Обычно девушки моего возраста более всего озадачены тем, где найти подходящего парня, и как поскорее сделать из него жениха.

Передо мной же стояла совсем другая дилемма.

Жених вроде как есть. Правда, не факт, что подходящий, скорее наоборот — самый ужасный из всех возможных.

Вопрос в следующем.

Считаюсь я до сих пор с ним обручённой, или же нет?

С одной стороны — да, потому как меня сосватали ещё в детстве, и я не слышала, чтобы помолвка официально расторгалась. Быть может, у моего брата-короля просто руки не дошли, но более вероятная версия — он посчитал, что это и так понятно.

Потому что десять лет назад мой жених был осуждён за свои преступления перед Королевством и заточён в подземельях нашего дворца навечно. Действительно, в такой ситуации — какие могут быть невесты?

Так что же, нет у меня жениха, или всё-таки есть?

Вот на такой вопрос я и пыталась ответить, глядя на здоровенную, окованную железом чёрную дверь, перед которой стояла уже битый час, кусая губы. За этой дверью содержат Себастиана Отступника. Короля-без-Короны. Человека, который пусть недолго, но занимал трон до того, как новым королём стал мой старший брат. А я прямо сейчас собираюсь с духом, чтобы решить — использовать ли свой магический дар, чтобы переместиться по ту сторону и хоть одним глазком полюбопытствовать, как же выглядит мой несостоявшийся муж.

Потому что так уж вышло, что жениха своего, за которого братик просватал меня в восьмилетнем возрасте, я ни разу в жизни ещё не видела. Он уже десять лет как сидит в заточении, и до конца жизни так и просидит. Мой брат — суров. А Себастиан угрожал причинить вред его возлюбленной. Поэтому помилование ему не светит.

Быть может, кто-то спросит, зачем лезть по доброй воле в неприятности? Да ещё нарушать королевскую волю моего брата, тем самым совершая преступление? Чтобы приблизиться к человеку, который явно не просто так сидит в столь тщательном месте, и без сомнения опасен?

Сложно объяснить в двух словах.

Как назвать того, кто добровольно ищет проблем на свою пятую точку? Идиот? Сумасшедший без инстинкта самосохранения?

Вот только я дурой не была.

Чтобы ответить на вопрос, зачем я это делаю, следует вернуться немного назад, к истоку.

За мою жизнь многие люди заплатили своими жизнями.

Самой дорогой ценой стала жизнь моей мамы.

В ночь, когда я родилась, Тишина напала на холд Нордвинг. Я, конечно, не помню, но брат рассказывал, как завывал ветер, как дрожали камни толстых стен, как просачивался смертельно опасный туман в наш дом, охваченный болезнью.

Тогда никто не знал, почему на самом деле в ту ночь на нас напала Тишина. Все думали, она почувствовала, что в холде много больных и слабых людей. Она всегда чует такие вещи.

На самом деле Тишина напала из-за меня. Она предчувствовала появление силы, которая сможет полностью её сковать. Силы, которой не было названия. Силы, которой никто не ожидал.

В двенадцать лет она пробудилась.

Ведь так получилось, что уже в подростковом возрасте я достигла таких вершин в магии, которых не достигал ещё никто. И… мне больше не к чему стало стремиться.

Обычные люди меня побаивались. Парни даже глаз не решались поднять в моём присутствии. Как же! Сестра самого короля, могущественная колдунья, которая по щелчку пальцев управляет Тишиной, да ещё и людей с того света возвращает.

Так что….

К восемнадцати годам моё одиночество стало бесконечным, необъятным и вечно голодным зверем — таким же, как Тишина.

Я всерьёз подумывала о том, чтобы переехать в Тихий лес насовсем и жить там отшельницей, как многие поколения колдуний до меня. В конце концов, не такая плохая судьба.

Всё поставило с ног на голову одно случайное решение.

Уже решив переселяться в лес, я напоследок решила посетить те места Королевства, в которых ещё не бывала.

И вспомнила, что я ни разу не спускалась в подземелья холда Нордвинг. Брат запрещал. Но… мне ведь уже восемнадцать! Я взрослая. А скоро буду вообще жить одна. Так что — кто мне запретит? Тем более, он даже не узнает.

И вот такой осторожной умницей я была ещё дня три.

Потом любопытство изгрызло меня окончательно.

Раз появившись, эта мысль бродила в голове неотступно — как бы мне узнать, что за дверью, в и то же время не накликать на себя неприятности?

В общем, я набралась смелости и решила спросить об этом напрямую у старшего брата. В конце концов — он король, он-то должен знать. Подумаешь, влетит мне за то, что шаталась где попало. Не впервой.

Я переместилась прямиком в королевские покои — в маленькую комнату для утреннего чая. В спальню к ним с Тэмирен, конечно же, я никогда бы не полезла. Я пока ещё в своём уме. К ним в любое время суток туда заходить было опасно. Судя по взглядам, которые мой брат бросал на свою жену даже во время официальных церемоний.

…И впервые на своей памяти услышала, как Дункан и Тэми ссорятся.

— Я хочу его увидеть!

— Неужели ты думаешь, что на свою тысячную просьбу получишь какой-то другой ответ? Нет.

— Но он мой брат!

— Он думал об этом, когда чуть не угробил тебя?! Я говорю нет, и оставим эту тему. Зачем ты снова вспоминаешь единственную вещь, из-за которой мы с тобой можем поссориться?

— Бастиан — не вещь.

От услышанного имени кровь прилила к щекам. Я удивилась странной реакции своего тела.

Я где-то совершенно точно уже слышала это имя. Вспомнить бы только, где… кажется, в учебниках? Странно.

На память я никогда не жаловалась. И вскоре она услужливо подсунула мне скупые строчки, на которых говорилось только, что Себастиан Отступник, Король-без-Короны, за свои преступления — бунт, попытку предать клятвы, данные своим вассалам, а также посягательство на жизнь нынешней королевы, — получил достойную кару. Я почему-то всегда думала, что это была смертная казнь, особенно зная крутой характер старшего брата. А оказывается…

— Дункан, тебе не кажется, что за десять лет он сполна искупил свою вину?

— Нет, не кажется. Приговор вынесен. Каким я буду королем, если стану менять свои решения?

Молчание.

— Возможно, милосердным?

— Но тогда каждый преступник в Королевстве будет знать, что можно творить любые злодеяния, и останется надежда на помилование. Ты королева, ты тоже должна думать о таких вещах! Ты не имеешь права слушать лишь своё нежное женское сердце.

— Ты всё-таки иногда невыносимый мужлан.

— Иди ко мне, моя маленькая колдунья, и я докажу тебе, насколько…

Звук шлепка. Кажется, кому-то дали по рукам. Но, судя по смешку, моего брата это не оскорбило. Держись, Тэм! Он иногда бывает совершенно несносен и упрям как баран. Мне ли не знать.

— Я не прошу его отпустить — об этом я уже отчаялась тебя просить. Хотя бы встреча!

— Нет.

— Да почему нет-то?!

— Бастиан умён. И хитёр. И я уверен, за столько лет взаперти всё, о чём он думал — это как сбежать и отомстить. Он наизнанку вывернется, но попытается заставить тебя обеспечить ему побег. Ты единственная, кто его жалеет.

— Но Дункан…

— Чёрт подери, Тэми!! Да что с тобой сегодня? Ты ещё предложи Мэг к нему потащить!

Снова молчание.

У меня сердце пропускает удар.

При чём здесь я вообще?

Тэмирен вздыхает.

— Даже я не настолько безумна, чтобы предложить привести ему Мэгги.

Дальше, судя по всему, слушать уже бесполезно. Звуки поцелуев говорят мне о том, что пора прекратить подслушивать, и желательно поскорее.

С бешено бьющимся сердцем я перемещаюсь в свои покои.

Любопытство грызёт ужасно. Каким образом моё имя вообще могло бы всплыть в разговоре о преступном Короле-без-Короны? Кажется, я чего-то не знаю.

Я долго думала, к кому бы пристать с расспросами.

Служанки, те, что постарше, отшатывались от меня с такими перепуганными глазами, стоило заговорить о Себастиане, да ещё и оглядываясь по сторонам, как будто из-за угла лично выскочит мой братец с мечом наперевес и покарает за болтовню.

В дворцовой библиотеке страницы хроник, посвященные тем годам, были основательно подчищены и переписаны. Я поняла только то, что по древнему праву все лорды королевства обладали привилегиями, а Себастиан Отступник пытался их этих привилегий лишить и узурпировать всю власть в Королевстве в своих руках. Мой брат, лорд Северного крыла, такого не стерпел, и, заручившись поддержкой остальных лордов, сверг узурпатора. Тому не помогла даже попытка взять в плен Тэмирен, чтобы шантажировать восставших. Только разозлила Дункана так, что ни о какой пощаде свергнутого короля потом и речи не шло.

В общем, в итоге Тэмирен оказалась на свободе, мой брат, которого лорды любили намного больше узурпатора — на троне, а сам узурпатор — известно где.

Оставался один только вопрос.

При чём здесь я?

И в конце концов, когда я уже совсем отчаялась и подумала даже, плюнуть на все и переместиться прямиком к самому узнику подземелий, чтоб порасспрашивать его — уж он-то должен знать правду, разве нет? — мне в голову пришла гениальная идея.

Есть человек, который мне очень сильно должен.

И она совершенно точно присутствовала при тех событиях.

Тётя Малена долго смотрела на меня своими совиными глазами… а потом принялась хохотать.

Нет, всё-таки долгие годы пребывания в теле птицы не прошли даром для её разума! Может, напомнить ей, что если б я не расколдовала, так бы и оставалась она молчаливой птичкой? И не вышла бы никогда за замуж за своего рыжего громилу, лорда Закатного края?

— Что смешного? — я топнула ногой.

— Н-ничего… — отсмеявшись, темноволосая колдунья утёрла длинные ресницы и посмотрела на меня уже совершенно серьёзно. — Ты уверена, что хочешь узнать? Имей в виду, этот выбор из тех, которые меняют судьбу. Сделать шаг назад и выбрать по-другому уже не получится.

— Да что такого-то? Что вы все разводите вокруг этого человека такие сложности? Ну сидит и сидит. За дело, видимо. Мне просто любопытно! Я даже идти на него смотреть не собираюсь — я же не совсем выжила из ума, чтобы приближаться ко всяким там убийцам и мерзавцам…

— Он никого не убивал, Мэгги. Да и мерзавцем никогда не был. Он был просто человеком, который выбрал не те средства для достижения правильных целей. А ещё… твоим женихом.

Земля покачнулась и куда-то поплыла.

Я же вроде никуда не собиралась перемещаться.

Стоп, земля! Мы остаёмся тут. Тут мы остаёмся, я сказала!

Я посмотрела на Малену — может, шутит? С язвительной колдуньи станется. Да, наверное, так и есть! Вон на её губах какая коварная улыбка.

— А знаешь, что во всей этой ситуации меня радует больше всего, малышка Мэг?

Трясу головой, потому что членораздельно говорить пока не очень получается. Мне бы мысли свои в кучку собрать для начала. Жених? У меня?! И почему мне брат не удосужился об этом рассказать, интересно?!

— Что для твоего братца скоро наступят весьма беспокойные деньки. И не сказать, что это меня очень огорчает. У меня с ним, знаешь ли, собственные счёты. Можно даже сказать, что наш сегодняшний разговор — моя маленькая месть ему. Нельзя безнаказанно отвергать красивых женщин.

— Не понимаю, о чём ты! Какие ещё «деньки»? Я не собираюсь делать глупостей. Я буду очень осторожна — только посмотрю одним глазком и…

— Ну-ну. А знаешь, я тебе даже чуточку завидую! Бастиан был знатным сердцеедом в своё время. Самые искушённые колдуньи Ордена не могли устоять перед этими чёрными глазами. Не думаю, что время и заточение охладили его горячую кровь.

К себе я возвращаюсь настолько сбитая с толку, что пару раз промахиваюсь и попадаю то в коридор, то вообще в уборную.

Скидываю башмаки и бросаюсь на свою постель ничком прямо в дорожном платье, наплевав на хорошие манеры. Малена мне много чего ещё порассказывала, и события из учебников предстали в весьма неожиданном ключе.

Вот, значит, как.

У меня есть жених, которому меня сосватали в восемь лет.

Вернее, даже не так — Себастиан, который на тот момент был законным королём, потребовал меня себе в жёны у моего брата. Поскольку Дункан был главой рода Роверт и моим единственным законным опекуном, у него было право распоряжаться моей рукой. И скрипя зубами, он согласился. А потом, после того, как Себастиан попытался силой подчинить себе все непокорные ранее земли и уничтожить независимость лордов, просто-напросто поднял восстание и лишил короля его короны.

Возможно, я была бы королевой сейчас, если бы история пошла другим путём. Если бы Себастиан не угрожал убить свою старшую сестру Темирэн, возлюбленную Дункана, чуть ли не приставив ей нож к горлу. Этого поступка мой брат ни за что и никогда ему не простит.

И вот теперь Себастиан свергнут и находится в подземельях, без права увидеть когда-либо солнечный свет. Из любви к своей жене Дункан, по крайней мере, согласился пощадить её младшего брата и оставил ему жизнь. Хотя как по мне — так себе милосердие. Я бы, наверное, с ума сошла сидеть взаперти столько лет. Уж я-то знаю, что это такое — пока болела в детстве, тоже была больше похожа на узника одиночной камеры. Меня никогда никуда не пускали, так боялись за мою жизнь.

Неожиданная мысль пришла мне в голову. И с тех пор как я ни старалась, не могла выгнать её оттуда.

Значит, Себастиан жив.

И я не слышала, чтоб кто-то официально расторгал нашу с ним помолвку.

Так это что же, выходит, мы с ним до сих пор обручены?!

Вот так и получилось, что я стою перед этой чёрной, окованной железом дверью, с трясущимися поджилками и выпрыгивающим из груди сердцем, и мучительно думаю — сделать ли мне следующий шаг.

Я положила ладонь на чёрное дерево. Оно словно всё пропиталось стылой влагой и холодом, вечно царящим в этих жутких подземельях. По моему телу прошла дрожь. Бр-р-р! Кошмарное место. Как здесь может выживать человек?..

Выбор.

Именно он определяет нашу судьбу — не высшие на небесах, не предназначение, не жребий, выданный при рождении слепыми силами, которым нет никакого дела до нашего существования.

Какой сделать мне сейчас?

Разум подсказывает одно решение. Сердце — другое.

Кого из них мне слушать?

И в конце концов, мои сердце и разум решают пойти на компромисс.

Сердце уверяет, что это правильно — проявить сострадание и узнать, как там мучается столько лет бедный-несчастный узник, который, наверное, превратился уже в измождённый полудохлый скелет.

Разум подсказывает, что всё равно ведь не будет мне покоя, пока не узнаю разгадку, и лучше уже поскорее дать пищу своему любопытству, чтобы оно наелось и оставило меня в покое.

Итак — план следующий.

Перемещаемся по-быстрому за дверь. Смотрим на узника. С безопасного расстояния, разумеется. Своими глазами убеждаемся, какое счастье, что судьба отвратила от несчастной доли стать женой какого-то коварного старика… а стоп. Он же младший брат нашей Тэмирен?

На этом месте план немного забуксовал, и я начала проводить в уме примерные подсчеты. По всему получалось, что «старику» сейчас вряд ли больше тридцати. Он же потерял корону, когда ему было… восемнадцать?

Как мне сейчас.

Мороз пошёл по коже. Представила, если бы меня так в темницу, на всю оставшуюся жизнь. Я бы точно сошла с ума, как минимум. Ну, или озлобилась на весь белый свет. Так что скорее всего, меня за дверью ждёт озлобленный безумец. И страшный наверняка к тому же, как вурдалак, которые выползают по ночам с деревенских кладбищ мозги жрать. Ну, по крайней мере, так рассказывают пьяные деревенские мужики своим жёнам, когда объясняют, почему явились только под утро.

Я ещё раз глубоко вздохнула, как при прыжке в воду, и приготовился пощекотать нервы. Напомнила себе, что если станет совсем страшно, я смогу переместиться оттуда в любой момент.

Ну не съест же он меня, в самом-то деле?

То, что я сделал, было направлено на благо всего Королевства. Его раздирали противоречия, оно тонуло в хаосе, и рано или поздно погибло бы по вине самолюбия и ограниченности местных лордов.

Я первый заглянул за горизонт — и ужаснулся тому, что увидел в будущем. Я указал им путь к единству и процветанию. И они пошли по нему, объединив разрозненные земли в единый кулак — но уже после меня.

А меня заклеймили позором, как Себастиана Отступника, и осудили заживо гнить, словно бесполезную вещь, выброшенную на свалку истории. Я знаю, я читал те учебники, где обо мне была лишь пара строк.

Пара строк — вот и всё, что осталось от моей жизни. Не слишком много.

Люди всё же такие неблагодарные твари.

Оказавшись здесь, я много думал. Первое время с наслаждением представлял, как однажды выйду отсюда и отомщу всем тем, кто радуется жизни, пожиная плоды моих трудов. Но дни и ночи очень скоро смешались воедино — наполненные одинаковой пустотой, мёртвые, лишённые всяких красок, запахов и вкусов; надежда остановить однажды это пыточное колесо делалась всё более призрачной, а месть — слишком глупая причина, чтобы цепляться за жизнь. И я перестал.

Мне помогла не свихнуться Темнота.

Почему она выбрала именно меня? Понятия не имею.

Возможно, в моих жилах текла непростая кровь. Всё-таки я был братом одной из самых могущественных волшебниц Оуленда. Ну, или потому, что я пребывал так долго в абсолютной изоляции от каких бы то ни было звуков живого мира, в такой зияющей пустоте — что в конце концов смог услышать её голос.

Сначала я решил, что сошёл с ума. Все предпосылки были.

Но потом понял, что всё далеко не так просто.

Я назвал её Темнота. Мне было приятнее думать о ней в женском роде, ведь я был совершенно лишён здесь женского общества. Но, честно говоря, у Темноты не было пола, возраста или чего-то ещё привычного нам, что хоть как-то бы её определяло. Она была просто — Темнота.

Она стала со мной разговаривать, она приходила в мой разум без стука, и с тех пор я больше не был один.

Она не была доброй, Темнота. О нет, доброй она не была, это я понял сразу! Была ли она злом? Даже не так — Злом, как пишут в романах? Не знаю. Мне она не сделала ничего плохого.

Скорее, наоборот.

Я бы сказал, Темнота спасла меня, когда я совсем перестал бороться. Вытащила почти из-за грани, когда от одиночества и бесконечного повторения одинаковых дней и ночей я перестал чего-либо хотеть и к чему-то стремиться, потерял волю к жизни. Мне всё было скучно, всё лень, я не хотел вставать с постели, я не хотел есть и пить, я не хотел открывать глаз, потому что там было то же, что вчера, и позавчера, и поза- позавчера… я не хотел дышать, потому что в лёгкие вползал всё тот же стылый и затхлый воздух подземелья…

Я постепенно уплывал за грань. Растворялся. Прекращал БЫТЬ.

Это случилось, кажется, на исходе второго года моего пребывания здесь. Помнится, ко мне впервые позвали врача. Но никакие лекарства не помогали, да я и отказывался их принимать. Их впихивали в меня силой. Только в этом не было никакого смысла. Тело моё было в порядке — это дух мой медленно умирал в заточении, не видя больше смысла цепляться за жизнь.

И вот тогда со мной впервые заговорила Темнота. И придала хоть какой-то интерес моему существованию.

Она задавала вопросы и заставляла на них отвечать. Она рассказывала удивительные истории. Она призывала задумываться над сложными вещами и побуждала докапываться до корней. Я стал просить новые книги. Фактически, получил несколько университетских степеней, пока сидел здесь. И заодно сделал парочку научных открытий. Проклятие, я даже стал писать стихи! Пергамент и гусиные перья стали главной статьей расходов по моему содержанию. Как и свечи.

Темнота подарила мне новый смысл.

Хотя бы что-то произошло со мной такого, ради чего стоило по утрам открывать глаза.

Темнота была единственным, что скрашивало мне годы в заточении.

Темнота была единственным, что вообще происходило в моей жизни.

Ровно до того момента, как ко мне явилась Она.

Медленно выступила из небытия, из пустоты, где минуту назад ничего не было.

Сотканная из теней — на свет.

Она будто родилась из света. И Свет смотрел на меня её глазами.

Но я знал, что мрак гасит даже самое чистое сияние.

Сначала я подумал, что сплю.

Потом — наверное, у меня так давно не было женщины, что я стал грезить ими наяву.

Я даже зажмурился крепче — и снова открыл глаза, но видение не желало пропадать. Она действительно была там. Девушка с длинными волосами в чёрном платье, таком чёрном, что совершенно сливалось с темнотой вокруг — но лицо и руки светились, будто изнутри. Грациозная, хрупкая, с тонкими запястьями, изящной шеей — бесформенное платье совершенно не давало разглядеть фигуру, но даже так было понятно, что девушка потрясающе красива. Я старался ничем не выдать, как сражён её красотой.

На нежном лице — огромные карие глаза. Смотрят настороженно, но я отчётливо вижу в этих глазах невинность и доверчивость юности. Той самой юности, когда ещё не испытал предательств и разочарований. Когда весь мир ещё кажется одной большой шкатулкой с секретами — и ты уверен, что жизнь впереди будет полна чудес и открытий. Ты всё успеешь, всё сможешь. Перед тобой открыты все пути, и награду обязательно получит герой, который верит в себя.

Я тоже когда-то был таким, как она.

Сейчас я чувствую себя глубоким стариком в теле двадцативосьмилетнего мужчины.

Стоп. Но откуда здесь взяться девушке? От поверхности до моей камеры одиннадцать дверей — я считал, пока меня вели сюда в тот самый первый день, когда ещё наделся выбраться однажды на свободу. В запутанном лабиринте подземелий лишь крысы и те бедолаги, которых за какие-нибудь провинности ссылают сторожить меня. Им даже разговаривать со мной запрещено под страхом смертной казни. Я не слышал живой человеческой речи десять лет.

— Ты кто? — задаю самый главный вопрос. Голос едва слушается меня. Как долго я молчал?

Она разглядывает меня так же жадно, как я её. И не боится, не отводит глаз — надо же!

Если сейчас она ответит, значит и правда — настоящая.

Вскидывает подбородок — храбрится, но голос дрожит, я слышу. Смелая.

— Мэган… Роверт!

Её голос звучит для меня самой прекрасной музыкой. Ничего красивее я не слышал за всю свою жизнь.

Смотрит выжидающе своими удивительно огромными глазищами. Как будто ждёт, что я узнаю её имя.

И каким же для меня оказывается шоком, когда я и правда узнаю.

Бросаюсь на решётку, вцепляюсь в прутья до хруста костей. Девушка чуть отшатывается, но не делает и шагу назад. Впиваюсь в неё взглядом, трогаю на расстоянии, обвожу и запоминаю каждую черту, каждую деталь её облика, чтобы прочно запечатлеть в памяти и вспоминать потом, когда она уйдёт.

Значит, моя несостоявшаяся невеста. Как иронична бывает судьба!

Показать мне сокровище, которое никогда не будет моим — здесь, на расстоянии вытянутой руки.

Я помнил тот день, как будто вчера. Когда ко мне на аудиенцию явился лорд Дункан Роверт, повелитель Северного крыла и мой вассал, со своей невестой Тэмирен. Как мне в голову пришла светлая идея, растоптать в зародыше семя будущей войны. Породниться с одним из самых древних родов Оуленда. Взять в жёны младшую сестру самого непокорного и своевольного из моих лордов. Совсем ещё девчонку — но я готов был ждать, пока она вырастет и расцветёт. Я был бы терпелив, я проявил бы уважение к Нордвингу и его маленькой принцессе. Но союз, скреплённый клятвами верности, стал бы основой прочного мира для наших земель.

Если бы всё получилось тогда, я сейчас по-прежнему был бы королём. Королевство избежало бы смуты и процветало под моей рукой, я позаботился бы об этом.

А она… эта девочка с огромными невинными глазами, что смотрит на меня сейчас — стала бы моей королевой.

Конечно, я узнал её имя.

Но не хочу показывать ей, что оно ранило меня куда-то под самые рёбра так, что больно дышать. Поэтому говорю сдержанно и равнодушно — так, что глаза этой гордой малышки вспыхивают обидой:

— А-а-а… моя несостоявшаяся невеста! А ты выросла. Настоящей красавицей стала. Я всё-таки правильный выбор тогда сделал. Жаль, что теперь это уже не важно.

Каким я был дураком, когда забыл, что при нашей встрече присутствует кто-то третий.

«Что ты медлишь? Почему молчишь? Скажи ей хоть что-то, ну же, не то она уйдет! Ты же хотел отомстить? Через его сестру ты это сможешь»

Ты права, Темнота.

Дункан Роверт.

По его вине я здесь. По королевскому, мать его, приказу.

А эта девочка передо мной — его сестра. И я действительно хотел отомстить. Но хочу ли делать это такой ценой?

Темнота продолжает, и её шёпот звучит у меня под черепной коробкой так вкрадчиво, как никогда:

«Если хочешь, я помогу тебе подобраться к ней ближе, пролезть в душу. Подскажу, как сделать так, чтобы это невинное создание думало только о тебе. Хочешь, я сделаю так, чтобы она стала твоей?»

Моей?..

Я не сразу понял, что Темнота имеет в виду. Я разучился думать о ком-то в таком смысле.

Я десять лет не видел ни одной женщины.

И почему-то предложение Темноты меня разозлило. Как будто я сам хотел решить, что делать с этой малышкой — и впервые присутствие Темноты начало раздражать.

С этой девочкой мне хотелось быть только вдвоём.

Я разозлился.

«Что ты понимаешь в людях? Чем ты мне можешь помочь?»

«О-о-о-о, я читаю души людей, как открытую книгу. Конечно, девчонка очень замкнута в себе, да ещё и закутана в прочнейший кокон своих магических сил. Но кое-что я вижу отчётливо. Я помогу тебе подобрать ключ к её сердцу».

«На черта мне её сердце? Зачем — чтобы заставить страдать так же, как страдаю я? Она и я… мы всё равно не пара. Мне никогда не выйти отсюда живым».

«Ты идиот. От долгого сидения взаперти у тебя совсем заржавели мозги. Но я попытаюсь объяснить еще раз. Эта девочка — твой единственный шанс на свободу. Я помогу тебе её очаровать и сделать твоей, и тогда она выведет тебя отсюда. Теперь понятно?»

Нет. Не понятно. Я смирился. Я привык думать, что моё заточение — до тех пор, пока не сдохну тут, и только мой хладный труп покинет эту камеру, вперёд ногами. Ну, или милосердный король Дункан оставит и его тут гнить, пока не останется от меня один скелет, прикованный цепью к стене.

Но Темнота снова вмешивается в мои мысли, и мы продолжаем наш безмолвный диалог, пока я любуюсь Мэган, а она дуется на меня и решает, что бы такого ответить.

«Ты выйдешь на свободу, если будешь меня слушать. Так что запоминай — эту девочку все любят, опекают, заботятся и балуют. Брат в ней души не чает, она ни в чём не знает отказа. Подданные брата уважают как сильную колдунью. Но вместе с тем она не привыкла никого пускать в душу и безмерно одинока. Одиночество в толпе — ты не знаешь, какой это особый, страшный вид одиночества».

«Да уж. Куда мне. Я уже и забыл, что такое толпа. Наслаждаюсь своим собственным сортом одинокой пытки. Когда не поймёшь — может, и правда свихнулся, раз голоса в голове пытаются заниматься сводничеством…»

«Заткнись и слушай дальше. Ты должен быть к ней внимательным. Очаруй её. Расспрашивай, выслушивай, утешай. Стань для начала другом. Она любопытна — заинтересуй её своим умом, увлеки беседами так, чтоб ей было с тобой интересно. Потом — только постепенно, очень медленно, когда она уже привыкнет к тебе! — попытайся сделать шаг дальше. Но только после того, как она начнёт тебе доверять. Не вздумай испортить всё поспешностью. Девчонка умна, к тому же у неё сильная интуиция, как у всех колдуний. Она не станет тебе доверять просто так. А если она насторожится, если в твоём поведении хоть что-то её смутит или не понравится — она просто переместится отсюда, и всё. И ты никогда её больше не увидишь. Понимаешь, что на кону? Понимаешь цену ошибки? Так что не будь идиотом! Или упустишь свой единственный шанс».

То, что рисуется перед моим внутренним взором от её вкрадчивых слов, слишком прекрасно, чтобы стать явью. Меня переполняет горечь, когда я думаю об этом.

«Зачем тебе это, Темнота? Ты что, заскучала здесь? Ни за что не поверю, будто просто хочешь сделать для меня доброе дело».

«Я хочу помочь тебе использовать твой шанс на свободу. Взамен я тоже попрошу тебя об услуге. Приведи эту девчонку ко мне, отдай её мне! Когда попадёшь на волю, когда она станет тебе доверять, ты должен будешь сделать так, чтобы она пришла в место, которое я тебе укажу. Но об этом после. Слушай меня, и я помогу тебе выбраться отсюда. И не забывай — ты мне должен, мальчик! Ты бы давно умер здесь, если бы не я. Пришло время отдавать долги».

Значит, чтобы отплатить долг Темноте и выбраться на свободу, мне придётся обмануть это чистое, невинное существо?

Смотрю на Мэган. Как она нервно заправляет за ухо локон длинных волос. Как переминается на месте и смущается под моим пристальным взглядом.

Что ж. Только тот, кто прошёл через то же, что и я, сможет понять.

Что за свою свободу я готов был бы заплатить даже намного большую цену.

Его равнодушие в ответ на новость жалит обидой — намного сильнее, чем я ожидала. А ведь ему не кого-нибудь, а невесту показали, собственной персоной! Неужели ему и правда всё равно?! Как он там сказал? "Это уже не важно"

Я вспыхнула.

Рассматривает меня так, будто я мебель какая-то. Впрочем, ему наверняка наскучила здешняя обстановка за столько-то лет. А тут хоть какое-то разнообразие.

И всё-таки моя женская гордость задета. Я не считала себе такой уж красивой — вот тётя Малена, это да! — но хорошенькой вполне можно было назвать. А он… говорит «настоящей красавицей стала» с таким скучающим видом, будто я ему спать помешала. И вообще, что это за формулировка такая?! Так, наверное, бабушки внучкам своим говорят, когда весь год не видели, и хотят порадовать. Даже если у внучки зубы кривые и глаза косят. «Настоящей красавицей стала». Тьфу, а не комплимент!

Неужели я для него до сих пор ребёнок?

Хотя… наше обручение ведь было политическим. Ему наверняка вообще плевать на моё существование. И кого в невесты выбирать было сугубо параллельно, лишь бы подходящего рода.

Может, и правда уйти обратно? Посмотрела, и хватит. Этому заносчивому индюку, судя по всему, вообще всё равно на моё присутствие в его камере. Или отсутствие. Он за эти десять лет наверняка даже и не вспоминал ни разу о том, что у него где-то там имеется невеста.

Переминаюсь с ноги на ногу, почти уже решаюсь уходить, но почему-то этого так и не делаю.

В конце концов, обратно всегда успею. Вдруг что-то ещё интересное скажет?

Но Себастиан всё молчит и молчит. Только смотрит неподвижным взглядом.

И в глазах его проступает такая тьма, что начинает пугать меня не на шутку.

Я попятилась. Пробормотала:

— Зря я сюда пришла. Это был очень глупый поступок…

— А ты, значит, у нас хорошая девочка! — криво улыбнулся узник, сверкая на меня глазами из-под тёмных прядей волос, упавших на лицо. Громыхнула сталь на его руках. — Никогда не совершала отчаянных поступков. Никогда не делала того, что не одобрили бы другие.

Я вскинула голову.

— Почему же? Ещё как делала!

— Ну так давай — заходи ко мне в гости! Поболтаем. Я скован, как ты видишь. Чего тебе бояться? Я уже отвык от звука человеческого голоса. Меня не выпускают на поверхность. Кормят, дают свечи, книги, перо и бумагу… даже мыться водят регулярно. Так что не бойся, принцесса, я не оскорблю твой хорошенький носик недостойными ароматами.

Он всё больше расходился — и говорил, говорил, говорил… как будто моё присутствие заставило его выплеснуть всё, о чём он думал тут долгими ночами.

— Твой брат прекрасно знал, что наказание, которое он мне выбрал, сведёт меня с ума лучше всего. Быть здесь, в одиночестве, в абсолютном бездействии и знать, что молодость проходит мимо. Что жизнь проходит мимо! А я ничего в этой жизни не успел совершить. Я здесь торчу уже десять лет! Мне двадцать восемь. А всё, что я сделал — это стал строчкой в учебнике истории. Неудачный мятежник, пошедший против нашего благословенного короля Дункана Роверта Первого. Я знаю, я читал эти учебники! Но кому я это говорю… тебе не понять… принцесска.

Он с презрением посмотрел на моё платье, чисто вымытые волосы. Вернулся на свою койку, гремя цепями. Сел и откинулся на каменную стену.

Я слушала его, кусая губы. А выходит, вовсе не так он равнодушен, как мне показалось вначале. И ему не всё равно, что я пришла. И даже в гости вон приглашает…

А в сущности, что я теряю? Я же могу переместиться в свою комнату в любой момент. Если меня что-то насторожит или испугает. У меня же это, как его… чутьё колдуньи, вот!

И чутьё подсказывает, что ничего плохого этот человек, тоскующий по звуку чужого живого голоса, мне просто не сможет сделать.

— Мэгги. Меня зовут Мэгги. Ты не можешь не помнить, раз у тебя такая великолепная память. И… зря ты думаешь, что я не понимаю, каково тебе. Очень даже хорошо понимаю. Я сама провела полжизни взаперти. Так что…

И я вдруг совершаю большое безумие. Перемещаюсь к нему, усаживаюсь рядом, прямо на койку. Хотела на дальний край — но что-то сбилось, видимо, в настройках прыжка, и получилось плечом к плечу.

— Ну что, о чём поговорим?

Кажется, он опешил.

Да я и сама, если честно, обалдела от собственной смелости. Точнее, опьянела. Даже не ожидала от себя подобного безрассудства.

Вот только что этот узник был как цепной пёс на недосягаемом расстоянии — что-то чужое, странное, загадка, которую мне хочется разгадать, таинственное имя на страницах книг или в устах чужих людей.

И вдруг оказывается, что он живой. Настоящий. Дышащий. Что это единственное, что греет в этом сыром стылом подземелье — потому что я чувствую плечом, что от него жарко, как от печки. И невольно согреваюсь, ведь я уже успела тут озябнуть.

Боюсь представить, какой он будет высоты, если выпрямится здесь в полный рост — даже сидя чувствую себя крохотным воробушком, прикорнувшим на ветке рядом с коршуном.

Чёрная плотная ткань рубахи. Дорогая вышивка золотой нитью у распахнутого низко ворота. Кажется, брат не скупится для самого почётного и тщательно охраняемого узника холда Нордвинг — одни свечи из чистого воска сколько стоят, а он жжёт их ночи напролёт, судя по нагару. Дункан умеет быть щедрым. Как и жестоким. Он сделал всё, чтобы наказать Себастиана — но проявляет уважение к поверженному врагу.

Да и не видно по заключённому, чтоб он так уж плохо питался. Я ожидала встретить измождённый скелет, а передо мной гибкий и сильный хищник, закованный в кандалы и бесящийся от невозможности расправить лапы. Именно это вижу я во взгляде пристальных чёрных глаз. Широкие плечи, царственная осанка, которую даже в таком месте, даже за десять лет Себастиан, Король-без-Короны, умудрился не потерять.

А ещё у него очень красивые руки. Наши ладони оказались слишком близко после перемещения, и я чуть отодвигаю робко свою руку с края его постели, в который вцепилась. Потому что это слишком смущает — когда вижу его длинные пальцы, пальцы музыканта, а не убийцы, совсем рядом со своими тонкими пальчиками.

Он по-прежнему не шевелится и ничего не говорит — застыл неподвижной статуей, положив правую руку небрежно на колено согнутой ноги.

Как будто боится меня спугнуть, только смотрит сверху пристально своими чёрными, как бездна глазами. Я пыталась найти какие-то интересные темы для беседы — потому что хозяин как назло ничего не предлагает, даром что сам пригласил в гости — но ничего в голову не лезет.

Снова опустила взгляд, и он залип на стальном обруче оков на его запястье. Толстая длинная цепь от них тянула свои хищные звенья в темноту, заканчиваясь на кольце, вбитом в стену. Достаточно длинная, чтоб узник мог ходить по камере, и достаточно прочная, чтобы он не пытался вырваться, когда кто-то отпирает дверь.

Я заметила красный след от железа на коже — отметину от многолетнего ношения, клеймо, которое вряд ли теперь может когда-то сойти с его запястья. И у меня замерло сердце.

Повинуясь порыву, совершенно ни о чём не думая в тот момент, кроме того, как же мне его жалко, осторожно коснулась кожи в этом месте кончиками пальцев.

— Это больно? — вскидываю взгляд. — Я могу в следующий раз принести мазь…

В чёрных глазах вспыхивают огни, и я забываю, что хотела сказать дальше.

Он рывком подаётся ближе и накрывает мою ладонь своей, прижимая её к тонкому матрасу, покрытому колючим шерстяным одеялом. Просто припечатывает сверху, как будто тоже надевает оковы на меня. И теперь мои пальцы навек соединены с его.

А правую руку запускает мне в волосы, властно привлекая к себе — и впивается горячим, жёстким поцелуем.

Его грубые губы не дарят мне ни капли нежности в мой первый в жизни поцелуй — только тёмный огонь, плавящий до костей, опаляющий меня вмиг, как лебединое перо в столбе бушующего пламени.

Тяжёлое холодное прикосновение стальной цепи к моей груди.

Бастиан замирает на миг, коротко вдыхая, а потом пальцы на моём затылке стискивают мне волосы почти до боли — и он продолжает снова. У меня внутри будто взрывается что-то снопом огненных искр в ответ на каждое движение его дерзких губ… А потом и языка… мамочки родные, я даже не догадывалась, что в этом, оказывается, может участвовать и язык!!

От неожиданности перемещаюсь обратно за прутья.

Прижимаю пальцы к истерзанным, горящим губам.

Бастиан бросается на прутья как лев, у которого вырвали добычу из когтей. С лязганьем следуют за ним его цепи.

— Стой! Погоди! Прости, я… Мэгги! Я не хотел тебя напугать. Не уходи!

Мои эмоции переливаются через край, грозя расколоть на части. Меня штормит, я не знаю, что говорить и что делать. В эту самую минуту понимаю только одну вещь предельно чётко.

Не представляла, что поцелуи, оказывается, бывают такими.

Но мне ужасно понравилось.

— Прости, я … ты меня не напугал. Вернее, напугал… но не так. Я… пойду. Но я ещё вернусь, обещаю!

Когда уходила, перед глазами стоял тоскливый взгляд раненого зверя. Отчаявшегося раненого зверя.

О чём я думал в этот момент?

Да в принципе, ни о чём не думал.

Просто не ожидал, что она примет всерьёз мои провокации. Только что она была там, за прутьями опостылевшей решётки. Казалось бы, не так и далеко, но для меня — дистанция, равная бесконечности.

И вот спустя миг уже рядом. Живая, настоящая, дышащая. У неё волосы пахнут ветром и летним лугом. Свежескошенным сеном. Я уже успел забыть эти запахи. Она вернула их мне.

Её белая кожа светится во тьме. Длинные ресницы бросают тени на щёки. Едва заметные веснушки на носу. Когда она горбится в смущении, в целомудренном вырезе простого чёрного платья видны хрупкие ключицы. Как много деталей, оказывается, можно разглядеть только вблизи! Совсем рядом с моей оказывается её рука — и она отдёргивает стыдливо тонкие пальчики. Но сама не замечает, как мы соприкасаемся плечами. Я не спешу обращать её внимание на эту оплошность, поэтому стараюсь не шевелиться и даже, кажется, лишний раз не дышать.

Боюсь спугнуть.

Боюсь, что она исчезнет так же быстро и внезапно, как появилась в этом богом забытом месте.

Почему она продолжает оставаться так близко?

Вскидывает доверчивый взгляд, снова прячет его под ресницами. Краска смущения на скулах. Закусывает губу — кажется, я уже замечаю, что это у неё привычка, когда нервничает. Мой взгляд застревает там, не могу оторвать.

Мне хочется укусить эти губы тоже. Эта картина так живо вспыхивает перед внутренним взором, что тёмный хмель бьёт в виски. Внутри поднимается что-то жгучее, нестерпимое… опасное. Но я ещё держусь. Я ещё пытаюсь быть благоразумным — за нас двоих держаться на этой черте, за которой нет возврата. Если уж она такая безголовая, что не может, и сама прилетела беспечным мотыльком к моему дьявольскому огню.

Она думает, что такая взрослая в свои… сколько ей должно быть сейчас? По моим подсчетам, вряд ли больше восемнадцати. Воображает себя опытной, мудрой волшебницей. Думает, всё предусмотрела и ей нечего опасаться. Ведь в любой момент она может уйти из этой камеры тем же путем, что и пришла.

Она такая дура.

Потому что ей нельзя было. Ни в коем случае нельзя было приближаться ко мне.

На секунду колет совесть. Ах-ха… надо же, она ещё есть у меня!

Был бы я настоящим рыцарем и героем романа, велел бы ей тут же возвращаться, откуда пришла. Ну, или по крайней мере, держал бы руки при себе.

Но я им никогда не был.

А она — рядом. И смотрит доверчиво. И говорит что-то… мой взгляд снова застывает на её губах. Слов уже не слышу. Кажется, она предлагает поговорить.

Вот же смешная. О чём говорить с такой девушкой мужчине, который девушек не видел десять лет?

Но возможно, у неё ещё был шанс уйти отсюда нетронутой — как и положено видению. Как известно, мечту руками трогать не положено. Совершенством принято любоваться издалека.

Да вот только моя дурочка сегодня бьёт все рекорды глупых поступков.

Она сама, первая касается меня. Пробегает озябшими пальчиками по моей коже, трогает след от оков на моём запястье, и каждый нерв моего тела отзывается на это прикосновение. А что-то ещё глубже, что-то в том месте, где когда-то у меня была душа, отзывается на жалость, которую слышу в её словах. Она жалеет меня? Надо же…

Если трогаешь капкан, не удивляйся, если он захлопнется, девочка.

Тонкие пальцы медлят на моей коже.

Что ж…

Я выдержал много мучений на своём веку, но такого стерпеть не могу.

Поэтому просто тянусь к ней, наплевав на разъярённый вопль Темноты в голове.

«Рано!! Рано, идиот, ты её спугнёшь, и она никогда, никогда больше к нам не придёт!»

Ловлю её руку, чтоб прекратила эту пытку прикосновениями, сгребаю мою малышку в охапку и тяну к себе — такую тёплую, нежную, податливую.

Не ожидающую от меня подобной наглости.

Прости, девочка! Я сам не ожидал, что ты появишься рядом и перевернёшь мой мир вверх ногами.

Мне просто хочется схватить тебя и никуда больше не отпускать.

Мне просто хочется, чтобы ты забрала проклятое одиночество, пожирающее меня заживо. Чтобы ты уничтожила Темноту светом своей улыбки.

Мне просто хочется убедиться, что ты не снишься мне. Что я не сошёл с ума в этом проклятом подземелье.

Мне просто хочется поверить на секунду, лишь на одну безумную-безумную секунду, что ты не заблудилась в хаосе подземных лабиринтов — что ты шла сегодня именно ко мне. Потому что так было суждено.

Потому что ты моя.

Перемещаюсь к себе в комнату — и чуть от неожиданности не получаю остановку сердца, потому что в комнате я не одна.

С каких это пор я стала такой нервной?

Возможно, с тех, как жизнь мне стала преподносить довольно странные сюрпризы.

Ну, или это вполне нормальная реакция, когда видишь собственного брата, сидящим на шкафу, подобрав ноги и вцепившись пальцами в край, как на жёрдочке.

До сих пор не избавился от совиных привычек. И как только забрался туда? Со стола перелез, что ли?

— Здесь теплее! — заявляет негодник, а потом легким скользящим жестом спрыгивает, и вот он уже рядом, смотрит взглядом начинающего инквизитора, даром что меньше меня на целую голову. Впрочем, Данвин активно растёт и обещает в будущем догнать Дункана.

— Я тебе сколько раз говорила, не заходить, когда меня нет?! — взвилась я. Лучшая защита — нападение, а я уже предчувствую, что будет дальше.

— А я тебе сколько раз говорил — не шататься одной, где ни попадя? Хочешь попасть в беду? Ты вообще видела, который час? Ты в курсе, что уже глубокая ночь? — укоряюще выставляет на меня указательный палец, как коготь.

Вспыхиваю.

— Иди лучше к Тэми права качать. Я тебя личным телохранителем не нанимала.

Он дёргает головой, насупливается, и в этот момент я отчётливо вижу нахохлившуюся птицу, растопырившую пёрышки.

— Я больше не её Страж. А вот моя младшая непутёвая сестрёнка, чует мой нюх, вляпалась в какие-то неприятности! Рассказывай.

— Не младшая, а старшая! — огрызаюсь я. А сама бочком огибаю его и подхожу к столу, налить водички из кувшина. Мы с ним вечно спорим по этому поводу, так ещё и не сошлись во мнении, кто из нас получается главный, если совой он стал, когда технически был меня старше, но вот сейчас-то я уже восемнадцатилетняя девица, а он «пробудился» снова в теле десятилетнего, как будто и не было тех долгих лет, что провёл в теле птицы. Да и разумом такой же, честно говоря. Приставучее дитё. Нечего ему знать, чем взрослые девушки по ночам занимаются!

Я хихикнула.

Данвин посмотрел таким взглядом, как сова смотрит на мышь.

Я поёжилась. А в комнате, между прочим, совсем холодно! Слуги привыкли, что меня вечно нет дома, и никто не позаботился растопить камин. Даже странно, что в подземельях холда мне было намного, намного теплее.

Местами даже горячо.

— У тебя щёки красные. Признавайся, простудилась? — обеспокоенно спрашивает брат, поворачивая ко мне одну голову, без плеч.

— Всё в порядке. Иди спи, — отмахиваюсь от него, прикладываю ледяные пальцы к горящим щекам.

— Я не сплю по ночам, — укоризненно замечает он, как будто я забыла очевидные вещи.

А, ну да, точно. Это тоже привычка, которая с ним так и осталась.

Ещё один человек в холде Нордвинг, который не спит по ночам.

До меня вдруг дошло, почему Бастиан делает так же. Ведь я его вовсе не разбудила в эту ночь! Он просто поменял местами время суток — спит днём, когда приходит стражник. Потому что слишком гордый. Потому что не выносит быть зверем в клетке, на которого постоянно пялятся. А ночью… ночь, когда он предоставлен сам себе — это его время.

Наше время.

Потому что я собираюсь вернуться будущей ночью.

Понимаю совершенно отчётливо, что по-другому поступить просто не смогу. Я же не дура, я прекрасно себя знаю. Я давным-давно поклялась себе, что больше никогда стены и замки не удержат меня взаперти.

— Странная ты какая-то. Лекаря завтра к тебе пришлю, — вздыхает брат и неслышными шагами выходит из комнаты. Порой мне кажется, что он скучает по времени, когда был совой.

— Только попробуй! — злюсь на него. Терпеть не могу лекарей. Наелась лекарствами в детстве на несколько жизней вперёд. С тех пор тошнит от одного запаха.

Данвин обижается.

— Ну, значит и не расскажу тебе свою новость!

Я вздыхаю. Кажется, не совсем справедлива к младшенькому.

— А я тебе тогда тоже свою не расскажу! — показываю ему язык. Он надувается и выходит из комнаты, аккуратно притворив дверь.

Я бы всё равно не рассказала. Такую — никому и ни за что. Но пусть помучается в отместку.

Повинуясь порыву, подхожу к шкафу, открываю и придирчиво рассматриваю содержимое. И почему я была так небрежна, и не озаботилась пошивом каких-нибудь платьев посимпатичнее? Мне всегда было всё равно, лишь бы удобно «прыгать» туда-сюда. А вот теперь понимаю, что мне хочется быть красивой. Мне хочется, чтобы кое у кого при виде меня дух захватывало.

Именно при виде меня.

Потому что, опять-таки, я не дура. И я, к сожалению, прекрасно всё понимаю.

Мужчина десять лет не видел женщин. Вот у него и «крышу сорвало», и вообще не важно, кто был бы на моём месте, хоть какая-нибудь косая и кривая. Меня это дико злит, ведь он даже поговорить со мной не удосужился, прежде чем… лезть со своими поцелуями.

Хотя поцелуи были… чем-то невероятным.

И кажется, я бы хотела повторить.

Только тогда, когда абсолютно точно удостоверюсь, что они предназначены именно мне. И что я ему действительно нравлюсь.

Потому что мне он — нравится очень, даже слишком сильно. Уж у меня-то выбор был! Целый год меня брат ненавязчиво таскает то на одно, то на другое мероприятие. То в один холд, то в другой. Да и к нам что-то гости подозрительно зачастили. Мой нелюдимый братец терпеть не может гостей. Вся эта канитель означает только одно. По старой привычке меня полностью контролировать, он решил меня выдать замуж за кого-то, кого сам одобрит — чтоб я не сделала какую-нибудь, по его мнению, глупость.

Хватит!

Он меня и так полжизни контролировал. Держал взаперти, не пускал даже из комнаты выйти. Нет, я понимаю конечно, из лучших побуждений, чтоб я ноги не протянула раньше времени — и всё-таки. Где-то в глубине души я на него за это до сих пор обижена. У меня как будто отняли часть моей жизни. Есть такие вещи, которые нельзя вернуть.

Нельзя два раза родиться. Нельзя обрести снова утраченное детство. Нельзя…

Нельзя два раза украсть первый поцелуй.

И теперь на всю жизнь останется вот так — моим самым первым был поцелуй с Себастианом Отступником, Королем-без-Короны, бессрочным узником холда Нордвинг. Моим то ли женихом, то ли нет. Человеком, из всех на свете мужчин для этого подходящим менее всего — потому что у нас с ним просто нет и не может быть никакого совместного будущего.

Но кажется, я ни за что на свете бы не хотела, чтобы эту часть моей жизни переписали заново.

Сегодня я тоже веду себя, как сова.

Сплю, и сплю, и сплю — пока солнце не клонится к горизонту, и закатные лучи не возвещают мне, что день догорел.

Долго лежу в постели и смотрю на то, как один за другим гаснут багряные солнечные блики. Как небо темнеет. Как на пол моей комнаты ложатся вечерние тени. Свет не зажигаю.

У меня внутри разливается незнакомое мне чувство сопричастности.

Где-то там, глубоко под нами, сидит сейчас человек, прикованный цепью к стене. И почему-то мне кажется, тоже ждёт наступления ночи с нетерпением.

Встаю с постели, умываюсь, пытаюсь что-то сделать с волосами — но плюнув, заплетаю непослушные кудрявые тёмные пряди в обычную косу. Влезаю в очередное чёрное платье, ещё раз сделав в уме зарубку обновить гардероб. Служанки холда будут в восторге — они давно порывались, но глядя на мою кислую физиономию, настаивать не смели. Всегда приятно шить из красивой материи, зная, что обрезы достанутся тебе.

Чем темнее сумерки, тем сильнее моё волнение.

Воспоминания накрывают волнами, как берег океана — снова, и снова, и снова. Губы, руки, дыхание в полумраке, запах кожи… пьянящая спешка, грубое желание.

