Хозяин начал протирать засаленным фартуком чистую пивную кружку, доводя ее до здешних стандартов.

– Замок как замок, мне не мешает. Даже, наоборот – там с одной стороны крепостная стена обветшала, видать, раствор поискрошился. Оченно удобно кирпичи таскать. В прошлом месяце мы таким манером сарай подновили. Прямая нам от него выгода, не жалуемся.

– Ну а его обитатели? – уточнил гость. – Не ходят ли про них какие-нибудь мрачные слухи?

– Ах, вот оно что вам нужно. Кабы не ходили, вы, небось, не приехали бы из такого-то далека. Сами откуда будете?

– Из Англии.

Трактирщик хмыкнул в сивые усы. Краем глаза он видел карту Европы – зеленщик завернул в нее капусту – и был осведомлен о расположении туманного Альбиона. Где-то на крайнем западе. За последние полвека Габор отлучался из деревни всего– то пару раз и по сей день пребывал в уверенности, что родной край – это колыбель цивилизации, а по остальной Европе еще бродят люди с песьими головами. А о такой глухомани, как Британия, и думать страшно.

– Вот-вот. Много здесь вашего брата шастает. И все-то вынюхивают, выведывают – тьфу! Но ежели вы про нашенского графа приехали лясы точить, так я вам не потатчик. И никто с вами про него судачить не станет! – Габор грозно обвел глазами выпивох, отыскивая потенциальных диссидентов.

Если крестьяне и прежде не изъявляли желание обсуждать местное дворянство, то сейчас они приступили к своим занятиям с той сосредоточенностью, которая сделала бы честь буддийскому монаху.

Мистер Стивенс почувствовал, что в груди у него словно надувается воздушный шар. Он или взлетит, или лопнет. Расчеты оказались правильными. Он на верном пути. Сначала его обескуражило отсутствие гирлянд из чеснока на окнах трактира, а так же тот факт, что стены были украшены не религиозными изображениями, а вырезками из альманаха с расписанием посевных. Но молчание селян вдохнуло в англичанина новую надежду.

– Не случалось ли в округе необъяснимых происшествий? – зашел он с другой стороны. – Чего-нибудь посерьезнее кражи поросенка? Возможно, в деревне таинственным образом пропадают люди? Не только в кабаке по понедельникам, – на всякий случай уточнил Уолтер, – а вот так, чтобы раз – и след простыл?

Раздался оглушительный грохот.

Увы, то был не раскат грома, и молнии не вспороли небо, а в распахнутое окно, ко всяческому сожалению, не ворвался пронзительный ветер, в коем слышались бы отзвуки волчьего воя. Обернувшись, англичанин увидел, как трактирная служанка, подоткнув юбку, ползает по полу, собирая рассыпавшуюся с подноса посуду. Рядом топтался невысокий щуплый юноша, с очками на длинном носу, с черными набриолиненными волосами, расчесанными надвое. Всем своим видом он напоминал крота, которого бросили посреди оживленного перекрестка.

– П-помочь? – робко предложил виновник происшествия.

Служанка замахала на него полотенцем.

– Благодарствуйте, сама разберусь. Не забыла еще, как вы помогали нам устанавливать бойлер в ванной. Поди, сам кайзер собирал черепицу с нашей крыши по всему своему саду.

– Полно тебе яриться, Бригитта, – добродушно остановил ее хозяин, – Вот ведь злопамятная девка. Счет опять вашему батюшке прислать, герр Леонард? – обратился он к гостю. Тот кивнул, и трактирщик расплылся в улыбке, предвкушая, как добавит к цифре парочку лишних нулей. Несколько таких визитов, и можно купить новую телегу.

Между тем Леонард подошел к столику англичанина и, получив разрешение, уселся рядом, сложив руки на коленях.

– Как обычно? – позвал Габор из-за стойки.

– Разве что чуточку больше.

Хотя Уолтер получил джентльменское воспитание, привившее ему стойкость духа, но глаза его полезли на лоб, когда перед Леонардом оказалась рюмка с прозрачной жидкостью, настолько крепкой, что один ее запах с корнем выдирал волосы в носу. Англичанин почему-то был уверен, что люди такого сорта пьют только молочный пунш. Странности в поведении Леонарда на этом не закончились. Юноша тут же вылил спиртное на стол и тщательно протер его носовым платком, который после бросил на пол. Лишь тогда он отважился положить на стол руки.

– Это все мии-микробы, – чуть конфузясь, пояснил он. – Они повсюду. Мириады микробов на любой поверхности. Вы, верно, слышали про господина Пастера, французского ученого, которых их обнаружил?

– Будь моя воля, так я бы вашему Пастеру все ноги переломала, – проворчала Бригитта, проходившая мимо с дюжиной пивных кружек, – И откуда он их только понатаскал, да еще и столько сразу? Так хорошо было без них, а теперь – на вот!

– Они существовали и раньше, – миролюбиво сказал Леонард, – но тогда мы про них ничего не знали…

– Вот и славно! К примеру, пока старый Жолтан не узнал, что его жена по ночам уходит не картошку у соседей воровать, а на свидания к зеленщику, у них была счастливая семья. А стоило людям разболтать, так что ни день, то ссора. Вот так и вы с вашими микробами, – сделав это заключение, служанка удалилась, вихляя бедрами.

Покачав головой, Леонард воззрился на Уолтера через толстые линзы очков.

– Невежественный у нас народ, что с них во-о-зьмешь? А ведь я им показывал простейшие организмы под большим увеличением. Кстати, источником того образца была т-тарелка. И что же, стали они дезинфицировать посуду? Как бы не так! Сказали, что с микробами сытнее! – спохватившись, он добавил, – Простите, я позабыл представиться. Леонард Штайнберг. Я сын Генриха Штайнберга, фабриканта, хотя вы про него, конечно, и так слышали. С кем имею честь?

– Уолтер Стивенс, – сказал англичанин. Сжалившись над беднягой, он не стал протягивать ему руки.

– Я случайно подслушал ваш разговор с Габором. Вы, кажется, говорили про исчезнувших людей.

– Именно про них. А что, вам…

Но Леонард опередил его. Подавшись вперед, он зашептал так внезапно, что Уолтер чуть не подпрыгнул на месте.

– У вас есть сведения, да? Ум-моляю, расскажите. Вы ведь знаете, за деньгами мы не постоим. Вас кто-то послал?

Забыв о бактериальной угрозе, Леонард схватил его за плечо и, к немалому удивлению Уолтера, сдавил до хруста.

– Да о чем вы? Право же, не понимаю… И никто меня сюда не посылал. Я этнограф, путешествую по Карпатам и собираю местный фольклор.

Англичанин почувствовал мгновенное облегчение, потому что нервный тип отпустил его плечо и тщательно вытер руку свежим носовым платком.

– Простите, я забылся.

– С кем не бывает, – обнадежил его Уолтер и тут же спросил исподтишка. – Выходит, люди здесь и вправду пропадают.

– Нет, что вы! У нас тут все на виду. Поэтому я…мнээ… так удивился, когда вы спросили. Подумал, уж не пропал ли кто ненароком, а мы и не заметили?

Англичанин подавил раздражение. Оставалась последняя попытка, наверняка столь же безуспешная.

– Возможно, вам известен здешний граф?

– Это вы про его сиятельство графа Бальтазара-Фридриха– Георга фон Лютценземмерна? Знаю, конечно. Кто же его не знает? – лицо Леонарда просветлело. – Ой, раз уж вы этнограф, то вам наверняка не терпится осмотреть замок? Как же, там есть на что полюбоваться. Вот Китайский кабинет в восточном крыле – премилое местечко. Да и Портретная галерея хороша.

Не в силах произнести что-либо вразумительное, Уолтер покивал головой. Он не сомневался, что в замке найдется и нечто поинтереснее премилого кабинета с китайскими ширмами и коллекцией бонбоньерок. Например, «Подземная-Камера-Которая– Прославилась-Тем-Что-Однажды-Там-Целый-День-Никого-Не– Пытали».

– Тогда поедемте в замок завтра. Я договорюсь с графом, он охотно принимает гостей. Некоторые потом еще долго не могут покинуть его владения, плененные таким гостеприимством. Вот только я освобожусь лишь вечером. Днем мы с отцом з-заняты. Это ничего? – переспросил Леонард. – Не слишком поздно?

…Той же ночью Уолтер сидел в спальне наверху, перебирая содержимое саквояжа. Множество книг, включая нежно лелеемую коллекцию penny dreadfuls (дешевых изданий с леденящими кровь историями), увеличительное стекло, две смены белья, осиновые колья, набор открыток с видами родного Дербишира – раздавать туземцам – и даже серебряное распятие, которому совсем не место среди вещей добропорядочного протестанта.

Юноше не спалось. Во-первых, в предвкушении завтрашней поездки он готов был в любую минуту пуститься в пляс. А во– вторых, вид кровати с колючим продавленным матрасом и засаленной подушкой, на которой виднелся отпечаток чьей-то ноги, не располагал к визитам в царство Морфея. Хорошо хоть предусмотрительная Бригитта поставила каждую ножку кровати в миску с водой. Не придется всю ночь служить банкетным столом для клопов.

Порывшись в саквояже, Уолтер вынул блокнот в кожаной обложке с золотым тиснением. Первые несколько листов были вырваны еще до того, как сия вещица попала в антикварную лавку, где ее и обнаружил юный Стивенс. Иногда он задумывался: что же было на этих страницах? Хотелось надеяться, что записки о кругосветном путешествии, а не подсчет карточных долгов.

Пододвинув поближе сальную свечу, копоти от которой было больше, чем света, он тщательно вывел химическим карандашом – «Рассказ о моих приключениях». Немного подумав, добавил «зловещих».

В то время как мистер Стивенс ютился возле тусклой свечи, в особняке фабриканта Штайнберга свет горел во всех комнатах. Даже в тех, где в данный момент никто не находился. От подобной иллюминации не было практической пользы, но был в ней глубокий смысл. Как и в мраморных лестницах с позлащенными перилами, и в обоях с рисунком а-ля Уильям Моррис, один метр которых стоил больше, чем вся деревня. А если бы перед курами герра Штайнберга, занимавшими отделанный кафелем курятник, бросили пригоршню монет, птицы скорчили бы кислую мину.

Комната герра Леонарда гармонировала бы с великолепием этого дома, кабы не копоть на лепном потолке, из-за чего резвящиеся ангелочки-путти напоминали жителей Конго. Но белить потолок раз в два дня – а именно с такой частотой здесь происходили катастрофы – слуги отказались наотрез.

Чувствуя себя белым сагибом, устроившим засаду на льва, Леонард Штайнберг склонился над микроскопом. Как жаль, что приходится работать по ночам! Никакой газовый рожок не сравнится с лучами солнца. Но о том, чтобы взяться за микроскоп днем, не могло быть и речи.

Сокрушался ученый недолго. В образце воды, собранном на кухне трактира, помимо всего прочего оказалась весьма занимательная амеба. Она осваивалась на новом месте и начинала вести себя интересно. Затаив дыхание, Леонард наблюдал за ее движениями, становившимися все увереннее, все грациозней.

– Леонард!

По коридору прогрохотал высокий, плотно сбитый мужчина средних лет. Нафабренные фельдфебельские усы торчали по сторонам. Волосы были черными с проседью, точнее – седыми с проблесками черноты. Но жизнь делового человека – не ложе из роз.

– Леонааард!

Как обычно, отец вошел без стука и чуть замешкался на пороге, когда юноша, не отрываясь от окуляра, сделал предупредительный жест.

– Чу! Ты ее вспугнешь.

– Кого – ее? А, опять твои финтифлюшки!

Леонард нехотя отошел от стола и, опустив руки по швам, вытянулся перед Штайнбергом, воплощая сыновнюю почтительность.

– Это не финтифлюшки, это начало моего карьерного пути.

– О нет, мальчик, наш колбасный цех – твоя карьера. А все это, – Штайнберг махнул рукой в сторону книжных полок, – суета сует и всяческая суета.

– Я придерживаюсь п-противоположного мнения.

– Уже дерзить начал?

Мгновение – и отец сгреб его за воротник, швырнул на пол, после чего одним мощным движением смел со стола нагромождение бумаг, колбы с образцами, микроскоп. Теперь все это мокло на полу в одной уродливой куче. Где-то там была и амеба. Леонард мысленно с ней попрощался.

– Ты не должен так себя вести, – поднявшись, проговорил он с тихим укором. – Хотя ты мой отец, ты не господин надо мною.

– Пока я оплачиваю твои карманные расходы, я тебе и то, и другое! Ах да, конюх проболтался, будто ты велел заложить экипаж к завтрашнему вечеру. Куда навострился?

– Д-дело в том, что давеча в «Свинье» я познакомился с одним англичанином, он тут проездом…

– Небось будете бултыхаться вдвоем в Мутном Пруду, детворе на потеху, и вылавливать своих мокриц?

– Это не мокрицы! – живо отреагировал Леонард, но увидев, как помрачнело лицо отца, воздержался от дальнейших объяснений. Новая трепка ему не улыбалась. – В любом случае, герр Штивенс приехал сюда с другими целями. Он этнограф, путешествует по европейским деревням.

Впервые за время разговора Штайнберг проявил интерес.

– Он богат? Должны же у него быть средства, чтобы финансировать такие эксцентрические выходки?

Фабрикант не сомневался, что стоит увидеть одну европейскую деревню – и ты знаком с ними всеми. Повсюду пьянство, суеверия, и нежелание шагать в ногу с капиталистическим строем.

– Не знаю. Я не спр-а-шивал, – виновато ответил Леонард. – Он сказал, что интересуется фольклором.

– Чем?

– Ну там сказки, прибаутки, заговоры от вросшего ногтя… Фольклор – это основа растущего национального самосознания. По крайней мере, он так сказал. Очень славный молодой человек…

– А ты уверен насчет последнего пункта?

– То есть?

– Что перед тобой был человек, – пояснил Штайнберг, чувствуя в груди завихрения гнева, ледяного, как арктический шторм.

– Да, к-кажется…

– Кажется?

– Точно да! – убежденно заговорил Леонард. – Он попросил у служанки хлеба и сыра.

– Значит, они еще не начали прибывать. Хотя не исключено, что этот твой приятель у них на посылках. Так, – отозвался Штайнберг. – Так. И ты предложил ему прокатиться в нашем экипаже – куда, кстати?

– В замок Лютценземерн, познакомиться с графом.

– Леонард, ты выжил из ума! – простонал отец, прикрывая глаза рукой. – Ты хотя бы представляешь, олух, как это может быть опасно!

– Но….

– И после того, что произошло! И буквально накануне Бала!

– Ты думаешь, что между всем этим есть взаимосвязь?

– Я уже не знаю, что и думать.

Он рухнул на стул, который возмущенно скрипнул от такого обращения. Леонард встал рядом. Вот бы упасть на колени и обнять отца, да только тот расценит это как чрезмерную вольность. И когда, кстати, он в последний раз менял белье? Несвежая рубашка – это рассадник бактерий, а отец сейчас такой рассеянный! То ли еще будет через неделю, когда распроклятый Бал состоится.

Вернее, не состоится – вот в чем ужас-то.

– Прости, отец, я поступил глупо, – промямлил Леонард. – Конечно же, никуда я с ним не поеду.

– Наконец-то здравая мысль. Нам нужно сидеть тише воды и ниже травы.

– Но сам он все равно доберется до замка. Хоть пешком, но доберется. Ты бы видел, как он загорелся этой идеей.

– Его право. А вот графа, пожалуй, стоит предупредить, чтобы ждал посетителя. А то еще обидится, что ты подкинул ему незваного гостя за здорово живешь. Хотя вряд ли, гостей он любит. Даже чересчур, – усмехнулся Штайнберг. – Отправь ему весточку и не забудь засвидетельствовать свое почтение фройляйн Гизеле. Ох, и почему я должен тебя всему учить!

Леонард уныло кивнул. Он давно уже чувствовал себя так, словно пытался вытащить из шкафа галстук, лавируя между скелетами, которые клацали зубами и норовили цапнуть его за руку.

– Вы звали меня, герр доктор?

Доктор Ратманн, главный врач больницы Св. Кунигунды, оторвался от изучения медицинских карт и посмотрел на вошедшую. Как и остальные сиделки, девушка была одета в темно-коричневое шерстяное платье с высоким белым воротничком и столь же белоснежным фартуком, так что запросто сошла бы за горничную из респектабельного семейства. Из-под гофрированного чепца не выбилось ни пряди каштановых волос. Несмотря на свою молодость, ночная сиделка являла картину спокойствия и благопристойности.

Она была высока ростом и хорошо сложена, но общую картину портили руки, чересчур мускулистые для барышни. Такие бывают у девиц, которые всю жизнь работали с маслобойкой или же бегали с ракеткой по корту. Кожа ее была смуглой, но россыпь темных веснушек на щеках и носу устраняла любой намек на экзотичность. Из-под густых бровей пристально смотрели вполне заурядные карие глаза. Скулы чересчур острые, губы тонкие. Вот кому не помешало бы немножко пудры, да мазок помады. Сиделка, похоже, сама об этом догадывалась.

На второй же день службы она заявилась с румянами во всю щеку. Кого она надеялась таким образом подцепить, одному Господу известно. Как бы то ни было, старшая сиделка фрау (хотя фройляйн, конечно) Кальтерзиле не спускала подчиненным такого распутства. Ведь именно спартанский облик отличал медсестер от прочих девушек, работавших в ночную смену. Схватив бедняжку повыше локтя, матрона поволокла ее в ванную, смывать следы порока. Вся смена тут же облепила дверь, ибо у старшей сиделки рука была тяжелая и скорая на расправу. Новенькую ожидала серьезная головомойка.

Сразу же послышался плеск воды, потом всхлипы и просьбы, «Ах!.. Боже мой, что вы делаете… да как же так можно… ну полно вам… прекратите, пожалуйста…». Удивлению персонала не было предела, когда стало ясно, что это причитает фрау Кальтерзиле. Проще разжалобить гранитную глыбу, чем заставить ее уронить хоть слезинку. «Так сойдет или мне продолжить?»– спокойно уточнила девушка. «Да, да, хватит уже, простите, я была неправа!» Наконец из ванной вышла новенькая, со смиренным видом и без крупицы румян, а вслед за ней выбежала фрау Кальтерзиле, понеслась прямиком в кладовую и одним махом употребила недельный запас успокоительного. Сиделки только диву давались, но их любопытство так и не было удовлетворено – новенькая оказалась не из болтливых. Себе на уме.

«Иными словами, идеальная кандидатка для этого задания», – подумал доктор Ратманн, по-прежнему разглядывая медицинскую сестру.

– Проходите, фройляйн, и присаживайтесь, пожалуйста.

– Благодарю, герр доктор.

Присела на край стула, смотрит выжидательно.

– Я вызвал вас вот по какому поводу. На днях к нам поступила новая пациентка. Обычная барышня, ей бы с гувернанткой ходить. А она ни с того, ни с сего начала вести себя престранно. Я еще понимаю, если бы этому предшествовали перебои в менструальном цикле, так нет же! Барышня даже от бледной немочи никогда не страдала. Вес в норме. Развитие соответствует возрасту. Семья хорошая, без сумасшедших… хотя надо же откуда-то начинать, – сострил доктор. – Зовут пациентку… А не важно, как ее зовут. Называйте ее тем именем, которым она представится.

– Что от меня потребуется? Устроить ей холодный душ? Или горячий? – спросила сиделка ровным голосом, словно уточняя, сколько ложек сахара положить в чай. – Или все вместе – посадить в горячую ванну, а на голову лить ледяную воду по капле?

– Боюсь, что ледяной душ доживает свои последние дни, – доктор потер высокий с залысинами лоб. – Иное дело в прежние времена – раскрутишь, бывало, больную на центрифуге, чтобы блуждающая матка вернулась на место… Но нет, сейчас в моде новые штучки, тот же гипноз.

– Вам угодно, чтобы я ее загипнотизировала? – подумав, предложила девушка.

– Ну что вы, милочка, откуда вам знать о такой технике, – покровительственно улыбнулся эскулап, – Поговорите с ней, и делу конец.

– О чем?

– О том, что ее беспокоит. Это тоже новый метод, разговаривать с пациентами об их недугах. По мне, так метод сомнительный. Сколько ни болтай, а матка от этого на место не встанет. Но нельзя допустить, чтобы наша лечебница прослыла прибежищем ретроградов. Кроме того, с этой больной нужно обращаться поделикатней. Ее опекуны – очень влиятельные люди. Вы слышали выражение «из-под земли достать»? Так вот, у них достаточно средств, чтобы в случае чего пробурить землю насквозь и поймать вас где-нибудь в Аргентине. Все понятно?

– Да, – ответила сиделка, которой незнакомая девица нравилась все меньше. Умела бы лебезить перед клиентками, служила бы в ателье.

– Тогда ступайте, фройляйн. Вам в четырнадцатую. Завтра жду вас с отчетом.

Сделав книксен, сиделка направилась в восточное крыло. Отыскала нужную палату и приподняла бляху, закрывавшую дверной глазок. Комнатка была маленькой и узкой, с белеными известкой стенами, дощатым полом и обязательной решеткой на окне, через которую робко пробивался лунный свет. Тень от решетки легла на пол, будто разлинованный для игры в крестики– нолики. Причудливая тень была единственным украшением палаты, где не было ни книг, ни даже рамочек с вышивкой на стенах. Только кровать, застеленная стеганым покрывалом, табурет да ночной столик с медным тазом для умывания. Ничто не должно напрягать и без того утомленный разум пациенток, который расслаблялся на диете из серовато-бежевых оттенков, в то время как их тела извлекали пользу из пресного молочного супа. Месяц такой терапии – и женщины готовы отречься от своего безумия ради тоста с горчицей и сардинами.

Несколько раз провернув ключ в замке, сиделка приоткрыла дверь, но вошла, лишь когда стало очевидно, что никакая неприятность ей не грозит. В изобретении ловушек здешним пансионеркам нет равных. Классическим вариантом служил мешок с мукой, установленный над дверью так, чтобы падать сверху на входящего. Но раздобыть муку непросто. Полный ночной горшок был популярной альтернативой.

Обстановка ей сразу не понравилась. Торжественно скрестив руки на груди, на койке возлежала худенькая девочка лет 17, всем своим видом напоминая статую на усыпальнице какой-нибудь средневековой королевы. Признаков жизни больная не подавала, чем привела ночную сиделку в негодование. Неужели и правда решила окочуриться? Только не в ее смену! Она не знала в точности, но за такое наверняка штрафуют.

Решительными шагами она подошла к кровати и уже нагнулась над пациенткой, чтобы прислушаться к ее дыханию, как та вдруг резко распахнула глаза. Вскрикнув от неожиданности, сиделка отскочила назад и ударилась о ночной столик, который драматическая ирония загодя поставила на ее пути. Тазик для умывания, как дервиш, завертелся на полу. Окончательно разбуженная медью звенящей, пациентка приподнялась на локте и светски улыбнулась.

– Добрый вечер, – сообщила она, но сиделка этот вечер таковым не сочла.

– Меня зовут Кармилла, – продолжила девица, наблюдая как сиделка, массируя ушибленное бедро, доковыляла до газового рожка и зажгла свет, – А как ваше имя?

– Для вас – фройляйн Лайд, – буркнула сиделка, не терпевшая фамильярностей. Кроме того, она не сомневалась, что девушка назвалась вымышленным именем. На Кармиллу она не тянула. Максимум на Лизхен или Софи.

При тусклом свете газа девушка напоминала рисунок акварелью – черты ее были приятными, хотя и размытыми, невыразительными. Белокурые волосы чуть приоткрывали маленькие, будто вылепленные из воска уши. Шея была совсем тонкой, вот-вот переломится, плечи – худыми. Через вырез ночной сорочки, расстегнутой на несколько пуговиц, виднелись ключицы, тоненькие, как карандаши. А вот на груди сорочка едва вздымалась. Не укрылся от сиделки и легкий акцент Кармиллы. Не итальянский, его бы она сразу определила, а какой тогда? Французский, английский?

– Так вы хотели о чем-то поговорить? – перешла она к цели своего визита, хотя и не представляла, о чем можно беседовать с особой столь юных лет. О новых фасонах шляпок? О способах утягивания талии до 30 сантиметров? О венских балах? О мальчиках?!

Себя в этом возрасте она не помнила. Вернее, старалась не вспоминать, как и все предшествующее тому вечеру, когда ее жизнь выцвела в одночасье.

Склонив голову набок, пациентка испытующе на нее посмотрела, словно грандмейстер масонской ложи, решающий достоин ли неофит причаститься тайн бытия. Но поскольку других претендентов на тайны бытия поблизости не оказалось, медицинский персонал вполне годился на роль слушателя.

– Что ж, я поведаю обо всем, – возвестила девица, – Но прежде должна убедиться, что вам можно доверять.

Сиделка подумала, что сама ни за что не доверилась бы тому, в чьих полномочиях привязать ее к кровати и накачать морфием, но вслух ничего не сказала. Наоборот, заставила лицевые мышцы изобразить подобие дружелюбной улыбки.

– Разумеется, вы можете мне доверять. Кроме того, хороший рассказ непременно должен быть услышан. Ну-с?

– Меня похитили и держат здесь против воли! – с места в карьер начала Кармилла. – На самом деле, я не сумасшедшая, отнюдь! Просто… просто я вампир.

Улыбка сиделки одеревенела.

Но Леонард замотал головой, как флюгер во время шторма. Контакты с чужими вещами он сводил к минимуму.

– Красивая вещица. Вы бы носили ее с собой, а то об-бидно будет потерять.

– Пожалуй, вы правы, – сказал англичанин и сунул распятие в карман.

