Последним прибывший в город пароход покинул молодой человек лет тридцати, светловолосый, довольно приятной наружности, с манерным обхождением.

Данный факт старший надзиратель Василий Григорьевич Самойлов отметил моментально. Приезжий помог немолодой особе спуститься на пристань, при этом, слегка придерживая её под локоток, затем опустил на деревянный помост багаж той особы и, приподняв в знак признательности за её доверие модное клетчатое кепи, покинул даму. Намётанный глаз Самойлова профессионально обратил внимание на лёгкое движение правой руки франта, якобы случайно, несколько раз коснувшегося сумочки дамы. «Наверняка что-то вытянул», — Василий Григорьевич бросил цепкий взгляд по сторонам, нет ли у прибывшего молодчика сотоварищей, и, визуально убедившись, что тот один, последовал за любопытной личностью к речному вокзалу. Окинув быстрым взором подответственную территорию и заметив младшего надзирателя Штеменко, Самойлов пальцем поманил того к себе.

Круглый, невысокого росточка подчинённый подкатился к своему прямому начальству.

— Вот что, Штеменко, — Самойлов говорил тихо, чтобы приезжий, остановившийся в нескольких шагах от них, ничего не услышал. — Старуху, что сошла с парохода, видишь?

— Так точно!

— Догони и аккуратно так выспроси, не пропало ли чего из её ридикюля.

— Откуда чего не пропало? — Штеменко имел всего три класса церковно-приходской школы, и потому некоторых благородных слов попросту не знал.

— Из сумки её… — вспылил Василий Григорьевич, впрочем, внешне это заметно не было.

— А, понял.

— И мухой ко мне, как только посмотрит.

Молодой человек между тем поставил на деревянный настил саквояж, стянул с себя пиджак, из кармана коего предусмотрительно вытянул носовой платок, провёл платком по вспотевшему лбу и окинул взглядом развернувшуюся перед ним местность.

— М-да, — несколько мрачно промычал приезжий и тяжело вздохнул. — Вот мы и у цели!

— Простите, — прокашлялся подошедший в качестве первого лица на пристани Самойлов. — Из прибывших будете?

— Совершенно верно, — кивнул молодой человек и снова мрачно посмотрел на здание в ложно-готическом стиле с башенками, под ярко-красной крышей которого выделялась чёрными буквами надпись: «БЛАГОВЕЩЕНСКЪ». Приезжий, как его окрестил Самойлов, «франт», снова вытер лоб и повернулся в сторону стража порядка. — На бумаги желаете взглянуть?

Самойлов хмыкнул. А молодчик-то, похоже, с наглецой.

— Желательно бы.

Молодой человек тут же вытянул из кармана брюк помятые бумаженции и сунул их в руки полицейского чина. Тот скептически начал их перебирать.

— Могли бы документы и в более приличественном виде содержать.

— Попутешествуйте десять суток, да по такой жаре, вы не то что о документах, о себе самом заботиться перестанете.

— Оно и видно, — пробормотал надзиратель и принялся изучать бумаги.

— Скажите, любезный, — гость, несмотря на усталость, оказался весьма любопытным, чем мешал Самойлову внимательно вчитываться в документы. — А сколько душ проживает в вашем городишке?

Василий Григорьевич медленно разворачивал бумаги, а молодой человек сунул их ему в руки с десяток, и каждую из них внимательно просматривал, медленно читая вполголоса:

— Паспорт уроженца Астраханской губернии Белого Олега Владимировича. Одна тысяча восемьсот шестьдесят пятого года рождения от Р.Х.

— Рождества Христова, — с иронией в голосе, перевёл молодой человек. — Так сколько у вас населения?

— А вам к чему сие знать? — Самойлов продолжал медленно рассматривать каждую бумажку, делая вид, будто грамоте его обучали с трудом, да и то из-под палки.

— Интересно.

Надзиратель снова уткнулся в бумаги.

— Много вас тут любопытных. Где на данный момент проживаете?

— На данный момент я имею счастье стоять пред аркой вашего захолустного городишки и ждать, когда вы вернёте мне документы.

Самойлов бросил косой взгляд на собеседника. Нет, ферт явно не из уголовников, пришёл к новой мысли надзиратель. Слишком спокоен и нагл. Карманники, те подобострастию обучены. Положение льстить обязывает. А сей господин ведёт себя так, будто для него закон не писан.

Толстые пальцы Самойлова между тем продолжали перебирать листы со следами потёртости в местах сгиба. Господи, сколько же их у него… И паспорт, и санитарный табель, и письмо от какого-то М. Лузгина, и… А это ещё что такое? У полицейского глаза на лоб полезли.

Последним документом оказалось уведомление о том, что податель сего документа, господин Белый Олег Владимирович, является не кем иным, как штатным сотрудником канцелярии Санкт-Петербургского охранного отделения и, по личному поручению генерала Оскольского, направляется в Амурскую область с инспекционной проверкой. Надзиратель ещё более вспотел, отчего широкое лицо его налилось кровью, и трижды, не доверяя глазам своим, перечитал послание из стольного града Петербурга. По четвёртому, закрепляющему прочтению правая рука полицейского сама собой потянулась к козырьку фуражки:

— Приношу извинения, ваше бродь!

Олег Владимирович сунул бумаги обратно во внутренний карман цивильного кителя и потянулся за саквояжем.

— И всё-таки, сколько в вашем городишке аборигенов проживает?

— Обижаете, ваше благородие. — Самойлов хотел было предложить услуги в переноске вещей приезжего, оказать посильную помощь, но после таких слов передумал. «Пусть сам тащит, — решил в душе надзиратель. — Тоже мне, нашёл аборигенов». Однако оставлять вопрос без ответа не решился. — По последней переписи — тысяч сорок.

В голосе Василия Григорьевича невольно прозвучала гордость. Впрочем, на господина Белого она не произвела никакого впечатления. Молодой человек, услышав её, вновь тяжело вздохнул:

— Сорок тысяч… И это называется губернским городом?..

В сей момент младший надзиратель Штеменко подбежал к Самойлову и заорал, словно ему только что доложили, будто Василий Григорьевич неожиданно оглох:

— Всё в порядке, смею доложить! Ничего не пропало!

— Пошёл вон! — прошипел Василий Григорьевич и, так, чтобы не заметил приезжий, повернувшись слегка боком, показал подчинённому кулак.

Тот, вмиг осознав свою оплошность, тут же исчез в толпе.

— Господи боже мой! — между тем продолжал мыслить вслух гость. — Трамвая, естественно, в вашем захолустье нет?

— Простите, чего у нас нет? — Самойлов решил, что ослышался.

Естественно, Василий Григорьевич знал о том, что в мире существуют трамваи. Но, таким видом транспорта могли похвастать только столичные города. Даже в Хабаровске, центре Дальневосточного края и то не имелось ничего подобного.

Представитель столичной канцелярии между тем продолжал экзекуцию:

— А гостиница, или хоть какой-никакой постоялый двор имеется?

— Обижаете. — Самойлов незаметно расстегнул верхнюю пуговицу мундира и тут же застегнул её обратно, вмиг сообразив, что приезжему может не понравиться его внешний вид. Принесла же нелёгкая на его голову этого… — Гостиница «Манжини», к примеру, имеется. Очень солидное заведение. Рекомендую. Принадлежит французу, Луи Манжини. У Анисима Егоровича Лукьянова неплохое заведение. Пользуется большой популярностью. Опять же, «Кувшиновское подворье» Кондрашовской…

Столичный гость тяжело вздохнул:

— Достаточно. И в какой из них нет клопов?

— Да что ж вы такое говорите! Какие клопы! У нас с этим даже очень…

Господин приезжий как-то странно проник взором, глазами бутылочного цвета, в самые зрачки Самойлова, и тот понял: далее врать не следует. Несколько раз надзиратель для проформы хлопнул пышными ресницами, явно понимая, что более выгораживать владельцев гостиниц смысла нет, и произнёс:

— Поезжайте в «Мичуринскую». По крайней мере там ресторация неплохая.

Человек из столицы и Василий Григорьевич перешли через площадь на проезжую часть улицы. Людской гомон, лошадиное ржание, топот копыт по пыльной земле, запах свежего навоза, крики торговок — всё это разом обрушилось на приезжего.

— Это у вас что, всегда так? — прокричал гость в сторону полицейского.

— Нет, — замотал тот в ответ головой. — Раз в неделю. Когда пароход… А так тихо, спокойно.

Олег Владимирович приподнял голову и посмотрел вверх. Над городом висела странная завеса.

— Что это? Дым? — поинтересовался столичный житель.

— Нет. — Самойлов рискнул достать платок, который тут же стыдливо скомкал в кулак и быстро спрятал в кармане кителя, так и не решившись вытереть вспотевшую шею. — То, прошу прощения, пыль. У нас завсегда так, по лету, когда жара стоит. А дождик пройдёт, и — красота. Сразу свежо. И чисто. Главное, чтобы ливня не было. Тогда все дороги развезёт, ни одна повозка и версты не проедет.

Господин Белый что-то пробормотал себе под нос и принялся проталкиваться сквозь ряд торговцев к тоскующим в тени тополей пролёткам. Самойлов, следуя за господином из столицы и наблюдая за его действиями, с трудом себя сдерживал. Можно, конечно, предупредить столичного гостя о том, что в такие дни извозчики дерут с приезжих три шкуры за поездку в любую сторону города, да махнул рукой: а чем, собственно, этот лучше других? Надо же им, «аборигенам», хоть как-то выживать.

Белый наконец выбрал себе повозку, устроился на скамье, позади извозчика, кинул вещи в ноги, и повернулся в сторону полицейского:

— Будьте любезны, когда станете докладывать своему начальству о моём приезде, передайте, что я прибуду к ним с визитом не раньше семи вечера. Мне нужно себя после дороги в порядок привести.

«Ишь ты, какой прыткий!» — чуть было не сорвалось с языка Самойлова, но он вовремя захлопнул рот. Белый усмехнулся. Гость прекрасно понимал состояние надзирателя, а потому ему ещё более хотелось того задеть. Но подобного Олег Владимирович себе позволить не мог. А вдруг сей статный мужик в форме ему в дальнейшем сможет оказать услугу? Кто ж его знает, как оно далее повернётся? А потому портить отношения в первый же день приезда никак не стоило. Олег Владимирович кивком головы откланялся представителю власти и тронул извозчика за плечо.

Самойлов проводил взглядом удаляющуюся пролетку, после чего бросился со всех ног к зданию вокзала, к так называемому узлу связи, где были установлены телефонный и телеграфный аппараты — обиталище телеграфиста Комарова, мужика тощего и противного.

— Комаров, — слова с трудом вырывались из грудной клетки надзирателя. — Срочно! Телефон! Соедини меня с управой! Мухой!

— Мухой никак не можем-с. — Телеграфист с достоинством поправил пенсне и продолжил: — Телефон есть изобретение…

Перед вышеуказанным пенсне вознёсся волосатый кулак Самойлова:

— Мухой, я сказал!

Громогласный рёв и недвусмысленный жест полицейского произвели на Комарова магическое действие.

— С кем соединить, Василий Григорьевич? — елейный голосок телеграфиста взлетел до небывалой возвышенности и подобострастности.

— С самим…

— Понял! Сей момент! Не извольте беспокоиться!

Пока Комаров накручивал ручку телефонного аппарата, висящего на стене, Самойлов скинул фуражку, схватил кружку и, сорвав с ведра крышку, черпанул холодной колодезной воды. Кадык дёрнулся после большого глотка и тяжело заходил по тщательно выбритой шее надзирателя.

На том конце провода, в двухэтажном доме на пересечении улиц Иркутской и Благовещенской, подняли трубку практически сразу, будто ожидали вызова.

— Ваше превосходительство! Господин полковник! — Василий Григорьевич всегда называл своё руководство только воинским званием, нежели «вашим высокоблагородием». Как считал Самойлов, тому так было более приятно. — К нам в город пожаловала неординарная, я бы даже так сказал, неоднозначная личность!

Владимир Сергеевич Киселёв, губернский полицмейстер, человек в возрасте и приличном достатке, невольно отдёрнул руку, держащую трубку, от уха. Самойлов буквально кричал в мембрану, будто Киселёв находился не на другом конце города, а на другом краю света. Надзиратель, пытаясь как можно быстрее и подробнее рассказать о случившемся, говорил скомканно, сбивчиво и отчего-то истерично. Владимиру Сергеевичу понадобилось несколько минут, чтобы понять, что же в конце концов произошло.

— В какую, говоришь, гостиницу твой приезжий направился? — полковник тут же понял, что ему следует сделать в первую очередь. — В «Мичуринскую»? И будет у меня к семи? Вот что, Самойлов, поставь вместо себя замену, а сам ко мне, со своими подозрениями.

Как только трубка опустилась на рычаг телефона, Владимир Сергеевич вызвал помощника, Алексея Никодимовича Лубнёва, личность, по мнению полицмейстера, мелкую, глупую и бездарную. И хотел бы он с ним расстаться, да все же — близкий родственник первого городского банкира.

— Вот что, Алексей Никодимыч, — проговорил Владимир Сергеевич, одновременно выкладывая перед собой лист бумаги и ручку. — Свяжи-ка ты меня посредством телеграфного аппарата со столицей. А то давненько что-то с берегов Невы не было сообщений. И отправь сию депешу…

С последними словами Киселёв макнул перо в чернильницу и чётким, красивым почерком стремительно вывел на белоснежном листе: «Прошу подтвердить личность господина Белого О.В., прибывшего с инспекционной проверкой в Благовещенск. Полицмейстер Амурской области и города Благовещенска, Его Императорского Величества…» И передал текст в руки помощника.

На узле же связи Самойлов, пока Лубнёв со всех ног нёсся к почтово-телеграфной конторе, опустившись на крашеный табурет, расстегнул мундир и влил в себя третью кружку воды.

— Собачья, признаюсь тебе, Комаров, у меня должность, — взгляд надзирателя остановился на настенных часах — «кукушке» и зафиксировал время: 10.32 утра. — Принимать новых гостей. Теперь вот к начальству вызывают. На самый верх!

— К начальству оно, конечно, да… — выдавил из себя Комаров и с трудом сдержал зевоту. — А гости… Так что же в этом плохого, Василий Григорьевич? — скучно поинтересовался телеграфист. Признаться, сейчас ему совсем не хотелось общаться с полицейским. Жара. Духота. Противный липкий пот. Но терять доверие старшего надзирателя, чина в полицейском департаменте небольшого, но в данное время подчинённого лично губернскому полицмейстеру, в связи с болезнью частного пристава Глушкова, всё-таки желания не имелось. А потому Комаров продолжил: — Новые люди, новые впечатления. Ведь это хорошо.

— Тебе, может, и хорошо, а вот мне, в мои сорок два, совсем иначе. — Металлическая кружка с тупым стуком опустилась на стол. Самойлов снова взглянул на часы и провёл рукой по почти лысому черепу. — И всё-таки, брат Комаров, несмотря на показанную бумагу, не нравится мне наш новый гость.

— И чем он вам не приглянулся? — чёртова жара… Поскорей бы она закончилась! Или бы уже Самойлов ушёл. Ещё с каким-то приезжим к нему прицепился!

— А вот тем и не понравился, — задумчиво протянул надзиратель. — Руки у него больно шаловливые. Я, Комаров, на своём веку много всякого люду повидал. Особенно с темным прошлым. Так вот, ручонки у нашего гостя как раз из той оперы.

— Так что ж вы сразу не сказали об этом господину полицмейстеру? — Комаров распахнул ворот кителя и принялся обмахивать тонкую шею простеньким китайским бумажным веером, привезённым зимой с другого берега Амура. — Не пришлось бы являться пред их светлы очи.

— Сказать-то оно было бы и можно. Да сомнение взяло. А вдруг ошибаюсь? — Самойлов резво поднялся на ноги. — Вдруг он так-таки и есть тот, за кого себя выдаёт, только провоцирует нас? Сейчас ведь сам чёрт не разберёт, кто есть кто. Тут, брат Комаров, главное впросак не попасть. Иначе беда. Ладно, пойду до Мордюкова, прикажу, чтобы подменил. Вот ведь, приехала холера на мою голову.

Надзиратель тяжело вздохнул и направил свои стопы к пролётке со спящим на козлах мужиком.

Олег Владимирович Белый, откинувшись на нагретое солнцем кожаное сиденье, лениво осматривался по сторонам. Собственно, именно таким он себе Благовещенск и представлял. Маленький, невзрачный и очень пыльный. Пыль не просто висела над городом. Она лезла в нос, в рот, в уши, за ворот сорочки, от чего казалось, будто пыль — самое главное, что имелось в этом захолустном городке.

Благовещенск не мог похвастать своими размерами. Основанный полвека назад как пограничный пост в излучине двух рек, Зеи и Амура, он неожиданно из военного гарнизона превратился в мирное поселение. А потому теперь уездный центр нёс в себе две функции: охранную, и статскую. Что, впрочем, для российской империи было не внове.

Дома, которые оставались позади пролётки по обеим сторонам широкой улицы, были деревянными, из крупных прочных брёвен, высотой достигали пяти аршин — крепкие, основательные, рассчитанные на сильные, жестокие морозы. Белый присмотрелся повнимательней, и отметил любопытный факт. Среди довольно простых бревенчатых строений, стоящих стройным рядом вдоль дороги, иногда встречались экзотические постройки, с претензией на изыск: с причудливыми резными наличниками и карнизами. Многие дома имели дикую, зелёную раскраску, из чего Олег Владимирович с улыбкой сделал для себя вывод: либо в город никакой иной краски, кроме зелёной, никогда не завозили, либо местные жители имеют страсть к маскировке. Вдоль улицы, с обеих сторон, тянулись деревянные тротуары, по которым неспе-ша прохаживалась редкая, местная публика.

Олег Владимирович тронул извозчика за руку:

— Скажи, любезный, а почему у вас дорожки не из камня выложены, а деревянные? Они же быстро сгниют.

— Так, ваше благородие, — тут же отозвался мужик, — откуда в наших краях взять камень? Вот в Зейской волости, там имеется. Но так это ведь, считай, вёрст пятьсот будет. Кто ж повезёт отсель камень для энтих самых дорожек? Для домов возят. — Извозчик оказался разговорчивым, что импонировало Белому. — Взять, к примеру, купца первой гильдии Мичурина…

— Это того, в честь которого гостиница названа? — перебил старика вопросом Олег Владимирович.

— Не названа, а его собственность, — с уважением произнёс дед. И продолжил: — Кирилла Игнатьевич, тот постоянно возит камень с Зейской волости. Дома строит. Вот недавно двухэтажную бакалею соорудил. Красоты неописуемой, — извозчик повернулся в сторону собеседника. — Я как ту домину увидел, дар речи потерял. Белоснежная, со статуями мужиков да баб по углам. Да чудных — спаси бог… У нас все от мала до велика ходили смотреть на сие безобразие.

— На какое безобразие? — специально переспросил Олег Владимирович, сделав вид, будто не понял, что имел в виду старик.

— Так на статуи.

— Мужиков или баб?

— То есть… — теперь не понял старик. — Баб, конечно. Мужиков-то, что на них смотреть? Там и так всё понятно.

Молодой человек погасил улыбку. Однако вслух произнёс следующее:

— А кто у вас в городе более всех авторитетом пользуется?

— Чем? — пришла очередь удивиться старику.

— Я имею в виду, кто заправляет? Ну, губернатор, понятно. А ещё кто?

Мужик почесал лоб.

— Так опять же купец первой гильдии Мичурин. И ещё… — мужик принялся перечислять по памяти. — Купцы Бубновы. Лаптев. Но те не то. Или вот. Купец первой гильдии Миняев. Фрол Степанович. Однако, — старик выдержал паузу, — Кирилле Игнатьевичу они разом взятые и в подмётки не годятся.

— Это почему?

— Жаден больно наш Кирилла Игнатьевич. До денег у него прямо страсть. За рупь удавится. А за сто и родину продаст.

— Так капиталы из того рубля и создаются, — заметил гость уездного городка.

— Так-то оно так, да он чересчур жаден, — снова тряхнул головой извозчик и замолчал.

Повозка медленно везла Олега Владимировича по прямой, как стрела, улице, в центр города. По обеим сторонам дороги теперь начали появляться и двухэтажные строения, сделанные из обработанного бруса, в крест, что и являлось, как определил Белый, жильём для местного зажиточного населения. Низкорослые, но с широкой, пушистой кроной деревья отбрасывали тень на тротуары. Олег Владимирович присмотрелся повнимательнее. На их тонких веточках чернели небольшие, похожие на чернику, ягоды.

— Черемуха, что ли?

Извозчик проследил за жестом руки молодого человека и ответил:

— Черёмуха. Этого добра у нас хватает, — и добавил: — Очень вкусные пироги из неё делают. Если купите, не пожалеете.

Как понял Олег Владимирович, они проехали рабочую слободку, ту часть города, где проживал простой люд, и пересекли невидимую черту, после которой землю города принялся осваивать народ денежный, состоятельный. Дома пошли в основном каменные, двухэтажные, с претензией на столичный вид. Что несколько развеселило господина Белого.

Неожиданно из переулка, мимо которого в тот момент проезжала повозка Белого, вывернули чёрные, лакированные дрожки. На кожаном сиденье стремительно несущегося экипажа расположилась красивая юная особа, раскинувшая руки словно крылья и с тем очарованием во внешнем виде, которое может подарить только молодость. Девушка стрельнула в молодого человека дерзким взглядом и тут же отвернулась.

Извозчик Олега Владимировича слегка матюгнулся, одновременно натянув поводья, и привстал с козел. Картуз с головы его стремительно слетел, когда он попытался произвести неумелый поклон проезжавшей пролётке.

— Ты это чего, старик? — Белый бросил ещё один пристальный взгляд на черноволосую красотку, которую пара гнедых коней стремительно уносила по Большой, и тронул извозчика за руку. — Кто это?

— Так то госпожа Мичурина. Дочка хозяина той самой гостиницы, куда мы едем.

— И что?

— Первая красавица города! — уважительно и одновременно несколько плотоядно проговорил извозчик.

Белый посмотрел на удаляющиеся дрожки, усмехнулся и откинулся на спинку повозки.

— Видимо, ваш городок совсем запаршивел, если сия леди считается первой красавицей.

Извозчик тяжело вздохнул: ох уж эти молодые, да бестолковые! Мичурины — не просто фамилия, а фамилия с гербом. Породниться с ними считается за честь. Да и дочка Мичурина не за любого пойдет. Были уж претенденты… Старик хотел было промолчать, да не сдержался:

— Не знаю, барин, Полина Кирилловна ледя или нет, но красавица писаная. Сами в скором времени убедитесь! — извозчик бросил хитрым взглядом через плечо и хмыкнул: эх, молодёжь…

Владимир Сергеевич Киселёв прошёл в библиотеку военного губернатора. Здесьонбывалиранее, однакоскорееподелам служебным, нежели личным. Убийства в городе случались крайне редко, да и то по употреблении спиртного. Кражи место имели, но опять же раскрывались в короткие сроки. Были в городе бывшие каторжные. Вот они доставляли самую большую головную боль полицмейстеру. Именно из-за их «художеств» чаще всего Владимиру Сергеевичу приходилось посещать апартаменты губернатора. Дело житейское.

Сегодня же случай особый. Пока губернатор отсутствовал, Киселёв, окинул взором знакомый кабинет: камин, портрет государя, на стенах акварели хозяина, письменный стол карельской берёзы, доставленный из самой столицы, персидский ковёр на полу, и полки с книгами — сотни томов. Корешки плотно стоящих книг отливали золотом. Военный губернатор отличался изысканным вкусом, разбирался в изящных искусствах. Собирал не только то, что ценилось в высших петербургских кругах, а по большей части то, что любил читать сам и предлагал другим.

Владимир Сергеевич провёл рукой по корешкам. Лично у губернского полицмейстера на чтение времени катастрофически не хватало. Местную прессу, в виде газеты «Амурские ведомости», он и то просматривал по служебной необходимости, потому как в редакции работали чересчур грамотные политические ссыльные. Могли всякого такого в статейки понавставлять — после расхлёбывай…

Глава Амурской губернии, Алексей Дмитриевич Баленский, появился пред Киселёвым в простом костюме, с пятнышками краски на лацканах и рукавах. «Опять с мольбертом баловался», — догадался Владимир Сергеевич. Алексей Дмитриевич предложил гостю кресло, сам сел напротив, поставив на столик пузатую бутылку французского коньяка и два бокала. Губернатор имел вид солидный и внушительный. Пятидесяти двух лет от роду, высокий, крепкого телосложения, с пышными, роскошными усами, весёлого нрава, обладающий превосходным чувством юмора, он пользовался шумным успехом у слабого пола, чем, впрочем, отнюдь не пользовался со своей стороны.

— С чем пожаловали? — хозяин раскрыл коробку с сигарами и предложил гостю.

Владимир Сергеевич отказываться не стал.

— Из столицы к нам с инспекцией направили человека.

— Любопытно, — протянул генерал. — И что он собирается проверять?

— Пока сие мне не ведомо. Он прибудет в управу к семи часам.

Баленский разлил коньяк по бокалам. Один поставил перед гостем, а второй принялся греть в руке.

— Вас что-то беспокоит?

Киселёв пожал плечами:

— Нет. Отчего ж… Однако странно, не находите? Я занимаю пост губернского полицмейстера вот уже как двенадцать лет. За это время у нас было три проверки, и о каждой предупреждали заранее. А здесь… Прямо, как в крамольной пьеске господина Гоголя. Простите за сравнение. То лишь различие, что сей молодой человек сам представился старшему надзирателю на пристани.

— Любопытно. — Баленский вскинул брови. — Что, прямо так подошёл и представился?

— Да в том то и дело, что нет. Самойлову показалось подозрительным его поведение, — Киселёв сделал паузу. У него из головы никак не выходила беседа с надзирателем.

Самойлов рьяно утверждал, будто петербургский гость не та фигура, за кого себя выдаёт. А у Самойлова глаз намётанный. Недаром десять лет отслужил в сыскной полиции Омска. Но кто его знает… А если проверка началась прямо у пристани?

— И чем оно ему показалось подозрительным? — голос Алексея Дмитриевича привёл Киселёва в чувство.

— Да так, мелочи, — Владимир Сергеевич решил не открываться. — Документы у него в порядке. Это Самойлов отметил. Я на всякий случай послал депешу в столицу по поводу данной особы. Жду ответа.

— Правильно поступили, — сигарный дым лёгким ароматом поднялся над курильщиками. — С вашим молодым человеком следует пообщаться. И желательно, в неофициальной обстановке. — губернатор сделал глубокий глоток из бокала, поднёс к губам сигару. — Конечно, любая инспекция неприятна. Даже если за душой нет и малейшего грешка. То же и в нашем случае. Но перестраховаться следует. Как думаете встречать гостя?

— Признаться, о встрече я не думал. Если ответ придёт положительный, естественно, придётся оказать гостю всяческую помощь. Пусть почувствует наше гостеприимство. А пока думаю приставить к нему наблюдение. Так, на всякий случай. Заодно мой человек выполнит и функцию охраны. Конечно, городок у нас спокойный, но и в тихом омуте черти водятся. Не дай боже, что с инспекцией случится, вот тогда у нас начнутся большие неприятности.

— А если он заметит слежку?

— Не думаю. Молодой человек из канцелярии, с сыскной деятельностью не знаком. Больше по бумажной части. Мои люди смогут обвести такого вокруг пальца — он и не заметит.

— Может быть. Может быть, — как бы соглашаясь, проговорил губернатор. — Главное только, чтобы инспектор всяких глупостей не натворил. И никуда не лез сам. Нам только сплетен не хватало. Тем паче в столице.

— От глупостей никто не застрахован.

— А вы постарайтесь застраховаться. Возьмите инициативу в свои руки. Ведь вы ко мне прибыли только за тем, чтобы получить одобрение на данные действия? Считайте, что получили. Просчитайте шаги столичного гостя. А лучше всего, направьте их. Подведите к нему опытного человека. В качестве помощника. Не мне вас учить, как делается в подобных случаях. И держите меня в курсе. Детально. И ещё… Приведите кое-кого к уму-разуму, хотя бы на некоторое время. То, что у нас крадут, так сказать, по мелочам, для меня не новость. Все воруют. И везде. Наш город — не исключение. А вот чтобы инспекция прошла без сучка и задоринки, и чтобы никакая, вы слышите меня, господин полковник, абсолютно никакая информация не попала в столицу, это в ваших, и моих интересах. А теперь поговорим о делах текущих…

Олег Владимирович осмотрелся. Комната, которую ему предложили в Мичуринской гостинице, оказалась вполне приличной. Чистая, опрятная. Кровать с панцирной сеткой. Недалеко от кровати — небольшой комод для личных вещей. На окнах тюль, тяжёлые гардины. Посреди комнаты круглый стол, накрытый скатертью. На столе — ваза с мелкими, местными яблоками. Рядом с ней, на круглом металлическом подносе, — графин, запотевший от холодной воды в нем, и два хрустальных стакана Вкруг стола четыре стула. От общего коридора комнату отделяла небольшая прихожая, в которой с левой стороны находились вешалка и полка для обуви, а с правой, за дверью, туалет и ванная комната.

— Неплохо, — промычал господин Белый себе под нос.

Однако гостиничная прислуга в лице расторопного малого явно расслышала произнесённое, потому что разрисованная веснушками физиономия расплылась в довольной улыбке. Белому не понравилось поведение мальчишки, и он твёрдым голосом тут же добавил:

— Тараканы или клопы имеются?

Улыбка вмиг слетела с лица пацана.

— Как можно-с, — голос его слегка дрожал. — У нас приличное заведение. Не какая-то там ночлежка. Мы — гостиница с именем. Нам нельзя…

Белый сунул руку в карман и бросил слуге гривенник. Мальчишка тут же успокоился. Олег Владимирович с тяжёлым стуком опустил саквояж на стол и повернулся к мальчику:

— Свободен. Только распорядись, чтобы мне приготовили обед.

Служка снова расцвёл. Так с ним здесь никто не разговаривал. Серьёзно и уважительно. «Распорядись»!… Эка! Не просто «пошёл вон», а «распорядись».

— Где изволите кушать?

— Здесь.

— А что?

Олег Владимирович тем временем принялся копаться в своём саквояже, потому ответил небрежно:

— Что-нибудь из местной экзотики.

У прислуги челюсти судорогой свело. У них на кухне, конечно, разное приходилось готовить. Повара подчас и сами удивлялись, как им удавалось ублажить посетителей. Но подобного…

— Простите, ваше благородие, а вы бы не могли написать для повара название, — робко произнёс малец. — А ещё лучше, напишите, из чего это готовится.

Белый с недоумением посмотрел на прислугу и расхохотался:

— Иди и скажи, — сквозь слёзы и смех произнёс он, — пусть приготовят что хотят, лишь бы было съедобно.

Мальчишка пулей вылетел в дверь. Олег Владимирович упал на стул и ещё минуты две не мог прийти в себя от смеха.

Вскоре новый постоялец гостиницы был вынужден признать, что повар у господина Мичурина готовит отменно. Тройная уха ублажила гурмана. Фаршированная щука потрясала упоительным вкусом. А говяжий язык в винном соусе просто таял во рту.

Как только Олег Владимирович закончил поздний обед, в дверь постучали, и пред очами нового постояльца вновь возникла знакомая физиономия прислуги.

— Ну как?

— Отменно. — Олег Владимирович прищёлкнул языком. — А ты что, подслушивал, шельма?

— Никак нет. Нам не можно-с. Опыт-с.

— То есть?

— Вы заказали один обед. Про водочку не напомнили. Когда я её не принёс, промолчали. Выходит, торопитесь. А на такой обед, да в спешке, минут двадцать требуется. Вот я и дождался.

Олег Владимирович вынул из кармана целковый и кинул его в руку мальчишки:

— За сообразительность.

— Может, ещё чего изволите?

— Пожалуй. Вот что, братец. Принеси мне дверь.

Второй шок оказался значительно сильнее первого. Мальчишка внимательно посмотрел на гостя: нет, вроде не больной. И глаза серьёзные.

— Зачем же вам дверь, когда у вас и так две имеются? — робко по-интересовался служка.

— Ты меня не понял. Мне нужно дверное полотно. Простое, прямое дверное полотно, — мальчишка всё ещё смотрел на гостя, как на блаженного, пришлось объяснять. — Дело в том, что у меня болит спина. И доктора порекомендовали спать на твёрдой поверхности. На сей раз понятно изъясняюсь?

Ответом была тишина.

— Ясно. — Олег Владимирович дожевал сочное мясо, поднялся из-за стола, перед тем сняв с груди салфетку, и громко, приказным тоном, произнёс: — Словом, так, принеси мне к вечеру дверное полотно. То есть одну дверь! И слишком много не думай. Иногда лишние мысли лишают сна и покоя. Свободен.

Вот теперь всё стало ясно и понятно. Мальчишка мигом собрал посуду и, пятясь, удалился из апартаментов господина Белого.

После его ухода Олег Владимирович закрыл дверь на ключ, и ещё раз, но теперь более внимательно, осмотрел комнату. Тихонько, костяшками пальцев, простучал стены, пол, и когда в дальнем углу услышал глухой звук, означающий пустоту под паркетом, поднялся с колен и удовлетворённо оправил одежду. Спустя несколько минут, с помощью ножа, он вскрыл паркетный рисунок и внимательно осмотрел небольшую выемку в полу. Она вполне годилась для того, чтобы в ней спрятать несколько небольших предметов. Которые вскоре и были извлечены из саквояжа. Револьвер с коробкой патронов. Бумажник, с крупной суммой денег. Дневник в кожаном переплёте. И небольшой рулон бумаги, завёрнутый в газету. Всё это Олег Владимирович аккуратно упаковал в выемке, после чего, осторожно надавливая на дерево, прикрыл её паркетинами так ловко, что даже вооружённый линзой глаз не смог бы сразу определить, вскрывали пол или нет. Сверху только что вставленного на место паркета Белый положил нитку, которую одним концом зацепил за плинтус. Если кто-то в будущем обнаружит тайник, то обязательно сорвёт её. Чем, естественно, откроет себя.

После господин Белый почистил костюм, привёл себя в порядок перед зеркалом и покинул комнату.

Спустившись со второго этажа, Олег Владимирович прошёл в вестибюль и предупредил консьержа о том, что решил прогуляться по городу, и в случае, если кто-либо к нему приедет, то сможет с ним встретиться только после девяти вечера. Консьерж кивнул в ответ, и когда новый постоялец направился к выходу, ухмыльнулся. Только прибыл в город, ещё никого не знает, ни с кем не знаком, а пожалуйте: если кто-то решит с ним встретиться… Да кто ж ним будет встречаться? Напустят пыли людям в глаза, лишь бы выглядеть посолидней… Шельма!

Гостиница «Мичуринская» расположилась на перекрёстке двух широких улиц. Олег Владимирович поднял голову, изучая таблички. С одной стороны медная пластина гласила: улица Амурская. Что ж, правильно. Какая же ещё может быть улица в городе на берегу Амура? Зато вторая потрясла воображение молодого человека: Театральная. Олег Владимирович вышел на ее середину и посмотрел в обе стороны. Ни справа, ни слева о театре ничего не напоминало. Даже афишной тумбы — и той не наблюдалось.

Олег Владимирович покачал головой, вынул из карманчика жилета луковицу часов и, определив, что до встречи с полицмейстером у него имеется три часа, произнёс:

— Провинция…

Повернув вправо, Белый неспешно преодолел два квартала, прошел мимо жилых добротных домов и оказался на Большой — центральной улице города. Сей прошпект оправдывал своё название. Во-первых, он был большой, широкий — нет просто широченный. Пошире Невского! Воздух стоял особенный, чистый, прохладный. Пыль куда-то делась! Сей факт происходил от того, что Большая улица находилась в непосредственной близости от Амура. Жизнь на Большой кипела. Пролётки проносились то в одну, то в другую сторону. По тротуарам в разных направлениях спешили ремесленники, студенты и прочий провинциальный люд, не имеющий солидного достатка. Среди этого разношёрстного потока Олег Владимирович успел заметить и несколько восточных лиц.

Белый, едва не сбитый с ног, остановился, внимательно осмотрелся по сторонам и принял, как он посчитал, наиболее верное решение: продолжить движение вправо, где, судя по всему, находится центр Благовещенска. Спустя каких-то десять минут Олег Владимирович понял, что не ошибся.

Пройдя мимо мужской гимназии, массивного, четырёхэтажного здания, окрашенного в коричневый цвет, затем минуя ряд магазинов некоего господина Кувшинова, гость из столицы вышел к искомому объекту. То есть к пристани, на которой сейчас суетились прибывшие с противоположного берега китайцы. Они о чём-то шумно говорили промеж собой, при этом торопливо выкладывая товар на пристань, по которой лениво расхаживал полицейский чин в неопределённом возрасте и изредка покрикивал на прибывших торговцев. Однако Олега Владимировича заинтересовала не баржа, не пристань и не китайцы. Его внимание привлекла сама река.

Белый долго смотрел на неё. Амур не вдохновлял. Где могучая, мощная река, о которой он столько слышал там, в столице? Перед его взором был мелководный широкий ручей цвета песка и глины. Купаться в такой реке Олег Владимирович ни за что бы не решился. На той стороне Амура виден был только лес. Однако, пристально приглядевшись, гость Благовещенска сумел разглядеть и некоторые строения, спрятанные между деревьями. «Если это и дома, — подумал он, — то живут в них очень состоятельные люди. Хижину бедняка вряд ли увидишь с такого, версты в две, расстояния».

Гул, что шёл с пристани, отвлёк Белого от мыслей, которые роились в его голове от увиденного. Олег Владимирович оглянулся. На площади, перед пристанью, бурлил людской водоворот. Из находящегося невдалеке винокуренного завода товарищества «А.Н. Макаров и К⁰», как гласила надпись над воротами, вереницей выехали пять подвод, гружённых тяжёлыми ящиками со спиртным. Сопровождали столь любимый народом груз несколько молодцев с оружием. На самой пристани вовсю трудились таможенные чиновники, проверяя прибывших с китайской стороны. Возле здания таможни топталось несколько человек, видимо, дожидаясь решения по арестованному грузу. Неподалеку от таможни расположился целый ряд магазинов, принадлежащих господам Мичурину и некоему Кунсту. Двери универсального магазина «Кунст и Альберс» то и дело били по колокольчику, докладывая о входящих и выходящих.

Олег Владимирович собирался было снова вернуться к осмотру противоположного берега, как его взгляд привлекла пролётка. Чёрного цвета, лакированная, с резиновым покрытием на колёсах, судя по всему привезённая из Европы, она настолько выделялась на фоне простых транспортных средств, что казалась неким фантастическим объектом, случайно попавшим в этот небольшой губернский городок.

Пролётка остановилась перед входом в магазин, и с пассажирского сиденья ее спустилась по небольшой лесенке на землю юная особа лет восемнадцати. Белокурые волосы прекрасной незнакомки были уложены мастерской рукой, отчего Олег Владимирович тут же сделал вывод, что девушка из очень состоятельной семьи. Тонкая, стройная фигурка притягивала мужской взгляд. Олегу Владимировичу захотелось поближе рассмотреть прелестную блондинку, и потому, снова сверившись со временем, он решительно направился к магазину, в дверях которого скрылась девушка.

Колокольчик оповестил приказчика о прибытии нового покупателя. Едва Белый успел войти в помещение, как пред ним материализовалась крепкая фигура служителя торговли.

— Чем интересуемся?

Олег Владимирович несколько растерялся. Признаться, когда он шёл к дверям лавки, ему и в голову не пришло, что будет необходимо сделать покупки. Он только хотел увидеть девушку, и не более. Теперь та стояла возле прилавка, рассматривая какую-то безделушку и общаясь со вторым приказчиком, а Белый словно соляной столб торчал пред светлыми очами торговца и понятия не имел, что ему дальше делать. Пауза затянулась. Мысли галопом понеслись в голове молодого человека. Что у них вообще может быть такого, что ему необходимо? Взгляд мгновенно прошёлся по товарам. В магазине некоего господина Кунста имелось практически всё. Ткани и уже сшитые костюмы, модные дамские туфельки и яловые сапоги, шляпки и котелки, кухонная утварь и продукты питания, с коими той утвари приходилось вступать в тесный контакт. Однако это изобилие совсем не интересовало молодого человека. На данный момент у него имелось всё, что необходимо для жизни. А нагружать себя ненужными вещами не входило в привычку петербуржца.

На лице приказчика начало проявляться разочарование. Видимо, он почувствовал, что напрасно распинаться перед незнакомым, явно приезжим господином.

И в этот миг девушка оглянулась. У Олега Владимировича захватило дух. Слегка раскосые, миндалевидные глаза искрились весельем и задором. Свежесть юных ланит притягивала и манила. Слегка курносый носик говорил о задорном и строптивом характере хозяйки. Девушка оказалась не просто красива. Она была прекрасна.

— Насколько я понимаю, господин ничего не собирается покупать? — голос приказчика сбросил молодого человека с небес.

— Что? — Олегу Владимировичу понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

Незнакомка это заметила, и улыбка тронула её губы. Господин Белый тут же отвернулся и наконец нашёл в себе силы собраться с мыслями:

— У вас табак имеется?

— А как же? — на лице лавочника снова проявилась благожелательность. — Вам какой? Курительный или, пардон, для дыхательных процедур?

— Курительный.

«Чёрт побери! — пронеслось в голове Олега Владимировича. — Почему он спрашивает? Какой идиот признается при столь прелестной особе, что он нюхает табак, словно старикан из Екатерининских времён?»

— Вы предпочитаете папироски? Или сигары?

— Мне трубочный, — Олег Владимирович произнёс эту фразу торопливо и негромко. А вдруг незнакомка терпеть не может курящих мужчин?

«Дьявол, — тут же выругался Белый про себя. — Веду себя словно мальчишка. Срамота, да и только!». Однако, в глубине души Олег Владимирович был вынужден признать, что ему приятно так себя вести. Будто он вернулся в далёкую юность, когда пытался ухаживать за конопатой девчонкой из соседнего имения. Она была старше его на восемь месяцев. Что и решило любовный вопрос. Сейчас он уже почти старик. Как-никак, без малого, двадцать пять.

— Трубочный у нас имеется нескольких сортов, — приказчик продолжал тем временем свой монолог. — Вы какой предпочитаете? Восточный или южноамериканский?

— У вас и такой имеется? — теперь в голосе Олега Владимировича прозвучало неподдельное удивление.

— Обижаете… — служитель торговли с гордостью проводил покупателя к прилавку. — Смотрите. Бразилия. Чудо, а не табак, — перед Олегом Владимировичем легли на столешницу пакеты с вышеразрекла-мированным товаром. — Но советую табачок, так сказать, нашенский. От соседей! Бразильский слегка горчит. А сей и ароматом богат, и по цене сходен.

Теперь до незнакомки расстояние составляло всего два локтя. Олег Владимирович почувствовал, как его тело охватила давно забытая дрожь. На лбу проступили капельки пота. А девушка о чём-то разговаривала с приказчиком, совершенно не обращая внимания на Белого. Блеющий голос продавца вновь вернул его к действительности.

— Простите, — перебил торговца Олег Владимирович, изредка бросая взгляд в сторону незнакомки. — А восточный у вас какой?

— Турецкий. Великолепный аромат! Но я бы вам, как в первый раз приехавшему к нам человеку, посоветовал всё-таки китайский, особенный. Шаньдуньский!

Олега Владимировича, будто холодной водой окатили. Вот тебе на. У него что, на лице написано, что он приезжий?

Колокольчик двери весело зазвенел. Молодой человек бросил быстрый взгляд в сторону, а после на дверь. Пока он общался с приказчиком, незнакомка ушла. Стремительно и неожиданно. Бежать вслед? Это может показаться подозрительным столь наблюдательному торгашу.

— А скажите, любезный, с чего вы взяли, будто я приезжий?

— Очень даже просто, ваше благородие, — улыбка не сходила с лоснящегося лица приказчика. — Во-первых, вы у нас никогда ранее не бывали. А трубочным табаком торгуем только мы и Мичурин. Во-вторых, простите, конечно, то не моё дело, но вы так смотрели на дочь губернатора, будто видели её в первый раз. Сие и дало мне право судить о том, что вы человек приезжий.

Ай да сукин сын! Как всё просто. «Да, Олежка, — подумал про себя молодой человек. — Вот так и погореть можно ни за грош». Олег Владимирович с восхищением посмотрел на продавца и достал из кармана деньги:

— Давайте мне ваш китайский. Попробуем, а вдруг понравится?

Рука на стол положила десять рублей. Приказчик кинулся было отсчитывать сдачу, но гость его тут же остановил:

— Оставьте себе. За наблюдательность.

Покинув магазин, Олег Владимирович убедился в том, что прекрасная особа исчезла в неизвестном направлении, что, впрочем, его не огорчило. Теперь Белый знал, кто она, и также знал, что вскоре её увидит вновь, так как по долгу службы был обязан представиться не только полицмейстеру, но и первому лицу города.

…Владимир Сергеевич Киселёв принял инспектора из столичной управы в своём кабинете при полном параде, как и полагалось принимать столь высоких гостей.

Олег Владимирович огляделся. Апартаменты губернского полицмейстера являли собой типичный образец казённого кабинета. В такой обстановке Олегу Владимировичу приходилось находиться и Петербурге, и в Москве, да и в других городах империи, где он бывал. Большая комната, обязательно светлая, потому как требуется много работать с бумагами. Основательный стол, внушающий уважение и почтение к хозяину кабинета. На столе пресс-папье, подставка для перьев, массивная чернильница, пятый том уложения Законов Российской империи, и, естественно, бумаги. Над креслом, стоящим напротив стола, портрет государя императора. В традиционной дубовой, покрытой золотом, раме. В правом углу комнаты хозяин установил стол для совещаний, с шестью стульями. В левом — кресла для встреч гостей высокого ранга. Одно из них было предложено Олегу Владимировичу.

Владимир Сергеевич дважды внимательно перечитал документ, предоставленный прибывшим гостем.

— Позвольте поинтересоваться, под чьим началом изволите служить? — вопрос Киселёва имел характер провокационный: Белому следовало открыться первым, и тем самым отдать бразды течения беседы в руки Владимира Сергеевича.

Под руководством Петра Александровича Санаева.

— Вот как? — Киселёв слегка приподнял брови. — Пётр Александрович дослужился до директора департамента?

Белый промолчал. Несмотря на удалённость от столицы, как из личного опыта знал Олег Владимирович, на задворках Российской империи чиновники всех уровней тщательно отслеживали все чинодви-жения, происходящие в Петербурге. Киселёв исключением не являлся. Иначе никак невозможно. От чина, находящегося выше, зависит судьба чина нижестоящего. А если так, то беседа началась со стандартной в таких случаях проверки. Фигурально выражаясь, «пристрелки».

Владимир Сергеевич положил письмо, привезённое Белым, на стол.

— На словах Пётр Александрович мне ничего не передавал?

— Никак нет.

Киселёв поморщился. Из последней фразы, произнесённой молодым франтом с улыбкой, выходило, что Санаев до сих пор помнит нанесённые им, Киселёвым, обиды. А это плохо. Очень плохо. Несмотря на то, что Белого прислал Оскольский, Пётр Александрович мог дать своему подчинённому дополнительные инструкции. К примеру, кое-какой материал, чтобы окончательно утопить Киселёва, и, после ведомственных разбирательств, отправить его ещё куда-нибудь подалее. К примеру, на Сахалин. Или же на Камчатку. А покидать с позором последнее насиженное место полицмейстер никак не собирался.

— Ну что ж, не будем терять время. Итак, Олег Владимирович, какова цель вашего приезда?

— Задание мне было дано одно: проверить протекание казённых финансов в полицейских и армейских структурах и установить правильность их использования.

— Любопытно.

Владимир Сергеевич сел напротив собеседника. Олег Владимирович тут же отметил, что Киселёв всё сделал естественно и непринуждённо, как опытный полицейский, точнее, следователь. Кресло, в котором расположился Белый, Владимир Сергеевич перед встречей установил так, чтобы свет от начинающего засыпать солнца, падавший со стороны окна, полностью ослеплял гостя, в то время как лица хозяина кабинета собеседник практически видеть не мог.

Между тем Владимир Сергеевич продолжал:

— Насколько мне известно, подобные инспекции в воинских частях проводит казначейство, по просьбе Генерального штаба. Каким боком к проверке финансов военных встал наш Департамент? Вам не кажется сей факт странным?

— Нет. — Олег Владимирович поморщился. Тяжело беседовать с человеком, реакцию которого ты практически не можешь наблюдать. Нужно срочно придумать, как поменять дислокацию. — Не вся информация, тем более связанная с нашим Департаментом или же с Главным штабом может быть открыта для представителей казначейства. Как вы сами понимаете, мы не можем допустить, чтобы нас обсуждали цивильные чиновники.

— Вы намекаете на то, что у вас имеются факты хищения казённых денег в нашем городе, точнее, в моём ведомстве?

— И снова нет.

Олег Владимирович легко, играя всеми мышцами тела, что незамедлительно отметил Киселёв, поднялся, и, заложив руки за спину, принялся мерить комнату широкими шагами, показывая всем своим видом, будто таким образом ему легче мыслить. Теперь в невыгодном положении оказался губернский полицмейстер. Продолжая сидеть в кресле, тот вынужден был наблюдать, как гость по-хозяйски осваивает кабинет, отчего внутри зарождалось ощущение нервозности и неуверенности, что Владимиру Сергеевичу крайне не нравилось.

— Таковых фактов у меня не имеется. И в наше ведомство с подобной информацией никто не обращался. Но его сиятельство генерал Оскольский решили провести инспекционные проверки по тем губерниям, в которых подобные комиссии не проводились довольно длительное время. Если я не ошибаюсь, в последний раз у вас инспекция из столицы прошла восемь лет назад?

— Совершенно верно.

— И она, по тем данным, что я прочитал, была успешной?

— И тут вы тоже правы.

Олег Владимирович прекратил ходить:

— Я так думаю, и эта проверка пройдёт с таким же положительным результатом.

«Это на что ты, шельма, намекаешь?» — по внешнему виду Владимира Сергеевича невозможно было понять, о чём он думает. А мысли в голове полицмейстера бродили неоднозначные и противоречивые.

Предыдущую инспекцию принимал он, лично. Тогда Владимир Сергеевич пробыл на посту руководителя губернской полиции четыре года и сумел распознать и раскрыть не одно финансовое преступление, связанное с казёнными деньгами. Но вот до суда дошли далеко не все дела. Владимиру Сергеевичу были крайне необходимы свои люди, как в городской управе, так и в среде губернатора. А потому кое-что губернским полицмейстером прикрывалось, припрятывалось, но никогда и ни при каких обстоятельствах не забывалось. И вот, дабы сохранить своих людей на свободе, в тот год ему пришлось скрупулезно поработать с инспекционной проверкой. Но тогда он был заранее предупреждён о её прибытии.

Теперь ситуация складывалась совсем иная. Интересно, размышлял Владимир Сергеевич, что этому денди известно о предыдущей инспекции? И не является ли его фраза намёком на то, чтобы с ним обошлись таким же образом, как и с теми проверяющими? Тогда столичные чины Киселёву обошлись в серьёзную копейку. Но и инспекционный корпус состоял из зубров. А кто сейчас перед ним? Мальчишка, только оперившийся, едва вкусивший жизни, не обстрелянный, но уже по-столичному наглый. Любопытно, кто стоит за ним? Кто привёл его в Департамент? Нужно будет полюбопытствовать. Слава Богу, связи в Петербурге сохранились, помогут.

— Будем надеяться, — Киселёв откашлялся, чтобы продлить паузу, и продолжил: — Чем лично я могу быть вам полезен?

Молодой человек сунул руку во внутренний карман сюртука и вынул на свет Божий небольшую книженцию, к которой был привязан карандаш. «Записничок», — догадался Киселёв. Господин Белый раскрыл книжку и принялся сверяться с написанным в ней:

— Во-первых, мне необходима пролётка. Город я не знаю, а проверка, как Вы сами понимаете, будет проходить не только в казначействе, а и по месту.

— Это не проблема. Завтра утром транспорт будет у вас.

«Он не спросил, где я остановился, — тут же отметил Белый, — Значит, вокзальный пристав сообщил ему о нашей встрече во всех деталях. А посему делаем вывод, весь город у губернского полицмейстера находится под полным контролем. Что ж, может в будущем эта информация и пригодится».

— Благодарю. Второе. Мне необходим документ, подписанный вами, который бы обеспечивал доступ во все места в вашем городе. Вплоть, до воинских частей.

Владимир Сергеевич поднялся со своего кресла, прошёл к столу, и спустя несколько минут выдал востребованный документ.

— Это всё? — полицмейстер с любопытством смотрел на молодого человека: «Что ещё он, интересно, пожелает?».

Олег Владимирович внимательно пролистал записную книжку и произнёс:

— Третье. Можно мне организовать рабочее место? И желательно, не в полицейском управлении. К примеру, в здании казначейства. И на этом, пожалуй, всё. Если мне что-либо понадобится дополнительно, могу ли я к вам обратиться?

— Естественно, — Владимир Сергеевич развёл руками. Мол, а что я могу сделать? Не отказывать же столь высокому чиновнику из Петербурга!

— Мне показалось, вам неприятен мой визит, или это на самом деле так? — Олег Владимирович теперь стоял перед полицмейстером навытяжку, словно ожидая от того пусть неприятного, но правдивого ответа.

Естественно, Владимир Сергеевич, такового ответа не дал.

— Простите, Олег Владимирович, но то вам только показалось. Признаться, вы прибыли в очень неспокойное время. Не знаю, как там, в столице, относятся к нашему нынешнему положению, хоть мы и постоянно докладываем о том, что происходит, однако, исходя из вашего приезда, могу судить— в Петербурге не слишком озабочены восточными границами империи.

— Смелое заявление, — тут же отреагировал Олег Владимирович.

— Что поделать? Такова действительность.

— Может, вы мне её проясните?

— Отчего ж не прояснить, — теперь в тоне Киселёва появились несколько снисходительные, учительские нотки. Инициатива в беседе вновь вернулась к нему. — Мы вот уже как с полмесяца находимся почти на военном положении. Разве что не ввели комендантский час. А с 12-го числа сего месяца в городе объявлена мобилизация казачества. Так-то вот.

— И в связи с чем? — спросил Олег Владимирович.

— Два года назад, может, краем уха там, в столице, вам и пришлось слышать, в китайской провинции Шаньдун начался бунт. Некие ихэ-туани решили поиграть мускулами.

— И что сие означает? Простите, не пойму, каким боком российский, провинциальный Благовещенск имеет отношение к данному бунту?

— Очень даже прямое. Сия бунтарская волна докатилась до Сахалина, это поселение на той стороне Амура. Да вы его могли видеть с набережной. У нас и до этого имели место разного рода недомолвки с азиатами. А теперь они и вовсе распоясались. Эти, как они себя именуют, «отряды справедливости и мира», занимаются подстрекательством к бунту: чтобы русское население под их давлением покинуло российскую территорию. Но это так, подоплёка. На самом деле, мы подозреваем, что сталкиваемся с обыкновенным бандитизмом. По слухам, у этих, так называемых, «боксеров» всё сопровождается грабежами и насилием[1].

— Чуть подробнее можно? — переспросил Белый.

— Естественно. У нас на данный момент проживает более полутысячи выходцев с той стороны Амура. Однако в казачьих станицах ни с того ни с сего стал пропадать скот, продовольствие, люди. В основном дети и женщины. Самый ходовой товар для бандитов. Месяц назад, когда на Амуре сошёл лёд, нам случайно удалось узнать, что в Сахалине скопилось около двух тысяч бунтовщиков. Но то было месяц назад. Сколько их теперь, одному Богу известно. И часть из них постоянно бывает на нашей стороне. Вот в таких условиях приходится жить.

— Вы мне жалуетесь?

— Ни в коем случае. Я проясняю обстановку, в которой и вам вскоре предстоит работать.

— Это никак не оправдывает тех, кто неправильно подходит к трате казённых денег.

— А я и не оправдываю. Если, конечно, вы их найдёте. И докажете, что деньги были потрачены не по назначению. Впрочем, вам поручена сия миссия, вам и карты в руки. Кстати, Олег Владимирович, вы, случаем, в шахматы не играете?

— Изредка.

— Тогда должны знать, чем отличается игра на большой, стоклеточной доске, от игры на доске простой.

— Признаюсь, на большой доске мне играть не приходилось, — Белый понял, что полностью потерял инициативу в беседе с полицмейстером. Найти бы пристойный повод для выхода из неприятного положения.

— А я вот, представьте, делал такие попытки, — продолжил свою мысль Владимир Сергеевич. — Из меня вышел плохой гроссмейстер. Однако один ценный вывод я для себя сделал. Игра на большой доске отличается от малой только степенью профессионализма. Всё остальное идентично!

— Что-то я не разберу, к чему весь этот разговор?

— А к тому, Олег Владимирович, что там, в Петербурге, все играют на большой доске. Но сие совсем не означает, будто в маленьких городах, таких, к примеру, как наш, жизнь имеет сонное состояние. Мы тоже играем. Только на доске обычной, простой.

— Я понял. — «Ну, вот, кажется можно и удалиться». — Не те масштабы.

— Совершенно верно. А чувства ничем не отличаются от столичных.

— Благодарю за столь познавательную беседу. Рад был познакомиться. Признаться, не ожидал встретить в далёкой провинции столь эрудированную личность, как вы. За сим разрешите откланяться, — Олег Владимирович спрятал блокнот, кивком головы попрощался с полицмейстером и удалился.

После его ухода Владимир Сергеевич долго сидел в глубоких размышлениях, крутя в руке пресс-папье и пытаясь проанализировать поведение молодого человека со всех сторон. Не давала покоя беседа с Самойловым: «шаловливые ручки»… А если бумага, которую предоставил этот хлыщ, хорошо изготовленная «липа»? Киселёв взял документ и ещё раз внимательно осмотрел его. Впрочем, если это и подделка, то на официальной гербовой бумаге, с присутствием необходимых водяных знаков. Да и подпись генерала Оскольского, судя по всему, настоящая. К тому же сам собой напрашивался вопрос: зачем? Смысл так открыто заявлять о себе? Предположим, господин Белый не тот, за кого себя выдаёт, и получил доступ до казначейства. Но это всё равно, что самого себя посадить за решётку. Слишком открытая комбинация. В столице она бы ещё прошла, но не в столь маленьком городке, где всё и вся на виду. «Дьявол! — Киселёв с силой хлопнул ладонью по столу. — Когда же наконец придёт ответ на запрос?»

Олег Владимирович возвращался в гостиницу ближе к полуночи.

После того как он покинул городское полицейское управление, извозчика брать не стал. Решил прогуляться. Вечер опустился на город и окутал дома мягким сумраком. Новый житель Благовещенска шёл неспешной походкой, вдыхая тёплый и какой-то непривычно мягкий воздух. Лёгкие работали без устали, пытаясь насытиться ароматом, который отдавала черёмуха, произраставшая, казалось, по всему городу. Фонарей, кроме Большой улицы, нигде более не наблюдалось: роскошь освещать по ночам всю городскую территорию могли себе позволить только крупные поселения. А потому, слежку Белый заметил не сразу, а только пройдя три квартала и сделав поворот в сторону гостиницы. Преследователя подвело то, что весь город, от и до, имел чётко спланированные прямые улицы. Любого прохожего можно было увидеть издалека, даже таким поздним вечером, в лунном свете. Тем более, если прохожий этот по непонятной причине начинает прятаться в тени деревьев. Что и насторожило Белого.

Свернув за угол, Олег Владимирович тут же прижался к тёплой каменной стене дома в ожидании, когда таинственная фигура появится пред ним. Долго ждать не пришлось. Преследователь, судя по всему, боялся упустить цель, а потому выскочил резко, с разбега, даже не предполагая, что его за углом дома могут ждать неприятности.

Первый удар пришёлся в солнечное сплетение. Фигура незнакомца сломалась пополам и упала на колени. Второй удар обрушился на шейный позвонок. Филёр, а в том, что тот является сотрудником полиции, Белый не сомневался, без сознания свалился в дорожную пыль. Олег Владимирович перевернул его на спину, в свете луны пытаясь разглядеть усатое, тщательно выбритое лицо, всё изрытое оспинами. Веки преследователя нервно подёргивались. Следовало торопиться: тот вот-вот мог прийти в себя.

Белый быстро осмотрел карманы пострадавшего. В одном из них он обнаружил бумажник с небольшой суммой денег и свёрнутой в несколько раз бумагой. Именно она и заинтересовала Олега Владимировича. Развернув её, Белый попытался прочитать написанное, но при таком освещении сие было сделать крайне затруднительно. Впрочем, гербовая печать говорила сама за себя. Гость провинциального городка снова вложил лист назад в бумажник, а тот вернул на место. Олег Владимирович не стал дожидаться, когда незнакомец окончательно придёт в себя, и быстрым шагом направился к гостинице.

Придя в номер, первое, что он заметил, была дверь, прислонённая к стене. Белый улыбнулся, представив, как мальчишка слуга просит у хозяина дверное полотно и как меняется выражение лица у последнего, услышавшего о странном пожелании нового постояльца. Не каждый день жильцы требуют дополнительные двери.

Олег Владимирович прошёл в угол комнаты и наклонился над тайником. Нить лежала на месте, в том положении, как он её оставил. Олег

Владимирович разделся, аккуратно повесил его в шкаф и устроился в мягкой, уютной постели. Сегодня дверь под матрац он решил не подкладывать. В конце концов хотя бы одну ночь проведет по-людски. «Конечно, можно было бы и поужинать», — пронеслась новая мысль в голове Олега Владимировича, но она тут же погасла, уступая место сну.

Благовещенское окружное казначейство располагалось невдалеке от городского полицейского управления, на той же самой Большой улице, которая соседствовала с пристанью и Набережной. Чему, собственно, Олег Владимирович не удивился.

Поднявшись на второй этаж, как ему посоветовал чиновник внизу, он прошёл по длинному коридору почти до середины, и постучал в приёмную. Секретарь, молодой человек, лет двадцати, тут же распахнул перед ним дверь и пропустил к дирекции. «Предупредили», — догадался Белый. А как же иначе? Иначе никак. Гнём спины, буравим половицы взглядом, истекаем слюной от зависти и желчи. А после, в постели, мечтаем об одном: когда же наконец и перед нами начнут гнуть, буравить, истекать?

Начальником окружного казначейства оказался крепкого телосложения чиновник с твёрдым, волевым лицом военного и такой же армейской выправкой.

— Господин Белый Олег Владимирович? — первым спросил он, указав на близстоящий стул и одновременно представился сам. — Ушаков Владимир Иванович, глава данного заведения. Не удивляйтесь, что знаю о вашем прибытии. Нам только что позвонил Владимир Сергеевич с просьбой содействовать всеми доступными мерами. Вы уж не обессудьте. Городок наш не большой, а потому все про всех всё знают. И, соответственно, все за всех переживают.

«Если бы это было так, — с сожалением подумал Белый, усаживаясь на удобный, мягкий стул, — тогда бы мне не пришлось тащиться к вам через всю державу, на самый край земли. Нет, господа, и ничего — то вы не знаете!».

Между тем Владимир Иванович продолжал:

— Для меня, естественно, несколько странно, что с инспекцией приехали не из казначейства или Министерства финансов, а из канцелярии Департамента полиции.

— Но, прошу заметить, по их поручению. — вставил Олег Владимирович и тут же добавил: — Впрочем, у вас никаких проблем быть не должно. Департамент в моём лице интересуют только те финансовые обороты, которые проводились через городское полицейское управление и военизированные подразделения.

— Ну что ж, — Владимир Иванович довольно хлопнул в ладоши. — В таком случае мы сработаемся. Какие документы вам предоставить для начала?

Другого ответа Белый и не ожидал. Ушаков, как он смог понять ещё в Петербурге, никоим образом не мог быть причастен к той проблеме, ради которой Олег Владимирович прибыл в Благовещенск. Не тот уровень. Если он и приворовывал, в чём Белый нисколько не сомневался, то только при посредстве гражданских чинов.

— Если можно, — Олег Владимирович покрутил в руках головной убор, именующийся в народе котелком, но так и не смог придумать, куда бы его пристроить, — для начала предоставьте мне комнату, чтобы я мог спокойно работать. И помощника какого-нибудь расторопного, владеющего информацией, где и какую бумагу можно взять без волокиты.

— Просьба гостя по восточным традициям — закон.

Через полчаса Олег Владимирович раскладывал папки на небольшом расшатанном столе, который едва поместился в небольших апартаментах, выделенных Олегу Владимировичу господином Ушаковым, а его теперешний помощник, старик лет шестидесяти, постоянно прищуривающийся, видимо, по болезни глаз, и принесший макулатуру в виде финансовых документов для господина Белого, тихонько начинал дремать, сидя в углу.

«Вот и началась весёлая жизнь чиновника, — усмехнулся Белый и открыл первую попавшуюся папку. — Итак, деньги, перечисленные на нужды тыловой части. Не то… Перечисления на казачью станицу Марковскую. Тоже не то… Где же необходимые папки? Среди всего этого ненужного бумажного хлама? Есть! Первая. Оклады младшего и среднего офицерского состава. Утонуть можно в безбрежном океане цифр. А что прикажете делать? То-то и оно, придётся всё переписывать. Не хранить же всю эту информацию в голове? Так, — бормотал Белый, просматривая фамилии из второй найденной папки. — Оклады младшего и среднего состава полицейского управления. Здесь будет попроще: фамилий меньше. Что ж, с богом!».

Олег Владимирович писал долго, часа четыре, пока кисть руки не начала нестерпимо ныть и требовать передышки. «Расторопный» помощник привалился всем телом к стене и теперь бессовестно спал, в то время, как его новый начальник, не жалея сил и здоровья, трудился во благо Отечества.

— Ермолай Константинович, — Белый не выдержал столь неприличного поведения подчинённого, а потому попытался вложить в голос силу, мощь и уверенность, из чего, собственно, ничего не вышло: всё-таки жалко стало старика. — Простите, Ермолай Константинович, может, пойдёте домой, отдохнёте?

Старик встрепенулся и невинно огляделся по сторонам. Убедившись, что кроме них в комнате по-прежнему никого нет, он тяжело вздохнул и отрицательно замотал головой:

— Помилуйте, Олег Владимирович. Уволят. Снимут, так сказать, с довольствия. Меня моя старуха тогда со свету сживёт!

— Это за что же?

— Да вот именно за то, что во время служебного дня буду почивать в домашних условиях.

— Так ведь я вас отпускаю!

— И что? Вы уедете, а меня уволят. Нет, вы уж простите, но я буду с вами. — Старичок снова тяжело вздохнул.

— Ну, смотрите. — Белый вновь проглядел список и спросил: — А что, Ермолай Константинович, у вас в городе игорные дома имеются?

— Нет, такого нет, — протянул задумчиво старик, некоторое время помолчал, после чего продолжил мысль, — Но мы от цивилизации не отстаём. Вот, к примеру, в гостинице «Манжини», что находится на нашей улице, в двух кварталах, между Графской и Никольской, постоянно собираются господа офицеры, запустить пульку. В «Кувшиновском подворье» тоже иногда играют. Там и бильярд стоит. Впрочем, в театре господина Роганова тоже бильярд имеется, но молодёжь туда сходится не ради игры, а за ради актёрок. Вот в картишки перекинуться, оно можно. Опять же, в «России» иногда собираются, но там больше люди торговые. А так — нет…

— Что за «Россия»? — тут же поинтересовался Олег Владимирович.

— Так то гостиница Анисима Егоровича Лукьянова. Первейшее заведение в городе! Ежели кто к нам приезжает, мы его только туда определяем, потому, как…

Олег Владимирович прищурился. Эта фамилия только что встречалась в документах. Белый не стал перелистывать бумаги, а напряг память. Спустя несколько секунд припомнилось. Анисим Егорович Лукьянов. Владелец кирпичного завода и двух пароходов, «Михаил» и «Селенга», которые ходят по Амуру от Благовещенска до Хабаровска. Именно он стал поставщиком кирпича и прочих стройматериалов на строительство казарм и иных армейских сооружений для пехотного и артиллерийского полков, прибывших в Благовещенск в апреле сего года. Единственным подрядчиком.

— И что, сам Анисим Егорович азартен? — полюбопытствовал Олег Владимирович.

— Да упаси господь! Он карты в руки никогда не брал, разве что по молодости.

— Отчего ж, в таком случае, он собирает у себя игроков?

— Дело превыше всего. На мой взгляд, многие договора нашими именитыми земляками подписываются не в кабинетах, а вот при таких условиях. За стопочкой да с картишками.

— Любопытно. А сами, Ермолай Константинович, вы играть не пытались?

— Куда мне, — старик в третий раз тяжело вздохнул. — Годы уже не те.

— Не скажите. Игре, как и любви, все возрасты покорны.

— Да так-то, вроде бы оно и так, да ведь «на интерес» в нонешние дни никто не играет.

— Ах, вот оно что! — Белый негромко, так чтобы не обидеть старика, рассмеялся. — И правильно делаете, Ермолай Константинович. Игра, особенно на деньги, вещь пагубная. Сам бывал свидетелем того, насколько может опуститься человек, пристрастившийся К столь низким развлечениям.

— Так от чего же интересуетесь, в каких у нас заведениях проходят столь, как вы выразились, низкие развлечения? — Ермолай Константинович хитро прищурился.

Олег Владимирович на сей раз, рассмеялся громко и с удовольствием:

— Подловили, нечего сказать. В ответ же могу сказать следующее. По наличию подобного рода заведений можно оценить степень состоятельности населения.

— То есть?

— А вы прикиньте сами, дорогой мой помощник. — Олег Владимирович раскрыл очередную папку и, перелистывая её, продолжал: — Вот, к примеру, данный материал, что я сейчас держу в руках, не может предоставить приезжему полную информацию о благосостоянии жителей города Благовещенска. Ну что мы здесь, на запылённых страницах отчётов и цифр можем увидеть и распознать? Да ничего. А вот в стенах укромного заведения, за столом, обтянутым зелёным сукном, да держа в руках несколько карт, можно преспокойно определить, кто уважаем в вашем городке, а кто нет. Кто владеет приличным состоянием, а кто гол как сокол. Кому доверяют на слово, а кому и на гербовой бумаге веры нет. Вот вы только что сказали, будто в одной гостинице собираются господа офицеры. А в «России» — торговцы и промышленники. Видите, я, ещё не побывав ни в одном из данных заведений, тут же сделал следующие выводы. Первый: город ваш довольно состоятелен и богат. Даже по столичным меркам. Потому как у вас имеется не одно, а несколько игорных мест, которые привлекают азартных людишек в попытке пополнить карман лёгким игральным заработком. Второе: в вашем городе имеет место кастовость. А сей факт громогласно утверждает о чинопочитании и крупных финансовых состояниях.

— И на основании чего вы сделали второй вывод? — поинтересовался старик. Ермолая Константиновича, судя по всему, беседа очень даже заинтересовала.

— А на основании того, что весь мой небольшой жизненный опыт показывает: начинающие торговцы и дельцы в игорных домах всегда трутся возле военного сословия. И знаете по какой причине? — на это Ермолай Константинович отрицательно помотал головой. — Да потому, что господа военные всегда идут на риск, в том числе и картёжный, не думая не то что о дне завтрашнем, а даже о вечере дня текущего. Такова судьба армейского чина: сегодня ты гуляешь с павой, а завтра в бой идёшь кровавый. И господа начинающие торговцы очень даже осведомлены об этом. Однако, встав на ноги, они быстро забывают про свои детские шалости. Их более не интересуют вспыльчивые корнеты, способные выбросить на стол последнее, что у них имеется. За их столом крутятся только крупные купюры, те самые, о которых офицерское сословие может только мечтать. А сие приличествует городам крупным и состоятельным. Где водится крепкий капитал, значит, и крепка власть чиновника. Вот так-то, мой дорогой Ермолай Константинович. Кстати, вы не против того, чтобы мы пообедали?

Старик несколько раз взмахнул редкими, белёсыми ресницами и полез куда-то под стол, откуда, через несколько секунд извлёк корзинку с приготовленной из дома снедью.

— Милости прошу, Олег Владимирович, — на столе, рядом с папками явились бутыль с молоком, завёрнутый в материю шмат сала с луком и чесноком, три помидора, осьмушка ржаного хлеба и огурцы. — Вот, супруга моя, Клавдия, приготовила. Угощайтесь.

Белый скептически посмотрел на разложенную на столе снедь.

— Побойтесь Бога, Ермолай Константинович. Молоко с огурцами? А после них сало с чесноком? Да я после такой еды дня два в этом кабинете не появлюсь. Лучше поеду к себе, в гостиницу. Там сегодня обещали отбивные. Думаю, они менее экзотически подействуют на мой желудок…

С этими словами Олег Владимирович, спрятав в карман сюртука только что исписанные им листы бумаги, покинул помещение, оставив Ермолая Константиновича один на один с молоком, чесноком и огурцами с салом.

…Владимир Сергеевич, услышав скрип открываемой двери, на мгновение оторвался от просматриваемых документов, поднял взор на молодого человека лет тридцати, одетого в цивильное платье, с котелком в левой руке, потому как правая в тот момент, заглаживала набок редкие рыжие волосёнки на круглой, с большим широким лбом голове, и снова склонился над бумагами.

— Почему не вовремя? — без приветствия, поинтересовался губернский полицмейстер.

Вошедший перестал приглаживать волосы, смахнул с усатого, изъеденного оспой лица неловкую улыбку, обхватил шляпу двумя руками и смущённо повёл плечами: мол, так получилось.

Киселёву были неприятны эти, как он выражался, «жемансы», но приходилось терпеть, так как пред ним стоял один из лучших сыскарей полиции города Благовещенска. Сам Анисим Ильич Кнутов, личность неординарная и талантливая.

— Докладывайте! Что смогли выяснить?

— Немного, — сыщик сделал два шага к столу начальства. — Но и над тем, что узнал, стоит задуматься. Вчера, когда господин Белый покинул ваши апартаменты, я следил за ним, как вы мне и приказали. Дело было поздно вечером…

— Только без лирики, — главный полицмейстер резко оборвал докладчика и отметил неудовольствие, отразившееся на лице сыщика.

Но начальству, как говорится, виднее, а потому, тот ещё крепче сжал котелок руками, продолжая сообщение:

— Господин Белый не стал брать извозчика, решил прогуляться. Сначала он шёл по Чигиринской на Зейскую улицу, далее — на Амурскую. Вот на этом участке, как вы мне приказали, я и решил ему открыться.

— И…

— Признаюсь, ожидал чего угодно, но только не такого. — улыбка вновь проявилась на корявом лице сыщика. — Если кому-то в городе и нужна охрана, то только не этому молодому человеку. Давненько меня так не отхаживали.

— Точнее! — Киселёву нужна была информация, а не разглагольствования. Впрочем, он прекрасно понимал, о чём говорил сыщик. — Извините, Анисим Ильич. Продолжайте.

Кнутов сумел скрыть удовлетворение во взгляде и произнёс:

— Он меня уложил с двух ударов. Профессионально. Первый — в солнечное сплетение, потом— по затылку. Я даже сознание потерял, чего со мной ранее не бывало. Если позволите высказаться, мое предположение: либо господин Белый не тот, за кого себя выдаёт, либо чиновников в столичном управлении теперь готовят не только головой работать, но и кулаками. Во что я, признаться, мало верю.

Владимир Сергеевич задумался. Да, прелюбопытная получалась комбинация. Час назад Лубнёв принёс ленту телеграфа, из которой губернский полицмейстер узнал, что титулярный советник Белый Олег Владимирович действительно послан с инспекционной проверкой в Благовещенск и что Его Высокопревосходительство генерал Оскольский лично просит Владимира Сергеевича оказать советнику всяческую помощь. Подобная просьба равносильна приказу. И даже более. Киселёв провёл рукой по лицу, как бы пытаясь стереть озабоченность. Приди ответ вчера вечером, он бы, естественно, не давал распоряжения сыщику проверить петербургского хлыща. И теперь бы не ломал себе голову над вопросом: что же за птица прибыла в его хозяйство?

«Так, — снова мысленно повторил про себя Владимир Сергеевич, — Столица подтвердила личность Белого». Однако слова Кнутова заставляли хорошенько задуматься. Плюс наблюдательность вокзального надзирателя— и мозаика рассыпается. То господин Белый «светится» с сумочкой супруги преподавателя мужской гимназии Помяловского. После — не в меру применяет физическую силу, что никак не соответствует статусу простого чиновника — бумагомарателя. Владимир Сергеевич потёр лоб. Если бы не ответ из Петербурга, он бы и секунды не медлил, арестовал приезжего.

Киселёв настолько ушёл в свои мысли, что забыл про сыщика, который до сих пор топтался перед его столом, тупо глядя в пол.

— Ну что вы мне не договорили? — Владимир Сергеевич посмотрел на скорбное выражение лица Анисима Ильича и понял: сейчас он услышит вторую, причём столь же неприятную для него часть сообщения. — Выкладывайте.

Кнутов поднял бледное от волнения лицо.

— Когда я отключился, он, кажется, обыскал меня.

— Кажется или обыскал?

— Думаю, что да, — выдохнул Анисим Ильич. — У меня документы в кармане лежали совсем иначе. Я, понимаете, сначала кладу портсигар, а уж после бумаги…

— Что за бумаги? — Владимир Сергеевич, глядя, как съёжился сыщик, понял, что напрасно спросил. Можно было догадаться и так. — Насколько я понял, теперь господин Белый знает о том, что за ним следила губернская полиция?

— Совершенно верно, — выдохнул ночной филёр.

— Весело в деревне девки пляшут, — тяжёлая рука полицмейстера с глухим стуком опустилась на кожаный подлокотник кресла.

Пауза затянулась. Сыщик несколько минут переминался с ноги на ногу, потея и боясь вытереть пот со лба, однако наконец собрал всего себя в нервный кулак и еле слышно произнёс:

— А документ его проверили? Чистый?

— Да, — нехотя ответил Владимир Сергеевич. — Всё подлинно: и бумага, и печать, и подпись.

Анисим Ильич ещё несколько минут помялся, стоя в дверях, ожидая новых распоряжений, но раз уж начальство молчало, не выдержал и проявил инициативу:

— Разрешите идти?

Киселёв отрицательно мотнул головой.

— Подождите, — полицмейстер дал себе время продумать некоторые детали разговора. — Вот что, слежку за ним продолжайте. Пока. Но открыто, чтобы наш гость думал, будто вы его охрана. Когда в этом надобность исчезнет, я сообщу. Далее, как только он куда-либо уедет, обыскать его комнату. Но чтоб ни единого следа Вашего присутствия не осталось. Ясно?

— Так точно.

— Меня интересует всё. Но в первую очередь — бумаги. Переписка, документы, записи, счета. Описать и показать мне.

— Понял, — кивнул, соглашаясь, корявый. — Позволите взять Луб-нёва? Он скорописи обучен.

— Ни в коем случае. Не хватало, чтобы дурак по всему городу трепал. Сами справитесь. И ещё, Анисим Ильич, — Киселёв поднял указательный палец правой руки и погрозил им сыщику, впервые за годы совместной службы переходя на «ты». — Не дай бог, ежели узнаю, что ты хоть малость от меня скрыл и затеял свою игру. В остроге сгною! Ты знаешь, у меня всегда найдётся, за что тебя туда упечь. Всё понял?

Острый кадык Кнутова нервно задёргался.

— Да, господин полковник. — сыщик, пятясь, покинул кабинет Киселёва и пулей вылетел из полицейского управления.

Олег Владимирович скептически осмотрел накрытый стол. Чего только на нём не было! В центре возвышалась фигурная бутылка французского коньяка, вкруг которой разместились холодные и горячие закуски: стерлядь горячего копчения в серебряном блюде, укрытая зеленью. В глубокой тарелке виднелись крупные куски оленины, залитые остро пахнущим соусом. Салаты из помидоров и огурцов, простое, но столь необходимое при изрядном количестве мяса, блюдо. Горячий телячий язык, приготовленный в кислом вине. И, наконец, ради чего, собственно, господин Белый и приехал в «Мичуринскую»: свиные отбивные со шкварками, в орнаменте прожаренных кружочков репчатого лука.

Олег Владимирович с трудом сглотнул набежавшую от изобилия аппетитных запахов голодную слюну, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что одному ему никак не осилить приготовленное.

— Простите, что-то не так? — низкорослый мужичонка в шёлковой, расписанной яркими цветами рубахе склонился перед посетителем и изобразил на лице обязательную улыбку.

— Нет, благодарю, — Белый, мысленно махнув на всё рукой, принялся оценивать гастрономическое искусство местного повара.

Минут через пять, когда первый голод был утолён и внутри тела принялись бегать тёплые, одурманивающие волны насыщения, Олег Владимирович неожиданно почувствовал на себе чей-то взгляд. Интуитивно он замедлил движения, выждал несколько секунд, после чего кинул взор перед собой. Нет, с этой стороны им никто не интересовался. Занято было два столика. И за обоими публика занималась сама собой.

Но Белый чувствовал: за ним определённо наблюдали. Левая рука легко, как бы случайно, коснулась ножа, и тот с тонким звоном упал на пол. Половой бросился было к ногам постояльца, но Белый его опередил. Он резко наклонился за ножом, чуть повернул голову влево и тут же увидел глаза, которые только что сверлили его спину. Глаза той самой девушки, которую он видел в пролётке. Госпожа Мичурина! Девушка сидела в кругу весёлой компании. «Полина…» — Олег Владимирович вспомнил имя красавицы. «Интересно, — пронеслось в голове постояльца, — чем я мог заинтересовать эту особу?»

За спиной раздался смех. Молодые люди расположились вкруг крайнего столика, возле окна. Вместе с госпожой Мичуриной за чашечкой кофе и пирожными коротали время две её подруги, девицы довольно бойкие и весёлые, и четверо молодых людей, двое из коих были офицерами артиллерийского полка. По крайней мере такой вывод сделал

Олег Владимирович по их форме. Двое других, судя по всему, прожигали папенькины деньги, ухлёстывая за провинциальной красавицей и её приданым. Кто-то из них пустил по кругу очередную шутку, и столик вновь взорвался громким смехом. Самой реплики Олег Владимирович не расслышал, но суть её уловил в последних словах, произнесенных довольно громко и явно предназначенных для его ушей. Олега Владимировича назвали «столичным павлином, случайно забредшим в чужой зоопарк»!

Белый усмехнулся, протёр нож салфеткой и принялся резать мясо. Олег Владимирович решил не обращать внимания на поведение молодых людей, тем более что он и сам в не столь далёкие времена редко упускал случай позубоскалить над кем-нибудь в кругу друзей. Отбивная была превосходна, мясо просто таяло на языке. Коньяк вязко перекатывался во рту, доставляя пьянящее удовольствие.

Однако наслаждение ненадолго отвлекло гостя из Петербурга. Следующая реплика уже явно предназначалась лично Олегу Владимировичу, потому как была произнесена нарочито громко и отчётливо:

— Интересно, это как же должна работать голова нашего гостя, что в столь младые годы уже так облысеть? — девичий смех прервал выступление наглеца, но не остановил его. — Хотя, вполне возможно, сия голова работала не умственно, а в любовных утехах на подушках столичных примадонн.

В ответ на эту реплику девицы в притворном возмущении набросились на негодника, одновременно бросая озорные взгляды на господина Белого. Естественно, их занимало, как же отреагирует на слова их приятеля незнакомец.

Олег Владимирович дожевал кусочек, промакнул рот салфеткой, медленно поднялся и повернулся в сторону компании.

— Прошу прощения, — тихо и спокойно произнёс он, — что прерываю ваше веселье, но я желаю знать, кто из вас, господа, только что изволил обсуждать мою внешность?

Девушки умолкли и теперь с любопытством смотрели на незнакомца. Один из офицеров небрежно откинулся на спинку стула и, закинув ногу на ногу, произнёс:

— Предположим, я.

Олег Владимирович нахмурился. Ссориться с армейскими чинами, особенно когда он собирался провести проверку прямо в полках, в его планы никак не входило. Но и давать спуску молодому человеку в погонах штабс-капитана он не собирался. Следовало найти выход из создавшегося положения. И немедленно.

— Господин офицер, — тихо произнёс Белый. — Сей же час принесите извинения, и на этом мы с вами распрощаемся.

«С ним сейчас нельзя говорить на повышенных тонах. — Белый просчитывал все варианты действий. — Ишь как глаза горят, и замашки словно у столичной богемы».

— И не подумаю, — длинные пальцы артиллериста отстукивали на лакированной поверхности стола мелодию, напоминающую барабанную дробь.

— Я вас прошу подумать над моим предложением.

Ситуация явно заходила в тупик.

— А что в противном случае? — на тщательно выбритом, холёном лице штабс-капитана играла противная ухмылка. — Вы меня вызовете на дуэль?

Девушки с восторгом смотрели то на своего кавалера, то на высокого, слегка худощавого незнакомца в модном чёрном костюме, во время всего диалога стоявшего возле своего стола. Одно дело читать в авантюрных романах о подобных сценах и совсем другое — присутствовать при таком лично! Игривый взгляд госпожи Мичуриной скользил по фигуре Олега Владимировича, отчего тот чувствовал на спине неприятный озноб. Местная красавица явно испытывала удовольствие от происходящего.

Белый развернулся к столу, небрежно взял серебряный, столовый нож и вновь повернулся к компании.

— Я в последний раз предлагаю вам мир, — Белый бросил взгляд по сторонам. Слава богу, пока на них никто не обращает внимания. Но сколько это может продолжаться?

— И что? Будет дуэль на столовых ножах? — штабс-капитан расхохотался. — Господи, до чего эти гражданские глупы и…

Что хотел сказать офицер после «и», никто так и не узнал. Штабс-капитан не успел двинуться, как в долю секунды нож, которым незнакомец только что резал отбивную, вонзился в стол между большим и указательным пальцами руки офицера. Конец столового прибора пробил скатерть и несколько слоёв лака, войдя в крепкий дуб словно в растопленное масло. Рука наглеца мелко задрожала от запоздалого испуга.

А Олег Владимирович, как ни в чём не бывало, повернулся в сторо-ну дочери хозяина заведения и произнёс:

— Прошу прощения за наше с господином штабс-капитаном поведение и разрешите откланяться. — Молодой человек слегка склонил лысеющую голову в сторону госпожи Мичуриной и её подруг и лёгким, упругим шагом направился к выходу.

«Идиот! — ругал себя Белый последними словами. — Зачем, зачем выставился? Ведь мог же промолчать, будто ничего не слышал. Мог! Нет, нужно было выпендриться!». Олег Владимирович с силой хлопнул себя по колену и приказал кучеру править к казначейству.

Впрочем, Олегу Владимировичу, несмотря на происшедшее, пообедать удалось. А вот Владимиру Сергеевичу Киселёву в тот день кусок в горло не лез. В который раз полицмейстер перечитывал телеграфное уведомление из Петербурга и ломал голову над вопросом: для чего, дьявол его дери, прислали в Благовещенск этого молокососа? Всего второй день сопляк в городе, а всё руководство полиции начало терять покой и самообладание.

Полчаса назад Киселёву позвонил глава казначейства и сообщил, что инспекция из Петербурга приступила к проверкам. Владимир Иванович перечислил документы, которые потребовал предоставить господин Белый. Главу полицейского ведомства удивляло то, что помимо чисто прямых финансовых отчётов о перечислениях средств на нужды армейских и полицейских формирований проверяющий проявил интерес к окладам офицерского состава и чиновников его управления. Эти-то бумаги для чего ему? Владимир Сергеевич прекрасно знал, если кое-какие делишки и прокручиваются с государственными средствами, то только не по данной бухгалтерии. Ещё не нашлось в России идиота, который бы нарушил табель о рангах.

Ушаков Владимир Иванович тоже был крайне удивлён данным обстоятельством. Тем более что к Белому, по просьбе Киселёва, он приставил самого опытного работника, который полдня внимательно наблюдал, как петербургский мальчишка тщательно переписывал данные именно из тех самых папок, в то время как остальные только бегло просматривал. К тому же произошедший меж ними странный разговор об игорных домах, переданный Ушакову стариком, вносил новую окраску в сферу деятельности господина Белого.

Владимир Сергеевич поднялся из-за стола и прошёл к телефонному аппарату, висевшему на стенном проёме между окнами, выходящими на Большую улицу. По пыльной дороге прошла колонна солдат под руководством двух унтеров. В руках служивые несли сменную одежду и по куску мыла. Две роты артиллеристов шагали в баню. Владимир Сергеевич с раздражением дёрнул за шёлковый шнур, и гардины мягко опустились к полу, закрывая вид из окна. Киселёв поднял мембрану, в которую следовало говорить, и покрутил ручку телефонного аппарата. Спустя несколько секунд его соединили с домом губернатора.

Алексея Дмитриевича в родных пенатах не оказалось, что, однако, нисколько не смутило начальника полиции. Он попросил супругу губернатора передать, что сегодня вечером всенепременно нанесёт визит к его превосходительству, и не один, а со столичным гостем. И добавил, что очень бы хотел также аудиенции с Алексеем Дмитриевичем.

После телефонных переговоров Киселёв вернулся к беспокойной мысли: «С чем же вы к нам приехали, господин титулярный советник? Неужели для того, чтобы сместить кого-то с занимаемой должности?».

Когда кто-либо из чиновников, попавших в Благовещенск не по своему желанию, а по воле вышестоящего руководства, начинал жаловаться на превратности судьбы и скулить по поводу того, что, мол, злая доля закинула его чуть ли не на край света, Владимир Сергеевич моментально останавливал такого единственной фразой: «Благовещенск — это ещё не край света, — говаривал он. — В Российской империи имеются места куда более отдалённые и в которые ссылают неугодных не только из столицы, но и из Амурской губернии. К примеру, Сахалин. Или, тем паче, Камчатка». После подобного аргумента расстроенный собеседник в момент преображался, явно представляя себе все перспективы жизни вне цивилизации и культурного общества, каковое в Благовещенске всё-таки имелось. Теперь, судя по всему, ситуация складывалась так, что над головой самого начальника полиции навис дамоклов меч правосудия. А как всё хорошо шло восемь лет…

Однако Владимир Сергеевич просто так сдаваться не собирался. «Что ж, господин Белый, — мысленно обращался он к своему отсутствующему визави, — Если вы ищете для отчётности неблагонадёжные личности, мы вам их предоставим. Вы, Олег Владимирович, повезёте в столицу не только прекрасный отчёт о выполненной работе, но и, в придачу тройку свидетелей состава преступления. А с таким багажом можно и по служебной линии продвинуться. И уж кто-кто, а столичный хлыщ это должен тонко прочувствовать».

Владимир Сергеевич слегка потянулся, широко зевнул. Может, даст Бог, он хоть сегодня выспится, а то с приездом инспекции сон в последнюю ночь что-то к нему никак не шёл.

Как только гость из столицы спрыгнул с пролётки и вошёл в двери губернского казначейства, к извозчику тут же подбежал стоявший на противоположной стороне улицы Анисим Ильич Кнутов.

— Рассказывай, — без какого-либо приветствия тут же обратился он к хозяину гужевого транспорта. — Где были? Чем твой пассажир занимался? Может, говорил о чём-нибудь? И детали, детали не упускай.

— Так, Анисим Ильич, рассказывать мне пока что нечего. Как вы приказали, утром я их благородие встретил. Ехали до казначейства молча. Потом ждал. Вот на обед съездили, в «Мичуринскую». Теперь назад приказали привезти. И всё.

— И что, всё время молчал?

— Так точно, ваше благородь!

— Понятно, — протянул Анисим Ильич и нервно почесал до синевы выбритую шею. — О завтрашнем дне, хотя бы вскользь, что-нибудь говорилось?

— Да вроде нет, — промычал извозчик.

— «Вроде»… — передразнил мужика сыщик. — Запоминать надо, коли тебя на столь ответственное дело приставили.

— Так, ваше благородь, я же говорю, молчали они всё время. А если что и бормотали, то так тихо, что я и разобрать не мог.

— А ты в следующий раз смоги! — взорвался Кнутов и сплюнул на дорожную пыль. — Завтра доложишь мне, что да как. Постарайся войти в доверие. Разговори его. Что мне, учить тебя, как это делается?

— Да нет, ваше благородь. Мы сами как-нибудь, — кучер стянул с головы картуз, вытер рукавом рубахи вспотевший лоб и, видимо, собравшись с духом, негромко проговорил: — Разрешите, Анисим Ильич, поделиться с вами некоторыми сомнениями.

Сыщик бросил взгляд на казначейство и утвердительно кивнул головой.

— Тут такое дело, — начал рассказ мужик. — В «Мичуринскую» его благородие ехали в очень хорошем расположении.

— И… — с нетерпением вставил реплику Кнутов.

— А возвращались совсем в другом состоянии.

— В каком другом?

— Да будто их там неприветливо встретили. Хмурые они вышли из «Мичуринской». Злые.

— Ругался, что ли?

— Да нет. Не ругались. Наоборот, всю дорогу молчали. Но я-то чувствую, когда у человека на душе легко, а когда кошки скребут. Так вот, у их благородия было настроение, будто либо ему гадость сделали, либо он совершил такое, за что потом винил себя.

— А ты сам не заглядывал в «Мичуринскую»?

— Как можно? — с удивлением ответил извозчик. — Нам туда дорога заказана.

— Значит, кто помимо нашего гостя там присутствовал, ты не видел?

— В том-то и дело, что видеть не видел, но подозрения высказать могу. У входа в «Мичуринскую» дрожки стояли, всему городу известные. Чёрные, лакировка свежая, европейского образцу…

— Дочери Кириллы Игнатьевича?

— Совершенно верно-с. Вот она-то, скорее всего, может дать ответ на вопрос, что нашему молодцу так подпортило настроение.

— Ну вот, — Анисим Ильич осклабился, — а ты говорил: ничего не заметил… Оказывается, можешь, когда хочешь. Что-нибудь ещё приметил?

— Нет, ваше благородь!

— Что ж, тогда я в «Мичуринскую». А ты жди. И ежели что, тревожь. Даже ночью.

Олег Владимирович стремительно, переступая через две ступеньки, поднялся на второй этаж городского казначейства, прошёл к своему кабинету и без предупреждения распахнул дверь. Ермолай Константинович отсутствовал. Белый, всё ещё находясь в раздражении, вошёл внутрь, тщательно осмотрел оставленные на столе бумаги, после чего облегчённо опустился на стул и удовлетворённо хмыкнул. Как он и предполагал, старик внимательно перелистал всё, над чем Олег Владимирович работал в течение четырёх часов. И, естественно, побежал к начальству, на доклад.

«Да, господа провинциальные чиновники, — инспектор из Петербурга вновь поднялся на ноги, подошёл к окну, распахнул его створки и с наслаждением втянул в лёгкие свежий, дурманящий воздух. — Могу только себе представить, как у вас теперь трещит голова от загадок, которые я вам подсунул. По логике, следующий шаг теперь должен, нет, просто обязан сделать господин Киселёв, представив меня губернатору. А иначе никак. Иначе — тупик».

Белый достал из кармана жилета луковицу часов завода Павла Буре. Двадцать минут четвёртого. «Отлично, — тихо, чуть ли не в нос, произнёс Олег Владимирович. — Господин Киселёв, ау, я к встрече готов. И даю вам полчаса на то, чтобы вы меня пригласили. Поспешите! Хватит раздумывать над моими действиями. Приступите к своим. Пора сделать ход, как вы недавно изволили выразиться, на вашей простой шахматной доске».

За дверью послышались шаркающие шаги Ермолая Константиновича. Белый, услышав их, торопливо схватил в руки первые попавшиеся листы, испещрённые цифрами и таблицами, и принял вид, будто внимательно вчитывается в содержимое.

А Полина Кирилловна Мичурина, неожиданно почувствовав некоторое недомогание, покинула подруг, отказав навязчивому штабс-капитану в просьбе проводить её до дому. Уже сидя в пролётке она призналась себе, что поведение незнакомого молодого человека её взволновало до глубины души. Нет, девушку привело в восторг не самообладание незнакомца. Тем более ей не понравилась его реакция. Полину Кирилловну потрясло совсем иное. То, к чему она не привыкла в силу своей избалованности: молодой человек не обратил на неё внимания! Его прощальная фраза не в счёт. Полина Кирилловна глубоким, женским нутром почувствовала, что петербургский повеса пренебрежительно её проигнорировал. Её, ту, на кого молилась едва ли не большая часть мужского населения города! Ту, которой чуть ли не ежедневно признавались в любви офицеры и студенты, чиновники и купеческие сынки, молодые и старые. Ту, которая отказывала им всем, одним смеясь в лицо, другим, предлагая вместо любви дружеские отношения…

Странные чувства захлестнули Полину Кирилловну. Чувства, ранее ей неведомые, доселе не испытанные, непонятные и неприятные. Девушка вскочила на ноги, схватила с подушки сиденья привезённый из

Англии и случайно забытый отцом стек и хлестнула им по плечу ни в чём не повинного кучера.

— Что плетёшься, как сонная муха? Давай, гони!

Вторично повторять не пришлось. Хлыст вмиг ожег круп лошади, та от боли мотнула головой, и пролётка понеслась вдоль широкой, почти безлюдной улицы, оставляя за собой клубы тяжело оседающей пыли, унося в неизвестность растревоженную девичью гордость.

Анисим Ильич Кнутов оправил полы сюртука и толкнул рукой дверь, ведущую в гостиницу господина Мичурина. Та распахнулась без единого звука. Анисим Ильич удовлетворённо хмыкнул: он терпеть не мог, когда что-либо скрипело, трещало, свистело, одним словом, своим звучанием выводило его из равновесия.

Гостиничная прислуга тут же со всех ног бросилась к новому посетителю, тем паче, что оного и его привычки она прекрасно знала.

— Анисим Ильич… — запел старший из слуг с правой стороны сыщика.

— Как мы рады вас лицезреть! — тошнотворно прошелестело с левой щеки Кнутова.

— Чего изволите? — не унималась правая сторона. — Имеется в наличии балычок. Свеженький!

— Да под водочку!

— Да с хреном и горчичкой…

Анисим Ильич оттолкнул навязчивого полового и прошёл в центр зала.

Ресторация господина Мичурина являла собой небольшое по размерам помещение, в котором хозяин разместил на небольшом расстоянии друг от друга два десятка столов, пред коими стояли по четыре стула с мягкой ситцевой обивкой. Самыми популярными в заведении считались места перед окнами, занавешенными тяжёлыми атласными гардинами. Об этом Анисим Ильич знал по личному опыту, так как имел счастье неоднократно посещать «Мичуринскую» с некоторыми незамужними девицами, имеющими сомнительную репутацию. Вот и теперь он непроизвольно бросил взгляд на три самых популярных столика, но никого за ними не увидел. Кнутов резко развернулся, быстро оглядел зал, но знакомой фигурки дочери хозяина заведения не было видно.

— Мне сказали, к вам сегодня наведывалась Полина Кирилловна? — Кнутов ткнул указательным пальцем в грудь любителя балычка.

— Так точно, — неожиданно по-военному ответил тот. — Были-с. Но уехали. Минут как десять тому.

— С кем были?

— Так, с подругами. И с господами офицерами, из артиллерийского полка.

— Со штабс-капитаном небось? — вяло поинтересовался Анисим Ильич.

— Так точно-с. С ними-с!

— И куда она с офицерами поехала?

— Так нет, Анисим Ильич, — встрял в разговор второй слуга. — Они сами покинули заведение. Одни! Господа офицеры с подругами уехали от нас без неё!

— Странно. — Сыщик изобразил на лице недоумение. — Редкостное событие: Полина Кирилловна поссорилась со своим бомондом?

— Никак нет-с, — слуга перешёл на шёпот. — Причиной столь скорого отъезда Полины Кирилловны стало поведение нашего нового постояльца.

— Это того, что прибыл из столицы? — показал информированность Кнутов.

— Совершенно верно! — теперь Анисиму Ильичу шептали во второе ухо. — Очень странный молодой человек. Приехал пообедать, а в результате за каких-то несколько минут сумел поссориться с господином штабс-капитаном.

— Причина ссоры? — Кнутов даже не знал, к кому отнести вопрос, и потому произнёс его громко вслух. — Кто первый начал? С чего?

— Не могу знать! — ответил дрожащим голосом тот, что стоял слева.

— Мне так кажется, — сказал второй, — что причиной ссоры были всё-таки господа военные. Однако реакция господина из двадцать шестого номера просто потрясла нас. Представьте себе, Анисим Ильич, он сумел вогнать серебряный столовый нож в столешницу!

— Мы его, то есть нож, потом минут десять не могли вытащить. Лезвие чуть ли не в гармошку согнулось.

— А нож-то чуть не попал в руку господина штабс-капитана! — любитель балыка положил свою руку на стол и наглядно показал, куда угодил нож, брошенный постояльцем. — Вот, промеж энтих самых пальцев, он и воткнулся! Господина офицера аж в пот бросило от волнения.

— И что? — поинтересовался Анисим Ильич. Конечно, ситуация была довольно оригинальная, но для сыщика не столь неожиданная, учитывая, как господин Белый разделался с ним самим вчерашним вечером. Кнутов даже причмокнул от удовольствия. Наконец-то, хоть кто-то сумел приструнить господ артиллеристов. А то совсем обнаглели, как прибыли в Благовещенск. Считают, что с их приездом город должен буквально стелиться от счастья. — Полина Кирилловна перепугались?

— Если бы! — зашептали с правой стороны. — Как мне кажется, совсем наоборот! Я не слышал, что они сказали подругам, но после их отъезда настроение господина штабс-капитана вовсе испортилось.

— Мы так думаем, наш постоялец произвёл на госпожу Мичурину очень приятственное впечатление! — прошептали с левой стороны.

— Всё, довольно! — оборвал мичуринских слуг сыщик. — Все остальные соображения оставьте при себе. А теперь к делу. Кто обслуживал вчера постояльца из двадцать шестого номера?

— Как кто? — чуть ли не с удивлением произнёс тот, что стоял слева. — Митька, Томкин сынок. Ну, той, что прибирает в нумерах.

Кнутов понятия не имел, кто такая Томка, но виду не подал.

— Мухой его ко мне! — приказал Анисим Ильич, впрочем, ни на что особо из разговора с мальчишкой не рассчитывая. — И отбивные подайте.

— А водочку-с? — с надеждой в голосе проговорил слуга.

— После. Вечером. — Кнутов кинул на стол котелок, и упал на стул, вытянув длинные ноги. — И ещё. Предупреди Дмитрича, пусть на ужин приготовит уху. И чтоб перцу побольше! Как я люблю.

Дом военного губернатора располагался в довольно живописном месте. На берегу Амура, внутри городского парка, невдалеке от театра господина Роганова, самого популярного в городе заведения. Особняк губернатора имел два крыла. Левое, как догадался Олег Владимирович по количеству освещённых окон и каменному крыльцу, выходило в сторону парковой зоны. Именно в нём находились кабинет господина Баленского, приёмная, библиотека, зала для гостей. Правое крыло смотрело на реку и выполняло бытовые функции. Там помещались спальни, столовая, игровая комнаты.

Дыхание молодого человека перехватило. Где-то там, внутри этого солидного, двухэтажного, каменного и всё-таки довольно простого, в сравнении со строениями Петербурга, здания скрывалась та незнакомка, которая заставила трепетать его доселе спокойное сердце. Губы молодого человека вмиг пересохли. Нервная дрожь прошла по всему телу в предчувствии встречи. А потому он собрал всю волю в кулак, спрыгнул с дрожек на землю, подождал, когда Владимир Сергеевич Киселёв первым проследует к дому губернатора, и направился следом за ним к главному фасаду, обрамлённому двумя рядами колонн в дорическом стиле.

Алексей Дмитриевич явно ждал прибытия гостя из столицы. Генерал-лейтенант надел парадный мундир. Вот так, в домашней обстановке, при мундире полицмейстер Баленского видел впервые. На шее и груди Алексея Дмитриевича горделиво расположились ордена Святого Владимира третьей и четвертой степеней, ордена Святой Анны трёх степеней и орден Святого Станислава третьей степени.

Олег Владимирович с искренним любопытством рассматривал главу Амурской губернии. Статный, высокий, подтянутый, с роскошной, окладистой бородой, седовласый, Алексей Дмитриевич явно импонировал столичному гостю. Олег Владимирович тут же отметил скромность губернатора. На груди господина Баленского, отметил Белый, отсутствовали медали, которые губернатор по какой-то причине сегодня не надел. Пока тот провожал гостей наверх, в свои апартаменты, Олег Владимирович мысленно перелистал досье на Амурского губернатора, с которым успел познакомиться в Петербурге и которое запомнил его натренированный мозг.

Баленский Алексей Дмитриевич был назначен военным губернатором Амурской области 14 апреля 1897 года. До этого занимал должность начальника штаба 15-го армейского корпуса, был начальником штаба Брест-Литовской крепости. Исполнителен. Верой и правдой служит царю и Отечеству. В личном деле говорилось о многом, но никоим образом не упоминалось о преклонении Алексея Дмитриевича пред любыми чинами, насколько высоки бы они ни были. Характер генерал-губернатор имел в некоторой степени неуравновешенный и горделивый.

Впрочем, с некоторых пор род Баленских гордыню-то поумерил. Официальная версия перевода Алексея Дмитриевича в Благовещенск состояла в повышении по табели о рангах. Но истинная причина отправки генерал-лейтенанта в один из самых отдалённых уголков империи заключалась в двоюродном племяннике губернатора, эсере-народовольце, который имел наглость вместе с подельниками организовать покушение на Московского градоначальника, князя Растопчина. Здесь, в Благовещенске? об участии родственника губернатора в той истории никто не знал. Губернский полицмейстер — тоже. Но Белого перед отъездом посвятили в семейную тайну господина Баленского — на тот случай, ежели губернатор не станет оказывать помощь или начнет чинить препоны.

Алексей Дмитриевич, дружески улыбаясь, проводил гостей в кабинет и предложил присесть в специально приготовленные кресла возле небольшого антикварного столика, на котором стояли прохладительные напитки.

— Угощайтесь, господа. — Губернатор первым налил в свой бокал немного вина. — Итак, Олег Владимирович, разрешите полюбопытствовать, как дела там, в столице? Как вы понимаете, мы находимся далековато от западной цивилизации, а потому проглатываем любую информацию оттуда.

— Как говорил Александр Сергеевич, «за морем житьё не худо…», — Олег Владимирович держал спину ровно, словно сидел перед преподавателем в академии и сдавал экзамен. — Ну а чудес в столице давненько не бывало. Я так полагаю, вернись вы сейчас в Петербург, у вас бы сложилось впечатление, будто вы его и не покидали.

— Так ли? И жизнь не кипит? — удивления в голосе губернатора Белый не услышал. Потому, как и до переезда в Амурскую область Алексей Дмитриевич своими посещениями Петербург особо не баловал.

— Чему же там кипеть? Балы стали проводить крайне редко. Теперь в моде больше салуны и аристократические вечера. Как я их называю, «кружки по интересам». Довольно нудная, скажу вам, вещица. Это то, что происходит в нашем обществе. А если брать в целом, картина будет такова. Мастеровая голытьба начала распоясываться. Взяли моду устраивать какие-то забастовки, стачки. Повсюду высказывать недовольство жизнью. Надеюсь, здесь такого не наблюдается?

— Да откуда? Бог миловал. Это там они, то есть политические, смелы. А как к нам попадают, то сразу смирненькими становятся. Законопослушными.

— Это радует… Школы в столице объявились, для так называемой рабочей молодёжи.

— А вот это дело похвальное, — вставил Киселёв, взглянув на губернатора. — Хоть кулаки по пьянке распускать не станут. А то как праздник, так мордобой. Спасу нет.

— Я тоже так считал. А после мнение поменял. Распускает мужичьё кулаки, несмотря на то, ходит ли в ту самую школу. — Белый хотел было наполнить свой бокал, но передумал. Ему позднее предстояло на досуге посидеть, поразмыслить, проанализировать последние события, а для этого требовалась свежая голова. — А ещё, простите, дрянь всякую принимаются читать. Навроде господина Каутского. Начитаются, и свои тренированные, только теперь уже в некотором роде, образованные, кулаки пускают в ход. Но не по пьянке, а, так сказать, по убеждениям.

— Сие нам знакомо, — вставил реплику генерал-губернатор. — Таких ссыльных грамотеев у нас пруд пруди. Да в основном из интеллигенции.

— А вот теперь ожидайте и ссыльный пролетариат, — столичный чиновник бегло осматривал кабинет. — Нет, господа, нашего мужика не переделаешь.

Алексей Дмитриевич удовлетворённо покачал головой. Правда, и для Киселёва, и для Белого было непонятно, то ли он согласен с последним высказыванием гостя, то ли ему по вкусу пришёлся напиток, только что выпитый им.

— Впрочем, — губернатор вновь наполнил бокал. — Давайте вернёмся к тому, что касается непосредственно нас. Итак, Олег Владимирович, мне доложили, что вы уже приступили к проверке?

— Так точно, ваше сиятельство! — Белый вскочил на ноги.

Хозяин мягким жестом вернул его на место:

— Экий вы прыткий! — довольная улыбка промелькнула на лице чиновника. — Вот что значит молодость! Вы, Олег Владимирович, в моём доме привыкайте называть меня по имени-отчеству. Я это говорю не для красного словца, а для пользы дела. Ежели мы постоянно будем «выкаться» да вскакивать, то, поверьте старику, работа продвинется на толщину ногтя моего мизинца. А потому, Олег Владимирович, проинформируйте нас, что вы успели за сегодняшний день разузнать, или, если хотите, отыскать в запыленных финансовых томах нашего казначейства?

— Кстати, — добавил Владимир Сергеевич пряча глаза, чтобы те не выдали состояние его торжества, — расскажите, если, конечно, сей факт не является секретом, к чему вам понадобились ведомости о жаловании офицерского состава? Признаться, это меня очень даже удивило. Вы, я надеюсь, не разочаровались в том, что нам приходится контактировать с казначейством. А как же иначе? Мы-то вроде и должны быть спокойны, однако ж проверка есть проверка. Или вы предполагаете, что мы неправильно начисляем жалование?

Олег Владимирович оправил полы сюртука и внутренне напрягся. А полицмейстер-то не простак! Такого хода он никак не ожидал. Эка Киселёв ловко открыл карты! Мол, мы с вами откровенны, будьте любезны отвечать взаимностью. Делать нечего, придётся делать шаг навстречу.

— Начну с того, что я не разочарован, Владимир Сергеевич. Мне наоборот, стало бы непонятно, если бы вы не заинтересовались моей работой. Тогда я заподозрил бы неладное. Но вернёмся к вашему вопросу. Признаюсь, на данный момент чего-либо криминального я не обнаружил. Конечно, имеются некоторые неточности. Но для того, чтобы инкриминировать что-либо по ним, необходима детальная проверка на местах. В частности, артиллерийский полк, прибывший в Благовещенск в апреле сего года, который заключил договор о поставке продовольствия и обмундирования только с одним-единственным поставщиком. Неким господином Мичуриным.

— Простите, — губернатор улыбнулся. — Но в этом-то как раз ничего криминального и нет. Кирилла Игнатьевич Мичурин является, я бы сказал, динозавром амурской торговли. Он первый в амурском купечестве. Опять же создал шорную мастерскую, отстроил кирпичный завод. В Китае его хорошо знают. Мичурин — это имя. Так сказать, знак качества. Вы со мной согласны, Владимир Сергеевич?

Киселёв утвердительно кивнул головой и продолжил мысль губернатора:

— У нас в городе работает множество торговых учреждений. Некоторые, естественно, конкурируют с господином Мичуриным. Однако, на данный момент они ему уступают. Тем более, насколько мне известно, с ним подписаны не все договора. Мебель для артиллерийского полка предоставило торговое сообщество Алексеева.

— Да, — согласился Олег Владимирович. — Я внимательно ознакомился с документами. На строительство и ремонт казарменных помещений, складов и штаба подписали соглашение с господином Шадриным. По фуражному обеспечению— с господами Бубновыми.

— Это с молоканами-то? — показал некоторую информированность в делах артиллерийского полка губернатор, из чего Белый сделал вывод, что не со всем происходящим в городе Алексей Дмитриевич ознакомлен.

— Что значит с «молоканами»? — переспросил Олег Владимирович, с недоумением глядя на начальника губернской полиции.

— Иноверцы, — с тяжестью в голосе выдохнул Владимир Сергеевич. И кто потянул губернатора за язык? Не хватало ещё, чтобы в Петербурге заговорили о том, будто в доверенной ему губернии процветает сектантство.

— То есть как— иноверцы? — Белый прочувствовал состояние собеседника и теперь решил додавить того.

Впрочем, Владимир Сергеевич и не сопротивлялся, про себя смекнув, что получать шишки сверху в любом случае он будет не в одиночестве.

— Да они вроде как и христиане, только церковь не признают. Молятся по своим домам. Обряды какие-то совершают.

— С жертвоприношениями?

— Что? — Киселёв вскинул взгляд на столичного гостя и неожиданно увидел, что тот улыбается. «Вот, дьявол, поймал-таки меня», — в душе рассмеялся полицмейстер.

— Вот видите, — Олег Владимирович посмотрел на губернатора. — Потому мне и необходимо всё проверить на месте. А вдруг эти, как вы их назвали, молокане, вместо отличного корма для лошадей на самом деле поставляют негодное фуражное зерно? И полковая канцелярия сей факт прикрывает? Вот вас заинтересовало, почему я просмотрел ведомости, по которым господа офицеры, и не только они, получают жалование. А ведь и в них можно найти прелюбопытную информацию.

— И что вы там обнаружили? — поинтересовался Киселёв. Наконец-то коснулись столь интересовавшей его темы. — Кому-то выплатили не по чину? Или, наоборот, не додали?

— Простите, Владимир Сергеевич, — Белый наклонился в сторону полицмейстера. — Но я бы на вашем месте столь иронично к моей проверке не относился. Жалование в вашей губернии всем выплачивается именно так, как полагается. Здесь волноваться не о чем. Но имеется одна любопытная деталь, которая привлекла моё внимание. К примеру, все соглашения с господином Мичуриным подписывало только одно лицо: поручик Рыбкин, Станислав Валерианович. Хотя в полковом казначействе служат два человека, и он не является начальником этого отдела. Притом оклад господина Рыбкина составляет девяносто два рубля. А вдруг сей Рыбкин получил взятку за договор только с одним господином Мичуриным? Вы такой факт исключаете? Лично я — нет!

— А я исключаю, — Киселёв откинулся на спинку кресла.

Старик из казначейства сообщил, что Белый просматривал ведомости только казачьих, артиллерийского и кавалерийского полков, расквартированных в Благовещенске. Столичный чиновник, непонятно почему, отложил документацию, которая касалась воинских частей, находящихся в других селениях области. То есть его интересовал только областной центр. Это касалось и полицейского департамента. «Столичный молокосос определённо что-то скрывает, — думал про себя Владимир Сергеевич. — Ну, да ничего, и не таких обламывали. Проговорится».

Между тем Киселёв продолжил:

— Интересующий вас Станислав Валерианович Рыбкин есть не кто иной, как самый преданный воздыхатель Полины Кирилловны Мичуриной. Дочери нашего многоуважаемого земляка. И хозяина гостиницы, в коей вы имеете счастье проживать.

«Уж не тот ли это поручик-артиллерист, что был в ресторане со штабс-капитаном?» — Белый вспомнил недавнее происшествие. От неприятных размышлений его отвлёк голос губернатора:

— Это — рифмоплёт, который постоянно выступает в нашей газете и на увеселительных мероприятиях, организованных моей дочерью?

— Совершенно верно, ваше высокопревосходительство, — ответил Киселёв.

— М-да, — протянул паузу Алексей Дмитриевич. — Прелюбопытно. Однако, — генерал-лейтенант повернулся в сторону Олега Владимировича. — любовь не есть тот фактор, который должен вас остановить в продолжении своего расследования. — Губернатор тронул гостя за рукав. — Знаете, когда я приехал четыре года тому назад в этот край, то нашёл его совершенно запущенным. Ничего не могу сказать плохого о моём предшественнике, однако так довести город и близлежащие поселения… И с чего, как вы думаете, я начал?

— С инспекционной проверки? — высказал предположение Белый.

— Совершенно верно! Именно с неё! — Алексей Дмитриевич поднялся с места, подождал, когда его примеру последуют гости, подхватил Белого под руку и повёл к лестнице, на ходу рассказывая о своих первых днях в должности губернатора.

Олег Владимирович слушал вполуха. Он прекрасно знал историю приезда Баленского в область. Также инспектору было известно и о том, что его предшественник, Дмитрий Арсеньевич Гаврилов, как раз наоборот, сделал много для развития далёкого, российского края. Именно при нём в Амурскую область переселили из Европейской части империи более тринадцати тысяч крестьянских и казачьих душ для развития края и несения пограничной службы. Именно при нём Благовещенск приобрёл благоустроенный вид. И именно Дмитрий Арсеньевич произвёл первую мобилизацию в войска в области пять лет назад, в связи с началом китайско-японской войны. Так что негодовать на предшественников Алексею Дмитриевичу по большому счёту не приходилось. Но такова наша славянская натура: превознести себя, при этом унижая других. Тем паче, в их отсутствие.

Владимир Сергеевич медленно ступал вслед за увлечённой беседой парочкой, заложив руки за спину и размышлял над тем, как теперь ему вернуть беседу в нужное русло. Губернатор, судя по всему, согласие на инспекцию полков Белому даст. Да и как не дать, инспектор всё-таки. Потом греха не оберёшься, такое наиспектирует… Действительно, достаточно проверить фуражное зерно. Молокосос пальцем не в небо, а в «десятку» попал. В целом-то зерно в полк поступало неплохое, но последняя партия, мягко говоря, имела вид неудобоваримый. В другой момент он, как это бывало в подобных случаях, к примеру в казачьем полку, сделал бы вид, будто произвёл самостоятельную проверку, взгрел бы по первое число и братьев-молокан, и штабистов. После чего, естественно, дело дальше бы не пошло, а он сохранил опять-таки личный интерес. Теперь же следовало вести себя крайне осторожно. Сей столичный хлыщ может такого нарыть! И открыто действовать нельзя, и бездействовать невозможно. Советник уедет, а ему дальше жить. Подведёт своих людишек сегодня, не поверят завтра.

Алексей Дмитриевич тем временем проводил гостя на первый этаж и жестом указал на двери в гостиную.

— А теперь, Олег Владимирович, разрешите познакомить вас с моим семейством.

Двери распахнулись, и сердце молодого человека затрепыхалось словно воробей, которого схватили крепкие ручки. В глубине залы, пред высоким, до самого потолка, зеркалом стояла она, та самая незнакомка, которую Олег Владимирович имел счастье видеть в магазине со столь любопытным названием «Кунст и Альберс».

Анисим Ильич Кнутов с удовольствием, изредка прикрывая глаза, поглядывал на проходящих по деревянному тротуару девиц, и наслаждался столь приятным занятием. Сегодня ему явно фартило.

Мальчишка-слуга из «Мичуринской» оказался намного наблюдательнее, нежели те два остолопа, что приветствовали его в ресторации. В отличие от старших собратьев по цеху тот сумел разглядеть, что причиной ссоры стал не постоялец гостиницы, а компания дочки хозяина. Плюс ко всему, пацан вспомнил и о причудах приезжего. В частности — о двери, на которой тот спит. Мелочь, казалось бы, да только столичные чиновники отдыхают на пуховиках, в мягких кроватках. А вот твёрдую поверхность предпочитают люди военные, привычные к более жёстким условиям жизни. Малюсенький факт наводил на большие размышления.

Вечерело. Солнце скрылось за сопками. Жара спала.

Навстречу пролётке Анисима Ильича прошла довольно миловидная краля, явно из прислуги, которая, быстро стрельнув в его сторону взглядом, тут же зарделась и пошла быстрее. Великолепное настроение Кнутова взлетело до небес. Анисим Ильич щёлкнул языком и сказал самому себе, что через денёк-другой обязательно вернётся к углу Амурской и Станичной и выяснит, в каком доме служит сия мадемуазель. Глядишь, и мимолётный, ни к чему не обязывающий романчик случится.

Кнутов проживал в одиночестве. Это его нисколько не смущало, даже было наилучшим, чего он мог в те дни желать. Анисим Ильич был, как говорится, сыскарём от Бога. Недаром ещё в столичном департаменте уголовной полиции его считали одним из наиболее перспективных сотрудников. За какое бы дело ни брался Кнутов, он доводил его до конца. И всё бы шло ладком да мирком, если бы не случившееся шесть лет назад событие, перевернувшее всю его устоявшуюся жизнь. При довольно странных обстоятельствах, во время расследования ограбления княгини Беневской, из сейфа хранилища, в котором временно сберегались вещественные доказательства, исчезла украденная и найденная им, Кнутовым, золотая диадема с бриллиантовыми вкраплениями. Княгиня была вне себя от происшедшего. Связи у старухи имелись влиятельные, о чём глава полицейского департамента прекрасно знал. А потому принял решение: либо найти вора, который, судя по всему, служил в самом департаменте, либо козла отпущения. Первого так и не обнаружили. Вторым оказался Кнутов. Главное доказательство его вины так и не отыскали, но и подозрение не сняли. Кнутову грозило пять лет каторжных работ. Но в вышестоящих инстанциях решили иначе. Дело слегка замяли, и в виде наказания сослали подающего надежды сыщика в Благовещенск.

Прибыв на новое место службы, Анисим Ильич первым делом перекрестился. Если бы у него была жена, то она бы, наверняка, сбежала от него, если не на следующий день, то через неделю — точно. Комната, в которую поселился Кнутов, оказалась небольшой квадратной клеткой, без меблировки и элементарных удобств, к которым он так привык в столице. Вот тогда-то Кнутов и порадовался, что не обзавёлся семьёй. В первую зиму даже он, мужчина, жестоко страдал оттого, что в тридцатиградусный мороз оправляться приходилось во дворе, в деревянном, обледеневшем нужнике. Анисим же Ильич ко всему успел быстро привыкнуть и к своей новой жизни стал относиться оптимистически. Единственное, с чем жаждущая кипучей деятельности душа сыщика не могла смириться, это с тем, что преступления в городе случались не столь часто, как в Петербурге, а громких дел и вовсе не было.

Так тянулось долгие шесть лет. И вот Кнутову улыбнулось счастье в лице приезжего инспектора. Анисим Ильич после того, как встретился с господином Белым поздним вечером, неожиданно пришёл к мысли: данный субъект может стать его новой дорожкой к возвращению в большую жизнь. А после разговора с прислугой сыщик ещё более уверовал в то, что мичуринский постоялец, если правильно себя повести, сможет вернуть его в столичное общество. И не потому, что Кнутов об этом попросит. Пусть господин Киселёв даже не беспокоится. Нет. Белый сам предложит. Под давлением фактов, которые Анисим Ильич собирался раздобыть в ближайшем будущем и выложить их пред очи столичного гостя. И первое, что Кнутов решил сделать, — навестить почтово-телеграфную контору.

Дружеские связи в столице, несмотря на происшедшее, у сыщика сохранились. Не все поверили в версию о его причастности к воровству диадемы, но никто и не отважился встать на защиту оболганного следователя. Впрочем, Кнутов обиды не держал. Изрядно насмотревшись на светское общество, он понимал: тот бой им проигран вчистую. А тянуть за собой в болото ещё кого-либо стало бы подлостью. Что и зачлось.

Именно по этой причине Анисим Ильич, просчитав все «за» и «против», решил довериться телеграфу и снова дать о себе знать в столицу. Он долго составлял текст в уме, тщательно подбирая каждое слово. Наконец, после умственных терзаний, у него получилось следующее. «Сашенька, — говорилось в переданном послании. — Окажи мне, по старой памяти, услугу. Узнай, насколько я в состоянии довериться прибывшему в наш город с инспекцией титулярному советнику канцелярии столичного полицейского департамента Белому О.В. Друг мой, ответ нужен срочно, так как от него зависит моя судьба. Твой Нися». Телеграмма предназначалась старому другу Анисима Ильича, Короваеву Александру Никодимовичу, который, вскоре после случая с Кнутовым, покинул департамент уголовного сыска и перевёлся в пятое отделение делопроизводства при Особом совещании.

Полина Кирилловна долго смотрела на себя в зеркало, пытаясь найти хоть малейший изъян, который мог бы оттолкнуть от неё приезжего молодого человека. Но не находила. И роскошные, густые длинные волосы, чёрные, с отливом, словно смола. И тонкой ниточкой брови, которые девушка умела красиво изогнуть. А чего стоили вишнёвые глаза, затягивающие словно омут? А длинная шейка? А грудь, приоткрытая для мужского взгляда, благо тому способствовала жара? Неужели ничто не смогло взволновать того истукана из ресторации?

«А может быть… — вдруг подумалось девушке, — постоялец из "Мичуринской” воевал, и там в него попала пуля… Или нет, он оказался в плену, и турки его повредили? А что если этот чудак из тех, кого папенька называет… (как же он говорил?)… он ещё приказчика из лавки так назвал в гневе — йз тех, кто спит не с женщинами, а с мужчинами?».

Но тут госпожа Мичурина вспомнила, как молодой человек стоял перед ними, спокойный, мужественный, ни малейшего намёка на трусость. Как он легко бросил нож. А потом, как ни в чём не бывало, поклонился, будто не произошло ничего особенного. Вспомнилось, как штабс-капитан Индуров долго боялся отвести ладонь от ножа. А у поручика Крылова от испуга мелко дёргался кадык на худой шее. Смешно, трусливо. Нет уж, из всех мужчин, что там были, приезжий оставался единственно достойным. И никак не соответствовал тому слову, что употребил сгоряча папенька.

