Тим так серьёзно это говорил, что спорить я не стала, хоть мне очень хотелось погрузиться в его воспоминания, отпустить его боль и обиды. — А лучше вынь шар, когда ты со мной. Меня это напрягает.

Но я резко приложила руки к груди, будто защищаясь, и покачала головой:

— Нет уж! Почему ты так против? Ты от меня что-то скрываешь?

— Ничего не скрываю, но, если у меня есть страхи или обиды, значит, они мне для чего-то нужны! Может, именно для того, чтобы самому их преодолеть, а тут влезешь ты, всё за меня перевернёшь, это меня сделает другим, да ещё и ты будешь знать мои слабости!

— Но ты станешь счастливее!

— Если этого захочу, я тебя попрошу. Сейчас прошу, просто не лезть мне в голову!

Мы гуляли и целовались, когда я, не осознавая того, влезла к Тиму в голову. Неосторожная любопытная мысль узнать, с кем он впервые поцеловался, тут же перенесла меня в лето.

Солнце, зелень, лес, запах травы и хвои, шум голосов вдалеке. И девушка с длинными русыми волосами перед глазами, и трепет внутри, и невыносимая жажда деятельности.

Но я тут же вынырнула из воспоминания Тима, точнее, он меня оттолкнул от себя, посмотрел хмуро.

— Прости, я не специально, — поджала губы и опустила глаза. — Захотелось увидеть девушку, с которой ты впервые поцеловался.

Тим напряг скулы, сдвинул брови, скрестил руки на груди:

— Ян, я тебя прошу, избавься от этой фигни! Если не можешь её контролировать, она начнёт контролировать тебя!

— Я могу! Просто... почему ты так против?

— Вот как раз из-за того, что ты сейчас сделала! Подсматривать чужие воспоминания — это даже хуже, чем подглядывать в окна! Ты сама наверняка не хотела бы, чтобы кто-то влез к тебе в голову!

— Если бы это пошло мне на пользу, то разрешила бы, — прищурилась я. — Но я бы не разрешила тому, кому не доверяю. Ты мне не доверяешь? Или есть что-то такое, что ты хотел бы от меня скрыть?

Тим остановился, вздохнул, заговорил как-то устало:

— Есть вещи, которым место в прошлом, потому что их не изменить. Это могут быть ошибки, обиды, но они повлияли на меня нынешнего. Я тогда, и я сейчас — два разных человека. Но, если ты увидишь меня того, решишь, что я настоящий такой же. Это изменит твоё отношение ко мне.

— Я полночи провела в голове у Инги, и вот ни капли у меня отношение к ней не поменялось. А она стала счастливее, когда я внушила ей мысль про любовь отца!

— И как тебе после этого? Ведь ты её обманула!

— Почему обманула-то?! Ей стало легче! Инга всю жизнь жила с установкой, что она плохая и обязана заслуживать любовь отца и матери, а когда я ей внушила, что эта любовь и так безусловна, она уже есть, Инга словно засветилась, у неё опора под ногами появилась, понимаешь?

— Только это ложь! Если бы отец её любил, не бросил бы, находил бы время для встреч. Она и росла без поддержки, и сейчас тоже без поддержки, но в голове уверена в обратном. И ты думаешь, что сделала хорошо?! Сейчас она бросит своё достигаторство, ничего не добьётся, останется ни с чем, а поддержки ведь как не было, так и нет!

Я качала головой, Тим говорил ужасные вещи:

— А как ты предлагаешь избавляться от боли и страхов, носить всю жизнь это с собой?! Я целый год ходила к психологу и два года сидела на антидепрессантах, чтобы избавиться от панических атак, и это нифига не прикольно! И если бы мне кто-то влез в голову один раз и всё починил, я бы, наоборот, была благодарна! — я взвилась. Тим впервые меня так разозлил.

Он смотрел очень хмуро, вглядывался в мои глаза и, похоже, тоже злился, но заговорил с беспокойством:

— Ян, эта фигня тебя уже меняет! Избавься от неё, я тебя прошу!

— Не хочу! — покачала головой. — Я впервые чувствую в себе силу дать отпор любому, кто посмеет меня обидеть!

— Ян... — Тим чуть поморщился, приблизился, заговорил тише и взял мои ладони в свои руки. — Я не дам тебя в обиду. Но эта сила... В ней много зла, и, поверь, ты и не заметишь, когда она начнёт управлять тобой.

— Не волнуйся, я смогу отделить своё от чужого, — я чуть улыбнулась. — И очень постараюсь больше не лезть тебе в голову, хотя у тебя там так интересно.

Искушение залезть в голову к Тиму было велико, но я держалась. Не хотела подрывать его доверие, а ещё пыталась доказать самой себе, что могу управлять силой, а не она мною. И мне это удавалось, даже когда мы обнимались и целовались, я загоняла любопытство подальше, чтобы опять случайно не нырнуть в голову Тима.

В субботу мы, как всегда, торчали на крыше, слушали музыку, я стояла у перил, смотрела на лес:

— Лес уже зелёный, там сухо?

Тим без полноценных тренировок изнемогал, поэтому стал больше бегать и по вечерам, пока я была в кванториуме, проводил время в лесу.

— Да, уже сухо.

— А до озера далеко? Ты обещал меня туда отвести.

— Километров пять. Кстати! — вдруг оживился он. — Давай велики возьмём и поедем прямо сейчас!

Но потом нахмурился:

— Хотя не выйдет. За зиму, наверное, колёса сдулись, а насос дома, как и отец. Ладно, пошли прогуляемся! — Тим, улыбнувшись, протянул мне руку и, приподняв одну бровь, зловеще добавил: — Отведу тебя в лес!

Пока шли к озеру, я вновь заговорила про отца Тима. Тим, можно сказать, жил у Паши и всё равно скучал по дому, иногда заходил после школы за вещами, учебниками и тетрадями, когда никого не было.

— Ты ведь уже не злишься на отца? Почему не вернёшься домой?

— И что я ему скажу: «Здравствуй, папа, я пришёл!»? — хмыкнул он. — Тем более он наверняка на меня злится. Не очень-то хочется опять схлопотать по щам.

— Но ты же не будешь всю жизнь теперь избегать его?

— Он, похоже, тоже не особо жаждет общения со мной. Так что все в плюсе! — всё так же беззаботно говорил Тим. — Может, потом как-нибудь вернусь.

Я не ожидала, что озеро окажется так далеко, мы пробирались через лес почти целый час. Хорошо, что у Тима в рюкзаке из колонки звучали «Драгонсы», а мы им периодически весело подпевали. Озеро оказалось не таким большим и живописным, как представлялось. Мы присели на корягу около воды, было спокойно, но мы, как два дурачка, поочерёдно орали под музыку:

— Фандер!

— Фил се Фандер!

— Лайтинг энд се фандер!

Смотрели друга на друга, подпевали песне и смеялись. Мелодия закончилась, и внезапно подул порывистый холодный ветер, небо заволокло тёмными тучами, вдалеке раздался раскат грома.

— Похоже, мы призвали с тобой грозу, — рассмеялся Тим.

— Боги решили нас покарать за плохое пение! — тоже расхохоталась я.

Но пронизывающий ветер не внушал ничего хорошего, по водной глади поползла рябь, деревья предупреждающе закачались, гром гремел где-то совсем недалеко.

— Пошли домой, — я поднялась и передёрнула плечами.

Дождь настиг нас быстро, громко стуча по деревьям и крошечным листикам. Внезапно на нас обрушились огромные сильные капли. Ветер усилился. Мы оба были в толстовках, которые почти сразу же промокли, капюшоны не спасали. Тим достал из рюкзака пакет из-под орехов, мы отключили телефоны и сложили их в пакет. Тим его плотно завязал и вновь положил в рюкзак. Сухими нам из леса точно не выбраться.

Мы шли по тропе, и дождь бил нас в спину, а когда над нами раздался оглушительный треск, мы инстинктивно пригнулись и закрыли головы руками. Но следом я нервно рассмеялась:

— Боги точно покарали нас за плохое пение!

— Тебе не страшно?! — Тим крепко держал меня за руку.

— Я люблю грозу, но лучше в такой ураган быть дома, — у меня от холода стучали зубы.

Я совершенно не представляла, куда идти, но Тим видел тропку и уверенно тащил меня вперёд. Над нами то и дело гремел гром.

— Говорят, в грозу нельзя прятаться под высокими деревьями, — периодически я поглядывала наверх.

— Это если одно, а тут их целый лес!

Снова громыхнуло прямо над нами, и мы пригнулись. Когда гром так оглушал, действительно становилось страшно. Дорога до ЖК казалась мне бесконечной, полные воды кроссовки отяжелели, на них налипла грязь, и я еле передвигала ноги. Толстовка промокла насквозь, стало противно и холодно. Тим шёл уверенно чуть впереди, тянул меня за собой, периодически оглядывался:

— Устала?! Потерпи, скоро уже придём.

Мне было адски тяжело идти, холодно, но почему-то весело. Мысль о том, что мы призвали грозу, смешила. Ещё и Тим ободряюще улыбался, а если мы вдвоём чуть пригибались от грома, то потом переглядывались и нервно смеялись. Как только показались крыши новостроек, Тим сразу потащил меня в сторону своего дома:

— Идём ко мне!

— Там же твой отец!

— Я не хочу, чтобы ты заболела больше, чем видеть отца, так что идём!

Спорить под проливным дождём не хотелось. С нас лилось, моя толстовка уже не впитывала воду, тяжёлым мокрым мешком придавливала к земле и холодила кожу. Кроссы были полны воды, зубы стучали от холода. Выглядели мы с Тимом жалко, хотя по Тиму и не скажешь, он ещё даже шутил и улыбался, когда меня трясло от холода и я еле двигала ногами.

Тим отпер замок квартиры, впустил меня и, когда захлопнул за нашими спинами дверь, в прихожую выглянул его отец, удивился:

— О, явился блудный сын!

— Пап, прости меня! — искренне выдал Тим, глядя на отца.

Тот лишь слегка кивнул, оглядел нас:

— Переодевайтесь скорее, потом поговорим.

И мне показалось, что Виктор Валерьевич обрадовался, что Тим вернулся, хоть и всячески старался это скрыть.

— Тимоша! — выглянула из кухни Лариса Александровна, бросилась было обнять сына, но остановилась с округлёнными глазами. — Вы где были? Так вымокли!

— Купались, — улыбнулся Тим. — В лесу.

— Быстрее переодевайтесь! — поторопила она.

Тим стягивал мокрые и грязные кроссовки, сразу же снял носки, засунул их внутрь обуви. Я последовала его примеру. В комнату Тим притащил таз и стягивал с себя мокрую одежду, с которой лилось. Остался в одних трусах. Влез в шкаф, вытащил футболку, треники, носки, достал худи, кинул на диван:

— Это всё тебе! Ты чего не раздеваешься?

— Не буду же я при тебе!

— Я же при тебе переодевался, — хмыкнул он.

— Ты любитель оголяться, а я стесняюсь, — меня по-прежнему трясло.

— Может, хочешь в горячий душ?!

— Нет, я уже искупалась. Хочу теперь высохнуть!

— Ок. Сейчас полотенце тебе принесу, — кивнул он на мои волосы. — Переодевайся.

Толстовка весила килограмм десять, даже бельё было мокрое, а кожа ледяная в мелких пупырышках. Но я поспешно натянула на голое тело футболку Тима, надела его треники, укуталась в его худи. Мокрое бельё спрятала в карманы своей толстовки. И никогда не чувствовала себя так уютно. Сухая одежда уже согревала. Тим зашёл, когда я уже напяливала носки сорок второго размера на свой тридцать шестой, но мне было всё равно, хотелось быстрее высохнуть и согреться.

Тим усмехнулся, глядя на меня, отдал полотенце:

— Ты похожа на гопника. Хочешь, я тебе что-нибудь из Ликиных вещей принесу? Фен нужен?

— Не надо ничего, я уже к этим пригрелась, пусть и буду как гопник, — мне было всё велико, но переодеваться не хотелось. Я вытерла волосы полотенцем, замотала их в тугой пучок.

Тим оттащил наши вещи в стиралку и только после этого вернулся и оделся сам. На кухне в кругу его семьи и в одежде Тима мне было так неловко, что я даже ладони спрятала внутрь рукавов. Отец Тима долго молчал, поглядывая то на меня, то на сына, потом кивнул на руку Тима, тот снял мокрый ортез.

— Как рука?

— Через неделю уже можно не носить гипс. Всё норм. Быстро зажило в этот раз.

— На реабилитацию не забивай только.

— Знаю! — хмыкнул Тим и для демонстрации подвигал четырьмя пальцами. — Врач уже предупредил, что большой палец нужно будет долго разрабатывать.

В этот раз не было между ними напряжения, отец Тима говорил спокойно, без претензий. Тим тоже отвечал позитивно, весело. Может, при мне, а может, и правда решили оставить распри.

Пока вещи тряслись в сушилке, мы отмывали наши кроссовки, и Тим после вещей поставил их сушиться. Мы сидели у него в комнате, он улыбался, ходил по комнате, выглядывал в окно, где по-прежнему гремела гроза и лил дождь. После того как я включила телефон, мама мне уже раз десять написала, всё спрашивала, где я.

— Соскучился по дому?

— Как оказалось, да, — усмехнулся он. — Но у меня все основные вещи, учебники, форма сейчас у Паштета. Завтра к нему сгоняю, заберу.

Дождь так и не закончился, и уже к десяти часам, когда высохли наши вещи и кроссовки, Тим взял зонт и пошёл меня провожать. В прихожую вновь выглянул отец:

— Тимофей, ты ведь сегодня дома будешь ночевать?

— Надеюсь. Если меня тут снова никто больше не будет бить, — хмыкнул он.

И Виктор Валентинович поджал губы, опустил взгляд.

Мы шли под одним зонтом, дождь уже не был таким сильным, гроза ушла. Тим обнимал меня за плечи, а я льнула к его боку.

— Я рада, что ты вернулся домой! Уже хотела тебе предложить влезть в голову к твоему отцу и поменять отношение к тебе, — призналась я. — Только не представляю, под каким предлогом я бы его обняла.

— То, что было сегодня, — редкость! — хмыкнул Тим.

— Зря ты на него наговариваешь, ему не всё равно.

— Может, и не всё равно, — согласился Тим и заговорил с грустью: — Но мои достижения ему явно важнее меня.

На следующий день я вытащила Ингу погулять. Обычно, если я была с Тимом, она отказывалась под предлогом:

— Когда вы вместе, вас так и хочется оставить одних.

Пашу мы не так смущали, и Инга, узнав, что к нам потом присоединится ещё и Паша, согласилась на прогулку. Было пасмурно, сыро и холодно, поэтому мы засели в Маяке, собирались потом сходить в кино, но ждали Пашу. Тим хмыкнул, глядя в телефон:

— Паштет в магаз зайдёт по дороге, можно ему заказать вкусняшек. Хотите чего-нибудь?

— Я очень хочу мармеладных червячков, — вдруг вспомнила я.

Тим написал и захохотал:

— Паштет спрашивает, тебе глистов или ленточных?

— Дождевых! — рассмеялась я.

Паша своим появлением опять навёл смуту, громко жаловался на репетиторшу по русскому, которая заставила написать его целых два сочинения. И, как оказалось, в кино с Пашей лучше не ходить. Не знаю, как его не выгнали из зала и не избили другие зрители, но он комментировал практически всё, начиная от реплик героев и заканчивая сюжетными ходами и хромакеем. Замолкал, лишь когда жевал попкорн и пил колу. Тим, видимо, привык к компании Паши и словно не обращал внимания на все его возгласы. А мы с Ингой хоть и сидели через Тима, но всё слышали, и это было невыносимо.

— Паш, тебе нужно обзоры фильмов снимать, — когда вышли, Инга качала головой и улыбалась. — Тебя ждёт успех!

— Ага, а ещё вести стримы[1] с просмотром кино в твоей компании, — хмыкнул Тим. — А донатить[2] тебе будут, когда ты затыкаешься и даёшь посмотреть фильм.

— А это тема, — рассмеялся Паша. — Делайте ваши ставки, сколько минут я смогу смотреть молча эту фигню.

В последние дни Инга маялась без Джорджа, хоть он и доставал её звонками, писал ей постоянно, но возвращаться к нему она не собиралась. Зашла только раз, забрала оставшиеся в его квартире вещи, сказала на прощание, что не может уважать человека, который бросил своего ребёнка.

— Вот вообще не тянет теперь к нему. Как отрезало! Ты точно его не трогала в моих мозгах?! — снова на большой перемене жаловалась она.

— Нет. Я же тебе говорила.

— А почему так резко всё прошло? — хмурилась она.

— Может, ты проецировала своего отца на Дождика, искала в нём отцовскую любовь, — предположила я.

Инга сдвинула брови, сжала губы, задумалась:

— Мне теперь кажется, что я во всех парнях искала отцовскую любовь, — Инга закрыла лицо руками.

Перед физкультурой мы вышли из женской раздевалки, чтобы дойти до зала, но меня тут же схватил за руку Илья и потянул в сторону:

— Яночка, одну тему надо перетереть, — заговорил серьёзно. — Давай отойдём.

Девчонки притормаживали, смотрели на нас. Я встретилась глазами с Галочкой и увидела в её взгляде море разочарования. Я лишь махнула Инге и пошла вслед за Ковалёвым в коридор.

— У нас уже вроде нет никого в раздевалке, все ушли, — он привёл меня к мужской раздевалке, что находилась за углом, заглянул в дверь. — Никого. Пошли!

— Я не пойду в мужскую раздевалку! — я нахмурилась, отпрянула, готовилась к подлянке. — Что за тема?

Илья суетливо озирался, подвигал челюстью и, вздохнув, выпалил:

— Короче, я никак не могу выкинуть тебя из головы, думаю о тебе постоянно. Ян, я рили готов на всё! Только скажи, что тебе нужно, чтобы ты бросила Недомерка и была со мной!

Он явно нервничал, говорил отрывистое, суетился, отводил глаза.

Я вылупилась на Илью и отступила на шаг. Если это прикол, то для шутки Илья слишком нервничал. Но и как реагировать на его признание, я тоже не знала. Даже стало его немного жаль, взаимности от меня ему не видать.

— Я сейчас на полном серьёзе, — видимо, заметив моё замешательство, продолжил Илья.

Я поджала губы, всё ещё с широко раскрытыми глазами смотрела на Илью, и вдруг у меня в голове мелькнула мысль, что нужно ему внушить, будто я ему не нравлюсь. Нужно только влезть к нему в голову. Тогда он и Тима не будет провоцировать, и от меня отстанет.

— Илья, ничего у нас с тобой не получится. Но я знаю один способ, чтобы тебя отпустило, — я чуть улыбнулась. — Можно я тебя обниму?

— Я тоже знаю способ, чтоб меня отпустило, — хмыкнул он и распахнул объятия.

Я осторожно обняла его. Меня обдало запахом его туалетной воды. А вот Илья сжал меня в объятиях крепко, но времени было мало, и я быстро открыла воспоминание, наше общее, на новогодней дискотеке.

Увидела себя его глазами. Илье понравился мой запах: магнолий, мяты, типографской бумаги и асфальта. Пока мы танцевали, он разглядывал моё лицо сверху вниз, и да, думал о том, что я в него наверняка влюблена. Илья действительно планировал затащить меня в постель. Но, прежде чем он меня поцеловал в воспоминании, я внушила, что не нравлюсь ему как девушка, скорее как друг, и что его привлекает другая. Но кто?! И тут я увидела большие скорбные глаза моей соседки по парте, смотрящей на нас со стороны, и мысленно улыбнулась. Что ж, Илья, похоже, ты теперь запал на Галочку. Но не успела я вынырнуть из воспоминания до того момента, как Илья меня поцеловал...

Илья поцеловал меня в реале, обхватил ладонями лицо, пока я ковырялась в его голове, впав в ступор.

— Илья, как же ты задолбал! — я его резко оттолкнула, инстинктивно дала пощёчину.

Рядом раздался хохот. Мы одновременно повернулись, к нам направлялся одноклассник Ильи, Сеня Колобков, спрятал в карман телефон.

— Что, Илюх, добился своего? Гончарова, сегодня снова хайпанёшь! — и быстро проскользнул между нами в раздевалку.

Илья стоял довольный собой и лыбился, а мне хотелось его убить.

— Всё, Гончарова, гештальт с тобой закрыт! Меня рили отпустило. Пиньк! — и он ткнул меня пальцем в кончик носа, обнял за плечи и направил в сторону зала. — Пошли на физру!

Я снова вырвалась из его объятий, злилась и на себя, и на Илью. Надо было просто его послать куда подальше, а не считаться с его чувствами. Он это заслужил!

На физкультуре всё валилось из рук, меня не покидала кипящая злость, и поэтому я была рассеянная, а физкультурник постоянно подшучивал надо мной, чем бесил ещё больше. Я так обрадовалась звонку с урока, словно меня после нескольких лет рабства выпустили на волю. Но облегчение моё длилось недолго. Девчонки, как всегда, что-то шумно обсуждали, пока переодевались, а потом Аня взяла в руки телефон.

— Офигеть! — показала она экран Свете, и они обе уставились на меня.

— Янка, ты что, с Ильёй теперь мутишь?

Я нахмурилась. Остальные девчонки окружили их, заглядывали в экран, другие полезли в свои телефоны. Инга, поджав губы, показала мне фото из общего чата параллели. Колобков сфотографировал нас, пока Илья целовал меня, и отправил это на всеобщее обозрение. Под фото уже разгорелась дискуссия.

Наружу просились только матерные эпитеты, поэтому я тяжело вздохнула. К этому фото даже не придумаешь оправданий: я обнимала Илью за талию, а он держал моё лицо руками и целовал.

Все девчонки в раздевалке смотрели на меня, кто-то виновато, кто-то с интересом, кто-то с ухмылкой. Я обвела их взглядом, остановилась на Инге, она смотрела сочувственно, поджала губы.

— Мне конец! — еле выдавила из себя, к горлу подступал ком, и я принялась быстро и суетливо переодеваться.

Девчонки всё приставали с расспросами, но я вылетела из раздевалки пулей, на ходу застёгивая блузку. Пусть обсуждают за моей спиной, не привыкать, а вот мне предстояло оправдываться перед Тимом. В атриуме его не было, я поднялась на третий этаж к нашему следующему уроку. Тим одиноко стоял у окна, ковырялся в телефоне и, только я появилась в коридоре, заметил меня. Его взгляда было достаточно, чтобы понять: фото в общем чате он уже видел. Он смотрел так, будто вот-вот расплачется, но скулы были напряжены.

Я подошла ближе, и Тим опустил взгляд, устало прикрыл веки. Молчал.

— Тим, я не хотела целоваться с Ковалёвым.

— Не хотела, — горько хмыкнул он. — Но целовалась.

— Блин, я хотела влезть ему в голову, чтобы он уже отцепился от нас с тобой, а он меня в это время поцеловал.

— Вот такой вот способ! — Тим показал мне левой рукой лайк, говорил сдавленно, то поднимал на меня глаза, то снова отводил взгляд.

— Тим, прости.

Никогда не чувствовала себя так гадко. Кожей ощущала, как ему больно. И он поднял на меня взгляд, потерянный, но пристальный, обжигающий. Тим хоть и говорил сдавленно, но твёрдо:

— Я до этого тебе всё время верил! Всему! Может, до этого тоже всё было ложью? И та шутка, когда я был у тебя, оказывается, и не шутка вовсе. Не хочу больше быть дураком.

— Тим, ты же знаешь, что мне не нужен Илья, что я тебя люблю, — я не знала, как оправдаться, потянулась к его ладони.

Но он отдёрнул руку, заговорил холодно:

— Хочешь опять влезть в голову?! Чтобы я всё забыл и простил тебя? Стал твоим преданным псом?

— Я не собиралась влезать тебе в голову!

— И почему я тебе не верю?!

— Я бы не стала влезать тебе в голову. И с Ильёй у нас вообще ничего не было!

— То есть это для тебя «ничего»?! — чуть приподнял он телефон.

— Тим, прости!

— Не могу! Я не могу тебе больше верить, — Тим отвернулся, а меня словно ударило под дых.

В коридоре стало слишком многолюдно, наши одноклассники подтянулись, пришёл учитель, и мы так и не договорили. Совершенно не представляла, как вернуть доверие Тима, ведь он меня завуалированно послал. Хоть я и видела, как ему больно: он хмурился, отводил взгляд, но в глазах мелькали слёзы. И видеть его таким было невыносимо. В груди адски ныло, будто дикий зверь прогрыз там дыру.

Да, приходила мысль влезть ему в голову и всё исправить, но Тим меня к себе не подпускал. А если бы узнал об этом, как потом вообще смог бы мне доверять?! Я так не хотела.

После школы мы пошли к Инге, молчали. Потом Инга выдала:

— Илюха всем растрепал, что трахнул тебя в мужской раздевалке. И Колобок подтвердил.

— Как можно быть такой сволочью?! — у меня не находилось слов, чтобы выразить возмущение. — Нас не было две минуты максимум, нашёл чем гордиться! Надо было ему внушить, что он влюблён в физрука! А я ещё пожалела этого козла!

Инга хмыкнула, а потом глянула в телефон:

— Страсти не утихают, — протянула мне.

«Клячик опять закусился с Ковалёвым после уроков рядом с раздевалкой. На этот раз морду бить не стал, но забил стрелку один на один в аллее. А Ковалёв слился. Боится теперь психа».

«А что ему из-за шлюхи теперь огребать? Если Гончарова сама на него вешалась!»

Я тут же отдала Инге телефон, к горлу подкатывала тошнота от всего этого, дальше читать не хотелось, а в груди словно камень появился. Мало мне там дыры.

— Ненавижу нашу гимназию! Ненавижу Ковалёва, это всё из-за него! — я сжала кулаки, в мыслях вырисовывались картинки пепелища на месте здания школы. И пусть это сделает Колобков, подожжёт её, а потом снимет на телефон. Внутри мне адски хотелось мести. Хотелось смерти Ковалёва. Надо внушить кому-нибудь, чтобы его придушили, пусть умрёт в муках.

— Ян! — Инга чуть потрясла меня за плечо. Оказывается, я не шла, а стояла, стиснув кулаки и зубы. — Ты меня пугаешь! У тебя глаза зелёным светятся.