– Эммм… Уолтер? Насчет нашей поездки… Боюсь, что она не состоится, – заметив, что у англичанина вытянулось лицо, Леонард продолжил скороговоркой. – То есть, не состоится с моей стороны. Как раз сегодня на меня свалилось множество дел дома… то есть в цехе… то есть… Иными словами, я не смогу быть вашим попутчиком. Но ничего, мы что-нибудь придумаем. Кто– нибудь из крестьян одолжит вам бричку…

Не успел он развить мысль, как в комнату вбежала Бригитта.

– Там за молодым господином приехали из замка, – сообщила она, сделав большие глаза.

– Сам граф приехал? – уточнил Леонард.

– Да как вам сказать.

Сначала Уолтеру почудилось, будто у трактира остановился катафалк. Приглядевшись, он понял, что это массивная карета, рассчитанная на четверку лошадей, но запряженная одной невеселой кобылой. Худощавый возница, в пыльном кафтане и широкополой шляпе, тоже был со странностями.

– Я кучер в замке Лютценземмерн, – представился этот тип, свешиваясь с облучка. – Хозяин повелел, чтобы я доставил гостя в целости и сохранности.

Что-то в его внешности сразу же насторожило Уолтера. Возможно, это была благородная осанка мужчины, отличавшая его от согбенных работой крестьян. Или же белые руки с длинными тонкими пальцами. А может и накладная борода, сбившаяся набок. Проследив за взглядом англичанина, кучер смущенно откашлялся и вернул бороду на место.

Уолтер покосился на Леонарда. Юноша топтался на месте и не знал, куда девать глаза.

– Ваше… эмм… друг мой, – наконец изрек он, разглядывая свои ботинки с увлеченностью археолога, нашедшего редкий артефакт, – передай это своему господину.

Юноша боком подошел к карете и протянул вознице сверток.

– Первосортная колбаса-кровянка, только что из цеха. Без чеснока, как он любит. Скажи, что мы с отцом кланяемся его сиятельству и фройляйн Гизеле.

Разделавшись со светскими обязанностями, Штайнберг– младший шумно выдохнул, словно Сизиф, который докатил-таки камень на вершину горы.

– Конечно, Леонард… то есть сударь.

Пока они переговаривались, мистер Стивенс успел как следует рассмотреть транспортное средство. Краска частично облезла, но на боку еще можно было разглядеть герб с оскалившимся волком.

Поскольку Уолтер ничтоже сумняшеся принял предложение погостить, его саквояж погрузили в карету, которая сразу же тронулась в путь. Когда он обернулся, то увидел как Бригитта, наблюдавшая за ними из окна, облегченно перекрестилась. Это был добрый знак.

– Мой хозяин просил окружить вас заботой, – крикнул ему кучер, – Посмотрите под сиденьем – там для вас приготовлена фляжка сливовицы.

Уолтер действительно нащупал ее, но так и не решился сделать глоток. Неизвестно, кто пил из этой фляжки до него. Может, на горлышке остались их бактерии. Общение с микробиологом давало о себе знать.

Карета ползла в гору, перекатываясь с буерака на буерак. Тут уж Уолтер действительно обрадовался, что не стал угощаться графской сливовицей – его швыряло из стороны в сторону.

– Да что у вас за дороги такие, а? – возопил Уолтер, когда колени в очередной раз отбили ему подбородок.

– Трансильвания – это не Англия, – флегматично отозвался кучер, – наши дороги – это не ваши дороги.

Уже стемнело, и обступавшие дорогу ели чернели, как закопченные зубы дракона. Где-то вдали раздался протяжный волчий вой. Атмосфера была что надо. Уолтер начал представлять, как по приезду опишет свои впечатления в дневнике. Он закрыл глаза и увидел ровные строки на пожелтевшей бумаге. О, это будет поистине чудовищная история! А начнет он вот так…

«Мир окутала непроглядная тьма, а мое сердце сдавила тоска – кто знает, быть может, мне не суждено более увидеть утренний свет? Тем временем вой все нарастал, пока не сделался столь пронзительным, что резал мои барабанные перепонки подобно шрапнели. Когда же я решился выглянуть в окно, чтобы установить источник чудовищных звуков, то увидел, что за каретой несется волчья стая. Я кричал и стучал фляжкой о стену, но кучер все гнал лошадь. Вот стая уже поравнялась с нами, а в следующий момент матерый волк, похожий на оборотня из народных преданий, прыгнул на дорогу впереди лошади, заставив несчастное животное взвиться на дыбы. Карета остановилась. Но вы и вообразить не можете то чувство запредельного отчаяния, которое посетило меня, когда я увидел, что кучер спрыгнул с облучка и направился к волкам. Их пасти ощерились, с кривых клыков стекала слюна. Затем вожак, описав в воздухе серую дугу, прыгнул на горло моему вознице. Я зажмурился, не в силах более сносить этот ни с чем не соразмерный ужас».

Когда ему, наконец, удалось стряхнуть с себя волка, который истоптал ему всю грудь в попытке лизнуть щеку, псевдокучер развязал пакет и, воровато озираясь, пошвырял волкам кольца колбасы. Даже без чеснока колбаса выглядела малоаппетитно, но изголодавшиеся животные устроили из-за нее свару. Ну, еще бы, ведь после вырубки леса, которую кое-кто устроил, чтобы расчистить место для нового цеха, в округе поуменьшилось дичи. Бедняжки сидели впроголодь даже летом. А если они начнут таскать овец, крестьяне возьмутся за рогатины. Покончив с процедурой кормления и потрепав по загривку волчат, он вернулся к карете, где бедняга Уолтер съежился на сидении.

«– Вы должны забыть об увиденном, – сурово сказал он мне, просовывая бороду в окно кареты, – и ни словом об этом не обмолвиться, если не хотите навлечь на себе гнев нашего господина!

Что мне оставалось делать, кроме как покориться его воле и отдать свою судьбу в распоряжение этого странного человека, не внушавшего мне ничего, кроме трепета? Так мы путешествовали в кромешной тьме еще несколько миль».

Когда карета наконец вкатилась во двор замка, Уолтер тихо посапывал, усыпленный тряской и парами пролитой сливовицы. Почувствовав толчок от остановки, он продрал глаза и, зевая в кулак, выбрался из кареты.

Замок окружал его со всех сторон и нависал над ним темной громадой. Казалось, юноша стоит на дне колодца и смотрит вверх.

Затем послышался лязг и скрежет, словно кто-то скреб гигантским гвоздем по гигантской же грифельной доске, и огромная дверь распахнулась. На пороге появился старик, облаченный во фрак. В руках он держал фонарь.

– Граф фон Лютценземмерн рад приветствовать вас в своих владениях, – возвестил уже знакомый голос. – Войдите же в мой замок по доброй воле и без страха.

– Без с-страха? – уточнил Уолтер, несколько напуганный столь замысловатым приветствием.

– Без страха. Не знаю, что вам наболтали в деревне, но в замке совершенно безопасно. Если вы насчет парадной лестницы, так ее почти починили.

Сглотнув, Уолтер поклонился и пожал костлявую руку графа.

– Уже полночь, мои люди давным-давно храпят в постелях. Дайте-ка я вам помогу.

Несмотря на протесты гостя, граф подхватил его саквояж и повел Уолтера вглубь замка.

Уже в который раз за эту ночь англичанин насторожился. Сомнительно, чтобы среди слуг такого знатного семейства не нашлось какой-нибудь замухрышки – ну там помощницы младшей горничной, – которая вышла бы принять плащи господ, а после проводить их в покои. Разве может надменный карпатский магнат сам освещать дорогу гостю, да еще и нести его багаж со сноровкой профессионального грузчика? Да, профессионального. Уж слишком ловко все у него получалось. Уолтер решил, что дело нечисто.

Погруженный в размышления, англичанин даже не заметил, как они вошли в просторную залу с длинным столом, накрытым на одну персону. Объяснив, что уже пообедал и никогда не ужинает, граф предложил гостю приняться за еду, а сам уселся в кресло возле камина.

В дороге Уолтер действительно проголодался, так что с жадностью накинулся на угощение – цыпленка, такого жесткого, что он, верно, уже успел мумифицироваться к моменту приготовления, и маловразумительную похлебку из разваренных овощей.

Принявшись за это блюдо, Уолтер вспомнил поговорку, «Если обедаешь с чертом, возьми длинную ложку». Хотя в случае с упырями она должна быть еще и серебряной. А вот столового серебра он как раз не обнаружил. Чего и следовало ожидать.

На столе стояла и бутылка, пушистая от плесени и мха. Уолтер налил вина в бокал, размерами скорее напоминавший кубок, осторожно пригубил темную жидкость, рассчитывая, что она будет кислой под стать остальному угощению. Но вино напоминало жидкий бархат, и юноша почувствовал, как его тело погружается в приятную негу.

Но если граф надеялся таким образом усыпить бдительность гостя, ему следовало подумать дважды. Как бы невзначай англичанин продолжал вести наблюдения за этой сверхъестественной личностью.

«Время от времени он ронял на меня взгляды, которые иначе как плотоядными не назовешь. Видно было, что графу не терпится отведать моей крови, хотя до поры до времени он предпочитал соблюдать приличия.

Нащупав в кармане распятие, я отчасти успокоился и постарался как следует рассмотреть нового знакомца. Один взгляд на его лицо обеспечил бы заикание даже бывалому физиогномисту. Цепкие черные глаза сверкали из-за кустистых бровей. Длинный, чуть загнутый нос придавал ему сходство с хищной птицей. Седые усы обрамляли тонкие красные губы, выдававшие в нем тирана и сластолюбца. Иными словами, это было лицо закоренелого маниака».

Как только англичанин покончил с ужином, граф фон Лютценземмерн вызвался проводить его в спальню. Не слушая отговорок, он снова подхватил саквояж.

…И тут произошло то, чего мистер Стивенс так опасался во время путешествия. Иногда он представлял, как это происходит среди вокзальной толкотни, или на бездорожье, где грязи по колено. Но то были щадящие варианты. Он и помыслить не мог, что ветхое дно саквояжа отвалится именно в тот момент, когда поблизости окажется матерый трансильванский упырь.

Первыми выпали книги, тут же целомудренно прикрытые ворохом нижнего белья, а в последнюю очередь сиятельному взору графа явились осиновые колья.

– Что это? – с каменным лицом осведомился он.

– Зубочистки, – ляпнул Уолтер первое, что пришло на ум, и начал заталкивать вещи обратно в изрыгнувший их саквояж. В зале стало гораздо светлее, потому что красные уши бедняги сияли куда ярче камина.

– Ну-ну, – отозвался его сиятельство. Нагнувшись, он поднял блеклую фотографию, запечатлевшую большое семейство на фоне задника, разрисованного деревьями.

– Ваши родные, надо полагать?

– Д-д-да, – выдавил англичанин с третьей попытки. Теперь ему стало по-настоящему страшно. Сам он готов был в любой момент вступить в схватку с полчищами упырей, но вот втягивать семью в этот конфликт не хотелось. К счастью, никто из его домочадцев не отличался выдающейся красотой, да и фотография была такой мутной, что поди разбери, где тут человек, а где – кадка с пальмой.

Но Уолтер-то знал наверняка, что сидящий мужчина – его отец, преподобный Джонатан Стивенс, а женщина справа от него – Онория Стивенс, урожденная Лэнкфорд, его мать. Рядом были рассыпаны многочисленные отпрыски – старший брат Сесил, близнецы Эдмунд и Эдна, а также Чэрити, Оливия, Джордж и маленький Альберт, который через год умер от коклюша. Сам Уолтер был мальчиком со смазанным лицом, который не вовремя мотнул головой.

– Не сомневаюсь, что родители гордятся таким сыном, – сказал граф, возвращая фотографию.

– Само собой, – согласился Уолтер. Его родители и правда, гордились сыном, который в данный момент служил помощником стряпчего в Бристоле. Если, конечно, стряпчий мистер Олдентри еще не сообщил им, что его клерк однажды утром не явился в контору, потому что отправился на поиски карпатских упырей, чтобы впоследствии написать про них книгу. Тогда вряд ли гордятся.

В очередной раз, засунув руку в недра саквояжа, Уолтер почувствовал укол. Похоже, он только что отыскал иголку, пропавшую неделю назад, когда ему требовалось залатать прореху на рукаве. Ах, проклятье! На указательном пальце выступила капелька крови. Когда его сиятельство изменился в лице, Уолтер понял, что он тоже заметил.

– Вы всегда так неосторожны, молодой человек? – спросил фон Лютценземерн, пристально разглядывая кровь. Чересчур пристально. Затем резко отвернулся.

– Нет… просто я… нет, не всегда.

– В наших краях подобная неосторожность не доведет вас до добра! – буквально выкрикнул граф, но тут же смягчился и добавил. – Спросите хотя бы юного Штайнберга, какую инфекцию можно занести таким путем. Впрочем, хороший отдых вернет вам внимательность. Пойдемте.

Взяв фонарь, он поманил Уолтера, который последовал за хозяином, крепко прижимая к груди злополучный багаж.

Комната, отведенная для гостя, оказалась внушительных размеров помещением. Зато мебель была ветхой до крайности – того и гляди, рассыплется от одного касания, как рукоять топора в сказке про зачарованного дровосека, который вступил в хоровод эльфов. Полог кровати провис под тяжестью гнездившейся на нем моли. Стены были затянуты гобеленами, изображавшими, как водится, охоту на единорога.

– Здесь нет ни одного зеркала! – воскликнул Уолтер, пытливо глядя на графа. Тот смешался.

– Верно, их здесь и правда нет. Потому что… потому что глядеться в зеркало – гордыню тешить. А в нашем замке придерживаются строгих правил.

– Но как же мне бриться?

– Если хотите, я могу помочь.

Представив, как вампир тянется к его горлу бритвой, англичанин невольно вздрогнул.

– Ничего не бойтесь. Вы в полной безопасности, – утешил его граф, – а чтобы вам спалось спокойнее, я вас тут закрою…

«Когда я, наконец, сорвал голос от криков и отбил кулаки о дубовую дверь, которую граф захлопнул перед моим носом, – написал Уолтер впоследствии, – я заполз в кровать и заснул. Да, заснул, я знаю точно, но вот проснулся ли потом? Или же это было продолжением сна, но таким реальным, что становилось только страшнее? Сначала я услышал тихие голоса, доносившиеся снаружи. Они были похожи на звон серебряных колокольчиков или весенний ручеек, журчащий высоко в горах… но все же это были голоса. Как бы я ни прислушивался, я не смог разобрать ни слова. Вскоре голоса стихли, но я уже не мог унять бешено стучащее сердце и вздрагивал от каждого звука. Я хотел подойти к окну и посмотреть, что же происходит, но неведомая сила будто приковала меня к постели».

И тут появились они.

Хотя нет, сначала появились голоса, и Уолтер разобрал слова «щеколда» и «ах, черт, застряла», но потом они тоже появились. Вместе с лунным светом и прохладным ночным воздухом они вплыли через окно, и ему почудилось, будто их ноги не касались пола.

Правда, ему многое могло почудиться, потому что глаза он почти не открывал, стараясь одновременно прикинуться спящим, нащупать под подушкой распятие и наблюдать за двумя гостьями, которые разглядывали его, тихо перешептываясь.

– Идите, вы первая, – произнесла полноватая девушка, стоявшая чуть поодаль. В приглушенном свете ее волосы отливали темной медью, а тени падали на лицо, придавая ему лукавое выражение. Или дело не в тенях?

Другая была ее противоположностью. Худенькая, с бледной кожей, ярко очерченными алыми губами и в легком белом платье, она казалась пришелицей из потустороннего мира.

– Он спит. Он так мил, – пропела она, и белоснежные зубки опасно блеснули. – Стоит ли будить его?

Ее компаньонка наклонилась над ним и бесцеремонно помахала рукой над его закрытыми глазами.

– Спит, как убитый, – хмыкнула она. – Дался он вам, фройляйн Гизела. Мы пришли не за этим.

Рыжеволосая девица деловито прошлась по комнате и остановилась около кровати, где лежал его растерзанный саквояж. Повисла пауза, и Уолтер осмелился приоткрыть глаза, а затем и слегка приподнять голову, пока не заныла шея. К немалому его удивлению, девушки не обратили на него ни малейшего внимания. Они были всецело поглощены изучением его багажа.

– Ох, сколько всего! – восхищалась рыжеволосая. – И костюмчик справный, явно не у старьевщика покупал.

– Вот документы. Смотри, Эвике! Тут написано – Англия! – отозвалась вторая красавица, по-видимому, ее госпожа.

– Это где ж?

– Это королевство за тридевять земель. Так далеко, как ты никогда не бывала, да и я, впрочем, тоже. Но я видела в атласе.

– Человек, приехавший издалека, наверняка богат!

– А значит…

Что это означало, Уолтер так и не успел узнать, потому что следующие события произошли практически одновременно. Дверь его комнаты распахнулись и голос, принадлежащий графу, грозно выкрикнул:

– Прочь! Прочь от него!

Девушки разом ойкнули, и та, что с интересом изучала его документы, постаралась незаметно закрыть саквояж и затолкать его под кровать, но не успела.

– Не смейте к нему приближаться!

Уолтер все еще притворялся спящим, но готов был поспорить, что лицо графа перекошено от гнева, а глаза полыхают адским пламенем. Одна из девушек вскрикнула – должно быть, вампир схватил ее за руку и потащил вон из комнаты. Вторая последовала за ними, захлопнув дверь с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурка. Пробудившаяся моль в панике заметалась по комнате, а жуки-точильщики, замерев от страха, прекратили свои мерное тиканье.

Хозяева ушли недалеко. Даже через стену юноша расслышал, как бушевал граф – то громко кричал, а то и вовсе зловеще шипел. Англичанин невольно пожалел бедняжек. С какими бы противоестественными целями они ни проникли в его спальню, а все же не заслуживали той страшной кары, которую, безусловно, придумает для них вампир. Уолтер уже представил бедняжек в подземелье, обнаженных и в кандалах, а так же графа, который нависает над ними, щелкая бичом. Даже суккуб не вынесет такого обращения. А в том, что его навестили два суккуба, Уолтер давно уже не сомневался.

Терзаемый любопытством, он приблизился к двери и прислушался.

– Я же запретил заходить сюда!

– Мы всего лишь хотели… – дальше девица перешла на шепот, и он не смог разобрать, чего же от него хотели инфернальные создания. Но уж наверняка не писать стихи в альбом.

– Вот-вот, раз он живет здесь, пусть приносит пользу, – вступила другая девушка. Судя по раскатистому говору, та служанка с рыжими волосами.

– Этот человек – мой гость. Я запрещаю вам даже помышлять о том, чтобы. – опять тихо.

– Всегда ты так! Заботишься о гостях и совсем не думаешь о нас, – раздался обиженный голосок. – Мы голодаем, почему бы не использовать гостя в своих интересах?

– Как будто я не понимаю, что такое голод! Но скоро все изменится.

– Скоро, скоро… А сегодня, что, совсем ничего для нас нет?

– Неужели вы решили, что я забыл о вас? – голос графа потеплел. – Как же, есть у меня кое-что.

Уолтер весь превратился в слух. За дверью раздался шорох, после чего девушки радостно взвизгнули.

– Спасибо, папочка, ты самый лучший! – воскликнула одна из них. – Эвике, бери мешок. Потащили!

Так, зачем вампирам мешок? Хотя их, скорее, интересует содержимое. Воображение услужливо дорисовало картину – мешок извивался, вырывался и жалобно стонал. Юноша почувствовал, что его бьет крупная дрожь. Но лишь когда шаги обитателей замка затихли вдалеке, он позволил себе упасть в долгожданный обморок.

* * *

Твари богомерзкие, ну когда же они отвяжутся? И ведь никак с ними не совладаешь! Можно лишь затаить дыхание, надеясь, что они пройдут мимо – что не заметят. Она чувствовала себя пешкой, упавшей с доски и закатившейся под стол, но даже здесь они до нее добрались! Из-за них она потеряла все – дом, семью и свою любовь – а им, видать, и этого мало. Как же она их ненавидела! А еще больше себя.

– Ваша пациентка назвалась вампиром! – забыв про приличия, выкрикнула сиделка, как только получила разрешение войти. Доктор удивленно воззрился на девушку, после чего забарабанил костяшками пальцев по френологическому макету головы.

– Удивительно, как быстро вам удалось ее разговорить. Мои вопросы она все больше игнорировала. Зато теперь дело в шляпе – вам нужно просто убедить ее, что на самом деле вампиров не существует.

– Мне ее убедить? – выдохнула сиделка. Если дело и было в шляпе, то не иначе как в дурацком колпаке. Так глупо она себя не чувствовала еще никогда.

– Ну а кому же? Очевидно, что вам она доверяет. Вы и вразумите бедняжку. Втолкуйте ей, что в наш просвещенный век стыдно верить в такие замшелые предрассудки. Вампиры, ха! – утробно расхохотался Ратманн. – Или того лучше – сходите-ка в церковную лавку и принесите… чего они боятся в сказках? Парочку распятий, бутылку освященной воды, медальон Святого Христофора. Покажите нашей больной эти предметы, а когда ее кожа не позеленеет или что там должно произойти, она осознает свое заблуждение. Даже обидно, что так скоро придется ее выписывать.

Сиделка побледнела настолько, что веснушки чернели на фоне абсолютно белой кожи, словно неподалеку разорвалась бочка с порохом.

– Прошу прощения, герр доктор, но я больше не могу ее видеть. Пусть ею займется кто-нибудь из дневных сиделок.

– Что вы, фройляйн, днем она спит прямо таки мертвым сном, – так и сыпал каламбурами доктор.

– Все равно. Если нужно скрутить кого-то из буйных, я рада стараться, а разговоры – уж увольте. Плохая из меня собеседница.

– Уволить-то вас я всегда успею, – отозвался доктор, почесывая макет за ухом, – другое дело, кто вас примет на службу без рекомендаций? Хотя, если вы сомневаетесь в своих профессиональных способностях, можете прямо сейчас сдать униформу и идти домой.

Это было бы самой разумной идеей, но усилием воли она заставила себя усидеть на месте. Перемещение из пункта А в пункт Б ничего не меняет. Ад в ней самой, и никуда от этого не денешься. Ведь не вывернешься наизнанку, чтобы ад оказался снаружи, а не внутри. Она заслужила, чтобы с ней произошла этакая гадость. За ее трусость. За предательство.

До сих пор проблема вампиризма по-настоящему остро вставала перед ней раз в неделю. Теперь же придется разговаривать про упырей каждую ночь, пока она по капле не выдавит безумие из головы той девчонки…

– Я передумала, – сказала сиделка, и суровость доктора сменилась обычным добродушием. – Тотчас же пойду к ней. Только давайте повременим с четками и святой водой. Я слышала, что люди бывают экзальтированны настолько, что на их телах сами собой проступают раны. Взять, к примеру, стигматы. Если наша пациентка действительно верит, что она вампир, то может почувствовать боль из-за самовнушения. Вы же не хотите объяснять ее опекунам, почему у нее на лбу ожог в форме креста. Чего доброго, решат, будто мы ее нарочно обожгли.

– А ведь вы правы, фройляйн! Далеко пойдете, – похвалил ее доктор Ратманн. – Тем более что мы уже почти месяц никого нарочно не обжигали… Что вы так на меня смотрите? Между прочим, проверенная методика. Пациенту сбривают волосы и прижигают голову кислотой, чтобы терапевтическая боль ослабила уже существующую… Может, нашатыря вам?.. Ну, хорошо, ступайте, милочка.

…Кармилла, заплетавшая косу, подскочила на кровати, когда сиделка фурией влетела в палату.

– Вампир, говорите? – спросила фройляйн Лайд, присаживаясь на табурет. – Оч-чень хорошо. Поведайте мне, как же вас угораздило овампириться?

Пациентка взвизгнула от счастья и тут же затараторила.

– Одной майской ночью, когда я читала у открытого окна, в комнату мою влетел он, прекрасный как падший ангел. Его смоляные кудри ниспадали на плечи, а яростный взгляд изумрудных глаз опалил все мое существо. На нем были высокие сапоги, узкие кожаные брюки, а кружевная рубашка была распахнута, обнажая белую, как алебастр, грудь… Фройляйн Лайд?! С вами все в порядке?!

«Добр, как же!»– усмехнулся про себя Уолтер, вспоминая, как графа перекосило при виде крови. Зато он понял, почему Эвике была так привязана к господам-вампирам. О том, какие порядки были в приюте со столь многообещающим названием, даже думать не хотелось!

– А с чего графа так разобрало вчера? И главное – почему он запер меня на ключ? Все это очень подозрительно.

– Мне досталось за то, что я предложила хозяину взять с вас денег за постой, – без обиняков призналась девушка. Уолтер посмотрел на нее не верящими глазами. Похоже, все слуги мира против него сговорились.

– Вот его сиятельство и обиделся, – продолжила Эвике. – Мол, это против феодальной чести. А вас он запер, потому что вы могли случайно повстречать его дочь, фройляйн Гизелу. Вы ведь молодой холостяк и все такое. Но она… Ох, как же я могла забыть!

Эвике схватила его за руку своими большими руками, мокрыми и оттого казавшимися почти нежными. Зашептала горячо:

– Вы обязательно должны с ней встретиться! Помогите моей госпоже, окажите милость. Даже капли вашей крови не прольется. Успеете уехать до Бала!

– Какого бала?

– Просто выполните просьбу фройляйн Гизелы. Просто сделайте то, что она скажет.

Не давая ему возразить, служанка вытолкала его из кухни и погнала по коридорам, которые озадачили бы даже Минотавра. У покоев виконтессы она оглядела его придирчиво, кивком велев опустить закатанные рукава, и троекратно постучалась в дверь.

– Фройляйн Гизела! Я привела гостя.

– Ах, как славно! – зазвенел девичий голос. – Пусть он входит, а ты покарауль за дверью, чтобы папа нас не застиг.

– Его сиятельство нескоро из кабинета покажется. Он мастерит новый гроб, – буднично пояснила Эвике, а Уолтер чуть не подпрыгнул на месте. Гипотеза подтвердилась!