Полина Кирилловна сделала несколько шагов назад. Ну, конечно. Как она сразу не догадалась. Платье, вот в чем дело! Они ведь столичные, привыкли к таким нарядам, чтобы дух захватывало. А как одета она? Эти глупые оборки словно у самоварной куклы. Ситец! Да, в нём летом удобно, но настоящие мужчины тебя за его простотой не видят.

Девушка рывком стянула с себя наряд и осталась перед зеркалом обнажённой. Вот так лучше! Найти другое платье! Поправить причёску. Говорят, купцы Бубновы выписали из Владивостока нового цирюльника, японца. Пусть он сделает ей что-нибудь экзотическое. Чтобы тот плешивый молодец при её виде собственной слюной подавился! «Хотя, — губки девушки в зеркале слегка капризно изогнулись, — у него довольно симпатичная плешь. Не как у стариков, а с детским пушком. Смешная. И трогательная».

Полина Кирилловна вновь окинула себя всю строгим взглядом и осталась довольна: и ведь достанется кому-то сие чудо!

Знакомство с супругой губернатора для Олега Владимировича прошло словно во сне. Он что-то отвечал, вроде как «впопад», улыбался на шутки хозяина дома, даже сумел воспроизвести небольшой рассказ о последних событиях в столице, однако все мысли молодого человека заполнила Анна Алексеевна, дочь губернатора. А та, чувствуя, что произвела на молодого человека сильное впечатление, будто специально, во время беседы то случайно касалась его сюртука локотком, то бросала в его сторону неопределённый взгляд, который вроде бы ничего не обещал, но и говорил о многом. Дважды девушка поймала Олега Владимировича на том, что он неправильно произнёс чин папеньки. На что Алексей Дмитриевич отреагировал несколько смущённо и постарался перевести разговор на более приятные темы:

— А не отужинать ли нам, господа? И не вздумайте отказываться, Олег Владимирович. Ресторация у господина Мичурина отменная, ничего сказать не могу, но мой повар считается самым лучшим не только в городе или области, а и во всём Дальневосточном крае.

— Тут вы, папенька, правы. — рассмеялась Анна Алексеевна и потянула за руку Олега Владимировича в столовую. — У нас удивительный повар. Как только мы переехали в Благовещенск, он принялся осваивать китайскую кухню. И очень даже преуспел в этом.

Белому было приятно ощущать теплоту руки Анны Алексеевны. Но в ещё больший восторг его приводил аромат, который исходил от юного, женского тела. Этот аромат обвораживал и притягивал, заставляя забыть об о всём и всех, кроме его обладательницы. А та, легко скользя по паркету, вела молодого человека в новые, сквозные, комнаты, самостоятельно распахивая двери и докладывая гостю, о том, что и где у них в доме расположено.

Если бы кто-то додумался в тот момент попросить Олега Владимировича повторить всё, о чём говорила девушка, то он бы не смог и двух слов связать. Белый просто слушал её голос, не осознавая смысла. Он вдыхал запахи её платья, духов, кожи, наслаждался красотой, и этого было ему вполне достаточно…

Ужин прошёл, как после дал ему оценку Владимир Сергеевич Киселёв, в атмосфере лёгкого возбуждения. Супруга губернатора, Алевтина Львовна, великолепно справлялась с ролью хозяйки дома и души компании. Она тихонько делала распоряжения прислуге по поводу смены блюд, одновременно вставляя колкие и в большинстве случаев — довольно точные — замечания в мужскую беседу. Мужчины же, в свою очередь, особенно господин губернатор, сыпали весёлыми историями, которые имели место в их жизни, или же в жизни хороших знакомых.

После того как подали фаршированного осетра, Владимир Сергеевич, как бы невзначай, поинтересовался, какая же воинская часть будет первой принимать инспектора? Олег Владимирович сконфуженно пожал плечами, как бы показывая: мол, не я заговорил о делах в столь приятной обстановке, но что поделаешь, и ответил вопросом:

— А с какой вы бы мне посоветовали, Владимир Сергеевич?

Теперь пришла очередь полицмейстера изображать сконфуженный вид:

— Признаюсь, как по мне, так всё равно, с кого начать. К примеру, второй казачий полк. Расквартирован в Благовещенске с тысяча восемьсот девяносто четвёртого года. Ежели вы надумаете там проверять всю документацию, могу уверить, столица не увидит господина Белого по меньшей мере года полтора.

Алексей Дмитриевич хмыкнул в усы и добавил:

— Поверьте, в других полках ситуация та же. Уж что-что, а документацию мы умеем чтить, как никакой другой народ Европы.

— А немцы? — вставил реплику Олег Владимирович.

— А что немцы? Точно такой же народ, как и мы. Вот только с законами у них правильно вопрос поставлен. И бумагу они не уважают, как мы, а боятся, — губернатор промакнул рот салфеткой, после чего положил руки на стол. — Кто такой немец? Он хуже славянина. Поверьте мне, я был начальником штаба Брест-Литовской крепости, и насмотрелся на эту народность «от и до». Пока над ним, немцем, висит дамоклов меч правосудия, он самый законопослушный европеец, какого не сыскать на всём континенте. А дашь ему волю, такие дела натворит, которые нашему мужику и в кошмарном сне не приснятся. Достаточно вспомнить, о чём пописывает их славноизвестный Сигизмунд Фрейд.

— Зигмунд, — тихонько поправил Олег Владимирович.

— Так он и вам известен? — губернатор вскинул глаза на сидящего напротив него Белого.

— Я бы так сказал: наслышан. Но с трудами не знаком.

— Вот. То-то и оно! С трудами мы не знакомы, а наслышаны. И уже считаем его величиной. А как иначе — Европа. И в столице к нему довольно миролюбиво относятся?

— Не могу ответить утвердительно. — Олегу Владимировичу стало неприятно оттого, что он так неожиданно вновь стал центром внимания. — В большинстве случаев его учениями увлечена студенческая молодёжь. То, что о нём слышал я, мне не по душе.

— О как, — встрепенулся Алексей Дмитриевич. — Творения проходимца уже называют учениями! Господи, куда катится Россия? Слизываем за Европой то, что ей не нужно, да ещё и восторгаемся!

— Папенька, перестаньте! — щёки Анны Алексеевны покрылись лёгким румянцем негодования. — Не хватало ещё перевести прекрасный вечер на споры и ссоры.

— А кто ссорится? — руки губернатора слегка задрожали. — Никто и не думает ссориться. По крайней мере, я. Но на свою позицию я имею право?

Олег Владимирович сделал вывод, что подобного рода беседы в этом доме — довольно частое явление. Он повернулся в сторону Алевтины Львовны:

— Премного благодарен вашему семейству: вы так мило, по-домашнему, приняли меня. — В голосе его совсем не слышалось никакой иронии. Он говорил твёрдо, и выражение лица говорило о том, что гость действительно провёл в высшей степени замечательный вечер. — Если вы не будете против, то я бы хотел ещё как-нибудь посетить ваш дом.

Женщина мягко улыбнулась и протянула Олегу Владимировичу руку для поцелуя:

— Обязательно приходите! Даже в том случае, если мой драгоценный супруг станет вытягивать из вас признание, почему вы не ругаете Чингиз-хана, уж не родственник ли вы ему?

Шутка хозяйки всех привела в благодушное состояние. А главу дома даже развеселила. Олег Владимирович со всеми попрощался и, бросив мимолётный взгляд на Анну Алексеевну, покинул дом Амурского губернатора.

Выйдя на улицу, Белый глубоко вдохнул свежий, наполненный вечерней свежестью воздух. Вот они и встретились. Но что принесёт ему эта встреча? Олег Владимирович с силой тряхнул головой, словно хотел избавиться от навязчивой мысли о том, что у девушки уже есть любимый. Жаль, вместо снега, которым можно было бы умыться, чтобы прийти в чувство, на улице стояла летняя жара, которая лишь немного спала с наступлением ночи.

Белый оглянулся по сторонам, увидел свою пролётку и жестом подозвал кучера. Домой, и чем скорее, тем лучше! «А губернатор Амурской области, кажется, человек поверхностный, не вникающий глубоко в суть вещей…» Хотя все рекомендации, полученные в Петербурге, говорили об обратном. Стало быть, либо генерал-губернатор настолько прижился в этом крае, что полностью «омужичился», а таковые случаи иногда имели место, либо с Белым только что играли. Топорно, грубовато, но играли. И Киселёв поддерживал эту игру. Во втором случае выходит, эти двое в одной упряжке. Прелюбопытно, что их объединило? Какой совместный интерес? И насколько сей интерес соответствует интересу государственному? Не хотелось бы наскоро судить губернатора. Тем более отца такой красавицы.

Если бы в этот момент Олег Владимирович не углублялся в свои мысли, а оглянулся и посмотрел на окна покинутой им столовой, то смог бы увидеть прелюбопытную картину. Амурский губернатор и глава полицейского управления, приоткрыв гардины, внимательно наблюдали за тем, как молодой человек располагается на кожаном сиденье и даёт указания извозчику.

Лишь только повозка тронулась, Владимир Сергеевич повернулся к Алексею Дмитриевичу.

— А ведь нашему гостю приглянулась ваша дочь.

— Бросьте, Владимир Сергеевич, — отмахнулся Баленский. — Она ещё ребёнок. Рано ей думать о замужестве.

— О замужестве не думают. Оно приходит, как гром, средь ясного неба.

— Только не в нашем доме, — Баленский ещё раз выглянул в окно, и неожиданно добавил: — Впрочем, от такого претендента я бы не отказался. Связи у молодого человека имеются. И, судя по всему, серьёзные.

— Вам стало что-то известно? — тут же поинтересовался Владимир Сергеевич.

— Нет. Предчувствия. И анализ. Манеры у господина Белого не просто столичные, а придворные. Поверьте мне, уж в этом — то я толк знаю. — хозяин проводил старого знакомого к столу и разлил по бокалам из пузатой бутылки токайское вино. — Как думаете, подозрения нашего проверяющего по поводу контрактов подтвердятся? Или нет? Только начистоту.

Владимир Сергеевич выдержал небольшую паузу. Теперь от его ответа зависело, получит ли он в лице губернатора союзника или же усилит позиции Белого. Алексей Дмитриевич терпеливо ждал. Киселёв слегка пригубил вино и только после произнёс, будто с головой бросился в омут:

— По поводу Мичурина я спокоен. Кирилла Петрович держит марку и товар поставляет только высшего качества. А вот с молоканами могут быть проблемы.

— Серьёзные?

— Пока не знаю. Боюсь, что да. Поступали кое-какие сигналы.

— В таком случае, Владимир Сергеевич, я бы вам порекомендовал прибыть завтра в артиллерийский полк до приезда нашего гостя. Сами понимаете, скандал не нужен ни вам, ни мне. Ни со стороны столицы, ни со стороны местного купечества.

Владимир Сергеевич, услышав долгожданные слова, умело скрыл на лице радость и только произнёс:

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство!

На следующее утро Олег Владимирович спустился вниз, в холл, и попросил у прислуги газету. За чашкой кофе он развернул свежий номер «Амурских ведомостей» и, не торопясь, пролистал их. Познакомиться с жизнью города и области следовало.

Вот, к примеру, на первой странице некто Э.И. Шеффер, гласный городской думы, размышлял о месторасположении будущей электростанции. Оказывается, цивилизация добирается и в эту тьмутаракань… Олег Владимирович перевернул страницу. Пробежался по столбикам строк. «Благовещенск — единственный город на Амуре, который сам себя содержит и который играет самостоятельную экономическую роль». А.А. Кауфман, экономист. Нечто подобное Белый слышал перед самой поездкой, ещё в Петербурге. А может, господин Кауфман выполняет распоряжение неких заинтересованных лиц из столицы? При случае следует поинтересоваться господином, выдающим столь любопытные перлы.

Возле входа инспектора уже ожидали дрожки с прежним извозчиком, которого предоставил губернский полицмейстер.

— Здравствуй, Прохор, — поздоровался Олег Владимирович, размещаясь на сиденье за широкой спиной мужика.

— Доброго утречка, ваше благородие. — Прохор полуобернулся. — Куда править прикажете?

— Давай для начала в артиллерийский полк.

Извозчик причмокнул, и молодая гнедая лошадка тронулась с места.

В эту ночь Полина Кирилловна Мичурина совсем не спала. Поначалу она пыталась справиться с бессонницей: с силой сжимала веки, принималась считать до ста, сбивалась, снова считала. После неудачной попытки девушка поднялась с постели, зажгла свечу, прошла в библиотеку, достала с полки стихи Кольцова и, свернувшись клубком в кресле, почти до самого утра читала проникновенные строки. Да так и заснула, закутавшись в мягкий шёлковый халат, уронив книжку на пол.

Утром Полина Кирилловна приказала запрячь дрожки. Пока слуга выполнял её распоряжение, девушка придирчиво выбирала наряд, долго примеряла то одно платье, то другое, прикидывая, в каком она будет обворожительной и одновременно недоступной.

Чернобровая красавица прекрасно знала, куда ей направиться в столь ранний час. Однако она не находила в себе сил ответить на простой вопрос: для чего ей надобно в отцовскую гостиницу. Но посудите сами, господа, какая молодая особа, в столь юном возрасте, в начале расцвета женственности и очарования признается самой себе в том, что её сердце покорил незнакомец? Неожиданно! С первого взгляда! Да нет, ни за что! Вот только на сердце почему-то сладко и тревожно. И руки отчего-то мелко дрожат, пока дрожки приближаются к месту проживания объекта девичьего внимания…

Прислуга, издалека завидев любимицу хозяина, выбежала на ули-цу— с радостными улыбками на маслянистых мятых лицах. Полина Кирилловна поморщилась. Она терпеть не могла эту троицу: двух мужланов — недоумков и чересчур сноровистого нагловатого мальчишку. Но папенька ими был доволен, а потому она была вынуждена их терпеть. Полина Кирилловна неожиданно от ужаса чуть не задохнулась. Ей вдруг пришла мысль, что прислуга конечно же поинтересуется, в чём причина её столь внезапного появления в гостинице в сей ранний час. Может, сделать попытку солгать? Но эти прохиндеи моментально поймут, что она им соврала. И, естественно, как всегда, всё сообщат отцу. Господи, что же делать? Крыльцо вот оно. Сыграть роль твёрдой домовладетельницы, этакой держиморды в юбке? Нет, не получится. Слишком сердце трепещет и тело дрожит.

Девушка быстро наклонилась к кучеру:

— Степан, едем к казармам.

— А как же гостиница? — удивился кучер, который втайне надеялся подхарчиться на хозяйской кухне.

— Я что сказала? Правь к казармам!

— Слушаюсь, Полина Кирилловна.

Степан тронул поводья, и лошади послушно повернули вправо, оставив в недоумении три мужские фигуры на ступеньках гостиницы.

Артиллерийский полк, прибывший в Благовещенск в апреле тысяча девятисотого года, был расквартирован недалеко от набережной реки Зеи, что впадает в Амур, на улице Невельской, невдалеке от городского сада общества туристов. За два с половиной месяца солдаты и наёмные мастеровые сумели возвести небольшой военный городок со всеми необходимыми постройками: казармами, складами, штабом, конюшней, полигоном для учебных стрельб. Со стороны невозможно было увидеть, что происходило внутри воинской части, так как её со всех сторон огородили высоким, в полтора человеческих роста, деревянным забором.

Повозка Белого подъехала к воротам казарм, как прозвали в народе новостройку. Олег Владимирович подошёл к воротам, и постучал.

— Чего надо? — на стук объявился часовой, молодой парень в застиранной гимнастёрке, с болтавшейся на плече винтовкой.

— Позови начальника караула! — приказал Белый.

— Так, ваше благородие, — молодец оробел, — по уставу мне надоть отрекомендовать вас господину штабс-капитану. Кто вы и с какой целью?

Олег Владимирович представился по всей форме. Часовой крикнул в караульное помещение, чтобы его подменили на посту, и со всех ног бросился в штаб. Белый воспользовался тем, что солдат не прикрыл плотно створки ворот, и заглянул в образовавшуюся щель.

По плацу маршировала рота солдат, человек пятьдесят. Шагали строевики дружно, в ногу, поднимая сапогами тяжёлую, вязкую пыль. Левее от плаца несколько солдат перетаскивали мешки из одного помещения, судя по всему — склада, в другое. Мешки были довольно тяжёлы, потому, как крепкие солдаты с трудом переносили их на вспотевших спинах и плечах. Белый сделал ещё одну попытку присмотреться, что же всё-таки переносили артиллеристы, но краем глаза вовремя заметил спешащего к воротам часового и, вовремя отпрянув от щели, принял выжидательную позу.

Запыхавшийся солдатик резко отворил ворота, принял стойку «на караул»:

— Ваше благородие, господин штабс-капитан ждут вас. Разрешите проводить?

До штаба части от ворот было шагов пятьсот. За время движения Белый успел отметить, что в части поддерживаются строгий порядок и дисциплина. Праздношатающихся он не заметил. Всюду царили чистота и организованность, что приятно радовало глаз.

У входа в штаб их уже поджидала знакомая по вчерашним событиям фигура. Олег Владимирович поневоле ещё более развернул плечи, как бы показывая, что готов к встрече с недругом. Однако словесной дуэли не произошло. Штабс-капитан вскинул руку к козырьку фуражки и представился:

— Начальник караула штабс-капитан Индуров Юрий Валентинович, — движением головы он отправил часового на пост и, сняв с головы убор, широко улыбнулся. — Рад снова видеть вас. И прежде всего прошу принять мои извинения за вчерашнее. Сами понимаете, в окружении столь красивых особ как-то непроизвольно теряешь контроль. За что после бывает стыдно. Впрочем, если вы будете настаивать…

— Не буду, — перебил капитана Белый и протянул руку для приветствия. — Я вас прекрасно понимаю и зла не держу.

— Приятно слышать.

Белый вздрогнул. Рука у штабс-капитана оказалась до противности влажной. Будто коснулся чего-то скользкого, липкого. Моментально появилось желание достать платок, тщательно вытереть ладони и выбросить тряпку куда подальше. Олег Владимирович с трудом сдержался и ограничился тем, что сунул руку в карман.

— А теперь, когда мы утрясли вчерашнее недоразумение, перейдём к делу. Могу я встретиться с командиром полка?

— К сожалению, нет. И командир полка, и начальник штаба откомандированы во Владивосток.

— Надолго?

Штабс-капитан рассмеялся:

— Если бы не рекомендация господина полицмейстера, то я бы решил, что разговариваю со шпионом.

— Простите. А с кем я могу согласовать свою дальнейшую деятельность? Меня интересует казначейская часть.

— Без проблем, — фуражка вновь взлетела вверх и опустилась на голову начальника караула. — Пройдёмте в помещение. Там как раз все в сборе.

«Капитан не спросил документов, подтверждающих мои полномочия, — отметил Белый. — Значит, его предупредили. Или же, если сопоставить его поведение с перемещением мешков, некто, раньше меня, приехал в часть, сообщил о моих намерениях и, вполне возможно, находится до сих пор в расположении полка, дабы проконтролировать мои дальнейшие действия. А, может быть, сейчас уничтожаются следы незаконной деятельности. Не с бухты же барахты они с утра солдатиков гоняют? Встаёт только вопрос: чей товар прячут или топят в реке господа интенданты? Мичурина или братьев-молокан?».

Полковая канцелярия расположилась в самом конце коридора, за металлической дверью, покрашенной отчего-то в тёмно-зелёный цвет. Индуров игриво подмигнул Белому, постучал в дверь, после чего толкнул её внутрь.

— К вам гости! — произнёс Индуров и, отдав честь, удалился.

Олег Владимирович прошёл в просторное помещение, где стояли два стола и три сейфа. За столами сидели двое военных. Один постарше— в чине капитана— с редкой, седой порослью на голове, довольно грузного телосложения по причине сидячей службы. «Ланкин Сергей Иванович», — вспомнил фамилию начальника полковой казны Олег Владимирович. Оклад в сто восемьдесят рубликов. Жалование довольно приличное, если впереди имеется хотя бы с десяток годков дальнейшей службы. Но у Сергея Ивановича таковых годков не имелось. Исходя из предоставленных в казначействе документов, Белый знал, что капитану Ланкину в скором времени предстояло уйти в отставку. И о его замене месяц тому было подано прошение в Петербург. Ответ пока не пришел. Скорее всего, в главном штабе подыскивали подходящую кандидатуру.

Олег Владимирович слегка повернулся влево. Теперь на него смотрело молодое, с мелкой сеточкой конопушек, лицо. Волнистая шевелюра на голове зачесана назад, открывая большой загорелый лоб. Надбровные дуги выдвинуты вперёд, затеняя глаза с тёмными подглазьями то ли от бессонницы, то ли от печёночной болезни, связанной с алкогольными возлияниями. «А вот и господин Рыбкин, — мысленно пробормотал Белый. — Он и подписал все контракты. Поручик. Да не тот, что был вчера в ресторации. А говорили, будто он ухлёстывает за госпожой Мичуриной. Впрочем, какое мне до этого дело? Довольно приятное лицо. Открытое. Я его представлял иначе. Где бегающие глазки? Где нервозность рук? Где вымученная улыбка, дружище, ведь по твою душу приехали?».

Олег Владимирович прошёл в центр комнаты и произнёс:

— Разрешите представиться, титулярный советник Белый Олег Владимирович, — столичный чиновник быстро извлёк из внутреннего кармана пиджака бумаги и протянул их капитану Ланкину.

Сергей Иванович уткнулся носом в документацию. «Слеп, как крот», — решил про себя Белый и осмотрелся вновь в надежде найти ещё один стул, на который он бы смог присесть. Такового не оказалось.

— Простите, — Рыбкин подхватился, вскочил на ноги и поставил свой табурет пред прибывшим начальством. — Присядьте. Как говорится, в ногах правды нет. Разрешите представиться: Рыбкин Станислав Валерианович. Вы позволите вам задать вопрос?

— Отчего бы и нет. Задавайте.

Любопытно, что заинтересовало поручика?

— Вы, случаем, не родственник Андрея Белого?

Вот те раз. Мало его в столице допекали этим вопросом. Так теперь ещё и на периферии.

— Нет. — резко ответил Олег Владимирович и, не подумав о последствиях, добавил: — К вашему сожалению, мы с поэтом Белым не родственники. А только однофамильцы.

— Вы знакомы с поэзией Андрея Белого? — поручик в восторге всплеснул руками. — Это просто восхитительно! Я лично считаю, что он звезда первой величины. Сейчас только входит в силу, так сказать, берёт разбег. Но он ещё покажет свою мощь. Вы со мной согласны?

— Простите, — Белый поправил галстук, слегка ослабив узел. В комнате, несмотря на открытое окно, было душно. — Я сейчас не готов обсуждать поэзию. Вы, наверное, заметили, я к вам прибыл совсем с иной целью.

— Да, конечно, — поручик смутился и ретировался к своему столу. — Простите. Конечно. Действительно, что это я… Приношу извинения.

Так, ещё одна осечка, начиная со вчерашнего дня. Белый мысленно обругал себя. Теперь Рыбкин спрячется в своей «коробочке», попробуй его оттуда выковырять. Белый тяжело вздохнул, достал из кармана платок, вытер со лба пот и произнёс, обращаясь к Станиславу Валериановичу:

— Ещё раз прошу прощения, у вас воды не найдётся? Душно здесь. И как вы только работаете?

— Привыкли-с, — ответил за поручика капитан, возвращая документы. — Поручик, принесите гостю графин, а мы пока утрясём некоторые моменты. Итак, — проговорил Ланкин, как только за Рыбкиным закрылась дверь. — Что вас интересует?

— Да многое что… Документация. Это в первую очередь. Во вторую, некоторые пояснения по поводу контрактов.

Ланкин напряжённо выдохнул, снова вытер пот со лба, а потел он обильно, и, словно решившись на последний шаг, произнёс:

— Что ж, не будем терять время. — Сергей Иванович поднялся, подошёл к сейфу у окна, открыл его и положил на стол проверяющему стопку бумаг. — Вот, здесь вся документация со дня прибытия полка в Благовещенск. Или вас интересуют более ранние документы?

— Нет. — Белый отрицательно качнул головой и открыл лежащую поверх стопки папку. — Достаточно будет и этого.

Анна Алексеевна просыпалась всегда рано, как говаривал батюшка, «с петухами и пастухами». Вот и сегодня встала ни свет ни заря, быстро оделась, пробежала в столовую, позавтракала, не дожидаясь родителей, и, прихватив ридикюль, выехала в город. Куда? Да просто в душе приятное настроение располагало к движению. И все!

Город жил своей жизнью, которая ей очень нравилась. Она помнила, как ей было скучно в Брест-Литовской крепости, среди небольшого числа сверстников, детей офицерского состава, которым с младенческих лет прививали чинопочитание. К примеру, ей нельзя было играть с братьями-близнецами, детьми унтера Удовцова. А с дочерью командира крепости, генерала Старовицкого, не то что играть, рядом стоять было противно. Сопливая ябеда, та постоянно ковыряла указательным пальцем в носу, при этом широко открыв рот. Даже теперь, спустя столько лет, Анне Алексеевне было про-тивно это вспоминать.

В Благовещенске всё было по-другому. Небольшой городок, в который её маменька ехала с большими сомнениями и неудовольствием, оказался местом очень даже приятным и, что самое главное, свободолюбивым. Это чувствовалось во всём. В том, как общались между собой папины сослуживцы, как вели себя с ней её подруги по гимназии. Да просто— как общались с ней, дочерью губернатора, первого человека в области, приказчики в магазинах и лавках: уважительно, но без подобострастия.

Девушке нравились улицы города. Она их сравнивала с улицами европейских городов, одновременно отождествляя и те и другие с человеческим характером. Улицы в Европе петляли, изобиловали резкими, неожиданными поворотами, тупичками, повторяя внутренний мир их жителей, людей закрытых, живущих в самих себе и только для себя. В Благовещенске улицы подкупали прямотой, открытостью, и даже некоторой незащищённостью. По ним можно было всегда, в любое время года, лететь в дрожках, соревнуясь с ветром, издалека видя конечную цель стремительного путешествия и не боясь того, что можешь кого-либо сбить. Вот и сегодня она хотела просто проехать по любимым местам, по тем магазинчикам, в которых выставлялся товар из Китая.

Вывернув на Зейскую улицу, дрожки Анны Алексеевны набрали нужный темп и понесли свою госпожу к лавкам. Анна Алексеевна откинулась на спинку сиденья, с наслаждением вдыхая свежий, ветренный воздух, но тут все её мысли были вмиг перестроены неожиданным обстоятельством. Как только дрожки пересекли Семинарскую, их, обдавая пылью, обогнала повозка, запряжённая парой гнедых, столь знакомых всем кучерам города. Анна Алексеевна вскинулась с места:

— Игнат, что это было? — крикнула она кучеру, закашлявшись и отмахиваясь от пыли.

— Не что, а кто, ваше благородие, — кучер повернулся в сторону хозяйки. — Девица Мичурина чудит. — На лице кучера Игната проявилась самодовольная ухмылка.

— Что сие обозначает? — Анна Алексеевна недовольно дёрнула плечиками.

— Так то, что Полина Кирилловна, мабуть, дюже захворали.

— Чем?

— Да есть такая хвороба, Анна Ляксевна, в народе по-разному прозывается — присуха, зазноба ли.

— Что ты говоришь? — Анна Алексеевна с любопытством приподнялась на ножки. — И кто он? Может, тебе и это известно?

— Известно, может, и нет, а предположение имеется. — Игнат теперь развернулся к хозяйке всем своим крупным телом. — Вчера мне возничий вашего гостя рассказал… Перед тем как ехать к вам, его молодой хозяин имел желание отобедать в «Мичуринской». Да только ему помешали в этом намерении. Некий штабс-капитан из казарм. Половой из ресторации видел, как ваш вчерашний гость сгоряча вогнал в стол промеж пальцев того самого господина военного столовый нож. Тот ажно белее скатерти стал.

— Госпожа Мичурина там тоже была?

— При ней-то всё и приключилось. Как мне сказал кучер, она во все глаза смотрела на вашего гостя и оторвать-то очей от него не могла никак.

— Это ты, Игнат, уже выдумываешь. — Анна Алексеевна вновь опустилась на сиденье.

— Может, и так, — нехотя согласился кучер. — Только не я, а ейный кучер. Или половой. — Игнат привстал с козел и посмотрел вперёд. — А всё-таки не в себе она! Сами посудите, барышня, куда в такую рань помчалась? Не на свиданку же.

— Откуда мне знать? — попыталась отмахнуться Анна Алексеевна. — Может, в лавку спешит, по указанию отца.

— А нет там мичуринских лавок. И никаких нет, — тут же заметил Игнат. — А вот казармы имеются. — Кучер присвистнул.

Анна Алексеевна даже не заметила, как повозка тронулась с места. Теперь ход её мыслей поменял направление. Вот как, оказывается господин Белый умеет с ходу очаровывать девичьи сердца! Она, конечно, обратила внимание на поведение молодого человека в магазине Кун-ста и, естественно, поняла причину его робости. Девичьему глазу приятно было видеть неуверенность в серых зрачках молодого мужчины. И не только в глазах, но и во всём поведении. Впрочем, как и папеньке, который прикинулся туповатеньким дворянином, над чем они вчера от души посмеялись. Но чтобы господин Белый сумел покорить сердце дикарки Мичуриной, о поведении которой Анна Алексеевна много слышала, поверить невозможно. Сплетни, решила Анна Алексеевна.

Но Игнат прав: в той стороне, кроме жилых домов и казарм артиллерийского полка, более ничего нет! Значит, дикарка могла поехать только к воинской части.

— Игнат, — Анна Алексеевна окликнула кучера. — Правь к Гостинодворскому базару.

— Так ведь закрыто еще! — удивился кучер.

— Ничего, — быстро отреагировала дочь губернатора. — Попрошу Коротаева, он мне лавку раньше откроет. И давай побыстрее.

Полина Кирилловна оглянулась на губернаторские дрожки и чувство гордости переполнило её. В кои — то веки простые смертные утирают нос дворянскому сословию. Так и надо! Кто стоял у основания города, в самых его истоках? Они — Мичурины. Кто открыл первым торговлю в губернии? Опять же дед её, Мичурин. Кто первым завёл торговлю с китайцами и выгоду в том имел немалую, подчас рискуя головой? Отец её, Мичурин Кирилла Петрович! А эти кто такие? Много их тут перебывало. Приедут лет на пять — семь, по «велению государеву», побудут, вновь в милость попадут, и поминай, как звали. А Мичуриным здесь жить. Ждать новых генералов, с дочками, да сынками. И вновь спины гнуть. А во имя чего?

Господи, зачем она приказала править к казармам? Индурова разве что увидеть? Так он сам прибежит, только дай знать. Да и другие офицеры под стать ему, готовы броситься к её ногам. Разве что кроме Рыбкина.

Полина Кирилловна откинула голову на свёрнутый полог и прикрыла веки, чтобы утреннее солнце не слепило глаза. Странный он, этот Станислав Валерианович. Поначалу ей казалось, будто он принялся ухаживать за ней, да как-то вяло. Единственные моменты, когда в её присутствии у поручика блестели глаза, так это во время декламирования своих виршей. Казалось, будто Рыбкин просыпался от летаргического сна и на короткий миг оживал, превращался совсем в другого Рыбкина. А стихи читал так, будто посвящены они были не ей, а некоей таинственной незнакомке, образ которой Станислав Валерианович глубоко хранил в своём сердце. В такие моменты Полине Кирилловне было даже жаль поручика, но ничем помочь она ему не могла.

Кучер для порядка прокашлялся и проговорил:

— Казармы, барышня.

Полина Кирилловна слегка приоткрыла глаза:

— Погоняй-ка, Степан, на Суворовскую.

— Так то ж в другой конец города, — удивился кучер.

— А тебе какая нужда? Правь да и всё. — Полина Кирилловна оглянулась по сторонам и хотела было прикрикнуть на него, как сердце её замерло, а после учащённо забилось, — Стой! — окрик остановил руку кучера, уже собравшуюся подогреть вожжами ещё не остывшие крупы лошадей.

Полина Кирилловна с трудом сдержала дыхание. Возле ворот в воинскую часть стояла знакомая ей повозка полицейской управы, на которой теперь ездил Олег Владимирович Белый.

Чиновник из столицы стремительным шагом покинул расположение артиллерийского полка, резко вскочил в пролётку и хлопнул извозчика по плечу:

— Трогай.

— Куда, ваше благородие?

— В кавалерийский полк. Оттуда к сапёрам. А утром приготовься ехать в Марковскую.

— Кудыть? — кучер встрепенулся. — Так до неё, почитай, вёрст тридцать будет. Это ж полдня туда, полдня обратно.

— Вот и приготовься. А теперь помолчи. Мне нужно сосредоточиться.

— Как же, помолчи… — бормотал себе под нос Прохор, ясно представляя, каким образом ехать до казачьей станицы, по убитым-то дорогам, да не дай бог, если ещё и дождь пойдёт.

А господин Белый достал записную книжку и принялся вписывать в неё только одному ему понятные каракули.

В целом встречей Олег Владимирович остался недоволен. Через полчаса совместной беседы все подозрения с Рыбкина Белый был вынужден снять. Поручик, несмотря на ожидания советника, ни от чего не отказывался. Да, именно он подписал контракты с господином Мичуриным и никаких других вариантов не рассматривал, хотя они и имели место быть. Но, как пояснил Рыбкин, он больше доверяет тому купцу, который лавку держит не один год и не пять лет, а эдак, с десяток, а лучше и пять десятков. Таким торговцам имя качеством товара служит, и слово их — кремень. Помнится, Станислав Валерианович быстро пересмотрел все папки, нашёл нужную и раскрыл её на необходимой странице.

— Вот, — произнёс он. — Читайте.

Олег Владимирович присмотрелся. Перед ним лежали накладные на ввезённый товар. В каждой стояла подпись Рыбкина.

— Я, понимаете ли, за просто так свой росчерк ставить не буду, — гордо произнёс поручик, что выглядело несколько смешно. — Каждый мичуринский товар лично принимаю. А потому, ежели что не так, ответственность с себя не снимаю.

После этих слов Олег Владимирович посмотрел на Сергея Ивановича. Тот в отличие от своего подчинённого подписи нигде, кроме контракта, не ставил. Капитан, почувствовав на себе взгляд инспектора, тяжело заёрзал на стуле.

Белый вторично перелистал документы и неожиданно произнёс:

— Кстати, господа, а что за мешки сегодня утром таскали ваши солдаты?

Рыбкин неопределённо пожал плечами. Белому жутко захотелось курить. Если поручик что и знает, то не скажет. Вон, смотрит в окно, будто там что-то интересное происходит. Оно и понятно. За себя-то он ответит, а вот за другого — нет, топить не станет. Никуда не денешься: армейская порука.

Олег Владимирович повернулся к капитану:

— Итак, слушаю вашу версию.

Ланкин несколько минут молчал, видимо, раздумывая над своим будущим. Долго ждать Белый не имел никакого желания, а потому ускорил темп событий новым вопросом:

— Переносили фуражное зерно? Так ведь?

Капитан продолжал молчать. Олег Владимирович вспомнил вчерашний разговор в доме губернатора. А ведь он «в десятку» с зерном-то попал! Под руку вспомнился случай в девятом кавалерийском полку, где произошёл падёж лошадей по причине гнилого фуража. Вот он его, в качестве примера, в беседу и вставил. А на деле — «в яблочко».

Молчанка могла затянуться и привести к нежелательным результатам, что совсем не устраивало Белого.

— Господин поручик, — обратился Олег Владимирович к Рыбкину. — Вы можете нас покинуть на несколько минут?

Станислав Валерианович молча отошёл от окна, и вскоре его высокая, слегка сутуловатая, фигура скрылась за дверью. Белый взял в руки табурет и приставил его ближе к стулу капитана.

— Давайте, Сергей Иванович, поговорим начистоту. Братьев Бубновых к вам подвёл Киселёв? Так?

Капитан молчал. Пришлось отвечать вместо него:

— Я думаю, что так. И порченое зерно сегодня утром не переносили, а прятали. От меня. Чтобы, значит, зоркий глаз инспектора не смог обнаружить подлог. В котором часу к вам приехал Владимир Сергеевич?

Ланкин рванул верхнюю пуговицу кителя, однако продолжал хранить молчание.

— Часов в семь, — предположил Олег Владимирович, прохаживаясь перед капитаном. — Или около того. Чтобы до моего приезда. И именно он приказал перенести мешки. Единственное, чего вы не ожидали от столичного неженки, что тот тоже имеет привычку рано вставать. — Белый остановился напротив капитана. — Дрянь дело, Сергей Иванович. Скверно. Кандидатуру вам на замену не присылают только благодаря полицмейстеру? Точнее, его связям?

Капитан отрицательно покачал головой:

— Нет. У Киселёва таких связей в столице нет, — наконец хриплым голосом произнёс он.

Это точно, вспомнил Белый личное дело Владимира Сергеевича. Столь влиятельных родственников и друзей в столице у губернского полицмейстера не осталось. За исключением Александра Никодимовича Короваева. Но то фигура мелкая для столь широких дел, а потому на неё рассчитывать Киселёв никак не мог.

Поток мыслей Белого неожиданно прервал капитан:

— Замену тормозит не Киселёв. А наш командир полка.

— Что? Повторите.

— Аркадий Христофорович Андреев держит под личным контролем этот вопрос.

— Получается, приказы приходят к вам не от Киселёва, а от Андреева? — Да.

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — просвербило где-то глубоко в сознании Белого. — Оказывается, тут и полковник замешан. Когда спелись, голубки? Полк всего два с половиной месяца в Благовещенске, а делов наворотили— лопатой не разгрести».

— Подписывать контракт приказал тоже полковник?

— Да.

— Однако сам документ не завизировал, — заметил Олег Владимирович.

Капитан дрожащими пальцами взял папиросу, прикурил.

— Что со мной будет? — с трудом подбирая слова, поинтересовался он.

— Не знаю, — Белый долго смотрел на согнутые плечи служителя полковой канцелярии, и чувство отвращения всё больше и больше переполняло его.

«Из-за таких Ланкиных всё у нас и идёт через пень-колоду! — чертыхнулся Белый, но тут же осадил себя. — Собственно, а что тот мог сделать? Кричать? Скандалить? С кем? Со своим начальством? Доложить наверх? Приняли бы во внимание? Да чёрта с два!». Уж с чем-чем, а со столичной бюрократией Олег Владимирович был знаком не понаслышке. Да к тому же, как подсказывал опыт, воровало большинство офицерского состава среднего звена. Не младшие чины, которые рвали пуп за ради славы Отечества. А именно такие полковники и генералы, сумевшие, в силу различных причин, чаще всего родственных, пробраться в полковую казну и через неё наладить связи с купцами и промышленниками. И через тех до крови выдаивать государственные деньги, меньшую часть вкладывая в оборону державы, а большую — себе в карман.

— У вас семья имеется?

— Да. Супруга, двое детей. Старший заканчивает гимназию, — непонятно зачем уточнил Сергей Иванович.

— Вот и замечательно. — Олег Владимирович вновь перелистал документацию и продолжил свою мысль. — Поступим так. Служите, как служили. Когда уйдёте в отставку, получите пенсион. Дети будут гордиться своим отцом. Жена — мужем. И будете жить счастливо, пока не умрёте.

— А как же это?… — Сергей Иванович взглядом указал на бумаги.

— А этого не было. Забудьте, как кошмарный сон. Будут спрашивать, скажите, мол, проверяющий попался какой-то глуповатый. Просмотрел только те документы, которые ему подсунули.

— Не поверят.

— Поверят, если трогать полковника и Киселёва никто трогать не станет, а трогать их — не в моих интересах, — Белый воспользовался тем, что капитан облегчённо вздохнул. — Кто ещё закупал фураж у Бубновых? — резким тоном спросил он.

— Не знаю. — Ланкин пожал плечами, потому как понятия не имел, с кем ещё имели дела братья-молокане. — Однажды, помнится, один из них проболтался, мол, поедут в Марковскую до казаков. Вот, может, с ними мосты навели?

Олег Владимирович задумчиво покачал головой, поднялся и, заложив руки за спину, снова принялся мерить комнату широкими, упругими шагами. Капитан терпеливо сидел в ожидании. Наконец Олег Владимирович замер и произнёс:

— Вот что, Сергей Иванович, у меня большая просьба: всё то, о чём мы сейчас говорили, должно остаться только между нами. Всё, вплоть до мелочей. От этого, может, будет зависеть не только ваше будущее, но и ваша жизнь, — Белый направился к дверям, и, перед тем, как их распахнуть, добавил: — Конечно, если вы мне сказали правду.

Теперь же, трясясь в повозке, Олег Владимирович продумывал, каким образом он поведёт беседу с господином Рыбкиным, которую назначил на сегодняшний вечер, призрачно намекнув Станиславу Валериановичу на то, что, несмотря на служебные обязанности, к поэзии он всё-таки не безразличен. И в петербургских кругах с некоторыми из современных рифмоплётов знаком лично. Ради такой наживки губернский поэт не то что прибежит к нему в гостиницу. Приползёт. Вот тут он его и должен будет завербовать в свой лагерь, потому как в одиночку далее работать намного труднее. Уже сейчас Белый чувствовал сопротивление, оказанное атмосферой заштатного городка.

Находясь в подобных размышлениях, Олег Владимирович не обратил внимания на то, как от ворот воинской части, вслед за ним отъехали знакомые дрожки с очаровательной спутницей. Впрочем, взволнованная Полина Кирилловна, в свою очередь, тоже не заметила, как уныло и пристально её провожал взгляд стоявшего в воротах штабс-капитана Индурова, правая рука которого придерживала створки ворот, а левая с силой сжимала эфес сабли.

Анисим Ильич сперва расстегнул китель, а после наполнил рюмки водкой. Пристав Самойлов причмокнул губами в предвкушении соития с увеселительным напитком, снял фуражку, аккуратно положил её на соседний табурет и потёр ладони:

— Уважили, Анисим Ильич. Нечего сказать.

— Брось, Григорьич! — Кнутов тяжело откинулся на деревянную перегородку, больно ударившись головой. Проведя рукой по темени, он продолжил. — Водку пить, не означает проявлять уважение. Так, времяпрепровождение.

— Не скажите, — не согласился Василий Григорьевич, — вот вы ко мне в дом пожаловали в кои-то веки. Разве это не есть уважение?

— Так ведь по делу приехал, — рука следователя потянулась к рюмке, не чокаясь, без малейшего намёка на тост, поднесла её к губам и резким движением отправила содержимое в рот.

Самойлов пил небольшими глотками, как бы растягивая удовольствие. Кнутов брезгливо поморщился: «Право слово, пьёт, как баба». Впрочем, произносить вслух ничего подобного Анисим Ильич не стал. В чужие хоромы со своим уставом не лезут.

Василий Григорьевич закусил квашеной капустой, перед тем нюхнув краюшку хлеба. Кнутов же налёг на мясо. Несколько минут над столом висела вязкая тишина, нарушаемая чавканьем и стуком вилок о посуду. Когда первый голод был утолён, Анисим Ильич промокнул рот салфеткой и проговорил:

— Я вот к тебе по какому делу, Григорьич. Расскажи, как первым встретил питерского. Слыхал, ты чуть было не задержал его.

Пристав усмехнулся:

— Да не понравился он мне, Анисим Ильич.

— Точнее. — Кнутов разлил водку по второму разу.

— Ручки у приезжего больно шаловливые, — капуста хрустела на зубах пристава, но слова доносились твёрдо, даже жёстко. — С такими ручками карманы шмонать, а не инспекцией заниматься.

— И?

— Задержать хотел его, а он мне ксиву под нос. Я и говорю, что на старуху…

— Про старуху уже слышал. Ты уверен, что он лазил в ридикюль?

Самойлов медленно поднял правую руку и перекрестился:

— Как на духу, Анисим Ильич. Вы-то знаете, у меня глаз наблюдательный и осечки ещё ни разу не давал. «Щипача» я за версту чую. Лазил он к ней в ридикюль, как пить дать. Но, видимо, что-то почувствовал и вернул кошель обратно.

— А чего ж ты его не прокрутил основательно?

— С той-то бумагой? И потом. Я у него просил показать что? Паспорт. А он по собственной, так сказать, инициативе эту бумаженцию подсунул, будто специально. Мол, гляди, пристав, с кем дело имеешь. — Самойлов прищурился, отчего вокруг глаз образовалась мелкая сетка морщин. — А может, то подделка была?

— Нет, документ чистый, — выдохнул с сожалением Кнутов.

— А более детально его крутили?

— То-то и оно. Чист наш добрый молодец, аки младенец. К тому же и из столицы подтвердили его полномочия.

— Да, дела… — Самойлов достал из кармана брюк платок и вытер им вспотевшую шею. — Хотя, если брать ваше сравнение, то выходит, где-то должен наш гость и обгадиться. Просто обязан. Вот тогда вы его и прищучите.

— А ты мне поможешь! — Кнутов не спрашивал. Его слова прозвучали, как приказ, чему Самойлов вовсе не удивился. Как только Анисим Ильич появился на пороге дома, он ждал этих слов.

— Что мне делать? — Самойлов посмотрел на следователя.

Анисим Ильич нацепил на вилку кусочек рыбы, задумчиво повертел им перед глазами и бросил на тарелку.

— Честно говоря, не знаю. Пока. Мальчишка ездит по всему городу, роется в бумагах, вроде как делает то, что и положено выполнять в таких случаях. Да только, чует моё сердце, не тем он занят. А вот чем? — Кнутов наклонился к приставу. — Ты будь готов на всякий случай.

— К чему?

— Да ко всему…

— Понял. — Самойлов спрятал платок. — Вопрос можно задать?

— Слушаю.

— Вы, прошу прощения, в столицу собираетесь вернуться?

— С чего ты это взял?

— Так не случайно же вы взялись за приезжего…

«Он что, мысли читать умеет?! — поразился Кнутов, с трудом скрывая эмоции. — Ай да пристав, ай да сукин сын!..»

— А если и так, то что?

— Правильно сделаете, — произнёс Самойлов. — Нечего молодость и талант гноить на периферии. Это нам, старикам, уже смысла нет воз-вертаться на большую землю.

— Ой, Григорьич, тоже мне старик.

— Да вот. Через два года пятьдесят стукнет. Считай, жизнь прошла. Силы не те. И здоровье тоже, — пристав горько усмехнулся и добавил: — Но вам, Анисим Ильич, помощь оказать смогу. Не беспокойтесь. А вы меня с причала… К себе. Или по рекомендации. Опостылела мне пристань. Мочи нет. Вы ведь знаете, в сыске прежде был. Моё это. Так возвернёте?

Кнутов налил водку и, подняв рюмку, пообещал:

— Верну. Как всё справим, так сразу. Но и ты не оплошай. Под слово пойдёшь. Под моё. А я его, слово — то, больно сильно ценю.

Полина Кирилловна была неприятно удивлена встречей с дочерью губернатора на территории Гостинодворского базара. Полный, с блестящей лысиной, купец Коротаев, потирая от удовольствия пухлые ручки, сам лично обхаживал столь редкую покупательницу, предлагая ей весь ассортимент товара, начиная с модных летних шляпок, заканчивая отрезами роскошных тканей.

Анна Алексеевна со скучающим видом прохаживалась вдоль деревянного, отполированного тысячами рук прилавка, не столько рассматривая товар, сколько коротая время. Полина Кирилловна сей факт отметила моментально. «Бедная девочка! — язвительная мысль обожгла сознание девушки. — Не знает, куда деть себя. Ну, конечно, мы же привыкли к столицам, балам, светским вечеринкам. А тут на тебе, окромя речки, да ссыльных морд, и смотреть-то не на что».

Анна Алексеевна почувствовала на себе взгляд и резко обернулась. Глаза девушек встретились. Глубокие, синие, словно морская гладь — Полины Кирилловны, и зелёные, будто родниковой чистоты изумруд — дочери губернатора. Тело госпожи Мичуриной напряглось, выпрямилось, хотя куда ещё быть ровнее стройной берёзки. Нервные губы сжались.

Купец Коротаев, с восхищением смотрел то на одну, то на другую девицу. Эдакую дуэль ему доселе видеть не приходилось. Вон как дочка губернатора прищурилась. Будто выстрелить собирается глазками своими расчудесными. Да и купеческая дочь тоже не промах. Эвон, как грудь у неё ходуном ходит. И какая кошка меж ними пробежала? Неспроста, ой неспроста встреча сия вышла, решил про себя купчишка. Быть беде! Куда мичуринской девке тягаться с господами? И себя угробит, и отца подставит. Вот так вот выпестуешь на свою голову такую кобылку, а после беды не оберешься. Нужно при случае Кирилле Петровичу шепнуть пару слов, чтобы за дочкой приглядывал.

Анна Алексеевна смотрела на соперницу несколько презрительно и высокомерно. Пусть знает своё место, чернавка. Любопытно, что в ней разожгло столь непристойную страсть, даже людей не стыдится? А Полина Кирилловна и сама не могла себе объяснить, с чего это она вдруг взъелась на губернаторскую дочку. Приспичило, и всё тут! Будь сейчас повод, хоть какая малейшая причина, оттаскала бы её за волнистые светлые волосы. Да так, чтобы слёзы из глаз брызнули!

Коротаев коротко кашлянул и встал между девицами.

— Анна Алексеевна, так что брать надумали? Может, шёлку цвета апельсина? Очень модно, однако.

— Да нет… в другой раз. — Девушка развернулась и не оглядываясь, направилась к дрожкам.

— Ну да, ну да. — Коротаев суетливо проводил высокородную гостью до дверей и, облегчённо выдохнув, повернулся в сторону Полины Кирилловны. — А вы чего изволите, сударыня?

Анисим Ильич с трудом перешагнул порог полицейского участка, и, пройдя в свой кабинет, упал на старый, расшатанный стул. Перед глазами всё двоилось. Вот проявились два стола, на каждом — по два чернильных прибора. Итого, четыре штуки. В двух левых углах столов стояло по два гранёных стакана. Подсвечников на столах было тоже два.

Анисим Ильич тихонько хихикнул, так, чтобы караульный не почуял, что происходит в следственной комнате. Сие двоение его привело в восторг. Это в кои же веки он стал обладателем четырёх чернильниц? А с другой стороны, на кой ляд ему целых четыре штуки этих бронзовых хреновин? Кнутов снова хихикнул. Анисим Ильич мог позволить себе пошутить, потому как прекрасно осознавал, что чернильница у него одна. И стакан один. А во всём виновата лишняя, пятая рюмка, которую он употребил «на посошок».

Пьяный взгляд Кнутова попытался сфокусироваться. Ничего утешительного не получилось. Приборы и не подумали исчезать. Мало того, они начали вертеться перед глазами, словно подчиняясь воле невидимого иллюзиониста. Голова вмиг стала тяжёлой, чужой. А такой голове всё равно, куда приложиться, и потому она с глухим, тупым стуком упала на стол, прямо на мятый лист бумаги, на котором корявым почерком было написано следующее: «Онисим Илич, завтра идим».

Анна Алексеевна нервно теребила веер, словно твердо решила поскорее избавиться от экзотической вещицы.

Игнат правил молча, без привычных шуточек в адрес прохожих. В таком настроении он видел хозяйку впервые. Оно, конечно, и раньше случались, как он выражался, «взбрыки». Вылетит, бывало, из гимназии словно ураган или ветер шальной. Кинет школярскую сумку в ноги и молчит всю дорогу. Но, тогда причины были понятны, вразумительны. А теперь что? Бежала от Коротаева, будто кипятком её ошпарили. Бледная, взъерошенная. Ладно бы— купчишка её настропалил. Так вроде нет. До дверей проводил. Игнат сам, собственными глазами видел.

Анна Алексеевна чувствовала, что если сейчас, именно в данную минуту она на кого-нибудь не выплеснет всё накипевшее в юной, ещё не привыкшей к трудностям большой жизни, душе, то взорвётся сама. Кто такая эта купчиха, чтобы так уставиться на неё, дворянку, по крови родственную самому князю Шувалову? Да как она посмела усмехаться над ней, над дочерью самого губернатора?!

— Что тащишься, будто лошадь сто лет не кормил! — Анна Алексеевна не сдержалась и прикрикнула на кучера.

— Так, ваше благородие, вы ж сами намедни приказывали особо не гнать. Гнедая-то наша прихрамыват. Знамо… Запамятовать изволили?

— Ты что, мне будешь указывать, что помнить, а что нет? Хромает кобыла? На мясо её!

— Ваше благородие, что вы? Такой лошадки во всём городе ни у кого нет. Даже у Мичурина. За неё ж такие деньжищи дали! Ну, приболела… Так с кем не бывает? Через день-другой будет бегать пуще прежнего.

— Ты слышал меня? — окрик заставил кучера обернуться.

— Слышал, Анна Ляксевна. Токмо прежде я с вашим батюшкой поговорю. Неужто можно вот так, за прихоти ради, лошадку и на мясо?

Анна Алексеевна хотела ещё шибче прикрикнуть на кучера, но дрожки наехали на камень, подбросили пассажирку, и та прикусила губу. Боль резко ударила в виски и выдавила слёзы из глаз. «А ведь Игнат прав, — прикладывая к губе платок, думала девушка. — Лошадь-то при чём? А вот вчерашний гость, кажется, к столь странной встрече с купчихой имеет очень даже прямое отношение. Иначе, с чего бы это Мичуриной взглядом бодаться с ней, Баленской? Здесь повод может быть только один— приревновала купчиха её к Олегу Владимировичу. Узнала, что Белый вчера посетил их дом, вот и дала волю чувствам. Бестия!».

Анна Алексеевна с чувством глубокого удовлетворения откинулась на прохладную кожу сиденья. «А ведь я ей отвечу, да так!.. Приглашу-ка я Олега Владимировича в театр. Лучшего места для сатисфакции трудно придумать. Если эта дура, Полина Кирилловна, сама не придёт, то уж подружки точно ей натрещат, что видели нас вдвоем в ложе. Пусть себе локотки покусает».

— Игнат, — крикнула Анна Алексеевна в спину кучера. — Так и быть. Как приедем, поставь гнедую в отдельное стойло. Пусть выздо-ровливает. И корма ей побольше дай. В скором времени она мне очень даже пригодится.

Олег Владимирович прошёл в уже обжитый кабинет, в коем и застал Ермолая Константиновича за привычным, судя по всему, занятием. Тот спал, разложив тощее тело на трёх стульях, укрывшись — в такую-то жарищу! — старым потёртым мундиром, и при этом немилосердно храпя. Храп сие худосочное создание издавало богатырский — с переливами и постанываниями.

Белый попытался старика разбудить. Но ни окрики, ни тряска никакого положительного результата не дали. Тело продолжало безмятежно предаваться морфею.

Олег Владимирович примостился на углу стола, ибо его стул тоже был под Ермолаем Константиновичем, достал из кармана трубку, набил её табаком и раскурил. Душистый, ароматный дым быстро распространился по комнате. Ноздри старика быстро задвигались, втягивая непонятный запах. Храп прекратился. Сначала приоткрылся левый глаз. За ним правый. Спустя несколько секунд, ещё не проснувшийся помощник стоял пред начальством, с трудом приводя в порядок мятый костюм.

— Простите, — произнёс первое, что пришло на ум Ермолай Константинович. — Я не думал, что вы сегодня, после столь активной поездки надумаете прибыть в казначейство.

— Да вот, надумал. Смотрю, вы трудитесь прямо — таки в поте лица.

Ермолай Константинович в последний раз провёл руками по лацкану кителя и неловко улыбнулся:

— Смеяться изволите?

— Отчего? — Олег Владимирович выпустил горлом тугую струю дыма. — Смеяться над людьми не входит в мои привычки. Впрочем, как и доносить на них. — Белый встал, взял в руки стул, поставил его возле двери и оседлал. — Скажите, вам знакомы братья Бубновы?

— Молокане-то? — вскинулся старик. — Да кто ж их не знает? Трудолюбивые хлопцы, пашут словно коняки. Да только не всегда удачно. Вот взять, к примеру, Кириллу Петровича Мичурина. Он с Благовещенска начал, а уже и в Хабаровске свои лавки открыл, и в Харбине у него два магазина имеется. В Шанхае, поговаривают, собирается бакалею завести. А молоканам всё не везёт. Дальше Благовещенска никак тронуться не могут.

— Почему?

— А кто ж его знает? Может, дела ведут неправильно. А может, торгового фарту не хватает.

— Чего не хватает?

— Фарту. Удачи.

— А что, без фарту никак?

— А куда ж без него? — уверенно произнёс Ермолай Константинович. — Фарт — он не только уголовникам да цыганам нужен. В торговом деле — наипервейшая вещь. Говорю, как человек, который вот уже как третий десяток работает с деньгами. Пусть и не со своими.

— Да, — Белый хлопнул старика по плечу. — Чувствую, после общения с вами переменю мнение о торговцах. Вот что, Ермолай Константинович. Просьба у меня к вам имеется. Наведите справку об этих братьях-молоканах. Но такую, чтобы имелась полная информация об их деятельности.

Анисим Ильич проснулся лишь под вечер. Точнее, пришёл в чувство благодаря падению со стула. Минуты две он никак не мог сообразить, где находится. Предметы, до сей поры размытые и плавающие, с трудом обретали в его глазах реальный вид. Потом понадобилось ещё некоторое время, чтобы Кнутов вспомнил, как попал в свой кабинет. Грусть и уныние сжали грудь. Анисим Ильич провёл сухим языком по губам: пить хотелось немилосердно.

Поднявшись на ватных, непослушных ногах, Кнутов прошёл к столу, левой рукой сжал стакан, а правой потянулся к графину с водой. Именно в этот момент он и увидел лист бумаги, на котором недавно имел счастье спать. Присмотрелся. Слова поплыли перед взором сыщика. Единственное, что он смог различить, так это первое, странное слово: «Онисим». Кто такой Онисим? Какой Онисим? Египетский бог, что ли?

Кнутов попытался произнести странное слово вслух. Ничего не вышло. Твёрдый, распухший язык отказывался повиноваться. После стакана воды немного полегчало. Впрочем, ненадолго. Кнутов знал эту проклятую особенность своего организма: с похмелья тот требовал спиртное, а не воду. И требовал так, что любые адовы муки не шли в сравнение с тем, что испытывал Анисим Ильич. Единственное, что спасало — действие. Нужно было заставить себя через силу подняться и двигаться: ходить, писать, допрашивать, но не оставаться в покое. Перемещаться так, чтобы кровь бродила по организму, выбрасывая из него через пот, слёзы и иные естественные жидкости хмельной яд… Стакан прижался к горячему лбу сыскаря. Господи, и кто придумал водку? Чтобы он сам так мучился!

Кнутов выпил ещё воды, оглядел себя в зеркале и, удовлетворённый внешним видом направился было к двери. Но на полпути остановился, вернулся к столу, ещё раз перечитал безграмотную писульку. Теперь становилось более-менее понятно. Таинственный Онисим оказался им самим, Анисимом Ильичом Кнутовым. А вот фраза «завтра идим» означала только одно: Олег Владимирович Белый решил ехать за город. Точнее, в одну из казачьих станиц. Что ж, видимо, сам Всевышний благоволит Кнутову в его намерениях.

Белый с неприязнью смотрел на Рыбкина. Он терпеть не мог неуверенных в себе людей. Станислав Валерианович, присев на край стула, нервно тёр ладони, будто пытался скатать с них всю накопившуюся за день грязь, вместо того, чтобы просто пойти и вымыть руки…

Неприязнь была от той писанины, что принёс поручик на ознакомление инспектору из столицы. Олег Владимирович вновь попытался прочитать написанное быстрым, плохим почерком в тонкой тетради в косую линейку. Вчитываться приходилось буквально в каждое слово, отчего целая картина никак не складывалась. Это ещё более раздражало. И еще — суетливые руки поручика, которые никак не могли найти себе места.

Белый в четвёртый раз поднёс тетрадь к глазам.

Господи, какая банальность! Олег Владимирович прошёл к столу, налил водки в обе рюмки. Одну протянул гостю, вторую, не чокаясь, осушил сам. Следом за водкой пошел кусочек фаршированного сома. Немного полегчало. Но продолжать знакомиться с этим чтивом далее никакого желания не возникло.

— Вам не понравилось? — Станислав Валерианович пить не стал, рюмка так и осталась на краю стола.

«Слава богу, не мне первому пришлось сказать это», — подумал Белый.

— Честно признаться, да. Это не стихи. Это, простите, Станислав Валерианович, рифмованный набор фраз. Не более.

— И в чём, простите, это выражается? — голос поэта дрожал. Судя по всему, подобного ответа он никак не ожидал.

— Во всём, — Белый оседлал стул и, не переставая жевать, продолжил монолог: — «И солнце на запад уходило…» Тоже мне, открытие. Оно испокон веку на запад уходит. «Стена меж нами вырастала…» В этом нечто поэтическое имеется. Но далее. «Меня ты всё же не простила, меня ты всё же потеряла…» Последнему дурню и так понятно, что ежели женщина не прощает, то она теряет. Причём именно к этому и стремится… В ваших творениях есть только вы. Один вы, и никого более. Простите, Станислав Валерианович, но ваши стихи нужно читать не как поэтическое слово, а как псалтырь. Гнусаво и нараспев.

Рыбкин молча глядел в пол. Руки поручика всё сильнее тёрлись друг о дружку, будто старались протереть дыры в ладонях.

Белый перевёл дыхание. Собственно, какого лешего он накинулся на поручика? Человек пришёл к нему открыто, с надеждой, а тут ушат холодной воды. И было бы от кого. От чиновника, который в поэзии ни ухом ни рылом. Олег Владимирович решил хоть как-то сгладить неловкость.

— Понимаю, вы хотели высказать свои чувства по отношению к той особе, которая вас покинула. По какой причине? Я этого не смог определить из опуса. Но, Станислав Валерианович, поэт, он на то и поэт, чтобы вознестись над суетным миром. А вы всё в нём утонуть жаждете. Тоска, да и только.

Голова поручика опустилась ещё ниже, Олегу Владимировичу стало видно начинающее лысеть темечко господина Рыбкина.

— Сколько вам лет, Станислав Валерианович?

— Двадцать. А что, это имеет какое-то значение?

— Абсолютно никакого. — «Бедный мальчик», — подумал Белый, придвинул стул ближе к собеседнику. — Поручик, бросьте вы, к чёртовой матери, заниматься поэтикой. Поэзия, Станислав Валерианович, сродни математике. Причём они не просто родственные науки. А зеркальное отражение друг друга. И там, и там должна быть железная логика. Аргументы и доводы, как в математической задаче — каждый знак, каждое слово строго на своём месте. Его невозможно подменить, подставить, подкорректировать. Иначе поменяется весь смысл, вся логика творения.

— Тоже мне сказали, математика. — усмехнулся Рыбкин. — Вы бы ещё сравнили с анатомией: как любовь к женщине распадается на составные детали. Физическую, духовную, химическую… В таком случае, мы можем скатиться до такого примитивизма, что дикари в Австралии — и то будут выглядеть более цивилизованно, чем мы.

— А я об анатомии ничего не говорил. И о любви тоже. Я говорил о поэзии, а та есть выразитель чувств. Если вы любите женщину, то вам не обязательно ссылаться на конкретный объект, чтобы тот почувствовал, что вы обращаетесь лично к нему. Это можно сделать и иносказательно. Вот, к примеру:

Белый закончил читать. В комнате наступила тишина. Не гнетущая, а неуверенная, робкая. Тронь её, и рассыплется.

— Кстати, — столичный чиновник всё-таки решился её нарушить. — Редко какому поэту удавалось передать свои чувства к одной, конкретной женщине, но так, чтобы их прочувствовали и окружающие. Припоминаю только один пример. Письмо к Анне Керн.

— Кого вы мне только что продекламировали? — Станислав Валерианович, казалось, не услышал последней фразы Белого.

— Юрий Верховский. Начинающий столичный поэт.

— Хорошо… — Рыбкин подошёл к окну, долго смотрел на умирающий за стеклом вечер.

Белый терпеливо ждал…

— Мне говорили, вас публикуют в местной газете?

— Что вы сказали? — задумчиво повернувшись, переспросил Рыбкин. — Ах, да. Бывает… Изучал, для общего развития, историю края, как-то само собой родилось стихотворение, посвящённое Николаю Николаевичу Муравьёву… Вы хорошо декламируете…

— Просто мне запомнились эти строки. Кому-то другие… Кстати, по поводу памяти, вы не помните, кто из ваших офицеров пристрастен к азартным играм?

— А для чего это вам? — в голосе Станислава Валериановича слышалось удивление. — Желаете расписать пульку?

— В некотором роде. С кем бы вы мне посоветовали провести с пользой время?

— Если с пользой, то с кем угодно. Кроме подполковника Дерябьева. Обчистит без зазрения совести. Говорят, у него шесть тузов в колоде. Впрочем, его сейчас нет в городе. А так, со всеми остальными, сколько угодно. Можете, к примеру, попробовать силы со штабс-капитаном Индуровым. Он вас сегодня встречал у ворот в расположение части. Хотя и о нём поговаривают, будто бы мухлюет, но за руку никто не поймал. Азарт, плюс любовная страсть.

— А объект?

— Ясное дело, Полина Кирилловна.

Белый поморщился. Такое ощущение, будто в этом городишке от Полины Кирилловны Мичуриной с ума сошло всё мужское население.

— А почему, ясное дело? Неужели, кроме неё, в Благовещенске красивых девушек более не имеется?

— Как же? Есть, и ничуть не хуже. Но тут ведь речь идёт обо всём, в целом. — Белый чётко расслышал иронию в речи поручика. — Красота, юность, деньги, папашины связи. Полный комплект для жениха.

— Я смотрю, вы недолюбливаете семейство господ Мичуриных?

— Я их недолюбливаю? — переспросил Рыбкин и рассмеялся. — Нет. Вы ошибаетесь. Их для меня просто не существует.

— Потому, что Полина Кирилловна дала вам от ворот поворот?

— Вам уже рассказали версию небывалого? — Станислав Валерианович достал платок и промокнул повлажневшие от смеха глаза. — Ох, уж этот городок… Сплетен в нём больше, чем событий.

— И то, что вы некогда ухаживали за дочерью губернатора, тоже сплетня?

Рыбкин оборвал смех:

— А этой темы, Олег Владимирович, я бы попросил не касаться. Это личное.

«Вот те на! — Белый набил трубку табаком и закурил. — Мичурина поручику безразлична. Он по уши влюблён в дочь губернатора! Вон как вспетушился».

— Давайте всё расставим местам, Станислав Валерианович. Для того, чтобы меж нами в будущем не было недоговорённости. Насколько я понял, вы небезразличны к Анне Алексеевне Баленской. И то стихотворение посвящено именно ей. И наверняка вы будете делать попытки возобновить с этой девушкой отношения. Так вот…

— Можете не продолжать, — перебил Рыбкин Олега Владимировича. — И я понял. Любовь с первого взгляда? А иначе как понимать ваше поведение? В городе вы всего ничего, и вдруг, такой неожиданный поворот в беседе… Теперь мне понятно, отчего у вас критическое состояние: даже поэтику сравнили с точной наукой.

— Перестаньте!

— Нет уж, позвольте договорить до конца. — Рыбкин спрятал руки в карманы кителя, отчего принял смешной вид. Впрочем, Олегу Владимировичу было не до смеха. — Вы только что изволили прочитать целую лекцию о причинах, по которым мне не следует заниматься поэзией. Знаете, вы будете удивлены, но я согласен с тем, что вы сказали. Меня убедил ваш… Верховский. Может быть, я действительно никчемный бумагомаратель. Но чувства живут во мне настоящие. Да, я до сих пор люблю Анну Алексеевну. Даже несмотря на то, что меж нами произошло.

— Меж вами ничего не могло произойти, — вставил реплику Олег Владимирович. — Взаимностью вам не ответили. И это вас оскорбило.

— Не смейте так говорить!

— Я говорю о том, что вижу. — Белый встал напротив Рыбкина, положив трубку в пепельницу. — Вы признались в любви и получили отказ. Но не потеряли надежду. Я тоже нахожусь в вашем положении. И хочу, чтобы Анна Алексеевна ответила мне взаимностью. Но мир устроен так, что сие не от нас зависит… Вы сами говорили, нельзя любовь рассматривать с точки зрения анатомии. И страстно желаете возобладать женщиной, которая к вам не испытывает никаких чувств. Разве это не насилие? Ею можно овладеть, а что дальше? Будете и вы счастливы, осознавая, что она несчастна рядом с вами? Вам этого хочется? — Белый одним сильным ударом выбил пепел из трубки и упал на стул. — Любовь, Станислав Валерианович, — не спортивное состязание. Приз-то вы, может быть, получите. Да только как после будете жить с женщиной, которая вас не любит? Не спорю, есть надежда, что стерпится — слюбится. Но кому придётся терпеть? Конечно, можно стреножить её ребёнком. Да только владеть вы будете лишь физической оболочкой. Не более. Вам этого довольно? Лично мне — нет!

Рыбкин вновь вернулся к окну. Ночь уже опустилась на город, скрывая размытые фигуры прохожих.

— Вроде вы всё правильно и точно обосновали, Олег Владимирович. Но я хотел бы посмотреть на вас, когда вы входите в её дом, — а она только вчера лёгким поцелуем поздравила вас с днём ангела, — и в вас горит надежда, но вы встречаете у неё нового поклонника. Которому, как выясняется, она благоволит, так же, как и вам…

Белый вновь вскинулся с места:

— Простите, Станислав Валерианович, но я не желаю продолжать этот разговор. Могу только добавить: я не собирался обсуждать эту тему. Так получилось. Мне бы не хотелось оставлять меж нами недомолвки: всё бы вскрылось рано или поздно. Теперь же — честь имею!

— Благодарю за откровенность. — Рыбкин вернулся к столу, свернул тетрадь и сунул её в карман кителя. — Олег Владимирович, я ещё в канцелярии догадался, что вы пригласили меня к себе вовсе не для того, чтобы познакомиться с моими виршами. Я не прочь расставить все по местам…

Утром следующего дня Анисим Ильич Кнутов первым делом посетил гостиницу «Мичуринская».

В дверях его встретил сам хозяин. Кирилла Петрович Мичурин являл собой фигуру значительную, колоритную. Высокий, с широким разворотом плеч, в английском костюме с чёрным в белый горошек галстуком на груди, купец своими манерами и поведением, без сомнения, мог бы покорить и столичное общество. Круглый, большой живот, скрытый атласным жилетом, придавал ему уверенный и солидный вид. Руки производили спокойные, размеренные движения, в такт хорошо поставленной речи почётного гражданина Благовещенска. Единственное, что не запоминалось в Мичурине, были глаза. Они прятались под густыми бровями, словно не желали показать выражение мысли. Отчего у собеседника складывалось впечатление, будто он общается со слепым. Впрочем, сие ощущение моментально пропадало, лишь Кирилла Петрович начинал говорить. Голос он имел густой, бархатный — заслушаешься. Не ткани рекламировать, а в опере петь.

— Доброе утро, Анисим Ильич. — Кирилла Петрович распростёр объятия, однако продолжения жест не получил. Кнутов сделал вид, будто не заметил этого. — Какими судьбами? И с утра?

— Да вот, хотел встретиться с вашим постояльцем.

— Это с каким? — тут же поинтересовался Кирилла Петрович.

— Да тем, что из столицы прибыл.

— А, — протянул Мичурин, — с вредителем?

— Вы имеете в виду стол?

— И нож. — добавил Кирилла Петрович. — Такое сей господин сотворил со столовым серебром… Хотя, — Кирилла Петрович наклонился к лицу сыщика, — честно признаюсь, дал бы любые деньги, чтобы увидеть, как он это сделал. Мебель-то у меня, сами знаете, отменная. Тройным лаком покрыта. А серебро — металл мягкий. А ведь вогнал, сукин сын! — в голосе купца явственно звучало восхищение. — Опоздали вы, — между тем продолжал Мичурин. — Уехал. Сегодня утром. На дрожках Вашего управления.

— Жаль, — Кнутов тяжело опустился на ближайший стул.

— Кстати, Анисим Ильич, а вы не знаете, часом, почто ваш друг интересуется моей персоной?

Вопрос прозвучал неожиданно. Хорошо, что Кнутов в этот момент слегка наклонился и купец не мог видеть его лицо, на котором отразилось удивление. Вот так дела: инспектор прощупывал Мичурина?! Не иначе, как вчера, в казарменной канцелярии. Или в кавалерийском полку. Интересно, кто донёс купцу сию новость?

Анисим Ильич приподнял голову, и его взгляд встретился со зрачками хозяина гостиницы, спрятанными за складками век и морщин.

— Да нет, знаете ли, Кирилла Петрович. Сей факт мне не ведом. Он что, вас допрашивал?

— Еще чего? — усмехнулся купец. — Просто слушок дошёл. Ну, коли вам ничего не известно, придётся мне переговорить с Владимиром Сергеевичем. Самому.

Кнутов мысленно воспроизвел и проанализировал диалог. Вроде нигде сбою не дал. В городе всем известно, что Мичурин находится на короткой ноге с Киселёвым. И последний частенько прислушивается к мнению Кириллы Петровича.

Анисим Ильич с трудом подавил стон. Внутри, после вчерашней попойки, всё болело. Желудок крутило. В голове ворочалась тяжёлая пустота.

— Вижу, вы нынче не в духе, Анисим Ильич. Случилось что?

«Издевается, сволочь», — подумал Кнутов.

— Да нет. Голова болит.

— Ну так посидите. А я отдам распоряжение приказчику, чтобы вам принесли холодного кумысу и прислали служку, что присматривает за апартаментами вашего знакомого. Если вы, конечно, не передумали с ним встречаться.

Кнутов остался один. На кухне гремела посуда. По залу пробежал половой, сметая на ходу невидимые соринки со стола… Тишина действовала на Кнутова успокаивающе, но была недолгой.

Только Кирилла Петрович покинул собеседника, двери распахнулись, и в зал влетел помощник Анисима Ильича, младший следователь Крылов.

— Беда, Анисим Ильич! — с ходу заорал он, словно оглашенный. — Беда!

— Не ори, — Кнутов поморщился от боли в висках. — Что случилось?

— Убийство! Сегодня ночью! Убили Кузьму Бубнова.

Боль моментально пропала. Кнутов вскочил на ноги, не заметив, как уронил стул.

— Когда? При каких обстоятельствах?

— Так я же говорю: сегодня ночью. Хотели ограбить, и вот…

— Ах ты господи… — Анисим Ильич кинулся было к дверям, но тут же остановился и резко повернулся к Крылову. — Вот что. Я — на место преступления. Ты оставайся здесь. Сейчас прибежит мальчишка, что здесь прислуживает, опроси его. Главное, выясни, когда вчера вернулся его постоялец. Если встречался, то с кем? Уходил из гостиницы или нет? Во сколько сегодня уехал? После — мухой в дом Бубновых, ко мне — с докладом. Господину полицмейстеру об убийстве доложили?

— А как же, Анисим Ильич! Первым делом!

— Хорошо. — Кнутов тут же плюнул себе под ноги. — Чёрт, что я говорю. Всё, действуй. И чтоб всё выяснил!

Дрожки весело катились по пыльной дороге. Пейзаж с обеих сторон напоминал среднерусские просторы своими березовыми колками и тальниковыми зарослями по берегам стариц и проток Амура. Солнце жарило нещадно. Белый в который раз вытер пот с лица:

— У вас такое лето жаркое? Или это мне повезло?

— Жара такая почитай кажин год, ваше благородие. Парит, скоро дождь пойдёт.

Олег Владимирович посмотрел на небо.

— Какой дождь? Хоть бы одна тучка!

— Не волнуйтесь. Набежит, — уверил кучер, остановил дрожки, спрыгнул на землю и принялся поднимать навес. — И глазом моргнуть не успеете.

Странное место, принялся размышлять Олег Владимирович, отмахиваясь платком от мух и комаров. Летом жара словно в Африке. А зимы, сказывают… Даже не верится.

Белый прикрыл глаза. Последние дни, проведённые в Благовещенске, вновь нахлынули на него. Беседа с Киселёвым. Встреча с генерал-губернатором. Казармы. Беседа с Рыбкиным. И ничего! Практически, никаких зацепок. Так, неопределенные намётки, не более того.

Олег Владимирович с силой тряхнул головой. Так дело не пойдёт. Он уже фактически изводит себя возложенным поручением. Эдак и до расстройства организма недалече. Хотя бы сейчас, в дороге, следует отвлечься, отдохнуть, расслабиться. Он достал из внутреннего кармана модного английского пиджака плоскую фляжку с коньяком, сделал маленький глоток, вновь спрятал её и направил мысли в другое, более приятное, русло.

Анна Алексеевна — конечно же! Лицо и голос Анны Алексеевны предстали в его сознании столь явственно, что дыхание перехватило от сильных чувств. Вот ему представился её локон, мягко струящийся на узком, хрупком плече. Уголки рта, чуть приподнятые в призывной улыбке. Руки. Маленькие, с тонкими, словно зябкими, пальцами. Когда он целовал руку при знакомстве, ощутил нежный, возбуждающий аромат кожи. В тот момент пальчики слегка дрогнули, поцелуй Олега Владимировича был не только данью традиции, но и знаком пробуждающейся страсти. Аннушка явно почувствовала тогда его состояние. «Аннушка»… Странно, как это милое слово, хоть и в мыслях, вырвалось у него само собой. И как оно удивительно ласково звучит: Аннушка.

Гром с небес отвлек Белого от приятных размышлений. Кучер обернулся:

— А я что говорил? Сейчас ливанёт. Как из ведра.

— Так перебирайся ко мне, — Олег Владимирович кивнул на место рядом с собой.

— Не положено, ваше благородие.

— Мне лучше знать, что положено, а что нет. Садись! — теперь уже приказал Белый.

Кучер послушно сполз с облучка и уселся рядом с барином.

— До Марковской-то далеко еще? — поинтересовался Белый.

— По сухому часа за два бы добрались. А так почитай к обеду, даст Бог. Ночевать там придётся, — вывел резюме мужик.

— С чего это?

— А иначе никак, — от кучера шел крепкий дух чеснока и лука. — Пока вы разные свои дела там порешаете, пока Семён Петрович с вами покалякает, вот и вечер. А ночью ехать никак нельзя. Дорога после дождя расквасится. Зверьё опять же. Задрать не задерёт, а лошадей напугать может.

Крупные, тяжёлые капли глухо застучали по матерчатому верху. Сначала — редко, с неохотой, а спустя несколько секунд, словно разыгравшись, дождь принялся упруго и звонко барабанить по навесу, словно пытаясь пробить плотную ткань, защищавшую ездоков. Белый протянул руку, и та моментально стала мокрой.

— Дождь-то тёплый! — с восторгом выкрикнул Олег Владимирович.

Кучер посмотрел на попутчика и пожал плечами. А какой же ещё — летом-то?

Чиновник откинулся на сиденье и закинул руки за голову. Свежий воздух мягко обдавал лицо. Пыль улеглась, и теперь лёгкие дышали упруго, глубоко, с наслаждением втягивая приятные ароматы лета. Даже доставать трубку не возникало желания.

— Что закручинился, старик? — молодой человек обернулся к кучеру.

— Дорога… Она на всякие мысли и рассуждения настраивает.

— И на какие, к примеру, мысли она настроила тебя?

— Да так, разные. Вам, барин, поди, будет неинтересно.

— Что ж, не хочешь рассказывать, молчи.

Кучер понужнул лошадей.

— А как вы, барин, к песне относитесь?

— Смотря к какой.

— К самой простой. Что людьми писана.

Белый усмехнулся:

— Сам-то ты какую песню любишь? — молодой человек с интересом смотрел на кучера. Прямо поэт, под стать Рыбкину.

— Так вы, барин, послушайте, а после скажите, с душой сия песня, али нет.

Мужик несколько секунд помолчал, вроде как собирал себя, и вдруг неожиданно чистым, грудным голосом запел:

— Это что, частушки? — вставил реплику Олег Владимирович, когда кучер набирал полную грудь воздуха.

— Так точно, ваше благородие. Не понравилось?

— Отчего? Даже наоборот. Только не всё понятно. К примеру, что такое Маймачин?

— Да городок такой… в Китае. Сам-то я в нём не бывал, — кучер неопределённо пожал плечами. — Раньше наши мужики, когда я мальцом бегал, ездили туда торговать. Поди, важный городок был, ежели его штурмом брали. Зазря в песню строку не вставят.

«Смотри, какой сообразительный мужичок! Про Буссе спрашивать не станем», — решил Олег Владимирович. Он и так был наслышан о деятельности Владимира Вильгельмовича в Амурской области, да и в Петербурге. Перед тем как получить назначение на пост генерал-губернатора Амурской области Буссе и в самом деле командовал штабом войск Восточной Сибири, находящимся в Иркутске. В офицерской среде о генерале Буссе вспоминали только негативно: карьерист, выскочка. Даже обвиняли в том, что присвоил себе часть заслуг своего сослуживца и наставника генерала Муравьёва. Однако в Министерстве иностранных дел, что для Белого стало полной неожиданностью, Владимиру Вильгельмовичу дали совсем иную рекомендацию. Помощник министра отозвался о нем, как о прекрасном администраторе, который первым от имени МИДа установил прямой контакт с китайскими чиновниками. Именно при Буссе была налажена торговля между Россией и китайской стороной.

Кучер между тем продолжал песню:

Олег Владимирович расхохотался. Настолько смешно звучали немецкие, чуждые славянскому слуху фамилии в устах простого мужика, которому разве только розгами можно было их вбить в крестьянскую голову. Кучер, не обращая внимания на смех барина, продолжал выводить:

— Ладно. Будет, — оборвал песню Олег Владимирович. Концовка частушек ему не понравилась.

Любят у нас позлословить за спиной. Тем паче, ежели сам объект уже и ответить не в состоянии. Не хватало, чтобы мужичьё обсуждало действия и поступки дворянина. Пусть даже в песне. Эдак и до бунта недалеко. В такой вот местности, где в основном проживают ссыльные.

Кучер обиженно замолчал. Олег Владимирович прикрыл глаза и вскоре задремал.

Труп купца Кузьмы Бубнова находился на втором этаже, в переходе, соединяющем спальню с кабинетом. Покойник лежал в полусогнутой позе, прижав обе руки к животу. Тело к приезду Кнутова успело окоченеть, а потому Анисиму Ильичу потребовались некоторые усилия, чтобы перевернуть его и осмотреть смертельные раны. Их было две. Обе в области живота: ближе к мочевику и чуть выше — в области кишечника. «Удары наносили снизу», — машинально отметил Анисим Ильич. На заточку не похоже. Но и не нож. Нечто среднее между ними.

Из спальни слышались глухие стоны и завывания. «Вдова», — догадался Кнутов. Как доложил младший следователь Селезнёв, именно она первой обнаружила труп. Утром. С вечера Кузьма Бубнов задержался у брата Ивана и приехал домой поздно. Будить жену не стал. Решил спать в кабинете — Селезнёв показал старшему следователю широкий диван, на котором лежали большая пуховая подушка и скомканный плед.

— Судя по всему, — возбуждённо бормотал следователь, мужик неглупый, но в сыскном деле, как считал Анисим Ильич, бестолковый: начитался всякой детективной муры из сытинской типографии и ко всякому месту пытался применить литературный вымысел, чем подчас вредил проведению следственных мер. Между тем Селезнёв гнул свою версию. — Думаю, убитый спал. В кабинет проникла неизвестная личность с целью наживы. Последняя явно не думала, что хозяин будет ночевать в этой комнате. Бубнов вскочил, бросился на вора. Тот и применил оружие…

— Где расположены комнаты прислуги?

— В полуподвальном помещении. Где ж ещё?

— Что на первом этаже?

— Столовая, зала и комнаты для гостей, детские там же…

— Никого из гостей не было на момент преступления?

— Никак нет-с.

Кнутов прикинул расстояние от кабинета покойного до спальни. Шагов десять. Не более.

— Вдова ничего не слышала?

— Нет-с. Спали-с.

«Крепенько же они спали», — подумал про себя Анисим Ильич. Вслух переспросил:

— Говоришь, покойный Бубнов бросился на вора?

— Точно так-с.

— И? — Анисим Ильич исподлобья посмотрел на подчинённого.

— И вор, то есть уже убийца, убежал. После того, как всё произошло.

— Куда?

Младший следователь пожал плечами:

— В окно, я так думаю. Или в двери… Хотя, в двери могли увидеть.

— То-то, что могли. Ты окно осматривал?

— Ещё нет.

— А чем же ты, интересно, занимался?

— Жену Бубнова, ну то есть вдову успокаивал, — Селезнёв смотрел на Кнутова открыто и преданно. Голос молодого, неопытного сыщика слегка дрожал, что Кнутову было понятно. Как-никак, первое убийство в городе за весь год, что младший следователь служил в управе. — А может, это китайцы… шалить вздумали?

— А может, рак на горе свистнул и вприсядку в пляс пошёл? — Анисим Ильич отмахнулся от помощника и принялся осматривать комнату.

Подданные из Поднебесной империи действительно занимались грабежами два-три года назад. И основательно. Однако Кнутов решил эту версию отложить на дальнюю полку. Во-первых, китайцы никогда не шли на «мокрое дело», опасаясь мести со стороны властей и влиятельных родственников убиенного. А во-вторых, «рыжьё», то есть золото, они предпочитали не обработанное ювелирами, а в самородках. Его легче сбывать: мол, шёл, шёл по тайге, да и нашёл. Попробуй придраться!

Первое, на что обратил внимание Анисим Ильич, было то, что убийца обшарил кабинет поверхностно. Открыл ящики комода, слегка в них порылся, даже не выбросив бельё на пол. А ведь именно внутри кальсон и бюстгальтеров купцы чаще всего прятали ценные вещи в расчёте на то, что грабитель побрезгует копаться в чужом нижнем белье. Вскрыт был ящик письменного стола. Однако бумаги в нём лежали нетронутыми. Это Кнутов определил по оставленному сверху карандашу. А секретер и вовсе не был вскрыт. Хотя в нём могло храниться много чего ценного.

Анисим Ильич приблизился к оконной раме, тщательно осмотрел её. Та была закрыта на щеколду. На подоконнике не оставлено ни единого следа. Анисим Ильич показал на окно Селезнёву и постучал себя пальцем по лбу: мол, думай, прежде чем делать выводы. После Кнутов ещё раз осмотрел кабинет цепким, всё фиксирующим, взглядом.

— Нет, брат Селезнёв, — Анисим Ильич наклонился над ковром и проверил его на наличие кровавых пятен. — Молоканина убили не здесь. Следов борьбы нет. А в коридоре, — следователи вернулись к телу. — Но, — продолжал вполголоса рассуждать Анисим Ильич, — И здесь мы не видим следов сопротивления. А по идее Бубнов должен был кричать, пытаться защититься. Но — ничего подобного. К тому же убийца покинул помещение через двери, как все нормальные люди. А так как ни супруга покойного, ни прислуга не слышали шума борьбы, либо призывов потерпевшего, то можем сделать вывод: Кузьму Бубнова убил человек, ему хорошо знакомый. Они стояли друг против друга. Беседовали. Причём на близком расстоянии. Бубнов смотрел в лицо убийце, именно потому он и не увидел, как тот достал нож. А убийцу в дом впустила, возможно, прислуга. Либо жена.

— Как же так? — Селезнёв с недоумением смотрел на начальство. — Жена убивает своего мужа?

— Я не сказал — жена. Вероятно, любовник, с которым господин Бубнов имел несчастье неожиданно встретиться, когда тот пытался покинуть апартаменты госпожи Бубновой. Или же второй вариант: кто-то из прислуги стал наводчиком. Привёл в дом человека. Тот принялся копаться в кабинете Бубнова, и когда купец поднялся по лестнице, порешил его. Но по этой версии выходит, что купец был близко знаком с кем-то из криминального мира. А иначе как понять его беспечность? К тому же плоховато воры изъятие ценностей произвели. Коли решились на убийство, то и грабить следовало по полной. Одним словом, как ни крути, как ни верти, а в первую очередь следует отработать всех знакомых Бубновых. И прислугу. Что пропало?

Селенёв достал из кармана записную книжку, раскрыл её и принял-ся читать:

— Деньги в сумме две тысячи триста пятьдесят семь рубликов. В крупных ассигнациях. Золотой браслет. Портсигар, тоже золотой. Запонки…

— Кто помог составить список? — перебил Селезнёва сыщик.

— Жена покойного. Всё детально осмотрела, три раза перепроверяла. Каждую вещь перед вашим приездом расписала, каждую вещь во всех подробностях. А как вы объявились, тут же убежала в свои покои.

— И принялась голосить по убиенному кормильцу? Может, она тебе и стоимость всего указала?

— Так точно. До копеечки.

Кнутов тихонько ругнулся. Господи, куда катится Россия? И это на периферии. Что уж говорить о столичных нравах…

— Так, — Кнутов достал платок и вытер им руки. — Труп в морг, на более детальный осмотр. Произведи опрос всех, кто находится в доме. Хоть в одном абзаце найду твою фантазию, заставлю всё переписать.

— А вы куда, Анисим Ильич?

— На кудыкину гору! — отрезал Кнутов. — К начальству поеду, на доклад. Головой работай: случай-то неординарный!

Владимир Сергеевич дождался окончания выступления губернатора и под овации приамурской элиты вышел из зала в коридор.

Алексей Дмитриевич Баленский неслучайно вызвал губернского полицмейстера в городскую управу, где проходило очередное заседание городской думы. Сегодня решался вопрос об открытии в губернии собственной золотосплавочной лаборатории при Министерстве финансов. Золото в Амурской области имелось, и добывалось в большом количестве. Особенно приток шёл с Зейских приисков. Однако обрабатывать его до сей поры приходилось отправлять в Иркутск, где «шлиховое ры-жьё» очищали от примесей и отливали в слитки. Естественно, часть от прибыли оставалась в Иркутске, что не устраивало ни амурских золотодобытчиков, ни местную власть.

Владимир Сергеевич вышел на крыльцо, закурил. Теперь, ежели проголосуют положительно, ему придётся увеличить штат сотрудников в два, если не в три раза. Только на одну охрану лаборатории нужно выделить человек двадцать. А раз золотишко появится в Благовещенске, то жди разного рода криминала. Вот тебе и весь сказ! Жили не тужили, а пришла беда — отворяй ворота. Однако и без неё, без лаборатории далее жить — одно разорение. Столько денег уходит в чужую губернию! А можно ведь и свои вопросы решать без дотаций, которые постоянно приходится выпрашивать.

С правой стороны здания раздавались крики и ругань. В той части городской управы, с торца, находился ломбард. Шумно было и на заднем дворе, где обосновался городской пожарный обоз. И вообще управа Киселёву напоминала Ноев ковчег, только в чиновничьем понимании. В этом небольшом по размерам кирпичном здании кроме комнаты для совещаний городской думы нашли себе пристанище общественный банк, музей, библиотека, сиротский суд плюс вышеупомянутый ломбард. Подчас у Киселёва, который частенько по службе посещал управу, складывалось впечатление, будто через нее за день проходит весь город, начиная от благородных сословий и заканчивая нищими попрошайками.

Владимир Сергеевич докурил папироску и собрался было вернуться в зал заседаний, как неожиданно двери распахнулись и на крыльцо, в сопровождении адъютанта, вышел Алексей Дмитриевич. Губернатор был в высшей мере раздражён.

— Экие у нас пошли купчишки… — сквозь зубы проговорил Баленский. — Всё только себе норовят урвать. Почувствовали, что пахнет большим кушем.

— Захотели установить лабораторию непосредственно вблизи приисков? — предположил Киселёв.

— Ну да, — подтвердил губернатор. — Чтобы контроля поменьше было. Мыслимо ли, триста вёрст от города до слитков? Это с нашими-то дорогами? Ах, хитрецы! Я им о выгоде города толкую, а они в ответ — непонимание. Ну, ничего, с первого раза не убедил, со второго переломаю.

Владимир Сергеевич ухмыльнулся. Да, деловой люд до наживы всегда падок.

Алексей Дмитриевич натянул на руки лайковые перчатки и повернулся в сторону Киселёва:

— Простите, Владимир Сергеевич, задержал. Извольте рассказать, как вчера прошла инспекция.

— Да я бы, с вашего позволения, начал с иных событий. Ночью убили купца Бубнова, — спускаясь по ступенькам, сказал полицмейстер и тут же уточнил: — Кузьму.

— А причины? — немедленно отреагировал губернатор.

— Пока не ясны. В доме убитого сейчас дознание ведёт старший следователь Кнутов. Дождёмся результатов. Мне вся эта ситуация очень не нравится. Приезд инспектора. И тут такое преступление.

— Подозреваете, к смерти Бубнова имеет отношение наш столичный гость? — усмехнулся генерал-губернатор.

— Прямо я бы так не говорил. Однако факты…

— Какие факты? — Баленский даже приостановился. — Вы что, Владимир Сергеевич? Серьёзно?

— Так точно, ваше высокопревосходительство. Разрешите высказать мою точку зрения? — Киселёв старался не смотреть в глаза губернатора. — Вчера, днём, господин Белый очень продолжительное время беседовал со штабс-капитаном Ланкиным. В канцелярии артиллерийского полка. О чём был диалог, не известно. Ланкин после встречи с советником отозвался о нём, как о человеке поверхностном, недалёком. Мол, для проформы пролистал некоторые пустяковые документы, на том и успокоился. А я думаю: господин Белый имел с капитаном довольно откровенную беседу и предложил штабс-капитану сотрудничество. Тот предложение принял.

— И что вас настораживает?

— Белый приехал в казармы за час до того, как мы ожидали, — выдохнул Владимир Сергеевич.

— Вон как? Увидел проделки полковой канцелярии? — в голосе губернатора прозвучала плохо скрытая ирония.

Киселёв поморщился:

— Он конечно же увидел фуражное зерно Бубновых. Точнее, как его переносили из одного сарая в другой.

— То есть, иначе говоря, перепрятывали, — уточнил губернатор, от чего губернский полицмейстер скривился.

— Наверняка, — продолжил полковник. — именно об этом наш инспектор и разговаривал в канцелярии. А ночью, после откровений штабс-капитана, одного из Бубновых убивают. Не знаю, как вам, а мне это напоминает звенья одной цепи. Особенно, если учесть, что в нашем городе до сей поры убийства были крайне редки, да и то на бытовой почве. А чтоб такого видного убить человека…

Они спустились с крыльца и теперь шли в направлении губернаторских дрожек.

— Ох, Владимир Сергеевич, — медленно, с расстановкой произнёс Алексей Дмитриевич. — Доиграетесь вы! Нет, я, конечно, понимаю: не за горами отставка, пенсия… Молодая супруга, дети… Но… — рука губернатора произвела жест непонимания. — Да, странное совпадение. Однако, прошу заметить, — губернатор поднял указательный палец. — пока только совпадение. К тому же каковы мотивы убийства? Титулярный советник приходит в дом купца для допроса? Ночью? Тот оказывает сопротивление, за что его и убивают? Смешно. Если вы подозреваете господина Белого в том, что он не тот, за кого себя выдаёт, тут вам и карты в руки. Пусть ваш Кнутов сделает выводы, представит их нам. Тогда и будем решать, случайно молоканина убили в день инспекции или преднамеренно. Какие ещё места посетил наш герой?

— Кавалерийский и сапёрный полки.

— Ваше ведомство пропустил?

— Скорее всего, не добрался. Сегодня с утра выехал в Марковскую.

Алексей Дмитриевич внимательно смотрел на экипаж, стремительно несущийся издали по Большой улице.

— В одном я с вами согласен, Владимир Сергеевич, Олег Владимирович весьма неординарная личность. Если он тот, за кого себя выдаёт, то возложенные обязанности исполнит дотошно, качественно. — Алексей Дмитриевич на секунду повернулся в сторону полицмейстера. — У вас же имеется опыт по приёму инспекторов? Вот и действуйте.

«Вот те раз! — вскинулся Киселёв. — Сначала Белый делал намёки, а теперь и губернатор…»

Пролётка поравнялась с крыльцом. Кони, закусив удила, едва не встали на дыбы. На месте кучера, всё ещё не отпуская вожжи, сидел становой пристав Санатов.

— Ваше высокопревосходительство! — голос пристава срывался на хрип. — В Китайском квартале буза! Китайцы дерутся! Околоточного Никодимова порезали!

Губернатор с полицмейстером быстро переглянулись. Киселёв с молчаливого согласия Баленского кинулся к дрожкам.

— Конную стражу вызвали? — Киселёв вскочил в пролётку.

— Перво-наперво! — Санатов хлестнул лошадей, и те понеслись. — Только, боюсь, толку от них не будет. Нужно солдат вызывать, ваше благородие! Иначе — беда!

Кнутова перехватили по дороге в управу с десяток конников, направлявшихся к городскому кладбищу, вблизи которого и располагался уже лет восемь квартал Китайка — с осени 1892 года, когда Анисим Ильич ещё был столичным жителем. Он вернулся к дому Бубновых, слава богу, что успел отъехать недалече, и стремительно поднялся по лестнице на второй этаж, к месту убийства. Труп Кузьмы Бубнова уже накрыли белой простынею, отчего теперь казалось, будто в коридоре в духоте жаркого дальневосточного лета лежит снежный, разве что принявший нечёткие очертания человеческого тела сугроб.

— Селезнёв! — Анисим Ильич понятия не имел, где мог находиться помощник, а потому применил установившуюся за год совместной службы привычку: заорал.

Младший следователь вылетел из покоев вдовы и вытянулся пред начальством, которое никак не ожидал лицезреть в столь скором времени.

— Собирайся. Едешь со мной.

— А как же?… — Селезнёв указал на труп.

— Позже. В Китайке резня. Следует утихомирить!

Не успели Кнутов с Селезнёвым сделать несколько шагов к лестнице, как в дверях спальни проявилась бесформенная, до безобразия полная, фигура вдовы Бубнова.

— Это куда же мы собрались? — голос хозяйки был на редкость густой, грудной, полностью соответствующий внешности. — Это как так в Китайку? Здесь, понимаешь, всё бросают, а меня, вдову, с малыми детьми, оставляют при моём горе? — детей у Бубновых действительно имелось двое, тут же припомнилось Анисиму Ильичу. Первенцу из «малых» было двадцать пять, а второму шел двадцать первый год. — Это что ж на белом свете деется? А?

Селезнёв растерянно посмотрел на Анисима Ильича.

— Быстро вниз, — отрезал Кнутов. — Я спущусь следом.

Анисим Ильич недовольно обернулся к вдове.

— Мадам, — начал он, подбирая слова. Было не до сантиментов, и Анисим Ильич с каждой последующей репликой повышал голос. —

Ваше дело для нас первостепенное. Потому как преступление такого масштаба есть нечто невероятное. Но для империи, для губернатора нашей области, — указательный палец сыщика взлетел вверх, указывая в потолок, — для государя нашего бунт есть дело политическое, влияющее на жизнь целого государства. А потому пред большим имеется приоритет по отношению к малому! Так как от большего зависит сие малое! И сие малое должно, обязано подчиниться данному приоритету! Понятно?!

Кнутов видел по глазам, как вдова тщетно пыталась переработать его пылкую речь в своём далёком от столь мудреных идей сознании, а посему точку поставил следующим образом:

— Словом, так. Берите всех своих слуг, и ко мне в участок.

Кнутов склонился, поцеловал руку ошеломлённой вдове и стремительным шагом направился к лестнице.

— А как же Кузя? — услышал он дрожащий голос Пелагеи Степановны Бубновой за спиной.

— Кузя? Кузю — в морг! — не оборачиваясь, бросил Анисим Ильич и устремился к выходу.

Селезневу Анисим Ильич приказал сесть на козлы, и полицейские дрожки понеслись в сторону городского кладбища.

К моменту приезда Кнутова в Благовещенск, китайский квартал насчитывал всего три барака из необожжённого кирпича, один из которых выполнял функцию больницы, а второй — каменного амбара, в котором хранили продукты и различную сельскохозяйственную утварь. Однако за последние годы из-за Амура наехало столько переселенцев, что теперь на Китайке было бараков поболее десятка и проживало в них, по непроверенным данным, тысячи три из Поднебесной. Китайцы занимались торговлей, имели в городе небольшие летние лавки, а зимой развозили свою продукцию по домам. В теплицах и на грунте выращивали овощи, фрукты, благо земли хватало, и за всё время на территории Благовещенска ни разу не создавали какой-либо «конфликтной» ситуации. И вот на тебе…

Драка в китайском квартале шла жесткая. Со стороны разобрать, кто кого бьёт, было практически невозможно. Руки-ноги драчунов молотили словно заведённые: свои — так свои, чужие — ещё лучше, пацан — тоже получи, не лезь туда, где и взрослые-то разобраться не в состоянии. Кто-то выломал из забора штакетину и размахивал ею. Пошли в дело камни, стёкла в окнах ближних домов оказались разбиты, в них сиротливо торчали женские и детские головы соседей. Вдоль дороги лежали без движения избитые…

Конная стража с гиканьем, не сдерживая скакунов, буквально ворвалась в кричащий, стонущий, перекатывающийся клубок человеческих тел.

— А, лярвы, разойдись-сь-сь! — зычно гаркнул начальник стражи, ротмистр Хохлов, и нагайки пошли плясать по спинам драчунов.

Клубок разорвался, китайцы словно тараканы бросились в разные стороны, лишь бы тугая казачья плётка не обожгла. Казаки быстро блокировали обе стороны улицы и, угрожая короткоствольными карабинами, принялись прижимать участников побоища к стенам домов. Если кто-то делал попытку прорвать оцепление и сбежать, его тут же сбивали с ног, хлестали плетью и заставляли вернуться в окровавленный, очумевший строй. То с одной, то с другой стороны слышались выстрелы: стража стреляла в воздух для острастки, тем самым показывая, что пули могут полететь и в зачинщиков резни.

Хохлов цепким взглядом оценил обстановку и подъехал к Кнутову:

— Дрянь дело, Анисим Ильич, нужна подмога. Мы сами их не удержим. Разбегутся, сукины дети. Нужно вызывать солдат!

— На кой? — Кнутов спрыгнул на землю, скинул сюртук и забросил его назад в дрожки. — Селезнёв! — прикрикнул он на помощника. — Чего расселся? Давай ко мне.

— Не понял, Анисим Ильич, — Хохлов тоже спрыгнул с коня и вытянулся перед следователем. — Это как же так? Они же бунт подняли, а мы их что, отпускать?

— Именно. — Кнутов принялся всматриваться в лица китайцев, принимавших участие в драке. — Только не сразу. Сначала найдём виновных.

— Да какое там… — Хохлов от негодования не мог сразу подобрать слова. — Они же все… Мать твою… Да их всех надо…

— Куда? — охладил пыл ротмистра Кнутов. — Нормальной тюрьмы у нас нет. Руки всё не доходят построить! А в участке всего пять камер свободных! Пять, понимаешь, ротмистр! И посадить я в них смогу от силы человек двадцать! А их здесь сколько? Сто? И где взять столько охраны? Сам знаешь, в городе кадрового состава с гулькин нос! Все под Владивостоком, мать их в душу! Продержим китаёз в камерах сутки — двое, а что дальше?.. Селезнёв!

Младший следователь тут же встал пред Кнутовым, аки конёк-горбунок.

— Давай-ка, Селезнёв в ближайший дом мне вон того старика, — Анисим Ильич указывал рукой на тех, с кем хотел поговорить, — пацана, третьего слева, рядом с которым железка на земле. И вон того, самого низкого. Да по отдельности их рассади! Чтоб не спелись ненароком.

Хохлов снял фуражку, вытер её изнутри платком:

— Как знаешь, Анисим Ильич, только мне придётся доложить, как ты вёл себя с бунтовщиками.

— Эка ты махнул! — Кнутов встал напротив ротмистра, глубоко засунув руки в карманы. — Я ещё следствие не провёл. Никаких выводов не сделал. А ты уже определился с моим поведением? Иди! А лучше — беги! Пока начальство сюда само не нагрянуло! А то я сам всё успею раньше тебя доложить!

Хохлов махнул рукой, вскочил в седло и присоединился к своим подчинённым, охранять китайцев до особого распоряжения — либо Кнутова, либо кого из начальства повыше.

Селезнёв выгнал хозяев, которые покорно покинули жилище. Одного китайца закрыл в погребе. Второго посадил на лавку в сенцах. А третьему отвел место в большой комнате. Анисим Ильич вошёл вовнутрь деревянной избы и сел за стол — напротив арестованного старика-китайца.

— По-русски понимаешь?

— Да, — старик утвердительно кивнул головой.

— Как тебя зовут?

— Иван.

— Понятно. Ван.

— Нет, насяльника, — китаец трясся, будто в лихорадке. — Не Ван. Иван! — он ударил себя маленьким кулаком в грудь. — Иван!

— Крещёный, что ли? — начал догадываться Кнутов.

— Да, — снова утвердительно закивал головой китаец. — Хресёная!

— Тем лучше. А теперь говори по сути, Иван. Кто первым начал драку?

— Китайска.

— Я понимаю, что не узбек. Имя?

— Китайска.

— Что китаец?

— Насяла китайска.

— Какой китаец? Кто он?

— Китайска…

Кнутов почувствовал, как в нём вскипает гнев. Анисим Ильич подошёл к окну и показал на выстроенных вдоль стен арестованных:

— Смотри, ты видишь среди них хотя бы одного не китайца? Лично я — нет. Кто из них начал первым драку?

Старик даже не посмотрел в окно. Он вытер рукавом рубахи разбитые губы и молча смотрел подслеповатыми глазами куда-то мимо следователя.

Селезнёв влетел в дверь без стука.

— В чём дело? — вскипел Кнутов.

— Наш околоточный, Никодимов, скончался в пролетке. Не довезли, бедолагу, до госпиталя…

Кнутов перекрестился, после поднял стул, поставил перед стариком и оседлал его.

— Словом так, ходя[3]. Ты в вашем говняном Китайском переулке один из старейших. Ведь так?

Старик продолжал сохранять молчание.

— Так! — ответил вместо него Кнутов. — А потому слушай. То, что вы своих помордовали, ваше дело. А вот то, что убили слугу закона, нехорошо. Сам понимаешь. Кто-то должен ответить перед судом. Даю тебе десять минут, сам виновного выберешь…

Старика продолжало трясти.

— Мои люди никого не убивали.

— Верю. А что я скажу начальству? Мол, случайно всё произошло, и давайте об этом забудем? Нет, старик, так не пойдёт. Начальству нужен убийца. И ты мне его дашь! Селезнёв!

Младший следователь, казалось, ждал приказа, настолько быстро явился перед очи Кнутова.

— Возьми пацана. Пока мы дедушкой пообщаемся тут-с.

Кнутов никакого другого смысла, кроме того, чтобы Селезнёв провёл простой допрос, в свои слова не вкладывал. Но старик понял его по-своему и, упав на колени, заголосил:

— Не нада, насильника. Не виноватая он. Ли не виноватая. Китайска всё сделал. Не наса китайска. Приехал вот столько дня назад, — старик показал два пальца и сбивчиво заговорил о каком-то пришлом китайце, который хвалил хунхузов[4] с той стороны Черной реки, а старики его слушать не хотели. Но молодые — глупые, что с них взять…

— Два дня назад, говоришь? С той стороны, что ли?

— Не знаю, — старик быстро закачал головой.

— Может, поездом приехал?

— Может. Не знаю.

— «Может!», «Не знаю!» — вспылил, передразнивая старика, Кнутов. — И это он убил нашего околоточного?

— Он, насяльника, — китаец тяжело выдохнул. — Сам видел.

— Чем убил?

— Ножиком, — китаец показал на коробок спичек, забытый на столе хозяевами. — Ножик тонкий, как спичка.

«Шило», — догадался Анисим Ильич. Китаец с шилом — любопытная комбинация.

— Он ударил околоточного перед дракой?

— Нет. Сначала он ударил рукой меня. Ли заступился. Он ударил Ли. Потом, когда все стали ударять, он ножик… как спичка.

— И куда подевался твой тот китаец?

— Не знаю. Бежал, — старик испуганно смотрел прямо в тлгзг, Кнутову.

Тот чувствовал: китаец недоговаривает. Но не мог понять: зачем? Нет резону врать-то. У него в Благовещенске всё налажено, устоялось. Зачем менять, пусть не всегда сытую, но спокойную жизнь на непокой? Не напрасно именно у них считается самым страшным проклятием, пожелание «чтобы ты жил в эпоху перемен!». Нет, старик перемен не хочет. Но зачем-то же врёт?

Приют они незнакомцу дали. А как не дать? Одной крови. И речи его слушали. А может, он к бунту подстрекал? Старик толковал, что незнакомец хунхузов с той стороны нахваливал? Может быть, в этом кроется причина? За золото такой сшибки у китайцев бы не вышло, золото — дело семейное, оно любит тишину. А вот политика до такого довести может! Старик сказал, китаец приехал. Откуда? Если б через Амур, однозначно бы таможня знала. Она чётко отслеживает, кто прибывает на наш берег и кто возвращается обратно. На руке у китайцев, не имеющих документа, ставят специальную чернильную метку. Прибыл — поставили. Убываешь — проверили. Ежели, не дай бог, кого-то не хватает, начинаются поиски. Такие случаи уже бывали: находили и розгами память вправляли… А вот на переправе, чуть выше Стрелки, таких проверок нет. Хотя паспорт, или какой другой документ, пусть и поддельный, у него должен быть. Однако Кнутов доселе не слышал о китайце, который бы мог сам подделать паспорт Российской империи. А если — никакого паспорта? Просто китаец приехал с кем-то, в качестве слуги? Кто спросит документ у слуги, если тот идёт рядом с хозяином? А отсюда выходит что? Заговор?!

Селезнёв вторично ворвался в комнату, где расположился Кнутов:

— Анисим Ильич, господин полицмейстер прибыли.

Анисим Ильич ругнулся, кивнул китайцу, чтобы тот вышел в сенцы, поднялся, оправился: перед начальством следовало показаться аккуратным, как оно любит и требует.

Станица пред взором Белого открылась далеко за полдень. И неожиданно. Едва они по скользкой вязкой дороге с трудом вползли на бугор, за протокой, напоминающей хомут, явилось добротное казачье село.

— Марковская, — кивнул в сторону поселения кучер.

Поселение вид имело справный, зажиточный даже по меркам губернии. Дома большие, основательные, вырубленные из бруса, с небольшими окнами-бойницами, с крышами под кровельным железом. Такого достатка Олег Владимирович не видывал в российских глубинках. Станицу с трёх сторон окружал плотный, бревно к бревну, ростом в полтора человеческих роста, частокол. Попасть в поселение можно было двумя путями. Либо через мощные, окованные железом створки ворот, охранявшиеся караулом из двух казаков. Либо со стороны Амура, поднявшись по крутой, деревянной лестнице из цельных брёвен, соединявшей станицу с небольшой пристанью, предназначенной для маленьких речных судов.

Караульные под деревянным навесом при въезде молча раскрыли створки ворот, пропустили без каких-либо вопросов, даже документы не спросили. Только проводили скучающим взглядом и вновь принялись лузгать семечки, ловко сплёвывая шелуху на землю. «За такое несение службы следовало бы сопроводить караульных под стражу — суток на пять. Да так, чтобы они там не отлёживались, а занимались делом двадцать часов в сутки!» — Белый начал злиться на порядки в станице.

Дрожки медленно катили по широкой улице, распугивая кур, свиней и гусей, до того мирно ковырявшихся в грязи. Из окон некоторых домов на Белого смотрели любопытные хозяйки. Впрочем, недолго. Сей факт говорил о том, что в станице чрезмерное любопытство не приветствовалось.

Дом атамана станицы располагался в самом центре длинной улицы, за палисадником, огороженным невысоким, по пояс, заборчиком — для красоты. Ещё на улице до слуха Олега Владимировича донеслась из глубины дома довольно известная песня, но в оригинальном исполнении:

Олег Владимирович неторопливо поднялся по крыльцу и, минуя сенцы, прошёл через распахнутые двери в избу. Пахнуло свежеприготовленной пищей, и голодная слюна заполнила рот. Олег Владимирович огляделся: большая, выбеленная печь, вкруг которой расположились все остальные бытовые помещения — кухня, комнаты, даже зала.

Вот в зале-то, за широким, тщательно выскобленным столом под образами он и нашел атамана. Перед поющим Семёном Петровичем Картавкиным, который решил слегка отобедать, стояли: миска с борщом, тарелка с квашеной капустой, жареная рыба прямо на сковородке, в берестянке соленые огурцы и помидоры. С правой руки топорщилась ополовиненная чекушка водки.

Атаман станицы Семён Петрович Картавкин вид имел колоритный. Крупного телосложения, с мощным торсом и сильными руками, привыкшими держать соху и шашку, мускулистой шеей, крепким подбородком, жестковатым рисунком губ, над которыми возвышался слегка горбатый, некогда перебитый то ли в драке, то ли в битве нос. Взглядом Семён Петрович обладал опытным, умным, с хитринкой. Но главным достоянием внешнего облика казака была безукоризненно лысая голова, блестевшая в свете лучей солнца. И шея, и лицо, и руки, и лысина были темно-коричневого цвета от загара и ветров, которые для Белого казались примечательными особенностями дальнего края.

Атаман, исполнив хрипловатым баритоном столь диковинную песню, принял водки и, не глядя на Белого, зажевал капустой.

— Неплохо поёте! — Олег Владимирович взглядом нашёл табурет, приставил его к столу, сел напротив атамана.

— Казаки не жалуются. — Семён Петрович встал, прошёл к самодельному, такому же крепкому, как и хозяин, буфету, достал гранёную стограммовую рюмку, поставил её перед гостем. После сходил на кухню и принёс еще миску с борщом.

— Я не один, — проговорил Олег Владимирович, с наслаждением вдыхая вкусный аромат.

Семён Петрович разлил водку, молча, не чокаясь, выпил, проследил, как гость проделал то же самое, и только тогда произнёс, вставая:

— Налегайте. Я сейчас…

Через минуту вернулся и сел за стол.

— Извозчика покормит жена, — Картавкин налил по второй. Чекуш-ка иссякла, и он её спрятал под лавку, на которой сидел. — За что пить будем?

Олег Владимирович повёл плечами: мол, ему всё равно.

— Ну, тогда за осетра! — Семён Петрович осушил рюмку одним глотком, слегка поморщился и закусил огурцом.

— А почему за осетра? — поинтересовался Белый, доедая борщ.

— Маловато его в этом году. Это плохо, однако.

— Может, не сезон? Я, конечно, не знаток, но, по-моему, такое и у рыбы бывает

— Бывает, — не спорил Картавкин. — Особенно, когда он, осетр-то бишь, из Китая идёт. Ну да бог с ним. Какими судьбами к нам, ваше благородие?

Белый хотел, было, достать из кармана письмо, подписанное Киселёвым, но Семён Петрович остановил его жестом.

— Мы и так знаем, кто вы и с чем приехали в Благовещенск. Кучер ваш доложился. Меня интересует, почто нам такая честь?

Белый дожевал помидор и ответил:

— Имеется распоряжение проверить все воинские части. В том числе и казачьи станицы. Вот его и выполняю.

— А… — протянул Картавкин. — Предписание. Что ж, вот покушаете, и изволите приступить?

— Для начала, Семён Петрович, просто покажите мне станицу. А после решим, что предоставить более детально.

Обзор пограничной заставы, а именно такие функции на станицу Марковскую, в обиходе— Марковку, были возложены военным губернатором, начали с берега Амура. Семён Петрович вывел гостя из дома, провёл по вытоптанной через огород, скользкой после дождя, тропинке к сараям, что стояли близ реки, на самом краю обрыва. Таких сараев опять же, выстроенных из брёвен, с узкими щелями окон, выглядывавших на реку, оказалось немало: практически в каждом дворе. Имелось между дворами и своеобразное сообщение посредством деревянного настила, который был проложен версты на три, размыкая штакетник, тем самым давая возможность соседям попасть друг к другу не только через улицу, а и по огородам. Олег Владимирович осмотрел лестницу, но спускаться к воде не стал.

— Верхнее бревно, — Белый указал на первую ступеньку, — закрепили всего двумя кольями по краям. А почему не вбили и посредине? Надёжней было б?

— Добре и так. — Семён Петрович потёр глаз, словно в него попала соринка. — Спотыкаться каждый раз об этот кол…

Олег Владимирович сделал вид, будто его удовлетворил ответ атамана.

— Окна какие у вас в сараях… — Белый чуть не угодил в лужу. — Маленькие, узкие.

— А зачем большие? Там утварь разная. Опять же — скотина. А птице и свинье холод не нужен. Так вас, ваше благородие, окна с лестницами интересуют? Али денежная часть?

— Денежная, Семён Петрович, денежная. Но деньги ведь не просто лежат у вас в канцелярии, вы на них что-то покупаете? На что-то тратите. Я и хочу посмотреть, что именно вами приобретено, скажем, за последние два года. Вы сколько атаманом в станице сей?

— Так, почитай, годков двадцать.

— И никаких проверок до сей поры?

— Врать не буду. Чего не было, того не было.

— То-то и оно, Семён Петрович. А деньги, они контроль любят. Не то, словно вода в Амуре, утекут.

— У меня не утекут, — уверенно заметил атаман.

За три часа атаман и проверяющий осмотрели всё: побывали на складах и в жилых домах самих казаков, проверили состояние оружия, в том числе и трёх орудий, присланных в станицу прошлой осенью. Правда, как выяснилось, стрелять из них никто не умел. А единственный артиллерист, который прибыл вместе с ними, в начале лета утонул в реке.

— Как утонул? — поинтересовался Белый.

— Да как все тонут. Купался, наверное, да захлебнулся.

— А поточнее? — встрепенулся Олег Владимирович.

Семён Петрович потёр лысину:

— Вечером пошёл купаться, а наутро его в одних кальсонах нашли на берегу. Синий весь. Утопленники завсегда такие…

— Понятно. И что теперь с этими орудиями?

— А что с ними? Протираем, для порядку. Глядим, чтобы ржа не взяла.

— Понятно, — повторил Белый, продолжая осмотр.

В караульном помещении Олегу Владимировичу припомнилось, как его встретили возле ворот.

— Семён Петрович, что ж это меня к вам пропустили безо всякой проверки документов?

— Дак, э… — Картавкин спокойно повёл плечами. — Дрожки-то у вас из полицейского участка. И кучера Архипа, давно знаем. У нас тоже… всякое случается, приходится вызывать ихнего брата. Хотя караульным взбучку задам. Тут вы, ваше благородие, правы. Караул, это ж…

Семён Петрович не закончив фразу, повёл проверяющего к своему дому показывать финансовые документы. Белый посмотрел на небо. Тучи снова застили свет — свинцовые, тугие. И впрямь — придётся ночевать здесь. Не тащиться же под дождём всю ночь?

На пороге атамановой хаты их поджидала невысокая, худенькая женщина, совсем седая, опрятно одетая, с пронзительно-голубыми глазами, из которых выплескивался гнев.

— Анна Григорьевна, — представил свою супругу Картавкин. — Мой личный атаман в юбке, — как только женщина отошла в сторону, негромко, только для Белого, добавил Семён Петрович. — Сотню добрых хлопцев заменит, жаль, что саблей не владеет…

— Ты что там лопочешь? — громким и довольно сильным голосом поинтересовалась Анна Григорьевна, и Семён Петрович сморщился, словно у него вдруг зуб заломило.

— Да так, ничего. Гостю станицу нашу показываю.

— Вижу. — Анна Григорьевна жестом пригласила Олега Владимировича в дом. — Проходите. Сидайте, будь ласка. А ты, — маленькая ручка женщины цепко ухватилась за локоть атамана, — ну-ка, пойдём в кухню!

Спустя некоторое время Белый услышал возбуждённые голоса:

— Ты это что же? Только я в огород, так за бутылкой! Где взял? Почто глаза прячешь? Опять небось Митька из города привёз? Или Ар-хипка?

— Да ты что, Анюта, какая бутылка?

— А под лавкой что валялось?

— Да мало что там валялось? У нас гость в хате, а ты меня срамишь на всю округу.

— Ой, тебя посрамишь! И где твой стыд, э-эх!..

— Тихо, кому сказал!.. Лучше вот что, собери на стол. Ужинать будем. И погляди, чтоб никто в хату не входил. Слышь, никто! Готовь покуда, а мы побеседуем.

Семён Петрович вошел в комнату, достал из-под образов шкатулку, раскрыл её и в таком виде поставил на стол.

— Это денежные документы, ваше благородие. Тут не только за два года. Поболе будет. Можете хоть сейчас перелистать. Можете опосля. А можете и вовсе не листать.

Олег Владимирович пристально посмотрел в глаза атамана. Взгляд Семёна Петровича выражал всё, что угодно, но никак не подобострастие. «Умён мужик», — сделал вывод Белый и захлопнул ладонью шкатулку.

— Догадались, что я к вам не с ревизией, а, Семён Петрович?

Картавкин, кряхтя, присел напротив:

— Вы не думайте, что если я проживаю в такой дали, то понятия не имею, как должен выглядеть человек «оттуда». Поверьте мне, ваше благородие, как выглядят и как себя ведут всякого рода инспекции, я очень даже хорошо знаю, навидался на своём веку.

— Это я понял, — согласился Белый и тут же добавил: — Кстати, перестаньте называть меня вашим благородием, — он протянул руку. — Олег Владимирович.

Атаман сжал его ладонь, подержал, проверяя на крепость.

— Сильная рука. И к перу не привыкшая.

— Неправда ваша, Семён Петрович. Как раз писать мне приходится слишком много. Как же вы меня раскусили? Не внешний вид, не манеры… Что же?

— Взгляд у вас, Олег Владимирович, не статского, а военного, — Семён Петрович говорил тихо, но внятно. — Дурак из казначейства нипочем бы не увидал узкие оконца в сараях…

— Не для скотины окошки, а для стрельбы, — добавил Белый.

— И как лестница укреплена, тоже приметили.

— При наступлении с реки достаточно выбить крайние колья в верхней ступеньке — и лестница, брёвнышко за брёвнышком, обрушится на головы наступающих. — Белый достал из кармана трубку, но, вспомнив, где он находится, передумал, засунул её обратно в карман. — А центровой колышек этому бы только помешал.

— Вот тогда-то я и подумал, Олег Владимирович: не тот он, за кого себя выдаёт. Не тот. И вторая мыслишка следом: а если так, то кто он?

Владимир Сергеевич, не удостоив вниманием стоящего в углу сенцев невысокого мальчишку-китайца, прошёл в дом, сопровождаемый Селезнёвым. Кнутов встретил начальство в дверях «залы», где только что вёл допрос.

— Что с Бубновым? — Киселёв нервно потер затылок.

— Убили.

— Это мне и без вас доложили. На месте происшествия побывали?

— Так точно! Оттуда сразу сюда.

— И?

— Пока ничего определеного, господин полковник. Первая версия: убийство с целью ограбления.

— А вторая?

— Ревность. Страх.

Киселёв расстегнул китель. На улице стояла предгрозовая духота: вот-вот хлынет дождь, но пока дышать, особенно на улице, совсем нечем.

— Слушаю я вас, господин Кнутов, и думаю: что-то вы не договариваете. И вот вопрос: что?

Анисим Ильич стоял навытяжку, не зная, как реагировать на слова начальства. Мысли, конечно, имелись. Вот только выкладывать их Киселёву пока рановато. Если бы не драка, то он за час-полтора сумел бы прокрутить ситуацию и так и эдак. Прислугу бы постращал. С вдовой провёл деликатный разговор. А так, что? Время ушло на китайцев.

— Ладно, Анисим Ильич, вижу, сомневаетесь, — Киселёв выглянул в окно и облегчённо выдохнул: — Слава богу…

Дождь обрушился на город, очищая его от пыли и освежая, пусть на короткое время, горячий воздух. Китайцы, стоящие вдоль стены, и их конвоиры вмиг промокли под тёплым, летним ливнем.

Губернский полицмейстер обернулся:

— Что — бунт? Или просто драка? Как околоточный? Здесь-то хоть что-нибудь выяснили?

Анисиму Ильичу было неприятно выслушивать несправедливые нарекания, но и в защиту сказать ничего не имелось. Начальство на то и начальство — оно всегда право. Кнутов в нескольких словах описал происшедшее, детально остановившись на допросе китайца. Владимир Сергеевич на сей раз слушал молча, внимательно анализируя интонацию и факты. Кнутов прибыл раньше, а значит, являлся очевидцем того, что произошло в Китайском перулке. У свидетеля, как показывал личный опыт полицмейстера, чувства несколько превалируют над логикой. Анисим Ильич исключением не был, хотя в профессиональной наблюдательности ему не откажешь…

— Говорите, пацана арестовали? Возле него железяка лежала?

— Так точно. В сенцах он.

— Чего ж со старика начали? Этого сопляка бы и прижали. Железный прут… Получается, они загодя готовились к драке? В Китайке железо бесхозное нигде не валялось. Давайте сюда пацана!

Молодой жилистый паренек вовсе не испытывал страха перед грозным начальством, как того ожидал Владимир Сергеевич. Наоборот.

Из-под тёмной чёлки на губернского полицмейстера смотрели узкие зрачки с ненавистью и непокорностью. Киселёв даже оторопел. За китайцами подобного ранее не водилось!

— Как тебя зовут, отрок?

Китайчонок молчал. Только в глазах бегали бесенята.

— Твой отец сказал, тебя зовут Ли? Это правда?

Бесенята нагло корчили рожицы.

— Может, он тебе не отец? Дядя? Сосед? А кто был тот человек, который затеял драку?

