Такие долины жители гор называют «цирками»: высокие скалы с трех сторон охватывают низину, защищая её как от ветров и других погодных напастей, так и от излишне любопытных глаз. Попасть в неё со стороны хребта тому, кто лишен крыльев очень тяжело: склоны не просто круты, но зачастую отвесны, а порой на них образуются карнизы, выдающиеся в пустоту на несколько локтей. Не говоря уж о том, что на скалы нужно взбираться по другую сторону хребта, что само по себе очень сложная задача. Легче, конечно, войти в эту долину через горловину, но ведет она вовсе не в предгорья, а в седловину между двумя хребтами. До края горного кряжа от этого места несколько десятков сухопутных лин по прямой линии, а как причудливо изгибаются пути в горной стране, и скольким линам на равнине равна всего одна в горах — знает каждый, кто хоть раз побывал хотя бы в предгорьях.

Тех четверых, кто в этот вечер собрался на опушке расположенной в долине пихтовой рощи, её труднодоступность только радовала: у каждого из них были очень серьезные основания отгородится от обитаемых земель.

— Итак, Скай в плену, — подвел итог первой части разговора черный дракон.

Говорят, в давние времена драконы умели наводить вокруг себя магический ужас. После Катастрофы они лишились этой способности, и всё же враги этого дракона должны были чувствовать себя при его виде очень нехорошо. Черный как смоль, раза в полтора больше обычных драконьих размеров, он мог бы быть воплощением того ужаса перед драконами, что сохранили легенды и сказки. И в то же время он был невероятно красив, какой-то особенной, чудовищной красотой. Крупные аспидно-черные чешуйки (на спине — размером с добрую тарелку) поблескивали в свете Ралиоса. Крылья сложены вдоль туловища. Длинная мощная шея лежала на земле, дракон лишь немного приподнял увенчанную длинными прямыми рогами голову — так, чтобы его крупные черные глаза с вертикальными зрачками оказались примерно на одном уровне с глазами его собеседников.

— Это совершенно точно, — ответил сидящий напротив дракона пожилой мужчина в балахоне зеленого цвета. Длинные седые волосы ниспадали ему на плечи. Голубые глаза смотрели на собеседника без тени страха, но с почтением, как смотрит опытный мастер на того, кто превзошел его в мастерстве.

— Но его не убили, — продолжал дракон.

— Ты прав, Дак, его не убили. Он продан в гладиаторскую школу Ксантия, лучшую из школ Толы. Надо полагать, скоро его бросят на Арену.

— Могу себе представить бешенство Ская, — включилась в разговор третья собеседница.

Драконесса уступала черному Даку размерами чуть ли не вдвое, и принадлежала к другому виду Крылатых. Фиолетовая чешуя не просто блестела на свету, нет, она мерцала и переливалась, ибо была прозрачной, словно дымчатое стекло или драгоценный камень. Вдоль шеи, в отличие от черного дракона, не змеился сплошной гребень, а шла лишь цепочка небольших костяных образований, похожих то ли на большой зуб, то ли на маленький рог. Небольшие гребешки возвышались лишь над ушами, а рогов не было вообще. Зато большие шипы вырастали из плеч её передних лап, менее крепких и массивных, но намного более длинных, чем у черного сородича. Она так же возлежала на земле, чуть приподняв голову, и о том, что это драконесса, а не дракон было понятно только по её удивительно мелодичному голосу.

— К сожалению, Ланта, это может себе представить каждый, кто хоть однажды встречался со Скаем Синим, — вздохнул человек.

— Теокл прав, — согласился Дак. — Ненависть Ская к людям была больше его мудрости, когда он был свободен, боюсь, что после потери свободы, ненависть превзойдет и его ум.

— Надеюсь, что он не совершит глупость, которая будет стоить ему жизни, — продолжила Ланта.

— Если бы это зависело от него, то я бы не поставил на благополучный исход и марета против ауреуса, — заявил Теокл. — Но ланиста этой школы — человек здравомыслящий и не хочет терпеть огромные убытки из-за сумасбродства Ская. Диктатор сидит в отдельном дворе закованный в железные цепи. Вырваться из них у него нет никакой возможности. Для ухода за ним ланиста нанял мага с парой големов.

Драконесса негромко рыкнула, из пасти вырвался длинный и гибкий язык, раздвоенный на конце наподобие столовой вилки.

— Не люблю големов, — пояснила она.

— А кто их любит? — философски заметил Дак. — Разве можно любить бесчувственное существо, не способное проявлять никаких эмоций? Но не будем отвлекаться. Теокл, ты хотел только рассказать нам о печальной судьбе Ская? Или…

— Или. Я считаю, что мы должны попытаться его освободить.

— Это опасно.

Человек грустно улыбнулся.

— Разумеется. Если бы было достаточно войти во двор школы и снять с него цепи — мы бы тут не сидели и не обсуждали бы этот вопрос.

— И тебя не смущает этот риск?

— Иссон учит помогать тем, кто нуждается в помощи. Легко помогать тогда, когда помощь не требует от тебя никаких усилий и не приводит ни к каким неприятностям. Но и в том случае, если помогать опасно, Иссон учит думать о том, кто нуждается в поддержке, а не о себе.

Дак как-то замедленно моргнул.

— Разговаривая с изонистами, я всё чаще спрашиваю себя: что бы сказал об этом сам Изон. Не бог Иссон, а тот Изон, которого я знал.

— Я убежден, что человек Изон и бог Иссон смотрят на вещи одинаково.

— Как знать, Теокл, как знать. Подумай, что движет тобой, когда ты настаиваешь на попытке спасти Ская? Точно ли желание помочь попавшему в беду? А, может быть, это желание прославить своего бога и его верного слугу? Очень легко убедить себя принять второе за первое, а цена такого самообмана самая высокая: жизнь. Может даже — не одна жизнь.

Человек смотрел в глаза дракона, не отводя взгляда.

— Я благодарю тебя, мудрый Дак, что ты напомнил мне об этой опасности. И отвечаю тебе без всякой лжи: мною движет единственное желание — помочь попавшему в оковы Скаю. Вольных драконов осталось совсем мало, ты знаешь это не хуже меня. Потеря даже одного из них — это не только трагедия несчастного, но и беда для всей стаи: еще немного и ваше число сократится настолько, что драконы будут обречены на вымирание. Ради него и ради всех вас надо попытаться спасти пленника.

Что же касается прославления моего бога, то ему нет нужды в таком прославлении. Гибель верных не усиливает веру, а только подрывает её. Если завтра все мы погибнем во имя Иссона, то кто послезавтра расскажет о нём вопрошающим? Наш бог присоединится к сомну мертвых богов, когда-то почитаемых в этих землях, но о которых теперь остались лишь полузабытые предания, такие, что никому никогда не узнать, что там правда и что — ложь. Разве этого хотят его последователи?

И уж совсем не интересует меня собственная слава: всё, что я делаю, я делаю только во славу моего бога. Так что, говорю тебе правду и да будет Иссон свидетелем моих слов: всё, что я намерен сделать для освобождения Ская, делается во исполнения заветов Иссона и ради помощи нуждающимся в ней.

Ровный и торжественный голос Теокла смолк. Заговорил Дак, в его голосе слышалась усталость.

— Что ж, да будет так, как ты сказал, Теокл. Послушаем теперь, что скажет наш молчаливый друг.

Три головы повернулись в сторону четвертого участника беседы, до этого не проронившего ни слова. Три пары глаз внимательно уставились на зеленокожего верзилу, сочетавшего в своем облике черты орка и огра. Это сочетание не было случайным: Олх по прозвищу Скаут родился от смешенного брака огра и орчихи (как шутили в лесу "Мышь копной не задавишь"), унаследовал от отца силу и выносливость, а от матери — умение прятаться где угодно и терпение, и теперь считался в вольном поселении лучшим разведчиком. Эльф мог превзойти его в лесу, полурослик — в полях и лугах, гном — в горах, но на длинном маршруте, включающем в себя и то, и другое, и третье Скаут был вне конкуренции.

— Я не мудрец, друзья мои, я мыслю сегодняшним днём, — немного виновато произнес Олх. — Я думаю, что у каждого есть своя правда, по которой он и живет. И вот моя правда заставляет меня пойти и попытаться вызволить Ская. Если я этого не сделаю, то до конца своих дней буду терзаться тем, что бросил его в беде.

— Кого ты хочешь взять с собой? — поинтересовался Дак.

— Теокла, Барасу, Глида, Реша, Соти и Льют. Больше никто не нужен.

— Плохой выбор…

— Почему?

— Подумай о Теке и Эстрели. Кто позаботится о них, если они потеряют сразу и отца, и мать?

— Лес позаботится. Но, думаю, нужды в этом не будет. Мы отправляемся в Толу не для того, чтобы погибнуть. Мы идем туда спасти попавшего в беду товарища. Если выяснится, что это невозможно, то мы вернемся назад. Покупать жизнь Ская ценой наших жизней мы не станем.

Дак согласно кивнул. Слова у Скаута не расходились с делом, да и здравомыслием он был не обделен. И всё же дракон не расставался со своими опасениями:

— Мне не по душе эта затея. Я боюсь, что, пытаясь освободить Ская, вы перейдете ту грань, когда риск становится неоправданным. Это может стоить многих жизней. Да, правда, что вольные драконы вымирают, но подумайте о том, каково будет нам выжить, зная, что наша жизнь обеспечена кровью других народов? Можете ли вы представить себе, как тяжело принимать такие жертвы? Ведь за них невозможно отблагодарить.

— Возможно, — не согласился Олх.

— И каким же образом?

— Сделать так, чтобы эта жертва не осталась напрасной. Я повторю, мы идем туда не умирать, а спасать товарища. Но если кто-то из нас погибнет — бывает всякое, всё же мы не в лес по орехи отправляемся, так вот, если кто-то из нас погибнет, то нужно сделать так, чтобы дело, ради которого он отдал жизнь, было исполнено. Это и будет той самой благодарностью.

— Внушить Скаю мысль о том, что у Крылатых есть долг перед бескрылыми обитателями Вейтары будет не легче, чем вытащить его из плена, — вздохнула Ланта.

— Ты права. Но я обещаю сделать всё возможное, чтобы он понял это. Мне горько это говорить, но мы, драконы, сами виноваты, что Скай стал тем, кем он стал. Мы молчаливо мирились с его ненавистью к людям, стараясь представить её как любовь к драконам, желание защитить их. Как же надо лгать самому себе, чтобы выдавать ненависть за любовь…

— Стоит ли сейчас говорить об этом, Дак? — осторожно спросил Теокл.

— Именно сейчас об и стоит говорить. Я не желал быть диктатором, потому что считал, что познающему не следует вступать на путь властителя, а знания всегда манили меня сильнее, чем сколь угодно большая власть. Я уходил от жизни, чтобы суета не мешала моим размышлениям. А получилось, что я сам загнал себя в ловушку: стремясь к вершинам, я оторвался от основ, на которых должна стоять любая мудрость. Мы все — дети одной матери: нашей Вейтары. Люди забыли об этом — и для нелюдей жизнь превратилась в кошмар. Но если об этом забудут драконы — кошмар не будет ни меньше, ни легче. Я обещаю вам, что если Скай обретет свободу, то драконы не позволят ему обижать кого бы то ни было только за то, что они родились без чешуи и крыльев.

— Мы ни о чем не просили, Дак.

— Конечно, нет. Вы только разбудили нашу совесть, принявшую за действительность свой кошмарный сон.

— Сколько же времени я ждала от тебя этих слов, — с горечью произнесла Ланта.

— Ты была права, моя девочка. Ты всегда была права. Прости, что я заставил тебя ждать так долго.

— Это вы обсудите попозже, без нас, — с грубоватой прямотой заявил полуорк. — Сейчас мне бы хотелось узнать, поможете ли вы моей команде добраться поближе к Толе?

— Конечно, да. Мы готовы перенести вас к предгорьям хоть сегодня ночью.

— В таком случае, мы встретимся на этом же месте на закате. Время не ждёт!

— Извините, что мы к вам обращаемся. Сами мы не местные, из Молдавии приехали, проездом.

— Да, я Вас слушаю.

И доброжелательная улыбка.

— Вот, хотел сыну зоопарк показать, а что-то никак не сориентируюсь.

— Да что Вы, вот же он, зоопарк. Вон ворота.

— Ой, и правда. Извините, пожалуйста…

— Ну что Вы, бывает.

И поспешил по своим делам.

Всё же москвичи — немного странные люди. Вечно куда-то торопятся, а куда — сами толком не знают. Поэтому-то и похож город на большой развороченный муравейник.

— Серёжка, не зевай. Хотел в зоопарк — так идём.

— Пап, а в этом доме тоже люди живут?

Серёжке всё интересно. Москва совсем необычная, ничуть не похожая ни на Тирасполь, ни на Кишинёв. Сколько памятников. Какие шикарные вокзалы. А метро? А дома? Это не дома, это настоящие дворцы.

Мальчик с восхищением разглядывал высотку — от пандуса до шпиля и размышлял о том, как было бы здорово пожить в таком доме.

— Конечно — люди. А кто же ещё?

Серёжка подумал, что это наверняка какие-то особенные люди. Очень уважаемые, очень заслуженные. Ветераны Великой Отечественной войны, космонавты, хоккеисты…

— Давай, пошли. А то времени мало, — поторопил отец.

Времени у них действительно мало: поезд в Куйбышев уходил в восемь вечера. Там, в Куйбышеве, жила мамина двоюродная сестра, тётя Галя. К ней, отдыхать на целый месяц, отец и вёз сейчас мальчишку. Специально взял билеты через Москву, чтобы показать город. Обратно придётся ехать уже напрямик, через Харьков.

— Ой, пап, а я знаю эти ворота. Через них дяденька в фильме лазил.

— Какой дяденька?

— Ну, там такой фильм был… Где лев сокровище сторожил.

— Действительно, — папа, наконец, вспомнил, о каком фильме идёт речь. — Верно, эти ворота и снимали.

— Пап, а лев там будет?

— Обязательно будет: какой же зоопарк безо льва.

— А тигр?

— И тигр.

— А пингвин?

— Серёжка, не строчи, как пулемёт, сто слов в минуту. Помолчи чуть-чуть. Сейчас дойдем — и всё увидишь.

Но как можно помолчать, когда вокруг столько интересного?

— Пап, а почему здесь улица камнями выложена?

— Для красоты. Когда-то все улицы так мостили булыжником. Поэтому и называется — "мостовая".

— А почему не асфальтом?

— Потому что не умели асфальтом. Так, внимательно: переходим улицу.

Серёжка важно кивнул. Переход улицы в Москве — это серьезное дело, тут машин — видимо-невидимо. Идти надо только на зеленый сигнал светофора. И сначала посмотреть налево, а, дойдя до середины, — направо.

У билетных касс никакой очереди. Купили билеты, тут же отдали их контролёру и прошли в ворота. А за воротами Серёжка просто остолбенел: глаза разбежались. Прямо перед ним раскинулся большой пруд, в котором плавали настоящие лебеди — и белые, и чёрные. Справа вдоль аллеи стояли большие клетки, из которых доносилось разноголосое чирикание.

— Так, а ну-ка, прочти, что написано на этой табличке, — вывел его из задумчивости голос отца.

Серёжка улыбнулся снисходительной улыбкой взрослого человека. Букварь они прошли ещё к Новому Году, и по чтению у него — твердая пятерка.

— Лев. Тут написано: "Лев".

— Правильно. Значит нам — туда.

Туда — это налево, между прудом и забором, отделяющим зоопарк от улицы. Серёжке уже не так сильно хотелось ко льву, он бы с большим удовольствием посмотрел на птиц. Но сказать об этом мальчик не решился: это только девчонки всё время меняют свои намерения.

К счастью, очень быстро выяснилось, что в зоопарке интересно везде — куда бы ты не пошел. Не прошло и пяти минут, как Серёжка совсем забыл о тех клетках: потому что в пруду оказались фламинго. Настоящие розовые фламинго. Раньше Серёжка их видел только на картинках. А тут они стояли буквально в пяти шагах и, как ни в чем ни бывало, чистили свои розовые перья. Эх, если бы хоть одна птичка уронила хоть одно пёрышко около Серёжки. Он бы привез его домой и показал всем друзьям. Тот-то бы все удивились…

После фламинго пошли смотреть льва. Но это оказалось не так интересно. Лев, свернувшись в клубок, спал в дальнем углу вольера. Рядом с ним развалилась львица.

— Вот тебе и царь зверей, — печально говорит мальчишка.

— Львы тоже спать хотят. После сытного обеда, по закону Архимеда… Вас в детском саду спать укладывали? Тот-то.

Серёжка скривился. Послеобеденный сон в детском саду для него был хуже всякой пытки: спать днём мальчишка не умел и не хотел. Лучше бы прогулку подольше. Хорошо, что в школе спать не заставляют.

Ничего, было на что посмотреть и кроме льва. Например, на моржа. Серёжка думал, что моржи — маленькие, а оказалось — здоровые, размером с корову, а весом — так с целого быка, наверное. Только на самом деле это был вовсе даже и не морж, а моржиха по кличке Баронесса. И вздыхала она ещё так смешно: "Ух! Ух!" Совсем как человек. А ещё моржиха еду выпрашивала.

— Пап, давай ей яблоко дадим, — предложил Серёжка.

— Нет, яблоко мы дадим тебе, а моржа кормить не будем.

— Жалко тебе что ли? — расстроился мальчишка.

— Не говори глупостей. Мне яблока не жалко, но ей есть нельзя.

— Почему?

— Потому что там, где живут моржи, яблок нет. Это же северные животные. Им только рыбу можно кушать.

— Да она привыкла. Видишь, ей и яблок, и апельсины, и хлеб кидают — она всё ест.

— Ест. А потом что с ней будет — ты подумал? Кто-то весной крыжовник зелёный объел, а потом…

А потом Серёжке было плохо: и живот болел, и температура, и вообще… Чуть в больницу его не отправили. Нет уж, такого счастья он моржихе не пожелает, прав папа.

После моржа были орлы — скучные. Сидят себе на искусственной скале, нахмурились и думают о чем-то своём. Ноль внимания, кило презрения. Зато жираф, хоть и сверху, очень интересовался, кто это столпился около его вольера. А уж разные животные помельче — те прям не отходили от ограды. Кого-то Серёжке даже успел погладить, незаметно для папы. Вообще гладить было запрещено, потому что животные могут укусить. То есть, так написано, что могут укусить, но видно же, что они вовсе не злые, а добрые и кусать Серёжку не собирались.

Мальчишку прямо разрывало на части от любопытства: и постоять подольше у вольера хотелось, и интересно, а что там дальше? Дальше оказалось смешно. Большой вольер, а в нём ходила птица, похожая на журавля, но не журавль: журавлей Серёжка видел близко не один раз. Так вот птица эта так прикольно задирала ноги, что невозможно не расхохотаться.

— Пап, а кто это? — удивленно спросил мальчишка.

— Сам не знаю, — пожал плечами папа. — Кто ж это такая будет? Сейчас прочтем.

Ну да, на каждой вольере висели таблички с объяснением, кто здесь живет. Только для Серёжки они были высоковаты, а папе — в самый раз.

Отец неожиданно рассмеялся.

— Серёжка, это ж твоя знакомая. Ты ж у нас всё время «КОАПП» слушаешь?

Серёжка кивнул: эту радиопередачу он, и правда, очень любил. Только кто же эта птица: не сова — это понятно. Удод? Глупости, удод совсем другой…

Мальчишка умоляюще посмотрел на отца: мол, подскажи, никак не догадаюсь.

— Птица-секретарь, — пояснил папа.

Ну, кто бы мог подумать…

— Коапп, коапп, коапп, — закричал птице Серёжка. Та на мгновение остановилась, покосилась на мальчишку маленьким круглым глазом и снова давай ходить взад-вперёд вдоль дальней ограды. Не захотела разговаривать. Серёжка огорчился, но только на минуточку: в соседнем вольере резвились настоящие кенгуру. Играли, веселись, бегали вперегонки. Мальчишке очень хотелось увидеть, как у них малыши из сумки выглядывают. Только бегали кенгуру далеко, сумок не видно.

Словно услышав мальчишкины мысли, самая маленькая кенгуру вдруг подскочила к ограде в двух шагах от Серёжки. И застыла столбиком, настороженно глядя на людей темными бусинками глаз, только длиннющие уши подрагивали самыми кончиками.

— Не бойся, — неслышно прошептал Серёжка.

Кенгуру только ушами шевельнула: дескать, а я и не боюсь. Потом крутанула головой вправо, влево — и понеслась догонять подружек. Как бы сказал дедушка — только пятки засверкали.

— Жалко, — вздохнул Серёжка.

— Что — жалко?

— Что убежала кенгуру. Я её даже не разглядел…

— Ей страшно. Ты вон какой большой, а она — маленькая.

— Разве больших надо бояться?

— Если они злые и глупые — то надо, — лицо у папы стало мрачным.

— Разве я злой и глупый? — обиделся Серёжка.

Папа улыбнулся и потрепал сына по голове.

— Нет, конечно. Ты — добрый и умный. Вот только кенгуру этого не знает.

Серёжка тоже улыбнулся: он вообще не умел долго грустить. И подумал про себя, что будь он на месте кенгуру, то не стал бы пугаться, а потом вообще забыл обо всём на свете, потому что увидел, что впереди — слоновник.

Господин Шоавэ, старший надзиратель невольничьих бараков города Плошта, свою работу не любил. Вазюкаться с грязными рабами — небольшое удовольствие. Командовать осьмией городских стражников — куда как приятнее и почетнее, хоть и дохода часто приносит поменьше. Но карьеру в городской страже сделать не удалось: пару раз по молодости Шоавэ проявил нерасторопность и вынужден был навсегда распрощаться с мечтами о должности осьминия, не говоря уж о более почтенных должностях. Подался, было, в жупанскую дружину — но там тоже, как говорится, клёна не снискал: на жизнь деньжонок хватало, но не более того. Наперсник у жупана один, доверенных людей — два-три, а дружинников — с пару дюжин, и все хотят в наперсники, да в доверенные люди попасть. Идти на совсем уж вольные хлеба, в шайки авантюристов сомнительного толка, ему мешала врожденная осторожность: закончить свою жизнь с топором в башке ещё куда не шло, а вот в петле — это уж слишком. Да и в зубах какого-нибудь монстра помирать тоже не хотелось. Этим-то оторвам всё едино: что орков пограбить, что гробницу старую разорить, что драконьи сокровища присвоить, что своего брата, человека, на большой дороге обобрать до нитки. Шоавэ же всегда чтил законы и помнил, что можно, а что нельзя. И ещё — что нельзя, но можно, если очень уж нужно, и что нельзя не при каких обстоятельствах, потому что себе дороже.

Словом, помыкавшись в молодые годы, он на склоне жизни, к двадцати восьми веснам по имперскому счету, нашел, наконец, себе уважаемую и хлебную должность и исполнял обязанности старшего надзирателя городских невольничьих бараков вот уже третью весну. Исполнял старательно, потому и городские власти его жаловали.

Не пренебрегал обязанностью лично осмотреть всех рабов, что приводили в город более-менее серьезные купцы. Хоть в зной, хоть в проливной дождь, хоть в редкий в Плоште снег господин Шоавэ не покидал своего поста, пока последний раб не был занесен в таблички и определен в барак, а его хозяин не получал бумаги о том, что за принадлежащий ему живой товар город принял на сохранение, на какой срок и на каких условиях.

Сегодня, в одиннадцатый день до ладильских календ по имперскому календарю, ему пришлось распределять невольников, которые пришли с караваном почтенного Шеака, купца уважаемого и хорошо в этих краях известного. На сей раз, он привел караван из Итлены, сплошь люди, лишенные воли уже давно, а потому смирные и беспокойств страже не доставляющие. Позёвывая от скуки, господин старший надзиратель следил за процедурой, в конце которой его ожидал сюрприз. Когда список сданных рабов, заверенный специальной печатью, получил последний из купцов, к столику подошел один из наемных охранников.

— А сколько, почтеннейший надзиратель, стоит сдать под охрану раба тому, кто не входит в гильдию купцов?

— В полтора раза дороже, чем членам гильдии, почтеннейший. Стало быть, девять медных лориков за сутки.

— Это при обычном содержании. А если при строгом?

— Тоже в полтора раза дороже. Стало быть, полтора марета.

Наемник поморщился, понимая, что торговаться тут бессмысленно: не надзиратель цену назначает, город. Почесал затылок.

— Ладно, почтенный, оформи мне этого волчонка.

Из толпившейся неподалеку группы наемников к столу вытолкнули… мальчишку. Да, совсем небольшого мальчишку, весен десяти, не более того. Худющего, с выпирающими из-под кожи ребрышками и тоненькими коричневыми палочками рук и ног. Короткие штаны не доставали до колен, другой одежды на нём не было. Руки мальчонки на запястьях крепко стягивал кожаный жгут.

— И как его оформить? — поинтересовался Шоавэ. — На простое содержание, или на строгое?

— Пожалуй, хватит с него и простого. Вот бумага, которая свидетельствует, что я заплатил за него две дюжины ауреусов, да ещё марет в придачу. И, если мой раб потеряет свою товарную ценность, я желаю получить свои деньги в полном объеме. Равно, я не стану оплачивать ущерб, который он причинит, пока находится в распоряжении города.

— Э, почтеннейший, тут немножко другие правила. Ежели раб потеряет ценность по нашей вине — город платит. Ежели по собственной — извиняй. Может, он у тебя сейчас же на стенку головой бросится да и вышибет себе мозги. С чего это город тебе за такое платить должен? К каждому рабу я не могу поставить надсмотрщика, да и не зачем это.

Собеседник только тоскливо рукой махнул: всё одно правды не найдешь. Ему оставалось только положиться на порядочность господина Шоавэ и его подчиненных. Кстати, не такой уж хлипкой была эта надежда: господин старший надзиратель был не заинтересован в дурной славе вверенного ему заведения. Если купцы станут часто жаловаться на то, что их собственность в бараках приходит негодность, то вскоре здесь появится другой старший надзиратель.

Шоавэ еще раз окинул взглядом тщедушную фигурку и взялся за перо.

— Итак, вольный человек…

— Младший гражданин Меро, — подсказал наемник.

— Младший гражданин Меро, — перо забегало по бумаге, — оставляет в невольничьих бараках города Плошта принадлежащего ему невольника — человеческого ребенка мужского пола возрастом в десять весен, купленного за цену в две дюжины ауреусов и один марет, о чем свидетельствует бумага, выданная в городе Альдабре надлежащим порядком. Оставляет на обычное содержание сроком на…

Шоавэ поднял голову, вопросительно глядя на хозяина этой мелкой и костлявой собственности.

— Один день, почтенный.

— …сроком на один день. Денежное вознаграждение городу за содержание его невольника в размере девяти лориков означенный младший гражданин Меро вносит при составлении настоящей бумаги в полном объёме.

Шоавэ снова поднял голову, наемник выложил на стол перед ним стопку медных монеток.

— От имени города бумагу выдал старший надзиратель Шоавэ. Грамоте обучен?

— Читал ли ты поэмы божественного Рубоса, о почтенный надзиратель Шоавэ? — с невинным видом поинтересовался в ответ Меро. Его приятели дружно загоготали.

— Я скучный человек, почтенный. Мне некогда читать поэтов, я читаю только служебные бумаги.

— Жаль, почтенный. Рубос воистину достоин прозвища "божественный".

— Стало быть, младший гражданин Меро подписал бумагу сам. Свидетель со стороны города — младший надзиратель Тробок, — Шоавэ мотнул головой на стоящего за спиной плешивого дылду с перебитым носом. — Свидетель со стороны младшего гражданина Меро…

— Младший гражданин Шана. Он тоже читал божественного Рубоса.

Наемники вновь загоготали. Шана, хотя и был обучен вывести своё имя, грамоте совершенно не разумел, а из стихов был знаком только с гнусной похабщиной, которую самый пропащий человек устыдится публично признать своим творением. А уж записать эдакое на бумагу не придет в голову и с самого страшного похмелья.

— Отлично, — Шоавэ подтолкнул бумагу сидящему рядом писцу. — Сними копию.

Когда оба экземпляра были подписаны, и один из них исчез в кошеле наемника, тот развязал ремень на руках у мальчишки и толкнул его к господину старшему надзирателю. Шоавэ обернулся к помощнику:

— Этого в седьмой барак.

Тробок кивнул.

— Ступай за мной.

У входа в барак плешивый передал Серёжку другому надзирателю: толстому коротышке с пышными бакенбардами. Тот, отдуваясь и пыхтя, словно тепловоз, поволок мальчишку внутрь.

Этот барак ничем не отличался от своего собрата в прошлом городе: такой же длинный сарай, разделенный на загоны деревянными перегородками. Было душно, отвратительно воняло гнилой соломой и немытым человеческим телом. Коротышка шел впереди, выбирая нужный загон. Люди за перегородками не обращали на Серёжку никакого внимания. Большинство спало или пыталось спать, растянувшись на соломенных подстилках в самых разнообразных позах. Некоторые о чем-то негромко разговаривали, иные ходили из угла в угол своей клети. Для детей, как и в прошлый раз, был выделен отдельный загон, в котором оказалось с десяток мальчишек, большинство — немногим младше Серёжки. На новенького они сначала смотрели сонно и равнодушно, но едва спина толстого надзирателя скрылась из виду, как пятеро постарше сбились в кучу и жарко зашептались между собой, то и дело бросая в его сторону выразительные взгляды.

Стараясь не обращать на них внимания, Серёжка выбрал место, где солома казалась более свежей, постарался сгрести её побольше и прилёг. Устал в пути он не так уж и сильно, но за время, проведенное в неволе, уже успел крепко усвоить истину: есть возможность отдыхать — отдыхай. Неизвестно, когда такая возможность представится в следующий раз. Хорошо бы поспать. Только ведь не дадут…

— Эй, ты откуда такой?

Конечно, не дали.

Серёжка повернул голову. Рядом стоял один из той пятерки: мальчишка лет тринадцати, скуластый, черноволосый и смуглый. Чем-то похожий на Маугли из мультфильма.

— А тебе-то что?

— Ничего. Просто.

Не дожидаясь приглашения, мальчишка присел рядом. Серёжка повернулся к нему в пол оборота, опершись на правый локоть.

— Меня Риком зовут, — представился смуглый.

— А я — Серёжка.

— В зуж играешь?

— Во что?

— В зуж.

Рик протянул раскрытую ладонь, на ней лежали три костяных кубика с вырезанными на них точками. Одна, две, три… В общем, кубики как кубики.

— Не играю, — мотнул головой Серёжка.

— Брось, чего как маленький. Играем на мои сандалии. Выиграешь — берешь себе.

— А проиграю — что отдаю?

— Штаны свои.

— Ага, и голышом ходить? Я что, больной?

Вообще-то под шортами у Серёжки были ещё трусы, но это ничего не меняло. Мальчишка понимал, что играть с Риком нельзя: наверняка обманет.

— Я тебе тогда набедренную повязку дам, — пообещал Рик.

— Нет уж. Мне моя одежда нравится.

Серёжка отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

— Как знаешь, только не пожалей потом, — Рик отошел. Наверное, к своим товарищам.

Будут бить, в этом Серёжка не сомневался. Весь вопрос в том — когда? И как завяжут драку. Зачинщиков наказывают, а испытать на себе розгу или кнут, ясное дело, добровольно никто не хочет, в том числе и Рик с его дружками. А ему нужно здесь продержаться всего сутки. Может, и обойдется без драки. Только вряд ли.

В прошлый раз по центральному проходу всё время расхаживал караульный стражник, постоянно наблюдая за рабами. А этот толстый боров сразу почесал наружу. При таком карауле можно успеть впятером отметелить одного раньше, чем снаружи поймут, что в бараке происходит что-то неладное.

Мальчишка перевернулся на другую сторону и сквозь ресницы стал наблюдать за потенциальными противниками. Те, как ни в чём не бывало, играли в кости и, казалось, не обращали на новичка никакого внимания. Усталость брала своё, хотелось спать, но Серёжка крепился. Прошло примерно полчаса. Пару раз за это время в бараке появился надзиратель — прошелся из конца в конец, лениво поглядывая по сторонам, и снова скорее на улицу. Решив, что нападения в ближайшее время не ожидается, мальчишка хотел уже сдаться сну, но в этот момент, бросив игру, вся пятерка осторожно двинулась в его сторону.

Серёжка моментально вскочил на ноги.

— Вы чего?

— Сейчас узнаешь, чего! — пообещал стоящий напротив белобрысый коротко остриженный парнишка и тут же ударил ногой. Почти машинально Серёжка ушел вправо, подхватил ногу нападавшего левой рукой за щиколотку и дёрнул её вверх. Тот полетел на пол вверх тормашками.

— Ага!

На него ринулись кучей. И зря: только помешали друг другу. А Серёжка успел схватить одного из врагов за одежду и провести бросок с упором стопы в живот. Виорелу Петревичу наверняка бы понравилось: описав дугу, подросток глухо шмякнулся на солому, а сам Серёжка успел вскочить на ноги, раньше, чем кто-то из нападавших, отшатнувшихся от взмывшего в воздух дружка, понял, что произошло. Первым опомнился Рик, бросился в атаку, пытаясь ударить кулаком в голову — и налетел на бросок через плечо. Двое оставшихся и поднявшийся с пола белобрысый чуть отступили.

— Пятеро на одного — не честно, — переводя дух, выдохнул Серёжка.

— Не честно. Ха! — их уже снова было пятеро, только теперь они постарались взять наглого малыша в кольцо.

Отбиться в окружении нечего было и думать. Поэтому мальчишка неожиданно сам бросился на белобрысого предводителя. Тот растерялся, позволил сблизиться, а дальше задняя подножка и выход на болевое удержание.

— Руку ему сломаю, если сунетесь, — заорал Серёжка ошеломленным противникам.

— Ва-а-а-а… — белобрысый от боли зажмурил глаза, изогнулся всем телом, но не мог вырваться из капкана. Хотя он и был намного сильнее своего победителя, но закон рычага — он и в чужом мире закон рычага.

Потеряв вожака, ватага в беспорядке отступила. А в следующее мгновение в клеть, размахивая плёткой, ворвался толстый надзиратель.

— Прекратить!

Серёжка не только прекратил, но и успел откатиться в сторону, так что удар пришелся только по белобрысому. Один из хвостов плётки рассёк тому лицо, подросток схватился за него обеими руками и аж замычал от боли.

Бить второй раз толстяк не стал. Вместо этого рявкнул:

— Кто зачинщик?

— Он! Он!

Четыре руки тут же вытянулись в Серёжкину сторону. Остальные обитатели клетки, малышня, ещё в самом начале боевых действий расползлись по углам и теперь оттуда таращили широко раскрытые от испуга глаза, боясь проронить хоть слово.

Успевший встать на ноги, Серёжка только передёрнул плечами. Доказать, что он не виноват было сейчас ещё труднее, чем когда Меро обвинил его в порче ремня. Проще говоря — невозможно.

— Ну-ка, пошли! — поманил мальчишку надзиратель.

Серёжка поплелся к выходу. Сокамерники злобно смотрели ему вслед. Только белобрысый предводитель всё ещё лежал на полу, закрыв лицо руками и тихонько поскуливая. Между пальцами сочилась кровь.

— Шагай, шагай! — толстяк нарочито ткнул Серёжку в шею. — Сейчас с тебя шкуру спустят — будешь знать, как драки устраивать.

Господин Шоавэ и вправду был скучным человеком: не читал ни поэтов, ни философов. Но своё мнение о смысле жизни он имел, и состояло оно в том, что человек — не более чем щепка на волнах судьбы. Если понесет течением — то уж, дёргайся, не дёргайся, — от тебя ничего не зависит. Пока течение не ослабнет, никуда от него не денешься, так что лучше запастись терпением.

То, что с парнишкой, которого сдали в барак наемники, будут проблемы, старший надзиратель почувствовал едва понял, к чему клонит Меро. С наемниками вообще почти никогда без проблем не обходится. И рабов у них обычно не бывает, а любой необычный раб — всегда проблема.

И всё же была у господина Шоавэ маленькая надежда, что всё обойдется: один день — не такой уж и большой срок. Но, не обошлось. Вот вам, пожалуйста: драка в бараке. По-хорошему, первым делом следовало бы выдрать жирного Хасла, за то, что допустил дело до драки. Наверное, опять торчал снаружи, вместо того, чтобы бдеть. Известно доподлинно, что рабы — животные нрава скверного, склонные ко лжи и буйству. Поэтому должны они всё время чувствовать над собой карающую длань. Если стражник постоянно следит за тем, чтобы никто не осмелился нарушать порядок, так лишь самые злокозненные мерзавцы только и осмеливаются. А вот если стражник своим долгом пренебрегает, то пропадает страх и на бунтарство тянет даже смирных невольников.

Хасл, конечно, своё получит, не первый уже у него промах. Но — не сейчас. Сначала надо было разобраться с зачинщиком драки.

— Давай его сюда, — скорбно вздохнув, потребовал господин старший надзиратель.

Тробок втолкнул в кабинет собственность наемников. Шоавэ ещё раз оглядел мальчишку. Кожа да кости, в чём душа держится. Только вот взгляд… У рабов глаза обычно потухшие, а у этого ишь сверкают…

— Ты начал драку?

— Один с пятью? Господин думает, что мне надоело жить?

— Надзиратель ясно сказал, что драку начал ты.

Мальчишка только плечами передёрнул. Умный. Хочет ведь сказать, а держит себя в руках. Чувствуется, этого волчонка наемники воспитывали на совесть, хотя следов от плети на спине что-то не видно.

— И потом, хоть их было пятеро, а ты один, но, когда пришел надзиратель, ты не был побежденным. Почему?

— Мне повезло.

— Только повезло? — тон старшего надзирателя не оставлял сомнений, что если мальчишка не будет честен, то ему придётся туго.

— Не только. Я ещё немного умею драться… господин.

От Шоавэ не укрылось, что слово «господин» мальчишка произносит после маленькой паузы, словно сам себе показывая, как он сопротивляется. Совершенно ясно, что рабом он стал совсем ещё недавно. Всё интереснее и интереснее.

— Немного? Их было пятеро и они старше тебя.

— Когда они нападали, то не думали, что я стану сопротивляться. И потом, они не умеют драться. Даже немного.

Господин Шоавэ довольно откинулся на стенку.

— Знаешь, что полагается тому, кто устроит драку? Порка, и очень серьёзная. Тебе достанется пять дюжин розог.

А вот сейчас мальчишка просто обязан был испугаться. Пять дюжин розог сделают его лежачим на несколько дней. Но никаких признаков охватившего раба ужаса господин старший надзиратель не заметил. Да, мальчишка побледнел — но и только.

— Но я могу и поверить тебе, если ты мне честно скажешь, зачем ты нужен наемникам.

И снова господин Шоавэ ошибся — да ещё и как. Он рассчитывал увидеть на лице мальчишки облегчение, а увидел изумление. Да ещё такое явное, что ошибки быть никак не могло. Что ж за странный такой мальчик?

— Они хотят продать в гладиаторскую школу в Толе… господин.

— Таких малышей ланисты не покупают.

— Я полагаю, они об этом знают.

Шоавэ задумчиво поскреб голову, не обратив даже внимания на то, что дерзкий мальчишка ухитрился проглотить почтительное обращение.

Всё было правильно. Мальчишка слишком мал, чтобы попасть в гладиаторскую школу, но для такого можно и сделать исключение. Во всяком случае, предлагать ланисте этого сорванца точно не стыдно.

Туманные намерения в голове господина старшего надзирателя сложились в конкретный план.

— Я не стану торопиться с твоим наказанием. Подождешь до завтра — никуда не денешься. Тробок, надень ему на руки и на ноги оковы, а потом брось в черный барак — в третью камеру.

— В третью? — переспросил помощник, — Господин, но ведь там же…

— Вот-вот, к нему и брось, — усмехнулся Шоавэ. — Не сожрёт, он не детьми питается.

К кандалам Серёжка отнесся спокойно: в плену как в плену. А вот разговор о ком-то в третьей камере внушал глухую тревогу. Воображение рисовало заросшего бородой узника, утратившего разум. Что-то среднее между старым аббатом из "Графа Монте-Кристо", фамилию которого Серёжка давно забыл, и просидевшим много лет на необитаемом острове боцманом Айртоном из "Таинственного острова" Жюля Верна.

Немудрено, что в камеру он входил с опаской, медленно, но тут вмешался охранник, сильно толкнув мальчишку в шею и сразу захлопнув за ним дверь. Звеня цепями, Серёжка вылетел на середину помещения и огляделся. Камера оказалась просторной: метров шесть в длину, вдвое меньше в ширину, да и в высоту — тоже метра три. А в дальнем углу сидело настоящее чудовище — дикая помесь ящера и кенгуру. Ростом, наверное, с Балиса Валдисовича, с толстенными задними и тонкими передними лапами и чешуйчатой кожей грязно зеленого цвета, покрытой бурыми пятнами. Удивительно нелепо смотрелась на нём широкая кожаная юбка, немного не доходившая до коленей. Голова монстра была непропорционально маленькой, с вытянутой вперёд мордой, как у колли или ежа. Серёжку чуть не затошнило при виде мясистых толстых губ и крупных раздувающихся ноздрей. Не прибавлял красоты и протянувшийся ото лба до затылка костяной гребень.

На мгновение мальчишка застыл не в силах ни оторвать взгляда от обитателя третьей камеры, ни пошевелиться. Из этого оцепенения он вышел, перехватив взгляд чудовища. Маленькие глазки осматривали его так же настороженно и внимательно, как и смотрел на сокамерника сам Серёжка. Несколько мгновений они испытующе глядели друг другу в глаза, а затем ящер приподнялся и подвинулся к стенке, слово уступая мальчишке место. При этом Серёжка заметил, что за правую заднюю лапу чудовище приковано к стене толстенной цепью. Или ногу? Нет, такую лапу ногой не назовешь. Не даром, что и цепь была раза в три, наверное, толще, чем на Серёжкиных кандалах.

Вообще-то, присесть рядом с ящером было удобно: всю солому, кстати, намного более свежую, чем в бараке, сгребли в этот угол, никакой мебели в камере не имелось, даже табурета. Только голый каменный пол. Но и приближаться к этой махине было страшновато.

— Это ты мне место уступаешь? — поинтересовался Серёжка, пытаясь казаться спокойным и независимым. Получилось не очень убедительно: голос от волнения предательски дрожал.

Ящер утвердительно кивнул. Потом ещё показал рукой на солому. Или передней лапой. Не важно, смысл был ясен: садись, мол, и двоим места хватит.

"Не сожрёт, он не детьми питается", — вспомнил Серёжка слова охранника и пошел вперёд. Сердце бешено колотилось в груди, но мальчишка заставил себя не показывать волнения. Подошел и сел рядом, привалившись спиной к стене и положив ладони на острые колени. Повернув голову до боли в шее, бросил взгляд на ящера — тот смирно сидел рядышком. Похоже, и вправду никакой опасности для Серёжки в нём не было. Вот уж смешно: лучше оказаться в одной камере с ящером, чем с человеком.

— Значит, ты понимаешь, когда я говорю? — полюбопытствовал мальчишка.

Утвердительный кивок.

— А сам говоришь?

Отрицательный кивок.

— А почему?

Ящер открыл рот, показав множество мелких белых зубов, и на Серёжку обрушилось жуткое шипение, будто игла включенной на полную мощность радиолы загуляла по волнистой прокладке, которую надо ставить под пластинку. Непроизвольным движением мальчик зажал уши руками. Почти тут же шипение смолкло. Серёжка отпустил руки — тишина.

— Только шипеть можешь? — догадался мальчишка. Ящер подтвердил верность догадки новым кивком.

Серёжки вспомнились книги про старые времена, как наказывали бунтовщиков. Многим вырывали языки, и они на всю жизнь оставались немыми. Может, и этого ящера постигла та же участь?

— Тебе что, язык вырвали?

Сокамерник как-то совсем по человечески вытянул вперёд шею и высунул изо рта язык: тонкий, длинный и раздвоенный на конце, как у ужа.

— Значит, просто не можешь говорить, — подвел итог Серёжка. Как всё сложно в этом мире: в сказках если зверь всё понимает, так он и разговаривает, а тут соображать может, а говорить — нет.

Ящер снова кивнул. Вид у него был какой-то унылый и совсем не страшный. Конечно, мало радости, когда тебя держат на цепи в каморке.

— А ты давно тут сидишь? — поинтересовался мальчишка.

В ответ ящер вытянул в сторону мальчишки руки, с растопыренными пальцами. Ну, не лапы же. Пальцев на каждой руке было по пять, большой отведен в сторону, совсем как у человека. Один палец ящер поджал.

— Девять дней? — на всякий случай переспросил Серёжка.

Ящер кивнул.

— А почему тут, а не со всеми?

И тут же мальчишка пожалел о своём любопытстве. В самом деле, разве можно объяснить, почему тебя посадили в отдельную камеру, если не умеешь говорить? Оказалось можно. Ящер распластался на полу, так, чтобы его голова оказалась у самых Серёжкиных ног, а затем, ухватив мальчишку за лодыжку, потянул его на себя.

— Ты чего? — вскрикнул Серёжка, вскакивая на ноги.

Ящер поставил Серёжкину ступню себе на гребень и отпустил.

— Я-то тут при чём? — изумился мальчишка, убирая ногу. — Да я тебя вижу в первый раз в жизни. И сам в плену…

На этом месте он прервался, догадавшись, что могла бы значить эта пантомима.

— Ты тоже попал в плен?

Уже успевший подняться с пола ящер утвердительно кивнул.

— Только ты в следующий раз предупреждай, когда решишь что-то показывать. А то я чуть не испугался.

В ответ послышалось краткое шипение, которое можно было истолковать, как знак согласия.

— О чем бы тебя ещё спросить? Или хочешь, я расскажу тебе про себя?

Утвердительный кивок в ответ…

— Не понимаю, что это означает, почтенный Шоавэ. Я прихожу забрать своего раба, а меня заставляют идти в твой кабинет. Не кажется ли тебе, что ты относишься ко мне неподобающе? Да будет милостива ко мне Нимэйн, я никогда не пренебрегал заслуженной местью тем, кто позволял себе чинить мне обиды.

Меро действительно был зол. Корабль в Толу отплывал с вечерним приливом, и лишним временем наемник не располагал. Но господина старшего надзирателя, казалось, его гнев нисколько не обеспокоил.

— Нам надо с тобой побеседовать, почтенный Меро. И, мниться мне, что ты будешь доволен тем, что разговор произойдет здесь, с глазу на глаз, а не во дворе, где его могут услышать посторонние люди.

— Разве у меня с тобой есть общие дела, которые нужно скрывать от людей?

Шоавэ улыбнулся одними губами.

— Любые дела лучше скрывать от посторонних людей. Так спокойнее жить, ты не находишь, почтенный?

— Я нахожу, что ты злоупотребляешь моим вниманием, почтенный.

— Ну что ты, и в мыслях не было. Впрочем, если ты желаешь, я сразу перехожу прямо к делу.

Взгляд наемника не оставлял сомнений: именно этого он и желает.

— Твой раб вчера учинил в бараке драку. Его уличает почтенный надзиратель Хасл, следивший за порядком в бараке. Сам мальчишка, конечно, всё отрицает, но ты же понимаешь, слово раба ничего не стоит перед словом младшего гражданина.

Меро еле сдержался от досадливого плевка на пол. Зачинщика драки так награждают плетьми так, что после этого он пару дней лежит пластом. Брать в море такого раба — безумие, тем более — ребенка. Н-да, верно говорят, что не приносит прибыли занятие чужим трудом. Работорговец из Меро — как из Шаны стихотворец. Самое время подсчитывать убытки. Но кто-то за это сегодня ответит.

— Кажется, мне тоже хочется сказать несколько слов этому надзирателю.

— О, я совсем не против этого. Но, как ты понимаешь, это не отменяет того, что я всё равно должен буду подобающе наказать твоего раба.

— Что значит — «буду»? Разве ты его ещё не выпорол? — удивлению наемника не было предела.

— Представь себе — нет. У меня были некоторые сомнения в том, что он заслуживает этого наказания. Видишь ли, я не в восторге от того, как Хасл несет свою службу. Вполне возможно, что он что-то напутал. Словом, окончательного решения я пока ещё не принял.

Меро почесал в затылке. Так нагло денег у него уже давно не вымогали.

— Ты рассчитываешь на мою благодарность, если эти сомнения перерастут в уверенность?

— Ни коим образом, почтенный, ни коим образом. Я не могу себе позволить, чтобы пошла слава о том, что я руководствуюсь не законами, а благодарностью.

— Тогда я не понимаю, зачем ты меня пригласил? — наемник был окончательно сбит с толку. Надзиратель снова улыбнулся.

— Я хочу тебе предложить сделку.

— Сделку?

— Именно. Я хочу тебе продать невольника.

— Я не купец и не торгую невольниками.

— Разве? Мне известно, что этого мальчишку ты хочешь продать в гладиаторскую школу.

— И что с того?

— А то, что он слишком мал. Ни один ланиста, ни один хозяин школы не купит этого сопляка. Если, конечно, у него нет причин пойти навстречу продавцу. Раз у тебя купят малыша — значит, пойдут тебе навстречу. А раз так — то купят и ещё одного раба. Где один, там и два.

— И что ты хочешь мне всучить? Ещё одного молокососа или старую развалину, которая вот-вот сдохнет?

— Ну, не надо меня так обижать, почтенный. Нет, товар я тебе предлагаю самый качественный. Вот послушай. Недавно с караваном в наш город прибыл один торговец невольниками, уважаемый и почтенный человек. Да вот беда — расхворался в дороге. Лечили его, лечили — не помогло. В общем, с додекаду назад помер он, в царство Аэлиса, стало быть, отправился.

— Да мне-то что до этого купчишки? — каждым вопросом Меро демонстрировал своё недовольство, но Шоавэ этого, казалось, не замечал.

— Что ж ты такой нетерпеливый, почтенный? Слушай спокойно, всё поймешь. Итак, согласно закону, его невольники были проданы с торгов, а вырученные за них, город в течение трех лет может выплатить законным наследникам, буде таковые за ними обратятся.

— Я что, похож на его законного наследника?

— Совсем не похож. Дело в другом: одного невольника мы так и не продали — спроса нет. А вот тебе он как раз пригодится.

— Ага, сплю и вижу: как бы этого раба прикупить, — ухмыльнулся Меро. — Только вот не могу понять, зачем он мне нужен, если его никто покупать не хочет.

— Так в городе-то он зачем? Он же ящер, нечка.

— Троглодит вонючий что ли?

— Нет, другой какой-то. Вонять не воняет, но говорит как вейты или лизиды не умеет, только шипит. Зато нашу речь отлично понимает, на морритском, конечно. Где уж покойный такую зверюгу отыскал — понятия не имею. Смекаешь?

Меро смекал. Ни одной арены на всём Лакарском полуострове не существовало: не приживалось это развлечение. А вот к северу от Внутреннего Моря затравить нечку — одно из любимых удовольствий. Понятно, почему немой ящер никому не нужен в Восьмиградье — непонятно, к какому делу его можно приспособить. Но там, куда направлялся наемник, спрос был обеспечен. Предлагаемая надзирателем сделка выглядела честной — если, конечно, честной будет цена.

— И во сколько же мне обойдется этот ящер?

— Не дорого. Дюжину ауреусов.

— Всего?

— Всего.

— А в чем подвох?

— А нет подвоха, — улыбнулся Шоавэ.

— Я, почтенный, не вчера родился. Если совершенно незнакомый мне человек лезет из кожи вон, чтобы мне было хорошо — я опасаюсь.

— Чего?

— Того, что за это придется очень дорого заплатить. Мне.

— Ты мудрый человек, почтенный.

— Я — осторожный человек, — Меро особо выделил голосом слово "осторожный".

— Это тоже хорошее качество. А если я скажу, что рассчитываю на твою благодарность в размере пары гексантов — это тебя успокоит?

Теперь всё вставало на свои места. Господин старший надзиратель собирался по крупному помаслить руки на этой сделке. Естественно, с купцом бы у него такой номер не прошел. Соглашаться? Не соглашаться?

— Так что, почтеннейший? Мне сказать, чтобы приготовили розги для порки твоего невольника? Или послать за бумагой?

— Скажи, почтенный, а что ты будешь делать, если после покупки ящера я передумаю оказывать тебе благодарность?

— Кель да благословит твою ловкость, почтенный. Я же принесу жертву злопамятной Нимэйн, ибо, клянусь, подобно тебе никогда не пренебрегал заслуженной местью.

Меро криво усмехнулся.

— Ручаюсь, ты не всегда был надсмотрщиком.

— Верно, было время, и я продавал свой топор.

— Что ж, своего брата обманывать грех, — принял решение наемник. — Ладно, посылай за бумагами. Можешь рассчитывать на мою благодарность.

— Я не сомневался в твоём здравомыслии, — Шоавэ взял пару свитков со стоящего в углу низенького столика. — Бумаги уже приготовлены, всё честь по чести.

— Однако, — с уважением пробормотал Меро, рассеянно крутя в руке бронзовое писало. — Всё-то ты предусмотрел, почтенный. Честное слово, будет жаль, если ты меня обманываешь.

— Никакого обмана, почтенный, вот увидишь. Так, эту бумагу — мне, эту — тебе. Стало быть, изволь оплатить дюжину ауреусов.

Сняв с пояса кошелёк, Меро отсчитал требуемую сумму. Шоавэ смахнул монеты в денежный ящик, запер его на ключ и предложил:

— А теперь пошли, посмотришь на свою новую собственность.

Собственность ожидала наемника во внутреннем дворике. Ящер и впрямь был неизвестной породы: почти семи песов росту, с массивными ногами и мясистым длинным хвостом, но непропорционально худыми руками и маленькой уродливой головой на длинной шее. Не смотря на это, нечка производил впечатление тяжести и мощи, и стоящий рядом Сергей поэтому казался особенно маленьким и хрупким.

— Запомни, Шипун: господин Меро — твой новый хозяин, — обратился к ящеру старший надзиратель. — Понятно тебе?

Нечка выразительно кивнул головой. Хотя среди аборигенов Лакарского полуострова этот телодвижение исстари считалось отрицанием, наемник не сомневался, что ящер понял как надо.

— Это его так зовут? — поинтересовался Меро у старшего надзирателя. Тот объяснил:

— Это мы его тут так прозвали. Говорить не может, шипит только. Вот потому и Шипун. Или — Шипучка, как кому нравится.

— Понятно. Оковы в цену входят?

Мощные ноги ящера, оканчивавшиеся трехпалыми ступнями с толстыми тупыми когтями, были скованы бронзовой цепью.

— Да, это специально для него сделано.

Меро ещё раз задумчиво оглядел покупку.

— Никогда не видел таких. Что он жрёт-то хоть?

— Всё что попало: овощи, рыбу. Наверное, и мясо сожрёт, только, кто ему даст. Мы тут рабов мясом не кормим.

— Ясно… Значит так, Шипун. Сейчас идёшь со мной и с ним, — Меро указал на мальчишку, — в порт, на корабль. И чтобы никаких мне…

Наемник запнулся, подбирая слово. Так и не подобрав, закончил:

— Иначе будешь наказан. Всё!

И, повернувшись к мальчишке, добавил:

— И ты пошел! И тоже чтобы без глупостей.

Невольники направились к воротам, а Меро, задержавшись, сунул в руку старшего надзирателя пару больших монет.

— Благодарю, почтеннейший, что ты предложил мне эту сделку. Похоже, это и вправду удачная покупка.

— Уверяю, почтеннейший, ты ещё не раз вспомнишь меня с благодарностью, — ответил господин старший надзиратель, отработанным движением пряча подношение в кошель. Кто-то из его подчиненных, заметив движения начальника, горестно вздохнул: видать, крупный куш сорвал почтенный Шоавэ. Не меньше пары ауреусов. Эх, дожить бы до того времени, когда и самому будет такая благодарность по чину.

Впрочем, Меро меньше всего думал о надзирателях. Догнав в воротах своих невольников, он потащил их в порт: до отплытия корабля оставалось совсем немного времени.

— И тоже чтобы без глупостей, — сказал Меро.

Именно «глупость» и была на уме у Серёжки. Убежать от наемника в большом городе легче, чем посреди дороги. Кандалы с него сняли перед тем, как вывести из барака. Руки, ноги свободны, голова соображает — чего ещё надо. К сожалению, с этой идеей сразу пришлось расстаться: за воротами на площади Меро поджидали двое дружков: Шана — тот, что хотел бить Анну-Селену, и ещё один, имени которого Серёжка не запомнил.

— Вот тебе, мужик, и пиво к рыбе, — удивленно воскликнул Шана, увидев Шипучку. — Меро, это что ещё за зверюга?

— Пришлось взять с собой, чтобы избежать боле крупных неприятностей, — скривившись, объяснил наемник. И неожиданно грубо дернул Серёжку за плечо, разворачивая к себе, а затем, ухватив за подбородок, поднял ему лицо вверх.

— Что за драку ты там устроил, волчонок?

Ящер возмущенно зашипел.

— Заткнись, скот! — раздраженно бросил ему наемник, и снова уставился в лицо мальчишки злыми глазами. — Ну!

— Я не устраивал драки… господин Меро, — сердце у Серёжки отчаянно билось, словно хотело вылететь из груди, но он старался держаться спокойно. — На меня напали — я защищался.

— Мог бы и не защищаться, — недовольно буркнул хозяин.

— Господину нужен раб, который позволяет другим рабам себя обижать?

Меро отпустил Серёжкин подбородок и громко расхохотался. Дружки присоединились к своему командиру.

— Молодец, волчонок, — наемник одобрительно потрепал мальчишкины вихры. — Ладно, наказывать не стану — безвольная сопля мне и впрямь не нужна. Только смотри, не зарывайся. Начнёшь борзеть — шкуру спущу. Понял?

— Понял… господин Меро.

— То-то, — наемник снова повернулся к Шипучке. — Тебя, ящерица, это тоже касается. Ишь, кожу драконью надел. А знаешь, сколько стоят сапоги из драконьей кожи? А куртка?

Ящер издал недовольное короткое шипение.

— Заешь, значит… Так вот, не понравишься — продам тебя кожевникам на шкуру.

"Зверьё!" — неслось в голове у Серёжки. — "Сволочи! Фашисты! Опоновцы! Он же живой и всё понимает!"

— Не надо, — непроизвольно вырвалось у мальчишки. Наемники удивленно повернулись к нему. — Не надо Шипучку на шкуры, — уже тише попросил мальчик.

— Вот, картина, — осклабился Шана. — Меро, да он ненормальный какой-то. То девчонку эту дохлую защищал, теперь нечку. Слышь, может с тебя самого шкуру вместо него содрать?

Серёжка задохнулся, вопрос был из тех, на которые лучше не отвечать.

— Не, — предположил второй наемник, — он, наверное, изонист.

— Точно, изонисты любят всяких тварей с людьми ровнять.

— Пасти закройте, — Меро произнес эту фразу негромко, но таким тоном, что наемники моментально умолкли. — И теперь, прежде чем вякать, думайте, что говорите.

В чём была причина гнева командира наемников Серёжка так и не понял, но разразился он как нельзя кстати: до самой пристани охранники угрюмо молчали. "Хоть они и вольные, а Меро гоняет их не меньше, чем меня", — горько усмехнулся Серёжка. Радости не было, была сильная досада, что ему не удалось предпринять попытку побега. Несмотря на угрозы, попытаться всё же стоило. А теперь всё: с корабля не убежишь, а там, куда они направляются, бежать смысла уже нет. Оставалось только сидеть и ждать, пока старшие найдут его и спасут из рабства. Серёжку очень злила собственная беспомощность, неспособность ничего совершить для своего освобождения, но он понимал, что если попытается освободиться самостоятельно, то сделает себе только хуже. Значит, как это не противно, нужно терпеть и ждать.

— Хорош зайча! Вкусен!

— Ага, знатный зверюга!

— Нагулял жирок-то за весну…

— А как Гвидерий его с одной стрелы уложил!

Риона тоскливо оставила миску, не съев и половины. Гречишная каша с зайчатиной и вправду была очень вкусной, но аппетит у девочки пропал уже давно.

— Ты чего не ешь? — поинтересовался вожак разбойников.

— Мне не хочется. Я спать лягу.

Она прилегла на шкуры, расстеленные сразу же за бревном, на котором у костра сидели наёмники, и прикрыла глаза.

Джеральд недовольно нахмурился.

— Слышь, Кебе, а ты со своими травками не перестарался? Что-то совсем девчонка вялая стала.

— Я делаю всё как нужно, рив Джеральд.

— Да? Смотри у меня…Если по твоей милости мы не довезем её живой и останемся без денег…

— Если ты мне не доверяешь, то можешь давать ей снадобья самостоятельно, — обидчиво заявил юный чернокнижник. — Учитель тебе объяснил, как это делается, верно?

— Поговори ещё, — повысил голос Джеральд. — Да я ни за какие сокровища мира не стану заниматься вашими колдовскими штучками.

— Джер, давай-ка по кружечке пива пропустим, — предложил Оудин. — Всё-таки, удачно горы перейти — это дорого стоит. Будет что сыну рассказать.

— Сына сперва ещё зачать надо, — наставительно произнёс Гронт.

— Это дело не хитрое, — усмехнулся Гвидерий. — Главное, чтобы баба была правильная.

— То-то ты столько лет правильную бабу найти не можешь, — подколол приятеля Оудин, — всё выбираешь и выбираешь. А моему-то Оудику в конце месяца яблок уже три года исполнится.

— Силён, — крякнул Гронт, — такой молодой, а у него уже сын ползает.

— И ползает, и бегает, и ломает то, что под руку попадётся. Вот вернусь — займусь воспитанием, бабы ж не понимают, как мужика воспитывать надо.

— Точно, — поддержал северянин, — в этом деле бабы без понятия.

— Ты лучше ещё одного сына заделай, — с хохотом предложил Арвигар.

— С удовольствием. Хоть сына, хоть дочку. Свои любые хороши.

Разговор о бабах мог бы затянуться и до полуночи, но — не судьба. Джеральд как раз полез за бочонком пива, когда его внимание привлекла тень, мелькнувшая где-то на границе видимого пространства. Не подавая виду, наемник внимательно огляделся. Определенно, враги были уже близко.

— Вляпались, — произнес он на толийском. — Оружие тихо подбираем. Кебе, не высовывайся. Оудин, девчонку охраняй.

— Ясно.

В следующее мгновение склон огласился дикими воплями. Вооруженные короткими мечами, орки ринулись на путников со всех сторон. Но застать наемников врасплох им не удалось. Джеральд, Гронт, Додецимус и Арвигар образовали широкую дугу, преграждающую путь к костру. Особенно сложным препятствием оказался Гронт, двумя первыми ударами смахнувший голову двух ближайших орков: от его страшной секиры их хлипкие кожаные щиты защитить не могли. Остальные наёмники тоже не зевали. Оудин, одним прыжком перепрыгнув и бревно, и проснувшуюся в ужасе Риону, пронзил ближайшему орку гладием грудь, и тот рухнул к его ногам, захлёбываясь кровью. Джеральд всадил свой меч врагу в горло. Гвидерий оставшись у костра, стрелял из лука, поддерживая товарищей. Две стрелы — два дохлых нечки.

Нападавших было не так уж много: не больше трёх дюжин. Вооруженные плохонькими железными и бронзовыми короткими мечами, да щитами из толстой кожи, они явно не рассчитали своих сил. Ещё минута, и враг бы позорно бежал, растворяясь во тьме предгорий, но… Раненый орк, распростертый у ног Оудина с силой вонзил свой меч в ступню человека, пригвоздив её к земле. От боли наемник на мгновение замер, и другой орк резким ударом меча вспорол ему живот. Человек рухнул перед орком на колени, и тот завершил расправу, быстрым взмахом разрубив горло. Риона, увидевшая, как совсем рядом брызнула тёмная тугая струя крови, пронзительно завизжала. Гвидерий уже развернулся в эту сторону, но его опередил Кебе. С вытянутых рук юноши сорвались две мерцающих серебристых стрелы — и убийца Оудина бездыханным упал на тело своей жертвы. Остальные, увидев мага, отступили. Где-то в темноте раздался глухой щелчок и Гвидерий с ужасом увидел, как, разорвав одежду, из спины юного волшебника вышел наконечник арбалетного бельта. В отчаянии лучник выстрелил на звук, не очень веря в удачу. Но громкий вскрик принёс весть о том, что в кого-то он всё же попал.

Раздумывать было некогда. Бросив лук на землю, толиец перескочил через бревно и скрестил меч с пришедшим в себя орком. Всадив клинок на всю длину под челюсть первому врагу, он тут же вытащил меч, ожидая новой атаки, но её не последовало: орки бежали, потеряв больше половины бойцов. Гвидерий кинулся в темноту вслед за ними.

— Назад, дурак! Быстро назад! — заревел Джеральд.

Но лучник не проявил послушания и скрылся во тьме.

— Гронт, ты командуешь. Не отходите от костра. За девку отвечаешь головой, — бросил Джеральд и ринулся вслед за Гвидерием. К счастью, долго искать его не пришлось. Лучник возвращался к костру, таща в правой руке здоровенный склот.

— Арбалетчик у них был…

— Рожу тебе начистить, — почти без гнева сказал Джеральд. — А если бы тебя прикололи тут в темноте?

— А если бы нас у костра расстреляли, как куропаток? Луки и арбалеты — это моё дело Джеральд, верно? Мы ведь так уговаривались?

— Верно, — сквозь зубы признался всё ещё злой Джеральд.

Как бы там ни было, но поступке Гвидерия не было неподчинения, ругать его было не за что.

Они вернулись к костру, где наемники уже пришли в себя после боя. Гронт перевязывал грязно ругавшемуся Додецимусу рану на бедре. На самом деле меч орка только легонько порезал мышцы, но старший гражданин отличался неприличной для наемника чувствительностью к боли. Оудин и Кебе лежали рядом на шкурах. На перерезанном горле толийца кровь уже начала спекаться чёрной коркой, а из вспоротого живота выглядывали внутренности. Чернокожий волшебник ещё дышал, но по тому, как на посеревших губах пузырилась кровавая пена, было видно — не жилец.

— Рив Джеральд, — простонал Кебе, — рив Джеральд…

— Что? — наемник присел рядом с умирающим пареньком.

— Придётся… тебе кошку поить… без сокровищ…

Ответить Джеральд не успел: Кебе пробормотал несколько не понятных слов, наверное, на своём родном языке, и, мотнув головой, испустил дух.

— Мы их похоронили в Слицах, небольшая горная деревенька там, в Хасковии.

Нурлакатам досадливо поморщился.

— Джеральд, такие подробности меня совершенно не интересуют. Мне важна только девчонка.

— Девчонку ты видел. Мы довезли её в надлежащем виде, не так ли?

— Верно. Я доволен. Но, может быть, в пути с ней случилось что-то необычное?

Наёмник на мгновение задумался.

— Нет, пожалуй, ничего не произошло. От твоего снадобья она всю дорогу была сонная и вялая, но и только.

Чернокнижник кивнул.

— Да, это — не твоя забота. Что ж, я честно заплачу за твой труд. Ты предпочтешь забрать деньги или, может быть, желаешь взять что-то другое?

— Меня интересует только звонкая монета.

— Придёшь один или рассчитаться сейчас, при твоих людях?

— Здесь и сейчас, — жестко ответил Джеральд. — Ребята помогут мне пересчитать деньги.

— Всё к твоим услугам, — улыбнулся Нурлакатам, сверкая белыми зубами, и поднялся с табурета. — Пройдем со мной.

Волшебник принимал наемника не в башне, а в своём загородном доме, в доброй лине от городских стен, на берегу небольшого лесного озера. Подальше от любопытных глаз и болтливых ртов. Так было оговорено заранее, когда Джеральд отправлялся в путь.

Из кабинета хозяина они вышли в большой зал, где Додецимус, Гронт и братья коротали время за поданным по приказу хозяина пивом. На табурете у камина сидел ученик мага — чернобородый мужчина в тёмно-зелёной льняной камизе, судя по вышивке — хландец. При появлении Джеральда и Нурлакатама он торопливо вскочил на ноги, а наемники оторвались от кружек и окинули вошедших выжидательными взглядами.

— Игор, ты уже выполнил мой приказ? — сурово осведомился хозяин.

— Да, господин. Она в полном порядке.

— Отлично. Иди к ней и не отходи ни на шаг, пока я не вернусь.

Ученик торопливо покинул зал, а маг повернулся к Джеральду.

— Что ж, время получать награду. Идём.

— Пошли.

— Светильник пусть возьмут.

Хотя зал был достаточно освещен струившимся из окон светом, на столике у наёмников горел небольшой глиняный светильник.

— Аргентий!

Замешкавшийся Арвигар одним глотком допил оставшееся пиво, и наемники вслед за хозяином прошли в узкий коридор, заканчивающийся тяжелой дубовой дверью, обшитой широкими медными полосами. Было видно, что двери уже изрядно лет: дерево потемнело, да и металл покрылся зелёной коркой. Хозяин отстегнул от пояса ключ, отпер пузатый навесной замок и потянул за ручку. С противным скрипом дверь отворилась. "Ауреусы тысячами считает, а петли в доме не смазаны", — усмехнулся про себя Джеральд.

Пахнуло затхлостью. За дверью оказалась небольшая каморка без окон, не иначе, как сокровищница. У дальней стены стояли два сундука, запертых на навесные замки, а перед ними в два ряда выстроились шесть больших плотно набитых мешков.

— В каждом — по четыреста ауреусов. Итого — две тысячи.

— Помниться, ещё сотню ты обещал за беспокойство, почтенный.

— Хорошая у тебя память, — улыбнулся Нурлакатам.

— Не жалуюсь, слава богам.

— Что ж, раз обещал — надо платить. Честная оплата — основа мира, не так ли, почтенный?

Разумеется, Джеральд вовсе не считал, что мир держится на честной оплате. Но спорить не стал. Просто принял из рук волшебника небольшой кожаный кошель, набитый крупными монетами. Сунул его Додецимусу:

— Пересчитай!

А потом кивнул остальным на мешки:

— Чего смотрите? Считайте, давайте. У наемников слуг нет.

— Откуда такое недоверие, почтеннейший?

— Деньги любят счёт.

Нурлакатам раздраженно дёрнул плечом, но ничего не ответил.

По каменным стенам плясали уродливые тени. Наёмники пересчитывали монеты, высыпая их на крышки сундуков, мешок за мешком. Джеральд привалился к дверному косяку, лениво наблюдая за своими людьми и незаметно, но внимательно — за чернокнижником. Не так уж и редко было, что вместо вознаграждения от работодателя наёмники получали кинжал в бок или яд в вино. У волшебников, конечно, методы иные, да суть-то одна и та же.

Но маг, похоже, злого умысла за пазухой не держал. Хоть и было видно, что происходящее ему не по душе, но он терпеливо ждал, пока наёмники закончат подсчёт оплаты. Джеральд подумал, что его не столько раздражает недоверчивость наёмников, сколько изводит желание быстрее оказаться рядом оборотняшкой и приступить к опытам. Хоть на этот счёт волшебник не распространялся, но догадаться, для чего ему понадобилась девчонка, мог бы и ребёнок. Ничего, ждал столько времени — подождёт и ещё немного.

— Скажи, почтенный, а каковы ваши дальнейшие планы? — неожиданно поинтересовался Нурлакатам.

— Хочешь предложить ещё какую-нибудь работу? — вопросом на вопрос ответил Джеральд.

— Нет, работы у меня для вас нет. Но есть большое желание, чтобы вы нашли её побыстрее и не показывались в городе хотя бы… до середины месяца красных листьев.

Намек был — яснее не бывает. Джеральд на мгновение задумался.

— Скажи, почтенный, а были ли у твоего ученика родственники?

Чернокнижник недоуменно воззрился на наёмника.

— А зачем тебе это знать?

— Ну, всё-таки.

— В его землях странные нравы. Все мужчины считают себя братьями, а все женщины — сёстрами. Впрочем, это им не мешает делать детей.

— Я имел в виду родственников по тем понятиям, что приняты в Империи. Родители, жена, дети… Братья и сёстры, как это считается здесь…

— Не могу сказать точно, но думаю, что были. В любом случае, это можно узнать в канцелярии наместника Императора на Берегу Чёрных Братьев. На имперских магов всегда должны быть документы по месту их рождения.

— Хорошая идея, почтенный. Думаю, мы с ребятами отправимся в те края. Сам понимаешь, до конца месяца красных листьев мы вряд ли вернемся обратно.

Чернокнижник смерил Джеральда изумленным взглядом.

— Берег Чёрных Братьев меня вполне устраивает, но что ты там забыл?

— А это уже тебя не касается, почтенный. До сих пор каждый из нас занимался своим делом — и мы оба пока что довольны.

— Джер, в моих мешках восемь сотен, до последнего ауреуса, — первым закончил подсчет вознаграждения Додецимус.

— Помоги Гронту, — счёт представлял для северянина большую проблему. Повернувшись обратно к магу, Джеральд продолжил:

— Вот видишь, как хорошо всё складывается, когда каждый делает своё дело и не задаёт лишних вопросов. Девочка у тебя, золото у нас… Мне кажется, не надо ничего менять.

— Не будем менять, — согласился маг. — Твои доводы вполне убедительны…

Сознание возвращалось к Рионе медленно и постепенно. Не в том смысле, что все эти дни она была без чувств, нет: девочка могла ходить, говорить, понимала, что происходит вокруг неё. Понимала, да только не воспринимала…

Рионе казалось, что всё происходящее не имеет к ней никакого отношения. От реальности её словно ограждала прозрачная стена, вбиравшая в себя и звуки, и запахи, и краски. То, что проходило сквозь стену не могло вызвать у девочки никаких чувств, а сама она тоже не испытывала ни малейшего желания поинтересоваться хоть чем-то. Какие-то люди её куда-то везли, чем-то кормили и поили, и ей было всё равно — что это за люди, куда и зачем они её везут. Вкуса еды и питья она тоже не чувствовала, не ощущала голода и жажды, усталости, жары, холода…

Лишь раз, когда на её глазах разыгралась битва, рядом падали мертвые воины, лилась кровь, она на какое-то мгновение словно выпала из вязкого кокона и ей стало по настоящему страшно. Но это длилось не долго, от силы пару минут, а потом Риону снова охватила апатия, и она тупо таращилась на вывалившиеся из распоротого живота мертвеца внутренности, не испытывая ни страха, ни брезгливости. Совсем рядом продолжался бой, мелькали мечи, свистели стрелы, а ей не было до всего этого никакого дела…

И только теперь, после того как путешествие закончилось заточением в каменном мешке, девочка стала потихоньку приходить в себя. Вместе с интересом к происходящему вокруг просыпались и воспоминания. Итак, она — Риона Пригская, старшая дочь Кейла и Дариды, похищенная неизвестно кем, но понятно для чего: похитителю нужна была её кровь. Каждый день в комнату заходили двое мужчин, приносили с собой небольшой тазик и острый нож, откованный из сплава нескольких металлов, в числе которых было и серебро: такие вещи оборотни ощущают очень хорошо.

Один из пришедших крепко прижимал девочку к кровати, а второй надрезал жилу на руке Рионы и сцеживал кровь в тазик. Собрав нужное количество крови, они бинтовали рану и уходили, оставляя девочку одну.

Кроме сбора крови, к ней приходили только за тем, чтобы принести пищу и вынести ночную вазу. Эти обязанности прислуги исполнял один из тех, кто брал кровь — здоровый мужчина, на слугу ни видом, ни поведением совершенно не похожий. Никто из входящих в комнату не проронил ни единого слова. Риона тоже не пыталась с ними заговорить. О чём? Только когда у неё первый раз брали кровь, девочка что-то кричала и билась в лапах у мучителя, но потом смирилась и затихла. Сил у этого человека было более чем достаточно, для того чтобы удержать маленькую оборотняшку. И Риона, поняв, что сопротивление бесполезно, больше отбиваться не пыталась.

Зато, вспомнив уроки дяди Йеми, девочка припомнила всё, что с ней произошло, и попытаться найти какой-нибудь путь к спасению. Для начала, она постаралась понять, в какие края её затащили похитители. Воспоминания о путешествии были слишком смутны и обрывисты, и всё же несли в себе некоторые ответы. Сначала её везли через горы — разумеется, это могли быть только Торопские горы. Дальше — на корабле по морю. Разумеется, это было Внутреннее море. Скорее всего, путешествие по воде завершилось на его северном берегу, где-то в Большом Заморье. Хотя, конечно, могли завести и куда-нибудь в строну Итлены, но на это было не похоже. Последними воспоминаниями Рионы о путешествии были густые хвойные леса, насколько девочка помнила рассказы учителя, близь Фланского перешейка такие не росли. Значит, Заморье. Сориентироваться точнее у девочки не получалось.

Оставив вопрос о своём местонахождении до лучших времен, Риона тщательно осмотрела своё узилище. Результаты осмотра не обрадовали. Комната, в которой её заперли, имела шесть шагов Рионы в длину и столько же — в ширину. Потолок очень высокий, песов восемь, а то и больше. Под самым потолком — окно. Большое, света даёт много, но добраться до него по стене — почти невозможно. Та стена, в которой окно, сложена из крупных отесанных камней. Остальные, наверное, внутренние, — кирпичные. В стене, что напротив окна — дверь. Тоже большая, из широких дубовых досок. Помимо скрепляющих доски двух широких медных полос, дверь пересекали ещё шесть тонких металлических лент: три поперёк и три сверху вниз, изготовленных из чистого серебра. Было видно, что полосы эти укрепили на двери совсем недавно, наверняка специально ради Рионы: при одном только приближении к выходу из комнаты оборотняшка сразу ощущала дурноту. О каком-либо взломе двери нечего было даже и думать.

Из мебели в комнате стояла лишь кровать, зато настоящей морритской работы, с бронзовыми прутьями, да ещё и не из дешевых: массивные ножки украшала искусная резьба. Застелена кровать была так же по морритскому обычаю и тоже с претензией на богатство: расковыряв матрас, девочка обнаружила не только шерсть, но и птичий пух. Это было тем более удивительно, что собиравшие её кровь мужчины ни видом, ни одеждой на морритов не походили. Тот, что держал девочку, для уроженца Моры — слишком светлокож и носил бороду, а его товарищ и вовсе — аргандец. Значит, это были всё-таки слуги какого-нибудь имперского волшебника: кому же ещё могла понадобиться кровь оборотня.

Скинув сандалии, Риона попыталась влезть по стенке к окну. Простая девочка на её месте, конечно, не смогла бы этого сделать, но оборотняшка, даже в форме человека, была очень ловкой и цепкой. Пластаясь по стене, впиваясь пальцами в самые крохотные выступы и трещины, она сумела добраться до оконной ниши. И тут же почувствовала новый приступ дурноты: окно перегораживала серебряная решетка. Почти теряя сознание, девочка всё же подтянулась, чтобы увидеть, что находится за окном, а потом разжала пальцы и свалилась вниз. Хоть и говорят, что кошки всегда падают мягко, но пятки Риона отбила себе довольно чувствительно. Впрочем, девочка не унывала: увиденное за окном того стоило. Строение, в котором её содержали, находилось посреди довольно крупного города. Значит, её похитил не просто маг, а маг на службе Императора. И сделал он это явно в глубокой тайне, поскольку опыты с нечками в Империи карались жесточайшим образом. Но такую тайну нельзя сохранять долго: у Инквизиции имелись способы обнаруживать нарушителей. Это подвергало Риону большой опасности, но это было и её шансом обрести свободу и вернуться домой: поиски неизвестного оборотня, начатые Инквизицией, непременно должны были потревожить паутину, Повсеместно Протянутая Пауком. И тогда, уловив сигнал, Пауки Господаря смогут догадаться, где прячут девочку, и прийти ей на помощь… Только бы эта помощь не запоздала…

Туман над лугом стелился такой, что в шести шагах дерева не увидишь. Но путника это не смущало, он шел среди белесой мути быстро и уверенно. То ли наизусть знал дорогу, то ли полагался не на зрение, а на какие-то другие чувства, которым туман — не помеха. С головы до пят высокую и худую, словно жердь, фигуру странника опутывал черный плащ, расшитый серебряной нитью. Низко надвинутый капюшон совершенно скрывал лицо, так, что невозможно было сказать, человек ли в этот утренний час идёт через луг, или же какое иное существо. Пожалуй, очень внимательный наблюдатель смог бы подметить у путника плавную эльфийскую походку, но предположить в страннике эльфа было очень затруднительно: для жителей леса и пятифутовый рост считался очень высоким, а странник был выше этой отметки, пожалуй, на два с лишним фута. Да и откуда мог взяться эльф в этих проклятых краях?

Но всё же шаги странника были по-эльфийски тихими, даже с учетом того, что туман скрадывает звуки, а жухлая трава не сохраняла никаких следов там, где только что ступали его ноги. И, когда мгновение спустя тёмный силуэт растворяется в белизне тумана, никто не смог бы сказать, что только что по лугу кто-то прошел. А был ли путник?

Путник всё-таки был. И целью его пути были старые развалины на вершине небольшого холма. Совсем незаметный в таком тумане подъём служил ему дополнительным ориентиром, хотя и без него странник знал, куда направить свой путь. С недавних пор он отлично ориентировался в волшебном тумане Баровии, хотя и отдал бы почти всё, что у него было, чтобы избавиться от этого умения. Впрочем, сейчас он как раз и собирался избавиться от того зла, что в полной мере хлебнул в этих проклятых землях.

Ближе к вершине туман немного поредел, замшелые камни развалин выступили из белого марева шагах в десяти от путника, впрочем, он почувствовал их намного раньше. Как почувствовал и присутствие хозяина этих мест: тот не собирался просто так отпускать свою добычу. Странник вздохнул: он был готов к этому поединку, но всю дорогу надеялся, что каким-то удастся избежать боя. Не удалось. Что ж, за право остаться собой надо драться.

— Что я вижу? Моему птенцу не сидится дома? Зачем ты здесь, глупый птенец? — повелитель Баровии вышел из вихрей тумана и встал напротив странника. Его фигуру так же скрывал черный плащ, только этот плащ не украшали никакие узоры, да и лица своего повелитель не скрывал. Это был высокий мужчина лет сорока или чуть больше, в коротко стриженных и зачесанных назад черных волосах то тут, то там поблескивала седина. Высокий лоб пересекали глубокие морщины, свидетельствующие о том, что жизнь этого человека была полна печалей и тревог. Во взгляде черных глаз читались и ум, и властность, и жесткость. Гладко выбритое лицо неприятно поражало бледностью, а губы, наоборот, неестественно ярким красным цветом.

— Ты знаешь, зачем я здесь, Страд. И ты знаешь, что я — не твой птенец, — ответил странник. Его голос был мягким и мелодичным, словно под расшитым плащом и вправду скрывался эльф-переросток.

Мужчина рассмеялся, обнажив ровные, крепкие, безупречно белые зубы.

— Сделанного не воротишь, Альве А'Лин. Ты — один из нас. Ты пил мою кровь, и теперь ты — мой птенец.

— Я не выбирал себе такую судьбу.

— Это ничего не меняет.

— Это меняет всё. Ты не в силах заставить меня идти по твоему пути, если я этого не хочу.

Мужчина снова улыбнулся.

— Звучит забавно. Ты развлекаешь меня, птенец. Можешь продолжать, только имей ввиду: это развлечение может мне наскучить.

— Что ж, забавляйся. Только позволь мне пройти: я намерен покинуть твои владения.

Высокий сделал шаг вперёд, улыбка исчезла с лица стоящего напротив.

— Стой где стоишь, птенец. Это уже перестает быть интересной игрой.

— Я не играю, Страд. Дай мне пройти — я не стану сражаться с тобой.

— Сражаться? Со мной? — в голосе мужчины звучало неподдельное удивление. — Глупец, ты не понимаешь, кто я такой. Я — это этот туман. Я — этот холм. Я — замок. Я — деревня и каждый дом в деревне. Я — вся эта земля.

— Мне это ведомо, Страд. Тебе дано править этим доминионом, и сейчас я не в силах помешать этому.

— Сейчас, — саркастически ухмыльнулся мужчина.

— Я не предсказываю будущее, я живу настоящим. И я хочу только уйти. Уйти, и забыть Баровию как страшный сон.

— Ты никуда не уйдешь, птенец. Довольно, мне надоел этот разговор! Отправляйся в замок!

Несколько мгновений они молча стояли друг напротив друга.

— Ты будешь наказан, Альве А'Лин. Хватит. Моё терпение исчерпано.

— Я последний раз прошу тебя добром, Страд: дай мне пройти.

— Добром? — названный Страдом теперь не говорил, а шипел, словно выплёвывая из себя ненавистное слово. — Что ж, пора преподать урок нахальному птенцу. Ну-ка попробуй поднять на меня руку.

Резким движением руки странник откинул капюшон. По плечам рассыпались длинные серебристые волосы. Лицо незнакомца имело типичные эльфийские черты, вот только кожа почему-то была иссиня-черной.

Губы человека скривила презрительная усмешка.

— Не впечатляет, птенец. Может быть, ты способен на что-нибудь ещё?

В ответ эльф вытянул в направлении Страда правую руку с зажатым в ладони медальоном. Маленький серебряный диск с изображенными на нём языками пламени вызвал у мужчины приступ изумления и ужаса.

— Этого не может быть, — изумленно пробормотал он.

— Именем Элистри — уйди с моего пути, — властно произнес странник.

Словно какая-то невидимая сила толкнула Страда прочь. Он сумел удержаться на ногах, но вынужден был отступить на несколько шагов, почти скрывшись в тумане. Губы мужчины моментально побледнели, а лицо из бледного стало серым и дряблым.

— Я недооценил тебя, птенец, — пробормотал он срывающимся голосом.

— Ты недооценил не меня, а мою богиню, — на ходу поправил его эльф. Видимо, действие заклинания должно было скоро закончиться и, не теряя времени, странник спешил к своей цели.

— Стой, Альве А'Лин! Остановись! Выслушай меня! — голос Страда изменился. Теперь он не требовал и не приказывал, он просил и в то же время в его словах таилась скрытая угроза.

— Разве ты не сказал мне всё, что мог? — тем не менее, эльф остановился и обернулся.

— Я тебя не задержу, — улыбка вышла кривая: губы человека дрожали. — Я только хочу, чтобы ты знал — тебе не уйти от меня, птенец. Думаешь, покинув Баровию, ты освободишься от той нити, что связала нас? Не надейся. Во мне — твоя кровь, а в тебе — моя. Эту связь ты не сумеешь порвать, куда бы ты от меня не спрятался. Я найду тебя, куда бы ты ни сбежал. И найду тебя, и тогда…

— И тогда ты снова проиграешь, как проиграл сейчас, — закончил эльф. — Я не боюсь тебя, Страд. Пока я не захочу стать твоим рабом — ты бессилен. А я быть твоим рабом не пожелаю и не захочу никогда.

— Ну да, ты же верный раб своей богини, — снова скривил улыбку человек.

Альве пожал плечами.

— Ты мало знаешь о богах, Страд. Ты полагал, что всё на этой земле подчиняется только тебе, теперь ты видишь, что заблуждался. Подумай об этом, возможно, ещё не поздно.

— Я лучше буду думать о мести, — лицо мужчины постепенно приобретало прежние черты, он приходил в себя после потрясения. — Ступай прочь, птенец, ступай, но помни: мы ещё встретимся.

Страд проводил глазами растворяющуюся в тумане фигуру. Случившееся несколько минут назад было настолько невозможным, что властелину Баровии требовалось время, чтобы прийти в себя и разобраться со своими мыслями и чувствами. Сил не было даже на то, чтобы принять облик летучей мыши или произнести простейшее заклинание. Нетвердой походкой он стал спускаться с холма: на дороге графа Страда ожидала карета.

Альве А'Лин по прозвищу Наромарт отыскал портал среди развалин почти сразу. Потоки силы создавали вокруг такое напряжение, что ошибиться было просто не возможно. То, что за порталом поджидала неизвестность, его не сильно беспокоило: хуже, чем в Баровии, ему точно не будет. Главное было успеть: ведь портал работает какую-то половину часа. Второго шанса бежать из доминиона у Наромарта уже не было: в библиотеку Вороньего замка после столкновения со Страдом путь ему был заказан.

Мысленно призвав свою богиню, он шагнул в портал…

…Темнота и тишина…

…Тишина и пустота…

…Нет ни времени, ни пространства…

…Нет ничего. Ничего, только он, сын пещерного дракона и эльфийки-драу, тот, кого драконы называют Альве А'Лин, эльфы — Кройф Квавелин, а остальные — Наромартом…

…Только он — и его богиня…

Это было совершенно иное ощущение: не зрение, ни драконье чутьё, ни слух ничего не говорили ему о том, что рядом находится кто-то ещё. И всё же он каким-то неизвестным образом ощущал — богиня здесь, рядом с ним.

— "Госпожа моя, я верил, что ты не оставишь меня и спасёшь".

— "Это ещё не спасение, это только начало пути. Ты верил — тебе дан шанс по твоей вере. Но теперь ты должен доказать свою веру делом. Не ты ли сказал Страду, что не хочешь идти по его пути? Так иди своим. Докажи поступком, что вампир может выбрать добро и свет. Встань — и иди, Кройф Квавелин".

— "Хватит ли мне сил, чтобы сделать это, госпожа?"

— "Ты спрашиваешь меня? Спроси себя, был ли ты искренен, когда говорил со Страдом, или же с твоих губ сходила ложь?"

— "Я верил в то, что говорил, верил всем сердцем. Но я верил и в твою помощь. Ты ведь не бросишь меня на этом пути, верно?"

— "Воистину в разговоре со Страдом ты был вчетверо крепче в вере своей, чем сейчас. Разве без моей помощи ты вышел из Баровии? Почему же теперь ты усомнился?"

— "Прости мне этот грех, госпожа!"

— "Всякий грех может быть прощен, если покаяние принесено от сердца. А теперь — время поступка, а не слова, Кройф Квавелин…"

— …Два, три, четыре. Вдох…

Чьи-то теплые губы касаются его губ. Поцелуй? Как бы не так. Выдохнутый из чужого рта воздух с силой врывается в гортань.

Наромарт ошалело открыл глаза. И было от чего ошалеть. Он лежал спиной на какой-то твердой плите, судя по окружающему пейзажу — могильной. А на животе у него верхом сидела молодая женщина, которая только что так оригинально вдохнула в него воздух. Сложенные одна на другую руки женщины ощутимо давили на грудную клетку. Слева внизу, там, где когда-то билось его сердце.

— Раз… Ой…

На этот самый «раз» женщина качнулась вперёд, старательно надавливая ему на грудь. Хвала Элистри, рёбра выдержали. На «ой» она отшатнулась назад. Судя по тому, как у этой странной женщины растрепалась причёска, «раз» был не первым и даже не пятым.

— Ожил…

— Простите меня, госпожа.

— Как Вы себя чувствуете?

Хороший вопрос.

— Кажется, нормально.

Женщина поднялась на ноги и принялась приводить в порядок своё платье, изрядно помятое во время странных упражнений.

— И не вздумайте снова умирать, сударь. Этим Вы мне чрезвычайно досадите.

Наромарт сел и огляделся. Ну да, действительно кладбище. Да ещё и вечерние сумерки. Куда же его занесло-то?

— Я постараюсь, сударыня. Но, я не имею чести Вас знать и не представляю себе, чем моя смерть может Вам досадить.

— Бакалавр естественных и медицинских наук к Виолетта фон Зееботен к Вашим услугам, сударь, — поклон был явно иронический, но тон — серьёзный. — И моей репутации врача будет нанесен существенный урон, если Вы умрёте на моих руках. По правде сказать, когда я Вас тут обнаружила, то думала, что Вы уже безнадёжно мертвы.

— Вот как?

— Представьте себе, сударь. Отсутствие сердечных тонов и дыхания, а так же расширенные зрачки неопровержимо свидетельствовали о состоянии клинической смерти. Вообще-то даже симптом кошачьего глаза имелся. Будь Вы человеком, я бы, наверное, вынуждена была констатировать смерть. Но, поскольку то, что Вы человеком не являетесь, сразу бросается в глаза, то я рискнула применить непрямой массаж сердца и искусственное дыхание. Как видите, удачно.

Никогда ещё Наромарту не приходилось слышать, чтобы человек так спокойно говорил о его нечеловеческой природе. Из всех разумных рас, с которыми приходилось сталкиваться полудракону, пожалуй, именно люди болезненнее всего относились к тому, что они — не единственные носители разума в этом мире. А госпожа Виолетта высказалась о его нечеловечности таким тоном, которым обычно говорят обо всем понятных и очевидных вещах. Вроде: "Идёт дождь".

— Наверное, надо будет написать об этом в Саламанку. Случаи оказания квалифицированной медицинской помощи не людям в наших краях очень редки и потому чрезвычайно ценны. Было бы преступлением перед медициной не известить коллег о том, что реанимация может помочь не людям на поздних стадиях клинической смерти. Вы, простите, кто по происхождению?

— Эльф, — произнес Наромарт, вставая на ноги.

— Странно, — на лице госпожи фон Зееботен отразилось искреннее удивление. — Эльфы живут на Изумрудном острове очень уединенно, и всё же их облик считается научно установленным. Знаете, Вы очень сильно отличаетесь от того, что пишут в книгах.

— Среди эльфов, как и среди людей, есть разные народности, — дипломатично заметил Наромарт.

— В самом деле? А ведь эта теория считается некоторыми высокоучеными мужами ложной и вздорной. Послушайте, нам непременно надо об этом поговорить. Где Вы остановились в городе?

— По правде сказать, ещё нигде.

— В таком случае, позвольте предложить Вам, сударь, моё гостеприимство.

— Но не стесню ли я Вас своим присутствием? — промямлил не ожидавший такого поворота разговора эльф.

— Вздор, сударь. Прежде всего, Вам необходимо оставаться под наблюдением врача. Остановка сердца — это очень серьёзно, поверьте моему опыту и не спорьте.

Он и не спорил. Потому что знал, что происходящее с ним гораздо серьезнее, чем это казалось доброй женщине.

— Словом, господин… Не знаю Вашего имени…

— Наромарт, к Вашим услугам.

— Словом, господин Наромарт, прекратите препираться и извольте идти со мной. Уже совсем стемнело, а у Вас такой вид, что и днём можете изрядно напугать старину Мюллера.

— Кого?

— Кладбищенского сторожа.

Наромарт кивнул, и двинулся вслед за своей спасительницей по узкой тропике среди надгробий. Госпожа Виолетта продолжала объяснять.

— И давайте договоримся: некоторое время Вы побудете не эльфом, а человеком из дальних земель. Скажем, из Руссии. Знаете, наши обыватели весьма достойные люди, но подвержены некоторым предрассудкам. Это где-нибудь в Праге или Амстердаме люди привыкли к тому, что на улице можно встретить не человека, а в нашем провинциальном Риттерберге это будет всё же слишком сильным потрясением.

— А для Вас это не будет… — начал, было, Наромарт, но тут госпожа фон Зееботен обернулась, метнула на эльфа гневный взгляд, прервала его фразу:

— Вот что, сударь, ежели Вы из тех, кто полагает только свой народ несчастным страдальцем, а остальные — злобными гонителями, и на этом основании требует к себе особого отношения…

— Нет-нет, что Вы, — поспешно воскликнул эльф, — ни о каком особом отношении я не говорю. Просто, мне редко доводилось встречать человека столь широких взглядов…

— Это нормальные взгляды, — женщина особо выделила голосом слово "нормальные". — А ежели они для кого-то широки, то таким, должно быть, в пору смирительная рубашка.

Что такое "смирительная рубашка" Наромарт не знал, но из тона собеседницы следовало, что эту одежду лучше не примерять. Не зная, что сказать, он виновато посмотрел на госпожу Виолетту, и она сменила гнев на милость:

— Прошу простить меня, сударь. Мне не следовало говорить в таком тоне с больным, который только что находился на грани жизни и смерти.

— Нет, это Вы простите меня, что необдуманными словами вызвал Ваш гнев, — чистосердечно раскаялся эльф.

— Хорошо, будем считать, что мы оба прощены. А теперь давайте поторопимся, иначе выбираться отсюда придется в кромешной темноте. Я хоть и волшебница, но репутация любительницы прогулок по ночному кладбищу мне совершенно ни к чему…

— А что стало с Серёжкой — я не знаю, — Анна-Селена умолкла.

Благородный Олус, дабы не смущать спутником своим присутствием, отправился в гостиничные термы. Остальные путешественники собрались в самой большой комнате отведенных им апартаментов и внимательно слушали рассказ о злоключениях маленькой вампирочки и её спутника.

— Серёжу купил какой-то младший гражданин Меро, — вздохнул Йеми. — Похоже, этот человек — не местный. По крайней мере, о нём чиновники ничего не знают.

— Меро? — удивилась девочка. — Странно, так звали главного охранника в нашем караване.

— Вот тебе и раз, — не сдержался Балис.

— А как раз очень даже логично, — задумчиво произнес Мирон. — Охранник за ним всю дорогу наблюдал, наверное, что-то задумал. И понятно, почему Кеббан продал ему Серёжу до торгов — караван-то уходил из города раньше. Другого покупателя он, вероятно, отправил бы на торги, чтобы цену поднять.

— Очень возможно, — согласился Йеми, — но всё же это может быть и другой Меро.

— Может. Но как нам это проверить?

— Два способа. Можно выяснить, кто из городских стражников в день выхода каравана стоял у ворот Тролля, и расспросить их про Серёжу. Возможно, они что-то запомнили.

Балис скептически хмыкнул.

— Возможно — да, а возможно — и нет. И, если не вспомнили, то никакой уверенности у нас нет. Может, они его не заметили, может — просто забыли.

— Невесело, — согласился Мирон, — ну, а вторая возможность?

— Кеббан. Уж он-то точно знает, кому продал Серёжку.

— Несомненно. Только одна беда: он, как ты сказал, находится в тюрьме в ожидании смертной казни, — заметил Наромарт. — Как ты предлагаешь до него добраться?

— Пока что не знаю, — честно признался Йеми.

Мирон раздраженно забарабанил пальцами по еловой столешнице.

— Думаем, думаем. Нужны идеи.

Теперь Женьке это смешным уже не казалось. Мир, в который он попал, оказался намного жестче его родного. Да, местных жителей можно было считать дураками, идиотами, историческими недоразумениями и так далее, но правила жизни в этом мире определяли они. А пришельцам оставался небольшой выбор: либо погибнуть, либо обыграть местных по ими же установленным правилам, которых толком никто не знал. И здесь любая идея будет нелишней.

Идея у Женьки была, только сказав её, он подставлял Наромарта. Не сказав — подставлял Серёжку. Выбирать между ними было довольно сложно. Наромарт, как ни крути, спас Женьку от Зуратели и не бросил в трудную минуту. Приднестровский же сын полка — не более, чем случайный встречный. Никто, и звать его никак. Но, с другой стороны, проблемы эльфа, скорее всего, ограничатся ещё одним выяснением отношений с упёртым вампироненавистником Йеми, а Серёжка, при такой способности собирать неприятности на свою шею, как о нём рассказала Анна-Селена, вполне способен довести дело и до собственной казни. С рабами тут никто церемониться не станет, это Женька давно понял. По всему выходило, что Серёжку надо выручать и идею высказывать, но подросток медлил, надеясь, что что-нибудь предложит кто-то из взрослых. Или скажет что великий суперразведчик.