Графская дочь стояла спиной к Уолтеру, задумчиво глядя в окно, но на шум шагов обернулась так резко, что англичанин подпрыгнул. Ему почудилось, будто она готова на него наброситься, а ее белоснежные зубы слегка удлинились. Но чего не привидится в полутемной комнате, освещенной лишь тусклым огоньком свечи? Зато красота девушки была несомненной – холодной, как лунный свет, нечеловеческой. И бледная кожа, и огромные глаза в обрамлении густых ресниц, и алые губы, и длинные черные волосы, слегка присобранные гребнем на затылке. Легкое белое платье туманом окутывало тонкий стан и слегка колыхалось на ветру. Вернее, на сквозняке.

– Садитесь, мистер Штивенс, – она указала на низкую деревянную скамеечку, и юноша повиновался.

– Что вам угодно, мисс… – решил проявить вежливость Уолтер, но поняв, что осилить эту фамилию в один присест у него не получится, сконфуженно замолчал.

– Поговорить. Просто поговорить. И еще попросить вас кое о чем, это ведь несложно, правда? – она наклонилась к нему совсем близко, и мягкие черные волосы скользнули по его щеке. Он рефлекторно сжал распятие в кармане, готовый в любой момент отразить атаку.

– Не… несложно. А о чем?

Девушка выдержала паузу. Она даже прошлась по комнате и встала возле окна, где мягко падающие тени добавляли ей таинственности. Хотя куда уж больше.

– Вы должны помочь нам найти Ее, – она выжидательно посмотрела на Уолтера.

– Ее?

– Нет, ну вы только подумайте, как она могла сбежать перед самым Балом! – уже не слушая его, говорила Гизела. – Как будто и не знает, насколько это важно для нас. Так нет ведь, наша гордячка бросает всех, и отправляемся неизвестно куда – это надо быть такой эгоисткой! Кхм, простите, я отвлеклась.

– Вам надо кого-то найти, – предположил Уолтер. – Но кого?

– Ее зовут Берта Штайнберг, если это вам о чем-то скажет, – проговорила девушка таким тоном, каким поминают Сатану.

– Штайнберг, ну конечно! Я знаю эту семью. Во всяком случае, знаком с Леонардом.

– Мои соболезнования. А это его сестра – избалованная особа, способная думать лишь о себе. И как ей не быть такой, если вся их семья купается в роскоши? Вот и возомнила, что ей все можно! – глаза девушки блеснули. – Ведь что может быть проще? Уходишь из дома, едешь, куда глаза глядят, и все проблемы решаются сами собой. О, нееет. И на нее найдется управа. Найдите ее, мистер Штивенс, и приведите ко мне! То есть… Вы ведь поможете, правда? Пожалуйста-препожалуйста? – закончила она с невинной улыбкой, словно просила очинить ей перо.

Уолтер сглотнул.

– Эм, мисс Ле… Лю…

– Зовите меня просто Гизелой.

– Хорошо, Гизела. Но почему ваша подруга сбежала?

Вопрос этот он задал скорее для проформы. Как не понять юную барышню, которая, должно быть, теряла сознание от одного взгляда на замок?

– Подруга? – ужаснулась графская дочь. – Ну, уж нет, никакая она мне не подруга! Мы совершенно разные, у нас нет ничего общего, она совсем другая «Ну еще бы», – подумал Уолтер, но ему хватило деликатности держать мысли при себе.

– Наверное, наша бедняжка не смогла перенести того, что я выхожу замуж за ее брата.

– … Вы… за… ее… что?!

– Мы с ней стали бы родственницами, а уж подобного она и вообразить не могла! Едва ли ее устроит такая невестка. Но вот способ, коим она выразила свое недовольство! Сбежать перед самым балом! Понятно, что в пору с ума сойти со всеми этими вампирами, но могла бы и потерпеть. Разве не для этого мы, женщины, созданы? – горестно вздохнула Гизела.

– Со всеми этими… кем? – шепотом переспросил Уолтер.

Его как ледяной водой окатило. Ведь это был первый раз, когда при нем произнесли Слово На Букву В. Оно витало в воздухе, но прежде никто его не упоминал. Ни разу. Черт, даже в Англии он слышал это словечко чаще! И вот!

– Со всеми этими никем! – быстро ответила Гизела. – Я пошутила. Да и в любом случае, вы ведь поможете найти Берту? Она нужна нам…

Уолтер кивнул. Как будто бы у него есть выбор! Хотя почему бы не помочь прекрасной девушке… двум прекрасным девушкам. Девушек вокруг него стало как-то слишком много. И еще одна маячила в перспективе.

– Вот и чудненько! – радостно воскликнула Гизела и захлопала в ладоши.

Виконтесса смотрела, как за гостем медленно закрывается дверь. Вот звук его шагов становится все глуше и глуше. А вот и тишина. Тогда она упала на то кресло, где до этого сидел Уолтер, подобрала ноги и позволила себе улыбнуться – дело сдвинулось с мертвой точки.

Они обязаны найти Берту. Найти и вернуть. Возможно – силой. Иначе. Иногда Гизела закрывала глаза и представляла себе это «иначе». Во всех красках.

И во всем виновата только мерзкая девчонка Берта Штайнберг! Она всегда была во всем виновата, с самого ее приезда сюда 8 лет назад. Ах, если бы она не приехала, все повернулось бы по-другому.

Аристократия и буржуазия… Эта история настолько хрестоматийна, что услышав ее, любой марксист радостно захлопает в ладоши.

Уже которую неделю в деревне сплетничали о грядущем визите некого г-на Штайнберга, коммерсанта из Гамбурга, который ни с того ни с сего загорелся идеей инвестировать в местную экономику. Крестьяне отнеслись к его затее скептически. Главной индустрией здесь было самогоноварение, а в него и так инвестировали все от мала до велика. Так или иначе, приезд богача заинтриговал всю округу. Разговоры докатились и до замка, где граф и графиня фон Лютценземмерн живо обсудили эту захватывающую перспективу. Правда, говорил в основном граф, а графиня слегка кивала, сберегая силы. По слухам, у фабриканта была дочка чуть старше их Гизелы, так что у их девочки появится наперсница. Это ли не славно?

Сама Гизела не могла дождаться приезда новой подруги. Каждый день она представляла, как они будут играть на клавесине в четыре руки, и бродить по горам, и поверять друг другу незамысловатые девичьи секреты. На первых порах новенькая будет стесняться, но Гизела возьмет ее под свое покровительство. Конечно, дочка фабриканта – не пара виконтессе, но поскольку аристократия загнивала ускоренными темпами, людей ее круга оставалось все меньше и меньше.

Приехав в деревню, г-н Штайнберг сразу же изъявил желание познакомиться с местной знатью. В назначенный час к замку подкатило ландо, запряженное парой белоснежных лошадей. Граф вместе с дочерью поджидал гостей во дворе, и Гизела широко распахнула глаза. В силу возраста она не могла оценить стоимость всего выезда, но еще никогда девочка не видела ничего настолько нового. Коляска переливалась на солнце, кучер был одет в блестящий, с иголочки кафтан, да и лошади, похоже, регулярно принимали ванну с земляничным мылом. В груди у Гизелы зашевелилось доселе незнакомое чувство. Родители приучили ее гордиться вещами с благородной патиной старины, но хотя в замке пользовались льняными салфетками, о которые вытирал руки еще Фридрих Барбаросса, это не делало их менее дырявыми.

Из экипажа спустился сам герр Штайнберг, отряхивая дорожную пыль с фрака. Из кармана его жилета высунулась золотая цепь размером с якорную. За отцом вылез тощий мальчишка в очках и нескладная девочка лет двенадцати. На девочке было бархатное платье с рукавами-фонариками и огромная шляпа с таким обилием перьев, словно на нее просыпали содержимое перины. Гизела не знала, завидовать ли ей или смеяться над этой расфуфыренной особой. Девочка одарила ее недобрым взглядом.

– Ваше сиятельство, я так польщен встречей, так польщен! – расшаркивался гость. – Я и помыслить не мог, что вы так скоро соблаговолите принять наше скромное семейство.

– Ну, полно вам, герр Штайнберг, я очень рад встрече. Надеюсь, вы найдете здешние края приятными, – ответствовал граф с дружелюбной улыбкой.

На самом-то деле он терпеть не мог подобострастия, а к быстро нажитому богатству относился с подозрением. Да, предки аристократов тоже нажили деньги и титул в основном грабежом, разбоем и запугиванием крестьян, но то было еще в рыцарские времена. Значит, они грабили и запугивали более галантно.

– Всенепременно, ваше сиятельство. А кто этот прелестный ребенок? Госпожа виконтесса, позвольте представить вам моих детей.

Дети, прятавшиеся за его спиной, неохотно подошли.

– Мой сын Леонард. Он увлекается флорой и фауной.

– Микрофлорой и микрофауной, – поправил его мальчик.

– Микрофауна – это маленькие животные? – переспросила Гизела.

– Ну, д-да.

– Как кролик?

– Как Amoeba radiosa.

– А это моя дочурка, – вмешался Штайнберг. – Надеюсь, госпожа виконтесса будет к ней благосклонна.

– Ну конечно! – сказал граф. – Давай, Гизи, покажи девочке наш сад.

Сад зарос так, что гулять по нему можно было разве что с помощью мачете. Но девочки послушно сделали книксен, и отправилась продираться через бурьян. Поскольку графиня из-за болезни не могла покинуть свои покои, виконтессе приходилось исполнять роль гостеприимной хозяйки.

– Я Гизела фон Лютценземмерн, – приветливо улыбнулась она. – Очень рада видеть тебя в наших владениях.

– Берта, – буркнула девочка.

– Как поживаешь, Берта?

– Отвратительно.

– Эм… что?

Гизела привыкла, что окружающие отвечали «Спасибо, все чудесно», даже если в этот момент вервольф грыз им ногу.

– Это я в Гамбурге хорошо поживала. Но нет, отцу вздумалось переехать в эту… сюда. У вас тут есть Опера?

– Нет, но…

– Я так и знала, – сказала девочка с таким мрачным видом, словно все ее худшие опасения разом подтвердились.

– Какая хорошенькая шляпка! – Гизела сделала последнюю попытку завязать светскую беседу.

– Бери, если хочешь. У меня их так много, что я со счету сбилась.

Остаток променада девочки провели в тягостном молчании, и Гизела облегченно вздохнула, когда они вернулись в Парадную Залу. Там граф попросил ее устроить для гостей домашний концерт, и девочка сыграла на клавесине несколько мелодий эпохи барокко (именно в ту эпоху фон Лютценземмерны в последний раз потратились на нотную тетрадь).

– А ты музицируешь, Берта? – спросила Гизела, когда они спускались в столовую.

– Начинала, но бросила. Учитель музыки ударил меня указкой по пальцам, и я очень расстроилась.

– Ужасно!

– И совсем не ужасно. Ничего жизненно важного я ему не задела. Так, пустяки, парочка переломов. Хотя в правой руке он указку уже не удержит, – удовлетворенно хмыкнула Берта.

– Но дама обязана музицировать! – Гизела гнула свою линию. – Иначе у нее никогда-никогда не будет хорошего образования, и ее не возьмут замуж!

– Меня и так возьмут. А таланты нужны лишь тем, у кого нет приданого.

Виконтесса вспыхнула. Теперь она уже не сомневалась, что гостья не просто бестактна в силу своего низкого происхождения, а умышленно говорит колкости.

За ужином герр Штайнберг расхваливал консоме, будто это была смесь нектара и амброзии, а не бульон, сваренный без намека на мясо. Старая кухарка уже набила руку в изготовлении таких блюд. Она ворчала, что скоро научится готовить яичницу без яиц. Гизела перевела взгляд на отца, который читал гостю лекцию по краеведению. За стулом графа стоял лакей, древний как само Время. Он, кухарка, да горничная Эвике, сиротка, взятая из приюта на прошлой неделе – вот и вся прислуга в замке. А в доме Штайнбергов, должно быть, не протолкнешься от слуг. Наверное, у них есть слуги, которые стоят за стульями у других слуг, пока те обедают. Ну почему некоторым так везет?

Почему некоторым так везло, Гизела узнала гораздо позже и ужаснулась, но в тот вечер она едва сдерживала слезы.

Рядом с ней Леонард изучал бульон через лупу и периодически делал записи в блокноте. Берта же исподволь разглядывала виконтессу. Так на Гизелу еще никогда не смотрели. У нее не было слов, чтобы описать этот взгляд. Оценивающий, разве что? Ну конечно, он самый. Мысленно богачка уже вовсю хихикает и над немодным платьем Гизелы, и над ее несколько раз чинеными ботинками, и над всем замком, доверху набитым старым хламом. Зачем она вообще сюда заявилась? Никто ее не звал. Сидела бы в своем Гамбурге!

Гизела вдруг поняла, что ее жизнь уже никогда не будет прежней. Как в воду глядела.

Если раньше вся деревня восхищалась маленькой виконтессой, ее изящными манерами и целым цветником добродетелей, то отныне внимание переключилось на фройляйн Штайнберг. Ведь именно она одевалась в шелка и атлас. Именно ей покупали самые красивые игрушки. Берта, Берта, Берта… От нее некуда было деваться, тем более что Штайнберги, поселившиеся в особняке неподалеку, зачастили в замок. Но, даже если Гизела искала уединения – в библиотеке, на поляне в лесу, в подземельях, не обозначенных ни на одной карте – везде она каким-то образом натыкалась на Берту. И каждый раз на сопернице было надето что– то новое! Будь Гизела знакома с понятием кармы, она решила бы, что в прошлой жизни истребила целый город, раз в этой ей ниспослана такая кара.

Когда однажды поутру обитатели замка против обыкновения не проснулись от кашля графини, а граф еще полдня рыдал в кабинете, именно вражда с Бертой Штайнберг помогла Гизеле не захлебнуться отчаянием. Выходки нахальной девчонки отвлекали и от скорби.

А пару месяцев спустя герр Штайнберг предложил захватить виконтессу в соседний город на ярмарку, куда он с детьми отправлялся на выходной. Сочтя, что дочке необходимо развеяться, граф дал согласие, и субботним утром за ней заехала карета. К счастью для Гизелы, ее посадили рядом с Леонардом, но уже через час, наполненный описаниями жгутиков и ложноножек, ей захотелось выпрыгнуть прямо на ходу. Фабрикант сидел напротив и елейно улыбался. Время от времени он замечал, как хорошо они с Леонардом смотрятся вместе. Берта помалкивала. Не иначе как новую пакость замышляла, и в который раз Гизелу не подвело чутье.

Они погуляли по ярмарке, поглазели на канатоходцев и шпагоглотателей, отведали льда, политого сладким сиропом (за исключением Леонарда, который портил аппетит рассказами о морозоустойчивых микробах). Устав от толчеи, аляповатых костюмов артистов и возгласов зазывал, семейство покинуло площадь. Центральная улица была куда более приятным местом для променада. По обе ее стороны магазины уже распахнули двери, поджидая покупателей, как росянка – мух. Хотя городок был провинциальным, а значит, и магазины роскошью не отличались, у Гизелы заблестели глаза. Какая разница, что платья на витринах олицетворяли безвкусицу, с обилием рюшек и турнюрами размером с пивную бочку. Зато они были новые, яркие и без единорогов.

У одной витрины она задержалась надолго. Здесь были выставлены очаровательные дамские мелочи – гребни из слоновой кости, шляпные булавки, украшенные жемчугом, кружевные перчатки, которые покрывали руки изморозью, целый выводок брошек, золотые наперстки, кошельки. В центре возлежал самый роскошный веер, который ей когда-либо доводилось видеть. Страусовые перья, подкрашенные розовым, были прикреплены к изящной перламутровой ручке. Казалось, перья слегка шевелятся, подзывая Гизелу – потрогай меня, возьми меня, владей мною.

О том, чтобы купить его на свои деньги, не было и речи. О том, чтобы попросить подарок у герра Штайнберга, тоже думать не хотелось. Он, конечно, купит, даже с удовольствием, но вот папу это вряд ли обрадует. Принимать подарки от буржуазии – это нехорошо, не по-феодальному. Вздохнув, Гизела отошла от витрины и только тогда заметила, что все это время Берта наблюдала за ней издали. В глазах у девочки сияло непонятное, а оттого и неприятное торжество.

На следующий день Гизела вприпрыжку вбежала в Зеленую Гостиную, где Эвике приготовилась чистить ковер и уже рассыпала по нему чайную заварку.

– Фройляйн Гизела? Разве вы не у себя?

– Нет, а что такое?

– Я только что видела, как фройляйн Штайнберг входила в вашу комнату. Думала, вы ее позвали. Уж не пришла ли она слямзить чего-нибудь? – девочка всплеснула руками, но затем добавила простодушно. – Хотя, ей-то, что у нас воровать?

Развернувшись на месте, Гизела взлетела по парадной лестнице со скрипучими перилами, пробежала мимо доспехов, в которых гнездились совы, и оказалась у двери в свою спальню. Там она прильнула к замочной скважине, ожидая увидеть, как Берта разбрасывает по комнате скорпионов. Но, злодейка сидела на кровати, комкая подушку. На ЕЕ кровати, комкая ЕЕ подушку. Затем встала и деловито прошлась, окидывая обстановку хозяйским взглядом. Видимо, уже решала, как расставит мебель, когда выживет Гизелу из замка. Переместилась к шкафу, распахнула его, начала перебирать платья. Точнее, все три платья, так что процедура была недолгой. Одно из них Берта приложила к себе и покрутилась у зеркала. Закрыв шкаф, она приступила к исследованию шифоньера – открывала ящики, знакомилась с их содержимым, а потом достала что-то из кармана, что-то яркое…

Решив, что Берте хватило времени для самооговора, Гизела фон Лютценземмерн картинно распахнула дверь.

– Что. Ты. Делаешь. В. Моей. Спальне?

От неожиданности нахалка вздрогнула, и к ногам Гизелы упал веер. Тот самый, с розовыми перьями и ручкой, инкрустированной перламутром.

Девочки посмотрели на веер. Друг на друга. И снова на веер.

– Вчера ты заметила, что он мне понравился. Ты… ты специально его купила и пришла сюда похвастаться! – воскликнула Гизела, которой вдруг открылась вся порочность человеческой природы. – Это же так подло.

– Не помешаю?

Привлеченный криками, в дверь постучался граф фон Лютценземмерн. Он сразу же заметил инородное тело на полу.

– Какая оригинальная вещица, – сказал граф вежливо, но с оттенком снисходительности. – Это отец тебе купил?

Берта подняла веер и несколько раз обмахнулась, будто слепней отгоняла.

– Да.

– Герр Штайнберг не находит, что юным особам рано еще иметь дорогие украшения?

– Отец хочет, чтобы я стала настоящей леди. А у настоящей леди должно быть много красивых вещей, чтоб ее издалека было заметно.

– Ну-ну. Только помимо красивых вещей, у леди должны быть и другие отличительные черты – например, доброта, сдержанность, и достоинство. Так ведь, Гизи?

Та кротко кивнула. Правда, сейчас ее Доброта, Сдержанность, и Достоинство оживленно обсуждали, как бы сломать Берте шею, инсценировав несчастный случай.

– Я оставлю вас. Играйте, девочки.

– Хорошо, папочка! – промурлыкала Гизела и повернулась к Берте, не меняя выражения лица.

– Уходи отсюда, Берта Штайнберг, – улыбаясь все так же ласково, сказала она. – И никогда не возвращайся в мою жизнь.

Из-за двери она услышала, как поверженная врагиня хлюпает носом. Гизела ожидала прилив радости, но он задержался в пути, а потом и вовсе не соблаговолил появиться.

Но и в тот раз Берта не убралась из ее жизни. А через несколько лет жизнь без Берты вообще казалась недостижимой мечтой, потому что теперь Гизела была помолвлена с Леонардом. Что ж, пусть так. Странности Леонарда компенсировались его богатством, а также полным неумением обращаться с оным.

Идеальный муж. Главное, держаться поближе к его деньгам и подальше от него самого.

А в прошлом году в их жизнь ворвались вампиры, и ничто уже не было прежним. Но даже несмотря на разницу в экзистенциальном статусе, Берта продолжала над ней издеваться. Исчезновение прямо перед Балом стало завершающим штрихом на батальном полотне. Скандалище будет, какого не видывали ни свет, ни тьма! Ведь Бал задумывался как торжество в честь двойной свадьбы. Двойной! Гизела представила себе Парадную Залу, битком набитую вампирами. Страшно и подумать, что они сделают, когда не досчитаются одной невесты.

* * *

После аудиенции с виконтессой, Уолтер вернулся в свою комнату, где и намеревался просидеть до рассвета. Но каждую секунду ждать подвоха от вампиров все же лучше, чем прозябать в конторе. Более того, прочитав «Божественную Комедию» Данте, Уолтер удивился, что в аду не оказалось круга, где грешники были бы прикованы к пыльным бюро, заваленным бумагами тридцатилетней давности. Счастливчики! Им не приходилось выслушивать показания о том, как соседская курица злокозненно пробралась в чужой огород, дабы нанести ущерб грядке с клубникой. Они не присутствовали на тяжбе, которая тянулась еще со времен Эдуарда Исповедника. Иными словами, ад был курортом по сравнению с жизнью помощника стряпчего.

И ничего нельзя поделать! Он был обречен с рождения. Уже тогда ему всучили сценарий, где были расписаны все его действия на годы вперед. Начать карьеру с простого клерка, а к тридцати самому стать адвокатом. Достигнув веса в обществе, озаботиться покупкой дома – с гостиной, и несколькими спальнями, и детской на третьем этаже, и кухней под лестницей – а когда гнездышко будет свито, отыскать достойную миссис. Уолтер уже представлял ее соломенные волосы с прямым пробором и ручки, благонравно сложенные на коленях. Указательный палец она всегда держит между страницами молитвенника. Уолтера она будет любовно называть «мистер С».

У них будет как минимум семеро детей, из которых хотя бы пятеро доживут до совершеннолетия. Летом вся семья будет выезжать на море, в тот же Рамсгейт или Брайтон. Иногда они будут давать званые обеды, приглашая коллег мистера Стивенса и дам, вместе с которыми миссис Стивенс занимается благотворительностью. А когда мистер Стивенс, уже белобородый патриарх, переживший свою жену, возляжет на смертном одре в окружении детей, внуков и правнуков, он оглянется на длинную, полную свершений жизнь и скажет:

– Тьфу ты черт, лучше бы меня вампиры загрызли, хоть какое-то разнообразие!

Еще с детства ему хотелось плеснуть чернил на страницу с убористым текстом и удрать под сурдинку. Вырваться туда, где серый цвет еще не вытеснил зеленый, в мир, преисполненный чудес. Подобно многим своим современникам, Уолтер подставлял ладони, ловя последние капли ускользающего волшебства. Для некоторых его соотечественников феи стали воплощением прекрасного далека. Ведь недаром же столько художников жаждали запечатлеть их хороводы, столько писателей твердили, что верят в них, верят, верят, верят!

Да, феи были популярны, но для Уолтера именно вампиры стали краеугольным камнем его мировоззрения. Он не сомневался в том, о чем с разницей в несколько веков твердили и Джеффри Чосер, и Шарлотта Бронте – что феи давным-давно сделали ноги из Англии, так что искать их бесполезно. Иное дело вампиры, которые водились на вполне определенной территории – в Карпатах. Если бы вампиров не было, их следовало бы выдумать. Но Уолтер надеялся, что они все же существуют. Слишком много поставлено на карту.

Блестяще окончив духовное училище, его старший брат Сесил служил викарием и активно подсиживал своего начальника, приходского ректора. Не оставалось сомнений, что вскорости он приберет к рукам весь приход. Эдмунд обретался в Индии, куда в прошлом году уехала и Эдна, выскочив замуж за его полкового товарища. Джордж, младший из сыновей, пока что учился в школе, но за образцовое поведение был назначен старостой. Его спальня ломилась от конфет и мраморных шариков, с помощью которых одноклассники надеялись снискать его расположение. Все братья были такими – ловкими, удачливыми, самоуверенными. Все, кроме Уолтера.

…Так что вампиры обязаны существовать! Он станет первым англичанином, который установит с ними контакт, напишет книгу о своих приключениях и вернется домой маститым литератором. И уж тогда-то родня его зауважает. Хотя черт с ним, с уважением, пусть хоть смеяться перестанут.

От вампиров умозрительных мысли Уолтера переметнулись к вампирам конкретным. К Гизеле фон Лютценземмерн. Как блестели черные локоны, в которых запутались лунные лучи, как горели ее глаза! Настоящая принцесса из сказки, не чета его блеклым соотечественницам. Он представил, как Гизела машет ему из высокой башни и сбрасывает вниз длинные черные волосы. Вскарабкайся Уолтер по ним, и тут же будет укушен… а что если нет? Может, она не такое злобное чудовище, как ее отец? Всего лишь пленница в замке? Что если пасть к ее ногам и уговорить ее бежать из этого узилища? И тогда… Юноша закрыл глаза и увидел, как прекрасная вампирша обнимает его на фоне огромной, в полнеба луны. Дальше этого образа мысли пока что не продвинулись. Быт с немертвой женой трудно себе представить. Вряд ли Гизела будет готовить ему рождественские пудинги. Если задуматься, вряд ли они вообще будут отмечать Рождество… Не лучше ли вернуться к лунным объятиям?

Чтобы снискать ее расположение, он должен найти мисс Штайнберг, думал Уолтер. Не то чтобы он хотел отдать бедняжку на растерзание вампирам. Отнюдь. План его был таков – найти Берту Штайнберг, но не возвращать ее в замок, а привести к ней Гизелу. Наверняка две девицы договорятся безболезненно или хотя бы без серьезных увечий. Он же видел Гизелу своими глазами! Она не может быть монстром! Наверняка отец сделал ее немертвой насильно! А когда он выполнит поручение виконтессы, та поймет, что ему можно доверять.