На сей раз лицо мальчишки перекосила наглая улыбка. Владимир Сергеевич отвёл взгляд и процедил сквозь зубы:

— Значит, не будем говорить? А может, ты по-русски не понимаешь? — мальчишка молчал и только улыбался. Киселёв повернулся в сторону Анисима Ильича. — Кнутов, поговорите… тут. А я выйду, подышу…

Приказ не оставлял никакой двусмысленности. Через минуту Киселёв услышал жуткий вопль, в котором была боль вперемешку со страхом. Потом крик повторился, после чего Кнутов позвал:

— Мы имеем желание говорить!

Киселёв вернулся в барак, чуть не споткнувшись о причитающего на пороге старика, и увидел картину, от которой его замутило. Китайчонок катался от боли по полу, судорожно сжимая неестественно вывернутые пальцы левой руки. Кнутов ногой придвинул табурет, поднял за шиворот мальчишку и бросил того грудью на стол:

— Рассказывай. И не сюсюкай, — Анисим Ильич повернулся к Киселёву. — Он по-нашему лопочет не хуже нас с вами.

Мальчишка выл, баюкая покалеченную руку.

— Зачем так-то? — Владимир Сергеевич почувствовал тошноту — во время пыток ему присутствовать ещё не доводилось.

— Да ничего, — Кнутов усмехнулся. — До свадьбы заживёт. Опять же — правую руку я ему сохранил. Так, — сыщик схватил пацанёнка за локоть, — рассказывай, что там вам наобещал китаец?

Мальчишка завыл от боли. Пол поплыл из-под ног Владимира Сергеевича, сознание куда-то начало проваливаться, и крупное, беспомощное тело губернского полицмейстера рухнуло на деревянные половицы. Кнутов сразу бросился к Киселёву, оставив китайчонка без присмотра. Мальчишка, воспользовавшись моментом, вскочил на стол и прыгнул в окно. Выстрел, раздавшийся на улице, заставил Анисима Ильича кинуться к распахнутой раме. Мальчишка, пробежав всего несколько шагов на свободе, поверженный выстрелом казацкого карабина, шлепнулся лицом в грязь. Кровавое пятно на спине под дождем становилось все шире и темнее.

Кнутов вытер ладонью с лица капли дождя и пробормотал:

— Всё, — он в сердцах сплюнул. — Теперь будут молчать. Все до единого.

За спиной Анисима Ильича послышался стон. Киселёв приходил в сознание. Кнутов матюгнулся, поднял тяжёлое тело полковника и посадил на лавку, прислонив Владимира Сергеевича к стене.

— Прямо не сыщик, а кисейная барышня, — пробормотал Кнутов и осмотрелся: поесть бы чего.

Анисим Ильич налил в стакан воды, медленными глотками осушил его… Пацан что-то крикнул по-китайски, когда Кнутов крутанул ему мизинец. Вроде про несколько дней… Да пацан орал благим матом, что осталось несколько дней…Что за дней? Да какая разница? Теперь-то…

Мозг следователя заработал на всех оборотах, только уже в другом направлении. Итак, размышлял Анисим Ильич, некий китаец решил навестить своих соплеменников. Два дня ему понадобилось, чтобы поработать с местным молодняком. За ним кто-то стоял. Так сказать, прикрывал его. Политические только и мечтают, как бы поскорее вернуться на «большую землю». Им буза ни к чему. А вот если кто из купчишек задумал переделать уже устоявшийся торговый мирок Благовещенска, тому данная акция была б очень даже в руку.

Владимир Сергеевич застонал, но глаза не открывал, видимо, всё ещё плохо себя чувствовал.

Анисим Ильич снова налил воды… В городе до приезда титулярного советника из Петербурга не было никаких сомнительных происшествий. И только с появлением Белого всё вдруг закрутилось словно аттракционное колесо. Да, конечно, чиновник мог числиться за столичным ведомством. И инспекцию ему могли организовать официально. По его личной или чьей-то свыше просьбе. Воспользовавшись моментом, и рассчитывая на то, что никто не станет в провинциальном городе подозревать человека «оттуда», он и занялся темными делишками. И смерть Бубнова наверняка связана с ним.

Размышления следователя прервались криками Селезнёва, который, разбрызгивая грязь, вбежал в комнату.

— Анисим Ильич! Ваше благородие! — с одежды помощника стекала вода, волосы на голове слиплись, от сапог образовались грязные лужи, на что тот не обращал никакого внимания. — Ещё одна беда! Только что приехали с пристани. «Селенгу» китайцы обстреляли. С того берега. Есть убитые…

… Анна Григорьевна поставила на стол горячую сковородку с жаренной на сале картошкой, солёную рыбу, зелень и, к радости Семёна Петровича, полную, под пробку, бутылку водки.

— Это я понимаю! Уважила Анна Григорьевна гостя, — атаман наполнил стопки. — Давай, Владимирыч, по одной и кумекать дальше будем.

На сей раз Белый, выпив, чуть не задохнулся. Огненная жидкость упала в желудок и принялась выжигать внутренности.

— Что это? — простонал Олег Владимирович, впиваясь зубами в помидор.

— Первач. Точнее, самогон. У меня ж атаманша-то с Украины. А ты, Владимирыч, не боись. Оно скоро пройдёт. И, главное, голова от него свежая-свежая. На картошку-то налегай…

На «ты» они перешли как-то сразу, без каких-либо предисловий.

Врать атаману Белый не стал. Открылся, сколько мог. И не только потому, что Семён Петрович его ложь сразу бы раскусил. Без верной помощи как в городе, так и здесь, в пограничном посту, ему было никак не обойтись. Картавкин внимательно выслушал, погладил лысину и тяжело выдохнул:

— Ладноть, будем считать, что верительные грамоты получены. А потому, гость дорогой, давай будем есть. А заодно я тебе кое-чего покажу.

Семён Петрович опрокинул еще стопку водки, глянул через дверной проём— чем занята супруга, — задёрнул ситцевую занавеску, достал из кованого сундука самодельную карту местности, снова налил себе, выпил и показал Белому, хоть и рукой нарисованный, но довольно точный план местности. Чиновник даже присвистнул от удивления. Такой верной схемы расположения укреплений и в Марковке и вокруг, на русской стороне и на китайской, не было даже у губернатора. Из чего Олег Владимирович вывел: атаман казакам достался отменный.

— Сами рисовали? Или кто помог?

— Сын мой, Витька. С дружком-китайчонком сделали. В мае. Что-то, конечно, уже не так, считай, два месяца прошло, но в целом — сходится.

Олег Владимирович внимательно исследовал схему укреплений. После чего задал вопрос, который давно вертелся на языке:

— Семён Петрович, сколько сможете продержаться в осаде? Если что.

— Два дня. От силы — три. Да только пусть сначала осаду-то устроят! — Картавкин толстым указательным пальцем тюкнул карту. — Вот здесь, справа по течению болото. Проходы знают только два человека. Я да Фрол. А Фролка у меня всегда под боком, — палец дальше пошёл кружить по карте. — С тылу ров. Там вода стоит. В два человеческих роста. Воняет. Целую неделю рыли. Ядрить её в дышло. Как только ходи полезут с этой стороны, мы сушняк подожжём. Из огня ход у них будет только один: в ров. Как пить дать, потонут. Берег крутой, им сразу не подняться. А мы тут им встречу из берданок приготовим, — рука Кар-тавкина сделала дугу над бумагой. — Остаётся только одно приемлемое место для нападения, со стороны дороги. Выставим усиленный пост. Продуктов и воды нам хватит дней на десять. Даже пятнадцать. А вот с боеприпасами туго придётся, если из города не подвезут.

— Не подвезут, Семён Петрович. И не надейся. Даже если сам поедешь и станешь уговаривать губернатора.

— Чего ж так?

— А того, что здесь никто не ожидает военных действий. Сидят беспечно. Даже полки свои в Приморье перевели, оголив город. Так-то вот.

— В столице ожидают, а здесь нет? — вспылил атаман. — Так, что ли, выходит?

— В Петербурге тоже… не верят, — грубовато ответил Белый. — Если тебе так спокойнее.

Картавкин несколько минут помолчал, после чего произнёс:

— А может, пронесёт?

Атаман посмотрел на чиновника так, будто от того зависело всё на этой грешной земле.

— Может, и пронесёт, — протянул Олег Владимирович. И тут же добавил: — Только сильно сомневаюсь. В городе, насколько я понял из проверки, регулярного войска осталось пшик. В каждой части только тыловые роты, да штабисты. Идеальное время для нападения. Так что жди беды, Семён Петрович. Думаю, на той стороне тоже не дураки, и про особенности твоей местности им хорошо известно. А потому, скорее всего, они сначала тебя блокируют, отрежут от Благовещенска, будут брать измором. Вот такие дела.

— Ладноть, разберёмся как-нибудь. — Семён Петрович провёл рукой по лысой голове. — Только б дней за десять подмога пришла. Иначе нам… Сам понимать должен.

Картавкин снова наклонился над картой:.

— Вот сюда, сюда и… туточки я поставлю орудия.

— У тебя же артиллеристов нет? — вспомнил Олег Владимирович.

— У меня всё есть, — атаман наклонился ближе. — Конечно, на то, что будет война, не рассчитывал, думал, контрабандисты баловать станут. Понимаешь, Олег Владимирович, едва пушки у нас объявились, предчувствие у меня было поганое. Вот мои казачки втихаря и выучились. Никто, кроме них, меня, а теперь, выходит, и тебя, про это не знает. И про того артиллериста ты днём верно подумал. Не сам он утонул. Утопили. — Семён Петрович раскрыл перед лицом Белого мозолистые ладони. — Я у него на шее малозаметные синяки от пальцев видал. После докумекал: видать, кто-то сильно не желает, чтобы мои пушки заработали.

— Это после чего ты докумекал? — заинтересовался Белый.

Казак поднялся, достал из буфета плат с зерном, положил перед гостем на стол.

— А вот после этого.

— И что там? — Олег Владимирович смотрел на платок с недоумением.

— Рис.

— Не понял.

Семён Петрович снова склонился к собеседнику.

— Я же говорил. Имеется у меня свой человечек среди китайцев. Верный человечек. У него хунхузы всю семью вырезали. Считать он не умеет, но смекалка — во! Не догадался?

— Правду сказать, нет.

Картавкин развернул платок и вывалил зерно на стол.

— А вот он догадался. Одна рисинка — один хунхуз. Я пересчитал и теперь знаю, сколько их собралось на том берегу.

Олег Владимирович прикинул на глаз:

— Тысяч семь?

— Девять. А риса без малого четверть пуда. Для ходи — целое состояние, — атаман разворошил зерно. — Полдня считал. Вместе с Анной Григорьевной.

— Когда к тебе пришли эти данные?

— Чего?

— На какой день у них набралось такое количество людей?

— На середину июня. Он у меня был восемнадцатого. То есть пять дней назад.

— А Киселёв до сих пор уверен, что их пять тысяч, — задумчиво произнёс Белый. — И руководство города новыми сведениями не владеет.

— Я кое-что попридумывал, для незваных гостей… Ещё по одной? — Атаман взялся за бутылку, но Белый остановил его.

— Нет, Семён Петрович, давай сначала проветримся. — Белый с трудом поднялся с лавки. — Больно самогонка убойная: голова светлая, а с ног валит.

Олег Владимирович подошёл к двери, выглянул в сенцы.

— Кучера моего куда пристроили?

— За Архипа не волнуйся. Имеется у него здесь лежбище. Он же из местных. Утром станет пред тобой, аки конь перед травой.

Они прошли тропкой к сараям, после чего по скользким брёвнам лестницы спустились к реке. Дождь закончился, и теперь Белого слегка знобило от свежего ветерка. Амур тихо, лениво поплескивал, нёс свои воды в неизвестную даль, про которую у Белого имелись весьма смутные, почерпнутые ещё в Петербурге, представления. Олег Владимирович наклонился, поднял с земли круглый, отшлифованный временем и водой камень-голыш и запустил в реку. Тот, дважды ударившись о тёмную поверхность воды, с лёгким всплеском ушёл в глубину.

— Красивая у вас река, — Белый кивнул на противоположную сторону.

— Вот это точно. — согласился Семён Петрович. — Мощи Амура может только Волга позавидовать. Да и то не сравнится. Не зря ведь говорят, мол, Волга — матушка, а Амур — батюшка. Батюшка, значит мужик. А мужик — то завсегда сильнее бабы. А наш, так и вовсе. — атаман наклонился, чтобы ополоснуть лицо. — Это здесь не больно широк, а в низовьях море, берегов не видать. Весной норов показал, зверем проснулся…

— Зверем проснулся? — переспросил Белый.

— Шуга рано пошла, ледоход. Обычно в конце апреля начиналось, а тут чуть ли не в самом начале месяца.

— В каких числах? — насторожился Олег Владимирович.

— Так восьмого! Воскресенье было. Только мы в церковь-то сходили, и началось. Да с таким треском! Два дня лёд ломало, да торосило. А потом льдины по реке несло дней двадцать… Владимирыч, ты чего?

Белый смотрел на реку, сжав скулы так, что видно было, как желваки перекатываются.

— Говоришь, восьмого, — медленно произнёс, он. — А полк в Благовещенск прибыл десятого.

— И что?

Олег Владимирович отвечал тихо, так, чтобы его мог слышать только атаман.

— А то, что уже двадцать пятого апреля в Токио знали не только о его прибытии, но и о том, как он расквартировался. — Белый снова посмотрел на реку. — И каким образом им доставили сведения, если шёл ледоход?

Семён Петрович обмахнул рукавом лицо, подошёл поближе.

— На джонке. Я тебе, Владимирыч, больше скажу. Знаю, откуда китаёзам отвезли весточку.

— И откуда? — недоверчиво спросил Белый.

— Отсюда, — Картавкин кивнул на темнеющий песок. — Вот с этого самого места. И не удивляйся. К Благовещенску во время шуги ни одна лодка не пристанет. Её мгновенно разобьёт, либо о пристань, либо о камни. Потому во время ледохода ходи плавают либо ко мне, либо к Зазейской, где переправа. А там пристань порушило ледоходом, вот и выходит, весточка через нашу станицу ушла.

— И много рисковых китайцев есть, чтобы между льдинами через реку идти?

— Не очень. Но имеются. Тут опыт требуется. И характер. А у них ещё, плюс ко всему, голод. Он сильней всего толкает. Месяц без еды посидишь, никакой лёд будет не страшен.

— Так. Давай прикинем. — Белый опустился на лестничное бревно. Картавкин присел рядом. — Десятого полк прибыл в город. Суток двое им понадобилось разместиться. Плюс сутки на сбор полной информации об офицерском составе полка. С китайской стороны требуется суток пять, чтобы информация поступила в Токио. Плюс суток двое, пока она дошла до нашего агента. Выходит, неделя, с двенадцатого по двадцатое. Вот тебе, Семён Петрович, и задача: вспомнить, кто из китайцев и кто из наших побывал у тебя в эти дни.

Картавкин махнул рукой по лысине:

— Подумаем. Вспомним. С ходями проще. Их по пальцам пересчитать можно. А вот с нашими… Тут столько народа толклось. И Кузьма Бубнов. И от Мичурина приезжали. И полицмейстера нашего, Киселёва, людишки тёрлись.

— А Бубнов зачем приезжал? — спросил Белый.

— Понятно — за овсом. Он, почитай, его у всех по берегу скупает.

— И почём?

— Семь копеек за пуд. — Картавкин с силой потёр шею. — Честно говоря, я бы с ним никаких дел не имел. Но полицмейстер, будь оно всё неладно, пристал словно лист банный: продавай ему, и всё тут. Второй год коммерцией занимаюсь. Себе в убыток.

— Отчего ж в убыток? — Белый попытался скрыть усмешку, но атаман её разглядел.

— Ой, будто сам не знаешь? Ты же вчера в казармах был? Был. И про цены они тебе рассказали. У нас покупает по семь копеек, а продаёт-то по шестьдесят! А куда выручка? То-то!

— Бубнов может быть, — Белый решил использовать словарный запас атамана, — «тем человеком»?

— Нет, — уверенно мотнул головой Семён Петрович. — Себе в карман положить дармовую копейку завсегда положит. Не постыдится. А вот продать Отечество — нет. Он хоть и молоканин, а всё же веры христианской. Для него измена смерти подобна.

— Ладно. Ты, Семён Петрович, мне список по памяти составь. Буду проверять.

— И как же ты их, интересно, проверять-то станешь? Кто где…

— А ты мне и поможешь, Семён Петрович.

Картавкин хитро прищурился.

— Вот ты, Владимирыч, со мной вроде как советуешься, разговоры разные откровенные ведёшь. А вдруг я и есть «тот человечек»? А?

— Думал я и над этим. Да только если бы ты, Семён Петрович, хотел переметнуться на сторону, то бастион с ловушками здесь бы не строил. К тому же человек, который продал сведения, знает поболее твоего.

Он ведь сообщил не только о прибывших артиллеристах. Так-то, Семён Петрович. — Белый поднялся, отряхнул с одежды песок, сказал: — Если сам вычислишь китайца, не трогай его, просто последи, и всё. Позови меня. Он только связник, не более. А нам нужна крупная рыба.

— Обижаешь, Владимирыч. Тям имеем. Ну а ежели китаёзы нападут раньше, и тот промеж них будет или, предположим, попадётся моим людишкам? Сам понимать должен, всякое случается.

— В таком случае, спрячь его, но так, чтобы ни одна собака не смогла до него добраться раньше меня.

Как только дрожки, разбрызгивая из-под колёс грязь в стороны, вывернули на улицу Большую, Киселёв поинтересовался:

— Вы куда китайцев девать собираетесь, Анисим Ильич?

Кнутов поморщился: вот, не успел прийти в себя, а уже расспросы.

— Старика и второго, того, что стоял с камнем, приказал привести к нам. Остальных— по домам.

— А чего не заперли в сарае? После бы допросили.

— Толку-то? Они же, господин полковник, уже сговорились. Пока возле стены топтались. Будут петь в одну дуду. Да я так думаю, что они всего-то и не знают. Один драку начал, другие ввязались. Допрашивать тех двоих нужно.

— И то верно. — Киселёву было неприятно осознавать, что он в присутствии подчинённого бухнулся в обморок. Ещё хуже становилось от мысли, что тот не просто видел его беспомощное состояние, но и ничего не сделал, чтобы привести начальство в чувство. Мерзавец! — Анисим Ильич, завтра с утра жду вас с докладом по делу Кузьмы Бубнова.

— Слушаюсь, господин полковник.

— Кстати, где наш столичный гость?

— Сегодня рано утром выехал в Марковскую.

— В управе не появлялся?

— Никак нет, господин полковник.

— Вот и слава богу! В такой обстановке нам только его не хватало. Анисим Ильич намеревался поделиться своими подозрениями по поводу приезжего, но передумал. Бес его знает, как далее повернётся. А ежели столичный чиновник выполняет чьё-то распоряжение свыше? А его с потрохами сдать Киселёву? Прощай тогда всякая надежда на возвращение в столицу. Полковник не лыком шит. Поди, тоже мечтает о возвращении в Петербург. Вот и приглядывается ко всем действиям Белого. Деньги-то уже приготовлены. Чай, не только с Бубновым финансовые махинации вел. Пусть сам и думает, что да как…

Двухмачтовый, колёсный пароход «Селенга» стоял у городской пристани. Первым в грязь спрыгнул Кнутов. Его примеру последовал губернский полицмейстер. Возле трапа собралась изрядная толпа пассажиров и зевак, которые со страхом и удивлением слушали рассказы о происшествии на судне буквально несколько часов назад.

— Кнутов! — Киселёв даже не посмотрел на следователя, знал: и так всё слышит. — Свидетелей на судно! Посторонних выпроводить к чёртовой матери, чтобы не мешали! Медики прибыли? — вопрос был для вахтенного у сходней, по коим полицмейстер поднялся на корабль.

— Так точно! — испуганно вскрикнул молоденький матрос, вытянувшись перед грозным начальством. И добавил: — С ними и наш судовой дохтур.

— Где убитые?

— На баке, ваше высокоблагородие!

— Где?

Матрос понял, что попал впросак и тут же предложил:

— Разрешите проводить? — и первым пошёл вдоль кормы судна.

Киселёв и запыхавшийся Кнутов, которому с помощью увещеваний и жестов удалось разогнать толпу, последовали за ним.

Тела убиенных лежали на палубе, завёрнутые в грязную холстину. Анисим Ильич наклонился и откинул тяжёлую, успевшую пропитаться кровью ткань. Их было двое: мужчина средних лет в военном мундире и молодая женщина лет двадцати пяти. Анисим Ильич вгляделся в лицо мужчины:

— Виктор Николаевич Хрулёв.

— Сам вижу. — Киселёв перекрестился. — Так вот какая смерть была уготована нашему пограничному комиссару. Пулевые ранения…

— Три. Все в грудь. — Сыщик распрямился и, оглядевшись по сторонам, подошёл к забрызганной кровью переборке палубной надстройки. — Видимо, Хрулёв стоял здесь. С первым выстрелом тело прижало к стенке корабля. Две других пули достали его тут же.

Кнутов показал на тёмно-бурые пятна на белой окраске корабля. Владимир Сергеевич к тому времени самостоятельно осмотрел труп пограничного комиссара и перешел к обследованию женщины:

— Один выстрел. В грудь. Прямо в сердце.

За спиной послышались шаги, и перед следователями явился капитан «Селенги»:

— Разрешите представиться. Иванов Никодим Лукич.

Киселёв снизу вверх глянул на низкорослого крепыша капитана, вытер платком руку, однако капитану не подал, а произнёс:

— Как вышло, что судно смогла достать винтовочная пуля?

— Фарватер реки в том месте проходит вблизи китайского берега. Судя по всему, нас ждали.

— Что значит: судя по всему? Вы что, не знаете, ждали вас, или нет?

— Простите. Ждали.

— Вы всегда плаваете этим маршрутом?

— Мы не плаваем, а ходим, — капитану явно не нравилась манера ведения допроса. Но не отвечать было нельзя. — И всегда именно там.

— А что, нельзя ходить как-то иначе? — раздражения Киселёв не скрывал.

Капитан тоже нервно повёл плечами:

— Фарватер, к вашему сведению, это самое глубокое место реки, по которому судно может пройти. К сожалению, другого фарватера Амур не имеет. Если я поведу судно иным курсом, то и на мель угодить недолго.

Киселёв покосился на помощника и выругался сквозь зубы: второй раз за день так опростоволоситься перед Кнутовым! Отправить его, что ли, в управу?

— Выстрелов было много?

— Да вроде нет, — ответил капитан и тут же добавил: — За шумом машины разве услышишь? А в переборке двенадцать пулевых отверстий.

Анисим Ильич, не вслушиваясь в диалог, достал из кармана складной нож, с помощью которого вынул одну из застрявших в деревянной обшивке пуль.

— Господин полковник, — сыщик извинился перед капитаном судна, отзывая полицмейстера в сторонку. — Стреляли из английского карабина. — Анисим Ильич развернул ладонь и показал пулю. — Похоже, кто-то вооружил китайцев основательно.

В это время Иванов тронул Владимира Сергеевича за рукав.

— Ну что ещё? — раздражение к капитану у Киселева перерастало в ярость.

Никодим Лукич решил не реагировать на тон:

— Следом за нами идёт «Михаил». И предупредить его нет никакой возможности.

Полицмейстер почувствовал, как голову в висках схватило невидимым обручем.

— А если на лодке? — попробовал сквозь боль поразмыслить Киселёв. — От Зазейской…

Капитан отрицательно покачал головой:

— Я думал. Не успеем.

Киселёв долго смотрел на противоположный берег.

— Господин полковник, — тихо обратился Анисим Ильич к начальству.

— Что?

— Я перед тем как подняться на корабль, опросил таможню. Сегодня ни одной джонки не было. Странновато.

— Вы это к чему? — Киселёв никак не мог сообразить, что хочет сказать следователь.

— Да к тому, что драка на Китайке, обстрел «Селенги», ни одного ходи с утра… И всё за один день. Странно.

— Простое стечение обстоятельств.

— А если не стечение? Вы же сами как-то говорили, что на той стороне тьма хунхузов. Что, мол, неспроста всё это. А вдруг они на нас нападение замышляют?

— Что за бред вы несёте? — Киселёв тоже старался не повышать голос. — Это ж каким нужно быть безголовым, чтобы тягаться с Петербургом? Вы тут панику мне не наводите. А ваших китайцев к чёртой матери! — полицмейстер перешёл на шипение. — Вам что, заняться более нечем? Тела отправьте в морг. Допросите свидетелей. Доктор с персоналом пусть останутся здесь, на пристани. Мало ли что. А я к губернатору. — Полицмейстер поморщился от нового приступа боли. Она слегка отрезвила. Владимир Сергеевич ещё с минуту подождал, пока не отпустило совсем, и уже спокойным голосом добавил: — Простите, Анисим Ильич. Вы правы. Сегодня же проведите повторный допрос китайцев. Действительно, слишком много странного. Может, хоть они свет прольют на эту бузу.

Киселев по сходням покинул судно. Кнутов огляделся:

— Селезнёв!

Младший следователь, до сих пор топтавшийся на берегу, опрометью бросился на зов начальства.

— Осмотри внимательно трупы. Может, ещё что обнаружишь.

Сам старший следователь прошёл в капитанскую рубку. Иванов сидел на прикрученном к полу табурете и, тяжело вдыхая дым, курил трубку, прихлебывая чай из стакана.

— Никодим Лукич, — сыщик не обнаружил другого сиденья в строгой обстановке помещения. — Ваших матросов можно использовать как подмогу?

— Что нужно? — голос капитана звучал глухо, отстранённо.

— Перенести тела на берег, когда прибудет карета скорой помощи.

Капитан выдохнул новую порцию дыма.

— Поможем. — Никодим Лукич посмотрел на Кнутова. — Вы хоть и тихо разговаривали, я кое-что понял. Война получается?

— Пока сказать трудно. Но, думаю, следует быть готовыми ко всему.

— Анисим Ильич! — послышался снаружи голос Селезнёва. — Вы где?

— Что опять? — сыщик выглянул в иллюминатор.

— Можете пройти, посмотреть. — Вид младший следователь имел встревоженный и возбуждённый.

Кнутов извинился перед капитаном и пошёл к трупам.

— Вот, смотрите, — Селезнёв указал на белую, окровавленную блузку убитой девушки. — Чуть выше пулевого ранения.

Кнутов наклонился, присмотрелся. Потом принюхался.

— Мать честная! Порохом пахнет!

— И у господина комиссара то же самое. Только не сразу видно на мундире. — Селезнёв едва слышно прошептал: — Их убили не китайцы. Свои. Стреляли в упор, шагов с двух, не более.

В ноздрях Кнутова засвербило, и он, не сдержавшись, оглушительно чихнул.

— Будьте здоровы!

— Да иди ты со своим здоровьем! — Анисим Ильич чертыхнулся. — Стой здесь и никого к трупам не подпускай.

Кнутов вернулся на капитанский мостик. Иванов по-прежнему продолжал курить.

— Никодим Лукич. — Следователь прикрыл за собой дверь. — Не подскажете, из Хабаровска убитый Хрулёв возвращался с багажом?

— Виктор Николаевич? — переспросил капитан. — А как же. Отлично помню. Поднялся по сходням. Весёлый, китель на верхнюю пуговицу расстёгнут. Жара, чтоб её… В левой руке фуражка, а…в правой — саквояж. Мы предоставили ему первый класс, со всеми удобствами…

— Он так часто с вами плавал, что вы знали его вкусы?

— Да не сказал бы. Просто, в этот раз он с нами до Хабаровска шел. Помнится, сказал, что возвращаться будет с невестой, каюту просил получше приготовить. Ещё смеялся, мол, зафрахтую «Селенгу» на весь медовый месяц. Дом продам, а зафрахтую. Вот, зафрахтовал. — Никодим Лукич аккуратно выбил пепел из трубки о каблук сапога на лист бумаги, который тут же поднял с пола, смял и выбросил в металлический ящик под столом.

— Никодим Лукич, — Кнутов посмотрел в иллюминатор. — А когда начали стрелять, вы в окно не выглядывали, может, что видели? Там, — Кнутов махнул головой, — где убитые?

— На баке, что ли? Нет, не заметил. Хотя… — Иванов потёр лоб. — Был момент. Когда прозвучал первый выстрел, я подумал: кто-то из нашей публики балует. Бывает такое: то по птице пальнут, то в воду… А после, когда чаще стрелять начали, я и рулевой бросились на пол. Вон, — капитан указал на обшивку, в которой виднелись две вмятины, — над головой просвистели. Так вот, упасть-то мы упали, а дверь открытой осталась. В проеме я и видал, как полз преподаватель из гимназии Сухоруков, сосед господина комиссара по каюте.

— Он что, полз в вашу сторону?

— Как раз наоборот.

— И куда после делся?

— Понятия не имею. Скорее всего, спустился по трапу к себе в каюту.

— Да нет, я имею в виду, он сошёл с корабля?

— Конечно, вместе со всеми. А что? — наконец поинтересовался Никодим Лукич. — Так мы всё по инструкции. Слава богу, что китайцы только двоих успели убить, а то… — Иванов, встретив гневный взгляд сыщика стушевался. — Я в том смысле, что могли и больше… Сами понимаете, начнись паника, и… — капитан махнул рукой и отвернулся.

— Проводите меня в каюту Хрулёва. — Кнутов даже не подумал из-виняться за несдержанность.

Через десять минут Анисим Ильич молча возвращался по трапу на верхнюю палубу. За ним следовал не на шутку взволнованный капитан. Иванов в голос винил себя за допущенную оплошность, за то, что не выставил охрану возле каюты убитого. Кнутов никак не реагировал на оправдания капитана. Саквояжа пограничного комиссара, о котором Никодим Лукич упоминал в разговоре, в каюте не обнаружилось.

Олегу Владимировичу по его просьбе постелили на полу. Солома, которой был набит мешок вместо матраца, нещадно колола бока.

— Что, Владимирыч? — в голосе Картавкина звучала добрая ирония. — Ты уж прости, но лебяжьего пуха у нас не обретается.

— Не за что прощать, — пробормотал Олег Владимирович и едва не ойкнул от боли. — Но солома у вас просто злющая.

— Это она к городским злющая. А к своим очень даже ласковая. Владимирыч, хочешь я тебе совет дам?

— Ну?

— А ты думай о бабе. Ну, о девице какой. У тебя же такая имеется?… Вот ты об ней и думай. — За тонкой перегородкой что-то мягко стукнуло, ойкнуло, и уже более приглушённый голос атамана, продолжил поученье. — Я вот, к примеру, уже не думаю. Потому, как мне в ребро не солома тычет, а супружний локоть… Тая солома колет не так больно, как ентот самый локоть. А потому, сто раз подумай, прежде чем под венец идти. Я вот помню, как мы с Анькой моей целовались, обжимались… Страсть как сладко! И кто ж мог знать тогда, что её локоть через двадцать с лишним годков будет бить так неладно? Да ежели бы я знал…

Олег Владимирович закрыл глаза. Ему было приятно, что старик, как Белый про себя окрестил Семёна Петровича, пытался его как-то развеселить, утешить. «А ведь у атамана на душе кошки скребут», — неожиданно понял Олег Владимирович. Это как же нужно владеть собой, зная о том, что вскоре на твой дом нападут, подожгут, будут стрелять в женщин, детей, стариков, и уйти никак нельзя. Точнее, если уйти, тогда в границе России появится брешь, сквозь которую полезет нечисть. А, может, пока не поздно, отправить в город женщин и детей?»

Олег Владимирович поднялся и тихонько позвал Картавкина. Изложив в темноте ему свою идею, Белый сжался в ожидании ответа. Однако дождался не со стороны Семёна Петровича, а от его супруги.

— Нельзя нам оставлять мужиков! — Анна Григорьевна нашла в себе силы, чтобы не всхлипнуть, ни от страха, ни от обиды. — А кто им поесть приготовит? А раны перевяжет? Кто патроны поднесёт? Нет, нам с ними быть нужно. И вы, ваше благородие, лучше помалкивайте. Пусть в станице никто ничего не ведает. Всему свой час есть. — голос звучал из-за перегородки глухо, отдалённо, но спокойно, и даже нежно.

Семён Петрович крякнул, вышёл на кухню, откуда послышалось характерное бульканье из бутылки в стакан.

— А тебе, Сенька, — голос вновь обрёл знакомую Белому твёрдость, — хватит пить. Вставать рано. И вот что: завтра поставь брагу. Водка для раненых может понадобиться. И гостя не спаивай! Ему в дорогу с больной головой не след ехать.

Семён Петрович вторично крякнул, тихонько на цыпочках вернулся к Белому и вложил тому в руку стакан.

— Не баба, а жандарм в юбке, — чокаться не стали. Семён Петрович медленно выпил свое, занюхал рукавом рубахи и добавил. — Эх, выпороть бы её! Да некому! А мне некогда!

С этими словами старик пошёл спать на свою территорию. Олег Владимирович ещё некоторое время, лёжа в темноте, думал о дочери губернатора, но вскоре дрёма захватила сознание молодого человека, уводя в тяжёлый, без видений, сон.

Штабс-капитан Индуров неровной, шаткой походкой поднялся на крыльцо дома торговца Мичурина и крутнул ручку звонка. Пришлось ждать, пока дверь не распахнулась. На пороге стояла Агафья, служанка Полины Кирилловны.

— Ой, барин! А мы вас так поздно не ждали!

Штабс-капитан только сейчас сообразил, что и впрямь заявился не вовремя. Луна взошла на небе, и теперь там, в вышине, наблюдала за мирскими делами. Но оставить свои намерения офицер даже и не подумал.

— Не твоё дело, ждали не ждали…

Его попытку пройти внутрь служанка пресекла, гневно показав на лакированные сапоги офицера, заляпанные грязью. Пришлось ретироваться.

— Полина Кирилловна дома?

— Просила её не тревожить.

— А ты потревожь! — в голосе штабс-капитана проступили властные нотки.

— Как же, вот сейчас бегу. Прямо с ног сбиваюсь!

Крепкая рука в кожаной перчатке перехватила тонкое девичье запястье. Агафья ойкнула.

— Поднимись наверх и передай Полине Кирилловне, что я здесь.

Перепуганная девчонка с силой захлопнула дверь. Индуров матернулся. Неплохое начало для выяснения отношений. Штабс-капитан поискал какую-нибудь лавочку, но у дома Кириллы Петровича Мичурина, кроме дорогих английских газонов, ни единого предмета, хоть отдалённо напоминающего скамейку, не наблюдалось. Дождь закончился часа три назад, и теперь от земли парило.

Створки дверей снова распахнулись. Штабс-капитан сжался: на порог явилась Полина Кирилловна. У Индурова дух захватило. На девушке было лёгкое шёлковое платье, плотно облегавшее стройный тонкий стан. Золотой кулон на тонкой цепочке то опускался, то поднимался в такт вдохам и выдохам красавицы. Офицер еле сдержал себя, чтобы не броситься к ее ногам.

— Юрий Валентинович, непристойно беспокоить людей в столь позднее время! — Полина Кирилловна отлично видя нетерпение молодого человека, решила позабавиться. — Извольте покинуть наш дом.

— Простите, Полина Кирилловна, но меня к вам вели не разум и логика, а только чувства. Они глубоки, поверьте! Я ещё никому не признавался в столь сильных…

— Вот и не следует, — девушка повернулась к двери. — Прощайте. Может быть, мы встретимся завтра.

— Нет. Мы поговорим сегодня. — Индуров рукой нажал на створку двери, не давая ей закрыться. — Сейчас. Я хочу знать, кто я для вас? Человек, которому вы хотите доверить самое ценное, то есть саму себя, или игрушка, с которой поиграете, а после выбросите?

— Вы не смеете так со мной разговаривать! — теперь в голосе девушки звучал подлинный гнев.

— Смею. Потому как люблю вас.

— Ха-ха-ха. — она со злостью, не смеясь, произнесла по складам. — Вы меня любите? Смешно, если учесть время и место для признания.

Индуров ожидал любой реакции, однако не такой. Девушка явно издевалась над его чувствами. Уголки рта штабс-капитана слегка опустились, что в окружении, хорошо знающем Юрия Валентиновича, считалось признаком ярости. Полина Кирилловна со столь любопытной чертой поведения ухажёра знакома не была. А потому она продолжила изливать своё недовольство:

— И вообще, господин офицер, с чего вы возомнили, будто я позволила считать себя вашей избранницей? Насколько помню, между нами ничего особенного не было. Посему, Юрий Валентинович, я попрошу оставить меня, и более в нашем доме не появляться!

Ночь не позволила Полине Кирилловне увидеть, как на лице штабс-капитана заиграли желваки. Девушка хотела закрыть дверь, но рука Индурова не позволила ей это сделать.

— Нет, Полина Кирилловна, вы так просто не уйдёте. — Юрий Валентинович приблизился вплотную к девушке, и та почувствовала резкий запах, исходящий от него. — По крайней мере, пока не выслушаете меня. Я же видел, как вы смотрели на того, приезжего, потом — ждали его возле казарм, а когда он уехал, последовали за ним.

— Вы что, следили за мной?

— Да, если вам так будет угодно. И готов следить за вами всю жизнь. Вы свели меня с ума. Я теперь сам себе не принадлежу. Всё во мне, каждая частичка принадлежит вам. Вам! — Индуров, падая на колени, схватил девушку за руку.

— Господи, — Полина Кирилловна пыталась вырваться, впрочем, безуспешно. — Отпустите меня. Вы просто выдумали всё, и теперь не можете обойтись без этих фантазий. Да поднимитесь же!

Но Юрий Валентинович и не думал выполнять просьбу Полины Кирилловны. Его колени плотно прилипли к мокрому камню лестницы и не хотели менять позицию.

— Не уйду, пока не добьюсь от вас признания. Вы меня не любите? Но почему? Ведь я такой же, как и этот ваш… Я лучше его! Я дворянин. У меня есть состояние. Имение. Если вы пожелаете, я оставлю службу. Мы уедем в Петербург. Вы станете первой красавицей в столице. А после, если пожелаете, Париж, Рим: всё будет у ваших ног. А что вам может дать этот? Ничего! Я ведь знаю подобных ему людишек, Мы все для него ничто! Грязь под ногами! Для таких, как он, главное — карьера. А какими путями… Если нужно, он по трупам пойдёт. А, не дай господи, вы рядом с ним окажетесь, так он и вас станет использовать в своих корыстных целях.

Полина Кирилловна с брезгливостью вырвалась из цепких рук штабс-капитана.

— Как вы смеете? О человеке, которого совсем не знаете? Это стыдно! Противно! Это мерзко!

— Смею, Полина Кирилловна. Поверьте мне, смею! Я таких, как он, видал… Не верьте ему! Никому не верьте! Я! Я— ваше будущее! Вы же за мной, как за стеной будете! Я же…каждую пылиночку сдувать стану. Следы целовать ваши — для меня одно наслаждение Для Вас всё, что пожелаете! И для папеньки вашего буду первой рукой и опорой!

Девушка резко оттолкнула Индурова и, распахнув сначала дверь, за которой мелькнула любопытная рожица служанки, не прощаясь, с силой захлопнула её перед страдающим молодым человеком. Юрий Валентинович некоторое время еще стоял на коленях, потом, с трудом поднявшись, мутным взором окинул дом купца. Мичурина и пробормотал:

— Ничего. Ничего. Ещё посмотрим, чья возьмёт. Мы ещё потягаемся! Со всеми вами… А вы, господин Белый, сильно пожалеете, что приехали в это захолустье.

Анисим Ильич сперва внимательно окинул комнату пристальным взглядом. Ничего особенного. Впрочем, чего ожидать от простого гостиничного номера, какие есть в любом городе любой российской губернии.

Мальчишка из прислуги, стоявший за спиной следователя, негромко кашлянул.

— Ты ещё здесь? — бросил, не оборачиваясь, Анисим Ильич.

— Так вы же сами велели ждать.

— Ступай вниз. Скажи Дмитричу, пусть приготовит мне что-нибудь перекусить. С утра не жравши.

Мальчишка замялся.

— Так, ваше благородие, сказать-то я ему скажу, а вот как быть с тем, что вы сейчас в номере нашего постояльца расположились? А коли нагрянут? И вы туточки?

— Не нагрянут, — успокоил мальца Кнутов. — Хозяин номера сегодня далеко. Только к завтрему вернётся.

— А ежели Кирилла Игнатьевич приедут?

— А с хозяином твоим я сам разберусь. Ежели что.

С уходом пацана сыщик приступил к детальному осмотру помещения. Пересмотрел содержимое саквояжа, комода, шкафа — ничего особенного, а тем более предосудительного, не обнаружил. Сорочки, брюки, нижнее бельё, письменные принадлежности, три книги, в тонком переплёте. Кнутов перелистал их. Какие-то стишки. Рассказы. Анисим Ильич поморщился: занятие для бездельников. Интересно, какой дурак придумал сие чтиво? Людям работать надобно, служить, так сказать, Отечеству, а не тратить время на ерунду. Свод законов — это понятно. Для людей.

Кнутов осмотрел костюмы в гардеробе, прощупал каждый карман, каждый шов. Ничего. Вернулся обратно в комнату. Снова глянул на разложенные по столу вещи. Книги, письменные принадлежности… Стоп! Предметы для письма имеются? Имеются. Должно где-то находиться и то, на чём их можно применить. Хотя Белый мог взять блокнот с собой. Но вот вопрос: почему не взял в тот раз, когда у них произошло более близкое знакомство? «Нет, — тихонько бормотал Анисим Ильич, — сила привычки есть сила! Если постоялец не брал тогда, значит, он сей предмет с собой никогда не носит. В комнате лежит тетрадка-то. Спрятана».

Следователь посмотрел на стены. В номере недавно произвели ремонт: потолок побелили, стены украсили вошедшими в моду дорогими обоями. Если что-то под ними и можно было утаить, то только отодрав угол. А всё, что попадало в поле зрения Анисима Ильича, имело вид целый, нетронутый. Кнутов отодвинул кровать. Та же картина.

Следователь упал на колени и принялся ползать. Если бы его в тот момент увидел кто-либо из знакомых, особенно из полицейского участка, то, наверняка, пришёл бы к однозначному выводу: Анисим Ильич сошёл с ума. Спятил! Кнутов просматривал каждую щёлочку в паркете. Внимательно вглядывался в тени, образовавшиеся от неравномерного слоя лака. Места нестыковки паркетин продувал, пытался с помощью ножа их поддеть.

За сим занятием его и застал мальчишка, принесший на подносе тарелку с жареной рыбой, тушёную капусту с грибами и шкалик водки. Увидев сыщика на четвереньках, пацан чуть не выронил поднос:

— Вам плохо, ваше благородие?

— Зараза. — выругался Кнутов и, поднявшись на ноги, пошёл к столу. — Что смотришь? Давай жратву, и ходу отсюда. Впрочем, постой. Ты вид ел, как ваш постоялец уезжал?

— Да, ваше благородие.

— В руках у него ничего не было?

— Нет.

— А как он был одет?

Мальчишка пожал плечами.

— Как обычно. В костюме. Штиблетах. Модных!

— Всё. Свободен.

Кнутов налил водки, выпил, но закусывать не стал. Решил сначала найти тайник.

Удалось ему это спустя полтора часа. Нож легко поддел паркетину и чуть приподнял её над полом. Анисим Ильич облизнул пересохшие губы, опустил дощечку на место, ещё наклонился и посмотрел поверх пола. Нитку он заметил сразу. Отметив её положение, Кнутов уже смело вскрыл тайник и извлёк оттуда револьвер с коробкой патронов, пачку денег и тот самый блокнот, который так жаждал найти.

Всё это Анисим Ильич положил на стол рядом с подносом, сел на стул, снова выпил, после чего плотно покушал. И лишь потом принялся за исследование найденного. Револьвер и патроны сразу отложил в сторону. В них ничего интересного. Пересчитал пачку денег. Десять тысяч. Руки следователя вспотели. Такую сумму Анисим Ильич держал всего два раза в жизни, а уж владеть ею у него и в мыслях никогда не было. Сыщик снова перелистал купюры. Всё были достоинством в сто рублей. Любопытно. Банк, что ли, ограбили, господин Белый?

Отложив деньги, следователь принялся за дневник. С первой же страницы для него начались ребусы. Во-первых, если какие-то пометки инспектор и делал, то замысловатыми знаками, в которых бы разобраться даже сам чёрт не смог. Во-вторых, если и имелись знакомые буквы, то они стояли особым рядом, соединённые стрелочками и значками. К примеру, напротив буквы «И» стояла буква «О», их обе соединяла обоюдоострая стрелка, над которой завис знак вопроса. И вот такая абракадабра — на пять страниц.

Кнутов вылил остатки водки в рюмку, опрокинул их в рот. Понятнее не стало. Но Анисим Ильич каким-то неизведанным, шестым чувством, начал понимать, что Белый приехал в город не для финансовой проверки. А если и с инспекцией, то совсем иного характера.

Следователь достал из кармана заранее приготовленные два листа бумаги, тщательно перенес на них всё с блокнота Белого. После спрятал все назад в тайник. В том порядке как лежало ранее. Прикрыл паркетом. Сверху закрепил нить.

Кнутов уже было собрался покинуть жилище Олега Владимировича, как вспомнил о двери, что Белому принесли в день приезда. Анисим Ильич подошёл к кровати, откинул постель и остолбенел. Всё полотно, до недавней поры крытое дорогим голландским лаком, теперь имело вид, мягко говоря, растерзанный. Дверь была испещрена дырами непонятного на первый взгляд происхождения. Создавалось впечатление, будто её грыз неведомый зверь, которому не хватило ума начать с торца, и он решил опробовать свои зубы на прямой, широкой поверхности.

Анна Алексеевна видела в окно, как напротив остановились дрожки полицейской управы. Владимир Сергеевич Киселёв, судя по всему, находился не в духе. Он, нервно теребя в руках перчатки, взбежал на крыльцо и скрылся в доме.

Девушка быстрым взором оглядела себя в зеркале, прошла к двери, тихонько её отворила и спустилась по лестнице вниз. Не дойдя последних ступенек, она услышала громкие голоса. Полицмейстер разговаривал с отцом в передней, что было весьма странно. Дочь губернатора замерла. Говорили в повышенном тоне. Киселёв рассказывал о каком-то умершем человеке. Нет, убитом. Тремя выстрелами. Сердце Анны Алексеевны сжалось от тревоги. Но за кого? Папенька дома. А больше не за кого. Ах, только вот грустный поклон недавнего гостя… манил, притягивал.

Голос отца расстроен…

— Говорите, сегодня город не посетил ни один китаец? Это плохо. Очень плохо.

— Так точно, ваше высокопревосходительство. Не хотелось бы опережать события, но, судя по всему, у нас в скором времени могут начаться военные действия.

— Вы не сгущаете краски? Владимир Сергеевич, обстрел «Селенги» ещё не может считаться предвестником начала войны. Обстрелять могли и контрабандисты. Или местная уголовщина.

— Хотелось бы так думать. Но то, что джонки не пришли сегодня к нашему берегу, есть, на мой взгляд, факт предупреждающий.

— А что говорят здешние китайцы?

— Молчат.

— И что же вы с ними думаете делать? Если начнутся военные действия, то они могут нам причинить массу неприятностей здесь, в тылу.

— Посадим под домашний арест. В бараках.

— Это ж сколько людей для караула надобно?

— Десятка полтора. Не меньше. Но это выход, по крайней мере.

Анна Алексеевна замерла. Некоторое время стояла оглушающая тишина. Видимо, папенька думал. Наконец родной голос произнёс:

— Вот что, Владимир Сергеевич. Срочно следует объявить офицерские сборы. Немедленно. Всех. В том числе и отставников. Если город оборонять, без их помощи нам не обойтись. Продумайте свою реляцию. Люди должны быть информированы, но не напуганы. Через два часа встречаемся в доме Офицерского собрания. Как видите, вы меня убедили в некоторой степени — лучше перестраховаться.

— Это ещё не всё, ваше сиятельство, — послышался голос Киселёва. — Хотя и не столь важно на данный момент…

— Что ещё?

— Совершено нападение на купца Мичурина. Полчаса тому назад.

— На Кириллу Игнатьевича? И что? Как он? Цел? Здоров?

— С ним всё в порядке. Пара синяков, одежда пострадала, деньги взяли, кольцо с бриллиантом сорвали с пальца да часы с цепочкой. Перстень с драконом стянуть не смогли. Прислуга помешала. И представляете, напали-то прямо перед домом.

— И кто ж наглецы сии — напасть на столь значимую фигуру в городе?

— В том-то и дело — неизвестно.

— Ранее такого не случалось!

— То-то и оно. Столько событий, и в один день! У меня такое впечатление, что всё сегодня имеет одну и ту же причину.

— Эка вы… Бунт?

— Я бы так вопрос не ставил. — Киселёв нервничал. Мысль, с которой он приехал к губернатору, не давала ему покоя — сомневался, выкладывать её пред властью или погодить. Но время теперь было против него. А потому решился. — Думаю, это не бунт, а тщательно спланированная акция. По изъятию денег.

Анна Алексеевна ясно представила, как папенька сунул обе руки глубоко в карманы халата, — он всегда так делал, если сильно переживал. Ей самой сейчас хотелось спрятать вмиг вспотевшие ладони. После того, что она услышала.

Киселёв говорил медленно, продумывая каждую фразу:

— Такого у нас ещё не было. Городок маленький. На Большую землю можно добраться разве «колесухой», что идёт мимо трёх казачьих поселений, да еще пароходом. Но оба пути нами контролируются, и местные жители прекрасно об этом проинформированы. Что и является одним из основных факторов спокойствия Благовещенска. Как вы сами понимаете, никакой преступник не может исчезнуть из города незаметно. И вот, повторюсь, в течение двух суток — не одно, не два, а целых пять крупных преступлений! Я всё тщательно взвесил, а потому беру на себя смелость предположить: все они были совершены людьми, недавно прибывшими в наш край.

— То есть…

— Ваше высокопревосходительство. Моё подозрение падает на титулярного советника Белого.

— Вы в своём уме?! — Голос Баленского едва не сорвался на крик. — Вы понимаете, кого смеете обвинять? Проверяющего из столицы! Высшие инстанции! И в чём? В уголовщине! Вы думаете, кто-то захочет свою карьеру променять на побрякушки, пусть даже и такие дорогие, как у Мичурина?! Да вы спятили, батенька!

— Я не сказал, что господин Белый лично занимался данной деятельностью. Тем более что последние преступления он никак не мог совершить, потому, как он в Марковской теперь…

— Вот, видите. — Алексей Дмитриевич радостно всплеснул руками. По крайней мере так себе представила его дочь. — У него имеется… как это на вашем профессиональном языке?

— Алиби.

— Точно! Алиби. И документ, подтверждающий полномочия. Из Петербурга.

— Однако, — не сдавался Киселёв. — я повторюсь, он мог сам лично не принимать участия в акциях. Но руководителем, организатором — вполне.

— Я про Фому, а вы мне про Ерёму! Владимир Сергеевич, миленький, бросьте, выкиньте эту блажь из головы! Документы есть? Есть!

Подтверждают личность Белого? Подтверждают! Всё! Ещё не хватало, чтобы по вашей милости у нас появились проблемы! Ищите в другом месте. Других людей. Я же не отрицаю вашей гипотезы. Ищите среди прибывших тем же пароходом. На телеге, на тарантасе приехавших. Бог в помощь! Что с моей стороны, готов помочь. Но прошу, дайте спокойно завершить инспекцию, и пусть господин Белый едет себе в столицу!

Анна Алексеевна кинулась наверх, в свою комнату. Сердце гулко стучало. Конечно, папенька во многом прав. Но девушке отчего-то хотелось верить господину Киселёву. Вот как? Олег Белый — разбойник! Как интересно! Она, раскинув словно крылья руки, упала на кровать. А что, если и впрямь — разбойник? Современный Робин Гуд? Забирает у богатых, раздаёт беднякам? Недаром купчишка Мичурин ограблен. И правильно! Нечего ставить себя выше других. И дочку свою, чернавку, тому же учит. А если не Робин Гуд? Дубровский? Конечно, Дубровский! С такими глазами он может быть только героем пушкинской строки! Как романтично!

… Только Индуров оставил её в покое, как возле порога снова послышался шум. Она было решила, что вернулся штабс-капитан, но крик отца заставил её броситься к окну.

На Кириллу Игнатьевича напали двое. Полина Кирилловна хотела крикнуть, но голос сорвался на хрип, горло сдавило удушьем. Рука, вцепившаяся в подоконник, дрогнула, задела горшок с цветком, и тот, с хлопком, разлетелся близ ног грабителей. Они со всех ног кинулись прочь. Дальше Полина Кирилловна ничего не помнила — она очнулась в кровати от резкого запаха нашатыря. Отец стоял рядом, держал руку дочери в своей и нежно её поглаживал. Вид у него был испуганный.

— Папа… Как же так, папа?

— Уезжать тебе нужно из города… — Кирилла Игнатьевич расстегнул верхнюю пуговицу шёлковой сорочки. — Чует моё сердце, неладно у нас.

Полина Кирилловна резко поднялась с постели.

— Вы меня хотите отправить? И когда?

— Завтра, — Кирилла Игнатьевич направился к выходу. — Поедешь к тётке Серафиме. Там поживешь покуда…

Тётка Серафима, младшая сестра покойной матери, проживала в Тульской губернии. Раньше Полина Кирилловна поехала бы с превеликим удовольствием. Как же, недалеко от столицы. Можно было б тётку уговорить посетить Петербург. Теперь же покидать Благовещенск никак не входило в планы девушки.

Полина Кирилловна решительно мотнула головой:

— Я не поеду!

— Точка! — жёстко толкнул дверь отец и пошел из спальни дочери.

Но та задержала его:

— Вы не можете так со мной! Папа, я всегда вас слушалась. Но сейчас — нет, я не могу.

Кирилла Игнатьевич с удивлением посмотрел на дочь.

— Полина, мне тоже не хочется, чтобы ты уезжала, но… Мы живём в этом городе с его основания. Здесь всякое бывало. И за золото убивали. И грабили. И, чего скрывать, насильничали. Но никогда, заметь дочка, никогда не нападали на человека близ его дома! А теперь что? Я в родных стенах боюсь оставаться. Бубнова Кузьму прямо в спальне зарезали. Купцу Митяеву окна выбили! Сегодня меня чуть не на родном крыльце раздели! А завтра? Город наш наполовину из ссыльных, а для тех на бунт подняться, всё одно что…

Купец выругался. Полина Кирилловна со страхом смотрела на отца. Таким она его ещё никогда не видала. Нервный, несдержанный, взъерошенный. Тот, поняв, что сказал лишнее, резко развернулся и ушёл. Полина Кирилловна пыталась собраться с мыслями. Уехать? Если бы с Олегом Владимировичем, да хоть сейчас… Нет. Она никуда не поедет. По крайней мере, до тех пор, пока не увидит господина Белого.

В гостиной послышался треск загорающихся дров. «Папа разжёг камин», — поняла девушка. Она пошла к отцу. Тот смотрел на огонь, крупно глотая из толстостенного бокала коньяк. Девушка присела рядом. Молчание нарушил отец:

— Приказывать не стану, ты у меня уже взрослая. Но, будь жива мать, она бы поддержала меня. — Кирилла Игнатьевич оторвал взгляд от огня и повернулся в сторону дочери. — Замуж бы тебе… За полковника. Да в столицу. Нарожала бы мне внуков…

— Так, — девушка тут же отреагировала шуткой, — все полковники женаты. За мной только поручики, корнеты да капитаны ухлёстывают.

— Так ведь и они когда-нибудь полковниками станут.

— Когда станут, тогда и поговорим.

Головка девушки склонилась на плечо отца. Тот хотел её нежно погладить, но подобные нежности были не в чести у купца Мичурина.

— Любопытно, — тихонько бормотал Анисим Ильич, внимательно осматривая доску. — Край, как любопытно.

А посмотреть было на что. Вся дверь представляла собой небывалую картину: на полотне, судя по всему, гвоздём был нанесён контур человеческого тела в полный рост. В овале лица постоялец изобразил нос, глаза и рот. Нарисованное тело было исколото не полностью, а в строго определённых местах. Так, в области лба Анисим Ильич рассмотрел более сильные углубления, напоминающие удар штыка трёхлинейной винтовки.

«Чем это он, интересно знать?» — Кнутов пальцем провёл по вмятине. Лак в месте удара треснул и морщинками разошелся вокруг.

Напротив сердца, почек, печени отверстия были разные. Сначала Анисим Ильич выделил дыры от ударов специальным ножом. Потом, присмотревшись, понял, что постоялец использовал в своих упражнениях и вилки. Взятые, скорее всего, в ресторации. Несколько вмятин имелось и от столового ножа. Получили колющие «ранения» различными предметами и руки, и ноги, и та часть тела, которой дорожит любой мужчина.

Анисим Ильич присел на изучаемый объект. Достал из кармана конфету, развернул, съел, а фантик спрятал в карман. По привычке: Кнутов терпеть не мог в доме сор. Пережёвывая вязкую патоку, Анисим Ильич снова посмотрел на дверь. «А неплохо этот сукин сын владеет инструментом. Гляди-ка, вилка вошла миллиметров на пять. Это с какой же силой нужно кидать? Шагов с пяти, не меньше. Ладно, нож, вилка — понятно. Но вот чем он в лоб метал? Или у него специальная штука пробивать черепа имеется?»

От размышлений Кнутова отвлёк стук в дверь. Рыжая голова мальчишки выглянула в проём.

— Ваше Благородие. Тут к вам…

Сыщик шагнул в прихожую.

— Кто?

— Это я, Анисим Ильич! Селезнёв.

Пройдя в комнату, младший следователь удивленно смотрел на погром, учинённый старшим чиновником.

— Анисим Ильич, а это чего…

— То, что нужно! — отрезал Кнутов. — Доктор в морге был? Что говорит?

— То, что мы думали. Обоих — и девицу, и комиссара — убили из револьвера.

— Сухорукова нашёл?

— Никак нет-с. Дома нет, жена нервничает. Ревёт… А чего вы у приезжего нашли?

— Чего-чего! Расчевокался! — сорвался Анисим Ильич. — Иди и ищи!

— Чего? — не понял Селезнёв.

— Не чего, а кого! Сухорукова!

Селезнёв сглотнул обиду и собрался покинуть номер, как вдруг остановился, глядя на испорченную дверь.

— Странно, Анисим Ильич, — произнёс он, кивая на дыру в лобной части рисунка. — Откуда у него штык?

— Что? — не понял Кнутов, занятый своими мыслями.

— Штык, говорю, откуда у постояльца? — повторил Селезнёв.

— С чего ты взял, что это штык?

— Так, Анисим Ильич, сами посмотрите. — Младший следователь наклонился над лежащей на кровати дверью, ощупывая указательным пальцем странное отверстие. — Такая дырка в дереве при ударе остаётся только от штыка. Вот смотрите, три грани. Только, как он в номере размахивался, штык-то длинный? А может, какой-нибудь японский? Или турецкий?

Кнутов ответить не успел. Дверь снова приоткрылась и знакомая физиономия просунулась в образовавшуюся щель.

— Можно посуду убирать? Там на кухне уже спрашивали.

— Забирай, — отмахнулся Анисим Ильич, и, ухватившись за новую мысль, спросил у прислуги: — А скажи, постоялец утром в дрожки садился в пиджаке или без оного?

— Как же без пиджака? — удивился мальчишка. — Они люди благородные. Только не надевали. В руке держали. Вот как наш половой делает, — выпалил пацанёнок и показал согнутый локоть.

«Стало быть, штыка у господина Белого нет», — сделал вывод Кнутов.

— Вот что, Харитон, ты как хошь, но сейчас бери ноги в руки, весь город облазь, но чтобы к утру, до возвращения, — Кнутов кивнул головой в сторону кровати, — постояльца, Сухоруков был у меня.

Селезнёв тяжко вздохнул. Таскаться ночью по всему Благовещенску в поисках учителя ему не хотелось.

— А может, Анисим Ильич, хотя бы до первой зорьки подождём? Где ж я его в такой-то темени искать стану?

Но раздражённому донельзя Кнутову ответить не дал мальчишка, опять влетевший в номер без стука, резко распахнув дверь:

— Ваше благородие, велено передать, чтобы все господа военные ехали срочно в Офицерский дом!

Анисим Ильич удивлённо переглянулся с помощником.

— Кем велено?

— Не знаю, — губы подростка мелко подрагивали: а вдруг этот господин ему в ухо заедет, как иногда Фрол, хозяйский конюх. — Мне вам сказать велели, вот я и говорю.

— Дурак! — отрезал Анисим Ильич и кивнул в сторону раскиданного по полу постельного белья. — И приберись в комнате. Дармоед.

— Мне-то что делать, Анисим Ильич? — встрепенулся Селезнёв.

— Едешь со мной, — приказал, как отрезал Кнутов. — Потом будет видно, что да как. — И добавил: — Неспроста, чую, нас собирают. Ох, неспроста, Селезнёв.

Ночью Олегу Владимировичу снился странный сон. Будто он сидит на берегу Амура, кидает в мутную воду камешки. А река тихая, спокойная. Будто и не река вовсе, а отполированная тысячами рук и ног дорога. И камни, брошенные им, не тонут в реке, а отскакивают от водной глади.

Услышав негромкий смех позади. Олег Владимирович оборачивается. Пред ним стоит отец. Родненький его папа, покинувший сей бренный мир два года назад. Он в том костюме, в котором Олег Владимирович видел его в последний раз. Отец всегда носил только английские костюмы. И галстук на шее завязан именно так, как он любил. Мягкая улыбка скрывается в небольшой бородке и тщательно подстриженных усах. Седые волосы зачёсанны назад все так же…Только морщины на лице не видны, будто смерть их разгладила.

— Река замёрзла, — голоса отца Олег Владимирович не слышит. Он его чувствует.

— Она не может замёрзнуть, — отвечает сын. — Сейчас лето.

— Для того чтобы замёрзнуть, мороз не обязателен.

— А что обязательно?

— Желание.

— Но я не хочу, чтобы она замерзла… Ты пришёл за мной? — решается спросить Олег Владимирович.

— Нет. Я пришёл тебе сказать, что река замёрзла. А ты этого не видишь. И впустую бросаешь камни.

Сын смеется и оборачивается. Папы нет. Олег Владимирович вскакивает на ноги, и тут же падает на галечник: река обрушивает на него бурный поток воды, будто желая отомстить за что-то, обвивает ноги, больно выкручивая их. Олег Владимирович кричит. Тонко, по-детски слабо и беззащитно…

Семён Петрович наклонился к лицу молодого человека:

— Ты чего орёшь? Подумаешь, на ногу ему наступили! Предлагал же на полатях лечь… Пить будешь? Вода колодезная, студёная.

Экстренное заседание Офицерского собрания для Алексея Дмитриевича началось с неприятного момента. Едва Киселёв по его просьбе успел проинформировать присутствующих о происшедших за последние сутки событиях, обратив особое внимание на расстрел «Селенги», как зал взорвался негодованием.

— Как же так? — вскакивали с мест одни. — У нас ведь с Китаем договор… Это невозможно!

— Ну и что — договор? Бумажка, на которую плевать! — шумели оппоненты. — Действовать нужно немедленно! Всех китаёз вон из города! А то развели тут…

— У нас с ними торговые соглашения! — старались перекричать первые.

— Да при чём здесь торговые соглашения! — не сдавались вторые. — Вон, драка была на Китайке, и убитые есть! А мы с ними цацкаемся? Они давно норовили хапнуть, что не так лежало. Вот и выгадали момент! Грабануть думали «Селенгу», и вся недолга.

— А чего ж не ограбили?

— Да кто их поймёт! Азия…

Алексей Дмитриевич с председательского места с силой затряс медным колоколом, непременным атрибутом арбитра:

— Успокойтесь, господа! Прошу всех занять свои места! — губернатор дождался, когда обстановка в зале несколько поутихла, и продолжил: — Господа, прошу вас, отложите все свои споры на будущее. Правы и те и другие. Договор действительно подписан, о чём всем вам хорошо известно, впрочем, так же известно и о том, что происходит сейчас по ту сторону Амура. Некие силы насколько я могу судить, не подчиняются правительству Китая, а посему, не обременены договорными обязательствами и навязывают свою волю мирному населению Приамурья. За последний месяц из некоторых пограничных станиц нашей губернии пропало более двух десятков жителей, чего ранее не случалось. Затем обстрел «Селенги». А сегодня на наш берег не перешло ни одного китайского купца. Считаю сей факт крайне тревожным. Ранее китайцев даже шуга не останавливала. А тут, в самый разгар сезона…

— Ваше высокопревосходительство, — с переднего ряда поднялся отставной военный. «Полковник Арефьев», — тут же припомнил Киселёв его фамилию. — Можно ли сообщение господина полицмейстера и ваши резюме принимать как предупреждение о начале военных действий со стороны китайцев?

Губернатор обвёл взглядом притихший зал.

— Именно так и расценивайте мои слова. Сегодня, сейчас следует немедленно принять решение о подготовке города к обороне.

Военные напряглись. То тут, то там послышался шёпот. Из уст главы области фактически прозвучало, что мирная, устойчивая жизнь с последней фразой Баленского безвозвратно рушилась. Большинство присутствующих прекрасно знало по личному опыту, что такое оборона и к чему она может привести.

Алексей Дмитриевич понимал, что в его адрес из зала могут высказать обвинения. Не без оснований: неделю назад большую часть войск, включая четыре роты из пяти, прибывшего в апреле артиллерийского полка и казачий полк в полном составе кроме хозчасти по его приказу отправили в Приморье. Было распоряжение… В городе осталось не более восьми сотен человек — минимум, необходимый для несения службы в мирное время, но не для ведения оборонительной войны.

И вновь встрепенулся полковник в отставке Арефьев:

— Мы-то думали, что в стороне стоим от тех событий, а оно вон как… Получается: мы свои войска отправили в Приморье, а сами остались без защиты?

Губернатору тяжело было стоять под прицельным взором офицеров.

— Именно так. И помощи ждать неоткуда. И не от кого. По крайней мере в ближайшее время.

В рядах прошел шум.

Киселёв прищурился. Вот и вторая цепочка. Сначала отправка войск. После драка в китайском квартале. Затем нападение на «Селенгу». Китайцы прекрасно осведомлены о том, что мы слабы! Им оперативно сообщают новые сведения! А что, если Белый имеет ко всему этому отношение? Или, к примеру, столичному чиновнику было известно, что произойдёт в ближайшее время в городе, и он воспользовался наступившим моментом? В таком случае в столице, в Главном полицейском департаменте, должен находиться высокий чин, сильно заинтересованный в последних благовещенских событиях. Это ж выходит — измена государству в самых верхах? Киселёв тряхнул головой: «Эдак, прав губернатор, можно такого бреда насочинять, впору в сумасшедший дом…»

Пока полицмейстер терялся в собственных размышлениях, диалог между губернатором и залом вошёл в деловое русло.

— Ваше высокопревосходительство! — из второго ряда поднялся тыловик казачьего полка, оставленный командиром в городе. — Нужно вызывать подмогу! Коли на реке нас обстреливают, то выходит, следует посылать гонцов. Самый быстрый способ— по «колесухе». Эвакуировать баб да детишек не мешало бы. Опять же — через Зею…

— Я думаю, — перебил Баленский и обернулся в сторону полицмейстера. — что с эвакуацией населения торопиться не следует.

— Согласен, — кивнул Киселёв, слегка привстав с места. — Нынешние события ещё не означают начала военных действий.

— Вот именно, — продолжал Алексей Дмитриевич. — Телеграф работает исправно. Депеша уже отправлена. Для паники причин не вижу! — губернатор раскрыл блокнот и принялся делать в нём пометки. — Однако, Владимир Сергеевич, попрошу вас выделить надежных людей, которые были бы готовы при крайней нужде отправиться в Хабаровск.

— Простите, ваше сиятельство, — Киселёв подошёл ближе к председателю Офицерского собрания и проговорил тихонько: — Может, отправить незамедлительно?

— А что подумают в Петербурге, ежели всё окажется лишь выходкой горстки бандитов? — усмехнулся губернатор. — Нас представят паникёрами! А потому будем ждать — утро вечера мудренее…

Настроение зала начало меняться от эмоционального шока к разумному обсуждению практических решений.

— Предлагаю, — отставник Арефьев повернулся лицом к собравшимся, — на всякий случай создать добровольную боевую дружину. Мобилизовать людей из запаса. Всех, невзирая на возраст. Их наберется несколько сотен. Немного. Но это обученные военному делу люди. Командирами поставить оставшихся офицеров, пусть даже и из тыловой службы.

— Правильно, — поддержали офицеры запаса.

— Следует ввести усиленное патрулирование города. — Киселёв не успел разглядеть, кто вставил эту реплику. — Пригорода тоже.

— И объявить комендантский час, — добавил Арефьев.

— Надобно созвать городскую думу, — из последнего ряда поднялся капитан обстрелянной «Селенги». — Солдатам понадобится оружие и пропитание. Для создания оборонительных заграждений — лопаты, топоры, тачки. Нужно говорить с купечеством.

Алексей Дмитриевич обвёл скорым взором зал:

— Завтра с утра я сим вопросом займусь лично. Однако, господа, не купцы и не ремесленники выигрывают войны. Посему властью, данной мне государем императором, я назначаю руководителем обороны Благовещенска полковника Арефьева Николая Ивановича. Соответствующий приказ подпишу утром. И ещё одно, — губернатор снова повернулся в сторону полицмейстера. — Немедленно следует предупредить казачьи станицы и, по возможности, укрепить людьми из ополчения. Завтра надо управиться, Владимир Сергеевич.

С военным делом Киселёв сталкивался впервые. Это не с ворами да политическими разбираться. Тут своя наука имелась.

— Казачьи посты сильно разбросаны, — полицмейстер неуверенно посмотрел в зал. — Расстояние от одного до другого вёрст в шестьдесят. Дыра, которую мы не в состоянии прикрыть, а китайцы могут спокойно в неё пролезть в любом месте. Станицы так и эдак окажутся в таком же положении, что и город, потому считаю, нет смысла отправлять к ним подкрепление.

Последнюю фразу Киселёв не произнёс, а выдохнул, с трудом одолевая повисшее в воздухе сопротивление— то ли воздуха, то ли негодования зала.

— За свое спокойствие боитесь? — выкрикнули из задних рядов. — Там такие же люди, господин полковник!

— Мы-то в городе устоим, — поддержали из переднего ряда. — А вот им как там быть? В каждой станице, почитай, по сотне сабель. Да для них десяток-другой рук как раз к месту станет! Ваше превосходительство, отдавайте приказ об усилении станиц! Пусть выполняет!

Губернатор бросил взгляд на только что назначенного коменданта обороны, но тот промолчал. Не поддержал ни тех, ни других.

— Да о чём вы, господа?!

Владимир Сергеевич обернулся на выкрик. Его сторону неожиданно принял надзиратель Самойлов, которого полицмейстер поначалу и не заметил:

— Ведь что больше всего интересует китайцев? Село, где две сотни душ, или город? Думаете, они нас хотят на века захватить? Чёрта с два! Им главное — куш хороший взять за два-три дня, пока подмога до нас добираться будет, и снова за реку уйти. Что они смогут в деревнях-то взять? Да ничего! Только здесь, в Благовещенске, им барыш приличный светит! А потому, господа, именно в городе каждый штык и каждый патрон ценен. А без Благовещенска и заставы жить перестанут.

В зале снова поднялся шум. Кто-то уже поддерживал и Киселёва. Алексей Дмитриевич терпеливо подождал, пока люди угомонятся, после чего снова повернулся в сторону главы полицейского департамента.

— Что скажете, Владимир Сергеевич?

Киселёв поднялся.

— Что ж, я скажу. Двоих человек отправляем в Хабаровск. Двенадцать околоточных уже несут службу в Китайском переулке. На данный момент — это опасное место в городе. Предположим, четырёх отправлю по станицам. У меня остаётся всего восемь человек. Если в городе ввести комендантский час, я не смогу гарантировать контроль над ситуацией. Тем более что беспорядки уже начались! За последние трое суток участились случаи погромов и убийств. Вчера, как я сообщил ранее, в собственном доме был убит Кузьма Бубнов. Сегодня вечером, с целью ограбления, совершено нападение на Мичурина. — Зал зароптал. — Простите, но я остаюсь при своём мнении. Как это не прискорбно звучит, нам нужно отстоять город, и ни в коем случае не распылять силы на пограничные посты.

Киселёву с трудом дались последние слова. Он физически чувствовал, что большинство присутствующих не поддерживает его. И оно понятно. Амурские казаки, несшие пограничную службу и одновременно поставлявшие в Благовещенск свежие продукты, воспринимались городом по-родственному близко и тепло, потому никто не хотел разделить с Киселёвым ответственность за то, что бросают на произвол судьбы своих же.

Молчание затянулось. Алексей Дмитриевич понимал: судьба тысяч людей находится в его руках. И от того, какие слова он в данную минуту произнесёт, зависит многое в будущих отношениях между городским населением и жителями амурских сёл. Военный губернатор отложил блокнот, на несколько секунд замолчал, после чего проговорил:

— Город, в случае нападения, мы сумеем отстоять силами народного ополчения. В связи с этим принимаю решение оказать пограничным станицам помощь. Всех оставшихся казаков распределить по сёлам. — Баленский поднялся. — Завтра с утра объявляется мобилизация. Просьба, сейчас разойтись по домам и быть готовыми в любой момент явиться в штаб обороны. Господа офицеры, благодарю вас… — губернатор стушевался. Он не смог закончить фразу. Слова комом застряли в горле и не могли прорваться на свободу.

Но залу и не нужно было никаких объяснений. Офицеры дружно вставали и, отдавая честь генералу, молча покидали дом Офицерского собрания.

Баленский кивнул Арефьеву:

— Николай Иванович, задержитесь! А вы, Владимир Сергеевич, — кивок в сторону Киселёва, — не откладывая в долгий ящик, поезжайте в казачий полк. Займитесь отправкой людей. — Губернатор вынул из кармана часы. — Три часа ночи. Нам с вами, господин полковник, — Баленский вновь обратился к Арефьеву, — следует основательно продумать, что да как. Первое: давайте распишем, кто за что будет отвечать.

Генерал-губернатор подозвал адъютанта. Тот привычным движением разложил на столе карту.

— Итак, — Баленский наклонился над ней. — Наши действия?

— Считаю, — принялся излагать Арефьев. — Следует разделить город на несколько равноудалённых участков. За каждым закрепить по отряду охраны, чтобы легче было контролировать. Особое внимание — Большой улице, пристани. Наверняка, если начнётся выступление, в первую очередь постараются захватить эту часть города…

— Думаете, следует ждать нападения именно здесь? В лоб?

— По всему — нападут на переправу, чтобы ударить с тыла. А со стороны Амура… — рука Арефьева похлопала по карте, — там по нам можно ударить только в одном месте. На других участках берег реки обрывистый, природная преграда.

— Выходит, — произнёс генерал-губернатор, — первую линию обороны будем строить тут, — и указал пальцем на Торговую площадь перед пристанью и зданием таможни.

— Совершенно верно. — согласился Арефьев. — И незамедлительно. Также предлагаю выставить небольшие посты вдоль всего берега на равноудалённом расстоянии, так, чтобы они могли визуально контактировать друг с другом. Здесь, здесь… — Арефьев вновь склонился над картой, палец коменданта стремительно летал по планировке города.

— Сколько людей надо на первой линии обороны?

Арефьев задумался.

— Здесь, — он указал на Большую улицу ближе к пристани, — думаю выставить усиленный заслон. Человек сто пятьдесят.

— И наиболее опытных?

— Необязательно. Если китайцы полезут на пристань в лоб, стреляй хоть в молоко, всё равно попадёшь. Здесь главное количество. Опытных людей предлагаю поставить в усиленные дозоры с тыла, со стороны Верхнее-Благовещенской и дороги от гошпиталя, а также со стороны Зеи. Там, как правильно заметили, наиболее уязвимый участок… Линии обороны надо строить прямо сейчас, не дожидаясь утра.

— Не вижу препятствий. Инструмента хватит?

— На первое время, да. Я с представителями артиллерийского полка уже имел беседу. А утром вы уж поговорите с купцами.

— Об этом не волнуйтесь. Как со связью?

Арефьев провёл карандашом вдоль тонкой линии, пересекающей весь город.

— Её установим по Бурхановке. Выделим на каждый пост по рыбацкой лодке с хозяевами. Они речку как свои пять пальцев знают.

— В целом план обороны неплох. Вот только имеется одна… закавыка. Китайцам, скорее всего, хорошо известно месторасположение наших артиллерийских точек. И в районе казарм, и возле Арки два орудия. Согласны?

— Орудия следует передислоцировать. Но не в полном объёме. Иначе мы открываем тыл с восточной стороны города. Да и орудия, что возле Арки, имеют прекрасный сектор обстрела. Что-нибудь придумаем. И ещё… Желательно, чтобы вы и ваша семья покинули особняк. При наступлении ваш дом может оказаться под прицельным огнём.

— Но наступления ещё нет.

— Так точно. И все же…

На морщинистом лице губернатора впервые за прошедшую ночь промелькнула улыбка:

— Ладно, господин полковник. В конце концов комендант города вы, а потому, вправе мне советовать, как поступать. Но я, в свою очередь, вправе сделать собственный выбор. — Алексей Дмитриевич поднялся, оправил мундир. — Теперь займитесь подбором офицеров в штаб обороны. А я распоряжусь насчёт транспортного средства для вас. Прощаться не станем. Через четыре часа в думе наша встреча с купцами.

Арефьев вскочил вслед за губернатором, оправил старый, вытертый в некоторых местах, полковничий китель.

— Благодарю за доверие, ваше высокопревосходительство! — и быстрым, резким движением перекрестился. — С богом!

Кнутов с Селезнёвым покинули здание Офицерского собрания одними из последних.

— Как теперь будет, Анисим Ильич? — младший следователь нервно теребил шнурок сорочки, то наматывая его на палец, то разматывая.

— Работы у нас с тобой прибавится как пить дать. — Кнутов обернулся в сторону помещения.

Там внутри, на втором этаже, умные головы решали их судьбу. Жизнь сама внесла коррективы в их дела.

— Учителя, Харитон, нужно найти во что бы то ни стало. До утра. Возьми мой тарантас. Я до участка пешком доберусь. Хочу пообщаться с китайцем. Думаю, старик не всё выложил. Как найдёшь Сухорукова, сразу вези ко мне.

— В участок?

— Нет. В гостиницу. Буду там. Думаю, к тому времени я со стариком уже дотолкую. Возьми в помощь людей. И весь город перерой! Вдоль и поперёк! — рука Кнутова потянулась к сорочке Селезнёва, сжала её так, что материя затрещала. — До утра, слышишь, Харитон? Мне учитель нужен к утру!

— Пора, Владимирович. Кажись, как ты и говорил… началось.

Хмель пропал моментально.

— Что? — молодой человек вскочил, метнулся к лавке, где с вечера сложил свою одежду, и принялся натягивать брюки.

— Вчера обстреляли «Селенгу». Есть убитые.

— Из города сообщили? — тут же спросил Олег Владимирович.

— Мой китайчонок только что приплыл с того берега. Сказывает, перед тем, как обстрелять судно, всем торговцам вышел приказ, запрещающий поездки в Благовещенск. Чуешь, чем пахнет?

— Чую, Семён Петрович. Лошадей запрягли?

— Уже как с полчаса.

— А почему раньше не разбудили?

Картавкин крепкой, мозолистой рукой потёр лысую голову.

— Иногда, Владимирович, и полчаса сна заменят на свете всё что угодно. Я вот что хотел у тебя спросить, да вчера как-то не решился. — атаман замолчал, давая возможность гостю самому сообразить.

Белый застегнул ремень, оправил сорочку, поверх неё надел пиджак.

— Ты, Семён Петрович, всё думаешь, может, тебе подмогу дадут? Чтобы я подсобил? Ведь так?

— Так.

— Не дадут. — Олег Владимирович присел на лавку, принялся обуваться. — В городе от силы сотен пять штыков. Причём плохо обученных тыловиков. Да сотни две казачьих сабель. — Правый сапог с трудом натягивался на ногу, от чего Белый морщился и кряхтел. — А тебе, Семён Петрович, от десятка стариков пользы мало. Единственный выход: держать оборону.

— Это мне и без тебя понятно, — отмахнулся Картавкин. — Ты мне скажи, сколько держать? Сутки? Трое? Неделю?

— Я тебе что, китайский предводитель, чтобы на такие вопросы ответить? — не сдержался Белый.

Сердце его сжалось в маленький, больной комок. Всего-навсего несколько суток… Да за эти сутки вся Марковская может сгореть. А что будет с этим крепким, по-своему добрым мужиком? Хунхузы законов не соблюдают — глумливы по своей нечестивости. И тот прекрасно понимал это.

Семён Петрович опустился на лавку, снова провёл рукой по лысой голове и неожиданно произнёс:

— А ведь я, кажись, понял, кто писульки на ту сторону возит.

— Да ты что?! — Белый схватил табурет и поставил его напротив собеседника. — И кто?

— Всю ночь думал. И так и эдак прикидывал.

— Не томи!

— Тогда, в апреле, через неделю после артиллеристов, ко мне пятеро прибыли. Один — мой ходя, и четверо — с товаром. Приплыли, поторговали, и уплыли. А вот один-то остался. Наши его «дохтуром» окрестили. Болезни разные старик горазд лечить. Я у него пару раз дурман-табак брал. Когда меня рысь поцарапала. Он к нам второй год ездит. Вот он-то, думаю, те писульки ходям и передал.

— Дурман-табак, говоришь? — Белому почему-то вспомнилось лицо штабс-капитана Индурова. — И со многими он общался?

— Откуда мне знать? Я же говорю, на день задержался. А за день, сам знаешь, с кем хошь можно встретиться.

— Понятно. Дурман-табака хоть немного осталось или всё выкурил?

— Мы хоть и неграмотные, — обиделся атаман, — а про дурь сей травы знаем. Лечим мы ею.

— Так осталось или нет?

— Да имеется.

— Покажи.

Семён Петрович прошёл в угол комнаты, открыл один из ящиков комода ручной работы, вынул цветастую свернутую тряпицу.

— Вот.

Белый развернул материю, помял пальцами мятую сухую соломку, понюхал. Сладковатый цветочный запах щекотал ноздри. Белый отвернулся, чихнул, свернул тряпицу.

— И много было такого табака?

— Мало. С горстку. Дорогущий, зараза.

— Да, Семён Петрович, неплохо в вашей станице живут, если позволяют себе опиум употреблять. Скажи, у вас многие такой табак приобретали?

— Да вроде как особой надобности в том не было. Меня-то рысь порвала. Терёху, что третья хата с краю, тоже им пользовали, когда медведь поломал…

— А кому-либо из городских ваш «дохтур» табак продавал?

— При мне нет. А так, кто ж его знает?

— В последнее время никто из твоих в город не ездил?

— Неделю назад. За провиантом да за водкой.

— Доктор ваш перед той поездкой приплывал?

— К нам нет. Так мог в любом месте хоть с кем встретиться. Берег-то длинный.

— Ладно. Так почему — доктор? И от кого послания?

— От кого, Владимирыч, твоя голова пущай болит. А вот почему я на него подумал, слушай. Те, что в апреле приплыли, торговали прямо на берегу. И с ними якшались только наши, станичные. Мой ходя ко мне поднимался. Не спорю. Но он верный человек. Те обмен произвели, по рукам ударили, и давай взад вертаться.

— Куда вертаться? — на лице Белого появилась улыбка.

— Обратно! Главное, в тот же день. А вот дохтуришка-то остался. И благовещенские остались. Он весь следующий день среди них тёрся.

— Среди кого?

— Так в тот день много народу было. У нас ночевали братья Бубновы, были из казачьего полка. Артиллеристы ночь провели у Митрофана. А на следующий день и Рогановские людишки приехали. И Лукьянова.

— Зачем?

— Купцы понятно зачем. Мы как раз им зерно для фуража приготовили. По договору. Рыбу. И мясцо кое-какое имелось. Китайцы чегой-то для товарообмену подкинули. А военные? Кто ж их знает. Говорили, знакомство с местностью.

— А среди офицеров, Семён Петрович, ты такого штабс-капитана Индурова не припомнишь? — на всякий случай спросил Белый.

— Безголового-то? Как же! Был он, вместе со всеми был.

Белый с удивлением посмотрел на атамана:

— Полк всего неделю на довольствии, а ты уже всех офицеров знал? И почему «безголовый»?

— А безголовый по причине любви к дочери Мичурина. Ему бы, дураку, понять: девчонка не его полёта птица, а он всё одно к ней клеится уже как полгода. Две «стрелялки»… как это у вас, в столицах, называется?

— Дуэли?

— Во, они самые… Слава богу, все живы остались.

Белый посмотрел на часы. Циферблат показывал половину пятого.

— Путаешь, Семён Петрович. Его полк всего три месяца в городе.

— Полк три месяца, — согласился Картавкин. — А безголовый в Благовещенске с год уж. Он же в казачьем полку служил. А в апреле его к артиллеристам определили.

— А причина?

— Понятия не имею.

Олег Владимирович насторожился:

— С китайцем Индуров встречался?

— Не знаю. Разве за всем уследишь? А что, думаешь — он?

— Имеется одно подозрение, но выводы строить рановато.

— Из всего, что ты наговорил, я много чего не понял, — Картавкин встал, прошёл к деревянной бадье, зачерпнул ковшом воды, напился. — А вот про подозрение — скажи.

Белый тоже хлебнул из ковша. Вода холодом обожгла горло и тяжёлой каплей упала в нутро.

— Штабс-капитан курит дурман-табак.

— Ну? — не понял казак.

— А где он его берёт? Опиум в лавке не купишь.

— Не знаю, как там у вас, в столицах, а у нас его любой с той стороны привезёт. Ещё и в ножки кланяться будет, чтобы его на харч выменять. Да с таким подозрением у нас поголовно все предатели. Нет, искать нужно того, у кого деньги неожиданные появились! Не было, и вдруг— бац: наследство, нечаянный барыш! А за китайцем я послежу, не волнуйся.

— Так им же запретили к нам переплавляться?

— А как они будут знать, что у нас происходит? — Картавкин хитро прищурился. — Нет, Владимирович, не он — значит, прибудет кто-то другой. Но обязательно прибудет.

Всю дорогу кучер Архип молчал. Видимо, тяжко было после вчерашнего. Судя по вонючему перегару, который он тщетно пытался перебить чесноком и луком, потчевали Архипа вчера не благородным напитком, как Белого. Даже петь не захотел, когда Олег Владимирович его об этом попросил. Лишь когда показалась пологая сопка, за которой виднелся город, Архип вдруг вспомнил, что сегодня воскресенье и что следует посетить церковь.

Олег Владимирович, до сего дня так и не удосужившийся познакомиться с Благовещенском поближе, вяло поинтересовался:

— И сколько в вашем городе храмов? Один? Два?

Архип задумался:

— Да нет, ваше благородие. Не меньше десяти, почитай… Ну, первой… — кучер запнулся, видимо, подбирая нужные слова для передачи мысли. — Так вот, первой у нас, значит, является церковь во имя Святителя Николая.

— И кто её посещает?

— Да, почитай, полгорода. И губернатор, и полицмейстер, и Кнутов Анисим Ильич. И я.

— Да брат, это весомый аргумент.

Дорога пошла несколько веселее.

— Слышу, улыбаетесь вы. Думаете, маленький городишко, и похвастать нечем. — Архип развернулся всем корпусом к пассажиру. — А вот загибайте пальцы. Церковь во имя Покрова Божьей Матери! Раз! Во имя Благовещения Пресвятые Богородицы! Два! Градо-Благовещенская кладбищенская церковь во имя Вознесения Господня! Три! Церковь во имя Святого Архистратига Михаила и прочих Бесплотных Сил Небесных! Четыре!.. — на девятой Архип глотнул воздуха и с новыми силами продолжил ещё минут пять.

— Всё, всё, Архип, верю! Хватит! — Белый хохотал от души. — Это по сколько же душ ходит в каждую вашу церковь? И где вы их только разместить-то сумели?

— Так как это где? — кучер сам рассмеялся. — По всему городу и разбросали. Чтобы каждому прихожанину — сделал два шага, и вот она, стоит, родная. Ждёт, когда в неё пожалуют.

— А ещё достопримечательности имеются?

— Что? — переспросил кучер, и Белый понял, что ему придётся несколько уточнить вопрос.

— Что ещё, помимо церквей, интересного?

— Как — что? — Архип с удивлением развернулся в сторону барина. — Театра есть!

— Это, брат, в каждом городе есть. А помимо?

— Магазины, — припоминал мужик. — Бакалеи. Бани опять же. Две.

— А что-нибудь такое, чего нет в других городах?

— Пещеры имеются, — встрепенулся Архип. — Правда, сам-то я их не видел. Но поговаривают, будто Кирилла Игнатьевич по молодости там бывал.

— Что, сам Мичурин рассказывал?

— Я же говорю, в народе сказывают.

— Говорят, что и в Москве кур доят…

Архип обиженно отвернулся и тут же от удивления привстал с козел:

— Ваше благородие, глядите, никак при въезде в город пост выставили.

Олег Владимирович поднялся с места. На первой развилке действительно разместился военный пост из трёх солдат, вооружённых «трёхлинейками». Двое стояли на пути повозки, третий нёс службу за деревянным бруствером, которого вчера, когда Белый покидал город, не было.

— Что такое? — спросил Архип, когда дрожки поравнялись с постом.

— Треба, — коротко бросил старший, солдат лет тридцати, и кивнул: — Слазьте. Документ показывайте.

— Да что ж это, братцы, такое? — кучер с трудом подбирал слова. — Меня же весь город знает. Я же в департаменте его высокоблагородия господина Киселёва пребываю. А тут… Ваше благородие, скажите им!

— Помолчи, Архип! — недобрые предчувствия охватили Олега Владимировича. — Вот бумага подписана лично господином полицмейстером. Ознакомьтесь.

К удивлению Белого, старший оказался в меру грамотным солдатом, а потому документ вскоре вернул.

— Можете проезжать, ваше благородие, — мужик приложил ладонь к фуражке, отдавая честь.

— Благодарю. — Белый спрятал бумагу во внутренний карман пиджака. — Посты по всему периметру города выставили?

— Не могу знать, ваше благородие!

— Как связь с другими постами поддерживаете?

— А Вам для чего? — солдат настороженно прищурился.

— Документ внимательно читал, воин? — Белый повысил голос. — Спрашиваю, значит, имеется в том нужда.

Солдат после нерешительной паузы всё-таки ответил:

— Так у меня для этого специальный человечек…

— Тот, что ли? — Олег Владимирович кивнул в сторону бруствера.

— Никак нет, ваше благородие. Прячется за хатой, чтоб его не видели. Ежели что, огородами — шмыгнеть — и до наших. Предупредить.

— Молодец! — похвалил солдата Белый. — Сообразительный! — чиновник одним прыжком вскочил в дрожки. — Архип, гони!

— В департамент? — кучер хлестнул лошадь.

— Нет. Сначала в гостиницу. И сверни с Большой, её уже, наверняка, перерыли.

Кнутов прикрыл глаза. Голова жутко болела. Боль зарождалась в висках и уходила куда-то в позвоночник. Конечно, следовало поспать, отдохнуть с часок. В скором будущем, как подсказывал опыт, ему такое счастье не подфартит…

Китаец так ничего и не рассказал. Сидел, уткнувшись мёртвым взглядом в стену, абсолютно не реагируя ни на слова, ни на удары, которые доведённый молчанкой до исступления Кнутов под утро принялся наносить беспомощному старику.

Анисим Ильич положил ладонь на лоб и потёр его. Боль в висках несколько утихла. И сразу вернулась мысль: слава богу, успели остановить. Прямо остервенел, когда увидел кровь на лице китайца. А если бы убил, как бы оправдывался? Анисим Ильич чувствовал в тот момент, как в нём проснулся неведомый зверь, который до сих пор дремал, ожидая своего часа. А когда почуял свободу и, главное, безнаказанность, тут же сорвался с цепи. Безнаказанность. Это она толкала Кнутова избивать беззащитного китайца. Во время войны не до сантиментов. Война ещё не началась, а он уже озверел. Господи, как легко воевать в камере, когда за дверью стоит караульный. Ты навоевался, тебе открыли дверь, и ты герой! Только что воевал с врагом. И кто знает, что тот враг сидел со связанными руками, после лежал в луже крови, а ты с ним боролся, побеждал… На передовой всё иначе. Там нет безнаказанности.

Сыщик провёл рукой по лицу, коснулся губ, и со всей силы сжал зубами ладонь. Новая, иная боль ударила в виски, но он продолжал сжимать челюсть до тех пор, пока во рту не образовался солоноватый, противный привкус. Анисим Ильич присел. Несколько минут смотрел на руку: «Кисейная барышня. Размазня. Настоящее дело только началось, а ты уже раскис!».

Кнутов поднялся, прошёл в прихожую, склонился к рукомойнику и принялся умываться. Свежая вода сделала своё дело. Стало легче.

Анисим Ильич вернулся в комнату, прошёл в угол, поддел паркетину, достал из тайника вещи Белого и аккуратно разложил их на столе. Заново всё пересмотрел, опять заинтересовавшись тетрадью.

— Нет, мсье Белый, — непонятно, почему обратившись к отсутствующему постояльцу по-французски, — произнёс сыщик. — Просто так вы от нас не уйдёте. Или уже? Под видом поездки в Марковскую? А что, вполне может статься. Сначала тюкнул Бубнова. Сделал вид, будто уехал. А сам — к Мичурину. Куш сорвал, обтяпал дельце, и в бега!

Взгляд следователя упал на деньги. Целых десять тысяч! Вдова молоканина утверждает, что у них пропало драгоценностей «аж на полторы тысячи!». У Мичурина отобрали деньги и перстень — общей суммой в три тысячи. Выходит, Белый забрал с собой денег почти на пять тысяч, а десять оставил? Ерунда какая-то. А может, деньги фальшивые? Анисим Ильич взял одну купюру, подошёл к окну, принялся крутить её на свет. Настоящая. Пересмотрел остальные. Ни одной фальшивки. Все подлинные.

В дверь осторожно постучали. Кнутов снял пиджак и кинул его поверх стола.

— Кто там?

— Это я, Анисим Ильич, — в дверь просунулась сначала голова, а за ней и тщедушное тело Селезнёва. — Как приказывали, с утра прибыл.

— Ну?

— Нашёл, — младший следователь топтался на месте, словно стреноженная лошадь.

— Зарезали? Задушили? Что?

— Никак нет, Анисим Ильич. Утоп. В Бурхановке.

Кнутов снова прошёл в переднюю ополоснуть лицо.

— Вот так и утоп?.. На большой реке, когда плыл на корабле, не утоп, а как прибыл в город, не заходя домой, прямиком — к Бурхановке, где воды по пояс, и утоп!

— Утопили, — поправился Селезнёв. — Виноват…

— Саквояжа, естественно, не нашли?

— Так точно, — младший следователь потёр переносицу. — А может, сходить в гимназию? Покойный где-то день находился? Ведь не среди белого же дня его?… Думаю, ночью учителя, того самого… И отчего-то босый.

— Туфли могли и с трупа снять. Доброжелатели.

— И то верно.

— И где же, интересно, он провёл весь день? — Кнутов прошелся сухим языком по губам. — Но вот где ему нечего было делать — так это в гимназии.

— Как? — удивился Селезнёв. — …С ворованным-то? Не носить же по городу целый день.

— А вот тут ты прав, Харитон Денисович! Не мог он с саквояжем по городу шляться. Вот что, мухой лети на «Селенгу» и допроси тех, кто вчера стоял на вахте. Пусть припомнят, что Сухоруков нёс в руках, когда по сходням спускался на берег?

— Думаете, выбросил саквояж за борт? А вещи господина комиссара переложил в свой баул? Что это меняет?

— Многое, Селезнёв. Очень многое. Давай, дуй.

— Слушаюсь, — младший следователь развернулся в сторону двери, и тут же — обратно. — Едва не забыл, Анисим Ильич. Меня возле телеграфной конторы задержали, вам весточка из столицы пришла.

— Что ж ты, сукин сын, сразу не сказал? — Кнутов рванул со стола пиджак.

Деньги, словно по мановению руки фокусника, вспорхнули над столом, и мягко шелестя, опустились на пол. Селезнёв сглотнул слюну: столько он в своей жизни еще не видывал. Кнутов усмехнулся:

— Видал, как люди на ворованном живут? — Анисим Ильич хлопнул помощника по спине. — Всё собери, сложи, как было. И не дай боже, ежели хоть одну купюру к себе в карман сунешь! — большой, обросший волосами кулак вспорхнул перед лицом младшего следователя. — В порошок сотру! После позовёшь прислугу, пусть стоят у порога и никого в комнату не пускают до моего возвращения. А сам — на «Селенгу».

— Неужто, он — Бубнова? — Селезнёв рукавом рубахи махнул по лицу. — И Мичурина?

— Пока не знаю. Но, думаю, часа через два господин Белый нам сам всё расскажет. Что и как.

Олег Владимирович спустился было на землю, когда мальчишка из гостиницы кинулся к дрожкам:

— Барин, вам туда нельзя! Там…

— Кто?

— Кнутов! — Мальчишка хитро подмигнул, мол, понимаем — жуча-ра полицейская!

— Давно он в номере?

— С вечера. А сейчас к нему помощник, скелетина ходячая, пожаловал. Бегите, барин!

Кучер Архип усмехнулся. Малец, подняв на него глаза, стушевался, поняв, что попал впросак, и метнулся в сторону дверей. Белый откинулся на спинку сиденья.

— Что будем делать, ваше благородие? — Архип произнес это, не поворачивая головы, но Олег Владимирович отлично в ней расслышал едкие нотки: что, барин, попался? Откатался? Отбегался?

Белый посмотрел на окна второго этажа, где была его комната, и ответил:

— А, может, в церковь? Воскресенье — грех не помолиться.

— Воля ваша, — кучер тронул поводья, и повозка, развернувшись, направилась в обратном направлении.

— Куда путь держим? — поинтересовался Белый у мужика, когда тот вывернул на Зейскую

— Как сказали. К церкви Святителя Николая.

— А я не говорил, что именно к ней. Нет, братец, давай-ка покатай меня по всему городу, да все церкви покажи. А выбирать я уж сам стану, в какой молиться.

Архип тяжко вздохнул: пассажир ершистый попался. К тому же внутри неопохмелившейся души кучера нарастала волна недовольства. Во-первых, вышеуказанная церковь всё равно находилась ближе всех, а потому «объезд города» требовалось начинать с неё. Во-вторых, Архип уже явственно представлял себе, как за него возьмётся Анисим Ильич, коли прознает, что барин, не заходя в номер, уехал по церквам. А он, Архип, ничем ему в этом не помешал. Скверная получалась история.

А Белый прикидывал, что творится в городе сейчас. По логике именно в данный момент генерал-губернатор должен бы общаться с купцами. Поздним вечером или ночью наверняка было заседание Офицерского собрания. После него к действиям приступили военные. Но город следовало предупредить о происходящих событиях. И лучше, чем через купечество, это сделать никак нельзя.

Город пока ещё не знал тревоги. Люди, не торопясь, степенно шли на церковную службу.

Белый спрыгнул с возка у небольшой, саженей в шесть, одноэтажной, из крепких брёвен, церквушки, над которой возвышалась колокольня, прошёл за ограду, перекрестился, и, минуя небольшое низкое крыльцо, вошёл в помещение.

Аромат ладана плыл над головой. Внутри церковь мало чем отличалась от себе подобных по всей Руси, от Балтики до Тихого океана. Белый вновь перекрестился, постоял немного, слушая проповедь священника, и уже собрался покинуть придел, как заметил знакомую девичью фигуру.

Анна Алексеевна стояла несколько левее от алтаря, куда свет не пробивался сквозь узкие окна, потому её и не было видно. Но и она не могла видеть того, кто возжелал бы за ней наблюдать, как Олег Владимирович.

Глядя на стройную, тонкую фигуру дочери губернатора, он подумал: а достоин ли он её? И вспыхнувшие чувства, не блажь ли это уставшего от длительного одиночества человека? Нет, у него, естественно, были и друзья, и родственники, и близкие люди. И женщины. Но они не могли заполнить пустоту, которая образовалась после смерти отца. Тот был для него всем. Лёгким, беззаботным детством. Советником и помощником. Жизненным университетом. Другом. Самым близким и самым преданным. Одиночество иногда толкает на самые безрассудные поступки. И теперь все мысли его собрались там, чуть левее алтаря. У девичьей фигурки. Он готов был немедленно стать частью её души и плоти. И это здесь! В церкви!

Белый перекрестился третий раз, резко повернулся и торопливо вышел. На улице он задержался у деревянной ограды, переводя дух. Заминка и привела к неожиданной встрече.

Полина Кирилловна подошла тихонько, чуть шелестя подолом платья по щебню:

— Олег Владимирович, вам плохо?

Белый встрепенулся, но, увидев дочь Мичурина, буркнул:

— А, это вы… Нет. Со мной всё в порядке.

Олег Владимирович хотел обойти госпожу Мичурину, но та преградила ему путь:

— Вы сердитесь на меня за ту шутку?

— Какую?

— В ресторации.

— А… Господи, нет, конечно!

— Как мне извиниться перед вами?

— Вы ни в чём не виноваты, сударыня.

— Напротив. Господин Индуров действовал по моей прихоти. Я и есть причина его грубого отношения к вам. И его поведение…

— Но это было его поведение. А не ваше. И я его прекрасно понимаю. Ради красивой девушки мужчины могут пойти на… необдуманные поступки.

— Вы так считаете? — щёки Полины Кирилловны вспыхнули.

— Я так вижу. Простите, сударыня, но обстоятельства требуют… Честь имею!

Откланяться Белый не успел.

— Олег Владимирович? — Анна Алексеевна, выйдя на крыльцо, увидела беседующую пару. — Вы уже приехали?

Теперь краснеть была очередь Белого:

— Так точно.

Ему мешало присутствие госпожи Мичуриной. Однако та и не думала уходить, а потому Олег Владимирович был вынужден подыскивать нужные слова, время от времени поглядывая на Анну Алексеевну, что не могло скрыться от Полины Кирилловны:

— Я слышал, в городе в моё отсутствие произошли какие-то события?

— Какие-то? — Полина Кирилловна бросила гневный взгляд на дочь губернатора. — Если расстрел «Селенги» можно считать какими-то событиями…

— Ну да, — не замедлила отпарировать Анна Баленская. — Были и другие происшествия. К примеру, ограбление господина Мичурина. Прямо перед его домом.

Полина Кирилловна с трудом сдержала себя. Дуэль продолжалась. С появлением Анны Алексеевны дочь первого в городе купца напряглась: соперница! Как может она вмешиваться в интимную беседу? Должна была пройти мимо, не обратив на них внимания. Чутьё Полине Кирилловне подсказывало: дочь губернатора неравнодушна к столичному чиновнику, но ещё не разобралась в своих чувствах к Белому. Следовало как можно скорее встать на её пути. Что Полина Кирилловна и решила сделать незамедлительно.

— Олег Владимирович, а вы знаете, что перед вами, — маленькой ручкой она указала на здание церкви, — первый дом нашего города?

— Да что вы говорите? — Белый неудачно изобразил удивление.

— Да, — продолжила девушка. — И вначале его называли «мёртво-кладная». Попросту говоря, мертвецкая.

Белому было абсолютно безразлично, как сие здание называлось ранее и почему. Ответ неожиданно прозвучал из уст дочери губернатора:

— А потому, что в первый год — до заселения Благовещенска — в этой церкви лежали тела умерших казаков Усть-Зейского поста, с коего начинался будущий город. Их и захоронили где-то здесь, невдалеке от церкви. Может, кто-то из нас сейчас стоит на том самом месте…

Полина Кирилловна вздрогнула, повела плечом и переместилась на дорожку. Пальчики нервно теребили веер: «А эта дворяночка не лыком шита!».

— Что ещё известно сударыне? — не смогла сдержаться Мичурина.

— А то, — Анна Алексеевна расслышала дерзость в тоне купчихи, но сдержалась и, обратившись к Белому, указала на небольшие холмики вдоль ограды, — что помимо казаков здесь захоронили первого священника Сизого. И первого городского врача Давыдова, умершего в результате заражения крови после оказания медицинской помощи больному китайцу.

— Какие глубокие познания! — Полина Кирилловна приблизилась к Олегу Владимировичу и слегка коснулась грудью его локтя. Белый вздрогнул. — Признаться, вы меня удивили.

Баленская заметила и движение купчихи, и реакцию господина Белого.

— Благодарю вас. Олег Владимирович, я знакома с местными достопримечательностями, и могу предложить вам прогулку по городу. Прямо сейчас. Папенька и господин Киселев в городской управе общаются с жителями. Так что, час у нас есть.

— С превеликим удовольствием, — смущённый Олег Владимирович поклонился Полине Кирилловне и, оставив ту в растерянности, направился к губернаторским дрожкам походкой человека, который только что сделал правильный расчёт.

В то утро штабс-капитан Индуров проснулся тяжело. После «душераздевающего» общения, а другого определения он подобрать никак не мог, с Полиной Кирилловной, офицер отправился в питейное заведение, где употребил изрядное количество спиртного. Ночью сквозь сон Индуров слышал, как стучали в дверь, кричали о каком-то собрании, ссылаясь на приказание губернатора. Юрий Валентинович и утром бы не встал, имея на то право: в карауле не стоять, день воскресный… Но от шума за стеной не то что пьяный, мёртвый бы проснулся.

Индурова тошнило. Противный ком в горле, будто раздумывал: вернуться ли ему в желудок или устремиться на волю. Штабс-капитан, опорожнив внутренности, ещё некоторое время посидел на кровати, после чего поднялся, на вялых ногах прошёл к умывальнику, несколько раз ударил ладонью о металлический штырёк и мокрыми руками принялся усердно растирать лицо. Бросив взгляд в зеркало, он с отвращением сплюнул. На него недружелюбно пялилась опухшая, небритая физиономия, руки после вчерашних излияний немилосердно дрожали.

Индуров направил себя к буфету, достал початый графинчик с водкой и прямо из узкого, длинного горлышка выпил. После чего присел на подвернувшийся стул, поставив графин на край стола.

Вот точно такая же рожа была и у того учителя, которого он вчера потащил к Катьке и сначала хорошенько напоил водкой, а после, причастив поленом по голове, отволок к Бурхановке, где и притопил дурачка. Вот ведь: припёрся к нему заявить, что, мол, долга у него перед Индуровым более нет, а потому никаких поручений он далее выполнять не желает. Кретин.

Штабс-капитан еще глотнул водки.

А что этот Сухоруков сделал? Вывел комиссара на прогулку по палубе, когда судно проходило фарватер, максимально приближенный к противоположному берегу. Подождал обстрела и грохнул комиссара вместе с девчонкой. Бабу, конечно, убил напрасно. Выхода, мол, не было. Кто ж знал, что Хрулёв поехал в Хабаровск не только отчитываться перед краевым губернатором, а и невесту оттуда прихватить?

Индуров приложился к графину.

Сухоруков… Сидел, скулил, всё на руки смотрел — тоже дрожали, только не от водки. Слава богу, саквояж в реку скинул… Всё ныл: во что его втравили. Нечего было садиться за зелёное сукно, пять тысяч проиграл! Рот Юрия Валентиновича искривился в ухмылке. Как ловко он его тогда: сначала разогрел аппетит, а после хлоп — и в дамки!

За стеной послышался женский плач. Помер у них кто, что ли?

Встречу с первыми людьми Благовещенска военный губернатор Ба-ленский проводил в помещении городской думы. Арефьев оповестил детально об обстановке, нависшей над Благовещенском, изложил план обороны.

Впрочем, о многом из сказанного господа горожане уже были извещены. Первыми изменения в городском пейзаже увидели кучера и торговки. К шести утра были вырыты окопы и установлены деревянные брустверы вдоль центральной части Большой улицы и на территории городского парка, невдалеке от особняка губернатора. Обстрелянную вчера днём «Селенгу» и только что прибывшего «Михаила», тоже попавшего под обстрел ночью, отвели в Зейские доки, снабдили оружием, провиантом и вновь вывели на Стрелку в патрулирование.

Первым высказал мнение Кирилла Игнатьевич Мичурин. Статный, рослый, крепкий, он вышел в центр зала и, спрятав руки за спину, произнёс:

— Ваше высокопревосходительство, Алексей Дмитриевич, — купец всем телом повернулся в сторону Баленского. — Разрешите поблагодарить за то доверие, что вы оказали нам и, не скрывая ничего, ввели в курс… Вечером город был наполнен слухами и сплетнями, а ничто хуже них не может влиять на моральный дух. А теперь — по существу, — зал одобрительно загудел. — Силами оставшихся военных город не удержать. Но! — указательный палец купца взлетел вверх. — Чем мы будем вооружать народную дружину? Насколько я понял, на воинских складах нет необходимого количества винтовок и боеприпасов? — Мичурин обернулся в сторону Арефьева.

Тот утвердительно кивнул головой и ответил:

— К сожалению, мы сможем обеспечить только человек пятьсот. Не более.

— Но это мало! — Мичурин нашёл глазами купца Коротаева. — Пётр Филиппович, поможем святому делу?

Коротаев, второй человек в торговом деле после Мичурина, осанисто приподнялся, сделал поклон в сторону портрета государя, находившегося за спиной губернатора, прокашлялся и ответил:

— Московский торговый Дом Филатова через меня поставляет охотникам оружие и патроны. На моих складах имеется двести берданок. Ружья — понятно, но для ближнего боя пойдут. И кое-какие боеприпасы…

— Уже можем семьсот человек вооружить. — Мичурин прошёлся взглядом по рядам. — Николай Алексеевич, — обратился он к купцу Пономарёву. — И пропитание потребуется.

— Организуем, — купец Пономарев говорил спокойно и внятно. — Хлеб, мясо, рыбу — всё что нужно, поставим.

— Я присоединяюсь, — рядом с Пономарёвым встал и купец Урман — чеев.

— Это дело! — Мичурин снова повернулся к губернатору и начальнику обороны. — У меня осталась кое-какая амуниция. Для дружинников.

Двинулись с инициативой и другие купцы. Губернатор делал пометки в блокноте, кто и за что будет отвечать в ближайшее время.

Арефьев вышел в центр комнаты.

— Господа, предлагаю оформить сегодняшнее решение думы как постановление, обязательное к выполнению всеми жителями города: введение комендантского часа, усиленное патрулирование, незамедлительный арест и этапирование до полицейской управы всех подозрительных личностей.

Все проголосовали «за». Алексей Дмитриевич вышел из-за стола, обернулся, посмотрел на портрет государя и произнес:

— Господа! Не зря наши соотечественники-первопроходцы, замерзая, умирая от болезней, недоедая и недосыпая, отстояли право называть эту землю русской. Российской землёй! Сегодня наша с вами задача — отстоять это право вновь.

Рукоплескания прервали выступление губернатора. Тот выждал момент и продолжил:

— Я, от имени власти, даю уважаемому собранию слово в том, что порядок в городе будет соблюдён, а уже распоясавшиеся преступники наказаны.

Купец Бубнов, собираясь было задать личный вопрос, воспрянул духом: ему казалось, что теперь расследование смерти брата зайдет в тупик.

Губернаторские дрожки катились по широкой Зейской улице. Когда колесо цеплялось за лежащий на дороге камень, Олег Владимирович на миг прикасался коленом к женской ножке. Он было хотел отодвинуться от попутчицы, но желание ощущать ее рядом превозмогло первоначальные порывы.

Анна Алексеевна улыбалась, украдкой поглядывая на Белого. Она прекрасно осознавала состояние молодого человека: таинственный разбойник, сидя рядом с ней, трепетал словно мальчишка-гимназист. Анна Алексеевна якобы случайно несколько раз коснулась рукой колена Олега Владимировича — его сконфуженный вид привёл её в полный восторг!

— А вот и храм во имя Покрова Божьей Матери. Его освятили в день коронования государя Александра. Папенька приезжает сюда по праздникам. Но, я так думаю, не молиться, а пообщаться со священником. О-очень любопытная личность. Ему бы не священником служить, а философию преподавать в столичном университете.

— Каждый священник в некотором роде философ, — заметил Олег Владимирович, снова бросив мимолётный взгляд на спутницу. — Потому как по сану следует находить лад между бедными и богатыми, арестантами и тюремщиками…

— Торговцами и покупателями! — неожиданно вставила Анна Алексеевна.

— И это, — согласился Олег Владимирович. — В вашем голосе слышатся нотки сарказма — отчего?

Дочь губернатора несколько отстранилась и насмешливо посмотрела на собеседника:

— А вы пользуетесь успехом у женщин данного сословия.

— Не понял. — Олег Владимирович нахмурился. — Что вы имеете в виду?

— Как? — сарказм в голосе девушки теперь был приправлен ядом. — Купеческая дочь делает вам комплименты, выискивает всякую причину, чтобы остаться с вами наедине, а вы ничего не замечаете и не понимаете!

— Я, конечно, не близорук, — смутился Белый, — и вижу тоже нечто, чему пока не могу дать определения. Однако делать такие скоропалительные выводы… И мои чувства…

— Ах, простите, я задела ваши чувства! — девушка откинулась на спинку сиденья и отвернулась.

— Я говорил о Полине Кирилловне. Она нафантазировала себе бог весть что, но её можно понять. Будь на моём месте другой, все осталось бы так же: новое лицо из столицы, и не более того.

— Довольно оправдываться, — отмахнулась Анна Алексеевна. — В конце концов мне безразлично, кто на вас кинул взгляд… А! Вот и романтическое здание: церковь во имя Второго Славного Пришествия…

— Господа Нашего Иисуса Христа и Страшного Суда Его, — раздражённо перебил спутницу Олег Владимирович, вспомнив лекцию кучера. — Что романтического в местах, где отпевают усопшего?

— И проводят бракосочетания!

Анна Алексеевна попросила кучера остановиться перед деревянным, покоящимся на каменной подушке храмом, спрыгнула на землю, и прошла к низенькому деревянному штакетнику, которым была окружена церковь.

— Вот, Олег Владимирович!

Белый взглянул на придел, колокольню, над которой возвышался железный, восьмиконечный крест, на дополнительные пристройки, где могло находиться что угодно.

— Что вас приводит в восторг?

— То, во имя чего эту церковь построили!.

— Во имя Господа Нашего!

— А вот и нет! — глаза девушки смотрели с грустью. — Этот храм спроектировал и построил Степан Васильевич Крыгин. Местный архитектор. Неблагозвучная фамилия, не правда ли?

— Фамилия как фамилия, — повёл плечами молодой человек.

— У него была невеста. Они должны были пожениться осенью шестьдесят восьмого года. Но той зимой Евдокия Сумина, невеста, простыла и вскоре скончалась. В тот год морозы были просто лютыми. Могилу выкапывали трое суток. Архитектор всё это время сидел рядом с гробом. Не пил, не ел. Даже сон его сморить не мог. И когда Евдокию несли на кладбище, он шёл в одном сюртуке, весь бледный-бледнёшенький. Но держался. А когда гроб начали опускать в яму, вдруг все услышали стон изнутри. Могильщики чуть верёвки из рук не выпустили. А Степан Васильевич бросился к гробу, обнял его, но уже ни звука не было. Архитектор всё кричал, чтобы гроб достали и открыли. Мол, её заживо хоронят. Еле увели беднягу. После на кладбище полмесяца стража стояла: архитектор всё пытался пробиться к могиле и раскопать её. Ну а когда успокоился, то спроектировал эту церковь. В память Евдокии.

— Вы верите в эту историю?

— А как же? — Анна Алексеевна направилась в сторону дрожек. — Это мне сам Степан Васильевич рассказал. Он жив по сей день. — Девушка оглянулась. — Правда, на память жалуется.

Белый тряхнул головой и расхохотался:

— Куда мы теперь?

— К Триумфальной Арке! Надеюсь, вам ещё никто ничего о ней не рассказал?

— Уверяю вас: никто и ничего!

Анисим Ильич быстро вышел из телеграфной конторы, свернул за угол, достал из кармана скомканное сообщение, разгладил пальцами ленту, и еще раз прочитал телеграмму.

— Невероятно, — пробормотал он, вновь смял послание и спрятал его в карман пиджака.

Мимо сыщика нестройными рядами прошёл взвод новобранцев. Возраст вновь призванных составлял нечто среднее между сорока и шестьюдесятью годами. Шли разодетые кто во что горазд, но размашисто, солидно и весело. Впереди вышагивал унтер, писарь из штаба артиллерийского полка. Недовольно посмотрев на стоящее в стороне гражданское лицо, подтянулся и зычно рявкнул:

— Шельма, песню запевай!

Из рядов послышался смешок, который тут же прекратился, и над строем взлетели знакомые слова, облитые маршевым ритмом:

Анисим Ильич присел на корточки, стянул с головы котелок и взъерошил редкие непослушные волосы. Ответ из столицы пришёл неожиданный, и никак не укладывался в заранее продуманный план действий сыщика. По ответу, как ни крути, Анисим Ильич оказывался в дураках. Причём полных и круглых.

Депешу он завсегда успеет передать Киселёву, а вот помянуть свои, так неожиданно рухнувшие мечты, случая могло более и не представиться. Кнутов с трудом поднялся, отряхнул колени, огляделся и направил свои стопы к ближайшему питейному заведению.

Через полчаса младший следователь Селезнёв нашёл своего начальника сидящим в одиночестве, за пустым столом, на котором возвышалась нетронутая бутылка водки и стакан рядом с ней.

— Анисим Ильич, я только что с «Селенги». Вахтенный матрос припомнил: Сухоруков покинул судно только со своей парусиновой сумкой. С которой и поднялся на борт в Хабаровске. Сумка такая тощая была, он ещё пошутил, мол, все учитель успел схарчить… А саквояжа при нём не было. Далыпе-то что? Назад, в гостиницу? Поди, постоялец уже вернулся.

Кнутов взял бутылку, подержал её и вернул на место.

— Нет, Харитон. Приезжим я сам займусь. Возвращайся к Бубновым и опроси-ка всех по очереди. Кто и чем занимался в день убийства хозяина. Протокол составить не забудь. После поезжай к Мичурину. Проведи дознание, при каких обстоятельствах было совершено нападение. И возвращайся в департамент.

— Так ведь воскресенье, Анисим Ильич. Неужто до завтра не терпит?

Кнутов невесело усмехнулся:

— Ты, Харитон Денисович, про выходные-то забудь. Нет у нас теперь ни воскресений, ни праздников. Всё сплошной понедельник.

…Губернаторские дрожки вывезли седоков к городским торговым рядам. «Каменными» их прозвали за то, что все магазины на площади были выстроены исключительно из добротного кирпича. По большей части они принадлежали Кирилле Игнатьевичу Мичурину. Белый кивнул в сторону двухэтажного здания, над входом в которое ярко выделялась вывеска: «Торговый Дом "Мичурин и К».

— Вы знаете, Анна Алексеевна, именно об этом универсальном магазине я узнал с первых шагов в вашем городе. И думаете, от кого? От извозчика, что привёз меня с пристани.

Баленская рассмеялась.

— Когда дом украсили античными фигурами, здесь побывал весь Благовещенск. Наверное, в те дни у купца Мичурина была самая большая выручка… Скульптуры — это хобби нашего местного архитектора Пашникова. Точно такое же здание, но в зеркальном отражении, тоже со скульптурами, Мичурин выстроил в Харбине. У него там три магазина, да и главная контора тоже.

Дрожки обогнули магазин, выкатили на площадь, и взору молодых людей явились две каменные колонны, соединённые крепким сводом, над которым гордо возвышались два шпиля, увенчанные гербами царской фамилии Романовых. В нише над карнизом издалека виднелась икона Пресвятой Богородицы.

— Царские ворота. — Анна Алексеевна первой спрыгнула на землю, подождала спутника и, взяв того под руку, повела к Арке. — Вот сюда у нас всегда настоящее паломничество. А кто сумеет взобраться по стене и прикоснуться к иконе, тому будет сопутствовать счастье в любви…

Задрав голову, Белый прикинул расстояние.

— Высоковато. И много желающих?

— Предостаточно. Ради меня лазили три человека. Всем троим не повезло.

— А вы коварны! — Белый заглянул девушке в глаза.

— Как все женщины, — Анна Алексеевна слегка приоткрыла губы в улыбке. — Кстати, Арку построили в девяносто первом году. К приезду нашего государя, тогда ещё наследника. Жаль, меня в тот год здесь не было. Представляю, каким событием это стало для горожан… Олег Владимирович, а как вы думаете, война с китайцами долго продлится?

Белый слегка оторопел:

— Трудно сказать. Ведь она ещё не началась.

— А вы на чьей стороне будете, ежели война?

— Странный вопрос для русского, — Белый остановился перед Аркой, погладил тёплый камень кладки рукой. — А почему вы спросили?

— Но ведь вы разбойник! — Девушка прищурилась, сделав шаг в сторону, так, чтобы солнце падало в глаза собеседника. — А разбойники пользуются моментом. Не так ли?

— Разбойник? С чего вы взяли?

— Папеньке господин Киселёв говорил. У него на ваш счёт имеется подозрение.

— Ерунда!

Белый сделал шаг к девушке, но та резко отстранилась.

— А я Вас неслучайно привезла сюда. Если вы сделаете попытку…, к примеру, убийство нежелательного свидетеля, мне стоит лишь крикнуть, как солдаты тут же арестуют вас. — Анна Алексеевна указала рукой в сторону берега.

Олег Владимирович рассмотрел, что за Аркой солдаты роют окопы. Некоторые, держа в кулаках самокрутки, наблюдали за любопытной парочкой.

— Итак, господин разбойник? Будете меня душить? Или умолять о том, чтобы я молчала? Или нет, вы мне предложите часть награбленных драгоценностей?

Белый внимательно посмотрел на противоположную сторону Амура, прислушался. Знакомые, свойственные военным людям предчувствия охватили его.

— Вольно вам глупости повторять вслед за вашим Киселёвым, — прошептал Белый и снова прислушался.

— Что, занервничали? — глаза девушки горели весело, игриво. — Боитесь? Ай, какой у нас…

С китайской стороны донесся свист. Белый кинулся на девушку, повалил её и прижал к земле всем телом так, чтобы та не смогла высвободиться. Опытные солдаты тоже бросились на землю, в недостроенный окоп, стаскивая вслед за собой молоденьких необстрелянных вояк. Анна Алексеевна гневно закричала, забилась под тяжёлым телом Олега Владимировича, но её негодование утонуло в грохоте разорвавшегося снаряда. Земля содрогнулась, слегка подбросила мягкие, живые тела, осыпав серой пылью.

Белый, не дожидаясь нового взрыва, вскочил, схватив в охапку оглушённую, растерянную девушку, и со всех ног бросился к Арке. Едва они успели за ней спрятаться, как второй снаряд упал невдалеке от того места, где они только что были. Следом, несколько левее, прогремел третий взрыв.

Кучер, сидящий на козлах, кубарем скатился с дрожек и потянул было за поводья, намериваясь спрятать лошадей, как возле Арки разорвался новый снаряд. Ноги старика подкосились, и он тяжело опустился на землю. Кони, испуганные взрывами, рванули с места, и понеслись вдоль Большой улицы, едва не растоптав извозчика.

— Сидите здесь! — крикнул Белый в ухо испуганной девушке, бегом преодолел расстояние до безжизненного кучера, подхватил его под руки и, не обращая внимания на разрывы снарядов, поволок в убежище.

— Рана не опасная, — прокричал Белый. — Но, если мы не поторопимся, он может много крови потерять. Тогда смерть.

Девушка растерянно огляделась по сторонам.

— Это война, да? Война?

— Похоже, так, — взрывов больше не было, это Белый для себя отметил. — Вот что, Анна Алексеевна. Вы — впереди. Я за вами, с кучером. Прошу не паниковать и не торопиться. Вы должны бежать только передо мной! Понятно?

— Да, — послушно кивала девушка. — А куда бежать? В какую сторону?

— За магазин Мичурина! — крикнул Олег Владимирович, подхватил тело кучера на руки и быстро побежал, прикрывая Анну Алексеевну.

За спиной снова раздался взрыв. Белый инстинктивно вжал плечи, но продолжал двигаться. С его губ тяжёлым дыханием слетал хриплый шёпот:

— Артиллеристы у хунхузов паршивые, — на ходу рассуждал Олег Владимирович. — Ни одного снаряда далее прибрежной полосы не упало. Возможно, пристреливаются — бьют по тем точкам, где пушки и наблюдательные посты выставлены. А может, нагоняют страху? По идее, им город целым нужен, нетронутым. А иначе смысла в осаде нет… Ну, атаман Семён Петрович, держись! Жди гостей!

За углом Белый споткнулся о каменную ступень и упал, но так, что сам очутился на спине, а тело кучера на нём. Рядом на колени упала Баленская.

— Напугались? — Белый быстро окинул взглядом Анну Алексеевну.

Платье было в земле, а более ничего страшного не наблюдалось. Девушка покраснела:

— Не нужно на меня так смотреть!

— Слава богу, — Белый улыбнулся. — А то я подумал… Это здорово, что к вам возвращается обычное настроение. Вы стойкий оловянный солдатик, потому посидите здесь, пока я поищу в учреждении господина Мичурина йод и перевязку. Дождитесь меня. Что бы ни случилось, оставайтесь тут. Я сейчас.