Я потрясла головой, прогоняя наваждение, и страшные картины мести. Неужели я способна на такое?! Или это не я?! Меня словно обожгло осознание, что злость, обида, подступающие к горлу, будто начинали мною управлять. Управлять мыслями, которые появлялись у меня в голове. И они ни разу не о добре. Выходило, что шар черпал силу из злости и явно подталкивал владельца к убийству.

— Инга, а с тех пор, как шар в тебе, тебе никого не хотелось убить?

Инга поменялась в лице и чуть отступила.

— Ян, ты меня сейчас очень пугаешь! — она смотрела серьёзно, чуть хмурилась, но в глазах был страх. — И разговорами этими, и своим видом. Тебя эта фигня меняет. Мне всё время хочется, конечно, кого-нибудь придушить, но от тебя такое слышать стрёмно.

Мысли пугали, но, когда злость чуть отступала, на её место приходило мучительное отчаяние, хотелось плакать. И самое пугающее, что мне нравилось ощущение власти и внутренней мощи, когда я могла отомстить всем. В таком состоянии я чувствовала себя сильной, и никто не посмел бы меня обидеть. А стоило отогнать гневные мысли, оказывалось, что я беспомощная и слабая. А теперь без Тима рядом в школе становилась будто голая. Без него я не выдержу насмешек, ухмылок и косых взглядов.

— Инга, у меня всего два выхода: либо уничтожить нашу гимназию, либо больше там не появляться.

— Есть и третий, и четвёртый... — Инга смотрела серьёзно и хмурилась. — Тебе нужно помириться с Тимом и вынуть эту хрень из себя.

— Если б знала, как вернуть доверие Тима, я бы уже это сделала.

Я опустила глаза, рана в груди опять начала саднить с удвоенной силой.

Мы разошлись с подругой по домам, потому что мне нужны были учебники для завтрашних занятий, но вечером я завалилась к Инге, с ней хоть немного становилось легче. Когда я пришла, она торчала в телефоне, усмехнулась:

— Хочешь прикол?! В чате такой треш. Кто-то вбросил, что Ковалёв тебя изнасиловал. И как-то народ с обвинениями сдулся, но требуют пруфов.

— Думаешь, мне от этого легче?! — я снова вздохнула. — От клейма не отмыться.

Мы сели за уроки, Инга грызла карандаш и делала химию, я решала алгебру, но всё равно варилась в мрачных мыслях, пример не решался.

— Инга, а что, если мне не обязательно обнимать человека, чтобы проникнуть в голову? Можно, я попробую просто коснуться?

Инга насторожилась, но протянула мне руку, хмыкнула:

— Валяй! Только настройки не сбивай!

И как только я коснулась предплечья Инги, сразу переместилась на урок химии, где Алла Константиновна отчитывала её у доски перед всем классом за то, что Инга перепутала связи. Вынырнула. Кивнула.

— Работает! Значит, обниматься необязательно.

— Так! — Инга нахмурилась. — Мне очень не нравится, когда твои глаза так сильно зеленеют. Задумала что-то?

— Нет, — улыбнулась я, хоть и обманывала Ингу, отогнала мысли о мести, но зато захотелось повлиять на химичку.

И на следующий день перед химией подошла к Алле Константиновне, наклонилась над ней:

— Алла Констатиновна, а у нас ещё много лабораторных будет до конца года? — и невзначай поставила руку рядом с её локтем, коснулась, погрузилась в голову учительнице и внушила ей, что Инга ей нравится и заслуживает пятёрку по химии. Мне хватило мгновения, пока химичка отвечала на мой вопрос. И я тут же отступила.

— Спасибо!

— Яна, у тебя всё хорошо? — озадаченно посмотрела она.

— Всё прекрасно! — натянуто улыбнулась я.

И мне, определённо, нравилось иметь власть над людьми. Либо ты сильный, либо тебя сожрут! А мне так надоело чувствовать себя загнанной в угол.

Но стоило гневу чуть отступить, как приходило раскаяние. Я едва не внушила физруку мысль сделать то, что разрушило бы его карьеру, а может, и жизнь. Вовремя остановилась, поняла, что это ловушка. И как бы физрук меня ни унижал на уроках, я вдруг передумала ему мстить. Тим был прав, контролировать и отделять влияние силы невозможно. Но я так боялась остаться беззащитной. Стоило ослабить контроль над мыслями, мне сразу же хотелось мстить, жестоко мстить. Картины мести подталкивали меня чуть ли не к убийству чужими руками.

На очередной перемене я не выдержала. Если я не избавлюсь от шара, кто-то точно пострадает, слишком сильный раздрай у меня был в душе. Меня болтало на качелях от неконтролируемой злости до бесконечного отчаяния, и второе состояние явно было моим настоящим. И в кабинке туалета я изо всех сил захотела избавиться от этой силы, мощи, понять, что действительно моё! Сознание отчаянно цеплялось за силу, но я смогла! Шар оказался у меня в руке, и сразу стало будто холодно. Меня передёрнуло. Я чувствовала себя голой, беззащитной и дико уязвимой. Мне хотелось накрыться капюшоном, зарыться под одеяло, не видеть косых взглядов сверстников. Казалось, что без шара внутри я стала излишне ранимой.

Я вернулась в класс, сердце билось взволнованно, по привычке глянула в сторону Тима. Он сидел один, уткнувшись в телефон, не обращал ни на кого никакого внимания. Тим был так нужен мне, сейчас я была готова на всё, лишь бы он оказался рядом. Он мой щит, моя броня от всего плохого. Только рядом с ним я чувствовала себя в безопасности. В руке по-прежнему сжимала шар, и у меня родилась идея, как можно вернуть доверие Тима.

Пока не явился учитель и Марк куда-то отошёл со своего места, я осторожно присела к Тиму, приблизилась к нему:

— Тим, прости! Ты мне нужен! Давай хотя бы останемся друзьями.

Тим вздохнул, не посмотрел на меня, но телефон отложил.

— Ян, я никогда не смогу с тобой просто дружить, — холодно заявил он.

— А простить сможешь?

— Не знаю, пока не могу, — он посмотрел на меня и тут же отвёл взгляд.

Я придвинулась к нему ещё ближе и катнула к его руке шарик, Тим его остановил, чуть нахмурился и посмотрел на меня.

— Ты можешь влезть мне в голову, я разрешаю. Увидишь всё моими глазами, может, после этого простишь. Ты можешь даже заставить меня сделать что угодно. Я не хочу от тебя ничего скрывать.

Тим покатал в ладони шарик, рассматривал его, о чём-то думал, потом вложил его мне в руку и закрыл мои пальцы в кулак. Снова посмотрел на меня:

— Дело даже не в доверии. Может, и не было у вас ничего, и ты не врёшь. Но ты ведь снова пошла с Илюхой зачем-то в мужскую раздевалку. Он позвал, ты и пошла! Зачем? Почему? Ты прекрасно знаешь, как Ковалёв меня напрягает. Но каждый раз, когда меня нет рядом, оказываешься с ним, обнимаешься, целуешься, и тебе это будто в прикол. Только я не хочу больше таких приколов!

И сейчас Тим был прав. Я сама не понимала, почему каждый раз верила Илье, ведь видела от него только подлость. Наверное, в глубине души надеялась, что он может быть нормальным. Только делала этим Тиму больно.

— Я опять поверила, что Илья может быть нормальным человеком, а не кучкой говна, но снова ошиблась, вляпалась. Теперь уже точно никогда больше с ним не буду связываться.

— Только я тебе почему-то не верю, — вздохнул Тим.

Я так надеялась, что Тим простит меня, он разговаривал со мной нормально, не грубил, но был такой печальный. За эти дни я ни разу не видела улыбки на его лице, и от этого становилось ещё тоскливей.

А ещё ждала, что насмешки и прожигающие взгляды в спину прекратятся. Это угнетало. Каждый раз приходилось удерживать подступающие слёзы, когда слышала обидные фразы вслед. Но перед школой я вынимала шар, боялась натворить что-то, о чём пожалею потом.

Единственным человеком, за которого я держалась, была Инга. Она всячески поддерживала меня. Мама, видимо, чувствовала, как я расстроена в последние дни, но мне откровенничать с ней не хотелось, хоть она как-то догадалась, что одна из причин — это ссора с Тимом.

В четверг я, как обычно, зашла после школы за учебниками домой. Привычно открыла переписку с Тимом, он был онлайн. Я ему писала периодически, но отвечал он вяло, отношения выяснять по переписке отказывался. Каждый раз писал: «Если хочешь, обсудим это в школе». А в гимназии то не было возможности поговорить с глазу на глаз, то снова весь разговор упирался в Ковалёва, и Тим сразу закрывался и уходил в себя. Я уже не была уверена, что он сможет меня когда-нибудь простить.

— Я, конечно, дурак, что верю тебе. Но ваш поцелуй с Илюхой простить не могу, — это последнее, что удалось вытянуть из Тима.

Я листала наши селфи и совместные фотки. Скучала по нам. Скучать по человеку, которого видишь изо дня в день, оказалось хуже в сто раз, чем по бесконечно далёкому. Хотелось, чтобы всё было как раньше, но не получалось. Мы словно разбитая кружка, никак не могли склеиться.

И разглядывая фото с признаниями в любви на стене заброшенного дома, улыбнулась и в порыве разъедающей тоски отправила этот снимок Тиму:

«Моя надпись всё ещё в силе, а твоя?»

Тим прочитал, но ничего не ответил, и мне от его молчания стало так больно, как никогда до этого. На глаза навернулись слёзы. Подумала, что если Тим проигнорирует это сообщение, то больше к нему не подойду и ничего не напишу. Это будет действительно конец. Хоть я и знала, что ему нужно время, видимо, на меня это не распространялось.

Собрала вещи и учебники на завтра, заглянула на кухню попрощаться с мамой и Соней перед уходом к Инге. Мама сидела за столом и кормила сестру полдником. Я положила руку маме на плечо:

— Я побежала, останусь у Инги.

— Ян, поешь хотя бы! — обернулась на меня мама. А Соня тем временем уже доедала кашу с аппетитом голодного волка.

Интересно, а в возрасте Сони у меня был такой же аппетит? И мне вдруг захотелось увидеть себя маленькой, увидеть, как мама со мной возится, и я сосредоточилась на воспоминании, где мне два года, но почему-то ветка вынырнула из другого узла.

— Регин, девочку не взяли родственники. Теперь она точно отказник, и я не могу её бросить, — папа был такой молодой, но ужасно печальный.

Мама, совсем юная, худенькая, измученная, уставшая, с огромными кругами под глазами:

— Ты её вытащил, ты с ней и гребись! — сердито выдала мама. — Мама уже не приходит в себя, я вообще не сплю, а ты мне предлагаешь взять ребёнка?! Пусть её переведут в дом малютки, кто-нибудь обязательно заберёт.

— Регин, я чувствую свою ответственность перед ней. Я же всё-таки вытащил её. Не могу, понимаешь, бросить!

— Серёж, веришь — нет, у меня совсем нет сил. Плохо, конечно, так говорить, но иногда я думаю, что лучше бы ты её не спасал, — мама тяжело вздохнула. — Мне сейчас не до этого.

Я переместилась по ветке воспоминаний дальше, оказалась в больничной палате с детьми. Мама стояла и разговаривала с нянечкой, а папа сидел на корточках передо мной маленькой в углу комнаты и улыбался.

— Сергей — единственный человек, к которому Яна идёт на контакт, но папой не называет. Она вообще всё время будто ждёт чего-то, сидит и смотрит на дверь, и только к Сергею подходит, если он заглядывает её проведать, — рассказывала нянечка.

— А почему родственники-то её не забрали? — устало проговорила мама, она очень внимательно следила, как папа играл со мной.

— Её бабушка по матери пропала без вести, и она считается опекуном, а дядя и родные отца Яны живут в Канаде, и им оказалось проще написать отказ, чем разбираться с опекой, ждать разрешения на вывоз ребёнка из страны. Они так и сказали, что приехали похоронить, задерживаться не намерены. И Яна оказалась никому не нужна, а к вашему мужу с момента аварии привязалась, только его и узнаёт, — натянуто улыбнулась нянечка и вздохнула.

— Яна! — я вдруг отчётливо услышала голос мамы и вынырнула из её воспоминаний, уставилась на неё во все глаза. Мама встала и сбросила мою руку, чем разорвала контакт, и настороженно смотрела мне в глаза. — Ты чего?!

А у меня сердце зашлось в тахикардию, руки затряслись:

— Почему вы мне врали всё это время, что я у вас родная?! — по щекам потекли предательские слёзы, голос задрожал. — Я ведь всегда это видела, спрашивала, и не раз! Почему?!

— Яна, с чего ты это взяла? Ты нам родная, — мама чуть нахмурилась, но говорила мягко, осторожно.

— Почему ты опять врёшь?! Я всё знаю! — я глотала слёзы, но они ручьями текли по щекам. — Что случилось с моими настоящими родителями?

— Яна, перестань! — мама сказала это строго, потянулась ко мне, но я резко отпрянула. — Ты наша дочь! Мы твои родители!

Но я отчаянно мотала головой и отступала:

— Почему ты мне врёшь?! Вы ведь не мои родители! Вы всё это время мне врали! А ты хотела, чтобы меня вообще не было! Лучше бы я умерла, да?!

Мамины воспоминания жгли изнутри, мне хотелось выть, кричать в голос, слёзы не останавливались и застилали глаза. Я схватила сумку, паспорт и с твёрдым намерением никогда не возвращаться в этот дом лгунов вылетела из квартиры, громко хлопнув дверью, хоть мама и кричала мне вслед:

— Яна, стой!

Не успел лифт приехать, как мне пришло сообщение. Перед глазами было мутно от слёз. И когда лифт открылся, я утёрла дрожащей рукой глаза, увидела, что сообщение от Тима, но телефон выскользнул из руки и с точностью прыгуна в воду полетел прямиком в щель между кабинкой лифта и полом этажа. Мама открыла дверь и звала меня, но я шагнула в лифт.

Телефон было до боли жаль, я не успела посмотреть, что там написал Тим, но стало не до этого. Меня охватила дрожь, всхлипы рвались наружу, и я поспешила к Инге. Ворвалась к подруге в квартиру, как ураган, воющий, плачущий. Села прямо в прихожей на пол, закрыла лицо руками и выпустила рыдания на свободу.

— Ян, что случилось? — Инга присела рядом, потрясла меня за плечо.

Но меня накрыла такая истерика, что я не могла из себя выдавить ни слова, лишь вой и всхлипы. Инга смотрела так, что сама готова расплакаться.

— Мне твоя мама звонила только что, сказала, чтобы, как только придёшь ко мне, перезвонила ей.

— Она не моя мама! — злобно выдала я. — Они не мои родители, и они мне всё время врали! Я больше не вернусь домой!

Инга вытаращилась на меня, высоко приподняла брови. Выругалась.

— И что ты будешь делать? Они же всё равно придут за тобой ко мне.

— Уеду куда-нибудь! Прямо сейчас! Чтобы меня никто никогда не нашёл!

— Так, стой! Я тебя никуда не отпущу, — Инга потянула меня встать, потащила в ванную, где я долго умывалась ледяной водой и чуть пришла в себя. Хотя не пришла, руки по-прежнему тряслись. На душе были руины, как после ядерного взрыва. Мне казалось, только зелёный огонёк злости поддерживал ещё какую-то борьбу за жизнь во мне.

Инга сделала мне чай, и, по-прежнему всхлипывая, я вкратце рассказала, что увидела и услышала в маминых воспоминаниях.

— Получается, папа вытащил меня откуда-то, спас, настоящие родители погибли, а родственники отказались от меня, и мама меня не хотела, а папа взял из чувства ответственности или вины. Но почему они мне не сказали? Почему врали? Я ведь постоянно спрашивала, чувствовала это. Я же их никогда не обманывала, всегда была хорошей, послушной, — слёзы снова текли ручьями. — За что они так со мной?!

У Инги зазвонил телефон, она вздохнула и показала мне экран — это была моя мама.

— Нет, ещё не пришла, — невозмутимо врала Инга. — Да, передам, а что случилось? Ясно. Конечно. До свидания!

Инга поджала губы, затем попрощалась с моей мамой:

— Она очень переживает, что ты трубку не берёшь. Может, были причины не рассказывать тебе правду.

— Пусть и дальше не рассказывают! Обойдусь! — я вскочила и пошла в прихожую.

Инга вцепилась мне в сумку и поклялась, что не сдаст меня родителям.

— Ты права, они первым делом будут искать меня у тебя, поэтому нужно уехать.

— И где ты будешь жить? — Инга держала меня за рукав, будто боялась, что сбегу.

— Не знаю, я совершенно ничего не знаю! У меня есть немного денег, может, в каком-нибудь дешёвом хостеле, где не нужно оформляться...

— Ага, в одной комнате с двадцатью узбеками, — перебила и нахмурилась Инга. — Давай эту историю мы оставим для всех. Я знаю, кто может тебя спрятать, где никто никогда не найдёт, — Инга улыбнулась.

— Нужна легенда. Пусть для всех я сбежала в Москву. Съезжу на вокзал, куплю билет на электричку, засвечусь на перроне и сниму все деньги с карты, чтобы меня уж точно в городе не искали. И ты всем рассказывай, что я уехала! Телефон теперь в шахте. А я исчезла! Всё, нет меня больше!

— Артём, нужно Янку временно где-то вписать, пока её будут искать, — Инга заявила это прямо с порога и протолкнула меня в квартиру Артёма.

— Криминал?! — хмыкнул он и захлопнул за нами дверь, скрестил руки на груди и, встретив мой заплаканный взгляд, нахмурился. — Проходите, чай будете?

Я молчала, опустив глаза, и изредка утирала слёзы. Инга кратко ввела Артёма в курс дела, но он нашей затее не обрадовался:

— Ян, ты можешь спрятаться у меня, быть тут, сколько нужно. Но, если тебя начнёт искать полиция, меня могут за такое посадить. Ты ж ещё и несовершеннолетняя! — вдруг схватился за голову Артём.

— Меня же ты укрывал! — давила на него Инга.

— Тебя и не искал никто, а Яну сто пудов будут.

— Это правда плохая затея. Справлюсь сама, не хочу никого напрягать, — я встала, но Артём перегородил мне путь из кухни.

— Если тебя будут искать, то ты гуляла все эти дни, а ко мне зашла случайно. Чаю попить! Пришла к Инге, а она была у меня, ок?!

Я кивнула. Это Инга общалась с Артёмом на равных, для меня он всё равно был малознакомым взрослым парнем, воспринимался именно так, хоть и выглядел моложе своих лет. Мне было ужасно неловко находиться в его квартире, но его соседство гораздо лучше, чем общество толпы таджиков в дешёвом хостеле.

Артём беззаботно болтал с Ингой. Он снова пялился на неё так, как не смотрят на просто друзей, было видно, что она ему нравится. Я вполуха слушала их перепалки и тихо отсиживалась в углу, обнимала колени и гипнотизировала кружку с чаем. До самого вечера перебросилась с ребятами лишь парой фраз. Мама звонила Инге ещё три раза, и подруга вывалила на неё всю нашу слепленную легенду, что я уехала, и рассказала про упавший в шахту лифта телефон.

— Ян, мне так стрёмно врать твоей маме.

— А им вот совсем не стрёмно было врать мне!

— Вообще, уходить из дома — это самое тупое, что можно придумать! Тебя же всё равно найдут, или сама вернёшься, как отпустит, а предки изведутся, — выдал Артём.

— Самое тупое — это душнить, когда тебя об этом не просят! — Инга немного треснула Артёма в плечо.

— Ай! За что?! Ты ещё попросишь моего совета, а я тебе его не дам! — усмехнулся он.

Я сжалась ещё сильнее, слёзы уже контролировать не могла, они жили своей жизнью, ужасно болела голова и глаза, но ручейки слёз всё равно периодически прорывались сами собой.

Уже ночью Инга собралась к себе доделывать уроки и спать. Они шептались с Артёмом в коридоре, обсуждали меня, и я, конечно, всё слышала.

— Она вообще не в адеквате! Может, ты с нами останешься?

— Слушай, поддержи её как-нибудь и спать уложи. Не оставляй одну, я после школы завтра приду! Главное, не душни, как ты любишь! И, если Янка сбежит, я тебя убью!

Не помню, чтобы мне когда-нибудь было так плохо, хотелось принять таблетку успокоительного, чтобы отпустило и всё закончилось, свалился этот груз отчаяния. Мне всё ещё казалось, что это сон. Будто не умерли для меня в один момент две пары родителей: биологические и приёмные.

Артём сел напротив, молчал:

— Ян, я не знаю, как тебе помочь, если что-то нужно, говори, но ты здесь в безопасности, не уходи только никуда, ладно?! Спать можешь где угодно, можешь в отдельной комнате, это была бабушкина спальня, там у меня весь хлам свален. Можешь у меня — на диване или на маминой кровати.

— Мне всё равно, — чуть подняла на Артёма глаза. — Спасибо.

— Тогда спи на маминой. Там хотя бы хлам не надо разгребать.

Минут через двадцать пришла Инга, принесла мои учебники и сумку, пижаму-кигуруми, в которой я спала и ходила у неё, и зубную щётку:

— Твой отец приходил, — поджала губы она. — Ему нужно в следователи, все твои вещи сразу обнаружил. Был уверен, что ты у меня. Просил передать, чтобы ты вернулась. Я думаю, твои родаки точно тебя в розыск объявят.

— Инга, пожалуйста, не выдавай меня никому, ладно?! Я не вернусь.

Уснуть я не могла, слышала, как Артём стучал по клавиатуре. Я не видела его рабочего места, кровать была отделена шкафом, лишь голубоватый свет пробивался в мой закуток и долетал стук клавиш. Болела голова, мысли путались. Мне нужно было придумать, как жить дальше, но пока я видела лишь бездну под собой, куда отчаянно тянуло свалиться.

Не помню, как задремала, но проснулась от мокрой липкости под щекой, вскочила, побежала в ванную. Всё лицо было залито кровью, и она до сих пор сочилась из носа. У меня раньше такое бывало класса до седьмого, примерно раз в месяц. Я лила ледяную воду на руки и прикладывала холодные пальцы к переносице, села на край ванны и запрокидывала голову. Мутило, кружилась голова, а кровь всё текла. Я просидела в ванной, наверное, два часа, прежде чем она остановилась. Прокралась в комнату, Артём спал на диване, осторожно взяла подушку и до самого утра застирывала от крови наволочку.

Артём встал поздно, часам к одиннадцати, и я всё это время маялась на кухне, пила чай с бубликами и варилась в собственных мыслях.

— Что с подушкой? — спросил он, когда вышел из ванны. Я оставила её там, закрепив на полотенцесушителе.

— Кровь из носа. Прости. Она вроде отстиралась.

— Не парься! — махнул рукой он. — Если что, буди. Часто у тебя такое?

— За последние пять лет впервые, но раньше часто было.

— Анемия? — проницательно смотрел он и принялся расспрашивать, как врач. — Голова кружится? Обмороки? Слабость? Сонливость?

Я зависла. Такие симптомы у меня бывали в красные дни календаря, но я как-то не связывала их с анемией, а уж признаваться в таком Артёму не хотелось. Пожала плечами:

— Может, сосуд лопнул, ерунда.

— Да нет, не ерунда это, — он чуть нахмурился. — Долго кровь шла? Ты бледная очень. Я анемию уже пару лет лечу, мерзкое состояние, тем более ты ж девочка, у вас там вечные кровопотери. Чай с сахаром пей!

Я вспыхнула, обсуждать мои кровопотери с малознакомым парнем совершенно не хотелось. Артём пил чай и что-то рассказывал про железодефицит, препараты, какие нужно сдавать анализы. Целую лекцию прочитал. Кажется, я начинала понимать, почему Инга прозвала его душнилой. Но он производил впечатление умного человека. После завтрака Артём уселся работать, а я тупила над учебниками, именно тупила, потому что мозг напрочь отказывался сосредотачиваться. Больше думала, как жить дальше без родительской заботы, ведь они были моим фундаментом, опорой, а теперь от слова «семья» в моей душе остались лишь руины.

В школу нельзя было возвращаться, родители наверняка будут меня там искать. Оценок для получения аттестата должно хватить, но на ЕГЭ всё равно нужно присутствовать, а когда сдам, поступлю в какой-нибудь город, подальше от Москвы, чтобы никто меня не нашёл. Продержаться полтора месяца, а потом ещё полтора до совершеннолетия, и после я им буду никто и можно как-то строить жизнь без оглядки на «родителей».

Я не заметила, как сзади вырос Артём, и, когда он заговорил, вздрогнула.

— У меня тоже погибли родители, — он переместился напротив, смотрел на меня. — Отец умер, когда мне пять было, а мама, когда девять. Потом мы с бабушкой жили, но и она тоже умерла, когда мне двадцать один исполнилось. Я универ заканчивал. Так что я тебя понимаю. У меня из родных только тётка осталась и две сестры троюродных, но они, наверное, и не знают о моём существовании. Поэтому я знаю, каково это — остаться одному.

У меня снова потекли слёзы сами собой, непроизвольно, а ведь я думала, что выплакала всё ещё вчера, но вдруг поняла, что лишилась самого родного для меня человека.

— Хочешь совет?! — Артём протянул мне листок бумажного полотенца, и я утирала слёзы.

Я покачала головой. Сейчас мне не нужны были советы, мне требовалось прийти в себя и понять, куда двигаться дальше и как жить без родителей. Но Артём всё равно продолжил:

— Тебе нужно простить родителей и вернуться.

— Они лишили меня сестры! Этого я им никогда в жизни не прощу!

Потерять родство с Соней для меня было сродни катастрофе. Я всегда цеплялась за своего самого близкого в генетическом плане человека, любила сестру, а она меня. Казалось, нет ничего хуже.

Вскоре в квартиру к Артёму влетела Инга, захлопнув дверь. Я обрадовалась, в обществе Артёма мне было неловко. Подруга прибежала взбудораженная:

— Янка, ты не говорила, что встречалась с террористом! Потому что Тим у тебя настоящий террорист! Натуральный псих! Придурок!

— Что он сделал? — хмурилась я.