В том, что он сумеет найти Берту Штайнберг, Уолтер не сомневался. На самом деле не так уж сложно выяснить, куда сбежала молодая девушка. Достаточно просклонять местоимение «кто» – «от кого», «к кому», «с кем».

* * *

– … И тогда в синих, как топазы, глазах Этьена вспыхнула бешеная страсть!!!

– В зеленых, – поправила сиделка. На коленях она держала журнал, в который старательно конспектировала рассказ пациентки.

– Что?

– Зеленые, говорю, глаза у него были.

– А вот и синие!

– Нет, ну кому из нас лучше знать? – фройляйн Лайд раздраженно отлистала с полсотни страниц назад и прочла, – «Среди толпы мужчин, жаждавших пригласить меня на тур вальса, был и вампир по имени Этьен, с темно-зелеными, словно отполированный нефрит, глазами».

– У него были разные глаза, – нашлась Кармилла. – Один синий, другой зеленый. Так даже красивее.

– Гораздо.

– Не подскажете, на чем я остановилась?

– Вы рассказывали про очередную охоту на оборотней, – помогла сиделка. – На этот раз вы оставили дома любимый меч и отправились душить их голыми руками.

– У нас, вампиров, есть некоторые сверх способности, – скромно заметила девушка. – Итак, звезды в ужасе попрятались за облака, когда я вступила под полог зачарованного леса…

Медсестра вновь взялась за увесистый фолиант. Еще два журнала, уже исписанные, лежали под табуретом. Неудивительно, ведь она строчила 7 часов подряд, да еще столько же вчерашней ночью. Доктор Ратманн велел ей завести «Историю Болезни Пациентки К»., а после собирался отправить сей ценный документ какому-то коллеге, молодому врачу… Как его там… Кажется, фамилия на «Ф» начинается.

Пока Кармилла живописала свои приключения, сиделка монотонно кивала, продолжая записывать. Хотя голос у пациентки был тонкий, чтобы не сказать визгливый, он удивительным образом убаюкивал. Фройляйн Лайд чувствовала, как мысли ее уносятся прочь, далеко отсюда, и на пустой еще странице проступало знакомое лицо. Сиделка прикусила губу. Сколько раз давала себе зарок не думать об этом, хотя бы на службе не думать, но нет! И ведь никакие вампиры не сравнятся по коварству с ее собственным воображением, которое раз за разом выкидывает такие фортели. А потом и рука задвигалась не в такт словам пациентки, и карандаш вывел:

«Знаешь, мне никогда не удавались любовные письма. Хотя откуда тебе знать, если я так ни одного и не отправила? Что, в общем-то, и следовало доказать.

Сказать ли, что я люблю тебя? Но это чересчур банально, а в подобных обстоятельствах еще и лицемерно. Разве что я расскажу тебе про мой сон? Он посещает меня так часто, что в пору назвать его вещим. Только я не верю в вещие сны. Должны же быть хоть какие-то суеверия, в которые я не верю. Передо мною стоишь ты, я протягиваю руку и глажу твою грудь, чтобы почувствовать как – словно мотылек зажатый в ладони – бьется твое сердце. Но мои пальцы тщетно вслушиваются в тишину. В груди у тебя пусто и холодно. Человек, превратившийся в статую. И тогда мне хочется сложиться вдвое и закричать, потому что это моя вина, я не смогла защитить тебя от них. Хотя какая из меня защитница, когда я за себя-то постоять не умею? Да и примешь ли ты мое заступничество? Сомневаюсь.

Как-то раз я поклялась, что без тебя мне не жить. Я ведь не соврала, правда? Теперь я без тебя и я не живу».

– Фройляйн Лайд? Вы меня вообще слушаете?

Сиделка вымарала каждую строку, и как ни в чем не бывало, посмотрела на Кармиллу.

– И что это вы там зачеркиваете? – девочка вытянула шею, силясь заглянуть в журнал, но фройляйн Лайд вовремя его захлопнула.

– Так, отсебятина. Мои комментарии, довольно неудачные. Думаю, пора закончить наше интервью и начать лечение. Что скажете, сударыня? Приступим? – она недобро усмехнулась, и больная сникла под ее колючим взглядом.

Фройляйн Лайд уже пришла к выводу, что с Кармиллой нужно обращаться посредством кнута и пряника. В буквальном смысле. Ну, первый-то способ никуда не денется. Наверняка здесь найдется парочка крепких кнутов, применяемых в терапевтических целях. Так что фройляйн Лайд решила начать со второго.

– Хочу задать вам задачку. Представьте, будто вы обыкновенная современная барышня.

– Даже представлять такой кошмар не хочу!

– Понимаю, это сложно. Ведь вы королева проклятых, и в ваше окно регулярно залетают мужчины с ювелирными глазами. Хорошо. Но напрягите воображение и представьте себя на месте обычной барышни. Что бы вам хотелось съесть на ужин?

Кармилла захлопала глазами.

– Как – хотелось? Ела бы то, что в тарелку положат.

– Ну а любимая еда у вас была… бы?

– Нет. Еду нельзя любить. Настоящая леди не должна много есть, это против всех принципов.

Настоящая леди. Как же, черта с два. Губы Кармиллы шевелились, но фройляйн Лайд слышала чужой голос: «О какой добавке может быть речь? Ты и так съела слишком много! И не смотри на бифштекс, дорогуша, это не для тебя. От мяса зарождаются плотские желания, а отсюда недалеко и до сладострастных содроганий!». Что там доктор говорил про нормальный вес? Чушь какая. На девчонку дунешь, и с ног свалится.

– А как же сладости?

– Сладости? Ну… однажды кухарка посыпала немножко сахара на хлеб с маслом, но вышел скандал, и хлеб отослали на кухню… Точнее, это произошло бы, будь я обычной барышней. Хорошо, что я вампир.

Сиделка нахмурилась, словно боксер, который собирается ударить противника ниже пояса, да еще и перчатку свинцом утяжелил. Нечестно пользоваться тем, что Кармиллу лечили отдыхом, по методике американского доктора Митчелла, а значит, из еды она могла рассчитывать только на жирное молоко. Вздохнув, фройлян Лайд вытащила из кармана что-то квадратное, завернутое в вощеную бумагу. Медленно, наслаждаясь драматическим эффектом, она развернула обертку, и в комнате запахло корицей, мускатом и медом.

– Что это? – Кармилла воззрилась на подношение.

– Печенье, – проговорила сиделка с улыбкой Сатаны, предлагающего Господу нашему превратить камень в хлеб.

– Я не стану это есть! Я питаюсь одной кровью!

– Может, стоит разнообразить диету?

– Я выброшу его в окно.

– Зная, что я потратила на него свое – прошу заметить – более чем скромное жалование? Вы действительно сделаете это?

– Да! – кивнула Кармилла. – Потому что дети ночи – жестокие существа, и нам дела нет до чужих страданий. Мы над ними смеемся.

– Ваша взяла, – согласилась сиделка. – Но не могу же я смотреть, как вы будете выбрасывать ни в чем не повинное печенье! Давайте так – я совершу обход палат, а вы в это время от него избавитесь. Договорились?

Не дожидаясь ответа, она положила печенье на кровать и вышла за дверь, не забыв запереть ее на ключ. Прошлась коридору, для проформы заглянув в несколько палат, где большинство безумиц уже мирно посапывали. Когда минуло достаточно времени, чтобы Кармилла и донесла печенье до окна, и просунула его через решетку, и пронаблюдала, как оно падает, фройляйн Лайд вернулась. Девочка уже забралась в постель, ее светлые волосы разметались по подушке. Сиделка заметила, что она быстро провела языком по зубам и вытерла руки об одеяло. Но несколько крошек все же прилипли к ее щеке. Значит, ликвидация печенья прошла благополучно.

Тут бы ей и уличить негодницу во лжи, но сиделка заколебалась.

– Фройляйн Лайд?

– Да, Кармилла? – она подоткнула одеяло и присела на край койки.

– А ведь вы мне поверили! Я о том, что вы могли остаться до утра и поднять штору, чтобы посмотреть, вспыхну я или нет. Или принести святой воды. Но вы ничего такого не сделали. Значит, все-таки поверили?

В груди у нее вдруг сделалось как-то гнетуще-противно, точно желчи хлебнула. Она не сомневалась, что стоит ей переступить порог церкви, как вода вскипит в купели, а орган сам собой заиграет Dies Irae. Ну и что ответить этой дурехе?

– У меня на вампиров глаз наметан. Сразу опознаю упыря, если увижу.

– Фройляйн Лайд?

– Да, Кармилла?

– Вы не могли вы меня поцеловать?

Глаза медсестры распахнулись и она вздрогнула, как от пощечины.

– Почему вы меня об этом просите?

– Мама всегда целовала меня на ночь. Когда была жива, ну и когда я тоже была жива, само собой.

Наклонившись, сиделка коснулась губами ее лба. Кармилла поежилась, как если бы по ее коже провели кусочком льда, а сиделка поспешно убрала руки за спину и впилась ногтями в ладонь. Никаких нервов не хватит на такую работу! И ведь никто не предупреждал, что в ее обязанности будут входить поцелуи с больными. Иначе обходила бы эту больницу за несколько миль, как барак для прокаженных.

– Фройляйн Лайд?

– Ммм?

– Боюсь, мне не уснуть. Мне такие кошмары иногда снятся, ужас просто.

«Еще бы, с такой-то неразберихой в голове», – подумала сиделка.

– Я обо всем позабочусь.

– Только не заставляйте меня пить лауданум! – взмолилась Кармилла. – От него потом спазмы в желудке.

Лауданум, или настойка опия, считался чуть ли не панацеей. Им лечили всё, от менингита до расстройств сна. В свое время фройляйн Лайд хлебнула достаточно опийной настойки и пришла к выводу, что это та еще дрянь.

– Обойдемся без снотворного.

Фройляйн Лайд провела рукой над глазами Кармиллы, словно притягивая ее веки вниз за невидимые нити. Девочка почти мгновенно расслабилась, рот чуть приоткрылся. Тогда сиделка склонилась над ней и для верности тихо пропела по-итальянски:

Fatte la ninna, fatte la nannadint’a la cunnula de rasoNinna nanna, ninna nanna.

Теперь Кармилла дышала глубоко и покойно. И ни один кошмар не постучится к ней в голову, ни одно чудовище не вылезет из-под кровати. Чудовища тоже соблюдают субординацию. При виде фройляйн Лайд они стали бы во фрунт.

Смена уже закончилась, и наша героиня возвращается домой. Пожалуй, мы составим ей компанию, а заодно и присмотрим за барышней, чтобы никто ее не обидел ненароком. Ведь ее путь лежит через трущобы. Хотя поздний час уже перетекает в ранний, здесь все еще слышны крики и звон стекла. У редких фонарей еще толпятся помятые, размалеванные особы в ярком тряпье, которые бросают презрительные – или завистливые – взгляды на ее скромное платье и белую пелерину. Мужчины в разных стадиях опьянения подпирают стены. Когда один из люмпенов выходит из тени и вразвалку идет за ней, девушка прибавляет шаг, потом и вовсе пускается наутек. Она не позволит, чтобы на нее снова напали. Нет, только не сегодня. Это будет так гадко, так унизительно, если сегодня! Должны же у нее быть принципы.

Иное дело завтра. Раз в неделю можно расслабиться. Сиделка мечтательно улыбается, представляя, как славно она скоротает ночку в приятной мужской компании.

Вот она у доходного дома. Быстрыми шагами фройляйн Лайд спускается в подвал, заходит в свою комнатенку, темную как пещера, зажигает керосиновую лампу. Закрывает дверь на замок и еще три щеколды. От вампиров это не защитит. Им ничего не стоит одним ударом выбить дверь. Они так и сделают, когда придут за ней. Но хоть люди не будут соваться. Покончив с мерами предосторожности, девушка стягивает платье через голову. Теперь на ней только лиф и нижняя юбка. Персоналу Св. Кунигунды запрещено носить корсеты, которые врачи винят во всех женских хворях, но девушка и так их терпеть не может. Она скорее залезла бы в Железную Деву, чем позволила себя зашнуровать. Вот она снимает и лиф. Заметив, что мы за ней наблюдаем, поспешно отворачивается. Тем не менее, мы успеваем разглядеть золотой медальон у нее на груди.

Пришло время вечернего туалета. Наполнив тазик водой из фаянсового кувшина, фройляйн Лайд склоняется над столом. Медальон стукается о край, и девушка перебрасывает его на спину. Умывшись, она расчесывает темные волосы и заплетает их в две косы. Надевает сорочку из тончайшего батиста, щедро отделанную кружевом, и прячет волосы под ночной чепец с голубыми атласными лентами. Откуда, спросите вы, такая роскошь у простой медсестры? Вот и нам интересно.

Наконец-то можно отдохнуть после тяжелой смены. Крохотное оконце едва пропускает свет, но девушка задергивает его занавеской из плотной ткани. Не хватало еще, чтобы июльское солнце беспокоило ее заслуженный трудовой сон. Затем фройляйн Лайд забирается в кровать, снимает медальон, целует его и кладет на подушку.

– Меня нет рядом, а значит, все будет хорошо. Спи спокойно, – говорит она медальону и сама тут же засыпает.

Сейчас юноша стоял у двери сельской церкви, не решаясь войти. О католичестве он судил в основном по рассказам дедушки. Когда Джебедайя Стивенс заводил речь про ирландцев, этих чертовых папистов, то так брызгал слюной, что те, кто сидел за другим концом стола, украдкой вытирались салфетками, а те, кто поближе – и вовсе прятали головы под скатерть.

Другим источником информации о папистах была книжка в черном переплете, которую Уолтеру подарили на совершеннолетие хихикающие кузены. Книга называлась «Шепот в келье, или Веселые флагеллянтки» и была проиллюстрирована щедро, от души. Женщины на картинках явно были монахинями, ибо волосы их прикрывали платки. Собственно, этим и ограничивалась вся одежда. Любовь к ближнему своему стала их главным принципом и все двести страниц они воплощали его в жизнь различными способами. В который раз Уолтер подумал, что веселье прошло мимо Англии.

Рано или поздно боязнь вампиров пересилила недоверие к чужой религии, и Уолтер проскользнул в церковь, озираясь по сторонам. К его разочарованию, идолов, вымазанных жертвенной кровью, здесь не оказалось. Лишь белые стены с изображениями остановок Крестного Пути, алтарь, да потемневшая от времени статуя Девы Марии, с четками в протянутой руке. У ног статуи полыхал венок из багряных и желтых хризантем.

Было здесь пусто и тихо. Уолтер присел на край скамейки, надеясь, что рано или поздно сюда заглянет священник, но прошло несколько минут, а он и не думал появляться. От нетерпения юноша начал барабанить по дереву костяшками пальцев, но одернул себя. В церкви нельзя свистеть, вертеться, и вообще вести себя безобразно. В церкви должно молиться, искренне и горячо. Но еще в детстве у Уолтера начались с этим проблемы. Он старался лишний раз не привлекать к себе внимание небес, а то вдруг там сочтут, что его молитвы недостаточно искренние – второсортные, в общем. И решат его наказать. А поскольку у Господа Бога все-таки возможностей побольше, чем у мистера Риверса, директора школы, одной тростью Он не ограничится.

Но сейчас, пожалуй, и правда, следовало помолиться, чтобы скоротать время. Другое дело, что Уолтер прогуливал уроки латыни, а католический Бог вряд ли станет разговаривать с таким невеждой. Но все-таки он бросил пробный камень.

– Господь, помоги мне отыскать Берту Штайнберг. Если тебя не затруднит, конечно. А если затруднит – то ничего, я сам как– нибудь. В любом случае спасибо, – он порылся в памяти в поисках чего-нибудь латинского, – …эээ… Vale!

Так прошел еще час. Веки Уолтера налились тяжестью, и он уже не помнил, как сполз на скамью и задремал. Проснулся он лишь, когда кто-то сильно встряхнул его за плечо.

– Да как вам не стыдно, молодой человек! Здесь храм Божий, а не ночлежка. Нет, я еще понимаю, если во время проповеди, но чтоб так! Ни с того, ни с сего!

Встрепанный, юноша вскочил и увидел, что над ним склонился старик, поднеся свечу так близко к его лицу, что на щеку Уолтеру капнул горячий воск. Загорелое лицо священника было таким морщинистым, что напоминало печеное яблоко с богатой мимикой.

Священник кивком указал на дверь. Уолтер, моргая, вышел за ним на крыльцо.

– Я отец Штефан, настоятель церкви, – старик протянул ему руку ладонью вниз и Уолтер, не зная, что в таких случаях предписывает этикет, осторожно потряс его за пальцы. Священнику это почему-то не понравилось.

– А вы кто будете?

– Уолтер Стивенс.

– Значит, вы тот самый этнограф, что взбаламутил всю деревню. А почему, позвольте спросить, я не видел вас на службе?

– Потому что меня там не было, – Уолтер предложил самый логичный вариант.

– А сейчас зачем пожаловали?

– Мне нужна освященная вода и освященное масло, – он хотел было добавить про освященный чеснок и святые колья, но смолчал.

– Для чего вам святая вода? – допытывался священнослужитель, явно обучавшийся у иезуитов.

– Эмм… я ее коллекционирую. Образцы из разных мест.

Священник посмотрел в ту сторону, где на утесе возвышался замок, и перевел взгляд на Уолтера.

– Сосуды для воды найдутся? – бросил он.

Англичанин вынул из карманов несколько флакончиков из-под духов, которые взял в бессрочный заем у сестер, и отец Штефан поморщился, глядя на фарфор, разрисованный золотыми розами.

– Что ж, и это сгодится. Подождите здесь.

Он надолго исчез в церкви, но когда вернулся, все флаконы были наполнены водой, а один – маслом.

– Сколько я вам должен?

– Христа с кнутом на вас нет! Стану я брать за такое деньги! Хотя вы и правда кое-что мне должны, – лицо его посерьезнело, – вы должны беречь себя. А еще вы должны уехать как можно скорее. Слышите? Возвращайтесь в замок поутру, собирайте вещи и прочь отсюда! Заночуете у меня, а сейчас попрошу вас со мной отужинать.

Домик священника находился буквально в двух шагах. Отец Штефан проводил Уолтера в столовую, где служанка, носившая подходящее имя Марта, проворно накрыла на стол, не забывая надрывно причитать. Знай она раньше про визит иностранца, приготовила бы настоящий гуляш, а не эти объедки, которые только для цыган и годятся! Но Уолтер уже истекал слюной, созерцая капустный рулет, жареную картошку с луком и шкварками, а на закуску – маринованные перцы и маленькие острые колбаски. «Марта сама готовит колбасу», – изрек отец Штефан с таким важным видом, будто это было политическим заявлением. Грохоча сапогами, Марта убежала на кухню, испечь яблок на десерт, священник же прочел короткую молитву и осенил себя крестным знамением. Уолтер торопливо проделал то же самое, стараясь не думать про дедушку, который рвет и мечет облака в раю.

– Вы уж простите старика, что я давеча так сорвался, – попросил отец Штефан, откидываясь на спинку стула. – Но я уповал, что увижу вас на службе. Убыло моего стада, ох, убыло! С прошлого года я лишился нескольких прихожан, и каких!

– А фто проижофло в профлом году? – спросил Уолтер с набитым ртом.

– А в прошлом году, молодой человек, в наших краях стало меньше людей. Зато прибавилось вампиров.

Пока Уолтер, согнувшись над столом, пытался прокашляться, хозяин охаживал его кулаком по спине. Но лицо юноши стремительно краснело. Лишь когда священник, ухмыльнувшись, предложил провести обряд соборования, Уолтеру удалось взять себя в руки.

– Вампиров, вы сказали? – прохрипел англичанин.

– Их самых. Это ж надо до такого додуматься – и самим овампириться, и хорошую, благополучную семью в свои игры втравить. Совсем нечисть распоясалась! Решила устроить танцульки в замке! Нет, это ж надо наглость иметь! Прямо у меня под носом.

– Разве в деревне про это не знают?

– Да знают, конечно. Но раз уж вы пришли за святой водой, я могу сделать вывод, что вы знакомы с нашим главным вампиром? С их вожаком?

– Д-да. В некотором роде.

– В таком случае вам понятно, почему никто не хочет переходить ему дорожку.

– А вы, отец Штефан, так и будете сидеть, сложа руки?

– Что я могу? Созвать крестовый поход, телеграфировать в инквизицию? Прошло то времечко. Теперь никто в цивилизованном мире не верит в нечисть, и она этим пользуется. Вполне успешно, надо заметить.

Уолтер все никак не мог прийти в себя. Подумать только, он разговаривает про вампиров, и так запросто, за ужином! И его собеседник облачен в сутану, а не в смирительную рубашку. Возможно, священник не только в вампирах разбирается?

– Отец Штефан, вы знаете Берту Штайнберг? Ту, которая пропала?

– Знал, – поправил его священник. – Берта исповедовалась у меня пару раз, хотя она из тех девиц, которых нужно колотушками в исповедальню загонять. Из современных девиц, иными словами. Впрочем, она не так уж плоха. Правда, порок глубоко укоренился в ее душе, но кто из нас безгрешен?

– Она порочна? – спросил Уолтер, почему-то вспоминая «Веселых флагеллянток».

– Скорее испорчена. Во всем виновато ее дрянное воспитание. С детства ей дозволялось абсолютно все. Стоило пальцем ткнуть – и желаемое подносят на золотом блюде. Вытяни руку – и звезда упадет в ладонь. Она шла по жизни, как нож по мягкому маслу, не встречая сопротивления, не работая локтями. А когда набрела на нечто такое, что уже не упакуешь в подарочную бумагу, ее отчаянию не было предела. Я давал ей советы, но ничего не помогло. В конце концов, она приняла правильное решение, – отец Штефан опустил голову. – Жаль ее. Несмотря ни на что, она была славной девочкой.

– Была? – ужасная догадка пронзила мозг и раскатилась по нервам, заставив юношу содрогнуться. – Вы думаете, что она уже мертва?

– Мертва, молодой человек? Ну конечно, она мертва!

– И ее смерть связана с вампирами?

– С кем еще, – отец Штефан равнодушно пожал плечами, словно повторял избитую истину.

– И вы так спокойно это говорите? Неужели все уже знают?

– Разумеется.

– И… и фройляйн Гизела?!

– Уж они-то с графом узнали в первую очередь.

В голову ворвался вихрь, закрутил и разбросал по сторонам и без того нестройные мысли. Берта мертва? Ее убили вампиры? Но зачем тогда Гизела послала его на поиски? Неужели чтобы отвести от себя подозрение? Чтобы отвлечь его, сбить со следа? Ну да! Пока он будет искать Берту, она сама…

Уолтер отбросил салфетку.

– Я должен идти!

– А как же яблоки?

– Отец Штефан, ну какие яблоки?! Не до яблочек теперь! Я должен срочно поговорить с Леонардом!

Священник тоже вскочил.

– Не вздумайте, молодой человек! Постойте! Да не ввязывайтесь вы во все это!

Отмахнувшись от криков, Уолтер сломя голову выбежал из столовой, и уже через пару секунд хлопнула входная дверь. Старик побежал вдогонку, но за молодежью, перепуганной и оттого вдвойне резвой, ему было не угнаться.

– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, – вполголоса произнес священник и перекрестил удаляющийся силуэт. – Господи, пусть он хотя бы просто погибнет.

Тяжело дыша, Уолтер остановился у забора из металлических прутьев. За ним лежал особняк Штайнбергов, где в этот момент происходила кровавая фантасмагория. Найти его было несложно, потому что сюда вела единственная мощеная дорога, но о том, чтобы постучаться в ворота, не могло быть и речи. В борьбе с вампирами главное внезапность.

Никогда прежде Уолтеру не случалось перелезать через заборы. Если однокашники отправлялись грабить яблоневый сад, его оставляли на карауле. К счастью, прутья забора были в изобилии украшены чугунными розами и лилиями, есть за что зацепиться. Чувствуя себя настоящий Диком Терпином, легендарным разбойником с большой дороги, он полез на забор. Добравшись до самого верха, юноша перекинул через ограду ногу, намереваясь тем же манером сползти вниз, но потерял равновесие и рухнул в темноту.

Мало кто из домохозяев оставляет у забора перину, чтобы злоумышленникам было мягче падать. Так произошло и на этот раз. Тихо постанывая, Уолтер поднялся не четвереньки. Кости, кажется, целы – и на том спасибо. Хорошо хоть глаза не выколол! Руки были не в лучшем виде, а на левой ладони кровоточил глубокий порез. Уолтер достал носовой платок и кое-как перевязал рану, от всей души надеясь, что вампирша, которая сейчас рыщет впотьмах, не учуяла его кровь.

Закончив с первой помощью себе пострадавшему, Уолтер оглядел костюм и огорченно присвистнул. Сюртук утыкан шипами, одна штанина распорота от колена вниз, да и манжеты имели вид, уныние наводящий. Любой бродяга захотел бы с ним побрататься, зато человек приличный перешел бы на другую сторону дороги. Черт же дернул Штайнбергов посадить шиповник у самого забора!

Но то, что он увидел дальше, заставило Уолтера поверить, что именно демоны вдохновляли столь странный ландшафтный дизайн.

За шиповником росли другие кусты, на которых уже завязались ягоды. Рядом висела табличка, гласившая «Боярышник (Crataegus monogyna)». Уолтер без труда прочел эти слова, потому что они были написаны флюоресцирующими буквами и повторены на всех европейских языках. Такая табличка была бы уместна в оранжерее, подле какого-нибудь кактуса, цветущего раз в столетие. Но в обычном саду, но рядом с заурядным боярышником? И тут, прямо у своих ног, он заметил растение c длинными зелеными стеблями, которые заканчивались фейерверком пушистых цветов. Уж его-то Уолтер успел опознать, прежде чем табличка сообщила «Чеснок (Allium sativum)». Юноша втянул воздух и учуял знакомый запах. Согласно фольклору, и шиповник, и боярышник, и чеснок, ставший притчей во языцех, отпугивают упырей. Похоже, Штайнберги создали у забора полосу препятствий.