Но Сашка молчал. Ничего в голову не приходило и остальным. И, когда Мирон хотел, было, уже признать, что до Кеббана им никак не добраться. Женька выпалил:

— Плащ!

— Что? — не понял Нижниченко.

— Плащ Наромарта. Ведь там, где держат Кеббана, есть хоть какое-то окно, правда?

Взгляды всех собравшихся устремились на кагманца.

— Я это не узнавал, но думаю, что выяснить не трудно. Но устроить ему побег, думаю, нереально: имперскую тюрьму усиленно охраняют.

— Не надо никакого побега, обойдется, — отмахнулся Женька. — Просто, Наромарт проберётся в его камеру и поговорит с ним.

— Окно наверняка маленькое и узкое. Или закрыто решёткой. Наромарт, хотя и худощавый, но пролезть в окно никак не сможет.

— Смогу, — улыбнулся чёрный эльф. — Волшебство моего плаща позволит мне принять облик летучей мыши.

Йеми на глазах помрачнел.

— Что-то не так? — удивленно поинтересовался Мирон.

— Летучая мышь — одна из форм, которую могут принимать вампиры, — глухо произнёс кагманец.

Наромарт огорченно вздохнул.

— Йеми, сколько раз можно говорить об одном и том же? Мне казалось, что перед входом в город мы закрыли этот вопрос.

— И потом, другого способа точно узнать судьбу Серёжи у нас всё равно нет, — поддержал Нижниченко. — А раз так, то нельзя отказываться от того единственного, который имеется.

— Иногда надо отказаться даже от единственного шанса: если он губит душу, — тихо и серьезно ответил Йеми. Нижниченко развел руками, не зная что сказать, и инстинктивно повернулся к Наромарту: эльф был каким никаким, а священником, а, значит, разговоры о душе были по его части.

— Я полностью согласен, Йеми, такое бывает, и бывает не так редко, как это может показаться. Но, прошу тебя: поверь, сейчас не тот случай. Имей ввиду, этот плащ был у меня, ещё когда я был простым священником и о магии даже не помышлял.

Откуда в голове всплыла фраза — Балис так и не вспомнил. Слышал где-то, вроде и забыл, а в нужный момент — вспомнилось.

— Попасть к Кеббану нам нужно не для себя, а для спасения попавшего в беду ребёнка. Знаете, в моём мире говорят: кто захочет сохранить душу — потеряет её, кто погубит её ради других — спасёт.

Он хотел ещё добавить, что своей душой готов пожертвовать хоть сейчас, но промолчал: звучало слишком высокопарно. Да и в существовании этой самой души он всё ещё сомневался, хотя происходящее в последнее время склоняло ему к тому, чтобы его признать.

Наромарт и Йеми недоуменно воззрились на морпеха: меньше всего они ожидали услышать от него слова о душе. Тем более — такие слова.

— Хорошо, — Йеми явно чувствовал себя неуютно, — пусть Наромарт попробует. Но сначала я постараюсь выяснить у стражи.

— Пожалуйста, — легко согласился чёрный эльф, — у тебя есть время до заката: раньше я всё равно не смогу воспользоваться силой плаща.

— Меньше, — вздохнул кагманец, — вечером мне идти вместе с благородным Олусом на приём к домне Ветилне. Но время прогуляться до ворот Тролля всё же найдется. Мирон, ты не поможешь мне собраться?

— Конечно, помогу.

— Саша и твоя помощь мне понадобится. Одолжишь кафтан, который купили в Плескове.

— Конечно, а зачем? Ведь у тебя есть своя одежда, достойная морритского лагата.

— А я сейчас не морритский лагат, — вставая, улыбнулся Йеми.

— Скажи-ка, любезный, а кто тут у вас старший?

Листиш недоуменно повернул голову на голос. Кто ж это тут такой любопытный нашелся?

Любопытным оказался молодой человек приятной наружности, богато, но как-то кичливо одетый. Отороченный мехом красный кафтан был коротковат и узковат — явно, с чужого плеча. На правой руке — массивный золотой перстень с красным камнем — не иначе как поддельным рубином, потому как настоящий рубин такого размера — это целое состояние. За широкий красный пояс небрежно заткнут небольшой топорик с круглым набалдашником на верхушке: значит, из благородных, жупан. И уж совсем нелепо смотрятся башмаки из черного бархата, которые только в Большом Заморье и носят. А в руке-то, в руке-то, так и мелькает между пальцами небольшой золотой кругляшек: местный восьмиградский льюк, что в этих краях идёт за половину имперского ауреуса. Это что ж за птица изволила тут приземлиться?

— А я и есть старший, твоя милость.

— Ты старший? Это что, осьминий что ли?

Всё непонятнее и непонятнее. Говорит незнакомец на местном наречии, слово «осьминий» знает, а вот произношение — северное. Странный тип, очень странный. Но… золотой кругляшек…

— Точно так, твоя милость. Листиш Длинноусый, осьминий городской стражи городской стражи — это я и буду.

"Длинноусый — это верно", — подумал Йеми. Сивые усы стражника и вправду свисали аж ниже подбородка.

— А скажи-ка мне, осьминий Листиш, — монетка, как и следовало ожидать, в конце концов, выпала из его пальцев. Упала недалеко — прямо в ладонь стражника. — Скажи-ка мне, а ты бы мог командовать не восемью воинами, а, скажем, тремя-четремя осмьмиями?

— Дык, это, — Листиш с сомнением почесал голову. — Тут ведь, твоя милость, дело такое: какие люди и что делать надо будет.

— Делать? А вот смекай, что надо делать. Дядя мой, такое дело, к Аэлису отправился. Детей у него нету, стало быть, я — единственный наследник всех его земель и замка. Дело, конечно, хорошее, а только настоящему жупану никак нельзя без дружины, верно?

— Точно так, твоя милость.

У Листиша от волнения даже подмышки вспотели. Нешто ему перепадёт возглавить жупанскую дружину? Будь благословен Кель…

— Вот. Замок охранять надо? Надо. По деревням без дружины тоже ездить неприлично, верно?

Осьминий степенно кивнул: и вправду, без свиты жупану ездить по своим владениям не пристало.

— Вот сколько человек нужно, чтобы замок охранять?

— Это смотря какой замок, твоя милость.

— Ты что ж, замков не видел?

— Я, твоя милость, столько разных замков на своём веку видел, что и не сосчитать.

Гляди-ка, а у жупана-то новоявленного ещё один льюк между пальцами мечется. Дважды благословен будь Кель…

— Тогда ты мне вот что скажи, Листешь…

— Листиш, твоя милость.

— Скажи мне, Листиш, сколько вот людей охраняет эти ворота?

— Ворота, твоя милость, как раз осьмия и охраняет.

— И как часто сменяетесь?

— Два раза в сутки, твоя милость. По утру и, сталбыть, по вечеру.

— И сколько смен стражников у вас тут трудится? Восемь, наверное?

— Зачем же восемь? И впятером управляемся, дело нехитрое. Оно так и честно получается: раз днем дежуришь, раз ночью. И не обидно никому.

И второй льюк выпал из пальцев жупана — и тоже не долетел до земли.

Йеми торопливо проделал в уме подсчеты. Получалось, что разговорчивый осьминий прошлый раз заступил на дежурство как раз в тот день, когда из города уводили Серёжу, если, конечно, его уводили. Но… Заступил он вечером, а значит, ничего не видел.

Обидно было до боли. Если бы они с Мироном вчера обдумали ситуацию, то такая беседа могла бы произойти вчера вечером или сегодня рано утром — и как раз с нужным человеком. А теперь командира предыдущей смены или кого-нибудь из его людей надо искать по всему городу — мало ли где они могут отдыхать.

— Значит, говоришь, пять осьмий? Это что же, мне столько людей надо в дружину набирать только для охраны ворот? — Йеми огорченно нахмурился.

Трижды будь благословен Кель, пославший навстречу этого благородного идиота. Такого от лишнего золота не избавить — просто грех.

— Столько людей для охраны ворот, твоя милость, тебе вовсе не нужно. Потому как нас здесь столько из-за того, что через ворота всё время кто ездит. Досматривать надобно, — осьминий кивнул в сторону своих подчиненных, старательно исполнявших свой долг. — А в замок-то редко кто приедет, ворота можно закрыть, да и посадить над ними одного дозорного в башню. Еще пару человек — в караулку, ворот вертеть, решетку поднимать, если что. Твоей милости надо сначала осьмии две верных людей набрать, не более. А уж потом, ежели надобность такая будет, завсегда сможешь ещё кого в дружину позвать.

Жупан повеселел.

— Две осьмии — это совсем другой разговор. Сможешь мне набрать хороших воинов, а не шелупонь подзаборную.

— Так это, твоя милость… Ежели деньги будут — то мы завсегда.

Молодой человек вынул откуда-то из пол кафтана небольшой мешочек и подкинул его на ладони. Звяканье содержимого заставило Листиша аж жмуриться от удовольствия, словно кота, добравшегося до горшка со сметаной.

— Так и говори, мол, его милость Томен, жупан Кеанганский, что в Верховице, собирает верных людей в дружину для охраны замка…

Что? Кель Двуличный, да что ж это делается-то? Верховица — самое гиблое место в Альдабре. Здесь в предгорьях отцы-инквизиторы, храни их боги, вампиров вроде и повывели, а и то, бывает, попадаются. А уж в горах… Что бы кто ни говорил бы, но в городе, да и в деревнях, каждый несмышлёный ребенок знает: в горных лесах — смерть. Сколько замков по камушкам раскатали, а только те, что остались — ничуть не чище. Тамошние жупаны давно душу Аэлису продали, и все они, кого не возьми, вампиры-кровососы. Не любят их в предгорьях, ибо ждут от них одних лишь бед.

Есть, есть, конечно, такие отчаянные, кому всё равно кому и где служить, но осьминий Листиш не из них. Не нужно золото, коли за него вурдалак горло перегрызёт, да всю кровушку высосет. Риск риску рознь!

— …и щедро платит своим воинам.

— Извини, твоя милость, где ты говоришь замок твой?

— Недалеко. В Верховице.

— Извиняй, твоя милость, но в Верховицу я служить не поеду ни за какие деньги. Дурное это место.

— Да от чего ж дурное? — изумился простофиля.

— Разве твоя милость ничего не знает?

— Что я знать должен? Я этих мест в жизни своей не видел. Я ж всю жизнь в Тампеке прожил, пока дядя не помер, да наследства мне не оставил.

Вот теперь и башмаки бархатные понятны. Эх, бедный ты молодой дурачок. Золота много, а ума — мало. Жаль, если сгинешь ты в горном замке по собственной глупости. Жаль, а только и упредить нельзя: не должен городской стражник, да ещё и при исполнении, говорить то, что баном да префектом приказано считать слухами.

— Э, твоя милость, не взыщи, я тебе ничего говорить не стану. Не побрезгуй, загляни в харчевню какую, там и узнаешь, отчего Верховицу считают недобрым местом.

— Но людей мне не подберешь?

— Нет, не подберу, уж не гневайся.

— Ну, а другие осьминии? — жупан выглядел совсем расстроенным. — Кто тут тебя сменяет?

— Сменит меня вечером сегодня Туам Долговязый, но и он тебе людей искать не станет. Могу ауреус поставить против лорика.

— А перед тобой чья смена?

— А передо мной — Кикола Чёрного. Он тем паче не согласиться — служил он жупану одному в Верховице, еле жив остался.

— Да что там такое, в Верховице этой? — того и гляди, о стену башкой колотиться станет, эк разобрало жупана чужеземного. Зря это он. Стены городские крепкие, их и из катапульты не пробьёшь, не то, что дурной головой.

— Я тебе, твоя милость, совет дал. А больше, уж не взыщи, ничем тебе не помогу. Сам уж разбирайся.

Молодой человек вздохнул и медленно и понуро побрёл прочь. "В харчевню пошел, ежели умный", — подумал Листиш. В какую именно харчевню направлялся собеседник, ему не могло и прийти в голову.

Под тёплым кафтаном кагманец буквально взмок. А едва успел совершить омовение в бане, как пришла пора идти на прием. К благородной домне Ветилне они отправились вдвоем с Олусом, остальные остались в харчевне.

Погода испортилась. Небо стремительно затянуло иссиня-чёрными тучами, хлынул проливной дождь. Сверкала молния, грохотала гроза.

— "Люблю грозу в начале мая…", — задумчиво процитировал Мирон, стоя у окна. Крупные капли барабанили о стекло. Пусть плохонькое, неровное, мутноватое, но всё же — стекло.

— Судя по жаре, больше похоже на июнь, — откликнулся Балис.

— Нет, сейчас у них ещё май, — Нижниченко отошел от окна и присел к столу. — Я высчитывал. Середина мая.

— Ну, если высчитывал… Просто, жарковато для мая. Даже для Севастополя, мне кажется, жарковато.

— Климат может и отличаться от земного, не сильно, конечно. К тому же, если ты заметил, сейчас как раз отцветают деревья и кусты. Это — признак поздней весны, но не лета.

— Это точно, — согласился Гаяускас, вспомнив, как они с Сашкой прятались в цветущих зарослях кизила, пропуская мимо себя остатки отряда легионеров. И, перейдя на местное наречье, поинтересовался: — Наромарт, а тебе гроза не помешает?

Склонившийся над книгой чёрный эльф поднял голову.

— Нет, мне она абсолютно безразлична. И потом, она, скорее всего, быстро кончится. Грозы, обычно, длятся недолго.

— Грозы — не долго, а дождь…

— Ну, уж дождь-то мне точно никак не помешает.

Повисла пауза.

— А что как ты вообще собираешься узнать у Кеббана то, что нам нужно? — поинтересовался Сашка. Мальчишка убивал время, занимаясь резьбой по дереву. Практичный Мирон, подметив увлечения казачонка, заказал ему комплект шахматных фигур и сейчас парень трудился над белым слоном.

— Мысли я читать не умею. Поэтому, просто спрошу.

— А если он не захочет отвечать?

— То мне придётся его убедить.

— Как? — не отставал Сашка. — Ему ведь ничего не нужно. Он приговорён к смерти и его уже ничего не спасёт.

— А что, есть идеи? — поинтересовался Мирон. Разговор приобретал неприятный оборот: при Женьке и Анне-Селене, которые, хоть и вампиры, но всё же — дети, говорить о методах убеждения работорговца не следовало. Наромарт, конечно, иногда поражал своей наивностью, но, доведенный до крайности, не мямлил, а брался за меч. Сейчас же, похоже, положение было крайне тяжелым. Ждать ещё двое суток, пока на стражу у ворот заступит отряд Кикола Черного, означало потерю драгоценного времени, а другого способа узнать, где сейчас Серёжка просто не существовало. Наверняка, у эльфа найдется для Кеббана не только доброе слово и ласковый взгляд, но детям-то об этом знать зачем?

— Нет идей, — откликнулся Сашка. — Просто обидно будет, если Наромарт вернётся ни с чем. Ему ж не на конюшню сходить, ему же, наверное, придётся повозиться.

— Спасибо, что ты обо мне позаботился, — в голосе Наромарта не было слышно иронии. — Конечно, вернуться ни с чем будет крайне обидно. Но, будем надеяться, этого не произойдёт. Думаю, мне удастся убедить Кеббана рассказать то, что он знает.

— Не понимаю, почему? — упрямо спросил подросток. — Это же ему ничего не даст. Ты веришь в то, что торговец людьми поможет нам по доброте душевной?

— Разумеется, я верю в то, что он может раскаяться. А если даже нет… Попробую убедить его в том, что покаяние ему кое-что даст.

— От печки оно его не спасёт, — настаивал Сашка.

— Нет, конечно. Но ведь со смертью ничего не кончается. Не думаю, чтобы дальнейшая участь Кеббана внушала ему радостные чувства.

— И покаяние его спасёт? — недоверчиво спросил Балис.

— Не знаю… Не мне его судить…

— Неплохо получается. Жил, грешил, людьми торговал. А потом покаялся разок — и в рай.

— Куда? — не понял эльф.

— В рай. Или как там это у вас называется?

— Не знаю, о чём ты говоришь, но в любом случае покаяться разок — невозможно. Покаяние — это полное отречение от греха. Тот, кто согрешил, можно сказать, умирает, рождается другой человек. Иначе — это не покаяние, а сотрясение воздуха.

— Ладно, — Балис махнул рукой. — Честно сказать, мне сейчас не хочется философствовать. Нам от этого Кеббана нужно одно: чтобы рассказал, куда он Серёжу продал. А раскаяние его, уж извиняюсь, не по моей части. Вот раз Нар у нас священник — пусть он в этом и разбирается. Будем считать это его профессиональной тайной.

— Согласен, — быстро вмешался Мирон. Намеренно или случайно, но Гаяускас удачно разрядил ситуацию.

Эльф хотел, было, возразить, что никакой тайны здесь нет, но, поняв, что развитие разговора нежелательно, промолчал. Сашка, наверное, тоже прочувствовав недосказанное, со вздохом вернулся к резьбе по дереву.

Время, казалось, застыло на месте…

Обвиняемые в преступлениях перед Империей содержались в казармах за базиликой. В длинном одноэтажном здании квартировало три дюжины легионеров, а в подвале, разделённом на небольшие камеры, арестованные дожидались суда и исполнения приговора. Выйти из камеры или войти в неё иначе как через казармы человеку было невозможно. Наромарт, принявший с помощью плаща облик летучей мыши, рассчитывал, что из камер на двор выходит хотя бы небольшое окошко, через которое может проникнуть внутрь нетопырь. Добравшись до места, он убедился, что такие окошки действительно есть. Шириной не больше фута, а высотой и того меньше, они, тем не менее, позволяли пробраться внутрь.

Но сначала надо было разобраться, в какую камеру лезть. К сожалению, драконье чутьё в этом мире слабело с каждым днём. У себя Наромарт с легкостью бы выяснил этот вопрос, сидя на крыше. Здесь же пришлось спускаться вниз и пролететь вдоль подвальных окон. Таким образом, он установил, что в подземелье заняты две камеры: в одной содержался юноша, в другой — мужчина преклонного возраста. Работорговцем, скорее всего, был второй из них, поэтому полуэльф сначала решил исследовать его камеру. Протиснувшись в окошко, он спланировал вниз и принял свой обычный облик.

Арестант ничего не заметил: в камере было слишком темно. Лишь небольшой масляный светильник, установленный на небольшой полочки возле двери, давал слабый, неровный свет. Наромарт, которому света не требовалось, внимательно огляделся.

Обитатель камеры сидел в противоположном углу, закованный в колодку: ноги мужчины лежали на обшитом медными полосами деревянном брусе, а сверху их прижимал металлический прут, пропущенный через медные петли и закрепленный на концах замками. Одежда узника истрепалась в лохмотья, свалявшиеся в космы седые волосы и неопрятная борода придавали ему вид дикий и страшный.

— Кеббан, — негромко позвал чёрный эльф.

Узник вскинул голову, оглядывая камеру безумным взглядом.

— Кто здесь? Кто зовёт меня? — пробормотал он хриплым шепотом.

Сомнений не оставалось: перед Наромартом был именно тот, кто ему нужен. Эльф шагнул в центр камеры, одновременно окутав свою фигуру волшебным огнём фиолетового цвета. Холодное свечение не приносило никакого физического вреда, зато безотказно действовало на нервы обитателей поверхности.

— Кеббан, пришло время ответить за свои грехи.

Работорговец инстинктивно отшатнулся, но сзади была стена, а колодка крепко держала ноги.

— Кто ты?

— Я тот, кто жаждет встречи с тобой, — Наромарт откинул капюшон плаща, при этом повернувшись так, чтобы купцу была лучше видна правая, сожженная половина его лица.

— Демон, — голос Кеббана был уже не хриплым, а каким-то свистящим. — Ты — демон… За мной пришел демон! — заорал он вдруг во всю глотку.

— Ты думаешь, кто-то здесь будет спасать тебя от демона? — как ни в чем ни бывало поинтересовался чёрный эльф. — Ты уже мертвец, Кеббан. Ты знаешь свой приговор: в канун ладильских календ тебя бросят в горящую печь. Или ты думаешь, что на этом всё кончится? Ты не веришь в богов, Кеббан?

— Я верю в богов, — жарко зашептал работорговец. — Я всегда приносил щедрые жертвы Келю, Аэлису, — он сглотнул, — Геру, Фи…

— Довольно, — властно прервал Наромарт. — Ты получишь то, что заслужил. Демоны Аэлиса уже приготовили тебе место не менее горячее, чем те врата, через которые ты войдёшь в их царство.

Купец жалобно заскулил.

— Но у тебя есть возможность облегчить свою участь.

— Что мне сделать? — если бы Кеббан мог, он бы пополз к ногам мрачного демона на животе, он бы целовал подол его черных одеяний, он бы… Но колодка держала его на месте.

— Ты, наверное, догадался, Кеббан, что пытался продать не простую девочку…

— Я проклинаю тот день, когда купил её, господин!

— Это тебя не спасёт.

— Но ты сказал, что я могу спастись. Я могу…

— Можешь. Вместе с девочкой ты купил ещё и мальчика…

— Да-да, конечно. Мальчишку. Мне продали их вместе.

— Что ты сделал с ним?

— Продал.

— Где? Когда? Кому?

— Здесь, в Альдабре и продал. Меро, командиру наёмников, которые охраняли наш караван.

— А зачем ему этот мальчишка?

— Я не знаю. Наверняка, он знает, кому продать его подороже, вот и купил.

Наромарт задумался. В словах купца был смысл.

— Куда караван пошел из Альдабры?

— В Плошт.

— А потом?

— Никакого «потом» не будет. В Плоште купцы должны распродать невольников. Если кто не сможет этого сделать, то дальше в путь отправится самостоятельно.

— Надеюсь, ты сказал мне правду.

— Правду, истинную правду. А теперь — помоги мне.

— Что? — изумился эльф.

— Помоги. Ты же обещал, что избавишь меня от страданий. Я честно ответил на твои вопросы…

Наромарт растерялся. Кеббан, безусловно, был мерзавцем и заслужил свою страшную участь. Более того, священник видел, что никакого раскаяния работорговец в действительности не испытывает. Отпусти его на волю и скажи, что он прощен — оглянуться не успеешь, как он уже окажется на дороге с новой партией невольников. Всё это было так, но сейчас, в камере, купец внушал не только омерзение, но и жалость. Человеческое возмездие карало не того уверенного в себе наглеца, что гнал на продажу караваны несчастных рабов, а сломленного, раздавленного человечишку.

К тому же, чёрный эльф на своей шкуре испытавший всю боль, которую причиняет огонь, не мог равнодушно смотреть на того, кому предстояло это вынести. Как бы не был виноват Кеббан, невозможно было обречь его на грядущие муки. На посмертную судьбу работорговца Наромарт не мог повлиять никаким образом, но от страданий на этом плане несчастного можно было спасти.

Фиолетовое свечение вокруг фигуры тёмного эльфа погасло.

— Ты просишь милости, Кеббан?

— Да, да, я прошу милости, — купец шептал торопливо и горячо. — Я её заслужил.

— Что ж, то, что ты заслужил, то ты и получишь.

Наромарт вытянул вперёд левую руку.

— Что ты хочешь сделать? — испуганно пролепетал узник.

— Оказать тебе милость, Кеббан. Ту, которую ты заслуживаешь.

Некромант произнес краткую формулу заклятья, и его кисть окружило мертвенное серебристое свечение. Купец инстинктивно отшатнулся.

— Нет! Я же всё рассказал!

Не произнося ни звука, эльф медленно приближался к работорговцу.

— Нет! Нет! Не-е-е-е-ет!

Затянутая в черную бархатную перчатку кисть руки Наромарта легонько коснулась груди человека. Кеббан почувствовал мертвящий холод. Крик замерз на его устах, тело дрогнуло и обмякло, голова упала на левое плечо. Чёрный эльф на всякий случай нажал пальцами у правой ключицы, пытаясь ощутить биение подключичной артерии, но ничего не почувствовал. Кеббан был мертв.

Трансформировавшись обратно в летучую мышь, Наромарт покинул камеру. Больше здесь ему было делать нечего. Да и не только в тюрьме, но и в городе…

А благородного сета и Йеми рабы домны Ветилны принесли в носилках в харчевню чуть ли за полночь, пьяных, можно сказать, в хлам. Балис и Мирон смогли оценить долю слуг, вынужденных нежно кантовать бесчувственные тела хозяев от дверей до ложа. Кроме того, совершенно неожиданно им пришлось ещё и устраивать на ночлег крупную ящерицу, присланную, как объяснил один из рабов "в подарок домне Анье". Хорошо ещё, к подарку прилагался украшенный бисером кожаный ошейник и поводок. Мысленно выматерившись, Мирон легонько потянул зверюгу на цепочке за собой. Та оказалась сообразительной, и пошла за ним на задних лапах, как-то особенно грустно моргая огромными золотистыми глазами. Нижниченко даже стало её немного жалко: рептилия ведь была ни в чём не виновата. Но и возится с ней тоже удовольствия не доставляло. В итоге, он не нашел ничего лучше, чем затолкнуть необычный подарок в комнату Наромарта. Во-первых, эльфу требовалось меньше времени на сон, а, во-вторых, кому, как не ему разбираться с нелюдями?

Тот, кто придумал стягивание головы, достоин сам умереть от этой пытки. Всего-то делов: кожаный ремешок, да небольшая палочка, но в руках умелого палача это орудие способно творить чудеса, а палач, похоже, был умелым. Голова буквально разрывалась на части от боли.

— Итак, признайся в преступлениях, которые ты гнусно творил против божественного Императора, — привычно бубнил допросчик.

Йеми даже не мог разглядеть того, кто это произнёс: в глазах мелькали разноцветные пятна.

— Я — благородный лагат Маркус Простина Паулус, — выдавил из себя кагманец. Язык едва шевелился в пересохшем рту. — Я моррит, и ты не имеешь права пытать меня без разрешения на то Императора.

— Врёшь!!!

В порыве гнева допросчик вскочил с табурета и подбежал вперёд. Теперь Йеми его видел более-менее ясно: низенький толстячок в светло-голубой тоге с красной каймой и с багровым от гнева лицом.

— Ты врёшь, подлец! Ты никакой не лагат! Ты — шпион! Говори, кому ты служишь! Говори!

— Я — Маркус Простина Паулус, — механически повторил Йеми.

— Врёшь! — допросчик затопал толстенькими ножками. Со стороны, наверное, это выглядело смешно, вот только Йеми сейчас было не до смеха.

Палач, стоявший где-то за спиной, перерезал верёвку, и кагманец кулём упал на пол. Сильная рука ухватила его за плечо.

— Вставай, Йеми! — раздался над ухом странно знакомый голос.

Всё-таки, они узнали, кто он такой.

— Вставай! Слышишь, просыпайся.

— А…

Йеми с трудом разлепил глаза. Через стеклянное окно комнату заливал неяркий утренний свет. Сам кагманец лежал на широком ложе, а рядом, наклонившись, стоял Балис и тряс его за плечо.

Иссон милостивый, как же хорошо, что это был всего лишь сон. Только вот голова продолжала болеть так, словно Йеми всё ещё оставался в имперских застенках.

— Вставай! Нам нужно ехать в Плошт, — настойчиво произнёс Балис. Глядя на свежевыбритое лицо пришельца из иного мира, кагманец вдруг испытал острый приступ зависти. Он вспомнил, почему у него болит голова, и понял, что за этим последует.

— Не могу, — просипел Йеми. — Я сейчас блевать буду.

— Не вздумай, — серьезно предупредил Гаяускас, — или сам потом будешь убирать. Хватит того, что мы с Мироном вас вчера по спальням разносили.

— И сам не хочу, — попытался пошутить кагманец, — а что делать-то?

— Вот, — морпех взял со стола небольшую плошку, — выпей — полегчает. И в следующий раз не нажирайся, как свинья.

— Как петух, — машинально поправил Йеми.

— Что?

— В Оксене говорят: "Пьян, как петух", потому что петухи, когда бросаются в драку, забывают обо всём на свете.

— Учту. А ты давай пей.

— Да что хоть там?

— Попробуй — и узнаешь.

С некоторой опаской кагманец принял из рук Балиса посудину и сделал маленький глоток.

Внутри всё словно взорвалось. Содержимое желудка метнулось вверх, и тут же осело вниз. Йеми прошибло потом. Крякнув так, что его, наверное, было слышно и на улице, кагманец тяжело задышал открытым ртом.

— Капустный рассол?

— Он самый.

— Уф…

Йеми маленькими глотками пил жидкость и чувствовал, как похмелье разжимает свои объятья. Когда плошка опустела, он чувствовал себя уже вполне приемлемо. Утерев рукавом лоснящиеся губы, поинтересовался:

— А почему в Плошт?

— Там Серёжа. Наромарт вчера выяснил у Кеббана.

— Молодец. Ладно, сейчас я буду готов. Олуса уже разбудили?

— Сейчас пойду.

— Ты, это… Рассола только ему не предлагай.

— Почему?

— Неблагородно. Капустный рассол — это для простолюдинов вроде нас. А для него лучше попроси у хозяина полкубка вина.

— Ох, и мороки же с вами, — проворчал морпех, покидая комнату.

Но оказалось, что мороки не так уж и много: благородный сет Олус Колина Планк поднялся с постели бодрым и свежим и от похмелья ни сколько не страдал. И даже перегаром от него не несло, лишь немного благородно попахивало дорогим вином.

Зато удивил Наромарт, притащивший в столовую ночную ящерицу чуть ли не под лапку, да ещё и со словами:

— Знакомьтесь, нашу новую спутницу зовут Рия.

— Доброе утро, — вполне отчетливо прошипела рептилия.

Мирон чуть не грохнулся с табурета, а Балис поперхнулся молоком. Зато Сашка воспринял говорящую ящерицу как нечто само собой разумеющееся:

— Ага, доброе. Садись завтракать.

Рия смущенно затопталась на месте.

— Нечки не допускают за один стол с людьми, даже со слугами.

— А у нас — допускают, — как ни в чём не бывало, заявил черный эльф, усаживаясь за стол. — И заводить особые порядки ради тебя мы не станем, не упрашивай.

Ящерица моргнула огромными золотистыми глазищами.

— Я вовсе не упрашиваю.

Но было видно, что она чувствует себя не в своей тарелке. Горло рептилии ходило ходуном, словно там прятался какой-то механизм. Робко присев на краешек табурета, она потянулась за хлебом.

Мирон с Балисом переглянулись. Последнее время им казалось, что они уже освоились в чужом мире, но у Вейтары, похоже, в загашнике имелось ещё немало сюрпризов. Конечно, Наромарту бы следовало предупредить их заранее, что подаренная ящерица — не просто животное, а разумное существо. Но сейчас указывать эльфу на его ошибку было бы неприлично: Рия и так робела перед людьми, а если начать в её присутствии этот разговор, то она и совсем потеряется. Словом, беседу с эльфом следовало отложить до более подходящего времени.

К тому же, следовало торопиться. Уже через четверть часа маленький отряд двинулся в путь. Анну-Селену посадили на коня благородного сета, а Рию — к Наромарту. Погода окончательно испортилась, нудно моросил мелкий дождь, но это оказалось им даже на пользу: путешественники плотно завернулись в плащи, а стража у ворот Тролля, едва увидев красный шарф благородного сета, и не вздумала проверять ни его самого, ни его свиту. Йеми не преминул отметить, что Туам и впрямь долговязый, ростом разве немного уступит Балису. Может, где и пригодится.

Шипучка устал. Очень устал. Ему ещё никогда не приходилось вести такой долгий бой. Лапа словно превращалась в камень и двигалась всё медленнее и медленнее. Не хватало воздуха. Удивительно, как он ещё держался. Но всё равно, жить ему оставалось уже недолго. Не сейчас, так через несколько минут секира кого-нибудь из врагов достанет его — и тогда схватка закончится.

Но пока сауриал в состоянии удерживать свой акинак — он будет сражаться. Не ради продления своей жизни — как говориться, перед смертью всё равно не надышишься. Но в комнате наверху Ахар пытался открыть портал — и каждая выигранная секунда может помочь ему и Грегу остаться в живых. Значит, надо держаться. Его всё равно убьют, но пусть это случится не сейчас. Надо прожить ещё немного. Ещё немного. Ещё…

Отчаянный выпад получился быстрым, каким и должен быть удар мастера клинка. Гном даже не успел заметить, как акинак сквозь на мгновение приоткрывшуюся щель вошел ему в шею. Ещё одним противником меньше. Это ничего не решало: живых врагов оставалось не меньше двух десятков. Но они вдруг отступили, давая столь желанную передышку.

Тяжело дыша, Шипучка опустил акинак и грузно опёрся на хвост, давая отдых ногам. Гномы Тургунда сгрудились в противоположном конце зала, готовясь к новому бою. Их было даже больше, чем казалось в горячке боя: не два десятка, а не меньше, чем три. А между врагами весь пол был усеян трупами погибших в этой схватке.

— Хорошая драка, парень, — пробасил Норт Бенлин, обращаясь к Шипучке. Их осталось только двое, прикрывающих путь на винтовую лестницу. И ещё двое из отряда были наверху — Грег и Ахар. Четверо из десяти. Остальные нашли свою смерть в подземном городе Тургунде.

— Вот что, парень, давай-ка ты наверх, — продолжил Норт. Гном всех спутников называл исключительно «парнями», а Лейду — «девкой». На Бенлина она не обижалась, хотя никому другому бы этого никогда не позволила.

Шипучка отрицательно мотнул головой. Не иначе, как кто-то из врагов хватил Норта по шлему, вот он и начал заговариваться.

— Я тебе серьезно говорю, парень, топай наверх. Нам надо разделиться, чтобы дать Ахару побольше времени. Один — наверху, другой — внизу. Понял?

В этом был резон. Стоя в дверном проёме, ведущим к лестнице, врагов мог сдерживать и один воин. Действительно, разделившись, они давали магу больше времени, а значит — больше шансов.

Шипучка указал острием акинака на себя, потом — на пол зала. Гном, не первый год знавший сауриала, отлично понял эту пантомиму.

— Не выйдет, парень. Здесь я простою дольше — им ещё придётся попотеть, чтобы разрубить мои доспехи. А от тебя больше пользы наверху — там ловкость будет поважнее устойчивости.

Бенлин снова был прав. Шипучка огорчённо кивнул. Лица гнома не было видно за опущенным забралом, но сауриал был готов поспорить, что Норт грустно улыбнулся.

— Давай, парень. И не слишком тоскуй. Когда-нибудь у каждого приходит время последней битвы. Клянусь Молотом Мастера, я счастлив, что в моей последней битве у меня оказались такие соратники. Лучших я не встречал за всю свою жизнь. А теперь — топай наверх. И постарайтесь остаться живыми.

Окружив себя плотным запахом соснового бора, Шипучка двинулся вверх по широкой винтовой лестнице. Сауриалы использовали свою способность издавать сильные запахи как ещё один способ выражать свои эмоции — в дополнение к речи и мимике. Но другие существа, как правило, не понимали ни шипения сауриалов, ни языка запахов. Больше того, и то и другое доставлял им неудобства. Шипучка, проводящий большую часть жизни среди людей, давно приучился объясняться жестами. Но сейчас сильный запах был необходим, чтобы Грег ненароком не всадил в него бельт по самое оперение.

— Шип? — удивленно воскликнул разведчик, поняв, кто поднимается вверх по лестнице. — Вы что, всех их перебили?

Сауриал только отрицательно мотнул головой. Врагов было слишком много. Слишком много даже для таких мастеров, как компания Шоба. Грег всё понял правильно.

— Кто?

Шипучка провел рукой под подбородком, словно оглаживал воображаемую бороду.

— Да, это похоже на Норта, — согласился разведчик. — Остальные погибли?

Сауриал поднял морду вверх, к небу, от которого его отделяло не меньше пары миль камня и земли.

— Да будут боги к ним милосердны, — вздохнул Грег. — Ахар, если ты провозишься ещё несколько минут без результата, то молится надо будет по нам. Только, делать это будет уже некому.

Маг, погруженный в своё дело, даже не удостоил его ответом.

Снизу донёсся шум возобновившегося боя. Шипучка на пробу взмахнул клинком. Рука успела немного отдохнуть. Что ж, пару минут он должен успеть продержаться. Грег с тяжелым склотом занял позицию в глубине комнаты. Если повезёт, то он успеет выстрелить два раза. А потом… Меч у Грега был, но мастер арбалета и кинжала мечом владел, наверное, хуже десятилетних детёнышей, мечтающих стать воинами.

Время тянулось мучительно медленно. Вот шум боя внизу затих, а следом раздался топот ног по каменной лестнице.

— Ко мне! — воскликнул за спиной Ахар. — Ко мне, быстрее! Я открываю портал.

Сколько раз потом Шипучка ругал себя за то, что отступил. Если бы он остался на месте, то, конечно, погиб бы под топорами тургундаров, но маг и разведчик успели бы уйти. Двое. Но тогда он не размышлял и не оценивал ситуацию: на это просто не было времени. Сауриал бездумно выполнил команду мага, как выполнял её всегда, когда Ахар колдовал — непослушание в такой ситуации могло стоит жизни.

Он отступил, а враги ворвались в комнату. Щёлкнул склот Грега — тяжелый бельт, пробив шлем гномьей работы, до половины вошел в голову тургундара. Второй раз выстрелить человек не успел: гномы были уже рядом. Удар тяжелой секиры пришелся в плечо разведчика и разрубил его тело чуть ли не до сердца. Во все стороны брызнула кровь. Ахар что-то вскрикнул. Шипучка успевал парировать вражеские выпады и контратаковать, медленно пятясь к стене, где должен был находиться портал. Молниеносная двойная атака — и передние враги замертво упали на пол комнаты. Быстро обернув голову, сауриал увидел за спиной клубящийся белёсый туман. Схватив в охапку стоящего рядом мага, Шипучка метнулся в неизвестность.

Так они и выпали в чужой мир: сауриал и человек. Портал захлопнулся сразу, едва маг оказался по другую сторону, преследовать их тургундары не могли. Вот только в спину Ахара ещё на той стороне по самый обух вошла секира одного из врагов. И в неизвестном для себя месте Шипучка оказался в одиночестве, да и ещё с мёртвым магом на руках.

Впрочем, ящер сразу понял, что место, в которое его занесло, обитаемое: вдали он видел море, а на его берегу — рыбачью деревеньку. Он отчетливо различал вытащенные на берег лодки и воткнутые в песок жерди, на которых, он знал, сушились неразличимые на таком расстоянии сети. Обитателей деревни Шипучка тоже не видел, но не сомневался, что когда он подойдёт поближе, то они появятся.

С магом на руках он двинулся по полого сбегавшим к морю травянистым холмам в сторону деревни. Местное светило нещадно палило, но сейчас сауриал этому только радовался: за проведенное в подземельях время он отвык от дневного света. Тело грузного мага было слишком тяжелым для передних лап Шипучки, к тому же предельно уставшего в бою с гномами, но и на это он не обращал внимание. Необходимо было во что бы то ни стало дойти, передать Ахара для погребения, а уж потом можно и о себе позаботиться.

Он дошел, уже плохо понимая, где он и что с ним происходит. Взойдя на очередной холм, сауриал увидел, как от деревни к нему бегут люди. Он даже успел разглядеть в их руках топоры и удивиться этому, но больше уже ничего не смог: в глазах замелькали яркие разноцветные огни, ноги подкосились, и ящер без сознания упал на поросший редкой сухой травой песок.

А пришел в себя уже в каком-то сарае, накрепко скрученный широкими кожаными ремнями. Двое мужчин, вооруженных острогами на длинных деревянных рукоятках, внимательно следили за ним из-за небольшой деревянной загородки, готовые вмешаться, если он попытается освободиться. Акинака, разумеется, рядом не оказалось.

Шипучка недоумевал. Не понять, что существо, пусть и не похожее на человека, но способное принести тело погибшего товарища к ближайшему поселению для достойных похорон, разумно было невозможно. Не понять, что у него не было никаких агрессивных намерений — тоже. И, тем не менее, жители прибрежной деревни воспользовались его беспомощностью и лишили его свободы. Неужели они настолько глупы?

Вскоре в сарай зашел ещё один человек и между людьми завязался разговор. Сауриал с удивлением обнаружил, что понимает их язык, хотя никогда раньше его не слышал. Видимо, это было побочным эффектом колдовства Ахара.

Впрочем, ломать голову над этим чудом ему пришлось не долго. То, что Шипучка услышал в разговоре людей, повергло его в глубокий шок. Оказывается, эти люди понимали, что имеют дело с разумным существом. Но при этом считали себя вправе распоряжаться его жизнью. Сауриалу предстояло стать невольником, рабом, поскольку по закону этих мест не люди не могли быть свободными.

Для Шипучки это было дико и непредставимо. Сауриалы вообще не знали понятия рабства и неволи. Живя среди людей, ему приходилось что-то там слышать о невольниках, но это были либо те, кто задолжал большие деньги, либо взятые в плен враги, пришедшие с мечом в чужие земли. Но Шипучка-то жителям деревни не был должен никаких денег, и пришел к ним с исключительно мирными намерениями. Если бы на его месте оказался человек, а на месте деревни — место обитание племени сауриалов, то можно не сомневаться, что ящеры отнеслись бы к путнику с заботой, помогли бы восстановить силы, а потом указали бы дорогу к ближайшему поселению людей. Он даже не мог себе представить, что можно поступать по-иному. Но оказалось, что можно. И это иное обращение Шипучке предстояло испытать на собственной шкуре.

Потом был долгий путь неизвестно куда в рабском караване, где его привязывали и кормили отдельно, потому что остальные рабы были люди, даже в неволе считавшиеся существами более высокого происхождения, чем ящер и сами себя считавшие таковыми. За всё время путешествий ни один человек не даже не попытался поговорить с сауриалом, поддержать его, хотя возможности у них для этого были. Была камера в особом невольничьем бараке, где пришлось просидеть довольно долго. Был, наконец, корабль, на котором он сейчас плыл в неизвестность…

Как-то в таверне им попался сочинитель — мужчина уже в летах, седобородый и серьезный. Подвыпившие Грег с Ахаром не упустили случая выяснить, чего это он там сочиняет. Стихи там всякие, песенки — это понятно: товар ходовой, многим нужный. А вот истории-то не бывшие в действительности выдумывать зачем, ежели в жизни случается столько всякого, что никакой сочинитель не придумает? Тот сначала долго отмалчивался, но, после третей кружки пива вдруг заговорил. И объяснил собеседником, что главное в его сочинениях вовсе не чудеса, магия, древние боги, таинственные эльфы и могучекрылые драконы. Всего этого добра в их мире и вправду навалом, и любой авантюрист может рассказать из своей жизни вполне достоверную историю, гораздо занимательнее, чем то, что придумывает господин Агром. А уж если немного прихвастнет (а куда ж без этого-то), то и вовсе тягаться с ним станет невозможно. Нет, господин Агром придумывает истории не о приключениях, а о людях. О том, как они ведут себя, попав в эти приключения. Для того, чтобы лучше смогли понять себя те, кто никогда ни в каких приключениях не бывал и не побывает до самой смерти.

— Я сейчас задумал историю, — говорил бородач, выпуская из трубки клубы ароматного дыма, — в которой отряд друзей движется к заветной цели. Им приходится столкнуться с тяжелыми испытаниями, один за другим авантюристы гибнут. Но один всё же доходит до конца… и понимает, что повезло-то не ему, а его погибшим друзьям.

Тогда Шипучка посмеялся в душе над глупым человеком, наверное, никогда не смотревшим в лицо смерти и не понимавшим, что может чувствовать живой, настоящий искатель удачи, дойдя до заветной цели. А сейчас, свернувшись клубком в тесной корабельной каюте, он понимал, что мудрый бородач был совершенно прав. Сказитель знал жизнь гораздо больше, чем самоуверенный молодой сауриал, пусть даже за плечами Шипучки был не один опасный поход. Сейчас ящер действительно полагал, что участь его погибших друзей завиднее, чем та, что досталась ему. В этом мире они бы не прижились. Может быть, не всех их ожидала участь раба: в конце концов, Ахар, Грег, Лейда, Бабац и Тил были людьми, но уж точно бы никто из них не смог смотреть на мыслящее существо, как на что-то низшее и недостойное только потому, что это существо — не одной с тобой крови. Здесь же абсолютно все воспринимали сауриала как грубое животное, не отличали его от ослов или лошадей, хотя при этом ясно понимали, что он наделён разумом. И это угнетало больше всего. Шипучка бы давно сразился со своими хозяевами и погиб в неравной борьбе, если бы не Закон Рода, гласивший, что обрекший себя на смерть ради себя самого в Великие Леса не попадает. Исключений закон не признавал, а потому каждый сауриал старался строго следовать ему, как бы не складывались внешние обстоятельства. И Шипучка терпеливо выполнял то, что требовали от него люди, считавшие себя хозяевами ящера. Готовил себя к тому, что терпеть придётся долгие обороты, пока не придёт, наконец, милосердный покой.

И только после встречи с Волчонком в душе забрезжил лучик надежды. Этот человеческий детёныш оказался не похож на людей этого мира. С самого начала, когда его втолкнули в камеру, где держали Шипучку, маленький человек поразил сауриала своим поведением: в нём не было ни высокомерия, ни страха — того, что ящер привык по отношению к себе видеть от людей этого мира. Чувствовалось, что он немного опасается обитателя камеры, но это были вполне понятные опасения: ведь раньше Волчонок никогда не видел таких, как Шипучка. И стоило ему только понять, что сауриал не питает к нему агрессивных намерений, как в глазах Волчонка Шипучка из чудовища превратился в товарища по несчастью. Пожалуй, даже, как-то слишком быстро. Взрослого человека на месте Волчонка, наверное, можно было упрекнуть в излишней доверчивости, но, говорят, детёныши — доверчивы по своей природе. Во всяком случае, в своё время Шипучке не раз приходилось принимать участие в розысках невесть куда забредших малышей. Всё им интересно, всё кажется загадочным и непременно добрым. А вот то, что маленький сауриал для кого-то может оказаться лакомой пищей — хотя бы для безмозглого тиранозавра, в их головенки, конечно, не влазит. Точнее, влазит, но вылетает с первым же порывом ветра. Короче, детёныши — они детёныши и есть, хоть в чешуе, хоть в человечьей коже.

Даже от души хлебнувший горя, Волчонок всё равно оставался доверчивым и наивным. Малыш рассказал ящеру свою историю, из которой Шипучка понял, что Волчонка похитили и продали в рабство какие-то разбойники. Маленький человек очень надеялся, что его взрослые друзья разыщут и освободят. Сауриалу подумалось, что для такой надежды у Волчонка нет никаких оснований: судя по тому, как вели себя люди этого мира, было не похоже, чтобы кто-то из них рискнул броситься в погоню за разбойниками и работорговцами. Но разубеждать детёныша он, конечно, не стал: не только потому, что не умел говорить, но и из-за того, что жестоко убивать в том, у кого всё отнято, последнюю надежду. Пусть верит хоть во что-нибудь.

Впрочем, представление о Волчонке, как о беззащитном малыше, пришлось пересмотреть сразу после того, как его хозяин, человек по имени Меро, купил Шипучку. Сразу по выходе с невольничьих бараков хозяин набросился на детёныша с упреками и угрозами. Сауриал привык, что невольники в таких случаях молят господ о пощаде, но Волчонок не унижался и ничем не показывал страха. Удивленный Шипучка забылся настолько, что и сам попробовал вмешаться в разговор и защитить малыша, забыв, что делать этого не следовало: если наемник и простил дерзость рабу-человеку, то уж от нечеловека он этого точно не потерпит. И детёнышу не поможешь, и себе навредишь. Разумеется, новый хозяин тут же пригрозил сауриалу расправой, а Волчонок вдруг кинулся Шипучку защищать. Человек рисковал собой, чтобы защитить не человека. В мире Шипучки это было в порядке вещей, в этом мире такого с ящером ещё не бывало. Малыш смело шел против всех правил, это был поступок.

Второй раз Волчонок удивил Шипучку уже на корабле, когда им, загнанным вместе в одну каюту, принесли ужин. Миска для сауриала была больше, но в ней была лишь каша, а в плошке детёныша кроме того оказалась пара кусков мяса. Едва дверь за принесшим еду наемником захлопнулось, как Волчонок протянул Шипучке один из кусков. Сауриал отрицательно мотнул головой.

— Бери, ешь, — объясняюще произнес Волчонок.

Шипучка снова отрицательно покачал головой. Указал на мясо, потом на Волчонка: мол, тебе дали, ты и ешь. Тот понял, но руку с мясом не убрал.

— Бери, видишь, у меня тоже мясо есть. А то получается не честно: я мясо ем, а ты — нет.

С того момента, как волшебством Ахара его забросило в этот мир, Шипучка не слышал слова «честно» и не видел честных поступков. Сауриал полагал, что это понятие, как и многие другие, здесь просто никому неизвестны. Обращение Волчонка застало его врасплох и заставило принять дар. Положим, честным есть предложенное детёнышем мясо он не считал, в стаде всегда было принято отдавать малышам самую лучшую еду, но объяснить отказ было невозможно. Волчонок — не Грег, не Норт и не Ахар, с которыми Шипучка ходил в походы много оборотов подряд, и которые понимали его мысли с полушипа.

Шипучке очень захотелось, чтобы те друзья, на которых так надеялся Волчонок, оказались достойными его надежд и освободили малыша. И ещё сауриал твёрдо решил, что, если сможет хоть чем-то помочь детёнышу — то обязательно это сделает, чего бы это ему не стоило. Пусть даже жизни. Умирать ради помощи другим Закон Рода не запрещал, даже если эти другие и не были сауриалами.

Деревянная клетка: пять шагов в ширину, семь в длину, метра два в высоту. Маленькому Серёжке ещё можно было нормально ходить, а вот Шипучке — только на четырёх лапах. Каютой назвать это помещение язык не поворачивался: в каютах должны быть иллюминаторы, а здесь — глухие стены. Темнота кромешная: светильника невольникам не оставили. Духотища. Делать абсолютно нечего. Проснувшись утром, Серёжка быстро понял, что это заточение будет для него похуже, чем путешествие в караване. Там, хоть и связанный, но идёшь по земле, под солнцем. Свежий воздух, небо, деревья вокруг. Тогда это не воспринималось, как что-то ценное, но сейчас, когда его заперли в четырех стенах, он понял, как всего этого ему не хватает.

Стало понятно, почему сходил с ума заточенный в одиночной камере замка Иф Эдмон Дантес. "Ничего, мне терпеть не долго, несколько дней всего", — подбадривал себя мальчишка, но бодрость не спешила прибавляться.

Загремел засов. Дверь отворилась, у входа стоял Арш со светильником в руке. "Завтрак, наверное, принёс", — подумал Серёжка, но ошибся.

— Эй, волчонок, вылезай давай, — прикрикнул наёмник.

С лёгкой руки Меро теперь все наёмники звали его волчонком. Мальчишка даже не обижался, наоборот, где-то гордился этим прозвищем. Отец очень любил песню про охоту, в которой один из волков перепрыгивал через красные флажки и уходил в лес от стрелков и собак. А ещё вспоминался Волчонок из фильма про Красную Шапочку, которого сыграл мальчишка, немного похожий на Серёжку. Ему тоже нелегко приходилось, но он умел терпеть и добиваться своего. Вот и Серёжка покажет, когда придёт время, что у волчат есть острые зубы. А пока…

А пока надо было исполнять приказания Арша. Мальчишка вышел в коридор. Там было светлее: из люка лился солнечный свет.

— Давай на палубу, — приказал наемник, задвигая тяжелую щеколду.

"Что это мне так везёт?" — заинтересовался Серёжка, взбираясь наверх по лестнице.

На палубе было хорошо. Ралиос стоял уже довольно высоко, но в воздухе ещё чувствовалась утренняя свежесть. Нагревшееся дерево палубы обдало босые подошвы сухим приятным теплом. Ветра не чувствовалось, но, судя по тому, что паруса были подняты, и судно двигалось, пусть и со скоростью торопливой черепахи, он всё-таки легонько дул. Куда не кинешь взгляд — всюду яркое синее небо и синее море… Если не считать столпившихся у борта наемников и купцов.

— Поди сюда, — Меро заметил, что мальчишка вышел на палубу.

Серёжка подошел.

— Мы тут с почтенными господами поспорили, сможешь ли ты спрыгнуть с мачты. Отвечай честно.

Немного удивившись, Серёжка окинул конструкцию внимательным взглядом. Высотой мачта была, пожалуй, под десять метров. В паре метрах от верхушки — поперечный брус, на котором подвязан парус. Значит, прыгать с бруса. От палубы до воды… Серёжка заглянул через высокий борт… Метра два. Значит, прыгать примерно как с десятиметровки. Ну, этим нас не удивишь.

— Конечно, я могу спрыгнуть… господин Меро.

— Так прыгай. И без глупостей.

Серёжка только плечами пожал: какие тут могут быть глупости. Берег едва виднелся тонкой тёмной линией слева на горизонте, до него отсюда не меньше пяти километров. Не доплыть. Тем более, что на корабле наверняка не буду просто наблюдать за тем, как кто-то пытается бежать. Не зря же между мачтой и кормовой надстройкой посреди палубы стояла лодка.

Сбросив шорты прямо на палубу у мачты, мальчишка полез вверх по верёвочной лестнице. "Интересно, Тошка бы мне позавидовал или нет?" — неожиданно мелькнула мысль. Антошка Климанов, Серёжкин сосед, одноклассник и друг, был большой любитель парусных судов и морских приключений. Сам он, правда, не разу не плавал по морю, даже на простой яхте, но мечтал когда-нибудь выйти в открытый океан на самом настоящем паруснике. Оказывается, и такие корабли к концу двадцатого века в мире ещё остались. А пока Тошка читал книги и клеил модели, их у него дома не меньше пятнадцати штук. Когда Тошке исполнилось десять, Серёжка подарил ему на день рождения модель линкора «Марат» — парусников не нашел. Тошка современные корабли любил не так сильно, но подарку всё равно обрадовался, линкор склеил и поставил на полку в книжном шкафу.

Разумеется, друг знал наизусть, как называется на судне каждая деревяшка и каждая верёвка. Если бы они с Серёжкой были на этом корабле как туристы — он бы всё рассказал и объяснил, что для чего нужно. Даже, наверное, юнгами можно было бы поплавать — только недолго. А рабом… Нет, тут завидовать нечему. Когда ты невольник — самое любимое увлечение не радует, рассудил Серёжка, как раз добравшись до верху и переходя с лестницы на брус, который, кажется, назывался рея.

Цепко ступая босыми ногами, Серёжка быстро дошел до её конца. Если честно, это было не так уж и сложно: это только с палубы рея казалась тонкой, а на самом деле, её толщина даже на концах был не меньше десяти сантиметров, а в середине — ещё больше. Рея тихонько потрескивала, но Серёжку это не пугало: если уж она взрослого моряка выдерживает, ведь парус-то они как-то должны натягивать, то уж под ним точно не сломается. Главное — не волноваться и лишний раз не смотреть вниз. Но теперь, дойдя до края, Серёжка глянул на палубу. Наемники, купцы, капитан и его помощники сбились в кучу у борта и оживлённо что-то обсуждали. Точнее, не что-то, а кого-то, и мальчишка отлично знал, кого именно. Что ж, на первый раз особого зрелища их не ожидает.

Пружинисто оттолкнувшись, парнишка взвился в воздух. В падении он вытянулся в струнку, прижал руки по швам и через мгновение вошел в воду «солдатиком». Прыжками в воду Серёжка бросил заниматься два года назад, и, наверное, сделал какую-то небольшую ошибку. Пятки больно ударились о воду, внутренности прямо тряхнуло от удара. Но это было только мгновение. А потом прохладная морская вода обняла разгоряченное мальчишеское тело. Как же было приятно очутится в ней после стольких дней путешествия по пыльным дорогам и грязным городам, после ночёвок на голой земле или на гнилой соломе в бараках.

Серёжка раскрыл глаза. Вверх устремлялись мириады маленьких воздушных пузырей. Чуть зеленоватая вода была удивительно чиста и прозрачна — куда там Чёрному морю. И без маски он видел вокруг себя метров на тридцать, никак не меньше. Две крупных потревоженных медузы, недовольно шевеля щупальцами, уходили на глубину — подальше от непонятной опасности. А совсем рядом медленно и величаво проплывало тёмное днище корабля.

Мальчишка вынырнул на поверхность. С борта ему бросили канат. Серёжка умел плавать кролем, но сейчас, намеренно, плыл по-собачьи. Во-первых, чтобы не светить лишний раз свои способности, а во-вторых, растягивая удовольствие. Да только не сильно оно растянулось. Несколько гребков и он уже подплыл к канату. Перебирая руками и упираясь пятками в борт, мальчишка забрался на палубу.

— Молодец, волчонок. Я доволен, — кажется, Серёжка впервые увидел Меро улыбающимся. Не скалящим зубы, не ухмыляющимся, а именно улыбающимся — широко, от души. И выглядел наемник очень даже не плохо, уж точно, не зло. "Тем лучше", — усмехнулся в душе мальчишка и спросил, стараясь сделать голос как можно невиннее.

— Я всё сделал хорошо?

Не почуявший подвоха наёмник милостиво кивнул.

— Я доволен. Ты принёс мне хорошие деньги. Хочешь чего-то попросить?

Серёжка почесал слипшиеся волосы. Вообще-то хорошо бы было попросить искупаться, но… Пожалуй, это он оставит напоследок.

— Господин, я бы мог показать более интересное зрелище, за которое, думаю, господа будут не против заплатить вдвое.

Улыбку с лица наемника как стёрли, глаза превратились в узкие щёлочки.

— Вот как? В таком случае — показывай. Я хочу это увидеть.

Кто бы сомневался…

— Конечно, господин Меро. А попросить я хочу, чтобы ты лучше кормил Шипучку. Так же, как меня.

— Ты что, действительно изонист?

Меро, не на шутку испугался, даже с дрожью в голосе не смог справиться. Неужто в такую пакость вляпался? Ежели мальчишка — последователь Изона, то плакали денежки. Но в глазах паренька было столько недоумения, что наёмник понял — от этой напасти боги миловали.

— Я не знаю… господин Меро. Я никогда раньше не слышал этого слова.

Точно, не из этих, больных на голову. С таким характером как у этого волчонка от своих богов не отрекаются.

— Тогда что тебе дался этот ящер? Ты хоть и раб, но всё же — человек.

— Но… господин Меро, ты же заботишься о своих собаках?

Наёмник ошалело посмотрел на мальчишку, потом вдруг громко расхохотался.

— Зверушку, значит, себе нашёл?

Серёжка только молча плечом передёрнул. С Меро такое поведение его часто выручало: наемнику далеко не всегда действительно хотелось слышать ответ на свой вопрос, очень часто его вполне устраивало молчание — знак согласия.

— Ладно, — добродушно решил Меро, — если они действительно заплатят вдвое, то будет по-твоему.

Серёжка совершенно случайно задел в наёмнике чувствительную струну: своих псов Меро просто обожал и окружал вниманием и заботой. Разумеется, в тех дозах, которые пристало получать бойцовой собаке, а не изнеженной комнатной псине благородной лагаты. Если бы один из псов, заработав для хозяина три ауреуса, а именно столько Меро в общей сложности стряс с купцов и моряков за прыжок мальчишки с мачты, мог обратиться к нему с подобной просьбой, то наёмник, пожалуй, её бы выполнил. Почему же не выполнить просьбу человека?

Переговоры со зрителями оказались короткими — Серёжка даже обсохнуть не успел. Меро кивнул на мачту: давай, мол, взбирайся. Серёжка залез и на этот раз прыгнул ласточкой. Уже в воздухе понял, что получилось плоховато: забыл вовремя разогнуть ноги, из-за этого вошел в воду не ровно. Конечно, не животом плюхнулся, но всё же поднял кучу брызг. Кольнула мысль: "А вдруг зрители будут недовольны?" Плакала тогда Шипучкина кормежка. И не только она одна плакала.

Вынырнув, бросил тревожный взгляд наверх и, облегченно выдохнув, улыбнулся. Купцы и моряки были, можно сказать, в восторге. Орали что-то ободряющее, потрясали вытянутыми вперёд руками с оттопыренным вверх большим пальцем. Меро стоял в стороне, довольно улыбаясь. Арш бросил вниз верёвку, Серёжка выбрался на палубу, хитро посматривая на Меро. Наёмник поманил мальчишку пальцем, а когда тот подошел, вместо одобрения поинтересовался:

— Хочешь показать что-нибудь ещё?

— Да… господин Меро.

— За это мне заплатят ещё вдвое больше?

Искушение было очень велико, но Серёжка сдержался. Рея — не мостик, рисковать здесь незачем и не перед кем.

— Я не знаю… господин Меро.

— Но в прошлый раз ты угадал.

— Я думаю, что они заплатят втрое против того, что заплатили сначала.

— Тоже неплохо. Будешь просить что-то для своей зверушки?

— Выходить наружу, мне и Шипучке. Хоть немного, но каждый день… господин Меро.

Наёмник поскрёб заросший подбородок. Кормил он ящера, понятно, из своих запасов, и что там кидают в миску невольникам — никого не касается. А вот вывести тварь на палубу без согласия капитана нельзя. Да и купцам такое соседство может оказаться не по вкусу. А уж если вдруг ящер проявит агрессивные намерения…

— Тебе выходить на палубу придётся в любом случае: занятий никто не отменял. А ящерице тут делать нечего! Если он на кого-то нападёт…

— Он не станет нападать, Шипучка мирный.

Серёжка не успел моргнуть глазом, как Меро схватил его за волосы, дёрнул голову назад, задирая лицо вверх, и прошипел:

— Запомни, волчонок, раб не смеет спорить с господином. Я сказал нет — значит нет. А сейчас — марш на мачту, и покажи лучшее, на что ты способен. А если ты прыгнешь плохо, или, хуже того, прыгнешь на палубу — обещаю тебе, не пройдет и часа, как я спущу шкуру с этой ящерицы. Пошел…

Меро толкнул мальчишку к матче. Глотая слёзы, Серёжка лез вверх по веревочной лестнице. Руки и ноги дрожали. Наёмник загнал его в угол и хладнокровно раздавил, как давят жука или гусеницу. Ещё минуту назад мальчишка считал, что хоть и обращенный в рабство, он оставался внутренне свободным. А сейчас с ним поступили, как с вещью, а он ничего не мог с этим поделать. Да, ему придётся прыгнуть как можно лучше, иначе Меро и вправду расправится с Шипучкой. Серёжка не чувствовал страха за свою жизнь, в конце концов, его один раз вроде как уже убили, но не мог допустить, чтобы из-за него убили кого-нибудь ещё.

Добравшись до реи, мальчишка несколько раз глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться. Ещё не хватало сорваться и разбиться. Нет, сейчас надо было сосредоточиться. Попытался вспомнить что-нибудь приятное, почему-то в голову пришло, как в третьем классе первым пробежал километровый кросс. Собраться. Раз. Два. Три. Пошел…

Быстрый рывок по рее, прыжок, сальто, и ласточкой в воду. И ноги, кажется, успел распрямить. Вынырнул, бросив полный ненависти взгляд на столпившихся у борта. Ну, почему у него нет сейчас автомата? Нет, не сейчас, сейчас автомат был бы бесполезен… Но раньше, раньше… Как же хотелось не видеть этих мерзких довольных харь. И — нельзя было их не видеть, потому что теперь от этого зависела жизнь Шипучки. Теперь Серёжка был в руках у Меро абсолютно беспомощным и беззащитным. Теперь из мальчишки можно было вить верёвки: он ни за что бы не смог обречь ящера на мучительную гибель.

Тяжело дыша, парнишка выбрался по верёвке на палубу. Взгляд раба пересёкся со взглядом хозяина. Казалось, ненависти в серых глазах мальчишки было столько, что её хватило бы и на десятерых, но холодно-насмешливые искорки в карих глазах наёмника она не растопила.

— Очень неплохо, волчонок, — произнес Меро, продолжая смотреть прямо в глаза невольнику. — Очень неплохо. Так вот, если эта ящерица сделает на палубе хоть одно лишнее движение — я спущу шкуру с тебя. Понял?

Серёжка недоуменно хлопнул глазами.

— Если, конечно, ты хочешь, чтобы я разрешил ей сюда подниматься. Только на таких условиях. Так как, будешь выгуливать свою зверушку?

"Шипучка — не зверушка!" — хотелось крикнуть мальчишке. Но вместо этого он лишь тихо произнёс:

— Да… господин Меро.

— Смотри, ты предупрежден, — пожал плечами наёмник. — А сейчас можешь обсохнуть, а потом возьмешь у Арша ваш завтрак и отнесешь вниз. И не благодари меня: ты не умеешь это делать так, как подобает рабу. Но этому тебя научат другие.

Меро вернулся к обсуждающей прыжки компании купцов и моряков, а Серёжка устало прислонился к высокому борту. Вроде бы, он добился всего, чего хотел, но ощущения победы не было. Наоборот, было такое чувство, будто он только что потерпел жесточайшее поражение.

Занятие Меро устроил уже под вечер. Перед этим сам соизволил спуститься в каморку к невольникам и ещё раз объяснил условия: если провинится Серёжка, то накажут Шипучку и наоборот, если Шипучка — то Серёжку. Похоже, идея связать своих рабов взаимной ответственностью, пришлась наёмнику по вкусу.

Шипучка тут принялся выражать жестами полное послушание, что огорчило Серёжку ещё больше. Здоровый ящер был сильнее любого находящегося на борту человека, а вёл себя как трусливая собачонка.

Соперником Серёжки оказался Арш. Меро решил, что молодому наёмнику тоже будет полезно подучиться владению палкой. Показав с утра юноше один из приёмов, командир наёмников теперь наблюдал, как Арш и Серёжка старательно отрабатывают урок. Ящер смирно сидел чуть в стороне, прислонившись к борту, с носовой надстройки на него с любопытством поглядывал купец Кейес со своей свитой: слугами и помощниками, с кормовой пялились матросы во главе с капитаном Йенци.

Расстроенный Серёжка никак не мог сосредоточиться, и ему уже два раза крепко досталось: один раз по голени, второй — по пальцам на руке. Арш довольно ухмылялся: после той выволочки, которую ему устроил Меро за перетёртый ремень, юноша возненавидел раба и не упускал ни одной возможности отравить ему жизнь. Конечно, вся сцена была подстроена заранее, но оплеуху командир залепил Аршу самую настоящую, а рука наёмника оказалась уж слишком тяжела. Звон в ухе прошел только на второй день.

Меро чувства Арша отлично понимал, но вмешиваться нужным не считал. Увечий, которые бы понизили стоимость раба, юный наёмник, разумеется, нанести не осмелиться, ну а в том, что волчонку перепадает по мелочи, ничего страшного нет: злее будет. Для гладиатора это полезно.

— Ха! — Арш очередной раз сплел палки. — Ты снова попался. Запомни, дурак: когда твоя палка поймана, ты беззащитен.

Серёжка мог ответить только злобным взглядом: Арш был прав. В таком положении он сделать ничего не мог, особенно уступая своему противнику в физической силе.

Шипучка издал тонкий свист.

— Тебе чего, ящерица? — лениво поинтересовался Меро.

В ответ сауриал энергично зашипел, жестикулируя передними лапами. Его явно интересовала тренировка.

— Ничего не понимаю, — усмехнулся наёмник. В другой ситуации он бы приказал зарвавшемуся нечке заткнуться, но сейчас выяснить все возможные достоинства раба было в его интересах: больше достоинств — выше цена. — Ты умеешь сражаться на палках?

Шипучка энергично закивал.

— И можешь что-то показать?

Ящер закивал ещё активнее.

— Хм…

На взгляд Меро, положение у Сергея было безнадежное. Сам бы он, пожалуй, смог бы вывернуться, но только за счёт того, что был сильнее Арша.

— Волчонок, отдай палку своей ящерице и иди сюда. Арш, повтори приём.

Приём Арш повторил безукоризненно. Раз, два, три — с палки сцеплены. Что дальше?

А дальше никто ничего не успел понять. Резкое движение — палка Арша взмыла в воздух и с дребезгом грохнулась на палубу. Юноша сконфужено хлопал глазами. Серёжка расплылся в довольной улыбке, Меро задумчиво поскреб бороду.

— Ну-ка, повторите ещё.

Шипучка повторил, столь же успешно. Наёмник, знавший чего ожидать, успел понять, как ящер выбивает палку. Ничего особенного хитрого в трюке сауриала не было, он только заставлял своего противника прикладывать усилия и менять их направления, пока палка сама не вылетала из рук не успевающего за ней человека. Меро и сам знал несколько подобных приёмов. А вот применить их в подобной ситуации — не догадался.

Наёмник медленно подошел к Шипучке.

— Значит, ты умеешь драться на палках?

Утвердительный кивок.

— А на другом оружии? На топорах?

Сауриал утверждающе кивнул.

— На копьях.

На сей раз ящер отрицательно замотал головой.

— А из лука стреляешь?

Этого Шипучка тоже не умел.

— Ну что же, и это тоже не плохо. Арш, дай-ка мне палку… Защищайся.

Юноша едва успел отскочить в строну, такой неожиданной и стремительной была атака Меро. И первый же удар наёмника достиг цели: палка смачно впечаталась ящеру в бедро. Но это попадание оказалось и единственным: остальные удары наёмника Шипучка или отбивал, или от них уворачивался. В пылу борьбы противники не заметили, как оказались рядом с лодкой. Избегая очередной атаки, Шипучка плавно ушел вправо, и рубящий удар пришёлся по её борту.

— Какого импа! — взревел Йенци. — Ну-ка, прекратите!

Тяжело дыша, Меро остановился. Остановился и Шипучка, опёрся на хвост, завертел головой: на наёмника, на моряка и обратно на наёмника.

— Почтенный Меро, — взял себя в руки капитан, — я разрешил тебе проводить тренировки на палубе, но это не значит, что ты можешь причинять ущерб судну.

— Какой ущерб, почтенный? Твоя лодка крепка и надёжна и ничуть не пострадала от моего удара.

— Конечно, она крепка, — хмыкнул Йенци. — Если что, она станет нашим последним шансом сохранить жизнь. Я капитан настоящего судна, а не какой-нибудь лохани, которая держится на плаву исключительно по милости Фи. Но если даже по крепкой лодке колотить палкой — рано или поздно лодка сломается.

— Палка сломается раньше, — усмехнулся наёмник.

— Видит Фи, у меня нет желания ставить такие опыты. Сам не стану и другим не позволю. Ясно?

— Да чего уж яснее, почтенный. Не стоит шуметь, право слово.

Задевать капитана в море столь же глупо, как и наёмника на суше. До конца жизни хлопот не оберешься, да и конец этот может оказаться намного ближе, чем хотелось бы.

— В общем, друг из друга дубьём пыль вышибайте сколько влезет — меня это не касается. А снасть корабельную портить не смейте, — окончательно успокоившись, подвел итог моряк.

Меро мрачно кинул палку Аршу.

— Всё, хватит на сегодня. Убирайтесь в трюм, — прикрикнул наёмник на своих рабов. — Кодд, запри их там.

Вечно хмурый Кодд, погруженный в свои мысли, оставил в каюте масляную лампу. При свете каморка Серёжке показалось как-то приятнее и уютнее. Подумать только, и огонёк то мерцает еле-еле, а как сразу меняется настроение.

Откуда он знает эти стихи, мальчишка не помнил, но к происходящему они подходили просто идеально: Серёжка и Шипучка отбрасывали на стену каюты огромные шевелящиеся тени, а страха никакого не было. Было радостное возбуждение.

— Шипучка, а ты бы мог Меро победить?

Ящер уверенно кивнул.

— А двоих?

Снова кивок.

— А можем мы захватить корабль и освободиться?

На сей раз ящер с грустным видом отрицательно покачал головой.

— Жаль, — согласился Серёжка. — А раньше ты пытался освободиться?

Шипучка снова показал отрицательный ответ.

— А почему? Ты же воин. Разве тебе не противно быть рабом?

Сауриал издал тонкий свист и так яростно мотнул головой, что сомнений быть не могло: рабской участью Шипучка тяготился. Ещё как тяготился.

— Тогда — почему? — не унимался мальчишка. — Почему?

Сауриал тяжело вздохнул. Объяснить человеку своё поведение было нелегко. У каждого народа свои боги, своя вера, свои традиции. А у каждого существа, кроме того, свой характер, свои принципы, свои убеждения. Поэтому так часто бывает двум разумным существам понять друг друга. Попробуй переложить мысли в слова — не такая уж и простая это задача. А уж когда слов-то и нет… Пожалуй, Шипучка сейчас и Грегу с Ахаром не смог бы объяснить, почему он до сих пор терпит рабскую долю. А уж Волчонку, не умевшему разбираться в жестикуляции…

Шипучка снова вздохнул и развёл руками…

— Понятно, — вздохнул и Серёжка. И вправду, как можно ответить на такой вопрос, если не умеешь разговаривать? Парнишка почувствовал, как на него снова начинает накатывать горечь, отступившая было во время занятий.

Совсем стемнело. Дромон легко скользил по воде, с лёгким плеском взрезая носом мелкие волны. Светло-синяя Иво, чьё полнолуние приходилось как раз на эту ночь, заливала всё вокруг чарующим мягким светом. Матрос в гнезде на верхушке мачты, наверное, видел всё вокруг не меньше, чем на добрую половину морской лины, но всё равно были зажжены все положенные фонари: белые по бортам на кормовой надстройке, у румпелей, синий — на носу и красный — в том же гнезде на мачте.

Меро стоял на юте, погруженный в размышления, от которых его отвлекли чьи-то шаги. Оглянувшись, наёмник увидел подошедшего Шану.

— Слышь, Меро, поговорить надо-ть, — неловко переминаясь, начал наёмник.

— Говори, — пожал плечами Меро.

— Ты как этого пацана купил, странный какой-то стал. Чтой-то не то с тобою творится, вот…

— Чего — не то?

— А то — не то, — вдруг обозлился Шана. — Глупостями какими-то занимаешься. Ящерицу зачем-то купил. Прыжки эти устроил, тренировки? На кой оно нам?

— А затем, чтобы продать дороже, ясно?

— Не ясно. Мы — наёмники. Наше дело — что? Охранять караваны наше дело. А торговать — пусть купцы торгуют. Зачем тебе это? Или купцом захотел заделаться?

Меро криво усмехнулся.

— Нет уж, купец из меня, как из свечки кочерга. Глупость я свалял, Шана. Думал, срублю деньгу по легкому — а не вышло. Каждое дело своего умения требует. Не купец я, это точно.

— Ну, так и…

— Что — "так и"? Так и прославить себя тем, что сглупил, как дурак последний? Кусок хапнул, а сожрать не могу? Нет уж, теперь назад нельзя. Вот привезу их в Толу, продам, а чтобы ещё когда рабами торговать — ни за что. Пускай ими Шеак да Кеббан торгуют.

— Да, позориться негоже, — согласился Шана, — а только зачем ты им столько воли даешь? У купцов они бы в трюме без вылазу сидели.

— Ты же знаешь, куда я их продать собираюсь. Волчонка надо натаскивать, он же сражаться совсем не умеет.

— Ну, так волчонка и натаскивай. Нечку-то этого почто на палубу выпустил? У купцов разве б такое кто позволил? Да ни в жизнь! Тьфу, людям оскорбление одно.

Наёмник в сердцах сплюнул за борт.

— Хе, — ухмыльнулся Меро, — есть причина.

— Какая же?

— Да вот, понимаешь, слишком уж этот парень нагло себя ведёт. Мне, знаешь ли, интересно даже стало его обломать.

— Проблем-то, — изумился Шана. — Привяжи к матче, возьми вон у моряков верёвку какую-нибудь и всыпь дюжину ударов, вот он сразу и сломается.

— Думаешь? А если не сломается с дюжины?

— Значит, ещё всыпь, сколько надо.

Меро промолчал.

— Да хватит, хватит ему и дюжины, — по-своему истолковал эту паузу Шана. — Мелкий он ещё.

— Мелкий-то мелкий, но упорный. Видел, как во время занятий ему достаётся? Арш-то его не жалеет, так и норовит побольнее ударить.

— И что?

— А то, что хочет плакать, а не плачет. Гордый.

— Дык, под плетьми все ломаются, хоть гордые, хоть не гордые. Всё едино. А хочешь — вон, — Шана кивнул на море, — водички из-за борта достань, да после нескольких плетей спину-то и полей. Враз сомлеет, точно говорю. Солёненькая водичка-то на рану, она почище огня жжёт.

— А то я этого не знаю, — усмехнулся Меро. — Не вчера ведь родился. Только хлопотно это. Ну, отвешу я этому шкету дюжину плетей, ну, будет он тут визжать на весь дромон. А толку? Его вообще битьём не сломать.

— Почему?

— Да потому, что битье доказывает силу. Понимаешь? Кто в рыло дал — тот и сильнее. А силу он и так во мне признаёт. Ещё ни разу не ослушался.

— Тогда какого импа тебе надо? — Шана окончательно перестал понимать старого друга. — Раб слушается — так и хорошо.

— Плохо, — неожиданно жестко отрезал Меро. — Он признаёт мою силу, но не мою власть. Он пытается вести себя не как раб, а как побежденный воин.

— А тебе не всё ли равно? До ладильских нон ты по-всякому от него избавишься. Или нет?

— Избавлюсь. Но, раз уж у меня есть время, почему бы и не проверить этого волчонка на прочность? Забавно.

— И как же ты хочешь его проверить?

— Что значит — хочешь? Я не хочу, я делаю. Что надо сделать, чтобы вольного человека превратить в раба?

— Что?

— Я тебя спрашиваю.

— Да откуда мне знать? Дать в рыло, чтобы слушался — и дело с концом.

— Да, Шана, управитель из тебя, как из черепахи посыльный.

— А я — наёмник и в управляющие не стремлюсь.

— Ладно, не злись. Чтобы превратить вольного человека в раба в душе, надо его унизить. Растоптать его гордость. Понимаешь?

— Хех, так волчонка ты уже унизил дальше некуда: в одну каюту с нечкой посадил.

— Если бы, — вздохнул Меро, — для него это вовсе не унижение. Ему с этим ящером вместе сидеть, как нам по кружке пива выпить — одно удовольствие.

— Кель и Фи! Слышь, Меро, а может, он и вправду…

— Нет, не изонист. Я его спросил — он отказался.

— И ты веришь? Так бы он и признался.

— Вот он-то как раз бы и признался, — усмехнулся командир наёмников. — По характеру сразу видно. И потом, глупо ведь так подчеркнуто заботиться о нечках и скрывать, что ты изонист.

— Действительно, глупо, — согласился Шана. — Тогда почему он такой ненормальный?

— Импы его знают, почему. Наверное, варвар из диких земель. Я слышал, там иногда нечек равными людям считают. Взять хоть Кагман, там же тигры-оборотни в почёте.

— Идиоты, — Шана снова сплюнул за борт. — Но оборотни хоть немного на людей похожи. А эта ящерица… Да при одном взгляде на эту морду любого нормального человека блевать тянет. Чесслово.

— Волчонка вот не тянет…

— Так я ж говорю — ненормальный.

— Ненормальный, — кивнул Меро. — Но и этого ненормального можно достать.

— И как же?

— Не так уж и сложно. Он воображает себя пленным, а не рабом — надо всячески подчеркивать, что он не пленный, а раб. Вот сегодня он попытался со мной торговаться. А я дал ему понять, что хозяева не торгуются с рабами.

— Ой ли… Ящера ты всё же на палубу по его просьбе выпустил.

— Не-ет, — улыбаясь, протянул Меро. — Сначала я заставил его сделать то, что он делать не хотел. И никогда бы не сделал, не будь у меня власти. Власти, не силы. Силой можно было загнать его на мачту, но не заставить красиво прыгнуть. А прыгнул-то он действительно здорово.

— Прыгнул здорово, — согласился Шана.

— Вот, а потом я кинул ему подачку. И он её взял. Не хотел брать, а взял. Понимаешь?

Повисло молчание.

— Нет, ничего не понимаю, — обескуражено признался Шана. — Слишком уж ты умён, Меро. Тебе бы не наёмником служить, а в мудрецы податься. Как там ты этому стражнику плёл? Божественный… ну, как его там…

— Рубос. Божественный Рубос, — усмехнулся Меро. — Только он не мудрец, а поэт.

— А какая разница? — последовал наивный вопрос.

— Существенная… Ладно, Шана, не забивай себе голову. Тебе и впрямь без всего этого жить легче.

— Легче. А тебе?

— А мне интереснее жить так, как я живу.

Меро широко зевнул.

— Ладно, хватит языком чесать. Пойдем-ка спать, поздно уже. В отличие от волчонка, я намерен хорошенько выспаться.

— Волчонок твой уже давно дрыхнет…

— Не, Шана, ничего ты не понял. Была бы возможность проверить — я бы с тобой поспорил, что он сейчас не спит, мучается.

"Да чего ему мучиться-то?" — хотел спросить Шана, но не стал: понять объяснения Меро у него не получалось. Слишком уж много там было зауми. И вправду, лучше было отправляться в каюту и завалиться спать…

А мальчишка, действительно, никак не мог заснуть. И дело было совсем не в том, что спать пришлось на голом деревянном полу в душной каморке: накануне условия были те же, но всю ночь Серёжка проспал, как говориться, без задних ног. Нет, спать не давало то, что в этот день Серёжка впервые почувствовал себя рабом. Раньше он всё время твердил себе: "Я — пленный!", и это успокаивало. В плен стыдно сдаваться добровольно, а если случилось так, как с ним, — то позорного в этом нет. Тем более, что в плену можно ведь вести себя по-разному. Не так давно Серёжка читал толстую книгу, которая называлась "В чужой стране". Там рассказывалось о том, как во время Великой Отечественной войны наших пленных фашисты угнали аж в Бельгию — для работы на шахтах. Но наши убежали из концлагеря и организовали в бельгийских лесах партизанский отряд, да ещё какой. После войны, когда они вернулись домой, их встречали как героев. Конечно, никакого партизанского отряда Серёжка организовывать не думал, но главное-то не в этом. Главное в том, что пленные в книге оставались не сломленными, как бы трудно им не приходилось. Вот и Серёжка старался вести себя так же. Да, он был вынужден подчиняться силе, но знал, что он в любой момент может сказать "Нет!" — и его уже никто не заставит делать то, чего он не хочет. Пусть будут мучить, пусть хоть убивают — он не отступит.

Так было раньше. А сегодня Меро добился от Серёжки того, что это «нет» застряло у него в горле. Значит, он сломался? Значит, он всё-таки раб? Или всё-таки нет? Ведь это «нет» он не произнёс не потому, что боялся за себя, а ради того, чтобы избавить от мук и гибели совершенно невиновного Шипучку. В том, что Меро способен взаправду содрать с ящера шкуру Серёжка ни секунды не сомневался.

Слишком сложно, всё слишком сложно. Правильного ответа на встающие перед ним вопросы мальчишка никак не мог найти, хоть головой об стенку бейся. Если бы рядом не было ящера, Серёжка, наверное, даже расплакался бы от бессилия. Плакать же при Шипучке было стыдно. К тому же, плачем, конечно, делу не поможешь. А чем поможешь? Мальчишка не знал. И спросить некого. Шипучка если и знает, то не скажет, а Балис Валдисович далеко. И тоже, наверное, в непростой ситуации. Может быть, даже в более сложной, чем Серёжка. Иначе не объяснить, что за столько дней он так и не сумел нагнать этот рабский караван. Плелись-то рабы еле-еле. На Дороге они с Балисом Валдисовичем за один день прошли, наверное, раза в полтора больше, чем караван за два дня. Или это ему тоже только так казалось?

Мысли в который раз понеслись по замкнутому кругу: раб… не раб… трус… не трус… испугался… не за себя… Сколько таких кругов они накрутили за этот вечер, Серёжка не считал. Одно слово — много. Но, в конце концов, он всё же заснул.

Школу всё-таки успели отремонтировать и покрасить к первому сентября, хотя это и казалось невозможным: слишком мало оставалось времени. Чтобы не опоздать, рабочие трудились с раннего утра до позднего вечера. В выходные накануне начала учебного года к ремонту подключились и родители. Всем хотелось, чтобы первое сентября стал первым праздником, символизирующим переход от войны к мирной жизни. И ведь получилось. Сейчас в школе ничто не напоминало о том, что этим летом она перенесла обстрел и пожар. Как будто ещё две недели назад не зияли выбитые окна, а закопченные стены не были испещрены дырками от пуль и осколков мин.

Единственным напоминанием о прошедшей войне должен был стать первый урок. Раньше всегда первый урок был классным часом, на котором классный руководитель рассказывал ребятам о том, почему им надо хорошо учиться. Сегодня всё будет иначе. Сегодня на первом уроке в классы войдут те, кто с оружием в руках отстоял право граждан Приднестровья на свободную жизнь на своей земле. Это будет не просто классный час, это будет урок мужества.

— Серый, ты чего? — удивленно спросил оказавшийся рядом Тошка Климанов.

А Серёжка просто вспомнил. Вспомнил то, как покорно лез на матчу по окрику Меро. Как прыгал в воду, развлекая толпу гогочущих «господ». Эх, Тошка… Ты думаешь, перед тобой стоит твой друг, звеньевой Серёжка Яшкин? Был когда-то… А сейчас он всего лишь трусливый раб. Которому, разумеется, не место на уроке мужества.

— Тоха, иди, я сейчас приду… Мне надо, — растеряно бормотал Серёжка, как-то робко, боком, отступая от двери класса вглубь коридора. Друг проводил его недоуменным взглядом. А Серёжка уже отступил до лестничной площадки и бегом кинулся вниз по лестнице. Подальше от школы. Быстрее. Убежать, закрыться, спрятаться, чтобы никто не увидел, как ему стыдно… Ой!

Мальчишка и не заметил, что на его пути возникло неожиданное препятствие и, выскочив в холл первого этажа, к гардеробу, с разгону врезался в идущего навстречу человека. Как налетел, так и отлетел, хорошо, на ногах удержался, не грохнулся на спину. Поднял голову. Ой, мама…

Перед парнишкой стоял высокий старик в синей форме военного моряка. На груди в два ряда ордена и медали. И отдельно от этих рядов — маленькая медалька: золотая звёздочка и колодка с красной ленточкой. Серёжка знал, что такую медаль, которая называлась Медаль Золотая Звезда, вручают только Героям Советского Союза. И мальчишка никогда не видел живого Героя вот так вот: рядом, в двух шагах.

— Извините, — сконфужено пробормотал паренёк.

Старик улыбнулся. Хорошая у него была улыбка: добрая и какая-то открытая, искренняя. Серёжка сразу понял, что ветеран на него не сердится, понимает, что бывает такое у мальчишек: бегут куда-то, не разбирая дороги.

— И куда же ты так торопишься? — поинтересовался старый моряк, словно прочитав Серёжкины мысли.

— Домой, — честно ответил мальчишка.

— А почему? — удивился старик. — Мне кажется, у вас сейчас урок мужества, нет?

Серёжка коротко кивнул.

— Так в чём же дело? Почему ты не на уроке?

Это было последней каплей. Мальчишка понял, что больше не в состоянии таскать в душе накопившийся груз, что ему обязательно надо рассказать про свою беду хоть кому-нибудь. Умом он понимал, что сообщать о себе такую стыдобу первому встречному неразумно, лучше бы рассказать родителям или друзьям, которые сумеют его понять и помочь. Конечно, надо было сразу поделиться бедой с Тошкой, он бы от Серёжки не отвернулся. Но сейчас мальчишка уже не владел собой, и ничего исправить уже было нельзя. Вопрос старика словно отомкнул в душе потайной замок, и её содержимое волной выплеснулось наружу. Опустив глаза, мальчик тихо сказал:

— Мне нельзя на урок мужества.

— Почему?

— Потому что я трус… и раб, — беспощадно отчеканил Серёжка.

— И ты действительно так думаешь?

Мальчишка хлопнул глазами. Вот чего-чего, а такого вопроса он не ожидал. И вдруг понял, что та самая решительность, с которой он сказал правду о том, почему бежит из школы, не даёт теперь ему ответить на поставленный вопрос односложным "Да!". Потому что это будет уже неправда.

— Я не знаю, — запинаясь, произнёс Серёжка. — Иногда — думаю… А иногда думаю, что нет… Я совсем запутался…

Он с надеждой поднял взгляд. Ветеран смотрел на него серьёзно и сосредоточено. На лице не было ни тени жалости или недовольства, и это вселило в Серёжку смутную надежду.

— А вот Вы скажите — как Вы считаете?

— Я?… Гм… Вот что, давай присядем, тяжеловато мне стоять…

Моряк опустился на стоящую у стены холла лавочку, мальчишка пристроился рядом.

— Тебя как зовут?

— Серёжка… Яшкин.

— Видишь ли, Серёжа… Вот сейчас я скажу, а ты мне поверишь?

— Конечно, поверю.

— А почему?

— Ну, Вы же взрослый…

— Разве взрослые не ошибаются? Разве они всё знают?

Серёжка досадливо вздохнул. Почему каждый взрослый считает своей обязанностью непременно учить? Почему просто не ответить на вопрос? Почему просто не помочь?

Наверное, эти мысли отразились у мальчишки на лице, потому что, не дожидаясь его ответа, ветеран произнёс:

— Знаешь, ведь бывает так: один говорит «смелый», а другой — «дурак». Один говорит «трус», а другой — «умный». И оба — взрослые… Кого слушать?

— Ну, Вы-то скажете как на самом деле, потому что знаете: вон у Вас орденов сколько… Их трусость не дают.

Старик неожиданно горько вздохнул.

— Дают. Бывает, и за трусость ордена дают, и за предательство… И рабам дают, и просто дуракам…

— Так что же, — в голосе мальчишки зазвенела обида, — никому нельзя верить, да?

Серёжке хотелось встать и уйти, но словно какая-то сила удерживала его на месте.

— Не только можно, но и нужно. Обязательно нужно верить. Только не железкам, а человеку, понимаешь? Наградили кого-то, не наградили — это уже не так важно. Если я знаю, что человеку можно верить — то поверю, хоть у него и ни одной медали. А если знаю, что нельзя — не поверю, хоть его с ног до головы орденами обвешай.

Серёжка вздохнул. Раздражение ушло. Ветеран говорил совершенно правильно, мальчишка и сам так думал. Правильно, но бесполезно.

— А если некого спросить? Если все, кого я знаю и кому верю — далеко, тогда как быть?

— Тогда остаётся только одно: разобраться самому.

— Пробовал… Не получается… Думаете, это так легко?

— Знаю, что не легко. Со мной ведь тоже так было: надо решать, а спросить некого… И лет мне тогда было… Да одиннадцать и было, как тебе сейчас.

— И как же Вы?

— Разбирался сам, раз спросить было некого. Вот и ты попробуй ещё раз. Если хочешь, я помогу.

— Давайте, помогите.

— Ты считаешь себя рабом только потому, что тебя так назвали?

— Ещё чего, — хмыкнул Серёжка. — Нет, конечно. Раб, это тот, кто согласен, что он раб.

— А ты никогда с этим не соглашался, верно? Так почему ты тогда решил, что ты раб?

— Потому что согласие это не всегда слово, правильно? Тебе говорят: "Делай это", ты делаешь. Пусть молча, но, всё равно, не сопротивляешься. Значит, ты согласен.

— А когда тебя заставляли идти в караване, ты разве не соглашался? Пусть молча, но соглашался.

— Соглашался. Но это как бы можно… А развлекать — нельзя, это позорно… Ну, не знаю я, как объяснить.

Окончательно смешавшись, мальчишка смолк.

— Я понимаю, — кивнул старик. — А теперь представь себе, что прыгнуть нужно было бы не ради Шипучки, а ради себя. Ты бы прыгнул?

Серёжка отрицательно мотнул головой.

— Уверен?

После короткой паузы мальчишка твёрдо ответил.

— Уверен.

— Ну, и о какой трусости ты тогда говоришь? Трусы, Серёжа, всегда думают о себе, а не о других. И спасают только себя. Так что, на первый твой вопрос мой ответ будет таким: никакой ты не трус.

— А на второй?

— Ты всё равно считаешь, что поступил неправильно?

Мальчишка помедлил с ответом. Пусть он и не струсил, но воспоминания о том, что случилось на палубе корабля, всё равно злили и смущали.

— Наверное, неправильно. Понимаете, это так противно…

— А когда ты взял на себя вину за перетертый ремень, разве не было противно?

— Было, конечно.

— Но тогда ты так не переживал.

— Тогда я как бы сам…

— А тут ты разве не сам? Меро что ли тебя с рея скидывал?

Не находя слов Серёжка возмущенно засопел.

— Видимость это, Серёжа. Представь себе комнату, из которой дверей много, да все фальшивые. Настоящая дверь только одна. Как не крути, а выйдешь всё равно через эту единственную дверь. А если так, то не всё ли равно, откроешь её самостоятельно, или кто-то это сделает за тебя.

— Не всё равно, — упрямо возразил мальчишка. — Лучше — самому.

— Наверное, ты прав, — не стал спорить старик. — Самому — и вправду лучше. Только, если это всё-таки сделал кто-то другой, то о твоём-то характере это ничего не говорит, правда?

— Правда.

— Ну, вот видишь, ты и сам во всём разобрался.

— Вы помогли. Спасибо.

— Не скромничай. Я помог совсем чуть-чуть. Главное, что ты себе поверил.

— Почему?

— Потому что если бы ты не поверил, то продолжал бы мучаться. И, во-вторых, возможность спросить у кого-нибудь бывает не всегда, сам говорил. А вопросы иногда возникают неожиданно и требуют быстрого ответа. Так что, Серёжа, всё равно тебе придётся решать самому. И отвечать за своё решение.

— А я не боюсь отвечать, — вскинул голову мальчишка. — Только я не хочу ошибаться, понимаете?

— Понимаю… Только вот, не очень ли жестко ты себя оцениваешь? Требуешь от себя прямо такого безупречного поведения, чтобы никакой ошибки, никакой слабости.

— Так ведь я же пионер, — смущенно пробормотал Серёжка. — И звеньевой… И если не требовать, то только слабости и будут. Нет?

— Нет. Требовать о себя слишком много так же плохо, как и не требовать ничего. Тут нужна золотая середина. Хоть ты и звеньевой, но ведь живой человек, а не герой из книжки, правильно?

Серёжка усмехнулся. Да уж, до книжного героя ему далеко. Писатели для своих книг наверняка найдут кого-нибудь по-настоящему правильного.

— Вот. А обычный человек не может прожить жизнь без ошибок, без падений. Но многие ошибки можно исправить, не надо сразу так вот ставить на себе крест. Пока живёшь — ещё есть шанс изменить ситуацию к лучшему. Вот за это изменение и надо бороться, а не сидеть сложа руки и не ругать себя: "я плохой", "я никудышный".

— Но ведь и ошибки, которые не исправишь, верно? Как узнать, можно исправить или нет?

— Не надо узнавать, Серёжа. Если ошибка совершена, её надо просто исправлять. А там уже видно будет.

— А если ещё не совершена?

— Тогда… Тогда, просто скажи себе: "Я — Серёжка Яшкин, такой, какой я есть". А потом представь себе, сможешь ли сказать так после того поступка, который хочешь сделать. Именно сам себе сказать, не так важно, что скажут другие. Если считаешь, что прав, поступай так, как считаешь нужным.

— Спасибо…

Серёжка вскинул голову, чтобы посмотреть в лицо собеседнику и… крепко ударился о стенку каюты…

Ударился он действительно сильно: аж слёзы на глаза навернули. Зато сон помнился до мельчайших подробностей.

Нестыковок в нём хватало, на то он и сон, но главную мысль Серёжка уяснил крепко. Ошибаться можно, сдаваться — нельзя. Ну, так он и не сдаётся. Всё ещё впереди, наверняка, чтобы выбраться на свободу, потребуется ещё не раз доказать, что он не трус и не раб. Вот к этому и надо быть готовым, об этом нужно думать, а не изводится, правильно он сделал или неправильно, выполнив приказ Меро. Верно во сне сказал ветеран, Серёжка — не книжный герой, чтобы всё всегда делать правильно. Книжный, может, и нашел бы выход, чтобы и наёмников не развлекать, и Шипучку риску не подвергнуть. Серёжка такого способа не знал. Так уж лучше пусть эти сволочи позабавятся, чем доказывать свою смелость Шипучкиной кровью.

Мальчишка перевернулся на спину, закинул руки за голову, попытался рассмотреть в темноте потолок. Ничего из этого не получилось: темнота в каюте стояла кромешная, хоть ножом на куски режь. Из её глубины доносилось похрапывание и посвистывание крепко спящего ящера. Глаза слипались. Серёжка зевнул и снова повернулся на бок. "Наверное, снаружи ещё глухая ночь, можно спать и спать", — подумал мальчишка и почти тут же заснул.

В Плошт въехали без проблем. Йеми, приодетый под местного жупана, чуть опередил свою свиту и, лихо осадив коня перед самым носом стражника, грозным голосом поинтересовался, в городе ли его милость городской вистиарник жупан Дроко Малина.

— Не знаю, вроде был, — растерянно заморгал воин.

— Что значит — не знаю? — изумился Йеми. — Ты кто такой есть? Стражник или молодой дубок, на которого шлем напялили?

— Был его милость, был, когда на стражу заступали, — торопливо заговорил воин, чувствуя за собой непонятную провинность и лихорадочно пытаясь понять, чем грозит ему гнев незнакомого жупана. С детьми едет, вистиарника спрашивает. Не иначе как свойственник.

— То-то, соображай быстрее, город не позорь, — хмыкнул всадник и, ударив пятками в бока коня, заехал под арку ворот. Вслед за ним двинулась и укутанная в плащи свита. Остановить их для досмотра никто не решился: и так уже неприятностей не миновать, зачем же лишнего на свою шею ещё вешать.

— Здорово их Йеми обработал, — одобрительно шепнул Балис, наклонившись к Мирону.

— Молодец. Я бы его с удовольствием к себе в отдел взял, — согласился Нижниченко.

— А кто это — вистиарник? — поинтересовался Сашка, когда до ворот было уже далеко, и стражники не могли расслышать его вопроса.

— На нашем языке — казначей, — пояснил кагманец. — При господаре — большой человек. А под властью Империи… Считай, что ещё один сборщик налогов…

Плошт почти не отличался от Альдабры. Как и там окраинные улочки утопали в грязи и воняли нечистотами. Одноэтажные деревянные хижины, крытые соломой, создавали ощущение беспросветной нищеты. Ближе к центру дома пошли побогаче, а воздух стал почище. Тот тут, то там появлялись лавки. Наконец, копыта зацокали по булыжной мостовой, а окружающие постройки выросли до двух этажей, причём у доброй половины домов первый этаж был каменным и только второй — деревянным.