Штабс-капитан Индуров брился, когда разорвался первый снаряд. Опасная бритва дрогнула, и мыльная пена на щеке моментально окрасилась в бледно-алый цвет. Офицер выругался, смыл пену, на место пореза прилепил бумажку. Нет, на свидание к Полине Кирилловне идти было никак нельзя. Мешки под глазами, взгляд сонный, на шее кожа покрылась пятнами, да ещё этот порез… Разве, что вечером.

Стоп! Индуров кинулся к окну. Новый взрыв потряс комнату. Со стены слетел пейзаж местного живописца, купленный на местном аукционе. Стёкла нервно зазвенели. Из-за стены снова раздались крики. Что же там происходит? Юрий Валентинович поначалу решил, что взрывы гремят на винокуренном заводе, но после, прислушавшись, понял: рвет с двух сторон. От Триумфальной Арки, и с набережной, от городского парка туристов. То есть с места расположения его полка.

Индуров стремительно переоделся в офицерский мундир и, едва закрыв за собой дверь, выскочил на улицу. Никакой паники там не наблюдалось. Правда, люди и не стояли, раскрыв рты— просто суета, которая сопровождала город в повседневной жизни, теперь перешла и на воскресный день. Хлебопекарня выпекала хлеб. Но теперь возле неё стояла не одна подвода, как обычно, а четыре. И пацанва не возилась в пыли, играя в салочки. И старух на скамейках не наблюдалось. «Началось,» — догадался Индуров и перекрестился.

Штабс-капитан высмотрел пролётку, махнул извозчику:

— В казармы!

— Ваше благородие, дак по ним щас хунхузы лупасят!

— А ты — гони!

— Рупь!

— Хоть пять, только живо! Хотя нет… Сначала к дому Мичурина. А после в казармы.

Олег Владимирович, отдав раненого кучера на руки прислуги, прошёл в кабинет генерал-губернатора и, увидев там губернского полицмейстера и немолодого, небритого служащего, судя по всему, подчинённого господина Киселёва, поприветствовал присутствующих кивком.

Баленский сидел в любимом глубоком кожаном кресле напротив большого канцелярского стола, на котором теперь была разложена карта города. Владимир Сергеевич расположился напротив. Небритый мужчина стоял чуть в стороне от стола, ближе к окну, и задумчиво разглядывал вошедшего. Лицо небритого Олегу Владимировичу было знакомо по недавней встрече в ночном городе.

— А вот и наш уважаемый… ревизор, — Алексей Дмитриевич встал, и, заложив руки за спину, шагнул к Белому. — Разрешите полюбопытствовать о результатах вашей работы?

Олег Владимирович вытянулся в струну, как перед вышестоящим начальством: сарказм в голосе губернатора не был случайным.

— Господа, наш гость не желает с нами общаться, — грузное тело губернатора принялось раскачиваться пятки на носок. — У нас тут военные действия, каждая минута на счету, а господин титулярный советник играют с нами…комедию!

— Разрешите поинтересоваться, — вставил реплику Белый. — Чем я имел несчастье навлечь на себя гнев?

— Чем? — ленность и медлительность в долю секунды слетели с губернатора. — Нет уж, батенька, это вы извольте ответить на мой вопрос: что это такое? — Алексей Дмитриевич выдернул из-под карты города кусок телетайпной ленты — Вот, милостивый государь, ознакомьтесь. И незамедлительно объясните!

Белый развернул телеграфную депешу, на которой механическим аппаратом было выбито: «Даю ответ на твоё послание. Указанная тобой личность, Белый О.В., не служит и никогда не состоял на службе в полицейском департаменте…» Олег Владимирович усмехнулся и вскинул голову:

— Ваше высокопревосходительство, разрешите обратиться к присутствующим господам? — получив утвердительный кивок, чиновник повернулся в сторону Киселёва. — Владимир Сергеевич! Скажите, а где вторая часть депеши?

— Какая вторая часть? — в свою очередь, поинтересовался полицмейстер.

— Всё банально просто. Мне доводилось пользоваться телеграфом и я отметил: когда аппарат переводит на бумагу весь текст сообщения, то он, как будто аккуратный человек, остаток обрезает ножницами. — При этих словах Белый приподнял края телеграфной ленты.

Один из них был ровно срезан, зато второй небрежно оторван и примят. Киселёв, внутренне поаплодировав Белому, вынул из кармана вторую часть сообщения и положил её на стол:

— Вот!..

Белый отрицательно покачал головой:

— Я знаю, о чём там идёт речь. Во второй части ваш знакомый, — при этих словах Олег Владимирович повернулся в сторону небритого Кнутова, — некто Александр Никодимович Короваев, секретарь пятого отделения делопроизводства при Особом совещании, известил, что интересующий вас Белый О.В. служит не в полицейском департаменте, а является сотрудником Генерального штаба. Впрочем, не так. Скорее вот так: «Он приехал от Геши». Я прав?

Кнутов сконфуженно молчал.

— А теперь, господа, думаю, пора сообщить вам о действительной цели моего приезда, но обязан предупредить: всё должно остаться только здесь. Ни одна живая душа более не должна знать, зачем инспектор Белый прибыл в Благовещенск летом одна тысяча девятисотого года.

Хмурым майским днем полковник Павлов вызвал к себе, в Главное управление Генерального штаба, капитана Белого на десять утра. Олег Владимирович явился с точностью до минуты. Илья Иванович встал из-за стола, протянул для приветствия руку и указал на кресло:

— Присядьте. Разговор не будет долгим.

Полковник распахнул окно. В кабинет потянуло весенним туманом и балтийским морем. Олег Владимирович достал трубку. Пока он набивал её табаком, Илья Иванович приставил стул поближе к подчинённому и тяжеловато сел:

— Знаю, Олег Владимирович, после той командировки вам бы передохнуть, однако обстоятельства…

Белый вдохнул в себя дымок от крепкого табака, после чего ответил:

— Рад служить…

— Вот и славно. Позавчера к нам поступило тревожное сообщение из Токио. От кого — вам известно. Вот. Смотрите.

На бумаге была нарисована карандашом схема незнакомого Олегу Владимировичу населённого пункта: чётко прорисованы дома, улицы, крестиками неизвестный картограф обозначил церкви и кладбища, воинские части — значками соответственно их профилю — кавалерия изображением лошади, в правом нижнем углу рисунка — пушки, а пристань на реке схематически была отмечена корабликом.

— Что это?

— Карта дальневосточного городка. Благовещенска.

— Пограничное укрепление на берегу Амура? — напряг память Белый. — Никогда там не бывал.

— Вас южные и западные границы империи интересовали. Да вот теперь придётся заняться дальними рубежами. Сие — не просто схема города, а точный план расположения наших воинских частей в Благовещенске.

— Да уж, — советник ещё раз просмотрел схему и спросил у полковника. — И это — в Токио? Откуда ее взял Вановский?

— Информаторы…

Полковник Иван Ипатьевич Вановский в столице Страны восходящего солнца два года назад сменил военного агента генерал-майора Янжула. Вановского Белый не знал, а с Янжулом имел счастье встречаться на совещании, где Янжул, прибыв в столицу с отчётом, высказал мнение о том, что Япония готовится к войне с Россией, и не без поддержки Великобритании. Тогда генерал-майора подняли на смех, а ценную, логически выстроенную версию Янжула во время обсуждения заменили сплетнями и побасенками о «япошках».

— А вы не думаете, что это может быть дезинформация? Японцы мастаки на такие делишки.

Павлов понял намёк Олега Владимировича. Военные агенты, работавшие в Японии, находились в самом худшем положении в сравнении со своими коллегами в Европе или даже в Китае и Корее. В Германии, Франции агент помимо негласных источников мог получить информацию из прессы, либо военной литературы. В Китае и Корее местные чиновники часто предлагали услуги за мизерное вознаграждение. В Японии всё было по-другому. Строгая дисциплина, помноженная на фанатичную преданность императору, сводила деятельность разведки практически к нулю. Для вербовки требовалось использовать массу ухищрений, применить все свои умственные и духовные способности и терпеливо ждать результата, ни в коей мере не торопя события. На прессу или другие официальные издания положиться было никак нельзя, потому, как в них передавалась сплошь дезинформация.

Илья Иванович сцепил пальцы в замок, несколько секунд помолчал и ответил:

— Думаю, на этот раз мы имеем дело с изменой. Схема точна. На ней даже указан артиллерийский полк, определенный на довольствие в апреле сего года. О точном его месторасположении в черте города даже мы до сих пор не ведали. Информатор явно в Благовещенске. Информировал японцев не просто житель города, а личность, имеющая доступ в расположение воинских частей.

— Иначе говоря, кто-то из военных, либо из полицейского департамента?

— Либо из штата самого генерал-губернатора, — уточнил полковник. — Вот сие, Олег Владимирович, и следует выяснить. — Павлов поднялся и сразу стал выше Белого на полголовы. — Времени мало. Необходимые документы, которые вам помогут в будущем, уже лежат на вашем столе. Анкетные данные, характеристики, справки… Ознакомьтесь, составьте реестр необходимых расходов, официальную версию вашего появления в Благовещенске. Убедительную и аргументированную для вхождения во все городские структуры.

— Так точно!

— Пограничный комиссар Амурской области — Виктор Николаевич Хрулёв. Ему можете полностью доверять. Хрулёв первым сообщил об активности на китайской стороне и ещё зимой, в декабре, потребовал усиления приамурских застав и пограничных сёл. К тому же за него ручается сам Янжул.

Полина Кирилловна заперлась в своей комнате и, не сдерживая более слёзы, упала на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Приезжий молодой человек полностью овладел её сердцем. Нет, он разбил его! Как он мог, даже не посмотрев в её сторону, пойти с этой… Полина Кирилловна в гневе не могла подобрать слово, которое могло бы достойно охарактеризовать дочь губернатора.

— Господи! — стонала красавица, — У неё, у этой дворянской вертихвостки, столько ухажёров, кавалеров, поклонников! Ну зачем он ей? Единственный, кого я полюбила всей душой? И разве губернаторская дочка принесёт ему счастье? Ведь она-то его не любит! Он для неё только игрушка. Побалуется и бросит. Сколько у Баленской было таких дурачков? А Белый то хорош! Распушил хвост, будто павлин: «С превеликим удовольствием!»… Да знал бы он… Ведь не первый и не последний он в её «светских играх».

Дверь тихонько приоткрылась, и на девичью кровать грузно присел Кирилла Игнатьевич.

— Успокойся. Ничего страшного. Ну, постреляли. Попугали. И всё. Мы же Мичурины. Нас просто так не запугать! Для этого ого-го что придумать нужно! — рука легонько погладила девичью головку, от чего Полина Кирилловна встрепенулась и кинулась на грудь отца.

Ох, знал бы батюшка, от чего эти горькие слёзы!

— Значит, вы утверждаете, — губернатор прервал паузу, — что в городе появился предатель и он служит японской разведке?

— Вполне возможно, этот человек контактирует с китайцами, а те передают его сведения в Токио, о чём информатор, может и не догадываться.

— И у вас есть веские аргументы?

— Да. Сегодняшние события. Простите, Алексей Дмитриевич, помимо Арки, какие ещё объекты обстреляны?

Губернатор кивнул Киселёву, и тот, взяв карандаш, подошёл к подробной схеме города.

— Артиллерийский обстрел вели по двум направлениям. Арка, — карандаш скользнул вдоль нарисованного берега Амура, — и район городского парка общества туристов. Причём основной удар пришёлся по северной части парковой зоны и по восточной.

— Там, где находятся артиллерийские расчёты, — добавил Олег Владимирович. — Вот, господа, и аргументы. Сегодня ночью следует переместить огневые точки.

— Это решено, — подтвердил Баленский. — Вот только куда?

— Пограничный комиссар Хрулёв, — тут же ответил Белый, — имел некоторые намётки.

— Точнее, план, — генерал-губернатор кивнул. — Меня он поверхностно знакомил. Кстати, в Хабаровск он ездил, дабы сей план обороны утвердить.

— Кстати, а почему бы нам его не пригласить? — Белый посмотрел на Киселёва. — Хрулев вернулся?

— К сожалению, Виктор Николаевич убит. Вчера на «Селенге». Во время возвращения из Хабаровска. — Киселев перекрестился. — Убит одним пассажиром, которого утопили в Бурхановке несколько позже.

— Кто?

— Учитель мужской гимназии Сухоруков.

— Странно, — Белый задумчиво потёр подбородок. — Какое отношение имел учитель к схеме города?

— Странно другое, — добавил сомнений Владимир Сергеевич. — Сухоруков и Хрулёв никогда ранее не общались. Даже знакомы не были. И тем не менее учитель заранее готовился к убийству.

Полицмейстер пересказал события, произошедшие на «Селенге».

— Жаль, — Олег Владимирович помолчал. — Толковый был офицер. Он возмущался тем, что власти вытребовали ваши воинские части на Харбинский прорыв, фактически оголив Благовещенск. А потому мне он показал схему дислокации орудий городских укреплений, что была утверждена в Хабаровске. Ее Виктор Николаевич должен был привезти пароходом. Значит, схему не нашли?

— Нет, — ответил полицмейстер. — Как и саквояж.

— События начинают обретать ускорение, — заметил Белый. — Пора активизироваться и нам. С этого момента следует поменять тактику.

— У вас имеются предположения, кто бы это мог быть? Я имею в виду предателя? — спросил Алексей Дмитриевич.

— Никак нет, ваше высокопревосходительство. К сожалению, времени было крайне мало для подробного анализа обстановки. Но, думаю, в данной ситуации изменник будет вскоре найден.

— Каким образом? — поинтересовался губернатор.

— Пока не знаю, — вздохнул инспектор. — Но в скором времени доложу.

— Олег Владимирович. — произнёс Киселёв, посмотрев на губернатора. — Однако мне не понятно, почему вы теперь нам об о всём столь подробно говорите? Вам не приходила мысль, что кто-либо из присутствующих может быть… тем информатором?

— Признаюсь, господа, я вначале полагал… Но кого я сразу вычеркнул из списка, были вы, Анисим Ильич. — Кивок в сторону Кнутова. — Вы не имели доступа в расположение воинских подразделений.

— Мог иметь осведомителя, — отпарировал Киселёв.

— И в артиллерийском полку? И в казачьем? И в сапёрном? Нет, господа, — Белый вынул из кармана трубку и принялся вертеть её в руке. — Ходить и отыскивать информаторов в каждом полку? А городок невелик. Офицерское сословие, как я успел отметить, тесно общается меж собой. Быстро могли раскрыть… Теперь Владимир Сергеевич. — Олег Владимирович повернулся в сторону Киселёва. — Вы единственный из полицейского департамента имели вход в воинские части. Но в момент расквартирования артиллеристов вы находились во Владивостоке. И о том, как разместился полк, просто не знали… С вас, Алексей Дмитриевич, — Белый сделал поклон головой в сторону губернатора, — я снял подозрение, когда узнал, что вы в апреле были тяжело больны. Даже командира артиллерийского полка полковника Стрельбицкого принимали в постели.

Алексей Дмитриевич выпил принесенный адьютантом коньяк и предложил вновь плеснуть в бокалы себе и гостям.

— Превеликая вам благодарность, Олег Владимирович, за то, что соизволили снять с нас подозрение, — в голосе губернатора звучали едкие нотки. — Как-то, знаете, полегчало.

— Алексей Дмитриевич, — Белый расслышал сарказм. Впрочем, не он один. — Я бы мог скрыть от вас это, но… моя деятельность в губернии не завершена. Прошу заметить: информатор до сих пор пребывает на свободе и активно действует. Поймите, ведь я, так же, как и вы все, выполняю свой долг.

— Долг? — Алексей Дмитриевич вскочил и встал напротив гостя. — Прекрасно! Никто не собирается вам мешать. Но подозревать в шпионаже царского наместника, батенька мой, это слишком! — рука Бален-ского дрогнула, коньяк пролился на ковры.

Белый склонил голову пред уничижительным взором губернатора. «Вот тебе, батенька, — пронеслось в голове Белого, — и первая пощёчина!».

Обстановку разрядил Киселёв:

— А мы, признаться, Олег Владимирович, приняли вас за уголовный элемент. Даже решили, будто вы надумали, под шумок, так сказать…

Олег Владимирович подождал, когда губернатор вернётся в своё кресло, и позволил себе прервать:

— Будь я на вашем месте, Владимир Сергеевич, я подумал бы то же самое.

— Кстати, каково ваше мнение по поводу недавних событий в городе?

Белый перевел взгляд с Киселёва на Алексея Дмитриевича:

— Простите, господа, но более мне ничего не известно.

— Вот те раз! — всплеснул руками полицмейстер и вкратце сообщил о происшествиях последних суток.

Белый внимательно выслушал, нервно покусывая нижнюю губу. То, что он услышал, настораживало.

— Драка в китайском переулке, думаю, может быть связана с восстанием хунхузов, — сделал первое предположение Белый. — Как и смерть учителя. Кстати, на труп можно взглянуть? А вот по поводу нападения на Мичурина и Бубнова ничего определённого сказать не могу. Конечно, возможно, это — совпадение, но… Признаться, господа, я в подобного рода совпадения не верю. А потому позвольте высказать две версии. Первая: кто-то, из уголовного мира знал, что должно произойти, и решил воспользоваться ситуацией. Вторая, и наиболее правдоподобная: информатор получил приказ к моменту нападения создать в городе обстановку паники и страха. Или самостоятельно решился на эти действия. Паника — лучший помощник, коли надо замести следы. Простите, — молодой человек повернулся в сторону Киселёва. — А с чего началась драка на Китайке?

Владимир Сергеевич хмыкнул:

— Если бы я знал. Китайцы молчат. Очевидцы утверждают, будто драка началась ни с того ни с сего. Китайцы стояли себе о чём-то говорили, спорили. К ним подошёл околоточный Никодимов. О чём с ними говорил, неизвестно. Едва он отошёл в сторону, как драка и началась. Мордобой, — губернатор поморщился, и Киселёв тут же принёс свои извинения, — драка произошла именно по причине разговора с околоточным. Не могли китайцы ни с того ни с сего ему шило в бок воткнуть.

— Думаете, они занимались чем-то противозаконным, и он это заметил? Или же обсуждали будущее нападение, а он встрял в разговор?

— Кто? Никодимов? Да он не то что на китайском, на родном-то языке изъяснялся через пень-колоду. Нет, — уверенно произнёс Владимир Сергеевич, — их разговор околоточный понять никак не мог. Задержанный старик-китаец толковал о каком-то «чужом», который и убил Никодимова.

— А что за «чужой»? — тут же ухватился Белый.

— А кто ж его знает? Старик теперь молчит, благодаря активным действиям следователя, — Киселёв с неодобрением посмотрел на Кнутова. — Единственное, он успел сообщить, что тот ходя жил у них. Никто из прибывших с противоположной стороны Амура в Китайском квартале на ночлег не оставался, и вообще никто из приезжих в городе не задерживался более дня. Так вот, думаю, китаец этот из Зазейской переправился. Это раз. Никодимов спугнул приезжего. Это два. И тот, почуяв опасность, убил околоточного.

Олег Владимирович обернулся к Кнутову:

— Анисим Ильич, а раньше драки на Китайке бывали?

— Упаси бог! Чай, на чужой земле находятся.

— Они находятся под нашей юрисдикцией, — Алексей Дмитриевич со стуком поставил бокал на каминную полку, — А потому, мы отвечаем за жизнь каждого из них. Встретиться надобно с их старейшинами. Пусть берут на себя ответственность за действия своих соплеменников. А теперь, господа, прошу прощения, в ближайшее время нужно совершить объезд города. Был обстрел. Олег Владимирович, пожалуйста, задержитесь.

Катерина Иванова была последней, кого младший следователь допрашивал в доме убитого молоканина. Остальные слуги, а таковых имелось три человека, ничего не рассказали, но все отчего-то упорно отсылали Селезнёва к Катерине. Мол, Катька завсегда при барышне, она и знает поболее. Поболее знает эта шлёндра или поменее, но она явно что-то скрывает. На вопрос, где была вечером того дня, Иванова ответила сразу и без запинки. Далее смутилась, но тут же сказала, что была одна. Мол, сначала сходила к подруге, а после решила прогуляться по летнему парку, коли хозяйка отпустила. Селезнёв тут же проверил слова девушки. Вдова Бубнова их подтвердила, но заметила, что Катерина отсутствовала недолго и к десяти часам была в своей каморке. По крайней мере, после десяти часов в её комнате горел свет. А сама Катерина Иванова заявила, что пришла после одиннадцати.

На безымянном пальчике Катькиной правой руки радостно поблёскивало золотое колечко. Тоненькое, с бирюзовым камешком. Катерина то тёрла его нежно тонкими пальчиками, то крутила, то гладила Из чего Селезнёв сделал вывод: колечко то недавно купленное. К нему девчонка привыкнуть ещё не успела. Вряд ли оно куплено ею самой — Бубновы деньгами прислугу не баловали. А колечко рубликов двадцать стоило. Для Катерины целое состояние. Подарок? А кто такие подарочки может дарить? Ясное дело, хахаль. Не он ли был у неё в комнате в тот вечер?

— Катерина Петровна, простите за некорректный вопрос, — Селезнёв сделал паузу, Катька несколько раз моргнула, тем самым показав, что она прочувствовала важность вопроса, хотя ничего не поняла. — Вы имеете встречи с мужчиной?

— Да как вы смеете! Я порядочная девушка и не потерплю всяких там намёков! Стыдно, господин полицейский, делать такие расспросы, пользуясь моею беззащитностию!

— Полноте, — Селезнёв быстро посмотрел на дверь. — Я просто поинтересовался, имеется ли у вас ухажёр, только и всего.

— А, — заголосила девчонка. — Знаем мы вас! Сперва — про жениха, а как узнают, что бедную девушку некому защитить, так в койку тащить! Не выйдет!

— Дура! Никто тебя в койку тащить не собирается! Говори, был у тебя хахаль в день убийства хозяина?

— Чтобы я, порядочная девушка, в дом мужчин водила? Стыда у вас нет, господин полицейский!

— Так, — вспылил Селезнёв и бросился к дверям. — Сидеть здесь, — крикнул он Катьке. — Ждать меня. И ни с места!

За дверью стоял Антип-дворник, он же конюх, он же привратник и прочее, прочее. Мужик едва успел отскочить от двери, как следователь предстал пред ним.

— Так, морда мужицкая, говори, есть у вашей Катьки хахаль или как?

— Что «или как»? — Антип от страха вытаращил на Селезнёва большие, бездумные глаза.

— Есть, говорю, у Катьки Ивановой ухажёр или нет?

— Думаю, не знаю.

— То есть как? — теперь глаза выпучил Селезнёв. Такого варианта ответа он не ожидал.

— Ну, я думаю, но вот точно знать не знаю.

«Убью, сволочь», — пронеслась в голове стража закона крамольная мысль.

— И что ты думаешь?

— Думаю, что он у неё есть, но его как бы нет. Не известно.

— А кому известно?

— Не знаю.

Ну и денёк. Мало того, что не выспался, всю ночь лазил по городу в поисках учителя. С утра не жрамши по всему Благовещенску, как савраска, гарцевал, а тут тебе — нате!

— Вот что, дед, я вашу породу насквозь вижу. Вот вы где у меня! — Костлявый кулак запрыгал перед носом конюха. — Всех к ядрёной матери, в Сибири сгною!

— За что, господин полицейский? Я-то ведь правду говорю. Вы только спросите, я вам тут же правду и скажу!

— Значит, хахаля Ивановой ты не видел?

— Катьки-то, что ли? — Старик усердно мотал головой. — Нет! Не видел!

— А колечко откуда у неё взялось?

— Не могу знать, ваше благородие!

— Хорошо. Допустим, сейчас ты сказал правду. А когда оно у неё появилось?

— Дня четыре тому.

— И что, она никому не хвасталась, откуда оно у неё?

— Так кому ж хвастать? Мне, что ли? Или Ивану? Они ж с нами не разговаривают. Они — больше с хозяйкой. Мы ж сбоку…

Стоп. Селезнёв хлопнул себя по лбу. Вот дубина стоеросовая! А Бубнову-то он детально не опросил! Пожалел чувства барыни. Добро получил, чтобы со слугами пообщаться, а о ней и забыл.

— Антип, а где госпожа Бубнова?

— Пелагея Степановна? Отбыли.

— Куда?

— Не могу знать, ваше благородие! Мы ж…

Селезнёв махнул на старика и вернулся в комнату, где сидела Катерина Иванова. Девушка уже стянула с пальца кольцо и, видимо, спрятала его где-то в бесчисленных складках платья. «А девка сообразительная!».

— Смотрю, колечко сняли.

— Ой, — девчонка всплеснула руками и невинно посмотрела на следователя. — Как же оно слетело? Слабенько держалось… — служанка госпожи Бубновой наклонилась и усердно принялась искать кольцо. — Колечко хоть и простенькое, да всё одно жалко. Видимо, в щель закатилось.

— Потом найдёте, — Селезнёв ущипнул себя за руку. Тоже мне — следователь. Вот о чём теперь с ней говорить? Харитон Денисович подошёл к столу, захлопнул амбарного вида тетрадь, в которой вёл протокольную запись, и, взяв её подмышку, произнёс: — Вот что, Катерина. Зараз у меня лясы точить времени нет. Завтра жду твою особу в департаменте. Утром. В десять часов. Подумай, может, чего вспомнишь, о чём сегодня забыла. И без фокусов мне, ясно?

Алексей Дмитриевич указал Белому на кресло. Жест не приглашал, приказывал. Олег Владимирович присел на самый край, словно оставляя себе возможность живо вскочить с места, если понадобится.

— Кто вы в чине, господин инспектор?

— Капитан, ваше высокопревосходительство.

— Капитан, — Алексей Дмитриевич пристально посмотрел на собеседника. — И вы, господин капитан, позволили себе подозревать генерала? Неплохо!

Белый не знал, как отреагировать на слова губернатора. Вскочить, вытянувшись перед высоким чином в струну или продолжать смотреть в пол. Тот между тем продолжал:

— Мысленно вам аплодирую, Олег Владимирович. Браво! Однако я попросил вас остаться совсем по иной причине. Мне бы не хотелось, чтобы губернский полицмейстер, а тем более сыщик Кнутов, слышали наш…приватный разговор.

— Я весь внимание, ваше высокопревосходительство.

Генерал-губернатор склонился в сторону собеседника.

— Олег Владимирович, надо ли расценивать обстановку так, что в скором времени Дальний Восток станет ареной военных действий?

— Он уже является таковым — вспомните о военном конфликте в Приморье.

— Не конфликт, — отмахнулся Баленский, — идиотское недоразумение. По недосмотру Министерства иностранных дел.

«Он так может говорить, — Белый отвёл взгляд в сторону. — Но я не имею права реагировать. Рылом не вышел».

— Ваше высокопревосходительство. Японцы слабы, чтобы тягаться с нами. У них нет достаточного опыта в ведении боевых операций, которым в превосходстве обладаем мы. Опять же, Япония — страна мало цивилизованная, удалённая от центра Европы…

— Это говорите не вы, а Генеральный штаб, — перебил Белого губернатор. — А я хотел услышать вашу точку зрения. Потому как, ежели действия начнутся, то в центре событий окажемся мы. А не… — Алексей Дмитриевич указал подбородком вверх. — Которое слишком далеко от нас.

— Простите, не понял, ваше высокопревосходительство, — голос Белого дрогнул.

Не хватало ещё выслушать крамолу от отца Анны Алексеевны. Если тот, даже в малой степени, выскажется против порядков, ему придётся о нём доложить в столице. Разговор нужно свернуть, и как можно скорее.

Однако губернатор решил продолжить свою мысль:

— Может, я неточно выразился. И, возможно, сей разговор, Олег Владимирович, вам не понравится. Но считаю необходимым расставить все точки над «і», — Алексей Дмитриевич набрал полные лёгкие воздуха и выдохнул. — Я здесь, вдалеке от столичной суеты, уже довольно продолжительное время, и что происходит сейчас в России, мне, к сожалению, приходится узнавать не из уст высокопоставленных особ, а из протоколов допросов политических ссыльных, кои мне регулярно приносит господин полицмейстер. Я всем своим нутром ощущаю, что мы идём вслепую. Мы — это Россия. И вот вся эта Россия идёт непонятно куда, как и зачем!

Белый хотел было вставить реплику, но Баленский остановил его жестом.

— Не перебивайте меня, Олег Владимирович. Мне ежедневно приходится сталкиваться с тем, что государство не может себя защитить. И не хочет! Вот в чём парадокс! Раз в месяц ко мне, в губернию, на поселение присылают так называемых «политических». Господи, какие это политические? Бандиты, Олег Владимирович, самые настоящие бандиты! И у меня таких политических более половины городского населения. А ежели начнутся крупномасштабные военные действия? Я не то что не могу никого из них поставить под ружьё. Я боюсь это делать! Мы призываем отставных военных, в основном стариков, а политических, — молодых и здоровых, — не можем! Нет у меня уверенности в том, что они не повернут оружие против нас же самих. Число политических увеличивается, а штат полицейского департамента тот же, что и восемь лет назад! И это не только в моей области. В Хабаровске, во Владивостоке — то же самое. Вот и вопрос: о чём думают в Петербурге?

— Прошу прощения, — Белый сделал попытку приподняться. — Но я бы так пессимистично не смотрел в будущее. Имеется законодательство. Суды ведут производство…

— Да знаю я, Олег Владимирович, — отмахнулся губернатор. — Только не о том речь веду. Страна, держава наша на разлом пошла! Вы говорите, законодательство… Имеется, да только менять его нужно. И срочно! Следует не либеральничать с этими так называемыми «политическими», а судить как уголовный элемент! И без ссылки! На каторгу, на полный срок! Бросил бомбу в губернатора без последствий — десять лет! С последствиями — двадцать пять! Газетёнку выпустил — пятнадцать! Против государя высказываться начал — виселица! И никаких амнистий! Притихнут! И думать забудут о всякой там демократии. Впрочем, не только политических таким образом приструнивать следует. — Алексей Дмитриевич перевёл дух. — А всенаплеватель-ство? Господи, сколько людей, которым безразлично будущее России!

Разве никто не знал о том, что происходит на противоположном берегу Амура? Все знали. Лично докладывал и в Петербург, и в Хабаровск. И ничего! Вот вы прибыли к нам с помощью? Нет. Провести, так сказать, проверку, выявить изменника, и всё. А дальше? Вы уедете, а кто станет выполнять эту работу? Сколько я просил: направьте ко мне человека, который смог бы решать подобного рода проблемы здесь, по месту! И что? Тишина. Ни одной копейки не выделили на соответствующий фронт деятельности! Да что финансирование! Кто только в нашей державе не занимается поимкой шпионов: и вы, господа из Генштаба, и Министерство внутренних дел, и МИД, и Министерство финансов, и полицейский департамент… А у семи нянек дитя без присмотра.

Белый всё-таки приподнялся с места, чтобы губернатор не мог видеть раздражения на его лице:

— Простите, ваше высокопревосходительство. Но вы сами пожелали, чтобы наша беседа носила откровенный характер. В прошлом году на нужды агентурной деятельности в Приамурский округ, в том числе и на вашу область, было выделено двенадцать тысяч рублей. Из них освоено, впрочем, безрезультатно, всего две тысячи. Я проверил… Шесть месяцев назад в Благовещенск поступило три тысячи рублей. Именно на создание подобного рода подразделения. И что? Ни одной копейки не было снято со счетов и использовано по назначению. Простите, Алексей Дмитриевич, но никому и в голову не пришло, что в пограничном городе просто необходимо создавать свою, собственную агентурную сеть из местных китайцев, из купцов, что торгуют с противоположным берегом… И вот результат. Вы до сегодняшнего дня понятия не имели даже о приблизительной численности противника. О каком всенаплевательстве идёт речь? От вас требовалось совсем немного: подобрать людей из того же самого полицейского департамента и действовать. Как сделал простой атаман пограничной станицы…

— Но это не входит в мою компетенцию!

— Так же, как не входит в компетенцию казачьего атамана, — парировал Олег Владимирович. — Простите, но, по-моему, начинать с самого себя надобно.

Алексей Дмитриевич усмехнулся, снисходительно похлопал Белого по плечу:

— А вы колючий, — и тут же добавил: — Критиковать всегда легче.

— Верно. Но мне необходимы помощники, а их нет.

— Вот, Олег Владимирович, вот оно то, о чём я и говорил! Я же не могу дать вам первого встречного. К тому ж на весь город протяжённостью в восемь вёрст у Киселёва осталось аж восемь околоточных и приставов для несения службы, а число уголовных преступлений растет!

Белый промолчал. Он прекрасно понимал, что губернатор перестраховывался перед столичным чиновником. Кто ж знает, как будет далее? А так можно сослаться, мол, предупреждали, сообщали, докладывали.

Алексей Дмитриевич несколько секунд смотрел в окно, потом повернулся в сторону собеседника и тронул за локоть:

— Впрочем, помощь мы вам окажем. Берите Кнутова. Киселёв считает его неглупым человеком. Научите его, в конце концов. После поставим руководить вашим отделом в области. С чего-то же начинать нужно. Кстати, по поводу убийства Хрулёва… Неужели, его застрелили только для того, дабы завладеть документами? А может, там всё-таки была иная подоплёка?

Белый погладил карман пиджака, в котором покоилась трубка. Жутко хотелось курить.

— Убийца, точнее, тот, кто его послал, предполагал, что у комиссара имелся точный план обороны города со всеми последними данными. Повторю, последними. Саквояж потому и пропал, что его выбросили за борт. Изготовлен он по специальному заказу. Прорезиненный. Такой воды не боится. Вот китайцы его и выловили. Да просчитались. Бумаг-то в нём не было.

— То есть как не было? — Алексей Дмитриевич с удивлением смотрел на собеседника. — Он оставил план города в Хабаровске?

— Нет. Он его с собой не брал и никому не показывал. Хрулёва по телеграфу вызвал я. И перед отъездом, по моей просьбе, Виктор Николаевич в бильярдной театра господина Роганова якобы проболтался о том, что отвезёт план-схему обороны города на утверждение в Хабаровск. Однако всё произошло совсем не так, как предполагалось. И я, и Виктор Николаевич рассчитывали на то, что предатель сделает попытку завладеть саквояжем либо до отплытия судна, либо по прибытии его в Благовещенск. Но никак не на корабле, где все на виду. Наша встреча в Хабаровске носила чисто информационный характер, мы выяснили: ни через Владивосток, ни через Хабаровск в апреле никто не смог бы переправить информацию в Японию. Ни одно судно в те пятнадцать дней не ходило, а значит, донесение ушло в Токио только с китайской стороны.

— Вы и решили, что информатор по-прежнему находится в Благовещенске?

— Совершенно верно.

— А почему Виктор Николаевич не поехал с вами?

— Он с невестой договорился заранее, что будут возвращаться в город по воде. Маленькое путешествие перед свадьбой.

— Кто же мог передать на тот берег, что Хрулёв на «Селенге»?

— Да кто угодно. Сей факт, к сожалению, никем не скрывался.

— Да, дела. Выходит, у китайцев нет последних данных по нашей обороне? Они понятия не имеют, как мы планируем разместить нашу артиллерию? И где выставим новые посты корректировки огня?

Олег Владимирович утвердительно кивнул. Алексей Дмитриевич задумчиво провёл рукой по небольшой, окладистой бороде.

— Так это многое меняет, господин капитан. Вам не кажется?

— Конечно, — Белый указательным пальцем коснулся головы. — План-то вот…

— Значит… Мы этой ночью произведём рекогносцировку. Но почему вы промолчали, не сообщили Киселёву? Или до сих пор его подозреваете?

— Нет. Но чем больше людей будет посвящено в мою работу, тем сложнее сохранить конфиденциальность: кто-то может проговориться. Не преднамеренно. Случайно проболтаться. А этого допустить нельзя. Тем более, пока информатор уверен, что схема обороны у китайцев, он ждёт их активизации

— То есть затаился? И вы его в такой обстановке собираетесь найти?

Белый промолчал. Баленский усмехнулся:

— Понял. Вот только в одном имею недоумение. Зачем ему открывать себя, если он уверен в том, что скоро китайцы придут и выплатят ему причитающиеся тридцать сребреников?

Белый вскинул глаза на губернатора:

— А ведь вы правы! Вот что нам следует сделать: немедленно передать на тот берег новую схему обороны!

— Как на охоте, — тут же перебил Баленский. — Сделать фальшивую приманку!

— Точно! — ответил Белый. — В любом случае мы выиграем. Китайцы не станут на нас нападать, пока эта схема не окажется у них в руках, это даст нам небольшую фору во времени.

— А раз не начнут прямых военных действий, то предателю придётся, как вы выразились, активизироваться.

— Да! Устроим спектакль. У меня есть идея по передислокации орудий.

Глаза губернатора загорелись:

— Ну, вот! Вот оно! Кто ж нас… когда мы гурьбой?

— Судя по всему, мы имеем дело не с одним человеком, а с группой. Пусть небольшой, но действенной. Средства доставки информации могут быть различными. Лодки. Телеграф. Голуби, как это ни смешно звучит. И вряд ли они станут использовать главный канал — через Марковскую. Я на их месте законсервировал бы его, на время. — Олег Владимирович произносил слова тихо, будто опасаясь, что громким голосом может спугнуть неожиданно пришедшую мысль. Как бы рассуждая сам с собой и опровергая собственные, только что произнесённые, мысли. — Нет, скорее всего, о том, что план в саквояже отсутствовал, информатор узнает в самое ближайшее время. И это будет плюс. Новую рекогносцировку, как вы предложили, мы проведём ночью. А вот вторую — днём!

— Вы предлагаете ради информатора оголить береговую линию обороны?

— Ни в коем случае! В артиллерийском полку значится пять недоукомплектованных пушек. Вот их мы и станем катать по городу. В зачехлённом виде.

— Любопытно. И где вы предлагаете их, так сказать, устанавливать? К тому же враг может быть извещён о том, что в полку всего семь пушек.

Белый подошёл к столу и указал на схеме семь точек:

— Движение должно быть столь эффективным, чтобы у информатора появилась уверенность, будто мы полностью изменили расстановку сил. И офицер для такого мероприятия имеется. Поручик Рыбкин. Он в курсе происходящего.

— Вот как? — Алексей Дмитриевич слегка прищурился. — Выходит, вы всё-таки кому-то доверились?

— Естественно. И считаю свой выбор весьма удачным.

— Дай бог, — губернатор снова уткнулся в схему Благовещенска. — А насчет высадки китайского десанта в черте города — думаете, могут?

Белый снова склонился над картой:

— Думаю, не полезут в лоб. Но ожидать следует всего. У них сил предостаточно. На данный момент они свои восемь тысяч распушили по всему берегу Амура. — Белый принялся карандашом указывать направления. — Какую-то часть войск переправят за Зею. Ещё две-три тысячи — против Марковской… Я на их месте сделал бы попытку нападения на город с трёх сторон: и всё это одновременно!

— Ночью на переправе мы выставили казачьи посты, на Стрелку отправим сегодня «Селенгу» и «Михаила». Мимо них пройти — корпусами раздавят. Так что, со стороны переправы, думаю, опасности не будет.

— То, что они займут противоположную сторону реки, — без сомнений. С пароходами очень оригинально и действенно. И всё-таки следует усилить пост на переправе с нашей стороны. Распылятся на лодках по реке, тогда только с берега и можно будет справиться.

— А каковы ваши прогнозы по Марковской?

— Первые вылазки китайцев Картавкин отобьёт. А потом им придётся бросить дополнительные силы в ближайшие два дня, когда возможна и попытка прорваться через переправу. Именно к тому моменту дезинформация должна попасть к хунхузам. Получив «точные» данные о нашей обороне, они наверняка попробуют нанести лобный удар. Вот тут-то мы их и должны прищучить контратакой — посредством спрятанных вами орудий, основной задачей коей будет уничтожение их артиллерии.

Баленский хлопнул капитана по плечу:

— Дай бог! Арефьеву последнюю часть беседы я передам. А вы — действуйте!

Капитан направился к двери, когда услышал еще фразу губернатора:

— И вот что, Олег Владимирович… Спасибо за дочь.

Едва титулярный советник спустился с крыльца губернаторского дома, как его окликнул знакомый голос:

— Олег Владимирович! Минутку?

Белый обернулся и с удивлением посмотрел на перемазанное грязью лицо и одежду поручика Рыбкина.

— Господи, Станислав Валерианович, что с вами? Уж не в преисподней ли вы побывали?

— Нет. Всего-навсего строим оборонительные укрепления. Я видел, вы вернулись с Анной Алексеевной?

— Да. А вы наблюдательны, господин поручик.

— А вы, я вижу, ревнивы, — губы Рыбкина слегка дрогнули, голос обрёл твёрдость, что неприятно задело Белого. — С ней всё в порядке? Я видел, вы внесли в дом кучера. Попали под обстрел?

— Да. В районе Арки. Неудачное время выбрали для экскурсии.

Поручик покачал головой.

— Вот это точно. Время сейчас не то…

Белый будто не слышал сарказма. В двух шагах солдаты, с трудом вгрызаясь в землю, укрепляли окопы и блиндаж, наскоро вырытые в тяжелом суглинке. Олег Владимирович, мысленно оценив правильность выбранной позиции, негромко произнёс:

— Вы определили командное место близ дома губернатора? Это хорошо, что вы будете находиться рядом с Анной Алексеевной. Так всем будет спокойнее. И вам, и мне. И ей… Мы с вами говорили перед отъездом, помните? Вы узнали что-нибудь?

Поручик взял Белого под локоть, отвёл несколько в сторону от окопов, ближе к лестнице, что спускалась к Амуру.

— Кое-что выяснил. В мае, по свидетельству Сергея Ивановича Ланкина, Индуров выиграл у кого-то из городских чиновников довольно приличную сумму. Что-то около пяти или семи тысяч. Однако никто из вышеуказанных чиновников не признавался в том, что находится в таком проигрыше. Никто! Вы смотрели, в последние месяцы растраты по казённой части имели место?

— Бильярд? Покер?

— Сергей Иванович сказал, играли в карты.

— В «Манжини»? Или в «Кувшиновском подворье»?

— Ни то ни другое. Речь шла о театре. Об игре этой никто толком и не знает потому, что она произошла у Роганова вроде как.

— Вроде как. Вроде как… Не информация, а набор домыслов.

— Я, простите, не сотрудник контрразведки, а кадровый офицер.

— Да ладно вам. Одно дело делаем. Если обидел, простите — не сдержался. Что ж, придётся посетить театр. Вы более о том случае никого не спрашивайте, чтобы не спугнуть… И — о главном. Сегодня ночью подготовьте оставшиеся в полку недоукомплектованные орудия к транспортировке, а днём, слышите, Станислав Валерианович, днём их надо установить вот в этих местах. — Белый взял в руку прутик, и на песке нарисовал приблизительную схему города. — Здесь. Здесь. И здесь.

— Понял. — Рыбкин стёр рисунок носком сапога.

— Орудия, что установили сегодня ночью, хорошо замаскировали?

— Сам проверял. Ни с какой стороны не заметно.

— Вот и славно. Применять их станем только во время прямого нападения на город. До того момента пусть молчат. А сейчас простите, Станислав Валерианович, спешу.

— Подождите, — остановил Рыбкин. — Насколько я понял, вы подозреваете Индурова?

— Именно — подозреваю. Но не более. Пока всё сходится на нём, впрочем, не исключаю, что сие может быть простым стечением обстоятельств. Или противник настолько хитер, что специально подставляет нам фигуру штабс-капитана. Честь имею!

Белый, заложив руки за спину, направился в сторону Большой улицы, услышав вслед слова, вызвавшие на его лице улыбку:

— Он был таинственен и страшен.

Для всех противников опасен!

Индуров с трудом, только к полудню, нашёл один из боевых расчётов своего полка. Пришлось на извозчике исколесить полгорода, пока в районе винокуренного завода штабс-капитан не заприметил знакомую фигуру начальника полковой канцелярии Ланкина.

— Что, чёрт побери, происходит? — без всякого приветствия накинулся он на Сергея Ивановича. — Что здесь творится? Кто командует всем этим бардаком? И на каком основании вы подчиняетесь приказам какого-то полковника в отставке?

— Прошу не орать, — Ланкин вытер пот со лба, скинул китель и набросил его на черенок лопаты, торчащей невдалеке.

— Что? — Индурову такого из уст Сергея Ивановича слышать не доводилось.

— Вас искали всю ночь, — как ни в чём не бывало продолжал Ланкин. — Куда вы пропали? В последний раз вас видели нетрезвым поздно вечером.

— Не ваше дело! — огрызнулся Индуров. — Вы мне скажете в конце концов, что здесь происходит?

— Война, господин штабс-капитан.

— Это я уже как-то и сам догадался. — Рука штабс-капитана указала на работающих солдат. — На каком основании сняли орудия с прежних позиций и переместили их сюда? Кто?

— Я.

Индуров потерял дар речи:

— Почему?

— А вас, господин штабс-капитан, так и не смогли найти. Приказом его превосходительства командиром полка на время обороны города назначен я.

— Ничего не понимаю, — руки Индурова тяжело опустились. — Это что ж, китайцы с утра начали обстрел? А вы, канцелярский чинуша, ночью сняли орудия и переместили их сюда? Вы?

— Идите и проспитесь, — Ланкин брезгливо отвернулся от сослуживца. — После явитесь к полковнику Арефьеву. Он решит, что с вами делать.

— Какой-то отставник! — вспылил Юрий Валентинович. — Моё место здесь! И никто не смеет мной командовать, кроме моего прямого начальства!

— Вот именно, — парировал Сергей Иванович. — Он и есть ваше прямое начальство. А потому извольте явиться к нему в надлежащем виде. И постарайтесь сдерживать эмоции. Штаб обороны расположился в помещении городской думы. Кузьмин, — Ланкин, заметив, как один из солдат размещает ящики с боеприпасами, кинулся туда. — Ты что ж, дурья твоя башка, делаешь? Ты головой своей, стоеросовой, думай, как потом снаряды доставать будешь…

Индуров проводил Ланкина ненавидящим взглядом, зло сплюнул на землю и направился к дрожкам. Вот тебе, бабка, и Юрьев день!

Олег Владимирович медленно шёл по безлюдному деревянному тротуару. Взрывы, прозвучавшие поутру, перепугали местное население не на шутку. Имелись и пострадавшие. Погибли двое рыбаков, что удили рыбу на берегу Амура с лодочной пристани в парке общества туристов. И молочница, не в добрый час принесшая продукты в казармы.

Белый после общения с губернатором решил первым делом направиться к моргу, дабы лично осмотреть тела Хрулёва, его невесты и их предполагаемого убийцы. Но, встретившись с Рыбкиным, он изменил свои планы.

Что за фигура — этот штабс-капитан Индуров? Долгое время живёт в Благовещенске. Раз. Приезжал в Марковскую в те дни, когда была отправлена депеша в Китай. Два. Самодовольный, самоуверенный, презрительно относится к окружающим. Сколько фактов против него — хоть сейчас под арест.

«Нет, так не пойдёт. Вам, господин советник, не понравился Индуров, вот вы под него и плетёте сеть». «Но, — заговорила противоречивая сущность Олега Владимировича, — штабс-капитан употребляет опиум!». «Не доказано, — тут же сам себе ответил Белый. — И в таком случае, всю столичную богему следует отправить за решётку. Признайтесь, батенька, — Белый посмотрел на себя в стекло витрины магазина, — Вам просто противны люди вроде Индурова: циничные, наглые, берущие от жизни только сливки? Нет, так можно упустить главную фигуру. Но, с другой стороны, все ниточки сами сводятся именно к этой».

Из того списка, что был составлен в казначействе, Олег Владимирович, после «инспекции» полков, выделил шесть фамилий офицеров и чиновников, которые жили не по средствам. Играли в карты, бильярд. Кутили. Транжирили. Из этих шестерых только двое приезжали в Марковскую в апреле. Оба из артиллерийского полка. Начальник штаба, подполковник Дерябьев, и штабс-капитан Индуров. Дерябьев, как только произошло убийство на «Селенге», тут же отпал: две недели он со своим полком находился где-то под Харбином. Ни давать команды на ликвидацию Хрулёва, ни тем паче сам убить учителя он не мог. Оставался Юрий Валентинович Индуров.

«Чёрт! — Белый остановился, хлопнул себя по лбу. — Да ежели информатором является штабс-капитан, то передислокация орудий никакого эффекта не даст, хоть как их зачехляй. Индуров прекрасно знает, в каком состоянии находятся пушки полка. И ложную информацию он никак не передаст. Но это если штабс-капитан предатель. А если нет?».

Белый достал трубку, закурил. Полегчало, даже в мыслях какая-то ясность проявилась. Индурова надо изолировать. Его следует отправить за черту города. Военная командировка. Что говорил губернатор, куда они выслали людей? Переправа! Вот куда следует направить Индурова! Назначить начальником поста? Ну да. В подчинении у него будут не бессловесные солдаты, а люди Киселёва, ребята ушлые, в меру самостоятельные. Ежели увидят, что приказы штабс-капитана противоречат установкам высшего руководства, выполнять их не станут. А то и в каземат запрут, для будущего расследования.

«Ну, вот, — выругался Белый, — снова Индурова в чёрное красить?».

Городской морг представлял обыкновенный погреб, вырытый на территории больницы. Спускаться пришлось по крутой деревянной скользкой лестнице. Полицмейстер с керосиновой лампой в руке шёл первым. Олег Владимирович, чертыхаясь, следовал за ним. «Навернёшься, ругался про себя столичный инспектор, и костей не соберёшь. И как они здесь каждый день ходят?».

Киселёв наконец достиг двери, открыл её и шагнул вовнутрь: широкий, тёмный зал вместил несколько деревянных скамей, на которых лежали тела убитых в ожидании, когда их в последний раз поднимут на свет Божий, чтобы потом навечно опустить во мрак земли. Полицмейстер прошёлся вдоль скамей, открывая лица усопших, и негромко позвал Белого.

Хрулёв с невестой лежали отдельно, в углу, рядом, на приставленных друг к другу скамьях. Олег Владимирович перекрестился и, повернувшись в сторону полицмейстера, спросил:

— И долго они могут здесь находиться?

— Сами видите. Хоть до Второго Пришествия. — Киселёв запахнул полы пиджака. Изо рта полицмейстера вылетал парок. — Вечная мерзлота. Наверху пекло, а тут даже в самое жаркое лето земля не прогревается.

Белый приблизился к телу пограничного комиссара.

— Убит из револьвера. В упор. — Киселёв приподнял лампу, чтобы лучше осветить раны на теле покойного. — Доктор пули вынул. Девушку… из того же оружия.

— Еще в кого-нибудь попали?

— Матроса ранили. В плечо.

Белый дотронулся до руки Хрулёва:

— Когда здоровались, горячая была…

Киселёв провёл Белого к Сухорукову, который лежал отдельно, в стороне, ближе ко входу. Владимир Сергеевич откинул чёрное покрывало, что накрывало труп.

— Посветите мне получше, — Олег Владимирович перевернул покойника. — Пятна только на шее. В области позвоночника более отчётливые. На теле кровоподтёков не имеется. А почему покойник без штиблет?

Киселёв повёл плечами:

— Откуда ж мне знать. Может, сняли, перед тем как сюда спустить.

— Странно… Что сказал доктор?

— В лёгких обнаружена вода. Утоп. Осмотрите голову. На затылке виден след от удара чем-то тяжёлым. Видимо, перед тем, как утопить, посредством сего предмета привели учителя в беспамятство, а после перетянули тело к Бурхановке.

— Где, говорите, выловили труп?

— Под мостиком, что вблизи перекрёстка Иркутской и Семинарской.

— Зацепился за что-то? Или? Течение-то большое в Бурхановке?

— Да какое там течение. Нет, мелкие предметы, конечно, может унести в Зею. Но чтобы безжизненное тело, — исключено.

Олег Владимирович ещё раз посмотрел на покойника:

— Вот что, Владимир Сергеевич, пусть ваши люди приготовят мне список тех, кто проживает в районе этого мостика. Кварталом вперёд-назад. А то и двумя.

— Это между Ремесленной и Кузнечной? Сделаем.

— Смотрите. — Белый ещё раз перевернул труп и указал на затылок. — Крови, как видите, нет. Удар, конечно, произведён сильный, но не настолько, чтобы надолго отправить в бессознательное состояние человека. Сухорукова успели донести до речки в беспамятстве. А сие можно было проделать, ежели убийца проживает недалеко от Бурха-новки.

— Они могли туда приехать для разговора.

— Исключено, — Белый достал платок и принялся тщательно вытирать руки. — Учитель совершил противозаконное деяние, а потому был настороже. Он бы в столь глухое место для разговора не поехал. К тому же он ни домой, к любимой жене, ни на службу и носа не показал. И где господин Сухоруков пробыл целый день? Не на берегу же Бурханов-ки сидел в компании с будущим убийцей? Нет, Владимир Сергеевич, покойный последние часы жизни провёл в доме убийцы. Пил водку, вспоминал, как стрелял в девушку. Нервишки, естественно, играли. Наверняка в пьяном расстройстве, плакал. Грозился во всём сознаться властям. И не знал, бедолага, что, как только он взял в руку револьвер, судьба его уже была решена… А что это за труп, в белом шелке?

Киселёв обернулся.

— То Кузьма Бубнов.

— Да что вы говорите? Разрешите взглянуть? В последние дни я столько о нём слышал, а вот встретиться так и не довелось.

«Это на что он намекает? — насторожился Киселёв. — Не иначе этот пройдоха что-то накопал».

Белый сам откинул шёлковую дорогую материю с лица и груди покойного. Бубнов оказался моложавым мужчиной с чёрной прямой бородой, широким, без морщин, лбом. На теле покойного до сих пор был окровавленный сюртук, под которым белела манишка. Киселёв развернул полы костюма и указал на кровавое пятно:

— Два удара — вот и вот. А ножичек довольно своеобразный — лезвие узкое, тонкое. И на удивление длинное.

— Стилет?

— Похоже на то. Убийцу Бубнов хорошо знал, иначе в столь позднюю пору, в своем доме, да так близко к себе бы не подпустил. Мне так кажется, когда они встретились в коридоре, меж ними произошёл спор, после которого хозяин указал гостю на дверь. Открылся — и в этот момент получил удар стилетом. Слуги утверждают, что криков, даже громких голосов не слышали. Ограбления не было. Убийца схватил то, что под руку попало, но не с трупа.

— Брезгливый убийца? Нечто новенькое. Сделать «жмурика» и не обчистить его?

— Но это ещё не всё. Я имел беседу с уголовниками-поселенцами. Они утверждают — никто Бубнова из их братии не трогал.

— Врут?

— Нет, Олег Владимирович. Если блатные сказали, что не трогали, значит, так оно и есть. Им врать не с руки. Особенно сейчас.

— Хорошо. Убили не с целью ограбления Что тогда? Ревность? Конкуренты?

Киселёв поморщился: снова намёк?

— Ищем. Допрашиваем. Пытаемся узнать, кто мог находиться в доме в день убийства… Либо действительно ничего не знают, либо покрывают убийцу… Холодно здесь. Давайте возвращаться в мир живых.

— Эка завернули. В мир живых… Прямо, из египетской мифологии.

— Вот сейчас керосин закончится, у нас будет не мифология, а тьма египетская. Идёмте…

Наверху их ждали.

— Кнутов? — Владимир Сергеевич погасил лампу и вернул её доктору. — Что опять?

Белый тоже отметил встревоженный вид сыщика.

— Господа, пройдёмте на улицу, — Анисим Ильич кинулся к выходу. Полицмейстер и Белый устремились вслед. — Господин полковник, — уже на улице тихо повторил Кнутов. — На той стороне Зеи вырезали поселение в устье реки. Оттуда только что прибыл один из казаков, кого ночью к ним отправили. Смог оторваться от погони и на лодке переправиться к нам. Раненый.

— Что рассказывает?

— Убивают. Грабят. Захватили переправу. Всё.

Белый посмотрел на полицмейстера:

— Вот и началось.

— И что мне прикажете делать? — вспылил Киселёв. — Я предупреждал. Доказывал! А теперь— ни здесь ни там! — Владимир Сергеевич с силой пнул лежащий под ногами камешек. — Город без патрулирования оставил…

— Я не это имел в виду, Владимир Сергеевич, а то, что следует усилить охрану на переправе. Вашими людьми и кадровым офицером, хотя бы одним, но с боевым опытом. — Белый резко обернулся. — Командируйте Индурова.

— Это безголового? Вы что, смеётесь? Да и не имею я права командовать армейскими чинами!

— Поговорите с Арефьевым.

— Вы что, — Киселёв заложил руки за спину, — полагаете, они к нам пойдут?

— Может статься, Владимир Сергеевич.

— А пароходы?

— Эффективно. Но недостаточно.

Киселёв нервно провёл руками по отворотам сюртука:

— Алексей Дмитриевич знают?

— О чём?

— Про… господина Индурова?

— Не все, — честно признался Олег Владимирович.

— Вот когда вы, сударь, все согласуете с генерал-губернатором, тогда и… Тем более, есть полковник Арефьев, может быть, он вас поддержит. А меня, будьте любезны, увольте.

— Хорошо, — уступил Белый. — Но в любом случае пост на переправе следует усилить. И направить нужно Индурова, который знаком с караульной службой.

— Кнутов, а ну-ка, пройдись вперёд, — Киселёв остановился против Белого и, дождавшись, когда Анисим Ильич отошёл на приличное расстояние, прошептал: — Олег Владимирович, даже в столице сплетни и слухи имеют свойство распространяться с неимоверной быстротой. А у нас и тем паче — моментально. И о ваших контрах с господином Индуровым все наслышаны. И ежели там, на переправе, Индуров примет смерть, то уж будьте-нате — в городе сочтут виновным вас, а не того китайца, который в него угодит.

— Вот я и прошу вас, Владимир Сергеевич, поговорите с Арефьевым, чтобы он направил господина Индурова на пост. С вашими людьми. Под их наблюдением. И чем быстрее, тем лучше. И чтобы моё имя вообще не всплывало. То есть абсолютно!

Полицмейстер хотел что-то ещё добавить, но, передумав далее убеждать молодого человека, только махнул рукой:

— Олег Владимирович, вы уверены?

— Честно? Не уверен. Но сидеть, сложа руки не имею права. Владимир Сергеевич, Индурова следует изолировать. Хотя бы на двое суток. Тогда станет многое понятно.

— Что ж, Бог вам судья. Я передам вашу просьбу коменданту. Но не более.

Юрий Валентинович заехал в «Мичуринскую». Как и ожидал, Полины Кирилловны там не оказалось.

— А что, сегодня молодая хозяйка совсем не появлялась? — Штабс-капитан приказал половому принести полграфинчика водки и малосольные огурцы. — Ты мне, шельма, в глаза смотри! — Индуров схватил слугу за ворот цветастой рубахи и прижал к столу. — Станешь врать — битым будешь! Точно её не было?

— Не, не было, — хрипел половой— Не вру…Кого хошь спросите… Сегодня ж воскресенье, так они, поди, в церковь поехали.

Рука штабс-капитана ослабла. «Кажется, допился, — дошла издалека тупая пугающая мысль. — Или опиум на мозги так действует? Ведь и правда — воскресенье». Индуров налил себе в стопку и залпом осушил сосуд.

— А постоялец ваш приехал?

— Это которые из двести двадцать шестого нумера?

— Они, родной, они самые…

— Нет, ваше благородие. Не прибыли-с. Однако, — слуга наклонился так низко, чтобы его никто не услышал, — их туточки с вечера ожидали-с.

— Кто?

— Господин Кнутов.

— Кнутов? — брови штабс-капитана сошлись на переносице. — Это тот, что сыщик?

— Совершенно верно-с. Как с вечера вошли в нумер, так до утра в нём и пробыли.

— А утром что?

— Утром к ним господин Селезнёв, помощник ихний, пожаловали. О чём говорили, не ведаю. А вот после Ваську нашего, дворника, к двери приставили. Чтоб, значит, никого в нумер не допускал.

— Так, — Индуров поднялся со стула, — говоришь, постоялец не возвращался?

— Вернуться-то они возвернулись, да вот только в номер к себе не заходили. Потому как малец наш им о визите господ полицейских доложил, а они в экипаже были-с.

— Шустрый малец у вас, как я посмотрю. И что, сразу же уехал?

— Так точно-с! Даже с дрожек на землю не сходили.

— Любопытно! Очень даже любопытно!

Юрий Валентинович швырнул на стол салфетку и деньги, вскочил на ноги, стремительно поднялся по лестнице на второй этаж и направился к двести двадцать шестому номеру. Дворник Василий дремал возле двери на стуле.

Индуров толкнул дверь, но она была заперта. Дворник встрепенулся и вскочил.

— Ваше благородие, туда нельзя! Анисим Ильич не велели никого пускать!

— Ключ! Где ключ, морда? — Индуров снова толкнул дверь.

— Не могу знать, ваше благородие! Только туда нельзя! Анисим Ильич не велели!

— Не велели, говоришь? — Индуров бегом слетел вниз, — Ключ от номера! Быстро!

Половой побелел от страха:

— Как можно, ваше благородие? Никак нельзя! Кирилла Игнатьевич меня… вмиг…

— Что? Ты плохо слышал, рожа твоя постная? Ключ!

Половой ещё пытался оказать сопротивление, но сильный удар все сомнения в намерениях слуги свёл на нет. Через минуту Юрий Валентинович открывал двери номера под стенания дворника:

— Что ж вы делаете, барин? Меня ж в Сибирь…

— Заткнись! Стой и наблюдай, как велено. Ежели кого увидишь — постояльца, или Кнутова — сразу доложи.

Первое, что бросилось в глаза штабс-капитана в номере, был накрытый простынёй стол. Индуров лёгким движением откинул материю: на столе лежали пачки денег. Много денег. Юрий Валентинович провёл языком по пересохшим губам. Ассигнации все были новые, достоинством в сто рублей каждая. И номера в них шли в арифметической последовательности. Каждая купюра продолжала номер предыдущей.

Индуров опустился на близстоящий стул. Вот так проверяющий! Сторублёвки-то из банка изъяты. И не абы какого — столичного! Рука потянулась к деньгам. Настоящие. Никак, господин Белый банк ограбил? И с этим добром прибыл сюда? Зачем? Сбежать за границу? В Китай? Или переждать, пока его не перестанет искать полиция? Но он мог бы просто залечь на дно и не светиться. Нет, здесь что-то иное. А если он прибыл разведать финансовую обстановку для того, чтобы выбить конкурентов? Тоже отпадает. Ни Мичурин, ни Роганов, ни Бубнов не позволят незнакомцу со стороны, пусть даже и со связями в столице, нарушать устоявшийся рынок губернии.

Индуров отвернул простыню далее. На краю стола лежала ученическая тетрадь. Юрий Валентинович пролистал её. Какие-то значки: крючки, закорючки, точки, скобки. Офицер вмиг сообразил, что держит в руках: о тайнописи он был наслышан. Индуров полистал тетрадку вторично и на сей раз более внимательно, отметив одно обстоятельство: в тетради не было ни единой цифры. Для человека, связанного с финансами, данный факт недопустим, значит, финансовое состояние губернии заезжий гость не изучал.

Неприятное чувство толкнулось в груди штабс-капитана. Неспроста, ой неспроста этот тип в городе! Неожиданно стало тревожно. «Интересно, — штабс-капитан потёр ладонью выскобленный подбородок, — насколько детально Кнутов изучил помещение? Я на месте господина Белого самые ценные бумаги, если, конечно, таковые имеются, спрятал бы отдельно. И в таком месте, о котором сыщик даже не подумает».

Офицер задрал голову, внимательно осмотрел потолок, переставил стул ближе к окну, взобрался на него и принялся ощупывать обои над карнизом. Вскоре удача сопутствовала настойчивому искателю. Одна из полос обоев легко отстала от стены, и Юрий Валентинович извлёк на свет Божий три исписанных мелким каллиграфическим почерком листа. Индуров, не слезая со стула, тут же их просмотрел. Свою фамилию он увидел на второй странице. Напротив неё — три группы трёхзначных цифр, разделённые твёрдой чертой. Юрий Валентинович прекрасно знал эти цифры. То были суммы его жалованья, которое он ежемесячно получал из императорской казны. В одном ряду с его фамилией значились и другие офицеры из артиллерийского полка и соседствующих частей. Но лишь напротив шести имен господин из двести двадцать шестого номера поставил знак вопроса.

Индуров аккуратно засунул список за обои и присел на стул. Все шестеро были заядлыми игроками. Кто в покер, кто в бильярд. Но не это отличало их от всего остального офицерского сословия, находящегося в данный момент в Благовещенске. В азартные игры играли многие, точнее — большинство. Но везунчиков, которые не просто играли, а выигрывали, было всего шесть. Приезжего интересовали именно они. Но не для того, чтобы сразиться с ними, ведь Белый ни разу не появился за зелёным сукном: азартные игроки сразу пытаются разведать поле боя, прощупать обстановку, в которой им вскоре предстоит испытать свои силы. Господин Белый ничего такого не делал. «А потому, — сделал вывод Индуров, — что приехал он по мою душу».

Первое чувство, которое испытал в тот миг Юрий Валентинович, — безразличное отупение. В горле пересохло. Ноги стали ватными и непослушными. Руки затряслись. На чём же он погорел? Впрочем, какая разница. Виселица — вот что теперь его ожидало. Табурет под ногами. Пеньковая, грубая верёвка на шее. И солнце. Проклятое, слепящее, смеющееся над ним солнце. Если его повесят, то обязательно днём, когда солнечно и тепло. Чтобы больнее…

А Полина? Это что, вот так уйти? Она останется, будет смеяться, шутить, флиртовать с этим хлыщом? Он сдохнет, а она достанется столичному выродку? Ну, уж нет! Индуров вскочил. Вялость и безразличие пропали в мгновение ока. Нет! Ежели что, господина Белого можно и на тот свет отправить. Первым! И концы, как говорится, в воду! Война, господа! А на войне-то всякое случается.

Индуров ударом ноги распахнул дверь. Дворник с испугом вытаращился на «благородие» в надежде, что тот не примет вредоносных действий в отношении его тщедушной персоны.

— Вот что, морда, — штабс-капитан всегда знал, как обходиться с этой публикой, чтобы всё было понятно с первого слова. — Меня здесь не было! Понял? И если узнаю, что ты хоть слово обо мне кому вякнул, в первом вонючем сральнике утоплю!

— А как же… — рука дворника показала на лестницу, ведущую в ресторацию.

— Он мне про тебя и расскажет! И смотри, дед, я на ветер слов не бросаю!

Олег Владимирович прошёл в комнату для допросов. Старого китайца уже привели и посадили на привинченную к полу лавку. Белый отметил избитый вид сидельца, поморщился от запаха, который исходил от его немытого тела и одежды, и только после того, как открыл окно, спросил:

— Как тебя звать?

Китаец с трудом разжал чёрные от запёкшейся крови губы:

— Иван.

Белый уже знал от Кнутова о странности старика называть себя русским именем.

— А полностью?

— Иван Вейди.

— Давай поговорим, Иван Вейди, о том, что произошло в вашем ху-туне.

Старик приподнял голову:

— Господина знаком с Китаем?

— Немного. Давай по порядку. Начнём с конца. Зачем мальчишка хотел сбежать?

— Я не могу знать за всех.

— Знать ты за всех не можешь. Но мальчишка был не все. Твой племянник.

— Мой племянника убили твой начальника. Не знай, зачем он бегал.

— А что он крикнул, когда выпрыгнул в окно?

— Я старый. Плохо слышать.

— А кто-то зарезал околоточного. Ты и видишь плохо?

— Начальника не мои китайцы резали, — старик говорил с трудом. — Моя говорила начальника, чужой китаец убила…

— И где он — этот чужой китаец?

— Не знаю. Уехал. Плыл. Речка там…

— Да нет, старик, — Белый не выдержал, достал надушенный платок и прижал его к носу. Несмотря на открытое окно, дышать в комнате становилось невыносимо. — Не мог твой гость уплыть на ту сторону. В тот день уже не было джонок. И на пароходе он тоже не мог уехать из города. Ты говорил Кнутову, начальнику, что китаец жил у тебя двое суток. А откуда он взялся? — Старик молчал. — Что ж, раз ты молчишь, будем считать, что один из твоих соотечественников убил полицейского.

— Нет, начальника, — старик с трудом опустился на колени. — Не убивал моя китаска! Никак не убивал! Верь мне, начальника! Чужая китаска была! Совсем чужая!

— О чём он с вами говорил?

— Не знаю, — замкнулся старик. — Моя с ним не говорила.

— А Кнутов сказал, что о хунхузах. О нападении на город? Так? Боишься? Ладно. Не отвечай. Только махни головой. Да? Нет?

Китаец опустил голову, потом, видимо, пересилив себя, кивнул.

— Тот человек был всё-таки с той стороны? Мы проверили всю таможенную документацию. Никто из прибывших в город с той стороны за последнюю неделю не оставался в Благовещенске даже на одну ночь. А тут двое суток! Врёшь, старик, не с того он был берега. Наверняка, кто-то из местных.

Белый перед допросом внимательно осмотрел бумаги с показаниями свидетелей. Никто из них не показал о том, что рядом с китайцами стоял кто-то не азиатского вида. Селезнёв проверил всех китайцев, которые находились в услужении у городских купцов и чиновников, и у всех семерых оказалось стопроцентное алиби. Выходит, о приезжем старик, как и тогда, в запале, так и сейчас, сказал правду. Но что кричал мальчишка, когда выпрыгивал в окно? Вот же головная боль! Живут здесь, рядом с Китаем, а языка не знают! Хоть бы одно слово какое запомнили!

— Ладно, Иван. Меня интересует другое. Ты знаешь о том, что хунхузы сегодня обстреляли город. Одним словом, началась война. Скажи, как будут вести себя твои соплеменники, ежели хунхузы полезут на город?

— Китайца будут спать.

— Что значит «спать»? — не понял Белый.

Однако старик вместо ответа промолчал.

— Может, ты мне всё-таки скажешь, что имеешь в виду под словом «спать»?

Олег Владимирович ещё некоторое время слушал тишину и сопение старика, после чего произнёс:

— В общем так, Иван. — Белый едва сдерживал приступы дурноты, в камере стояла мерзкая духота. — У тебя есть время до утра — вспомнить, о чём говорил приезжий. И откуда он здесь. А теперь, пошёл вон! Солдат!

Конвоир приоткрыл дверь.

— Слушаю, ваше благородие.

— Отведи арестованного. И в баню его сводить! И переодеть! И чтоб до вечера…

Олег Владимирович, едва конвойный закрыл за китайцем дверь, кинулся к окну, хватая воздух словно выброшенная на берег рыба.

Игната, старшего над слугами, в зале мичуринской ресторации штабс-капитан не обнаружил. Индуров достал из портсигара папироску, прикурил, прямо в зале, что было верхом неприличия, и не торопясь вышел на улицу.

У другого входа в гостиницу, что вёл непосредственно на кухню, стояли две подводы, на которые под окрики Игната грузили какие-то корзины, кастрюли, свёртки. Штабс-капитан докурил папироску, щелчком отбросил окурок и подошёл к управляющему.

— Бог помощь. Что за переселение народов?

Игнат оторвался от амбарной книги, куда аккуратно вписывал цифры и, увидев Индурова, подобострастно осклабился:

— Ваше благородие… Это не переселение. Кирилла Игнатьевич заботу о солдатиках проявить изволили. Провиант везём в окопы. Защитникам-то нашим кушать надобно. По приказу Кириллы Игнатьевича борщик везём, хлебушко. Кашу пшенную. На масле!

— И куда везёте?

— Так известно же, ваше благородие! К дому господина губернатора, к пристани, к Арке. «Манжини» казачков обслуживать взялись. А мы вот с вашими, так сказать, сотрудничество имеем, — ввернул заковыристое словечко Игнат.

— И что, Кирилла Игнатьевич сам, лично, этим занимается?

— Отчего же? Полина Кирилловна нас ожидать будут возле Арки. Оттуда мы развозкой провианта и займёмся.

Индуров выругался, на масляной физиономии слуги тотчас проявилось искреннее удивление.

«Ну, Ланкин, ну, сволочь, не мог разбудить ночью! Сейчас бы уже был рядом с Полиной. А так наверняка определят в караул, где-нибудь в районе судоремонтных доков. Оно, конечно, можно поскандалить, мол, причислен к артиллерийскому полку, а потому должен находиться при части, да толку-то! Арефьев назначен самим губернатором, он вправе распоряжаться составом военнослужащих так, как считает необходимым. И любой скандал будет себе же во вред. А Мичурин-то, вот гусь! — штабс-капитан презрительно сплюнул в пыль. — Харчами решил солдатикам помочь! Благодетель, твою мать! Будущий тестюшка деньгами решил пошвырять на пользу государеву! Миллионы скопились, девать некуда!.. — хмель всё более давил на мозг, злость и ненависть не давали сосредоточиться. — Весёлое утречко выдалось, ничего не скажешь!»

Выйдя на Большую, Индуров остановился, чтобы немного прийти в чувство. Бог с ним, что он не будет с артиллеристами. Да, вдалеке от Полины. Но, может, после вчерашнего, это и к лучшему? Пусть девчонка подумает на досуге о нём, пусть вспомнит, скучать начнёт. Сама позовёт… Вот тогда моментом и воспользуемся. Индуров снова закурил: «Сейчас важна иная проблема. Приезжий! Теперь его из поля зрения выпускать никак нельзя. И, ежели столичный выскочка полезет куда не следует, его придётся, как учителя, утопить в Бурхановке. Интересно, тело Сухорукова уже нашли или нет? Слава богу, сообразил не у себя его приголубить, а в доме тайной полюбовницы».

Мимо, поигрывая бёдрами, проплыла довольно привлекательная дама. Индуров хмыкнул. Ох, бабы, бабы…

Да, он поступил правильно. Свезло, что самой Катьки не было дома. Но что-то с ней всё равно делать придётся. На два фронта флиртовать становилось всё труднее и труднее. Полина-то, думает, будто он только от неё с ума сходит. А вот Катька — умная бестия! Пока, слава богу, тешится мыслью, будто он только ради денег заигрывает с Мичуриной. Глупенькая, всё ещё верит, будто он за ради будущего хвостом перед купчихой крутит. Терпит, хотя и ревнует. Но скоро сообразит, что к чему. Опротивела до смерти! А ведь поначалу… Это после уже чувства к Полине всерьёз овладели штабс-капитаном. И ревность, которую он испытывал к Белому, когда Полина за ним каталась по городу, сильно жгла изнутри. Вот и ещё один повод для ликвидации жильца из двести двадцать шестого номера.

Олег Владимирович поднялся по лестнице и прошёл в помещение городской думы. Чиновники суетливо отдавали распоряжения прислуге, куда переносить мебель, какие кабинеты освобождать, а в какие, наоборот, следует всё складывать. Служащие заклеивали крестообразно стёкла бумажными лентами. Ай да Арефьев, сразу видно: у полковника боевой опыт за плечами!

Киселёва Олег Владимирович нашёл в левом крыле здания. Владимир Сергеевич только что осмотрел подвальное помещение, отдал распоряжение укрепить и переоборудовать. На немой вопрос Белого он тут же ответил:

— Устроим здесь временный лазарет. До больницы далеко, а сделать перевязку, остановить кровотечение можно будет и в местных условиях. Что у вас?

— Практически, ничего. Китаец ничего внятного не добавил. Напрасно вчера его мальчишку пристрелили!

— Теперь какая разница. Что будем решать с Китайским переулком?

— Старик сказал странно: «Китайцы будут спать».

— Вот и замечательно, — облегчённо выдохнул Владимир Сергеевич. — Ежели они на своей сходке решили спать, значит, так оно и будет.

— Не понял, — Белый вместе с Киселёвым направился к выходу. — Может, проясните, что сия фраза означает? Или тоже в китайскую молчанку кинетесь?

— Зачем нервничать? — скованно рассмеялся полицмейстер. — У китайцев есть чему поучиться. А «спать» означает, что их совет старейшин принял решение о невмешательстве в происходящие события. На нашей стороне они, естественно, и не собирались выступать. Но и хунхузов не поддержат. По крайней мере, удара в спину мы не получим.

— А если это отвлекающий маневр? Или он мне соврал?

— Нет, охрану мы, конечно, снимать не станем. Но сократим. Если глава старейшин сказал, то так и будет. Он головой отвечает. Вот так-то. Да вы не расстраивайтесь, Олег Владимирович. У нас тут частенько говорят иносказательно. Привыкайте.

Белый взялся за ручку двери, но не успел потянуть — дверь неожиданно распахнулась, а на пороге предстал не кто иной, как штабс-капитан Индуров. Полицмейстер поздоровался с вошедшим и, подхватив Белого под локоть, сопроводил на улицу.

Для Юрия Валентиновича встреча тоже оказалась неожиданной. Он некоторое время смотрел на закрывшуюся дверь, не в силах оторвать взгляд от деревянного лакированного полотна. Правая рука сама собой потянулась к кобуре с револьвером, но только пальцы коснулись шершавой поверхности, как сознание вернулось к офицеру. Юрий Валентинович огляделся и, увидев думского чиновника, кинулся к тому с вопросом, где может быть комендант города полковник Арефьев.

Олег Владимирович, покинув здание думы, поинтересовался у Киселёва:

— Вы просили Арефьева об Индурове?

— Да. Ответил, что выполнит просьбу. Хотя был несказанно удивлён.

— Благодарю вас.

— Не за что. В конце концов, вам самому всё это расхлёбывать.

— Когда его к переправе пошлют?

— Незамедлительно. Как вы и просили.

— Владимир Сергеевич, ваши люди смогут посмотреть за тем, когда штабс-капитан покинет город? И, соответственно, доложить?

— Как скажете… Вам куда?

— Вернусь в гостиницу — надо привести себя в порядок. А вечером собираюсь посетить театр господина Роганова.

— Только и всего? — в голосе полицмейстера прозвучала ирония. — Тут, можно сказать, война, а господин инспектор желает смотреть спектакль. Вам мало того, что сейчас творится на улицах города?

— А что творится? — Белый посмотрел сначала в одну сторону улицы, после в противоположную. — Я, признаться, ничего особенного не наблюдаю. Скажу более. Я боялся, что после артобстрела в Благовещенске начнётся паника. И был крайне удивлён тем обстоятельством, что жители столь спокойно отнеслись к началу военных действий. Такое ощущение, будто они постоянно находились в ожидании войны. Любопытно, не правда ли? Я даже не удивлюсь, если на берегу Амура будут разрываться снаряды, а в кассы театра в тот же час будет ломиться публика. Кстати, Владимир Сергеевич, а почему бы нам с вами сегодня не посетить театр вместе? Часиков этак в семь?

— Но представление начинается в три пополудни.

— А кто сказал, что мы станем смотреть спектакль? Лично я желаю присутствовать в театре не в качестве зрителя, а скорее актёра…

— Вот оно что? Я к вашим услугам.

Белый уже сидел в дрожках, когда Киселёв жестом попросил Олега Владимировича наклониться:

— К сожалению, только поймите правильно, у вас в номере был произведён небольшой обыск, — Киселёв замялся, подбирая слова, чтобы не обидеть гостя.

Белому пришлось прийти на помощь полицмейстеру:

— Не волнуйтесь. Я знаю. Жду вас к семи у театра.

Станислав Валерианович, сидя на бревне, пытался собраться с мыслями. На земле лежала неизменная тетрадь, в которой он «накрапывал», по выражению Белого, «рифмованные фразы». Математик! Приехал, всё перевернул с ног на голову. И ведь прав, будь оно всё неладно. И по поводу поэзии. И по поводу Анны Алексеевны. Так уж устроен мир: мужчины борются за любовь женщины, а она вправе сделать свой выбор. И она сделала.

Станислав Валерианович до мелочей помнил тот майский день, когда ему с утра принесли открытку с поздравлением от Анны Алексеевны. Две странички послания были словно крылья, вознесшие его до небес. Он пулей вылетел из дома, пролётка вмиг доставила к дому губернатора. Служанка проводила в комнату госпожи, которой Рыбкин желал высказать в то дивное утро все-все. Однако спустя несколько минут человек, легко «рифмующий фразы», не смог даже двух слов найти для выражения своих чувств. В комнате Анна Алексеевна спокойно представила Рыбкину своего гостя, поручик даже не запомнил имени молодого человека. Важно было то, что Анна Алексеевна уделяла незнакомцу намного более внимания, из чего Станислав Валерианович сделал вывод, что они знакомы не первый день. И знакомство носит в некоторой степени приватный характер. С того утра жизнь Станислава Валериановича превратилась в кошмар, созданный им самим.

— О чём задумались, господин поэт?

Рыбкин вскинул голову. Вот кого бы он сейчас не хотел видеть, так это её, Полину Кирилловну.

Поручик привстал:

— Какими к нам судьбами?

— Да так, — девушка встревоженно оглядывалась. — Вы, случайно, нашего постояльца не видели? — Полина Кирилловна ещё раз внимательно посмотрела вдоль окопов.

Знакомой фигуры, однако, среди ополченцев видно не было.

— Господина Белого? — Станислав Валерианович даже не заметил состояния красавицы. — Как же, с полчаса тому…

— И что он? — девушка словно выдохнула накопившуюся тревогу. С того момента, как начались разрывы снарядов, она не находила себе места.

— В полном соответствии. Правда, они с Анной Алексеевной попали под обстрел, но, слава богу, обошлось. Только кучера ранило.

— Кучера? Кучера — это хорошо. То есть, я хотела сказать, коли ранило, значит, живой.

— О, голубушка, да я смотрю, вы побледнели. Боитесь крови?

«Вот глупый», — заиграла на лице девушки улыбка.

— А какие тревоги посетили нашу местную знаменитость? Поделитесь.

— Чем?

— Тревогами. Или сомнениями. Что вас более гложет? Легче станет.

Поручик оправил мундир и, слегка наклонив голову, церемонно поцеловал руку госпожи Мичуриной.

— Помилуйте, Полина Кирилловна, в столь глупой голове, как моя, могут ли появиться сомнения, которыми можно делиться с человечеством? Тем более, столь очаровательным?

— Уверена. Можно присесть?

— Конечно! — Рыбкин развернул тетрадь и положил её на бревно. — Вот, прошу. А к нам — как?

— Кормим солдат.

— Ого! Знатные харчи из ресторации Мичурина? Да из рук такой красавицы! — Рыбкин присел рядом с девушкой. — Кирилла Игнатьевич слов на ветер не бросает.

— Странно, — Полина Кирилловна отметила, как Станислав Валерианович тактично дистанцировался от неё. — Я впервые не слышу от вас колкости. Могли бы и съязвить.

— Да время не то. Вот закончится вся эта катавасия, тогда и пошутим.

— Всё так серьёзно? Батюшка сказал мне, что бояться нечего. Хунхузы не дураки, прекрасно понимают, кто стоит за нами. А с такой державой воевать…

— В этом Кирилла Игнатьевич прав. Но мы не знаем, кто стоит за хунхузами. Под Харбином чёрт-те что творится. Теперь здесь.

— Боитесь?

— Кто? Я? — Рыбкин даже не посмотрел в сторону девушки. — Нет… Хотя, врать не стану, внутри что-то гложет. Обидно, если убьют, когда жизнь только начинается. Говорят, на вашего отца вчера совершили нападение?

Вопрос прозвучал неожиданно, но Полина Кирилловна восприняла его спокойно. За прошедшее утро её об этом спрашивали не раз.

— Да. Ограбили. Чуть не убили. В городе происходят странные вещи, вам не кажется?

— И воровство, и мародерство. Ничего удивительного, ведь почти война. В такие дни в людях открываются самые…скрываемые пороки.

— Не спорю. А в вас открылась… брезгливость. Судя по тому, что сели от меня подальше.

Рыбкин поморщился:

— Я сел там, где мне удобнее. Я вам не интересен, впрочем, и вы мне… в том смысле, о чем всегда думают мужчины…

— И о чём же они думают? — Полину Кирилловну разговор начал заинтересовывать. — Не уходите от ответа.

Поручик мысленно обругал себя. Всё-таки она его поймала. Теперь не отвяжешься.

— О чём думают мужчины? Да уж никак не о ваших мыслях и переживаниях. Их манит ваша внешность и ваши капиталы. Точнее, деньги отца. Кому же не захочется взять в жёны красавицу, да ещё с приданым?

— Вам, — парировала дочь Мичурина. — Ведь вы же не хотите за мной ухаживать?

— Упаси боже! — Станислав Валерианович поднял с земли прутик и принялся рисовать им на песке непонятные фигуры. Полина Кирилловна обратила внимание на длинные, тонкие пальцы офицера, на то, как они ухожены. Ногти не обгрызены, как у Индурова, а красиво обработаны у цирюльника. Поручик тщательно следил за собой. — Сие будет означать перестать уважать себя.

Девушка едва не вскочила с места:

— Как вы смеете…

— Простите, вы не о том подумали, — поручик сжал в руке ладонь Полины Кирилловны, удерживая её подле себя. — Я тут недавно понял… Любовь должна быть обоюдной. Взаимной. И только. И ежели одна сторона страстно влюблена, а вторая равнодушна, то такой брак, брак по расчёту только с одной стороны, сулит в будущем лишь несчастье. Годы жизни в страхе, что она будет изменять с другим, ведь никаких чувств не питает к твоей особе? Еще хуже — упрёки, нарекания, скандалы только потому, что её раздражает одно твое присутствие? Но самое страшное — осознавать, что именно ты, находясь в порыве страсти, лишил её того будущего, о котором она, может быть, мечтала.

Рыбкин так сильно сжал руку девушки, что та ойкнула от боли:

— Ну и странный вы человек, Станислав Валерианович. — Полина Кирилловна поднялась и предстала пред очами поручика во всей красе. — Женщину нужно завоёвывать. Особенно красивую и знающую себе цену. Мы любим, когда за нас дерутся. Когда мужчины словно быки на корриде, извергая из ноздрей пар, бросаются в бой. Особенно, когда каждый из них уверен в том, что ты неравнодушна именно к нему! Нет, Станислав Валерианович, вам такие чувства неведомы. Вы не боец. Не победитель. Вот вы стоите и фантазируете, ответит ваша избранница на ваши чувства или нет? Съедаете себя сомнениями — в то время, как другие её добиваются. И что получаете? Ничего, кроме разочарований! А ваша любовь… Это не любовь, Станислав Валерианович, а… сопли.

Рыбкин вздрогнул словно от пощёчины. С ним ещё никто так не разговаривал. Прутик отлетел на несколько шагов в сторону. Поручик встал напротив девушки.

— Кажется, ваши люди уже накормили моих солдат. Желательно, Полина Кирилловна, чтобы вы покинули боевую позицию. Неровен час, может начаться артиллерийский обстрел.

— Обиделись? — девушка обернулась в сторону окопов и высмотрела плотную, кряжистую фигуру слуги, — Пантелей, собирай посуду! — и вновь повернулась к Рыбкину. — На правду нельзя обижаться, господин офицер. Прощайте. Оревуар!

— И вам до свидания, Полина Кирилловна.

— И это все? — девушка упёрла руки в бока, от чего действительно стала похожа на купчиху, что и решило сомнения Рыбкина.

— Отчего же? Смотрите, как бы домогательства быков по поводу вашей особы не превратились в обыденные купеческие торги. Честь имею!

Рыбкин вскинул руку к козырьку и направился в сторону окопов. Полина Кирилловна в растерянности смотрела вслед поручику, не понимая, как этот невзрачный человек осмелился сказать ей такое. И ведь был прав! Прав в том, что с другим человеком, кроме Олега Владимировича, она жизни не мыслит. Нет, уж лучше в петлю!

Олег Владимирович подождал, пока дворник Василий открыл дверь, и вслед за мужиком прошёл к себе в номер.

— Кроме Анисима Ильича, кто-нибудь здесь ещё был?

— Никак нет, ваше благородие.

«А глазки-то у дворника бегают, — отметил Белый. — Интересно, кого он ещё впустил в номер?»

Олег Владимирович отослал Василия из апартаментов с приказом продолжать стоять у входа, а сам внимательно осмотрел содержимое стола. Все его вещи, спрятанные в полу, аккуратно лежали на столе. Белый подхватил стул, приставил его ближе к окну, взобрался на него и принялся внимательно изучать второй тайник. Через минуту ему стало ясно: некто просмотрел исписанные им в казначействе листы бумаги и вернул их на место. Причём пытался это сделать аккуратно, не желая обнаружить, что тайное стало явным.

Олег Владимирович спрыгнул на пол, прошёл к двери и за шиворот втащил в номер дворника.

— А теперь, паскуда, — первый удар согнул Василия пополам, — говори правду! Кто, кроме Кнутова, побывал в номере?

— Не могу знать, ваше благородие.

Второй удар пришёлся в переносицу. Лицо дворника моментально окрасилось кровью.

— Убью, ежели не скажешь. Кто?

Новый удар заставил мужика со стоном опуститься на пол.

— Ваше благородие…

— Кто? — Белый схватил со стола револьвер, взвёл курок и дулом с силой вдавил щеку перепуганного дворника. — Не скажешь, завтра твой труп будет валяться в канаве с помоями.

— Господин офицер тут побывали, — выдохнул Василий и с облегчением почувствовал, что металл перестал вжиматься в его кожу.

— Какой офицер?

— Что к Полине Кирилловне хаживают.

— К твоей хозяйке много офицеров хаживает. Который?

— Вы намедни стакнулись, — дворник провёл ладонью по трясущимся губам. На пальцах остались следы крови. — Он велел молчать. Он же зверь! По зиме, пьяный, ногами забил китайца. И не знамо, за что. А уж меня за то, что проболтался… убьет, как есть — убьет…

— Заткнись. Будешь делать, что я говорю, сто лет проживёшь. Офицер долго был?

Дворник затряс головой:

— Не так, чтобы…

— Сколько минут? Пять? Десять? Полчаса?

— Пожалуй, десять.

«Значит, — только ознакомился со списком, — смекнул Белый. — Переписывать ничего не стал. И с тетрадью вплотную не работал. Это радует».

— Что после?

— Выскочили они словно ошпаренные. Грозились!

— Давно это было?

— Да, с час назад. Так как же, барин?

— Никак, — Олег Владимирович достал платок, вытер руки и отшвырнул тряпицу в угол. — Никому ни слова! Ни единой душе! Понадобишься — позову. А теперь пошёл вон!

Нет, отдохнуть не придётся. Белый упал на стул, прикрыл глаза. Нужно подумать. Без всякой спешки.

Вытянув натруженные за день ноги, молодой человек достал трубку, набил табаком, раскурил. Глядя на улицу, принялся размышлять.

Итак, Индуров, почуял внимание приехавшего инспектора на себе. Или взыграла ревность? Скорее всего, второе. Потому и решил посетить номер в отсутствие постояльца. И стал невольным свидетелем столь занимательной картины. Деньги на столе. Оружие. Тетрадь с шифром. Само собой, у Индурова, возникает ряд вопросов, на которые он захотел получить ответ. То, что на столе, верного направления в размышлениях не даёт. Вариантов, глядя на вещи из тайника, он мог придумать массу. Грабитель, бандит, политический… Вот потому и произвёл свой, более результативный, обыск. И нашёл то, что не смог найти Кнутов. Круг вариантов моментально сузился. А если так, и Индуров его правильно просчитал, то… Первое: затаился. Нет. Вот именно этого он делать и не станет. Теперь ему надо быть на виду. Показывать свое рвение и преданность. А мы ему не дадим! Изолируем, из города отправим. Он засуетится. Проявит себя, потому как нет ничего хуже — находиться вдали от событий… А если это пустышка? Или подставная фигура? А главное действующее лицо сейчас сидит, пьёт чай, ест баранки и ждёт, когда Олег Владимирович оступится? Если, если… Голова трещит от этих «если».

Белый прошёл к умывальнику, ополоснул тёплой водой лицо.

Все же Индурова необходимо изолировать. Ежели информатор не штабс-капитан, значит, на посту всё будет спокойно. И будем отрабатывать другой вариант. Если же Индуров, или кто-либо из его людей сделают попытку передать сведения о перепланировке обороны города на тот берег Амура, то сие можно сделать только с поста. Вот тут-то наша мышеловка и захлопнется. Господи, только бы Киселёв не отпустил Индурова и успел приставить к нему своего человека!

Олег Владимирович скинул с себя одежду, наскоро растёр тело мокрым полотенцем, оделся во всё чистое и через пять минут трусил в дрожках к полицейской управе.

— Господин штабс-капитан, вам придётся подождать буквально минут десять, — Киселёв спрятал часы в карманчик жилета, — вас отвезут. Заодно прихватите дополнительный провиант, не помешает. Как думаете, Юрий Валентинович, насколько серьёзно все это?

Индуров задумчиво повёл плечами:

— Судя по тому, как безграмотно они утром провели обстрел города, нам особо не о чем беспокоиться…

— Но…там скопилось более восьми тысяч хунхузов.

— И что? — штабс-капитан отреагировал на слова полицмейстера спокойно. — Обученная и проверенная сотня казаков разгонит тысячу неорганизованных, несобранных и неумелых китайцев. Количество в военном деле решающей роли не играет. Помните, как говаривал Суворов: «Не числом, а умением». А таковым ходи не владеют.

— Может быть, вы и правы. Только я предпочитаю уважать противника. За маской трусости и слабости могут скрываться сила и хитрость. Кстати, они уже пересекли Амур и захватили лодочную переправу, что ведёт на «колесуху». Как видите, несобранные и неумелые смогли организоваться. Думаю, следующим шагом, который они предпримут, станет нападение на ваш пост. Вас комендант проинструктировал, что следует предпринять в такой ситуации?

— Так точно.

— Там находится восемь человек. Плюс личная охрана переправы — еще шесть человек. И служащие. Всего — девятнадцать. Маловато, конечно. Но более выделить мы не в состоянии. А потому, как увидите, что далее оборону поста вести нет никакой возможности, возвращайтесь. Через Моховую Падь. Там будет наш второй пост, они предупреждены. Усилите их. Вопросы имеются?

Индуров молчал. Киселёв поднялся со своего кресла:

— Пойду потороплю Кнутова.

— Он едет со мной? — Индуров бросил фразу не оборачиваясь, небрежно. Мол, поинтересовался, не более.

— Нет. С вами поедет его помощник, Селезнёв.

Владимир Сергеевич аккуратно прикрыл за собой дверь, прошёл через весь коридор и без предупреждения распахнул двери кабинета Анисима Ильича.

— Селезнёв!

— Слушаю, ваше превосходительство. — Младший следователь вскочил, от чего стул с грохотом откатился в сторону.

— Отставить! — Киселёв кивнул Кнутову, чтобы тот проследил, не покинул ли гость кабинет главы полицейской управы. — Вот что, младший следователь. Поедешь с господином штабс-капитаном Индуро-вым. К переправе. Останешься там с ним. Следить за этим капитаном в оба глаза. И днём и ночью. Сам успевать не будешь, подбери в помощь человека из нашего департамента. Вот. — Киселёв протянул заклеенный пакет. — Здесь приказ. На тот случай, ежели штабс-капитан поведёт себя как-то не так. Понял?

— Нет, — затряс головой младший следователь. — Как это «не так»?

— Да вот так, — вспылил Киселёв. — Увидишь, что струсил или что ещё — и под арест! Появятся сомнения, присылай человека. Окажет сопротивление — действуй по ситуации.

— То есть убить, да?

— Дурак, я же сказал: по ситуации. А они разные бывают, — Киселёв прошёл к двери и, повернувшись к подчинённому, покачал головой. — Да никому не разболтай про то, о чём с тобой говорили.

— Как же можно-с? А что, — Селезнёв кивнул в сторону стены, — мне следует быть с ними, потому как они могут…

Киселёв приложил палец к губам:

— Могут. Ещё как могут. А потому будь ко всему готов. Ну, с богом!

Глава губернской полиции вышел в коридор и хотел было вернуться к себе, как вдруг увидел в окно, что в тарантас, на котором Индуров с Селезнёвым должны были вскоре отправиться к новому месту службы, грузят небольшие бочонки со смолой. Владимир Сергеевич пальцем поманил к себе Кнутова.

— Это что?

— Смола.

— Сам вижу, что не дерьмо. Зачем?

— Так, Владимир Сергеевич, ежели китайцев не остановим, так хоть высадиться на берег не дадим. Сожжём всё, к чёртовой матери. А берег там крутой. Пусть поползают.

— Одобряю. Молодца!

Владимир Сергеевич, войдя в кабинет, подошёл к Индурову.

— Всё готово к вашему отъезду. Так что, Юрий Валентинович, будем ждать от вас вестей. Конечно, желательно, добрых, — при этих словах Киселёв протянул капитану руку.

Кнутов молча курил на крыльце, изящно держа в руке папироску.

— Анисим Ильич, я что хотел спросить: как теперь с делом убиенного Бубнова? Кому передать-то?

— Селезнёв, тебе что, нечего мне более сказать? — Анисим Ильич развёл руками. — Вот кого видишь, тому и передай.

Младший следователь оглянулся:

— Так никого, кроме вас, нет.

— То-то и оно! Всю управу будто ветром сдуло! А ты дело передать хочешь! Забудь о нём до тех пор, пока всё не закончится.

— Так, Анисим Ильич, свидетели могут пропасть.

— Какие свидетели, Селезнёв? — окурок, выброшенный Кнутовым, точно угодил в специальную урну под крыльцом. — На данном этапе расследования имеются труп и вдова. Да дворник с… Или, — Кнутов пригляделся к подчинённому, — ты что-то нарыл? А, Селезнёв?

— Не знаю. Мне кажется, есть одна зацепка.

Анисим Ильич быстро спустился по ступеням на землю и потащил за собой помощника в сторону от повозки. И вовремя. На крыльце появилась фигура Индурова.

— Так, — зашептал Кнутов. — Говори чётко и быстро. На кого подозрение?

— На служанку… Катьку Иванову.

— Катька… Катька… Что-то не припомню.

— Служанка госпожи Бубновой. Соплячка ещё. Белесенькая такая.

— Нет, не помню. Судима?

— Никак нет.

— Приезжая?

— Урождённая благовещенская.

— Из родственников кто-либо осуждён?

— Был. Отец. За разбой. На поселении. Нигде не работает. Пьёт. Мать померла пять лет тому.

— Возраст?

— Скоро восемнадцать будет. У Бубновых год как в прислугах. Живёт там же. Отца навещает по воскресеньям. И когда отпускают.

— Так, — рука Кнутова вцепилась в пуговицу на кителе младшего следователя. — И почему ты остановился на ней?

— Имеется одна странность. Сегодня утром, когда я её допрашивал, на пальце у неё колечко имелось. Простенькое. Но золотое с бирюзовым камешком.

— Дальше.

— Она про кольцо ничего говорить мне не захотела. Однако по тому, как гладила, разве что не дышала на него, понял: дареное колечко. И недавно. Остальная прислуга его-то увидела дня за два до убийства. А от кого, никто не знает. Говорят, мол, хахаль у неё…

— На то она и девка, чтобы хахали словно тараканы заводились, — оборвал усмешку Селезнёва Кнутов. — И что кольцо тебе покоя не даёт?

— Золото дарить не каждый может. Вот я и заинтересовался, что же за хахаль у Катьки? Обежал все лавки, где у нас золотом торгуют, и выяснил: пять дней тому в лавке Коротаева продали это кольцо одному офицеру. Говорят, скандальный до жути.

— А отчего ты решил, что ему продали именно это кольцо?

— Так приметное оно. Там, где вставлен камушек, рядышком, видимо нечаянно, щербинку на ободке оставили. Очень даже приметная щербинка. Вот по ней-то и вспомнили про того скандального офицера. Из-за этой щербинки продали кольцо почти в половину дешевле.

— Каково звание офицера?

— Не могу знать. Бестолочи попались. Ничего в этих делах не понимают.

— А внешний вид?

— Какой там внешний вид… Обычный красавец с усами.

Кнутов кивнул в сторону Индурова:

— Тоже красавец, с усами. У нас тут каждый второй с усами. И каждый первый — красавец. Хотя информацию ты добыл прелюбопытную. Офицер, который дарит служанке золото, а она сей факт скрывает, заслуживает самого пристального внимания. Ты девку-то не спугнул?

— Да что вы… службу знаем. Анисим Ильич, может, это она из-за кольца Кузьму Бубнова прирезала?

— Ага. Ты свинью хоть раз в жизни резал?

— Нет.

— Попробуй. После я на тебя посмотрю. Нет, Селезнёв, не она убивала Бубнова. А вот тот офицер, или кто он там, вполне мог. Ладно, проверю на досуге твою версию. — Кнутов положил руку на плечо подчинённого. — А ты, Харитон Денисович, береги себя. Особо там не геройствуй.

— Так а нам иначе никак нельзя, — Селезнёв улыбнулся, и Кнутову сделалось не по себе от этой улыбки. В последний раз будто виделись.

Индуров ловко запрыгнул в тарантас, и уже оттуда требовательно кликнул Селезнёва.

Анисим Ильич хлопнул младшего следователя по спине и, не оборачиваясь, устремился к себе на второй этаж…

Индуров с открытой неприязнью поглядывал на попутчика. Будь его воля, заставил бы младшего следователя весь путь, все двадцать вёрст, прошагать следом за телегой. Чтобы тому небо с овчинку показалось. Да не мог так поступить штабс-капитан! Потому как Селезнёв являлся его подчинённым временно и фактически условно. А командовать гражданскими чинами для военного — последнее дело. И до греха недалеко, ежели палку перегнуть. К тому же легко можно себе и недруга заработать. Военные времена лихие, короткие, а следователи постоянные, и с этой братией ссориться на данный момент было никак не с руки.

К тому же у Юрия Валентиновича, пока они ещё не покинули город, имелось кое-какое дело. И как только тарантас миновал переулок между Большой и Графской улицами, Индуров неожиданно заговорил с младшим следователем, а теперь и извозчиком:

— Как тебя звать-величать?

— Харитоном. По батюшке, Денисовичем.

— А фамилия?

— Селезнёвы мы, — следователь шворкнул носом, прикидываясь простачком, потому как не мог понять, куда клонит господин офицер.

— Селезнёвым кликать стану. Словом, так: правь-ка к дому купца Мичурина.

— Но, ваше благородие, — растерянно заморгал младший следователь, — это же совсем в другую сторону. И на пост нам надоть поскорее…

— Успеется, — вяло отмахнулся Индуров. — Правь, говорят тебе.

Делать нечего, как-никак, начальство. Харитон Денисович приспустил вожжи, и лошадки понесли тарантас не сворачивая.

В доме Кириллы Игнатьевича штабс-капитан пробыл недолго, так посчитал Селезнёв. Когда тот переступил порог, младший следователь тут же свистом подозвал бездельничающего мальца, приказав за гривенник сгонять в полицейский департамент и передать записку лично в руки старшему следователю Кнутову: «Заезжали в дом Мичурина. 10 минут».

Едва мальчишка скрылся с глаз, на пороге купеческого особняка образовался капитан Индуров. По тому как тот довольно улыбался, Селезнёв заключил, что его благородию повезло более, нежели ему: Индурову, как видно, поднесли чарочку-другую водки. Да под рыбку с огурчиком. А иначе, с чего так радоваться жизни? «Вот ведь, — после всю дорогу возмущался в душе кучер поневоле. — Одним жизнь всякого рода радости устраивает, а другим — только пакости!». Хотя, коли сам губернский полицмейстер дал приказ следить за капитаном, то по всему выходит не в таком уж тот и почёте.

Вожжи легко касались крупа лошади.

— О чём задумались, господин сыщик?

Селезнёв вздрогнул, после чего снова тоскливо вздохнул: от военного явственно тянуло свежаком.

— Да вот, размышления имею.

— И какие?

— О войне думаю.

— Ну, о ней сейчас в городе все думают, — отмахнулся сорванной веточкой от назойливой мухи Индуров. — Не думать, а действовать следует. Да только не с нашим главнокомандующим, — в словах капитана прозвучало разочарование, замешанное на сарказме. — Тоже мне, Приамурский Суворов! Меня, кадрового офицера, ставят начальником караула при переправе! А первой линией обороны руководят дилетанты с погонами поручика и тыловики. Бред и разгильдяйство!

Селезнёв молчал. Может, им, кадровым военным, и позволительно так отзываться о губернаторе, но ему, простому смертному, сие обсуждать никак нельзя. Потому Харитон Денисович решил перевести разговор в иное русло:

— А вы, господин капитан, были знакомы с Кузьмой Бубновым?

— С убитым-то? Конечно, — Юрий Валентинович сразу почуял, как сыщик ушёл от щекотливой темы, и потому решил на все дальнейшие вопросы, коли таковые будут, отвечать особым манером, чтобы вновь поставить младшего следователя в глупое положение. — А сей разговор следует принимать как допрос?

— Как же, господин капитан? Я же теперича вроде как ваш подчинённый. Просто время-то убить надо.

— Время, дружок, убить никак нельзя, — усмехнулся штабс-капитан. — Время — не Кузьма Бубнов. Ну да ладно. Что там тебя ещё интересует? Ты не стесняйся, я ведь понимаю, служба. Сегодня в дороге поговоришь со мной. Завтра об этом разговоре доложишь, куда следует.

— Нет, — помощник Анисима Ильича присвистнул, и лошадки перешли на мелкую рысь. — Завтра не доложу. Вы же меня не отпустите с поста? Нет. А вот как возвернёмся, то всенепременно. Не сомневайтесь.

— Экая ты шельма, Селезнёв, — Индуров рассмеялся. — И на начальство сработал, и мне угодил. Так что там с Бубновым-то? Признаться, когда сообщили об убийстве, я в карауле стоял. Толком ничего и не знаю.

Харитон Денисович достал фляжку с водой, промочил горло. Ин-дуров пить отказался: сушнячок ещё не пришёл. Но ничего, лошадкам прыти-то поубавить, так через час-другой сам на воду лаять станет, будто пёс, объевшийся солёной рыбы.

Младший следователь прикинул дальнейшую свою исповедь. Поначалу Харитон Денисович вроде как с неохотой начал повествование об убийстве купца-молоканина. Дорога оказалась длинная, а время скоротать хотелось, потому рассказ следователя имел полную версию произошедших событий. Вплоть до посещения ювелирной лавки.

— Со щербинкой на ободке? — Индуров зевнул. — Очень занятная история. Прямо как у Конан-Дойля.

— А вы читали его рассказ? — Селезнёв прямо расцвёл от прилива чувств. — И как вам Шерлок Холмс?

— Гениально, — равнодушно отозвался Юрий Валентинович.

— Вот и я же говорю. Превосходная форма мышления! А Анисим Ильич меня на смех поднял: мол, начитаюсь всякой галиматьи, а после он за мной расхлёбывает. Я ему про дедуктивный метод, а он мне в морду вторым томом законоположения: тут тебе не Англия. Мол, это у них там, в Лондоне, ежели вора фактами прищучили, он и лапки склеивает. А у нас, говорит, так никак нельзя. То есть поначалу-то можно: разузнать, кто, чего и как, осмотреть место происшествия, свидетелей опросить, как полагается, изучить мотивы, то да сё… И вот когда, — указует Анисим Ильич, — вора вычислишь, тут вся Англия и заканчивается. Потому как его, то есть вора, надобно ещё поймать. А когда поймали, надавать по мордасам, чтобы понял, в какое заведение попал. Как поймёт, недельки две подержать безвылазно в камере на хлебе и воде, да чтоб парашу не выносить для доведения морального состояния до нужной кондиции. А уж после, когда подозреваемый готов подписать всё на свете, предъявить обвинение на фактах того самого дедуктивного метода.

Юрий Валентинович через силу выдавил смех. История посещения лавки Коротаева привела штабс-капитана в трепет. Ведь именно он был тем покупателем кольца для Катьки Ивановой. «Идиот! — ругал себя последними словами артиллерист, изображая искреннее веселье, — не сдержался. И зачем поплёлся в ту лавку? Пьян был, к тому же накурился дурман-табаку до помрачения. И хоть бы по любви дарил то треклятое кольцо! А то ведь бес попутал, так захотелось женской ласки.

От Полины-то интимности добиться — когда еще! А тут приспичило, аж сил никаких… Впрочем, Катька в ту ночь колечко восхитительно отработала. Такой страсти от слабого пола Индуров давно не ведал. А Селезнёв настырный. Смотри-ка, разнюхал, откуда ветер дует. Ну да ничего. Как-нибудь и с ним справимся. Случай пусть только нужный предстанет…»

Разболтавшийся сыщик искоса бросал взгляды на попутчика, прослеживая реакцию офицера. Тему с кольцом Харитон Денисович поднял намеренно. И левая рука уже неоднократно проверила наличие револьвера в раскрытой сумке, что стояла сбоку от облучка. Натужный смех капитана не сбил с толку младшего следователя. Штабс-капитан смеялся неестественно. Селезнёв понял: Индуров и был тем самым офицером, который приобрёл злополучное кольцо.

«Так вот почему следить за "благородием" надобно, — сделал свой вывод Селезнёв. — Его превосходительство да и Анисим Ильич поняли, что Индуров имеет прямое отношение к убийству Бубнова. А доказательств пока нет. Вот потому и отправили с глаз подалее, пока обстановка в городе не поменяется. Правильно, конечно. С поста их благородию некуда деться. Будут под присмотром не хуже, чем в арестантской!».

А Юрий Валентинович, в свою очередь, оглядывался по сторонам. Вокруг, куда ни кинь взор, кусты да высокие кочки. «Может, убить прямо сейчас, — мелькнула в голове капитана мысль. — Сымитировать нападение на повозку. В пути ведь всякое случается. Мало ли шатается всякого сброда?». Индуров тронул кобуру на портупее и тут же одёрнул руку: «Нет, нельзя, не смогу объяснить, как получилось, что Селезнёв погиб, а я остался жив. К тому же у меня только револьвер и стилет, может возникнуть слишком много вопросов. И у полицмейстера, и у этого приезжего — догадаются. Тогда точно не открутишься. А собственно, зачем спешить?».

Индуров с улыбкой прикрыл глаза. «Кажется, этот недоумок понятия не имеет, с кем едет, иначе бы так не трепался. А первый же бой может решить проблемы куда проще и естественнее, нежели сейчас», — удовлетворённый последней мыслью, штабс-капитан откинулся на мешки с провиантом, скрестил на груди руки, и весь оставшийся путь то ли дремал, то ли делал вид, будто дрёма сморила его.

Едва Полина Кирилловна вместе со слугой покинула боевые позиции артиллеристов, как Рыбкин вынужден был снова оторваться от стихотворчества. На сей раз причиной стал редактор «Амурских ведомостей» Кузьма Петрович Аршинников, человек деятельный и чрезмерно активный.

С Кузьмой Петровичем Станислав Рыбкин был знаком лично, потому как именно через руки господина Аршинникова проходили вирши, которые публиковал поэт. И теперь, увидев редактора газеты на позициях, поручик скривился словно от зубной боли, мысленно взмолился: господи, ну за что именно сегодня и именно к нему прибыла сия уникальная личность? К тому же личность Кузьмы Петровича прибыла не одна. С фотографом.

Увидев сидящего на бревне поручика, редактор всплеснул руками и мелкими шажками, спотыкаясь о разбросанные камни, бросился со всех ног к знакомцу:

— Господи, Станислав Валерианович, я уже и не чаял увидеть вас! Куда вы, батенька, пропали? У нас, понимаешь, новый нумер готовится, а вы нас подводите!

Рыбкин резко захлопнул тетрадь и поднялся навстречу неожиданному гостю.

— То есть как я это — подвожу? Неделю назад мной передано вам новое стихотворение. Как вы и просили. В память отца Александра. Или не понравилось? — губы поручика дрогнули. — Не может быть! Я его трижды переписывал! — кадык на тонкой шее офицера нервно дёрнулся.

— Правильно, — Кузьма Петрович оступился и тихо помянул чёрта. — Прочитал. И не вдохновило. Представьте себе! Не годится сие для последнего нумера.

— Не может быть, — губы поручика напряглись — Вы, скорее всего, неправильно декламировали! Его читать следует с расстановкой. Вот, послушайте:

— А я разве говорил, что плохо? Просто чудно! Да что вы так разволновались, батенька мой? Вирши прекрасны. Но, Станислав Валерианович, поймите, сейчас для прессы важно правильно осветить события не минувшие, а настоящие. А может статься, и грядущие! Дух патриотизма — вот что должно жить во всей сущности написанного и напечатанного.

— А отец Александр не есть патриотическое? — Рыбкин почувствовал, что его понесло. — Человек, который стоял у самых начал покорения этих земель, не есть патриот земли Русской? Священник, который и в стужу, и в жару, и в голод наведывался для выполнения своего долга на пограничные посты, стоящие друг от друга на двести вёрст? Который не боялся манчжурской толпы, готовой его растерзать за православную веру? Тогда кто же в вашем понимании — патриот? Уж не господин ли Мичурин, который сегодня солдатам развозит провиант из ресторации, а завтра господину губернатору предъявит счёт за съеденное? А может, патриот — это банкир Стоянов, то-то я не вижу его среди ополченцев? Ни его самого, ни его сынка преподобного!

Кузьма Петрович ошарашенно взирал на поэта, будто встретился с ним впервые в жизни.

— Что это на вас нашло? — пробормотал редактор, взглядом призывая фотографа к себе в помощники. — При чём тут Кирилла Петрович? И зачем вам здесь, в окопах, банкир? Да я и не считаю их рьяными патриотами. — Аршинников растерянно взирал на офицера. — Право слово, не желаете писать стихи о воинстве амурском — Бог с вами, обойдёмся. Но такая экспрессия, право, отчего?

— Простите, — Станислав Валерианович хлопнул тетрадью по руке. — Слишком много событий за последние сутки. Устал, вот и сорвался. А стихотворение я напишу, обязательно. У меня даже идея имеется. О графе Муравьёве. Вы не против?

— Наоборот! — вскинул руки редактор. Новая идея его явно вдохновила. — Это как раз то, что нужно! Эдакий мостик между прошлым и будущим. Солдаты минувшего передают эстафету нынешним защитникам Отечества! Грандиозно! И рядом с текстом фотография — солдаты в окопах! Солдаты будут держать в руках винтовки и ждать наступления приближающегося врага. А вы будете стоять сверху, на вон той куче из земли и деревяшек…

— На бруствере.

— Хорошо-хорошо. Вы будете стоять на этой куче с саблей в руке и командовать! Ну, как?

— Никак, — Рыбкин с тоской огляделся по сторонам. Кажется, присутствие Кузьмы Петровича обещало затянуться на неопределённое время. — Это уже будет не документальное фото, а какой-то синематограф. Простите, но я никудышный актёр и для подобного лицедейства не гожусь. Впрочем, как и мои подчинённые.

Аршинников яростно замахал фотографу, чтобы тот подошёл как можно ближе к окопам.

— Станислав Валерианович, родненький, о каком лицедействе идёт речь? Вы сейчас творите историю! В кои-то веки нам такое счастье привалило. Может, такого момента более не выпадет! А вы про синематограф разглагольствуете.

Рыбкин дистанцировался от размахивающего руками редактора:

— Кузьма Петрович, и не уговаривайте. Не тратьте слова и эмоции. Стихотворение? Пожалуйста. Хоть два! Хоть поэму! А позировать, да при всём честном народе, — увольте. Вон, — поручик кивнул в сторону направляющегося к ним Ланкина. — Возьмите Сергея Ивановича. Уговаривайте его. Офицер бравый, капитан как-никак. Опять же, солидность… Одним словом, ваш типаж.

— А что… — редактор «Амурских ведомостей» внимательно присмотрелся. — Вполне! Очень… даже очень!

Рыбкин проводил взглядом суетливую фигуру Аршинникова, с облегчением развернул тетрадь и вновь устроился на бревне. Но более писать ему не довелось.

Ланкин на фотографирование «добро» дал сразу. У солдат, естественно, согласия никто не спрашивал. Да, собственно, никто бы из них возражать не стал. То в одном конце окопа, то в другом раздавался смех по поводу того, что, мол, неплохо бы получить снимки на память, выслать родным, дабы те увидели защитника Отечества в военной обстановке. Другие не прочь были повесить фотографию на стенку, как в богатых домах. Штабс-капитан приказал солдатам вытянуться вдоль окопа в цепь, взять в руки винтовки и принять позу, будто они целятся.

Рыбкин прекрасно знал характер Аршинникова. Дотошный и въедливый, Кузьма Петрович своими идеями изматывал любого посетителя редакции, по этой причине Рыбкин и отказался фотографироваться, прекрасно осознавая, что сия простая, минутная операция у Кузьмы Петровича растянется на часы. И не ошибся.

Едва Сергей Иванович поднялся на бруствер, взял в правую руку саблю и вскинул левую руку, Аршинников тут ж принялся жестикулировать, словно на него плеснули кипятку, и орать на фотографа, чтобы немедленно приостановил съёмку:

— Нет, нет, батенька мой! Так не пойдёт! Ну что за вид! Разве так можно, господа? — Редактор вскочил на бруствер, едва не рухнув в окоп. — Гимнастёрки грязные! Потные! Вон и пуговиц не хватает.

— Так ведь работали… — раздались недоумённые голоса. — А как, ваше благородие, копать да не вспотеть?

— Сергей Иванович, — Аршинников в мольбе возвёл ладони к груди. — Выручайте! Миленький! Придумайте что-нибудь! Может, есть сменная одежда? А?

Ланкин перекинул шашку в левую руку, правой развернул платок, чтобы утереться:

— В том-то и дело, что никакого другого обмундирования нет. Слава богу, этого хватило.

— Но ведь так нельзя! — в глазах редактора стояли слёзы. — Вы представляете, как будут смотреться солдаты на снимке с тёмными пятнами на спинах и подмышках? А ежели снимок попадёт в столичные газеты? А он туда попадёт! Представляете, какой резонанс это вызовет в обществе?

Ланкин обвёл взглядом окоп, что-то прикидывая в уме, потом произнёс:

— Всем надеть шинели. Перепоясаться.

Шинели солдатам выдали на случай холодных ночей. Надевать днём в жару их никто не желал. Но приказ есть приказ.

Через минуту Аршинников снова размахивал руками:

— Господин штабс-капитан, посмотрите сами! Это не защитники родины, а толпа идиотов! Что они у вас стоят словно столбы? Где экспрессия? Где ненависть к врагу? И вообще что это они постоянно вытирают лбы? Почему застегнулись не все?

Шея Ланкина побагровела, но Сергей Иванович сумел сдержать эмоции.

— Всем привести себя в порядок! — рявкнул он, взойдя на бруствер.

— Батенька мой, господин капитан, ну ей-богу! — в голосе Аршинникова снова была мольба.

— Что ещё? — чуть не сорвался на крик штабс-капитан.

— А вы-то, вы сами…

— Что я сам?

— Солдаты в шинелях, а вы в кителе.

— Вы что, предлагаете и мне шинель надеть?

— Да, — голос Аршинникова дрогнул.

Весь вид Ланкина говорил о многом, но только не о сочувствии к редактору. Сергей Иванович приблизился к Аршинникову:

— Вы что, издеваетесь?

— Никак не можно, — затряс головой Кузьма Петрович. И тут же перешёл в атаку. — Но солдаты в шинелях, а офицер, простите, неглиже.

— Что-о? Я в мундире!

— Но смотреться-то будет не так!

Ланкин с трудом втянул в себя горячий воздух и пошёл одеваться.

Через полчаса, когда всё закончилось, злой и мокрый Ланкин рухнул на бревно рядом с поручиком:

— Будь проклято искусство, которое требует жертв.

Рыбкин спрятал лицо в руках, стараясь сдержать смех, но ничего не вышло. Штабс-капитан заметил трясущиеся плечи Станислава Валериановича и с раздражением произнёс:

— Не вижу ничего смешного. И ваш Аршинников, кстати, прав. Мы сейчас делаем историю. А потому память для потомков должна об этих днях сохраниться доподлинно! Потерпели чуть-чуть, не беда. Зато лет так через тридцать, — задумчиво проговорил Сергей Иванович. — Будут гимназисты, да и не только они, смотреть на этот снимок и думать…

— «И какого лешего, — будут думать гимназисты, — тут же перебил капитана поручик, проговаривая слова сквозь смех, — они напялили в такую жарищу шинели?»… Представляю подпись под снимком: «Июльская оборона Благовещенска»! А вы в шинелях! — Рыбкин едва не свалился с бревна. Он уже не сдерживал смех. Плечи тряслись, руки ходили ходуном, колени стучали друг о дружку.

Ланкин некоторое время смотрел на сослуживца.

— А ведь вы, Станислав Валерианович, знали, вы сразу поняли, что редактор простым фотографированием не успокоится. Ведь так?

Поручик с трудом кивнул головой:

— А теперь представьте, что он вытворяет каждый раз, когда я приношу ему свои стихи. Но чтобы так? Середина июля, а вас — в шинели… такую толпу, в жару…

Ланкин посмотрел на некоторых, всё ещё одетых по-зимнему, солдат, которые топтались в окопе, и тоже расхохотался.

Олег Владимирович встретил Киселёва, когда тот покинул здание полицейской управы, и уже собирался садиться в дрожки для объезда города.

— Владимир Сергеевич, — Белый придержал полицмейстера за локоть. — Индуров отбыл?

— Тому полчаса. А что? Передумали?

— Отчего ж? Если не возражаете, давайте пройдёмся. Долго не задержу.

Киселёв кивнул кучеру, чтобы следовал за ними по Большой в сторону Торгового ряда.

— Итак, вы хотели о чем-то спросить?

— Владимир Сергеевич, я понимаю, в некотором роде моя личность вам неприятна. Однако, поймите и меня…

— Вы можете перейти к более конкретному предмету? — губернский полицмейстер и не думал скрывать раздражение.

Белый ему был неприятен. Но не потому, что солгал. Владимир Сергеевич прекрасно понимал, что в сложившейся обстановке личность представителя Генерального штаба намного важнее, нежели главы полицейского департамента. И губернский полицмейстер обязан подчиняться приказам столичного юнца. Именно это его и раздражало. Но во вторую очередь. Первое же, что беспокоило Киселева, была мысль о том, насколько глубоко столичный чиновник продвинулся в своём расследовании, что смог выявить по деятельности господина полицмейстера?

— Извольте, — Белый, заложив руки за спину, концом туфли поддел небольшой камешек. — Скажите, какие общие финансовые дела связывали вас и убитого купца Бубнова?

Владимир Сергеевич усмехнулся. О как, сразу быка за рога. Ловко. Но внешне главный полицейский чин отреагировал на вопрос без эмоций, вопросом:

— Это имеет отношение к проводимому вами расследованию?

— Отчасти. Исходя из вашего ответа, могу судить, что таковые дела у вас имелись… Только фуражное зерно или что-то ещё?

Владимир Сергеевич остановился, посмотрел на группу бегущих мальчишек, что-то гоняющих ногами в пыли. Холодок струйкой пробежал по спине. Вот он и дождался того, что предчувствовал всё последнее время. С опасением и, как это ни странно, с нетерпением. Конечно, можно было бы соврать, сказать, мол, ничего не знаю. И о проделках убитого молоканина слышу в первый раз. Да только он не станет. Слишком много людей осведомлено о его скрытной деятельности, которая, естественно, проводится под прикрытием официальной.

— Не только… Да вы и так всё знаете. Только не надо говорить красивые слова о долге, чести, достоинстве. Всё это у меня имеется в изрядном количестве, — Киселёв повернулся в сторону собеседника в ожидании, что тот незамедлительно примется опровергать его слова. Но Белый молча наблюдал за стайкой мальчишек. — И то, что я попал в этот город в силу именно этих качеств, тоже говорит в мою пользу. А то, чем я втихаря занимался… В нашем государстве воруют все. И вы об этом прекрасно знаете. Особенно много желающих поживиться за казначейский счёт. Вы видели те шинели, что прислали в казачий полк из Читы? Нет? А вы пройдитесь на склад. Даже заходить не нужно. В ста шагах от дверей стоит такая вонища, будто там не материя гниёт, а чёрт знает что! Сейчас, по жаре, ароматец до самой больницы доходит. Командир полка даже пост снял. Ежели и возьмут, всем легче станет: хоть с этим дерьмом возиться не придётся.

— Вы в чём пытаетесь меня убедить? — с трудом разжал сухие губы Белый.

— Я не убеждаю. Констатирую факт. Каждая шинель, по документам, числится, как новое, только что пошитое, отличного качества обмундирование. А подлинный срок годности истёк ещё при батюшке нашего государя-императора. И прислали их в полк пятьсот штук! Шестьсот рубликов, ни за что! Кто положил себе в карман денежки? Вот то-то! Пытался я поднять вопрос по факту. И что мне ответили — не здесь, в Благовещенске, а значительно выше? Не лезь, куда не след! Это я перевёл в мягкие выражения. А сколько таких полков по всему Приморью? А по России? Вот и капиталец!.. Фуражное зерно. Да к нашему фуражу никогда претензий не было. Овёс — зёрнышко к зёрнышку. Не высшего качества. Но и лошадей от него не пучило, как было год назад в Хабаровске. Кстати, там тоже проверка прошла. И что выявили? Ничего! А нашу деятельность можно считать чисто коммерческим предприятием.

— Потому вы и цены в станицах свои устанавливаете?

— А чьи прикажете? — Киселёв кивнул в сторону магазинов. — Мичурина, да? Пытался Кирилла Игнатьевич диктовать нам свои условия. Да зубки-то пообломал. Я, конечно, не святой. Но и серьёзных нарушений закона не совершал. А всё делал с пользой и для себя, и для державы. — Киселёв первым пошел дальше. — Мне из Благовещенска некуда деться. Весь мой карьер в этом городке и закончится. А потому следует подумать о будущем. Не о своём, о будущем детей. Не век же им вековать на окраине государства Российского? А в столице нужны либо связи, либо деньги. Первого я им дать уже не в состоянии. Вот на второе и рассчитываю. Будете об о мне сообщать в высшие инстанции? Ваше право. Но предупреждаю: всё стану отрицать. Скажу, что вы на меня поклёп возводите, не возлюбили полицмейстера, и вся недолга! А там пусть разбираются. Ваше слово против моего. Победите вы, зла держать не буду. А проиграете, не обессудьте.

