Fata Morgana

fb2
Магула Антонович Дмитрий

Дмитрий Магула (1880–1969) — русский поэт, переводчик «первой волны» эмиграции, ее североамериканской ветви. В 1925 г. вместе с Г. Голохвастовым, Ильяшенко и Христиани издал в Нью-Йорке коллективный литературный сборник «Из Америки». В этом сборнике напечатано 42 стихотворения Д. Магулы. Автор трех сборников стихов. Свой первый поэтический сборник он подготовил к печати, когда ему исполнилось пятьдесят лет. Вместе с Е. Антоновой, А. Биском, Г. Голохвастовым, В. Ильяшенко. Г. Лахман, К. Славиной, М. Чехониным и другими русско-американскими поэтами участвовал в сборнике «Четырнадцать» (Нью-Йорк. 1949).

В основе данной электронной публикации — третий и последний сборник поэта — «Fata Morgana» (Нью-Йорк, 1963). Электронную публикацию дополняют также избранные стихотворения из других сборников Д. Магулы.

Орфография и пунктуация в основном приведены в соответствие с нормами современного русского языка.

ДМИТРИЙ МАГУЛА. FATA MORGANA (Нью-Йорк, 1963)

 И лжет душа, что ей не нужно Всего, чего глубоко жаль.

А.А. Фет

От Автора

В эту, третью по счету, книгу моих стихов вошли стихотворения, написанные с 1943 г.

Первая книга, «Свет Вечерний», была издана в Париже, в 1931 г.; вторая — «Последние Лучи» — в Нью-Йорке, в 1943 г.

Порядок чередования стихотворений не соответствует датам их создания и нарочито принять для некоторого разнообразия их по теме или по форме.

Стихотворения, отмеченные в Алфавитном Указателе звездочкой, [*], были впервые напечатаны в Нью-Йорке, в 1949 г., в сборнике «ЧЕТЫРНАДЦАТЬ», изданном «КРУЖКОМ РУССКИХ ПОЭТОВ в АМЕРИКЕ».

В книгу включены восемь моих, близких к подлиннику, переводов с английского, испанского и французского, а за помещение одной шутки на тему о непогрешимости математики и одной, также шуточной, «баллады» автор приносить читателю свои извинения.

Я считаю своим долгом, выразить свою признательность Mr. A. J. Lipp’y за его дружескую помощь мне в издании этой книги и за его решающую поддержку в размере всей суммы, недостававшей для покрытия расходов по изданию.

«Пока живем, пока мы спорим…»

 Пока живем, пока мы спорим, За днями годы протекли И собираются вдали, Как облака над дальним морем… Но каждый мимолетный день, Пусть мимолетно-быстротечен, Был в прошлом чем-нибудь отмечен, Как на пути одна ступень. Где эти дни теперь? Не мы ли Хотели сами верить снам? Те дни — они приснились нам… А сердце шепчет: были… были…

«К познанью мира только два пути…»

 К познанью мира только два пути: Один — искать для веры оправданья, Другой — чрез разум дерзко обрести В вопросах веры право отрицанья… Кто ближе к правде? Раб священных книг, Простертый ниц и одержимый бредом Иль тот, чей разум с горечью постиг, Что мир ему останется неведом? Все преходяще: смолк святой псалом И меркнет разум, гордый краткой славой… Прими же мир с его добром и злом, Каким он есть, не мудрствуя лукаво.

«Я помню все… Ты отдала Шопену…»

 Я помню все… Ты отдала Шопену И мастерство игры, и грусть былых утрат Но вальс умолк. И вдруг, ему на смену, Победный грянул марш, призывный, как набат! Как будто ты хотела этим маршем Послать надежды весть бессильному рабу О том, что Жизнь, в своем венце монаршем, Придет и победит коварную Судьбу! Да, помню все… До мелочи последней, До жутких тех минут, когда с тобой Прощались мы в тот поздний час в передней, И слезы канули в бездонный водоем… Вагон летит… А ты осталась дома. Еще глухая ночь. Рассвет не наступал… И стук колес, как стрекот метронома, Ведет учет числу бегущих в вечность шпал.

«Много в жизни тропинок исхожено…»

 Много в жизни тропинок исхожено, Много в море промчалось валов, Было веры так много заложено В тайный смысл недосказанных слов; И для сердца так много все значило, Так манила далекая цель. А желанное счастье маячило С побережий заморских земель… Были в сердце порывы горячие И надежды хмельное вино, Но за долгие годы бродячие Так и не было счастья дано! Поздно ждать его сердцу мятежному: Вот, и белая прядь в волосах, А душа, на пути к неизбежному, Заблудилась в дремучих лесах…

«Как старый раб, весь век в каменоломне…»

 Как старый раб, весь век в каменоломне Дробивший недра древних мрачных скал, — Беспомощный, бессильный, я упал… И, как огнем, всю душу обожгло мне! Я помню все: молился Красоте, Молил о чуде, как молили прежде, И отдал жизнь обманчивой надежде — Несбыточной, несбывшейся мечте… Мой час настал, и в сердце смерть стучится! Я притаюсь и не открою глаз: Я жду того — да, жду в последний раз! — Что не случилось, но могло случиться.

Ветер

Le moulin n’y est plus, mais le vent y est encore.

 Когда-то там, к тому пригорку, — И неужели так давно? — Кончая жатву и уборку, Везли на мельницу зерно… Вращались крылья, зерна плыли, Стучали мерно жернова И были слоем белой пыли Покрыты люди и трава. Сегодня вновь я здесь… Но где же Все то, что помню с детских лет? Все заросло травою свежей, И мельницы знакомой нет! И сердце как-то вдруг сознало, Что всех потерь былых не счесть, Что, вот… и мельницы не стало, Что только прежний ветер есть…

Пленный лев

(Перевод стихотворения Джоффрей Вивиен: Нью-Йорк Таймс, Окт. 28, 1948)

 Прутья решетки по небу проходят, мелькая… Лица за ними… И вдруг — мяса кусок кровяной. Там, где-то в памяти, смутные образы рая: Стебли высокой травы… озеро… огненный зной…

«Детство — греза, замуровывающая…»*[1]

 Детство — греза, замуровывающая Дверь к безмолвию и сну, Радость жизни, околдовывающая Верой в счастье и весну. Юность, душу одурманивающая Хмелем страсти в первый раз, — Только сказка, нас заманивающая Волшебством влюбленных глаз. Зрелость, жемчуг лет растрачивающая, Только боль недавних ран, Горечь дум, сполна оплачивающая Поздно понятый обман. Старость — сердце опечаливающие Годы мудрости, а мы, К тихой пристани причаливающие, — Только дети вечной тьмы.

«Пусть волю нашу мы упорно…»

 Пусть волю нашу мы упорно Хотим свободной волей мнить. Пусть мним, что воля охранить Нас может силой чудотворной, — Мы только дерзкие рабы, Чей жребий, следовать покорно В ночи за Факелом Судьбы…

Смерть Писарро (26 июня 1541 г.)*

 Их было четверо. Они сидели вместе, Пока за трапезой служили два пажа. Обед закончился, и время шло к сиесте: В июньский полдень тот не ждали мятежа. Крича, вбежал слуга… Упала весть, как молот: В руках врагов дворец, и лестница, и двор! Алькад исчез, как трус. Отважный друг заколот. Остались брат и он, седой конквистадор. Старик еще в дверях: со шпагой, в медных латах. Он ранен. Падает… Движением перста Он чертит кровью крест на каменных квадратах И, умирающий, целует знак Креста.

«Идет гроза… Господь, оборони…»

 Идет гроза… Господь, оборони, Чтоб молнии не грянули на башни, Чтоб не взметнулись дымные огни, Чтоб днем последним не был день вчерашний! Земля сгорит сегодня в ночь дотла. Спасенья нет и нет нигде защиты: Здесь будут тлеть спаленные тела, Там будут вопли в рев звериный слиты! Но тех, кто горд могуществом наук, Не гром небесный оглушит раскатом, И гибель наша — дело наших рук: Безумствуя, мы разбудили атом! Продли, Господь, Земле земные дни, Продли нам жизнь и наш уют домашний! Идет гроза… Господь, оборони, Чтоб молнии не грянули на башни!

«Вечерний ветер выл в потемках чащ лесных…»

(перевод с английского из Джона Сквайра (1884–1958)

 Вечерний ветер выл в потемках чащ лесных, В потемках чащ лесных, хранивших с древних лет, Хранивших с древних лет всю скорбь веков иных, Всю скорбь веков иных… И верилось, и нет, И верилось, и нет, что ветру знать дано, Что ветру знать дано печаль всех тех, кто был, Печаль всех тех, кто был и кто истлел давно — «И кто истлел давно», — вечерний ветер выл.

Память

Все течет…

Гераклит

 Да, все течет… поверим Гераклиту. Да, день за днем текут куда-то дни, И нищему монаху-кармелиту Я становлюсь на склоне лет сродни… У прошлого прошу я подаянья, Стремлюсь припомнить слово… имя… день… И жду ответа, как благодеянья; Но память спит, и ей проснуться лень. Проходят мимо смутные виденья, Уходит жизнь и гаснет на глазах Скользя с высот к безмолвию забвенья На ненадежных ржавых тормозах. И, если память не подвластна чуду И не воспрянет, как по волшебству, — Мне кажется, я скоро позабуду, Что я как будто все еще живу.

Чудо (Легенда)

«Единый день пред господом, яко тысяща лет,

и тысяща лет, яко день един.»

Второе Соборное Послание Апостола Петра; гл. 3, ст. 8.