Йеми, уверенно ориентируясь в хитросплетении плоштских улиц, вёл отряд к намеченной цели. Вскоре всадники остановились возле крепких тесовых ворот, за которыми возвышался большой трёхэтажный особняк: над вторым этажом хозяин надстроил пару симпатичных башенок по краям и мезонин в центре. Не слезая с лошади, кагманец постучал по доскам рукояткой хлыста.

— Что надобно? — донеслось из-за ворот на местном наречье.

— Жупана Дроко. То жупан Йеми со свитой к нему в гости пожаловал.

По обычаю, надлежало, чтобы переговоры с привратником вёл кто-нибудь из слуг. Но в данном случае Йеми приходилось всё делать самому: здешний язык кроме него знала только Рия, а поручить разговор нечке означало смертельно обидеть хозяев: Восьмиградье влилось в Империю Мора добрых полторы сотни вёсен назад, и местные жители давно усвоили мысль о превосходстве людей над остальными народами.

Услышав, кто прибыл в гости, во дворе всполошились. Не прошло и минуты, как ворота распахнулись.

— Пожалуй, твоя милость, — почтительно склонился привратник в белой опочке. Почтительно, да не очень низко. Понятное дело: жупан, конечно, господин, только супротив вистиарника невелика фигура.

Балис с профессиональным интересом окинул взглядом двор, но ничего особо примечательного не обнаружил. С правой стороны к забору лепился какой-то хозяйственный сарай, слева — конюшня и небольшая кузница. Двое подростков чуть постарше казачонка стремглав кинулись принимать поводья у Йеми и Сашки, безошибочно определив, кто здесь главный.

— Мир и процветание этому дому, — важно произнес кагманец, слезая с лошади. Двустворчатые двери с шумом распахнулись, наверняка, что от доброго пинка. Из дома на крыльцо вышел вистиарник Дроко: невысокий крепкий мужчина лет сорока, в белом таларисе с квадратной проймой, украшенной по краю узорчатой синей вышивкой, светло-зеленых штанах и мягких кожаных сапогах. Кончики чёрных с лёгкой проседью усов были лихо закручены вверх.

— Йеми, чтоб меня грифон разорвал! — воскликнул Дроко, распахивая объятья. — Йеми, плут эдакий. Вот это удача!

— Дроко, старина, — кагманец уже спешил через двор. — Рад видеть тебя в добром здравии.

Мужчины стиснули друг друга в объятиях до костного хруста. "Совсем как на Земле", — подумалось Балису.

— Да ничего, копчу ещё небо понемногу, — усмехнулся Дроко, когда они с Йеми отпустили друг друга.

— Понемногу? Ты хочешь сказать, что уже перестал быть первым копьём Восьмиградья? — поинтересовался Йеми, переходя на морритский.

— Ещё чего, — фыркнул бан, и тоже заговорил на морритском. — Вёсен через дюжину, пожалуй, кто-то из нынешних молокососов и сможет меня превзойти. А пока что, место занято.

И звучно расхохотался.

— Плишек, поди-ка сюда, — поманил Сашку Йеми. Тот послушно подошел к старшим.

— Вот, Дроко, знакомься. Этот малец — сын друга моего Кишиша из Высоких Пихт, что в Хланде.

Сашка, как учили, легонько поклонился.

— Рад, твоя милость, быть представленным такому знатному и благородному воину.

— Да быть не может, чтобы кто в Хланде знал жупана Дроко, — явно деланно изумился хозяин. Женька нагнулся к башмакам, чтобы никто не мог заметить его кривую усмешку. По мнению маленького вампира, хозяин явно переигрывал, изображая из себя эдакого д'Артаньяна на покое.

— Хланда хоть и не близко от Восьмиградья, а только про воинов доблестных из дальних земель и в наших горах слава идёт. Его милость Йеми мне много о тебе рассказывал.

Мирон одобрительно кивнул. Способный всё же парень — Сашка Волков. Неполные две недели, которые были у Йеми, чтобы обучить мальчишку на юного жупана — не такой уж и большой срок: в настоящих-то жупанов правила поведения годами вкладывают. Но подросток схватывал всё буквально налету, и, главное, работал в охотку. "Когда вернусь, в лепёшку разобьюсь, а в Симферополе открою кадетский корпус для таких Сашек", — в который раз пообещал себе генерал. Проект такого корпуса разработан был ещё в середине девяностых, намного раньше, чем подполковник Нижниченко возглавил Крымское Управление Службы Безопасности. Но бороться с собственным Министерством Просвещения оказалось сложнее, чем со спецслужбами «дружественных» стран. После войны с Румынией военные организовали училище имени Богдана Хмельницкого в Киеве, а моряки, не утруждая себя изобретением чего-либо нового — училище имени Нахимова в Севастополе. По горячим следам Минпрос возражать не осмелился, но все последующие попытки силовиков как-то поучаствовать в воспитании подрастающего поколения натыкались на стену непонимания и отрицания. Как полагал Мирон, всё упиралось в деньги: на детей, которые, как известно, "своё будущее", в ЮЗФ средств не жалели. В то же время, генерал Нижниченко не мог не признать, что работа с сиротами и неблагополучными детьми была поставлена толково. В отличие от "большого соседа", в городах которого на каждом вокзале ютились стайки малолетних бомжиков, беспризорность в Федерации была сведена практически к нулю.

— А это сестра Плишека, Анья, — продолжал представление Йеми.

— Странное имя, — заметил Дроко.

— Это старинное и редкое имя, твоя милость, — ответила Анна-Селена, сделав безупречный книксен.

Хозяин немного смешался.

— Не держи обиды на старого вояку, юная госпожа.

— Что ты, твоя милость, какие обиды? Я счастлива, что оказалась в гостях у такого достойного и знаменитого человека.

Дроко улыбнулся, подкрутил кончик уса.

— Однако, что же мы тут стоим во дворе? Тьюмаш, Ёон, Шибаш, бездельники эдакие… Живо помогите перенести вещи.

Слуги выбежали из дома с таким проворством, словно в ожидании приказа стояли сразу за дверями.

— Богата у тебя свита, — заметил хозяин, оглядывая прибывших.

— Да мне-то, сам знаешь, свита не к чему. Но вот за детьми и вправду присматривать надо. Вот Кишиш в помощь мне Балиса и отрядил. А остальные — слуги. Дети есть дети.

— Видно добрый воин этот Балис, — уважительно протянул бан, окинув внимательным взглядом отставного капитана.

— Неплохой. Только, сам знаешь, горцы — народ своеобразный. Топором он не шибко владеет, да и копьём тоже. Зато на ножах или голыми руками биться — равных нет.

— Так уж и нет? — Дроко горделиво расправил плечи, давая понять, что готов испытать незнакомого воина в деле прямо здесь и сейчас.

— Дроко, дружище, — Йеми умоляюще обнял хозяина за плечи, — дай нам хоть отдохнуть немного с дороги. Ежели твоя милость нас со двора не сгонит, то мы поживем у тебя несколько дней, и ты сможешь убедиться, сколь хороший воин Балис.

— О чём ты говоришь, Йеми? Мой дом всегда готов принять моих друзей. Гостите хоть до Илока.

— До Илока нам будет долговато, но на половину осьмицы, надо думать, задержимся. Позволь, твои слуги покажут нам комнаты, нам и вправду нужно отдохнуть с дороги.

— Так уж показывают. Весь первый этаж в правом крыле для твоей милости. Только вот нечек куда твоих загнать, ума не приложу. Разве что в сарай?

— Дроко, нечкам мы выделим отдельную комнату.

— Комнату в доме? — изумился вистиарник. — Помилуй, Йеми, держать этих тварей под одной крышей с человеком просто неприлично.

— У горцев свои причуды, — извиняющимся тоном произнёс Йеми. — Конечно, если ты станешь настаивать, то их придётся отправить в сарай, но этим ты чрезвычайно огорчишь своих гостей.

— Рия не будет спать в сарае, — капризно протянула Анна-Селена. — Это нечестно. Йеми мне обещал, что моя служанка будет всегда при мне.

— Анья не капризничай, — шикнул Сашка. — Что о нас подумает его милость бан? Мы его гости, а гостям надлежит слушаться хозяев.

— Ещё того не хватало, чтоб знатные жупаны огорчались за нечек. Тьфу! Да пусть живут в комнате, если вам так нравится. Потом мои лентяи всё отмоют и дымом можжевеловым окурят, чтоб и запаха поганого в доме не было, — милостиво соизволил Дроко.

— Спасибо, твоя милость, — Анна-Селена улыбнулась самой милой улыбкой, которой в былые дни удостаивался только добряк Олаф.

— Да не стоит за то благодарить, юная госпожа, — улыбнулся хозяин. Йеми, доподлинно знавший, насколько сильно Дроко брезгует нечками, поразился тому, как легко девочка добилась от вистиарника уступки. Не иначе как вояку совсем замучила скука, что он готов исполнять столь нелепые просьбы маленькой девочки.

— Значит, сейчас вы позавтракаете, а потом мы…

— Прошу прощения у благородного жупана, но у нас с Балисом есть в городе одно небольшое дело. В общем, пока тут готовят завтрак, мы с ним ненадолго отлучимся, как я это обычно делаю.

— С заднего крыльца? — понимающе покачал головой Дроко.

Кагманец только руками развёл.

Вошедшие в харчевню сразу привлекли внимание завтракающего Шеака. Точнее, один из них, высоченный детина в коричневом плаще. "Не обошлось в роду без огров", — подумалось купцу, хотя на лицо незнакомец выглядел чистокровным человеком: эдакий молодец двух с половиной дюжин вёсен от роду, смуглый, черноволосый, выбритый по морритскому обычаю.

Спутник же его был добрую голову ниже, возрастом на полдюжины вёсен помладше, да и вообще взгляд на нём не задерживался. Явно на подхвате при верзиле. Он и держался как-то робко, скованно, вперёд не лез, лишь молча выглядывал из-за спины дружка.

Коротко переговорив у стойки с хозяином харчевни, странная парочка направилась прямо к столику работорговца.

— Доброго здравия, почтенный, — приветствовал Шеака верзила, без лишних церемоний опускаясь на лавку напротив купца.

— И тебе не болеть, почтенный, — хмуро ответил Шеак, подхватывая с тарелки очередной рулетик из обжаренной сырокопченой ветчины, фаршированный плодами смоквы.

Низенький как-то бочком присел в стороне, кутаясь в тёмно-зелёный плащ и не осмеливаясь встрять в разговор.

— Ты, стало быть, почтенный купец Шеак, верно? — продолжал детина.

— Я-то Шеак, а вот ты, почтенный, кем будешь? Что-то я тебя не знаю.

— Точно, не знаешь, — невозмутимо кивнул собеседник. — Балис имя моё. Зовут ещё иногда Балис с лугов. Может, слышал?

Работорговец честно напряг память. Где-то в её глубине бродили смутные воспоминания. Но попробуй, упомни всех, ежели у наёмников каждый шестой, наверное, либо с лугов, либо с гор, либо ещё из-под какой коряги выполз…

— Нет, извини, почтенный, что-то не вспомню.

— Не такие уж вы с Меро друзья, выходит дело, — осмелился вставить слово второй наёмник.

Верзила смерил его нехорошим взглядом, отчего тот сжался ещё сильнее, и снова повернулся к купцу.

— Ваш караван охранял Меро со своими ребятами, верно?

— Верно. И что?

— Да приятель он мой, вот что. Работенку ищу, а тут прослышал, что дружок мой поблизости. Ну, я на коня и из Тырговища прям сюда и рванул. Уж он-то меня в свой отряд возьмет.

— Не повезло тебе, почтенный фар, — вздохнул Шеак, отхлебнув из кружки кислого квасу. — Меро подряжался довести караван до побережья. Работу свою сделал, нам он более не надобен.

— Вам не надобен — иным пригодится, — усмехнулся Балис. — Добрый топор всегда в цене.

— Дык, ради богов. Только ты опоздал: нет Меро в городе.

— А где же он?

— В море.

— Это в каком смысле? — напрягся верзила.

"Настоящий наёмник: тупой и решительный", — усмехнулся про себя Шеак. Похоже, воин вообразил, что караванщик убил Меро, да и выкинул труп в море. Наверное, чтобы денег за работу не платить. Всяк по себе о других судит…

— В прямом, почтенный, в прямом: сел на корабль — и уплыл.

— Не понимаю, — Балис сокрушенно развел руками. — На какой корабль? Как уплыл?

Нет, всё же изрядно туповат детинушка. Видать, когда боги раздавали людям разум, этот парень второй раз встал в очередь за силой.

— Не видел, почтенный фар, как корабли по морю плавают?

— Эх…

— Пошли, — спутник потянул Балиса за плащ. — Если, конечно, почтенному торговцу не нужны услуги двух наёмников…

— Сейчас — не требуются. Через осьмицу заходите, может, и понадобитесь.

— Нет, погоди, — уже поднявшийся было, верзила снова склонился над столом. — Может, знаешь, почтенный, куда он поплыл?

— Откуда мне знать?

— А давно?

— Третьего дня вечером.

— А…

Махнув рукой, верзила удручённо поплёлся к выходу.

— Удачи тебе, почтеннейший. Пусть Кель благословит твою торговлю, — задержался на мгновение маленький.

— Удачи и вам. Да пребудет с вами благословение Ренса, — добродушно усмехнулся вслед Шеак.

Морской порт — слишком серьёзное предприятие, чтобы Император мог позволить там командовать местным «аристократам». Разумеется, самым главным в порту был смотритель — не просто старший гражданин, а даже благородный лагат с безупречной родословной. Разумеется также, что особыми заботами сей почтенный муж себя не обременял. Порт своевременно платил в казну наместника установленные сборы — чего же более?

Юний Саридий, разменяв пятую дюжину вёсен, отлично знал, что во вверенной его попечению гавани ошивается великое множество воров, душегубцев и прочих преступников, что купцы и капитаны утаивают от портовых чиновников часть груза, что в кабаках ежедневно случаются поножовщины, а по ночам их обитатели придаются разнузданным оргиям (разумеется, в меру своей платежеспособности). Так и префекту это было отлично известно, и императорскому наместнику в Восьмиградье, и эдилу — всем, кого это касалось. Разумеется, негласно, государственные бумаги таких сведений не содержали.

Известно, а что делать? Выкорчевать эту заразу было чрезвычайно трудно, а главное — совершенно бессмысленно. Потому что не пройдёт и месяца — и порт заполнит новая погань. Ничего с этим не поделаешь. Варвары — они и есть варвары. Быдло, выродки, позор человеческого рода. Придёт время и Император очистит от них благословенные земли Вейтары, тогда и в портах воцарится чистота и порядок. Но пока что Мора не могла обойтись без варваров, приходилось терпеть и их, и привносимые ими неприятности.

В конце концов, не дело благородного лагата самому ловить преступников — на это есть городская стража. Она же и за порядком в кабаках глядеть должна. Ежели в этом нужно ей как-то посодействовать, то благородный Юний всегда готов потрудиться к вящей славе Императора Кайла. Равно как и самолично досматривать торговые суда — тоже занятие неблагородное. Есть на то чиновники. Ежели кто обвинит их в том, что они долг свой исполняют недобросовестно и интересам Империи ущерб наносят и представит убедительные доказательства — лагат Саридий проследит, чтобы мерзавцев примерно наказали. Но Юний управлял портом уже более дюжины вёсен — и никто никогда чиновников не обвинял. А сборы порт отдавал в казну всегда в полной мере и в срок. Какой же тут ущерб божественному Императору?

Понятно, почему Саридий был несказанно удивлён, когда незадолго до обеда его аудиенции попросил некий благородный лагат Порций Паулус. Имя соплеменника Юнию ничего не говорило, но, разумеется, моррит был немедленно приглашен в кабинет смотрителя порта.

Порций оказался совсем молодым человеком, наверное, едва отпраздновавший круглую дату — две дюжины вёсен. Видимо, он давно путешествовал вдали от дома: вся одежда была местной, лакарской. Но достаточно было глянуть на гордую осанку, чтобы сомнения в благородном происхождении гостя отпадали. Впрочем, проверить последнее было нетрудно.

— Слава Императору! Да прибудет с тобой благословение богов, благородный Юний! — приветствовал он хозяина.

— Слава Императору! Да не обделят боги своей милостью и тебя, благородный Порций! — поднявшись с кресла, как того требовал этикет, ответил Саридий. — Присаживайся, расскажи, что тебя привело в эти стены.

Паулус с недоумением окинул взглядом предложенный ему табурет.

— Правильно ли я тебя понимаю, благородный Юний? Ты предлагаешь мне сесть на табурет, в то время как сам будешь сидеть на стуле со спинкой?

— О, прошу простить меня. Здесь, вдали от Моры, иногда забываешь…

— О правилах приличий?

— Прошу, не гневайся. К тому же, я должен был проверить, не самозванец ли ты…

Брови на лице молодого лагата удивленно поползли вверх.

— Самозванец? Неужели кто-то дерзает…

— Увы, — вздохнул смотритель порта, — в позапрошлую весну некий негодяй осмелился выдавать себя за благородного лагата.

— Полагаю, он получил по заслугам?

— Разумеется, всё было в соответствии с законом. Однако, достойно сожаления, что находятся такие закоренелые преступники, которые не страшатся справедливой кары. На моей памяти не было ни одной весны, чтобы в этом городе кого-то не приговорили к сожжению в печи за преступления против Империи. А бывало, что за одну весну приговор выносился не одному, а нескольким преступникам.

— Согласен, на окраинах Империи почитание законов оставляет желать лучшего.

— Тебе виднее, благородный Порций: ты ведь путешествуешь по свету. Я же, обремененный службой, не покидал Плошта уже больше дюжины вёсен.

— У каждого из нас своя служба, — многозначительно произнёс молодой человек, чем вызвал в душе Юния Саридия немалый трепет: ежели служба посетителя как-то связана с контролем исполнения смотрителем порта своих обязанностей, то ничего хорошего от визита ждать не приходится. Проверки никогда не устраивают для того, чтобы похвалить проверяемого.

— Мне бы желательно узнать, какие корабли покинули гавань третьего дня, — продолжал лагат.

— Какие корабли покинули гавань третьего дня? — недоуменно переспросил Юний.

— Именно, — молодой человек подтвердил просьбу энергичным кивком. — И побыстрее, если можно.

— Отчего же нельзя, — с явным облегчением выдохнул смотритель. Учёт кораблей вёлся аккуратно и точно, здесь ему опасаться было нечего. — Сейчас выясним.

Из-под груды лежащих на столе свитков он извлёк толстую книгу, в деревянном, обтянутом кожей, переплёте.

— Так, вот, пожалуйста… Третьего дня, то есть в десятый день до ладильских календ из Плошта отбыло три судна.

— Какие? Куда?

— Вот. «Сирена», принадлежащая сообществу кожевников Плошта, отбыла в Тампек с грузом выделанных кож. Пошлина в размере…

— Это меня не интересует, — поспешно заметил молодой человек, чем ещё больше обрадовал собеседника. Первой обязанностью смотрителя порта было именно взимание пошлины. Если визитёра это не интересовало, значит, его служба была далека от контроля добросовестности Юния Саридия.

— Дальше. "Морская звезда", судно почтенного купца Кейеса из Толы — отплыла в Толу же с грузом зерна. И «Быстрый» — бирема Имперского Флота вышла на боевое патрулирование.

— Военные суда ни коим образом не могут меня интересовать. Я спрашивал только о торговых судах.

— В таком случае — два корабля, которых я назвал.

— Благодарю, благородный Юний, ты мне очень помог. Не смею тебя более задерживать.

— Мой долг — трудиться на благо Императора и Империи.

— Слава Императору!

— Слава Императору!

С лёгким полупоклоном Порций покинул кабинет смотрителя порта. Через открытую дверь Саридий успел заметить, как пожилой слуга почтительно подал благородному лагату тёмно-зелёный плащ. Юний тяжело опустился в кресло, приходя в себя после напряженной беседы. Только сейчас он почувствовал, как пересохло во рту.

Подрагивающей рукой смотритель нашарил на столе маленький бронзовый колокольчик, позвонил. В кабинет торопливо вбежал слуга.

— Вина, живо…

Жадно осушив чашу, лагат почувствовал, что волнение немного улеглось. Разговор, вроде, закончился успешно, таинственный посетитель ушёл удовлетворенным. Во всяком случае — не разгневанным. Вот только на кой имп благородному лагату сдались вонючие кожи или варварское зерно, было решительно непонятно. Уж не контрабанду ли запрятали в трюмы ушлые кожевники или пронырливый толиец? В таком случае, отвечать, конечно, придётся ему, Юнию Саридию. Если только…

Если только не принять заранее мер предосторожности. Кто предупреждён — тот вооружен. Надо будет сегодня же вечером посетить плоштского эдила, благородного лагата Калера Гравиция, дальнего родственника Юния по материнской линии. И между делом напомнить ему, что он, смотритель порта Юний Саридий, уже не раз делился с эдилом своими подозрениями о том, что не все портовые чиновники безупречно служат Императору Кайлу. Конечно, варвары они и есть варвары, требовать с них, как со старших граждан невозможно, но и поощрять безнаказанность — тоже не дело. Пора бы уличить пару-тройку чиновников в мздоимстве и потворстве контрабандистам, да и быстренько осудить к виселице. И наместник сможет отметить рвение смотрителя порта, и, если вдруг и впрямь молодой лагат идёт по следу, то к моменту его возвращения в Плошт виновные будут уже давно выявлены, осуждены, и, главное, казнены. Ежели дело касается меньшего, чем злоумышление против особы Императора, а в этом Саридий сомнений не испытывал, то никто не станет требовать со жрецов Аэлиса проведения обряда вызова душ казнённых преступников с целью посмертного допроса. Слишком уж хлопотное это действо…

Да, несомненно, именно так и следовало поступить.

— Всего лишь два судна. Нам несказанно повезло.

— Я бы так не сказал, — скептически сощурился генерал Нижниченко. — Судна-то два, но на каком из них увезли Серёжу, мы понятия не имеем. А искать на удачу — это всегда риск отправиться совершенно не туда, где ты нужен.

Спутники сидели за угловым столиком небольшого портового кабачка, обсуждая сведения, только что добытые Йеми от смотрителя порта.

— Даже если искать мыша в горшке, то лучше, если этих горшков будет два, а не шесть, — пожал плечами кагманец.

— И, тем не менее, знаем мы маловато. Можно ли выяснить точно, на каком из кораблей уплыл этот наёмник?

— Можно попробовать, — неопределённо покрутил рукой в воздухе Йеми.

К столику подошел хозяин заведения. Стандартное пожелание "вина и чего-нибудь там" обернулось парой чарок, и большой деревянной тарелкой с куском какой-то пищи, залитой густой белой массой.

— Держи, кормилец, — кагманец барственным жестом протянул хозяину серебряную монету.

— Благодарствую, господин хороший, — угодливо улыбнулся «кормилец», надо понимать — на сдачу.

— Ну, давай выпьем за нашу удачу. Чтобы нашли мы нашу потерю с первого раза.

Мирон скопировал жест Йеми, поднявшего чарку до уровня лба, а затем пригубил её содержимое. Внутри оказалось белое вино весьма скверного качества, совсем немного не дотягивавшее до почётного звания столового уксуса.

— Кислятина, — сморщившись, Нижниченко поставил чарку на стол.

— А чего ты хотел? Может, чёрного вина? Так кто тут за него заплатит? И потом, им, — Йеми легонько кивнул на зал кабачка, — сойдёт. Это для них ещё, можно сказать, благородный напиток. А вообще здесь чаще наливают такое пойло, что…

Достав кинжал, кагманец умело разрезал пополам «закуску». Насадив на острие свою половину, опробовал.

— М-м-м, неплохо.

— А это что?

— Чулама из какой-то рыбы.

— Чулама?

— Ну, рыба, запеченная под мучным соусом.

Управляться за столом одним кинжалом было непривычно, но Мирон всё же справился с непростой задачей, разве что посадил на плащ пару крупных пятен от соуса. Чулама ему понравилась намного больше вина: и рыба свежая, и приготовлена вкусно.

— И всё же, что теперь будем делать?

— Ты тут посидишь немного, а я пробегусь по порту, есть у меня кое-какие знакомые. Потом вернемся к Дроко, надо с ним обсудить один вопросец. Дальше — договариваемся с каким-нибудь капитаном, судно которого идёт на север, чтобы взял нас пассажирами. А потом уж, до отплытия, можно пытаться уточнить, на какой именно корабль сел этот Меро.

— Хорошо, — кивнул Нижниченко. — А теперь давай каждый пункт твоего плана разберём более детально.

— Зачем это, Мирон? Разве ты мне не доверяешь?

— Странный вопрос. Если бы я тебе не доверял, то не забрался бы вместе с тобой вглубь Моры, верно?

— Тогда — в чём дело?

Нижниченко усмехнулся, вспомнив культовый сериал.

— Один наш коллега в моём мире на подобный вопрос ответил: "Не выношу, когда меня держат за болвана в старом польском преферансе".

Два последних слова пришлось сказать на русском, аналогов в местном языке, разумеется, не оказалось. Да и «болван» перевёлся весьма приблизительно. Но суть высказывания Йеми понял. Глотнув вина, поинтересовался:

— А если бы я оказался в твоём мире, Мирон, ты бы посвятил меня во все свои тайны?

— Разумеется, нет. Но я ведь и не прошу рассказать мне всё. Достаточно, если ты поделишься со мной некоторыми деталями. В своём мире я бы сделал это без колебаний. Особенно, учитывая, что здесь есть личный интерес.

Кагманец поднял взгляд на собеседника.

— Кстати, о личном интересе. Серёжа ведь не сын Балиса, верно?

— Почему ты так думаешь?

— Потому что он не разу не назвал мальчишку своим сыном. Будь он отцом, тревога о сыне вырывалась бы из него постоянно. А утаивать родство у него причин нет. Я же не скрываю того, что Риона — моя племянница, хотя, в отличие от вас, у меня для этого есть основания.

— Всё верно, Серёжа Балису действительно не родственник.

— Даже не родственник. Тогда почему он так беспокоится об этом мальчишке? Я понимаю тебя — Балис твой друг. Понимаю Наромарта, точнее, верю ему, что он действительно хочет спасти этих детей, хотя и не думаю, что у него это получится. Но Балис… Почему?

— Лучше было бы спросить у него.

— Возможно. Но ты его друг, значит, должен понимать, что им движет.

Мирон помедлил с ответом. Поведение Балиса было легко понять, но трудно объяснить.

— Как ты думаешь, Йеми, на что сейчас надеется Риона?

— На то, что её освободят.

— Кто?

— Я… или кто-то ещё.

— А вот Серёжа сейчас надеется только на Балиса. "Кого-то ещё" для него не существует. И Балис это понимает.

Несколько секунд кагманец сосредоточенно дожёвывал чуламу.

— Хорошо, Мирон. Это против правил, но я попробую выполнить твою просьбу. Во-первых, Тампек находится на морском пути из Плошта в Толу. Таким образом, если один след ложный, то нам не понадобится много времени, чтобы взять второй.

— Это действительно важно. И очень удачно.

— Во-вторых, ни на одном, ни на другом судне не упомянуты пассажиры. Одно из двух: или капитан скрыл это от чиновников, или же Меро устроился на судно охранником. Вернее — второе.

— Почему?

— Потому что скрывать пассажира — большой риск и маленькая прибыль.

— Хорошо, предположим, что Меро — охранник. И что это нам даёт?

— Можно потыркаться среди наёмников. Если повезёт, кто-нибудь вспомнит, на какой именно корабль нанялся Меро…

Жупан Дроко уже второй раз присылал слугу справиться, не вернулся ли из города его друг. Сашке приходилось выдавать трафаретно-вежливую фразу, после которой слуга тоскливо удалялся огорчать своего господина. То, что Йеми заходил поменять себе спутника, подросток решил не уточнять. В крайнем случае, сидя в своей комнате, он мог этого и не увидеть.

Вернувшись из города, Балис первым делом расправился с оставленным для него завтраком, после чего решил поговорить с Наромартом. По прошествии времени ситуация со снами казалась не такой уж и страшной, но капитан знал, что давать задний ход ни в коем случае не следует. В конце концов, у Гаяускаса было твёрдое желание разобраться во всех этих странностях, так почему бы ни заняться этим сейчас, когда делать всё равно нечего.

Эльфу и вейте слуги отвели маленькую угловую комнатушку типа рабочего кабинета. Когда Балис вошел в комнату, Рия, свернувшись в калачик и укрывшись плащом, сладко спала на сдвинутой в угол шкуре какого-то большого мохнатого зверя. Наромарт, сидя за столом, погрузился в чтение своей магической книги.

— Нар, мы могли бы поговорить, или ты очень занят? — поинтересовался морпех.

Эльф отложил книгу.

— Проходи, Балис. Конечно, мы можем поговорить. Присаживайся.

Проходя к столу, отставной капитан бросил ещё один взгляд на Рию. Ящерка никак не отреагировала на его появление в комнату. Светло-зелёный плащ мерно колыхался в такт дыханию. Похоже, сон вейты был глубок и безмятежен.

— Умаялась, бедняга, — ласково произнёс Наромарт. — Для неё такие путешествия в диковинку.

— А Анна-Селена не устаёт? — поинтересовался Гаяускас, усаживаясь на круглый табурет с гнутыми ножками.

— Не устаёт, — серьёзно ответил Наромарт. — В этом плане она намного ближе к мёртвым, чем к живым.

Повисла неловкая пауза.

— Ладно, Наромарт. Я ведь не об Анне-Селене пришёл говорить… Этой ночью я снова видел сон.

— И что же на этот раз?

По возможности подробно и точно Гаяускас пересказал ночное сновидение.

— И в итоге сбылось: мы действительно опоздали, Серёжу увезли из города и именно морем, — задумчиво подвёл черту эльф.

— Наромарт, я понимаю, что эти сны — не случайно. Но почему? Ты можешь мне дать простой и ясный ответ?

— Простой и ясный — не могу. Здесь многое непросто, а, кроме того, мне кое-что ещё не ясно.

— Что же?

— Например, твой перстень, Балис.

Капитан недоуменно посмотрел сначала на свою левую руку, указательный палец которой украшало массивное золотое кольцо с гравировкой в виде переплетающихся змеек и крупным золотисто-зелёным камнем, потом — на собеседника.

— При чём здесь перстень?

— Откуда он у тебя?

— Наследство, от деда.

— А у него откуда?

— Понятия не имею.

— Может, от его предков?

— Вот уж вряд ли. Дед потерял родителей совсем мальчишкой, воспитывался в приюте… К тому же, он из бедной семьи, откуда там такое сокровище… И вообще, какое это имеет отношение к моим снам?

— Я же говорю, это мне пока не очень понятно. Но этот перстень — волшебный. Я понял это сразу же, как встретил тебя. Мы, эльфы, способны чувствовать магию там, где её очень много.

— Очень много?

Наромарт положил на стол свою искалеченную правую руку. Поверх чёрной бархатной перчатки, обтягивавшей кисть, на безымянный палец было надето золотое кольцо с тёмно-красным камнем. И размерами кольца, и размерами камня перстень эльфа уступал перстню Балиса.

— Это кольцо падающих звёзд. Должен сказать, очень мощная магия. Но до силы твоего перстня мой не дотягивает.

Гаяускас задумчиво потёр подбородок.

— Совсем недавно я бы просто сказал, что это — чушь.

— А сейчас?

— А сейчас, возможно, я смогу в это поверить. Что делает мой перстень?

— Что делает? — недоуменно переспросил Наромарт.

— Ну, я не знаю. Желания исполняет? Превращает в невидимку? Ещё чего-нибудь там…

Чёрный эльф улыбнулся. Если бы его лицо не было обезображено ожогом, улыбка, наверное, была бы красивой. Сейчас же получилась гримаса, но отставной капитан уже привык не обращать внимания на увечье спутника.

— Ты слишком многого от меня хочешь, Балис. Чтобы разобраться, что именно делает это кольцо, нужно проводить сложные опыты. Да и маг нужен посерьёзнее, чем я.

— Но ты же сказал, что эльфы чувствуют…

— Эльфы чувствуют общую магическую силу, но не определяют её свойств. Когда ты видишь свет, то это не означает, что ты видишь и то, как действует его источник. У магии очень много проявлений, Балис. Полагаю, намного больше, чем ты себе представляешь.

— То есть, что делает перстень, ты объяснить не в состоянии?

— Нет.

— Значит, мы никак не можем проверить, волшебный ли он на самом деле? Можешь ты провести какой-нибудь простенький опыт, который бы показал, что это — не просто золотое кольцо?

— Это не трудно. Будь любезен, сходи на задний двор, там у нашего гостеприимного хозяина кухня. Попроси пригоршню муки.

— Муки? Какой муки? — изумился Гаяускас.

— Всё равно какой, лишь бы помельче. Подойдёт и сахарная пудра, но она здесь наверняка дорогая. А потом загляни к Олусу, попроси его кольцо.

— А оно-то тебе зачем?

— Для большей убедительности. Его кольцо не волшебное, это я знаю точно. Ты у нас человек недоверчивый, если я просто покажу тебе, как ведёт себя волшебное кольцо, ты можешь мне не поверить. А так ты сам сможешь сравнить и увидеть разницу.

— Хорошо, — улыбнулся Балис.

Задний двор, как и полагается, был отдан под хозяйственные нужды. В дальнем углу двое слуг пилили дрова. Искомая кухня занимала изрядную часть двора: печь, жаровня и большой стол под навесом. У печи хлопотала толстенькая пожилая женщина. На натянутых поперёк двора верёвках сохла сменная одежда путешественников: о стирке Йеми договорился в первую очередь. Разумеется, слугам отдали только то, что было привычным для здешних мест, благо, ещё в Шофе Йеми озаботился тем, чтобы у каждого путешественника было по два комплекта подобной одежды. Чуждые этому миру костюмы, а так же морритский наряд благородного сета, естественно, никому здесь показывать не стали.

Стараясь не задеть мокрое бельё, Гаяускас прошел к кухне и вежливо попросил:

— Хозяйка, дай мне немного муки.

Стряпуха настороженно глянула не него и, коверкая слова, произнесла:

— Я не говорить по-морритски.

Балис едва удержался от горького смеха. В Вильнюсе ему не раз приходилось видеть, как местные жители демонстративно не понимали обращения на русском языке. "Как ето по-русски…" Балис всегда в таких случаях старался объяснить незадачливому приезжему вместо человека, не пожелавшего ответить на вопрос. И непременно добавлял при этом в сторону непонимающего: "Kaip tau ne geda"[1]. Или просто: "Geda"[2]. Реагировали на его слова по-разному, но Балис ни разу не усомнился в правоте своей точки зрения: прикидываться, что ты ничего не понимаешь — в первую очередь унижать себя. И не надо этих баек про "внутреннее сопротивление". Кому сопротивление? Голодным шоферам-дальнобойщикам, не способным сориентироваться в незнакомом городе? Приехавшим на каникулы посмотреть Тракай московским школьникам? И вот теперь, словно в насмешку, судьба поставила его в положение тех людей, которым он помогал.

Только вот никакой нарочитости в поведении кухарки не было: она действительно не знала «государственного» языка, а Балис не владел языком жителей этой местности. Тупик?

— Тьюмаш! Тьюмаш!

Один из слуг, бросив пилу, поспешил к навесу.

— Извини, уважаемый, наша Парба говорит только на языке здешних земель. Других языков она не разумеет.

— Не стоит извинений. Мы, горцы, к этому привыкли — наше наречие и свои, равнинные хландцы редко понимают. Но будь уж любезен, попроси её дать мне пригоршню муки.

— Муки?

— Да, пригоршню муки.

Удивлённый Тьюмаш перевёл, женщина кивнула. Взяла со стола глиняную плошку, сдвинула крышку с одного из стоящих у стены ларей и зачерпнула содержимого.

Поблагодарив, Балис понёс плошку с сероватой мукой в дом.

Раздобыть кольцо сета удалось тоже не без усилий.

Благородного Олуса Гаяускас обнаружил крепко спящим. Разумеется, привычного к путешествиям моррита, в отличие от ящерицы, не дорога утомила. Просто, не зная чем себя занять, сет решил отоспаться впрок. С точки зрения отставного капитана решение было вполне здравым, на его месте и сам Балис, наверное, поступил бы точно так же.

И точно так же бы сразу проснулся, едва кто-то приблизился бы к его кровати.

— А, это ты, Балис.

— Я. Почтенный Олус, не мог бы ты дать мне на некоторое время твоё кольцо?

— Моё кольцо? — сет сел на ложе. — Зачем оно тебе?

— Наромарт хочет произвести небольшой опыт над моим перстнем. Твоё же кольцо нужно нам для сравнения. Поверь, через несколько минут мы вернём его тебе в целости и сохранности.

— Э-э-э… Видишь ли, Балис, наши обычаи никак не могут мне позволить выполнить твою просьбу. Кольцо благородного сета — такой же символ его статуса, как и шарф, пурпурная кайма на тоге или двуручный меч. Отдать его в чужие руки для каких-то непонятных опытов — недостойный поступок. Я никак не могу на это согласиться.

— Что ж, если это так важно, то мы сможем обойтись и без твоего кольца.

По правде сказать, Гаяускас вообще не понимал, зачем Наромарту понадобилось ещё и кольцо Олуса. Как ведут себя не магические кольца, капитану было отлично известно, сравнения, на его взгляд, были совершенно излишними.

— Я бы мог пройти с тобой и сам поучаствовать в этом опыте. В таком случае, ничего неблагородного не совершится, — предложил сет.

Капитан на мгновение задумался. Обсуждать свои проблемы в присутствии Олуса он, конечно, не собирался, но в опыте Наромарта ничего секретного Гаяускас не видел.

— Почему бы и нет? Приходи в комнату Наромарта. Только осторожно, не разбуди ящерицу, она спит.

— Хорошо.

Пока Балис ходил за мукой, эльф расстелил на столе свой плащ, на который положил свой перстень.

— Вот мука. Что дальше?

— Сними своё кольцо и положи рядом с моим. Так… А третье кольцо где?

— Олус сейчас принесёт.

— Хм…

Наромарт хотел что-то добавить, но не успел: в комнату уже входил наскоро накинувший одежду благородный сет.

— Здесь предстоит какая-то волшеба?

— Простенький тест на магию, не более того.

— Пусть так. Что от меня требуется?

— Положи своё кольцо рядом с нашими… Нет, лучше вот так.

Наромарт передвинул перстни так, чтобы они образовали равносторонний треугольник, затем зачерпнул в горсть муку и подкинул вверх над кольцами.

— Ну что, убедительно?

Мучное облако осело на плащ большим грязно-белым пятном. Кольцо Олуса равномерно припорошило мучной пылью. А вот перстни Балиса и Наромарта оказались в центре тёмных пятен, куда не упало ни пылинки.

"Может, электричество или магнетизм?" — подумал Гаяускас, но тут же отверг это предположение. Физика его никогда серьёзно не интересовала, но всё же он точно помнил, что золото никак не относится к ферромагнетикам, а значит, не проявляет свойств магнита. А если это электростатический заряд, то совершенно непонятно, почему муку не оттолкнуло кольцо Олуса: тоже золото, тоже человек… Приходилось признать, что его с Наромартом перстни обладают какими-то необычными свойствами. Волшебными? Пусть волшебными. Ведь колдовством часто называют то, чему не умеют дать научного объяснения.

— Так просто? — изумился благородный сет. — С помощью пригоршни муки любой человек может определить, является ли волшебной вещь или нет? А проклятые чародеи берут за такую работу огромные деньги…

— О нет, благородный Олус, всё отнюдь не так просто. Этот тест способен распознать только некоторые волшебные вещи, но никак не все.

— Вот как… Ты многое знаешь о волшебстве, Наромарт. Ты сильный колдун?

— Я вообще не колдун, благородный Олус. Я собираю знания, не более того. Знание того, как сражаться мечом, не делает человека воином: мало знать, надо ещё и уметь. Вот и для того, чтобы стать магом, мало знать, как магия действует, надо ещё и уметь её использовать. Я — не умею.

— Хм… И всё же, в Море дозволяется изучать магию только людям и только по специальному разрешению. Я вижу, ты всего лишь хотел оказать услугу почтенному Балису, но прошу тебя с большим уважением относиться к законам. Благородному Порцию ещё предстоит отчитываться за все совершенные проступки перед Императором, и ни к чему осложнять ему эту и так не лёгкую задачу.

— Конечно, благородный Олус. Мне стыдно, что я не подумал об этом. Обещаю, что впредь я не поступлю столь опрометчиво.

Олус кивнул, забрал кольцо и вышел из комнаты. Повисло неловкое молчание. И человек и эльф чувствовали себя виноватым друг перед другом, хотя ни тот не другой не могли бы внятно сказать, в чём заключается его вина.

— Плащ надо выбить, — задумчиво произнёс, наконец, Наромарт, глядя на закрывшуюся за сетом дверь.

— Я выбью, — заверил его Балис. — А то можно подождать до Йеми: он вернётся и в стирку здешним слугам отдаст.

— А в чём мне ходить? — грустно улыбнулся эльф. — У меня останется только волшебный плащ, но надеть его после такого разговора будет просто издевательством по отношению к Олусу.

— Да уж, лучше не надо, — согласился Балис. — Ладно, Йеми с Мироном скоро должны вернуться.

Разговор по душам с Йеми привёл Нижниченко в отличное настроение. Мало того, что из скуповатого на информацию кагманца удалось выжать изрядное количество интересных фактов и версий, так ещё и договорились о том, что пока Йеми будет наводить справки о наёмниках, Мирон самостоятельно побродит по порту.

Найти какую-то важную информацию генерал не рассчитывал: слишком плохо ещё он ориентировался в этих краях и этих людях. Но и "поведением экскурсанта" уже пора было завязывать. В последнее время Мирону всё чаще вспоминался анекдот из старых советских времён: на космическую станцию «Салют» прибыл экипаж, включающий в себя космонавта из очень дружественной, но и очень неразвитой страны, каковых в то время кормилось вокруг СССР изрядное множество. Прибыл, значит, экипаж, поработал, отбыл. Космонавт-исследователь вернулся в свою родную очень не развитую стану.

— Ну, и как там, в космосе? — спросили у него соотечественники.

— Очень интересно, только вот руки теперь болят, — ответил новый национальный герой.

— А почему болят?

— Да как чуть что: "Не трогай!", "Не лезь!"…

При рассказе последняя фраза сопровождалась характерной иллюстрацией: рассказчик робко тянул вперёд левую руку и тут же безжалостно хлопал по ней с размаху сверху правой ладонью.

Конечно, при надлежащем присмотре, в космос можно было практически безопасно отправить не только дилетанта-туриста, но даже обезьяну или собаку. И отправляли, особенно в первое время. Но специалисту-то под ним каково? Знаешь, что ты способен на многое, а за тобой следят, как за той самой обезьяной. Каким бы спокойным человеком ты ни был, но очень скоро злость начинает зашкаливать.

А всего-то и нужно дать человеку возможность почувствовать себя свободным, ответственным и принимающим самостоятельные решения. Если он умный, то лишнего на себя не возьмёт. А если, дорвавшись до самостоятельности, начнёт тут же демонстрировать всем встречным собственную крутость… Значит, никакой он не профессионал и до свободы не дорос. Пусть пока на поводке погуляет.

Словом, никого не задевая и ни о чём не расспрашивая. Мирон Нижниченко просто гулял по порту, рассматривая происходящее вокруг. Посмотреть было на что. Порт Плошта ничуть не походил на с детства знакомые Мирону крымские порты, хотя, во времена древних греков они, наверное, примерно так и выглядели.

Прежде всего, акваторию не ограничивали молы-волнорезы, наверное, их ещё просто не умели строить. Или до этого ещё не додумались, хотя, наверняка штормы всякий раз причиняли порту немалый ущерб: склады-то стояли совсем уж близко от воды. Маяк — круглая каменная башня метров пятнадцать высотой, возвышалась прямо посредине порта, среди складов. Всюду сновали работники: полуголые, в лохмотьях, растрёпанные, чумазые, они всё время что-то катали, таскали, волокли, словно мураши в гигантском муравейнике. Над портом стоял постоянный гомон, в котором, наверное, нелегко было расслышать собеседника. А ещё запросто можно было не услышать крик и оказаться на пути у очередных носильщиков. Мирон уже успел пару раз чувствительно задеть плечом какие-то ящики, а один раз едва не был сбит с ног огромной бочкой, причём катившие её ребята не только не соизволили извиниться, но и, судя по интонации, обругали чужемирного генерала на чём свет стоит.

У причалов легонько покачивались на легких волнах корабли. К удивлению Нижниченко, вёсел, которые он считал непременным атрибутом античного флота, нигде не было видно. В остальном же суда были очень похожи на картинки в книжках по древней истории или в музеях. Одномачтовые, с приподнятыми носом и кормой, на которой у большинства располагались два длинных рулевых весла, и с опущенными на середине бортами, через которые на причалы перебрасывали трапы. Мирона очень удивляло, что перекладина для паруса на мачте находилась не на верхушке, а внизу, у самой палубы, да ещё и сориентированная от носа к корме, а не поперёк. Похоже, аборигены так и не додумались, как облегчить себе жизнь, и, всякий раз, желая поднять парус, сначала подолгу кружились вокруг мачты. "Надо посоветоваться с Балисом и подсказать Йеми", — подумал генерал и продолжил обход порта.

Теперь он сильно забрал вправо, причалы остались позади, а здесь были лишь склады. Людей вокруг стало намного меньше. Мирон свернул на идущие вдоль кромки воды узкие мостки. Слева — море, справа — стенки построек. Он уже прочти прошел своеобразный «переулок» насквозь, как вдруг впереди дорогу заступил чернобородый мужик в жилетке на голое тело и заляпанных какими-то чёрными пятнами шароварах, с кривым кинжалом в руке.

"Этого ещё не хватало", — Мирон повернулся назад, но и тут идти было некуда: путь к отступлению преграждал второй оборванец, так же вооруженный коротким клинком. "Попал", — мрачно подумал Мирон, выхватывая из-под плаща свой кинжал. Надеяться на то, что, увидев оружие в его руках, налётчики разбегутся в стороны, было слишком наивно. Намечалась драка, в которой предстояло отстаивать свою жизнь — на полном серьёзе. Нижниченко прижался к стене сараев, чтобы видеть одновременно обоих нападающих и защитить спину, взмахнул рукой.

Правое запястье тут же оказалось зажато чьими-то сильными пальцами, под подбородком Мирон ощутил чужое предплечье: третий нападающий, наверное, распластался на крыше постройки и теперь тянул жертву вверх. Двое первых с гортанными криками устремились к попавшему ловушку страннику…

Что нужно делать дальше, отлично знал не только Мирон, но и любой его ровесник, родившийся с Нижниченко в одной стране: фильм "Белое солнце пустыни" был у советских мальчишек начала семидесятых одним из самых популярных. Забросив наверх левую руку, Мирон крепко обхватил лежащего на крыше за шею, подтянул колени к груди, а потом, резко распрямив ноги, сильными ударами снёс двоих бандитов с мостков в воду. И, на инерции движения, разгибом попытался бросить лежащего наверху туда же. Тот, не ожидавший такого оборота дела, не успел сориентироваться и заскользил животом по гладкой крыше. Уже в полёте он отпустил запястье, но было слишком поздно. Красиво пронесясь над головой генерала и на каких-то пару сантиметров разминувшись затылком с краем мостков, мужик плюхнулся спиной в воду, подняв тучу брызг.

Нижниченко не отказал себе в удовольствии немного поиграть: медленно вытер рукавом потный лоб, тяжело выдохнул и ласково, с луспекаевскими интонациями произнёс:

— Умойтесь, ребята!

А потом торопливо зашагал подальше от места стычки: «ребята» вполне могли повторить попытку нападения, или, что ещё хуже, навести на него других «ребят», числом поболее, ценою… да нет, не подешевле, а, наоборот подороже.

"Всё, хватит строить из себя крутого оперативника", — твёрдо сказал себе Мирон, оказавшись снова посреди портовой толчеи, где ему могли угрожать воры, но никак не бандиты. — "Поиграл немного — и будет. Каждый должен заниматься своим делом. Есть Йеми, есть Балис — вот пусть они информацию и собирают. А самому без крайней необходимости соваться чёрти куда незачем. Второй раз может ведь и не повезти".

— Ну, что, отец Тарло, как жизнь?

— Да потихоньку. Скуповат народишко в Толе, ох, скуповат. Маловато подают во славу Аэлиса. Совсем не думают о том, что станется с ними после смерти.

Старый жрец осуждающе покачал головой.

— Верно говоришь, Тарло, верно говоришь. Знай себе мошну набивают, а отдать священнику и храму — скупость заедает.

— Не к добру это, отец Ойер, ох, не к добру.

— Ясное дело, что не к добру. Недаром и знамение нам явлено.

Младший жрец с недоумением воззрился на старика.

— Это какое же знамение? Что-то я ничего про знамение не слышал.

Старик довольно хрюкнул.

— Больше времени надо на молитве в храме проводить, Тарло, да меньше неизвестно где шататься.

— Я по городу хожу не абы ради чего, не своей волей, но по велению отца Галена. Собираю милостыню на содержание храмов и капищ, — с обидой в голосе протянул отец Тарло. Младшему жрецу Аэлиса на вид было под сорок лет, его буйная шевелюра изрядно поседела, но совсем не поредела. Солидности добавляла и густая окладистая борода. В соответствии с правилами, принятыми среди служителей культа Аэлиса, одежда Тарло состояла из длинного серого балахона, да деревянных сандалий-калиг.

— Не больно много ты собираешь.

— Сколько подают. Или, может быть, мне ограбить пару лавок городских ювелиров?

— Не стоит, не стоит, — добродушно проворчал старик. — Но о знамении тебе следует узнать как можно быстрее.

— Так расскажи.

— Прошлой ночью отец Кромкамп, наблюдая звёздное небо, обнаружил в созвездии Серпа нечто похоже на хвостатую звезду. Нынешней ночью, не смотря на облачную погоду, отец Тиммер предался наблюдениям. Милостью Аэлиса через просвет в облаках он снова наблюдал новое светило. Сомнений нет: он обнаружил новую комету.

— А точно, что новую? Изучили ли таблички?

— Отец Кромкамп и отец Тиммер изучили таблички с большой тщательностью. Прежних записей об этой комете в них не содержится.

— А оракула вопрошали?

— Сегодня утром. Отец Гален принёс подобающие жертвы и вознёс молитвы. Молились и все, кого удалось собрать в храме.

Тарло потупил взор — всё утро он провёл далеко от храма.

— Увы, Аэлис не пожелал дать ответ.

— Значит, это может и не быть знамением. Или знамение послано иным богом?

— Всё может быть, — развёл руками старик. — Отец Гален отослал сообщение к Всеверховному Престолу, а так же известил старших жрецов городских храмов остальных божеств. Завтра они вопросят своих богов и, может быть, окажутся удачливее отца Галена.

— Будем ждать, — вздохнул Тарло.

— Ни в коем случае, — с неожиданной горячностью воскликнул отец Ойер. — Есть знамение или нет, но комета точно будет видна на ночном небе. Ступай к людям, отец Тарло, ступай к людям! Неси весть о появлении кометы! Пусть задумаются о бренности жизни. Пусть задумаются о тех муках, что ожидают их души после смерти. И пусть щедро жертвуют во славу Аэлиса, единого, кто способен избавить их от этих мук.

— Хей, Бликс, иди-ка перекуси. Я постою.

Мако рыгнул так громко, что откуда-то сверху, из-под сводов надвратной башни, ему откликнулось эхо.

— Что нынче на обед?

— Гороховая похлёбка с копчёной грудинкой, кровяная колбаса и пиво.

— Подходяще, — повеселел Бликс. — Пойду, заморю червячка. А тебе вон тех путешественников потрошить.

— Тоже дело, — сытный обед настроил Мако на миролюбивый лад. Прислонив гвизарму к стене, стражник сощурил глаза, пытаясь определить, кто направляется в город и что можно от них ожидать. Четверо всадников, телеги нет. Значит — не купцы. Плохо. С простых путников за вход в Толу денег не берут. А путешественники — люди не бедные: рядом с конями бежит невольник-нечка.

Вот путников скрыла от взгляда стражника лощина, а когда они её миновали, то Мако чуть не застыл от удивления. Во главе отряда ехала женщина. В кожаной куртке с нашитыми круглыми металлическими бляшками и высоких кожаных сапогах. С длинным мечом на поясе. Благородная лагата? Мако потряс головой. Морриток он видел в своей жизни не раз и не два, но никогда — в таком виде. В Море уделом женщины традиционно считался домашний очаг и семья, а война всегда была делом мужчин.

Что-то тут было не так. Стражник ещё раз вгляделся в приближающихся путников. Остальные выглядели, словно обыкновенные наёмники. Но женщина… Что-то в ней было неправильно. Но что? Что?

И только когда всадники были уже совсем рядом, Мако понял причину своего беспокойства. Вспотевшими руками схватился за древко гвизармы, встал поперёк ворот, словно желая собой закрыть пришельцам путь в город.

— В чём дело, стражник? — спросила женщина, по-прежнему державшаяся впереди. Голос у неё был чистый и звонкий, удивительно красивый. Да и вообще всё у неё было красивое. Замечательная фигура, тонкая, гибкая и крепкая одновременно. Мако успел подумать, как было бы приятно обнять эту девицу на ложе. Бледное, но удивительно красивое лицо. Прекрасные голубые глаза необычной миндалевидной формы. Роскошные серебристые волосы, заколотые так, чтобы подчеркнуто открыть острые уши.

Женщина была нечкой! Нечка на коне и с мечом на поясе собиралась открыто въехать в город. Мир сошел с ума, а он, Мако, оказался в центре этого безумия. О боги, за какие грехи?

— В чём дело, стражник? — повторила женщина, теперь уже в вопросе слышалась угроза. Затянутая в перчатку правая рука путешественницы опустилась на рукоятку меча, на лицах остальных всадников и пешего нечки появились нехорошие усмешки.

— Тревога! — заорал Мако неожиданно тонким голосом. Женщина в ответ только расхохоталась громким мелодичным смехом, будто зазвенел серебряный колокольчик.

В арку ворот вбегали один за другим стражники: восемь солдат и сержант Коку. Только от обеденного стола, ошалелые, кое-кто с перепачканной гороховой похлёбкой бородой, они перегородили арку живой цепью и замерли, не зная, что делать дальше.

— Во, нечка… — зачем-то произнёс Мако.

— Ага, — женщина кивнула. — А теперь посмотрите сюда.

Она вытянула вперёд левую руку, поверх кожаной перчатки на указательный палец был надет железный перстень с гербом Императора. Мако недоумённо хлопнул глазами.

— Кто из вас главный? — спросила таинственная незнакомка.

— Я главный. Сержант городской стражи Коку.

— Целуй.

Коку хмыкнул, приставил гвизарму к стене, подошел к страннице и почтительно поцеловал перстень. Он решительно не понимал, что происходит, но был твёрдо уверен в том, что целование перстня с императорским гербом ему никто в вину не поставит. А если такой человек и найдётся, то тем лучше: пострадать за преданность Императору удаётся далеко не каждому сержанту городской стражи в отдалённой провинции, и вознаграждают за такие страдании очень и очень недурно.

— Скажи, сержант, как мне найти Верховного Инквизитора Толы?

Коку снова хмыкнул. Нечка ищет Инквизицию на свою голову? Ну-ну…

— В замке Вальд, разумеется. Спросите прохожих, вам покажут.

— Я знаю, где Вальдский замок, Инирэль. Я бывал в этом городе много лет назад, — вмешался один из спутников незнакомки.

— Хорошо. Бараса, поезжай вперёд.

По взмаху руки сержанта стражники освободили проход, и странный отряд въехал в Толу.

— Отец Сучапарек!

— Что, сын мой?

Верховный Инквизитор оторвал взгляд от просматриваемых бумаг и недовольно глянул на юного брата Флахбарта, исполнявшего, помимо прочего, обязанности секретаря. Отец Сучапарек очень не любил, когда его отвлекали от работы по пустякам, а юноша, хотя и находился в должности более четырёх месяцев, далеко не всегда был надлежаще умён и расторопен.

— К тебе пришёл посетитель.

— Нурлакатам? Очень кстати. Немедленно зови.

Брат Флахбарт отрицательно помотал головой.

— Нет, отец мой, это не Нурлакатам. Тебя хочет видеть женщина-нечка.

— Нечка?

— Да, отец мой. Она пришла в замок и сказала, что ей нужно поговорить с Верховным Инквизитором.

Отец Сучапарек раздражённо фыркнул.

— Брат Флахбарт, в этом замке нечки смеют говорить только, когда мы это им позволяем, — инквизитор сделал особе ударение на слове "мы". — И приходить сюда они могут только, когда это требуется нам. Запомни это раз и навсегда. А наглую тварь заковать в цепи и бросить в подвал, чтобы знала своё место. Ясно?

— Да, отец мой! Но вот только…

Юноша замялся.

— Что "только"?

— У этой нечки перстень с гербом самого Императора.

— Стальной перстень с гербом Императора?

— Да, отец мой.

Откинувшись на спинку стула, отец Сучапарек огладил бороду.

— Что ж, мой мальчик, из самых строгих правил бывают исключения. Это перстень меняет дело. Извини, что я отругал тебя, ты ни в чём не виноват…

— Отец мой…, - протестующе воскликнул юный инквизитор, но Сучапарек прервал его властным жестом.

— Именно так, сын мой. В этом мире нет ничего важнее справедливости и мы, инквизиторы, её воплощение. Ты не заслуживал порицания, и мой долг был сказать тебе это. А сейчас ты пригласишь ко мне в кабинет эту нечку, а потом внимательно смотри, что здесь будет происходить.

— Да, отец мой.

Сучапарек поднялся со стула и встал у торца рабочего стола. В двери кабинета вошла эльфийка. Самая настоящая эльфийка, живой представитель практически уничтоженного народа. В высоких кожаных сапогах для верховой езды, облегающих рейтузах и боевой кожаной куртке с нашитыми металлическими бляхами. Как и принято у эльфов, головного убора женщина не носила, серебристые волосы свободно ниспадали на спину. В правой руке эльфийка держала большой деревянный пенал для свитков.

Брат Флахбарт закрыл дверь кабинета и приготовился наблюдать за происходящим. А зрелище и вправду оказалось необычным. Женщина опустилась на колени и поползла в сторону Верховного Инквизитора. Тот ожидал её с молчаливой усмешкой. Когда нечка преодолела путь, отец Сучапарек торжественно произнёс:

— Не по рождению, но только по милосердию Императора!

И протянул женщине левую руку, на которой сиял золотой перстень с крупным опалом — знак принадлежности к высшей иерархии Ордена Меча. Эльфийка почтительно приникла к перстню губами.

А потом поднялась с колен и не менее пафосно произнесла:

— По милосердию Императора, богоподобного в своём величии!

После чего уже она протянула инквизитору свою длань, и отец Сучапарек столь же почтительно приник губами к стальному перстню.

— Мои бумаги, отец инквизитор, как того требует закон, — эльфийка протянула деревянный пенал.

Верховный Инквизитор Толы присел на стул, женщина осталась стоять, хотя у стола и стояла пара табуретов: присесть ей хозяин кабинета не предложил. Бумаги отец Сучапарек изучал недолго и не очень тщательно. Просмотрев, вернул хозяйке.

— Итак, ты — Приёмная Дочь Императора Инирэль. Куда направляешься?

— В Нахат. Я намерена задержаться в Толе додекаду, как позволяет закон. Если, конечно, Орден не поручит мне здесь какую-нибудь работу, которую я, как Приёмная Дочь, буду обязана выполнить.

Отец Сучапарек задумчиво поскрёб заросший подбородок. С появлением в городе Приёмной Дочери возникали интересные перспективы, но сначала всё было необходимо тщательнейшим образом продумать.

— Вполне возможно, ты получишь работу.

Тонкие бледно-красные губы эльфийки тронула улыбка.

— Замечательно. Поработать на Орден нам доставляет истинное удовольствие.

— Ты путешествуешь в одиночку?

— Нет, со мной три человека и полуорк-полуогр. Все — редкостные мерзавцы, но перед законом и Императором чисты, как невинные младенцы.

— Замечательно. Сейчас я выделю тебе провожатого, он поможет вам найти пристанища и возьмёт на себя общение с добрыми горожанами, не привыкшими к виду вооруженных нечек.

Эльфийка снова усмехнулась.

— Нечки. Олха я в цивилизованных краях держу без оружия и в ошейнике, как принято у людей.

— Похвально… А завтра мой посланник известит тебя, нашлась ли работа. И, если да — то какая.

— Благодарю, милостивый отец.

— Благодари Императора… женщина.

Взгляд отца Сучапарека упал на лицо собеседницы, и на миг ему показалось, что в её льдисто-синих глазах он видит бурю чувств, кипящих в её душе. Но, только на миг. В следующее мгновение в холодном взгляде эльфийки было невозможно различить никаких эмоций.

— Благодарю за напоминание, отец мой. Но я свято чту свой дочерний долг и ежедневно возношу благодарность милостивому Императору.

— Это достойно. Блат Флахбарт… Брат Флахбарт!

— Да… отец мой!

Юноша вздрогнул от сурового голоса отца-наставника. Он всеми силами пытался выполнить данный ему приказ, стараясь запомнить и понять всё здесь происходящее, но искушение было слишком велико. Приглашая нечку в кабинет Верховного Инквизитора, брат Флахбарт вдруг глянул на неё как на предмет вожделения, а дальше уже не находил сил, чтобы совладать с собой. Сначала, помимо воли, он представил себе это прекрасное тело полностью обнаженным, потом видел мысленным взором, как оно принимает самые изысканные, самые манящие позы. Ему представлялось, как он ласкает эту женщину, и она тоже отвечает ему любовными ласками. Сил, чтобы выбраться из паутины наваждения у юного инквизитора не было, да не было и желания. И только суровый голос отца Сучапарека вернул его к действительности.

— Разыщи брата Мареша и пришли его ко мне. Быстро!

— Да, отец мой!

Юноша стрелой вылетел из кабинета. Лицо его пылало от стыда, а сердце замирало от страха: конечно, отец Сучапарек понял, что молодым инквизитором овладели недостойные помыслы, и теперь брата Флахбарта ожидало покаяние и приличествующее наказание.

— Кстати, госпожа Инирэль, я надеюсь, что ты не станешь вооруженной расхаживать по улицам города? Конечно, закон это разрешает, но…

Эльфийка улыбнулась не разжимая губ, и отец Сучапарек, помимо воли, подумал, что Приёмная Дочь Императора ужасно обворожительна. Не стоит удивляться, что юный брат Флахбарт при взгляде на неё потерял голову. Впрочем, от заслуженного наказания это его не освободит.

— Мне некому и нечего доказывать в Толе. Разумеется, гулять по городу с мечом на поясе я не намерена. Но меня постоянно будут сопровождать двое моих слуг, весьма опытных воинов. К тому же, в умелых руках стилет ничуть не менее смертоносное оружие, чем меч.

— О, я ни сколько не сомневаюсь в том, что у тебя умелые руки, госпожа, — искренне ответил отец Сучапарек. — Но пойми и меня: я пекусь о том, чтобы твоё пребывание в городе не вызвало нежелательных происшествий.

— Я в них не заинтересована, — презрительно бросила эльфийка.

— Мне отрадно это слышать. Со своей стороны я сделаю всё, чтобы оградить тебя от каких-либо недоразумений.

— Это в наших общих интересах. По статусу я выше младших граждан, которых в городе большинство и любое преступление против меня будет рассматриваться имперским эдилом. Не думаю, чтобы кому-то хотелось озаботить эдила лишней работой.

— Ты мудра, Истребительница.

Прекрасное лицо, подобно отвратительному шраму, изуродовала злая усмешка.

— Мне пришлось научиться мудрости. Те из нас, кто не сумел стать мудрыми, давно покинули этот мир. Я не желаю себе их судьбы. И даже своим врагам её не желаю.

— Говорят, эльфы никогда не пытают своих пленных? — усмехнулся отец Сучапарек.

— О да, эти остроухие ублюдки готовы часами рассказывать о том, как они ценят любую жизнь и не выносят вида мучений. Их руки всегда чисты. Они не пытают и не убивают нас, они лишь не возражают, когда это делают другие. Пленных Истребителей отдают оркам, ограм или ещё каким-нибудь презренным тварям, а их способности тебе хорошо известны. Ты ведь из Ордена Меча?

— Ты совершенно права.

— Значит, должен знать о том, как пытают орки. Разумеется, понаслышке. Если бы ты попал в их руки, то я не имела бы счастья говорить с тобой, — при этих словах лицо Инирэль осветила очаровательная и добрая улыбка, от которой по спине инквизитора побежали мурашки. Отец Сучапарек был далеко не трус и обладал властным характером, без которого невозможно сделать карьеру. Но сейчас он понимал, что стоящая перед ним эльфийка не уступала ему ни в смелости, ни в силе духа. К счастью, они не были врагами. Мало того, Приёмная Дочь Императора нуждалась в его помощи и покровительстве, чтобы там она о себе не думала.

— Думаю, тебе бы интересно взглянуть на орков, которые попали в мои руки, — Сучапарек особо выделил голосом слово "мои". — Люди — любимые дети богов, они превосходят нечек во всём, дочь моя. В том числе — и по жестокости и изощрённости пыток.

Эльфийка хищно улыбнулась, показав острые белые зубы.

— Если ты это можешь устроить, отец мой, то я готова. Нет лучшего зрелища, чем муки врага.

— Увы, сейчас подвалы замка пустуют. Но если за время твоего пребывания в городе в них появится достойная жертва — я приглашу тебя посмотреть на то, как брат Бодак обрабатывает их тела.

Ответить Инирэль не успела. В кабинет вошёл брат Флахбарт, а вслед за ним ещё один инквизитор — брат Мареш. Ещё не старый, едва разменявший третью дюжину вёсен, он уже почти полностью облысел, лишь за ушами ещё сохранилось немного светло-русых волос. Сами уши были крупными, хрящеватыми и слегка оттопыренными. На одутловатом лице выделялся крупный нос, гладко выбритый шишковатый подбородок и немного выпученные водянистые глаза. Щёки и верхняя губа так же были начисто выбриты.

Одежду инквизитора составляли котарди с узкими рукавами из фиолетового сукна и того же цвета облегающие шоссы. Его было бы нетрудно принять за почтенного горожанина, если бы котарди не украшали несколько нашитых сверху продольных полос алого бархата, слишком дорого для простого обывателя. К тому же, мирные горожане предпочитали в качестве обуви башмаки или полусапожки, а никак не кожаные сапоги для верховой езды.

— Брат Мареш, наш город посетила Приёмная Дочь Императора, госпожа Инирэль, — сразу перешел к делу отец Сучапарек.

Эльфийка царственным жестом протянула брату Марешу руку, тот почтительно облобызал перстень.

— Я вверяю её твоим заботам, брат Мареш. Проводи её на какой-нибудь достойный постоялый двор, объясни хозяину, какая ему выпала великая честь. Госпожа проживёт в Толе додекаду.

— Да, отец мой.

— В таком случае, аудиенция окончена. Идите с миром.

Брат Мареш и Инирэль покинули комнату. В небольшой приёмной эльфийка с удивлением заметила ещё одного посетителя: немолодого чернокожего мужчину в тёмно-синей лацерне, накинутой поверх того же цвета туники. Облик варвара решительно не вязался с морритской одеждой. Не иначе, этот человек сумел проникнуть в те круги общества, куда большинству его соплеменников не было хода. Сама прошедшая тем же путём, Приёмная Дочь Императора глянула на визитёра с невольным уважением. И заметила в его глазах неподдельное удивление. Похоже, он понял, с представительницей какой расы свела его судьба в приёмной Верховного Инквизитора Толы, и чрезвычайно удивился подобной встрече.

Инирэль нахмурилась. Она не предполагала, что спустя столько лет после почти поголовного истребления эльфов в этих краях, кто-то кроме инквизиторов сумеет распознать в ней не просто нечку, но дочь древнего, а сейчас почти вымершего народа. И эта осведомлённость эльфийку не порадовала.

Будучи опытным магом, Нурлакатам хорошо представлял себе, что умеют инквизиторы и чего не умеют. Будучи осторожным человеком, он не расставался с парой очень полезных амулетов, защищающих его там, где он был особенно уязвим: от физического и псионического воздействия. И всё же, отправляясь в Вальдский замок, логовище Инквизиции, он сильно волновался. Но и не идти было нельзя. Когда отцы инквизиторы требуют к себе мага — он должен явиться по первому зову. С Орденом Света шутки плохи. Если дать инквизиторам повод обвинить себя в незаконном использовании магии, то и заступничество самого наместника не спасёт, и статус "особого покровительства" не убережёт. И выражать неудовольствие ни в коем случае нельзя: инквизиторы — слуги богов и подчиняться им должно с почтением.

Уршит образцово сыграл свою роль. К дверям Вальдского замка его носилки прибыли за четверть часа до назначенного времени, с кнехтами-стражниками маг был вежлив и любезен, а с секретарём отца Сучапарека — безукоризненно почтителен, хотя молокосос оказался почти ровесником недавно убитого Кебе. Или, может, на весну постарше, не более того. И даже известие о том, что Верховный Инквизитор Толы занят и его следует подождать, волшебник выслушал с подобающим смирением и скромно присел на стул в углу приёмной.

Кто бы знал, какие душевные муки доставляет ему это напускное почтение, какой страх терзает его душу. Каждая минута ожидания оборачивалась жесточайшей пыткой, а деревянный табурет казался страшнее раскалённого железного трона, на котором не так давно зажарили вождя накхатских повстанцев, осмелившегося на мятеж против Императора. И всё же Нурлакатам ничем не выдал своего волнения, так что у хозяев замка не должно было возникнуть никаких подозрений в благонадёжности чародея.

И лишь только когда из кабинета Верховного Инквизитора вышла в сопровождении одного из младших братьев самая настоящая эльфийка в кожаных доспехах и с мечом на поясе, чернокнижник не смог сдержать изумления. Из древних манускриптов маг знал, что до Катаклизма в Угольном лесу эльфы водились в изобилии, но, после того, как Инквизиция провозгласила Дивный Народ вне закона, длинноухих в окрестностях не осталось, как, впрочем, и в других частях Империи.

Увидеть в замке инквизиторов эльфийку даже в оковах и колодках было бы неординарным событием. А уж гордо шествующую в сопровождении почтительного инквизитора — делом вообще невозможным. Нурлакатам даже испугался, не заснул ли он или не сошел с ума. И только пребольно ущипнув себя за ягодицу, маг успокоился: чувства его не обманывали. В Вальдском замке и вправду завелась самая настоящая эльфийка, сумевшая каким-то образом обеспечить себе покровительство его мрачных хозяев.

Попытки представить себе, как же это нечка сумела обратить на свою сторону самых злейших своих врагов, несколько отвлекли чародея от волнения за собственную участь. Но стоило лишь только юному инквизитору пригласить посетителя в кабинет отца Сучапарека, как страх обрушился на мага с новой силой. Руки и ноги сделались словно набитые старым тряпьём, во рту пересохло, изнутри Нурлакатама била мелкая дрожь. На негнущихся ногах он прошел через приёмную и вступил в святая святых замка: кабинет Верховного Инквизитора.

Ему уже приходилось здесь бывать: когда он только прибыл в Толу, тогдашний Верховный Инквизитор, отец Кралик, удостоил молодого мага, находящего под особым покровительством Императора, непродолжительной аудиенции. С тех пор, хотя у кабинета давно уже появился другой хозяин, здесь мало что изменилось. Разве что поменялись драпирующие стены гобелены, да вместо простенькой деревянной люстры, напоминавшей тележное колесо, новый хозяин обзавёлся модным паникадилом местных мастеров-литейщиков, пару вёсен назад взявшихся отливать большие фигурные поделки для дворцов знати и домов богатых людей. Как слышал Нурлакатам, заказами литейщиков не очень баловали: это до Катастрофы люстру мог заказать себе всякий преуспевающий купец, ныне же денег на столь сложную работу хватало только у немногих.

— Проходи, Нурлакатам, присаживайся, — гостеприимно предложил хозяин кабинета.

Маг старательно улыбнулся, с сожалением понимая, что улыбка получилась вымученной и фальшивой до невозможности.

— Благодарю, отец мой. Я пришёл по твоему зову, как и подобает верному слуге Императора.

Императора чародей упомянул неслучайно: не мешало лишний раз напомнить инквизиторам о своём статусе. Всё-таки "особое покровительство" давало младшему гражданину изрядные преимущества, особенно когда дело шло о судебных разбирательствах: такой человек имел право требовать суда Императорского наместника.

— Похвально, сын мой, очень похвально, — по непроницаемому лицу отца Сучапарека было невозможно прочитать, какие чувства он испытывает к собеседнику на самом деле. — Законопослушные граждане — прочная опора трона божественного Императора Кайла, да продлят боги его дни, а так же и Инквизиции. Император — наместник богов на земле, а мы — их скромные слуги, а значит — верные слуги самого Императора.

Лично у Нурлакатама были большие сомнения в безукоризненной верности инквизиторов. У него так же было достаточно мудрости, чтобы нигде и никогда не высказывать этих сомнений вслух. Вот и теперь он ограничился лёгким кивком, словно речь шла о какой-то настолько общеизвестной истине, которую не стоит даже и обсуждать.

— Сейчас мы должны доказать нашу верность Императору делом, Нурлакатам. Ордену нужна твоя помощь — помощь мага.

— Мой талант принадлежит Императору, — ритуальную фразу чародей произнёс с видимым облегчением: у того, кого намереваются бросить в застенки, помощи не просят. Впрочем, подозрения пока что до конца не развеялись: о коварстве инквизиторов он знал не понаслышке.

— Ты должен помочь нам выследить оборотня, который появился в городе.

— В Толе появился оборотень? — изумился Нурлакатам.

— Да, четыре дня назад. Сам понимаешь, ты обязан хранить это в строжайшем секрете.

— Конечно, отец мой. Я буду нем, как могила.

— Плохо сказано, — покачал головой Верховный Инквизитор. — Ты же маг, Нурлакатам, и отлично знаешь, что могилы бывают иногда неприятно разговорчивыми.

— Простите, отец мой, но если мне придётся столкнуться с магом или священником, способным разговорить могилу, то, боюсь, и я стану разговорчивым, отнюдь не по своей воле. Могу лишь надеяться, что, поскольку я буду на службе Императора и Ордена, то ты и наместник не оставят меня в этой схватки без помощи и поддержки.

— Можешь надеяться, — утвердительно кивнул отец Сучапарек. — В твоих трудах тебе поможет брат Горак, он так же и весьма опытный воин. Кстати, брат Флахбарт, пригласи-ка его сюда, в кабинет.

— Да, отец мой, — юноша поклонился и исчез за дверью.

— Итак, ты должен хранить молчание, — повторил Верховный Инквизитор.

— Конечно, отец мой. Я понимаю, сколько усилий стоило вам спрятать следы нападения: ведь по городу не ходит слухов…

— Слухов по городу не ходит потому, что никаких нападений не было, — прервал мага Сучапарек.

— Нападений не было? Но как же тогда… Может быть, и никакого оборотня нет?

— Нет нападений, а оборотень есть, это совершенно точно. У нас, инквизиторов, есть свои способы узнавать тайное, — криво усмехнулся собеседник.

У Нурлакатама больше не оставалось сомнений: речь идёт о маленькой мерзавке, заточённой в его башне. Не смотря на все предосторожности, инквизиторы как-то узнали о её существовании. И узнали с самого начала: ведь именно четыре дня назад чернокнижник тайно перевёз узницу в Толу из своего загородного дома.

Это было, конечно, очень плохо. Но, с другой стороны, было в этом «плохо» и нечто хорошее: инквизиторы не могли самостоятельно определить местонахождение оборотня. И обратились за помощью ни к кому-нибудь, а именно к нему, Нурлакатаму. Кстати, а почему к именно к нему?

— Отец мой, ты должен знать, что магия предсказания — не самая сильная моя сторона. Почтенный Мастер Слова и глава городского братства волшебников Кожен, наверное, мог бы помочь Ордену лучше меня.

Отец Сучапарек важно кивнул.

— Нам это известно. Но почтенный Кожен уже второй день болен сердцем. Лекари полагают, что ничего страшного не произошло, но ему нужен полный покой, хотя бы наступления ладильских ид. Сам понимаешь, мы не можем ждать столько времени.

— Конечно, — кивнул чародей. — Пусть жертв пока нет, но они могут появиться в любую минуту. Хотя, конечно, Умбриэль в ущербе…

— Но это не повод, чтобы предаваться благодушному безделью, — грозно сверкнул глазами инквизитор. — Наш долг — защищать людей от богомерзких тварей.

— Да-да, конечно, отец мой, — поспешил согласиться Нурлакатам.

Дверь бесшумно отворилась, и в кабинет вошёл незнакомый магу инквизитор: невысокий плотный мужчина. На вид он казался довольно молодым, не старше двух дюжин вёсен, если бы не сильная проседь в коротко стриженных чёрных волосах и маленькой аккуратной бородке. Обычно столько седины набирается у тех, кто разменивает четвёртую дюжину. В его одежде так же преобладали чёрный и серебряный цвета: поверх простой серой камизы на инквизиторе было надето чёрного цвета сюрко без рукавов и традиционной меховой опушки, зато расшитое серебряной нитью. Костюм дополняли тёмно-серые шоссы и высокие кожаные сапоги.

Вслед за седым в комнату просочился и вездесущий блат Флахбарт.

— Брат Горак, перед тобой маг Нурлакатам, младший гражданин, находящийся под особым покровительством божественного Императора Кайла. Он заменит нам так некстати заболевшего почтенного Кожена.

— Его помощь будет очень кстати, — мрачно ответил Горак. — К моему глубокому сожалению, никаких новых следов твари отыскать не удалось.

— Усердие, брат мой, усердие и настойчивость, — кротко произнёс отец Сучапарек. — А, кроме того, помни, что отвечать за последствие придётся тебе. Орден делает всё, чтобы помочь тебе выполнить свой долг, но и спросит с тебя за его выполнение.

Верховный Инквизитор задумчиво посмотрел куда-то сквозь стену и жёстко повторил.

— Да-да, Орден спросит с тебя за выполнение. По всей строгости.

"А у них тоже жизнь не мёд", — злорадно подумал Нурлакатам.

— Ступай, брат Горак. Ступай, почтенный Мастер Слова. Да помогут вам боги найти и уничтожить чудовище. Я жду от вас добрых вестей.

С теми, кто при власти, жить лучше в мире и согласии. Эту заповедь Хесселинк помнил так же хорошо, как и рецепт приготовления толийского карбонада, а то, что лучший карбонад в городе готовит именно он, признавало всё братство трактирщиков.

Немудрено, что трактир у такого мастера кулинарных дел процветал и считался одним из лучших в Толе. Пожелай Хесселинк, он бы смело мог испросить у префекта Толы, благородного сета Кермия Мерка разрешения на обустройство номеров для проезжих морритских аристократов. Но Хесселинк того не желал. Кроме толийского карбонада хороший повар умеет готовить и иные блюда. Кроме мудрости о мире с власть предержащими умный человек знает и другие заповеди. Одна из известных почтенному трактирщику заповедей гласила, что от господ следует держаться подальше, даже если господа относятся к тебе с искренним расположением. Жизнь переменчива. К тому же, покровительство одних господ легко может обернуться неприязнью других. А неприязнь — чувство гораздо более прочное, нежели симпатия.

И потом, пришлось бы продавать доставшийся от отца трактир "Графский лебедь" и покупать здание где-нибудь поближе к центру. А иначе кто ж из господ лагатов, не говоря уже о благородных сетах, захочет селиться в трактире, расположенном довольно далеко от базилики и "морритского квартала". Не хотят — ну, и не нужно. И без денег имперских аристократов заведение Хесселинка процветало. Кстати, неблагородные старшие граждане останавливаться в "Графском лебеде" не гнушались, если, конечно, имели для этого достаточно денег: номера здесь стоили недёшево. И поэтому две-три комнаты в трактире всегда пустовали, отнюдь не в ущерб делам трактирщика. Лучше иметь возможность всегда принять богатого и почтенного постояльца, чем забить все комнаты сомнительными людьми с тощим кошельком.

Как раз в тот момент, когда Хесселинк обдумывал эту мысль, параллельно натирая до блеска бронзовый канделябр — непременный атрибут каждого стола в общем зале, в трактир вошёл отец Мареш, инквизитор из ордена Меча.

— Доброго здоровья, почтенный отец, — поклонился трактирщик, нервно комкая в руках тряпку. Неожиданные визиты инквизиторов смущали в городе всех, даже тех, чья совесть, казалось, была совершенно чиста.

— И тебе не болеть, — добродушно кивнул отец Мареш.

— Пива не желаешь ли? Пшеничное, ячменное, ламбик свежий есть, как раз утром пару бочек прикупил. А хочешь, могу крику или фрамбуазу налить.

— Потом пиво. Есть у меня к тебе, Хесселинк, разговор.

— Слушаю, отец Мареш, — пробормотал трактирщик враз пересохшими губами.

— Ты — человек рассудительный, почтенный, Орден тебе доверяет.

— Дык… Как говориться, мы — люди маленькие, что должны — делаем.

— Комнаты свободные есть? — неожиданно сменил тему и тон инквизитор.

— Есть, как не быть.

— Сколько?

— Три.

— Отлично. Надо разместить у тебя гостей Ордена.

Это было более чем странно: заезжие инквизиторы всегда останавливались в самом Вальдском замке, благо места хватало. Но сейчас больше чем необычность просьбы трактирщика беспокоил другой вопрос.

— Так это… А как…

— Они заплатят, — понял затруднение Хесселинка отец Мареш. — Заплатят столько, сколько стоит проживание в твоём трактире для всех прочих.

У хозяина словно гора с плеч свалилась.

— Так что ж не разместить-то. Ежели заплатят — так я завсегда… Такой почёт и доверие…

— Да уж, доверие, — кивнул инквизитор. — Только ты вот что, ты тут вполглаза приглядывай, чем гости занимаются. И, если что подозрительного заметишь, так чтобы сразу доложил в замок. Понятно?

Хесселинку теперь было уже абсолютно непонятно. Что за гости такие могут быть у Ордена, за которыми надо следить? Но, твёрдо зная, что с инквизиторами лучше во всём соглашаться, трактирщик уверенно кивнул: мол, не извольте беспокоиться, всё понял, всё сделаю.

— Вот и хорошо, вот и славно, — широко улыбнулся отец Мареш. Ни дать, ни взять — добряк-лавочник после удачного торгового дня. А потом, обернувшись к двери, инквизитор прокричал: — Входи, дочь моя.

Хесселинк понимал, что ему предстоит увидеть нечто необычное, но к тому, что произошло, оказался совсем не готов. В трактир вошла невысокая женщина в кожаной куртке с нашитыми металлическими бляхами, облегающих кожаных штанах и высоких сапогах для верховой езды. С широкого пояса на левом боку свисал длинный меч без ножен, а справа — кинжал с узорчатой гардой. Длинные серебристые волосы украшали ажурные заколки, усыпанные мелкими блестящими камушками. Мягкой изящной походкой она подошла к застывшему от изумления трактирщику.

А тому было от чего изумляться. Инквизитор Меча просит принять в трактире нечку. Хесселинк быстрее поверил бы в дождь из золотых монет или в летающего механического дракона.

— Госпожа Инирэль, Приёмная Дочь Императора, — представил незнакомку отец Мареш.

Нечка грациозно протянула трактирщику левую руку. Поверх боевой кожаной рукавицы на указательном пальце был надет железный перстень с выгравированным гербом Императора. Толиец почтительно приложился губами к холодному металлу.

— Есть три свободных комнаты, госпожа, — объявил инквизитор.

— То, что требуется, — голос Приёмной Дочери был мягок и удивительно красив. Хесселинк, человек далеко не романтичный, вдруг вспомнил щебет птиц в весеннем лесу. — Одна для меня, вторая — для людей, а третья — огру.

— Нечку — в сарай, — по привычке решительно распорядился Хесселинк, но тут же смутился и, запинаясь, принялся объяснять. — Таков обычай, госпожа. И постояльцы другие не потерпят, чтобы…

— Потерпят меня — стерпят и его, — властно оборвала трактирщика женщина. — Впрочем, я не настаиваю, можно и в сарай. Только учтите, что характер у него довольно скверный. Если он начнёт буянить… Конечно, доблестная городская стража его усмирит, а я уплачу за ущерб, но по городу наверняка поползут слухи, и это может плохо отразиться на твоих доходах, почтенный хозяин.

— И всё же, мы должны принять во внимания местные обычаи и чувства живущих тут людей, — вмешался инквизитор.

— Конечно, отец мой. Если эта тварь посмеет выйти из своей комнаты и смущать своим видом почтенных жителей трактира — я самолично отдам его отцу Сучапареку. Он намеревался при случае показать мне, каким пыткам подвергают нечек в подвалах Вальдского замка.

Приёмная Дочь Императора рассмеялась, блеснув мелкими ослепительно-белыми зубками. Хесселинк шумно сглотнул. Женщина поражала мирного обывателя своей силой воли и циничной жестокостью. Как и большинство толийцев, трактирщик нечек не любил и презирал. Но жестокость, с которой расправлялись со своими жертвами инквизиторы, в нём вызывала лишь страх. Будь его воля, нечек умерщвляли бы без мучений. Это вроде как утопить слепых щенят — необходимость: не держать же во дворе псарню, а вот живыми в костёр бросать — уже живодёрство. Да и к тому же, пытали в подвалах инквизиторского замка не только нечек, но и людей. И, говорят, никакой разницы между людьми и не людьми палачи знать не желали.

Отец Мареш задумчиво потёр гладко выбритый подбородок.

— Если огр не будет здесь попадаться никому на глаза, то, полагаю, мы можем допустить, чтобы он жил в комнате. В конце концов, наша главная задача — обеспечение порядка и спокойствия, не так ли, почтенный Хесселинк?

Толиец обречёно вздохнул.

— Тебе лучше знать, отец мой. Я — простой трактирщик и не знаю нечек так хорошо, как ты.

Женщина снова усмехнулась.

— Не переживай, почтенный Хесселинк, всё будет хорошо. Олх будет сидеть в своей комнате тихо, как мышка, да и я не стану расхаживать по твоему трактиру и удивлять своим видом остальных постояльцев. Мне не нужны проблемы в городе так же, как они не нужны и тебе. Возьми.

Золотой кругляшек немного улучшил настроение трактирщика, хотя, конечно, будь у него такая возможность, в постое этой нечке он бы отказал. Денег можно заработать и более спокойным трудом, а с такими постояльцами того и гляди, заработаешь не денег, а неприятностей.

— Пойду, потороплю своих ребят, — разговор с трактирщиком Приёмная Дочь Императора посчитала оконченным. — Конюх у тебя есть?

— Как не быть. Дрыхнет, поди, в конюшне.

— Ну, мои парни его разбудят, — пообещала нечка уже в дверях.

Конюхом при "Графском лебеде" работал племянник Хесселинка — Хоуф, шалопай четырнадцати вёсен, то есть шестнадцати лет от роду. Последнее время все мысли в его голове были исключительно о девках, поэтому небольшая взбучка от наёмников, на взгляд трактирщика, должна была принести исключительно пользу.

— Я тоже пойду, — сказал отец Мареш. А потом, понизив голос, добавил: — Не забудь, что я тебе велел. Гляди в оба.

Хесселинк честно исполнял поручение инквизитора, но ничего подозрительного в поведении постояльцев не наблюдалось. Госпожа и зелёный верзила сразу спрятались в своих номерах и не выказывали ни малейшего желания выйти наружу. Обед и ужин трактирщик подавал им в номер самолично, не желая лишний раз показывать на глаза нечкам жену или старшую дочку. Зеленокожий жрал мясо и пил пиво за двоих человек, но в остальном вёл себя смирно, так что остальные жители трактира и догадаться не могли, что рядом с ними живёт настоящий огр. Хотя, насчёт настоящести у Хесселинка имелись сомнения: в сравнении с тем, что ему приходилось видеть на рабских рынках и гладиаторских аренах, Олх был для огра несколько жидковат: не иначе, как кровь разбавлена.

С госпожой мороки было больше: мяса и пива она вкушать не изволила, вместо этого потребовала овощей, фруктов и вина. Исполнять капризы какой-то нечки было унизительно, но, с другой стороны, платила она настоящими человеческими деньгами, так что Хесселинк предпочёл увидеть в её желаниях каприз богатой и взбалмошной аристократки и вызов своей репутации одного из лучших трактирщиков и поваров Толы. В итоге Приёмная Дочь Императора оказалась полностью удовлетворена наспех сооруженным салатом из свежей редиски и моркови, несколькими сортами ягодного варенья и вялеными абрикосами. Хорошее вино для господ старших граждан у Хесселинка всегда имелось в избытке, кроме того, воительница не отказалась отведать и фрамбуазу и нашла этот напиток вполне достойным своей персоны. Так что, репутацию заведения трактирщик отстоял по всем статьям.

Что касается наёмников, то они и вели себя как наёмники, находящиеся под присмотром сурового капитана. Перво-наперво нажрались от пуза, особенно усердствовал здоровяк-северянин, сожравший не меньше огра. Второй воин, судя по акценту — тоже откуда-то с севера, хвастался тем, что знает всё, что есть в Толе хорошего, и потребовал на всю компанию белого пива, которое, впрочем, восторга у его спутников не вызвало. Напившись и наевшись, мужики завалились спать. Самый младший, почти мальчишка, пытался, было, договориться с трактирщиком насчёт женщин, но Хесселинк сразу дал парню укорот. Хочешь ласки — нет проблем, ступай в лупанарий или в бордель, но в приличном трактире непотребным девкам делать нечего. Старшие наёмники высказались в том смысле, что эти самые непотребные девки очень даже потребны, но согласились, что всякому развлечению — своё место. В итоге вечерком вся тройка куда-то втихаря из трактира улизнула, Хесселинк лишь успел предупредить, чтобы возвращались до полуночи, иначе ночевать придётся на улице: никто специально ради них открывать дверей не станет. А будут буянить — городская стража живо сведёт в холодную: в центре города порядок поддерживается не только днём, но и в тёмное время суток. Ответом наёмники трактирщика не удостоили, и, похоже, слова его во внимание не приняли. Двое, что постарше, вернулись задолго до полуночи и мирно отужинали в общем зале, не пытаясь завязать ссору с остальными постояльцами, а вот молодой всё не приходил. Когда наёмники направились к себе в комнату, трактирщик рискнул поинтересоваться, чего это задержался их товарищ.

Милостиво выслушав вопрос, тот, что хвастался знанием Толы, удостоил хозяина ответом:

— А мы Решу не опекуны и не сторожа. Развлекается, небось, после долгого похода.

И криво ухмыльнулся, недвусмысленно намекая, где и как развлекается их юный спутник.

Хесселинк забормотал про запираемые двери и городскую стражу, наёмники ещё больше скривились, и здоровяк пробасил:

— Это тебе, перцу старому, пришлось бы среди ночи возвращаться, а нашего паренька раньше утра не жди, он своего не упустит.

Довольно заржав, воины повернулись к хозяину трактира спиной, давая понять, что разговор окончен, и действительно отправились в свою комнату, где, судя по тишине, завалились спать. Юный же их спутник до полуночи так и не вернулся.

"Завтра отцу Марешу и доложу, что парень всю ночь по бабам шастал", — решил Хесселинк, перед тем как после тяжелого трудового дня отойти ко сну. — "Вроде и я свой долг исполню, и наёмники на меня, если что, не в обиде будут: в лупанарий и почтенному горожанину заглянуть незазорно, а уж наёмнику, да после долгого похода — уж точно сама Дита велела".

Летние ночи коротки, но Олху благоприятствовала погода: весь день над Толой висели низкие тучи, то и дело принимался накрапывать дождик. Вечерние сумерки сгустились над городом, наверное, за добрый час до захода Ралиоса. Тем не менее, орк выждал ещё не меньше получаса, пока улица, на которой стоял трактир, совсем обезлюдеет. Скаут знал, что где-то недалеко мучается в ожидании Теокл, но заставлял себя дождаться того момента, когда можно будет выскользнуть из комнаты без малейшего риска. Пустой поднос после ужина хозяин трактира унёс из комнаты уже давно, и до утра его в логово полуогра, наверное, и дармовым пивом не заманишь. Но вот если кто-то с улицы заметит, как обитатель трактира выбирается из окна, и пойдут разговоры, то это может привести к очень большим неприятностям. Так что, при всём уважении к Теоклу, лучше уж пусть священник помучается лишние минуты в ожидании, чем потом всем заговорщиках мучаться в руках палачей. К тому же их Иссон учил своих последователей быть терпеливыми.

Наконец, решив, что время пришло, Олх тихонько выбрался за окно, аккуратно прикрыл его за собою, перебрался на окружавший трактирный двор забор и спрыгнул вниз, на пустынную улицу. Плотнее закутавшись в плащ и низко надвинув капюшон, дабы случайный встречный не догадался, что видит перед собой не человека, полуогр медленно пошел в сторону Вальдского замка: по уговору, Теокл должен был ожидать его где-то на пути к цитадели инквизиторов.

Ждать появления священника долго не пришлось: Олх едва миновал пару переулков, как из третьего навстречу вышла тёмная, сливающаяся с ночным мраком фигура. Будь на месте Скаута человек, он бы, пожалуй, встречного и не заметил, но унаследованное от матери-орчихи тепловое зрение давало Олху несомненное преимущество. Как же сумел его разглядеть в темноте священник, пусть даже полуогр шел, не таясь, прямо по середине улицы, Олх не знал, да и узнать не стремился: у каждого есть право на свои маленькие тайны.

— Где Реш?

— Со мной, со мной. Ты-то, как устроился? — поинтересовался Теокл.

— Милостью отцов-инквизиторов просто отлично. Вообразить себе не мог, что горожанин-трактирщик будет таскать мне в комнату бараний бок и пиво. Почувствовал себя человеком-аристократом.

— Это плохо, — серьезно ответил изонист. — Аристократам рода людского присущи многие недостатки. Хотя, конечно, и хороших и плохих людей можно встретить в любом звании, но среди аристократов мерзавцы почему-то попадаются чаще.

— Я не считал, — равнодушно парировал Олх. — Ну, далеко до этой школы Ксантия?

— Не близко.

— Тогда не будем терять времени на болтовню, веди быстрее. Чем быстрее я вернусь в свою комнату в трактире, тем всем будет спокойнее.

— А мы что делаем? Уже идём.

Действительно, за разговором священник, полуогр и присоединившийся к ним Реш углубились в лабиринт узких тёмных переулков. Великолепно ориентирующийся в любой дикой местности, Скаут уже через несколько минут понял, что самостоятельно назад вернуться не сумеет.

— Как ты только здесь дорогу находишь? — удивлённо поинтересовался он у Теокла.

— Когда-то я прожил в этом городе четыре весны. Не так уж и много, даже для короткого человеческого века. Но всё же город я запомнил. Правда, это было давно, но с той поры Тола почти совсем не изменилась.

— Четыре весны… Да, за четыре весны, наверное, можно научиться ориентироваться и в этом хаосе, — неуверенно согласился Олх.

Теокл не просто знал дорогу, он ещё и специально сторонился больших улиц, на которых, несмотря на поздний час, ещё встречались прохожие. Переулки же опустели с заходом Ралиоса, на крепкие засовы закрылись выходящие в них ворота, двери и ставни. В ночной час сюда рисковали сунуться лишь лихие люди, но для путников они представляли наименьшую опасность: в драке сила полуорка и опыт священника позволяли рассчитывать на успех и против полудюжины противников. К тому же, даже крепко побитые, работники ножа и топора не пойдут жаловаться ни в эшевенство, ни к инквизиторам: слишком много грехов висит на каждом из таких людей. Пока что для городской Инквизиции они всего лишь простой изонист и простой нечка — слишком мелкая добыча, чтобы миловать доносчиков-душегубцев. Вот если удастся освободить Ская — тогда другое дело. Тут уже охота пойдёт по всем правилам, и опасность будет представлять любой встречный человек. И, чтобы вернуться в горные убежища целыми и невредимыми, понадобится изрядное везение.

Например, такое, как в этот вечер: до школы Ксантия они добрались, не встретив на своём пути не единой живой души.

— Вот и пришли, — сообщил Теокл, указывая на длинную каменную стену, тянущуюся вдоль переулка.

— А где именно Скай внутри — неизвестно? — на всякий случай поинтересовался Олх.

— Откуда ж мне это знать? Тот человек, который рассказывал мне о Скае, не работает в этой школе.

— Жаль, — меланхолично заметил полуогр, задумчиво рассматривая стену. — Придётся лезть наугад. Но сначала понаблюдаем за караульщиками.

Пройдя ещё немного вдоль стены, они свернули в переулок и остановились, прижавшись к стене одного из домов.

— Дюжину песов высотой, — задумчиво пробормотал Теокл.

Реш хмыкнул.

— Даже побольше немного, — ухмыльнулся Олх. — Ерунда. Камни грубой работы. Если наверх положить яблоко, то малышка Эстрель заберётся туда и достанет его раньше, чем ты молитву прочитать успеешь.

— Твоя дочка заберётся куда хочешь и достанет кого угодно, — не остался в долгу священник.

Тут уж улыбка у полуогра растянулась буквально до ушей. Своих детей суровый разведчик любил самой нежной любовью. Но в следующее мгновение Скаут был уже серьёзен.

— Стена не помеха. Но вот эти караульщики…

— На стене нет караульщиков. Все сидят в башнях.

Теокл кивнул на стоящую на углу стены круглую башню, возвышавшуюся над стеной ещё песов на шесть. На внешние стороны в башне были прорублены бойницы, из которых наружу вырывался неяркий свет. Порой в них мелькали чьи-то тени, доказывая, что помещения не пустовали.

— Сидят. Но жаровни для чего-то же расставлены.

На верхней кромке стены, очевидно, достаточно широкой, стояли четыре жаровни с углями, освещающие небольшое пространство вокруг себя, а заодно и маленькие участки примыкающего к стене переулка.

— Думаешь, ходит патруль?

— Подождём.

Теокл вздохнул, но подчинился. К счастью для него, ждать пришлось недолго. Вскоре по стене от одной башни до другой лениво протопал стражник с алебардой. Даже не будучи профессиональным воякой, Теокл понял, что особой внимательностью стражник себя не утруждал. Никто через стену не лезет — и ладно.

— Люблю я ветеранов на покое, — усмехнулся Олх.

— Это почему?

— А потому, что у них всё старание осталось там, в прошлом. Если бы эту стену нормально патрулировать — у нас бы вряд ли что вышло. А сейчас… Жди нас здесь.

Бросив плащ на руки священнику, полуогр решительно направился к стене. За ним тенью последовал молчаливый Реш. Теокл почти сразу потерял их из виду: переулок, в котором он прятался находился почти напротив одной из жаровен, а для штурма стены Олх, естественно, выбрал место как раз посредине между источниками света. Священник щурился, пытаясь уловить какое-то движение на тёмном фоне, но тщетно.