— Он меня достал! Держал в заложниках! Прикинь, запер в мужском туалете и не пускал на уроки, потому что был уверен, что я знаю, где ты! А ещё твой отец сегодня в школу пришёл, шухеру там навёл. Меня, Тимофея, классную вашу собрали у директрисы, про тебя спрашивали. Директриса вообще меньжанулась! Походу, твой батя в полицию пойдёт! А Тимофей — натуральный псих! С катушек слетел!

— Полиция — это плохо, — сникла я. — Ты не выдала меня Тиму? Сначала видеть меня не хочет, а как пропала, сразу вспомнил.

— Никому не выдала! Сказала, как и договорились, что посадила тебя на электричку в Москву, а связи с тобой нет, потому что телефон твой в шахте лифта. Но Тим не поверил, вцепился в меня: «Если бы ты не знала, где Яна, не была бы так спокойна! Пошли вместе её искать!» Разве я спокойна?! Я весь день изображаю шок и ужас. Короче, он, кровь из носу, хочет тебя найти! А ты чего такая белая? Тебя Артём покусал? У вас тут что, вампирское логово? — перевела она взгляд с меня на Артёма.

— Всё нормально, — отмахнулась я и вздохнула.

Потому что очень хотела бы увидеть Тима. Ведь он мне что-то ответил на моё сообщение, кажется, даже фото прислал, но я так и не успела посмотреть.

Инга оказалась права, отец заявил в полицию. К Инге приходили домой, опрашивали её. Появились ориентировки на меня в интернете, в нашей гимназии, даже на улицах.

А я чувствовала, что умираю, в прямом смысле этого слова. Может, где-то в глубине души я этого и хотела. Если я начинала плакать, у меня тут же начинала идти кровь из носа. А так как слёзы могли нахлынуть в любой момент, то я часто лежала с приподнятой головой и холодом на переносице. Начала кружиться голова, и я ходила по стеночке.

Артём волновался, постоянно уговаривал меня поесть, пытался разговорить, отвлечь.

— Даже прикольно, что ты живёшь у меня, Инга стала часто заглядывать, — как-то хмыкнул он. — Да! И спасибо за разобранную бабушкину комнату, я туда даже не заходил почти все эти годы.

— Это заметно, — хмыкнула я. Последние три дня, чтобы не маяться без дела, разгребала кучу вещей в комнате бабушки Артёма. — Ты не хочешь ничего менять в этом доме?

— Так и есть, — он потёр висок и вздохнул. — Иногда мне кажется, что я застрял в том времени и если что-то поменяю, то выгоню из дома дух мамы и бабушки. Иногда ловлю флешбэки, будто они ушли в магазин или на работу и вот-вот придут.

Хотелось ему как-то помочь, ведь он явно тосковал по родным, поэтому и застрял в этой разрухе. Но даже если бы влезла в его голову, что я там могла бы починить?! Родных не вернёшь. И как жаль, что я в собственной голове не могла ничего исправить. Единственное, с чем мне хотелось помочь Артёму — это Инга. Между ними что-то было, это я давно заметила, но почему они не замутили, понять не могла.

— А что у тебя с Ингой?

— Всё сложно, — он махнул рукой. — С её тараканами очень сложно общаться. Да и возраст...

— Ей всегда нравились парни постарше. И она тебе нравится, ведь так?

— Забей! Подрастёт, ума наберётся, и будем вместе, — хмыкнул он.

— А не боишься, что будет слишком поздно?

Артём мне казался единственным нормальным парнем из всех предыдущих кавалеров Инги. Я бы хотела, чтобы они были вместе. Он улыбнулся, но чуть смутился:

— Инга прекрасно знает, как я к ней отношусь, но ей важнее, чтобы я был для неё другом. Но иногда из дружбы выходит самая крепкая любовь, а я подожду. Меня коробит сама идея мутить со школьницей, так что пусть сначала выпустится, — хмыкнул он. — Год назад я по пьяни предложил ей быть вместе, но она сказала, что я совсем дурак и чтобы больше об этом не заикался.

И я поняла, что своими способностями ничем не могу помочь Артёму, у него в голове было явно своё видение, непонятное мне, и он не хотел ничего там менять. Но зато я могла помочь ему разгрести прошлое из комнаты его бабушки, рассортировать вещи, бумаги, всякий ненужный хлам. Пробралась к окну и открыла его. Комната сразу будто вдохнула свежего воздуха. Возможно, и Артёму захочется перемен и порядка, а то от него до сих пор разило старческим запахом квартиры.

А когда вытащила из-под кровати его бабушки акустическую гитару, удивилась, притащила её Артёму:

— Это твоя бабушка играла?

— О, ничего себе! Нет, это моя!

Артём обрадовался находке и взял гитару в руки, начал настраивать, а потом забренчал. И у него здорово получалось, я улыбнулась и, когда он перестал играть, открыла секрет подруги:

— Инга любит гитаристов.

— Правда?! — хмыкнул он.

Я кивнула, но не стала рассказывать про разбитое сердце Инги, как в пятнадцать она влюбилась в гитариста местной гаражной группы и долго осаждала его. Они не продружили и месяца, как он её грубо отшил.

Помощь моя была кратковременной. Уборкотерапия хоть и помогала отвлечься от мыслей, но из-за головокружения я делала всё медленно и осторожно. И всё равно в одиночестве на меня могло нахлынуть чувство невосполнимой потери, и слёзы вновь лились, а следом начинала идти кровь, и я могла рухнуть в обморок. Артём каждый раз перекладывал меня на кровать, приносил лёд.

Когда в очередной раз такое случилось, в глазах потемнело, но я по стеночке успела доползти до кровати и лечь, запрокинув голову, сразу же рядом оказался Артём:

— Ян, давай тебе скорую вызовем! Это не шутки! У тебя уже пятый раз за день! И выглядишь ты всё хуже и хуже!

— Всё пройдёт, это, видимо, нервное. Перенапряжение выходит, — так утешала себя я, но голос был как никогда слабый, а веки невероятно тяжёлые. Я стала отключаться на ровном месте.

В тот раз тоже отключилась. А когда очнулась, услышала разговор Артёма и Инги на кухне.

— Ты понимаешь, что она может откинуться в любой момент?! Инга, она не ест ничего уже два дня, белая, как мел! Ты смерти её хочешь? Короче, если Яна до завтра не придёт в себя, я вызываю скорую! Без вариантов! — Артём разговаривал громко, отчитывал Ингу.

— Артём, я же обещала её не выдавать... Блин, сколько можно мне названивать! — выругалась она и злобно прошипела, видимо, ответила на звонок. — Прекрати мне звонить! Ты! Маньяк!

— Может, ты ему скажешь всё-таки, где она?! Или в ЧС закинь.

— Да пошёл он! Из принципа теперь не скажу. За-дол-бал! Он меня в школе затерроризировал, а на выходных теперь ещё и названивает поминутно. Он ещё и у подъезда меня сторожит, прикинь?!

— Это Тим?! — я по стеночке доползла до кухни, на лицах Артёма и Инги отразился такой ужас, словно они привидение увидели.

Артём поставил мне стул, нахмурился:

— Ян, тебе точно нужно скорую вызвать! Жутко выглядишь.

— Не надо скорую. Лучше чаю, горячего чаю, если можно. Очень холодно! — меня трясло, ноги и руки были ледяные, голова кружилась.

Пока Артём делал чай с бутербродом, Тим позвонил Инге трижды, она сбрасывала. Но на третий раз я сама потянулась к трубке, не успела ничего сказать, услышала голос Тима:

— Я буду звонить, пока ты мне не скажешь, где Яна! Хоть обсбрасывайся! Когда вернёшься домой, я буду звонить в квартиру...

— Тим, это я, — почти прошептала, говорить, оказывается, бывает так тяжело. — Не мучай Ингу, это я попросила её молчать.

— Яна... — выдохнул он в трубку. — Ян, ты где?! Мне очень нужно тебя увидеть!

Я уставилась на Артёма, глазами спрашивая у него разрешения. Тот кивнул, и я назвала номер квартиры. Уже через минуту раздался нетерпеливый звонок в дверь. Я по стеночке добралась до коридора, но открыл Тиму Артём, и тот влетел, чуть не снёс хозяина дома с ног. Увидел да меня, затормозил, его глаза расширились от какого-то ужаса, но он тут же подлетел и сжал меня в таких крепких объятиях, что стало нечем дышать, заговорил быстро и прерывисто:

— Ян! Яна! Прости! Я думал, сдохну, если не найду тебя! Я просто дебил конченый, что отмораживался так долго! Прости! Прости меня!

Я поймала настороженный взгляд Артёма, он стоял позади нас, скрестив руки на груди. А мне хотелось плакать, потому что Тим рядом. Я так соскучилась по его объятиям, по его запаху и голосу, мне так его не хватало. В груди зашевелилось что-то тёплое, родное, согревающее. Я из последних сил обняла его, прижалась, повиснув на нём.

И слёзы опять нахлынули сами собой, и кровь из носа тоже полилась прямо на плечо Тима. Перед глазами всё поплыло и потемнело, и я снова отключилась.

Казалось, что Тим мне приснился, но нет, он сидел рядом и держал меня за руку, в вену была вставлена капельница. В комнате царил полумрак.

— Тебе гипс сняли? — первым делом заметила я, что Тим держит мою ладонь правой рукой, а лангетки уже нет.

Он дёрнулся, широко улыбнулся. Выдохнул и сжал мою руку ещё сильнее.

— Да, ещё вчера!

Взгляд у него был такой, будто он вот-вот заплачет. Но от того, что он сидел рядом, от его тёплой улыбки уже становилось лучше, я посмотрела на капельницу:

— Это что?

— Витаминки какие-то, глюкоза, физраствор, это уже третий флакон. Ты нас так перепугала, что мы скорую вызвали. Но нас заверили, что ничего серьёзного.

Я огляделась, действительно, это больница, но было темно.

— У тебя давление упало чуть ли не до нуля. Всё нормально будет, сказали, откапают тебя и отпустят. Это я тебе свет выключил, чтобы ты поспала.

— Но меня ведь найдут!

— Не волнуйся, не найдёт никто. Но я всё-таки предупредил твоего отца, что ты со мной.

— Что ты сделал?! — я не могла поверить, что Тим мог сдать меня отцу. И простить Тиму предательства тоже не могла. Попыталась вытащить ладонь из его руки, привстать, но он не отпускал.

— Не злись. Мы с ним поговорили в школе, когда ты пропала, и он мне всё рассказал. Если ты вернёшься, они тебе всё объяснят. И я пообещал твоему отцу, что позвоню, если найду тебя. Не привезу, не расскажу, где ты, а просто позвоню.

— Тим, они мне всё это время врали! Я не хочу их ни видеть, ни слышать, они мне теперь никто! Иди докладывай дальше!

Я отвернулась от Тима к стене. Глаза щипало, но я держалась. Покосилась на пузырёк в подставке, там было ещё полфлакона. Осталось дождаться, когда закончится, и попытаться убежать из больницы.

Я жалела, что рассказала Тиму о тайном логове, теперь у Артёма не спрячешься, ведь Тим сговорился с моим отцом.

— Ян, я думал, сдохну, если тебя не найду! И твоим предкам тоже нужно знать, что ты жива и с тобой всё в порядке. Я не буду никому докладывать и сдавать тебя! Просто я пообещал.

— Ты уже сдал!

— Я успокоил, — исправил меня он. — Ян, тебе нужно поговорить с родителями.

— Говорила уже, и не раз! И каждый раз отмазки и ложь. Тим, уходи! — я снова попыталась вырвать руку. — Я уже поняла, на чьей ты стороне.

— Ян, я тебя не брошу! Просто включи ты логику! Родители не те, кто тебя родил, а те, кто воспитал, заботился. Они тебя любят.

— Тим, не душни! Сам-то давно помирился с отцом?! Две недели бомжевал. Родители — те, кто не врут и не выдумывают прабабушек, когда их припираешь к стенке о такой непохожести!

— Вы чего шумите?! — в палату заглянула медсестра, подошла ближе, ускорила капельницу. Когда свет из коридора просочился, помещение оказалось и не палатой вовсе, а процедурным кабинетом. — Через пять минут приду! А ты, — она указала пальцем на Тима, — уйдёшь!

Она вышла и прикрыла за собой дверь, мне удалось вытянуть свои пальцы из захвата, но Тим снова вцепился мне в руку. Взгляд у него был поникший, он заговорил шёпотом:

— Давай я тебя у Лики впишу? Там никто не найдёт!

— Не надо! А потом адресок отцу скинешь, ты же обещал, — хмурилась я.

— Ян, тебя всё равно найдут. Ковалёв-старший всю Москву перероет, но тебя найдёт ради сыночка! А Инга врать не умеет. Это вопрос времени.

— Тим, просто уходи! Если бы никто не трепался, никто бы меня не нашёл, — прошептала я, не собираясь прощать предательство.

— И раньше надо было растрепать, а не доводить тебя до такого состояния! — Тим тоже нахмурился и кивнул на капельницу. — И пусть ты видишь во мне предателя, но уж лучше сдать тебя родителям живую, чем прятать непонятно у кого и довести до смерти!

И меня так разозлили его слова. Он оправдывал своё предательство заботой обо мне. Мне не нужна была его забота, мне бы хотелось, чтобы Тим просто был на моей стороне. Но он выбрал сторону лжи, сговорился с моими родителями. Захотелось прогнать, уязвить Тима, оттолкнуть:

— Я тебя не просила меня спасать! Уходи!

— Никуда я не уйду! Не надейся! И если человек хочет спрыгнуть с крыши, его не нужно в этом поддерживать, его нужно спасать! — Тим раздражался и сжал мою руку ещё крепче, потому что я отчаянно пыталась вытащить её из его ладоней.

— Ты! Мне вообще не нужен! Проваливай давай! — шёпот мой перешёл на крик.

— Не ори, а то медсестра придёт! — зашипел на меня Тим. — И так еле уломал её, чтобы разрешила остаться.

— Вот и хорошо, что придёт, избавит меня от тебя! — нарочно громко заговорила я.

Тим злился, сжал губы, нахмурился, но промолчал. Руку так и не выпустил. Зашла медсестра, отключила капельницу, вытащила иглу, заклеила пластырем руку:

— Сказали тебя до утра подержать в боксе, поспи там, а утром лечащий врач придёт, анализы посмотрит и решим, что делать. Пойдём со мной! Тимофей, на выход! — приказным тоном проговорила и посмотрела она уже на него.

— Можно мне в туалет? — я привстала, тело было будто деревянное, ещё и слабость в руках и ногах сохранялась. Я по-прежнему была в своём тигровом кигуруми, в которой спала у Артёма, а под ногами лежали салатовые сланцы Инги. Она когда-то давно написала лаком для ногтей на одном «Ин», а на другом «га», видимо, чтобы не путать.

— Я провожу, — Тим потянул меня на себя, помогая встать, обнял за талию, привалил к себе.

— По коридору и налево, там увидите, — нахмурилась медсестра. — Потом на пост чтобы вернулись!

Как только вышли из процедурного, я сразу попыталась отпихнуть от себя Тима, зашикала на него:

— Без тебя справлюсь!

— Не справишься! — он хмыкнул и крепче прижал к себе.

Наконец за углом показалась дверь женского туалета, я остановилась и вперила в Тима испепеляющий взгляд:

— И в туалет со мной пойдёшь?

— Здесь подожду, — наконец-то он выпустил меня.

Наверное, нужно было сбежать прямо из туалета. Всего второй этаж, в темноте казалось невысоко, но окна были закрыты намертво. Когда вышла, Тим тут же поймал меня и повёл к посту. Я встала у подоконника чуть дальше поста, а медсестра открыла окно позади себя и с какой-то обидой проговорила:

— Тимофей! Прошу! Как зашёл, так и выходи!

— Настя, — Тим расплылся в такой довольной улыбке, какой я у него в жизни не видела, и невинно захлопал ресницами, говорил заигрывающе. — А если я разобьюсь? Тебе меня не жалко? Ты же клятву Гиппократа давала, что не оставишь человека в беде. Настя, ты ведь такая добрая!

— Всё! Уходи! — в голосе медсестры просквозило кокетство. От её строгости не осталось и следа, она смущённо заулыбалась. — Увидел свою девочку, убедился, что очнулась, теперь уходи.

А я часто-часто поморгала, обалдевая от увиденной картины. Тим клеил медсестру, а она открыто с ним флиртовала на глазах у меня.

— И куда я пойду? Представляешь, ночь, а я так далеко живу... — Тим не переставал лукаво улыбаться. — А тут такая хорошая компания.

Нет! Я не могла это видеть и слышать! Меня охватила дикая злость и ревность. Потому что медсестричка поплыла, стояла и лыбилась Тиму.

— А вы всегда так заигрываете со школьниками? — подала голос я.

И они оба тут же уставились на меня. Улыбки одновременно пропали с их лиц.

— В смысле? — нахмурилась медсестра и перевела удивлённый взгляд на Тима. — Кто тут школьник?

— Ну, вам ему алкоголь не продавать, зачем паспорт спрашивать? — хмыкнула я.

— Тимофей, всё! Уходи, или я вызову охранников, — разочарованно проговорила медсестра и опустила глаза.

Тим поджал губы, прищурился и грустно глянул на меня. Ничего не сказал.

— Пока, Насть, и спасибо! — чуть улыбнулся на прощание медсестре и перелез через подоконник, исчез в темноте.

Настя резко глянула вниз, махнула Тиму рукой и закрыла окно. Посмотрела на меня:

— Пошли!

Привела меня в двухместную палату с отдельным туалетом, вторая койка была свободна. Ничего не сказала и ушла. Я огляделась, это был явно отдельный бокс, и дверь запиралась на ключ-карту, а внутри была лишь кнопка вызова медсестры. Выйти отсюда было невозможно. Я походила кругами, ужасно хотелось пить. Подошла к окну, второй этаж, вроде невысоко. Окно хоть и было с блокиратором, но сейчас он не работал, и я смогла раскрыть его настежь. И это был шанс. Высунулась, под окном были какие-то кусты и совсем рядом водосточная труба.

Возможно, я вдохновилась подвигами Тима, возможно, мне так не хотелось оставаться в больнице, но я была уверена, что смогу спуститься. А я очень хотела выбраться из этого места. Если родители узнали, где я, отец может не дождаться утра, приехать и среди ночи.

На улице было холодно, а я в сланцах и пижаме, и даже не представляла, что это за больница и где она находится. Может, удастся позвонить Инге от кого-нибудь, например, в круглосуточном магазине или заправке, и подруга меня заберёт.

Я всё думала, как лучше спуститься. Мне бы дотянуться до водосточной трубы, ухватиться за неё и слезть на подоконник первого этажа. А там можно развернуться и спрыгнуть в кусты.

Было страшно, я встала на подоконник, дотянулась до трубы, коснулась её, толкнула. Это была совсем новая, стальная и блестящая труба. Она крепко держалась и была обязана меня выдержать. Ещё раз взглянула вниз, выдохнула. И вцепившись пальцами в один из выступов, шагнула и обхватила ледяную трубу словно родную.

Вот только сил у меня хватило только на это отчаянное действие, потому что руки заскользили и я беспомощно заскользила животом по трубе, пытаясь хоть как-то притормозить коленями и пальцами, ободрала все ладони, кожу рук жгла ледяная сталь. Я едва успела коснуться стопой подоконника первого этажа, сланец слетел, но в последний момент успела затормозить, потому что труба вдруг кончилась и я спиной полетела прямо на кусты. Тонкие ветки больно впились в спину. Мне стоило большого труда потом вылезти из цепких лап куста и встать. Подняла одинокий сланец. Спина была явно расцарапана даже через пижаму, кожа на ладонях содрана, но я была всё ещё жива. От непонятно откуда нахлынувшей радости, что мне удалось убежать из больницы, даже боль притупилась.

Я шла вдоль стены, стараясь не попадаться в круги света от фонарей. У приёмного отделения стояли скорые, мелькали люди. Обойдя на значительном расстоянии это место, вышла наконец на дорогу. Но видела, что вход во двор больницы перекрыт шлагбаумом, а рядом сторожевая будка. Бегала я не очень быстро, проскочить незамеченной не получилось бы. Оставалось надеяться, что меня либо не заметят, либо не станут догонять.

Но чем ближе я подходила к посту, тем волнительнее билось сердце. Остановилась в тени, дальше улица освещалась фонарём. Я оценила расстояние и рванула. Никто не выскочил из будки, не окрикнул, не побежал мне вслед. Поэтому я быстро затормозила на тёмной парковке, осматриваясь. Нужно было найти магазин или заправку, но для начала — решить, куда идти. Кругом было совсем темно, за полоской деревьев проглядывала дорога. Наверное, стоило пойти вдоль неё, куда-нибудь я бы точно вышла. Я двинулась вдоль дороги, даже не зная, что это за улица.

Машин было мало, судя по всему, сейчас глубокая ночь. Но не успела я пройти и десяти минут, как меня обогнал автомобиль и резко затормозил. Дверь машины открылась, и оттуда выскочил папа:

— Яна!

Я так и замерла, как вкопанная, а потом побежала изо всех сил назад. Бегала я всегда плохо, и папа об этом прекрасно знал, схватил за плечо, развернул к себе, и не успела я опомниться, крепко обнял, прижал к себе, выдохнул мне в макушку:

— Слава Богу!

Вырываться и кричать не было сил, я вдруг так и обмякла, как сырая сосиска. Разом нахлынули и слабость, и холод, и разодранные спина с ладонями заболели будто с утроенной силой. И почему-то я подумала о Тиме в этот момент. Как он мог меня сдать?! Сговориться с отцом. Его предательство, наверное, подкосило меня больше всего.

— Ты вся ледяная!

Отец отпустил меня, потёр мне плечи, снял свою куртку и закутал в неё. Я стояла неподвижно, как столб, опустив глаза в асфальт. Смотреть на отца не хотелось, внутри у меня осталась лишь обида на него. А вот он говорил радостно и бодро:

— Едем домой! Там и поговорим!

Смысла в разговоре я не видела, наверняка они придумали какую-то новую легенду, чтобы снова благополучно врать мне. Я не собиралась верить их словам. Вся забота казалась мне теперь показухой, мысленно я отгораживалась от родителей.

От переднего сиденья я открестилась, расположилась позади отца, закуталась в его куртку, чтобы он не видел меня.

— Ян, пожалуйста, больше никогда так не делай! — он завёл машину.

Я до сих пор не проронила ни слова и не собиралась разговаривать. Папа не ругался, не отчитывал, даже разговаривал как-то вкрадчиво и всё пытался разговорить меня, но я молчала: смотрела то в окно, то на свои разодранные ладони, то на весёлые сланцы с надписью «Ин-га».

— Вы, конечно, великие конспираторы. Я все детские больницы обзвонил, а потом меня переклинило, что если вы с Ингой заодно, то попробовать поискать её во взрослых. Чья была идея отправить в больницу тебя под её именем?

Я не отвечала, но папа не раздражался, сразу переводил тему.

— Соня всё время про тебя спрашивала, ждала, дверь сторожила все эти дни. Она очень скучает.

Почему папа не заводил тему родства? Я всё ждала, когда начнётся новая легенда, но он старательно избегал этой темы и, вообще, темы моего побега.

— Кстати, мы со слесарями достали твой телефон из шахты лифта, стекло, правда, пришлось заменить, но он работает. Дома отдам.

У меня чуть не вырвалось «спасибо» на автомате, но я вовремя прикусила язык. Растерянная, я не чувствовала родства с отцом и всячески мысленно от него отгораживалась. Пусть это пока была привычка, что я считала его членом семьи, но надо держать в голове, что он мне чужой человек. Я согрелась наконец-то, но спина болела и саднила, наверное, была разодрана до крови. Постепенно меня начало клонить в сон, мы ехали по практически пустой дороге.

— Знакомая толстовка, — папа притормозил и обернулся.

Вдоль дороги бежал Тим, его вообще сложно было не узнать в оранжевом худи. Папа открыл окно с пассажирского сиденья, крикнул ему:

— Тимофей!

Тот сначала шарахнулся в сторону, потом снял капюшон и заглянул в машину. Меня он не видел. И я ещё сильнее вжалась в кресло и закуталась в куртку. Вот они, объединились, два предателя.

— Привет! Ты как тут оказался? — склонился он.

— Яну искал, садись. Часто бегаешь по ночам так далеко от дома?

— Не нашёл?! — Тим уселся на пассажирское сиденье, пристегнулся.

— Почему же, нашёл, — хмыкнул отец. — Как-то плохо ты её сторожишь, раз она разгуливает по окраинам города в одной пижаме.

— В смысле, разгуливает?! Где она?! — Тим перепугался, но даже не догадывался обернуться назад. — Но как?! Я её видел буквально час назад! Её спать отвели!

— Снова сбежала. Вот надо было сразу мне всё сказать, а не устраивать этот квест с конспирацией, и всё было бы нормально, — отчитывал его с улыбкой отец и чуть кивнул на заднее сиденье.

Тим тут же обернулся и заметил меня:

— Ян, но как ты сбежала?

Я отвернулась от него к окну. А Тим попросил остановиться и тут же перебрался ко мне на заднее сиденье, придвинулся, но я зашипела на него:

— Уйди от меня! — и закуталась в куртку ещё сильнее, отгораживаясь от него.

— Ян, прости, — тихо-тихо говорил он. — Я тебя не выдавал, правда.

— А вот, если бы сказал всё начистоту, я бы нашёл раньше, а не обзванивал все больницы, — подал голос отец, сейчас он был строг. — Вот к чему была эта конспирация, Тимофей? Думал, я получу твоё сообщение и успокоюсь?

— Я пообещал и своё слово сдержал. Яна была со мной, и я знал, где она находится. Всё! — Тим ответил как-то нерадостно, видимо, чувствовал вину за своё предательство, а может, расстроился, что я сбежала из больницы.

Тим снова посмотрел на меня, я демонстративно отвернулась от него и смотрела в окно. Отец вздохнул, мы молчали до самого дома. Когда вышли, Тим встал напротив и попросил моего отца:

— Можно нам пять минут, поговорить?

Папа кивнул, но домой не пошёл, остановился у подъезда и следил издалека за нами. Мы стояли у машины, я куталась в папину куртку, мне было холодно, опустила голову и смотрела в землю.

— Ян, зачем ты так делаешь? Тебе хочется меня наказать? — тихо заговорил Тим. — Я бы никогда не сделал тебе ничего плохого! Зачем ты сбежала? С тобой могло случиться всё что угодно.