Белый повернул голову в сторону двух повозок, что медленно катили вдоль улицы. В первой ехала Полина Кирилловна Мичурина. Во второй гремели сваленные кучей миски, кастрюли и другая кухонная утварь. Девушка, увидев молодого человека, вскочила на ножки, отчего едва не упала на сиденье, но, рассмотрев, с кем стоит Олег Владимирович, тут же присела и отвернулась. Впрочем, пока повозки не скрылись из виду, она то и дело оборачивалась, провожала взглядом Белого.

— Вскоре эта девочка превратится в шикарную женщину.

Белый не услышал иронии в словах Киселёва.

— Владимир Сергеевич, — Олег Владимирович проводил взглядом удалившуюся повозку и облегчённо выдохнул. — В мою компетенцию не входит проводить расследование, связанное хотя бы с тем же зерном. Насколько я помню, сие находится в вашем ведомстве. Вот вы и разбирайтесь. Откровенность за откровенность. В столице я о ваших махинациях никому сообщать не стану. И не потому, что расчувствовался, просто, если я пойду в ваш департамент с докладом, мне придётся объяснять, почему я оказался в Благовещенске. Таких полномочий мне никто в Генштабе не предоставит. А потому вам беспокоиться не о чём. Другое дело, что лично мне неприятна, скажем так, ваша деятельность. Да, многие воруют. Но далеко не все! И Россия держится не на первых, а на вторых! Но это уже эмоции. Теперь вернемся к Бубнову, точнее — к убийству. И мне бы хотелось, чтобы с данной минуты вы были со мной откровенны. Говорите, на ограбление оно не похоже. Может, конкуренция? Вам никаких писем или угроз не поступало?

— Нет, — Киселёв покачал головой. — Я думал над этим. Исключено. — Владимир Сергеевич говорил уверенно. — Мы с Бубновыми сотрудничали более двух лет. И никаких поползновений против нас не было. Как вы понимаете, мне убивать компаньона нет резону. Хотя все сделки проводились под честное слово, а потому никаких бумаг. Ни подтверждающих мои слова, ни опровергающих.

— Враг мог убить Бубнова, чтобы завладеть информацией против вас.

— В виде шантажа? Но меня никто не шантажировал. Даже не пытались.

— А Бубнова?

— Смысл? Молоканин, кроме своего дела, ни во что посвящён не был.

— А если тот человек предполагал совсем иное?

— Нет, Олег Владимирович, — полицмейстер вновь покачал головой. — Не связано убийство с нашей деятельностью. Я это чую.

— Может, убитый стал свидетелем такого, что имеет отношение к последним событиям?

— Домыслы. Эдак можно черт-те что напридумывать, — Киселёв достал часы и, открыв крышку, посмотрел на циферблат. — Кстати, до начала спектакля всего полчаса. Вы же хотели посетить театр. В качестве актёра. Но, почему бы вам не посмотреть и представление? К тому же, скорей всего, и Анна Алексеевна там будет — до сих пор она ни одного спектакля не пропускала.

— Зря вы… — Белый с неприязнью посмотрел на Киселёва. — Какое это имеет отношение?

— Откровенность за откровенность. Если хотите скрыть свои чувства к госпоже Баленской, то начните с сей минуты. Впрочем, в ваших-то действиях как раз ничего криминального нет. В отличие от моих.

— Неужели так заметно? — тихим голосом произнёс Белый.

— Господи, да не смущайтесь вы. Дело молодое. Признаться, я вам даже завидую. У вас всё впереди…

Они медленно шли по деревянному тротуару, не обращая внимания на редких прохожих.

— Думаете, — решился продолжить разговор Олег Владимирович, — после сегодняшних событий Анна Алексеевна захочет смотреть лицедейство?

— А почему нет? Ничего страшного не произошло. Кучер жив. И проживёт поболее нас с вами. А мадемуазель Баленская вся в папеньку. Тот театрал известный…

Белый посмотрел по сторонам. Никаких летних питейных заведений, как в Петербурге или Одессе, на улице Благовещенска не наблюдалось. Владимир Сергеевич махнул рукой, и к ним послушно подкатили полицейские дрожки.

— Вот что, господин советник. Едемте ко мне. Разносолом потчевать не стану, а вот крепенького чайку попьём.

Полина Кирилловна в досаде откинулась на спинку сиденья. Китайский, бумажный веер, оказавшийся под рукой, вмиг превратился в разноцветные лоскуты, разлетевшиеся в стороны.

И откуда взялся этот каналья, полицмейстер? Ну почему? Почему так происходит, что ты весь день ищешь встречи, придумываешь разные предлоги, ухищряешься, приводишь для себя мыслимые и немыслимые доводы, чтоб только оказаться рядом с этим… ангелом или чертом, а он преспокойно разгуливает в сопровождении полицейского! И не вскочи она с места, так и вовсе не обратил бы на неё внимания!

Кирилла Игнатьевич ждал возвращения дочери в гостинице, помог Полине Кирилловне спрыгнуть с дрожек и в восторге окинул её взглядом.

— Ишь как порозовела! Видимо, господа офицеры были щедры на комплименты.

Девушка отвернулась. Слёзы душили её. Боже, почему так вышло, что у неё на этом свете нет ни одного близкого человека? Родные есть, а вот близкого, кому можно было бы открыться, рассказать о наболевшем, нет. Другие могут у матери на плече поплакать. А ей и этого счастья не дано. Разве можно поведать отцу о разговоре с Рыбкиным? Или о том, как рвалось её сердце от тоски и жалости к себе, когда она смотрела на удаляющуюся фигуру Олега?

Полина Кирилловна вздрогнула. Олег! Как странно звучит. И такое родное имя!

— О чём задумалась, дочка? — Мичурин тронул руку девушки. — Али что не так?

— Да нет, папенька. Устала. — Полина Кирилловна сделала неудачную попытку улыбнуться, но обмануть отца не смогла.

— Может, и так, — недоверчиво произнёс Кирилла Игнатьевич. — Однако с капитаном поссорилась?

— При чём здесь капитан, папенька? — Полина Кирилловна отвернулась, но на этот раз слёзы сдержать не смогла.

— Кто посмел обидеть тебя? — купец обернулся к кучеру, но тот лишь пожал плечами. — Ежели не Индуров, то уж не хлюпик ли — поэт? Так мы ему быстро пыл урежем.

Кучер отреагировал на шутку хозяина громким смехом, что привело Полину Кирилловну в ярость:

— Замолчи, лошадник! — гневно прикрикнула на кучера госпожа Мичурина. — Или запамятовал, как розги спину гладят? Так неровен час…

Девушка вскинула заплаканное лицо и пошла в гостиницу. Кирилла Игнатьевич с восхищением проводил её взглядом.

— Бой-девка. Вся в меня! — после чего вынул из кармана пять рублей и протянул их извозчику. — И чтобы в оба глаза за ней следил!

Театр господина Роганова разместился на территории городского сада, невдалеке от дома губернатора. Здание выглядело по столичным меркам скромно, но даже за версту можно было понять, что сие строение предназначено для дел духовных и возвышенных. Полицмейстер с гордостью указал рукой на полированную дверь:

— Плод труда общественного. Построено исключительно на средства от благотворительности. Алексей Дмитриевич выдал ссуду на три тысячи. Супруга его пожертвовала четыре. Общественное собрание выделило десять тысяч. Первый меценат наш, господин Першин, также десять тысяч пожертвовал. Вот так театр у нас и появился.

Белый внимательно прочитал афиши на театральной тумбе, что расположилась у входа.

— И публика предпочитает смотреть одни водевили?

— Что вы имеете против? — вопросом на вопрос ответил Владимир Сергеевич.

— Ничего. Другие театры предпочитают Шекспира, Гоголя, греческую трагедию. А у вас господин Мордвинов фаворитом…

— Да с ним как-то спокойнее, — Киселёв проводил долгим взглядом юную пару, пробежавшую перед ними к парадному, после чего вернулся к собеседнику, — Это в столице можно себе позволить баловаться Гоголем, Мольером. Или господином Пешковым. У вас студентики насмотрятся подобного рода чепухи, после обсуждать её начинают, а там и до активных действий недалече… Но то у вас. Поймали, судили и с глаз долой. А ссылают-то куда? К нам! И начинает сей сброд накапливаться. Бродить. Дозревать. А вы предлагаете сие дозревание ускорять Пешковым? Нет-с, господин советник. В наших условиях водевиль — самая что ни на есть приемлемая спектакля. Попели, амурчики поразводили и на том успокоились.

В театр медленно сходился народ. К парадному подкатывали экипажи с местной знатью. Белый отметил, что мода российской периферии мало чем отличалась от моды столичной. Те же лёгкие, ладно облегающие женскую фигурку, платья. Изящные театральные ридикюли, недавно ставшие популярными в среде столичных театралов. Высокие причёски, соперничащие с подобными творениями петербургских модниц.

— А вот и Анна Алексеевна, — осклабился Киселёв, — хоть и не премьера…

Девушка пришла не одна. Рядом с дочерью губернатора держался высокий молодой человек приятной наружности, чего не мог не отметить Белый. В лёгком, светлом костюме, с золотой цепочкой от часов на жилетке. Рука незнакомца слегка придерживала локоток девушки. Именно этот жест более всего задел Белого. Ежели она позволяет прилюдно держать её под руку, значит, к тому имеются основания.

— Разрешите представить, — между тем полицмейстер улыбкой и жестом пригласил к беседе вновь прибывшую пару. — Чиновник Благовещенского отделения Государственного банка Станислав Егорович Стоянов. Очень перспективный, следует признать, молодой человек.

Стоянов, широко улыбнувшись, подал руку. Белый ответил на рукопожатие. Так вот он, тот самый соперник, про которого вспоминал Рыбкин?

Анна Алексеевна, весело поглядывая то на одного молодого человека, то на другого, заливисто рассмеялась:

— Посмотрите, Владимир Сергеевич, как они сильно, по-мужски, здороваются. Даже руки побелели.

Белый смутился. Ещё не хватало показывать свои чувства на публике!

Полицмейстер усмехнулся в усы: ох уж эта девичья бесцеремонность. Бац! — и посадила в калошу советника.

— Станислав, — девушка встала меж ними. — Это и есть господин Белый, который сегодня спас жизнь мне и нашему кучеру.

Белый смутился окончательно:

— Не стоит преувеличивать. Я спасал не только вашу, но и собственную жизнь. Естественное состояние.

— И все же, вы меня спасли, господин разбойник!

Во взгляде Киселёва прочиталось немое удивление. Белый отвернулся: «Вот вам, не стоит в доме губернатора слишком громко высказывать свои мысли!».

Станислав Егорович Стоянов внимательно следил за столь неожиданно возникшим конкурентом. Белый как ни пытался рассмотреть соперника, из этого ничего не выходило. Образ молодого человека, стоявшего перед ним, неестественно расплывался, размывался в сознании. Неожиданно вспомнились слова Рыбкина, что в тот день даже имени его не запомнил. А ведь так и здесь. Профессиональная память офицера Генерального штаба неожиданно дала сбои в столь щекотливой ситуации.

— Как вы думаете, Владимир Сергеевич, китайцы ещё будут стрелять? — голос Анны Алексеевны привёл Белого в чувство.

— Думаю, да, — откашлялся Киселёв. — А что скажете вы, Олег Владимирович?

— Соглашусь, пожалуй. Только бояться нечего. Стрелки из них, судя по утреннему артобстрелу, никудышные.

— Я бы столь пренебрежительно к противнику не относился, — теперь в голосе Станислава Егоровича явственно слышались презрительные нотки.

— А вы, прошу прощения, имели воинский чин?

— Нет, — смутился кавалер госпожи Баленской. — К сожалению, я никоим образом не принадлежу и никогда не принадлежал к данному сословию.

Белый повернулся в сторону полицмейстера:

— Знаете, что более всего меня раздражает? Советы тех, кто абсолютно ничего не понимает в сути дела. Особенно, когда гражданские чины знают, как поступать военным.

Анна Алексеевна замерла. В глазах её забегали бесенята. Она с нетерпением ждала ответного выпада. Но Владимир Сергеевич опередил Стоянова:

— Простите, господа, но нам с Олегом Владимировичем ещё нужно побеседовать.

И, ухватив Белого за руку, Киселёв с силой оттащил его к театральной тумбе. Анна Алексеевна обиженно фыркнула и, не оборачиваясь, прошла в фойе. Стоянов, бросив неприязненный взгляд на Белого, последовал за ней.

— Олег Владимирович, — прошипел полицмейстер, тяжело дыша в лицо собеседнику. — Какая муха вас укусила? Это же сын одного из самых богатых людей в Приамурье. Его батюшка владелец банка, ведает Зейскими золотоносными приисками. А вы его так прилюдно.

— Как полагается, — прошипел в ответ Белый. — Рылом и в стойло! Или у вас принято, чтобы каждая свинья советы раздавала направо и налево?

— Может, в столице уже принято оскорблять человека, которого впервые увидели, но у нас такие нравы, слава тебе Господи, пока что не прижились.

Белый достал трубку, повертел её в руке и спрятал в карман.

— Простите. Сорвался…

— Мальчишество. Держите себя в руках. По крайней мере до тех пор, пока всё не закончится. Понравилась вам Анна Алексеевна? Замечательно! Молодость, страсть и всё такое прочее. Однако вы человек приезжий и долго здесь не пробудете. Сумеете покорить сердце Анны Алексеевны, бог в помощь! Но считаю необходимым предупредить: дочь нашего губернатора — девица строптивая и своенравная. Ухажёров, вроде Стоянова и Рыбкина, у неё пруд пруди. Каждому дать отпор, а не дай боже, вздумаете стреляться, так полгорода на тот свет отправить можно. А вторую половину порешить из-за Полины Кирилловны.

— Как всё просто, — усмехнулся Белый. — И все проблемы с политическими решатся сами собой.

— Шутите? Ну-ну, — Киселёв перевёл дыхание, глянул на трёх молоденьких курсисток, пробежавших в двери театра, и произнёс. — Кстати, вы действительно уверены в том, что китайцы особого вреда артобстрелом нам не принесут?

— Да. Хотя это странно, — Белый мигом переключился на новую тему. — Я на месте китайцев вместе с орудиями привёз бы и соответственно подготовленный штат. А у них из пушек стреляют люди совершенно далёкие от этого дела. Дальность полёта снаряда, выпущенного из их орудий, может достичь двух с половиной, а то и трёх вёрст. В нашем случае ширина реки не более двух. А они их кладут ровно по берегу. Странно.

— Амур в этом месте полторы версты, — уточнил полицмейстер.

— Вот! Можно спокойно положить болванки в центр города. Накрыть, скажем, какую-либо церковь, здание городской думы, этот театр. А они пальнули по берегу, где и людей-то было с гулькин нос.

— Пристрелка? — выдвинул свою версию Владимир Сергеевич. — Ну и, ежели они желают поживиться в городе, нужно сохранить его в целости и сохранности.

Собеседники направились к дверям театра.

— Может быть, может быть… А знаете, — продолжил разговор Белый. — У Хрулёва имелась собственная гипотеза. Когда мы с ним беседовали в последний раз, он обмолвился, что не верит, будто на Благовещенск могут напасть. Ещё как-то странно так выразился: мол, следует проверить одну гипотезу.

— Какую?

— А вот на сей счёт не имею ни малейшего понятия. Не успел он рассказать.

Театральное фойе оказалось просторным и прохладным, что моментально отметил Белый. После пекла, которое сжигало город вот уже которые сутки, да так, что даже недавний проливной дождь не смог утолить влагой уставшую от жары землю, здесь было свежо и приятно. В центре стояло чучело огромного бурого медведя, державшего в мохнатых лапах серебряный поднос.

— Пожертвования на нужды города, — пояснил Киселёв и бросил поверх денежных купюр и монет десять рублей. — В том числе и на содержание театра.

Белый последовал его примеру, после чего осмотрелся в поисках знакомой фигуры.

Анна Алексеевна с господином Стояновым стояла возле широкого, распахнутого в парк окна в окружении сверстниц. Судя по тому, как некоторые девушки изредка бросали взгляды в сторону полицмейстера и Белого и какой хмурый вид имел при этом молчавший господин Стоянов, Олег Владимирович сделал вывод: госпожа Баленская успела поведать подругам об утренней прогулке.

Киселёв тронул советника за локоть и повёл в ложу. Зал медленно заполнялся публикой, хотя до начала спектакля оставались считанные минуты.

— Олег Владимирович, — произнёс Владимир Сергеевич, когда они расположились в своих креслах. — Я не знаю, как вы в отношении службы, но то, что абсолютно не умеете скрывать чувства, делает вас уязвимым и незащищённым. Поверьте старику — смотреть на объект любви взглядом больной собаки, простите, не достойно вашего чина.

— Сам знаю.

Надо сказать, чаепитие в доме губернского полицмейстера в некотором роде сблизило этих двух разных, можно даже сказать, противоречивых людей.

За столом, под брусничный чаёк с баранками они ещё раз проанализировали последние события. До мелочей. И с каждым произнесённым словом капитана, Владимир Сергеевич убеждался: в Благовещенск прислали серьезного специалиста, контрразведчика с опытом работы. И потому первоначальное мнение о приезжем у Киселёва изменилось.

Уже перед выездом из дома полицмейстер поинтересовлся, откуда вернулся Белый перед поездкой на восток. Советник после непродолжительной паузы ответил:

— Из Одессы.

— Вести из Константинополя?

— Совершенно верно.

Сообщение о задержании сети шпионов из Турции, которые действовали на южных территориях Малороссии, докатилось недавно, и вот теперь перед ним стоял прямой участник тех событий.

…Белый, не отрываясь, смотрел на сцену, на которой уже начало разыгрываться представление. Игра была фальшивой, а пьеса плохой — вникнуть в сюжет никак не удавалось.

— Я вас не отвлекаю? — Киселёв кивнул в сторону актёров.

— От этого? Избави боже.

— Понимаете, ко всяким чудесам, особенно с того берега, мы здесь привыкли. К чему я веду. Китаец о своих собратьях — жителях Поднебесной — никогда не скажет «чужой». Он может уточнить местность, откуда прибыл незнакомец. Но никогда не скажет «чужой китаец».

— Что это нам даёт?

— Здесь может быть зацепка.

Белый не выдержав сценического действа, поднялся.

— Вы куда? — удивился Киселев.

— Я к Роганову. Расспрошу о том, о сем, «пульки» коснусь…

Владимир Сергеевич пошел за ним:

— Я с вами.

Кнутов с силой распахнул дверь торговой лавки и прошёл внутрь.

— Кто тут есть? — крикнул он, и для порядка хлопнул ладонью по прилавку.

Приказчик купца Коротаева мгновенно предстал пред очами грозного посетителя и заискивающе склонил голову:

— Анисим Ильич! Сколько зим, сколько лет вы к нам не захаживали.

— Да всё не досужно, Ипатий. Служба сам знаешь какая, некогда по лавкам да магазинам расхаживать.

— А вот час-то всё-таки нашли, гляжу. И правильно! Чего изволите?

— Я тебе, Ипатий, ещё раз повторю, потому, ты, кажись, меня не понял с первого раза. Времени, говорю, у меня мало. А дел много. — Анисим Ильич откинул доску, прикрывающую вход за прилавок, и приблизился вплотную к торговцу. — Намедни у тебя был Селезнёв. Про колечко интересовался. Так вот, повтори мне слово в слово, что рассказал ему. И ещё чего-нибудь добавь.

— Так что добавлять? — Ипатий в возмущении вскинул руки. — Я всё, как на духу…

— Врёшь.

— Обижать изволите, Анисим Ильич, — рожа приказчика, напротив, являла, что её хозяин и не думал обижаться.

Рука сыщика потянулась к шнурку на сорочке приказчика, накрутила его на кулак, после чего Ипатий мог издавать только хрип.

— Гнида уголовная, — Анисим Ильич склонился к уху повергнутого на колени торговца. — Ты тут при деле, пока я молчу. А как мой язык начнёт чесаться, ты не только у Коротаева, у китайца Ли заработка не найдёшь. Куда ж ты пойдешь, родной? Суставчики-то небось крутит, скулить от боли хочется — такими ручонками в карман не полезешь, а? Вмиг сгоришь.

— Я же завязал, Анисим Ильич, — просипел Ипатий.

— Сдается, что нет. Кто купил кольцо?

— Я же вашему… уже сказал, что один офицер. Кто — понятия не имею.

— В первое верю. А во второе, уволь. Чтобы Сапа, щипач со стажем, у коего была пожизненная ссылка и кому из этого города выехать — разве что на тот свет, тот Сапа, что знал поимённо весь Нижний Новгород, да не запомнил офицера? Ты меня за кого держишь, урод?

Ипатий, он же «Сапа», захрипел всерьёз:

— Удушите ведь, Анисим Ильич. Индуров купил. Безголовый! Богом клянусь!

— То-то. И память вернулась, — кулак немного ослаб. — И что Безголовый говорил?

— Да ничего. Он жмот, каких поискать. За царапину двадцать целковых скинул. Торгуем, можно сказать, себе в убыток, не приведи господь…

— Не поминай Господа всуе! Менять кольцо приходил, али как?

— Нет, при мне не появлялся после того.

Кнутов отпустил шнурок сорочки.

— Почему Селезнёву не сказал?

— А чёрт его знает! — Сапа с трудом поднялся с колен. — Бес попутал. Ваш-то прискакал, давай, рассказывай, кто да что. А я, сами знаете, подобного обращения не люблю. Вот и…

Кнутов провёл ладонью по прилавку, после чего сдул с него невидимую пыль.

— И дальше молчи. Считай, до поры до времени, что нашего разговора не было. И ещё, Ипатий. Молись Богу. — Анисим Ильич вышел из-за прилавка, хлопнув доской.

— К чему вы, господин начальник? — Ипатий принялся оправлять сорочку, но на сих словах замер.

— После поймёшь. Ежели что пойдёт не так. А пока — молись, Ипатий. Молись.

Николай Афанасьевич Роганов оказался, фигурой довольно колоритной, даже экзотичной. Одетый с иголочки, он под дорогой фрак и жилет надел белоснежную вышитую сорочку, а вместо галстука обмотал шею цветным шёлковым шнурком. Короткая стрижка, широкий лоб без единой морщинки, прищуренный взгляд из-под густых бровей, крупный нос, плоские губы, над которыми стрелочками разбегались тщательно ухоженные усики, и короткая, как у доктора Чехова, с коим господин Роганов был знаком лично, бородка.

— Владимир Сергеевич! — антрепренер распахнул объятия, двинулся навстречу гостям и принялся лобызать полицмейстера то в правую, то в левую щёку. — Рад! Безмерно рад! Вот не ожидал…

Николай Афанасьевич немилосердно картавил. Когда он произносил: «Рад! Рад! Безмерно рад!», Олег Владимирович слышал: «Гад! Гад! Безмегно гад!» Впрочем, картавость сия имела свойство милой привлекательности.

Киселёв представил Белого как столичного чиновника из полицейского управления и первым прошёл в кабинет. Роганов, вскинув в наигранном любопытстве брови, крепко сжал руку Белому, из чего Олег Владимирович сделал вывод: о его приезде знал. Провинция, что поделаешь…

— Как вам постановка? — Николай Афанасьевич жестом пригласил гостей присесть а сам расположился на краю крепкого мореного дуба стола. — Новая труппа. Новый спектакль. Впрочем, бездарность та же, что и в предыдущем сезоне. Ежели вы здесь, а не там, значит, и вы не смогли перенести душераздирающую игру в не менее душераздирающем водевиле господина Мордвинова, собственными бы руками его придушил, мерзавца! — Роганов громко расхохотался, чем расположил к себе Белого. — Я, господа, когда читаю его очередной опус, всякий раз пускаю слезу. Ей-богу, поверьте. Плачу, как представлю, что ощущает зритель. А всё он, Владимир Сергеевич, наш местный Бенкендорф. Из-за него мы вынуждены ставить сию галиматью! — Роганов неожиданно встал, прошёл к буфету, достал графин с водкой, три хрустальные рюмки и поставил перед гостями. — Хоть пожалиться…

Белому на миг показалось, будто что-то далёкое, детское пронеслось в этот момент в воздухе и незаметно в нём растворилось. «Пожалиться». Так говорила няня, когда он, маленький и беззащитный, прибегал к ней, сотрясаясь от слёз горечи, боли, обиды, ткнувшись, будто щенок, мордочкой в худые старушечьи колени. «Ну, пожалься, — приговаривала старая нянька, поглаживая его по голове. — Пожалиться и не грех. На душе полегчает».

Белый почувствовал полное расположение к Роганову.

— Отчего же… — Владимир Сергеевич опрокинул стопку в рот и с наслаждением втянул в себя воздух — Под такую водочку и я согласен выслушать претензии к властям. В очередной, я сбился со счёта, в какой, раз.

Белый тоже приложился к рюмке и понял, чего ему не хватало сегодня. Напряжение немного отпустило, в голове образовался некий приятный вакуум, а все тело смогло расслабиться и успокоиться. Белый заложил ногу на ногу и откинулся на спинку стула.

— Оно и не вред лишний раз послушать. У нас ведь когда-то, — гордо продолжал Николай Афанасьевич, — давала концерты не кто-нибудь, а сама Дарья Леонова![7] И выступала не с чем-нибудь, а с нетленными пушкинскими строками! А в восемьдесят третьем, однако, здесь «Ревизора» давали! И не боялись! Шекспира ставили! Да как! И вот, спустя семнадцать лет своего благословенного существования, играем водевили господина Мордвинова. Чтоб его… — Роганов налил себе вторую стопку и залпом выпил. — А всё Владимир Сергеевич. — Роганов сделал лёгкий поклон в сторону главы полицейского департамента.

— А я бы не только Гоголя запретил. — Владимир Сергеевич спокойно взял графин за горло и разлил водку, отчего Олег Владимирович сделал вывод, что подобного рода беседы у театрала с полицмейстером проходили довольно регулярно. — И вообще всё! Абсолютно всё, где хоть одним словом упоминается власть и её представители.

— Но это жизнь! — резво отреагировал на реплику Киселёва Рога-нов.

— И что? Жизнь тоже разная. Сегодня мы смеёмся над властью, а завтра зрители на неё с кулаками пойдут: «Ату городничего! Ату полицмейстера! Ату чиновников!». Кстати, вас они туда же определят. К тем, кого «ату», — Киселёв удовлетворенно щурился, — Вот интересно, когда вы побежите с голым задом, будете Гоголя вспоминать?

— Нет. Буду вспоминать вашего Мордвинова, — Роганов закашлялся. Видимо, водка не в то горло попала.

— А он не мой! — парировал Киселёв. — Это вы его где-то откопали, когда я Мольера запретил.

— Вот! — Роганов всплеснул руками. — «Тарюфа» запретили! Представляете? Ладно, Гоголь. Так сказать, наш, родной… А француз-то за что не по душе? — Роганов, подмигнув Олегу Владимировичу, картинно вскинул руки к потолку. — Представляете, что сей господин распорядился написать в афише? Только вслушайтесь: «Запретить пьесу господина Мольера как насмешку над религией, хотя и французскую!»

— Да что вы, — Владимир Сергеевич сразу понял, что подумает советник. — Наш цензор постарался. Пьянствовал в то время, скотина. Вот город и смеялся. Понять не могли французскую пьесу, французскую насмешку или французскую религию подразумевал находящийся в запое цензор. Но в целом я с ним согласен. Не место всяким «Тартюфам» в городе, где ссыльных поболе, нежели модниц в столице. Однако, Николай Афанасьевич, мы ведь к вам по другому поводу пришли. — Киселёв кивнул Белому, тем самым давая понять: мол, ваш черёд.

— Николай Афанасьевич, — Олег Владимирович придвинул стул к Роганову. — Нам, то есть мне и Владимиру Сергеевичу, необходимо, чтобы вы вспомнили о некотором событии, имевшем место в вашем театре в мае сего года. Точнее — об одной карточной игре в стенах театра.

— В мае… В мае… — Николай Афанасьевич обхватил руками колено и принялся раскачиваться словно маятник. — В мае… — фигура театрала на мгновение замерла. После чего Роганов широко улыбнулся и произнёс: — Как же, помню! Прекрасно помню! У нас ведь в карты играть не принято. Вот бильярд — совсем иное дело. Бильярд сравни науке. Здесь фальши и шулерства никак быть не может. Только твёрдая рука, расчёт, выверенность удара. Ну, скажите, господа, как можно в бильярде смухлевать?

Белый усмехнулся вторично. Уж с чем-чем, а с мухлежом, в том числе и в бильярде, он знаком был не понаслышке. Но театрал, слава богу, усмешки не заметил, а потому продолжал:

— В тот вечер игра должна была состояться, если не ошибаюсь, в «России». Торговые люди хотели стрельнуть «пульку» с господами офицерами. Довольно редкий случай. — Николай Афанасьевич бросил мимолётный взгляд на Белого.

— А вы не помните, кто стал её инициатором? — быстро перебил театрала Олег Владимирович.

— Кажется, кто-то из купеческого сословия. Однако определённо сказать не могу. Так вот, игра должна была состояться в гостинице «Россия». Но что-то не заладилось, то ли ещё что… Словом, играть решили у меня. Вот, так сказать, и всё. Съехались. Заглянули на огонёк.

Шикарную гостиницу, трёхэтажное, кирпичное здание, с дополнительным полуподвальным этажом, расположившееся на Набережной, недалеко от таможни, Олег Владимирович лицезрел неоднократно. Потому как путь до дома губернатора от «Мичуринской» проходил как раз мимо неё.

— И что произошло дальше? — Белый терпеливо ждал ответа.

— Приехало человек восемь. — Роганов театрально прикрыл глаза. Будто так ему легче восстановить цепь событий. — Перекинулись партию-другую. Но игра не шла. Помнится, даже собрались было расходиться. К этому времени на улице стемнело. Как вдруг, учителю из мужской гимназии, фамилию его запамятовал, пошёл крупный фарт. Что ни карта — туз! Что ни ставка — его! Как сейчас помню, выиграл сей везунчик довольно приличную сумму. Около двух тысяч. Ему бы, дураку, тут и остановиться. Да он дальше решил идти. И, естественно, проигрался.

— Почему, естественно? — поинтересовался Белый.

— А кто у Индурова когда-нибудь выигрывал? — Роганов снова налил водки. — С ним одни приезжие за стол и садятся, — театрал усмехнулся в усы. — Зря про господина Индурова говорят «Безголовый». Голова там работает что надо. Да и ручки тоже.

— Что? Неужели мухлевал?

— Врать не стану, не видел. Но когда господин штабс-капитан выигрывал, то все смотрели на стол, на карты. А я в тот момент смотрел на его лицо. И на нём было написано… — Роганов вскинул правую руку и щёлкнул пальцами. — Есть такой взгляд, выражающий удовлетворение оттого, что задуманное выполнено. Так вот, у господина капитана на лице было в тот момент написано именно это. Не радость, а именно удовлетворение.

— А фамилия учителя Сухоруков, — тихо произнёс Белый.

— Что вы сказали? — переспросил Роганов и тут же как бы воспроизвёл в голове. — Да, да, совершенно верно. Сухоруков. А я запамятовал. Вот ведь…

— Более они у вас не играли?

— Нет-с.

— А кто ещё присутствовал при игре? Не припомните?

Губы мецената слегка изогнулись, шум в фойе указал на истинную причину неудовольствия господина Роганова. Видимо, решил Олег Владимирович, закончилось первое действие водевиля.

— Всех не припомню, — Николай Афанасьевич встрепенулся и лёгким движением руки пригладил волосы. — Месяц прошел. Помнится, присутствовали Миняев Фрол Степанович, большой любитель карточки раскинуть. Кирилла Игнатьевич были…

— Мичурин? — переспросил Белый.

— Они самые. Но в карты не играли. Я ни разу не видел, чтобы Мичурин взял их в руки. Они все больше по бильярду, с кием — игрок отменный. Но тогда наблюдали с превеликим интересом за картишками. Ещё бы! Игра была на редкость азартной: столько эмоций, накал страстей… Господин учитель проиграл!

— И весь куш забрал Индуров?

— Совершенно верно, — Роганов усмехнулся. — Повезло тогда бестии.

В дверь постучали.

— Да. Милости просим, — крикнул Николай Афанасьевич и поднялся было, как дверь распахнулась, и в проёме явилась фигура Анисима Ильича Кнутова.

— Ваше превосходительство, — старший следователь не скрывал тревогу. — Необходимо доложиться. Срочно! Приватно.

Киселёв хотел покинуть кабинет, но Роганов его остановил:

— Господа, общайтесь. Начался антракт, и мне нужно выйти к публике.

Николай Афанасьевич удалился, а Кнутов, встал навытяжку перед начальством, приступив к докладу.

Анна Алексеевна спустилась из ложи вниз и прошла в фойе. Её сжигало любопытство: что за причина заставила полицмейстера вместе со столичным чиновником покинуть представление прямо на середине действия?

Конечно, Белый никакой разбойник. Не столь романтично, но можно и успокоиться. Они ровня. И отец, ежели так станется, может их и благословить. Господи, они же знакомы без году неделя… Ну, заметила его взгляд в магазине, ну, видела, насколько он был возбуждён во время первого знакомства, но сие ни о чём не говорит. Их отношения даже и ухаживаниями назвать нельзя. Что-то непонятное. Вон, взять Стоянова. Сколько за ней волочится? Год? Более? Кажется, вечность. Поскорей бы эта вечность закончилась!

И вот теперь дочь губернатора, первая красавица города, торчит в фойе и ждет, когда появится знакомая фигура. Как себя повести, ежели она окажется пред взором Белого и Киселёва? Лёгкая улыбка тронула губы Баленской: ещё не хватало оказаться в столь забавной ситуации. Хотя… Пожалуй, в пикантном положении всё-таки окажется не она, а молодой человек. А потому, стоять, конечно, пред кабинетом не след, но и удаляться не надобно. Приняв такое решение, щелчком захлопнула веер и двинулась к прежней компании, шумевшей близ окна в сад.

Станислав Егорович смотрел на юную шалунью со стороны, и внутри у него всё кипело, хотя виду он не показывал. Спокойно, даже равнодушно, устроился рядом с соседним окном, держа в руках бутылку с водой и стаканы. На случай, если любимая возжелает утолить жажду.

Анна Алексеевна желала утолить, но не жажду, а любопытство. Зачем приехал в город чиновник из столицы? Зачем он ездит по всему Благовещенску, а ему помогают и папенька, и полицмейстер? Кто его научил бросать ножи так, что среди подруг только и обсуждают недавнее событие в «Мичуринской»? И откуда столичный знает, как следует себя вести при артиллерийском обстреле? Что происходит там, в кабинете господина Роганова, куда вбежал этот… Кнутов, покуда сам меценат ходит среди публики?

А в рогановском кабинете в эту минуту было тревожно.

— Выходит, ежели Селезнёв, не дай бог, проговорится Индурову о кольце, — молвил Киселёв. — то за его жизнь и ломаного гроша никто не даст.

— Сомневаюсь, — Белый, в отличие от полицмейстера, выслушав Анисима Ильича, пришёл к несколько иным выводам. — Ваш сыщик не знает, кто покупал кольцо. А штабс-капитан не дурак. Даже если Селезнёв и проговорится, Индуров смекнет, что младший следователь на переправе для него не опасен. Главное для штабс-капитана, чтобы Селезнёв не вернулся в город. А потому младший следователь должен погибнуть во время боя, прилюдно. К примеру, несчастный случай. По-другому Индурову скрыть следы и остаться вне подозрения невозможно. Это если Селезнёв проболтается. А если нет? Вы же его предупредили об осторожности? От этого и станем плясать. А пока… Первое, что следует сделать немедленно, обыскать дом Катьки Ивановой. Если там обнаружатся украденные из дома Бубновых вещи, немедленно её арестовать.

— Катька — шельма сообразительная, вон как ловко с кольцом вывернулась… — добавил Кнутов и посмотрел на Киселёва, не осуждает ли начальник его слова. Но Владимир Сергеевич только перекатывал в пальцах хрустальную рюмку на тонкой ножке. — Станет она хранить столь горячие вещественные доказательства у себя! А как найдут? К примеру, отец, папаша ейный, питейных дел мастер. Продаст за водку и чужим не побрезгует. — Анисим Ильич провёл рукой по затылку и сделал вывод. — Ничего нам обыск не даст.

— Но провести его следует, — настаивал Белый.

— Сделаем. Завтра, с утра. На ночь глядя людей переполошить не дело, а Иванова все одно ни о чём не подозревает.

— Согласен, — кивнул Белый и тут же перешёл к новой теме. — Вы переписали всех, кто живёт невдалеке от места обнаружения трупа учителя?

— Так точно. Вот. — Анисим Ильич протянул листок, — Пятая хата от мостика принадлежит отцу Катьки.

— А почему сразу не сообщили?

— Так вы не спрашивали. Да и в тот день её дома не было. Она всё время находилась с вдовой Бубновой. Я проверил.

— А отец?

— Соседи его видели только на следующее утро… в омерзительно пьяном состоянии.

Белый нервно дёрнул подбородком:

— Индуров мог привезти Сухорукова в дом Ивановой в её отсутствие?

— Ежели они сожительствуют, то вполне, — пожал плечами Кнутов. — Но я бы на его месте так поступать не стал. Рискованно. Могли увидеть.

— Если мы в той хате не найдём вещей из дома Бубновых, — заговорил наконец Киселёв, — то и арестовать Иванову не сможем. Труп Сухорукова найден неподалеку? И что? Ровным счётом ничего. Вот, ежели бы мы нашли что-то из вещей учителя, тогда понятно. А так… Кольцо? Ну, покупал его Индуров. Что с того? А мог он его потерять? Мог. Или украли у него, а после подарили Катьке? Кто-нибудь говорил о том, что Иванова встречалась с капитаном? Нет. Может, говорили, что видели их вместе? Нет. Так что всё, о чём мы рассуждаем, есть только плод фантазий и гипотез. — Киселёв отставил рюмку. — Индуров ухаживает за Полиной Кирилловной Мичуриной. И я очень сомневаюсь в том, что он променяет дочь первого купца Приамурья на дворовую девку. Опять же, допустим, у них имеются некоторые отношения. Его отправляют за город на неопределённое время. Что сделал бы молодой человек? Естественно, попрощался с любимой девицей. Штабс-капитан именно так и поступил, судя по записке, переданной Селезнёвым. Только посетил он не дом Катьки Ивановой, а особняк Кириллы Игнатьевича Мичурина. Сие есть факт!

— Так вы предлагаете не проводить обыск? — поинтересовался Белый.

— Обыск мы как раз проведём. Только следует придумать некий предлог, который бы отводил подозрение от самой Катьки. Нечто, касающееся её родителя, так, чтобы девица ничего не заподозрила.

Невдалеке неожиданно ухнуло. Здание театра вздрогнуло. В фойе послышались крики. За первым разрывом снаряда, спустя несколько секунд, раздался еще и еще. Дверь распахнулась, в кабинет ворвался возбуждённый Роганов:

— Господа, нас бомбят! Совсем рядом! Как бы в театр снаряд не угодил…

Белый понял, что отвечать следует ему:

— Не волнуйтесь, Николай Афанасьевич. Они обстреливают только военные объекты.

Роганов прислушался к разрывам снарядов и тут же возразил:

— Так по Арке вроде бьют. Да? А какие там объекты? Пристань, торговые ряды, а военных объектов отродясь не было.

— Значит, китайцы понятия не имеют о том, где у нас что, — попытался успокоить директора театра Киселёв. — Очень хорошо. Как там публика? Спектакль?

— Да какой спектакль! — взорвался Роганов. — Кто его смотреть станет? Вон, в фойе давка. Все хотят побыстрее на улицу, домой вернуться.

— Давка — это плохо! — Киселёв первым бросился к дверям.

За ним последовали Белый и Кнутов.

В фойе творилось невообразимое. Недавно еще уравновешенные театралы, стоящие возле окон, сидящие в креслах, разговаривающие на ступеньках лестниц, теперь толпой сбились у выхода, вмиг превратившись в испуганную, неуправляемую стихию. Каждый норовил первым пробиться к выходу, оттирая знакомых и незнакомых локтями, крича и создавая давку. Двое молодых людей, видя, что к выходу их не пропустят, кинулись к окнам. Вскоре на пол посыпалось битое стекло. Раздались новые крики и женский визг.

Олег Владимирович крутил головой в надежде отыскать Анну Алексеевну, но ее нигде не было.

Киселёв быстро оценил обстановку, выхватил из внутреннего кармана форменки револьвер и дважды выстрелил в воздух. В помещении с высокими потолками, созданном для того, чтобы актёра могли услышать в любом конце здания, грохот выстрелов раздался как мощный удар бича. Люди замерли, чем и воспользовался Владимир Сергеевич.

— Всем отойти от дверей! — Его голос прозвучал громоподобно, от чего у Белого по спине поползли мурашки. — Слушать мою команду! Образовать коридор. Считаю до трёх! Раз! — новый выстрел ударил в потолок. — Два! Итак. Первыми выходят с левого ряда. По одному! Цепочкой! Бегом!

Людская масса, повинуясь приказам полицмейстера, быстро разделилась на две группы. Сначала здание покинула часть людей с левого края от двери. Потом с правого.

Белый с восхищением наблюдал, как расторопно Киселёв управляется с испуганной толпой, и мысленно ему аплодировал. Паника на войне есть самое худшее, что только можно представить. А паника среди гражданского населения ужасна вдвойне. Потому как оно понятия не имеет, с чем столкнулось и что далее следует делать.

Спустя десять минут фойе опустело. Анны Алексеевны Белый так и не увидел. Хорошо это или плохо, он так и не понял.

Киселёв повернулся к Роганову, лицо которого искривила нелепая улыбка, а руки мелко дрожали, пытаясь безуспешно сжать лацканы пиджака.

— Вы вот что, Николай Афанасьевич, — Киселёв дышал тяжело, прерывисто, с трудом втягивая воздух. — С постановками пока повремените. Сами видите. — Театрал согласно закивал. — К тому же Мордвинов действительно не тот автор, ради которого можно положить жизнь на алтарь искусства.

Белый скептически осмотрел место недавнего побоища.

— Удивительно, — едва слышно проговорил он.

— Что именно? — Владимир Сергеевич услышал реплику и резко развернулся, посмотрев на молодого человека тяжёлым взглядом. — Паника?

— Нет, — советник успокаивающе взял полицмейстера за локоть и отвёл в сторону. — Я не о том. Странно, что до сих пор в городе никто не тронул китайцев. Произойди нечто подобное где-нибудь… в Сербии, там бы себя никто не сдерживал.

Киселёв в сердцах чертыхнулся.

— Типун вам на язык! Под охраной китайцы-то… В своём переулке.

— Снять охрану — минутное дело, — задумчиво продолжил рассуждение советник. — Враг может воспользоваться.

Киселёв чуть не задохнулся от гнева:

— Мне только этого и не хватало! — и махнул рукой. — Пойдёмте, господа.

Белый последним покинул здание. Обстреливать район Арки китайцы начали неожиданно и перестали так же. Тишина буквально обрушилась на ту часть города. Столичный чиновник обернулся по сторонам и не поверил своим глазам. На деревянном помосте тротуара, шагах в десяти от него, стояла Анна Алексеевна. Бесенята во взоре красавицы буквально прыгали из глаз на молодого человека. Позади неё, шагах в двадцати, в тени тополя, двигалась уже знакомая Белому проекция столь неприятного ему господина Стоянова.

Катерина Кузьминична Иванова в момент, когда ей принесли записку, стояла возле печи, готовила ужин для своего беспутного отца. Тот снова пришел домой невесть откуда, едва волоча ноги и матерясь почем зря.

Катька давно привыкла к выходкам отца. Пил он давно. Когда умерла жена, вовсе отпустил вожжи. И что только водка с ним ни делала. В мороз замерзал, в Зее чуть было не утоп. А сколь раз под копытами лошадей побывал — и не сосчитать. Другой на его месте давно бы либо пить перестал от страха за собственную жизнь, либо на том свете себе компанию подбирал. Этот нет, живёт, ходит, пьёт. И никакая холера его не берёт! Катька в сердцах грохнула чугунок на плиту.

С утра она прислуживала госпоже Бубновой. После обеда вынуждена была отпроситься, чтобы посетить полицейский участок. Город, через который девушка шла, напоминал пчелиный улей. То, что в городе произошло нечто плохое, она поняла ещё в доме Бубновых, когда после грома, как она назвала артобстрел, к ней заглянул дворник и сказал, что вроде как «война началася». А с кем «началася», против кого, толком не пояснил.

Впрочем, Катьке было не до войны. В участке её ждал дотошный младший следователь Селезнёв. И все мысли девушки повернулись только туда. Что он знает? О чём ему успели наплести дворовые Бубновых? Катька кусала себе руки: а может, он и лавку, в которой Юрий Валентинович кольцо приобрёл, разыскал? А если они арестовали её любимого? «Господи! — чуть не ревела Катька. — Что же будет?».

Однако, когда Катерина прибыла в участок, выяснилось, что Харитон Денисович отсутствует и будет «отсутствовать неопределённое время». Катерину это потрясло. От слов сиих несло чем-то казённым, тайным и страшным. На вопрос, что же ей делать, околоточный в участке ответил, что не имеет никакого понятия. А потому лучше всего никуда из города не уезжать и ждать, покуда Харитон Денисович не вернутся и не вызовут её в участок.

Растерянная Катерина вернулась домой, где и застала отца в бесчув-ственном виде на полу, храпящим во всю силу и мощь.

Едва она волоком перетащила папашино бесчувствие на кровать, как в оконное стекло тихонько постучали. Девушка в недоумении выглянула на улицу и увидела возле крыльца незнакомого мальчишку, который лениво смотрел на неё снизу вверх.

— Ты что ли Иванова? — проговорил он ломающимся баском.

— Ну?

— Баранки гну! На, держи. — шельмец протянул руку.

Катерина увидела сложенный лист бумаги. Сердце вмиг похолодело.

— Что это?

— Письмо, али с глазами чё у тебя? — съязвил пацан.

— От кого?

— От хахаля хозяйки нашей, Полины Кирилловны, — уточнил мальчишка. Такая девка, как Иванова, по его мнению, должна была и так знать, кто такая Полина Кирилловна.

Девушка протянула руку, схватила письмо, а шельмец тут же задал стрекача.

Она перечитала послание дважды, но содержание написанного никак не умещалось в ее голове. «Катюша. Жизнь распоряжается так, что, вполне возможно, мы более не увидимся. Меня отправляют нести службу за город. Время, сама видишь какое. А потому, никто не может сказать, как оно сложится далее. Цацки, которые остались от твоего хозяина, надёжно спрячь до лучших времён. И помни, что я тебе говорил: прячь где угодно, только не дома. Если надумаешь продать, то не в городе. Вот вроде и всё. Даст бог, свидимся. Письмо немедленно сожги. Не поминай лихом. Ю.».

Некоторое время она тупо смотрела перед собой, не осознавая, что происходит. Потом, навалившись крепкой грудью на стол и обхватив голову руками, завыла в полный голос, выливая из себя этим воем всю боль, которая так неожиданно обрушилась на неё.

Анна Алексеевна сделала шаг навстречу. На её лице играла лёгкая улыбка.

— Олег Владимирович. Вы не желаете проводить меня?

Белый бросил взгляд в сторону господина Стоянова. Тот, заложив руки за спину и явно нервничая, наблюдал за происходящим. Девушка заметила это, и улыбка превратилась в усмешку:

— Он нам не помешает. Так желаете или..?

Киселёв, появившийся за спиной советника, хмыкнул, кивком головы попрощался с молодыми людьми и вместе с Кнутовым направился к стоящей неподалёку пролётке.

Взрывы теперь ухали где-то в районе казарм.

— Не боитесь? — поинтересовался Белый, кивнув в сторону Зеи.

Анна Алексеевна изобразила удивление:

— После того что случилось утром, вы единственный, с кем я могу ходить по городу и ничего не бояться.

— Вон как!

— А вот так! — левая бровь Анны Алексеевны изогнулась вверх, от чего сердце молодого человека забилось чаще.

Белый выставил локоть правой руки, и дочь губернатора легко и невесомо взяла его под руку.

— Как вам представление? — Анна Алексеевна свободной рукой слегка подобрала подол платья, чтобы не тянулся в пыли, и как бы нечаянно на мгновение плотнее прижалась к руке спутника.

Олег Владимирович почувствовал упругость девичьего тела, голова его закружилась от возбуждения.

— Признаться, я всего спектакля и не видел.

— Да что вы? — в голосе девушки прозвучало искреннее удивление. — На сей раз в нашем театре выступала такая замечательная труппа. Масса экспрессии! Чувств! Намёков! Да и господин Мордвинов превзошёл себя.

— Признаюсь вам, в Петербурге ни о каком Мордвинове и слыхом не слыхивали.

— Естественно, — девушка приостановилась и указательным пальчиком поманила Олега Владимировича, чтобы тот склонил голову. — Только более никому про это не рассказывайте. — прошептали нежные губки Анны Алексеевны на ухо офицеру. — Господина Мордвинова в природе не существует. Все пьесы пишет Николай Афанасьевич. Когда ему запретили постановку Мольера, он решил таким образом отомстить Владимиру Сергеевичу. И сел за перо. Про это знает весь город, и потому зал постоянно полон.

— Да что вы говорите? — прошептал Белый. — И как талантливо. Остро!

Девушка резко откинула головку:

— Вы что, смеётесь? — теперь её голос прозвучал звонко, мелодично.

— И не думал, — тут же отреагировал Олег Владимирович.

— Вы считаете ту ахинею, что несла сегодня со сцены труппа заблудившихся комедиантов, талантливой и остроумной? — Анна Алексеевна откинулась назад от негодования. — Да вы просто издеваетесь над о мной!

— И не думал. Но я сужу по началу представления. На большее, к счастью… простите, к сожалению, меня не хватило.

Анна Алексеевна рассмеялась, вновь взяла Белого под руку, и молодые люди не спеша направились в сторону дома губернатора, до которого от театра, по аллее из тополей, было шагов сто или чуть более. Станислав Егорович Стоянов, выдержав паузу, также не торопясь, двинулся вслед за парой. На расстоянии шагов двадцати.

Белый обернулся и недовольно нахмурил брови.

— И долго ваш… как его там?

— Стоянов, — подсказала девушка. — Но Вам этого запоминать не надо.

— Он долго за нами будет следовать, будто лошадь на привязи? — с неприязнью произнёс Белый и снова обернулся.

Анна Алексеевна быстро бросила взгляд за спину и удовлетворённо кивнула:

— До самого дома. А то и далее.

— Ну, продолжать гуляния в столь тревожное время, я считаю, не стоит.

— Думаете, нас будут обстреливать снова? Но в таком случае, одинаково опасно находиться что на улице, что в доме.

— Китайцев интересует артиллерия, скопления войск, а не частные дома. Хотя, будь я на месте вашего отца, непременно переселил бы семью в более укромное место. На всякий случай.

Белый прислушался.

— Кажется, перестали стрелять, — заметил он.

— А значит, мы можем совершить небольшую прогулку, — сделала свой вывод Анна Алексеевна и потянула Белого в сторону от дома, к Амуру.

Впрочем, спуститься к воде им не удалось. Весь берег был перерыт образовавшимися от разрывов снарядов, воронками и окопами, в которых сидели солдаты вместе с вольнонаёмными из местного населения. Одни курили. Другие спали, укрывшись мышиного цвета шинелями. Третьи о чём-то разговаривали. То там то сям слышался говор и смех.

Белый огляделся:

— Где-то здесь должен быть Станислав Валерианович.

— Нашли о ком вспомнить! — Девушка снова оглянулась и, убедившись, что Стоянов никуда не делся, принялась смотреть на реку. — Странный этот Рыбкин.

Анна Алексеевна некоторое время молча смотрела на воду, а потом вдруг прочитала:

Глупо, не находите?

— Что глупо? — не понял Олег Владимирович.

— Глупо, когда человек не может выразить словами то, о чём хочет сказать. Вывод напрашивается: ему просто нечего сказать.

— Простите, в данном случае не могу согласиться с вами. — Белый взял руку девушки в свою и нежно сжал её. — Бывают такие моменты, когда и впрямь невозможно выразить словесно свои переживания. Их можно только прочувствовать. Ощутить.

— Ощутить можно боль, — парировала Анна Алексеевна, вытягивая узкую, холодную ладонь из горячей руки молодого человека. — Всё остальное выдумки.

— А любовь?

— Не знаю. Пока не знаю…

Олег Владимирович вновь взял ладонь девушки и заглянул ей в глаза:

— Анна Алексеевна…

— Что?

— Мне нужно вам кое-что сказать…

Сердце красавицы легонько дрогнуло: «Ну, вот и дождались…»

— Не надо, Олег Владимирович! Ничего не говорите. Не стоит.

— Нет, позвольте мне признаться…

Девушка не зарделась в предчувствии того, что молодой человек собирается объясняться ей в любви, не затрепетала в ожидании, что могут быть произнесены слова, которые вот уже которое тысячелетие потрясают мир. Лишь издала лёгкий вздох — и ничего более.

— Анна Алексеевна, — Белый не заметил этого вздоха. Влюблённые мужчины не замечают ничего. — Позвольте мне сказать… — Олег Владимирович чувствовал, как язык с каждой секундой предательски немеет и отказывается произнести хоть слово.

Анна Алексеевна вновь посмотрела в сторону Стоянова. Тот стоял под разлапистой веткой чёрной берёзы и, не отрывая глаз, следил за ними. «А ведь он, в мае, именно на этом месте признавался мне в любви…», — неожиданно вспомнилось дочери губернатора. Что и вернуло её к реальности.

— Олег Владимирович, — чётко, почти командным тоном произнесла девушка и сделала шаг в сторону дома. — Идёмте. Уже поздно.

— Анна Алексеевна, я вас люблю! — молодой человек скорее не произнёс, а выдохнул эту фразу.

Будто пружиной, воздух вынес на свет божий прекрасные слова.

— Вот и хорошо, — обречённо произнесла в ответ Анна Алексеевна, чем потрясла Олега Владимировича, ожидавшего совсем иной реакции. — Право, поздно. Маменька будет волноваться, — и направилась в сторону особняка.

«Зачем, — сама себе говорила Анна Алексеевна, с трудом поднимаясь по песчаному берегу, — зачем мужчины всегда всё портят? Неужели нельзя просто, безо всяких объяснений и дальнейших обязательств сохранять добрые отношения? Нет же, им подавай всё, сразу!» А если она ещё не готова? А если сомневается? А они, как признаются в любви, считают, что мы просто обязаны ответить взаимностью. А если — нет? Как быть?

Белый некоторое время остолбенело стоял и глядел, как девушка сделала несколько шагов, уходя от него, как оступилась на маленьком камешке, после чего он бегом догнал её и, взяв под руку, повёл к дому.

Индуров с Селезнёвым прибыли к переправе как раз в тот момент, когда с китайского берега началась артиллерийская канонада. Харитон Денисович, слезая с козел, пробормотал:

— У, нехристи, разошлись-то как… Ничего! Лапти мы им сплетём.

Индуров молча проводил взглядом сыщика и, увидев лодочного смотрителя, старика лет шестидесяти, который только что вышел из деревянной будки, повелительно подозвал того жестом руки.

— Да, ваше благородие, — дед попытался вытянуться пред грозным начальством, но спина, согнутая в крендель временем и тяжёлым трудом, никак не желала разгибаться.

Впрочем, штабс-капитан не оценил потуги мужика:

— Приготовь мне комнату. И обед. И чтоб чин чином! — распорядился офицер и с ходу громко отдал приказ: — Всем строиться! Кто в наряде, кто в карауле — всем!

Смотритель, насколько мог шустро, бросился выполнять приказ.

Солдаты-ополченцы и полицейские младшего состава, выстроились на деревянном настиле пристани, которая благодаря сваям уходила вглубь реки шагов на десять. Индуров окинул своё воинство пристальным взглядом. И молча выругался. Дослужиться верой и правдой до чина штабс-капитана, чтобы принять под командование сброд отставников и «легавых». Вот тебе и кульминация всей карьеры!

— Господа! — с трудом выдавил первое слово Юрий Валентинович. Иначе он к ним обратиться не мог, потому как под его началом эти люди находились временно. — На нас возложена ответственная миссия: защита границ Отечества. А посему приказываю господину Селезнёву распределить весь личный состав в несение караульной службы. — Индуров хотел было добавить, как себя следует вести во время начала боевых действий, но передумал и отдал приказ: — Вольно! Разойтись!

Он вошёл в домик смотрителя — жутко мучила жажда. Понятное дело, после водки. Да плюс жара.

Селезнёв, сопроводив штабс-капитана долгим взглядом, снял фуражку, подошёл на край пристани, опустился на колени, зачерпнул воду рукой и ополоснув лицо, глубоко втянул свежий воздух с реки полной грудью.

По норову с Зеей на Дальнем Востоке могла сравниться разве что Бурея. Глядя на бурлящие потоки воды, невольно думалось, будто река срывается прямо с небес и диким потоком пробивает себе удобное русло, сметая всё на своём пути. Впрочем, младший следователь думал не о красоте и первозданности природы, а о том, что, если китайцы надумают атаковать по этой реке, тогда вражинам помимо лодок понадобится и плот-паром, который челноком ходил от одного берега к другому при помощи натянутого троса. Вот и вопрос: рубить трос сейчас или выждать? И главное — плот, что связывал дорогу, называемую в народе «колесухой», с городом, находился на противоположном берегу. Перерубить бы этот трос, как гордиев узел, прямо сейчас. А вот как думает «Их благородие» — неведомо. Подождём.

Через полчаса солдаты караульной службы уже не могли взять в толк, кто же над ними начальник: младший следователь или штабс-капитан? Штабс-капитан покинул личный состав, из дома смотрителя неслись аппетитные запахи. Смотритель успел пожарить яичницу и достать из погреба бутылку водки…

А младший следователь Селезнёв отдавал приказы. И первым — распоряжение достать из тарантаса бочонки со смолой и выставить их перед пристанью. Другим — напилить невысокие, в половину человеческого роста брёвна и перетаскать их ближе к реке, для установки бруствера. Третьих распределил на посты несения караульной службы. Никто Харитону Денисовичу вопросов не задавал: ежели Селезнёва прислал сам губернский полицмейстер, значит, и подчиняться ему следует, как начальству.

Ближе к ночи все поручения младшего следователя были исполнены. На самой пристани, к которой обычно пришвартовывался плот, и на берегу, с обеих сторон, солдаты выложили из брёвен с помощью верёвок и кольев своеобразные укрепления, которые могли спокойно прикрыть солдат от пуль.

После сделанного осмотра Селезнёв приказал всем, кроме караула, отдыхать. А сам, присев на бревно, долго всматривался в противоположный берег реки. «Что день грядущий мне готовит?» — неожиданно всплыло в памяти, и Харитон Денисович тихонько рассмеялся. Эдак и до славы Рыбкина недалече. Конечно, стихи — не та стезя. А вот истории вроде тех, что про Шерлока Холмса, он вполне может покрапывать. Вон сколько материала набралось за последние дни!

Полина Кирилловна с трудом стянула платье, переоделась в шёлковый китайский халат и бросилась на кровать. Ноги после трудового дня ныли от непривычной боли. Хотелось встать под упругую и холодную струю воды, смыть с себя усталость словно пыль вместе с обжигающим солнцем. С маслеными взглядами офицеров. С матерщиной солдат за ее спиной. С грязной посудой, которой, казалось, нет конца и края. И с безразличием Олега Владимировича…

Девчонка-служанка Агафья осторожно приоткрыла дверь и, убедившись, что барышня не спят, проникла внутрь комнаты.

— Полина Кирилловна, — тихонько позвала она, приблизившись к кровати.

— Что тебе? — отвечать не хотелось. Впрочем, как и слушать. Но девчонку мог прислать батюшка.

— Вам письмо!

Девушка вмиг поднялась с перин.

— От кого? — с надеждой произнесла она.

— От Юрия Валентиновича, от Индурова. — Агафья быстро достала из-под фартука вчетверо сложенный лист и протянула хозяйке. — Приезжали они сегодня, днём! Строгие… Всё об вас спрашивали.

Полина Кирилловна раздраженно взяла письмо и, не разворачивая, бросила его на стол.

— Ступай! — приказала служанке, а сама вновь упала на кровать.

Опять Индуров! Никуда от него не деться. Прилепился словно банный лист… Полина Кирилловна прикрыла глаза. Господи, только бы завтрашний день начался не встречей со штабс-капитаном. Хватит того, что этот влюблённый дурак намедни учудил. Хорошо, папенька не видел. А может, и плохо. Вот посмотрел бы в тот вечер в белёсые его глаза, да поменял бы мнение и о штабс-капитане, и о других офицерах. Всё ему будущее дочери покоя не даёт!

Дрёма постепенно делала своё неторопливое дело. Ещё минута, поняла Полина Кирилловна, и она заснет. Девушка заставила себя подняться, принять ванну. Сон прошел ненадолго. А надобно отдыхать. Завтра вновь следовало доставить обеды на позиции, придётся просыпаться часов в девять, а то и раньше.

Письмо Индурова навязчиво лезло в глаза. Она повертела в тонких пальцах белый квадратик, тяжело вздохнула и развернула лист:

«Дорогая, обожаемая Полюшка! К сожалению, на некоторое время вынужден покинуть вас. Военные действия вынуждают мою персону оставить город для несения охраны важного, стратегического объекта. Сколько буду отсутствовать, не ведаю. Вполне может так статься, что я Вас более не увижу. А потому, разрешите ещё раз признаться Вам: я Вас люблю, дорогая моя! Не просто люблю, боготворю! И смерть моя, коли таковая наступит, будет во имя Вас, потому, как…»

Полина Кирилловна прервала чтение, брезгливо смяла и бросила бумажный комок в угол. Она легла и слегка прикрылась лёгкой, шёлковой простынёй. Не нужна мне его смерть, усмехнулась красавица. Впрочем, как и жизнь. Полина Кирилловна с силой закрыла глаза. Спать. Забыть и спать. Дура! Вбила себе в голову, будто влюбилась в Олега, а на самом деле… Тело рванулось, резко развернулось в кровати, лицо уткнулось в подушку. А что на самом деле? То и есть! Люблю! Зубы сжали наволочку. Слёзы сами проложили тропинки по щекам. Люблю, и ничего с этим не поделать. А он… Одна только радость — не увидит в ближайшее время Индурова. А ежели и вовсе более не будет того лицезреть, то радость станет бесконечна.

Ничего. Ничего! Как говорит батюшка: иногда и лапти за хозяином ходят. Завтра она как-нибудь придумает, чтобы вновь встретиться с Олегом. Обязательно придумает. А сейчас спать. Чем быстрее уснёт, тем скорее наступит завтра, которое ей принесёт радость от встречи с ним.

Кнутов, сняв с головы котелок и держа его за спиной, медленным шагом сопровождал Киселёва по дороге домой. По инициативе полицмейстера они решили возвращаться пешком. Дрожки губернского полицмейстера следовали за ними, будто надеясь, что хозяин передумает и ещё сядет в них, чтобы побыстрее добраться до опочивальни. Артиллерийский обстрел закончился, и город оккупировала тишина.

Не слышно ни ругани пьяной публики, ни криков молодёжи. Даже птицы боялись выдать себя голосами.

— Что скажете, Анисим Ильич? — после длительной паузы, произнёс Владимир Сергеевич.

Старший следователь вздрогнул. Всё-таки правильно говорят: в присутствии начальства ворон не считают. Постоянно следует быть начеку.

— День выдался на редкость насыщенный, — с трудом подбирая слова, ответил сыщик. — Да и не закончился ещё. Произошло три ограбления. С утра. Два на Рабочей улице и одно на Высокой. Мелкая кража на Северной. На рынке по карманам обывателей прошлись. Думаю, щипачи из ссыльных. Потрясти надо… Остальное так, мелочи: стиранные штаны с верёвки стянули, двух гусей умыкнули. Есть подозрение, что артиллеристы.

— А вы не жалуйтесь. Всё равно не посочувствую. Но за плохо выполненную службу три шкуры сдеру.

Владимир Сергеевич шёл не спеша, доски деревянного тротуара поскрипывали при каждом его тяжёлом шаге. Вдоль всей широкой словно столичный проспект Большой улицы не было видно ни единой живой души. Благовещенск будто вымер.

— Анисим Ильич, — Владимир Сергеевич невольно понизил тон. — Вы с нашим гостем о задержанных китайцах говорили?

— Нет.

— А допрос старика помните? В деталях?

— Так точно.

Киселёв остановился и ткнул указательным пальцем сыщика в грудь:

— А припомните, как старик назвал того китайца, что их с панталыку сбивал?

Кнутов на некоторое время задумался.

— Кажется, «не наш», — неуверенно произнёс он спустя минуту. — Точнее, не так. Он сказал: «чужой китаец»!

— Вот! — указательный палец полицмейстера упёрся сильнее. — И Белый утверждает, будто старик на допросе ему постоянно твердил: «чужой китаец». Вам сие странным не показалось? Как-никак, столько лет в Благовещенске служите.

Кнутов неопределённо пожал плечами:

— Вообще-то о своём земляке так никто из них не скажет. Обязательно имя назовет, из какой провинции, родственные связи.

— То-то и оно! — полицмейстер в третий раз ткнул пальцем Кнутова и продолжал рассуждать на ходу. — Просто «чужой китаец»! Как думаете, кого старик мог иметь в виду?

— Может, — сделал предположение Анисим Ильич, — врёт? И с самого начала нас водил за нос? Простите, господин полковник, за вольность.

— Прощаю. Да только кажется мне, будто старик ждёт, чтобы мы сами догадались. Иначе, почему он так настойчиво нам в головы втемяшивает: «чужой» да «чужой»? И вам, и Белому. Словно, заводной.

— Так напрямую бы сказал!

— А что, как его припугнули? К примеру, боится за свою жизнь. Либо за жизнь близких? — полицмейстер приостановился. — Вы, господин следователь, подумайте над сией задачкой. Не поспите. Чайком побалуйтесь. А?..

Анна Алексеевна подошла к окну и, отодвинув гардину, посмотрела на ночную улицу. Под тополем, в свете луны, привычно и одиноко стояла знакомая высокая фигура Стоянова. И охота ему? Сию минуту ее интересовало, что делает господин Белый.

Придя домой и оставшись одна, сама с собою, она испытала то, что имело название «удовлетворение». Не восторг, не радость, а именно удовлетворение: ещё одна победа, очередное признание, даже трудно вспомнить, которое по счёту. Подобное внимание ласкало её самолюбие.

Единственным, кто после очередного признания покидал особняк Баленских и с настойчивым постояннством возвращался, был господин Стоянов. Он с течением времени превратился в неотъемлемый атрибут при Анне Алексеевне, терпеливо переносящий любое ее раздражение, источником коего могло стать что угодно. Постоянный воздыхатель, стоящий в тени, когда в том была необходимость, и выходящий на свет в случае, ежели владелица его сердца давала соизволение, господин Стоянов сделался необходим Анне Алексеевне. Как необходима вилка на столе, растопка в камине, заколка в причёске. К ним не испытываешь никаких чувств, однако они нужны.

А вот Олега Владимировича-то нигде и не было. Только что признался в любви, а лишь девушка покинула его, тут же с глаз долой? Вот тебе и поклонник!

Рыбкин самостоятельно правил лошадьми, а Белый сидел по правую руку рядом с ним на козлах. Повозка стремительно летела сквозь ночной город к казармам, где офицеров ждали солдаты артиллерийского полка, коим был заранее отдан приказ выкатить к воротам укомплектованные орудия, накрытые всякими тряпками и ветошью.

Рыбкин хлестнул коней вожжами, отчего они перешли на крупную рысь.

— Ревновать ревнуйте, — произнёс Олег Владимирович. — А кони-то при чём?

Рыбкин резко повернулся:

— Притом, что по истечении военных действий мы будем стреляться.

— Глупости, — Белый прикрыл глаза. Ему хотелось спать. — Я не собираюсь становиться к барьеру только из-за того, что вы себе вбили в голову некую блажь.

— Трусите?

— Ерунда, Станислав Валерианович, не повторяйтесь. Я тоже хотел бы прояснить наши отношения. Вы думаете, что пуля решит наши проблемы? Да, я признался Анне Алексеевне, вы тоже признавались. И каков был ответ?

Повозка проскочила перекрёсток с Большой на Театральную. «Ежели бы свернули, — слабенько пронеслось в голове чиновника, — то через минуты две оказались бы возле входа в "Мичуринскую". А там кровать. Можно упасть и уснуть. Не раздеваясь. Хотя бы час».

— Ну-с, господин поручик, — Белый с трудом сдержал зевок. — Что вам ответили? Молчите? Скорее всего, то же самое, что и мне. Ничего! Я прав? Или вам повезло более? — Олег Владимирович с заинтересованностью наклонился к поручику.

— Я не желаю обсуждать то, что произошло между мной и госпожой Баленской. — Рыбкин отодвинулся от Белого.

— Да ради бога, — Белый с трудом подбирал слова, сон всё более и более сковывал тело. — Я тоже рад сменить тему беседы. Как думаете распорядиться орудиями?

Рыбкин некоторое время молчал. Видимо, не столько обдумывал ответ, сколько давал себе возможность успокоиться и прийти в чувство. Повозка между тем миновала Ремесленную и Бурхановскую улицы. До казарм оставалось три квартала.

— Сперва нужно переставить то, что успел нагородить Арефьев. Менять все, — поручик произносил слова чётко и продуманно. — Второе — следует снять все стволы со старых, уже известных китайцам, точек. От Арки и со стороны казарм. А вместо них установить макеты. А действующие пушки переместим! Одну — в Американский переулок, во двор пограничной управы. Две установим возле кладбища, на Ремесленной. Ещё две — на территорию винокуренного завода Макарова.

«Мыслит, как покойный Хрулёв», — отметил Белый.

— Замаскировать сможете?

— Не беспокойтесь. Всё сделаем в лучшем виде.

— А последнюю? — поинтересовался Белый.

— Вот это пока не знаю, — выдохнул Рыбкин.

— Пограничный комиссар предлагал один ствол поставить на дебаркадер.

Станислав Валерианович скептически покачал головой.

— Не выдержит палуба, — но, что-то прикинув в уме, тут же добавил. — Хотя… Он был прав! Из неё мы выстрелим тогда, когда китайцы начнут переплывать Амур. Ёё задача будет — шрапнелью накрыть самое большее скопление лодок. На середине реки! А для этого достаточно и одного, но точного выстрела. И с неожиданной позиции!

— Устроить среди них панику?

— Совершенно верно. Вот сейчас мы этим и займёмся. А поутру, как вы сказали, станем катать по городу металлический хлам. Лишь бы только все наши усилия не оказались зряшными. Устроим китайцам представление с иллюзионом?

Та ночь для обитателей города прошла спокойно, чего нельзя было сказать о тех, кто нес службу на охране водной переправы через Зею.

Околоточный Манякин, дремавший на посту, опершись о глубоко врытый в речной песок столб с канатом, чуть не свалился в воду. Во сне он почуял, как канат резко дёрнулся, натягиваясь под давлением неведомой силы, будто по спине проползла огромная твёрдая змея. Манякин с испугом шарахнулся в сторону и оказался бы в реке, если бы не самый канат, за который он успел уцепиться. Винтовка в руках околоточного ударилась о деревянный настил, и в тишине громоподобно прозвучал выстрел.

— Лезут! — неожиданно звонко и пронзительно заорал Манякин. — Ходи лезут!

Почему лезут? Где лезут? Откуда? Со сна разобрать не было никакой возможности. Но естественный страх потерять жизнь вытягивал на свет божий самые древние, отшлифованные тысячелетиями и опытом предыдущих поколений инстинкты.

Манякин не видел китайцев. Не видел плота или джонок. Но ноги околоточного сами собой подкосились, когда пуля вылетела из ствола, находившегося на противоположной стороне оружия. Он уже лежал на настиле, за деревянным укреплением, когда грохот второго винтовочного выстрела пробил ночь надвое.

Вместе с околоточным пристань охраняли ещё трое полицейских, в том числе и Селезнёв. Харитон Дмитриевич поднял голову над бруствером, но ничего не увидел в кромешной тьме.

— Ты чего орал? — накинулся он на околоточного.

— Так они ж лезут! Я сам видел!

— Где видел, когда темень словно в преисподней?!

С другого берега Зеи прозвучали ещё два выстрела.

— Вот! — отбивался Манякин. — Лезут.

— Что за напасть… — выматерился Селезнёв, дослал патрон в ствол винтовки и снова приподнял голову. Никакой возможности рассмотреть цель. — От, мать твою, — добавил младший следователь. — В молоко стрелять, что ли? — приладив к плечу оружие, Харитон Дмитриевич прицелился непонятно куда и выстрелил.

Индуров, туго соображая со сна и похмелья, выскочил из домика смотрителя, на ходу натягивая на голое тело китель, и бросился к причалу.

— Куда, ваше благородие?! — один из солдат, прятавшихся за бруствером, бросился в ноги офицеру, тот кубарем покатился по земле. — Нельзя! Неровен час, убьют. Смотрите, что творится.

Штабс-капитан сделал попытку вывернуться и подняться на ноги, но цепкие руки ополченца не выпускали его. Юрий Валентинович захрипел:

— Пусти, скотина! Пристрелю!

— Это уже ваше дело, — продолжая сдерживать офицера, хрипел мужик. — Да только туда никак нельзя. Туда теперь только ползком, и то — пулю можно схватить за будь здоров.

Юрий Валентинович извернулся, резким движением крутанул своё тело, вырвался и ударом ноги оттолкнул солдата от себя. Но едва он сделал попытку приподняться, как над его головой просвистело.

— Я же говорил! — завопил служивый. — Лягте, ваше благородие! Лягте!

— Я те щас лягу! — выругался штабс-капитан, но подниматься во весь рост все же не решился. На полусогнутых ногах офицер и перебежал к пристани. — Почему прячемся? — рявкнул он, как только оказался в окружении полицейских во главе с Селезнёвым. — Почему не отвечаем?

— Не можно, ваше благородие, — послышался незнакомый голос справа. — Попробуй поднять голову, и не будет головы!

— Заряжай! — прохрипел Индуров, выхватив из рук околоточного винтовку. — Немедленно!

— А какой смысл, ваше благородие? — послышался на это голос Селезнёва. — Мы-то их ни хрена не видим! Куда стрелять? Только патроны переведём зазря!

— Я приказываю! — вторично прохрипел Индуров. — Заряжай! Целься! Пли!

Селезнёв сплюнул и первым выстрелил в ночь. Манякин перекрестился, тоже вскинул винтовку и, не целясь, принялся стрелять. За околоточным последовали и другие. Теперь пули летели и в одну, и в другую сторону.

Юрий Валентинович вернул оружие хозяину, перекатился к правому краю, ближе к Селезнёву. Рука штабс-капитана потянулась к кобуре. Харитон Дмитриевич не видел Индурова. Он его в этот момент только чувствовал. Ощущал каждой клеткой своего существа. Юрий Валентинович выбрал для убийства не слишком удобный момент, в чём вскоре и убедился. Как только рука его взвела курок, в бок штабс-капитана упёрся ствол винтовки младшего следователя. Индуров похолодел: такого оборота он никак не ожидал.

— Простите, ваше благородие, — неожиданно звонко раздался голос Селезнёва. — Хотел вот развернуться, да вас задел.

Индуров замер. Он понимал: любое движение с его стороны может привести к неожиданным трагическим последствиям. Прошли секунды, которые штабс-капитану показались вечностью.

Харитон Дмитриевич медленно отвёл ствол, привстал на одно колено и, перевернувшись, кинул тело назад, к правому брустверу, скрывшись в темноте за спинами ополченцев.

Индуров облизнул вмиг пересохшие губы. В голове тут же забегали мысли: понял? Заметил? Случайность? А может, просто совпадение? Впервые Юрий Валентинович за свою жизнь находился в столь пикантном положении, когда он не знал, что на уме у соперника, а тот владел ситуацией. Штабс-капитан привстал над укрытием и принялся стрелять в темень из своего оружия.

А Селезнёв, тяжело дыша, прижимая винтовку к груди, лежал на спине и с трудом пытался сдержать дрожь в теле. После того как Харитон Денисович узнал об истинной цели своего пребывания на посту и после совместного путешествия с «Его благородием», основательно покумекав, младший следователь пришёл к выводу: вряд ли Индуров решит сбежать к китайцам. Убивать в дороге Индуров не рискнул. А мог, рассуждал днём Селезнёв. Почему не стал? Кругом лес. Свидетелей нет. На посту сказал бы, что прибыл один. Значит, боится чего-то. И днём себя повёл так, будто младший следователь — его правая рука. Получается, господин штабс-капитан хочет вернуться не на тот берег, как намекало начальство, а в город. Но в Благовещенск вместе с Селезнёвым ему возвращаться никак нельзя — о кольце узнал. Вывод: «Его благородие» постарается избавиться от следователя, когда ни у кого не возникнет никаких подозрений. И вот благодаря Манякину случай представился.

Селезнёв был уверен, что на реке никого нет. Чёртов околоточный дрыхнул, скорее всего… «Если днём выяснится, что никаких ходей не было, — дал себе слово Селезнёв, — три шкуры спущу! Ну ладно, — продолжал рассуждать младший следователь, — сегодня я ушёл от него. А завтра? Послезавтра? Вот ведь жизнь… Ну, бог не выдаст, свинья не съест. Как-то выкрутимся». Харитон Денисович передёрнул затвор, перевернулся на живот и произвёл выстрел «в молоко».

С утра Анисим Ильич Кнутов отправился к дому Катьки Ивановой. Перед тем как войти в хату, сыщик ещё раз повторил выдуманную накануне версию своего посещения рабочего квартала, в коем проживала девка с отцом-пропойцей. Но сия история не понадобилась.

Постучав и не дождавшись ответа, Анисим Ильич ногой, с силой, ударил в дверь, и та распахнулась.

— Хозяева, есть кто дома?

Откуда-то изнутри послышался сначала стон, за ним невнятное мычание.

— Так есть кто или нет?

Внутри хата Ивановых представляла собой свежевыбеленное помещение, разделённое на две половины большой печью. В левой половине, как догадался Кнутов, проживала дочь Иванова. В правой — ее отец. А так как стон разносился именно справа, то, видимо, стонал и мычал хозяин, а не искомая девица.

Анисим Ильич прошёл в правую половину, в коей обнаружил Иванова. Тот лежал на кровати, одетый, и, глядя бессмысленным взором в потолок, тяжело дышал.

— Эй, хозяин, — Кнутов подошёл ближе и толкнул носком туфли кровать. — Дочь твоя где?

— М-м-м-м, — ответил Иванов.

— Понятно. Без опохмелки ничего из тебя не вытянешь.

Анисим Ильич вышел во двор, огляделся. За деревянным, полусгнившим штакетником соседка развешивала бельё на длинную узловатую верёвку.

— Сударыня, — Кнутов прокашлялся для порядку.

Женщина была как раз в его вкусе— пышнобёдрая с высокой грудью, сбитая, словно сдоба — и решила сперва, что в гости к Ивановым наведался новый собутыльник. Однако, присмотревшись, убедилась: этот прикладывается к рюмке по великим праздникам и сивуху дешёвую с кем попало не хлещет. Может, из любопытства, а может, почувствовав состояние мужчины, она игриво вскинула чёрные, вразлёт, брови и, уперев сильные руки в крутые бока, спросила:

— Чего надо?

— Да вот, поинтересоваться… Соседки своей не видели? Вчера вечером? Или сегодня?

Женщина подошла ближе к забору и пристально посмотрела на Анисима Ильича. Да нет, определила бабенка, вроде и на хахаля Катькиного не смахивает. Тот будто у неё молодой, из военных. Этот же если и служивый, явно в возрасте.

Кнутов, ощутив аромат горячего женского тела, понял: ещё минута-другая, и он наплетёт ей чёрт те что, семь верст до небес, лишь бы повелась.

— А вам для чего?

— Знакомый мой просил ей привет передать.

— А может, сами хотели с ней встретиться? — бабочка заигрывала.

Кнутов нервно принялся носком туфли чертить на земле полосы.

— Нет. Нам сие не надобно. Нас молодые да зелёные не интересуют. Вот вы, к примеру, есть полный объект нашего внимания.

— Да что вы такое говорите? — женщина попыталась изобразить растерянность, но скрыть интерес не удалось. — Какие чудаки иногда бывают у Ивановых!

— Вы имеете в виду меня?

— А что, кто-то ещё здесь есть?

Кнутов рассмеялся. Кажется, с бабёнкой вполне можно поладить. Но дело есть дело, и в первую очередь следовало выпытать всё про Катьку.

— Так вы Катерину видели? А то я забежал, можно сказать, по воле случая, а тут, кроме пьяненького батюшки, никого не видать.

Женщина слегка притулилась грудью к штакетнику, от чего полусгнивший забор крякнул, а два высоких, белых холма в вырезе блузки игриво приподнялись, дразня взор Кнутова.

— А там, кроме него, никого и нет, — соседка говорила тихонько, так, что Кнутову пришлось вслушиваться. А для этого, естественно, приблизиться к собеседнице на угрожающе короткое расстояние. — Катька уехала. Сегодня. С рассветом.

— И куда?

— Да кто ж её знает! Пришла зарёванная. Мол, всё плохо. Бросили её. Решила уехать, искать своё счастье.

— Вон как… Так, с ходу, и искать?

Ехать Катерине некуда, потому как город закрыт из-за военных действий.

— А куда же откладывать? Катька-то беременна. Говорит, упущу сейчас мужика, потом ищи ветра в поле.

— Что, прямо так и сказала? — глаза сыщика невольно таращились в вырез.

— Именно, — выдохнула женщина.

— И куда поехала не сказала?

— Нет. Просила только, чтобы я присмотрела за её отцом.

— Понятно, — протянул Анисим Ильич.

Вопросов более можно и не задавать. Иванова дальше города никуда не денется. И другое: обыскать дом можно и без выдуманной версии: пьянчуга наверняка и так ничего не сможет понять, что происходит в доме. Но оставлять столь приятное общество просто так никак не хотелось.

— А, простите, как сударыня отнесётся к тому, чтобы провести ближайший вечер в приятной компании?

— Вы намекаете на себя, что ли? — Черные бровки вновь взлетели вверх.

— Так со мной рядом, как вы изволили заметить, более никого нет.

— Но ведь мы даже не знакомы…

— Прошу прощения, — Кнутов слегка поклонился. — Анисим Ильич. Как изволите заметить, в возрасте. Холост. Служащий.

Женщина зарделась:

— Анастасия.

— А по батюшке?

— Можно и так.

— С превеликим удовольствием. Так я к вам загляну, завтра. В семь вечера.

Женщина стрельнула глазами и, слегка поглаживая рукой крепкий стан, вернулась к своему занятию. Кнутов присвистнул от восхищения и тоже вернулся к цели визита.

Перевернув весь дом сверху донизу, он ни единого предмета, связанного с убийствами Кузьмы Бубнова и учителя Сухорукова, так и не обнаружил. Потом сыщик ещё раз заглянул в хозяйские апартаменты: старик Иванов, видимо, проснувшись от шума в хате, единственное, что смог сделать, так это сесть. Анисим Ильич притулился перед стариком на корточки:

— Что, дед, хреново?

Мужик закачал головой.

— Вот и мне хреново. Куда дочка-то намылилась? Не знаешь? Да не разевай рот, и так вижу, что не ведаешь.

Кнутов поднялся и уже было собрался покинуть хату, но вновь подошёл к старику.

— Эй, дед, а намедни у тебя, случаем, двое мужиков не сидели? Один офицер, с усиками. А второй в очках. Учитель.

Иванов устало прикрыл глаза и принялся что-то невразумительное булькать. Кнутов прислушался. Из всего бормотания сыщик смог разобрать только два слова: штиблеты и водка.

— Понятно. Допился ты, дед, до чертей, — отмахнулся от протянутой дрожащей руки старика Анисим Ильич и снова направился к двери.

Наутро Белый с трудом оторвал голову от подушки. Спать хотелось немилосердно. До четырёх утра они вместе с Рыбкиным производили передислокацию орудий. После чего уже вместе с военным комендантом Арефьевым сделали повторный объезд замаскированных артиллерийских точек. Провели проверку постов, которые выставили на двух выездах из города, особое внимание уделив тому, что контролировал дорогу в сторону Марковской. За ночь, как выяснилось, город покинули только два человека. Дед и молоденькая девчонка.

Только где-то около шести Олег Владимирович смог добраться до нумера и, не раздеваясь, упасть на твёрдое ложе. Сон к нему пришёл какой-то сумбурный. То виделась матушка, сидевшая в саду, в беседке, как обычно, с книгой в руке. А вокруг беседки моросил мелкий дождь. И радуга. Над беседкой разноцветным коромыслом висела радуга. Потом в сон, непонятно как, пришёл Хан, уголовный авторитет из Одессы, поддерживавший связь с турками, которого Белый убил полгода назад. Хан, стоя под дождём, молча ел незнакомый Белому плод, а сок кровавыми пятнами стекал с подбородка уголовника на белую льняную рубашку и расплывался по ее полам. Затем мелькнул образ Анны Алексеевны, но тут Белый заставил себя проснуться.

Голова гудела, словно по ней стучали сотнями маленьких, металлических молоточков, как в музыкальной шкатулке.

— Человек! — хрипло выдавил из себя Олег Владимирович, но никто не откликнулся.

Вот же… Белый, разделся догола, прошёл к умывальнику и, как смог, вымылся, растирая по телу тёплую, нисколько не бодрящую воду. После надел костюм и спустился вниз, в ресторацию, где, кроме прислуги, никого не было. Олег Владимирович рухнул на стул и, облокотившись на столешницу, потребовал крепкий кофе.

Чёрный, густой напиток несколько освежил, и когда двери гостиницы распахнулись перед неожиданным гостем, которого Белый смог увидеть первым, так как его столик стоял невдалеке от входа в ресторацию, состояние Олега Владимировича уже располагало к активной деятельности. Тем паче, что в дверях «Мичуринской» стоял казак лет двадцати, невысокого роста, плотный, крепкий, широкоплечий, как и его отец, с большими залысинами на голове. В руке он мял форменную фуражку, а в глазах его сияла совсем детская наивность и искренность. Хлопчик возбуждённо оглядывался по сторонам, явно кого-то отыскивая. То был Виктор Семёнович Картавкин. Сын Марковского атамана Семёна Петровича.

Белый вмиг вскочил и устремился к молодому человеку:

— Вы ко мне?

Картавкин, увидев знакомое лицо, несколько успокоился:

— Отец меня к вам послал. Велел передать: хунхузы собираются завтра начать наступление на Благовещенск. Так Ванька сообщил.

— Собиратель риса?

— Он самый. Переплыл к нам. Боится, как бы его на той стороне не убили.

— А как вы? Нападение отбили? Окружить вас пытались? Или вы до сих пор в осаде?

Белый схватил парня за руку и стремительно вывел на улицу. Не хватало ещё, чтобы лишние уши услышали…

— А как же… Всё чин чином! — в голосе Картавкина звучала гордость. — Только мы без потерь обошлись. Те на лодках — и к нашему берегу. Да не тут-то было! Батя велел пушки шрапнелью зарядить. Вот мы по хунхузам и вдарили! Половина сразу потопла! А остальные бросили вёсла и вниз по течению, куда понесло.

— Дальше? Дальше-то что было? — нетерпеливо спрашивал Белый.

— Ничего, — младший Картавкин провёл рукавом рубахи по взмокшему лбу и с волнением посмотрел на солидного господина из столицы, с которым его отец на короткой ноге, чем заметно козырял в станице. — Постреляли с той стороны по нашему берегу из ружей, на том и закончилось.

— Как? И всё? — Олег Владимирович с недоверием смотрел на казака.

— Так точно, ваше благородие, — хлопец не мог взять в толк, чем тот недоволен. — Мы и схроны свои на всякий случай проверили. И дозоры ночью объехали. Тишина.

— Странно, — Белый потрогал карман, но доставать трубку не стал. — И сколько их… пыталось переправиться через Амур?

— Точно сказать не могу, — молодой казак почесал за ухом, будто именно в этом месте у него зарождались мысли. — Но, если взять, что в одну лодку сядет шесть человек с грузом, а без оного десять… выходит…

— Сто. Максимум — сто пятьдесят, — тут же сквозь зубы процедил Белый. — Сто пятьдесят плохо обученных военному делу китайцев в лоб против опытных казаков, численностью более полутысячи? Бред! Они что, пьяные были? Или вашего дурь-табаку накурились?

— Первое не знаю. А вот второе — нет, — рассудил Виктор. — Дурь-табак и для нас не дешев. А простому китаёзе тем паче не по карману.

Мысли, витавшие в голове советника, были далеки от дурь-табака. Что произошло ночью в Марковской? Разведка боем? Оплошность со стороны китайцев? Одному против десятерых, такое для русских скорее: кол в руки, и пошла плясать губерния. А китаец осторожен. В этом Белый уже имел возможность убедиться. Взять хоть того же старика, на допросе. Киселёв заметил, как иносказательно ходя говорил, про «чужого китайца». Нет, действия китайцев напоминали скорее отвлекающий манёвр. Зачем? Отвлечь казаков, дать понять, будто на них напали. А сами в это время…

— Ладно. Ты мне вот что скажи. Доктор китайский, не приплывал?

— Дохтура не было. Точно.

Вот он, отвлекающий манёвр. Они высадили человека-связного. Вниз по течению. Теперь следует срочно ехать к Арефьеву, без чьей помощи поймать врага в городе будет сложно.

Кого высадили? Связной мог быть и не китайцем. Если ихэтуани имеют своего человека среди городской элиты, что им стоит захомутать простого смертного из русских? Сколько человек пропало за последний месяц? Могли заставить, семьёй шантажировать. Да мало ли чем! Главное теперь, не дать этому человеку встретиться с предателем. К тому же связной наверняка имеет для изменника некие инструкции. Какие? Связника следует задержать, допросить. И постараться выявить предателя. Это первый вариант событий. Самый приемлемый.

Второй предполагает, что связник всё-таки с агентом встретится. В таком случае в городе обнаружится ещё один труп. Собственно, будь Белый на месте шпиона, он так бы и поступил. Но это, если лазутчик каким-то образом сможет пройти через посты незамеченным. А если уже смог? А куда отнесло лодку? Может, её прибило в районе Верхне-Благовещенска? А там по воде? Вплавь? Следует срочно найти лодку. Немедленно! Тогда станет понятно: в городе связной или ещё нет.

Белый потёр подбородок рукой. Врага довести до состояния паники! Тогда он начнёт делать ошибки. И ещё. Нужно через губернатора посоветовать Арефьеву отдать приказ по всем оборонительным сооружениям, чтобы солдаты были крайне внимательны и отправляли Киселёву под арест всех подозрительных, появившихся в черте города.

«И всё-таки, — Белый с силой хлопнул себя ладонью по колену, — странно всё это… нелогично. Почему китаец Картавкину сообщает о том, что завтра готовится нападение на город? Марковская не взята. Идти в лоб, без поддержки с тыла — идиотизм!.. Переправа! Может, с этой стороны они планируют ту самую поддержку?».

Советник обернулся к казаку:

— Жди меня здесь, в гостинице. Можешь взять номер, я оплачу.

— Благодарствуем, ваше благородие, однако, мне ещё к родне заскочить нужно. И до цирюльника… Наш ходя для него кожаные ремешки передал. Для бритвы.

— Понятно. Сколько времени тебе понадобится на всё про всё?

— Сколько надо, ваше благородие? — вытянулся во фрунт казак.

— Три часа. В половине двенадцатого чтобы сидел здесь, вот в этой самой ресторации.

Олег Владимирович выскочил на крыльцо и вскоре трясся в дрожках к дому Баленских.

Стреляли до рассвета. Когда первые лучи солнца осветили реку, Селезнёв увидел, что на ровной глади реки не видно ни плота, ни лодки. Ничего.

— Может, течением отнесло? — сделал кто-то из ополченцев предположение.

— И джонки, и плот? — с сомнением в голосе проговорил Харитон Денисович, повернув голову чуть правее.

Вдалеке, при слиянии двух рек, виднелись мачты и трубы «Михаила» и «Селенги».

Штабс-капитан стоял несколько в стороне от ополченцев и тоже с недоумением смотрел на реку. Признаться, он таки ожидал, что китайцы решили напасть на пост. Но… река тихо несла свои воды. На противоположной стороне был виден пришвартованный к пристани плот. Индуров в сердцах заорал:

— Манякин!

Околоточный, тяжело ступая, приблизился к офицеру. Руки с силой сжимали фуражку.

— Слушаю, ваше благородие.

— Ты чем на посту занимался? А? — капитан в гневе смотрел на подчинённого.

— Так… это… Охранял… Ваше… — язык Манякина от страха стал непослушным.

— Спал? Почему блажил, что плывут? Где ты кого видишь? — Индуров схватил околоточного за руку и с силой развернул в сторону реки. — Ты видишь хоть одного китайца? Видишь?

Манякин затряс головой:

— Не вижу, ваше благородие. — Это были его последние слова.

Пуля с противоположного берега ударила околоточного в грудь.

Легко ударила — будто пчела ужалила. Околоточный удивлённо охнул, закачался, хрюкнул и стал заваливаться на штабс-капитана. Индуров в испуге отпрянул. Безжизненное тело рухнуло на пристань.

— Лежать! — не своим голосом заорал Селезнёв и первым бросился на настил, переползая за бруствер.

Все последовали его примеру. Но более выстрелов не раздавалось.

— Вот и наказание… за сон на посту, — пробормотал младший следователь.

Подождали с полчаса. Никто не стрелял. Селезнёв кивнул одному из ополченцев, они вместе ползком перетащили тело околоточного в укрытие, за которым прятался штабс-капитан.

Индуров отупело смотрел на окровавленного неподвижного Манякина. Тошнота не оставляла, но приходилось терпеть. Не при этой же голытьбе… Штабс-капитан на секунду прикрыл глаза. Водки бы сейчас. Или папироску.

— Ваше благородие, — раздался словно издалека голос Селезнёва. — В город отправим или как?

Юрий Валентинович открыл глаза, и, пытаясь не смотреть на лицо покойного, наклонился, открыл клапан кармана на кителе покойного, извлёк документы. В этот момент он не сдержался и поднял глаза. Лицо околоточного, до сего времени имевшее коричневый цвет загара, отчего-то стало светло-розовым, как у ребёнка. Индурову и в голову не пришло, что с ним балует раннее солнце, начинающее подниматься над лесом и рекой. Штабс-капитан шарахнулся от убитого и принялся осенять себя мелким крестом.

— Обмыть бы, — неожиданно услышал из-за спины. — Негоже так-то.

На сей раз штабс-капитан едва успел отвернуться в сторону. Селезнёв, глядя на согнутую, стонущую фигуру со злостью подумал: «Чтоб тебя так всю жизнь крутило!»

Олег Владимирович едва вошёл в дом губернатора, как попал на экстренное военное совещание. В гостиной толпились военные чины, а в кабинете у Алексея Дмитриевича собрался весь командный состав обороны города. Губернатор молча кивнул советнику, предлагая присоединиться. Олег Владимирович прошёл в угол кабинета, ближе к часам, откуда наблюдать за происходящим было удобнее. В помещении помимо самого губернатора, полковника Арефьева, полицмейстера Киселёва, командиров воинских частей присутствовал также штабс-капитан Ланкин вместе с поручиком Рыбкиным.

— За последние сутки, — докладывал комендант обороны города, — городскую набережную обстреляли четырежды. Имеются жертвы. Потому, ваше высокопревосходительство, прошу отдать приказ об эвакуации населения, проживающего в непосредственной близости к Амуру.

— Вы представляете, что это будет? — задал вопрос губернатор. — Переселить насильственным путём почти три сотни людей?

— Но другого выхода нет, — отреагировал Арефьев. — На данный момент погибло шесть человек, ранено более десяти. Ежели не предпринимать никаких действий, мы можем получить панику. А потому — эвакуировать население необходимо. Ваше высокопревосходительство, это касается и членов вашей семьи. Я предлагаю перевезти их на дачу архиерея. Естественно, выставив там охрану.

Алексей Дмитриевич некоторое время молчал. В этом доме ему было не просто тепло и уютно. Губернатору нравилось возвращаться сюда после поездок в глубинку. Особенно в зимние вечера. Едва переступив порог, сбрасывать с плеч добротную шубу и кричать: «Папка приехал!». И слышать радостный визг Аннушки, которая стремительно слетала по лестнице прямо ему в объятия. Терпеливо ждала, когда он приведёт себя в порядок, поздоровается с супругой и, наконец-то, вручит ей подарок «от медвежонка» или «от зайчика». А если какой-то снаряд разнесёт особняк в прах? Арефьев прав. Рисковать жизнью семьи нельзя. В конце концов, дом можно восстановить, а вот жизнь…

— Согласен, — губернатор кивнул Арефьеву и повернулся в сторону Ланкина. — Господин штабс-капитан. Меня интересует ещё один вопрос. Насколько вероятна возможность обстрела ихэтуанями центральной части города?

— Признаться, ваше высокопревосходительство, — Ланкин запнулся, — на данный момент сложно ответить на сей вопрос. Нам не известен калибр орудий, из которых они стреляют.

«Ответ неправильный», — сделал мысленную заметку Олег Владимирович. Впрочем, советнику тут же припомнились анкетные данные Ланкина: господин капитан из интендантов. Но странно, почему молчит Рыбкин?

— Однако, — тем временем продолжал Сергей Иванович, — мы, вместе с господином поручиком, — кивок в сторону Станислава Валериановича, — отметили одну любопытную деталь. Китайцы не меняют позиций. Они только разворачивают орудия на месте. Мы смогли выяснить, что орудий восемь и расположены они друг от друга на небольшом расстоянии. Это означает, ваше высокопревосходительство, что склад с боеприпасами находится неподалеку от боевых позиций. — Ланкин пред столь высоким начальством стоял с докладом впервые.

— Что это нам даёт? — спросил Алексей Дмитриевич.

— Простите, ваше высокопревосходительство, — неожиданно включился поручик Рыбкин. — Мы с капитаном могли бы поговорить с вами в более узком кругу, только в присутствии господ полицмейстера и титулярного советника?

В кабинете повисла тишина. Арефьев с удивлением уставился на Рыбкина. А тот сверлил взглядом губернатора. Баленский прищурился. В голове тут же промелькнула мысль: «Поручик опасается, как бы информация не ушла на сторону?».

— Господа, — губернатор перевёл взгляд на офицеров. — Пока все свободны. Владимир Сергеевич. Олег Владимирович. Вас прошу остаться.

Арефьев сжал губы в тонкую нить и первым покинул кабинет. Его примеру последовали остальные. Станислав Валерианович, подойдя к столу с разложенной на нём картой, приступил к докладу.

— Ваше высокопревосходительство. Мы можем провести диверсию. Зная месторасположение орудий и склада, учитывая то, что они расположены в непосредственной близости друг от друга, можно переправить на тот берег наших солдат, вывести пушки из строя и ликвидировать склад. Если операцию провести в самое ближайшее время, то есть сегодня, — поручик повернулся в сторону Алексея Дмитриевича, — то эвакуация мирного населения не понадобится.

— Любопытно, — протянул Алексей Дмитриевич. — Вы продумали в деталях?

— Используем фактор неожиданности, — снова заговорил Ланкин. — Сперва нам следует отправить солдат во главе с офицером в Марковскую. Там взять у местного населения лодки. В ночное время, используя течение реки, приблизиться к противоположному берегу в районе расположения орудий. Высадиться под покровом ночи и выполнить операцию.

— А почему — из Марковской? — поинтересовался Киселёв.

— Течением, — тут же отреагировал Рыбкин, — лодки может отнести в сторону. Станем грести, могут услышать китайцы. Приблизиться к берегу надо в тишине. В таком случае более вероятен успех.

— Любопытно, — задумчиво произнёс губернатор. — Уключины можно и водой поливать, чтобы не скрипели. А вот с течением справиться… тут вы правы, довольно сложно. Действительно, может отнести далеко в сторону. Что ж, согласен. Но один вопрос. А если станица занята противником?

— Разрешите, ваше высокопревосходительство, — вмешался Олег Владимирович, выйдя из глубины кабинета. — Только что из Марковской прибыл посыльный. Станица свободна. Была попытка её захватить, но люди атамана Картавкина оказали достойное сопротивление. К тому же прибывший казак сообщил, что ихэтуани собираются совершить нападение на город в самое ближайшее время. Об этом атаману сообщил человек с той стороны, который ранее предоставил информацию о численности противника.

Брови губернатора в удивлении подскочили:

— Нападать в лоб? Без поддержки с тыла? Без плана обороны города?

— Я так думаю, в городе в скором времени может появиться, если уже не появился, человек с той стороны, — Белый подошёл ближе к столу. — А по поводу плана обороны могу сказать следующее. Картав-кин передал: во время нападения часть лодок снесло течением ближе к Благовещенску. Судя по всему, связной спустился в одной из них. Потому, ваше высокопревосходительство, я вас прошу отдать распоряжение коменданту обороны о задержании всех подозрительных лиц, особенно в районе оборонительных укреплений Верхнє-Благовещенска. И это сделать срочно, господин генерал! Связной ни в коем случае не должен встретиться с… тем человеком.

На последнем слове Белый сделал ударение. Баленский понял. Он утвердительно кивнул и тут же покинул кабинет. Ждать его пришлось недолго. Через две минуты совещание продолжилось. Но первым слово на сей раз попросил Олег Владимирович.

— Господа! Позвольте высказать соображения, — Белый машинально тронул карман с трубкой. — До сих пор китайцы обстреливали прибрежную часть города. Теперь по поводу сообщения господина капитана. В том, что они не меняют орудийные позиции, ничего странного нет. Пушки у них, судя по всему, старые, тяжёлые особо не натаскаешься. Они позиции менять не станут. Так что операция вполне возможна. И необходима. А вот с эвакуацией местного населения я бы не спешил.

— А если не все орудия выведут из строя? — тут же спросил Баленский.

— Значит, мы не зря затевали… спектакль, — ответил Белый.

— Какой спектакль? — поинтересовался полицмейстер, но губернатор кивком остановил его в дальнейшем желании задавать подобные вопросы.

— Ваше высокопревосходительство, я поддерживаю план господ артиллеристов, — выдохнул советник.

— Красиво расписали… — генерал-губернатор закинул руки за спину и выпрямился, чем сразу стал походить на старого, гордого павлина. — Будто вам известен каждый их шаг.

— Шаги, конечно, не известны. Расчёт, — ответил советник.

Баленский улыбнулся и махнул рукой:

— Будь по-вашему. Ещё какие вопросы?

— Никак нет, — за всех ответил капитан Ланкин.

— Когда отправляетесь? — поинтересовался губернатор.

— Сегодня пополудни, — ответил Рыбкин.

— Что ж, господа, — Баленский перекрестился. — С богом!

Как только офицеры с советником покинули апартаменты губернатора, Станислав Валерианович поинтересовался:

— Как вам наш план, Олег Владимирович?

— Авантюра, — выйдя на крыльцо особняка, Белый вынул трубку из кармана и принялся набивать её табаком, — Отчего вы решили, что китайцы вот так запросто отдадут склад? Там ведь наверняка усиленная охрана. И чтобы её ликвидировать, нужно незаметно приблизиться. А ваши увальни на подобное способны? Хотя, если сидеть и ничего не предпринимать, будет ещё хуже. Потому я вас и поддержал.

— Спасибо. Да, наши солдаты к врагу бесшумно не подберутся. Зато на это способны картавкинские казачки. Ещё одна причина, по коей надобно ехать в Марковскую.

Олег Владимирович вскинул голову:

— То есть вы лично решили возглавить операцию, так следует понимать?

— Ну, конечно, — на лице поручика промелькнула открытая, незащищённая улыбка. — Не Сергея же Ивановича посылать? — Рыбкин кивнул в сторону удаляющегося к Набережной Ланкина.

— Соглашусь, — Олег Владимирович с удовольствием затянулся дымком.

В сей момент к уединившимся подошел господин Киселёв:

— Секретничаем, господа офицеры?

— Да вот, — первым отреагировал Олег Владимирович и кивнул на поручика. — Решили мы со Станиславом Валериановичем выполнить сегодня ночью задуманную операцию.

— Шутить изволите? — Владимир Сергеевич недоверчиво посмотрел сначала на Белого, а после на поручика.

Станислав Валерианович под пристальным взором полицмейстера в недоумении пожал плечами. Он и сам был в растерянности от столь неожиданных слов Белого.

Полицмейстер снова перевёл взгляд на советника:

— Насколько мне помнится, вас прислали к нам совсем за другой надобностью. И уж точно — не проводить военные действия. Не дай боже, что с вами случится? Да с нас три шкуры снимут!

— Владимир Сергеевич, — в голосе Белого слышалась твёрдость, — прошу отметить, я не столичный гость, а такой же офицер, как и все здесь присутствующие. Я вправе самостоятельно принимать решения, которые идут на пользу Отечеству. На данный момент от меня пользы будет больше именно здесь.

— А ежели… — полицмейстер вдохнул побольше воздуху, но, бросив взгляд на Рыбкина, попросил: — Олег Владимирович, можно вас?

Белый отошёл с ним в глубь парка.

— Олег Владимирович, — негромко начал Киселёв. — Не знаю, что у вас на уме, но ваши действия мне не понятны. Вы покидаете город, а одновременно шпион, как вы утверждаете, попробует связаться с китайцами? И что далее? Или прикажете мне заниматься поимкой шпиона?

— Владимир Сергеевич, — Белый отставил трубку в сторону. — В данной ситуации самый лучший выход «запечатать» агента в городе — это не дать китайцам вступить в Благовещенск.

— Вы до сих пор подозреваете Индурова? — поинтересовался полицмейстер.

— Не знаю. И да и нет.

— Утром с поста прибыл посыльный от Селезнёва. Ночью на переправе произошло нечто неожиданное. Вроде бы нападение, однако китайцы плотом не воспользовались и лодок наутро на противоположном берегу Зеи не было. Индуров вёл себя, судя по письменному докладу, довольно любопытно. Оборону держал вместе со всеми. Селезнёву показалось, что капитан хотел его убить. Но, кто его знает, так оно или нет. Что-либо инкриминировать штабс-капитану за последние сутки мы не можем.

— Может, штабс-капитан тут вовсе и ни при чём, — Белый выбил из трубки табак и спрятал её в карман. — А истинный враг сейчас сидит где-то возле и чаи гоняет. Это тоже причина моей поездки в Марковскую… Понимаете, Владимир Сергеевич, я словно легавая чувствую — ответ где-то рядом, он буквально под носом лежит. Мне нужно лично провести операцию вместе с Рыбкиным. Именно она должна стать переломным моментом во всей этой истории. По крайней мере я на это надеюсь. Предатель прекрасно понимает: удар врагу мы обязательно нанесём. И вот тогда многое вскроется. Предателю необходимо, чтобы ихэтуани захватили город. Если этого не произойдёт, он — труп. А мне необходимо с доверенным китайцем атамана Картавкина пообщаться. Может, он мне с глазу на глаз более обширную информацию даст.

Белый посмотрел на крыльцо. Перед штакетником маячил Кнутов, с нетерпением посматривая на собеседников.

— По вашу душу, Владимир Сергеевич?

Киселёв поманил старшего следователя жестом. Анисим Ильич стремглав устремился к полицмейстеру.

— Мне тут мысль одна в голову пришла. Пока чай пил, — Кнутов быстрым движением облизал пересохшие губы. — Помните, господин полковник, вы как-то говорили, будто покойный Никодимов, околоточный, что присматривал за китайским переулком, раньше жил во Владивостоке?

— Ну, — с недоумением проговорил Киселёв. — Да, он лет десять прожил в Приморье.

— А помните о той… фразе старика китайца? Про чужого хунхуза?

— Не хунхуза, а китайца, — встрял в разговор Белый, почуяв, что Кнутову всё-таки удалось добыть какую-то информацию.

— Именно, — согласился Анисим Ильич. — Старик нам сказал правду. Потому, как не мог он сказать иначе.

— Да какую правду, Кнутов? — Киселёв прихлопнул комара на щеке, и, стряхнув его с пальца, добавил: — Говорите толком, а то всё кружева из загадок…

— Так я и говорю. Никодимов служил в Приморье. Там китайцев-то раз-два и обчелся. Зато…

— Он увидел среди китайцев японца! — Белый и сам не заметил, как произнес это.

— Вот именно! — Кнутов довольно ощерился. — И тот японец понял, что Никодимов его распознал. А может, они и знали друг друга. Ещё по другим делам, по Владивостоку.

— Вот тебе и яичко ко Христову дню, — Владимир Сергеевич снова шлепнул себя, на этот раз по шее. — Сколько японцев на данный момент в городе?

— Четыре, — тут же ответил Кнутов. — Успели проверить троих. У всех алиби. Кто прислуживал в лавке. Кто с хозяевами был. Одного только не успел я зацепить. Его месяц тому выписал из Приморья Кузьма Бубнов.

Белый и Киселёв переглянулись. «Ещё одно совпадение», — подумал Владимир Сергеевич.

Анисим Ильич между тем продолжал:

— Для своей цирюльни. Я туда человечка послал. Приглядеть.

— Приглядеть… — Киселёв комара не убил, и шея теперь нестерпимо чесалась. — Арестовывать надо, а не глядеть.

— Так вроде не за что.

— Цирюльня… — протянул Белый. — Это какая? Где находится?

— На Амурской. Промеж Чигиринской и Садовой. А что? — Кутов приблизился к офицеру Генштаба. — Какие мысли имеются?

— Да наклёвывается одна. Это ж… — Белый резко развернулся в сторону полицмейстера. — Владимир Сергеевич, разрешите воспользоваться вашими дрожками и съездить к той цирюльне? И господина Кнутова взять с собой.

— Почуяли след?

— Может, и так. А может, и…

Юрий Валентинович нашёл взглядом младшего следователя:

— Селезнёв!

Харитон Денисович отложил винтовку в сторону, подошёл к начальству.

— Продолжайте наблюдение, — сквозь зубы приказал штабс-капитан Селезнёву, а сам направился в лес.

Почему он неожиданно для себя решил уединиться, Юрий Валентинович в ту минуту не смог бы ответить и самому себе. Случается иногда такое, что заставляет совершать поступки, отчёт которым ты дать не в состоянии. Манит, и идёшь. Не вдумываясь в свои действия.

Офицер, еле передвигая ноги, брёл по вытоптанной солдатскими сапогами тропке, с одним только желанием: уединиться. Хотя бы некоторое время побыть в одиночестве. Успокоиться. Утихомирить нервную тряску. И главное: пусть минут пять — десять, не видеть самодовольной рожи Селезнёва. Не слышать солёных историй из уст солдатского и полицейского быдла, не видеть труп околоточного Манякина, над которым уже принялись кружить мухи.

Штабс-капитан прислонился к стволу высохшей сосны, начал глубоко и жадно дышать. Полегчало. Отпустило. Тошнота по-прежнему стояла в горле с утра. И руки тряслись. Юрий Валентинович хотел было присесть, как вдруг впереди по ходу тропинки заметил движение. Прошло несколько секунд, и дыхание штабс-капитана перехватило от испуга и удивления. Через лес в направлении пристани, спотыкаясь о торчащие из земли корни деревьев, торопливо шла Катька Иванова, его полюбовница. Штабс-капитана она ещё не успела заметить, так как постоянно смотрела себе под ноги.

Индуров быстро оглянулся в сторону поста, который из-за веток рассмотреть можно было с трудом. Селезнёв стоял к штабс-капитану спиной и о чём-то спорил с околоточным. Юрий Валентинович быстро смахнул пот со лба: с этой стороны, кажется, ничего страшного. Если бы младший следователь увидел его и Катьку вместе, сложить один плюс один для него стало бы проще простого. И какого лешего эту дуру принесло на позицию? Юрий Валентинович тихо чертыхнулся, уже в который раз за прошедшие сутки, и стремительно бросился наперерез девушке, потому как той оставалось только пересечь небольшую поляну, шагов пятьдесят — и вот она, пристань.

Катька даже не успела понять, что произошло. Крепкие руки одновременно обхватили её стан и закрыли ладонью рот.

— Тише, глупенькая, — послышался шёпот. — Это я. Не пугайся.

Тело девицы бессильно обмякло в объятиях штабс-капитана. Рука

Индурова разжалась, приоткрывая пухлый, манящий своей свежестью ротик.

— Господи, — жарко зашептала Катька, привстав на цыпочки и приблизив алые, полные губы к уху офицера. — Я уже и не чаяла тебя увидеть. Полночи шла. По лесу-то страшно ночами шастать.

— Ты зачем здесь? — Индуров с трудом сдерживал раздражение. — Оставалась бы дома. Тут и так с души воротит…

Штабс-капитан опять взглянул на пост, после чего потащил ничего не понимающую девушку в глубь тайги. Катька, находясь в полном недоумении, послушно следовала за своим, как она полагала, суженым.

Пройдя шагов сто, Юрий Валентинович заприметил ветвистый кустарник, за ним и решил спрятаться.

— Так, — Индуров извлёк из кармана серебряный портсигар, но папироску доставать не стал. — Рассказывай, что стряслось? Письмо тебе передали?

— Да, любимый. Я и прибежала.

— Прибежала…. — Юрий Валентинович сжал кулаки. — А кто тебе сказал ко мне идти, дура? Тут чёрт те что творится, а она… прибежала! Кто тебе сказал, что я здесь?

— Так я в казармах была. Там и поведали.

— Поведали, — едва не сорвался на крик штабс-капитан. — И ты скорей сюда! Тут война, тут стреляют, а она…

— Да как же иначе, Юрочка, — девушка говорила негромко, с придыханием, не замечая, как её ухажёр нервно поглядывает то на тропинку, то в сторону пристани. — Нам ведь теперь никак врозь нельзя. Радость у меня для тебя. Тяжёлая я…

— Что? — переспросил Индуров.

— Ребёночек у нас будет, — Катька радостно улыбнулась и снова бросилась на шею офицеру. — Представляешь, у нас дите будет! Правда, хорошо?

Юрий Валентинович онемел. Диким табуном носились в индуров-ской голове мысли, весьма далекие от радости и восхищения. Это что ж получается? Всё, абсолютно всё, над чем он корпел последние два месяца, рушится, словно камнепад со скалы. Ребёнок… Да какой, к дьяволу, ребёнок, когда уже с Мичуриным всё оговорено! И свадьба с Полиной не за горами. И имение отцовское продано. Ну, сучка…

Штабс-капитан с трудом разжал руки молодки и, не глядя ей в глаза, пробормотал:

— Здорово. Правда… замечательно.

— Так вот я и пришла, — Катька отцепилась от любовника и принялась оправлять платье, — чтобы ты знал и осторожным был. И ещё. Уезжать нам нужно. Следователь меня расспрашивал. Про барина. Что да как. Умный такой попался. Наблюдательный. Всё на кольцо смотрел. Пришлось хитрить, будто уронила, и оно в щель в полу закатилось.

«Как бы не так! — чуть не выкрикнул Индуров. — Не из тех господин Селезнёв, что верят таким простушкам». А голова штабс-капитана тем временем продумывала, как избавиться от надоевшей, теперь уже опасной полюбовницы. В город её отпускать нельзя. И при себе держать тоже. Какие только варианты не продумывал штабс-капитан, вывод постоянно напрашивался один… Юрий Валентинович прикусил губу. Нет, не для того он обхаживал Полину Кирилловну, чтобы вот так, по Катькиной бабьей глупости, все рухнуло в одночасье.

Самый подходящий вариант вспомнился неожиданно. Когда он встречал по весне плот с артиллеристами, то совершил небольшую прогулку вдоль берега реки. Вот тогда-то им был обнаружен крутой обрыв, нависший тяжёлым земляным козырьком над мутной, тогда ещё с ледяной шугой, водой. Это место с поста не видно никак. Даже тогда, в начале мая. А теперь за листвой и подавно. Вот там, думал штабс-капитан, и следует убить, а тело кинуть в бурный зейский поток. Течение быстрое, сразу унесёт в Амур. Даст бог, прибьёт к китайскому берегу. И все — концы в воду.

Штабс-капитан правой рукой нащупал в рукаве кителя стилет, а левой крепко обнял податливый, девичий стан. Страсть даже не нужно было разыгрывать. Как только упругая Катькина грудь упёрлась в китель офицера, у него сразу же от возбуждения закружилась голова.

— Идём, — пылко шептал Катьке на ушко Юрий Валентинович. — Спрячемся. Я соскучился. Вон там… кусты. Идём туда, там никто не увидит.

Катька прижалась к любовнику и, схватив его под руку, пошла, куда повёл. Она всё время щебетала: то о себе, то о том, что происходит в городе, то о своих опасениях за дитя… Но Индуров не слушал. Правая рука офицера снова углубилась в рукав кителя, отстегнула специально сделанный на заказ клапан, и в раскрытую ладонь капитана из потайной секции выпало тонкое жало ножа. Как только парочка оказалась у обрыва, Юрий Валентинович пропустил девушку вперёд, — мол, посмотри, какова Зея с утра, в городе, чай, такого не видывала — ещё раз огляделся по сторонам и ударил лезвием в спину любовницы.

Катька охнула, всплеснула руками, в одно мгновение сникла, с всхлипыванием выпустив из лёгких воздух. Будто бабочка, сорвавшаяся с булавки натуралиста, соскользнула она со стилета и рухнула в мутные воды дальневосточной реки. Индуров проследил за тем, как тело скрылось в пенной воде, после чего тщательно протёр лезвие стилета листвой, и, спрятав нож в рукав, спокойно пошел к переправе.

Кнутов молчал, изредка бросая взгляд на попутчика. Белый некоторое время терпел, но не сдержался и произнёс:

— Анисим Ильич, голубчик, что с вами?

— Да так, знаете ли… Мысли всякие…

— Мысли, говорите? Открывайтесь, что вас гложет?

Кнутов снял с головы котелок, протёр его изнутри платком, после чего вытер лоб и водрузил головной убор на прежнее место.

— Скажите, господин капитан, вы ведь когда к нам ехали, основательно подготовились?

— А иначе никак нельзя…

— Может прозвучит нетактично, но мне покоя не даёт ваше… ложе.

— Проще говоря, кровать, на которой сплю? В нумере? Что с ней? — Белый хитро прищурился.

Если Кнутов задаст ему тот самый вопрос, которого он от него ждал, значит, наблюдательность не подвела, и с таким помощником можно не опасаться.

— Видите ли, мы обратили внимание на дверь, которую вы приспособили вместо матраца. Я так понял, она была не только ложем, а и… мишенью. Для метания острых предметов. Ножичка, вилочек… Так?

— Совершенно верно. И что?

Кнутов потёр ладонью тщательно выбритый подбородок и произнёс:

— Там меня заинтересовали несколько дырочек. Дерево пробито мощным четырёхгранным лезвием. Что это было?

Белый ещё раз усмехнулся и, заведя руку за спину, вызволил на свет Божий предмет, чем-то напоминающий механическую шестерню. Кнутов видел подобного рода штуки в железнодорожном депо. Оружие, которым Белый пробивал крепкую дверную доску, оказалось ободом с гранёными шипами по кругу, легко прятавшимся в ладони.

— Изобретение одного моего знакомого, — пояснил Олег Владимирович, протягивая железку Кнутову.

— Как сие называется? — Анисим Ильич с любопытством вертел диковинное и опасное орудие.

— Понятия не имею, — отозвался Олег Владимирович. — Изобретатель сказал, что в некотором роде схожие игрушки имеются на Востоке и предназначены для защиты от врагов с небольшого расстояния, шагов с десяти. Главное, правильно поставить руку, иначе траектория полёта изменится, и цель не будет повержена. Метать нужно уметь, не то можно и самому получить увечья.

— Прелюбопытная вещица, — Кнутов несколько раз подбросил и поймал железку, прикидывая её вес. — Эдакой черепушку можно разом расколоть.

— Иногда случается, что без подобного средства никак не выпутаться. Меня эта вещица уже неоднократно выручала.

— Метать изобретатель выучил? — уточнил Анисим Ильич, улыбнувшись.

— Нет, — серьёзно ответил Белый. — Игрушку он сделал так, из любопытства. В основном мой знакомый — мастер по бомбам. Если припомните: три года назад в Екатеринбурге убили губернского полицмейстера…

— Доводилось слышать.

— Его работа.

— И что? — Кнутов недоумённо уставился на Белого. — Он до сих пор не на каторге?

— Нет. И не смотрите так на меня, Анисим Ильич… — Олег Владимирович тяжело вздохнул. — Поверьте, в большинстве случаев связанных с убийствами государственных чиновников лежит не политическая мотивация. А в Екатеринбурге у нашего изобретателя обесчестили невесту. И не кто-либо, а сынок губернского полицмейстера. Девушка с горя утопилась. Её отец, директор местной гимназии, умом тронулся, был отправлен в отставку. А дело замяли. Полицмейстер своего сынка от греха подал ее отправил в Париж. И думал, тем всё закончится. Теперь папаша вечным сном почивает…

— У меня такое ощущение, что вам сия история принесла удовлетворение.

— Что ж вы так мягко выразились, Анисим Ильич? Говорите смелее. Не желаете? Тогда я сам скажу: полное удовлетворение! — Белый резко повернулся к собеседнику. — Преступление должно быть наказано. Любое преступление! Молодой человек, потерявший близкого, родного человека, стучал, писал во все инстанции. И как вы думаете, какие ответы он получал?

Анисим Ильич молчал. Он прекрасно помнил, как нечто подобное происходило с ним самим.

— Вот тогда-то наш изобретатель и решился на последний шаг, — продолжил советник. — Ну а чтобы замять уголовную сторону дела, от коей могла пострадать репутация высокопоставленных лиц, делу решили придать политический тон.

— А вы, как я понял, о готовящемся покушении знали заранее, но не остановили вашего изобретателя?

— Вы догадливы, Анисим Ильич. Мне это импонирует. Мало того. Как только покушение произошло, мы тут же изолировали террориста, объявив, что он убит при попытке к бегству. И пока шло судебное разбирательство несуществующего политического убийства, он преспокойно находился в наших апартаментах.

— Вы же сами говорили, что преступление должно быть наказано. И покрывали убийцу? Как сие объединить с моральной точки зрения?

— Одна деталь, Анисим Ильич. Не убийство, а наказание. Заслуженное наказание. И потом, человек с гениальным умом, по вашему мнению, должен прозябать где-то на каторге, в Сибири, в то время, как может приносить пользу державе? И только из-за того, что он свершил правосудие? Нет, Анисим Ильич, в тот момент я принял единственно верное решение.

— Зачем вы мне всё это рассказали? — поинтересовался Кнутов, — Открылись полицейскому чину в противозаконных действиях? Ведь неспроста завели сей разговор.

— Верно, — ответил Белый. — Неспроста. У меня на вас имеются виды. Но об этом после.

— После чего?

— После всего, Анисим Ильич. После всего.

— Не боитесь, что я воспользуюсь случаем и сообщу, куда следует о вышесказанном?

— Нет, — мотнул головой советник. — По двум причинам. Первая: вам не поверят. Вторая: вас же интересует, что я вам хочу предложить?

— Логично, — усмехнулся Анисим Ильич.

Кнутов вернул Белому оружие, достал из кармана мятый носовой платок, вытер им руки.

— Проклятая жара… — пробормотал он.

Олег Владимирович услышал и рассмеялся:

— Любите зиму?

— Терпеть не могу. Но тут лето, будто в Африке. В столице легче.

— Анисим Ильич, от вашего подчинённого что-либо слышно?

— Более того, что доложил на рассвете, нет.

— Жив, и то хорошо. Кстати, как там поведение Индурова?

— Непонятное. Его назначают начальником поста, а он напивается в с… Простите, вдрызг…

— И для меня это не понятно. Сделал бы попытку сбежать на ту сторону — это понятно. Сделал бы из себя героя обороны — тоже понятно. А тут… Взял и напился. И эта никому не нужная стрельба… А попытка убить Селенёва?

— Не доказано. Могло почудиться. Но то, что он был пьян… — Кнутов спрятал платок. — Хотел, чтобы его сняли с поста за нарушение дисциплины, вот и напился.

Белый с удивлением посмотрел на собеседника… А ответ-то вот он! По уставу после произошедшего штабс-капитана обязаны снять с поста. А вместо него оставить помощника. То есть Селезнёва. И Индуров возвращается в город без младшего следователя. Белый мысленно поаплодировал сыщику: молодец!

Олег Владимирович раскурил трубку. Молча смотрел по сторонам: в эти дни город стал ему близок, словно он жил в нём не несколько суток, а полжизни. Даже пыль, витавшая над улицами Благовещенска, столичному франту теперь не казалась чем-то неприятным и раздражающим. Олег Владимирович усмехнулся своим мыслям: привыкаю, что ли? А, впрочем, почему бы и нет? Тихая, размеренная жизнь приамурского центра импонировала офицеру. После головокружительного Петербурга, крикливой Одессы, самовлюблённого Бреста, где Белому довелось побывать, Благовещенск выигрывал своей размеренностью, успокоенностью, устойчивостью. Да в таких городах и власть устойчива, основательна. А что? Подать рапорт. Остаться здесь. Принять на себя часть полицейского департамента по части контрразведки. Купить дом на той же Амурской или на Суворовской, вблизи дома губернатора. Видеть каждый день Анну Алексеевну. А там, даст господь, получить ее согласие на брак. Разве сие не есть истинная жизнь? Та, о коей мечтал отец для своего бесшабашного сына? Эх, папа, папа, как же так ты смог уйти из жизни, не попрощавшись, не дождавшись?..

