В нашем доме проживают 364 человека: учителя, шоферы, инженеры, столяры, бухгалтеры — словом, люди различных профессий. По утрам все они спешат на работу, а их дети идут в школы, детские сады и ясли. К вечеру жильцы возвращаются и начинают жарить, варить, звенеть тарелками, складывать кубики, читать газеты и смотреть телевизоры. На игровой площадке регулярно тренируются футболисты и шахматисты. Наш дом поддерживает связи со всем микрорайоном и имеет послов при крупнейших дворах, расположенных по соседству. Каждую весну соседи дружно сажают цветы на клумбах, и хотя цветы почему-то не появляются, совместная работа сплачивает население нашего дома. К сожалению, мы не имеем возможности знакомить вас со всеми жильцами, остановимся на тех, кто был непосредственно связан с происшедшими событиями.

Вера Александровна Редькина, мама нашего героям — известный скульптор. Целыми днями она обрабатывает каменные глыбы, превращая их в памятники. Ее молотку принадлежит пирамида атлетов «Радость через силу», установленная на стадионе, и городской фонтан «Мальчик с пристипомой». Даже не верится, что узкие, слабые на вид руки Веры Александровны обладают такой мощью. Но это, как говорится, установленный факт. Однажды в парке к ней пристал пьяный хулиган. Сначала Вера Александровна попросила его вести себя прилично, но хулиган совершенно распоясался. Тогда Колина мама молниеносным ударом сбила его с ног, привязала к своей скульптуре «Синяя птица» и вызвала милицию. От мамы Коля унаследовал силу воли, выдержку и решительность.

Герман Павлович Редькин, Колин папа, — научный сотрудник. Вот уже пять лет он решает очень сложную задачу. Если через три года он ее не решит, ему дадут другую задачу. Такая у него работа. Герман Павлович очень много думает. Он думает даже тогда, когда спит. Именно во время сна к нему приходят самые гениальные идеи. Чтобы записывать их, он кладет под подушку карандаш и бумагу. Поскольку Вера Александровна с утра до позднего вечера ваяет скульптуры, все домашние заботы легли на плечи Германа Павловича. Он варит вкусный борщ, стирает, шьет и ходит за продуктами в магазин. На городском конкурсе «А ну-ка, папы!» он занял второе место. Именно папа научил Колю рассуждать логически, не спешить с выводами, не бояться трудностей и пришивать пуговицы.

Эдисон Назарович Лыбзиков — механик автоколонны, большой знаток двигателей внутреннего сгорания. Его золотые руки могут изготовить все, что угодно. Вы, конечно, читали про Левшу, который подковал блоху. Так вот, Эдисон Назарович не только подковал блоху, он еще уложил ее в кроватку, накрыл одеяльцем, а перед кроваткой поставил комнатные туфельки. Если смотреть не вооруженным глазом, то ни кроватки, ни туфелек не видно. Разглядеть все это можно лишь под микроскопом. А Лыбзиков, между прочим работает даже без очков. Вершиной его творчества можно считать «Сказку о царе Салтане», которую Эдисон Назарович написал на срезе волоса. В последнее время Лыбзиков охладел к микромиру. Возможно, зрение его потеряло прежнюю остроту, а может быть, большого мастера потянуло на монументальные работы. Трудно сказать. Во всяком случае, два года назад он сделал механическую лошадь натуральных размеров. Она ела овес, ржала, лягалась и была очень похожа на настоящую лошадь. Эдисон Назарович ездил на ней на работу, в лес за грибами и в магазин за кефиром.

Но однажды, когда он ехал по улице, механическая лошадь увидела свое отражение в витрине, дико всхрапнула и понесла. Лыбзиков ничего не мог с ней поделать.

Они столкнулись с грузовиком, вылетевшим из-за угла. Всадник отделался легким ушибом, а лошадь рассыпалась, и по всему городу покатились пружины, шестеренки и подшипники.

После этого случая механик на два месяца забросил рукоделие и стал угрюмым. Но потом не выдержал и приступил к созданию воздушного шара. Потратив на него полтора года, Эдисон Назарович изготовил аппарат, ставший вехой в истории воздухоплавания.

Василиса Ивановна Барабасова, обладательница огромного черного кота, оказала большое влияние на судьбу Редькина, и о ней следует рассказать более подробно.

Живет она со своим котом в восемнадцатой квартире, ни с кем в доме не дружит, но и не ссорится. Прошлое её окутано тайной. Целыми днями Барабасова сидит у окна и зло смотрит на мальчишек, гоняющих мяч во дворе. Причины злиться у Василисы Ивановны есть. Ее квартира находится на первом этаже, где обычно завершаются атаки футболистов. Раз в неделю, а иногда и чаще, мяч, точно снаряд, влетает в комнату Барабасовой. Василиса Ивановна достает нож, режет мяч на мелкие кусочки, кусочки прокручивает на мясорубке и получившийся фарш выбрасывает в окно.

Больше всего неприятностей доставлял ей лучший бомбардир двора Редькин. Коля чаще других бил по воротам, чаще других забивал голы и, естественно, чаще других «мазал», вступая в конфликт с Василисой Ивановной.

Самое удивительное то, что ни разу Барабасова не жаловалась на Колю ни его родителям, ни учителям. Каждый раз, когда после удара Редькина мяч влетал в ее окно, Коля, видел, как Василиса Ивановна вынимала блокнот и ставила жирный крестик. Эти таинственные крестики тревожили Редькина. Дело в том, что Василиса Ивановна, как поговаривали в доме, умела колдовать. Вернее, не колдовать (сейчас научно установлено, что колдовство — сплошной обман), а влиять по своему желанию на ход событий. Как-то в августе по радио сообщили, что завтра ожидается жаркая сухая погода без осадков. Барабасова усмехнулась и сказала:

— Лить дождям! Дуть ветрам!

На другой день набежали тучи, задули ветры и целые сутки лил дождь.

— Допустим! — скажет дотошный читатель. — Допустим, Василиса Ивановна творит чудеса. Но почему же она тогда не может уберечь свои окна от мяча? Ведь это же сущие пустяки!

Дело в том, дотошный читатель, что Василиса Иванова на все свои фокусы может проделывать только с десяти часов вечера до пяти часов утра. А в футбол, как известно, в это время не играют. Стоило однажды ребятам задержаться с мячом дотемна, как Барабасова показала свои способности.

Футболисты выбили все стекла в окнах своих квартирах, а в окно Барабасовой мяч не влетел ни разу. Теперь вы понимаете, как могущественна Василиса Ивановна в ночное время.

Попугай Леро — образованная, интеллигентная птица, читает и разговаривает на восемнадцати языках. Школьный товарищ Колиного папы, капитан банановоза, привез попугая из Южной Америки и подарил его Редькину. Коля и Леро подружились. Дружба их была основана на взаимном уважении. Панибратства попугай не любил. Они вместе читали книги, играли в шахматы, смотрели телевизор и гуляли перед сном. В тот злополучный вечер когда все началось, Коля и Леро прохаживались по двору.

Был обычный летний день, 13 июня, понедельник. На столе лежала записка: «Молоко в холодильнике, котлеты подогрей. Целую. Папа».

Леро зубрил девятнадцатый язык, а Коля читал Большую Советскую Энциклопедию, том 40, Сокирки-стилоспоры. Через два часа предстоял ответственный матч с командой «Мустангов» из соседнего микрорайона. Поговаривали, что смотреть игру придут специалисты футбола, отбирающие кандидатов в сборную города.

В тринадцать часов тринадцать минут Редькин надел кеды и выбежал во двор.

Противники уже разминались. Пятнистый мяч звенел от ударов. Одеты были «Мустанги» с иголочки: салатные футболки, голубые трусы. На их фоне экипировка «Гусей» вызывала жалость. Но победу, к счастью, приносит не форма.

С самого начала игры инициативу захватили хозяева. «Мустанги» отбивали мяч куда попало, спасая свои ворота. «Гуси» играли легко, красиво и самоуверенно. Забив гол на одиннадцатой минуте первого тайма, они успокоились и перестали бегать. Дело дошло до того, что их вратарь Дима Пенкин стал читать книжку. А «Мустанги», обозленные неудачей, сами пошли в атаку, и их капитан издали сильно пробил по воротам. Дима Пенкин в этот момент читал самые захватывающие страницы. Он, конечно, среагировал и прыгнул в левый угол ворот, но мяч, к сожалению, влетел в правый угол. Ничья не устраивала Колю и его товарищей. Он заиграли в полную силу.

За десять минут до конца встречи Борька Нуклеидзе прошел по краю и навесил мяч в штрафную площадку, где его подхватил Редькин. Он обыграл двух рослых защитников и вышел один на один с вратарем «Мустангов». В грустных глазах голкипера плавала тоска. Он понимал, что это гол. Зрители замерли. Даже доминошники переслали стучать в беседке и подняли свои задумчивые головы от стола.

Коля переложил мяч с левой ноги на правую, прислушался к шумному дыханию защитников, спешащих на помощь вратарю, и ударил по всем правилам футбольной грамматики. Мяч просвистел в воздухе, точно снаряд, и в ту же секунду раздался звон стекол. Суровое лицо Василисы Ивановны появилось в окне.

По существующей договоренности обе команды немедленно покинули двор. Барабасова первым делом вспорола мяч, затем достала блокнот и против фамилии «Редькин» вывела жирный крест. Это был тринадцатый по счету крест.

— Достаточно! — пробормотала Василиса Ивановна и полезла в кованый сундук, крышку которого украшали фотографии артиста Мастрояни, хоккейной звезды Эспозито и текст песни «Зачем вы, девочки, красивых любите».

Чего только не хранило нафталиновое чрево сундука! Полторы пары совершенно новых бот, колода карт, обросшая ракушками шкатулка «Привет из Сочи», целлофановый мешок с мукой, подшивка журнала «Здоровье», пачка квитанций, ковер с печальной русалкой и множество других предметов.

Наконец она нашла то, что искала, и вылезла из сундука, держа в руках длинный ящик. На крышке ящика располагались два ряда кнопок, как на баяне, а на торце было небольшое отверстие. Старуха сдула пыль с аппарата надела очки и стала читать инструкцию.

После неудачного матча настроение у Коли было прескверное. Мало того, что он не забил стопроцентный гол он еще умудрился выбить стекло у таинственной Василисы Ивановны. Коля лег на тахту и пролежал до самого вечера, не притронувшись к еде.

Папа пришел с работы и возился на кухне. Сосед дядя Петя долбил стену, желая повесить картину «Утро в сосновом бору». Мама ворочала в мастерской трехтонную гранитную лошадь, которую готовила для выставки. Попугай смотрел по телевизору передачу «В мире животных».

В десять часов вечера Коля посадил Леро на плечо и вышел погулять перед сном. Во дворе никого не было. Старый тополь, не тронутый при строительстве дома, медленно покачивал вершиной. Ночные ветры шуршали в его листве. Лунный свет падал на землю, и длинные тени тополиных веток двигались по двору, словно осторожные пальцы.

Предчувствие чего-то необычного охватило Редькина. Он взглянул в дальний угол двора. Там, у сараев, застыл воздушный шар Эдисона Назаровича. Шар был похож на гигантскую грушу в серебристой оболочке. Под ним, на стропах, висела кабина. От кабины до земли было метров пять, забраться в нее можно было только по веревочной лестнице. Двенадцать канатов удерживали шар, не давая ему улететь. Канаты крепились к металлическим кольцам, врытым в землю. Все это сооружение охранял свирепый волкодав по кличке Дизель. Только двух человек подпускал Дизель к шару: самого Лыбзикова и Николая Редькина.

В этом нет ничего удивительного, так как Лыбзиков был хозяином волкодава, а Коля — любимым учеником хозяина.

Коля погладил волкодава и прошел на площадку, где, прикрыв полнеба, высился шар. Веревочная лестница болталась перед носом Редькина, и ему вдруг очень захотелось посидеть в кабине, отвлечься от невеселых мыслей.

Коля посадил Леро на канат, а сам полез по веревочной лестнице наверх. Кабина представляла из себя каюту площадью в девять квадратных метров. В каждой из стенок было по иллюминатору. Блестели стрелки приборов, указывающие высоту, давление воздуха, скорость и другие необходимые в полете данные. Коля мог с закрытыми глазами, показать и объяснить все, что находилось в кабине. Он подошел к иллюминатору и взглянул на небо. Эдисон Назарович обещал взять его в первый испытательный полет, до озера Укроп, где водились самые большие в области караси. И если шар выдержит испытание, то можно будет отправиться дальше, например, к грибным местам за деревню Чародеево. А уж потом начнется подготовка к беспосадочному перелету: микрорайон Гуси-Лебеди — Москва.

Размечтавшись, Коля не заметил, как на крыше дома возникло голубое сияние. Оно становилось все ярче и ярче и вдруг узкий, как шпага, луч света протянулся с крыши землю, метнулся в разные стороны и помчался к шару. 3релище было довольно жуткое, и даже бесстрашный волкодав заскулив, полез в конуру. Луч мгновенно срезал, как бритвой, одиннадцать канатов, удерживающих шар, и замер перед последним.

Кабина рванулась куда-то в сторону, и Колю отбросило к стенке. Он осторожно выглянул в иллюминатор и увидел таинственный луч. Первой его мыслью было прыгнуть к лестнице и скатиться вниз. Но, к чести Редькина, он тут взял себя в руки и стал искать решение. Если покинуть шар, аппарат обречен на гибель. Единственный выход — не дать ему взлететь. Коля бросился к кнопке сброса газа, наполняющего оболочку.

В эту же секунду луч коснулся последнего каната, лопнувшего, точно гитарная струна. Шар качнулся и медленно пополз вверх. Когда кабина поравнялась с крышей дома, Редькин увидел Василису Ивановну, сидящую на карнизе. Рядом с ней примостился кот, держа в передних лапах лист фанеры. На фанере огромными буквами было выведено: «Счастливого путешествия! Большому кораблю — большое плавание!»

Шар поднимался все выше. Внизу шевелился ночной город. Неслись машины, похожие на букашек со светящимися глазами. Мост сжимал реку, точно пояс, украшенный драгоценными камнями.

Огни, море огней, бегущих в разные стороны, то гаснущих, то вспыхивающих разноцветным пятном, живущих своей особой жизнью. Зрелище было так прекрасно, что Коля даже забыл о случившейся неприятности.

Пора было возвращаться. Совершать посадку в городе было довольно опасно — слишком много проводов и зданий, не говоря уже о телевышке. Лучше всего садиться за городом и ждать помощи. Он нажал кнопку «снижение», но никакого снижения не произошло. Механизм не сработал, шар продолжал полет, уносясь все дальше от города.

Последние огоньки растаяли внизу, и темная планета застыла под Редькиным. Еще никогда не было Коле так одиноко, как в эти минуты. Где-то жили папа и мама. Никто еще не догадывались о беде, приключившейся с ним. Возможно, они никогда больше не увидят сына, которого ждет смерть в холодных глубинах Вселенной.

«Ухожу из жизни… — Редькин вздохнул. — В сборную страны не попал, первой любви не испытал, ничего успел…»

Отчаяние охватило Колю, и, что скрывать, две слезы пробежали по щекам Редькина — первая и последняя слабость за всю его сознательную жизнь. Я думаю, что никто нас не может осудить Редькина за эту минутную слабость. Позже он напишет в дневнике: «На почве, обильно политой слезами, мужество растет плохо». Но это позже. А пока — полнейшее одиночество и соль скупых мужских слез.

Вдруг чей-то голос хрипло произнес по-английски:

I am glad to see you![2]

Коля подскочил от неожиданности и оглянулся.

На деревянном ящике сидел попугай Леро и деловито чистил перья. Трудно описать ликование нашего героя при виде друга. Он так прижал Леро к груди, что чуть не раздавил его.

Попугай еле вырвался из Колиных объятий, взъерошенный и недовольный. Он был сдержанной птицей и не и переносил нежностей.

— Поговорим о деле! — сказал Леро, усевшись на приборную панель.

— Но как ты попал в корзину? — удивленно спросил Коля. — Ведь я оставил тебя внизу.

— Там было скучно. Вдобавок, этот луч действовал мне на нервы…

Друзья помолчали.

Они летели на высоте пять тысяч метров, погруженные в свои невеселые мысли. Отправиться за помощью Леро не мог — слишком высоко они поднялись. А снизиться мешала неисправность. Скорей всего, трубка, по которой должен выходить газ из оболочки, засорилась, ведь Эдисон Назарович ее ни разу не чистил. Ко всему прочему, над воздухоплавателями нависла угроза голода.

Коля ясно представил себе, как они будут лететь неделю, две недели, месяц. Съедены ремни, туфли, бумага. В ход пошли деревянные предметы. В голой кабине, теряя силы лежат опухшие от голода человек и птица. И вот наступает момент, когда птица предлагает, чтобы человек съел ее.

— Никогда! — гневно ответит Коля. — Лучше погибнуть, чем съесть друга!

Редькин вспомнил котлеты, от которых он так недальновидно отказался, и вздохнул.

Попугай опустился на деревянный ящик и сунул клюв в щель. Он долго принюхивался, присматривался и наконец сообщил:

— Если я не ошибаюсь, здесь кое-что есть.

Коля поднял крышку ящика и ахнул, не веря глазам. В ящике были три банки кабачковой икры, бидон с квасом, примерно килограмм колбасы, буханка хлеба и бутылка вина под названием «Солнцедар».

— Да здравствует предусмотрительный Эдисон Назарович! — воскликнул Редькин, и друзья приступили к ужину. От вина они отказались: Коля как спортсмен, a Леро как враг алкогольных напитков. Зато все остальные продукты получили самую высокую оценку воздухоплавателей. К сожалению, они должны были умерить свои аппетиты, чтобы сохранить продовольствие на будущее.

После еды настроение улучшилось, но захотелось спать. День, наполненный событиями, забрал слишком много сил. Друзья залезли в спальный мешок и тут же заснули. Коле снился папа, готовящий обед, и мама с тяжелым молотком около каменной лошади. Что снилось попугаю, сказав трудно. Время от времени он вздрагивал и бормотал: «На дуэль, сэр, и немедленно! Справа акула, падре! Главаря беру на себя!» 

Шар плыл в ночном безмолвии, гонимый воздушными течениями. Коля спал, прижимая к груди теплую птицу. Ни он, ни Леро — никто на земле не знал, что ждет их впереди…

Шеф разведки Зебубии ходил по кабинету, нервно щелкая суставами. Тот, кого он ждал, не появлялся. Шеф сел за стол и взял в руки пухлую папку. На ее обложке, в верхнем углу было написано: «Совершенно секретно», а ниже Операция «Инкогнито-75». К первой странице была приклеена фотография дома № 7 по улице Мушкетеров. В глубине двора, у сараев, виднелся шар Лыбзикова. На следующих десяти страницах размещались фотографии самого Эдисона Назаровича. Механик был запечатлен в различных видах: бегущим по улице с гаечным ключом в руках, забивающим гвоздь, пьющим кефир.

Далее следовала фотография волкодава Дизеля с пометкой: «Любит семипалатинскую колбасу».

На тринадцатой странице был помещен портрет Николая Редькина. Надпись под фотографией гласила: «Требует пристального изучения».

Шеф разведки усмехнулся, положил в рот мятный леденец и стал изучать донесение резидента Одуванчика.

Шеф разведки отложил папку в сторону, достал из футляра скрипку и стал играть. Он всегда играл на скрипке, когда волновался.

В этот момент в форточку влетел голубь и уселся на плечо Шефа. Шеф снял с его ножки записку и прочел:

Он сжег записку, развеял пепел и нажал кнопку на столе. Появилась секретарша.

— Срочно вызвать ко мне агента Ноль Целых Пять Десятых! — распорядился Шеф.

— Да, но… — начала секретарша.

— Никаких но! — рявкнул Шеф.

Секретарша выпорхнула.

Глава разведки Зебубии подошел к карте мира и воткнул флажок в микрорайон Гуси-Лебеди.

Тот, кого он вызывал, вошел в кабинет через двадцать минут…

Уже неделю носился шар по воле ветров. От запасов еды остались треть буханки хлеба, двести граммов колбасы и банка кабачковой икры. Все это время Коля искал выход из тяжелой ситуации. Он помнил папину мысль о том, что серьезную проблему нельзя решить наскоком.

«Иди от простого к сложному, — учил Герман Павлович сына, — но не наоборот».

Именно так и действовал Редькин. Прежде всего он определил, что в данный момент самое простое — лежать в гамаке и следить за естественным ходом событий. С этого Коля и начал. Покачавшись в гамаке целую неделю, он настолько усложнил свою задачу, что на дальнейшее обдумывание времени уже не оставалось. И тогда все стало ясно: необходимо вылезти из кабины, подняться по стропам и прочистить злополучную трубку.

Риск, что и говорить, был велик. Холод и бешеный ветер за бортом оставляли мало надежд на успех операции, но другого выхода не было.

Коля изложил свой план попугаю.

— Безумству храбрых поем мы песню, — пробормотал Леро. — Но только помни: если с тобой что случится, мне, старику, очень больно будет.

Коля надел на себя старый свитер Эдисона Назаровича, привязался длинной веревкой к столу и через верхний люк выбрался из кабины. Мороз обжег его лицо. Ветер пытался сбросить Редькина. Нельзя было терять ни секунды. Стараясь не глядеть вниз, чтобы не закружилась голова, Коля полез по канату. Несколько метров — пустяк, который он шутя преодолевал в спортзале, — давались невероятно трудно. Пальцы стали деревянными, холод пробирал до костей. Наконец ему удалось добраться до трубки. Он сунул руку в отверстие и, к своему удивлению, обнаружил деревянную пробку. Она была забита так плотно, что вытащить ее пальцами не удавалось. Тогда Редькин вцепился зубами в пробку и стал тянуть изо всех сил.

С большим трудом ему удалось извлечь ее, но разжать зубы Коля уже не мог. С пробкой во рту он сполз по канату и мешком свалился в кабину. Только здесь он выплюнул кляп и застучал в ознобе зубами. Чтобы отогреться, Редькину потребовалось полчаса.

Леро задумчиво разглядывал пробку.

— Хотел бы я знать, чья это работа, — сказал он, — на простое хулиганство не похоже. Тут дело посерьезней. Впрочем, сейчас это не имеет значения.

Шар был приведен в порядок. Можно было возвращаться домой, но прежде следовало пополнить запасы воды и продовольствия. Редькин взглянул в иллюминатор. Под ним в легком коконе прозрачных облаков проплывала Земля. Теперь, когда опасность миновала, Коля неторопливо рассматривал зеленую спину планеты, давая волю воображению.

Где-то внизу, в гниловатых сумраках джунглей, тоскует старый удав, мечтая обвить аптекарскую рюмку. С визгом и хохотом несется по деревьям бесшабашный обезьяний клубок. Строгий глаз крокодила выискивает лиц без определенных занятий. Свистит стрела, дрожа оперением, и яд кураре капает с ее наконечника на бутерброд беспечного путешественника…

— Терра инкогнита, — прошептал Редькин и повел шар на снижение.

— Знаем мы эти инкогниты, — проворчал Леро, — шарахнут из бузуки — и прощай, мазер[3].

Через полчаса они летели над саванной на высоте триста метров. Жирафы, вспугнутые тенью странного существа, неслышно двигались внизу, и шеи их плыли по воздуху, будто в замедленной киносъемке. Шеренги изящных антилоп выпрыгивали над землей, давясь непрожеванной пищей. Грубо сколоченные бегемоты разевали пасти, похожие на хозяйственные сумки. Сытые львы дремали в тени, положив под головы львиц.

Древний инстинкт охотника проснулся в Редькине. Он залег за ящиком, сжимая в руках автоматическую винтовку (веник). Бич деревень — полосатый людоед Шер-Хан притаился в зарослях (гамаке), сверкая желтым глазом.

Выстрел! Промах.

Хищник прыгает. Мелькают кровавый маникюр когтей и выцветшая шкура, изъеденная молью.

Выстрел! Промах.

Хищник обрушивается на Редькина, и они, рыча, начинают кататься по траве. Перед Колей страшная пасть, полная зубов мудрости и резцов, не знающих стоматолога, Редькин в самый последний момент успевает дотянуться до курка.

Бах! Шер-Хан дергается, всхлипывает и замирает…

Редькин устало поднялся с пола и, шатаясь, подошел к иллюминатору. Солнце освещало его мужественный профиль, распаханный железным плугом звериной лапы…

— Браво! — воскликнул Леро. — Не забудь снять шкуру. Ты бросишь ее к ногам родителей, когда вернемся домой.

Ирония попугая осталась незамеченной. Редькин был поглощен событиями, происходящими на Земле.

Внизу виднелся маленький одноэтажный городок, утомленный зноем и скукой. Над единственной дорогой выбегающей из города, поднималось облако пыли. Неожиданно из облака вынырнул человек. Он мчался по дороге, смешно вскидывая ноги и поминутно оглядываясь. Затем показалась огромная толпа, размахивающая палками. Расстояние между беглецом и преследователями неуклонно сокращалось.

Коля, не раздумывая, повел шар к Земле. Ему удалось повесить кабину прямо перед носом удирающего. Удирающий, пыхтя и чертыхаясь, протиснулся в люк, и шар тут же устремился в небо.

Разгневанная толпа разочарованно взревела, замахала руками, и по обшивке застучали камни.

Спасенный, еще не отдышавшись, высунул в люк кукиш и заорал:

— Жалкие провинциалы! На кого вы подняли руку? Искусство бессмертно! Музы плюют на вас с высоты птичьего полета! — он плюнул и захохотал.

— Расходитесь по домам, вынашивайте задние мысли, пейте пиво, читайте объявления и ждите конца света! Зрелище отменяется.

Редькин с удивлением смотрел на спасенного. Это был толстяк невероятных размеров. Толстые губы, толстые руки, огромный живот. Над курносым носом бегали маленькие глазки. Голова незнакомца была острижена наголо, и только впереди красовался аккуратный чубчик, как у пятилетнего ребенка.

Еще никогда Редькину не доводилось видеть людей с такой необычной внешностью.

Высказав жителям городка все, что он о них думает, толстяк успокоился и обратился к Редькину.

— Тысячу благодарностей, — сказал незнакомец, шаркнув короткой ножкой. Разрешите представиться? Сид Джейрано! Вес — 140 килограммов. В артистических кругах известен как Сид Котлетоглотатель и Укротитель Вареников. Единственный в мире исполнитель смертельного номера — восемьсот пятьдесят сосисок за один присест.

Глазки его смотрели весело и хитро.

— Советский путешественник Николай Редькин. Вес — 38 килограммов. — Коля церемонно поклонился. В артистических кругах неизвестен. За один присест съедаю не более двадцати сосисок.

— Не может быть! — закричал Сид, картинно выставив руки перед собой. Настоящий советский мальчик! Вот это встреча, черт побери! Жаль, что я не успел захватить саквояж с едой — мы бы закатили сейчас роскошный обед в честь знакомства.

Он уселся на ящик, вынул громадный, как простыня, платок и промокнул шею.

— Эти гунны хотели моей крови. Какая безобразная сцена! Знайте, Коля, я чист перед законом. Вы мне верите? Не говорите да, я вижу — не верите. Тогда слушайте, историю Сида Джейрано.

Я родился в Неаполе, — начал, жестикулируя, толстяк. — Неаполитанский залив, солнце, синее небо, санта-лючия, бель-канто и так далее. Девятый ребенок в семье бедного парикмахера Винченцо Джейрано детства не имел. Единственное воспоминание — птичьи лица братьев и сестер и их злые щипки. Они были тщедушными существами, а я с пеленок весил больше старшего брата. Моя прожорливость не знала границ, я ел больше, чем вся семья, и вел себя, как кукушонок, подброшенный мамой в чужое гнездо. Отец целыми днями косил щетину на синих щеках клиентов, но накормить меня досыта не мог.

В пятнадцать лет папа побрызгал мое темя одеколоном «Ромео» и повел к синьору Фрикаделли, хозяину кафе. Фрикаделли взял меня мойщиком посуды, а вместо платы разрешил есть столько, сколько в меня влезет. Влезало в меня много, и синьор быстро это понял. За неделю я уничтожил месячный запас сосисок, макарон и шоколадных конфет.

И Фрикаделли выгнал меня, дав на прощание открытку с видом Везувия. Растерянный папа привел меня к доктору и попросил вызвать у сына отвращение к пище. Доктор долго щупал мою голову, а потом сказал, что у меня очень развита шишка голода и что в смысле аппетита я гениален, как гениален в физике Эйнштейн, у которого была огромная научная шишка. И еще он сказал, что я уникум и современная медицина не в состоянии вызвать у меня отвращение к пище.

Слух о моей гениальности разнесся по всему городу, и вскоре владелец цирка синьор Чавелло предложил мне работу.

— Толстый парень, — сказал Чавелло поглаживая мой живот, — прямо слов не хватает. Ты должен выходить на арену и кушать продукты, которые принесут зрители.

За одно представление я съел на бис двести пончиков, сто пятьдесят три эскимо, семьдесят девять килограммов конфет и пряников. Чавелло был доволен, но платить и не думал. Через год я ушел от эксплуататора и начал выступать с собственным номером. И вот уже пятнадцать лет я гастролирую по планете, поражая мир своим аппетитом. Где я только не побывал! Чего только не ел! Скажите, Коля, вы пробовали гуляш из кобры? А кита, фаршированного яйцами, гречневой кашей и зеленым луком? Нет? Вот видите. А я ел! И как ел! В Испании за один присест я слопал жареного быка. В Бразилии мне пришлось выпить три ведра черного кофе, и после этого я целый месяц не мог заснуть. Слава обо мне гремела. Со мной здоровались президенты, мои фотографии украшали витрины. Я жил в номерах, где останавливался Наполеон, и имел личного повара.