 В Тюрингии, в кольце отрогов горных, Был монастырь… И много, много лет В его стенах монахи в рясах черных Блюли в тиши смиренный свой обет. Кругом — леса… Но было жить привольней Не там, внизу, а на уступах скал, Где окна храма с древней колокольней Вечерний луч приветливо ласкал. Здесь каждый шел, внимая слову Божью, На подвиг свой за благостным Христом, В борьбе с грехом, в единоборстве с ложью, Смиряя плоть трудами и постом. И жизнь текла… Сменялся зноем холод, И годы шли. Но раз к монастырю Приходит путник, светлым ликом молод, И в сумерках стучится к вратарю. Вратарь впустил, и юноша с аббатом Беседовал потом наедине. Пока луна в тумане синеватом Не проплыла в небесной вышине… Пройдя смиренно искус послушанья, Пострижен был в монахи пилигрим И братией за добрый нрав и знанья От первых дней был искренно любим. Часами он в подземных тихих криптах Сидел один за чтеньем мудрых книг И многое в старинных манускриптах Пытливый разум радостно постиг. Хотел узнать он все в порыве рвенья, Но темный смысл бывает иногда, Как в прочной цепи порванные звенья, Как в сонме звезд потухшая звезда. В потемках мыслей ум искал дороги, Росли сомненья, вестники тревог, И часто было — правду разум строгий Найти старался и найти не мог. Тогда надолго горький был осадок На дне души, и в келье в поздний час Горел огонь мигающих лампадок, А светоч веры неприметно гас… ………………………………………….. Однажды он, Судьбой своей влекомый, Опять всю ночь до самого утра Читал слова, что были так знакомы В послании апостола Петра. Слова все те же, но теперь был вложен В них новый смысл… Придвинул он шандал И при свече, взволнован и встревожен, Все вновь и вновь разгадки слов искал: «Воистину, единый день все то же Пред Господом, что тысяча годин, И тысяча таких годин, о Боже, Воистину, лишь краткий день один!» Он оглядел свою немую келью, Свой ветхий стол, и на свече нагар, И на стене, над жесткою постелью, Распятие — аббата скромный дар… Чему же верить? Если все так шатко, Что даже время, к вечности скользя, И длительно, и непонятно-кратко, То веры сердцу возвратить нельзя! Отступник он! Христовой церкви воин, Кто отдал жизнь по гроб монастырю, — Он усомнился! Нет, он не достоин Служить теперь святому алтарю! Он обречен! В душе разлад лукавый… Надежды нет… Осталось лишь одно: Все преступить, нарушить все уставы… Уйти! Уйти! Куда? Не все ль равно! С распятием простившись долгим взором, Он посох взял, оставленный в углу; Потом прошел пустынным коридором И вышел в мир, в предутреннюю мглу. Задумавшись, он замедлял невольно Свои шаги… В душе была тоска; И чудилось, и сердцу было больно, Что жизнь прошла, как в небе облака… Все было смутно, призрачно и мнимо: Далек был мир — не им был занят ум. Минуты ль шли, века ли мчались мимо, — Не ведал странник, весь во власти дум… И вдруг очнулся: в воздухе плывущий Знакомый звон сзывал к молитве в храм. Не свыше ль знак? Не Голос ли зовущий? Да, это знак! И он пошел к вратам. …………………………………………………… И как тогда, как в первый раз, в обитель Вратарь впустил стоявшего у врат — «Но в ранний час», спросил его служитель, «Кого из братьев хочет видеть брат?» — «Ты внове здесь? Иди, мой отрок с миром. Не провожай. Найду дорогу сам. Я здесь живу… Аббат, я знаю, с клиром Сейчас пройдет к церковной службе в храм». Он подошел к дубовой двери входа; Тяжелый блок протяжно заскрипел, И вновь над ним был серый сумрак свода; Его шаги будили тишь капелл. В одной из них, годами убеленный, Старик-монах пред статуей Христа Стоял, молясь, коленопреклоненный, Припав лицом к подножию креста. Пришедший ждал под каменною аркой И отступил невольно в полутьму… Скрепил аминь слова молитвы жаркой, И старец, встав, неспешно шел к нему. Блестел в лучах наперсный крест прелата И обличал его высокий сан… Монах в смущеньи не узнал аббата: То был другой, не пастырь Иоанн! В глазах его лежала тень заботы, Но пришлеца благословил старик. — «Скажи, мой сын, откуда ты и кто ты, И для чего в обитель к нам проник?» — «Святой отец, я старший архиварий И много лет хранитель древних книг. Я здесь давно. Меня зовут Иларий…» И наступил молчанья жуткий миг. — «Что ты сказал?.. Церковным приговором Здесь это имя чтить запрещено: Оно покрыто с давних лет позором! Когда и кем тебе оно дано?» Он все поведал. Дал на все ответы. Своих грехов не утаил монах: Утратив веру, преступив обеты, Он в мир ушел, забывши Божий страх… В слезах он пал седому старцу в ноги. Да, он бежал… Но благовест в пути Его вернул, как Божий зов, с дороги, И у него не стало сил уйти… …………………………………………… Аббат молчал. Он чувствовал, что властно Больной души коснулась благодать… Все было странно в исповеди страстной, И он хотел загадку разгадать. — «Читаем в глоссах к нарушеньям Правил: Монах Иларий скрылся без следа… Свое, как ты, он имя обесславил, И здесь оно забыто навсегда. Но ты нет, кто упомянут в глоссе: Три века ей, а ты здесь во плоти! Ты мне сказал, что ты при Барбароссе В поход крестовый порешил идти. В Святой Земле, покорствуя гордыне, Ты думал смертью искупить свой грех… Но триста лет прошло с тех пор доныне! Где мог носить ты воинский доспех? Не Барбаросса, доблестный воитель, Но Габсбургской династии глава, Максимильян теперь у нас Правитель. Безумец ты! Как бред твои слова!» Иларий встал. Тревоги и печали В его очах следов недавних нет! Его глаза сиянье излучали, И в них горел какой-то новый свет. — «Я не безумец! Я свидетель чуда! Был болен я, но чудом исцелен… Смотри — я здесь, но я пришел оттуда В короткий срок чрез долготу времен! Свидетель я, что у Тебя, о Боже, Единый день, как тысяча годин, И тысяча таких годин — все то же, Воистину, что краткий день один!» ………………………………………….. Он пошатнулся и, раскинув руки, На плиты храма замертво упал… А в храме пели. И сливались звуки В торжественный и радостный хорал.

«Когда-то жизнь казалась нам…»

 Когда-то жизнь казалась нам Для нас распаханною новью… Мы шли, герои с юной кровью, На смену дряхлым племенам. Теперь, в потоке преходящем, Все — только суета сует: В грядущем светлой цели нет И нет порыва в настоящем. В былом влекла еще мечта, Но кто мечтал, тот был обманут: Любовь и юность лгать устанут, Когда нам смерть сомкнет уста. Как больно жить былой любовью И помнить прежние слова… Так, неутешная вдова Влачить свою одежду вдовью.

Локон

 Мы снова встретились, как встарь… И так же, как и в пору детства, Твой локон рус и глаз твой карь, — В твоих ресницах тень кокетства… Ты та, в кого я был влюблен, Кому в мечтах дарил я замки… Ты — твой портрет былых времен, Нежданно вышедший из рамки! Я — тоже прежний… Впрочем, нет: Мне не до замков, не до башен! В душе накоплен опыт лет: Я знаю — локон твой подкрашен.

Сновидение (Тавтограмма)

 Сегодня Снился Странный Сон, Ступени… Серый Свод Суровый: Седой Собор Средневековый… Сегодня Снился Странный Сон. Со Стен Спускался Сумрак Синий… Струили Свечи Скудный Свет, Святыни Сторожил Скелет, Со Стен Спускался Сумрак Синий. Сжималось Сердце… Смерть Страшна: Со Смерти Саван Снежно-белый Сорвать Страшится Самый Смелый! Сжималось Сердце… Смерть Страшна! Скелет Стоял… Смотрел… Смеялся… Сказал: — «Смирись! Судьбы Совет — Сдавайся Смерти! Спрячь Стилет!» Скелет Стоял… Смотрел… Смеялся… Смятенье Сердца… Слабый Стон… Сверкнувший След Скользнувшей Стали С Судьбою Смерть Союз Сковали. Сегодня Снился Странный Сон.

Прокаженный

 За твой привет — благодарю. Он драгоценней, чем алмазы… Но тот, в чьем сердце яд проказы, Не верит в новую зарю. Твой мир, мечтой завороженный, Давно мне чужд… Я говорю: «Не подходи! Я — прокаженный»…

Молитва Св. Антонию Падуанскому

(Перевод с английского из Артура Саймонса[1865–1945])

 Святой Антоний, я… твой образок ношу… Я знаю, можешь ты вернуть мою потерю! Услышь мою мольбу! Услышь меня, прошу! Ты добр всегда ко всем… Ты можешь все, я верю! Верни мне сердце той, кого ищу с утра: Я потерял его. Я потерял вчера…

Лилит

 Овеян нежной, нежной грустью, Как этот день понятен мне: Я рад родному захолустью И деревенской тишине! Ложатся тени у скамейки, Где я сижу один в глуши, И мыслей солнечные змейки Бегут, скользя по дну души. Любовь для всех — закон вселенский, И я, я жду мою Лилит! Лилит — загадка, и по-женски Придти сегодня не спешит. Не даром книжники в Талмуде, Раскрыв священные листы, О ней читают, как о чуде И темных чар, и красоты: Лилит — зловещий призрак, нежить, Вампир, невидимый очам, И не за тем, чтоб лаской нежить, Она приходить по ночам…

«Как мних, вошедший в полночь в келью…»

 Как мних, вошедший в полночь в келью, Поклоны бьет, раскрыв свой складень И горько каясь пред постелью, Во всех грехах, свершенных за день, — Так я, мятежный и виновный, В полночный час молю смиренно Простить мне умысел греховный Проникнуть в таинства Вселенной… Я к небу шел тропой крутою И постучался у преддверья, Где тайной веяло святою, Как в храме после повечерья. Никто не слышит! Звать — бесцельно… И в этот час, полна тревоги, Моя душа скорбит смертельно И знает: дальше нет дороги. Несу на теле след увечий… Мне не по силам жизни бремя: И гаснуть где-то мысли-свечи, И где-то умирает Время…

Мечта

Qu’est ce que l’imagination sinon la memoire de сe quo ne s’est encore produit.

J. Green

 Из всех рабов земных лишь людям, только нам, Неведомой Судьбой иной удел дарован: Невольникам открыть свободный путь к мечтам — Туда, где мы вольны, где дух ничем не скован… Весь мир всецело наш! На краткий срок мы там, Где в грезах радостных наш разум зачарован Предчувствием того, что ближе с каждым днем И памятью о том, чего мы смутно ждем…

«Ты мне сказала: — Я люблю…»*

 Ты мне сказала: — «Я люблю Одно лишь в жизни многогранной: Живую жизнь!» И я скорблю, Что отдал все мечте туманной. Скорблю, что шел стезей слепца, Что сердце жить и ждать устало И что до близкого конца Ему осталось жить так мало… А ты — как молния, ушла… И, как замедленные вздохи, В душе, где нарастает мгла, Проходят поздние сполохи…

«Как алый шар исполинский…»

 Как алый шар исполинский, Спускается солнце за тучи, И красный парус латинский Полощет тихо по ветру… Ложатся длинные тени На черные горные кручи, Далекие окна селений, Сады и белые виллы. И разум вновь легковерней И верить тому, что желанно: В таинственной дымке вечерней Таятся древние зовы… И сердце робкое радо Всему, что так мнимо и странно, И шепчет: «Не надо, не надо, Чтоб солнце завтра вернулось»…

Леонора[2]

 Есть близ Севильи старый храм, и в нем — В одной из них — надгробный белый камень, Где на костре, охваченном огнем, Двух мучениц сжигает жадный пламень… ……………………………………………….. Дон Педро горд победою в бою: Он вновь владыка солнечной Севильи! Отцовский трон и власть вернув свою, Он вновь король Леона и Кастильи! Непобедимый, сдался дю Геклен, А граф Энрике, брат, поднявший смуту, Разбитый в битве, чуть не взятый в плен, Бежал, как трус, в последнюю минуту. И настает давно желанный срок, Чтоб отомстить изменникам короны! Король дон Педро грозен и жесток: Ему по сердцу будет слышать стоны. Пусть враг потом навеки будет нем, Но будет страх, в его последнем крике! Он отомстить! И горе, горем тем, Кто передался дерзкому Энрике! Из них один лишь, ненавистный внук Прославленного подвигами деда, Хуан-Альфонс, успел уйти из рук И ускользнул, погоню сбив со следа. Но здесь, в Севилье, здесь осталась мать!.. И в ярости, не зная меры мщенью, Король велел искать, найти, поймать И заживо предать ее сожженью… ………………………………………….. При факелах трудились мастера Всю эту ночь; и, с пасмурным рассветом, Готов быль сруб из бревен для костра На площади пред Городским Советом!.. А утром ветер у тюрьмы рыдал, И небо было мрачное и злое, Когда монах приговоренной дал Последнее напутствие земное. Потом телега узницу и гроб Вдоль узких улиц медленно тащила До площади, где голытьбу трущоб Сдержать старался окрик альгвазила… Там стражи сдали жертву палачу. Теперь она стояла над толпою, К блеснувшему из темных туч лучу Подняв лицо с безгласною мольбою… Опробовав железную скобу И приковав заломленные руки Железной цепью к черному столбу, Палач дал знак отдать ее на муки. Огонь лизал кору смолистых дров… Над обреченной злая чернь глумилась И не жалела непристойных слов; А на костре живая жертва билась. Гудело пламя… Ветер на лету Сорвал с нее затлевшиеся ткани, А сброд людской глазел на наготу И упивался зрелищем страданий. И вдруг к столбу, минуя дым и пыл, Метнулся кто-то и, в порыве смелом, Бестрепетно казнимую прикрыл От глаз толпы своим прильнувшим телом! Все замерли… В толпе пронесся крик: — «Ее служанка! Девушка сеньоры!» И каждый сердцем понял, как велик Был страшный подвиг верной Леоноры… Огонь пылал… Раздался чей-то плач… Умолкнул глум над женщиной нагою; А у костра растерянный палач Стоял в дыму с каленой кочергою.