Нервно перебирая платья, беру из всех самое-самое закрытое.

И пожалуй, сегодня постою за решёточкой, на безопасном отдалении.

Не то, чего доброго — такими темпами, голодный узник меня быстренько из платья вытряхнет и на свою койку уложит. Даром, что цепями прикованный, а я колдунья.

Почему-то подозреваю, что дар телепортации меня может снова подвести в самый нужный момент — как тогда, под его губами.

А интересно, как он меня сегодня встретит? Снова будет язвить и подначивать, наверняка…

Я очень остро почувствовала миг, когда он вынырнул из полузабытья — и до него дошло, наконец, что я и впрямь рядом, наяву. От него перестали плыть волны отчаянной тоски и одинокой ярости. Вместо этого он собрался, как зверь, готовый к прыжку.

Убрала тут же руку.

Он медленно, очень медленно и осторожно приподнялся, повернулся на бок и, опершись на правый локоть, вперил в меня цепкий взгляд.

Жалеть и сострадать тут же перехотелось, когда увидела, как смотрит на мои губы.

— Ты и правда снова здесь? — по счастью, снова возвращается к глазам. Прищуривается испытующе.

— Правда. Вот такая дура, — добавляю зачем-то, смутившись.

— И не собираешься уходить? — уточняет Бастиан. А сам так же медленно садится на постели.

Подавляю желание отпрянуть. Каждый дюйм моего тела напряжён и чувствует опасность. Колкими искрами по коже — напряжение от близости, от постепенного сокращения дистанции между нами. Как тогда. Как вчера.

Бежать бы. Спасаться отсюда. Уносить ноги. И своё глупое сердце.

Качаю головой — «Не собираюсь». Накручиваю кончик косы на палец, чтобы успокоиться. Сердце колотится как сумасшедшее. Решаю, на всякий случай, уточнить:

— Только если не станешь снова руки распускать, и… целоваться не полезешь без разрешения.

Глаза в глаза. И зачем я, ненормальная, добавила вот это «без разрешения»?! Судя по дьявольским огням в чёрном взгляде, эту оговорку Бастиан прекрасно уловил.

— Обнять можно? — спрашивает быстро, как бы между делом.

— Обнять можно… — повторяю машинально, прежде чем успеваю спохватиться и… стоп!.. чего?!..

Поздно.

Он меня сгребает в охапку, тянет к себе, обнимает двумя руками сразу и прижимает так, что хрустнуло пару косточек.

Мы замираем неподвижно, будто камни, из которых сложен Нордвинг. Вот только камни не бывают горячими. И у них нет сердца. А у этого пленника подземелий холда — оно есть. И бьётся быстро и гулко под моей щекой.

Ту-дум.

Ту-дум.

Ту-дум.

Совсем не так спокойно и безразлично, как был его голос.

— Бас… — говорю глухо.

Рука на моём затылке вжимает теснее. Он касается носом под моим правым ухом. Глубоко вдыхает.

Дрожь по телу.

— Бас…

— Сейчас. Подожди.

А я ведь сама разрешила. Он же ничего не нарушал. А значит, у меня и повода нету рыпаться.

Его правая рука — по моей спине. Медленно вниз — и снова вверх. Сминая ткань платья своим плотным движением. Как будто и нет на мне одежды — я чувствую эти твёрдые напряжённые пальцы каждым позвонком. Тело мгновенно покрывается испариной.

Губы вжимаются в сгиб моей шеи.

— Э-это уже не считается обнимать… — шепчу, изгибаясь навстречу. Короткий выдох носом мне в кожу — смеётся.

Вспыхиваю, когда правая рука смещается ещё на дюйм ниже. Он что думает, я не замечу?!

Мгновение — и я перемещаюсь.

На шаг в сторону, к столу, заваленному книгами, свитками, перьями и всякой всячиной.

Бастиан откидывается на камни стены под своей спиной и смотрит на меня, улыбаясь. Ни капли раскаяния на красивом лице. А я забываю возмущаться. Он же видит прекрасно, что я не ухожу далеко. И делает правильные выводы.

Пора бы уже сделать правильные выводы и мне, но я как заколдованная. Это будто меня приковали цепями к стене. Уйти подальше не выходит, хоть ты тресни.

Надо срочно придумать, чем отвлечься. И я начинаю бесцеремонно разглядывать его стол. Скольжу указательным пальцем по истёртым, с позолотой корешкам книг, небрежно сваленных в лохматую стопку. Исторические трактаты, ботаника, жизнеописания древних королей… томик стихов.

Между книг торчит кончик пергаментного листка. Осторожно тяну.

— Так, стоп! — Бастиан вдруг меняется в лице и кидается вперёд, чтоб перехватить мою руку.

Я успеваю вытащить лист и отпрыгнуть в сторону раньше, чем меня поймают на месте преступления. А что, не только ему можно нарушать правила!

Перемещаюсь с добычей по ту сторону решётки. И…

Это портрет.

Девушка с большими, распахнутыми удивлённо глазами. У неё приоткрыты губы — так, будто её только что…

Целовали.

На портрете — я.

Нарисованная чернилами, гусиным пером. Тонкими, изящными, идеально отточенными штрихами. Губы обведены и изображены особенно точно.

— А вот это я забираю с собой! — краснею и прячу за спиной добычу. — Я тебе разрешения рисовать меня не давала!

Впрочем, как и на остальное в ту ночь не давала тоже.

— Не беда. Нарисую ещё, — небрежно отвечает Бастиан.

Вот же… И как на такого прикажете воздействовать? Вздыхаю и перемещаюсь обратно. На этот раз усаживаюсь на стул, от греха подальше.

Грех пока что не двигается и новых поползновений в мою сторону не предпринимает. Мы смотрим друг на друга выжидающе. Что теперь?

И в этот самый момент, когда я, изо всех сил сосредоточившись, пытаюсь всё же придумать безопасную тему для беседы — у меня оглушительно, на всю камеру бурчит в животе.

Бастиан приподнимает бровь.

— Что, так ждала нашего свидания, что не ела со вчерашнего дня?

— Ещё чего не хватало! — изображаю оскорблённое достоинство. — И у нас не свидание.

Бровь продолжает скептически намекать, что я врушка.

— И вообще. Я просто проголодалась. Я очень много ем!

Меня смерили ироничным взглядом, в котором читается: «не похоже». А потом Бастиан вздыхает, наклоняется… и поднимает откуда-то с пола, слева от кровати, целый поднос всякой снеди.

Двигается, ставит на середину постели и кивает приглашающе. Чтобы не истечь слюной, не подавиться и не погибнуть во цвете лет, мне нужно снова вернуться на его постель.

— Судя по всему, не только я не ела целый день в ожидании нашего свидания! — надменно заявляю ему, чтобы скрыть смущение, когда конечно же, так и поступаю.

— То есть ты признаешь всё-таки, что у нас свидание? — продолжает потешаться надо мною узник. — Что ж. Обстановка вполне романтична! Ужин, свечи… полутьма.

Я не нахожу достойного ответа. Тем более, у меня уже занят рот.

Хлеб успел почти засохнуть, сыр немного обветрился, а вот мясо выглядит так, что мой аппетит мгновенно просыпается ещё сильней.

— Можешь мне передать, пожалуйста, вилку и нож? — спрашиваю Бастиана, пока прикидываю, долю какого размера мне можно взять себе, чтоб это не выглядело позорно. Воспитанная девушка не должна много есть, она клюёт как воробушек, это всем известно.

— Мэг. Ты вообще с головой дружишь? — обеспокоенно заявляет он, придвигаясь незаметно ближе. — Вилка? Нож? Ты думаешь, мне их дают?

Проглатываю кусок хлеба, чтоб не подавиться. И поднимаю взгляд. Непроницаемое выражение чёрных глаз. Но в голосе только что была полынная горечь.

— Никогда?

— Ни разу. Мне только ложка и полагается.

— Они что, боятся, что ты что-то сделаешь с охранником? Или с решёткой? Или…

— С собой, — подтверждает мою догадку Бастиан, улыбаясь одними губами. Глаза остаются убийственно серьёзны.

Откладываю хлеб. Есть перехотелось.

— Но ты же не пытался?..

Он молчит и не отводит взгляд.

— Думал одно время. Для этого мне не нужны дополнительные приспособления. Вполне достаточно было бы… цепей.

Он поднимает руку, и накидывает цепь на меня. Она обвивает талию.

Притягивает медленно ближе.

Вот так. Я теперь тоже в плену.

…Перемещаюсь обратно на стул, со злорадством ловлю выражение разочарования на его лице.

— Ты опять?! — возмущённо восклицаю.

— Мэг. Разговор был про «не распускать руки». К цепям это не относится! — смеётся Бастиан.

И я неожиданно заражаюсь его весельем.

И меня будто отпускает.

Когда перемещаюсь к нему снова на третью ночь — сразу внутрь, забывая напрочь о том, что сначала хорошо бы в безопасное отдаление — он ходит туда-сюда, как нетерпеливый зверь по клетке.

Чувствует моё появление спиной, резко оборачивается, звеня цепями.

От легкомысленного настроения, которое охватывало нас, когда мы прощались вчера утром, не осталось и следа. В моё третье прибытие Бастиан чуть не бросается на меня как голодный лев, когда ему кидают в клетку долгожданный кусок мяса. Его глазами смотрит на меня кипящая тьма, ощупывает, зажигает дьявольский огонь на коже. Мне не по себе, поэтому на всякий случай выставляю вперёд ладонь и предупреждаю сразу:

— Как вчера здороваться не обязательно! Достаточно сказать «привет».

Шутка явно не удалась, потому что на его губах — ни тени улыбки. И такое ощущение, будто он прикидывает сейчас, глядя на меня — как бы половчее снова прибрать к рукам, но так, чтобы я не возмутилась и не сбежала.

— Будешь хулиганить, не отдам подарки! — выкладываю последний козырь. Вторую руку по-прежнему держу за спиной. Прячу бумажный свёрток.

Удивить получилось. Зверь заинтересованно останавливается и выжидает.

На исходе третьего дня я не могу думать ни о чем другом, кроме её возвращения.

Не на шутку начинает раздражать бесконечный трындёж Темноты в моей голове. Она мешает мне думать о Мэг.

«Что ты натворил, идиот!! Она сказала, что теперь ни за что не вернётся! Почему ты меня совершенно не слушаешь?! Я же тебе твердила — ты должен быть обходительным и вежливым! Должен покорять девочку внимательностью и острым умом, должен постепенно, медленно, но верно приручать этого пугливого зверька, привязывать её к себе. И ни в коем случае не торопиться! Иначе эта пугливая малышка исчезнет снова, или, чего доброго, нажалуется своему брату-королю на приставания, и тогда тебе просто-напросто отрубят твою тупую голову. Неужели до тебя это не доходит?!»

Отстань, Темнота. Ты не человек. Ты не можешь увидеть, как она стыдливо краснеет, когда я напоминаю ей о своих правах на неё как на свою невесту. Ты не можешь понять, какой сладкой она была, когда я обнял её прошлой ночью. И как она прильнула ко мне доверчиво ровно на один короткий миг— прежде, чем спохватиться и оттолкнуть.

Но я успел заметить.

Она вернётся.

Вот только наступил вечер, прошла полночь — а Мэг все не было.

Я начал бояться, что всё-таки испугал её. Тревога заставляла гореть и метаться, как зверю в клетке. Я ходил с ума от невозможности сделать хоть что-то, от тупого бессилия.

Поэтому, когда она всё-таки появилась — смущённая, взволнованная, красивая как рассвет, которого я десять лет не видел, — первая мысль была, залюбить до смерти. Не знаю, что бы сделал с ней — всё, что угодно бы сделал, ведь тело действовало быстрее разума. По счастью, она вовремя остановила.

Страх потерять её был сильнее, и я замер в последний миг перед броском.

А она… оказывается, принесла мне еду.

И лучше бы не знать этой милой девочке, о каких совершенно не милых вещах с ней я думал, пока она робко выкладывала передо мной этот чёртов пирог. И что рот наполняется слюной вовсе не от запаха мяса. И зубы запустить мне хочется не в него — а ей в шею. Чтобы оставить пару отметин, которые сойдут не скоро, а будут всему свету сообщать, что эта девочка теперь принадлежит мне. И периодически их обновлять.

Глупышка.

Ты правда думаешь утолить мой голод этим?

Я бы мог сказать тебе, как ты сможешь его утолить. Но не хочу тебя снова пугать

Поэтому я держусь.

Видимо, держусь из рук вон плохо, потому что Темнота то и дело что-то шипит мне прямо под черепную коробку — чтоб не смел об этом даже думать, иначе снова все испорчу.

«Не смотри на нее так, идиот, будто хочешь живьём сожрать!! Неужели ты думаешь, она этого не заметит?! Ты совсем уже тронулся рассудком, хочешь испортить наш единственный шанс?!»

Да, я безумен.

Но разве может быть по-другому, когда рядом она? Она ведь не знает, что каждый её выдох, который доносится до моей кожи и бьёт по нервам, каждое прикосновение её волос, каждое случайное, такое невинное касание плеча — для меня как удар наотмашь, который начисто лишает спокойствия и душевного равновесия. Если они вообще когда-либо у меня были рядом с Мэг.

Я не был готов.

У меня нет от такого брони.

Ты говоришь что-то, а я могу видеть только твои губы.

Ты просто дышишь — а мои глаза не могут не любоваться тем, как двигается твоя грудь под тонким платьем. Воображение с готовностью дорисовывает то, что скрывает ткань. Но этого мне мало — я хочу знать наверняка. Я хочу ощущать. Я хочу ощущать тебя всей кожей, моя маленькая колдунья. Никогда не думал, что больше всего в этой чёртовой камере мне будет не хватать человеческой речи — и простого прикосновения к тёплой коже другого человеческого существа.

А впрочем, кому я вру.

Совсем не простые прикосновения к тебе нужны мне, Мэг!

Я заставлю тебя гореть так же, как сгораю сам.

Я уже предчувствую, как это будет красиво.

А потом ты совершенно спокойно, между делом, сообщаешь мне, что хотела просить брата о моём освобождении. Сама, по доброй воле, по своей доброте, из-за того, что ты — сострадательный ангел, волею судьбы попавший в лапы к алчному демону — сделать то, что я хотел заставить тебя, после того, как подчиню твою волю.

Если бы у меня была совесть, без сомнения, сейчас я испытывал бы жесточайшие муки.

Я как будто срываюсь с обрыва и падаю в тёмную бездну. В этот раз куда-то уносит все доводы рассудка. Я просто посылаю их подальше. Так же, как посылаю в преисподнюю Темноту, которая воет от бессилия в моей голове, уверяя, что я идиот, каких ещё не видывал свет. Приказываю ей заткнуться.

Протягиваю руки, и забираю то, что мне принадлежит. Я и так слишком долго ждал, и этот огонь едва не выжег меня изнутри.

Мне снова не хватает терпения целовать её нежно.

Вся доля нежности, отпущенная нам на двоих — на её губах, которые она приоткрывает несмело под моим напором. Это действует на меня, как вино, которое плеснули в открытый огонь.

Мэг, кажется, снова пытается оттолкнуть — но хватается за ткань моей рубашки, как котёнок, что вцепляется крохотными слабыми коготками, чтобы не упасть. Она ещё не понимает, что я ни за что не выпущу её теперь. Она ещё не осознаёт, чего именно хочет сама. Я объясню.

Но насколько же это лучше, чем было в моих мечтах!

Мэг вздрагивает, когда кладу ладонь ей на грудь и сжимаю.

Заглушая протесты, яростно целую, чтоб не дать ей возможность прийти в себя. От шума крови в ушах глохну. От того, как долго я сдерживался, не давая себе коснуться её по-настоящему, — темнеет в глазах. От реакции собственного тела на её близость теряю всякую способность рассуждать.

Мои руки тянут вниз вырез лифа, рвется тонкая ткань, летят вниз обрывки кружева нижней рубашки. Я как зверь, разгрызающий в щепки скорлупу, чтобы добраться до вожделенного содержимого.

Вот оно — мягкое, нежное тело. Девственно-чистая кожа под моей ладонью. Я уверен, ты никого ещё не подпускала к себе так близко, — да, моя Мэг?

Потому что ты только моя.

Ты была предназначена мне судьбой, теперь я знаю точно.

Сминаю в ладони свои новообретённые сокровища. Ни у одного дракона ни в одной пещере не было ничего более ценного. Мэг выгибается и не успевает сдержать стон. Я высекаю искры из её тела — а моё давно уже горит в этом дьявольском огне.

Стыдливость всё время пытается взять верх, она отталкивает меня, но недостаточно сильно. Я сильней.

Ты ведь в любую минуту можешь уйти отсюда, Мэг! Для твоей магии нет преград — только те, что ты ставишь сама.

В любую минуту, моя сладкая девочка.

Но ты не уходишь. Ты остаёшься. И плавишься, плавишься в моих руках дальше — податливым воском, как эти свечи, что бросают трепещущие тени на твоё тело.

Хочешь узнать, к чему нас это может привести?

Хочешь узнать, о чём я думал все эти бесконечные часы без тебя?

Узнаешь очень скоро.

Целая вечность — сжимается в единый миг.

Целая Вселенная — на его губах для меня.

Даже не подозревала, как сильно всё это время хотела, оказывается, чтобы он снова меня поцеловал. Да и кто мне, собственно, может запретить целоваться со своим женихом?

Только мой внутренний голос, который говорит, что простого поцелуя будет недостаточно. И это не то пламя, которое можно удержать в руках. Бушующие лесные пожары тоже начинаются с одной крохотной спички.

Поэтому лучше бы не начинать, если не хочешь думать о последствиях.

Но Бастиан решил за нас обоих.

Его губы прижимаются к моим — твёрдые, жадные. О каких он говорил свиданиях? На свиданиях, после букета цветов и прогулок под ручку, девушек так не целуют. Так целуют под покровом ночи. Так целуют после долгой, невыносимой разлуки. Так целуют в последний раз осужденные на казнь.

Как он целует меня сейчас.

Под его напором приоткрываю несмело губы, он немедленно пользуется этим приглашением. Во второй раз для меня не становится неожиданностью, когда чувствую жаркое касание языка — внутренняя поверхность губ, краешек зубов… робко встречаю его своим. Я начинаю понимать, как это работает. Надо всего лишь очень сильно хотеть того жара, с которым с тобой так щедро делятся. И следовать туда, куда несёт неумолимый поток.

Разжимаются понемногу тиски паники, которые невольно захлестнули, когда он снова схватил меня и уволок к себе на колени, как дракон добычу.

Что такого, если мы немножко поцелуемся? Подумаешь. Это всего лишь поцелуй. Ничего слишком предосудительного. Я могу это позволить.

Такие глупые самооправдания мечутся туда-сюда у меня в голове, пока я цепляюсь пальцами в чёрную ткань его рубашки, чтобы не утонуть в этом яростном потоке. Очень быстро оказывается, что Бастиан понятия не имел, что я собиралась позволить только поцелуй. И надо бы, наверное, ему сказать — но это сложно сделать, пока горячие губы так настырно отвлекают. У меня словно немеют мозги, я забываю, что планировала сделать секунду назад.

На грудь ложится широкая мужская ладонь, нетерпеливо сжимает. Ох, мамочки… Это уже слишком? Или позволить продолжать… Благоразумие берёт верх и решаю остановить.

Мои попытки заговорить превращаются в заглушённый стон. Дрожь по телу, когда его пальцы сдавливают самую нежную точку на груди — слишком сильно, почти больно, невыносимо сладко. Это уже намного, намного больше того, что я готова была позволить ему, что должна была позволять приличная девушка.

Вот сейчас… ещё немного, и я смогу оттолкнуть…

Толкаю руками сильнее, но из-за этого лишь выгибаюсь назад, плотней прижимаюсь грудью к настырной и наглой мужской ладони. Вторая в то же время методично продолжает поиски запретных мест на моём теле. Властно опускается мне на ягодицу. Лапает меня, как какую-то… шлюху.

Принимаюсь сопротивляться ожесточённее. Вот теперь мне точно уже не до шуток!

Запоздало понимаю, что начинать надо было намного раньше. Я как будто попала в оживший терновый куст — стоит зацепить один лишь побег, и тебя опутает, заплетёт, утащит в колючую глубину, из которой не будет возврата.

Когда он освобождает, наконец, мой рот из плена, и я набираю воздуху в грудь, чтобы начать протестовать — его губы смещаются на шею, выцеловывают колко, чертят знаки языком, наслаждаются мною на вкус.

Я снова забываю, что хотела.

Вернее, я абсолютно точно знаю, чего хочется сейчас — чтобы так же, в том же месте, ещё раз, вот так, да-а-а… — но что хотела сделать минуту назад, в упор вылетает из головы.

Отрезвляет звук раздираемой ткани.

Я нашла-таки более-менее приличное платье сегодня, хоть и чёрное тоже, как весь мой гардероб, но с тонкой полоской белого кружева по лифу.

Было кружево раньше.

Да и платье, судя по всему, тоже — поминай как звали.

Голодные пальцы рвут, тянут, обрывают кружевную завесу, как розе лепестки.

Я не представляла, что он может осмелиться на такое. Я не готова. Я растеряна и совершенно сбита с толку. Поэтому, когда на обнажённую грудь ложится его ладонь — в этот раз удивительно нежным, бережным, каким-то благоговейным жестом — замираю в полном смятении.

И он замирает тоже на несколько мгновений, вжав губы в бьющуюся на моей шее жилку.

А я, оказывается, успела запустить обе руки ему в волосы и запутаться пальцами в чёрной шевелюре. Мы застываем так на короткое мгновение, за которое стрелки невидимых часов успевают сделать щелчок.

И его снова срывает.

А у меня будто пелена спадает с глаз.

Как много же, оказывается, времени мне пришлось потратить, чтоб понять, что происходит!

Когда его руки начинают нетерпеливо задирать подол. Когда вновь впивается поцелуем в шею — остро, больно, и это уже не губы, это зубы, которые прикусывают тонкую кожу. Когда оказывается — что под лопатками уже не пустота, а жесткая постель, и как это случилось, я даже не заметила. Просто мир перевернулся вдруг. Лишь тяжесть его тела на мне, когда подминает меня собой, и требовательные прикосновения голодных пальцев, сжимающих моё бедро. Обнажённое бедро под платьем.

Его стон мне в губы. Тёмный огонь во взгляде бешеных глаз.

И в этот момент я не на шутку пугаюсь. Когда до меня доходит, наконец, что сегодня Бастиан не намерен ограничиваться поцелуями. Что мыужеими не ограничиваемся.

А я-то, дура, мечтала о нежности.

А он просто решил завалить меня в койку.

Чёрная пустота перед глазами.

Как будто погасили свет во всём мире сразу.

Так пусто не было никогда, ни в одну из тысяч ночей до Неё.

Тупая боль под рёбрами. Пытаюсь собрать в кучу мысли, но они рассыпаются, я рассыпаюсь, всё катится куда-то в бездну. Кружится потолок над головой, когда смотрю в него час за часом, сутки за сутками. Они приходят иногда, оставляют еду, потом уносят нетронутые подносы. Сидят и смотрят, потом устают смотреть и уходят, им скучно, потому что ничего не меняется. Они не знают, что для меня изменилосьвсё.

Перед внутренним взором постоянно одна и та же картина.

Слёзы, вскипающие в огромных глазах. Крупной каплей на уголке слипшихся ресниц. Они прольются уже где-то там, без меня. И она не даст шанса стереть их губами. Что-то сказать, удержать, объяснить.

Её слёзы. По-детски жалобный всхлип. Когда уходила.

Только тогда я понял, что натворил. Она смотрела на меня так, будто я её предал.

Наверное, так и было.

Я предал её доверие. А она только начала мне снова доверять — моя хрупкая, нежная малышка.

Смотрю на свои руки, подношу к лицу, вижу, будто впервые. Будет глупостью утверждать, что моё тело действовало помимо моей воли. Я полностью отдавал отчёт своим поступкам. Решил, что сделаю её счастливой — но не спросил, в чём видит своё счастье она. Я поставил свои желания выше её. Я решил, что могу по своей воле взять то, что мне пока ещё не принадлежит. Что она должна была отдать мне сама — но только если решила бы, что я достоин этого бесценного дара.

Теперь этого и не будет никогда. Потому что я оказался не достоин.

Безмозглый идиот.

«А я тебя предупреждала!», — мстительно шипит Темнота, ввинчиваясь прямо мне в мозг отравленной иглой.

«Заткнись».

Разбиваю руки в кровь о стены. Это не помогает.

Я знаю, что она будет плакать до самого утра. Я знаю, что на следующий день она улыбнётся своему отражению в зеркале и скажет, что ничего не было, и что она с этим справится. И она справится. Без меня. Меня из своей жизни она вычеркнет.

Хочу порвать портрет, но не хватает для этого решимости. Это последнее, что осталось. Пугаюсь, что память сыграет злую шутку, и я забуду черты её лица. Так же, как уже забыл запах летнего луга, который Мэг унесла с собой.

Нет. Это сокровище останется мне.

Вставать больше не за чем. Лежу на постели — а надо мной крутится потолок. Я изучил на нём за десять лет каждый камень, каждую трещину, каждую тень. Кружится мир зыбкой мешаниной образов так же, как ходят по кругу одни и те же мысли в моей голове.

Наверное, всё к лучшему. Зачем ей связываться с таким чудовищем, как я? Живым мертвецом — это лишь вопрос времени, сколько я протяну здесь. Зачем ломать блистательное будущее, которое уготовано маленькой принцессе Оуленда? Пусть живёт свою мирную спокойную жизнь. Пусть брат найдёт ей хорошего мужа из числа своих скучных добропорядочных рыцарей…

Эта мысль рвёт душу, будто ржавым зазубренным клинком насквозь. Больно так, что перехватывает дыхание.

Я представляю мою Мэг в белом платье и свадебном венке — счастливую, улыбающуюся. Как её держит за руку какой-то хлыщ. И она смотрит на него доверчиво. Всё правильно, моя малышка. Ищи себе такого, который будет тебя беречь. Который никогда не обидит. Которому ты будешь доверять.

Ты же поняла теперь, что мне ты доверять не можешь.

Интересно — я услышу свадебные колокола в этот день? Может, мне принесут кусок свадебного пирога? Я перегрызу глотку охраннику, если так.

Боль стала физически ощутимой.

Я скорчился на своей койке, прижимая руки к груди. Что же ты сделала со мной, Мэг? Это твоя месть за то, что я хотел сделать с тобой?

«Жалкий слабак. Вставай!»

«Иди к чёрту».

«Как знаешь. Больше я не стану вытаскивать тебя, когда уйдёшь за грань»

«Мне всё равно. Сдохну, хоть там ты оставишь в покое»

Тишина ударила в ответ. Без предупреждения. Адской болью в висок, наотмашь. Сжимаю зубы, чтобы не зарычать. А стоило бы, наверное. Вдруг так станет легче.

А может, провоцировать Тишину дальше? Пусть раздерёт на куски то, что от меня осталось.

Может, так перестану вспоминать Её.

На исходе второй недели я просто стал медленно подыхать.

Наверное, оно и к лучшему.

На следующий день просыпаюсь далеко за полдень.

Хмурый, серый день — солнца сегодня нет, оно не может пробиться ко мне через плотную пелену северных упрямых туч. Это хорошо. Заплаканным, опухшим глазам было бы слишком больно смотреть на яркий свет.

С трудом заставляю себя подняться с постели, откидываю с лица спутанные кудри. Уснула вчера, не раздеваясь. Остаток ночи захлёбывалась слезами, изнывая от жалости к себе, такой дуре, посыпая пеплом от сгоревших надежд раны глубоко внутри. Подушка мокрая до сих пор. Но я решила — выплачусь только один раз, но от души. А потом будет новый день. Потом я переверну страницу — и буду жить дальше.

В конце концов, мало что ли нас таких, дурочек, которым первая любовь подарила крылья, поманила куда-то высоко-высоко… а потом хряснула со всей мочи о камни?

У всех зажило. И у меня заживёт.

Вставать… и правда было больно.

Я скинула платье непослушными пальцами, кое-как избавилась от нижней юбки, сорочки… в одних панталонах подошла к высокому, в пол, зеркалу в углу комнаты.

Придирчиво изучила себя…

Да уж.

Ни дать, ни взять, банный день падшей женщины.

Следы от зубов на шее.

Синяк на бедре.

Следы от пальцев на груди. Маленькие круглые пятнышки наливаются желтизной, где впивался. Повертелась… на ягодице тоже, длинные, косые. Там хватал от души, не жалея.

И это не стереть пока. Так же, как и воспоминания вспышками, перед жгучей, мерцающей темнотой внутреннего взора. Стоит моргнуть, стоит прикрыть на мгновение веки — и они снова со мной.

Он снова со мной.

Шёпот, дыхание, шорохи, звуки.

Жмурюсь снова, жмурюсь сильно — до бликов перед глазами. Наваждение пропадает.

Ничего. Эти отметины когда-нибудь исчезнут тоже. С моего тела свести его следы будет проще всего. Из сердца… получится ли когда-нибудь? Не знаю. Но я буду пытаться.

Господи, какая же я бледная… как смерть. А ну-ка, вспомни о том, кто ты такая, Мэган Роверт! Принцесса, колдунья, наследница одного из самых древних родов Королевства. Матерь Тишины.

Заставляю себя вздёрнуть подбородок, заставляю глаза блеснуть сталью — серой холодной сталью Ровертов, многовековых повелителей Полуночного крыла. Решаю пробовать ещё и улыбаться, но улыбка напоминает оскал, и эту попытку оставляю до лучших времён.

Ничего. Ничего. Я сильная. Я справлюсь. Я не буду о нём больше думать. Вырву из книги своей жизни эти страницы, сожгу, развею пепел.

Кутаюсь в халат, прошу служанок ванну.

И долго, долго, долго — до скрипа, до скрежета зубов, до звёздочек перед плотно зажмуренными веками стираю с себя его прикосновения.

«Мэг… Не уходи!.. Не смей!..»

Губкой тру плечи до боли. Слёзы закипаю снова, горькие, жалкие, стыдные.

Зачем ты так со мной? Почему? Что я тебе сделала?

Я хотела быть твоим светом.

Я хотела, чтоб ты был моей силой.

Я хотела доверять.

Я хотела любить.

Я хотела принести тебе свою бесконечную, бесконечную нежность.

Ты хотел от меня только одного.

Выбрасываю проклятую губку, закрываю обеими ладонями лицо, давлю крик.

Сижу в воде, пока она не выстуживается полностью, пока не становится почти ледяной. Мне нужно вытравить из себя проклятый жар, который до сих пор, до сих пор горит там, внутри, и не желает, проклятый, никак потухать — как только вспоминаю прошедшую ночь.

Меня бьёт дрожь, когда кое-как заставляю себя выбраться, влезть в тёплый халат… высушить волосы уже сил не остаётся. Сжимаюсь на краю постели в бессильный леденеющий комок, подтягиваю колени к груди, хочу стать меньше, хочу стать точкой, хочу исчезнуть совсем.

Потому что меня накрывает ломка. Невыносимая.

Потому что на холд Нордвинг опускается ночь. И я хочу к нему.

Хочу. Хочу. Хочу.

Мне нужно снова этой отравы, этого медленного яда. Хотя уже знаю теперь, что он меня может только убить.

Нет! Не могу, не должна, не опущусь до того, чтобы снова вернуться к нему после того, что было. От меня должна остаться хотя бы гордость — если уж всё остальное разбито вдребезги.

Я цепляюсь зубами в подушку, чтобы удержаться и не переместиться к нему.

До утра путаюсь во влажных белых простынях. Комкаю пальцами одеяло. Рассвет встречаю сухими невидящими глазами. Засыпаю снова под утро. Я уже слишком привыкла жить так.

Это повторяется ровно три дня и три ночи.

Три чёртовы бессонные ночи, за которые я впиваюсь себе в руку до крови, чтобы не думать, не представлять, как он ждёт меня тоже, как ходит хищным зверем по своей клетке — зверем, у которого из-под носа украли добычу.

Не представлять, как набросится на меня, стоит мне появиться снова.

Не представлять, как я буду загораться от каждого прикосновения.

Не представлять, насколько мне будет плевать на доводы рассудка, как буду обдирать с него одежду сама, как буду подставлять губы, ловить нетерпеливые пальцы. У меня болит всё тело от того, как нужны мне его руки прямо сейчас.

Задыхаюсь, сжимаю зубы сильнее, чувствую металлический привкус во рту.

Я сильная. Я справлюсь.

Повторяю снова и снова как клятву, как заклинание, как молитву.

На четвертый день я просыпаюсь полная решимости что-то изменить. Иначе этой ночью я чувствую, что сорвусь. Его присутствие где-то там, совсем рядом, меня словно тянет незримыми цепями, властно и настойчиво зовёт сквозь всю эту толщу камня, разделяющего нас. Вниз, вниз, вниз. Упасть.

Но я хочу остаться на ногах.

Значит, должна увеличить расстояние.

Может, тогда этот зов утихнет.

Может, тогда я перестану его слышать.

Может, тогда я не буду так сильно, по-звериному, хотеть на него ответить.

Дункан удивляется, когда посреди дня прошу аудиенции — раньше я не сильно баловала брата родственными визитами. Дорвавшись до свободы, жадно осваивала границы этого прекрасного мира. Как вышло, что сама себя посадила на цепь?

— Я хочу уехать из холда.

Смотрит на меня удивлённо.

— Ты и так скачешь туда-сюда целыми днями, как кузнечик. Не понял, поясни подробнее! Что именно ты хочешь?

— Пожить куда-нибудь в другое Крыло. Надолго.

Мне слишком яркие здесь снятся сны, братишка. Но этого я тебе, конечно же, не скажу.

Серые глаза смотрят вдумчиво. Хмурится, замечая мой бледный вид, синеву под глазами. Платье я предусмотрительно надела с высоким воротом. Следы от зубов так быстро не прошли.

— Пожалуй, тебе и правда не повредит смена обстановки. И побольше солнца. Куда собралась? Я дам сопроводительное письмо и предупрежу кого надо.

— Саутвинг! — срывается с моих губ, и только потом наступает черёд осмыслить, почему назвала именно это Крыло. Собиралась ведь спросить совета у Дункана.

— Отличный выбор. В старом дворце Короля-без Короны полно свободного места, — хмыкает брат. Вытаскивает из стопки гербовой бумаги чистый листок и принимается быстро что-то писать размашистым твёрдым почерком.

Мимоходом сорвавшееся из уст брата имя бьёт наотмашь, я физически чувствую эту боль.

И Саутвинг… почему я назвала именно его?

А впрочем, какая разница.

Начну оттуда. Потом заберусь ещё куда-нибудь. Брат вон, явно рассчитывает, что уж в этом-то вояже принцесса найдёт себе достойного мужа. А соглядатаи, которых он ко мне, без сомнения, приставит, проследят, чтоб не прогадала с кандидатурой.

— Вот! — протягивает мне свиток, который успел уже запечатать королевской печатью по мягкому, свежему сургучу. — Отдашь его родственнику Финбара Фостергловера. Очень кстати как раз сейчас там гостит. Присмотрит за тобой.

Киваю рассеянно. Беру свиток. Помню дядьку Фина, рыжего побратима своего брата. Как раз тот самый, который смог покорить неприступную колдунью Малену. Родственников у Серого меча Запада — как звёзд в небе. И все такие же рыжие, и всех я никогда не могла выносить больше пятнадцати минут из-за их совершенно возмутительного жизнелюбия.

— Медальон в этот раз не вздумай забыть, коза!

Еще один рассеянный кивок. Подхожу, целую в подставленную царапучую щёку, коротко обнимаю. Мы замираем так на один короткий миг — и Дункан меня отпускает.

Хорошо, что ничего не расспрашивает о причинах моего решения.

Знает, что если не захочу — никогда и ни за что не расскажу.

Замечательный у меня, всё-таки, брат. И правильно пытался оградить свою маленькую глупую сестрёнку. Жаль, она не слушала и лезла, куда не надо. Прыгала — и допрыгалась. Почти. Хватило ума не падать с обрыва, только постоять на самом краю.

Саутвинг, значит. И… как там его?.. бросаю беглый взгляд на адрес и имя того, кому несу свиток.

Алан Фостергловер.

Что ж. «Присматривать» за собой никому не позволю. Но можно и почтовым голубем побыть для разнообразия.

Прежде чем насовсем уехать, решаю попрощаться и с теми немногими, кто дорог моему сердцу здесь.

Но младшего братишки нигде не нахожу. Данвин пропадает пропадом неизвестно где целыми днями в последнее время, по уверениям слуг, а я ловлю себя на мысли, что никудышная сестра и совершенно никак не забочусь о младшеньком. Потом успокаиваю себя тем, что Дункан и Тэмирен его и без меня завоспитывали, наверное, уже насмерть, раз он решил сбежать.

С Тэми, конечно, попрощаться нужно тоже. И с племянниками. Поэтому перемещаюсь к ним… чтобы столкнуться там с Маленой.

Она с ленивой грацией отдыхающей кошки сидит в кресле, накручивая на палец локон тёмных, отросших до плеч кудрявых волос, потягивает вино из хрустального бокала и наблюдает за тем, как ее рыжие близнецы пытаются отобрать у моего племянника деревянный меч. У них даже вдвоём не получается, и они злятся. А мать и не думает вмешиваться в ссору, лишь отпускает подбадривающие возгласы. Она ужасно красивая сегодня в ярко-алом облегающем платье. Такие вызывающие фасоны в Оуленде по-прежнему позволяют себе носить только колдуньи. Тем более, на каждый день.

Завидев меня, Малена меняется в лице и ставит бокал на стол.

— Тэм, дорогая! Последи-ка за моими спиногрызами. А у меня есть пара слов к нашей неуловимой малышке Мэг.

И не дав толком попрощаться с Тэмирен, колдунья цепляет меня за руку и чуть не волоком вытаскивает из комнаты. Толкает первую попавшуюся дверь, в комнату гувернантки, кажется, и силой усаживает меня на чужую, тщательно застеленную покрывалом с цветочками постель.

У меня нет сил даже протестовать.

Колдунья садится рядом, берёт мои руки в свои.

— Ну что, ходила ты к своему жениху?

— Нет у меня никакого жениха, — мои губы дрожат. Отвожу взгляд.

Малена смотрит посерьёзневшими глазами, изучает придирчиво моё лицо, не пропуская ни единой детали. Она больше не улыбается. Потом вздыхает.

— Иди сюда, моя девочка.

Я не понимаю, как это так происходит. Но спустя считанные минуты обнаруживаю себя, рыдающую взахлёб у неё на плече. Пока она молча гладит мою спину.

— Он тебя обидел? — спрашивает, наконец. В её бархатном голосе звенят нотки стали. Не хотела бы я когда-нибудь столкнуться с рассерженной, по-настоящему рассерженной Маленой.

— Не успел.

— Ясно.

Вздыхает снова.

— Ох уж этот Бастиан! Всегда был слишком нетерпеливым. Горячая кровь. Ему всего было мало — трона, власти, королевства…

Затихаю и только всхлипываю время от времени.

Да. Меня ему тоже было мало.

— Я решила… отправиться путешествовать. Куда-нибудь… подальше отсюда. В Саутвинг.

— И правильно! Давно пора было. Иначе совсем закиснешь в этих сонных холдах. А знаешь, что? — глаза колдуньи сверкают, когда она отстраняет меня на вытянутых. — У меня отличная идея! Загляни там непременно в Школу ведьм. Возьми хоть пару уроков. Тебя примут с распростёртыми объятиями.

В ответ на мой непонимающий взгляд поясняет.

— Остатки Ордена создали в Саутвинге эту Школу пару лет назад. Решили снова выискивать талантливых ведьм и учить их чарам. Хотя Тишина давно не нападала и кажется, это в прошлом, мало ли когда и зачем наши силы пригодятся снова.

— Неужели мой брат допустил, чтобы у него под носом снова создавались какие-то ведьмовские организации?

Я прекрасно помню его рассказы об Ордене. И его ненависть ко всему, что с ним было связано. Десять лет назад с этой организацией было покончено, и не без его участия.

Малена загадочно улыбается.

— Тэмирен убедила его, что лучше контролировать ведьм, чем допустить, чтобы по королевству бродили толпы необученных чаровниц и использовали бесконтрольно направо-налево дикую магию.

Я обдумываю эту мысль пару минут, и киваю. Вытираю поспешно глаза, испытывая стыд за только что проявленную слабость. Я ведь давала себе зарок. И вот — снова реву, стоило только кому-то меня пожалеть. Так дело не пойдет! Соберись, тряпка!

Шмыгаю носом, и вспоминаю одну вещь, которую надо бы рассказать Малене перед уходом.

— Кстати! Если хочешь передать какую-то весточку вашему родичу в Саутвинге… как его, господи… сколько у вас этих рыжих дядюшек и дедушек, никак не могу запомнить! То можешь сказать мне сейчас. Я теперь этим… почтовым голубем подрабатываю.

— Какие еще родственники у нас в Южном крыле? — напрягается колдунья.

Я морщусь, пытаюсь вспомнить имя.

Лезу за свитком.

— Один из ваших бесконечных Фостергловеров… я вечно путаю, кто есть кто.

Я всего несколько раз бывала в Закатном крае с братом. Запомнились шумные турниры, пиры, острова, яркое море, фьорды, резные морды драконов на ладьях, изумрудная зелень сосен, облепивших скалы. Красиво у них!.. Надо было туда и ехать. Чего я, дура, в Саутвинг попёрлась?

— Алан, вот! Брат просил передать ему послание, чтоб присмотрел за мной, пока я буду там гостить. Он, кстати, кем твоему мужу приходится? Дядька, кузен какой-нибудь?

Память услужливо подбрасывает образ кого-то из тех пузатых рыжих бородачей, неуёмных в выпивке, громкий смех которых отражался эхом от высоких сводов каменного трапезного зала в Вествинге.

Малена смотрит на меня внимательно, миндалевидные глаза сощуриваются.

— Алан, значит… Ясно всё! У твоего брата очередной план.

— Какой ещё план? — насторожилась теперь уже я.

Колдунья не отвечает, полные губы раздвигает ослепительная улыбка.

— А впрочем, это именно то, что тебе сейчас нужно! Деточка, Алан приходится моему любимому супругу старшим племянником от троюродного кузена, если хочешь знать.

Я закатываю глаза. Ну вот, очередной нудный «папочка», который станет от имени брата читать мне нотации и убеждать вести себя прилично.

— …И думаю, вы отлично поладите. Он тоже сбежал от своей многочисленной родни.

— Почему? — удивлённо смотрю на колдунью.

— Донимали его. Примерно тем же, чем тебя.

— Чем?

За последние дни я очень мало спала и очень много ревела. Голова будто свинцом налита. Мне кажется, я сейчас не понимаю каких-то очевидных вещей. Но два и два никак не желают складываться.

— А неважно! Главное, ты с ним рядом будешь совершенно точно в безопасности. Так что советую хотя бы на время забыть, что ты колдунья, вспомнить, что девушка, прекратить шарахаться туда-сюда своей телепортацией и просто немного отдохнуть, погулять ножками. Попроси, пусть город покажет. Он там уже несколько месяцев живёт, должно быть освоился.

Неопределённо дёргаю плечом. Не хочу никаких экскурсий. Хочу лежать хлебушком и ни о чём не думать.

— Серьёзно, котёночек! Обещай мне, что от Алана ни на шаг. Мне… не очень нравится то, что я вижу.

Она подаётся ближе и вдруг зачем-то кладёт свои узкие холодные ладони мне на виски. Внимательно всматривается в моё лицо.

— Не могу объяснить, что именно я чувствую… но это холод вдоль позвоночника, когда на тебя смотрю. Твоя тень будто стала больше и насыщеннее. Словно… тьма идёт за тобой по пятам. Тебе определённо нельзя больше возвращаться в подземелья! И, пожалуй, в Саутвинге тоже выходи только в дневное время.

Она убирает руки, в прекрасных глазах — беспокойство.

Вздыхаю и даю обещание, по крайней мере постараться.

— И только в сопровождении Алана! Обещай мне.

Ну вот. Я же собиралась отдохнуть и побыть в тишине. А мне суют в экскурсоводы какого-то шумного рыжего дядьку, который наверняка из всех достопримечательностей Саутвинга видел только кабаки. Знаю я их, этих Фостергловеров! От них потом неделю в ушах звенит.

Определённо не самая лучшая компания для меня в моём нынешнем состоянии.

Я долго думала, куда переместиться первым делом, какую точку в Саутвинге выбрать пунктом назначения.

Чтобы «прыгнуть» надо было хорошо представлять себе это место. Нельзя было подумать абстрактно о чем-то, и всё. Магия не творит чудеса сама по себе. Она лишь инструмент в умелых руках.

Именно поэтому переместиться сразу по адресу этого Фостергловера, который Дункан заботливо оставил на внешней стороне свитка, было невозможно. Да и не хотелось, если честно, выполнять навязанную братом повинность. Как-нибудь потом.

Самым подходящим местом для начала мне показалась главная площадь Саутвинга — благо, я там не раз бывала. Помню и дворец, главным фасадом и колоннадой, рядами высоких стрельчатых окон выходящий прямо на неё… Старый дворец Короля-без-Короны. Но от дворца я совершенно точно буду держаться подальше. Эти раны слишком кровоточат, чтобы снова тыкать в них пальцем.

Я сосредоточилась на образе площади. В праздники и выходные там была тьма народу, устраивались ярмарки, шумные гуляния… когда-то на этой площади вышла замуж за моего брата Тэмирен. Когда-то на этой площади Себастиан пытался организовать «революцию сверху» и лишить вольности своих лордов-вассалов, прижать их к ногтю и объединить государство под своей абсолютной властью в единую мощную державу…

Да что ж такое-то!.. Опять думаю о нём. Так не пойдёт.

Площадь.

Надо сконцентрироваться на площади. Белые стены дворца, красивые, изящные… левое крыло полностью разрушено было после тех событий, когда в дело вмешались древние магические силы, куда более могущественные, чем простой смертный человек.

Дворец… Наверное, он красивый был тогда, до разрушения. До того, как лишился хозяина и был заброшен.

Король-без-Короны… так теперь зовут его. Когда-то звали иначе. И корона у него была, настоящая.

Утром я проснулась от того, что чихнула.

Потом чихнула ещё раз, и ещё.

Шмыгнула носом, потёрла глаза… зря это сделала, потому что они немедленно зачесались.

Да что происходит-то?

Я постаралась кое-как разлепить опухшие веки и с удивлением уставилась в незнакомый потолок. Который при дальнейшем изучении оказался балдахином. Алым, бархатным… и очевидно, содержащим столько пыли, что рассмотрев его подробнее при утреннем солнечном свете, в котором ярким снегопадом горел сноп кружащихся пылинок, я вообще удивилась, каким чудом дожила до утра.

Вылезла из чужой постели, оглянулась — не удивилась бы, если б после меня остался след, как в сугробе.

Потянулась от души… в целом, честно говоря, удивительно хорошо выспалась. Удобная все-таки у него кровать. Была. И широченная такая! Зачем вообще столько места одному человеку?

В виски пульсом бьёт мысль о том, что вряд ли он так уж часто спал здесь один. Вон, Малена же не случайно вспомнила про горячую кровь! Явно жизнь евнуха король, чтоб его, Себастиан, не вёл.

И — нет, не буду по этому поводу злиться! Ещё чего не хватало. Во-первых, это было давно. Во-вторых, мало ли, что он был обручённый — его невесте, то бишь мне, на ту пору ещё стукнуло всего-то восемь лет. Глупо было бы требовать от жениха хранить верность. Хотя вообще-то, мог и похранить, всё-таки взял на себя обязательства!! Про уважение ещё чего-то там писал!! В-третьих, какое мне вообще до этого дело…

К чёрту.

Злюсь ужасно.

Уже тогда бабником был, бабником и остался. Ничего не изменилось. Лишь бы кому-нибудь под юбку залезть. Всё-таки правильно говорят, власть развращает.

Чтобы как-то отвлечься, решаю сделать уборку в своём новом жилище. Тем более, я давно заметила, еще со времен своих первых путешествий по Оуленду, которые куда меня только не заносили — чужое место становится твоим именно после того, как своими руками там наведёшь чистоту. А я умела!

Моя страсть к физическому труду вспыхнула внезапно, когда отступила болезнь, всё детство приковывавшая меня к постели, из-за которой ничего тяжелее вилки мне поднимать не разрешалось. Едва вырвавшись на волю, я использовала любой шанс для того, чтобы сделать что-то руками или побежать куда-нибудь на своих собственных ногах. Меня находили то в кухне, помогающей готовить ужин кухарке, то в каморках служанок, то в конюшнях, то на крепостной стене с каменщиками… Слуги возмущались и отнекивались первое время, потом привыкли.

Тем более, брат не препятствовал моему увлечению, скорее наоборот. Дункан говорил, полезно принцессе знать, как живёт простой люд. Он рассказывал мне, что и сам когда-то начинал с того, что служил оруженосцем у знатного лорда в Закатном крае. Тэмирен при этом мечтательно улыбнулась и добавила, что тоже начинала свою карьеру с должности оруженосца. Я прекрасно помнила то время, когда она явилась к нам в холд, переодетая мальчиком. Брата она смогла обдурить, а вот от моего взгляда колдуньи её маскарад, конечно же, не укрылся. С этого началась наша с ней дружба.

Вообще, отдавать детей в услужение, чтоб начинали свой путь с низов и к моменту, когда освободится место лорда, наследник знал, что к чему в этой жизни — была обычная практика для детей богатых семей в Оуленде. Конечно, в тех семьях, где хотели вырастить порядочных и достойных будущих правителей. Что-то сомневаюсь, что Бастиану когда-нибудь приходило в голову чистить конюшни или самому себе пол подметать. Вспомнились длинные аристократические пальцы, то, как изящно в них выглядело перо…

А потом — вспышкой — как впивались жадно в мою грудь, белеющую в разорванном вырезе платья.

Швабра падает из рук.

Я снова ее поднимаю, растерянно оглядываю тесную кладовку, которую с трудом нашла в заброшенном крыле дворце. Надо найти что-то ещё… Но я забываю напрочь, что.

С огромным трудом возвращаю мысли в нужное русло.

Ведро и тряпки, да.

Жестяное чуть мятое ведро нахожу, а вот тряпки — нет, и мне приходится, повздыхав, разорить ещё соседние покои, по виду — гостевую спальню, стянув белые занавески с окна и безжалостно порвав их на несколько кусков поменьше.

Теперь бы воду раздобыть!

По трубам в заброшенных ванных комнатах, ожидаемо, ничего не течёт.

Вспоминаю с трудом, что тут где-то во внутреннем дворе был фонтан. Брат с женой ещё переглядывались загадочно, когда о нем рассказывали, — но я обычно понимаю, о каких вещах лучше их не расспрашивать.

Тем не менее, цепкая память эту деталь заботливо сохранила, и вот теперь я бреду по запылённым коридорам с обрушившимся местами потолком, хрустя по кускам штукатурки, ищу чёртов фонтан и проклинаю свою бредовую идею остановиться здесь на постой.

Что мне стоило снять комнату в таверне?

Или, на худой конец, остановиться у этого… как его… Алана Фостергловера? Потерпела бы как-нибудь шумные компании до утра, зато с водой был бы полный порядок, да и кормили бы меня без сомнения как на убой, памятуя хвалёное Фостергловерское гостеприимство.

Желудок подсказал, что пора поторопиться с уборкой.