Белый тряхнул головой. Не хватало ещё расклеиться. И — перед Кнутовым.

Впереди показалась ладная фигура верхом на гнедой кобыле — трёхлетке.

— Виктор? Картавкин! — Белый привстал так, чтобы казак его увидел, и сняв котелок, помахал.

Сын казачьего атамана оглянулся и, узнав Олега Владимировича, тут же развернул лошадку в их сторону. Спустя несколько секунд он ехал рядом с полицейскими дрожками.

— Ну как, нашли своего цирюльника? — поинтересовался Белый.

— Так точно, ваше благородие. Какой-то он… чудной. Вроде и на ходю похож, а приглядеться, то и нет. Хотя, кто их разберёт.

— Это к какой же вы цирюльне ездили? — спросил Кнутов.

— Да к Бубновской. А после вот в лавку заглянул. Мать-то мне наказала…

Кнутов вскочил на ноги и с силой тряхнул кучера за плечо:

— Гони! Живо…

Вожжи с силой прошлись по спинам жеребцов, и вскоре повозка понеслась по полупустой, широкой Амурской улице. Удивлённый младший Картавкин нагайкой подогрел кобылу и устремился вслед.

Опоздали — это Белый понял сразу, как только вбежал в помещение. Цирюльник даже не попытался скрыть следы своего стремительного бегства. В небольшой комнатёнке царил полнейший беспорядок: на полу — опрокинутый стул, на столе перед зеркалом разбросаны различные парикмахерские принадлежности, в углу валялся белый, мятый костюм, брошенный хозяином, видимо, по ненадобности. Рядом со стулом — фартук. Под подоконником Белый увидел разбитый цветочный горшок. Земля из него рассыпалась, а сам цветок был раздавлен ногой беглеца. На подоконнике чётко виднелся след мужской обуви.

— Сбежал, подлец, — констатировал исчезновение японца Анисим Ильич. — Через окно. Дворами. Видать, чувствовал, что за ним придут.

Белый резко бросил вошедшему следом казаку:

— Что ты ему привёз?

Картавкин в растерянности озирался по сторонам:

— Ремни. Из оленей кожи. Для опасной бритвы. Наш ходя ему их…

— Ходя… — Белый чуть не выругался. — Что твой ходя на словах цирюльнику передал?

— Ничего, — Виктор Семёнович со смущением смотрел на беспорядок в комнате. — Да и не понимаю я по-ихнему.

— А цирюльник что сказал?

— Тоже ничего. Кивнул, мол, спасибо, и всё.

Кнутов ринулся к двери:

— Я на посты.

— А если он уже… — остановил на секунду Анисима Ильича своим вопросом Олег Владимирович.

— А вот это вряд ли, — Кнутов хитро ощерился. — Сделать попытку может, да только без пропуска его не выпустят. Назад, в Благовещенск завернут. Личный приказ коменданта. А через укрепления не сунется, если, конечно, ему своя шкура дорога. Пристрелят.

Дверь за сыщиком захлопнулась.

— А мне что делать? — Виктор Семёнович нерешительно посмотрел на начальство. Вот влип.

— Немедленно возвращайся в станицу! — распорядился Белый. — Арестуйте своего ходю. Глаз с него не спускать. К вечеру буду у вас. И ещё. Лодки в станице имеются?

— А как же. На реке живём.

— Сколько?

— Десятка полтора.

— А по вместительности — как?

— Да у всех по-разному. Батина ладья пятерых может взять. Но таких у нас всего три штуки. Остальные поменьше.

— Маловато, — подосадовал советник. — Ну да ладно. Скажи отцу — они нам сегодня ночью понадобятся.

— Неужто на тот берег решили? — догадался казак.

— Не твоего ума дело. Скажи: я велел, чтобы все лодки были на берегу. И, главное, китайца не упустите, — перед лицом Картавкика-младшего возник кулак господина советника. — Шкуру спущу, ежели что не так будет!

Анна Алексеевна с недоумением наблюдала, как её вещи укладывали незнакомые люди в баулы и выносили на крыльцо, где ждали губернаторские дрожки и несколько подвод.

— Папенька, — девушка бросилась к отцу, который, временно оставив военных, прошёл в её комнату. — Что происходит?

— Анюта, — генерал ласково погладил дочь по голове. — Нам следует… на время покинуть дом. Он может попасть под обстрел.

— Но ведь до сих пор обходилось.

— Обстановка меняется. Собирайся. Подводы у парадного.

— И куда?

— На дачу архиерея. Там тихо. Безопасно.

— Да, — резко выкрикнула девушка. — И далеко! Фактически, за чертой города. А как же те, кто, как и мы, живёт вблизи Амура? Они тоже с нами переезжают?

— Они будут отправлены в глубь города…завтра. Если…

Баленский вовремя сдержал себя и не сказал дочери о плане Рыбкина.

— Что— если? — ухватилась за последнюю фразу отца Анна Алексеевна.

Губернатор молча направился к двери. Приоткрыв ее, он обернулся к дочери:

— Собирайся. И чем быстрее, тем лучше.

— Я никуда не поеду! — в голосе девушки прозвучали властные нотки.

Это неприятно резануло слух генерала. Он прикрыл дверь и вернулся к Анне Алексеевне.

— Прошу повторить, что ты сейчас произнесла.

— Извольте, — она сердито вскинула головку. — Я, дочь губернатора, не покину этот дом до тех пор, пока не закончится война. И пока всё население, что проживает вдоль Амура, не покинет свои дома! — подбородок девушки мелко дрожал: то ли от страха, то ли от смелости.

— Соблаговолите ли вы назвать причины столь резкого вашего неповиновения, — Баленский с трудом сдерживал себя.

— Папенька, — Анна Алексеевна пыталась говорить смело и чётко, но из горла вперемежку со словами вылетали какие-то детские всхлипывания, мешающие выстроить речь в продуманный, стройный монолог. — Поймите же… Если мы сейчас уедем… А они останутся… Что будут говорить о нас? О вас? Струсили? Сбежали? Спрятались? А как я после буду смотреть в глаза Пименовой? Или Смирновой? Ведь они живут недалеко от нас. Как, папенька? Ведь они на нас… А мы…

— Всю жизнь мы в Благовещенске проживать не будем, — парировал губернатор. Впрочем, довольно вяло: ситуация на самом деле выстраивалась непристойная.

Генерал-губернатор смущённо теребил бороду, исподлобья поглядывая на дочь. «Конечно, — снова зашевелилось что-то внутри, — дочка права. А с другой стороны… Кто такая Пименова и кто Баленская?» Генерал подошёл к девушке, обнял:

— Пойми, я не имею права рисковать вашими жизнями. Я даже представить себе не могу, если что-либо с вами случится.

— Но ведь до сих пор не случилось!

— Вполне возможно, китайцы не обстреляли наш дом по незнанию или нам повезло… Но везению приходит конец. А вдруг шальной снаряд угодит? Тогда как?

— А если не угодит? А мы спрячемся?

— Ну, знаешь… — губернатор не находил слов, отчего внутри образовалась неприятная нервозность. — Ежели так рассуждать да по сторонам поглядывать…

Дверь неожиданно приоткрылась, и в комнату вошла супруга губернатора, Алевтина Львовна. Скрестив руки перед собой, она тихо подошла к мужу и улыбнулась:

— Алёша, Анечка права. Негоже нам покидать дом, — рука жены легко коснулась локтя генерала. — Последними уехать, это понятно. А если первыми покинем дом, горожане это расценят как дезертирство. Ты и сам знаешь, на войне именно с него начинается паника. И не спорь. Как-никак я жена военного. И кое-чему научилась. За нас не волнуйся. Если что, спрячемся в подвале. Да и на втором этаже постараемся пореже бывать. Понятно, что неудобно, но ведь всё это ненадолго? Правда? Мы потерпим.

— Не знаю даже, как… — развёл руками губернатор. — Что вы со мной делаете? Разве ж так можно?

— Не можно, — мягко возразила Алевтина Львовна, — нужно, Алёшенька, нужно.

Алексей Дмитриевич смахнул неожиданную слезу:

— Может, я об этом ещё пожалею. Но так и быть: сегодня остаёмся. До завтра.

Девушка хотела обнять отца, на чём генерал её остановил:

— Но вещи перевезём! Так, чтобы, если что, сразу же на дачу! Понятно? И — хватит, хватит!

Белый вбежал к себе в нумер, скинул мятый, пыльный костюм, быстро умылся, переоделся. Стоя перед зеркалом, он долго повязывал галстук, размышляя о том, как будет счастлив, если в дальнейшем ему в сей процедуре будет оказывать помощь юная, прелестная особа. Если бы только женщины знали, как мужчины обожают эти лёгкие касания милых ручек, повязывающих шёлковый платок! Сие блаженство не сравнимо ни с чем.

Олег Владимирович, насвистывая немудрёный мотивчик, достал револьвер и патроны. Зарядил оружие. Оставшиеся пули рассовал по карманам. Ну, вот, кажется готов.

В коридоре неожиданно проскрипели деревянные половицы, в дверь торопливо постучали.

— Входите.

Анисим Ильич буквально ворвался в помещение и с ходу принялся докладывать, но Олег Владимирович его остановил, предложив для начала напиться воды.

— Японец, — скороговоркой, слегка задыхаясь, сообщил следователь, — спрятался в городе. Ни на одном посту его не видели. На всякий случай мои люди проехались вдоль укреплений. Ничего!

— Китайский переулок смотрели?

— Так точно. Побывали в доме Бубновых. Тоже нет. Видимо, у него в городе схованка.

— А если он в квартире Индурова? Или у Катьки?

— Были и там. Никого. — Кнутов залпом выпил второй стакан воды. — Ничего, господин капитан. Долго не высидит. Появится, куда денется!

— А если не появится? Затаится? — Олег Владимирович тоже налил воды из графина.

— Ежели ремешки, что ему передали, были сигналом, то — к началу действия. Только кого — цирюльника или китайцев?

— А что ж он тогда сбежал? Или почувствовал что?

— Да ничего он не чувствовал, — отмахнулся Анисим Ильич. — Казачок проболтался, и сам не заметил. Я его на посту встретил, беседу обстоятельную с ним провёл. Тот и признался, как сообщил япошке о том, что должен с вами встретиться. Вот потому-то цирюльник дёру и дал.

Белый упал на стул напротив следователя:

— Предположим, ремни есть знак. Какой?

— Откуда мне знать, — пожал плечами Кнутов. — Если они готовят наступление, то тогда…

— Тогда они отдали распоряжение выяснить всё о новой схеме обороны города, — подхватил мысль сыщика Белый. — Вот японец и не покинул город. Ему нужно выведать и переправить информацию на ту сторону.

— Причём — срочно.

Олег Владимирович вскочил и принялся мерить комнату широкими скорыми шагами.

— Вот что, Анисим Ильич, не в службу, как говорится… Прокатитесь-ка по улицам, да посмотрите, артиллеристы начали передислокацию или ещё нет?

— Хорошо, — Анисим Ильич несколько смутился от неясности задачи. — А ежели начали, то остановить? От вашего имени?

— Ни в коем случае. Просто проинформируйте меня.

Кнутов покинул номер, а Белый перестал накручивать круги по комнате, сел на стул, в третий раз за утро набил трубку табаком, раскурил, после чего вновь поднялся и остановился напротив окна. Мысли приняли должное направление.

Если к повстанцам-ихэтуаням попадёт ложный план обороны города, то с ними можно будет и дальше играть. Ночью отряд Рыбкина должен по максимуму ликвидировать артиллерийские расчёты противника. Именно должен. Без пушек китайцы могут начать наступление только в одном случае: при наличии точных схем нашей обороны. Вот тут-то японец и сыграет на руку российской контрразведке. Пусть высматривает, запоминает. Осталось только выяснить: японец и Индуров — одна компания, или Белый до сих пор «тянул пустышку»?

Советник глубоко затянулся дорогим дымком.

Полина Кирилловна встретила Станислава Валериановича на Зейской случайно. Он сидел на лафете орудия, которое в сопровождении трёх солдат тащили две старые лошади, и что-то писал в блокнот, не глядя по сторонам. Девушку поручик заметил не сразу, а после того только, как она сама окликнула его:

— Снова стишки? — не смогла сдержать язвительности купеческая дочь, спрыгнув с дрожек и подойдя к зачехлённому орудию. — Куда только от ваших словесов деться? Папенька как газету в руки ни возьмёт, всё на ваши творения натыкается. «И когда, — говорит он, — сей молодец поспевает их писать? На службе, что ли?» А я-то ему всё говорю: «Нет, батюшка! Поэты все больше по ночам пишут. При свете луны. У них в сей период особенное вдохновение является». Ан нет, оказывается, батюшка-то мой прав?

Рыбкин обернулся на голос:

— А, это вы? И какими судьбами?

— Да всё теми же, господин хороший, — на лице девушки играла беспечная улыбка. — Едем кормить вашего брата.

— Как сестра милосердия, снисходите до нас? Похвально.

Станислав Валерианович быстро закончил писать, сложил листок

пополам и спрыгнул с лафета. Чуть замешкавшись, поручик протянул девушке исписанный лист бумаги:

— Полина Кирилловна. Вы, конечно, не та, кого бы я хотел сейчас видеть. Но так получилось, вы единственный человек, коего я могу попросить об одной… услуге. Передайте, пожалуйста, если, конечно, вам не составит труда, сие послание госпоже Баленской.

Девушка взяла письмо, повертела в руках. Улыбнулась.

— Мне импонирует Ваша искренность, Станислав Валерианович. Другой бы начал юлить, а вы в лоб. — Полина Кирилловна помахала листком. — Признание в любви? Передам. С превеликим удовольствием. А на словах ничего добавить не нужно?

— Нет. К тому же передать следует не сегодня, — неожиданно добавил молодой человек. — Завтра. И только в том случае, если со мной что-то случится.

Голос поручика слегка дрогнул. Полина Кирилловна снова, теперь уже по-другому, взглянула на письмо, более внимательно присмотрелась к Рыбкину и поняла: просьба носит серьёзный характер.

— Сегодня что-то должно произойти? — едва слышно произнесла она.

— Не совсем так, — Рыбкин взял девушку под руку, и они пошли вслед за орудием и солдатами. — Просто у меня нехорошие предчувствия. Знаете, иногда так бывает. У вас, наверное, тоже… То сон плохой приснится. То с утра ощущение тревожное. Глупости, конечно, но мне вот отчего-то захотелось оставить для Анны Алексеевны небольшое письмецо. Я благодарен вам за то, что Вы не отказали.

Поручик отпустил локоть Полины Кирилловны и хотел было догнать своих, но голос девушки остановил его:

— Олег Владимирович будет с вами?

Поручик остолбенел от такого вопроса и с недоумением посмотрел на дочь купца Мичурина:

— О чём вы, Полина Кирилловна?

— Только не уходите от ответа. Он будет с вами, ведь так?

Поручик сглотнул вмиг набежавшую горечь:

— Не знаю.

— Значит, будет, — Полина Кирилловна прижала письмо к груди.

— Полина Кирилловна, — Рыбкин бросился к девушке, увидев, как та побледнела. — Что ж вы так… Я говорю: не знаю. Я ещё и сам не ведаю, будет что или нет? А уж господин Белый, думаю, и тем паче…

— Вы врёте, — слабо, но уверенно произнесла девушка. — Вам всё известно. Он едет. Не волнуйтесь, письмо я передам. Я не знаю, что вы надумали, но чувствую, собираетесь что-то сделать. — кулачки ее прижались к лицу, — Вы…на ту сторону? Через Амур? Но ведь это безумие… — по щекам девушки текли слёзы. — Господи, кто из вас придумал это безрассудство? Вы? Нет, не вы. Вы же у нас поэт. Конечно, это его идея. Только он способен… — Руки Полины Кирилловны ухватили портупею поручика. — Станислав Валерианович. Я прошу вас. Умоляю! Отговорите его от этой затеи! Умоляю, слышите?

Рыбкин потрясённо смотрел на Мичурину. Такой он ее никогда не видел. «Вот ведь как, — думал поручик, глядя на слёзы Полины Кирилловны, — Снежная королева растаяла!». Горечь комком сжала горло поэта. Везунчик этот советник. И сия красавица к нему неравнодушна. И та благоволит. А тут «одни сопли»…

— Полина Кирилловна, уймитесь, — Рыбкин легко коснулся плеча девушки. — У нас будет совсем иная поездка, вполне безопасная. А ежели что, за Олегом Владимировичем я присмотрю. Обещаю. — Рыбкин отдал честь и, ускорив шаг, последовал за артиллерийским расчётом, уже удалившимся на солидное расстояние.

Девушка смахнула слёзы, посмотрела на скомканное письмо и выкрикнула:

— Вы должны вернуться. Завтра! Слышите? Оба!

Индуров проводил взглядом околоточного Свистунова, после чего громким приказным тоном подозвал к себе Селезнёва:.

— Кто давал разрешение на отлучку вашего подчинённого, господин младший следователь? Или думаете, здесь увеселительная загородная прогулка: хочу — пост покидаю, хочу — возвращаюсь?! Прибывшего запереть в сарай. До вечера.

— Ваше благородие, — встрепенулся Селезнёв. — В город-то надо было доложить, что произошло. Я у вас хотел разрешение спросить, да вы заняты были. Отстреливались. В домике сидели. А потом куда-то пропали. Как только объявились, Свистунов уж прибыл.

Штабс-капитан почувствовал в сердце холодок. Он оглянулся: не наблюдает ли кто за ними? «Глупец! Забыл, с кем дело имеешь? — ругал себя штабс-капитан. — Это же сыщик. Ему по статусу положено всё отмечать и запоминать. Отлучился всего ничего, минут на двадцать, а поди ж ты, заметил».

— Раз отсутствовал, значит, на то имелись причины, — штабс-капитан усталым жестом провёл рукой по голове, будто хотел этим движением показать причину своего длительного уединения в лесу. — А вам всё-таки следовало доложить, что отправили человека в город.

— Виноват, ваше благородие! — Селезнёв вытянулся перед начальством. — Мы люди штатские, не привыкшие… А потому, как-то сразу и не сообразили. Более не повторится. — Харитон Денисович перекрестился. — Истинный крест!

— Ладно. Свободны!

— А как со Свистуновым? В сарай или..?

Юрий Валентинович понимал: младший следователь над ним подтрунивает, и ничего поделать с этим вызовом подчинённого не мог. На данный момент тот был неуязвим: представители министерства внутренних дел ему вроде как и подчинялись, но фактически оставались гражданскими лицами, продолжающими выполнять свои прямые обязанности. Индуров чувствовал: Селезнёв имел от своего прямого начальства дополнительные указания, касающиеся его, Юрия Валентиновича, личности. И здесь не обошлось без влияния господина Белого.

— Свистунову наряд вне очереди!

— За что, господин капитан? — удивился Селезнёв.

— За то, что толком не может пояснить, что к чему!

Младший следователь невразумительно буркнул себе под нос, отдал честь и поспешил на пост. Глаза Индурова помутнели, кулаки сжались сами собой. Сколько же терпеть эти рожи? Только бы не сорваться! До цели-то осталось всего ничего. Протяни руку, и вот она.

Штабс-капитан прикусил губу, отошёл в сторону от обедающих служивых, сел на крыльцо сторожки и долго смотрел на реку. «Любопытно, — думал он, глядя на мутные потоки воды, — далеко отнесло тело, или где поблизости прибило к берегу? А вдруг зацепило за корягу, и теперь белое платье сияет светлым пятном на воде? Нужно будет, — решил Индуров, — среди дня пройтись вдоль берега…»

И ещё одна мысль постоянно крутилась в уставшем мозгу: Белый. «Нет, — думал Юрий Валентинович, — пока не рассчитаюсь со столичным хлыщом, из города не уеду! Слишком крепко тот успел за короткий срок своего пребывания в Благовещенске попортить мне кровь. Во всё сунул свой нос. И откуда только такой взялся? Смотри-ка! И до учителя докопался. И до Катьки. Наверняка, в убийстве Бубнова подозревает, — Юрий Валентинович усмехнулся. — Правильно подозревает. Если бы купец не стал случайным свидетелем разговора с цирюльником, до сих пор был бы цел-невредим. Нет же, привела нечистая сила в тот вечер к цирюльне. Объезд, понимаешь, решил сделать. Моцион перед сном. Вот и пришлось… пришпилить».

Рука штабс-капитана нащупала в рукаве оружие. Жалко, конечно, но от стилета на время следует отказаться. И лучше сегодня, сейчас. «Кретин, — ругал себя Юрий Валентинович. — Нужно было сразу, как только Катьку заколол, и выбросить. Нет же, пожалел. Ручная работа, под заказ. И за три года к нему так привык, что без оного себя словно раздетым чувствуешь. Нет, пришла пора расстаться с любимой игрушкой, а то из-за неё можно и на каторгу…»

Юрий Валентинович глянул на противоположный берег Зеи. «Поскорей бы, что ли, они там управились», — мысленно обратился он непонятно к кому.

За спиной раздавались голоса. Индуров обернулся. Селезнёв и его полицейская братия, поднатужившись, тащили тяжёлое бревно в сторону пристани. Делать новое укрепление. Штабс-капитан усмехнулся и вновь принялся смотреть на Зею. Работайте, ребятки, работайте! Попотеть во славу державы российской никому не грех. Жаль, напрасно…

Олег Владимирович влетел в кабинет Киселёва и прикрыл за собой дверь.

— Разрешите, Владимир Сергеевич?

Губернский полицмейстер оторвал голову от письменного стола, задумчиво посмотрел на молодого человека, потом, видимо, вспомнил, зачем его пригласил, и жестом пригласил сесть. Сам вышел из-за стола, и, оправив мундир, встал напротив офицера Генштаба.

— Отговорить вас от предстоящей операции, как понимаю, мне не удастся. — Киселёв заложил руки за спину, отчего осанка полицмейстера приобрела прямо-таки идеальную стройность. — Я думал над затеей господ артиллеристов. И нахожу её реально выполнимой… за исключением одного момента: господин поручик просчитал, как он попадет на позиции противника, но не продумал пути возврата. Может, для него сие обстоятельство не имеет никакого значения, но вашу жизнь ставить под угрозу мы никак не можем. Я предлагаю следующее. — Владимир Сергеевич вернулся к столу.

Белый посмотрел на столешницу и увидел, что полицмейстер изучал лежащую на ней карту города и прилегающей к нему территории. «Странное занятие для полицейского, — улыбнулся про себя советник, — Впрочем, в последние дни всё поменялось: полицейские стали выполнять функции военных, артиллеристы, сами того не подозревая, исполняют роли статистов, словно в театре. Учителя гимназий, вместо того чтобы учить детей светлому и доброму, превращаются в преступников. Чему удивляться?»

— Вот, смотрите, — Владимир Сергеевич взял в руку карандаш и, используя его вместо указки, принялся водить по карте. — На лодках вы спуститесь ориентировочно в эту точку. — Карандаш упёрся в линию китайского берега. — На всё про всё вам понадобится минут десять — пятнадцать. Более там находиться нельзя — рискуете угодить в руки противника. По поводу склада решайте сами. Может, лучше испортить орудия таким образом, чтобы их в ближайшее время невозможно было восстановить? — полицмейстер вопросительно взглянул на собеседника.

— Снять замки? — Белый задумался. — Пожалуй, можно. Тогда не придётся тратить время на склад.

— Вот, — продолжал Киселёв. — И людей сбережём. К тому же… Снаряды, вполне вероятно, могут понадобиться нам. Если наступление.

Белый привстал:

— Неужели…

— Да, Олег Владимирович. Я послал своих людей, во главе с Самойловым, надзирателем с пристани, помните? За подмогой. Слава богу, только что вернулись. В двухстах верстах отсюда расквартировались шестой и второй казачьи полки Читинской дивизии. Ни много ни мало, две тысячи хорошо вымуштрованных сабель. Как думаете, справятся они с восемью тысячами плохо обученных военному делу ихэтуаней?

— Насчёт плохо обученных ничего сказать не могу. А вот восемь тысяч…

— Не понял… — Киселёв приблизился к Белому. — Я что-то пропустил?

Белый поведал губернскому полицмейстеру о подозрениях, связанных с китайским перебежчиком.

— Я полагаю, — добавил он в конце рассказа, — нас дезинформировали о численности повстанцев. Вероятно, завысили, чтобы мы не предприняли ответных мер, убоявшись численного превосходства.

— Но Зазейскую-то они захватили, — парировал Киселёв.

— А сколько у нас там? — вопросом возразил советник. — Две пограничных станицы. Да и те…только для охраны «колесухи». Так что захватывать-то было и нечего, по большому счёту… К тому же ночью, когда все спят — ничего геройского. Достаточно и тысячи человек.

— Согласен. А почему селения за Зеей захватили, а Марковскую, откуда можно нанести нам удар в спину, не тронули?

— Видимо, по той же самой нехватке сил.

— В таком случае, выходит, нападения на город не будет?

— Полагаю. По крайней мере до тех пор, пока к ним не подойдёт подкрепление.

— Да нет, батенька мой, человеческие жизни на кону стоят. Вон эвакуацию до завтра отложили. По вашей милости. Кстати, семья Алексея Дмитриевича тоже никуда не переезжает… И не смотрите так на меня. Отказались. А Вы всё «предполагаете»! И ещё. Что если исчезновение цирюльника-японца есть простое совпадение? Может, он где-нибудь с нашими мужиками водку глушит, да в ус не дует? А мы тут целое дело продумываем.

— Не может такого быть, — Белый отрицательно замотал головой. — Японец приехал несколько дней назад. И в Марковскую никогда не наведывался. А из деревни никто в город в последние сутки не приезжал. Я интересовался у Картавкина. Выходит, никто не мог передать китайцу пожелания цирюльника насчёт ремней. Вот здесь мы с атаманом и опростоволосились. Я предполагал, что они высадят связного и отправят его в город. А китайцы поступили проще. Они, под шумок наступления, переправили к нам человека, которому мы доверяли. Может, ради него и наступление организовали. А тот посредством нашего казачка предупредил японца. Всё до идиотизма просто. И продумано. Детально. Сына Картавкина даже постовые не задержали, потому как хорошо его знают. Мы же установку давали на незнакомцев. Нас на этом и поймали. Точнее, меня.

Киселёв хотел добавить, что должны были просчитывать все шаги противника. Но, глянув на осунувшееся лицо собеседника, передумал. «Мальчишка», — как он в душе назвал Белого, — и так с ног валится, в боевую операцию ночью идёт, а на него всех собак спустить».

— После того как испортите пушки, немедленно на лодках — в излучину Зеи. Здесь можно не грести. Только отстреливайтесь. Течение вас вынесет к «Селенге» и «Михаилу». Ночью, когда начнёте спускаться из станицы, мы снимем корабли с якоря и выставим их на Стрелке. Даже если китайцы смогут потопить лодки, до кораблей доберетесь и вплавь. Как вам моё дополнение к плану поручика?

— Согласен, — кивнул Белый. — Порой отступление становится даже более трудным, нежели выполнение самого задания.

— Вот, — подтвердил Киселёв. — Главное, вам не промахнуться и не проскочить мимо пароходов.

— Когда, по вашим расчётам, подойдут казаки?

— Самое большее, через сутки.

— Его высокопревосходительство и комендант в курсе?

— Генерал-губернатор — да. Арефьеву пока не известно. Казаки должны появиться внезапно, и так же внезапно начать наступление на «боксёров». Впрочем, будет наступление или нет, решать не нам. И не генерал-губернатору. Едва казаки будут в непосредственной близости от города, мы свяжемся со столицей.

— Опасаетесь дипломатических осложнений? — догадался Белый.

— Естественно. Одно дело дать отпор на своей территории. Другое, начать активные действия на территории сопредельного государства.

— Даже если мы хотим уничтожить этих «боксеров», ихэтуаней, или как их там… хунхузов, а по сути — бандитов? Которые вредят своими действиями собственной державе?

— А это не нам судить: вредят-не вредят. Для того существуют другие службы. А мы люди маленькие. Дадут приказ, пойдём бить. Не дадут, будем сидеть и ждать.

— В любом случае — готовиться к наступлению следует сейчас. И по этому поводу у меня к вам имеется предложение. Сегодня ночью наш цирюльник наверняка сделает попытку переправить на противоположный берег информацию. Так вот, господин полковник, она, то есть информация, должна туда попасть…

— Не дурак. Понял, — Киселёв подошёл к шкафу, открыл, извлекая на свет божий полупустую бутылку коньяка и два бокала. — Тот самый спектакль, на который намекал Алексей Димитриевич? Япошка передаст бандитам липовый план обороны города?

— Так точно.

— Но к чему такие движения, ежели вы ликвидируете их артиллерию?

— Во-первых, нас может постигнуть неудача. Лучше перестраховаться. Как говорят арабы, «на Аллаха надейся, а верблюда привязывай». А во-вторых, китайцы, если всё-таки решатся напасть на нас, пусть это сделают по нашей схеме. Через наши ловушки.

— А вот это правильно!

Киселёв откупорил бутылку, разлил коньяк.

— Арабы, говорите… Арабы — это интересно. Мечтал побывать на Востоке.

Белый рассмеялся:

— Так а вы где?

Киселёв подхватил шутку:

— В таком случае, выпьем за нас, дальневосточных европейских «арабов»!

Рыбкин вдоль набережной вошёл в парковую зону и вскоре оказался перед домом губернатора. Далее идти не решился. Да и не к чему. Станислав Валерианович присел под берёзой, устало прислонился к стволу.

Последние дни его не покидало чувство одиночества. С того момента, как он увидел Белого с Анной Алексеевной. Саднящая, тупая боль с той самой минуты прижилась в сердце и никак не желала покинуть его. И причина этой боли — тоска. Непроглядная, чёрная, высасывающая душу.

Глаза поручика опустились и на некотором расстоянии от себя, шагах в двадцати, увидели господина Стоянова. Тот привычно подпирал ствол высокого ветвистого тополя и, никого вокруг не замечая, смотрел на заветные окна, как только что — поручик. Станислав Валерианович прикрыл рукой глаза. И рассмеялся. Бесшумно. Горько и глухо. Вспомнилось, как они познакомились с сыном банкира в доме губернатора. Как Анна Алексеевна шутила, не замечая, какую глубокую рану нанесла поэту тем, что свела их вместе. И тоска вновь сжала в своем кулаке сердце поручика.

Строки боли и ревности сами собой сложились в рифму и растворились в воздухе, дабы навечно кануть в небытие. Губы сжались, рука потянулась к ветке, пригнула ее к стволу. «Вот так и меня, — Рыбкин едва дышал, — неведомая сила ломает, гнёт, тянет к земле. Будто смерть жаждет принять до срока, отмеренного Богом и судьбой. Вот уже вторые сутки неведомая черная пустота душит меня. Давит. Мертвит». Поэт отпустил ветку, и та упруго распрямилась. «Вот бы и меня так отпустило», — выдохнул офицер, резко поднялся, в последний раз бросил взгляд на окна губернаторского дома, на верного Стоянова и твёрдо пошёл прочь.

Олег Владимирович то и дело посматривал на спутника. Станислав Валерианович сидел молча, отрешенно прикрыв глаза и лишь изредка, да и то невпопад, отвечал на вопросы советника.

— Господин поручик! — не выдержал Белый. — Да что с вами? Ей-богу, не узнаю вас. То вы своим эмоциям должного применения найти не можете, то ведёте себя так, словно у вас только что скончалась любимая собака.

— Ну и сравнение… — нехотя отозвался поручик.

— У меня когда-то жил пёс. Из породы терьеров. Славная, скажу вам, тварь. Умница. Не в пример хозяину. Бывало, придёшь в стельку пьяный, так он тапочки несёт. А утром рассол. Огуречный.

— Странный пёс, — рассеянно проговорил Рыбкин. — Дрессированный, что ли?

— Ага, — поддакнул Белый. — Его мой батюшка сначала лет десять дрессировал. А после я… Если бы не спился, до сих пор мне тапочки таскал. А вот от запоя помер. Ванькой его звали.

— Вы что? — Рыбкин вскинул на Олега Владимировича взгляд, полный негодования. — Издеваетесь надо мной?

— И не думал, — улыбнулся Олег Владимирович. — Станислав Валерианович! Оглянитесь вокруг! Что творится-то… Солнце, зелень, простор! Жизнь! А вы? Посмотрите на себя со стороны. Довольно унылая картина откроется, поверьте.

— Человек не в состоянии смотреть на себя предложенным вами способом. Глупый совет, — поручик снова уставился в противоположную от собеседника сторону, что, впрочем, Белого нисколько не смутило.

— Что я слышу? — в голосе советника прыгали весёлые нотки. — Поэт, не понимающий образного языка!

— Образы при чём? — неожиданно резко отреагировал Рыбкин. — Простите, но у меня далеко не оптимистическое настроение и нет ни малейшего желания продолжать разговор.

— Но и молча ехать как-то не с руки, — откликнулся Белый. — Путь долог. Тоска. Станислав Валерианович, может, всё-таки побеседуем? Глядишь, какой просвет в нашей беспросветной жизни и выявим. — рука Белого опустилась на плечо поэта, — А может, у нас одна с вами печаль?

— Сомневаюсь, — Рыбкин откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.

— Сомнение — вещь полезная. Напрасно молчите. Иногда бывает полезно раскрыться. Глядишь, и полегчает. А если, к примеру, у меня такое же недомогание имеется? И мне так же тоскливо? А?

Поручик приоткрыл глаза, взглянул на чиновника:

— Что ж. Давайте проверим. Скажите, Олег Владимирович, у вас предчувствия случаются?

— В каком смысле?

— В непосредственном, — тело Рыбкина качнулось. — Вы когда-нибудь предчувствовали будущее? Не у гадалки. Не на картах. А вот так, сами. Утром проснулись вроде бодро. А к обеду бац — все не то! Гложет что-то вроде червя изнутри. А что — разобрать не в состоянии. Просто чувствуете, что произойдёт нечто… непоправимое. Всеми порами ощущаете: произойдёт.

Белый пожал плечами:

— Признаться, не помню. Может, и было. Но — в дни ранней юности. В последнее время ясновидения за собой не замечал.

Поручик сердито отмахнулся:

— Ну вас… Мне не до шуток. Вторые сутки меня не покидает предчувствие, будто я должен умереть. Ерунда какая-то. — Рыбкин нервно провёл ладонью по волосам. — Смерти я не боюсь. В конце концов, для всех нас путь давным-давно расписан. Однако неприятно.

— И часто с вами такое? — на сей раз серьёзно и заинтересованно спросил чиновник.

Рыбкину все равно почудилась издевка:

— Не ёрничайте. Мир не так прост, каким нам представляется. В скором времени я умру. Одно только непонятно: почему именно сейчас? Когда, кажется, жизнь только начала меняться? Вступает в новый, может статься, лучший этап. Протяни руку, и вот оно — счастье! Но, — Белый услышал щелчок пальцев поручика, — как раз теряешь всё. Вы никогда над этим не задумывались?

— Признаться, некогда было. Всё, знаете ли, в заботах. Чего и Вам желаю, Станислав Валерианович. Не обижайтесь. Но когда руки свободны и уйма пустого времени, в голову и не такие тараканы полезут… Предчувствия, говорите? — Белый достал трубку и раскурил её. — Полгода назад у меня было не предчувствие, а полное убеждение, что через сутки моим телом будут кормить рыб в море. Я тогда даже и молиться не стал во спасение. Куда грешному… Для таких, как я, дорога от райских врат в другие расписана… Помнится, сунули меня в трюм старого баркаса, в коем перевозили рыбу. Если ад и существует, то, скорее всего, там такая же вонь. Я после и до сей поры спокойно мимо рыбных рядов проходить не могу. Как сейчас вижу ту картину: сижу на грязном полу. Ноги, руки связаны. Во рту грязная тряпка, чтобы молчал. А в голове такой кавардак, уму непостижимо. Всякие глупости трутся друг о дружку. И по службе. И по имению: кому-то теперь оно достанет-с я? И другая разная дрянь… Как солнце стало садиться, голова опустела словно котелок. Слышу, по верхней палубе забегали. «Ну, — думаю, — вот и настал мой черёд!» Стук наверху мог обозначать одно: команда собирается посмотреть на казнь русского офицера. Какое-никакое, а разнообразие. Попытался было я узлы развязать, да куда там. А внутри такая злость, что будь кто из моих врагов сейчас рядом сбил бы с ног и зубами глотку ему вырвал…

— И как выжили?

— А та суета на палубе возникла из-за появления нашего пограничного судна. Они меня и спасли. А вы говорите о предчувствиях. Ничего этого нет! — Белый затянулся душистым дымом и продолжил мысль: — Фантазии ума и расшатанной психики. Человек сначала доводит себя до физического и морального истощения, а после ему мнится всякая чушь.

— Мог бы с вами поспорить, да не имею желания, — Рыбкин, насколько смог, отстранился от собеседника.

Белый выбил трубку и спрятал её в карман.

— Как вы думаете, агент поведётся на наши манёвры?

— Неважно, — вяло отозвался поручик. — Дело сделано. Теперь одно из двух — поверит нам или нет.

— Я о другом: никто не заподозрил, что вы сегодня перевозили «пустышки»?

— Даже Сергей Иванович, и тот не определил, что перед ним замаскированная фальшивка.

— Ланкин не артиллерист.

— Но и не дурак, как вы могли убедиться. Наблюдательности ему не занимать.

— И слава богу! — грубовато подвёл итог Белый.

Разговаривать ему расхотелось. Эта обидчивость Рыбкина начинала угнетать. Поди какая цаца — слова ему не скажи!

Поручик тем временем обернулся назад. За их пролёткой следовали две подводы с дюжиной солдат. Те, радуясь выпавшей свободной минуте, вповалку лежали поверх сена и отдыхали, наслаждаясь дорогой и погодой. Рыбкин снова повернулся к собеседнику:

— Вы не находите странным, что китайцы обстреливают приблизительно одни и те же точки? — неожиданно произнёс Станислав Валерианович.

— Вы же сами говорили: они просто разворачивают орудия. Не меняя позиции, — Белый вприщур посмотрел на поручика.

— Как раз это и смущает, — Рыбкин говорил медленно, обдумывая каждое слово. — Я оглядел их артиллерию в бинокль. Стволы английского производства. Сравнительно лёгкие, на колёсном ходу. Переместить их вдоль берега такой массе народа — дело плевое. Однако китайцы ограничиваются тем, что только разворачивают. В результате, сектор обстрела ограничен, снаряды не могут даже достать до нашей крайней огневой точки. И потом: зачем обстреливать практически пустую набережную, Арку, казармы, если есть цели более существенные? Благовещенск они как свои пять пальцев знают… Допустим, они хотят захватить город и разграбить его, поэтому не трогают центр, где находятся лавки, банки, конторы. Но по воинским частям артобстрел почему не вели?

— Откуда мне знать? Или у меня семь пядей во лбу? — ответил Белый раздражаясь. — О своих подозрениях сообщили бы лучше его высокопревосходительству! Или Арефьеву.

— Сия мысль есть гипотеза. Предположение. А в военном деле всякие измышления могут стоить кому-то жизни.

Белый не стал продолжать разговор и передавать поручику беседу с полицмейстером. Орудия противника должны замолчать. При любом раскладе.

Советник расстегнул жилет и вдохнул воздух свободной грудью. Слово «расклад» навело его на новый ход мыслей: «Индуров. Чем, интересно, сейчас занят господин штабс-капитан? Размышляет, как поступит, когда вернётся в город? Вот и пусть пока сидит под наблюдением Селезнёва!».

Юрий Валентинович в сей час действительно находился в размышлениях. Но не о том, как вернуться в Благовещенск. Господина штабс-капитана беспокоило одно: как избавиться от стилета.

Предчувствия, будь они неладны. Правда, на штабс-капитана в отличие от поэта сии напасти нахлынули внезапно, будто волной окатило. И причиной неожиданного их появления стал Селезнёв. Младший следователь своей наблюдательностью, сам того не подозревая, заставил офицера разволноваться не на шутку. Юрий Валентинович, замечая взгляды младшего следователя, не единожды называл себя самыми нелестными словами. И причина тому имелась: стилет.

«Спрятать! — разрывала голову саднящая мысль — Немедленно! Пока никто не видит!» Юрий Валентинович тяжело втянул воздух, быстро огляделся по сторонам, дабы убедиться, что за ним и в самом деле никто не смотрит, после чего лёгкими, быстрыми шагами скрылся за сараем, от которого почти бегом устремился в лес.

Едва фигура штабс-капитана скрылась в кустах, как другая фигура — младшего следователя — тут же распрямилась, опустив бревно, и на мгновение замерла в сторожевой стойке. Опытный глаз Селезнёва давно отметил странные изменения в поведении командира. То он крыл на чём свет стоит вся и всех, размахивая руками, что для простого человека вполне понятно. То вдруг притих, принялся слегка придерживать правую руку, будто получил ранение в последнем бою.

Когда Индуров скрылся за сараем, Селезнев отдал приказ продолжать работы, а сам, проверив револьвер, тихонько устремился вслед за штабс-капитаном. Харитон Денисович рос в таежных местах, сызмальства с отцом ходил на охоту, умел передвигаться в лесу так, что ни одно живое существо, будь то зверь, а тем паче — человек, не могло его обнаружить и на близком расстоянии.

Спину Индурова, быстро удаляющуюся через молодую поросль вверх по реке, младший следователь разглядел сразу. «Ишь, — пробормотали едва слышно губы сыщика, — как мы торопимся! Неужто решились, ваше благородие, на ту сторону махнуть? Лодка там вас, что ли, ждёт? Ну-ка, ну-ка…»

Юрий Валентинович шёл тяжело, всей ногой ступая на усыпанную бурой хвоей землю. Несколько раз оглядывался, но ничего подозрительного не замечал. Пройдя с полверсты, он вышел к берегу Зеи. Причал теперь остался по правую руку, и с этого места его никто увидеть не мог. Он ещё раз оглянулся — убедился, что и за спиной ничего подозрительного не наблюдается, и принялся скидывать с себя мундир.

Селезнёв достал из кобуры револьвер и осторожно взвёл курок. «Как только Безголовый начнёт спускаться к лодке, — решил следователь, — пришью, и делов-то! После — лодочника. И плевать на то, что сказывали только следить за его благородием и лишь в крайнем случае арестовать. Скажу, что оказал сопротивление». Сыщик поднял оружие и прицелился. Цель виделась отлично. Спина офицера маячила шагах в десяти от спрятавшегося в кустарнике следователя. «Однако странно… — профессионализм заставлял Харитона Денисовича думать, как того требовала служба, — зачем он раздевается? Не проще ли скорей прыгнуть в лодку да тикать? Ан нет, в одних кальсонах остался. И бельишко аккуратненько сложил, будто возвернуться желает».

Селезнёв чуть приподнял голову, чтобы лучше рассмотреть предмет, извлечённый офицером из рукава кителя, и от удивления едва не присвистнул. Предметом оказался продолговатый футляр, судя по всему сделанный из дерева. Длиной чуть меньше локтя, толщиной в палец. Индуров несколько минут вертел эту штуковину в руках, после чего замотал её в тряпку, извлечённую вместе со шпагатом из кармана брюк, поднял с земли камень, привязал его к предмету и пошел к реке. Селезнёв перебежкой быстро сменил позицию, спрятавшись за густой малинник, и оттуда продолжал наблюдать за дальнейшим ходом событий.

Его благородие сначала прошёл вдоль берега вверх по течению Зеи. «Отмечает место», — догадался следователь. Действительно, как только Юрий Валентинович достиг высокой раскидистой ели, гордо возвышавшейся над обрывом, он вошёл в воду сначала по пояс, после по грудь. Когда вода добралась до горла, Индуров развернулся, с трудом преодолевая бурное течение реки, сделал несколько шагов в сторону так, чтобы ель была прямо напротив него, и опустил предмет в воду. Постояв ещё несколько минут, видимо, проверяя ногой, как тайник лёг на дно, и, убедившись, что тот освоился под водой основательно, Индуров медленно выбрался на берег, с трудом вылез по крутому склону наверх, оделся и, более не оборачиваясь, направился, как понял Харитон Денисович, в расположение поста.

Выждав немного, дабы проверить, не собирается ли его благородие вернуться, младший следователь быстро скинул с себя одежду, спрыгнул на прибрежный галечник, бегом покрыл расстояние до ели, вошёл в воду, и… там понял, что повторить движения штабс-капитана ему не удастся по причине малого роста. Селезнев был на голову ниже офицера, а потому, как только делал шаг поглубже, вода тут же накрывала его с макушкой, течение сбивало с ног и вело в сторону. Селезнёву пришлось вернуться на берег, пройти несколько шагов вверх по течению, потом снова войти в воду по горло, нырнуть и на ощупь искать предмет, оставленный начальством. С первой попытки ничего не получилось. Со второй и третьей — тоже. Лишь с пятой пробы рука коснулась тряпицы, и пальцы ухватили сверток.

На берегу Харитон Денисович первым делом осмотрелся, не вернулся ли штабс-капитан, и тем же путём, что недавно проделал Индуров, поднялся наверх. Там Селезнев разорвал шпагат, развернул тряпку — в руках младшего следователя оказались два предмета: лёгкие деревянные ножны и стилет с трехгранным тонким лезвием.

Киселёв заправил за ворот кителя салфетку, взял столовые приборы и только приступил к разделке великолепного фаршированного осетра, как в двери постучали и слуга доложил:

— Господин Кнутов. С просьбой принять.

Владимир Сергеевич кивнул, чтобы поставили новые приборы, а сам продолжил управляться с осетром.

Анисим Ильич прошёл к столу, опустился на стул и устало произнёс:

— Нашли Катьку Иванову. Мертвую.

— Убита? — как-то обыденно поинтересовался губернский полицмейстер, прожевывая кусок рыбы.

— Так точно. Стилетом. Как Бубнов.

— Где нашли?

— Рыбаки в Зее выловили. Судя по внешнему виду, умертвили совсем недавно. Ночью или ранним утром.

Киселёв кивнул на прибор:

— Присоединяйтесь. С утра, поди, маковой росинки во рту не было?

— Так точно, — усмехнулся Кнутов.

— Попробуйте рыбу. Очень рекомендую, — вилка полицмейстера ловко отделила еще кусок и замерла. — Где выловили-то? В доках?

— Никак нет, Владимир Сергеевич, — с набитым ртом ответил Анисим Ильич. — Недалеко от дачи архиерея. Сетями.

— Вверх по Зее, — подвел Киселёв и положил вилку на стол. — Выходит, убитую снесло течением…

— Со стороны переправы, — подтвердил Кнутов. — По всему получается, девчонку убили на суше, а после сбросили в реку где-то между дачей архиерея и переправой.

— Либо на самой переправе, — закончил мысль следователя полицмейстер. — Что докладывает Селезнёв?

— С утра более никаких сообщений не поступало. Если бы Иванова была замечена, Харитон бы немедленно сообщил.

— Если он ещё жив. А если нет?

Кнутов перестал жевать. Воспалённые от бессонницы глаза уставились на Киселёва:

— Нам бы немедленно…

— В котором часу от него прибыл посыльный?

— В восемь. Начале девятого.

— Сколько до нас ходу?

Анисим Ильич пожал плечами:

— На лошади три четверти часа.

— То-то и оно. А сейчас сколько?

Кнутов перестал жевать:

— Неужели вы думаете…?

— Я выдвигаю версии! — резко оборвал подчинённого полицмейстер. — Приход Катерины Ивановой на пост Селезнёв пропустить никак не мог. Отсюда два вывода. Ваш следователь мог стать свидетелем встречи или убийства, после чего сам стал жертвой. Либо Селезнёв не видел девицу на посту.

— И не факт, что Катьку убил господин штабс-капитан.

— Очередное стечение обстоятельств? Что-то их слишком много стекается, — полицмейстер в раздражении бросил на стол салфетку. — Словом, на штабс-капитане скрещивается слишком много этих самых… обстоятельств. А потому, вот что, берите людей… — Кнутов замотал головой, но полицмейстер его оборвал. — Снимите с постов! С дежурства! С караульной службы! Разделите на две группы. Первая пусть едет на квартиру штабс-капитана и произведёт обыск. Искать всё, что может пролить хоть какой-то свет на убийство Бубнова. Либо Катерины Ивановой. Любой предмет. Любую мелочь. Вторую группу — срочно к переправе и произведите арест Индурова. Соответствующие бумаги я сейчас подпишу.

— А если он сбежал?

— Далее противоположного берега ему никуда не деться, разве — переметнуться к китайцам. Ну а там пусть уж наш столичный гость о нём позаботится. Для того у него и должность.

— С какой группой прикажете быть мне?

— Руководите обыском. Вы должны находиться у меня под рукой. А с капитаном ваши молодцы, думаю, и сами справятся.

Белый спрыгнул с повозки, и, размяв затёкшие ноги, приблизился к Картавкину.

— День добрый, Семён Петрович.

— Да какой же он добрый, — поморщился атаман Марковской станицы, пожимая руку Олегу Владимировичу и Рыбкину. — Нечем мне тебя обрадовать, Владимирович. Упустили мы нашего китайца! Так-то вот.

— Сбежал?! — Белый задохнулся от гнева.

— Обижаешь, — сконфуженно произнёс Семён Петрович, поглаживая широкой, мозолистой ладонью гладкую голову. — От нас ещё никто не убегал. Вот и он… не успел. Лежит… Витька из карабина достал. На лодке дёру дать хотел. Дурачок, думал, его руки быстрее гребут, чем пуля летит. Будешь хаять меня, аль как?

Белый снял сюртук, кинул его на завалинку, после и жилетку отправил туда же.

— Мы же договаривались, коли что, в погреб и под охрану. А ты позволил ему с сыном пакет передать.

Рука атамана беспрерывно гладила лысину.

— Вот так вышло. Доверился, значит, я ходе. И зря, выходит, на дохтура думал, — лысина на голове атамана блестела как никогда — за сегодняшний день он её тёр рукой уже, наверное, в сотый раз. — И на старуху… проруха, как говорится… Что далее-то будет? Доложишь по инстанции, аль как?

— «Аль как», — передразнил Белый. — Это мы, Семён Петрович, посмотрим… В зависимости от того, как ты нам со своими орлами поможешь.

— Вылазка на тот берег? — атаман напряглся.

— Лодки готовы?

— А как же! Витька как сказал мне, чего вы удумали, так мы бортики нарастили. На всякий случай. — Последнее слово Картавкин произнёс с ударением на последнем слоге, отчего сердце Белого защемило. Так иногда, играя словами, говорил папа, если хотел рассмешить, или когда они ходили по торговым рядам в Астрахани.

— Думаешь, защитят от пуль?

— Проверяли. С десяти шагов.

— Ну, раз ты так уверен…

Рыбкин прошёл к возу с солдатами и приказал спешиться. Семён Петрович с помощью указательного пальца пересчитал всех участников операции.

— А не маловато ли людей? — скептически произнёс он, кивая в сторону артиллеристов.

— Больше не надо. Их задача ликвидировать орудия. А твоим надо снять береговые посты и дать солдатикам поработать над пушками. Проще простого.

Рука атамана снова прошлась по лысине.

— И сколько назад вернётся из них?

— Не из них, а из нас, — Белый расстегнул сорочку, стянул её с себя, подошёл к деревянной бочке и принялся ополаскиваться. — Я, Семён Петрович, тоже иду.

— Вот оно и яечечко во Христов день… — протянул Картавкин, присаживаясь на стоящий невдалеке пень. — Ты что это удумал, Владимирович? И что тебе там делать? Ты есть кто?

— Я есть именно тот, кто там будет нужнее, — Олег Владимирович, с удовольствием отфыркиваясь, окунался в бочку. — И довольно читать нотации, Семён Петрович. От Киселёва их наслушался. По самую маковку.

— А генерал наш, губернатор, знает, чего ты удумал?

— Знает, Семён Петрович. Знает.

— Финтишь ты, — погрозил толстым указательным пальцем атаман. — Ваше благородие! По глазам вижу.

— Да брось ты!

— Брось… Там хрен его знает, что будет, а он… свою голову суёт! Нет, никуда ты не поплывёшь! — рука старика ударила по бревну. — Баста! Вот пусть твой поручик без тебя…

— Он со мной. — Белый, не одеваясь, вернулся к атаману и опустился на бревно рядышком с ним. — Нам бы солдат покормить, дед. После — проверить лодки. На всякий, как ты говоришь, случай.

Картавкин тихонько свистнул, после чего обернулся к хате:

— Анна! Гостей встречай!

На пороге сенцев появилась знакомая сухонькая фигурка Анны Григорьевны:

— Чего кричишь? Я и сама видала, как прибыли. Готово всё, — жена атамана прошла к Белому и подала ему руку. — Здравствуйте. Прошу в дом.

Белый взял тонкую морщинистую, песочного цвета ладонь женщины обеими руками и улыбнулся:

— Доброго вам дня, хозяюшка. И просьба особая: водки бойцам ни в коем случае не наливать. У них сегодня трудный день. Да и ночка предстоит не из легких.

— Могли б и не говорить, — Анна Григорьевна поджала губы, но Белый видел, что она довольна его словами. Жена атамана повернулась к бойцам, поклонилась, после чего пригласила: — Прошу в дом, гости дорогие, — худенькие ручки тут же упёрла в бока и крепким голосом добавила: — Идти чтобы мне по одной стёжке! И не дай боже на кипа-рактусы наступить!

Она первой вошла в дом. Солдаты, стушевавшись, стояли во дворе и оглядывались по сторонам. Рыбкин, расстегнув верхний крючок кителя и стянув фуражку, отдал приказ:

— Что стоим? Кого ждём? В одну шеренгу — и вперёд по одному! По тропинке! И не помните эти… самые… кипра… кирпа… Тьфу, — сплюнул поручик и снова надел головной убор. — Одним словом, сии растения, что произрастают только в Южной Америке. Всё понятно? Вперёд!

Солдаты несмело, один за одним вошли в избу атамана. Белый не выдержал и расхохотался. Семён Петрович, как ни в чём не бывало, лениво катал во рту травинку.

Рыбкин подошёл и поинтересовался:

— Простите, господин атаман. У вас супруга что, растения выписывает по почте?

— Ещё чего не хватало! Она за всю жизнь только одну вещь по почте и получила. — Картавкин выплюнул травинку и добавил: — Книжку. Про цветы, огурцы, помидоры… Там по-научному всё написано. Вот с тех пор мы и живём, как в ентой самой… в Южной Америке, — рука Семёна Петровича указала на низкорослое, невзрачное растение, с бледно-лиловыми лепестками. — Вон он, кипарактус. Чтоб его, в печку — греча!.. А за забором у меня мемозус произрастает. По виду ничего, но воняет… полынь полынью… Вот что, господа хорошие, — атаман поднялся, отряхнул о колено старую фуражку, натянул её на голову. — Пока солдатики пищу принимают, давайте-ка померекаем. Наш ходя не напрасно приплывал. Это факт. Витька-то, как только из города вернулся, мне доложил. Да слишком голосисто он это делал. Китаец под окнами сидел, всё и услышал. Хотел было дёру дать, да куда там. Витька потом за джонкой сплавал. Вытащил её на берег. Обыскали покойничка, но ничего не нашли. Даже рот проверили. Разве что, перед смертью проглотил?

— Думаю, ничего при нём и не было, — произнёс Белый, глядя на Рыбкина. — Станислав Валерианович! — Олег Владимирович потянулся за сорочкой и стал одеваться. — Только что вами услышанное — ещё одна причина моего появления в отряде.

— Я догадался, — усмехнулся офицер.

— Вот и замечательно, — как ни в чём не бывало продолжил Белый. — Китаец в виде ремней передал знак цирюльнику. Скорее всего, к началу действий. А может, чтобы тот затаился. Семён Петрович, ты ничего не заметил необычного в поведении китайцев при нападении? В боевых действиях неоднократно участвовал, можешь различить, когда враг опасен, а когда вроде как в кошки-мышки играет?

— Да. Баловство это было, а не наступление.

— Из чего такой вывод? — Белый говорил для Картавкина, а смотрел на Рыбкина: думай, мол, сопоставляй факты, сам недавно толковал о странности поведения артиллеристов. А вот тебе и еще…

— Да как из чего? Враг, он когда в атаку прёт, злой, будто сто чертей. Всё на своём пути сминает. А тут будто им сказали: мол, плывите, а там как получится. Доплывёте, хорошо. А вернётесь, и то неплохо. Мы ведь когда обстрел начали, они тут же развернули джонки, и наутёк. Гурьбой! Срамота одна!

Рыбкин наклонился, взял прутик и принялся рисовать. Потом распрямился и указал на волнистые линии:

— Это Амур, — прутик скользил по линиям. — Вот это Марковская. Нападение, как говорит Семён Петрович, было из рук вон неподготовленным — специально. Идём дальше. — Прутик пополз левее. — Здесь город. Обстрел города напоминает стыдобу, да и только, — прутик пополз ещё левее. — Единственный берег, который действительно пострадал, это Зазейский округ, где всего два наших хутора. Получается, девять тысяч «боксёров» по — настоящему вели военные действия только против двух хуторов? Господа! — Рыбкин вскинул голову. — А нас хотят отвлечь… От чего-то более существенного, о чём мы и понятия не имеем!

Семён Петрович наклонился над рисунком:

— Вроде, господа хорошие, вы всё правильно говорите. Да только в головоломке вашей имеется одна брешенка. Что китайцам нужно за Зеей-то? Золотишко имеется, да только далековато оно. Почитай, вёрст шестьсот отмахать нужно, чтоб добраться до приисков. К тому же наша земля. Не китайская. Чин чином. По договору[8]. — Старик посмотрел на офицеров. — А более там ничего и нет. Леса да земли…

Офицеры промолчали. Картавкин ногой стёр рисунок.

— Ладно. После будем их загадки решать. Сейчас нужно поесть, да к отправке готовиться. Витька с вами поплывет. Пусть осечку свою отрабатывает. Он стрелок отменный. Ежели что, прикроет. А теперь в избу. Нечего моей атаманше нервы трепать. Итак, с утра будто не с той ноги встала. Зудит и зудит, комар да и только…

В квартире штабс-капитана Индурова царил порядок. Отменный. Первостатейный. То есть такой, когда придирчивый глаз домохозяйки не мог бы обнаружить ничего предосудительного, за что полагалось поднять цену за жильё. В двух комнатах, одной из которых была спальня, все вещи стояли на своих местах, и именно так, как любят домовладелицы: чтобы зашёл, и сразу всё на виду. Комод, стол, стулья, шкаф… Книжная полка. Впрочем, пустая. Вместо книг на ней нашли приют несколько карточных колод, две бутылки шампанского и перевязанная шпагатом пачка писем.

Анисим Ильич сразу же на полку обратил внимание.

— Самойлов, — позвал он надзирателя. — Давай-ка проведи осмотр по всей форме, а я займусь почтой господина капитана.

Василий Григорьевич удовлетворённо потёр руки — дело-то знакомое, хоть и подзабытое, — и тут же принялся отдавать распоряжения двум помощникам:

— Ты в спальню. Тщательно прощупай матрац и подушку. Их благородия любят прятать вещички в мягкое. После осмотреть ножки кровати, тумбочку, простучать стены… Впрочем, как дойдёт до этого, позовёте меня. А мы, — надзиратель двумя пальцами вытер уголки рта, — начнём, пожалуй, с комода. Вынимаем ящики. Осматриваем содержимое. — Самойлов с трепетом принялся просматривать бельё штабс-капитана. — После следует прощупать и сами ящики. Вдруг в них тайничок устроен, — надзиратель говорил тихо, для себя. — И только потом исследуем всю конструкцию в целом. Как полагается.

Анисим Ильич разрезал кухонным ножом шпагат, разложил письма на столе, сортируя их по адресатам. Выяснилось, господину Индурову писало всего три человека.

Отец штабс-капитана. Письма приходили из Ниццы, и их оказалось всего пять. Во всех папенька Юрия Валентиновича жаловался на судьбу, на то, что его молодая жена ему изменяет и что денег на дальнейшее существование супругам явно не хватает. Далее шла убедительная просьба к сыну по поводу продажи дома в Орловской губернии. Чьего дома, от кого оставленного в наследство Юрию Валентиновичу, из писем было не понятно. Эту стопку Анисим Ильич сразу отложил в сторону. Ничего интересного для следствия в ней господин сыщик не обнаружил.

Второй адресат показался более интересным. Некто Ломакин Фёдор Николаевич в четырёх посланиях через короткие промежутки времени тоже хотел от Юрия Валентиновича денег. Но не в просительных тонах, а в угрожающей форме. Старший следователь, внимательно вчитываясь в ровные строки писем, пришёл к выводу, что господин Индуров задолжал некоему господину Ломакину приличную сумму. Правда, какую, из писем не понять. Кнутов достал из кармана блокнот и сделал пометку. Следовало узнать, кто этот Ломакин. И каким образом штабс-капитан задолжал, как тот выразился, «неприлично огромные» деньги.

Анисим Ильич потянулся к третьей стопке, как вдруг почувствовал, будто что-то он пропустил. Кнутов снова принялся перелистывать письма Ломакина, но так ничего и не смог обнаружить. Обыкновенные, склочные отношения двух знакомых, которые, судя по всему, поссорились из-за денег. Всё старо, как мир. И тем не менее ощущение чего-то пропущенного сохранилось. Да бог с ним, тряхнул начинающей седеть шевелюрой старший следователь. Возьму с собой. Пересмотрю на досуге.

Впрочем, Кнутов тут же забыл о второй стопке писем. Потому как третья оказалась настоящим кладом. То были документы, бланки, векселя. Среди них, видимо, случайно, затерлось одно совершенно бесценное послание от… Катьки Ивановой. Это Анисим Ильич понял, как только развернул писульку. А по-другому то, что виднелось на листе бумаги, назвать было нельзя. Корявый почерк, масса грамматических ошибок, и стиль такой, что литературному критику хоть в петлю лезь. Через минуту следователь уже мог точно сказать, что господина Индурова ждет много неприятностей в полицейском департаменте.

«Здравствуй, радость моя, — говорилось в послании. — Каждый день думаю о тебе. Точнее, о нас. О нашем будущем. Поскорее бы закончились твои обязательства перед купчихой». Анисим Ильич черкнул в записную книжку: «О какой купчихе идёт речь? Уж не о Полине ли Кирилловне Мичуриной? И что это за обязательства?».

«Мне противно думать о том, как ты с ней обчаешься. Хочу надеяться, что у вас более ничего не творится. Иначе глазки-то её вороватые я выцарапаю! Почему не пришёл вчера? Я ждала. Сегодня и завтра дома не буду. Толстуха пригрозила, ежели буду часто бегать к отцу, лишит довольствия». Кнутов приписал: «Толстуха — вдова Бубнова?»

«Так что придётся потерпеть. А ежели не можешь, то приходи к хозяевам, я тебе с чёрного хода отворю. Твоя Катенька».

Анисим Ильич свернул письмо, спрятал в карман и даже шмыгнул носом от удовольствия: вскоре привезут Индурова, вот его этим-то письмецом и прижмём…

— Самойлов, как там у вас дела? — следователь окинул комнату взглядом, едва спрятав письмо в карман.

Надзиратель уже осмотрел комод и трудился над книжной полкой. Проверял все доски на наличие пустот.

— Пока ничего, Анисим Ильич. Ищем.

— Ну, бог вам в помощь.

Другие документы из третьей стопки ничего особенного не открыли. Тогда старший следователь решил еще вернуться к письмам господина Ломакина. Однако перечитать и проанализировать текст посланий не получилось.

В дверь постучали, и в дом пред ясные очи Кнутова ворвался околоточный Гусев, в подотчётности которого находились квартал от Театральной до Чигиринской. Полицейский за собой буквально тащил сопротивляющегося отца Катьки Ивановой, старика пьянчужку, который нёс в левой руке свёрток и слабо отмахивался им от полицейского, сжимавшего его правую руку.

— Вот, Анисим Ильич.

— Что, вот? — Кнутов поднялся со стула, но приближаться не решился: от старика Иванова сильно несло перегаром.

— Жалуется, дочка пропала.

— Наконец-то, — промычал Кнутов и распахнул настежь окно. — Очухался. А то вчера двух слов связать не мог, — Анисим Ильич вдохнул свежего воздуха и сразу вспомнил про пышногрудую сударушку, соседку Ивановых. Сегодня под вечер нужно будет к ней заглянуть на огонёк. Обещал, как-никак.

— Не пропала, — следователь повысил голос, — померла твоя дочка, дед. Не жди её.

— Как померла? — Кузьма с недоумением посмотрел сначала на околоточного, потом на Кнутова. — Не может быть. Она же молоденькая! Как же так… Не может…

— Всё может, — резко оборвал пьяное бормотание Анисим Ильич. — Пить надо было меньше. Жила бы дочка. Вчера провалялся на полатях, а она в то время и сбежала.

Старик ещё некоторое время стоял. Потом ноги его подкосились, он всем телом рухнул на пол. Свёрток выпал из ослабевшей руки и, тяжело ударившись о половицы, отлетел в сторону.

— Приведи в чувство, — отдал распоряжение Гусеву Анисим Ильич. — А это что? — рука сыщика указала на лежащий возле ножки стола свёрток.

— Штиблеты, ваше благородие, — ответил околоточный, хлопая старика по щекам.

— Какие ещё штиблеты?

— Не могу знать! Только он их в участок принёс. Говорил, что в доме нашёл. А продать не решился. Больно богатая вещь, приметная.

Кнутов поднял свёрток, положил на стол, развернул. Действительно, в тряпке были летние мужские туфли модного апельсинового цвета. Анисим Ильич повертел их в руках. Набойки не сношены. Каблук целый. Носить еще и носить. А старик хоть и пьяница, а не дурак: за них, если бы решился загнать, сразу мог на нары загреметь.

Сзади раздалось лёгкое покашливание. Следователь обернулся.

— А… Самойлов. Нашли что?

— Нет, Анисим Ильич. Те ботиночки, что вы в руках держите, покойного учителя Сухорукова.

— Не может быть! — сердце Кнутова заколотилось словно молот.

— Точно, ваше благородие. Я господина учителя очень даже хорошо знал. Как-никак соседствовали, однако, на одной улице. И его я в энтой обуви частенько видел. Посмотрите. На заднике правой туфли царапина имеется. Учитель ещё сетовал по этому поводу, мол, специально ему её сделали. Шумный был, покойничек-то.

Кнутов осмотрел обувь и убедился в правдивости слов надзирателя. Анисим Ильич наклонился над стариком, тряхнул его за плечо:

— Откуда это у тебя? Говори!

— Не знаю… Не помню. Как же мне… без Катеньки-то, а?

— Давно они у тебя?

— Не… Кажись, с воскресенья. Что мне делать-то, что?

— В воскресенье у тебя кто был? — Кнутов тряс старика Иванова за грудки, но тот лишь отупело смотрел на следователя и пускал слюни.

Потом зрачки у Иванова закатились, и он захрипел бессвязно.

— У тебя учитель был? С кем? С офицером?

В ответ раздался только хрип. Кнутов брезгливо отбросил Иванова и отряхнул руки.

— Всё. Потерял сознание. Дьявол! — старший следователь в сердцах выругался, с силой ударил одной туфлёй по столу: — Гусев! Тащи в госпиталь. Скажи, я распорядился. Пусть приведут старика в чувство. Он мне ещё нужен будет.

Околоточный подхватил обмякшего Кузьму и вынес на улицу.

— А вы что? — накинулся Кнутов на Самойлова и подчинённых. — Ищем! Ищем!

Анисим Ильич бухнулся на стул, налил в стакан воды. Вот, кажется, и всё. Теперь осталось предъявить Индурову обвинение. И тем самым помочь Белому. А там, глядишь, можно говорить и о столице, ведь титулярный советник сам первым сделал намёк!

Двери в дом штабс-капитана снова распахнулись. Анисим Ильич хотел было наорать на Гусева, но в квартиру вторгся не околоточный, а помощник губернского полицмейстера Алексей Никодимович Лубнёв.

— Анисим Ильич! — визжал он по-бабьи высоким голосом. — Беда! В китайском переулке бойня! Меня к вам его превосходительство послали!

Кнутов, не отрывая глаз от Лубнева, взял в руку стакан с водой и с силой плеснул ему в лицо. Тот закашлялся и ошеломлённо уставился белёсыми глазами на Анисима Ильича. Самойлов, открыв рот, смотрел на происходящее. Такого поведения со стороны столь солидной особы, как старший следователь, ему видывать до сей поры не доводилось.

— А теперь, — Кнутов подошёл к помощнику губернского полицмейстера и лёгким движением руки стряхнул с его кителя капли. — Подробно! Спокойно! Кто кого бьёт? Снова драка?

— Нет! — нервно тряс головой Лубнёв. — Наши! Китайцев гонят к реке! Топить! — Голос помощника снова сорвался на визг. — Что теперь будет? Они же всех потопят! А околоточных нет. Говорят, прячутся, Анисим Ильич… А там детишки! А эти их палками! А те орут…

Кнутов скривился словно от зубной боли. Левой рукой ухватил зашедшегося в истерике Лубнёва словно нашкодившего кота, за шкирку, правую сжал в кулак и от души врезал полицейскому оплеуху. После чего оправил свой костюм и проговорил, конкретно ни к кому не обращаясь:

— Беда не одна приходит. Мать вашу…

Юрий Валентинович вернулся на пост вальяжной походкой уверенного в себе человека. Душа пела. Всё: главная улика надёжно спрятана. Теперь все концы в воду. Индуров усмехнулся: а поговорка-то в «яблочко».

Картина на посту за время его отсутствия не изменилась. Солдаты и полицейские укрепляли некое бестолковое сооружение, которое они называли «бастионом». Юрий Валентинович хотел уже было пройти в дом лодочника, как неожиданно почувствовал леденящий холод в груди. На первый взгляд, казалось, всё имело место, как и прежде: причал, солдаты, околоточные, брёвна, труп возле домика обходчика, накрытый простынёй… Но одной фигуры недоставало. Одной важной пешки. Холод опустился в низ живота: отсутствовал младший следователь.

Индуров нервно сжал правую руку в кулак и спрятал его в рукаве кителя, но вместо стилета, нащупал только плотный материал подбоя. Юрий Валентинович почувствовал растерянность. Он уже настолько привык ходить с холодным оружием, что теперь ему казалось, будто у него отняли некую необходимую для жизнедеятельности часть организма.

Да бог с ним, с ножом-то! После достанет его, когда всё успокоится. Но куда подевался Селезнёв? Где шляется эта любопытная скотина?.. Юрий Валентинович заставил себя собраться, принять непринужденный вид, после чего направился, как он мысленно выражался, к солдатне.

Не успел он сделать и двух шагов, как увидел выходящего из сарая, в котором были продукты, инструмент и временная гауптвахта, околоточного Свистунова, не далее как утром получившего нагоняй. Младший полицейский чин шёл не торопясь, что-то яростно пережёвывая на ходу. Последнее буквально взбесило Индурова. Юрий Валентинович быстро оправил на себе портупею и ринулся наперерез околоточному.

— С таким рвением вы выполняете мой приказ?

Тот ошарашенно уставился на неожиданно появившееся начальство.

— Так я, ваше благородие, того… В наряде… Как велели… То есть на кухню меня определили. Я, картошку, вот значит…

— Жрёшь! — закончил за околоточного фразу штабс-капитан.

— Никак нет, ваше благородие! Мы того… для пробы. А то повар-то наш, Федька, он ещё того…

Индуров снял фуражку, расстегнул верхний крючок кителя.

— Хватит болтать! — гневно отрезал штабс-капитан. — Ещё раз увижу праздношатающимся… — кулак офицера приблизился к лицу околоточного. — Смотри у меня! Кстати, а где твой защитник? Селезнёв ваш куда подевался?

— Так, ваше благородие, я думал, он вас охраняет, — Свистунов растерянно хлопал большими, густыми, прямо-таки девичьими ресницами. — Вы только в лес — он вслед за вами и того…

— Чего того? — непроизвольно переспросил Юрий Валентинович, и холод тяжёлой волной бухнул в ноги.

— Так, говорю, двинулся он за Вами. Нам велел доделать бастион, а сам…

— И что, до сих пор не возвращался?

— Никак нет. А… с вами он не был?

Индуров с трудом приподнял подбородок и окатил Свистунова тяжёлым взглядом.

— Ступай, — слова с трудом прорывались из глотки штабс-капитана, — на кухню.

Вот те на… Штабс-капитан снова с безразличием посмотрел на то, как солдаты подняли новое бревно и с трудом потащили его к строящемуся на платформе сооружению. «Идиоты, — зло пробормотал он. — Никто на вас, кретинов, нападать не собирается. Кому вы нужны с вашей переправой? Ну, младший следователь, ну, скотина! Ещё и настырный».

Не так, ой не так Юрий Валентинович рассчитывал уйти из города. Да делать нечего. Встретить следователя в лесу и убить не получится. Тот вооружён. Окажет сопротивление. Все сбегутся. Тогда точно не уйти. Да и кто его знает, может, у полицейского в лагере имеются свои люди, которые в данную минуту наблюдают за ним?

Юрий Валентинович сглотнул горький ком, осмотрелся. Но ничего подозрительного не заметил. За сараем, вдруг вспомнилось, Свистунов привязал скакуна, на котором ездил в Благовещенск поутру. Вот и шанс.

Штабс-капитан закинул руки за спину и неторопливо направился к строению. «Сколько времени я могу выиграть?» — не давала Индуро-ву покоя мысль о бегстве. «Час, — прикинул Юрий Валентинович. — От силы два. В город вернусь первым. Забежать домой? Нет, не успею. Следует сразу спрятаться. Слава богу, есть где и у кого. А вещи… Да чёрт с ними, с вещами… Покинуть Благовещенск, судя по всему, придётся позже. Когда всё уляжется. Ничего, месяц-другой можно и в погребе потерпеть. За ради таких-то денег».

Конь оказался не расседланным. За это он бы со Свистунова три шкуры содрал. Теперь же остался доволен тем, что ещё не перевелись ленивые служаки. Штабс-капитан легко вскочил в седло, поводьями тронул жеребца, заставляя его с места выйти на тропинку. После чего ещё раз осмотрелся. Всё оставалось в спокойствии. За ним никто не наблюдал, и никакого движения ни один солдат, или полицейский не выказал. Офицер сделал вывод, что несколько переоценил умственные способности младшего следователя. Либо тот побоялся довериться своим же людям, кретин. В одиночку не выигрывают!

Индуров хлопнул ладонью лошадь по крупу и лёгким аллюром поспешил по лесной дороге в сторону губернского городка.

Анисим Ильич догнал разноголосо орущую толпу разъярённых горожан, бегущих за китайцами, уже на пересечении Артиллерийской и Суворовской улиц. До Набережной оставался всего один квартал.

Картина, представшая пред взором старшего следователя, была не для слабонервных. Спотыкаясь от толчков в спину и от ударов куда попало, китайцы бежали, не в силах сопротивляться. Некоторые держали на руках детей, прикрывая собой их маленькие тела. Ребятишки испуганно жались к матерям, старшие в голос ревели. Сзади напирала направляемая животным инстинктом мести, осатаневшая толпа из стариков и женщин, которых в отличие от китайцев было раза в три больше. Горожане вооружились кто палками, кто металлическими предметами. У некоторых Кнутов заметил в руках топоры и вилы.

Старший следователь в голос выругался и направил дрожки наперерез толпе. Он хотел своим тарантасом задержать массовое движение до прибытия полицейского отряда, за коим услал истеричного Лубнёва, и попытаться хоть как-то утихомирить людей, но сие не удалось. Несколько стариков с левого фланга перегородили ему дорогу.

— Не лезьте, ваше благородие! — рука древнего деда в косоворотке тяжело опустилась на крыло полицейской повозки. — Не мешайте. Пущай бабы разберутся.

— Неча было обстреливать кладбище, — раздалось с другого края, кричал хлипенький мужичонка в армяке. — Неча!

— Задаром столько люду положили, — теперь уже неслось со всех сторон.

— Какого люду! Что вы несёте? — Кнутов спрыгнул на землю. — Когда?

— Вчерась, ваше благородие. А вы и не знаете, — мужики окружили Анисима Ильича, не давая ему возможности пройти к китайцам. — Обстрел вчерась был? Был! Чуть не полгорода полегло! А эти у себя прятались! По ним-то никто не стрелял! Всё по нам! А вы их защищать…

— Они такие же горожане, как и вы, — сделал попытку привести в защиту китайцев хоть какой-то аргумент старший следователь.

— Были бы такие же, тоже бы попали под обстрел.

— Наших шмаляют, а эти сидят, ждут, когда хунхузы в город войдут.

— Готовятся!

— Ни хрена не дождутся! Пущай в Амуре купаются!

— А на том бережку посмотрят!

— Да вы спятили! — орал Кнутов и рванулся выхватить револьвер, но руки древнего старика оказались на редкость проворными и сильными. Анисим Ильич почувствовал, как локоть с силой прижали к телу, не давая извлечь оружие.

— Не балуйте, ваше благородие! Неровен час, и вы с ними будете рыб кормить. Сами видите, бабы не в себе. Лучше им поперек не вставать.

Кнутов рванулся, что есть силы, но чужие руки спеленали тело…

Полицейский отряд появился, да поздно. Как выяснилось, Лубнёв, вместо того, чтобы рысью лететь к Киселёву, свернул к себе домой, где и спрятался в погреб. Киселев узнал о происшествии, когда «омовение» уже шло полным ходом.

Бабы, не разбирая, где кто, загоняли китайцев ударами кулаков и палок в реку по пояс. Мол, постойте, подрожите. Вода поначалу казалась тёплой. Но капризный Амур тёпло нёс только по поверхности. Местные жители хорошо знали, что на дне холод быстро сковывал ноги. Хуже всего было тем, кто на руках держал детей. Тяжёлое течение тугой воды изо всех сил старалось сбить с ног, и тогда ребёнок оказывался в воде…

Некоторые китайцы соблазнились старыми, полусгнившими лодками, что держались на воде вблизи берега, ими пользовались местные рыбаки, чтобы не мёрзнуть в воде во время рыбалки. Теперь, чрезмерно заполнив старые посудины, испуганные китайцы изо всех сил гребли на них к другому берегу. Однако лодки не выдерживали, и скоро то с одной стороны Амура, то с другой стали слышны крики и мольбы о помощи. Люди, захлёбываясь, хватались за борта ещё державшихся лодчонок в надежде, что те не потонут, вынесут их к суше. Однако, лодки одна за другой шли ко дну. Люди тонули.

Анисима Ильича, прижимая телами со всех сторон, мужики вывели на недостроенную набережную.

— Глядите, ваше благородие, как надо с ними… А то, понимаешь, терпим, кровушкой умываемся.

Кнутов смотрел на реку. Не мог не смотреть. Там, в воде, стояло по меньшей мере человек сто. В основном женщины. Многие с детьми. «Постоят минут тридцать, — само собой родилось в голове сыщика, — даже если их спасут, дней через десять кладбища пополнятся новыми покойничками».

— Плывите! — неожиданно раздался с берега мужской крик, и в китайцев полетели камни. — На свою сторону! Неча тут делать!

Впрочем, отметил Анисим Ильич, мужики кидали камни как-то нехотя. Будто их силой заставляли. Камни не долетали даже до воды. Некоторые женщины тоже было принялись поднимать каменья, но бросать не решались. Перед ними по пояс и по грудь в воде стояли живые люди. С детками. Небожеское дело творилось вокруг! Одно — наказать, загнав в реку. Другое — потопить. Смерть на свою душу никому брать не хотелось. Некоторые, оглядываясь по сторонам, крестились. Другие, отшвырнув камни подальше от себя, как заразу, медленно отступали к пристани.

— Куда поползли, стервы? — неожиданно раздалось откуда-то с левого краю. Кнутов попытался вспомнить голос, он его неоднократно слышал, факт. — Берите каменюки, по мордасам им, по мордасам!

Крик подстегнул мужиков. Камни полетели вновь и более метко. От удара по голове стоявший по грудь в воде старик китаец потерял равновесие, и вскоре его тело понесло к середине реки. Вслед за ним под каменным обстрелом тонуть начали и другие. Некоторые вместе с ребятишками. И вой теперь стоял не над рекой, а над берегом. Выли русские бабы. Выли от боли за маленьких китайчат. За их матерей. За их бабью долю.

Мужики, сдерживающие Анисима Ильича, видя, к чему привел бунт, отпустили руки сыщика. К сему моменту Кнутов вспомнил, кому принадлежал голос, призвавший топить людей. Младшему приказчику купца Мичурина, Пантелею. «Мужичку с душком», как когда-то его рекомендовал Селезнёв.

Анисим Ильич, проигнорировав лестницу, стремительно спрыгнул на песок и, проталкиваясь сквозь толпу очумевших баб, бросился к мужикам. Выхватив наконец из кармана револьвер, полицейский взвёл курок и навскидку, не целясь, выпалил в приказчика. Зло, без предупреждения. В голову, почти в упор, так, что кровь брызнула в стоящих рядом бунтовщиков.

— Кто следующий?! — Кнутов блажил не своим голосом. — Бунтовать вздумали?! В военное время?! — револьвер прыгал в руке. — Всех на каторгу! Кто первый? Ты, Кандыкин? Или тебе мало своего срока? Может, тебя, Фома Ярыгин, посадить за подстрекательство? Лет на двадцать, в кандалы?

Камни с глухим бряканьем посыпались из рук. Кнутова знали многие. Доводилось иным вступать с ним и в контакт. Большинство сей толпы состояло из бывших ссыльных да поселенцев. И новый срок схватить никому не хотелось.

— Опусти ствол, Анисим Ильич, — Фома Ярыгин нарушил охватившую вдруг всех оторопь. — Бес попутал. Сами не знаем, как…

— А вот я знаю! — Кнутов и не думал опускать револьвер. — Кто надоумил вас? Он? — ствол револьвера указал на труп приказчика.

— Так точно, ваше благородие, — с трудом выдавил из себя Фома. Коли начал разговор, то и продолжать, как понял Ярыгин, придётся ему. — Отпусти, Анисим Ильич.

— Сколько заплатил? Фома, ты меня знаешь, не вздумай финтить. Сколь?

— По целковому на брата, — выдавил Ярыгин.

— Понятно. Когда?

— Сегодня утром.

— И успели столько баб собрать? Ой, врёшь, Фома.

— Ей-богу, не вру. Баб он сам привёл. Остальные прибились по ходу. Но ведь кладбище-то обстреляли! — с отчаянной надеждой выкрикнул мужик, как бы ища поддержки своим беспутным действиям.

— Обстреляли, — согласился полицейский. — Только убитых не полгорода, а два человека. А то, что вы сейчас натворили, иначе, как самосуд, не расценивается. Посему, братцы-акробатцы, Ярыгин, Канды-кин, ты, ты и ты — жду завтра у себя. Поутру. И, не дай боже, ежели кто из вас захворает. Выздоравливать в казематах будете. А теперь, пошли все… — Анисим Ильич грязно и злобно выматерился.

Берег вмиг опустел. Бабы кинулись врассыпную. Мужики едва за ними поспевали. Анисим Ильич опустил руку с револьвером и, с трудом преодолевая тошноту, повернулся в сторону реки.

Ближе к середине, по Амуру плыли трупы. Оставшиеся в живых, десятка три человек, поскуливая от страха и холода, медленно передвигая ногами, выбрались на берег, но подняться по лестнице на набережную никто из них не решался. Молодая китаянка кинулась было упасть Кнутову в ноги, но Анисим Ильич брезгливо оттолкнул ее. Не хватало ещё, чтобы с набережной увидели, как она ему сапоги лижет.

Следователь по лестнице преодолел три ступеньки, со злостью снял с головы котелок, с силой шлепнул им по ноге и выругался вновь — за приказчика придётся отвечать…

Селезнёв вернулся на пост спустя полчаса после того, как Индуров сбежал в город. Харитон Денисович кинулся искать штабс-капитана, не обнаружил нигде и поднял тревогу. В отряде имелись охотники. Вот их-то, когда выяснилось, что вместе с офицером пропала лошадь, и взял с собой младший следователь в погоню за сбежавшим командиром. В том, что Индуров сбежал, сомнений быть не могло. Бестолковый Свистунов полностью рассказал о своей беседе с капитаном, во всех подробностях.

Теперь Харитон Денисович, трясясь в телеге рядом с тремя солдатами, ругал себя на чём свет стоит. «Бестолочь, — бормотал младший следователь. — Проследить-то проследил. И доказательство имею. А толку? Если мы его благородие не найдём, то снимать мне штаны, да задницу — под розги. Впрочем, и того мало будет». Селезнёв обернулся.

— Как думаете, мужики, словим?

— А то как же, — проговорил самый по возрасту старший. — Следы явственно видны. Для меня найти человека в тайге, всё одно, как пройтись по Большой улице с барышней. Вот. Видите, Харитон Денисович? Следы от подков.

— Да ни хрена я не вижу, — досадовал Селезнёв. — Потому вас и взял. А если не в лес он?

— Тогда в городе спрячется, — логично заметил бывший охотник. — А там ваша вотчина. Что его благородие натворили-то?

— Смотри, не упусти! — вместо ответа со злостью вымолвил младший следователь.

Кабы он сам знал, что ещё натворил штабс-капитан. Селезнёву на данный момент известно было только одно: Индуров убил купца Бубнова. Доказательство лежало во внутреннем кармане кителя. И версия о близком знакомстве штабс-капитана с Катериной Ивановой — правильная. Теперь стоял вопрос: если его благородие вернется в город, где постарается спрятаться? У себя? Отпадает. У Катьки? Нет, вряд ли. Тогда где?

— Харитон Денисович, — охотник отвлёк следователя от горьких мыслей. — Как думаете, долго война продлится? Я вот думаю, что не очень.

— Это почему? — рассеянно спросил младший следователь.

— Глазами меня Боженька не обидел, — солдат наклонился к уху Селезнёва. — Сегодня, когда мы вашу бастиону громоздили, я за тем берегом присматривал — дак ни единого хунхуза не увидел. Ни души! Будто корова их языком слизала.

— Прячутся, — отмахнулся младший следователь, продолжая думать о своём.

— Нет, Харитон Денисович, — не согласился мужик. — Как бы не боялись, а двигаться-то все одно нужно. Воды принести. Жратву приготовить. А я ни единого огонька не заметил. — И охотник сделал вывод. — Ушли они. Видать, поняли, что мы их не пропустим, и ушли. А потому, войне скоро конец.

— То есть как ушли?

— Да вот так. На лодках. Лодок-то нет.

— Ерунда, — Селезнёв смотрел по сторонам. Взгляд блуждал по сухостою, по редким берёзкам, по траве. — Спрятали лодки.

— Может, и так… — как-то вяло согласился охотник. — Вы начальство, вам лучше знать. — а после предложил: — Может, вылазку на их берег сделать, а, Харитон Денисович?

— Лодки, даже самой завалящей, у нас нет. Да и пловцов, думаю, наберётся…раз, два и…

— А ежели по канату?

— А если они его уже обрубили? Чтобы мы плотом не могли воспользоваться? — в свою очередь, загадал загадку Селезнёв.

— И так может быть, — согласился охотник. Но вывод сделал неожиданный. — А тогда зачем же мы бастиону делаем? Ежели до нас добраться нельзя? — ополченец хитро прищурился, но Селезнёв так на него взглянул, что дальше продолжать дискуссию охотник опасался.

Впереди показался небольшой конный отряд. Приглядевшись, Харитон Денисович узнал людей из своей управы.

— Куда путь держим? — младший следователь спрыгнул на землю и перегородил всадникам дорогу.

— К вам, — спешился околоточный Санатов, здороваясь с Селезнёвым. — За штабс-капитаном Индуровым. Велено арестовать и препроводить в Благовещенск.

Селезнёв поморщился:

— Опоздали. Сбежал он.

— Как сбежал?

— А вот так. На лошади. Преследуем… А вы что, не встретились?

— Откуда, — Санатов развёл руками. — Ежели бы что, мы сразу… А ты, Селезнёв, случаем, не ошибаешься? Может, он в другую сторону ходу дал?

— Да нет. У меня следопыт проверенный. Эй, — кликнул Харитон Денисович бывшего охотника. — А ну-ка, прочитай следы. Может, его благородие куда свернули?

— Да нет. Туточки ехали. Вон следы подков нашего Булата. Прямёхонько вдоль дороги. Это они, скорее всего, свернули в лес где-то чуток далее. Когда услышали топот жеребцов господ полицейских.

Санатов взлетел в седло и развернул жеребца.

Действительно, вскоре охотник обнаружил, где Индуров свернул в кусты, прятался, ожидая, когда отряд Санатова проедет мимо. Селезнёв с околоточным спешились и принялись внимательно осматривать место, как выразился охотник, «схованки».

— Отсюда дорога на Хабаровск, — прикинул младший следователь. — Лошадь у него свежая, так что вряд ли мы догоним.

— А вот тут вы ошибаетесь, Харитон Денисович. — откуда ни возьмись, из кустов объявился солдат-охотник. — Его благородие в город правят. След-то снова на дороге объявился.

Селезнёв с Санатовым переглянулись.

— С чего это он? — помощник Анисима Ильича шмыгнул носом. «Видимо, простуду хватанул, — промелькнуло в голове следователя, — когда в Зее купался». — Из огня да в полымя?

— Чего раздумывать? Догонять нужно! — Санатов кинулся к лошади.

Следы Булана довели полицейских до самого города. Первый пост на въезде в Благовещенск расположился подле дачи архиерея. Селезнёв спрыгнул с телеги и бегом бросился к страже.

— Господин офицер, штабс-капитан через ваш пост не проезжал?

— Документы! — вальяжно произнёс начальник караула. Просмотрев бумаги и вернув их владельцу, подпоручик спросил: — Господин Индуров?

— Совершенно верно. Так как, проезжал?

— Проезжали-с.

— Куда двинулся?

От поста вело два направления в виде развилки. В центр города и к казармам. Следователь не сомневался, что офицер выберет первый путь. На первое время мог спокойно затаиться у кого-нибудь в городе. Однако ответ подпоручика для Селезнёва стал полной неожиданностью:

— В казармы Их благородие погнали. Будто за ним черти вслед. А, может, вы те черти и есть?

Семён Петрович привёл Белого и Рыбкина на окраину станицы. В распадке недалеко от реки, в кустах, стояли лодки.

— Кто знает, может, у них там, — атаман кивнул в сторону китайского берега, — кто глазастый имеется? Потому и решили припрятать.

Олег Владимирович осмотрел каждое судно. Обыкновенные плоскодонки из дерева, просмоленные, с парой вёсел. Единственной отличительной чертой лодок были борта, нарощенные на локоть высотой. Олег Владимирович попробовал руками, хорошо ли надставлены, и остался удовлетворён:

— Молодец, Семён Петрович. Авось, спасёт.

— Плыть следует лёжа, — делал наставления Картавкин. — И вёслами поменьше работать. Течение сильное и так снесёт. Первыми пойдут бадьи с моими ребятками. За ними, на расстоянии, вы.

Рыбкин обошёл местность, внимательно её изучил и теперь носил камни, которые складывал в лодки. Семён Петрович с удивлением посмотрел на поручика, но Белый похлопал старика по плечу:

— Всё правильно. Замки успеем снять, или нет, а вот стволы забить точно сможем.

Семён Петрович с сомнением проводил сухую фигуру Станислава Валериановича.

— Зачем ты его взял? — проговорил атаман, когда Рыбкин удалился за очередной грудой каменного запаса. — Он же зелёный, как черемша.

— Это его план. К тому же более некого. Сам знаешь, всех в Приморье отправили.

Рыбкин, наносив камней, стянул с себя китель, разделся до кальсон и пошёл к реке искупаться. Картавкин, кряхтя наклонился, поднял упавшие галифе и положил их поверх борта лодки.

— Так вот, Владимирович, мысля какая мне пришла. Как бы кто из твоих не сопутствовал этому дельцу.

— Из каких «моих»?

— А это тебе виднее. Я — человек маленький.

— Нет уж, — Олег Владимирович тоже скинул мундир и присел на бревно. — Коли начал, продолжай.

Семён Петрович присоединился к чиновнику.

— Как так получилось, что из пограничного места всё войско в полном составе с глаз долой убрали? Аль, не знали, что за рекой творится? Знали. Что ихету… ехату… черта им!., силёнки копят? Знали. А вояк под гребенку во Владивосток отправили. А эти только и ждали. Кто мог отдать такой приказ?

— Эка ты завернул, Семён Петрович. Так можно и до крамолы дойти.

— А ежели так оно произошло, как я думаю, то крамола уже имеется.

Белый достал трубку, принялся набивать её табаком.

— По твоим суждениям получается, Алексей Дмитриевич и есть предатель?

— Типун тебе на язык, ваше благородие. Ты прежде чем ярлыки-то навешивать, думай. Губернатору самолично такое устроить никак не под силу. Сие удумать мог человек, стоящий повыше генерала. К примеру, губернатор Приморья. Или кто-то из его людишек.

— Аргументы?

— Напали в тот момент, когда город беззащитен, это тебе не той… аргумент?

— Нет, — советник с удовольствием закурил. — Сие твоя гипотеза. Ее следует проверять.

— Так ты и проверь!

— Да, Семён Петрович, давненько ты живёшь в уединении. Кто я такой, чтобы ставить под сомнение действия губернатора края? Это всё равно, что голову в петлю сунуть.

— А ежели все так?

— А ежели нет?

Картавкин, кряхтя, поднялся на ноги:

— И всё-таки…

— Лучше помолчи, — перебил атамана Белый и тоже встал, заложив руки за спину. — Для твоей же пользы.

— Можно и помолчать, — тяжело согласился атаман. — Только что же будет? Я промолчу. Ты промолчишь. Завтра, неровен час, китаец нападёт. А за ним и японец. А у нас все в молчанку играют. Только кровушку-то кто прольёт?

— Что ты меня, Семён Петрович, будто девку обхаживаешь? Думаешь, мне не приходила такая мысль? — Белый принялся отбрасывать носком туфли мелкие камешки. — Я об этом думал ещё там… И в Хабаровске, когда Хрулёв рассказал о своих подозрениях и что за ним следят. Да руки у меня коротковаты. В родстве с самим государем губернатор вашего края состоит! Так-то вот.

Картавкин несколько минут помолчал, после чего кивнул на туфли:

— Переобуться надо. В такой обувке много не навоюешь, — Семён Петрович хотел было уйти, но передумал, и, потерев по привычке лысину, произнёс. — Тогда на кой ты плывёшь, коли боишься, что твой карьер пропадёт? Сидел бы дома, в тепле да довольствии. А хунхуз, он как придёт, так и уйдёт. И без твоей помощи.

Белый зло ударил трубкой о каблук туфли:

— Не черта ты не понял, Семён Петрович!

— Уж куда нам, сивым да убогим, в тьмутаракани!

— Обиделся? Ну и зря. А плыву я за теми самыми фактами, которые, может статься, и подтвердят твои мысли. Вот когда это произойдёт, — трубка советника упёрлась в грудь атамана, — если, конечно, произойдёт, тогда и поговорим. И кулаки-то разожми, неровен час, судорогой сведёт! — Белый резким движением спрятал трубку в карман. — Факты мне нужны, Семён Петрович. Факты! Без фактов меня живо в отставку справят. И тогда о своих думах можешь забыть… Ты вот что. Казаков своих собери. О том, что будем делать на том берегу, они, думаю, догадываются. А вот как будем возвращаться, следует объяснить подробно, в деталях. Так что через час жду их здесь.

Киселёв стоял навытяжку перед генерал-губернатором, а тот выговаривал:

— Это что же у вас происходит? Элементарный порядок в городе установить не можете!

— Виноват, ваше высокопревосходительство! — Киселёв достал блокнот, раскрыл его на том месте, где лежала закладка. Руки полицмейстера заметно дрожали. — Катастрофически не хватает людей. Я предупреждал…

— Знаю. Их и далее будет не хватать. Особенно, когда всё закончится. Сколько случаев погромов было за последние сутки?

— Двенадцать.

— И плюс китайцы. Сколько человек утонуло в реке?

— Не могу знать, — выдохнул Владимир Сергеевич. — Что-то около пятидесяти. Старший следователь Кнутов… он лично присутствовал…

— Знаю, — бросил глава области. — Доложили, как он там присутствовал. Убил приказчика купца Мичурина. За что?

— За подстрекательство, ваше высокопревосходительство.

— За это у нас, слава богу, не казнят. — Киселев снова вытянулся. — А вот превышение служебных полномочий налицо. И это, насколько мне известно, не первый случай. Мальчишка, китайчонок, тоже его работа? Можете не отмалчиваться. — Баленский в изнеможении опустился на стул. — Какой конфуз! Столько лет налаживать добрососедские отношения, и в один час всё сломать!

— Ваше высокопревосходительство, — Владимир Сергеевич перевёл дыхание и продолжил: — Старший следователь — все по закону. Если бы он не применил оружие, мы бы имели ещё больше трупов. Нам нужно Бога благодарить…

— Нам Кириллу Игнатьевича благодарить следует, — резко перебил полицмейстера губернатор. — За то, что тот сумел войти в наше положение. И что на вашего Кнутова не будет заведено уголовное дело. По крайней мере со стороны Мичурина. — ладонь генерала принялась тихонько постукивать по столу. — Нам только не хватало ссориться с купечеством… Белому-то хоть не доложили? Мозгов, надеюсь, хватило?

Киселёв прокашлялся. Только ради паузы. А губернатор-то, выходит, не знает о решении советника!

— Никак нет, не доложили. Он, то есть господин Белый, отбыл в Марковскую. Вместе с отрядом артиллеристов. Для участия в диверсионной операции.

— Что?! — Баленский медленно оперся правой рукой о стол, а левую прижал к груди. — Повторите.

— Олег Владимирович вместе с поручиком Рыбкиным будут руководить вылазкой на противоположный берег Амура, — с трудом проговорил Киселёв.

— Да вы что, с ума сошли? — голос губернатора стал сиплым, с хрипотцой. — Столичного чиновника! За реку! В самое пекло!

— Он сам, ваше высоко…

— Ничего знать не желаю! Доставить! Сюда! Немедленно! И глаз с него не спускать!

Владимир Сергеевич почувствовал, как под мундиром сорочка прилипла к телу.

— Никак не возможно. Они уже в станице. Гонец всё равно не успеет. Через час отряд отплывает.

Алексей Дмитриевич расстегнул полы сюртука, прошёл к окну, распахнул рамы.

— А вы знали?

— Так, думал, вам доложили.

— Думали? Или рассчитывали, что не доложили? — губернатор резко развернулся в сторону полицмейстера. — В артиллерийском-то полку вы как раз перед его приездом побывали? Знаю. Всё знаю! На то и поставлен государем! Я, Владимир Сергеевич, терпеливо относился к Вашим, скажем так, финансовым шалостям. Но последнее из ряда вон! Деньги деньгами, а играть человеческими жизнями… Не ожидал!

Голова Киселёва дернулась, словно он получил пощёчину.

— Как вы смеете? — полицмейстер произносил слова медленно и очень тихо. — Кто дал вам право? Если бы не ваш чин, не ваш возраст и не моё отношение к вам, я бы бросил вам перчатку, милостивый государь!

— Бросайте! Что вы ждёте? А может, вас не только вышесказанное сдерживает?

Киселёв рванул крючок кителя, втянул в себя воздух, но промолчал.

— Эка… — Баленский прищурился, отчего лицо его стало похоже на старую, траченную временем новогоднюю маску. — Зацепило! И крепенько! Видать, живое задел. Это хорошо! — губернатор медленно подошёл к полицмейстеру. — Хорошо, что не стали себя прикрывать. Иначе я бы ещё бог знает, что подумал. — Алексей Дмитриевич выдержал паузу, после чего продолжил: — Вы уж простите за столь резкие высказывания. Но, если советник погибнет, сами понимаете, нам обоим головы не сносить. — Лицо губернатора вновь приняло прежний, несколько усталый вид. — Однако, с другой стороны, если судить по вашей бурной реакции, выходит, господин Белый в курсе вашей финансовой деятельности? — сделал вывод Алексей Дмитриевич.

— Так точно, — Киселёв отвечал чётко, без подвоха.

— И молчал. Знал и молчал… Так, говорите, инспектор сам решился на участие?

— Совершенно верно.

— Какой он инспектор? — губернатор устало потёр переносицу. — Мальчишка. С Жюль Верновскими замашками. Он вам хотя бы сообщил о своих дальнейших намерениях?

— Никак нет, — о соображениях Белого по поводу Зазейской волости Киселёв решил промолчать. — И ещё, ваше высокопревосходительство. Я известил господина титулярного советника о прибытии казаков.

— И правильно сделали. Когда, по вашему мнению, они прибудут?

— Завтра ближе к вечеру. Наступление, так думаю, следует начать на рассвете. Пока китаец со сна не очухается.

— Принимаю. Кстати, что с предателем? Были попытки уйти на ту сторону? Или хоть как-то передать информацию?

— Никак нет.

— Очень странно, — губернатор повёл плечами. — Белый рассчитывал на то, что они «купятся» на фиктивную передислокацию орудий… Артиллеристы полдня по всему городу пушки таскали. Предатель просто-таки должен был сообщить об изменении позиций.

— Но ничего подобного… Мои люди следили за рекой всю ночь.

— Раскусил наш манёвр?

— Исключено. Маскировка артиллеристами соблюдалась полная.

— Но ведь не помогло?

— Не помогло, — согласился полицмейстер. — Вот потому, ваше высокопревосходительство, мы и должны начать наступление безотлагательно. Непонимание действий противника может означать одно: враг что-то задумал. И нам следует незамедлительно сорвать его планы.

Губернатор снова посмотрел в окно, повернулся в сторону Киселёва:

— Продолжим разговор, когда казаки будут на подступах к городу. А теперь вернёмся к началу беседы. Обстановка в городе накалена, далее действовать будем в соответствии с законами военного времени. Кнутову объявить благодарность. За находчивость и за то, что сумел погасить волнение… Далее. Опубликуйте моё распоряжение! — генерал-губернатор подошёл к столу и взял в руки исписанный лист с двуглавым орлом сверху, — Прочтите[9].

— «До сведения моего дошло, — принялся изучать текст губернский полицмейстер, — что некоторые жители Благовещенска, а также лица из крестьянского и казачьего населения вверенной мне области, допускают различного рода насильственные действия против живущих на нашей территории мирных маньчжур и китайцев. Нападение на безоружного и беззащитного врага не в характере русского человека, а потому указанные прискорбные случаи насилия могу лишь объяснить вспыхнувшей озлобленностью против возмутительного вероломства китайцев, начавших против нас военные действия, без всякого с нашей стороны повода…» Кстати, — Киселёв приостановил чтениея. — Я придерживаюсь точки зрения старшего следователя Кнутова. Имел место факт подстрекательства.

— А в других поселениях?

— Думаю, и там также.

— Что ж. Доказывайте. Ищите виновника. Судите. Но до решения суда я, как русский человек и как глава области, буду придерживаться своего мнения. Впрочем, дочитайте до конца.

Киселёв перевернул лист:

— «А посему, ПРИКАЗЫВАЮ: объявить всему населению вверенной мне области, что виновные в убийствах, грабежах и других насильственных действиях против мирных беззащитных китайцев будут предаваться суду и подвергаться наказанию по всей строгости военного времени».

— С последним, надеюсь, согласны?

— Да, ваше высокопревосходительство.

— Слава богу, хоть в чём-то мы с вами нашли компромисс. Приказ распространить как среди мирного населения, так и среди военных. Немедля!

— Слушаюсь!

— С сего часа вашим подчинённым разрешаю применять все дозволенные и необходимые меры наказания в случае, если они столкнутся с фактом, подобным давешнему.

Анисим Ильич поставил стул рядом с лавкой, на которой сидел старик китаец, достал портсигар, вынул из него папироску.

— Что, Иван, домолчался? Говорил я тебе по-хорошему: расскажи, кто у вас был? Так нет…

Старик, спрятав руки в колени, раскачивался из сторон в сторону, и, не моргая, глядел в пол.

— Молчишь. И друг твой молчит. Все молчат. Что ж, придётся тогда говорить мне. Первое, и для тебя главное: возвращаться тебе, Ваня, некуда. Нет более ваших. Дома есть, рухлядь кое-какая осталась. А Китайки — нету. Потому как почти весь народ ваш потоп. В Амуре.

Голова китайца склонилась ещё ниже. Плечи мелко дрожали, будто к ним кто-то присоединил адскую машинку. Анисим Ильич однажды такую видел и теперь мысленно крутил ручку, которая подавала к плечам старика невидимый ток. Кнутов смертельно устал. Говорить с китайцем не хотелось. Но последний допрос следовало провести. Дабы поставить на данной истории точку.

— Второе. Если бы ты не загадки нам загадывал, а сразу сказал, на что вас японец агитировал, может, и твои люди бы не пострадали.

Старик молчал. Кнутов терпеливо выкурил одну папироску. Затем вторую. Когда дымок от третьей устремился к потолку, китаец еле слышно произнёс:

— Чужая китайца хотела на тот берег Зеи.

— То есть? — Анисим Ильич заинтересованно наклонился к старику.

— На тот берег Зеи.

— Это я уже слышал. Точнее?

— Не знаю. Она не говорила.

— Кто должен был его туда доставить?

Старик с силой сжал руки.

— Ты? — догадался следователь.

Китаец утвердительно кивнул головой.

— Моя лодка.

— И где ты ему оставил лодку?

— Где камень. Большой камень.

Камень? Анисим Ильич напряг память. Точно. Невдалеке от места, где произошло побоище, есть камень. И, кажется, там имелась джонка. Точно, на цепи. С навесом, приспособленная к длительному плаванию.

Он тогда ещё мимоходом удивился: все лодки отвязаны, или на верёвках. А эта — на цепи. Правда, и джонка отличная. Новенькая. Целая.

— Ключ у кого? — спросил Анисим Ильич. Он вспомнил: несмотря на панику, джонкой никто не воспользовался.

— Моя ключ.

Старик вновь опустил голову. Старший следователь было решил, что он снова замолчал, но тут же понял: указывает на свою грудь. «Носит ключ на шее», — догадался Анисим Ильич.

— Ключ один?

— Да.

— И только у тебя… Так, — пробормотал Кнутов, резко поднялся на ноги, вернулся к столу и с силой затушил в пепельнице очередной окурок.

Теперь понятно. Хотели под шумок воспользоваться лодкой. Да прогадали. Старик-то у нас. И вся затея у японца сорвалась. Но какого чёрта наши мужики в этом деле имели? Хотя тут ответ понятен: им заплатили, и понеслась душа в рай. И деньги получили, и кулаки почесали. Вот только зачем япошке плыть за Зею? Куда проще до противоположного берега Амура добраться. К своим.

— Что ещё японец говорил?

— Моя не знает. Не помнит.

— Ну да. Твоя и раньше ничего не знала и не помнила. А япошка тот, — Кнутов наклонился над стариком и почти прокричал тому в ухо, — наших мужиков науськал, чтобы ваших потащили топить! А твоя сидит тут и снова ничего не знает!

По впалым щекам старика слёзы проложили тонкие бороздки.

— Ладно. Что он вам обещал? Не задарма же ты должен был везти его?

— Там, — старик показал рукой в сторону Амура. — Семья. Много семья. Кушать надо. Нет ничего кушать, обещала деньга.

— И много обещал?

— Вот, — китаец десять раз вскинул раскрытые ладони обеих рук.

— Сто? Сто рублей? И вы…за сто рублей?! — эмоциональный шок потряс следователя. Деньги, конечно, большие, но чтобы поставить под угрозу жизнь целого квартала!

— Много деньга, — закачал головой китаец. — Можно купить рыба, риса…

— Боже ты мой! Лишиться всего, за ради ста рублей! — Кнутов тяжело упал на стул и кивнул на дверь. — Уходи. И дружка своего забери.

Старик нерешительно поднялся, огляделся:

— Я посла?

— Топай, я сказал. Конвойный!

Как только дежурный открыл дверь, Кнутов приказал выставить обоих китайцев за двери, и никого к нему в течение часа не пускать. После Анисим Ильич развернул обернутый газетой бутерброд, присел на край стола и принялся жевать хлеб с колбасой.

Денёк выдался на редкость насыщенный. Катькин отец, Кузьма Иванов, в госпитале после ста граммов водки более-менее внятно рассказал, что произошло у него дома.

В субботу, в котором часу, старик, естественно, не помнил, в дверь хаты постучали. Двое. Оба — их благородия. Один рыжий. Волосы у него, как у барана, в колечко вились. Это хозяин запомнил. Был ли кто из них офицер? Нет. Но у второго имелись усы. А первый, что как баран, всё время всхлипывал. То ли насморк у него, то ли помер кто. Спросили про Катьку. Но дочери дома не оказалось. Вот тот, что усатый, и сказал, мол, подождут. А отчего не подождать, ежели денег дали и приказали бутылку принести. Остались в комнате Катерины. А он на своей половине. Как ушли, не помнит. Но под утро, как хмель попустил, а душа стала требовать новой стопочки, он, то есть Кузьма, обнаружил штиблеты под печкой, там, где хранил заначку. Кузьма божился, что «Их благородий» признает, ежели ему тех покажут. И показали. Одного: отвезли Кузьму в морг. Учителя старик узнал.

Теперь Кнутову оставалось дождаться приезда полицейского отряда с Индуровым. После чего провести очную ставку, и… Столица! Сколько он о ней мечтал!..

Анисим Ильич потёр пальцами виски: что-то, батенька, мозги у вас совсем перестали работать. А сие что означает? Нужно им дать отдых? Вопрос: какой? Кнутов глянул в небольшое, висящее на стене зеркало и подмигнул ему. Её зовут Анастасия! Пускай все катится к чертям! Но сегодня, сейчас, он имеет полное право расслабиться в приятном обществе. Разкудрить твою…

Старший следователь закрыл дверь кабинета, вышел на улицу и уже хотел было свистнуть стоящим невдалеке дрожкам, как вдруг заметил старика, сидящего в стороне от крыльца на корточках. Анисим Ильич шагнул с крыльца, подошёл к живому клубку, легонько толкнул его:

— Эй! Почему не идёшь домой?

Старик медленно поднялся, следователь отметил, что тот почти карликового роста. «Ему бы в "Шапито" выступать», — усмехнулся Анисим Ильич и вновь нахмурился:

— Ну?

— Моя ходить нету. Моя дом нету. Моя помирать.

— Прямо здесь?

Старик промолчал.

— Вот что, Иван, иди-ка ты помирать куда-нибудь в другое место.

— Нет другая место.

— Так что, тебя опять в камеру спровадить?

Старик снова промолчал. Кнутов взбежал на крыльцо:

— Дежурный! Забери назад китайца.

Конвойный выглянул за дверь, окинул взглядом старика и робко произнёс:

— Нельзя, ваш благородь!

— То есть как нельзя?

— Мы его выпустили. По вашему приказу. Вы расписались, ведь так?

— Ну и посадите его снова.

— Анисим Ильич, вы же знаете. Бумагу надо. А так, никак.

— Да… чтоб… — Кнутов хотел было выругаться, но вовремя спохватился.

Ситуация складывалась дурацкая. Он же лично сказал старику, что тому некуда идти, и после отпустил! Молодец, Кнутов, нечего сказать!

Следователь снова вернулся к китайцу:

— Ты чем по жизни занимаешься, Иван?

— В лавке моя. Купи-продай… Помидора, огурца…

— «Помидора, огурца»… — передразнил старика Анисим Ильич. — Водку пьёшь?

Иван Вейди замешкался:

— Моя мало-мало пить.

— Тогда поехали. Сегодня будем пить много-много, — Кнутов вложил два пальца в рот и лихо свистнул, давая знак извозчику, чтобы подъехал. — А Анастасия, прости господи, позабыл узнать отчество, подождёт. Заодно, Ваня, может, ещё чего вспомнишь про своего чужого китайца? А?

Харитон Денисович хотел проскочить мимо дежурного, но тот окликнул его:

— Куда?

Дежурный полицейский обедал, и от дурманящего запаха чесночной колбасы у младшего следователя закружилась голова. С утра маковой росинки во рту не было. Пока то да сё — не замечал. А вот нос унюхал, и желудок пошёл писать петицию.

— Анисим Ильич на месте?

— Минут десять назад уехали. Ивана с собой прихватили.

— Какого?

— Старика, что сидел у нас.

— И куда они?

— А мне почём знать? Мне не докладывают, — и скрылся в своей конуре, доедать колбасу.

«Вот ведь!» — возмутился Селезнёв, но тут же успокоился. А может, и к лучшему? Ночь скоро. Доложить, что упустили штабс-капитана всегда успеется, а вот поесть — это как сказать. Зная характер Анисима Ильича, можно заранее предсказать, что пошлёт он своего подчинённого явно не в ресторацию.

Харитон Денисович выскочил на крыльцо в надежде, что вскоре будет дома, но задуманному сбыться оказалось не суждено. На ступеньках младший следователь чуть не сбил с ног губернского полицмейстера.

— Куда, дура?! — голос Киселёва прогремел столь неожиданно, что у Селезнёва подкосились ноги. — Совсем дороги не видишь? — Владимир Сергеевич приподнял голову и оторопел: — Селезнёв? С Индуро-вым прибыл?

— Никак нет, ваше превосходительство. Мы, это… за ним… А он… А мы… Не успели! — Харитон Денисович и сам не заметил, как начал заикаться.

— Что значит «не успели»?! — Киселёв поднялся ещё на одну ступеньку, и теперь его усы грозно топорщились перед носом младшего следователя.

— Виноват, ваше превосхо…

— Где люди, которых я к вам послал? — перебил подчинённого полицмейстер.

— Ищут. Штабс-капитана Индурова. Здесь. В городе.

— Так, — протянул Киселёв. — А ну-ка, Селезнёв, марш ко мне в кабинет, изложи, кто, что и как.

Через полчаса Владимир Сергеевич, выслушав версию младшего следователя, задумчиво вертел в руках стилет, а Селезнёв, опустошённый и вялый, сидел напротив, думая только об одном: как бы поскорее уйти.

— Говоришь, Индуров потерялся в казармах?

— Так точно, ваше…

— Понятно. На вашем посту Катерина Иванова не появлялась?

— Прислуга Бубновой? — Селезнёв с удивлением посмотрел на полковника. — Никак нет. Ежели бы я её увидел… Простите, а поинтересоваться..?

— Труп Ивановой выловили в Зее, — жёстко бросил на недоговорённый вопрос Владимир Сергеевич. — Убита. Судя по всему, тем самым оружием, что и Бубнов. По крайней мере, — Киселёв снова осмотрел стилет, — это очень похоже.

— Не может быть, — пробормотал Селезнёв. — Штабс-капитан постоянно был под нашим надзором. Я его даже сопроводил… Хотя, нет, — младший следователь задумался. — Утром отлучались они. Вроде как по нужде. В лес.

— И долго отсутствовал?

— Что-то около двадцати минут. Но мы в тот момент не обратили внимания. Убитым Манякиным занимались. А штабс-капитан как раз ушёл. Потом вернулся. Это я уж…

— Когда, во сколько?

— На рассвете. Что-то около пяти.

— А труп выловили в восемь утра… Плохо. Очень плохо, что упустили капитана…

— Виноват!

— Вот дурень, — Киселёв налил в стакан воды и залпом выпил. — В казармах всё облазили?

— Так точно!

— А, может, он в другое место наладился? А?

— Никак нет, ваше превосходительство. Видели его в казармах. И караульный сообщил, что они проехали через ворота. А после, как сквозь землю… Конь там, а он… Я-то сюда поехал, доложиться, а остальные до сих пор ищут.

— Чертовщина, — Владимир Сергеевич скинул китель, повесил его на спинку стула. Часы, стоявшие в углу, пробили полночь. — Вот что, Селезнёв. Индурова следует найти, кровь из носу. Это твоя первоочередная задача. Что достал стилет, молодец. Но, ежели не возьмешь капитана, прощай твой карьер. Понял?

— Так точно.

— Ступай. Завтра жду тебя с докладом.

Ночь стояла тихая, тёплая.

— Однако пора, — Картавкин в темноте виделся большой бесформенной горой. — А то слишком от моих отстанете, — рука атамана нашла ладонь Белого. — Ты, Владимирыч, будь осторожен!

— Что это ты, Семён Петрович, словно старушка-мать заговорил?

— Я Витьке таких слов не скажу. А тебе говорю. Потому, как, кроме тебя, некому это дело закончить.

— Не дрейфь, атаман. Будет и на нашей улице праздник!

Олег Владимирович запрыгнул в лодку, примостился рядом с поручиком. Сын атамана оттолкнул посудину на глубину, тоже прыгнул в неё и, присев на корме, принялся, рулить спущенным на воду веслом. Течение тут же подхватило их и понесло к китайскому берегу. Виктор напрягся, с трудом отвёл судёнышко на середину Амура.

— Сколько у нас времени? — прошептал Станислав Валерианович.

— Часа два, — так же шепотом ответил Белый. — Расслабьтесь. Можете вздремнуть.

— Смеётесь? — Рыбкин сунул под голову лежавший на дне мокрый тюк. — Самое время…

— А отчего бы и нет? Не на звёзды же смотреть?

Поручик некоторое время молчал. Вокруг стояла тишина, нарушаемая изредка лёгкими всплесками вёсел соседних лодок. Как только по воле чьей-то неловкой руки весло делало мягкий шлепок по воде, Виктор Картавкин тихо, сквозь зубы, матюгался. Говорили едва слышно, постоянно поворачиваясь друг к другу.

— О чём задумались, Станислав Валерианович, что днем вас мучило?

— Меня не мучило. Просто необъяснимо: откуда берутся такие предчувствия…

— Да плюньте вы на них! Отвлекитесь. Хотите, я вам ещё прочитаю из Верховского?

— Так вы же более ничего не помните, — в шёпоте поручика слышалось возмущение.

— Соврал, — искренне сознался титулярный советник. — Иногда, знаете ли, приходится…

— Зачем?

— Поймите. У каждого имеется своя слабая струна. И на неё, то есть на эту струну, можно легко надавить… Чем некоторые недостойные люди и пользуются. Я понятно выразился?

— Не совсем. Не понимаю, как можно использовать поэзию в корыстных целях? Ну, понятно, влечение к женщинам. Спиртное. Что там ещё?… Но стихи? Извините, сие либо преувеличение, либо подозрительность. По-моему, у вас профессиональное заболевание. Как, скажем, у писаря глазная болезнь.

— А вот тут вы не правы. К примеру, вы — мой противник. Начинаете собирать обо мне информацию. Но я не женат, а потому поймать меня на связях с женщинами — пустое. Я не злоупотребляю спиртным, то есть в интимной обстановке меня не споишь и не разговоришь. У меня нет ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестёр, — нет ни одного человека, через которого вы бы смогли на меня повлиять. И вот тогда вы начинаете выяснять, какие пристрастия иного рода кроме вышеперечисленных имеются. А далее, отталкиваясь от них, вы сможете направлять мою личность.

— То есть если бы я знал о вашем пристрастии к поэзии, то смог бы на вас воздействовать?

— Всенепременно. Я в себе знаю несколько моментов, на которых мог бы сломаться благодаря поэзии. Но я не автор. А только почитатель. И потому меня просветить рентгеном через поэзию довольно затруднительно. А вот вас, любезный Станислав Валерианович, через призму ваших стихов даже просвечивать не нужно. Вы и так, словно на ладони. И вас можно ломать, сгибать… Хотя вас проще убить, чем сломать. Впрочем, давайте оставим сию тему до возвращения.

— Вы хотели прочитать стихи, — напомнил поручик.

— Одно стихотворение, — уточнил Олег Владимирович. — Не знаю, отчего оно мне вспомнилось. И тем более, почему вдруг захотелось его прочесть.

Белый перевернулся на спину, насколько позволяли борта лодки, и, глядя на звёзды, тихо прочитал:

— Странно, — едва слышно произнёс поручик. — Почему вы прочитали именно эти строки? У вас что, тоже предчувствия?

— Бросьте. Просто вспомнилось. Не надо искать во всём подтекст. Виктор Картавкин, глядя на офицеров, недовольно качал головой: нашли время для балачки!

— Олег Владимирович, — в голосе Рыбкина послышались знакомые твёрдые нотки. — Вам не кажется странным, что сколько мы плывём, а на китайском берегу нет ни одного признака жизни?

— Мне сие показалось странным, ещё мы даже не отплыли. По логике, напротив станицы ходи должны были выставить посты. Вечером-то приготовить пищу следовало. А где костры? Я не заметил, сколько не присматривался.

— Китайцы сняли своих людей с данного направления? — предположил поручик.

— Судя по всему, да. — Белый снова повернулся к поручику, отчего их головы едва не соприкасались. — Признаюсь, у меня такое ощущение, будто отгадка где-то рядом. Протяни руку — и возьми. Да то ли руки коротковаты, то ли умишком Боженька обидел…

— Сочувствия от меня ждёте?

— Так давайте помолчим. Для пользы дела. А то Виктор Семёнович, я чувствую, и так нас уже не раз помянул злым тихим словом.

Полина Кирилловна зажгла свечу, поставила на стул возле кровати и, не раздеваясь, свернувшись в клубок, прилегла. Тело тут же ощутило твёрдость деревянной поверхности.

Вчера удивлению кучера Остапа не было предела: чтобы барышня, да отказалась спать в мягкости? Кучер прикреплял дверное полотно поверх панцирной сетки и тяжело вздыхал, что же это в свете делается-то? Совсем молодёжь сбрендила.

А ей было мягко. От мысли, что она хоть таким образом приблизилась к своему кумиру, Олегу Владимировичу. Слёзы сами собой, без воли и желания покидали прелестные глазки красавицы. «Господи! Где они теперь?» — да, именно так она и подумала. «Они». Сразу о поручике Рыбкине и о Белом. Станислав Валерианович обещал проследить за Олегом. Поручик — человек слова. Он его сдержит. По-другому не может быть. Почему — не может? Всё может статься! И пуля… И река… А вдруг Олег не умеет плавать? Нет, нет, он же из Петербурга. А там море. Жить на море, и не научиться плавать?… А если он недавно переехал в столицу? Ведь она с ним об этом не говорила!.. А о чём она с ним говорила? Да ни о чём! О каких-то мелочах! А нужно было сказать самое главное! Почему мы боимся сказать дорогому человеку самое важное, то, от чего может решиться дальнейшая судьба? Ну да! Будто девушка не должна делать шаг первой. Кто установил? Ну, не сделала шаг первой, и чего добилась? Самоуважения? И всё?.. Господи, ну, пусть эта ночь как можно быстрее закончится! Сил нет ждать! Или нет!

Пусть ночь длится, тянется, как можно дольше! Темнота им поможет! Именно в темноте их спасение!

Полина Кирилловна вскочила и бросилась к окну. Слава богу, луну закрыло облако. Темень стоит, хоть глаз выколи. Им это на руку.

Девушка кинулась к образам. Упала на колени.

— Пресвятая Богородица, спаси и помилуй любимого моего! Сохрани его! Убереги! — слова рождались сами собою. Взахлёб. Со слезами и мольбой. — Дай ему силы вернуться! Дай ему воздуха, если будет тонуть. Отведи пулю от него или нож. Дай силы доплыть до берега родного! Пусть он будет не со мной! Пусть он после живёт с другой! Но пусть будет жив! Лишь бы я знала, что он живой! Матушка, защитница, Пресвятая Богородица…

Владимир Сергеевич, спотыкаясь на перекопанной вдоль и поперёк Набережной, шёл к артиллерийской позиции, возле которой в темноте с трудом угадывалось несколько смутных фигур.

— Стой! Кто идёт? — раздался справа негромкий голос.

— Губернский полицмейстер Киселёв, — также тихо отозвался Владимир Сергеевич. — Его высокопревосходительство здесь?

— Так точно!

— Один?

— Никак нет. Господин комендант и господин капитан с ними. Проводить?

— Сам дойду. Неси службу, солдат.

Киселёв прошёл почти на ощупь еще шагов десять. Ветер тряхнул облака, и луна успела выглянуть на несколько мгновений. Этого полицмейстеру было достаточно, чтобы рассмотреть впереди Баленского и Ланкина, стоявших на бруствере окопа. Владимир Сергеевич присоединился к ним.

— Не спится? — поинтересовался генерал-губернатор. Впрочем, никаких эмоций в голосе Алексея Дмитриевича Киселёв не услышал.

— Уснёшь тут, — Владимир Сергеевич провёл руками по лицу. — Прибыл младший следователь Селезнёв. С переправы. Ваше высокопревосходительство, упустили они штабс-капитана Индурова.

— Сбежал?

— Так точно!

— В каком направлении? К китайцам?

— В том-то и дело, что нет. Где-то в городе прячется, в казармах.

— Любопытно. И как же… его упустили?

— Индуров пытался спрятать орудие преступления, которым был убит купец Бубнов. Селезнёв проследил, оружие выявил. Теперь у нас неоспоримый факт: Индуров и есть тот самый убийца. Правда, пока младший следователь нож из воды извлекал, да пока вернулся на пост, того и след простыл.

— А оружие, значит, найдено?

— Так точно, ваше высокопревосходительство.

— Ну, хоть что-то. Господин капитан, — Алексей Дмитриевич подозвал к себе Ланкина. — Вы готовы?

— Так точно. Расчёты расставлены по местам. Снаряды здесь.