Потекли томительные минуты ожидания. Сколько времени понадобится полуогру и бывшему воришке для разведки, Теокл не мог себе даже представить: гладиаторская школа занимала огромную территорию. Зато священник в совершенстве владел искусством ждать. Перебирая в правой руке священные четки, он начал читать молитвы Иссону, одну за другой. Теокл молился за удачу их предприятия, за каждого члена их маленького отряда, особо за рискующих сейчас своей жизнью Олха и Реша, за находящегося где-то рядом Ская, за всех, кто ожидал их возвращения в горах. Священнику всегда есть о чём просить своего бога, если, конечно, он настоящий священник. До возращения разведчиков Теокл не успел прочитать все молитвы, которые ему хотелось бы вознести.

Полуогр вынырнул из темноты так же неожиданно, как и растворился в ней. Человек вздрогнул, схватился, было, за малый боевой цеп, но узнал своего спутника раньше, чем успел выхватить оружие из-за пояса. Безмолвный Реш возник за плечом Олха мгновением после. Будь Скаут его врагом, священник был бы убит, не успев оказать сопротивления. К счастью, полуогр и человек были не врагами, а друзьями.

— Ну, что там?

— Прямо за стеной — замкнутый внутренний дворик. До крыши строения песа три, но выглядит она хлипковато, туда мы спускаться не рискнули. Левее — узкий проулок, туда мы в следующий раз и полезем.

— В следующий раз?

— Конечно. Он не мощёный.

— И что? — не понял Теокл.

Олх скривился, но терпеливо принялся объяснять:

— Сегодня дождливо, земля раскисшая. После нас там останутся следы. Лапка у меня не маленькая, какой-нибудь не в меру внимательный стражник может заподозрить неладное.

— А Реш?

— Ага, чтобы я его одного отпустил в неизвестность? За кого ты меня принимаешь?

Священник чувствовал правоту Скаута, но не хотел с ней соглашаться.

— А может, внимательного не будет? Или пройдёт сильный дождь и твои следы смоет.

— Может быть, — равнодушно пожал плечами полуогр. — Но, когда речь идёт о моей шкуре и шкуре моих друзей, я предпочитаю не рисковать. Время у нас есть. Подождём более благоприятной погоды.

— Реш, ну ты-то хоть что-нибудь скажи?

Юноша только пожал плечами:

— А я-то что? Я — как старший.

Теокл вздохнул, но спорить дальше не стал: понимал, что это бесполезно.

— Серёжа, Иринка! Собираемся.

— Максимка, идём обедать!

Откуда только силы взялись. Минуту назад Серёжка лежал на горячем песке весь такой вялый и сонный, только что не плавился на Солнце. Казалось, ничто не способно сдвинуть мальчишку с места. А на самом деле это оказалось совсем не трудно: всего лишь надо было сказать, что с пляжа пора уходить. Между прочим, завтра они из Крыма уезжают. Конечно, на море он ещё побывает. После обеда, да и утром завтра наверняка улизнёт окунуться. Но это не повод, чтобы сейчас вот так сразу безропотно уходить.

— Мам, я напоследок ещё разок сплаваю, немножко.

— Ага, мам, мы только окунёмся, — это уже Максим, Серёжкин друг. Максим из Харькова, он с мамой приехал в Поповку на два дня позже Серёжки, зато будет у моря ещё целых восемь дней. Счастливый.

— Только?

— Мы недолго, честное слово…

— Мы только окунёмся…

Максимкина и Серёжкина мамы переглядываются между собой, старательно скрывая улыбку. Ну и пусть скрывают. Мальчишки всё равно знают, что мамы добрые и в просьбе им не откажут.

— Ладно, — объявляет тётя Оксана, Максимкина мама. — Окунитесь — и домой!

— Ага-а-а-а…

Сверкая пятками, ребята наперегонки помчались к воде, не забыв прихватить маски и трубки. Были бы ласты, было бы совсем клёво. Но ласт ни у Серёжки, ни у Максимки нет. Ну, и ладно, и без ласт прожить можно.

Мальчишки с разбегу врезались в воду, поднимая тучу брызг. А море тёплое-тёплое, почти как пруд. Днестр намного холоднее, и Волга тоже холоднее, и вообще любая река. Потому что река течёт, а море и пруд — нет.

А ещё море в десять раз интереснее реки. Какое — в десять? В сто. В тысячу! Не зря ребята поплыли в масках. Вот, пожалуйста, прямо по курсу Серёжка заметил большую розоватую медузу. Важно шевеля щупальцами, она плыла прямо навстречу мальчишке, тот подпустил её поближе, а потом ткнул кулаком в середину купола. Медуза намёк поняла и быстро ушла на глубину. И правильно. Здесь, у Поповки, где песчаное дно и нет водорослей, медузы вообще совесть потеряли, ходили косяками, стрекались, пугали малышей. Иринка их очень боялась, и Серёжке временами приходилось их специально разгонять, чтобы не мешали сестрёнке купаться.

От этих мыслей мальчишку отвлёк толчок в плечо. Серёжка повернул голову — Максимка указывал куда-то вправо и вниз. Серёжка посмотрел по направлению руки друга… Вау! По песчаному дну неторопливо полз краб. И какой. Не «травяной», с тёмно-зелёным панцирем, похожим на зазубренный по краям рыцарский щит. Таких мальчишка ловил уже сто раз. Ну, сто не сто, но больше десятка — это точно. Нет, сейчас под ними полз настоящий «мраморный», панцирь у него светлее, почти квадратный и с гладкими краями. В Евпатории таких, засушенных и лакированных продают на вокзале. Дорого. А здесь — бесплатно. Вот это удача.

Максимка первым пошёл на охоту. Нырнул, часто работая ногами, набрал глубину и устремился на добычу с вытянутой правой рукой. Поймал? Не тут-то было. Краб только кажется медленным и неповоротливым, а на самом деле он способен постоять за свою свободу. Рука Максима чуть соскользнула с панциря, краб тут же вцепился боевой клешнёй мальчишке в палец. Порезать — не порезал, но ущипнул чувствительно. Мальчишка машинально разжал пальцы, краб опустился на дно и бочком, бочком торопливо засеменил на глубину: понимал, что неприятности для него ещё не кончились.

Теперь настала очередь Серёжки. Вдохнув побольше воздуха, мальчишка ушел на глубину и крепко ухватил добычу за края панциря большим и указательными пальцами, прямо позади клешней. Теперь всё: не вырвется, и не ущипнёт.

Довольный Серёжка всплыл на поверхность, высоко поднимая краба в вытянутой руке. Тот беспомощно болтал всем, чем только мог: усами, клешнями, ногами. Естественно, освободиться это ему не помогало.

— Ух ты, какой…

Максимка уже трубку отвернул и мог говорить. Серёжка тоже отвернул — всё равно больше сейчас нырять они не станут.

— Ребята!

Это мама напоминает, что пора возвращаться. В другое время Серёжка бы непременно ей ответил, что выгонять из моря так быстро — это форменное издевательство. И пяти минут, наверное, они поплавать не успели. Но сейчас…Сейчас мальчишки послушно поплыли к берегу: хотелось быстрее показать мамам добычу. Пара минут — и вот они радостно выбежали на берег.

— Смотрите, кого мы поймали!

— Ещё один краб, — равнодушно прокомментировала Иринка.

Вот зануда. Сначала она крабов, которых ловил Серёжка, панически боялась. Потом пыталась с ними играть, но, не встретив с их стороны ответного желания, потеряла к ним всякий интерес.

— Он же не простой, "мраморный", — мальчишке даже обижаться не хотелось, потому что обидеться означало испортить себе радость. — Таких берут с собой домой — на память о море.

В глазах Иринки проскользнула заинтересованность.

— И мы тоже возьмём его с собой, в Днестровск?

— Серёжка поймал — ему и решать, — мама недвусмысленно показала глазами на мохнатое полотенце. Краб — крабом, а сейчас пора уходить. Серёжка вздохнул, отдал добычу Максиму, который уже успел обтереться, и начал вытираться сам.

— А как мы его повезём? — поинтересовалась тем временем сестрёнка.

Мамы не ответили: они не знали, как нужно возить крабов. Зато знал Максимка:

— Сначала его нужно сварить. Потом — положить в муравейник.

Серёжка от неожиданности даже замер с полотенцем на голове.

— Зачем — в муравейник?

— Муравьи всё мясо съедят, а панцирь оставят. А если этого не сделать, то он тухнуть будет, вонять.

Нечего сказать, обрадовал. У Серёжки всё настроение пропало. Одно дело — привезти с собой в память о море домой красивого лакированного краба. Но кто же знал, что для этого его варить нужно. Серёжке варить краба совсем не хотелось.

— Максим, а давай его отпустим? Он же тоже жить хочет, пусть живёт. Мы же «травяных» отпускали.

Максимка пожал худыми коричневыми плечами.

— Давай отпустим. Жалко, что ли?

— Мам, мы сейчас.

— Кажется, чтобы увести тебя с пляжа, мне понадобится бульдозер? — вздохнула мама. Но вздохнула так, что было понятно: она не сердится.

— Ага, — обрадовано согласился Серёжка. — И ещё буксирный трос.

И зашагал к воде. Максимка и Иришка — за ним.

Дойдя до границы моря и суши, мальчишка посадил краба на мокрый песок. Морской житель несколько секунд сидел неподвижно, словно не мог поверить в чудесное спасение, а потом заторопился в родную стихию. Набежавшая волна слизнула его с берега и потащила на глубину. Максимка вздохнул.

— Жалко? — спросил Серёжка. Он чувствовал себя немного виноватым. Всё-таки Максимка первый заметил краба, а получилось так, что Серёжка решил и за себя, и за него. Нечестно получилось. Но ведь Серёжка совсем не хотел обидеть друга.

— Немного, — честно ответил Максим.

— Ну, и взял бы его себе.

— Не…Он варёный хрупкий становится. А хрупкие игрушки я быстро ломаю. Получится — ни себе, ни людям. Лучше пусть живёт.

Серёжка улыбнулся, чувствуя, как возвращается хорошее настроение. Всё закончилось просто отлично: и краба поймал, и с Максимкой не поссорился, и мама не сердится. Только жаль, что завтра они уезжают из Крыма.

Луций Констанций отложил свиток и откинулся на спинку кресла. До посвященных ладильским календам игр оставалось чуть более двух суток, а приходилось тратить время на какую-то ерунду. Платить по счетам, конечно, нужно, но почему эта бестолочь Марке не мог найти другого дня, чтобы подкинуть ему проблему с городским братством оружейников. Сперва запустил конфликт до безобразного состояния, а теперь вот переложил всю ответственность на ланисту.

Луций бросил раздраженный взгляд на клепсидру — время близилось к полудню. Кровь из носу, но после обеда надо будет устроить генеральную проверку всем гладиаторам, которых школа Ксантия выставляет на послезавтрашние игры. С местом проблемы нет, у школы имелась своя арена прямо на территории. Размеры и вместительность, конечно, проводить нормальные представления не позволяли, но для тренировок — то, что надо. А вот время уходило, как вода из дырявой кружки. Сегодня — крайний срок, завтра, если что не так, уже ничего не исправишь.

Ланиста вздохнул и снова подвинул к себе бумаги, но в этот момент в дверь постучались.

— Кто ещё там? — недовольно откликнулся Луций.

— Это я, благородный господин, — в комнату вошёл Лорр, секретарь, слуга из младших граждан.

— Очень кстати. Нужно быстрее составить бумагу в эшевенство с жалобой на качество работы братства оружейников. Платить этим лентяям полной мерой за плохую работу я не намерен.

— Прошу прощения, господин, но ты обещал посмотреть на товар, который хотел бы тебе продать мой брат Меро.

— Меро? Что-то такое было…

Лорр действительно о чём-то подобном просил накануне вечером, когда Луций был уже усталым да ещё и изрядно пьяным. Помнится, секретарь ещё говорил, что товар будет несколько своеобразен. Ланисту это не заинтересовало, но Луцию проще всего было со всем согласиться, что он и сделал.

— Товар уже во дворе.

Ланиста тяжело вздохнул. С одной стороны, прерывать изучение документов было некстати. А с другой, ланиста мог заняться своим делом. Повод самый что ни на есть достойный. Только вот испытывал Констанций серьёзные опасения, что предлагаемые рабы окажутся неподходящим. Своеобразный товар хорош в иных местах, а гладиатором может стать далеко не всякий. Это в других школах берут, кого попало, точнее, кого стараются сбагрить с рук раздраженные хозяева. А вот у Ксантия всегда был жесткий отбор — основа отличного качества принадлежащих ей бойцов.

Ожидания Луция Констанция не обманули. Товар, который предлагал посмотреть Лорр, и вправду был "несколько своеобразный". Пожалуй даже, это ещё мягко сказано.

Здоровенный ящер, достойный, чтобы его чучело было установлено перед храмом Аэлиса, как символ ужаса, царящего в его царстве, и рядом с ним — маленький костлявый мальчишка в нелепых коротких штанишках.

Ланиста поморщился. Он никогда не был высокого мнения о Меро, но и глупцом того не считал. Неужели ошибался?

— Благородный Луций! Я счастлив, что ты смог уделить мне время и взглянуть на мой недостойный товар.

Это был сам продавец, которого Констанций, по профессиональной привычке принявшийся изучать предлагаемых невольников, сразу и не заметил.

— Рад видеть тебя живым и здоровым, Меро. Но не могу сказать, что рад видеть то, что ты мне предлагаешь купить.

— Что же тебе в них не нравится, благородный?

— А что мне может в них понравится? Ящер, не спорю, вполне способен украсить церемонию ритуального забития нечек даже на открытии Фестиваля Аэлиса. Но разве ты не знал, что гладиаторские школы не имеют никакого отношения к тварям, отбираемым для забития? Их не нужно чему-либо учить. Они выходят на Арену лишь один раз: чтобы расстаться с жизнью. Обратись к владельцу Арены, благородному Квианту, думаю, он не откажется у тебя купить эту зверюгу.

Меро ухмыльнулся.

— Благородный Луций, я ведь родился в этом городе и отлично знаю, кто здесь чем занимается. Разумеется, я могу предложить ящера и благородному хозяину Арены: его и вправду не грех красиво убить для ублажения богов и радости почтенных горожан. Но мой Шипучка — искусный боец, он мог бы принести большую пользу тебе и твоей школе в роли гладиатора.

— Сколько же ты хочешь за него?

— Три больших сотни ауреусов.

— Не слишком ли много?

— Клянусь палицей Ренса, он того стоит.

— Хм… Ты говоришь, он боец? И каким же оружием сражается эта туша? — недоверчиво переспросил ланиста.

— Лучше всего — клинком. Но неплох и с топором или палкой.

— Вот как? Меро, ты знаешь правила испытания?

— Какие правила? — изумился наёмник.

— Если во время испытаний твоя собственность пострадает, то я не буду обязан уплатить тебе даже лорика. И не стану платить.

— А если пострадает твоя собственность, то я буду должен что-то платить?

— Конечно, нет.

Меро широко улыбнулся, обнажив чуть пожелтевшие, но крепкие и здоровые зубы.

— Тогда в чём подвох, благородный Луций? Мы в равных условиях.

— В моей школе собраны лучшие воины-нечки Толиники и окрестностей! Лучшие из лучших.

— Именно поэтому я предлагаю своих бойцов тебе, а не другим ланистам.

— Ладно, — махнул рукой Луций. — Ты всегда был упрямцем. И, надо признать, часто имел на это основания. Посмотрим как на этот раз. Атрэ, маленький бездельник!

— Да, мой господин, — чернокожий подросток выскочил на зов хозяина как ошпаренный.

— Приведи сюда Марке и Клюнса, живо!

— Да, господин, — окончание фразы донеслось уже изнутри дома.

— Ну, а почтенного торговца прошу пока присесть за столик. Испытание товара занимает немало времени.

— Благодарю, благородный Луций.

В Море сидеть за одним столом с младшим гражданином считалось зазорным. Но постоянно живущие в варварских провинциях морриты подобной щепетильностью не отличались. Отчего бы не оказать благодеяние хорошему человеку, особенно, если он знает своё место? Тем более, что наёмник для Луция был вовсе не чужим.

Меро своё место знал. Скромно присев на табурет у вынесенного на опоясывавшую с трёх сторон внутренний дворик галерею стола, он почтительно ожидал, пока старший гражданин изволит с ним заговорить. Но ланиста молчал. И лишь только когда на веранде показался казначей, то Луций заговорил, и то не с Меро, а с Марке.

— Видишь, нам предлагают купить двух новых невольников. Что скажешь?

Марке окинул товар оценивающим взглядом, пожевал бледными губами. Присев на табурет у стола, потёр ладонью лоб с высокими залысинами и, наконец, изрёк.

— Ящера купить можно, если дёшево. А мальчик не нужен. Совсем, совсем не нужен. Бессмысленная трата денег, совсем бессмысленная.

— Ящер стоит три сотни ауреусов. Больших сотни, — уточнил на всякий случай Меро.

— Очень, очень большие деньги, — огорченно забормотал Марке. — Господин, вряд ли мы можем отдать такие деньги за какого-то ящера. Послезавтра ладильские календы, нужно платить жалование стражникам. Дорого обходятся услуги мага и его големов. Если и покупать нового раба, так подешевле.

Меро мог плакаться на недостаток денег часами. Луция его причитания не трогали, но незнакомый с казначеем Меро должен был прийти в волнение. Пока по виду наёмника это заметно не было, но ланиста был уверен, что продавец вот-вот дрогнет и скинет цену.

На веранде с противоположной стороны двора появился Клюнс — школьный начальник стражи. Бросил короткий взгляд на топчущихся в стороне ящера и мальчишку и поспешил к господину — напрямик, через двор. Вслед за ним семенил Атрэ, почувствовавший, что приказ найти казначея и охранника — далеко не последний.

— Ну, так что, на каком оружие будем испытывать твоего ящера? Будет драться клинком? — поинтересовался ланиста у наёмника.

— Если это позволительно, благородный Луций, то лучше клинком.

— Гладиаторам — позволительно, — ухмыльнулся моррит. — Клюнс, распорядись, чтобы сюда привели Тхора с оружием. И прихватите меч для этой ящерицы.

— Слушаю, мой господин!

— И ещё пусть приведут двух-трёх мальчишек из учеников-первогодков.

Клюнс бросил ещё один быстрый взгляд на щупленького малыша в коротких штанишках, поперхнулся смехом и с трудом выдавил из себя:

— Слушаю, мой господин.

— Ступай! — махнул рукой Луций. — Атрэ, время большого завтрака. Живо накрой нам здесь стол.

Мальчишка изогнулся в низком поклоне, а затем, сломя голову, кинулся на кухню. Господин ланиста редко изволил принимать пищу в школе, но если оставался недовольным тем, как его накормили, то наказывал виновных без жалости.

Не прошло и десяти минут, как на столике появились большие оловянные блюда с кусками покрытой беловатым жиром холодной жареной свинины, маринованной рыбой, мочёными яблоками, глиняные плошки со сливовым и малиновым вареньем, прозрачным акациевым мёдом, изюмом, сушеными абрикосами и черносливом. Расставив перед господами украшенные изящной чеканкой бронзовые чаши-патеры, Атрэ немедленно наполнил их разведённым вином.

— За здравие Императора Кайла, — провозгласил Луций, поднимаясь с табурета.

Остальные последовали его примеру.

— Слава Императору! — вырвался мощный крик из четырёх глоток.

Осушив чаши до дна, господа занялись закуской. В этот момент открылись большие ворота внутреннего дворика, и, в сопровождении Клюнса и ещё нескольких охранников, вошли вызванные ланистой гладиаторы.

Меро внимательным взглядом осмотрел тех, кто должен был проверить качество предлагаемых им бойцов. Сразу следом за школьным начальником стражи шел огр: могучий детина, возвышавшийся над остальными пришедшими, словно скала посреди моря: стражники макушками едва доставали ему до плеч. Мощный торс нечки был обнажен, под грязно-зеленой кожей перекатывались бугры мускулов. Карикатурно похожая на человеческое лицо, морда огра казалось маской, символизирующей злобную разрушительную мощь. Одеждой гладиатору служили просторные кожаные штаны, доходившие до самых щиколоток. Запястье правой руки украшал широкий бронзовый браслет.

После великана во двор прошли трое стражников, одетых в стёганные кожаные куртки, кожаные юбки и высокие сапоги. Топоры на длинных рукоятках все трое держали за поясом. На взгляд Меро, огр запросто мог бы убить всех троих раньше, чем хоть один из них успел бы выхватить оружие, но гладиатор не обнаруживал никакой агрессии. За стражниками показались трое подростков вёсен двенадцати отроду, чья одежда состояла лишь из набедренных повязок красного цвета, да калиг. Несомненно, это были те самые ученики-первогодки, с которыми предстояло сразиться Волчонку. Замыкал шествие ещё один стражник, в каждой руке он держал по длинному мечу.

Наёмник отхлебнул из патеры и недовольно поморщился. Если сравнивать соперников по физической силе, то ни у Шипучки, ни у Волчонка не было никаких шансов: гладиаторы смотрелись намного внушительнее. Конечно, и у ящера, и у мальчишки были в запасе свои козыри, но Меро осознавал, что их может оказаться недостаточно. Возможно, подходило время подсчитывать убытки. Впрочем, предаваться отчаянию, пока битва ещё не закончилось, было вовсе не в характере наёмника.

— Ну что, будем испытывать твой товар? — поинтересовался ланиста.

— Как будет угодно благородному господину. Я уверен, что эти рабы покажут себя достойно.

— Тогда начнём с ящера, — распорядился моррит.

Привстав с табуретки, наёмник опёрся о перилла террасы.

— Эй, Шипучка, ну-ка иди сюда!

Ящер неторопливо подошел на зов.

— Ты должен сразиться с этим воином, — Меро указал на огра. — Постарайся его не убивать и не калечить, но покажи всё, на что ты способен. Ты понял меня?

Сауриал утвердительно нагнул голову.

— Ты слышал, Тхор? Тебя приказано не убивать и не калечить. Думаю, ты покажешь этой ящерице, на кого она осмелилась поднять лапу.

Огр низко поклонился. Длинная чёрная коса, в которую были заплетены его волосы, соскользнула со спины через правое плечо.

— Как будет угодно господину.

— Господину угодно, чтобы ты не убивал и не калечил ящера. Просто, покажи на что способен ты.

Тхор угрюмо кивнул и принял из рук стражника меч.

— Почему твой ящер подтверждает, что понял тебя, кивком, а не словом? — поинтересовался казначей.

— Он нем от рождения, любезный. Этот нечка способен лишь только шипеть, — пояснил Меро.

Луций довольно улыбнулся. Ему всегда доставляло удовольствие, когда кто-нибудь подчёркивал низкий статус вольноотпущенника.

— Очень, очень ценное качество, — Марке будто и не заметил снисходительного обращения. — Отцы-инквизиторы по достоинству оценят такого нечку.

Упоминание об инквизиторах сразу испортило настроение ланисты. По правде говоря, отец Сучапарек, крутившийся вокруг школы с того дня, как Марке купил дракона, надоел Луцию Констанцию хуже солитера. К счастью, во дворе началась схватка, отвлекшая моррита от неприятных мыслей.

Тхор был не только силачом, но и мастерски владел мечом — в противном случае ему бы не удалось остаться живым, уже пятую весну выходя на арены Толы. Атаки посыпались на Шипучку одна за другой. Отражать их было очень трудно, огр всё время менял высоту и направление атак, чередовал рубящие удары с колющими выпадами, а те — с отмашками рукояткой. Но ящер оказался неимоверно проворен. Раз за разом он ускользал в сторону от клинка Тхора, лишь иногда отводя атаки в сторону своим мечом. В то же время, стоило огру сделать в чреде атак хоть маленькую паузу — Шипучка в свою очередь отвечал опасными контрвыпадами. Дважды его клинок прошелся на расстоянии буквально толщины пальца от кожи противника.

Внимательно следя за поединком, Меро искоса бросил взгляд на Волчонка. Предчувствие его не обмануло: мальчишка отчаянно переживал за ящера. Не замечая ничего вокруг себя, он впился взглядом в происходящий во дворе поединок. При каждой атаке он судорожно вздрагивал всем телом, дёргал сжатыми в кулаки руками и даже по-детски пританцовывал на месте. Наёмник ухмыльнулся и снова сосредоточился на поединке нечек.

Не сумевший сломить ящера стартовым натиском, гладиатор перешел к бою с упором на технику. Теперь в поединке то и дело возникали паузы, во время которых подуставшие соперники стояли друг против друга, собираясь с силами и планируя, какую последовательность атак провести с тем, чтобы в её конце нанести неотразимый удар. Трижды паузы прерывались атаками Тхора, один первым напал Шипучка. Нанести ранение противнику не удалось никому.

— Очень, очень неплохо, — оживлялся Марке. — За это зрелище можно выручить неплохие деньги. Очень неплохие деньги.

— Хороший боец, — согласился ланиста.

— Я же говорил благородному Луцию, что предлагаю достойный товар, — сдержанно заметил Меро.

Противники снова сошлись. Опять Тхор осыпал Шипучку градом ударов, от которых сауриал едва успевал уворачиваться. И вдруг, очередной раз ускользнув от клинка огра, ящер, вместо того, чтобы повернуться к противнику мордой, продолжил движение в обратную сторону, стараясь подсечь Тхора ударом массивного хвоста.

Этот приём Шипучка считал своим коронным номером, и он не раз и не два выручал его в бою с человекоподобными врагами. Такой атаки они совершенно не ожидали и не успевали на неё отреагировать. Огр смог это сделать. Непонятно каким образом, но он всё же успел подпрыгнуть, согнув ноги в коленях так, что, наверное, достал пятками спину и пропустил хвост под собой. А увлеченному инерцией планхеду едва удалось уклониться от нового удара, который Тхор нанёс, едва успев встать на ноги.

— Довольно! — воскликнул ланиста, поднимаясь из-за стола.

Бой моментально прекратился.

— Отдайте мечи.

Нелюди протянули оружие стражникам и обменялись уважительными взглядами. Каждый из них выполнил приказ и показал то, на что способен. Способности каждого заслуживали уважения.

— Убедительно, — довольным голосом произнёс Луций. — Так ты хотел за него три сотни золотых?

Меро задумчиво почесал переносицу.

— Три больших сотни. Ты сам видишь и понимаешь, благородный Луций, что Шипучка стоит больше. Но раз уж я сам назвал эту цену, то пусть так и будет. Не пристало наёмнику не быть хозяином своего слова.

— Мудро, — ланиста поднялся. — Я покупаю твоего ящера за три сотни ауреусов. Марке подготовит до завтрашнего обеда деньги и необходимые документы. Это тебя устроит?

— Вполне.

Луций подошел к перилам веранды.

— Тхор, этот ящер будет новым гладиатором. Отведи его на двор нечек.

— Да, мой господин! — огр, прижав руку к сердцу, низко поклонился, а потом коротко бросил недавнему сопернику: — Иди за мной.

Сауриал повернулся одиноко стоящему в углу дворика пареньку, напоследок прошипел что-то ободряющее и потопал вслед за зеленокожим проводником в дальние ворота прочь со двора. Вслед за ними двинулся Клюнс и двое стражников. Ещё двое остались присматривать за мальчишками.

— Ну, а что может твой малыш? — поинтересовался Луций, снова опускаясь на стул и провожая взглядом удаляющегося в сопровождении Тхора и стражников Шипучку.

— Здесь представления не обещаю. Волчонок немного умеет драться без оружия и немного — с палкой. Пожалуй, всё.

— Маловато, — разочаровано протянул ланиста. — Хотя, немного — понятие растяжимое.

— Но даже за пределами Толиники известно, что в школе Ксантия из детей воспитывают воинов-гладиаторов.

— Дети детям рознь…

— В Альдабре мне чуть не пришлось платить за него штраф: он там побил в невольничьем бараке каких-то мальчишек, постарше себя. Четверых или пятерых, уж не помню.

— Хорошо, очень хорошо, — одобрительно кивнул моррит. — Ещё что-нибудь?

— Увы, это всё. Но и цена невелика: две с половиной дюжины ауреусов.

— И вправду, не очень много. Что так?

— Я и на ящере неплохо заработал.

Ланиста потянулся за патерой, но обнаружил, что чаша пуста.

— Атрэ, бездельник. Живо вина!

Перепуганный подросток торопливо принялся разливать в патеры господ вино, тут же разбавляя его водой. Луций терпеливо ждал, пока раб наполнит все четыре чаши, лишь после этого отхлебнул, закушал изюмом и продолжил беседу.

— Значит, две с половиной дюжины? Что скажешь, Марке?

— Мальчик маленький, очень маленький, — торопливо забормотал получивший слово казначей. — Ему рано в гладиаторы, совсем рано.

— Подумаешь — маленький. Зато крепкий. Ты ведь заметил, благородный Луций, что…

— Заметил, — прервал наёмника ланиста. — Милостью богов, глазами я пока что не ослабел. Вижу, что парень — далеко не задохлик, даром, что у него все рёбра наружу. И всё равно — маловат. Не потянет. Куда мне его девать?

— А мне куда? Наёмнику слуги не нужны.

— Подари брату.

— С позволения благородного Луция, мне больше чем достаточно забот со своими детьми.

Ну, да, пока Меро проводил время в дальних странах, жена принесла Лорру двойню, и теперь братец вынужден был кормить четыре голодных рта. Не считая пятого рта дражайшей женушки, так же отсутствием аппетита не страдавшей.

— Я ж тебе его не усыновить предлагаю…

— В таком возрасте от раба больше проблем чем пользы, — не уступал Лорр.

— Ну, раз брат не берёт, то продай ещё кому-нибудь.

— Кому он нужен? В бордель разве что? Говорят, на худеньких и большеглазых неплохой спрос.

Луций досадливо сплюнул. Хотя за легионерами и ходила устойчивая репутация людей, способных тешить плоть со всем, что движется, но на самом деле большинство воинов относились к извращенцам с глубочайшим презрением.

— Так в борделе он долго не протянет, — продолжал размышление вслух наёмник. — Прирежет себя, точно говорю.

— Чего так уверен? — подначил брата Лорр.

— Гордый, — пояснил Меро и, отхлебнув из патеры, добавил. — И хорошо, если только себя. А то ещё и посетителя какого прирежет.

— Вот уж кого не жалко, — хмыкнул ланиста.

— Не скажи, благородный Луций. По мальчикам-то в Толе больше старшие граждане ходят. А то и…

Наёмник выразительно поднял взгляд наверх. Моррит только вздохнул: и вправду, влечением к детям в первую очередь были знамениты как раз его соплеменники. Очень немногие, но среди местных жителей таких было ещё меньше. В общем, определенное предубеждение сложилось давно и прочно, и было для Луция крайне обидным.

— Как, говоришь, его зовут?

— Сергей. Но я называю Волчонком — дикий.

— Дикий, значит? — Ланиста призывно махнул рукой. — Эй, Сергей, иди сюда. Живо! — И, понизив голос, добавил. — Сейчас посмотрим, какой он у тебя дикий.

— Смотри, не жалко, — пожал плечами Меро.

Мальчишка выполнил приказ быстро, но без спешки и суеты. Луций ещё раз окинул его с головы до ног внимательным взглядом. Да, для своего возраста парень был крепким и хорошо развитым, но возраст уж больно нежный. Природу не обманешь, кости ещё хрупкие, а мышцы — не развившиеся. И никакая гимнастика тут ничего не исправит. Только время.

— Знаешь, что такое гладиаторская школа?

— Знаю… господин…

На имперском мальчик говорил правильно, только медленно, с трудом подбирая слова.

— Господин ланиста, — наставительно поправил Луций.

Парнишка бросил быстрый взгляд на Меро, тот одобрительно кивнул.

— Ты хочешь заниматься в школе? Или хочешь быть домашним рабом?

— Разве от моего желания что-то зависит… господин ланиста?

— Нет, но я хочу его знать.

— Мне всё равно… господин ланиста, — не задумываясь, ответил мальчишка.

— Всё равно? — Луций ушам своим не поверил. Такого ему ещё ни разу за свою жизнь слышать не доводилось.

— Да… господин ланиста. Мне всё равно.

— Хм…

Луций был сбит с толку.

— А как ты думаешь, можешь ли ты вообще стать гладиатором? Это тяжелый труд.

— Думаю, что смогу… господин ланиста.

Луций уже понял, что небольшие паузы перед обращением вызваны вовсе не плохим знанием языка. Мальчишка явно дерзил, но дерзил умно: нормальный хозяин скорее простит небольшую заминку, чем станет специально из-за неё наказывать раба. Только вот парень, похоже, не догадывался, что, когда раб провинится по серьезному, то хозяин вспомнит ему и эти заминки.

— Видишь этих ребят? — моррит кивнул на мявшихся в углу двора подростков в красных набедренниках. Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Это ученики первого года. Им приходится трудно. Тебе будет ещё труднее — ты младше. Не боишься?

Паренёк отрицательно покачал головой.

— Не боюсь… господин ланиста.

— Почему не боишься?

Впервые в глазах мальчишки промелькнуло живое чувство — удивление.

— Не знаю… Просто — не боюсь.

— Смелый, значит?

В ответ мальчишка только плечами передёрнул, мол, понимайте, как хотите.

— А ты можешь справится с кем-нибудь из них? Оружие на твой выбор, или — без оружия.

Серёжка уже давно понял, что и его тоже будут пробовать на умение драться, и, пока Шипучка сражался, а господа вели переговоры, внимательно присматривался к трём мальчишкам в красных набёдренных повязках, которых слуга привёл вместе с зеленокожим воином. Все трое на вид были старше его года на два, сильные и крепкие. Наверняка их тут гоняли от зари и до зари. Из оружия Серёжка кое-как научился владеть палкой, но, даже после уроков Меро и трюков Шипучки, вряд ли мог долго продержаться против юных гладиаторов. Аршу, они, наверное, уступили бы, но Арш сам старше их настолько же, насколько они старше Серёжки.

А вот в борьбе можно было и победить, если сразу взять на приём. Ребята наверняка не воспринимают его, как достойного противника, значит, осторожничать не станут, сразу попрут напролом.

— Лучше без оружия… господин ланиста.

— У тебя что, слова в горле застревают, что ли? — недовольно нахмурился моррит. — Эй, Малуда! А ну-ка, покажи, на что ты способен. Вольная борьба с этим парнем. Я поставлю на тебя квадрант.

— Приму ставку, — быстро отреагировал Меро.

Малудой оказался маленький крепыш — самый низкий из приведённых во двор мальчишек.

— Господин ланиста, как можно бороться с этим комаром? Я же ему все кости переломаю.

Серёжка всем своим видом изобразил обреченную покорность. Ничего против задиристого Малуды он не имел, и на похвальбу ничуть не обиделся. Но и проигрывать противнику не собирался: хватит уж мотаться по разным городам и странам, надо оседать на одном месте, чтобы Балису Валдисовичу и его друзьям было легче его найти и выручить. Раз для этого надо побороть Малуду, значит, надо побороть Малуду. Или, по крайней мере, почётно проиграть, но об этом мальчишка думать не хотел: он твёрдо знал, что тот, кто изначально считает приемлемым поражение — обязательно проиграет. Настраиваться всегда надо на победу и только на победу.

— Можешь ломать кости — я разрешаю, — ухмыльнулся ланиста и подтолкнул Серёжку с веранды на дворик. Подошедший Малуда смерил противника презрительным взглядом.

— Щас я тебя разделаю, цыплёнок.

Серёжка опять ничего не ответил, по опыту уличных стычек зная, что в такой ситуации молчание злит нападающего больше, чем любой ответ.

— Начали! — скомандовал Луций.

Как Серёжка и предполагал, противник тут же бросился на него, пытаясь обхватить руками за корпус. Отработанным движением мальчишка ушёл вправо, левой рукой перехватил за запястье правую руку Малуды, а правой подхватил её за предплечье и дёрнул подростка ещё сильнее вперёд, одновременно выставляя на пути его движения правую ногу. Самая простая, но эффективная в таких случаях передняя подножка.

Не успев понять, что произошло, гладиатор, нелепо взмахнув обутыми в сандалии ногами, грохнулся на пыльную землю дворика и даже проехался по ней немного вперёд. А Серёжка только развернулся к нему лицом и остался стоять на месте, ожидая продолжения.

— Ну, всё, цыплёнок, убью, — воскликнул Малуда, вскакивая на ноги. Ума у него оказалось меньше, чем силы. Он снова бросился в атаку, чтобы обхватить маленького противника, но Серёжка на сей раз не стал уклоняться в сторону. Схватив Малуду за предплечья, мальчишка повалился назад, на спину, увлекая гладиатора за собой. Падая, Серёжка выбросил вперёд правую ногу, упираясь босой стопой в живот Малуды. А, коснувшись спиной земли, он резко разогнул ногу в колене, перекидывая противника дальше, за голову. Подросток тяжело упал спиной на землю, а Серёжка тут же вскочил на ноги, готовый продолжать борьбу.

Малуда тоже вскочил и бросился вперёд, уже без слов, пригнув голову, словно забодать хотел. Серёжка понял, что парень утратил контроль за происходящим и его действиями руководит не разум, а инстинкт. Поэтому мальчишка не стал ничего менять в тактике, а просто повторил бросок с упором стопы в живот. И получилось всё настолько легко, что Серёжка даже удивился: как же так, вроде противник и постарше года на два, и занимается в гладиаторской школе, а простой второразрядник, при том, что и второй-то разряд у Серёжки был, естественно, не взрослый, а юношеский, по самбо, ни разу не выигрывавший ни одного турнира (лучший результат — второе место на первенстве района), валяет его как хочет. Неправильно это.

Но, правильно или не правильно, а Малуда снова грохнулся спиной на землю и на этот раз ушибся капитально, так, что встал не сразу, а, встав, в атаку не кинулся.

— Достаточно, — бросил с веранды Луций. — Пасе, уведи этих нерадивых учеников, позор нашей школы.

Стражник вытолкнул подростков за центральные ворота, туда же, откуда их и привели.

— Ну, что ты, господин, — довольно умело польстил Меро. — Здесь нет позора твоей школе. Не твои рабы плохи, а те, которых ты сегодня купил — хороши. Это хорошая сделка и за неё стоит выпить.

Он потянулся за патерой, которую Атрэ предусмотрительно наполнил вином, пока шёл поединок.

Луций тоже отхлебнул из чаши с довольно кислым выражением лица, на счастливого человека он явно не походил.

— Мал больно. Хорош, но мал. Было бы ему хоть на весну побольше…

— Дык, можно одну весну его как слугу использовать, — предложил Лорр. — Пусть на кухне котлы чистит или продукты с рынка таскает.

— Очень, очень, плохая мысль, — зачастил Марке. — Слуг здесь и без этого мальчишки хватает. Господин Ксантий будет очень, очень недоволен. А учеников у нас недобор. В каждой группе есть свободное место. А то и два.

Луций хмыкнул.

— А самая сильная у первогодков сейчас «синяя»… Ладно, Марке, выплати за этого малыша две с половиной дюжины. Попробуем, как он себя проявит в «синей» группе до ближайших нон, а там видно будет. Нелиссе!

— Да, мой господин, — откликнулся последний оставшийся во дворе стражник.

— Отведи этого…

Пауза затянулась. Ланиста просто забыл незнакомое имя нового раба, а Меро не сообразил, с чем связана заминка. Устав себя утруждать, Луций со свойственной хозяевам бесцеремонностью заменил имя кличкой.

— Отведи этого Шустрёнка к Вену. Скажи, что это его новый воспитанник.

— Слушаюсь, господин, — склонил голову Нелиссе, а затем, взяв Серёжку за плечо, подтолкнул к воротам, через которые раньше ушли Шипучка, зелёный великан и мальчишки в красных набедренных повязках.

За воротами оказался небольшой переулок, шириной каких-то три метра, а то и меньше. С одной стороны его ограничивала внешняя стена дворовой постройки, тянущаяся вперёд намного больше, чем можно было предположить изнутри двора, с другой — та самая высокая стена, привлёкшая внимание мальчишки ещё на подходе к гладиаторской школе.

— Направо! — приказал Нелиссе.

Серёжка послушно свернул направо, но успел заметить, что слева переулок заканчивался воротами, несомненно, ведущими на ту самую улицу, по которой Меро привёл его и Шипучку в школу. Ворота были не только закрыты, но и тщательно заперты на два металлических засова и ещё на здоровенный крючок. С другой стороны, стражи у ворот не стояли. Стражник стоял, точнее — сидел на низеньком табурете в глубине проулка. На коленях у него лежало какое-то оружие — издалека не разобрать.

Запомнив возможный путь к свободе, Серёжка продолжал внимательно осматриваться по сторонам. Было видно, что впереди переулок заканчивается тупиком, а в стенах по обеим сторонам имеются многочисленные двери. В левой, высокой стене кроме дверей попадались ещё и небольшие окна, но очень высоко, метрах в трёх над землёй. Нелиссе остановился у второй двери именно в этой стене.

— Сюда.

В первый раз Серёжке в этом мире встретилась хорошо смазанная дверь, отворившаяся без малейшего скрипа. В комнате со скошенным: у входа высоким, у дальней стены — намного ниже, потолком царил полумрак. Пахло чем-то очень приятным. Вдоль дальних стен стояли стеллажи, заполненные тканями. Женщина в тёмных одеждах, что-то перекладывавшая с полки на полку, повернулась на звук их шагов.

— Чего надобно?

— Одеть новичка, Тантана, — конвоир слегка подтолкнул Серёжку вперёд, в центр комнаты, сам оставаясь у двери.

— Этого что ли? — в голосе женщины послышалось лёгкое презрение.

— Ты видишь тут другого? — усмехнулся Нелиссе.

— С ума сойти. Господин Луций берёт в обучение таких сопляков?

Серёжке едва сдержался, чтобы не сказать в ответ какую-нибудь колкость. Да что они все заладили: "сопляк, малыш, худышка". Во-первых, лично ему эта школа нафиг не сдалась. Его бы воля — только бы его тут и видели. А, во-вторых, не сопляка Полуду или как там его звали, Серёжка только что победил по всем статьям. И всё же дерзить женщине не стоило: наверняка, безнаказанным это не останется, а толку никакого. "Промолчишь — за умного сойдёшь", — говорила про такие случаи мама.

— Твоё-то какое дело, кого берёт в обучение господин Луций? Или поучить его хочешь? — ядовито поинтересовался конвоир.

— Да куда уж мне, — махнула рукой женщина. — Только, пусть уж меня предупредят, когда господин решит брать ползунков, чтобы я для них пелёнок закупить успела. Каким он будет-то?

— Синим.

Тантана перешла к соседнему стеллажу, что-то неразборчиво пробормотала, вытащила какой-то кусок тёмной матери и кинула его Серёжке:

— Держи.

Мальчишка поймал тряпку, недоумённо посмотрел на неё и спросил:

— А что мне с ней делать?

— Снимай своё барахло и надевай это, дурья башка, — ответил Нелиссе.

Серёжка только носом шмыгнул. Можно было упереться и устроить скандал, который, несомненно, окончится каким-нибудь наказанием. В первые дни своего рабства мальчишка, скорее всего, так бы и поступил. Он не игрушка, не кукла, которую хозяева могут переодевать во что угодно по своему желанию. Терпеть такое отношение казалось унизительным.

Но теперь, познав рабство не через чтение книжек, а на собственной шкуре, Серёжка немного изменил взгляды. Сейчас протестовать он был готов только по серьёзному поводу. Одежда же никак на такой повод не тянула. Шорты, конечно, жаль, как никак, последняя память о доме, но всю жизнь в них тоже не проходишь. Рано или поздно придётся их менять, так чего же из этого трагедию делать? Вот только бы ещё знать, как «это» одевают.

Пока тётка рылась в белье, Серёжка быстро переоделся, повязав полученную одежду вокруг талии, наподобие того, как в пионерском лагере ребята иногда повязывали полотенца, когда ходили на пруд купаться. Едва он успел это сделать, как откуда-то из недр стеллажей хозяйка комнаты вытащила пару сандалий и протянула мальчишке.

— Вот, держи. Меньше всё равно нету.

Сандалии были не совсем обычные: с крепкой деревянной подошвой, без застёжки, зато паутина кожаных ремней охватывала ногу чуть ли не до середины голени. Серёжка сразу вспомнил, что на такие сандалии предлагал ему в Плоштском бараке играть Рик, вот только название обуви никак не вспоминалось. Разумеется, обувка оказалась ему велика, подошва так и норовила выскользнуть из-под ступни. Женщина нахмурилась.

— Нету меньше, — огорчённо повторила она.

— А и ничего страшного, — усмехнулся Нелиссе. — Пока так походит, а там придумает, как ремни подтянуть.

И обращаясь уже к Серёжке, коротко бросил:

— Пошли.

Они вышли обратно в проулок, конвоир слегка подтолкнул мальчишку налево, туда, где на табурете сидел караульный. Серёжка, незаметно для стражников, продолжал внимательно осматривать дорогу: на предмет возможности побега. Но пока что пути для бегства не вырисовывалась: стены одна другой выше, да и гладкие слишком, так просто не влезешь, даже если скинуть эти деревянные сандалии, двери повсюду закрыты и ведут непонятно куда. Да ещё и этот часовой. Поравнявшись с ним, Серёжка увидел, что на коленях тот держит готовый к выстрелу самый настоящий арбалет. Мальчишка знал, что перезаряжается такое оружие довольно долго, но попробуй, разминись с первой стрелой в тесноте переулка.

К тому же, от поста за стену уходил длинный шнур. Парнишка мог поспорить, что если сильно за него дёрнуть: где-то рядом зазвенит колокол или прозвучит ещё какой-нибудь сигнал тревоги. Часовой сидел возле раскрытых ворот, за которыми виднелся внутренний дворик, один в один как тот, где ланиста испытывал новичков. Наверное, из этого дворика по сигналу тревоги в переулок и выскочат стражники.

А ещё, Серёжка готов был поспорить, что и часовой непременно пошутит по поводу его худобы или маленького возраста. Жаль, спорить было не с кем.

— Нелиссе, это что за дохлятина с тобой? Обед для дракона своим ходом топает? — голос у стражника был какой-то дребезжащий, противный, да и сам он своим видом симпатии не вызывал. Худой, весь сморщенный, неопрятный, с всклокоченными редкими волосами. "Вот бы его фотографию — да в учебник: такие рабов охраняли", — мстительно подумал Серёжка.

— Всем нужно спросить, — досадливо отмахнулся конвоир. Видимо, у него со сморщенным были далеко не дружеские отношения. — Разуй глаза и посмотри на его повязку. Ученик он.

— Да такого на арене не рассмотришь.

— Кому надо, тот рассмотрит. Закрой за нами, — довольно грубо прервал разговор Нелиссе.

— Известное дело, — пробормотал в пространство сморщенный, поднимаясь с табурета.

В левой стене оказалась решетчатая металлическая калитка, закрывавшая выход из ещё одного проулка. Со стороны поста калитка закрывалась на два засова, устроенных так, что с противоположной стороны рукой их было не достать. А вот перелезть через решётку для Серёжки было легче легкого, даже в хлюпающих сандалиях. Только вот какой смысл перелезать, если за решеткой стоит стражник с арбалетом?

Второй переулок оказался намного короче и вывел их в третий, расположенный параллельно первому и похожий на него как две капли воды. Только заканчивался он глухими тупиками с обеих сторон. Здесь они снова свернули налево, и мальчишка сообразил, что они обходят здание с высокими стенами, видимо, самое главное в этой гладиаторской школе.

"Интересно, а что такое в нём находится? В самой середине, за комнатой со скошенным потолком", — подумал Серёжка, но предположений построить не успел. Нелиссе растворил очередную дверь, снова в левой стене, и подтолкнул мальчишку внутрь.

Комната размером и наклоном потолка была похожа на ту, в которой Серёжка переодевался. Но вместо стеллажей уныло темнели голые каменные стены. На полу расселось с десяток мальчишек на вид лет тринадцати-четырнадцати, усердно натирающих ветошью металлические части доспехов. Кто-то драил шлем, кто-то нагрудник, кто-то что-то ещё. Начищенные предметы были сложены на середине комнаты небольшой кучкой. Соседнюю кучку, чуть больших размеров, образовали те предметы, до которых у ребят ещё не дошли руки. А рядом с кучами на табурете восседал стражник, приглядывавший за этой ордой. Мальчишке сразу бросилась в глаза заткнутая за широкий кожаный пояс плётка.

— Вен, вот тебе новичок, — с усмешкой в голосе сообщил Нелиссе.

— Чего? — повернулся надзиратель.

У Серёжки по лопаткам невольно побежали мурашки: левая половина лица Вена была обезображена страшным шрамом. До Наромарта, конечно, человеку было далеко, ему достался "всего лишь" удар мечом. Но и "такая мелочь" обезобразила надзирателя до жути: широкая белая полоса перечёркивала лоб, и особенно левую щёку. Левая бровь была разделена на две части, правый угол рта вздёрнут вверх, словно Вен постоянно гримасничал, а левый глаз навеки закрылся. Да уж, вполне подходящая внешность для злодея. "Бармалея бы ему в кино играть", — подумалось Серёжке.

— Новичок тебе, говорю. Ланиста сказал — к синим. К тебе значит.

— Этот? — изумился Вен.

— Этот, этот.

— Сам Луций сказал?

— Сам Луций. Кстати, он как раз тебя зовёт. А за ребятами я послежу.

Кривой что-то недовольно хрюкнул себе под нос, склонился над кучкой нечищеных предметов.

— Держи.

Он протянул Серёжке пару покрытых чеканкой щитков для защиты голеней, напомнивших мальчишке подстаканники в поезде Москва-Куйбышев.

— Натереть так, чтобы ни пятнышка. Понял?

Серёжка машинально кивнул. Вен неожиданно вцепился пятернёй в лохматые волосы мальчика и дёрнул так сильно, что на глаза невольно навернули слёзы.

— Что, язык проглотил? Отвечай: "Понял, господин!"

— По-онял, — от резкой боли парнишка немного растягивал гласные. Шипяще выдохнув, закончил: — Господин.

Надсмотрщик отпустил волосы.

— Смотри у меня. Чуть что — живо плетей отведаешь. Как звать?

Прежде чем мальчишка успел раскрыть рот, ответил Нелиссе.

— Ланиста сказал — Шустрёнок.

— Сергей… господин.

Раздосадованный на себя за то, что не выдержал боли от рывка за волосы, Серёжка сделал эту паузу нарочно, чтобы доказать, что он не боится. Доказать прежде всего себе. А то получалось, что раз за разом уступая, откладывая сопротивление на потом, он незаметно для себя превратился в обыкновенного покорного раба. Фиг им!

Но Вен вызова словно не заметил, лишь махнул рукой.

— Забудь. Раз ланиста сказал — Шустрёнок, значит здесь ты для всех Шустрёнок, а не Сергей. Ринк, поделись с ним тряпкой.

— Да, господин доктор, — откликнулся сидящий рядом белобрысый худощавый паренёк, ожесточённо оттиравший похожий на совок наплечник. С треском разодрав ветошь, протянул кусок Серёжке: — Держи.

— Спасибо, — Серёжка присел рядом.

— Работайте. Пока не дочистите всё — никакого обеда. Я иду к ланисте, господин Нелиссе присмотрит за вами.

Серёжка почему-то вообразил себе, что Вен ещё и хромой, но надсмотрщик вышел из комнаты лёгким упругим шагом, словно ему было двадцать лет, хотя на вид, по мнению Серёжки, можно было дать и все пятьдесят.

Машинально оттирая поножи, Серёжка обдумывал, что делать дальше. Переименование в Шустрёнка ставило его перед сложным выбором: или признать новое имя, очередной раз позволив поступить с собой, как с вещью, или сопротивляться. Во втором случае можно было не сомневаться, что ему крепко достанется. Убить, конечно не убьют, не для того покупали, но, наверное, плетей всыплют так, что мало не покажется, не даром этот кривой сразу о плетях заговорил. Главное, держаться и стоять на своём: моё имя — Сергей. Тогда в конце концов отстанут. Должны отстать…

— Мелкота, сидите смирно. Чтобы никто ничего… — неожиданно произнёс подпиравший дверной косяк Нелиссе.

— Кувшин пива, господин стражник, — почтительным до издевательства голосом ответил высокий подросток с приметной родинкой на правой щеке, начищавший шлем, украшенный сверху фигуркой рыбы.

— Животик лопнет, — хмуро бросил воин.

— Один кувшин пива на всех, господин Нелиссе, — подросток обвёл рукой ребят, которые, словно по команде бросили ветошь и внимательно смотрели на охранника.

— Накажи вас Фи. Ладно, будет вам кувшин крика.

— Мы немы как рыбы и тихи, как змеи, господин стражник, — заверил подросток.

Нелиссе довольно хмыкнул и прикрыл снаружи дверь.

— Пойдёт с кем-нибудь быстренько в зуж перекинется, — помыслил вслух кто-то из ребят. — Вен от ланисты быстро не вернётся.

Подросток, что вёл переговоры со стражником, со шлемом в руках подошёл к Серёжке.

— Давай, Шустрёнок, живо шлем очисти.

"Меня зовут Сергей!" — хотел, было, произнести мальчишка, но слова застряли в горле. Тут уже спорить приходилось не об имени.

— В честь какого праздника?

Подросток изумлённо посмотрел на сидящего перед ним мальчугана.

— Я — Лаус. Я старший у синих, понял? Моё слово — закон. Сказал — чисти, значит, берёшь и чистишь… недомерок.

— Твой шлем — ты и чисти. У меня уже есть работа, — упрямо ответил Серёжка.

Лаус противно улыбнулся.

— Малыш не понимает.

И вдруг резко, неожиданно пнул Серёжку ногой.

Точнее, он думал, что неожиданно. Серёжка-то как раз чего-то именно такого и ожидал. Уклоняясь от удара, он завалился на левый бок, а правой ногой что есть силы вдарил «старшему» по щиколотке опорной ноги. Тот, не ожидавший сопротивления, плюхнулся на пятую точку.

Никто не засмеялся. Один за другим ребята медленно поднимались с пола, не отводя взгляда с новичка. Ничего хорошего для себя в этих взглядах Серёжка не прочитал. Он тоже вскочил на ноги, намереваясь защищаться, хотя понимал, что шансов у него нет. Это не Рик со своими товарищами из плоштских бараков, способные только малышей грабить. Этих ребят учили на гладиаторов, а значит, драться они умеют. И каждый из них старше Серёжки минимум на год, а то и на два. На что в такой ситуации можно рассчитывать? Но ведь не сдаваться же ему, в самом деле.

— Что, все на одного? — спросил мальчишка срывающимся голосом. — Всей кучей бить будете?

Лаус улыбнулся всё той же противной улыбкой.

— Бить? Кто тебя бить собирается? Тино, ты?

— Не… — ухмыльнулся белобрысый крепыш, зашедший справа.

— Наверное, ты, Данни?

— Что ты, Лаус. Как можно? — деланно возмутился худощавый парнишка с медными волосами, стоявший слева.

— А, тогда это, конечно, Кау.

— Да ни в жизнь, — раздалось из-за левого плеча.

Серёжка затравленно поворачивался на каждый голос, а его новый соученики, похоже, только этого и ждали. Когда он развернулся на слова рыжего Кау, Тино резко прыгнул на мальчишку и сбил его с ног. Серёжка попытался скинуть с себя подростка, но тот был слишком тяжёл. Не удалось даже перевернуться на спину: остальные ребята пришли на помощь своему товарищу, схватив дерзкого новичка кто за плечи, кто за руки, кто за ноги. Серёжка вился ужом, пытаясь выскользнуть из их хватки, но ребята держали его крепко.

— Поднимаем.

Словно большую куклу его подняли и поставили перед Лаусом. Тино и Кау заломили ему за спину руки, а кто-то присев за спиной, крепко сжал лодыжки.

— Ну что, мелочь, понял, чего ты стоишь? Будешь ещё спорить?

Серёжка молчал.

— Он теперь будет хорошим и послушным, — ухмыльнулся кудрявый смуглый парнишка.

— Точно, Морон. Он всё понял, сейчас он возьмёт этот шлем и будет его чистить. Верно?

— Ага, только шнурки поглажу, — буркнул Серёжка.

— Чего? — удивился Лаус. И не только он, удивился и тот, кто держал Серёжкины ноги. Удивился и ослабил хватку, и так не очень крепкую: видно, неудобно было ему скорчившись сидеть и держать щиколотки. А Серёжка с отчаянной решимостью ударил ногой Лауса прямо между ног. По меркам мальчишек из Днестровска — поступок недостойный. Но, по тем же меркам нападать вдесятером на одного, да ещё и младшего — ещё более недостойный поступок. Тут уж один имеет полное право забыть о неписаных законах честной драки, это уже бой без правил.

Серёжкина нога выскользнула из расслабленных пальцев державшего его мальчишки и… Не смотря на то, что Серёжка рванулся вперёд всем телом, до своего обидчика он не достал. Не хватило каких-то несчастных пары сантиметров, а может даже и одного… Не хватило бы, будь на Серёжке обувь по размеру. Но слишком большая сандалия на слишком длинных ремешках, сослужила своему хозяину добрую службу: она-то достигла цели. С шипением выпустив воздух сквозь сжатые зубы, Лаус согнулся от боли, схватившись руками за пораженное место.

Всё произошло так быстро и неожиданно, что его товарищи не успели ничего сообразить. Серёжка успел лягнуть ногой назад и тоже удачно: услышал короткий вскрик и стук упавшего тела. В тот же миг Тино и Кау навалились на него, ещё сильнее выворачивая руки. Боль в плечах заставила мальчишку согнуться до земли.

— Нелиссе идёт! — донёсся от двери громкий шепот.

Державшие Серёжку руки мгновенно разжались. Подростки торопливо рассаживались по своим местам и моментально погружались в работу. Даже Лаус, превозмогая боль, занялся злополучным шлемом. Принялся за наплечник и Ринк, не обращая внимания на кровоточащую ссадину на лбу: именно ему достался второй Серёжкин удар.

Серёжка тоже взялся за свою работу. Жаловаться на ребят Нелиссе он не собирался. Хоть они и не соблюдали неписаного кодекса мальчишеской чести, но сам он не собирался от него отказываться без крайней необходимости. Когда он ударил Лауса, такая необходимость была, а сейчас без ябедничества можно было обойтись… Во всяком случае, можно было попробовать обойтись.

Стражник отворил дверь и привычно привалился к косяку. Некоторое время молча наблюдал за ребятами, пока ему на глаза не попался Ринк.

— Эй, парень, что это у тебя на лбу?

— Ссадина, господин стражник.

— Я вижу, что не гриб вырос. Откуда?

— Да попросил Шустрёнка мне наплечник кинуть, — не моргнув глазом, соврал подросток, для пущей убедительности подняв над головой объект своего труда. — Он кинул, а я не поймал.

— Шустрёнок, значит, виноват? — с угрозой в голосе произнёс Нелиссе.

— Он-то тут при чём? Я же не поймал, — возразил Ринк.

— В следующий раз — лови. А то так без глаза можно остаться, а я отвечай? Кнута вам за это, а не кувшин крика. Уже отлить нельзя отойти — обязательно что-то случается.

— В следующий раз я буду внимательнее, господин стражник, — горячо заверил Ринк.

Серёжка исподлобья бросил на Ринка быстрый взгляд. Как понимать то, что подросток не стал сваливать на новичка вину? Было ли это отказом от враждебных действий или только затишьем перед новыми нападениями.

Но Ринк на Серёжку не смотрел. Казалось, для него во всём мире существует только наплечник, который он ожесточённо оттирал грязной тряпкой. Мальчишка вздохнул и тоже погрузился в работу. Нечего ломать голову над тем, что непонятно. Будущее покажет.

Будущее себя долго ждать не заставило, хотя сначала вроде бы ничто неприятностей не предвещало. Вернулся Вен, отругал Ринка за неловкость и повёл ребят на обед.

Серёжка, вынужденный откликаться на прозвище Шустрёнок: влипать во вторую историю за какой-то неполный час у него просто не было сил, после драки паренёк чувствовал себя уставшим и опустошенным, узнал, где и как живут ученики-гладиаторы. Последние ворота направо из дальнего проулка вели во внутренний дворик, отличный от ранее виденных Серёжкой тем, что в нём в землю было вбито с десяток кольев. На паре из них обитали дальние родственники Страшилы Мудрого, остальные стояли необжитыми, но, судя по многочисленным зазубринам, тоже регулярно подвергались атакам. Во двор, кроме ворот из проулка, выходили многочисленные окна-бойницы и пять дверей, над каждой из которых был прибит небольшой деревянный щит, окрашенный каждый раз в новый цвет: красный, оранжевый, жёлтый, зелёный и синий. Над шестой дверью, находившийся рядом с выходом в проулок, щита не было, но и необходимости в нём не ощущалось: крепкий запах нечистот ясно указывал, что за этой дверью скрывается сортир. Недалеко от ворот стояла небольшая тележка с закопчённым котлом, в очередь к которой выстроилась целая толпа ребят, в зелёных и оранжевых набедренных повязках. Повар, судя по металлическому ошейнику — такой же раб, как и гладиаторы, разливал из котла по мискам суп.

Непривычными были тишина и порядок. Никто не шумел, не толкался, не лез вперёд без очереди. Получив миску, ломоть хлеба и ложку, подростки торопливо шагали в двери своей комнаты, есть полагалось внутри.

Синие пристроились вслед за оранжевыми, наставник которых, плешивый коротышка с обрезанным левым ухом, тут же принялся что-то тихо, но горячо объяснять Вену. Кривой внимательно слушал, не забывая время от времени бросать единственным глазом испытующие взгляды на своих подопечных. Те хлопот не доставляли: дисциплинированно построились в шеренгу и терпеливо ждали, пока до них дойдёт очередь. Серёжку как-то незаметно и мягко оттёрли в самый конец, он особо и не возражал. Котёл вместителен, мисок и хлеба много, так что голодным остаться паренёк не рисковал. Очередь двигалась быстро, и через несколько минут, сжимая в руках деревянную миску с аппетитно пахнущим густым гороховым супом, мальчишка спешил к двери под синим щитом.

Только тут, во дворе, Серёжка понял, как он проголодался. Последний раз мальчишка ел утром, второпях, да и состоял весь завтрак из ломтя хлеба и куска холодного отварного мяса. На еде для кандидатов в гладиаторы Меро не экономил, но в это утро голова наёмника была слишком занята другими проблемами.

Но уж теперь-то паренёк должен был основательно подкрепиться. Предвкушая грядущий обед, он вошёл внутрь. За дверью оказалась большая комната или, даже, скорее маленький зал. С правой стороны на полу в три ряда лежали накрытые какими-то куцыми одеялами матрасы, слева стоял длинный стол, вокруг которого на табуретах сидели ребята и успевший как-то незаметно переместиться со двора в комнату Вен. Ожесточённо стучали ложки. Стражник не обедал вместе с ребятами, но восседал во главе стола, задумчиво барабаня пальцами по столешнице.

Место для Серёжки нашлось на дальнем конце, между Данни и Мороном. Ребята встретили новичка мирно, даже подвинулись, чтобы ему было удобнее сесть. Но едва мальчишка успел проглотить несколько ложек, как сидевший справа Данни неловко задел его локтем. От неожиданности Серёжка выпустил из пальцев ложку, она с глухим стуком упала на пол. Чтобы её подобрать, пришлось нагибаться. А когда мальчишка распрямился, в миске уже плавал плевок. Кто из соседей харкнул, Серёжка заметить не успел.

Обидно было до слёз. Голодный желудок требовал пищи, суп забивал ноздри соблазнительным ароматом, несколько проглоченных ложек только раздразнили аппетит. Но брать что-то из миски с плевком… Мальчишка видел, что сидящие за столом то и дело бросают на него быстрые взгляды, чтобы не пропустить момента и насладиться унижением строптивого новичка.

"Нет уж, такого удовольствия я им не доставлю. Лучше поголодать!" — решил Серёжка. Подумать было легче, чем сделать. Мальчишка буквально истекал слюной. К тому моменту, как Вен скомандовал закончить обед, Серёжка точно знал, что видом и запахом горохового супа с мясом человека можно мучить не хуже, чем какими-нибудь другими пытками. Оставалось только надеяться, что ужин в гладиаторской школе не хуже обеда. А уж на то, что испортить его порцию больше никому безнаказанно не удастся, он теперь мог поспорить. Умные люди ошибок не повторяют, а Серёжка считал себя умным.

То, что новичок возвращает почти нетронутый обед, Вен не заметил или предпочёл не заметить. Раб-повар не заметить полную миску не мог, но никак на происходящее не отреагировал. Его обязанностью было раздавать еду, а не следить за тем, сыты ученики или голодны. Для этого доктора есть, с них и спрос, а у него и своих забот хватает.

На дальнем конце двора, у кольев Серёжка подметил ребят в красных набедренных повязках, и среди них — Малуду. Юные гладиаторы разбирали деревянные мечи и щиты, должно быть, собирались повоевать с кольями и чучелами. Синих же Вен снова повёл на чистку доспехов.

Серёжка, хоть и не испытывал никаких добрых чувств к устроившим ему форменную травлю ребятам, всё же почувствовал себя оскорблённым несправедливостью. Почему одним упражнение с оружием, а другим — только его чистка? Или ланиста решил засунуть слишком маленького ученика в самую худшую группу, которой и оружия-то даже не доверяют. Даже учебного.

Но, после того как все доспехи были отчищены, Вен перевёл ребят в другое помещение в том же высоком здании, где оказалось оборудованным что-то вроде примитивной «качалки». Тренажеров, разумеется, в помещении не было, зато имелось множество самых разных гантелей. По тому, как уверенно синие разбирали себе инвентарь, было видно, что здесь они не в первый раз.

Серёжка тоже нацелился подобрать себе гантели, но не успел: Вен подозвал мальчишку к себе. Молча ощупал мускулы на руках и ногах, а потом неожиданно позвал:

— Биньниг, иди сюда.

Подошедший парнишка, наверное, был самым худым из синих, не считая Серёжки, конечно, но рослым и длинноруким.

— Покажи-ка, новичку разминочные упражнения.

— Да, господин доктор.

Биньниг показывал, Серёжка повторял, а Вен внимательно смотрел на происходящее. Остальным ребятам, наверное, тоже было любопытно. Занимаясь с гантелями, они так и норовили повернуться в сторону новичка.

Разминочный комплекс у гладиаторов оказался довольно сильно похожим на спортивный. Точно так же сверху вниз одна за другой разогревались мышцы. Одноглазый пару раз прикрикнул на Серёжку, чтобы гнулся сильнее. Мальчик хотел было из упрямства схалтурить, но потом решил, что будет неправильно и, наоборот, стал стараться изо всех сил.

Когда разминка окончилась, Вен приказал мальчишке прогнуться назад. Серёжка изогнулся, на всякий случай закинув руки: первым делом на занятиях самбо в ребят вбивали необходимость страховки.

— Неплохо, — пробормотал стражник. — А в мостик можешь стать?

— Могу, — с натугой выдавил мальчишка.

— Давай.

Вообще-то гимнастикой Серёжка специально не занимался. И времени свободного не было и не тянуло. Но вставать в мостик умел. Ничего особо сложного в этом не было, главное, не завалиться назад.

— А теперь разогнись и встань на ноги.

Это было гораздо труднее — для таких трюков необходим накачанный пресс. Раньше Серёжка никогда не пробовал, естественно, что с первого раза у него ничего не получилось, он просто грохнулся на спину. Вен помолчал, потирая подбородок. Затем совершенно неожиданно потребовал.

— А ну-ка попробуй сесть на шпагат.

"У них тут гладиаторская школа или балетное училище?" — с негодованием подумал мальчишка. Разумеется, в секции самбо ребятам приходилось тренировать гибкость и растяжку, но до шпагатов Серёжке было очень далеко. Всё-таки самбо — вовсе не новомодное каратэ.

Только выбирать не приходилось. Приходилось подчиняться. По лицу Вена было видно, что шпагатами он явно недоволен. Но, как ни в чём ни бывало, стражник дал мальчишке следующее задание:

— Ложись на живот. А теперь постарайся достать ногами затылка.

Снова у Серёжки ничего не получилось, но теперь стало даже интересно. В самом деле, зачем наставник испытывает его так, будто готовит не в гладиаторы, а в акробаты?

— Руками возьми себя за лодыжки и помогай, тяни.

Но даже и таким способом мальчишка не смог дотянуться до макушки, хотя и чувствовал, что до успеха оставалось совсем немного.

— Значит так, — подвёл Вен итог просмотра. — Для силовых упражнений берешь только самые лёгкие гантели. Тебе сейчас нужно не мышцы накачивать, а гибкость развивать. Всё равно, пока не вырастешь, нужной силы в руках не будет. Тебе, похоже, и дюжины вёсен не исполнилось.

— Давно исполнилось, — Серёжка соврал чисто из чувства противоречия.

Надзиратель отрицательно покачал головой.

— Не заметно. Хотя, это неважно. В любом случае, пока что будешь больше времени уделять тренировке гибкости, а не силы. Биньниг, сделай вместе с ним полный комплекс упражнений. Ты знаешь как.

— Да, господин доктор.

Серёжка подавил в себе желание поинтересоваться, почему подростки называли надсмотрщика «доктором». Любопытство было сильно, но обида за «дружескую» встречу — намного сильнее. Да и время для расспросов было неподходящее: надо было работать. Ребята сели на пол друг напротив друга, разведя ноги, и взявшись за руки. Края деревянных подошв сандалий Биньнига упёрлись в Серёжкины щиколотки. Подросток медленно отклонялся назад, тяня партнёра на себя и заставляя гнуться вперёд. Почти сразу возникла тянущая боль в пояснице, в паху и в коленках. Но Биньниг отогнулся назад не так уж и сильно, остановился. Серёжка понял, что теперь его очередь тянуть на себя. Так они качались из стороны в сторону, словно медленный метроном, постепенно нагибаясь всё ниже и ниже.

— Господин доктор, — позвал кто-то из ребят в дальнем углу "качалки".

Вен направился на зов. В глазах Биньнига появился злой азарт. Он продолжал откланяться всё дальше и дальше, тяня Серёжку вперёд. Одновременно он начал раздвигать ноги, заставляя Серёжку делать то же самое. Тянущая боль превратилась в острую. Мальчишка попытался вырвать руки, но подросток крепко обхватил его запястья и не позволил освободиться. А потом противно улыбнулся, давая понять, что с удовольствием наблюдает за трепыханиями жертвы. Серёжка закусил губу, чтобы не закричать. На лбу выступил холодный пот. Изо всех сил мальчишка сопротивлялся, но силы были не равны. Если бы подросток захотел, он мог бы даже лечь на спину, не выпуская рук Серёжки. Но юный гладиатор понимал, что за явное превышение нагрузки ему достанется от Вена, особенно, если новичок получит увечье. И, подтянув мальчишку ещё немножко, он, наконец, расслабился и позволил тому выпрямиться.

Но едва Серёжка перевёл дух, как Биньниг снова стал заваливаться на спину. Надсмотрщик всё ещё был занят в глубине комнаты, и можно было не сомневаться, что на этот раз подросток снова постарается добиться от мальчишки крика боли. На этот раз он отклонился ещё сильнее и какое-то время завис, не давая новичку разогнуться. Гладиатор видел, что новичку приходится трудно: тот покраснел и тяжело дышал, раздувая ноздри и не открывая рта, чтобы не выпустить наружу рвущийся из горла крик. И всё же крика Биньниг так и не дождался. Дольше держать малыша в напряжении, а уж тем более прогибать ещё сильнее, было слишком опасно. И во второй раз подросток был вынужден уступить.

Перед глазами у Серёжки плавали радужные круги. Он не успел заметить, как рядом оказался Вен. Голос надсмотрщика донёсся как будто из-за стены.

— Достаточно. Передохните минутку.

Да уж, передышка была очень кстати. Связки болели так, как никогда в жизни. "Неужели порвал?" — подумали с испугом Серёжка. Дома порванная связка — это больница, операция, наркоз, чтобы больно не было. А здесь? До наркоза в этом мире точно не додумались, если и режут — то по живому. Или дубинкой по голове — чтобы сразу сознание потерял. А может — и вообще не режут, оставайся тогда на всю жизнь калекой с порванной связкой.

— Так, Шустрёнок, ну-ка: ноги вместе, обхвати руками щиколотки и тянись вперёд.

Легко Вену говорить: "Ноги вместе". Серёжка был совсем не уверен, что ноги его послушаются, но… Послушались как миленькие. Значит, связки целы. Вот и хорошо. Кстати, и болит не так уж и сильно. Можно сказать — боль почти совсем прошла.

— Тянись, тянись. Биньниг, сядь ему на плечи.

Только этого урода ещё не хватало. И Вену этому не тренером в гладиаторской школе работать, а городским палачом. Хотя, по сравнению с тем, что было на предыдущем упражнении, происходящее сейчас можно было назвать отдыхом. Вся нагрузка теперь падала на связки поясницы и коленей, а не на пах, и переносить это было гораздо легче.

Потом было ещё несколько упражнений на растяжку, после чего доктор, наконец, допустил ребят и до гантелей. Затем Вен отвёл ребят в соседнюю комнату, где, к огромному удивлению Серёжки, оказались массажные столы и большой бассейн с горячей водой. Оказывается, рабов-гладиаторов не только гоняли по полной программе, но и серьёзно следили за их здоровьем. После массажа и ванны, мальчишка почувствовал, что боль в натруженных связках и мышцах почти ушла.

Ожидая нового подвоха, Серёжка выбрался из бассейна первым, но в тот день его больше не доставали. Ни во время ужина, на который всем досталось по полной миске каши с большим куском мяса, так что мальчишка смог, наконец, утолить голод, ни после ужина, когда ребята разлеглись по своим матрасам и, накрывшись плащами, которые Серёжка днём по неопытности принял за одеяла, мирно отходили ко сну. Мальчишка долго старался не дать себе заснуть, опасаясь ночного нападения, но, похоже, после «качалки» к нему утратили всякий интерес. С полчаса героически поборовшись со сном, Серёжка не выдержал и крепко заснул. Последней мыслью было: "А как там дела у Шипучки?"

У Шипучки дела обстояли намного лучше. Нечкам в гладиаторской школе Ксантия был выделен внутренний дворик напротив торцевой стены высокого здания. Так же утыканный кольями с чучелами, он отличался от дворика младших воспитанников, пожалуй, только картинками над дверями. На одной из них был весьма условно изображен огр, на другой — минотавр, на третьей — ящер, стоящий на задних лапах и сжимающий трезубец в передних. Две других двери были закрыты на висячие замки, а на балках темнели пятна, обозначающие место, где раньше висели щиты-указатели.

Не успел ещё Шипучка толком осмотреть своё новое место жительство, как Тхор громко позвал.

— Луунк! Я новичка привёл. Бараклов братишка.

Из двери под знаком минотавра вышел всамоделишний минотавр: здоровенный детина ростом чуть повыше Шипучки, даже если не считать украшенных искусной резьбой громадных рогов, с иссиня-чёрной шерстью на голове и большим мягким белым носом. Из одежды на минотавре имелись только короткие шерстяные штаны, едва доходившие до середины могучих волосатых бёдер, да сандалии-шлёпки с деревянной подошвой, зато запястье правой руки украшал широкий бронзовый браслет, такой же, как у Тхора, а носу, по минотаврской моде, Луунк носил большое золотое кольцо.

Человекобык бесцеремонно осмотрел Шипучку с головы до ног, шумно поскрёб пальцами заросшую чёрным курчавым волосом грудь и поинтересовался:

— Как звать?

Сауриал ответил шипением и свистом. Минотавр скривился, сделав движение руками, словно собираясь заткнуть уши. Шипучку это не удивило: из известных ему существ самым развитым слухом были одарены эльфы и минотавры, поэтому им сложнее всего было перенести используемые сауриалами для общения высокие тона.

— Немой он, — пояснил Тхор. — Всё понимает, а сказать не может.

— Не может? Посмотрим. Баракл!

На этот зов во двор вышел ещё один нечка, на сей раз из той двери, над которой висело изображение ящеров. В первое мгновение Шипучке показалось, что он видит перед собой другого планхеда, но через мгновение он понял свою ошибку. На сауриала гладиатор походил не больше, чем дуб на клён.

Одного роста с Шипучкой, он казался, наверное, вдвое больше за счёт могучего телосложения. Если размерами хвоста и задних ног сауриал не уступал местному жителю, то выше пояса конкуренцию выдержать было невозможно. Широкая грудная клетка и мускулистые верхние конечности свидетельствовали об исполинской силе Баракла, длинные пальцы оканчивались острыми когтями. Шеи у аборигена, можно сказать, совсем не было. Голова торчала прямо из туловища параллельно земле, словно ящер сутулился. Одежды Баракл не носил, лишь правую лапу украшал бронзовый браслет — такой же, как и у остальных гладиаторов-нечек.

— Узнаешь родича? — поинтересовался минотавр.

Ящер медленно осмотрел Шипучку, словно ощупывая глазами.

— В наших землях такие не живут.

— Говорят, он немой. И всё же попробуй поговорить с ним, — продолжал Луунк.

Баракл издал низкое шипение, в котором Шипучке послышались знакомые звуки. Ну, конечно, это был Великий Драконий. Правда, гладиатор ужасающе фальшивил, но сауриал сумел понять, про что его спрашивали.

— Говоришь?

— Говорю.

Минотавр снова скривился от шипения из свиста.

— Чего ты так визжишь?

— Иначе не умею.

— Кто ты?

— Быстрый Ветер из рода Озёрных, племени Высокого Хвоща. Иные же расы называют меня Шипучкой или Шипуном.

— Я могу говорить с ним, — перешел на местный язык Баракл.

— Отлично. Только пусть он говорит, когда меня нет рядом. Слушать его писк — просто наказание какое-то. Объясни ему всё и возьми к себе в казарму, — подвёл итог Луунк.

— Идём, — обратился Баракл к Шипучке на языке ящеров, направляясь к двери под знаком ящера.

За дверью оказалась большая просторная комната, почти пустая, если не считать расстеленных на полу матрасов. Задняя стена комнаты была сложена из крупных камней, боковые и передняя — деревянные. Кроме двери, в передней стене было прорублено несколько окошек для освещения и проветривания комнаты, таких маленьких и узких, что, пожалуй, в них не смогла бы протиснуться мускулистая лапа Баракла. Дальше локтя — совершенно точно бы не пролезла.

Впрочем, внимание сауриала сразу переключилось на обитателей комнаты. Семеро разлегшихся на матрасах ящеров явно не были родственниками Баракла: рядом с ним они казались маленькими и слабыми. Но только рядом с Бараклом. Если же вместо гладиатора-нечки сравнить их с обычным человеком, то ни ростом, ни мускулатурой ящеры ему ничуть бы не уступили, а, пожалуй, и превзошли бы. Никакой одежды на гладиаторах не было, но у каждого на шее висело ожерелье из когтей и клыков внушительных размеров, что придавало им более внушительный вид. Шипучка решил, что это их охотничьи трофеи: и в племени Высокого Хвоща многие охотники делали себе украшения из побежденных в бою противников. Сам Шипучка такими вещами не увлекался: всё-таки, он слишком большую часть своей жизни провёл среди людей и усвоил себе человеческие взгляды на многие стороны жизни, а люди считали подобные украшения проявлениями варварства.

— Твоё место, — Баракл указал на один из матрасов. — Здесь будешь спать. Тебе понятно?

— Это понятно. Мне непонятно другое: почему я здесь?

Младшие ящеры отреагировали на эту фразу особенным шипением, означавшим крайнюю степень веселости.

— Потому что тебя продали, олух, — лаконично пояснил Баракл.

— Продали? Но продать можно только вещи, а я — не вещь.

— Ты — вещь, — жестко ответил большой ящер. — Ты раб, а значит — полная собственность хозяина. Ты принадлежишь ему и будешь делать то, что хозяин пожелает. Ты понял?

Шипучка отрицательно замотал головой и настолько утратил контроль над собой, что в комнате явственно запахло свежеиспечённым хлебом. С тех пор, как его выбросило в этот мир, сауриал убеждал себя, что стал жертвой трагической ошибки. Люди его не поняли, а он не сумел им доходчиво объяснить, что же произошло на самом деле. Не так то легко объясниться, не владея речью, тем более, если с тобой не очень-то расположены общаться.

Шипучка считал, что находится в положении вроде как военнопленного. Он слабо разбирался в том, как проходят войны у людей: племена сауриалов как-то ухитрялись выяснять отношения с соседями без крупномасштабных военных действий, но знал, что пленных могут перегонять на большие расстояния, отправлять на принудительные работы и всё такое прочее. Но чтобы объявить своей полной собственностью разумное живое существо — такого сауриал не мог себе представить и в самом страшном сне. Как можно полностью лишать свободы тех, у кого есть свои чувства и свои мысли? Хоть что-то, хоть какая-то возможность поступать по-своему, а не по приказу должна оставаться.

Слова гладиатора разбили последнюю, пусть и призрачную, надежду.

— Но-но, вот только вонять тут не надо, троглодит-переросток, — поморщился Баракл, сердито раздувая большие ноздри.

— Прости, — способность сауриалов подтверждать свои эмоции запахами за пределами своего племени понимания и поддержки не находила. Прожив долгое время среди людей и представителей других народов, Шипучка уже давно научился контролировать выделение запахов, но от негодования просто забыл об этой своей особенности.

— Прощу, если дальше будешь держать себя в лапах. Тут и так не слишком хорошо пахнет, дополнительная вонь нам совершенно ни к чему.

На взгляд Шипучке пахло в гладиаторской школе вполне пристойно, но спорить на эту тему он, конечно же, не собирался. Сейчас ему нужны были ответы на гораздо более важные вопросы.

— Но объясни, Баракл, что люди хотят от меня? Я не понимаю.

— Чего тут не понять, дикарь. Ты хорошо сражаешься, Тхор в этом разбирается.

— Я — воин, — гордо ответил планхед.

— Вот видишь… Теперь ты будешь сражаться ради развлечения жителей этого города.

— Воины не сражаются ради развлечений. Может, ты имел ввиду показательные тренировки?

Шипучка знал, что у людей есть слабость к разного рода соревнованиям. Кажется, это называлось у них «турниры». Соберётся куча народу, и целый день выясняют, кто самый сильный, кто лучше всех владеет мечом, а кто — стреляет из лука. Лучшего из лучших награждали и окружали большим почётом.

Развалившиеся на матрасах лизиды ответили дружным весёлым шипением. Развеселился и Баракл. А потом, оскалившись, пояснил:

— Нет, дружок, никаких тебе тренировок. Здесь всё взаправду. Ты будешь сражаться с воинами из других школ. Насмерть.

— Сражаться насмерть? — Шипучка готов был предположить, что он сошёл с ума. Или не верить ни единому шипу Баракла. Его ответы, хоть и объясняли всё, что произошло с сауриалом в этом мире, но были настолько за гранью добра и зла, что не укладывались в голове. — Но зачем? Они не сделали мне ничего плохого. И я им тоже ничего не сделал.

Гладиатор снова оскалился.

— Кого это интересует, дикарь? Люди хотят видеть бой. Хотят видеть кровь и смерть. Они платят за это деньги — значит, хозяева школы должны предоставить им зрелище. И ты будешь этим зрелищем, хочешь ты этого или нет.

— Глупости, — сауриал едва сдержался от того, чтобы окатить собеседника новой волной запахов. — Если я не хочу убивать, я не стану этого делать. И никто не сможет меня заставить.

— Ты сам глупец. Никто не станет тратить силы на то, чтобы тебя заставлять. Не хочешь убивать — не надо. Тебя просто выпустят в другом отделении программы, там, где со зверями и нечками сражаются люди. Только эти сражения происходят совсем по-другому: люди всегда побеждают.

— Почему?

— Потому что люди — любимые дети богов и им предназначено быть господами для низших существ. А разве может господин в чём-то уступить своему рабу?

— Там, где я жил, люди были равными среди равных. А боги… У каждого народа есть свои божества, а у каждого божества — свои любимые дети.

— И кому из богов служишь ты? — Шипучка почувствовал какое-то неуловимое изменение в голосе собеседника и понял, что от его ответа сейчас зависит очень многое. Одна беда: сауриал не знал правильного ответа на заданный вопрос. Точнее, того ответа, которого желал услышать от него Баракл. А раз так, то приходилось отвечать правду и надеяться, что честный ответ не повлечёт за собой лишних проблем и неприятностей.

— Я не могу назвать себя верным слугой какого-нибудь бога, но моему племени и мне покровительствует Хисс.

— Никогда не слышал о таком боге, — подозрительно прошипел Баракл.

— Я пришел сюда издалека.

— И где же живёт твой народ?

— Ты не знаешь этих мест, — уклончиво ответил сауриал.

— Назови — и увидим. Может быть, я знаю больше, чем ты думаешь.

— Я не покушаюсь на твою мудрость, Баракл, но вряд ли ты слышал о Ройкарии.

Могучий ящер на несколько мгновений задумался.

— Мне кажется, на этом континенте нет земли с таким названием. Если, конечно, тебе знакомо понятие "континент".

Сауриал не удержался от ехидного присвиста.

— Хоть ты и назвал меня «дикарём», но, что такое «континент», я знаю. И ты совершенно прав: на этом континенте Ройкарии и вправду нет. Она гораздо дальше. Дальше, чем себе можно вообразить.

— И где же? — в шипении Баракла явственно слышалось недоверие.

— За гранью этого мира. Здесь я чужой.

Признание произвело эффект упавшего камня. Младшие ящеры, вскочив с матрасов, возбуждённо зашипели на разные голоса, перебивая друг друга, так что понять их было решительно невозможно.

— Тихо! — Баракл издал пронзительное шипение, и все остальные мгновенно умолкли. Гладиатор снова повернулся к сауриалу.

— Если это правда, то ты сильно прогневал своего Хисса, Быстрый Ветер из рода Озёрных.

— Это правда, а Хисс тут не при чём. Наш маг открыл портал в этот мир — и вот я здесь.

— Да уж, почтительность к богам явно не является твоей сильной стороной. Впрочем, сейчас это не важно. Кто бы ты ни был и откуда ты не пришёл, но теперь тебе предстоит жить по тем правилам, которые установлены в этих краях, или умереть. Выбор невелик.

— Я не хочу умирать, Баракл, но и не боюсь смерти. Рано или поздно, но умирать всё равно придётся.

— Это всё замечательно звучит, но мы не на проповеди и не на собрании племени, а от того, как ты себя поведёшь, зависит слишком многое. Если ты хочешь красиво умереть — честно скажи об этом прямо сейчас. Если же будешь выживать…

— Выживать, убивая беззащитных, которые не сделали ничего плохого? — перебил Шипучка.

— Беззащитных? У них будет оружие, с которым, надо сказать, они умеют обращаться. И будет желание проткнуть тебя этим оружием. Ты будешь защищаться? Или позволишь им насладиться видом своей крови?

Прямой вопрос требовал прямого ответа.

— Я буду защищать свою жизнь.

— Вот так бы сразу, — довольно прошипел Баракл. — Проще надо быть. А то развёл тут обсуждение всяких глупостей.

— Для меня это не глупости, — возмутился Шипучка.

Гладиатор демонстративно пропустил его шипение мимо ушей.

— Слушай меня. Главный в школе — ланиста Луций. Здесь он управляет всем. До нас он снисходит редко. Обычно, его волю нам объявляет доктор Край Ло, именно он назначен командовать гладиаторами — не людьми. Скоро ты его увидишь: он непременно придёт сюда в обед. Постарайся его не злить, хотя это не так просто.

— Почему?

— Он дурак, — лаконично пояснил Баракл. — Быка следует опасаться спереди, лошадь — сзади, а дурака — со всех сторон и в любое время. Правда, у тебя есть огромное преимущество: для человека ты нем, а значит, не сможешь сказать ничего лишнего. Но кроме слов существуют и другие способы вызвать гнев Край Ло. Да упасёт тебя от этого твой Хисс.

— На это не стоит надеяться. Если он не упас меня от попадания в этот мир и вашу школу, то с чего ему помогать мне теперь?

— Кто из смертных понимает волю богов?

— Это всё замечательно, но мы не на проповеди, — поддел собеседника сауриал. Гладиатор отозвался одобрительным шипением.

— Молодец. Умнеешь на глазах. Ничего, немного попривыкнешь и будешь всё понимать как надо. Значит, про Край Ло ты всё понял. Теперь дальше. Гладиаторы-люди живут в отдельных дворах, мы с ними не общаемся. Да и ни к чему это. Они с гонором, мол, хоть и рабы, а всё же люди, высшие существа. Их дело, кем они там себя считают, всё равно нам с ними в одном болоте не греться.

— А детёныши?

— Что — детёныши? — не понял Баракл.

— Зачем здесь человеческие детёныши?

— Когда ты только успел их углядеть? Да, есть тут и детёныши. Их тут обучают на гладиаторов.

— Меня сюда продали вместе с человеческим детёнышем.

— Странно. Обычно купцы так не поступают.

— Он хороший…

— Тебе повезло, — равнодушно заметил Баракл. — Хорошие люди встречаются очень редко. Впрочем, говорят, что среди детёнышей — чаще… Но, хватит о всякой ерунде, уже скоро привезут обед. Слушай дальше. Мы, не люди, живём в этом дворе. Ты можешь выйти отсюда только с доктором Край Ло или со стражником.

— А ты?

Гладиатор указал на свой браслет.

— Я имею право по делам выходить за пределы двора — до решётки. Кроме того, я старший среди гладиаторов-ящеров, и ты должен меня слушаться.

— А ещё кого я слушаться должен?

— Всех людей, кроме рабов. И Луунка, он самый старший среди не людей. Тхор старший только над ограми и не имеет права тебе приказывать, но я бы советовал очень серьёзно относиться к его словам. Он мудр и знает, что говорит.

— Ну, а как быть с рабами-людьми?

— С гладиаторами — будет лучше, если ты не будешь попадаться им на пути. Среди них хватает тех, кто может полезть с тобой в драку или ещё чего. Если ответишь — виноват будешь ты. Так что, лучше всего спасаться бегством.

— Это позорно…

— Позорно. Но зато целее будешь. А остальные… Они не настолько глупы, чтобы задирать нас. Но, если такой дурак всё же найдётся… Просто, не отвечай на его оскорбления. Уходи. А ему рано или поздно воздастся.

— Это позорно, — упрямо повторил сауриал.

— Послушай, я два раза объяснять не буду, — в шипении Баракла послышались раздражённые нотки. — Если ты учинишь тут мятеж, то хозяин будет в полном праве перебить всех нас. И он вполне способен этим правом воспользоваться. Мне вот совсем не хочется, чтобы меня разрубили на куски или посадили живьём на кол только из-за того, что тебе вдруг захотелось умереть со славой. Поэтому, если увижу, что дуришь — оторву голову.

Эту фразу следовало понимать буквально: по толщине передняя лапа гладиатора чуть ли не вдвое превосходила шею планхеда.

— И принесешь хозяину в подарок? — ядовито поинтересовался Шипучка.

— Если надо будет — принесу, — мрачно подтвердил Баракл. — Поэтому ещё раз предупреждаю: без глупостей. Не лезь вперёд — целее будешь.

— Обед! Обед! — донеслось со двора.

— Пошли, — скомандовал Баракл и добавил, обращаясь к новичку. — Сейчас сам всё увидишь. И помни, что я тебе сказал.

Двое людей в засаленных кожаных штанах вкатили во двор повозку с закопчённым котлом, от которого распространялся аппетитный запах. Следом за ними вошёл человек неопределённого возраста в одежде воина. Но одного взгляда было достаточно, что воином этот человек никогда не был. Кожаная куртка сидела на нём мешковато и нелепо, а короткий меч на поясе производил впечатление скорее игрушки, чем оружия.

— Где новичок? — бросил он в пространство каким-то противным скрипучим голосом.

— Вот, господин доктор Край Ло, — с готовностью указал на Шипучку Баракл.

— Ты, запомни. Я — ваш доктор, и моё слово для вас — закон. Обращаться ко мне должно "господин доктор Край Ло". Понял?

Преодолевая отвращение, сауриал кивнул.

— Ты что мне тут головой мотаешь? Повторить слова, скотина! — сорвался на визгливый крик господин доктор.

Шипучка ответил ещё более пронзительным свистом. Лицо у Край Ло перекосилось, он зажал ладонями уши. Краем глаза сауриал заметил, что из трёх вышедших во двор минотавров двое застыли, словно каменные статуи, хотя их муки не шли ни в какое сравнение с переживаниями нелепого доктора. Только самый младший из рогатых, белый с рыжими пятнами, сделал быстрое движение, чтобы заткнуть уши, но тут же, заметив поведение своего лидера, вытянул руки по швам. Это было совсем как в его мире: помешанные на сохранении гордости рогачи никогда не показывали при посторонних своей слабости. На взгляд Шипучки, глупость, гордость и упрямство смешивались в таком поведении в равных порциях, но учить минотавров жизни сауриал никогда не пробовал: у каждого народа свои принципы.

— Он немой, господин доктор Край Ло. Говорить не может, только шипит, — Баракл произнёс эту фразу с такой серьёзной почтительностью, что по степени издёвки её вполне можно было приравнять к плевку в лицо. Доктор так и не понял, что над ним издеваются, зато было ясно всем остальным во дворике, включая и кухонных рабов, которые не сделали ни малейшей попытки защитить своего собрата. Видимо, недобрые чувства к Край Ло оказались сильнее презрения к нелюдям.

— Немой? Не может говорить? Почему ты меня не предупредил?

— Моя вина, — Баракл продолжал глумиться в лицо наставнику. — Глупый ящер просто не мог предположить, что ему известно что-то, о чём не знает господин доктор Край Ло.

— Меня не предупредили, — заносчиво выпрямился человек, но значительнее выглядеть от этого не стал. Скорее уж — стал смотреться ещё более ничтожно. — Но понимать он хоть понимает?

— Конечно. Шипучка, быстро подтверди, что ты готов слушаться господина доктора Край Ло, как и подобает рабу выслушивать приказания господина.

Сауриал согнул голову настолько низко, насколько позволяла ему длинная шея. Ещё вчера в подобном поступке он не заметил бы ничего, кроме собственного унижения. Сегодня для него это был уже бунт. Пусть безмолвный и малозаметный — но всё же бунт. Те, кто не достоин свободы и не способен сражаться за неё — на бунт не способны.

— Хорошо. На вечерних занятиях посмотрим, на что он способен. Баракл, подбери ему оружие. А сейчас — разбирайте еду.

— Господин доктор Край Ло, — вмешался Луунк, — прикажите рабам выдать новичку большую миску: он ведь ростом почти с меня.

— Но выглядит хиловато, — ворчливо заметил доктор.

— Но господин ланиста установил строгие правила: выдавать еду согласно роста, а вида. Раз он сгибается при входе в барак — значит, достоин большой миски.

— Хорошо, — махнул рукой человек уже, похоже, потерявший к Шипучке всякий интерес. — Эй, лентяи, новому ящеру выдавать большую порцию.

И пошёл прочь со двора.

— Баракл, мне кажется или здесь не всё так просто, как ты мне рассказывал? — стараясь шипеть как можно более низким тоном, чтобы лишний раз не побеспокоить минотавров, поинтересовался Шипучка.

Большой ящер хитро прищурился.

— Тебе может казаться всё что угодно, новичок. Шшаньхассам известно, что многое из того, что нас окружает, совсем не такое, каким кажется.

— Кому известно? — не понял сауриал.

— Шшаньхассам.

— Мне не знакомо это слово.

— В языке моего народа у него два значения. Одно — «мудрый», а другое — "достойный говорить с богами".

— Я постараюсь быть мудрым, — заверил гладиатора Шипучка.

Достойными говорить с богами у сауриалов от начала времён считались только риджбеки. Не то, чтобы это было законом, нет, пойти в ученики к шаманам не возбранялось никому, но и желаний подобных кроме них никому в голову тоже не приходило. Если отец был воином, и отец отца был воином, и отец того отца тоже воином, то почему сын должен идти в шаманы? Нет в этом никакого смысла.

А тут ещё подошла Шипучкина очередь получать еду, после чего мысли о богах совсем из головы пропали. Кормили гладиаторов что надо. В рабском караване и в бараке сауриалу доставались объедки. На корабле хозяин Меро вдруг отчего-то расщедрился на приличную кормёжку, но с той порцией гороховой похлёбки с мясом, которую ему сейчас выдали, даже корабельную еду было не сравнить. Определенно, судьба смилостивилась над несчастным ящером. Шипучка твёрдо решил, что быть гладиатором намного приятнее, чем быть простым рабом, плетущемся в купеческом караване неизвестно куда.

Впрочем, хорошую еду пришлось отрабатывать. Сразу после обеда Баракл повёл его выбирать оружие.

— Я же не имею права выходить со двора без доктора или стражника, — напомнил Шипучка.

— Это хорошо, что ты запомнил то, чему я тебя учил. Действительно, по правилам мы сейчас нарушаем установленный в школе порядок. Если нас здесь встретит ланиста Луций, то мы будем наказаны.

— Тогда зачем?

— Не бойся.

— Я не боюсь, — обиделся Шипучка. — Я просто не понимаю. Глупый риск.

— Риск невелик. Луций редко покидает в такое время свой кабинет. Но главное в том, что, поймав нас на этом проступке, Луций сурово накажет Край Ло, ведь это он должен был отвести тебя в оружейную. Ради такого удовольствия стоит рискнуть.

— Ради такого — стоит, — согласился сауриал. Он не лукавил: господин Край Ло уже успел вызвать у Шипучки стойкую неприязнь.

Оружейная обнаружилась сразу за поворотом проулка: за первой дверь в высокой стене. Небольшая комната с высоким, но странно скошенным потолком была уставлена пирамидами со множеством деревянных муляжей самого разнообразного оружия. Такие же муляжи были развешены и по стенам комнаты. При входе ящеров откуда-то из полутёмного угла выбрался невысокий человечек в кожаном фартуке поверх серой камизы. В руках коротышка держал какой-то плотницкий инструмент, а за его спиной Шипучка разглядел заваленный ворохом стружки верстак.

— А это что ещё такое? — изумился человек, ткнув в Шипучку пальцем.

Сауриал недовольно зашипел: такая фамильярность пришлась ему не по нраву.

— Новенький, звать Шипучкой, — как ни в чём не бывало откликнулся Баракл. Человечек сильно сощурился и ощупал сауриала долгим внимательным взглядом.

— Из каких будешь, новенький? Что-то я таких не знаю. Не лизид, не троглодит, не вейт, не бака-ли.

При последних словах человека Баракл издал совершенно непонятный звук: то ли всхрапнул, то ли хрюкнул. Видимо идея о том, что Шипучка принадлежит к расе бака-ли, показалась Бараклу особенно забавной.

— Он не ответит тебе, Элло, он немой.

— Немой?

— Немой. Но тебя он отлично понимает.

— Хорошо хоть так… Но всё же, откуда Луций его раздобыл?

— Спроси у него, ты же человек.