Жребий

 Как и в юности, верится в жребии, В то, что ты, провиденьем храним, Ганнибал, победитель при Требии, Ганнибал, покоряющий Рим! Я отвечу на вызов, мне брошенный: Разве в битве я меч оброню? Разве вдруг упаду, как подкошенный, От удара копьем о броню? Я в бою никого не помилую! Мой противник играет с огнем: Обреченный, пусть просит он милую Помолиться сегодня о нем…

«Много, много дней проносилось мимо…» (Сапфический стих)

 Много, много дней проносилось мимо: Были дни невзгод, убивавших сердце, Были чистых дум золотые блики, Несшие радость… В пору юных грез иногда казалось, Будто яркий свет озаряет душу, Будто луч зовет к вожделенной цели В поисках счастья… Только миг один — и угасло солнце! Надо снова жить лишь мечтой о счастьи, Надо ждать мечты… А в нее так страстно Хочется верить. Даже, если б ум, разгадавший правду, Мог шепнуть душе, что любовь обманет, — Будет смертный час, все равно, отравлен Ядом надежды…

Три числа*

 Есть три числа: в них тайный смысл заложен. Их разгадать пытались искони; Они — Судьбы дозорные огни, И к небу путь при свете их возможен. Их странный зов невнятен и тревожен: Учись понять, что говорят они, И мудрых книг страницы разверни, Чтоб мудростью твой опыт был умножен. Звезда Пяти в узоре пентаграмм, И символ Трех, чье имя древний храм Хранить в венце мистической Триады, И Семь планет, и Семь цветных лучей, — Зовут тебя: зажги елей лампады И не жалей потраченных ночей.

«Бежит неудержимо время…»

Carpent tua poma nepotes

 Бежит неудержимо время И мимоходом в душу нам Бросает творческое семя… Иным, далеким временам, Не нам дано увидеть всходы: Кто будет помнить нас в те годы По нашим мертвым именам.

«Вчера не ждали снегопада…»

 Вчера не ждали снегопада, А утром все белым-бело! И у крылечка — баррикада, И всю дорогу замело! На солнце снег в парче алмазной, И ветер радужную пыль Метет, крутя вихреобразно… А в памяти — живая быль: Сияет зал… Навстречу свету, В порыве пламенных надежд, Кружатся пары по паркету, И веет белый снег одежд… И в вихре вальса мчусь в метель я! Наряд твой — снежная парча, Как льдинки, жемчуг ожерелья, И ты — у моего плеча!

«В тот час, когда вся жизнь на переломе…»

Am andern Ufer — ein neuer Tag

 В тот час, когда вся жизнь на переломе, Настало время подвести итог, Припомнить гнет сомнений и тревог, Прислушаться к угрозе в дальнем громе… Чем завершить минувшее могу? Что ждет меня, когда достигну срока И новый день, неведомый, с востока Забрезжит ли на новом берегу? И прозвучали в глубине сознанья, Как бы в ответ, какие-то слова… Они дошли, как шорох колдовства, И потонули в тишине молчанья.

После битвы

(перевод с английского из Томаса Мура)

 На стан победный пала тень. И блещут молнии… В горах — Те, кем проигран этот день: Их горсть, но им неведом страх! Надежда, вера — навсегда В душе угасли… Кто б прочесть В сердцах героев мог, когда Остались им лишь жизнь и честь? Настал конец! Их волю гнет С лица земли готовь стереть… Они ждут утра: луч блеснет И даст им света — умереть… Есть мир, где их свобода ждет, Мир, не запятнанный ярмом, И, если смерть в тот мир ведет, Кто будет в этом жить рабом?

«Струны рукой я ударил… Они задрожали, забились…»

 Струны рукой я ударил… Они задрожали, забились И загудели… Сначала нестройно и буйно, а после Тише и тише, и звуки, почти замирая, далеко В тихую, тихую чудную песню слилися… Сердце мое поразили рукою коварной… Сначала Билось оно, трепетало, пылая и гневом, и мщеньем; Но понемногу затихло, внимая чарующим звукам; Тихому, чудному гимну прощенья внимая.

Вечность*

 Поток огней над храмом Ра течет. В безлунном небе звезды так красивы…. А с кровли нам чуть видны Нил и Фивы: Со мной Учитель, старый звездочет. Великий жрец, кому везде почет, Он знает все: земных морей приливы, Созвездий ход и числ язык правдивый, И к Высшим Тайнам дух его влечет. — «Взгляни, мой сын: твой душе нетленной Дано гореть в святилище Вселенной Из века в век… Чрез много тысяч лет Ты вновь придешь к развалинам Карнака, Где будет прежним мерный бег планет В знакомом круге знаков Зодиака».

«Казалось в юности, что времени стрела…»

 Казалось в юности, что времени стрела В полете к вечности минует все границы… Могли ль мы знать тогда, в преддверии темницы, Как мало времени Судьба нам здесь дала. Душа еще была по юному смела: За счастьем призрачным стремясь от колыбели, Мы не считали дней, понять мы не хотели, Как мало времени Судьба нам здесь дала. Все собирались жить… Но хлопоты, дела Всегда мешали нам, сомкнувшись тесным кругом… Так жить и не пришлось за вечным недосугом. Как мало времени Судьба нам здесь дала!

Праматерь Ева

 У четырех скрещенных рек, В саду чудесном и богатом, В раю меж Тигром и Евфратом, Был создан первый человек. Он был один… Казалось, тонут За днями дни, как в смутном сне В какой-то сказочной стране; Но Бог его тоской был тронуть. И создал женщину Творец, Чтоб женский смех в пределах рая, Впервые сердцем замирая, Адам услышал, наконец… Теперь цветы, узор расцветок, Песок у голубой воды, В листве румяные плоды, И солнце днем в просветах веток, И ночью звезды без числа, И утром пенье птиц, и звери Под сенью пальм и криптомерий, Весь мир, еще не знавший зла, — Все стало так чудесно ново! Хотелось с новым новых встреч, И было радостно облечь Восторг свой в трепетное слово… И люди, Ева и Адам, Несли хвалу к престолу Божью, А на пути к его подножью Быль рай, как светлый, дивный храм. Весь в настоящем, мир наружно Воспринят был, как мир добра, Где вновь сегодня, как вчера, А снов о будущем не нужно… И так скользила жизнь: тиха, Блаженна и однообразна, Пока никто не знал соблазна, Пока никто знал греха. Но, вот, как бы случайно, к Древу Познания Добра и Зла Судьба однажды привела Скучавшую в тот полдень Еву… Ей вдруг почудилось: змея, Мелькнув, в ветвях прошелестела… Блеснули в листьях кольца тела, Блеснула кожи чешуя… Чей шепот долетел оттуда? Он был так призрачно-далек, И соблазнял, и звал, и влек К плодам, манившим тайной чуда. Но Ева помнила запрет Вкушать их… А плоды смущали… И мыслям грешным не сама ли Она шептала свой ответ? — «Дерзни запрет нарушит строгий! Дерзни!» — змеиный шепот был; — «Познав все то, что Бог ваш скрыл, Вы сами станете, как боги!» Желтели спелые плоды… Сорвать их было так несложно; И, надкусив один, тревожно Она ждала… Ждала беды. ……………………………….. А рай хранил свое обличье: Простор небес был так же чист, Был день безоблачно лучист, И чаровало пенье птичье… Благоухал все так же нард… Но жуткий страх скривил ей губы, Когда, рыча, оскалил зубы Ее любимый леопард… Тропинка становилась уже. Ревел какой-то зверь лесной… Так страшно стало быть одной, И Ева вспомнила о муже. Был в странной дымке небосвод. Не понимая, что случилось, Она бежала… Сердце билось… И был в руке запретный плод. Адам, не знавший искушений, Еще беспечный, как дитя, Вкусил и предрешил, шутя, Судьбу грядущих поколений. Кругом стемнело. Солнца лик Закрыли грозовые тучи, И Голос, грозный и могучий, Был в гневе царственно велик. Тогда, затрепетав от страха, Пред Тем, чьей власти нет границ, В смятеньи духа пали ниц Адам и Ева, дети праха. Но яркий свет рассек лучом В зловещем небе туч покровы, И пред четой предстал суровый Архангел с огненным мечом. С главой поникшей покидали Ада и Ева Отчий Дом, Гонимы страхом и стыдом Туда, в неведомые дали, Откуда был закрыт возврат Для тех, кто помнил грех минувший И меч Архангела блеснувший В последний раз у райских врат. ………………………………….. А нам с тобою, дорогая, Что нам дало познанье Змея? Ужель безрадостно текла Людская жизнь с утратой рая? О, нет! Была и радость… В ней — И счастье, и тепло живое, Каких не ведали те двое В былом блаженстве райских дней! Ты помнишь, что Адам-изгнанник Лишь после, в тягостном плену, Впервые полюбил жену, Как человек, как муж-избранник; И, если в нас течет их кровь, Нас не прельстить их прежним раем! Мы знаем лучшее: мы знаем Земную, грешную любовь. Пусть древний бог обрек нас гневу, — Благословив Судьбу свою, За грех, содеянный в раю, Благословим Праматерь Еву!

Красота

 Разве ты, слепец глухой, Видел краски, свет и тени? Слышал звуки песнопений? Что зовешь ты Красотой? Только чудо нас чарует, Что творит наш слух иль взор. Нужно чудо: до тех пор Красоты не существует… Неземную красоту Излучают не соборы, Это наши слух и взоры Претворяют явь в мечту: Там в цветные окна льется Пылью радужною свет, И душа на гимн в ответ Светлым гимном отзовется

Глаза

 Для вас, кто верит в силу колдовства, Я долгое молчание нарушу: Я уловил неслышные слова, И тайна глаз мне заглянула в душу. То было в парке, где цвела сирень… Широкий склон к реке спускался круто. Я был один. И в этот майский день, Казалось, мир, прислушался к чему-то. Навстречу солнцу с юга шла гроза, А выше был лазурный свод небесный, И в синем небе — черные глаза… Чей это взор — живой, но бестелесный? Лица не видел. Но, как луч, проник До сердца мне тот взор необычайный! За мной следил как будто чей-то лик, Но он был скрыт, неведомый и тайный. И я услышал женский голос… Нет! Не голос — мысли, что струились внятно: Они дошли, беззвучные, как свет, До разума из дали необъятной… Я был так юн… Еще не знал любви. Но в этот день я полюбил впервые: Горел огонь божественный в крови, И наяву я видел сны живые! А мысли шли: — «Мы встретимся с тобой И никогда не будем одиноки… Я знаю: так предрешено Судьбой! И я пришла, предупреждая сроки, Сказать тебе, что из страны в страну Я за тобой пойду неутомимо, Сказать тебе, что я не обману И не пройду при встрече нашей мимо!» — «Я буду ждать!» — я крикнул ей в ответ: «Приди! Я жду! И свой обет исполни!» Но в этот миг закрыли тучи свет, И хлынул дождь при блеске ярких молний. …………………………………………………. Я помню все… Была гроза… С тех пор Промчались годы. Их прошло немало… Но в памяти храню я вещий взор И не забыл, как сердце трепетало! Ее глаза я видел не в бреду! Я верю им и ей на зов отвечу… Она придет! И каждый день я жду, Что я ее в толпе сегодня встречу…

У маяка

 Под горой колыхался туман, По горе загорелись огни, А вдали предо мной — Океан, А вдали — невозвратные дни… Я в те дни был в далеких морях, Где мой бриг шел на всех парусах… Много видел я зорь в янтарях, Много звезд на чужих небесах. Были бури и дни непогод, Было много подводных камней, Где тонул не один мореход, Не дойдя до родных пристаней… Наш маяк высоко… С каланчи, Вижу, красный и белый огни, Чередуясь, мелькают в ночи, Точно в жизни мелькавшие дни…

Пророчество (Суббота, 23-го мая, 1959 г.)

 Огнями звезд усеян небосвод. Земля летит в необозримом мире, И через час наступит Новый Год… А я — один в своей пустой квартире. Приветствовать готовится январь Вновь эту ночь в ее немом полете, И на столе мой новый календарь Уже лежит в зеленом переплете… Мелькнула мысль: что, если загадать? Я наугад свой календарь раскрою И, может быть, охранную печать Сорву с того, что решено Судьбою… Пророчество укажет точно день. Быть может, смерть отмстит за долголетье? На белый лист мой палец бросил тень… Там было: май, суббота, двадцать третье.

«Беззвучными аккордами полна…»

 Беззвучными аккордами полна, Какой-то музыкой нездешней Душа ответствует, на плен обречена… А сердце бьется все поспешней. Душа дрожит, трепещет, как струна, Томясь в оковах тесных тела… Но ей привиделось, что улетит она Навстречу счастью без предела!