Но успех не вечен. В моду вошли йоги — гибкие люди, питающиеся воздухом и спящие на гвоздях. Ко мне охладели…

Не дай вам бог, Коля, испытать творческий кризис. Пустой зал, пустой кошелек и сарказм газет: «Кого жует Джейрано?»

Другой бы на моем месте пал духом. К моей чести, я не согнулся.

После мучительных поисков родился новый номер. Он был прост как все гениальное.

Сид достал из кармана измятую афишку, разгладил её и прочел вслух:

ГАСТРОЛИ ЛЮДОЕДА (только одно представление) После десятилетнего голодания и строжайшей диеты ЙОРИК ДОКЕМБРИЙСКИЙ (призер и дипломант). Сеанс съедения человека по правилам хорошего тона. Слабонервным вход запрещен. Билеты в кассе.

А дальше все было просто. Билеты раскупались мгновенно. Я появлялся на арене в луче прожектора, голый по пояс, с огромной костью в зубах. Рокотали барабаны, вскрикивали женщины, и кого-то несли в карету скорой помощи. Ведущий просил желающих выйти на арену для съедения. Желающих, естественно, не находилось, представление на этом заканчивалось, и я с мешочком презренного металла перебирался в другой город. В индустриальные центры с поголовной грамотностью я, конечно, не совался. Я предпочитал радовать доверчивое захолустье. Все шло прекрасно, пока я не добрался до этого проклятого Корколана. Отсутствие очагов культуры, группы счастливых свиноматок, разгуливающие по центральной улице, — все сулило удачу. Но я недооценил доверчивости корколанцев. И это меня чуть не погубило.

Как обычно, стали вызывать кандидатов на съедение. И тут, Коля, произошло невероятное. Поднялся мэр города.

— Друзья! — сказал он. — Отправляться на съедение будем в порядке очереди. Право быть съеденным первым получает старейший житель Корколана, достопочтенный Авель Кюнст. Похлопаем ему!

Все захлопали. Встал этот Кюнст, благообразный старик, поблагодарил присутствующих за оказанную честь и залез на арену и знаете, Коля, что спросил достопочтенный Авель? Он спросил, снимать одежду или не надо.

Его лицо выражало такую готовность, что будь я даже настоящим людоедом, я не стал бы употреблять Авеля в пищу.

Кюнст переминался с ноги на ногу и ждал. Надо было что-то делать. Я приказал погасить свет и, когда зал погрузился во тьму, прокрался на улицу. Пока публика приходила в себя, я побежал. Остальное, Коля, вы видели…

Закончив свою историю, Джейрано поклонился спасителю, насколько позволял ему живот, и попросил Колю ответить откровенностью на откровенность.

— Ну, что вам рассказать… — задумчиво начал Редькин — детство у меня тоже было несладкое. Отец — знаменитый автогонщик, мать — киноактриса. Они вечно были и разъездах, и я их почти не помню. В десять лет я бежал в Африку, был пойман на станции Клюквино путевым обходчиком и остался жить в его семье. В одиннадцать лет прошел по конкурсу в отряд космонавтов. Барокамера, вибростенд, тренажер — и так каждый день. Должен был лететь на Марс, но в последнюю минуту — приступ аппендицита, операция, все пошло кувырком. — Редькин врал вдохновенно, сам не зная, зачем он это делает. Скорей всего, он сочинял из принципиальных соображений, не желая уступать гостю. — С космосом пришлось расстаться. Поручили испытывать новый воздушный шар… Что же еще было? Ночной полет, неполадки в бортовом оборудовании, сильный боковой ветер, меня понесло. — Редькин вздохнул. — До сих пор несет…

— Подумать только, — пробормотал толстяк, — совсем еще ребенок — и столько пережил! — Он тревожно спросил: — А как у вас с едой?

— С едой у нас туговато, — ответил Редькин.

— Что же вы, Коля, — обиженно произнес Сид, — такой героический молодой человек, а жрать нечего. Я все могу вытерпеть кроме голода. Начинается головокружение, истощение, а потом смерть, — он вздохнул, перевел глаза на попугая и оживился. — А может, нам ам-ам эту аляповатую птичку?

Леро, до этого момента не участвующий усмехнулся.

— А может, нам ам-ам румяного Йорика? — язвительно поинтересовался он.

— Какая грамотная птица! — восхитился толстяк. — Прошу прощения за мою бестактность.

— Ничего, — снисходительно произнес Леро. — И на старуху бывает проруха.

Коля положил на стол колбасу, остатки хлеба и банку икры.

Сид безмолвно рассматривал пищу, затем удивленно спросил:

— Что это?

— Еда! — ответил Редькин.

— Еда?! — опешил Котлетоглотатель.

— Это патефон! — взорвался Леро, не выдержав глупых вопросов.

Толстяк слабо хихикнул, затем хохотнул сильней, и вот уже кабина заходила ходуном от его хохота.

— Ой, не могу, — стонал Сид между рыданиями, — ой, это же цирк! 200 граммов колбасы! Ха-ха-ха! И банка икры! Держите меня! Ха-ха-ха!

Глядя на его огромный живот, который сотрясался и шевелился, точно палатка, в которую забрался медведь, Коля тоже начал смеяться. Лишь Леро сидел спокойно, позволяя себе иногда усмехаться.

Наконец толстяк затих.

— А есть все же надо, — он вздохнул, — может, удастся червячка заморить.

Сид стал делить на троих скромную трапезу.

— Нам не надо, — быстро сказал Коля. Он очень хотел есть но ему было жаль толстяка. — Мы недавно ели. Не так ли, Леро?

— Разумеется, — подтвердил попугай. — Мы так насытились, что даже не хочется думать о еде.

— Как знаете, — Сид был доволен.

Он открыл рот и швырнул в него весь кусок колбасы. Так кидают уголь в печку или камень в море. Через секунду он вытряс в себя икру, забросил хлеб и, лязгнув челюстями, обиженно замер.

— Маловато, конечно, — задумчиво произнес Сид, — но лучше, чем ничего.

Коля вспомнил о вине. Он достал из ящика бутылка «Солнцедара» и протянул гостю. Джейрано мигом опустошил ее.

— Какое чудесное кьянти, — с уважением сказал он разглядывая этикетку.

Настроение у него улучшилось. Он побродил по кабинету, с видом знатока осмотрел приборы, постучал по стенкам, одобрительно покивал головой и сказал:

— Знаете, Коля, я из породы рожденных ползать. Но ваш аппарат будит во мне птицу!

Неожиданно Сид Джейрано запел высоким голосом: «О, мое солнце!..» Он пел старательно, с чувством, глядя прямо перед собой. Кончив петь, толстяк зевнул, улегся на пол и моментально захрапел.

— Можем считать, что экипаж укомплектован, — буркнул Леро, — осталось придумать название нашему кораблю.

— Назовем его «Искатель»! — тут же предложил Коля. — Корабль, который ищет приключений.

— Только бы он не нашел их слишком много. — Леро угрюмо взглянул на спящего Сида. — Впрочем, не возражаю. Пусть будет «Искатель» — А что мы будем делать этим бутузом?

— Завтра станет ясно.

Коля собрал со стола крошки хлеба и разделил и между собой и Леро. Слизнув с ладони свою порцию, он задумался. Кто такой Джейрано? Простой обжора? Авантюрист? Или что-нибудь похуже…

Толстяк храпел, и звезды, подхваченные его дыханием, бились, как насекомые, о стекло иллюминатора.

…Для злодея он слишком толст. Скорей всего, веселый неудачник, мелкий мошенник…

На всякий случай Редькин привязал к ноге Сида две алюминиевые кастрюльки, спрятал под свою подушку столовый нож и только тогда запрыгнул в гамак.

— Береженого бог бережет, — одобрительно заметил Леро, наблюдавший за Колиными действиями.

— Если друг окажется вдруг… — многозначительно отозвался Редькин, устраиваясь поудобней.

Они понимающе переглянулись, и через несколько минут весь экипаж «Искателя» погрузился в сон.

На рассвете воздухоплаватели были разбужены страшным грохотом и воплями Сида. Котлетоглотателю приснилось, что за ним гонятся обманутые и разъяренные корколанцы, он подскочил, загремели кастрюли, и объятый ужасом толстяк заметался по кабине. Попытки Редькина и Леро остановить обезумевшего Сида успеха не имели.

— Беднягу придется пристрелить, — печально сказал Леро, — а жаль. Он мог бы жить.

Джейрано остановился, обмяк, сел на пол и заплакал. Сгорая от стыда, Коля подошел к нему, отвязал кастрюли и погладил Сида по голове, стараясь не задевать шишку голода.

— Извините, Сид, — сказал Коля, — это я привязал железки. Не обижайтесь. Обычная предосторожность… Мы вам верим.

— Не верите вы мне, — раскачиваясь, как плакальщица, причитал Котлетоглотатель, — не верите… Я безобидный, бесхребетный, разве можно меня опасаться… Откройте дверь, я покину вас. Я задыхаюсь в атмосфере подозрительности. Откройте! Слышите? Я должен покинуть корабль. Не держите меня!

— И пожалуйста! — Редькин презрительно хмыкнул. — Никто вас не держит! Ищите себе другую атмосферу.

Коля открыл люк, и в кабину со свистом ворвался холодный воздух. Перед Сидом зияла бездна.

— Благодарю, — прошептал Джейрано. — Какой свежий воздух… Мне уже лучше. Закройте, пожалуйста, отверстие.

Редькин задраил люк, и Сид успокоился. Через несколько минут он уже забыл о нервном потрясении и улыбался, как ни в чем не бывало.

— Знаете, Коля, тут недалеко, в Тихом океане, лежит Мармеладовый архипелаг. Краткая справка: главный город — Лимонадвиль, среднегодовая температура +22° С, невежественное население, полчища курортников, обилие эстрадных площадок — словом, все условия для человека с моей специальностью. Вы, Коля, слышали про этот райский уголок?

Редькин про архипелаг не слышал, но по старой школьной привычке организовал на лбу три мудрых морщины, затем подбросил в глаза порцию озарения и уверенно спросил:

— Это тот, где залежи мармелада?

— Совершенно верно, — кивнул Сид, — но сейчас мармелада почти не осталось. Зато в Лимонадвиле до сих пор бьют из-под земли фонтаны лимонада. Это самый лучший лимонад в мире, и танкеры развозят его в разные страны. Что я хотел сказать? Ах, да! Так вот, в Лимонадвиле живет мой друг Алехандро Барчикрак. Он — артист, а в свободное время сдает жилплощадь курортникам. Прекрасной души человек! Если вы, Коля, поможете мне встретиться с Алехандро, я буду счастлив.

Редькин был готов протянуть Сиду руку помощи, но еще ныло самолюбие после недавних упреков толстяка, и согласиться так быстро он не желал.

— Что вы, Сид! — Редькин покачал головой. — Архипелаг ваш вон где, а наш дом вон где…

— Эх, Коля, все мы живем в одном доме под названием Земля. Твои радости мои радости. Мои горести — твои горести.

— И атмосфера наша вам не подходит…

— После кастрюльного инцидента я многое понял. Я счастлив, что дышу одним воздухом с вами. С таким экипажем я готов к любым испытаниям!

— Ладно, — вздохнул Коля, выдержав паузу. — Доставим вас к другу. Но при одном условии: вы никогда больше не должны обманывать публику. Уж если людоед — так не понарошку, а чтоб настоящий.

— Клянусь! — торжественно произнес сияющий| Сид. — Чтоб до самой смерти мне питаться одним ацидофильным молоком, если я обману публику!

Удовлетворенный Редькин подошел к приборам и путем сложных вычислений нашел нужное направление.

«Искатель» взял курс на Мармеладовый архипелаг.

В наше время дети развиваются ускоренными темпами. Вчерашние выпускники детсада объявляют мат гроссмейстеру и ставят в тупик академика. Десятилетний виолончелист, шатаясь под тяжестью инструмента, покоряет жюри международного конкурса. Кроха, отложив куклы, поднимается на гимнастический помост и, исполнив немыслимое сальто, становится олимпийской чемпионкой. Не за горами время, когда младенец, выплюнув соску, помчится поступать в консерваторию или в школу с математическим уклоном, и экзаменатор жалостливо вздохнув, скажет младенцу: «Вы слишком стары, мой друг, чтобы рассчитывать на успех».

Приходится спешить. Приходится делать сегодня то, что можно отложить на завтра. Ибо завтра, возможно, будет поздно.

Коля торопился. Кроме всего прочего, его подстегивал голод. Они летели уже целые сутки, но ни архипелага, ни Тихого океана не было видно. Безжизненные каменистые холмы тянулись внизу, предлагая воздухоплавателям лишь ящериц. Сид стонал и ругал себя за то, что не съедал все, предлагаемое когда-то зрителями. Леро, прикрыв глаза, отрешенно бормотал: «Как прекрасен этот мир, посмотри…» Коля молча разглядывал в бинокль суровый ландшафт.

Постепенно на склонах холмов стали появляться кусты. Потом холмы исчезли, промелькнул лесок, похожий расческу со сломанными зубьями, и начались луга, такие зеленые, что хотелось превратиться в корову и щипать травку.

Вдруг перед носом Редькина возникла белая утка. Она ковырялась в земле и никуда не торопилась.

— Сид, — сказал Коля, — вы любите жареных уток?

— Жестокий мальчик, — прошептал Сид, — он хочет убить меня…

— Я хочу накормить вас, — рассмеялся Редькин и повел шар на посадку.

Приземлившись, экипаж «Искателя» бросился к утке. С истошным кряканьем она понеслась прочь. Утка бежала некрасиво, точно марафонец, надевший ласты. Воздухоплаватели мчались резво, но схватить жар-птицу не удавалось. Сид безнадежно отстал и, упав на траву, ждал, когда откроется второе дыхание. И только Коля продолжал погоню.

Наконец, утка начала сдавать, и тогда Редькин мощным спуртом приблизился к ней и в великолепном вратарском прыжке настиг птицу. Утка яростно била крыльями по его лицу, но, взглянув Коле в глаза, прекратила сопротивление.

Появился Джейрано, прилетел Леро. Толстяк поцеловал утку, поднял ее над головой и начал вальсировать вокруг Коли со счастливым смехом.

— Эй, балерун! — раздраженно крикнул Леро. — Обратите внимание на ногу вашей партнерши!

На утиной лапке сверкало золотое колечко, на котором было выгравировано: «Имущество Барракудо. Употреблять строго запрещается».

Изумленные воздухоплаватели тщательно осмотрел имущество неизвестного Барракудо, но других объявлений не обнаружили.

В это время послышалось гудение мотора, и они увидели самолет. Он летел далеко в стороне, и за ним тянулся шлейф листовок. Бумажки кувыркались и медленно опускались на землю, точно конфетти. Леро, посланный за листовкой, взлетел, оскорбил словом молодого птеродактиля, пытавшегося затеять драку, и вернулся с добычей, пахнущей типографской краской.

— Вот и пообедали, — Коля почесал затылок, — придется вернуть утку.

— Вернуть? — рассеянно спросил Сид.

— Ну конечно, — Коля был удивлен вопросом, — иначе погибнут заложники…

— Не отдам! — крикнул Джейрано, прижимая птицу к груди. — Не отдам. Утка общая. Я тоже бежал за ней. У меня шишка голода…

Коля, ни слова не говоря, повернулся и зашагал к «Искателю».

— Святая мадонна, — простонал Сид, — зачем я связался с этим героическим мальчиком. Он доконает меня своим человеколюбием…

Джейрано, волоча утку, поплелся за Колей.

Они поднялись в небо и полетели в том направлении, где скрылся самолет. Минут через пятнадцать на горизонте показался город. Это и был Вальядол, столица Кошмарии.

На всякий случай Коля посадил «Искатель» в нескольких километрах от города, на уютной лужайке.

— Хотите пообедать у папы Барракудо? — спpocил Редькин, насмешливо глядя на Котлетоглотателя.

— О нет, мой маленький герой, — Сид покачал головой, — лучше я поголодаю. Идите сами, и пусть нимб великомученика освещает вам дорогу. А я, простой смертный, слабый и бесхребетный, лучше посплю. Я боюсь диктаторов.

— Спите, Сид Джейрано, — Коля покраснел от злости. Как будто он не боится диктатора! — Отдыхайте, набирайтесь сил. Вам ведь скоро опять глотать баранов, лопать быков и пить ведрами кофе. Спите! А ты, Леро, отгоняй от спящего мух…

— Еще чего! — фыркнул попугай.

— Леро, — строго сказал Редькин. — За шар и за этого беззащитного дядю отвечаешь!

Он замотал утку в старый свитер Эдисона Назаровича и отправился освобождать заложников.

Был полдень, когда Коля вошел в Вальядол. Город плавился в зное и казался вымершим. Только тощие безродные псы понуро стояли в тени, свесив розовые языки до земли. Кривые переулки, застроенные халупками из фанеры и жести, как грязные ручьи, впадали в главную и единственную улицу Цвай Карамболь. На этой улице находились лавки, почта, кинотеатр и кафе с фирменным блюдо «Печень по-кошмарному».

Цвай Карамболь упиралась в огромную площадь, на которой возвышался Дворец.

Обливаясь потом, Коля добрел до дворцовых ворот с чугунными львами по бокам. У ворот, на табуретке, сидел под зонтом сонный часовой в темных очках, шляпе, зеленой сорочке и в шортах. Он чистил пилочкой ногти. Рядом с ним, на асфальте, стоял телефон и валялся автомат, похожий на отбойный молоток.

— Я насчет Утки, — сказал Коля и, развернув свитер показал птицу, которая тут же закрякала.

Часовой замер, затем схватил телефон и начал бешено набирать номер.

— Докладывает оборотень Чистоплюй! — рявкнул он в трубку. — Прилетела Уточка!

Завыла сирена, ворота открылись, и выбежали два долговязых парня в точно такой же форме, что и Чистоплюй. Из этого Редькин сделал вывод, что они тоже оборотни. Парни встали по бокам у Коли и повели его во Дворец. Они долго шли по роскошным залам, поднимались и опускались по мраморным лестницам, кружили по темным лабиринтам коридоров, пока не остановились у массивных дверей с табличкой «Тихо! Барракудо думает».

Один из сопровождающих открыл дверь и кивком пригласил Колю войти. Редькин шагнул, дверь бесшумно закрылась, и он остался в темноте, ослепший после яркого солнца. Узкая полоска света пробивалась из-за гофрированных штор.

Постояв несколько секунд, он начал двигаться на ощупь. Так беспомощно тыкается во тьме зала опоздавший к началу сеанса, натыкаясь на зрителей, пока чья-то решительная рука не пригвоздит его к пустому креслу.

Когда глаза привыкли к сумраку, Коля начал осматриваться. Вдруг позади его раздался всплеск. Он обернулся и похолодел.

Щуплый человечек в длинной белой рубахе сидел на тахте и скалил зубы. Ноги его были опущены в таз с кипятком. Длинные обезьяньи руки касались пола. Из клубов пара проступали голый череп и морщинистое лицо с фарфоровыми, не мигающими глазками.

Что и говорить, зрелище было жутковатое, но Редькину удалось справиться с волнением. Он вынул из свитера птицу и протянул ее диктатору:

— Ваша Утка?

— Моя, — отозвался диктатор, пощупав кольцо. — Где взял?

— А прямо на дороге, — затараторил Коля — Иду себе, а она навстречу, и глаза такие умные-умные, и видно, хочет что-то сказать, я сразу понял, утка непростая, и тогда…

— Стоп! — прервал Барракудо. — Коротко о себе!

Коля опустил голову, не по-детски вздохнул и, печально глядя на диктатора, сказал:

— Зовут меня Робин. Фамилия Бобин. Мать умерла рано, я ее не помню. Говорят, она была леди. Отец — aнглийский боцман. С пяти лет я стал плавать с ним. Образование — среднее, незаконченное. Отец много пил и бил меня почем зря. Я не выдержал и во время стоянки в Гонконге сбежал. И вот брожу по свету в поисках дедушки по маминой линии…

Редькину удалось выдавить слезу, так нужную в этот момент. Слеза упала в таз, где парились конечности диктатора, звонко булькнула, и в месте ее падения выпрыгну, восклицательный знак.

Барракудо поморщился:

— Ужасно ноют ноги. Должно быть, задует сирокко, — Он хлопнул в ладоши, и появился оборотень. — Заложников отпустить. Расстреляем в следующий раз. Приготовить другу Робину комплексный обед № 3. Назначить на завтра парад. Сливы перебрали?

— Так точно! — выпалил оборотень.

— Молодцы. Порченые — продать. Хорошие — закатать в банки — и в подвал.

Закончив водную процедуру, диктатор натянул на голову кудрявый парик, надел халат, шлепанцы, подошел Коле и неожиданно прижал его к себе.

— Спасибо, друг, — бормотал Барракудо. — Утка — символ моего могущества… Я не останусь в долгу…

После его объятий из Колиных карманов исчезли шариковая ручка и перочинный нож, но Коля обнаружил пропажу гораздо позже.

Барракудо пропел «Любил ли кто меня, как я?», подошел к окну и поднял шторы. Кабинет наполнился светом и Коля увидел на стенах странные картины: в тяжелых рамах висели рентгеновские снимки головы. Заметив удивление гостя, диктатор напыжился и с гордостью произнес

— Мои портреты! Вот на этом снимке мне 16 лет. А на этом — тридцать. Видишь, какой мозг?

— Да-а-а, — Редькин понимающе покачал головой, — это же мозг гения…

— С чего ты взял? — Барракудо слегка засмущался.

— Для гениальности надо, чтоб мозг весил около килограмма, — не моргнув, соврал Редькин, — а у вас, судя по снимкам, полтора кило, а может, и все два.

— Сейчас, правда, поменьше осталось, — вздохнул диктатор, — приходится много думать… Но все равно, — он подмигнул Коле и хихикнул, — кое-что еще кумекаем.

— Как же тебя, Робин, отблагодарить? — Барракудо задумался. — Десять тысяч люриков — это, конечно, гипербола. Я тебе их не дам. Деньги портят человека, я на себе испытал.

— Да мне ваши люрики и не нужны, — Коля yлыбнулся, — на моем месте так поступил бы каждый! Мне бы поесть и дальше двигаться, дедушку искать…

— Э, нет, дорогой, раньше, чем завтра, я тебя не отпущу. Завтра состоится парад в честь Белой Утки, и ты, как ее спаситель, должен присутствовать.

В это время открылась дверь и вошел оборотень с огромным подносом, накрытым белоснежной салфеткой. Он поставил поднос на стол и быстрым движением факира сдернул салфетку. С глубоким разочарованием Коля оглядел комплексный обед, состоящий из трех блюд: рыбки хекус, светящейся от обилия фосфора, яичка со штампом «Свежее до 1980 года» и компота из сухофруктов.

— Садись, Робин, ешь, не стесняйся. Мы люди простые без фокусов.

С обедом Редькин расправился за одну минуту.

— Молодец, — диктатор погладил его по голове и задумался.

— Хобби имеешь? — вдруг спросил он.

— А кто сейчас без хобби! — Коля усмехнулся: — Раньше я корабельные якоря собирал, а теперь марки коллекционирую.

— Хорошее у тебя хобби, — Барракудо завистливо вздохнул: — А у меня оно такое, что и сказать стыдно. — Он оглянулся: — Чужие карманы посещаю. Ворую, грубо говоря.

— И давно?

— Сколько себя помню. Это у нас наследственное. — Он подсел к Редькину и жарко зашептал ему на ухо. — Все делают вид, что ничего не замечают. Боятся. Министры перед тем, как ко мне идти, все из карманов выгребают. Тоска зеленая. Приходится им делать подарки, а потом их же и уводить. Представляешь?

— Да-а, — Коля не знал, что сказать. Глава государства и на тебе! — А зачем вам, дядя Барракудо, воровать, извиняюсь, посещать чужие карманы? Вам ведь и так все отдают, когда захотите.

— Это неинтересно. Другое дело — пальчиками. — Глаза у диктатора заблестели. — Двумя чуткими пальчиками провести ювелирную работу и извлечь из жилетки какого-нибудь растяпы часики…

Он мечтательно прикрыл глаза и помолчал:

— А ты, значит, Робин, специалист по маркам?

Барракудо прищурился, достал из тумбочки табакерку, раскрыл ее и протянул Редькину.

Внутри табакерки лежала марка. При виде ее Коля оцепенел. Это была знаменитая Мальдивская марка. Всего три таких марки было выпущено сто лет назад. Одна из них исчезла в пучине Атлантики вместе с кораблем голландского купца.

Вторая марка сгорела во время знаменитого пожара в Чикаго. И вот сейчас он держал в руках последнюю Мальдивскую.

— Дарю! — сказал Барракудо, довольный эффектом.

— Это большая честь для меня, — взволнованно произнес Коля, — но…

— Никаких но! — диктатор улыбнулся, обнажив мелкие зубки грызуна. — Ты заслужил ее. Клади в карман. Иначе обижусь!

Коля принял подарок с восторгом и благодарностью.

— А теперь иди и хорошенько выспись. Завтра нам предстоит грандиозное зрелище. Дай-ка я тебя перед сном обниму и поцелую.

Он протянул руки к мальчику, но Редькин вспомнил хобби диктатора и расставаться с подарком не пожелал.

— Как бы вам не заразиться, — озабоченно произнес он, — я ведь гриппую…

Барракудо отпрянул и перестал дышать.

— Что же ты раньше молчал? — зло прошипел он. — Я ведь с тобой контактировал, может, вирусы подцепил, может, уже началось…

— А вы меня и не спрашивали, — обиделся Коля, — обняли ни с того ни с сего, я и предупредить не успел.

— Ладно, — Барракудо с сожалением взглянул на Колин карман, где лежала табакерка, — марш в постель, заразный мальчик!

Спать Колю уложили в большой и неуютной комнате на раскладушке. На стенах были нарисованы отвратительные чудовища, которые разевали огнедышащие пасти и говорили: «Спокойной ночи!» От малейшего движения Редькина раскладушка надрывно стонала. Красный глаз луны внимательно смотрел на него, будто большая и хищная рыба подплыла к окну в ожидании добычи. Луна мешал спать, Коля долго ворочался и, не выдержав, решил скрепить булавкой половинки штор. Булавка проткнула материю, в ту же секунду раздался вопль и кто-то свалился с подоконника. Редькин высунул голову и увидел человек сидящего на клумбе.

— Больно? — шепотом спросил Коля.

— Больно, — отозвался человек.

— А зачем в окне стояли?

— Да я же оборотень. Приставлен следить за тобой.

— А зачем за мной следить? — удивился Коля.

— Положено, — пробормотал оборотень, ощупывая тело. — У нас в Кошмарии за всеми следят. Я за тобой слежу я кто-то за мной следит. Все о всех известно.

— Да вы поднимитесь ко мне в комнату, — предложу Коля, — и наблюдайте за мной сколько влезет.

— Не положено, — уныло пробубнил оборотень, — слежка должна быть тайной…

— Дело ваше. Ночуйте на клумбе.

Коля вернулся к раскладушке. Был прожит трудный день. Глаза слипались. Оборотень вздыхал за окном, словно море, и Редькину вспомнилась поездка в Ялту. Потом голове все спуталось, закружилось. Верхом на Белой Утке ехал Барракудо; Сид, одичавший и грязный, сидел на дереве, пожирая рыбу хекус; по небу летели оборотни, и прохожие разбегались по домам…

Редькин спал.

На следующий день на площади перед Дворцом состоялся праздничный парад. Барракудо был одет в белоснежный китель, увешанный коллекцией орденов, галифе с трехцветными лампасами и сапоги-чулки. В девять часов утра, сгибаясь под тяжестью орденов, диктатор проковылял на своих кривых ножках к микрофону и произнес речь:

— Дети мои! Сегодня в нашей дружной семье большой праздник: нашлась Белая Утка. Поздравляю себя, а значит, и вас! В честь этого радостного события приказываю воздвигнуть на площади мой бюст с Уткой на плече. Каждый житель Кошмарии обязан добровольно внести по одному люрику на строительство памятника. Пока я с вами — вы счастливы!

Он махнул платочком, и многотысячная толпа запела: «Веди нас, папа Барракудо». У людей были испуганные лица, они пели, глядя в землю, и между ними рыскали оборотни, выискивая молчащих.

Спаситель Белой Утки стоял рядом с диктатором, кипя от негодования. Вор и прохвост Барракудо держал под каблуком целый народ. Если бы у Коли был в руках пистолет, Кошмария в эту минуту лишилась бы «папы».

Пение кончилось, и тотчас же загудели сто огромных труб. Каждую трубу держали на плечах десять человек, и столько же человек дули в нее.

Шествие началось.

Первыми торжественно и величаво вышагивали слоны, обутые в огромные ботинки шестьдесят второго размера. Сзади весело бежали слонята в кедах. Поравнявшись с трибуной, слоны подняли хоботы, украшенные лентами, и протрубили приветствие, которое тут же перевел Главный затейник:

— Слава Барракудо! Слава спасителю Белой Утки!

Затем на площадь вышли макаки. Все обезьяны были в белых маечках и белых трусиках. Они шли на задних лапках, радостно хихикали и что-то кричали.

— Много бананов нашему другу Робину! — перевел Главный затейник.

У трибуны все макаки сделали стойку на передних лапках и в таком положении удалились. Их сменили тигры. Они брели, лениво помахивая хвостами. На шее у каждого висела табличка с надписью: «Я бывший хищник».

Затейник дал знак, и заиграл оркестр. Тигры поднялись на задние лапы и принялись танцевать. Диктатор его министры хлопали в ладоши и кричали:

— А ну, полосатые, поддайте жару!