— Ха… Так и снизойдёт старший гражданин до вопросов старого липонца.

— Придётся твоё любопытство удовлетворить чешуйчатому нечке, надеюсь, твоё человеческое достоинство не будет этим оскорблено.

— Рассказывай давай, ящерица хвостатая! А о своём достоинстве я как-нибудь сам позабочусь.

— А как же отцы-инквизиторы? — гладиатор зашёлся в притворном ужасе.

Человек спокойным голосом послал отцов-инквизиторов в такое место, упоминать которое в разговоре у сауриалов было верхом неприличия. Кто бы ни были эти неизвестные отцы, но такой участи они никак не заслуживали.

— Нечего рассказывать. Привезли его купцы с юга и продали Луцию. Говорят — хороший воин.

— Говорят… Луций никогда не купит гладиатора, не проверив его в деле.

— А он проверил. Этот молчун не уступил Тхору.

Человечек уважительно покачал головой.

— В общем, господин доктор Край Ло велел подобрать для него оружие.

— Мне кажется, это обязанность самого Край Ло.

— Если Край Ло подберёт ему оружие, то в поединке с Тхором я не поставлю на новичка и лорика против ауреуса.

Хозяин комнаты только хмыкнул.

— Ладно, выбирайте, что нравится. Я добрый.

Баракл подтолкнул Шипучку к пирамидам и прошипел:

— Выбирай.

Сауриал взял деревянный меч, рассеяно повертел его в руке.

— Деревяшка.

— А ты хотел настоящее оружие? Забудь. Его ты сможешь получить только перед настоящим боем.

— Ты же воин, Баракл. Ты должен понимать, что деревяшка меча не заменит. Не тот вес, не тот баланс…

В ответ гладиатор внезапно выдернул из пирамиды муляж боевых вил и взорвался каскадом приёмов. Глаз едва успевал заметить переход атакующего движения в защитное, а защитного — снова в атакующее. Баракл вихрем метался по комнате с полминуты, а потом прекратил бой с тенью — так же неожиданно, как и начал его. Каким-то чудом огромный ящер умудрился не задеть ни одной из пирамидок с деревянным оружием.

— Вот так, — прошипел он, возвращая вилы обратно на их место. — Не тот вес, не тот баланс… Тренироваться надо…

Шипучка только смущённо сопел: ответить было нечего. Внимательно перебрав деревянные клинки, он остановил свой выбор на средних размеров скимитаре. Протянул приглянувшееся оружие Элло и выразительно зашипел.

— Этот? Хм, похоже, тебя привезли с юга.

Сауриал кивнул. В любом случае человек был прав: Меро купил Шипучку намного южнее того города, где они сейчас находились.

— Повесь на стену. Вот сюда, — указал хозяин комнаты.

— Здесь висит оружие не людей, — пояснил Баракл.

Тому, кто хоть немного знал привычки минотавров, об этом было трудно не догадаться: кто ж ещё выберет для тренировок здоровенные топоры с обоюдными лезвиями. Конечно, это оружие ещё и гномы уважают, но у тех совсем другой размерчик.

— Всё, пошли назад, — скомандовал Баракл, когда скимитар занял своё новое место. — Когда придёт время тренироваться с оружием, нам принесут всё, что висит на этой стене.

— Элло, — неплохой человек, — прошипел сауриал, когда они вышли из комнаты в проулок.

— Хороший, — легко согласился гладиатор.

— Ты говорил, что хорошие люди встречаются редко, — напомнил Шипучка.

— Редко. Элло — единственный хороший человек на всю школу Луция.

После небольшой паузы Баракл добавил.

— С детёнышем, о котором ты рассказывал, хороших людей здесь будет двое. По мне этого слишком много. Как бы чего плохого не случилось…

Утро второго дня началось для "хорошего человека" Серёжки с пинка в бок. Уставший после непривычно больших нагрузок накануне, мальчишка не сразу понял, что ворвавшийся в сон звон колокола означает сигнал к подъёму. Широко распахнув глаза, он увидел стоящего над собой Лауса, который улыбался всё той же мерзкой улыбкой.

— Шустрей, Шустрёнок. За опоздание на гимнастику накажут всех синих.

Кое-как опоясавшись и натянув сандалии, мальчишка пулей выскочил во двор, успев занять своё место до наступления "штрафного времени". А потом началась гимнастика — точнее, утренняя зарядка, как в пионерском лагере. В школе, по телевизору и радио постоянно говорили, что зарядку должен делать каждый — для здоровья. Даже специальные передачи по радио крутили. Преподаватель говорит, какие упражнения делать и отсчитывает счёт, а пианист играет бодрую музыку. Но Серёжкины родители зарядку никогда не делали. Серёжка тоже не делал. И ничего, никто на здоровье не жаловался.

А вот в лагере не выйти на зарядку было нельзя: там вожатые за этим смотрели, и воспитатели. Но и всерьёз её никто не воспринимал. Махали руками, наклонялись и приседали — лениво, для видимости. Ну, что сделать, если уж так надо. На тренировке Серёжка бы никогда себе не позволил так сачковать, потому что знал: себе дороже. Не разомнёшься как следует, так ничего не получаться не будет. Считай, занятие прошло впустую. А ему всегда хотелось чего-то добиваться, побеждать. И когда занимался прыжками в воду, и когда, повзрослев, перешёл в секцию самбо. Но это — в секциях, а в лагере-то чего стараться? Если уж совсем честно, так он и в школе, на уроках физкультуры, не слишком напрягался: всё равно хватало на твёрдую пятёрку.

В этой школе, гладиаторской, не постараться было нельзя. Около каждой группы воспитанников прохаживался «наблюдатель» с плетью в руке. У жёлтых кто-то из мальчишек схлопотал по спине за недостаточное усердие. Серёжке вовсе не хотелось проверить насколько это больно на своей шкуре, поэтому он каждое упражнение выполнял на совесть, как и остальные «синие». Зарядка показалась ему слишком длинной, и к её окончанию он здорово устал, но повода для наказания Вену не подал.

После зарядки ребята снова разошлись по комнатам. Едва зайдя внутрь, Серёжка понял, что ничего хорошего его не ожидает: синие сбились в толпу, хмуро поглядывая на новичка.

"Бить не станут", — сообразил Серёжка. — "Я же сопротивляться начну. Будет шум, а во дворе полно докторов. Тогда что?"

Какое-то время, показавшееся мальчишке очень долгим, он так и стоял — один против всех. Напряжение нарастало, молчание становилось нестерпимым. Серёжка чувствовал, как всё сильнее и сильнее становится страх. В горле пересохло. Ещё немного — и он позорно задрожит на глазах у всей группы. Лучше уж пусть бы избили…

— Вот что, Шустрёнок, — произнёс, наконец, Лаус. — Говорим тебе по-хорошему: проси господина Вена, чтобы тебя от нас перевели.

— Куда? Загорать на берегу моря?

— Куда хочешь. К красным, к жёлтым, к оранжевым — нам всё равно. Только у нас тебе делать нечего.

— Это почему же? — мальчишка совершенно не ожидал такого разговора. Удивление было настолько сильным, что о страхе забылось самой собой.

— Мы — синие. Мы должны быть лучшие во всём. А с тобой мы лучшими не станем. Оранжевые нас точно обойдут.

— Почему? — упрямо повторил Серёжка. И приготовился к тому, что сейчас-то Лаус взорвётся. Но подросток терпеливо объяснил:

— Потому что зачёт в группе идёт по худшему. А ты будешь худшим из худшим. Ты мал, чтобы быть гладиатором.

— А я в гладиаторы и не просился.

— А мы-то тут при чём? Мы что ли тебя сюда продали? Почему мы должны твои сопли подтирать?

— А что, уже до того наподтирались, что устали? — парировал Серёжка.

— Неважно, — мотнул головой Лаус. — Не сейчас, так потом. Мы хотим быть лучшими, не мешайся под ногами. Проси, чтобы тебе от нас перевели.

— Вам надо — вы и просите.

— Нас не послушают. Не рабы решают, кому кем быть, — совсем по-доброму вздохнул Лаус.

— А меня послушают? Я что, не раб, что ли?

— Тебя могут послушать.

"А может, действительно попросить?" — подумал Серёжка. — "Мне то какая разница: синий или жёлтый? Да хоть серо-буро-малиновый в крапинку. А может, тут какой подвох?"

"Могут послушать". Могут. А могут ведь и не послушать. А могут и плетью обработать за такую инициативу. Это реакцию наёмников на свои просьбы Серёжка более-менее умел предсказывать. И то, с прыжками с мачты так обжёгся, что вспоминать тошно. А уж что на уме у кривого Вена — попробуй, угадай. В отличие от любившего порассуждать о том, каков должен быть правильный раб, Меро, из доктора синих лишнее слово можно было вытянуть только клещами. Покажет, объяснит, скомандует — а потом молчит, как респиратор.

Про респиратор — это такая поговорка у была у мальчишек в посёлке. Слово интересное и непонятное. А потом Серёжка увидел этот респиратор — ничего особенного: противогаз недоделанный.

В общем, предложение Лауса запросто могло оказаться очередной подлостью, вроде вчерашнего плевка в супе. Серёжке достанется, а Лаус и ребята не при чём. Нет уж, дудки. "Закладывать никого не стану", — решил мальчишка, — "но если хотите меня достать — рискуйте".

— Не буду я ни о чём просить. Это нужно вам — вот сами и просите.

— Всё равно попросишь, — ухмыльнулся Лаус.

— Посмотрим.

— Наше дело было предупредить, — оставил за собой последнее слово подросток.

— Что, старлей, что-то подозрительное на горизонте?

— Никак нет, товарищ майор. Горизонт чист, и опасности не видно. Только пассажирский лайнер на зюйд-зюйд-вест, дистанция — около четырёх миль.

— А что же ты там тогда высматриваешь своим орлиным взором?

— Ничего не высматриваю. Просто, любуюсь морем. Я люблю море.

— У, как всё запущено… — протянул Седов.

— А чем плохо, товарищ майор?

— Чем плохо? — майор тоже опёрся о палубные поручни, глянул вниз, на разбегающиеся от корпуса крейсера пенистые волны. — Тем плохо, что отвлекает от дела. Некогда нам тут красотами любоваться, понимаешь? Расслабимся, разнежимся, а нас тёпленькими возьмут, и будут нам тогда красоты… Так что для тебя, товарищ старший лейтенант, Средиземное море — не зона отдыха, а потенциальный театр военных действий. Из этого ты и должен исходить. Всё понятно?

— Так точно, товарищ майор, — вытянулся Балис.

— Вольно. Пошли обедать. К занятию итальянским подготовился?

— Si, senior maggiore.[3]

— Тогда побудь сегодня на политзанятиях, помоги Васильичу. Сядешь сзади, тетрадки и книжки разложишь — вроде как при деле, — продолжал майор, спускаясь по узкому трапу. — Дисциплину надо поддерживать.

— Дисциплина в порядке, товарищ майор.

Седов недовольно хмыкнул, но ничего не сказал: видимо, проступок Балиса был не настолько серьёзным, чтобы отчитывать виновного прямо перед дверями в офицерскую столовую, из которой, к тому же как раз выходили молодые лейтенанты. Взвод морской пехоты был прикомандирован к крейсеру "Михаил Кутузов" только на время визита в Италию, и небольшое отчуждение между экипажем корабля и морпехами, разумеется, существовало. Свои проблемы перед чужаками демонстрировать никто не собирался.

Балис голову недовольством Седова особо не отягощал. На младших офицеров от майора замечания лились щедрым потоком, но, во-первых, всегда по делу и, во-вторых, во взыскания они превращались только в случае действительно серьёзных упущений. Ну а в-третьих, если тучи на голову кого-нибудь из офицеров морской пехоты приносило со стороны, Седов всегда делал всё возможной, чтобы отвести неприятности.

В молчании офицеры заполняли подносы.

— Балис! — призывно донеслось от углового столика.

Гаяускас улыбнулся. Дальномерщик капитан-лейтенант Гинтас Тамошаускас был, кроме него, единственным литовцем на крейсере.

— Подсядем? — поинтересовался старлей у Седова.

— Садись. Я в одиночку пообедаю.

Вместе с Гинтасом за столиком обедал немолодой капитан третьего ранга, наверное, тоже дальномерщик. За два дня похода Балис уже успел понять, что в столовой офицеры, как правило, садятся вместе по признаку службы.

— Sveikas, Gintas.[4]

— Labas dienas.[5]

— Вадим Юрьевич, это мой земляк, Балис Гаяускас.

— Приятного аппетита, товарищ капитан третьего ранга.

Балис родился в Ленинграде, потом жил в Вильнюсе. Гинтас всю жизнь прожил в Шауляе, но в его словах не было преувеличения: оба литовца воспринимали друг друга именно земляками.

— Захарьин, Вадим Юрьевич, — без выражения представился офицер. Но в следующее мгновение в его глазах мелькнуло удивление: — Гаяускас? Извините, а Вы не родственник капитану первого ранга Гаяускасу? Ирмантасу Мартиновичу.

— Внук, — кратко ответил Балис, опускаясь на стул. Уточнять, что дед ушёл в отставку в звании контр-адмирала, он не стал: запросто могут понять, как намёк на большие связи.

— Я вашего деда по пятьдесят восьмому году запомнил. Я тогда на «Новороссийске» служил, а он приезжал в составе комиссии по расследованию причин гибели линкора.

— А я и не знал, что он был в комиссии, — совершенно искренне удивился морпех. — Он никогда об этом не рассказывал.

— А чего рассказывать? — безнадёжно махнул рукой кап-три. — Выясняли, выясняли, так ничего толком и не выяснили… Ребят жалко… Столько народу погибло…

В глазах офицера отразилась такая боль, которую Балис раньше видел только на Пискарёвском мемориальном кладбище. И не у туристов, для которых посещение мемориала было частью культурной программы, а у тех, кто пережил и выжил…

Пару минут ели молча. Потом сослуживец Гинтаса поинтересовался.

— А Вы почему в морскую пехоту? Как отец?

Балис улыбнулся.

— Нет, отец мой вообще гражданский человек. Музыковед. Это я вот с деда пример взял.

— Тогда почему в морпехи? Почему не на корабль?

— А чтобы сослуживцы не гадали — чьи звёздочки на погонах: мои или дедовы, — честно ответил Балис.

— Н-да, — согласился Захарьин. — Такое бывает… Иногда.

— В таких случаях обычно в другой род войск идут, — вступил в разговор Гинтас. — В танкисты, в связисты…

— Нет, это выше моих сил, — развёл руками Балис. — Если так ставить вопрос, то я скорее уйду из ВМФ, чем расстанусь с морем.

Гаяускас с удовольствием вдыхал свежий морской воздух. Если закрыть глаза, то можно представить себя где-нибудь дома, на Балтике или Чёрном море. Конечно, полного сходства не получится, каждое море имеет свою индивидуальность, но если не слишком придираться, то результат получался именно таким. А если занудствовать… Если занудствовать, то из всех морей, на которых Балис успел побывать на Земле, Внешнее море Вейтары больше всего напоминало ему Средиземное. Только не надо было спрашивать — «почему», всё равно передать ощущения словами отставной капитан вряд ли бы сумел.

Из дверей носовой каюты, позёвывая, вышел хмурый и взъерошенный Сашка. Подошёл к стоящему у борта морпеху и недовольно пробурчал:

— Что же Вы меня не разбудили?

— Рано ещё, сам же видел: все спят.

— А зарядка?

— А выходной?

— Выходной?! - недоуменно переспросил мальчишка.

Гаяускас ощутил досаду. Вот вам и пятёрка по истории. Цари, короли, родились, умерли, сражения, поражения… А вот то, что меньше ста лет назад крестьянские мальчишки слова «выходной» не знали — как-то и не думаем. Это в городах, у рабочих были выходные, а какой выходной может быть у крестьянина?

— День отдыха. Сегодня только любуемся морем и ничего не делаем.

— И в честь какого же праздника? — иронично поинтересовался Сашка.

— В честь моря. Знаешь, как долго я его не видел? Страшно подумать почти год.

Именно так. В сентябре девяносто первого капитана Гаяускаса отправили в отставку. В августе девяносто второго его из Приднестровья вышвырнуло на непонятную Дорогу… Ещё примерно месяц прошел в чужих мирах: сначала на Дороге, потом — на этой вот Вейтаре. Как раз и получается год.

— Море как море, — пожал плечами подросток.

— Да ты сколько раз море-то видел?

— А чего на него смотреть? Вот степи кубанские — это да… А море…

— Понятно, — подвёл итог Балис. — Имею дело с классическим сухопутчиком. Надо полагать, с кавалеристом.

— Точно, — азартно согласился парнишка, но тут же потух: — Только в ваше время кавалерии уже нет… И казаков нет…

— Кавалерии нет. А вот казаки — остались.

— Честно?

— Куда уж честнее. Если хочешь знать, в нашем с Серёжкой отряде пулемётчик был — казак. Занятный такой парень, всё роднёй своей хвалился. Пономаренки, Кириченки…

— Кириченки?! - вскинулся Сашка. — Он кубанский?

Балис отрицательно мотнул головой и старательно скопировал речь пулемётчика Дениса:

— Та нi. Зь Харькiвщины.

— А…

Сашка выглядел очень разочарованным.

— А это что он тебя так заинтересовал?

Мальчишка помедлил с ответом, а потом поднял голову и, глядя прямо в глаза Балису, произнёс:

— Моя настоящая фамилия — Кириченко.

— Вот тебе раз. А кто же тогда Волков?

— Тоже я. Это мне уже шкуровцы фамилию придумали. Вроде как общий сын Волчьей Сотни.

Парнишка слабо улыбнулся.

— Волков и Волков… Я привык. А как скажут Кириченко — я сразу хутор вспоминаю. Мамку и сестрёнок…

Губы у Саши дрогнули, и Гаяускас понял, что боевой разведчик готов расплакаться, как самый обычный мальчишка его возраста. И понять его было не сложно. Балис и сам при слове «Рита» испытывал такую запредельную тоску — хоть волком вой. Разве что нервы у капитана морской пехоты всё же покрепче, чем у подростка. Так ведь тоже — не железные.

Из каюты выбрался Женька, окинул окрестности раздражённым хмурым взглядом.

— Оклемался? — поинтересовался Балис.

Чуть было не сказал «ожил». Но после вчерашнего до Гаяускаса, наконец, дошло, что Женька — действительно мёртвый.

На корабль его и Анну-Селену пришлось вести за руку, хорошо хоть не на руках тащить. На причале ребят вдруг сковала странная слабость, они едва ноги переставляли. Неизвестно, что подумали капитан и команда, глядя, как детей буквально втаскивают на судно: Женьке помогал Балис, Анне-Селене — Мирон. Наромарт попросил сразу увести их в каюту, уложил в углу, но больше ничего сделать не мог, сказал, что надо ждать.

Смотреть на ребят было страшно: лица стали совсем бледными, вокруг глаз образовались тёмные круги, словно нарисованные углём. И — полная неподвижность. Это удивляло и пугало больше всего. Йеми не выдержал, ушёл на палубу и, к немалому удивлению команды, слонялся там до поздней ночи, категорически отказываясь вернуться внутрь. Отчаявшись пронять кагманца убеждениями, Мирон прибегнул к радикальному решению проблемы: угостил Йеми пивом с добавкой какой-то настойки из мешка Наромарта. После этого кагманец впал в прострацию и позволил увести себя в каюту.

А сегодня о вчерашнем приступе во внешнем виде Женьки ничего не напоминало. Бледен он был не больше чем обычно, двигался свободно и без видимого напряжения.

— Нам входить на корабль и сходить трудно, — пояснил он Балису. — А плавать — ничего. Только к борту лучше не подходить: от воды тянет… холодом…

— А я бы искупался, — неделикатно ответил Сашка. Сощурясь, посмотрел на восходящий из морской глади Ралиос, на безоблачное ярко-голубое небо и пояснил: — Жарко сегодня будет.

— Какие проблемы? Думаю, с капитаном договоримся, он против не будет.

— Это корабль надо останавливать…

— Зачем?

— Ну, — Сашка засмущался. — Я же корабль вплавь не догоню, правильно?

— Ничего. Спустим за борт канат, держись за него и плыви. А потом мы тебя на борт втянем.

Балис говорил серьёзным голосом и серьёзным видом. Понять, шутит он или действительно собирается буксировать мальчишку на канате, было невозможно.

У Женьки в голове забрезжили смутные воспоминания о книгах про пиратов.

— Ага, только сначала под килем протянем.

— Нет, — всё тем же тоном и с тем же видом ответил Гаяускас. — Под килем мы протягивать никого не станем.

— А что такое киль и как под ним протягивают? — заинтересовался Сашка. Но, получив от Балиса объяснение, казачонок как-то сразу утратил интерес к этой затее. А вот Женьке, наоборот, захотелось поподробнее выяснить устройство корабля.

— Балис Валдисович, а у нас в учебниках истории все древние корабли были нарисованы с вёслами. А этот — без. Неужели тут люди умнее, чем на Земле?

— Не думаю. Даже руля здесь пока не изобрели — пользуются румпелями.

— Чем?

Слово «румпель» Женьке в книгах попадалось, но вот выяснить его значение было как-то недосуг. Да и зачем? Чтобы получать удовольствие от книг Сабатини или Станюковича, совершенно не обязательно знать, как называется на судне каждая верёвка.

— Румпеля — это рулевые вёсла, — Балис кивнул на кормовую надстройку, где с каждого борта вниз за корму уходило по большому веслу, с которыми, под присмотром капитана Бастена, не без труда управлялись вахтенные рулевые. Да, румпель водить — не штурвал вращать.

— Но вот без вёсел они всё же обходятся, — упрямо повторил Женька.

— И на Земле тоже обходились. Подобные корабли на Земле назывались "дромоны".

Откровенно говоря, на картинки-реконструкции дромона судно не слишком походило. Чувствовалось, что в конструкции корпуса есть какие-то расхождения, но какие именно, морпех понять не мог. Главное, на картинки других типов судов оно походило ещё меньше. А раз так, то до простоты Балис решил пользоваться привычным термином. Тем более что на ответ мальчишке точное название судна никак не влияло: принцип оставался прежним.

— Основным движителем у такого корабля был парус. А вёсла — вспомогательным, если нужно было делать какие-нибудь сложные манёвры.

— Ну, и где здесь эти вспомогательные вёсла? — не сдавался подросток.

Балис снова кивнул в сторону кормы.

— Вон, вдоль бортов лежат.

Приглядевшись повнимательнее, Женька осознал правоту отставного капитана: вдоль бортов и вправду лежали несколько вёсел.

— А вот и отверстия в борту — для вёсел и для съёмных скамеек.

— Понятно, — признал своё поражение мальчишка. — А откуда Вы так хорошо устройство парусников знаете?

— Изучал немного.

В «Кировухе» по истории флота у курсанта Гаяускаса была твёрдая пятерка, но таких тонкостей будущим морпехам, разумеется, не преподавали. Их флотским-то офицерам, наверное, объясняли далеко не всем. Устройство парусников было одним из увлечений Балиса. Не то, чтобы он отдавал этому всё своё свободное время, но интересовался очень плотно. А уж Олимпийская регата восьмидесятого года в Таллине навсегда осталась в памяти, как одно из самых ярких воспоминаний юности.

— И знаете, как все эти паруса называются?

— Это не сложно. Самый большой называется просто прямой парус. Два маленьких треугольных паруса сверху над реем — лиселями. А тот, что укреплён под бушпритом — артемон.

Что такое бушприт, Женька запомнил на всю жизнь, прочитав рассказ про то, как Суворов экзамен на звание мичмана сдавал. А вот второе название вызвало у парнишки совершенно не морские ассоциации. Он рассмеялся:

— Артемон? Шутите? Артемон — это пудель Мальвины.

Сашка понятия не имел, кто такая Мальвина и чем знаменит её пудель, но Женькина шутка ему не понравилась. Казачонок маленького вампира вообще недолюбливал. Не за то, что тот вампир, в конце концов, это никому, кроме кагманца неудобств пока не причиняло, а за вредность характера. Гаяускас же по обыкновению с невозмутимым видом кивнул.

— Точно. Пудель — Артемон и парус — артемон. Так бывает. Вот смотри, балки, на которых укреплены рулевые вёсла, называются кринолинами. Но кринолином называется ещё и сорт ткани. Вообще, на флоте часто слова имеют совершенно иные значения.

Женька просто млел от счастья. Первый вопрос по устройству корабля он задал морпеху просто так, от нечего делать. Ну, может, совсем чуть-чуть из вредности: было бы забавно, если капитану пришлось признаться в своём полном невежестве в парусных судах. Оказалось, что в парусниках капитан Гаяускас отлично разбирается, да ещё и способен про них интересно рассказывать.

— А возвышения эти на носу и корме тоже как-то называются?

— Во-первых, не возвышения, а надстройки. Во-вторых, называются, конечно. Бак и ют.

— И кто из них кто?

— Бак — на носу, ют — на корме.

Привлечённый разговором, с юта спустился капитан. Русских слов он, разумеется, понять не мог, но по жестикуляции Балиса было не трудно догадаться, что тот объясняет мальчишкам устройство корабля. Бастен не спеша, вразвалку, подошел к пассажирам.

— Моряк? — обратился он к Гаяускасу.

— Есть немного, — скромно ответил морпех.

— Где плавал?

Будь дело в Советском Союзе, Балис бы не удержался от ядовито-вежливого уточнения, что плавают утки в пруду, а моряки по морю ходят. Но местный язык был, похоже, не столь великим и могучим и подобных эскапад не допускал. Пришлось ограничиться кратким:

— У Ольмарских островов.

Капитан понимающе кивнул. На своего легендарного земного однофамильца, забившему летом восемьдесят восьмого в финале европейского первенства по футболу феноменальный по красоте мяч в ворота Дасаева, он был похож разве что цветом волос. А в остальном… Лет на десять старше, сантиметров на двадцать ниже, неторопливый и спокойный, он напоминал Гаяускасу типичных капитанов портовых буксиров. Как правило, надёжные мужики. Звёзд с неба не хватают, но своё дело знают туго.

Если разобраться, то работа Бастена и его коллег не сильно отличалась от трудовых будней земных портовиков. Далеко в море на дромонах никто не заплывает, их дело — каботаж. Вон, берег серой линией тянется слева по борту милях в трёх от судна… Только это не значит, что жизнь у капитана лёгкая, а работа — не бей лежачего. Не бывает у моряков лёгкой жизни.

— Оклемался, значит, за ночь? — перенёс внимание с Балиса на Женьку капитан. Мальчишка кивнул и заученно произнёс:

— Это у нас с сестрёнкой нервное. Мы три года назад в шторм попали, чуть не потонули. Страшно, господин капитан.

И скорчил жалостливую рожу.

— Страшно… А ты — парень или тряпка? Держать себя в руках должен, и сестрёнке пример показывать! Море трусов не любит.

— Я постараюсь…

Если честно, так Женьке хотелось послать напыщенного капитана, что называется, далеко и надолго. Как же всё-таки взрослые любят воспитывать. Откуда у них берётся это дурацкое убеждение, что любому подростку решительно не обойтись без их мудрых воспитательных речей? Шел бы он лучше… румпелем управлять…

Но приходилось быть вежливым и почтительным: расположение капитана нельзя было терять ни в коем случае. От этого зависела судьба не только Серёжки, но и Наромарта, Анны-Селены и самого Женьки. Днём посреди моря вампиры были абсолютно беспомощны, и если что-то случится — шансов выбраться из переделки практически никаких. Вот он теперь и обречен молча выслушивать поучения от каждого желающего почувствовать себя великим учителем и воспитателем взрослого. А то ещё и благодарить за науку…

Хорошо ещё, что, посчитав разговор оконченным, капитан вернулся к себе на корму, то есть на ют. Но настроение всё равно было безнадёжно испорченным, изучать устройство корабля больше не хотелось. Маленький вампир грустно поплёлся в каюту. Там, конечно, не веселее, но, по крайней мере, энергия кольца в пустоту не расходуется.

Хоть дело было и не вечером, но делать всё равно было нечего. Это у экипажа корабля дел всегда невпроворот, только успевай оборачиваться. "Если хочешь спать в уюте — спи всегда в чужой каюте". А у пассажиров… Только и заботы — любоваться видами моря, да разговаривать о том, о сём. Морем Гаяускас налюбовался до обеда, а вот беспредметному трёпу непонятно о чём морпех предпочёл беседу с тёмным эльфом на очень интересующую его тему.

Разумеется, обсуждать свои проблемы в каюте, где их разговор могли слышать все путешественники, начиная от девчонки и заканчивая ящерицей, Балису не хотелось. Поскольку единственным языком, на котором они с Наромартом могли свободно разговаривать, был имперский, то пришлось после обеда пригласить эльфа на прогулку по палубе. Мирон проводил друга ревниво-любопытным взглядом, но тактично остался сидеть на месте: если Балису понадобится помощь — он скажет. А лезть без спросу в чужие тайны — недостойно. Если, конечно, это не тайны страны — вероятного противника.

Морпех и священник поднялись на бак, прислонились к фальшборту. Некоторое время молчали: после некрасивой истории с кольцом Балис чувствовал свою вину и не знал, как начать разговор. Наромарт выручил, заговорив сам:

— Я понимаю, что ты же по-прежнему ждёшь от меня ответа на свои вопросы?

— Жду, — согласился Балис. — Кроме тебя, мне ждать ответов не от кого. А ответы нужны. Магические способности, волшебный перстень… Что дальше?

— Дальше? Дальше — волшебный кинжал.

— Какой кинжал? — изумился Гаяускас. — Кортик?

Наромарт промолчал: последнее слово Балис произнёс на русском языке: в морритском ему не было аналога, и эльф просто не понял, какой из своих многочисленных клинков воин имеет ввиду. Мучимый предчувствием, капитан достал из-под плаща кортик. Священник утвердительно кивнул.

— Надеюсь, ты мне и без опытов поверишь? Во-первых, муки на корабле нет, а, во-вторых, на кинжале этот тест не сработает.

— Поверю на слово, — растерянно согласился Балис. Он и вправду верил, что кортик — волшебный. Наромарт пока ещё ни разу не обманывал и не ошибался. А нехорошее предчувствие в душе нарастало: всё лепилось один к одному. Случайно такое не бывает.

— Причём, кинжал не просто волшебный, на нём очень сильные и древние чары.

— Сильнее, чем на кинжалах Йеми?

Даже наброшенный капюшон не мог скрыть того, как, услышав вопрос, обеспокоился чёрный эльф.

— Почему ты решил, что у Йеми волшебные кинжалы?

— Он сам сказал, — недоумённо ответил морпех. — А что, приврал?

— Нет, — облегченно вздохнул Наромарт. — Кинжалы у него действительно волшебные. Просто, обычно хозяева таких вещей не склонны сообщать об этом своим знакомым.

— Ты, однако, рассказал мне про свой магический перстень. Рассказал сам, я тебя ни о чём не спрашивал.

— Здесь совсем другое дело. Во-первых, это было необходимо, чтобы убедить тебя в том, что и твой перстень тоже волшебный. А, во-вторых, ты помог мне спасти от верной гибели Анну-Селену. Ты мне больше чем просто знакомый, Балис.

— А мы с Йеми друг другу тогда кто? Вместе вот едем Серёжку выручать. И племянницу его тоже искать вместе будем. Кстати, и Анну-Селену без него мы бы неизвестно как нашли бы и как бы вытащили.

— Да, ты прав, — признался чёрный эльф.

— Не понимаю я, чего вы с ним друг друга невзлюбили?

— Я не могу сказать про Йеми ничего плохого, кроме того, что, он очень предубеждён против тех, кого считает мёртвыми.

Балис невесело усмехнулся.

— А как к ним ещё относиться? Это в книге или…

Слова «фильм» в морритском не оказалось, да и вряд ли бы подземный эльф понял, что это такое.

— В общем, слушать рассказы про восставших мертвецов многим интересно. Нервы щекочет. Ужасы, экзотика. А вот увидеть своими глазами… Куда подальше такую экзотику!

— Но ты же видишь то же, что и он, — не сдавался священник.

— Ну, у меня нервы покрепче. Бывает. Но вчера мне, если честно, не по себе было. Будто в морге ночевать остался. Нет, пошла такая экзотика куда подальше! — убежденно повторил морпех.

— Прогнал бы нас из каюты, если бы мог? — грустно переспросил Наромарт.

— Ну что ты ерунду городишь? — досадливо скривился Балис. — Вы нас с Серёжкой тогда на Дороге от смерти спасли. У нас в таких случаях говорят: "Долг платежом красен". В общем, вместе в этот мир попали — вместе и выбираться отсюда будем. Без всякой делёжки — кто тут хороший, а кто плохой. Устраивает?

— Устраивает, — серьёзно ответил эльф.

— А раз устраивает, тогда хватит всякую ерунду обсуждать, вернёмся к делу. Мы говорили о моём… кинжале.

— Конечно. Так вот, магия на твоём кинжале намного более сильная и древняя, чем на кинжалах Йеми. Даже сравнивать нечего.

— Хм… А древняя — это сколько? Двести, триста лет?

— Триста лет — огромный срок для человека, я понимаю, Балис. Но когда о древности говорит эльф… Два-три тысячелетия, вот, что я имел ввиду.

Балис облегченно вздохнул. Он понимал, что в ошибке Наромарта ничего хорошего нет, и всё же чувствовал себя, словно выбравшимся из затягивающейся петли.

— Это невозможно, Наромарт. Так давно в нашем мире сделать такой кинжал просто не могли.

— Почему? Разве это так сложно?

— Хм…

А действительно, почему?

— Во-первых, материал.

— Сталь? А что тут такого?

— Не самый простой сплав.

— Не самый сложный. Я долго жил среди свирфнебнинов…

— Среди кого? — Гаяускас не понял слова на незнакомом языке.

— Это один из гномьих народов. Поэтому, в металлах и горном деле я разбираюсь получше большинства моих сородичей.

— Я верю. Но в нашем мире нет ни эльфов, ни гномов. Я согласен, что сталь — не самый сложный сплав, но две тысячи лет назад люди её не знали. Это первое. Второе — я говорил, вообще-то, не о стали. Из чего сделана рукоятка?

— Похоже на кость какого-то животного.

— Это вовсе не кость. Такой материал у нас называется "пластмасса", — раз Наромарт не стеснялся использовать слова из своего родного языка, то и Балис, в свою очередь, обогатил его словарный запас русским словом. — В моём мире её научились делать совсем недавно, не более ста лет назад. И это, учти, не металлургия, а химия. Много гномы понимают в химии?

— В химии кое-что понимают карлики, но твой кинжал — явно не их изделие.

— Ну, и третье… Этот кортик — часть парадной формы военных моряков моей страны. Видишь, на головке рукоятки пятиконечная звезда?

— Пентаграмма широко известна по многим мирам.

— А вот этот знак? — Балис указал на оттиснутый на пластмассе герб Советского Союза.

— А вот этот знак мне не знаком.

— Это герб моей страны. Ему ещё ста лет нет, понимаешь? Эти знаки наносились на все кортики. Они должны были быть одинаковым у каждого морского офицера, а офицеров очень много, больше десяти тысяч.

— Десяти тысяч? — удивлённо переспросил Наромарт. — Сколько же человек живёт в твоей стране, если одних морских офицеров у вас больше десяти тысяч?

Из недр памяти выскользнула похожая на правду цифра.

— Кажется, двести сорок миллионов. Или около того.

Это, конечно, в Советском Союзе. В Российской Федерации, гражданином которой Балис стал после распада СССР, населения, конечно, меньше. Кажется, миллионов сто шестьдесят.

— Чуден мир… Одна страна — и двести сорок миллионов подданных…

— Это ещё что, — усмехнулся Гаяускас. — Есть в нашем мире такая страна — Китай называется. Так там жителей больше миллиарда.

— Тяжело же вашим королям управлять своими странами.

— У нас другая система управления, — дипломатично заметил морпех. — Без королей обходимся. Но мы опять отклонились в сторону. Так вот, по крайней мере, внешне мой кортик — обычный кортик, такой же как у других офицеров. Или, у всех нас они такие волшебные?

— Остальные я не проверял, но десятки тысяч клинков такой магической силы… Нет, это совершенно невероятно.

— Я тоже так думаю. В противном случае, волшебными должны были бы оказаться и остальные мои ножики.

— На остальных клинках я не чувствую никакой магии, — согласился эльф.

— Вот. Объясни мне, как можно предвидеть на две тысячи лет вперёд, как именно будет выглядеть оружие будущего времени?

— Невозможного в этом нет, хотя магия времени, конечно, — один из самых сложных разделов магии.

— То есть, ты хочешь сказать, что кто-то заглянул на две тысячи лет вперёд и создал кортик, который три четверти этого срока казался всем экзотической игрушкой… И ради чего?

— Не могу сказать…

— Неубедительно…

— Понимаю… Дай, я его ещё посмотрю.

Балис протянул кортик Наромарту, тот принялся задумчиво вертеть его в пальцах здоровой руки.

— Да, это действительно не кость.

— И по виду он совсем новенький. На старых мастера клеймо ставили.

В памяти всплыл прочитанный в детстве роман, который так и назывался — «Кортик». Волк, скорпион, лилия… Да, но какая-то маркировка на кортике, пусть и серийно изготовленном в середине двадцатого века всё-таки быть должна. А ведь нет её.

Эльф вздохнул, протянул оружие хозяину — также рукояткой вперёд.

— Понимаю твои сомнения, но всё же я уверен в своих ощущениях: этому кинжалу не одна тысяча лет… Даже не знаю, как тебя убедить. Жаль, если наш разговор прошел впустую.

— Зачем же так сразу: «Впустую»? Во-первых, в том, что перстень древний и волшебный я не сомневаюсь. А во-вторых… Перстень мне тоже достался от деда. Так что, как не крути, всё сходится к нему. Не так уж важно сколько лет кортику, важно, что ты придрался именно к нему, а не к чему-либо другому. Или остальные волшебные предметы ты оставил на следующий раз?

— Нет, кроме перстня и кинжала других волшебных вещей у тебя нет, — заверил священник.

— Точно? Что ты скажешь про это?

Отставной капитан достал из кармана и протянул Наромарту бумажную иконку — третью и последнюю часть дедова наследства. Имя изображенного на ней святого он уже давно забыл, но всегда носил её с собой, как и просил в завещании старый адмирал.

Наромарт молчал подозрительно долго.

— Ну, что?

— Пожалуйста, подожди…

Пожав плечами, Балис принялся обозревать горизонт. Ничего интересного: всё тот же берег милях в трёх слева, один дромон, идущий параллельным курсом, два, под вёслами, — встречным.

— Не могу сказать, что это такое, — наконец, заговорил Наромарт, — но могу совершенно точно утверждать, что о магии здесь речи быть не может.

— Просто портрет?

— Далеко не просто. Здесь дело связано с божествами.

— Я не верю в богов.

— Я знаю: ты говорил. Но ведь это не всегда принадлежало тебе, верно?

— Да, это тоже наследство от деда.

— Он верил?

— Он — верил. А какая разница? Кортик и перстень остаются волшебными, не важно верю ли я в это или нет, не так ли?

— Так, но это была магия. Впрочем, даже магии иногда не всё равно, во что ты веришь.

— Это как? — не понял Балис.

— Школа Иллюзий. Опытный иллюзионист может имитировать боевые заклинания, например вал огня. Если тот, кто окажется под воздействием такой иллюзии, поверит в то, что это реальность, то он может умереть в страшных муках, словно и вправду попал бушующее пламя. Но, если твёрдо верить в то, что это только иллюзия, то огонь не причинит тебе никакого вреда.

— Забавно.

— Для тех, кому хоть раз довелось испытать такое на себе, ничего забавного в этом нет.

Гаяускас хотел извиниться за неудачно вырвавшееся слово, но чёрный эльф не дал себя прервать.

— Но это, повторюсь, всего лишь магия, которая существует вне зависимости от того, признаём ли мы её существование или нет.

— А боги от этого зависят?

— Нет, конечно. Но они сами решают, где и как проявить свою волю. Любое вмешательство богов в происходящее в мире — это чудо, то есть то, что не обусловлено физическими законами этого мира. И вмешательства эти происходят по их воле, понимаешь? Если божество хочет что-то сделать — оно это делает. Если не хочет — не делает. Между верящим человеком и его божеством всегда есть связь и такие предметы, — священник вернул офицеру иконку, — часть этой связи, можно сказать, в какой-то степени её воплощения. Но, когда этот символ попадает в руки тому, кто не верит… Связи нет и не божество в этом виновато.

— Да я никого и не виню, я просто разобраться хочу. По твоим словам получается, что для деда эта иконка могла быть чем-то особенным, но в моих руках, в руках человека неверующего, это всего лишь простая картинка. Так?

Эльф на несколько мгновений задумался.

— Видишь ли, какое дело… Давай начнём с того, что простых картинок вообще не бывает. Любая картина — это либо больше, чем картина, либо меньше.

— Не понял, — озадаченно моргнул Гаяускас. — Что значит: либо больше, либо меньше?

— Это же совсем просто. Представь себе, что ты смотришь на какую-нибудь картину. Например, пейзаж. Опушка леса, горы, вид с холма, реку… Всё, что хочешь.

— Представил. И что дальше.

— А дальше, глядя на эту картину, ты начинаешь представлять себе настоящий лес или горы. Что-то вспоминаешь, что-то дорисовывает твоя фантазия. Картина — всего лишь символ. Чистая идея. Но идея, запечатленная таким образом, что становится для смотрящего на неё как бы окном в реальный лес или в реальные горы, хотя те и находятся где-то далеко, за много дней пути.

— Интересно…

— Это в том случае, когда картина — больше чем картина. А если символ не понят, то можно смотреть на картину и не увидеть леса. И что тогда перед тобой? Холст, да наляпанные пятна разноцветной краски, и только.

— И это значит, что картина — меньше чем картина, — задумчиво протянул отставной капитан. А ведь что-то в этом было. Очень странный взгляд на живопись, но по-своему логичный. Наверное, нечеловеческая логика. Интересно, был ли в истории земли хоть один человек, который бы глянул на изобразительное искусство под таким углом зрения.

— Верно. Для тебя это просто бумажка с портретом неизвестного тебе человека. А твоего деда она связывала с его богом.

Гаяускас вздохнул.

— Ладно. В любом случае деда с нами нет, а потому эта картинка нам ничем не поможет.

Теперь вздохнул Наромарт.

— Балис, ты думаешь о богах, как о каких-то купцах, всё время торгующихся с теми, кто в них верит. Вы нам — веру, мы вам — разнообразные жизненные блага.

— А что, неверно?

— Когда как. Боги бывают разные. Кто-то из них смотрит на смертных как на своих рабов, а кто-то — как на детей. Представь себе, что у тебя есть ребёнок. Представь, ты подарил ему красивую, яркую одежду, он радуется этому. Но прошло время, ребёнок вырос из этой одежды, ведь человеческие дети очень быстро растут. Одежду отдали какому-то другому, совершенно незнакомому тебе ребёнку. И вот ты случайно встречаешь этого незнакомого ребёнка в знакомой одежде. Неужели ты не испытаешь никаких чувств?

…Когда в сентябре девяносто первого, уезжая из Севастополя, Балис зашёл попрощаться к Козубским, на Маше было надето любимое платье Кристинки. Никто не виноват, так получилось случайно…

Увлечённый проповедью, священник только теперь глянул в лицо Гаяускаса, сразу понял, какую рану он случайно задел, и смущенно замолк.

— Извини, Балис, я, кажется…

— Не надо извиняться, Нар.

— В общем, ты понял, что я хотел сказать…

— Понял. Но я думаю, что уже вышел из детского возраста, и странно, что добрые боги этого не заметили.

Возражение вертелось на языке, но Наромарт осознавал, что более неподходящего случая для религиозного диспута придумать сложно.

— Мне кажется, тебе лучше немного побыть одному, — пробормотал он, медленно отступая к ведущему на палубу трапу. Балис ничего не ответил.

Впрочем, примерно через час отставной морпех вернулся в каюту в обычном бодром настроении и сообщил, что договорился с капитаном о купании для желающих. С борта судна действительно бросили на воду длинный трос, держась за который, купальщик не рисковал отстать от корабля.

Показать пример естественно, пришлось самому Гаяускасу, следом за борт отправился непоседливый Сашка. Третьим, к некоторому удивлению Балиса, к водным процедурам приобщился благородный сет, выдаваемый за жупанского воина. А уж после него необычное купание попробовали и Йеми с Мироном. В итоге, все остались довольны: не поплавали только Женька с Анной-Селеной и Наромарт с Рией. Но никто из них не чувствовал себя обделённым: для вампиров и калеки купание в море представляло собой смертельную опасность, а вейты, как выяснилось, воду недолюбливали по своей природе, хотя, в случае крайней необходимости, плавали вполне сносно.

Команда корабля не осталась в стороне, в полном составе высыпала на палубу, наблюдая за развлечением пассажиров. Матросам тоже хотелось искупаться, но, разумеется, допускать такое безобразие Бастен не собирался. В итоге, моряки освежились старым проверенным способом: поднимая наверх вёдра с водой, а потом окатывая ею друг друга с головы до ног.

В общем, первый день морского путешествия прошел на «ура». Но дальше оказалось всё не так хорошо. Ещё ночью опытный Балис почувствовал, что корабль стало покачивать, чем дальше, тем всё сильнее и сильнее. Выйдя утром на палубу позаниматься гимнастикой вместе с Сашкой, морпех с огорчением убедился, что это — только начало. Небо полностью затянуло серыми тучами, потемневшая поверхность моря смялось складками волн. В довершение неприятностей, ветер, вчера дувший почти точно в корму, за ночь сменил направление и теперь дул градусов с двухсот двадцати — практически бейдевинд. Балис не предполагал, что лишенный косых парусов и киля дромон способен эффективно лавировать, но пока что Бастену удавалось держать курс, используя довольно оригинальный способ: капитан усадил матросов за вёсла с подветренной стороны.

Заметив вышедшего на палубу Балиса, стоявший на юте капитан призывно махнул рукой.

— Эй, ольмарец, поднимайся ко мне.

Гаяускас, естественно, предложение принял и поднялся на ют, Сашка, тоже естественно, увязался следом.

— Доброго утра, капитан.

— Доброе утро было вчера. А сегодня утро, честно говоря, довольно паршивое. Видать, прогневали мы чем-то Ирла. Весна на дворе, а штормит, как поздней осенью.

— Да, ветерок паршивый, — согласился Балис.

— Не то слово. И всё крепчает. Ты вот что мне скажи, ольмарец: ты взаправду моряк или только корабельный плотник?

Гаяускас хмыкнул.

— Матросом быть могу, не сомневайся. Капитаном — не потяну.

— Капитан здесь я, и второй тут не нужен, — отрезал Бастен. — Да и матрос пока что тоже. Ты лучше друзей своих успокой, чтобы не бегали по палубе, как куры по птичьему двору.

— Сделаю, не сомневайся. Что-нибудь ещё?

— Пока — ничего. А там видно будет.

Неожиданно развернувшись к гребцам, капитан проорал:

— Суши вёсла!

Матросы торопливо вытягивали вёсла на палубу.

— А это зачем? — поинтересовался Сашка.

— Не знаю, — честно ответил Балис.

Бастен снова развернулся к пассажирам:

— Быстро идём. Вёсла проскальзывают, смысла нет силы тратить. Понял?

Честно сказать, Сашка понял не до конца, но, на всякий случай утвердительно кивнул.

— А раз понял — марш в каюту. Некогда болтать. Румпеля вправо переложить!

Протяжно заскрипели большие рулевые вёсла, с которыми теперь управлялись по два матроса, а не по одному, как накануне. Стараясь не мешать морякам, Балис и Сашка спустились с юта на палубу и вдоль борта добрались до каюты.

— А что значит: "вёсла проскальзывают"? — поинтересовался казачонок.

— Именно это и значит — проскальзывают. Корабль за счёт парусов идёт так быстро, что гребцы не успевают проворачивать вёсла.

Действительно, по самым грубым прикидкам дромон сейчас выдавал никак не меньше пяти узлов — скорость, предельная для гребли. Капитан разумно поступил, решив убрать вёсла, но теперь ему приходилось изменить курс, всё сильнее забираясь в открытый океан.

В каюте пока ещё спали, но вскоре путешественники один за другим начали просыпаться, и разговор получился не из приятных. К счастью, обошлось без паники. Больше всех испугалась, наверное, Рия, хотя догадаться об этом можно было только потому, как быстро и часто пульсировало горло ящерки. Остальные путешественники то ли отнеслись к плохим новостям намного спокойнее, то ли лучше умели скрывать свой испуг, а может, их убедили аргументы Гаяускаса: в морском деле его авторитет для спутников был непререкаем. Балис совершенно искренне объяснил, что на данный момент серьезной опасности нет: судно прочное, капитан — опытный моряк и знает, что делает. О том, что дромон уходит в открытый океан, морпех распространяться не стал. Другого выбора всё равно не было, так чего напрасно давать повод для волнения.

К тому же внимание очень быстро вынужденно переключилось на Мирона: у него проявилась морская болезнь. Смех смехом, но предусмотрительный Йеми сразу после отплытия заготовил на такой случай большой медный таз, который теперь пришелся как нельзя кстати. Наромарт же на скорую руку изготовил очередную травяную настойку, которая здорово облегчила страдания Нижниченко. Тем не менее, чувствовал он себя всё равно довольно паршиво.

Балис воспользовался моментом и настоял на том, чтобы из каюты никто не выходил, под предлогом того, что на палубе морская болезнь мучает непривыкших к морю людей намного сильнее. Ему поверили, тем более, что и так наружу никто особо и не рвался. Сам же морпех время от времени выглядывал наружу, посмотреть, что изменилось.

На самом деле всё обстояло не так плохо. Ветер и волны больше не усиливались. Бастен убрал артемон и лиселя, и теперь дромон шел только под прямым парусом. К сожалению, направление ветра тоже не изменилось, из-за чего корабль забирался всё дальше в океан. Берег уже исчез из виду, кругом было только тёмно-серое небо, да ещё более тёмное море.

Ближе к полудню начался сильный дождь с грозой, зато немного ослабел ветер. Когда в очередной раз Балис выглянул наружу, его внимание привлёк выставленный на баке впередсмотрящий. Какой-то момент морпех колебался, не воспримет ли капитан его предложение, как попытку подорвать его позиции командира на корабле, но решил, что обстановка слишком серьёзна, а Бастен — слишком умный человек, чтобы в такой момент предаваться амбициям. Приняв решение, Гаяускас поднялся на ют.

— Чего надо? — хмуро поинтересовался Бастен, закутанный в толстый шерстяной плащ. Наверное, это помогало мало: плащ давно промок насквозь и теперь не столько согревал, сколько охлаждал. Да, вот так и начинаешь по-настоящему понимать, всю прелесть такой простейшей, казалось бы, вещи, как прорезиненная накидка. — В каюте от страха уже голову потеряли? На палубу рвутся, за борт прыгать?

— Да нет, в каюте порядок. Верят в капитана и не хотят мешать и путаться под ногами.

Моряк одобрительно кивнул.

— Это хорошо. Тогда чего ты тут делаешь?

— Я смотрю, ты наблюдателя выставил?

— Есть такое дело. Нас несёт в район Типинских островов. Если повезёт, то сможем отсидеться в лагуне, вместо того, чтобы дальше в океан уходить.

— Хорошее дело. Кстати, у меня очень острое зрение. Может, мне посмотреть вместо твоего матроса.

Бастен смерил Балиса раздраженным взглядом. В душе капитана боролись разные чувства, победила осторожность.

— Вместо — не выйдет. Вместе с ним — можешь постоять, только чтобы от тебя лишнего шуму не было, иначе живо обратно в каюту загоню. Понятно?

— Так точно, капитан, — машинально ответил Балис.

— Действуй, — хмыкнул Бастен.

Гаяускас отлично знал, что наблюдать за горизонтом в такую погоду — задача не из лёгких. Море и небо сливались в одну серо-синюю мглу, различить в которой какие-нибудь детали было чрезвычайно сложно. Холодный дождь и пронизывающий ветер концентрации внимания никак не способствовали. Балису показалось, что его плащ вымок в мгновение ока, но приходилось терпеть. И только когда сменился дозорный матрос, морпех позволил себе на короткое время уйти в каюту, чтобы переодеться в сухую сменную одежду и позаимствовать плащ Мирона. Как не смешно, но у Наромарта нашлось «лекарство» и на этот жизненный случай, Балис был готов поклясться, что на спирту, но с сильным привкусом разных трав. Напиток отдалённо напомнил отставному капитану морской пехоты рижский бальзам, что породило в голове целую волну воспоминаний и ассоциаций, которая схлынула, только когда он снова вышел на добровольную вахту.

К счастью, она оказалась намного короче первой: не успел Балис ещё толком промерзнуть, как ему показалось, что он что-то заметил. Да, несомненно, в одном месте мгла была как бы гуще и темнее.

— Смотри справа двадцать, — обратился он к матросу-напарнику.

— Что — "двадцать"? — не понял тот.

Балис чуть не выругался. Естественно, в другом мире должны быть свои способы для обозначения направлений.

— Сюда смотри! — он вытянул руку по направлению к замеченной земле.

Вытянув шею, матрос старательно вглядывался в чернильную даль.

— Нет там ничего, — изрёк он, наконец.

Гаяускас глубоко вздохнул. Выбор был невелик: либо наорать на матроса, вся вина которого в том, что у него нормальное зрение, либо подождать, пока землю увидит и он. Остров, который заметил Балис, находился в стороне от курса дромона, но не слишком далеко и пока что можно было подождать без ущерба для дела. Разумеется, он предпочёл промолчать, а минут через десять снова привлёк внимание матроса к той же цели. Теперь уж остров заметил и абориген. С громким криком: "Земля, земля!" он устремился на ют к капитану. На палубу высыпала вся команда, спешно укрепляли банки и разбирали вёсла. Бастен ревел команды таким голосом, что в обычную погоду его было бы слышно на взлётно-посадочной полосе в разгар полётов.

Островок быстро приближался. К Балису подбежал взволнованный матрос.

— Почтенный, тебя капитан Бастен зовёт.

Что на сей раз может потребоваться толийцу, Гаяускас не представлял, но, естественно, на зов поспешил. Оказалось — ничего нового.

— Я узнал эту землю, — сообщил капитан. — Это остров Люнго. Похоже, боги смилостивились над нами: здесь есть лагуна, укрывшись в которой мы окажемся в полной безопасности. Но туда сначала нужно попасть: вокруг острова немало острых скал. В общем, отправляйся в каюту и скажи твоим друзьям, пусть сидят тихо, скоро всё будет хорошо. Если под ногами у моих ребят никто не будет путаться — через полчаса мы сможем выпить за наше счастливое спасение от шторма.

— Надеюсь, твои слова сбудутся.

Намёк был более чем прозрачен. Оспаривать решение капитана у Балиса не было ни желания, ни причины. Бастен был действительно мастером своего дела, ну а его нежелание в ответственный момент доверять что-то людям, которых он видел первый раз в жизни, понять было совсем несложно. В такой ситуации от матроса нужно многим большее, чем хорошее зрение или умение рассказать мальчишкам, как называются на дромоне паруса. Да и считать себя хорошим матросом Гаяускас никак не мог: навыков явно не хватало.

"Придётся вернуться к политинформации", — усмехнулся он, заходя в каюту. Разумеется, все пассажиры тот час же повернулись в его сторону.

— Ну, что?

— Приближаемся к острову Люнго, в бухте которого капитан намерен переждать остаток шторма.

— Люнго? — на лице Йеми отразился мучительный процесс восстановления давно забытых знаний. — Необитаемый остров, вокруг которого изрядно скал…

Балис пожал плечами:

— На остров мечты он мало похож, но не в нашем положении думать о золотых пляжах, пальмах и…

В качестве окончания фразы, разумеется, полагались длинноногие мулатки, но, во-первых, слова «мулатки» в имперском языке почему-то не имелось, а, во-вторых, взгляд Балиса упал на Анну-Селену. Всё-таки, при ребёнке стоило вести себя поскромнее.

— Об этом я не мечтаю, — серьёзно ответил Йеми, — но скалы…

Гаяускас снова пожал плечами.

— Бастен — отличный моряк, и команда у него — что надо.

— Я знаю, у него превосходная репутация.

— Тогда чего ты хочешь ещё? Нам остаётся только не мешать капитану сделать своё дело. Больше помочь ему мы ни чем не можем.

— Можем, — решительно вмешался в разговор благородный сет. — Я предлагаю вознести усердную молитву Иссону об избавлении от опасности.

Балис устало присел на свою постель, всем видом давая понять, что молитвы — не по его части. Олус обвёл спутников растерянным взглядом.

— Начнём молитву, — решительно поддержал сета кагманец. — А остальные присоединятся к нам, если пожелают. Наромарт?

— Я не перестаю возносить молитвы с самого утра, с того момента, когда Балис объяснил серьёзность нашего положения. А сейчас, конечно, готов присоединится к общей молитве.

Изонисты и эльф могли говорить о милости бога, Балис — о высоком профессионализме команды, но, так или иначе, дромон счастливо обошел скалы и мели и нашел пристанище в лагуне острова Люнго. Бросив якорь, Бастен наконец-то позволил себе и команде расслабиться. Не прошло и четверти часа, как за Балисом явился посыльный матрос: капитан пригласил непосредственно поучаствовавшего в спасении корабля ольмарца согреться порцией "жжёного вина".

Гаяускас отнёсся к предложению немного скептически: до сих пор в этом мире ему попадалось только пиво и лёгкое вино, отставной капитан был уверен, что более крепкие напитки здесь неизвестны. Оказалось, ещё как известны. Пригубив содержимое бронзовой чашки, отставной морпех с удивлением узнал вкус коньяка. Конечно, не элитного французского, даже не любимого отцом «Арарата», но всё равно — вполне выдержанного и качественного коньяка, а не какого-нибудь клопомора с красочной этикеткой времён поздней Перестройки. Выпивка в такой ситуации была как нельзя кстати, разумеется, в правильной дозе, той, что согревает и бодрит, а не делает человека неспособным к дальнейшему труду. А вот за тем, чтобы дозу никто не превысил, капитан Бастен наблюдал самолично.

Приглашение Гаяускаса выглядело чем-то вроде признания «своим»: как бы то ни было, но именно он первым разглядел спасительный остров в мутной мгле. Балис лицом в грязь не ударил, с убедительной откровенностью рассказав всему кубрику, что его бы воля — ни в жизнь бы не сменял море на сушу, а судно — на лошадь. Но долг есть долг, а почтенный Йеми — не просто известный от Итлены до Альбены купец, но и давний друг семьи. И, если уж ему так приспичило отправиться в эту самую незнакомую Толу, то бросить его было никак не возможно. Зачем в Толу? А имп его знают, зачем. Можно подумать, когда капитан отдаёт команду поворачивать румпель, то всегда всем объясняет, зачем и почему. Дело матроса маленькое — верти, да помалкивай.

И у команды и у Бастена такая жизненная позиция вызвала полное понимание. Получив полную меру сочувствия и поддержки, Гаяускас покинул кубрик с окончательно узаконенным и обмытым статусом своего человека.

Разумеется, в каюте Мирон не смог удержаться от расспросов, а после расспросов — и от резюме:

— То, что ты им так понравился, для нас очень полезно. Как знать, может услуги капитана или кого-нибудь из команды нам понадобятся и после прибытия в город.

— Очень даже могут пригодиться, — поддержал Йеми.

— Вот… Так что, сегодняшний день, не смотря на шторм, надо признать крайне удачным. Можно сказать, на пустом месте, мы заполучили себе очень ценных союзников. Очень хороший день…

Суеверным человеком Мирон Павлинович Нижниченко никогда не был, но три часа спустя он чувствовал себя крайне неуютно: получалось, что накликал беду.

И ведь ничего беды не предвещало. Кончился дождь, мало-помалу стихал ветер. Дромон мерно покачивался на спокойных водах лагуны. Йеми поинтересовался у капитана, когда корабль продолжит путь в Толу, на что Бастен ответил, что только утром. Новость путешественников не обрадовала, но все понимали, что капитан абсолютно прав: шторм ещё не окончился, и попытка поспешить могла обернуться большими неприятностями. Приходилось ждать.

А пока, отводя душу за поведенный в каюте день, пассажиры высыпали на палубу, включая даже вампирят и вейту. Сашка не преминул искупаться, благо корабль стоял на месте, и не надо было тащиться за ним на канате. Компанию ему составил лишь Йеми: Балис посчитал, что за день он вымок уже достаточно, а Мирон едва-едва пришел в себя после морской болезни. Вода оказалась ощутимо холоднее, чем накануне, и кагманец очень быстро взобрался на палубу. Гаяускас тут же молча выбрал канат.

— А я? — откликнулся снизу Сашка.

— А ты — попробуй залезть сам. По нагелям, — спокойно ответил офицер.

— Нагелям?

— Да. Видишь планки, которыми скреплена обшивка корпуса? Вот по ним и попробуй влезть.

Женька с интересом выглянул за борт, даже тянущий от воды могильный холод подростка не испугал. На месте казачонка он бы сейчас высказал капитану несколько добрых фраз. Например, про то, что не нанимался выполнять какие-то глупые упражнения во время отдыха. Судя по затянувшейся паузе, Сашка собирался сделать нечто подобное. Но, так ничего и не сказал, духу не хватило спорить. Странный всё-таки у парня характер: со шпагой против легионеров воевать ему не страшно, а старшим возразить боится.

Поплескавшись ещё немного, Сашка полез на палубу. Первый раз сорвался сразу, едва успев по пояс высунуться из воды. Вторая попытка оказалась чуть более удачной: подросток преодолел почти средину дистанции, но мокрые пальцы соскользнули с нагеля, и он с шумом плюхнулся в воду.

— Бинокль, а ты не перестарался? — шепнул Мирон.

— Сейчас увидим, — так же тихо ответил Балис.

Если бы третья попытка так же оказалась неудачной, он бы кинул Сашке канат. Но — не понадобилось. На третий раз казачонок добрался до палубы. Перевалив через фальшборт, хмуро глянул на морпеха и с обидой в голосе произнёс:

— Предупреждать же надо заранее.

Балис только головой покачал.

— Разведчиков, Саша, заранее обычно не предупреждают.

"Ну, сейчас расцветёт. Мальчик-колокольчик, ни разу не динь-динь", — усмехнулся про себя Женька. А Сашка и точно повеселел. Маленький вампир поскорее ушел в каюту, опасаясь не сдержаться. Сашкина ненормальная закомплексованность доставала. Неужели для того, чтобы чего-нибудь достичь в жизни, нужно обязательно быть таким правильным? Ерунда. Сколько этих правильных? Единицы. У Женьки в классе таких не было. Ну, Гришка Прокопчук считался ботаником, но вообще-то ботаник он был не настоящий: никогда не отказывался за компанию свалить с замены и часто вместе с остальными ребятами «зависал» на ночь в компьютерном клубе. Разумеется, послать далеко и надолго какого-нибудь постороннего дядю, ни с того ни с сего приставшего с поучениями, Гришка, конечно, не постеснялся бы.

Даже родителям надо время от времени давать понять, что ты уже вырос. Если бы были живы Женькины папа и мама, они, конечно, его бы понимали. Наверняка обошлось бы без серьёзных ссор и скандалов. Но всё равно, иногда бы Женька так или иначе взбрыкивал бы, просто чтобы доказать своё право на самостоятельность. Переходный возраст, сложный характер. Сашка, наверное, просто не подозревает, что это нормально, вот и подчиняется во всём старшим, комплексы отращивает. Ну-ну, потом когда-нибудь это прорвётся и… А, впрочем, это уже его проблемы, что там прорвётся и во что выльется. Важно, что себя бы Женька так гонять не позволил.

Наромарт проводил уходящего в каюту маленького вампира грустным взглядом. То, что Женя — вовсе не трогательно-беззащитный малыш, каким он показался при первой встрече, полудракон понял давно, ещё в Рихтерберге. Характер у паренька был далеко не сахарный, и вампиризм тут вообще не при чём: трансформация подростка не сильно изменила. Нет, вспыльчивым и обидчивым Женя был с самого начала. Разумеется, Наромарт никогда не рассматривал это, как повод для отказа от помощи мальчику, но насколько же легче было иметь дело с кроткой и послушной Анной-Селеной. Женя признавал в Наромарте врача, но не воспитателя. Его можно было попросить или уговорить, но почти никогда — заставить. Точнее, заставить мальчишку чёрный эльф, вероятно, смог бы в любой ситуации, но для этого надавить на него нужно было бы очень сильно. Наромарт же всегда предпочитал давлению убеждение, если только обстановка не требовала быстрых и решительных действий. Во время боя нет времени пояснять: "Соблаговолите занять позицию лёжа, достойный сэр, иначе вас пронзит вражеская стрела". Надо говорить коротко и ясно: "Ложись!", а если тот, кому говорят, сразу не понял, то не повторять, а бить под колено, чтобы упал, глядишь, жив останется. Но это — во время боя. А в обычной жизни каждый имеет право на выбор своей судьбы, и нельзя принимать решений за другого, если другой разумен. А если этот разумный ведёт себя неразумно?

Надо будет попросить Мирона, пусть больше внимания уделяет Жене. Скорее всего, непонимание происходит из того, что Наромарт — эльф, а Женя — человек, вот им и трудно найти общий язык. Мирону это будет сделать проще. Тем более, что вера Наромарта в педагогические таланты Нижниченко после памятной ночёвки близь Альдабры взлетела на недосягаемую высоту. Тогда Мирон нашел общий язык с обоими мальчишками, значит, он сможет сделать это и в другой раз, и в третий. А может, и Наромарта научит, как общаться с человеческими детьми.

Оставалось только выбрать для просьбы подходящее время. Пока вся компания путешественников, сгрудившись у борта, оживлённо обсуждала, насколько шторм задержит приход в Толу, задавать таких вопросов Мирону не следовало. Их вообще не следовало задавать при посторонних, только один на один. Никого из спутников не обрадует новость, что у Наромарта есть трудности в общении с маленькими вампирами. Понятно, что проблемы пустяковые, что в главном всё под контролем, но всё равно, будут воображать себе невесть что. Балис, возможно, не станет паниковать. Может быть, без переживаний воспримет ситуацию Саша. А вот Йеми, напротив, превратит происходящее в трагедию. Если справится с нервами — то только в душе, а если нет, то придётся выслушать массу неприятных слов. Нет уж, пусть добрый кагманец спит спокойно. Пусть спутники пока считают, что всё в порядке, раз сами ни о чём не догадываются. Попросить Мирона о помощи можно будет при удобном случае, когда общее внимание будет привлечено к чему-то другому.

Но болтовня на палубе затянулась, разговор перескакивал с темы на тему, а когда, наконец, приняли решение отправиться в каюту поужинать, с юта донёсся крик вахтенного матроса:

— Корабль!

В лагуну на вёслах входил двухмачтовый корабль размерами раза в полтора больше дромона капитана Бастена. Рядом с Мироном что-то неразборчиво пробормотал Йеми. Нижниченко перевёл взгляд на кагманца и ужаснулся: таким бледным Йеми был только после боя в приюте, но там ему достался удар копьём в живот. А сейчас-то что?

— Пираты! Капитан, пираты! — резанул по ушам крик вахтенного.

— Только этого ещё не хватало, — выдавил Балис. — В каюту, быстрее.

Анна-Селена и Рия ещё не поняли серьёзности ситуации, первую потащил за руку Наромарт, вторую — Мирон. Понявший всё сразу и как нужно благородный сет в дверях каюты чуть не снёс выглянувшего на крик матроса Женьку.

— Да в чём дело-то? — снова взорвался остывший, было, мальчишка.

— Пираты, — коротко бросил вошедший внутрь вторым Йеми.

— Ну, и что — пираты? Неужели с ними нельзя договориться?

— Женя, боюсь, что здешние пираты не слишком похожи на капитана Блада, — по-русски ответил Мирон. — Заберут всё и перережут глотки и команде, и пассажирам.

— А Вы откуда знаете?

— Спроси у Йеми.

— Будем драться, — деловито заявил Балис, извлекая из мешка автомат. — Значит так, Женя, Анна-Селена, Рия, Мирон и Олус остаются здесь, в каюте.

— Почтенный Балис, с какой… — начал, было, благородный сет, но сейчас Гаяускас был в своей стихии.

— Отставить спор. Олус, у тебя — двуручный меч, оружие сета. Пусть матросы увидят его только тогда, когда не будет другого выхода. Жди у двери. Если хоть один бандит влезет на палубу — выбегай и руби. Ясна задача?

— Ясна.

Право приказывать в бою Колина за ольмарцем признавал: в той битве все показали себя достойно, но победу, как не крути, добыл именно Балис со своим таинственным оружием.

— Мирон, после того, как из каюты выйдет Олус — встаёшь с пистолетом в дверях. Наружу — не лезть, внутрь — никого не впускать. Ясно?

Генерал кивнул самым неуставным образом. Красивые слова у Мирона всегда вызывали аллергию, но сейчас Нижниченко точно знал, что до девчонок враги доберутся только через его труп. То, что одна из них вампирка, а другая — ящерица, не имело никакого значения. Бой — всегда бой, враги — всегда враги. Но пираты — это не дисциплинированные имперские легионеры.

— Так, Саша, Йеми, Нар — за мной!

К удивлению морпеха палуба была почти пустой. Согнувшись за фальшбортом, с каждой стороны сидело по четыре матроса. Кто с топором в руках, кто — с тесаком, вот и всё. Человек шесть возились на юте, поднимая откидные щиты. Среди них суетился и Бастен.

Пиратский корабль застыл метрах в сорока с подветренной стороны и не обнаруживал пока никакой агрессии. Там тоже окружали щитами носовые и кормовые надстройки.

— Всем спрятаться у борта! Ждать приказа!

Сам Балис вбежал по трапу на ют.

— Опять ты, ольмарец? — в голосе капитана была досада, но не раздражение.

— А куда тут без меня? Что происходит?

— Что происходит? Сейчас они закончат поднимать щиты и станут потихоньку вытравливать якорный канат.

— Почему так сложно? Не проще подойти на вёслах и взять нас на абордаж?

— В море бы они так и сделали. А в лагуне… В такой игре у нас будут шансы — их лоханка не слишком поворотлива. Нет, Тротто хочет взять нас наверняка — у него со мной старые счёты.

— Что будет делать он — я понял. А что будешь делать ты?

— Тоже вытравливать канат. Мы почти на середине лагуны, пока есть, куда отступать.

— А когда отступать будет некуда?

Капитан вскинул голову и внимательно посмотрел в глаза Балису. После короткой паузы произнёс:

— Ты уже не ребёнок, ольмарец. Сам должен понять, что будет потом. Мне жаль, что так получилось.

— А может, отобьёмся, а, капитан?

Бастен грустно улыбнулся.

— Я-то согласен. А вот эти…

— А мы их не спросим, — подмигнул Балис.

— На этом корыте не меньше полутора сотен головорезов. Малых сотен. А у меня два десятка матросов.

— Значит, будем бить, а не считать, как говорят у меня на Родине, — цитата из Суворова сейчас была особенно уместной: соотношение сил было близко к тому, что имелось при Кагуле или Рымнике.

— Хорошо говорят, — одобрил Бастен. В глазах моряка теперь явственно светился интерес. Не надежда, нет, до этого дело не дошло, но интерес появился. Капитан был из тех, кто, отправляясь в последний путь, берёт с собой по списку десять врагов. А то и больше, чем десять.

Разговор был прерван сначала шипящим свистом, а следом — звуком тупых ударов. Бастен и матросы резко присели, прячась за бортом, Балис рефлекторно последовал их примеру. Из ближайшего щита торчал слегка затупившийся кончик пробившего насквозь толстое дерево арбалетного бельта.

— Началось, — спокойно сообщил капитан. — Сейчас они начнут выбирать канат и будут подходить к нам, ведя обстрел.

— Кажется, у меня есть то, что их остановит, — усмехнулся морпех.

В щиты и корму вонзилась вторая порция бельтов. Балис распрямился за одним из щитов, резко повернулся, занимая позицию между щитами, вскинул автомат и дал одиночный выстрел. Одного из пиратских арбалетчиков откинуло назад от амбразуры. А Гаяускас уже снова развернулся, прижимаясь спиной к щиту. Моряки смотрели на него расширенными от удивления глазами. Бастен, прячась за щитом, медленно поднимался, намереваясь выглянуть наружу.

Балис снова выстрелил — и снова удачно. Уже приседая, успел заметить, как падает сраженный пулей пират. С вражеского корабля ответили новым залпом. Пара стрел пролетела в щели между щитами. Одна из них вонзилась в обрамляющую ют балюстраду, вторая — в стенку носовой каюты. Оставалось только надеяться, что у благородного сета хватит ума не высовываться и не разглядывать, кто там стучится.

Едва стрелы пролетели, как морпех снова занял боевую позицию, но теперь стрелять оказалось некуда: в щелях между поднятыми щитами не было заметно ни души. "Тоже неплохо", — подумал Гаяускас, присев на колено и продолжая держать под наблюдением вражеский корабль. Во всяком случае, подойти на сближение, осыпая арбалетными стрелами, у пиратов уже не получится.

В просвете мелькнула тень. Балис выстрелил, почти не целясь, но полный боли короткий вскрик показал, что пуля нашла себе жертву. На всякий случай морпех снова пригнулся и под прикрытием борта поменял позицию.

— Морские девки и серый капитан Руи! — в голосе Бастена смешивались удивление и восхищение. — Они отходят. Клянусь трезубцем короля тритонов — они отходят!!

С бортов пиратского судна появились вёсла.

— Или атакуют, — пробормотал морпех.

— Если только они безумны. Я не считаю себя трусом, но на их месте не пошел бы в атаку. И всё же… Ребята, приготовьтесь. Если эта лохань и вправду пойдёт на абордаж, то каждый из вас должен подстрелить хотя бы одного из ублюдков, позорящих честное имя моряка.

Матросы загалдели, подтверждая готовность выполнить приказание своего капитана. Гаяускас очень надеялся, что до этого не дойдёт: четыре арбалета, на его взгляд, серьёзной силы не представляли.

Медленно пополз вверх якорный канат: кто-то из пиратов, согнувшись в три погибели, вытягивал его, прикрываясь бортом. Можно было попробовать достать бандита короткой очередью, но Гаяускас решил сэкономить патроны. Будут и более удобные цели.

А через мгновение стало ясно, что вражеский корабль идёт назад, а не вперёд. Команда Бастена разразилась победными криками, на враги угрюмо молчали. Отойдя метров на тридцать, почти к самому выходу из лагуны, пираты снова стали на якорь. Морпех усмехнулся. Семьдесят метров — для «Калашникова» не дистанция. Правда, и для арбалета — тоже. Но отступить подальше, чтобы начать перестрелку — походило на идиотизм. Нет, морские разбойники явно задумали что-то другое.

— Как думаешь, капитан, всё кончилось?

— Хотелось бы, но мне почему-то кажется, что пока что всё только началось.

— Вот и у меня точно такое же ощущение…

Провинцию Кервина по праву называли жемчужиной империи Мора. А ещё — одним из самых красивых мест Вейтары. Конечно, у каждого своё представление о красоте, но разве могло хоть кого-то оставить равнодушным зрелище восходящего ранним летним утром Ралиоса?

Небо от нежно голубого на востоке до насыщенно-синего на западе. Море, играющее всеми оттенками зеленого и синего цветов. Дорожка из расплавленного золота — от Ралиоса к наблюдателю. Изумрудная зелень покрытых высокой травою холмов и оливковых рощ.

Вилла благородного сета Контия Глабра была достойной окружающей её красоты. Белый пилейский мрамор стен и колонн в утреннем свете казался нежно-розовым. Пол террасы был выложен разноцветной мраморной мозаикой, изображавшей сказочные цветы, своей красотой не уступающие бутонам высаженных в мраморных урнах олеандров. А олеандры были хороши. Да ещё зелень декоративных папоротников и зеленые с широкими серебристыми полосами крупные листья пеперомеи выгодно оттеняли крупные белые, розовые и красные бутоны.

Ничего удивительного в подобной роскоши не было: семейство Глабров являлось одним из знатнейших среди аристократов Моры, и слухи о сказочных богатствах Контия Глабра ходили по всей империи. Увы, только лишь слухи. В действительности же огромными цифрами выражалось не состояние императорского наместника в Кервине, а его долги. Вот уже пять вёсен Контий тратил большую часть своих доходов на выплату процентов заимодавцам. И если об этом ещё не знала вся Мора, то только потому, что кредиторами Глабра были благородные и уважаемые люди, вовсе не желающие испачкать репутацию аристократа. Ну, обвини должника перед Императором, ну, вынужден он будет признать свою несостоятельность. Разумеется, Глабр предпочтет в подобной ситуации покончить с собой, кинувшись обнажённой грудью на меч, как то и полагается благородному сету. Имущество распродадут, вырученные деньги отдадут в счёт погашения долгов, только вот погасят ли они их — большой вопрос. А так, тихо и мирно, Контий выплачивает проценты, да и порой сверх процентов, немного задолженность погашает. Всем хорошо.

— Поистине, этот восход божественно красив, благородный Контий. Сейчас я жалею, что не наделён талантом поэта, чтобы воспеть это зрелище во всём его великолепии.

Гость, судя по тому, что был одет в белоснежную шелковую тогу с широкой красной каймой, так же принадлежал к сословию сетов — высшей знати Империи Мора. Так оно и было на самом деле: Дентер Гравлен обладал безупречной родословной. А ещё он являлся одним из самых крупных кредиторов хозяина виллы.

— Хочешь, я продам эту виллу тебе? Тогда ты сможешь любоваться морем добрых две с половиной сотни дней в году. Дурная погода в этих краях — большая редкость.

— Щедрое предложение, благородный Контий.

Хозяин чуть склонил лобастую голову, демонстрируя ёжик совершенно седых, но густых волос.

— Ты его примешь? Конечно, вилла стоит целое состояние, но если принять во внимание мой долг, то ты заплатишь совершенно смешную сумму.

— О, боги! Благородный Контий, я приехал в твой дом как друг, а не как заимодавец. Не оскверняй это чудесное утро разговором о презренном металле. Разве я давал повод заподозрить меня в подлом ростовщичестве, занятии, достойном лишь инородцев? Даже простолюдины наши брезгуют извлекать выгоду из беды ближнего своего.

Контий одобрительно покачал головой, но горячее красноречие Гравлена его отнюдь не убедило. Выгоду из бед своих ближних и дальних благородный Глабр извлекал всю свою жизнь, и находил совершенно естественным, что и ему платили той же монетой. Все так поступают, просто никто об этом не говорит вслух. Вот и сейчас он, Контий, должен сказать не то, что думает на самом деле, а то, что от него требует этикет.

— Ты истинно благороден, Дентер, и я счастлив, что имею такого друга. Но если бы ты знал, сколь тягостно жить, когда над тобой нависает опасность разоблачения, способного уничтожить твою честь. Как тяжело понимать, что твоя репутация находится в руках других людей. Они вольны погубить тебя или даровать тебе жизнь, а ты… Ты не можешь никак повлиять на их решение.

— Да не оставит тебя покровительством Кель, благородный Контий! Откуда такие мрачные мысли? Неужели эта красота неспособна развеять твою печаль?

— Её ничто не способно развеять.

— Увы мне, — тяжело вздохнул Гравлен. — Похоже, теперь все краски этого волшебного утра не радуют и меня. И всё же, позволь мне успокоить тебя, благородный Глабр: я не куплю эту виллу. Хотя бы потому, что мне с этого не будет никакой выгоды: я еду в Мору, чтобы получить должность наместника в одной из провинцией, и готов поставить гексант против лорика, что этой провинцией не будет Кервина.

— Я не приму это пари, — с видимым облегчением произнёс хозяин. — Первое назначение наместником традиционно производится в какую-нибудь отдалённую провинцию, если, конечно, речь не идёт о самых близких родственниках божественного Императора, да продлятся его дни.

— Да продлятся… Словом, я мыслями уже где-нибудь в Торопии или в Хольдстриме, а то и на Берегу Чёрных Братьев. Когда я окажусь там, что будет мне в вилле, которая здесь?

— Ну, ты же не будешь жить в тех краях вечно.

— Разумеется, я хотел бы на склоне жизни получить звание сенатора. А кто бы этого не хотел? Ты вот тоже бы не отказался, верно?

Кивком головы Глабр подтвердил правильность такого предположения. Гравлен продолжал.

— Между прочим, я слышал, что цензоры обратили на тебя внимание, благородный Контий Глабр! Ты долгие годы управляешь Кервиной, Император доволен тобой.

— Откуда тебе знать, доволен ли мной Император, — проворчал наместник.

— Конечно, при дворе я не был уже много вёсен, и не стану лгать, что мне известны какие-то тайны. Но божественный Публий, да продлятся его дни, не имеет обыкновения поручать работу тем, кто не способен с ней справится. Если он не считает нужным найти для Кервины другого наместника, значит, он доволен тем, который у него есть.

— Да услышат боги твои слова, благородный Дентер. Однако, ты что-то говорил про цензоров?

— Слухи, всего лишь слухи. Как ты знаешь, совсем недавно сенатором стал благородный Малетий Мерк, бывший до этого пьемурским наместником, а значит — моим непосредственным начальником. На пиру, устроенному по случаю назначения, я разговаривал с некоторыми благородными гостями из столицы. Они назвали несколько фамилий, попавших в предварительные списки, но не прошедшие в окончательный. Среди упомянутых был и ты, благородный Контий. Как видишь, всё просто… Всё очень просто.

— Н-да, из Пьемура легче обратить на себя внимание, чем из Кервины, — в голосе наместника прозвучала зависть, которую благородный сет даже не попытался скрыть.

— Я бы так не сказал, — молодой собеседник задумчиво забарабанил пальцами по широкой поверхности мраморных перилл, окружающих террасу. — Я бы так не сказал. Кервина не многим дальше от Моры, чем Пьемур. Мне кажется, твоя беда в другом.

— В чём же? — недоверчиво спросил наместник.

— Ты слишком простодушен, благородный Контий Глабр. Извини за такое сравнение, ты слишком благороден. Чтобы сделать карьеру, мало служить Императору верой и правдой, надо ещё и обратить его внимание на свою службу.

— Этим занимаются высокие покровители при дворе. Увы, у меня их нет.

— Нет покровителей, значит, ты сам должен обратить на себя внимание Императора. Мне кажется, это не сложно, ведь на должности наместника ты ежедневно трудишься к его вящей славе. Вот, к примеру, это дело о некромантии…

Наместник скривился. Его лицо, и так иссечённое глубокими морщинами, стало совсем старческим.

— Гнусное дело, благородный Дентер. Не хотелось бы, чтобы Император услышал о нём.

— Почему? Мне вот, напротив, кажется, что оно способно принести тебе огромную выгоду, если, конечно, его правильно подать.

— И как же его подать правильно?

— Насколько я слышал, главная трудность этого дела в том, что нет возможности объективно определить, кто же из задержанных виновен в нечестивой волшебе.

— Истинно так. Единственный способ — это воззвать к Аэлису и допросить душу жертвы. Но это возможно только с разрешения самого Императора и только по делам государственной важности. Здесь же ничего подобного и близко нет. Речь идёт исключительно о применении недозволенного волшебства ради личных интересов.

— Занятии отнюдь не безобидном…

— Я скажу больше: занятии гнусном и мерзком. Некромант подлежит смертной казни равно с теми, кто злоумышляет против Империи, но…Убийство с целью создания зомби в отдалённой провинции на государственную важность никак не тянет.

— Согласен. И всё же принципы правосудия требуют изобличить тех, кто доподлинно виновен.

— Поверь, я бы с радостью, но в моих условиях это невозможно. Отцы-инквизиторы откровенно проморгали это дело…

— Полагаю, благородный Корнелий, ты уже известил об этом Мору и Центральный Капитул Ордена?

— Нет смысла. Спорить с Орденом можно только с позиции силы.

— Так и займи эту позицию. Среди магов Кервины созрел гнусный заговор. Преступившие закон изучали тёмные искусства, что запрещено законом и противно богам.

— Заговор? — изумился наместник.

— Конечно, — не моргнув глазом, подтвердил Гравлен. — Три мага, объединившие свои усилия для достижения запретного — это самый настоящий заговор. Увы, местные инквизиторы оказались не на высоте и не смогли своевременно распознать злые умыслы. Но нашелся честный, преданный Императору волшебник, заподозривший неладное и сообщивший верному слуге Императора о кознях нечестивцев.

— Ты говоришь о Нурлакатаме?

— Конечно.

— Вообще-то, я собирался отправить в печь именно эту чёрную образину. Против него свидетельствуют три уважаемых мага.

— Император, назначив тебя наместником Кервины, даровал тебе власть над жизнью и смертью живущих на этой благословенной земле, благородный Контий. Всё в твоих руках. Какой бы приговор ты не изрёк, он не будет ни оспорен, ни изменён, не отменён. Будет на то твоя воля — в печь бросят одного мага, а трое уважаемых Мастера Слова станут ещё более уважаемыми. Будет на то твоя воля — в печь бросят трёх заговорщиков, а честный маг, донесший о заговоре, смиренно облобызает твои сандалии.

— Звучит заманчиво, — наместник впервые за добрый разговор мечтательно улыбнулся, — только вот всякий может спросить, отчего это честный маг пришел с вестью о заговоре ко мне, а не к отцам-инквизиторам.

— Конечно, он поступил неправильно, — кивнул головой Гравлен, — но разумно ли требовать мудрых решений от дикаря, если он даже маг? В землях Анганды об Инквизиции почти никто не слышал. Узнав о творимом беззаконии, наш герой обратился к закону, то есть к наместнику. Поступок, достойный каждого гражданина.

— Пожалуй. Но тогда мне придётся объяснять, почему я не поделился новостью с отцами-инквизиторами.

— Возможно, я слишком молод и недостаточно мудр, но мне кажется, что в этом нет ничего непонятного. Наместник Императора — не глупый лавочник, который при малейшем шорохе начинает орать на всю улицу, что его грабят. Слово наместника обладает огромной силой и потому не должно звучать попусту. Нет ничего удивительного, если, прежде чем сообщить новость Верховному Инквизитору Кервины, ты захотел выяснить, верно ли заговор существует. Пустые слова могли бы обидеть отца Холека, в меру своего разумения исполняющего свой долг.

Наместник задумчиво потёр морщинистые щёки.

— Мне кажется, если при дворе станет известна эта история, то проницательности и мудрости благородного Контия Глабра будет воздано должное, — добавил Гравлен.

Повисло продолжительное молчание. Тишину нарушали лишь птичьи трели, да шелест ветра в кронах олив и кипарисов.

— Звучит заманчиво, — повторил, наконец, наместник. — Возможно, Нурлакатам и вправду честный человек, а три мерзавца клевещут на него, чтобы спасти свои жалкие шкуры. Но он не приходил ко мне с сообщением о заговоре.

— Кто может знать об этом наверняка, — пожал плечами молодой человек. — Лишь два человека: ты и он.

— Двое — слишком много. Он может проболтаться, и тогда…

— Тогда погибнет твоя карьера, а он потеряет жизнь.

— Неравноценный обмен, — покачал головой Контий. — Карьера морритского сета стоит больше, чем жизнь сотни ангандских дикарей.

— Разумеется, но, хвала богам, мир устроен так, что сами дикари об этом не подозревают. Это быдло очень дорожит своими никчемными жизнями, и готово на что угодно, лишь бы их сохранить.

— Понимаю, но всё же, тайна, в которую посвящен неблагородный человек, не может считаться надёжной тайной.

— Можно принять меры предосторожности. Во-первых, дикаря следует осыпать благами. Может даже, выхлопотать ему особое покровительство Императора. Кстати, это понравится народу, чернь любит, когда кого-нибудь из её рядов щедро вознаграждают за службу.

— Это будет не слишком сложно. Но что потом?

— А потом его следует отправить подальше от этих мест. Скажем, в ту провинцию, которую божественный Император Публий по своей великой милости отдаёт в моё управление. Я смогу проследить за тем, чтобы этот человек не причинял тебе хлопот.

Наместник только раздраженно хмыкнул.

— Впрочем, — поспешил добавить отлично понявший невысказанную мысль Гравлен, — опекать его ежечасно и ежеминутно мои люди всё равно не смогут. И, если с ним приключится какой-нибудь досадный несчастный случай, то мне останется лишь известить тебя об этом печальном событии, благородный Контий.

— Да-да, несчастный случай. Несчастный случай со смертельным исходом, — произнёс наместник нарочитым голосом и выразительно посмотрел на собеседника. Гравлен утвердительно кивнул.

— Полагаю, что Келю будет угоден такой исход дела. Надо принести жертву.

— О, за богатой жертвой Келю дело не станет.

— В таком случае, я полагаю, что эта история пойдет всем на пользу. Заговорщики будут казнены, Император получит зримое подтверждение верности своих слуг, ты, вероятно, станешь сенатором, доходы которого милостью Императора превышают доходы наместника, даже такой прекрасной провинции, каковой, несомненно, является Кервина. Ну, а я… Я быстрее получу назад одолженные тебе деньги.

Верховный Инквизитор Толы отец Сучапарек избавился от наивности в далёком босоногом детстве. Это не значило, что он не верил в успешный исход тех предприятий, в которые ввязывался, напротив. Их-то он всегда пытался довести до нужного ему окончания и, как правило, это удавалось. Но победы не падали в руки в результате благоприятного стечения обстоятельств, а добывались трудом и терпением. Сучапарек находил это правильным и разумным: ежели благодеяния будут сыпаться без труда, то на вершину власти сможет забраться каждый дурак. Заберётся, а потом таких дров наломает, что ой-ой-ой… Нет уж, установленный богами порядок куда как правильнее: чтобы влезть на новую ступеньку, надо сокрушить того, кто там обосновался. А у того тоже челюсти крепкие, и неизвестно наперёд кто кого съест. Жизнь — борьба, выживает сильнейший.

Из тех же принципов инквизитор исходил и в оценке тех проблем, которые ему, в соответствии со статусом, надлежало решать и за решение которых предстояло отвечать перед наместником Императора и Центральным Капитулом. Самым важным на текущий момент было изничтожить оборотня. Каждый день, пока тварь оставалась в живых, мог принести отцу Сучапареку массу самых серьёзных неприятностей. Инквизитор ещё четверо суток назад велел брату Флахбарту будить себя в любое время ночи, если придёт весть о нападении твари на людей, но, хвала богам, пока обходилось. И эта ночь прошла столь же спокойно, как и предыдущие. Другое дело, что столь необычное поведение оборотня само по себе усиливало тревогу: непонятное всегда пугает. Пять ночей оборотень не покидает город — и ни одного нападения. Это нуждалось в объяснении, если не для наместника, то хотя бы для себя, но никакого объяснения не было ни у самого отца Сучапарека, ни у подчинённых ему инквизиторов Меча.

Увы, в этом плане ночь новых вестей не принесла. Проснувшись, отец Сучапарек первым делом посетил тайную комнату, дабы взглянуть на Древо Долга. Ярко-красный рубицель всё так же мерцал кровавым светом, подтверждая, что оборотень находится где-то в черте города. С соседней ветки отбрасывал зеленоватые отблески огранённый в виде сосульки берилл, чувствовавший присутствие Приёмной Дочери Императора. Верховный Инквизитор позволил себе улыбнуться: при других обстоятельствах блеск почуявшего присутствие эльфа камня послужил бы поводом к жуткому переполоху, но сейчас можно было ничего не опасаться. Ни одному эльфу в мире не могло прийти в голову выдать себя за Истребительницу. Дело даже не в риске, хотя жестокость казни такого самозванца, конечно, превзошла бы все известные до сего времени расправы. Гораздо важнее была сила ненависти, которую испытывали нечки к тем, кто предали себе подобных и обрекли на уничтожение весь эльфийский род. Когда-то, во времена большой войны с лесным народом, их было чуть больше трёх дюжин — тех, кто решил купить свою жизнь ценой жизни своего народа. Император Констанций заплатил честную цену. Все ушастые стали его приёмными детьми и получили право на жизнь, но только до тех пор, пока занимались истреблением нечек и чудовищ. Эльфы не умирают от старости и болезней, их жизнь можно отнять лишь силой. Пульхерий заставил предателей играть со смертью и в этой игре мог быть только один конец. Как бы не были опытны и искусны Истребители, но рано или поздно они совершали ошибки — и тогда те, с кем они боролись без пощады и правил, уничтожали оплошавших — так же без пощады, правил и милосердия. Сколько сейчас осталось от тех трёх с небольшим дюжин? Не больше полудюжины, это точно. Не зря же отец Сучапарек, услышав, что его ожидает эльфийка, даже не подумал о том, что это может быть Приёмная Дочь Императора. Раньше он с Истребителями никогда не встречался, а ведь ему, между прочим, уже тридцать седьмая весна, большая часть жизни уже прожита.

Взгляд Инквизитора перебрался на изливающий густо-зелёный свет изумруд. Дракон. Как бы ни было важно разобраться с оборотнем, но о драконе забывать было нельзя. Потому что о драконах нельзя забывать никогда. Эти твари слишком злобны, коварны, хитры и неимоверно сильны. Сильны даже сейчас, когда растеряли большую часть своего былого могущества. В старину, пока богоугодный Каррад не связал их заклятьем, выпившим из крылатых чудищ большую часть их сил, драконы просто не имели себе равных противников. Говорят, древние драконы размерами превосходили теперешних втрое, а то и вчетверо. Говорят, они могли изрыгать пламя, сжигающую кислоту или удушающий газ. Говорят, они наводили вокруг себя парализующий всё и вся ужас. А ещё говорят, что они были столь искусны в маги, что лучшие из человеческих чародеев не могли с ними соперничать в силе и мастерстве.

Возможно, что в этих рассказах есть изрядная доля преувеличений, и всё же большая их часть была абсолютно правдива. В юности, проходя обучение, Сучапарек прочел немало древних рукописей, повествующих о могуществе драконов. Даже сейчас, лишившись многого, выродившись и одичав, драконы всё ещё не превратились в жалких тварей, которых бы мог зарубить первый же встречный воин, но оставались сильным и опасным противником человечества.

Увы, слишком многие этого не понимали. Отец Сучапарек досадливо поморщился, вспоминая ланисту Луция Констанция. Старший гражданин, бывший легионер, ослепленный блеском золота, видел не дальше собственного носа и вел себя столь же глупо, как последняя базарная торговка. Понятно же, что долг каждого честного человека — уничтожить дикого дракона. Только те, кто вылупились из яиц на императорских фермах, могут из милости людей получить на жизнь. Дикарей же надо истреблять без жалости и рассуждений.

Казалось бы, не понимать этого невозможно, но богатство развращает людей. Ланиста хочет заработать на боях с участием твари. Заработать-то можно, но дракон всегда останется драконом, а значит — врагом людей. И при первой же возможности попытается бежать. То, что Луций «укрощает» тварь — даже не смешно. Сказка для тех, кто никогда не видел драконов и ничего о них не знает. Лишение воды и питья способно сломить всякую мелочь вроде огров и людей-ящеров, но драконов — никогда. При первом же удобном случае запертая в школе Луция тварь покажет зубы, в этом отец Сучапарек был уверен. Хорошо, если при этом пострадает только ланиста и его люди: дураку и смерть дурацкая. Но вот допустить того, чтобы дракон вырвался за пределы школы и принёс хаос и смерть на улицы Толы, было никак нельзя. Поэтому Верховный Инквизитор каждую додекаду наведывался к Луцию Констанцию и склонял его к тому, чтобы забить тварь. Отставной додекан, хоть и признавал, что дракон никак не желает смириться со своей участью, до сих пор всё же не потерял мысли вытащить тварь на Арену и с предложения инквизитора категорически отвергал.

Итак, оборотень и дракон. Оборотень и дракон. Остальные дела могут подождать. Утвердившись в целях на день, Верховный Инквизитор покинул тайную комнату: подошло время утренней молитвы.

В это утро молитву в кумирне Вальдского замка совершал и отец Гален, старший из жрецов Аэлиса в Толе. После молитвы Верховный Инквизитор пригласил священника к завтраку. Честно говоря, сотрапезником Гален был отвратительным, но отцу Сучапареку было просто необходимо обсудить с адептом бога смерти один крайне важный вопрос.

Завтрак накрыли в пиршественном зале, размещавшемся в правом крыле замка. Сказать по правде, Сучапарек чувствовал себя немного неуютно: холл подавлял размерами. В нём было приятно устраивать большую громкую пирушку, чтобы вино рекой, чтобы песни, чтобы много смеха. А когда за длинным, способным вместить не одну дюжину сотрапезников, потемневшим от времени столом сидят всего два человека — это действует угнетающе. Сразу и гобелены начинают казаться тёмными и зловещими, и потолок теряется где-то во тьме, лишь еле различаются отдельные тёмные балки перекрытия, и свет Ралиоса, льющийся сквозь высокие застеклённые окна кажется тусклым, хотя за ночь ветер с моря разогнал тучи, а стекло куда как прозрачнее слюды.

Верховый Инквизитор бросил украдкой взгляд на священника бога смерти. Тот, казалось, никаких неудобств не ощущал. Равно как и удобств. Ради высокого гостя брат Флахбарт сервировал стол золотыми приборами, но Гален этого словно не заметил. Не сказал ни слова, да и ел с таким видом, словно с простого оловянного, а то и с деревянного блюда. Да, городской первосвященник бога смерти давно стал человеком не от этого мира. Ему всё равно, что есть, что пить, какую одежду надевать, на каком ложе спать… От того и выглядел он совершенная развалина: плешивый, с глубоко запавшими глазницами, трясущимися руками. Лоб, щёки и шею Галена избороздили глубокие морщины, на тёмных, усыпанных пигментными пятнами, кистях рук вспухли жилы. А ведь с инквизитором почти ровесники, одна или две весны разницы. На вид же — не меньше дюжины.

"Наверное, скоро у Аэлиса в Толе будет старший жрец", — подумал отец Сучапарек. — "Интересно, кто? Конечно, не Ойер — тот сам того и гляди помрёт. Кромкамп? Време? Схют? Может, Тиммер? Нет, этот точно старшим не станет, его ничего кроме звёзд не интересует. Кстати, о звёздах. Пора, пожалуй, переходить к делу".

— Отведайте этой рыбы под маринадом, брат Гален. На мой взгляд — чрезвычайно вкусна.

Жрец улыбнулся бледными губами.

— Благодарю за заботу. Пища есть пища, не более того. Не следует воздавать ей внимание, больше должного.

Впрочем, Гален тут же положил на своё блюдо немного рыбы, продолжая при этом наставлять инквизитора.

— Сытость отвращает от душевной жизни. Сытый человек доволен, ему не хочется мыслить ни о чём, кроме наслаждений.

— А разве наслаждения — это плохо? Мы, воинствующие отцы служим богам мечом, а не словом и, конечно, уступаем вам, мудрым, в познании воли богов, но что-то мне не приходилось слышать, чтобы сытная еда считалась делом богопротивным.