— Слава богу, — полицмейстер перекрестился мелким крестом. — Наконец-то решительные шаги. Неужто есть приказ из столицы?

— Пока нет. Ждём! Кстати, — Баленский обратился к Ланкину. — Сергей Иванович, вы знакомы с расположением вашей части?

— В каком смысле, ваше высокопревосходительство? — не понял капитан.

— Да вот, Владимир Сергеевич утверждает, будто ваш сослуживец, некто…

— Индуров, — подсказал Киселёв.

— Да, штабс-капитан Индуров будто бы пропал в казармах. Словно сквозь землю провалился. У вас там что, потайные помещения имеются?

— Никак нет. Однако Юрий Валентинович мог заблудиться в пещерах.

— В каких таких пещерах? — усмехнулся полицмейстер. — Что-то я о них слышал. Но, простите, господа, за двенадцать лет службы никто мне их так показать и не смог. Глупости всё это!

— Простите, господин полковник, — мягко отреагировал Ланкин. — Я и сам не верил в наличие таковых. Но Индуров как-то невзначай, помнится, в мае месяце проговорился, что на территории полка находится некий подземный ход. Точнее, лаз. То ли некогда его Зея вымыла то ли это старое русло речки, с незапамятных времён…

— Где же? В каком месте? — ухватился за слова капитана полицмейстер.

— Понятия не имею, ваше вревосходительство. Сказано было вскользь, случайно. Да и не заинтересовало меня, не к чему мне…

А Юрий Валентинович тут же перевёл всё на смех. Хотя, вполне возможно, и солгал. Он же у нас мастер фантазировать!

— Нужно с утра ещё раз осмотреть казармы, — Алексей Дмитриевич тронул в темноте локоть полицмейстера. — Давайте-ка отойдём в сторонку.

Владимир Сергеевич спустился с бруствера и помог губернатору последовать за ним.

— Что слышно о казаках из Читинской дивизии? — вопрос губернатор задал, едва они удалились от огневой точки.

— К вечеру завтра прибудут. Не заходя в город, в сопках дислоцируются. Только если мы затянем с наступлением, — прощай внезапность. На следующий день весь город будет знать о прибытии дивизии.

— Согласен. В котором часу следует начинать наступление на Сахалин?

— Где-то в это время, — полицмейстер развёл руками. — Признаться, Алексей Дмитриевич, я далёк от военного дела. Прибудут казаки, сами решат. Главное, не оттягивать. Чтобы китайцам помощь не подоспела. Нанести решающий удар и отбить охоту на дальнейшие поползновения. Вы дополнительную депешу в столицу посылали?

— И не одну! — последнее телеграфное уведомление в Петербург генерал-губернатор передал, когда получил достоверные известия о приходе поддержки. На телеграфе постоянно дежурил адъютант Ба-ленского с приказом немедленно доставить ответ. — Тянут в столице. Опасаются. Никто не хочет взять на себя ответственность.

«В том числе и вы», — чуть не буркнул Владимир Сергеевич, но вовремя прикусил язык.

— А если ответ не поступит?

— Не знаю, — в голосе губернатора было раздражение. — Будем действовать по ситуации. Но, надеюсь, будет. Должны же там, — Алексей Дмитриевич указал пальцем в небо, — понимать, что нарушены устои государства. Это же какой подрыв нашего авторитета, если мы не нанесём ответный удар?

— А если… — продолжал настаивать на своём Киселёв.

— Что вы от меня хотите услышать? Предлагаете ухудшить и без того сложные дипломатические отношения с Пекином? Нет уж, батенька мой, будем действовать строго по указаниям! — Баленский нервно оправил китель и повернулся в сторону противоположного берега Амура.

Полицмейстер молча стоял рядом. Не решаясь ни уйти, ни заговорить.

— Думаете, мне легко ждать? — нарушил тягостное молчание губернатор. — Сам понимаю. Не ответим — долго от плевка умываться потом.

За рекой снова блеснуло, и через несколько секунд до берега донёсся звук выстрела.

— Началось! — возбуждённо выкрикнул Алексей Дмитриевич и стремительно взбежал на бруствер.

Лодка легко ткнулась в галечник. Сын атамана тихонько перемахнул в воду. За ним, так же стараясь не шуметь, покинули лодку Белый и Рыбкин. Олег Владимирович вгляделся в берег. Невдалеке, чуть выше по течению, уткнулись носами лодки казаков, прибывших ранее. Они с трудом угадывались на сером фоне ночи.

Картавкин выбрался на берег, присел, выставив вперёд короткоствольный карабин. Белый присоединился к нему.

— Всё в порядке, — прошептал казак. — Охрана снята.

За спиной послышался новый шорох. Причалила ещё одна лодка с солдатами. Поручик, стоя по колено в воде, дождался, пока плоскодонка выйдет носом на гальку, и тихо приказал артиллеристам, вооружившись заранее заготовленными камнями и песком, выбираться на берег.

— Куда идти? — Олег Владимирович видел перед собой только тёмную, густую пустоту.

Пока плыли по реке, отражение звёзд и иногда выныривающей луны давало хоть какой-то свет. Теперь же перед зарослями на берегу Амура снова всем миром владела сплошная темнота.

— Обождите, — Картавкин тронул руку Белого. — Сейчас хлопцы вернутся. Проведут.

— А если их обнаружили? — губы едва шептали слова, чтобы их мог услышать только стоящий рядом человек.

— Нет. Дали бы знать. Где-то здеся. Проверяют тылы…

— У нас мало времени.

— Две минуты ничего не решат, ваше благородие. Ежели, не дай бог, кого промахнем, нам не сдобровать. Да скажите своим бойцам, пусть присядут и молчат. А то растопались словно жеребцы перед случкой.

Белый осторожно развернулся и двинулся в сторону поручика.

Сын атамана, присев на корточки и выставив карабин, чутко вслушивался. Тишина. Прям как в деревне, перед рассветом. Вот справа, на слух шагах в двадцати, послышался тяжёлый, короткий вздох. Сняли ещё одного часового, догадался сын атамана. Снова тишина. Казак чуть повернул голову. Хрустнула ветка. Кто-то неосторожно наступил.

Глаза постепенно начали охватывать обстановку. Вот на сером фоне проявилось пятно. Послышались звуки, когда нога попадает в песок: шуршащие, шероховатые. Пятно становилось больше и больше. Кар-тавкин медленно поднял ствол оружия в направлении приближающейся фигуры.

— Готово, — пятно подошло ближе и легонько отвело ствол в сторону. — Можно.

Вскоре отряд разбился на несколько групп. Первые три пушки обезвредили без шума. Сначала в стволы высыпали песок. Потом сделали заглушки из камней. Одновременно осторожно поснимали замки и отнесли их в лодки. Работали молча. На ощупь. Как было заранее договорено и распределено. Но на четвёртой произошло то, чего все боялись, но надеялись — авось обойдётся.

Едва один из артиллеристов начал заталкивать в ствол орудия камень, как неожиданно в темноте раздался вопль, затем крики, прогремел выстрел, и солдат повалился на спину.

— Трупы обнаружили! — догадался Рыбкин и, уже не таясь, принялся самостоятельно вбивать в ствол булыжник.

Выстрелы, а именно их и услышали губернатор с полицмейстером, звучали как гром. Куда летели пули, было непонятно. Единственное, пока спасала отряд темнота. Однако до рассвета оставалось всего ничего. «И вот тогда, — мелькнула в голове Белого шальная, как пуля, мысль, — если не успеем, все окажемся у противника на виду. И расстреляют нас в упор, словно мишени в тире».

С лодок ответили из карабинов. Впрочем, стреляли осторожно, кабы не попасть в темноте в своих. Потому огонь со стороны реки был менее активен, нежели со стороны леса.

— Твою душу… — Олег Владимирович бросился на землю, схватил в горсть гальку, вперемежку непонятно с чем, резко поднялся и принялся всё это забрасывать в ствол орудия. — Это ж надо… Попасть в дуэль!

В это время к поручику, спотыкаясь, подбежал один из солдат:

— Ваш благородь, готово. Там наши у ещё двух стволов.

— Отлично. В лодки, и ходу отсюда! — быстро приказал Рыбкин, а сам бросился в сторону орудий, возле которых возилась группа артиллеристов и казаков вместе с советником.

Пули защёлкали по гальке прямо возле ног офицера. «Пристрелялись, — понял поручик. — Глаз намылили, — и, резко обернувшись, выстрелил в ответ из револьвера. — По силуэтам бьют. На фоне реки нас-то хорошо видно».

Через пяток шагов поручик добежал до оставшейся пушки. Рука наткнулась на ещё тёплое, мокрое от крови, тело на лафете орудия. Дрянь дело! Начинаем терять людей.

— Олег Владимирович, не ранены? — крикнул Рыбкин, стреляя в сторону леса.

— Господь миловал, — крякнул Белый и силой вбил осколок камня в ствол орудия. — Рыбкин, отходите к лодкам! — Белый кричал уже во весь голос. — У нас последняя пушка. Уходите!

— Сейчас, — пробормотал поручик и, выставив руку, прицелился. — Поиграем маленько в кошки-мышки и поплывём.

— Что вы там? Уходите!

Белый безуспешно возился с последним стволом. В ногах у него лежало два тела. Казак, убитый шальной пулей. И раненый артиллерист. Олег Владимирович ползал меж ними, пытаясь наскрести хоть горсть гальки, но руки постоянно натыкались на крупный камень.

Рыбкин присел, навскидку выстрелил еще, крикнул:

— Я прикрываю! Уходите! Я за вами!

— Ещё немного…

— Бросьте! Уходите немедленно! — поручик послал новую пулю в заросли.

Олег Владимирович подхватил тяжёлое тело ещё живого солдата и поволок его к воде. Рыбкин взвёл барабан, вспоминая, сколько патронов он уже израсходовал: «Пять? Шесть? Чёрт, сколько раз себе говорил: нужно считать!». Где-то с боков сердито огрызались карабины. «С лодок, — догадался поручик. — Дьявол, все ушли или нет? А если кто есть раненый? Да попробуй в темноте-то разбери! А советник? Добрался или нет?»

— Олег Владимирович, — во всю мощь крикнул поручик. — Вы где?

— В лодке! Поручик! Быстрее! — сквозь выстрелы с левой стороны послышался голос Белого. — Светает! В лодку, поручик! Быстрее!

— Сейчас! Один момент! — Рыбкин кинулся в воду, но тут же обернулся в сторону леса, снова вскинул револьвер и зло выкрикнул: — Сопли, говорите? Сопли? Вот вам сопли!

Два выстрела почти слились в один.

— Что за чушь вы там несёте? — Белый втянул тело солдата в лодку, и обернулся, когда первая пуля ударила поручика в грудь.

Станислав Валерианович почувствовал горячий шлепок, удивлённо глотнул воздух и хотел было ещё раз поднять револьвер, как свинцовая оса ужалила в шею ошеломлённого поручика. Третья врезалась в плечо, откинув его тело в воду.

— Его благородие ранены! — заорал кто-то в лодке.

Советник кинулся в речной поток. Поручик почти полностью погрузился в воду. Олег Владимирович поднырнул, вытолкнул поэта на поверхность и, выставив Рыбкина над водой, потянул за собой, на середину реки. Там, держа туловище офицера так, чтобы тот не захлебнулся, советник, с трудом загребая правой рукой, доплыл до ближней из лодок и подтянул Станислава Валериановича к борту.

— Давайте, ваше благородь, — донесся сверху голос Картавкина. — Отпускайте. Я щас его…

Белый вцепился в борт и терпеливо ждал, пока поручика осторожно затянут в лодку. Время, казалось, встало. Плоскодонку сильно качало, отчего голова Олега Владимировича то высоко поднималась над поверхностью воды, то глубоко уходила в неё. Наконец, чьи-то сильные руки ухватили Белого за сорочку и потянули вверх. Олег Владимирович перевалился через борт, отдышался, после чего наклонился над Станиславом Валериановичем.

— Ничего, поручик. Скоро будем в городе. Придёшь в себя, — Белый склонился над телом поэта, срывая крючки и распахивая китель. — Сейчас я тебя перевяжу. И в госпиталь. А после к Анне Алексеевне. Мы ещё и дуэль… По всем правилам. Как полагается. Хочешь, будешь оружие выбирать, а? Ты молодец, поручик. Так славно всё придумал. Как мы их, а? Сейчас, потерпи…

Белый стянул с себя сорочку и принялся рвать её на лоскуты.

— Ваше благородие, — раздался с кормы оклик Картавкина. — Бросьте. Померли они.

— Ты что мелешь? Сучий пёс! Кто умер? — Олег Владимирович едва не срывался на крик.

— Они, ваше благородие. Не тормошите их. Покойно им…

— Ты что мелешь? Что ты мелешь, скотина?! Что ты?

Белый снова принялся перебинтовывать безжизненное тело поручика. Мокрая ткань скользила меж пальцев и никак не хотела ложиться плотным кольцом. Белый резко рванул китель поручика, распахнул грудь и прижал к ней голову, еще надеясь услышать толчки сердца. Однако оно молчало.

Советник стёр с лица влагу, повалился на бок, ухватившись за борт лодки, присел и протянул руку:

— Карабин.

— Что, ваше благородие? — не понял Виктор

— Карабин! — не сказал, выкрикнул Белый.

Едва оружие оказалось в руках, он передёрнул затвор и вскинул винтовку к плечу. Пули из короткоствольного английского ружья полетели в сторону китайского берега.

Алексей Дмитриевич, заложив руки за спину, смотрел на китайский берег, откуда, разрывая ночь надвое, слышались винтовочные выстрелы. Владимир Сергеевич приставил к глазам оптический прибор, взятый у капитана Ланкина, но ничего, кроме коротких вспышек от выстрелов, рассмотреть не смог.

— Судя по всему, — медленно проговорил губернатор, — часть задуманного им удалась. Слышите? — Алексей Дмитриевич повернулся в сторону капитана. — Сначала были одиночные выстрелы. А теперь вон какая трескотня.

С противоположного берега доносились частые, похожие на игрушечные, щелчки выстрелов.

— Сколько человек принимают участие в операции? — поинтересовался полицмейстер у Ланкина.

— Наших двенадцать. И казаков, думаю, человек десять. Не более.

— А стреляют там, будто к ним высадилась целая дивизия.

— Прицелиться не могут, — аргументировал артиллерист. — Темно. Вот со страху и палят, куда бог пошлёт.

— Если бы только со страху. Может, ваше высокопревосходительство, применить орудия сейчас? Наших поддержать, — Киселёв снова вскинул бинокль, но так ничего и не увидел.

— Рано, — отрезал губернатор и тут же смягчил тон. — Можем в своих угодить. К тому же я не слышу орудийных выстрелов. Неужели получилось?

Капитан вытянул руку в направлении реки:

— Видите, огоньки от выстрелов сместились.

— И что сие означает? — Владимир Сергеевич, признаться, ничего не заметил.

— Наши в лодках! Возвращаются!

Снова смолкло. Все, затаив дыхание, наблюдали за тем, что происходило на реке. Впрочем, там для постороннего взгляда, ничего не происходило. Частые, словно кто зажигал и тут же гасил спичку, вспышки, щелчки словно далекие удары пастушьего бича. И не более того.

— Скоро рассвет, — неожиданно произнёс Ланкин. — Если не успеют отгрести, окажутся под прицельным огнём.

В этот момент произошло то, что спасло многим солдатам и казакам в лодках жизнь. Одну из пушек «боксеры» решили пустить в действие. Губернатор и его окружение сначала увидели яркую вспышку, на миг осветившую часть противоположного берега. Вслед за ней раздался мощный, усиленный эхом, хлопок. Повисла тьма.

— Подорвали сами себя, — констатировал капитан. — Господа, мы можем сворачивать наши орудия. Диверсия удалась!

Полицмейстер с недоумением посмотрел на губернатора. И всё?

— Господин капитан, — Алексей Дмитриевич удовлетворённо потирал руки. — Сколько понадобится китайцам времени, чтобы вернуть орудия в боевую готовность?

— Трудно сказать, ваше высокопревосходительство. Если, как мы планировали, Рыбкин успел снять со всех орудий замки, то артиллерия замолкла навеки. А так… Думаю, сутки, как минимум. Опять же, если у них имеются специалисты, которые следят за обслуживанием орудий. Извлечь из стволов посторонние предметы, прочистить… На это нужно время. Да к тому же «боксёры» наверняка только что испытали эмоциональный шок. Вряд ли кто захочет ещё раз попробовать.

— Сутки? Сутки… — губернатор задумчиво спустился с бруствера к полицмейстеру. — Слышали, Владимир Сергеевич, сутки!

— Так точно, ваше высокопревосходительство.

— Вот и ладненько, — губернатор потёр руки. — Владимир Сергеевич, поезжайте к докам встретить «Селенгу» и «Михаила». И с Белым, и с этим поручиком Рыбкиным немедленно ко мне!

Анна Алексеевна долго смотрела в окно, как за рекой мелькали вспышки. После раздался сильный хлопок, ещё очень большая вспышка, и всё стихло.

За ужином батюшка был странно возбуждён. Несколько раз подходил к телефонному аппарату. С кем-то разговаривал, упоминал фамилии Белого и Рыбкина. Говорил о какой-то их командировке. Интересно, в какую это командировку отправил он двух соперников?

Мысли девушки поменяли направление. Как Рыбкин и Белый вместе смогут ужиться? Она видела, как смотрел на советника поручик, когда с ним разговаривал под её окнами. Глаза сверкали, точно молнии. Солома загорится. И вдруг их что-то объединило? Любопытно даже…

Анна Алексеевна устроилась в плетёном кресле-качалке с ногами, поджав их под себя, и, закутавшись в плед, принялась раскачиваться.

Белый. Белый. Что же ты постоянно торчишь в мыслях? Анна Алексеевна закрыла глаза. А он очень мил, этот господин Белый. Что-то внутри горит, приятно жжёт, когда советник предстаёт пред глазами. И ещё он смешной. Постоянно тупится. Опускает взор в её присутствии. А может, разыграть перед ним сценку? Чтобы он поревновал? Отчего бы и нет? А то ходит, будто павлин, прямой и важный. Пожалуй, подумать стоит.

Дверь внизу хлопнула. Папенька вернулся, его голос. Надо спать.

Кнутов с трудом оторвал голову от подушки. Ему снилось, будто его плечи сжимают местные мужики, чтобы бросить в холодную воду Амура. А в реке трупы, трупы… И он вот-вот должен стать одним из них. Таким же вздутым и синим.

— А-а-а-а! — хрипел Анисим Ильич, разлепив глаза.

— Наконец-то, — проговорил знакомый голос. — А то думал, вовсе не подыму.

— Селезнёв? Ты что тут делаешь? — старший следователь еще раз ткнулся в подушку и резко сел.

— Так вот, явился.

— Являются черти, да и те с перепою, — Анисим Ильич почесал грудь и смолк: некстати чертей помянул.

В последнее время постоянно что-то грызло изнутри. Всё боялся известия, будто Селезнёва убили. Надо ж, привязался к нему, привык…

А младший следователь присел на корточки:

— Может, чем подсобить?

— Подсобишь, — стонал от гула в голове сыщик. — Где Иван?

— Китаец? Спит, — Харитон Денисович поднялся, сбегал на кухню и вскоре поставил на стол перед Кнутовым стакан с огуречным рассолом. — Поправьтесь. У меня худые новости.

Кнутов понюхал жидкость, глотнул и, подойдя к распахнутому окну, вылил содержимое на улицу.

— Там в буфете водка стоит. Принеси.

— Может, не надо, Анисим Ильич?

— Неси.

Кнутов вышел к умывальнику, ополоснул лицо. Потом вернулся в комнату, опохмелился.

— Индурова упустил, — старший следователь не спрашивал, а утверждал. — Иного я не ожидал. Его превосходительство извещён?

— Так точно.

— Это хорошо. Не придётся возле стеночки отираться. Что ещё желаешь сказать?

Селезнёв тяжело опустился на стул:

— Приказали его найти! Кровь из носу. Так и велели!

— Правильно приказали… Что на переправе?

— Да, все ладно…Анисим Ильич, мы уже всё облазили. Нет нигде Индурова. Не знаю, что делать. Сегодня ночью его превосходительство велели ещё раз осмотреть казармы. С утра на ногах. Нет как нет.

— А к чему казармы?

— Так Индуров там скрылся. Когда мы за ним…в погоню.

— А вот с этого места давай подробнее.

Кнутов сел напротив Селезнёва, приготовился слушать. Несколько раз перебивал с уточняющими вопросами. После чего налил себе ещё раз, но пить не стал.

— Так. Вот она причина, почему часы марки «Брегет» Бубнова остались в жилетке. Значит, и купца, и Катьку Иванову убил штабс-капитан. Почему он пришил девчонку, понятно. Мешала. А вот зачем убил молоканина, вопрос остаётся в силе.

— Господин полковник сказали, будто в казармах вход в какие-то пещеры есть. Вот мы с утра и лазали. Весь берег обрыли!

— «Лазали», — передразнил Кнутов. — А кто сообщил?

— Не знаю.

Анисим Ильич потёр щетину на подбородке.

— О разных ходах и пещерах я и сам слышал неоднократно. Да только верится в это с трудом. О них бы давно стало известно, — Кнутов махнул рукой. — Враки всё это, Селезнёв. Искать нужно среди его знакомых.

— Всю ночь не спали. Никто его не видел. Полгорода обла…

— Да слышал я! «Лазали, лазали»… Другого слова, что ли, подобрать не можешь?

— Что делать-то, Анисим Ильич? Его превосходительство грозили, ежели не найду Индурова, чтоб духу моего в департаменте не было.

— И слава богу, — Кнутов зацепил из миски капусту и отправил её в рот. — Ладно, не пыли. Если капитан в городе, то объявится. Видно, что-то ему ещё здесь надобно. Давай и подумаем: что именно?

— Может, он оставил деньги? Бумаги? С собой на переправу он же ничего не брал.

— Знаешь такую игру «холодно — горячо», Селезнёв?

— Знаю.

— Так вот. Сейчас было холодно. К деньгам Индуров неравнодушен. Но жизнь за ради нескольких тысяч на кон ставить не станет.

— Может, хотел забрать то, что украл в доме Бубнова?

— Нет, Харитон, ты меня сегодня изумляешь. Индуров «Брегет» брать с трупа побрезговал, а ты думаешь, что он ради каких-то безделушек вернётся. Холодно, Селезнёв. Как на Севере. Думай, что капитану дороже всего. Денег. Бумаг. Всего! Почем он убивался долгое время? Почему остался в городе, когда у него и шанс уйти в отставку есть, да уехать в своё имение?

— Госпожа Мичурина? — догадался Селезнёв.

— Во-о-о! — выдохнул Кнутов.

— Но, Анисим Ильич, это ж срам! Да после того, что случилось, чтобы Полина Кирилловна — замуж за Индурова?

— А это, брат, смотря, какие обстоятельства. Девка-то, может, за него и не захочет. Подобру! А вот силой капитан её взять вполне способен. Обесчестит, и некуда будет деться Кирилле Игнатьевичу. Сечёшь, куда мысль веду?

— Пока нет, Анисим Ильич.

— Эх, молодо-зелено. Ты вот что, Харитон Денисович, поезжай к купцу и предупреди его про капитана. Пусть будет начеку, людишек своих поставит в охранение, да вооружит их. Вот они твое место и сохранят. Дошло?

— Да, — Селезнёв осклабился. И как сам не додумался?

— Чудной ты мужик, Харитон Денисович, — проговорил Кнутов, принимаясь одеваться. — Выполняешь порученное дело прямо любо-дорого. Но только коснется личной инициативы, так у тебя чёрт те что выходит.

— Как же так, Анисим Ильич? — обиделся Селезнёв. — Я же нож Индурова нашёл. И на переправе всё сделал, как нужно. И в лавке про кольцо разузнал.

— Вот переправа — единственное, что ты сделал, как положено… А зачем капитану про колечко-то рассказал?

— Так — реакцию проверить.

— Проверил? Да он после твоих слов стал во сто крат подозрительнее. Промолчал бы, глядишь, он в первую ночь себя бы и выдал. А так чего ты добился? Глаз свой от капитана отвел? Катьку на посту проглядел?

— Проглядел, — тяжело согласился Селезнёв.

— Вот то-то же!

Старший следователь запнулся. «А ведь я и сам сплоховал, — неожиданная мысль пронзила похмельное сознание. — Если бы вслушался при обыске хаты Ивановых про штиблеты, Катька была бы жива. По крайней мере бросились бы её искать вовремя».

Селезнёв сидел перед старшим следователем, сгорбившись, опустив плечи.

— Что пошёл следом за Индуровым, не струсил — хвалю, — Кнутов натянул на себя мундир. — А почему вместо себя никого не оставил?

Тебе в помощь околоточных Киселёв выделил? Выделил. Думаешь, им в городе дела не было, что их вместе с тобой на пост отослали?

— Не сообразил.

— Вот. А должен соображать. Причём всегда. И не только по-книжному. Что ещё за ночь произошло?

— Не могу знать. Но вас спрашивал господин полицмейстер. Ночью.

— И где он сейчас?

Селезнёв пожал плечами.

— Ладно, — Кнутов подошёл к зеркалу, окинул себя взглядом. Вид, конечно, был далеко не первой свежести, но терпимо. — Дуй к Мичурину. А я к его превосходительству. После найдёшь меня. Где бы я ни был. И китайца забери. Пристрой где-нибудь, пока всё не закончилось.

Олег Владимирович спустился по трапу на берег. Утреннее, пятичасовое солнце начинало припекать. Белый посмотрел по сторонам, заметил невдалеке бочку с водой, принялся зачерпывать воду ладонями и поливать себе на голову.

Киселёв, стоя возле ворот в доки, терпеливо ждал, когда советник закончит водные процедуры. Олег Владимирович заметил его не сразу, только когда вышел из ворот.

— Долго ждёте? — спросил советник и указал на дрожки. — Ваши? Мне нужно в гостиницу.

— Нас ждёт губернатор.

— Но не в таком же виде?

Владимир Сергеевич кивнул кучеру.

— Как погиб Рыбкин? — решился спросить полицмейстер, когда они ехали по Большой в «Мичуринскую».

— Прикрывал наше отступление. Отстреливался до последнего… Вот, — Белый достал из кармана брюк револьвер и протянул его полицмейстеру. — Из этого. Когда умер, сжимал в руке.

Владимир Сергеевич подержал оружие и вернул советнику.

— Пусть останется у вас. Хоронить будем, когда всё закончится. Теперь о главном. Доказательства того, что Индуров убил и Бубнова, и сожительницу свою Катерину… — Белый вскинул глаза. — Да, да, служанку Бубновых. Так вот, доказательства теперь у нас. Младший следователь Селезнёв выследил штабс-капитана, нашёл стилет. Раны на телах полностью совпадают с лезвием ножа. Хитроумная штука, должен вам сказать. Индуров прятал его в рукаве кителя.

— Где сам капитан?

— Ищем. Скрывается здесь, в городе. Но ничего, найдём. Сам объявится. Рано или поздно. Сухорукова убили в доме Катерины. Иванов нашёл штиблеты учителя и опознал труп в морге. Подозрения опять-таки падают на Индурова. Но, чтобы сие доказать, необходима очная ставка. Кстати, — Киселёв кивнул проезжающей навстречу пролётке, — ни японец, ни кто другой не сделали попыток передать информацию на тот берег.

— Знаю, — коротко ответил Белый. — Попыток более не будет.

— То есть? — полицмейстер недоумённо вскинул брови.

— Позже, Владимир Сергеевич, всё объясню. Индурова следует найти, и как можно быстрее. Что с наступлением? Казаки прибыли?

— Будут к вечеру. Однако из столицы не получили разрешения.

— Разрешения..? — советник устало прикрыл глаза рукой. — Пока противник не пришёл в себя и не послал за помощью? Впрочем, и об этом поговорим чуть позднее. Что ещё произошло в городе за последние сутки?

— Да много чего. Погромы. И не только в китайском переулке, а и…

— Жертвы имеются?

— Да. Китайки фактически нет. Правда, большинство китайцев успело убраться заранее. Но всё равно…

— Инициаторов погромов, естественно, не арестовали?

— Зачем же столько скепсиса? — возроптал Киселёв. — Одного зачинщика Кнутов самолично застрелил. Двоих сегодня будет допрашивать.

— А более детально?

Пока губернский полицмейстер вводил Белого в курс дел, тот слушал не перебивая и задал только один вопрос в самом конце рассказа:

— А в какие числа китайцы начали уходить из квартала?

Владимир Сергеевич изобразил на лице недоумение:

— Признаться, понятия не имею. Но могу узнать через таможенную службу.

— Пожалуйста, господин полковник. И поскорее.

Дрожки подкатили к гостинице. Слуга, подбежавший помочь спуститься господину губернскому полицмейстеру на землю, в оторопи остановился и, открыв рот, смотрел, как на землю спрыгнул не его превосходительство, а полураздетый, в измятых остатках костюма постоялец из двести двадцать шестого номера.

Олег Владимирович обернулся к полицмейстеру:

— Мне только привести себя в порядок.

— Не торопитесь, — Киселёв тронул кучера. — Я пока в таможню. Встретимся у Алексея Дмитриевича.

Советник проводил взглядом повозку, взбежал на крыльцо и крикнул второму слуге:

— Воды! И как можно больше!

— Приготовить ванну? — тот склонился в глубоком поклоне, явно чтобы скрыть улыбку на лице.

Белый резко остановился, подошёл ближе:

— Подними рожу! — громко, чтобы все услышали, приказал советник.

Мичуринский слуга, пока ещё не понимая, что происходит, вскинул голову и хотел повторить вопрос, как резкий удар по губам приклеил улыбку к лицу полового. Брызнула кровь.

— Над кем зубы скалишь, морда? — Белый сделал шаг вперёд, и испуганный мужичонка подался назад. — Стоять! Морду поднять! Над кем зубы скалишь? В следующий раз кланяйся ниже! Чтобы харю твою никто не видел!

Олег Владимирович сорвал с локтя испуганного полового полотенце, вытер руки и кинул в угол. Стремительным шагом советник взбежал по ступенькам на второй этаж и остолбенел. Перед его дверью стояла Полина Кирилловна.

— Вы? — брови Белого удивлённо приподнялись. — Что вы здесь делаете? Ах, да! Простите. Я и забыл, что имею дело с дочерью хозяина заведения.

— Я ждала вас, — девушка отошла в сторону, чтобы дать возможность Олегу Владимировичу открыть дверь.

— Зачем?

— Вы хотите беседовать в коридоре или пригласите меня к себе?

Белый распахнул дверь:

— Входите, — и первым прошёл в комнату. — Простите, но мне сейчас не до сантиментов. Коли успели заметить, внешний вид у меня не для аудиенций. Мне необходимо привести себя в порядок перед встречей с губернатором. Потому, милая Полина Кирилловна, у вас всего несколько минут… — чиновник прошёл к шкафу и распахнул его. — Я слушаю.

Полина Кирилловна молчала. Она впервые была в таком положении, когда не ей объяснялись, а она хотела, желала, жаждала признаться… Иначе зачем она простояла целое утро под дверью? Зачем всю ночь молилась? И зачем трепетало её сердце, когда он спускался с пролётки полицмейстера? Но если бы только он помог ей! Сделал бы хоть шаг навстречу. Нет ведь, перебирает сорочки, совершенно не обращая на нее внимания.

— Итак, мадемуазель Полина, вы передумали? — в голосе советника совершенно не звучало даже намека на заинтересованность

— А где… — Полина Кирилловна не знала, как продолжить фразу и зацепилась за первое, что пришло на ум. — Где поручик Рыбкин? Уехал в казармы? Я… я думала, вы прибудете вместе.

— Станислав Валерианович погиб, — Белый отвечал не оборачиваясь, как то резко, зло, будто это она, девчонка, имела прямое отношение к смерти поручика.

— Как погиб? — еле слышно, с недоверием проговорила Мичурина.

— От пули. Как погибают на войне. Простите, Полина Кирилловна, но мне нужно спешить. Губернатор просил не задерживаться. Если у вас ко мне разговор, попрошу быть краткой и лаконичной, — молодой человек принялся подбирать костюм.

Девушка сделала шаг к Белому, желая обнять его. Но Олег Владимирович обернулся, и между ним и Мичуриной моментально образовалась невидимая, но явно ощутимая стена. Губы Полины Кирилловны дрогнули. С них вот-вот готовы были сорваться слова признания, которые она проговаривала все последние длинные, бессонные ночи. Но для кого они должны прозвучать? Разве для этого истукана с холодным, равнодушным взглядом?

Полина Кирилловна прикусила губу и нервным, порывистым движением расстегнула замочек ридикюля:

— Вы торопитесь к его высокопревосходительству. А его дочери… — рука суетливо что-то искала в сумочке, замерла, несколько мгновений нерешительно сжимая неизвестный предмет, но, видимо, решившись, дрогнула и достала на свет божий пакет. — Вот. Это послание Станислав Валерианович просил передать госпоже Баленской. — Девушка порывисто вздохнула. — Будьте любезны, выполните его последнюю просьбу.

Полина Кирилловна некоторое время держала конверт в руке, но не выдержав напряжения, кинула его на стол.

— Желаю вам приятной встречи, господин инспектор!

Дочь купца резко повернулась и покинула номер советника. Только выйдя в коридор, захлопнув за собой дверь, она горько расплакалась. Как и положено барышне, впервые осознавшей, что она влюблена безответно.

Юрий Валентинович лежал на кровати поверх стеганого армейского одеяла в сапогах и в расстёгнутом кителе. Глаза тупо смотрели на тусклый, земляного цвета, потолок. В руке штабс-капитан держал папироску, источавшую на всю небольшую комнатёнку сладковатый дымок.

Японец-цирюльник то и дело морщился:

— Прекратите курить. Здесь и так нечем дышать.

— Отчего? — Индуров скосил взгляд на азиата. — Табак недурственный. Я бы даже сказал отменный. И вентиляция здесь хорошая. Так что можно спокойно курить.

— Мне противен этот запах, — японец говорил вяло, будто через силу выдавливал из себя слова.

— И что с того? — Штабс-капитан сделал глубокую затяжку. — Мне теперь подстраиваться под ваши привычки? Ну, уж дудки, как говорят у нас в России.

— Я бы попросил вас быть тактичным по отношению ко мне. К тому же, будь я на вашем месте, Юрий Валентинович, — японец покосился на собеседника, — про Россию бы помалкивал. Вам теперь в ней места нет.

— Это как сказать, — Индуров с наслаждением выпустил через ноздри дым. — Были бы деньги, а место завсегда найдётся.

— Только не в вашем случае, — цирюльник поднялся, взял со стола чашку с холодным чаем. — Вы в этой стране уже всё потеряли. Следует привыкать к новой жизни.

— Ерунда, — отмахнулся Индуров. — Вы не знаете русского менталитета. Ну, с месячишко за мной погоняются. Или, допустим, с полгода. После произойдёт иное событие, а оно всенепременно произойдёт, ещё более омерзительное в сравнении с тем, что сделано мной, и о моей персоне забудут. Все. Даже те, кто меня сильно ненавидит. Не то что лица — фамилии не вспомнят. А когда у меня будут деньги, то даже если и вспомнит кто, то сразу же будет вынужден запамятовать. Такова действительность, господин Хаттори. Кстати, всё хотел спросить: это ваше имя или, пардон, кличка?

— Клички дают собакам, — японец не оскорбился.

— Хорошо. Прозвище.

Бывший цирюльник разложил на столе продукты и принялся их нарезать: хлеб, колбасу, овощи, рыбу. Индуров присел, потянул аромат пищи прокуренными ноздрями:

— Неплохо. Неплохо. Жаль, водки нет.

— Хозяин приказал спиртное не употреблять.

Штабс-капитан снова откинулся на подушку:

— Знаю. Наверх не подниматься, сидеть тише воды, ниже травы, — Индуров говорил раздражённо, зло. — И всё потому, что какой-то сопляк сумел меня раскусить! Кстати, Хаттори, неужели вам не противно именовать своим «хозяином» какого-то русского мужика? Или вам все равно?

— Как-то называть нужно, — спокойно ответил японец. — По имени нельзя. Условия договора вам хорошо известны, господин штабс-капитан. К тому же он очень умный и довольно хитрый человек. С ним приятно иметь дело. Достаточно вспомнить, как он придумал своё собственное ограбление, чтобы на него не пало даже малейшее подозрение. Он ко всему подходит обстоятельно. По-хозяйски. Вот и прозвище. Стол накрыт. Присаживайтесь. Как говорят у вас: что бог послал.

Юрий Валентинович встал с постели, приставил стул к столу и принялся за рыбу:

— Хорошо знаете русский, Хаттори. Но так мне и не ответили: каково ваше настоящее имя?

— Вам это что-то даст? — Японец ел не спеша и в основном растительную пищу.

— Вы обо мне знаете практически всё. Я же нахожусь словно в тумане. А это порождает недоверие. Итак?

— Хаттори, — после секундной паузы произнёс цирюльник. — Фуц-цо Хаттори.

— Это уже что-то, — штабс-капитан взял салфетку и вытер руки. — Дворянин?

— Как вы любите говорить, естественно.

— И вы, дворянин, занимаетесь такими низкими делами?

— А вы, господин Индуров? Чем занимаетесь вы?

— Ну, сравнили! У нас на Руси дворяне всегда имели пристрастие к деньгам.

— Пристрастие к денежным знакам присуще не только русским, — парировал японец. — Однако не все встают на путь измены. У нас в Японии подобное невозможно.

— Ой ли, — Юрий Валентинович усмехнулся. — Зарекалась коза ходить по капусту… Дай вашим дворянам денег поболее или поставь к стенке — куда денутся… И расскажут, и покажут, и подпишут!

Японец говорил неторопливо, при этом глядя вниз, под стол, уставленный едой:

— Для нас главное честь. И достоинство. Жизнь — второстепенна.

— Да, знаю, знаю… — отмахнулся Юрий Валентинович словно от надоевшей мухи. — Честь дворянина, вспарывание живота… Наслышаны! Ерунда всё это! Помяните моё слово: всё это имеет смысл до определённого момента. А как ухватит за живое, да запечёт, вот тогда вы по-другому запоёте.

Японец повёл плечами. Мол, будущее неизвестно. Но только оно скажет, кто прав.

Индуров откинулся на спинку стула:

— Признаться, мне здесь торчать особо долго не хочется. Неужели нет никаких иных вариантов, как попасть на тот берег?

Цирюльник налил в стакан воды и мелкими глотками принялся пить.

— Посредством китайцев не получится, — размышлял между тем Индуров. — Даже вы не смогли переправиться на хутор. Может, ночью договориться с кем-либо из рыбаков?

— И на всём нашем мероприятии поставить крест? — Хаттори начал убирать посуду. — Потерпите, господин капитан. Хозяину нужна всего неделя. Через семь — десять дней о вас точно никто не будет вспоминать.

— Как вы это произнесли… двояко, — усмехнулся Индуров. — Смотрите, господин Хаттори, не переоцените себя.

— Мне не нравится наша беседа, — цирюльник сложил посуду в корзину и поставил на пол. — Между партнёрами должно быть доверие. И понимание. А вы всё делаете для того, чтобы их разрушить. До последнего момента ни у вас к нам, ни у нас к вам претензий не было…

— Раздражение! — Индуров упал на кровать. — Не могу сидеть без дела. Тем более в четырёх стенах! Словно в камере! — Юрий Валентинович обвёл руками пространство перед собой. — Так же давяще, и угрюмо!

Японец тоже присел на своё ложе, взял в руки книгу, отыскал нужную страницу:

— Пользуйтесь моментом. Пока имеется возможность, отдыхайте. А где, значения не имеет.

— Не имеет… — Индуров со злостью ударил рукой по стене.

Нет, не так он себе всё представлял, когда они начинали сие мероприятие. И вроде всё было просчитано, выверено. До самых мельчайших деталей! Ан нет, что-то упустили. Иначе, откуда здесь было взяться столичному чиновнику? Где-то произошла осечка. Не смертельная, но досадная.

Юрий Валентинович усмехнулся: а ловко он только что напустил туману. Уехать на тот берег… Чёрта с два! Пока не разберётся с Белым, и шагу из города не сделает! А япошка пусть думает, будто русский только и мечтает о том, чтобы оказаться на китайском берегу Амура. Индуров скосил глаза: читает. Нашёл занятие! Юрий Валентинович прикрыл веки: нет, не верил он цирюльнику. Хотя и слово за него молвили, однако веры всё равно нет.

А почему? Да потому, что нагло тот себя с ним вёл. Взять случай с Кузьмой Бубновым. Ведь Индуров хотел по-доброму договориться с купцом. Нашёл бы и слова, и другие весомые аргументы. Молоканин-то всего разговора не слышал. Хотя кое-о-чём догадался. Так нет же, япошка сумел надавить. Через, как он говорит, «хозяина». А тому как было отказать? Вот и пришлось Кузьму на стилет насадить.

Штабс-капитан снова покосился на японца. Хаттори слишком приблизился к «хозяину». На что Индуров никак не рассчитывал. Сумел, сволочь, втереться в доверие. Или они уже оговорили свои варианты выхода из создавшегося положения? А его в известность не поставили? Неслучайно, ох, неслучайно японец произнёс фразу, будто о капитане вскоре никто не вспомнит. Проболтался узкоглазый. Но и на старуху бывает проруха. Что ж, господин цирюльник, будем следить за вами в оба глаза. Но самое главное — Белый!

— Как вы посмели? — генерал-губернатор с трудом сдерживался. Он расхаживал перед стоящим навытяжку титулярным советником, заложив руки за спину. Четыре шага вперёд, четыре обратно. — Кто вам позволил, молодой человек, подвергать свою жизнь опасности?

— Простите, ваше высокопревосходительство, — Олег Владимирович вскинул подбородок. — Я считаю себя вправе принимать самостоятельные решения. Тем более акция напрямую касалась дела, ради которого я сюда прибыл.

— В казаки-разбойники захотелось поиграть? Мускулы поразмять? — Баленский встал напротив Белого. — Ежели умереть желаете, будьте любезны выбрать иное место!

Олег Владимирович с трудом проглотил подкативший к горлу ком. Так с ним давненько не общались. Точнее, никто, кроме отца, не смел с ним говорить в столь резком тоне. Слава богу, что у Киселёва появились неотложные дела, и он не присутствовал при этой «порке».

Баленский же, опустошённый выплеснутыми эмоциями, тем временем, подошёл к столу и развернул карту:

— В дальнейшем прошу сообщать обо всех ваших передвижениях, господин капитан. А теперь подойдите ближе. И доложите, что и как происходило. О смерти поручика Рыбкина мне сообщили. Сколько имеется ещё убитых и раненых?

— Помимо Станислава Валериановича убиты казак и артиллерист. Трое раненых.

— Орудия обезвредили все?

— Замки успели снять и утопить с четырёх орудий. Забили камнями и песком стволы, а вот во всех ли орудиях, полной уверенности не имею. Но это уже не столь важно, — Белый стоял напротив губернатора, не глядя на схему предстоящего боя, над которой склонился Алексей Дмитриевич.

— Что вы имеете в виду?

— Я проанализировал весь ход операции. И вот к чему пришёл. Китайцев на той стороне значительно меньше, чем мы предполагали. Или они вовсе не думают о том, что мы можем нанести ответный удар, а потому ведут себя непростительно беспечно, — Олег Владимирович взял карандаш и принялся им водить по карте. — Мы во время передвижения по реке заметили огни только в этом, — карандаш сделал точку на схеме, — и вот в этом месте. Потом во время огневой дуэли я отметил, что массового обстрела наших лодок не было, как мы того опасались. Что дает право предположить: «боксеры» отвели часть боевиков в глубь страны. А остаток рассеяли по всему берегу. Для видимости… Казачьи полки на подходе, как мне сообщил Владимир Сергеевич. Наступление следует начать в самое ближайшее время. Ответа артиллерией не будет. Паника среди повстанцев сыграет нам на руку. И мы можем в течение суток снять осаду Благовещенска.

— В целом, я с вами согласен. И с Владимиром Сергеевичем мы чуть ранее пришли к подобному выводу. Загвоздка в одном: в решении… — и указательный палец губернатора устремился к потолку.

Наступила неловкая пауза.

— А, может, решения и не нужно будет… У меня имеется ещё одна мысль. — неожиданно произнёс Белый.

— Какая?

— Думаю, что китайцы и не собираются нападать на город.

Баленский чуть не присел от удивления:

— Откуда такие умозаключения? От одной поездки в тыл противника поздней ночью? Милый мой, Олег Владимирович. Мы имеем дело с «боксёрами». Если вы знаете о целях, которые себе поставили повстанцы, вам также должно быть известно и то, что речь идёт о границах Российской империи! Так-то вот!

— Нет, ваше высокопревосходительство, — не согласился Олег Владимирович. — Не в этом случае.

— А поточнее?

— Алексей Дмитриевич, прошу вас, — Белый сделал шаг навстречу губернатору. — Дайте мне довести дело до конца. Я пока всего не знаю, но чувствую, истинная цель обстрела города совсем иная. Не нападение. Мне, чтобы во всём разобраться, нужна ваша помощь. И ещё мне необходимо попасть на противоположный берег Зеи.

— Да вы что, батенька мой, белены объелись? — Баленский хлопнул ладонью по столу. — У нас сил-то всего ничего через Амур перейти, а их ещё и распылять?

— Ни в коем случае, Алексей Дмитриевич. Мне понадобятся лишь люди из департамента господина Киселёва. С опытом розыскной работы. В первую очередь господин Кнутов.

Генерал тяжело вздохнул:

— Темните, господин советник. Игрушки вам…

Белый понял: если он сейчас не убедит губернатора, то план, над которым он думал в течение последних суток, провалится.

— Хорошо, Алексей Дмитриевич. Разрешите нарисовать одну картину. — Олег Владимирович приблизился к Баленскому. — Только что господин полицмейстер по моей просьбе посетил таможню. Ему сообщили следующее: основная масса китайского населения, проживающего в пригороде Благовещенска, покинула свои дома и переправилась на противоположный берег Амура за два дня до нападения на «Селенгу». В таможне на сей факт не обратили внимания. Такое бывало и ранее: когда у китайцев за рекой происходили какие-либо события. Праздники, к примеру.

— К чему вы ведёте?

— К тому, Алексей Дмитриевич, что китайцев предупредили заранее. Представьте себя на месте китайцев. Вы здесь живёте. Обустроились. Привыкли. И вдруг соплеменники сообщают, что они собираются напасть на город и закрепить его за собой по некой «справедливости», как о том говорят господа ихэтуани. Каковы будут ваши действия?

— Ну, не знаю…. — несколько растерялся Алексей Дмитриевич. — Ждать, наверное. Всё-таки, свои…

— Вот! — подтвердил Белый. — А что имели мы? Бегство. От кого? От китайцев? Нет. От нас! Местных известили не о нападении на город, а о том, что будут погромы! Все прошедшие акции, связанные с насилием китайского населения, были заранее спланированы. Ещё до нападения на «Селенгу».

— Понимаю, — Баленский растерянно смотрел на Белого. — Выходит, нас выставили в неугодном свете перед всем честным миром? Использовали? А мы — ни сном ни духом?

— Выходит так.

— Но… Во имя какой же цели?

— Это я и хочу выведать. Если вы мне дадите возможность переправиться за Зею. Тогда смогу дать ответ.

— Но почему именно за Зею? Что там, мёдом намазано?

— Судя по всему, — устало ответил Олег Владимирович, — поселения, в которых проживали российские подданные там, как доложили оставшиеся в живых казаки, были подвергнуты полному уничтожению.

Во имя чего? Этот вопрос мне задал намедни атаман Марковской, Семён Петрович Картавкин. Я ответить тоже не смог, ответ где-то там, — Белый кивнул головой, — за Зеей. Ваше высокопревосходительство! Выделите мне людей взвода два из полицейских, более не нужно!

Баленский замахал руками:

— И не просите! Только что сами сказали: берег занят, а теперь хотите туда отправиться. На верную смерть? Нет уж…

— Алексей Дмитриевич, поймите, если мой расчет верен, там никого из китайцев уже нет. А если и есть, то в небольшом количестве. Я уверен. Ночная вылазка показала…

— Упрямец! — Баленский отошёл к окну, некоторое время стоял молча, пытаясь справиться с тревогой. — Ладно, бог с вами. В конце концов у вас своя голова на плечах имеется. Киселёву я распоряжение дам. Но смотрите… Когда думаете выступить?

— Ночью.

— Одновременно с общим наступлением?

— Так точно, — Олег Владимирович усмехнулся: вот губернатор и проговорился! Наступление…

— Какое судно берёте? — между тем поинтересовался Баленский.

Советник пожал плечами:

— Какое дадите.

— «Михаил» вас доставит туда и обратно. К вечеру жду. И без обсуждений! Никаких ночных увеселений!

— Да какие увеселения, Алексей Дмитриевич?

— Вот я и говорю: к вечеру прибыть с докладом, — губернатор бросил пытливый взгляд на собеседника. — Ещё что-то?

— Ваше высокопревосходительство, разрешите обратиться к вам с одной просьбой.

— Эка, — крякнул губернатор.

— Прикажите выдать мне форму. Командовать людьми в цивильном… нелепо.

— Нелепо то, что вы лезете не в своё дело! — губернатор взял в руки колокольчик и вызвал адъютанта, — Николай Владимирович, распорядитесь выдать походное обмундирование господину капитану, — после чего Баленский протянул Белому руку. — Более не смею вас задерживать, господин титулярный советник. И дай вам бог, как говорят в таких случаях, дожить до статского.

Олег Владимирович стремительно поднялся по лестнице на второй этаж, задержался перед дверью, оправил сюртук и постучал. Анна Алексеевна будто ждала его прихода. Дверь тут же распахнулись, и миндалевидные глаза девушки оказались напротив лица Белого.

— А, господин Робин Гуд? — Анна Алексеевна сделала вид, будто удивлена его приходом. — С какими известиями? Надеюсь, с победными?

— Анна Алексеевна… — Белый тронул карман, в котором лежало письмо Рыбкина.

С чего начать? Прямо с него? Но тогда он не сможет высказать то, что у него на душе. Как только девушка примется читать послание поэта, более никого для неё на сегодня уже не будет. Олег Владимирович сглотнул ком в горле — нужно начать именно с письма. Иначе будет нечестно. Ни по отношению к поручику. Ни по отношению к самому себе. Белый усмехнулся: кем он только не был, но вот подонком — никогда.

Рука уже потянулась за конвертом, как неожиданно для самого себя он произнёс:

— Анна Алексеевна, я вас люблю. И я хочу здесь, сейчас, в данную минуту…

Девушка резко подошла к окну, всплеснула руками и оборвала фразу Олега Владимировича восклицанием:

— Ой, посмотрите, он снова стоит! Господи, и как ему не надоедает постоянно отираться возле нашего дома?

— Простите, — не понял Белый. — Кому?

— Господину Стоянову. Всю ночь там! Я выглядывала в окно несколько раз. Он под деревом прятался до самого рассвета. Я уже думала сказать папеньке, чтобы он снял свой караул. Нас и так охраняют… — девушка слегка прикусила нижнюю губу и снова бросила взгляд за окно. — А он спит когда-нибудь? Всё-таки ещё и на службу ходить нужно… Слушайте, — Анна Алексеевна тронула локоть молодого человека. — А может, он на службе спит? А? Какая прелесть! Стоянов, спящий на столе! Смешно, правда?

— Простите, я бы не хотел обсуждать действия вашего поклонника. И вообще о нём говорить, — пальцы Белого скрылись в кармане и сжали конверт. — Я, признаться, думал обсудить с вами другое.

— Ой, только не нужно ничего обсуждать!

Белый бросил взгляд в парк. Действительно, высокая, худощавая фигура господина Стоянова маячила под деревом, как вчера и позавчера, и ещё до приезда титулярного советника в город. Стояла, и не отрываясь, смотрела на нежный профиль дочери губернатора, едва проступающий за стеклом.

— Анна Алексеевна, — голос Белого прозвучал глухо, мрачно. — После того что между нами произошло, мне бы хотелось…

— А между нами — ничего! — вторично перебила офицера первая невеста города, задёрнула занавеску и встала посреди комнаты. — И ничего не придумывайте, Олег Владимирович. Между нами просто товарищеские, если хотите, дружеские отношения.

— Но как же так? — Белый растерянно смотрел на девушку. — Я же вам… вас…

— И что из того? — теперь голос белокурой нимфы звучал твёрдо и холодно. — Что вы ожидали от меня? Чтобы я запрыгала от радости на одной ножке?

— Да, но я… Простите, но вы… Я…

«Теперь, после последних слов, чтобы она ни сказала, что бы ни предложила, всё будет больно. Удушающе больно. Я не смогу подняться над собой и принять эту… дружбу. Мне от неё нужны не дружеские отношения, а любовь. Она меня не любит! Это факт! Слепец! Глупейшая, идиотская ситуация! Так распустить себя! Теперь, если продолжать разговор в том же ключе, она станет и презирать! Как презирают всё, что ползает под ногами. Нет уж!»

Анна Алексеевна, присев на пуфик, наблюдала за молодым человеком. Девушка видела, как в нём борются какие-то глубинные, неведомые чувства. Впрочем, она догадывалась какие, потому, как опыт в подобного рода объяснениях у юного прелестного создания уже имелся. Интересно, чем закончатся душевные метания столичного ухажера? Баленская трепетно ждала, как же себя поведёт Олег Владимирович после интрижки, которую она для него давно придумала и вот теперь провела в жизнь?

Белый же поступил неожиданно. Он резким движением сунул руку поглубже в карман, вынул письмо и положил на туалетный столик перед хозяйкой.

— Вот.

— Что это? — с удивлением спросила она.

— Письмо. От Станислава Валериановича Рыбкина.

— Вы что же, — девушка игриво улыбнулась, — устроились разносчиком почты?

Белый заложил руки за спину, прошёл к двери, на миг задержался, медленно повернулся к Анне Алексеевне и произнёс:

— Поручик Рыбкин погиб. Сегодня на рассвете. Во время стычки с китайцами на той стороне Амура. Сие послание — последнее, что он хотел вам сказать, — Олег Владимирович поднял глаза, и растерянная Анна Алексеевна заметила в них что-то такое, от чего внутри у нее тревожно толкнулось нечто тяжелое: всё, это прощание. Более он не придёт. Никогда.

Белый хотел ещё что-то добавить, но передумал, склонил голову в прощальном поклоне и, не произнеся более ни единого слова, покинул комнату дочери губернатора.

Анна Алексеевна в растерянности смотрела на захлопнувшуюся дверь, после чего вскочила, желая догнать молодого человека, но рука нечаянно коснулась бумажного конверта, и письмо с лёгким шорохом опустилось на мягкий ковер. Девушка подняла его, развернула. Строки, написанные таким знакомым почерком, прыгали перед глазами, расползались, растекались вместе со слезами:

«Аннушка! Позвольте мне в первый и последний раз Вас так назвать! Сколько я мечтал так Вас называть всю жизнь. И вот моя мечта сбылась… Коли Вы держите в руках это письмо и читаете его, значит, меня уже нет. Точнее, я есть, но не с Вами. Даже не знаю, какие слова нужно подобрать, чтобы Вы поняли, о чём мне хочется сказать. Думал, посвятить Вам стихотворение. Но впервые ничего не вышло. Прав был Олег Владимирович: стихи следует либо писать так, как и складывать математические формулы, то есть читатель должен чётко внимать логике поэта. Либо вообще ничего не писать. Я впервые понял, что не смогу Вам описать, какие чувства испытываю. А в прозе перескакиваю с мысли на мысль. Как конёк-горбунок. Спасибо Вам, Аннушка! За всё! За те чувства, которые Вы мне подарили! Без них я бы себя никогда не почувствовал счастливым человеком. Как это прекрасно: любить! Пусть даже не быть любимым, но любить. Интересно, сие чувство будет вечным? Конечно же да! Я очень хочу, чтобы Вы тоже были счастливы. Не знаю как, с кем, но у меня отчего-то есть такое чувство, что Вы обязательно будете счастливы. Хочется сказать много, но не получается.

Не нахожу слов. Простите, ежели что было не так. К сожалению, пора. Далее писать не могу. Искренне Ваш».

Письмо выпало из рук, сухим листом опустилось на пол. Отчего так внезапно образовалась боль в висках? Откуда появилась слабость в ногах? Рыбкин мёртв. Девушка приложила тонкие пальцы к вискам. Так вот о какой командировке вчера шла речь! Рыбкин и Белый были там, за рекой. И Рыбкина убили. Вот так просто… убили. Ночью… Что она делала ночью? Ночью нужно было во все глаза смотреть на тот берег. А она смотрела на Стоянова. Ведь папенька проговорился же вечером, что будет ждать известий на позиции артиллеристов. А она не догадалась, не сложила два плюс два. Беспокоилась, как бы с отцом ничего не произошло, а бояться-то следовало совсем иного. И Олега могли убить! Он несколько часов тому назад ходил рядом со смертью, а она тут спектакль разыграла! Представление. Дура! Бесчувственная, самовлюбленная дура! Всё разрушила. Своими собственными руками.

Девушка посмотрела на себя в зеркало. Заплаканное, незнакомое лицо глядело на неё. «Что, — обратилась она к своему отражению, — добилась своего? Неприступна, как крепость? Нравится быть крепостью? А он ушёл. Даже не попрощался… Говоришь, есть всего два варианта? Ан нет, голубушка, оказывается, есть и третий. Неожиданный и самый тяжёлый… Дура! Безмозглая кукла!», — Анна Алексеевна сорвалась и бросила в своё отражение пудреницу.

Фома Ярыгин сидел верхом на скамье пред светлыми очами старшего следователя и нервно крутил пальцами фиги. Анисим Ильич в третий раз пересмотрел бумажки, поднялся из-за стола, обошёл его, присел на столешницу, чтобы оказаться в непосредственной близости к свидетелю.

— Фома, — Кнутов резким движением поймал на лету муху, и сжал кулак. — Ты за что сидел?

Ярыгин заискивающе улыбнулся:

— Так вы, ваше благородие, Анисим Ильич, и сами знаете.

— Запамятовал.

Пальцы Ярыгина вмиг вылепили непонятную фигуру:

— Так мы по ошибке… Так… — Фома ещё раз улыбнулся, но поняв, что следователя на свою сторону не переманишь, тяжело выдохнул: — За грабёж.

— Сколько на каторге отдыхал?

— Пять лет.

— А чего здесь-то оказался? — голос Кнутова звучал тихо, даже как-то неприятно нежно.

— Так нам ведь назад нельзя. Велено здеся проживать.

— О! Проживать! — Анисим Ильич наклонился ближе к лицу бунтовщика. — А что ж ты, рожа твоя свиная, не проживаешь, а воду мутишь, а? Здеся?

Фиги меняли конфигурации с поразительной быстротой.

— Так мы ведь того… За обчество. Нам ведь… Да вы у Кандыкина лучше спросите! Он поболее моего знает.

— Спрошу. В свой час.

Кандыкин, второй из приглашённых в следственный участок бунтарей, уже четвёртый час парился в коридоре, обливаясь потом и проклиная вчерашний день. Кнутов специально продержал в ожидании допроса обоих нарушителей полдня в следственном помещении. «Ничего, — рассуждал Анисим Ильич, — И дурь из головы вылетит, и что было припомнят!».

— С Пантелеем Дерябкиным давно знаком?

— Это с каким Пантелеем? — на лице подследственного проявилось недоумение.

— С младшим приказчиком Кириллы Игнатьевича, — напомнил Кнутов и еле сдержал себя, чтобы не заорать на мужика.

— Это с убиенным-то?

— С убиенным, с убиенным! — не сдержался Анисим Ильич. — Ты мне тут финтить не думай! Я тебя, бестию, к ногтю-то прижму! Что? Снова захотелось на Сахалин? По морскому воздуху соскучился?

Ярыгин с силой замотал головой. Руки сами собой прижались к груди:

— Не губи, Анисим Ильич. Сам знаешь, нельзя туда. Помру! И так еле выполз… Скажу! Всё скажу, только не губи!

— Всё скажешь? Ну, давай, — Кнутов потёр подбородок: вот, дьявол, быстро… И пообщаться толком не довелось. Так, чтоб он тебе слово, а ты ему в рыло — и всеобщее понимание, и с его стороны уважение. А так прямо какая-то интеллигенция получается. — Так что молчишь?

Ярыгинские пальцы вновь принялись крутить фиги:

— Тут ведь как получилось. Вчерась с утра были мы, с Фролом…

— Кандыкиным? — уточнил следователь.

— С ним самым. Были мы в состоянии…никаком.

— Пьяные?

— С похмелья. Ну, сами знаете, как это…

— Ты это на что намекаешь, скотина? — Кнутов даже приподнялся со столешницы.

Ресницы подследственного быстро-быстро запрыгали.

— Я вовсе не то имел в виду… Анисим Ильич, кто ж про вас что плохое? Вы ж для нас отец родной… А что иногда в «Мичуринской», так оно-то и хорошо. Я вот лично в ресторации не хаживаю. Не…

Что далее имел в виду Ярыгин, Анисиму Ильичу узнать не довелось. Кулак правой руки следователя аккуратно припечатался к уху допрашиваемого, и тот слетел с лавки на пол. Сыщик удовлетворённо потёр руку. Общение стало налаживаться.

— За что, ваше благородие?

— Ты мне по сути глаголь. По сути.

— Так я про суть-то речь и веду, — Фома, всхлипнув, поднялся с пола и осторожно присел на край скамейки. — Мы, значит, того… С похмелья были. Денег ни у меня, ни у Фролки. А голова, сами понимаете… Прошу прощения. Так вот, сидим это мы, думаем, где на лекарство разжиться. А тут он и подходит…

— Кто он? — уточнил Кнутов, возвращаясь к столу и присаживаясь на край.

— Ну, приказчик, ясно, — Ярыгин осторожно отнял руку от уха. Сыщик удовлетворённо крякнул: вышеозначенная часть тела изрядно покраснела, а к вечеру обещала и посинеть, — подходит к нам, и говорит…

— Вот так просто и подходит?

— Он Фролку давно знает. Они с ним как-то…

Кнутов спрыгнул со стбла и, распахнув дверь, крикнул:

— Кандыкин! Заходи!

Фрол Кандыкин нерешительно переступил порог кабинета, прошёл ближе к товарищу по несчастью и остался стоять рядом с ним, несмотря на то, что места на лавке было еще на троих.

— Продолжай, — приказал Кнутов Ярыгину.

— Так я и говорю. Подходит к нам приказчик, и…

— Погодь, — остановил Кнутов. — Кандыкин, а ты давно знаком с Пантелеем Дерябкиным?

Мужик прижал картуз к груди:

— Да не, барин. Мы же есть народ подневольный. Куда скажут, туда и мы. То товар какой разгрузить. То мебелишку перетащить. То пролёточку помыть, подремонтировать. Мы завсегда…

— То есть он тебе давал работу по хозяйской части?

— А то как же? Так и есть! Что скажет, мы и выполняли. И не обижал. Всё до копеечки! Как по договору!

— По договору, — повторил вслед за Фролом Анисим Ильич. — И на сей раз тоже? Это значит, вы за целковый договорились?

Кандыкин тяжело вздохнул:

— Ага.

— Каждому по целковому?

Ярыгин отрицательно затряс головой:

— Не, — и тяжко выдохнул. — На двоих.

— Тьфу… — презрительно сплюнул Анисим Ильич. — За рупь купились! И где ваши головы были? Неужели так глаза залили и не видели, что творится? Знаете, какое наказание бывает за бунт в военное-то время?

Мужики в испуге таращились на следователя.

— Расстрел!

— О господи! — Фома с трудом приподнялся на ватных ногах, и тут же рухнул на колени: — Батюшка, не погуби! Христом Богом прошу! Не знали, что делали! Вот те крест… — мужик быстро принялся креститься. — Ежели бы не опохмелка, да кто ж пошёл бы на такое? А мы ж того… А он этого… — в глазах Фрола Кандыкина стояли слёзы.

Кнутов некоторое время смотрел на них, после чего продолжил допрос:

— Хватит в ногах валяться. Лучше давай по делу. Зачтётся.

— Так что рассказывать-то, ваше благородие? Вы спрашайте, — Кандыкин смахнул картузом слёзы со щёк. — Мы ж всё…

— Кому ещё приказчик давал деньги?

Кандыкин с Ярыгиным переглянулись. И по очереди, перебивая друг друга, стали вспоминать:.

— Так этим… Людке с Рабочей. Он ей сразу дал полтину. Остальное, сказал, опосля.

— Ваньке, со скотобойни. Тому дал два рубля!

— Ванька не один пришёл, с братьями.

— Опять же, Нюрке с Артиллерийской. Ну, той… У ней бражкой разжиться можно. Ей рупь отвалил! А за что? Она и воду в бражку льет.

— Стёпке-конюху только посулил, а дать-то и не успел!

— Стёпка, дурак, матюкался, мол, зазря ноги бил.

— Там ещё лярва одна пришла, вроде как со слободки…

— Хватит! — Кнутов грохнул кулаком по столу. Наступила тишина. Анисим Ильич отдышался, после чего продолжил. — Что ж получается? Ежели каждому, кто к вам присоединялся, Пантелей Дерябкин отваливал по полтине, а вас там было с полсотни, а то и поболе, то какие же деньжищи получаются?

Ярыгин сглотнул накатившую слюну:

— Агромадные!

— Да-а, — протянул Анисим Ильич. — Откуда у мелкого приказчика столь неприличные суммы? — сыщик резко повернулся в сторону подследственных. — А теперь оба вместе вспоминайте, возле приказчика, случаем, один узкоглазый не вертелся?

Ярыгин почесал плешь.

— Был! — чуть не выкрикнул Кандыкин. — Ну, Фома, помнишь? Мы ещё удивились: вроде как тоже китаец… В дрожках, из коих Пантелей-то выскочил. Только приглядишься, так и не похож на китайца. Вот, ежели бы он один был, то я бы сразу сказал: китаец! А как поперли мы их, то он и не похож. Не такой…

— И что, он так всё время в дрожках и просидел? — спросил Кнутов.

— Ну да. Хотя, когда на набережной… — Кандыкин запнулся, но тут же продолжил: — Не, тут не видел, врать не стану.

— Уехал он! — неожиданно вставил Ярыгин. — Как вы, ваше благородие, в Пантелея-то пульнули, он сразу дёру дал! Я видел.

— Понятно, — Анисим Ильич упал на стул. Выходит, цирюльник рисковать не стал. Оно и понятно. Старика не увидел. Ломать замок, да после того… — Да, не вовремя я у вас там оказался. А?

— Где, — неуверенно дал о себе знать Ярыгин, — ваше благородие?

— Пошли вон!

— Куды?

— Вон, я сказал! — прикрикнул Кнутов, и Ярыгин с Кандыкиным вмиг испарились из кабинета.

Анисим Ильич некоторое время в раздумьях раскачивался, сидя на стуле. «Любопытно, — рассуждал сыщик, — это каким же образом цирюльник-японец смог навести мосты с Пантелеем Дерябкиным? И когда? Разве, во время пребывания последнего во Владивостоке? Мало ли за какой надобностью купец мог послать своего человека в Приморье. У Кириллы Игнатьевича и во Владивостоке, и в Хабаровске есть магазины. А купить Пантелея можно было с потрохами и за дырку от бублика. Ай да япошка, каков шустрец…»

Размышления Анисима Ильича прервались неожиданным и весьма странным образом. Из коридора послышались громкие голоса, гневные выкрики и угрозы. Следователь хотел выйти и приструнить нарушителей порядка, но двери распахнулись сами, и в кабинет ворвался младший следователь Селезнёв:

— Анисим Ильич, тут к вам…

— Кто? — Кнутов почуял недоброе.

Крики из коридора доносились уже более явственно.

— Мадам Бубнова. То есть вдова купца Бубнова! Очень, знаете ли, не в духе.

— Это ж сколько можно над людьми-то издеваться? — летел из коридора знакомый голосок. — Где этот следователь? Где этот сатрап? Чем он занимается? В кабинете прячется?

— Чего это она?

— Требует, чтобы вы прямо сейчас занялись её мужем. То есть убитым…

— Так мы этим и занимаемся!

— Она не верит!

Кнутов кивнул на двери:

— Селезнёв, скажи, меня нет!

— Как же так, Анисим Ильич? — Харитон Денисович растерянно развёл руки и быстро заговорил: — Вы же есть! Я и подтвердил… Она выбьет дверь и проверит! Она такая… И к тому же я не могу лгать! Для меня это, как-то… К тому же она и так ворвётся!

Пока младший следователь что-то бормотал в своё оправдание, Анисим Ильич ринулся к окну, распахнул рамы и взобрался на подоконник.

— Селезнёв! Жду тебя у себя! Теперь пусть заходит! Можешь говорить правду! — с этими словами старший следователь Кнутов спрыгнул на землю и бросился наутёк вдоль по Большой улице, размахивая руками, пытаясь привлечь внимание свободных извозчиков.

Анна Алексеевна с негодованием смотрела на служителя морга, старика лет шестидесяти в поношенном сюртуке и с гусиным пером за ухом.

— Вы меня пропустите или нет?

— Никак не можно, барышня, — сопротивлялся шморгающий носом мужичок. — Только с соизволения его превосходительства господина губернского полицмейстера.

— И где мне его прикажете искать? — Анна Алексеевна не сдержалась и в гневе топнула ножкой по деревянному настилу. — Вы что, смеётесь надо мной?

— Ни в коем случае, барышня. Но порядок есть порядок. И зачем вам туда? Поверьте мне, окромя нервного переживания, никакой радости…

— Не вам судить… Я хочу увидеть поручика Рыбкина. Он здесь?

— Где же ему быть? Как утром привезли, так мы его отдельно и положили. От остальных, прочих. Только вам туда спускаться никак не следует, — настойчиво повторил старик.

Мысль посетить морг к дочери губернатора пришла неожиданно. После ухода Олега Владимировича она металась по комнате, не зная, как поступить. Порывалась отправиться к «Мичуринской», подняться на второй этаж и постучать в дверь двести двадцать шестого номера. Но что она скажет Белому? Что любит его? Господи, да она никогда и никому сих слов не говорила. И не хочет. Зачем тогда ехать? Просто, чтобы его увидеть? Да Белый не захочет понять, для чего она приехала! И к тому же кто сказал, что он будет в нумере? Искать по всему городу советника, опрашивая всех встречных и поперечных? Нет уж…

Анна Алексеевна ходила по комнате взад-вперед и не заметила, как подол платья захватил письмо. Зашуршала бумага. Только тогда девушка вспомнила о Рыбкине. Решение пришло моментально. Она стремительно переоделась, вызвала кучера и вот уже битый час не могла пробить стену непонимания…

— Вы что, не знаете, с кем имеете дело? — ножка снова топнула по настилу.

— Как же не знаем, Ваше благородие. Однако, не положено. Вот приезжайте с письмом от его превосходительства… А так нельзя. Да и признаться, — служитель морга перешёл на шёпот, — не нужно вам этого видеть.

— Он что, — робким, сорвавшимся голосом поинтересовалась Анна Алексеевна, — обезображен?

— Отчего? Нет. Вовсе даже наоборот. Только, неправильно это, когда мы, старики, землю топчем, а молодёжь хороним. Красивый он, поручик. Лежит, будто спит. Скольким бы девкам мог головы вскружить? Семью бы завёл, детишек. А вот теперича всё. Десять локтей в глубину, да крест над могилкой. А Вы, ваше благородие, часом не слыхали, мол, он поэзию сочинял?

— Да, стихи, — тихонько и рассеянно подтвердила Анна Алексеевна.

— Ну, тогда память о нём сохранится, — старик присел на лавку, что стояла у входа в погреб, достал табакерку, понюхал табак. — У нас же как? Поначалу все помнят, цветы носят, могилку поправляют. А потом всё реже и реже наведываются. А после и вовсе забывают, что такой на земле грешной жил. Может, оно и правильно? Попробуй-ка, всех-то запомни…

— Вы о чём это говорите? — девушка приподняла голову.

Старик с недоумением смотрел на барышню:

— Размышляю о сущности бытия нашего…

— Тебе по должности что положено? — Анна Алексеевна и сама не могла понять, что на неё нашло, но останавиться не сумела. — Охранять усопших? Вот и охраняй, бездельник. Сидишь здесь, штаны протираешь. А люди за тебя… И не сметь… в таком тоне! Пошёл вон!

— Так я же… То есть мы же при морге…

— Вон, я сказала! — девушка так посмотрела на старика, что тот суетливо и быстро ретировался.

Она обессиленно опустилась на скамейку. Странные ощущения охватили ее. К Рыбкину Анна Алексеевна никогда не испытывала никаких чувств, разве что ей нравилось, как он ухаживал. Этот робкий взгляд. Нервность рук. Стихи. Милые и такие открытые. Теперь ничего не будет. Словно открылась какая-то брешь, дыра, которую невозможно ни залатать, ни прикрыть. И пустота.

«Почему я приехала сюда? Зачем? Испросить у Рыбкина прощение? За что? За то, что я была честна с ним? Глупость. И старик прав. На могилу поручика никто ходить не будет. Семьи у него не было. Полк уедет — и всё. А после и мы уедем из города. Пройдёт несколько лет, и вообще никто не вспомнит о юном поручике. Как всё просто, банально и жестоко. Я должна была ехать к Олегу, вместо этого попала в морг. И теперь зачем-то сижу здесь, хотя вовсе не хочу поручика видеть».

— Поехали. Не нужно здесь оставаться, — неожиданно прервал ее мысли голос Стоянова.

— Ты откуда здесь? Зачем? — щёки девушки вспыхнули, словно молодой человек подслушал её.

— Как же я мог тебя одну оставить? — обращение на «ты» прозвучало просто, близко. Отчего Анне Алексеевне стало ещё горше. — Никак нельзя тебе сейчас быть одной. Нужно домой ехать. И дождь собирается. Я вот накидку на всякий случай прихватил. Поехали. После попрощаешься.

Станислав Егорович нежно обнял девушку и повёл к дрожкам. Та, не сопротивляясь, последовала рядом.

Полина Кирилловна с согласия отца решила остаться на ночь в личном нумере «Мичуринской», как иногда бывало, ежели у папеньки засиживались допоздна гости, или когда устраивался девичник. Сегодня не было ни того, ни другого. Она решила самостоятельно поставить точку в отношениях с Олегом Владимировичем. И такую, после которой он бы не смог пойти на попятную. Решение пришло неожиданно, когда девушка увидела, как гостиничная прислуга гладила офицерский мундир с погонами капитана.

Целый день девушка провела у окна, выглядывая, когда же Белый изволит появиться в гостинице. Не мог же он без отдыха, без еды, после столь бессонной ночи шататься по городу, исполняя какие-то одному ему известные поручения? Когда-то же должен был появиться и в гостинице? Переодеться. Посетить ресторацию…

Конки подъезжали одна за другой. Посетители ближе к вечеру начали скапливаться в одном из лучших заведений города. А Белого всё не было и не было… Наконец из-за поворота с Амурской улицы вывернули знакомые дрожки. Сердце девушки застучало, будто игрушечный ярмарочный зайчишка бил лапками барабанную дробь.

Олег Владимирович спрыгнул на землю, взял с сиденья объёмный пакет, с ним и направился к парадному. Полина Кирилловна тут же бросилась вон из комнаты. В коридоре она растерянно оглянулась: а ну, как кто увидит? Но коридор был безлюден. Даже из нумеров не доносились голоса. Девушка быстрым жестом поправила причёску и прошла к лестнице, прижав ладонь к груди. Господи, аж дух захватило!

Белый появился через десять минут. И без пакета. Усталый, осунувшийся, Олег Владимирович с трудом взошёл по ступенькам и с недоумением взглянул на черноокую красавицу:

— Вы? Что вы постоянно здесь… топчетесь? — голос постояльца звучал глухо, без интонаций.

— Я? — Полина Кирилловна растерянно отошла в сторону, пропуская молодого человека. — Да так, по надобности…

Все слова, которые она заготовила заранее, куда-то вмиг пропали. Дочь Мичурина ждала, что чиновник прилетит, словно на крыльях. А он не прилетел. Он приполз, будто усталая гончая, отставшая от своей стаи. Такую собаку Полина Кирилловна видела в прошлом году, когда отец брал её с собой на охоту. Пёс был старый, и не мог угнаться за молодым выводком. Хозяин собаки купец Огородников жалел старого друга: «Всё-таки верой и правдой отслужила псина, почитай двенадцать годков». Тогда Полина Кирилловна жестоко подумала: «А зачем жить, если только из жалости?». И вот теперь при виде Белого у неё возникло совсем иное чувство:

— Может, вам что нужно? Скажите, не стесняйтесь.

Белый неловко улыбнулся и, протянув руку, чуть коснулся локтя девицы:

— Хорошая вы девушка. Замечательная. Помочь, говорите? Можете. Я сейчас должен немного поспать. Если не трудно, распорядитесь, чтобы меня разбудили в девять вечера.

— Но ведь это же через два часа?!

— Совершенно верно. Именно потому и прошу разбудить. Сам не встану. И… я оставил прислуге одежду. Проследите, чтобы привели в порядок. — Тяжёло ступая, Олег Владимирович удалился к себе в номер.

Полина Кирилловна сразу всё поняла. Скоро — важные события. И этот… дорогой человек будет принимать в них самое прямое участие. Как сегодня ночью. Слёзы сами собой заполнили глаза. Медленно, словно во сне, девушка отправилась на второй этаж к себе в номер.

Алексей Дмитриевич поднялся из кресла и двинулся навстречу полковнику Власьеву, командиру Читинского казачьего полка.

— Андрей Николаевич… — руки губернатора распахнулись. — Рад. Безмерно рад.

Власьев троекратно поцеловался с генерал-губернатором.

— Вот, прибыли, как вы и просили, — полковник вместе с хозяином кабинета прошёл к столу с картой и присел в стоящее рядом кресло, — Каковы наши дальнейшие действия?

— Полки к бою готовы? — поинтересовался губернатор.

— Так точно. В город не заходили. Обошли. Часть людей уже на «Селенге». Остальных в данный момент рассаживают в лодки.

— Лодок хватает?

Андрей Николаевич улыбнулся:

— Да, расстарались…

— Вот и славненько. Выступление начнём, — губернатор достал луковицу часов, — ровно в двадцать четыре ноль-ноль! Сначала пустим пароход. Чтобы к берегу противника лодки приблизились под прикрытием «Селенги». Ваша задача… — Алексей Дмитриевич склонился над картой, — высадиться в Сахаляне. Захватить поселение. И удерживать его до подхода основных частей. По нашим расчётам, это почти сутки! Артиллерия, как вам уже сообщили, у китайцев ликвидирована. Так что в штыковую вы справитесь. Вопросы?

Власьев некоторое время изучал карту местности, после чего поднял голову:

— Всё ясно, ваше высокопревосходительство. С вашей стороны кто будет из офицерского состава?

— Никого. Пушкари останутся в городе. На случай, если понадобится поддержать ваших людей артиллерией. Связь с ними будете поддерживать посредством лодок. Для этого выделяю вам шесть человек.

— А отчего бы нам не пройтись артиллерией уже сейчас? Взрыть, так сказать, землицу. После такой пахоты сами побросают оружие. — полковник провёл рукой по усталому лицу.

— Нельзя, — твёрдо, хоть и негромко, ответил Баленский. — Вы у нас, Андрей Николаевич, будете за поросёнка на привязи в охоте на крупного зверя. «Боксёры» должны стянуться к вам. Бросить все силы на Сахалин. Вот тогда мы и покажем им кузькину мать. Запомните, господин полковник. Главное наступление не начнется, пока на той стороне не скопится не менее десяти тысяч! И на то чтобы они стянулись, будет время.

— Думаете, за сутки такая силища поспеет? — усмехнулся Власьев.

— Но у них нет иного выхода. Они должны спешить. Не использовать такой шанс… Нет, они должны купиться! В противном случае, готовьтесь держать оборону двое суток. Трое. Сколько понадобится. — Губернатор продолжал: — Но это ещё не всё. Когда начнётся наступление основных сил, вы в нём участия принимать не станете. Ваша новая задача будет заключаться в следующем. — Губернатор ткнул карандашом в топографическую схему. — На той же «Селенге», взяв в связку плоскодонки, переправитесь за Зею. И произведёте рейд. По всем, повторяю, по всем селениям, что находятся на том берегу!

— То есть… Вы хотите сказать…

— Да, — резко оборвал полковника губернатор. — И никакой жалости! Я высказался ясно?

— Но, ваше высокопревосходительство…

— Начните с наших поселений, — оборвал речь полковника Алексей Дмитриевич. — С хуторов. Более Вам никаких приказов своим казакам отдавать не придётся. Те после увиденного и сами со всем справятся.

Полковник повёл плечами:

— И всё-таки, думаю…

— А вы не думайте, — посоветовал губернатор и отшвырнул карандаш. — Действуйте, как того требует устав, и воля государя нашего, исполнителем коей здесь являюсь я.

— Прошу прощения, ваше… — вытянулся в струну полковник.

— Перестаньте! — отмахнулся Алексей Дмитриевич. — Я и сам прекрасно понимаю, что сия задача неприятна. Однако иного выхода у нас нет. Потому будем выполнять свой долг и в силу, и через силу!

Власьев помолчал.

— Позвольте вопрос?

Полковник облизал губы. Баленский поморщился: сколько знал Андрея Николаевича, постоянно ощущал брезгливость, глядя, как тот елозит языком по устам.

— А отчего, Алексей Дмитриевич, мы не можем воспользоваться и «Михаилом»? Быстрее было б.

Губернатор сказал с явной досадою:

— Экий вы любопытный! Впрочем, тайны тут никакой. Гость мой столичный желает побывать за Зеей. Что он там надумал, одному богу ведомо. А отказать не могу, не имею права.

— Вон что? — протянул Андрей Николаевич. — Так, может, он с нами..?

— Не дай бог! — встрепенулся генерал-губернатор. — По мне бы желательно, чтоб он вовсе к той поре из города убыл. Лезет, куда надо и не надо. Неровен час, без головы останется. Только что в диверсии участие принимал. Теперь в другое пекло… О, Господи! — Баленский перекрестился.

Белый устроился на палубе на тюфяке, который выдал ему капитан «Михаила». Рядом расположились Кнутов, младший следователь Селезнёв и надзиратель Самойлов. Олег Владимирович курил, закрывая трубку ладонью. Приподнявшись на локте, он поинтересовался:

— О чём вздыхаете, Анисим Ильич?

— Да так… — нехотя отозвался старший следователь, но добавил: — По судьбе своей горемычной поминальный звон отбиваю.

— И что же у вас за судьба? — в словах советника не слышалось ни иронии, ни заинтересованности.

— А вы не знаете? — голос в темноте прозвучал с усмешкой. — Читали ж моё дело.

— Читал, — согласился Олег Владимирович и перевернулся на бок. Хотя собеседника всё равно лучше видно не стало. — Я думаю, изменить в жизни можно всё. Было бы желание.

— И я так думал, — глухо печалился Кнутов. — Вот намедни познакомился с одной дамочкой. Соседкой убиенной Ивановой. Очень, знаете ли, в моём, вкусе. Договорились о встрече. Ан, не получилось.

— Что так?

— Сначала старик Вэйди помешал. Потом… пораскинул я мозгами, подумал: и зачем оно нужно? В мои-то годы. Да, ладно… Извините, господин советник, хотелось более детально обсудить нашу теперешнюю миссию. Признаться, оптимизма не добавило то, о чём вы сегодня днём говорили.

— Что именно?

— Ну, хотя бы откуда вам известно, что китайцев за Зеей нет?

— Я не говорил, что их вовсе нет. Сколько-нибудь наверняка имеется. Однако, безопасно.

— А если вы ошибаетесь? И нарвёмся мы, как бы помягче выразиться, на неприятности?

Белый глубоко затянулся дымком:

— Я ведь только предположения высказал. Из коих исходил, когда планировал наш выезд. Могу добавить только, что они основаны на фактах, которые сумели собрать господин Селезнёв, вы и я.

— Что ж, бог вам судья. Признаться, приятного мало, идти на авось, в расчете только на ваши домыслы. А что будем делать, ежели инородцев окажется больше?

— Воевать. Или вам известен иной способ?

— К сожалению, нет. Но и людей к тому же не военных, а гражданских чинов словно баранов вести на убой по меньшей мере неприлично.

— Слово-то какое подобрали… — усмехнулся Белый. — Что ж, собирайте свои гражданские чины. Обсудим наши действия без суеты, Анисим Ильич. Суетливость сразу вызывает подозрительность и неуверенность. А я здесь уверен.

— Дай бог нашему теляти… — тихонько проговорил Кнутов, поднимаясь с места.

Но Белый его всё равно услышал. И улыбнулся. Впрочем, улыбка тут же погасла. Следователь был прав. Предположения предположениями, но, не зная истинных мотивов противника, невозможно просчитать все его шаги.

Неожиданно в темноте с той стороны, где прошлой ночью побывал Белый, раздались винтовочные выстрелы. Поначалу одинокие, робкие. А спустя доли секунд ружейная канонада заполнила собой густой, тёплый воздух.

— Наши, — ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс вернувшийся Анисим Ильич и перекрестился.

— Скажите, — Белый тоже прислушался к выстрелам, — а что, Самойлову самому пришла в голову мысль искать казаков?

— Да нет, — Кнутов присел рядышком и, хлопнув себя ладонью по шее, убил комара. — Господин полицмейстер послали. А им вроде как был приказ.

— Понятно… — протянул Олег Владимирович. — А я уж подумал, что ваш надзиратель семи пядей во лбу.

— И правильно подумали, — тут же вставил старший следователь.

К этому моменту доверенные люди Кнутова окружили советника и стояли в ожидании распоряжений.

— Присядьте, господа. — Белый кивнул на палубу. — Предлагаю собраться в тесный круг и всё детально обсудить. — Когда все сдвинулись ближе к капитану, Олег Владимирович, ещё более приглушённым голосом продолжил: — Итак, рассмотрим со всех сторон план наших дальнейших действий… И тут вы, господа полицейские, можете мне оказать неоценимую услугу. Итак, вопрос, который вас очень волнует: по поводу наличия противника на противоположном берегу Зеи. Господин Селезнев!

— Здесь я…

— Солдат, из охотников, что вас вёл по следам господина штабс-капитана, отметил факт, будто костров-то ночью он с переправы не видел. И сие ему показалось странным. Так вот, я полагаю, с переправы китайский пост сняли. Ваш Манякин спросонья решил, будто на вас нападают, а на самом деле в тот момент покидали пост. Вот почему охотник костров и не увидел. Скорее всего, то же самое произошло и на втором хуторе. Если кто и остался в разграбленных селениях— единицы. Мародёры. Хотя и к ним мы должны быть готовы. Кто из вас бывал на дальнем хуторе? Сколько там дворов? Жителей?

Надзиратель Самойлов прокашлялся для порядку. Низшие чины тут же примолкли: полицейский пользовался авторитетом.

— Я там бывал, ваше благородие. Неоднократно. Хутор небольшой. Хат с десяток наберётся. Одна улица. Прямая. Вдоль реки. Правда, берег крутоват. Песчаный.

— А чем жители занимались, Василий Григорьевич? — поинтересовался Белый. — Имелось у них что-нибудь, что могло привлечь внимание китайцев?

— Да тем, чем и обычно занимались: живность какую-никакую держали. Поля первый год возделывать принялись. Опять же мужики на «колесухе» работали. А боле ничего особенного. Хутор-то новый. Года четыре ему. Как «колесуху», чтоб связываться с Приморьем и Хабаровском по суше, строить начали, так и его. Что могло заинтересовать китайцев? — полицейский покачал головой. — Ответить не могу. Как по мне, ничего там ценного не имелось… А скажу так: нам живой хунхуз нужен! Рассказать, что да к чему. Языком ихним я мало-мальски владею. Для допроса хватит.

— Вот это дело! — Белый повернулся в сторону слушающих. — Понятно, чем в первую очередь следует заняться? Обойти все дома поселенцев. Заглядывать во все углы. Ищите, господа, то, что вам покажется подозрительным, что не совпадает с укладом деревенской жизни. И постарайтесь взять хотя бы одного инородца. А пока отдыхайте.

Полицейские разошлись. Некоторое время стояла тишина…

— А ведь вы мне, ваше благородие, показались «щипачом», — неожиданно послышался из темноты голос Самойлова.

— На пристани? — вспомнил Олег Владимирович.

— Так точно.

— Старушка с ридикюлем?

— С ним…

— Что же во мне…

— Руки шаловливые. Потом-то я понял, что зрение со мной шутку сыграло.

— Да нет, Василий Григорьевич. Никакой игры… — Белый откинулся на спину и положил руку под голову. — Вы ошиблись только в одном: я не доставал кошель, а возвращал его.

— То есть? — не понял Самойлов.

— Вот то и есть. А пальцам необходимо иметь сноровку. Тренировать их нужно. И желательно ежедневно.

— Как с дверью? — добавил с другой стороны из темноты голос Кнутова.

— Точно, — советник приподнялся на локте. — Всё, господа, отдыхаем. Осталось с полчаса, не более. — Олег Владимирович перевернулся набок и, положив кулак под голову, закрыл глаза.

Анна Алексеевна постоянно стояла перед внутренним взором, а её последняя фраза всё время крутилась в мозгу: «Запрыгать на одной ножке…». Надо же такое придумать? Короткая фраза, а в ней всё: гордость, презрение, бравада, равнодушие… Что ещё? Впрочем, и этого достаточно. Олег Владимирович потёр виски: голова болела нещадно. Почитай, вторые сутки на ногах.

Советник и сам не заметил, как уснул. Но сон был неглубок, поверхностен. А потому лёгкое прикосновение к плечу он почувствовал сразу же.

— Ваше благородие, — доносился шёпот из темноты. — Дальний хутор.

— Слава богу! — Олег Владимирович, насколько мог, резво вскочил на ноги. — Анисим Ильич? Готовимся к высадке. Прикажите своим людям зарядить оружие, — Белый перекрестился. — С богом!

Начало светать. Матросы с «Михаила» спустя полчаса на шлюпках доставили отряд к ближнему краю хутора. Полицейские высадились, с трудом взобрались по крутому берегу наверх, и… оказались среди могил.

— Вот тебе на… — пробормотал Селезнёв. — Только покойников нам и не хватало!

— Не боись. Из земли ещё никто после смерти не вылезал, — презрительно-тихо ответил Самойлов.

— А ты правее посмотри, — проговорил младший следователь и указал стволом винтовки направление.

Надзиратель присмотрелся и быстро, часто, мелко принялся креститься. За дальней могилой лежали, наваленные кучей, тела убитых сельчан. Видимо, хунхузы их перетаскивали из домов на кладбище и просто набрасывали одного на другого. Подул лёгкий ветерок, и до полицейских донесло запах гниющей плоти. Самойлова затошнило.

— Тихо! — одними губами приказал Белый и первым двинулся в сторону деревни.

Полицейские и солдаты последовали за ним, растеклись по огородам и дворам. Тишина была недолгой. Первый выстрел прогремел с правой стороны улицы через несколько минут. Хлопок послышался характерный, из чего Белый заключил — стрелял один из оставшихся китайцев. И началось… Полицейские врывались в дома, поливая пулями всё, что находилось перед ними, без разбора. После увиденного всем стало ясно: ни одного русского в домах уже не осталось.

Белый ударом ноги вышиб дверь ближайшей хаты и, перекувыркнувшись, влетел в дом, на ходу стреляя из револьвера. Китайцев оказалось двое. Один, даже не успев крикнуть, тут же упал замертво. Второй выскочил из-за печи с ножом. Лезвие полоснуло по рукаву. Советник увернулся и что есть силы ударил концом сапога в живот противника. Тот охнул, захрипел и упал к ногам офицера. Белый кинулся в кухню, нашёл кусок верёвки, быстро и крепко связал руки и ноги стонущего врага. Потом осмотрел дом, походя пнув пленного сапогом и выскочил во двор. Перезарядить револьвер для опытных рук было делом нескольких секунд. Офицер обследовал все пристройки и, не найдя ничего любопытного, вскочил на улицу.

Рассвет к тому часу вошёл в свои права. Теперь капитан мог видеть, как то из одного дома, то из другого появлялись полицейские. Советник выбежал на середину улицы. Из двора с противоположного края хутора вылетел Кнутов.

— Кажется всё! — орал Анисим Ильич во всё горло. — Всю деревню прочесали.

— Раненые, убитые есть?

— Никак нет. Тёплыми взяли, прямо с постели, — Кнутов приближался к Белому, на ходу перезаряжая оружие.

— А пленные?

— Ни единого. Перестарались ребятки.

— Плохо, что они у вас не подчиняются приказам. У меня один имеется. — Белый, довольный, спрятал револьвер в кобуру.

— Так как же тут послушаешь, когда такое? — Анисим Ильич кивнул в сторону кладбища.

Чиновник присел на завалинку и ждал, пока все соберутся около него.

— Анисим Ильич, это здесь не при чём. В данный момент ваши люди не полицейские, а солдаты, и обязаны выполнять приказы, а не раскисать словно кисейные барышни.

— Легко сказать…

— А иначе нельзя! — Белый оглядел собравшихся. — Все? Теперь слушайте приказ. Троим нести охранение. Двоим копать яму, похоронить убитых.

— Как? — Кнутов в недоумении смотрел на начальство. — Похоронить всех скопом? Не по-христиански.

— Хоть так, — веско ответил Олег Владимирович. — Трупы начали разлагаться. Ежели вы, господин старший следователь, с чем-либо не согласны, сначала выполните приказ, а после его опротестуйте. — Белый окинул взором неровный строй полицейских. — Остальным обыскать дома и местность, что прилегает к ним. Обо всём, что вызовет подозрение, докладывать. Времени мало, не будем его терять. Селезнёв, распределите обязанности! Анисим Ильич, Самойлов, пойдёте со мной.

Капитан первым направился к хате, в которой лежал оставленный им китаец.

— И всё-таки, господин советник, — приглушённо бубнил за спиной офицера голос старшего следователя. — Я бы с похоронами не торопился. Опять же, родственникам куда приезжать, чтобы могилку навестить? А тут, какая-то общая усыпальница выходит. Не по-христиански…

— Не по-христиански в такую жарищу держать тела под солнцем и ещё оправдывать свои действия. Перестаньте, Анисим Ильич, сие является второстепенным. — Белый, не прерывая движения, поднял с земли ветку и принялся отгонять назойливых мух, которые роем вились на каждом шагу. — Вот лично вы, что заметили особенного в этой деревне?

— Ничего. Я испокон веку в городе проживал. В познаниях сельских обычаев слаб.

— К примеру, если бы посреди двора увидели паровоз, вас бы сей факт не удивил?

— Отчего ж. Прелюбопытная картина. Жаль только паровоза нигде не видно.

Самойлов спрятал усмешку в усы.

— А вы ищите такое, что бы вас удивило не менее паровоза, — добавил Белый и подошёл к распахнутой калитке уже знакомого ему подворья.

Теперь к окружающей обстановке можно было присмотреться повнимательнее, а не второпях. А поглядеть было на что. По огороду будто пронеслась неведомая в сих краях саранча: всё, что было посажено руками хозяев, неизвестные гости выкопали, выкорчевали и увезли в неведомом направлении. Двери сараев болтались на ржавых петлях: вся хозяйская утварь, как успел убедиться Белый, так же исчезла. Пропало всё, что только можно было унести: косы, лопаты, топоры, словом — всё!

— Да тут и искать-то нечего, — Кнутов обернулся по сторонам. — От же, сукины дети, под гребёнку вычесали. Даже стёкла из окон, и те повынимали.

— И вам сие не кажется странным?

— Что тут странного? — Анисим Ильич ещё раз осмотрел двор натренированным глазом. — Наглый грабёж.

— Как вы правильно заметили, и окон нет. — Олег Владимирович прошёл к дверям хаты. — Под боком целый город. Грабь — не хочу! Ан нет. Какая-то убогая деревня более приглянулась, нежели богатый Благовещенск. Окна вынули? Значит, голь перекатная здесь хозяйничала. А с такой голытьбой, Анисим Ильич, какие битвы? Отсюда вывод: раз допустили грабёж, значит, на военные действия никто и не рассчитывал.

Советник распахнул двери и первым вошёл в дом.

— Всё грабанули сукины дети, — начал, было, Анисим Ильич и притих. Тишина в доме показалась ему подозрительной. Приложив палец к губам и кивнув Самойлову, чтобы стерёг окна, Кнутов взвёл курок револьвера и выставил его перед собой, — Есть кто живой? — крикнул старший следователь, и метнулся в сторону.

Выстрела не последовало.

— Заходите, Анисим Ильич, — послышался из глубины хаты голос советника. — У меня, оказывается, тоже одни покойники.

Кнутов, не пряча оружия, поднялся на ноги, и заглянул за занавеску. На полу лежали убитые. Рубаха одного была в пятнах крови. Судя по всему, догадался старший следователь, этого Белый прикончил из револьвера. Второй покоился на животе в луже крови.

— Смотрите, — Анисим Ильич, кряхтя, наклонился над вторым, ухватился за испачканный кровью рукав рубахи и с силой рванул.

Материя не выдержала и порвалась. Палец Кнутова указал на предплечье самоубийцы:

— Видите рисунок?

Белый присмотрелся. На теле покойника красовались простая по исполнению татуировка: три параллельных линии с палец длиной.

— И это у всех «боксеров», — добавил Анисим Ильич.

— Не понял? — Олег Владимирович с недоумением посмотрел на следователя.

— Триада. Проще говоря, банда. В Китае довольно-таки разветвлённая и мощная организация воров, убийц, мошенников. Одним словом, связана с криминалом, — палец следователя снова уткнулся в рисунок. — А это их опознавательный знак. Три простых линии, как в данном случае, носят рабы, исполнители. Кто рангом повыше, имеют иные рисунки. Скажу, очень любопытные ребятки. Никогда не сдаются. Если что — кончают с собой. Из-за боязни за ближайших родственников. Знают: попадут за решетку или предадут клан, тогда всю родню до пятого колена вырежут. Некоторые у нас в Китайском переулке обживались. Ничего, искоренили. А теперича, значит, вон как…

— Но он же мог сбежать? — Белый с недоумением посмотрел на Кнутова.

— И что? Ну сбежит? — Анисим Ильич присел на табурет. — Для них нет разницы, бегал или нет, молчал на допросе или кружева плёл.

Коли струсил вместо того, чтобы принять бой, сбежал или хуже того, дал себя повязать — заплатит семья. Кровью смоет позор.

— Азиатская дикость! — Белый с силой рванул верхний крючок кителя. Сразу стало легче дышать.

С улицы послышались крики. Советник стремительно поднялся на ноги:

— Только зачем этой «Триаде», богатой организации, нужны вилы, топоры, коровы и свиньи с картошкой? — Анисим Ильич пожал плечами. — Ерунда какая-то.

Запыхавшийся Селезнёв прервал его:

— Ваше благородие! Анисим Ильич! — лицо младшего следователя было сильно возбуждено. — Нашли!

— Что?

— Следы. От телег! И от ног!

— Рассказывай! Где?

Селезнёв едва поспевал за начальством:

— На берегу. Там, у причала.

Причал являл собой деревянное строение, точнее, помост, уходивший локтей на пять в глубь реки. Его, судя по всему, использовали не только для лодок, но и для хозяйственных нужд. Берег был обрывист, с единственной натоптанной тропинкой.

Олег Владимирович остановился на самом краю, посмотрел на прибрежный песок.

— И что вы здесь увидели?

— Да вот же, ваше благородие.

Селезнёв спрыгнул, чуть не упал, но устоял на ногах, после чего принялся показывать рукой:

— Вот, видите? Здесь и здесь, — рука обводила берег. — Они спрыгивали. Шли к лодке. Видите, большой волны не было, следы и не смыло. С лодок что-то брали и несли наверх.

Селезнёв, утопая в песке, тяжело прошел к тропинке и взобрался по ней. Наверху уже был Самойлов.

— А телеги здесь стояли, — младший следователь присел, тронул примятую траву. — На них и грузили.

— Что грузили? — машинально спросил Олег Владимирович.

— А бес его знает! — Харитон Денисович развёл руками. — Это не я, Василий Григорьевич обнаружил.

Надзиратель, расстегнув ворот кителя, тяжело дышал:

— Жарко, однако.

Белый приблизился к нему:

— Почему вы решили, что грузили, а не разгружали?

— А вот, смотрите, — Самойлов принялся водить советника по кругу, показывая утоптанную землю. — Подводы стояли здесь, у тропки. Следы от колёс глубокие. Видите? Потому я и думаю, здесь грузили. После, смотрите, глубокие следы делают разворот и уходят по дороге, в лес. А вот туточки, — Василий Григорьевич заставил Белого вернуться к месту с противоположной стороны, — следы лёгкие, неглубокие. Потому как телеги стояли порожние. Ожидали погрузки. — Белый с Самойловым, сделав круг, вернулись к исходной позиции. — А с чего ещё их грузить? Только с лодок. Носильщики, вам же Харитон показывал, груз несли по тропке вверх, а обратно спрыгивали с обрыва вниз, на песок, чтобы не мешать тем, кто с грузом поднимался по тропке.

— И сколько, по-вашему, здесь было телег?

— Судя по следам, — рассудительно протянул Самойлов, — штук восемь. Не меньше. — В голосе надзирателя слышались наставительные нотки: эх, вроде и начальство, а таких простых истин не разумеет.

Однако Олег Владимирович уже новым взором внимательно все осмотрел ещё раз.

— Получается, — задумчиво подвел итог он, когда Кнутов присоединился к нему, — контрабанда?

— Выходит, — выдохнул Анисим Ильич. — И становится понятно, отчего здесь сидели люди из «Триады».

— Осталось выяснить, что они перевозили, — Белый кивнул на дорогу, которую только что осматривал с надзирателем. — Куда ведёт?

— На «колесуху».

Олег Владимирович стянул фуражку, вытер лоб:

— Кони есть?

— Так точно. И телега…

— Запрячь! Немедленно! — руки советника начали мелко дрожать от нетерпения. — Кнутов, Самойлов, Селёзнёв со мной. Остальные ждут здесь. Сколько вёрст до этой самой «колесухи»?

— Вёрст семь, — уверенно ответил надзиратель. — Через час будем там.

— Оружие держать наготове. Вода есть?

Старший следователь кивнул своим, те принесли ковш с колодезной водой. Белый залпом, в несколько глотков выпил воду и, достав из кармана кителя записную книжку с карандашом, принялся что-то в ней писать.

До «колесухи» добрались почти через час, как и предполагал Самойлов. Белый первым спрыгнул с телеги и с зажатым в руке оружием пошёл к развилке, что соединяла выстроенную каторжанами дорогу с просёлочной. Кнутов последовал за ним.

Самойлов и Селезнёв, держа в руках револьверы, тоже спрыгнули с телеги, но в отличие от начальства принялись изучать то место, где, как заметил Василий Григорьевич, имелись ухабы и телеги с грузом изрядно трясло.

Белый огляделся.

— Анисим Ильич, — Олег Владимирович подозвал старшего следователя. — Левое направление упирается в Зею?

— Так точно. Переправа.

— А правая…

— На Хабаровск, а там и в Приморье. По «колесухе» и наши части отбывали.

— Понятно, — протянул советник.

— Господа, смотрите, — к Белому и Кнутову подбежал Самойлов и разжал руку. Олег Владимирович увидел в его руке пучок сухой травы. — Знакомо?

— Дурман-табак, — советник оживился. — Где нашли?

— Так на ухабах, — ответил Самойлов. — Мешки, видимо, прохудились, вот по тряске и просыпалось. Слава богу, дождя не было… Одно не пойму: зачем они эту дрянь сюда привезли, а? — надзиратель с недоумением смотрел сначала на Белого, потом на Анисима Ильича.

— Василий Григорьевич, я вам объясню. После, — нехотя ответил советник и отвёл Кнутова в сторону. — Вот нам и «яечечко ко Христову дню», Анисим Ильич, как любит выражаться один мой знакомый.

Кнутов развёл руками:

— Неужели весь сыр-бор с обстрелом, убийствами, драками, гонением китайцев из-за вот этой дешевой дряни?

— Не такая она и дешёвая. А привезите её в столицу, она будет стоить пять рублей за понюшку. Сумеете доставить в Европу, и цена возрастёт раз эдак в десять! Так — то вот, господин следователь. Восемь подвод. Да в каждом мешков по десять… — Белый посмотрел на следователя. — Состояние на несколько миллионов. Вот такая петрушка, Анисим Ильич. Официально ввезти эту, как вы правильно определили, дрянь, в Россию они не могли. А деньги огромные! Кто-то не захотел упустить такой куш. Вот и устроили для нас представление. Эдакий цирк с фейерверками и клоунадой. А мы повелись.

— Но это ж… Кто такое мог провернуть? — неуверенно проговорил Кнутов. — Во-первых, эту дрянь нужно было приобрести. Опять же доставить сюда подводы. Нанять «Триаду». Сколько ж тысяч он потратил?

— Значительно меньше от того, что сможет получить. — Белый достал трубку, задумчиво повертел её в руке и спрятал. Да, либо деньги требовались огромные, либо огромные связи. Впрочем, скорее всего, и первое, и второе. — Теперь понятно, почему бандиты совершили нападение на переправу.

— Чтобы мы, не дай бог, не переправились и не сорвали им вывоз груза, — уточнил Анисим Ильич.

— И лодки они ночью уничтожили. И плот. Чем и потревожили покойного Манякина, — Белый заторопился. — Здесь более делать нечего! Нужно срочно в город! Вы, Анисим Ильич, и Самойлов едете со мной. Селезнёв останется с солдатами и займётся похоронами.

Кнутов недовольно поморщился. Он не хотел оставлять младшего следователя, ну да начальству перечить никак нельзя, а потому пошёл отдавать приказ.

«Кто? Кто связался с "Триадой” с нашей стороны? — билось в голове советника, когда он устроился в телеге вместе с полицейскими. — А может, наоборот: кто-то из наших нанял китайцев? Наш? — усмехнулся советник. — В любом случае, он уже не наш. И это явно не Индуров. Штабс-капитан — пешка в большой игре. Не зря в этом деле принимал участие японец… Цирюльник, Владивосток, "Триада", Приморье…» — Белый откинулся на солому, прикрыл глаза, будто дремлет, а сам принялся по памяти рыться в той информации, которую успел получить в столице. И отталкиваться он решил от сведений о Владивостоке.

Год назад, в Генеральном штабе, пронеслась весть, о том будто японцы активизировали разведывательную деятельность в Северо-

Восточном Китае, Корее и особенно в Маньчжурии. Некто Митсуру Тояма, выходец из самурайской семьи, из своих агентов делал так называемых «незаметных людей». Мелких торговцев, ремесленников, цирюльников, домашнюю прислугу. Как же называлась организация Тоямы? Белый поплотнее сжал веки. «Геньеса». Точно, «Геньеса». В переводе «Чёрный океан». Деятельность людей Тоямы до последнего времени считали активной только в Порт-Артуре и Дайрене — в тех поселениях, где были расквартированы части Заамурской пограничной охраны. А теперь, получалось, волны «Чёрного океана» уже достали и до других российских городов.

Олег Владимирович почувствовал, как по лицу скользнуло нечто лёгкое, невесомое. Рука смахнула сухую травинку — ее подхватил ветер и унёс в неведомую даль. Белый резко сел, опустив ноги с повозки. Простое совпадение? Очередное совпадение? А не многовато ли в этом деле случайностей и совпадений?

Нет, появление цирюльника в городе неслучайно. Его контакт, причём в форме ультиматума, со старейшинами Китайского переулка есть проявление японской разведки. Опять же связь с кем-то из высших эшелонов российской власти в Приморье и в Амурской области «Триада» самостоятельно установить не могла. Не тот уровень. А японец мог сыграть свою опосредованную роль. Выходит, японская разведка, используя криминальный мир Китая и России, делает попытку пробиться в Петербург. А оттуда — в Европу. И помогают наши чиновники. Дурман-табак — хороший аргумент, чтобы спеленать кого угодно. Таким образом будут убиты два зайца: и деньги получат, и свою агентуру заведут.

Белый повернулся к надзирателю:

— Самойлов, — Олег Владимирович присел так, чтобы его слышал только полицейский. — Сколько дней вы искали казачий полк?

— Почти сутки, ваше благородие, — Василий Григорьевич излагал спокойно, уверенно. Слегка прищурившись от солнечного слепящего света.

— Как? Бродили по лесу? Как за ягодой? Раз — и наткнулись?

— Отчего ж? Ориентир мне выдали заранее. У них, то есть у казачков-то, манёвры проходили месяц назад в том районе. Вот я их и нашёл. А что? Не так что-то, ваше благородие?

— Да нет, всё в порядке, — пробормотал советник. — Всё в порядке.

Хаттори оторвал взгляд от страниц книги и исподлобья посмотрел на Индурова.

Юрий Валентинович, спрятав руки в карманы, вот уже часа два расхаживал взад и вперёд по небольшой комнате. Так нервничать штабс-капитан стал после прихода посыльного и его сообщения о том, что со стороны Благовещенска началось наступление на Сахалин. «Как? — недоумевал штабс-капитан. — Какими силами? Откуда?» Как проходили сами боевые действия, мальчишка толком рассказать не смог, но точно знал одно: Сахалин был захвачен ещё до рассвета. Не успевшие проснуться китайцы толком сопротивления оказать не сумели, к утру Сахалин русские взяли.

— Бестолочи, — только и выдавил Индуров, едва посыльный ушёл, захватив с собой корзину с грязной посудой.

— Это вы о ком? — поинтересовался Хаттори.

— Обо всех, — огрызнулся Юрий Валентинович.

— Да нет, — японец лежал на кровати, перелистывая любимую книгу. — Вы имели в виду конкретных людей. Наших с вами друзей. И ругаетесь, потому что боитесь.

— Я ничего не боюсь, — отрезал Индуров.

— Боитесь, — утвердительно ответил Хаттори. — Потому что всё пошло не так, как вы спланировали. А другого плана у вас нет. Это и беспокоит. Хотите, я скажу, о чём вы в данный момент думаете?

— Ну? — промычал Юрий Валентинович, осёдлывая стул. — Я весь внимание.

— Первое: куда деваться, если русские продвинутся в глубь Китая? Ведь так? Так, господин штабс-капитан, — утвердительно ответил за собеседника цирюльник. — Ваш расчёт строился на том, что господин Баленский никогда и ни при каких обстоятельствах не отдаст приказ к наступлению. Мне кажется, всё-таки вы рассчитывали на то, что сможете незаметно перебраться на противоположный берег и скрыться внутри страны, в том же Шанхае. Однако господин губернатор смог расстроить ваши планы. У него, откуда не возьмись, появились чудо-богатыри. Прямо, как в сказке. У русских довольно интересные сказки — все чудо-богатыри появляются внезапно, ниоткуда. Но умный, наблюдательный слушатель понимает, что вы очень хитрый народ. Ваши богатыри просто ждут за ближайшим деревом, чтобы в нужный момент ударить дубинкой по голове.

— Никак не могу взять в толк: к чему вы ведёте? — раздражённо буркнул Индуров.

— А к тому, что ваш губернатор далеко не так глуп, как вы его рисовали нам. Он умён! И хитёр! И полки появились по его указанию так быстро неслучайно. Господин губернатор всё продумал, а вот вы его недооценили, потому и нервничаете.

Юрий Валентинович тяжело втянул в себя воздух:

— Хорошо. Согласен. Просчитался. Но чиновник из Петербурга почему здесь объявился?

Хаттори развёл руками:

— Может, и по вашей вине. Может, и по нашей. Теперь не так важно. Но вы, господин Индуров, именно вы должны были предположить и такой ход событий.

Юрий Валентинович через силу рассмеялся:

— Вас послушать, так вы самый что ни на есть русский. Только внешность подвела.

— Любопытно, — Хаттори оперся на руку.

— Только русский может разглагольствовать на тему «кто виноват?» и при этом не иметь ни малейшего понятия, что делать!

— С кем поведёшься… — рассмеялся цирюльник. — Я ведь у вас в России уже пятый год живу. Привык. Обрусился.

— Обрусел… Ещё скажите, покрестился.

— Будет нужно, и покрещусь, — отрезал японец.

После словесной перепалки наступила мрачная пауза. Хаттори делал вид, будто увлечён чтением. Юрий Валентинович принялся нарезать круги по комнате. Спустя два часа японец не выдержал:

— Может, хватит мелькать перед глазами?

— Наконец-то, — выдохнул Индуров. — Хоть что-то услышать от вас человеческое без морали и поучений.

— Ничего плохого в том, что я вам сделал несколько замечаний.

— Но и хорошего ничего! — вспылил штабс-капитан.

Хаттори присел на кровати.

— Скажите, Юрий Валентинович, кого вы сейчас ненавидите более? Столичного чиновника, младшего следователя, губернатора или самого себя? Если ненавидите первых трёх, то я спокоен. А вот если последнего, а с вами, русскими, чаще всего случается именно так, то нам с вами не по пути. Мне в дальнейшем нужен партнер, а не обуза.

Юрий Валентинович несколько секунд постоял, видимо, раздумывая, потом присел на край кровати японца:

— У вас есть план бегства?

— Нет, — отрицательно покачал головой цирюльник.

Индуров горько усмехнулся. Но японец тут же продолжил:

— У меня нет плана бегства. Я считаю, что мы выиграли. А победитель не убегает. Он может покинуть поле боя и в тот час, когда посчитает нужным. План покинуть поле боя у меня есть.

Индуров несколько секунд смотрел на собеседника и, неожиданно хлопнув себя по колену, расхохотался. Заливисто. Звонко. И неестественно.

Губернатора Олег Владимирович нашёл в Доме офицерского собрания. Алексей Дмитриевич находился в кабинете не один. В присутствии Владимира Сергеевича Киселёва Амурский губернатор обсуждал с Арефьевым дальнейшие действия ополченцев. Увидев Белого, он приветливо кивнул головой, и продолжил диалог с военным комендантом.

— И всё-таки, — судя по всему, комендант обороны уже продолжительное время стоял на своей точке зрения, — я настаиваю на том, что невозможно сейчас ослаблять обороноспособность города отправкой большей части ополченцев на ремонтные работы Набережной. Это всё равно, что оголить прифронтовую полосу во время боевых действий!

— Великолепное сравнение, — парировал губернатор. — Но, слава богу, боевые действия прекратились. Точнее, перешли на сторону противника. Следует возвращаться к мирной жизни, господин комендант!

Арефьев в сердцах махнул рукой. Что тут спорить? Как начальство скажет, так и будет.

Алексей Дмитриевич проводил взглядом сутулую фигуру временного коменданта, который скрылся за дверью кабинета, после чего подозвал к себе Белого:

— Ну что, молодой человек, нашли ответы?

Олег Владимирович кивнул на дверь, за которой только что скрылся Арефьев:

— Господину полковнику не хочется расставаться с неожиданной должностью?

Баленский рассмеялся:

— В «яблочко»! Но оборона не вечна. А посему, срок пришёл — уйди на покой! Однако резко сворачивать оборону мы не станем. Всякое быть может, — Алексей Дмитриевич опустился в кресло и жестом пригласил присесть Белого и губернского полицмейстера. — Итак, Олег Владимирович, — улыбка губернатора располагала к открытому общению.

Что, однако, никак не повлияло на настроение Белого.

— Ваше высокопревосходительство, разрешите мне задать вам, и господину полицмейстеру несколько вопросов?

— Ваше право, господин советник.

— Скажите, Алексей Дмитриевич, когда прибудут в город основные силы?

Баленский тронул ус, чуть распушил его, после чего ответил:

— А они уже под городом. Ждут приказа о наступлении.

— Значит, вывода войск из города не было?

— Как это не было? — усмехнулся губернатор. — Все полки отправлены, согласно предписанию, в Приморье. Ну а какие полки стоят сейчас под Благовещенском, думаю, вам знать надобности нет. В крайнем случае сможете всю дополнительную информацию получить в Генеральном штабе. — Белый сидел в двух шагах от губернатора, и тому не составило труда слегка нагнувшись, похлопать молодого человека по руке, покоящейся на ручке кресла. — Признаться, Олег Владимирович, я думал, вас прислали ко мне именно по данной причине. Это несколько обидело. Никак не мог ожидать, что мне выкажут недоверие. И представьте моё удивление, когда я узнал об истинной причине вашего появления в нашем городе.

— Из ваших слов я понимаю, последние события были спланированы ещё…

— Да, батенька мой, — Алексей Дмитриевич утвердительно кивнул головой. — Именно. И не здесь. Там! — палец губернатора взлетел вверх. — Поймите, мой юный друг, ситуация, которая сложилась на границе между Россией и Китаем, более таковой оставаться не могла.

Алексей Дмитриевич кряхтя прошёл к книжному шкафу, открыл стеклянные створки, извлёк небольшой томик в кожаном переплёте.

— Вот, — губернатор вернулся на место и раскрыл книгу. — Послушайте. — Алексей Дмитриевич перелистал несколько страниц, нашёл нужную и громко с расстановкой прочёл следующее: — «Находящихся на левом берегу реки Амура от реки Зеи на юг, до деревни Хормолдзинь, маньчжурских жителей оставить вечно на прежних местах их жительства, под ведением Маньчжурского правительства с тем, чтобы русские жители обид и притеснений им не делали». Айгуньский договор. — Книга захлопнулась. — Более двадцати поселений после подписания сей бумаги вот уже сорок лет проживает на наших территориях, но при этом сохраняет подданство Цинской империи. А это, ни много ни мало, почти двадцать тысяч человек! А может, и более… Мы Амурскую «колесуху» с трудом смогли провести, потому как она затрагивала их земли. Ну, с горем пополам уладили. А как быть далее? Постоянно конфликтовать? Оспаривать, отстаивать каждый свой шаг? Каждый аршин? Каждую пядь земли? Каждое своё действие? И ждать крупного конфликта? А ведь мы собираемся проводить по тем землям железную дорогу. Вот так-то, батенька мой. А потому, вы, как человек государственный, думаю, правильно оценили эти действия.

— Вы воспользовались восстанием «боксёров»… — высказался Белый.

— Совершенно верно, — Алексей Дмитриевич кивнул в сторону полицмейстера. — Как только поступило первое сообщение о том, что они скапливаются на противоположном берегу, мы поняли — судьба предоставила нам шанс. Единственный! Который более может не появиться. И мы им воспользовались.

— Ну, — выдохнул Белый. — Далее мне всё ясно. Вы специально отправили свои части в Приморье. Тем самым, создав для «боксеров» соблазнительную ситуацию. И они ею воспользовались. Теперь пред всем миром вы чисты.

— Россия чиста, Олег Владимирович! Россия! Аки младенец! — добавил губернатор. — И прошу заметить: всё мировое сообщество стоит на российской стороне, потому как наши действия есть только ответ на противозаконные поползновения Китая.

— Что ж, логично, — Белый достал трубку. — А что с картой — её появление на противоположной стороне тоже входило в часть плана?

Алексей Дмитриевич кивнул полицмейстеру, и в ответ заговорил Киселёв:

— Тут мы и сами не знаем. Конечно, мы предполагали, что утечка информации может быть. Даже наверняка будет. Мало ли кто из жителей Китайского переулка? Но чтобы так детально, подробно — мы не ожидали.

Белый набил трубку табаком, но прикуривать не торопился.

— Алексей Дмитриевич, Владимир Сергеевич, скажите, в последнее время вы отлучались из Благовещенска? В Китай? Или Приморье?

— Нет, — отрицательно ответил за обоих губернатор.

— А как проходили переговоры по передислокации войск?

— Посредством телеграфа и посыльных.

— То есть вы оба всё время находились в городе?

— Совершенно верно. А что, это имеет дело к вашей инспекции?

— Самое непосредственное, — Олег Владимирович теперь закурил. — Оба хутора, и ближний, что возле переправы, и дальний, были уничтожены неслучайно. Кто-то, личности пока мне не известны, так же, как и вы, воспользовался ситуацией с ихэтуанями и перевёз в Россию через один из вы-шеназвазанных населённых пунктов, перед тем ликвидировав полностью местное население, большую партию контрабанды.

— В чём она заключалась? — тут же поинтересовался Киселёв.

— Выяснили только, что неизвестный груз отвезли по «колесухе» на восьми подводах. Может, на десяти… — пожал плечами советник.

— Что, если догнать? — высказал мысль полицмейстер.

— Поздно, — отрицательно покачал головой Белый. — Прошло двое суток. Думаю, груз уже на месте.

— Так, — протянул губернатор. — А карта?

— Вполне возможно, она никакого отношения к контрабанде не имеет. Хотя я бы не стал ничего исключать. Но решающей роли во всём она не играет точно.

— И как вы видите всю картину… в целом? — поинтересовался генерал-губернатор.

Белый слегка тряхнул головой, словно прогоняя сон, и принялся высказываться:

— Скорее всего, карту передал Индуров. Почему японцы торопились, мне предположить трудно. Но схема обороны Благовещенска им была крайне необходима. Доставить в город к прибытию артиллерийского полка своего агента они не успели и воспользовались услугами господина штабс-капитана. Он собирался жениться на госпоже Мичуриной. Вполне возможно, имел место шантаж, который мог расстроить свадьбу. К примеру, некто знал про интимные отношения штабс-капитана с прислугой купца Бубнова — Катькой Ивановой. Суть не в этом. Главное, что схему Индуров передал через китайца в апрельский приезд в Марковскую.

— А убийство Бубнова?

— Думаю, виной роковая случайность. Индуров и японец встречались, скорей всего, в цирюльне. И в тот момент является туда купец Бубнов, становясь невольным свидетелем их разговора. Индуров японским не владеет, а потому сообщники общались на русском языке. Бубнов, ясное дело, слышал всё. Это и решило его судьбу. Ну а дальше и так понятно. Иванову же штабс-капитан убивает потому, что она для него становится не просто обузой, а самым главным свидетелем обвинения. Попытку уйти на противоположный берег Юрий Валентинович не делает, поскольку нечего там без денег и связей делать. Как человек неглупый, Индуров заранее готовит себе «лежбище» в Благовещенске, прекрасно понимая, что ему, ни пешему, ни конному, далеко не улизнуть. Нужно некоторое время пересидеть в городе, и только обстановка слегка успокоится, он сможет дать стрекача. Так что, господа, пока город находится на осадном положении и его границы тщательно охраняются, нам следует как можно скорее найти Индурова, и тогда моя миссия будет выполнена.

— А контрабанда? — напомнил Алексей Дмитриевич.

— Сие не по моей части, — улыбнулся Белый. — То к Владимиру Сергеевичу.

— Что ж, — губернатор улыбнулся. — Поздравляю. Жаль, конечно, что с такими последствиями проходило ваше расследование, но… — губернатор развёл руками.

— Я бы хотел более детально ознакомиться с результатами вашей поездки за Зею, — вставил реплику губернский полицмейстер. — Если вы не против, часа через два. Мне ещё нужно задержаться у господина губернатора.

Белый встал:

— Разрешите идти?

Баленский тоже поднялся, и, подойдя к молодому человеку, тронул его за рукав измятого кителя:

— По возвращении в столицу буду крайне рад, если вы, Олег Владимирович, порадуете нас своим визитом. Не знаю, право, когда это случится, но помните: двери моего дома всегда для вас открыты.

Полина Кирилловна сама принялась передвигать мебель. То, что было не под силу, шкаф и комод, заставила перенести слугу. Но кровать сдвинула сама, переместив её от одной стены комнаты к другой, тем самым оголив ту, за которой находились апартаменты господина Белого. Гостиничный дворник Васька, шморгая носом, молча наблюдал за тем, как, стройная фигурка хозяйки мечется по комнате. Наконец, внимательно осмотрев результаты своих трудов, Полина Кирилловна упала на стул и кивнула в сторону стены, что соседствовала с двести двадцать шестым номером:

— И где дверь?

Васька рукавом утёр нос и указал пальцем на обои:

— Туточки.

— Что значит «туточки»? — возмутилась дочь купца. — Ты не просто покажи. Обои сорви. Где ручка была? Петли?

Дворник пожал плечами: да бог его ведает, где всё это… Дверь-то за ненадобностью закрыли, почитай, годков с десяток тому. Поначалу Кирилла Игнатьевич желал, чтобы нумера на втором этаже состояли из двух комнат. Так сказать, залы и спальни. Но таких нумеров в большом количестве не понадобилось, а потому в некоторых внутренние двери позабивали, попрятали, из одного двухкомнатного нумера сделали два по одной комнате. Васька почесал затылок: а ежели папенька прознают? Однако дочь хозяина тоже хозяйка. Дела…

— Что стоишь? — возмутилась Полина Кирилловна. — Ищи!

Последнего окрика оказалось достаточно для приведения в действие сонной фигуры дворника. Он подошёл к стене, провёл рукой по её поверхности. Пальцы вскоре нащупали стык. Васька достал из кармана нож, аккуратно вставил в щель тонкое лезвие, и провёл им сверху вниз, по канавке. Вскоре перед ними в стене чётко был виден контур прямоугольника.

Васька вытер со лба пот.

— Что далее, барышня?

— Вынь гвозди. Приставь ручку, чтобы можно было открыть.

— Эка, — чуть не расплакался дворник. — Ну, ладно, дверь нашли. То ваша треба. Но постоялец в суседнем нумере… могут воспротивиться. Не понравится им. — Васька при этих словах потрогал припухший нос, который намедни ему за пособничество Индурову расквасил этот самый постоялец.

— Не твоя забота! — грубо оборвала девица. — Вынимай.

Дворник принялся вытягивать поржавевшие от времени гвозди.

Те со скрипом покидали свои гнёзда.