Оркестр смолк, площадь опустела, и тогда раздало рокот моторов. В небе появились три самолета — гордость Кошмарии. Они летели на небольшой высоте, покачивая крыльями в знак приветствия. Вдруг от самолетов начали отделяться точки, которые тут же расцветали пышными бутонами парашютов. Коля с изумлением увидел под парашютами огромных черепах. К их панцирям были привинчены портреты диктатора. Десант спускался прямо на площадь. Приземлившись, черепахи неторопливо удалились под аплодисменты, волоча за собой парашюты. Барракудо был в восторге и приказал немедленно произвести всех трех летчиков в фельдмаршалы.

Заканчивался парад шествием оборотней. Они катились на роликовых коньках, держали шляпы у сердца и преданно глядя на диктатора, горланили песню:

Амускэ зито пeлoгopa, Зазандра аль эль кабиола. Фуэнка каррих паномора, Дибоза сарпо нирманола. Энкара бенци бонци слип. Гатара тедро лонци флип. Алькова хаби фиронал, Крещандо гот унд кабронал[4].

В Колином дневнике есть перевод этой песни с пометкой: «Рифму перевести не удалось».

Вот ее содержание:

«Солнце греет землю, но разве может оно сравниться с душевным теплом папы Барракудо?

Вода точит камень, но разве может она сравниться с силой воли папы Барракудо?

Мы уже не говорим о мудрости, прозорливости, скромности и других достоинствах дорогого папы Барракудо.

Припев: Трепещи, враг внешний! Трепещи, враг внутренний! Сыны Барракудо всегда начеку

После парада Коля сообщил диктатору, что ему пора в путь.

— Уже покидаешь нас? — огорчился Барракудо, — я так к тебе привязался, дорогой ты мой человек. Марку не забыл?

— Что вы! Разве можно забыть такую марку?!

Редькин похлопал себя по карману.

— Так дай же мне обнять тебя в последний раз, мой простуженный Робин! — воскликнул Барракудо и, натянув на лицо марлевую повязку, прижал Колю к себе.

Он облобызал мальчика, всхлипнул, сказал: «Ступай с богом» и удалился, приложив к глазам платок.

Коля покинул Дворец, неторопливо пересек площадь и исчез из Вальядола…

Барракудо был доволен: его ловкие пальцы без труда извлекли табакерку из Колиного кармана.

Мурлыкая опереточный мотивчик, он быстро открыл табакерку.

Сначала диктатор остолбенело глядел вовнутрь, где вместо знаменитой Мальдивской марки, лежала белая бумажка, затем лихорадочно схватил ее и прочел: «Барракудо — дерьмо!!!»

Диктатор взвизгнул и, выскочив на балкон, завопил:

— Догнать мерзавца! Четвертовать мальчишку! Нет восьмиртовать! В порошок!

Оборотни помчались по Вальядолу дружной стаей. Они заглядывали в урны, врывались в квартиры, вспарывали перины и обнюхивали незнакомые предметы. Беглец будто провалился под землю.

Барракудо задыхался от ярости. Вдруг до него докатился рев оборотней. Они стояли на площади, задрав головы, и кричали. Диктатор взглянул на небо и все понял: над Дворцом, поднимаясь все выше и выше, проплывал воздушный шар.

— Он! — оскалился Барракудо. — поднять всю авиацию! Уничтожить негодяя!

Через двадцать минут те самые три самолета, из которых недавно прыгали черепахи-парашютисты, взлетели с аэродрома. Дело принимало неприятный для воздухоплавателей оборот.

К их счастью, три единственных летчика Кошмарии успели отпраздновать присвоение фельдмаршальских званий, и в самолеты их принесли прямо из-за стола. А, как известно, управлять современной техникой в нетрезвом состоянии очень нелегко. Асы начали гоняться друг за другом, решив, что имеют дело с авиацией противника. Первый самолет набрал высоту и красиво вошел в штопор, выйти из которого даже не пытался.

Он почти насквозь прошил земной шар и застрял под станцией Хмерцики.

Второй пилот совершил вынужденную посадку на Цвай Карамболь. Все, кто были на улице, лезли в окна, прыгали в канализационные люки, чтобы уберечься от бешено несущегося самолета. Он мчался до тех пор, пока не врезался в городскую баню, которая развалилась, словно карточный домик. Из клубов пыли и пара во все стороны побежали голые люди, прикрываясь тазиками.

Хуже всего обстояло дело с третьим летчиком, который захотел уничтожить тень от собственного самолета. Атаку он провел очень грамотно и настиг тень у самой земли, когда она пробегала по Дворцу диктатора. Раздался взрыв, тень исчезла, но вместе с ней исчезли самолет и Дворец…

Над Вальядолом долго кружили рентгеновские снимки и летала дверь с табличкой: «Тихо! Барракудо думает».

«Искатель» держал курс на Мармеладовый архипелаг.

Стремительное бегство из Кошмарии, картина воздушного боя и взрыв Дворца настолько потрясли Сида, что он забрался под стол и, поскуливая, просидел там несколько часов.

Наконец он вылез и попытался привлечь к себе внимание.

— Мне наплевать на старуху-смерть — нерешительно пробормотал Котлетоглотатель, глядя на Колю.

Редькин молча смотрел в иллюминатор, не желая поддерживать беседу.

— Да, наплевать! — громко повторил Сид. — Но я слишком дорожу жизнью, чтобы рисковать по пустякам. Как которые. — Он сделал ударение на последнем слове. — Если завтра будет решаться судьба человечества и потребуется всего одна жизнь, вы слышите, всего одна жизнь, Джейрано предложит свою!

— Да хватит вам, — Коля поморщился, — ну сдрейфили, с кем не бывает, зачем теперь ломать комедию…

Толстяк съежился, опустился на ящик, губы его задергались, и он заплакал. Коля решил, что это очередной трюк, но слезы перешли в рыдания, и Редькин почувствовал, что Сид не притворяется. Он подошел к Джейрано и тронулся до его плеча.

— Не надо плакать, Сид, — сказал Коля, переполняясь жалостью, — вы смелый и веселый человек, и я доволен, что мы летим вместе.

Кто осудит врача, обманывающего больного во имя его исцеления? Простим и мы Редькину эту святую ложь.

— Я трус, — всхлипывал Сид. — Если бы вы только знали, Коля, какой я трус. Боже, как мне надоело всего бояться. Я боюсь драк, полиции, хулиганов, собак, мотоциклов, злых взглядов, темноты, зубных врачей и всего остального. Я устал бояться. Скажите, Коля, что мне делать? Разве можно так жить?

Надо было произнести какие-нибудь умные слова, которые помогли бы Джейрано обрести уверенность. Пока Редькин вспоминал главу «Храбрость» из книги «Мудрые мысли», заговорил Леро.

— Вам, Сид, никто не поможет, — сердито заявил он. — От страха есть только одно лекарство — преодоление страха и решительные действия. В результате решительных действий вам могут нанести телесные повреждения, это правда, но страх будет преодолен, и вы станете бесстрашным, прошу прощения за банальное сравнение, как Геракл.

Сид повеселел.

Он, как ребенок, легко и мгновенно переходил от слез к смеху.

— Где же десять тысяч люриков, обещанные за Утку? — вдруг вспомнил он.

Коля вынул марку.

— Я в марках не силен, — Джейрано расплылся в улыбке, — но наклеить эту бумажку на конверт, пожалуй, можно.

— Это Мальдивская марка, — сказал Коля, задетый невежеством Сида. — Последняя из трех знаменитых!

— Ого! — у Джейрано заблестели глаза. — Поздравляю. За нее можно отхватить кучу денег. Что вы будете делать с ними? Угостите все человечество мороженым? Или раздадите нищим?

Коля оставил без внимания слова Сида. Он прилип к стеклу иллюминатора, заинтригованный необычным зрелищем. «Искатель» пролетал над островом, имеющим форму надкушенной груши. В центре острова виднелись огромные белые буквы, образующие надпись: «Щастливава пальета!»

Никаких признаков жизни на острове не наблюдалось

Две мысли вспыхнули в голове Редькина, разгорались бенгальскими огнями. Первое — перед ним следы исчезнувшей цивилизации. Тысячи лет назад в этом месте лежали богатые города, звенели молотки чеканщиков и на просторных площадях гремели карнавалы. Отсюда взлетали космические корабли с грузом цитрусовых и выпускниками вузов, распределенными в созвездие Стрельца. Покидая Землю, древние космонавты долго видели громадные белые буквы — прощальное напутствие соотечественников… Все это проглотил океан, и только остров, расписанный белыми буквами, остался торчать из его пасти.

Вторая мысль нашего героя была связана с грубыми орфографическими ошибками, допущенными представителями исчезнувшей цивилизации. Но как человек, умеющий взглянуть на проблему широко и глубоко, Редькин тут же догадался, что каждая цивилизация вправе иметь свои правила грамматики. Очень возможно, что сегодняшняя двойка за орфографию в то далекое время могла бы обернуться твердой пятеркой.

Сомнения отпали. Запахло сенсацией века, и Коля, не теряя времени, повел шар к земле. «Искатель» совершил посадку вблизи надписи. Коля покинул кабину и со всех ног бросился к буквам. Он пробежал всего метров пятьдесят и остановился как вкопанный.

Сотни темнокожих мальчиков лежали на спинах, один за другим, задрав к небу босые ноги. Их бледно-розовые подошвы образовывали гигантские буквы, принятые Редькиным за следы исчезнувшей цивилизации. Мальчики весело скалили зубы и не спешили вставать.

Как описать разочарование Коли?

Рыбак, которого месяц таскала по морям гигантская вобла, оказавшаяся подводной лодкой.

Альпинист, покоривший неприступную вершину и обнаруживший на ней чабана с отарой.

Нет, все не то. Не с чем сравнить разочарование Редькина. Но он скрыл свои чувства, придав лицу выражение «какнивчемнебывало».

— Давайте знакомиться! — крикнул Коля. Мальчики вскочили и, загалдев, как птицы, обступили гостя. Самый рослый из них, по-видимому, вожак, ударил себя в грудь и сказал: «Ькентий!» Коля сразу же догадался, в чем особенность произношения островитян: каждое слово начиналось у них с мягкого знака. Редькин в свою очередь стукнул себя и произнес: «Ьколя».

— Вот и познакомились, — улыбнулся Кентий, с удовольствием щупая пуговицы на Колиной рубашке. Остальные радостно загудели, стали бить себя в грудь и выкрикивать свои имена, которые Редькин даже и не пытался запомнить.

Сид, наблюдавший за ходом событий из кабины, понял, что обстановка не сулит неприятностей, и спустился на землю.

— Привет кучерявым брюнетам! — воскликнул он, подходя к ребятам. Мальчики, пораженные его необъятным животом, притихли. — Ловко вы придумали этот номер с приветствием.

— Так мы приветствуем всех, кто пролетает над нашим островом, — ответил насупившийся Кентий.

— Кто это мы? — поинтересовался Сид. — И вообще, где ваши родители, прелестные тарзанчики?

— Народ мапуя живет далеко отсюда, на Большой Земле, — важно ответил Кентий. — Когда нам исполняется 8 лет, нас привозят в лодках на остров, и до восемнадцати лет мы, мапуята, живем здесь. Те, кто выживает, потом может возвратиться на Большую Землю. Таков закон народа мапуя.

— Веселенький закон, — Сид вдруг посерьезнел, обвел глазами мапуят и произнес проникновенную речь. — Друзья! У меня тоже было тяжелое детство. Вопрос стоял так: выживу или не выживу. Как видите, я выжил. За счет то? За счет силы воли и послушания. Послушания и силы воли. Думаю, вы тоже выкарабкаетесь. Теперь о питании. Я хотел бы дать вам несколько уроков правильного поглощения пищи. Что вы кушаете, мои юные спартанцы?

— Все, что придется, — смущенно сказал Кентий! — когда жуков, когда корешки. Иногда рыбу…

Джейрано грустно свистнул и, потеряв всякий интерес к разговору, побрел по острову, кидая в рот незнакомые ягоды. Коля остался с мапуятами. Он с уважением смотрел на ребят, детство и отрочество которых проходит наедине с природой. Честно говоря, в этот момент он завидовал мапуятам и подумал о том, что неплохо было бы остаться на острове и проверить себя на выживаемость. Это же так прекрасно — выкупаться в океане, а потом приветствовать пятками пролетающие лайнеры…

— Сверху ваше приветствие выглядит здорово, — дипломатично начал Редькин, — только ошибок многовато. Наша Эмма Силантьевна от «щастливава палета» упала бы в обморок.

Мапуята покраснели и опустили глаза. Коля понял, что коснулся больной темы, и хотел принести свои извинения, но прежде заговорил Кентий.

— Это еще мало ошибок, — хмуро произнес он. — Бывает, такое нагородим, что сами удивляемся… Безграмотные мы… Только недавно случайно узнали, что Земля крутится…

— А что вы проходите в школе? — не скрывая удивления, спросил Коля.

— У нас нет школы, — тихо сказал Кентий.

— У нас нет школы, — хором повторили мапуята.

— Нет школы?! — Редькин был потрясен. Приученный к мысли «неученье тьма», он не мог даже представить, что кто-то не ходит в школу. — А учителя есть?

— И учителей нет, — Кентий вздохнул. — Когда-то высадился на острове миссионер, хотел учить нас, но его утащили обезьяны… А учиться хочется.

— Может, скоро построят? — неуверенно спросил Редькин, не зная, как утешить мапуят.

— Не построят! — угрюмо отозвался Кентий. — Мапуя — бедный народ. А другим до нас дела нет. Год назад прилетали волшебники, гладили нас по голове, жалели, обещали построить школу… — Он презрительно сплюнул. — Вырыли огромную яму и исчезли. Яма уже заросла. дожди наполнили ее водой, и мы там купаемся.

Коля огляделся. Вокруг него стояло не меньше двух тысяч мапуят. Две тысячи ребят, не знающих строения молекулы и чему равна сила тока, не имеющих возможно сесть за парты, взглянуть в микроскоп на танец инфузорий, найти на карте о. Телок-Бакау и решить задачу о дележе яблок.

Необходимо было что-то предпринять. Что именно Коля еще не знал.

Пока Редькин понял лишь одно: он сделает весе возможное, чтобы на острове появилась школа.

— Откуда прилетали волшебники? — спросил Коля. — и почему вы решили, что это волшебники?

— Они прилетали с острова Нука-Нука, — Кентий указал рукой на юг. — Они сами назвались волшебниками. Я думаю, они не врали. Они вырыли яму за один день и при этом полдня курили…

— Мапуята! — громко произнес Коля. — Я постараюсь вам помочь. У вас будет четырехэтажная школа со спортзалом, мастерскими и скелетом. Чтоб мне провалиться на этом месте, если я вру!

Подавленные страшной клятвой, мапуята со страхом и тайным любопытством ждали, что сейчас гость провалиться в тартарары. Но гость оставался невредимым, и для доверчивых мапуят это служило лучшим доказательство, что он не врет.

Многоголосое «ура!» прогремело над островом, разбудив Сида, который спал под кустом, объевшись белены и волчьих ягод. Мапуята подхватили Редькина, успевшего крикнуть: «Не кантовать!», и стали качать. Они подбрасывали Колю под самые облака. Он летал то вверх, то вниз скрестив на груди руки, и, задумчиво глядя в небо, размышлял о своей роли в истории.

После двадцатиминутного подбрасывания мапуята бережно опустили Колю на землю. Он поблагодарил присутствующих за почести и сообщил, что немедленно отправляется на поиски волшебников,

Сид, очумевший от проглоченного разнотравья, не хотел улетать и орал, что останется на острове до своего совершеннолетия. Редькину с помощью мапуят все же удалось затащить многопудовое тело толстяка в кабину.

Когда шар взлетел, мальчуганы упали на траву и, задрав пятки к небу, образовали напутствие: «Щастлигага пальёта!»

Необыкновенная легкость, с которой мапуята сменили одни ошибки на другие, подстегнула Колю, и «Искатель» понесся на юг в поисках волшебников…

Сид пришел в себя только на следующий день. Он долго сидел на полу, уставясь в одну точку, а потом вяло спросил:

— Куда мы летим?

— На остров Нука-Нука, — ответил Коля. — Надо потрясти волшебников, пусть строят школу мапуятам.

Джейрано понимающе кивнул:

— Конечно, конечно… Теперь мапуята, дурацкий остров, какие-то волшебники. — Он печально взглянул на Редькина. — Слушайте, Коля, высадите меня прямо здесь. Мне надоело летать. Я хочу идти пешком.

— Сид, — тихо сказал Коля, — я не могу вас высадить. Под нами океан. Потерпите, пожалуйста. После волшебников мы сразу отправимся в Лимонадвиль. Это близко.

Толстяк поднялся и подошел к иллюминатору.

— Люблю орлов, — вдруг восхищенно произнес он. — Цари пернатых. Короли неба. Гордая, свободная птица!

Коля тоже выглянул в иллюминатор. Над «Искателем» парил громадный кондор с размахом крыльев не меньше трех метров.

— Если я не ошибаюсь, — сообщил Леро, — царь пернатых объявляет нам войну.

Леро не ошибся. Кондор вдруг взмыл вверх, затем спланировал на купол шара и начал рвать оболочку. Воздухоплаватели слышали его гневный клекот и мощные удары, от которых сотрясалась кабина.

— За что он нас? — простонал побледневший Сид.

— Спросите у гордой, свободной птицы! — зло ответил попугай.

Раздался треск. Оболочка из сантокрона не выдержала. В образовавшиеся пробоины начал уходить газ. «Искатель» быстро терял высоту. Редькин довел подачу газа до предела, но это не помогло — слишком велики были пробоины.

— Я жить хочу, — тихо сказал Сид, — мне всего тридцать лет…

— Все лишнее — за борт! — приказал Коля, и вниз полетели ящик, канистра, лопата.

Увы! Кондор поработал на славу. Раненый шар стремительно снижался. Осталось шестьсот метров, пятьсот… Внизу лежал остров. Уже можно было разглядеть густые заросли, а вдали, на бугре, четырехэтажное здание из розового камня. Конец был близок.

— А-а-а-а! — дико закричал Сид. — Не хочу! Не хочу! Не хочу!

И не успели Коля и Леро понять, в чем дело, как толстяк распахнул дверцу и с безумными глазами выпрыгнул из кабины.

Став легче на сто сорок килограммов, «Искатель» вздрогнул, остановился и плавно пошел на посадку. А Сид летел вниз, судорожно хватая воздух. Перед глазами, как в карусели, все сливалось в пеструю ленту и в последний момент он увидел прямо перед собой огромный стог сена. Сид рухнул в него, и в тот же момент из стога раздался отчаянный вопль.

Но кричал не Сид.

На чудном острове Нука-Нука, вдали от шумных континентов, стояло здание из розового камня — общежитие волшебников имени Лампы Аладдина. Триста добрых и злых волшебников со всех концов света возвели это здание и жили в нем по два человека в комнате.

Лукавые чародеи Востока, перебирающие четки, флегматичные северные маги, посасывающие трубочки, набитые ягелем, экваториальные колдуны, пританцовывающие от нетерпения, диковатые лесные духи, искусанные комарами, все они были специалистами высокой квалификации.

По утрам, выпив кофе со сливками, они разлетались по всему миру и принимались за свое дело. Добрые волшебники гнали стада туч в засушливые районы, указывали, заблудшим дорогу, оберегали тигров от разъяренных дрессировщиков — словом, творили добро. Злые волшебники вызывали извержение вулканов, наводили порчу на приборы, толкали людей на дурные поступки — словом, творили зло.

По вечерам те и другие возвращались в родное общежитие. После ужина они играли в лото, смотрели телевизор и перетягивали канат. Совершать чудеса на Нука-Нука строго запрещалось. Курить разрешалось только у ящика с песком, над которым была нарисована тощая, умирающая лошадь с надписью: «Докурилась!» В общежитии был идеальный порядок, а в стенной газете «Без фокусов» регулярно появлялась рубрика «Око гигиены», где выставлялись владельцы грязных ушей. Комендант Ягор Фанданго зорко следил за соблюдением правил внутреннего распорядка. После одиннадцати часов вечера он поворачивал рубильник и здание погружалось в темноту. Чародеи ныряли под одеяло и, замирая от ужаса, до глубокой ночи рассказывали друг другу страшные истории.

Ничто, казалось, не могло изменить установившийся быт общежития.

Но однажды произошло событие, имевшее самые печальные последствия. Во время мытья под душем подрались добрый волшебник Клавдий Элизабетович и злой волшебник Тараканыч. Подрались из-за пустяка. Клавдий Элизабетович, зажмурив глаза, тихо урчал под душем, весь в мыльной пене, как вдруг вода стала ледяной. Кудесник взвизгнул и крутнул кран с надписью «Горячая». Но вода стала еще холодней. В отчаянии он повернул кран с надписью «Холодная», и на него обрушился кипяток. Пострадавший с воем вылетел из кабинки и заплясал от боли.

Тараканыч, мывшийся по соседству, громко засмеялся, и добрый волшебник решил, что вся эта катавасия с водой — проделки Тараканыча. Разыгралась безобразная сцена. Двое голых мужчин хлестали друг друга мочалками по лицу в течение часа, пока примчавшийся комендант не растащил дерущихся.

На другой день состоялся суд, на котором присутствовало все население общежития. На суде выяснилось, что все добрые волшебники — на стороне Клавдия Элизабетовича, а все злые — за Тараканыча.

В зале стоял такой шум, что Ягор Фанданго был вынужден несколько раз садиться за электроорган и играть фуги для наведения порядка.

— Выселить Клавку в двадцать четыре часа! — орали правнуки бабы-яги, нервные молодые люди, пропахшие махоркой и дорогими духами.

— Тараканыча к позорному столбу! — скандировали гномы, наливаясь кровью.

После шести часов криков и споров было решено запретить подсудимым мыться под душем в течение года.

Страсти в общежитии начали накаляться. Каждый день происходили словесные перепалки между кудесниками. Комендант Фанданго непрерывно разбирал жалобы жильцов. Чтобы предотвратить столкновение, всех добрых в срочном порядке переселили на два нижних этажа, а на третьем и четвертом разместили злых. Несмотря на эти меры, обстановка с каждым днем становилась все напряженней. Дело дошло до того, что злые осмелились на прямое хулиганство. Узнав, что добрые затеяли строительстве школы для мапуят, они превратили бетономешалку в жаворонка, а строительные материалы — в град, который побил посевы в Австралии. Строительство было срочно приостановлено, и добрые приступили к мести. Когда злые погнали на Южную Америку тайфун «Берта», добрые тут же организовали встречный тайфун «Степанида».

«Берта» сцепилась со «Степанидой» над Тихим океаном, и, потаскав друг друга за волосы, тайфуны растворились в шторме, о котором заранее были предупреждены все корабли.

Взаимные выпады враждующих сторон продолжались в течение нескольких месяцев. Стало ясно, что война неизбежна.

Как-то в субботу в комнате тихих забав собралось множество чародеев. Они смотрели по телевизору хоккейный матч Швеция — Чехословакия, бурно реагируя на каждую шайбу. Так получилось, что Клавдий Элизабетович и Тараканыч сидели рядом. Мрачные, они презрительно косились друг на друга.

— Эти шведы ничего не понимают в хоккее! — сказав вдруг Клавдий Элизабетович и вызывающе посмотрел на соседа.

— Так же, как и ваши чехи! — ответил Тараканыч ехидно улыбнувшись.

Присутствующие волшебники слушали перепалку с интересом.

— Уж вы-то специалист известный, — продолжал Клавдий Элизабетович. — Клюшку от лопаты не отличаете! — Добрые волшебники дружно рассмеялись.

— Я-то отличу, — усмехнулся Тараканыч, — а вот зачем вы ночью клубнику на огороде ели?

Злые волшебники захохотали. Есть тайком общую клубнику считалось самым позорным делом.

Клавдий Элизабетович побагровел, встал и ударил Тараканыча по щеке. Тараканыч заплакал и заголосил:

— Наших бьют! Что ж вы, братья, смотрите!

Раздался звон разбитого телевизора. Затрещали стулья. Кто-то схватил огнетушитель, и струя желтой вонючей пены загуляла по лицам присутствующих. Замелькали кулаки. В ход были пущены картины эпохи Возрождения, сорванные со стен. Просвистел тяжелый серебряный портсигар с гравировкой «Бери и помни».

В общежитии имени Лампы Аладдина началась война.

Первое время успех сопутствовал злым, поскольку совершать подлости было для них привычным занятием. Добрые волшебники, садясь обедать, находили в тарелках мыло и рыболовные крючки. По утрам их домашние тапочки оказывались прибитыми к полу. В три часа ночи добрые подскакивали от звона будильников. Но постепенно добрым становилось ясно, что без хитрости и коварства они обречены на поражение. И тогда злым кудесникам пришлось туго, потому что рассвирепевшие добрые чародеи не гнушались никаких чудес. Ложась спать, злые выпрыгивали из постелей с ужасными воплями и стряхивали со спины ежей. Но это еще не все. С одежды злых вдруг исчезали пуговицы. Стулья под ними рассыпались, а из ушей росли деревца. Добрые не пускали злых на свои нижние этажи, и злые могли выйти из общежития только через окна. Но прыгать с третьего этажа они не решались и утешались тем, что лили вниз кипяток, также не давая добрым покинуть, здание.

Два месяца общежитие находилось на осадном положении. Чародеи с тоской смотрели из окон на огород, не имея возможности добраться до спелых дынь, грядок с помидорами. Враждующие стороны ели суп из ботинок, жаркое из ремней и салат из бумаги. Комендант Фанданго расставил на крыше силки для птиц, но птицы, напуганные мрачными физиономиями жильцов, облетали стороной розовый дом. В конце концов волшебники заключили трехдневное перемирие. Три дня обитатели общежития могли отдыхать от войны, приводить себя в порядок пополнять запасы продовольствия.

Отощавшие чародеи опустошили, словно саранча, окрестные сады и огороды. Двое суток без передышки они ели все, что можно было съесть. На третьи сутки, насытившись, они попрятались в укромные места и заснули.

Именно в это время Сид грохнулся в стог, где похрапывал Тараканыч. Спросонья Тараканыч решил, что на него напали добрые волшебники, и начал истошно кричать.

Сид испугался не меньше.

Они заметались внутри стога, шлепнулись на землю чихая, уставились друг на друга.

— Ты за добрых или за злых? — подозрительно спросил Тараканыч.

Сид решил, что перед ним сумасшедший.

— Я не сумасшедший! — вдруг сказал Тараканыч. — А ты кто такой?

Толстяк рассказал ему о полете на шаре, нападении орла и о вынужденном прыжке. Волшебник долго смеялся дребезжащим смехом, затем посерьезнел:

— А теперь выкладывай, дорогой мон шер, правду!

В этот момент рядом с ними совершил посадку «Искатель». Пораженный Тараканыч молча рассматривал шар. Редькин вылез из кабины и бросился к Сиду. Он не верил глазам: Сид, живой и невредимый, беседовал с каким-то низкорослым человеком, одетым в джинсы, майку и фуражку с маленьким козырьком. На плече у человека сияла татуировка: «Нет счастья в жизни и не надо». Коля поздоровался. Тараканыч не ответил. Он угрюмо осматривал «Искатель».

— Вы не посоветуете, где тут можно починить шар? — вежливо спросил Редькин.

«Хорошая штука, — размышлял чародей, — полезный пузырь… Если этот шар к рукам прибрать, припасы по воздуху доставлять будем. Тогда добрякам конец…».

— А чего тут советовать, — он усмехнулся, — я и есть главный мастер по ремонту.

Воздухоплаватели удивленно переглянулись. Вместе с мастером они подошли к «Искателю». Тараканыч пощупал оболочку, заглянул в дыры, принюхался и приступил к peмонту. Он разжег костер, затем разрисовал лицо золой, надел на голову фуражку козырьком к затылку и начал бешеную пляску вокруг огня. Волшебник подпрыгивал, издавал душераздирающие вопли, катался по земле и кусал траву. Языки пламени извивались над ним, разгоняя вечерние сумерки. Ошеломленные воздухоплаватели следили за чародеем, раскрыв рты.

Наконец, мастер начал затихать. Он бессильно лежал на земле, бормоча какие-то слова:

— Шампер, бампер, тургар, кило картошки, заштопать носки, дважды два четыре, постирать рубашку, какие финики, глуп, карамба, глуп…

Раздалось посвистывание — Тараканыч спал. Путешественники почтительно ждали его пробуждения. Минут через двадцать запахло паленым, чародей вскрикнул и проснулся. Он лежал так близко к костру, что начали тлеть его брюки. Общими усилиями удалось спасти штанину. Тараканыч важно взглянул на шар и гордо спросил:

— Ну, как моя работа?

— Здорово! — ответил Коля. — Осталось заклеить пробоины…

Кудесник почесал затылок и вздохнул.

— Не мой профиль. Мы злые волшебники, в основном по разрушительной части…

Услышав слово «волшебники», Редькин вздрогнул:

— Так это и есть остров Нука-Нука? — спросил он, стараясь скрыть волнение.

— Нука, — важно подтвердил Тараканыч, — Нука. Через дефис.

— Школу мапуятам вы обещали?

Чародей поморщился:

— Мы, пацан, вообще ничего никому не обещаем. Ты про школу лучше у Клавки спроси.

— У какой Клавки? — опешил Редькин.

— А вон едет. Хиппи проклятое! — Тараканыч сплюнул. — Он у нас добрый…

Обернувшись, Коля увидел долговязого человека в желтых вельветовых брюках, в голубом жилете, надетом на голое тело. Светлые волосы достигали плеч. Человек не спеша ехал на велосипеде, почти касаясь земли журавлиными ногами. Длинные усы его, закрученные штопоров цеплялись за листву деревьев. По усам разгуливали маленькие пестрые птички. Больше всего поразил Редькина велосипед, имевший пять механических рук. Руки приводились в движение вращением педалей и были заняты странными делами. Одна рука подносила ко рту волшебника огромную грушу, которую он с хлюпанием кусал; вторая вытирала платком сок, стекавший по подбородку; третья отгоняла от него мух, а последние две руки стучали на пишущей машинке, установленной на багажнике велосипеда.