К счастью, я шла в правильном направлении — и вскоре уже, щурясь, выходила во двор-колодец, над которым по голубому южному небу плыли легкомысленные южные облака. Фонтан, пусть и основательно облупленный, был на месте, журчал прохладными струями, а вокруг него разрасталась буйными плетями растительность, обвивая стены, заползая в выбитые окна и вспыхивая тут и там венчиками пурпурных орхидей.

Здесь отчётливо фонило магией. Впрочем, ничего удивительного не было в том, что под здешним солнцем и практически в отсутствие зимы природа берёт своё там, откуда уходят люди.

Пока набирала воду, мне стало жарко. Пожалуй, я не продумала гардероб, когда пускалась в незапланированное путешествие. Мысленно добавила ещё один пункт в список дел в Саутвинге.

Передать послание Фостергловеру…

Побродить по достопримечательностям (в идеале, одной, конечно же — надеюсь, не напросится в провожатые. Хотя зависеть будет от того, что там братец в послании понаписал)…

Заглянуть в Школу колдуний и проверить теорию Малены по поводу того, что мне жизненно необходимо учиться. Сначала я отмахнулась от этой идеи, но теперь, принимая во внимание, что моя магия начала своевольничать и сама выбирать траектории «выброса» меня при прыжке, не мешало бы научиться лучшее её контролировать. Так, что там ещё было в списке…

Забыть Бастиана.

Учитывая, где именно я решила остановиться в Саутвинге — можно мне уже присваивать звание почетной дуры Полуночного крыла и всего Оуленда заодно.

Ещё сильнее рассердившись, я перенеслась обратно в покои Баса с тяжеленным ведром воды и принялась вымещать злость, отдраивая их до блеска.

Я даже протёрла каждую-каждую раму на его картинах! И на портрете, конечно же, заодно высказала ему прямо в лицо всё, что думаю о возмутительных размерах его кровати.

Я даже сняла и вытряхнула во дворе балдахин и шторы! А постельное белье и покрывало оставила на солнышке сушиться. Благо, теперь я знала, где фонтан, а значит, могла «скакать» туда-сюда, сколько мне заблагорассудится, ориентируясь на маяк-воспоминание.

Правда, когда мыла полы в кабинете, завесила портрет обратно. Мне показалось, что он на меня неприлично пялится своими бесстыжими глазами.

В конце концов, когда солнце пустилось по дуге в сторону крыш, я оглядела свою работу, с удовлетворением констатировала, что всё сверкает, а также уже без удовлетворения — что мне пора добавить в список ещё один пункт, «постараться не поехать кукушечкой».

Потому что разговоры с портретами и смущение от необходимости при них нагибаться — это, конечно же, перебор.

Снова отдёргиваю занавесь.

— Доволен? Этого ты добивался? Свести меня с ума?

Бастиан с портрета довольно улыбается и не спорит.

Подаюсь ближе, рассеянно веду кончиками пальцев по выцветшей позолоте резной деревянной рамы. Закусив губу, снова смотрю.

Сейчас он стал красивее, чем в свои восемнадцать лет. Вот эта почти женственная смазливость ему не очень шла. Шелка и бархат, инкрустированные драгоценными камнями и до блеска отполированные, без единой царапины парадные доспехи… Это всё не его.

Ему идёт тьма.

Невольно сравниваю. Жестокая память помнит каждый штрих. Я сама бы нарисовала новый портрет, если б умела.

Я помню так остро и отчаянно, что стоит закрыть глаза — и его лицо передо мной, как живое.

Резкие, мужские черты. Он стал шире в плечах, волосы больше не выглядят, словно они ухоженнее, чем у меня — стрижены короче, чем на портрете, у него теперь не зеркальный шёлк, а лохматая, буйная грива.

Нарисованный цветок держат такие белые, изящные руки! Сейчас у него руки грубые, но сильные… кажется, он говорил, что в камере умудряется делать какие-то физические упражнения, чтобы не превратиться в живой скелет.

Этот юноша, изображённый придворным художником, — полуденное солнце, такое же яркое, как в небе над Саутвингом, он сверкает и слепит бликами доспехов, беспечно соблазняет улыбкой.

Бастиан сейчас — полуночная тьма, он соткан из теней и тянет туда, во тьму, гипнотическим мерцанием тёмных глаз. И мне кажется, он разучился улыбатьсятак.

Отдёргиваю руку, сжимаю пальцы в кулак.

Я уже чувствую предвестники наступления ночи. Меня кроет. У меня начинается ломка.

Срочно отвлечься!

Что там ещё было в моём списке?

Вот с чужими людьми у меня реакция на нежелательные прикосновения работает отлично.

Почему так не работала с Бастианом? Видимо, сбой в организме случился, не иначе.

Смазывается фокус на окружающей реальности, чёрные глаза отдаляются, сухие горячие пальцы соскальзывают с запястья. Перемещаюсь прыжком на несколько шагов вглубь площади. Случайных прохожих в такой час уже совсем почти нет, я ни в кого не врезаюсь, по счастью.

Подозрительная бабка пытается встать с места, но у нее спину скрючило, и ничего не получается. За мной она не пойдет… и я растерянно смотрю, как она стоит пару мгновений, кряхтя и прижимая руку к пояснице. А потом плюхается обратно и как ни в чём не бывало возобновляет скрипучий разговор со своей соседкой. Та косится перепуганно и принимается спешно складывать свои вязаные носки и вышитые носовые платочки.

Я беру себя в руки, успокаиваю дыхание и медленно двигаюсь обратно. Как я счастлива обладать магией! Это моя защита. Никогда ещё… почти никогда не подводила. Могу себе позволить быть храброй. Надо понять, что происходит.

— Пирожков, милая? — улыбается бабулька. Встречает меня так, будто видит впервые в жизни.

Я смотрю в прозрачно-голубые глаза, в которых та, особая блаженная невинность, какая бывает только у очень пожилых людей и у маленьких детей. И понимаю, что так и есть. Вот этими глазами — видит впервые.

— Нет, спасибо! — отказываюсь вежливо.

Аппетит пропал совершенно.

— Не подскажете, где здесь… — достаю свиток, бросаю взгляд на размашистый почерк брата. — Тупик Старых Королей?

Бабушка улыбается снова и машет рукой куда-то вправо.

— А вот по той улице пойдешь до перекрестка, потом направо, потом полчасика пешком, потом налево, и возле памятника переулок такой извилистый, мощёный булыжником, ещё с горочки вниз так уходит, это вот он и есть!

Я вздохнула, повторила мысленно и вежливо поблагодарила старушку.

На всякий случай ещё возле нее постояла немного, сделала вид, что думаю… но ничего больше не происходило.

Спрашивать у нее, «а что такое только что было с вашими глазами? И куда вы меня хотели отвести?» наверняка смысла нет, я уверена.

Мысленно чертыхаясь и злясь на этого Фостергловера, что забрался в какую-то глушь — нет бы в самую дорогую таверну столицы заселиться, как все нормальные аристократы! Вон их аж две тут, вывесками прямо на площадь, светят уютно окнами в вечернем сумраке! — я потащилась искать этот Тупик Старых Королей.

Жаль, что нельзя туда просто переместиться — в этой части города я никогда не была. Кажется, это самый древний квартал, с которого и начинался когда-то город. Не случайно дорога все время идёт под уклон. Город расползался с пологого склона, с самого побережья — на холм. Дворец Бастиана стоит на самой вершине и доминирует над городом. Из его окон — самый красивый вид. Даже море видно у Баса в кабинете, из панорамного окна.

Улица.

Перекресток.

Поворот. Налево или направо? Направо, да, точно.

Вот здесь позволяю себе схитрить — улица изгибается, но когда дальний край просматривается, есть возможность сразу туда переместиться. Мне совсем не нравится бродить по незнакомым местам, но я поставила себе задачу непременно отдать послание, и хочется уже её выполнить, чтобы с чистой совестью вернуться домой.

В смысле, в своё временное убежище.

Фонарей в этой части города не зажигают, как на площади — слишком дорого тратить масло. Слабые отсветы из окон над моей головой. Тени подбираются к ногам. Звуки чужих жизней доносятся из распахнутых ставен. Где-то плачут дети, где-то ругаются, где-то поют… где-то слышу совсем неприличные звуки женского удовольствия, и смутившись, ускоряю шаг. Такой большой город, много домов в два-три этажа, местами горожане умудряются строить даже выше, мне это всё ужасно непривычно.

Чем дальше забираюсь, тем теснее и грязнее становятся улицы.

Пару раз мне слышатся звуки шагов где-то позади — но когда оглядываюсь, никого не замечаю. Это Саутвинг, здесь много людей. Наверняка не я одна гуляю по улицам по вечерам. Хотя я вряд ли осмелилась бы выходить в столь поздний час, если бы не была колдуньей и не полагалась на магию.

Так, вот и памятник!

Высокий, отлит в потемневшей от времени бронзе. На нем — три фигуры Старых Королей, с которых, по легенде, началась династия правителей Южного крыла. Когда отец пал в решающей битве Войны четырёх крыльев, знамя рода подхватил его старший сын, а спустя несколько минут, когда и того пронзил клинок врага… кажется, это был кто-то из моих сородичей из Северного?.. корону получил младший сын.

Даже странно, что такой красивый памятник стоит не на площади. Но, покопавшись в знаниях, которые в мою голову вбивал на уроках истории хранитель Зала памяти, я вспомнила, что если род правителей Нордвинга основал могучий воин Грегори Дубовый кулак, то первым королем Саутвинга стал выходец из бедняцких кварталов. Чёрная кость. Смутные и странные были времена, когда все четыре крыла, на которые делилась наша страна, сшибались в смертельных схватках, и королём мог стать тот, кто лучше всего зажигает людские сердца. Говорят, этот первый король был бардом, и до сих пор по стране ходят баллады, которые приписывают его авторству.

Я подошла ближе. Да. Скульптор дал в руки самой высокой фигуре из трёх лютню. Двое других возле него — с мечами, стоят на ступень ниже, склонив почтительно головы, внимают пению.

У основания памятника, на боковых ребрах постамента, барельефы человеческих фигур совсем небольшого размера, примерно в две ладони высоты. Длинная вереница потомков Старых королей, которые становились повелителями Саутвинга на протяжении последующих веков. Видно с трудом, но на небо уже выползла огромная южная луна, и света хватает, чтобы хоть что-то рассмотреть.

Я обхожу его, внимательно глядя себе под ноги. Где-то здесь должен быть…

Сбитая фигура.

Его просто убрали с этого памятника. Остались неясные очертания доспеха, а лица нет. Я присела разглядеть получше, погладила пальцами…

И вздрогнула, когда уловила боковым зрением, как на том конце дороги, откуда я только что вышла, появился человек.

Мужчина, невысокого роста, измождённый на вид, даже покачивается немного, как будто его и от ветра шатает. Фигура угловатая и какая-то сутулая. Оглядывается беспокойно. Лица не могу разглядеть отсюда. Но по тому, с каким замедлением вертит головой, делая неестественные паузы, а потом повторяя движение точно с того же места, понимаю отчётливо. В глазах у него чернильная тьма.

А я устала всего бояться. Я так жить не привыкла и не буду.

Выпрямляюсь решительно, выхожу из-за памятника.

— Что вам от меня нужно?

Человек прекращает свои странные движения, как ящерица головой.

— Я… должен отвести тебя…

— Дайте угадаю. В одно очень важное место?

— Да. Пойдём? — его тон почти заискивающий, жалобный. Мне становится жутко.

— Я с вами никуда не пойду! — отвечаю твёрдо.

— Почему?.. но я должен! — растерялся мужчина, и мне его даже стало жалко. Почти.

— Кто вам приказал?

— Я… не знаю… пойдём!

Он делает шаг ко мне.

— Оставьте меня в покое, и больше не преследуйте! Иначе я скажу городской страже!

Да уж. А городской стражи как на зло что-то не видно. Если вдуматься, вообще за весь вечер нигде не заметила, ни на площади, ни на тёмных улочках Нижнего города. Кажется, регент Саутвинга в отсутствие нормального правителя справляется из рук вон плохо.

Мужчина делает ещё один шаг.

Я решаю, что мне надоело — и просто перемещаюсь дальше. Я уже поняла, что вон тот совсем узкий извилистый переулок, мощёный замшелым округлым булыжником, с которого неприятно соскальзывают ноги, и есть Тупик Старых Королей.

Честно говоря, порыв был и вовсе переместиться сразу в постель. Вот только я терпеть не могу незаконченные дела. И я слишком упрямая, чтобы не довести дело до конца. Решила сегодня непременно найти дом Алана Фостергловера, и будет обидно остановиться за шаг до цели.

Это же должно быть где-то совсем рядом! Я уже вижу далеко впереди и внизу глухую каменную стену, которой заканчивается тупик, а значит — мне нужная какая-то из этих плотно запертых невысоких дверей по обе стороны от меня… свет не горит в окнах, как будто в этом тупике вообще ни единой живой души не живёт. Кое-где и вовсе ставни заколочены досками. Вообще, из города немало народу уехало после того, как был низложен Король-без-Короны. Например, в новую столицу, которую Дункан построил на пересечении земель всех четырёх Крыльев. Правда, построить-то построил, а сам в ней почти не живёт. Слишком любит родной холд.

На всякий случай оборачиваюсь — за мной никто не идёт. Ну и хорошо. Значит, можно спокойно искать дальше. Всё-таки магия — это великая вещь! Не представляю, как люди обходятся без неё.

Тем более, даже полезно собрать побольше информации об этих странных людях с черными глазами. Может, еще кого-то сегодня встречу, и он окажется чуть более разговорчивым, чем двое предыдущих…

Я должна была подумать о том, что за самонадеянность и глупость обычно наступает расплата.

Лучше бы «прыгнула» обратно к Бастиану в постель…

Это была моя последняя мысль. Я даже не успела конкретизировать, какую именно постель имею в виду.

Удар по затылку.

Перед глазами всё темнеет.

Переместиться я никуда не успела.

Упала как подкошенная прямо на грязные камни Тупика Старых Королей.

— Тише… да тише ты, не брыкайся!.. Чёрт, уроню же сейчас!

Озадаченный мужской голос.

Мне надо куда-то, я же собиралась переместиться… но в голове звенит и тупой болью пульсирует затылок, и я никак не могу вспомнить, куда.

— Ну-ка, ложись!

Ощущение полёта прерывается коротким падением… до упругой пружинистой поверхности.

Здесь тепло. На улице было прохладно, а сейчас я слышу потрескивание пламени. Пытаюсь открыть глаза, но эта попытка оборачивается мучительной болью через всю черепную коробку, и я стону в голос.

— Погоди, не вставай! Дай, посмотрю.

Меня поворачивают на бок, словно тряпичную куклу, и в волосы на затылке ныряют чужие пальцы. Пытаюсь протестовать, но тело не слушается, и голос не слушается тоже.

— Так. Крови нет. Есть огромная шишка. Жить будешь.

А голос приятный. Незнакомый только. Совершенно точно никогда раньше не слышала.

И пальцы тёплые.

— Эй, послушай, сможешь одна тихонько тут полежать? Отдохни, поспи. Я скоро вернусь. Сгоняю, посмотрю. Может, этот недоносок не успел ещё далеко уйти.

Морщусь, потому что в смутной картине произошедшего в моей голове что-то не стыкуется.

Меня же вроде похитили?

Или не похитили?

Что вообще происходит?

Сверху небрежно приземляется тяжёлое одеяло. Быстрые, уверенные шаги. Удаляются.

Делаю сверхусилие. Получается всё-таки разлепить один глаз.

Лежу на узком диване с мягкой спинкой, прямо напротив — камин. Уютные отсветы пламени на стенах.

От меня в сторону двери удаляется высокая мужская фигура. Скольжу по ней взглядом… Широкая спина, обтянутая чем-то белым. Узкая талия. Пружинистая быстрая походка. Закатанные до локтей рукава, по рукам змеятся чёрные узоры татуировок. Аккуратно стриженный затылок медного цвета.

Моих слабых силёнок на большее не хватает, жмурюсь обратно, глубже зарываюсь в тёплое одеяло.

Дверь оставляют открытой.

Если это похищение, то какое-то странное.

Когда на следующее утро перемещаюсь в дом Алана Фостергловера — сперва на диван, в единственную визуально знакомую мне комнату, — слышу где-то неподалёку приглушённое посвистывание.

Всегда завидовала жизнелюбивым людям! Всё-таки, что-то Фостергловерское в этом рыжем однозначно есть. Пусть и не в такой степени, как я боялась. С трудом себе могу представить любителя попоек и шумных компаний, который бежал бы в такую глушь и сознательно выбрал жить затворником в старом доме, в самой бедной и глухой части Саутвинга. Тем более, бежал бы от общества вешающихся на шею девушек.

Наверное, этот парень — исчезающий вид.

Ещё больше убеждаюсь в своём мнении, когда несмело открываю дверь в коридор, и меня едва не сшибает с ног божественный аромат жарящихся блинчиков.

Дальше иду по запаху, как гончая, истекая слюной.

У меня росинки маковой во рту не было с позавчера.

Алан обнаруживается на первом этаже, до которого я добиралась крадучись, тёмной скрипучей лестницей. Дверь приоткрыта, нос меня уверенно ведёт на кухню… Осторожно стучу, чтобы обозначить своё присутствие, и застываю прям на пороге от открывшегося передо мной зрелища.

Даже не знаю, что меня впечатляет больше — гора блинчиков на широком глиняном блюде посреди стола, сколоченного из грубых дубовых досок, или хозяин, который с истинно мужской грацией выпекает всё это роскошество, повязав поверх льняной рубахи с закатанными рукавами белоснежный фартук.

Женский фартук на вот этом вот двухметровом верзиле с широченными плечами и мускулистой спиной, рельеф которой не может скрыть тонкая ткань, да ещё в сочетании с татуировками на руках… это совершенно сногсшибательное зрелище! Пожалуй, понимаю девушек, которые на него вешались.

Правда, решаю, что всё-таки больше прониклась блинчиками.

Не помню, как очутилась за столом. Возможно, даже телепортировалась. И следующие полчаса могу только блаженно жмуриться, поедая очередное кружевное безобразие пополам с клубничным вареньем и чаем, которым меня щедро отпаивают.

Алан тоже ничего не говорит, он вообще, по-моему, не слишком разговорчив, только довольно улыбается и подкладывает мне всё новые, так что гора передо мной и не думает уменьшаться.

Когда я оказываюсь в состоянии хотя бы минимально разговаривать, пусть и с набитым ртом, первое же, что ему заявляю, это:

— Жря ты жениться не хочешь! Иж тебя шикарный муж выйдет!

— Пф-ф-ф… — он фыркает и снова отворачивается к плите. — Мои четверо тётушек и обе бабушки считают так же. Собственно, поэтому я и сбежал.

Я прожёвываю блинчик и тянусь за следующим. У меня ещё сметана не закончилась. Восхитительная, пышная, тающая на губах, как крем, ложка в крынке прямо стоит! Кто-то явно ходит на местный базар и знает, у кого что покупать. Я и говорю, идеальный муж.

— И чем ты тут занимаешься? Почему именно Саутвинг? Если не секрет.

— Не секрет, конечно! Мастерство оттачиваю. — На мой вопросительный взгляд поясняет подробнее. — В Южном крыле разработано несколько специфических техник боя на мечах, очень старых. Сегодня почти утерянных. Я нашёл династию мечников, которая хранит секреты и передаёт от отца к сыну. Уговорил давать мне уроки. Я собираю секреты воинского искусства, редкие приёмы, это моя страсть! Уже выжал всё, что можно, из родного Закатного края, побывал в Восточном, теперь вот в Южном… как закончу здесь, может и до Нордвинга твоего, наконец, доберусь. Ещё пробую силы в кузнечном деле, нашёл тут, в старой столице, целый ворох необычных способов закалки стали в свою коллекцию! Ты знала, например, что если закопать железную заготовку в землю и подождать, пока ржавчина съест все самые слабые части, то из оставшегося после переплавки можно получить отличную сталь?..

Я смотрела на то, как Алан жестикулирует половником, и улыбалась.

— Чёрт, прости, не подумал! Тебе это всё наверняка совершенно не интересно, а я тут разошёлся…

— Во-первых! — я подняла свёрнутый блинчик вверх как указующий перст. — Пока ты рассказываешь, я делом занята и доедаю твои блины. Во-вторых, не забывай, я — сестра одного из самых прославленных мечников Оуленда! Такие вот примерно разговоры слушаю с детства, и давным-давно к ним адаптировалась. Так что можешь продолжать, только новые блинчики жарить не забывай.

Алан вернул мне улыбку.

— Обычно девчонки просят не занудничать и поговорить не о скучных железяках, а о чём-то более интересном. Например, о них самих.

— Обычные девчонки — редкостные зануды, — выдала я резюме своего небогатого опыта общения со сверстницами. Кроме платьев и женихов там в голове как правило ноль целых, ноль десятых.

Рыжий усмехнулся и снова приступил к своему благословенному занятию.

Впрочем, скоро даже его бесконечный запас теста закончился, уж слишком я была голодной.

Алан поставил на стол последнюю порцию, на которую я уже наконец-то могла смотреть не безумным взглядом бродячей собаки, которая месяц питалась по помойкам. А сам снял фартук, аккуратно повесил на гвоздик в стене и приземлился на массивный добротный стул напротив меня.

За столиком сразу стало мало места.

— Ну давай теперь, ты рассказывай.

Сказано было вежливо, но твёрдо. И дружелюбные голубые глаза смотрели в упор, не отвертишься.

Я почувствовала себя достаточно разморённой и сытой, чтобы перейти к неприятной части сегодняшнего визита. И надолго задумалась, с чего бы начать. С нападения на площади? Спросит, как оказалась в Саутвинге. С предупреждения Малены? При мысли о том, с чего начался тот с ней разговор, у меня дрожь по телу и непрошенные воспоминания.

Поднимаю ладонь и потираю шею. Кажется, это и правда стало привычной реакцией тела — напоминать мне о том, кого так сильно хочу забыть.

— Одна колдунья… ты её наверняка знаешь, Малена! Она, правда, отказалась брать фамилию Финбара Фостергловера, но вы с ней теперь всё равно вроде как родственники…

— Естественно, знаю! Историю их с женой знакомства дядька Фин рассказывает на каждых семейных посиделках. Всякий раз украшая новыми деталями и интимными подробностями. Тётушка Малена грозится его когда-нибудь в конце концов прирезать. И заодно всех, кто рискует называть её тётушкой, — усмехается Алан.

Утреннее солнце пускает солнечных зайчиков на рыжую шевелюру через распахнутые окна. Мне хорошо и легко, как давно не было.

Я понимаю, что вышла-таки на безопасный прочный лёд с того тонкого краешка, по которому ходила. Дальше можно уже рассказывать спокойно. Главное было придумать, с чего начать. Так, чтоб не касаться больного.

— Ну так вот, она как-то в одном разговоре предупредила меня, что за мной по пятам идёт тьма. И чтоб я не выходила гулять по вечерам. Честно говоря, мне было велено везде ходить с тобой чуть ли не за ручку.

— Ещё одна сваха среди нашей с тобой родни, так, понятно! Дальше? — голубые глаза лучились улыбкой.

Я вздохнула.

— Ну и я, естественно, совету не последовала.

— Держаться со мной за ручки? — продолжил потешаться Алан, и я пнула его под столом.

— Не выходить по вечерам! Ну и нашла приключений себе на…

— …будем считать, что на голову! — Алан бросил беглый взгляд под стол, в район того места, на которое на самом деле приключения были найдены, за что огрёб повторно.

— А между прочим, я тебя слушала, не перебивая! — заявила я, складывая руки на груди и упираясь в рыжего взглядом начинающего инквизитора.

— Это просто у тебя рот был занят. Я не обольщаюсь и не списываю это на своё мастерство рассказчика. Скорее, на мастерство кулинара, — заявили мне с ослепительной улыбкой.

Я закатила глаза.

В конце концов, с пятого на десятое, историю вчерашнего вечера у меня рассказать получилось.

У Алана даже весёлое настроение улетучилось. Хмурясь и потирая подбородок, он внимательно меня рассматривал. Я даже поёжилась от дискомфорта.

— Ты кому-то перешла дорогу? Насолила?

— Ума не приложу, кому! В жизни мухи не обидела! — честно призналась я.

— Хм. Глядя на тебя, охотно верю. Ты, кстати, вареньем перемазалась, как ребёнок! — он протянул руку и небрежным жестом стёр сладкую каплю с моей щеки.

Я смутилась и отодвинулась подальше. Схватила салфетку из деревянной резной салфетницы и принялась торопливо вытираться. Ну чего он?.. Не обращая внимания на мою реакцию, Алан как ни в чём не бывало продолжил:

— Давай тогда копать дальше. Почему ты вообще решила приехать в Саутвинг? Ты так и не сказала.

А я ещё дала себя обмануть его лёгкому характеру и весёлому нраву. А он вон как ловко, таким обманчиво-невинным тоном, как бы между делом, попал в самый больной вопрос! И смотрит теперь, прищурившись, в упор с таким видом, что ясно — пока не добьётся правдивых ответов, не отцепится.

Я коснулась ладонью шеи.

— Захотела, и приехала.

— Хм. Значит, не хочешь говорить. Видимо, что-то серьёзное. Тебя уже в Нордвинге начали преследовать эти, черноглазые? Почему ты в таком случае брату ничего не сказала?

— Нет, дома такого не было, — тихо возразила я. Всегда придерживалась подхода, что умолчание — это ещё одна разновидность лжи. И вот сейчас я сижу и думаю, как лучше обмануть человека, который хочет мне помочь.

Алан положил оба локтя на столешницу и подался вперёд всем своим массивным телом. Я себя почувствовала совсем крохотной и маленькой. Невольно сжалась под пытливым взглядом. Слишком он какой-то… наблюдательный.

— Тогда от чего ты сбежала? Ты ведь бежишь, я прав? И никакая это не экскурсия по южным морям. Принцесс в экскурсиях сопровождает свита и тонна багажа.

Нервно закусываю нижнюю губу и смотрю на него во все глаза.

Совершенно теряюсь и не успеваю придумать хоть какой-то ответ.

Как он тянет руку ко мне.

— Может быть, от этого?

Отгибает осторожно край моего воротника, и я вижу, как голубые глаза темнеют от гнева.

Я отпрянула резко, спешно потянула воротник обратно, спрятала шею.

— Значит, вот от чего ты бежишь.

Больше не спрашивает, констатирует.

Я сглатываю комок в горле, прячу глаза и киваю. От жгучего стыда не могу смотреть в лицо Алану. Одно дело — признаваться Малене, и совершенно другое…

Вижу, как в здоровенном кулаке сгибается вилка. Кто-то вымещает на ней злость.

— Я бы руки отрывал таким мужчинам. Или что-то другое. Они не достойны зваться мужчинами. Он что же, тебя?.. — дышит тяжело, и я пугаюсь, когда понимаю, что за обманчивой внешность добряка скрывается человек, который наверняка одними руками может шеи ломать так же небрежно, как гнуть вилки.

— Нет! — вскидываю испуганно взгляд. — Нет. И… Всё было не так. Ты не понимаешь. Всё очень сложно.

Непрошенным жаром окатывают воспоминания, зажигают щёки. О том, как именно было. Впервые приходят мысли о том, что я ведь и не сопротивлялась даже Бастиану толком. И плавилась в его руках, под его губами. Наверное, поэтому и не переместилась, напрочь забыла про дар. Было слишком хорошо. Разум подключился намного позже тела.

Как громом среди ясного дня — догадка. А он вообще-то понимал, что я против? Пытаюсь вспомнить, в какой момент я начала вырываться из его рук. Не помню точно. Только то, что не сразу. Очень и очень не сразу.

Помню совсем другое. Губы на своей коже. Дрожь по телу. Звуки, которые оно издавало в ответ на прикосновения…

Алан отбрасывает вилку.

— Видела бы ты сейчас своё лицо. И почему хороших девчонок вечно тянет влюбляться во всяких мудаков?

— Не говори так! Ты ничего о нём не знаешь! — я вскакиваю, едва не роняя стул.

Понятия не имею, какого чёрта защищаю Бастиана. Но почему-то кажется несправедливым то, что говорит о нём Алан. Если судить поверхностно и со стороны — да, наверное всё вот так просто. Но как было на самом деле, знаем только мы двое. И почему-то ужасно неприятно, что в этой, слишком личной, слишком на двоих истории ковыряется и выносит свои поверхностные вердикты кто-то третий.

Это только между мной и Бастианом.

Только я могу понять, почему он так поступил.

И это второе моё открытие за сегодняшнее утро, которое ещё сильнее выбивает меня из колеи.

Что я, оказывается, не только его защищаю.

Не только успела простить его поступок.

Но даже оправдать.

Решаю срочно что-то с этим делать. Отвлечься, чтоб не сойти с ума.

— Я хочу увидеть человека, который на меня напал. Поговорить с ним. Ты отведёшь? Или скажи, где он, я схожу сама.

— Зачем же сама? Ты — под моей защитой. Поэтому только со мной, — говорит Алан напряжённым тоном, не сводя с меня внимательно изучающего взгляда.

— Спасибо! Брат знал, кого назначать мне в опекуны.

Алан ничего не отвечает, но смотрит на меня как-то странно. Ему неприятно. Ну вот зачем я его обижаю?

Он молча убирает со стола, пока я мнусь растерянно у двери. Аккуратно задвигает стулья. С ровным лицом идёт ко мне и собирается уже пройти мимо, но я вздыхаю и хватаю его за рукав.

Он останавливается, не глядя на меня.

— Прости. И это… спасибо за то, что меня спас. Я, кажется, до сих пор не поблагодарила. Я постараюсь больше не быть такой язвой. Просто… у меня сейчас не очень простой период в жизни. — Снова по привычке тру шею, перехватываю взгляд Алана, отдёргиваю руку. — А вот это… Это заживёт. Это я оставила позади.

Наши взгляды пересекаются. Мой — растерянно распахнутый и его, пристальный с высоты.

— Слушай, Мэгги. Я парень простой, драму не люблю. Давай ты мне просто имя скажешь этого недоноска, который к тебе клешни свои тянул, и я позабочусь о том, чтоб он точно остался позади? В лежачем состоянии.

— Алан! — возмущаюсь я.

— Ну, как хочешь. Если что — тебе стоит только попросить, — цедит мрачно и разминает с хрустом кулаки.

Галантно пропускает меня первую в дверь. Его взгляд смягчается.

— И знаешь — я ещё не такой старый, чтоб становиться тебе опекуном. Предпочитаю быть телохранителем, — подмигивает мне.

Я закатываю глаза.

А сама радуюсь. Уф-ф-ф… Вроде, оттаял и больше не сердится.

Это хорошо. Я не хочу, чтобы он на меня сердился.

Перед выходом мы с Аланом задерживаемся ненадолго. Он выбирает оружие из целого арсенала, любовно развешенного в тесном холле. Мечи, кинжалы, ножи, есть даже небольшая секира и боевая булава. Ставни первого этажа плотно закрыты, слабый отсвет падает только сверху, поэтому здесь не очень светло, но сталь таинственно поблескивает и притягивает взгляд.

— Ничего себе у тебя железяк! — восклицаю удивлённо.

Он бросает снисходительный взгляд.

— Это наименее ценные из моей коллекции. Походные экземпляры.

Выбирает длинный меч в обманчиво-простых ножнах. Я достаточно тёрлась вокруг брата, чтобы понимать, что вот такая изысканная простота гарды и клинка, в которых нет ни единой лишней детали — свидетельство мастерства кузнеца и того, что это не парадное, а самое что ни на есть боевое оружие.

Цепляет на пояс.

— А где ценные? — интересуюсь между делом, пока Алан педантично снимает домашнюю обувь и влезает в уличную. Становится вдруг неудобно, что я в чём телепортировалась, в том и ходила у него по дому, а он ни единого слова упрёка не сказал. Слишком вежливый. Надо не забыть разуться в следующий раз. Неужели он и полы здесь сам моет?! Хотела бы я на это посмотреть.

— Ценные — в спальне, — бросает на меня веселый взгляд искоса. — Показать?

— Нет уж, спасибо! Обойдусь как-нибудь, — вспыхиваю я.

Хватаюсь за ручку двери и начинаю открывать… но меня твёрдо берут за плечо и отодвигают назад. Руки у Алана сильные, я и глазом моргнуть не успеваю, как меня будто пушинку с места на место перемещают.

— Сначала я. Не торопись, — говорит строго.

Кажется, кто-то серьёзно вжился в роль моего телохранителя!

При свете дня, да ещё с такой охраной, путь через узкие извилистые улочки Саутвинга больше не кажется мне столь жутковатым и утомительным.

Караульный пост городской стражи, в который Алан притащил моего обидчика, располагается неподалёку, в нижней части города. Это приземистое каменное здание в три этажа, от которого веет казёнщиной за версту. Да ещё и решётки на окнах верхнего этажа. Нижние два — с плотно закрытыми ставнями.

Их вообще много в Саутвинге. Закрытых окон — будто у спящего опущены веки. Город наполовину вымер, ощущение запустения сейчас, когда ярко светит солнце, становится ещё более явственным. Это обидно. Такой красивый город не заслуживает столь печальной участи.

Усатый страж с алебардой при входе долго выспрашивает, кто мы и откуда, зачем и почему. Недоверчиво косится на меня в ответ на заявление Алана, что перед ним — принцесса Оуленда, младшая сестра самого короля. В конце концов, страж заставляет Фостергловера сдать меч и долго ведёт нас по лабиринту коридоров к начальнику стражи. Впрочем, Алан не кажется расстроенным тем, что его лишили оружия — ведь самое опасное, пудовые кулаки, по-прежнему остаётся при нём.

Краснолицый начальник, от которого дешёвой выпивкой разит за версту, быстро вспоминает Алана и ещё более быстро вытягивается в струнку, заслышав мою фамилию. Тут же выясняется, что к подозреваемому в тюремную камеру нам войти конечно же можно, и леди Роверт окажет большую честь, если поможет расследованию.

Почему-то волнение усиливается, стоит сделать лишний шаг по длинному, слабо освещённому коридору, крашенному масляной коричневой краской, который оканчивается единственной дверью с решетчатым окошком.

Начальник стражи долго гремит ключами из необъятной связки на поясе, а потом с угодливой улыбкой отпирает дверь. Та подаётся с угрюмым лязгом.

— Спасибо, дальше мы сами!

Алан включает в голосе властные нотки потомственного лорда в фиг-знает-каком-поколении, и его слушаются беспрекословно. Конечно же, он не дает мне войти первой, затаскивает себе за спину, и я, изнывая от нетерпения, далеко не сразу получаю возможность рассмотреть узника. Потому что из-за такой здоровенной спины ещё попробуй, выгляни.

Наконец, мне это удаётся. Блеклый свет из крохотного окошка под потолком — мы на третьем этаже. В небольшой камере со стылыми каменными стенами есть только узкая койка с соломенным тюфяком, грубо сколоченный стол и стул, да ещё жестяной рукомойник и ведро в углу.

Худой, нескладный и весь какой-то нелепо сложенный мужчина, лежавший на койке спиной к нам, вскакивает, а потом под давлением пристального взгляда рыжего медленно садится обратно.

Алан ничего не говорит, давая возможность узнику понервничать — а того присутствие Фостергловера, очевидно, ввергает в состояние мышки перед удавом. Мне внимания заключённого практически не достаётся. Он меня… как будто бы не узнаёт! А вот я его узнала сразу, аж шишка на затылке начала ныть.

Мой телохранитель выдвигает стул, усаживает меня. Сам становится между мной и подозреваемым, опирается бедром о столешницу, складывает руки на груди. От этого рубаха натягивается, а мышцы выглядят особенно впечатляюще. По крайней мере, мужика впечатляет точно. Он сглатывает, бросает нервные взгляды — главным образом на кулаки Алана, и я замечаю на скуле у этого несчастного, которого мне становится почему-то жалко, кровоподтёк от удара.

У него тощая физиономия, неопрятная небритость, взлохмаченные тёмные волосы и — действительно, прозрачно-голубые глаза! Ни следа зловещей тьмы, которая заливала его зрачки, когда загонял меня в глухом переулке.

— Знаешь эту девушку? — начинает Алан, кивая на меня.

— Не имею чести! — поспешно отвечает мужчина, переводя взгляд с меня на него и обратно.

— То есть, у тебя привычка бить камнем по голове и утаскивать в подворотни незнакомых тебе девушек? — обманчиво-спокойным голосом спрашивает Алан, а мужчина буквально сереет от страха.

— Клянусь, я не понимаю, о чём вы говорите, благородный господин! — заискивающим тоном говорит узник, а в глазах разгорается самая настоящая паника.

Я вздыхаю.

Ни малейшего следа того липкого ужаса, который охватил меня в прошлую встречу с человеком, я не чувствую. И чтобы он врал — тоже. У меня чутьё на лжецов.

Внутренний голос коварно шепчет — где же было это чутье с другим узником в другой темнице? И тогда одно из двух. Либо чутьё твоё гроша ломаного не стоит, либо…

…Либо тебе он никогда не лгал.

Острое чувство тоски бьёт меня под дых, когда я меньше всего этого ожидаю. Наверное, всему виной обстановка, которая слишком напоминает мне о прошлом.

Но я вдруг понимаю, что настолько сильно скучаю по Бастиану, что готова переместиться к нему прямо сейчас. Только бы увидеть, только бы узнать, что с ним всё в порядке. И он по-прежнему тот гордый, самолюбивый, опасный и несгибаемый Король-без-Короны, который пронёсся по моей жизни, как падающая звезда, круша всё на своём пути. Потому что сейчас, когда я вижу, как сильно размазывает человека по стенке даже короткое пребывание в таких местах, я ещё больше поражаюсь стойкости того, кто за десять лет без луча солнечного света умудрился остаться собой.

Из забытья меня выводит ощущение подозрительно-пристального взгляда с высоты двухметрового роста.

— У тебя были вопросы к этому недомерку? Задавай. Или тебе нехорошо? Может быть, уйдём прямо сейчас? — спрашивает Алан.

Я качаю головой.

Да, мне нехорошо. Мне очень и очень плохо. Но это к делу не относится. И свои вопросы я, конечно же, задам.

— Почему вы меня ударили?

Узник смотрит на меня с таким ужасом, что мне почему-то становится стыдно. Как будто это я тут обижаю ни в чём не повинного человека, а не он мне оставил здоровенную шишку на память.

— О чём вы, милостивая госпожа?.. Да я в жизни руку не поднял на женщину! Тем более, такую девушку красивую…

— Полегче, приятель! — миролюбивым голосом прерывает его Алан, и тот захлопывает рот со стуком зубов, переводя полный мучений взгляд на моего друга. — Девушка красивая, не то слово. Но комплименты тут не помогут. Я видел, как ты это сделал, можешь не отпираться! Мы теперь хотим только узнать, почему.

Бледнота несчастного стала уже какой-то синюшной, и я самым серьёзным образом испугалась, что он тут сейчас передо нами в обморок хлопнется.

— Я… я… нет! Не может быть! Вы меня с кем-то перепутали!..

— Как вас зовут? — мягко спросила я.

— Сте…Стефан, ваша милость!

Я поднялась и не обращая внимания на предупреждающий строгий взгляд Алана, передвинула стул ближе, поставила прямо напротив койки и уселась снова. Подалась вперёд, заглянула в глаза — прозрачно-голубые, полные паники. Продолжила успокаивающим тихим голосом:

— Не переживайте. Если вы ни в чём не виноваты, вам никто не причинит зла!

Мужик снова бросил выразительный опасливый взгляд на кулаки Алана, и я мысленно вздохнула. Я бы тоже на его месте не доверяла моим словам рядом с этой горой мышц.

— Просто расскажите мне, пожалуйста, как прошёл ваш вчерашний день?

Он снова посмотрел на меня, сглотнул, и видно было по лицу — пытается сосредоточиться, собраться с мыслями и вспомнить… судя по растерянности, которая появилась на его бледной физиономии, то ли с мыслями не густо, то ли провалы в памяти.

— Что было утром, например? — подсказала я.

— Ну… утром… я поел кашу, попрощался с женой и дочкой и пошёл на работу…

— Дочке вашей сколько лет? — спросила я тихо.

— Три годика! — расплылся в улыбке узник. — Мальчика ещё хотим…

Он опомнился, погрустнел и повесил нос.

— Вот расскажете всё, что надо, и пойдёте домой! — заверила его я.

— Не торопи события, Мэгги, — проворчал сурово Алан за моей спиной. Я чувствовала, что он рядом, следит за каждым жестом заключённого. И правда, охраняет! Это было приятно. Пожалуй, в идее телохранителя и правда что-то есть.

Но Стефан всё равно приободрился. У него была истрёпанная бедная одежда, кое-где аккуратно зашитая женской рукой. Узловатые пальцы на натруженных руках, которые он сложил на коленях, как старательный ученик.

— А кем вы работаете? — задала я следующий вопрос.

— Так это… разнорабочий я! В лечебнице городской, для бедняков которая. Выполняю всякую чёрную работу. Подмести там, дров нарубить, мусор вынести, на кухне даже иногда подсобляю…

— Работали вчера допоздна?

— Знамо дело! — вздохнул узник. — Работа такая. В лечебнице вечно что-то надо помочь. Лекарей мало, больных много, дел невпроворот… да ещё сменщик мой, гад такой, опаздывал…

— Домой когда ушли, уже темно было?

На его лице появилось странное отсутствующее выражение.

— Домой… я… наверное. Да. Не знаю.

— Не помните? — участливо спросила я.

Он так упорно хмурил брови, пытаясь вспомнить, что мне его снова стало жалко.

— Какой дорогой домой обычно ходите?

— Ну так это… через площадь же! Главную! Там еще всякой снедью торгуют, хотел дочке гостинец какой принести сладкий!

Площадь.

Ту самую, значит, где бабка странная сидела.

— Кого-то на площади видели?

Морщит нос… качает головой.

— Как в Тупик Старых Королей свернули, помните? Зачем вы пошли той дорогой? Вы там живёте?

— Ой, нет! Живу я, конечно, в Нижнем городе, но только далеко от этой дыры! У меня ещё заработка хватает!

Алан за моей спиной прочистил горло.

Я с трудом подавила улыбку.

Но всё-таки, получалось, что в том переулке ему делать было нечего. Если только он говорит правду — то от площади должен был скорее идти домой, где его ждала жена и маленькая дочка! А никак не шляться за посторонними девушками по злачным местам. Не похож он был на такого человека, ну никак не похож!

— Что вы тогда первое вообще помните? Ну… после?

Я совершенно не удивилась, когда голубой взгляд метнулся куда-то мне за спину и вверх.

— Как меня этот… добрый господин догнал, на землю повалил и скрутил! А потом… сюда…

— «Добрый господин» видел, как ты вот этой девушке, которая тебя слишком жалеет, камнем чуть башку не раскроил! — резко встрял Алан. — А когда так обращаются с девушками, я становлюсь совсем не добрым. Хватит юлить! Говори, кто тебе приказал её схватить? Зачем? Для каких целей? Куда тащил?

— Алан! — я встала и обернулась. — Хватит. Посмотри на него — человек аж трясётся, напуган до смерти. Я ему верю! Попроси стражу отпустить его.

— Они не согласятся. И я полностью их поддерживаю, — нахмурился он. — Мне вчера ещё сказали, останется здесь до выяснения всех обстоятельств. Глядишь, через пару-тройку недель и память прочистится!

— Пару… тройку? — свистящим шёпотом повторил Стефан. — Но… у меня же… я же зарплату домой не донёс! У меня жена не работает! Других родственников нету никаких, только мы у друг дружки…

— Говорите адрес! — решительно сказала я, не обращая внимания на ворчание Алана за спиной.

— Тебя по спинке постучать? — участливо поинтересовался Алан. На невозмутимой физиономии глаза горели лукавыми огнями. Таким я его ещё не видела, и это сбивало с толку.

— Н-не надо!

Я кое-как прожевала и проглотила кусок, жадно и долго пила воду из глиняной кружки… в общем, тянула время и лихорадочно пыталась придумать, как выпутаться из этой смущающей ситуации. А то молчание уже преступно затягивалось. А гадкий Фостергловер и не думал помогать. Только смотрел. И в тягучем, глубоком взгляде одна за другой истаивали легкомысленные огни — до тех пор, пока там не осталось что-то серьёзное, настоящее и пугающее меня своей определённостью.

Не бывает у таких людей «просто так».

Ни слов, ни взглядов, ни… чувств.

А я… что могу дать, кроме растерзанного сердца? Кого могу пустить в дом, в котором живёт призрак? И наверное, никогда оттуда не уйдет уже.

— Ты же говорил, тебе надоели девушки!.. — я всё-таки предприняла попытку перевести всё в шутку.

— Только те, что вешаются. Ты же не вешаешься? Впрочем, можешь и попробовать, я не против, — на его губах мелькнула и тут же пропала улыбка. С неподвижностью каменной глыбы он ждал — и совсем другого ответа. Серьёзного.

Того, которого я дать не могла.

А потому продолжала трусливо молчать, вцепившись в кружку, будто что-то могло меня спасти о того, чтобы заглянуть в собственную душу и принять очевидную правду.

Я не могу полюбить Алана.

Просто потому, что уже люблю другого — и эта горькая, как полынь, любовь, проросла в сердце, пустила такие глубокие корни, что их не вырвать уже, не убив меня.

Я люблю.

И буду любить, пока дышу.

Алан сузил взгляд.

— Я подожду… пока заживёт, — кивнул на мою шею. Но мы оба понимали, что он совсем не об этих ранах.

А я опустила глаза и снова ничего не ответила.

Раньше я тоже думала, что всё пройдёт когда-нибудь. Кажется, только что поняла окончательно суровую правду. Зажить может ожог. Но клеймо никогда не заживёт.

То самое, которое Бастиан оставил на моём теле своими руками и губами, своими отчаянно-грубыми прикосновениями.

То самое, которое он оставил на моей душе своей сжигающей дотла жаждой.

То самое, которым вычертил в моей судьбе своё имя, будто письменами чернильной тьмы по коже.

Осторожно отставляю кружку, поднимаю глаза.

— Мне пора. Спасибо… за всё.

— Звучит так, будто прощаешься. Учти, я такое прощание не принимаю! Так что пусть это будет «до следующей встречи». Жду тебя обратно, как только отдохнёшь, наведёшь порядок в своей голове и поймёшь, что прошлое всегда остаётся в прошлом. Да и настоящего не существует, это пустая абстракция. Стоит моргнуть — и оно тоже становится прошлым.

— Что же остаётся? — спросила я тихо.

— Будущее. Это единственное, на что человек может влиять.

Я осторожно встала, как будто боялась неосторожным движением ранить что-то у себя глубоко внутри, там, где осколки моих воспоминаний никак не желали становиться прошлым, а ранили снова и снова.

Даже так я была ненамного выше Алана.

— А чтобы ты с гарантией вернулась и не думала теперь от меня бегать и прятаться, пожалуй, заинтригую тебя. Придумал кое-что, что может помочь разобраться с загадкой нападения.

— Что? — невольно сорвалось с моих губ.

— А вот это расскажу, когда вернёшься, — невозмутимо сообщил хитрый Фостергловер, изо всех сил стараясь не улыбаться.

Да уж. Из меня сейчас то ещё зрелище, наверное. Наверняка я сейчас похожа на растерянного котёнка, который оказался один на улице в холодной осенней луже и не понимает, как же его сюда занесло, и что делать дальше.

По крайней мере, именно так я себя сейчас ощущала.

Так и не придумав подходящего ответа, я просто-напросто переместилась прямиком в постель Бастиана в старом дворце.

Скинула обувь, перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку, пахнущую сухими розами.

— Ну почему… почему я не встретила его раньше, чем тебя?

Вопрос был риторический.

Если бы портрет мог разговаривать со мной, я знаю, что бы он мне сейчас ответил.

Алан был абсолютно прав.

Я начала его избегать.

Радовалась, что так и не рассказала ему, где остановилась в Саутвинге, и он не мог сам меня найти — хотя сильно подозревала, что и не стал бы, ведь обещал не торопить. В этом он был полная противоположность Бастиану.

Они были такие разные… как ночь и день.

А я застряла где-то в сумерках, на полпути, не принадлежащая ни тому, ни другому. Или мне хотелось так думать? Хотелось чувствовать себя свободной. Очередная иллюзия.

Один день плавно перетекал в другой, а я упрямо оставалась в своём логовище, как пугливый зверёк, которого пытаются вытащить на свет, чтобы рассмотреть. Но я не хотела открывать, что у меня в душе. И потому не могла заставить себя снова показаться на глаза Фостергловеру. Как выяснилось, слишком проницательные глаза.

Хотя он и постарался сыграть на моём природном любопытстве. Конечно, мне было интересно, что он придумал — как выяснить, кто и почему нападал на меня. Вот только это означало снова встречаться с парнем, который фактически признался, что я ему нравлюсь, и он хотел бы со мной встречаться.

В голове это не укладывалось. Ведь я думала, что ему всё это не интересно, он же убежал от назойливого внимания девчонок и попыток его многочисленной родни найти ему девушку аж в Южное крыло! Расслабилась рядом с ним, почувствовала себя в безопасности…

И вот теперь прячусь как дура.

Кажется, прошло больше недели, прежде чем я рискнула выйти в люди.

Это была вылазка к семье того бедолаги, которого посадили в тюрьму из-за нападения на меня. Принесла им денег. Жена его сперва отнекивалась, но видно было, что без кормильца приходится туго. Правда, очень быстро в разговоре выяснилось, что всё это время к ним заглядывал ещё и Алан, таскал еды, и я поняла, что мы ходим одними и теми же тропами. Значит, рано или поздно снова пересечёмся. Окончательно смутилась.

Но всё-таки, прежде чем по новой окопаться в своей берлоге, решила «прыгнуть» еще и к её мужу разок, передать привет от родных…

И конечно, всё это закончилось тем, что в густых тенях у самых ворот городской тюрьмы меня встретил, небрежно сидящий прямо на земле, вытянув длинные ноги, Алан Фостергловер. Наша встреча оказалась «рано», а не «поздно». Кто бы сомневался, с этим умником. Пора бы уже мне перестать его недооценивать.

Но боже, сколько он тут сидит?!

Алан неспешно поднялся и отряхнулся, пока я мялась с ноги на ногу и кусала губы, не зная, что сказать.

— Был уверен, что сюда ты точно придёшь. Слишком добрая, чтобы не проведать. Рад, что оказался прав. Идём?

— К-куда?

— Расскажу свой план. Если ты помнишь, я кое-что придумал. Идём-идём! Вон, стража уже косится на подозрительных визитёров.

Он невозмутимо сократил расстояние между нами, подхватил меня под локоть и потащил в ближайший переулок. Вообще вёл себя так, будто мы расстались только вчера. И никакого разговора не было.

— Если хочешь знать, этот придурок тут в полном порядке! Разве что на головную боль жалуется. Но в такой душегубке немудрено. Так что не переживай. Правда, так и не вспомнил ничего, зараза! В общем, если не будешь поддерживать обвинение — а ты не будешь, я тебя знаю, — то уже через считанные дни выйдет на свободу. Я, так и быть, тоже не буду. Так что нечего тебе тут делать. Ид-дём!

И вот, с одной стороны, я была рада — потому что можно было не думать о том, что сказать, и тоже делать вид, что всё хорошо и всё как обычно.

С другой… я абсолютно точно понимала, что ни он, ни я этого разговора не забыли. И так или иначе непременно вернёмся к нему когда-нибудь.