— А она и не является таковым. Простым людям не возбраняется есть много и вкусно, лишь бы не забывали о жертвах во имя Аэлиса. Да и вам, воинствующим отцам надлежит достойно питать своё тело: воин нуждается в хорошей пище ничуть не меньше, чем в ежедневных упражнениях с оружием.

— Благодарю за мудрое разъяснение, брат Гален. Хотелось бы мне, чтобы на все вопросы, которые встают передо мною, можно было получить столь же мудрые ответы.

— Не стоит прибедняться, брат Сучапарек, не стоит. Тебя боги мудростью не обидели.

— Я не ропщу на богов, но всё же жизнь задаёт мне порой столь сложные вопросы, что я не в состоянии их решить. Вся надежда — послушать мудрого человека, который сможет мне помочь.

— Уж не меня ли? — иронично поинтересовался адепт Аэлиса.

— Именно тебя, брат мой. Брат Флахбарт, налей-ка почтенному отцу ещё фрамбуаза.

Прислуживавший за столом юный инквизитор торопливо схватился за золотой кувшин с малиновым пивом.

— Нет-нет, — Гален решительно прикрыл ладонью кубок, — на сегодня довольно пива. Лучше пусть он нальёт ягодной воды.

— Как скажешь, — кивнул Верховный Инквизитор.

— Малиновой или сливовой, господин? — робко поинтересовался брат Флахбарт.

— Малиновой, мой мальчик, — ласково кивнул отец Гален.

Подхватив другой кувшин, юноша наполнил кубок. Священник сделал крупный глоток, отставил кубок. Поднял взгляд на сидящего напротив Сучапарека и поинтересовался:

— Так о чём бы ты хотел узнать от меня?

— О знамении. Всем известно, что первым его увидел священник Аэлиса, мудрый отец Тиммер. Это и не удивительно, ибо он лучший астроном в городе. Но что оно обозначает? Вчера по городу ходили самые разные слухи.

Отец Гален снова пригубил кубок.

— Первое правило мудрости — не делать поспешных выводов. Отец Тиммер всего лишь наблюдал новую комету, которой нет в табличках. Пока что ничего более сказать невозможно. Во всех городских храмах вчера были проведены обряды вопрошения, но ни один из богов не пожелал изречь свою волю.

— Но люди говоря…

— Быдло, брат мой, быдло… Примитивные религиозные чувства черни надо всячески поощрять, в этом основа благосостояния храмов. Но простолюдинам ни к чему тайные знания. Если бы богам было угодно дать толкование появлению хвостатой звезды — в первую очередь об этом стало бы известно в базилике и здесь, в Вальдском замке.

Отец Сучапарек задумчиво забарабанил пальцами по дубовой столешнице.

— Прости моё невежество, брат Гален, но случалось ли ранее, чтобы появлялись кометы, не внесённые в таблички?

— Случалось ли? Да столько раз случалось, что можно сбиться со счёта. Наши таблички позволяют делать предсказания не так уж и часто. Большинство же комет появляются неожиданно и исчезают неизвестно куда.

— А мне казалось…

— Всем кажется, брат Сучапарек. Когда мы предрекаем появление кометы и она появляется на небосклоне, это оказывает огромное воздействие и запоминается надолго. Когда же комета появляется неожиданно, то мы просто даём ей какое-нибудь объяснение — и народ успокаивается.

— И какое же объяснение ты намерен дать в этот раз? День, два, три можно кормить народ слухами. А потом?

— А потом можно будет напомнить людям, что пути богов неисповедимы. Может быть знамение предвещало смерть какого-нибудь из известных горожан. Братство похоронщиков вроде не жалуется в эти дни на отсутствие работы. Или вот третьего дня был пожар в одной из красилен на левом берегу Ленты. Ничего особо страшного, но красильня выгорела дотла. А ведь огонь мог перекинуться на соседние постройки. Представляешь, брат Сучапарек, какие убытки в этом случае понёс бы город?

— Вероятно, весьма значительные. Затрудняюсь оценить точнее, меня мало интересуют подробности купеческого ремесла.

— Напрасно, брат мой, — назидательным голосом произнёс Гален, осуждающе покачав плешивой головой. — Ты слишком увлекаешься истреблением нечек и прочих тварей, но забываешь, ради чего всё это.

— Я защищаю людей!

— Вот именно. Это почетная задача, и тот, кто берётся за её исполнение, должен знать, кого он защищает и от чего имени. Иначе может статься, что защищаемые возненавидят защитника более, чем тех, от кого их защищают. Инквизицию не слишком любят в Толе, брат мой.

— Нас не должны любить, нас должны бояться.

Первосвященник бога смерти снова покачал головой. Брату Флархбарту показалось, что с его наставником говорят, как с неразумным и упрямым малышом.

— Одно другого не исключает, брат мой. Не исключает, да… Скажу больше, самое лучшее, если простолюдины испытывают страх и любовь одновременно. Ты должен это знать, ведь Орден стремится к тому, чтобы люди помогали ему не только из страха, но и из искренней симпатии.

— Это касается каких-нибудь Кагмана или Айявы, где властвуют местные царьки. К чему нам какая-то глупая любовь черни в тех краях, где утверждена власть благословенного Императора Кайла? Огнём и железом, брат Гален, огнём и железом.

— Ты спрашивал мудрости, брат Сучапарек…

— Прости меня, брат Гален. Возможно, то, что ты говоришь мне — действительно мудро. Возможно, эта мудрость угодна Аэлису, которому мы сегодня вместе усердно молились и которого Орден почитает, как и прочих богов нашего мира. Но мне известно, что Аэлис жестоко карает души недостойных людей, не так ли?

— Истинно так, — согласился жрец. — Праведные получают забвение, а неправедные души подлежат мукам.

— Вот это мне ближе. Мы, инквизиторы, существуем для того, чтобы исполнять волю богов уже в этом мире. Неправедные, творящие то, что неугодно богам, должны получить наказание уже здесь — и пусть они трепещут от страха, при виде инквизитора, несущего им суровое возмездия. Те же, кто не совершил ничего, оскорбляющего богов… Да получат они награду из твоих рук, отец Гален и рук твоих сотоварищей. Мы — карающий меч, мы — месть богов. Нам не пристало расточать благодеяния, это мы готовы предоставить кому-нибудь другому.

— Что ж, — согласно кивнул Гален, — ничего не имею против. Милость Аэлиса да прибудет с тобой и с твоими людьми, брат. Надеюсь, что я всё же чем-то смог тебе помочь.

— Несомненно, брат мой, несомненно…

Верховный Инквизитор Толы не лгал. Первосвященник Аэлиса и вправду ему помог, внеся ясность в историю с появлением хвостатой звезды. Никто из городских священников не мог истолковать знамение, но это совсем не означало, что толкования не существовало. Вполне возможно, что хвостатая звезда явлена в небе для того, чтобы указать ему, отцу Сучапареку, серьёзность истории с оборотнем.

— И я бы попросил брат Гален об одном одолжении. Не торопитесь давать толкование этой комете. Тайное всегда становится явным, но иногда для его проявления нужно немало времени. Возможно, боги и вправду посылают нам знамение, но не желают, чтобы его суть стала известна кому-нибудь, кроме тех, кому знамение адресовано.

— Очень может быть, брат мой, очень может быть… Но не мог бы ты выразиться яснее?

— Пока что — нет, — жестко отрезал Верховный Инквизитор.

Адепт Аэлиса понимающе кивнул.

— В твоих словах я вижу отблеск истинной мудрости и обязательно последую твоему совету. Кстати, могу ли я передать его первосвященникам других храмов?

— Разумеется, брат Гален. Но — только им. Мне бы не хотелось, чтобы наш разговор обсуждали те, кто недостоин принятия высокой мудрости.

Священник кивнул ещё раз.

— Мы с тобой отлично поняли друг друга — как и подобает братьям по вере. Можешь не сомневаться, брат, священники правильно воспримут твой совет и поступят надлежащим образом. У нас с тобой одни боги, и все мы исполняем их волю.

Молодой наёмник пришел в трактир ранним утром, когда город уже просыпался после недолгой весенней ночи. Выглядел парень уставшим, но держался бодро. С усмешкой попросил кружку пива и чего-нибудь перекусить, а, получив просимое, прямо у стойки разделался с ранним завтраком и потащился наверх — отсыпаться после бурных похождений. К общему завтраку он вниз не спустился, ну да его друзья на аппетит не жаловались, умяли и свои и его порцию.

Госпоже и огру Хесселинк продолжал носить еду в номера, нечки вели себя смирно, хлопот не доставляли. Трактирщик после завтрака окончательно пришёл в хорошее расположение духа: если разобраться, то получалось, что инквизиторы подослали ему очень выгодных клиентов. Коли дело пойдёт так и дальше — так пусть живут хоть додекаду, хоть целый месяц. Впрочем, в глубине души опасения оставались: какими бы смирными не были нечки и наёмники, но ухо с ними надо было держать востро. Никогда не знаешь, что они способны учудить в следующую минуту. Но о возможных неприятностях Хесселинк старался не думать. Всё-таки, за постояльцев поручился Орден Инквизиции, люди серьёзные, чьи возможности и власть с точки зрения простого обывателя казались неограниченными.

Ближе к обеду трактирщик получил ещё один добрый знак: припожаловал отец Мареш. Едва дочка Гильда прибежала на кухню с этой вестью, Хесселинк бросил приготовление обеда на жену и дочь и поспешил в зал.

— Доброго здравия, отец Мареш. Не желаешь ли чего?

— И тебе не болеть, Хесселинк. Пивком угости-ка. Жарко нынче, пива хочется — спасения нет.

— Да, погодка разгулялась, — согласился трактирщик. — А пивом — как не угостить. Какого угодно?

— Да нечего мудрить. Налей-ка ламбика. Есть ведь у тебя?

— А то как не быть, — усмехнулся хозяин трактира. Зачерпнув из бочонка под стойкой, он поставил перед инквизитором пузатую глиняную кружку.

Отец Мареш пил неторопливо, но жадно, было видно, что и впрямь в горле у него основательно пересохло.

— Как там мои подопечные? — поинтересовался он, наконец, отставив почти пустую кружку.

— Чтоб все наёмники были такими, — откровенно признался трактирщик. — Нечки из комнат носа не кажут. Наёмники — те, конечно, шастают, но не хулиганят, смирно себя ведут. Во только молодой на всю ночь загулял — поди, в лупанарий подался или в бордель.

— Ну, это нормально. А подозрительного ничего не заметил?

Хесселинк развёл руками.

— Да кто этих наёмников разберёт? Врать не стану.

— Это правильно, — неожиданно энергично согласился отец Мареш. — Врать не надо. Тут дело такое — нам правда нужна.

Трактирщик хмыкнул. По всей Империи гуляли слухи, что отцы-инквизиторы не брезгуют доносами и далеко не всегда при рассмотрении дел стремятся к поиску истины. Попавший к ним в лапы считался почти покойником: доказать свою невиновность и вернуться домой удавалось лишь немногим счастливцам. Поэтому Хесселинка изрядно удивляло отношение к нечке и её воинам: вроде и подозревают, а обращаются аккуратно и бережно. Где и когда такое бывало?

Отец Мареш допил пиво, утёр рот ладонью и произнёс:

— Ну, проводи-ка меня к госпоже Инирэль. Покажи, куда её поселил.

— Прошу, по лестнице вверх, направо, вторая дверь с правой стороны.

Разумеется, Хесселинк проводил инквизитора до дверей комнаты Приёмной Дочери Императора: отправить отца Мареша одного означало проявить неуважение, а Нимэйн-мстительницу в Ордене почитали ничуть не меньше других богов. Разумеется, он не мог не попытаться подслушать беседу нечки и инквизитора — иначе какой он, Кель его покарай, трактирщик. Но беседы, как таковой, не оказалось. Едва переступив порог комнаты, отец Мареш, совершенно не заботясь о том, что его слышно в коридоре, оповестил:

— Госпожа Инирэль, тебе со своими воинами надлежит немедленно отправиться в Вальдский замок: Верховный Инквизитор провинции отец Сучапарек готов заключить с тобой контракт.

Ответ нечки был тише, но и расслышать его сложности не представляло.

— Я рада, что могу послужить Императору и Ордену. Мы без промедления спешим на зов отца Сучапарека.

Инквизитор вышел обратно в коридор, только теперь обратил внимание на мнущегося хозяина.

— А ты что тут делаешь, почтенный?

— Дык, это… — в таких ситуация самым верным было прикинуться глупее, чем ты есть на самом деле, — ты ж меня отпустить не изволил. Вот, стою: мож, надо чего?

— Ничего не надо, — вальяжно изрёк отец Мареш. — Ступай себе.

Хесселинк вернулся за стойку, а минут через пять инквизитор и постояльцы прошествовали мимо него к выходу из трактира. Первым шел отец Мареш, следом — госпожа, чью фигуру с головы до пят скрывал тёмный плащ. Догадаться о том, что под ним скрывается нечка, не было никакой возможности. Следом за своей хозяйкой шли двое наёмников, с топорами за поясом, дальше — огр в рабском ошейнике, и замыкал шествие мощный северянин, которого, как уже выяснил трактирщик, звали Глидом. Заметив взгляд Хесселинка, Глид подмигнул хозяину трактира, а тот ответил лёгким кивком головы. Контракт с инквизиторами был хорошей новостью и для наёмников, и для трактирщика. Наёмники при действующем контракте бедными не бывают, значит, обязательно оплатят всё, что должны. И времени свободного у них будет поменьше, а значит и меньше шансов, что всё же учинят в трактире какое непотребство. Нет, как не крути, для Хесселинка контракт постояльцев был очень хорошей новостью.

Брат Мареш подметил, что, входя в двери замка, наёмники и огр немного заволновались, а уж порог кабинета Верховного Инквизитора переступали в величайшей робости. Всё правильно: для них это если не в первый раз, то уж точно в большую диковинку. Приёмная же Дочь Императора, напротив, не проявляла никаких эмоций, словно ледяная баба. И это тоже можно было понять: за три с лишним сотни вёсен можно ко всему привыкнуть. Хотя, как можно эти три сотни вёсен прожить, брат Мареш никак не понимал. Знал, что такое возможно, что эльфы, драконы и некоторые другие существа не стареют и не умирают естественной смертью, но понять, как такое возможно ему не удавалось. В представлении простодушного уроженца Лагурии с такой длинной жизни неизбежно сойдёшь с ума. Но вверенная его попечению эльфийка на сумасшедшую никоим образом не походила.

Кроме самого отца Сучапарека в кабинете их ожидали ещё два человека: служка Верховного Инквизитора, юный брат Флахбарт за малым столиком у окна корпел над бумагами, а брат Горак, Инквизитор Меча, спал в углу, сидя на табурете. Сидевший за столом отец Сучапарек прекрасно такое поведение своего подчинённого, но не считал нужным делать замечание, значит, не находил в этом ничего предрассудительного.

Впрочем, сон брата Горака оказался чуток: не успел ещё шедший последним наёмник-северянин прикрыть за собою дверь, как инквизитор уже пробудился и окинул вошедших внимательным взглядом.

— Вот все и в сборе, — произнёс отец Сучапарек, вставая из-за стола. — Брат Флахбарт, бумаги готовы?

— Конечно, отец мой, — поспешно откликнулся юноша.

— Прекрасно. Итак, брат Горак, познакомься с госпожой Инирэль, Приёмной Дочерью Императора.

Эльфийка протянула незнакомому инквизитору правую руку, украшенную стальным перстнем, тот почтительно облобызал знак императорской воли. Наёмники скорчили серьёзные лица, соответствующие важности момента, полуогр смотрел себе под ноги.

— Итак, Истребительница, Орден заключает с тобой официальный контракт, — продолжал Сучапарек. — Блат Флахбарт покажет тебе, где нужно подписать бумаги.

— В чём заключается наша задача? — поинтересовалась эльфийка, не двигаясь с места.

— В Толе завёлся оборотень. Найдите его логово и сообщите его местонахождение брату Гораку.

— Оборотень… — начал, было, северянин, но не успел произнести больше ни слова. Эльфийка стремительно развернулась к наёмнику, её глаза метали гневные молнии.

— Закрой рот, Глид! С отцами-инквизиторами здесь смею говорить только я и никто другой.

Сраженный таким напором, здоровяк даже отступил назад и потупил взор, признавая свою ошибку. Инирэль, как ни в чём не бывало, повернулась обратно к Сучапареку.

— Я прошу простить меня, отец. Мне стыдно, что приходится устраивать выволочку наёмникам в твоём присутствии и в этом святом месте, но они должны знать своё место.

Верховный Инквизитор Толы одобрительно кивнул. Нет, решительно жаль, что эта женщина не была человеком. Конечно, вступать в Орден женщинам не дозволялось, но о таком начальнике над кнехтами можно было только мечтать. Нынешний командир, капитан Кавенс — неплохой вояка, но при Истребительнице достоин, разве что, быть лейтенантом.

Вслух этого он, конечно, сказать не мог, пришлось ограничиться лёгким одобрением, совмещенным со слабо прикрытым намёком:

— Ты верно сказала, каждый должен знать своё место. Это богоугодно. Для того, и существует Вальдский замок, чтобы каждый знал своё место. Каждый.

Инирэль поняла намёк правильно и скромно склонила голову, показывая, что своё место она знает.

— Руководит поисками брат Горак, ты будешь сообщать ему все новости, которые сумеешь узнать. Его приказы обязательны к исполнению. Если он посчитает нужным, чтобы ты и твои бойцы приняли участие в захвате или уничтожении оборотня, то так тому и быть.

— Мы готовы сделать всё, что прикажет Орден, — твёрдо сказала эльфийка, подходя к столику брата Флахбарта. — Во славу Императора!

Юный инквизитор подвинул воительнице свитки, она быстро пробежала глазами текст контракта, затем недоуменно повернулась к отцу Сучапареку.

— Не хватает подписи префекта города.

— Пусть это тебя не беспокоит. Он подпишет бумаги ещё сегодня. А завтра ты сможешь получить на руки свой экземпляр.

— Да, но пока у меня нет бумаги, я не могу говорить, что работаю на Орден. Кто мне поверит?

— Если ты беспокоишься о своём пребывании в городе, то у тебя есть право жить здесь додекаду, а прибыла ты лишь вчера. Если же ты прямо сегодня хочешь поговорить с кем-то именем Ордена, то можешь пригласить с собой на эту беседу отца Мареша. Он по-прежнему будет опекать тебя и твой отряд, и всегда готов засвидетельствовать, что твои старания идут на благо богов и Императора Кайла.

— Склоняю голову перед твоей мудростью и предусмотрительностью, отец Сучапарек, — приняв из руки брата Флахбарта бронзовое стило, эльфийка один за другим подписала все три подвинутых ей свитка. — Я видела немало твоих братьев, но не многие из них были столь точны в делах.

— А вот с твоей стороны не слишком мудро делиться своим мнением на этот счёт с кем бы то ни было, — жестко заметил Верховный Инквизитор Толы. Похвалы и лесть в разумном количестве услаждали его сердце, но нечке никогда не должно быть не дозволено осуждать людей. Пусть даже нечка, вопреки своему происхождению, обладает немалыми достоинствами, а подлежащие осуждению — позор рода людского. Всё равно, между человеком и не человеком лежит пропасть, преодолеть которую возможно лишь чудом: если богам будет угодно даровать нечке человеческое тело. Пока же этого не случилось, тварь должна знать своё место.

— Прости мою несдержанность, отец Сучапарек, — покорно склонила голову Инирэль. — Иногда я забываю, кто я и в каком мире живу.

— Постарайся никогда этого не делать, Инирэль. Такая забывчивость может стоить тебе жизни. Впрочем, мы отвлеклись. Итак, контракт заключен, ты можешь преступить к его выполнению. Как я уже сказал, поисками оборотня руководит отец Горак, все вопросы можешь задавать ему. Ему же будешь докладывать о своих успехах. Отец Мареш, ты так же переходишь в подчинение отца Горака на время поиска этой твари. Твоя задача заключается в том, чтобы оказывать госпоже Инирэль ту помощь, которую она попросит. Если вам всё ясно, то больше я вас не задерживаю. Идите и, не теряя времени, приступайте к поискам.

Обсудить сложившуюся ситуацию решили в комнате, которую трактирщик выделил Глиду, Решу и Барасе, игравшим роль наёмников. Во-первых, в ней было не тесно, во-вторых, трёх кроватей и стольких же табуретов хватало, чтобы все могли рассесться, не мешая друг другу.

Пока воины усаживались поудобнее, эльфийка успела прочитать краткое заклятье, после чего удовлетворенно улыбнулась и заметила:

— По крайней мере, подслушать нас с помощью магии никто не пытается.

— Кроме магии есть ещё длинные уши, — кисло заметил Бараса.

Олх демонстративно вытащил из ножен кинжал с изогнутым лезвием и несколько раз подкинул его в воздух, ловя потом за узорчатую ручку. На воина это особого впечатления не произвело: отрезать длинные уши он был способен и сам. Только вот сначала надо эти уши вовремя заметить.

— Да не мучайся, — хохотнул Реш, — никто нас подслушает. Если, конечно, орать на весь трактир не станем.

— А орать мы не станем, — многозначительно произнёс Олх. — И, давайте-ка без лишних слов перейдем к делу.

— Мы слушаем, — откликнулся Глид. — Ты командир, говори, что теперь делать будем.

— Сначала я хотел бы узнать, что думаете на этот счёт вы.

— Я думаю, хорошо, что с нами нет Теокла, — со свойственной юности дерзостью быстро сказал Реш. — Иначе нам бы пришлось выслушать длиннющую проповедь, суть которой сводится к тому, что мы обязаны помочь этому оборотню.

Северянин неодобрительно покачал головой. Изонистом он не был, но верующих в Изона уважал, а Теоклу относился с большим почтением. Полуогр же никак не высказал своего отношения к словам юноши, лишь переспросил:

— И всё же, как по-твоему нам следует поступить?

— Мы пришли сюда спасать Ская — этим нам и нужно заниматься. А поиск оборотня… Чем-то нужно заняться для отвода глаз.

— Чем? — продолжал допытываться Скаут. — Не забывай, мы должны каждый вечер давать отчёт этому Гораку о том, что мы сделали и что мы намеренны сделать. Он — не дурак, и водить его за нос будет не так-то и просто. Или ты думаешь иначе?

— Нет, — пробормотал юноша. Пылу у него явно поубавилось.

— Тогда я жду твоих предложений. Что мы будем докладывать этому типу завтра?

Реш молчал.

— Так или иначе, что-то делать мы должны, — вступил в разговор Бараса. — Поиски оборотня необходимо вести. Вопрос в том, хотим ли мы найти его на самом деле? Хотим ли мы предупредить его об опасности, или же пусть выкручивается сам, как может?

— А что ты думаешь сам?

Бараса пожал плечами.

— Я шел сюда спасать Ская. Я отлично знаю Толу, здесь полно страждущих и обездоленных. Вполне возможно, завтра кто-то из них попадёт к палачу. Мне очень жаль, но помогать всем подряд я не в состоянии. Я воин, а не паладин из древних легенд. Так что моё мнение — днём мы с Глидом поездим по окрестным деревням и этим ограничимся. Упрекнуть нас инквизиторы за это не смогут.

— Не понял, — признался Глид. — Зачем — по деревням?

— Ну, подумайте сами, откуда в городе оборотень? Естественно, из окрестных лесов, откуда же ещё.

Эльфийка что-то неразборчиво пробормотала себе под нос.

— Льют, — негромко позвал полуогр.

— А, — вскинулась женщина и вдруг неожиданно расхохоталась звонким эльфийским смехом, напоминающим чистый перезвон маленьких серебряных колокольчиков.

— Льют? — недоумённо переспросил Олх.

— Извини… Просто, если бы вы знали, как хорошо снова быть просто Льют, Льют Лунной Тенью, а не Приёмной Дочерью Императора, Истребительницей Инирэль.

— Мне кажется, я тебя отлично понимаю, — широко улыбнулся Скаут, — но всё же тебе придётся побыть Инирэлью ещё какое-то время.

— Я готова, — на лицо Льют словно легла маска, сковавшая его черты холодом и отчуждением. Перед воинами снова была госпожа.

— Не так быстро, дорогая, не так быстро, — полуогр порывисто поднялся с кровати, и полушутливо полусерьезно обхватил супругу за талию. — Пока мы обсуждаем, как быть с оборотнем, можешь побыть Льют, особенно раз тебе это доставляет удовольствие.

Женщина улыбнулась, вновь совершая на глазах сидящих в комнате превращение из одного образа в другой.

— Так что ты хотела сказать?

— Что-то с этим оборотнем не так. Я пока не понимаю, что именно, но что-то не так.

— Да всё так, — убеждённо возразил Бараса. — Того, кого мы ищем, укусили совсем недавно. Возможно, он сам ещё не понимает, что с ним произошло. Умбриэль на ущербе, новолуние через две ночи.

— Через три ночи на четвёртую, — поправил Олх.

— Неважно. Пока Умбриэль не войдёт в силу, он так и ничего не поймёт. И опознать его невозможно, если только он не столкнётся с инквизитором Меча нос к носу, чтобы тот почуял в нём нечку.

— Бараса дело говорит, — поддержал товарища Глид.

— Вот. А где его могли укусить? Естественно, за городской чертой. Но вряд ли появившийся там оборотень не оставил никаких следов. Кто-то должен был его заметить.

— Вот! — Реш в порыве озарения вскочил на ноги. — Вот оно! Кто-то должен был заметить обратившего оборотня.

— Ну…

— А ведь его никто не видел.

— С чего ты это взял?

— Да знаю я этих горожан, — махнул рукой юноша. — Они ж, когда выходят из-за стен, беспомощны, как дети. И всего боятся. Всего. Если бы кто-то из них увидел оборотня, то об этом узнали бы сначала городские стражники, потом — инквизиторы, затем — родственники, и, наконец, все посетители того трактира, который он любит посещать. Да если бы это оказался не оборотень, а просто дикий зверь — всё было бы именно так. А здесь — всё наоборот. Инквизиторы ни о чём не знают, слухов нет. Как-то это неправильно.

— Возможно, оборотень напал на жертву подальше от города. Возможно, он вообще обратил её где-то далеко, а человек потом приехал в Толу. Например, на корабле, — не сдавался Бараса.

— Очень даже вероятно, — согласился полуогр. — Но помотаться по окрестным деревням всё же стоит. Надо договориться с инквизиторами, чтобы выделили три группы сопровождения. Реш поедет на юг, Бараса — на запад, ну, а Глид — на север.

— А почему…

— А потому, что нам с Льют расспрашивать людей не по чину. Мы тут, в трактире посидим, отдохнём. Тем более, вам пока всё равно делать нечего.

— Как это нечего? — возмутился Реш. — Я вчера ночью с тобой ходил на поиски Ская. Сегодня ночью пойду…

— Сегодня ночью никто никуда не пойдёт, так что, отсыпайся впрок, — ухмыльнулся Скаут во весь свой широкий рот. — Бараса, пойдёшь прогуляться, передашь моё решение Теоклу, пусть тоже отдыхает. Завтра в ночь пойдём.

— Но, почему? — Реш буквально захлебнулся от переполнявших его эмоций.

— Потому что я так решил. Теперь, когда у нас с Орденом контракт, торопиться некуда. А вот проверить нас этот Сучапарек вполне способен попытаться. Вчера он этим не озаботился, но, возможно, попробует сегодня. Не дадим же ему усомниться в нашей преданности Императору и Ордену.

Теперь, второе. Бараса, попроси Теокла расспросить об оборотне среди его друзей-изонистов. Кому интересоваться этим, как не им. Но только пусть будут осторожны. Если по городу поползут слухи, власти наверняка заинтересуются их источником. Не хотелось бы, чтобы кто-то вывел их на нас. Да и оборотню эти слухи больше повредят, чем помогут.

Ну, и третье. Скажи Теоклу, что если среди изонистов никто ничего не знает, пусть попробуют-ка поинтересоваться среди городских лекарей. Если было нападение — то были и раны. А если были раны, то, вполне возможно, раненому понадобилась и помощь врача.

Льют с сомнением покачала головой.

— Очень маловероятно. На оборотнях все раны заживают намного быстрее, чем на обычных людях.

— Мы же предполагаем, что оборотень не подозревает о своём обращении. Конечно, шансы на то, что нам повезёт, не слишком велики, но не следует ими пренебрегать. Тем более, что усилий для этого от нас не потребуется: изонисты всё сделают сами.

Так, Льют, а тебе теперь придётся ещё раз сходить в Вальдский замок, сообщить Гораку о нашей идее. Полагаю, она придётся ему по вкусу.

Эльфийка обворожительно улыбнулась.

— Ему по вкусу придётся любое предложение, которое позволит ему подтвердить перед отцом Сучапареком своё деятельное участие в поисках оборотня.

Сон отпустил Нурлакатама, когда день уже клонился к концу. Волшебник понял это по расположению светлых пятен, которые через слюду окошек отбрасывали на стену лучи дневного светила.

Во всём теле уршит ощущал слабость и ломоту. Ночное чародейство потребовало огромного напряжения сил, теперь пришла расплата. Подниматься с ложа не хотелось, но нужно было, по крайней мере, отдать распоряжения слугам. Вздохнув, чародей поднялся с кровати, кое-как натянул простую серую тунику, ополоснул лицо и руки над лоханью и, не обуваясь и не перепоясываясь, вышел из спальни. Каменный пол холодил босые ноги, но сейчас это не раздражало, а, наоборот, слегка бодрило.

В холле на втором этаже хозяина ожидал комнатный раб. Подниматься выше невольникам категорически запрещалось, на это имели права только ученики хозяина. Точнее, после того, как из дальнего похода не вернулся Кебе, единственный ученик — Игор.

— Пусть мне подадут еду и подготовят баню. Я буду в кабинете, — небрежно бросил волшебник, проходя мимо раба.

— С позволения господина, к нему приходил гость.

— Гость? — удивился Нурлакатам. — И кто же?

— Он не назвался. Но сказал, что будет ждать господина в последнюю часть дня в "Чёрном Доме", как обычно.

Внутри у волшебника вдруг похолодело, желудок колыхнулся. Маг судорожно сглотнул. В "Чёрном Доме" ему обычно назначал встречу только один человек: наместник Императора в Толе благородный сет Дентер Гравлен. И неожиданное приглашение ко встрече ничего хорошего не сулило.

— Что-нибудь ещё?

— Он больше ничего не сказал, господин, — пробормотал невольник. По лицу и голосу хозяина невозможно было догадаться, что он гневается, однако раб каким-то шестым чувством понимал, что Нурлакатам в бешенстве.

Но свои чувства маг выпустил наружу лишь когда прошёл в кабинет. Сначала в стену полетела ваза. Глиняные осколки разлетелись по всем углам, но это было только начало. Следом за вазой отправилась массивная бронзовая чернильница, закапав кляксами стену и пол.

Разум мага помутился, его захлёстывали страх и злоба. Волшебник плохо понимал, кто он и где находится. Если бы кто-то из знакомых мог видеть его в эту минуту, то вряд ли бы признал обычно уверенного в себе чародея в беснующемся человеке с налитыми кровью выпученными глазами. И лишь когда чернокнижник в гневе пнул тяжёлое деревянное кресло, острая боль в ноге вернула его к реальности. Тяжело дыша, Нурлакатам медленно опустился на стоящий рядом табурет.

Да, сейчас он был на краю пропасти, но разве обязательно делать последний шаг и лететь вниз? Умный человек умеет выкрутиться из самых сложных ситуаций, а в своём уме Нурлакатам никогда не сомневался. Пока что против него обстоятельства, но не люди. Гравлену он нужен живым и свободным — где ещё благородный сет найдёт готового на любые услуги опытного мага. Инквизиторы ему всецело доверяют. Значит, у него есть время, чтобы завершить опыты и избавиться от маленькой мерзавки. Правда, времени совсем немного, наверное, не больше хексады. Ну, в самом благоприятном случае — додекада. Но ведь этого и немало. За несколько дней работы с кровью оборотня они добились огромного успеха. Осталось сделать последние шаги. Свернуть работу сейчас было бы безумием.

Нурлакатам позвонил в бронзовый колокольчик. Слуга вбежал в кабинет, едва стих звон, словно стоял за дверью (собственно, он там и стоял).

— Позови Игора. Живо. А потом всё здесь убрать! — распорядился маг.

— Слушаю, господин. Ты приказал подать еду и приготовить баню.

— К демонам еду. И баню тоже в Хелль!

Раб покорно кивнул. Сомнений в том, что слова господина следует понимать в переносном смысле, у него не было. К счастью, в данном случае он не ошибался: некромант действительно не планировал открывать портал в нижний мир и кормить его обитателей. По крайней мере, пока не планировал.

Слуга не стал дожидаться, пока волшебник изменит своё решение, и поторопился на поиски ученика. Нурлакатам тяжело опустился в кресло, обхватив голову руками. Вспышка ярости лишила его последних сил. Хотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко, где его не достанут ни интриги Гравлена, ни его власть. Впрочем, чародей отлично понимал, что такого места нет во всей Море. А за её пределами… В то, что мир добр и гостеприимен, он верил первые пять или шесть дождей своей жизни. А потом горький опыт научил его тому, что мир жесток, и чего-то добиться в этой жизни может только тот, кто на жестокость мира отвечает своей жестокостью. За тридцать семь дождей своей жизни (по имперскому счёту — за тридцать одну весну) он сумел добиться многого — стал сильным волшебником, получил особое покровительство Императора, скопил немалые богатства и приобрел определённую власть. Потерять всё это и начать жизнь с начала? Он слишком стар. У него просто не хватит сил, чтобы из ничего вернуть себе прежний статус. А доживать век ничтожным червяком, который способен лишь путаться под чужими ногами и подъедать жалкие крохи… Разве это — жизнь?

Скрипнула дверь. Нурлакатам поднял голову. В кабинет робко вошёл Игор: хландец прекрасно знал, что у учителя тяжелая рука и не горел желанием попадать под гнев чародея.

— Ты всё приготовил для сегодняшних опытов? — ровным голосом поинтересовался уршит.

— Да, учитель. Всё готово, как ты велел.

— Отлично. Через четверть часа я приду в лабораторию проверить твою работу. Сегодня нам предстоит немало потрудиться.

— Мы будем ставить опыты, господин? — удивлению ученика не было предела.

— Разве я утверждал обратное?

— Нет, но инквизитор… Он говорил, что сегодня снова придёт в башню…

— Разумеется, придёт, куда же ещё ему деваться. Поэтому, мы должны взять кровь у нашей гостьи и начать работу до его прихода. Ну, а когда отец Горак почтит это скромное жилище своим появлением, я вместе с ним отправлюсь в большую лабораторию, а ты в малой доведешь опыты до конца. Ты ведь знаешь, что нужно делать, не так ли?

— О да, учитель, я сделаю всё, как ты меня научил.

— Что ж, будет очень хорошо, если ты подкрепишь свои слова делом, — маг решительно поднялся с кресла и резко, с хрустом в теле, распрямился. Не время отдыхать, время действовать.

"Чёрным Домом" называлась харчевня недалеко от порта, в которой собирались проживающие в Толе чернокожие выходцы из южных провинций Империи. Разумеется, младшие граждане, не желавшие иметь со своими соплеменниками-рабами ничего общего, по крайней мере — на глазах у посторонних людей. Таких в городе было немного — около трёх дюжин, в основном — слуги богатых купцов, ведущих торговлю с отдалёнными землями. Содержал харчевню выходец из Кампиры именем Вьен Фаэ, прежде служивший поваром при префекте города. Покровительство высокого имперского чиновника помогло ему получить разрешение на открытие в городе своего дела, хотя поначалу городское братство содержателей харчевен и трактиров было очень недовольно. Но, против воли префекта не попрёшь, поупиравшись, братчики приняли иноземца в свои ряды.

Нурлакатам, обладавший статусом особого покровительства Императора и достигший в магии почётного титула Мастера Слова, обладал в маленькой общине огромным уважением и непререкаемым авторитетом. Другое дело, что пользовался этим чародей крайне редко: его честолюбие простиралось гораздо дальше, чем возможностью властвовать над жалкой кучкой соплеменников.

Тем не менее, когда хозяин "Чёрного Дома" приветствовал гостя низким поклоном, Нурлакатам испытал приятные чувства. Его боятся и уважают, значит, он чего-то стоит.

— Господин, твои друзья ожидают тебя в комнате на втором этаже, — угодливо сообщил Фаэ.

Чародей окинул взглядом общий зал. Он был почти пуст, лишь за дальним столом у окна хлебали наваристый суп четверо немолодых людей в богатых накидках.

— Купцы?

— Торговцы из Унганды, господин. Третий день здесь живут.

Вторым источником дохода Вьена были чернокожие торговцы, разумеется, останавливавшиеся только в этой харчевне. А может — и первым. Простой человек, будь он даже магом, никогда в толк не возьмёт, на чём купец деньги делает.

— Ну, где там мои друзья? Веди, — усмехнулся маг.

Вполне можно было бы посидеть и в общем зале — никто разговор не подслушает. Но Гравлен предпочитал, чтобы его встречи с чародеем видело как можно меньше глаз, и Нурлакатам его понимал: благородный сет очень рисковал, тайком приходя в столь сомнительные заведения.

По скрипучей лестнице они поднялись на второй этаж, разделённый на комнаты для постояльцев.

— Вот здесь, — хозяин харчевни указал на потемнелую от времени дверь.

Громко кашлянув на пороге, маг прошел внутрь. За столом в центре комнаты, боком к двери сидело двое мужчин, разом повернувших голову на кашель и скрип двери. Взгляду Нурлакатама предстали два почти одинаковых чёрных лицах с крупными глазами, вывернутыми наружу толстыми губами и выдающимися вперёд подбородками. Различие в чертах было трудно описать словами, но как-то сразу становилось ясно, что один из сидящих за столом немного старше, а другой, соответственно, чуть младше. Впечатление соответствовало действительности: между появлением на свет братьев Бабагнидо прошло без малого три дождя.

Маг решительно прикрыл за собой дверь и прошел к столу.

— А где господин?

Старший Бабагнидо усмехнулся.

— Думаешь, господин будет тебя здесь ждать? Слишком много о себе думаешь, колдун.

— Да, я думаю. А вы на это не способны, — не остался в долгу чародей.

— Нам за это не платят, — хохотнул младший брат.

— Если вам заплатить, ничего не изменится, — махнул рукой Нурлакатам.

Братья служили личными телохранителями наместника, и хлеб свой ели не зря, но сейчас маг их ничуть не боялся: защитные амулеты должны были обеспечить ему безопасность в первые мгновения после неожиданного нападения, а уничтожить двух человек одним заклятьем чародей умел ещё полдюжины вёсен назад. Конечно, сейчас перед ним сидели не просто люди, а опытные воины, каждый из которых мог голыми руками победить леопарда, но у леопарда только клыки да когти, волшебник же имеет доступ к огромной силе. Гравлен это отлично знал и, реши он уничтожить мага, как опасного свидетеля, наверняка избрал бы другой путь, чем натравливать на него своих телохранителей.

— Садись, — приветливо указал на табуретку старший брат. — Пока поешь, попей. А Тиджан сбегает за хозяином.

Младший брат безмолвно поднялся с табурета и покинул комнату.

Нурлакатам подсел к столу. Потянулся к большой долблёной фляге.

— Пальмовое вино?

Бабагнидо кивнул.

— Будешь?

— Немножко можно.

Он плеснул из фляги в деревянную чашку и с удовольствием выпил. Всё-таки никакое изысканное северное вино не могло сравниться со вкусом напитка далёкой родины.

— Я вот раньше думал, что маги не пьют, — добродушно заметил телохранитель.

— Ага, и не пьют, и кпаку не жуют, и женщин не знают…

— Точно. Думал, они вроде того, не от мира сего. А на тебя поглядишь — человек как человек. Не знал бы, что ты маг — никогда бы не подумал.

Нурлакатам усмехнулся, потянулся к стоящему в центре стола большому деревянному блюду, на котором лежали мелконарезанные кусочки мяса в пряном соусе.

— Я ж тебе говорю — меньше думай. Всё равно у тебя плохо получится. Есть у тебя господин — пусть он и думает. А ты делай то, что он говорит.

— А я и делаю, — хмуро произнёс телохранитель и насуплено замолк. Мага это только порадовало — разговаривать с Бабагнидо ему не хотелось. Если честно, то ему вообще не хотелось ни с кем разговаривать, но наместник — не слуга, его так просто не заткнёшь.

В молчании они просидели довольно долго, пока, наконец, дверь в комнату не отворилась и не вошли двое: Бабагнидо-младший и человек, с головы до пят закутанный в серый плащ местного изготовления.

— Подождите снаружи, — коротко бросил вошедший телохранителям, те безмолвно повиновались. Разумеется, под плащом скрывался их господин, благородный сет Дентер Гравлен, наместник Императора в провинции Тола.

Едва дверь за братьями закрылась, маг низко поклонился аристократу.

— Ты звал меня, господин, и я пришел, как и подобает верному слуге.

— А знаешь ли ты, зачем я тебя позвал? — поинтересовался Гравлен, присаживаясь к столу. Плащ он снимать не стал: сет был человеком, осторожным до подозрительности.

— Полагаю, до господина дошли слухи, что Инквизиции стало известно о том, что в городе прячется оборотень.

— Слухи? — в голосе сета прорывалось с трудом сдерживаемое раздражение. — Нет, Нурлакатам, это не слухи. Вчера об этом мне рассказал префект города. Инквизиторы знали про оборотня с самого начала.

— Господина это беспокоит?

Наместник изумлённо уставился на собеседника. Реакция чародея поставила его в тупик. Гравлен полагал, что маг прейдет в ужас оттого, что в спину им дышат отцы-инквизиторы, но тот встретил новость совершенно бесстрастно.

— Меня? А ты разве не боишься Инквизиции?

Нурлакатам внутренне усмехнулся. Кичащийся своим превосходством морритский аристократ не был ни умнее, ни сообразительнее чернокожего мага. Но он занимал более высокое положение, и Нурлакатам был лишен возможности указать ему его место. Аккуратно говоря. Пока что был лишен такой возможности. А что будет дальше — кто знает? Разве только боги…

— Конечно, я опасаюсь их, господин. Ведь я простой младший гражданин. И хоть я, благодаря твоей великой щедрости и милости, нахожусь под особым покровительством божественного Императора, да продлят боги его дни, но вряд ли это может оградить меня от расправы со стороны Ордена… Если им будет за что меня преследовать.

— Полагаешь, им тебя преследовать не за что? — недобро усмехнулся Гравлен. — Ну-ну… Некромантия, опыты с оборотнями… Всё это как раз по части Ордена Света. И наказывается это костром.

— Господину угодно пугать своего верного слугу?

— Господину угодно, чтобы слуга не забывался, кто он и что грозит ему, если он будет недостаточно умён и осторожен.

— Я всегда помню об опасности, мой господин. И всегда стараюсь быть очень острожным, — на всякий случай Нурлакатам отвесил сету низкий поклон. Морриты очень любили, чтобы перед ними пресмыкались, и маг знал, что благородный сет Дентер Гравлен не составляет исключения из числа своих соплеменников.

— Похвальные слова. Но что-то не видно твоей осторожности на деле.

— Господин просто ещё не знает всех новостей об оборотне. Полагаю, благородный Кермий Мерк счёл эти обстоятельства мелкими и недостойными твоего внимания. А может, их счёл недостойными внимания благородного Кермия отец Сучапарек.

— Говори яснее.

— Мой господин, инквизиторы знают, что в городе скрывается оборотень — это сущая правда. Но правда и то, что они не могут самостоятельно определить, где именно оборотень прячется.

— Что значит — самостоятельно? — удивлённо переспросил наместник.

— Отец Сучапарек обратился за помощью в городское братство Мастеров Слова.

— И?

— Сначала ему пытался помочь архимаг Кожен. Но, волею богов, старик слёг с приступом грудной жабы. После этого отец Сучапарек призвал для определения местоположения оборотня меня.

— Тебя?!

— Именно так, мой господин.

Гравлен поднялся с табуретки, прошелся по комнате из угла в угол. Нурлакатам замер, ожидая, что скажет благородный сет.

— Занятно… Очень занятно, — проронил, наконец, аристократ. — И что дальше?

— Дальше — я в меру своих скромных сил постараюсь выполнить свой долг и помочь отцам-инквизиторам в их благородном деле. Разумеется, так, чтобы при этом не пострадали планы моего господина. Думаю, что если оборотень исчезнет из города накануне того, как мы будем готовы к точному определению его логова, то все останутся довольны.

— И когда же вы будете к этому готовы?

— По моим прикидкам должно пройти не меньше хексады, господин. Сегодня ночью мы с братом Гораком достигнем определённых успехов, но затем мне понадобится день отдыха. Потом два дня работы и снова день отдыха.

— Инквизиторы нетерпеливы.

— Отец Сучапарек знает, что предсказания — не та область магии, в которой я силён. Кроме того, я ведь не архимаг, а простой волшебник. Он бы ни за что не выбрал бы меня для отыскания оборотня, если бы…

— Если бы что?

— Если бы мог найти лучшего, господин. Но в Толе лучше меня этой магией владеет только почтенный Кожен, а он сейчас инквизиторам ничем не поможет.

Наместник снова присел к столу. Долго молчал, обводя стены рассеянным взглядом. Молчал и Нурлакатам.

— А что у тебя с этой тварью? — произнёс, наконец, Гравлен.

— Опыты проходят очень удачно. Я не смел даже и надеяться на такой успех, — горячо заговорил Нурлакатам. На взгляд наместника, излишне горячо. — Ещё несколько дней и секрет эликсира будет в моих руках.

"Врёт!" — окончательно укрепился в мысли благородный сет. — "Небось, ничего у него не получается, и он боится, что придётся избавиться от девчонки, не завершив опытов".

По правде сказать, именно этого он и собирался потребовать от чернокнижника, назначая встречу. Но услышанное позволяло немного скорректировать планы. Если инквизиторы так далеки от цели, то нет смысла спешно избавляться от маленькой нечки. Маленькая-то она маленькая, да обошлась, мерзавка, очень недёшево. Естественно, Гравлену очень хотелось, чтобы Нурлакатам добился от неё максимальной пользы. А какая может быть польза от трупа на дне польдера? Нет уж, раз пока есть возможность продолжать опыты, то их надо продолжать. А для гарантии необходимо завтра потребовать от Верховного Инквизитора подробный отчёт о том, как идёт поиск оборотня. Утаить от наместника Императора хоть малейшую подробность отец Сучапарек не посмеет. Важно лишь правильно ставить вопросы.

— Ты понимаешь, что подвергаешь свою жизнь серьёзному риску?

— Конечно, мой господин. Но ради того, чтобы выполнить твоё приказание, я готов ею рисковать.

— Твоя преданность мне известна, — нарочито небрежно махнул рукой благородный сет. Нурлакатам и вправду был очень полезным слугой, но инородцам следовало всегда знать своё место. Рисковать жизнью ради господина — обязанность слуги. Пусть даже не думает, в этом есть какая-то особая заслуга. — Она не останется без достойного вознаграждения.

Нурлакатам в который раз за беседу низко поклонился.

— Я разрешаю тебе продолжать опыты, но будь настороже. При малейшей опасности избавься от девчонки.

— Конечно, мой господин.

— Послезавтра встречаемся здесь в это же время. Надеюсь, ты порадуешь меня новостями о своих успехах. Мне нужен эликсир.

— Я думаю об этом денно и нощно, мой господин.

— Тогда ступай и работай.

— Конечно, господин.

Поклонившись в последний раз, волшебник покинул комнату. Выйдя наружу, он облегченно вздохнул: гроза прошла стороной. Вдруг навалилась страшная слабость. Пересохло во рту, тело затрясло мелкой дрожью. Кое-как Нурлакатам спустился вниз, к стойке. Вьен удивлённо посмотрел на гостя, но ничего не сказал.

— Налей мне чего-нибудь… Покрепче.

— Морритского или нашего?

— Нашего, — выдохнул маг, тяжело опираясь о стойку. Столько вёсен он упорно заставлял себя во всём подражать морритам, мечтая, как о награде, о статусе старшего гражданина, но сейчас всё это казалось несерьёзным и неважным. Нужно было как-то сбросить напряжение, разведённое водой вино для этого не подходило.

Приняв из рук трактирщика чашку, чародей выпил её содержимое одним глотком. Горло обожгло забытым вкусом бананового пива, крепкого и мягкого одновременно. Здесь, в Толе, ему приходилось пробовать различные сорта фруктового пива, любимого местными пивоварами. Никакого удовольствия маг не испытывал, сироп, он и есть сироп. А вот сваренный по рецептам далёких земель напиток оказался как раз тем, что ему было сейчас нужно.

— Хорошо, — выдохнул Нурлакатам, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло, перед которым отступал озноб. — Сам варил?

— Да откуда ж в этих краях бананы возьмутся? В Кампире варят, сюда привозят.

— Далековато.

— Далековато, а что делать-то? Настоящую южную кухню на местных продуктах никак не создать.

— И сколько ж такое пиво у тебя стоит?

— Марет за кувшин. Лишнего не беру.

Маг вытер вспотевший лоб. Всё же крепковато пиво, пробрало с непривычки. Зато сразу успокоился.

— Я к тебе завтра утром слугу пришлю. Продашь мне пару кувшинов!

— С огромным удовольствием.

Нурлакатам усмехнулся и вышел из харчевни. Несмотря ни на что, сегодня был удачный день. Пока что у него всё получалось именно так, как нужно. Главное, чтобы удача не покинула его на этом месте, а продолжала бы сопутствовать ему и дальше.

Никогда Ланте не приходилось за столь короткий промежуток времени переживать столь сильную радость и столь же сильное разочарование. Первое чувство захлестнуло её, когда впереди и чуть справа показался силуэт дракона, а второе переполнило, когда спустя буквально пару минут она разглядела, что перед ней Скай Синий. Фиолетовая драконесса предпочла бы увидеть на его месте любого другого сородича, но судьбе было угодно, чтобы встречным оказался именно диктатор.

Нужно было принимать решение и делать это быстро. Выбор у Ланты был невелик. Либо продолжить полёт в поисках другого союзника, либо попытаться уговорить Ская. Драконесса недовольно фыркнула. И то и другое было из категории "оба хуже", но сейчас не было времени философствовать: от того, как скоро она найдёт себе помощника, зависели четыре жизни.

Расправив крылья, Ланта спланировала в сторону ущелья: она решила всё же попытаться убедить Ская. Тем более, заметив спешащую фиолетовую, синий и сам изменил курс в её сторону.

— Скай! Мне нужна твоя помощь! — прокричала драконесса, когда они оказались рядом, и устремилась к земле. Синий заложил крутой вираж и последовал за нею. Он понимал, что произошло что-то серьёзное, а разговаривать на лету было бы слишком уж неудобно.

Но едва когти диктатора коснулись земли, как он тут же нетерпеливо спросил:

— Что произошло?

— Беда, Скай! На озере оторвало льдину с рыбаками, её уносит от берега. Если им не помочь, то они погибнут.

— Конечно, это люди, — с усмешкой произнёс дракон. — Кто же ещё настолько жаден, чтобы рыбачить со льда столь поздней весной, пусть и в горах.

— Да, это люди, — угрюмо подтвердила Ланта.

— Ну, а нам-то, Крылатым, какое дело до людей?

— Разве люди не имеют права на жизнь?

— А разве они это право не использовали? Может, их кто-то загнал на эту льдину насильно? Или они погибали от голода, и ловля рыбы была для них единственным способом выжить?

— Ты не знаешь… — начала было Ланта, но диктатор перебил:

— Я отлично знаю. По берегам озера живут лесорубы и скотоводы и они отнюдь не голодают. Они рубят вековой лес, который им совершенно не нужен, но сплавщики гонят брёвна вниз по реке, чтобы где-то далеко, может быть в целом дне полёта отсюда, какой-нибудь богач выстроил себе новый дом, хотя отлично мог прожить бы и в старом. Жадные паразиты, которые травят всё вокруг себя — вот что такое люди. И ты хочешь, чтобы я им помогал?

— О боги, — простонала Ланта.

— Боги — жалкая сказка для слабых духом, — парировал Скай. — Их нет и никогда не было. А если они были, то, я не представляю той казни, которая была бы достойна их жестокости.

Как ни странно, но именно эта фраза подсказала фиолетовой нужные слова. Упёртость диктатора могла сыграть в её пользу, надо было лишь правильно переключить его внимание.

— Скай, я не сказало тебе сразу, но среди попавших на льдину двое детей. Неужели ты позволишь им погибнуть?

Возмущённый диктатор выгнул шею.

— Никто! Никогда! Не посмеет сказать, что дракон Скай Синий бросил в беде детей!

Это было правдой. Ненависть и презрение к людям, безразличие к другим человекоподобным народам Вейтары каким-то причудливым образом переплетались в характере диктатора с нежной любовью к детям. Искать этому какое-либо разумное объяснение было бессмысленно. Равно как было бессмысленно проверять эту любовь хоть какой-то логикой, например, пытаться ответить на вопрос, до какого момента Скай считал человека достойным добра и ласки детёнышем, и с какого — заслуживающим лишь холодной злости взрослым человеком. Синий дракон каждый раз решал этот вопрос для себя заново, на основании каких-то одному ему известных признаков. А может, и просто лишь руководствуясь симпатией или антипатией. Другие драконы понять своего вожака в этом вопросе отчаялись давно. Зато они научились принимать его таким, каков он есть, и иногда это приносило плоды, как, например, сейчас.

— Показывай дорогу, не медли! — проревел Скай.

Ланта прыгнула вверх и, тяжело размахивая фиолетовыми крыльями, устремилась к облакам. Следом за ней набирал высоту Скай. Самым трудным для тяжелых драконов было взлететь, потом, когда скорость и высота набраны, крылья держат в воздухе сами собой… Конечно, не на пятом часу непрерывного полёта.

Но сейчас Крылатые были полны сил, к тому же, их подгоняло понимание того, что помощь должна быть максимально скорой: хрупкая весенняя льдина могла в любой момент расколоться и тогда спасать людей станет уже поздно: в холодной воде им не продержаться и нескольких минут. Или сразу утонут, или сначала замёрзнут, а потом всё равно утонут.

К счастью, лететь было недалеко: перелетев через хребет, драконы спланировали в котловину и уже через пару минут вывалились из пелены облаков прямо над водой гладью. В следующее мгновение, не сговариваясь, и Скай и Ланта слегка набрали высоту, чтобы облачная дымка скрыла их тела от наблюдателей снизу. Драконы понимали, что будет лучше, если люди не увидят своих спасителей до самого последнего момента. Правда, и им теперь было гораздо труднее искать попавших в беду, но, к счастью, течение и ветер не успели отнести льдину слишком далеко от того места, где её заметила драконесса.

— Вон они! — прокричала сквозь шум бьющего в морду встречного ветра Ланта.

— Вижу! — откликнулся Скай. Острое зрение позволяло дракону разглядеть и белую льдину на серо-синей водной глади, и тёмные фигурки жмущихся на ней людей. Вот только понять, кто из закутанных в тёплую толстую одежду рыбаков был ребёнком, а кто — взрослым, издалека было невозможно.

— Я хватаю двоих, ты — двоих оставшихся! — прокричала драконесса.

— Хорошо!

Заложить ещё один круг, чтобы лучше рассмотреть происходящее на льдине, было слишком рискованно. Люди в любой момент могли заметить в облаках прилетевших драконов, и тогда… Тогда они просто сойдут с ума от страха. Могут и в воду кинутся, лишь бы не быть съеденными драконами. Какая чушь. Подумали бы хоть, какое удовольствие жрать здесь сырого живого человека, закутанного в вонючие тряпки, если в горах вольный дракон мог в любой момент легко и просто приготовить себе барашка или козу. Этих животных стая начала разводить в горах вскоре после Катастрофы, чтобы быть независимой от непредсказуемых результатов охоты.

Отвлечься на более основательное размышление о людской глупости у диктатора не было времени. Драконы были уже совсем рядом со льдиной и теперь всё зависело от быстроты и точности. До второго захода на цель спасаемые могли и не дожить.

Два огромных тела вдруг вырвались из низких серых туч и с быстротой стрелы пронеслись над поверхностью озера. На полной скорости каждый из драконов успел схватить в передние лапы по человеку, так что люди даже не успели толком понять, что произошло, прежде чем оказались в объятиях. Не обращая внимание на трепыхания и отчаянные вопли спасённых, Скай и Ланта спешили к ближайшему берегу. Диктатор лишь убедился, что руки людей плотно прижаты к туловищу. Предосторожность не лишняя: среди четырёх людей наверняка должен найтись «герой» в чьей дурной голове способна родиться мысль о "сопротивлении чудовищу". Серьезного оружия при рыбаках Скай не видел, да его и быть не могло, но и получить кинжал под коготь — мало не покажется.

К счастью, все спасаемые были схвачены надёжно и до берега драконы долетели без всяких сложностей. Приземлившись на задние лапы, Ланта аккуратно поставила спасённых на землю. Следом на грязно серый снег грузно плюхнулся Скай: диктатор привык приземляться на все четыре лапы.

Несколько мгновений драконы и люди, спасители и спасённые, стояли друг напротив друга. Скай Синий недоумённо рассматривал тех, кого они с Лантой вытащили из лап смерти. Лица рыбаков казались бледными до зелени, в расширенных зрачках плескался ужас. До густого ельника, который мог бы послужить им убежищем от Крылатых, нужно было пробежать не больше трёх десятков шагов, но сил на это у людей не было. Даже стояли они с трудом, казалось, порывы ветра качают их, словно заросли тростника.

Все четверо рыбаков, несомненно, были взрослыми. На мгновение сердце Ская пронзила боль: неужели они опоздали и дети погибли. Но тут же диктатор вспомнил, что с самого начала фиолетовая говорила о четырёх людях. Так грубо ошибиться драконесса ни при каких условиях не могла.

— Где же дети? — Скай повернул голову к Ланте.

— Их нет и не было. Я их придумала, — спокойно ответила та.

— Ты меня обманула! — взревел диктатор.

— И что теперь? Ты убьёшь тех, кого спас?

Разумеется, так поступить Скай не мог. Он был воином, а не палачом. Врагов диктатор убивал без малейшей жалости, без неё же записывал во враги, но сейчас боем и не пахло. Перед ним стояли четыре скованных страхом жалких человечишки, мараться о которых было бы просто позорно.

— Я не питаюсь падалью! — проревел Скай.

Он демонстративно повернулся к спасённым хвостом, тяжело прыгнул вверх и через три взмаха мощных синих крыльев исчез в закрывающей небо облачной пелене. Следом взлетела и Ланта. Спасённые люди могли позаботиться о себе сами, да и особого доверия к незнакомцам фиолетовая не испытывала.

Неудачливые рыбаки изумлённо глядели вслед своим неожиданным спасителям. Двое без сил опустились прямо в оплывающие сугробы: дрожащие ноги не держали. Третий недовольно повёл носом.

— Гричтинг! Да ты никак обделался?

Тот только рукой вяло махнул.

— Да я думал, что всё, сдохну от страха. А обделался — ерунда. Отмоюсь.

— Точно, — поддержал один из лежащих. — Я тоже думал, что прямо так и помру, сердце не выдержит. Милостив Аэлис…

— Ну, да, — хмыкнул старший. — Дождёшься от Аэлиса милости, открывай мешок шире. Драконов благодарить надобно. Вишь ты, хоть и твари, а тоже с жалостью и с состраданием.

— Поблагодаришь их, — гнусаво включился в разговор последний рыбак. — Господин барон живо к ногтю — чтобы лишнего не болтал. А то и сами отцы инквизиторы припожалуют.

— Так то оно так, да только бы если не драконы — утопли бы в озере, ясновидца не спрашивай. Жизнь, выходит дело, мы им обязаны. А господину барону мы только подать платим, а что с него в замен? Охраняет земли? От кого охраняет-то? Я уж седьмой десяток разменял, а врагов в этих краях не видел. Мирно живём в горах. Спокойно. А подать — всё одно плати… Вот и выходит, парень, что порой рядом с драконом оказаться лучше чем рядом с бароном.

Погода, в отличие от вчерашнего дня, наступила паршивенькая: похолодало, небо затянули тёмные свинцовые тучи, из которых временами накрапывал мелкий противный дождик. То и дело по двору пробегали порывы ветра. Тем не менее, как и накануне, юные гладиаторы тренировались одетыми лишь в набедренные повязки.

— А как же плащи? — зябко потирая плечи, поинтересовался Серёжка у оказавшегося рядом Ринка, не особо надеясь на ответ. Но подросток, как ни в чём не бывало, объяснил новичку правила:

— Плащи можно было надевать только до ладиля.

Этого слова Серёжка отродясь не слышал, но как-то сразу догадался, что речь идёт об одном из местных месяцев. А Ринк продолжал:

— Теперь ими можно только накрываться, когда спишь. И так будет до юларуама. Это чтобы мы закалялись.

— А тут вообще как погодка? — получив первый ответ, Серёжка решил в полной мере проявить любопытство. Во-первых, просто интересно, а, во-вторых, может, получится узнать что-нибудь полезное.

— По-разному, — уклончиво ответил Ринк. — Вообще-то тепло, но часто пасмурно и дожди идут. А уж если задует северный ветер…

Серёжка непроизвольно поёжился. Закалку он считал делом хорошим, но мёрзнуть не любил. "Южный человек", — подсмеивался над ним отец, — "вот пойдёшь в Армию служить, там тебя живо отучат холода бояться". Отец служил Саратове, на Волге. Серёжка смотрел по карте: город вроде южный, должно быть тепло. Но отец рассказывал, что погода там не очень приятная: летом жарко до плюс сорока, а зимой — холодно до тех же сорока, только уже минус. Да ещё сильный пронизывающий ветер с левого берега Волги. Бр-р-р…

Дальше ни поговорить, ни подумать времени не осталось. Вернулись посланные Веном за оружием Тино, Биньниг и Морон, притащив целую охапку деревянных мечей и сплетённых из гибких веток щитов. Разобрав вооружение, мальчишки принялись, по командам доктора, оттачивать на чучелах своё мастерство. Очень быстро Серёжка согрелся. А ещё через некоторое время здорово взмок, причём вовсе не от дождя. Наставник задал ребятам такой темп, что они работали на пределе возможного. Мальчишка подметил, что трудно не только ему одному: и у остальных «синих» спины лоснились от пота. При этом плётку, торчащую из-за голенища сапога, Вен не пустил в ход ни разу: подростки работали не столько за страх, сколько за совесть. За совесть старался и Серёжка. С одной стороны, было желание доказать Лаусу, что худшим в группе он не станет. Ни сейчас, ни потом. С другой, в этом мире умение сражаться на мечах приносило своему обладателю большую пользу и было просто глупым упускать возможность им овладеть, пусть хоть и немного.

Когда доктор скомандовал перерыв, мальчишка чувствовал себя смертельно усталым, словно отпахал две тренировки по самбо подряд. И снова Серёжка убедился, что и остальным было не легче: ребята сразу валились на землю прямо у шестов с чучелами, чтобы не упустить ни одного драгоценного мгновения отдыха. Рядом плюхнулся рыжий Кау, сопящий, словно паровоз. Серёжка ехидно улыбнулся и поинтересовался:

— Что, уже выдохся?

— Заткнись, сопля, — бросил через плечо юный гладиатор, но получилось неубедительно: слишком уж заметно было загнанное дыхание.

— Да мне-то всё равно, — успокоил его мальчишка. — Просто, Лаус убеждал, что я обязательно сдохну первым.

Кау обернулся через плечо.

— И сдохнешь.

— Только после вас.

— Посмотрим.

— Посмотрим.

Подросток замолчал, словно не желая тратить силы на бессмысленный спор. Молчал и Серёжка: а чего говорить?

Перерыв оказался до обидного коротким. Не успели ребята толком прийти в себя, как Вен снова заставил их упражняться. Только теперь он поделил учеников на пары, и приходилось не только бить самому, но и всё время работать щитом, отражая удары партнёра. Разницу Серёжка ощутил почти сразу: если раньше левая рука, в которой он держал щит, устала не очень сильно, то теперь она ослабела почти сразу. К тому же Биньниг, снова оказавшийся его напарником, сил не жалел и лупил деревянным мечом по Серёжкиному щиту со всего маху. Даже попадая на щит, удары чувствительно отбивали руку. О том, насколько больно будет пропустить хотя бы один, догадаться было совсем не сложно. Хорошо хоть, это был всё же не полноценный спарринг, в котором каждое движение противника надо угадать, а отработка определённых приёмов, когда заранее известно, что именно сделает в следующее мгновение твой партнёр. К тому же Вен то и дело заставлял ребят менять комбинации ударов и защит. Пока он показывал новое упражнение — можно было отдыхать и набираться сил. В общем, Серёжка как-то умудрялся держаться, хотя и чувствовал, что выматывается до предела. Но, худо-бедно мальчишка дотянул до второго перерыва, после которого начались свободные учебные бои.

Точнее, такие бои начались для всех пар, кроме одной: разумеется, Биньнига и Серёжки.

— А вы, ребята, поучитесь-ка немного хитрости. Так, встали. Отлично. Шустрёнок, обозначь рубящий удар сверху. Медленно. Биньниг, что ты делаешь?

— Подставлю щит, господин доктор.

— А если против тебя не Шустрёнок, а кто-то большой и сильный?

— Ухожу в сторону, господин доктор. Лучше — влево, тогда передо мной будет открытый бок противника, — отрапортовал подросток.

— Неплохо. Теперь ты обозначь удар. Шустрёнок, что ты делаешь?

— То же самое, господин доктор.

"А что тут ещё можно сделать?" — подумал мальчишка.

— Ясно. А теперь смотрите, что нужно. Когда ваш противник только начинает удар — покажите ему, что будете парировать этот удар щитом. Если он сильнее вас, то, увидев это, он постарается вложить в удар всю силу. Не разобьет щит, так отобьёт руку. Но в тот момент, когда его оружие почти касается щита, вы разворачиваете его в сторону, вот так.

Вен руками развернул Серёжкин щит ребром к Биньнигу.

— Понятно?

— Конечно, господин доктор.

Как же Серёжка сам не догадался, ведь в самбо тот же принцип использовался постоянно.

— Меч провалится вперёд и сам противник вместе с ним.

— Верно, Шустрёнок. Но учти, что ты должен успеть и сам отпрянуть в сторону, иначе меч провалится на твоё плечо, и на этом твоя карьера гладиатора окончится. Поняли?

— Да, господин доктор, — в один голос ответили ребята.

— Отлично. Отрабатывайте приём. Дюжину раз бьёт один, потом дюжину раз другой. Потом снова меняетесь, — дал задание Вен и пошел дальше по двору — следить за другими подопечными.

Первым бил Биньниг. Серёжка сразу подумал, что парень устроит ему какую-нибудь каверзу, вроде той, что накануне, но на этот раз, похоже, камня за пазухой подросток не держал. Хоть и бил он снова во всю силу, но Серёжка успевал повернуть щит и подросток, как и положено, проваливался вперёд, вызывая острое желание ударить в незащищённую спину. Хотя бы плашмя. Желание это мальчишка в себе давил: всем известно в спину бьют только подлецы и трусы.

Один раз Серёжка замешкался, опоздал повернуть щит, и удар пришёлся не вскользь, а почти непогашенный. Плетёнка, естественно, выдержала, но тупой удар по левому предплечью получился очень чувствительным. К тому же силы скомпенсировать удар в мальчишкиной руке не хватило, щит отбросило к лицу, и кромкой чувствительно врезало "по чайнику".

— Больно? — поинтересовался напарник с самым невинным видом. Не поймёшь: то ли сочувствовал, то ли издевался.

— Потерплю, — сквозь зубы буркнул Серёжка. Три оставшихся удара он, не смотря на ноющую боль в предплечье, сумел отразить как нужно, а затем наступила его очередь атаковать. Удары у мальчишки получались, конечно, послабее, чем у Биньнига, но Серёжка старался изо всех сил, и без дураков проваливался вперёд, когда подросток ловко проворачивал щит. Но едва мальчик успел нанести четвёртый удар, как услышал справа громкий вскрик. Непроизвольно Серёжка опустил меч и повернулся на голос. Рыжий Кау слизывал кровь с костяшек пальцев правой руки.

Остановился не только Серёжка, но все остальные "синие".

— Ур-род, — расталкивая подростков, к Кау пробирался наставник. — Я сколько тебе говорил не парировать удары клинком.

— Простите, господин доктор, — пробормотал ученик, опуская окровавленную ладонь.

— Осёл, ты не о моём прощении думай! Если бы у него в руках был настоящий меч, а не эта деревяшка, ты был бы уже калекой. Кому ты нужен без пальцев, балбес?

От избытка чувств Вен врезал рыжему по затылку, а тот покорно стоял с убитым видом.

"Да кто ж так учит!" — мысленно возмутился про себя Серёжка. После вчерашних занятий он решил, что «доктор» — человек не злой и искренне желающий научить мальчишек искусству боя как можно лучше. Вот и сейчас, наверное, Вен имел полное право втянуть Кау раз-другой плетью, но ограничился только "усиленным подзатыльником". Но кто ему сказал, что подзатыльники и крики — лучший способ вложить в ребят знания? "К Виорелу Петревичу бы его на месяц в помощники", — подумал мальчишка и горько вздохнул: дядю Виорела убили в том же бою, что и Серёжкиного отца. Многих тогда убили, но в тот день ОПОН в Днестровск так и не вошел…

— Армеец, перевяжи ему руку, — скомандовал Вен.

— Не надо, — виновато протянул Кау.

— Заткни пасть. Не умеешь работать мечом — сиди и смотри, как это делают другие, — жестко оборвал его доктор.

Напарник рыжего, смуглый парнишка с коротко подстриженными волосами, побежал в казарму за тряпкой для перевязки.

— Почему он — Армеец? — спросил у Биньнига Серёжка, несколько обрадованный тем, что не по имени, а по прозвищу среди синих зовут не только одного его.

— Его отец был копейщиком в армии Императора, в ауксилиях, конечно.

— В ком?

Подросток усмехнулся над непонятливым малышом и пояснил:

— Во вспомогательных войсках. В легионеры только старших граждан берут, а в ауксилии — кого угодно. Дослужился до командира дюжины, а потом его убили. Родственников у Нилька не было, сначала он жил при отряде, в котором служил его отец, а когда подрос — сослуживцы отца продали его сюда, в школу, — охотно пояснил подросток.

— Ни фига ж себе, — пробормотал Серёжка.

Нет, всё-таки этот мир был какой-то ненормальный, недоступный его понимаю. Если бы мальчишку прогнали сразу — это ещё можно было как-то понять. Но сначала заботиться о сыне своего боевого товарища, а потом продать его в рабство? Это уже был совершенно нечеловеческий поступок, невозможный на Земле. Наверное, до такого бы даже фашисты не додумались бы. А здесь подобное было в порядке вещей: Биньниг рассказал историю Армейца совершенно спокойно, словно говорил про то, как ходил купаться на речку.

Кау перевязали ободранную кисть, и он присел рядом с таким видом, что вот-вот расплачется. Конечно, от обиды, а не от боли. Занятия продолжились. Лучшему фехтовальщику группы, а им, к удивлению Серёжки, оказался Ринк, пришлось сражаться сразу с двумя соперниками: Тино и Армейцем, что получалось у него довольно неплохо. Остальные занимались прежними парами, Биньнигу и Серёжке пришлось снова отрабатывать всё тот же хитрый приём.

Непонятно почему, но после непредвиденной паузы мальчишке стало как-то легче. И щит уже не казался таким тяжёлым, и рука не так сильно уставала, и среагировать на удар партнёра он успевал своевременно. Вен, успевавший следить за всеми, словно имел на затылке вторую пару глаз (интересно, как он при этом накануне умудрился не заметить сыпавшиеся на Серёжку неприятности), похвалил обоих. Но, когда доктор разрешил им провести свободный бой, всё сразу стало плохо. Более опытный и сильный Биньниг буквально смял сопротивление Серёжки. Мальчишка не успел понять, что происходит, как уже лежал на земле, инстинктивно схватившись левой рукой за правое плечо, по которому пришелся сильный удар деревянного меча.

Было очень больно, до слёз. И до слёз обидно: ещё ни разу он не проигрывал так безоговорочно, не оказывался такой беспомощной жертвой. Даже в схватках с Аршем он, по крайней мере, сопротивлялся. А тут…

Моментально оказавшийся рядом Вен больно дёрнул Биньнига за ухо.

— Что делаешь, мерзавец!!

Подросток с шипением выпустил воздух через стиснутые зубы.

— Господин доктор, я ж не знал, что он такой слабак.

Наставник отпустил ухо и тут же крепко врезал парню по шее.

— На занятиях калечить друг друга не сметь! Вы — гладиаторы. Вы должны сдохнуть на арене, чтобы благородные господа насладились видом ваших мук и заплатили за это хорошие деньги. Повторять не стану. Если кто-то умышленно нанесёт слишком сильный удар во время тренировки — вперёд, во Двор Боли. Есть желающие попробовать розги Аскера?

Ребята молчали — желающих не было. Взгляд наставника переместился на Серёжку.

— Чего лежишь, как шлюха портовая? Вставай.

Кто-то из подростков противно улыбнулся. Мальчишка вскочил, как ошпаренный. Ещё не хватало, чтобы его так сравнивали.

— Рука цела? Подними!

Рука болела, но двигалась без проблем. Значит, перелома не было.

— Садись к рыжему бездельнику, — недовольно процедил Вен. — И в следующий раз шевелись быстрее. На арене тебя щадить никто не станет. Хочешь остаться живым — учись убивать!

Огорчённый донельзя Серёжка присел рядом с Кау. Тот через плечо косо глянул на мальчишку, но ничего не сказал.

— Ты извини, — негромко сказал Серёжка.

Подросток от удивления буквально подсачил на месте. Развернулся, уставился на мальчишку круглыми глазами.

— За что?

— Ну, вроде как получилось, что я тебе беду накликал…

Серёжка неуверенно кивнул на забинтованную кисть.

— Ты что, жрец и умеешь проклятья навешивать?

— Да нет, я просто…

Рыжий выдохнул с явным облегчением.

— Просто — не считается. Собака лает — ветер пугает.

— Носит, — машинально поправил мальчишка.

— Что? — не понял гладиатор.

— Собака лает — ветер носит, — пояснил Серёжка.

— У нас говорят: "пугает", — пожал плечами Кау. — Одна капуста.

"Малина", — чуть было не сказал мальчишка, но промолчал. Другая страна, свои поговорки. А гладиатор после короткой паузы посоветовал:

— Слышь, Шустрик, тебе сегодня утром сказали — просись к другим.

— Не хочу просится, — буркнул Серёжка.

— Не хотел — вот и получил.

— Всё равно не хочу, — в том, что Биньниг бил намеренно, сомнений и раньше почти не было, но как-то не хотелось верить, что сейчас он снова оказался один против всех.

— Значит — ещё получишь…

Мальчишка хмыкнул и демонстративно отвернулся, принялся с показным вниманием смотреть на тренировку. Биньнигу в напарники достался Армеец и теперь ловкому, но хиловатому парнишке приходилось туго: сын солдата не щадил напарника.

— Прибавили, прибавили, — командовал Вен. — Последнюю схватку в темпе — и заканчиваем.

— Эй, Вен, давай ребят, — донеслось от ворот.

Во двор вошел невысокий лысый мужчина в кожаном фартуке поверх грубой рубахи.

— Чего кривишься, ваша очередь сегодня, — продолжал незнакомец.

— Бери этих бездельников, Леендерс — доктор кивнул на Кау и Серёжку. — Всё одно тренироваться не могут — подбитые.

— А работать смогут? — недоверчиво переспросил Леендерс.

— Куда ж они денутся? — усмехнулся наставник. — А будут плохо работать — тащи их сразу к Аскеру. Заслужили полдюжины плетей, честное слово.

Серёжка поёжился. Не то, чтобы он так уж сильно боялся, но встречаться с этим Аскером и смотреть, как выглядит Двор Боли, мальчишке совсем не хотелось. Это не означало, что он утратил любопытство, просто, наверняка здесь и помимо Двора Боли есть на что посмотреть.

Выведя ребят со двора, Леендерс повёл их в дальний конец проулка, к распахнутым настежь последним воротцам в левой стене. Серёжка шагнул внутрь, во дворик, и замер, поражённый увиденным зрелищем. Прямо напротив ворот, у дальней стены двора, вытянув шею, лежал дракон. Самый настоящий дракон, покрытый крупной тёмно-синей чешуёй. С белым острым рогом посредине морды, от которого к затылку шла дорожка небольших, но острых шипов, на шее переходящая в цепочку гребешков. С огромными острыми ушами, напоминающими ухо Наромарта, если его только увеличить в несколько раз и обтянуть чешуёй. На мощных передних лапах было видно только по три пальца, зато каждый из них кончался толстым и острым когтем, наверное, втрое длиннее кухонного ножа. А ещё на лапах мальчишка заметил широкие металлические оковы: дракон тоже был пленником.

Из оцепенения Серёжку вывел толчок в шею: это Леендерс напомнил о своём существовании.

— Чего застыл, как голем? Работать давай, дохляк.

Мальчишка из-под чёлки наградил новоявленного надсмотрщика испепеляющим взглядом, но тот не обратил на это никакого внимания. Скорее всего, просто не заметил. Он распоряжался.

— Свободные клетки вычистить. В поилки залить воды. Потом собрать драконье дерьмо. Не бойтесь, он детей никогда не обидит, на заботе о малышах он свихнулся.

Леендерс громко расхохотался, тряся брюхом. "Вот гад!" — подумалось Серёжке. На мгновение он даже прикинул, не воткнуть ли в это брюхо лежащие совсем рядом вилы, но от этой идеи отказался. Дракону не поможешь, сам погибнешь, да и этот весельчак явно был не главным в гладиаторской школе. И не худшим. И, вместо того, чтобы броситься к вилам, мальчишка невинным голосом поинтересовался:

— Дракону тоже воды?

Леендерс перестал смеяться.

— Дурак! Делать как я говорю. Дракона не поить — приказ господина ланисты! Это ему в наказание.

Вот оно что. Значит, дракон лежит тут, мучаясь от жажды. Конечно, сегодня весь день то и дело моросит дождик, но что такое капли дождя для такой громадной туши?

— Хватит болтать! За работу! — скомандовал надсмотрщик.

Серёжка ещё раз осмотрел двор. Теперь, когда дракон уже не занимал всё его внимания, мальчишка понял, что и без него тут немало интересного. Двор казался больше чем тот, где жили ученики гладиаторов: по периметру почти не было построек. Только у ворот стояла небольшая хижина, да к боковым стенам прилепились четыре здоровенные клетки: по две с каждой стороны. Можно сказать и по одной, но разделённой пополам толстой каменной стеной. Правда, в стене был проход, позволявший обитателям клетки переходить из одной половины в другую, но сейчас его полностью перегораживал деревянный щит, сколоченный из крепких ошкуренных брёвнышек. В клетке справа бесновался скорпион-переросток. Слева уныло сидело в углу странное создание, очень похожее на обыкновенного бурого медведя, на плечах которого по какому-то недоразумению выросла громадная совиная голова.

— У медведя ты чистишь клетку, я таскаю воду. У скорпиона — наоборот, — полувопросительно-полуутверждающе сказал Кау. Серёжка согласно кивнул. Всё равно, на двоих у ребят был один комплект инструментов, так что работу так или иначе надо было делить. Может, таскать воду было и легче, чем чистить клетку, но только не Серёжке. И здоровому ему было бы непросто управиться с большой деревянной бадьёй, стоявшей около колодца, а уж с больной правой рукой — и вовсе проблема. А клетки чистить мальчишке было не впервой: дома в сараюшке у Яшкиных жили кролики, и с раннего детства уход за ними был Серёжкиной обязанностью. Конечно, кролику и за неделю не нагадить столько, сколько медведю за день, но в остальном — всё то же самое… А Радик Епуряну голубей держал, они с Тошкой иногда помогали другу голубятню чистить. Эх, где теперь Радькины голуби…

Начали с медведя. Тот совсем не обращал внимания на то, что за каменной стеной копошится мальчишка. В зоопарке, Серёжка помнил, звери как-то реагировали на то, что рядом с клетками ходят люди. Рычали там, лапы пытались через прутья просунуть… А тут — ноль внимания, кило презрения. Работая вилами и метлой, мальчишка продолжал осматривать двор. Самым удивительным, пожалуй, были каменные статуи установленные у стены метрах в десяти по обе стороны у дракона. Кому и зачем понадобилось украшать двор таким странным способом, было совершенно непонятно. Да и статуи, честно сказать на украшение не особо тянули. Грубая работа, лица такие, что во сне приснятся — лопатой не отмахаешься. Конечно, в старое время были другие понятия о красоте. Как-то Клавдия Васильевна пол-урока рассказывала ребятам про статую какой-то там Венеры. Послушать, так красивее той Венеры ничего на свете не было. А потом Серёжка посмотрел на фотографию в учебнике — Венера-то вся оказалась обломана. Рук нет, ног нет, головы тоже нет. Осталось одно туловище. И чего в этом, спрашивается, красивого?

А больше во дворе ничего и не было, если не считать большой кучи песка в углу рядом с клеткой медведя. Куча как куча, из неё торчали рукоятки пары лопат, да стояла рядом небольшая тачка. Ничего интересного, всё как на Земле.

Работа спорилась. Тем временем быстро притащивший две бадейки Кау откровенно бездельничал. Леендерс ему не мешал, видимо, находил это справедливым: свою работу он переложил на мальчишек, с какой стати его должно было возмущать, что старший из ребят скинул большую часть труда на младшего?

Закончив уборку, Серёжка подкатил тачку с медвежьим навозом к стоящей у ворот телеге, в которую и перекинул вилами дерьмо. Понятное дело, удобрение. Ещё, наверное, за хорошие деньги продают. Леендерс тщательно запер дверь клетки, после чего не без усилия вытащил заслонку. Медведь одарил людей сонным взглядом совиных глаз, ухукнул и заковылял к поилке.

— Забавный, — прошептал Серёжка.

Подросток фыркнул.

— А вы чего глаза пялите? Работайте, работайте! — прикрикнул Леендерс.

В скорпионьей клетке грязи оказалось слегка поменьше. Зато присутствие рядом людей гигантского насекомого сильно раздражало. И так не очень смирный, он буквально кидался на заслонку. Та скрипела, но не поддавалось. Кау, однако, чувствовал себя не слишком уютно и то и дело поёживался. Серёжка сначала даже хотел предложить ему поменяться работами, но передумал. Сам захотел, пусть сам и расхлёбывает. Мальчишке хватало и своих проблем. Вытащить ведёрко из колодца было проще простого, только вот бадейка, даром что деревянная, вмещала в себя побольше привычного земного ведра. Парнишка схитрил: наполнял её не полностью. Вместо двух ходок пришлось сделать три, но это было не страшно. Гораздо хуже оказалось то, что и неполную бадью до клетки он едва дотаскивал. Плечо, было успокоившееся, заболело с новой силой. Втаскивая в клетку третью бадью Серёжка едва не уронил её, сумев удержать лишь в самый последний момент.

Отдохнуть не получилось: Кау закончил уборку почти сразу, как только Серёжка отнёс бадейку к колодцу. Леендерс придирчиво проверил за ним чистоту, остался удовлетворён, опять тщательно запер клетку, но задвижку открывать не стал: похоже, скорпиона он недолюбливал. Затем оглянулся на стоявших поодаль ребят.

— Чего опять стали? Драконье дерьмо кто ворочать будет?

— Страшно, — к некоторому удивлению Серёжки подал голос Кау. — А вдруг он чего… Лапой наступит — мокрое место останется.

Мальчишка кинул взгляд на дракона, тот по-прежнему лежал с закрытыми глазами, словно происходящее во дворе его совершенно не касалось, вот только еле заметно шевелились кончики ушей. Похоже, не смотря на показную безразличность, чудовище внимательно прислушивалось к разговору людей. Интересно, а человеческую речь оно понимает? В сказках драконы не только отлично понимали, что им говорят, но и сами по-человечески прекрасно разговаривали. Но то — в сказках. Серёжка уже давно понял, что в этом мире, чем-то похожем на сказку, очень многое устроено совершенно по-другому.

— Что ж вы тупые-то такие? — в сердцах сплюнул Леендерс. — Вам же ясно сказано: детей эта тварюга не трогает. Третий месяц она здесь сидит, и что, хоть кого-нибудь убила или покалечила?

— Не… — пробормотал подросток. — А только всё равно боязно.

— А мне плевать, боязно вам или нет, — вскипел мужчина, выхватывая из-за голенища плеть. Не такую страшную, как у Вена, всего лишь палка да привязанная к ней верёвка с узелком на свободном конце, но всё равно, получить такой по спине совсем не хотелось. — Давай, работай.

Рыжий обречено глянул на тушу дракона, глубоко вздохнул, перевёл взгляд на Серёжку. Мальчишка уже успел вскинуть на плечо вилы и, иронически улыбнувшись, кивнул на тачку: давай, мол, напарник, вперёд.

Но с каждым шагом приближаясь к дракону, ребята испытывали всё больший испуг: уж больно громаден и страшен был зверь. Но тот по-прежнему оставался неподвижен, словно скала из синего камня. И, поравнявшись с мордой, мальчишки почувствовали, что страх уже не усиливается, а, наоборот, начинает постепенно уменьшаться. Правда, стоило чудовищу фыркнуть и чуть шевельнутся, как у обоих ёкнуло сердце, а душа ушла в пятки, но, увидев, что дракон снова успокоился, ребята снова осмелели.

А уж когда они добрались до возвышавшийся у стены кучи, то стало как-то не до страха: уж больно сильный шел от неё запашок. Все мысли были только об одном: побыстрее перекинуть навоз в тачку и оказаться от него как можно подальше. Сменяя друг друга, мальчишки справились с работой в несколько минут, и покатили тачку к телеге. Когда прошли мимо драконьей головы, Серёжка не сдержал облегченного вздоха: теперь уж точно всё кончилось благополучно.

Почти тут же Кау попросил:

— Подожди!

И присел, чтобы перетянуть ремешки сандалий. Серёжка задрал голову вверх, посмотреть на небо. Дождь уже давно кончился, но низкие тучи по-прежнему нависали над городом, окутывая его беспросветной серой мглой. Наверное, плохая погода установилась надолго, на несколько дней.

Нет, не следовало мальчишке терять бдительность. Кау, заметив, что напарник отвлёкся, схватил Серёжку за лодыжки и резко дёрнул назад. Не удержав равновесия, мальчишка полетел вперёд, лицом и плечами прямо в драконий навоз.

Жуткая вонь на мгновение парализовала мальчишку. По ушам полоснул крик Кау:

— Господин бестиарник!

Хлопнула дверь — Леендерс выскочил во двор из своей сторожки. Серёжка, опершись о борта тачки, выбрался из навоза, весь перемазанный и с кулаками бросился на обидчика.

Разумеется, без толку. Это когда Серёжке удавались продуманные неожиданные атаки, он мог постоять за себя. Сейчас же юному гладиатору не составило ни малейшего труда уклониться от быстрого, но предсказуемого нападения мальчишки. Мало того, успевший встать на ноги Кау ещё раз врезал Серёжке по щиколотке, теперь уже ногой. Мальчишка снова упал, на сей раз лицом в мокрую пыль.

Взревел дракон. Мальчишке показалось, что рядом с ним одновременно загудело десятка полтора сумасшедших тепловозов. Оглушенные рёвом застыли все трое: и вскочивший Серёжка, и готовый отразить новую атаку Кау, и добежавший до тачки Леендерс, успевший даже замахнутся плёткой. Так и замер, с поднятой рукой.

Дракон вскочил на лапы, моментально увеличившись в размерах чуть ли не вдвое, выпрямил длиннющую шею, и ревел, задрав в небо шипастую голову. И лишь когда в огромных лёгких (или что там внутри у драконов) закончился воздух, он присел, пытаясь достать мордой до тачки и людей. Серёжке показалось, что его сердце бьётся где-то в горле. Что именно хотел сделать дракон, было не понятно, но, так или иначе, пары метров ему не хватило. Подойти ближе он не мог: теперь, когда он стоял, были ясно видны толстые цепи, идущие от обнимавших лапы широких колец к похожим на грибы каменным столбам, удерживающим зверя на месте.

Все трое инстинктивно попятились подальше от опасного чудовища. Леендерс запнулся и тяжело грохнулся на задницу. А дракон, убедившись, что до людей ему не дотянуться, снова опустился на землю, но теперь он внимательно следил за происходящим огромными желто-зелёными глазами с вытянутыми зрачками.

У Серёжки внутри образовалась какая-то пустота. Кау стоял от него в каких-то двух шагах, всё внимание юного гладиатора было обращено на дракона, и врезать ему от души по шее было проще простого. Но мальчишка не мог этого сделать. Не не хотел, а именно не мог. Зрелище распрямившегося дракона настолько потрясло паренька, что он застыл, словно парализованный.

Чертыхаясь, поднялся с земли Леендерс.

— Что у вас тут случилось, демон вас в клочья раздери?

— Он споткнулся и говно рожей упал, — пояснил Кау, тыкая пальцем в сторону Серёжки. — А потом на меня бросился, словно я его толкнул.

От такого наглого вранья у Серёжки захватило дух. Рыжий стоял с таким невинным видом, словно примерный пионер на сборе дружины. Конечно, такие примерные мальчики врать не могут. Внутри Серёжки вновь вскипела злость, он сжал кулаки, но броситься на обидчика не успел. Леендерс, то ли случайно, то ли потому, что был намного умнее, чем казался, вклинился между ребятами всей своей немалой тушей.

— Иди к колодцу, отмывайся, — скомандовал он Серёжке. — Волосы лучше промой, чтобы не вонял.

Да уж, пахло сейчас от мальчишки сногсшибательно, в самом прямом смысле этого слова. Едва надсмотрщик обратил на это его внимание, как Серёжка почувствовал, что просто задыхается от вони. Теперь ему было уже не до мести: он изо всех сил рванулся к колодцу.

— Нечего зубы скалить, — донеслось из-за спины. — Давай, перегружай дерьмо в телегу, и покатим её к выходу, пока малыш будет отмываться.

— Это он будет отдыхать, а я — работать? — возмутился подросток.

— Недоволен? Хочешь, сейчас тебя в говно башкой макну и от работы освобожу? Ну?

— Не надо, — голос Кау как-то сразу поутих. Правда у Серёжки это никаких эмоций не вызвало: он, наконец, добрался до бадьи и торопливо смывал с лица вонючее месиво.

— То-то, — ухмыльнулся Леендерс. — Тогда заткнись и работай.

Отмывался Серёжка долго. Первой бадейки хватило только на то, чтобы с грехом пополам смыть с тела основную часть драконьего навоза. Во второй мальчишка начисто отмыл плечи и лицо, но с волосами дело обстояло хуже. Пока Кау перегружал содержимое тачки в телегу, а Серёжка мылся, Леендерс успел заглянуть в сторожку, и вынес оттуда небольшой коричневый брусок, который отдал мальчишке.

— Намылься, а то несколько дней от тебя будет драконьим дерьмом разить, всю школу распугаешь, — и снова захохотал, тряся брюхом.

Мальчишка угрюмо принял дар. Это и вправду оказалось мыло, едкое, вроде хозяйственного, и с резким запахом то ли каких-то незнакомых Серёжке трав, то ли чего-то ещё. Но сейчас это было даже лучше: лучше уж пахнуть этой дрянью, чем драконьим навозом. Серёжка, в былые времена ненавидевший мыть голову, сейчас натирался тщательно и неторопливо: и чище быть хотелось, да и от телеги хотелось оказаться подальше. К счастью, Леендерс пошел навстречу его желаниям. Не успел ещё мальчишка смыть с головы мыльную пену, как скотник крикнул:

— Носа со двора не высовывай, пока мы не вернёмся, — а потом скомандовал Кау. — Покатили.

Толкаемая мужчиной и подростком телега с противным скрипом выкатилась со двора. Серёжка в одиночестве домылся. Стало полегче, только теперь вместо вони мальчишку душила обида. Лучше бы его избили, чем так вот, исподтишка. Плюнуть в суп, толкнуть в навоз… Удивительно подлыми были ребята в этом мире. Дома, в Днестровске мальчишкам и в голову бы не пришло так издеваться над человеком, даже над врагом. И против такой подлости мальчишка чувствовал себя совершенно беззащитным. Терпеть — глупо и позорно, жаловаться — глупо и позорно. Проситься, чтобы перевели в другую группу — тоже глупо и позорно. Куда не кинь — всюду клин.

Серёжка был готов разревется от обиды и несправедливости происходящего. Благо и обстановка позволяла: вокруг не было ни одного человека. Скорпион ничего не поймёт, медведю на всё наплевать, дракону… Взгляд мальчишки задержался на драконьей морде. Чудовище внимательно смотрело прямо на него огромными, размером с глубокую тарелку, глазами. "Интересно", — подумал мальчишка, — "а он всё-таки разумный или нет?" Если разумный, то плакать было стыдновато, всё-таки Серёжка не какой-нибудь малыш-дошколёнок, а большой мальчик, пионер.

"В сказках драконы всегда разумные", — продолжал размышлять Серёжка, — "не спроста же это. Уж наверное он не хуже Пушка соображает". Взгляд мальчишки упал на колодец, и вспомнились слова Леендерса о том, что дракона нельзя поить: он наказанный. И тут обида сменилась решительностью. Серёжка упрямо тряхнул головой и сглотнул подступившие к горлу слёзы.

"Вы со мной так, а я вот дракона напою", — мальчишка даже не думал о том, что травят его одни люди, а наказывают дракона — совсем другие. Он ненавидел всю гладиаторскую школу господина Луция, за исключением сгинувшего где-то там в её глубине несчастного ящера Шипучки. С суетливой яростью мальчишка вытащил из колодца полное ведро, перелил воду в бадью и потащил её к дракону. Тяжесть ноши и боль в плече никакого значения не имели. Серёжку перекосило, лицо покраснело от натуги, вода выплёскивалась через край и обжигала холодом ноги, но мальчишка упрямо нёс бадью через двор. И только с тяжелым вздохом поставив ношу прямо перед обтянутой крупной синей чешуёй мордой, подумал: "А дальше-то что?"

Дракон наблюдал за стараниями мальчишки с полным безразличием, словно час назад упился компотом. Никаких движений в сторону ведра он не сделал, даже рта не открыл. А насильно разве такую пасть раскроешь?

— Пей! — с отчаянием выдавил из себя Серёжка.

Дракон безмолвствовал. Серёжка устало опустился рядом с ведром, и с досадой ударил кулаком по земле, перепачкав руку во влажной пыли. Буквально несколько минут назад мальчишка обмирал от ужасного вида чудовища, а сейчас сидел от него на расстоянии вытянутой руки и совершенно не боялся: странный был дракон, не настоящий какой-то. Сказки рассказывают не про таких.

— Ну, почему ты не пьёшь? — с отчаянием в голосе пробормотал мальчишка.

— Я не покорюсь Луцию! — произнёс в ответ дракон человеческим языком.

Вот тут Серёжка понял, что значит "волосы дыбом встают". Хорошо, что мальчишка сидел, а то бы, наверняка, свалился бы с ног от удивления. Одно дело размышлять, что может и чего не может дракон, и совсем другое — услышать его речь своими собственными ушами.

А Скай с усмешкой наблюдал за удивлением глупого человеческого детёныша, который, видимо ничего не знал про драконов и полагал их безмозглыми тварями, вроде живущего в клетке совиного медведя, что способен только пить да жрать. Глупое удивление, которое при первых звуках голоса диктатора исказило лицо человека, раздражало Крылатого до остервенения. Вот, вот она — гнусная идея о превосходстве людей над остальными жителями планеты. Только себя они считают способными мыслить, чувствовать и говорить, остальных же держат за неразумный скот. Будь сейчас перед ним взрослый человек, Скай уже растерзал бы его в клочья, чтобы все поняли, что безнаказанно расхаживать перед носом диктатора им недозволенно. Но поднять лапу на детёныша дракон не мог. Крылатый надеялся, что испуганный малыш уберётся от него подальше, но тот убегать не собирался. Вместо этого маленький человек тряхнул головой, после чего его лицо приобрело более осмысленное выражение, и произнёс:

— Да при чём тут Луций? Он-то как раз запретил тебе пить. Пей!

Дракон совсем по-человечески мотнул головой.

— Мне хвостом на угрозы Луция. Я — диктатор Скай Синий! Я не уроню своей гордости и пить не стану!

"Говорить он умеет, а вот насчёт того, что соображает не хуже Пушка я, кажется, ошибся", — с горечью подумал Серёжка. Кот не терпел фамильярного обращения, но и никогда не отказывался, если его угощали от чистого сердца.

— Разве позорно выпить холодной воды? — беспомощно спросил мальчишка. Опять у него ничего не получилось. Вообще, ничего у него не получается с тех самых пор, когда он угодил в этот проклятый мир. Пытался помочь Анне-Селене — сам попал в рабство. Убежать так и не сумел. Развлекал купцов и наёмников прыжками в воду. Стал бесплатной игрушкой воспитанников гладиаторской школы. Теперь вот дракон от него морду воротит. Всё время хотел как лучше — а получалось так, что хуже и не придумаешь. Когда это закончится? Неужели — никогда? И снова запершило в горле.

А Скай смотрел на мельтешащего перед мордой малыша и думал, что у людей даже доброта какая-то ущербная. Слезливая, мягкая, рыхлая, точно тающая куча грязного весеннего снега. Нет, доброта должна быть крепкой и суровой, чтобы из тех, кто осмелился на неё посягнуть, клочьями летела шерсть или что там у них есть. Но люди этого не поймут, даже дети. Может, если только их с самого рождения отбирать у испорченных родителей и воспитывать под присмотром мудрых и благородных драконов. Да, наверное, тогда из таких вот, как этот детёныш, может и вырасти кто-нибудь достойный. Но сейчас малыш уже был непоправимо испорчен общением со взрослыми людьми и не мог понять тонкую и гордую натуру вольного дракона.

Серёжка вдруг разозлился. Что он тут, в самом деле, разнюнился, как девчонка какая-то. А то не знал, что будет трудно. Терпеть надо, а не хныкать. Терпеть назло всему этому миру. Терпеть до тех пор, пока не придут на помощь Балис Валдисович и его друзья. А они придут, обязательно придут. Потому что иначе просто не может быть…

Мальчишка решительно вскочил на ноги.

— Ну, не хочешь — и не надо. Упрашивать не стану.

Серёжка оценивающе посмотрел себе под ноги. Пожалуй, выливать бадью прямо тут рискованно: пыль хоть и намокла под дождём, но след останется слишком ясный, Леендерс может сообразить, что мальчишка пытался нарушить его приказ. Придётся тащить бадью назад. Ничего, ради собственной безопасности можно и потрудится. Серёжка не сомневался, что если кто-то узнает, что он дал дракону воды, то порка будет такая, что мало не покажется. Если за дело — ещё куда не шло. Но из-за упрямства дракона получалось, что его могли выдрать за просто так. Что ж он, дурак что ли, ни за что ни про что плети под спину подставлять?

— Шипучка бы не стал строить из себя героя, выпил бы воду и всё, — пробормотал мальчишка, берясь за дужку.