Тим ждал ответа, но я молчала, не было смысла разговаривать с тем, кто меня предал. Я доверяла Тиму, любила его, а он побежал докладывать отцу. Пусть не вывалил всю правду, пытаясь скрыть моё местонахождение, но отец ведь всё равно нашёл меня по наводке Тима.
Наконец подняла глаза, смотреть в его печальные глаза было трудно. Я чувствовала, что вот-вот расплачусь, мне было больно:

— Ты меня предал!

Он тяжело вздохнул:

— Прости меня! Я не хотел тебя предавать, но дал слово. А оказался крайним во всём. Ладно, иди, а то замёрзнешь, — он кивнул в сторону отца. — Пока.

Мама не спала, тут же бросилась мне навстречу, но я резко отгородилась, не дав себя обнять, и, обогнув её, проскользнула в ванную. Спина была разодрана длинными полосами, будто меня били плетьми, некоторые царапины были глубокие, кровоточили. Лицо бледное, осунувшееся, болезненно худое, с запавшими глазами и ужасно печальным взглядом. Волосы растрепались и спутались, я их еле расчесала. Хоть после капельницы у меня и появились силы, но выглядела я жутко и чувствовала себя побитой и морально, и физически.

Из ванной выходить не торопилась, знала, что родители сторожат меня и нас ждёт непростой разговор, но всё равно пришлось. В комнату незамеченной проскользнуть не удалось. Меня перехватил папа, дал мне чистую футболку со штанами и, когда я переоделась, отвёл на кухню, там меня ждал уже остывший чай, который я влила в себя чуть ли не залпом, так хотелось пить. Тогда папа налил мне вторую кружку, сел напротив.

На кухне тут же появилась мама, и я вся сжалась, ждала нравоучений, отчитываний, не могла смотреть на них, и не только из-за обиды, но и из-за вины. Мне было жутко стыдно, что я убежала. Когда Тим ушёл из дома и уже остыл, простил отца, готов был мириться, он мне сказал, что возвращаться домой после побега очень сложно. И я теперь понимала, о чём он говорил, потому что это стыдно. Проще бомжевать, чем посмотреть родителям в лицо.

Но и у меня были причины.

— Ян, ты правда у нас приёмная, — первой заговорила мама. — Прости нас, что не нашли подходящего момента раньше тебе это сказать. Для нас это было совершенно не важно, ты для нас родная, наша дочка, поэтому и мы думали, что тебе так же всё равно.

— Но вы всегда врали, когда я спрашивала! — не удержала обиду в себе.

— Яна, так получилось, что твои родители погибли в аварии на глазах у тебя, — теперь заговорил отец. — И для тебя это стало сильной травмой. Ты была маленькой, и сначала тебе ставили посттравматическую эпилепсию из-за удара и потрясения, а потом уже психиатр поставил и ПТСР, ты прекрасно знаешь, что это и откуда у тебя были те панические атаки. Врачи говорили, что ты перерастёшь, забудешь, советовали ограждать тебя от стресса и нервных потрясений. И как тебе признаться, что ты приёмная?! Ведь ты начала спрашивать как раз в то время, когда лечилась от всего этого в четырнадцать. Мы боялись говорить, вдруг ты вспомнишь, или опять на тебя найдёт это состояние. Ты была в нестабильном состоянии, сама ведь понимаешь, поэтому решили тебе пока не говорить, врали. А потом всё наладилось, устаканилось, ты и спрашивать перестала. Мы и решили, что это всё неважно.

— Неправда! Я два месяца назад на этом самом месте спрашивала у тебя про прабабушку! — вдруг вспомнила я. — У вас была сотня возможностей рассказать мне! Но вы продолжали врать!

— Мы не думали, что для тебя это так важно, для нас же ты родная, наша, — заговорила мама. — И я всегда боялась тебе говорить, боялась, как ты отреагируешь. Не находила подходящего момента.

Я переводила взгляд с мамы на папу, и мне снова было больно, как в тот момент, когда заглянула маме в воспоминания. Не могла их простить, у меня стоял какой-то внутренний блок, через который я видела лишь чужих людей. А ведь я их всегда любила, слепо доверяла, а они меня обманывали. Даже хотелось сказать что-то обидное, укусить в ответ на их ложь, но я почему-то тоже не смогла, сейчас снова им поверила. Лишь разочарованно проговорила:

— И чего вы от меня теперь ждёте? Прощения?!

— Что будет всё как раньше, мы ведь одна семья, — скорбно смотрела мама. — Ничего ведь не поменялось!

— Не будет как раньше! — насупилась я. — Для меня поменялось всё!

— Хорошо, пусть будет как будет. Только не сбегай больше, пожалуйста! Здесь твой дом, и мы тебя очень любим, — устало выдал папа.

От его последней фразы в глазах защипало. Я не помнила, когда родители последний раз говорили мне, что любят. Чтобы не выдать своих слёз, я резко встала, отвернулась:

— Я пойду спать! — и вылетела из кухни.

Слышала, что мама с папой всё ещё переговаривались. Кажется, звонили в полицию и поисковые отряды, докладывали, что нашли меня. Но потом, проходя мимо нашей с Соней комнаты, папа говорил маме:

— Она отойдёт, со временем. Не приставай только к ней.

В школу я не пошла. Папа повёз меня в ту самую больницу, откуда я позорно сбежала, чтобы поговорить с врачом о моём состоянии. И вроде бы врач сказал, что причин для сильных беспокойств нет, но лечение расписал на три месяца вперёд. Разговаривал с нами неохотно, хмуро, отчитал за побег. И мы с папой так и не признались ему, что я ни разу не Инга.

Пришлось написать отказ от госпитализации вчерашним числом и сделать вид, что меня в больнице не было.

После окончания уроков я собиралась зайти к Инге за учебниками и формой. Всё же было у неё и частично у Артёма. Папа пошёл со мной.

— Я теперь так и буду ходить под конвоем? — ворчала я.

— Пока не пообещаешь, что больше не сбежишь!

Инга вылупилась на нас, когда мы зашли. Позвала в квартиру, но я даже не стала разуваться:

— Видишь, я теперь под арестом.

Инга принесла мои вещи, грустно проговорила:

— Ты когда в школу вернёшься?

— Когда господин надзиратель разрешит!

Папа промолчал, но стоило нам выйти из подъезда, заговорил:

— Ян, я ведь тебе ничего не запрещаю. Пообещай, что не сбежишь, и я не буду за тобой ходить.

Да, может, и мелькали мысли о побеге, но сейчас я не представляла, где мне спрятаться, поэтому пока решила остаться дома, зализать раны, продумать план, а когда родители ослабят бдительность, можно и скрыться. Но пока мой план был слишком далёк — я рассчитывала поступить в университет в другой город и свалить от них. И по-прежнему обижалась, а конвой ещё больше раздражал.

— Я хочу мороженое, ты будешь? — вдруг ни с того ни с сего предложил папа, когда мы проходили мимо магазина. Он любил мороженое и ел его каждый день, даже зимой.

Купил два, и мы сели на лавку во дворе. Светило солнце, двор уже позеленел, ещё чуть-чуть, и начнёт всё кругом цвести и пахнуть. Ведь уже приближался май, а казалось, только вчера здесь лежал снег. Я развернула рожок, и мы с папой соприкоснулись локтями. Я вдруг решилась, придвинулась ближе и влезла к нему в голову. Хотела узнать, как было на самом деле и откуда он меня вытащил.

Папа ехал домой ранним утром, машин не было, нырнул под эстакаду, когда сверху с моста прямо перед ним упала машина. Папа еле успел повернуть руль в сторону, съехал на обочину, заглушил двигатель, достал телефон, позвонил в МЧС. Автомобилей на дороге не было, и папа осторожно подходил к покорёженной машине. Перед был смят полностью, седан лежал на крыше. И на заднем сиденье папа заметил движение, заглянул. Там висела вниз головой девочка, пристёгнутая в детском кресле, и пыталась выкарабкаться.

— Сейчас помогу, — дверь поддалась легко, папа придержал девочку, отстегнул, поймал, чтобы она не ударилась головой, и осторожно вынул. Лоб девочки был ободран, над бровью вздулась внушительная чёрная шишка. Девочка тут же вскарабкалась на руки и прижалась к папе, не плакала, но вцепилась мёртвой хваткой, как бультерьер, видимо, сильно испугалась и рефлекторно вцепилась в незнакомца, как в спасательный круг.

Папа утешал её, бесконечно что-то говорил, гладил по голове, но каждый раз, когда пытался оторвать от себя, она вцеплялась маленькими ручками ещё сильнее и прижималась ещё крепче. Дождался спасателей, скорую, но девочка не хотела отпускать его, даже врачам дала себя осмотреть только на руках папы. Девочку нужно было доставить в больницу, и папа в итоге решил поехать с ней. Сел в скорую с ней на руках, глянул на покорёженную машину, спасатели уже упаковывали тела в чёрные мешки, и девочка тоже туда посмотрела. Папа быстро загородил эту картину от неё собой, обнял, а девочка лишь тихо проговорила:

«Папа, мама, пока-пока!» — и слабенько помахала ручкой. Попрощалась с ними, будто видела ещё там призраки родителей. А папа утирал слёзы и ещё крепче обнял девочку.

Я вынырнула из воспоминания со слезами на глазах, закусила губу, но всё равно расплакалась, мороженое уже текло по руке, пришлось тряхнуть ладонью.

— Ян, ты меня слышишь вообще? Я уже в третий раз спрашиваю, ты не будешь, что ли, есть мороженое? — папа своё уже успел прикончить. — Давай тогда я доем.

— Есть салфетки? — всхлипнула я и принялась быстро слизывать тающее мороженое. Оно казалось безвкусным, даже горьким, потому что я плакала и не могла остановиться. Воспоминание меня просто убило. Я протянула папе рожок. — Доешь? Я не могу.

— Салфеток нет. Неужели мороженое настолько невкусное?! — Папа взял из моих рук мороженое, посмотрел внимательно и легонько толкнул меня плечом, пытаясь приободрить.

А я утирала липкими руками слёзы со щёк. На душе не то что скребли кошки, мне казалось, увидев это воспоминание, я просто умерла, словно меня закрыли в тот чёрный полиэтиленовый пакет.

— Почему ты решил забрать меня? Ведь мама была против?

— Откуда у тебя такая осведомлённость?! — папа прищурился, а потом вздохнул. — Ян, ты только не плачь, пожалуйста. Есть вещи, которые не поддаются ни логике, ни объяснению, просто так надо, и всё.

— Долг?

— Не знаю, как объяснить, но не долг и даже не совесть, может, ответственность, может, интуиция. Просто, когда понимаешь, что по-другому нельзя поступить, есть только один правильный вариант. А если сделаешь неправильный выбор, тебе придётся с ним жить. Поверь, мы с мамой ни разу не пожалели, что взяли тебя, — папа вновь покосился на меня, приобнял за плечи, а мне ужасно хотелось верить в его слова. После увиденного почему-то обиды отступили, папа не бросил меня тогда, и его боль передалась теперь мне.

Придя домой, я попросила у отца телефон, якобы посмотреть уроки, но сама зависла в сообщениях, а их было так много. Мне писали совершенно незнакомые люди, чтобы я опомнилась, нашлась, и это было так дико. Писал Паша, одноклассники, ребята из школы, писал даже Ковалёв, просил прощения. У меня глаза на лоб лезли от обилия информации и сообщений, просьб вернуться, надежды, что я жива. Я совершенно ничего не понимала.

Переписку с Тимом оставила напоследок. Он ответил на моё сообщение в тот день, когда я уронила телефон, прислал фотографию с крыши. Внизу, на крыше котельной в их дворе, белым баллончиком было написано «Я люблю Яну. Тим», а по кромке сбоку более мелко «Паштет — лох!». И от последней надписи вдруг стало так смешно. Смех был нервный, когда выходит какая-то внутренняя боль. Я истерично хохотала до слёз и никак не могла остановиться. Просмеявшись, утёрла слёзы, прочитала, что писал Тим:

«Тот дом уже снесли. А моя новая надпись в силе», — и улыбающийся смайл.

«Обсудим завтра».

Но на следующий день после надписи я уже не пришла, и Тим явно волновался, сыпал вопросами до последнего. Очень хотелось что-то ему ответить, фотография меня тронула, опять всколыхнула какой-то невесомый трепет, растопила лёд отчуждения. Я по-прежнему по нему скучала. Меня всё ещё тянуло к Тиму, несмотря на все обиды, его предательство и ревность к медсестре.

Тим никогда не выяснял отношения в сообщениях, поэтому я решила, что мы обязаны с ним поговорить с глазу на глаз, и тогда сразу станет понятно, что вообще осталось между нами.

Мне хотелось написать всем незнакомым людям, что я вернулась домой и не стоит обо мне беспокоиться, но это бы растянулось на весь день, тем более большинство сообщений были почти недельной давности.

Написала я только Инге:

«Я снова с телефоном, меня пока никуда не выпускают».

Она тут же начала сыпать вопросами, спрашивала про моё самочувствие, про больницу, про Тима, про то, как меня нашли родители. Проще было позвонить, чем записывать кучу войсов.

Инга пребывала в шоке от моего побега из больницы, но следом начала рассказывать, какой треш начался в школе. Оказалось, что к полиции в руки попал общий чат нашей параллели, и, когда я пропала, там разгорелись дебаты с самыми невероятными теориями. Каждый высказал своё предположение, почему я сбежала. Кто-то неосторожно ляпнул, что я вообще выпилилась[1] из-за изнасилования Ковалёва. Потом всё потёрли, но было уже поздно. И после этого полиция пристала к Илье. Хоть заявления и не было, большая часть ребят из параллели подтвердили, как он гордился нашей половой связью после шумихи с фоткой, и из-за этого стал главным подозреваемым, ещё и психолог выдала им мои страхи о домогательствах. И Ковалёву грозил реальный срок, если бы появилось заявление от меня, ведь опровержения не было: рядом с мужской раздевалкой и в ней самой не было камер. Его враньё сыграло против него. Поэтому меня нужно было во что бы то ни стало найти живой. Ковалёв-старший тянул время и перелопачивал всю Москву.

Теперь настал мой черёд шокироваться. Я и не подозревала, что пропажа на несколько дней одного неприметного человека может наделать столько шума. Наверное, только слепой ещё не видел ориентировок на меня. И поэтому стало страшно возвращаться в жизнь.

Столько всего навалилось, что хотелось спрятаться. Я бы ещё пару раз сбежала, только бы всё разрешилось без моего участия. А папино воспоминание так сильно разбередило душу, что все остальные проблемы рядом меркли. Было больно и страшно, и я не знала, за что мне зацепиться, где найти силы и поддержку, чтобы пройти через всё это.

Моё появление в школе произвело фурор. Я думала, что привыкла к бесконечным косым взглядам и шепоткам за спиной. Но теперь, казалось, меня узнавали все. Округляли глаза и тыкали пальцами даже ребята из средней школы.

В гимназию я опять пришла под конвоем отца, он сдал меня Екатерине Сергеевне, они перебросились парой фраз, пока я стояла в стороне, и папа ушёл. Екатерина Сергеевна поджала губы, выглядела печально, хотя, как только меня увидела, обрадовалась, а сейчас заговорила тихо:

— Яна, очень рада, что ты вернулась, что ты цела и невредима. Но тебе предстоит общение с полицией. Ты в курсе, какие обвинения предъявили Илье Ковалёву после твоего исчезновения?

Я кивнула.

— Мне так сложно в это поверить, — она вздохнула. — И я понимаю, что ты бы хотела всё скрыть, но Яна, некоторые вещи замалчивать не нужно. Просто знай, что я с тобой! Да и весь наш класс тебя тоже поддержит.

Я как стояла, так и разинула рот от удивления, а когда чуть пришла в себя, даже отступила на шаг:

— Вы что, поверили во всё это?! Екатерина Сергеевна, ничего не было! И папа тоже в курсе?!

— Пока нет. Он говорит, что ты сбежала из-за семейных обстоятельств, — классная руководительница лишь вздохнула и смотрела на меня снисходительно, ободряюще сжала предплечье. — Не волнуйся, Яна, мы тебя в обиду не дадим.

Да уж! Если даже Екатерина Сергеевна не поверила мне, а поддалась шумихе, похоже, у Ильи действительно будут проблемы.

Дальше меня ждал разговор с директрисой. Она меня отчитывала целый урок за побег, за то, как сильно я очернила репутацию гимназии и оклеветала лучшего ученика. Я сидела у неё и чувствовала себя полным ничтожеством. Буквально месяц назад она вручала мне грамоты, улыбалась и говорила, что я гордость гимназии. А теперь мои заслуги ничего не значили, и я стала позорищем. Если бы не Екатерина Сергеевна, директриса меня, наверное, придушила бы собственными руками или отчислила, но гадостей она мне наговорила, будто я худший человек на земле, который только и жаждет разрушить святая святых — репутацию «превосходного учебного заведения».

Выходила я от неё настолько подавленная, что больше никогда не хотелось возвращаться в эту школу. Екатерина Сергеевна сама привела меня на урок алгебры. В шумном классе тут же наступила гробовая тишина, и, пока классная что-то говорила математичке, все, абсолютно все смотрели на меня, а я сжалась и молча прошла на своё место. Прозвенел звонок на урок, я лишь осторожно покосилась на Тима, он тоже смотрел на меня, нахмуренный, задумчивый.

Галочка тут же придвинулась и зашептала:

— Ян, ты как? Это всё правда?

Я лишь покачала головой, сжав губы и не сводя глаз с учительницы. После урока меня тут же окружили одноклассники и засыпали вопросами:

— А где ты была? А зачем сбежала? У тебя сейчас всё нормально? Что с Ковалёвым? Ты хочешь, чтобы его посадили? Янка, мы с тобой, ты не бойся Ковалёва. Он тебе угрожал?

Я так растерялась от повышенного внимания, переводила взгляд по кругу, чуть улыбнувшись. В этот момент Тим крепко схватил меня за руку:

— Яна потом всё расскажет!

И, словно телохранитель какой-то звёзды, ограждая от всех, потащил из класса, увёл к подоконнику, где никого не было. Встал напротив. Заглянул в лицо:

— Ты всё ещё дуешься?

А я с широко раскрытыми глазами смотрела перед собой, мир опять перестал казаться мне реальным. Меня опять выволокли за шкирку на сцену театра абсурда.

— Тим, ты тоже веришь во всё это?!

— Если бы поверил, то, наверное, уже убил бы Илюху, — хмыкнул он.

Я не могла на него обижаться: Тим смотрел участливо, улыбался. Так хотелось его обнять, но кругом столько глаз косились на нас.

— Как хорошо, что хоть вы с Ингой не верите в этот треш, даже Екатерина Сергеевна верит, прикинь?!

— На самом деле у тебя союзников куда больше, чем ты думаешь. От Илюхи теперь все отвернулись. И вообще, тут такой шухер навели. Из чата всех выцепили, опрашивали. Там, конечно, всё потёрли, и все сбежали, — Тим усмехнулся. — И новый создали, но у полицейских остались скрины.

— Что мне теперь делать?

— Забить. Сама знаешь, что через пару недель все забудут про эту тему. Я буду рядом, не дам тебя в обиду, — Тим снова улыбнулся.

Я была настолько растеряна, что хотелось куда-нибудь скрыться от всеобщего внимания, и в то же время мне хотелось взять рупор и орать на всю гимназию о том, что Ковалёв нагло врал. Так хотелось, чтобы мне поверили. Я не представляла, как пережить подобное внимание.

Тим потянулся к рюкзаку и достал из него синюю пачку с мармеладками:

— Уже неделю таскаю, — усмехнулся он и с улыбкой протянул мне. — Твои любимые червячки были не в синей упаковке, зато мишки в синей.

И хоть обида за предательство Тима всё ещё саднила где-то в груди, но сейчас, пока я смотрела на его улыбку, на синюю пачку мармеладок, меня снова обдало волной любви. Я бросилась Тиму на шею, обняла его так крепко, как могла. Он даже чуть пошатнулся, но хмыкнул и прижал меня к себе. Я уткнулась носом ему в ключицу, закрыла глаза, чтобы не замечать косых взглядов и с упоением дышала любимым и родным ореховым запахом.

— Яна!

Услышав громкий окрик Ковалёва позади нас, я вздрогнула, отпрянула от Тима и вытаращилась на Илью. Тот стоял совсем рядом, но такой счастливый, будто ему сообщили, что он выиграл в лотерею. Я нахмурилась, не зная, чего от него ожидать, а Тим сжал мою ладонь.

— Яна! Как же круто, что ты нашлась! Прости меня, негодяя, что наврал про раздевалку. Ты же скажешь полиции, что ничего не было? — и, сделав несчастное лицо, попросил: — Пожалуйста! Они меня посадят!

— Заявления же нет, и не будет. Никто тебя не посадит! — я всё ещё хмурилась.

Илье раньше всё сходило с рук, ему всегда верили. Впервые вся его ложь обернулась против него, но жаль его не было. Мою репутацию уже не спасти, и от этого было больно. Поэтому при виде Ильи во мне вдруг всколыхнулась злость, захотелось ему отомстить, план мести родился мгновенно. За свои слова нужно отвечать. И я протянула ему руку, настраиваясь внушить Ковалёву публичный каминг-аут:

— Мир?!

Довольный Илья потянул свою ладонь, но Тим вдруг резко ударил Ковалёва по руке:

— Убери руку! — и загородил его собой, смотрел в мои глаза пристально и сердито: — Что бы ты ни задумала, не надо!

И я, пару раз моргнув, прогнала свою злость.

— Да ладно тебе, Клячик! Даже пальцем не трону больше Яну, если, конечно, она сама не попросит! — И Илья, подмигнув мне, ушёл к своим.

Я опустила глаза, а Тим взял меня за вторую руку, вздохнул:

— Легче бы тебе всё равно не стало, даже если б его посадили. Просто смирись, что он мудак, и не ведись больше на его слова.

Мне стало так стыдно за план мести, а ещё больше это чувство усугубляло то, что Тим меня застукал, наверняка заметил зелёное свечение в глазах — так пристально вглядывался. Но мне действительно не стало бы легче. Легче было лишь оттого, что я не успела ничего внушить Илье.

— Спасибо, что остановил!

Прозвенел звонок, и мы побежали на следующий урок.

С полицией беседа была короткой, и после общения с директрисой я ожидала, что ко мне будут относиться либо с осуждением, либо со снисхождением и жалостью, как Екатерина Сергеевна. Но следователь оказался добрым. Разговаривал спокойно и участливо, даже во взгляде не мелькало ни капли осуждения. Он очень внимательно слушал мою историю, задавал наводящие вопросы и как-то незаметно выпытал всё: и про спор, и про приставания, и про психолога. Я и не собиралась ничего скрывать, но некоторые подробности рассказывать не собиралась, а в итоге выложила.

Следователь вздохнул, цокнул и отпустил, и я очень надеялась, что он-то поверил.

Тим провожал меня домой после школы. Я его простила, но внезапно осознала, как часто мы спорим и ссоримся в последнее время:

— Тим, тебе не кажется, что между нами всё неправильно?

— В смысле? — напрягся он.

— У нас с тобой постоянные тёрки, то ты пропадаешь, то я. Так ведь не должно быть?

Тим остановился, посмотрел на меня как-то печально:

— Я не знаю, как правильно. И ссорятся все, это нормально. Но, если ссоры не разрушают отношения, это как раз настоящее. Знаю, что я далёко не Ковалёв, но зато теперь понимаю, каково это, когда ты исчезаешь. Не хочу больше тебя терять.

Тим говорил так проникновенно, теребя каждым словом моё израненное сердце. Мне казалось, что я больше не переживу расставания с ним. Я кинулась к нему на шею, он тоже крепко прижал меня к себе. Прошептала ему на ухо:

— Я тоже больше не хочу тебя терять.

А на следующий день к нам домой заявился отец Ковалёва, представительный, лощёный, с пронзительным взглядом. Выглядел он дорого, официально и слишком идеально. Запах парфюма приятно щекотал нос. Он долго рассуждал о том, какие мы ещё дети и что нам нужно заботиться о будущем, а сейчас нам кажется, что море по колено, и мы не думаем ни о чём. Я совершенно не понимала, что он от меня хочет, пока он сам прямым текстом не сказал:

— Яна, ты пойми, у Ильи большое будущее, и он заботится о нём, но от ошибок никто не застрахован. Ты тоже позаботься, пожалуйста, о себе. Скоро поступление, и деньги точно пригодятся. Это тебе в качестве моральной компенсации, в благодарность за то, что не стала хоронить будущее Ильи. — И он вложил в мою руку рулон свёрнутых купюр, перетянутых резинкой.

Я пребывала в полнейшем шоке, мне страшно было подумать, сколько там. Но ещё страшнее стало, когда осознала, за что отец Ковалёва дал их мне. Моргнула пару раз, чтобы прийти в себя, и начала качать головой, потому что подходящих слов подобрать никак не могла. Это было и возмущение, и отчаяние, и даже обида:

— Заберите, пожалуйста! — я протянула ему рулон денег назад.

Хоть и старалась говорить твёрдо, но голос дрожал, а потом вдруг накатила какая-то горечь за отношение отца к Илье. Ковалёв-старший только что убеждал, какой Илья способный, умный, перспективный, только ради того, чтобы я его пожалела.

— Я и не собиралась заявлять, потому что ничего между нами и не было. Илья просто-напросто всё придумал, чтобы выпендриться перед пацанами, а это разлетелось по всей школе.

Ковалёв-старший смотрел пристально, словно сканировал меня, потом даже выдохнул с облегчением, расслабился:

— Хорошо, если так, но тебе всё равно это нужнее! Я два раза не предлагаю, — он сам чуть опустил мою руку с деньгами и отвёл её в сторону.

— Нет, возьмите! — но я снова рывком протянула ему деньги. — И не говорите никому, что приходили ко мне с таким предложением! Ведь, если кто-то узнает, это будет значить, что вы не поверили в невиновность собственного сына!

Я сама была в шоке, что заявила это, но деньги жгли мне ладонь. Ковалёв-старший чуть усмехнулся, забрал рулон, вглядываясь проницательным взглядом мне в глаза:

— Удивлён! Быть может, ваше поколение и не такое уж потерянное. Может, вы и подружились бы с Ильёй, раз он тебя не обижал?