Дом фабриканта являл собой огромный прямоугольник, созданный архитектором, который так и не вырос из детского увлечения аппликацией. Тот тут, то там были натыканы барельефы, горельефы и другие элементы декора с неизвестными Уолтеру названиями. Тучные ангелочки с одержимостью скалолазов карабкались по стенам. На карнизах горбились горгульи. Когда у Уолтера перестал дергаться глаз, гость поднялся по парадной лестнице – что было сродни восхождению на пирамиду – и робко постучал в дверь, которую сторожили два мраморных льва.

Перед ним возникла матрона в черном бомбазиновом платье с кружевным воротничком, скрепленном брошью из оникса. Серые глаза женщины недобро сверкали на одутловатом лице, губы были поджаты, а многоступенчатый подбородок плавно перетекал в массивную грудь. При виде посетителя экономка заколыхалась от негодования.

– Нищим не подаем.

– Вы не поняли! Мне нужно увидеться с Леонардом.

– У молодого господина неприемный день. Оставьте свою визитную карточку, – экономка ехидно улыбнулась, давая понять, что на такую цивилизованность она и не рассчитывает.

К счастью, за спиной Цербера появился Леонард и решительно распахнул перед Уолтером дверь.

– Еще какой п-приемный! Это же Уолтер Стивенс, мой друг из Англии! Как мило, что вы ко мне заглянули! Я так и знал, что штаммы наших микроорганизмов не оставят вас равнодушным! Вы свободны, фрау Бомме, – кивнул он экономке, но ее туфли пустили корни в паркете.

– Ваш отец велел докладывать, если в дом пожалуют незнакомцы. Пока герр Штайнберг не будет поставлен в известность, гостя я пропустить не могу.

Леонард автоматически поправил очки.

– Почему вы считаете, что ссориться со мной выгоднее, чем с моим отцом? Ведь я такой же, как он. У нас с ним одинаковый химический состав крови.

Уолтер в который раз подивился умению Леонарда изящно излагать свои мысли.

– Ваш отец ужасно разгневается, – сказала экономка, но уже без былой уверенности.

– Именно! Но я-то отделаюсь парой оплеух, а вам он может отказать от места, если сочтет, что вы увидели нечто не предназначенное для ваших глаз.

Некоторое время экономка переваривала услышанное. Затем ее губы медленно сложились в улыбку, которая забуксовала где– то в районе щек, так и не достигнув глаз. В глазах ее Уолтер по– прежнему отражался во всем своем ничтожестве.

– Угодно ли вашему гостю выпить чаю или кофе?

– И правда, Уолтер? – подхватил Леонард. – Или чего-нибудь покрепче? У нас отличный винный погреб. Там такая плесень растет, просто загляденье. А еще там есть вино, – добавил он снисходительно.

– Благодарю, но не сейчас, – пробормотал гость.

– А вам, герр Леонард? – поколебавшись, предложила экономка. – Принести… чего-нибудь?

– Я так и подавно ничего не буду. За мной, Уолтер! Простейшие нас заждались!

Молодые люди поднялись по лестнице, покрытой ковром с таким ворсом, что в нем вязли ноги, и почти полмили шли по коридору, лавируя между кадками с пальмами.

– Скажите, Леонард… – начал Уолтер.

– Может, перейдем на «ты»? Мы ведь дружим уже четыре дня. Так долго со мной еще никто не дружил!

– Хорошо. Скажи, герр Штайнберг жесток с тобой? – спросил англичанин, жалея нового друга.

– Отец бывает вспыльчивым, но главное не подворачиваться ему под горячую руку. Вернее, под холодную, – и Леонард улыбнулся лишь одному ему понятной шутке.

– И долго ты намерен сносить побои? Ты же взрослый человек! Уезжай и сам строй свою жизнь! – сказал Уолтер, чуть не добавив «как я».

– Не могу. Я его наследник и должен продолжать наше дело.

Уолтер посмотрел в сторону, силясь скрыть разочарование.

А Леонард не так уж простенек. Готов терпеть любые унижения, лишь бы в будущем заграбастать папашин капиталец. Ну и ну! Вот так семейка, один другому под стать!

Наконец они дошагали до кабинета молодого ученого. У двери Леонард улыбнулся, словно взрослый, который вот-вот пустит ребенка к рождественской елке, затем торжественно ее распахнул. Как только Уолтер вступил в комнату, на нос ему капнуло что-то липкое и теплое. Когда он поднял очи горе, то увидел на закопченном потолке зеленое желеобразное пятно. Так по описаниям выглядела эктоплазма.

– Это ничего, – засуетился Леонард, проталкивая его вперед. – П-просто неудачный эксперимент. Слишком долго на-а-гревал жидкость, вот она и… Но потолок уже чище процентов на восемьдесят!

Пресловутые 80 % эксперимента лежали на полу, и гостю пришлось встать на цыпочки, чтобы ни во что не вляпаться. Интуиция подсказывала, что эта штука питается ботинками.

По стенам кабинета тянулись стеллажи с фолиантами в скучных обложках, возле окна висели портреты Дарвина и Луи Пастера. То тут, то там стояли столы со спиртовками, колбами и пробирками. В некоторых сосудах что-то бурлило, и пар из них валил, прямо скажем, смрадный. Заглядевшись, Уолтер позабыл про коварное желе, которое не преминуло подставить ему подножку. Нога скользнула по ковру и, чтобы удержать равновесие, Уолтер схватился за край стола. От удара колбы подпрыгнули и зазвенели.

– Осторожнее! – не оборачиваясь, крикнул Леонард. Сейчас он колдовал над микроскопом, бормоча под нос латинские названия бактерий. Для непосвященных ушей они звучали как заклинания.

– Постараюсь.

Перевязанная ладонь начала саднить, а через серую от грязи ткань проступило темное пятно, которое все разрасталось. Надо же так неудачно стукнуться! Тут в его голову постучалась хорошая идея, одна из многих за сегодняшний день. Наверняка у Леонарда столько спирта, что хватит на гусарский полк. Будет чем очистить рану. Больно, конечно, но всё же лучше, чем гангрена.

– Леонард, не одолжишь мне немного спирта? – позвал юноша, снимая платок.

– Просто так будешь или с закуской?

– Да ну тебя! Мне нужно рану обработать.

Когда Леонард обернулся, Уолтер показал ему ладонь, где свежая кровь струилась по запекшейся. То была неплохая имитация сцены, произошедшей почти две тысячи лет назад, с той лишь разницей, что апостол Фома тогда не издал булькающий звук и не рухнул на колени, зажимая руками рот.

– С тобой все в порядке?!

– Нет, – слабо простонал Леонард.

– Что-то случилось?

– Меня тошнит.

– От меня, что ли? – сразу обиделся Уолтер.

– Не совсем. От вида твоей крови.

– Кровь как кровь. Не хуже, чем у других.

Леонард поднял на него измученные глаза с красными прожилками.

– Ты только не об-бижайся, ладно? Просто у меня гемофобия. Еще с детства. Не м-могу смотреть на человеческую кровь, – его тело сотряс спазм. – Она такая отвратительная! Там столько всего водится!

– Ну, хорошо, просто скажи, где спирт.

– Слева от микроскопа целая бутыль. В верхнем ящике стола найдешь вату и марлю. Поторопись, пожалуйста!

– Я мигом!

Отыскав все необходимое, Уолтер торопливо перевязал рану, а Леонард все это время сидел на полу, прикрывая лицо руками. Когда англичанин подошел к нему, он отодвинул указательный палец и воззрился на друга одним глазом.

– Все?

– Все.

– Уффф.

Леонард шумно выдохнул и поднялся на еще дрожащие ноги.

– Это уже в прошлом, – успокоил он себя. – Так, чем бы мне тебя занять? Вот, гляди!

Уолтер послушно склонился над микроскопом и увидел нечто зеленое, текучее, по форме напоминающее тапок с бахромой. Существо ползало по стеклу, при этом шевеля ресничками с видом заправской кокетки.

– Это мой свадебный подарок Гизеле. Еще неизвестный науке вид инфузории! Я назову ее Paramecium giselia. Мне кажется, эта инфузория на нее очень похожа!

– Чем?

– Ну, – задумался Леонард – Для начала, у Гизелы тоже есть ресницы.

Уолтер тихо простонал. Даже если Гизела и была безжалостной убийцей, она не заслужила, чтобы грядущие поколения сравнивали ее с ожившей слякотью.

Леонард ловким движением сменил стеклышко с образцом.

– А теперь посмотри сюда! – произнес он тоном шеф-повара, который представляет гурману блюдо из трюфелей. – Вот такой вольвокс я выловил в нашей запруде. Хорош, чертяка! И представь – тоже неизвестный в-вид! Давай изучать его вместе?

«Еще одно нестандартных размеров животное – и меня точно вывернет», – подумал Уолтер.

– Может, чуть позже посмотрим? Если честно, я пришел не за этим.

– Правда? – удивился Леонард. – А зачем тогда?

– Я должен кое-что у тебя спросить.

Главное его не напугать, поэтому мистер Стивенс решил пока что не сообщать о самых страшных своих подозрениях. Он постарался как можно мягче сформулировать вопрос.

– Леонард, ты не знаешь, куда пропала твоя сестра?

Судя по реакции юного Штайнберга, формулировка оказалась недостаточно мягкой.

Леонард Штайнберг держал микроскоп наперевес, но руки его ходили ходуном.

– Кто ты, Уолтер, и кто тебя послал?!

Дружелюбно улыбаясь, Уолтер отнял у него микроскоп и вернул прибор на стол, заметив при этом, что у Леонарда от страха даже руки заледенели.

– Да не волнуйся ты так! Расследовать пропажу Берты меня попросила Гизела, вот я и расследую по мере сил. А сам я не кто иной, как Уолтер Стивенс, из Англии. Хотя должен признаться, что сюда я приехал не просто фольклор собирать. Я надеялся отыскать вампиров.

– Ах, вот оно что, – тихо промолвил Леонард. – Зачем? Чтобы истребить их?

– Нет, просто материал для книги собираю. Хотя все зависит от их поведения, – присовокупил Уолтер. – Я даже не сомневался, что вурдалаки водятся в этих краях, а давеча побеседовал с вашим священником и он подтвердил мои гипотезы!

– Представляю, в каких выражениях он все описал, – покачал головой его приятель.

– Да, отец Штефан вампиров не жалует.

– И не он один, – отозвался юный Штайнберг. – Но скажи, ты взаправду проделал такой путь только ради вампиров? Чем тебе английские не милы?

– Разве в Англии они тоже есть?! – спросил Уолтер с интонацией человека, узнавшего, что все это время у него в огороде, под грядкой укропа, находился древний клад.

– Вампиры повсюду, Уолтер.

– Но почему я никогда их не видел?

– Нууу, – задумался Леонард. – Разве ты ведешь ночной образ жизни?

– Нет. Дома я привык ложиться рано, а когда служил у стряпчего, приходилось экономить на свечах.

Тут он вспыхнул, подумав – и не без сожаления – про абсент, канкан и дома с дурной славой.

– А, ты в таком смысле. Нет, на улицу по ночам не выходил. Вдруг еще нападут, ограбят, убьют…

Юный Штайнберг красноречиво кивнул.

– Вампиры предпочитают большие города, – добавил он.

– Как Лондон?

– Да. В таких городах проживают Мастера, которым подчиняются все вампиры в стране.

– Представляю, как они бьются за это звание! А Мастером становится тот, кто победил предыдущего?

– Не всегда. Зачастую Мастером становится тот, кто медленнее всех бегает. За вампирами присматривать – все равно, что кошек пасти. Удовольствия абсолютный ноль, а н-нервотрепки уйма… Хотя случаются исключения, – юноша помрачнел. – Иногда в Мастера выбиваются жадные до власти сволочи. Они даже хуже чем… чем стафилококки! Ведь бактерии просто убивают, а не играют с тобой в игры! А эти будут годами нарезать вокруг жертвы круги, упиваясь ее страхом… Поэтому ты должен уехать, Уолтер, уехать прямо сейчас. Ну, хочешь, я твои дорожные расходы оплачу?

Уедет он, как же, подумал Уолтер. Теперь, когда вампиры так близко, что их можно осиновым колом потрогать. Вряд ли он отыщет их в родных пенатах. Английские кровососы, должно быть, необщительны. А во всем виноват никудышный климат. Уолтер вспомнил туманы, белые и густые, как бланманже. Попробуй, поохоться в таких погодных условиях! Можно перепутать человека с садовой скульптурой и все клыки обломать.

– Откуда ты столько знаешь про вампиров? – спохватился он.

– Шутишь? – Леонард закатил глаза. – Сам же говорил, будто отец Штефан все тебе рассказал.

– Ну да.

Юный Штайнберг выглядел так сосредоточенно, будто балансировал на стуле с отломленной ножкой, пытаясь при этом жонглировать. В расспросах он был не силен.

– Значит, тебе подослала Гизела. О чем вы с ней беседовали?

– Обо всем.

– А поточнее?

– О том, что они с твоей сестрой, мягко говоря, не ладили. Что она очень расстроена побегом Берты. Что из-за этого необдуманного поступка может сорваться Бал.

– Больше она ничего про Бал не говорила? – успокоившись отчасти, переспросил Леонард.

– Кроме того, что там будут вампиры. Ты ведь тоже веришь в вампиров, правда? – еще раз уточнил Уолтер. А то вдруг с ним приключилась слуховая галлюцинация с хорошим воображением.

Леонард снял очки, протер их свежим платком, и снова водрузил на нос.

– Мне ли отрицать их существование? – вздохнул он.

– В таком случае, неужели будущий союз с Гизелой тебя не пугает?

– Еще как п-пугает! В прошлом году… ну, когда все произошло… я умолял ее расторгнуть помолвку, предлагал любые отступные, а она ни в какую.

Уолтер понимающе кивнул. Если мужчина расторгнет помолвку первым, то любой сколько-нибудь порядочный человек просто обязан линчевать ренегата на месте. Расторжение помолвки – это прерогатива невесты.

– Не бойся, Леонард, – он покровительственно похлопал беднягу по плечу. – Если понадобится, я встану на твою защиту.

– Что же ты намерен предпринять?

– Для начала, хочу узнать, что произошло с твоей сестрой.

– Ты и правда, веришь, что сумеешь ее найти? У моего отца гораздо больше средств, но и он потерпел неудачу.

– Если не найду, то хоть попытаюсь.

– И то верно. Главное ведь намерения, – в его голосе Уолтер уловил нотки горечи. – Чем я могу помочь?

– У тебя есть портрет Берты? Ну, или фотография, желательно посвежее.

– Есть одна, только она в ее будуаре.

– Так за чем же дело стало! Как раз ее будуар мне и нужен. Может, там я отыщу какие-нибудь улики.

Будуар фройляйн Штайнберг размерами не уступал крикетному полю. Пол был устлан персидским ковром, по которому, выжигая вам сетчатку, разбегались ярчайшие геометрические узоры. На стенах висели картины, изображавшие обнаженных нимф и прочие куртуазности. Высокие окна были обрамлены темнокрасными шторами с золотой бахромой, которые спускались вниз тяжелыми складками, словно еще не остывшая лава. Над камином не оказалось традиционного круглого зеркала, но отсутствие зеркал уже превратилось в закономерность. Уолтер успел от них отвыкнуть. Увидав зеркало, он завопил бы от удивления, словно туземец при виде товаров из Старого Света.

– Держу пари, в этой комнате не убирали с момента исчезновения Берты! – потер руки мистер Стивенс. Он уже представлял, как обнаружит под ковром пятно причудливых очертаний, а за диванными подушками – погнутый подсвечник.

– Ну что ты, это же негигиенично! – осадил его Леонард. – Я немедленно распорядился, чтобы все поверхности протерли карболовой кислотой.

Уже без прежнего рвения, сыщик прошелся по комнате. Следов борьбы заметно не было. Штофные обои оказались чистыми до безобразия, без кровавых брызг или подозрительных царапин.

Тем временем Леонард снял с каминной полки фотографию в простой рамке.

– Вообще-то, отец никогда не приглашал к нам фотографа. Говорил, что если мы будем день-деньской таращиться на свои изображения, то совсем избалуемся, – невесело усмехнулся он. – Но однажды мы поехали на ярмарку. Я ныл и просился домой, но отцу там понравилось, он размяк, и Берта уломала его пойти в студию. Ей он ни в чем не отказывал.

Фотограф запечатлел детей на фоне задника с кипарисами и обломками античных колонн. Слева стоял мальчик в матросском костюмчике. По огромным очкам, а так же по выражению легкой паники на лице, Уолтер опознал в нем Леонарда. За руку его держала девочка в платье с обилием бантиков. Уолтер крякнул от досады, потому что девочка надвинула на глаза высокую, как свадебный торт, шляпку, так что виден был лишь упрямо сжатый рот. Продолжая теребить карточку, англичанин почувствовал, как в нем закипает раздражение – и на Берту, которая усмехалась над ним из прошлого, и на сам снимок, такой уродливый! С композицией явно что-то не так. Да и формат карточки нестандартный.

Присмотревшись, он заметил, что другая рука Леонарда терялась за кадром. Кто-то обкромсал ножницами левый край фотографии.

– С вами стоял кто-то еще? Твой отец?

– Нет, – смутился Леонард. – Там была Гизела. Она поехала с нами на ярмарку, в первый и последний раз.

– И Берта ее отрезала?

– У нее с Гизелой были… сложные отношения, – деликатно заметил юноша.

Уолтер присвистнул. Теперь понятно, почему виконтесса так разгорячилась, вспоминая фройляйн Штайнберг. И главное – у Гизелы явно есть мотив для убийства! Если, конечно, священник был прав насчет Берты.

– Давай восстановим события. Ты знаешь, что делала твоя сестра перед исчезновением?

– Ну… мы все, как водится, проснулись, позавтракали колбасой-кровянкой. Отец отправился в цех, я – к себе в кабинет. Как сейчас помню, я тогда наблюдал за интересной культурой инфузорий.

– А Берта? – оборвал Уолтер.

– Что Берта? Ах да! Сестра поднялась в будуар, зажгла камин и долго возле него просидела.

– Зачем ей было зажигать камин?

– Чтобы погреться?

– Летом?

– Ничего от тебя не скроешь, – сдался Леонард. – Она жгла свой дневник. Страницу за страницей, с самого начала. Берта завела его, как только мы переехали сюда из Гамбурга. В дверь к ней постучалась наша горничная, а когда вошла, комната оказалась пуста. Остатки дневника тлели в камине, и лишь последняя страница обгорела не полностью. Я решил не ставить отца в известность. Уверен, сестре бы это не понравилось.

Бережно, будто уцелевший манускрипт из Александрийской библиотеки, он извлек из нагрудного кармана даже не страницу, а клочок бумаги с хрупкими краями. Можно было разобрать лишь несколько строк: «…невыносимо… Я не должна более приближаться к Г., иначе случится беда… и раньше ненавидела, а теперь… так страшно… ничего, кроме ужаса, кроме отвращения… уехать… W (дальше неразборчиво)».

– Берта собиралась куда-то ехать? – воскликнул англичанин. – Куда?

Морща лоб от напряжения, юный Штайнберг еще раз перечел записи.

– Мне кажется, что W означает Westen, запад. По крайней мере, так я передал Гизеле. Но теперь я даже в этом не уверен.

Уолтер почувствовал, как на него снисходит откровение. Горячее, с острыми краями, оно так и впилось ему в мозг.

– Постой! Но ведь из дневника явственно следует, что Берта боится Гизелу! И ты все равно ей донес? Чтобы Гизеле было проще выследить твою сестру?

Леонард часто заморгал.

– Признаться, я не понимаю…

– Это я тебя не понимаю! Неужели ты действительно помогаешь упырям?

– Помогаю, куда ж мне деваться. Но не всем!

– Значит, я был прав! Ты их пособник! Быть может, твоя сестра действительно мертва?

– А если и так, что с того? – вдруг завелся юноша. – Поверь, от этого она не стала хуже!

– Да в какие игры ты со мной играешь, Леонард?! – прокричал Уолтер, и где-то в отдалении эхо подхватило его слова. Юный Штайнберг затрясся всем телом.

– Ох, Уолтер…

– ЛЕОНАРД!

– Это отец! Он идет сюда!

– Ну и пусть! – в запальчивости проговорил Уолтер. – К нему у меня тоже вопросы найдутся!

– Бе-бе-беги! Если он тебя здесь застукает…

В англичанине взыграл великодержавный гонор.

– Что тогда? Я иностранный подданный. На меня он руку поднять не посмеет.

– ЛЕОНАРД!!!

– Он тебя убьет. Причем руки ему для этого не понадобятся. Умоляю, уходи! Мой отец очень добрый. Пожалуйста, не вынуждай его на поступок, о котором он будет сожалеть! – Леонард что-то достал из другого кармана и быстро сунул Уолтеру. – Вот, это тебя заинтересует. Скорее сюда, на балкон. И дыши потише!

Как только за Уолтером захлопнулась балконная дверь, в комнату ворвался разъяренный Штайнберг.

– Щенок! Я же запретил! Как ты смел сюда пробраться!

– Я тоскую, – ответил Леонард просто.

– По самовлюбленной дурехе, которая удрала прямо перед Балом?

– Да, по ней.

Фабрикант замер и опустил занесенную руку. Бросил взгляд на каминную полку, куда Леонард уже успел поставить фотографию.

– Я тоже. Знай я, как дело обернется, все стены увешал бы ее портретами. Что если она никогда не вернется домой?

– Ты действительно веришь, что Берта сбежала? Может, он ее похитил? Держит взаперти?

– Зачем бы ему так поступать?

– Ты его лучше знаешь, отец. Зачем бы ему так поступать?

– Ох, Леонард. Вот ведь в какой переплет мы попали, – печально покачал головой отец. – Уже не верится, что выпутаемся.

– Ничего, до Бала еще несколько ночей. Что-нибудь да пр– придумаем.

– Как же, придумает он! – опять взорвался Штайнберг. – Экий мыслитель нашелся! В который раз повторяю – уезжай, покуда еще можешь. Ты ни в чем не замешан. Проклятие на тебя не распространяется!

– Именно поэтому я и с места не сдвинусь. Раз уж надо мной не властен этот мерз…

– Молчать!

– … авец, – закончил Леонард, смакуя каждый слог. Затрещина так и не стерла его довольную улыбку. – Должен же хоть кто-то вмешаться, если твой г-господин позволит себе лишнего. Если слишком туго затянет твой поводок.

– Тебе ли, дураку, с ним тягаться?

– Что еще мне остается делать? Целый год я живу в стра-а– хе. Я уже устал.

– Что, так скоро? Кишка тонка? А вообрази, каково бояться на протяжении двадцати лет! – рявкнул Штайнберг. – Зная, что в любой день – вернее, в любую ночь – он может явиться за моей дочерью. Каждое утро вздыхать облегченно, видя, что и на этот раз ее колыбель не пуста! Представлять, как он ее уводит – будет ли она вырываться, а если так, как он утихомирит ее тогда? Это ты себе можешь вообразить?!

– Нет, не могу, – подумав, ответил сын. – И не собираюсь. М-мы еще посмотрим, кто кого.

– Значит, остаешься?

– Остаюсь.

– Ну и болван! Так пропадайте же оба, я палец о палец больше не ударю! И за что только судьба покарала меня такими дерзостными, неблагодарными детьми?

Оба надолго замолчали.

– Это не риторический вопрос, отец, – наконец произнес Леонард. – И на твоем месте, я бы не стал его задавать.

Уолтер осторожно отодвинулся от окна, за которым отец и сын еще продолжали беседу, и рассмотрел новый артефакт. Им оказался сложенный вчетверо листочек бумаги с виньетками, как видно, из дамской записной книжки. Записка вещала:

«Дорогие отец и Леонард!

Не вздумайте меня искать! В единстве наша погибель, только по отдельности мы устоим. Я сделала свой выбор, да и вы бегите отсюда. И если есть у вас хоть крупица благоразумия, держитесь подальше от графа и Гизелы.

Б.

PS. Особенно от Гизелы.»

Теперь у Уолтера уже не оставалось сомнений.

* * *

«У меня был друг, но он оказался предателем. У меня была возлюбленная, но она обернулась чудовищем, настоящей ламией. Тем не менее, у меня есть долг перед Гизелой – долг христианина, мужчины и любящего человека. Я должен спасти ее душу из узилища немертвой плоти. Я должен ее упокоить. А если хватит сил, то и графа, который сделал ее таковой. Я пишу эти строки при лунном свете у стен замка. Еще мгновение – и я отправлюсь на последнее свидание к моей возлюбленной (прим. – если выживу, нужно вставить сюда какую-нибудь цитату – может, из Теннисона?) Я иду, Гизела! Смерть меня не страшит!»

Здесь записи Уолтера Стивенса обрываются навсегда.

К его величайшей досаде, во дворе его уже поджидала служанка. Сложив руки на груди, Эвике крутила головой по сторонам и нетерпеливо притоптывала ножкой.

– Где вас так долго носило, сударь? – сразу же напустилась она на гостя. – А почему корзина не при вас? Только не говорите, что потеряли!

– Сейчас не до таких мелочей, – отмахнулся он, проходя вперед.

– Это не мелочь! Между прочим, я все пальцы исколола, пока ее сплела…

– Девушка! – прикрикнул на нее Уолтер. – У тебя есть факел?

– Нет. У меня теперь и свечей нет, по вашей милости. Зато есть лучина. Сгодится?

Уолтер представил, как заявится к вампирше с лучиной в руках, и тут же отмел этот вариант. Масштаб не тот.

– Вряд ли.

– А что с вами приключилось? Где вы так исцарапались, да и костюм порвали?

– Я был у Леонарда.

Служба у вампиров закалила нервы Эвике, но лицо ее посерело.