А потому я больше не могла воспринимать Фостергловера как обычного знакомого, своего провожатого и экскурсовода по Саутвингу, приятного парня и вообще просто отличного человека.

Теперь его горячие пальцы на моём локте, которые не торопились разжиматься, чувствовались через одежду как что-то слишком явное. Слишком смущающее. Слишком… неправильное.

Я дёрнула рукой, и пальцы, помедлив, послушно разжались.

Но Алан продолжал идти рядом, возвышаясь надо мной со своим ростом, и будто ненароком касался плеча.

Я хотела отстраниться, но это было трудно, потому что на узкой улочке тротуар был ещё более узким, и я и так уже почти упиралась в старые и пыльные камни стен. Дома возвышались по обе стороны, как ущелье. Мне стало не по себе. Скоро начнёт смеркаться.

— Так что ты там придумал? — слегка нервно спросила я.

— Ловля на живца, — невозмутимо ответил Алан.

Я опешила.

— Как-то странно ты себе понимаешь работу моим телохранителем… — пробормотала я.

— Отказываешься? — хмыкнул Фостергловер, скосив на меня снисходительный взгляд, как на трусиху.

— Шутишь? Я в деле, конечно же!

Идея Алана была проста до безобразия.

Нападения в лоб мне бояться нечего, ведь я могу моментально переместиться, куда хочу. Значит, всего-навсего нужен кто-то, кто будет прикрывать мне тылы. Естественно, в качестве такового рассматривалась только одна-единственная рыжая кандидатура.

Я ещё попыталась спорить, что если я перемещусь, он-то останется один на один с неизвестной опасностью, на что мне было заявлено, что это не мои проблемы. Кажется, Алана задело за живое, что никак не получается разрешить загадку нападений на меня, и он решил действовать решительными методами. Разумеется, совершенно не думая о собственной безопасности. Безбашенный он, конечно.

Вот как-то так и получилось, что мы с ним идём вечерними улицами Саутвинга по не самым благополучным районам и ловим приключений на свои задницы.

Я — впереди, Алан чуть в отдалении, но я отчётливо ощущаю его присутствие по тому чувству покоя и абсолютной защищённости, которое не может не охватывать рядом с этим немногословным верзилой. Со спины ко мне теперь никто не подкрадётся незамеченным, я уверена. Поэтому иду совершенно спокойно самыми грязными и неосвещёнными переулками.

Мы исходили уже половину города, встретили немало прохожих, которые смотрели кто заинтересованно, а кто подозрительно, однако все они неизменно проходили мимо, а некоторые ещё и сами испуганно жались по стеночками. Видимо, признали во мне колдунью — кто ещё стал бы «в одиночку» шататься по тёмному городу? А от колдуний, как известно, ожидать можно чего угодно.

Нападать никто не торопился.

Я даже разочаровалась.

Перед глазами всё стояла та мерзкая старушка, но даже её сегодня на площади, как назло, не было. Алан обещал попытаться найти бабульку позже и попробовать размотать клубок хотя бы с этой нитки, но пока все наши попытки заканчивались ничем.

Всё-таки, магия слишком расхолаживает. Я не привыкла много ходить пешком и быстро устала.

Мы с Аланом остановились отдышаться — собственно, отдышаться было нужно только мне — в каком-то кривом переулке. Я прислонилась спиной к ветхой каменной стене, глухо уходившей ввысь тремя этажами заколоченных окон.

— Я уже думаю… может, мне всё померещилось? И не было никаких чёрных глаз? И странно ведущих себя прохожих…

— Ага, и шишку на затылок ты тоже сама себе поставила, — усмехнулся Фостергловер, легонько боднув плечом. Он устроился рядом, сложил руки на груди и снисходительно меня разглядывал с высоты. Вот уж кто совершенно точно не собирался сдаваться. Его невозмутимость заряжала оптимизмом.

Я подняла глаза на Алана и улыбнулась.

— Спасибо! А то я уж на какое-то мгновение и правда подумала, вдруг это я сошла с ума.

Он на мою улыбку почему-то не ответил.

Луна лениво выползла на небо из-за крыш — огромная, южная, вся испещрённая пятнами. Она очень ярко и чётко обрисовывала противоположную сторону переулка. А наша была вся в глубоких тенях.

Мы здесь были спрятаны от всего мира. Как будто никакое зло не сможет найти.

Ну, или зло приходит только тогда, когда его не ждёшь, когда теряешь бдительность и падают щиты.

Сейчас был точно не тот случай.

И тьма вокруг… она была не злой и не опасной. А какой-то уютной. Тёплая ночь, ветер доносит солёные запахи с моря, небо расцвечено незнакомыми созвездиями, которые горят ярко, как самоцветы.

Возмутительно романтичная ночь для такой неподходящей пары, как мы.

Алан протянул руку и осторожно коснулся моей шеи.

— Всё зажило.

Он не спрашивал. Утверждал.

А ещё… задержал пальцы на моей коже.

Я совершенно растерялась и не нашлась с ответом. Зажило?.. на коже — может быть. А вот дальше, глубже, там, где не видно? Вряд ли.

Но ведь живут же как-то люди даже с самыми уродливыми шрамами? По шажку, по кирпичику отстраивают жизнь заново. Может, и мне попытаться?

Затаив дыхание, жду, что будет дальше.

Чужие пальцы на шее воспринимаются, как что-то лишнее. Хочется отодвинуться, но я делаю над собой усилие и терплю. Менять жизнь всегда трудно. И я даже не уверена, что хочу. Но разве не ради этого я покинула Нордвинг? Всё изменить.

Может, мне и правда попробовать?

Моё лекарство.

Малена считала, Алан сможет меня вылечить.

А он не двигается, не торопится сокращать дистанцию и смотрит на меня таким странным, непроницаемым взглядом, как будто пытается понять, что происходит в моей голове. Напрасная попытка — я и сама не до конца понимаю.

Время утекает незаметно, мгновение за мгновением сливаются воедино в неумолимом потоке, мир исчезает, сужается до двух неподвижно замерших рядом фигур. Каждый из нас как будто ждёт какого-то сигнала.

Я невольно сравниваю.

У меня внутри ничего не переворачивается, не вскипает горячей волной, не путаются мысли, не сбивается дыхание, не останавливается пульс.

Я просто жду.

Возможно, это и правильно? Возможно, так и надо? Покой и гармония, без взрывов и потери себя самой. Чтобы не терять — а обрести?..

Его рука ложится на мою шею всей ладонью целиком, полностью закрывает место, где была когда-то отметина. Тёплая рука с шершавыми мозолями от меча.

А мне приходится сжать пальцы в кулаки, спрятав их в складках платья, насколько сильным, прямо-таки нестерпимым вдруг становится желание исчезнуть.

Прикусываю губу. Заставляю себя остаться.

Алан склоняется ко мне медленно, внимательно следит за реакцией, боится поспешить, боится обидеть меня или оскорбить своим порывом. Это так мило на самом деле… такая забота. Но мне почему-то хочется волком от неё выть.

И когда чужого запаха кожи становится слишком много, когда чужие губы почти уже касаются моих… я отворачиваюсь, и они замирают в миллиметре от моей кожи, так, что я ощущаю на щеке его прерывистое дыхание.

— Так, значит.

— Прости. Я…

— Не объясняй ничего. Ты не обязана, — говорит сухо и отстраняется. А мне становится больно за него почему-то. И хочется, хочется объяснить — но он не желает слушать.

— Замёрзла? Пойдём отсюда.

Отворачивается, и я не вижу больше его лица. Только широкую спину в белом свитере.

Я медлю с ответом и не иду за ним, когда он делает шаг прочь, не глядя на меня.

Наверное, правильно было бы составить Алану компанию, чтобы он не шёл домой один. Но почему-то это не кажется верным решением.

— Пожалуй, мне лучше уйти прямо сейчас. Спасибо за помощь.

Он ничего не отвечает и не оборачивается.

У меня перед глазами так и стоит его напряжённая спина, когда я начинаю перемещаться, и мир постепенно растворяется и теряет очертания.

Лежа в постели, окутанная ароматом засохших роз, я смотрю в потолок и долго не могу уснуть.

Ну что же тебе ещё надо, дурочка Мэг? Вот же — замечательный! Красивый, весёлый, чуткий, терпеливый. Блинчики готовит как бог. Любая девушка была бы счастлива, если бы он обратил на нее внимание.

Почему же я не счастлива?

Почему моё глупое тело ведёт себя так, будто…

Будто у него уже есть хозяин. И поэтому никому больше нельзя даже приближаться.

В эту ночь ломка накрывает особенно сильно. Мне хочется к Бастиану — до боли в костях.

Мечусь по кровати, сбиваю простыни в беспорядочный влажный ком.

Засыпаю без сил только перед самым рассветом. В слезах.

Пробуждение было тяжёлым, как после долгого кошмара.

В голове туман, и не могу вспомнить, что же снилось. Но почему-то уверена, и там, в моём сне, был он. Мужчина, который никак не хочет покидать мою жизнь. Хотя я всё сделала, чтобы это случилось.

Но все мои мысли и мои сны по-прежнему принадлежат ему.

Сажусь на постели, обхватываю себя рукам. Знобит.

Интересно — а он думает обо мне? Вспоминает хоть иногда, или уже забыл?.. От этой мысли сердце сжимает болезненным спазмом, и я не понимаю, чего бы мне хотелось больше. Чтобы выбросил меня из головы, стёр наши недолгие ночи вместе, будто и не было их — или чтобы мучился так же, как я от невозможности быть рядом, говорить, касаться, ощущать запах кожи.

Но разве может такое быть? Ведь я же очень чётко и однозначно поняла, что ему от меня нужно только тело — а по телу так не страдают…

Снова боль в сердце. А я разве спрашивала? А я разве дала возможность что-то объяснить?

В памяти вновь возникает раненый вой, с которым Бастиан провожал моё исчезновение — и я понимаю, что уже ни в чём не уверена, и больше не чувствую той правоты и праведного негодования, с которыми уходила. Кажется, я окончательно запуталась.

Спускаю ноги с постели, нащупываю обувь.

Только теперь вяло вспоминаю, что вчера же меня чуть не поцеловал Алан. И чувствую себя ещё более виноватой перед ним. Хотя… я ведь не давала никаких надежд? Но от этого почему-то не легче. Наверное, с ним лучше не видеться. До тех самых пор, когда придет пора уходить в какое-нибудь другое Крыло…

Я остановилась у окна и посмотрела туда, вниз, где дикие разросшиеся заросли укрывали полуразрушенный фонтан. Как напоминание о том, что ничего не бывает вечного и постоянного в нашей жизни.

Господи, ну что со мной не так? Я так и буду всю жизнь бегать из Крыла в Крыло? Неужели у меня добавится новая страница в книге жизни, от которой я попытаюсь убежать и которую попытаюсь забыть?

Я тряхнула головой и постаралась взять себя в руки. Решила, что буду сильной. Как вон те лианы, которые пробивают хрупкими стеблями вековой камень в своём стремлении к солнцу. Не забуду ни одной строчки, ни одного слова! Это всё — моя жизнь. Это всё — я. Это люди, которые меня многому научили. Я буду благодарна своей судьбе за каждый урок, даже самый горький.

Так что с Аланом обязательно попрощаюсь и постараюсь расстаться по-дружески.

А потом куда?..

Есть ещё минимум два Крыла. Восточное… и Западное… но там снова Фостергловеры. Значит, Восточное? Есть пока время подумать.

А пока я вспомнила ещё об одном деле, которое хотела сделать, пока нахожусь в Саутвинге.

Посетить Школу ведьм, куда меня так настойчиво подталкивала пойти Малена.

Школа оказалась неприметным серым зданием в три этажа, которое ничем не отличалось от соседних жилых и располагалось в одной из глухих улочек Нижнего города. Если бы я не знала точный адрес, ни за что бы не нашла.

Зато внутри…

Когда передо мной распахнулась толстенная дубовая входная дверь — ещё раньше, чем я постучала, как будто меня ждали — я попала в поражающее роскошью отделки помещение.

Колдуньи явно любили комфорт, что я могла заметить по Малене. И не любили, когда им завидуют.

Меня встретила совсем ещё молоденькая, почти моего возраста веснушчатая белокурая колдунья. Она смотрела на меня с таким любопытством, что я принялась было объяснять, кто я и зачем пришла, но она меня прервала.

— Вас давно ждут. Пойдёмте!

Никто мне не встретился, пока мы шли по коридорам, стены которых были обиты дорогим светло-зеленым бархатом с тиснением. То и дело попадались зеркала — много зеркал! — в которые я старалась лишний раз не заглядывать. В коридорах гуляли тени, проходы то и дело сворачивали, разветвлялись, и я не понимала, как весь этот лабиринт уместился в небольшом с виду здании. Впрочем, у колдуний всегда так. Двойное и тройное дно у каждого слова и поступка.

Я поймала себя на мысли, что во мне говорит фамильное Ровертовское недоверие к Ордену, которого больше не существует. И напомнила себе, что я сама, между прочим, тоже колдунья. Хоть и самоучка. И кстати, редчайшего потенциала. По рангам орденской иерархии стою выше всех здесь присутствующих. Чаще всего рожаются Дочери Тишины. Иногда Сёстры Тишины. Мне известна одна-единственная Хозяйка Тишины — жена моего брата, Тэмирен.

И много веков наше королевство даже слыхом не слыхивало, что могут рождаться ещё и Матери Тишины. Так что мне здесь нечего бояться, и смущаться, как первокласснице, тоже не годится.

Я расправила плечи и вошла в учтиво приоткрытую дверь первой.

— Большая честь для нас, приветствовать принцессу Оуленда и Матерь Тишины! Пусть и не обученную как следует.

У женщины, что сидела в кресле у разожжённого, несмотря на летнюю жару, камина, с бокалом в руке, были яркие зелёные глаза и белые волосы, убранные в толстую косу сложного плетения. Но она не выглядела старой. Скорее, зрелой и умудрённой опытом — красавицей, шикарной, как все орденские колдуньи. Синий шёлк облегал стройную фигуру. Она держала бокал с грацией тигрицы, и с таким же достоинством и не скрываясь осматривала меня с ног до головы, щуря свои яркие глаза.

Я помялась у порога, произнесла пару ничего не значащих слов приветствия.

Колдунья кивком пригласила меня сесть напротив. Я правым плечом ощутила опаляющий жар камина, но ничего не сказала. Я всё-таки здесь в гостях.

— Рада познакомиться, госпожа?..

— Можешь звать меня Милисента, дитя!

Вот так. Одним словом мне указали на моё место. Зелёные глаза из-под длиннющих ресниц сверкнули.

От порога раздался голос девушки, о которой я уже и забыла.

— Вам принести чего-нибудь?

Я оглянулась. Веснушчатая явно не хотела уходить, на ее хорошеньком личике было написано жгучее любопытство.

— Нет, Даниэль! — покачала головой старшая. Впрочем, понять по ней возраст было решительно невозможно. — У меня тебе будет поручение. Отправляйся в лечебницу, и…

— О-о-о, только не это! — простонала девушка, закатив глаза.

В шоколадно-мягком голосе Милисенты прорезалась сталь.

— Ступай! Орден… то есть, простите миледи, я хотела сказать, колдуньи! Колдуньи не бросают своих сестёр в беде. Так что мигом! Чтоб через пять минут и духу твоего тут не было, Данни! Заберёшь на кухне свежеиспеченный хлеб и мешочек пожертвований у сестры-казночея.

Какая показательная оговорка! Мне только что намекнули, что Орден не погиб? Его пытаются возродить? И зачем это было так откровенно сделано, учитывая, что они прекрасно знают — я сестра того самого человека, который его и уничтожил? Или уверены, что моя солидарность другим колдуньям перевесит сестринскую верность Дункану?

У меня снова появилось ощущение, будто я — часть какой-то чужой игры, которой не понимаю.

По крайней мере, по Даниэль было отлично видно возраст, потому что эта девушка ещё не умела сдерживать эмоций.

— Ну пожалуйста, можно кто-нибудь другой сходит? Райна меня пугает…

— Болезнь — не повод, чтобы от человека отворачивались! — одёрнула её Милисента. — Ступай!

Раздался тяжкий вздох, и дверь захлопнулась.

— Прошу прощения! — хозяйка обратила ко мне одну из своих изысканных улыбок, снова спрятав сталь в голосе под бархатную оболочку. — О чём мы с вами говорили?..

— Кто такая Райна? — спросила я. Что-то знакомое. Кажется, я уже слышала когда-то это имя. Вот только когда и при каких обстоятельствах — хоть убей не вспомнить.

— Бывшая орденская колдунья, — с готовностью пояснила Милисента. — Увы, с ней случилось давным-давно страшное несчастье, в те дни, когда был низложен Король-без Короны. Бедняжка получила увечья, от которых до сих пор не излечилась. Ни наше мастерство, ни врачебное искусство лекарей не помогло. Но мы её не забываем. Долг сестёр — помогать своим сёстрам, не правда ли?

— Не знаю, — пожала плечами я и уставилась в упор на колдунью. — Я Матерь Тишины. У меня нет сестёр.

Милисента улыбнулась шире, как будто мой, нагловатый, если честно, ответ, ей понравился. Колдуньи всегда уважали чужую силу.

— Как насчёт подруг? Их у вас тоже нет? — вернула она мне колкость.

Я откинулась на спинке кресла и попыталась принять удобную позу. Положила ногу на ногу и скрестила руки на груди.

— Рассчитывала, что возможно, они у меня появятся здесь!

Милисента рассмеялась и отпила из бокала.

— Простите, вам не предлагаю, я знаю, что вы не пьёте. Возможно, тогда перейдём сразу к делу? Чего вы от меня хотите?

Она поставила бокал с тихим стуком на круглый деревянный столик, разделяющий кресла.

Я посмотрела на нее, колеблясь пару мгновений. Рассказать всё? Но я не чувствовала доверия к этой женщине — такого, как в первые же минуты почувствовала к Фостергловеру.

— Прошу вас провести диагностику моих сил. Проверить, нет ли чёрных пятен в ауре. Может, какие-то проклятия или родовые магические заболевания, о которых я не знаю.

— Вас с детства осматривали все лучшие врачи королевства.

— Но среди них не было колдуньи по имени Милисента, которая умудрилась прямо под носом моего брата-короля сколотить новый Орден так, чтобы он не заметил. Более того, чтобы не заметила даже Малена, у которой нюх на всяческие интриги и заговоры.

Милисента рассмеялась.

— Дитя, о чём ты? Орден дано распущен! Мы верны приказам нашего повелителя!

— Я ему не скажу. Проведите диагностику, — упрямо повторила я.

Колдунья подозрительно сощурила взгляд, и мне пришлось добавить, чтобы она не почувствовала ни грамма притворства с моей стороны:

— Если, конечно, ваше существование не станет угрожать интересам Королевства или моему брату лично.

Милисента помолчала пару мгновений, изучая моё лицо, а потом без тени иронии или какой-то игры очень серьёзно, будто принимая меня за равную, ответила:

— Принимаю твои условия. Мы договорились.

А потом она подалась вперёд и протянула мне руку:

— Я проведу диагностику. Дай свою ладонь!

Поколебавшись немного, я подвинулась на самый краешек кресла, положила локти на столик и не без робости отдала руку в плен длинных, изящных и прохладных почему-то пальцев Милисенты. Она немедленно перевернула мою ладонь и велела приказным тоном:

— Закрой глаза. Расслабься. Выкинь все посторонние мысли из головы.

Оказалось проще сказать, чем сделать.

Пламя в камине дрогнуло и стало ниже, будто его придавили. Я скосила на него взгляд, но промолчала. Закрыла глаза и постаралась ни о чем не думать.

Ни о чём не думать упорно не получалось. В мозгу зудела одна мысль, от которой никак не удавалось избавиться, будто от назойливой мухи.

Я открыла глаза снова, чтобы увидеть хмурую Милисенту.

— Простите, но расслабиться не выходит! Возможно, если бы вы утолили моё любопытство, у меня это бы, наконец, получилось!

Та вопросительно приподняла бровь, по-прежнему крепко сжимая мою ладонь и не давая сбежать из плена.

— Спрашивай.

— Райна. Такое знакомое имя! Где я могла раньше слышать его? Что-то выдающееся совершила эта сестра Тишины?

Милисента покачала головой.

— Да в общем-то, ничего особого. Была на побегушках у главы Ордена Тишины, выполняла мелкие поручения. Во время одного из них вызывала гнев главы, за что была наказана. Увы, тогдашняя наша повелительница кротостью нрава не отличалась, и девушка получила наказание… слишком суровое. Её столкнули в пропасть. Чудом осталась жива, но сильно поранилась об каменные когти в основании Совиного дома.

Ух… Совиный дом! Я вспомнила мрачную башню, которую восстанавливали колдуньи после разрушения. Ту самую, где зачем-то проводил время мой младший братишка. Надо будет ему сказать, что это не место для игр.

— Столкнули с башни… какой ужас! Нет, этого я не слышала.

У меня мороз по коже прошёл. Может, и правильно Дункан тогда Орден разогнал? Если у них практиковались подобные «наказания».

— Ну, тогда быть может, вы могли слышать имя Райны по другому поводу, — невозмутимо пожала плечами колдунья. — В лучшие годы эта рыжеволосая колдунья была ослепительной красавицей. И любовницей Короля-без Короны. Когда он ещё правил во дворце Саутвинга, разумеется.

Я выдернула руку.

Пламя в камине взметнулось на миг, облизало каминную решетку и свод очага, а потом погасло.

Только что раскалённые угли вмиг подёрнулись инеем.

Милисента вскочила.

Я осталась в кресле, сжавшись в комок на краю, и невидящими глазами уставилась в пустое место перед собой. Это какое-то наваждение. Кажется, мне нигде не скрыться. Мы будто привязаны с Бастианом друг к другу тысячью незримых нитей. Как бы я ни бежала, его незримое присутствие снова и снова догоняет меня.

Но я не подозревала, что так сильно могу ревновать к призракам прошлого. И ничего не могла с собой поделать — ревность сжигала меня яростнее, чем пламя очага угли минуту назад.

Рыжеволосая любовница. Орденская сестра.

Его уже тогда тянуло на колдуний? Какой изысканный вкус. Какая разборчивость.

Захотелось прямо сейчас вернуться к Бастиану в камеру. Чтобы прибить. А то что он там мучается столько лет? Наверное, по своей красивой любовнице скучает! Может, я просто напомнила её? У-у-у-у, как же я зла!!

— Простите, но сегодня ничего не получится! — сухо сказала Милисента. — Ваш дар очевидно не желает, чтобы его исследовали, и вырывается из-под контроля.

— С ним такое случается иногда в последнее время, — меланхолично ответила я, поднимаясь из кресла.

— Это как-то связано с тем юношей, Аланом Фостергловером, с которым вас неоднократно видели на улицах города? — понимающе улыбнулась колдунья.

Я вздохнула.

— Если бы. Но перипетии моей личной жизни совершенно вас не касаются, Милисента!

Вот же… колдуньи. Вечно им всё надо. Хорошо хоть, перед ними ни к чему изображать благовоспитанную барышню. Конечно, вряд ли мой брат бы одобрил такое моё поведение. Но он и мой визит сюда бы не одобрил точно.

— Возвращайтесь завтра, моя дорогая! К вашему визиту я приготовлю парочку настоев, которые успокоят ваши нервы и позволят нам, наконец-то, провести процедуру.

— Непременно вернусь! — пообещала я. А сама мысленно добавила про себя, что ни за что на свете не притронусь к её настойкам. Понятия не имею, что туда добавляют эти орденские. Вот уж чему, кстати, я тоже не обучена, так это зельеварению. Может, и правда остаться подольше и попросить преподать мне пару уроков? Например, какое-нибудь мерзкое на вкус варево, чтоб отбивало желание каждую встречную колдунью в постель заваливать.

У самого порога я обернулась.

— Что бы вы сделали, если бы вам не давала покоя загадка, которую вы никак не можете разгадать?

— Поискала бы ответа в старых книгах, конечно же, — пожала плечами колдунья, которая уже склонилась над камином и ворошила там угли кочергой, пытаясь разжечь.

— Жаль, что у меня таких нет, — вздохнула я. — А домой возвращаться и просить в Чертогах памяти не охота. Брат как узнает, что я вернулась, обратно может не отпустить.

— Ну так в чём проблема? В Саутвинге полно книг. Король-без Короны был страстным коллекционером.

Точно!

Я хлопнула себя по лбу. Кабинет Бастиана сверху до низу заставлен книгами.

— Не знаю, что именно вы ищете, но настоятельно советую начать поиски с Главных Королевских Архивов, — невозмутимо добавила Милисента. — Его величество Дункан Роверт так и не озаботился тем, чтобы перевезти их в новую столицу. И вас, без сомнения, пустят туда безо всяких пропусков.

Фасад величественного здания Королевских Архивов, уже порядком обветшалый, выходил прямо на главную площадь столицы. Массивные беломраморные колонны должны были символизировать, видимо, что это Храм Знаний.

Я поднялась по широченным ступеням крыльца наверх, очень долго ждала, пока хоть кто-нибудь откроет на стук металлического кольца, вбитого в посеревшие от времени двери.

Подслеповато щурясь на солнце, открывший мне полный мужчина средних лет в тёмно-сером балахоне, подпоясанном верёвкой, удивился, кажется, что вообще хоть кто-то кроме него сюда приходит. И пока вёл меня куда-то вглубь здания под гулкими сводами мимо двойного ряда погасших светильников, свисающих с потолка на длинных медных цепях, монотонно жаловался на жизнь.

— …я ведь жрец Совиного бога по основной профессии, но кто нынче верит в богов! Даже в Великую Сову. Амариен улетела из нашего бренного мира, и больше о ней никто и не вспоминает. Мы совершенно не нужны обществу, увы… Разве что регистрация браков и разводов ещё кормит, но в Саутвинге всё меньше народу, и это тоже становится редкостью… Вы бы знали, какую маленькую зарплату нам платят! Принцесса, вы бы поговорили с Его величеством… Нынешний король терпеть не может бюрократов, при прошлом нам платили больше… ох, только не говорите Его величеству, что я так сказал… просто так редко кому-то можно излить душу!… Вот, решил хоты бы в архивы на полставки устроиться, чтоб совсем не протянуть ноги с голоду… Правда, сюда нынче тоже никто не ходит, все студенты разъехались из Саутвинга кто куда. Вон, в новой столице университет открыли, так на него ваш брат денег не жалеет, а нам хоть бы копеечку… Вот, я решил тут пока хотя бы диссертацию написать… думаю, получу степень, тоже уеду отсюда в столицу, устроюсь профессором куда-нибудь на кафедру истории Древности…

Его лысина в обрамлении жидкой поросли волос была путеводным маяком, за которым я следовала, чтоб не заблудиться. Но чуть не заснула на ходу от этого нескончаемого тихого бубнежа на одной ноте.

Наконец, служитель Совиного бога толкнул очередную дверь и пропустил меня вперёд.

Тут же захотелось чихать. Высокие шкафы — сколько хватает взгляда. Рукописные книги, пергаментные свитки в специальных подставках стройными рядами, по центру помещения — несколько столов с чернильницами. Слой пыли на столешницах был такой, что кажется, писать можно не пером, а сразу пальцами.

— Вот, присаживайтесь! Какую книгу вам принести? — уныло поинтересовался жрец.

Я задумалась.

— Бывает у вас колдунья по имени Милисента?

Жрец слегка оживился.

— Как же, помню-помню! Захаживала месяца два-три назад.

— Так вот, принесите мне те же книги, что и ей!

Он задумался ненадолго, а потом кивнул и пошёл куда-то вглубь зала, оставляя следы на полу.

«Рассуждения об Изначальных стихиях».

Лишь одну книгу читала здесь Милисента в свой последний визит. И судя по словам архивного служителя, возвращалась к этой книге день за днем на протяжении нескольких недель. Выносить за пределы Архива столь ценные экземпляры не разрешалось.

Я сидела, смотрела на обложку и отчего-то не решалась открыть.

Тёмно-синяя толстая кожа, уголки обиты светлым металлом… судя по тому, что совершенно не потемнел в здешних условиях, я бы не удивилась, что это белое золото. Ну, или какой-то магический сплав, который не поддаётся ржавчине.

Пергамент лохматый по углам. Тут и там торчат бумажные закладки, чернила на них уже расплылись от древности и почти нечитаемы.

И всё-таки на одной я могу разглядеть небрежно выведенные буквы старинных начертаний.

«Тишина».

Открываю на этой странице.

«…из дыхания Вечной Совы сотканные туманы породили её. Тишину. Явленную в нашем мире для того, чтобы мы, смертные, постигали уроки Богов и мудрость их, предвечную. Горьки будут уроки те, как завещала Амариен, но блаженны, кто переживут смутные времена».

Кончики моих пальцев дрогнули и остановились на скупых строках старинной рукописи.

Тишина.

Древняя сила, покорная мне, как ручной пёс. По мановению моей руки она может восстать из глубин Тихолесья гигантским облаком холодного тумана, высасывающего силы из всего живого, что только попадётся на пути. И по движению брови — уберётся обратно в ущелья и смирно ляжет спать.

Иногда я скучаю и ухожу в лесные дебри поговорить с Тишиной. Ложусь на облачные подушки, она обнимает меня молочно-белыми полупрозрачными руками и напевает свои колыбельные песни. Показывает чёрно-белые сны о прошлом, и я вижу картины из такой невероятной древности, что кружится голова. Никому до меня она этого не показывала.

Но моя душа тоже открыта Тишине.

Поэтому с моей болью о Бастиане я к ней не пошла.

Переворачиваю страницу.

И куда-то пропадают все мысли из головы… в ней становится совсем пусто, лишь дурнота подползает и обвивает холодными щупальцами, голова начинает кружится, как перед обмороком.

«…но раз жива доныне Тишина, почему не могут существовать и иные силы, нам неведомые, которые управляли миром в древние времена?

Кто знает, что ещё хранят в себе наши земли.

Амариен, Великая Белая Сова, любила своих детей и учила их собственной мудрости, тянула к познанию, миру и свету.

Но там, где есть свет, неизбежно будет и тьма. Ибо мир так устроен, что все мы отбрасываем тени. А самые чёрные и беззвёздные — те, что таятся в людских душах.

И вечная Тьма, что клубится у корней гор, до сих пор надёжно скрывает свои тайны…

Переворачиваю ещё одну страницу. На ней лишь несколько скупых строк.

"Я оставляю пустыми последние страницы сего трактата в надежде на то, что кто-то из моих не рождённых ещё сестёр заполнит их новыми знаниями, которые, без сомнения, добавит грядущим поколениям этот прекрасный и пугающий в своей непознанности мир.

Написано Мередит, Сестрой Тишины,

в зиму 5705 от Сотворения Оуленда».

У меня озноб побежал по коже.

Я захлопнула книгу, из нее вырвалось крохотное облачко пыли и медленно стало оседать в неверном свечном пламени.

Она будто говорила со мной из глубин седого прошлого — эта давным-давно умершая Сестра Тишины! Последние слова трактата — словно завещание. Найти правду об извечной Тьме.

И почему-то я не сомневаюсь, что именно эта Тьма смотрела на меня глазами всех тех людей.

Вот только знание это ни на шаг не приближает меня к разгадке. По-прежнему не понимаю, где тот кончик нити, потянув за который, смогу размотать весь клубок. А самое главное… при чём здесь я? Зачем понадобилась каким-то древним силам?

Возвращаю книгу. Беглое пролистывание страниц показало, что самое важное я уже прочла — всё остальное было посвящено описанию истории Ордена колдуний Тишины, их мелких ссор и склок, борьбы за лидерство между сёстрами и иногда, для разнообразия, с местными королями, предками Бастиана. Немного о древних веках вражды между разными землями Оуленда — но об этом я и без того знаю, от Дункана и Тэмирен.

Что ж это за Тьма? И чего она хочет?

У меня в который раз появилось ощущение, будто бреду вслепую по лабиринту, то и дело утыкаясь в тупики. И почему-то закрадывается подозрение, что кто-то просто замуровал все выходы.

В отчаянии решаюсь вернуться в Школу и прямо спросить Милисенту, что она думает по этому поводу. Ведь зачем-то же колдунья дала мне намёки на то, куда пойти и какие книги прочитать?

Прямиком в покои, где меня принимала Милисента, переноситься я постеснялась. Всё-таки, есть неписаные законы вежливости среди волшебников. Поэтому снова постучалась в знакомые неприметные двери. Они распахнулись после первого же стука, и я вошла, испытывая мощнейшее ощущения дежа вю.

— Располагайтесь, я сообщу о вашем визите! — проговорила та самая улыбчивая рыженькая откуда-то из глубины здания. Я видела лишь её удаляющуюся спину в бледно-зелёном платье. Уходящий вперёд длинный-предлинный коридор укрывали тени, но канделябры на стенах по обе стороны от входной двери давали немного неровного света.

Я покрутила головой и увидела, что кое-что изменилось в обстановке. Диванчик у стены приглашал уютно посидеть на нём и подождать. Рядом на круглом столике — блюдо со свежими пирожными источает дивные ароматы. Интересно, чем таким занята колдунья? И откуда знала, что я приду?

Время шло, никто не являлся. Усевшись на мягкое сиденье бордового бархата, я потянула руку к пирожному. Понюхала… сплошной сахар, у меня от таких обычно живот болеть начинает. Дункан всё детство пичкал, пытался как-то скрасить мне болезнь и необходимость валяться в постели. С тех пор терпеть не могу всё, что состоит больше из крема, чем из теста. Розовая гадость. Фу.

Положила обратно.

— Чаю? Госпожа освободится не скоро.

Я вздрогнула, потому что каким-то образом проворонила момент, когда густые тени коридора выпустили снова на свет рыжую Даниель. Она поставила передо мной с тихим стуком чашку на блюдце. Склонившись над столиком, налила из крохотного фарфорового чайника с пасторальными сюжетами душистый напиток с едва заметной горьковатой ноткой в аромате.

— Да, пожалуй… — пробормотала я. Взяла в руки чашку. Согрела об неё ладони. В голове теснились невесёлые мысли.

Даниель стояла у меня над душой и смотрела.

Я медленно подняла взгляд.

Пальцы мои разжались, и хрупкий фарфор вдребезги раскололся об пол. Безобразная коричневая лужа растеклась по паркету.

— Вот же с-сучка осторожная! — прошипела сквозь зубы эта молоденькая девочка, почти ребёнок, и её невинное личико исказила злобная гримаса. Она была почти моей ровесницей, но сейчас казалась старухой из-за выражения лица и голоса.

Я вскочила, в ужасе наблюдая за тем, как глаза юной колдуньи начинает заливать чернильная тьма. Она кидается ко мне, протягивая скрюченные пальцы рук…

А потом её словно швыряет невидимая сила об стену, и с тихим стоном Даниель медленно сползает, оседает мешком на пол.

— В этот раз почти… ничего, рано или поздно я тебя достану! — пообещала Дани прежде, чем её глаза закрылись, и голова бессильно свесилась.

Я стояла, держась рукой за горло и в ужасе приоткрыв рот.

— Господи… ты в порядке, дитя?

Когда ко мне быстрым шагом приблизилась Милисента в ослепительно белом атласном платье, мерцающем в полумраке жемчужинами, я отшатнулась, распластавшись по стене.

— Да не пугайся, уж я-то точно не заражена! — поморщилась колдунья, но всё ж-таки остановилась.

— Что это… что это такое? — прошептала я каким-то чужим голосом, чувствуя, как леденеет всё тело, только сейчас реагируя как следует на пережитый ужас.

Милисента быстро наклонилась над бесчувственной девушкой, померяла пульс на запястье. Когда отпустила бледную тонкую руку, та снова упала.

— Очередная жертва. И я понятия не имею, как это происходит и по какому принципу они выбираются. Предотвратить тоже не смогла, хотя была настороже. Так что прости, видимо, здесь тебе тоже не место, раз уж под собственной крышей я не могу обеспечить безопасность гостьи. Вернулась бы ты лучше к брату, девочка! И рассказала всё. Уж он-то сможет защитить.

Я содрогнулась.

Рассказать Дункану?

Обложит ватой и не выпустит за порог своей комнаты на ближайшие лет десять. Плавали, знаем. Я покачала головой.

— Разберусь сама. И вы ничего не скажете нашему королю, если не хотите, чтобы я тоже начала болтать. Например, о возрождённом Ордене у него под боком.

— Пф-ф-ф… значит, ты уже в порядке, раз снова дерзишь! — фыркнула Милисента. Но посмотрела на меня, кажется, одобрительно. Перекинула решительным жестом с плеча на спину толстую белую косу и присев на корточки, принялась делать массаж висков Даниель.

— Так вы будете проверять мою магию и искать… неправильности? — уточнила я кисло. Почему-то вся идея, что в хотя бы в Школе мне смогут помочь, уже не казалась такой уж блестящей.

— Да что тебя проверять! — отмахнулась Милисента. — Кипящая сила, как океан под толщей льда. Развернётся во всю мощь, мало никому не покажется. Не представляю себе, чтобы кто-то на этом свете оказался в состоянии хоть как-то на неё повлиять, затемнить, исказить или наложить проклятие. Живи спокойно, девочка! С этой стороны тебе точно ничего не угрожает.

— А с какой угрожает? — немедленно насторожилась я.

— У колдуний есть лишь одно уязвимое место, — усмехнулась она.

— Мы долго будем в угадайку играть, или перестанете, наконец-то, говорить загадками? — я уже была близка к точке закипания. Пережитый только что страх бурлил по венам и требовал выплеска.

Даниель тем временем очнулась и хлопала на меня непонимающими кукольными глазами, сидя на полу. Ну конечно! Ничего не помнит, даже можно не спрашивать. Я вздохнула.

Милисента подставила ей плечо и помогла встать.

— Слишком много заниматься вредно, милочка! Ты упала в обморок. Иди, отлежись! А тебя не провожаю, принцесса! Перемещаться умеешь, дорогу сама найдешь. Ещё встретимся!

Вот так вот просто она уйдет, ничего мне не ответив?!

Я топнула ногой и переместилась чуть дальше по коридору, прямиком перед её носом. Даниель посмотрела растерянно на свою наставницу. Та по-прежнему отвечала на все мои выходки одобрительными взглядами.

Не понимаю эту женщину. Совсем. Что за игру она ведёт?

— И всё-таки? — упрямо повторила я. — Какое у меня уязвимое место? Я должна знать, чтоб подготовиться. К следующей атаке.

Милисента посмотрела на меня как на дуру, которая задаёт идиотские вопросы, ответы на которые известны даже несмышлёным детям.

— Всякая колдунья, даже самая сильная и умудрённая опытом, остаётся прежде всего женщиной. И уязвимое место у нас у всех одинаковое поэтому. Наше нежное сердце! Туда и станут бить, если не получится достать тебя по-другому. Кому бы ты ни понадобилась. А сейчас не глупи, и возвращайся в холд Нордвинг! Малена правильно сказала, тебе главное — быть на людях и подальше от теней и темноты. Боюсь, что Школа — тоже не совсем подходящее для тебя место в твоей ситуации. Буду с нетерпением ждать нашей следующей встречи, Матерь Тишины! Постарайся не умереть раньше времени. Замечательная из тебя получится колдунья, когда научишься прятать уязвимое место под прочной бронёй. И не переживай, все мы этому учимся рано или поздно. Ну… или не учимся. Но такие долго не живут.

Она улыбнулась своей кошачьей улыбкой, а потом, изящно оттеснив меня с пути затянутым в белый атлас плечом, пошла прочь по коридору, медленно растворяясь в вечерних тенях.

— Пирожные выкиньте! Там яд или снотворное! — крикнула я вдогонку.

— И без сопливых знаю, — усмехнулась темнота за её спиной.

Я снова почувствовала себя обескураженной.

Если знала, почему не предупредила? Если заодно с тёмной магией, нападающей на меня, почему не помогла меня достать?

Уф-ф-ф… голова кругом.

Я вдруг почувствовала себя совершенно одинокой, растерянной и глупой. В такой ситуации мне просто жизненно необходим был трезвомыслящий друг.

Так что, повздыхав ещё раз десять, я смирилась с тем, что раз уж твёрдо решила не возвращаться в Нордвинг и не прятаться от проблем, а разобраться с ними, две головы будет однозначно лучше, чем одна.

Надеюсь, Алан меня не убьёт, если я заявлюсь к нему в столь поздний час. Да ещё и после всего, что между нами было. Вернее, чего не было.

— Ой! Прости…

Я вспыхнула и отвернулась.

Когда переместилась в ту самую комнату, где когда-то в первый раз открыла глаза в доме Алана, обнаружила хозяина, лежащего на диване. С руками под головой, хмурый, задумчиво пялится в потолок.

И голый по пояс.

Вот это мышцы, мама дорогая! С него можно картинки для атласа по анатомии рисовать. Вот зачем мужчинам хобби! Махание мечом и кузнечное дело, в частности.

— Если я тебя смущаю, могу одеться.

Скрипнул диван, зашуршала одежда.

Я вздохнула. Вот и ещё одно отличие. Да, я хотела, чтоб он оделся и перестал смущать! Но… если б на его месте был другой… я, наверное, хотела бы наоборот. Жадно рассматривать. А может, и не только…

Мысленно дала себе по башке. Вечный магнит для моих мыслей не оставлял меня ни на секунду, нигде не было от него покоя. Он умудрялся вторгаться в мою голову даже сейчас, когда я пришла к другу. По важному делу, между прочим, пришла!

В комнате темно, только в камине догорает огонь. Алан прошёл мимо меня, присел на корточки перед каминной решёткой, поворошил угли кочергой, ворох искр взметнулся выше. На нём тёмные просторные штаны, белая рубаха с завязками у ворота и рукавами, закатанными в локтях. Драконы скалятся на меня с татуировок на мощных предплечьях. Алан бросил на меня взгляд искоса, ничего не спросил. Знает, что если захочу — расскажу сама. Эта черта мне в нём тоже очень импонирует.

А он подозрительно долго занимается камином и молчит. Я вздыхаю.

— Сильно на меня сердишься?

— Да, — отвечает Фостергловер, не задумавшись. Но раньше, чем я успеваю окончательно скиснуть, добавляет: — Но не из-за того, о чём ты думаешь.

Смотрю на него сверху. Он задумчиво глядит в огонь. Но у него желваки на скулах от того, как сильно стискивает зубы. А я ведь так мало его знаю! Почему я решила, что для него всё просто так? А вдруг не просто? Но ведь как это может быть — ведь мы знакомы всего ничего…

«Тебе-то самой много времени понадобилось, чтобы в своего жениха по уши втрескаться?» — ехидно спрашивает внутренний голос. И мне становится ещё более неловко, я не решаюсь завести разговор, ради которого пришла. Просто мнусь с ноги на ногу и молчу. Пока Алан смотрит в огонь.

— За твой отказ я не сержусь. Насильно мил не будешь, что поделать. Я понимаю слово «нет», — произносит ровным голосом. А у меня внутри всё сжимается грустью.

А потом Алан встаёт — и мне приходится задрать голову. Я, кажется, в очередной раз забыла, какой он высокий. И массивный.

И светло-голубые глаза его совсем потемнели. Когда широкоплечая тень накрывает меня, на секунду пугаюсь. Алан… может ли он тоже стать одержимым? Теми самыми симптомами, от которых чернеют глаза? Мне приходится собрать всю смелость, чтобы не отшатнуться. Особенно, когда во взгляде Алана мелькает злость.

— А сержусь я на то, что ты иногда ведёшь себя как совершенно пустоголовая дурочка, Мэгги! Ты о чём думаешь, когда продолжаешь одна таскаться по городу?

— Опять ходил и спрашивал? — спрашиваю тихо. Он не отвечает на очевидные вопросы.

— Я всё-так твой телохранитель, и в ответе за твою безопасность в Саутвинге. — Он складывает руки на груди и вперивается в меня суровым взглядом опытного инквизитора. — Естественно, ходил! И естественно, спрашивал! Раз уж некоторые принцессы меня не удостоили чести сообщить, где изволили проживать. Да мне покоя не было! Обошел все места, где ты могла появиться, даже побывал в Школе колдуний! Но меня и на порог не пустили чёртовы ведьмы, потому что я, понимаешь ли, мужчина. Только подтвердили, что ты там была, но когда и куда ушла — отказались сообщать. Видите ли, орденская солидарность колдуний. А я сказал бы скорее, что женская солидарность.

Мне становится стыдно. Опускаю глаза.

— Ты должна мне сказать, где остановилась, — твёрдо заявляет Фостергловер.

Я сначала открываю рот, чтоб поведать, где находится моё временное пристанище в Саутвинге, но горло сдавливает спазмом и я понимаю, что не могу выдать своё тайное место, даже под страхом пыток. Это… слишком личное. Это слишком между мной и Бастианом. Даже если он нарисованный. И наверное, лучше Алану не знать, до какой степени я сумасшедшая.

— Прости, но не могу тебе сказать. Можешь быть уверен, там я в полной безопасности. Лучше не ругайся, а выслушай! Я ведь пришла к тебе не просто так.

Встречаемся взглядами. На мой робкий — его пристальный. Почему всегда так всё сложно? Мне ведь просто нужен был друг. Алан горько усмехается одними губами — в глазах по-прежнему странное непроницаемое выражение:

— Ну да. И не сомневался, что по делу. Я не такой дурак, чтоб подумать, что ты по мне соскучилась.

А я вспоминаю то безмятежное утро с блинчиками, и в сердце колет острой иглой. Почему так? Неужели любовь всегда должна делать больно? Я не хотела причинять боль Алану. И всё-таки причиняю. Сейчас я так отчётливо вижу — что это за эмоции, которые он прячет под непроницаемой маской.

— Я и правда соскучилась, — шмыгаю носом. — Прости… я не хотела, чтоб ты подумал, будто…

Его взгляд смягчается. Он плюхается на диван, откидывается на спинку и похлопывает по месту рядом с собой.

— Рассказывай уже. Я всё-таки остаюсь твоим другом. Несмотря ни на что, помни об этом, малышка Мэг! Ты бедовая, я уже понял. И вечно умудряешься попадать в неприятности. Так что боюсь, моя помощь тебе понадобится. Рассказывай!

Складывает руки на груди и готовится внимательно слушать.

И мне вдруг становится капельку легче. Я скидываю башмаки и с ногами залезаю на диван. Всё-таки Алан — это Алан. С ним всегда спокойно. Даже недавние страхи кажутся надуманными и пустыми. Он умный, он во всём разберётся. Может, я и правда напридумывала себе лишнего? И повода пугаться нет? В конце концов, ещё ни разу никому из этих, с чёрными глазами, не удавалось меня схватить и выполнить свой план до конца, в чём бы он ни заключался.

Рассказываю ему всё, что произошло со мной за то время, что мы не виделись. И о том, что прочитала в Архивах. И о Милисенте. И о неудачной попытке поучиться в Школе колдуний. И о нападении Даниель.

Алан слушает, не перебивая. Только лицо всё мрачнеет. Он потирает подбородок, смотрит задумчиво.

— Что ж, принцесса… я думаю, дело зашло слишком далеко. Раз даже колдуньи не могут противостоять злу. Это явно какое-то наваждение или болезнь. Но больше похоже на одержимость злой магией. Возможно, наведённой той самой изначальной «Тьмой», о которой намекала летопись. Всё это слишком серьёзно. По моему мнению, надо немедленно поставить в известность Его величество.

Я фыркаю.

— А мой брат тебе разве хозяин? Ты вольный лорд, Фостергловер! Ты перед ним отчитываться не обязан. Я — тем более. Разберусь. Сама, если помочь не захочешь.

— Где в моих словах ты услышала, что не хочу? — Алан смотрит на меня, как взрослый на капризного ребёнка, и мне становится стыдно за свою вспышку. — Не хочешь, не будем говорить. Хотя как по мне, история вышла за пределы локальной стычки и приобретает государственную важность. Король имеет право знать, что в его стране завелась новая серьёзная опасность. Не только тебе угрожающая, заметь. Вряд ли той девушке было в радость оказаться сосудом тьмы. Или бабке. Или тому несчастному, который заживо гниёт в тюрьме.

Я не могла не признать его правоту.

Но всё-таки… я представила реакцию Дункана, и дрожь пошла по плечам. Так не хотелось, чтоб меня снова как фарфоровую куклу — обложили ватой и убрали в коробку…

— Давай попробуем ещё раз сами… а если снова не выйдет, я скажу брату, — проговорила я тихо, потупившись.

— Умница, — кивнул Алан. — Наконец-то взрослое решение.

Я в очередной раз почувствовала себя несмышлёным ребёнком рядом с ним — таким спокойным и сосредоточенным. Я уже видела по тому жесту, с которым он поглаживал бороду, что у него в голове происходят интенсивные мыслительные процессы. И затаив дыхание, старалась сидеть тихо как мышка, не шелохнувшись, чтоб не спугнуть какую-нибудь идею.

Кажется, Алан сейчас пытается сделать то, что не получилось у меня — собрать из кусочков мозаики единую картину. Я ведь чувствовала, что упускаю что-то важное! Есть что-то общее между всеми теми людьми, что нападали на меня. Вдруг у него получится понять, что?..

Наконец, Алан убрал руку от подбородка и поднял на меня светло-голубые глаза, прищуренные.

— А напомни-ка мне, Мэг, где именно работал тот бедолага, что за тобой шнырял по тёмным переулкам?

Я напрягла память, поморщив нос.

— Уборщиком, кажется, в лечебнице…

— Верно. Идём дальше. Бабка та старая, одинокая и бедная. Когда я ходил к ней…

— Ты её нашёл?! — воскликнула я, подавшись к нему.

— Не перебивай! Да, нашёл, разумеется! Ты бы знала, если бы объявилась раньше. Или оставила адрес, — Алан не упустил случая меня поддеть. — Так вот. Она, конечно, сначала с опаской ко мне отнеслась, но я потом ей дров наколол и воды натаскал, она и оттаяла. Естественно, выяснилось, что ничего не помнит о том вечере, когда тебя повстречала. Только что девушку видела такую, красивую очень, полностью совпадающую с твоим описанием… — Он бросил на меня беглый взгляд, и я почему-то смутилась.

Но Алан без всяких пауз продолжал, и мне было так интересно, что я забыла краснеть.

— И знаешь ли, она в разговоре без конца упоминала свои болячки. Из-за которых ей постоянно приходится обращаться…

— …к врачам! — я вскочила.

Алан кивнул.

— Дальше продолжать, или сама?

— Господи… а Даниель ходила в лечебницу проведать какую-то колдунью!..

«И вовсе не какую-то. А бывшую любовницу Бастиана», — пронеслось у меня в голове. Сердце забилось как бешеное. Вот! Это оно. Связь между всеми случаями «заражения» тьмой. Городская лечебница для бедноты!

— Я должна немедленно туда пойти! — заявляю решительно.

Алан припечатывает меня тяжёлым взглядом.

— Во-первых, не «ты», а «мы». И это не обсуждается. Во-вторых, торопыга — ты время на часах видела?

Я бросила беглый взгляд на каминную полку и смутилась.

— То-то же. В-третьих, я продолжу тебе помогать при одном условии. Раз ты так упорно отказываешься сообщать мне, где твоя берлога, то будешь сама приходить ко мне каждый день и отчитываться, что у тебя всё хорошо. Чтоб я больше не сходил с ума и не искал тебя по всему городу. С твоими способностями это не сложно. Иначе — по камню разберу весь Саутвинг, но найду. У меня уже есть парочка идей, где я пока не искал.