— Мы не подружимся, — буркнула я себе под нос, но оставила претензии при себе, чтобы Ковалёв-старший не решил, что вымогаю моральную компенсацию.

Отец Ильи попрощался с моими родителями и ушёл. И сколько мама ни допытывалась, что он хотел, я молчала, как партизан. В голове не укладывалось, как родной отец может не поверить собственному сыну. Даже я верила, что в Илье есть хорошее.

А мне оставалось только ждать, когда шумиха вокруг моего имени утихнет, впрочем, класс оказался на моей стороне. Ребята меня поддерживали, никто не издевался, не травил, но истинную причину своего побега я так и не рассказала. Для всех это осталось просто серьёзной ссорой с родителями.

И я не знаю, что бы делала, если бы рядом не было Инги и Тима. Особенно Тима. Его ободряющие слова, улыбки, шутки, крепкая горячая ладонь всегда были рядом со мной. И поэтому в гимназии я держалась легко. Тим был словно моей бронёй от всего негатива и хайпа. Жаль, что виделись мы с ним мало, после уроков он уезжал на реабилитацию для разработки кисти, а потом сразу на тренировку. И мне его так не хватало!

К Инге меня пока тоже не отпускали, хоть отец и перестал меня встречать и провожать, но о ночёвке пока не было и речи. Подруга пару раз заглядывала ко мне сама, но в основном стала торчать у Артёма. Хоть она и говорила, что между ними ничего нет, якобы ей просто не хочется сидеть дома одной. Но, как я ей ни писала, она мне вечно отвечала: «Я у Тёмы». Похоже, моя вписка у него их сблизила.

Постепенно жизнь возвращалась в своё русло. Как бы я ни отгораживалась, но постепенно оттаяла к родителям, простила их. Они не давили, вели себя так, будто ничего не изменилось, и я знала, что им не всё равно. Я не смогла разом вычеркнуть их из своей жизни, как бы ни старалась, слишком была привязана, по-прежнему любила.

Приближались майские праздники, и папа заговорил о поездке в горы. Я почему-то думала, что из-за моего побега всё отменится, но, похоже, жизнь и мир изменились только для меня, точнее, внутри меня. Потому что родители, да и все вокруг, вели себя как обычно, словно ничего не поменялось, но у меня в груди по-прежнему саднило.

Я всё равно горевала, ведь потеряла настоящих родителей, биологических, и, видимо, эта утрата как-то отпечаталась на моём лице, потому что все кругом мне говорили, что я стала очень грустной. Прошло слишком мало времени, чтобы эта рана зажила.

— В горы-то едем? — спросил папа за обедом. — Я уже все вещи собрал. Через два дня надо трогать.

— Мне надо подумать, — вздохнула я.

— Поехали, переключишься, проветришь мозги! Тебе нужно сменить обстановку!

Возможно, папа был и прав, если Инга и Тим поедут, вместе мы можем отлично провести время. Только мне до сих пор не давали покоя настоящие родители, слишком много вопросов оставались без ответов. И после папиных воспоминаний об аварии мне не хотелось больше лезть к нему в голову, да и что он мне может рассказать, он же их не знал. Вот бы найти человека, помнящего моих родителей, увидеть их его глазами.

— Пап, а ты помнишь что-нибудь про моих родственников, ну... биологических?

Папа сразу как-то помрачнел, потёр лоб:

— Почти ничего и не помню. Знаю, что у тебя остались родственники по отцовской линии, — папа сжал губы. — Но они жили в Канаде и приехали только на похороны твоих родителей. У них возникли трудности с опекой, чтобы вывести тебя заграницу, и поэтому они просто оформили отказ. Я с ними не встречался и не общался, ни имён, ни адресов не знаю, — Папа вздохнул. — Ещё была по материнской линии бабушка, с ней тоже всё непросто. Она была то ли геологом, то ли спелеологом, и в одной из экспедиций пропала без вести, как раз когда погибли твои родители. Говорят, что экспедицию завалило в пещере, но, так как тел не нашли, по истечении времени дело закрыли. Поэтому и тебя долго не переводили в дом малютки, потому что про твою бабушку ничего не было известно, и только когда дело закрыли, нам разрешили тебя удочерить.

Что-то смутно знакомое промелькнуло в голове. Экспедиция спелеологов, пропавшая без вести, я же уже слышала такую историю. А когда сопоставила даты, даже сердце забилось чаще от подобного совпадения, а ведь это было крошечная ниточка к моему прошлому.

— А имени, фамилии бабушки ты не помнишь, случайно?!

— Нет, конечно! Столько лет прошло!

— Папа, мне нужно срочно к Инге! Я вернусь вечером, обещаю! — тут же подорвалась бежать я.

Лишь написала подруге, что сейчас приду, догадывалась, что она у Артёма, поэтому не стала подниматься к ней и сразу позвонила в дверь Артёма.

— Какие люди! — хмыкнул он. — Ингу ищешь?

Подруга выглянула из кухни и махнула мне, приглашая внутрь.

— Артём! — чуть ли не налетела на него я. — У тебя есть информация о людях, кто был с твоей мамой в экспедиции? Ты говорил, она присылала тебе фото.

— Были где-то, — почесал он затылок. — Все письма у меня в коробке хранились, сейчас достану. Зачем они тебе?

— Возможно, моя бабушка была в экспедиции вместе с твоей мамой!

Мы разбирали письма вдвоём с Ингой, Артём сказал, что ему это неинтересно, и, притащив нам коробку, ушёл работать. Заявил, что совершенно не против, если мы будем читать его письма. Но мы искали фотографии, упоминания членов экспедиции. И первое попавшееся фото их экспедиции не оставило сомнений. В центре стояла женщина лет сорока на вид, худая и невысокая, но мне казалось, что это именно она моя бабушка. Мама Артёма стояла рядом, такая молодая, это была её первая экспедиция.

— Я думаю, это она! — ткнула я пальцем в худую женщину.

Инга посмотрела на меня, на неё, пожала плечами:

— Ну, если ей скинуть лет тридцать-сорок, то вполне можно найти сходство, волосы вроде как у тебя, да и рост.

На обратной стороне фото были подписаны все члены экспедиции. Женщину в центре звали Васильева Тамара Тимофеевна, она как раз была руководителем экспедиции и заведовала кафедрой в институте. А дальше я пошла гуглить, искать её фотографии. В интернете обнаружилась информация и о погибшей экспедиции, и о самой Тамаре Тимофеевне. А когда я наткнулась на статью о трагической гибели в аварии дочери и двухлетней внучки Васильевой, стало совсем жутко. Всё было описано так, как видел отец, но почему в статье писали, что ребёнок погиб?!

Статью закинула папе в мессенджер:

«Это та самая авария? Почему тут пишут, что ребёнок погиб?»

Через некоторое время папа ответил:

«Да, но ребёнок не погиб, в статье ошибка».

Ещё в статье было написано, что мой биологический отец был дирижёром, Олег Бондарев. Интернет помнил всё, жаль, что не в таких количествах, как сейчас, но всё равно я сумела найти и фотографии своего биологического отца, нашла несколько снимков бабушки, только о маме ничего не писали, даже имени не было упомянуто.

Но Инга, глядя на фото в интернете, сказала, что у меня глаза отцовские. Стало вдруг так грустно, что мои родители погибли. А ведь они не отреклись, не отказались, не бросили меня, наверняка любили. Не помня их, я всё равно тосковала по ним. Очень хотелось узнать, чем они жили и какими были.

Затем опять погрузилась в коробку Артёма, искала то самое письмо из последней экспедиции его матери. Быть может, там остались целы карты и маршруты, и тогда хоть косвенно я смогу связать себя с родной бабушкой. Внутреннее чутьё мне подсказывало, что, пройдя этим же маршрутом, возможно, я найду подобие покоя.

Я попросила у Артёма одну из последних фотографий из экспедиции, хотела оставить себе на память о бабушке, которой не помнила и не знала. Другие снимки просто перефотографировала на телефон. Бабушка везде улыбалась, но улыбки были будто приклеенные, глаза смотрели задумчиво. Почему-то я была уверена, что она бы меня не бросила, не отказалась бы от внучки. А иногда накатывало сомнение, а вдруг это не она, и я себе всё придумала, чтобы хоть как-то зацепиться за имена и прошлое.

Сделала ксерокопии карт и маршрутов и показала папе, он сверился со своим намеченным маршрутом и скривился:

— Яна, мы едем в горы всего на пять-шесть дней, а тут только в одну сторону идти полторы недели.

— Давай хоть часть маршрута пройдём, пожалуйста!

— Тут даже нетуристические тропы, кто знает, как там будет. Здесь надо идти через лес, там будет грязно и холодно, здесь по лугам, и, если повезёт, доберёмся до подножия, и сразу же придётся развернуться назад, мы просто не успеем, — папа водил пальцем. — Это ещё если мы идти будем бодренько.

— Пожалуйста! — взмолилась я. — Хоть сколько-нибудь.

И папа, в очередной раз вздохнув, сдался. А мы дружно принялись собирать вещи. У Тима вообще энтузиазма оказалось больше, чем у нас всех вместе взятых. Хоть его и не взяли на соревнования, он недолго расстраивался. И с каким-то маниакальным усердием постоянно разминал и растирал кисть, не расставался с эспандером.

В машине я обратила внимание, как отлично Тим поладил с моим отцом. И если сначала Тим называл папу дядь Серёжа, то сейчас проскальзывало Сергей. Такими темпами скоро папа для Тима превратится в Серёгу. Но они общались легко, без официоза, впрочем, папа и с Ингой неплохо ладил, но по-другому, как-то сдержанно.

Помню, когда Инга заявилась в новом ярком образе с выбритым виском, папа вытаращился на неё и потом добавил:

— Ян, ты это... Если такие же эксперименты решишь на голове провести, предупреди заранее, я запасусь «Корвалолом».

Я не очень любила дальние поездки, но в этот раз с такой компанией даже долгая дорога казалась позитивной. В основном слушали музыку, радио, но, когда въезжали в области, где радио не работало, Тим врубал свою колонку. Папа у меня не фанател от «Драгонсов», называя их «странными мужиками», и, когда в очередной раз они запели, жалостливо простонал:

— Опять эти странные мужики, давайте уже что-нибудь другое послушаем.

— Ок, что ты слушаешь? — у Тима целая карта памяти была забита различными подборками музыки.

— Он слушает музыку для думеров[1], — отозвалась я.

— А по-русски? — хмыкнул папа.

— Вот все эти унылые депрессивные напевы с гитарным перебором и есть музыка для думеров. Хоть ты и блумер[2], — усмехнулась я.

— Вышлите пояснительную бригаду, а то я не знаю, мне сейчас гордиться или оскорбиться?

— Думеры — это поколение, кто родился после девяностых, унылые чуваки, — пояснил Тим. — А блумеры — кто до девяностых родился, наоборот позитивчики.

— Спасибо за просвещение, зумеры, — с улыбкой покосился на Тима папа. — Врубай тогда музыку для думеров. Яна вон в теме, что мне нравится.

— Сейчас. Это в Пашиных подборках нужно искать, он периодически такое слушает, — ковырялся Тим в смартфоне.

— Тот самый Павлик? — хмыкнул папа. — Соня его до сих пор вспоминает.

— Хорошими словами?! — рассмеялся Тим.

— Какими научили, такими и вспоминает.

Пашина музыка папе зашла, но мы с Ингой уже через два часа взвыли от тоски и однообразных заунывных напевов.

— Тим, а давай теперь что-нибудь из моего плейлиста? — Инга протянула смартфон, а я злорадно захихикала. Ведь это было даже хуже, чем музыка для думеров.

После получаса воплей «умирающих девиц» в дуэте с Ингой, взвыли уже папа с Тимом, а когда Алена Швец затянула матерные песни, папа гмыкнул и проговорил:

— Я уже даже начал скучать по странным мужикам. — Папа остановились у ближайшей заправки, и мы сделали привал.

Первую ночь мы провели в машине. Спали мало, потому что выезжали очень рано, папа даже немного доверил руль Тиму. Вторую ночь остановились в придорожном отеле. В комнате вели себя тихо, чтобы выспался наш водитель. Папа вырубился мгновенно. А мы втроём вышли за двор, посмотреть на звёзды. Вытащили из машины пенки, развалились на короткой траве и смотрели на небо. В кромешной темноте звёзды казались такими яркими.

— А в горах они ещё ярче и кажутся ближе, — шёпотом заговорила я.

— Дальше можно не ехать, здесь уже хорошо. Разобьём палатку, разведём костёр, — хмыкнул Тим.

На трассе шумели машины, а мы разговаривали почему-то шёпотом, видимо, боялись спугнуть волшебство момента. Вскоре я начала задрёмывать, но сквозь сон слышала шёпот Инги и проснулась, услышав своё имя:

— Всё, Янку вырубило. Придётся её тут оставить.

— Я бы и сам тут остался, да холодно, и комары жрут, — ворчал Тим и периодически шлёпал себя. — Откуда они взялись так рано?!

— А меня не кусают, Янка как-то сказала, что от меня пахнет бензином, может, поэтому они меня не трогают.

— Чем же пахнет от меня, что они так достали? — раздался новый шлепок со стороны Тима, и он встал. — Я больше не могу!

— У Янчика куча спреев от насекомых в рюкзаке, надо было тебя побрызгать, — Инга тоже встала, голос раздавался надо мной.

— Сейчас дам, но рюкзак в номере, — продирая глаза, тоже приподнялась я. Тим подал мне руку и потянул на себя.

Закинув пенки в машину, мы поднялись к номеру. И, стоя треугольником, переводили взгляды друга на друга. Первой не выдержала нашу игру в гляделки Инга:

— И? Кто закрывал дверь?

— Я, — и тут до меня дошло, чего мы ждали друг от друга. Ключ я благополучно оставила в номере, захлопнув дверь. — Блин, я ключ оставила внутри.

— Я могу влезть через окно, — предложил Тим.

— Не надо! — остановила его я. — Третий этаж, и вдруг оно заперто. Постучим, папа откроет.

Но, сколько мы ни стучали, дверь нам никто не открыл, папа, видимо, крепко уснул.

— На ресепшене пошли спросим, может, запасной есть.

Но самого администратора внизу не оказалось, нашли мы его спящим в маленькой комнатке на раскладушке, за стойкой информации. Но будить не стали.

— Заходи, кто хочешь, бери, что хочешь, — хмыкнула Инга, перебирая ключи от номеров. Запасных не было.

— Может, всё-таки в окно? — не унимался Тим.

— Не надо в окно! — одновременно проговорили мы с Ингой.

— У меня же есть ключи от машины, и диванчик в холле, так что не пропадём, — бодрилась я.

— В машине и палатка есть, — Тим фонтанировал идеями.

— А ещё уже почти час ночи! — зевнула Инга.

В итоге мы пошли спать в машину. Вот папа завтра удивится, когда проснётся. Посмотрели, называется, на звёзды. Я на всякий случай оставила записку на стойке администратора, чтобы предупредили папу, что мы спим в машине.

Он подкалывал нас потом до самого Алтая:

— Как белым людям организовал номер, мягкие кровати, душ перед полевыми условиями. А им, видите ли, погулять захотелось.

[1] Думер(сленг.) -- тот, кто родился с 1993 по 1999 год, представитель «по-настоящему потерянного поколения» Апатичный, депрессивный, склонный к саморазрушению, антисоциальный человек. Так же существуют глумер (просто грустный человек) и блумер (излишне жизнерадостный)

[2] Блумер(сленг.) -- Это оптимистичные миллениалы, которые видят хорошее там, где его нет

Последний раз перед подъёмом в горы, мы заночевали в туристическом кампусе рядом с какой-то деревушкой уже в горном массиве. Людей на праздники в горах было немерено, но нам предстоял путь по собственному маршруту. На парковке кампуса оставили машину, и папа на всякий случай предупредил, что мы вернёмся через пять-шесть дней, передал администрации наши маршруты.

А с раннего утра, позавтракав, мы отправились в путь. Хоть шли и по лесу, но постоянно поднимались. И на энтузиазме топали бодро, весело. Первым шёл папа, за ним Инга, потом я, и замыкал нашу колонну Тим. Но когда с тропки пришлось свернуть, наше движение замедлилось. Тропы не было, пришлось перелезать через упавшие деревья, обходить ветки и кусты, и всё время подниматься.

Пахло лесом, земля была ещё мягкая, сырая, грязь прилипала к высоким ботинкам. Идти стало тяжеловато. Но зато кругом стоял запах весны, пробудившейся весны, в верхушках деревьев путались лучи солнца, пели птицы, а воздух был густой, чистый до головокружения и такой вкусный, что хотелось дышать полной грудью. Но стоило мне зазеваться, прикрыв глаза и наслаждаясь запахом леса, как я, чуть оступившись, тут же лицом впечаталась в паутину и на несколько секунд даже встретилась с тремя парами глаз её мохнатого хозяина.

Он подмигнул мне и полез по носу на лоб, щекоча своими лапами переносицу, а я от ужаса даже дар речи потеряла, но замерла как вкопанная, и на меня чуть не налетел Тим:

— Ты чего?

— А! У! К! — дёргалась я в припадке, стряхивая с головы это чудовище.

Со стороны, наверное, это походило на танец сумасшедшего шамана, потому что Тим расхохотался, стряхнул паука с моей головы. На земле тот уже не казался таким огромным, быстро побежал по своим делам. Я выдохнула, отлепила от лица остатки паутины, посмотрела на улыбающегося Тима:

— Спасибо! Я вообще не боюсь пауков, а тут прям по лицу! Фу!

— Заметно, что не боишься! — хмыкнул он и поторопил меня. — Ускоряйся, а то отстанем.

Мы поспешили за Ингой с папой.

— Знаешь, за что я тебя люблю? — вскоре снова подал голос Тим.

— Нет, — чуть обернулась я и улыбнулась.

— За то, что ты не раздавила того паука!

Я рассмеялась:

— А если бы раздавила, разлюбил бы?!

— Задумался бы о правильности своего выбора, — тоже со смехом ответил Тим.

А я даже остановилась, обернулась и посмотрела ему в лицо, он улыбался.

— Ты это сейчас серьёзно?! Бросил бы меня, если бы я раздавила паучка?

— Ты иди. Не волнуйся, не бросил бы, — хмыкнул он и кивнул на удаляющуюся спину Инги. И когда я вновь пошла, заговорил: — Просто это естественная реакция на всяких насекомых, их хочется прибить, особенно когда они так пугают. А ты его проводила с дороги и только потом пошла, чтобы не наступить. Это было мило.

— Может, я испугалась, что он ядовитый, — хмыкнула я.

— Ты бы тогда орала так же, когда он тебе на лицо прыгнул, — рассмеялся Тим.

— А вот знаешь! Ты позапрошлой ночью столько комаров прихлопнул, ещё и обматерил их всех, и ничего, у меня ни разу не возникло желания тебя бросить!

Тим позади расхохотался ещё сильнее:

— Это хорошо, что твоя любовь не измеряется в убитых комарах.

— Зато твоя, похоже, измеряется в отпущенных паучках!

К обеду мы сделали небольшой привал, перекусили, после чего идти, разморённым, уже не хотелось. Быстро упаковали вещи по рюкзакам, и папа дал нам отдохнуть десять минут перед следующим марш-броском. Я села на пенку, привалившись к стволу дерева. Инга села рядом, а Тим вообще расстелил пенку перпендикулярно мне, лёг и голову положил мне на бедро. Затем сорвал тонкий прутик от дерева и попытался попасть им мне в нос, щекотал лицо и постоянно смеялся, когда я морщилась. В итоге я не выдержала и закрыла ему глаза ладонями. Тогда он начал мотать веточкой из стороны в сторону вслепую, зато мне удалось отобрать прутик, и я сунула его Тиму в рот. Он начал плеваться, отодвинул мою ладонь с глаз:

— Фу, горькая какая.

— Это клён. Вот не буду тебя, горького, теперь целовать, — хмыкнула я.

Инга, сидевшая рядом и наблюдавшая за нами, рассмеялась:

— Тим съел всё, что наковырял у Янки в носу.

— Фу! Инга! — моё воображение не на шутку разыгралось. — Он там ничего не наковырял!

А Тим лишь рассмеялся.

Мы шли и прикалывались, слушали музыку, фотографировались, а папа нас постоянно подгонял:

— Нам нужно успеть до темноты выйти к речке, там и разобьём палатку. Ускоряемся, народ, ускоряемся!

Когда мы вышли к узкой речке, больше походившей на ручей, ноги у меня гудели. Речка в тишине приветливо журчала. Инга растёрла себе большой палец на ноге новыми ботинками и первым делом, сбросив рюкзак, разулась и опустила ноги в реку, завизжала:

— Ледяная!

— Зато чистейшая! Её пить можно, — добавил папа.

Тим, сбросив рюкзак, лёг прямо на коротенькую траву, раскинул руки и ноги и делал «звёздочку», как на снегу. Папа хмыкнул, глядя на него:

— Тимофей! Если ты не прививался от энцефалита, лучше встань! Здесь клещей море.

— Ты, пап, очень вовремя об этом говоришь, — я подошла к подскочившему с земли Тиму с аэрозолем репеллента и в очередной раз обрызгала его с ног до головы.
Эту процедуру я проводила трижды в день с каждым. Папа успел напугать нас клещами ещё в дороге, поэтому, глядя на испуганное лицо Тима, я рассмеялась:

— Ты штаны в носки заправь, чтоб уж наверняка.

Палатку папа с Тимом поставили быстро, мы с Ингой в это время кипятили воду и варили «варево» на газовой плитке, помешивая кашу веточками, потому что ложки оказались у кого-то на дне рюкзака, и мы решили достать их потом. Стояли и принюхивались к тому, чем пахнет каша с тушёнкой, и тихо переговаривались.

— Вы как две ведьмы, — подошёл к нам Тим.

— Осталось бросить крысиный хвост и рог единорога, — подыграла ему Инга, коварно ухмыльнулась.

— Ага, Инга свою мозоль туда уже бросила, — рассмеялась я.

Стемнело быстро, и сразу стало не по себе, рядом журчала речка, а лес, наоборот, наполнился тишиной. Но вокруг нас стрекотали сверчки, где-то вдалеке ухала сова, слышались ещё вопли каких-то птиц.

Аппетит после долгой дороги по свежему воздуху разыгрался такой, что каша с тушёнкой казалась пищей Богов. Мы ели молча, торопливо. Папа посмеивался:

— Спать будете вообще без задних ног!

— А кто-то и без передних, — поморщилась Инга.

Она до сих пор сидела без обуви, после того как отмочила натёртую ногу в реке.

Мы сидели у костра, я заклеивала пластырем мозоль Инге. Аптечка лежала у меня в рюкзаке, и мне поручили роль лекаря. Тим сидел и заворожённо смотрел на огонь, разминал кисть эспандером. Свет от огня словно вытачивал его лицо в темноте, Тим выглядел таким серьёзным и красивым. Он замер, словно был сделан из воска, и его вид зачаровывал меня.

Но, поймав мой взгляд, он улыбнулся и сразу ожил:

— Мы к горам когда выйдем?

— Завтра днём по плану выйдем из леса, сделаем привал, и ещё сутки по лугам до гор. Дойдём до водопада, и потом назад! — поделился планами папа.

Инга тяжело вздохнула, и я ей сочувствовала, идти с натёртыми ногами одно мучение. Несмотря на усталость и холод, уходить в палатку никто не торопился. Каждый словно обрёл что-то своё, сидя у огня. Инга, вытянув босые ноги, слушала журчание воды, треск костра. Тим смотрел на огонь, почти не моргая, видел там что-то своё. Папа пересматривал карты, что-то рассчитывал, подписывал, рисовал, сверялся. Отблеск огня играл на линзах его очков. А я обводила их всех взглядом, и мне становилось спокойно.

Я заряжалась, наполнялась, но ведь не от гор. Меня вдруг озарило. Моё место силы не в горах, моё место силы рядом с любимыми и дорогими мне людьми. Достаточно быть рядом и дышать одним с ними воздухом. Мне оказались не так нужны горы, не так нужна вся эта магия природы, если её не с кем разделить.

Три года назад я приболела и не захотела ехать с папой, и тогда он тоже остался дома.

— Почему? Ты ведь так любишь горы! — не понимала тогда я.

— А зачем мне горы одному.

Тогда я его не поняла, а сейчас ощутила магию единения с любимыми людьми на себе.

Инга прихрамывала, но, стиснув зубы, шла вперёд. Что бы утешающего я ей ни говорила, поход продолжался, и запасных ботинок у меня не было, а меняться обувью она отказалась.

Второй день погода была на нашей стороне, лучи солнца пробивались сквозь листву. Птицы весело подпевали. Мы шли вдоль реки, которая то сужалась, то расширялась, петляла и вытачивала собственное русло. И будто подгоняла нас своим журчанием.

Не считая молчаливого напряжения на лице Инги, настроение у остальных было хорошее. Тим врубил свою колонку, тропка расширилась, и мы с ним шагали рядом, держась за руки. Он меня даже пытался ускорять, чуть подтягивал и придерживал за локоть на подъёмах и камнях. К обеду мы действительно вынырнули из леса, и глаза ослепила бескрайняя степь лугов, а за ними уже виднелись далёкие снежные пики гор. Такой яркий и солнечный пейзаж никого не оставил равнодушным. Но всем пришлось переодеваться, стягивать куртки и доставать солнцезащитные очки и средства от солнца.

И, прежде чем продолжить путь, ещё в тени деревьев, мы сделали привал. А после еды появилось естественное желание посидеть и отдохнуть. Зевали все, даже папа, который всю дорогу подбадривал нас, тоже пару раз зевнул, но сдался и уселся рядом.

— Мы с вами так совсем из графика выбьемся, а нам нужно дойти до озера до темноты.

— Кстати, мы зеваем не потому, что не выспались, — вдруг осенило меня. — Кислорода меньше на высоте.

— Здесь не так уж и высоко, — снова открыл карты папа, он с ними вообще не расставался и смачно зевнул.

— Разбудите меня, когда пойдём, — Инга натянула на глаза панамку и вытянулась на пенке, снова демонстрируя нам свои голые пятки. Теперь она натёрла и вторую ногу, а ранозаживляющая мазь и пластыри её не спасали.