– Господи. Неужто его микробы с вами такое сделали?!

Не тратя времени на объяснения, Уолтер оттеснил девушку в сторону.

– Куда же вы?

– К твоей госпоже.

– Дайте я вам хоть брюки зашью! Нельзя же идти к даме в таком деза… беза… де-без-белья, в общем!

Идея звучала заманчиво, но юноша отказался. Нельзя терять ни секунды. Сначала он забежал к себе в спальню, а оттуда уже отправился на роковую встречу. Гизелу он отыскал в Зеленой Гостиной, где она сидела на потертом диванчике и внимательно читала книгу, делая заметки на полях. Заметив пришельца, виконтесса оторвалась от увлекательного чтения и кивнула ему, давая понять, что сколь бы неприятен ни был его взъерошенный вид, она слишком хорошо воспитана, чтобы это заметить.

– Что-то случилось?

– Да, случилось, – торжественно-мрачным тоном произнес Уолтер. – Леонард поведал мне всю правду. О вас… и о Берте.

Виконтесса побледнела, хотя, казалось бы, с ее цветом кожи сделать это просто невозможно.

– Какую правду? Что вы имеете в виду?

– Тебе больше не удастся обманывать меня, – провозгласил англичанин, обращаясь к ней на «ты», потому что вежливости демоны не заслуживают.

– Я ничего не понимаю! – воскликнула она, подбегая к Уолтеру почти вплотную. – Что ты знаешь? Где Берта? Как нам ее вернуть?

– Ее уже не вернуть. Храбрая девушка погибла, и ты более не властна над ней. Но я могу помочь тебе.

– Как же? – Гизела вскинула тонкие брови.

– Я отрублю тебе голову, набью рот чесноком и вобью кол в сердце, – твердо произнес Уолтер, протягивая крест перед собой на случай, если Гизеле эта идея не понравится.

Гизеле эта идея не понравилась.

* * *

– А вот святая вода, – с надеждой произнес Уолтер, доставая флакончик и капая Гизеле на запястье.

Виконтесса зевнула. Юноша печально вздохнул и поставил в формуляре жирный минус около пункта двадцать пять: «Вампиры боятся святой воды». Тем не менее, он не унывал. Есть и другие способы совладать с нежитью.

– Хорошо, но это еще не все.

С хитрым видом он достал из кармана мешочек, перевязанный ниткой.

– Ну-ка, проверим, мисс Гизела…

На ее глазах он высыпал содержимое мешочка – зернышки проса запрыгали по полу, разбегаясь в разные стороны. Англичанин выжидающе посмотрел на графскую дочь.

– И?

– У вас не возникает нестерпимого желания их пересчитать?

– У меня возникает нестерпимое желание всучить кому-нибудь метлу и совок! Но я уже близка к тому, чтобы вас покусать, мистер Штивенс! – раздраженно проговорила она.

Он неохотно поставил еще один минус и поплелся за метлой. Конечно, он еще не пробовал отрубить ей голову, но инстинкт самосохранения подсказывал, что лучше и не пытаться.

– Выходит, ты не вампир?

– Нет…

– А господин граф? – произнес Уолтер с новой надеждой. – Ну, уж он-то.!

– Папочка? Полно тебе, какой из него вампир! Он мухи не обидит. А если обидит, то извинится.

– Эх.

Уолтер присел на диван, отбрасывая в сторону тщательно связанную косицу чеснока.

Реальность только что преподала ему памятный урок. Конечно, всему произошедшему есть рациональное объяснение. Отец Штефан оказался всего-навсего полоумным стариканом, а Леонард всласть поиздевался над доверчивым иностранцем. Сам граф фон Лютценземмерн уже не выглядел порождением ночи, лишь обедневшим, но все еще гостеприимным аристократом. Гробы он изготовляет не с преступным умыслом, а на заказ, чтобы хоть как-то поправить финансовое положение. И, конечно же, на бал прибудут упыри не в буквальном, а в переносном смысле. Наверняка они любят сосать из окружающих кровь, но сосать ее как-нибудь фигурально!

Только сейчас ему открылся смысл родительских наставлений – нужно было сидеть в конторе и не рваться в дальние страны. Нужно было дождаться ту девицу с молитвенником, хотя от одной мысли о ней Уолтера бросало в холодный пот. Но все лучше, чем выставить себя идиотом перед надменной аристократкой, которая едва сдерживается, чтобы не расхохотаться ему в лицо. Вот куда заводят фантазии! Даже когда рушатся воздушные замки, можно пребольно удариться.

– Что ж, теперь мне ничего не остается, как признать все легенды о немертвых тем, чем они и являются – суевериями, порожденными невежественным умом. А я так надеялся!

– Не расстраивайся, – Гизела присела рядом и протянула ему платок, такой ветхий, что Уолтер не посмел им воспользоваться. – Да, мы не вампиры, но это же не значит, что их не существует! Да взять хотя бы Штайнбергов…

– На что мне теперь Штайнберги?

– Разве Леонард ничего тебе не сказал? Конечно, со своими инфузориями позабыл обо всем важном! Уолтер, очнись, Штайнберги – вампиры!

Англичанин взвился с места.

– Что?!

– Зачем ты так волнуешься? Подумаешь, невидаль! Да об этом вся деревня знает.

– И никто не попытался их уничтожить?

– А зачем? Они живут здесь уж восемь лет. Вампирами они совсем недавно стали, что ж теперь, штурмовать их особняк? Кроме того, Штайнберг полдеревни обеспечивает работой.

Уолтер схватился за голову.

– Но как Леонард может быть вампиром, у него же гемофобия?

– Не повезло, – согласилась Гизела.

– И все-таки?

– Он питается кровяной колбасой. Если кровь прошла термическую обработку, она вроде бы не так опасна. Ты пробовал их колбасу? Редкостная гадость. Только вурдалак ее и может в рот взять.

– Но ведь Леонард… и ты. И он же вампир!

– Да. А я его невеста, – она пожала плечами.

– Неужели тебе тоже придется стать вампиром? Гизела, я не могу этого допустить! Я спасу тебя от этих чудовищ и увезу в Англию, ну же, решайся!

– Англия – это, конечно, заманчиво, – улыбнулась девушка, – но я не могу оставить папу одного. К тому же, кто тебе сказал, что меня сделают вампиром? Отец Леонарда никогда такого не допустит. Он говорит, что лучше уж мы останемся смертными, и тогда после нашей с папой кончины замок отойдет к ним. Всего– то лет сорок – пятьдесят подождать, для них это сущие мелочи.

– Ну, если так, – протянул Уолтер, который и в кошмарном сне не мог вообразить, чтобы кто-то добровольно согласился выйти замуж за вампира. Впрочем, чтобы кто-то согласился выйти замуж за Леонарда, он тоже представить не мог.

– А та несчастная девушка?

– Тоже вампир. Вот уж год как, – проговорила Гизела печально, – а все никак не смирится и не примет себя такой, какая есть. И вот теперь она исчезла – прямо перед свадьбой, представляешь?

– Разве ты хотела, чтобы она стала подружкой невесты? – не понял Уолтер.

– Это была бы ее свадьба! – воскликнула Гизела. – Я имею в виду – двойная свадьба. Я выхожу за Леонарда, а она… как же его зовут-то… Какой-то французский аристократ, не помню фамилии. В честь этого мы и даем бал в нашем замке, а герр Штайнберг разослал приглашения своим гостям. Теперь представь, как разочарованы будут гости выходкой Берты. А ведь они – вампиры, самые древние, самые уважаемые, самые кровожадные и жестокие. Практически цвет вампирского общества! И если мы не найдем невесту к свадьбе, они очень, очень… расстроятся. Теперь понимаешь, в каком мы положении? – тихо добавила она.

– Да. Но то, что я нашел в доме Штайнбергов, поможет нам в поисках. Это остатки дневника Берты. Она сожгла его перед побегом. Но что-то еще можно разобрать. Здесь есть и про тебя, – он протянул ей листочек, который девушка взяла осторожно, опасаясь, что поврежденный огнем, он может рассыпаться в прах прямо у нее в руках.

– Что-то важное? – не выдержав, спросил Уолтер, глядя как виконтесса уже десять минут перечитывает те несколько строчек, что удалось сохранить. Ему показалось, что в уголках ее глаз выступили слезы.

– Какая же она все-таки глупая! – воскликнула Гизела, медленно, словно бы нехотя откладывая листок в сторону. – Неужели и правда думала, что мне есть разница – вампир она или нет? Неужели не понимала, что без нее мы пропадем?

– Да, все это очень печально, – поддакнул Уолтер, – но ты нашла там какую-нибудь важную информацию?

– Здесь написано, что она хочет поехать в W… Wie… Тут не видно, но я думаю, она имела в виду Вену… Это целый день пути отсюда, и то в один конец! А потом… скажи, Вена ведь большой город? – она испуганно посмотрела на Уолтера.

Тот кивнул. Не просто большой – огромный. И вампиры не регистрируются в адресном бюро.

«Может, вы чего порекомендуете, с вашим-то опытом?»– чуть было не выпалила фройляйн Лайд, но вовремя спохватилась. Девочка не виновата в том, что у нее такое отвратительное настроение. Прямо скажем, человеконенавистническое.

– Отправлюсь на прогулку.

– Ой, только вы поосторожнее! На улицах в это время опасно.

– Постараюсь, – сдержанно ответила сиделка. На улицах этой ночью и правда будет опасно. А ей пора в путь, иначе «опасно» начнется прямо сейчас.

Девочка посмотрела на нее выжидательно, словно дворовый котенок на молочника. Поди, рассчитывает, что сиделка будет еженощно снабжать ее сластями. Пора умерить аппетиты. Никакого жалованья не хватит на такие траты, да и против устава все это. Хотя вряд ли фрау Кальтерзиле придерется, если узнает о ее самодеятельности. Происшествие в ванной образумило старушку.

Тем не менее, за кого Кармилла ее принимает – за ангела милосердия, что ли? Понятно, что девочка, как говорится, скорбная главою, но всему есть предел! И почему, почему эта дуреха свалилась на голову именно ей?!

Тут к ней постучала догадка, настолько жуткая, что фройляйн Лайд едва смогла ее озвучить. Когда все-таки удалось, ее губы подрагивали.

– Кармилла, я знаю, что вы стали вампиром, чтобы ваши приключения продолжались вечно. Но давайте еще раз представим, что вы…

– … Обычная барышня? Нет, фройляйн Лайд, этот номер больше не пройдет, – пациентка вздернула подбородок. – Второй раз вы меня не обманете! Я больше никогда не буду этого представлять! Слышите? Ни-ког-да! Потому что обычная барышня – это пустое место! Ее не существует! Все смотрят мимо, как будто ты дыра в пространстве! А если бы я и была ею – знаете, что бы я сделала? Я бы позвала вампиров! Я бы каждый день кричала, пока они не услышат! Они ведь не могут входить без приглашения. Значит, с приглашением-то непременно придут! Быть вампиром – в сто раз лучше чем… когда ты… и никому нет дела…

Заметив, что у нее вот-вот начнется истерика, фройляйн Лайд обняла ее за острые плечи и держала, пока ее не перестало трясти, пока она не затихла в ледяных тисках, как затихает замерзающий в метели. Поцелуй она девочку сейчас – и на лбу остался бы след обморожения. Когда Кармилла окончательно успокоилась, фройляйн Лайд разжала руки. Она услышала все, что хотела – вернее, не хотела – и могла уходить. Даже не уходить – бежать. Но худосочная пациентка вдруг показалась ей очень привлекательной, чтобы не сказать аппетитной. Бороться с искушением становилось все труднее.

А нужно ли?

Согласно официальному диагнозу, девочка безумна. Странные раны можно свалить на членовредительство, а ее россказням про вампиров все равно никто не поверит. Само провидение предает Кармиллу ей в руки. И не только Кармиллу, но и всех остальных…

Фройляйн Лайд вздрогнула. Нет, невозможно. Наверное, он научился отравлять ее сознание даже на расстоянии, потому что это не ее мысли! Сама бы она до такого непотребства не додумалась! Или все-таки додумалась? Возможно, все чудовища думают именно в таком ключе, и через некоторое время такие измышления уже не покажутся ужасными? Сумеет ли она разглядеть наступление этого момента, или мысли изменятся также поразительно, как некогда изменилось тело?

– Мне действительно пора, – прошептала она.

– До свидания, фройляйн Лайд, – голос девочки все еще был хриплым от слез. Она натянула одеяло до самого носа, но когда сиделка уже открыла дверь, добавила скороговоркой. – Знаете, мне очень понравилось бросать печенье из окна.

Ох, все мысли только о еде! Хотя чья бы корова мычала.

– Да, это занятный вид спорта, – фройляйн Лайд постаралась улыбнуться. – Какое печенье вы хотите выбросить в следующий раз?

– А что, разные бывают?

– Конечно. Я слышала, что у шоколадных хорошее ускорение.

– Тогда шоколадное!

– Будет сделано. И вот еще что – пожалуйста, не зовите вампиров этой ночью.

– Постараюсь.

– Одного упыря нашей больнице за глаза хватит.

В раздевалке она сменила форму на коричневое ситцевое платье в белую полоску, без турнюра и прочих излишеств, а потом наспех собрала волосы в некое подобие прически. Теперь она напоминала мещаночку с городской окраины.

Иными словами, то идеальный охотничий костюм, лучше любой амазонки. Да и пятна легко отстирывались.

Она готова.

В темном небе обрезком ногтя белел месяц. Трущобы затянуло туманом, пропитанным потом, похотью и перегаром. В дерганом свете фонарей люди напоминали марионеток, вытесанных из дерева и раскрашенных художником-недоучкой. По улицам сновали нищие в живописных лохмотьях. Где-то надрывалась шарманка, и сиплый детский голос выводил песенку про милого Августина. Из распахнутых дверей кабаков доносился хохот, визг скрипок и скабрезные куплеты. Прохожие разглядывали скромную девицу, которую непонятно каким ветром занесло в этот квартал, и улюлюкали ей вслед, но фройляйн Лайд продолжала свой путь. Не здесь, не сейчас, не с ними. Мужчины ограничивались насмешками и не пытались причинить ей вреда. Пока что никто из них не попадал в категорию «пища».

Теперь, когда жажда крови определяла само ее существование, фройляйн Лайд больше всего боялась, что однажды в ей проснется азарт. Что ее сердце, бесполезным комком повисшее в груди, вдруг встрепенется, когда рядом окажется новая жертва. И ей понравится это ощущение, настолько понравится, что она захочет пережить его снова и снова! Ныне, присно и вовек! Тогда она войдет в раж, утратить самоконтроль, падет уже окончательно, уже навсегда, с головой бросится в кровавый омут, а вылезет оттуда чудовищем. И золотой медальон почернеет под ее пальцами.

Зато сейчас она не чудовище, отнюдь! Она ведь питается всего раз в неделю, и то по крайней необходимости – на диете из животной крови на такой работенке долго не протянешь. И души, что трепетали в ее руках, принадлежали отъявленным подлецам.

Последний пункт очень важен. Именно поэтому вампирша петляла по узким, полутемным переулкам, забираясь в самое брюхо трущоб. Здесь на вас нападут, если ваша фигура хотя бы отдаленно напоминает человеческую. Здесь на вас нападут, если вы наденете дерюгу и вываляетесь в навозе. Здесь на вас нападут – и точка.

У глухой обшарпанной стены фройляйн Лайд остановилась. В свете единственного на всю улицу фонаря ее силуэт вырисовывался особенно заманчиво, и минут через пять из-за угла вывернули трое. Радостно переглянувшись, зашагали к ней. Она нащупала на груди медальон, погладила его сквозь платье. «Ты пока отвернись, ладно?».

Первым шел верзила, напоминавший плохо побритую гориллу. Рот бандита не закрывался, словно сила притяжения действовала на его нижнюю челюсть как-то по-особенному, не так, как на остальные части тела. За ним, прихрамывая, плелся белобрысый молодчик с изрытым оспой лицом. К его губе прилипла папироса. Замыкал шествие чернявый паренек, с виду итальянец. От природы темная кожа казалась почти черной из-за корки грязи. Из всей одежды на нем были штаны да жилетка, надетая на голое тело. На шее итальянца висел обломок коралла, согласно поверьям, отвращавший дурной глаз. Вампирша облегченно вздохнула. Это было еще одно суеверие, которому она не придавала значения.

– Какая нам лафа! Постой, мамзелька, не спеши.

Бандиты, перемигиваясь, закружились вокруг девушки. Вдоволь натешившись, остановились, а громила направил на фройляйн Лайд заточку. Вопреки ожиданиям, лезвие не сверкнуло в свете фонаря, потому что было покрыто бурой коростой. Ржавчина, наверное. Хотя вряд ли.

Благодаря этому поступку, бандиты сразу же поднялись в ее рейтинге негодяев. Но проверка еще не закончена.

Фройляйн Лайд дернулась вправо, и бандит, кривляясь, повторил ее движение. Влево – то же самое.

– Ишь, шустрая, – заметил белобрысый. – Нравятся мне такие кошечки. Кис-кис-кис!

– Но-но, не дергайся. Сама виновата, нечего шляться, где ни попадя, – ухмыльнулся итальянец, как видно, специалист по виктимологии.

– Если вам нужны деньги, то их у меня нет, – заявила фройляйн Лайд, чтобы разрешить возможные недоразумения.

Быть может, бандиты скажут: «Жаль, а мы так на это рассчитывали, потому что наши дети плачут от голода». Тогда она их отпустит, хотя и не без сожаления. Вместо этого люмпены загоготали.

– Дались нам твои гроши! У нас и так навар хороший. Будешь ласковой, еще и сама заработаешь!

Еда норовила запрыгнуть в тарелку, да так резво, что приходилось ложкой отбиваться. «Первое, второе, и десерт», – рассудила вампирша. От ужина ее отделяла последняя формальность. Она принципиально не кусала никого младше восемнадцати. А в здешних краях старики и молодежь на одно лицо, с тем же хриплым кашлем и опухшими коленями. Насчет верзилы она не сомневалась, но белобрысый и итальянец ее беспокоили.

– Ты, – она ткнула в первого. – Сколько тебе лет?

Опешивший парень захлопал белесыми ресницами.

– Ты че, опись населения проводишь?

– Сколько?

– Да пошла ты!

– Я жду.

– Ну, девятнадцать.

– Отлично. Тебе?

– Я почем знаю, – итальянец поскреб затылок. – Мамка говорила, что я родился в тот день, когда Гарибальди взял Палермо.

– Это было в 60-м. Так ты родом из Сицилии? – не удержалась она.

– Мои старики оттуда, только им пришлось драпать – папаша мой поцапался с местным доном. Потом колесили по всей Италии, пока не осели в Триесте. Я тогда совсем еще мальцом был.

Голод, железными когтями раздиравший ее изнутри – и голову, и тело – на время отступил. Она услышала, как волны перешептываются с кипарисами, и увидела золотую ленту, которую солнце перебросило для нее через все море. Именно так выглядел ее последний закат. На самом деле, она его не запомнила, просто нафантазировала, собрала воедино все приятные образы и всунула в тот вечер.

– Наверное, каждый день ты купался в море.

– Было дело.

– А я вот никогда не видел моря, – белобрысый задумчиво пошевелил ухом. – Я ваще ни разу из города не выбирался.

– Тю, нашел о чем жалеть. Вода там жирная от нефти, вонючая, мусор повсюду плавает, чайки орут как оглашенные…

– На самом деле, чайки кричат довольно мелодично, – возразила вампирша. – Мне нравилось просыпаться под их крики.

– Ты там тоже была?

Фройляйн Лайд кивнула.

Бандит расплылся в улыбке. Зубы его были такими черными, что создавалось впечатление, будто их вообще нет.

– Да ну! А по-нашенски болтаешь? Parli italiano?

– Un pochino. Я люблю этот язык. На нем разговаривает женщина, заменившая мне мать.

– Крестная, что ли?

– Можно и так сказать, – чуть поморщившись, ответила фройляйн Лайд. – Я посетила Италию прошлой весной. Красивая страна, и люди добрые. А еще мне очень нравилось тамошнее вино и тирамису. Мама готовила тебе тирамису?

– Какой там! Мы с хлеба на воду перебивались. Правда, однажды я залез в кондитерскую лавку и так этого тирамису нажрался, что пузо свело. Но кондитер, гад, меня сцапал и легавым сдал. Ну, ниче, я как вышел из кутузки, сразу его лавочку подпалил!

– А че такое тирамису? – поинтересовался белобрысый.

– Ну, как тебе объяснить. Оно… как облака.

– Че, серое и течет постоянно?

– Нет, такое воздушное! Внизу печенье, сладкое аж кишки слипаются, а поверху этот… как его…

– Творог, кажется, – пришла на помощь девушка. Хотя сама она уже не была уверена.

– Ага, – глубокомысленно протянул белобрысый. – А че такое творог?

– Это продукт из кислого молока, отжатого от сыворотки. Бывает крупно– и мелкозернистый, жирный, полужирный и совсем обезжиренный, – выпалил верзила, доселе хранивший молчание. – Че вы на меня вылупились? Между прочим, у меня мать была молочницей. Но отчим пропил и корову, и тележку… Ну, все, хорош разговоры разговаривать! Давайте, что ли?

Итальянец и белобрысый воззрились на своего товарища так, словно он оказался переодетым полицейским.

– Да ты че, с дубу рухнул? – завопил белобрысый, стараясь дотянуться кулаком до его носа, что было затруднительно, даже стоя на цыпочках. – Она мировая девчонка! Понял? Она не такая, как все!

Фройляйн Лайд мысленно с ним согласилась. Выражение «не такая как все» отлично ее характеризовало. Во всех смыслах. Однако дело принимало неожиданный оборот.

– Хоть пальцем ее тронешь, и я те кишки выпущу! – посулил итальянец. – Она со мной разговаривала, понял? Ей было интересно! Мною никто никогда не интересовался! И про мамку, и про тирамису… и ваще. Думал, сдохну, и ни одна собака не заплачет! А тут…

Верзила попятился.

– А че сразу я? Я хотел спросить, может, ее до дому проводить? А то еще пристанет какая-нибудь гнида.

Итальянец просиял.

– О, это мысль! Вы, синьорина, можете спокойно по улицам ходить, – галантно обратился он к фройляйн Лайд. – Мы всем нашим прозвоним, какая вы из себя, и никто вас не обидит! А если все же прицепится кто, скажите что Марио Форти ему уши отрежет, перцем посыплет и засунет в… в карман, в общем, засунет.

– Марио дело говорит. И на меня сошлитесь. Меня Бледным Густавом звать, – белобрысый вытер нос и неуклюже ей поклонился. – А хотите и про мою мамку послушать? Она однажды целую неделю дома ночевала! – добавил он с гордостью.

– А я – Кирпич, – прогундосил верзила.

Вампирша протерла глаза, не веря происходящему. Никогда прежде она не сталкивалась с таким кромешным невезением.

– Разве вы не собираетесь… ну… взять меня силой? – спросила она почти умоляюще.

– Побойтесь Бога, фройляйн! – укорил ее Кирпич. – Будто с вами так можно! Нееет, вы барышня деликатная. Сразу видать, что хороший человек.

Так, подумала она, какое сегодня число? Нужно уточнить, чтобы потом вычеркивать его из календаря. Несчастливый день, если что.

И с каждой секундой он становилась все хуже.

– Негодяи! Немедленно ее отпустите!

Задыхаясь и держась за правый бок, к ним бежал доктор Ратманн. В глазах бандитов что-то неуловимо изменилось, и перед фройляйн Лайд стояли уже не трое мальчишек, сплоченных мыслями о молоке, а заматеревшие преступники.

И у них по-прежнему был нож.

Доктор Ратманн сразу же отодвинул девушку в сторону, после чего принял боксерскую стойку – иными словами, выставил перед собой кулаки и как следует набычился. При его небольшом росте и склонности к полноте, это выглядело весьма забавно. По крайней мере, бандиты сразу же уловили комизм ситуации.

– А эт че за фраер?

– Небось, при часах и бумажнике!

– Сейчас, мил человек, мы тебя пощипаем!

– Подите прочь!

– Ой, какие мы смелые. А если не пойдем, че тогда? – и Кирпич помахал в воздухе заточкой.

– Я позову полицию! – ответил доктор и, не теряя ни секунды, привел свою угрозу в действие. – ПО-ЛИ-ЦИ-Я!!!

– Ори, пока дыхалку не порвешь, – великодушно разрешил бандит. – Сюда ни один фараон не сунется.

Хрюкнув, он расхохотался. К нему присоединились подельники, и в раскатах смеха потонуло тихое треньканье шпилек, которые одновременно выскочили из прически девушки и упали на мостовую. В тот же момент смех замерз во всех глотках.

– аааааааАААА!!! – завопил Кирпич без перехода. Белобрысые лохмы Густава зашевелились. Марио поднял руку, чтобы перекреститься, но забыл с какой стороны начинать. Все трое замерли на месте, парализованные ужасом. Это был не обычный, повседневный страх, как то загреметь в каталажку или погибнуть в пьяной драке. Это был страх из детства, который прячется под кроватью, выглядывает из приоткрытого шкафа, населяет каждую причудливую тень, шорох, собачий вой за окном. Страх перед чудовищами, что приходят за плохими детьми. А в глубине души каждый знал, что он был очень, очень плохим ребенком и давным-давно заработал личного монстра.

И монстр пришел.

Их напугали даже не волосы, развевающиеся по сторонам, словно ее парикмахером была сама Медуза. И не рот, который не закрывался из-за огромных клыков. Последней каплей стала тень. Она вдруг отклеилась от стены, протянула к ним длинные призрачные руки и строго погрозила пальцем.

Страх жмурился и вопил на одной ноте: «Пусть оно уйдет!» Но как только инстинкт самосохранения сумел его перекричать, бандиты бросились врассыпную.