— Кто? — машинально переспросил диктатор.

— Шипучка, мой друг. Он хоть и не умеет говорить, а только шипит, зато сразу всё понимает.

— Шипит? Почему?

— Потому что он ящер, — устало объяснил мальчишка.

Скай напрягся. Если этот детёныш — друг ящера, то многое менялось. Значит он из тех, кто порвал с безумным человечеством… насколько возможно для человека. Из тех, с кем так любили возиться Ланта и Тхолот. Диктатор никогда не пытался узнать их подопечных поближе, убеждённый, что человек всегда остаётся человеком. Рождённый ползать — летать не может! Не может, и всё тут! Но всё же Скай признавал, что эти люди были лучшими среди своих собратьев. Пожалуй, принять воду от такого человека не унижало.

— Ладно, я выпью твою воду.

Серёжка не сдержал улыбки. Огромный дракон с когтями в размер разводного ключа сейчас очень напоминал Иринку, когда ей приходило в голову поупрямиться за столом. Не сказать, чтобы сестрёнка вредничала часто, но иногда на неё находило, и в такие минуты мальчишке казалось, что более капризное существо не найти не только в городке, но и во всей Молдавии, а так же и на соседней Украине. Большой дракон от маленькой девочки ушел недалеко.

— Вот и хорошо. Открывай рот, я тебе налью.

Скай, страдая от собственной беспомощности, распахнул пасть. Серёжка с немым восхищением уставился на белые и острые драконьи клыки, самые маленькие из которых были подлиннее пальцев на мальчишкиных руках, ну а самые длинные, были величиной почти что с руку. Правда, почистить зубки не смотря на белизну не помешало бы: запашок из драконьей глотки доносился не самый приятный. Но об этом мальчишка деликатно промолчал: что толку говорить о том, что невозможно исправить. Собравшись с силами, Серёжка вскинул на руки бадью, и наклонил её над раскрытой пастью. Холодная колодезная вода хлынула в пересохший рот дракона.

Бадьи хватило Скаю на три крупных жадных глотка.

— Счас ещё притащу, — пообещал мальчишка.

— Если тебя застанут за тем, как ты меня поишь, то накажут, — диктатор чувствовал себя очень неуютно: ещё никогда не бывало такого, чтобы ради него чем-то рисковал детёныш. Конечно, самым умным было бы не принимать эту жертву, но сделанного не воротишь. Сколько теперь не рычи и не бей хвостом, малыш уже виноват и единственное возможное решение — чтобы никто ничего не узнал. Пока что заметить нарушение приказа хозяина школы никто не мог: во дворе пусто, на стены охранники выходили только по вечерам. Самое время бросить ведро у колодца и сделать вид, что ничего не произошло. Человек просто обязан поступить таким образом, но детёныш повел себя не по-человечески.

Малыш широко улыбнулся, и пообещал:

— Счас задрожу от страха и ведро уроню!

Улыбка у него получилась настолько нахальной и язвительной, что Скай всерьёз усомнился человек ли перед ним. Может, ему помогает драконёнок в человеческом теле. Рассказывал же Дак, что до Катастрофы многие Крылатые могли менять облик по своему желанию. Конечно, слова Дака всерьёз воспринимать нельзя: никогда не знаешь, где кончается правда и начинается сказка. Дак и о богах говорил так, будто они реально существуют, и ещё много разных глупостей рассказывал. Но, может быть, под некоторыми выдумками выжившего из ума старого философа была реальная почва. В превращение драконов в людей Скай сейчас был готов поверить. Другое дело, что сам диктатор никогда бы не влез в шкуру двуногих волосатиков, но дети есть дети… Ещё и не в такую дырку залезут: всё им интересно.

На самом же деле, Серёжка действительно подумывал, стоит ли тащить вторую бадью: уж больно много времени потрачено на уговоры. Вряд ли телегу с навозом нужно было катить слишком далеко: Леендерс явно не из тех, кто исполняет тяжелую работу. Бестиарник и Кау могли появиться во дворе в любую секунду, и о том, что будет, если они застанут Серёжку за нарушением приказа, лучше было не думать. Лучше сказать мягко: ничего хорошего в этом случае мальчишку не ожидало. Но, с другой стороны, это для человека такая бадья — очень много. А дракону она, наверное, как дяде Хоме Семочко, отцу Павлина, рюмочка водки.

Мальчишка вспомнил свадьбу Трифона Петрова, брата одноклассницы Арины. В Серёжкином классе учились двое гагаузов, точнее — гагаузок: Арина и Евлампия. Девчонки как девчонки, но имена… Арину звали Няней, потому что у Пушкина была няня — Арина Родионовна, на Евлампию — Лампой, потому что похоже. Они особо не обижались — кто ж в школе обходится без прозвища?

Но дело вообще не в прозвищах. На свадьбу Трифона, понятное дело, набежали все Аринкины друзья и приятели с Тенистой улицы и её окрестностей, а значит и Серёжка: интересно же, да и без чего-нибудь вкусненького никто ребятни не ушел. Так вот, уже ближе к вечеру, когда начало темнеть, сидевший в саду Серёжка вдруг заметил вышедшего на крыльцо изрядно захмелевшего дядю Хому. Здоровый мужик, он слесарем в совхозе работал, трактора чинил. Ростом чуть ниже Балиса Валдисовича, в плечах заметно пошире. Ладонь — не ладонь, а лапища какая-то, фонарный столб, наверное, обнять может. И в это лапищи — маленькая хрустальная рюмочка с тонюсенькой ножкой. Смотрелось это совершенно потрясно. Мальчишка тогда никак не мог понять, почему она сразу не на кусочки не разлетается. Да и сейчас не понимал.

За этими воспоминаниями Серёжка машинально вытащил из колодца воду, перелил в бадейку и потащил её к дракону. Вот тут-то воспоминания сразу и кончились: уж больно тяжела была бадья. И всё-таки мальчишка её дотащил: покраснев от натуги, тяжело сопя, расплёскивая водные кляксы на право и налево. Донёс на одном самолюбии: раз уж пообещал дракону второе ведро — надо выполнять. О третьем мальчишка даже не заикался. Дракон не попросил, но и «спасибо» не сказал — вот и помогай такому странному. Но всерьёз обидеться Серёжка не успел: вдруг лупанул такой мощный ливень, что, забыв обо всём, мальчишка вихрем донёсся до сторожки толстого Леендерса, чтобы встать под скат крыши, куда струи воды не залетали. И вовремя: буквально через минуту послышалась грубая брань, и в воротах показались бестиарник и Кау. Подросток тут же пристроился под скатом, но подальше от Серёжки, у другого угла хижины, а Леендерс с неожиданным проворством заскочил внутрь, а через пару минут вышел уже закутанный в толстый и длинный плащ.

— Пошли, отведу вас обратно! — скомандовал толстяк.

— Господин бестиарник, может, переждём ливень? — с надеждой попросил Кау.

— Экие нежности, — ощерился Леендерс. — Прямо графский сыночек на отдыхе. Пшел под дождь, чище будешь! А ты, дохляк, ведро оставь и тоже пошёл!

Последнее относилось к Серёжке, продолжавшему машинально сжимать в руках ручку бадьи.

Пришлось идти. К счастью, небесные силы сжалились над ребятами. Едва они вышли за ворота бестиария, как дождь прекратился — так же неожиданно, как и начался. Правда, проулок оказался весь заполнен лужами, некоторые из которых простирались от одной стены до другой, не обойдёшь, но Серёжка промочить ноги не боялся. Радостный от того, что сумел насолить хозяевам и напоить дракона, он беззаботно шлёпал прямо по водной глади: сандалии высохнут, ноги — тоже. В просвет между облаками выглянуло местное Солнце, из лужи мальчишке улыбнулись солнечные зайчики. Серёжка подмигнул им в ответ. Краем взгляда перехватил кислый и недоумённый взгляд Кау. Ну да, ему же сейчас полагается терзаться и страдать, а он улыбается. Это не по правилам. Ну, и пошли бы эти правила. Как забавно выразился дракон: "Хвостом мне на них!"

Да, будь на месте Серёжки кто-нибудь постарше и поопытнее, он бы извёлся от ожидания очередной пакости. Что может быть ужаснее, чем в каждом движении, в каждом слове, в каждом жесте ожидать постоянную угрозу? Но мальчишка был ещё слишком мал и слишком наивен, чтобы понять, сколь грозные тучи сгустились над его вихрастой головой. Даже после подлого поступка Кау Серёжка рассчитывал, что синие от него вскоре отстанут. Ну, должны же они понять, что всё равно не дождутся от новичка того, чего им нужно. И рисковать собой им должно надоесть. Биньнигу Вен уши уже надрал, причём не слабо, до ярко свекольного цвета. Мальчишка чувствовал, что если кто-то из юных гладиаторов попадётся ещё раз, то одними ушами уже не отделается, накажут посерьёзнее. Зачем им это надо?

Словно отвечая этим мыслям, ребята вели себя с Серёжкой подчёркнуто спокойно. Никто не смеялся, не напоминал ему, что только что его окунули лицом в навоз. За обедом никто не пытался ни толкнуть, ни испортить еду. Правда, и никакого дружелюбия подростки не высказывали, но их дружелюбие мальчишке и не было нужно. Лишь бы не лезли, а там пусть дуются, сколько душе угодно.

После обеда какое-то время ребята сидели в казарме, разбившись на кучки болтали о том, о сём. Серёжка в одиночестве прилёг на своём матрасе, никто его не беспокоил. Вскоре пришел Вен, выгнал всех во двор, демонстративно посчитал по головам и повёл наружу. Тут-то Серёжка, наконец, и узнал тайну высоких стен. За ними прятался самый настоящий стадион. Или, почти настоящий. Во всяком случае, трибуны были уж точно настоящими, потому и стены были так высоки: снаружи — стены, внутри — трибуны.

А вот «поле» подкачало. Овальная арена была засыпана смесью песка с какой-то мелкой каменной крошкой. Эта гадость моментально набилась в сандалии, царапая подошвы и мешая нормально ходить. Остальные ребята на это никак не отреагировали, смолчал и Серёжка. В конец концов, за время путешествия в рабском караване ему приходилось идти и по более неприятным местам. И не в сандалиях, а вообще босиком. "Но в футбол поиграть на таком стадионе я бы не хотел", — мрачно заключил мальчишка. — "После первого же подката все ноги тут же будут в крови".

Доктор Вен учил ребят сражаться в строю. Когда Серёжка читал учебник истории, ему казалось, что всё просто: знай себе иди вперёд плечом к плечу и маши мечом. Но оказалось, что такой бой — целое искусство. Строй таких лопухов, как Серёжка, опытный воин вроде Вена смог бы прорвать не особо напрягаясь. Строй синих запросто бы отбил атаку вдвое большего числа необученных мальчишек.

Серёжка быстро понял, что в строевом бою является слабым звеном. Не хватало роста, стена щитов теряла необходимую монолитность. Мальчишку это очень огорчало: сбывались слова Лауса. А значит, и всё его сопротивление теряло смысл: получалось, своим упрямством он тянет всю группу назад. Сам бы Серёжка порадовался бы, если бы в его класс и его звено добавили третьеклашку? Хочешь, не хочешь, а успеваемость упадёт. Хоть малыш в этом и не виноват, но всё равно, у всех ребят была бы только одна мысль: быстрее от такого подарка исправиться.

Но не прошло и получаса, как мальчишке пришлось пересмотреть точку зрения. Вен разбил ребят на два отряда, по пять в каждом. А одиннадцатому, Серёжке, приказал держаться позади строя одной из команд. Тут-то и выяснилось, что мальчишка может быть полезен и в защите и в атаке. В защите, образуя собой как бы вторую линию обороны на самом слабом участке. В атаке — устремляясь вперёд сквозь прорванный вражеский строй. Серёжка повеселел — оказывается, и он мог быть полезным.

Время до вечера пролетело незаметно. Потом были бассейн, ужин, вечернее сидение в казарме, где на него опять не обращали внимания и, наконец, удар в било возвестил о том, что настало время сна.

"Не так всё плохо, жизнь налаживается", — успокаивал себя мальчишка, ворочаясь на тонком матрасе. Лишь бы только быстрее подоспела помощь. И ещё, обязательно надо узнать о том, как дела у Шипучки. Может, и ему помощь нужна…

Бой на ножах, которому обучают элитные воинские подразделения, совершенно не похож на поножовщину из приключенческих фильмов. Того, чему учат офицеров и солдат, в кино не показывают. И слава богу, что не показывают! Потому что в умелых руках боевой нож — страшное оружие.

Руки капитана морской пехоты Сергея Лысака с ТОФа были умелыми. А ещё у Серёги были длинные ноги. И тоже умелые. Балис едва успевал блокировать сыпавшиеся на него со всех сторон удары или уворачиваться от них. Впрочем, он ещё и находил время для того, чтобы наносить свои удары, справляться с которыми противнику тоже было непросто. Финальный поединок длился уже вторую минуту, очень много для такого боя, особенно если учесть, что ему предшествовали ещё несколько спаррингов. И черноморец и дальневосточник прилично устали и прекрасно понимали, что первая ошибка будет решающей, но уступать никто не собирался.

Ошибся всё-таки Лысак. Размашистый удар получился чуть длиннее, чем нужно, Сергей не сумел справиться с инерцией тела и деревянный муляж ножа в правой руке Балиса наискось чиркнул но животу противника. Конечно, Лысак успел и повернуться и отпрянуть назад. В боевой обстановке, разумеется, живот бы ему такой удар не вспорол, но мышцы бы разрезал здорово.

— Всё! — моментально скомандовал инструктор. — Закончили. Гаяускас победил.

Тяжело дыша, соперники замерли напротив друг друга, а потом устало побрели к скамейке, где сидели остальные участники двухнедельных сборов.

— Только выглядит всё это паршиво. Гаяускас победитель, а ножом размахался, будто на него в кейптаунском порту четырнадцать французских моряков навалилось.

Кто-то из сидящих на лавке рассмеялся. Балис остановился, медленно повернулся к инструктору и, чуть растягивая слова, произнёс:

— Не понял, товарищ капитан второго ранга…

Он не намеренно утрировал литовскую медлительность и не подражал артисту Волонтиру. Нет, капитан Гаяускас действительно был сбит с толку таким заявлением инструктора. Песню про то, как в кейптаунском порту с какао на борту «Жанетта» поправляла такелаж Балис выучил ещё во втором классе, только какое отношение это имело к происходящему?

— Вижу, что не понял, — усмехнулся, кивнув, кавторанг. — Садитесь капитан. Ваши товарищи тоже ни черта не поняли. Иначе бы не ржали тут, как жеребцы на ипподроме. Старший лейтенант Бедарев, Вас это в первую очередь касается. Гаяускас-то с четырнадцатью французами справится, а вот Вас и десять зарежут.

Молодой старлей, прибывший в Видяево из Кронштадта, густо покраснел. На взгляд Балиса, кавторанг со сравнениями перебрал. Четырнадцать моряков — это четырнадцать моряков. Хотя, конечно, если моряки не военные, да ещё и напившиеся до того состояния, когда ноги держать отказываются, то можно справиться и с четырнадцатью.

— Но, товарищи офицеры, всё, что вы тут показывали, хорошо для физических упражнений на свежем воздухе. А у нас сегодня по графику, если кто забыл, подводная подготовка.

Да уж забудешь тут. Командировочные уже голову себе сломали, какого хрена преподаватель подводной подготовки капитан второго ранга Кирилл Степанович Мазуров вместо бассейна с утра потащил их в спортзал и устроил этот мини-турнир. На подводку выделено всего два дня, столько же было отдельно отдано на рукопашный бой, который офицеры честно отработали ещё в начале сборов.

— И под водой вы так, товарищи офицеры, ножами не помашите. Если кому-то из вас доведется плавать, — инструктор особо выделил голосом последнее слово, которое у боевых пловцов означало совсем не то, что у нормальных людей. Плавать — это значит выполнять задания, включающие в себя подводный контакт с боевыми пловцами враждебной стороны. — Так вот, если доведется плавать, и против вас окажутся не любители, а профессионалы, то с такой подготовкой вас убьют настолько быстро, что не успеете сказать «мама». Ну, а после окончания этих курсов профессионал вас, конечно, скорее всего, всё равно убьёт. Но!

Мазуров поднял вверх указательный палец, призывая слушателей к особому вниманию.

— Убьёт от вас не сразу, а провозится с вами, надеюсь, не меньше, чем целую минутку. Этого может оказаться достаточным, чтобы кто-то успел на помощь. Кроме того, если профессионал будет слишком самоуверен, то у вас будет шанс его за это наказать. Один шанс, второго он вам не даст. Поэтому, хлебалом не щёлкайте, убивайте сразу. Или они, или вы. Впрочем, этому учить вас не нужно, вижу, что вы — офицеры, а не депутаты в мундирах.

А сейчас перерыв двадцать минут, потом — отрабатываем линейную технику ножевого боя. После обеда — то же самое, но уже в бассейне, в гидрокостюмах. Всё ясно?

— Так точно, — прозвучали в ответ нестройные голоса.

— Тогда — все свободны.

Но стоило только офицерам подняться со скамеек и расслабленно потянуться к раздевалке за куревом, как инструктор, неожиданно произнёс.

— Да, ещё одно, раз уж мы затронули тему. Имейте ввиду, что "в порт Кейптауне решает браунинг". Поэтому, если имеете возможность справиться с боевым пловцом не через поединок на ножах, а другим способом, то не пренебрегайте ею. И пусть совесть вас потом не беспокоит.

Военный совет устроили на баке, согнав оттуда дежуривших матросов. От пассажиров Балис привёл с собой Мирона и Йеми. Очень хотелось взять ещё и Наромарта, но кагманец отсоветовал: хоть опасность и была нешуточной, но предрассудки могли оказаться у моряков сильнее страха за свою жизнь. Провоцировать конфликт в такой ситуации, конечно, было бы глупо до невозможности. Гаяускас чувствовал себя очень неловко, когда объяснял все эти тонкости эльфу, но Наромарт воспринял новость совершенно спокойно, не позволил даже Балису толком извиниться.

— Такой здесь мир, что теперь говорить. Я послежу за пиратами с палубы, пока вы совещаетесь.

Кроме капитана и трёх пассажиров в совещании принял участие помощник Бастена с совершенно непроизносимой фамилией Керкховен. Впрочем, выговаривать её нужды не было: помощник всё время молчал. Говорил только капитан.

— Первую битву мы выиграли вчистую. Сейчас уже слишком темно, чтобы эти мерзавцы предприняли ещё одну атаку. Нет, до рассвета они в бой не сунутся, это точно.

— Это хорошо, — кивнул Мирон.

— Очень хорошо, почтенный. Но, всё же, опасность пока что не миновала. Пиратское судно закрывает нам выход из лагуны. Проскочить мимо мы не сможем — ни ночью, ни днём. Думаю, завтра к утру они осмелеют и попытаются ещё раз атаковать.

— Снова будут вытравливать якорь?

Капитан покачал головой.

— Не думаю. Тротто не из тех, кто падает в одну и ту же яму второй раз. Полагаю, что он решится подойти к нам на вёслах и взять на абордаж.

Керкховен согласно кивнул.

— Людей у него больше. Намного больше. Если дело дойдёт до рукопашной, то нам придётся очень туго.

— Значит, нужно сделать так, чтобы до рукопашной не дошло, — логично заметил Мирон.

— Это было бы прекрасно. Только вот, как это сделать?

Нижниченко деликатно промолчал.

— Надо было попробовать перестрелить якорный канат, пока светло было бы, — задумчиво проговорил Балис. — Снесло бы их к…

Подходящему эквивалента крепкому русскому выражению в местном языке не нашлось. "Оно и к лучшему", — подумал Гаяускас. — "Нечего как чуть что, сразу ругаться".

— Плохая идея, — ответил капитан. — В этом случае Тротто, конечно, пошел бы на абордаж.

— А если это сделать сейчас?

— Ну, ночью, в бой пираты, конечно, не полезут. Слишком темно, лун не видно из-за туч. Мотаться по лагуне в поисках нашего корабля им себе дороже: быстрее налетят на мель или на скалу. Только вот как отсюда ты в темноте разглядишь их якорный канат, ольмарец?

— Никак. Но зачем в него стрелять, когда можно просто перерезать?

— Тротто не дурак. Наверняка сейчас выставлена усиленная вахта, вооруженная арбалетами. Как только они услышат, что к кораблю кто-то подплывает…

— А разве нельзя подплыть так, чтобы не услышали?

— У меня в экипаже матросы, а не водолазы.

Морпех понимал, что слово «водолаз» в устах капитана Бастена имеет несколько иное значение, чем на Земле в конце двадцатого века. До тех пор, когда здесь узнают технологии, без которых нельзя изготовить водолазный костюм Августа Зибе, пройдёт еще не одна сотня лет, а все более ранние конструкции больше годны для исполнения смертных приговоров, чем для работы под водой. И всё же принцип остаётся тот же: водолаз — тот, кто умеет себя вести под водой.

— Кроме экипажа, в твоём распоряжении ещё и пассажиры, капитан.

Оба моряка изумлённо уставились на Балиса. Йеми тоже.

— Ты хочешь сказать, что ты — водолаз? — изумился Бастен.

— Ну, не корабельный же плотник, за которого ты меня сначала принял, — усмехнулся Гаяускас.

— Дела-а! — удивлённо покачал головой толиец. — Если так, то, конечно, перерезать канат — самое лучшее решение.

— Только наверняка у них есть запасной якорь. И незаметно плавать вокруг, пока они его не бросят, мне будет довольно трудно.

— И что ты предлагаешь?

— Как думаешь, усиленная вахта, о которой ты говорил, — это сколько человек?

Бастен задумался.

— Не больше полудюжины.

Молчаливый Керкховен кивком подтвердил своё согласие.

— Но не считай пиратов дураками, — предостерёг морпеха капитан. — Это только в портовых байках они сейчас сядут в кружок у бочонка пива и будут пить до рассвета. На самом деле, они разобьются на две или три группы и будут очень внимательно нести дозор. Если добыча ускользнёт, Тротто их не помилует.

— Я и не думаю, что они пьянствуют, — усмехнулся Балис.

— Шесть человек, которые находятся в разных частях корабля незаметно убить невозможно, — не очень уверенно заявил Бастен. — Они поднимут тревогу.

— Пусть поднимают. Главное, успеть привести в негодность запасной якорь, а там я просто прыгну в воду и уплыву.

— Ты сильно рискуешь…

— Мы все сейчас рискуем. И, если дело дойдёт до рукопашной схватки на палубе твоего судна, почтенный, то шансов выжить у меня будет, пожалуй, поменьше, чем во время ночного визита на пиратский корабль.

Бастен задумчиво потёр подбородок.

— Наверное, не мне тебя учить, ольмарец. Вижу, ты знаешь, что делаешь. Чем мы тебе можем помочь?

— Где у пиратов лежит запасной якорь?

Помощник капитана издал горловой звук, словно подавился пивом. Йеми посмотрел на спутника изумлёнными глазами: при глубоких познаниях в морском деле не знать такой очевидной вещи казалось просто невозможным. А вот на лице Бастена не дрогнул ни один мускул.

— Малый якорь у них на корме, как и у нас. Кроме того, может быть ещё и запасной, где угодно… Хоть в трюме. Но это тебя пусть не беспокоит: пока его подготовят, корабль сильно снесёт. А вот малый якорь пираты, конечно, кинут сразу, как только обнаружат, что судно дрейфует.

— Трап у тебя есть?

Раз было слово, то должен быть и обозначаемый им предмет.

— Как не быть.

— Тогда — крепите. Через полчаса я буду готов.

Сообщение капитана Гаяускаса о том, что он намерен нанести визит на пиратский корабль, пассажиры встретили довольно сдержанно. Больше всех поддалась эмоциям впечатлительная Рия. Горло у ящерки заходило ходуном — верный признак волнения.

— Но ведь это очень опасно, они же могут тебя убить.

— В бою всегда могут убить.

— Это непросто бой, — возбуждённо продолжала ящерица. — Ты будешь один, а их много.

— Победу даёт не число, а умение.

Балис, подавляя раздражение, отделывался трафаретными фразами. Причитания Рии только мешали, но ведь не скажешь, чтобы заткнулась — бедняга и так всего боится, а после грубого окрика и вовсе способна впасть в ступор.

Помощь пришла откуда не ждали: рассудительно и по-взрослому высказалась Анна-Селена.

— Рия, Балис — воин, а значит, знает, что делает. Нам лучше ему не мешать. Пойдём-ка, постоим на палубе, не будем мешать ему готовиться к бою. Если только старшие не против.

— Мы за, — воспользовался ситуацией Мирон. — Действительно, погуляйте-ка немного.

— Жень, пошли с нами, — предложила Анна-Селена. — Всё равно мы тут сейчас лишние.

Маленький вампир нахмурился. Попробовал бы кто из взрослых выставить его с этого совещания, подросток, несомненно, высказал бы ему много чего интересного. Но ругаться с девчонкой… Особенно, если девчонка младше тебя на несколько лет…

Дома Женька таких пигалиц просто не замечал, мало ли их по дворам в дочки-матери играют или в классики прыгают. Здесь, конечно, всё было по-другому. Мальчишка признавал в девчонке полноправного товарища по несчастью, но это же не повод, чтобы она указывала ему, что он должен делать. Только вот, как возразить Анне-Селене, он сходу не нашелся. Конечно, можно гордо заявить, мол, "я не лишний". Только вот если девчонка спросит: "Чем ты можешь помочь?". Что отвечать-то?

Насупившись, подросток поднялся с места и молча вышел из каюты.

— Я, пожалуй, тоже на палубе побуду, — вставая, сообщил благородный сет. Остальные промолчали.

И только когда дверь за ним закрылась, Мирон произнёс:

— Тактичный человек Олус. Понимает, когда нужно оставить нас одних. Только, похоже, в этот раз он ошибся: ничего тайного у нас в запасе не осталось.

— У меня — так точно ничего, — Балис возился с ремешками ножен, которые нужно было укрепить на голенях. Кроме универсального ножа морпех хотел взять с собой ещё и кортик. На всякий случай. Всегда лучше, когда у тебя есть запасное оружие, к тому же ещё и волшебное.

— У меня — тоже. Саша?

— Откуда, — с огорчением в голосе ответил подросток.

— Йеми?

— Возьми мои кинжалы, Балис. Они лучше, ты знаешь.

Гаяускас скосил взгляд на эльфа, но по лицу Наромарта невозможно было понять, какие он в тот момент испытывал чувства.

— Спасибо, Йеми, но ты сам знаешь, что лучше то оружие, к которому привык. К тому же этот кинжал, — морпех вынул кортик, — у меня тоже не простой.

Кагманец кивнул.

— А источник света тебе пригодится? — поинтересовался Наромарт.

— Было бы не плохо. Из-за туч темень, хоть глаза выколи, а уж под водой и того хуже. Вот только возиться с ним мне будет некогда, руки для другого понадобятся.

— Не нужно будет возиться. Я наложу чары на клинок твоего кинжала. Пока он в ножнах — света не будет видно. Достанешь — засветится.

— Серьезно? Это было бы очень кстати.

Да, если всё так и будет, то придётся признать за магией свои преимущества перед технологиями конца двадцатого века.

— Только имей ввиду, эффект заклятья длится не слишком долго. Я наложу его перед тем, как ты выйдешь из каюты.

— Хорошо, только я уже почти готов.

Действительно, ему оставалось только снять одежду и закрепить на голенях ножны с оружием. Справа — «универсала», слева — кортик. Хоть он и волшебный, а всё же в бою универсальный нож сподручнее.

— Ну что, где твои чары?

— Достань кинжал из ножен.

Саркастически хмыкнув, морпех выполнил просьбу эльфа. Тот сделал короткое движение рукой — и клинок вспыхнул неярким оранжевым цветом.

— Неплохо. Не обожгёт?

— Не беспокойся.

Любопытство взяло верх, отставной капитан опасливо прикоснулся пальцем к клинку, ощутил привычный холодок стали. Нет, всё-таки есть от магии польза.

Балис убрал клинок обратно в ножны, и свет пропал, будто его и не было. Наромарт сделал всё как обещал, не то, что земные "маги".

— А перстень тебе лучше не снимать, — посоветовал эльф.

Гаяускас на мгновение задумался.

— Неудобно. Да и прищемить палец можно. Лучше, пусть полежит здесь.

— Как знаешь…

Пассажиры вышли на палубу. Кроме ранее покинувших каюту, там стояли капитан, Керкховен и двое матросов. Ещё по два вахтенных маячили на юте и на баке. Разумеется, Бастен не собирался позволить всей команде глазеть на водолаза. Конечно, такое увидишь не часто, но дисциплина есть дисциплина.

— Удачи, ольмарец. Помоги тебе серый капитан Руи.

— Удача не помешает. А что до серого капитана… лишь бы не мешал.

Бастен неодобрительно покачал головой, но ничего не сказал. Серый капитан пользовался среди моряков огромным почтением, и отзыв водолаза смахивал на богохульство. С другой стороны, кумир матросов и капитанов не очень походил на нынешних богов Вейтары и не требовал от своих почитателей ритуальных восхвалений. В общем, пусть ольмарец свои отношения с Руи улаживает сам, Бастен им не жрец и не посредник.

— Слышь, Бинокль, возвращайся быстрее, — тщательно скрывая волнение в голосе, на русском произнёс Мирон.

Уже перелезший через фальшборт, Гаяускас усмехнулся.

— Не переживай, Павлиныч! У Флота не бывает проблем, у Флота бывают только боевые задачи. Выполним, не впервой!

И он подмигнул с надеждой глядящим на него спутникам.

Сашка серьёзно кивнул в ответ. Так уходили в разведку или в рейд шкуровцы: без лишних эмоций, без страха и без напускной бравады. Так когда-то уходил в разведку и он сам. Жаль, что сейчас он ни чем не может помочь Балису Валдисовичу.

Питра Аббьятю раздевался прямо на палубе.

У уроженца Кервины за годы, проведённые среди пиратов, выработался целый ритуал. Сначала он расстелил плащ, затем сбросил на него рубаху. Поставил рядом кожаные башмаки. А потом, оставшись в одних широких полотняных штанах, присел на уголок плаща, скрестив ноги, закрыл глаза и погрузился в свои думы.

Может, Аббьятю молился Келю, Ирлу или какому иному богу. Может, просто вспоминал что-то приятное. Кто знает. Волшебников на судне Тротто никогда не водилось, псиоников — тем паче. А вот водолаз имелся, причём, хороший водолаз. И та добыча, которые пираты за эти годы заполучили благодаря его искусству, заставляла закрывать глаза на его небольшие странности. Подумаешь, сидит с закрытыми и глазами и отрешенным видом. Может, оно так надо?

Зрелище, правда, не из тех, что доставляют удовольствие. Ничего героического во внешности Аббьятю не было: уже немолодой лысоватый мужик, с сильно поседевшими на висках, плечах и груди волосами, длинным унылым лицом и глубоко запавшими глазницами. Ни ростом, ни телосложением водолаз богатыря не напоминал. Разве что длинный косой шрам через правый бок говорил о том, что его жизнь протекала далеко не мирно и спокойно. Оно конечно, шрамы мужчину украшают, но не одними же шрамами.

Очнувшись от транса, Питра поднялся на ноги. Слышно было, как щелкнули колени.

— Пора, пожалуй.

— Главное, постарайся прирезать этого проклятого мага, покарай его Кель, — на всякий случай напомнил капитан.

— Как получится, — угрюмо ответил водолаз. Он потянулся, по жилистому телу снова пробежал сухой хруст.

— Помоги тебе Кель и серый капитан Руи, — с чувством произнёс Тротто.

— Лучше пожелай удачи. А что до серого капитана… лишь бы не мешал.

Кто-кто из стоящих позади капитанов пиратов негромко заржал. Серый капитан, говорят, парень свой, он поймёт.

Аббьятю проверил, надёжно ли закреплены на кожаном поясе ножны, свободно ли выходит из них тесак, повертел оружие в руке.

— Может, возьмёшь мой кинжал? — предложил Тротто. — Он лучше, ты знаешь.

— Спасибо, капитан, но ты сам знаешь, что лучше то оружие, к которому привык, — серьёзно ответил водолаз. — К тому же этот тесак у меня тоже не простой.

Пиратский капитан кивнул. Тесак водолаза был выкован из чёрной бронзы и служил своему хозяину верой и правдой уже не первый год.

Питра, наконец, закончил проверку снаряжения и перелез через фальшборт, где уже давно был закреплен верёвочный трап.

— Слышь, нырец, возвращайся целым, — напутствовал приятеля на дорогу один из вахтенных матросов, плававших с Тротто боги помнят с каких времён.

Водолаз подмигнул в ответ.

— Не переживай, Даф, я обязательно вернусь. Ты слишком часто проигрываешь мне свою порцию жженого вина, чтобы я отказался от такого удовольствия.

И голова Аббьятю скрылась за фальшбортом. Несколько секунд спустя тихий всплеск сказал пиратом о том, что их друг скрылся под водой. Тротто и двое вахтенных подошли к борту. Насколько можно было видеть в темноте, на поверхности воды не было видно никаких следов.

— Как же он в такой темнотище видит? — с удивлением и восхищением в голосе поинтересовался молодой матрос, тот самый, что посмеялся над фамильярным отзывом водолаза о покровителе моряков и боге плутней.

— А чего ему не видеть? Зря что ли у него волшебное ожерелье на шее висит? — усмехнулся в бороду Даф.

Старый пират ошибался. Волшебная цепь тут была не при чём. Питра отлично видел в темноте с самого рождения, не иначе, как в предках у парня был кто-то из нечек. Правда, сам Аббьятю выяснить причину своего таланта не слишком стремился и никому про него не рассказывал: отцы-инквизиторы в Кервине, как и в других местах, были гораздо больше известны крутым нравом и жестокими расправами, чем мудростью и справедливостью. Искать правду вышло бы себе дороже.

Отец Питры, Дариа Аббьятю, служил портовым водолазом в Энгуэ, главном кервинском порту, а значит, мальчишке на роду было написано тоже стать водолазом. Он им и стал, только когда парню исполнилось уже девятнадцать вёсен по морритскому счёту, в судьбе вдруг произошел крутой поворот. Невдалеке от Энгуэ затонула имперская трирема с очень важным грузом. Наместник распорядился выслать на поиски спасательное судно и, ради скорейшего успеха, не поскупился на волшебные предметы, облегчающие труд ныряльщиков: ожерелье, позволявшее дышать под водой и кольцо, дававшее свободу движения. Питра отдал бы всё, что у него было, чтобы заполучить такое снаряжение в свою собственность, но об этом нечего было и мечтать: на корабле хватало людей, следящих за тем, чтобы ничего из имперского имущества не прилипло к грязным рукам младших граждан.

Так и расстался бы Аббьятю с магическими талисманами, если бы не прошло совершенно невероятное событие: на спасательное судно напал пиратский корабль. Молодой и дерзкий корсар Тротто презрел опасность и посмел грабить во Внутреннем море. Смельчаку досталась жирная добыча: во внутренних водах Империи купцы чувствовали себя в полной безопасности, набивали корабли дорогими грузами и не брали на борт охрану. Спасателей Тротто повстречал уже на обратном пути, когда, отягощенный награбленным, его корабль держал курс к Сальгарскому проливу. Попытайся они уйти, пираты не стали бы их преследовать. Но спасатели занимались своей работой, не обращая никакого внимания на приближающееся судно, а Тротто был не из тех, кто не берёт добычу, которая сама даётся в руки. Спасательное судно было взято на абордаж. Во время короткой, но кровавой схватки, Питра принял решение, определившее его дальнейшую судьбу: ударом кинжала в спину убил мага-надзирателя, а после боя предложил пиратскому капитану свои услуги водолаза.

Тротто, разумеется, не отказался. Правда, при первом же удобном случае проверил, является ли новый член его экипажа тем человеком, за которого себя выдаёт. Аббьятю успешно выдержал испытание, и в дальнейшем проблем у него не возникало. Водолазов на свете ещё меньше, чем магов, и, раз уж так повезло, то своего пираты охраняли, как зеницу ока. Во время самых жарких схваток Питру старались оставить позади, чтобы, не приведи боги, его не ранили или, того хуже, не убили. При этом добычу он получал, как полноправный участник боя. Никто из команды не роптал: ведь когда приходил черёд вступать в дело ныряльщику, то под воду уходил только он один.

Ожерелье и кольцо сразу перешли в полную собственности Аббьятю. Никто из пиратов не знал, как ими пользоваться, объяснять же водолаз, разумеется, никому ничего не стал. Без опытного человека ценность этих предметов сводилась лишь к цене ювелирной работы. Конечно, золотое ожерелье, украшенное дюжиной крупных сапфиров стоило громадных денег, да и серебряное колечко с адуляром тоже было недешевым, но за пару месяцев с помощью Питру пираты награбили больше. Считать деньги Тротто умел, а команду держал на крепком поводке. В своём капитане и в своих боевых товарищах Аббьятю был абсолютно уверен, а потому старался не за страх, а за совесть.

И всё же, даже при самом большом старании от ошибок человек не гарантирован. Заметив корпус вражеского судна, водолаз устремился к поверхности. Бесшумно плавать отец научил маленького Питру ещё раньше, чем тому исполнилась дюжина вёсен. Сейчас Аббьятю намеревался оплыть купеческий корабль по кругу, внимательно осмотреться, а заодно и выгнать из лёгких воду. Магия — магией, а прейти в одно мгновение с дыхания водой на дыхание воздухом ожерелье не позволяло. Для этого требовалось время, а, если сразу лезть на палубу и одновременно отплёвываться, то вахтенные матросы наверняка заметят лазутчика и поднимут тревогу.

Да, пиратский водолаз Питра Аббьятю всё делал правильно. Но то, что в тени борта по трапу в воду спускается человек, кервинец заметил только когда вынырнул на поверхность.

Балис уже до пояса погрузился в воду и как раз собирался отпустить трап, когда в нескольких метрах от него вынырнул пловец. Никем, кроме как пиратом этот человек быть не мог. Получалось, что одна и та же мысль посетила одновременно обе враждующие стороны.

Оппонент сориентировался почти мгновенно, снова уйдя под воду. Нырнул и Балис, одновременно выхватывая из ножен на голени кортик. Вода вокруг осветилась совершенно мистическим оранжево-зелёным цветом, но морпеху было не до любования красотой. Всё внимание Гаяускаса сосредоточилось на противнике, который, к счастью, был отлично виден: немолодой мужик в потрёпанных штанах, с тускло блестящим ожерельем на шее, и что гораздо важнее, тесаком в правой руке.

Пиратский ныряльщик уверенно шел на сближение, желание схватится было обоюдным. Балис рассчитывал на то, что получит преимущество за счёт большей длины рук, но пират оказался нечеловечески проворен. С точки зрения земного боевого пловца двадцатого века враг сделал явную глупость: на широком размахе горизонтально полоснул ножом, целясь в горло Гаяускаса. В своём мире Балис бы успел, наверное, дважды всадить нож в противника, прежде чем возникла реальная угроза. Здесь же ему не хватило времени даже поднять левую руку, чтобы прикрыть грудь и горло. А ведь должен был сделать это автоматически, вот что значит: год без тренировок. Отклониться от удара морпех тоже не успел. Смог лишь сделать отчаянный рывок вверх, в результате удар пришелся по левому плечу.

Аббьятю сразу понял, что спустившийся с торгового судна верзила в странном набедреннике не возомнивший о себе невесть что бахвал и не потерявший голову от ужаса безумец, а настоящий водолаз. Каким уж ветром его занесло на этот корабль, одним богам ведомо, но случилось так, как случилось. Так даже интереснее. Свет с клинка чужого кинжала немного уравнивал шансы, но всё равно враг был обречен: опытным глазом Питра сразу подметил естественную замедленность его движений. Вода есть вода.

Отразить удар, верзила, разумеется, не успел. Но реакция у него оказалось просто великолепная, он всё-таки умудрился рвануться вверх, вместо шеи клинок располосовал руку и скользнул по груди. Вода тут же помутнела от хлынувшей крови. Аббьятю замахнулся для нового удара. Он ждал, что раздираемый болью человек попытается крикнуть, в открытый рот хлынет вода и враг, захлёбываясь, корчась от боли, будет беспомощно биться, пока смерть не положит конец его мученьям.

Но случилось совсем иначе. Вражеский водолаз не потерял контроля над собой, не хлебнул воды. Вместо этого он сделал выпад, пытаясь ударить Питру в грудь. Атака была настолько неожиданной, что кервинец никак не успевал её парировать. Он смог лишь отклониться назад, но у врага были слишком длинные руки.

Клинок вошел пирату в грудь по самую рукоять, свет моментально исчез, словно кто-то погасил электролампу. Балис дёрнул кортик назад — и снова стало светло. Морпех был готов отразить атаку врага, но нужды в этом не было. Обмякшее тело пирата медленно опускалось вниз. Ныряльщик был мёртв.

Задыхающийся, раздираемый болью и истекающий кровью, Гаяускас вынырнул на поверхность. Несколькими гребками добрался до трапа. Левая рука, хоть и болела, но работала.

— Ольмарец, это ты? — донёсся сверху тревожный шепот капитана.

"Всадит ещё из арбалета, с него станется", — подумалось морпеху.

— Я это.

— Что случилось? — это уже Мирон.

— Подводный бой, — выдохнул Гаяускас, перебираясь через фальшборт.

"Вот так, товарищ капитан второго ранга", — вспомнились морпеху уроки боевого пловца, — "теперь и я плавал, а не купался".

Он ступил на палубу, и в этот момент вдруг закружилась голова. Навалилась страшная слабость, потемнело в глазах. Балис пошатнулся и чуть не упал. Спасибо, стоявший рядом Йеми успел подхватить его под левое плечо.

— Он ранен. В каюту, быстрее. Наромарт!

— Конечно… господин Йеми, — откликнулся эльф.

Олус, опередив растерявшегося Мирона, подхватил Балиса под другое плечо, а Гаяускас даже не мог ничего сказать. Ослабели не только мышцы, ослабела воля. Хотелось лишь одного: лечь и лежать, и чтобы никто его не беспокоил.

В каюте было светло: горела масляная лампа. Одного взгляда Наромарту хватило, чтобы оценить тяжесть раны.

— Положите на подстилку. Отойдите.

Эльф склонился над раненым человеком.

Женька вдруг ощутил, что его тянет к окровавленному телу. Хотелось припасть ртом к ране на плече и сосать тёплую, живительную влагу. Вампир сделал шаг вперёд и… И правое плечо пронзила страшная боль. Женька ошалело мотнул головой. Наваждение исчезло, осталось только ноющая боль, отдающая от плеча в локоть. "Привет от богини", — понял маленький вампир. Украдкой бросил взгляд на спутников — всем было не до него. Смотрели только на нависшего над Балисом Наромарта.

Боль отхлынула почти сразу. Оставались слабость и лёгкая тошнота. Гаяускас смотрел в темноту под капюшоном, пытаясь угадать в ней лицо целителя.

— Саша, намочи чистую тряпку.

— Вот.

— Протирай.

Гаяускас скосил глаза. Мягкая красная плёнка легко смывалась, а под ней, как он и ожидал, на коже не было даже шрама. Наромарт выдавал чудесные исцеления, словно автомат — газированную воду. Три копейки — и забирай полный стакан.

— Благословенна будь Элистри. Благословен Иссон, — негромко провозгласил эльф.

— Благословен Иссон, — в пол голоса, чтобы не услышали на палубе, подхватили Йеми и Олус.

Сашка протёр целителю заляпанную кровью ладонь.

— А теперь рассказывай, что было, — потребовал Нижниченко.

— Не что, а кто. Ныряльщик там был пиратский.

— И что с ним?

— Понятно что: на дне лежит. Но шустрый, зараза. Подрезал меня всё-таки.

— Может быть, магия у него была какая? — поинтересовался Йеми.

— Может быть, — вяло согласился Балис. — Магия — не по моей части.

— Амулетов у него никаких не было? Или колец? — не отставал кагманец.

— Вот только и дело мне было, что кольца рассматривать, — из-за слабости фраза получилась не столько недовольной, сколько ворчливо-плаксивой. — Ожерелье золотое было на шее. Тоже мне, новый…

Закончить не удалось: кто такие русские в этом мире не знали. Да и вообще сравнение хромало: настоящему новому русскому полагалась цепь, а не ожерелье. Правда, тоже золотая.

— Волшебное, — убеждённо сказал Олус.

— Я тоже так думаю, — согласился Наромарт. — Жаль, теперь его уже не достанешь.

— Зачем оно тебе? — Балис попытался сесть — получилось. Но перед глазами сразу поплыли цветные круги. Нет, такой как сейчас он — не боец.

— Любой волшебный предмет может пригодиться, особенно в нашем положении. Но что зря говорить? Это ожерелье для нас потеряно.

Гаяускас вытер со лба выступившую испарину.

— Мирон, уточни у капитана, какая тут глубина и попроси его подготовить канат с петлёй.

— Зачем?

— Будем вытаскивать этого пловца, чтобы Наромарт обследовал его на предмет магии.

— Мне кажется, что тебе сейчас лучше лежать и набираться сил, — начальственным голосом произнёс Нижниченко.

— Лучше. Но нельзя: я ещё не выполнил задания. Поэтому Наромарт сейчас даст мне какое-нибудь снадобье, и я повторю попытку.

— Но, Балис…

— И не говори мне, что у тебя ничего подобного нет, — уверенно заключил морпех.

— Есть, но… — целитель выглядел растерянным. — Балис, пойми, врачи — не волшебники. За всё придётся платить. Я могу вернуть тебе силы, но не на долго, часа на три. А потом слабость вернётся, и тебе будет гораздо хуже, чем сейчас.

— Меня это устраивает. Часа через три пловец будет в твоём распоряжении, пираты — на мели, а выход из лагуны — свободным. Вот тогда я спокойно смогу лежать здесь столько, сколько ты потребуешь. Хоть да завтрашнего заката.

— Сам сказал, — констатировал Наромарт. — До заката не нужно, но раньше полудня ты с матраса не поднимешься.

— Идёт!

Эльф уткнулся в мешок с медикаментами. Мирон вышел из каюты, следом за ним выскользнул Сашка.

На палубе, за спиной капитана и помощника топтались несколько матросов, разбуженных суматохой.

— Как он? — нетерпеливо поинтересовался Бастен.

— Нормально. Нар — хороший целитель, за то и держим.

— Да уж, нечке доверять себя лечить… — тихо пробормотал кто-то из матросов. Настолько тихо, что Мирон предпочёл сделать вид, что не услышал.

— А что случилось-то? — продолжал расспрос Бастен.

— Водолаз пиратский.

— Дюжина портовых девок! — выругался капитан. Позади кто-то выругался ещё более забористо. Уже не таясь, в полный голос.

— Балис просил глубину смерить и канат с петлёй приготовить, — предупредил Нижниченко новый вопрос.

— Зачем? — изумился Бастен.

— Тело пирата поднять хочет.

— Тело?!

— Уже тело.

— А за какой каракатицей нам тут этот дохляк? — снова не выдержал кто-то из матросов.

— Вам — не знаю. Балису — нужно, — расставил точки над и Мирон.

— Джил, приготовь канат. Остальные — в койку! Нечего тут топтаться! — к капитану вернулась уверенность. Развернувшись к Мирону, Бастен продолжал: — Глубину я, разумеется, мерил. Чуть больше тринадцати песов.

— Это сколько ж будет? — озадаченно промолвил генерал на русском.

— Примерно десять саженей, — быстро подсказал сообразительный Сашка.

— Ага… Значит — метров пять. Если бы не рана, то для Балиса такая глубина — семечки.

Казачонок кивнул. Морской бой поднял в его глазах отставного капитана Советского Военно-Морского Флота на запредельную высоту. Конного ценят по умению владеть саблей, пластуна — кинжалом. В этом Балис не уступал лучшим бойцам Волчьей Сотни. Может, даже, и превосходил, но так говорить Сашке не хотелось. Лучше — не уступал, чтобы никому не было обидно.

Гаяускас вышел на палубу твёрдым шагом, словно это не его каких-то десять минут назад тащили на руках истекающего кровью.

— Ну, что?

— Пять метров, — по-русски ответил Мирон.

— Я где-то так и прикидывал.

Морпех взял из рук матроса петлю. Сашка заметил, что на левой руке занял привычное место перстень. Видимо, эльф настоял на своём.

— Нормально, будет вам сейчас этот ныряльщик со всем скарбом.

— Балис, ты действительно в порядке? — с тревогой поинтересовался Нижниченко.

— Всё хорошо, Нар подтвердит.

Капюшон эльфа утвердительно колыхнулся. С канатом в руках морпех перебрался через борт, спустился по трапу и с тихим плеском ушел под воду. Тут же по мутной толще воды разлилось чарующее красноватое свечение от обнаженного клинка.

Труп пирата Балис увидел почти сразу: течения в лагуне не было, и он опустился на дно прямо под местом схватки. Ныряльщик лежал на спине, уставившись вверх остекленевшими глазами. Правая рука сжимала мёртвой хваткой рукоятку тесака.

Запаса воздуха морпеху хватило на то, чтобы продеть в петлю левую руку и голову мертвеца, а так же разжать пальцы и вложить тесак в ножны на кожаном поясе. Может, волшебным было как раз не ожерелье, а именно боевой нож — почему нет? А может, таким проворным пират был благодаря маленькому серебряному колечку с прозрачным камушком, которое он носил на среднем пальце левой руки.

"А может, и вообще никакого волшебства не было", — подумал Балис, всплывая на поверхность, — "просто подготовка у мужика была хорошая. Хотя, нет. Подготовка подготовкой, но так быстро под водой человек двигаться не способен".

— Готово, тащите, — негромко скомандовал он собравшимся наверху. — А я поплыл, посмотрю, что у них там на судне делается.

Глубокий нырок избавил от необходимости выслушивать очередную порцию напутствий и пожеланий. Слишком уж много было их сегодня. Гаяускас никогда не любил длинных разговоров перед заданием. Задача поставлена, цели расписаны, тактика определена — всё.

Сейчас тактика, правда, оставалась совершенно неопределённой, но ни Мирон, ни Йеми, ни Бастен ему ничем помочь не могли. И Сашку на подстраховку взять было нельзя: слишком плохо и шумно плавал казачонок. Хорошо хоть, что он и сам это понимал, не просился.

К пиратскому судну Балис выплыл почти точно, благо с вечера запомнил, где оно должно находиться. Ну, промахнулся немного, слегка занесло за корму, так ведь это к лучшему: именно на корме находился запасной якорь, который нужно было уничтожить в первую очередь. Бесшумно подплыв к корпусу, морпех по нагелям взобрался до ограждения палубы. «Противострельные» щиты на пиратском корабле всё ещё были подняты, но проёмы между них были шире, чем на судне Бастена, перемахнуть через фальшборт на ют проблемы не представляло.

Только пока что на юте Гаяускасу было делать нечего. Там топтались двое пиратских часовых. Снять их выглядело не самой сложной задачей, но являлось делом абсолютно бессмысленным: караульщики всё время общались со своими коллегами на палубе, так что их отсутствие сразу заметят и поднимут тревогу.

Так что, морпех решил начать со стоп-якоря, благо здоровенная каменюка на толстом канате свисала за фальшбортом совсем рядом. Вытащив универсальный нож, морпех не спеша, соблюдая тишину, принялся пилить канат, попутно внимательно вслушиваясь в разговор пиратов. Если вдруг часовому придёт в голову фантазия выглянуть за корму и осмотреться, то его следовало встретить во всеоружии. Хотя по-прежнему небо застилали тучи и темень стояла непроглядная, всё же с двух-трёх метрах разглядеть диверсанта пират был обязан.

Но никто происходящим за кормой не поинтересовался до тех пор, пока канат не оказался перепилен и освобождённый от пут камень с глухим всплеском не исчез в водах лагуны. Тут-то кормовые караульщики и кинулись к борту, но именно этого и ожидал от них морпех.

Первый пират высунулся из проёма прямо над тем местом, где висел якорь. Прежде чем он успел понять, что произошло, Балис одним резким движением перерезал ему горло. Тело морского разбойника беспомощно повисло на фальшборте и забилось в предсмертных судорогах, а Гаяускас запрыгнул в соседний проём. Нахлынуло знакомое чувство опасности и снова не зря. Прямо перед морпехом оказался второй пират с арбалетом в руках. К счастью, пораженный неожиданным появлением вооруженного человека, он на мгновение растерялся, что и стоило ему жизни. Ударом ноги в лицо Балис опрокинул врага на палубу и, спрыгнув с фальшборта, всадил нож по самую рукоятку в грудь пирата. Тело дёрнулось и обмякло. Гаяускас потянул оружие обратно — не тут-то было. Клинок намертво застрял то ли в теле, то ли в досках настила, а по левому трапу на ют взбежал ещё один пират с арбалетом.

Балис кувыркнулся ко второму трапу, одновременно выхватывая кортик. Свет не вспыхнул, колдовство Наромарта уже потеряло силу. Оно и к лучшему: пиратам будет труднее целится.

Морпех спрыгнул с юта, ещё раз кувыркнулся, распрямился рядом с ещё одним часовым и на разгибе всадил тому кортик под челюсть. Левой рукой подхватил падающий арбалет, ринулся к баку, но навстречу из носовой надстройки уже выбегали разбуженные по тревоге пираты. Гаяускас навскидку выстрелил в ближайшего. Из арбалета он стрелял первый раз в жизни, но с трёх метров, пусть и ночью, не промазал: стрела ударила пирата в грудь, войдя в тело по самое оперенье. Разбойника отбросило назад, он сбил кого-то с ног, и у выхода с носовой надстройки образовалась куча мала.

Балис вихрем влетел на бак, перед лицом с шипением пронеслась арбалетная стрела и, тупо тюкнув, вонзилась в щит. Круговым ударом ноги морпех отбросил часового на балюстраду бака, та не выдержала, проломилась, и пират свалился на головы своих товарищей, добавив неразберихи. Второй часовой, почему-то без оружия, бросился на Гаяускаса с кулаками. Балис встретил его ударом ноги в живот, после которого пират замер на месте, а затем правой рукой с зажатым в кулаке кортиком ударил в лицо. Костяшками пальцев ощутил, как ломается под ударом скула. Разбойник отлетел куда-то в темноту и неподвижно затих. В самом лучшем для него случае столкновение закончилось для него нокаутом и переломом лицевых костей. На сегодня — не боец.

Морпех глянул себе под ноги и чуть не застонал от бессилия. Весь этот эффектный рейд через пиратский корабль оказывался бесполезным. Прямо перед ним лежал якорный канат толщиной в руку. Резать его кортиком можно было с тем же успехом, как и делать то же самое дамской пилочкой для ногтей. Минут десять, не меньше. А у него в запасе была минута, максимум две. Потом на бак ворвётся толпа пиратов, с которой ему не справится. Если бы у него сейчас был топор…

Правую руку повело вниз от неожиданной тяжести. Балис не поверил своим глазам: вместо кортика он сжимал боевой топор, вроде тех, что видел в своё время в Тракае и Эрмитаже. К счастью, к чудесам нового мира Гаяускас уже привык: вместо того, чтобы пребывать в приличном для нормального человека состоянии шока от превращения маленького кортика в большой топор, офицер с силой рубанул по якорному канату. Оружие не подвело: топор не только перерубил канат с первого удара, глубоко уйдя в доски настила, но и назад из них вышел легко, словно нож из масла.

Больше на пиратском корабле морпеху делать было нечего. На бак лезла целая орава морских разбойников, но драться с ними Балис не собирался. Перемахнув через фальшборт, он нырнул в тёмные воды лагуны. Ещё в воздухе почувствовал, как тяжесть топора в ладони сменяется почти невесомой массой кортика. И всё же в воду он вошел с перекосом, подняв тучу брызг. Пока хватало дыхания, плыл под водой. Вынырнув, первым делом поднёс к глазам правую руку. Всё правильно, пальцы сжимали морской офицерский кортик, самый обычный кортик, какой входил в парадную форму тысяч офицеров ВМФ СССР.

Но ведь и топор тоже не был сном. За спиной, крича, бесновались пираты: оставшееся без якорей судно начинало сносить, а в какую сторону грести, чтобы избежать скал и мелей в чернильной ночной темноте было сообразить не так-то просто.

Не просто было и Гаяускасу найти свой корабль. Но, интуитивно выбранное направление оказалось верным. Получилось даже лучше чем в первый раз: на судно Бастена морпех выплыл чуть ли не по центру корпуса. Лучше бы уж слегка промахнулся: трап ожидал его с противоположного борта, пришлось оплывать вокруг корабля.

— Свои! — негромко предупредил Балис, когда до трапа оставалось не больше пяти метров. Судя по силуэтам, на палубе его поджидали экипаж и пассажиры в полном составе. Так оно на самом деле и оказалось, да иначе и быть не могло: крики с пиратского корабля разбудили бы даже пожарника.

Правда, встреча героя получилась далекой от тожественности: едва он ступил на палубу, рядом оказались Мирон и Наромарт.

— Вот так, товарищ генерал, — устало улыбнулся отставной капитан. — Я же говорил: у Флота нет проблем, у Флота бывают задачи.

— Я и не сомневался, — ответил Мирон, а потом заговорил уже на понятном всем морритском. — А сейчас тебе нужно отдыхать. Врач настаивает.

Наромарт кивнул капюшоном.

— Потом, — досадливо отмахнулся морпех. — Они могут в темноте налететь на наш корабль, и тогда будет драка.

— Прервёшь отдых, — пожал плечами Нижниченко и, снова перейдя на русский, добавил: — Балис, это серьёзно. Ты можешь отключиться в любой момент. Ну, не тащить же нам тогда бесчувственное тело на виду у всей команды.

Женька хмыкнул. Сашка наградил маленького вампира негодующим взглядом, который тот то ли не заметил, то ли высокомерно проигнорировал.

"Да я в порядке", — хотел сказать Гаяускас, но… Не был он в порядке. Сейчас, когда напряжение боя покинуло морпеха, он понял, насколько сильно устал. Слабость сковывала мускулы, глаза слипались. Очень хотелось прилечь, а ещё лучше поспать… несколько часов. Но, нельзя!

— Мирон, пойми, не могу же я спать во время боя!

— Если дело дойдёт до боя, то ты успеешь проснуться раньше, чем начнётся схватка. Кажется, этому тебя то же учили.

— Было дело, — согласился Балис. Чуткий сон, когда просыпаешься от малейшего шороха, не то, чтобы ставится, скорее вырабатывается во время учений в обстановке "максимально приближенной к боевой". — Ладно, если это так нужно…

— Необходимо! — горячо заверил Мирон.

"Интересно, что ему наш целитель напел?" — подумал про себя Гаяускас, направляясь в каюту. Прилёг на матрас и моментально провалился в глубокий, беспробудный сон.

Из леса на луг выходил крупный воинский отряд. Или банда — уж больно разномастными были люди, этот отряд составляющие.

Чем попало вооруженные — кто с копьём, кто с рогатиной, иной с тяжелой двуручной секирой, кто-то с боевым топором, немногие — с мечами. Большинство в левой руке держали небольшие деревянные щиты: круглые, овальные или квадратные. Порой щит обтягивала кожа, у других прямо на дереве были грубо намалёваны хищные звери или птицы, а то и драконы. У некоторых за плечами виднелись дуги коротких луков.

Доспехи воинов разнились так же, как и их вооружение. Одни шли в бой голыми по пояс, видимо, намереваясь устрашить противника видом бугристых мускулов. Других прикрывали грубые кожаные куртки. То тут, то там поблёскивали металлом кольчужные рубашки, почему-то очень короткие, закрывавшие тело разве что до пупа, а руки — только самые плечи.

Ещё большее разнообразие наблюдалось среди головных уборов. Кожаные шапки всевозможных фасонов соседствовали с металлическими шлемами. Кто-то и вовсе шел в бой с непокрытой головой, и тогда взгляду открывалось многообразие причёсок: от наголо бритых черепов через стрижки разной длины до длинных, ниспадающих на лопатки косичек.

Дубрава осталась позади, отряд полностью вышел на луг, и теперь стали видны враги пёстрого воинства: на другом конце луга вершину холма занял другой отряд, примерно втрое меньший по численности, но вовсе не собиравшийся отступить без боя.

Основную ударную силу второго воинства составляла конница: полтора десятка всадников на низкорослых мохноногих лошадях в кожаных попонах. Сами всадники, все как один были в сверкавших на солнце металлических панцирях и открытых шлемах, с длинными копьями и большими деревянными щитами с единым рисунком: две сплетающиеся зелёные змеи на белом поле. Справа от кавалеристов в шеренгу выстроились легионеры в железных сегментатах и шлемах с высоким гребнем. У ног каждого воина стоял большой деревянный скутум, который они придерживали левой рукой, а в правой солдаты сжимали пилумы. Левый фланг отряда составляли два десятка копейщиков в длинных кольчугах, кольчужных колпаках и с круглыми щитами с тем же рисунком.

Позади этих воинов располагалась вторая линия: числом более полусотни, но менее ста человек, вооруженная, как и нападающие, кто во что горазд, но одетых в однообразные кожаные куртки и кожаные шлемы. Ещё дальше, на самой вершине холма редкой цепочкой расположились восемь лучников с короткими луками наизготовку.

Штурмующая орда, состоявшая не менее, чем из трёх сотен воинов, преодолела уже половину расстояния от опушки до холма.

— Господин, командуйте! — произнёс командир копейщиков, воин средних лет с лёгкой проседью в окладистой чёрной бороде. — Изгоним сакских бандитов прочь с благословенных земель Логры.

Предводитель, высокий пожилой воин, единственный среди всадников, чьи доспехи, кроме панциря и шлема составляли ещё железные поручи и поножи, усмехнулся:

— Не торопись, мой верный Горлойс! Пусть они подойдут поближе.

Командир был уже далеко не молод, но вовсе не производил впечатление немощного старца. Разве что, короткая борода, обрамлявшая загорелое лицо стала совсем седой, но держался воин на коне уверенно, а синие глаза из-под нависших бровей зорко оглядывали поле боя. И было в этом лице что-то неуловимо знакомое.

— Пора! — воскликнул он, наконец, и взметнул к небу в вытянутой руке меч. ТОТ САМЫЙ КЛИНОК.

— За мной, мои воины! Покажем этим сакским псам силу Логры! За короля Пэндра! Ко Пэндра гэну!

— Ко Пэндра гэну! — вырвалось из десятков глоток.

И конная лава, стремительно набирая скорость, устремилась по склону вниз, на непросохший от утренней росы луг… Из-под копыт летели куски влажной чёрной земли, застилая видимость…

Вдоль опушки сосняка неслись кавалеристы в серо-зелёных камзолах со стоячими васильково-синими воротниками. Вперёд вырвался молодой всадник на кауром жеребце. Без шляпы, с перепачканным в глине правым плечом, он мчался вперёд, размахивая шпагой. Сверкали на солнце позолоченные пуговицы камзола, метался по ветру чёрно-жёлтый шелковый темляк. Вот рука взметнулась вверх и ясно стал виден клинок. ТОТ САМЫЙ КЛИНОК.

Конь и всадник скрылись в облаке белого дыма. А когда дым рассеялся, то они уже неподвижно лежали на земле. Вокруг растекалась красная лужа крови.

Рукопашный бой в окопах — одно из самых тяжелых зрелищ на войне. Здесь нет ничего красивого и благородного. Здесь каждым владеет лишь одно желание — выжить. Здесь, не задумываясь, используют самые гнусные и подлые приёмы. Здесь годится любое оружие. Здесь в ход идут штыки и ножи, сапёрные лопатки и кинжалы, ногти и зубы. Здесь наносят и получают самые страшные увечья.

В раскисших глинистых траншеях схлестнулись в смертельной схватке два отряда: солдаты в мышино-серых и солдаты в чёрных шинелях. Пехотинцы вермахта против моряков Военно-Морского Флота СССР. Одним нужно было во что бы то ни стало захватить линию окопов, другим — её удержать.

Вцепившись друг в друга, слившись в один клубок, катались по склизкой осенней грязи два офицера — фашистский и советский. Гауптман и капитан-лейтенант. Левые руки и того и другого намертво стискивают правые запястья врага. В правых зажаты смертоносные клинки: тесак у пехотинца, кортик у моряка. Чьи силы иссякнут первыми, тот и проиграл. А ставка у этой игры — жизнь.

Медленно, но верно победа в бою клонится на сторону советских моряков. Медленно, но верно капитан-лейтенант побеждает гауптмана. Навалившись сверху, он всё сантиметр за сантиметром приближает острие кортика к горлу врага. Немец ещё сопротивляется, но он уже обречён. Сила силу ломит. Последнее усилие — и клинок входит в шею по самую рукоятку. Из пронзённой артерии фонтаном брызжет алая кровь. Тело гауптмана бьётся в конвульсиях. Победитель вынимает из трупа врага кортик. Ясно виден перепачканный в крови клинок. ТОТ САМЫЙ КЛИНОК.

Перепачканный в крови и грязи, капитан-лейтенант, тяжело дыша, с видимым трудом поднимается на ноги и осматривается. Вокруг завершается бой. Моряки удержали линию обороны, но скоро им предстоит встретить новую атаку. На лице офицера — усталость и озабоченность. Он утирает рукавом шинели взмокший от пота лоб.

Балису знакомо это лицо капитан-лейтенанта — лицо его деда, Ирмантаса Мартиновича Гаяускаса.

Ещё не открывая глаз, по качке, Балис понял, что судно идёт со скоростью в три-четыре узла. Сколько же он тут провалялся? А как же пираты? Что, вообще, происходит?

Распрямившись, он сел на матрасе и тут же в глазах заплясали светлые пятна. Закружилась голова. Морпех интуитивно подался назад, опёрся плечами о деревянную стенку каюты.

— Добрый день, Балис Валдисович! — раздался над ухом Сашкин голос.

— День? Почему — день? — удивился Гаяускас. Зрение постепенно возвращалось, теперь он уже различал предметы в полумраке каюты.

— А как ещё сказать? Полдень уже миновал.

— Полдень? — Балис снова напрягся и снова без сил припал к стенке. — Это я столько времени валяюсь?

— Наромарт не велел будить…

— А пираты?!

Казачонок махнул рукой с таким пренебрежительным видом, как будто шла речь о последнем пустяке.

— На мели сидят, наверное. А может, уже корабль и столкнули… Всё равно не догонят. Они ж не знают, куда мы плывём.

Балис протёр рукой покрытый испариной лоб.

— Я смотрю, за меня всё решают…

Сашка совсем по-детски засопел и сказал:

— Наромарт просил позвать его, если Вы проснётесь… В смысле, когда Вы проснётесь… Ну, если Вы проснётесь пока его нет, понимаете?

Гаяускас не очень убедительно рассмеялся. Сашкина серьёзность его действительно веселила, только вот собственное самочувствие было таким, что никак не до смеха.

— Понимаю. Давай, зови его.

Облегчённо вздохнув, казачонок вышел из каюты. А через минуту вошел тёмный эльф.

— С пробуждением. Как себя чувствуешь?

— Паршиво. Почему меня не разбудили раньше?

— Зачем? В твоём состоянии нет ничего полезнее здорового сна.

— А если бы пираты…

— Если бы у людей были острые уши — они были бы эльфами, как любит говорить один мой друг.

Гаяускас хмыкнул, вспомнив гораздо менее пристойный русский эквивалент. А потом устало сказал:

— Нар, ты же опытный воин, должен понимать, что в таких ситуациях нельзя рассчитывать на то, что всё хорошо сложится. Удача не всегда на твоей стороне.

— Во-первых, я вообще не воин. Искатель приключений — пожалуй. Но это далеко не одно и то же. А, во-вторых… Много ли пользы ты сейчас можешь принести в бою?

— Мог бы мне дать ещё своего зелья…

— Это бесполезно.

— Почему?

— Потому что в первый раз ты использовал все ресурсы своего организма. Поэтически говоря, сжег их.

— Можно и без поэзии, — проворчал морпех.

— Можно, — легко согласился целитель, — но сути дела это не меняет. Сила, которую ты получил ночью — это твои внутренние резервы. Моё снадобье лишь высвободило их, не более. Но теперь этот источник пуст, и сколько бы настойки ты не выпил, лучше тебе не станет.

— Ну, дал бы тогда что-нибудь другое…

— Балис, я не сомневался, что ты капризен, как и любой настоящий воин, но…

— Капризен, как настоящий воин? — недоумённо переспросил Гаяускас.

Наромарт кивнул.

— Конечно. Воины, как правило, очень капризны. Они настолько привыкли быть могучими героями, что им кажется, что любое проявление слабости их унижает. Как же, могла быть драка, а ты бы её пропустил… Подумай, любой матрос, выпусти из него столько крови, сколько вытекло из тебя, лежал бы пластом и ни о каких боях бы не думал. Ты же в одиночку лишил якорей пиратский корабль, спас всех нас от верной гибели и ещё чем-то недоволен. А ведь при каждом удобном случае любишь повторять, что ты — просто человек. Раз так, то и веди себя, как простой человек, а не как герой с ахором в жилах.

После этой фразы эльф смутился и смолк, но морпех этого не заметил — слишком уж точно попали в цель слова целителя.

— А что, много крови было? — в свою очередь смущенно поинтересовался Балис.

— Конечно, — излишне торопливо ответил Наромарт. — С утра Бастен заставил двух матросов палубу отмывать да отскребать. Долго возились…

— Ладно, — слабо махнул рукой Гаяускас, — забудем. Главное, от пиратов мы ушли. Но теперь-то я хоть могу встать? Ты вчера говорил, что лежать мне до полудня, а полдень уже миновал.

— Это как сам себя чувствуешь. Можешь встать — прогуляйся по палубе, свежий воздух тебе очень полезен. А если нет, то лучше полежать.

— А как же лечение?

— Какое лечение? Ты не больной и даже не раненый. Ты просто потерял много крови. Твои лекарства — крепкий сон, хорошая пища и свежий воздух. Вот только с пищей у нас проблема, сам понимаешь. Супу не сварить, да и вина красного на корабле нет.

— У капитана жжёное вино имеется.

— От него тебе особой пользы не будет. Так что, налегай на фрукты.

Эльф поставил рядом с матрацем Балиса глубокую глиняную миску, заполненную абрикосами, курагой и черносливом.

— Откуда такое богатство?

— Милостью Элистри, благоволением Иссона.

— А красного вина, значит, они не благоволят?

Наромарт сокрушённо вздохнул.

— Может, и благоволят, только вот моих сил и веры не хватает.

Гаяускас потянулся за фруктами.

— Ладно, это я так… Спасибо за то, что есть. Сейчас перекушу — и попробую выйти на палубу. Наши все там?

— А где же ещё. Я специально попросил их остаться, чтобы переговорить с тобой наедине.

Балис недоумённо уставился на эльфа.

— Во-первых, врачу лучше осматривать больного без посторонних, — пояснил Наромарт. — Во-вторых, на том пирате, что напал на тебя под водой, и вправду были магические амулеты. Ожерелье и кольцо. Весьма сильная магия.

— То есть? Что они делают?

— Не могу сказать. Я же говорил тебе, что могу определить лишь основную школу магии, которая заложена в предмете, не более того. В обоих — магия Изменения Сути.

— Понятно, — медленно проговорил Балис. — В том смысле, что ничего не понятно. Знаешь, что, Нар, давай я подарю тебе эти амулеты?

— Мне? Послушай, эти вещи стоят огромных денег, я не могу просто так взять и…

— Почему — просто так? А кто меня после этой драки на ноги поставил? И потом, меня, если честно, магия уже достала. Ну, привык я без неё обходиться, понимаешь?

— Отлично понимаю. Так рассуждает большинство гномов.

Балис хмыкнул.

— Вот и отлично. Значит, принимаешь подарок?

— Принимаю. Спасибо тебе. Кстати, там ещё тесак тебе причитается. Он не волшебный, но очень качественный: из чёрной бронзы.

— Бронзы… — разочарованно протянул Гаяускас.

— Чёрной бронзы, — эльф сделал особое ударение на слове "чёрной". — Конечно, это не сталь, но получше железного.

— Даже так? Тогда, себе возьму: я ж на пиратском корабле свой нож оставил, надо хоть чем-то его заменить.

О том, что он оставил нож не где-нибудь, а в груди одного из морских разбойников, Балис распространяться не стал. Не застольный это разговор. А фрукты оказались настолько вкусными и сочными, что морпех с волчьим аппетитом опустошил половину миски и собирался довести дело до конца.

— Кстати, раз уж мы говорим о магии. Скажи, Нар, может ли волшебный кинжал превратиться в топор?

— Ну, это зависит от того, на сколько кинжал волшебный. Есть разные…

Эльф осёкся.

— Погоди. Ты говоришь про свой?

Гаяускас молча кивнул.

— Может, — убеждённо проговорил Наромарт. — Я же сказал тебе, что это очень древняя и очень сильная магия. В нём сокрыта огромная энергия. Что-то случилось?

— Случилось. Без этого топора я бы не смог перерубить якорный канат.

— Так это ж хорошо. А почему в твоём голосе такое недовольство?

— Потому что я хотел бы знать, что можно ждать от оружия, а чего — нельзя.

— Я понимаю, — серьёзно сказал эльф. — Но другого выхода у нас нет. Я знал, что твой кинжал волшебный, когда мы встретили Гаттара. Полагаю, архимаг мог бы определить все его возможности, но, во-первых, на это ушел бы не один день, а, во-вторых, не уверен, что у нас хватило бы денег ему заплатить.

— Этому магу-оборотню я бы кинжала не отдал. Тебе я доверяю, а ему — нет.

— Да, он, конечно, себе на уме. Но не думаю, чтобы он стал тебя обманывать. Есть всё-таки понятие профессиональной чести. Хотя, в этом мире…

— Вот-вот. В этом мире я верю только Йеми. Олусу и ящерице доверяю, но… Лучше им кое-чего не знать.

— Абсолютно согласен, — кивнул Наромарт, — лучше будет и для них, и для нас. Ну, вижу, с фруктами ты покончил? Пойдёшь гулять?

— Надо пробовать, — Балис постарался встать. Странно, но теперь слабость в мышцах ощущалась гораздо меньше. Отступили и тошнота с головной болью. Конечно, всё равно самочувствие оставалось паршивым, но для того, чтобы дойти до борта, сил должно было хватить. И даже — с запасом.

Остаток путешествия прошел без особых приключений. Погода менялась: то ясно, то дождик, но штормов больше не разыгрывалось. Ветер большую часть времени дул в нужную сторону, хотя порой и слишком слабо. Бастен ругался: ему хотелось попасть в Толу хотя бы в ладильские календы, но этого сделать они никак не успевали.

Путешественникам каждый час задержки тоже причинял дополнительные волнения, но ускорить судно было не в их власти. Наромарт, Олус и Йеми регулярно молились, но был ли от их молений какой-либо толк — сказать невозможно.

Балис полностью поправился от ранения на третий день, после чего каждый день часа по два разминался на юте. К занятиям присоединялся Сашка, морпех гонял парня без всякой жалости, тот не протестовал, уж очень хотелось перенять опыт. Женька наблюдал тренировки с ехидной усмешкой. В глубине души пареньку хотелось если не присоединиться, то, по крайней мере, размяться, вспомнить пару приёмов айкидо, но он опасался, что не так поймут. Ещё решит офицер, что у него теперь двое воспитанников, тоже начнёт дрессировать. Этого Женьке совершенно не хотелось.

Матросы во время тренировок любопытством не допекали, лишь кидали уважительные взгляды. Йеми прозрачно намекнул Бастену, что не стоит особо распространяться о произошедшей стычке. Капитан ответил в том смысле, что, коли почтенные пассажиры разговоров не желают, то так тому и быть. Матросы у него ребята надёжные и управляемые. Конечно, на каждый роток не накинешь платок, а по пьяни в портовом трактире чего только не выбалтывают, но и отношение к пьяной болтовне у людей соответствующее. Кагманца это устроило: он понимал, что слухов всё равно не избежать, но пусть это будут именно слухи и как можно более далёкие от правды. Хотелось бы ещё, чтобы они появились как можно позже и подальше от Толы, но с этим ничего нельзя было сделать: загул матросов в порту, пока судно на рейде — святое дело. И перекупить груз и отправить его в месте с судном куда-нибудь подальше в Накхат или Хольдстрим не было денег. Не было даже человека в Толе, достаточно надёжного и богатого, чтобы совершить такой манёвр сразу по прибытии в порт. Увы, не всё доступно Паукам Господаря, хоть народная молва в Кагмане и утверждает иначе. Приходилось рисковать, чего Йеми очень не любил, и чем постоянно занимался всю свою жизнь.

Чтобы отвлечься от волнения и чем-то заполнить свободное время, плотно занялись отработкой легенды и плана действий по прибытии в Толу. Многое приходилось решать наугад. Особенно удивляла уверенность Наромарта, что Риона находится в городе или где-то поблизости. Откуда он это взял, эльф говорить решительно отказался. Удалось лишь добиться ответа, что эти знания не были божественным откровением, а потому и доверять им можно было лишь с большой натяжкой. В то же время, убеждённость целителя подкупала. Йеми не сомневался, что сам Наромарт верит в то, что говорит, и это давало надежду: пришелец из иных миров, хоть и был себе на уме, но слов на ветер не бросал.

В конце концов, решили, что имеет смысл разделиться на две группы. Йеми надлежало по-прежнему разыгрывать роль благородного лагата, путешествующего с тайной миссией, Балис и Олус должны были выступать в качестве его слуг-телохранителей. Мирон ожидал бурных возмущений благородного сета, вызванных понижением статуса, но тот воспринял свою роль как должное. Позднее кагманец объяснил генералу, что в древних традициях Моры граница между аристократом и простым морритом неширока, и переступить её вниз унизительным не считалось. Другое дело, что по мере укрепления империи знать стала об этом забывать, и современные сеты и лагаты смотрели на неблагородных соплеменников, как на низшие существа. Но Олусу Колине Планку, можно сказать, сам Иссон велел держаться древних правил и обычаев.

Мирону же предстояло сыграть роль мастера-винодела из Торопии, решившего перебраться в далёкую Толу, дабы укрыться от гнева влиятельного жупана. Анна-Селена и Женька становились его детьми, Наромарт и Рия — слугами, ну а Сашка — мальчишкой-подмастерьем, последовавшим за хозяином с целью овладения мастерством. Такое распределение ролей предложил сам Мирон, чем немало удивил и порадовал Женьку, привыкшему, что казачонку отдают перед ним первенство всегда и во всём. Сашка, разумеется, никаких претензий не высказал: парнишка ещё у Шкуро усвоил одну простую истину: по-настоящему ценится не высокое положение, а умение делать дело. Хочет мальчик из будущего покомандовать — пусть попробует. Поглядим, как у него это получится.

Гораздо больше подростка беспокоил вопрос, каков из генерала винодел. Волновался по этому поводу и Балис, но Нижниченко был твёрдо уверен в своих способностях.

— Во-первых, не забывайте, где я родился и вырос. В Севастополе, в Крыму. Виноградники в Массандре, чтобы вы знали, князь Голицын начал разводить в тысяча восемьсот двадцать шестом году.

— При Государе Императоре Николае Павловиче, — вслух подумал Сашка.

— При нём самом. И виноград у нас в Севастополе рос чуть ли не в каждом дворе, и все делали домашнее вино, при Советской Власти.

Гаяускас хмыкнув, вспомнив, как отец воздавал должное такому вину во время отдыха в Крыму. Не напивался, конечно, меру Валдис Ирмантасович знал твёрдо. Но ровно до этой самой меры и нагружался. Да и сам Балис в годы службы крымское вино активно употреблял, как магазинное, так и купленное у местных жителей. Прав Мирон — винным промыслом на южном берегу Крыма занимались почти в каждой семье.

— Кроме того, как раз на начало моей службы пришлось выполнение постановления ЦК КПСС "О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма".

Балис снова хмыкнул. Из всех инициатив Горбачёва эта была, пожалуй, наиболее идиотской. Не глупой, а именно идиотской. Вырубали виноградники, а народ травился самогонкой. В магазинах не продавали водку до трёх часов дня, что привело к совершенно невообразимой спекуляции. По меркам середины восьмидесятых, конечно, невообразимой. В начале девяностых, когда перекупали направо и налево всё и вся, водочная торговля предыдущих лет казалась невинной шалостью, но в своё время Балиса буквально шокировала названная таксистом ночная цена бутылки. Двадцать пять рублей. Рядовому солдату в то время в месяц полагалось меньше червонца. Было огромное желание взять продавца за шиворот, да хорошенько тряхнуть, но ведь и он купил водку явно не по госцене…

Всего этого Гаяускас, конечно, не сказал, а только поинтересовался:

— Это-то здесь при чём?

— Да при том, — пояснил Нижниченко, — что разного рода самогонных аппаратов я насмотрелся во время рейдов столько, что могу работать экскурсоводом в соответствующем музее.

Теперь хмыкнул уже Сашка. О музеях он что-то когда-то слышал, об экскурсоводах ничего и никогда, но общий смысл фразы был понятен и вызывал улыбку. В станице самогон гнали, почитай, в каждой хате — обычное дело. Что ж за казаки, если не умеют пива сварить, да водки нагнать? А если свадьба или какой другой праздник? В казёнке угощение брать, так быстро без последних штанов останешься.

Но чтобы таким делом господа генералы интересовались… Хотя, генералами же не рождаются… Додумать мысль мальчишка не успел: слова Балиса вернули его к реальности.

— Сказать ладно. Но там же ещё и делать что-то нужно будет. А погода в этой Толе явно не крымская.

По мере того, как корабль уходил на север, становилось всё прохладнее. Впрочем, ежедневным купаниям на канате это пока не мешало.

— Нужно будет — значит сделаю. У нас в разведке тоже бывают задачи, — усмехнулся Мирон. — Мы с Йеми уже всё просчитали. Перегонки тут не знают, во всяком случае, ему перегонные аппараты ни разу не попадались, а поколесил он немало.

— Я в курсе.

— Вот. Соберу аппарат, а там одно из двух. Либо джин буду гнать, благо можжевельник в этих краях растёт в больших количествах, либо ром, тростника в Толу тоже закупают навалом.

— Погоди, какой тебе ром? — опешил Гаяускас. — Его же в бочках выдерживают по несколько лет.

Нижниченко улыбнулся.

— Вот видишь: разбираешься в теме, мягко говоря, слабовато, а специалиста пробуешь учить. Ох, вот начну тебе давать уроки подводного плавания.

Друзья рассмеялись. Глядя на них, рассмеялся и Сашка. А потом Мирон объяснил:

— Ром на самом деле бывает очень разный. Сначала, правда, любой ром готовится одинаково: стебли сахарного тростника нарезают на мелкие куски, отжимают из них сок и тщательно процеживают.

— Звучит заманчиво. Ты уверен, что в окрестностях города растёт сахарный тростник?

— Я расспрашивал Йеми. Уверен, что он там не растёт. Но, ещё раз говорю, привозят его в Толу довольно много: выгоднее, чем закупать готовый сахар. Так что с сырьём проблем не будет. Дальше, сироп этот можно обрабатывать двумя способами. Местные сахароделы его просто варят, пока не образуются кристаллы сахара, а потом на центрифугах отделяют сахар от остатков сиропа — патоки.

— На каких таких… центрофигах? — не удержался Сашка. Мирон, не ожидавший столь оригинального вопроса, чуть не согнулся от смеха.

— Не центрофигах, а центрифугах, — невозмутимо пояснил Балис. — Что-то вроде большой кадушки, которая может вращаться с большой скоростью. По законам физики более тяжелая часть смеси оседает на стенках, более лёгкая — собирается в центре.

— А, такую машину я на маслобойне видел…

Гаяускас промолчал: о производстве масла он имел самое отдалённое представление, а с центрифугой столкнулся в поликлинике, когда Рита короткое время подрабатывала лаборанткой, помогая врачам проводить биохимические анализы крови.

— Верно, Саша, — помог пришедший в себя Мирон. — И на маслобойне и ещё много где. Полезная вещь эта центрифуга. В общем, я могу делать ром и из патоки, но тогда его действительно придётся выдерживать в бочках хотя бы несколько месяцев. Поскольку нам нужен быстрый успех, то этот вариант не подходит. А раз так, то поступим проще, как на Гаити: в сироп добавляем дрожжи и оставляем на несколько дней в прохладном подвале. Получается у нас…

Нижниченко сделал театральную паузу, и не зря.

— Бражка получается, — с усмешкой прокомментировал Сашка.

— Верно, тростниковая бражка. Вот эту бражку можно прогнать через дистиллятор и получить самый настоящий ромовый спирт. Крепостью, если память мне не изменят, где-то от пятидесяти пяти до восьмидесяти градусов, в зависимости от технологии. Дальше этот ромовый спирт можно слегка разбавить водой и разлить в бутылки. В итоге получится у нас признанный всеми земными виноделами ром "белая гроздь".

— Погоди-ка, — припомнил Балис. — Знаешь, пил я в одном погребке в Таллине коктейль, так вот там такой ром был среди ингредиентов.

— Запросто, — кивнул головой Мирон. — Он как раз в основном на коктейли да пунши и идёт, вкус у него как раз для такого дела подходящий. Вот с этим ромом толийцев и познакомлю. По нашим с Йеми прикидкам, месяца два у нас в запасе есть.

— Погоди, о чём ты? Какие два месяца?

— Местные, по тридцать шесть дней.

— Ничего не понимаю. Почему они у нас в запасе?

— Вообще-то местные инквизиторы, если ты забыл, кроме прочего следят за появлением новых технологий. И, если что, сразу к ногтю их прижимают.

Гаяускас озадаченно поскрёб затылок. Определённо Йеми когда-то давно об этом рассказывал, но в суматохе погони за похитителями детей информация благополучно выветрилась из головы. А вот у Мирона не выветрилась. Похоже, у него мозги устроены так, что он вообще ничего не забывает.

— И ты думаешь, что раньше, чем через пару месяцев инквизиторы на тебя внимания не обратят?

— Именно так мы и считаем. Винодел — это не оружейник и не мореход. Подумаешь, вино по-новому делает, здешним порядкам это не угрожает. Пока дойдут руки всё проверить, мы должны и Серёжку выручить, и Риону найти.

— Логично, — подвёл итог Гаяускас. — Вижу, ты всё продумал, и прибываешь в Толу во всеоружии.

— Так иначе нельзя, положение обязывает. И вообще, к делу надо подходить серьёзно. Слишком долго мы опаздывали, пора уже решать вопрос.

— Пора, — согласился Балис. — Быстрей бы уж эта Тола.

Корабль капитана Бастена пришвартовался в порту Толы через пару часов после полудня в первый день после ладильских календ.

Когда мы ещё только познакомились с Наромартом и потихоньку присматривались, притирались друг к другу, он поинтересовался у меня: не чувствую ли я себя обиженным на то, что мы с ним общаемся минут по десять в сутки, да и то не каждый день. Я в ответ объяснил, это меня совершенно не обижает. Я могу общаться хоть целыми днями напролёт, а могу, наоборот, целыми днями пребывать в себе.

"И что же ты делаешь, когда тебе не с кем общаться?" — поинтересовался тогда мой новый друг.

"Размышляю на какую-нибудь вечную тему", — честно ответил я.

Кому-то это может показаться смешным, но это правда. В этом мире есть многое, о чём можно думать дни и ночи без перерыва. Например, о жизни и смерти.

Слышал я забавную людскую легенду, о том, как в одной стране рождались порой бессмертные люди. Иноземцы думали, что это их счастье, но на самом деле бессмертие было не счастьем, а проклятьем. Такие люди доживали до семидесяти лет такими же, как их ровесники и только потом начиналось бессмертие — в теле семидесятилетнего старика или старухи.

Это не так-то просто себе представить — очень немногие люди доживают до столь большого возраста. Но всё же, мне таких встречать приходилось. Большинство из них были совершенными развалинами: слепые, глухие, с трясущимися от слабости руками, с трудом понимающие, что происходит вокруг них, едва способные подняться с ложа, а то и вовсе на это не способные. Жалкое зрелище. А те совсем уж не многие, кто сумели сохранить крепость тела и ясность сознания… Они с грустью вспоминали себя, какими они были в двадцать, тридцать или хотя бы сорок лет.

Бессмертие для таких людей — даже не насмешка. Я бы назвал это жестокой мукой. Трижды благословен будь милосердный Творец, кто бы он ни был, если эта легенда — всего лишь выдумка, каких немало ходит по разным мирам.

А вот эльфы или драконы — и вправду бессмертные, в том смысле, что естественным образом они не умирают. Ни от старости, ни от болезней. Хотя… Приходилось мне слышать, что есть миры, где эльфы смертны. Не знаю, может так оно и есть, врать не стану. Но уж Наромарт — точно от старости не умрёт.

Правда, я предпочитаю называть его не бессмертным, а "не умирающим". Потому что если, например, отрубить ему голову — сразу умрёт, на этот счёт у меня никаких сомнений. А вот таких, чтобы совсем бессмертные, ничего с ними сделать нельзя было — я не встречал. Боги? Так где они, эти боги? Где-то там, далеко, на иных планах бытия. Но мы-то все здесь. Богов мы видим очень редко, если вообще когда-то видим. И судим о них по своему разумению.

Да разве только о богах? Вот ведь смертные люди о бессмертии тоже по своему разумению судят. Легенду о бессмертных людях я уже упоминал. А как относится к такой замечательной фразе: "Бессмертные часов не наблюдают!" Красиво, эффектно, но ведь совершенно неправильно. Часов не наблюдают увлечённые. Занятые. Счастливые в конце концов. А бессмертные, пусть и не ограниченные временем, всё же не могут не следить за его ходом. Я то знаю, о чём говорю.

Или вот ещё одно заблуждение. Люди думают, что со временем неумирающие утрачивают вкус к жизни. Вроде, успевают всё посмотреть, всё почувствовать, всё узнать, и становится им дальнейшее существование неинтересным. Сколько я историй наслушался об угасании от потери интереса к жизни какого-нибудь могучего дракона или бессмертного мага. Кстати, никогда не встречал бессмертных магов, но это так, к слову. Зато очень старых драконов видел предостаточно, да и эльфы, прожившие намного дольше, чем я существую, попадались. И никто из них интереса к жизни не утратил. Почему? Да всё очень просто: жизнь так устроена, что всё время подбрасывает нам что-нибудь новенькое. Иногда столь необычное, что начинаешь просто разум терять: как же такое возможно.

Во всяком случае, меня Грезящий не то, что удивил — поразил до полного умопомрачения. Я всё время думал, что он из тех, не наделённых сознанием. Ну, магии в него было вкачано так, что дальше не куда, так бывает. Это дело не слишком хитрое. На один разумный клинок волшебных приходится сотня, а то и больше.

Но оказалось всё иначе: разум-то у него ничуть не слабее моего, только на себя замкнут. Оттого я ничего и не почувствовал, хоть и всё время рядом был. А вот когда его человек бросился в бой, да до своего клинка достучался, тут и открылись тайные силы. Сам я в том бою не участвовал: его человек отправился на битву в одиночку. Но по возвращении Грезящий ещё не успел уйти в себя и смог прикоснуться к его сознанию. То, что я почувствовал, повергло меня в шок.

Грезящий не обращал никакого внимания на то, что происходит вокруг него. Он переживал какие-то древние битвы. Это удивительно, непостижимо, но для него давно прошедшие бои были реальнее того, что окружало его на самом деле. Клинок был здесь, а сознание где-то там, в далёком мире и далёком времени.

Когда-то он принадлежал великому герою. Вместе они прошли множество битв, совершили немало славных подвигов, а потом удостоились особой награды. Я так и не понял, от кого. По всему выходило, что от богов, только эти боги не слишком-то походили на Элистри, которой служит Наромарт. Не больше, чем двуручный меч похож на кинжал.

Яснее я объяснить не могу, воспоминания Грезящего были очень отрывочными и нечёткими. Похоже, он и сам не помнил толком, что с ним тогда произошло. Мне кажется, вынесло его вместе с его тогдашним спутником-героем куда-то за пределы не просто их мира, но и материального мира вообще. Наромарт называет это Высокими Планами, ему виднее. Главное, что за этими пределами они увидели нечто такое, что здорово изменило их дальнейшую судьбу. Герой-спутник, как я понял, и раньше был, как это называется у людей "не от мира сего", а уж после того случая окончательно впал в блаженство. И клинок, можно сказать, тоже в блажь впал, стал Грезящим. Происходящее вокруг для него утратило всякий смысл, он не желал согласился с тем, что вернулся в этот мир. И общаться со мной он не пожелал. Я даже не уверен, что он осознал, что я к нему обращался. А вскоре и обращаться не к кому стало: Грезящий окончательно ушел в себя и, как и раньше, воспринимался теперь как простой кусок хорошо обработанного металла.

Наромарту я не сказал ничего. Зачем? Про то, что Грезящий переполнен магией, он и так знал не хуже меня. А разумность… До сих пор не знаю, можно ли это назвать разумностью. Осмысленных действий от Грезящего ожидать можно было едва ли: занятый только собой, он никак не мог адекватно оценивать окружающую обстановку. Ни нам, ни своему спутнику он был не советчик.

А с другой стороны, хоть и не советчик, но помощник. Своего спутника в том бою он крепко выручил. Да и из грёз я понял, что своих предыдущих спутников он выручал не раз. Как ему это удавалось? Да очень просто: он делал то, чего они хотели. В этот раз спутнику понадобился топор — и Грезящий стал топором. Подумай спутник, что его единственный шанс — меч, заколдованный против демонов, Грезящий и таким бы смог обернуться, сил для этого у него больше чем достаточно. Но, как я понял, только в момент смертельной опасности. А в остальное время ему хотелось быть формой — маленьким кинжалом, а мыслью — в неведомом замке где-то за пределами миров.

И кто я такой, чтобы ему в этом мешать?

— Доброго дня, почтенный господин Тесла! — вежливо произнёс Теокл, входя в лавку.

— О, почтенный господин Теокл! — радушно приветствовал старого знакомого мастер-гравёр. — Рад снова видеть тебя в Толе живым и невредимым. Господин Бюйтен.

Хозяин повернулся к посетителю, с котором только что вёл разговор.

— Позволь представить тебе почтенного Теокла, купца, что торгует изделиями из металла от северных фьордов и до Лакара. А почтенный господин Бюйтен — один из самых уважаемых членов братства кожевников в нашем славном городе.

То, что Бюйтен — не простой горожанин, было сразу ясно по богатой одежде: серебряному с пурпуром упланду, отороченному горностаевым мехом и кожным башмакам с золотыми пряжками. Росту кожевник был невысокого и носил длинную окладистую бороду, посему человек несведующий мог бы принять его за гнома. Теокл же отлично понимал, что гномом толиец ни в коем случае не был: и выше на полголовы, и черты лица совсем не гномьи, да и телом жидковат. Кожи дубить работенка, конечно, не для лентяев, но всё попроще, чем ремесло рудобоя или литейщика.

— Для меня большая честь познакомиться с почтенным мастером, — наклонил голову Теокл.

— А для меня — с почтенным купцом, — солидным басом произнёс Бюйтен. Голос у него, разумеется, тоже был не гномьим.

— Почтенный Тесла преувеличивает мои скромные возможности. До дела братьев Пелиццолю или мастера Гуна мне очень далеко.

Кервинские купцы братья Пелиццолю были, наверное, самыми богатыми и известными торговцами скобяными изделиями в Империи. Торговля Гуна была куда меньше, но зато он был толийцем. Наверняка мастер Бюйтен выпил в компании Гуна не одну кружку любимого ламбика.

— Не скромничай, Теокл, не скромничай, — подыграл Тесла. — Может ты не столь известен, но ты честный купец и достойный партнёр. Не сомневаюсь, что и мы и в этот раз устроим наши дела к общей выгоде.

— Как обычно, — кивнул Теокл. — Я не знаю в городе лучшего гравёра, чем ты, Тесла. А потому именно тебе принёс свой заказ.

Из потрёпанной торбы странник извлёк массивный золотой кубок.

— Надобно выгравировать на нём какое-нибудь изречение, достойное благородных господ. Что-то вроде "Вера и верность" или "Высокий, как небо".

— Всегда рад услужить. Две дюжины ауреусов за работу.

Низенький кожевник с завистью поедал глазами кубок. Похоже, алчность в его характере жила бок о бок со скупостью.

— Конечно, почтенный, какие могут быть споры. Надеюсь, к обеду третьего дня работа будет выполнена?

— Непременно! — энергично кивнул Тесла и повернулся к Бюйтену. — Вот видите, почтенный, купец не торгуется, ибо понимает, что труд должен быть достойно оплачен.

— Да, но с него ты берёшь вдвое меньше, чем хочешь взять с меня, — желчно возразил кожевник.

— Так ведь он просит короткий девиз, а для тебя я должен выписать на блюде целое поздравление. Согласись, это стоит дороже. Почтенный Теокл за такую работу не отделался бы четремя дюжинами золотых монет.

— Хорошо! — важно провозгласил коротышка. — Братство кожевников, интересы которого я имею честь сейчас представлять, заплатит за работу столько, сколько ты попросил, Тесла. Но всё должно быть готово к полудню третьего дня.

— Обязательно и всенепременно, почтеннейший, — отвесил лёгкий полупоклон мастер-гравёр.

— Желаю вам здравия и бодрости, почтенные. Я ухожу в твёрдой надежде получить заказанное в надлежащем качестве и в срок.

— А может, останетесь? — предложил Тесла. — Я намерен угостить почтенного гостя кружечкой белого пива и послушать, что нового происходит в мире. Составите нам компанию?

— Благодарю за предложение, но вынужден отказаться. Дела, дела…

С силой толкнув тяжёлую дубовую дверь, коротышка покинул лавку. Тесла и Теокл переглянулись.

— Итак, кружка белого пива и дружеская беседа, — подвёл итог гравёр. — Я только лавку закрою.

Заперев дверь на мощный железный засов, Тесла проводил гостя в заднюю комнату.

— Здесь нам никто не помешает, друг мой. Учеников сегодня я уже давно отпустил, Вичи тоже нет дома, она со своим парнем пошла смотреть на выступление бродячих жонглёров.

— Парнем? — удивился Теокл, присаживаясь у круглого стола.

— А что тут такого? Девка третью осьмицу разменяла, пора уж и своей семьёй жить. И парнишку себе присмотрела путёвого: Ко, сын мастера Тима. Я Конеком доволен: умный парень, работящий, ремесло своё знает. К старшим почтителен. Одна беда — не нашей веры.

— И что делать будешь?

— Как чего? Мы уж с Тимом сговорились обо всём. После Илока он сватов ко мне зашлёт, отдам дочку за Конека, чего уж от добра добра искать. Люб он ей, это главное. Что ж я буду девке жизнь ломать?

Тесла, под разговор выставлявший на стол из продуктового шкафа всякую снедь, неожиданно остановился и, внимательно глядя в лицо Теоклу, спросил:

— Благословишь?

— Как не благословить, — не раздумывая, ответил священник. — Если любят друг друга и человек хороший, то пошли им Иссон счастья. В том, что веру свою дочь твоя сохранит, мы с тобой уверены, не зря же ты её Вичей назвал.