«Сквозь тучи луч победный глянул…»

 Беззвучными аккордами полна И хлынул животворный свет; Очнулся дух мой и воспрянул, Смеясь и радуясь в ответ… Хочу запомнить миг лучистый! На сердце, память, сбереги И мой порыв безгрешно-чистый, И эти звонкие шаги: Как будто я, смиренный инок, Внимая ангельской трубе, Иду в тени лесных тропинок Навстречу солнечной Судьбе!

«Надежды все разбиты вдребезги…»

 Надежды все разбиты вдребезги, Все до конца рассудком взвешено, Не видит взор в померкшем небе зги, И сердце бьется, бьется бешено!.. В былые дни любовью пламенной Все было ласково овеяно… Теперь душа в темнице каменной, И чувство светлое осмеяно. Моей душе, печальной узнице, Пути к спасенью не указано, Но мысль, как молот в дымной кузнице, Звенит о том, что мудро сказано: Весь мир наш — только тень видения, Хранимая на дне сознания, А там — за таинством забвения — Нет ни печалей, ни страдания…

Три плача

 Как горько плакали мы в раннем детстве нашем: Навзрыд из-за обид в какой-нибудь игре! Но так легко забыть обиды детворе: Мы нянчим кукол вновь и нашей шашкой машем… Есть в мире плач иной, когда пришла гроза, И умер человек так горячо любимый… Ты можешь пережить удар неотклонимый, — Его нельзя забыть! И слезы жгут глаза!.. И третий плач о том, что жизнь дала так мало, Что в прошлом — ничего, что молодость ушла, Что счастья не было, что жизнь сгорит дотла, — То самый плач, когда и слез не стало.

«Остерегайся слов… Пусть нас чарует речь…»*

 Мысль изреченная есть ложь…

Тютчев.

 Остерегайся слов… Пусть нас чарует речь В устах вождя, пророка и поэта; Пусть мысль свою мудрец спешит в слова облечь, Чтоб эта мысль не умерла для света, — Но сердце ждет тепла… Немым очам дано Его согреть; а речь — ненужный лепет. У сердца — свои язык: без слов поймет оно И трепетом откликнется на трепет. Слова так вкрадчивы: на них сеть лжи печать; Они придут, чтоб чувства затуманить. Словами так легко встревожить, испугать… Не надо слов: словами можно ранить.

Гранада[3]

 На праздник солнца в этот день погожий Я был сегодня в мир широкий зван; И надо мной, с драконом древним схожий, Высоко в небе шел аэроплан…[4] Кругом тот мир, родной мне, где я дома, Где это солнце радость в душу льет, Где гордость сердцу потому знакома, Что в небе реет дерзкий самолет! И я смотрел, не опуская взора, На вольных птиц, на этот полукруг Синевших гор, где дальний гул мотора То нарастал, то замирал…И вдруг — Открылась дверь церковного притвора, И я, пришелец, в глубь иных времен Иду один под сводами собора, Средневековьем вновь заворожен. Да, предо мной собор моей Гранады, Где каждый камень мне давно знакомь, Где памятны тяжелые лампады И стройных арок стрельчатый излом… Я узнаю весь храм многоколонный! В цветные стекла льется свет, и глаз Чарует снова кроткий лик Мадонны, Которой здесь молился я не раз… А в Королевской мраморной Капелле, Где погребен Католик-Ферлинад, У их могил, ему и Изабелле[5], Кладу поклон я, как испанский гранд[6], И ухожу… Под сводом внешних арок В прохладный сумрак погружен портал; Но дальше свет так нестерпимо ярок, Что воздух весь от зноя трепетал! И в этом блеске по ступеням храма Ко мне идут — за ними я следил — В мантилье белой молодая дама И юноша во всем расцвете сил. Но почему же с губ моих невольно Ревнивый вздох сорвался? Почему, Пусть на мгновенье, сердцу стало больно? И в этот миг, что вспомнилось ему? Где мы встречались, я и эти двое? Их черная ко мне шагает тень, А их одежды, в самом их покрое, Так непривычны взору в этот день… Кто эти двое? Зорко и пытливо Со странным чувством я смотрю на них: На девушку с осанкой горделивой И на него… Кто он? Ее жених? Они все ближе… Точно околдован, Я не могу припомнить до конца, Но сознаю, что я Судьбой с ним скован, Что помню я черты ее лица!.. Замедлив шаг, с поклоном я учтиво Даю дорогу девушке и жду; А юноша проходит торопливо И, тень свою отбросив, на ходу Кладет ее у ног моих на плиты… Она с моей сливается в одно, И мысль мелькает: точно так же слиты, И наши жизни — две в одно звено. Я оглянулся… Он, я вижу, тоже Мне бросил взгляд при входе в самый храм. Его лицо так на мое похоже! Блеснула мысль: но это я, я сам! ……………………………………… Не может быть! Мне снится! Что со мною? Судьба, я знаю, позволяет нам Пройти лишь раз дорогою земною От прошлого к грядущим временам… А я, живой, преодолев преграды, Свой след вплетая в сеть минувших встреч, У врат собора, здесь, в стенах Гранады, Свой прежней путь как мог я пересечь? Невольный страх… Но, если страх возможен В моей груди, — я все еще живу! Двоится жизнь, и разум мой встревожен: Двойник и я, мы оба — наяву! Я помню… да! Разгром постиг Армаду[7], И, чудом спасшись с нашим кораблем, Я возвратился, раненый, в Гранаду, Обласканный за службу королем… И, вот, я вновь с невестою моею — Нас обручил старик Филипп Второй[8], Но памяти поверить я не смею, Не смею верить сказке колдовской! Я — в двух веках! Сошлись чудесно вместе С грядущими былые времена… Сейчас я здесь… Я обручен невесте, И доля счастья щедро нам дана… И мне ли жить опять анахоретом? Вернусь ли я в тот мир, совсем иной, Покинув все, что дорого мне в этом, Забыв все то, что было здесь со мной? Кто даст ответ? Меж миром тем и этим Прошли столетья: триста с лишним лет[9]! Мы, смертные, на это не ответим… Прошли века? А если… если нет? ……………………………………. Иду и знаю: вновь за темным бором Сейчас увижу мост, а за мостом Дорогу нашу, где — над косогором — Стоить родной, такой знакомый, дом…

Отшельник

 Донесу я святое знамя До скалистых крутых вершин, Чтоб мечты золотое пламя Не потухло во мгле долин. В это пламя я верить буду И согреюсь его теплом, Но и смерти благому чуду Поклонюсь до земли челом. Стану мудрым, подобно змею, На любовь наложу табу И по звездам ночным сумею В небесах прочитать Судьбу. А когда, одинок, я лягу И в предсмертном своем бреду, Припадая к святому стягу, За мечтой золотой уйду, — Будет ждать только чахлый ельник Над заросшей давно тропой, Что песок, где ходил отшельник, Захрустит под его стопой.

Памяти Артура Шопенгауэра

 Y no saber adonde vamos, Ni de donde venimos.

R. Ruben Dario.

 Мы брошены в мир иллюзорный, Слепая нам воля дана, И разум, ей рабски покорный, И жизнь, как видения сна… Судьба, чтобы сны были краше, Дала нам в любви талисман: И тело безумствует наше, А душу чарует обман. В любовном пожаре сгорая, Наш разум доверчив и слеп; В погоне за призраком рая, Что ждет нас? Блаженство иль склеп? Поверив душой вероломству, Мы — только звено на пути, И долг наш — от предков потомству Преемственно жизнь донести… Мы жаждою знанья томимы… Нам горько, в бессильи своем, Не ведать, откуда пришли мы, Не ведать, куда мы идем!

Разрыв

 В грозе и буре прозвучало Неумолимое — «прощай!» Мы у конца… Его начало Короной гнева увенчай! Мы много слов сказали оба; Но только тихое — «прости!» Не будет сказано… И злоба Закроет к счастью все пути.

Бред

 — Я бредил, доктор? Правда, что зарница Сверкнула здесь, как молния в плену?.. Пустите, доктор! Я бегу к окну: Смотрите, там уходят в вышину В прозрачном небе призрачные лица! Но чьи они? Тех, встречных на пути, Чьи взоры в душу заронили смуту, Скользнув по мне, как змейки искр по труту? Тех, что сошлись со мною на минуту, Пройдя в толпе живыми во плоти? Да, это те, с кем в прошлом наяву Я вместе шел дорогою земною… Я знаю всех! Ведя стезей одною, Судьба связала каждого со мною… Их больше нет… А я? Еще живу? Как много лиц! Я тщетно их считаю… Они уйдут, как стая белых птиц; Но я найду их за кольцом зарниц И где-то там, у неземных границ, Влечу, как свой, в их реющую стаю…

«Мир пред тобою поднимет забрало…»

 Мир пред тобою поднимет забрало, Если ты понял, что мир — это… ты: Видишь, что к вечеру Время устало? Слышишь, что жаждой томятся цветы? Помни, что в нежности кроется жалость: С чуткой заботой цветы напои! Время, и то пожалей за усталость: Время считает минуты твои… Нежность вливает, врачуя печали, В скорбную душу целебный елей… Всех тех, что жаждут, томятся, устали, Даже себя самого — пожалей!

Надежда

 Мы не живем: надеемся и ждем, Что жизнь придет… Кто научил невежду Избрать себе, в безумии своем, Подругою лукавую надежду? Желанными посулами прельстив, Она манит улыбкой лицемерной, И вкрадчивый, влекущий шепот лжив… О, горе тем, чье сердце легковерно! Слепцы идут… Кровоточат ступни; Спадают с плеч, в лохмотьях, их одежды… Как горько знать, что золотые дни Ты расточал за поцелуй надежды.

Ноктюрн

 Вечерний ветер плачет в деревушке, Осенний дождь стекает с ветхих крыш… Нам холодно в нетопленной избушке, Где целый день в углу скребется мышь. Растопим печь! Принес сухих поленьев; Развел огонь… Дрова горят… Тепло! Свежеет память: цепью ржавых звеньев Стучится время в мокрое стекло. Еще кой-где, беспомощно и сине, Приникло пламя, крадется, как тать, И стелется по мертвой древесине, Чтоб, ярко вспыхнув, вновь затрепетать. — «Задумался? О чем же?» — прозвучали, Нежданные, слова моей жены, Как будто шли из заповедной дали, Где наяву я видел чьи-то сны… — «О чем?.. О том, что суждено Судьбою Мне было в жизни путь твой пересечь, Что я — твой муж, что дома мы с тобою, Что для тебя топлю я нашу печь; Что я сижу и думаю о многом, Смотря в огонь из полутемноты; Что в непогоду в домике убогом Все как-то веришь в смутные мечты… О чем еще? О том, что свет был шире, Когда впервые древний человек Бродил в суровом и враждебном мире И жил в пещерах по теченью рек; Что были с ним его жена и дети; Что сызмала отважен и хитер, Он на заре былых тысячелетий Умел разжечь для женщины костер; Что ночью часто вход в свою пещеру Он караулил, прислонившись к пню, И отгонял дубиною пантеру, Вдогонку ей швыряя головню… Еще о том, как, воротясь с охоты, Он отдыхал у жаркого огня И вспоминал домашние заботы И мелочи пережитого дня; Что вился дым над пламенем зубчатым, Когда он думал о своих лесах, О смертном бое с мамонтом косматым, О вещих знаках в грозных небесах… …………………………………………. У нас тепло… Мы дома, золотая! По-прежнему скребется где-то мышь; Вечерний ветер плачет, пролетая; Осенний дождь струится с ветхих крыш»…

«Я шел к собору встретиться с тобой…»

Ultima, forsan…

Надпись на церковных часах

 Я шел к собору встретиться с тобой, Ускорив шаг при входе в сад соседний. Где мы нежданно встретились намедни; И, услыхав часов церковных бой. Я знал, что ты выходишь от обедни… Который час? Над стрелкой часовой Блестел ответ: «Быть может, твой последний»…

«Так уезжают: в три ряда…»

 Так уезжают: в три ряда Толпа у поручней на деке… Но об одном лишь человеке Я думал, приходя сюда. Ищу вдоль палубы глазами… И, наконец, увидел: ты! В твоих руках мои цветы; Но сколько лиц чужих меж нами! Там, за кормой, кипит вода, И черный дым венчает трубы… Ты — вся в слезах! Ты сжала губы… Так уезжают навсегда.