Коля, очарованный необычным изобретением, побежал за волшебником. Велосипедист продолжал путь не оборачиваясь.

Звонко стучали клавиши пишущей машинки. На белом листе было напечатано:

«…В связи с чем прошу оградить меня, моих коллег от подлости и хамства Тараканыча и его клики. В противном случае буду вынужден обратиться…»

Коля побежал быстрей и, поравнявшись с чародеем выпалил:

— Здрасьте!

От неожиданности велосипедист перестал крутить педали, и все пять механических рук безвольно повисли, как головы убитого дракона.

— Ух, парень мой, испугал ты меня, — озираясь, пробормотал волшебник. — Я сдуру решил, что таракановцы шалят. У нас тут, парень мой, такая заваруха…

Он печально вздохнул и слез с велосипеда. Его нескладная фигура вызывала жалость и сочувствие.

— Как тебя, парень мой, величать и какая задумка привела в наши края?

— Николай Германович Редькин, — представился Коля. — А прибыл я, что бы узнать насчет школы для мапуят.

— Николай, значит… А я — Клавдий Элизабетович. — Он оглянулся. Из кустов выглянула и скрылась фуражка Тараканыча. — Прохвост сгорает от любопытства.

Он щелкнул пальцами, в тот же миг налетел ветер, сорвал кепочку с любознательного Тараканыча, закрутил ее и понес. Злой волшебник с воплями помчался следом.

— Не те силы, не те междометия, — пробормотал Клавдий Элизабетович. — Эх, Николай… Кругом трагедии, кругом антибиотики. И каждому — надо, и каждому — дай… А где взять-то на всех?..

Редькин почтительно выслушал сетования волшебника и вернулся к разговору о школе.

— Благородный ты человек, парень мой, — с уважением сказал чародей. — Я бы рад помочь мапуятам, так не дают. Все добрые начинания на корню рубят.

И он поведал Коле о войне в общежитии. Рассказ волшебника испортил Редькину настроение. Он вспомнил свою клятву и ликование островитян, поверивших ему… Ну нет, пока обещание не будет выполнено, он домой не вернется.

— А долго еще воевать? — спросил Коля.

— Может — год, может — два, — Клавдий Элизабетович развел руками. — А может — и всю жизнь. Тут вопрос принципиальный: добро схлестнулось со злом. Победит, естественно, добро. Но когда — этого я тебе, парень мой, сказать не могу. Будем ждать.

— Ждать нельзя, — твердо сказал Редькин — придется строить школу без волшебников.

Усы Клавдия Элизабетовича уныло опустились.

— Обижаешь, Николай, — укоризненно произнес он, — обижаешь. Я ведь к тебе всем сердцем, а ты сразу сердишься. Ну чем я виноват, ежели этот чертовый Тараканыч плетет интриги и заговоры?

— Да я и не сержусь, — смягчился Редькин. — Я понимаю. Война есть война. — Он почесал затылок. — Вы уж только помогите, пожалуйста, починить воздушный шар. Сказали, вы можете.

Клавдий Элизабетович сконфуженно замялся, поманил Колю и, нагнувшись, прошептал ему на ухо:

— Слухи явно преувеличены. В технике я, парень мой, ни бум-бум. Честно говорю.

— Велосипед вон какой сделали, — недоверчиво сказал Редькин.

— Велосипед мне на юбилей подарили. А руки эти один мастер приделал, частным образом

— Мне бы только кусок сантокрона достать, — Коля, вздохнул, — а пробоину я и сам заклеил бы…

— Сантокрон, парень мой, у коменданта имеется — первый этаж, дверь в конце коридора. Только предупреждаю: будь с Ягором повежливей, у Ягора сейчас шалят нервы. — Клавдий Элизабетович посмотрел на часы и нахмурился. — Через полтора часа кончится перемирие. Опять заваруха начнется, будь она неладна. Ты уж, Николай, поторопись а то, неровен час, пострадаешь. Парень ты замечательный, и я не выдержу, если с тобой что случится… Ну, мне пора, еще надо запастись продуктами.

Он с чувством пожал Колину руку, вскочил в седло понесся. Разом встрепенувшись, заработали механические конечности.

Захватив Сида, Коля отправился к коменданту. Было около одиннадцати часов вечера. У входа в общежитие со скрипом раскачивался фонарь, заставляя плясать тени деревьев. Здание стояло пустое и мрачное. В коридоре длинном и узком, тускло светили засиженные мухами лампочки. Гуляли сквозняки, хлопая форточками и двери На стенах висели выцветшие плакатики:

«Джин, не лезь в бутылку!»

«Чесать спину о косяки строго запрещается!»

«Закон один везде и всюду: поел — убери за собой посуду!»

В конце коридора промелькнула чья-то фигура. Сид побледнел и тут же повернул к выходу, но Коля схватил его за руку и, стуча зубами, прошептал:

— Я с вами, Сид. Ничего не бойтесь, пока я с вами. Без сантокрона мы отсюда не уйдем.

Успокаивая Джейрано, Редькин успокаивал и себя.

Наконец они остановились у железной двери с табличкой «Комендант».

— Входите! — раздался сзади чей-то голос.

Воздухоплаватели обернулись и увидели небритого человека в синем халате и берете.

— Входите! — повторил он и, воровато оглянувшись, добавил. — Дорогие гости.

Коля и Сид вошли. Комендант прошмыгнул за ними и закрыл дверь на засов.

— Ну, рассказывайте Ягору Фанданго про свои печали. — Он почему-то хихикнул.

— Вы, наверное, хотите кушать? А может быть, вам нужна мазь от комаров? Или велосипедная цепь?

Комендант кружил вокруг гостей, заглядывая им в глаза.

— Мы путешествуем на воздушном шаре, — сказал Коля, — Потерпели аварию и приземлились недалеко от вашего дома. Не найдется ли у вас куска сантокрона, чтобы заклеить пробоину.

Фанданго сделал изумленное лицо.

— Так вы на воздушном шаре? — он опять захихикал. — И вам ничего не нужно, кроме жалкого куска сантокрона? Какие пустяки! Бедные ребята, несчастные мои путешественники…

Комендант достал из кармана грязный платок и прижал к глазам, сделав вид, что плачет.

— А может, желаете пару пистолетов? Или пулеметик? Могу устроить пушечку!

— Нам ничего не нужно, кроме куска сантокрона, — спокойно ответил Редькин. Его начала раздражать вся эта комедия.

— Хватит валять дурака, путешественнички! Сыт я по горло вашими фокусами, колдуны проклятые! Признававайтесь, кто из вас кто! Ага, я, кажется, узнал! Ты, мальчишка, наверное, менестрель Тирольский из тринадцатой палаты. А толстяк, пожалуй, Вай Ши по кличке Заклепка. Что угадал? Добрые волшебники! Злые волшебники! Я ненавижу вас и все это осиное гнездо! И зачем я бросил Занзибар, зачем поехал сюда, старый я дурак…

Коля и Сид не знали, что и думать. Они медленно пятились к двери, не сводя глаз с беснующегося коменданта.

— Во что общежитие превратили! — гремел Ягор. — Ведь лучшее было на планете общежитие! Воевать вам хочется? На тот свет хочется? Пожалуйста! Комендант Фанданго устроит такое удовольствие.

Он сбросил халат, разорвал на груди рубаху и с пеной на губах наступал на посетителей:

— Берите все! Хватайте! Мне не жалко! Все равно конец! Нет больше общежития имени Лампы Аладдина.

Он швырнул Коле огромный ключ.

— Подземелье к вашим услугам! Выбирайте, что понравится. Только спешите, путешественники! Несите меня обезьяны, в свой гербарий!

Комендант Фанданго повалился на пол и забился в истерике.

Редькин и Сид побежали в подземелье. Они почувствовали, что Фанданго задумал что-то ужасное. Но покидать здание без сантокрона не захотели. С трудом открыв массивную дверь подземелья, они очутились в громадном зале с низким потолком. Никогда еще наши герои не видел столько всевозможных вещей, собранных вместе. Стулья, телевизоры, швейные машинки и водолазные костюмы, ящики с шахматами и ванны, шкафы и велосипеды, надувные лодки и штанги — чего только здесь не было. Даже легковой автомобиль стоял у стены.

Редькин и Сид, очарованные богатством склада, глазели по сторонам.

Вдруг из часов, висящих на стене, выскочила угрюмая кукушка размером с курицу и, крикнув: «Кукуй не кукуй — всем нам крышка!», исчезла.

Ее крик напомнил воздухоплавателям, за чем они сюда пришли.

Тюк сантокрона они нашли лишь в конце подземелья. Тюк лежал под горой утюгов и мясорубок. Чтобы вытащить его, потребовалось полчаса.

Они выбрались из подземелья и почти бегом устремились к выходу. Из кабинета коменданта доносилось завывание. Пахло гарью. Чародей Тараканыч кружил вокруг общежития. Тревожно принюхиваясь, Коля и Сид направились к «Искателю». Было так темно, что приходилось идти на ощупь. Несколько раз они наступали на спящих в траве волшебников. Волшебники визжали и просили пощадить их.

Добравшись до шара, путешественники приступили к ремонту. Когда пробоины были заклеены и можно было отправляться, из тьмы вдруг вынырнул Тараканыч.

— Сил моих больше нет! — запричитал он. — Заберите меня с собой, плиз, не могу я больше оставаться в этом террариуме. Я вам пригожусь, аргонавты, разрази меня гром, если вру.

Зашелестели кусты, и появился Клавдий Элизабетович.

— Вот он, — засуетился Тараканыч, ища, чем кинуть в неприятеля. — Подлый интриган Клавка. Сейчас учинит набег. В небо надо уходить, в небо!

Клавдий Элизабетович сложил руки рупором и прокричал:

— Николай, гони прочь мерзкого Тараканыча. Это страшный человек. Безграмотный фокусник и шарлатан. Он хочет захватить шар и…

— Бей Клавку! — взвизгнул Тараканыч и, не выдержав разоблачения, пошел в атаку на ненавистного противника.

Клавдий Элизабетович тут же принял боксерскую стойку. Они долго, не решались начать схватку, ограничиваясь взаимными оскорблениями. Но после того, как Tapaканыч назвал Клавдия паршивым стилягой, нестриженым жирафом и дурным индюком, бой грянул.

Кудесники, сопя и рыча, обменивались тумаками, затем вцепились друг в друга, упали на землю и начали кататься по траве. На шум начали сбегаться другие обитатели общежития. Они тут же вступали в схватку. Со всех сторон доносились топот, треск сучьев и вопли:

— Где мой палец?

— Отпусти ланиты, негодяй!

— Крапивой его, Бронька, крапивой!

— Очки, где мои очки?!

— Скачи, Мишель! Я оседлал тебя!

Перемирие кончилось на полчаса раньше срока. С каждой минутой военные действия расширялись.

Редькин и Сид стояли под шаром, готовым к отлету. Сид нетерпеливо хватался за трап, шепча: «Пора, Коля, пора…» Но Коля не торопился, обдумывая, как помочь добрым волшебникам.

Неожиданно из темноты выскочил разъяренный кудесник с огромным синяком под глазом.

— Попались, добряки-поганки! — заорал он, размахивая батареей парового отопления. — Я — Рибоза Второй! Трепещите!

Сид побледнел, затрясся и тут же взлетел по веревочной лестнице в кабину.

Коля остался один. Рибоза Второй в разодранной рубашке, с диким взглядом надвигался на него. Его серебряные зубы зловеще поблескивали в темноте, как будто рот был набит маленькими утюгами.

Над Редькиным нависла чугунная батарея.

— Дядя, — неожиданно тихо сказал Коля, — у вас брюки расстегнуты.

Рибоза замер и быстро опустил глаза к пуговицам. Коля, что было сил, саданул головой в живот злого волшебника и отскочил в сторону. Рибоза Второй ыкнул, выпустил батарею, которая со звоном рухнула на его голову, и начал медленно валиться на траву.

— Рибозу кокнули! — заорал кто-то в темноте.

Послышался топот, точно приближалось стадо бизонов.

Коля моментально забрался в кабину, и «Искатель» оторвался от земли. Ровно в полночь шар повис над общежитием.

Раздался страшный взрыв. «Искатель» тряхнуло. Коля бросился к иллюминатору.

На том месте, где только что стоял дом из розового камня, взметнулось зарево. В воздухе летали камни, доски, кровати, мясорубки, гири и прочее содержимое подземелья.

Редькин увидел внизу пляшущую фигурку в дымящемся берете. Это был комендант Фанданго.

Вокруг толпились волшебники.

Добрые пытались залить огонь водой.

Злые подбрасывали в пламя дрова.

И те, и другие старались изо всех сил.

Будем смотреть правде в глаза — Николай Редькин относился к деньгам без всякого уважения. Те мелкие суммы, которые время от времени капали на него приятным дождиком из родительской лейки, не задерживались в его карманах, тут же уходили на культурно-спортивные мероприятия.

У Коли не было жестяной коробочки из-под леденцов, набитой монетами и звенящей, как бубен, если ее потрясти. Не было у него и кошки-копилки, которую продают на рынках краснолицые люди, выкрикивающие: «Граждане, вещь практически вечная». Такие кошки равнодушно и величественно возвышаются на комодах, владельцы гладят их лакированные бока и, прильнув к таинственной щели, словно астрономы к телескопу, любуются холодным мерцанием металла.

Коля мог отдать товарищу полтинник, полученный на мороженое и кино, не задумываясь о том, что два полтинника — это рубль, а четыре полтинника — это уже два рубля. Возможно, он унаследовал такую черту характера от мамы, которая демонстрировала полное пренебрежение к деньгам. Во всяком случае, не от папы, который в день получки делил зарплату на три кучки: «на жизнь», «на разное» и «на черный день».

Если первые две кучки Коле были понятны, то смысл третьей оставался для него загадкой. Когда он пытался выяснить, что такое «черный день», Герман Павлович вздыхал и отвечал:

— Как тебе сказать, сынок… Допустим, пожар, землетрясение или другое стихийное бедствие. Все это черный день.

— А если не будет стихийного бедствия? — продолжал допытываться Коля.

— Можно попасть под трамвай, под машину, в конце концов может упасть на голову огромная сосулька, — глубокомысленно изрекал папа, — что-то все равно будет.

Редькина такой ответ не удовлетворял, и он ждал прихода черного дня, когда можно будет своими глазами увидеть, что это за день, к которому готовятся всю жизнь.

Деньги, как уже было сказано, Колю не волновали. По молодости лет он считал, что заводы, электростанции, корабли, самолеты и все остальное, не продающееся в магазинах, никак с деньгами не связано. Не будем осуждать нашего героя за этот поверхностный и наивный взгляд. Тем более, что сейчас, после неудачного визита к волшебникам, ему пришлось глубже задуматься над вопросом о товарно-денежных отношениях. В тринадцать лет Коля наконец понял, что все в мире, начиная от гвоздя и кончая гигантским танкером, имеет свою стоимость.

«Что нужно, чтобы построить на острове школу? — спрашивал себя Редькин и тут же отвечал: — Бульдозеры, экскаваторы, машины, краны и прочая техника».

«Что нужно, чтобы раздобыть эту технику? — продолжал размышлять он, и ответ возникал сам собой. — Нужны деньги».

Где их взять?

Над этим вопросом бился Редькин, сидя в кабине на высоте три тысячи метров. Он бился до тех пор, пока не вспомнил о марке. Деньги лежали у него в кармане. Много денег. Ровно столько, сколько стоит знаменитая Мальдивская марка. С маркой придется расстаться…

Внутри положительного Редькина шевельнулся Редькин отрицательный.

«Эх ты, тютя, — бормотал отрицательный двойник, — не будь дураком, не упускай Мальдивскую. Она украсит твою коллекцию».

Дальше Коля слушать не стал и загнал искусителя в болотистые тайники души.

— Сид, — сказал Коля, — как вы думаете, сколько можно получить за Мальдивскую марку?

— По-моему, не меньше миллиона флуидоров, — Джейрано что-то посчитал на пальцах и добавил: — а может, и больше.

— Этого хватит, чтобы построить школу?

Толстяк хмыкнул и мечтательно прикрыл глаза:

— Не одну школу, мой милый Коля, не одну. — Он вдруг встрепенулся и схватил Редькина за руку: — Как?! Неужели вы собираетесь…

— Да, — подтвердил Коля, — собираюсь.

Скорбная гримаса исказила лицо Сида. Несколько минут он смотрел в пол, не в силах выйти из оцепенения.

— Были бы вы, Коля, сумасшедшим, — грустно сказал Котлетоглотатель, — я бы воспринял ваше заявление как должное. Но вы нормальный молодой человек, и я в растерянности. Вы топчете свое будущее, а мне больно видеть это. Помогите мне понять, что происходит, или я сам сойду с ума.

— Ну что тут понимать! — в свою очередь удивился Редькин. — Что вы ломаете голову? Обещал я мапуятам школу? Обещал. Могу им помочь?

— Можете, — растерянно произнес Джейрано.

— Вот видите, — обрадовался Коля, — проще пареной репы. Взрослый человек как будто, а такие вещи приходится объяснять.

— Понял! — воскликнул просветленный Сид. — Вы, Коля, не хотите разбогатеть. В этом все дело.

— Не хочу, — согласился Коля.

— Все ясно. — Сид энергично пожал руку Коли. — На моем жизненном пути вы, Коля, первый, кому наплевать на деньги. Вы — бессребреник. Я потрясен. Я уважаю вас. Более того, я постараюсь, чтобы вы получили за марку как можно больше флуидоров. Мы продадим ее в Лимонадвиле, где много богатых филателистов. Мы устроим такой аукцион, какого еще не знал мир! Мы…

Вдохновенная речь Сида была прервана возгласом попугая.

— Пардон, коллега, но нас зовут на помощь!

Коля и Сид бросились к иллюминатору. Внизу виднелся маленький песчаный островок с одинокой пальмой. Вокруг пальмы, отчаянно размахивая руками, бегал человек. Безбрежный океан расстилался вокруг, и островок казался пальцем, который высунул из воды морской бог Нептун, испытывая угрызения совести после очередного кораблекрушения.

— Итак, Коля, — с иронией сказал Сид, — у вас есть возможность вписать еще одну страницу в историю спасения человечества.

— И впишу! — отпарировал Редькин. — Если я помог людоеду скрыться от возмездия, то попавшему в беду человеку подавно помогу.

После нескольких неудачных попыток Коле удалось пришвартовать шар к вершине пальмы. Экипаж «Искателя» был встречен плачущим от счастья островитянином. Это был человек средних лет с запавшими глазами, с жидкой бороденкой, в которой запуталась рыбья чешуя. Сквозь ветхое рубище проглядывало высохшее загорелое тело. Пока островитянин лобызал Сида, Коля огляделся.

Островок имел в диаметре метров пять. На песке валялись кипы газет и груды рыбьих костей. Ствол пальмы, похожий на слоновью ногу, был покрыт выцарапанными надписями. Некоторые из них Редькину удалось разобрать:

«Марширую — следовательно, существую.

Полковник Зигфрид. 1735 год»

«Провел на острове тридцать лет. Подобран японцами. На душе тревожно. Как сложится жизнь?

Мульмультык из Гонолулу. 1874 год»

«Некоторые считают, что человек — существо слабое. Это неверно. Мое поведение на острове — выше всякие похвал.

Зенон Сострадаки. Дата значения не имеет»

«Дураки! Зачем пальму портите?

Фека Протоплазмов»

Дальнейшее чтение было прервано страстным криком: «Мальчик! Я боготворю тебя!», — с которым островитянин бросился к Коле и прижал его к своей груди. Темя Редькина оросили дистиллированные слезы спасенного.

— Двенадцать лет заточения, — бормотал островитянин, — двенадцать лет, вычеркнутых из жизни… Угасла надежда… и вот — на тебе… Есть, есть в мире высшая инстанция!

Оставаться на этом клочке земли теперь не имело смысла, и Коля пригласил беднягу подняться в кабину. Островитянин хотел было нацарапать что-то на стволе пальмы, но раздумал и, схватив пачку газет, полез в кабину. Сид и Коля последовали за ним. «Искатель» поднялся в небо, и вскоре остров превратился в соринку на зеленом зрачке океана.

Коле не терпелось услышать рассказ островитянина, но, как человек воспитанный, он не торопил гостя. Это сделал Сид.

— Выкладывай, дружище, что ты за птица, — фамильярно сказал он, — и как добился такой невесомости?

Гость печально улыбнулся и представился:

— Почетный член Географических обществ, лауреат премии имени Миклухи-Маклая, победитель конкурса «Знай свою планету», обладатель кубка «Большой пигмей», путешественник Морис Феб.

Коля и Сид с уважением взглянули на лауреата и обладателя и в свою очередь назвали себя. Узнав, что Коля — советский пионер, путешественник оживился.

— Я большой друг вашей страны, — сказал он, — и мечтаю побывать в России.

Он помолчал.

— Вы, конечно, хотите узнать, как я попал на этот островок?

Коля кивнул.

Феб вздохнул, помял в кулаке бороду и начал свой рассказ:

— Двенадцать лет назад я сел на пассажирский пароход и отправился на Мармеладовый архипелаг изучать быт и нравы местного населения. Все шло прекрасно, пока однажды я не перегнулся через борт, желая получше разглядеть дельфинов. Из внутреннего кармана пиджака вывалился бумажник и исчез в пучине. В бумажнике были все мои деньги, документы и билет на пароход.

Ровно через день на корабль прибыли вертолетом контролеры. О, эти страшные минуты, когда они обходят пассажиров. Одни идут с кормы, другие — с носа. Непроницаемые лица и взгляд, от которого становится не по себе. Я был застигнут в шезлонге, на верхней палубе. Напрасно объяснял контролерам про утерю бумажника. Они понимающе переглядывались и твердили свое: «Платите штраф!»

Я втолковывал им, что деньги исчезли вместе с бумажником, они морщились и мрачнели.

Кончилось все очень скверно. Меня высадили как злостного «зайца» на этот остров, оставили ящик сухарей и посоветовали найти друга Пятницу, чтоб было веселей…

С тех пор прошло двенадцать лет…

Двенадцать лет я провел под пальмой, питаясь исключительно рыбой, которую я ловил на ноготь большого пальца правой ноги. Часто я видел на горизонте дымы проходящих пароходов. Я звал их. Я так кричал, что вокруг всплывала оглушенная рыба. Но меня не замечали. Раз в месяц прилетал какой-то самолет, кружил над островом, сбрасывал кипу газет, записку «Мужайтесь» и улетал. Но я не терял надежду, и я дождался вас, мои спасители. Невозможно передать мои чувства…

Он отвернулся и заплакал.

— Не надо так переживать, — сказал Коля. — Все страдания позади. Мы направляемся на Мармеладовый apхипелаг, в Лимонадвиль. Так что скоро вы будете на месте.

— Опоздав на двенадцать лет, — с грустью произнес Феб. — Впрочем, лучше поздно, чем никогда.

Он успокоился, осмотрел кабину, оживился при виде попугая и дал восторженную оценку воздушному шару.

— А вы в Лимонадвиль по какому делу, если не секрет? — поинтересовался Феб.

Коля, рассказав о мапуятах, о школе и о подарке Барракудо, вынул из кармана марку.

Морис Феб долго изучал ее, затем грустно взглянул на Редькина.

— Вынужден вас огорчить, мой спаситель, — печально сказал он, — Барракудо вас обманул. Это не Мальдивская марка, он подсунул вам фальшивку.

— Неправда! — крикнул Коля, боясь даже подумать, что гость прав. — Это настоящая Мальдивская, я знаю.

— Увы, — Феб развел руками, — у Мальдивской должны быть острые зубчики, а у этой — трапециевидные.

К такому удару Коля не был готов. В растерянности он засунул в карман фальшивую марку. План помощи мапуятам рухнул. Экипаж «Искателя» находился в подавленном состоянии.

— Не надо так переживать, друзья, — утешал Феб воздухоплавателей. — Свет не сошелся клином на марках. Есть другие способы раздобыть миллион.

Он задумался, теребя бороду, затем воскликнул: «А что! Пожалуй!» — и начал лихорадочно перебирать газеты, которые прихватил с собой.

— Вот, — сообщил он, довольный находкой, и протянул Коле газету «Вечерний звон».

Заметка называлась «Чемпион бросает перчатку».

«Как сообщил наш корреспондент из Скандальона, — прочел Редькин, — абсолютный чемпион мира по боксу Джо Литлфу вызывает на поединок любого желающего. Миллиардер Амадей Сильва, хозяин чемпиона, платит 500 тысяч флуидоров тому, кто продержится против Джо хотя бы два раунда. Скандальон ждет смельчаков».

Коля кое-что слышал о чемпионе мира. Вот уже пять лет Литлфу — король ринга. Его знаменитый удар левой, убивает быка. Рокки Банкаруджи очутился в нокауте на тридцатой секунде. Вилли Думке во втором раунде перелетел за канаты и умер, не приходя в сознание. Жорж Пудинг, громадный бельгиец, опустился перед Джо на колени и заплакал.

— Я думаю, — сказал Феб, — что физически одаренный Сид вполне может выстоять два раунда.

Джейрано покраснел и растерянно посмотрел на Редькина.

— Нет, — Коля покачал головой, — Сид еще не готов к такому поединку.

— Я впечатлительный, — уныло промолвил Сид, — в этом моя беда… Я боюсь мордобития.

— Против чемпиона выйду я, — задумчиво сказа Коля.

— Вы?! — одновременно воскликнули Джейрано и Феб.

— Я, — повторил Коля.

— Но это нереально, — недоумевал Феб, — он же одним щелчком отправит вас на тот свет.

— Сначала пусть попадет! — злорадно выкрикнул Леро. — Смелого пуля боится!

— Кроме того, — продолжал Феб, — Сильва просто не захочет иметь с вами дело. Ему нужны взрослые боксеры а не храбрые мальчуганы.

— Правильно, — согласился Редькин, — поэтому вам Сид, придется отправиться со мной в Скандальон. Они клюнут на вас, а на ринг выйду я.

— Можете располагать мною, Коля, — торжественно произнес Джейрано. — Я согласен на любые жертвы ради счастья мапуят!

— В Скандальон полетим на самолете. Это быстрей, — рассуждал Коля. — Шар придется оставить в Лимонадвиле, у вашего друга. Он надежный человек?

Сид возмущенно фыркнул:

— Я не знаю более надежного и отважного человека чем Алехандро. Однажды он играл в спектакле гонца, который доставил королю известие о победе его армии. Гонец должен был выехать на сцену верхом на коне, прошептать «Мы победили!» и рухнуть на пол без сил. Когда пришло время выходить на сцену, конь заупрямился. Что только ним не делали, но он не двигался с места. Суфлер кричал из своей щели: «Где этот проклятый гонец со своей кобылой?» И зрители начали смеяться.

И тогда Алехандро сделал то, что до сих пор вспоминают старые театралы. Он взвалил коня на плечи, вышел на сцену и, прохрипев «Мы победили!», рухнул на пол. Публика ревела от восторга. А ты сомневаешься в его надежности!

Поздно вечером «Искатель» достиг Лимонадвиля.

Над городом темнела гора Фундук, похожая на примятую шляпу. На ее склоне светились окна единственного домика. В этом домике жил друг Сида, артист Алехандро Барчикрак.

«Искатель» приземлился на вершине горы. Далеко внизу сверкал Лимонадвиль.

По его главной улице неслись потоки машин. Увешанный гирляндами лампочек, из гавани выходил пароход. Запахи жареного мяса, виноградного вина и звуки музыки носились над городом, спрессовываясь в облако, которое ползло к вершине Фундука, поднималось к звездам и заполняло Вселенную.

— Незабываемое зрелище! — Сид мечтательно вздохнул.

Воздухоплаватели и Феб подошли к дому, где жил артист. Здесь Феб стал прощаться. Его поспешность выглядела несколько странно.

— Не лучше ли переночевать с нами? — удивился Сид. — Где вы сейчас будете искать гостиницу?

— Какая гостиница! — улыбаясь, воскликнул Феб. — У меня здесь столько друзей, что я сам могу помочь вам с ночлегом. — Он расцеловал воздухоплавателей и вздохнул.

— Итак, мы расстаемся. Я буду помнить вас до конца жизни. Прощайте!

Он поклонился и пошел вниз, в город. Через минуту путешественник растаял в темноте.

Коля и Сид постучали в дверь дома.

— Входите, — раздался голос за дверью.

Они вошли.

За столом сидел пожилой человек в пижаме. Он опускал коричневый сухарь в стакан чая, затем с наслаждением обсасывал его. Капли пота бежали по лицу человека. Перед ним стоял огромный самовар. Судя по всему, он опорожнял самовар давно.

У Сида был растерянный вид: за столом сидел не Алехандро Барчикрак.

— Что же вы стоите, молодые люди? — спросил хозяин, посасывая сухарь. — Если вы туристы, то доставайте гитары и пойте про мужскую дружбу, про горы и дожди. Если вы грабители, то начинайте грабить. Ну, а если странствующие поэты… — он вздохнул, — валяйте тогда свои стихи.

— Мы ни те, ни другие, ни третьи, — сказал — Редькин — Нам нужен артист Алехандро Барчикрак.

— Алехандро больше нет, — печально ответил хозяин дома. Он помолчал. — Год назад Алехандро погиб в театре, когда в сотый раз играл гонца. Он, как обычно, взвалил на себя лошадь, вышел на сцену, сообщил о победе, рухнул, но больше не встал…

— Бедный Алехандро! — Сид зарыдал, прислонившись к косяку. Коля и Леро начали его успокаивать. Хозяин дома поднялся из-за стола и сказал:

— Вижу, вы очень любили Алехандро. Буду рад, смогу заменить брата. Давайте знакомиться. Алоис Барчикрак, профессор пиротехники, кибернетики и чистописания.