Тесла родился в Хланде, на тамошнем языке слово «вера» и звучало как "вича".

— А может, ещё и мужу своему глаза откроет, — подвёл черту Теокл.

Гранильщик облегчённо вздохнул, видимо, он в глубине души опасался, что предполагаемый брак вызовет недовольство священника.

— Добро бы, если так, — пробормотал он, разливая по кружкам пиво.

— И как ты пьёшь эту гадость? — скривился священник, наблюдая за мутной белой струёй. Уроженец Торопии, он отдавал предпочтение виноградному вину.

— Привык, — усмехнулся гранильщик. — Я ведь здесь, в Толе, считай что четыре полных осмии вёсен прожил. Совсем толийцем стал. Молодёжь меня за чужестранца не принимает. Только старики ещё помнят, откуда и когда в городе появился. Ну, давай всё-таки выпьем за встречу.

— Давай.

Глиняные кружки глухо стукнулись друг о друга.

— Какие ещё новости в городе, кроме свадьбы?

— Есть новость, но очень плохая. Третьего дня драконоловы привели в город пленного синего дракона. Инквизиторы хотели его выкупить и убить, но не успели: дракона перекупил ланиста из школы Ксантия. Не иначе как хочет устроить на Арене большое представление…

Идея Льют встретила у инквизиторов горячее одобрение. Отец Сучапарек выделил три отряда для расспросов окрестных крестьян, по одному инквизитору и полудюжине воинов в каждом. С первым, который возглавлял сам отец Мареш на юг поехал Глид. Бараса влился в западный отряд, который возглавлял длинный как жердь отец Ширл. Ну, а на север, за реку поехал Реш. Его отряд возглавлял почему-то инквизитор из ордена Пламени, отец Трвай. Отпустить с ними юного пройдоху было наиболее безопасным: из всех пришедших освобождать Ская именно Реш был самым безразличным к учению Изона. Он скрывался не от преследования за убеждения, а от закона вообще. Разумеется, его спутники прекрасно об этом знали, но пока не возникало сомнений насчёт безопасности собственному имуществу, прикрывали на это глаза. В конце концов, не все воры — отъявленные мерзавцы. Кто-то запускает руку в чужое добро, потому что не может иначе оградить себя от голода, холода и беспросветной нужды. В изонистском приюте эти напасти никому не угрожали, а потому считалось, что проблема воровства в них как бы решается сама собой.

Как и предполагал Олх, поездка абсолютно ничего не дала. Крестьяне испуганно косились на воинов, били поклоны и невпопад лопотали какую-то ерунду. Наёмники, изображая активность, время от времени задавали какие-нибудь вопросы, а потом многозначительно кивали, морщили лоб, всячески изображая бурную умственную деятельность. Инквизиторы Меча, казалось, были готовы нюхать след и рыть землю. Закончив опрос в одной деревне, галопом гнали лошадей к следующей, поторапливая подчинённых. А вот старенький, седенький отец Трвай, напоминавший Решу благодушного дедушку, никуда не торопился, вопросы задавал с ленцой, а ответы слушал в пол уха. Парень в душе потешался на безобидным старичком, пока тот не пояснил ему, указывая на очередную приближающуюся деревню:

— А это, сынок, Опута. Я её хорошо помню, тут года три назад я мельника уличил в изонистской ереси.

— И что? — для порядка полюбопытствовал Реш.

— Как положено: приказал загнать в мельницу со всей семьёй, забить двери, да и сжечь во славу Аэлиса.

— Все были изонистами? — побледнев, выдавил из себя молодой человек.

Отец Трвай улыбнулся доброй и ласковой улыбкой.

— Да кто ж ведает то? Мельник — точно изонистом был, а семья… Уж больно велика, разбираться долго. Чего время-то в пустую тратить?

— Но, может, там были невиновные?

— Как не быть, сынок. Младенчиков там двое были — уж точно невинные, несмышленые.

— И их тоже сожгли? — ужаснулся Реш.

— А как же. Что ж с ними ещё-то делать? Они ж не всегда младенчиками будут, глядишь, вырастут, мстить начнут. Заразу, сынок, надо выжигать без жалости и широко, чтобы духу её не оставалось.

Вор почувствовал, что ещё немного откровений инквизитора и его вырвет прямо на холку лошади.

— Что-то ты больно чувствителен для наёмника, — неодобрительно покачал головой отец Трвай.

— Молод ещё, — пробасил один из инквизиторских стражников. — По молодости все сначала чувствительные. А потом ничего, привыкают. Бывало, всего одну весну парень провоевал, а на шее ожерелье из отрубленных ушей. Вроде оберега, значит.

— Суеверие это, — наставительно заметил инквизитор.

— Дак всерьёз это никто и не воспринимает. А только всё равно на душе как-то спокойнее, когда в бой идёшь. И, опять же, уважение к тебе: уши-то берешь с тех, кого своей рукой…

— Больше с баб да детёнышей, — хмыкнул другой стражник.

К счастью для Реша, отряд уже въезжал в деревню.

Торопиться Йеми не любил, но знал, что бывают ситуации, когда действовать надо без промедления, и из вечера того дня, когда судно Бастена прибыло в Толу, постарался выжать максимум возможного.

Первым делом пристроил в харчевне свих «слуг»: Балиса и Олуса. Затем поспешил в базилику. Как он и предполагал, в столь поздний час там оказалась лишь несколько писцов, дожидающихся урочного времени, чтобы отправиться по домам. Увидев перед собой незнакомого благородного лагата, чиновники затрепетали и мигом раскопали ему требуемые бумаги. Их содержание Йеми сильно удивило, но в целом он был доволен. Главное, что мальчишка здесь, в городе. Непонятно, конечно, что в его возрасте можно делать в гладиаторской школе, но это не так уж и важно. В любом случае, цена вопроса не должна превысить трёх дюжин ауреусов.

Забежав обратно в харчевню, кагманец, однако, не стал торопиться радовать Балиса, а накинул длинный серый плащ и потихоньку снова выбрался в город. В Толе у него был очень ценный осведомитель, граверных дел мастер Неко Тесла. Уроженец Хланды и верный изонист, он помогал Йеми не за страх, а за совесть. Разумеется, поговорить с ним можно было и в другое время, попозже, но откладывать беседу Йеми не хотелось. Хороший шпион должен знать все новости того места, где находится, а кто мог лучше Неко ввести его в курс дела?

До дома Теслы он добрался без приключений. Правда, долго пришлось стучаться в дверь занимающей первый этаж лавки. Наконец, она отворилась, и на пороге появился хозяин.

— Ба, какие люди! Никак…

Мастер сделал паузу, делая вид, что вспоминает имя стоящего перед ним молодого человека. На самом деле, ждал, пока тот назовёт, как его в этот раз следует величать.

— Лечек. Лечек из Шофа я и есть.

— Ну, конечно. То-то я и смотрю.

Тесла крепко обнял дорогого гостя. Если кто из соседей случайно смотрит в окно — пусть ещё раз полюбуется пылким южным гостеприимством.

— Пошли в дом, дорогой. Угощу с дороги, накормлю, напою…

— Отчего ж не пойди, — согласился Йеми.

И только войдя внутрь, поинтересовался:

— Кто-нибудь дома есть?

— Только дочурка, — успокоил мастер. — Счас она нам на стол соберёт. Ты давно в городе?

— Сегодня после полудня приплыли, — ответил кагманец, проходя во внутреннюю комнату. — Ну, рассказывай, что тут у вас интересного.

— Дык, ты сначала бы перекусил.

— Успеется. Хотя… Кваску у тебя холодного не найдётся?

— Как не быть. Вича! Вича!

На зов отца появилась дочка: красивая статная девица. Одежда вся толийская, машинально подумал Йеми, а голова не покрыта. Конечно, толстая русая коса — это очень красиво, только вот в Толе для женщины показаться перед посторонним мужчиной с непокрытой головой считается неприличным. В Хланде нравы проще, особенно в горах. Тесла, правда, с побережья, но и там простоволосая женщина — обычное дело. Что и говорить, не так строго следят на полуострове за формальной нравственностью. Зато и карают тех, кто нарушил законы чести не в пример строже, чем в большей части Заморья.

— Ой, отец, что же ты мне сказал… — Вича остановилась на пороге и залилась краской от смущения.

— Не стесняйся, дочка, — перешел на родной язык Тесла. — То гость с наших земель, достойный Лечек из Шофа.

— Истина правда, — подтвердил на хландском Йеми, сопроводив слова характерным движением головы, принимаемым в Заморье за отрицание.

Девушка шумно вздохнула.

— Ой, а я уж испугалась…

— Хорошего человека не нужно бояться, — усмехнулся Неко. — А лучше принеси-ка нам, дочура, по доброй кружке холодного кваса из погреба.

— Конечно, папа.

— Хороша у тебя дочка, — одобрительно промолвил Йеми, когда стихли шаги. — Вроде видел её не так давно, около позапрошлого Квицо.

— У, это когда было, — протянул Тесла. — В таком возрасте восемь осьмий минуло — уже не узнать. А ты говоришь "позапрошлый Квицо".

— В прошлый не сложилось, — виновато развёл руками Йеми. В последний раз в Толе он был по дороге в Тампек и очень спешил. — Замуж ей пора.

— Дык, есть уже жених на примете. После Илока сватов зашлёт — и свадебку сыграем.

— Кто таков?

— Сын красильных дел мастера.

— Ясно.

"Новых секретов это мне не откроет", — подумал Йеми. А с другой стороны, нелепо было ожидать, что дочка гравёра выйдет за писца из базилики, или станет женой толийского графа. Что уж тогда сразу не принца на белом коне?

— Ладно, рассказывай новости, что у вас изменилось с моего последнего приезда.

— Да многое. Мастера почтенные померли: Зенден-литейщик и Вегкамп, старшина красильщиков.

— Хм… Зенден-то вроде молодой ещё.

— Не старый, по имперскому счёту пары вёсен до четырёх дюжин не хватало. А вот слёг зимой — и помер. Как говориться, чему бывать — того не миновать.

— Ясно. Ещё что?

— Верховный жрец Фи умер, ещё осенью, — неторопливо продолжал Тесла.

— Туда ему и дорога. Кто вместо него стал? Мельхион?

— Нет, отец Тейс.

Йеми наморщил лоб.

— Это белобрысый, что ли?

— Он самый, — подтверждающе кивнул хозяин. По северному кивнул. Да, длительная жизнь в чужих краях привела к тому, что родную культуру отец и дочь изрядно подзабыли. Хотя, не до конца. Коса-то у Вичи хландская, местные девушки волосы в косы не плетут. Да и Нико в домашней обстановке предпочёл родной таларис северной камизе.

Вернулась Вича, неся на деревянном подносе две пузатых глиняных кружки. Навязчивая идея подмечать всё и вся заставила Йеми отметить, что роспись на кружках была хландской, а не толийской.

Кроме кваса на подносе оказался изрядный кус ветчины. Поставив поднос на стол, девушка извлекла из продуктового шкафа начатый каравай ржаного хлеба и большой кухонный нож.

— Да ничего, дочка, ступай к себе, мы уж тут сами за собой поухаживаем, — ласково сказал Тесла.

— Хорошо, отец.

Йеми снова дождался, пока утихнут шаги, потом поднялся и прикрыл дверь на лесенку. Иссон оберегает того, кто и сам себя беречь не ленится.

— Хорош квас.

Тесла поморщился.

— До нашего, лакарского, ему далеко.

— До лакарского — далеко, это верно, — согласился кагманец. — Но для местного — хорош. Ладно, что ещё интересного?

— Жрецы про знамение толкуют. Дескать, взошла над городом хвостатая звезда, и принесёт она нам неисчислимые бедствия.

Йеми задумчиво потёр подбородок. Хвостатая звезда — это очень серьёзно. Тем более, что при храме Аэлиса подвизался отец Тиммер. Священником он был никаким, зато астрономом — пожалуй, лучшим на всём восточном побережье.

— Кто говорит-то? Сам Тиммер?

— Когда это Тиммеру говорить позволяли? — усмехнулся Тесла. — Его дело — в небо смотреть. А кому говорить — Гален найдёт. Языкастых у него много кормится.

— А что за бедствия — не уточняют?

— Не уточняют. Сейчас в городе отец Теокл, я его спрашивал. Он говорит, что раз не уточняют — значит и сами не знают. Может, это вообще не знамение никакое, а просто хвостатая звезда.

— Духовным виднее, — машинально согласился Йеми и тотчас подскочил на табурете, будто его в мягкое место иглою ткнули. — Отец Теокл? Нашей веры?

— Нашей, нашей, — успокоил собеседника гранильщик.

— А зачем он здесь?

— Полагаю, из-за дракона.

— Из-за какого дракона? — изумлению Йеми не было предела.

— Да ещё перед Квицо охотники за драконами притащили в город живого диктатора. Пока инквизиторы глазами хлопали, его Луций Констанций возьми, да и купи.

Йеми удивлённо моргнул. Это имя он сегодня уже слышал.

— Луций Констанций? Ланиста гладиаторской школы Ксантия Деметра Линвота?

— Он самый. И продавать дракона инквизиторам он не захотел ни в какую.

Кагманец улыбнулся.

— Представляю, как взбесился Сучапарек.

— Не то слово. Постоянно теперь в школу наведывается, но Луций упрямец ещё тот. Да и дракон, говорят, нрава скверного. В общем три упрямца теперь подсиживают друг друга: кто кого переупрямит.

— Какое уж упрямство у дракона, в его-то положении, — махнул рукой Йеми.

— Не скажи. Луций не может выпустить его на Арену, пока не укротит. Дракон — это тебе не осквип и даже не медведь.

— Пожалуй…

— Вот, а укоротить дракона у Луция пока что не очень получается. Морит голодом, жаждой, но всё без толку.

— Ясно. А при чём здесь отец Теокл?

— Он не так давно был в городе, тоже про новости спрашивал. Я ему про дракона и рассказал. А теперь вот пришел снова, опять про дракона расспрашивал. Только ведь ничего нового я ему сказать не могу: сам понимаешь, гравёр гладиаторской школе не надобен, да и дружбы ни с кем я там не вожу. Стражник один на нашей улице живёт, столкнёмся иногда в харчевне — тут-то я и узнаю новости.

Йеми задумчиво потёр подбородок.

— А отец Теокл обычно где живёт?

— Откуда мне знать? Где-то в глубине Угольного леса прячется.

— Угольный лес, Чёрные горы, Белые горы… — рассуждал вслух кагманец. — Неко, а тебе не кажется, что он пришел попробовать освободить дракона?

Хозяин промедлил с ответом. Он откусил ветчины и хлеба, долго и тщательно жевал пищу, Гость не торопил. Наконец, Тесла произнёс:

— Может и освободить. Мне он про это ничего не сказывал. Чем мог — я помог. А что большего не сделал — не взыщи.

— Так я разве тебя в чём упрекаю? — очень натурально возмутился Йеми. — Давно он приходил-то к тебе?

— Да вчера и приходил. Про дракона расспрашивал и про оборотня.

— Про кого? — вот теперь изумление кагманца достигло предела.

— Про оборотня, говорю. Спрашивал, не идут ли слухи, что оборотень в городе завелся.

— И что?

— Да нет никаких слухов. Уж не знаю, откуда он это взял.

Йеми аккуратно поставил кружку на стол. Сердце трепетало так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Конечно, это могло быть совпадением, но могло быть и следом Рионы. Следом, на который он наткнулся совершенно случайно. Или по воле Иссона, воздавшему верному адепту за то, что в сложной ситуации пожертвовал своим интересом ради помощи ближним. Покинув убежище в Торопских горах, можно было идти по следу похитителей, пусть и остывшему, но всё же следу. Но шансов спасти других детей было намного больше, и Йеми согласился на время отложить спасение племянницы. И вот теперь, приехав в Толу, он неожиданно получил новый след Рионы, гораздо более ясный. Или это всего лишь усмешка судьбы?

— Что-то случилось? — участливо поинтересовался Тесла.

— Нет-нет. Я просто подумал, что в сейчас Толе не скучно: драконы, оборотни, знамения.

— Век бы не видеть ни того, ни другого, ни третьего, — с чувством вымолвил гравёр.

— Знаешь что… Надо мне встретиться с отцом Теоклом. Можешь это устроить.

— Могу.

— Когда?

— Да хоть сейчас. Он в "Ветке можжевельника" остановился.

— Тогда пошли. Чем быстрей я с ним поговорю, тем лучше.

— Кому лучше? — уточнил хозяин.

Йеми вздохнул.

— Ещё не знаю. Но кажется, что и мне, и ему. В любом случае, от тебя не потребуется делать больше, чем ты делаешь обычно.

— Я — мирный человек, но, если нужно…

— Не нужно, — твёрдо произнёс кагманец. И, после короткой паузы, добавил: — Не нужно, Неко. Каждый из нас живёт свою жизнь. Конечно, у каждого есть право выбрать чужую смерть, но мне кажется, что задумываться об этом тебе рановато. Сначала хотя бы на свадьбе у дочки погуляй.

Мужчины рассмеялись, напряжение спало.

— Ладно, допиваем квас и пошли, — махнул рукой успокоенный Тесла.

"Ветка можжевельника" оказалась от дома гравёра в каких-то двух кварталах, и была самой обычной харчевней, каких в Толе не один десяток. Над дверями — вывеска с названием на местном языке и довольно искусно вырезанной по дереву можжевеловой ветвью: для тех, кто не умеет читать, а таких в городе, пожалуй, было побольше половины населения, даже если не брать в расчет невольников-людей. За дверью — большой общий зал с длинными столами и скамьями посредине и небольшими столиками и табуретами у стен. Очаг, стойка, широкая лестница на второй этаж к жилым комнатам — всё как у всех. Обычными были и посетители: ремесленники и подмастерья, купцы и приказчики, стражники и крестьяне.

— Удачно пришли, — резюмировал Тесла. — Вот и Теокл.

Гравёр кивнул на один из стоящих у стены столиков, за которым ужинали мужчина и женщина. Со стороны — обыкновенная семейная пара, немолодой купец средней руки с супругой.

— Почтенный господин Теокл, рад видеть тебя и твою жену в добром здравии.

— И мы рады видеть тебя здоровым, почтенный Тесла, — любезно кивнул мужчина. — Присаживайся. Выпьем пива за встречу?

— Позволь представить тебе моего хорошего друга. Он тоже купец.

— Лечек из Шофа, к твоим услугам.

— Интересуешься посудой?

— Случается, — искренне улыбнулся Йеми и призывно помахал рукой.

— Оловянная, медная, бронзовая? Может быть, серебро?

— Скорее, всё-таки медь, — неторопливо проговорил кагманец. — Канфары под кофе. Обычай пить этот редкий напиток медленно, но верно идёт на север.

Теокл согласно кивнул. По северному. А ведь очень похож на уроженца Лакарского полуострова, да и имя у него аявское. Скорее всего, давно живёт в Заморье.

— Слышал об этом и даже пробовал. Не знаю, что в этом кофе находят.

— Главное — хорошо платят. А там пусть пьют что угодно…

К столику подбежала девушка в сером переднике.

— Что угодно почтенным господам?

— Ламбика мне, вина почтенному купцу и моему другу, а госпоже — мёда, если будет на то её воля, — заказал Йеми, подсовывая служанке серебряную монету.

— Отчего же нет, — мило улыбнулась супруга Теокла, приветливо качнув не столько головой, сколько надетым на неё высоким остроконечным хеннигом.

— А не желают ли господа откушать? — не отставала девица.

— Ты сперва принеси, что спрошено, а потом уж предлагай ещё, — хмыкнул Йеми и наградил её лёгким шлепком пониже спины. Служанка конфузливо хихикнула и поспешила за стойку.

— Значит, канфары, — задумчиво произнёс Теокл.

— Не только, — Йеми подался вперёд, положив локти на стол, и, понизив голос, чётко произнёс. — Меня больше интересует оборотень. Что ты про него знаешь?

Задав вопрос, кагманец откинулся назад. Священник обменялся с женщиной встревоженными взглядами, затем они вместе уставились на гравёра. Тесла шумно сглотнул.

— Почтенные господа. Я знаю вас давно и самой лучшей стороны. Прошу господина Теокла верить господину Лечку так, как он верит мне самому. И призываю к тому же и господина Лечка.

Хландец смолк и вытер рукой вспотевший лоб.

— А я верю, — беззаботным голосом произнёс Йеми. — Господин Теокл должен понять, что я сильно рискую, вступая в дело с незнакомым… купцом. Но должно же быть доверие. К тому же, мы все единоверцы… в смысле — купцы.

— Единоверцы? — внимательный взгляд Теокла словно ощупывал лицо Йеми, но Паук Господаря привык и не к такому вниманию.

— Конечно единоверцы: одному богу молимся.

Тесла жестом подтвердил справедливость этих слов.

— Ну, что я могу сказать, — растерянно пробормотал священник.

К столу вернулась служанка, неся на подносе кружки и чарки.

— А чего говорить? — подмигнул Йеми. — Лучше, выпьем за удачный исход нашего дела.

— За успех выпить всегда полезно, — согласился Тесла.

Глиняные кружки столкнулись с деревянными чарками.

— Будем!

— За успех!

Йеми проводил глазами отшедшую служанку.

— Так что, почтенный Теокл, что ты слышал про оборотня?

— Богом клянусь, почти ничего.

Такая клятва в устах изонистского священника стоила очень дорого. Йеми успел мысленно посетовать, что знания ускользнули из рук, но Теокл продолжал:

— Мои друзья попросили разузнать у верных людей, не ходят ли по Толе слухи об оборотне, вот и всё.

— А зачем это им? — как не слаб оказался след, но всё же нужно было попытаться пройти по нему до конца.

— Не могу сказать. Но могу их спросить.

— А могу ли спросить их об этом я?

Теокл с супругой обменялись быстрыми взглядами.

— Могу ли я поинтересоваться, почтенный Лечек, чем вызванное твоё любопытство?

Йеми снова опёрся на столешницу, надвинулся на Теокла и тихо произнёс:

— Я ищу оборотня. Твои друзья ищут оборотня. Возможно, мы ищем одного и того же оборотня.

А потом, откинувшись, добавил:

— Если наши цели совпадают, то, возможно, мы могли бы объединить усилия.

Священник задумчиво погладил пегую бороду.

— Ты думаешь, они совпадают?

— Надеюсь. Друзья моего друга, — он кратко кивнул в сторону Теслы, — не должны оказаться моими врагами.

На несколько мучительно долгих мгновений за столом воцарилось молчание.

— Хорошо, — решил, наконец, Теокл. — Приходи завтра в полдень. Попросишь хозяина проводить тебя в наши комнаты, там и обсудим… сделку.

— Твои друзья придут?

— Возможно.

— Могу ли я позвать своего друга?

Тесла удивлённо хлопнул глазами. Он настолько привык, что Йеми все дела решает в одиночку, что никак не мог представить себе, зачем может понадобиться кагманцу в этой беседе.

— Конечно, почтенный Тесла может прийти с тобой.

— Я говорю о другом друге.

Гравёр окончательно перестал понимать происходящее. С одной стороны, его радовало, что речь шла не о нём: уж очень не хотелось лезть с головой в опасное предприятие. Конечно, если надо, то хландец бы выполнил любое поручение Йеми, но теплилась надежда, что кагманец сумеет решить все проблемы и без его участия. А с другой стороны, никогда не бывало, чтобы Йеми работал не один. Похоже, и впрямь в Толе творятся странные дела.

Йеми же в этот момент думал о том, что брать с собой на встречу с друзьями Теокла Мирона — против всех правил. Но интуиция подсказывала кагманцу, что коллегу-пришельца брать обязательно нужно, а интуиции он уже давно доверял больше, чем правилам.

— Вы будете вдвоём?

— Да, нас двое. Он и я.

— Хорошо, приходите вместе, — согласился Теокл.

— Отлично. За успех нашего дела, — поднял кружку Йеми.

Хозяин харчевни бросил на сидящих за столиком у стены ленивый взгляд. Вот и ещё одну сделку в его заведении обтяпали. Какую уж по счёту… Кабы за каждую брать хотя бы по серебряной монете, быть бы ему главным богатеем в городе. Только ведь не судьба…

— Где мои слуги? — ошарашил Йеми первого же встречного трактирного раба.

— В отведённых им комнатах, господин! — запинаясь, пробормотал невольник.

— Пришли их ко мне! Живо!

— Повинуюсь, господин!

Апартаменты благородному лагату Порцию Простине отвели в соответствии с его рангом: две больших комнаты на втором этаже харчевни. Приёмная и спальня. Именно в спальню Йеми и проследовал. Небрежно бросив на широкую кровать уже ненужный плащ, он удовольствием развалился на мягком матрасе. Дело сделано, можно и отдохнуть. Хотя бы до завтрашнего утра, когда придёт время новых дел.

В приёмной скрипнула дверь.

— Господин позволит войти? — почтительно осведомился Олус.

— Входите! И закройте покрепче дверь.

Йеми присел. Возможно, благородный Порций и счёл бы возможным разговаривать со слугами, лёжа на кровати, но он был не Порций, а Балис и Олус — не слуги.

— Садитесь, — кагманец указал вошедшим на табуреты. — Нормально обустроились?

— Вполне, — коротко ответил Гаяускас.

— Даже больше, чем нормально, — Колина был более многословным. — Наконец-то я смог насладиться термами.

"Кстати, да", — подумал Йеми. — "Благородный моррит, конечно, просто обязан побывать в термах с долгой дороги".

— Надо и мне туда сходить. Будь так любезен, предупреди слуг.

— Хорошо, — ровно кивнул Олус.

— Ну, а ты, Балис, уж извини…

— Младшим гражданам в термы не положено, — усмехнулся в бороду Гаяускас. — Ничего, лохань горячей воды мне здесь уже обеспечивали.

Бороду отставной капитан стал отращивать после памятной драки с пиратами по совету Йеми, чтобы больше походить на воина-наёмника. На Вейтаре у большинства народов бритьё было не в почёте. А там, где оно признавалось приличным, брились, как правило, аристократы, да люди особо мирных профессий: купцы, управляющие, бродячие артисты, палачи. Воины из любых мест брились очень редко, за исключением имперских легионеров. Даже наёмники-морриты отпускали бороды.

Небольшая чёрная борода полностью изменила внешний вид бывшего капитана морской пехоты. Не то чтобы он стал красивей или, наоборот, подурнел, но теперь он как-то больше соответствовал Вейтаре.

Отпустил бороду и Мирон. Внешность генерала тоже сильно изменилась, он и вправду сталь сильно смахивать на солидного купца. Прямо хоть зови на киностудию имени Довженко сниматься в историческом фильме:

— Эй, человек, принеси-ка пару бутылок водочки!

— Слушаю-с, ваше степенство! А кушать чего изволите?

— А вот её, родимую, кушать и изволю…

Да только далеко нынче киностудия имени Довженко.

От размышлений Балиса оторвали слова Йеми.

— Про Серёжу я узнал, это оказалось совсем нетрудно. Он здесь, в городе. Меро продал его в гладиаторскую школу Ксантия.

— Ксантия? — удивился благородный сет. — Ксантия Деметра Линвота?

— Именно туда. Ты слышал о ней?

— Какой же моррит не слышал о школе Ксантия? Клянусь троном Императора, это лучшая школа за пределами Моры. Молодые гладиаторы, подготовленные у Ксантия, стоят побольше иных ветеранов.

К радости, которую испытал Балис при вести о том, что они наконец-то догнали мальчишку, примешалась тревога.

— Это что же, из него станут делать гладиатора?

В Древнем Риме доля гладиатора была незавидной. Судя по тому, что Гаяускас наблюдал на Вейтаре, Империя Мора не настолько отличалась от Рима, чтобы можно было не беспокоиться на этот счёт.

— Вряд ли, — с сомнением в голосе ответил Йеми. — Серёжа слишком мал для этого. Скорее всего, его купили как комнатного раба или кухонную прислугу.

Балис облегченно вздохнул. Девиз лентяев Советской Армии: "Подальше от начальства, поближе к кухне" в данном случае был, наверное, лучшей судьбой для попавшего в переплёт мальчика.

— Вроде бы, ему дюжина вёсен? — уточнил Олус.

Гаяускас кивнул.

— Мне показалось, даже меньше, — заметил Йеми. — Я бы больше малых одиннадцати не дал.

— Согласен, — снова кивнул Балис. — Выглядит он помладше своего возраста.

— Это неважно. Раньше, чем мальчику исполнится двенадцать вёсен, ланисты в учение не берут, — убеждённо объявил благородный сет и пояснил: — У меня была своя гладиаторская школа. Конечно, не столь известная и престижная, как у Ксантия, но по меркам Оксена — одна из лучших.

— Да и время набора новых учеников давно прошло, — добавил кагманец и, после короткой паузы, подвёл итог: — Как бы то не было, дело за малым: завтра утром сходить в школу и выкупить Серёжу.

— А продадут? — засомневался Балис.

— Нет таких рабов, которые не продавались, — усмехнулся Йеми.

Гаяускас с сомнением покачал головой. В памяти немедленно всплыла звезда экрана — рабыня Изаура, а вслед за ней — целая вереница других несчастных от дяди Тома до Тараса Шевченко. Утешало одно: все они были для своих хозяев больше, чем безликой вещью. Можно было надеяться, что за несколько дней в школе Ксантия Серёжа Яшкин не успел проявить свою яркую индивидуальность. Но вот полной уверенности на этот счёт у Балиса не было: если у парня хватило характера прописаться на позициях приднестровских ополченцев, то от него в любой момент можно было ожидать каких угодно сюрпризов.

Однако, обсуждать свои сомнения со спутниками он не стал: Йеми почти не знал Серёжу, а Олус его вообще в глаза не видел. Значит, дельного они ничего не скажут, а говорить ради разговора было не в характере Гаяускаса.

— В общем, завтра утром я иду в школу Ксантия, а ты, Балис — к Мирону. Пусть ждёт меня, нам нужно будет вместе поговорить с одним человеком.

— О чём? — не удержался от вопроса Олус.

Йеми моргнул и медленно ответил:

— Кажется, я напал, наконец-то, на след Рионы.

В "Графском лебеде" в этот вечер тоже совещались. Правда, в неполном составе. Уставший Реш лишь только сообщил, что ничего не узнал, и сразу отправился спать, чтобы хоть немного отдохнуть перед грядущей ночной вылазкой. Остальные авантюристы собрались в комнате Льют.

— Нет, тут определённо что-то не так, — горячился Бараса. — Никаких следов. Ничего необычного. Ни на севре, ни на западе, ни на юге.

— Именно этого я и ожидал, — ухмыльнулся полуогр. В отличие от Реша, он славно выспался днём и пребывал в полной готовности к ночным приключениям. — Инквизиторы — не дураки. Если бы что-то подозрительное было, то они бы уже об этом знали и без нас.

— Но так не бывает, — не уступал воин. — Не бывает так, чтобы оборотень был, а следов — никаких.

— Вчера уже говорили об этом, — устало пробормотал развалившийся в углу на голом полу Глид, с явным сожалением отрываясь от пивной кружки. — Мы суетимся, инквизиторы довольны нашим старанием — какого импа тебе ещё надо? Мы что сюда, ради этого оборотня приехали, что ли?

— Не ради него, но, раз уж ввязались в это дело, то хорошо бы найти его раньше инквизиторов и помочь ускользнуть из их сетей, — наставительно заметила Льют.

— Дык, я ж не против, — миролюбиво пробасил Глид, — тока где его искать? Нет никаких следов, словно в тюрьму его кто запрятал.

— Стоп! — неожиданно резко произнесла эльфийка. Мужчины недоумённо повернули головы в её стороны.

— Что случилось?

— Тюрьма! Это идея.

Олх недоумённо хлопнул глазами.

— Ты хочешь сказать, что оборотень сидит в городской тюрьме?

Льют очаровательно улыбнулась.

— Не совсем так. Может, не в городской, может, он просто лишен свободы.

— Городская тюрьма оборотня не удержит, да, — со знанием дела заметил Глид. Отхлебнул пива и добавил: — Никак не удержит, нет.

— Городская тюрьма не удержит, — согласилась Льют. — Тюрьма префекта, пожалуй, удержит, а уж подвалы Инквизиции — наверняка.

— Полный бред, — огорчённо констатировал Олх. — Обвиняемых в преступлениях перед Империей, равно как и узников Инквизиции, тщательно проверяют. Думаете, проглядели оборотня? Не верю!

— И я не верю, — сконфуженно согласился Бараса. — Не может быть такого. А жаль: складно получалось.

— А почему, собственно, тюрьма? — задумчиво произнесла Льют. — Вполне достаточно хорошего подвала, а их в городе навалом. Главное, не в том, где оборотня спрятать, а как его удержать.

— Вот именно, — поддержал Глид. — Если не инквизиторы, то кто в состоянии удержать оборотня?

— Жрецы… или волшебники…

— Священники отпадают, — уверенно заявил Олх. — Ворон ворону глаз не выклюет. Если кому-то из храмов понадобился пленный оборотень, то они не стали бы делать из этого секрета от Инквизиции.

— Значит — маги? — предположил Бараса.

Глид задумчиво почесал пышную шевелюру.

— Опасное дело, однако.

— Опасное, — согласилась Льют. — Но, если в руках у мага окажется оборотень, то маг может намного увеличит свою силу.

Возражать никто не осмелился: Льют Лунная Тень слыла весьма сильной волшебницей, а воины в колдовстве совершенно не разбирались.

— Тогда что получается? — попытался осмыслить ситуацию Олх. — Кто-то из городских чародеев раздобыл оборотня, спрятал где-нибудь в подвале…

— …и спешно ставит опыты, потому что прекрасно понимает: долго это длиться не может, — закончила эльфийка. — Бараса, сколько в городе магов?

— Десятка с полтора наберётся, не считая учеников, конечно. Но, как я понимаю, это должен быть не просто маг, а сильный маг?

— Разумеется. Тот, кто ещё вчера был только подмастерьем, укротить оборотня не в состоянии.

— Тогда, половину долой.

— Человек семь-восемь, — задумчиво протянул Олх. — Тоже многовато получается. Но, почему бы не попробовать? Сегодня ночью попрошу Теокла, чтобы разузнал, чем дышат толийские маги…

В эту ночь дорога к гладиаторской школе показалась Олху чуть ли не вдвое короче, как и всегда бывает по второму разу. К тому же изонист здорово озадачил полуогра рассказом о таинственном незнакомце, ищущим оборотня.

— Как сам думаешь, соглядатай? — поинтересовался Скаут, выслушав рассказ Теокла.

— Не похоже. Во-первых, Теслу я давно знаю, он твёрд в вере, и я не мыслю его способным на предательство. Во-вторых, Тесла не знал, что я пришел в город не один, а вместе с вами. Инквизиторам было проще арестовать меня, чем подсылать своего человека. Ну, и главное, его заинтересовал оборотень, а не моя вера. Нет, на соглядатая он определённо не похож.

— Что-то много непонятного вокруг этого оборотня, — проворчал Олх. — Никто его не видел, нападений нет, следов нет. Зато все его ищут. Сначала инквизиторы, потом этот чужестранец. Не к добру это…

— Больно ты мнительный, — неодобрительно буркнул священник.

— Мнительные дольше живут, — парировал полуогр и после небольшой паузы добавил: — И помирают легче.

— Нашёл тему для разговора, — прошипел Реш.

Олх только пожал плечами. Он считал себя не мнительным, а осторожным. Поговорить можно о чём угодно, в том опасности нет, а вот забыть вовремя поостеречься — ошибка непростительная.

— Так что с этим человеком делать будем? — упорно гнул своё Теокл.

— Что делать? Говорить будем. Льют к тебе перед обедом завтра придёт. Встреть её, или Соти пусть встретит. Трактирщик, конечно, ничего не заподозрит, в плаще её от человека в городе вряд ли кто отличит, а всё же осторожность не помешает.

— Встретим, — заверил Теокл.

Больше полуогр ничего не сказал. Так молча и дошли до облюбованного местечка в переулке. Снова дождались, пока по стене лениво пройдётся часовой, а потом Реш и Олх отправились в разведку.

Стену оба перемахнули без проблем, и медленно и осторожно двинулись по узкому проулочку внутри гладиаторской школы: впереди полуогр, следом человек. Тепловое зрение позволяло Скауту быстрее замечать возможную опасность, но сейчас разведчикам ничего не угрожало: школа мирно спала. Зато, он смог за несколько шагов разглядеть ворота в левой стене. Оказалось — не простые ворота: из толстых досок, да ещё и украшенные демонической мордой, по половинке на каждую створку.

Очень могло оказаться, что Ская прятали за такими воротами. Олх сцепил пальцы, образуя ладонями импровизированную ступень, Реш взобрался на неё и, когда полуогр распрямился, оказался почти на уровне края стены. Уцепившись за кромку, вор подтянулся наверх, но почти тут же пополз вниз. Олх подстраховал напарника, чтобы спуск оказался максимально бесшумным. Света ясного звёздного неба и ущербного Умбриэля опытному человеку хватило, чтобы увидеть то, что ему нужно.

— Там двор наказаний, — прошептал Реш. — Дыбы, столбы, столы для порки. Ская нет.

— Весёлая жизнь у гладиаторов, — усмехнулся Олх. — Ладно, идём дальше.

Дальше в правой стене оказался небольшой проход, перегороженный решеткой, а на стене напротив был оборудован небольшой навес. Полуогр снова усмехнулся. Всё понятно, как устройство арбалета: днём под навесиком стоит часовой, наблюдающий за проулком. Гладиаторы, конечно, по ту сторону решётки. Не даром толстый засов находится с этой стороны, да ещё и защищён щитком так, чтобы дотянуться до него снаружи было крайне сложно.

— Открой, — кивнул Скаут на засов. Его спутник очень трепетно относился к оставшимся от прежней неправедной жизни умениям, и разведчик решил немного польстить напарнику.

Реш отодвинул засов не очень быстро, зато совершенно беззвучно. Так же неслышно они подвинули решётку и пролезли в боковой проулок. На всякий случай Реш закрыл решетку и даже задвинул засов, совершенно фантастическим образом изогнув тонкую руку. Олх только головой покачал: умения — умениями, но здоровенная лапа огра ни при каких обстоятельствах не проскользнула бы между прутьями. Можно, конечно, было их отогнуть, но это всё равно, что заорать на всю школу: "Чужие залезли!"

У следующих ворот им снова не повезло: за ними оказались гладиаторские казармы. А вот за третьими поджидала удача: оседлавший забор Реш утвердительно кивнул и тут же распластался по стене, чтобы ненароком не заметили из сторожевой башни. Олх во мгновение ока взобрался к нему наверх, и тоже вжался в угловатые камни.

За забором находился бестиарий, в клетках кто-то копошился, в ноздри полуогра бил запах зверя. А у дальней стены, напротив ворот, темнела огромная туша спящего дракона, диктатора Ская Синего. С минуту разведчики внимательнейшим образом изучали двор, пытаясь запомнить всё, даже самые незначительные мелочи, затем тихо соскользнули на землю и прижались в тени стены.

— Каменные статуи — наверняка големы, — шепнул Реш.

— Согласен, — кивнул Скаут. — В крылья вдето толстое кольцо. На передних лапах цепи, крепятся к каменным столбам. Задние отсюда не разглядеть, но, наверное, они тоже прикованы.

— Скорее всего, — согласился человек. — Здесь ко всему подходят основательно. В сторожке может быть охранник. Или охранники.

— Спят крепко, как дети или профессиональные предатели, — хмыкнул полуогр. — В окошке темно, а через плёнку ничего во дворе не различить. Но вот звери в клетках могут поднять тревогу.

— Даже если не поднимут, громкую возню во дворе наверняка услышат стражники в башне.

— Согласен. Пожалуй, всё. Никаких ловушек я не заметил.

— Я тоже. Да и быть их не должно. Днём тут наверняка шатается скотник, вряд ли кто-то будет рисковать его жизнью. Двух големов для охраны дракона вполне достаточно.

— Уходим, — Олх ещё раз бросил внимательный взгляд на внешнюю стену. — Уходим здесь.

Ещё раз возиться с решёткой и засовом смысла не имело: проулок, в котором сейчас находились разведчики, упирался в ту же стену, светильники наверху стояли достаточно далеко, а, главное, стражники за прошедшее время не стали внимательнее относиться к своим обязанностям. Никто из них не заметил, как огр и человек перебрались через стену на улицы города.

В последнее время у Тейса испортились и характер, и товар. Содержатели трактиров и харчевен за глаза стали называть пивовара "старым козлом", да подыскивать себе других поставщиков, благо недостатка в зарабатывающих себе на жизнь изготовлением пива в Толе не было.

А как не горевать мужику, если болеет самое дорогое? Боли, рези, невозможность ублажить дражайшую супругу… Тут уж ничего не радует, да и не до работы…

Тейс обращался к лекарям, пил отвары, заплатил кучу денег, но облегчение не приходило. Болезнь не отступала. И каждую ночь он раза три-четыре просыпался, чтобы использовать ночную вазу. В такие минуты гнев пивовара был особенно силён. К счастью, его домочадцы в эти минуты мирно спали, а до той степени озверения, при которой детей или супругу вытаскивают из постели, Тейс пока ещё не дошел.

Вздохнув, стареющий пивовар бросил полный горечи взгляд в раскрытое окно, и неожиданно узрел, как по стене гладиаторской школы спускалась тёмная фигура. От неожиданности Тейс замер на месте, а таинственный незнакомец, закутанный в тёмный плащ, достиг земли и тут же исчез в переулке.

Дело было ясным: кто-то из гладиаторов втихаря пошел в ночь по бабам. От мысли о том, что какой-то вонючий раб проведёт ночь в страстных объятиях женщины и получит наслаждение и удовольствие, а он, Тейс, этого лишен, пивовар ощутил приступ горячего бешенства. Нет, так быть не должно.

Завтра утром непременно надо сходить к ланисте и рассказать ему об увиденном. Пусть любвеобильному рабу сполна отвесят плетей, забудет, что такое ночами по девкам шастать. Тейс представил, как будет корчиться под плетьми нарушитель порядка, и бешенство сменилось в нём злобным удовольствием. Наконец-то кое-кто расплатится за его страдания. Жаль, что нельзя будет посмотреть на это зрелище. Зато, как забегают по стене ленивые стражи, получив от ланисты надлежащее внушение, он сможет наблюдать уже следующей ночью. Должна, должна быть на свете справедливость…

Утренний посетитель не понравился Луцию Констанцию с первого взгляда. Во-первых, он был неприятно рыж, а, во-вторых, тошнотворно бледен. Вообще-то, на рыжих всегда загар плохо ложится, но в нездорово белом цвете лица гостя было что-то зловещее, отталкивающее.

— Зачем я тебе понадобился, почтенный? — недовольным голосом поинтересовался ланиста.

— Я исполняю волю благородного Зония Севера Глабра, благородный Луций, — ответил визитёр. Ко всему прочему, он ещё и сильно картавил, что, естественно, привлекательности ему не добавляло.

— В первый раз слышу это имя, — напрягся Луций.

— О, да, господин, вряд ли оно вам знакомо. Владения благородного Зония расположены далеко отсюда, в Кагмане и Шофе.

Ланиста пожал плечами: лагаты, конечно, очень благородные, но всех благородных в Империи запомнить выше человеческих сил.

— И что же желает твой господин? Приобрести нескольких гладиаторов?

— Не совсем так, благородный Луций. Видишь ли, произошла досадная ошибка. Нерадивый виллик моего господина продал купцам малолетнего раба, продавать которого господин вовсе не собирался. Мне приказано выкупить этого мальчика и вернуть его обратно. Поэтому я здесь.

— Посылать человека из Шофа ради какого-то мальчишки? Он что, мальчик для удовольствий?

Рыжий возмущённо запыхтел.

— Не к лицу тебе, благородный Луций, кидать тень на моего господина. Он верен своей супруге, благородной лагате Клеметии Глабр, союз с которой благословлён богами, и…

— Нет-нет, — спешно перебил ланиста. Выслушивать восторженного дурака, да ещё и низкорождённого, у моррита не было ни малейшего желания. "Верен супруге"… Луций любил свою супругу не меньше других мужей, скорее даже, побольше многих. Но это не мешало ему время от времени воздавать должное прелестям иных женщин. Дело насквозь житейское. Но те, кто строго блюдут супружескую верность, не желая замечать разницы между связью с женщиной и использованием ребёнка, этого, конечно, не поймут.

— Обереги меня Ренс, я не обсуждаю верность благородного Зония. Я лишь не понимаю, зачем ему столь сильно понадобился какой-то мальчишка-раб.

— Этот мальчишка — любимый слуга юного Порция, сына и наследника моего господина.

Луций Констанций кивнул: это всё объясняло.

— Итак, почтенный… почтенный…

— Рулон, благородный Луций. Рулон, сын Обоя, — суетливо представился рыжий посланник.

— Давай оставим в покое твоего отца, — досадливо отмахнулся ланиста. — Лучше скажи, о каком именно мальчишке идёт речь?

— Его имя Сергей. Ты купил его несколько дней назад.

— Ах, вот как…

Ну, ещё бы. Потому и норовист Шустрёнок, что любимцу сына и наследника наверняка сходили с рук многие шалости и шкоды. Потому, наверное, виллик и продал мальчишку втихаря проходящим купцам.

Ланиста поскрёб лысеющую голову. Посмотрел на мявшегося у порога рыжего Рулона, так и не получившего от хозяина комнаты приглашения присесть.

— Приходи завтра, — решил ланиста.

— Господин?!

— Завтра, говорю тебе. Я должен поразмыслить над твоим предложением.

Тяжело вздохнув, рыжий вышел из кабинета. И тотчас в дверь проскользнул Атрэ.

— Господин, к тебе пришел пивовар Тейс. Говорит, что у него очень важное дело.

— Я что, трибун, принимающий жалобы граждан? — раздражённо рыкнул Луций Констанций.

Подросток попятился и пролепетал:

— Важное дело, господин… Он говорит: очень важное дело…

Ланиста устало махнул рукой:

— Зови!

— Яшкин!

— Что — Яшкин?!

Тарас Степанович Ткачук знал мальчишку почти пять лет, с того ясного сентябрьского утра, когда Серёжка, вместе с другими первоклассниками, впервые вошел в двери школы. И прекрасно понимал, что означают такие вот взгляды из-под нависшей чёлки. А ещё директор школы знал, что должен объяснить мальчику свою правоту. Не знал он только одного — как это сделать. Из пятидесяти прожитых Тарасом Степановичем лет военными были лишь первые два года, когда он и подумать не мог о том, что когда-нибудь станет учителем, да и вообще думал, наверное, только об одном: была бы рядом мама. А когда он повзрослел и стал учителем, то не думал о том, что когда-то окажется на войне. Нет, конечно, он отслужил положенные три года в Армии, но это были мирные годы. Разумеется, Тарас Сергеевич знал и холодной войне и о Карибском кризисе, но это было где-то в дали, словно в другом мире. Далеко в Москве, работали большие и важные люди, которые должны были защитить, сделать так, чтобы в маленький городишко почти на самой границе станы не пришла беда. И эти люди действительно защищали и спасали.

А вот сейчас не защитили и не спасли…

И пятидесятилетний мужик, отец и дед ощущал сейчас себя перед надвинувшейся грозой таким же застигнутым врасплох, как и стоящий перед ним одиннадцатилетний мальчишка.

Но быть неподготовленным — не значит быть беспомощным и растерянным. Пусть Ткачук, как и другие жители Приднестровья, были мирными людьми, но ситуация заставила быстро разобраться, что нужно делать. Одной из самых главных задач стало обеспечить безопасности детей, многие из которых рвались сражаться на ровне со взрослыми. Нельзя было этого допускать, ни в коем случае нельзя. Не место на войне детям. Вот только как это объяснить это мальчишке, в один день потерявшему и отца, и мать?

— Серёжа, хватит упрямиться, ты же уже взрослый и должен понимать. Так нужно. Тем более, ты теперь в семье остался за старшего и должен заботиться о сестрёнке.

— Вы сами сказали, что в Тирасполе о нас будут заботиться.

— Сказал…

— Ну и вот! Иришке там будет хорошо. А я здесь останусь. Вместо папы…

Голос предательски дрогнул. Серёжка замолчал: не хватало ещё расплакаться, словно он и вправду маленький.

— Ты же ничего не умеешь.

— Научусь.

— Серёжа, сколько можно упрямиться? Пойми ж ты, наконец, что не нужно тебе сейчас воевать. Ты ещё ребёнок. Вот вырастешь, пойдёшь в Армию. И, если что-нибудь случится, то тогда…А сейчас на войну рваться с твоей стороны не смелость, а глупость.

Серёжка вспыхнул.

— Глупость? Значит, вы нам раньше врали, да? Когда про войну рассказывали, про пионеров-героев. Валя Котик, Володя Дубинин, Марат Казей… Значит, они никакие не герои, а дураки, да?

Голос мальчишки дрожал от обиды, но теперь Серёжка не обращал на это внимания: не до того было.

— Они были герои, — уверенно ответил директор. — Но у них была иная ситуация.

— Почему — другая?

— Потому что у них выбора не было. Они ведь все воевали у фашистов в тылу, правильно?

Серёжка без особого энтузиазма выдавил:

— Правильно…

— Вот видишь, — Тарас Степанович почувствовал, что попал в точку и теперь обретал уверенность с каждым словом. — Если бы сейчас в городе были враги, тогда ты был бы прав. Но ведь мы отстояли город…

— А если снова нападут?

— Снова отстоим, — твёрдо ответил директор школы. — Теперь мы настороже. И российские войска должны помочь. И добровольцы приехали. Помнишь: "Когда мы едины — мы непобедимы".

Мальчишка согласно кивнул: он уже два года через школьный КИД переписывался со своим ровесником из Гуантанамо Альсино Кольясо. Кубинский пионер в каждом письме рассказывал советскому другу что-нибудь интересное про историю своей страны: то про штурм казарм Монкады, то про разгром предателей в заливе Кочинос (по-русски — в заливе Свиней), то про изгнание диктатора Батисты… Серёжка раньше завидовал Альсино, живущему в такой интересной стране. Теперь-то он понимал, что в постоянной угрозе войны нет ничего интересного. Сейчас мальчишка был готов отдать что угодно, лишь бы не было штурма города и были бы живы папа и мама…

Но это уже было, а сделанного — не воротишь.

— Сами говорите «едины», а меня гоните…

— Дети не должны воевать! Самое последнее дело, когда оружие в руки берёт ребёнок.

Серёжка вздохнул. Конечно, последнее дело. А то, что творили в Приднестровье опоновцы — разве не последнее дело?

— Всё равно не уйду. Не уйду — и всё!

Тарас Степанович незаметно для мальчишки облегчённо вздохнул. Теперь ему придётся иметь дело не с упорством, а с упрямством. Ну а побеждать упрямство таких, как Серёжа Яшкин, директор умел очень хорошо, он ведь и вправду был отличным учителем.

— Жаль. В таком случае, придётся тебя в автобус втаскивать. Подумай, как это будет выглядеть. Ты пионер, и не просто пионер, а звеньевой. Пример ребятам должен подавать. Вот им и будет пример. И сестрёнке твоей, кстати, тоже. У неё кроме тебя никого теперь нет, ты за неё отвечаешь. А получается, ты ещё за себя отвечать не научился… Я уж не говорю, что в такое время каждый взрослый на счету. А ради тебя придётся лишнего человека с автобусом посылать.

Ткачук замолчал, вопросительно глядя на мальчишку.

Серёжка молча сопел, в свою очередь настороженно глядя на учителя из-под чёлки.

Молчание длилось долго, каждый думал о том, что недосказано. Тарас Степанович признавался себе в том, что если бы посёлок всё же заняли пришедшие из-за реки националисты, ему бы всё равно не хотелось, чтобы оружие взяли в руки Серёжка или кто-то из его сверстников. Или даже ребята постарше. Ну, не детское это дело — убивать людей. Да и не дело это вообще. Но ведь не приднестровцы же пошли с оружием в руках на Кишинёв, чтобы устанавливать там свои порядки. Наоборот, это в их край чужие люди пытались принести "новый порядок" силой оружия. И остановить пришельцев добрым словом и ласковым взглядом было невозможно. Они-то не разбирали они кто перед ними — ребёнок или взрослый. В Бендерах, как говорили, расстреляли выпускной класс, целиком. Может быть, было бы лучше, если бы у десятиклассников были свои автоматы и гранаты?

Легко учить детей быть похожими на героев прошлых войн, когда над головой мирное небо. Но как же трудно потом смотреть им в глаза, если в дом приходит настоящая война, а дети ещё не успели вырасти…

А Серёжка думал о том, что даже если бы он мог найти слова для того, чтобы выразить то, что лежало у него на душе, то Тарас Степанович всё равно бы его не понял. И не потому, что директор — плохой человек. Наоборот, очень хороший. Но только он не понимает, да и не может понимать, что это означает: когда тебе только одиннадцать лет, а у тебя нет ни отца, ни матери. И не потому, что заболели и умерли, это другое. Даже несчастный случай, катастрофа какая-нибудь — тоже другое, потому что никто специально катастрофы не устраивает. А здесь — пришли, чтобы убивать, и убили…И теперь он никогда, никогда больше не увидит своих родителей…

Мальчишка почувствовал, что сейчас он либо расплачется, либо психанёт. Тарас Степанович, конечно, будет утешать, но всё равно в Днестровске его не оставят. И вообще, дорогу на позицию он может положить себе не слезами, а только смелостью. Ну, и хитростью, раз уж одной смелости недостаточно.

— Ладно, — сглотнув слёзы, сказал Серёжка охрипшим голосом. — Я поеду в Тирасполь. Не надо никого посылать. Честное пионерское, поеду и буду вести себя тихо.

— Вот и договорились, — подвёл итог Ткачук. Он не сомневался, что Яшкин не нарушит данное слово. Он только не подумал о том, что не убегать из Тирасполя Серёжка ему не обещал.

Поговорить перед обедом ребятам не удалось: Вен привёл в казарму врача. Господин Мика оказался низеньким лысым толстячком, своим видом и суетой показавшимся Серёжке похожим на жука. А вот на врача он совсем не походил: ни белого халата у него не было, ни трубки, чтобы лёгкие слушать. Да господин Мика их и не слушал. Вместо этого заставил Серёжку самостоятельно встать, ходить и касаться кончика носа указательным пальцем правой руки с закрытыми глазами, потом зачем-то смотрел мальчишке в глаза, оттянув веки, и, наконец, поинтересовался:

— Что болит?

— Ничего, — буркнул в ответ Серёжка.

— Говори правду господину врачу, — ровным голосом посоветовал Вен. — Или сейчас отправлю обратно во Двор Боли, и Аскер выдаст тебе три дюжины горячих.

Серёжка поёжился и с обидой в голосе пояснил:

— А я и говорю правду. У меня ничего не болит, у меня всё тело ноет.

— Ноет… Ага… Ну-ка, ляжь на спину.

Мальчишка пожал плечами и улёгся обратно на матрас. Господин Мика присел рядом, пощупал живот, зачем-то постучал по нему пальцами и изрёк:

— Я полагаю, что всё произошедшее этого раба к могиле не приблизило… Да… Определённо, никакой угрозы для жизни нет…

Стоящие за спиной Вена синие улыбнулись. Серёжка не удержался и прыснул от смеха. Не смотря на всю комичность ситуации, врач ему понравился. Чем-то неуловимым он напоминал мальчишке участкового врача, доктора Беликову по прозвищу «Мёд-малина». Ребята звали её так потому, что все рецепты от самой популярной детской болезни — ОРЗ она неизменно начинала с этих двух лекарств. Девчонкам и мальчишкам это очень нравилось: куда приятнее пить чай с малиной или мёдом, чем глотать таблетки.

— А когда ему можно будет заниматься? — поинтересовался Вен, единственный, сохранивший серьёзность.

— Хоть завтра, — беспечно ответил господин Мика, поднимаясь на ноги. — Ты доктор умный и опытный, лишней работы ему не задашь. Про пользу горячих ванн тебе тоже хорошо известно.

— У них и так горячие ванны почти каждый вечер, — проворчал надсмотрщик, почему-то называемый доктором.

— В общем, мне здесь больше делать нечего, — подвёл итог врач, которого почему-то не называли доктором, и направился к выходу. Вен — за ним. Снаружи ударили в било: пришло время обеда.

— Шустрёнок, садись за стол, мы тебе принесём, — предложил Лаус.

Серёжка согласно кивнул. Конечно, мог и сам сходить за едой, не развалился бы, но, раз предлагают — почему бы и нет.

В обед ученикам гладиаторской школы снова давали миску пюреобразного супа, только в этот раз не из гороха, а из незнакомой Серёжке чечевицы, которую мальчишка принял за местный продукт. Аппетита он, несмотря на пропущенный завтрак, не чувствовал, сначала ел вяло и неохотно, но постепенно увлёкся и расправился со своей порцией лишь немного позже остальных синих.

Потом Вен увёл ребят на занятия, а Серёжка остался в казарме один. Растянувшись на матрасе, мальчишка принялся обдумывать своё новое положение. Времени до вечера у него было более чем достаточно, но ничего нового он так и не придумал. Бежать из гладиаторской школы было и невозможно, и некуда. Оставалось ждать, пока его, наконец, найдут и выручат. Этими словами Серёжка утешал себя с самого момента пленения. И хотя с тех пор прошло уже немало времени, а его всё ещё не нашли и не выручили, надежды мальчишка не терял. Самое простое объяснение медлительности друзей заключалось в том, что Балис Валдисович и его друзья решили сначала освободить девчонок. Такое решение Серёжка считал абсолютно правильным: он — мальчишка, он может и потерпеть. Тем более, что Анна-Селена — не просто девочка, а ещё и вампирка. Серёжка очень беспокоился о том, что стало с ней после того как они расстались: ведь теперь подкармливать его было некому. Оставалось только верить и надеяться, что она сумеет продержаться до прихода помощи. Во всяком случае, Наромарт знал тайну Анны-Селены, а значит, должен был убедить спутников, что именно её нужно освободить в первую очередь.

К тому же, сам Серёжка тоже не сидел, сложа руки. То, что он сумел стать своим у синих определённо было победой. Во всяком случае, дожидаться помощи теперь будет гораздо легче. А, если повезёт, то можно будет использовать это обстоятельство с пользой. Например, как-нибудь помочь Шипучке. Или дракону. Помочь по-настоящему. Напоить страдающего от жажды дракона, конечно, тоже было помощью, но мальчишка не обольщался её значительностью. Дракон всё так же оставался в неволе, в цепях, и ланисте ничто не мешало продолжать издеваться над несчастным… Здесь Серёжка подумал, что слово «животное» не очень-то подходит для умеющего думать и разговаривать существа. В общем, ланиста Луций по-прежнему был полновластным хозяином над всеми рабами и узниками гладиаторской школы, людьми и нелюдьми.

И всё же мальчишка не терял надежды, что может подвернуться случай, когда он сможет обмануть и ланисту, и стражу, и докторов. В конце концов уж кто-кто, а он, Серёжка Яшкин, точно знал, что порой случаются самые удивительные чудеса. Только такие моменты нужно правильно использовать. В прошлый раз он допустил ошибку, не подумал, что в башнях могут быть стражники, вот и попался по-глупому. В следующий раз нужно быть осторожнее и осмотрительнее, и тогда всё у него непременно получится.

Вечером синие специально зашли за Серёжкой по пути в ванные и на массаж. На недоумённый вопрос мальчишки Вен охотно пояснил, что рабам ходить за пределами двора разрешается только в сопровождении докторов или стражников.

— Есть, конечно, те, кому это разрешено, но ты к ним не относишься.

— А Лаусу можно… господин доктор? — не утерпел Серёжка.

— Всё запинаешься? — усмехнулся доктор. — Ну-ну… Нет, Лаусу тоже нельзя. Из учеников этого нельзя никому. Свободно ходить по территории школы могут только настоящие гладиаторы, и то не все. Ну а нарушителей отправляют…

— Во Двор Боли, понятное дело, — кивнул мальчишка.

— Верно. А ещё туда отправляют тех, кто осмеливается перебивать наставников.

Взгляд Вена моментально наполнился такой злобой, что Серёжка не выдержал и инстинктивно сжался.

— Из тебя может получиться хороший гладиатор, Шустрёнок. Может быть, однажды на арене ты завоюешь себе свободу. Может быть. Но это будет не скоро. А пока не на секунду не забывай, что ты — раб. И имей ввиду, всю дурь я из тебя выбью. Понял?

Мальчишка уже успел взять себя в руки и мысленно выругать за трусость.

— Понял… господин доктор.

Пауза вырвалась автоматически, Серёжка даже не успел подумать, что как это выглядит со стороны. А когда понял — похолодел.

Но Вен только усмехнулся.

— Вижу, как ты понял. Но торопиться не буду: время у меня впереди достаточно. Хватит болтать, пошли в термы.

Вставший в последней паре к Серёжке Ринк прошептал:

— Шустрёнок, ты зачем нарываешься? Мало с утра заработал?

— А я и не нарываюсь вовсе, — виновато-растерянно ответил мальчишка.

— Ничего себе "не нарываюсь". Скажи спасибо, что это Вен, он дерзких любит. Другой бы тебе сразу плетей прописал. А уж если бы это был дурак вроде Край Ло, то одними плетями бы не отделался.

— А кто такой этот Край Ло? — полюбопытствовал Серёжка.

— Да есть тут один придурок. Нечек тренирует.

— Нечек?

— Ага, нелюдей. Всяких там минотавров, ящериц…

Ринк с удивлением посмотрел на мальчишку.

— Ты чего сразу кислым стал?

— Да так, — уклончиво пожал плечами Серёжка и подумал: "Хоть бы этот дурак Край Ло Шипучку не сильно доставал".

После ужина ребята, наконец, смогли поговорить. Не слишком свободно, правда: Вен, естественно, загнал всех в казарму, велел спать и ядовито пообещал, что если патруль пожалуется на шум, то каждому синему достанется по два десятка плетей.

— Пугает, — пояснил Лаус, когда шаги во дворе стихли. — Стражники ночью только по стене ходят, да и то через три раза на четвёртый. Очень нужно им в темноте тут по школе бродить.

— А если они так редко ходят, так можно и со двора уйти? — изумился Серёжка. Такая простая мысль ему раньше в голову не приходила.

— Легко. Только — зачем? В темноте шататься — чего интересного?

— Ну…

Рассказывать о своём желании проведать Шипучку мальчишка не стал. Тем более, что следующая мысль заставила учащённо забиться сердце.

— Так ведь и внешнюю стену можно перелезть?

— Можно, — всё так же лениво отозвался Лаус. — Взрослые гладиаторы иногда и перелезают — по девкам пройтись. А к утру возвращаются.

— Зачем возвращаются? — изумился Серёжка. — Почему они не убегают?

— А зачем убегать? — ещё больше удивился Лаус. — Куда ты убежишь?

— Ну… — опять задумался мальчишка.

Бежать ему было некуда. Но это ему, чужому в этом мире. А тем, кто здесь родился, прожил всю жизнь, знал все его законы и обычаи — неужели им тоже некуда было податься?

— Я бы убежал туда, где буду не рабом, а свободным человеком… вот, — наконец, сумел туманно сформулировать свои мысли Серёжка.

— Это где же такое место? — ехидно поинтересовался невидимый в темноте Морон.

— Да, интересно, — поддержал его кто-то из товарищей, мальчишка не сразу узнал голос Ринка. — Не оттуда ли тебя сюда привезли?

— Не совсем… — смутился Серёжка.

— Да, Шустрёнок, давай-ка, расскажи про себя, а то мы ничего о тебе не знаем, — предложил Лаус.

— Я о вас тоже почти ничего не знаю. Даже не всех знаю, как зовут.

— Не знаешь, как зовут? Кого? — искренне удивился предводитель синих.

— Ну… — Серёжка совсем смутился, — чернокожих не знаю

Ребята в темноте расхохотались.

— Сказал тоже: чернокожих, — сквозь смех простонал Ринк.

— Ну, не знаю я, как их назвать, — недовольно пробурчал мальчишка. Аналога для слова «негр» в местном языке не было — хоть ты тресни.

— Аргандцы они, аргандцы. С земель Арганды, значит, — ответил Ринк. — Все их так называют. А ты додумался: чернокожих.

И со всех сторон понеслось:

— Хорошо хоть — не "черноногих".

— Черноухих.

— Не, черномордых.

— О, черномазых!

— Вот пошлют глину или навоз месить — все будем черномазыми.

— А вот нет. Мы-то помоемся и опять белыми будем. А они чёрными останутся.

Казарму накрыл новый взрыв смеха. Серёжка смеялся вместе со всеми, не смотря на то, что было больно губам.

— Меня зовут Биллонг, а его — Бианг, — пояснил тот же голос, что первым сказал про «черноногих», когда смех немного утих.

— Ага, только я не вижу, кто из вас кто… в темноте, — хмыкнул Серёжка.

Синие совсем развеселились.

— Ой, не могу, — выдавил из себя кто-то.

— Счас лопну от смеха, — простонал другой.

— Мы тебе завтра утром покажем, кто из нас кто, — совершенно серьёзно пообещал Биллонг.

Судя по звуку, кто-то из ребят сполз с матраса и бился в конвульсиях на полу.

— Ладно, хорош, — простонал Лаус. — Такое и со стены услышать могут.

— Стражников не надо, зелёные наябедничают, — мрачно напророчил Армеец.

Казарма зелёных отделялась от казармы синих лишь деревянной перегородкой, которая, конечно, такие взрывы смеха скрыть не могла.

— Наябедничают — начистим им рыло в стыке, — заявил Кау.

— Рыло мы им и так начистим, — усмехнулся Лаус. — А наябедничать могут. Чья очередь на себя брать?

— Моя, — откликнулся Биньниг. — Переживу, больше дюжины плетей не назначат.

— Это что — ему одному плетей? — Серёжка присел на матрасе.

— Конечно одному. Нужен виноватый — будет виноватый, — разъяснил Лаус.

— Это же не честно! — возмутился мальчишка.

— Купцы честно торгуют, храни их Кель, — с издёвкой в голосе ответил вожак. — А мы — гладиаторы. Какой смысл всем плеть ложиться, если доктору вполне достаточно наказать одного? Сейчас — Биньниг, потом — Кау, следующий кто у нас?

— Я после Кау, — сообщил Армеец.

— Понял, Шустрёнок? У тебя, небось, раньше такого не было?

— Не было, — честно согласился Серёжка.

Родители Серёжку Яшкина не били никогда. Нет, под горячую руку можно было получить по затылку, бывало и получал, но чтобы обдуманно, ремнём… И никого из друзей или знакомых Серёжки тоже не били. А уж тем более невозможно было представить, чтобы распускали руки учителя в школе или преподаватели в секции. Это когда-то давно, при царе… Как-то в школе Серёжка задали читать книжку: "Детство Тёмы", там про такое много рассказывалось. Книжка мальчишке не понравилась. Даже отрывок, где этот Тёма доставал из заброшенного колодца маленького щенка. То есть, то, что щенка достал — это, конечно, хорошо, а что потом разболелся — плохо. Подумаешь, подвиг какой в колодец слазить… Тошка Климанов лазил и не в заброшенный, а в самый настоящий: часы уронил. Электронные, дорогие. Серёжка тогда страховал друга наверху. А заодно и поглядывал, чтобы никто не заметил. Обошлось…

— Конечно, не было, — прервал воспоминания Лаус. В его голосе ощутимо слышалось превосходство. — В поместьях всегда — каждый за себя. А у нас — все друг за друга. Так что, придётся тебе тоже в очередь на наказания вставать.

— Ой, я, кажется, от страха сейчас мокрый буду…

Вожак синих говорил с таким пафосом, что Серёжка не удержался от язвительной шутки. Смех забушевал по казарме с новой силой.

— Ну, Шустрёнок, с тобой не соскучишься, — еле выдавил Лаус.

— Пусть зелёные скучают, — пренебрежительно откликнулся Серёжка. — За кем моя очередь?

— За мной, — сообщил Ринк.

— Я запомню.

— Запомни, — уже серьёзным голосом посоветовал Лаус. — Ладно, а теперь рассказывай, откуда ты такой сюда свалился.

Серёжка вздохнул. Этого он боялся больше всего. Придумать убедительную историю было почти невозможно: об этом мире он знал очень мало, рано или поздно его наверняка поймают на вранье. Единственным выходом было переключить внимание ребят на караван и путешествие по морю.

— Да чего рассказывать, всё как у всех.

— У всех по-разному, — подал голос Ринк.

— Ну, жили мы юге, вот… А потом на деревню бандиты напали. Многих убили, а меня вот продали работорговцам. А караван один наёмник охранял, он меня выкупил и сюда продал. И ещё со мной Шипучку.

— Какого Шипучку? — переспросил всё тот же любопытный Ринк.

— Ну, ящера такого. Он тоже гладиатор.

— Точно, Олес с Малудой рассказывали, что там сначала ящера покупали. Говорили, дерётся здорово, сам Тхор с ним справиться не мог, — подтвердил Армеец.

— Тхор — это такой большой и зелёный? — поинтересовался Серёжка.

— Ага. Он огр. Мощный боец.

— Ха, справиться… Да Шипучка его по всему двору гонял…

Вообще-то Серёжка понимал, что всё было не совсем так, но не мог отказаться от возможности лишний раз похвалить своего товарища по несчастью.

— Ты что, Тхор сам кого хочешь погонит…

— Значит, не кого хочешь…

— Да Малуда говорил…

— А что про меня Малуда говорил? — ехидно спросил Серёжка. — Наверное, как кидал меня по всему двору?

В углу кто-то хмыкнул.

— Говорил, что споткнулся, — нехотя ответил Лаус.

— Угу, — согласился Серёжка, — конечно споткнулся. Четыре раза подряд споткнулся. Бывает.

— Да понятно, что врал, — с досадой произнёс вожак. — Если ланиста взял такого малыша, то наверняка не за просто так. Где ты так бороться научился?

К этому вопросу Серёжка был готов.

— У нас в деревне жил один воин. Ну, раньше он был воином, а потом стал жить у нас. Вот он учил борьбе ребят, которые хотели. Я — хотел.

— Наверное, хороший воин был, — задумчиво произнёс Армеец.

— Отличный, — горячо ответил Серёжка.

Каким был солдатом Виорел Петревич мальчишка, конечно, не знал: про то, как он служил в Армии тренер ребятам не рассказывал. Но борцом был классным, две медали чемпионата СССР по самбо — это дорогого стоит. Серёжка о таком даже и не мечтал. Ну, если только совсем чуть-чуть, самую капельку… И вообще, не это главное. А главное — дядя Виорел был хорошим человеком.

Конечно, этого рассказать гладиаторам Серёжка не мог, но, говоря о своём придуманном воине-наставнике, думал именно о Виореле Петревиче.

— А что же он с бандитов не прогнал, которые на деревню напали? — это, конечно, был Морон.

— Много их было, — глухо ответил Серёжка. — И оружие у них было лучше.

— Конечно, лучше, — тоном знатока поддержал Армеец. — Бандитом терять нечего, у них и мечи всегда есть. А у честного человека — только топор или копьё. Против меча много не навоюешь.

— Если такой хороший воин, то и с копьём против мечника справиться должен, — не сдавался Морон.

— Дурак ты, — с чувством сказал Армеец. — С одним можно справиться, с двумя. А если много на одного, то ничего не сделаешь. И потом бандиты тоже дураки, мечами не хуже многих легионеров владеют.

— Да ладно…

— Что — ладно? Я знаю, что говорю. А ты вообще в первый раз в жизни меч здесь, в школе увидел, вот и не свисти.

Серёжка молчал. И был безмерно благодарен ввязавшемуся в спор Армейцу: самому отвечать Морону было слишком тяжело. Вообще этот разговор заставил его вспомнить тот страшный день, на душе стало противно и тоскливо, хоть плачь. Ещё пару минут назад он смеялся вместе со всеми, а теперь ему хотелось только одного: чтобы его оставили в покое.

Словно угадав мысли мальчишки, Лаус заявил:

— Ладно, спать пора. Шустрёнок нам ещё про себя расскажет, будет время.

Разговор сразу стих. Ребята ещё немного повозились, поперешептывались сосед с соседом, но вскоре вся казарма спала.

Утром на зарядку Серёжка поднялся с огромным трудом. Казалось, не было ни одной мышцы, которая бы не ныла. Любое движение тут же отзывалось противной тупой болью. Мальчишка знал, что это — реакция на вчерашнее перенапряжение мускулов, что боль скоро пройдёт, но скоро — это ещё когда, а зарядку надо было сделать прямо сейчас. Кривой Вен явно делать скидок не собирался, демонстративно поигрывал плёткой. Ради справедливости Серёжка отметил, что доктор не охотится специально за ним, а столь же строг и к остальным синим. Но всё равно, мог бы быть и поснисходительнее, ведь выслуживаться ему не перед кем. Стоял бы себе в уголке, ворон бы считал. Нет же, так и рыщет, следит, не ленится ли кто из подопечных.

Но, не смотря на всю напускную строгость, плетью Вен, как и накануне, ни разу не воспользовался. Синие все упражнения выполняли старательно и полной нагрузкой. Серёжка, не смотря на боль, очень старался от ребят не отстать. Раз уж ученики гладиаторской школы признали его своим — надо было держать марку. Да если бы и не признали — стоило тогда накануне терпеть боль у столба, чтобы теперь расклеиться от гораздо меньшей боли?

Так или иначе, но по зарядке к Серёжке у Вена замечаний не было. Только вот день предстоял длинный, и удастся ли ему продержаться до вечера мальчишка отнюдь не был уверен. Но он изо всех сил гнал прочь плохие мысли. Главное, не сдаться в душе, а там уж видно будет.

Между зарядкой и завтраком напомнили о себе, как и обещали, негритята, то есть аргандцы. Биллонгом оказался тот, что повыше, с наголо обритой головой, и большими глазами навыкате. Бианг был пониже, потоньше, с короткими курчавыми чёрными волосами и пухлыми губами. Оба оказались поразительно неразговорчивыми: Биллонг сказал кто есть кто и замолк, а Бианг и вовсе не проронил не слова. Промолчал и Серёжка: обычно общительному и любопытному мальчишке после вчерашних приключений было не до разговоров.

А потом судьба словно решила вознаградить Серёжку за упорство. Когда с завтраком было покончено, Вен вдруг объявил:

— Сегодня идёте работать в порт.

Синие ответили на это сдержанным радостным шумом и вслед за наставником потянулись со двора.

— А чего все так довольны? — тихо поинтересовался Серёжка у шедшего с ним в паре Ринка.

— Понятно чего, — немного снисходительно ответил подросток, — это ты тут новенький, а мы здесь с весны сидим. Знаешь, как надоело: каждый день одно и то же.

— Догадываюсь, — кивнул мальчишка.

У железных решетчатых ворот синих поджидали двое стражников с охапкой бронзовых ошейников. Ребята разбирали эти символы рабства, надевали на шею, а стражники потом закручивали винт.

Серёжка, стоявший последним, хмуро вертел в руках ошейник и размышлял: надевать или не надевать. С одной стороны — унизительно. С другой, он ведь раньше не сопротивлялся, когда ему связывали руки или надевали оковы. А чем ошейник отличается от верёвки или цепей? Противиться каждому приказу никаких сил не хватит. Но будешь всему покоряться, не заметишь, как превратишься в покорного и трусливого раба.

К счастью, раньше, чем до мальчишки дошли стражники, ему снова вспомнилась книга про советских партизан в Бельгии. Когда они были в лагере для военнопленных, то носили полосатую форму. Уж конечно, им это не нравилось, но выбирать не приходилось. Серёжка вздохнул и просунул голову в ошейник. Подошедший стражник повернул винт и недовольно пробормотал:

— Слышь, Вен, этот парень у тебя мелкий больно. Крепи не крепи, а захочет, так вытащит башку.

Доктор спокойно пожал плечами:

— Он себе не враг. Ошейник снимать не будет.

Серёжка опустил голову. Плохо же Вен его знает. Будь они в том городе, где Меро купил Шипучку, мальчишка при первой же возможности снял бы обруч и дал стрекача. Другое дело, что здесь он убегать и вправду не будет.

— Все они себе не враги, — растерянно произнес стражник. — А только порядок быть должен.

— Должен, — согласился Вен. — Иди, докладывай Клюнсу, пусть решает.

— Мне что больше всех надо? Ты старший, ты и должен…

— А я не вижу, о чём тут говорить, — подвёл итог доктор.

Стражник со злобным свистом втянул в себя воздух, но спорить не стал. Вен, посчитав вопрос исчерпанным, пошел к воротам школы. За ним, попарно, ребята в ошейниках. Стражники плелись сзади.

— Они тоже пойдут? — тихонько спросил Серёжка у вставшего с ним в пару Ринка. Тот кивнул.

— Так положено. И чтобы кто-то из нас не убежал и ещё на всякий случай. Порт — место такое, опасное. Чужим там просто так лучше не шататься. И ты никуда не отходи и ошейник не снимай. Пока ты в нём, видно, что ты — чужая собственность. А если снимешь — просто мальчишка.

— Ну и что? — удивлённо спросил Серёжка, искренне не понимая, что страшного в том, чтобы быть просто мальчишкой. Ринк посмотрел ему прямо в лицо внимательным взглядом, почему-то вздохнул, и непонятно ответил:

— У вас в деревне, наверное, ничего. А здесь ты — чужой. Поэтому лучше не пробуй.

Серёжка пожал плечами.

— Очень надо.

Чего тут не понять. Порядки у них такие: чужих бьют. Серёжка слышал, что такое бывает, особенно в больших городах: ребята дерутся улица на улицу или район на район. Или пионерлагерь против деревенских. Правда, сам он не разу в такой драке не участвовал, но не могут же разные истории просто так рождаться. Другое дело, что, опять же по слухам, драки были честные: стенка на стенку, один на один и лежачего не бить. Но после того, что он пережил в этом мире, в честность местных ребят ему не очень верил. В общем, снимешь ошейник, отойдёшь в сторону — могут отоварить всей кодлой на одного. Только снимать его Серёжка не собирался. Хватит уж искать приключений на свою шею, и так всё тело болит и глаз толком не открывается.

А Ринк мог бы и прямо сказать, в чём дело, а то навёл таинственности…

— Слышь, Шустрёнок, ты чего молчишь?

— Чего-чего… Губы у меня болят после ночного разговора с вами, вот и молчу.

Ринк скользнул взглядом по кровавой корочке на Серёжкиных губах, виновато моргнул и замолк. Так и молчал почти всю дорогу до порта.

Идти пришлось довольно долго, хотя Серёжке казалось, что в первый раз, когда Меро вёл его на продажу, они шли ещё дольше. Сначала плутали по узким улочками жилого города, дома в котором напоминали мальчишке старые львовские постройки. Хотя, конечно, Львов намного красивее. Здесь только дома, а там ещё есть парки, бульвары, старые церкви. Да здесь даже мостовых-то нет, улицы все в грязи. Но всё равно, было что-то похожее.

Серёжка слышал, что старых домов много в республиках Советской Прибалтики, но там он никогда не был, сравнить не с чем. Мама с папой были, им там нравилось. А вот Серёжка — не успел. Сначала он был маленьким, потом маленькой была Иринка, а потом началось такое, о чём бы лучше не вспоминать, да только до смерти не забудешь.

Мальчишка тряхнул головой, отгоняя грустные мысли. Лучше думать о другом. Например, по вывескам отгадывать, чья перед ними лавка. Башмак — значит, сапожная мастерская. Бочка — наверное, торговец вином, или же бочар, бондарь. А что значит кружка? Кружки делают? Интересно какие: стеклянные или глиняные? А может быть, деревянные, такие тоже бывают, Серёжка видел в Москве. А ещё может быть, что это просто пивная, почему бы и нет. Должны же здешние люди где-то пиво пить. До стеклянных бутылок здесь ещё наверняка не додумались.

Потом лавки и жилые дома сменились одинаковыми серыми бараками — портовыми складами. Как и на улицах города, возле складов кипела жизнь: одни грузчики приносили с причалов мешки, тюки, глиняные кувшины, другие грузили это на многочисленные телеги. В воздухе стоял крепкий аромат лошадиного навоза.

Заблудиться среди пакгаузов было проще простого, но Вен уверенно вёл ребят к одному ему известной цели. Они вышли на причалы, и Серёжка восхищёнными глазами окинул стоящие в порту корабли. Несмотря ни на что, это было завораживающе красиво: синее небо с небольшими белыми кляксами облаков, бирюзовое море и застывшие у причалов суда. Теперь он понимал Тошку Климанова. Жаль, что в своём мире он не сумел разглядеть очарование моря и порта. Хотя, моря-то он видел всего ничего, а порт — настоящий морской, не речной — и вовсе раз в жизни: в Одессе. Особого впечатления на мальчишку Одесский порт не произвёл. Наверное, потому, что современные пароходы, пусть по-своему и красивые, но не такие романтичные как парусные корабли. Изящная красота и лёгкость привлекают больше, чем спокойная сила надёжных машин.

Да, родись Серёжка в этом городе и будь свободным человеком, он, наверное, каждый день ходил бы сюда, в порт, смотреть на эту красоту. А когда вырос — стал бы моряком, капитаном дальнего плавания. Только не таким уродом, как тот капитан, что вёз сюда Меро. Серёжка Яшкин рабов бы никогда возить не стал.

Но сейчас его привели в порт не для того, чтобы любоваться красотами пейзажа. Вен, наконец, нашел нужный корабль, возле которого его ожидал купец: важный пожилой господин в расшитом кафтане. Доктор коротко переговорил с ни, после чего скомандовал:

— Шустрёнок, Ринк — катать бочки. Остальным таскать мешки. Слуги господина Рука, — он кивнул в сторону стоящих позади купца трёх человек в простой одежде, — покажут дорогу до склада на первый раз. Руссель, ты следишь за порядком на корабле, а ты, Тилмант — у пакгауза. За дело!

Поднявшись по широким сходням на корабль, Серёжка увидел, что возле открытого настежь палубного люка была установлена лебёдка, с помощью которой слуги купца поднимали из трюма груз. Изрядное количество мешков уже скопилось на палубе. Тут же стояли и бочки — высотой Серёжке по грудь, пузатые и, наверняка, тяжёлые. Впрочем, мешки были тоже не из лёгких. Серёжка засомневался, сумел бы он донести такой мешок до стоящего где-то вдали склада. Нет, всё же хорошо, что Вен определил ему работу полегче.

Бочки действительно оказались тяжёлыми, но катать их было не так уж и сложно. Главное — придерживать на сходнях, чтобы не разогналась да и не полетела вперёд на причал, не разбирая дороги и сшибая всё на своём пути. Вен специально не предупреждал, но и так было понятно, что за разбитую бочку выдерут как Сидорову козу. Поэтому ребята спускали ценный груз очень осторожно, медленно, катили бочку не от себя, а на себя, крепко упираясь сандалиями в доски сходен. А потом уже всё легко: знай, перебирай руками, подталкивай, а бочка словно сама катится. Причал ровный, путь до склада — тоже. Серёжка почти не чувствовал усталости, да и мышцы, вроде, теперь меньше ныли. Не иначе как разогрелись.

Через некоторое время Вен, гулявший взад-вперёд от причала до пакгауза, велел Ринку таскать мешки, а в пару к Серёжке поставил Биньнига. Потом его сменил Бианг, и мальчишка окончательно убедился, что доктор специально даёт ему лёгкую работу. Может, как младшему, может — после наказания, а может — и то и другое вместе. Ребята, конечно, это тоже понимали, но воспринимали как должное, без обиды. Не то, чтобы слово злое — даже взгляда косого на него никто не кинул. Так же никто завистливо не поглядывал и на его напарников. Хотя Серёжка видел, что тем, кто таскает мешки, приходится несладко: чем дальше, тем больше шатало юных гладиаторов, всё ниже пригибались плечи, всё сильнее дрожали ноги.

Но синие действительно были одной командой, да и, наверное, действительно лучшей. Никто не жаловался, никто не затевал свары. Только назад, на корабль ребята возвращались всё медленнее и медленнее, растягивая драгоценные минуты отдыха. Так это, полагал Серёжка, не позор. Он и сам никуда не торопился, ведь работал не на себя, а на чужого дядю.

Время шло. Местное Солнце поднималось всё выше и палило нещадно. Редкие рваные облака не спасали от его горячих лучей. Пот с подростков лился градом. У Серёжки давно уже сосало под ложечкой, хотя на завтрак он съел полную порцию каши-размазни. Мальчишка уже собрался поинтересоваться у молчаливого чернокожего напарника, когда их поведут обедать, но не успел. Вернувшись очередной раз на корабль, он увидел, что ребята не берут новые мешки, а, развалившись прямо на палубе, наслаждаются отдыхом.

— Обед, — пояснил Лаус, прочитав вопрос на Серёжкиной физиономии раньше, чем мальчишка успел его задать. — Падай, Шустрёнок.

Падать можно, когда у тебя ничего не болит. Серёжка просто присел на палубу, привалился спиной к мешкам, закрыв глаза и раскинув руки и ноги. Хорошо-то как. Есть в жизни счастье!

Так бы он сидел и сидел, хоть целую вечность, но голос Лауса через некоторое время вернул мальчишку к реальности.

— Все вернулись, господин доктор. Можно искупаться, пока принесут еду?

— Можно, — милостиво разрешил Вен.

Серёжка от удивления глазами хлопнул. В такие подарки судьбы он уже перестал верить. Может — напрасно?

Пока он медленно соображал, ребята, сбросив сандалии и повязки, один за другим прыгали в море. Доктор и стражники, опираясь о фальшборт, лениво наблюдали за происходящим.

— Шустрёнок, ты плавать умеешь? Или лучше останешься? — спросил задержавшийся на палубе Лаус.

От этой заботливости мальчишка моментально пришел в себя и улыбнулся уже привычной нахально-ехидной улыбкой.

— Лучше поплаваю.

— Ну, давай, — одобрил вожак и сиганул через борт.

Серёжка взобрался на фальшборт, распрямился, на мгновение застыл, а потом рыбкой нырнул в воду. Вроде, получилось здорово, только вот ошейник чуть не слетел с головы, но в последний момент застрял, зацепившись за уши. Под водой мальчишка открыл глаза и, усиленно работая ногами, устремился ко дну. Порт, конечно, не мог находится на мелком месте, но и особой глубины возле берега быть не должно. До дна оказалось что-то около пяти метров. Серёжка схватил в горсть мелкую гальку и, чувствуя, что воздуха уже не хватает, поторопился всплыть. Отфыркиваясь, вынырнул с поднятой вверх рукой, звонко крикнул:

— Лаус, я умею плавать?

И увидел совсем рядом ошалелое лицо Кау.

— Ты чего?

— Ну, ты и удивил, Шустрёнок, — пробормотал рыжий. Остальные подростки плескались рядом и тоже смотрели на мальчишку с большим изумлением.

— Ты где так научился? — сказал Ринк.

— Я такого никогда не видел! — с восхищением добавил Тино.

— Чего врал, что в деревне рос? Небось, на море, — недружелюбно спросил Морон.

Серёжка, сразу поняв, что перестарался, растерянно опустил руку.

— Да нет, правда, в деревне. Но у нас река была, большая, и обрыв рядом. Вот мы с обрыва и прыгали. Честно.

— Как же, честно. Разве есть на юге такая река?

— Есть, — заступился за мальчишку Армеец. — Валага называется. И обрывов там полно.

— Ага, Валага, — с готовностью согласился Серёжка. И подумал, что Армеец — хороший парень. Живи он в Днестровске — Серёжка бы с удовольствием с ним дружил, как дружил со многими старшими ребятами.

Морон фыркнул и отплыл в сторону. Впрочем — недалеко. Да и все остальные крутились около борта: мальчишка понял, что отплывать дальше запрещается. Почти как в пионерлагере, где для купания огораживают лягушатник. Тем, кто умеет плавать такое купание — не удовольствие, а мучение. Но заплывать за трос нельзя, за это наказывают. Хотя, по местным меркам ранний отбой и запрещение идти в кино — не наказание, а так, недоразумение.

— Всё! Вылезайте! — крикнул сверху Вен.

С борта корабля скинули верёвочную лестницу. Один за другим юные гладиаторы полезли наверх. На палубе их уже ожидали принесённые слугами купца закопченный котёл, над которым клубился парок, и большой каравай хлеба. Рядом горкой лежали деревянные ложки. А вот стражникам и Вену, к Серёжкиному удивлению, еды почему-то не принесли. Мелькнула мысль, что они тоже будут есть из этого котла, но тут же и пропала: не по чину вольным господам делить еду с рабами. Это Суворов ел с солдатами из одного котелка. Так то — Суворов.

Торопливо повязав набедренники, даже не обуваясь, мокрые, ребята тесно рассаживались вокруг котла, разбирая ложки, отламывая ломти от каравая. В школе гладиаторам давали маленькие жесткие хлебцы, напоминавшие Серёжке ржаные лепёшки по девять копеек, которые он иногда покупал в Тирасполе. Не то, чтобы очень вкусные, но забавные, с коркой разделённой на ромбики так, что можно было отламывать кусочки, словно плитки у шоколадки. А здесь, в порту, каравай был хоть и мягкий, но какой-то клейкий, плохо пропеченный. И вкус у него был, конечно, не так как у привычного Серёжке хлеба. Ни с чёрным не сравнить, ни с серым. А уж о белых булках и говорить не приходится, правда, и дома мальчишка их ел далеко не каждый день.

Серёжке вдруг ужасно захотелось белого хлеба. Лучше всего — рожок или, как его ещё называют, рогалик. Мальчишка прямо увидел его перед собой: похожий на молодой месяц, с блестящей, словно лакированной, хрусткой корочкой, и нежной белой мякотью. Просто объедение. Когда их привозили в булочную, Серёжка вылезал из кожи, но обязательно находил лишний гривенник на два рожка: Иришке и себе.

— Эй, Шустрёнок, не спи, голодным останешься, — вернул его к реальности голос Ринка.

Ну вот, пока он грезил, ребята уже во всю хлебали суп. Обжигались, дули на ложки, но торопливо глотали горячую жижу. Потянулся к котлу и Серёжка. В ноздри ударил восхитительный аромат рыбной ухи.

— Баклан, который прилетает поздно, пролетает мимо, — ехидно прокомментировал Морон.

"Сам ты злобный баклан", — подумал Серёжка, но отвечать не стал. И так было понятно, что подросток бесится от бессилия. Ну и пусть дальше злится, его проблемы. Было видно, что в своей неприязни к новичку Морон одинок.

На вкус суп оказалась очень даже хорош. Конечно, мама варила лучше, даже сравнивать смешно. Но в пионерлагере, пожалуй, было не так вкусно. Правда, там в супе была ещё и картошка, а здесь — только ярко-оранжевые кружки моркови, да какие-то серые волокнистые стебли, нарезанные крупными кусками. На всякий случай Серёжка в очередной раз запустил ложку поглубже ко дну, и, как оказалось, не зря: поймал пусть не картошку, зато изрядно пшена. Тоже сытно.

Еды хватило на всех. Не только супа, но и хлеба, и пшена, и белой, рассыпчатой, но костистой рыбы. Во всяком случае, Серёжка наелся до отвала, да и остальные ребята, похоже, тоже. "Тяжело будет теперь мешки ворочать", — подумал мальчишка, и впервые в жизни признал, что тихий час после обеда — не такая уж и дурная выдумка. Но, как оказалось, придумали его не только на Земле. Закончив еду, ребята отходили в дальний угол палубы и, словно дачники, разлеглись на досках на горячем солнышке. Серёжка, не очень понимая такую вольность, тоже прилёг: лучше не выделяться.

Слуги купца забрали опустевший котёлок и утварь, и пошли прочь с корабля. Вместе с ними ушли Вен и один из стражников. Второй стражник присел возле сходен, вполглаза наблюдая за юными рабами.

— А чего это они пошли? — поинтересовался Серёжка, поднимаясь на локте.

— Как — чего? Им тоже жрать надо, вот и пошли, — разъяснил Лаус. — А мы пока отдыхаем. Всё равно сразу после еды тяжести таскать нельзя, а то кишки в пузе завернутся и сдохнешь.

Про что-то такое Серёжка слышал, но не верил. Как выяснилось, не верил не только он один.

— Болтают это, — убеждённо заявил Ринк. — Мне отец рассказывал, на шахте раз обвал был. Они только обед съели — а тут обвал. Двоих завалило. Ну, бросили всё и принялись откапывать. Не ждать же, пока время пройдёт, правильно? А это, между прочим, потруднее, чем суда разгружать. И ни у кого ничего не было.

— Про шахты это ты у нас знаешь, — не стал спорить Лаус. — А только доктор не из доброты душевной нам передышку даёт.

— Это верно, — согласился Данни, — дождёшься от него доброты, как снега посреди лета.

— А нам, — Лаус хрустко потянулся всем телом, — сейчас всё едино, ради чего, лишь бы отдохнуть.

Серёжка согласно кивнул взлохмаченной головой: такую позицию он разделял целиком и полностью.

— Ты вот лучше скажи, Шустрёнок, ты ещё что-нибудь такое делать умеешь?

— Какое — такое?

— Ну… — вожак на мгновение задумался. — Необычное. Чего другие не умеют.

— У нас в деревне многие ребята так прыгают.

— А здесь — нет. Вот Данни — у моря вырос, а так красиво прыгнуть не может. Верно?

— У нас в Лайвере берег низкий. Ни скал, ни обрывов, — недовольно проворчал подросток.

Морон саркастически хмыкнул, но на него никто внимания не обратил.

— Может, ты ещё какие представления умеешь делать? — не отставал Лаус.

— Да какие представления? — Серёжка перевернулся на живот, оперся обоими локтями на палубу и положил подбородок на ладони.

— Ну, по канату ходить, жонглировать…

— Не, не умею.

— Огонь глотать…

— Скажи уж сразу — меч, — усмехнулся мальчишка, вспомнив виденные по телевизору цирковые номера. — Не ем ни того, ни другого. И фокусов показывать не умею.

Вообще-то фокусы показывать он как раз умел. Но только с картами, а где здесь взять карточную колоду?

— Зато акробатика у тебя хорошо получается, — похвалил Биньниг.

— Разве это хорошо? — честно оценил себя Серёжка. В гимнастической секции он, наверное, был бы худшим. Но в этом мире для всего существовали свои мерки.

— Очень даже хорошо, — упорствовал подросток. — Тебя, наверное, Вен будет учить на руках ходить.

Мальчишка усмехнулся.

— А зачем учить? Это я как раз умею.

— Честно?

— Я что, врал когда-то? — обиделся Серёжка.

— Вечером покажешь?

— Да хоть сейчас.

— Сейчас не нужно, — охладил его порыв Лаус. — Нам ещё работать и работать. Силы береги. Лучше вечером.

Мальчишка смутился. Наверное, некрасиво было хвастаться своим умением перед усталыми ребятами. Ему-то работа досталась самая лёгкая. Правда он младше, и мышцы у него после вчерашнего болели. В смысле, с утра болели. А сейчас боли почти не чувствовалось. Втянувшись в работу, Серёжка как-то совсем забыл о ней, а она словно обиделась и ушла. Так, осталось какое-то слабое неприятное ощущение, не более того.

Разговор сам собой увял. Серёжка, чтобы ненароком не обгореть, перевернулся на спину, закинул за голову руки и зажмурил глаза. Можно было представить себе, что ты дома, лежишь и загораешь, например, на крыше сарая.

Зимой Тошка какую-то книгу прочёл, там один мальчишка загорать ещё ранней весной начал. Ещё снег не везде стаял, а он на крышу сарая — и загорать. Дерево-то быстрее земли прогревается. К началу лета был уже коричневым.

Ну а они, спрашивается, чем хуже? Вот и стали в этом году друзья ещё в солнечные апрельские деньки шастать то в Серёжкин, то в Тошкин огород. Получилось как нельзя лучше: и тайну сохранили, и загорели на славу. На Первомай папа удивлялся: "Что-то быстро на тебя, Серёга, в этом году загар липнет!"

— Вставай! За работу!

По умению появляться в самое ненужное время Вен, наверное, себе равных не имел во всём этом мире. Пришлось вырваться из плена воспоминаний и снова ворочать тяжёлые бочки. На этот раз в паре с Тино. Потом Тино сменил Морон, а того — Кау. Рыжий повёл себя немного странно: сначала всё время смотрел куда-то в сторону, а потом, когда они спустили бочку вниз и катили её по пирсу, вдруг спросил:

— Слышь, Шустрик, а ты правда на меня больше не злишься?

— За навоз? — уточнил Серёжка.

— Ага, — смущённо подтвердил Кау.

Мальчишка сделал короткую паузу, а потом честно ответил:

— Не злюсь. Раз уж мы теперь одна команда, то чего злиться. Тогда уж надо было отказываться. А соглашаться и злобу таить — это нечестно.

— Странный ты какой-то со своей честностью, — признался рыжий.

В Серёжкиной памяти всплыл странный сон, приснившийся во время морского путешествия.

— Я — Серёжка Яшкин, такой, какой я есть. И другим быть не хочу.

Кау обречено вздохнул, но в сторону больше не косил, видимо, поверил, что прощён.

День всё сильнее клонился к вечеру. Бочки кончились немного раньше мешков.

— Давай, мешки таскай, — хмуро велел Вен вернувшемуся Кау и покосился на стоящего рядом Серёжку.

Мальчишка не знал, что делать. С одной стороны, хотелось помочь ребятам. С другой, разгрузка вымотала его до предела. Сейчас он искренне не понимал, как мог несколько часов назад предлагать Лаусу продемонстрировать ходьбу на руках. Теперь его и ноги-то еле держали. К тому же, будь он даже в полном порядке, всё равно мешки были для него явно тяжеловаты.

"А пусть сам решает", — осенило вдруг парнишку. — "Прикажет таскать — чёрт с ним, потащу".

— А мне что делать… господин доктор? — вкрадчиво поинтересовался Серёжка, одарив Вена наивно-простодушным взглядом.

В глазу надсмотрщика на мгновение мелькнуло разочарование. Мелькнуло и сразу исчезло, так что мальчишка даже не понял: было ли это на самом деле или ему только показалось.

— Я что третьего дня говорил? Тебе не силу упражнять, а гибкость. Забыл? — сурово спросил доктор.

Серёжка молчал, всем видом олицетворяя виноватую покорность.

— Ступай к мачте и сиди там, пока остальные не закончат работу, — распорядился Вен.

К счастью, работы синим оставалось не много: кому по два мешка перенести, а кому и вовсе один. И снова на Серёжку никто укоризненных взглядов не кидал, все понимали, что ворочать такую тяжесть малышу не под силу. Никто его не упрекнул, и когда возвращались в школу. Настроение у всех было весёлое, приподнятое, и Серёжка совсем не ожидал, что в этот день его ожидают неприятные сюрпризы.

Однако, едва Вен завёл синих на территорию школы, как к нему подошел ожидавший возвращения ушедших в порт Нелиссе.

— Ну, давай малыша своего.

— Куда это? — изумился доктор.

— Господин ланиста его требует. Во Двор Боли.