«Мы в мире сумрачном и нищем…»

 Мы в мире сумрачном и нищем Пристанища напрасно ищем; И нет ни солнца на пути, Ни струйки дыма над жилищем. Едва бредем… Должны брести… А хлеба черствые ломти Пришли к концу в суме дорожной… Кого-то молим мы: — «Впусти!» И ждем… И жизнь в тоске тревожной, Нам снова кажется возможной: Пока надежда будет лгать, Мы будем жить надеждой ложной! В ней есть живая благодать; И к нам, как любящая мать, Она придет по бездорожью, Чтоб тех, кто должен умирать, Утешить вновь святою ложью…

Теория вероятности (Шутка)

 В курьерском поезде он ехал по делам, И на ходу вагон покачивался мерно… Смешались сумерки с дремотой пополам, И вдруг он осознал, что сердцу стало скверно… С трудом он позвонил, беспомощный в пути — «Кондуктор, я схожу на первой остановке… Когда мы будем там? Я болен… К девяти? Не умирать же мне в вагонной обстановке! Прошу вас мне помочь; один я не дойду… Возьмите мой багаж: мой сак и два портфеля. Вы обещаете? Благодарю! Я жду…» И он, в конце концов, добрался до отеля. Разделся. Лег в постель. Велел позвать врача И терпеливо ждал. И снова был припадок: Забилось сердце вновь, и, что-то лепеча, Искал глазами он иконы и лампадок… Приветливый, простой, с налетом седины На темных волосах, склонился врач к больному Прощупать слабый пульс. — «Я вижу, вы бледны Был легкий обморок? Ну, что ж, прибегнем к брому, Чтоб успокоить вас. Но я хочу сперва Давленье крови знать… Сто десять… Допустимо. Температура? О!.. Ваш возраст? Сорок два? Мне, как врачу, все знать необходимо». Он вынул стетоскоп; прослушал спину… грудь; И помолчал… Потом… — «Скажите, вы женаты? Есть дети, братья, мать, родные, кто-нибудь, Кому могу дать знать? Кто ваши адвокаты?» — «Но, доктор, разве я, действительно, так плох? Я знаю, все пройдет! О, доктор, неужели Нам стоит поднимать такой переполох? Я просто полежу, ну, два-три дня в постели… К тому ж, я одинок. Я вдов двенадцать лет…» — «Тогда мой долг сказать. Скрывать от вас напрасно: Без операции для вас спасенья нет; Вы при смерти, мой друг, и медлить вам — опасно!» — «Я при смерти!.. Но вы… Но вы жестокий врач! Ваш приговор… Не ждал! Он — как удар нагайки, Как завершение всех горьких неудач!.. А операция — скажите без утайки — Весьма серьезная? До смерти под ножом? Не каждый раз? Ну, да… Но весь вопрос: как часто И сколько практика за грозным рубежом Смертельных случаев, насчитывает на сто?» — «Могу ответить вам: всего один процент Имеет право ждать счастливого исхода… В моей больнице вы мой сотый пациент: На случаи, как ваш, теперь большая мода!» — «Вы сами видите: игра не стоить свеч! Не проще ль умереть без всяких операций: Ведь, жизни, все равно, никак не уберечь. Не лучше ль обойтись без лишних декораций?» — «О, нет! У вас есть шанс, и шанс, скажу, шальной! А в математике теории не лживы… До вас — все умерли… Вы, сотый мой больной, Вы, по теории, должны остаться живы!»

«Ты не плачешь… Но, тоской томимо…»

 Ты не плачешь… Но, тоской томимо, Сердце длит знакомую печаль. Ты не плачешь; но проходишь мимо, Торопясь и опустив вуаль… Ты — чужая этой грубой черни: Не поймут и скажут, что горда. Но, когда ты в церкви, у вечерни, Со свечей, горящей, как звезда, Позабывши радости мирские, Подойдешь к старинным образам, — Скорбь и муку — все поймет Мария По твоим заплаканным глазам…

Ткацкий станок

(Перевод с английского: из Артура Саймонса (1865–1945))

 Я тку и тку свой мир, заправив свой станок: Свои я грезы тку, на ткани их творя, И в комнате своей сижу я, одинок… Но мне подвластно все: и суша, и моря, И звезды, что с небес летят ко мне, горя. Я вытку жизнь свою и всю свою любовь: За ниткой нитку мне на раме ткут персты. Короны падают и льется чья-то кровь; Проходит мимо мир стыда и нищеты, Проходит славы мир. А я… я тку мечты. Мой мир, единственный, весь посвящен мечтам… Все счастье — в творчестве! Иного не хочу! Не то ли мир, чем кажется он нам? Как знать, быть может, Бог… и мнится мне, ткачу, Что в одиночестве Он ткет миров парчу…

«Когда не мы причиной зла…»

 Когда не мы причиной зла, Оно нам, людям, неподсудно: То — буря потопила судно, И дом наш молния сожгла… Но если брат поднять на брата Свой нож предательский посмел, Тогда пощаде есть предел, Тогда судите супостата! На нем — проклятия печать! Карайте тех, чья воля злая, Преступным умыслом пылая, Велела сердцу замолчать.

Кисмет

 Убежать нельзя от Рока. Рок всегда так прихотлив, Что нельзя узнать до срока, Смерть грозит иль будешь жив… Помню: ночь… Константинополь… И, красив, как Аполлон, Строен, как высокий тополь, Входит юноша в притон, Где идет в пылу азарта, С темным случаем игра, Где за картой метит карта Чье-то счастье до утра. У него в петлице астра; Модный плащ спустив с плеча, До последнего пиастра Кроет банк он сгоряча!.. Сорван банк! Но пораженью Банкомет не верить сам, И у многих зависть тенью Пробежала по глазам; Только он не дрогнул бровью И уходит, как герой, Равнодушный к острословью Всех следивших за игрой… ………………………………… Ночь прошла… А утром рано На Галате, у воды. Прямо к телу с тяжкой раной Шли кровавые следы… То был он, игрок счастливый; Но за счастье на пути Рок потребовал ревнивый: — «Долг свой жизнью заплати!» Року все покорны рабски, Без изъятья… все… любой!.. Это — Кисмет по-арабски; Это мы зовем Судьбой…

I. «У окна в тиши дворца…» (Испанская децима)

 У окна в тиши дворца, За решеткою чугунной, В легкой дымке ночи лунной — Очерк женского лица. Чьей-то песне нет конца, Черный плащ у колоннады, А на мраморе ограды Тень влюбленного певца… Бьются юные сердца, Льются звуки серенады.

II. «В нашей жизни смерть — закон…» (Испанская децима)

 В нашей жизни смерть — закон, И для смерти нет предела… За решеткою придела В строгом храме чей-то стон. Свечи… Скорбный перезвон… Запах ладана и мира… Гроб в цветах и пенье клира… И по мрамору колонн Чья-то тень кладет поклон За ушедшую из мира.

«Все было так давно, давно…»

 Все было так давно, давно — В потемках каменного века, Когда Судьба к звену звено Ковала дни прачеловека… Я вижу море, небеса, И каждый мыс, и остров каждый, И бесконечные леса, — Весь мир, каким он был однажды; У серых северных морей Я вековые вижу сосны, Где россыпь древних янтарей Захоронил песок наносный… В истоме летнего тепла В стволах сосновых бродят соки, И ароматная смола Течет, когда приходят сроки; Сперва ее смывает вал, Когда начнут расти приливы, И где-то у подводных скаль Хранить, как скряга бережливый; Потом, в иные времена, Промчится ветер озверелый, И дюнам в бешенстве волна Вернет янтарь окаменелый… Так жизнь идет путем своим… В ней — неразгаданные тайны; А я, случайный пилигрим, Я лишь свидетель их случайный… Мой взор упал на мураша; Он, по коре бежал беспечно, Дорогу пересечь спеша Густой смолистой капле встречной… Напрасно! Липкою смолой Оплошный на бегу захвачен… Не знал он! Каждому Судьбой Свой темный жребий предназначен. ……………………………………….. Янтарь еще в руке моей… Стою, виденьем зачарован: Мой золотистый муравей В янтарном замке замурован.

«В ясную ночь звезды горят в Млечном пути…» (Хориямбы[10])

 В ясную ночь звезды горят в Млечном пути… Сколько огней, сколько миров в этой Вселенной! Разум молчит! Ты ослеплен! Можешь? Сочти, Или склонись, падая ниц с думой смиренной… В блеске огней, в этих лучах, в сонме планет Знаков Судьбы древний язык чудится взорам… Можно ль найти ключ к письменам, к хартиям лет, Что суждено было хранить звездным узорам? С трепетом я волю Судьбы в небе прочу, Чтобы с души бремя тоски смело развеять! Буду беречь, буду нести в сердце мечту, В жизни земной светоч любви буду лелеять!

«Блеснул и мне в трущобах жизни свет…»

 Блеснул и мне в трущобах жизни свет… Все позади: и своды подземелья, И узкий ход, и ветер вдоль ущелья. Лишь на губах осталась горечь лет. Кто не дерзал, и немощен, и слаб, Кто, богомолец, шел на богомолья, — Тот будет чужд безумству своеволья: Загадку жизни разрешит не раб! Здесь, в городах, где стережет напасть, Где мы, как пчелы, труженики улья, Где смерти зев раскрыт, как пасть акулья — Не можем мы на след ее напасть. Но тайну эту я дерзну найти! В далекий край, к обителям обилья Пойду за ней — туда. Где нет насилья, Где ко всему открыты все пути. Успею ли? Свершу ли подвиг свой? Наш косный мир спасу ль от безначалья? В закатный час морскую вижу даль я И небеса в огне над головой… Душа скорбит… Еще горит заря… И тяжело оперся на костыль я: В просторах неба даст ли дух мне крылья? Таимое откроют ли моря?

«Угомонилась жизнь! И замерли вдали…»

 Угомонилась жизнь! И замерли вдали Веселые слова и отголоски смеха… Друзья ушли искать в чужих краях успеха, И скрылись без следа во мгле их корабли. А я… Я здесь еще. Живу на старой яхте… И, если в сумерках ползет туман с земли, Мне чудится, что я стою один на вахте.

Примета*

 Был вечер после новолунья. Мы шли, и с правой стороны — Нам ворожит Судьба-Колдунья — Был чуть намечен серп Луны. И ты сказала: — «Есть примета: Чтоб все сбылось, скорее тронь Свое кольцо!» И цепь браслета Я тронул, сжав твою ладонь. Желанье было так несложно; И нужен был лишь твой ответ, Чтоб сердце видело, что можно Поверить в колдовство примет. Я знал: мы лунных чар не минем! Над нами, в синей высоте, Был древний герб Земли на синем Прагеральдическом щите.