Мы сверлим друг друга глазами пару минут, а потом я сдаюсь и киваю.

— И в-четвёртых, ночуешь сегодня здесь. На ночь глядя никуда не отпущу. Хватит с тебя приключений.

— Но…

— Не обсуждается, — сурово оборвал меня Алан, и возражения застряли у меня в горле.

Он пружинисто вскочил с дивана и подошёл к неприметному шкафу в углу комнаты, который прятался в тенях так, что я его даже не видела до этого. Открыл створки и швырнул в меня подушкой. Потом так же метко в меня прилетел комок одеяла, и сшибленная с ног, я приземлилась пятой точкой на диван.

— Всё, спать! — строго добавил Фостергловер, уходя по направлению к двери. — Если мы правы, нам завтра понадобится много сил и предельно ясная голова. Так что мне бы желательно тоже спокойно уснуть в кои-то веки и не мучаться, где там эта ходячая катастрофа шастает. Имей совесть и не спорь в кои-то веки. Спи!

Хлопнула дверь. Тяжёлые шаги удалились по коридору.

Я вздохнула. Потом кое-как умостила подушку, легла комочком на диван, ещё теплый, нагретый Аланом, укрылась сверху шерстяным колючим одеялом, зелёным в белую клетку, в фамильных цветах Фостергловеров. Вздохнула снова.

Значит, не спал всё это время. Переживал за меня.

Как же это грустно, на самом деле…

Мне вот на новом месте тоже долго не спалось. Я ворочалась, не могла найти удобного положения, в голову лезли всякие мысли. Ужасно тянуло переместиться отсюда, удерживала только моя дурацкая совесть, не хотелось расстраивать друга.

Ничего.

Надеюсь, следующую ночь я уже буду ночевать в другой постели.

Меня заставили подняться вскоре после рассвета. Я отвыкла просыпаться так рано — организм давно уже перешёл на «совиный» режим и никак не хотел вставать ни свет ни заря, но Алан настоял, что чем бы ни была та тёмная магия, что на меня охотится, утренние солнечные часы будут для нее самым неприятным и ослабляющим временем. Солнце благоволит доброй магии. Во тьме вершатся тёмные дела. Об этом все знают.

Что-то во мне откликнулось на это утверждение грустной ностальгической улыбкой.

И невыносимо захотело обратно, в грешную и сладкую темноту — хотя бы обратно в сон… потому что мои сны по-прежнему были заполнены воспоминаниями.

Пока мы пробирались сонными улочками просыпающегося Саутвинга, по которым прохладный ранний ветер с нотками соли гонял тоскливые крики чаек, развевая тут и там вывешенные после стирки простыни, на моей груди вдруг потеплел медальон.

Я невольно коснулась платья на груди, того места, где под тканью был спрятан фамильный круглый медальон Ровертов. Неужели брату я зачем-то понадобилась? Но он не выходил на связь с самого моего отъезда, уважая моё желание побыть одной. Я сама только раз просила магическую безделушку установить между нами связь, чтобы сообщить брату, что хорошо добралась, с удобством разместилась, ни в чём не нуждаюсь и очень прошу избавить меня от опеки и по-простому «оставить в покое». И вот не прошло и полгода, как говорится.

Усилием воли я заставила медальон утихнуть. Не до того сейчас. Последнее, что мне сейчас надо, это отчитываться перед старшим братом, хорошо ли я сплю и ем. Пусть делами королевства лучше занимается.

Медальон подёргался пару раз под платьем и послушно затих.

Так-то лучше.

Госпиталь для бедняков подавлял массивной серой громадой, от которой истекало ощущение безысходности и печали. Заходить туда не хотелось ужасно. Смысл был выходить на рассвете, если под сенью этого мрачного приземистого двухэтажного здания, которое тянулось и тянулось, кажется чуть ли не на целый квартал, гас любой солнечный луч.

Опрятная старушка в белом халате и белой косынке поверх седых волос, что отворила двери, всё порывалась отвести нас к дежурному врачу, и мы битый час с Аланом убеждали её, что у нас ничего не болит. Услышав «легенду», что мы явились сделать пожертвование, разулыбалась, отчего на её круглом лице, похожем на печёное яблочко, появились мурашки. У меня кольнула совесть, пока старушка-привратница вела нас по длинным лабиринтам отмытых до скрипа коридоров, выкрашенных серой краской и противно пахнущих лекарствами. Надо и правда сделать пожертвование. И в будущем приглядывать за больницей. Не похоже, чтоб к ним часто приходили помогать.

А что я вообще знаю об изнанке Саутвинга? О жизни простых людей?

Что я видела в своём королевстве, кроме дворцов и прекрасных мест дикой, первозданной природы, по которым я с таким наслаждением путешествовала, как только обрела власть над даром перемещений?..

Никчёмная я была принцесса, если так подумать.

Осознание этого заставило споткнуться.

Алан поддержал за локоть и повёл дальше.

Суетливый старичок с уставшими глазами встретил нас приветливо, но видно было, что торопится. Я подробно расспросила, в чём нуждается больница, постаралась запомнить как можно точнее.

Алан задавала совсем другие вопросы.

— Нет ли случаев странных заболеваний?

— В каком смысле «странных», юноша? — приподнял кустистую бровь старичок, установив пальцы домиком. Кресло под ним скрипнуло.

— Вам виднее. Я имею в виду что-то, не вписывающееся в привычную картину. Необычная болезнь. Необъяснимая. Возможно… магической природы.

Главный врач сверкнул на него внимательными глазами и задумался надолго.

— Я бы спросил, чем вызваны такие вопросы и внимание столь благородных лорда и леди к нашему скромному заведению, но подозреваю, что вы не ответите.

Алан коротко кивнул, продолжая терпеливо ждать ответа, настороженный, как кот в засаде.

И снова наш собеседник надолго задумался. А потом покачал головой.

— Ничего необычного, господа! Конечно, к нам иногда заглядывают и колдуньи, ведь и им не чуждо ничего человеческого, включая болезни, которые далеко не все, вы будете удивлены, поддаются магическому воздействию. Например, наши уважаемые гостьи не могут вылечить отчего-то банальную аллергию на кошачью шерсть — эта подлая болячка одинаково поражает…

— Мы не об аллергии на кошек, — хмуро прервал поток его многословия Алан.

— В таком случае, ничем не могу помочь, увы! — пожал плечами врач.

— Можем мы осмотреться здесь? — задал тут же следующий вопрос тот, как будто ждал такого результата.

— Исключено! У нас тут заразных масса, вот только недавно острый кишечный грипп в десятой палате… да и вы каких только нам с улицы болячек не натащите, уж простите покорно! У нас тут люди есть весьма хилого здоровья…

— Но вы же принимаете посетителей к некоторым больным… — спросила я заторможенно, словно через силу.

Старичок замолчал и оба они, даже не знаю, кто с большим интересом, уставились на меня.

— Вы имеете в виду кого-то конкретного? Если больной не в острой фазе, и если он не против посещений, то это вполне возможно. Конечно, вы не в часы посещения, но в порядке исключения… я могу поинтересоваться, о ком идёт речь?

— О колдунье по имени Райна. У вас есть такая?

Врач если и удивился, то не подал виду.

— Она у нас уже десять лет как лежит. И поверьте, в её недуге нет ничего магического и странного. Если не считать то, что она выжила, учитывая, с какой высоты её сбросили. Впрочем, организм у колдуний имеет множество невидимых глазу резервов.

— Райна… не выздоровеет?

У меня по спине отчего-то пошёл мороз.

— Увы, сомнительно. Раз уж за столько лет этого не произошло.

— А… что с ней?

— Вы не знаете? — всё-таки удивился врач.

— До меня доносились только слухи, — уклончиво ответила я. Ну да, типа тех, что напавшая на меня Даниэль ходила навестить Райну незадолго до этого

— Что ж… в таком случае, я уточню у сестричек, в состоянии ли пациентка вас принять, и тогда… я всё понимаю, ваша корпоративная ведьминская солидарность… не смею препятствовать визиту! На мой взгляд, как лечащего врача, наблюдающего её столько лет, госпожа Райна вполне может выдержать непродолжительный визит. По состоянию физического здоровья, разумеется. Что до её здоровья душевного… не думаю, что вам стоит рассчитывать на длительный разговор. Советую свои вопросы, если есть, задавать быстро и самые главные — в начале.

Он оперся ладонями на край стола и пружинисто встал из кресла, бросая на меня любопытные взгляды. Ничего больше не спрашивал, так что я почему-то и не сомневалась, что ушлые медсёстры потом донесут ему о каждом слове разговора.

— Мужчина пусть выйдет!..

Скрипучий голос проскрежетал из полумрака, пропахшего больничным духом и обеззараживающими средствами для мытья полов.

Алан попытался возражать.

Я бросила на него убедительный взгляд. Неужели он забыл? Если что, моментом перенесусь отсюда. Но я видела по глазам и напряжённым плечам, что ему это отчаянно не нравится.

Глупости. Что мне сделает и куда сможет утащить эта несчастная? Я в очередной раз ощутила озноб на коже.

О Райне я слышала, что она была чуть ли не первой красавицей Ордена. Стройная как кипарис, пышногрудая, ослепительная и яркая, рыжая как огонь…

Выцветшие пряди рыжих волос жидким покровом лежали на белой больничной подушке. Тонкое одеяло до середины груди закрывало грузное, оплывшее тело. На одутловатой руке — безобразные шрамы. Вторая прячется под одеялом.

А на глазах колдуньи — плотная, широкая льняная повязка.

Она ослепла после того падения.

Но всё равно откуда-то знала, что в палате мужчина.

— Алан, выйди, прошу тебя! — надавила я, и он, чуть не скрипя зубами, послушался.

— Я рядом, за дверью. Если тебя не будет долго, приду проведать, — сказал он нарочито громко и чётко. Я благодарно улыбнулась, хотя внутри не ощущала той уверенности, которую хотела бы показать ему.

В крохотной больничной палате, где давно не проветривали, койка была только одна. Небольшое окно с широкими деревянными рамами. Краска с них и подоконника тут и там облупилась. Никаких букетов, никаких фруктов или книг, которые кто-то читал бы ей тут, сидя рядом. На грубо сколоченной тумбочке у койки — совершенно пусто.

— Ближе. Я не кусаюсь.

Губы колдуньи дрогнули в кривой усмешке. Больше никакого движения, она даже голову в мою сторону не повернула. Я попыталась представить себе, что бы чувствовала на её месте… но не смогла. Каково это? Потерять способность ходить. Видеть. Утратить красоту, место в Ордене и всё, что составляло её жизнь прежде?

— Не надо меня с такой жалостью разглядывать. Я давно смирилась. Мне тут неплохо, в сущности. Спокойно, — проговорила колдунья. — Сядь рядом.

Я сделала последний шаг, помедлила. Потом отодвинула стул чуть дальше, чем он стоял. Так, что при всём желании парализованная колдунья не могла бы дотянуться до меня рукой. Руки-то у нее двигаются?.. Снова острое чувство жалости. Бедная…

— Сказала же, не смей меня жалеть! Ну? Зачем пришла?

— Кто я такая, не спросите? — уточнила я скорее для проформы. Очевидно же, она знает.

— Мне уже донесли, едва ты переступила порог этого богом забытого места. Сестричкам скучно. Сплетни разлетаются быстрее лесного пожара. Да и к кому бы ещё могла явиться колдунья. Как не к другой колдунье. Я права?

Вместо ответа я вздохнула.

Разговор как-то не клеился. Я не знала, с чего начать.

— У меня к вам столько вопросов…

— Давай-ка я сэкономлю тебе время, девочка. Не думай, что мне так уж нравится твоё присутствие тут. Или что ты меня развлекаешь. Скорее наоборот, раздражаешь.

Ясно. А вот язвительного характера и острого языка колдунья за столько лет такой жизни явно не утратила.

— Короче. Ответы на все свои вопросы найдёшь в Совином доме. Туда и отправляйся. Тебе нужны корни башни. Самые таинственные глубины, где сокрыты все главные сокровища знаний… если не испугаешься, конечно, — по бледным губам скользнула улыбка.

О господи. Снова этот Совиный дом!

Отчего-то подумалось, что вряд ли мне удастся миновать этого места, рано или поздно дорога туда меня приведёт.

Но почему-то захотелось, чтоб лучше поздно.

— Что там? У корней башни?

Она не ответила.

Я на секунду даже испугалась — пухлое лицо, будто растекшееся по подушке, было таким неживым, словно безобразная маска… как будто колдунья умерла. Даже захотелось подойти и проверить, дышит ли. Я еле сдержала этот глупый порыв.

Она словно ломанная кукла, подумалось вдруг.

Вот она — цена за ошибки, которые совершают колдуньи, если у них нет чувства самосохранения. И они принимаются играть с силами, которые им не подчиняются.

Сиплый вдох.

Кукла оживает.

— Ну? Ты всё ещё здесь? Я же сказала тебе главное. Иди!

Но я будто приросла к стулу и не могла сдвинуться с места.

— Или… ты задашь вопросы, которые хочешь на самом деле?

Я вздрогнула.

— О да-а-а-а… Ты ведь ходила к нему, правда же? — мерзкая улыбка зазмеилась по ее губам. — К Бастиану! Ходила, не отпирайся! Не могла же ты быть такой нелюбопытной, чтоб не посмотреть на собственного жениха.

Я нервно оглянулась на дверь. Надеюсь, Алану ничего не слышно.

— Почему вы спрашиваете?

Очень живо вспомнились слухи, которые ходили про эту… и Бастиана. Кем они были… друг для друга.

— Ходила, ходила, не отпирайся! — кончиком языка она облизала губы, и меня начало мутить. — На твоём месте я бы ни за что не упустила случая лишиться девственности с по-настоящему искусным любовником. Ах, каким он был!.. Горячим, страстным, нежным… До сих пор вспоминаю и жалею, что такой мужчина пропадает.

Я вскочила, стул подо мной противно чиркнул по дощатому крашеному полу.

Кров жарко прилила к щекам, сердце стучало в висках как сумасшедшее.

— Я… не такая дура, чтобы ходить на свидания к преступникам!..

— Ну, и как он? Всё так же хорош? — мечтательно спросила Райна, как будто даже меня не слышала.

Вот же… Я ощутила неподдельный гнев.

Бабник! Каким был, таким и остался. Наверняка, в его постели пол Ордена перебывало. У него, видимо, особая склонность к колдуньям. Я ещё больше разозлилась на саму себя, на собственную наивность. Думала, дурочка, что ты его сама привлекла… а просто в типаж попала.

Хотя… вряд ли я хоть вполовину так же красива, как Райна была тогда, если верно то, что о ней говорили. Да и сейчас в её речах ощущается эхо той самой Райны, характер уверенной в себе женщины, которая привыкла, что ею восхищаются. Яркой, заметной. Мимо такой ни один мужчина не пройдет. Если в кого и влюбляться, то в таких.

— Вы любили друг друга?

— Какие глупости, деточка! — фыркнула колдунья. — Даже если бы я и хотела чего-то подобного. Бастиана интересовало в женщинах лишь тело. Ему дела не было до таких глупостей, как чувства. Поверь, многие пытались! Многие мечтали стать будущей королевой.

— И Вы тоже хотели?

— Я? О, мне было достаточно того, что он вытворял с моим телом, — снова хищно облизнулась колдунья.

Кобелина! Гадкий, отвратительный, развратный… У меня перед глазами словно поплыла мутная пелена.

Я решила, что достаточно наслушалась этих гадостей, и развернулась к выходу.

Какая же я молодец! Выпуталась раньше, чем он разбил бы мне сердце. Ведь он не успел? Ведь правда же? Я справлюсь. Заживёт. Уже почти зажило.

У самой двери, уже коснувшись рукой округлой деревянной ручки, я твёрдо сказала:

— Это всё в прошлом. Да, я заглянула… пару раз из любопытства. Но это была ошибка. Больше не повторится.

В спину мне полетел ехидный смешок.

— Ну да, ты же правильная девочка! И никогда не совершаешь неправильных поступков. Ха!.. Как жестоки бывают правильные люди.

И я почему-то не могу повернуть чёртову ручку. В сердце закипает что-то глухое, тёмное, по-звериному тоскующее. Что-то, готовое выть и оплакивать своё несвершившееся безумие.

Наше несвершившееся безумие.

— Ты все равно придёшь к нему однажды. Снова. Но будет слишком поздно.

Я резко обернулась.

Она замолчала опять. Будто прислушиваясь к чему-то. Эта слепая колдунья, которая видела, кажется, слишком многое своими незрячими глазами.

— Уже поздно, я думаю.

И она улыбнулась, обнажив клыки.

Я вывалилась из душной палаты в узкий прохладный коридор, по которому гуляли сквозняки, и привалилась к стене спиной. Меня трясло.

— Мэгги! Эй, Мэгги, она тебя обидела?

Я покачала головой. Алан в два широких шага добрался до меня и взял за плечи.

— Ты… да ты же ревёшь в три ручья! Проклятье… что эта старая дрянь тебе наговорила?

Надо же… а я и сама не замечала. Как из меня выплёскивались беззвучные рыдания. Вот же дура! Кого я оплакиваю?

Поднесла ладони к лицу, коснулась кончиками пальцев щек, посмотрела на них удивлённо. И правда, мокрые…

— Нам пора… тут ничего интересного. Она сказала, искать ответы в Совином доме. Но я, конечно же, туда не пойду. Мне… не нравится это место, оно… жуткое…

Я попыталась уйти, но сильные пальцы на плечах не давали.

— Но ты же не из-за этого ревёшь. Что она сказала тебе ещё?

Жалобно всхлипнув, я повесила голову. Пальцы сжались сильнее.

— Я расспросил тут об этой Райне. Бывшая любовница Короля-без-Короны. Того, который уже десять лет гниёт в подземельях холда Нордвинг. Мой дядя неизменно плюётся, как вспоминает об этом самолюбивом придурке, вздумавшем прижать к ногтю и сделать своими слугами вольных лордов Вествинга.

Молчание. Не нахожу сил поднять на него глаза.

— Мэг…

Его потрясённый шёпот.

— Скажи мне, что это не он.

Молчу. Слезы ручьями по щекам, не могу их остановить. Внутри меня сейчас — буря, которая крушит и сметает остатки моего самообладания.

Алан встряхивает меня за плечи.

— Ты сумасшедшая?! Он же…

Я сбивает его руку со своих плеч и вскидываю голову, смотрю ему прямо в лицо опухшими от слёз глазами.

— Молчи! Не говори ничего! Ты не знаешь, какой он. Ты даже никогда его не встречал!

Алан послушно убирает руки, отступает и смотрит с каким-то странным ошарашенным выражением, как будто я ударила его под дых только что.

— А ты, судя по всему, встречала… И есть только один вариант, как это могло случиться.

На меня обрушиваются яркие воспоминания. Душат меня, рвут на части сердце, оглушают.

«— А-а-а… моя несостоявшаяся невеста! А ты выросла. Настоящей красавицей стала. Я всё-таки правильный выбор тогда сделал. Жаль, что теперь это уже не важно».

«— Мэг. Разговор был про «не распускать руки». К цепям это не относится!…»

«— Мэг, мне определённо нравится это зрелище! Хочется продолжать вгонять тебя в краску. Хочешь, расскажу, для чего нужны жёны, м-м?..»

Я закрываю ладонями глаза.

Что мне ответить? На это молчаливое обвинение в глазах Алана. Я ведь сама так и не простила себя… за то, что поверила.

Или за то, что ушла?..

Не сразу замечаю, что медальон на груди уже не просто пульсирует теплом, он обжигает. Настойчиво зовёт ответить.

Я наскоро отираю слёзы со щёк, достаю фамильный оберег из-за ворота и слышу низкий, отчего-то очень довольный голос брата.

— Мэгги! Ты там нагулялась, надеюсь? Дуй сюда. Есть срочное дело.

Первым порывом было отказаться. Но потом я малодушно использовала этот предлог, чтобы сбежать от Алана. И боли пополам с недоверием и осуждением в его глазах.

— Я… ненадолго. Прости. Я ещё вернусь, обещаю!

Он не ответил. Только кивнул коротко, провожая мой истаивающий образ угрюмым, тёмным взглядом.

После Саутвинга, с его нагретыми солнцем камнями узких улочек, после ярко-голубого неба и солёного морского ветра я возвращаюсь обратно в Нордвинг, словно падаю в глубокий тёмный колодец.

В нём холодно.

Я уже забыла, что в родном холде так холодно — сырая стылость истекает от стен, пропитывает одежду. Свинцовое небо слишком низко — оно давит, как будто пытается обрушиться мне на голову и раздавить. Здесь я чувствую себя снова маленькой и ничтожной. Возвращаюсь в детство, когда не имела права даже выйти за порог комнаты. Мне тогда тоже было постоянно холодно.

Обхватываю себя руками, замираю на мгновение, а потом стряхиваю с себя эти мысли и решительно иду вперёд по гулким длинным коридорам. Низкие своды, тёмный камень освещён факелами. Здесь ни следа от изысканной роскоши дворца Короля-без-Короны, который, даже разрушенный, выглядит произведением искусства. Холд Нордвинг — прежде всего крепость. Город-воин, город-рыцарь, главный оплот королевства на суровых и неприютных северных холмах.

И я прекрасно понимаю, почему брат предпочёл править из нашего родового гнезда.

Не понимаю только одного. Как за столь короткий срок я умудрилась настолько отвыкнуть от этого места, что теперь чувствую себя здесь чужой, будто оно не принимает меня обратно.

— Могла бы сразу ко мне переместиться! — ворчит Дункан, сдавливая меня в медвежьих объятьях. Даже приподнимает слегка над полом. На нём тяжеленный плащ, подбитый мехом. Это единственное, что хотя бы отдалённо напоминает королевский атрибут. Корону брат по-прежнему носит лишь на официальных мероприятиях.

— Неудобно же! — смущаюсь я. — Тоже по тебе скучала.

Серый взгляд цвета неба над Нордвингом теплеет. А потом принимается меня внимательно ощупывать с ног до головы. Я закатываю глаза. Этот «взгляд доктора» мне знаком до скрипа зубов. Первым делом удостовериться, что младшая сестрёнка не помирает «вотпрямщас». Въевшаяся в него много лет назад привычка. Уж как ни ругалась, отучить не могу.

— Тебе на пользу воздух Саутвинга, как ни странно. Вот уж никогда бы не подумал, что моя маленькая северная принцесса и Южное крыло — вещи вообще совместимые. Нет, правда! Разрази меня гром, да ты загорела!

«А когда помолвку мою с южным королём обсуждал, тоже не думал?..»

По счастью, я остановилась вовремя, прежде чем ляпнуть подобную глупость.

— Зачем ты меня позвал? Что стряслось? — спрашиваю немедленно, как только меня ставят обратно на пол.

— А почему обязательно должно было «стрястись», чтобы я позвал домой любимую младшую сестрёнку? Ничего не случилось, всё у нас замечательно.

— И поэтому нельзя было ограничиться разговором через медальон? — подозрительно переспрашиваю я.

— А что, я от чего-то тебя оторвал? — не менее хитро щурится брат, и я сдаюсь.

— Выкладывай, что там было за срочное дело, и я возвращаюсь. У меня, между прочим, в сегодняшнем плане дня еще прогулки по берегу и кормление чаек не вычеркнуты, — безбожно вру, но сам напросился. Тоже чего-то не договаривает, я ж его как облупленного знаю!

Дункан усмехается, бросает на меня косой взгляд, когда обходит массивный письменный стол в своём кабинете, заваленный бумагами. Здесь на стенах нет полок с книгами. Здесь повсюду висит холодное оружие. И периодически оттуда достаётся.

Дункан садится на массивный стул с высокой спинкой, откидывается и вперивает в меня фирменный «не-вздумай-спорить» взгляд.

— К нам делегация. Из Восточного крыла. Нужно помогать развлекать гостей, мы с Тэм не справляемся.

Я в очередной раз закатываю глаза.

— Скажи лучше, опять пытаешься скинуть на кого-нибудь светские обязанности, которых не перевариваешь!

— Что ты, как я могу! — невинным голосом отвечает брат, ухмыляясь. — А вот ты почему заводишься, есть какие-то проблемы помочь?

— Проблема одна и та же — я-то их не перевариваю точно так же! Я же твоя сестра, забыл? — делаю я последнюю отчаянную попытку подлизаться, но уже знаю, что сейчас будет.

— Не-а, не прокатит! — качает головой непреклонное Величество. Небо, как же хорошо мы жили, пока ему не пришлось надеть на себя корону… — Валяй к себе в покои, там уже новое платье готовое дожидается, Тэмирен приказала для тебя сшить. Лиловый шёлк, тебе пойдёт. Правда, когда она выбирала ткань, говорила портнихе, что оно для белокожей северной красавицы, а тут передо мной какая-то непонятная южанка нарисовалась, обгорелая на солнце, с облезлым носом…

Я надулась.

— Мы у себя на юге в шелках не ходим, так что если ты имеешь что-то против моего внешнего вида…

Брат рассмеялся и примирительно поднял ладони.

— Через час в голубом трапезном зале.

Через час в голубом трапезном зале я поняла несколько вещей.

Первое, что лиловый шёлк — это, конечно же, красиво и идёт мне в любом состоянии, хоть белокожем, хоть подкопченном.

Второе — у меня в братьях самый отвратительный лгун и хитрец на свете.

Третье — в Восточном крыле либо резко в результате загадочной эпидемии вымерли все женщины, поэтому послать было больше некого с посольством, либо меня в очередной раз пытаются сосватать.

Нет, я мужественно терпела!

Целых полчаса.

Но когда очередной юный, прекрасный и ослепительно самоуверенный лорд Оствинга проигнорировал мои отказы идти с ним танцевать и попытался взять меня за руку, вспылила.

Просто-напросто переместилась прямиком в личные покои брата, как он и просил. По счастью, застала одного. При Тэмирен мне обычно скандалить неудобно.

— Прекрати своё идиотское сводничество!! — я даже ногой притопнула от злости.

— О! — брат оторвался от надраивания очередной острой железяки. — Лиловый тебе и правда к лицу.

Я зарычала от бессилия. Вот же дубина непрошибаемая!

— Раз ты так, то я возвращаюсь в Саутвинг прямо сейчас.

— Что, неужели все были настолько плохи? — обречённо вздыхает Дункан, откладывая меч и замшевую тряпочку, пропитанную какой-то вонючей гадостью, от которой мне даже здесь хочется чихать.

— Отвратительны! — с чувством отвечаю я и кривлюсь при одном воспоминании о белобрысом лорде и его холодных, как лягушки, руках.

— Н-ну хорошо. — Брат внимательно смотрит на меня и задумчиво потирает подбородок. И как раз, когда у меня уже появляется иллюзия, что он небезнадёжен и в этот раз хотя бы понял, что я настроена серьёзно, вдруг добавляет. — Тогда почему бы не Алан Фостергловер?

Вот же… мастер коварных ударов под броню противника. В такие моменты я отчётливо понимаю, почему брату нет равных на поле битвы.

— Донесли уже? — вспыхнула я и отвернулась.

— Я просто за тобой приглядываю. Слегка. Ты же не думала, что мне всё равно? Ты — моя любимая сестра. Ты — моя семья. Я за тебя беспокоюсь.

Судя по тому, что это единственное, на предмет чего Дункан меня допрашивает, речь всё же не о слежке. Он действительно «просто приглядывал» и не знает всего, что со мной происходит. Иначе разговор был бы уже совсем другим. И всё-таки я пытаюсь посмотреть на ситуацию его глазами и понимаю, что наверное тоже бы беспокоилась, отправляя единственную младшую сестру в незнакомый город. Тем более, такую упрямую. Я прекрасно знаю, что я у себя не подарок.

Мне вдруг становится стыдно.

Вздыхаю.

Подхожу к брату и обнимаю, неловко к нему наклонившись. Он в ответ укладывает здоровенную лапищу мне на голову и ворчит что-то, как медведь в берлоге. Нам становится уютно и тепло, как в детстве. Остро вспоминается, как драгоценные мгновения разговоров и шуток с братом было единственное, что хоть как-то скрашивало моё существование в детстве.

Смущенно целую его в кончик уха.

— Прощаю, так и быть. Только больше чтоб никаких женихов!

— Больше никаких женихов, — соглашается Дункан. — В этом году.

Пихаю его локтем под дых, он изображает, что больно, чтобы мне сделать приятно. Не удерживаюсь и прыскаю со смеху. Нам так весело — как когда-то, как в детстве. В те редкие минуты, что он мог вырваться ко мне от многочисленных забот, которые свалились на него после смерти родителей, когда он стал главой рода Роверт.

Пока ухожу, в спину несётся, пополам с усмешкой:

— Насчёт Фостергловера хотя бы подумай! Если что, я вам своё благословение дам!

Неожиданно это выбивает из колеи.

Настолько, что едва закрыв за собою толстую дубовую дверь, прислоняюсь спиной к стылым камням, которые немедленно впиваются могильным холодом в тело под тонким платьем.

Ну да, конечно он не против! Алан же племянник его лучшего друга, лорда Закатного края, Финбара Фостергловера… Самая лучшая кандидатура в женихи для меня по всем статьям, если так подумать.

Почему так тошно на душе от этой мысли?

Бью затылком об камни и сама же морщусь от боли.

Ты же знаешь, почему, дурочка Мэг!

Потому что сердце всё ещё плачет и тоскует по тому, кандидатуру которого твой брат не одобрил бы никогда и ни за что.

Разворачиваюсь порывисто и упираюсь горячим лбом в камень. Обеими ладонями — на грубую поверхность едва обтёсанных крупных валунов. Словно так могу почувствовать… словно камень может мне сейчас рассказать… Это обман слуха, конечно же, но мне и правда чудится тихий шёпот от обломков древних скал, из которых сложен холд Нордвинг. Сковывающий по рукам и ногам, тянущий вниз, вниз, вниз колдовской призыв.

Скоро ночь. Наше время.

Её приближение по-прежнему ощущаю всем телом. По огню на коже, по вздыбленным волоскам на затылке, по тому, как острее чувства и запахи, как быстрее бьётся сердце предвкушением — глупое, глупое сердце, никак не желающее забывать эту привычку.

Пальцы сжимаются в кулаки.

Две недели, как я не видела Бастиана. Две недели, как умираю заживо от желания увидеть.

А сейчас… он впервые настолько близко от меня. И я не знаю, где взять сил, чтобы своей жажде противостоять.

==дорогие читатели! Глава от Мэг (девятая) получается гигантской) так что в ближайшее время я планирую ее разделить на несколько глав, могут приходить лишние уведомления о продах из-за правок текста!==

Я не знаю, что сделала бы в следующий момент — быть может, поддалась бы, наконец, самоубийственному зову.

Но скрипнула дверь, и я испугалась, что в коридор выйдет Дункан, а я не знаю, как буду объяснять, почему стою тут до сих пор.

Поэтому инстинктивно переместилась.

Туда, откуда уходила в Нордвинг… в дом Алана Фостергловера.

Камин догорел, седые угли не источали даже капли тепла, и в стылой комнате было холодно. Наступала ночь, ветер приносил с моря дыхание глубоких волн, а кто-то забыл закрыть окно. Впрочем, почему — «кто-то». Здесь живёт только один человек. И вечно пунктуальный, аккуратный и правильный до невозможности Алан должен был очень сильно быть выбитым из колеи, чтоб так поступить.

Мне вдруг стало не по себе.

Захотелось срочно его найти. Внутри возникло и ширилось чувство, будто что-то случилось.

Крадучись, на цыпочках, прислушиваясь к каждому звуку в большом и заброшенном доме, в который временный жилец внёс каплю человеческого тепла, я шла искать Алана.

Второй этаж. Скрипучая лестница вниз. Приоткрытая дверь тёмной кухни — и здесь никого…

Я вздрогнула, когда увидела высокую широкоплечую фигуру, облитую лунным светом, в проеме распахнутой настежь входной двери. Алан стоял на пороге спиной ко мне и напряжённо смотрел в ночь. Я почему-то не сомневалась, что ждёт меня. И вспоминает. Тот день, когда нашёл меня без сознания на этой самой улице. Когда спас и принёс на руках в свой дом. Как же я ему была благодарна за всё! И так рада, что этот замечательный человек повстречался на моём жизненном пути. Надеюсь, он сможет простить меня. Надеюсь, найдёт когда-нибудь своё настоящее счастье.

Уже окликая, я знала, что пришла попрощаться.

Едва я сделала ещё шаг, он резко обернулся. Ну конечно… я бы не смогла скрыть свои шаги по скрипучей лестнице и старым половицам от прирождённого воина.

— Алан… — я осеклась, когда увидела, какое у него мрачное лицо. На нём лежали ночные тени. От растерянности я сказала совсем не то, что собиралась. — Что случилось?

Он стоял неподвижно, сложив могучие руки на груди, как будто хотел сдержаться от какого-то поступка.

— Ты должна немедленно вернуться в холд Нордвинг и не отходить ни на шаг от брата.

— Но почему?!

— Дело приобретает нешуточный оборот.

Я стояла, кусая губы, и ждала продолжения. А он будто колебался, не хотел мне говорить. И меня прошибло холодным потом.

— Что… произошло, пока меня не было? — севшим голосом снова спросила я.

— Они все умерли.

Я отшатнулась. Алан сверкнул глазами и продолжил, больше не собираясь меня щадить. Но я сама напросилась. Хотела правду? Получай сполна.

— Пока тебя ждал, места себе не находил. И решил заняться каким-нибудь делом. Я отправился в городскую тюрьму и узнал, что… тот несчастный, который на тебя нападал, погиб сегодня днем. Вскрытие показало, кровоизлияние в мозг. Никто ничего не понял, он просто вскрикнул, наговорил какого-то бреда и упал замертво. И тогда… я отправился по остальным адресам.

— Бабушка с площади? — переспросил я онемевшими губами.

— Тоже. Похоронили сегодня утром, вскрытие не проводили — в ее возрасте все ждали такого исхода со дня на день. Никто не обратил внимания, всего лишь незначительное происшествие. В большом городе каждый день кто-то рождается и кто-то умирает. Но я не остановился на этом, и после отправился по ещё одному адресу, который был мне известен.

— Школа… ведьм?

Алан кивнул.

— Девушки по имени Даниэль не стало вчера. Она ничем не болела. Для её сестёр это стало полным шоком. Мэгги! Немедленно возвращайся к брату и всё расскажи. Наш король и его колдунья-жена смогут что-нибудь придумать, я уверен. А я… не маг. Я не сумею тебя защитить. Не от такой угрозы.

По глазам я видела, сколько боли причиняет ему это признание.

И мне было ужасно жаль Алана. Но в этот самый миг меня будто ударило изнутри сводящей с ума тревогой.

— Что… что ещё ты мне не рассказал?

Он колебался недолго.

— Перед смертью каждый из них бредил. И говорил о темноте, которая окружает со всех сторон. Как они боятся этой темноты, которая говорит с ними.

Я глухо вскрикнула и приложила пальцы к губам.

— Теперь ты понимаешь. Опасность окружает тех, кто во тьме. Тьма протягивает к ним руки и забирает с собой. Это тёмная магия, мы не в силах ей противостоять. Я не хочу, чтобы она получила ещё одну жертву. Поэтому… немедленно уходи.

Темнота.

Тьма, которая окружает со всех сторон.

Темнота, которая жаждет получить ещё одну жертву.

…У меня всё поплыло перед глазами.

Я поняла, о чём кричит мой внутренний голос — о чём кричал уже много дней подряд. А я затыкала его, не позволяла говорить, ставила свои эгоистические страхи и обиды выше того, что было намного, намного важнее.

Бастиан! Он во тьме. И тьма окружает его со всех сторон. А я ушла, и оставила его в этой темноте одного. И когда я уходила, он смотрел на меня так, будто я уношу с собой свет. Но я не хотела этого замечать.

Мороз побежал у меня по коже, заморозил всю, до кончиков пальцев на ногах.

Я сделала шаг назад.

— Спасибо тебе за всё, Алан! Я счастлива, что стала твоим другом. Ты прав. Мне и правда пора возвращаться в Нордвинг. Спасибо тебе за всё!

— Говоришь так, будто мы прощаемся навсегда, — с горечью ответил Алан. Его лицо было укрыта ночными тенями, и я плохо видела его выражение.

— Зажги огонь во всём доме, в память обо мне, — попросила я, делая ещё шаг назад. — И больше не оставайся в темноте. Ты сильный, я не нужна тебе. Ты и сам в состоянии зажечь свет. Надеюсь… мы ещё увидимся когда-нибудь с тобой! Прости… за то, что сделала такой выбор. Я не могла иначе.

Он что-то понял в этот момент. Потому что сдвинулся с места и направился ко мне.

— Мэг! Ты же не собираешься… ты же не уходишь к нему? Не глупи! Не смей! Мэг? Мэг!!

Я уже ничего не слышала.

Закрыв глаза, я проваливалась во тьму.

Только бы успеть… только бы не было слишком поздно…

Когда я открыла глаза снова, даже не поняла сначала, точно ли открыла. Меня окружала со всех сторон такая непроглядная, абсолютная, первозданная тьма, что она казалась плотной, осязаемой.

Но я сразу узнала это место — по ощущению многотонной толщи камня, давящей сверху. И безысходности.

Несколько мгновений стояла, не шевелясь, пытаясь унять бешеный стук сердца и шум крови в ушах — он сбивал с толку, он мешал мне услышать, есть ли ещё звуки в этом месте. Всхлипнула, когда показалось, что нет. Могильная тишина встретила меня, окружила со всех сторон.

Вытянув вперёд руку, я медленно-медленно двинулась вперёд.

— Нет, нет, нет… неужели поздно… Бастиан! Бас… ты здесь? Пожалуйста, откликнись, если ты тут… Прости… прости меня, что я так долго!.. Господи, неужели я опоздала…

Воздух был, казалось, весь пропитан ощущением застарелого отчаяния и глухой звериной тоски, которыми сочились даже камни в этом месте.

По моим щекам уже катились слёзы. Я никак не могла их удержать.

Но в этот самый миг, когда я уже совершенно отчаялась, мои колени коснулись жёсткого ребра постели.

А слух уловил на самом краю восприятия звук чужого — слабого, очень редкого и с огромными промежутками между вдохами… дыхания.

Темнота… С недавних пор я до ужаса боялась тьмы. Но не сейчас. Сейчас я была ей даже благодарна за то, что она скрывает от меня мужчину, который лежит передо мной на расстоянии вытянутой руки. Я боюсь теперь другого — увидеть, как он выглядит. Потому что то, как он дышит… так дышит умирающий, так дышит почти труп. Человек, которого с этим миром связывает лишь тоненькая-тоненькая ниточка, и каждый вдох, это шаг по ней. Всё медленнее и медленнее.

Я набираюсь смелости и осторожно сажусь на край постели.

Тяну руку и касаюсь… кажется, это твёрдое плечо, обтянутое холщовой тканью рубахи. Мягкой, изношенной тканью. Его кожа такая горячая, что может обжечь меня даже через эту ткань. Но я не убираю руки.

Бастиан вздрагивает всем телом от моего прикосновения.

А потом замирает и даже, кажется, перестаёт дышать. И молчит. А я кусаю губы и не знаю, что сказать — слова где-то потерялись, ни одно из них не кажется подходящим, чтобы отразить то, что я чувствую сейчас, что разрывает меня на куски, стоит лишь снова оказаться рядом, вдохнуть терпкий запах его кожи, коснуться жара его тела. Как будто не было этих долгих, долгих дней одиночества.

— Это… я. Вернулась. К тебе.

Стоит это произнести, понимаю, что больше ничего и не нужно. В этих скупых словах — всё, что я должна была сказать, и всё самое главное. Вот сейчас впервые отчётливо понимаю то, в чём не признавалась даже самой себе, пряча своё решение под кучей оговорок и оправданий, убеждая саму себя, что только приду проверить, как он себя чувствует, не поразила ли и его Тьма, не погиб ли он так же, как те несчастные, о которых узнала недавно.

Но вот теперь мне ясно с остротой заточенного клинка — я действительно вернулась. И действительно вернулась к Бастиану.

В единственное место, где я хотела быть.

В единственное место, где я должна быть.

Он по-прежнему неподвижен, словно камень. Но я уверена, что моё присутствие заметил. Почему ничего не говорит? О чём думает сейчас, в этой непроглядной тьме? Чего ждёт?

Робко веду кончиками пальцев выше. Касаюсь спутанных, мокрых от пота волос на его висках. Осторожно глажу Бастиана по голове.

— У тебя жар. Ты болен? Мне позвать врачей?

— Не… надо звать. Врачи… были.

Теперь уже у меня по телу идёт дрожь. Когда впервые слышу звук его голоса — тихий, хриплый. Бастиан словно с трудом разлепляет губы и произносит эти короткие слова, как будто за всё то время, что меня не было, он не говорил ни слова, как будто почти разучился говорить. Но разве так может быть?! Где-то внутри меня к сердцу подступает холодная волна паники. Догадка стучится в двери моего сознания, но я отмахиваюсь от неё. Пока ещё у меня получается.

Мне хочется скрипеть зубами от отчаяния.

— Они не нашли причин твоей болезни?

Бастиан ловит мою руку в темноте и сжимает так, что становится больно. Но я не отнимаю руки. Это прикосновение наших рук меня бьёт молнией — ярко, жгуче и до самого сердца.

— Ты — моя причина, Мэг. Я… болен тобой.

Бастиан сжимает мои пальцы всё сильнее, а я могу только беспомощно смотреть в темноту невидящими глазами и слушать его хриплое дыхание. У него не просто жар, его лихорадит.

— Но, может, какие-то лекарства…

Тихий смешок в темноте. Бастиан остаётся собой даже в таком состоянии. Смеётся над собственной слабостью.

— Какие лекарства? Они сказали, сдохну со дня на день. Но черта с два теперь. Только… побудь немного. Не говори ничего… Не говори, зачем пришла. Не говори, надолго ли. Даже если пришла только на миг. Оставь мне иллюзию… я представлю, что ты вернулась навсегда.

И он возвращает мне мою руку.

Догадка превращается в осознание, которое выворачивает мне душу наизнанку.

Какая же я была дура!

Впервые мне пришла в голову мысль, что могла быть иная причина его поспешности со мной тогда.

Что он набросился на меня вовсе не потому, что ему от меня нужно было только тело.

По «телу» так не страдают.

Без «тела» не умирают так, как чуть не умер он.

А ещё понимаю, что кажется, теперь его жизнь — в моей ладони. Это очень странное чувство. И моя ответственность. Готова ли я к ней? Что чувствую я сама к этому мужчине? Решусь ли на последнее, самое откровенное осознание?

Поколебавшись немного, делаю ещё один безумный поступок на сегодня — хотя что-то мне подсказывает, это только начало, и их теперь будет много.

Просто мне смертельно захотелось. Ложусь рядом. На самый край постели, боком, чуть ли не падаю… места мало, и я почти касаюсь тела лежащего рядом мужчины. Почти — но не хватает решимости преодолеть оставшиеся дюймы. Только его лихорадочный жар достигает меня, словно я улеглась рядом с бушующим костром. Такая близость опаляет кожу, сводит с ума, заставляет сердце срываться в безумный ритм. Начинает кружиться голова. Словно я на краю обрыва. И невольно жду, что из кипящей тьмою бездны ко мне протянутся сильные руки, чтобы схватить и утянуть за собой туда, где бесконечное падение ничем не отличимо от полёта.

Но Бастиан по-прежнему не шевелится и не делает попыток придвинуться ближе.

Такая разительная перемена с тем, как он вёл себя раньше, что мне становится страшно. Неужели сломалось что-то важное, и прошлого уже не вернуть?

Вдруг понимаю, что злюсь на саму себя. Сколько можно быть такой трусихой? Если уж что-то решила, хватит колебаться. И дурой набитой быть тоже хватит.

Из всех возможных вариантов объяснений его действий теперь я стану выбирать правильные.

Он просто отчаянно боится снова меня напугать.

Он как человек, ступающий по тонкому льду. Ещё один неверный шаг — и смерть.

Я должна доказать, что отныне собираюсь стать ему надёжнейшей в мире опорой.

Тихо двигаюсь к нему ближе, прижимаюсь всем телом, дрожа, утыкаюсь лицом в плечо.

— Я замёрзла. У тебя холодно. Обними, пожалуйста.

Он хрипло выдыхает моё имя. Меня окатывает волной его эмоций — тоска, отчаянная жажда, неверие… надежда.

Только теперь Бастиан поворачивается ко мне на жалобно скрипнувшей тощей постели, тянется, обнимает обеими руками и прижимает к себе. Выдавливает из себя несколько слов. Но сколько же стоит за этими словами! Для нас обоих.

— Мэг… прости. Больше — никогда. Веришь?

Я зарываюсь лицом ему в рубашку, губами ловлю вкус кожи в распахнутом вороте, жмусь ладонями к широкой, бешено вздымающейся груди.

— Нет… Но мне всё равно. Потому что я и правда вернулась навсегда.

В этот момент мне становится невероятно тепло и спокойно.

Как хорошо, оказывается, быть кому-то жизненно необходимой! Как хорошо, когда находишь, наконец, человека, который жизненно необходим тебе. Потому что только теперь осознаю, что всё это время вдали от мужчины, которого люблю, я тоже медленно умирала внутри.

Люблю.

Люблю.

Я его люблю.

Минута течёт за минутой, они сливаются в часы, мы не замечаем бега времени, мы вплавлены друг в друга.

Дыхание Бастиана постепенно выравнивается. Я больше не слышу хрипов. И кажется, кожа его перестаёт быть такой ненормально обжигающей. Лихорадка отступает.

От всех этих переживаний я так устала, что сама не замечаю, как проваливаюсь в сон. Хотя даже во сне чувствую, как Бастиан сжимает меня так, что возможно, сломает мне пару рёбер.

Но я засыпаю невозможно счастливой.

Кажется, я все-таки сделала самый правильный за всю мою жизнь неправильный выбор.

Предощущение рассвета как обычно меня будит. Тело очень быстро вспомнило старые привычки.

Просыпаюсь нехотя — давно уже привыкла, что днём не ждёт ничего хорошего, только хмурая беспросветность, и я всегда пыталась как можно дольше удерживаться на границе со сном. Ведь только во снах я снова была с ним.

Ворчу недовольно и потягиваюсь всем телом…

Об что-то очень горячее потягиваюсь, если так рассудить. И тесновато как-то. Королевская постель во дворце Саутвинга таких гигантских размеров, что там на десять меня места хватит. А тут ни рукой, ни ногой толком не двинуться…

Стоп.

Распахиваю глаза и встречаюсь с двумя чёрными безднами других глаз.

Кажется, ночью Бастиан встал незаметно и зажёг свечи.

Потому что я наконец-то могу видеть его лицо.

Он лежит рядом, по-прежнему крепко обнимает и смотрит на меня — смотрит, будто не спал всю ночь и всю ночь вот так смотрел. Я бы не удивилась, если оно так и есть. Смотрит, как умирающий от жажды в пустыне путник впивается взглядом в далёкий оазис на горизонте.

Я сама принимаюсь жадно ощупывать его взглядом.

Господи, исхудал ещё сильней, бедный! Просто скелет здоровенный, бледный как смерть.

Но с него по крайней мере сняли оковы — наверное, он был слишком слаб, и к нему проявили хотя бы каплю милосердия.

Особенно пристально всматриваюсь в лицо. С облегчением вижу, что во взгляде Бастиана нет того пугающего чернильного мрака. Нет одержимости. Нет тьмы по ту сторону. Это и в самом деле он.

Черные глаза медленно опускаются вниз по моему лицу, чертя жгучие дорожки на коже. Останавливаются на губах.

Меня накрывает смущением. Потупившись, улыбаюсь несмело.

— Ты… бороду отрастил.

— Сбрею.

Вздыхаю и снова прячу лицо у него на груди. По-прежнему не очень понимаю, что говорить — и надо ли. В голове туман. Всё тело в расслабленной неге, каждая клеточка поёт.

— Рассвет скоро…

— Никогда так сильно не ненавидел рассветы.

Трусь носом ему об рубашку.

— Даю тебе честное-пречестное слово, что вернусь сразу после заката.

Бастиан ревниво сжимает объятия.

— Не верю.

Кое-как умудряюсь отстраниться и привстать на локте. Мои непослушные кудри падают Бастиану на плечо. Мне безумно нравится это зрелище.

— Хорошо, тогда так! Вернусь, если кое-что сделаешь.

В чёрных глазах вспыхивает искра смеха. У меня сердце сжимается от этого. Кажется, он оживает!

— И чего же от меня хочет моя маленькая колдунья?

— Хочу, чтоб ты съел всё, что тебе принесёт стража, до последней крошки! А я вечером проверю. Пойму, что не съел — развернусь и мигом уйду обратно!

Его улыбка на краешке губ для меня — как солнце после долгой ночи.

— Такое повеление будет проблематично выполнить, моя госпожа!

— Это ещё почему?

— Потому что здешние стражи по велению недоумков-врачей повадились таскать мне одну жидкую бурду. Пытались насильно вливать в меня какие-то, мать их, куриные бульоны. Можешь себе представить? В последний раз едва не ушли отсюда с ложкой в… а впрочем, эту часть, так и быть, опустим.

Я вспыхнула.

— Вот, значит, как ты себя до такого состояния довёл! Упрямый, как ослиная задница!

— Не знал, что принцессам можно такие выражения! — ухмыльнулся Бастиан и насмешливо вздёрнул чёрную бровь. А у самого в глазах плещется что-то такое жадное, дикое… что внутри меня просыпается мурчащая кошка, и хочется остаться в этой самой постели, никуда не уходить, и наплевать на рассвет. В конце концов, после таких угроз ложкой от Бастиана стражники, может, сегодня и сами не придут…

— Принцессам можно всё! На то они и принцессы! — заявляю Бастиану, а потом забываю, что хотела сказать дальше. Когда он дёргается в мою сторону… и застывает.

На секунду мне казалось, что сейчас вопьётся поцелуем.

Но через полсекунды он себя остановил. И упрямо сжатые губы так и не коснулись моих.

Бастиан почти насильно отрывает себя от меня, вытягивается на постели и подкладывает руки под голову — как будто убирает их подальше от соблазна. Я сажусь и опускаю ноги на холодный пол. Оглядываюсь на Бастиана, поправляю сползшее с плеча платье.

Он на меня не смотрит. Смотрит в потолок. Больше ни следа улыбки.

Цедит сквозь стиснутые зубы.

— Иди уже, Мэг! И я клянусь тебе — волью в себя даже самые несъедобные помои, которые мне притащат мои палачи, если ты обещаешь и правда вернуться вечером.

— Принесу чего-нибудь вкусного, — тихо отзываюсь я.

И ещё добрых несколько минут переминаюсь с ноги на ногу, стоя возле постели, прежде чем решиться уйти. Пока Бастиан с потемневшим лицом и желваками на скулах протыкает взглядом потолок и борется с желанием схватить меня и никуда не пустить.

Отоспавшись как следует, ближе к вечеру я выползла из своей комнаты и обрадовала брата, что устала от путешествий и решила вернуться домой. А потом совершила набег на кухню. Плевать, если Бастиан снова будет отказываться! Надо просто очень быстро всё съесть, тогда не останется никаких компрометирующих запахов.

В преддверии наступающих сумерек у меня всё тело было охвачено дрожью предвкушения.

Больше мне не нужно бояться звериной тоски, накрывающей в сумерках. Теперь ночь снова станет самым лучшим временем на свете.