— Как! — воскликнул Сид. — Вы — брат Алехандро?

— Абсолютно верно! Родной брат Алехандро.

Гости представились.

— Воздухоплаватели? — профессор довольно потер руки. — Прекрасно!

Он хлопнул в ладони:

— Генриета!

Из кухни вышла женщина с широкими плечами и тяжелым подбородком. Рост ее был около двух метров, двигалась она неторопливо и очень четко, как солдат на параде. Глаза Генриеты смотрели на профессора не мигая.

— Приготовь нам, пожалуйста, ужин! — приказал Алоис Барчикрак.

Несколько секунд женщина стояла на месте, как бы размышляя, стоит ли выполнять приказ, затем удалилась тем же строевым шагом.

— Характер у нее трудный, — вздохнул профессор, — но в домашнем хозяйстве незаменима.

Помывшись под душем, путешественники сели за стол, где их ждал ужин. Телятина с помидорами была великолепна, они уплетали ее за обе щеки. Профессор, пораженный аппетитом Сида, бегал вокруг стола и радостно восклицал:

— Феноменально! Генриета, подбрось-ка молодцу телятинки!

Сначала Генриета послушно приносила добавку, но после десятой порции она перестала смотреть на профессора и перевела глаза на толстяка.

— Обжора! — вдруг произнесла она металлическим голосом. Помолчала и добавила: — Профессор не съедает столько за месяц!

Сид поперхнулся и перестал жевать. Алоис Барчикрак покраснел.

— Замолчи! — гневно сказал он. — Это же гости!

Генриета умолкла, но через минуту опять заговорила:

— Телятина кончилась! Пусть жрут хлеб с маслом, ненасытные…

Она не успела закончить мысль, как профессор подбежал к ней и ткнул пальцем под левую лопатку. Генриета застыла с открытым ртом. Глаза ее безжизненно смотрели на Сида. Все это очень напоминало известную игру: «Замри-замолкни».

— Что вы с ней сделали? — спросил Редькин. — Загипнотизировали?

— При чем тут гипноз? — буркнул профессор. — Просто отключил питание.

— Понятно, — сказал Сид и выразительно посмотрел на товарища.

Алоис Барчикрак перехватил его взгляд и рассмеялся.

— Ничего удивительного, — сказал он, — ведь Генриета — робот. Я смастерил ее двадцать пять лет назад, и с тех пор она исправно варит, стирает, ходит за продуктам, выполняет все домашние работы, как хорошая служанка. Иногда я даже забываю, что это всего лишь робот. Единственное, что остается для меня загадкой, — почему он получился ворчливым. Я проверял несколько раз все свои расчеты и схемы, но ошибки не нашел. Пришлось смириться. Но когда Генриета переходит границы приличия, я отключаю батареи питания.

Он подошел к роботу и опять нажал кнопку на спине. Генриета моргнула, закрыла рот и молча пошла за телятиной.

Закончился ужин ароматным цейлонским чаем с бисквитными пирожными. После ужина Коля рассказал профессору о мапуятах и о предстоящем поединке в Скандальоне.

— Честно говоря, — сказал Алоис Барчикрак, — бой с чемпионом мира, по моему, сомнительное мероприятие. Но другого решения задачи я не вижу. Надеюсь, от меня не требуется выходить на ринг?

— Боксом займемся мы, — сказал Редькин. — По плану, шар и Леро остаются в Лимонадвиле, а мы с Сидом самолетом отправляемся в Скандальон. — Он вздохнул: — Если, конечно, достанем деньги на билеты…

— Самолет в Скандальон летит завтра. Я сам доставлю вас в аэропорт. Что касается шара и птицы, я с удовольствием беру их под свою опеку.

— Благодарю, профессор! — сказал Леро. — Нам будет о чем поговорить.

Профессор погладил попугая и позвал Генриету.

Вошла хмурая Генриета.

— Скажи, голубушка, какие у меня были планы на вечер?

— Разгадывание кроссворда… — бесстрастно сообщила служанка.

Профессор поморщился.

— Придумывание афоризмов и крылатых выражений…

Барчикрак усмехнулся.

— Открытие нового закона природы.

— Стоп! — воскликнул профессор. — Этот пункт пропускать нельзя. Мое правило — ни дня без закона.

Он улыбнулся гостям:

— Прошу прощения, я должен открыть новый закон природы. Не волнуйтесь, это делается быстро.

Он подошел к окну и задумался. Воздухоплаватели старались не дышать, чтобы не мешать ученому. Слышно было, как в сарае кудахчут куры.

Неожиданно профессор оживился, подбежал к столу, написал какую-то формулу и крикнул:

— Генриета! Сколько яиц снесли куры за прошлую неделю?

— Четыре! — отозвалась служанка из кухни.

— А сколько мы съели за это время кур?

— Четыре!

— Эврика! — воскликнул профессор, упал в кресло и устало откинулся на спинку.

Затем он приказал Генриете немедленно взять авторучку и бумагу.

— Пиши, — сказал он и начал диктовать. — Закон сохранения кур и яиц в природе. Суть закона: общее число кур и яиц в природе остается неизменным, и ежели в одном месте их убудет, то в другом месте — прибудет. Точка. Бумагу подшей в папку. Ну, вот и все, — Барчикрак подмигнул воздухоплавателям. — За год я в среднем открываю 365 законов природы.

Он почесал затылок:

— Эх, ребятки, суха теория. Синус-косинус, корень квадратный — абстракция все это. То ли дело паять, сверлить. Обожаю собирать приемники. У вас на шаре есть радиоприемник?

— Чего нет — того нет, — Коля вздохнул.

— Да какие же вы воздухоплаватели без приемника! — Алоис Барчикрак вскочил и забегал по комнате. — Сейчас сделаю вам такой аппарат, что и не снился.

— Алоис, уже ночь, — сказала Генриета, — пора спать.

— Не возражать! Я мигом.

Профессор схватил карандаш и бумагу и начал быстро писать какие-то формулы. Закончив расчеты, он крикнул:

— Генриета! Инструменты!

Генриета начала вносить в комнату ящики. Барчикрак стал яростно рыться в них, вытаскивая нужные ему детали. Работал он ловко, воздухоплаватели с уважением следили за его действиями. Помогала профессору лишь служанка-робот. Она паяла, прикручивала, строгала, понимала хозяина с полуслова.

— Готово! — сообщил Алоис Барчикрак и представил присутствующим свое детище: деревянный ящик высотою один метр с двумя зелеными глазами. Внутри него что-то гремело и свистело. Ящик покачнулся и начал двигать по комнате.

— Что это? — спросил тревожно Сид.

— Шагающий радиоприемник! — гордо произнес профессор.

— А зачем шагающий? — поинтересовался Коля. Профессор пожал плечами:

— Так получилось.

Он направился к радиоприемнику, чтобы продемонстрировать его способности, но ящик вдруг подпрыгнул лягнул профессора деревянной ногой. Барчикрак реши зайти с другой стороны, но ящик был начеку. Профессор растерянно смотрел на грозное сооружение, не зная, как к нему подступиться.

В это время радиоприемник сам пошел в наступление на людей. Коля и Сид успели забраться на шифоньер. Леро устроился на люстре, крича: «Опасность! Всем в укрытие!» Ящик потоптался и двинулся на профессора.

— Генриета! — заорал Алоис Барчикрак, прячась в холодильник. — На помощь!

Верная Генриета со шваброй в руках бесстрашно бросилась на взбесившуюся технику. Завязалась схватка. Неизвестно, чем кончился бы поединок, если бы неповоротливый Сид не свалился с шифоньера прямо на шагающий радиоприемник. Раздался душераздирающий крик толстяка, треск дерева, скрежет металла, и наступила тишина.

Сид сидел на полу среди груды деталей, оставшихся от ящика. Генриета поставила швабру на место, выпустила окоченевшего профессора из холодильника и принялась вязать кофту. Алоис долго пил чай, стуча зубами. Согревшись, он начал проверять расчеты, ища ошибку. Котлетоглотатель стонал на диване, а друзья утешали его, подчеркивая беспримерный героизм и мужество, которое проявил Сид, спасая товарищей.

— Так и есть! — торжествуя, объявил профессор. — Ошибка! Я написал плюс вместо минуса, и радиоприемник стал шагающим.

Он хотел опять приступить к работе, но воздухоплаватели взмолились, что они очень устали и хотят спать.

— Ну, хорошо, — смягчился Барчикрак, — когда вы вернетесь из Скандальона, приемник уже будет вас ждать.

Коля и Сид выразили свое восхищение и, повалившись на белоснежные постели, мгновенно уснули.

Под утро Коля проснулся от каких-то шорохов. Из кухни доносились шаги, звяканье банок и вздохи. Затем скрипнула дверь на улицу, и все стихло. Редькин на цыпочках подкрался к окну.

Рассвет уже коснулся неба. Таяли бледные звезды. Тихо было над Лимонадвилем.

Вдруг он услышал слабый гул. Гул нарастал и приближался. Коля поднял глаза и вздрогнул. По небу неслась Генриета. Столб пламени вырывался из нее. На голове Генриеты был мотоциклетный шлем. Глаза ее, не мигая смотрели вдаль. Она пролетела над темными крышами Лимонадвиля, держа в руках две сумки, и скрылась.

Редькин бросился к профессору. Он долго тряс его, пока Алоис Барчикрак не открыл глаза.

— Ну, что такое? Ну, в чем дело? — бормотал профессор. — Такой чудный сон… жасмин, соловьи, Мона Лиза и я…

— Проснитесь, профессор, — взволнованно сказал Коля. — Генриета сбежала!

— Как сбежала?! — Алоис мгновенно поднялся.

Редькин рассказал ему все, что видел. Профессор поморщился.

— Мой бдительный друг, — произнес он, — никто никуда не сбежал. Генриета полетела на базар за продуктами.

— Из нее вырывалось пламя, — сообщил Коля.

— Что же в этом странного? — удивился Барчикрак — Обычный реактивный двигатель, крепится за спиной.

Он хмыкнул и опять уронил голову на подушку.

— Побольше мыслей, мой друг, — пробормотал профессор, засыпая, — побольше…

На следующий день, попрощавшись с Леро, воздухоплаватели в сопровождении профессора отправились аэропорт.

У кассы, где продавались билеты, извивалась длиннющая очередь. Самолет в Скандальон отправлялся через час, не оставалось времени, чтобы стоять в очереди.

Профессор отправился прямо к начальнику аэропорта. Коля и Сид брели сзади, теряя надежду улететь сегодня.

Управляющий, грузный мужчина, сидел за столом, ел черешню и подписывал бумаги.

— Профессор Барчикрак! — представился Алоис.

— Короче! — угрюмо отозвался хозяин кабинета, не глядя на посетителей.

— Ситуация очень серьезная, — сказал профессор. — В Лимонадвиле появилось опасное насекомое, так называемое клопиус-вульгарис, укусы которого чреваты.

— Короче!

— Вся беда в том, что это насекомое размножается с фантастической скоростью.

— Короче! — начальник поднял глаза и тяжело уставился на Барчикрака.

— В Скандальоне живет доктор Новокаиндер, крупный специалист по клопиусу-вульгарису…

— Эй вы! — рявкнул начальник. — Хватит пугать меня клопами. Сколько вам нужно билетов?

— Два, — опешил профессор.

Начальник вызвал секретаршу и приказал выдать билеты.

— Ходят, — пробурчал он, когда визитеры покидали кабинет, — несут ахинею, как будто тут дураки сидят…

Получив билеты, Коля и Сид бросились целовать профессора.

В это время захрипели динамики:

— Продолжается посадка на самолет авиакомпании «Люфтганза», следующий рейсом № 107 по маршруту Гамбург — Лимонадвиль — Скандальон. Пассажиров просим пройти к выходу на посадку.

Барчикрак обнял воздухоплавателей, сунул Коле бумажник с деньгами и тихо сказал:

— Береги себя, малыш.

Яркие вагончики увезли Редькина и Сида к самолету. Через полчаса серебристая «Каравелла» плавно оторвалась от взлетной полосы и, набрав высоту, взяла курс на Скандальон…

***

В тот же день Шеф разведки Зебубии получил телеграмму:

«Племянник вылетел Скандальон. Игрушки остались Лимонадвиле. Целую. Тетя».

Скандальон встретил Колю и Сида жарой и запахами выхлопных газов. Они пронеслись в такси между серыми скалами небоскребов и вышли у дома Сильвы. Высокий забор окружал жилье миллиардера. Дом казался безлюдным.

Воздухоплаватели остановились у решетчатых ворот, за которыми высился памятник — рыцарь на коне. Сид нажал кнопку звонка.

Каменный всадник вдруг поднял забрало и сказал:

— Я вас слушаю!

— Мы к мистеру Сильве, — сообщил Коля.

— Цель вашего визита?

— Бой с Джо Литлфу!

Рыцарь открыл дверцу на шее коня, достал телефон куда-то позвонил. Затем он поставил телефон на место принял прежнюю позу и замер. Половинки ворот начали расходиться, и воздухоплаватели вошли во дворик. Пройдя по дорожке, выложенной плитками, они остановились у бронированной двери, на которой была надпись: «Положить на землю все металлические предметы!»

Коля вынул из кармана отвертку и два шурупа. Сид выложил мелочь и ложку, которая почему-то оказала при нем.

Дверь открылась. Они очутились в гостиной. Вокруг не было ни души. Неожиданно из-за портьер выскочил огромный дог, строго посмотрел на гостей и обнюхал их.

— Оружие ищет, — шепнул Сид.

Пес кивнул головой, приглашая следовать за ним. Они прошли длинным узким коридором, поднялись по лестнице и очутились перед стальной дверью. Дверь неслышно поползла вверх. Коля и Сид шагнули в кабинет, следом шмыгнул дог, и вход опять закрыла сталь. Собака села перед портретом пожилого мужчины. Художник изобразил его сидящим в кресле в натуральную величину. На лице у мужчины было брезгливое выражение, на пальцах перстни. Глаза его в упор смотрели на гостей. Редькин поежился. Судя по всему, это и был Амадей Сильва.

Воздухоплаватели скучали в креслах, поглядывали на собаку, которая, конечно же, знала, где ее хозяин, молчала.

Дог сидел под портретом, равнодушно высунув язык. Внезапно человек, изображенный на холсте, шевельнулся, встал с кресла и шагнул к пораженным гостям.

— Амадей Сильва! — произнес он, любуясь растерянными лицами визитеров.

— Николай Редькин! — представился Коля, приходя в себя. — Мой боксер согласен встретиться на ринге с Джо Литлфу.

— Не слишком ли вы молоды, мальчик, — удивился Сильва, — для деловых отношений?

— Не надо про возраст, — Коля поморщился. — Нам нужны деньги. У вас они есть.

Миллиардер внимательно посмотрел на юного бизнесмена и усмехнулся.

— Вам известны мои условия? — спросил он. — Если боксер не выстоит против Литлфу два раунда, он не получит ни гроша!

— Известно, — подтвердил Коля.

— Но это еще не все. В случае, если боксер в последний момент струсит или по каким-то другим причинам не явится на ринг, он должен будет найти себе замену или возместить убытки, связанные со срывом матча.

— Всего два условия? — небрежно спросил Редькин.

— Вам недостаточно?

Редькин улыбнулся, наклонился к уху Сида и произнес абракадабру: — Экес, мекес, альмавиро, гугри, бешбармак.

Сид покорно кивнул головой.

— А теперь выслушайте наше условие! — сухо объявил Коля. — Миллион флуидоров, если мы выстоим четыре раунда!

Амадей Сильва вздрогнул. Глаза его сузились. Он задумался. На сумасшедших эти люди непохожи. Судя по произношению, какие-то приезжие. Мечтают разбогатеть. Но какова наглость! Четыре раунда против Джо — это же немыслимо! И все же что-то в них есть такое… Надо держать ухо востро. Отказываться от их услуг, пожалуй, не стоит. Уже два года Литлфу бездействует. Никто не хочет с ним драться, боясь его ударов. Джо перестал приносить доход. Это нехорошо. Придется согласиться. Четыре payнда этот парень, конечно, не выдержит. Два тоже не должен. Толстоват. Малоподвижен. Но рекламу ему сделать можно…

— Я принимаю ваше условие! — произнес, наконец хозяин кабинета. — Бой состоится через неделю в зале «Кайман». Кстати, как зовут вашего боксера? Какие у него победы?

— Сид Джейрано — абсолютный чемпион Мармеладового архипелага, — не моргнув, сообщил Редькин, подумал и добавил: — Не дай вам бог встретиться с ним в темном переулке.

— Понятно, — кивнул Сильва, подозрительно на Сида.

«Абсолютный чемпион архипелага» сидел с идиотским выражением лица и время от времени открывал рот, будто порывался что-то сказать. Но говорить ему, по сценарию Редькина, запрещалось.

— Что это он у вас? — удивился Амадей.

— Дефективный, — вздохнул Редькин, — сила есть — ума не надо.

Сильва поежился и, на всякий случай, притянул к себе дога.

— Прежде чем расстаться, — сказал миллиардер, — позвольте узнать, где вы остановились?

— Отель «Колумбия», — ответил Коля.

Он видел этот отель, когда они ехали в такси.

— В день матча за вами будет прислана машина.

Сильва встал, давая понять, что аудиенция окончена

— А договор? — напомнил Редькин, оставаясь в кресле.

— Ах да! — Сильва скривился. — Обычно я подписываю контракт в день матча, но можно сделать это и сейчас.

Он нажал кнопку, и из стены появился столик с бумагами. Обе стороны подписали контракт, в котором перечислялись все условия. Аккуратно сложив договор, Редькин засунул его в карман.

— Вот что, — сказал на прощание Сильва, — если вы захотите полюбоваться будущим противником, то загляните в зал «Кайман», где он тренируется.

«Увидев Джо, — подумала старая лиса, — они проиграют, еще не выйдя на ринг».

Дог проводил Колю и Сида до самых ворот.

Выйдя от миллиардера, они отправились прямо в зал, чтобы посмотреть на чемпиона мира. Джо Литлфу вел тренировочный бой на ринге «Каймана». Стокилограммовый великан двигался легко и мягко. Под кожей перекатывались мускулы. Длинные руки работали, как рычаги, обрушивая на противника град ударов. Его спарринг-партнер, наглухо закрыв голову перчатками, служил всего лишь мишенью.

— Хорош, — невесело заметил Сид. — Против такого зверя и секунды не выдержишь, не то что два раунда. Давайте, Коля, сматывать удочки, пока мы еще живы.

Коля не ответил. Он внимательно изучал противника. Действительно, Джо производил впечатление. Его прямые удары левой страшны. Техника безукоризненна. Даже Акоп Самвелович Мавр, Колин тренер в боксерской секции, не смог бы, пожалуй, справиться с Литлфу.

Редькин поежился. Его план, казавшийся раньше таким надежным, начинал трещать по швам. Один удар этой громадины может переломать все кости. Неужели Сид прав? Неужели лучше убраться, избегнув позора, подобру-поздорову? Вернуться в Лимонадвиль, сесть в «Искатель» и спокойно отправиться домой, к папе и маме… А школа для мапуят? Мечта, лопнувшая, как мыльный пузырь? Лопнувшая потому, что слабый не отважился выйти против сильного… Ну уж нет! Редькин обозлился на самого себя. На ринг он выйдет во что бы то ни стало. Удары чемпиона действительно страшны, но только тогда, когда достигают противника. Единственный шанс выстоять — непрерывно двигаться, причем двигаться быстрей, чем Джо. Два раунда! Хотя бы два раунда! А там уж будь что будет…

Всю неделю до матча Коля бегал кроссы и проводил тренировочные бои с Сидом. От Сида требовалось лишь одно: бить сильно и точно. Но попасть в Редькина ему не удалось ни разу. Однажды они купили в киоске газету. На первой странице огромными буквами было напечатано:

И дальше:

— Бред какой-то! — Толстяк покраснел и, скомкав газету, швырнул ее в урну. — Послушайте, Коля, а может, они правы? Я ведь действительно не подарок для этого Литлфу. Не сразиться ли мне с ним?

Коля похлопал его по плечу:

— Конечно, Сид, вы — не подарок для Джо. Но ведь и Джо — не подарок для вас…

Редькин был прав, и настаивать Сид не стал.

За день до поединка в кабинете миллиардера раздался телефонный звонок. Он поднял трубку и услышал голос Редькина:

— Доброе утро, мистер Сильва! У меня неприятная новость. Вчера на тренировке Сид подвернул ногу. Мы очень сожалеем, но выступить он не сможет.

Амадей Сильва побагровел, пальцы его сжались, переломив сигару.

— Мне наплевать на вашего Сида, — прошипел oн в трубку. — Билеты распроданы. Вы или найдете замену или возместите убытки. Контракт, к счастью, мы заключили заранее! Я засажу вас за решетку.

— Не волнуйтесь, — успокоил его Коля. — Матч состоится. Присылайте завтра машину.

На следующий день в семь вечера сверкающий лимузин повез Колю и Сида к залу «Кайман». Площадь перед залом бурлила. Шныряли спекулянты, продавая билеты по баснословным ценам. Какой-то мужчина держал пистолет у своего виска и кричал:

— Я застрелюсь, если не увижу этот бой! О, как я застрелюсь! Считаю до трех…

Он почему-то не начинал считать, а лишь повторял, что нажмет курок, если останется без билета. Полная дама с собачкой на руках плакала и стонала:

— Почему ты не слышишь меня, Джо Литлфу! Я должна увидеть твой триумф! Забери меня отсюда, Джо! Итак, я умираю…

Какие-то люди сидели прямо на асфальте, ели жареную кукурузу и равнодушно поглядывали по сторонам. Воздух дрожал от автомобильных гудков, музыки и криков.

Колю и Сида провели в зал через служебный вход. Им была отведена небольшая комната, где стояли тахта, стол и два кресла.

Сид начал массировать Редькина. Коля лежал на тахте, безуспешно пытаясь настроиться на поединок. В голове проносились обрывки воспоминаний.

За свою жизнь он провел всего два боя. Однажды два восьмиклассника потребовали, чтобы Коля отдал им тридцать копеек, полученные от папы на завтрак. В ответ Коля показал нахалам довольно грубую фигу. Они набросились на него и стали колотить. Они здорово разукрасили Редькина, но он дрался до конца и, что самое удивительное, улыбался. И восьмиклассники не выдержали. Они покинули поле боя, а Коля бежал за ними с расквашенным носом и чувствовал себя победителем.

Второе сражение произошло в тот день, когда Редькин пришел записываться в секцию Акопа Самвеловича. Тренер куда-то вышел, и Коля тихо стоял в сторонке, когда нему подошел высокий мальчик Витя.

— Слабачок! — презрительно фыркнул высокий мальчик. — Годится только в шахматисты!

Когда Акоп Самвелович вернулся, он увидел на ринге новичка, яростно атакующего гордость секции Витю Голобородько. Бой кончился тем, что гордость секции выпрыгнула за канаты и испуганно пробормотала: «Это же сумасшедший!»

Коля вздохнул. Все это чепуха по сравнению с тем, что предстояло выдержать. В дверь постучали, и чей-то голос объявил, что пора выходить. Коля накинул на себя халат проверил шнуровку ботинок и причесался. Сид вдруг бухнулся на колени и начал горячо молиться:

— Святой Януарий! Не оставь в беде своих бедных детей. Помоги нам выстоять и унести ноги из этого проклятого города. Ты такой добрый, святой Януарий, тебе ничего не стоит выручить Колю. Он не курит, не пьет. Он честный пионер, который хочет помочь туземцам.

— Хватит, Сид, — сказал Коля, — Януарий нам не поможет!

Они вышли в коридор и сразу услышали далекий гул похожий на шум прибоя. С каждым шагом гул нарастал. Когда коридор кончился и они двинулись по проходу между креслами к светлому пятну ринга, раздался рев двадцати тысяч зрителей. Рев сопровождал их на всем пути и не стих даже тогда, когда Коля очутился в своем углу и Сид начал надевать на него перчатки. Самих зрителей не было видно с ринга: зал был спрятан в темноте. Редькину показалось, что невидимый зверь шевелит тысячами голов, курит, свистит и размахивает руками. Во рту у Коли стало сухо.

— Нас надули! — вопил зал. — Сильва, ты обманул нас! Убери мальчишку, иначе мы разнесем в щепки этот курятник!

Джо Литлфу и мистер Сильва были поражены не меньше зрителей. Такого поворота событий миллиардер не ожидал.

— Хозяин! — раздраженно произнес чемпион. — Я не дерусь с детьми. В чем дело?

Сильва лихорадочно обдумывал ситуацию. Если отказаться от поединка, то, по условиям контракта, придется выплатить этим негодяям миллион. Ловко обвел его мальчишка. Ничего не скажешь. Но денег ему не видать. Бой состоится! Щенок еще пожалеет, что затеял эту комедию.

— Ничего не поделаешь, Джо, — он пожал плечами — во втором раунде тебе придется слегка щелкнуть мальчишку, чтоб он полежал на полу до счета девять.

— Я не могу нокаутировать ребенка! — повторил Литлфу.

— Не валяй дурака, Джо! — нахмурился миллиардер. — У тебя самого пять детей. Подумай о них. Если ты откажешься от боя, я гарантирую тебе нищету. Ты знаешь мои возможности. Возьми себя в руки!

— Ты паук, Амадей, — тихо сказал Джо.

— Согласен! Я — паук, ты — ангел. Вперед, мой ангел!

Сухопарый судья вышел на середину ринга и подозвал боксеров к себе. Джо пожал Коле руку, опустив голову. Судья проверил перчатки, предупредил, что встреча состоит из шестнадцати раундов, и перечислил запрещенные удары.

Раздался мелодичный звон гонга. Матч начался. Чемпион мира стоял, опустив могучие руки, и виновато смотрел на противника.

«Я не желаю тебе зла, малыш», — прочел Коля в его глазах.

«Я понимаю, Джо, — заморгал Редькин, — но придется драться».

— Да, малыш, — Литлфу вздохнул, — придется разыграть спектакль».

«Я начинаю», — просигналил Коля и ткнул перчаткой в железную грудь Джо, заработав первое очко. Джо даже не шелохнулся. Зал взревел. Но теперь это были не яростные крики обманутых, а радостный рев толпы, ждущей крови. Бокса не будет — так пусть получится бойня!

Литлфу снисходительно получал легкие удары и а оказывал никакого сопротивления. Но постепенно он свирепел, словно бык при виде красной материи.

«Мальчишка расшалился, — раздраженно подумал чемпион. — Ишь, как распрыгался. Надо поставить его на место!»

Громадный Джо медленно пошел на Колю. Тот отступал к канатам.

— Загоняй его в угол, Джо! — раздался чей-то вопль из зала.

Прижав Редькина к канатам, Литлфу слегка двинул вперед правую руку. К своему удивлению, он не попал мальчика. Джо ударил левой, и опять Коля неуловимым нырком ушел от удара. Рассвирепевший чемпион заработал обеими руками. Он молотил ими так, что попади противник в эту мельницу — ему не поздоровилось бы. Но Джо молотил воздух.

Была задета его честь, и тут уж не до жалости. Бешенство залило глаза Литлфу, он перестал на мгновение соображать. А когда пелена ярости схлынула, он не увидел перед собой мальчика. Зрители хохотали и топали ботинками: Коля пронырнул между ног чемпиона и теперь стоя в центре ринга целый и невредимый. Джо обернулся и, зарычав, бросился на Редькина. В эту секунду раздался удар гонга. Первый раунд окончился.

Публика была довольна. На спектакль это непохоже. Слишком тяжело дышал чемпион, слишком озабочен его хозяин.

Миллиардер был обеспокоен ходом поединка. Уж очень легко передвигается этот чертенок. Да и Литлфу похоже не в себе, совсем потерял голову.

— Спокойней, Джо, — шептал Сильва, — не суетись. Он всего лишь ребенок. Достаточно попасть в раз — и дело сделано!

Коля сидел в своем углу, собирая силы для следующего раунда. Сид усердно обмахивал его полотенцем и возбужденно советовал:

— Держитесь подальше от канатов, Коля. Не ждите, пока он приблизится, удирайте, непрерывно удирайте. Остался один раунд, всего один раунд.

Коля вздохнул. Легко сказать — продержись. Когда повсюду свистят перчатки Джо, когда кажется, что нет больше сил на очередной нырок — как тут быть?

Гонг прервал мысли Редькина. Начался второй раунд. С первой же секунды Джо бросился в атаку, давая понять, что снисхождения не будет. Коля еле успевал увертываться. Он услышал, как Сильва крикнул Джо, чтобы тот взвинтил темп. Редькин кружил по рингу, уходя от тяжелых ударов. Литлфу заметил, что противник ныряет, в основном, вниз и влево. Чемпион применил хитрость: он слабо ткнул воздух правой рукой и почти одновременно нанес страшный удар левой туда, где должна была появиться голова Редькина. Но Коля неожиданно уклонился вправо, и могучий кулак Литлфу проломил пол. Джо не удержался на ногах и упал.

В «Каймане» стало тихо. Судья начал считать: раз, два, три… Чемпион мира — в нокдауне. Это было невероятно, непостижимо!

Джо быстро вскочил, лицо его выражало удивление. Встречу приостановили, и пока плотник чинил пол, Коля отдыхал, держась за канаты.

— Паршивый пес! — кричал миллиардер чемпиону. — Ты должен прикончить щенка! Осталось тридцать секунд.

Его крик тонул в свисте и реве публики, которая не могла простить своему кумиру неудачи. Наконец плотник удалился, и бой возобновился. Джо еще гонялся за Колей. Но чувствовалось, что он настолько обескуражен падением, что никак не может прийти в себя. Тридцать секунд истекли. Второй раунд кончился.