— Спим чуть ли не в куртках, а на солнце прям лето, — Тим стянул с себя толстовку и термофуфайку, надел футболку.

Идти по степи было легче, но солнце припекало. А когда поднялись на один из холмов, мы нашли первоцветы и вдалеке увидели сиреневый склон маральника, нужно было преодолеть низину, чтобы оказаться там.

— Вау! Идём туда! — Инга тут же принялась фотографироваться.

Мне кажется, папа уже был готов отобрать у нас телефоны, потому что кругом было так красиво, что мы, не переставая, фотографировали всё подряд и из-за этого вечно притормаживали.

А папа постоянно ворчал:

— Вы даже здесь не расстаётесь с телефонами!

Но до склона с маральником мы не дошли, мы почти спустились в низину, когда с другого склона к нам наперерез выбежал бурый медведь. Папа первый его заметил и остановился. Я рефлекторно сжала руку Тима. Сердце забилось так быстро и гулко, что я думала, пробьёт грудную клетку. А колени стали ватными и такими слабыми. Медведь пугал не только меня, на лице Инги застыл ужас. Зверь спускался со склона так резво, что, даже если мы прямо сейчас сорвались бы на бег, он всё равно нас настиг бы.

А Тим высвободил мою руку, сбросил рюкзак и, ничего не сказав, побежал навстречу медведю. Мы даже опомниться не успели, как он сорвался. Папа дёрнулся было его остановить, но не успел, лишь проорал вслед:

— Тимофей, стой! Вернись!

Тот обернулся и на бегу крикнул:

— Я его отвлеку, потом догоню вас!

— Вернись, сейчас же! — впервые я видела папу таким злым. Тим не подчинялся ему.

— Тим, стой! — я тоже готова была сорваться с места, если бы только могла догнать и остановить Тима.

Но он не обернулся. Папа выругался, проговорил нам:

— Если что, орите что есть мочи! Медведи не любят шума! — тоже сбросил рюкзак и поспешил за Тимофеем, орал ему, чтобы тот остановился.

Медведь прекрасно видел нас всех, но не сбавил хода, бежал прямо на Тима, а тот к нему, но чуть сворачивая в сторону противоположного склона. Папа от Тима заметно отставал и не переставал орать, чтобы тот вернулся. А меня сковал какой-то ужас, внутри всё холодело и холодело по мере того, как медведь приближался к Тиму.

— Вот придурок! — взяла меня под руку Инга и прижала крепко-крепко к себе, меня потряхивало.

Мне хотелось зажмуриться, чтобы не видеть ничего этого, я кусала губы до крови. Рядом с нами вдруг проскакал на лошади мужчина, быстро обогнал отца, догнал Тима и, что-то громко крича, помчался на медведя, словно казак с шашкой наголо. Зверь заметил наездника на лошади, развернулся и побежал прочь. Тим резко остановился, обернулся на нас, побежал назад. Но, когда поравнялся с папой, я думала, отец его ударит, по жестам можно было понять, с какой злостью принялся его отчитывать.

Наездник ещё проскакал вперёд, отгоняя медведя за склон, а потом развернул лошадь к папе с Тимом, которые уже шли к нам. Папа был явно не в духе, что-то говорил Тиму, тот шёл рядом, опустив голову. Мужчина на лошади догнал их, спешился, и папа пожал ему руку, они заговорили, потом он кивнул на нас, и уже втроём они поспешили к нам.

Лицо наездника мне показалось смутно знакомым, я его точно где-то видела, но не могла вспомнить где.

— Равиль! — представился он и, встретившись со мной взглядом, как-то резко перестал улыбаться, словно тоже узнал. Но мы точно никогда не встречались. Может, он какая-то знаменитость, или я видела его в интернете. Тёмные волосы, узкий разрез глаз, около сорока лет на вид. Может, солнечный свет так падал, но мне показалось, что его карие глаза светились коричневыми искрами, как от магии шара.

Но он быстро перевёл взгляд на Ингу, а потом и вовсе переключился на разговор с отцом. Инцидент с медведем как будто все забыли, лишь Тим был мрачен, как никогда, нацепил толстовку, натянул капюшон и шёл в стороне. Я старалась прислушиваться к разговору отца с Равилем, но за Тима переживала больше. Подошла к нему, взяла за руку, заглянула за капюшон: брови нахмурены, губы сжаты.

— От медведя нельзя убежать или влезть на дерево, — тихо заговорила я. — Лучше сразу притвориться мёртвым.

— Ещё и ты мне расскажи, какой я дебил, — сердито выдал Тим.

— Я испугалась за тебя. Мы тебе кричали остановиться, а ты не послушался, — сжала его руку крепче, вдруг решит вырвать её.

— А я испугался за тебя, — буркнул он из-под капюшона и протяжно выдохнул.

Ещё в дороге папа строго-настрого запрещал отбиваться от группы, наставлял, что мы команда и должны быть вместе. Поэтому я понимала, почему он так разозлился на Тима.

— Народ, Равиль приглашает нас сегодня остановиться на ночь и погостить у него, — обернулся к нам папа. — Как вы на это смотрите?

— Мне всё равно, — хмуро выдал Тим из-под капюшона.

Не любила его это «закрытое» состояние, он уходил в себя, и вообще было непонятно, что там спрятано под его капюшоном.

Я снова встретилась взглядом с Равилем, и по спине пробежал холод, в его глазах я увидела искры, серебристые, белые, коричневые. Глаза его действительно светились. Стало так жутко, что я тут же отвела взгляд, боясь, а вдруг он догадается, что я вижу его магию. А что, если и он заметил искры в наших с Ингой глазах?

— Н-нет, — покачала я головой и с мольбой в глазах посмотрела на папу. — Давайте уж дойдём, куда хотели! Пап, ты мне обещал!

— А я думал, прекрасные юные создания предпочитают тёплую кровать и горячую ванну холодным вечерам в палатке, — с улыбкой проговорил Равиль. — У меня есть лошади и квадроциклы, можно путешествовать с удовольствием. Доедем и до водопада, и до озера, как вы хотели, покажу вам самые лучшие места и провожу назад.

— От лошади я бы не отказалась, — вздохнула рядом Инга, похоже, мозоль её доконала, она хромала и постоянно морщилась.

И Равиль подвёл свою лошадь к ней:

— Залезай! Держись вот здесь. Одну ногу ставь на стремя, вторую закидывай.

Инга удивлённо посмотрела на него, но не растерялась. Скинула рюкзак, залезла в седло с помощью Равиля, улыбнулась:

— Всегда мечтала покататься на лошади!

— Мечты должны сбываться! — улыбался Равиль, вёл лошадь за поводья.

А меня обдавало волнами ужаса, я очень боялась Равиля, всем нутром чувствовала опасность, исходившую от него. Но Тим закрылся, Инга наконец-то улыбалась, покачиваясь в седле, папа — единственный человек, на которого я надеялась.

— Не отказывайте мне в хорошей компании, — он обернулся на меня. — Уверен, вам понравится.

— Ян, думаю, не нужно отказываться. Равиль всё-таки нас спас от медведя, — смотрел на меня папа. — Идём.

Как им объяснить свои опасения, я не знала. А кричать без доказательств, что нельзя идти с ним, — только выставлять себя лишний раз истеричкой. Может, я себе всё накручивала, и всё не так страшно. Хотя то, что Равиль вдруг стал таким гостеприимным, было подозрительно.

Я кивнула, чуть притормозила Тима, чтобы мы шли позади отца и Равиля, и наклонилась к его капюшону, прошептала:

— Тим, нам нельзя идти с Равилем, это опасно.

Он выглянул из-под капюшона, смотрел, приподняв брови.

— У него глаза светятся, как от шара, только коричневым. Я видела искры.

Тим сразу нахмурился, посмотрел вслед уходящим. Папа обернулся к нам:

— Не отставайте!

Мы ускорились, и, поравнявшись со всеми, Тим вдруг заговорил:

— Думаю, нам нужно вернуться! Да и поспать в тёплой кровати можно и дома. Мы сюда именно за палатной романтикой, природой, звёздами ехали, а будем отсиживаться в гостях. Давайте уже, раз в диких условиях, будем в диких условиях до конца!

— Мы уже посмотрели на тебя в диких условиях! Рыцарь, блин, с голыми руками на медведя! — хмыкнула Инга.

— Пап, мы же вроде команда, — уговаривала я отца и намекнула, что против чужака. — Пойдёмте командой до конца.

— Что ж, решать вам! — мы добрались до вершины склона, и Равиль остановил лошадь, развернулся к нам и смотрел на меня с Тимом пристально, не улыбаясь. Мне казалось, что мы его бесили, но он не показывал ни единой эмоции. Но потом изогнул бровь. — Отказываться от гостеприимства того, кто вам помог, как минимум невежливо. И даже немного обидно!

— Тимофей, Яна! Ну правда, нам даже по пути, да и Инга мучается. Если вы так хотите, то можем заночевать в палатке, идём! — кивнул папа и снова двинулся в путь.

Мы не смогли их переубедить, и Тим шепнул мне:

— От меня ни на шаг, будем держаться вместе.

К вечеру пошёл дождь. Солнце спряталось за тяжёлые тучи, и резко похолодало. Но зато мы как раз добрались до резиденции Равиля. Хоть и в дождевиках, но продрогшие до костей. Поднялись на холм, а внизу увидели огромное огороженное подворье на другой стороне холма.

— Ого, да у тебя тут чуть ли не целый замок! — папа с Равилем явно нашли общий язык.

Разговаривали всю дорогу про горы, про туризм, про жизнь на Алтае, какие-то обычные темы. Я прислушивалась, пытаясь выведать хоть что-то полезное, но ничего нужного мне так и не узнала.

В низине в загоне бродили лошади. Весь холм и низину занимали различные постройки, а по центру находился огромный дом, издалека походивший на дворец.

— Я люблю лошадей, — кивнул Равиль на загон. — Своего рода хобби. А в таких местах порой единственное место передвижения.

— Это деревня, или всё это ваше? — расспрашивала Инга.

— Моя деревня, — хмыкнул он.

С Равилем здоровались люди, его рабочие. Народа встречалось много, и правда на целую деревню. Отпустив лошадь на конюшню, Равиль привёл нас в дом. Огромный дом. Я такие видела разве что в фильмах, с высокими сводами, с колоннами, с огромным пространством. Экскурсию он нам не стал проводить, лишь сказал:

— Места хватит всем. Я попрошу выделить комнаты отдельно девочкам и мальчикам.

Нас действительно отвели в спальни, лысый дядька сказал, что через полчаса ужин, а пока мы можем переодеться и помыться. И наконец-то я могла поговорить с Ингой.

— Это ни на отель не похоже, ни на гостевой дом. Сюда ещё так просто не добраться, заметила, что дорог нет, — осматривалась она. — Слушай, а вдруг они какие-то сектанты. Куда мы попали?!

— Инга, всё гораздо хуже! — я понизила голос. — У Равиля искры в глазах. У него тоже внутри шар.

Инга как стояла, так и зависла, широко открыв глаза:

— Надо валить тогда! Вообще, он вроде на вид нормальный мужик. Ты уверена?

— Да! И у меня предчувствие, что он опасен.

— Там ливень, — Инга выглянула в окно. — Ого, сколько машин.

Я тоже подошла к окну. Комната наша находилась на втором этаже, а за домом стояли чёрные джипы-внедорожники, семь штук.

— Интересно, что он за человек такой, чем занимается?

— Он говорил, что его деятельность связана с землёй, в прошлом он был геологом, ходил в экспедиции. Говорит, что изучил весь Алтай, знает тут каждый камень, — поделилась Инга. Пока мы плелись с Тимом за ними, Инга явно прислушивалась к разговору Равиля.

В дверь постучали, это был Тим:

— Как вы? Я думаю, надо отсюда бежать. Решёток на окнах нет, ночью можно свалить. Сергей только душнит, — поджал он губы.

— Ты уговаривал папу сбежать?

— Я намекнул, что тут всё как-то мутно, и он вроде тоже согласился с этим.

Поговорить нам не дали, следом пришёл папа с лысым мужиком, и нас повели в гостиную на ужин. Удивительно, но за огромным столом Равиль восседал один, во главе.

— Равиль, а где твоя семья? — поинтересовался папа, усаживаясь справа от хозяина дома.

— В отпуске, на островах, — с полуулыбкой ответил он. — А я предпочитаю горы и лошадей.

Нас обслуживали как в ресторане, и от этого было неловко, приносили разные блюда. Но стоило отдать должное повару, всё оказалось очень вкусно, особенно после долгой и мучительной прогулки.

— А откуда у вас тут электричество, в такой глуши? — вдруг заинтересовался Тим.

— Для электричества не всегда нужны провода, можно использовать другие энергии, мальчик! — Равиль сделал акцент на последнем слове, будто указывал Тиму его место.

Но тот сделал такое невозмутимое лицо, что Равиля перекосило.

— Не заметил у вас тут ни ветряков, ни солнечных батарей. Даже реки нет. Что за энергии?

— Во-первых, река тут есть, — Равиль лишь казался невозмутимым, но его нос иногда брезгливо морщился, глаза светились коричневым. Интересно, Тим тоже это замечал? — Во-вторых, электричество можно получать напрямую из земли. Наша планета обладает огромным электромагнитным полем, надо только уметь преобразовывать эту энергию в электричество.

— И как вы её преобразуете? — Тим не унимался.

Инга с папой тоже заинтересовались, а Равиль чуть растерялся, но затем махнул рукой:

— Боюсь, вам будет это неинтересно. Это основано на индуктивности, но мы используем собственные технологии для преобразования электромагнитного излучения в электричество.

— Почему неинтересно?! Очень даже интересно, — похоже, Тим задался целью вывести Равиля из себя. — А что, если бы можно было использовать ваши разработки для всего мира, тогда в любой точке мира было бы электричество.

— Некоторые вещи лучше держать в тайне! Не все изменения нужны этому миру, а может, мир их просто не заслуживает, — Равиль смотрел Тиму прямо в глаза, а ответил настолько твёрдо, что тот замолк, опустил взгляд и принялся ковырять еду в тарелке.

Как только Тим замолчал, Равиль стал вежливым и деликатным, поинтересовался, нравятся ли нам блюда, рассказывал про чай, собранный из трав Алтая. Но когда ужин закончился, и я даже немного расслабилась, хозяин дома завёл странный разговор:

— Яна, Сергей сказал, что карты вашего маршрута принесла ты. Взяла у какого-то знакомого. Что это за человек?

Мы с Ингой переглянулись:

— Друг, — осторожно начала я. — Это карты его матери, она давно ходила в экспедицию сюда.

— А почему вы вдруг решили пойти этим путём? Маршрут не слишком живописный и местами опасный, — Равиль поставил локти на стол и сцепил руки в замок. Положил голову и проницательно посмотрел.

— Так совпало, что папа предложил сходить на Алтай, и к нам попали эти карты, стало интересно, — пожала плечами.

— Вы что-то хотели найти по этому маршруту?

— Нет, что вы! — как можно беззаботнее ответила я, потому что Равиль смотрел в самую душу, словно сканировал нутро. — Мы до конца даже дойти бы не успели...

— Значит, у вашего маршрута должен был быть конечный пункт?! — перебил он.

— Ну, не совсем у нас, на картах экспедиции есть конечная точка, — замялась я и тут же потянулась к кружке чая, лишь бы не смотреть на Равиля, у меня аж волосы на загривке шевелись, когда он смотрел своим светящимся взглядом.

За окном сверкнула молния, ливень стучал по стеклу, словно тоже просился в тёплый сухой дом. Раздался грохот грома.

— А расскажи мне правду! — после раската грома вдруг потребовал он, всё ещё держа голову на сложенных руках. — Всё, что знаешь про эту экспедицию, про вашего друга и его мать!

— Ничего я не знаю, — меня всю сжало под его пристальным взглядом. Мурашки бегали по рукам. Я чувствовала себя хуже, чем на допросе. — Это давно было, и в экспедиции все погибли, их завалило.

— Как звали человека, который дал вам карты, что он вам ещё рассказал? Я жду правду!

— Его звали Артём, больше ничего, — мне хотелось сползти под стол от его резкого тона, я с надеждой посмотрела на папу.

— Равиль, спасибо за такой вкусный ужин и гостеприимство, но мы все уже так устали, а завтра нас ждёт ещё один насыщен...

Он не успел договорить, Равиль сжал его предплечье, и папа просто обмяк, уронил голову на стол. Я встала и дёрнулась к отцу:

— Папа?!

Тим тоже сразу вскочил с места и подобрался, как для атаки, встал рядом со мной. А Равиль остался невозмутим:

— Сергей просто очень устал и уснул, не переживайте.

— Вы нам снотворного насыпали? — Инга схватила со стола нож и тоже вскочила.

— Зачем? Я же пил и ел вместе с вами, — Равиль смотрел на нас со снисхождением, но чуть поморщился. — А вы сразу за нож хватаетесь. Сергей жив, здоров и крепко спит, можете убедиться. — Он указал жестом на отца.

И я подошла к папе, Тим был рядом. Чуть наклонилась и прислушалась, папа дышал ровно и спокойно, как будто спал. Но стоило мне наклониться, как Равиль схватил за руку Тима, и тот просто рухнул на пол. Я вскрикнула. Отскочила от Равиля, присела на пол, пыталась растормошить Тима.

— Он тоже спит, не переживай!

— Тим, пожалуйста, очнись! — трясла его за плечо.

— Слишком он суетливый, не люблю этого. Они будут спать, пока ты мне всё не расскажешь. — И Равиль встал.

— Я же вам всё сказала!

Я сидела на полу, трясла мирно спящего Тима, и меня охватывало отчаяние. Инга исчезла, но не спешила действовать.

А Равиль стоял надо мной, как палач над жертвой. Это явно была его магия — он усыплял людей.

— Я знаю, когда люди говорят правду, а когда врут или недоговаривают. Давай по-хорошему. Мне от тебя просто нужна информация и всё. Затем идите, куда хотите. Инга! — со стола упала кружка, и Равиль вдруг обернулся и заулыбался. Заговорил вкрадчиво и начал обходить стол. — Как интересно! Сразу понял, что вы не простые девочки и можете быть мне очень полезны. Свои же друг друга чувствуют. Я узнаю, когда кто-то использует силу.

Остановился и заглянул под стол, хмыкнул:

— Девочки, у вас нет выбора, и пока я предлагаю разойтись мирно, без жертв. Вы рассказываете мне всё, что знаете, и свободны, — он поджал губы и снова подошёл ко мне. Я оставила попытки оживить Тима, но пыталась подтащить его к двери.

Совершенно не представляла, что делать. Как всегда, рассчитывала на Ингу, но та затаилась. И как только Равиль приблизился ко мне, позади него появился стул и со всего маха ударил мужчину по спине.

Тот пошатнулся и упал на четвереньки. А потом я даже не поняла, что произошло, потому меня ослепило вспышкой, как будто молния прошлась по комнате. Равиль быстро встал, отряхнулся, и в руках его замелькали маленькие молнии, воздух в комнате наэлектризовался. Искрило. Молния прошлась сквозь всю комнату и ударила в одну точку рядом с Равилем. Инга вскрикнула. Появился стул и упал. Раздался звук упавшего тела. Инга лежала без сознания и сразу стала видна. Чтобы не закричать, я закусила губу.

Равиль быстро подошёл к ней и поднял за горло над полом. Инга очнулась и сразу схватилась руками за его ладонь, царапалась и болтала ногами. Я заставила себя встать. И уже собиралась подкрасться к Равилю со спины, как вторую руку со всполохами молний он предупреждающе протянул в мою сторону:

— Я же просил по-хорошему!

— Отпустите, пожалуйста, Ингу! Я всё расскажу!

Я замерла и перестала дышать. Не могла спокойно смотреть, как он душит Ингу. Равиль обернулся, сверкнул на меня серебристым светом глаз, но Ингу поставил на пол. И, всё так же глядя мне в глаза, зажёг в зрачках жёлтое пламя. Инга тут же рухнула, как Тим, а я вскрикнула, приложив руки ко рту. Уже в который раз за вечер моё сердце оборвалось. Остановилось на мгновение и снова забилось гулко и быстро. Я дёрнулась к подруге, но Равиль схватил меня за плечи, не подпуская к ней:

— Она тоже спит!

И сейчас появился шанс влезть к нему в голову, но я успела только подумать об этом. Равиль, может, знал, что трогать меня не стоит, или решил сам по себе, но тут же отпустил мои плечи. Он явно чувствовал силу во мне, но не знал её характера. И я осталась с ним один на один. Всё-таки скользнула к Инге, прислушалась к её дыханию, и моё сердце успокоилось. Она жива!

Равиль тем временем позвал кого-то из коридора, пришли двое мужчин, и он попросил отнести спящих в их комнаты. Потом сел на стул, скрестил пальцы и смотрел на меня, а я чувствовала себя, как скот перед убоем, абсолютно беспомощной.

— Знаешь, как пытают людей в тюрьмах?! Их оставляют в карцерах без сна, не позволяют спать, сначала теряется концентрация внимания, ориентация в пространстве, а потом люди сходят с ума и умирают.

Ещё неделю назад меня отчитывала директриса, меня допрашивал следователь, и я думала, хуже уже быть не может. Может! Равиль смотрел так, что хотелось умереть, лишь бы он отвернулся. Его глаза прожигали во мне дыру, уничтожали всё во мне, сковывали.

Я понимала, к чему он завёл разговор о сне, намекал, что собирается меня пытать, но меня не требовалось пытать, я сама была готова всё рассказать и отдать, лишь бы он отпустил меня и моих близких. Но что-то мне подсказывало, что живыми нам отсюда не выбраться. Равиль ждал от меня ответа.

— Вам нужны шары? Они оказались у нас случайно, мы нашли на крыше странную вещь, пирамидку из непонятного материала, и из неё выпали эти шары!

— Прям взяли и выпали?! — Равиль хмыкнул, его цвет глаз менялся.

— Да... они выкатились в кармане. Они нам не нужны! Я отдам, только отпустите нас, пожалуйста, — жалобно выдала я.

Равиль смотрел, чуть прищурившись, задумался:

— Они не могут просто так выкатиться, но ты не врёшь. Надо кое-что проверить! Пошли, — и он встал и повёл меня в подвал.

Мы долго спускались, становилось всё холоднее, пахло сыростью, но свет горел на протяжении всего пути. Мне казалось это какой-то тюрьмой. Послушной овцой я плелась за ним и всё пыталась придумать, как сбежать. Что я могла внушить Равилю за долю секунды, чтобы он не успел среагировать и не тронул бы меня. Я не умела вырубать человека одним прикосновением. А вот Равиль умел! И это навело меня на одну мысль, но нужно было дождаться подходящего момента для внушения. Пока мы шли, я бы не успела ничего ему внушить.

— Значит, Артём не врал, он не знал, как открыть пирамидку, — заговорил вдруг Равиль.

Он знал Артёма, и тут меня словно обожгло осознание. Это же тот самый человек, который приезжал к Артёму за пирамидкой. Мы не запомнили их, но Артём сказал, что он опасный человек. Значит, Равиль — это единственный выживший в экспедиции.

— Вы были в той экспедиции! — озарило меня, и я выдохнула.

— Удивлена?! — хмыкнул он.

Мне дико захотелось посмотреть на фото в телефоне, где были все члены экспедиции, посмотреть на Равиля. Он должен ведь выглядеть гораздо старше сейчас, хотя, может, на тот момент он был совсем молод. Но я не стала показывать вида. Значит, он знал мою бабушку, ещё больше захотелось влезть к нему в голову.

— И как вам удалось выбраться?

Он снова фыркнул:

— Некоторые тайны я унесу с собой в могилу.

Мы подошли к железной двери, там был кодовый замок, не показывая мне, Равиль набрал его, дверь открылась. Как ни странно, внутрь комнаты была подведена вентиляция, не чувствовалось той сырости и затхлости, что преследовала нас весь спуск. Вдоль стен выстроились закрытые стеллажи, словно ячейки камеры хранения, и у каждого ящичка был свой код. По центру комнаты стоял огромный письменный стол.

— Садись, — Равиль кивнул на стул, а сам подошёл к одному из стеллажей, открыл ящик и достал оттуда пирамидку, точно такую же, как та, что мы достали с Ингой на крыше, протянул её мне. — Открывай!

Я взяла её в руки. Пирамидка была тёплой. Покрутила в руках. На гранях были нарисованы мышь, стрекоза и паук. Потрясла, будто хотела, чтобы из неё высыпались шарики, но ничего не произошло. Равиль тем временем достал из ящика стола перочинный складной нож. Он стоял сбоку от меня, близко, мне нужно было только протянуть руку и приготовиться внушить.

— Не открывается?! А я тебе помогу! — Щелчок ножа над ухом заставил вздрогнуть, а сердце замереть.

Равиль сам схватил меня за руку, развернул ладонью вверх и прорезал ножом кожу. Я завыла и пыталась отдёрнуть руку, но он сжал так сильно, что было непонятно, от чего больнее: от его хвата или от пореза. Я вскрикнула. Кровь тут же заполнила ладонь, замутило. А на глазах выступили слёзы. Равиль лишь развернул мою руку, и кровь потекла по краю ладони, закапала на пирамидку, и та начала светиться изумрудным, малиновым, серым.

И это был мой единственный шанс, пока Равиль держал мою руку и следил за пирамидкой, я погрузилась в его воспоминания, в ближайшее, связанное со мной. Внушила Равилю, что ему во что бы то ни стало нужно отдать шары силы мне, срочно избавиться от них, иначе он умрёт. И я тут же вернулась, чтобы он не заметил применения силы.

Но он заметил, тут же скривился будто от острой боли. Прижимал новые шары из открывшейся пирамидки к груди, но его ломало. Он отступил от меня на шаг. На его лице отразились ненависть и внутренняя борьба. А я, зажав руку в кулак, встала и спиной отступала к двери. Сердце билось с такой силой, что могло раздробить грудную клетку изнутри. Я молилась, чтобы моё внушение подействовало.

Равиля ломало, словно в него вселился дьявол, он крутил шеей, неестественно выгибал руки, скалился. На его ладонях вспыхивали и тухли молнии. Я отступала и ждала, кровь капала из кулака. И тут шарики со стуком выпали из его руки, покатились по полу. Равиль морщился, двигал плечами, рычал и выл, но подтянул руку к солнечному сплетению и, скривившись, словно от дикой боли, резко осунулся и разом ослаб. Свечение в его глазах исчезло, и он протянул мне целую горсть шаров: жёлтый, коричневый, серебристый, розовый.