Я приняла ванну, долго и придирчиво копалась в шкафу, в очередной раз ничего путного не нашла и взяла, что под руку подвернулось. Что-то очередное чёрное, ну да ладно. Какая разница, в конце-то концов! Я же не на свидание собираюсь…

Растерялась ужасно и потеряла дар речи, когда переместившись в камеру к Бастиану, увидела его самого.

Он стоял ровно в середине комнаты и ждал меня — высокий, свежий, побритый и весь какой-то торжественный… Простая белая рубаха смотрелась на его рослой фигуре с широкими плечами и аристократической осанкой так, будто Его величество собрались на бал.

При виде меня чёрные глаза вспыхнули, но Бастиан прикрыл на мгновение веки и чуть пригасил это дьявольское пламя. Только поздно — у меня уже искры побежали вдоль позвоночника.

— Я тут подумал, Мэган, что у нас с тобой ни разу не было приличного свидания. Решил исправиться. Прошу!

С маленького стола куда-то аккуратно убраны все книги, чернила и свитки.

Трепет свечного пламени. Удивительная способность живого огня делать уютным любое, даже самое мрачное помещение и сегодня сотворила настоящее чудо. Во тьме по углам теряются границы помещения, и я совсем перестаю замечать решётки.

Бастиан галантно отодвигает для меня единственный стул. А сам усаживается напротив… и теперь я понимаю, куда делась гора книг. Из них на скорую руку смастерили импровизированную табуретку.

Передо мной на тарелке — овощи и мясо. Остывшие, но тем не менее. Я аккуратно кладу рядом сверток с припасёнными пирогами и дичью, настороженно спрашиваю:

— Откуда?

— Велел принести мне вместо чёртовых супов. Сказал, что хочу еды поприличнее и пригрозил, что иначе отдам концы, и тогда король их повесит за то, что не уберегли ценного узника. Живо притащили.

Молча разворачиваю свой свёрток. В него я конечно же засунула и тарелку, и вилку, и самый настоящий нож. Так же молча подталкиваю к Бастиану. Взглядом показываю, что не стоит со мной сейчас спорить.

А он и не спорит. У него даже вилка и нож не вызывают эмоций.

Не отрывая глаз от моего лица, подтягивает себе тарелку и начинает есть.

Съедает совсем немного и морщится.

— Больше пока не могу, — поясняет тихо.

Я всхлипываю, кидаю ложку, встаю. Обхожу Бастиана и, склонившись, обнимаю его сзади за шею. Он стискивает моё запястье горячей ладонью, и мы замираем.

— Так, всё, хватит! — вдруг решительно заявляет он. — Какое свидание без танцев?

И взяв мои пальцы очень бережно, он поднимается с места и разворачивается ко мне. Заглядывает в глаза.

— Потанцуешь со мной, Мэг?

Я могу только кивнуть с глупой улыбкой, потому что все силы трачу на то, чтобы не разреветься. И так на глазах подозрительная пелена какая-то.

Бастиан смотрит на меня задумчиво с высоты своего роста.

— Чего-то не хватает… ах да, точно!

И с ловкостью фокусника достаёт откуда-то бумажный цветок. Искусно свёрнутую из листков пожелтевшей бумаги бумажную розу. Протягивает мне.

— На свиданиях ещё полагается дарить девушкам цветы. Если я правильно помню.

— Дурак! Всё-таки довёл меня до слёз! — жалуюсь я, вытирая со щёк бегущую в три ручья солёную влагу.

— Не думал, что мой букет выглядит настолько убого, — шутит Бастиан с немного грустной улыбкой, глядя на меня с такой нежностью, что у меня того и гляди остановится сердце.

Я вытираю ладонь о платье, чтоб не промочить драгоценный цветок, забираю у него из рук подарок и вдеваю себе в волосы. А потом решительно кладу обе ладони ему на плечи.

— Только не говори, что у тебя тут ещё и целый оркестр музыкантов где-то прячется.

— Чего нет, того нет! Я всё-таки не волшебник, как некоторые, — улыбается Бастиан. Осторожно касается моей талии. Медленно, заглядывая мне в глаза, словно спрашивая разрешения, притягивает к себе. А потом склоняется ко мне и принимается тихо напевать на ухо низким, красиво поставленным голосом какую-то старинную мелодию. Кажется, я слышала эту песню — её любят петь рыбаки в Саутвинге. Песня про море, корабли и девушку, ждущую на берегу. И капитана, который извиняется перед девушкой, что не может к ней вернуться, потому что его пленили дальние берега и бесконечные странствия.

Положив голову ему на грудь, я закрываю глаза и слушаю песню, медленно покачиваюсь в такт. Он ведёт меня в танце, и мы кружимся по этой тюремной камере, как будто над нашими головами — не много метров камня, а потолок бальной залы. Пока Бастиан поёт мне песни о море, которого, он знает, никогда больше не увидит.

До самого утра мы танцевали и разговаривали обо всём на свете. Оба усиленно делали вид, будто не расставались, будто ничего не произошло и не было долгих мучительных дней — а скорее, веков, разлуки. Но Бастиан не мог скрыть теней на осунувшемся лице и всё ещё мертвенной бледности. А я так и не смогла решиться, чтобы рассказать, что побывала в Саутвинге. Кого там встретила. Что со мной за эти дни произошло.

Пусть. Потом когда-нибудь.

Сейчас это всё казалось очень далёким и совершенно не важным.

Я стала приходить каждую ночь. Стражники как обычно не хотели тратить своё время и ночевать в угрюмых казематах, карауля пленника, который и так бы не смог сбежать. Днём их могли проверить, поэтому днём они исправно стояли возле клетки. А вот ночи…

Ночи были наши с Бастианом.

Но что-то неуловимо изменилось по сравнению с тем, как было раньше.

Я видела, что он следит неотрывно своими чёрными серьёзными глазами — за каждым моим жестом, каждым движением, каждым вдохом. Тем, как я отвожу глаза. Тем, как я замолкаю иногда. За движением моих рук, за положением тела. Как будто пытается понять — о чём я думаю сейчас. Не обижена ли. Не сделал ли он что-нибудь не так.

Не собираюсь ли я снова уйти.

Мне потребовалось много-много ночей, чтобы он «отмер» хоть немного и стал похож на себя прежнего. Чтобы убедить, что не собираюсь бросать его одного. Что верю — он не хотел меня пугать тогда и раскаивается в том, что поддался желаниям.

А какие-то бесята внутри меня так и подмывают спросить — что, неужели они прошли уже, эти желания? Но я молчу. Мне не хочется искушать его. Или себя.

Потому что каждый миг рядом с ним моё тело шепчет мне, что прекрасно помнит всё, что было. Его руки на моей коже. Его губы на моих губах.

Ловлю себя на том, что тоже ловлю каждое его движение.

Особенно залипаю на губы, когда он начинает что-то рассказывать. А я часто прошу его что-нибудь мне рассказать — ведь он великолепный рассказчик и читал столько книг, сколько я никогда даже не видела за всю свою жизнь. Признаться честно, наша королевская библиотека не была в числе моих любимых мест для прогулок. Меня больше тянуло в леса.

Так повторялось каждую ночь.

Наверное, только тот, кто почти утонул, лёгкие которого уже заполнила тёмная ледяная вода, а глаза ослепли на бесконечной глубине, кто уже простился с жизнью, а потом ему вдруг протянул руку ангел и вытащил обратно на свет… только он может понять, что я чувствовал, когда вернулась Мэг.

Мне снова пришлось учиться дышать, спать, есть… жить.

Но я научился — ради неё.

Потому что, когда она лежала рядом, прижавшись ко мне, — тихо плакала в темноте. Плакала, и сама не замечала. А я удивлялся. Неужели она льёт слёзы — обо мне? Разве я стою её слёз? Я думал, что потерял её навсегда. А она вернулась. Значит, мне нельзя умирать. Потому что я обязан разгадать загадку, зачем.

Она стала приходить каждую ночь. Даря столько тепла и света, столько своей доброты и жизни, сколько я никогда не осмеливался просить у богов.

Как же трудно было с ней. Как по тонкому льду. Ступишь шаг — проломится, и уйдёшь с головой обратно в эту проклятую тёмную воду. Я больше не хотел туда возвращаться. Поэтому рядом с Мэг боялся дышать, боялся коснуться лишний раз. Боялся даже смотреть с той жадностью и ненасытностью, с какой хотел на самом деле. Ведь мне было абсолютно ясно — ещё один её уход я не переживу. В самом буквальном смысле.

Значит, я должен сделать всё, чтобы она больше меня не боялась. Никакого повторения прошлых ошибок.

А моя глупышка никак не хотела облегчать мне задачу.

Я умирал от желания коснуться. Её смех, её улыбка — и мой взгляд снова примагничен к пухлым губам, таким невинным, но таким чувственным. Я ещё помню их вкус. Я готов убить за возможность вспомнить снова. Но я взываю к своей железной силе воли — той самой, которая не дала свихнуться за столько лет — и сдерживаю звериные порывы.

Моя невинная малышка снова остаётся в неведении, какие картины только что мелькали в моём разуме, и что хотел с ней сделать тот зверь внутри меня.

Следующее испытание, как удар — запах её волос, который доносит до меня случайный сквозняк, которых много в моём стылом подземелье. И у меня ломит пальцы от желания запустить их ей в волосы, сжать в горсти, ощутить снова прохладный шёлк, оттянуть её голову, впиться поцелуем в беззащитное горло.

И снова останавливаю зверя. Напоминанием о том, какой будет кара за слепое следование инстинктам.

Вся выдержка летит к чертям, когда малышка оказывается слишком близко. Во время какого-то очередного разговора в одну из ночей не замечает, как двигается ко мне всё ближе и ближе, жмётся, словно доверчивый котёнок. А я не тот, кому бы ей следовало доверять. Мои ноздри уже раздуваются от запаха добычи — аромата её тела так близко. Её бедро касается моего, я могу чувствовать тепло её тела через платье.

Понимаю, что ещё немного — и крышу у меня сорвёт окончательно. Надо что-то сделать с этим безумием, причём немедленно. Но так, как в прошлый раз — нельзя. Значит, нужно что-то другое.

Мне приходит в голову только самое идиотское, неэротичное и постыдное, что может быть.

Спрашивать о дозволении поцеловать.

В моём прошлом мне никогда бы не пришло в голову задавать такие вопросы. Мужчина всегда знает, когда женщина хочет поцелуев. А если нет, всегда может сделать так, чтобы захотела. Если он, конечно, настоящий мужчина.

Так я думал раньше.

Мэг спутала мне все карты и поставила с ног на голову представления о том, что правильно, а что нет. С ней, единственной женщиной за всю мою жизнь, я боюсь напортачить и сделать что-то не так.

«Мэг. Скажи, если я тебя сейчас поцелую — ты же не уйдешь?»

Проклятье, как же жалко это прозвучало. Словно сопливый ребёнок просит не забирать игрушку. Ненавижу сам себя в этот момент. На месте Мэг давно бы сделал ноги. Вообще не понимаю, что она, принцесса, талантливая колдунья и невероятная красавица, забыла в этом проклятом месте. Почему раз за разом возвращается. Жалеет меня? Поняла, что без неё я сдохну, и проявляет милосердие?

Вот сейчас она возмутится и скажет, что опять я думаю только об одном, и она опять во мне разочарована…

«Глупый. Я уже очень давно жду, когда ты поцелуешь меня снова».

В этот момент что-то ломается у меня внутри.

Как будто затычка, которая не давала уйти грязной воде через слив — смыть из меня всю ту грязь и жестокую обиду на весь мир, которые грызли столько лет. Я ломаю её ко всем чертям и просто выбрасываю вон то, что разъедало изнутри страшным ядом, не давало жить, оставляло гнить заживо.

Я счастлив так, как только может быть человек на моём месте.

А ведь я не ошибся тогда, в первый раз. Она тоже хотела, чтобы я её поцеловал. И желания её распознал верно. Просто не надо было торопиться. Слишком спешил, напугал моего невинного ангела.

Вот и в этот раз она снова ждёт.

Значит, просто не будем торопиться.

Поцелуй начинаю, исполненный решимости так и поступить. Но стоит коснуться губ Мэг, стоит испить с них вкус её кожи, ароматы свежего ветра и летнего луга, которые она принесла с собой, и меня снова уносит потоком желаний, которые практически не поддаются моему контролю. Мне хочется подмять её под себя и сделать своей немедленно. Каждый дюйм моего тела требует забрать себе, наконец, то, что является моим. На последних остатках силы воли умоляю её остановить меня, если зайду слишком далеко.

Но она не останавливает.

Позволяет раздевать, гладить, целовать, изучать. Сходить с ума от невинной белизны девственного тела в полутьме.

Остаётся совсем немного мест на её теле, где не побывали мои руки. Но под юбку к себе моя скромница, конечно же, не пустила — оставила в муках подыхать моего зверя, воющего изнутри меня и рвущегося на свободу. Я сказал ему, что лучше и правда сдохну, чем отпущу на этот раз, и он с трудом, но заткнулся.

Потом была награда мне за проявленный героизм.

Когда моя девочка доверчиво заснула, прижавшись ко мне, позабыв даже оправить платье, заласканная и зацелованная до полусмерти. Уставший сытый котёнок. Наивный котёнок, который даже не подозревает, как далеко на самом деле до насыщения, когда знаешь, что всё это была только лёгкая закуска перед основным блюдом.

А я лежу в темноте и как влюблённый дурак слушаю её сонное сопение. Когда она видит сны, её ресницы щекочут мне кожу на груди, в распахнутом вороте рубашки.

Я убил бы того, кто посмел потревожить такой её сон.

Собирался не спать до самого утра, чтоб продлить слишком сладкий миг — но не справился с соблазном. Звук размеренного дыхания Мэг сработал для меня как колыбельная.

Мы впервые с ней проспали рассвет и оказались в шаге от обнаружения — охранник уже гремел ключами в двери, когда моя малышка распахнула сонные глаза и поняла, где находится. Впервые она задержалась так надолго. Впервые она доверила мне свой сон.

Когда она уходит на этот раз, я так отчётливо вижу в её глазах, что ей не хочется… снова чувствую себя счастливым влюблённым дебилом.

Моя девочка вернётся. Каждый раз, каждый раз, когда она уходит, в моём мире будто снова стирают солнце, луну и звёзды разом. Вопреки всему охватывает дикий страх, что она больше не придёт и я снова останусь один.

Только не сегодня.

Её губы исцелованные, её растерянный и такой счастливый взгляд, сорванный с её губ украдкой поцелуй говорят мне, что я не одинок в своей нелепой жажде. Как же глупо так зависеть от одного человека, чтоб его потеря могла стоить всей жизни!

Но, возможно, в этом мире счастливы бывают лишь дураки.

Я сейчас предельно счастлив.

Поэтому, когда Мэг уходит, позволяю себе вытянуться на койке, подложив руки под голову, и улыбаясь, пялиться в потолок и грезить о следующей ночи, пока охранник бегло заглядывает в камеру, убеждается для проформы, что я никуда не делся, снова уходит сидеть под дверью. Возможно, будет резаться весь день в карты с напарником. Возможно, играть в кости на деньги. Опять продует половину жалования.

Это всё как будто нарисованная плохим художником на холсте картина. Висит в самом углу моего бытия. Мой настоящий мир раскрашен яркими красками девочкой по имени Мэг.

Которая будет скучать по мне весь день, и сегодня ночью придёт ко мне снова.

«А я недооценила тебя, мальчик! Ты поставил всё на кон и выиграл. Правильно, что рискнул! Девочка уже твоя. Она мягкая как глина в твоих руках. Совсем немного усилий, и станет делать всё, что ты захочешь. Всё, что мы захотим!»

Вскидываюсь на постели. От резкого движения кружится голова. Я всё ещё слаб после того, как едва не ушёл за грань.

— Заткнись! — рычу Тьме.

Где ж ты была, сволочь? Так давно не появлялась, что я уже понадеялся, что забыла о моём существовании наконец-то.

Но не тут-то было.

Кто же так сильно меня проклял?

Темнота смеётся.

«Ты не был таким грубым, когда мы были здесь только вдвоём, и я была единственной, кто как-то скрашивал твои дни и ночи».

Вот теперь я точно уверен, что Темнота — женского пола. Ревнивая сука.

— Пошла прочь! Я не стану больше тебя слушать.

А она бьёт наотмашь. Отвечает без предупреждения дикой болью, от которой у меня чуть не лопается череп.

«Станешь. Ещё как станешь. Или я убью тебя в ту же секунду, как решу, что ты меня предал, мальчик».

И я понимаю со всей обречённостью — она может. И сделает. Если я снова попытаюсь уйти у неё из-под контроля.

Больше я не жду Мэг.

Теперь я боюсь её возвращения и умоляю небеса, чтоб она больше не приходила.

Но Тьма велит вести себя как обычно.

Тьма делает что-то с моей памятью, и я забываю то, что она шепчет мне, в ту же секунду. Я силюсь вспомнить — но не могу. То, что она приказывает мне сделать… она уверена, Мэг найдёт способ вытащить меня отсюда. Эта девочка единственная, кому такое под силу. А я — единственный, кто может подобраться настолько близко к Мэг.

Юной волшебнице, которая сама ещё не осознаёт всю свою силу.

И когда мы окажемся с ней вдвоём на свободе… Тьма с такой лёгкостью произносит слово «свобода», что мне хочется её убить… тогда и только тогда я должен буду сделать то, ради чего меня спасла эта древняя и страшная сила много лет назад.

Я должен привести к ней Мэг.

…Умолкает шёпот в моей голове, будто рокот отступающих волн.

Кажется, я думал только что о чём-то важном?

Чём-то, оставившим в памяти горькое послевкусие…

Возможно, если я сумею ещё немного поспать, это холодное, свернувшееся в груди змеёй чувство пройдёт.

Когда перемещаюсь обратно в свою комнату, застываю на миг в центре… а потом кружусь так, что юбка взмывает вверх и оборачивается вокруг моих ног, словно у танцовщицы. Такая лёгкость во всём теле! И улыбка не хочет сходить с губ — истерзанных, исцелованных, припухших… кажется, их вчера ночью даже кусали. Осторожно трогаю кончиком языка, ощущаю солоноватый привкус… Точно, кусали! Прячу лицо в ладонях, но сумасшедше счастливую улыбку все равно не унять.

Обычно по возвращении из подземелий после очередной бессонной ночи я валюсь с ног и засыпаю на целый день. Прям как сова. Но минувшей ночью мне удалось выспаться, как никогда в жизни. Пытаюсь вспомнить, когда же я так чудесно высыпалась — и не могу. Даже во дворце Саутвинга, в шикарной королевской постели мне не спалось так великолепно, как на узкой арестантской койке. Потому что там был только запах Бастиана. А не он сам. Кажется, это главный ингредиент для моего качественного и безмятежного сна. Так что впервые за долгое время я не падаю с ног, как мертвец, едва касаясь головой подушки, а застаю рассвет.

Солнце заливает золотом всё вокруг — такое же чистое и ясное, как счастье в моей душе. Я так давно не была по-настоящему счастлива, что уже забыла, что это такое. Интересно, что сейчас делает Бастиан? Думает обо мне? Уверена, что да.

Сна ни в одном глазу. Чем же заняться весь день?..

Перебираю варианты, ни один мне не нравится. Ведь знаю точно, что буду жить предощущением ночи.

И тут меня осеняет.

— Что-что-о-оо ты от меня хочешь?.. — удивляется Малена.

— Тётя, ну ты же всё прекрасно поняла! Поможешь?.. — я складываю молитвенно руки перед грудью.

— Во-первых, не называй меня тётей. Во-вторых, с чего бы это такие просьбы?

Она смотрит на меня подозрительно.

Я отвожу глаза.

— Нет!.. — выдыхает Малена. Как мне показалось, восторженно.

— Не спрашивай.

— Но как!.. Я же думала, вы уже не…

— Мы снова, — коротко подтверждаю её догадку. — Кажется, в этот раз насовсем. Понятия не имею, что это означает в нашем случае. Честно говоря, я ещё не думала о будущем. Мне слишком хорошо в настоящем.

Мои щёки горят. Я благодарна Малене за то, что она тактично молчит и не набрасывается с расспросами. Впрочем, мудрая колдунья всегда умела читать между строк.

— Знаешь — а я была уверена, что этим всё закончится, — улыбается она и небрежно треплет меня по волосам. — Такие раны, как были у тебя, мог залечить только тот, кто их нанёс. И теперь я вижу. Всё будет хорошо! Возможно, не сразу. Очень не сразу. Но на мою поддержку можешь рассчитывать. Никогда ещё не видела тебя такой счастливой. И мне очень нравится это зрелище.

— Спасибо!! — я кидаюсь душить её в объятиях, но вредная колдунья морщится и отпихивает меня с моими щенячьими нежностями.

— Было бы за что. Ладно, пойдём! Так и быть, пущу тебя в свою святая святых.

Святая святых Малены — это её гардероб, конечно же.

И я ещё ни разу не была в этом огромном пространстве, заставленном манекенами и рядами вешалок. Глаза разбегаются от пестроты. Каких только цветов здесь нет! Лорд Фостергловер обожает баловать свою супругу. Тут же становится стыдно за свой сплошь чёрный шкаф. Ну так потому я сюда и явилась. Мне до смерти надоело ходить в чёрном, а времени пошить что-то новое катастрофически нет.

Мне ужасно хочется принести в жизнь Бастиана ярких красок.

Поэтому после долгого хождения меж рядов я выбираю цвет и фасон, которого от меня Малена ожидала в последнюю очередь.

— Так-та-а-ак… — она смотрит на меня с подозрительным прищуром. — Вот теперь я вижу, что девочка Мэг и правда выросла. Напомнить тебе о мерах предосторожности? Ты должна помнить о них сама, сомневаюсь что Бастиан задумается, увидев тебя в этом платье.

— Тётя… — я смутилась.

— Могу дать настойку, от которой минимум месяц не забеременеешь!

— Тётя!! — воскликнула я умоляюще. — Я не собираюсь прямо сейчас…

А точно не собираюсь?

А точно я хочу с «предосторожностями»?..

Поразившая меня как громом мысль была так невозможна и совершенно безумна, что я застыла с краешком платья в руках, и распахнув глаза, пару мгновений на полном серьёзе её обдумывала.

— Мэган Роверт! Ты меня пугаешь таким выражением лица! Обещай, что не будешь делать глупостей! Нет, не тех глупостей, эти вам с ним давно уже пора… а вот тех, о которых ты прямо сейчас так громко думаешь!

— О чём вы, тётя? — я невинно захлопала ресничками, но судя по нахмуренным бровям колдуньи, ни секунды её не убедила. — И не найдётся ли у вас к этому платью ещё туфель? С каблуками повыше? Мне, к счастью, ходить в них особо не придётся. Так, постоять немного. А потом быстро снять.

— И туфли, и украшения, и духи… всё найдётся. И вино вам в придачу хотела предложить, но теперь сомневаюсь. У одного мозги в голове разжижены будут, это без сомнения, но насчёт тебя-то я ещё надеялась! Теперь вот боюсь, зря.

— А ты — никогда не совершала безумств? — тихо спросила я.

Она улыбнулась загадочной улыбкой. Прекрасные миндалевидные глаза затянуло поволокой. Малена была в прошлом сейчас — очень счастливом прошлом. После всех испытаний, а только они с дядей Финбаром знали, насколько жестоких, они добились своего счастливого настоящего. Я хотела так же.

У них же получилось?

Значит, и мы с Бастианом справимся.

Мы будем счастливы, несмотря ни на что.

И я не хотела терять больше ни единого мига отпущенного нам на двоих счастья.

— Ладно, иди сюда, бедствие ходячее! Вина не дам, а вот причёску, так и быть, мы тебе смастерим, — глядя на меня тепло, тётя Малена протянула руку. — Твоего Бастиана удар хватит, когда он тебя увидит!

— Мэг?.. Наконец-то!.. Ты задержа…

Я буквально услышала стук, с которым он подобрал упавшую челюсть.

Теперь главное, не свалиться с каблуков.

Я переступила с ноги на ногу и расправила плечи.

Подшить под меня мы его, конечно же, не успели, и верх платья слегка сползал… правда, судя по лицу Бастиана, именно этой детали ему как раз не хватало для полного инфаркта.

Он ничего не говорил. Просто медленно стал обходить меня по кругу.

Тихо чадили свечи. Из полумрака в меня впивались горящие чёрные глаза. Обводили каждую линию моего тела… а в этом платье, облегающем меня, будто вторая кожа, это было несложно.

И алый, алый как кровь, алый, как сердце, как моя сжигающая изнутри любовь — алый цвет платья буквально светился, разгоняя тьму.

Подобный фасон никто во всём королевстве бы себе не позволил, ни дворянка, ни тем более крестьянка — слишком бесстыдно. Только колдуньи носили такие яркие цвета, такие тонкие ткани, такие соблазнительные силуэты. А Малена, я знаю, сама рисует эскизы и сама корпеет с личной портнихой над их точной реализацией.

Лиф платья держался только на груди. Тонкую талию подчёркивали перекрещивающиеся полосы ткани. И дальше по бёдрам до самого пола — платье льнуло к телу, обрисовывало каждый изгиб. А я больше не хотела прятать их от жадных глаз.

— У меня сегодня день рождения, а я забыл? — хрипло спросил Бастиан севшим голосом, продолжая пожирать глазами платье. Вернее, меня под платьем. И машинально провёл языком по пересохшим губам. А у меня от этого мимолётного движения температура тела подскочила, кажется, сразу до критической отметки. Судя по жару на щеках, они скоро цветом с платьем сравняются.

— Нет. Просто у нас сегодня очередное свиданье. Это ты, надеюсь, не забыл?

Хотела, чтобы получилось кокетливо. Но у меня как-то вылетело из головы, что кокетничать не умею, и получилось слишком уж серьёзно.

Правда, моего конфуза никто не замечает. Потому что и Бастиану тоже, кажется, сейчас не до флирта. Он мне даже не отвечает.

Останавливается позади меня.

Мои волосы собраны высоко в изысканную причёску. Спина почти обнажена, и голыми лопатками я остро до безумия чувствую близость мужского тела. Не хочу оборачиваться. Хочу продлить это ощущение — медленного сближения, безумной тяги, искр по коже, пламени, что разгорается всё сильней.

Горячие ладони ложатся мне на плечи. Волна мурашек бежит по телу вниз.

— Свидание… да, конечно, помню. Свидания — это хорошо. — Мужские губы почти касаются краешка моего уха. Дыхание горячим прикосновением шевелит выбившиеся из причёски локоны. — Ты была с кем-нибудь на свиданиях, кроме меня?

От такого вопроса меня почему-то ещё сильнее скручивает в узел от волнения. Дрожь предвкушения заставляет свести ноги. Где-то мелькает на краешке сознания воспоминание… но то были скорее дружеские посиделки с жареным мясом, а значит, не считается. Настоящее свидание — это когда ты умираешь от желания увидеть этого, одного-единственного мужчину. И тебе хочется быть самой красивой на свете — только для него.

— Нет.

— Тогда ты не знаешь, но я тебе расскажу. Свидания могут проходить по-разному.

Кончиками пальцев, едва касаясь — вдоль моего позвоночника от шеи вниз. Я закусываю губу, чтоб не застонать. Эта ласка слишком мимолётна, неожиданна, и слишком быстро заканчивается. Мне мало.

— И как же?..

— Есть два основных сценария. Развёрнутый… с цветами, ужином, танцами и комплиментами… и сокращенный.

Ведёт носом по изгибу моей шеи снизу вверх, останавливается под ухом, вдыхает глубоко запах моих волос. Меня уже качает. Вот-вот свалюсь с чёртовых каблуков.

— Сокращённый?..

— Да. Какой ты предпочтёшь сегодня, моя Мэг?

На талию тяжело и веско ложатся большие ладони, уверенно сжимают. Тянут ближе. Вжимают в каменно-твёрдое мужское тело.

— Ах!..

— Никак не могу определиться. Помоги мне, Мэг. Так какой вариант тебе нравится больше, м-м?

А у меня уже путаются мысли. Откидываю голову ему на плечо. Не выходит сообразить, какого ответа он от меня ждёт.

— Ну же! Решай скорее, — ворчит искушающий хриплый шёпот мне в уши. Пока руки прячут моё хрупкое тело в надёжный плен своих объятий. Уверена, что больше не отпустят, какой бы вариант я не выбрала. Тогда…

— Сокращённый… — выдыхаю я. И красивые губы совсем близко изгибаются в довольной улыбке. Он не сомневался в моём решении.

Я с нетерпением жду, что будет дальше.

Предощущение неизвестного будоражит. В крови будто бурлит опьянение, и не нужно было никакого вина.

— Хорошо, — коротко кивает Бастиан.

А потом резко разворачивает меня.

И усаживает прямо на стол. Вжимается в моё тело меж моих разведённых ног. Я обнимаю его за шею, чтоб не свалиться от неожиданности. Но мне не страшно. Больше — нет.

Бастиан бросает короткий взгляд вниз, а потом закатывает глаза и издаёт мучительный стон.

— Это уже слишком! Мэг, где ты взяла это платье… издевательство какое-то! Подобной пытки не могли бы придумать лучшие палачи твоего брата!

Я давлю улыбку.

Не сразу понимаю, о чём он — но посмотрев туда же, куда смотрел он, замечаю ещё одну деталь платья, которая до этого как-то ускользала от меня. Два умопомрачительных разреза по бокам, до самых бёдер.

Нетерпеливые пальцы Бастиана немедленно проверили, как высоко простираются эти разрезы. И я немедленно осознала, что пелена перед моими глазами — это не от темени в помещении. И грудь вздымается так высоко вовсе не оттого, что здесь душно.

А потом обеими ладонями Бастиан сжал край стола так, что мне показалось, покрошит сейчас в щепки. И уткнулся лбом мне в плечо.

— Мэгги… ты же понимаешь, глупенькая, что ты со мной делаешь в этом платье?.. так что давай договоримся сразу.

— О чём?..

— Придумай секретное слово. Останавливающее меня. Чтоб я чётко знал, что перегибаю палку и должен остановиться.

Я задумалась на мгновение, потому что не сразу поняла, о чём он.

Ах да.

Всё ещё боится, что если нажестит снова, я уйду. Как в прошлый раз.

— Пусть это будет слово… Тишина.

— Хорошо.

Еще несколько бесконечно долгих мгновений ничего не происходит. Но бешено частящий пульс, который я ощущаю, кажется, во всём теле сразу, не даёт мне тешить себя иллюзиями. Сокращённый вариант свидания начинается прямо сейчас. Насколько сокращённым он будет? Я не знаю. Я решила плыть по течению и отдаться интуиции. Если мне станет «слишком», я пойму и скажу. А он услышит. Я теперь уверена. Я теперь доверяю ему абсолютно.

Губы впиваются в моё плечо так жадно, что это почти больно, почти как укус. Я сильнее сжимаю руки, обнимая его за шею. Поцелуи медленно двигаются выше. С каждым — будто маленькая огненная вспышка под кожей. Десятки костров сливаются в один, который охватывает всё моё тело.

Короткий взгляд глаза в глаза — пристальный, тёмный. Да. Твоя. Ты же знаешь.

Я сама тянусь к так необходимым мне губам. На них сейчас — моя жизнь.

Наш поцелуй тягуче-медленный, завораживающий, гипнотизирующий. Касания языка… сначала осторожные, затем всё более дерзкие… отвлекают от того, что делают в это время руки, но я всё равно чувствую и слежу за маршрутом его ладоней с замиранием сердца, пока наш бесконечный поцелуй длится, и длится, и длится…

Тонкая ткань совершенно не приглушает ощущений, скорее обостряет.

От талии вверх, прохаживается бегло по рёбрам, замирает под грудью… по-хозяйски ложится на правую, сминает в горсти. Я выгибаюсь навстречу, хочу разорвать поцелуй, чтобы что-то сказать, но губы ловят снова в ловушку, из которой не выбраться. Остаётся лишь продолжать попытки дышать. Хотя это с каждым мигом всё труднее.

— М-м-м-м…

Сдавленно мычу ему в губы, когда его большой палец очерчивает круг вокруг соска, а потом едва касаясь, пробует его, как лучник — туго натянутую тетиву.

К такому платью не полагался корсет, разумеется.

Путаюсь пальцами в непокорной чёрной гриве, сжимаю так, что возможно, сделала больно — синхронно тому, как его пальцы сжимают мой сосок. Хочется кричать, и наверное, правильно делает Бастиан, что глушит мои крики.

— Тише, тише, сладкая… не шуми… нам нельзя шуметь слишком громко, помнишь?

Я уже ничего не помню.

То, что он разорвал поцелуй, может означать только… его губы выбрали новую цель.

Понимаю, что так есть, когда они обжигают мне ключицы. И чертят огненный путь ниже. Голова кружится, мир в какой-то момент переворачивается — и я сама не замечаю, как под лопатки мне бросается твёрдая поверхность стола. А тонкая алая ткань под умелыми пальцами подаётся и медленно сползает вниз.

Жгучий чёрный взгляд с высоты. Как будто Бастиан хочет запечатлеть в памяти эту картину. Я бессильно раскинула руки и могу только смотреть из-под ресниц. И ждать. Было, кажется, какое-то секретное слово? Я не хочу вспоминать его. Пока.

Прикрываю глаза, когда Бастиан снова жадно тянется ко мне. Выгибаюсь дугой от этой острой до боли ласки, когда его губы находят мою обнажённую грудь. Обе ладони тем временем ныряют под платье, сжимают мои бёдра, подтягивают ближе… Показывают, направляют, заставляют обвить себя ногами. Этот момент прекрасен в своём бесстыдстве и в своей сумасшедшей искренности.

Горячая ладонь медленно ведёт по моей ноге от бедра к щиколоткам… небрежно смахивает туфлю, та со стуком падает на пол. Потом то же самое — с левой ногой. Под моими пальцами оказывается боковой край стола, я вцепляюсь в него, чтобы найти хоть какую-то жалкую опору в творящемся безумии. Дымный морок, в который я погружаюсь с каждым мгновением, морок, в который меня затягивает Бастиан, всё больше напоминает глубины тёмного океана, из которых не будет возврата. Бушующие волны смыкаются над моей головой, я тону, и тону, и тону…

— Бастиан…

— Что, сокровище моё?

— Кажется, я забыла, что там было за секретное слово…

— Тогда вспоминай пока, а я продолжу.

— Ну Ба-а-ас!.. Ох…

Закрываю глаза тыльной стороной ладони… прохладное касание подвесок на золотом браслете, подаренном Маленой, на моей раскалённой коже…

Губы с благоговением целуют мой вздрагивающий живот. Ниже и ниже…

— Нет, я…

Моя стыдливость берёт верх, и я обеими ладонями толкаю его лохматую голову от себя. Такого я точно не могу позволить!.. Такого я даже помыслить не могла… Он приподнимается и смотрит мне в лицо долгим пьяным взглядом, тяжело дыша. А руки его под моим платьем замирают в дюйме от сокровенного — он почти коснулся, я почти позволила…

И почему меня воспитали такой правильной? Даже если я жалею сейчас, что не позволила. Даже если хочу безумно узнать — что там, за следующей чертой. Даже если всё тело болит и молит о продолжении, пульсирует и ноет. А мокрое платье прилипло к телу и мешается, и больше всего на свете хочется содрать его окончательно. Но прямо сейчас всего слишком много, и эти ощущения просто оглушают и пугают. Как бы я ни храбрилась, какой высоты каблуки не надевала, внутри я всё та же робкая девчонка, которая только-только осмелилась хотя бы самой себе признаться в своих желаниях. Это Бастиан знает точно, чего хочет и что делает. Для меня это всё — неизведанный океан, и я боюсь заплывать в него так сразу и так далеко, без карты и с сорванным к чёрту парусом.

А Бастиан всё смотрит, и любуется моим смятением, и ласкает моё алеющее лицо взглядом.

И я на мгновение вижу себя со стороны — и готова провалиться сквозь землю от стыда. Приличные девушки же не отдаются прямо на столе на втором свидании, да?.. Приличные и вовсе ни на каком свидании не отдаются, дура, — съязвил внутренний голос. Только в первую брачную ночь, в постельке с законным супругом.

Эта мысль окончательно выбивает из колеи. Я вдруг представила. Ровно на один миг, но он был острый и яркий, будто удар молнии. Что в какой-то другой вселенной нашу помолвку никто бы не разрывал. Я бы выросла, мы бы встретились в своё время… поженились. И было бы всё так просто… Моё белое платье. Его гордый и нежный взгляд. Брачное ложе в лепестках алых роз.

И нам никогда не пришлось бы скрываться от посторонних глаз, и не пришлось бы видеться украдкой, вырывая эти тайные встречи из рук судьбы.

И все дни и ночи принадлежали бы только нам.

Как это было бы прекрасно.

— «Тишина», Мэг! — улыбается Бастиан немного грустной улыбкой. — То самое слово было — «Тишина». А теперь иди. Или клянусь, ещё немного — и такую, как ты сейчас, я не отпущу, даже если эта ночь будет последней в моей жизни.

Протягивает мне руку, цепляет мои тонкие пальчики своими, сильными и горячими, помогает встать. Всё вокруг так кружится, что я едва не теряю равновесие. Я отвожу глаза, подтягивая лиф на место и оправляя подол… последнее получается не особо, потому что проклятые разрезы, и потому что Бастиан по-прежнему стоит слишком близко, меж моих ног… И я впервые так чётко и остро чувствую, что такое — мужское желание.

— Ид-ди… — цедит он сквозь зубы, а потом вдруг резко вскидывает ладонь к виску и вжимает её в голову, откидывая её назад.

— Что ты?..

— Голова болит. Бывает в последнее время. Не обращай внимания. Скоро пройдёт… Иди.

Он отталкивает меня и кажется, отрывается от меня силой.

Уходит в другой конец тюремной камеры и отворачивается спиной. Я вижу по движению плеч, как глубоко и судорожно дышит.

— И приходи снова, когда захочешь. Я буду тебя ждать.

Возвращаюсь к себе, будто пьяная. Стаскиваю вымокшее насквозь платье, которое с огромным трудом сползает с разгорячённой кожи. Бросаю алую тряпку в кресло у окна. Наскоро ополаскиваюсь ледяной водой из кувшина — остыть не помогает. Всё моё тело по-прежнему горит. Особенно… те его части, которым так и не досталось ласки.

Кое-как влезаю в ночную сорочку. Ночь в самом разгаре, луна заглядывает в окно, до рассвета ещё очень далеко. Надо поспать. Может, тогда успокоюсь. И пройдёт эта сводящая с ума тяжесть во всём теле.

Я забираюсь под одеяло. Но даже лёжа чувствую, будто комната плывёт по часовой стрелке, и голова кружится немилосердно. Изо всех сил зажмуриваюсь… нужно поспать. Нужно…

…И у меня получается.

Но сон мне снится… очень странный. Как будто все мои самые тёмные, самые тайные желания оживают.

Во сне мне снова снится, будто Бастиан меня целует. Но теперь это без капли нежности, глубокий и голодный поцелуй. И мы больше не произносим ни слова. Я плотно-плотно закрываю глаза и боюсь открывать. Потому что не хочу просыпаться. А сама целую жадно, и тянусь, и прижимаюсь всем телом. И не останавливаю упрямых рук, которые снова тянутся к запретным местам.

Это ведь сон? А во сне не бывает запретов. Сон — последнее прибежище Истины, которую изгоняет и преследует жестокий день, провозвестник Лжи.

А значит — крепче закрыть глаза. И целовать, целовать, целовать до умопомрачения — вздрагивая от того, как мужские голодные пальцы пробираются под сорочку.

Мне снится, что мы лежим на боку, и места совсем мало, и я цепляюсь за его рубашку на груди, и прячу там лицо, и дышу запахом его тела. И замираю, и всей кожей, всем своим существом прислушиваюсь к тому, что его руки делают со мной.

Как закидывают мою левую ногу на мужское бедро, подталкивают ближе. Как дарят первое уверенное прикосновение к последней преграде девичьего скромного белья. Сначала осторожно, кончиками пальцев, сверху вниз, пробуя на прочность моё сопротивление.

А его нет.

Это ведь просто сон.

Во сне я могу позволить себе быть честной.

Длинный выдох мне в волосы. Мой ангел — или демон? — кажется, понял, что я не собираюсь останавливать его. Пусть наутро мне станет стыдно от подобных снов. Но сейчас меня несёт неумолимым течением, и где взять сил, чтобы выбраться на берег? Я не могу. И не хочу.

Ещё одно, длинное и вкрадчивое движение по тонкой ткани. Крепче зажмуриться, крепче… до звёздочек перед глазами. Но не отстраняться, хотя это наслаждение граничит с болью, так его много. А послушно замереть, струнами под пальцами музыканта. В ожидании музыки.

И они, эти пальцы, принимаются извлекать мелодию. Виртуозно… неспешно… но потом всё быстрее и быстрее, когда отдельные ноты сливаются в оглушающее звучание бурного горного потока.

Вибрировать в унисон.

Отзываться встречным движением тела на каждое точное и убийственно-прекрасное движение его пальцев.

Его руки на мне… и во мне… Это сумасшествие. Это самый сладкий яд. Его хочется ещё и ещё.

Я не знала раньше, что мне могут сниться такие сны. Но сегодняшний сон особенный.

Наверное, потому что он у нас — один на двоих.

Жгучее, запретное удовольствие. Мы не должны и не можем — и как же хорошо, что это всё происходит не наяву…

Потому что нам нельзя…

Нельзя…

Нельзя…

Нельзя…

Боже.

Когда я возвращаюсь с того света, где моя душа была вырвана из тела и какое-то время мы совершенно точно существовали с ней раздельно… первое, что вижу, это лицо Бастиана.

Последняя догорающая свеча даёт совсем мало света. Но достаточно, чтобы видеть, с какой нежностью он смотрит не меня. Бережно оправляет подол моей ночной сорочки. Перехватывает поудобнее обеими руками за талию и прижимает меня крепче к себе.

Он остался полностью одетым. Наверное, чтобы не сорваться и не взять во сне то, что моё тело так доверчиво предлагало. Но сам утолил все его невысказанные желания.

Я тихо выдохнула. Подняла руку и осторожно коснулась кончиками пальцев его щеки.

Значит, вот он, мой сон. Во плоти. Снова моя магия выкинула шутку и переместила меня сама туда, куда тянулось сердце. Прямиком в постель к моему мужчине.

А он не разбудил.

Вот же… Убить мало.

Чёрные глаза любуются моим лицом. Мои щёки горят, с приоткрытых губ всё ещё срывается неровное дыхание — как отголоски того, что я испытала.

— Ну давай, Мэг! Выноси мне свой смертный приговор. Что, теперь точно уйдёшь насовсем? — спрашивает для проформы, а в чёрных глазах мерцают лукавые огни.

Знает, зараза, что нет.

— Спать хочу, — бормочу с показным недовольством и утыкаюсь ему в грудь лицом. На самом деле мне хочется зацеловать его с головы до ног, вот только ужасно лень. Ни рукой ни ногой не могу пошевелить. Мучившая меня тяжесть в теле сменилась расплавленной негой. Хоть мурлыкай. Устраиваюсь поудобнее в его руках, прижимаюсь всем телом. И пусть только попробует, идиот, снова грабли свои распускать!

Придётся же в таком случае забывать и об оставшихся принципах тоже.

Бастиан целует меня в макушку. С довольным ворчанием прижимает к себе ещё ближе, хотя казалось, что ближе уже невозможно. Накрывает нас двоих одним своим тощим шерстяным одеялом. Знал бы братишка, что под ним придётся страдать моему нежному телу, может, и раскошелился бы на одеялко получше.

Боги, хорошо-то как!

— Смотри, утром снова стражу не проспи, — пыхтит мне в волосы, отплевывая попавший в рот локон. Щекотно. Оказывается, он и таким бывает, мой Бастиан — уютным…

— Сам не проспи! — возражаю по привычке, а сама уже уплываю обратно в глубокий спокойный сон.

И правда! Я не помню, когда за всю свою жизнь спала настолько великолепно — как в этой убогой сырой камере на прохудившемся соломенном матрасе.

Тихо-тихо на кошачьих лапах подкрадывается коварный рассвет. Я просыпаюсь незадолго до. Мой внутренний будильник ощущает его через гигантскую толщу холодного камня, что отделяет нас от солнца. Но я знаю, что где-то там уже розовеет краешек неба. Скоро зазвучат тяжёлые шаги вдоль по коридору за тяжёлой чёрной дверью. Потом зазвенят ключи в замке.

Я впервые настолько отчётливо представила, как будет проходить день Бастиана. Как у зверя в зверинце — в клетке на обозрении у скучающего стражника.

А он всё спит, мой Бастиан.

Раньше проснулся бы первый. Его сон всегда был намного более чутким, чем мой. Здесь, в темноте и беспросветности одинаковых дней как будто все его чувства привыкли улавливать мельчайшие нюансы изменений в окружающем пространстве. Ловить такие ноты и шорохи, которые неподвластны нормальному человеческому уху.

А вот сегодня он глубоко и мирно спит.

Свеча догорела ночью. Нас окружает непроницаемая чернильная тьма.

Спокойный звук его дыхания. Мерные колебания грудной клетки, к которой я прижимаюсь щекой. Спала у него на плече. На обнажённой коже моего бедра под ночной сорочкой увесисто и расслабленно покоится мужская ладонь. Но стоит мне шевельнуться — пальцы сжимаются на нежной коже, неосознанно пытаются никуда не пускать. Я замираю, и его пальцы расслабляются снова. Пускай спит.

Мне так хочется верить, что минувшая ночь подарила ему хоть немного покоя.

Что моё доверие вернуло мир его душе, и он наконец-то, пусть на чуть-чуть, поверил, что я — с ним. Теперь и правда навсегда. Знаю точно, полностью в это он не поверит никогда, даже если поклянусь.

Совсем скоро чужие шаги ворвутся в его сон.

Мне пора уже уходить, но я малодушно тяну время.

Кажется преступным оставлять его здесь одного. Сегодня мне это физически больно.

— Бас… — целую нежно, куда дотягиваюсь. Шершавый подбородок. Щёку. Ресницы. Ему щекотно, он недовольно ворчит.

— М-м-м…

— Ну Бас!.. Мне надо тебе кое-что сказать. Это важно. Послушай!

Сонное дыхание останавливается. Длинный выдох. А потом…

Резкий бросок.

Меня всей тяжестью придавливают к койке. Так, что несчастный топчан, не рассчитанный на такие нагрузки, реагирует жалобным скрипом. Мамочки… я чувствую всем телом голодную мужскую страсть. Мы запутались в тонком шерстяном одеяле так, что я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.

А потом меня в кромешной тьме находят жадные губы. И руки начинают бесцеремонно устанавливать свою власть над каждым дюймом моей кожи, куда только могут дотянуться — хаотично, лихорадочно, как будто он боится потерять даже единственный миг драгоценного времени до того, как я снова уйду.

— Бастиан… я хочу сказать тебе… кое-что на самом деле важное! — почти простонала я, когда удалось наконец-то набрать хоть немного воздуху в грудь. Он не остановился и вряд ли даже слышал, что я говорю. Но мне хотелось это сказать.

— Я наконец-то решилась. Я сегодня пойду к брату и попрошу его.

Замираю, подставляя шею губам… жду очередного поцелуя, до мурашек острого и жгучего… но его не последовало.

Бастиан отстранился.

Исчезло ощущение тяжести на теле.

Кажется, он сел на краю постели. Молчит, ничего не ответчает. Меня вдруг испугала эта тишина.

— Бас… хоть что-нибудь мне скажи?

Но он по-прежнему молчит. Только звук дыхания… оно тяжёлое, рваное, хриплое. Оно меня пугает.

Кое-как выпутавшись из одеяла, сползаю с койки, едва не свалившись, потому что одна щиколотка всё же застряла. Наощупь нахожу стол, больно бьюсь мизинцем о ножку. Где-то здесь… возле свечи… должно быть огниво…

Искра. Искра. Искра.

Зажечь огарок получается далеко не сразу. Наверное, потому, что у меня руки дрожат. Я чувствую, что-то не так. Почему он молчит? Я когда-то уже говорила, что хотела бы просить за него брата. И реакция тогда была совсем другая. Что изменилось?

Слабая вспышка свечного пламени обрисовывает черты его лица. Половина — на свету. Другая половина — в глубокой, непроницаемой тени. Его лицо сковано, неподвижно, будто маска. Но самое страшное, чего я больше всего боялась — этого нет.

Нет чернильной тьмы, заливающей зрачки. Такой, которую я видела уже несколько раз, и теперь не смогу забыть, наверное, никогда.

Выдыхаю медленно.

Всё хорошо. Всё хорошо. Он не одержим.

Осторожно присаживаюсь рядом.

— Снова болит голова?

Он сидит на краю постели, тяжело опустив локти на колени и сцепив пальцы в замок до побелевших костяшек. Поднимает на меня глаза мучительно медленно, почти не шевелясь. И я понимаю — да. Болит. Господи, надо его поскорее вытащить как-то на свежий воздух! Чтобы его болезненно-бледной кожи снова коснулись лучи солнца. Иначе как бы сильно я ни любила, сколько бы ночей ни обнимала, как бы жарко ни целовала, он погибнет здесь рано или поздно.

— Ты. Не должна. Никуда ходить, — через стиснутые зубы цедит Бастиан. И я вздрагиваю.

— Что ты такое говоришь? Почему?..

Он закрывает глаза на мгновение. Сильнее сжимает переплетённые в замок пальцы. Мне кажется, я слышу скрип зубов.

— Потому что… если ты скажешь ему, что была здесь… он запретит тебе приходить. Возможно, переведёт меня ещё куда-нибудь… Метров на десять глубже… или сразу в гроб… чтоб мы никогда больше не увиделись.

Я вскакиваю.

— Мой брат, конечно, не подарок! И я ему никогда не прощу, что он был так жесток с тобой. Но не зверь же он, в конце концов! Надо попытаться! Я уверена, есть шанс, что он прислушается ко мне, если скажу… как сильно я тебя люблю.

Бастиан дёргается, как будто от удара.

Сжимает голову руками.

— Мэг… нет. Если есть хотя бы тысячный шанс того, что нас разлучат… я не променяю ночи здесь, с тобой, даже на девятьсот девяносто девять шансов получить свободу.

Он почти рычит, выталкивая из себя это признание.

Оно бьёт мне прямо в сердце.

Ноги мёрзнут на ледяном каменном полу, и я зябко поджимаю пальцы. Кусаю губы. На глазах уже пелена от слёз, лицо Бастиана расплывается. И мне хочется подобрать хоть какие-то слова, чтобы ответить… но я уже слышу далёкие грузные шаги. Словно поступь палача. Этот звук отсекает нас друг от друга, как части единого тела ударом топора на плахе.

— Иди… Мэг.

— Но твоя голова!..

— Всё… хорошо, малышка. Иди. Я держусь. Пока ещё… держусь.

Мне требуется вся моя сила воли, чтобы заставить себя переместиться из тюремной камеры. Делаю это, только когда в замочной скважине уже начинают звенеть ключи.

Меня трясёт ознобом. Обхватываю руками плечи. Я забыла закрыть окно, и в моей комнате сейчас намного холоднее, чем в подземельях.

Нет. Я не оставлю этого так просто.

Я тебя вытащу. Чего бы мне это ни стоило.

Осталось решить, как именно.

Мой мозг лихорадочно просчитывал варианты. Ах, как жаль, что моя дурацкая магия устроена таким образом, что переносит лишь меня одну! Насколько всё упростилось бы, будь иначе.