Редькин шел в свой угол, покачиваясь от усталости, сердце билось о ребра, не хватало воздуха. Сид подхватил его и захлопотал вокруг.

— Вы герой, Коля! — радостно бормотал толстяк. — Сильва чуть не лопнул от злости, но полмиллиона ему придется выложить. Может, откажемся продолжать бой?

Редькин покачал головой:

— Нам нужен миллион.

— Я боюсь за вас, Коля. Эта махина теперь озвереет: терять ему нечего.

Редькин и сам знал, что с каждым раундом ему будет все тяжелей ускользать от чемпиона. Стоит лишь на мгновение расслабиться, остановиться — и он тотчас попадет под жуткий молот. А это — смерть. После третьего раунда Коля еле доплелся до табуретки. Ноги стали свинцовыми. В висках стучали молоточки. Он сидел, раскрыв рот, как рыба, выброшенная на берег Коля бросил взгляд в тот угол, где секундант колдовал над Джо. Фигура секунданта показалась ему очень знакомой Секундант вдруг повернулся, Коля увидел его лицо и вздрогнул. Это была Барабасова. На плече у Василисы Ивановны сидел огромный кот. Барабасова погрозила Редькину пальцем, наклонилась к Джо и зашептала ему что-то на ухо.

В этот момент Сид плеснул воду на лицо друга, и Бapабасова исчезла вместе с котом.

— Галлюцинации начались, — вздохнул Редькин. Гонг возвестил о начале четвертого раунда. На этот раз Джо не торопился. Он спокойно приближался к мальчику. Чемпион стал посмешищем? Пусть! Но щенок та просто не уйдет. Щенок устал. Это видно по глазам, по движениям. Пора отомстить за свой позор!

Неожиданно для Редькина он провел удар с дальней дистанции, Коля чуть-чуть опоздал, и перчатка скользнула по его голове. Перед глазами что-то вспыхнуло, мир бешено завертелся, пол рванулся из-под ног, и Коля полетел в пропасть. Откуда-то доносился тонкий вой, он приближался, нарастал и, наконец, превратился в грохот зала. Редькин открыл глаза. Склонившись над ним, судья объявлял какие-то цифры.

«Папа сейчас, наверное, решает задачу, — вяло подумал Коля, — мама кого-нибудь ваяет…»

— Пять! — четко произнес рефери.

— Надо встать, Коля! Надо встать! — донеслось до Редькина.

Это кричал Сид. Его голос вернул Колю к борьбе.

При счете восемь, к удивлению зрителей и самого Джо, Редькин поднялся. Литлфу понял, что лучшего момента не придумать. Оставалось добить маленького нахала. Он пошел на мальчишку…

Вот уже и канаты. Коля ощутил их спиной. Уходить некуда.

Сейчас Джо начнет молотить…

Джо не спешил. Он хотел прочесть мольбу в глазах противника.

— Бей! — вопил зал. — Бей, Джо, мальчишку, иначе он уйдет!

Чемпион решил поставить точку своим коронным ударом левой. Он вложил в последний удар все силы и накопившуюся злость.

Коля видел, как начала двигаться перчатка Джо, но затем все покрылось рябью, ноги Редькина подкосились, и он присел на нижний канат.

Страшный кулак просвистел там, где мгновение назад была голова Редькина, и продолжил молниеносный путь в пустоту, увлекая за собой Литлфу. Тяжелое тело Джо перелетело через канаты и, описав дугу, начало пикировать на телекамеру. Оператор с криком помчался прочь, забыв снять наушники, а тысячи телезрителей наблюдали на экранах увеличивающееся лицо чемпиона, пока не раздался звон и грохот.

Остальное Коля почти не помнил. Словно в тумане, он видел, как дюжие санитары уложили Джо на носилки, как бесновалась публика, как топал ногами разъяренный Сильва.

Судья поднял Колину руку, и диктор объявил его победителем. Победителя шатало. Глаза затягивала мутная пелена. Издалека доносился рев и свист, Сид кричал на ухо, что миллион в кармане, что туземцы поставят ему памятник.

«Не надо мне никакого памятника», — подумал Коля и потерял сознание.

Очнулся Коля ночью в номере гостиницы, на широкой, как баржа, тахте. В окне виднелся квадрат темного неба похожего на школьную доску.

Коля лежал, вспоминая подробности боя. Вдруг до него донесся шепот.

— Шестьсот тысяч триста восемь, шестьсот тысяч триста девять, шестьсот тысяч…

Коля привстал и увидел любопытную картину.

В блюдце, поставленном на пол, горела свеча. Рядом с ней, среди кучи денег, сидел Сид. Глаза его были полны тем безумным восторгом, который охватывает удачливого золотоискателя при виде самородка. Сид остервенело пересчитывал ассигнации.

Тень его, похожая на мешок, танцевала на стене в такт пламени.

— Деньги на бочку! — пробасил Коля, закутавшись в простыню.

Толстяк обернулся, вскрикнул и повалился на флуидоры, пытаясь прикрыть их телом.

Редькин засмеялся.

— У вас, Коля, бездарные шутки, — обиженно произнес Джейрано, — когда-нибудь я получу от вас разрыв сердца.

В этот момент раздался стук в дверь.

Сид заметался по комнате, заламывая руки.

— Кто там? — спросил Коля.

— Вам письмо, — ответил женский голос. Редькин приоткрыл дверь и получил от горничной конверт. Закрыв дверь на ключ, он вынул из конверта лист и прочел вслух:

— Вот и все, — затравленно озираясь, пробормотал Сид. — Был миллион и нету.

— Еще чего — рассердился Редькин. — Какие-то фантазеры занимаются баловством. Я сам придумывал когда-то такие записки.

— Это не фантазеры, — Джейрано вздохнул. — Козлиное братство — это банда гангстеров. Головорезы… Придется отдать миллион.

— Ни за что! — твердо сказал Коля. — Деньги они получат только через наши трупы. — Он взглянул на побелевшего Сида и изменил формулировку. — Только через мой труп.

Прошло два часа. В дверь опять постучали.

— Вам письмо, — сообщила горничная.

На этот раз почерк был другой.

Сид безвольно опустился на стул.

— Подумаем, что нам делать… — промолвил Коля. Необходимо было поместить миллион в безопасное место. Выйти незамеченным, скорей всего, не удастся. В том, что за гостиницей ведется наблюдение, Коля не сомневался. Он осторожно выглянул в окно. Так и есть: внизу прогуливался детина…

Редькин вздохнул и повернул голову. Слева от него, подпирая балкон, красовался упитанный атлант из розового камня. Коля машинально взглянул направо: законы симметрии требовали атланта и с этой стороны. Но место справа от окна пустовало…

— Сид, — задумчиво сказал Коля, — вам придется некоторое время превратиться в атланта. Это единственный выход.

Котлетоглотатель долго не мог понять Колин замысел а когда понял, наотрез отказался. Тогда Редькин потряс перед ним письмом от гангстеров и тихо сказал:

— Смерть гуляет под нашими окнами, Сид, а вам всего тридцать лет!

— Хорошо, — уныло согласился толстяк. — Что я должен подпирать?

Коля подвел его к окну и указал место под балконом. Сид глянул вниз и побледнел. Но Редькин успокоил его, пообещав вернуться через полчаса.

С наступлением темноты Джейрано разделся, повизгивая от ужаса, вылез из окна и превратился в толстого атланта, одной рукой подпирающего балкон, а другой — держащего саквояж.

— Я скоро вернусь, — прошептал Коля и помчался в кинотеатр «Ковбой» на последний сеанс.

Купив билет, он вошел в зал и осмотрелся, пытаясь перехватить чей-нибудь взгляд. Но в полупустом зале никто не обращал на него внимания, и он уселся в кресло. Свет погас, на экране возникла огромная кошка, лениво взирающая на зрителей, — фирменный знак киностудии. Кота сменило название фильма — «Очарованный Макумба».

Сюжет фильма был прост: вампир Макумба полюбил Лауру, дочь адвоката Келвина, но отец красавицы был против их брака. Макумба глубоко страдал, совершал ошибки и в конце концов бросил университет и попал под машину.

Вся эта история Колю совершенно не интересовала. Он напряженно следил за публикой, пытаясь определить доброжелателя. Но никто из зрителей не пытался, выйти ним на связь. Была, правда, одна дама в шляпке с вуалью сидевшая впереди Редькина. Каждые две минуты она доставала из сумочки конфету, с шумом снимала целлофановую обертку и отправляла конфету в рот, приподняв вуаль. Конфеты могли быть условным знаком. Но версия быстро отпала, поскольку дама, покончив со сладостями, поднялась и покинула кинотеатр.

Фильм кончился, вспыхнул свет, зрители потянулись к выходу. Коля не торопился, ожидая, что кто-нибудь сейчас подойдет. Зал опустел. Редькин в недоумении вышел на темную улочку. И здесь было пусто. Только у тротуара стояло такси. Шофер дремал, положив лицо на руль.

Постояв несколько минут, Коля собрался уже уходить, как вдруг из такси послышался шепот:

— Мальчик, это я вызывал тебя. Подойди, не бойся.

Коля подошел. Задняя дверца отворилась.

Редькин метнулся, но слишком поздно. Две волосатые руки обхватили его и, зажав рот, втащили в кабину. В ту же секунду машина рванулась с места.

Была одна из тех ночей, когда совершаются преступления. В призрачном лунном свете Лимонадвиль был похож на театральные декорации. Какие-то тени появлялись на стенах домов, раздавался свист, истеричный смех, крик, и опять все затихало. В зарослях горы Фундук выли голодные шакалы. Словом, была такая ночь, что даже полицейские не решались выйти на улицу.

Леро дремал в кабине «Искателя», охраняя шар. Проснулся он от странного шороха. Леро осторожно выглянул из кабины, но никого не увидел. Попугай решил, что ему померещилось, как вдруг хрустнула ветка. Кто-то броди вокруг шара.

«Какое-нибудь млекопитающееся», — подумал Леро и встрепенулся: из тьмы проступил неясный силуэт. Незнакомец приближался медленно, прислушиваясь и принюхиваясь. Это был мужчина в низко надвинутой на глаза шляпе. Лицо его прикрывала маска из капронового чулка. Он достиг дерева, к которому крепился шар, и начал отвязывать канат.

— Руки вверх! — гаркнул Леро. — Не шевелиться!

Похититель даже присел от неожиданности, поднял руки и замер.

— Взять мерзавца! — приказал Леро и полетел к дому будить профессора.

Постояв несколько минут неподвижно, человек в маске осторожно оглянулся по сторонам, но никого не увидел. Он метнулся к дереву, чтобы отвязать шар, в тот же миг раздался щелчок, острая боль прошила его ногу. Похититель угодил в один из медвежьих капканов, расставленных профессором вокруг «Искателя».

Он взвыл, рванул канат и стал карабкаться в кабину, волоча капкан, Из дома выбежал поднятый по тревоге Алоис Барчикрак. На нем была длинная ночная рубаха.

— Немедленно оставьте в покое шар! — закричал профессор. — Я считаю до трех.

Похититель, не обращая внимания на предупреждение забрался в кабину, и «Искатель» начал подниматься.

— Генриета! — завопил Барчикрак, гневно потрясав кулаками.

Из двери, зевая и почесываясь, вышла служанка.

— Вернуть шар вместе с похитителем! — приказал профессор. — Негодяя доставить живым.

Генриета скрылась в доме и выскочила с реактивные двигателем, надетым на спину, точно акваланг.

— Вперед, моя верная Генриета, — сказал Алоис, — покажи, на что способно творение гения!

Служанка надела на голову шлем, взревел двигатель и она унеслась в небо, оставляя за собой столб огня. За несколько минут робот достиг шара, дважды обогнул его ухватился за канаты и потащил «Искатель» к земле.

— Прекрасно! — восторгался профессор, наблюдая за работой Генриеты. — Какой оптимальный расход энергии!

Когда «Искатель» повис над домом и уже можно было разглядеть домашние тапочки на ногах Генриеты, из кабины высунулась рука с пистолетом. Грянул выстрел, и служанка вдруг замерла.

— Боже мой, — прошептал профессор, — негодяй отключил питание…

Пальцы Генриеты разжались, взгляд остекленел, но двигатель продолжал работать, и она понеслась к земле неуправляемым снарядом. Служанка ударилась о камень недалеко от дома. Громыхнул взрыв, и робот перестал существовать.

До самого рассвета плакал профессор над обломками верной Генриеты. Только теперь Алоис Барчикрак по-настоящему оценил ее преданность и бескорыстие…

Когда взошло солнце, «Искатель» был далеко от Лимонадвиля. В кабине, безуспешно пытаясь снять с ноги капкан, стонал похититель. На крыше кабины притаился Леро.

В чужой стране, в чужом городе, рассекая ночь светом фар мчался автомобиль. На заднем сиденье с кляпом во рту лежал Редькин.

В ту минуту, когда судья на ринге поднял его руку в знак победы, родился жгучий интерес гангстеров к Редькину и его миллиону. Эти бандиты регулярно похищали детей богатых родителей, требуя за них выкуп. Банкиры, кинозвезды, промышленники и прочие козырные тузы выплачивали любые суммы, чтобы вернуть чадо. Чадо возвращалось домой со слезами, но на другой день уже играло «в гангстеров», обещая вернуть соседскую кошку за определенное вознаграждение.

 Колин миллион лишил Козлиное братство покоя. Охота на Редькина шла организованно, крупными силами.

Но Редькин попался сразу, и банда ликовала, выводя графе «Доход» семизначное число.

Ликовала рано.

Машина остановилась перед двухэтажным домом спрятанным за деревьями, в глубине двора. Колю втолкнули в комнату и заперли за ним дверь. Он осмотрелся.

Окон не было, под потолком тускло светила лампочка. Кровать, стол, стул, проигрыватель с единственной пластинкой «Мама, я хочу домой» — вот и вся обстановка. Коля поставил пластинку. Певец заголосил «Мама, хочу домой». Тотчас вошел лысеющий стражник с большими ушами.

— Как вас зовут? — спросил Редькин.

— Сэм Голубая Корова! — ответил стражник.

Видя удивление мальчика, он снисходительно объяснил:

— Когда я был молод и мне позарез нужны были деньги, я все время придумывал способы, как их достать. Однажды я перекрасил свою корову в голубой цвет и стал водить по деревням, показывая людям. Разумеется, не бесплатно. С тех пор меня называют Сэм Голубая Корова.

— Уважаемый Сэм Голубая Корова, — сказал Коля, — мне нужно поговорить с вашим главным начальником.

— Вынужден вас огорчить, сэр. Вряд ли у вас что-нибудь получится на этой неделе. В понедельник наши грабят банк. Во вторник из Скандальона уходит вагон с алмазами, который никак нельзя упускать. В среду — первенство города по шашкам, и надо болеть за своих. В четверг… Что же у нас в четверг?… Вспомнил! В четверг запланирован налет на птицефабрику: будем заготавливать яйца на зиму. В пятницу — «Лебединое озеро»: грабим театр. В субботу крадем детей. В воскресенье научная конференция по новым методам. Так что до следующего понедельника Дон Чача не сможет вас принять.

— А кто такой Дон Чача? — спросил Коля.

— Отец нашего братства. Я служу ему уже почти двадцать лет.

— Сэм, — сказал Редькин, — а почему именно вам поручили охранять меня?

— Грабить мне нельзя, — вздохнул Сэм, — я тут же попадусь. Все дело в том, что я ужасно люблю собирать марки, и где бы я ни был, я прежде всего ворую марки. Полиция знает о моей слабости, и если при ограблении исчезают марки, меня тут же арестовывают. Поэтому мне доверяют лишь охрану детворы да мелкие хозяйственные дела.

Когда речь зашла о марках, Редькин вспомнил о своей фальшивой Мальдивской, хранящейся под подкладкой брюк.

К удивлению Редькина, его повели к главарю банды на следующий же день.

В кресле-качалке сидел старик в халате. Кожа на его щеках висела мешками, и старик был похож на бульдога. Веки его были прикрыты, но он не спал.

— Подойди ко мне, мальчик, — скрипучим голосом сказал Дон Чача.

Коле стало немного страшно, но он подошел. Дон Чача цепко схватил его руками и, зажав, точно клешнями, усадил Редькина себе на колени. Они качались в кресле. В кабинете было сумрачно.

Дон Чача вздохнул:

— Плохи твои дела, малыш. Твой толстый друг исчез. Мы обшарили весь город, но он словно провалился под землю. Кто же заплатит за тебя миллион?

— Он мне не друг, — зло сказал Коля. — Он просто подонок. Сбежал вместе с деньгами.

— Куда? — быстро спросил Дон Чача, прекратив покачиваться.

— Кто его знает, — задумчиво сказал Редькин, — в последнее время он много говорил о Средиземном море, мечтал купить яхту…

— Так-так, — пробормотал отец Козлиного братства, — нехороший он человек… Бросил мальчонку… ни привета, ни ответа…

— Ни флуидора, — добавил Коля.

— Это ему даром не пройдет, — сказал гангстер, пристально глядя на Редькина. — Завтра пошлю ребят на Лазурный берег. А ты, малыш, пока у нас побудешь. Согласен?

— Конечно, — кивнул Коля, — я бы у вас навсегда остался, мне у вас нравится. Я бы вас веселил, я здорово пою.

Он открыл рот, чтобы исполнить песню кукушек, принесшую школьному хору первое место на городском конкурсе, но Дон Чача остановил его.

— Не надо умничать, мальчик, — строго сказал гангстер. — Я не люблю умников. Ты пробудешь у нас недолго. Не найдем толстяка — и отпустим тебя. На тот свет. Иди!

В камеру Коля вернулся в скверном настроении. Как только гангстеры поймут, что их водят за нос, они сделают из него… Редькин представил, что из него можно сделать. Чучело для огорода. Скелет для анатомического музея. В общем, дело плохо…

Он завел патефон и поставил пластинку. Появился Сэм Голубая Корова.

— Послушайте, Сэм, — сказал Коля. — Что вы знаете о знаменитой Мальдивской марке?

В глазах гангстера появился блеск.

— За эту марку я отдал бы все! — взволнованно произнес он. — Мечта моей жизни!

— Если вы захотите, Мальдивская марка будет вашей.

Сэм Голубая Корова нервно хихикнул, пытаясь понять, зачем его разыгрывают.

— Грех шутить над бедным филателистом, — сказал он тихо. — Я ведь и убить могу…

— Я не шучу, — повторил Коля, — вы получите марку, если захотите.

— Что я должен для этого сделать? — глухо спросил гангстер.

— Устроить мне побег.

Сэм Голубая Корова задумался:

— А если ты надуешь меня? Я устрою побег, а никакой марки у тебя нет… Ты ведь рыжий, а я еще не имел дела с рыжими.

— Сэм, — сказал Коля, — посмотрите на меня внимательно. Неужели я похож на человека, который способен обмануть? Вы получите Мальдивскую марку в тот момент, когда я окажусь на свободе.

— Поклянись самой страшной клятвой!

— Клянусь самой страшной клятвой!

— Какая странная клятва, — удивился гангстер. — Я подумаю насчет твоего предложения.

На другой день он сообщил, что согласен устроить побег.

— Лучше всего сделать это в воскресенье, когда наши и приезжие соберутся на конференцию по новым методам, — сказал Сэм. — После конференции — банкет, и все будут пьяными. В девять часов вечера подъедет машина за мусором, и я должен буду высыпать в нее корзину. В корзину спрячем тебя.

— Благодарю, Сэм! — сказал Коля. — Вы получите марку.

В воскресенье с утра в особняк стали прибывать бандиты. В полдень они собрались в зале, где были завешены окна. На стене висел транспарант: «Все, что можно украсть, должно быть украдено». Встречу открыл Дон Чача. Он сказал, что наступило время, когда неграмотные гангстеры должны уступить место образованным специалистам, знакомым с последними достижениями науки и техники. На нескольких примерах Дон Чача убедительно доказал, что гангстеры, знающие таблицу умножения и умеющие читать, проваливаются гораздо реже, чем их невежественные и неграмотные коллеги. Из всех присутствующих в зале только Дон Чача закончил восемь классов. Это давало ему право смотреть на всех свысока.

Конференция закончилась в семь часов вечера. Затем начался банкет. Пьяные бандиты горланили песни, кидали друг в друга икру и обменивались золотыми сувенирами.

В девять часов Сэм Голубая Корова выволок корзину с мусором к воротам. Подъехала мусорная машина. Сэм сунул руку в корзину, где сидел Редькин, и прошептал:

— Марку!

Получив марку, он посветил на нее фонариком. Знаменитая Мальдивская лежала на грязной ладони Сэма. Он зарычал от восторга и высыпал мусор в кузов. Грузовик двинулся на городскую свалку.

Задыхаясь от мерзких запахов, Коля следил, как исчезает вдали гангстерское гнездо. Он уже решил, что опасность миновала, когда вдруг увидел низкий длинный автомобиль, преследующий мусорную машину. У Коли екнуло сердце, он понял, что это погоня.

Автомобиль приближался с каждой секундой. Редькин уже видел лица Дона Чачи и еще трех гангстеров. Было от чего прийти в уныние. С досады он схватил подвернувшуюся под руку банку с остатками варенья и швырнул в преследователей. Банка грохнулась на асфальт прямо перед автомобилем.

Автомобиль вильнул, вылетев на левую сторону дороги, и врезался во встречный самосвал.

Раздался громкий, как выстрел, хлопок, затем скрежет металла и звон стекол…

Одинокое колесо, слегка подпрыгивая, покатилось по асфальту за горизонт. Из дымящейся груды лома выпорхнули души Дона Чачи и трех других разбойников, на небесах грянули «Встречный марш», и лучшие сыны Козлиного братства понеслись в рай, прикинувшись ангелами.

Опомнился Коля лишь на свалке, куда доставила его мусорная машина. Снимая с одежды яичную скорлупу раздавленные помидоры, он побрел к пруду и долго мылся. Через час он был в гостинице. Сид, закрыв глаза, стоял за окном и что-то бормотал. Коля прислушался.

— Атланты держат небо, — тихонько напевал Сид, — на каменных плечах…

С большим трудом Редькину удалось убедить «атланта», что можно вернуться в комнату.

Утром следующего дня Редькин и Джейрано отправились покупать машины для строительства.

Мистер Бобинлоп, владелец крупного завода, взглянув на Колю и Сида, отметил про себя, что клиенты не слишком богаты. Больше одного трактора, пожалуй, не купят. Когда Сид заявил, что они намерены приобрести бульдозеры, самосвалы, экскаваторы и прочей техники на миллион флуидоров, мистер Бобинлоп даже привстал. Его рот растянулся в такой ослепительной улыбке, что лицо исчезло за частоколом белоснежных зубов.

— Надеюсь, вы располагаете такими деньгами? — Сид открыл саквояж и показал содержимое Бобинлопу. Саквояж был набит пачками флуидоров.

— Идет![5] — радостно закричал Бобинлоп. — У меня есть для вас все! Вы останетесь довольны, джентльмены!

В этот момент зазвонил телефон. Он поднял трубку:

— Бобинлоп слушает!

Судя по его лицу, ему сообщили что-то очень неприятное.

Он перестал улыбаться, нахмурился и время от времени тихо произносил:

— Неужели это настолько серьезно… Таких покупателей я больше не найду… Конечно, вам виднее… Делать нечего…

Закончив телефонный разговор, он взглянул на Колю и Сида и, вздохнув, развел руками:

— Плохие новости, к сожалению. Только что на заводе произошел пожар, пострадала готовая продукция. Нам нечем теперь торговать. Очень сожалею…

Друзья вышли на улицу, недоумевая.

— По-моему, он просто не захотел иметь с нами дело, — сказал Сид.

— Он-то захотел — покачал головой Редькин, — но ему по телефону запретили продавать нам свой товар. Посмотрим, что будет дальше!

А дальше картина повторялась. Куда бы они ни обращались, их встречал вежливый прием и отказ.

Предлоги для отказа были различны, но чувствовалось, что настоящая причина — одна. Какая именно — воздухоплаватели не знали.

— Давай попытаемся нанять корабль, — неуверенно предложил Сид.

— Бесполезно! Держу пари: кто-то уже позаботился, чтобы мы не смогли раздобыть корабль.

Они зашли в тихий парк и уселись на скамейку под платаном.

Сид вынул из кармана батон с колбасой и принялся жевать, слушая товарища.

— Давай рассуждать логически, — так обычно начинал Колин папа, и Коле очень нравилось это выражение, — кто-то всячески мешает нам, и мы ничего о нем не знаем, а он о нас знает все. Ему, например, известно, что нас всего двое: толстый мужчина и рыжий мальчик. Но ведь нас может быть и больше. Понимаешь?

— Понимаю, — промычал Сид, глотая батон, — двое толстых мужчин и двое рыжих мальчиков!

— Да нет же, — Коля понизил голос. — Просто появится третий, о котором будем знать лишь мы с тобой. Этот третий закупит все, что необходимо, и арендует пароход. Понимаешь? Следить будут за нами и мешать будут нам, а дело сделает неизвестный третий!

До Сида начало доходить.

— А где мы возьмем неизвестного третьего?

— Не знаю. Но другого выхода я не вижу…

Они уже целый час бродили по улицам, тщетно компаньона. Люди торопились по своим делам, и обратиться за помощью было не к кому.

Вдруг Коля почувствовал на себе чей-то взгляд. Он вернул голову и вздрогнул.

С афиши, висящей над ступеньками в подвал, на него проницательно смотрел Клавдий Элизабетович. В руках у него была пила, которой он собирался распиливать девушку. Надпись гласила:

Большой мастер белой и черной магии

БАЛТАЗАР-СТАРШИЙ

Представление-отчет

«В жизни раз бывает 18 лет».

В программе:

Телепатическая связь с самим собой.

Разгибание подков взглядом (за счет мозговой энергии).

Угадывание задних мыслей.

Хорошо забытые фокусы.

Саморазоблачение.

Аккомпанирует Розалия Шлехт.

— Вот, кто нам поможет! — воскликнул Редькин и, оставив Сида у входа, спустился в подвальчик. Он очутился небольшом зале с низким потолком.

Хмурый человек топтался на маленькой сцене и, кряхтя, сдвигал два ящика.

Из одного ящика торчали две женские ноги, из другого — голова девушки.

У девушки было скучное лицо. Она зевала.

— Скажите, пожалуйста, — обратился Редькин к хромому человеку, — где можно найти Балтазара-старшего?

Человек молча указал на дверь за сценой. Коля постучался и вошел.

За столом в засаленном халате и давно не стиранной чалме сидел Клавдий Элизабетович. На столе лежала охапка шпаг. Он брал то одну, то другую шпагу и прикладывал ее вертикально к животу, словно примерял — войдет или не войдет.

Коля поздоровался.

Клавдий Элизабетович задумчиво взглянул на него, и лицо чародея мгновенно приобрело счастливое выражение.

— Кого я вижу! — радостно воскликнул волшебник. — Сколько лет, сколько зим! Ты ли это, Николай?

— Я, — смущаясь, подтвердил Редькин.

Волшебник обнял гостя и смахнул слезу.

— Вот, парень мой, докатился я до этого балагана… — он горько усмехнулся. — Шпаги глотаю, галантерею гну… Знаменитый маг стал заурядным халтурщиком.

Клавдий Элизабетович схватил графин и начал жадно пить воду.

— Изжога мучает, — пробормотал он, — вчера по просьбе зрителей шесть стаканов съел… Но ничего, ничего. Клавдий еще выкарабкается, еще заставит о себе говорить… Ладно. Лучше расскажи, Николаша, про свою жизнь.

— От вас, Клавдий Элизабетович, — тихо сказал Коля, — сейчас зависит судьба школы для мапуят.

Кудесник удивился:

— Ты, парень мой, поясни предыдущее предложение.

— Деньги на строительство школы мы уже раздобыли, — сказал Редькин. — Но нам не хотят продавать строительные машины. Вы бы не могли…

— Могу! — воскликнул чародей, решительно сбрасывая халат. — К черту кривляние на сцене, жалкие аплодисменты и глупые фокусы. Пора заняться делом.

Он надел красивый костюм пепельного цвета, пеструю рубашку, лакированные штиблеты, закрутил усы, разбросал по плечам локоны, взял в руки трость и, глянув в зеркало, торжественно произнес:

— Вперед! Пусть торжествует добро!

Они покинули подвал и направились вместе с Котлетоглотателем к конторе Бобинлопа. Впереди солидно и уверенно вышагивал Клавдий Элизабетович с саквояжем. На значительном расстоянии от него следовали Коля и Сид.

У Бобинлопа волшебник пробыл не более двадцати минут.

Заводовладелец проводил его до самой двери и смотрел на волшебника преданными собачьими глазами.

В пароходной компании «Ватер, Шматер и родственники» Клавдий Элизабетович находился и того меньше. Провожать его вышли и Ватер, и Шматер, и большая группа людей, по-видимому, родственников. Судя по их напряженно-счастливым лицам, сделка была успешной.

В безлюдном кафе чародей сел за столик и заказал три порции пломбира. Через несколько минут к нему присоединились Редькин и Сид. Клавдий Элизабетович, гордясь успешно выполненным заданием, вынул квитанции, торговые соглашения, прочие документы и протянул их Редькину.

— Здесь все, — многозначительно сказал он. — Пароход называется «Калабрия». Это самый лучший пароход компании.

— Вы, Клавдий Элизабетович, настоящий волшебник, — растроганно сказал Коля. — Большущее вам спасибо!

— Не за что, — волшебник вздохнул. — Это тебе, Николай, спасибо: ты вывел меня из подвала на свежий воздух, напомнил о моем главном призвании… Вот так бы всю жизнь. Творить бы добро и не тратить талант по пустякам…

— А кто вам мешает? — удивился Коля.