Капеллан (Баллада)

 Помочь Святой Земле готовый, К борьбе с Исламом Папа звал, И шли на клич в Поход Крестовый Король, холоп и феодал… Страна с глухим вставала гулом От ратников до пастухов, И Папа обещал огулом Им отпущение грехов. Повсюду собирались рати, И к башням замков родовых Съезжался цвет окрестной знати В стальных доспехах боевых. Барон де Прё, еще не старый, Почти совсем без седины, Владелец замка близ Луары И муж красавицы-жены, На зов спешил ответить Папе Как ленный рыцарь и вассал, И поднял стяг с гербом, где в лапе Горящий факел лев держал. ……………………………………. У замка ратникам феода Назначен сбор к восьми утра, И часть участников похода Пришла к стенам еще вчера… Барон взволнованно с балкона Держал воинственную речь И, клятву дав достичь Сиона, Поцеловал тяжелый меч. Потом в капелле пели мессу, Гремел торжественный орган, И молодую баронессу Отвел в покои капеллан; И слух прошел в толпе, что каждый, Чтоб жизнь его была полна, Из погребов получит дважды По чаре доброго вина. ………………………………………… Барон сидел и план за планом Бросал, в раздумье погружен; И вдруг послал за капелланом, Простым решеньем поражен. — «Садитесь, капеллан… Мы с вами Поговорим наедине; И это — строго между нами: Беседа о моей жене. Мы в полдень выступим сегодня. Быть может, смерть, быть может, плен Меня у Гроба ждут господня При штурме неприступных стен; Быть может, в битве невредимый, Мечом вернув Кресту мечеть, Я вновь увижу край родимый… Как знать и все предусмотреть? Не тайна, что многообразна Для жен любви запретной власть, Что часто жертвами соблазна Они легко готовы пасть… А мы, в рождении высоком, Должны за долг и право счесть Следить за ними зорким оком, Оберегая нашу честь! Стремясь возможную измену Предотвратить на срок войны, Я пояс верности надену На стройный стан моей жены. Но где найти мне урочный, Того, кто не предаст врагу? Кому доверю ключ замочный? Кому поверить я могу? Открытый нрав ваш, вашу службу Я знаю с лучшей стороны; Я верю вам и вашу дружбу Ценить умею в дни войны! Вы, капеллан, меня моложе, Но вы — духовное лицо, И в будущем, на то похоже, Дадут вам шляпу и кольцо… Отец, чтоб жене защиту От тех мужчин и сплетниц-дам, Какие входят в нашу свиту, Я ключ свой оставляю — вам! Но, если я паду со славой И если в двухгодичный срок Я не вернусь, — даю вам право Моим ключом открыть замок… Тогда свободу ей верните, Чтоб жизни сладкий мед пчела, Пока мечта еще в зените, Собрать с цветов любви могла… А мне тогда вы, рыцарь чести, Должны сказать свое «прости!» И за пропавшего без вести Молитву Богу вознести. Я все обдумал на досуге, Все обсудил со всех сторон. И я прошу вас об услуге…» — «Все будет сделано, барон!..» …………………………………….. Знамена веют. Ждут сигнала. Полет медлительных минут: Сверкают латы и забрала. Нетерпеливо кони ржут… Всеобщей радости чужая, Лишь баронесса у окна, На подвиг мужа провожая, Стоить, печальна и бледна. Труба походная пропела… Барон дал знак. Его броня Блеснула с поворотом тела, И шпора тронула коня. ……………………………….. Уже закат каймою алой На дальнем небе угасал, Когда отряд толпой усталой Располагался на привал. С какой-то смутною тревогой Барон сидел на старом пне Следил за пыльною дорогой И думал о минувшем дне. Чу! Конский топот! Близь болота Протяжно крикнул часовой: На всем скаку у поворота, Вдруг показался верховой… Поводья сжав одной рукою И гибкий хлыст в другой руке, Он с непокрытой головою, Пригнулся и припал к луке. Короткий меч дамасской стали Скользил и прыгал по бедру. Да полы рясы трепетали, Как птичьи крылья на ветру… С дороги клубы серой пыли Еще неслись, как ураган. — «Отец мой! Вы ли это? Вы ли? Но что случилось, капеллан?» — «О, в замке все благополучно И для тревоги нет причин! При баронессе безотлучно Я был до вечера один… Потом я мчался всю дорогу, Чтоб вас нагнать в пути, и вот, — Я увидал вас, слава Богу! Барон, вы дали ключ не тот…»

Тамплиер*

 Я помню рыцарский завет: — За честь и за святую веру!.. И свято выполню обет, Как подобает Тамплиеру. В бою пощады я не дам! Я сарацина, как собаку, Добью и к синим небесам Пошлю победный клич: — «В атаку!» Пусть знает каждый пилигрим, Пусть знают все, что серп Ислама В Святой Земле не страшен им, Пока на страже Рыцарь Храма. Пусть я лишусь руки в бою, Пусть перебьют копьем другую, Пусть меч пронзит мне грудь мою, — Пока я жив, я атакую!

«Седое небо… Саваном тумана…»

 Седое небо… Саваном тумана Окутаны и берег, и залив. Доносится железный скрежет крана… И, в клубах дыма, плавно отвалив, От пристани в туман молочно-белый Ушел, как призрак, белый пароход; И лишь сирены голос озверелый Еще ревет в затишьи спящих вод. Что ждет отплывших в дальнем Океане? Не знаю их, но видел, как они Исчезли там в сомкнувшемся тумане, — И нить Судьбы связала наши дни…

«Все, что было, все, что есть…»

 Все, что было, все, что есть, Все, что будет, — все ничтожно; Страсть любви, надежда, месть, — Все так шатко, все так ложно! Настоящее — вчера Было тем, чем завтра станет, И, как искры от костра, Улетит и в воду канет. Мы живем… Вокруг нас тьма… Правда жизни так убога, Что душа идет сама Смерть вымаливать у Бога… Смолкнет память навсегда, Мысль, мелькнув на миг, потухнет, И, как темная звезда, Этот мир мой в бездну рухнет…

«Ты мне даришь обрывки счастья…»

 Ты мне даришь обрывки счастья: Улыбку… взгляд из-за цветов… Но и за это вновь готов К твоим ногам, как раб, упасть я! В кругу твоих друзей вчера Терзал мне сердце шепот тайный, Что я здесь лишний и случайный… И пытка длилась до утра. Мой взор был ясен, голос звучен, Была спокойна речь моя: Никто из нас не знал, что я… Что я почти на смерть замучен.

«Если снегом тебя занесло…»

 Если снегом тебя занесло В непроглядную темень в степи, Или ветер, сорвавшись с цепи, Из руки твоей вышиб весло, А ладь, как песчинку в ковше, Топит в море разгневанный вал, — Есть надежда, что срок не настал, Есть надежда на чудо в душе! Если ж время пришло, и в груди, Притаившись, тоска залегла, — Пусть душа догорает дотла: Невозможного чуда не жди…

«Там — юный смех и голоса…»

 Там — юный смех и голоса, А здесь, в моем миру отсталом, Лишь мысль, как черная оса, Мне мозг мой жалит жадным жалом… Я слышу: «Жизнь твоя прошла, И ты стоишь у самой двери Туда, где нет добра и зла, Надежд, религий и мистерий. Взгляни на братьев и сестер: Их, в свой черед измучат страхи, Что жизнь дотлеет, как костер, Замрет, как маятника взмахи… На чьих-нибудь похоронах, Идя неторопливым шагом. Пойми, что тело — только прах, И смерть сочти желанным благом!»

Пунцовая роза

(перевод с китайского: из книги «Нефритовая флейта», Франца Туссена)

 С тяжелым сердцем воина жена Сидит одна у своего окна И украшает розой белоснежной Подушки шелк искусно и прилежно. И вдруг игла ей палец уколола… Алея, кровь струится от укола На белый шелк из раненой руки — И покраснели розы лепестки… А мысль о том, кого она любила, Чья кровь теперь, быть может, обагрила На поле бранном белый-белый снег… Чу! Слышен топот… слышен конский бег… Ее любимый? Он ли? Погляди! Нет! Только сердце бьется так в груди… И вышивает вкруг пунцовой розы Она, склонясь, серебряные слезы.

«Если в счастьи счастья ложь»*

 Если в счастьи счастья ложь, И душа живет лишь снами. — Не дразни и не тревожь Сердца тщетными мечтами. Разве счастья и удач Стоить ждать в смертельном страхе Если Время, как палач, Рубит головы на плахе? Если в смерти смерть мечтам И о счастьи нет и речи, — Ты отыщешь счастье там, Где не ищешь этой встречи…

«От прежних дней остался пепел…»

 От прежних дней остался пепел… Давно прошла пора весны, Пора любви, когда толпе пел Поэт, еще влюбленный в сны. Мы были юны… Мы мечтали, И каждый был в душе поэт, В ком струны жизни трепетали… Теперь для нас, на склоне лет, И радость та, и те печали — Лишь аромат душистых смол, Лишь вздох, донесшийся из дали, Лишь эхо смолкнувших виол…

Узник

 За крепкой дверью каземата, За толщей каменной стены — Размерно-гулкий шаг солдата, А за решеткой — серп луны… Здесь все, как в келье богомольца: И хлеб мой, и вода в ведре, И мысли, змей ползущих кольца, И сон на каменном одре — Пусть смерть зовет на поединок! Еще под властью лунных чар, Я знаю, павший духом инок, Что жизнь и здесь — великий дар! Пусть давит страшный гнет опеки, Пусть где-то бодрствуют враги, — Я жив!.. И, опуская веки, Считаю гулкие шаги…

«В том, что счастья не было и нет…»

 В том, что счастья не было и нет, Кто же больше, как не ты, виновен, — Ты, который плакал столько лет И молил о нем в тиши часовен? За мечтою, как дитя упрям, Гнался ты по разным дальним странам, Плавал долго по семи морям, Поддавался без конца обманам. Часто было: ветер уносил Тщетный зов твой в шуме непогоды; Звать напрасно не хватало сил; Было страшно, что уходят годы… Не зови, смирись и не грусти; И не жди, чтоб кто-нибудь ответил. Ты не встретил счастья на пути… Может быть, прошел и не заметил.

«Сегодня я, еще живой…»

 Сегодня я, еще живой, Пришел на старое кладбище, Мое грядущее жилище… И, с непокрытой головой, Иду, куда ведет тропинка… В лучистом воздухе, спеша, Пылинки реют… А душа — Как золотистая пылинка. Что в том и ей, что воздух синь? Она от жизни отлетела, И путь ее земного тела Закончен набожным: — «Аминь!»

«Быть может, так предрешено Судьбою…»

Dum spiro,spero.

 Быть может, так предрешено Судьбою, Чтоб тень любви на сердце мне легла… Что я люблю, что я живу тобою, Не угадать, не знать ты не могла. Ты принесла тревогу, трепет, смуту В мой тихий мир, но я благодарю И каждый миг, и каждую минуту За то, что я тебя боготворю. Я всей душой иду тебе навстречу… Великая есть нежность в том, кто стар, И нежностью я на призыв отвечу… Придешь ли ты и примешь ли мой дар?

«Вечное время бежит и бежит все без устали…»

 Вечное время бежит и бежит все без устали… Юность пройдет и наступят годины борьбы. Что ж суждено тебе? Страшное ложе Прокруста ли, Ложе ль из роз, по капризу лукавой Судьбы? Жизнь, лишь в начале на вешнюю радость похожая, Душу позднее придавит, где нужно — согнет… Если бы в жизни нам выдалась осень погожая! Если б нам к осени сбросить наш тягостный гнет! Только мечтателям ложе из роз обетовано, Только в мечтах оно грезится жалкой толпе… В жизни земной только с призрачным счастьем даровано Встретиться нам где-нибудь на случайной тропе…

«Мы знаем смерть… О, мы так близко знаем…»

Car, helas, nous mourons trois fois…

J. Green

 Мы знаем смерть… О, мы так близко знаем, Как умирает в муках наша плоть! Союз души и тела расколоть Придет Судьба, чей суд непререкаем… Но нам не раз, а трижды суждено Уйти из мира, трижды умирая: Свечу любви потушит смерть вторая В живых сердцах, любивших нас давно; И в третий раз за нами смерть победно Придет туда, где в памяти людской Нам дан последний ледяной покой… И мы уйдем в минувшее бесследно…

«Я вам не мщу не потому, что мне…»

 Я вам не мщу не потому, что мне Так было б чувство сладкой мести чуждо: Пусть Высший Суд накажет вас вдвойне И «по делом воздастся коемуждо». И, если бы когда-нибудь потом Смутил вас страх неясный, но упорный — Не пробуйте молитвой и постом Заворожить поступок ваш позорный… Вам не поможет ваша ворожба. Пусть вам неведом темный час удара, — Но ждет на страже зоркая Судьба, И вас найдет заслуженная кара!