Доктор Ратманн удивленно поднял брови. Вот ведь какова сила внушения! Недаром он занимается гипнозом. Вся соль в правильной интонации. А мерзавцам еще повезло, что он не стал делать пассы!

Он обернулся к спасенной девушке. Фройляйн Лайд смущенно прикрывала рот. Волосы ее почему-то были распущены, а в глазах промелькнуло нечто такое… хотя примерещилось, конечно. Выглядела она еще хуже, чем час назад. Может, всему виной плохое освещение, но у ее кожи появился зеленоватый оттенок.

– Герр доктор, вы-то что здесь делаете? – отрывисто спросила она.

– Не мог же я отправить вас домой в таком состоянии! Хотя я упустил момент, когда вы покинули больницу, но потом поспрашивал на улицах и пришел сюда. И вовремя! У, сброд! Ну, ничего, я их отпугнул. Видели, как они прыснули? Хотя представляю, каких непристойностей они успели вам наговорить.

– Вообще-то, мы обсуждали творог.

– Бессвязная речь, – удовлетворенно отметил доктор.

– Мне пора идти.

– Что, прямо сейчас? И думать забудьте. У вас шок, милочка. Между прочим, француз Шарко доказал, что вследствие сильнейшего потрясения по нервным окончаниям пробегает ток, что может привести к параличу! Вы ведь не хотите поменяться местами с нашими больными?

– Совсем не хочу.

– Тогда вам необходимо посидеть и успокоиться. Есть тут поблизости какое-нибудь кафе?

– Благодарю, но право же… Я как-нибудь сама.

Доктор дотронулся до руки фройляйн Лайд, и девушка тут же ее отдернула.

– Ну вот, и ткани похолодели. На лицо все признаки сужения сосудов. Позвольте мне измерить вам пульс…

– Вы, кажется, упомянули кафе? – быстро проговорила она. – Я бы не отказалась от чашки горячей, сладкой, струящейся… чая.

– Вот и славненько! Чаек – это то, что доктор прописал, – обрадовался Ратманн, накидывая ей на плечи свой сюртук.

Вот так, вдвоем, они отправились искать приличное кафе, хотя найти его в этом квартале было сложнее, чем айсберг в Сахаре. Желая развлечь подопечную, доктор нес какую-то веселую чепуху, а фройляйн Лайд время от времени поддакивала. Изо всех сил она старалась не думать о Голоде. Ночь длинна, у нее еще есть время. Поскорее улизнуть от доктора, и можно охотиться вновь.

Но до чего же обидно, правда? И почему работа всегда вторгается в личную жизнь?

В конце концов, они отыскали кабак, во дворе которого в данный момент не происходила поножовщина. Кое-как нащупав дорогу среди табачного дыма, доктор и медсестра заняли свободное место. Рядом с ними кто-то надтреснутым голосом затянул песню. Хрипело пианино, и две женщины, хохоча, отплясывали на столе. Поговаривали, что в подобные кабаки нередко захаживает сам наследный принц. В другое время фройляйн Лайд присмотрелась бы к присутствующим, но сейчас ее занимал лишь один вопрос – как, ну как отбиться от доктора, который всерьез озаботился ее здоровьем?

– Кельнер! – помахал ее спутник. – Рюмку коньяка мне, а моей даме – чашку чая. Да поживее.

Фройляйн Лайд пристально на него посмотрела. Когда это она успела стать его дамой?

Перед ней появилась чашка с отбитой ручкой. Дождавшись момента, когда доктор отвернется, вампирша чуть наклонила ее и вылила содержимое под стол. Будь она сытой, никто бы и глазом не успел моргнуть, а так получилось довольно неуклюже. Доктор покачал головой, и фройляйн Лайд пристыженно потупилась.

– Ай-ай-ай! Мелкая моторика так и не восстановилась! Кельнер! Еще чаю! И коньяку!

Вторая чашка сломила ее волю. Притворившись, что пьет, вампирша опустила в горячую жидкость язык, бесцельно им там поболтала, и едва сдержала гримасу отвращения.

– Герр доктор…

– Можете называть меня Отто, – ни с того, ни с сего предложил он.

От этой ремарки она остолбенела. Даже Голод, казалось, удивленно присвистнул, а Зов Крови уступил место более насущным проблемам.

Фройляйн Лайд наморщила лоб, пытаясь понять, куда он клонит.

– Нет, не могу, – сказала она очевидное. – Это против субординации.

– Как приятно встретить серьезную девушку в наши-то времена! Не то что всякие там вертихвостки. Я ведь с самого начала присматривался к вам, фройляйн Лайд. Сколько вы у нас служите? Почти три недели? Этого времени с лихвой хватило, чтобы составить о вас мнение.

– Правда?

Попалась! Далее последует что-нибудь вроде: «Я видел, как вы превратились в летучую мышь, чтобы успеть домой до рассвета. Чем вы объясните сей феномен?» Тогда придется распрощаться со Св. Кунигундой. Превращения в диких животных на территории больницы, разумеется, противоречат санитарным нормам.

– Я не детектив, не какой-нибудь заморский Алан Пинкертон, но работа психиатром, знаете ли, развивает наблюдательность.

– И что же вы обо мне думаете?

– Вы очень тихая, скромная и спокойная барышня. Скорее все, происходите из простой порядочной семьи.

Фройляйн Лайд распахнула рот.

– Угадал?

Нет, но промах его был таким запредельным, что сиделка чуть не взвизгнула. Все равно как если бы игрок в теннис один ударом разнес полплощадки и насмерть зашиб судью.

Как ловко, однако, ей удалось замаскироваться!

– Что натолкнуло вас на эту мысль? – спросила фройляйн Лайд, уже глядевшая веселее.

– Вы держитесь особняком. Не сплетничаете с остальными сиделками, не интригуете и не делаете гадостей исподтишка. Знаете себе цену.

– Да, это так, – согласилась вампирша.

Она действительно знала свою цену. Всю сумму, до последней золотой монеты. Специально уточняла.

– Пациенты вас любят. Даже самые буйные быстрее засыпают, когда вы на дежурстве. Вы здорово экономите нам лауданум.

– Стараюсь.

– За все это время на вас не поступало жалоб. За исключением того недоразумения с румянами, у вас не было нарушений.

Фройляйн Лайд отлично помнила тот вечер, когда фрау Кальтерзиле раскудахталась, увидев ее изменившееся лицо. Правда, после эпизода в ванной, она подчиненную более не беспокоила. Когда на твоих глазах у новенькой вырастают двухдюймовые клыки, которыми она распарывает себе запястье и, продолжая вежливо улыбаться, выдавливает кровь в раковину, покуда румянец на щеках не потускнеет – это, надо заметить, отрезвляет. Сразу возникает вопрос, на ком она испробует эти клыки в следующую очередь.

– Мне кажется, за вашу безупречную службу вы заслужили повышение. Причем солидное.

– Насколько солидное?

– Очень.

Уж не задумал ли он отправить на пенсию старушку Кальтерзиле? А что, было бы заманчиво.

– Я буду Фрау Старшая Медсестра? – уточнила она.

– Фрау Доктор.

Вампирша помассировала виски, стараясь отогнать еще один приступ головокружения. И почему все так скверно складывается? Просто одно к одному.

– Это невозможно, – в ее голосе закружились первые снежинки.

– Почему же?

– Я вас не люблю.

Доктор Ратманн вытер галстуком лоб, покрасневший от коньяка, и посмотрел на девушку снисходительно.

– Ох, фройляйн, фройляйн. Нам ли с вами верить в романтические бредни? Как сторонник теории Дарвина, я считая, что любовь – это ничто иное как процесс, сформировавшийся в ходе эволюции для поиска подходящего партнера. Для продолжения рода, понимаете? А не для того, чтобы бродить при луне, ломая ноги, и кропать бездарные вирши. Чистая физиология, а не всякие там финтифлюшки! – он все распалялся, – О да! К нам нередко попадают молодые девицы, впавшие в меланхолию из-за неразделенных чувств, но нужно видеть, как быстро холодный душ снимает все симптомы! В крайней стадии любовь превращается в болезнь, но и ее можно вылечить. Хотя лучше просто не заболевать.

Вампирша прикоснулась к левой груди, где скукожилось ее мертвое сердце. «Вылечите меня, пожалуйста!», – внутренне взмолилась она. Поверить в слова доктора было как никогда заманчиво. Даже если отбросить научный взгляд на вещи, поэты твердят про любовь до гроба. Раз она уже перешагнула порог, значит, все должно закончиться. Ну, как-нибудь. Само по себе. Вот только оно никак не заканчивается. Что еще нужно сделать?

Рука спустилась ниже и нащупала медальон. Иногда казалось, будто он пульсирует на ее ладони. Но, наверное, просто руки дрожат.

– Почему вы считаете, что мы с вами подходящие партнеры для размножения? – рассеянно спросила она.

– Это же очевидно! Вы молодая здоровая девушка. Я, хоть и хожу, век в холостяках, тоже еще не стар, – приосанился главный врач. – Кроме того, я могу вас полностью обеспечить. Впрочем, если вам захочется продолжить образование, я с радостью запишу вас на медицинские курсы. Женщины тоже могут заниматься умственной деятельностью, ну за исключением одной недели в месяц. Со временем вы сможете стать моей ассистенткой!

– Нет, – теперь в ее словах сквозила вечная мерзлота. – Я польщена вашим вниманием, но нет. Никогда.

В доказательство своей решимости, она оттолкнула чашку чая и сложила руки на груди.

– Неужели у меня есть соперник?

– Да, – ответила сиделка несколько нетвердо. Но зачем вдаваться в подробности?

– И вы его, надо полагать, любите? – доктор Ратманн выплюнул последнее слово, как кислую виноградину.

– Именно так. И буду любить вечно. В самом что ни на есть прямом смысле этого слова.

– Что ж, я был о вас лучшего мнения, фройляйн Лайд. Вы оказались гораздо более легкомысленной особой, чем мне подумалось в начале. Но выбор, конечно, ваш. Разрешите хотя бы проводить вас до дома?

– Если вам так угодно, герр доктор, – нехотя согласилась она.

Ничего, как только он отвяжется, можно еще раз попытать удачу. Вдруг на этот раз повезет. Если, конечно, бандиты не раструбили на весь квартал или о ее феноменальных добродетелях, или о ее способности превращаться в Горгону с пол-оборота.

Отсюда до ее квартиры было недалеко, и уже через десять минут они стояли возле подъезда. Фройляйн Лайд едва сдерживала нетерпение, но доктор все никак не уходил.

– Могу я поцеловать вас на прощание?

Поколебавшись, сиделка протянула руку. Доктор осторожно взял ее в свою.

– Такая холодная. Вам следовало допить чай. Но я не такой поцелуй имел в виду.

В следующий момент он уже крепко сжал ее запястье. Сколько рюмок он пропустил? Две, три?

– Нет! – закричала фройляйн Лайд, но ее глаза, как намагниченные, уставились на обнаженную шею доктора. Еще в кабаке, разгорячившись, он расстегнул воротник, а после забыл привести себя в порядок.

– Всего один? Дружеский?

– Сейчас же отпустите!

– Что, разве не так поступают герои готических романов, которые вы, девицы, просто обожаете?

– Прекратите!

– Обычные мужчины вам не по нраву! Вам подавай плащ и шпоры!

– Видеть вас не могу!

– Я настолько вам противен?

– Наоборот, – прошептала она и упала ему на шею.

От неожиданности доктор дернулся, замолотил руками по воздуху, но уже совсем скоро впал в оцепенение. Не отрываясь от его горла, вампирша огляделась по сторонам. К счастью, улица была пуста. Ангелы-хранители всего квартала в ту ночь получили прибавку к жалованью.

Покончив с трапезой, вампирша вытерла губы о рукав и обругала себя за неряшливость – ну вот, манжету хоть выбрасывай. Интересно, у древних получается аккуратнее, или они тоже мямлят себе под нос, когда относят одежду в прачечную? Затем она уложила своего начальника на мостовую. Он был жив, хотя и в глубоком обмороке. Шею украшала рваная рана, а на воротнике виднелись темные пятна, словно кляксы, сорвавшиеся с пера неловкой ученицы.

Убедившись, что его здоровью ничто не угрожает, фройляйн Лайд коснулась пальцами его висков. Он забудет о том, что случилось.

Ее задача представлялась ей как некое подобие аппликации в альбоме, где все изображения были объемными и двигались. Она распахнула его сознание, и на нее обрушилась неразбериха голосов, лиц, событий. Пропуская весь этот кавардак, она листала страницу за страницей, задержавшись лишь на образе круглолицей барышни, которая поджав губки, твердила, «Нет, Отто, маменька все равно не позволит. Вот получишь диплом, тогда и признавайся в любви сколь душе угодно». Когда же добралась до сегодняшней ночи, то воображаемыми ножницами перекроила произошедшее, вырезала одни фигуры, вставила их в другие декорации, кое– что поменяла местами, кое-что скомкала и выбросила.

Готово.

Можно захлопнуть книгу и привести доктора в чувство, но вампирша колебалась. Что если…? Нет, переписывать она ничего не станет, но добавить всего-то пару абзацев? В больнице больше не будут применять ледяной душ, и молочную диету, и прижигания, и прочие методы, порожденные творческим союзом Торквемады и де Сада. Должны же быть какие-то другие варианты. Совсем чуть-чуть вычеркнуть и дописать. Это во благо!

Но кто назначил ее специалистом по добру и злу? С каких пор мертвые указывают живым, как им обращаться друг с другом? Во благо! Откуда ей знать, что такое благо, если каждую неделю она выпивает несколько глотков человеческой души? И все же…

– Герр доктор? Да очнитесь, наконец!

Ратманн медленно открыл глаза, но, почувствовав тошноту, снова зажмурился. Вторая попытка была более удачной. Он лежал на спине, а над ним склонилась женщина, смотревшая и участливо, и смущенно. Ему потребовалось время, чтобы опознать в ней простую сиделку. Кожа, припорошенная золотыми веснушками, вобрала в себя весь окружающий свет и сиянием своим затмила даже звезды (впрочем, затмить городские звезды, мелкие и тусклые, – невелика наука).

– Как вы?

– Уже хорошо… кажется… что произошло?

– На меня напали трое, у одного был нож. Вы прогнали их всех, но прежде чем убежать, тот, с ножом, успел вас пырнуть. Вы пролили кровь, чтобы спасти меня. Спасибо.

Вампирша помогла ему подняться, облегченно отметив, что он уже мог самостоятельно держаться на ногах. Руки ее были теплыми.

– А сейчас вы пойдете домой, укроетесь пледом и выпьете чашку какао.

– Да… да… пожалуй… было бы неплохо. Тогда, до завтра, фройляйн Лайд?

– Прощайте, доктор.

Обернувшись, он еще раз бросил на нее затуманенный взгляд.

– Знаете, я никогда и подумать не смел, что увижу такую красоту!

Он любил ее как… ну, скажем, как свою душу. Сейчас в их жилах текла одна и та же кровь. Но вампирша надеялась, что к завтрашнему вечеру чары рассеются и краденая красота потускнеет. До чего же неловко! Она чувствовала себя так, будто покидает чужой дом, прихватив столовое серебро, а хозяева благодарят ее за приятно проведенный вечер.

Ратманн зашагал по улице. Само происшествие он помнил смутно – да, трое бандитов, лезвие, он грозит им кулаком. И тут ему в голову пришла идея.

Создавалось впечатление, будто идея сидела там уже давно и только сейчас предстала во всей красе. Это была хорошая идея, он точно знал. Вот только как он до нее додумался? Но выстроить аргумент оказалось несложно – он спас медсестру от лютой смерти, значит, это событие следует отпраздновать. Завтра же накроем стол в больнице! Диета диетой, но ради такого случая стоит ослабить режим. Всю дорогу до дома главный врач Св. Кунигунды думал о свиных ребрышках, жаренной картошке, и хрустящем салате. И почему-то о шоколадном печенье.

Когда он скрылся из виду, вампирша привалилась к стене. Горло ее сжимал невидимый ошейник. От него тянулась цепь – тоже невидимая, но такая ощутимая! – и ее конец терялся вдали. Думала, что спряталась, а на самом деле перебежала с одной клетки на другую. И все ее дальнейшее существование – не что иное, как черно-белая доска, по которой ее будут двигать согласно чужой стратегии.

Даже в больнице она оказалась потому, что глупая девчонка заходилась в беззвучном крике, призывая вампира. И вампир явился. Как в сказке. Черт бы побрал все сказки! Найти бы могилу братьев Гримм и сплясать на ней тарантеллу, чтоб им на том свете стало неспокойно.

Вампирша вытянула руку, надеясь поймать хотя бы дуновение ветерка. Согласно фольклору, ветер доносит ваши слова до сверхъестественных существ. Бывало, в ненастную погоду она могла такого про себя наслушаться, что потом еще долго уши горели.

Безветренно. Но фройляйн Лайд все равно задрала голову и прокричала.

– Виктор! Приди же ко мне, победитель! Забери свой трофей! Видишь, я такая же, как ты. Такая же тварь. Я больше не прячусь, хотя от тебя попробуй спрятаться! Ну же? Тебе нужна только я, вы ведь так договорились! Да или нет?! – ответа не последовало, да она и не рассчитывала. – Виктор! Неужели у тебя совсем не было детства, раз ты до сих пор не наигрался? Мы тебе не солдатики, мы жив… какая разница, что неживые! Все равно так нельзя… Когда? Ну, когда ты, наконец, меня заберешь?!

Ничего. Только ночь подмигивала ей фонарями сквозь рваную вуаль тумана и тихо над ней насмехалась.

Как выяснилось, граф де Морьев заблаговременно просватал за младшего брата ту самую Блуа. Братья долго выясняли, кто кого переупрямит. Под конец граф даже угрожал непокорному юнцу Бастилией, пока тот не образумится. Но Виктор заявил, что тюрьма – это пикник по сравнению с графиней, грациозной как стадо буйволов на водопое, да еще кривой на один глаз…

Когда на утро после свадьбы они с Женевьевой прогуливались по парку, простой люд снимал перед ними шляпы. А теперь эти канальи готовы снять им головы с плеч.

Поглаживая руку жены, Виктор подумал, что брат ошибался, называя его брак «чудовищным недоразумением». И сам граф де Морьев, и его жена, и графиня Блуа, так и оставшаяся девицей, уже гнили на кладбище, а вот они с Женевьевой живы и здравствуют. И все у них получится.

Из мясницких лавок тянуло смрадом, и виконт едва удержался, чтобы не заткнуть нос. Под ногами чавкала грязь, то и дело норовя полакомиться его башмаками. Неужели и до Революции Париж был такой же клоакой? Виктор не мог знать точно. Тогда он разъезжал по улицам в карете, а прогулки совершал по аккуратным дорожкам, посыпанным песком. Нет, прежде он не видел такой грязи, такого убожества! Да и горожане оказались под стать. Париж был запружен горластыми бабами и детьми, которые не могли досчитать до десяти – куда им, скудоумным? – но назубок знали Права человека и гражданина. Да какие им, отребьям, права, подумал виконт. Пусть бы Францию и правда, захватили англичане да перебили их всех. Такую сволочь не жалко. Пусть все сгинут.

Беглецы миновали Площадь Революции, где толпа уже собралась для любимого развлечения. Раздался тихий, противный свист, за которым последовал глухой удар, и площадь взорвалась улюлюканьем. И тогда его сердце вздрогнуло, совершило головокружительное сальто и унеслось куда-то в пятки.

– Просто не смотри туда, Виктор, – шепнула виконтесса. – Просто не смотри и все.

У городских ворот несколько солдат в мундирах Национальной Гвардии проверяли бумаги у отъезжающих и приезжих. Руководил ими невысокий мужчина в штатском, с патриотической кокардой на шляпе. Точно такие же кокарды украшали головные уборы четы де Морьев. Супруги с невозмутимым видом предъявили свои бумаги. Тщательно изучив их, главный проверяющий вернул Виктору документы, а затем спросил у Женевьевы что– то насчет стирки. Мол, не нужны ли ей новые заказы. Или каким щелоком она пользуется. Что-то в этом роде, сейчас уже и не вспомнишь. Женщина защебетала, улыбаясь так заразительно, что солдаты невольно осклабились. Даже их главный довольно кивал, слушая ее обзорную лекцию по щелокам.

– Это все, гражданин? Мы можем идти? – наконец спросила она.

– Это все, – мужчина посмотрел на нее ласково. Он так и светился благодушием, словно дело происходило не на заставе, а за обеденным столом, а все присутствующие были его закадычными друзьями.

– Для тебя, – добавил он, когда супруги уже двинулись с места. – К тебе, гражданка, у нас нет вопросов, а вот к твоему мужу найдется несколько. Говоришь, ты водонос?

– Да.

– Добро. Расскажи, где берешь воду? Каков твой обычный маршрут? Где ты ее продаешь? Сколько стоит одно ведро воды? Сколько оно стоило год назад? Два года? Три?

Женевьева собиралась заговорить, но солдат схватил ее за плечо. Виктор почувствовал, как на лбу проступает предательская испарина. Капля пота скатилась по лицу и защекотала шею.

– Я беру воду в Сене, – произнес он бесцветным голосом.

– А где именно?

– Какая разница где! Вода повсюду одинаковая.

– Ну-ну. А покажи-ка мне свои руки. У меня сосед водонос, о его мозоли можно ножи затачивать.

– А тебе, гражданин, и на его руки смотреть не надо, – вдруг выступил вперед молодой солдат. – Узнаешь меня?

– Нет, – на всякий случай сказал Виктор, хотя круглая физиономия действительно казалась знакомой.

– А я тебя нескоро забуду. Это виконт де Морьев. Еще мальчишкой я служил в его доме, чистил ножи и обувь.

Лицо солдата стремительно молодело, и вот на виконта смотрел двенадцатилетний мальчуган, с глазами огромными, как блюдца. Дрожащими руками он прятал за спиной серебряную табакерку. Вроде даже лепетал что-то в свое оправдание, отступая от хозяина все дальше и дальше, пока не ударился затылком о каминную полку. На беду мальчишке Виктор как раз возвращался после крупного проигрыша, так что настроение у него было препаскудное.

– Вы избили меня до полусмерти и вышвырнули на улицу! – завопил солдат, по старой памяти сорвавшись на «вы».

Заметив, как побледнела Женевьева, а проверяющий расплылся в широчайшей улыбке, Виктор понял – отпираться бессмысленно.

– А как мне следовало поступить, когда ты собирался украсть ценную вещь?!

– У меня отец тяжко болел, а на дохтура денег не было!

– А объяснить мне это ума не хватило?!

– Да вы и слушать меня не стали!

– Николя, я ведь за тебя тогда заступилась, – с упреком сказала виконтесса.

– Как же. Еще немного и он бы из меня душу вытряс, – солдат сплюнул сквозь дырку в передних зубы. – Ничего, другие времена настали. Оба сдохнете.

Виктор рванулся вперед, но в следующий момент почувствовал, как его ударили по голове чем-то тяжелым. Последней, кого он увидел, была Женевьева. Зажав в руке шпильку, она с криком кинулась на Николя и проткнула ему щеку. Затем сознание Виктора поглотила горячая, с красными разводами, тьма.

…Когда неделю спустя он очнулся в тюремной больнице Консьержери, Женевьева была уже мертва.

Чувства в нем онемели настолько, что он мог думать о ней без слез. Ее казнили. Отрубили ей голову, а волосы продали на парик, чтобы хоть после смерти она приносила пользу обществу. Теперь ее белокурые локоны прикрывают плешь какой-нибудь старухе.

Но ему-то что делать? Именно Женевьева принимала все решения, будь то начало посевных работ в имении или меню на ужин. На нее можно было положиться во всем. Виктор просто не представлял, как ему жить дальше. К счастью, жить без нее придется недолго.

На следующий день его перевели в камеру. Когда лязгнула дверь, Виктор оказался в душном, наполненной миазмами склепе, с гнилой соломой в качестве матраса. Раз в день заключенных выпускали на прогулку, но, оказавшись в маленьком треугольном дворике, отделенном решеткой от женской половины тюрьмы, виконт увидел, как узницы полоскали белье в фонтане. Они смеялись и судачили, словно произошедшее было лишь временной неприятностью, и жизнь вот-вот вернется в прежнее русло. Некоторые умудрялись менять платье два раза в день! Для кого они так прихорашиваются? Неужели надумали соблазнить Святого Петра у райских врат? На здешних стражей не действуют женские уловки. Уж слишком они идейные. Никого не пожалеют. С тех пор Виктор больше не покидал свою камеру.

Вскоре он предстал перед Революционным Трибуналом. Его что-то спрашивали, он что-то отвечал. Ни вопросы, ни ответы не имели значения. После выходки виконтессы он был обречен. Создавалось впечатление, что эта контрреволюционная парочка специально пришла к городским воротам, чтобы совершить там акт саботажа. Показания дал и Николя, щеголявший забинтованной щекой. Из его слов следовало, что рядом с Виктором сам Жиль де Ре казался братом-францисканцем, скромным и человеколюбивым. Якобы злодей ввел право первой ночи в своих владениях, а по воскресеньям лакомился крестьянскими младенцами. При таких обстоятельствах приговор был один, впрочем, весьма в те дни распространенный.

Его приговорили к смерти.

Но перед этим знаменательным в жизни любого человека событием была последняя ночь. Порою он чувствовал, как ярость пойманным волком бьется у него в груди, воет, грызет решетку. Порою впадал в совершенное равнодушие. Вот и сейчас виконт забился в угол, монотонно гладя себя по руке и пытаясь представить, как его живая, трепещущая плоть завтра превратится в падаль. Но представить такое никак не получалось.

За его спиной раздался шорох, а когда Виктор обернулся, то к своему изумлению увидел высокого седого мужчину со свечой в руках. Лицо незнакомца избороздили морщины, казавшиеся еще глубже при тусклом свете. Неужто новый узник? Когда же его успели привести? Старик был худым, но не настолько же, чтобы протиснуться в дверную щель. Виконт огляделся по сторонам, но остальные заключенные выводили рулады. Будь наш герой наблюдательнее, он заметил бы, что еще никогда его сокамерники не спали так по-младенчески спокойно.