— Эх, парень мой, — Клавдий Элизабетович грустно покачал головой, — в том-то и дело, что никто не мешает. Все собираюсь, все откладываю на завтра, завтра, думаю каждый раз, завтра начну новую жизнь… А тут еще заработки, как назло, прекрасные. Сложно все это, очень сложно…

Он посмотрел на часы.

— Прощай, Николай. Прощай, друзья! — волшебник расчувствовался, — пойду заниматься ерундой в подвале.

Они вышли из кафе.

Клавдий Элизабетович хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и большими прыжками погнался за трогающимся автобусом.

— Душевный человек, — сказал Сид.

— Жаль его, — заметил Коля, — никакой силы воли.

Волшебник догнал автобус, вскочил на ступеньку, дверцы с визгом захлопнулись, зажав его длинные волосы, и долго еще видели воздухоплаватели развевающиеся ветру локоны чародея.

*** 

Через два дня «Калабрия» начала принимать в свои трюмы грузы, предназначенные для острова. Коля и Сид пришли в порт, чтобы взглянуть на корабль. Порт встретил их гудками, лязгом и грохотом. Десятки пароходов под флагами разных стран застыли у причалов. Работяги-буксиры бороздили бухту во всех направлениях. Ревели грузовики, приседая под тяжестью мешков. Высоченные подъемные краны, похожие на журавлей, опускали свои клювы в глубокие корабельные трюмы, выуживая  оттуда тюки, мотоциклы, лес, уголь, турбины, станки, конфеты и множество других грузов. Среди всех пароходов «Калабрия» выделялась своими внушительными размерами. Весь причал, у которого она швартовалась, был уставлен новенькими грузовиками, бульдозерами, бетономешалками, мешками с цементом и прочим строительным материалом. Казалось, что не может один корабль, вместить столько грузов. Но мощные краны опускали и опускали в трюмы тяжелые контейнеры, и «Калабрия» все глубже оседала в маслянистых  водах гавани.

Капитан с трубкой в зубах встретил гостей у трапа и повел их осматривать корабль. После экскурсии он пригласил Колю и Сида в свою каюту, угостил их кофе с пирожными и заверил, что «Калабрия» отправится в рейс точно в срок.

Возвращаясь из порта, они очутились в тех местах, где так счастливо встретили доброго волшебника. Знакомая афиша с ликом Балтазара — старшего маячила над ступеньками в подвал, откуда доносилась музыка. Коля из любопытства присел и заглянул в окошко.

На сцене в пурпурной мантии возвышался Клавдий Элизабетович. Он сосредоточенно распиливал ящик, из которого торчали ноги и голова девушки. Девушка смотрела в потолок и загадочно улыбалась. Розалия Шлехт наяривала на клавесине небесный мотив. У зрителей были тревожные лица…

Последнюю ночь перед отплытием «Калабрии» Коля спал плохо. Предчувствие беды не покидало его.

О, это смутное ощущение тревоги! Кто не испытывал его. Все, кажется, идет хорошо, но в голове почему-то вспыхивают сигнальные лампочки. А тут еще упало и разбилось зеркальце, перед самым носом перешел дорогу развязный котяра, пробежала по двору женщина с пустым ведром — и пошло, поехало, снежным комом покатилась тревога. Человек укрывается с головой и ждет. Заскрипит дверь, прошуршит за обоями насекомое, вскрикнет во сне соседское животное, зарыдает кран, глухо и сдавленно, — все одно к одному: быть беде. Замечено, чем тоньше нервная система, тем чаще посещают предчувствия. Сбываются они, правда, гораздо реже, чем посещают, но это обстоятельство не принято замечать.

Ничуть не сомневаясь в тонкости Колиной нервной системы, отметим, что он никогда не испытывал беспричинного волнения, и уж если плохо спал, то имел на это oснование.

На рассвете воздухоплавателей разбудил тревожный возглас:

— Хватит спать, герои! Плохие новости!

На подоконнике сидел Леро. Он был взъерошен и зол.

Коля бросился к другу.

— Шар похищен, — сообщил попугай, чуть не падая от усталости, — Генриета погибла. Я расскажу по порядку, но сначала — пить.

Передохнув, он поведал товарищам о драме, разыгравшейся в Лимонадвиле.

Воздухоплаватели почтили молчанием память отважной Генриеты.

— Ты запомнил лицо похитителя? — спросил Редькин

— Он был в маске, — сказал Леро. — Я часто заглядывал в иллюминатор, но он был в маске и все время пытался освободить ногу от капкана. Он стонал от боли, а потом не выдержал и посадил «Искатель» в Терракотовых горах. Мы приземлились в Долине Вольных Духов, и я полетел вами. Нельзя терять ни минуты.

Леро умолк.

— Все ясно! — сказал Сид. — Придется отложить рейс «Калабрии» и заняться поисками шара.

— Ни в коем случае! — твердо произнес Редькин. — Корабль покинет Скандальон точно по расписанию, пока о нем не узнали наши противники. Я и Леро займемся «Искателем», а ты, Сид, доставишь груз на остров. Строительство должно начаться как можно быстрей.

— Между прочим, — спросил Леро, — кто будет строить?

— Как кто? — не понял Редькин.

— Туземцы? — Леро покачал головой. — Они умрут от страха, увидев всю эту технику, не говоря уже о том, что они не имеют ни малейшего представления, как ею пользоваться. Но это еще не все трудности. Допустим, школа будет построена. Кто будет учить детей?

Коля был совершенно растерян. Как он мог забыть такие важные вещи! Что теперь делать?

«Фантазер, жалкий мечтатель! — ругал себя Редькин. — Только и можешь, что драться да зарабатывать миллионы, а сесть и хорошенько подумать — до этого ты еще не дорос!»

Неожиданно Коля вспомнил, как создавался в школе автомобильный кружок. Обратились за помощью к шефам с завода «Тяжмаш». Шефы откликнулись, подарили грузовик. Грузовик, правда, потом разобрали и сдали в утиль, чтобы занять первое место в городе по сбору лома, но это уже другой вопрос.

«Мапуятам нужны шефы! — осенило Редькина. — Директор школы Павел Петрович подскажет, куда нужно обратиться за помощью».

В том, что помощь будет оказана, он не сомневался.

— Строители, учителя и все, кто потребуется, приедут из моей страны, — сказал Коля.

— Вам видней, — сказал Сид. — Сколько времени? Не пора ли бежать в порт?

Через час они были в порту. «Калабрия», готовая к отплытию, ждала воздухоплавателей. Пришло время прощаться. В глазах Сида стояли слезы. Он очень привязался к этому рыжему мальчику, который всегда знал, что нужно делать.

— Коля, — сказал Сид, — мне будет плохо без вас. Очень плохо…

Редькин не думал, что ему будет так грустно расставаться с Джейрано. Странное дело: Сид, трусоватый, хвастливый обжора Сид стал ему дорог. Коля привык к толстяку, относился к нему как взрослый к ребенку. Их вместе носило по свету, и они не задумывались об этом дне. А он пришел. Он стоял теперь между друзьями, этот теплый августовский день, указывая им разные дороги. Коля знал, что они расстаются надолго, а может, и навсегда. Он должен вернуться домой к началу учебного года, а времени оставалось совсем мало. У Редькина запершило в горле, но он, взял себя в руки.

Мы еще встретимся, Сид, — сказал Коля, — обязательно встретимся. Вы приедете ко мне в гости!

— Будь мужчиной, старина, — проговорил Леро и потерся клювом об ухо толстяка. — Ты отвечаешь за груз.

Укротитель вареников обнял друзей и поднялся на корабль. «Калабрия» протяжно загудела и начала медленно отходить от причала. Два буксира, отчаянно пыхтя, разворачивали огромный корабль, выводя его из бухты.

«Калабрия», набирая скорость, уходила все дальше море, но еще долго видел Редькин машущую фигурку на верхней палубе.

Проводив «Калабрию», Редькин и Леро стали думать как попасть в Долину Вольных Духов. Долина находилась в самом центре Терракотовых гор, и редко кому удавалось добраться до нее. Большие самолеты не годились, поскольку аэродромов в тех краях не было. Необходим был самолет, способный приземлиться на крохотном пятачке.

На аэродроме спортивного клуба «Скандальные орлы», куда пришли Коля и Леро, было жарко, пустынно тихо. Маленькие разноцветные самолетики замерли на траве, словно сонные жуки. Людей не было видно. На поле аэродрома паслись коровы. Побродив с полчаса и никого не встретив, наши герои загрустили: время шло, а они бездействовали.

В этот момент друзья услышали храп. Коля пошел на звуки и увидел самолет без колес, стоящий на кирпичных столбиках. Из-под самолета торчали бурые пятки. Храп стелился над землей низкими глухими раскатами, от которых вибрировали травинки, то возносился к небесам тонким птичьим пересвистом. Попытки разбудить человека ни к чему не привели. Редькин, не выдержав, даже пощекотал пятки, но храп от этого не прекратился, а только приобрел новые оттенки. Тогда Леро откашлялся и закричал:

— Пожар! Выносите мебель! Ужас! Горим!

Леро еще не кончил кричать, как спящий медленно приподнялся и сел, не открывая глаз. Он был в одних брюках. Небольшой яйцевидный животик свешивался над ремнем. Из жиденьких спутанных волос торчало сено.

— Все сгорело? — спросил человек, продолжая дремать.

— Ничего и не горело, — ответил Коля.

— Опять приснилось, — человек вздохнул и открыл глаза.

— Скажите, пожалуйста, — почтительно обратился к нему Коля, — где можно увидеть Скандальных орлов?

— А зачем тебе? — подозрительно спросил, человек.

— Дело очень важное и неотложное.

Мужчина расправил узкие плечи, сложил руки на груди и сказал очень гордо:

— Перед тобой, мальчик, старейший орел, покоритель высот и воздушный ас Оскар Стульчик! Рассказывай!

Редькин сообщил, что ему необходимо как можно быстрей попасть в Долину Вольных Духов и что он готов заплатить за это любую сумму.

— Даже сто флуидоров? — спросил воздушный ас.

— Даже сто флуидоров, — подтвердил Коля.

— А тысячу? — встрепенулся ас.

— И тысячу могу!

— Ну, а десять тысяч?

Коля задумался.

— Десять тысяч, пожалуй, заплачу. Но не больше!

Оскар Стульчик заволновался.

— Деньги, небось, у отца украл?

— Пусть вас это не беспокоит, — спокойно ответил Редькин. — Деньги заработаны честным путем. Скажите сразу, полетите или нет?

— Конечно, полечу! Десять тысяч на дороге не валяются. — Стульчик засуетился, потирая руки. — Разве может настоящий летчик не помочь в беде! Сейчас только самолет подходящий подберем и полетим.

Он начал лихорадочно натягивать рубаху, затем сандалеты.

— Что же ты, мальчик, стоишь? — закричал он. — Bыбирай любой самолет. Ты же клиент! Не стесняйся! Оскар поднимет в воздух любую машину!

Коля выбрал аккуратный и очень симпатичный оранжевый самолет с кабиной на двух человек. Леро он тоже понравился.

— Этот, что ли? — усмехнулся Стульчик, похлопав по обшивке самолета. — Неплохой драндулет.

Он крутнул пальцем пропеллер и с радостным удивлением отметил:

— Гляди-ка! Крутится!

Затем он ухватился за переднее колесо и выволок с помощью Редькина самолет на середину поля.

— По коням! — закричал старейший орел и уселся переднее сиденье.

Коля и Леро устроились сзади. Оскар Стульчик почему-то долго сидел без движений, затем включил двигатель и надсадный рев оглушил воздухоплавателей. Ас накинул на кабину прозрачный колпак, задергал какие-то рычаги, и самолет поехал. Двигался он по очень сложной кривой несколько раз чуть не столкнулся со стоящими машинами. Оскар повернул к Редькину растерянное лицо и что-то прокричал. Что именно — Коля не расслышал из-за рева мотора. Потом вдруг самолет начал гоняться за коровами, мирно жующими траву. С глухим мычанием коровы бросились врассыпную, и только бык не отступил. Он наклонил голову, выставил рога, сверкнул яростным глазом и ринулся в атаку на обидчика. Его мощные рога не сулили авиаторам ничего хорошего, столкновение казалось неминуемым, но в последнюю минуту самолет круто развернулся и быстро поехал прочь. Бык, поняв, что победа близка, помчался за ним. Оскар оглянулся, на лице его отразился ужас, и старый орел в панике заметался по кабине, желая выпрыгнуть из нее. При этом он дергал и нажимал все, что попадалось под руки. По этой ли причине или по какой другой — неизвестно, но самолет внезапно оторвался от земли под самки носом у разъяренного быка и на низкой высоте полетел туда, где маячили небоскребы Скандальона.

Взлет произвел на Редькина гнетущее впечатление, но он решил, что маленькое представление с быком Оскар устроил специально для пассажиров. Однако события в воздухе стали принимать угрожающий оборот. Вместо того чтобы набрать высоту или, по крайней мере, обогнуть город, воздушный ас почему-то решил пронестись над Скандальоном в нескольких десятках метров от земли. Обилие небоскребов делало эту затею особенно опасной. Самолет мчался прямо на них, и оставалось загадкой, почему он ни разу не врезался в громадные серые башни. Это было тем более загадочно потому, что всякий раз, когда уклониться от небоскреба, что казалось уже невозможно, Оскар Стульчик поворачивал к Коле бледное лицо и пронзительно кричал: «Мама!»

Когда город остался позади, летчик заплакал и, размазывая слезы, сказал:

— Прости меня, мальчик! Я ужасный негодяй.

Коля решил, что он испытывает угрызения совести из-за того, что слишком напугал пассажиров, и стал ycпокаивать раскаивающегося пилота.

— Нет-нет, — повторял Оскар, — я негодяй, я обманул тебя, польстившись на деньги. Никакой я не орел. Я простой аэродромный сторож и сегодня лечу впервые.

Он опять зарыдал, оплакивая не столько Редькина, сколько свою неминуемую гибель.

— А как же вы взлетели? — удивленно спросил Редькин.

— Откуда я знаю, — всхлипнул сторож, — почему мы взлетели и почему до сих пор летим? Я к этому не причастен. Все равно мы погибнем, потому что рано или поздно придется садиться.

Коля с досадой оглянулся вокруг, ища выход из трудного положения. Но вокруг было небо, а внизу — земля.

— Что ты предлагаешь? — спросил он у друга.

— Лететь! — ответил Леро. — Какая разница, где свернуть шею при посадке: здесь или в Терракотовых горах. По крайней мере, у нас еще будет время подумать.

Леро был прав. Коля наклонился к Оскару и сказал:

— Будем лететь до победного конца! Только нужно подняться повыше. Попробуйте потянуть ручку на себя.

Стульчик потянул ручку, но сделал это слишком резко, и самолет встал почти вертикально. Оскар взвыл и рванул ручку от себя так, что машина круто нырнула вниз. Попрыгав, самолет все же достиг облаков, и вскоре измученный Оскар, проклявший свою жадность, немного приспособился к норовистой технике. Под ними проплывали Терракотовые горы. До самого горизонта, словно плечи исполинов, торчали обожженные вершины.

Наконец они достигли Долины Вольных Духов и увидели внизу голубую ленту реки. Предстояло самое трудное — посадка. Неровные, заросшие берега могли поставить в тупик даже опытных летчиков.

Сторож совершенно ошалел от страха и попытался выпрыгнуть из кабины, но был вовремя схвачен за рукав Редькиным.

— Это конец, — бормотал Оскар, — пустите меня, пустите…

Коля взял управление самолетом в свои руки. Собственно говоря, у них оставался лишь один выход — попробовать сесть на воду.

Оскар жарко дышал ему в затылок, с ужасом глядя на надвигавшуюся землю. В душе он давно считал себя погибшим и теперь смотрел , как это будет происходить на самом деле.

Самолет долго несся над рекой, почти касаясь колесами ее поверхности. Наконец, потеряв скорость, он шлепнулся в воду и его понесло по течению. Коля вытер рукой пот со лба.

— Мы живы? — спросил Стульчик, не открывая глаза — Только правду!

— Пока живы, — ответил Редькин, — но надо как-то выбираться на берег. Нас может ударить о камни.

Быстрый поток нес самолет, как щепку. Попытки вылезти в воду окончились неудачей. Русло начало сужаться. Река с ревом устремлялась в узкий проход. Посреди прохода возвышался огромный валун.

— Мы пропали, — сообщил сторож и опять закрыл глаза.

Он был недалек от истины. Коля уже мог различить морщины на лбу валуна, когда вдруг самолет замер, попятился назад и медленно пополз хвостом к берегу. Редьки оглянулся. На хвост была наброшена петля. На берегу стоял человек и тащил канат.

Это был высокий, плечистый индеец с длинными черными волосами, перехваченными ремешком.

Самолет наконец застыл на берегу, и спасенный экипаж ступил на траву. Индеец с непроницаемым лицом следил за странными пришельцами, которые спешили к нему выкрикивая слова благодарности.

— Николай Редькин, — представился Коля и на всякий случай ударил себя в грудь.

— Чингачгук, — произнес индеец.

— Тот самый? — изумился Редькин. — Большой Змей

— Правнук того самого, — уточнил индеец, — Чингачгук Четвертый.

Коля с нескрываемым восхищением смотрел на Чингачгука Четвертого, как две капли воды похожего на Чингачгука Первого, чей образ до сих пор гуляет по киноэкранам. Редькин даже хотел попросить автограф, но подумал что начинать беседу с автографа не очень вежливо.

В это время подошел запыхавшийся Стульчик.

— Эх, парень! — заорал он. — Золото ты мое, на таких, как ты, земля держится, дай я тебя поцелую.

Раскрыв руки для объятий, он потянулся к индейцу, но тот мягко, но решительно отстранил Стульчика.

— Извини, бледнолицый брат, — твердо сказал Чингачгук, — у нас не принято целовать мужчин.

Он вынул из кармана кисет, трубку, украшенную перьями, набил ее табаком, разжег и протянул гостям. К курению Редькин относился отрицательно, но отказаться от трубки мира было бы просто неприлично. Все трое уселись на траву и, пустив по кругу трубку, степенно задымили. Стульчик нетактично пускал колечки и считал их с радостным удивлением.

Разговор, как принято, начался издалека.

— Я много читал о вашем прадеде, — с уважением произнес Коля. Замечательный был человек.

— Да, — чуть кивнул Чингачгук Четвертый, — прадед у меня был что надо.

Они помолчали.

— Погода нынче никуда не годится, — внес сторож свою лепту в беседу, — то одно, то другое. Черт-те что!

— Да, — согласился индеец, — неустойчивая погода.

Они опять помолчали. Трубка была выкурена, формальности соблюдены, пора было переходить к делу.

— Чингачгук, — сказал Коля, — где-то здесь приземлился человек с шаром.

— Знаю, — бесстрастно ответил индеец. — Большой пузырь.

— Это наш шар. Человек похитил его у нас. Он — негодяй.

— Знаю, — кивнул Чингачгук.

— Откуда? — опешил Редькин.

— Бледнолицый отказался от моей помощи. Хороший человек от моей помощи не откажется.

— Помогите нам вернуть шар, — Редькин умоляюще посмотрел на индейца. — Ваш прадедушка всегда приходил на помощь.

— Это закон нашей семьи. Дорогой прадед, — торжественно произнес Чингачгук Четвертый, — тебе не придется краснеть за правнука.

Он свистнул, и тотчас из-за деревьев выбежал вороной красавец с белой звездой на лбу. Индеец легко взлетел в седло, и конь затанцевал под ним.

— Я с вами, — попросил Коля. Чингачгук поднял его и усадил за собой. Леро примостился на плече Редькина.

— А я? — тревожно закричал Стульчик. — Какая у меня функция?

— Оскар, — сказал Коля, — вы отвечаете за самолет!

— Сторож? — Оскар горько усмехнулся. — Что ж, пока есть воры, я не останусь без работы.

Чингачгук гикнул, и конь помчался.

Никогда еще Коле не доводилось участвовать в таких скачках. Мелькали кусты, и ветер свистел в ушах. Долина становилась все уже, вот они влетели в узкий каньон, и скалистые стены, расписанные птичьим пометом, нависли над всадниками. Стук копыт, подхваченный эхом, вспугнул тихих зверьков. Медведь, ловящий форель в быстром потоке, дико заревел и встал на задние лапы. А всадники все мчались и мчались.

Вдруг Редькин увидел «Искатель». Шар медленно плыл вдали, почти касаясь кабиной скал. Что-то не ладилось у похитителя, и он не мог набрать высоту. Миновав каньон, преследователи устремились вверх по склону горы. Шар был уже совсем близко.

— Берегись! — крикнул индеец, и в этот момент громыхнул выстрел.

Пуля цвиркнула о камень, выбив из него облачко пыли, Кабина «Искателя» ударилась о склон, и шар начал медленно сползать вниз.

Из кабины выпрыгнул человек и, прихрамывая, устремился к вершине горы.

Он бежал, петляя, останавливался, стрелял и опять бежал.

— Феб, — прошептал Редькин, не веря глазам, — путешественник…

Да, это был тот самый Морис Феб, которого Коля снял с необитаемого острова. Он же — Агент Ноль Целых Пять Десятых.

Чингачгук быстро спрыгнул на землю, схватил Колю и залег с ним за каменным идолом. Нужно ли говорить о ярости Редькина, столкнувшегося с черной неблагодарностью.

У Феба, видимо, кончились патроны, и он отбросил ненужный пистолет.

— Высшая мера? — спросил Чингачгук, щелкая затвором карабина.

— Высшая, — твердо объявил приговор Редькин.

Но в этот момент бандит перевалил вершину и скрылся.

— Пусть бежит, — усмехнулся индеец. — Терракотовые горы сэкономят нам патрон.

Коля приступил к осмотру шара. Требовался небольшой ремонт.

Чингачгук тоже поднялся в кабину. Он с уважением разглядывал приборы.

— Толковые люди эти бледнолицые, — задумчиво сказал он и вздохнул. — А тут живешь в глуши, демонстрируешь крепость духа и тела, а в сущности…

Чингачгук никогда еще не говорил так много. Он смутился и не проронил больше ни слова.

Через три часа ремонт был закончен. Можно было отправляться в полет. Оставалось захватить с собой Стульчика.

Вдруг Коля и Чингачгук услышали рокот мотора. Показался самолет. Он пролетел над ними, набирая высоту, сделал круг и скрылся.

Это был тот самый самолет, на котором прилетели Коля и Оскар.

— Стульчик! — закричал Редькин. — Он убил Стульчика и захватил самолет.

Чингачгук вскочил в седло и поскакал к месту бывшей стоянки самолета. Коля полетел туда же на шаре…

Под деревом, в душистых травах, лежало тело Стульчика. По его лицу ползали муравьи.

— Мы опоздали, — сказал Леро, — он мертв.

Назойливая муха нагло сунулась в ноздрю Оскара, нос «покойного» сторожа задергался, и ужасное «ап-чхи!» сотрясло Долину Вольных Духов.

Стульчик открыл глаза, увидел друзей, счастливо улыбнулся и сел.

— Где самолет? — строго спросил Редькин.

— А где же ему быть? — ухмыльнулся Стульчик и огляделся.

— Пять минут назад тут был… — растерянно сказал он и заголосил. — Да что же это делается! И тащат, и тащат, когда же это кончится…

Он чуть не плакал.

Если не считать неприятности с самолетом, полет в Долину Вольных Духов закончился успешно. Главная цель — отбить у похитителя шар — была достигнута. Пришло время возвращаться…

Стульчик почесал затылок и, глядя в сторону, смущенно сказал:

— Лети один. Мне возвращаться резону нету. Самолет пропал — кого под суд? Сам понимаешь, сторожа. Я уж лучше в индейцы запишусь. — Он повернулся к Чингачгуку. — Правильно я говорю? Буду сторожить твои шкурки парень, рыбку коптить, знакомить тебя с разными материями.

Чингачгук усмехнулся.

— Или курьером бери, — продолжал Оскар, — но только не гони. Мне назад, в мир бизнеса, дороги нет…

— Я никого не гоню, — сказал индеец, — но жизнь здесь трудная.

— А мы трудностей не боимся, — ухмыльнулся Стульчик.

Судьба сторожа была решена.

— Чингачгук, я должен лететь, — сказал Коля. — Я никогда вас не забуду. Вы сделали для меня столько, что…

— Не надо, — остановил его индеец. — Сколько мог — столько и сделал.

Он протянул Коле лук из орехового дерева, украшенный серебряными пластинками, и колчан со стрелами.

— Это тебе, — бесстрастно произнес Чингачгук. — Сам делал… Только без эмоций, рыжий брат. Я этого не люблю.

Подарок просто ошеломил Колю, и он еле удержался, чтобы не броситься на шею индейцу. Все свои чувства Коля вложил в рукопожатие.

Чингачгук вскочил в седло, поднял сторожа одной рукой и усадил его позади себя.

Редькин и Леро забрались в кабину, и шар медленно начал подниматься. Чингачгук и Стульчик следили за ним, запрокинув головы. Они становились все меньше и меньше, пока, наконец, не слились с зеленью.

Коля долго смотрел вниз, на величественную Долину Вольных Духов. Он немного завидовал Стульчику.

«Калабрия», разрезая носом океанскую гладь, двигалась к острову со скоростью восемнадцать узлов. Сид загорал, сидя в шезлонге. Капитан стоял на мостике, посасывая трубку, и смотрел, как матросы драят палубу. Погода была отличная, из репродукторов лилась музыка, и все это было очень похоже на увеселительную поездку.

Вдруг вахтенный сообщил, что справа по борту движется резиновая надувная лодка с одним пассажиром. «Калабрия» замедлила ход и начала осторожно подходить к лодке, чтобы спасти потерпевшего кораблекрушение. На всякий случай протяжный рев гудка известил человека о приближении корабля. Но человек в лодке даже не повернул головы и упрямо греб, рискуя столкнуться с «Калабрией». Капитан приказал застопорить машины и опустить веревочный трап.

Вся команда прилипла к борту, наблюдая за странным мореплавателем. Сид тоже вглядывался в маленькую фигурку в лодке.

Человек, не обращая внимания на предложенный трап, продолжал свой путь, гоня скорлупу мимо высоченного борта «Калабрии».

— Эй, сумасшедший, — крикнул кто-то из матросов, — забирайся на корабль, не валяй дурака! Назавтра обещают шторм!

Но сумасшедший не откликнулся и на этот раз. Сид наконец, увидел его лицо и ахнул. Это был Тараканыч, злой волшебник из общежития имени Лампы Аладдина.

— Тараканыч! — заорал Сид радостно. — Тараканыч я узнал тебя!

Волшебник прекратил грести, поднял голову и внимательно посмотрел на машущего Сида.

— Я тебя тоже узнал, — прокричал Тараканыч. — Чего тебе от меня надо?

— Да в общем ничего, — смутился Сид, — просто помочь хотим…

— А зачем мне помогать? — удивился волшебник. — Я совершаю кругосветное плавание. Плыву себе, никого трогаю, и вы плывите своей дорогой.

Матросы захохотали.

— Дело ваше, — сказал толстяк, — а то бы поднялись к нам, посидели бы, поговорили, горячий душ приняли и дальше поплыли бы.

— Душ горячий, говоришь? — Тараканыч задумался. — А бычки в томатном соусе у вас есть?

— Есть! — хором откликнулись матросы. — Девать некуда!

— Ну, тогда можно, — смягчился Тараканыч, — только ненадолго, а то мне еще полсвета осталось проплыть.

Его подняли лебедкой вместе с лодкой. Чародей 6ыл в тельняшке, бороденка его топорщилась в разные стороны. На шее у него висел крупный зуб.

— Чей зуб? — спросил Сид.

— А кто его знает, — пожал плечами волшебник. — Выпрыгнула из воды четыре дня назад какая-то тварь, значит, полный рот зубов, и на меня. Пришлось ей один клык удалить в процессе самообороны. Да и вообще, сейчас мода такая, чтоб на шее что-то висело.

Тараканыч прошлепал в душевую, оставляя на палубе мокрые следы.

Раскрасневшийся после мытья, он сидел в каюте Сида, с аппетитом поглощал свое любимое блюдо — бычков в томатном соусе и рассказывал:

— Как наша богадельня взорвалась, все жильцы разбежались. Подай мне, Сид, горчицу. Одни в Африку подались, другие подальше. Кто швейцаром устроился в гостинице, а кто водителем ландо в европейских столицах. Клавка, мерзкий интриган, за длинным флуидором погнался. Ну, а я, подай мне, любезный, перцу, а я подумал, значит, и решил пуститься в кругосветное плавание. Захотелось лицом к лицу, значит, с опасностью. Чтоб соль на губах, ветер в ушах и это… как его… песок на зубах. Нет, вру, короче, захотелось лишений, неприятностей. Еще бычки есть?

Сид принес еще две банки консервов.

— Да, захотелось мне, значит, всего этого, надул я лодку резиновую, кинул туда две пары носков, глобус, чтобы с пути не сбиться, календарь, колбасы разной и поплыл. Всякое случалось. То на мель сядешь, то акула днище распорет только успевай зашивать. А недавно ноги решил помыть. Опустил я их, значит, в океан, пусть отмокают. Вдруг хватает их восьминог своими щупальцами и тянет ко дну. Я, чего скрывать, человек мужественный, но тут чуть было не испугался. Потом успокоился, схватил свою авторучку и выдавил из нее чернила в воду. Вода стала фиолетовая. А у восьминогов такой обычай: пока вода фиолетовая, надо удирать. Этот тоже удрал. Я ноги домыл и дальше поплыл. Все пароходы, как меня увидят, так, значит, начинают спасать. Я даже стал их стороной обходить. И на вашу «Калабрию» ни за что не пошел бы, если бы не ты, Сид. Открой-ка, дорогой мон шер, последнюю баночку. Перекушу у вас малость, передохну и дальше поплыву. Мне к зиме надо успеть земной шар обогнуть. Хорошие бычки у вас, когда расставаться будем, пару ящичков прихвачу.