Но имеем, что имеем.

Обезвредить стражников и взломать ту кучу дверей, что понапихана в каменном лабиринте между камерой Бастиана и внешним миром?

Исключено. Я с таким не справлюсь.

Да и потом. Ну сбежим мы с ним. И что дальше — скрываться всю жизнь? Чтобы он продолжал существование всеми гонимого и преследуемого узника? Самого известного преступника королевства? Оглядываться постоянно и никогда-никогда не вздохнуть полной грудью? Не такой свободы для него я хотела!

Остаётся тот вариант, о котором запретил мне даже думать Бастиан. И то, чего он боится, вполне вероятный исход, если так посудить. Дункан у меня хороший. Но если уж во что-то упрётся, бывает совершенно невыносимым ослом. А уж на теме неукоснительного соблюдения королевских приказов у него прямо пунктик. Если он узнает, что я его ослушалась… пожалуй, и правда может запретить нам с Бастианом видеться. Например, поставит ему стражу круглосуточную. Или прикажет перевести Бастиана в место, о котором я даже догадываться не буду. А значит, не смогу туда переместиться. Ведь для «прыжка» мне надо представлять место назначения, или хотя бы направление движения.

Есть ещё одна проблема, которая меня тревожила до сих пор не на шутку. Нападения на меня того странного потустороннего зла в Саутвинге и гибель людей. Я так и не сказала об этом брату.

С одной стороны, теперь нападения прекратились. Значит, опасность позади?

С другой стороны, безответственно утаивать такую важную информацию. Всё-таки Дункан как король должен знать. Обязательно наберусь смелости, и об этом тоже ему расскажу. Позже. Пожалуй, сразу слишком много новостей может окончательно снести ему башню в патологическом желании меня защитить. Ещё, чего доброго, запрёт.

Конечно, физически удержать меня у него не получится, пока со мной моя магия перемещения. Но я слышала, когда-то подобная сила уже проявлялась у одной из наших пра-пра-прабабок. И ревнивый супруг тогда как-то решил эту проблему. А мне очень-преочень не хочется узнавать, каким именно способом.

Итого. В сухом остатке.

Бастиана должны официально помиловать. Но поскольку к Дункану на кривой козе не подъедешь, я обязана подготовить какие-то убойные аргументы, которым он не сможет противостоять.

И такими аргументами могли бы стать…

Я выпрямляюсь.

Минут пять тщательно обдумываю пришедшие в голову мысли. Сердечко немедленно принимается лихорадочно выстукивать странный ритм, но я понимаю, что на верном пути.

Безумно? Да.

Поможет ли нам победить? Вполне вероятно.

Хочу ли я попробовать именно такой вариант? Ох… чёрт возьми, да! Ещё как.

В конце концов — я колдунья, или мимо проходила? Кому ещё, как не мне совершать подобные безумства.

Итак… я кивнула собственным мыслям, и тут же невыносимая тревога, снедавшая меня подспудно уже долгое-долгое время, волшебным образом уступила место внутренней собранности. Если и было волнение, то это была дрожь предвкушения. Я поняла, что всё это время именно этого мне и не хватало. Решимости и действия.

Только теперь осознала в полной мере, что такое душевный покой, когда выбираешь наконец-то правильный путь. Теперь что бы ни случилось — я с этого пути не сверну. И сделаю всё, что от меня зависит, чтобы вытащить любимого человека из беды.

Я быстро, скупыми движениями вымылась, оделась в одно из своих привычных чёрных платьев, сплела волосы в аккуратную косу, чтоб ничего не отвлекало — и совершила прыжок.

…Минут пять постояла перед портретом Бастиана.

— Здорово, приятель! Нет, ты, конечно, не обижайся — но оригинал определённо лучше!

Портрет смотрел на меня одобрительно. Как будто знал, что я задумала.

В кабинете Короля-без-Короны снова пахнет пылью и сухими розами. Я слишком давно здесь не была. Вдруг понимаю, что скучала по этому месту. Любовно провожу ладонью по широкой столешнице письменного стола. Из огромных окон льёт щедрые лучи южное солнце. Усаживаюсь на массивный стул, обитый зелёным сукном.

Ключ всё это время был в моём мешочке для мелочей. Достаю его, вставляю в крохотную замочную скважину одного из ящиков. Нахожу там нужную бумагу. Осторожно свернув в трубочку, забираю с собой. Чернила и перо у Бастиана есть, я видела.

Осталось дождаться как-то ночи.

Делаю «скачок» на площадь, покупаю спелые персики и виноград. Они пахнут югом и морем, его городом. Ему понравится.

Немного съедаю, когда возвращаюсь во дворец. Остаток складываю аккуратно в бумажный кулёк. Скидываю башмаки, и до самого вечера лежу, глядя в потолок, раскинув руки и ноги, на здоровенной кровати Бастиана.

Потом поворачиваю голову, и отрешённо наблюдаю за тем, как косые солнечные лучи один за другим уползают со стены, на которой висят рисунки кораблей.

Вот и ночь.

Сколько у нас их осталось? Или совсем немного. Или все ночи нашей жизни. Скоро всё решится.

— Пожелай нам удачи! — прошу у портрета, прежде чем переместиться в последний раз за сегодня.

Бастиан встречает меня за столом — сидит, уронив голову на руки, пальцы запутались в густой шевелюре, которая отросла, и теперь волосы падают на лицо. Это поза отчаяния. Я безошибочно понимаю по теням под глазами и тому, как хмурится, — у него весь день болела голова. Надеюсь, своим появлением сегодня не добавлю поводов.

Перед ним на столешнице, которая кажется такой куцей и скромной для всего того множества книг и бумаг, которые он пытается на ней уместить — особенно после великолепия королевского письменного стола в Саутвинге — портрет…

Мой портрет.

Он смотрит на него, не отводя глаз.

Я делаю шаг вперёд, и Бастиан наконец-то меня замечает. Но не делает попытки встать. Только молчит и смотрит так жадно, что я понимаю без слов. Ему я вживую тоже нравлюсь намного больше портрета.

Делаю шаг, и ещё один… и пустое место в камере ожидаемо быстро заканчивается.

Фрукты аккуратно убираю в сторону. Кладу на стол перед Бастианом ещё один листок.

— Ты узнаёшь, что это?

Я стою над столом, вцепившись пальцами в край столешницы, и смотрю на Бастиана сверху вниз. Сердце бьётся всё быстрее и быстрее, скоро выпрыгнет из груди. Я не знаю, что со мной будет дальше. Но уже сейчас ноги едва держат от волнения. Жаль, единственный стул занят хозяином.

Напряжение между нами начинает натягиваться, как струна, стоит мне вступить во владения моего узника и оказаться в царстве привычной полутьмы. Каждый раз, когда наши взгляды пересекаются, меня как будто бьёт маленькой молнией и начинает потряхивать от нервов.

Бастиан опускает, наконец, глаза, читает вслух… и голос его срывается несколько раз, пока добирается до конца.

— Бас! Я хочу, чтобы ты сделал мне ребёнка. Немедленно. Прямо сейчас.

Заявляет моя невинная скромница Мэг. И тут же опускает глазки в пол, как и положено приличным девственницам. Как будто не она вот сейчас, сию минуту просит меня этой самой девственности её лишить. Нет, не просит — требует! Смешная. Всё равно, что требовать у хищника, который давно уже выслеживает тебя, поскорее съесть.

Она вся дрожит в моих руках, и как будто сама не верит своей смелости — как крохотная пичужка, что села на огромного льва. Вот только если лев всё это время пытался держать себя в руках, чтоб не сожрать свою птичку одним укусом, это не значит, что куда-то пропали его голодные инстинкты.

Ты, кажется, ждёшь, что я сейчас стану с тобой спорить и доказывать, что твой план — полная ерунда? Вон какие глазёнки настороженные.

Но я тебя удивлю.

Мне очень нравится твой план.

Очень нравится.

Правда, в своих мечтах ты оказалась намного смелее меня. В моих это ни разу не простиралось дальше того момента, как я вхожу в твоё нежное, податливое, ждущее меня тело — и наконец-то делаю полностью, абсолютно своей.

Ты пошла дальше — ты сделала эту мечту идеальной.

Я не уверен, что ты сама понимаешь, насколько твой план освобождения безумен и трудно осуществим. Я не представляю, чтобы где-то во всех бесчисленных вариантах Мироздания был мир, в котором ты и я могли бы быть просто счастливы — обычным тихим семейным счастьем, где бы нас с тобой оставили в покое. Ты знаешь только половину всей беды. Ты не ведаешь ничего о Темноте — и поверь, этот капкан, чьи створки вот-вот окончательно сомкнутся на моём горле, намного страшнее того, что когда-либо был в состоянии придумать твой брат.

Но я промолчу о Темноте и в этот раз. А ведь она едва не убила меня прошлой ночью, когда я посмел рушить её планы, когда просил тебя не ходить к брату. Добровольно променял шанс освободиться на вечное заточение — лишь бы тебя не потерять.

Тьма била наотмашь, резала меня на куски, ярилась и кричала мне прямо в мозг, что едва сдерживается, чтобы не убить, что пощадила меня только потому, что слишком много сил вложила в такого безмозглого идиота, как я, и теперь ей жалко результата своих трудов. А потом весь день разрывала мне голову изнутри медленной пыткой, мстя за строптивость.

Как я могу сказать тебе о Тьме внутри меня?

Не сейчас, когда ты смотришь на меня такими ждущими глазами.

Такими любящими глазами.

Я подарю тебе эту иллюзию того, что у нас с тобой может быть счастливый финал.

Моя нежданная.

Моя невероятная.

Моя невеста. Которой вряд ли суждено когда-нибудь стать женой.

Жизнь моя, страсть моя — Мэг.

Медленно-медленно выплываю из забытья.

Безумно не хочется. Поэтому всеми силами стараюсь задержаться где-то на границе сна и бодрствования.

Вокруг — непроницаемая тьма. Под моей щекой размеренно и гулко бьётся чужое сердце.

В сильных руках держащего меня мужчины мне спокойно, будто в колыбели.

По его дыханию угадываю, что не спит. Почему-то кажется, что вообще сегодня так и не спал. Чтобы не терять ни единой драгоценной минуты вместе.

А я…

Впервые в жизни я понимаю, что совершенно потерялась во времени.

— М-м-м-м… Бас… уже утро скоро? Или пока глубокая ночь?

— А ты как думаешь?

Даже в темноте чувствую, что он улыбается. А у меня внутри светит собственное солнце — моё огромное, всепоглощающее счастье. Поэтому мне хочется улыбаться тоже.

— Ну, не зна-а-а-аю… ты меня столько раз будил за ночь, что мой внутренний будильник совсем сбился!

— Прости, — усмехается Бастиан. И не слышно, чтоб раскаивался хоть на каплю.

Потягиваюсь кошечкой, изгибаюсь…царапаю грудью твёрдую мужскую… и тут очень ярко и наглядно ощущаю, что нарываюсь на четвёртый заход.

Задумываюсь ровно на секунду. А потом…

— Мур-р-р!..

Льну снова и потираюсь щекой об его плечо.

Бастиан вздыхает.

— Сокровище моё, уже почти рассвет. Нельзя рисковать. Не то голову потеряем с тобой, и только представь тогда…

— Хорошо-хорошо, я поняла! Встаю, — тоже вздыхаю я и усаживаюсь вертикально. Чтобы тут же охнуть и плюхнуться обратно.

— Что такое? — обеспокоенно переспрашивает Бас.

— Сидеть… как-то… не очень… — смутившись до ужаса, я ныряю с головой под колкое шерстяное одеяло.

Между ног ноет и тянет так, что пожалуй, если вдуматься, то и лежать мне тоже не очень.

— Прости, — снова повторяет Бастиан. И ровно с таким же процентом раскаяния.

А потом ныряет ко мне под одеяло.

— Ай-яй! — взвизгиваю, потому что его отросшая щетина царапает мне щекотно живот.

— Не дёргайся. Раны положено зализывать.

— Бас, нет… о, мой бог… но…

— Полчаса до рассвета у нас ещё есть.

Как странно течёт время.

Иногда годы пролетают в один миг.

Но иногда полчаса растягиваются в целую вечность.

А потом я кое-как на дрожащих ногах добираюсь до стола и зажигаю последний огарок свечи.

А потом Бастиан, едва прикрытый краешком одеяла, подперев рукой голову и щурясь, словно довольный кот, рассматривает меня, пока я судорожно пытаюсь впрыгнуть поскорее в платье.

А потом он встаёт меня провожать, и до нас доходит, что мы забыли об одной немаловажной детали, которая может погубить всю нашу конспирацию на корню — простыни!!! Мы переглядываемся, и я краснею до корней волос. Если кто-то увидит у него в камеретакиепростыни, решит, что тут ночью как минимум кого-то прирезали.

Поэтому я кое-как сгребаю их в узел и забираю с собой. А заодно подхватываю с пола испорченную напрочь белую рубашку Бастиана, которую он ночью мочил водой из кувшина, чтобы вытереть меня. Сама я и пальцем не могла пошевелить.

Потом — ещё один прыжок обратно в камеру, я притаскиваю ему свою простыню, наскоро сдёрнутую с собственной постели. Я-то ничего, своим служанкам навру, что лунные дни невовремя пришли.

Потом мы с ним целуемся до тех пор, пока не потрескаются губы.

— Мэг, пора.

Я всхлипываю и висну у него на шее.

Шаги где-то далеко. Я их уже слышу.

— Мэг…

Пытается отодрать меня от себя, но я только крепче сжимаю руки у него на шее и отчаянно качаю головой.

— Мэгги, сердце моё, счастье моё, это же ненадолго! Малышка моя, девочка моя, так надо, ты должна! На один всего день, ты же вернёшься следующей ночью, ну потерпи, ну всё, всё…

Он врёт.

Он мне врёт.

Я же слышу.

Он не верит сам в то, что сейчас говорит! И мне хочется реветь навзрыд, как маленькому ребёнку, которому очень и очень страшно. А в этот самый момент мне становится так страшно, что почва уходит из-под ног.

В конце концов, голос предаёт его и срывается. Бастиан обречённо умолкает.

Я не знаю, где нашла силы оставить его и уйти. В двери уже звенели ключи. Мне подумалось — пусть бы увидели! Ничего не могло быть для меня в тот миг страшнее, чем разжать руки.

Вернувшись в комнату, теперь уже насовсем, решаю всё-таки успокоиться. И прекратить вести себя как дура. Это всего один день. Сколько уже было у нас таких дней разлуки? Едва настанет ночь, вернусь снова.

В конце концов, я же теперь не мелкая пугливая девчонка! А взрослая женщина. Должна вести себя соответственно, и нюни не распускать.

Закрываю глаза. Как вспышки мелькают воспоминания о прошлой ночи. Неужели это было со мной? Мне срочно нужны подтверждения, что ничего не приснилось.

Раздеваюсь и придирчиво осматриваю себя в зеркале с головы до ног.

На моей груди остались следы от его пальцев.

На бёдрах тоже.

Рёбра ломит так, будто по ним лошадь с телегой проехались.

Шею вообще обгрыз, как вампир — чудовище моё голодное. Опять придётся закрывать чем-то, иначе брат меня убьёт раньше времени.

А потом меня накрывает такой ломкой, что я едва не плюю на всё и не перемещаюсь обратно. Понятия не имею, каким чудом удерживаюсь от этого самоубийственного поступка. Чтобы избежать искушения, решаю завалиться спать. Может, так хоть день пройдёт быстрее. В конце концов, ночью спала мало, урывками, в промежутках между которыми…

Так, срочно спать.

Нахожу в сундуке свежую ночную сорочку, кое-как влезаю в неё, морщась от каждого резкого движения, ныряю под своё непривычно мягкое одеяло и тут же проваливаюсь в тяжёлый, тревожный сон.

— Мэгги! Мэгги! Госпожа Мэгги!

Кто-то тарабанит в дверь.

Я кое-как сажусь в постели, прижимая одеяло к груди, и пытаюсь сглотнуть противный ком в горле. Жмурюсь сонно и силюсь понять, кому и чего от меня надо. Всё тело ноет и двигаться решительно отказывается.

Судя по свету из окна, солнце клонится к закату. Это хорошо.

— Сплю я! Задремала. Что стряслось?

— Его величество вас к себе вызывают! Срочно.

У меня всё холодеет внутри, и на секунду прекращает биться сердце.

Пока я привожу себя в порядок, одеваюсь, причёсываюсь, завязываю шею косынкой понадёжнее и собираюсь с мыслями, проходит чёртова уйма времени. Служанка мнётся нетерпеливо в коридоре и то и дело подгоняет через дверь. Я её не пускаю и велю ждать. Мне позарез надо хоть как-то сосредоточиться и подготовиться к возможным вариантам развития событий. Пятой точкой чую, просто так меня Дункан бы не звал.

Когда спустя вечность добираюсь, наконец-то, через все бесконечные каменные лабиринты переходов холда Нордвинг, до места назначения, выясняю, что Дункан уже покинул свои покои. Он там ждал меня битый час, оказывается, пока сначала добудятся, потом приведут. Плохо. Будет злой.

Выясняю, что у него какое-то совещание началось в тронном зале, с кучей его советников. У служанки уже паника, что в опоздании обвинят её. Я отправляю девушку на все четыре стороны, убеждаю, что дальше сама как-нибудь, и её как ветром сдувает. Смотрю ей в спину и завидую.

Решаю, что как минимум своё присутствие стоит обозначить. Кто знает, на сколько часов эти его совещания. И до утра бывали. Пусть потом не будет повода упрекнуть, что я не явилась по зову.

Приоткрываю дверь… это не та, главная, что в дальнем конце зала, которую используют для посольств и торжественных процессий. Она меньше, находится почти рядом с троном и служит для того, чтоб во время аудиенций к королю, не привлекая большого внимания, подходили доверенные лица и порученцы.

Дверь скрипит предательски громко, и на меня оглядываются сразу все.

— Ой, простите! Я только сказать… что подожду за дверью, пока…

— Господа. На сегодня закончим.

От мрачного голоса брата у меня мурашки бегут по спине.

— Мэгги. Заходи.

Мимо меня один за другим проходят члены Большого королевского совета, и к огромному своему облегчению замечаю, что они смотрят на меня кто с недоумением, кто с любопытством… но никто с осуждением или сожалением. Кажется, ни один не в курсе, зачем звал меня король. Равно как и я.

Скоро в зале становится совсем пусто. Он выгоняет всех, кроме пары личных доверенных стражников, которым положено стоять за троном с мечами на поясе и изображать статуи. Если немножко постараться, вполне реально представить, что их тут нет, и с Дунканом мы совершенно одни.

Такой, на троне, в короне и мантии, он всегда вызывал у меня оторопь. Надевая корону и восходя по трем высоким ступеням, будто сразу становится чужим. Не моим любимым и родным с детства братом, а правителем огромной страны, Чёрным мечом Севера, прославленным воином и самым главным человеком в королевстве.

Его любили в Оуленде. Он был хорошим королем. Добрым, сильным, заботящимся о подданных… И всё-таки у сурового и несгибаемого правителя Совиного края были свои недостатки. И на мой взгляд, упрямство — главный из них. Мне кажется, он думал, что менять свои взгляды или раз сказанное слово — не по-мужски. Что недостойно мужчины и правителя отказываться от своих решений. Увы, это распространялось и на признание ошибок.

Могучий северный дуб с заскорузлой корой. Надёжный, прочный… но временами такой дуб!

Поэтому с каждым шагом к трону моё волнение закипает до критической отметки.

Тем более, что грозовое выражение серых глаз не сулит мне ничего хорошего.

— Сегодня я посетил с внеплановым визитом камеру одного из узников холда Нордвинг.

Так.

Приехали.

А вот в обморок хлопаться я тебе, моя дорогая, запрещаю! Стоять. Стоять, я сказала!

Вздёргиваю подбородок. Я ведь тоже Роверт, братишка, не забыл? Попробуй победить меня в состязании по упрямству.

— И зачем же?

— Уже не важно. Лучше скажи, почему ты не спрашиваешь, которого именно узника? То есть, ты знаешь, о каком узнике я говорю.

Почти поймал. Но я же не признавалась прямо! Пусть попробует доказать…

— И вот что увидел в камере.

Дункан протягивает мне листок. А на нём — портрет. Мой собственный. До боли знакомый мне. Как и руки человека, что его любовно выписывали долгими одинокими часами в камере.

Серые глаза Дункана пытаются вскрыть мне мозг и понять, о чём я думаю. Я физически чувствую это давление — как и ощущение страшной, неотвратимой угрозы.

— Себастиан в этой камере уже десять лет, Мэг. Откуда он мог знать, как ты сейчас выглядишь?

Ну всё.

Теперь — пан или пропал.

— Потому что я приходила к нему.

И всё равно не выдерживаю и зажмуриваюсь.

Дункан молчит. А потом цедит:

— И зачем же… ты к нему приходила, Мэган?

— Хотела знать, как выглядит мой жених.

— Нет у тебя никакого жениха!!! — взрывается Дункан. И эхо его рыка прокатывается по всему залу. А у меня внутри вскипает возмущение.

То есть как это, нету?!

Первый порыв — показать бумагу о помолвке брату. Конечно же, я взяла её с собой на всякий случай. Но теперь боюсь доставать. А вдруг порвёт? И вообще, реакция Дункана пугает до дрожи. Нет, лучше пока ничего не рассказывать.

Дункан подаётся вперёд и сжимает подлокотники резного дубового трона так, что я пугаюсь, сломает в щепки.

— Твоё безрассудство переходит всякие границы, Мэган! Я терпел, когда ты в одиночку шаталась по лесным чащам и болотам. Но это уже слишком! Ты чем вообще думала, когда совалась одна в камеру к мужчине, который десять лет не видел женщин? Ты хоть можешь представить, что он мог с тобой сделать?

Могу. Вот начиная с сегодняшней ночи очень даже могу, во всех деталях.

— Ты его не знаешь, поэтому не имеешь права судить!

Плохой заход, Мэгги. Хуже не придумаешь. Еще бы заявила «ты мне не отец», чтоб окончательно похоронить всю надежду на хороший исход.

Лицо брата багровеет. Губы сжимаются в упрямую складку, глаза мечут молнии…

Всё. Приплыли.

— Я знаю его намного лучше, чем ты, дурочка! С тех самых пор, когда ты ещё пешком под стол ходила! И его распутство, и его коварство, и его изощренный ум. Он снова взялся за своё! Плетёт заговоры и интриги у меня за спиной. Да ещё как! Используя моё слабое место, мою горячо любимую сестру! Чёрт… а ведь я уже начинал думать, что ошибся. Что и впрямь наказание Себастиану слишком суровое. А вот теперь вижу, что нет.

— Дункан…

— Ты неужели не понимаешь, что он тебя собирался использовать?! Обманул бы тебя, наивную девочку, не знающую жизни, и не поморщился. Всё, чего он хотел всегда, это только власти!

— Он не…

— Как давно вы видитесь? Говори.

— Давно.

От моего, такого прямого и простого ответа он, кажется, опешил. Может, и правда не ожидал. Может, надеялся, что я опровергну. Наверное, сейчас я очень низко пала в его глазах.

— Вот значит, как. Ну, и? Он что же… распускал руки? Может… целовал тебя?

— Какое вообще твоё дело?!

— А впрочем, можешь не отвечать. По рисунку вижу, что да. Вот же ублюдок! Значит, я успел вовремя, чтобы вытащить тебя из этой паутины.

Дункан смотрит на портрет с таким брезгливым выражением лица, что мне хочется его ударить. А потом берёт его обеими руками…

Я бросаюсь вперёд и быстрее ветра преодолеваю ступени.

— Не смей! Только попробуй порвать! Это моё!

Отчаянно вцепляюсь в край листа. Выдёргиваю рисунок и прижимаю его к груди, тяжело дыша. Никому не позволю лишить меня этого драгоценного воспоминания! Бастиан нарисовал его после того, как в первый раз меня поцеловал.

Дункан смотрит на меня с жалостью, как на больную. Которую непременно надо вылечить.

— Прости, Мэгги. Но ты не оставила мне выбора.

Его левая рука ныряет в кожаный мешочек, притороченный к широкому золочёному поясу. Что-то выуживает оттуда…

А потом на моём запястье защёлкивается металлический браслет. Позеленевшая от времени медь. Дубовые листья и совы.

Меня накрывает крайне нехорошее предчувствие. Как будто разом стала хуже слышать. И браслет таким тяжёлым кажется, гнетёт к земле…

Я пытаюсь воспользоваться магией и переместиться. Не важно, куда. Хоть бы и к подножию трона, обратно через ступеньки. И…

Ничего не выходит.

Так вот как удерживали нашу пра-пра-бабку… значит, Дункан откопал-таки эту дрянь в фамильной сокровищнице. На мою беду.

Поднимаю глаза на брата. У него столько муки во взгляде… что я должна бы его даже пожалеть. Я ведь знаю, любит меня. И вся эта ситуация ему самому — как ножом по сердцу.

Но жалеть не получается.

— Значит, ты снова меня приговорил к заключению… как тогда, в детстве, когда я болела, и ты не выпускал меня из комнаты. Ты можешь представить только один способ защитить что-то ценное для тебя, да? Спрятать в сундук под замок.

Он дёргается, будто я его ударила. Суровый лик правителя Оуленда искажает гримаса боли.

— Разговор закончен, Мэган. Преступник будет переведен в другое место. А ты пока посидишь в своей комнате и подумаешь над своим поведением. И что могло произойти, не успей я вовремя.

Нет. Лучше ему не говорить, что все уже произошло. Дункан сейчас не в том состоянии. Какая же я была наивная, когда верила, что он примет мой выбор! Если сейчас узнает, что Бастиан еще и чести лишил его любимую сестренку… пожалуй, сгоряча может приказать взамен лишить его головы.

— Когда не стало родителей, я поклялся, что выращу тебя сам. И смогу уберечь от всего зла — которого так много в нашем мире, что ты даже ещё не представляешь. Я помню, как держал тебя на руках крохотным пищащим свёртком. Можешь сейчас меня ненавидеть. Надеюсь, однажды ты поймёшь.

Дункан отдаёт команду, и безмолвная тень отделяется от трона.

В сопровождении одного из стражников я возвращаюсь в свою комнату. Он учтиво и молча пропускает меня внутрь. А потом захлопывает дверь и я слышу, как поворачивается ключ. И судя по звукам, стражник остаётся стоять снаружи.

Ну вот. Теперь мы с Бастианом оба узники. Каждый в своей тюремной камере. И всей разницы — что в моей есть окно. Правда, оно так высоко, что сбежать через него всё равно не получится.

Сажусь на постель так осторожно, будто что-то могу разбить в себе от любого резкого движения. Кладу рядом портрет — хоть это я забрала с собой. Единственное, что смогла сегодня отвоевать. Тут же отвожу от него глаза, потому что веки начинает щипать.

Нет, я не буду плакать. Я не имею права сейчас впадать в отчаяние и горевать.

Кладу ладонь на живот.

Пока невозможно ничего понять. Ещё очень долго ждать, чтобы стало ясно.

А вдруг с одной ночи ничего не получилось и мой план не удался?

Господи, что же теперь делать…

Вечером того же дня ко мне пришла Тэмирен.

Я услышала её голос за дверью, и виноватый голос стражника:

— Ваше величество, никому не велено…

— Я всё ещё ваша королева! Пока что. И Хозяйка Тишины! Так что прочь с дороги!

Осторожный стук в дверь.

— Мэгги, солнышко, открой!

Я глубже зарылась в одеяло, под которым сжималась в жалкий комок.

— Прости, Тэми. Я никого не хочу видеть. Даже тебя.

И это была правда. У меня просто не было сил ни принимать жалость, ни рассказывать, что случилось, ни вообще говорить или шевелиться.

Теперь я понимала Баса, когда он после моего ухода просто лежал и ничего не хотел. У меня было точно такое же состояние без него. Как будто вытащили из тебя какие-то важные части. Может, те, что отвечали за дыхание. Может, те, что отвечали за способность жить.

…Часы сливаются в бесконечную мешанину, сутки за сутками кружатся в безумном водовороте, я теряюсь во времени, я больше ничего не хочу. Как будто погасили свет во всем мире разом. Заставляю себя есть, когда приносят — просто потому, что если вдруг всё же у нас с Бастианом получилось, я больше не могу думать только о себе и мне нужно питаться, чтоб оставались хоть какие-то силы.

В один из дней — я не помню, который, я уже потеряла счёт этим одиноким пустым дням и ночам — я снова слышу настойчивый стук. На сей раз не в дверь, а в окно. Сначала не понимаю, что происходит — моя комната высоко, под самой крышей, за окном отвесный обрыв и крутой склон холма… но потом до меня доходит.

Я вздыхаю. Пожалуй, придётся вставать. Это вам не деликатная и понимающая Тэмирен, от этого посетителя так просто не отделаешься. Он скорее сам об окно поранится, но не отступит. Упрямый, как вся наша чокнутая семейка.

Кое-как вылезаю из кровати и, пошатываясь, бреду к окну. Не с первого раза получается снять тугой засов и распахнуть ставни. В комнату тут же врывается взъерошенный комок перьев, падает об пол и становится моим младшим братом.

Нахохлившийся Данвин смотрит на меня исподлобья.

— Мэгги, дурочка, что вы без меня опять тут устроили? Называется, стоило оставить одних и улететь по делам…

Я без сил падаю обратно в постель.

— Если прилетел мне мозг поклевать, то не беспокойся. Там уже ничего не осталось. Наш старший брат прекрасно справился без тебя.

Данвин усаживается на край моей постели, поджимая ноги. Скрючивается и прячет ладони подмышками. Сова-совой! Когда уже станет человеком до конца? Того и гляди сам вырастет большой, симпатичный же, от девочек отбоя не будет у младшего принца. Вот тогда и поймёт то, чего, может пока ещё не понимает.

Я прямо вижу, каким возмущением он кипит. Вздыхаю и готовлюсь к очередной гневной тираде, которую он накопил, пока сюда летел. И оказываюсь права, конечно же.

— И почему вы, взрослые, вечно усложняете простые вещи?! Устал уже наблюдать за недоумками, каждый из которых любит другого, но не может просто услышать. Вот снова эта фигня повторяется! Ты тут лежишь бледной немочью, брательник наш молча страдает… А эта идиотина здоровенная, чтоб ты знала, места себе не находит, что вынужден был так с тобой поступить! Каждый день вон водой ледяной обливается, но что-то пока не помогает.

Я отворачиваюсь и сжимаюсь в комок. Дункана тоже жалко. Я не хотела причинять ему боль. Я всегда была ему благодарна за то тепло и заботу, которые он мне дарил — мой единственный близкий человек долгие-долгие годы, пока мы снова не нашли Данвина и пока в нашей жизни не появилась Тэмирен.

— Как там Тэми? Не сильно обижается, что я её просила не приходить? Просто… плохо мне. Никого не хочу видеть.

Данвин помолчал немного и заговорил глухо.

— Она с Дунканом не разговаривает с того дня, как он тебе надел браслет. Переселилась от него в другую спальню, на дальний конец холда. Грозится уйти обратно в лес.

Я уткнулась лицом в подушку. Никогда не хотела такого… не хотела, чтобы семья моего брата рушилась из-за меня.

— А сегодня утром, представляешь… он заходит в трапезную, а маленькая Дэми берет и спрашивает: «папа, а я когда вырасту, ты меня тоже запрёшь, как тётю Мэгги?». Он весь переменился в лице и вышел оттуда. Потом коня своего взял и куда-то поскакал. Думаю, просто куда глаза глядят. Подумать. Ну, пускай! Может, мозги ветром продует как следует, что и надумает. Он же у нас хороший, ты знаешь. Любит нас очень. Просто… иногда он…

— Я всё понимаю. Но от этого легче не становится.

Данвин ничего не ответил. Просто стал молча гладить меня по плечу. У него была удивительная способность понимать всё без слов.

А потом снова раздался тихий стук в дверь. Я вздохнула. Снова из постели вылезать. Но раз уж у меня и так из-за сочувствия Данвина глаза на мокром месте, одним жалельщиком больше — другим меньше, уже роли не играет. Я столько дней держалась, чтоб не плакать. Сегодня видимо не судьба.

Тэмирен поскорее захлопнула дверь под обеспокоенным взглядом охранника снаружи и прошла внутрь.

Окинула меня быстрым взглядом с ног до головы. И молча бросилась обнимать.

Я не плакала, а просто дрожала мелкой дрожью в её руках. Она меня гладила по голове и говорила тихо, с болью в голосе:

— Ты же знаешь, он всегда был слишком упрямым. Но сейчас не тот случай. Своим упрямством он может разрушить сразу несколько жизней. Зови Дункана! Через медальон Ровертов. Прямо сейчас, сюда. Я уверена, что он уже остыл и пожалел о том, что был так суров с тобой, но не знает, как сдать назад. Он всегда обожал тебя, как свое самое драгоценное сокровище. Просто… ему нужно время, чтобы понять, что его маленькая сестрёнка уже выросла. И может сама принимать взрослые решения.

Я знаю. Я всё это знаю и чувствую. И его страх за меня, и переживания, что кто-то обидит его маленькую сестрёнку, а она как-то слишком быстро выросла, и он больше не в состоянии защитить её от всех опасностей, как когда-то в детстве.

Тэмирен помолчала минуту и продолжила:

— Ещё одну вещь хочу тебе сказать. Я ему много лет пыталась объяснить, что Бастиан уже давно искупил свою вину перед Королевством, которая сказать по правде, изначально была не так уж велика. И мне кажется, Дункан уже готов был признать, что оказался неправ в отношении него. Что вообще-то подвиг для нашего Дункана, ты понимаешь. Он, наверное, не говорил тебе, но в тот день, когда всё открылось, он пришел к нему сам в камеру не просто так. А чтобы поговорить и убедиться, что его можно выпустить. Но тут увидел твой портрет… дальше сама догадываешься.

Я отстранилась и посмотрела на Тэм неверящими глазами.

Значит, вот как…

Если бы немного подождали… если бы я не поторопилась со своими отчаянными планами… возможно, сейчас всё решилось бы само собой.

Если б я только знала.

Я отвернулась и ушла к окну. Невидящим взглядом смотрела в небо и не понимала, какое сейчас время года или хотя бы время суток. У меня всё плыло перед глазами.

Зачем?

Неужели я сама, своими руками разрушила наше счастье?

Был ли смысл?

А потом…

Мир разделился на «до» и «после».

Не знаю, как. Но своим чутьём колдуньи я почувствовала его.

Огонёк внутри. Крохотный, беззащитный, он тянулся ко мне, как своей единственной опоре, он просил не грустить. Он просто радовался тому, что он есть, что может светить, и ему было абсолютно всё равно, почему и с какими целями его зажгли. Для него всё было просто. Смысл — в том, чтобы гореть. И этого достаточно.

Я положила руки на живот, согрела его ладонями. Огонёк успокоился, перестал тревожно трепетать, свернулся уютным клубочком внутри и продолжил светить уютно и дремотно.

Обернувшись, я посмотрела широко распахнутыми глазами на Тэмирен.

— Тэми… кажется, я…

Мой голос сорвался. На короткий миг я забыла обо всех тревогах и всём, что рвало душу на куски все эти дни. Меня просто обожгло неудержимым чувством счастья. Губы сами растянулись в улыбке, хотя казалось раньше, никогда уже не вспомнят, как это делается.

Тэми прижала ладони ко рту. И смотрела на меня своими огромными сверкающими глазами, зелёными как листва Тихого леса. Которые тут же стали подозрительно на мокром месте. Пожалуй, реветь мне сегодня в компании, но совсем по другой причине.

Она всё поняла.

Конечно. Она ведь тоже была волшебницей.

— Эй, вы! Чего там переглядываетесь с такими таинственными лицами? — возмутился Данвин. — А мне сказать?

А я глубоко вдохнула несколько раз и выдохнула. Расправила плечи.

Как всё может поменяться за мгновение.

Нет… я больше не маленькая пугливая девочка. Которая страдает и обижается на мир за то, что он не может быть таким справедливым, как ей бы хотелось. Мир — такой, какой он есть. Так всегда было, и так всегда было. Нет справедливости в нём, кроме той, которую мы создаём сами.

Я женщина теперь. И за своего мужчину стану бороться по-настоящему.

За всю свою маленькую семью.

Я запустила руку в ворот мятого платья, вытащила круглый металлический медальон, который носила с рождения. Медальон Ровертов, который наши предки в незапамятные времена наделили особой силой — защищать представителей рода и сохранять связь между ними даже в самые смутные времена.

Сжала его и согрела теплом ладони.

— Дункан! Дункан, это Мэгги. Ты мне очень нужен. Я хочу с тобой поговорить. Когда ты…

— Могла бы и не трудиться. Я и без того уже шёл к тебе.

Я вздрогнула и обернулась на этот глухой и такой родной голос..

На пороге маячила массивная фигура, загораживая весь дверной проём.

Серые Ровертовские глаза встретились с моими. Дункан переступил порог, бросив охраннику через плечо: "Свободен!", плотно прикрыл за собой дверь, и в комнате сразу стало как будто совсем мало места. Он был без короны и мантии, даже без кольчуги. С отросшей щетиной, глубокими тенями под глазами, в простой холщовой рубашке на шнуровке у горла, такой же мятой, как моя.

Вот такой он больше меня не пугал.

— Зачем ты хотел меня видеть? — спросила я, когда поняла, что Дункан никак не может подобрать слов, чтобы начать разговор.

— Сначала ты, — выдавил он из себя, внимательно осматривая меня. И я видела по темнеющему взгляду, что ему это зрелище очень сильно не нравится.

И я решила, что не буду бояться — а просто скажу всё, что у меня на душе. В конце концов, он — моя семья. Пусть будет королём с кем-то другим. Мне сейчас очень нужен брат.

Я набрала воздуху в грудь и подошла ближе.

— Ты помнишь о том времени, когда только познакомился с нашей Тэми?

Он вздрогнул от такого начала.

— Вы же рассказывали мне, как всё начиналось. Я это знаю. Ты со своей колдуньей тоже не должен был остаться вместе! Как будто сама судьба была против вас с Тэмирен. Но вы преодолели все препятствия. Весь миллион доводов, почему вам нельзя быть вдвоём. Потому что у вас был один-единственный довод «за». Но он перевесил. Это ваша любовь.

Серые глаза отрываются от моего лица.

Дункан и Тэмирен застыли в разных концах комнаты, и я без слов почувствовала ту безмерную тоску, которую эти двое испытывали за время размолвки. Всё-таки они тоже не могут друг без друга. Я теперь знаю это чувство. Это выше доводов рассудка, выше обид, выше чего бы то ни было.

Даже Данвина накрыло воспоминаниями. Он обернулся в совёнка и заполошно хлопая крыльями, спикировал Тэми на плечо. Никто ничего не говорил. Я продолжила тихо:

— У нас с Бастианом причина точно та же самая. Ты можешь нас разлучить. Но любить мы не перестанем. Ни он, ни я.

Дункан молчал так долго, что я уже испугалась. Но не знала, что ещё можно сказать. Я уже сказала самое главное. Если этот довод его не убеждает, все остальные тоже не будут иметь значение. Да и поняла в тот момент, что не хочу использовать своего ребёнка как средство для давления. Не стану о нём рассказывать сейчас.

Наконец, мой брат заговорил.

— Я был уверен, что он просто хотел использовать тебя. Как шанс, чтобы выбраться на свободу. Но мне сегодня доложили, что с момента, когда Себастиана перевели… он перестал есть. И я задумался.

У меня закружилась голова. Я покачнулась и уцепилась за спинку ближайшего стула.

Попыталась в уме прикинуть, сколько же дней прошло…

И тут взорвалась Тэмирен.

Подошла к мужу и ткнула его указательным пальцем в грудь.

— Может, хватит уже?! Не наигрался в сурового короля?! А давай, ты вспомнишь, что ты ещё и старший брат? Ты до чего хочешь довести сестру? Ей, чтоб ты знал, вообще нельзя сейчас волноваться! Хочешь, чтоб у нее случился выкидыш?

— У неё… что?..

Нет, Тэми, ну заче-е-ем…

Я думала, Дункан взорвётся в ярости… но он просто молчал и смотрел на меня, как будто видел впервые.

Всё-таки стоять мне было тяжеловато, сильная слабость. Я обогнула стул, уселась на него спиной ко всем. Вытащила из шкатулки с нитками потрёпанный уже по краям свиток. Положила его на стол.

Дункан молча подошёл и развернул его.

Он нависал сзади надо мной своей громадой, и я не знала, что написано на его лице. Но видела, как лист бумаги дрогнул в его руках. Сказала тихо, но твёрдо:

— Я тоже Роверт. И я имею право решать. Я поставила свою подпись от имени нашего рода. Бастиан — мой жених, теперь официально. И он меня не соблазнял. Он берёг меня и готов был гнить в тюрьме заживо до конца дней, только бы я тебя ни о чём не просила. Потому что он предвидел твою реакцию и знал, что если всё откроется, ты решишь нас разлучить. Это я сама захотела от него ребёнка! Потому что люблю. И если ты не отпустишь сейчас Бастиана, очень скоро отпускать будет некого… Он слишком упрямый, похожий на тебя.

Потом помолчала и добавила ещё тише.

— И тогда мой сын родится сиротой.

Тэмирен добавила взволнованно, вновь вставая на мою защиту:

— А я помню, как сейчас, тот день, когда я была ещё твоей невестой. Мы с тобой побывали тогда на приёме у одного юного короля, который просил у тебя руки твоей сестры. Ты так долго отказывал ему — а он очень настойчиво убеждал… И ты сказал ему… напомнить твои слова?

Дункан вновь молчит, и она продолжает:

— «Мэг сама выберет себе жениха, когда вырастет! И клянусь, это будет её выбор! А не мой!» Так скажи мне, любимый — что станет с порядком в Королевстве, если короли станут забывать свои клятвы?

Совёнок издал яростный писк в поддержку.

Длинный выдох над моей головой — скорее стон раненого зверя. Которого окружили со всех сторон и теперь дружно добивают.

Дункан аккуратно положил документ обратно на стол.

А потом опустил ладони мне на плечи и сжал.

Внутри меня подняла голову надежда. Но я ещё слишком боялась ей верить. Поэтому продолжила умолять:

— Пожалуйста! Отпусти его. И мы уедем с ним куда-нибудь далеко, в глушь, станем жить в крохотной хижине в чаще Тихого леса… Король-без-Короны никогда больше не будет мозолить тебе глаза, если ты так боишься, что его освобождение станет какой-то угрозой твоему царствованию.

Дункан сжал мои плечи.

— Я никогда ничего не боялся. Разве что — за мою семью. Семья для меня — всё.

Затаив дыхание, я ждала продолжения.

Мне кажется, мы все сейчас в этой комнате забыли, как дышать.

Никто не торопил. Даже Совёнок не шевелился. Даже Тэми не говорила ни слова. Дункан всегда всё решает сам. Так было всегда.

Мой брат помолчал.

Потом вздохнул.

Потом вздохнул обречённо ещё раз.

Моё сердце пускается выстукивать дикий ритм.

— И раз уж моя семья, судя по всему, скоро увеличится ещё на двоих человек…

Я вскочила, едва не опрокинув стул, и бросилась ему на шею.

Всё. Больше не могу держаться. Нервное напряжение всех этих долгих дней… или недель? Или месяцев?.. выливается в судорожные рыдания.

Дункан сжимает меня осторожно огромными ручищами и приговаривает обескураженно:

— Всё, всё, хватит… ну хватит… ты же знаешь, как я люблю тебя и Тэм! Я готов разорвать на куски каждого, кто посягнёт на моих девочек. И наверное… наверное, перегнул палку. Прости.

Я всхлипываю и вздрагиваю всем телом. Дункан гладит меня по волосам и ворчит:

— Только учти. Моя сестра — принцесса. И никогда не будет жить в хижине, как какая-то нищенка.

Браслет с меня был снят в ту же минуту. Правда, Дункану пришлось отбирать у меня его силой — я собиралась выбросить в окошко. Сказал, фамильными ценностями разбрасываться нельзя. Я только надеюсь, что лежать эта гадость будет в сокровищнице именно как артефакт древности, и никогда-никогда больше не будет применена в деле.

Первым порывом было — переместиться к Бастиану. Но я по-прежнему понятия не имела, где он! А Дункан на словах не мог бы мне объяснить, даже если б захотел, где именно новая камера моего жениха находится в этом муравейнике, что представлял из себя крутой холм, на котором стоял холд Нордвинг. Но он клятвенно пообещал лично привести Бастиана ко мне.

Потянулись томительные часы ожидания.

Позже Бастиан рассказывал мне, что в тот день Дункан снова пришёл к нему в камеру, один. Но с бутылкой. И на голодный желудок так споил, что он уже совершенно не контролировал свой язык.

Они проговорили с ним до утра. О чём именно — он уже сейчас точно не может вспомнить. Но, кажется, примерно половину из этого времени Дункан объяснял ему, что именно с ним сделает собственными руками, если он меня в жизни хоть чем-то обидит, а оставшуюся половину времени Бастиан с жаром объяснял Дункану, почему тот полный тупица и как правильно управлять королевством.

Потом оба заснули прямиком на столе — и подозреваю, совершеннейшими друзьями.

Ещё Бастиан говорил мне, что, когда наутро проснулся с провалами в памяти и Дункан куда-то его потащил, был убежден, что тащит на виселицу. Всё-таки он не был уверен, что именно выболтал минувшей ночью его пьяный язык. Мой мстительный брат — ух, убью его, как доберусь! — ещё жути нагонял многозначительным молчанием.

В общем, когда Бастиана втолкнули в мою комнату и он увидел меня, у него дар речи отнялся.

Ставни в моей комнате были плотно закрыты по совету Тэмирен. Она сказала, нельзя сразу на яркий дневной свет после десяти лет в темнице. И всё равно у него глаза заслезились.

— Мэг… ты точно моей смерти хочешь!

— Молчи и иди!

— Ноги себе переломаю. Или шею.

— С каких пор тебя так волнует твоя шея?

— С таких, что я решил, она мне ещё пригодится. Знаешь ли, стимулов жить подольше прибавилось.

И это он ещё о самом главном стимуле не знает.

Я взяла слово с брата, что он ничего не скажет Бастиану о малыше. Решила сама. И пока вот всё не подберу удачный момент. Надо всё-таки постепенно огорошивать известиями. А то оно мне надо, чтоб жених, не дожидаясь свадьбы, от количества разом привалившего счастья помер? Он и так у меня нервный слегка до сих пор, на открытой местности напрягается.

Вот как сейчас.

Я его уже битый час тащу за собой. На глазах у него чёрная повязка — нельзя пока снимать, можно ожог глаз заполучить. Мне приходится многому учить Бастиана заново, как младенца. В том числе видеть.

— Мэг, давай вернёмся обратно? Как хорошо было под одеялом, и смысл был вылезать?

Да.

Под одеялом было хорошо.

Очень-очень-очень хорошо. У меня внутри всё сжалось от воспоминаний. Мы проводили в моей комнате все дни и ночи. Сладкие-сладкие ночи…

В общем, Бастиана из комнаты мне приходилось выпихивать насильно. Он был как зверь, который настолько привык жить в берлоге, что теперь не хочет выходить на поверхность. А надо.

Ну ничего, сегодня я тебе покажу кое-что такое, что ты вспомнишь, зачем!

Тем более, что для первого выхода на свет я выбрала предутренние часы, когда солнечные лучи не жгли, а мягко раскрашивали небо волшебными, неземными красками. Свежий ветер приносил ароматы вересковых пустошей. Я видела, как Бастиан вдыхает его полной грудью и не может надышаться. Он даже спорить забыл, когда понял, почему я веду его так далеко.

Наконец, мы остановились.

Здесь, на вершине холма, не было никого. Пение птиц предвещало таинство, которое свершалось в этом мире каждое утро каждого дня на протяжении десяти лет. Только Бастиан этого был лишён. Я сжала его руку.

— Вот здесь стой! И жди. Чувствуешь?

Он замер, оглушённый множеством запахов, звуков и ощущений, с которыми, кажется, едва мог справляться. Стискивал мои пальцы до боли, но я не забирала у него свою ладонь.

Далеко-далеко из-за горизонта показался краешек солнца.

Бастиан вздрогнул.

Я знала, что лучи поникнут через плотную пелену ткани. И надеялась, что он сможет посмотреть рассвет без риска глазам.

Ещё один луч и ещё… всё ярче и ярче разгоралось солнце нашей новой жизни. Бросая на болезненно-бледное лицо Бастиана мягкие оттенки, делая его снова живым. Я надеялась, что совсем скоро он наберётся сил, надышится свежим воздухом и последние следы его обитания под землёй исчезнут, и он перестанет быть похож на живого мертвеца.

Только шрамы от кандалов останутся на его запястьях навсегда. Придворный лекарь предлагал заживляющую мазь — Бастиан отказался. Сказал, хочет помнить всё. Кто он и через что прошёл.

Ярче и ярче рассвет. Я прислонилась к плечу своего жениха и улыбнулась умиротворённо.

А он взял и потянул руку к повязке.

— Эй, стой! Тебе нельзя! Рано ещё! Вдруг…

Решительно сорвал её и выбросил. Ветер понёс узкую тёмную ленту, и она скрылась где-то в клубах тумана у подножия холма.

Воспалёнными глазами, щурясь, он упрямо смотрел на рассвет. До тех пор, пока я не заставила отвернуться. И всё равно потом неделю ещё жаловался на то, что снова ничего не видит и пляшущие «зайчики» везде. Я сердилась, угрожала, шантажировала и кое-как заставила его выполнять режим и выходить на свет постепенно.

У него получалось привыкнуть к тому, чтобы жить не по ночам, а днём, очень медленно, с трудом. Мы шутили, что сами скоро превратимся в сов. Но Бастиан был сильным. В конце концов, он справился и с этим испытанием.

Первое, что он стал разглядывать на солнечном свету, когда нормальное зрение вернулось полностью, это моё лицо — взяв его бережно в чашу ладоней.

Помню потрясение, с которым он сказал тогда:

— Мэг… я думал, у тебя тёмные глаза. Карие. Я только теперь понял, что они — серые оказывается.

Как только Бастиан стал в состоянии путешествовать верхом, мы отправились в Саутвинг. Просто переместиться оба не могли, и я в полной мере прочувствовала все прелести длительных передвижений по континенту, когда не можешь воспользоваться магией. Искренне прониклась сочувствием к простым людям — и как это вообще можно выносить?!

Но в конце концов, мы добрались, сокращая путь через порталы. В столице Полуночного крыла уже были уведомлены, наместник встретил нас и пригласил остановиться в собственном доме, но у меня были планы получше.

Бастиан не произнёс ни слова, пока мы пробирались через его дворец, который он помнил во всём его величии и блеске, а теперь увидел почти в руинах.

Пока переступал через куски лепнины на полу, что похрустывала при каждом шаге…

Пока убирал от моего лица свисающие полотна рваных белых портьер…

Пока застывал то в одном, то в другом месте и долго-долго смотрел на какую-нибудь разбитую вазу или упавшую со стены картину…

Я понимала, что слова излишни. И молча делила с ним его чувства. Которым вряд ли могла бы подобрать название.

Но я знала одно.

Король-без-Короны наконец-то вернулся домой.

— Вот! Единственное почти прилично выглядящее место во всём этом хаосе! — гордо провозгласила я, заталкивая его через очередную дверь. — Моими стараниями, между прочим!

Я ведь говорила ему, что была уже здесь.