Когда всё закончилось и Васька приделал ручку, Полина Кирилловна подошла к двери и попыталась её приоткрыть. Дверь подалась. «Достаточно, — мелькнула в голове мысль — Пока не буду трогать. Зато ночью мне уже никто не помешает!»

Девушка вернулась к столу, раскрыла ридикюль, достала из него десять рублей и протянула их дворнику. У того аж дух спёрло от такого богатства.

— Бери. Это тебе за работу… И за молчание.

— Так ведь, — промычал Васька, трепетно сжимая деньги, — всё равно ж узнают…

— Тебе нужно молчать два дня! — отрезала Полина Кирилловна. — Далее не твоя забота.

— Так мы завсегда…

— А теперь ступай!

Оставшись одна, Полина Кирилловна сделала несколько танцевальных па и в истоме упала на кровать: господи, неужели это сегодня свершится? Или завтра? Ручки красавицы трепетно сложились на груди. Он будет мой! И никуда более от меня не денется!

Олег Владимирович забежал за документацией в свой временный кабинет в окружном казначействе и неожиданно увидел в нём старика Прохорова. Тот, как это ни странно, не спал, а сидел перед столом, тупо уставившись в столешницу. Небритый, напоминающий не финансового чиновника, а скорее биндюжника одесского порта, намедни потратившего в трактире последние деньги и теперь ожидающего хоть какой-нибудь работы.

— Ермолай Константинович, — Белый всплеснул руками. — Вы-то тут какими судьбами?

— Жду вас, — тихо, бесцветно ответил старик. — Как-никак, приставлен к вам. Вот. — Ермолай Константинович достал из кармана измятый лист и положил его на стол. — Вы просили узнать о братьях Бубновых. Я сделал. Всё, что смог разузнать.

— Молодца, — похвалил Белый старика, и, пойдя скользящим взглядом по тексту, спрятал лист в карман. — Можете быть свободны! Ежели господин Ушаков что-либо начнёт говорить, сошлитесь на меня. Я подтвержу, что отпустил вас домой.

— Нечего мне дома делать, — еле слышно прошептали тонкие губы старика.

— То есть? — Олег Владимирович быстро просматривал вынутые из шкафа финансовые бумаги, нужные тут же откладывал в сторону. — Дома всегда есть что делать.

— Это, если там ждут, — голос старика был еле слышен.

— Вам-то печалиться о чём? Как ваша супруга? Не имею, правда, чести с ней быть знакомым, но, думаю, она там все держит в строгости и порядке.

— Это точно. С ней вы уже более никогда не познакомитесь, — на глазах Ермолая Константиновича выступили слёзы. — Схоронил я свою старуху.

— Как это? — Белый повернулся к помощнику. — Умерла?

Голова Ермолая Константиновича затряслась:

— Нет…На кладбище… На могилку сыночка нашего ходила… А тут обстрел… От неё только воронка и осталась… — губы старика дергались, не давая возможности говорить. — Даже в гроб положить нечего было. Землицы накидали… Землю, ваше благородие, хоронили! Так-то вот…

Олег Владимирович откинул бумаги, присел напротив убитого горем человека:

— Как же вы теперь?

Плечики старика дрогнули:

— Не знаю. Скорее всего, сопьюсь.

Помолчали. Белый не выдержал, достал из кармана портмоне, вынул из него сотенную ассигнацию:

— Держите.

— Мне нет надобности, — вяло отозвался старик.

Но советник положил деньги на стол.

— Негоже традиции христианские нарушать. Это от чистого сердца. Простите, Ермолай Константинович, мне пора. Прощайте.

Белый собрал бумаги и уже направился к двери, как вдруг услышал за спиной:

— А меня ведь следить за вами приставили.

Советник обернулся:

— Знаю. Только это уже никакого значения не имеет. Держитесь! — с этими словами Белый удалился.

Старший следователь в нетерпении вышагивал на пристани. Он нервничал. Анисим Ильич ждал Белого подле Дома офицерского собрания недолго. Однако Белый вышел из здания собрания довольно скоро, один и далеко не в радостных чувствах.

— Вот что, Анисим Ильич, — с ходу и в приказном тоне проговорил советник, отчего Кнутов едва не возмутился. Ну, за Зеей понятно, советник командовал всем. Но в городе, в его, Кнутова, вотчине… Однако Белый даже не обратил внимания на явное недовольство недавнего подчинённого. — Где сейчас Самойлов? — Олег Владимирович осмотрелся по сторонам.

— Я его домой отослал. Более суток на ногах…

— И правильно сделали. Поезжайте к нему. Предупредите: если кто будет интересоваться нашей поездкой, он толком ничего не видел, ничего не знает. Да, восемь подвод. С чем? Неизвестно.

— И про дурман-табак молчать? — удивился Кнутов.

— О нём вообще ни слова! Кстати, вы — тоже.

— А если Владимир Сергеевич будет спрашивать?

— Никому! Если господин Киселёв проявит заинтересованность, ответ один: обнаружили место погрузки. И не более того.

— Что-то вы темните, ваше благородие, — недовольно произнёс следователь.

— Анисим Ильич, — Кнутов увидел глаза советника и понял: тот чем-то основательно озабочен. — То, что мы с вами нашли, даёт основание полагать: в данном преступлении принимал участие кто-то из видных людей города. Вспомните, вы сами сказали: для того, чтобы совершить подобное, нужно много денег. Либо, если таковых в наличии не имеется…

— Иметь связи, — Кнутов посмотрел на Дом офицерского собрания. — Неужто вы думаете…

— Вынужден. Временно. И господин губернатор, и господин полицмейстер в один голос утверждают, будто не покидали город за последние полгода. Именно в то время, когда вся эта схема разрабатывалась. Вполне может статься, они ни при чём. Ваша задача, Анисим Ильич, вспомнить, так ли это было на самом деле? И не только с ними. Я прошу вас провести сегодняшний вечер и ночь со мной. И господина Селезнёва — тоже. Он уже в городе?

— В скором времени прибудет.

— Найдите его. И прямо ко мне в «Мичуринскую». Там сегодня у нас будет временный штаб. Но сначала к Самойлову. Старик может проболтаться, тогда все наши труды псу под хвост. Господина полицмейстера я пока задержу рассказом о своей версии событий, которая ничем не отличается от вашей. А вот на чьей стороне Владимир Сергеевич, нам подскажет дальнейшее его поведение.

Убедить надзирателя Самойлова играть в молчанку с губернским полицмейстером оказалось делом не из лёгких. Василий Григорьевич никак не мог взять в толк, зачем врать начальству. А Кнутов не мог раскрыть все карты перед опытным полицейским. Так и бродили вокруг да около, пока Самойлов не выдержал и не сказал:

— Бог с вами, Анисим Ильич. И уважили вы меня. И гостевали в доме моём. Пойду на уступку. Но ежели противозаконное…

Кнутов с облегчением ударил себя кулаком в грудь:

— Поверь, Григорьевич, всё по закону. Всё! — И побожился.

Теперь следовало разобраться с Харитоном. «Хотя, с этим-то попроще будет», — решил про себя сыщик и устремился к «Михаилу», с которого по трапу уже спускались знакомые фигуры бойцов, вернувшихся с дальнего хутора. Первым, уставший и осунувшийся, шел младший следователь Селезнёв.

Белый вернулся в гостиницу к десяти часам вечера.

— Ну что, господа? — Олег Владимирович бросил взгляд на сидящих за столом следователей. — Приступим?

— Можно и приступить, — нерешительно пожал плечами Харитон Денисович. — А к чему?

— Во-первых, хочу вам доложить, с господином Киселёвым у меня получилось, как у вас в сыске выражаются, Анисим Ильич…

— «Тянуть пустышку», — ответил Кнутов.

— Точно, — кивнул Белый и добавил: — К счастью! — он придвинул третий стул ближе к собеседникам. — А раз господин полицмейстер чист, а господин губернатор действительно не покидал городской черты, это я тоже выяснил, то наша задача намного упростилась. И заключена в том, чтобы просчитать организатора всей акции. Ни много ни мало.

— То есть? — не понял Селезнёв. — Как это просчитать? Как в математике, что ли?

— Совершенно верно, — Олег Владимирович достал трубку с кисетом и положил на стол. — Методом вычитания. Потому вы мне оба и понадобились. Итак, господа, от чего нам следует отталкиваться.

Советник встал, подошёл к тайнику, на глазах у полицейских открыл его, вытащил заветную тетрадь, придвинул стул к окну, поднялся на него и извлёк из-под обоев листы, которые так заинтересовали Индурова. В этот момент Кнутов мысленно дал себе щелчок по носу. Белый вернулся к столу, положил листы на столешницу, потом достал из внутреннего кармана кителя бумаги из казначейства и бросил их сверху.

— Здесь, — советник кивнул на стол, — информация, которую я смог собрать. Ваша задача, помочь мне вспоминать и проанализировать.

Чиновник распахнул тетрадь на чистой странице, положил перед Харитоном Денисовичем её и карандаш:

— Будете записывать. Желательно, разделить листы на части. Каждую из них будем именовать и вписывать фамилии. Так, — Белый сплёл пальцы рук и сдавил их до хруста. — Как вы правильно заметили, Анисим Ильич, нам нужны фамилии только тех людей, кто имеет в Благовещенске вес и достаток…

— Считаю, что отталкиваться следует, — вставил старший следователь и несколько стушевался, но Белый кивком одобрил, и Анисим Ильич продолжил: — От первого сообщения о скоплении бандитов на том берегу Амура. Оно до нас дошло ещё в феврале.

— А вот тут я с вами не согласен, — парировал Белый. — Эдак мы в дебри залезем. Нет, господа, сия операция продумывалась и решалась в недалёком прошлом. Я думаю, после того, как её организаторы убедились, что войска из Благовещенска действительно вывели и именно в том направлении, куда было предписание.

— То есть, — добавил Анисим Ильич, — они должны были иметь непосредственный контакт с частями. Ни через почту, ни через телеграф сие проверить нельзя. Слишком опасно. Можно, конечно, послать своего человека, чтобы визуально всё проверил, но не более.

— Точно. О том, что полки убыли из Благовещенска и прибыли в Приморье, противник знал. И о времени пребывания данных войск в Приморье тоже. — Олег Владимирович перелистал финансовые документы. — Пишите, Харитон Денисович. Графа первая. Казачий полк. Был отправлен в Приморье по личному распоряжению господина губернатора. Первая фамилия: Баленский… Купцы, что поставляют для полка провиант, фураж и так далее. Бубнов, Мичурин, Тетюков, Саяпин, Макаров. Финансирование проходит через Благовещенское городское отделение Государственного банка… Далее. Артиллерийский полк. Фамилии: Баленский, Бубнов, Хомяков, Мичурин, Саяпин…

Кнутов внимательно следил за тем, как знакомые фамилии возникали одна за другой. После финансовых документов в тетради появились новые графы, которые, казалось бы, одна к другой не имели никакого отношения. И тем не менее они были связаны, переплетены меж собой. Закрытое заседание городской думы, в присутствии генерал-губернатора, по поводу отбытия полков. Совещание о положении деятельности полицейской городской управы, в связи с тем же отбытием регулярных частей. Подписание договоров о поставке фуража в полки. Заседание городской думы по поводу… Совещание при генерал-губернаторе по случаю… Припоминалось всё, что происходило в ближайшие три месяца. Начиная с апреля. И фамилии, фамилии, фамилии…

Когда, как выразился Белый, официоз закончился, перешли к неофициальным встречам. Бал у генерал-губернатора в мае по поводу дня рождения супруги. Выставка Амурского купечества в начале июня. Встречи за карточным сукном. Особенно отмечались те, в коих принимал участие штабс-капитан Индуров. Тут своей памятью блистал младший следователь. Селезнёв помнил не только, кто сидел за игрой, какая была ставка, но кто и какой куш сорвал. Белый настаивал на том, чтобы Харитон Денисович припоминал не только игроков, но и тех, кто просто из любопытства присутствовал во время игры. И снова фамилии, фамилии, фамилии…

Поездки по области. Кто из чиновников и когда убывал по поручению в Приморье, в Китай, в Хабаровск. Когда вернулся. Кто совершал самостоятельные вояжи. Кто из купцов и чиновников контактировал с жителями Китайского переулка. Кто из купцов выезжал в Китай, на какой срок, по каким делам. Подобной информацией владел Анисим Ильич. Его профессиональная память выкладывала всё, с чем она хоть как-то сталкивалась. И опять фамилии, фамилии, фамилии…

Пошли последние события, которые были на памяти у всех присутствующих: приезд в город цирюльника, драка в Китайском переулке, убийство Бубнова, нападение на «Селенгу», найденный в Бурхановке труп преподавателя гимназии, ограбление Мичурина, события на переправе, убийство Катьки Ивановой, исчезновение Индурова и японца… И фамилии, фамилии, фамилии…

Когда полтетради было исписано, Селезнёв взмолился, чтобы сделали перерыв. Белый раскурил трубку. Кнутов достал луковицу часов и сокрушенно покачал головой. Циферблат показывал почти половину третьего. Ещё одна ночь без сна!

Олег Владимирович затянулся дымком и вынес вердикт:

— Теперь будем вычёркивать. Тех, кто в одном списке есть, а в другом его нет. Займёмся вычитанием.

— Получится? — С сомнением проговорил Кнутов.

— Полной уверенности, естественно нет, но… Ему или им нужно было откуда-то черпать точные сведения. Самые идеальные места для этого: увеселительные заведения, ресторации, званые ужины. Хотя и официальные мероприятия со счетов скидывать нельзя… Второе. Если наш противник имеет множественное число, то его фамилии должны пересекаться. Отправная точка — Индуров. А потому, прошу тщательно припоминать, кто и при каких обстоятельствах с ним контактировал во всех графах… И еще. Враг имеет связи с Приморьем или с Китаем. Возможно, с теми и другими. Потому — торговый люд и чиновников, кто не имеет подобного рода связей, удалять из списка сразу.

— А если они были посредниками? — вставил Анисим Ильич.

— Исключено. Организатор должен держать руку на пульсе, на кону стояла слишком крупная сумма денег, чтобы ею рисковать. А верно направлять все действия можно было только из Благовещенска. Так что, Харитон Денисович, берите карандаш снова в руки и принимайтесь рисовать.

— Макаров, Пьянков, Лукин… вычёркиваем сразу, — Кнутов встал со стула и потянулся, расправляя уставшее тело. — Купцы местные. Ни с китайцами, ни с приморцами контаков не имеют. Роганов тоже. В Хабаровске у него есть лавка, но по деньгам наш театрал такую махинацию не потянул бы.

Карандаш в руке младшего следователя сделал первые прочерки. И началось…

Когда всплыла карточная встреча Индурова с учителем в театре Роганова, Кнутов, перед тем активно принимавший участие в обсуждении, неожиданно замолчал и принялся неуверенно хлопать себя по карманам.

— Что такое, Анисим Ильич? — советник с любопытством взглянул на сыщика.

— Да…. — Кнутов вынул из кармана исписанный лист и нервно принялся его разворачивать. — Не может быть! Идиот! Кретин! Я же помнил, что-то в письме было не так! Кретин!

— Что с вами, Анисим Ильич? — Белый уже с тревогой смотрел на следователя.

Селезнёв тоже оторвался от тетради и вытаращился на Кнутова.

Следователь между тем развернул лист, поизучал его, после чего протянул Белому:

— Читайте!

— Что это? — с недоумением спросил чиновник, принимая бумагу. — Письмо?

— Читайте, читайте! — тряхнул головой Кнутов, откидываясь на спинку стула. — И всё поймёте. Только со слов: «несмотря на то, что промеж нас произошло…».

Белый поднёс листок к утомленным глазам и вслух прочитал следующее: «…несмотря на то, что промеж нас произошло, я тебе "дарю" одного человечка. Думаю, тебе он понадобится, потому, как ты теперь находишься в тех же местах, что и сия прелюбопытнейшая личность. Мужичонка при деньгах. И довольно крупных. Азартен. Как именовать, не ведаю. Но то что он может стать крайне ценным, думаю тебе скажет следующий факт: сей господин в вольной ресторации м-ль Сумской (помнишь такую? Я имею в виду, ресторацию?) "общался" с конопушкой. Мужичок цену себе знает, всё время похваляется золотым драконом. Если будет желание, то можешь с ним навести мостики. Кстати, не забывай, что ты мне всё ещё должен…»

— Дальше можете не читать, — произнёс Кнутов.

Белый поднял на сыщика тяжёлый взгляд:

— Что здесь предосудительного?

— Эх, Олег Владимирович, сразу видно: не из нашего вы департамента. Селезнёв, а ну-ка, расшифруй нам писульку.

Младший следователь щелкнул пальцами:

— Всё не проясню, но кое-что… — он протянул руку и взял письмо из рук советника. — Ну, первое, Конопушка — это известный в Приморье криминальный авторитет. Автор письма, видимо, специально написал прозвище не с большой литеры, как полагается, дабы ввести постороннего читателя вроде нас в заблуждение. Второе, слово «общался», как видите, в кавычках, а сие означает, что промеж них, то есть Конопушкой и незнакомцем, происходил деловой разговор. Конопушка с кем попало «общаться» не станет. А вот всё остальное, Анисим Ильич, для меня, признаться, дремучий лес.

Белый посмотрел на Кнутова. Анисим Ильич кивнул на тетрадь:

— Можем, конечно, и продолжить, да только теперь не отнимать, а складывать надобно. Факт к факту. И себя матюкать, на чём свет стоит, ведь вот эти самые факты торчат у нас перед глазами, под носом, а мы ползали мимо словно слепые котята.

— Вы можете не ругаться, а просто ответить: кто и что?

— А вот. — Кнутов пересел ближе к Белому. — Это письмо изъято на квартире штабс-капитана Индурова. Ему написал некто Ломакин Фёдор Николаевич в сентябре прошлого года. Личность выясняется.

— И что?! — Белый чувствовал, что сорвётся.

— А то, Олег Владимирович, что год назад Конопушка здесь имел некие деловые отношения с одним нашим купцом. Которого он, то есть Ломакин, и «подарил» Индурову.

— Вы имеете в виду, шантаж? — догадался Белый.

— Совершенно верно.

— И кто сей купец?

— А вы вспомните, что в письме написано? «Всё время похваляется золотым драконом». Автор письма чётко указал, не называя имени, как можно найти этого мужичка.

— Украшение? — высказал предположение Белый.

— В Благовещенске только один человек носит перстенёк в виде дракона. На левой руке. И сей человек — не кто иной, как Кирилла Игнатьевич Мичурин.

Полина Кирилловна вернулась в номер поздно, около полуночи. Вечер она провела с подругами. Те расспрашивали, как у неё с Индуровым, куда он неожиданно подевался, пишет ли… У неё на всё был только один ответ: понятия не имею. А мысли кружили об одном: дверь тихонько отворится, и всё… произойдет!

Но едва девушка успела переступить порог номера, как тут же поняла: сегодня как раз ничего и не получится. В соседней комнате помимо Олега Владимировича было, как она поняла по голосам, ещё два человека. Мужчины. И то, как они общались между собой, говорило о том, что всех троих связывает какое-то дело. До слуха Полины Кирилловны доходили не все слова, произносимые в двести двадцать шестом. Но, как только кто-либо из говоривших поворачивал голову в сторону её номера, или когда голоса становились более громкими, девушка могла чётко слышать произносимые фамилии, знакомые и незнакомые, среди которых часто звучала и их фамилия, Мичуриных.

«Что это они, — недоумевала Полина Кирилловна, — обсуждают нас? Или что замышляют? Да нет, не может быть… Чтобы Олег сделал нечто плохое… К тому же подслушивать мерзко!». Поначалу девушка собралась лечь на кровать и просто ждать, когда гости Белого покинут номер. Но, подумав, дочь Мичурина решила иначе. Она приставила стул к двери, ведущей в номер Белого, и расположилась на нём, прислонившись плечом и головой к ней. В этот момент Белый, повысив голос, принялся читать письмо. Из всего услышанного до Мичуриной дошло только одно: папенька в опасности! И беда грозит не откуда-нибудь, не от постороннего человека, а от… любимого!

Первой реакцией было желание броситься вон из комнаты, позвать прислугу, ворваться в номер чиновника и заставить их, всех троих, рассказать, что они удумали. Поймать на горячем! Но одна фраза остановила её: «Конопушка…». Папенька как-то, под Новый год, проговорился, что должен денег Конопушке. Был жутко расстроен. А она тогда посмеялась. Сказала, мол, с трудом верит в то, что папа может быть зависимым от женщин. А тот ответил: Конопушка — особенная женщина. Таких ещё поискать нужно. Зло ответил. Неприятно. А на самом деле, выходит, Конопушка вовсе и не женщина… А Индуров? Получается, что он мог шантажировать отца, как сказал Олег? А ведь мог. Это точно. Характер Юрия Валентиновича был хорошо девушке известен… Но как папа мог встречаться с уголовником? Зачем? Почему? Именно эти сомнения и заставили девушку не принимать поспешных решений.

Полина Кирилловна плотно приложила ухо к дверному полотну и принялась слушать всё произносимое с удвоенным напряжением.

— Вы уверены, Анисим Ильич?

— А вы, ваше благородие, загибайте пальцы, — Кнутов говорил жестко, будто гвозди в доску забивал. — Мичурин — купец первой гильдии. Капитал измеряется если не в миллионах, то в сотнях тысяч точно.

— Это не аргумент, — в глазах советника прыгнули бесенята, как бы подзадоривая сыщика.

Тот «купился» моментально и азартно продолжил:

— Согласен. А магазины? В Хабаровске, Владивостоке, в Шанхае и Харбине? С апреля по июнь Кирилла Игнатьевич трижды выезжал в Китай! И два раза в Приморье. Вот вам и прямой контакт с «Триадой». Идём далее. Кто является основным поставщиком провианта для воинских частей в нашем городе? Кто вхож во все штабы воинских структур? Кто должен был знать, когда и куда отгружать вагоны с провиантом, ведь в Приморье-то наши части тоже мичуринскими припасами харчуются? А кто в городе имеет первое право на пользование «коле-сухой»?

— Предположим, это к делу не относится, — вставил Олег Владимирович.

— Но есть ещё факты… Селезнёв, сколько пробыл Индуров в доме купца Мичурина, когда вы уезжали на пост?

— Минут десять или чуть более, — тут же ответил младший следователь.

— И во сколько это?

— Чуть за полдень. Часам к двум.

— Вот. За полдень! И что он там делал десять минут? — Казалось, Кнутов спрашивал у Селезнёва, но его глаза смотрели на советника.

— Не знаю. С невестой, наверное, прощался.

— С какой невестой?

— Полиной Кирилловной.

— Полина Кирилловна, да будет тебе известно, Харитон, в тот момент развозила обеды по артиллерийским позициям и ополченцам. И дома быть никак не могла.

Да, припомнилось Белому, ведь именно в тот самый день, и, кажется, чуть ли не в это время они с губернским полицмейстером видели дочь купца в дрожках, что следовали впереди подводы с провиантом для солдат. Вот тебе и на…

— С кем же мог Индуров встречаться в доме купца? — между тем продолжал свою мысль Кнутов. — Войдя через парадное, официально? С прислугой, что ли? Нет. Только с самим Кирилл ой Игнатьевичем. Десять минут — вполне достаточно, чтобы доложить о происходящем. И проработать дальнейший план действий. В частности, договориться о связи. И мне ещё один момент интересен. Любопытно, Кирилла Игнатьевич знал, что Индуров убил Бубнова и учителя? А может, сам отдал приказ?

— Ответ может дать только штабс-капитан, — ответил Белый.

В это время Селезнёв, слушая Анисима Ильича, одновременно рассортировывал бумажки на столе:

— А что это такое?

Белый обернулся, присмотрелся:

— А, можете выбросить, — и пояснил Кнутову: — Просил своего временного помощника, Ермолая Константиновича, собрать для меня данные о Бубнове — его жизни, привычках. Да сия бумажка более ни к чему.

— Я бы так не сказал, — неожиданно отозвался младший следователь. — Вот, читаю: «По молодости лет купец Бубнов был дружен с Кириллой Игнатьевичем Мичуриным. Мальчишками они лазали по пещерам, что находятся вблизи доков. Бубнова едва не завалило однажды, и Мичурин его спас. После Кузьма носа своего в пещеры и лазы не казал. А Мичурин ещё года два баловался. Потом Кириллку отправили учиться в гимназию. Дружба прервалась».

— От доков до казарм — всего ничего, — произнёс Кнутов. — Ежели лазы существуют, то теперь понятно, как мог исчезнуть Индуров.

— И кто ему помог, — добавил Харитон Денисович.

— Следует перекрыть доки и казармы! — Олег Владимирович хотел было ещё что-то добавить.

Но Кнутов перебил:

— На все людей не хватит. А если ходы ведут внутрь города? Нет, нужно ждать, когда сам вылезет. Не вечно же капитан будет по норам, словно крот, ползать? Сейчас надо думать, что делать с Мичуриным?

— И что вы предлагаете? — поинтересовался чиновник.

— Арестовать, естественно.

— За что?

— Олег Владимирович, вы меня удивляете, — Анисим Ильич прошёл к окну. Светало. — Погибло столько людей! А кто возглавил гонение китайцев? Опять же приказчик Мичурина! И вы спрашиваете, за что?

— Вот именно, Анисим Ильич, — Белый встал рядом. — Все это можно легко опротестовать в суде. Ездил в Китай? По делам. Потому как магазины там имеются, дела коммерческие. Встречался с Индуровым? А если и так? Говорили о будущей свадьбе. Приказчик поднял на бунт людей? По собственному желанию! Пойди, спроси у трупа.

— А деньги? — не сдавался Кнутов. — Откуда у помощника такие деньги, чтобы раздавать направо и налево?

— Копил! Накопил и использовал! — вспылил Олег Владимирович. — Анисим Ильич, вы же опытный следователь! Все вышеперечисленные доводы за уши привязаны. Доказательства? Свидетели? Где бумаги, подписи? А всё, о чём мы только что говорили, есть домыслы и фантазия, пусть даже и логически выстроенная! А фантазию, простите, к протоколу не пришьёшь! — советник перевёл дыхание.

— Будем ждать? — Кнутов зевнул, да так широко, что даже ладонь не смогла прикрыть рот.

— А мы не будем ждать…. — Белый щёлкнул пальцами, словно кастаньетами. — Мы поставим Мичурина в такое положение, что Кирилла Игнатьевич сам себя выдаст.

— Каким образом?

— В письме говорилось, купец крайне азартен… Вот сиим мы и воспользуемся. Кирилла Игнатьевич бильярд уважают, значит, нужно будет устроить партию и разыграть её по нашим нотам. Когда назначены похороны Хрулёва и Рыбкина?

— Его высокопревосходительство определили завтрашний день, в полдень.

Белый выглянул в окно и вычистил трубку.

— В день похорон нельзя. Не по-людски. И тянуть некогда. А посему, Анисим Ильич, вам следует сегодня утром посетить господина Роганова и убедить его в том, чтобы вечером в его помещении состоялась игра.

— С какой радости? — губы сыщика скривились.

— Победа, снятие осады города. Честь русского оружия, чёрт побери! Чем не повод! И предупредите, чтобы приглашено было максимальное количество людей. Как можно больше. А я распишу действия для одного человечка. С ним вам тоже придётся поработать. Он должен появиться именно в тот момент, когда необходимо, и чётко выполнить мои инструкции.

— Прямо-таки спектакль! — усмехнулся Кнутов.

— Так потому и в театре, господин следователь.

Полина Кирилловна с силой сдавила ладошку зубами. Только бы не закричать! Только бы сдержаться! Господи, Индуров — убийца! А папенька с ним заодно! Нет, такого не может быть… Не может — и всё!.. Папа, видите ли, ездил в Китай. Да, он действительно ездил в Харбин. И её с собой брал. Что с того?

А ведь отец во время той поездки сорвался и чуть не поднял на неё руку, когда она его спросила, почему китаец, с которым папенька долго общался, не похож на китайца. И цвет лица не тот, и глаза, и манера поведения — уверенная, нагловатая. Отец вспылил. Накричал. Обвинил в непристойном поведении. После извинялся, подарки покупал. Забылось. А вот теперь вспомнилось.

Да, Индуров к ним домой приезжал. Узнала от прислуги, а отец промолчал. Ничего не сказал. И подводы. Папа действительно заказывал подводы. Она сама, по его просьбе, носила послание на телеграф. Отец, в послании, просил кого-то в Хабаровске посодействовать. Три рубля отдала тогда…

Зубы впились в ладонь сильнее. Что же теперь будет, господи? Конец всему? Что же делать?

Крылатая лёгкая коляска, запряжённая двойкой вороных, свернула с Большой на Театральную, но когда до гостиницы осталось проехать всего полквартала, Анна Алексеевна тронула кучера за плечо. Вожжи слегка натянулись, кони встали. Девушка опустила с полей шляпки паутинку вуали.

Всё утро дочь губернатора находилась в сомнениях: ехать к Белому или нет? Несколько раз подходила к окну в надежде, что он стоит перед её окнами, но, кроме привычной фигуры господина Стоянова, никого в парке не наблюдалось. Ближе к полудню Анна Алексеевна приказала запрячь коляску. Платье для встречи она выбирала с особой тщательностью. Ей хотелось предстать в строгой красе, чтобы Белый сразу почувствовал её недоступность.

Девушка спрыгнула на землю и, приподняв подол, направилась к гостинице. Сердце словно воробей трепетало в груди. Однако войти в «Мичуринскую» ей не довелось. Едва Анне Алексеевне осталось преодолеть с десяток шагов до крыльца, как двери «Мичуринской» распахнулись, из парадного вышли Белый, старший следователь Кнутов, которого девушка неоднократно видела в присутствии Владимира Сергеевича, и незнакомый человек сонного вида, помятый, в потёртом сюртуке и с клоком волос на голове. Троица стремительно спустилась по лестнице на улицу и, о чём-то возбуждённо разговаривая, миновав переулок, свернула на Амурскую. На дочь губернатора ни один из них не обратил внимания.

Девушка в растерянности остановилась возле перил. Вот и встретились… Какой он странный! Весь в себе. Вовсе не думает о ней! «Так тебе и надо! Выдумала бог весть что, а ты ему и не нужна. Вот он весь в своей службе… Даже побриться не успел!» — губы Баленской трепетали.

И в этот момент на пороге появилась Полина Кирилловна. Анна Алексеевна с недоумением смотрела на соперницу. Ту словно кто подменил. Пренебрежительный и надменный взгляд пропал, его место заполнили растерянность и страх. По щекам купеческой дочери двумя тонкими ручейками текли слёзы. Руки нервно теребили ридикюль, совершенно не обращая внимания на то, что тот расстёгнут. Полина Кирилловна прошлась взглядом по сторонам, не задев Анну Алексеевну, отыскала свою коляску и резко махнула кучеру, чтобы тот приблизился к крыльцу. Из ридикюля высыпались какие-то мелкие предметы, но Полина Кирилловна на это не отреагировала. Мичурина уехала.

Как-то всё это странно, подумала Баленская. И то, что Белый, судя по всему, всю ночь провёл в присутствии Кнутова и незнакомца. И то, как выглядела Полина Кирилловна. И то, как все стремительно разбежались в разные стороны. Что-то во всём этом было тревожное, настораживающее.

Анна Алексеевна села в коляску и приказала править домой. К себе, в уют, подальше от всех непонятных бурь.

Белый взял господина Роганова под руку:

— Благодарю вас, Николай Афанасьевич!

Любители бильярда, и не только они, уже начали собираться в фойе театра. Игру назначили на семь часов вечера. А пока оставалось время, в помещении стоял гул: все обсуждали последние события, встряхнувшие устоявшийся мир городка. Среди гостей носились половые с подносами, на которых стояли бокалы с шампанским и рюмки с водкой: следовало угодить каждому. Олег Владимирович присмотрелся к публике и, к своему удивлению, среди гостей увидел грузную фигуру губернского полицмейстера. Быстро найдя глазами Кнутова, Белый кивнул в сторону Киселёва, но старший следователь только плечами пожал, мол, а я почем знаю, какого лешего он пришёл?

Роганов то и дело приветствовал гостей, одновременно отвечая советнику:

— Не стоит. Но вы можете мне пояснить, к чему такая спешка? Признаться, я был крайне удивлён предложениями господина Кнутова.

— А что вам не по нраву? — Олег Владимирович легко улыбнулся проходящей супружеской паре. — Видите, ваши соотечественники рады! Разве приносить людям радость — не есть счастье?

— Ой, только вот этого не нужно — отмахнулся Николай Афанасьевич. — Не забывайте, я живу в театральном мире, игру ощущаю до кончика ногтя. Вы напряжены. Ваши пальцы чересчур крепко в меня вцепились.

Советник разжал руку:

— Простите.

— Да мне-то что… А вы не станете принимать участие в игре?

— Отчего ж. Думаю с самим Кириллой Игнатьевичем соперничать. А что?

— Ого, молодой человек! — восхищённо произнёс директор театра. — Желание похвальное, однако я бы за вас не «примазывался»[10]. Мичурин игрок отменный. Редко кто у него выигрывал.

— А я бы, наоборот, Николай Афанасьевич, поставил именно на меня. Тёмная лошадка — солидный куш.

Роганов остановился, внимательно посмотрел на собеседника:

— Может, и рискнём! — неожиданно произнёс театрал и, обернувшись, воскликнул: — А вот и сам Кирилла Игнатьевич! — извинившись перед советником, он двинулся в сторону важного гостя.

Белый взял с подноса бокал с шампанским, развернулся к большому зеркалу на стене и, используя отражение, принялся наблюдать за купцом.

Кирилла Игнатьевич приехал на игру в дорогом костюме, в лаковых штиблетах, видимо, только что от цирюльника. Мичурин уверенно обвёл взглядом присутствующих, одновременно кивком головы со всеми здороваясь, после чего уделил внимание хозяину вечера. Белый отметил, как купец снял с подноса рюмку водки и махом опрокинул в рот, не закусывая. Малейшее движение руки, и возле Мичурина снова в заискивающей позе явился половой. Вторая рюмка водки.

Белый удовлетворённо кивнул и нашёл глазами Кнутова. Тот тоже смотрел в зеркало, но не на купца, а на советника. Сам Олег Владимирович не сделал из бокала ни единого глотка. Концентрация должна быть полной. Каждый жест. Каждое слово. Каждый взгляд. Пальцы слегка сжались в кулак. Сейчас Роганов должен рассказать Мичурину о том, что столичный чиновник Белый прямо-таки мечтает сыграть партию с самим Кириллой Игнатьевичем. И о нервозности заезжего гостя тоже должен помянуть.

Кнутов в зеркале отвернулся. Белый понял: настало время игры. И действительно, как только часы пробили семь, все устремились в бильярдную. Олег Владимирович вошёл в числе последних гостей. Торопиться не следовало. Начало будет, как и обычно, с ленцой. Для «сугреву», как некогда говаривал отец. Чтоб кровь разогнать. А вот после…

Помещение для бильярда Николай Афанасьевич подобрал с умом и любовью. Светлое, просторное. Столы приобрёл в Европе.

Большие, фрейберговской работы: на таких катать шары — одно удовольствие.

Первую партию «по-маленькой» начали мелкие чиновники и двое купчишек средней руки. Белый за игрой не смотрел. Примостившись на стуле в углу комнаты, он мысленно прокручивал сценарий ближайших событий.

«Если всё рассчитано правильно, Кирилла Игнатьевич сегодня ночью должен будет посетить меня в "Мичуринской". Или пригласить к себе. Если к себе, то предложит на "мировую". А сие означает, что Ин-дуров мёртв. Вариант: отказываюсь от "мировой". Кирилла Игнатьевич подключает свои связи, и я остаюсь в дураках. Доказательств на руках нет, а главный свидетель отсутствует. Но это если штабс-капитан был пешкой в их игре… А если был фигурой? Тогда имеется шанс выполнить предписание. Без вытекающих последствий… Дьявол, как пить хочется…»

Один из купцов, проиграв двадцать рублей, всё время подхихикивал, нервно озираясь по сторонам, в надежде, что его вымученно — весёлое настроение хоть кто-то поддержит. Но зал жил своей жизнью. Вот освободился и второй стол. Проиграл чиновник из банка. Публика подогрелась. Кто-то из присутствующих крикнул, мол, пора бы и на изюбров посмотреть. В категорию изюбров входили Кирилла Игнатьевич Мичурин, сам хозяин заведения, третьим шёл купец первой гильдии Василий Петрович Мордовии, купец Коротаев и председатель Городского общественного банка Илья Петрович Мокин.

Именно Мокин первым взял в руки кий, предлагая сразиться Мичурину, но тот, дружески похлопав игрока по плечу, произнёс:

— С вами, Илья Петрович, завсегда успею. А вот с нашим столичным гостем вряд ли ещё выпадет случай. Глядишь, не сегодня завтра — он и домой…

Присутствующие в зале расступились, освобождая место для Белого. «Сработало!» — тот отставил бокал, поднялся со стула и, приветливо улыбаясь, направился к столу.

Купец окинул молодого человека взглядом с головы до ног:

— С чего начнём? С «катеньки»[11]?

Белый прищурился:

— Идет! Но с каждой партией увеличиваем в два раза.

— Годится.

Кирилла Игнатьевич, взяв в руку кий, подержал его на весу, как бы привыкая, после чего произнёс:

— Разыграем?

Белый утвердительно кивнул и, погладив кий, прошёл к противоположному краю стола. Первым с руки «из дома» нанёс удар Кирилла Игнатьевич. «Биток» ушёл к заднему борту, ударился и вернулся обратно. Рука купца работала точно и плавно.

Белый в свою очередь принялся бить легко, но таким образом, чтобы противник мог убедиться: перед ним если и не очень опытный игрок, то по крайней мере и не новичок. «Со слабаком Мичурин играть не станет, — раскинул мозгами перед партией советник. — Нет резону. Не на чем показать форс. А вот с заезжим мастером столкнуться — одно удовольствие. Особый кураж!».

Выиграл Кирилла Игнатьевич. С ходу купец набрал сорок очков. Кое-кто в зале ахнул. Партия фактически была сыграна. Шары легли по лузам мастерски.

Пришёл черёд Белого. Олег Владимирович наклонился над столом, положил кисть левой ладони на сукно, сжал большой и указательный пальцы, прицелился. «Первую партию следует проиграть, — с этой мыслью советник легко отправил «свояка» в лузу. — Вторую выиграть. Третью снова проиграть. На четвёртую "вбить", да так, чтобы Мичурин, если бы даже захотел, не смог отказаться от заключительной партии. Потому, как престиж превыше всего. А вот на пятой, Кирилла Игнатьевич, — Белый нанёс чересчур сильный удар, и право перешло к купцу, — вы у меня о шарах-то забудете!».

Выиграв, Кирилла Игнатьевич принял на грудь новую рюмашку водочки, снял френч и, оставшись в жилетке, вернулся к столу:

— Как, молодой человек?

Белый извлёк из внутреннего кармана портмоне и положил на зелёное сукно сотенные ассигнации:

— Продолжаем. Ставка увеличивается вдвое.

— Втрое! — Мичурин прищурился.

Белый дал себе время подумать, после чего произнёс:

— Согласен!

Вторую партию Олег Владимирович играл свободно, постоянно делая «нужные» шары. Но и Кирилла Игнатьевич не сдавался. Теперь он, в отличие от присутствующих понимал: перед ним сильный конкурент. Правда, решил Мичурин, и не «промышленник»[12]. Ту братию он чуял издали. У них и манера поведения особенная, скользящая: вроде на виду, а вроде как и неприметный.

Зал охнул от восторга. У Белого было пятьдесят восемь, у Кириллы Игнатьевича пятьдесят четыре. Олег Владимирович внимательно осмотрел позицию и «хлопнул» два шара. Партия!

Владимир Сергеевич стоял несколько в стороне, за спиной Кириллы Игнатьевича, и того, что творилось на сукне, видеть не мог. Но то, как титулярный советник изредка бросал взгляды в сторону Кнутова, отлично видел.

Мичурин со смехом кинул на стол деньги:

— Занятно, молодой человек. Давненько так не отдыхал. Очень, знаете ли, порадовали старика. Очень-с.

Однако смех Кириллы Игнатьевича мог обмануть кого угодно, только не внимательно следящего за ним соперника. «Больно жаден Кирилла Игнатьевич до денег», — вспомнился Белому первый день в Благовещенске и старик извозчик, что доставил его в «Мичуринскую». Больно жаден… Вон как вроде и легко, со смехом, бросил ассигнации на стол, а рука-то дрогнула. Не привык Кирилла Игнатьевич сорить сотенными. Ох, не привык! Ну да ничего. Он ещё не знает, что его ожидает в скором будущем.

Третью партию Олег Владимирович, как и рассчитывал, отдал купцу. Пришлось выкладывать на стол две тысячи. В зале стоял ропот. Ну, теперь разговоров об этой игре на полгода хватит. Кто, да как… На сукне-то, почитай, цельная бакалейная лавка лежит.

Четвёртую Белый буквально «вогнал в лузу». Шар за шаром, не давая противнику ни вдохнуть, ни выдохнуть. Кирилла Игнатьевич даже вспотел от напряжения. В зале повисла тишина. На столе — ни много ни мало — девять тысяч рублей. И все они достались незнакомому молодому человеку.

Белый стянул с шеи галстук и расстегнул верхнюю пуговицу. «Пусть думает, что я устал», — сказал себе Олег Владимирович и впервые за вечер приложился к бокалу. Теперь он смог себе это позволить. Ход следующей партии был предрешён.

Кирилла Игнатьевич снял жилетку и, оставшись в одной сорочке, приблизился к Белому:

— Последняя партия. Ваше слово.

Белый кивнул на деньги:

— Двадцать тысяч и «петушок».

— Что? — не понял купец. — То есть, вы хотите…

В зале зашумели. В бильярд можно было играть либо на деньги, либо на интерес, то есть на «кукареканье» из-под стола, которое в народе называлось «на петушка». Но чтобы всё сразу… И деньги потерять, и честь… Такого не бывало. Мичурин молчал и только тяжело втягивал в себя густой, жаркий воздух. Белый, не отрываясь, смотрел купцу прямо в глаза, словно говорил: «Отказывайтесь. Честь, конечно, потеряете, зато деньги сохраните».

Кирилла Игнатьевич вытер с лица пот и проговорил:

— Пусть будет по-вашему. И деньги, и «петушок». Разыгрываем?

— Естественно.

— Позвольте «примазаться», — Николай Афанасьевич Роганов хлопнул портмоне о ладонь и встал рядом с Белым.

— Извольте, — и без того неширокие глаза Мичурина теперь вовсе превратились в щёлочки. — Может, ещё кто желает?

Выявились трое. Но они приняли сторону купца.

Пятнадцать шаров сложили в виде пирамидки с основанием к короткому борту с помощью треугольника. Белый кашлянул и жестом предложил Мичурину бить первым. Кирилла Игнатьевич сделал шаг в сторону и оказался поблизости от полицмейстера.

В этот момент, перед самым ударом, к Киселёву быстро пробрался Анисим Ильич и неожиданно громко произнёс:

— Ваше превосходительство, необходимо ваше распоряжение, чтобы мне завтра, с утра выделили с дюжину околоточных и солдат. Для поимки штабс-капитана Индурова, — Кнутов говорил быстро, так что удивлённый Киселёв не мог даже слово вставить в плотную речь подчинённого. — Мы уже точно знаем, где он скрывается. Завтра с рассветом блокируем все подходы к докам и казармам. Ну а после начнём прочёсывание. Думаю, за три часа справимся.

— Однако… — начал было отвечать полицмейстер, но в этот момент Кирилла Игнатьевич ударил по шару.

Раздался шорох неодобрения. «Биток» крутанулся юлой на месте, слегка поменял траекторию, но заднего борта так и не коснулся. Последнюю партию должен был начинать титулярный советник.

— Господин следователь, — Киселёв отвёл подчинённого в сторону. — Что вы тут мололи? Что за ерунду несли? Вы какие сутки не можете найти Индурова, а тут… И какого чёрта вы здесь вообще делаете? Мне помнится, вы терпеть не можете бильярд.

— Простите, ваше превосходительство, — шёпотом, торопливо заговорил Кнутов. — Но я смогу ответить чуть позже. Очень прошу, досмотрим игру! Поверьте, она того стоит. И если Олег Владимирович вас о чём-то спросят, умоляю, говорите, что так, да или что-то в этом роде. Поверьте, это в ваших интересах!

— Что за… — чуть не вспылил Киселёв, но Кнутов уже смотрел в другую сторону и не на стол, а на советника.

Партия приближалась к концу. Белый отогнал «свояка» к короткому борту, дал возможность отыграться противнику. Кирилла Игнатьевич оценил обстановку. На столе остались только крупные шары. «Двойка» была последней из маленьких. Мичурин взял мелок, помазал им кий и наклонился над столом.

Белый неожиданно кашлянул:

— Я бы не советовал бить «двойку».

— Отчего ж? — Кирилла Игнатьевич в удивлении приподнял густые брови на соперника.

— Есть угроза проигрыша, — пояснил Олег Владимирович.

Купец усмехнулся и снова склонился над столом.

Владимир Сергеевич не успел заметить, как удалился Кнутов, зато появление телеграфного служащего он увидел первым. Сухая, тонкая фигура почтового чиновника весьма стремительно пробилась к Белому и протянула телеграфную ленту:

— Вот, вам ответ из Хабаровска. Там просят сообщить, когда вы приедете к ним и могут ли они самостоятельно заняться подводами? Простите, что потревожил, но там стоит знак срочности, а посему я обязан ответить департаменту полиции края незамедлительно!

Белый выхватил ленту из рук почтового служащего, пробежал по ней взглядом:

— Дайте депешу, пусть подождут моего возвращения!

— Слушаюсь, — телеграфный мелко кивнул и скрылся.

Советник обернулся к сопернику:

— Кирилла Игнатьевич…

Взгляд Киселева остановился на Мичурине. Шея купца неестественно побагровела словно переспелая слива. Рука, лежащая на столе, задрожала. Дыхание стало тяжёлым, прерывистым. И пот. Обильный пот оросил лицо и шею первого купца губернии. «С чего бы это?» — успел лишь удивиться полицмейстер, как Мичурин с силой ударил по шару с цифрой «два» на боку. Шар, получив сильный толчок, сорвался с места, набрал скорость и… перескочил через борт стола, со стуком упав на деревянный пол, откатившись к ногам зрителей. Всё. Партия была сыграна.

Кирилла Игнатьевич с силой швырнул кий на стол, схватил френч, вынул из кармана деньги, не считая бросил их на стол и собрался уже покинуть помещение, как на его пути выросла фигура соперника по игре. Мичурин с недоумением посмотрел на молодого человека.

— «Петушок», — тихо напомнил Белый.

Купец с ненавистью прищурился. Первым желанием было свернуть кукиш и сунуть его под нос сопляку: на, мол, выкуси! Но кругом стояли солидные люди. И он сам себя считал таковым. А подобная выходка била по репутации.

— Я думаю, то была шутка, молодой человек, — нашёл в себе силы спокойно произнести Кирилла Игнатьевич. — Деньги с лихвой — на столе.

Он попытался сделать шаг в сторону, но Белый стоял перед ним:

— «Петушок».

Мичурин приблизился к противнику:

— Ты что, сучонок, — одними губами, чтобы никто, кроме противника, не услышал, прошептал купец, — хочешь меня унизить? По полу растереть? Смотри, не надорвись.

— А это, — так же тихо прошептал Белый, — когда ты прокукарекаешь. Лезь под стол, пока силой не засунули.

Они стояли друг против друга минуты две. Все ждали. Ни единая душа не покинула помещение. А как же? Под стол на всеобщее посмешище будут засовывать самого Кириллу Игнатьевича. И купец не выдержал. Со слезами на глазах он рухнул на колени и пополз под стол. Далее Владимир Сергеевич смотреть не стал. Он схватил сопротивляющегося Кнутова за рукав и потащил вон из бильярдной.

Андрей Николаевич Власьев сидел у губернатора в гостиной и, приняв чарку во здравие государя, закусывал, чем бог послал. Ел полковник быстро и заразительно. Так что Алексею Дмитриевичу, недавно отужинавшему, вдруг вновь захотелось и балыка, и рыбки жареной, и грибочков.

— Ну-с, как моя хозяюшка расстаралась?

— Замечательно! — с набитым ртом произнёс полковник. — Я, конечно, прошу прощения, но сами поймите: сутки без горячей пищи! Это с моим-то желудком! Так что — признателен. Очень даже.

— Вот и хорошо! — губернатор встал, прикрыл двери и вновь вернулся к гостю. — Так, количество «боксёров» увеличивается?

— Совершенно верно. Конечно, не десять тысяч. Но восемь будет. Сейчас они подтягивают орудия. Думаю, наступление не сегодня завтра.

— И мы не станем ждать. Сегодня ночью высаживаем вам подкрепление. Пусть для них это станет неожиданностью. Но это ещё не всё. Из Приморья к вам идёт Алексей Алексеевич. Суток через двое ждите.

— Как? — с удивлением приподнялся гость. — Сам князь?

— Совершенно верно. Восстанию «боксёров» уделено очень большое внимание. Ничего удивительного в том, что член семьи вместе с дивизией желает лично посетить место событий.

— Ну, в таком случае, победа нам обеспечена, — полковник поднял бокал. — За неё, за нашу будущую победу!

Алексей Дмитриевич пригубил чуть-чуть водки и, поставив рюмку на стол, добавил:

— Андрей Николаевич, придётся вышеуказанную миссию, о которой мы с вами недавно речь вели, провести незамедлительно! Я собираюсь показать его сиятельству те места, где похозяйничали китайцы. Что в будущем должно послужить весомым аргументом для окончательного решения по пересмотру Айгуньского договора.

— Согласен. Когда назначим инспекцию?

— В самое ближайшее время. Так что — готовьтесь!

Селезнёв сидел за раскидистым кустом смородины, которую какой-то чудак посадил прямо на перекрёстке Большой и Невельской улиц, первая из которых вела к докам, а вторая к казармам.

Харитона Денисовича и двоих околоточных лично Кнутов проинструктировал о том, что ночью может появиться слуга Мичурина. И даже время ориентировочное назвал. Но младший следователь и полицейские на всякий случай прибыли на место заранее. Околоточных сыщик поставил в наблюдение на обоих направлениях с приказом внимательно следить за всяким движением. Сам же Харитон Денисович спрятался в куст и теперь вовсю тёр своё тело со всех сторон, потому как оно вмиг стало лакомым объектом для злых дальневосточных комаров.

— Вот ведь твари, — ругался следователь, шлепая то там, то сям, где могла достать рука, — норовят укусить туда, где не согнать. Умные, сволочи!

Страдал так Харитон Денисович часа три. Ближе к полуночи послышался цокот копыт, к перекрёстку подъехала пролётка, остановилась невдалеке от места засады, из неё спрыгнул на землю конюх Кириллы Игнатьевича. С ним Селезнёв был знаком шапочно. Знал о нём только, что тот по молодости баловался разбоем, за что и отбыл двенадцать лет каторги.

Конюх расплатился с извозчиком, дождался, когда тот уедет, перешёл через перекрёсток и, часто оборачиваясь по сторонам, пошёл к докам. Харитон Денисович некоторое время выждал, дал отмашку помощникам, чтобы следовали за ним, а сам, прячась в тени домов и деревьев, двинулся следом за мичуринским конюхом.

— Что за спектакль вы тут устроили? — в парке никого, кроме Киселёва, Белого и Кнутова, не было. Владимир Сергеевич дал себе высказаться вволю. — Во что это вы меня втянули? Что за история с телеграфистом? И вообще что, чёрт побери, происходит? Кто-то может мне внятно пояснить?

— Я могу, — устало бросил Белый и повалился на траву. — Простите, ноги не держат. Кстати, вполне возможно, мы уже сегодня ночью поймаем господина Индурова, как Вам сказал Анисим Ильич. Кирилла Игнатьевич сразу по окончании игры отослал к нему своего человека с поручением. Селезнёв ждёт в районе доков. Если мичуринский человек там объявится, значит, наши выводы верны, и скоро птичка будет в клетке.

— Какие выводы? И что это за манера говорить не по существу? — Киселёв сделал паузу, махнул на Белого рукой и посмотрел на Кнутова. — А вы что скажите?

— То же, что и господин Белый. Если сегодня задержим Индурова, завтра другая птичка тоже будет в клетке.

Киселёв оторопело посмотрел сначала на одного, после на второго. До него начинал доходить смысл сказанного.

— Вы что, — голос полицмейстера сорвался на шёпот. — Вы хотите сказать, что Мичурин Кирилла Игнатович и есть… тот человек?

— Точнее, их двое, — подтвердил советник. — Индуров и Мичурин.

Киселёв рванул ворот кителя так, что послышался треск материи:

— Это что, шутка?

— Нет, Владимир Сергеевич. К сожалению.

— К сожалению… Нужно мне ваше сожаление… — полицмейстер не мог сдержать чувств. — Вы представляете?! Впрочем, что вы можете представлять… — Владимир Сергеевич махнул рукой. — Что есть на них?

— На Индурова — сверх меры! А вот на Кириллу Игнатьевича с гулькин нос, — резюмировал Анисим Ильич.

— Пока только подозрения, — добавил Олег Владимирович, откинувшись на траву.

— А теперь по порядку! — Киселёв оглянулся по сторонам. Парк по-прежнему оставался пустым, но полицмейстера всё время не покидало чувство, будто за ними наблюдают.

Изложение произошедших событий заняло не более десяти минут. Когда Белый закончил, Киселев кивнул Кнутову:

— Анисим Ильич, прогуляйтесь и проследите, чтобы нам никто не мешал.

Старший следователь отошёл в сторону.

— Молодой человек, — Владимир Сергеевич едва сдерживал себя. — Попрошу вас подняться.

Белый чертыхнулся, но то ли просьбу, то ли приказ всё-таки выполнил.

— То, что вы мне поведали, просто… ни в какие ворота, — возмущенно прошептал полицмейстер, когда лицо столичного чиновника оказалось напротив. — Кирилла Игнатьевич — шпион? Полный бред!

— Вот это мы как раз сейчас и выясняем, — так же шёпотом ответил Белый. — Имеется один способ доказательства. Если сегодня Индуров выползет из своей берлоги, значит, его предупредил Мичурин. Если завтра утром Кирилла Игнатьевич, либо кто из его людей, стрелой полетит на телеграф и пошлёт в Хабаровск телеграмму любого, пусть самого нелепого содержания, значит, мы не ошиблись: именно Мичурин отправил подводы. А сие означает одно: купец и есть тот, кто с помощью штабс-капитана Индурова продал российские интересы! Именно продал! А сие уже шпионаж!

Губернский полицмейстер свёл руки за спиной, переплёл пальцы и сильно хрустнул ими.

— Запретить вам продолжать это, так называемое, расследование не в моих полномочиях. Но и потакать я не буду! Глумиться над первыми лицами края… Только по одному подозрению? Не слишком ли? А потому, вот моё слово: действуйте один. Самостоятельно! И не привлекайте к своим противозаконным деяниям моих людей. У нас и без вас проблем по самую маковку.

— К сожалению, Владимир Сергеевич, поздно, — прошептал Белый. — Старший следователь Кнутов, как вы только что выразились, по самую маковку увяз. Он теперь, как борзая, вышедшая на след. А вы, исходя из его послужного списка, имеете понятие, как Анисим Ильич ведёт себя в подобного рода обстоятельствах.

— Вот именно! — вспылил Киселёв. — Вы ни с кем не считаетесь! И не с чем! Ладно я. Чёрт со мной! Для меня этот город стал последним пристанищем. Но Кнутов-то… Он же стремится попасть назад, в столицу! Так зачем вы ему пути перекрываете? А Селезнёва за каким лешим впутываете? Вы об их будущем подумали? — Владимир Сергеевич с трудом перевёл дыхание. — Вы-то, Олег Владимирович, ещё сутки-двое, и поминай, как звали. А им как быть? Да Кирилла Игнатьевич, опосля ваших фортелей… Он же и Кнутова, и Селезнёва в бараний рог свернёт! Знаете, какие у него связи? Нет, вы не знаете, какие у него связи! С ним сам губернатор края на короткой ноге! С ним в Петербурге считаются!

— Сие мне известно, — тяжело выдохнул Белый. — Именно потому я хочу приструнить вашего купца, пока он теми связями не воспользовался.

— Нет, Олег Владимирович, с вами говорить — всё одно, что головой о стенку биться, — Киселёв устало опустил руки. — Ничего вы не поняли.

— Что здесь понимать? — усмехнулся советник. — Есть закон. Есть нарушитель. Закон нужно блюсти. А изменник должен быть наказан.

— Изменник изменнику рознь. Индуров предатель? Да ради бога! Берите, арестовывайте. Казните! Но невинного человека притягивать на одних домыслах к преступлению, увольте…

— Завтрашний день покажет.

— Завтрашний день, говорите? — рявкнул Киселёв. — Я сегодня же поставлю перед его высокопревосходительством вопрос о вашем пребывании в городе.

— И чего добьётесь? — Белый усмехнулся вторично. — Каким образом вы меня переправите в Хабаровск?

— Как угодно! На «Михаиле». На «Селенге». На телеге! Без разницы. Лишь бы только вы поскорее оставили нас в покое! Вон, — полицмейстер кивнул головой в сторону реки. — противоположный берег занят нашими казаками, так что Амур безопасен. Возвращайтесь в столицу, и там ищите свои доказательства! А здесь воду мутить не надо! Мы живём в своём мире, спокойном, устоявшемся. И, знаете ли, привыкли к этому мирку. У нас здесь свои законы!

Белый резким движением руки отряхнул полы пиджака.

— Да нет, Владимир Сергеевич, тут вы ошибаетесь. Законы у нас одни. Державные. Вот их-то я и намерен защищать! И никто мне в этом не помешает!

— Сколько можно читать? — раздражённый Индуров, падая на кровать, едва слышно выругался. — Хаттори, вы что, картинки там рассматриваете? А… Небось фривольные? — штабс-капитан рассмеялся через силу.

Японец не отозвался.

— Ты посмотри, молчит, — Юрий Валентинович с ненавистью посмотрел на цирюльника. После обвёл взглядом стены и потолок. — В тюрьме и то лучше: хоть какие-то новые люди, опять же прогулка… А тут… Стены и этот… читатель… — штабс-капитан откинулся на спину, прикрыл рукой глаза, некоторое время так лежал, но вскоре не выдержал и снова вскочил с кровати. — Вы хоть слово произнесёте? Сколько в молчанку играть?

— Я с вами не играю, — тихо заметил японец.

— Слава богу, хоть одно слово за четыре часа, — осклабился Индуров. — А то я уже решил, что здесь только ваша оболочка, а вы сами бог знает где.

— Тихо, — Хаттори привстал и приложил палец к губам. — К нам идут, — японец вскочил с кровати, вооружился ножом и задул свечу.

Индуров вздрогнул. Ему показалось, что Хаттори не свечу погасил, а выколол ему глаза. Стало страшно. «А если цирюльник, воспользовавшись темнотой, пырнёт ножом?» — неожиданно мелькнула мысль в больном разуме офицера. Штабс-капитан рукой принялся нащупывать вокруг себя предметы, которыми можно воспользоваться в целях защиты. Рука наткнулась на табурет, и тот с глухим стуком упал.

— Тише, — донеслось издалека. — Сидите молча.

«Слава богу, япошка не приблизился!», — с облегчением подумал Юрий Валентинович и вздрогнул. Из коридора к ним приближалась полоска света. Штабс-капитан на ощупь кинулся к кровати и сунул руку под подушку, где лежал револьвер.

Шорох шагов в коридоре стал более отчётливым, затем послышался знакомый бас:

— Это я, ваше благородие.

— Тьфу, — Индуров с шумом выдохнул и, оставив оружие в покое, вновь бросился на кровать. — Эдак и до сердечного приступа недалече.

Японец зажёг свечу. Штабс-капитан зажмурился, а когда привык к свету, смог рассмотреть встревоженную физиономию мичуринского конюха.

— Беда, ваше благородие, — проговорил мужик и протянул письмо цирюльнику. — Пасут нас.

— Что? — не понял Юрий Валентинович и хотел было подняться, для того, чтобы прочитать депешу, как следующие слова пригвоздили штабс-капитана к кровати.

— Следят за нами. Вот что.

— Кто?

— Селезнёв. Первый помощник нашего Анисима Ильича, сука.

— Ты не ошибаешься? — Индуров почувствовал, как холод сковал его. Селезнёв, снова Селезнёв как проклятие, — Может, в темноте померещилось?

— Ещё чего… Я его, падлу легавую, сразу приметил, как он за кустом ховался. Потом я проверял, один он или ещё с кем. Один, кажись. Хотя…

— И где этот полицейский теперь? — спокойно поинтересовался цирюльник, пряча письмо в карман.

— Возле складов. — осклабился посыльный. — Я специально дальним ходом сюда шёл. Пущай ждёт, может, крысу какую дождётся.

— Веди меня к тому месту, — японец накинул на себя куртку.

Индуров растерянно осмотрелся:

— А я? Вы что, меня оставите здесь одного? Нет, знаете ли, так не пойдёт. Я с вами.

Хаттори равнодушно повёл плечами: мол, ваше дело. Индуров застегнул все пуговицы на кителе, надел фуражку, револьвер сунул в кобуру. Японец, глядя на приготовления штабс-капитана, поморщился:

— Только не высовывайтесь. Сам всё сделаю.

Харитон Денисович боялся даже дышать, прижавшись к стене какого-то сарая. Конюх зашёл туда, он это прекрасно видел. А раз зашёл, должен и выйти. Логично? Следователь сжал посильнее рукоять револьвера. Так было спокойнее.

«Одного околоточного я оставил у входа в доки. Это в двадцати шагах. Второй за сараем. Если попытаются уйти задним ходом, он их там прищучит. Может, войти внутрь? Нет, нельзя. Местность незнакомая. Я один, тылы не прикрыты, потому — никаких самостоятельных мер предпринимать не стану. Хватит геройствовать. Со спины меня не возьмут. Только в лоб. А в лоб да с револьвером — мы ещё потягаемся. Главное, сбить их с панталыку. А там и ребятки подоспеют».

С левого боку неожиданно мелькнула тень. «Кто это?» — блеснула последней вспышкой мысль, рука с оружием начала менять направление в сторону неожиданно появившейся фигуры, но не успела. Тонкое жало ножа бесшумно вошло в мягкую плоть, и сердце младшего следователя, пробитое сталью, затихло.

Индуров перекрестился. Ай да цирюльник! С десяти шагов! Без звука!

Хаттори движением руки велел штабс-капитану подойти к трупу и перетащить тело в сарай. Юрий Валентинович, после происшедшего, и не подумал противиться. Прижимаясь к стене, как до того делал Селезнёв, офицер пробрался к убитому, наклонился над ним, обхватил подмышки и, с трудом передвигая ноги, отволок тело в глубь постройки. Через несколько минут Хаттори присоединился к нему.

— Не один пришёл, — доложил цирюльник.

— Да вы мастер! — высказал восхищение штабс-капитан. Это были его последние слова.

Хаттори резким движением схватил голову Юрия Валентиновича и с силой крутанул, ломая шейные позвонки. Индуров захрипел. Японец подтащил умирающее тело к верстаку, изо всех сил ударил головой о край металлической столешницы. На виске офицера тут же образовалась вмятина. После чего японец вернулся к телу Селезнёва, вынул из груди нож, тщательно вытер рукоять носовым платком, который после спрятал в карман, а само оружие вложил в руку мёртвого Индурова.

— Господин штабс-капитан споткнулись в темноте, — удовлетворённый Хаттори тщательно отряхнул костюм и повернулся в сторону конюха, который стоял ни жив ни мёртв в углу сарая. — А ты веди меня к хозяину. И не трясись: он так велел.

Слуга купца Мичурина принялся пятиться к запасному, утаенному за ящиками выходу, одновременно крестясь и бормоча какие-то, одному ему понятные молитвы.

Кирилла Игнатьевич, стоя в ванной комнате и опершись на туалетный стол, пялился на своё отражение в зеркале, рассматривая его то с одной стороны, то с другой.

— Рожа! — неожиданно произнёс купец. — Сдался… Сломался… — купец провёл рукой по щеке. — А щенок-то какой шустрый! Докопался-таки до подвод. И гляди-ка, всё как по нотам разыграл… Прямо спектакля. С одним шутом гороховым, — рука хлёстко ударила по щеке. Кирилла Игнатьевич поморщился. — Ничего. С купчишками я позже разберусь. Неча было ржать… А со щенком откладывать никак нельзя… Хорошо, вовремя успели телеграфистика прижать, а тот и выложил, что никакой телеграммы не было. Кнутов, гадёныш, подговорил. Разберёмся. Шуганули из столицы? Попрём и отсель! Будет на Камчатке свои дознания вести. А вот со столичным придётся повозиться… Индуров, идиот, предлагал убить. Убить-то можно. А вот дальше как? Нет, если и убивать, то так, чтобы все подумали на самоубийство. Хотя… — Мичурин высунул язык, внимательно его исследовал. — Ведь могут и ограбить. Как-никак, а тридцать тысяч выиграл…

Снизу раздались голоса. «Япошка с конюхом, — догадался Кирилла Игнатьеивч. — Слава богу, дочка у подружек ночует. Хоть в доме по-хозяйски можно себя вести».

Хаттори сразу протянул лист, который принёс конюх. Мичурин открыл заслонку печи, которая даже летом обогревала спальню купца, кинул письмо в огонь. Перекрестился.

— Вот и отстрадала душа раба божьего Юрия. Вы хоть всё как полагается сделали? — спросил Кирилла Игнатьевич, кивая отчего-то на печь.

— Как просили. Несчастный случай.

— Вот и лады. А теперь едемте ко мне, в «Мичуринскую». Беседовать с господином Белым. По дороге расскажете, как да что…

— На вашем месте, — неожиданно проговорил японец, — я бы, во-первых, не торопился. До завтрашнего дня. А во-вторых, договорился бы с ним полюбовно.

— Мне ждать? После того что он сегодня устроил? — Мичурин вскинул руку, свернув мощный волосатый кукиш. — А вот это видали?

— Сейчас у вас берут верх эмоции. Так нельзя вести переговоры.

— А я и не собираюсь вести переговоры! Я — Мичурин! Купец первой гильдии! И обращаться со мной, как с дворовой шавкой, не позволю никому!

— Если вы не успокоитесь, встреча может иметь тяжёлые последствия для нашего дела.

— Ишь как заговорил. «Последствия»… — передразнил купец, неожиданно перейдя на «ты». — Никаких последствий! — кулак купца взлетел к лицу цирюльника. — Я его просто раздавлю!

— Смерть человека из столицы может насторожить, — продолжал настаивать японец.

— А его знания о подводах могут нанести миллионный ущерб! Так-то вот! Ваша организация, кстати, тоже вложила деньги в моё мероприятие. А насторожить… — теперь перед носом цирюльника кулак запрыгал. — Вот где у меня вся полиция! И местная! И Хабаровская! А будет нужно, и столичную подомнём! Понял? Со всеми потрохами! Как скажу, так и будет! Было ограбление, понятно?

— Однако для нашего дела…. — начал было опять Хаттори…

Но Мичурин его грубо перебил:

— А я для вашего дела уже всё сделал. И ты мне, — палец купца упёрся в грудь японца, — азиатская твоя душа, не указывай, что мне дальше делать. Думаете, купили меня? Нет, это я вас купил! Это вы на моей земле! И денег я поболее вас в дело вложил! И сюда доставил! А продать готовый товар тяму много не надо. Занятие для нас привычное.

Цирюльник промолчал.

— Что? Не нравится? — Купец не унимался. — Привыкай.

— И тем не менее, — продолжал настаивать японец. — Нужен максимум усилий для того, чтобы господин Белый принял нашу сторону. Это и в ваших интересах. Эмоции — плохой помощник.

Мичурин накинул сюртук, оправил лацканы.

— Ты, господин Хаттори, не лезь не в своё дело. Мы уж тут, в России, сами промеж себя разберёмся. Как-нибудь! — жёстко добавил купец и крикнул. — Митрофан, дрожки подавай!

Полина Кирилловна слышала, как в соседнем номере распахнулась дверь, послышались шаги. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди: Олег один! Вот он прошёл к окну, распахнул его. Тишина… Шорох — видимо, раздевается. Или нет? А… вот, кажется, пошёл умываться. Жаль, что плохо слышно… Вернулся. Один.

Весь день Полина Кирилловна пробыла, как в тумане, в сомнениях. Как поступить? Душа разрывалась надвое. Одна половинка стремилась к Олегу. А вторая хотела остаться с отцом. И выбор сделать было невозможно. Домой она возвращаться не хотела, чувствовала — может сорваться. Соврала отцу, что переночует у подруги, но весь день провела здесь, в номере, выглядывая из-за занавески, не приехал ли её желанный.

Ближе к вечеру решение пришло само собой: они с Олегом должны пожениться. Да, да, именно так. Против тестя он не пойдёт. Кто ж станет нарушать семейные устои? А папенька окажется под присмотром стража закона! И всё! Господи, она всплеснула руками от радости — как всё просто! Оставалось только дождаться Олега. И ночи.

Полина Кирилловна дунула на свечу. На дворе глубокая ночь. Олег скоро должен лечь. И тогда…

Девушка, дабы чуть остудить своё горячее тело, подошла к окну и тут же в испуге отпрянула. Под окнами в свете газового фонаря рядом с парадным крыльцом «Мичуринской» стояли до боли знакомые дрожки отца.

Олег Владимирович видел, как Мичурин подъехал к гостинице. «Ну, вот! — пробормотал он, доставая и проверяя револьвер. — Птичка сама прилетела в клетку. Плохое качество для купца. В коммерции необходимо терпение, — пули легко заняли свои гнёзда в барабане — Двое. Интересно, Мичурин войдёт один или со спутником? Если один, то будет разговор. Если оба, драки не миновать. Интересно, кто второй? Индуров?».

Барабан щёлкнул. Олег Владимирович окинул взглядом комнату, сместил стулья так, чтобы ими можно было воспользоваться в случае рукопашной, прислушался. По коридору шли. Вскоре шаги затихли, в дверь постучали.

Кирилла Игнатьевич вошёл один.

— Не ждали? — с ходу начал купец, прикрывая за собой дверь.

— Отчего ж? — советник сел, закинув ногу на ногу, возле окна и кивнул на стул, который только что приставил к столу, — Присядьте, Кирилла Игнатьевич. Говорят, в ногах правды нет.

— Можно и присесть, — купец отодвинул стул ближе к стене, после чего осмотрелся и заметил: — Неплохо вас устроили. Жалоб нет? На обслугу, на поваров?

— Грех жаловаться. Кухня у вас отменная.

— Сам отбирал. Полгода потратил.

— Вы пришли поговорить о поваре?

— И что ж вы, молодёжь, такие скорые-то?… — Кирилла Игнатьевич распахнул полы сюртука, как бы показывая, что полностью открыт для собеседника. — Всё у вас с нахрапа, да с наскоку.

— Времена такие. Быстрые… — Белый говорил спокойно, с оттяжкой при каждом слове, будто думал: произносить или нет.

— Это точно, — согласился Кирилла Игнатьевич. За время пути Мичурин несколько поостыл и внял советам японца. «Действительно, — решил про себя купец, — от живого-то от советника пользы будет значительно больше, нежели от покойника». И хлопнул себя рукой по колену. — Здорово вы меня сегодня под стол загнали! Знатно!

— Да это не я. Вы сами себя загнали.

— То есть? — прищурился Кирилла Игнатьевич.

— Я вам говорил: не трогайте «двойку». Не послушали. Вот и результат…

— А, вот вы о чём, — Мичурин расслабился. — Да, право, следовало послушать.

— Ладно, Кирилла Игнатьевич, довольно ходить вокруг да около. Ведь вы ко мне с предложением? Я готов вас послушать.

— Даже так? — Мичурин ещё раз огляделся и кончиками пальцев провёл по уголкам рта. — Хотите взять быка за рога? Похвально! Сколько?

— Чего «сколько»? — не понял Олег Владимирович.

— Сколько хотите за молчание?

— За какое молчание? — советник снова сделал вид, будто не понимает, о чём речь.

— Перестаньте, — в голосе Кириллы Игнатьевича проступили едкоиронические нотки с примесью металла. — Я, конечно, в отличие от Роганова в театральных действах не силён, но тут был в восторге. И не надо мне внушать, будто всё произошло само собой. Телеграфист моим людишкам уже поведал о телеграмме и об ответе на неё. Повторю вопрос: сколько?

— А вы неплохо кукарекали, Кирилла Игнатьевич, — Белый бросил фразу вскользь, но она буквально сорвала купца со стула.

— Не сметь напоминать об этом! — купец наклонился к советнику. — А то ведь не посмотрю, кем присланы. Пороть буду долго, нещадно и прилюдно! Чтоб другим не повадно было!

— Экий вы, Кирилла Игнатьевич, горячий! — Белый откинулся на спинку стула, будто дразня противника.

— Словом, так, — Мичурин склонился ещё. Олегу Владимировичу захотелось отвернуться: изо рта торговца немилосердно воняло. — Даю сто тысяч. А вы забываете о том, что видели и что слышали. Деньги хорошие.

— Согласен, деньги, хорошие. Только вы, Кирилла Игнатьевич, на контрабанде получите раз в десять поболее.

— На какой это контрабанде? — Мичурин сделал удивлённое лицо. — О чём речь?

— Да на той, — теперь приподнялся Белый. — Дурь-табак вам Индуров посоветовал приобрести? Или кто из «Триады» надоумил?

— Вы об чём толкуете? — теперь противники стояли напротив друг друга. — Что-то я в толк не возьму.

— Может, вы и с господином Индуровым не знакомы?

— Сего отрицать не стану. А вот о контрабанде понятия не имею, — Мичурин рассмеялся. — Глупости всё это, молодой человек! Ваши выдумки.

— А если глупости, что ж вы телеграфиста допрашивать стали?

— Из любопытства. Кстати, за эти ваши выдумки я предлагаю двести тысяч. Так как?

— Никак, — Белый коснулся пальцами оружия, спрятанного за поясом брюк.

Он чувствовал: прелюдия заканчивается. У Мичурина начинают сдавать нервы. А значит, в скором времени должно появиться другое действующее лицо. Скорее всего — Юрий Валентинович Индуров. Сумма привлекательная. Особенно приятно, что она стремительно возрастает. Но, Кирилла Игнатьевич, похоже, ничего вообще не собирается давать.

— А ты крепенький орешек, — Мичурин медленно отошёл к двери и два раза стукнул. — Такого даже колоть жалко.

— А вы не жалейте, — Белый стоял в пяти шагах от купца, превратившись в пружину.

Мичурин выждал несколько секунд, снова дважды стукнул в дверное полотно и спокойно повернулся к противнику. Советник насторожился, однако в нумер никто не вошёл.

— Говоришь, провёл меня, щенок? Нет! Думаешь, там Индуров? Ошибаешься! Офицеришка сдох! Со всеми вытекающими последствиями. И ни хрена ты, сопляк малолетний, без него не докажешь. — Кирилла Игнатьевич по-хозяйски прошёл на середину комнаты. — Думал я тебя, гниду, убить, когда сюда ехал. Ох как я зол был на тебя, паскуда. За «петушка». А вот до дела дошло, подумал: зачем? Пусть живёт! Я ведь для чего постучал? Не знаешь? Не за тем, чтобы тебя прибить. Как раз, наоборот: чтобы оставить в живых, — Кирилла Игнатьевич вновь приблизился к Белому. — Чтобы ты, сука, помучился: вроде и знаешь всё, а ничего доказать не можешь! Подашь на меня в суд? Да милости просим! Твоё слово против моего. Твои аргументы против моих. Твои свидетели против моих. И обделаешься! Потому как нет у тебя свидетелей! И документиков не имеется! А я тебя в твоём же говне топить буду! За глотку держать и топить! Чтобы жизнь тебе опротивела! Чтобы на коленях у меня ползал! И вот тут денег не пожалею… А Кнутова сгною! Вслед за Селезнёвым, за своим помощничком, на тот свет пойдёт, тля!

Белый почувствовал, как горячая волна ударила в виски. Младший следователь мёртв! Он нашёл Индурова, и его убили. Олег Владимирович на мгновение прикрыл глаза. Правая рука сама собой потянулась к карману и извлекла из него револьвер.

Мичурин, глядя на его движения, только усмехнулся.

— Не балуй! Сопляк! Убьёшь меня, тебя самого на каторгу сошлют. — С этими словами Кирилла Игнатьевич с силой выбил оружие из руки столичного чиновника. — Интересно, и зачем тебя сюда прислали? Везде лазаешь, вынюхиваешь. Индуров сказал, будто никакой ты не финансовый инспектор. Будто — по шпионской части… Так, что ли?

— Так, Кирилла Игнатьевич, — Олег Владимирович посмотрел на валявшийся на полу револьвер. «Теперь он убеждён, что я безоружен. А потому будет себя вести естественно и расслабленно», — мелькнула мысль в голове советника, в то время, как его рука нащупала в кармане крепкий шёлковый шпагат.

— И какого рожна тебе у нас нужно? — поинтересовался Мичурин.

— Любопытно стало в столице, кто это государственные тайны дарит вражеским державам направо и налево?

— А, — догадался купец и рассмеялся. — Индуров, дурашка. В деньгах нуждался, вот и нарисовал схемку-то. Идиот. Ну да с него-то уже спроса нет. А вот ты, — рука Мичурина легла на плечо Белого, — готовься. К самому страшному. К такому, о чём даже и думать не смел. И никто тебе ни в столице, ни где бы то ни было не поможет!

— Вам не жаль, что столько людей погибло по вашей прихоти? — Белый поморщился: вонь изо рта купца была невыносимой.

— Что? — в голосе Кириллы Игнатьевича появилось недоумение. — Ты это о чём?

— Убитые жители на хуторах. Ведь их вырезали по вашей воле. Китайцев потопили, опять же по вашей милости.

— Ишь ты какой… — Кирилла Игнатьевич усмехнулся. — На чувства не дави, бесполезно. В нашем деле торговом с таким подходом большой деньги не зашибёшь.

— Вы и не зашибали. Вы убивали! — констатировал советник.

Купец резким сильным движением ударил чиновника по лицу, однако Олег Владимирович удержался на ногах, провёл ладонью по разбитой губе.

— При мне таких слов не произноси, легавый!

— Вы ошибаетесь. Я из другой породы. Вы, Кирилла Игнатьевич, вроде бы всё учли. Кроме одного! — левая рука со шпагатом вырвалась из заточения. Шнурок в один момент обвил шею купца, схваченный с обеих сторон крепкими молодыми руками. Кирилла Игнатьевич попытался ухватиться за петлю, но удавка успела с силой впиться в шею торговца. — Предписание у меня имеется, — хрипел в тон купцу Белый, сильнее и сильнее стягивая шпагат. — А в нём говорится: ежели изменником окажется человек при власти, то наказание провести таким образом, дабы подозрение на человека сего, как и на власть, не падало. А потому, Кирилла Игнатьевич, получается, что не выдержали вы позора сегодняшнего, от чего и повесились!

Белый изо всей силы стянул шнурок. Лицо купца посинело, из горла послышался сиплый хрип, тело несколько раз конвульсивно вздрогнуло, вытянулось. Советник ещё несколько минут не отпускал удавку. Но руки в конце концов не выдержали напряжения, и труп с глухим стуком упал на пол.

Олег Владимирович, с трудом дыша, поднялся, налил из графина в стакан воды, выпил. После чего поднял с пола револьвер, и уже было направился к двери, чтобы разделаться и с сообщником пришедшего купца, но ноги споткнулись о тело мёртвого Кирилла Игнатьевича, и оружие выпало из ослабевшей руки чиновника. Белый вздрогнул, будто пришёл в себя и упал на близстоящий стул.

— Что ж это я? Сам им уподобляюсь… Свидетеля хотел убрать. Прям, как они, — рука прошлась по потному лицу. — Вот и всё, — советник говорил вслух, не боясь произносить слова. — Теперь — каторга. Всё!

И тут произошло то, чего он никак не ожидал. Часть стены неожиданно распахнулась, и в образовавшемся проёме появилась Полина Кирилловна. Дочь Мичурина была бледна, с опухшими от слёз глазами и покусанными губами. Она старалась не смотреть на отца. Взгляд девушки был прикован только к любимому.

— Несите его сюда!

— Куда нести? — никак не мог сообразить Олег Владимирович. — Вы как здесь? Вы что, всё слышали?

— Что Вы всё вопросы задаёте? — едва сдерживала слёзы Полина Кирилловна. — Ко мне в номер несите! Да скорее же, пока никто не пришёл!

Белый послушно поднял тяжёлое тело Кириллы Игнатьевича, с трудом перетащил его в комнату Полины Кирилловны.

— У вас верёвка есть? — девушка с надеждой глядела на молодого человека.

До него начало доходить, что происходит.

— Вы что, хотите…

— Пока никто не видел… Быстрее же!

Белый кинулся к себе в номер, вытряхнул содержимое саквояжа, достал двухметровый тонкий английский канат, который иногда использовал при перевозке вещей. Через минуту верёвка была прикреплена к крюку, на котором висела люстра, тело помещено в петлю, сделанную советником.

— Возвращайтесь к себе и откройте дверь. Я к вам приду, — распорядилась Полина Кирилловна и всхлипнула.

Белый послушно удалился.

Девушка слышала всё от начала и до конца. А потому, когда из номера Белого донёсся предсмертный хрип, она с силой зажала уши и молила только об одном: чтобы ЭТО поскорее закончилось. Девушка, ещё до того, как удавка затянулась на шее отца, знала, что он для неё уже потерян. Даже если бы тот и остался невредим, она просто не смогла бы жить в одном доме с человеком, который совершил столько ужасных преступлений. Жить и знать, что отец собирался уничтожить её любимого… Всё остальное решилось само собой.

Полина Кирилловна подняла взгляд на повешенного, с трудом сдерживая слёзы, троекратно перекрестилась, после чего нашла в себе силы отвернуться от мёртвого тела, пройтись по комнате, сгладить обои так, чтобы след от ножа на месте стыка на стене стал незаметен, и после этого спокойно выйти в коридор.

Прикрывая за собой дверь, Мичурина увидела в конце коридора одинокую мужскую фигуру. На миг показалось, будто она уже где-то видела этого человека, но девущка тут же откинула все посторонние мысли — мало ли кого она могла видеть — и постучала в двери соседнего, двести двадцать шестого нумера.

Фуццо Хаттори догадался, что произошло в нумере Белого. Японец и не думал спешить на помощь «хозяину». Тому имелись основательные причины.

Первая заключалась в том, что с Мичуриным в последнее время стало сложно сотрудничать. Купец был непредсказуем. Достаточно вспомнить ночной разговор. Хаттори усмехнулся: был — хорошее слово…

Вторая причина заключалась в Белом. Советник с первого дня своего приезда привлёк внимание японца. То, что он не из полиции, Хаттори понял сразу. По манере поведения, по повадкам. А вот чьё ведомство тот представляет, цирюльника сильно тревожило. Если то, о котором он думал, то Белый мог стать его золотой… как это у русских?., золотой рыбкой! Но сомнения не давали покоя. А потому, когда Мичурин переступил порог двести двадцать шестого номера, Хаттори знал: если Мичурин позовёт его, он сделает всё, чтобы перевербовать советника. Если же не позовёт, Белый в любом случае становился его человеком. Либо «хозяин» Белого покупает, либо Белый убивает купца, чем Хаттори и станет его впоследствии шантажировать. Мог быть, конечно, и третий вариант: Мичурин не зовёт Хаттори, сам убивает Белого. Но в сии события японец не верил: если чиновник из контрразведки, толстому и безграмотному в боевых науках купцу тягаться с ним будет не с руки.

Кирилла Игнатьевич дал отбой. Чем подписал себе смертный приговор. Правда, то, что было далее, никак не вписывалось в логику Хаттори. Откуда взялась Полина? Что она делала в соседнем номере? А, может, сговор? «Да, — промурлыкал себе под нос цирюльник, — прелюбопытнейшая комбинация…» Но над этим он подумает позднее, завтра. Как у них, у русских, говорят: утро вечера мудрее?

Пришлось уходить из «Мичуринской» посредством окна, крыши и водостоков.

Олег Владимирович с изумлением смотрел на девушку:

— Вы понимаете, что произошло? — язык молодого человека с трудом выталкивал слова.

— Да, — утвердительно кивнула Полина Кирилловна. Перед Белым сидела не первая красавица города, а беззащитное обессиленное существо с дрожащими маленькими плечиками, сутулой спиной, с прижатыми к перекошенным губам руками. И со страхом в глазах — жутким, пугающим, завораживающим. — Папа покончил с собой!

— Что? Что вы сказали? — не поверил себе Белый.

— Папа не выдержал унижения и повесился, — теперь голос прозвучал более твёрдо.

— И вы думаете, кто-то поверит в эту версию?

— Да, — махнула головкой девушка. — Если вы будете это говорить один, не поверят. А если вместе со мной, обязательно поверят. Когда узнают, что я с вами была в номере.

— Вы что… — Белый с трудом подыскивал слова. — Вы хотите…

— Я не хочу, чтобы с вами произошло что-то ужасное, — Мичурина с трудом хлебнула из стакана воды. — Я всё слышала! Всё! И вчера, и сегодня!.. Господи, как он мог? Почему? Зачем? И Станислав Валерианович погиб из-за него? Так ведь?

— В целом, да, — вынужден был признать Олег Владимирович.

— А все эти женщины, эти старики, что попали под обстрел? Китайцы? Во имя чего они погибли? Что он хотел отвезти? Что ему привезли? О чём речь?

— О деньгах. Об очень больших деньгах. Простите, я не могу вам всего сказать. Не имею права, следствие ещё не закончено.

— Господи, как всё ужасно, — Полина Кирилловна всхлипнула и, уже не сдерживая себя, разрыдалась.

Белый поднял её со стула, перенёс на кровать, и сам прилёг рядом, поглаживая девушку по голове.

— Полежите, успокойтесь и поезжайте. Вам не нужно здесь оставаться.

— Нет, — твёрдо ответила Полина Кирилловна и присела, поджав под себя ноги. — Если я уеду, они докажут, что вы убили папу. Моё присутствие не позволит им это сделать. Всё-таки, я его дочь, — горько улыбнулась она.

— Но что могут подумать полицейские?

— Разве это сравнится с тем, что произошло. Пусть думают! — зло выкрикнула девушка.

Белый обнял её за плечи:

— Вам бы поспать…

— Нет, — Полина Кирилловна вся съежилась в комочек. — Не смогу. Как представлю, что папа там, висит… Не могу.

— Так вызовем слуг? Скажем, нашли…

— Нет. Они сами должны его обнаружить. Ведь я этот номер для него заказала. Обманула. Сказала, мол, папа хочет в нём с кем-то встретиться. Такое уже бывало. Никто никаких вопросов и не задавал. Предоставили, и всё…

— Он встречался с женщинами?

— Не знаю. Я никогда не спрашивала. Просто помогала. А даже если и так, какое это уже имеет значение? Папа, сколько его помню, был одинок. Обнимите меня покрепче, — просто попросила девушка. — Морозит. Похолодало, что ли.

— Нет. Это нервы. — Белый накинул на плечи Полины Кирилловны китель и снова обнял её.

Так они просидели до утра.

Анисим Ильич наклонился над телом:

— Чем его? — с трудом смог вымолвить сыщик.

— Ножом. Похоже, тем, что в руке штабс-капитана, — ответил Самойлов, вытирая руки.

Селезнёв лежал, раскинув руки, словно решил отдохнуть. Глаза безмятежно смотрели в неведомую даль. Казалось, он вот-вот моргнет. Следователь отвернулся и смахнул слезы.

— Только убил не Индуров, — продолжал надзиратель.

— То есть как? — Кнутов тщательно вытер глаза платком.

— А вот так. Индуров как держал нож? — Самойлов принялся показывать. — Будто собирается наносить удар сверху. А зачем так нож держать, ежели ты уже убил? По всему — ножичек он должон был держать так, как если бы вынимал его из тела, обыкновенно, как, предположим, мы режем хлеб. Это раз… Второе. Предположим, господин штабс-капитан упали и височком аккуратненько об верстачок. Но чего это они упали?

— Споткнулся, да упал.

— Смотрите, — Самойлов подвел следователя к трупу Индурова. — Носочки-то у сапог чистые. Лакированные! Без единой пылинки. И обо что это они так споткнулись, что на сапожках следа не осталось? — Василий Григорьевич прищурился.

— Что ж получается? Ударился об верстак, а после взял и натёр сапоги до блеска, чтобы в красе хоронили? — Кнутов сплюнул в сторону. — Кто-то третий был!

— Совершенно верно, — Самойлов удовлетворённо потёр руки.

— А ты голова, Григорьевич, — Кнутов увидел приближающегося околоточного. — Нашли что-нибудь ещё?

— Вроде, да, — начал скороговоркой запыхавшийся полицейский. — Там три хода. И куда они ведут, сколько по ним ползать, одному богу ведомо. И ещё. В одном из ходов вот что…

Околоточный полез в карман штанины и извлёк… Анисим Ильич чуть не потерял дар речи. Полицейский держал в руке гранату.

— Там внутри они все ниточками перевязаны. А во втором ходе.

— Немедленно всем! — крикнул Анисим Ильич.

И тут рвануло. Сарай вздрогнул, начал заваливаться. Балка с потолка рухнула и пришлась Кнутову по голове. Анисим Ильич без сознания рухнул на пол.

Киселёв распахнул окно, и утренний воздух ворвался в комнату.

— Скажите, Олег Владимирович, зачем вы мне это рассказали? — Владимир Сергеевич присел на край стола напротив Белого.

— Я должен был промолчать? — советник оставался спокоен и сосредоточен. — Смысл? Вы ведь обо всём догадались бы. Двери в номер оставались не заперты изнутри. Да и на пальцах покойного, наверняка, остались следы от борьбы.

— Догадался, — подтвердил полицмейстер. — Как только вошёл в номер. По щели в обоях. Только опять-таки не пойму, зачем?

Белый молчал.

— Хотели стать святым? Мол, совершил противозаконное деяние, а теперь каюсь. Может, хотели спасти честь Полины Кирилловны? Так поздно, батенька мой. Почитай весь город с утра только и долдонит, как о вас двоих. Мол, папенька в петле, а дочка в нумере. Да не стреляйте в меня глазами-то. Поздно. Что делать? Провинция: сплетни разносятся с дуновением ветра, да и прислуге рот не закроешь. Впрочем, и сама госпожа Мичурина слишком уж откровенно себя повела. Полностью встала на вашу защиту. И уж если так вышло, зачем вам топить себя?

— Не знаю, — Белый похлопал по карманам, но трубки не нашёл. В номере, что ли, забыл? — Тошно мне было смотреть вам в глаза, понимая, что вы знаете. Убедительно?

— Рахметовщина какая-то, — Киселёв взмахнул руками. — Начитались Достоевского с Чернышевскими… А жизнь — не литература, батенька мой. И каторга — не лучшее место для очищения.

— Выходит, вы бы поступили иначе?

— Да! Именно! Я бы поступил иначе. Если захотели погубить свою жизнь, бог вам судья. Вот только нужно было это делать сразу, а не морочить девчонке голову! Знаете, что вы с ней сделали? Нет, не отворачивайтесь! Она имя своё опозорила ради вас, в грязь его втоптала! — Владимир Сергеевич сжал пальцы в щепоть, тряс рукой перед глазами советника. — Здесь не столица с вольными нравами. И девочка знала, на что идёт, спасая вас. А вы… как последний безмозглый идиот, все хотите на «нет» свести!.. Вот что я вам скажу, Олег Владимирович: совести у вас нет! Совести! — палец полицмейстера запрыгал перед носом Белого. — Но я, как вы, поступать не стану. И не потому, что вы закрыли глаза на мою деятельность. А потому, что мне жаль усилий Полины Кирилловны, её чистых, светлых порывов. Словом, вы мне ничего не рассказывали, и я ничего не слышал! Точка! Кирилла Игнатьевич Мичурин повесился. Сам! Лично! А вы, господин советник, покинете город незамедлительно! Я ночью имел беседу с его высокопревосходительством. Он согласен отправить «Михаил» завтра рейсом вне расписания. Мало того, Алексей Дмитриевич лично телеграфирует в Петербург о вашем геройском поведении. Так что по прибытии в столицу ждите награды.

— Избавиться от меня желаете? — по-своему расценил последние слова полицмейстера Белый.

— Как вам будет угодно, — Киселёв присел на стул и принялся ладонью тереть больное колено. — Господи, как мы хорошо жили до вашего приезда, господин инспектор. Тихо. Мирно. Полюбовно. А теперь… Что станется в городе со смертью Мичурина, знаете?

— Предполагаю.

— Нет, Олег Владимирович, вы не можете даже предполагать. Полина Кирилловна не в состоянии управлять папенькиным хозяйством. И возраст, и… не женское дело сие. А самое главное, отсутствие опыта. Купец ей ничего о своих делах не поведывал. Сначала начнётся драка среди конкурентов. С кровью. Мордобоем. А после и наш городок, затрясёт, как в лихорадке. А всему виной ваш приезд…

«Я тебя в твоём же говне топить буду! — Белый схватился за голову. Голос покойного купца набатом бил в голове. — За глотку держать и топить! Чтобы вся твоя жизнь тебе опротивела!».

— Что с вами, Олег Владимирович? — кинулся к собеседнику полицмейстер.

— Нет. Нет. Всё в порядке, — бормотал Белый, чувствуя, что ещё немного, и он потеряет от боли сознание.

— Вам отдохнуть нужно, — посочувствовал полицмейстер. — Сколько суток на ногах?

— Не помню. Двое… Или около того.

— Эх, молодо-зелено…

Белый тряхнул головой. Боль немного отпустила.

— Где будут отпевать поручика Рыбкина?

— Что? — переспросил Киселёв. — А… В церкви Вознесения, кажется… Вы собираетесь туда ехать?

— Я должен. Мне надо.

— Тьфу, — беззлобно сплюнул Владимир Сергеевич. — Нет, завтра же отправить вас! Хоть силой. Только с глаз долой.

— И ещё. Мне бы… встретиться с генерал-губернатором.

— А вот этого никак нельзя, — замахал руками Киселёв. — По крайней мере сейчас. Вам требуется срочно привести себя в порядок. Прилечь, хоть на пару часов. Вы же не пойдёте на похороны в рваном офицерском кителе и небритый? Да при таком самочувствии?

— Мне нужно!

— Надеетесь увидеться с Анной Алексеевной? Не советую.

— Почему? — Белый вскинул усталый, удивлённый взгляд на полицмейстера.

— Не глядите так на меня. Подумайте сами. О том, что у вас в нумере ночевала Полина Кирилловна, повторю, весь город знает. Дочь губернатора в том числе. А сколько еще приврали…

— Понятно, — голос советника сел и звучал глухо, напряжённо.

— Да и не дело это, выяснять отношения на похоронах. Пообщайтесь с госпожой Баленской после панихиды. Если она захочет.

— Благодарю, — кивнул Белый. — Вы правы.

— А как с Кнутовым? — неожиданно поинтересовался Владимир Сергеевич. — Он ведь пуп за ради возвращения в столицу надрывал. Сейчас лежит в госпитале. Контузия. Нашли, — Киселёв хлопнул рукой по столу, — нашли ведь, где прятался Индуров! Вот тут вы были правы. Только вещественные доказательства пребывания штабс-капитана в подземелье схоронены под слоем земли и камня.

— Откапывать не станете?

— К чему? Индуров мёртв. Ваше задание выполнено, с лихвой! Так что, взятки гладки!

— А цирюльник?

— Японец-то? Найдём вам его. Никуда не денется. Более ему здесь не с кем контактировать. Так что особой опасности он теперь не представляет.

— Он — враг!

— Если вы ведёте речь к тому, чтобы остаться, то не выйдет. — Киселёв покачал головой. — А японца как поймаем, доставим к вам. Не беспокойтесь… А вот со старшим следователем-то как? Как же обещание?

— У меня предложение к господину Кнутову имеется. Надеюсь, вы поддержите.

Киселёв понимающе кивнул головой:

— Лучшей кандидатуры и не подобрать. Согласен.

— Его высокопревосходительству я доложу о своём решении сам. Лично. — Белый поднялся.

Киселёв тоже встал и, впервые перейдя на «ты» в общении с советником, произнес:

— Ни черта ты, Олег Владимирович, из нашего разговора не понял. Ну да бог тебе судья.

Станислава Валериановича Рыбкина, Хрулёва и его невесту отпевали в новой церкви. Вокруг кирпичного здания, по внешнему виду напоминавшего русские постройки времён Елизаветы Петровны, собралась огромная толпа. Желающих попрощаться с первым поэтом Приамурья набралось несколько тысяч человек.

Белый опоздал, потому с трудом протолкнулся в церковь. У самых дверей внутри помещения, где установили гробы, стояло несколько человек во главе с редактором «Амурских ведомостей» Кузьмой Петровичем Аршинниковым. Каждый из них держал в руках по пачке свежего номера газеты.

— Господа, — невнятно бормотал Кузьма Петрович, изредка смахивая со щёк слёзы и протягивая всякому, кого видел, газету. — Тут последнее стихотворение Станислава Валериановича. Берите, господа. Бесплатно. Последнее стихотворение. Бесплатно. Больше уже никто… Бесплатно. Последнее…

Белый вынул из протянутой руки лист «Ведомостей» и, не читая, сунул в карман. Пробиться к центру Олегу Владимировичу не удалось. Встав чуть в стороне, ближе к стене, советник печально всмотрелся в профиль Рыбкина и не узнал поручика. «Неужели это он? — Белый ещё раз недоверчиво взглянул на покойного. — Разве у него был такой острый нос? А щёки? Впалые? Разве у Рыбкина были такие впалые щёки?».

Молебен подходил к концу. Батюшка, покачивая кадилом, с молитвой обходил тела усопших. Олег Владимирович невпопад крестился, взглядом сопровождая священника. Вдруг рука советника в который раз поднялась и тут же замерла. Жар стёк по щеке на шею и неприятно проник внутрь сорочки.

В десяти шагах от него в окружении родителей стояла Анна Алексеевна. Лёгкая, шёлковая косынка скрывала лицо девушки, а вся фигура была полна скорби. Позади дочери губернатора скучал господин Стоянов.

Молебен закончился. В церкви установилась тяжёлая, вязкая тишина. Казалось, что до этого момента и Рыбкин, и Хрулёв с невестой ещё являются частью живого мира. И эта связь оборвалась. Все в единый миг ощутили, что их, усопших, действительно уже нет. Из глубины церкви раздалось всхлипывание. Кто-то застонал. Кого-то вынесли на улицу. Напряжение нарастало. Алексей Дмитриевич бросил взгляд на батюшку, мол, пора выводить людей из церкви. Тот кивнул и, подняв руку, хотел, было, отдать соответствующее указание, как вдруг над горечью и скорбью людской, отражаясь от стен и икон, взлетел чей-то звонкий юношеский голос:

Белый рванул ворот сорочки и, с трудом глотая тяжёлый воздух, покинул церковь одним из первых. Горечь сжимала горло, голова кружилась, а тело охватила неприятная вялость. Олег Владимирович прислонился к стене. От её прохлады немного полегчало.

Вот и семья губернатора появилась в дверном проёме. Первыми шли Баленский с супругой. За ними — Анна Алексеевна, которую сопровождал господин Стоянов с напускной скорбью в лице. «Обернись, — шептал Белый. — Ничего более не прошу. Только обернись. И ты поймёшь… Я молю тебя, обернись».

Девушка не могла его услышать. Слишком велико было расстояние до неё. Но обернулась. Их взгляды встретились. Его, умоляющий и усталый. Её, гневный и растерянный. Они смотрели друг на друга доли секунды, но этого было достаточно, чтобы Олег Владимирович понял: всё закончилось. Не тогда, когда он принёс прощальное письмо поручика. Закончилось сейчас. В сей момент. В сию секунду. Анна Алексеевна отвернулась, поправила косынку и, резко вскинув головку, направилась к губернаторской коляске.

Олег Владимирович проводил долгим взглядом дрожки губернатора, после чего медленно пошел к своим.

— Куда править, ваше благородие? — поинтересовался кучер.

Белый оглянулся на церковь.

— Род приходит, род уходит, а земля пребывает вовеки, — задумчиво проговорил Олег Владимирович, садясь в дрожки и провожая взглядом удаляющуюся косынку. — «Восходит солнце и заходит солнце, спешит к месту своему, где оно восходит. Идёт ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на пути своём, и возвращается на круги своя…»

— Это что, ваше благородие? — кучер обернулся: уж не тронулся ли умом господин инспектор?

— Это Эклизиаст, — нехотя проговорил Белый и махнул рукой, — Гони в госпиталь.

Анисим Ильич находился в недоумении. Во-первых, он сегодня не ожидал оказаться в госпитале. А во-вторых, он еще менее ожидал встретиться там с соседкой Катьки Ивановой. Женщина, пока следователь приходил в себя, по-хозяйски освоилась в палате, и теперь Кнутову казалось, будто он не в лечебном заведении, а у нее дома.

— Проснулись? — пропела она, слегка качнув бюстом, от чего у Анисима Ильича участилось дыхание. — Вот и славненько. Сейчас кушать будем. Борщ. Борщ-то вы любите?

Сыщик пробовал кивнуть, но новая боль тут же уложила его на подушку.

— Лежите, лежите. Мы с ложечки. Помните, как в детстве?

«Ничего я не помню», — хотел сказать Анисим Ильич, но передумал.

Разве бабе объяснишь, что после контузии, мозги вообще отказываются работать. Но откуда она тут взялась? Женщина налила в тарелку борщ и поднесла ложку ко рту Кнутова:

— Будем кушать? А?

Анисим Ильич заглянул в вырез блузки и согласился…

Дверь распахнулась в самый момент идиллии, когда Кнутов не только хотел посмотреть, из чего состоит женское тело, но и попробовать его на вкус. Белый кашлянул. Женщина ойкнула, вскочила с кровати и, потупившись, выбежала в коридор.

— Выздоравливаем? — спросил обыденным голосом Олег Владимирович и присел на край постели. — Я ненадолго. Как себя чувствуете, Анисим Ильич?

— Уже лучше, — Кнутов покосился на дверь. — Вы по делу али как?

— По делу. Знаю, вы хотите вернуться в столицу. Похвальное стремление. И вполне выполнимое. Если изъявите желание, в скором времени поедете. Но думаю, вам там делать нечего. Как вы поняли, я внимательно изучил ваше досье. И вот что хочу сообщить. Перед самым моим отъездом тот человек, вину которого вы приняли на себя, стал главой департамента столичной полиции.

Кадык на небритой шее больного дрогнул:

— Продолжайте.

— Так вот, Анисим Ильич. Вернуть я вас могу. Только смысла в этом не вижу. А потому, у меня к вам предложение.

— Я понял, что вы хотите, — Кнутов говорил медленно, чтобы слова не отдавались болью в голове. — Я сразу понял, что вы меня… Да бог с ним… Думаете, справлюсь?

— Дело почти то же, что и в полиции. Хотя и несколько иной расклад. Тут вы ищете воров, а у нас, сами понимаете, кого. Но методика одинакова.

— А что Владимир Сергеевич?

— Согласен. Да и первое время вы будете работать в тесном контакте.

— А люди?

— Тут вам самому придётся подбирать. Я бы советовал взять Самойлова, но, думаю, господин полицмейстер вряд ли его отпустит. Двоих пришлю из столицы. Двоих-троих найдёте здесь. Для начала неплохо. Ну и к Петербуругу станете намного ближе. Раз в год ездить в Северную для доклада предполагает ваша новая должность. А она у вас теперь как и у Владимира Сергеевича, полковничья. Как понимаете, это шанс!

Анисим Ильич откинулся на подушку.

— Согласен.

— В таком случае, первое ваше задание будет найти цирюльника. Если исходить из слов Мичурина, что на момент посещения им гостиницы Индуров уже был мёртв, то выходит, купца сопровождал японец. Исчезнуть за это время из города он не мог. А потому найдите его во что бы то ни стало!

— Найду! — Кнутов со стоном приподнялся и присел. — Это он убил Харитона. Более некому. Я только из-за этого всю землю в области перерою, а его найду! Не волнуйтесь, Олег Владимирович, достанем!

Белый похлопал следователя по руке, после чего откинул полу пиджака и стянул с себя пояс с чехлом.

— Подарок, — советник протянул вещь Кнутову. — Только руку потренируйте. Помните, не кистью нужно бросать, а пальцами.

— А как же вы? — Анисим Ильич кивнул на шестерёнку в чехле.

— Мне сделают… Документы я на вас подготовлю. Подтверждение ваших полномочий, дабы не терять время, придёт через телеграф. Финансирование отдела будете проводить через отделение Государственный банка. К тому же… — Олег Владимирович вынул портмоне, из особого отделения коего изъял стопочку ассигнаций. — Это лично вам. На ближайшее будущее. Поменяйте квартиру. По новому статусу вам положено жить в центре города. Наймите прислугу. Ну, вот вроде и всё… До встречи в столице, Анисим Ильич.

Белый пожал руку следователю и уже собрался уходить, как бывший старший следователь остановил его:

— Вопрос можно?

— Спрашивайте.

Кнутов кивнул на дверь:

— Чего вы Насте наговорили, что она прибежала, а?

Белый хитро прищурился:

— Почти ничего. Я ей только сказал, что вы обещали на ней жениться. Когда всё закончится.

— Что?! — Кнутов чуть не выскочил из кровати.

Белый широко улыбнулся:

— Простите, но слово не воробей…

Анна Алексеевна в изнеможении опустилась в кресло-качалку, прикрыла глаза:

— Как это страшно. Жил человек и перестал. Был, и нет его.

Стоянов откинул прядь непослушных волос со лба:

— Жизнь есть жизнь. Она течёт и изменяется. Мы приходим и уходим. Диалектика.

— Глупый ты, Стасик, — горько усмехнулась Анна Алексеевна. — Видишь только с одной стороны. Однобокий.

— А к чему смотреть со всех сторон? — Стоянов растерянно улыбнулся. Он никогда не мог понять, как себя вести с этой загадкой по имени Анна Алексеевна. — Так и косоглазие заработать можно. Опять же ежели посмотреть на данную проблему с философской точки зрения, то множественность никого до добра не доводила.

— Разговорился ты сегодня, — Анна Алексеевна не скрывала раздражения.

— Я пример приведу, — аргументировал Станислав Егорович, не замечая состояния девушки. — Тот ваш бывший поклонник, столичный инспекторишка. На первый взгляд: совершенство. А гляди-ка, и за вами ухаживал, и за купчихой таскался. И красоту ему подай, и деньги. И кабы не смерть папаши девицы, мы бы, может, так и не узнали…

— Замолчи! — Анна Алексеевна вскочила. — Замолчи и уходи!

— Но я только хотел…

— Не хочу знать, что ты хотел! Не хочу знать! Не хочу слышать!

— Но ведь… — взмолился молодой человек, срываясь то на «ты», то на «вы». — Он играет всеми! Вы не видите? И мной! И тобой! И собой. Да, именно — и собой! Он же с Мичуриным намедни в бильярд… Ещё кукарекать его заставил… Он — игрок! И с Полиной он из-за денег…

— Убирайся! — гневно кричала девушка, закрыв лицо руками и топая ногами. — Немедленно убирайся! Видеть тебя не хочу!.

Стоянов с трудом переводил дух. А в глазах стояли боль и растерянность.

— Прости, Аннушка, прости! Я не имел права так говорить. Хочешь, я на колени встану? Только скажи…

— Ещё слово, — зелёные глаза метали молнии, — и ты больше никогда, запомни, никогда не переступишь порог этого дома.

Молодой человек всё-таки хотел ещё что-то добавить, но сдержался и удалился.

Оставшись одна, Анна Алексеевна бросилась на кровать, подмяла под себя подушку и горестно заплакала.

Олег Владимирович скинул сюртук, забросил его в угол, разделся догола и хорошенько вымылся. Усталость не проходила.

Белый вернулся в комнату, раскрыл саквояж, вынул свежее белье, натянул на себя и лег. Прав Киселёв. Пора уезжать. В Благовещенске более делать нечего. Цирюльника Кнутов и без него достанет. Впереди оставалась, может быть, самая главная часть задания. Найти в Хабаровске те проклятые подводы с контрабандой. Как их искать? Где? Через кого? Телеграфист сказал, что от имени Кириллы Игнатьевича сегодня никто телеграмм не посылал. Уже хорошо. Значит, сообщников никто не предупредил. А то, что они у Мичурина были, факт. Ведь кто-то же в столице края помогал купцу проворачивать делишки? И за пограничным комиссаром следил…

Нет, хватит. Нужно спать. Иначе можно умом тронуться. Аннушка… Анна… Анна Алексеевна… Забыть! Всё забыть! Не смог — значит, не достоин. И конец. И всё…

Олег Владимирович незаметно провалился в дремоту.

Ключ тихо вошёл в щель и два раза щёлкнул, впуская хозяйскую дочь в покои одинокого мужчины. Точно так же замок щёлкнул, когда дверь за спиной девушки закрылась. Пройдя внутрь комнаты, Полина Кирилловна некоторое время постояла над спящим молодым человеком, после чего с улыбкой небрежным движением скинула с плеч шёлковый китайский халат и легла на кровать рядом с Олегом Владимировичем.

Белый в полудреме не понял, что происходит. Воздушные прикосновения нежных женских пальчиков к груди будили забытые чувства. Сон ещё не прошёл и казалось, будто он продолжается. Рука сама собой обняла Полину за талию. Провела по спине. Крепкая грудь девушки сперва трепетно, а после всё сильнее и сильнее прижималась к груди мужчины. Возбуждение расплавляло его волю. «Нельзя. Так нельзя. Ты же не этого хотел…Точнее, ты этого вовсе не хотел…», — Белый напрягся. Надо как-то показать девочке, что он так не может. И не обидеть. Ни в коем случае не обидеть.

А Полина Кирилловна, вечным природным женским инстинктом чувствуя, что если сейчас не возьмёт всю инициативу в свои руки, то потеряет желанного навсегда, ещё нежнее приникла к губам Олега Владимировича. Рука ее, до сих пор покоящаяся на груди Белого, медленно скользила по телу. Наткнувшись на шнурки кальсон, она замерла, не решаясь преодолеть заслон. Девушка дрожала от любви и страха. У неё ещё такого никогда не было… Но если не сейчас, то никогда. И рука ужиком проползла за грань дозволенного.

Белый, как ни старался, не смог сдержать стон наслаждения. А через мгновение он бездумно отдавался ласкам неопытной любовницы.

Последний день в Благовещенске прошёл в заботах.

Кириллу Игнатьевича отпевали утром, в церкви во имя Покрова Божьей Матери, самом крупном, монументальном храме во всей Амурской области. В строительство его Кирилла Игнатьевич вложил солидный капитал. На похороны собрался весь цвет общества: купцы, чиновники, офицерское сословие. Не приехали на отпевание генерал-губернатор и губернский полицмейстер. Но на то имелась весомая причина: по слухам, к городу приближались казачьи войска для наступления на Китай. Всё военное руководство должно было не только принять полки, но и переправить их на противоположную сторону Амура. Это подтвердил и полковник Арефьев, которого Алексей Дмитриевич прислал вместо себя.

Полина Кирилловна даже в трауре была великолепна. Она принимала соболезнования с твёрдым, волевым лицом. Господин Роганов даже причмокнул: «Эка краля! И в беде форс держит». Другие купчишки тоже искоса поглядывали на девушку. А у той нет-нет, да мелькал в глазах бесенок. Молодость не мирилась со смертью.

Олег же Владимирович в этот час встречался с Киселёвым и Бален-ским в департаменте полиции.

Губернатор налил в бокалы коньяк.

— Господа, — Алексей Дмитриевич окинул компанию бодрым взглядом. — Предлагаю выпить за будущее нашего, а теперь, Олег Владимирович, и вашего, Амурского края. Дай бог, чтобы наши потомки сохранили то, что мы для них сделали! — с этими словами губернатор опрокинул содержимое бокала в рот. Одним глотком. Залпом. Ранее с ним подобного не случалось. — А теперь, господа, простите, вынужден откланяться. Дела, знаете ли… — губернатор пожал Белому руку, ещё раз напомнил, что будет рад его видеть в своём столичном доме и удалился.

Владимир Сергеевич вернулся к своему креслу и, присев, предложил Белому расположиться напротив.

— Как я понял, Владимир Сергеевич, вы его высокопревосходительству ничего не сообщили? — заметил Олег Владимирович.

— Верно. — полицмейстер сделал глоток и приподнял бокал так, чтобы луч света отразился в нём. — Алексей Дмитриевич не сегодня завтра уедут в Петербург. И сотрут нас из своей памяти. Потому они так стремительно нас и покинули. А лишние знания там, — палец Киселёва уткнулся в небо. — не обязательны. Ни к чему.

— Благодарю.

— Считайте, мы квиты.

— Готовится наступление? — догадался Белый.

Владимир Сергеевич утвердительно кивнул.

— Сколько прибыло полков?

— Четыре. Ночью их переправят на тот берег. Вот для китайцев будет сюрприз, — Киселёв поднял бутылку, и принялся с задумчивым видом подкидывать её в руках. — А вы ловкая штучка, господин Белый.

— С чего это?

— Теперь можете распорядиться товаром Кириллы Игнатьевича. На правах, так сказать, будущего зятя.

Белый замер.

— Буйная фантазия у вас!

— Перестаньте, Олег Владимирович. — Владимир Сергеевич поморщился словно от зубной боли. — Вы же знаете: в нашем ведомстве прислуживают разные людишки. В основном сброд, конечно. Дворники, половые, горничные… Да вы не стесняйтесь. Дело молодое. Никто вас и не собирается обвинять. Просто мне любопытно: как далеко вы пойдёте? Я имею в виду, от вашего покойного тестя или в его сторону?

— У вас ко мне недоверие?

— У меня всегда и ко всем недоверие. Тем более, обстоятельства таковы… Впрочем, это в наших традициях: обчистил папашу, женился на дочке, прихватил всё наследство покойного. Неплохая инспекция!

На скулах Белого заиграли желваки:

— За такие речи, Владимир Сергеевич, можно и на дуэль…

— Глупости. Стреляться я с вами не стану. Возраст не тот и положение… Нет, Олег Владимирович, поверьте, я полностью на вашей стороне. В конце концов кто-то должен был поставить окончательную точку в этом деле. Почему не вы? Далеко не худший вариант.

— Мне неприятна сия тема!

— Понимаю. И более вас не тревожу. Только один вопрос: Полина Кирилловна едет с вами?

Белый стушевался:

— Мы не обсуждали это с нею.

— Напрасно. Мой вам совет: забирайте её с собой. Здесь девушка погибнет. И потом: если вы сегодня не поступите по закону чести, то завтра сработает волчий закон. Против вас.

— Я не готов к супружеству. К тому же на кого же она оставит… — Белый растерянно развёл руками, будто наследство Полины Кирилловны находилось в кабинете полицмейстера, — всё?

— У Кириллы Игнатьевича, конечно, свои люди были, — не дал договорить советнику фразу полицмейстер. — Проверенные. К примеру, Митрофан, приказчик. Но не советую. Проныра, каких свет не видывал. Если решите забирать её с собой, скажите Полине Кирилловне, пусть зайдёт ко мне. Я дам ей дельный совет.

Белый слушал отстранённо, словно всё это его не касалось. И вопрос он задал рассеянно, без интонации:

— Хотите и Мичуринское хозяйство подмять?

— Зачем же так… Мне здесь анархия без надобности. Я вам уже говорил. А при мне и у неё порядок сохранится, и в городе. В приказчики возьму своего человека — отчётность станет, как часы, слать. К тому же попрошу наведываться раз в год в наши пенаты, как покойный Кирилла Игнатьевич в Шанхай и Харбин. Тогда власть хозяйская ощущаться будет. А капитал я Полине Кирилловне увеличу, можете не беспокоиться. Кстати, о Шанхае и Харбине также забывать не след.

— Не моё дело. Вы так говорите, будто мы… уже собрались венчаться.

— А разве нет? — Киселёв удивленно посмотрел на собеседника.

Белый поставил бокал на стол.

— Мне нужно разобраться в одном деле. Я всё-таки хотел бы попрощаться с Анной Алексеевной. Можете посодействовать?

— Молодой человек, — бутылка со стуком припечаталась к столу. — У вас кровь в жилах или брага? На что вы расчитывали, когда привели в номер дочь Мичурина? Увольте! Я посредником в интимных делах быть не желаю! И не о дочери губернатора беспокоюсь. О вас. Что за ерунду вы вбили себе в голову? Любовь… Во имя чего убиваться? Думаете, вы нужны этой избалованной девчонке?

— Я люблю её, — выдохнул Белый.

— Мало ли кого мы любим. Главное, кто любит нас! Баленская вас не любит! А Полина Кирилловна ради вашего спасения преступила все нормы морали. Анна Алексеевна на подобный поступок не способна. Не способна, и всё! А семья — это в первую очередь прикрытие тылов, говоря военной терминологией. Вот и посудите, кто из них двоих прикроет ваши тылы? И…после того, что у вас произошло с дочерью Кириллы Игнатьевича, идти к дочери губернатора… Знаете, как это называется?

Белый выдержал взгляд полицмейстера.

— Даже если я сегодня и увезу Полину, долго мы с ней не проживём.

— А это, батенька мой, жизнь покажет. Сначала увезите, спасите её от полного бесчестия. А далее будет видно.

— Значит, не поможете?

— Увольте!

Советник резко развернулся и направился к дверям. Некоторое время он постоял в дверном проеме, потом обернулся:

— Я телеграфирую из Хабаровска. Как только найду подводы.

— А вот это — разговор. Буду ждать!

Олег Владимирович взошёл на верхнюю палубу корабля. Матросы уже свернули канаты, и судно, громко шлёпая лопастями по воде, неторопко отошло от причала. У Белого сжалось сердце от впечатления, будто это не он уплывает, а город отдаляется от него. Он жаждет остаться, а вот Благовещенск — отправляется в дальнее плавание, захватив с собой всё самое дорогое, что появилось у Белого за последние дни. Любовь. Дружбу. Веру.

«Михаил» сделал поворот, палубу слегка качнуло. Белый схватился за поручни, бросил взгляд вдоль набережной, нашёл дом губернатора. И заветное окно на втором этаже. Занавеска за стеклом опустилась. Неужели Аннушка провожает его? Господи, стоит она там или только показалось? Кровь с силой ударила в виски. Ещё есть время всё изменить. Всё вернуть. Начать сначала. Взгляд опустился вниз и забегал по воде. До берега недалеко. Можно добраться вплавь. Прийти, объясниться. Рассказать, как все произошло. Неужели не поверит? Неужели не поймёт?

Взгляд советника переместился к пристани и тут же зацепился за знакомую фигуру господина Стоянова. Молодой человек во фрачной паре с огромным букетом цветов уверенно вышагивал в сторону губернаторского дома. Свататься? Сердце пронзила боль, словно невидимая рука проткнула его шилом. Неужели дала согласие? Нет, не может быть… Но фрак, цветы…

— Тебе плохо? — Полина Кирилловна взлетела по трапу наверх и вцепилась в руку любимого. — Тебя укачало?

— Нет, нет. Всё в порядке, — сквозь зубы ответил молодой человек. — Не обращай внимания. Зачем ты поднялась? Иди в каюту. Я сейчас.

— Хочу с тобой постоять, — головка девушки склонилась на плечо Белого. — Посмотреть на город. Когда я его снова увижу? Вон, смотри, дрожки Владимира Сергеевича!

К пристани и впрямь подъехал губернский полицмейстер. Он привстал в коляске, снял с головы котелок и принялся им размахивать. Белый поднял руку в ответ.

— Вы с ним договорились? — равнодушно поинтересовался у девицы Олег Владимирович.

— Да. — Полина Кирилловна поняла, что имел в виду Белый. — Все документы мы оформили. В Хабаровске немного задержимся, хорошо? Нужно просмотреть бумаги, проверить лавки и магазины. Да и обвенчаться, думаю, следует там же. Будет лучше, если ты вернёшься в столицу женатым человеком, правда?

А пароход плыл всё дальше и дальше. «Господи, — руки советника с силой сжали поручни, — что я делаю? Почему стою и ничего не предпринимаю? Только потому, что увидел Стоянова? Или Киселёва? Да плевать мне на них! Но почему я словно истукан стою и слушаю о каких-то лавках, магазинах, венчаниях?».

— Что с тобой? — словно издалека донёсся голос Полины Кирилловны. — Ты побледнел! И губы сжались в тонкую ниточку. Тебе плохо?

— Нет. Я же сказал, всё в порядке, — на этот раз Белый не смог сдержать себя и раздражение явственно прозвучало в его голосе. Девушка вздрогнула. — Прости. Но ты слишком торопишь события. Мы не можем обвенчаться в Хабаровске. Как человеку военному, мне следует испросить разрешения на брак у его сиятельства.

— Если дело только в этом, то я не вижу преград. Испросим. Через телеграф. Кстати, нужно бы и Владивосток посетить. У отца там три лавки и магазин, — произнесла Полина Кирилловна и тут же добавила: — Но, если не хочешь, можем сразу выехать в Петербург. В крайнем случае попрошу Владимира Сергеевича подсобить. Да, ещё, думаю, нужно купить что-нибудь… экзотическое. Всё-таки с Востока едем, нужно же столичную публику удивить. Как ты думаешь, если…

А город уплывал. Вот открылась из-за высоких тополей Арка. Сердце кольнуло: возле неё уже работал люд, восстанавливая разрушенное. Белому вспомнился день приезда. Как давно это было… Проплыл мимо и перекрёсток Большой и Театральной. «Мичуринскую» отсюда рассмотреть не имелось никакой возможности. Однако она была — там, в другой реальности. В той реальности, что медленно исчезала вдалеке.

Когда судно вышло на Стрелку, Белый рассмотрел доки и казармы. Возле доковского причала колыхалась «Селенга», готовая принять казаков. Война продолжалась. Но он, титулярный советник Олег Владимирович Белый, там был уже лишним.

По левому борту проплыли хутора. Молча. Мёртво. Страшно.

Молодой человек повернулся к Полине Кирилловне:

— Ты права. Я себя плохо чувствую. Спустимся вниз…

Полина Кирилловна чмокнула Белого в щёку и резво направилась к трапу. Советник последовал было за ней, но его неожиданно остановил возглас:

— Простите, вы господин Белый?

Олег Владимирович оглянулся. У трапа стоял матрос с пакетом в руке.

— Предположим. А что?

— Это вам, — служивый протянул пакет.

— От кого?

— Не могу знать, Ваше благородие! Господин не представился. Однако очень солидный человек!

— На берегу передали?

— Так точно, ваше благородие! Отходили уж.

— Почему сразу не вручили?

— Так просили отдать, как пройдём хутора. Вот я и…

— Спасибо. Свободен.

Белый резким движением разорвал плотную бумагу. В пакете лежало письмо. Олег Владимирович вынул лист и прочитал:

«Господин советник, мне было крайне интересно вести с Вами эту игру. Признаюсь, некоторые Ваши ходы приводили в тупик. Особенно, ход с купцом Мичуриным. Точнее, последствия данного хода. После чего игра понравилась ещё больше. Не хотелось бы Вас разочаровывать, но в Хабаровске Вы ничего не найдёте. В тот момент, когда Вы читаете эти строки, подводы уже горят. Не найдёте также ни свидетелей, ни документов. Я решил не рисковать и не ждать от Вас каких-либо решений. Конечно, мне было бы выгодно, если бы Вы приняли нашу сторону. Но такого, как я понял, не будет. А посему мною принято самое разумное в данной ситуации решение: отпустить вас. В Хабаровске, впрочем, как и на протяжении всего пути, Вас никто не побеспокоит.

Дружеский совет: когда прибудете в Петербург, расскажите господину Павлову об о всём, что произошло. В том числе и о Кирилле Игнатьевиче. Не исключено, что на вас попробуют оказать влияние через вашу будущую супругу. Потому лучше всего, чтобы ваше руководство к тому моменту находилось в курсе ваших личных дел. Мне бы крайне

не хотелось, чтобы такой соперник, как Вы, ушёл с поля боя. Надеюсь, наши пути ещё пересекутся.

И напоследок. Идею с контрабандой придумал вовсе не Кирилла Игнатьевич. Её от начала и до конца спланировал Юрий Валентинович Индуров. Впрочем, сие уже в прошлом.

Так и не пойманный Вами цирюльник Фуццо Хаттори».

Олег Владимирович дважды перечитал послание, аккуратно сложил его, спрятал во внутренний карман и вернулся к поручням. Одна из последних фраз скобой зацепилась в мозгу советника. Нет, господин Хаттори, ничего ещё не закончено. Подводы в целости и сохранности стоят и ждут своего хозяина. И свидетели есть. И документы. Белый снова достал письмо, развернул, и перечитал нужную фразу: «Придумал вовсе не Кирилла Игнатьевич…».

— Вот тут вы, господин цирюльник, и допустили ошибку, — тихонько прошептали губы советника. — Захотели меня уколоть, играя на профессиональных чувствах? Напрасно. Такого делать нельзя, можно выдать себя с головой. Только одному человеку я говорил о своей версии событий. Более никого в это дело не посвящал. И были мы с ним с глазу на глаз. И не я, а он лично следил за тем, чтобы никто нам не мешал. Так что — спасибо за письмо, господин Хаттори. Мы действительно с вами ещё встретимся. Как и с тем человеком, — руки сложили письмо и аккуратно спрятали его в карман.

Война не закончилась. Она перешла в другую стадию…