Окончив трапезу, злой волшебник вытер руки о бороду и улыбнулся:

— Сейчас, братик, я тебе важную новость сообщу, только никому не говори.

Он поманил Сида поближе и тихо сказал:

— Я сейчас спать буду. Может, час просплю, а может — и сутки. Будить меня не надо. Я этого не люблю.

Он улегся на койку Сида, зевнул и махнул рукой:

— Иди, кабальеро, на палубу. Там воздух свежий, там солнце, вода, а здесь без дела не толчись. Кому сказал…

Злой волшебник захрапел. Сид на цыпочках вышел из каюты.

Тараканыч спал весь день, всю ночь и продолжил спать на следующий день. Бедный Сид провел ночь на палубной скамейке, но будить Тараканыча не решился.

Вдруг вахтенный сообщил, что прямо по курсу дрейфует парусное судно. В наше время не часто можно увидеть настоящий парусник. Все свободные от вахты моряки подошли к борту, вглядываясь в неясные очертания на горизонте. Сид поднялся на мостик. Капитан протянул ему бинокль. Толстяк поднес его к глазам и увидел бриг, застывший с опущенными парусами в ожидании ветра. По палубе брига расхаживали здоровенные детины в тельняшках с серьгами в ушах. За поясами у них торчали ножи и старинные пистолеты. Но самое удивительное заключалось в то, что над судном реял «Веселый Роджерс» — пиратский флаг.

Это было невероятно и непостижимо. Во второй половине двадцатого века по морской столбовой дороге спокойно но разгуливал разбойничий корабль, будто вынырнувший из средневековья.

Бриг приближался. Уже можно было разглядеть невооруженным глазом фигурки людей на нем и пушки, торчащие из бортов.

— Капитан, — сказал Сид, — может быть, лучше держаться подальше от этого кораблика?

— Сэр, — холодно ответил старый моряк, — капитан Мулиган не поворачивает судно при виде парусника. Тем более, что бриг «Пилигрим», вызвавший у вас такое волнение, всего лишь плавучий музей.

— Но ведь на его мачте пиратский флаг, — заметил Сид, — и команда очень странная…

Капитан усмехнулся:

— Взгляните получше на корму «Пилигрима», — сказал он, — и вы все поймете.

На корме брига Сид увидел группу людей, одетых в штатское. Среди них выделялся мужчина с усиками и в темных очках. Он то садился в кресло, то вскакивал, размахивая руками, жестикулировал и что-то объяснял остальным. Двое парней в ярких рубашках двигали по палубе вышку, на которой сидел мужчина в берете и с кинокамерой. Еще несколько человек держали в руках огромные лампы. Одноглазый пират слушал усатого в темных очках и виновато пожимал плечами.

— Это же киносъемка! — воскликнул Сид. — Тот, что в темных очках, — режиссер, а пираты — артисты!

— Да, сэр! — подтвердил капитан. — Они снимают фильм, и бояться их не следует.

Парусник находился от «Калабрии» всего в пятидесяти метрах. «Калабрия» двигалась очень медленно, приветствуя гудками плавучий музей.

На мачте «Пилигрима» появился сигнальщик и замахал флажками.

— Прошу… помочь… отснять… одну сцену, — читал капитан. — Оплата по соглашению… Режиссер Бельведер.

— Решайте, — сказал капитан Сиду, — груз ваш. Приняв участие в съемках, мы опоздаем на остров на несколько часов.

— Надо им помочь, — улыбнулся Сид. — Мы ведь тоже немного артисты.

С «Калабрии» на «Пилигрим» полетел сигнал о согласии принять участие в съемках. Через десять минут на «Калабрию» прибыла делегация с брига.

— Какая натура! — радостно кричал режиссер, взбираясь по трапу. — Какая фактура!

Он стремительно побежал по палубе, пожал руку капитану, весело ткнул в живот Сида и затараторил:

— Мы не будем вас долго задерживать. Перехожу к делу. Пиратский бриг берет на абордаж современное судно. Ваш экипаж делает вид, что сопротивляется. Пираты побеждают, экипаж связан. Корабль захвачен. Съемки оканчиваются, мы возвращаемся на «Пилигрим», «Калабрия» следует своим курсом. Все это займет не больше часа. Понятно?

— Понятно, — ошеломленно глядя на режиссера, ответил Сид. Первый раз в жизни он видел такого энергичного человека.

— Чудесно! — режиссер потер руки и помчался шлюпке. Шлюпка доставила его на «Пилигрим». На бриге все пришло в движение. Кинооператор заорал, и его помощники покатили вышку к борту. Вспыхнули яркие лампы-юпитеры. Режиссер яростно жестикулировал перед носом одноглазого пирата. «Калабрия» медленно подходит к паруснику. Ее высокий борт возвышался над «Пилигримом», так что пиратам пришлось забрасывать веревочные лестницы с крючьями на конце.

Раздался хлопок, застрекотала кинокамера, и над бортом «Калабрии» появились свирепые физиономии пиратов. Они страшно ругались, размахивали ножами и пистолетами, набрасывались на моряков, валили их и связывали. Моряки только делали вид, что сопротивляются. Режиссер кричал в рупор:

— Злей, еще злей! Вы же пираты, черт побери! Через полчаса весь экипаж «Калабрии» был связан. К «режиссеру» подошел помощник и сказал:

— Готово, шеф!

— Радиорубка захвачена? — спросил «режиссер».

— Да, шеф! — кивнул помощник.

— Вяжите и этих! — приказал Бельведер.

Толпа пиратов набросилась на Сида и капитана. Через минуту они уже лежали на палубе, связанные по рукам ногам.

— Я протестую! — сказал Сид. — Так мы не договаривались.

— Заткнись! — крикнул Бельведер и захохотал. Вместе с ним захохотали и пираты. — Договариваться будет с рыбами, когда все вы и ваше корыто с бульдозерами пойдет ко дну!

Он повернулся к пиратам:

— Благодарю за работу, ребята! Съемки окончены. Можете грабить, пить и есть все, что увидите. Корабль будет взорван, так что не стесняйтесь!

В этот момент на палубу, потягиваясь и сладко улыбаясь после сна, вылез Тараканыч. Увидев его, «режиссер» удивленно свистнул:

— Это что еще за чучело?

— Сам ты чучело, — беззлобно отозвался Тараканыч.

«Режиссер» побагровел и закричал:

— Молчать! Пристрелю!

— Не ори, — строго сказал чародей, — и так слышу, глухой. Ты кто такой?

— Режиссер! — сообщил Бельведер гораздо спокойней.

— Оно и видно, — Тараканыч вздохнул, — значит, мы с тобой коллеги.

— А ты кто такой? — спросил «режиссер». — Только не вздумай врать.

— А чего мне врать, — Тараканыч усмехнулся. — Злой волшебник я.

Бандит изумленно уставился на старика.

— Волшебников же нет! Я это точно знаю.

— Не болтай глупости, — рассердился Тараканыч, — слава богу, уже пятьдесят лет только волшебством и живу.

— А ты докажи!

— Пожалуйста! — Старик обвел пиратов глазами: — Эй, мордатый малыш, иди сюда.

Здоровенный верзила подошел, озираясь, к нему.

— Обратите внимание на нос этого джентльмена! — объявил Тараканыч.

— Нос как нос, — сказал Бельведер.

— Правильно! А сейчас на нем вырастет чирей. — Злой волшебник приблизился к верзиле. — У тебя, мой дорогой май дарлинг, сейчас вырастет чирей. Понял?

Верзила ухмыльнулся, но в глазах его появилась тревога. Тараканыч сделал шаг назад, поднял руки над головой и закричал, надвигаясь на верзилу:

Ты расти, расти, чирей, Прыгай с кочки на людей! Чтоб заплакал хан Гирей, Покровитель всех угрей!

Волшебник приподнялся на цыпочки и дыхнул в лицо пирату.

Бельведер и его компания ахнули. На носу у верзилы появилась точка, которая росла с каждой секундой. Верзила перестал дышать и, кося глазами, начал тихо скулить. Через минуту его нос украсился чирьем величиной с вишню.

— Комедия ля финита, то есть клиент готов. А ты не верил… — грустно сказал Тараканыч.

— Верю! — завопил верзила, падая на колени. — Верю! Только убери с носа прыщ!

Тараканыч развел руками:

— Сожалею, сеньор, сожалею. Но, как было выше сказано, я волшебник злой, то есть специалист по нехорошим делам, значит. А прыщ убрать — это уже дело доброе. И тут я тебе ничем помочь не могу. Да он и сам пройдет. Не убивайся, мон шер, встань в строй.

Тараканыч повернулся к Бельведеру:

— Убедился? Или для наглядности посадить чирей и на твой нос?

— Убедился! — быстро ответил главарь банды. — Предлагаю выпить ямайского рому за знакомство. Все-таки коллеги. Оба зло приносим. А?

Тараканыч почесал затылок:

— Вообще-то я вокруг света должен плыть. Но ром не помешает.

«Режиссер» и Тараканыч отправились в кают-компанию. Пираты занялись грабежом. Двое часовых остались сторожить связанных пленников.

Тараканыч слушал откровения пьяного «режиссера». Тот, с трудом ворочая языком, бормотал волшебнику:

— Ты думаешь, я — простой бандюга? Ошибаешься, Тараканчик, глубоко ошибаешься. В Зебубии меня уважают… Кое-кто кое-где… А знаешь почему? Никто не хочет пачкаться… А я — пожалуйста. Мне говорят: надо потопить «Калабрию». Зачем ее топить? Мне на это наплевать… Кто-то не хочет, чтоб на острове началось строительство. Мне на это тоже наплевать! Я говорю — пожалуйста! Потоплю! Только хорошо заплатите — и я потоплю кого угодно. Я талантлив, Тараканчик, чертовски талантлив. Я бы мог и Эйнштейном стать… Веришь?

— Да как же не верить, — всхлипнул волшебник, — я ведь и сам талантливый. Веришь?

— Слушай, ты, — сказал Бельведер, — поступай ко мне на службу!

— На какую должность? — спросил волшебник.

Бандит задумался:

— Ты сны толковать умеешь?

Тараканыч усмехнулся:

— Я был главным толкователем снов в княжестве Понти!

— Это где?

— По соседству с королевством Монти.

Бельведер уважительно кивнул головой, хотя слышал эти названия первый раз в жизни.

— Объявляю тебя моим личным адъютантом! Приступай к работе. Вчера мне снилась грязная вода. Толкуй сон.

— Это плохой сон, — сурово сообщил Тараканыч.

— А позавчера приснилась клубника…

— Это хороший сон!

— А на прошлой неделе вот что видел. Будто еду я на слоне, с неба деньги сыплются, а люди на коленях стоят. И вдруг слон побежал к пропасти. Я кричу: «Стой!», а он мне отвечает: «Некогда!» И полетели мы в страшную пропасть. Проснулся я в холодном поту. Толкуй!

— Сначала тебе, Бельведерчик, будет очень хорошо, а потом — очень плохо. Может, даже и убьют.

— Нет! — взревел бандит, хватая волшебника за бороду. — Все ты врешь, Таракан! Меня не убьют, я буду долгожителем!

— Пусти бороду! — сказал волшебник.

— Не пущу!

— Пусти, а то чирей посажу, ты меня знаешь.

Бельведер разжал пальцы. Тараканыч расправил бороду, обиженно буркнул: «Псих ненормальный!»

— Злишься? — спросил Бельведер.

Чародей не отвечал.

— Пошутить с тобой даже нельзя, — «режиссер» вздохнул. — Лучше предскажи мне судьбу по звездам.

— Надо на звезды взглянуть, — грустно сказал Тараканыч.

— Так в чем же дело! — вскричал Бельведер. — Иди на палубу, полюбуйся на свои звезды и расскажи мне всю правду. Только не вздумай расстраивать меня! А не то вздерну на рее…

Бандит уронил голову на стол и захрапел.

Темная ночь окутала корабль. Океан вздыхал за бортом, облизывая корабль соленым языком волн. Слева мерцали огни «Пилигрима». Волшебник побрел туда, где лежали пленники. Охранники преградили ему путь.

— Вот что, чилдрены, дети мои дорогие, — сказал старик. — Начальник ваш, небезызвестный Бельведер, назначил меня своим звездочетом. Приказал он к утру определить его судьбу по звездам, а вас назначил моими помощниками.

Бандиты заикнулись, что они уже назначены часовыми.

— Одно другому не мешает, — успокоил их Тараканыч. — Левым глазом на палубу глядите, а правым на звезды. Можно и наоборот.

Он провел рукой, как бы разделив небо чертой:

— Тут как раз середина неба будет. Ты, май френд, считай звезды слева, а ты, мон ами, считай те, что cпpaва.

— Но мы умеем считать только до ста, — сообщил любезный ягненок.

— Не беда, — волшебник погладил бороду, — как ста досчитаете, вырывайте из своих голов волосок, складывайте в пучок и начинайте следующую сотню. Приступайте чилдрены, приступайте!

Пираты задрали головы к небу и, тыкая указательными пальцами в звезды, забормотали цифры. Тараканыч уселся на палубе рядом со связанным экипажем «Калабрии» и вздохнул.

— Давно лежите? — спросил он.

— Лежим, — с ненавистью отозвался Сид. — А вы проваливайте отсюда, любитель бычков в томатном соусе!

— Ты меня едой не попрекай, — тоскливо произнес Тараканыч, — мне сейчас очень плохо. Меня «режиссер» за бороду таскал, всячески оскорблял и унижал. Это меня! Тараканыча! Гордость всех злых волшебников!

Он покачал головой и неожиданно заплакал. Слышно было, как повизгивают пираты, вырывая из головы волосы.

— Отомстить «режиссеру» надо! — сказал Тараканыч кончив плакать. — Чирей, может, ему посадить? Так ведь для такого барбоса это пустяки. А я больше ничего не умею.

— Если хотите ему насолить, — сказал капитан, — спасите «Калабрию».

— Спасти — это значит делать доброе дело, — старик вздохнул, — а я ведь злой волшебник, мне совесть не позволяет творить добро.

— Вы заблуждаетесь, Тараканыч! — взволнованно воскликнул Сид. — Спасая «Калабрию», вы совершаете зло! Посудите сами: если пиратам не удастся потопить «Калабрию», их накажут, снимут с работы, например. А у них куча детей. Дети начнут голодать, болеть. Вот вам и зло.

— Действительно, — прошептал Тараканыч, — и как я сам об этом не подумал.

— И кроме того, — продолжал Укротитель вареников, — можно потопить «Пилигрим», красивый корабль, один из последних парусников. Разве это не злое дело?

— Верно, — обрадовался Тараканыч, — молодец!

Когда небо на востоке окрасилось в нежно-розовый цвет, на палубу «Калабрии» вылез хмурый, с опухшим лицом Бельведер.

— Ну, звездочет, — сказал он недобро, — определил мою судьбу?

— А как же, — улыбнулся Тараканыч, — значит, сначала тебе будет хорошо, потом — плохо, потом опять хорошо, опять плохо, и так это будет идти одно за другим: то хорошо, то плохо. Но кончится все хорошим, прямо сердце за тебя радуется.

— А не врешь?

— Чего мне врать, когда на небе ясно все указано. Хороших звезд на одну больше, чем плохих. Вот, братики кудрявые могут подтвердить.

Он обернулся к двум совершенно лысым пиратам с букетами волос в руках. Счетоводы смущенно кивнули гладкими головами.

«Режиссер» повеселел.

— Ну, сейчас взрывать будем, — объявил он.

— А взрывчатки хватит? — осведомился Тараканыч.

Бандит ухмыльнулся:

— У нас этого добра на десять таких кораблей хватит! Полный трюм на «Пилигриме».

Он вынул свисток и засвистел. На палубу вылезли его подручные. Они привезли с «Пилигрима» несколько ящиков взрывчатки, заложили их в машинное отделение и протянули бикфордов шнур к борту «Калабрии». Затем пираты погрузили в шлюпки награбленные вещи, и шлюпки отчалили от «Калабрии». Осталась всего одна лодка, в которой стоял Бельведер со спичками в руках.

— Эй, звездочет! — крикнул он. — Чего ты тянешь? Может, оставить тебя на «Калабрии»?

— Иду, мое солнце, — откликнулся Тараканыч, — бегу!

Перед тем, как спуститься в лодку, он вынул из кармана серую мышь, прошептал ей что-то, опустил ее на палубу и погладил. Когда он, наконец, очутился в лодке, «режиссер» поджег бикфордов шнур, прыгнул к веслам, и лодка понеслась подальше от обреченного на гибель корабля Взрыв должен был произойти после того, как все пираты достигнут «Пилигрима».

В то время, как шлюпки летели к «Пилигриму», маленькая серая мышка шмыгнула в машинное отделений «Калабрии» и быстро перегрызла бикфордов шнур, по которому огонь должен был добраться до взрывчатки.

На «Пилигриме» ждали взрыва, но все было тихо. Бандиты толпились у борта, молча глядя на чернеющую вдали «Калабрию». Лишь один Тараканыч не интересовался происходящим и, побродив по палубе, куда-то исчез.

«Режиссер» был вне себя.

— Это корыто не желает взрываться! — кричал он, наливаясь кровью. — Кто укладывал динамит?

Бандиты молчали.

— Приказываю садиться в лодки! Немедленно! Отправляйтесь все на «Калабрию» и выясните, в чем дело!

Но никто не сдвинулся с места. Слишком опасно было возвращаться на корабль, который в любую минуту мог взорваться.

В это время на палубе появился Тараканыч и быстро засеменил к бандитам.

— Бельведерчик! — весело закричал он. — Давай я сплаваю! Зачем рисковать молодым парням? Они тебе еще пригодятся.

— Конечно, — закричали пираты. — Зачем рисковать нам, молодым парням? Мы еще пригодимся!

Бельведер согласился.

Тараканыч с удивительной быстротой впрыгнул в лодку и изо всех сил навалился на весла. Пираты удивленно следили за смельчаком, который спешил навстречу опасности. Отплыв на приличное расстояние от «Пилигрима», он прокричал:

— Чао, камарилья! Если что не так сделал, вы уж не обижайтесь, искюз ми плиз!.. Я вас всех обожаю. Адьос, амигос, другими словами — прощайте, друзья!

— Глупец, — пробормотал «режиссер» и усмехнулся.

Вот отважный Тараканыч поднялся по трапу на «Калабрию». Вот он послал воздушный поцелуй пиратам…

В эту секунду раздался страшный взрыв, и «Пилигрим», переломившись на несколько частей, исчез в океанской пучине.

Над «Калабрией» загремело «ура». Матросы, беспомощно лежащие на палубе, кричали «ура» так громко, что Тараканыч даже засомневался: уж не сделал ли он чего-нибудь доброго.

Сид успокоил волшебника, сказав, что это всего лишь дань его высокому мастерству.

— Неужели я вам так никакого зла и не сделаю? — озабоченно спросил Тараканыч. — Сколько времени на корабле пробыл, а зла не причинил! Я ведь все-таки злой волшебник, как-никак…

Он вздохнул:

— Может, хоть чирьев напоследок наставить? Так ведь было уж все это, было… Ума не приложу. Слушай, Сид, сколько у тебя еще осталось ящиков с бычками?

— Три, — недоуменно ответил толстяк.

— А ты их очень любишь?

— Очень!

— Порядок, — обрадовался волшебник. — Это и будет мое зло тебе. Тащи их сюда, живо!

Сид приволок ящики и переправил их в лодку.

— Вот такие дела, пузанок, — сказал Тараканыч, — теперь ты остался без любимых бычков, затоскуешь, может, даже и умрешь. Дай я тебя на прощание поцелую.

Он облобызал Сида, вытер слезу и залез в свою лодку полную бычков в томатном соусе.

— Будьте несчастливы! — прокричал Тараканыч и, заработав веслами, отправился продолжать кругосветное путешествие.

«Калабрия», нагоняя потерянное время, понеслась острову.

«Искатель» приближался к родным берегам. Все системы корабля работали безупречно. Самочувствие наших героев было нормальным. Наступили последние сутки путешествия.

На рассвете воздухоплавателей разбудил рев реактивного самолета. Сначала они увидели розовеющее небо. Затем откуда-то снизу вынырнул самолет без опознавательных знаков, пронесся рядом с шаром и скрылся.

— «Пума», — безошибочно определил Коля тип самолета, — всепогодный, сверхзвуковой перехватчик.

— Хулиганье, — сказал Леро. — Места ему не хватает!

Опять раздался грохот двигателя. На этот раз перехватчик промчался всего лишь в десяти метрах от иллюминатора, так что Редькин успел разглядеть лицо пилота. Коля узнал бы это лицо из тысячи. За прозрачным колпаком «Пумы» сидел Морис Феб. Пальцем правой руки он указал вниз, на океан, потом провел ребром ладони по горлу.

— Понятно, — сказал Коля, — требует, чтобы мы садились на воду, иначе откроет огонь по шару.

— Примем условия? — спросил Леро. — Или будем игнорировать?

— Пусть попробует напасть, — спокойно ответил Редькин, — через десять минут мы войдем в наше воздушное пространство.

«Пума» продолжала кружить вокруг шара, надеясь запугать Редькина и заставить его сесть на воду.

— Перископ! — сообщил Леро.

Коля поднес к глазам бинокль и обнаружил перископ подводной лодки, который двигался в том же направлении, что и шар. Противник предусмотрел все.

Некоторое время «Искатель» продолжал полет, не меняя курса, но Феб потерял терпение и начертил вокруг шара грозное предупреждение пунктиром пуль.

— Стрелять в детей и птиц! — возмутился Леро. — Какая наглость!

«Неудачный финиш, — думал Редькин, следя за разбойником. — Ни пулемета, ни пистолета. Хоть харакири делай…»

Взгляд его скользнул по стенкам и наткнулся на подарок индейца. Это был шанс, пусть ничтожный, но все же шанс на спасение. Коля схватил лист бумаги и написал:

«Сяду на воду, если гарантируете жизнь. В знак согласия поднимите и опустите колпак самолета».

— Леро, — сказал Коля, — доставь, пожалуйста, эту записку Фебу.

Попугай взял клювом бумажку, покинул кабину и полетел к «Пуме». Редькин видел, как Леро передал Фебу записку и повернул назад. Коля быстро открыл иллюминатор, взял в руки лук и вынул из колчана стрелу.

Феб прочел записку, улыбнулся и, сделав разворот, повёл машину на сближение с шаром. Он сбросил скорость, как при посадке, и когда самолет поравнялся с «Искателем», Феб послал Коле воздушный поцелуй и откинул колпак кабины. Но прежде, чем колпак успел вернуться на место, просвистела стрела, и страшный вопль прокатился по небесам.

«Пума» почти замерла, затем клюнула носом и неожиданно начала с воем падать в океан. Ликующее «ура!» прогремело на борту «Искателя». Но в последний момент Феб успел катапультироваться.

Агент Ноль Целых Пять Десятых опускался на воду, повизгивая от боли и ярости. Ноздри его носа были сшиты стрелой, и Агент дышал ртом.

Серое тело подводной лодки закачалось на волнах. Два матроса затащили Феба на палубу и исчезли вместе с ним в люке. Лодка сразу же начала погружаться. Путь домой был свободен.

Коле очень хотелось совершить посадку в родном микрорайоне, но город, опутанный проводами, — плохое место для посадки, и шар приземлился в дачном поселке, где у Редькиных была маленькая дачка, похожая на голубятню, два куста смородины и заброшенная бочка, в которой назначали свидание лягушки.

В поселке было пусто. Лишь дядя Никодим одиноко клал кирпичи, надстраивая третий этаж своего особняка.

— Все летаешь, летун? — сказал дядя Никодим, ничуть не удивившись появлению Редькина. — Откуда прибыл?

— Из разных стран, — ответил Коля.

— Почем там помидор? — деловито поинтересовался дядя Никодим, не прекращая работу.

Но на такой пустяковый вопрос Коля даже не захотел отвечать. Накрепко привязав «Искатель» к клену, он помчался на автобусную остановку. Через полчаса он уже шагал по знакомым улицам. Здесь все было как прежде. Отбойные молотки весело вспарывали асфальт. У весов, полизывая мороженое, сидели аккуратные старички. Афиши извещали о мотогонках и о гастролях зарубежной балерины. Из окон консерватории летела песня «Не плачь, девчонка». Хотелось останавливать прохожих и говорить им приятное.

Чем ближе Коля подходил к дому, тем больше он волновался. Два месяца его носило по свету. Два месяца он ничего не слышал о папе и маме, и, они не слышали о сыне. Исчезновение Коли было для них большим горем.

Он вошел во двор и остановился в недоумении. Двор был заполнен людьми. В первую минуту Коля подумал, что ошибся адресом. Но, внимательно осмотрев здание, он обнаружил герань и кактус в окне четвертого этажа, сушеную, рыбу в окне третьего этажа. Сомнения исчезли — он попал именно к своему дому, а собравшиеся во дворе люди были соседями Редькина.

Желая выяснить, что происходит, Коля поднялся по пожарной лестнице и увидел сверху такую картину.

В центре двора стоял грузовик с опущенными бортами. Грузовик окружали близкие и знакомые Редькина. Коля увидел папу, вытирающего глаза платком, печально-суровую маму, папиного брата дядю Сеню из города Ейска, тетю Лизу из Кутаиси и прочих близких и дальних родственников. Чуть сбоку от родни в полном составе скорбел 6 «а» класс, в котором учился Коля. Редькин с удивлением отметил, что учителя тоже стояли рядом с грузовиком. О жильцах дома № 7 уже было сказано. Эдисон Назарович теребил, вздыхая, фуражку. Василиса Ивановна Барабасова раскачивалась и что-то причитала. Рядом с ней сидел кот с заплаканными глазами.

В кузов грузовика поднялся управдом Удручанцев. Он строго посмотрел на собравшихся и произнес:

— Вечер, посвященный памяти Коли Редькина, объявляю открытым! Слово имеет Колина одноклассница Соломина Ирина.

Ирка Соломина, к которой Редькин испытывал сложное чувство, заговорила с выражением, словно читала стихотворение у доски:

— Коля Редькин прожил короткую, но интересную жизнь. Шесть лет он учился в нашем классе, и все эти годы Коля был душой и сердцем класса. Что бы он ни делал: разучивал ли новую песню, дежурил ли на вешалке или просто думал, — он делал это лучше всех…

Редькин от таких слов чуть не свалился с лестницы. Ирка врала бессовестным образом. Вернее, кое-что она излагала очень ярко, а кое-что даже не вспоминала.

— …Мы потеряли своего лучшего товарища, — звонко чеканила Ирка, — но мы обещаем быть достойными Коли Редькина и учиться только на хорошо и отлично! Спи спокойно, дорогой наш Коля.

Редькин растерянно заморгал, не зная, что предпринять. Он уже собрался было крикнуть: «Я живой! Я невредимый! Вот я, смотрите!», но в это время в кузове появилась Василиса Ивановна. Желание послушать ее было так велико, что Коля решил повременить с разоблачением.

— Золотой был мальчик, золотой… — запричитала Барабасова, сдерживая рыдания. — Всем двором его любили форварда нашего… Бывало, с базара идешь, корзина руки отрывает, так Коленька обязательно подбежит, поможет донести… — Василиса Ивановна выжала платок на спину взъерошенного кота. — Или хвутбол взять… Детишки завсегда окошко высадят — и бежать. А Коленька придет, извинится, стекло новое вставит… Уж лучше б меня, старуху смерть взяла, а Коленьку не тронула. Ведь сколько блага получиться могло бы от него…

Барабасова всхлипнула, покачнулась, начала падать, но ее успели подхватить.

— Слово имеет Степан Плутархович, физрук, — объявил управдом. — Подготовиться родственникам.

Степан Плутархович, похожий на старого гладиатора разбежался и легко запрыгнул в кузов «перекидным» способом. Он нерешительно открыл рот, мучительно подбирая слова, как вдруг с пожарной лестницы раздался пронзительный крик:

— Товарищи! Произошла ошибка! Я живой!

Собравшиеся разом повернули головы к Редькину. Несколько секунд стояла напряженная тишина, затем полетели возгласы:

— Невероятно!

— Этого не может быть!

— Тот тоже был рыжий!

— Какое счастье!

— Какой ужас!

Бледный Удручанцев юркнул в кабину грузовика, машина, отчаянно сигналя, умчалась со двора.

Колин папа упал в обморок. Колина мама прошептала: «Мальчик мой!» — и протянула руки к сыну.

Вечер памяти Редькина превратился в чествование воздухоплавателя. Коля рассказал, как протекало путешествие, какие города и страны ему довелось посетить, как вел себя шар в различных условиях и что неприятно поразило его в пути. Слушали Редькина затаив дыхание. Со всех сторон передавали записки. Никто не хотел расходиться.

Особенно подробно Коля рассказал о судьбе мапуят. Он сообщил, что сейчас корабль, груженный стройматериалами и машинами, держит курс на остров. Предложение Редькина оказать помощь ребятам было встречено с одобрением. Эмма Силантьевна и Степан Плутархович тут же заявили о своей готовности отправиться к мапуятам.

Лишь глубокой ночью опустел двор. Когда Коля шел к своему подъезду, его остановила Барабасова. Она вынула из-за спины новенький черно-белый футбольный мяч и вручила его Коле:

— Вот, подарочек от меня. Играй на здоровье. За окно не волнуйся, я решетку поставила. — И Василиса Ивановна растаяла в темноте вместе с котом.

Коля вымылся под душем, поужинал и лег в кровать. Все, что происходило с ним в течение этих двух месяцев, теперь казалось сном. Но общая тетрадь — дневник путешествия — лежала под подушкой строгим доказательством всех фактов и событий.

Мама заканчивала ваять очередную скульптуру.

Пала решал все ту же задачу.

Леро смотрел телевизор.

Воздухоплаватель Редькин спал…