«Тревожный день… И с раннего утра…»

 Тревожный день… И с раннего утра В порту у нас среди судов, как мухи, Военные сновали катера, Готовились к чему-то крейсера, А в городе ползли в народе слухи… Уже давно, спасая беглецов, По улицам неслись автомобили: Богатые бежали из дворцов, На произвол бросая дом отцов И город свой, который так любили. Но время шло… И паника росла, И каждый жил надеждою слепою… Бежали все: им не было числа! Ударили в набат колокола, И дикий страх владел теперь толпою. ………………………………………………. Я не бежал: что будет, — суждено. Я в этот день смотрел на мир спокойно: Спасенья нет… Мне было все равно. И я раскрыл широкое окно, Чтоб встретить смерть бесстрашно и достойно. Я сознавал, что я ничтожней тли, Что в этот день, покинув мир, умру я, Что все огонь сотрет с лица земли, Что будет все развеяно в пыли, Как мог бы дым развеять на ветру я… Еще вчера душа была светла, Еще вчера все было по-иному: Казалось, мир был прочен, как скала; Земная жизнь манила и звала Отдаться вновь всему, всему земному… А день бледнел… Угас пожар зари… Динамо шли, но вдруг не стало тока, И в сумерках потухли фонари… Безлунна ночь. Впотьмах, как дикари, Бежали все по прихоти потока. Толпа не ждет! Заторы на мостах… Там, в темноте, проклятья, давка, драка: Бессильны власти на своих постах… И крик один у многих на устах: Сегодня в ночь — атомная атака!

«В закатный час я на песке хрустящем…»

 Der Himmel liess,nachsinnend seiner Trauer Der Sonne lassig fallen aus der Hand.

N.Lenau

 Le ciel vient de laisser, dans le deuil qui l’accable, Le Soleil lui glisser negligemment des mains.

A. Therive.

 В закатный час я на песке хрустящем Лежал у моря в смутном полусне: Задумавшись, забыв о настоящем, С минувшим вновь я был наедине… И в памяти, как нити в паутине, Сливались мысли… Розовый закат Бледнел вдали и гас в морской пучине; Ночная тень была уже у врат… Пусть в этот час живое сердце знало, Что жизнь — лишь сон, что тело — только прах; Пусть разум знал, что жить осталось мало, — Надежда тлела, побеждая страх. Но так тревожно ласточки кричали… Да, смерть следит за жертвой, как паук, И небо вдруг нечаянно, в печали, Позволит солнцу выскользнуть из рук…

«Иду пустынною тропой…» (Рондель)*

 Иду пустынною тропой, Такой чужой, такой усталый… Еще в огне вечернем скалы, Но в небе гаснет свет скупой. Так меркнет жизнь… А я, слепой, Бездомный странник запоздалый, Иду пустынною тропой, Такой чужой, такой усталый… Как зверь, на дальний водопой Я пробираюсь, одичалый, Туда, где гаснет запад алый. Шуршать песчинки под стопой… Иду пустынною тропой.

«Думы мои о тебе одной…»*

 Думы мои о тебе одной Я в тайне хранить умею… Сердцем тебе я давно родной, Но правды сказать не смею… Думы мои о тебе одной. В мире моем — лишь «не ты» и «ты». Всего, что «не ты» — не надо… Стоить ли жить, если нет мечты? А сердце тебе так радо!.. В мире моем — лишь «не ты» и «ты». Мысли мои у тебя в плену, Где долго душа томилась: Точно ждала, что простишь вину, Простишь, что любовь ей снилась… Мысли мои у тебя в плену.

Возмездие

 Пусть человек был, волей случая, Еще вчера пещерным жителем, — Ему знакома гордость жгучая: Недавний раб, он стал властителем! В борьбе с небесными просторами Рука не дрогнет дерзновенная, И в небе звездными узорами Горит покорная Вселенная… Винты гудят и каждой лопастью Незримо режут дали мглистые, А самолет идет над пропастью, Раскинув крылья серебристые… Но за добычей Смерть крылатая В погоню бросится воздушную, Наметив взором соглядатая, Куда метнуть стрелу послушную. Грозя за дерзкий вызов карами, Недобрый луч пошлют созвездия, И те, кто мнят себя Икарами, Погибнут жертвами возмездия!

Палимпсест

 Читаю снова жизни длинный свиток, Где юность скрыла в четких знаках чары… В те дни я пил из драгоценной чары Хмельной любви божественный напиток. Для новых строк уже не хватит места! Стереть? Но жаль, пожертвовать мечтами, Похоронить под бледными словами Былое счастье в склепе палимпсеста…

«В далекой Индии, где сходятся все грани…»

 В далекой Индии, где сходятся все грани Былых времен и быта древних рас, Брамины вещие, раджи и магарани Так много тайн уберегли от нас… Мы, изощренные в пустой игре словами, В их тайники проникнуть не могли, Но веет мудростью, непонятою нами, От древних книг пражителей Земли. Когда-то с Запада, до побережий Ганга; Пришли враги в страну Упанишад; Но македонский Вождь и грозная фаланга На Запад свой отхлынули назад… Народ был духом горд, не силой бранных копий! Он в мыслях шел к началу всех начал, Творил религию мистических утопий И жизнь, и смерть с достоинством встречал. А мы? Стремимся мы свой жалкий век прославить И на песке воздвигнуть обелиск, Гордясь, что в небеса нам удалось направить Свою стрелу и ранить лунный диск…

Черный круг

 Вокруг меня колдуют духи злые: Я в черном круге злого колдовства… Спасти могли заклятья в дни былые, Но верить ли, что сила их жива? Шептать ли их? В пределы нежилые Не долетать напрасные слова? И стережет Урана луч склоненный Мой тайный путь, мне предопределенный.

Ключ (Рассказ археолога)

 Здесь был оплот былой державы… Теперь — кругом распад и тлен. Как след веков, у древних стен Тяжелый ключ был найден ржавый. Я знал: отвесная скала Была за старой цитаделью, И в черной башне к подземелью Крутая лестница вела; А дальше — длинный ход подземный Вводил нас в мрачную тюрьму, Где с дымным факелом сквозь тьму Шагал когда-то страж тюремный. Давно-давно томились там И жили люди в этих норах; И в позабывших солнце взорах, Горел огонь мольбы богам… Но кем же в каменных проходах Был брошен ключ в стенах тюрьмы, Где на него наткнулись мы В раскрытых нами древних сводах? Не мне по ржавому ключу Проникнуть в вековые тайны! Догадки шатки и случайны, Но я свою в рассказ включу. А было так. Тянулись годы… Он жил и знал, что за стеной, Как прежде, был простор земной И недоступный мир свободы… Шаги… И мысль: тюремщик стар, А ключ тяжел и в нем — спасенье! И узник, улучив мгновенье, Ключом нанес ему удар… Потом беглец, в чужой одежде, Прикрыв за мертвым телом дверь И бросив ключ, бежал, как зверь, Навстречу призрачной надежде… Что было суждено ему? Его побег, он был удачен? Что сталось с ним? Ушел? Был схвачен? Никто не скажет никому. …………………………………………… Пусть мы, случайные потомки Всех тех, кто сам давно угас, И пусть от них дошли до нас Одни руины и обломки, — Но знаем мы: еще горит В сердцах у нас огонь свободы, Как в душах предков, в дни невзгоды, Пылал он со времен Лилит… Мы на путях своей разведки В пластах земли найдем их след, И, в свете славы их и бед, Нам станут близки наши предки! И близок станет нам беглец, Что черпал горе полной чашей… Его Судьба подобна нашей: Он в мире — временный жилец; Но, позабыв страданья тела, Он знал завет: «Горе сердца!» И волю к жизни до конца Хранить душа его умела…

«Из тьмы кромешной я смотрю…»

(Перевод с английского: из У.Э. Хэнли [1849–1903])

 I am the master of my fate, I am the captain of my soul!

W.E. Henley

 Из тьмы кромешной я смотрю В ночную мглу, где свет потух, И всех богов благодарю За свой неукротимый дух! Окровавленной головы Не гнул я в лапах палача И взмах тяжелой булавы Встречал, не дрогнув, не крича… За этим миром зла и слез Лишь ужас ада впереди; Полно грядущее угроз, Но страха нет в моей груди! Пусть узки крепких врат столбы, Пусть карам счет потерян там, — Я — господин своей Судьбы, Своей души я кормчий — сам!

«Когда мы кровью истекаем…» (Испанская децима)

 Когда мы кровью истекаем, Когда пришел последний час, — Мы ждем, что Бог услышит нас… Но тщетно: Он недосягаем. Так суждено: мы умираем! Над нами Рок, неумолим, Стоит, как черный Серафим, И грозный Голос несмолкаем: — «Мой приговор непререкаем И меч Судьбы — неотразим!»

Амулет

 Как-то в детстве мне кобольд пещерный Дал «на счастье» в оправе берилл; И я верил в те дни, легковерный, Что с кольцом он мне счастье дарил… Но за время скитаний по свету Был той вере положен предел: Разве верят еще амулету, Если счастья он дать не сумел? Этот кобольд приснился вчера мне: Он ковал для кого-то кольцо На огне, разведенном на камне, Утирая от пота лицо. Я сказал: — «Мы с тобою знакомы… Где же ты пропадал столько лет? Почему же, пещерные гномы, Не дал счастья мне ваш амулет?» И в ответе звучало участье: — «Подожди: этот срок слишком мал! Чтоб вести с нами речи про счастье, Ты еще слишком мало страдал…» …………………………………………… На балконе давно стемнело. Я вернулся и, вот — сижу… Уходя, говорил несмело: — «Провожая тебя, скажу!» Ты ушла! И с мечтой туманной Наших слов не могу связать… Ты ушла… О любви желанной Как-то так… не пришлось сказать.

Молния

 Вся жизнь твоя — как молния… Она Здесь умирает в недрах черной тучи; Но в этой мгле, где злее холод жгучий, Еще живет, на смерть обречена… В последний раз — порыв молниеносный, Как гордый взмах орлиного крыла, — И вновь в душе вспарившего орла Звучит победно гимн многоголосный! Разорвана густая пелена: Сквозь клочья туч, ты видишь, небо блещет… Твоя душа, как молния трепещет, Твоя душа от смерти спасена!

«Еще немного, и вечность разом…»

 Еще немного, и вечность разом Поглотит все, чем мы так гордимся… Напрасно будет бороться разум: Мы к прежней жизни не возвратимся. И око Смерти, сверкая властно, Заглянет в очи отжившей жизни: С последним вздохом слетит бесстрастно Привет последний земной отчизне… Нас утешают и учат: верьте — Грядущей жизни вас ждет начало. О, если б только за тайной Смерти Нас новой жизни не ожидало!

«На лыжах мы к озеру вышли, где ели…»

 На лыжах мы к озеру вышли, где ели Крутою стеною с откоса сходили; А в небе лучи золотые горели, Рассыпавшись блестками радужной пыли… Вдали — небольшой островок, на котором Вчера были вечером, в сумерках, мы же: Два узеньких следа мудреным узором По ровному снегу оставили лыжи… Кругом — никого: только мы да олени; А мы — точно два дикаря-печенега! Мохнатые ели отбросили тени, И ветки их гнутся под тяжестью снега.

«Мне снился сон… Я умирал… Росла…»

 Мне снился сон… Я умирал… Росла Немая тьма… И медленно оттуда Ко мне звезду хрустального сосуда Как бы Рука Незримая несла. И стало ясно: Кто-то в чашу эту Был должен влить лучистого вина, Чтоб до краев она была полна Живою влагой — даром жизни свету. И в светлой чаше, радостно дыша, Теперь вино струилось и алело… И стало ясно: чаша, это — тело, Где вновь живет бессмертная душа.

Числа

 Еще великий Пифагор, Отец древнейшей теоремы, Учил, другим наперекор, Не верить в то, что числа немы… Гармония небесных сфер, Звучанье арфы, шелест ветра, — Во всем он находил пример Своим воззреньям геометра. И мы, чрез много сотен лет, Стоим почти у той же грани: Числом, измерив путь планет, Мы ждем от чисел новых знаний… И, если людям суждено Проникнуть в мировые дали, Где жизни первое зерно Хранят туманные спирали, — Мечтой тысячелетних дум, Мы тайной жизни овладеем, И будет все познавший ум В веках великим чародеем!

«Твоей душе пора проснуться…»

 Твоей душе пора проснуться, Усильем воли сбросить гнет И, разорвав узлы тенет, От сна тяжелого очнуться… Тебя не тешил карнавал: Ты слепо жизни дар отринул И расплескал, и опрокинул Свой полный до краев бокал. Очнись, чтоб вновь душа окрепла И, волей к жизни вновь полна, Могла всю жизнь испить до дна, На срок восставшая из пепла!