Не было времени выяснять, какой из них усыпляет. Я рывком схватила шары с его ладони и с размаху впечатала их себе в грудь. Все сразу. Меня обдало ярким свечением, я на мгновение ослепла. Ток побежал по всему моему телу.

Такая мощь прошлась разрядами молний. Я чувствовала себя Богом, а Равиль стоял мелкий и жалкий рядом. Но он не дал опомниться, тут же кинулся на меня, свалил и начал душить.

«Спать!» — мысленно приказала ему. Равиль сразу обмяк, его пальцы на моём горле разжались.

Я закашлялась, жадно глотая воздух ртом. Еле-еле выбралась из-под его тяжёлого тела. Чувствовала, как сила волнами накрывает меня, требует выхода, заполняет разум, порабощает. Во мне было слишком много мощи. Я ощущала энергию земли, чувствовала электрический ток, могла пропускать его сквозь себя и направлять. Меня разрывало на части.

Вся эта сила была настолько мощной и громкой, словно я стояла внутри трансформатора. В голове шумел гул роя шершней. Я не слышала себя. Каждый кусочек силы тянул меня в свою сторону, и я не могла совладать с ними. Внутри себя я металась, как тигр в клетке, а силы, как шершни, жалили этого тигра и не давали свободы и власти.

Я тёрла виски и пыталась хоть как-то зацепиться за собственные мысли. Выделить самое важное. Самое важное — это папа, Тим и Инга. Я изо всех сил мысленно держала их вчерашние образы у костра в голове, как нерушимый монумент. Дышала глубоко, сопротивлялась чужим мыслям, и вихрь шума силы утихал. Они подчинились моей главной мысли. Улеглись у монумента, как опавшие листья.

Казалось, что, пока удерживала силы, даже не дышала. Наконец-то выдохнула. Меня колотило, как от мороза. Но теперь нужно было подумать, как выбраться и спасти близких. Дом был полон людей Равиля. Он должен сам нас отпустить. А пока он мирно спал на полу, я всё-таки воспользовалась соблазном и нырнула в его воспоминания. Единственная ниточка к моей бабушке была в его голове. Я не могла позволить ему унести мои тайны в могилу.

Я не сразу нашла в голове Равиля нужную экспедицию. Листала его похождения в пещеры, как страницы книги. Двигалась по сети воспоминаний от узелка к узелку, пока не нашла спуск в пещеры Алтая. Я уже знала из мироощущения Равиля, что он завидовал бабушке, считал её успех незаслуженным. Она была строга и требовательна, особенно в экспедициях, и дружила с матерью Артёма — Светланой.

А Равиль был одержим карьерой. Ему не терпелось занять место бабушки, хоть его и вдохновляли экспедиции.

— Тамара Тимофеевна, у меня есть перспективы, и я мог бы стать более ценным членом экспедиции и занять более высокое положение в институте, — постоянно намекал и даже требовал он.

— Равиль, каждый из нас по-своему ценен. А в пещере все равны, мы же в одной связке. Не волнуйся, настанет и твой звёздный час! — усмехнулась она. И, как мой папа, тут же заглянула в карты и толстую тетрадь, где делала записи.

У неё был смешной фонарик на голове, как у шахтёра, и почему-то грустные глаза, несмотря на улыбку. Равиль недолюбливал её, завидовал, а мне она нравилась.

Воспоминания о спусках в пещеры меня пугали. Равилю тоже не всегда было уютно, сыро, темно, неизвестно, но врождённое любопытство пересиливало его страхи. А вот меня накрывали приступы клаустрофобии даже в воспоминаниях Равиля. Я бы никогда не стала спускаться так глубоко в пугающе неуютную неизвестность. Поэтому воспоминания спусков старалась пропускать, хоть там и могли быть какие-то важные события, связанные с моей бабушкой.

На сокровищницу они наткнулись случайно, кто-то провалился в отдельную комнату, а когда осветили её лучше, нашли огромное количество свитков, четыре маленькие пирамидки, стоящие на камне овальной формы, напоминающем алтарь с выемками по краям. А вот на листах, сделанных то ли из кожи, то ли из какого-то неизвестного материала, похожего на материал пирамидок, были даже выгравированы рисунки.

Тамара Тимофеевна сначала сама вместе со Светланой изучала эти пирамидки и рисунки. Равиля сжирало любопытство, он околачивался возле их палатки и на каждом сборе задавал вопросы, подстрекал остальных членов экспедиции чуть ли не на бунт.

Но в один из вечеров у костра Тамара Тимофеевна рассказала, что им удалось выяснить. Она передавала листы по кругу и поясняла, что там изображено. Равилю попалось изображение странного существа, а нити разных цветов привязывали существо к камню, рядом был изображён клинок. Следующий рисунок — это двенадцать флакончиков, напоминающих химические пробирки. А следом кровь, стекающая с руки, бутыльки и шарики.

— Смотрите! — бабушка высыпала из одной пирамидки шарики. Её палец был забинтован. — В древности каждый из них давал владельцу какую-то силу.

Светлана подала ей один из листов, где были изображены глаза разных цветов, а рядом какие-то иероглифы.

— Мы разгадали, как это открывается и активируется, но, судя по рисункам, в шарах живёт часть вот этого существа. Надо передать все наши находки в институт, — рассказывала бабушка.

— И как же они активируются? — Равиль тоже взял в руки шарик, вглядывался в него. Он его манил искрами и теплотой.

— Я думаю, нам не стоит этого делать. Соберём исследовательскую группу в институте, — Тамара Тимофеевна встала напротив, протянула руку. И Равиль, вздохнув, послушно отдал шар.

Но потом ночью пробрался к ящику, где хранились находки. Рассматривал свитки, шарики. Нашёл рисунок человека, со светящейся ладонью у груди. Он перерыл весь ящик, но нашёл только четыре шарика.

«Не будем их активировать! Если в пирамидке три шара, значит, они открыли две пирамидки, а осталось всего четыре шара. Получается, один у Тамары, другой у Светы, а мы так, расходный материал!» Равиль злился, он был уверен, что бабушка со Светой присвоили и активировали каждая по шару. И тогда он тоже попробовал, и ему удалось активировать все четыре по очереди. Ток, мощь! И ничего не понятно, что с этим делать. Судорожно смотрел на свиток с цветными глазами, но надписи были выполнены на непонятном языке. Различить он смог лишь изображения животных и насекомых.

Равиль метался по лагерю, удивительно остро ощущая потоки земли, энергию электромагнитного поля, и его разрывало от этой мощи, она требовала выхода.

Утром вернулись Светлана и Костя — они относили письма и посылки в ближайшее поселение, чтобы потом почтальон передал их в город.

— Отнесли весточки родным, — улыбнулась Света и переглянулась с Тамарой.

— Сделаем ещё один спуск, и, пожалуй, пора возвращаться домой. Мы и так набрали за эту экспедицию материалов на год работы, — командовала руководитель.

Спустились. Опять ползли. Иногда шли. Равиль собирал и упаковывал необходимые образцы. В какой-то момент он уронил камень, и в темноте не мог его разглядеть, с сожалением он обшаривал светом фонарика неровную поверхность скалы. И увидел в свете фонарика, что камень сам скользнул в его руку, когда он подумал об этом.

Он протягивал руку и мысленно тянул камушки к себе. Потом и скала подчинялась, камни двигались. Равиля это настолько поразило, что он притягивал к себе всё подряд, не заботясь о том, что может сдвинуть часть породы, и пещера может обвалиться. Он осознал, что способен управлять скалой.

А пока все спускались, его мысли всё больше заполняла ненависть. Тамара командовала им, как мальчишкой, не считалась с его мнением. Говорила, что в экспедиции все равны, а в итоге оказывалось, что они со Светой равнее их. Разобрались с артефактами, активировали силы. Всех обманули. Ведь шары из пирамидок теперь мог достать только тот, кто пролил над ними кровь. Значит, они со Светой теперь владеют пирамидками и шарами. Его одолела такая злоба, что он захотел смерти Тамары. И мысленно приказал камню над головой Тамары рухнуть на неё.

Я даже дёрнулась, чтобы остановить его. Мысленно закричала. Но глыба разом похоронила мою бабушку. А с Равилем произошло что-то страшное. Руки и ноги перестали ему подчиняться, в него будто вселился кто-то другой, очень злой, мощный, жаждущий крови. Равиль не мог ему сопротивляться. Будто смерть бабушки усилила в сотни раз ту мощь, которую давал шар.

Равиль боролся, он даже жалел, что убил Тамару, но было поздно. Он себе уже не подчинялся. Скала тряслась, рушилась, члены экспедиции что-то кричали, тащили, выталкивали его из узкой пещеры. Кругом рухнуло всё. Всё вокруг него, один Равиль остался невредим.

И когда выбрался наружу, не сразу смог осознать, что натворил. Что произошло. Но когда осознал, вернул контроль над собой, было поздно. Он собственными руками похоронил свою экспедицию, лишь на мгновение поддавшись мыслям о мести.

Вынырнув из головы Равиля, я отодвинулась от него, как от огня. С огромным усилием вытащила из себя шары, они жаждали крови, мести, убийства. А после увиденного я, возможно, и поддалась бы, убила бы Равиля, поэтому поспешно избавилась от шаров.

И, вытащив последний шар, разрыдалась. Без мыслей и без чувств, просто от какой-то внутренней боли, опустошения и напряжения. Я старалась абстрагироваться от воспоминаний Равиля, наблюдала со стороны, но это всё равно было слишком больно.

Теперь смотрела на Равиля другими глазами. Уже не осталось страха. Равиля даже было немного жаль, ведь он страдал. От вины ему никогда не отмыться. Но сочувствовать ему не хотелось, он убил мою бабушку! Он убил маму Артёма! Он лишил жизни семь человек! Поддался мести и ненависти, проиграл мысленный бой силе шара.

Даже без постороннего воздействия у меня в голове творился ураган. Чувства разрывали. И страхи, и боль, и отчаяние. Картины из экспедиции и воспоминаний Равиля до сих пор стояли перед глазами. Крики и грохот обвала звенели в ушах.

Но нужно было выбираться отсюда. Папа, Тим и Инга — самое главное. Остальное подождёт.

С опаской я опять активировала свой зелёный шар, ставший уже «моим». Стала сильнее, мысли о мести, как гадюки, поползли по разуму. Но у меня был нерушимый монумент, остальное неважно! Это действительно меня спасало. Образ у костра был сильнее мыслей о мести и собственном могуществе.

Подползла к Равилю. Пока находилась в его голове, под моей ладонью натекла лужица крови. Почему-то вспомнила Артёма, как мы обсуждали тромбоциты и свёртываемость. Если их мало, то будет плохо сворачиваться кровь. И сейчас я с ним согласилась, похоже, тромбоцитов не хватает. Усмехнулась мысленно: в такой момент думаю о тромбоцитах в крови.

Влезла в голову Равиля снова, теперь можно было не спешить, главное, ничего не упустить. И в воспоминаниях за сегодняшним ужином чётко ему внушила, что мы его самые близкие друзья. Он нас любит и пригласил погостить и обещал отвезти в деревню утром.

И сейчас мне нужно было решить, как поступить с шарами, либо отомстить Равилю, чтобы он извёлся чувством вины и жизнь его превратилась в ад. Эта мысль назойливо вертелась и казалась разумной и правильной, но чем-то царапала.

Мне даже пришлось вынырнуть, чтобы прислушаться к себе. Я не могла! Слёзы опять потекли по щекам. Неужели это опять моя слабость?! Ведь Равиль — убийца! Он разрушил столько жизней, он заслужил наказание! А я уже подыскивала ему оправдания: он поддался, проиграл силе шаров. А если поддамся мести я?! Тоже буду убийцей. Я ведь могу перекроить всю его жизнь, но не имею на это права! Не мне его судить! Я не способна сломать жить человеку, даже убийце.

Пусть это станет моей слабостью, пусть потом всю жизнь промучаюсь сожалениями, но буду жить спокойно, на моих руках не останется крови, чужой смерти. Быть может, прощение — это тоже сила, ведь оно побеждает месть, хоть и выглядит как слабость.

Может, это и глупо, но я решила, что Равиль должен забыть обо всём. Пришлось опять влезть ему в голову. Я чувствовала себя гипнотизёром, делая установку. Пещеру завалило, он выбрался. Кроме образцов породы, они там ничего не нашли. Я подправляла все ниточки воспоминаний, ведущих из узелка с той экспедиции, чтобы информации о шарах никогда не было. И последним штрихом внушила, что этой комнаты нет. Равиль, когда выйдет, не будет помнить ничего ни о шарах, ни о суперсилах.

Я видела его воспоминания, как он пытался открыть оставшуюся пирамидку с помощью бабушки Артёма, но не получилось. Артёма тогда он в расчёт не брал. Долго искал родственников Тамары, но ошибка о моей смерти закралась не только в статью, но и фигурировала в заключении экспертов, и ниточки по родству были потеряны. Равиль не предполагал, что мать Артёма отправила пирамидку сыну. Узнал случайно, разговорившись с новым работником буквально полгода назад, тот во времена экспедиции как раз работал почтальоном. Так Равиль и узнал про пирамидку, которая должна была храниться у Артёма, поэтому и наведался к нему спустя пятнадцать лет, но также безуспешно. Пирамидки явно активировала Тамара, ему нужна была её кровь.

Голова гудела, руки по-прежнему тряслись. Я осмотрела комнату и решила забрать все шары с собой. Взяла их в руки. Серебристый, скорее всего, отвечал за электрический ток, коричневый — за землю, жёлтый — за сон, а розовый остался для меня загадкой. Хотя Равиль говорил, что знает наверняка, когда люди врут. Возможно, это и есть сила розового шара — видеть ложь.

Я положила все шары в карман, кроме жёлтого. Новые, выпавшие, вернула в пирамидку, и она тут же закрылась. Тоже сложила её в карман. И активировала жёлтый шар, надеясь, что не ошиблась, иначе Равиль может опять накинуться на меня и начать душить.

И я разбудила его.

Он поморгал, потянулся, привстал. Я стояла, настороженно наблюдая за ним.

— Яна! — улыбнулся он, а я выдохнула. — А где остальные?!

— Ушли спать, а вы мне проводили экскурсию. Я тоже собиралась спать. Мы искали бинт, — показала рану на руке.

Равиль недоверчиво нахмурился, но кивнул на дверь:

— Я уснул?! Что случилось? Ладно, идём.

Пока мы поднимались по коридору, Равиля терзали сомнения:

— Зачем мы с тобой пошли в подвал? У меня словно провал в памяти, я будто что-то хотел тебе показать, но забыл что. Ты не помнишь?

— Вы головой ударились, там низкий потолок, — я врала, потому что не придумала никакой другой легенды. И Равиль потёр ушибленный стулом затылок. — Вы обещали дать мне бинт.

Рука по-прежнему кровоточила и болела. Равиль не собирался больше меня душить, и это вселяло надежду, что моё внушение подействовало. Правда, он хмурился и выглядел растерянным, поэтому я всё равно была настороже. Вдруг какой-то момент пропустила и он что-то припомнит про экспедицию и шары.

Когда мы поднялись, оказалось, что уже начинало светать.

Первым делом я разбудила Ингу. Она так резко проснулась, что чуть не врезала мне. Но, когда увидела, кинулась обниматься.

— Ты как? — я коснулась шеи подруги, там проявились синяки.

Инга тоже потёрла шею, поморщилась и прошипела:

— Где этот козёл?! — осматривалась она.

— Я ему внушила, что мы друзья, изменила воспоминания о вчерашнем. Поэтому не напоминай ни о чём, и он нас отпустит домой. Я пойду разбужу Тима.

Тим тоже очнулся резко и так крепко стиснул меня, что я чуть не расплакалась от внезапно накатившей нежности. Папу решила разбудить утром, а Тима потащила в нашу с Ингой спальню.

— Ты мне снилась! — тихо, но взволнованно проговорил Тим, он был какой-то взбудораженный. — Хороший был сон. Это было лето! Мы катались на велосипедах до озера в лесу и купались. И ты говорила, что плохо плаваешь. Сказала, что если залезешь в воду, то можешь утонуть. А я ответил, что мы утонем вместе, ведь вместе не страшно.

— Хороший сон, ничего не скажешь! — чуть усмехнулась я, и стало так тепло и привычно рядом с Тимом, будто и не было всего того ужаса сегодняшней ночи.

Мы остановились в коридоре перед дверью.

— Нет, я не про то! Во сне у меня было такое сильное чувство, что мы никогда не утонем, но будем вместе, даже если кто-то из нас начнёт тонуть. Не волнуйся, я тебе не дам захлебнуться! — Тим посмотрел на меня с улыбкой. С той самой улыбкой, от которой моё сердце плавилось от любви.

— Тогда это правда хороший сон.

Инга задумчиво выглядывала в окно:

— Там какой-то движ! — обернулась к нам, когда мы вошли.

— Надеюсь, Равиль ничего не вспомнил.

— Он вышел, что-то махал руками, а потом всех разогнал! И его люди вон стоят в стороне, обсуждают. Походу, он собирался нас прикончить, а теперь передумал, — Инга отошла от окна и села на кровать, смотрела на нас. — Может, не будем испытывать судьбу ещё раз и сбежим сейчас?

— А папа? Как ему всё объяснить? Вроде на Равиля действует внушение, раз он меня до сих пор не убил. Давайте дождёмся утра!

И я уснула так быстро, словно меня саму вырубило силой. А вот Тим с Ингой, похоже, не спали. Потому что, когда раздался стук в дверь и я резко подскочила, а они сидели рядом и разговаривали. Мы разбудили папу, объяснили ему, что он уснул вчера прямо за столом. Затем умылись и вышли в гостиную.

— Без завтрака я вас не отпущу, — с улыбкой встретил нас Равиль.

Мы от него шарахнулись, но всё равно натянуто улыбнулись.

— А что такие кислые лица? — вглядывался в нас он. Искры исчезли, и даже цвет его глаз поменялся. Без своего пронзительно-острого взгляда он уже не казался таким опасным.

— Не выспались, — буркнул Тим. — Гроза мешала!

— Как насчёт прогулки на лошадях до водопада?

— Нет! — хором ответили мы с Ингой. И Равиль округлил глаза.

— Вы же обещали отвезти нас в деревню! — подыгрывал Тим.

Папа тоже удивлённо поглядывал на нас:

— Вам надоело? Вчера были полны энтузиазма, а сейчас вдруг запросились домой, что случилось?

И мы принялись сочинять отмазки, упрямились. Папа с Равилем в итоге сдались, и мы поехали с его водителем в деревню.

На внедорожнике путешествие по горам было куда быстрее, хоть нам и пришлось делать большой крюк, чтобы объехать лес, холмы и реку. К кампусу мы выехали только к вечеру и облегчённо вздохнули. Из-за наплыва отдыхающих свободных мест не оказалось, пришлось снова ночевать в машине.

Мне тоже приснился сон, кошмар. Существо с гравюры из пещеры смотрело на меня со скалы и явно что-то хотело от меня. Но во сне я была полна уверенности, что это существо не причинит мне вреда. Смотрела на него спокойно. Это не зверь, это сгусток злой силы. И ему нужны были кровь и смерть. А его разрезали на части, поместили его силу в шары, но это не уничтожило существо, лишь разозлило.

Вдруг стало очевидно, чего хочет этот зверь. Свободы. Когда ему удаётся убедить человека совершить убийство, оно порабощает его и стремится соединиться с другими частями себя. Зверь едва заметно кивнул моим мыслям и улетел в тёмное небо над горами.

Я проснулась резко в липком поту и мурашках. Сердце быстро билось. Хотелось с кем-то поговорить. Инга рядом свернулась калачиком, подложив под голову мой спальный мешок. Тим и папа спали на откинутых передних сиденьях. Спать в машине было жутко неудобно, и под утро затекали все части тела. Я потянулась к ключам, чтобы разблокировать машину, и толкнула нечаянно Тима. Он приоткрыл глаза, посмотрел на меня, кивнул и снова уснул.

Я вышла из машины, было дико холодно, стелился предрассветный туман. Пришлось снова залезать за курткой и шапкой, я смотрела на еле видимые горы вдалеке, и мне казалось, что существо улетело туда. Как его освободить, если мне не хватает двух шаров, которые теперь похоронены под завалами вместе со Светланой и бабушкой? А что, если существо не нужно освобождать? Вдруг, объединив все шары, я выпущу какое-то сильное зло? Но почему-то после сна мне казалось, что существо не причинит никому вреда.

И жутко не хотелось, чтобы в моём разуме жила частичка этого создания. Пусть я буду слабой и дальше, но это точно буду я. И достала все шарики из себя, положила их в карман. Стало даже чуточку холоднее, но меня сзади обнял за талию Тим и положил голову на плечо:

— Рассвет встречаешь? Что не разбудила?

И вновь стало теплее, я улыбнулась, и мы действительно встретили рассвет, вот так в обнимку.

Папа всё-таки уговорил нас съездить на экскурсию, ведь у нас был в запасе целый день. И мы не пожалели, хоть и не чувствовалось былой свободы, нас везде подгоняли, и большую часть маршрута мы терялись в толпе. Но другие туристы не мешали нам наслаждаться живописной природой, и я хоть немного отвлеклась от собственных мыслей. И после экскурсии, полные впечатлений, мы отправились домой.

На обратном пути Тим снова попросился за руль. На этот раз папа ему отказал:

— Нет уж, Тимофей. Нет у меня к тебе больше доверия!

— Да ладно тебе! — уговаривал Тим. — Ты мне даже Яну доверил.

— Теперь бы не доверил!

— Будешь мне всю жизнь теперь вспоминать этого медведя? — буркнул Тим. — Я бы убежал от него!

— Убежал бы он! Не от всего возможно убежать, поэтому иногда надо остановиться и подумать.

— Самое время! Пусть на нас несётся разъярённый медведь, а мы будет стоять и думать! Супер! Можно ещё задачки порешать! — фыркнул Тим. — По физике. К туристам бежал медведь со скоростью А. Он спускался с холма под углом сорок пять градусов. Внимание, вопрос: через сколько минут он сожрёт туристов, если до них ему бежать пятьсот метров, а те будут стоять и думать?

Мы с Ингой рассмеялись. Папа тяжело вздохнул:

— Вот поэтому я тебе Яну больше и не доверю — ты сначала делаешь, а потом думаешь! И это твой второй прокол!

— А! То есть ты за мной косяки записываешь?! — Тим вдруг ощетинился, разговаривал с вызовом. — А первый когда был, напомни?

— Когда Яна убежала из больницы! — тон папы тоже стал резким.

— Перестаньте оба, пожалуйста, — вклинилась между ними я, стараясь сохранять максимально дружелюбный тон. И сдавила плечо Тима, чтобы он больше не огрызался. — Давайте привал сделаем! Все просто устали.

Я приняла сторону Тима. Безрассудство, с которым он побежал на медведя, не оправдывала. Но, когда он объяснил, что хотел увести зверя от нас подальше, стало страшно. Может, он козырял своей самоуверенностью, что убежал бы, но, скорее всего, ему также было страшно. Но понимая, что я уж точно не убегу от медведя, он решил принять удар на себя.

На заправке мы пили чай и кофе, ели купленные сэндвичи, сидя на ящике с песком. Потом папа пошёл купить воды в дорогу, и я поспешила за ним:

— Извинись перед Тимом!

— За что? — папа покосился на меня.

— Я просто не хочу, чтобы вы ссорились.

— А я просто хочу, чтобы вы были целы и невредимы! — папа смотрел на меня чуть прищурившись, но разговаривал спокойно. — Для этого нужно слушаться и не делать глупости!

— Ясно, — я вздохнула, похоже, теперь весь оставшийся мне путь придётся раскачивать закрывшегося Тима.

Пока папа покупал воду, я подошла к Инге с Тимом, они смеялись.

— Вот придурок! — хохотала Инга и кивнула на меня. — Ян, ты знала, что Тим выбирает еду по цветам?!

— Догадывалась об этом.

— А Паша ему на сборах на день рождения в картофельное пюре оранжевого красителя налил, — рассмеялась она. — А Тим сказал, что так даже вкуснее стало!

— Немного не так было, — хмыкнул Тим. — Паша сначала хотел подговорить поварих добавить во всю кастрюлю краситель, но они не разрешили. Тогда он налил только мне в тарелку. А вообще, да, еда любимого цвета всегда вкуснее.

Тим после заправки перебрался к нам с Ингой на заднее сиденье. Он, к моей радости, не закрылся. Мы болтали о школе, ведь пропустили занятия, строили планы на лето, спорили об учителях, и лишь папа не участвовал в нашей беседе. И в какой-то момент, глядя на него, такого одинокого и печального за рулём, мне и самой стало тоскливо.

Эти совместные походы всегда сближали нас, но в этот раз лишь отдалили. И, наверное, папа это тоже понимал. Он не отец для Тима, но всё равно нёс за него ответственность, а тот не хотел подчиняться. Просто был собой. Тиму нравился мой папа, они отлично ладили, пока отец не зашёл на чужую территорию. Я опять, не желая этого, стала камнем преткновения. И было очевидно, чью сторону я принимаю.

Папа молчал до следующей остановки. Мы должны были переночевать в придорожной гостинице. И папа уже собирался ложиться спать, а мы думали ещё побродить по округе и посмотреть на звёзды. На этот раз предварительно предупредили отца и взяли ключи от номера.

Я попросила Ингу и Тима подождать меня у ресепшена, осталась с папой наедине:

— Ты чего загрустил?

— Я не загрустил. Просто понял, что пропустил момент, когда ты успела повзрослеть.

— Разве я повзрослела?! Значит, я тоже пропустила этот момент.

Мне кажется, папа давно понял, что я выросла. Для родителей это осознание, наверное, приходит в один момент. Вроде как бегал-бегал маленький ребёнок, а потом — бац! — и появилась взрослая девушка.

Никогда не забуду, как в марте зашла на кухню, а папа смотрел очередной эпизод «Чёрного зеркала».

— О, эта одна из моих любимых серий! — отметила я.