Его красивые, длинные пальцы — пальцы пианиста — пробежали по корешкам его старых книг. Потом мимоходом огладили столешницу письменного стола.

А сама я в это время мысленно здоровалась с портретом.

Ну вот! Мы победили. Я привела его. И знаешь — прости, но совершенно точно после десяти лет темницы, заострившей черты лица и сделавшей его жестким, мужским, после всех испытаний, которые не согнули его широкие плечи, после боли, после умирания и воскрешения вновь и вновь, которые зажгли какой-то странный, немного пугающий потусторонний блеск на дне его чёрных глаз… он по-прежнему такой нравится мне больше, чем ты.

«Не очень-то и хотелось!» — как будто ответил портрет с нахальной усмешкой, протягивая мне розу.

У меня по шее пошла дрожь, когда её без предупреждения коснулись горячие губы.

Бастиан двинулся медленно вверх, к моему уху, убирая осторожно с дороги пряди моих волос, выбившиеся из причёски.

Я больше не носила чёрное. И никогда не буду.

Для поездки пошила себе дюжину новых платьев. Это было лиловое и очень мне шло. А ещё ни у одного моего платья не было высокого воротника. Бастиан прекрасно знал, почему.

Положив руки мне на талию, он прижал меня к себе и повлёк куда-то назад. Хрипло прошептал в ухо:

— Есть один предмет мебели в моих старых покоях, за сохранность которого я переживаю больше всего… не терпится осмотреть!

— Если ты про кровать, — промурлыкала я. — То с ней всё в порядке, я же тебе рассказывала, что спала в ней! Такая огромная, что я чуть не потерялась…

— Сегодня ночью она тебе огромной не покажется, — пообещал жених, и я мгновенно зажглась вся, до кончиков пальцев на ногах. — На мой взгляд, в самый раз.

Я вывернулась юркой змейкой и обвила его шею руками.

— Но имей в виду — эту кровать мы всё равно будем менять! — заявила я, прищурившись.

— Это почему ещё? — удивился Бастиан. А сам тем временем прижал меня к себе понадёжней, оторвал мои ноги от земли и под шумок потащил к месту назначения.

— А потому, что ты там кувыркался со своими многочисленными фаворитками — учти, я тут все слухи о тебе собрала, обо всём в курсе! И про твоих шлюшек-колдуний тоже! Так что…

— Но, Мэг! В этой кровати я спал один, — проникновенно зашептал Бастиан, заглядывая мне в глаза с невинным видом. — В моё личное логово даже слугам без разрешения входить не дозволялось! Для развлечений со шлюшками у меня было полно других мест.

Я задохнулась от возмущения и собиралась было высказать ему всё, что думаю…

Но тут рот мне залепили поцелуем, и в общем и целом скандал как-то у нас не задался. И к утру я готова была согласиться с Бастианом — не такая уж и большая кровать, как мне показалось когда-то.

В самый раз.

Пусть уж, так и быть, остаётся.

С первого же дня нашего прибытия по городу лесным пожаром пронесся слух, что Король-без-Короны вернулся.

И в старый дворец потянулись гости.

Первым, выждав какое-то время из вежливости, снова заявился наместник Феррен. Я поняла так, что этот грузный мужчина лет шестидесяти с густой чёрной бородой, в которой тут и там светились серебряные пряди, Бастиану приходится каким-то дальним родственником, седьмая вода на киселе. Троюродный дядя, или что-то в этом духе. И после заточения Короля-без-Короны ему навязали наместничество и Белый меч Юга — символ власти в Полуденном крыле.

К этому мечу взгляд Бастиана был неотрывно прикован с того самого момента, как Феррен расположился в его кабинете в услужливо выдвинутом массивном кресле, в которое, правда, едва поместился.

Я без слов понимала, что означает этот взгляд. Меч передавался в роду королей Полудня от отца к сыну много веков подряд. Он был его по праву! Но сейчас помилованному узнику, непонятно на каких основаниях проживающему в своём старом дворце, оставалось лишь смотреть на этот символ своего былого величия. Хищный массивный клинок, кое-как прицепленный на поясе толстобрюхого Феррена, казался там предметом абсолютно инородным. Он словно просился в руку настоящего хозяина…

Бастиан спрятал сжатые кулаки под стол и с видимым усилием оторвал взгляд от меча, переведя его на дядюшку. Тот, отирая пот со лба тончайшим батистовым платком с золотой вышивкой, вот уже битый час плакался нам на жизнь.

— …устал я, племянничек! Всем от меня чего-то нужно. Поесть нормально на дают. По утрам ни свет ни заря будят. Вечно что-то стряслось. Вечно кто-то с кем-то поругался. Вечно кому-то чего-то не хватает. Устал!

Он сделал паузу, как будто ждал ответа от Бастиана. Но тот промолчал. Феррен сокрушённо вздохнул и продолжил.

— Старый я уже, мне бы на отдых, а заменить некем… Совет городской всё время в ссорах и склоках, в казне Полуденного края дыра размером с пропасть, я лично из собственных средств зарплату городской страже плачу! Разорюсь скоро совсем, один убыток мне от этого города… Жена ноет, что хочет в столицу, где развлечений побольше.

Интересно, этот поток жалоб иссякнет когда-нибудь? Или Феррен к чему-то клонит?

Я подлила ещё вина.

Он отказался. Вздохнул и, не с первой попытки, правда, выбрался из кресла.

Подошёл к письменному столу, за которым сидел Бастиан… и протянул ему меч.

Я чуть не выронила кувшин из рук. Бастиан смотрел на оружие потемневшим взглядом, но рук из-под стола не поднимал.

— Не моё это! И никогда не было. Тянет к земле, сил уже нет таскать. Заберёшь?

На скулах Бастиана заходили желваки. Он долго смотрел на меч. Феррен терпеливо ждал ответа.

— Нет.

— Но почему?!

Бастиан посмотрел куда-то мимо Феррена.

— Я был осуждён по приговору короля Дункана Роверта. Помилование не означает для меня возвращения прав. В том числе на престол Полуденного края. В том числе на этот меч. Так что… ты и без меня тут справляешься, дядя.

— Справляюсь паршиво, — вздохнул Феррен.

Честно говоря, памятуя свои дни пребывания в Саутвинге, не могла с ним не согласиться. Но вмешиваться не хотелось. Это решение, которое Бастиан должен принять сам. Дункан и правда не сказал нам до сих пор ничего определенного о том, в каком статусе выпускает Бастиана на свободу, и даже указ о помиловании еще не показывал. А у нас с Басом были пока вещи поважнее, чем выяснять юридические тонкости.

Феррену видимо очень уж не хотелось продолжать тянуть воз управления Саутвингом. Он предпринял ещё одну попытку.

— Себастиан, этот город умирает! Ему жизненно необходима молодая кровь! Единственное, что спасает жителей от нищеты, это возможность уехать отсюда в другие части королевства. Пусть это и обескровливает Полуденное крыло, но хотя бы даёт людям надежду. И ничего бы этого не было, если бы не пали разделяющие Крылья границы.

Его голос вдруг стал неожиданно серьёзным. И я поняла, что Феррен не так прост, как хочет казаться.

В конце концов, они с Бастианом — одна кровь.

— Так что ты должен знать, что мы никогда не забудем, благодаря кому пали границы и чья была идея. — Он склонился ближе, опершись на стол. — Есть люди, которые тебя никогда не забывали. И если б ты только захотел, узурпатор…

Бастиан резко встал, со скрипом отодвинув стул.

— Я верен королю Дункану Роверту. Лорды избрали его, и я тоже принёс вассальную клятву в обмен на свободу. Так что впредь больше не приходи ко мне с подобными предложениями! Я жив, и у меня теперь есть семья. Большего… — он запнулся. — Большего мне не надо.

Феррен молча поклонился и вышел.

Бастиан был угрюм и молчалив весь день.

А я думала о том, что может, он и правда не хочет большего сейчас. Но это не значит, что он не достоин большего.

За Ферреном последовали другие — те, кто знал Бастиана когда-то, или просто любопытствующие. Он никому не отказывал. Особенно, если приходили за советом глава городской стражи, управляющий канализацией и водопроводом или начальник городского порта. Я поразилась, насколько Бастиан разбирается в каждой детали жизни своего города. Почему-то и правда у меня было впечатление, что юный король Полуденного крыла занимался только тем, что строил планы своего величия и в промежутках валял хорошеньких колдуний по постелям. А теперь в очередной раз поняла, что за удивительный человек на самом деле достался мне в женихи.

И очень надеялась, что очень скоро и в мужья.

Постепенно в город стали стекаться люди со всего Королевства. Ещё бы. Ведь было объявлено, что в Саутвинге состоится свадьба принцессы Мэган Роверт, единственной сестры короля. Город словно помолодел и похорошел, он стал готовиться к пышному торжеству, подобного которому это полуразрушенное место давно не видело.

Я никогда ещё в своей жизни не носила белое.

Стоя сейчас в этом маленьком пустом шатре, судорожно сжимая букет белых роз и умирая от волнения, я прислушивалась к отзвукам людского моря за пределами шелкового полога.

— Воробушек, какая же ты сегодня красивая!

Я вскинула глаза на брата, который вошёл в шатёр и аккуратно задёрнул полог за собой, чтоб не оставить ни щёлки. По правилам, жених не должен видеть невесту до свадьбы. Какое глупое правило! Из-за него Бастиан стоит там сейчас один на помосте и наверняка ещё больше нервничает от того, сколько тысяч глаз пялится на него. Я хочу поскорее взять его за руку.

Дункан был при полном королевском параде. Мантия, отороченная белым мехом, величественная корона Оуленда, золотая цепь на груди. Среди звеньев — четыре золотых крыла с инкрустацией драгоценными камнями разного цвета. Полуночное крыло, Восходное крыло, Полуденное крыло, Закатное крыло. И в центре — медальон с изображением лика Богини-Совы, великой Амариен. Десять лет назад её пришествие вживую наблюдал наш народ, и с тех пор древний культ перестал быть для нас всего лишь мёртвыми письменами на ветхой бумаге.

Брат смотрел на меня с гордостью. Я знала, что он давно ждал этого дня.

Правда, вряд ли представлял, что именно такому жениху вручит мою руку.

А может, и правда есть такая вещь, как Судьба? Дункан противился этому всеми силами, ещё с того дня, как Бастиан озвучил ему свою идею породниться. И вот теперь…

— Братишка, ты можешь уже поскорее отвести меня к моему жениху? — слегка нервно напомнила я, для чего мы, вообще-то, здесь собрались. А то Дункану дай волю, будет до утра умиляться.

Дункан хмыкнул, не упустив случая намекнуть, что всё-таки думает до сих пор о сочетании слов «Бастиан» и «жених» в одном предложении. А потом с мученическим видом взял меня за руку и вывел из шатра.

Толпа взревела.

Деревянный помост был установлен на краю огромной центральной площади Саутвинга, чтобы все, кто пожелает, мог стать свидетелем свадьбы десятилетия.

— Навевает воспоминания… — улыбнулась Тэмирен и подошла к мужу. Они переглянулись.

Дункан повёл меня вперёд. Я только теперь в полной мере оценила всю правильность традиции — сама без его мощной руки вряд ли бы до ковыляла, так волновалась.

Впрочем, был сейчас здесь человек, который волновался ещё больше. И ему тоже было чем удивить невесту, которая не видела его целую неделю до свадьбы. Кузнецы подогнали под его рост и плечи старый доспех, отполировали, убрали лишнюю позолоту. Я залюбовалась Бастианом и решила, что надо обязательно потребовать от него позировать для нового портрета. Будет артачиться, конечно же, но я же упрямая, я же Роверт! То есть, была.

Прежде, чем отдать мою руку Бастиану, Дункан задержал её в своей ладони. Сказал тихо — так, чтобы слышали только мы:

— Я не верну тебе десять лет жизни. Но взамен подарю величайшую драгоценность Полуночного края. Так что надеюсь, ты не в накладе.

— Достойный обмен, — ответил Бастиан и забрал у него мою руку сам. И, поколебавшись, добавил, — Ваше величество.

В глазах Дункана заплясали лукавые огни.

— Рад, что ты это признал, наконец. Должен сказать, что я восхитился твоей стойкостью, чертяка! Бедняга Феррен из кожи вон лез, столько красноречия впустую потратил.

Мы с Бастианом в шоке воззрились на Дункана.

— Нет… только не говори… — прошептала я, широко распахнув глаза.

Дункан невозмутимо пожал плечами.

— Феррен приходил по моей просьба. Надо же мне было убедиться… в правильности своих решений.

Он откинул мантию за плечо. И мы увидели на его поясе — два меча. Один из них, с белой рукоятью, Дункан протянул Бастиану. А ещё свиток с королевской печатью.

И поскольку Бастиан потерял дар речи и был не в состоянии, свиток из рук брата приняла я. Развернула его. Перед глазами запрыгали, расплываясь, строчки:«…именем короля даруется высочайшее помилование…» «…с возвращением всех титулов и привилегий…» «…нашему верному вассалу и брату. А также его потомкам на веки вечные».

— Да бери уже! — проворчал Дункан и чуть ли не силой сунул в руку оторопевшему Бастиану Белый меч Юга. — Раз уж ты полностью помилован, то снова являешься главой дома. Значит, придется, так и быть, вернуть тебе эту штуку. Полуденному крылу нужен правитель, который питает любовь к этому месту и знает, как им управлять. Я решил, что не найду лучшей кандидатуры для наместника. Так что давай уже, отстраивай дворец заново, хватит моей сестре в сарае жить! Хотя… тут и весь город надо. А корона поможет, чем потребуется. Я тут по совету Мэгги на днях прогулялся по улицам в плаще с капюшоном. Поразился, в каком состоянии город. Мне из Нордвинга это было не видно, каюсь.

Я испытала очередной шок за сегодняшний день.

— Братишка. Мне показалось, или ты только что признал, что был неправ? Во второй раз за последнее время. Что-то даже страшно. Это точно ты?

Дункан ухмыльнулся.

— Запомни хорошенько этот миг, Воробушек! Потому что у меня лимит извинений на ближайшие лет десять исчерпан.

Я фыркнула:

— А там как раз Дэмирен подрастёт.

Дункан изменился в лице. И я спохватилась.

— Да я пошутила! Честно-честно! Уверена, что уж наша пай-девочка точно не доставит никому таких проблем, как я!

Но что-то ему было не смешно. Я пожалела беднягу Дункана. Сколько ему ещё предстоит в жизни испытаний!

Правой рукой Бастиан крепко сжимал меч, который после стольких лет вернулся к нему, а левой — мою руку. И ничего не говорил. Кажется, дар речи изменил ему.

А серые глаза моего брата вдруг сверкнули сталью.

— Но учти. Я умею прощать только однажды. Я вручил тебе своё драгоценнейшее сокровище. Если хоть слезинка упадёт из глаз Мэг, никакой темницы в этот раз. Порублю на мелкие куски собственным мечом, хоронить будет нечего.

Тут вмешалась Тэмирен. Подхватила мужа под локоть и потащила в сторону, извиняясь.

Бастиан сказал ему вслед, глядя прямо в глаза:

— Если моя правая рука захочет обидеть Мэг, я скорее отрублю её сам.

Когда толпа на площади услышала о том, что Королю-без-Короны возвращают его меч, и даже дарят венец Наместника, то взревела от ликования. Люди помнили Бастиана. Люди его любили. Я увидела потрясение на его лице, когда тысячи шапок, чепцов и букетов взлетели в воздух. Но оно быстро сменилось сосредоточенной решимостью, с которой он сжал пальцы на рукояти своего меча. И поднял его в воздух, тем самым принося людям Полуденного крыла свою собственную клятву.

А потом вперед выступил служитель Совиного бога.

Это был тот самый, которого я встретила однажды в архивах — он, бедный, ещё переживал, что в Саутвинге больше почти не играют свадеб. Я сама разыскала его специально и пригласила проводить обряд. Мне кажется, он счастлив был в этот день чуть ли не больше нас с Бастианом. Раскрыл здоровенную потрёпанную книгу на пюпитре и принялся торжественным голосом зачитывать длинную-длинную вступительную формулу, которая была разработана специально для бракосочетаний знатных особ королевского рода много веков назад. Люди на площади слегка приуныли и приготовились ждать долго.

Моё же волнение подскочило до зашкаливающих отметок. Чтобы немного отвлечься — а то что-то мутить снова начинало, нехорошо будет, если невесту вывернет наизнанку прямо в такой момент — я принялась разглядывать гостей.

Было чувство, что площадь трещит по швам, что на ней сейчас собрался не то что весь город, а половина Оуленда.

Ближе всего к помосту в несколько рядов были поставлены кресла для самых знатных особ. Здесь были лорды Закатного и Восходного крыла и их многочисленные родственники. Феррен невозмутимо улыбался в бороду и перебирал жемчужные чётки унизанными перстнями пухлыми пальцами — ему объемистое кресло, кажется, принесли персонально из резиденции наместника. Все члены королевского Совета, разумеется, и главные чины городского магистрата.

С немалым удивлением я увидела колдунью Милисенту в серебристом платье с толстой молочно-белой косой на плече. Она улыбнулась, встретив мой взгляд. Значит, в Школе колдуний тоже всё хорошо. Надо бы навестить…

Малена с мужем и выводком рыжеволосых детей. Рыжих голов в том месте было особенно много… и все как один Фостергловеры, и к гадалке не ходи… лишь одно пустое место.

И тут у меня сжалось сердце.

Алана нет.

Наверное, решил не приходить. Вряд ли он не слышал о событии, о котором на каждом углу уже месяц трещит каждая сорока…

А потом я его увидела.

Он шёл через площадь, и толпа расступалась перед высоким лордом с зачехленной секирой за спиной. На нём был плотный тёмный плащ с воротником из волчьего меха. Это походная одежда. Не для юга такая. Он готовится уйти через портал сразу после церемонии.

Алан дошёл до самого помоста и остановился. Он не стал занимать своё место. А просто стоял и смотрел на меня.

Ну, здравствуй, мой дорогой друг.

Прости за то, что совсем не думала о тебе всё это время. И за моё счастье. За то, с какой теплотой смотрят на меня сейчас твои глаза — и за ту неизлечимую боль, которую я вижу на дне.

В тот миг на одну — очень крохотную! — секунду я вдруг подумала.

Что, если бы я не встретила Бастиана? Если бы сделала другой выбор там, у черной двери?

Мы бы познакомились с тобой рано или поздно.

И быть может, полюбили бы друг друга.

Это была бы совершенно другая любовь. Не сжигающее дотла тёмное пламя. А ровный, согревающий огонь.

Мы бы стали с тобою одной из тех пар, которые никогда не ссорятся.

Которые понимают друг друга с полувзгляда, полуслова.

На нас все смотрели бы и радовались, что бывает в мире ещё такая любовь. Особенно когда мы стали бы с тобой старичками, а ты продолжал бы держать меня за руку и смотреть вот так, как смотришь сейчас.

У нас было бы много детей. И ещё больше внуков и правнуков. И все были бы рыжими, как ты. Моё неслучившееся счастье.

Но ты — сильный. Ты сможешь выжить без меня.

А он… он тоже сильный. Но он бы не смог.

И я без него бы умерла внутри.

И никогда бы не узнала, как высоко может взметнуться моё пламя.

Поэтому… прости меня, мой не-любимый. За то, что не смогла тебе дать. За нашу неслучившуюся любовь. За нашу непрожитую жизнь.

За детей, которых я рожу не тебе.

А потом…

— Подождите, — говорит Бастиан.

И под ропот удивлённой толпы решительно тащит меня за руку обратно в шатёр.

Я смотрю на него во все глаза и не знаю, что сказать.

Он всё видел.

Он всё понял.

— Мэг. Я скажу тебе только один раз. Даже для этого мне потребуется сейчас собрать все силы, что только есть. Но я скажу. Не думаю, что смогу когда-либо повторить снова, так что слушай внимательно, — он проглатывает комок в горле, и я вижу, как ходит кадык у него на шее. — Подумай… ещё раз. Подумай как следует. Возможно… ты влюбилась в меня только потому, что пожалела. Мы встретились в драматичной обстановке. Ты добрая. Мы помолвлены были ещё в твоем детстве, романтичные девочки вроде тебя считают такие вещи знаком судьбы. Да и я… слишком настойчиво тебя соблазнял. А в твоем возрасте легко спутать первое пробуждение желаний тела с настоящим чувством. Поэтому…

Он осёкся и смертельно побледнел.

— Если… твоё решение обусловлено только жалостью… или ты думаешь, что счастливее будешь с этим… рыцарем… иди к нему. Не важно, что собралась толпа народу, не важно, что скажет твой брат, не важно больше ничего.

Он снова замолчал, собираясь с мыслями, чтобы закончить.

— Я… хочу знать, что ты счастлива. Если для этого мне надо будет тебя отпустить… я отпущу.

И он выпустил мою руку.

И сделал шаг назад.

А я не хотела оскорблять весь подвиг того, что он сейчас делал для меня слишком поспешным и невзвешенным ответом. Но чем больше я молчала, тем сильнее бледнел Бастиан. А шум толпы уже не могла скрыть плотная ткань шатра.

Сделав шаг, я снова сократила расстояние между нами. Запрокинула голову и заглянула ему в глаза.

— Я познакомилась с Аланом Фостергловером после того, как ушла от тебя тогда… помнишь? Я отправилась путешествовать и неожиданно для самой себя захотела увидеть Саутвинг. Он… спас меня от непонятного зла, которым становились одержимы прохожие на улицах города рядом со мной. Прости, что не рассказывала раньше.

Взгляд Бастиана потемнел и стал страшным. Я осеклась и на секунду мне захотелось отодвинуться, но я взяла себя в руки и продолжила.

— Мы подружились. А потом… я сама не поняла, как и почему, но Алан… влюбился в меня. И однажды даже… попытался поцеловать, — я с трудом заставила себя выдавить эти слова. Но так надо было.

Бастиан весь как будто окаменел. Сжатый кулак до побелевших костяшек, плотно сомкнутые губы, чёрные бездны глаз. И он молчал. И ждал моих дальнейших слов — как ждут смертники вынесения приговора.

Собравшись с силами, я продолжила.

— Вот именно в тот самый момент я и поняла. Что есть только один мужчина, которого я когда-либо любила, люблю и буду любить всегда.

Я подошла вплотную и встала на цыпочки.

— Ты понимаешь, о чём я говорю? Этот мужчина — ты. Так всегда было. И так всегда будет.

Бастиан прикрыл на мгновение глаза. А потом обеими ладонями нырнул мне в волосы, совершенно испортив свадебную причёску, сжал мою голову, и приник лбом ко лбу.

Мы замолчали.

— Никогда. Никогда в жизни мне не было так страшно. Даже когда меня бросили во тьму на пожизненное заключение. Как в те несколько минут, что ты молчала и думала.

Я вздохнула.

— Вот же глупый! Я не думала. Я с мыслями собиралась, как объяснить. Как ты мог даже на секунду допустить, что я могу от тебя отказаться… Ведь ты — моя жизнь!

Я осторожно выпуталась из рук Бастиана и потянулась к его уху.

— Да и вообще… Хотела тебе сказать после свадьбы… но раз уж ты снова забил себе голову какими-то глупостями, придется сейчас. У меня для тебя новости.

И я прошептала ему на ухо несколько слов.

Он отстранил меня и воззрился с неописуемым выражением лица.

Я заалела и схватила его за руку. Потащила к выходу.

— Идём уже! А то гости заждались. Могу представить, чего они там все обсуждают.

Бедный мой жених шёл как во сне, и по-моему даже не совсем понимал, куда мы идём. Даже споткнулся о край какого-то ковра.

— Да, и если тебе интересно — будет мальчик!

Бастиан споткнулся ещё раз.

А потом мы вышли на помост, крепко держась за руки, и толпа взревела снова, ликуя.

Служитель Совиного культа продолжил бубнить свой длиннющий текст, а я уже не видела ни его, ни гостей, ничего вообще вокруг. Мы с Бастианом смотрели только друг на друга. Я отражалась в его чёрных как ночь глазах.

Мой возлюбленный.

Моя жизнь.

Мой выбор.

Когда мы произнесли положенные клятвы, Бастиан впился в меня таким поцелуем, что толпа на площади сбилась со счёта, хором скандируя числа… А когда муж оторвался, наконец-то от моих губ, и я смогла воспринимать реальность и обвела глазами ряды гостей — увидела снова пустое место среди лордов Закатного крыла.

Я вздохнула тихонько про себя.

Надеюсь, он найдет ещё свою настоящую судьбу.

Близкие и друзья по очереди подходили обнять и пожелать нам с Бастианом счастья.

Данвин кружил совой над площадью, а потом кинулся об помост и снова стал мальчиком. Толпа ахнула. Да уж… сегодняшний день даст пищу для разговоров на годы вперёд.

Когда все начали расходиться, я заметила застывшую на краю помоста худенькую хрупкую фигурку. Это была малышка Дэмирен, моя десятилетняя племянница. В белом платье в пол и изящном золотом венце на голове, она нерешительно мялась всё это время и пережидала толпу. Смотрела куда-то вниз, на площадь, которая постепенно пустела. Нарядно одетые люди уходили по домам, оживлённо обсуждая увиденное. На выходе из площади слуги короля каждому дарили золотую монету с профилем короля Роверта и печатный пряник в честь свадьбы принцессы.

Я извинилась перед мужем и оставила его принимать чрезвычайно искренние поздравления хохочущего Феррена и его маленькой, сухонькой как печёное яблочко довольной супруги.

А сама подошла к Дэми.

— О чем задумалась, малышка?

Она обернулась через плечо и посмотрела на меня своими удивительными зелеными глазами, которые унаследовала от матери.

— Так жалко, что на таком красивом празднике радовались не все! Там был один очень-очень грустный лорд. Не знаешь, почему он грустил? И ушёл так быстро… Я бы догнала и сама спросила, но мне нельзя, я принцесса. Меня не пустят.

Я улыбнулась. И подумала — бедная девочка. Если уж меня так опекал Дункан, представляю, каково ей достанется, когда войдёт в возраст невесты.

Погладила племяшку по тёмной головке и повела прочь от края.

— Не переживай! Когда-нибудь ты вырастешь. И расправишь крылья. Сможешь сама лететь туда, куда подскажет собственное сердце.

Шок в глазах девочки был мне ответом.

— Тётя, вы откуда знаете? Я даже маме с папой не говорю, стесняюсь.

И тут до меня дошло.

Я оглянулась на Данвина, который, нахохлившись, ходил по другому краю помоста и готовился к обороту.

Потом ещё раз на племянницу.

— Дэми, ты тоже?!..

Девочка приложила указательный палец к губам, и на секунду её глаза сверкнули совиным золотом.

Город расцветал и становился всё более многолюдным под мудрым правлением Себастиана. В гавань приходили всё новые корабли, в старые дома возвращались жильцы, и впервые за много-много лет стали строиться новые. На восстановление дворца съехались каменщики, скульпторы и столяры со всего Оуленда, и постепенно это чудесное место восставало из пепла в новом блеске и величии.

Одновременно с этим не по дням, а по часам рос мой живот.

Роды начались в срок, и врачебная помощь на них требовалась, честно говоря, больше молодому папочке, который не отходил ни на шаг от меня все десять часов, пока длился процесс.

Наш сын родился крепким и сильным, мы назвали его Дамиан.

Бастиан стал самым нежным, самым любящим отцом на свете. С самого рождения не выпускал малыша из рук. Иногда, когда Бас думает, я сплю, он встаёт, подходит к колыбельке, которая стоит в нашей комнате совсем рядом, и долго-долго смотрит на сына.

Одно только меня беспокоит — его головные боли. Бастиан пытается скрывать, но я же вижу, что у него снова начала болеть голова. Наверное, последствия долгого заточения сказываются. К лекарям мой глупый муж идти ни в какую не хочет. Но я не теряю надежды, что моя любовь и забота, а ещё свежий воздух и любовно приготовленная моими руками еда помогут ему, наконец, восстановить полностью здоровье.

И ещё одна мелочь меня немного расстраивает — но это совсем уж ерунда какая-то, конечно.

Сам Бастиан так ни разу и не признавался мне в любви.

После освобождения из подземелий Темнота взялась за меня по-настоящему.

Почти свела с ума. От мучительной боли я временами терял зрение и способность мыслить.

С трудом я уговорил её на отсрочку. Убедил, что необходимо дождаться хотя бы, пока родится малыш.

Она согласилась. Но каждый день напоминала о старом долге невыносимыми вспышками боли, которые пронзали мою голову так, будто кто-то насаживает мозг на раскалённый вертел.

Шипела, что я должен отдать ей то, что она хочет. Напоминала, что спасла мне жизнь когда-то.

И требовала привести, наконец, Мэг к ней. Теперь, когда моя жена, доверяла мне больше чем себе, когда мы были так близко от нужного места, это было бы совсем не сложно.

Темнота говорила, что так и быть, оставит нас в покое до рождения сына. Но взамен требовала поклясться в преданности ей самым дорогим, что у меня есть — моей жизнью.

Этим я поклясться мог.

Это дало нам с Мэг еще несколько месяцев.

Когда родился Дамиан, Темнота снова напомнила о моей клятве.

«Если ты не исполнишь её, если не отдашь мне колдунью… тогда я потребую сына»- сказала она в тот день.

У меня потемнело перед глазами.

Я бросился в наши покои.

Они были там. И с ними было всё в порядке.

Привалившись плечом к косяку, я долго смотрел на мою Мэг с ребенком на руках. Как она кормит малыша грудью. Есть очень странное что-то в том, как эта грудь, которую ты сжимал в ладонях в минуты страсти, вдруг оказывается собственностью какого-то другого существа, намного более требовательного, чем ты.

Как странно понимать вдруг, что вовсе не для тебя и твоего наслаждения, оказывается, эту грудь создавали. А для того, чтобы дарить жизнь. Намного более священное предназначение.

Я смотрел на них, которые так поглощены были друг другом, что даже не замечали меня, — и что-то медленно умирало в душе.

«Ты выбрал?»

Я молчал так долго, что она взбесилась.

«Если ты не приведешь ко мне Мэг, я вселюсь в кого-нибудь другого — в любого, ты знаешь, что я это могу! В няньку, в слугу, в охранника, в прохожего, и вы никогда не узнаете, вы не сможете оставить этого ребенка одного ни на минуту, но всё равно не сумеете уберечь! Я убью его, если ты меня предашь!»

«А если только попытаешься кому-то рассказать обо мне, я уничтожу тебя в ту же секунду! Раньше, чем ты откроешь рот! А потом найду себе нового носителя. Я не сделала это до сих пор, только потому что привязана к тебе, мой сладкий. Жалко будет терять такой хороший, остро отточенный инструмент. Но если понадобится — что ж, я готова».

«Но в таком случае они умрут оба. А тебя больше не будет на этом свете, чтобы хоть кого-то защитить».

«Так что у тебя нет выхода. Ты должен решить. Тогда у тебя останется хотя бы один из них».

«Жена или сын — кого ты выберешь?»

— Я хочу показать тебе сегодня особое место. Пойдём со мной.

Вздрогнув, я поднимаю глаза на Бастиана. Уколола палец иглой, и алая капля капнула на вышивку. Я вышивала нашему сыну рубашку.

Алая капля расплывается по белому полотну. Я смотрю на мужа, и всё понимаю в этот момент. Потому что уже слышала такие слова раньше. Мне уже их говорили.

— Пойдём со мной, Мэгги. Ты мне веришь?

Безжизненный голос, отрешённый взгляд.

Верю ли я?

Каждому дыханию нашему, одному на двоих — верю.

Каждой ночи, проведённой в твоих руках — верю.

Каждому биению сердца, которое прекратится, если наши сплетённые пальцы разнимут.

И поэтому я молча откладываю вышивку.

И вкладываю дрожащую холодную ладонь в твою, раскалённо-горячую.

Я никогда не оставлю тебя одного.

Наш сын остаётся с моей сестрой. Нянек у нас нет, Мэгги по-прежнему их не признаёт. Поэтому я пригласил Тэмирен погостить. Моя Мэг не хотела расставаться с Дамианом ни на минуту, я уговорил её. Сказал, что это ненадолго. Что просто хочу побыть с ней вдвоём. Я всё продумал. Я не упустил ни единой мелочи. Всё должно пройти идеально.

Тем более, что идти и правда недалеко.

Совиная башня возвышается над главной площадью Саутвинга. Мёртвым пятном перечёркивает всю площадь своей тенью.

— Пойдём. Оттуда очень красивый вид.

Всё это время она держит руку на груди и сжимает ткань платья, как будто нервничает. Чувствует, что-то не так. Но всю дорогу молчит. Я тоже не говорю ни слова.

Солнце уже садится. Мы поднимаемся на самый верх башни по бесконечной винтовой лестнице. Здесь полумрак, пахнет совами и очень тихо. От каждого нашего движения взмывают клубы пыли.

Мы поднимаемся на самую высокую площадку, над нашими головами теперь только балки потолочных перекрытий. Из крохотных окон — совиных летков в толстых стенах — можно видеть крыши города, простирающиеся до гаснущего горизонта. Последние лучи один за другим канули во тьму. Ветер носит из угла в угол старые перья.

В центре площадки — дыра. Провал в пропасть. Насколько бездонную, не знает никто.

Может, разве что Темнота.

Я оставляю руку Мэг. Она испуганно жмётся к стене.

А сам подхожу к самому краю и заглядываю вниз. Ничего не видно.

Из-под моих ног срывается крохотный камушек, и тут же его проглатывает жадная тьма. Звука падения не слышно.

Вот и всё.

Оборачиваюсь к Мэг, ловлю серый взгляд огромных, как небо глаз.

— Прости. Я снова тебе врал. Как тогда, в самом начале. Ты пришла ко мне в камеру, а я подумал, что смогу обмануть эту девочку, влюбить в себя, чтобы она помогла мне спастись И ты помогла.

Она молчит, ничего не отвечает, только прикусывает губу.

— Всё это время я был одержим тёмной силой, которая требовала от меня лишь одного — взять то, что было мне с такой наивностью предложено. Чтобы выбраться на свободу. Я должен был привести тебя сюда. Иначе она меня убьёт.

— Что ты говоришь, я не понимаю?

В уголках моих глаз что-то мокрое.

Вытираю машинально и вижу, что это кровь.

Жуткое, должно быть, зрелище со стороны.

Тьма в моей голове предвкушающе шипит:

«Какой хороший, какой послушный мальчик. Ну же, ещё немного! Подведи её к краю. Я дала тебе много времени с ней, почти год, как ты и просил. Слишком щедрый подарок для такого неблагодарного. А теперь ты выполни свою часть сделки! Вспомни, какой ценой ты выкупил у меня свою жизнь, мальчишка! Осталось чуть-чуть. Столкни её вниз! Отдай мне! И тогда я уйду из твоей головы навсегда. Тогда только ты станешь по-настоящему свободным».

А я ведь давно подозревала, с ним что-то происходит.

Я это предчувствовала и раньше, замечала — что-то не так, по тому, как он морщится иногда, как бледнеет, будто вся кровь пропала из его тела, и он становится как живой мертвец. Он говорил, что у него просто болит голова — не привык к такому количеству солнца и чистого воздуха.

Я, идиотка, убеждала себя, что так и есть. А надо было бить в набат и срочно искать решение проблемы.

И вот теперь уже поздно.

Все, что могу — это быть рядом.

Делить с ним его боль до самого конца.

Отступаю от стены и делаю шаг.

Мне страшно, но делаю ещё один. И ещё.

Чёрные провалы глаз совсем близко. Мне вдруг кажется на мгновение — что этими глазами на меня смотрит кто-то совсем другой.

Пугаюсь, что этот кто-то забрал себе моего Бастиана.

Что я никогда его больше не увижу.

Но эти слёзы кровавые на его щеках — это всё ещё он. Никто другой не мог бы оплакиватьтакнаше неслучившееся счастье.

Подаю ему руку. И мы переплетаем пальцы.

Откуда-то из-за его спины начинает слышаться тихий рокот. Как будто приливная волна идёт. Что-то тёмное и бесплотное, что поднимается со дна бездны клубами тьмы.

Бастиан крепко сжимает мою ладонь.

А потом вдруг улыбается.

— Глупая ты у меня. Дурочка совсем.

Притягивает меня ближе. Мы уже совсем на краю. И торопливо, сбивчиво шепчет мне на ухо:

— Почему ты боишься, Мэг? Неужели не знаешь, что я тебя люблю? Перемещайся отсюда немедленно. А потом отыщи способ. И уничтожь Её ради меня. Я привёл тебя сюда, чтобы показать. Срой эту чёртову башню до основания! Тьма врёт. Не смогла добраться до тебя раньше. Ни через одного из тех чужих людей. Значит я — единственные её ворота в наш мир.

Он толкает меня резко.

Бросает на пол. Отбрасывает далеко от провала во тьму, к самой стене.

А сам занимает моё место.

Раскидывает руки в стороны. И делает шаг назад.

И с такой же улыбкой на губах падает в бездну. Отдаёт себя алчным клубам тьмы.

Я, кажется, кричу, но свой крик уже не слышу. Моё сознание уплывает куда-то, стремясь защитить от страшной правды.

Я обрела своего не-суженого только для того, чтобы снова потерять.

Лечу куда-то.

Спиной вниз, раскинув руки будто крылья… Если бы ещё парить! Но я падаю камнем.

Вот только Бездна так глубока, что мой полёт всё затягивается и затягивается, никак не принося долгожданного избавления.

Или это время замедлилось и почти остановилось, чтобы продлить последние мгновения моей жизни.

Темнота обступает со всех сторон, пытается сдавить в ненавидящих объятиях, пытается задушить…

Разъярённый вопль в ушах оглушает, скоро взорвутся барабанные перепонки. Пусть. Зато больше не придётся слушать этот отвратительный звук.

И так слишком долго терпел в голове её голос.

Самое сложное было не показать Темноте свои истинные мысли. Думал, сойду с ума, делая вид, что собираюсь исполнить клятву. Я должен был обмануть саму Тьму — так, чтобы она, даже находясь в моей голове, этого не поняла. Это двоемыслие, необходимость постоянно думать двумя потоками — один на поверхности, другой в глубине — едва не заставили вскипеть мой разум.

Я не мог даже сказать жене, что я на самом деле чувствую к ней, не мог даже произнести мысленно, что я люблю её больше жизни — иначе Она ни за что бы не поверила, что я готов отдать мою Мэг.

Нет, всё-таки ты не женщина. Ты не мыслишь, как человек, Темнота.

Иначе ты бы никогда не поверила, что я отдам тебе мою нежную девочку.

Лучше себя.

Поклясться тебе в верности собственной жизнью… Дура ты, Темнота. Для меня давно уже не была ценностью моя жизнь.

Лучше бы я умер в тот день, как ты впервые пришла в мои мысли. Но я был слишком одинок, и даже такое соседство казалось мне лучшим, чем вечное небытие.

Как сильно я был наказан за свою глупость.

Темнота воет что-то на одной душераздирающей ноте.

А я так устал, что говорю ей просто.

Пошла. Прочь.

И тогда она… молча уходит из моей головы.

А меня накрывает запоздалым осознанием — трагически запоздалым.

Я мог прогнать её в любой момент.

Если бы так сильно не боялся.

Если бы верил, что смогу.

Но теперь уже поздно сожалеть.

Остаётся только надеяться, что Мэг всё правильно расслышала. Я знал, что она успеет переместиться, моя маленькая волшебница, и Тьма не сможет её догнать. Поэтому привёл сюда, в проклятую Совиную башню, где обитала Темнота, чтобы показать Мэг корень зла. Чтобы она поняла причину. Чтобы нашла способ закрыть этот провал навсегда.

Она сильная и умная, моя Мэг. Она сильнейшая волшебница из тех, кого я видел. Она отыщет этот способ. Я не мог рассказать по-другому — Тьма убила бы меня в то же мгновение. Нельзя было рисковать.

К счастью, вроде бы успел сказать главное.

А теперь уже всё равно.

Я хочу, чтобы это прекратилось навсегда.

Пусть это закончится на мне.

Быть может, тогда я правда смогу искупить свои грехи.

Нет, не те, которые совершил когда-то, в юности — эту вину я искупил сполна за десять лет в подземельях Замка.

Мой самый главный грех — тот, что я врал тебе, моя Мэг. По крайней мере сначала, когда ты только появилась в моей камере, озарив её как солнце.

Я думал, ты — всего лишь лестница на свободу. Но потом истина ударила прямо в сердце, как зазубренный нож, который невозможно вытащить из раны.

У меня теперь есть то, что для меня дороже, чем даже моя жизнь.

Я люблю тебя, Мэг.

Я никогда бы не смог сделать тебе больно.

Совы… откуда здесь совы?..

А, ну да, это же Совиный дом…

Мысли отрешённо перекатываются в моей голове, как потерянные перья в пустой башне.

Меня что-то толкает под спину, плечи, руки… А потом острый клюв прилетает прямо в затылок.

«Тупица!! Мэгги бы из-за тебя, дурака, все глаза выплакала!!»

Какой-то новый голос. Но вроде знакомый. Мальчишка…

Неужели ещё кто-то забрался мне в голову и будет теперь выклёвывать мозг?

Плевать.

Я слишком устал, чтобы об этом думать.

Я смотрю на Бастиана. Он спит в нашей постели, но даже во сне держит рукой колыбель сына. Уснул, пока её качал. Глубокие тени под глазами. Седая прядь на виске. Надеюсь, когда-нибудь время излечит его раны. Я понятия не имею, как далеко запустила Тьма когти в его душу и насколько успела исполосовать её. Пока не спрашиваю. Но знаю, что когда он проснётся, мы проговорим с ним до самого утра.

А пока он спит, у меня ещё есть дела.

Выхожу и плотно притворяю за собой двери нашей спальни.

За дверью меня ждёт колдунья в серебряном плаще.

— Идём? — спрашивает Милисента.

Я решительно киваю.

Она вздёргивает бровь, и я вижу в ярко-зелёных глазах ироничную усмешку.

— Не слишком устала? Готова избавиться от истинного источника зла? Назвать тебе имя? Или ты сама уже поняла?

Конечно же поняла.

Сразу, как только Бастиан, говоря о зле, которое просил уничтожить, назвал его «Она».

— Увы, мы не можем проводить вас к Райне. Пять минут назад наша пациентка испустила дух. Да примет её с распростёртыми крыльями Амариен на облаках!..

— Это вряд ли, — мрачно отозвалась Милисента, и скромная медсестричка в белом переднике поверх серого платья осеклась и удивлённо на нас посмотрела.

— Но… слепая колдунья оставила письмо! Я писала под диктовку у её смертного одра. Она велела передать первому, кто о ней спросит. Там странные такие слова, но вы не обращайте внимания! Бред умирающего, сами понимаете… упокой её душу пресветлая Амариен…

Милисента стояла над моим плечом и вместе со мной читала письмо, которое я развернула дрожащими руками и положила на колени, сидя на шаткой койке в полутёмном, пропахшем лекарствами коридоре лечебницы.

«Давным-давно Великая Сова Амариен, наконец-то, сдохла. Дух, как водится у святош, вознёсся на небеса, а вот трупик остался в земле. На месте, где были захоронены гигантские когти Амариен, орденские колдуньи выстроили себе башню. Конечно же, кого разводить в таком месте? Только вонючих сов.

Но если думаете, что колдуньи там только молились и наполнялись благостью, то конечно же, ошибаетесь. Я тоже когда-то была молода, прекрасна и наивна. И думала, что весь мир будет у моих ног. А потом… когда попыталась чуть-чуть посвоевольничать и сыграть в свою игру, меня жестоко наказали.

Глава нашего Ордена столкнула меня с башни прямиком в пропасть.

О, я была не первой, кого туда сбросили и казнили! Но я первая, кто выжила.

Лёжа там, на дне, пронзённая сотнями острых каменных когтей, я чувствовала, как Тьма, наполняющая пропасть, вернее, древняя сила, которой нет и не может быть точного названия в человеческом языке, пропитывает моё тело. Эта сила не дала мне умереть.

Это продолжалось долго. Не знаю, сколько. Но я смогла продержаться до того момента, как новый король разогнал Орден, а меня спасли.

Вернее, эти клуши из лечебницы думали, что спасли.

Кто в своём уме захочет жить слепой уродиной, прикованной к постели?

Долгие дни, недели, месяцы и годы я лежала в абсолютной тьме моей вечной слепоты и вспоминала. Я вспоминала о том, как была хороша, как барды воспевали мои прекрасные рыжие волосы и божественное тело, вспоминала о ласках мужчин… особенно одного из них.

Он был в отчаянии, как и я, этот мой бывший любовник. Я вдруг ощутила это так чётко через разделявше нас гигантское расстояние.

Наверное, слияние тел оставляет какую-то тонкую ниточку и меж душами. Иначе как я смогла его найти? Но с тех пор моя эта якобы «жизнь» заиграла яркими красками. Я начала говорить с ним. А он — мне отвечать. Он не узнал мой голос. Страшные увечья изменили его навсегда. Грех было не воспользоваться.

У меня было достаточно времени, чтобы думать. Фактически, только этим я и могла заниматься. И я придумала.

Изобрела заклинание, которое должно было меня спасти из моего унизительного существования. Для этого нужно было всего лишь новое тело. Очень, очень мощной колдуньи! Которая, падая, в бездну, сможет не разбиться, чтобы не повредить столь нужный мне драгоценный сосуд. Но при этом там, в бездне, станет совсем беззащитной перед Тьмой.

Я знала достаточно, слушая рассказы санитарок. Я знала, что есть такая колдунья.

Я знала, что если Мэган Роверт упадёт в объятия пропасти, Тьма поможет мне, и я смогу занять её разум.

И тогда для меня наступит новая жизнь. Я решила, что пожалуй, можно будет и Бастиана оставить при себе в качестве мужа. Мне нравилось, каким он был в постели. Вряд ли за десять лет растерял умения. Тем более, я уже побывала в его голове и думаю, смогла бы сделать так, чтобы муженек ел с моей руки.

Но я его недооценила… жаль.

Не хочу ждать, пока вы до меня доберетесь и свершите свое «правосудие». Или как вы там называете все эти попытки уничтожить всех, кто обладает неподвластной вам силой, всех, кто выделяется, кто смотрит дальше и может больше, чем те простые овцы и бараны, которых вы стрижёте, называя «подданными»

Лучше вернусь в объятия Тьмы.

Она уже меня заждалась»

Я отложила три мятых, неровно исписанных листка.

Мы с Милисентой переглянулись.

— Ты ей веришь?

— Ни капли, — говорит колдунья. — Надо непременно предать тело сожжению и развеять прах. А вот башню…

Совиную башню при помощи всех колдуний-учениц Милисенты, а заодно Малены и Темирэн, мы разрушаем до основания. А с ней скрываем от всего мира Печать, что станет сторожить Тьму.

Тэми с огромной радостью помогает нам избавиться от этого места. Говорит, что у нее оно вызывает очень плохие воспоминания.

Несколько десятков колдуний, собравшихся в круг… Саутвинг в тот день увидел незабываемое зрелище.

Это было удивительное ощущение — держаться за руки и чувствовать, как сила перетекает в магическом круге от Дочерей Тишины к Сёстрам Тишины, от них — к Хозяйке Тишины, королеве Тэмирен… а после щедрым потоком аккумулируется где-то в солнечном сплетении, у меня, Матери Тишины. Щедрой лавиной обрушиваясь на узор заклинания, начертанный на земле.

Постепенно колдуньи разошлись с площади одна за другой.

Мы остались вдвоём с Милисентой смотреть на выжженную угольно-чёрную проплешину на месте Совиной башни.

— Вы же знали всё с самого начала, — тихо проговорила я. — И про Райну. И про Темноту. Вы нарочно оставили меня наедине с Даниэль, когда она была одержима Тьмой. Но внимательно следили и пришли на помощь в нужное время. Сделали так, чтобы я узнала, что девушка ходила в лечебницу незадолго до этого, чтобы потом нужный кусок мозаики в моих руках лёг на нужное место. Намекали про архивы. Никаких сов не было в башне, когда мы пришли туда с Бастианом. И мой брат никак бы не мог так быстро оказаться на месте, если бы вы его не привели точно в нужное время. Так почему?

— Что — почему? — колдунья сверкнула зеленью глаз.

— Почему не сказали всё сразу? Что за тайную игру вы ведёте?

Милисента улыбнулась и накинула капюшон серебряного плаща на голову.

— Какая ты, всё-таки, ещё маленькая! До настоящей колдуньи тебе расти и расти. Настоящая колдунья никогда не выкладывает все карты на стол до начала игры. Приходи учиться, мы продолжим, в любое время, когда захочешь.

Я молча смотрела ей в спину, когда она уходила с площади.

Лишь спустя время я поняла, в чём была цель Милисенты.

Когда в благодарность за спасение сестры и зятя, король ответил согласием на прошение колдуньи снова возродить Орден.

А Бастиан отгрохал им новую Школу на месте Совиного дома — огромное здание в самом центре города, напротив дворца. В нём теперь учится множество волшебниц со всего королевства и живёт множество сов.

Новый повелитель Полуденного крыла полностью пришёл в себя и все силы посвятил налаживанию жизни в Саутвинге. Ну и воспитанию наследника, разумеется.

Очень скоро в городе по вечерам стали снова зажигать фонари.

А в маленьком дворике внутри отстроенного дворца вновь зажурчал старый фонтан.

Я много времени уделяла помощи городской лечебнице для бедняков. А вдову того несчастного, Стефана, что напал когда-то на меня и умер в тюрьме, вместе с крохотной дочерью забрала к себе во дворец.

А ещё я всё-таки уломала Бастиана позировать. И мы нарисовали новый портрет. Повесили его в кабинете рядом со старым. На нём — мы все трое. Потому что Бастиан больше не один. Теперь у него есть семья.

В конце концов, жизнь в городе наладилась до такой степени, что мы решили вызвать из бессрочного отпуска нахала Феррена и позволить себе небольшой отдых.

— И ни капли не похож! — убеждённо заявляет Бастиан.

— А я говорю, тот что с лютней, вылитый ты! — возражаю ему.

Он морщит нос и продолжает спорить. Эту привычку Дамиан точно унаследовал от папы.

— Ма-а-м, ну может пойдём уже! — ноет сын и тянет меня за руку.

Мы оставляем цветы у памятника Старым королям, разворачиваемся и идём прочь.

Туда, где в гавани Саутвинга корабль уже заждался своего капитана.

— Сто лет не касался штурвала, — говорит Бастиан с сомнением.

— Всё получится! У тебя отличная команда на подстраховке. А если что, Дамиан нас всех отсюда быстренько перетаскает.

Наш сын унаследовал мою магию.

Но она у него многократно более сильная. Стоило ему подрасти, мы с удивлением обнаружили, что он умеет не только перемещаться в пространстве, но и забирать других людей с собой. Сейчас, в пять лет, у него получалось уже троих за один раз. Уверена, когда-нибудь ему и целый корабль будет по силам. А пока…

Ладонь Бастиана медленно проводит по штурвалу, как по коже любимой женщины.

И уверенно, крепко его сжимает.

Опускаюсь на колени на тёплые доски палубы, обнимаю сына обеими руками, и мы вместе смотрим с капитанского мостика на то, как солнечные лучи рисуют на воде сверкающий узор из танцующих бликов. Он у нас чёрненький, наш мальчик, весь в отца.

— Мам, а почему папа плачет?

Я бросаю быстрый взгляд наверх.

Глажу сына по голове.

— Он не плачет. Это просто ветер попал ему в глаза.

Ветер свободы.