Ответ (Из записок театрала)

 Театр на старые скрижали Занес не всех залетных птиц, Что издалека долетали В былом до северных столиц… Но о красавице-испанке, Тогда — звезде французских драм, Дошел, как похвала южанке, Один рассказ для наших дам. ………………………………….. Ее встречали, как инфанту, Неся к ногам ее цветы, — Живую дань ее таланту И чарам женской красоты. В коронной роли, в сцене главной, Игрою покоряя зал, Себе она не знала равной, И весь театр рукоплескал! В ответ на дерзость подозренья Она венчальное кольцо И слово, полное презренья, Бросает герцогу в лицо: — «Sortez!..» Слова, в порыве гнева, Сильнее ранят, чем кинжал: Она стоить, как королева, И ждет, чтоб занавес упал. ………………………………………… И пусть на улицах столицы Мороз любил лицо обжечь И тронуть инеем ресницы, Пусть здесь была чужая речь, — Ей не мешали речь и вьюга: Опять была окружена, Как там — в далеких странах юга, Кольцом поклонников она. Один, стрелой любви отравлен, Давно с нее не сводит глаз… Но тот, кто ей в толпе представлен, Что скажет, кроме светских фраз? ……………………………………….. Однажды, после всех оваций, Устав от этой суеты, Минуя склады декораций, Она из полутемноты Прошла по боковому ходу К одной из запасных дверей И вышла в снег и непогоду, Закрывшись мехом до бровей. И застоявшиеся кони Карету мчат в метель… Внутри Такая тьма: своей ладони Не различишь, как ни смотри! Мелькнул фонарь… При беглом свете В испуге крикнула она: Был кто-то рядом с ней в карете И притаился у окна! — «Не бойтесь! Вы меня встречали», Раздался голос в тишине, — «Но, впрочем, помните едва ли… Не бойтесь и доверьтесь мне! Да, точно вор, прокравшись тайно, В карету вашу я проник. Я сделал это не случайно; Но я не вор, не озорник! Давно искал я этой встречи… Хотел сказать… Казалось мне — Всегда на людях наши речи Звучат не так… Наедине Я позабуду осторожность! С открытым сердцем я молю: О, дайте мне хоть раз возможность Сказать вам, как я вас люблю! И, если вы мне повторите Свое «Sortez!» — я покорюсь: Меня не будет в вашей свите… Я честью князя в том клянусь. ………………………………….. Неслась по-прежнему карета, И наступила тишина… Да? Тихий смех? Он ждал ответа… — «Останьтесь!» молвила она.

«Были слезы видны у нее на глазах…»

(Перевод с испанского: из А. Беккера)

 Были слезы видны у нее на глазах… От рыданий могла только гордость спасти. У меня на губах было слово — «Прости!» Но мольба замерла у меня на устах… Разошлись ее путь и дорога моя; Но при мысли о нас, о любви двух сердец, Говорю я — «Зачем промолчал я, гордец?» И она: «Почему не заплакала я!»

«Мы — воплощенные рыданья…»

 Nous sommes des sanglots faits chair, Et qui ne sont pas entendus.

Мирза Абдул-Кадир Бидил

Индийский поэт 17-го века

 Мы — воплощенные рыданья, Мы — те, кого никто не слышит, Над кем небесный полог вышит, Чтоб скрыть загадку мирозданья… Мы разгадать ее не можем… Давая тайне имя Бога, Мы ждем у звездного порога, Чтоб жизнь закончить смертным ложем. О, мы не бредим больше раем! Мы только что-то смутно помним И счастье лишь мечтой давно мним, Мечтой, которой мы не знаем…

«Вчера, весенним днем, тебя опять я встретил…»

 Вчера, весенним днем, тебя опять я встретил: По людной улице, от ближнего угла, Ты быстро с кем-то шла… Но с кем — я не заметил: Мне было все равно, куда и с кем ты шла. И по-весеннему быль свежий воздух светел, И по-весеннему была душа светла… А твой злорадный взгляд лелеял мысль земную: Ты думала, что я тебя еще ревную…

Двенадцать строк

Albo lapillo notare diem…

 Нашел свои стихи… над старою тетрадкой Стою, задумавшись. Страницы там и туи, Полуистлевшие, отмечены закладкой, Чтоб отыскать следы всех памятных минут. Тетрадь раскрылась… Да! Сама… сама собою! Посвящено тебе… Всего двенадцать строк; Но в них живой порыв запечатлен Судьбою И сохранен живым на долгий, долгий срок! Был нашей встречи день так радостен и весел… И мне запомнились твой неподдельный смех, Уют настольных ламп, обивка мягких кресел… Цветы и, на полу, медведя белый мех… В последок дней моих переживаю встречу, Незабываемый, неповторимый час…. Я знаю: не сбылось… Но — спросишь, я отвечу: Я помню о тебе. Я думаю о нас!.. Я отложил тетрадь. Теперь в коей каморке Витают надо мной твой образ призрак, тень… Мы вновь наедине… По римской поговорке, Я белым камешком отмечу этот день!

Благодарность

 Какой нам с юности дарован был простор: Смеясь, решать с плеча вопросы мировые, Осознавать себя и чувствовать впервые Порыв живой души к вершинам снежных гор! Потом заря любви и орифламмы страсти: Весь мир — одна любовь, и в нем лишь мы вдвоем! И, опаленная, душа горит огнем, А власть любви в те дни сильнее всякой власти… Но годы мчатся в даль… Угаснет сердца пыл, Уйдет медлительно поблекшее былое, И серый пепел грез в своем остывшем слое Не сохранит следов всех тех, кто молод был… Пусть жизнь идет вперед, на смерть нас обрекая, — Я благодарность шлю за прошлое Судьбе, И хочется сказать от всей души тебе: Благодарю тебя за то, что ты такая!

Последний сонет

 Петрарка и Ронсар хранят из века в век В отточенных стихах заслуженную славу, Создав из музыки волшебную оправу Для грез, что бережет на сердце человек… Отцом гекзаметра был признан древний грек; Строфы изысканной — они творцы по праву: Подобные, на звон, серебряному сплаву, Слова еще звучат в пыли библиотек! Пусть форму строгих строк, канон исконных правил, На время жалкий мир презрительно оставил, — Но я хочу служить заветной красоте; И вновь душой в былом, где все потусторонне, Последний свой сонет я посвящу мечте — Несуществующей, пленительной мадонне…

Фата Моргана*

 «A red-rose City half as old as Time.»

J.W.Burgon

 Как лап, в лучах зари над морем город рдел, В вечернем зареве, как полувечность, древен… Он был, как строгий храм. Где Путник, я не Смел Кощунственно искать притонов и харчевен. Внизу — широкий порт: как мысли, корабли Стекались к пристаням, спеша из синей дали, Несли за вестью весть со всех концов земли И вновь в простор морской, как мысли, улетали. Так много лет прошло… С тех пор не раз ветрам Вверяя парус свой, напрасно я, усталый, По берегам морей искал мой светлый храм, Мой город сказочный, мой древний город алый…

СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В ИЗДАНИЕ 1963 ГОДА

Из сборника «Свет вечерний» (Париж, 1931)

«Гаснут мысли, точно звезды в дальнем небе поутру…»

 Гаснут мысли, точно звезды в дальнем небе поутру, Пропадая и теряясь, будто искры на ветру… Вот еще одна погасла… гаснет эта… гаснет та… А на смену проступает голубая пустота… Смерть ли это? Или только в тихий сон готов я впасть? Будет жаль мне, если кто-то у меня отнимет власть, Эту грань меж сном и смертью, чуть заметную, стереть: Так легко сейчас и просто, так не страшно умереть…

«Здесь, в чужом краю, одинок и брошен…» (Сапфический стих)

 Здесь, в чужом краю, одинок и брошен, Я живу мечтой, ожидая чуда: Жду, что станет явь — сновиденьем, грезой, Грезы же — явью… Душу грезы те, дорогие сердцу, Манят в светлый мир, оплетая сетью Тонких, как лучи, золотистых нитей, Крепких, как цепи. Рада жить душа, отдаваясь чарам, И боится вновь пробудиться к жизни: Жить опять, как все, повседневной жизнью — Ей не под силу. День идет за днем… Одинок и брошен, Я живу мечтой, ожидая чуда. Только, знаю сам, ожидать напрасно: Чуда — не будет…

Из сборника «Последние лучи» (Нью-Йорк, 1943)

Пилигримы (Рондель)

 Мы в этом мире, — пилигримы… Мы по стопам других идем, И так же с верой чуда ждем, И любим мир необозримый. Надежды свет неугасимый Для нас, усталых, был вождем: Мы в этом мире — пилигримы, Мы по стопам других идем. В пустынях, жаждою томимы, В горах — под снегом и дождем, Мы, может быть, свой путь найдем К святыням, что издревле чтимы: Мы в этом мире — пилигримы…

Сказка (сонет)

 Тревожный день, спеша, проходить мимо. В тисках тоски душ изнемогла: Устала ждать, когда ночная мгла Опять придет неслышно и незримо… Все то, что в сердце бережно хранимо, И то, что память тайно сберегла — Былые чувства, мысли и дела, — При свете солнца ранит нестерпимо. Но трепет звезд, забытых наяву, Разгонят вновь тревоги и печали… И в поздний час я Грезу позову. Мечты слетят, как встарь они слетали, И, лунных чар, отдавшись колдовству, Я стану слушать сказку синей дали.

Инфанта (Ноны)

Mon Ame est une Infante…

Albert Samain

 Плывет над парком скорбная Луна. Дворец молчит. В лиловой дымке горы. Откинув тихо синий бархат шторы, Инфанта грезит, стоя у окна. Она одна, но в далях видят взоры Былых героев рыцарских новелл И новый мир, где ждут конквистадоры: Ей грезятся безбрежные просторы И паруса отважных каравелл. Нерадостно, как в пышных казематах, Влачит досуг свой королевский двор: По гулким залам вновь идет дозор, В урочный час сменяя стражу в латах… Но и в плену, тоске наперекор, Душа живет, как стебель амаранта… Опять прикован к синей дали взор. Луна над парком. В дымке очерк гор… И грезить вновь печальная Инфанта.

«С горы отсюда видно море…» (Обратный полусонет)

 С горы отсюда видно море, Утесы с белым маяком И красный дом на косогоре… Еще приветлив и знаком Вечерний отблеск солнца в окнах. И небо — в перистых волокнах… Но день уйдет, как жизнь, — тайком.

Человек

 Не объясняй и не ищи Законов мира, ты, законник; Но падай ниц и трепещи, Как пред костром огнепоклонник. Рожден в пыли, за чей-то грех Ты обречен от века праху: И пирамида, и кромлех — Лишь дань наследственному страху. Твое чело несет печать Закона кары и возмездий, И тщетно будешь ты считать Пески морей и пыль созвездий…

Ревность (Сонет)

 Нам горечь жизни выпить суждено, И на пирах, средь музыки и пенья, Бывают часто страшны я мгновенья, Когда в глазах становится темно… Весь мир тогда сливается в одно, Плывут куда-то шаткие виденья, И Кто-то в маске, сеющий сомненья, Проходить мимо в желтом домино: — «Не верь Любимой! Рви оковы плена И не склоняй пред женщиной колена! Верна ль Она твоей святой любви?» Так шепчет Ревность, черная сирена… Отрава слов течет в живой крови, И сердцу мнится тайная измена…

Волна (Вольный перевод со шведского)

 На лоне вод, где ходит вал, Свое я имя написал… Оно исчезло в пенном круге. Вписал я имя, как залог, И в сердце друга; но не мог Потом найти его, в испуге. Ведь, сердце было, как волна: Таким же зыбким, как она, Я верил женщине-подруге.

«И страшный день Верховного Суда…» (Сонет)

 И страшный день Верховного Суда, И Божий гнев, каким грозят прелаты, И грозный час заслуженной расплаты, — Тебя страшит их близкая чреда… Напрасный страх! Не все ль равно, когда Предстанет Смерть, чтоб взять твой дух крылатый? Содеял зло иль не содеял зла ты, — Исчезнешь ты из мира без следа. Вся жизнь была в твоей, казалось, власти, Но все прошло, в груди утихли страсти — Пора зажечь огни ночных лампад. Настанет ночь, и будет все забыто: К минувшему дороги нет назад, Грядущее нам мудро не открыто….