Папа поставил видео на паузу и так на меня посмотрел, будто у меня выросли ослиные уши. Я рассмеялась.

— И давно ты смотришь такие сериалы?!

— С первого сезона.

— А ничего, что это не для детей? — шокированный вид папы до сих пор смешил.

— Не волнуйся, там вроде нет порнухи... почти.

Папа для меня всегда был каким-то островком безопасности. Когда мне становилось страшно, то мысленно, даже подсознательно, я сразу звонила папе, знала, что он всегда меня защитит, укроет от всех бед. Видимо, это осознание крепко впечаталось в меня ещё с момента аварии. Что это было, не знаю. Импринтинг? Интуиция? Ведь он тоже меня не бросил тогда. Осознал эту связь. Я обняла его, сейчас окончательно простив их с мамой за ложь.

— Даже повзрослевшие мы остаёмся детьми, — пожала плечами и улыбнулась я. — И всё же ты мне так и не сказал, почему решил забрать меня после аварии?

— Любишь ты задавать неудобные вопросы, — хмыкнул папа и растрепал мне волосы. — Не знаю даже. Маленькие дети такие доверчивые, а ты с первой секунды потянулась ко мне. Как можно было подвести доверие маленькой девочки? Вдруг, если бы я отказался от тебя, с тобой бы что-то случилось? Если честно, то сначала не думал о том, чтобы забирать тебя. Заезжал, навещал, не мог бросить почему-то. Всё время контролировал, ждал, когда твои родные объявятся. Так и привязался, а потом уже появилась мысль забрать тебя в нашу семью. Так что всё, что ни делается, к лучшему!

Когда мы вернулись домой, школьная жизнь накрыла нас с головой. Разговоры обо мне утихли, и стало спокойнее. Тим был рядом. А в общем чате не смолкали обсуждения нового увлечения Ковалёва рыженькой ботаничкой. Филологини теперь образовали коалицию против Галочки. А той, похоже, нравилось всеобщее внимание. По крайней мере, она ходила довольная, с гордо вздёрнутым подбородком.

— Знаешь, а Тим мне нравится, и он круче Ковалёва! — заявила мне вдруг Инга на большой перемене. — Конечно, когда побежал от медведя, повёл себя как придурок, но зато какой бесстрашный придурок! Комбо! Всё-таки он крутой!

— Только поняла это?! — я надкусила пирожок с повидлом, прожевала и предупредила Ингу, размахивая остатками пирожка перед её носом. — Инга, я готова с тобой делить всё: еду, одежду, косметику, расчёску, даже зубную щётку. Но! Тима я никому не отдам и делить его не буду даже с тобой!

Инга всё это время следила почему-то за надкусанным пирожком в моей руке:

— Как этим пирожком?! — и она расхохоталась.

Мы уже допивали чай, когда Инга снова загорелась идеей:

— Слушай, а как насчёт того, чтобы пойти на выпускной в одинаковых платьях?

— Если это не будут те набедренные повязки, которые ты мне скидывала в последний раз, то я согласна!

Инга снова рассмеялась:

— А Тим бы заценил!

— Как и вся гимназия! А ведь они только-только перестали меня обсуждать, — и тут у меня тоже возникла идея насчёт платья. — Как думаешь, мне пойдёт оранжевое?

— Ты же синее хотела?!

— Тим любит оранжевый цвет, — смутилась я.

— Он от тебя теперь никуда не денется, даже если ты придёшь в серобуромалиновом.

— Почему?

— Потому что я сказала, оторву ему башку, если он бросит тебя или будет отмораживаться, как в те разы.

— Так он тебя и послушался, — хмыкнула я.

Последний месяц перед экзаменами учителя призывали нас поднажать, оставляли после уроков. Мы решали КИМы как не в себя. Иногда занимались на факультативах до позднего вечера, мозги плавились от такой нагрузки. А всеобщая нервозность и нагнетание учителей, казалось, доведут до нервного срыва. Я долго держалась, но всё-таки начала пить седативные. В атмосфере всеобщей паники хотелось сохранить остатки спокойствия.

Как рой пчёл вся наша параллель гудела: «ЕГЭ, ЕГЭ, ЕГЭ...» Хотелось уже, чтобы побыстрее закончилось это всеобщее помешательство на подготовке. Тиму успокоительные были не нужны — он вернулся на тренировки и, кажется, стал от этого чуточку счастливее. Об экзаменах не волновался совсем, но на факультативы по подготовке ходил и старательно прорешивал то, что задавали на дом.

Виделись мы только в школе, но из-за того, что нас задерживали, сразу после занятий он убегал на тренировки. А мы с Ингой продолжали готовиться у неё.

К Артёму после нашей поездки она больше не заходила, хотя мне казалось, что у них наладились отношения, когда я пропадала.

— Раньше у Артёма зависала всё время, а теперь что?

— А теперь у меня зависаешь ты, — хмыкнула подруга. — Он и не приглашает. Я его не видела, если честно, с того момента, как мы уехали.

Но тут около подъезда Инги припарковалась машина, и из неё вышел Артём. Он подстригся, был одет в белую рубашку. Подошёл и вынул из багажника связку с рулонами обоев и пакет с обойным клеем. Мы с Ингой переглянулись, разинув рты. Инга ускорилась и налетела на него и треснула с размаху по спине:

— Какие люди! Я всё думаю, что за симпатичный мужик нарисовался, а оказывается, ты просто подстригся!

— О, Инга, давно не виделись! Куда ты пропала? — он положил свои покупки на капот машины, обхватил Ингу за шею и начал ворошить ей волосы. — Я соскучился!

— Эй! Сейчас как дам в глаз! — со смехом вырвалась из его захвата она. Взъерошенная, но дико довольная. Инга кивнула на обои. — Ремонт затеял?!

— Да, решился! Прислушался к вашим советам, — он кивнул мне, а потом снова посмотрел на Ингу. — Будете мне помогать?

— Делать нам больше нечего, обои у тебя клеить, — фыркнула она. — У нас ЕГЭ на носу.

— Ладно, — усмехнулся он. — Пошли, хоть пообедаем вместе, я приглашаю. Расскажете, как там ваше ЕГЭ.

Артём изменился. С короткой стрижкой он выглядел взрослее, и Инга так и пялилась на него обновлённого во все глаза. Судя по заинтересованному взгляду подруги, у неё появился новый краш.

Мы сидели у Артёма на кухне, все его окна были нараспашку. Гуляли сквозняки, нас обдувало майским цветущим воздухом с ароматом черёмухи и сирени. В его квартире стало так легко дышать. Он рассказывал про ремонт, решил постепенно обновлять квартиру. Купил машину, чтобы ездить самому за стройматериалами. Сменил работу. И это всё за две недели нашего отсутствия. И сейчас, пока ещё не вышел на новую работу, сам ездил по магазинам и тщательно изучал вопрос. Планов у него было на целое лето.

— Что тебя сподвигло на такие перемены? — не понимала я.

— Это всё ты начала выбрасывать хлам из моей квартиры. Я всё таскал эти мешки и вдруг понял, как много лишнего хранил. Десятки мешков только женских вещей. Я потом выбросил всё ненужное и из своей комнаты. А пустое место надо же чем-то заполнить. Захотелось перемен! — подёрнул плечом и улыбнулся он. — Так что иногда из-под глыбы достаточно вытащить маленький камушек, чтобы она покатилась.

ЕГЭ оказался не таким страшным, как нам его обрисовывали учителя. Но девяносто восемь баллов по биологии и девяносто три по химии внушали оптимизм — с такими результатами можно было бороться за места на бюджете.

Платье на выпускной я всё-таки купила себе синее. Хотя померила одно оранжевое, скинула фотку из примерочной Тиму. Он ответил, что упал в обморок от такой красоты и не может теперь подняться, и я обязана срочно приехать и его поднять. Я посмеялась и подумала, что если он любит меня, то какая ему разница, какого цвета платье.

А вот я влюбилась в «своё» — васильковое, длинное, элегантное, с открытыми плечами и кружевным верхом. Надела и поняла, что ничего другого не хочу, а с подаренными Тимом серьгами оно сочеталось идеально.

Инга в итоге выбрала себе сиреневое со шлейфом, и на выпускной пошла под руку со Степашкой. А Тим пришёл в чёрном костюме и белой рубашке, но с оранжевой бабочкой.

— Я думала, ты будешь в оранжевом костюме.

— Я мерил, но это такой треш, — рассмеялся он. — Я в нём похож на какого-то гангстера или сутенёра. Тем более ты же в синем, а нам надо с тобой отлично смотреться вместе.

Сначала мы сидели в классе, разговаривали и писали пожелания одноклассникам в альбомах. А на память снимали видео, где у каждого спрашивали, по чему тот будет скучать больше всего. Все очень тепло отзывались о Екатерине Сергеевне, по ней я точно буду скучать. Импровизировала я всегда плохо, поэтому говорила банальные вещи вроде учителей, одноклассников, друзей. Но думала совсем о другом, чего нельзя было озвучить на камеру.

Больше всего я буду скучать по этой весне. С нежностью вспоминать, как Тим провожал меня домой после занятий. Буду скучать по нашим переглядкам на уроках. Вспоминать наш первый поцелуй на крыше и все последующие. Для концерта у меня вообще выделено особое место в сердце. Никогда не забуду «купание» в лесу под проливным дождём. Буду помнить заброшки и оранжевые эмэндэмки. Не забуду каток, квест и пиццерию. Буду вспоминать, как вписала у себя любимого бомжа, и как Соня научилась плохим словам. Я буду скучать по этой безумной весне, ведь так больше никогда не будет. Даже чуть загрустила от этих мыслей. Эта весна забрала у меня многое, но куда больше я обрела взамен.

— Гончарова будет скучать по физруку! — вдруг краем уха уловила свою фамилию. Все расхохотались.

— О да! Больше всех! — усмехнулась я.

— И по Ковалёву будешь скучать? — спросил кто-то из девчонок позади меня.

— Похоже, у физрука появился достойный конкурент!

Одноклассники снова рассмеялись, а я глянула на Тима. Он улыбался и впервые не напрягся при упоминании Ильи.

На высоких каблуках я еле держалась и была даже выше Тима. Так непривычно не быть маленькой, но жутко неудобно. Чтобы сохранить равновесие, приходилось всё время виснуть на Тиме, он стал моей главной опорой. Мы вообще весь выпускной провели рука об руку. Даже когда я переобулась в удобные босоножки после официальной части, всё равно не прекращала виснуть на нём. Танцевали и отрывались тоже вместе. Обнимались и целовались на танцполе без зазрения совести и без оглядки на остальных. Мы были собой, будто только вдвоём, как тогда на концерте. Не стеснялись других и самих себя, и от этого было безумно хорошо. Свободно. Легко. И счастливо.

В середине вечера, правда, я натёрла себе мозоли. Мы сидели на лавочке. Я пила лимонад, а Тим заклеивал мне ноги пластырями. Но и это было так мило. Он так бережно это делал, что я чуть не прослезилась от нахлынувшей нежности и согласилась бы ещё на парочку мозолей. Теперь мне стало понятно его блаженство, когда он говорил, что сломал бы руку ещё раз, если бы я продолжала обрабатывать его мазями.

Потом Тим сел рядом.

— А ты будешь скучать по гимназии? — спросила у него.

— Не-а.

— И не будешь ни о чём жалеть?

— Не буду. Хотя... всё-таки надо было написать тебе раньше, — он вскочил и протянул мне руку, потащил опять танцевать.

На рассвете мы долго обнимались с Екатериной Сергеевной, с одноклассниками и никак не могли разойтись. Мы прощались, и почти все девчонки плакали. Классная руководительница тоже расплакалась, обнимала нас, говорила так много хороших слов. А парни стояли в сторонке, словно и не с нами, и виновато улыбались, не поддерживали этот массовый сентиментальный плач.

Уже рассвело, ноги гудели, голова была тяжёлая, а в душе осталась светлая грусть. Я всё ещё утирала слёзы от прощания. Потихоньку все расходились. Тим провожал меня домой.

— Мне очень грустно, — призналась я и шмыгнула носом. Всю ночь смеялись и танцевали, было так классно, а когда всё закончилось, глаза были мокрые, словно всё веселье осталось там, на танцполе, и пришло время тосковать.

— Всё когда-нибудь заканчивается! И выпускной у нас вышел классный.

— Но ведь всё закончилось, навсегда. Больше не будет нас в школе, понимаешь? — заглянула в глаза Тиму, а он улыбался. Видимо, не понимал, не чувствовал моей тоски.

— А ещё начинается что-то новое. Понимаешь?! — передразнил он меня.

— Почему ты не можешь быть серьёзным в такой грустный момент!

— Могу, — хмыкнул Тим и состроил мне гримасу Пьеро. Держал её на лице, пока я не рассмеялась. И сам улыбнулся. — Но грустить не хочу.

И мы долго не расходились, сидели на лавочке, целовались в нашем дворе. Я никак не хотела отпускать Тима, но уже засыпала. Он накинул мне на плечи свой пиджак. Обнял. Мы смотрели на пустую детскую площадку, и оба будто задрёмывали. Город просыпался, люди уже выползали из домов по своим делам, а мы всё обнимались, целовались и улыбались друг другу.

Внутри было спокойно и легко. Будто я перевернула последнюю страницу любимой книги, но чётко осознавала, что есть продолжение. Хоть и было немного боязно открывать его, ведь там меня ждала другая жизнь, другие люди. Но я была уверена, что новая история будет не менее интересной.

Мы сидели с Ингой на лавке и ели мороженое. За целый день мы успели обойти десятки вузов Москвы, но подали документы везде, куда хотели, и заслужили награду в виде мороженого. Мы ждали Тима и Пашу, у них сегодня проходили вступительные экзамены в Академию спорта. Помимо документов, туда нужно было сдавать нормативы.

— Степашку в Бауманку уже зачислили вне конкурса, — вздохнула Инга. — А вдруг мне не хватит баллов?

— Успокойся! Ты подала на все возможные факультеты, куда-нибудь точно хватит! У тебя хороший балл, на физтех пройдёшь. Не переживай!

— Быстрее бы результаты узнать! Я места себе не нахожу! Может, ещё куда-нибудь подать, пока время есть?! Тёма вообще вчера сказал, что я душная, потому что попросила его помочь выбрать мне ещё факультеты. И до двух ночи зачитывала ему перечень. Нет, ты прикинь! Душнила говорит мне, что я душная!

Я рассмеялась:

— Он там живой остался после таких слов? Или тебе помочь спрятать его труп?!

— Живой! Он ещё ремонт не доделал! — усмехнулась она. — Заходи к нам как-нибудь, заценишь, как классно стало! Хотя осталось ещё кухню собрать, привезут на днях. Такая клёвая! Я выбирала!

— Кухню поставите, и заглянем к вам на новоселье!

Вскоре объявились Тим с Пашей, бодрые и довольные. Радовались, что всё сдали на отлично. И мы пошли гулять и дружно отмечать их успех. А вечером мы с Тимом остались заночевать у Лики.

— Хочу тебе кое-что показать, — я достала листовку с кафедры геологии и спелеологии, протянула Тиму. — Мне сегодня дали. А ведь это там, где работала моя бабушка. Давай сходим завтра? Вдруг кто-то её ещё помнит.

— Что ты хочешь там узнать?

Я пожала плечами и поджала губы. Тим обнял меня и упёрся своим лбом в мой:

— Ян, перестань цепляться за прошлое.

— Я пыталась! Но мне прямо в руки дали эту листовку. Это знак!

— Мне на улицах, знаешь, сколько таких «знаков» дают каждый день! И со скидками и подарками! — улыбнулся Тим.

— Ты не понимаешь, — я отстранилась, села на диван и вздохнула. — Человек, что их раздавал, словно выцепил меня в толпе абитуриентов. Подошёл и отдал, прямо в руки. Как будто у меня на лице написано, что я будущий спелеолог.

— Но ты же не будущий спелеолог!

— А может, у меня в крови течёт кровь спелеолога...

— И человек, раздающий листовки это почувствовал, — перебил меня Тим своим сарказмом.

— Ну тебя! Одна схожу!

— Нет, я с тобой! Если тебе так это важно, то давай сходим! Я просто хочу, чтобы ты отпустила своё прошлое, и, кстати, выброси куда-нибудь эти шарики! Ты, как нарк, постоянно заглядываешь в коробку с ними! Сила манит?

— И куда я их дену?

— Да хоть в унитаз смой! — хмыкнул Тим. — Там точно никто никогда не найдёт.

Я сжала губы и послала в Тима уничижительный взгляд прищуренных глаз. Он расхохотался.

— Я серьёзно! Просто если у тебя их не будет под рукой, не появится соблазна воспользоваться!

— А вдруг когда-нибудь пригодятся!

— Ян, — Тим присел на корточки напротив и взял мои ладони в руки, посмотрел в глаза. — На любую силу всегда найдётся что-то сильнее. Это бесконечная гонка. А ты каждый раз заглядываешь в ту коробку. Не надо пользоваться этой силой, потому что станешь марионеткой.

— Я и не пользуюсь. А вдруг я найду человека, что знал моих настоящих родителей. А так смогу влезть в воспоминания и хоть там познакомиться с ними.

— Познакомишься и будешь опять грустить, — вздохнул Тим. — Отпусти их уже, прошлого не вернёшь.

Но на следующий день мы всё равно пошли на кафедру спелеологии. Рядом с дверью в стеклянном стеллаже были фотографии из экспедиций, лежали образцы породы, различные находки. На стене висели портреты, я сразу узнала и бабушку с её грустными глазами, и Светлану. Там были снимки всех погибших членов экспедиции с чёрными полосами в уголках фото.

В кабинете кафедры сидел пожилой мужчина лет шестидесяти за компьютером и размеренно вбивал какие-то данные.

— Вы что-то хотели? — выглянул из-под очков и, видимо, принял нас за абитуриентов. — Деканат дальше по коридору и налево.

— Подскажите, а вы не знали случайно Тамару Тимофеевну?

Мужчина чуть прищурился и поманил к себе, разглядывал нас пристально:

— Знал. Очень хорошо знал. А вы ей кто?

Я мельком глянула на Тима, будто у него разрешения спросила.

— Внучка.

— Внучка?! — Глаза у мужчины округлились, он снял очки и потёр переносицу, а потом снова нацепил очки на нос, встал и улыбнулся. — С ума сойти! Внучка! Да вы садитесь!

Он засуетился, подтащил к столу ещё один стул, начал предлагать чай с сушками. Я думала, что расспрашивать буду сама, но расспросы вдруг начал он:

— Как мама?

— Нор-маль-но, — растерянно ответила я.

— Я ж Леночку последний раз видел лет в десять, — вздохнул он. — Забыла отца совсем, или Тамарка ей мозги запудрила...

Я почему-то подумала, что старик немного не в себе, нахмурилась.

— У меня маму по-другому зовут. Так вы расскажете про жизнь Тамары Тимофеевны?

— Как по-другому?! У Тамары же не было детей, кроме Леночки! Как ты можешь быть её внучкой? — теперь нахмурился старик.

И мне пришлось признаться, что моих настоящих родителей я не знала, а ниточки привели к бабушке. Старик как-то весь сник сразу, нахмурился ещё больше. Сначала недоверчиво и подозрительно разговаривал, а потом долго ковырялся в папках, но достал откуда-то из закромов фотографию, где стояли в цветущем саду, возможно, это был какой-то курорт, Тамара Васильевна, молодая и загорелая, а рядом стояла маленькая белобрысая девочка лет девяти.

Глаза защипало, я тут же разревелась, потому что я была очень похожа на эту девочку в её возрасте. Тим сжал мою ладонь и гладил по голове. Старик, которого звали Степаном Григорьевичем, тоже принялся что-то нервно причитать:

— Ну, хватит тебе, девочка! Столько лет уже прошло! Хотя Леночку мою жалко, сам виноват. Но теперь хоть знаю, что внучка у меня есть!

Я так же резко, как и начала, перестала плакать, уставилась на него:

— Так это ваша дочь?

И он рассказал историю своей жизни. Они учились вместе с Тамарой. Любовь у них завертелась ещё на третьем курсе, в аспирантуре Тамара забеременела, а Степан Григорьевич отказался расписаться, попросил из армии его дождаться. И в это время Тамара родила, но обиделась, что они не расписались, и в графе «отец» прочерк поставила. А когда он вернулся, то и дело ругались и разошлись в итоге, так и не поженившись. Но работали на разных кафедрах, всё равно приходилось общаться, и за жизнью Леночки Степан Григорьевич старался следить. Потом Тамара вышла замуж и запретила им общаться, а Леночке навязала нового отца.

Даже Тим был в шоке, не говоря уже обо мне.

— Получается, вы мой родной дед?!

— Получается так! — смущённо улыбнулся он.

И я растерялась. Я так долго искала родственников. Так радовалась, когда нашла ниточки к бабушке и родителям. И так хотела ещё найти хоть какую-то зацепку, информацию. А тут внезапно нашла живого деда, а эмоций никаких. Не было безумной безудержной радости, как и разочарования, опять ступор. Передо мной сидел совершенно посторонний человек, и он мне был роднее родителей. Но их я любила, а к Степану Григорьевичу не чувствовала ничего. Мне нужно было переварить эту информацию, и я поспешила встать. Лишь кивнула на фотографию:

— Спасибо вам за всё! Нам уже пора! Можно я только сфотографирую, на память?

Степан Григорьевич тоже встал, смотрел на меня и всё так же растерянно улыбался, он, видимо, тоже не знал, как реагировать на внезапно появившуюся внучку.

— Яна, я понимаю, что столько воды утекло и родными нам уже не стать, но, быть может, иногда общаясь, мы нашли бы что-то общее.

Мы обменялись контактами, попрощались, но в дверях Степан Григорьевич вдруг окликнул меня:

— Яна, подожди! Думаю, это стоит отдать тебе! Подожди минуту! — он порылся в ящике стола, взял ключ и ушёл. Вернулся через пять минут и отдал мне свёрток. — Тамара написала до востребования. Написала, что нужно будет провести исследования. Когда она вернётся, всё расскажет. Но мы, сколько ни исследовали, так и не поняли, что это такое. Ни камень, ни минерал. Последней строчкой она написала, если с ней что-то случится, досконально исследовать, и, если представляет ценность, отдать часть находки её дочери. В этой вещи нет ценности, да и родственников у Тамары больше нет, поэтому отдам тебе. На память.

Я развернула свёрток, и у меня задрожали руки. Тим заглянул и тяжело вздохнул: там лежали два шарика. Синий и оранжевый. По спине поползли мурашки. Нашлись недостающие кусочки пазла.

Когда мы вышли из института, меня ещё потряхивало, Тим крепко держал меня за руку. Он знал про воспоминания Равиля, я ему рассказала. Знал, что не хватало как раз двух элементов.

— Теперь у тебя есть дед! И он тебе и про бабушку расскажет, и про маму! Почему нет радости?

— Мне надо это переварить! Моя родная мама, получается, и не знала своего отца, — я открыла на телефоне её фотографию. Моя вера в генетику не подвела, сходство было очевидно.

Мы побродили немного, а когда уселись на лавочку у фонтана, я достала шарики.

— Ты собрала всю мозаику, что теперь планируешь с ними делать?

— А ты? Тебе не интересно, какая в них за сила? Тем более это твой любимый цвет!

— Этот я бы себе оставил, — хмыкнул Тим и взял в руки оранжевый, вглядывался в него, просветил на солнце. — Но я слишком слаб для этих сил. Вспыльчивый и злой, они меня поработят. Поэтому предлагаю от них избавиться! — Тим снова положил шарик на мою ладонь.

— И вовсе ты не злой!

— Я чуть человека не убил, — Тим отвёл взгляд.

— А ведь я тоже, — я прижалась к нему. Хоть и было жарко, но меня обдало холодом изнутри от воспоминаний. — Мне очень хотелось убить Равиля, после того как я побывала в его голове. Не знаю, что меня остановило. Даже сейчас думаю об этом, и так страшно становится. Понять, что я убийца! Монстр! А ведь Равиль тоже потом про себя это понял, и его силы сожрали изнутри. Вытравили из него всё хорошее, чтобы он жил не с чувством вины, а с ощущением всемогущества. Тим, это так страшно! Ты прав! Лучшее, что мы можем сделать, — это избавиться от этого! Если сила изначально создана из зла, она никому не принесёт ничего хорошего!

Тим вдруг прижал меня к себе сильно-сильно:

— Вот поэтому я тебя и люблю! Потому что ты тогда не убила паука, который тебя напугал в лесу. И Равиля, хоть он и заслужил. Ты оказалась сильнее влияния шаров!

— Это потому что я слабая. Даже разозлиться нормально не могу и всех всегда прощаю, — хмыкнула я.

— Только это в итоге всех спасло! И Ковалёва, и Равиля, и нас, и паука!

Тим говорил так серьёзно и везде приплетал этого несчастного паука, что я рассмеялась.

— Давай правда избавимся от шариков.

— В унитаз?!

— Лучше в реку!

Когда мы собрали все шарики вместе, они будто примагнитились к друг дружке, стали светиться ярче и образовали шар. Мы стояли около Москвы-реки и раздумывали. Меня всё ещё терзали сомнения и страхи. Но это было правильно. Чтобы не было искушения и никто больше не пострадал, нужно избавиться от шаров. Убрать в такое место, где их не достанет никто.

— Загрязняем реку, — вздохнул с улыбкой Тим.

— Куда уж больше! Мне кажется, мы совершаем глупость! Шары добыли из недр пещеры, а мы их просто выбросим?

— А ты не думала, что их спрятали так глубоко неспроста?! Никто не должен был найти это! Отпускай на счёт три! Раз! Два! Три!

И я выпустила из рук шарики, они не разлепились, плюхнулись в реку все вместе, и по поверхности пошла рябь, светящаяся разными цветами. Мне показалось, что шары просто растворились, стали прозрачными, превратились в круги на воде. А может, они просто ушли на дно и исчезли из виду. Я вздохнула, Тим переплёл наши пальцы и улыбнулся мне.

А ночью мне приснился сон, что существо улетает, паря над вершинами гор. Воробьёвых гор. На закате. Чуть ли не касаясь размытыми очертаниями шпиля МГУ. Оно стало блекнуть на фоне неба и совсем пропало, словно уходящее за горизонт солнце.

И почему-то я подумала во сне, что просто не раздавила ещё одного паука...

Конец