– Кто вы?

– Тссс, – незнакомец поднес палец к губам и загадочно улыбнулся. – Не нужно поднимать тревогу. Я лишь хочу проверить, нет ли здесь кого-нибудь из моей паствы.

Выходит, тюремщики допустили к нему исповедника? Это уже что-то новенькое.

– А, так вы из переодетых священников, что приняли присягу? – прошипел Виктор. – Пододвиньтесь поближе, святой отец, я хочу плюнуть в ту руку, которая поднялась, когда ваши мерзкие уста отреклись от Матери Церкви.

В следующий момент незнакомец уже стоял перед ним, но виконт даже не заметил, как он шагнул вперед. Неужели нервное потрясение достигло высшей точки, и он сошел с ума? Было бы прекрасно! По крайней мере, он будет беседовать с ангелами, когда его поволокут на эшафот. Ничто так не притупляет боль, как безумие!

– Нет, это вы мне свою протяните, – между тем потребовал незнакомец. – Ну же! Я желаю посмотреть на вашу ладонь, мсье!

Его руки были холодными, но то была приятная прохлада, вроде прохлады свежей накрахмаленной простыни, которая опускается на горячечное тело больного.

– Какая удивительная линия жизни!

– Что, слишком короткая? – хмыкнул де Морьев.

– Наоборот! Она продолжается бесконечно, – и старик провел в воздухе пальцем, прослеживая невидимую линию.

Вблизи лицо гадателя показалось знакомым. Виктор наморщил лоб, силясь вспомнить, где же он мог видеть этого чудака.

– О, я вас знаю! Вы тот самый шарлатан, что показывал фокусы по салонам лет эдак пятнадцать назад. Да еще за каждой юбкой увивался. Сен-как-вас-там?

– Сен-Жермен, – помог ему незнакомец.

– Только я думал, что вы давным-давно умерли. Ошибся, значит. Что, мсье фокусник, можете вытащить голубя из рукава?

– Только если это хоть чуточку поднимет вам настроение.

– Вряд ли, – не сразу ответил Виктор. – Они казнили мою жену.

– Мне вас жаль.

– А ее?

– Ее не очень. Она обрела покой, а вам жить с этим, – он снова взглянула на ладонь Виктора, – вечно.

– Вы когда-нибудь были женаты, Сен-Жермен?

– Нет. На амурные дела у меня просто не было времени, – Сен-Жермен печально развел руками. – Видите ли, я родился в XVI веке, когда умереть было довольно просто – будь то смерть от чумы или от удара пивной кружкой по затылку. Так что с младых ногтей я грезил философским камнем и эликсиром бессмертия. Пока прочие студенты строили шашни с юными прелестницами, я корпел над гримуарами в библиотеке. Когда они размышляли, где раздобыть денег на попойку, я решал, что бы мне такое трансмутировать в следующую очередь. Понемногу мои однокашники обзавелись семьями, и лишь я, тогда уже маститый профессор, по-прежнему не вылезал из лаборатории. Так прошло сорок лет. Думаете, я что-нибудь открыл по истечении этого времени? Ничего! Ничегошеньки! Sic transit gloria mundi! Сорок лет горгулье под хвост!

Похоже, Виктор де Морьев был не единственным безумцем в этой камере. На всякий случай он отодвинулся подальше от Сен– Жермена, а то еще забрызгает слюной, когда у него пойдет пена изо рта.

– Но если вы утверждаете, что жили в XVI веке, вам все же удалось найти способ бессмертия? – Виктор указал на логическую ошибку в его рассуждениях.

– Ах, вы об этом. Однажды мои студенты ради смеха подпоили меня и отвели в дом терпимости, где одна из куртизанок оказалась вампиршей. Она и превратила меня в носферату. Вот, собственно, и все. С тех самых пор пытаюсь наверстать упущенное, но его теперь попробуй, наверстай.

Нянька-бретонка рассказывала маленькому виконту и про вампиров, и про ведьм, и про чудовище Анку, что разъезжает на своей шаткой телеге и отвозит души умерших в другой мир. Но все это бабкины сказки! Поймав недоверчивый взгляд, Сен-Жермен мелодраматически вздохнул и приложил его руку к своему запястью. Виктор изо всех сил надавил пальцами на податливую кожу, но с таким же успехом он мог ощупывать камень – пульса не было.

– Выходит, вы вампир? – выдохнул Виктор.

– Нет, мальчик мой, я не просто вампир. Я Мастер Вампиров Франции. Свалилась же на меня обуза под старость лет! – и он горестно покачал головой, словно только что проверил добрую сотню студенческих работ, но оставшиеся тетради Вавилонской башней возвышаются над столом.

– И вы ищете других вампиров здесь?

– Да. Провожу массовую эвакуацию из Парижа.

– Плохи же в Париже дела, если даже нечисть отсюда разбегается, – хмыкнул Виктор.

– Ну что вы, далеко не все вампиры хотят уезжать. Охотиться в такой неразберихе гораздо удобнее. Другое дело, что я как Мастер уже не в силах обеспечить безопасность каждому. С тех самых пор, как люди изобрели средство, которое столь же смертоносно для нас, сколь и для них самих. Хотя костер тоже был весьма эффективен.

– Постойте! Ведь согласно легендам, у вампиров есть сверхъестественные способности. Они могут оборачиваться в животных. Почему бы не превратиться в летучую мышь и вспорхнуть с эшафота?

– Не все так могут, Виктор, – сказал Сен-Жермен, и виконт вздрогнул. Когда он успел назвать свое имя?

– Способности, о которых вы так любезно упомянули, есть лишь у тех вампиров, что кормятся человеческой кровью. Некоторые предпочитают кровь животных. Тогда их единственным даром остается дар бессмертия, а во всем остальном они мало чем отличаются от людей. Разве что немножко сильнее. Разумеется, все наши ограничения – солнечный свет, серебро, святая вода – на них тоже распространяются.

– Все ограничения и никаких преимуществ? Черт возьми, да зачем они вообще стали вампирами?! – в сердцах воскликнул виконт де Морьев.

– Не всякий немертвый становится таковым по доброй воле. Не у каждого есть выбор. В отличие от вас.

– Вы мне предлагаете…?

– Да. Я именно что предлагаю вам стать вампиром. Скажите «нет», и я тут же удалюсь.

– Но почему именно я? Ведь вы могли пройти мимо? Проклятье, да вы могли и вовсе не заглянуть в эту камеру! Просто совпадение?

– Скорее предназначение. Мы существа из фольклора, а в сказках ничего не бывает просто так. Они очень скупые, сказки. Никогда не тратят действие понапрасну. Один эпизод влечет за собой другой. Если принцесса уснула мертвым сном, значит, ее должен расколдовать принц. Если на ступенях остался хрустальный башмачок, он обязательно будет впору какой-нибудь ножке, даже если перед этим придется искромсать несколько. Ну а если в вашей тюремной камере появился вампир, и вы не поддались его сонным чарам… додумайте сами. Мы встретились неспроста, Виктор. Каков будет ваш ответ?

– Да! – закричал виконт. Чтобы вампир не передумал, он готов был продолжать до бесконечности. – Да, да, да!!!

Он даже не вздрогнул, когда клыки впились ему в шею. Его кровь лилась в рот Сен Жермену, и можно было лишь плыть по течению, блаженно улыбаясь. Ему было хорошо. Затем возникло ощущение слабости, но за последнее время Виктор уже свыкся с ним. Капля за каплей утекала жизнь. Вот уже конечности сковало холодом, он пробежался по всему тела и вплотную подобрался к сердцу. Но перед последним стуком вампир, молниеносным движением вспоровший себе запястье, выдавил несколько капель крови в рот Виктора. Застонав, тот припал губами к царапине, не давая ей затянуться.

Прав был Сен-Жермен! Алхимия – просто чепуха по сравнению с тем, что происходило сейчас. Это ли не трансмутация? Он чувствовал, как по его жилам течет расплавленное золото. Как прекрасно умирать! Смертная оболочка лишь уродливый покров, из которого выпорхнет ослепительная бабочка. Слишком долго он ползал по земле, опасаясь, как бы его не раздавили, но теперь он будет парить. Ему не придется жить ни в тени Гильотины, ни в тени Креста. Его переполняла сила столь древняя, что он не мог дать ей имя. Что там Мастер говорил про сказки? Да, лучше так. По крайней мере, в сказках присутствует хоть какая-то логика. Там героев не швыряет по жизни, они не кружатся, как палые листья в водовороте – без смысла, без системы, без малейшего контроля над своей судьбой.

…Но если бы Мастер повстречался ему раньше! Древней крови хватило бы на двоих…

– Виктор? – Сен-Жермен похлопал его по щеке, и новый вампир открыл глаза. – Как вы себя чувствуете?

– Великолепно. Благодарю вас, господин Мастер.

– Ради всего несвятого, зовите меня Сен-Жерменом! – поморщился тот. – За сорок лет в университете мне опостылели и титулы, и звания, и научные степени, и прочая белиберда!

– Как вам угодно, Сен-Жермен.

– Вот и славно. А сейчас я научу вас превращаться в туман, и мы просочимся отсюда. Прямо через замочную скважину. Главное, не попасть под сильный ветер, а то капельки разнесет по сторонам. Кому охота снимать свои уши с ближайшей изгороди? Или кое-что поважнее, – подмигнул вампир, но вдруг обеспокоенно посмотрел на свое создание. – Только сдается мне, вы еще слишком слабы.

Если это слабость, то, что же тогда сила? Его сознание распахнулось и прокатилось по тюрьме, всасывая накопившийся здесь страх – старинный, черной плесенью вросший в стены, и совсем свежий, от которого тянулись тонкие нити по всему Парижу, к женам, детям, друзьям, слугам. От этого ощущения можно было захмелеть. А если даже страх так сладостен, то какова же на вкус человеческая кровь? Виктор решил не тянуть с ответом.

– Нехорошо уходить, не попрощавшись. Хочу перемолвиться парой словечек с добрыми друзьями. Позволите?

Вампир покосился на спящих узников.

– Только, чур, недолго. Я подожду здесь.

– Нет, лучше подождите у ворот. Замочная скважина – это все же несолидно. Я привык входить и выходить через дверь. Парадную.

Сен-Жермен собрался было возразить, но что-то в голосе Виктора заставило его умолкнуть. Раскинув руки по сторонам, он разлетелся на частицы и собрался в зеленоватую дымку, которая просочилась через дверные щели. Задумчиво поглаживая подбородок, виконт де Морьев тоже подошел к двери. Он мог высадить ее в два счета, но так слишком скучно. Если чему-то поучиться у новой власти, так это умению превращать смерть в праздник.

Он постучал.

– Кому не спится? – снаружи послышался осипший голос.

– Я хочу подать прошение о помиловании на имя общественного обвинителя, – сказал Виктор первое, что пришло в голову.

– А утра дождаться не мог?

– Я в списках на завтрашний день. Но я надеюсь, что гражданин Фукье-Тенвиль еще успеет рассмотреть мое прошение.

– Будто у него нет других занятий, как с твоим прошением возиться.

– О, мое предложение его заинтересует! В обмен на свою жизнь я готов заплатить немалые деньги. Армии сейчас нужны финансы. Наше правительство радуется даже трем франкам, которые сиротка вытрясла из копилки, а я предлагаю десять тысяч. Деньги надежно спрятаны. Только я знаю где.

– Эх ты, сволочь контреволюционная, – беззлобно констатировал тюремщик. – Ладно, выходи. Напишешь прошение у меня на глазах.

Дверь распахнулась, и перед Виктором предстал солдат, крепко сжимавший в правой руке дубинку. Кивком он велел виконту выходить, но тот вдруг подался вперед, словно споткнувшись. Это что еще за штучки? Но прежде чем тюремщик успел поднять его, а то и дубинкой приласкать, Виктор взмыл в воздух, совершил сальто, оттолкнувшись ногами от потолка, и в мгновение ока оказался за спиной у стража. Роли поменялись. Столь же стремительным движением вампир схватил стража за правое запястье. Хрустнула кость, и дубинка покатилась по каменному полу. Мужчина завопил, но рот ему закрыли пальцы, холодные и твердые, как прутья чугунной ограды.

– Меня всегда интересовало, какие у революционеров бывают последние слова? – его ухо защекотал вкрадчивый шепот. В тот же момент вампир убрал руку.

– Боже милосердный, – только и успел прошептать тюремщик. Горло его вспыхнуло болью, словно по нему полоснули раскаленной бритвой. Когда тело мужчины обмякло, вампир позволил ему упасть и перешагнул через него, как ребенок через надоевшую игрушку.

– Ты разочаровал меня, друг мой. Я-то надеялся, что ты споешь Марсельезу, – сказал Виктор, вытирая губы ладонью. Теплая кровь заливала счастливую линию его жизни.

Насытившись, Виктор отшвырнул тучное тело и собирался уже уходить, как вдруг его внимание привлекла связка ключей на поясе у тюремщика.

Вампир огляделся. За этими дверями заживо гниют люди, которым отсюда одна дорога – на плаху. Он может их выпустить. Более того, он может вывести их за ворота! Никакая застава ему не преграда. Если патрульные спросят про документы, он нарисует себе пропуск, причем их же кровью. А за пределами Парижа узники побегут, куда глаза глядят. Кому-нибудь да удастся спастись.

Он поможет им! Он знает, что они сейчас чувствуют.

И тут он понял, что уже не знает. Более того, ему дела нет до их мелких страхов и страданий. И по ту сторону решетки, и по эту были всего-навсего люди. Прямоходящая еда с большим словарным запасом. Страшно подумать, что он когда-то был одним из них! Страшно и стыдно. Поморщившись, он пошел прочь.

Сен-Жермен нетерпеливо прохаживался у входа в Консьержери. Наконец, дверь отворилась и из тюрьмы, насвистывая веселый мотивчик, вышел Виктор. Кровь струилась у него по всему телу. Как у новорожденного.

– Простите, что заставил себя ждать, – вежливо поклонился он.

Не говоря ни слова, Мастер Вампиров протянул ему носовой платок…

* * *

Жонглируя подушкой, вампир возлежал на оттоманке, некогда зеленой, но сейчас настолько грязной, что его черные волосы почти сливались с обивкой. Своей позы он не изменил и когда в комнату вошел Сен-Жермен в сопровождении Виктора. Последний готов был поклясться, что где-то уже видел эту наглую рожу. Но где?

– Ага, целых три раза. Делать мне больше нечего, как сматываться из Парижа. Мне и здесь неплохо неживется.

Сен-Жермен развел руками.

– Готье! Но гильотина!

– Как раз из-за нее, голубушки, я и остаюсь! Между прочим, я член Революционного Трибунала. А еще я помогаю ребятам искать бывших, – Виктор нахмурился, но Готье продолжал разглагольствовать. – На что аристократам нетронутая шея? Рано или поздно ее поцарапают… лезвием! А к телам казненных никто не присматривается.

– И все-таки ты должен уехать со всеми, Готье!

– А иначе? – весело спросил вампир. – Если не уеду, что тогда, дедуля?

– Я сделаю тебе выговор и напишу замечание в табель!

Со всей французской галантностью вампир объяснил, куда Мастер может засунуть его табель.

Примерно через четверть секунды зрачки Готье разнесло от боли.

– Мы, вампиры, на самом деле большая, дружная семья, – ласково проговорил Виктор, наматывая его кудри себе на кулак, – а в таких семьях нет места ни угрозам, ни принуждению. Поэтому у тебя есть свободный выбор – или ты тотчас же извинишься, или я сниму с тебя скальп. Ммм?

– Да, – всхлипнул Готье.

– Что да?

– Первый вариант!

Виктор отпустил его волосы, и Готье шлепнулся на пол. Здравый смысл шепнул, что лучше и не подниматься.

– Простите.

– …господин, – подсказал виконт.

– Простите, господин! – выкрикнул вампир, но посмотрел при этом не на Сен-Жермена, а на его помощника.

– Извинения приняты. Три минуты на сборы.

Уже на улице, когда Сен-Жермен пришел в себя после увиденного, он довольно потер руки.

– Замечательно, Виктор! Я буду называть вас своим аспирантом!

– Лучше просто рабом.

– А разве это не одно и то же? – захихикал бывший профессор.

Виктор кивнул. Пусть порадуется, в его возрасте полезны положительные эмоции. А он сам, конечно, не откажется сопровождать Мастера этой ночью. Во-первых, нельзя же не отблагодарить старика. А во-вторых, ему не терпелось лично встретиться с будущими подданными.

Как только экономка скрылась за дверью, Гизела торжествующе посмотрела на Уолтера и Эвике. Первый на протяжении всей беседы хранил благоразумное молчание, вторая же, как и пристало служанке, старалась казаться как можно незаметнее. Но полностью слиться с интерьером не удавалось, потому что ее простенькое платье и рыжие косы выделялись на фоне мебели с алой штофной обивкой. Понемногу девушка начала чувствовать себя засохшей веткой, которую какой-то шутник воткнул в роскошный букет роз. Судя по тому, как поежилась Гизела, ей тоже было здесь неуютно.

– Ну, ничего, как только он услышит про Берту, то сразу же появится…

Дверь распахнула так резко, что ручка пробила стену.

– Где она?!

Глаза Штайнберга метали молнии. Рядом маячил испуганный Леонард, все еще с повязанной на шее салфеткой.

– И незачем так кричать, – спокойно ответила виконтесса. – Мне удалось расшифровать ее дневник.

– Какой еще дневник? Откуда он у вас? Почему я ничего не знал?

Но прежде чем старший вампир, который уже подозрительно косился на сына, успел путем нехитрых умозаключений найти виновника, Гизела выпалила:

– Она в Вене.

– В Вене? Вот ведь что придумала, паршивка! Час от часу не легче.

– У вас там есть друзья? Может, она у кого-то гостит?

– Откуда? За эти годы я успел со всеми раззнакомиться, – горько усмехнулся вампир. – И где мне там ее искать? Да и все равно не успею, Бал послезавтра.

– Так найдите ее… ну… с помощью телепатии! – посоветовал Уолтер. – Должна же быть между вампирами некая связь.

Штайнберг недоуменно посмотрел на незнакомого юношу. Леонард что-то шепнул ему на ухо, и удивление сменилось равнодушием.

– Смог бы, будь я ее создателем. Но обратил Берту не я.

– Свяжись с Лючией. – предложил Леонард. – Вдруг она на этот раз согласится?

– Ерунда! Мне и прошлого хватило за глаза. Так орала, что у меня еще две ночи в ушах гудело. Она даже телепатически берет шестую октаву.

– Кто такая Лючия? – спросила Гизела.

– Это наша создательница, – ответил Штайнберг.

Его щека невольно дернулась.

– Герр Штайнберг, вы задолжали мне кое-какие объяснения, – нахмурилась Гизела. – Я ведь так никогда и не узнала, что с вами произошло и чего боится Берта. Расскажете?

Поколебавшись, старший вампир кивнул.

– Хорошо, только пусть ваша горничная нас оставит. Ей здесь не место.

– От Эвике у меня нет секретов.

Служанка благодарно улыбнулась. Хотя из-за двери тоже отлично слышно, если правильно настроить замочную скважину.

– Нет, так нет, – вздохнул вампир.

И начал свой рассказ.

Три раза фройляйн Лайд бегала на кухню за добавкой. По случаю она припомнила народные поверья о том, что не все упыри питаются кровью. Выбравшись из могилы, иные возвращаются домой и таскают еду из горшков. Более того, вскрыв гроб подозреваемого упыря, сельчане нередко обнаруживают на губах мертвеца не кровь, а мамалыгу. После недолгих переговоров девушки пришли к выводу, что Кармилла из таких.

– Вы совсем ничего не будете? – спросила пациентка, хрумкая очередным печеньем.

– Я сыта.

– Жаль. Это очень вкусно! Конечно, не так вкусно, как кровь, но тоже ничего.

– Представляю.

– Удивительно, как наш доктор расщедрился! Ой, только вы не подумайте, будто я радуюсь, что на вас напали! Но хорошо, что все обошлось. А если бы доктора не оказалось рядом – фройляйн Лайд, вы ведь могли и вовсе погибнуть! Ужасть.

– Могла.

На коленях сиделки лежал открытый журнал, а вверху страницы значилось «Прошу уволить меня по собственному желанию».

Но что потом станется с Кармиллой? Кто будет целовать ее на ночь? Слушать ее бредни?

Ведь девочка, кажется, к ней привязалась. Даже полюбила. А теперь единственная подруга ее оставит. Все равно, что вышвырнуть щенка под дождь. А если Кармилла так и не успокоится? К ней ведь может явиться новый вампир! Хорошо если обратит, а ну как просто убьет?

– Кармилла, хотите, я расскажу вам сказку?

– Она будет страшной?

– Еще какой. Про вампиров, – посулила фройляйн Лайд.

И начала свой рассказ.

– В некотором царстве, в тридевятом государстве жил да был один клерк.

– Мне уже не нравится, – захныкала Кармилла. – Это скучная сказка!

– Но вы не дослушали. Быть может, ему уготованы удивительные приключения.

– Это вряд ли. У клерков приключений не бывает.

– А этому повезло. Итак, наш клерк служил в своей конторе, и была у него мечта. Он хотел сделаться миллионером, но так, чтобы сразу весь капитал получить. Надоело ему каждый месяц откладывать жалкие крохи в надежде, что когда-нибудь лет через пятьдесят набежит круглая сумма. Кроме того, в его семействе ожидалось прибавление, так что деньги нужны были как никогда. Поэтому он решил вложить все сбережения в рискованную, но очень прибыльную отрасль – в добычу слоновой кости. А поскольку своих денег у него было немного, недостающую сумму он взял из кассы.

Долго ли, коротко ли ждал этот клерк, но то ли между африканскими племенами началась война, то ли слоны в тот год не уродились, но компания, которой она доверил деньги, потерпела крах. Все вкладчики понесли убытки, а наш герой так и вовсе разорился. Со дня на день он ожидал, как управляющий проверит кассу и обнаружит недостачу. Он уже снес в ломбард все ценные вещи – даже обручальное кольцо жены, даже пинетки еще не рожденного ребенка – но нужной суммы так и не набежало. Тогда он впал в отчаяние. Ему уже мерещились разные кошмары – позор, банкротство, долговая тюрьма. Он представлял, как его жена ослепнет, когда будет шить рубашки – полдюжины за несколько грошей – в полутемной каморке, и как потом будет скитаться с ребенком из ночлежки в ночлежку, пока не замерзнет прямо на улице. В душе его открылась рана, из которой хлынул страх.

И вот однажды ночью, когда он бесцельно бродил по городу, истекая страхом, к нему подошел незнакомец и предложил свои услуги. Он пообещал нашему клерку запредельную сумму, и тот вцепился в это предложение, как голодный пес в кость. Только это был не обычный ростовщик. Вместо процентов он потребовал у должника то, чем за помощь расплачиваются в сказках. Перворожденное дитя…

– А когда мы доберемся до вампиров? – перебила ее Кармилла.

– Уже добрались.

– А кто из них вампир?

– Ну не клерк же! – раздраженно отозвалась сиделка. – Вампиром оказался заимодавец. Именно ему теперь принадлежал перворожденный ребенок.

– Страсти какие! Хорошо, что это сказка. А дальше?

– Клерк возместил недостающую сумму и тут же уволился из конторы. Во что бы он ни вкладывал эти деньги, ему возвращалось сторицей. Потому что это было заколдованное золото. А через пару месяцев его жена разрешилась от бремени. Девочкой.

– И я испытал такое облегчение! Признаюсь, я боялся, что первым будем мальчик. Как мне воспитывать наследника, если его потом все равно придется отдать? Но я надеялся, что следующим окажется сын. Так и вышло – через год супруга подарила мне мальчика. Вот только он отказывался сосать грудь, если мать не протирала ее спиртом по три раза. Ну, ничего, подумал я, у нас будут другие дети. И еще, и еще! Правда, жена моя не разделяла мою точку зрения. Она, видите ли, считала, что раз у нас завелись деньги, мы можем таскаться по балам каждую ночь. Так что я сказал ей: «Эльза, – так ее звали – роди мне еще пятерых и делай что хочешь. А покамест изволь бывать дома почаще. Мне нужна жена, детям – заботливая мать». И что вы думаете? Он бросила меня ради кавалерийского офицера, который отлично отплясывал кадриль, но во всем остальном был совсем никчемным человечишкой! Тьфу! Неблагодарная тварь!

– Отец! – не выдержал Леонард.

– Что, мальчик мой? Мать сбежала, когда тебе едва исполнилось пять месяцев. Но тебе кажется, что неправ именно я?

– Ей было всего-то девятнадцать.

– Вот-вот. Самый возраст, чтобы взяться за ум, – и фабрикант многозначительно покосился на сына. – Итак, я остался соломенным вдовцом с двумя детьми на руках. И тут я совершил чудовищную ошибку – я привязался к своей дочери. Следовало отдать ее, пока она была мокрым розовым комочком и кричала с утра до вечера. Он ведь даже свое имя и адрес оставил, куда сообщить, когда ребенок родится. А я смотрел на Берту и думал – вот она, моя дочь, пухленькая, лепечет что-то, ну как такую отдашь? Каждый час я наведывался в детскую, дрожа от страха – вдруг он сам за ней явится? Поэтому я Берте ни в чем не отказывал – что если сегодня мы видимся в последний раз? У моих детей было все…

– Кроме фотографий.

– Да, Леонард, кроме фотографий. Тебе они настолько важны?

– Нет, что ты! – замахал руками молодой вампир. – Но… дело в том, что я забыл, как выгляжу. Было бы любопытно увидеть себя…

– Как будто есть на что посмотреть. Я не водил детей к фотографу, чтобы не оставлять лишних улик. Вот так мы прожили в Гамбурге почти двенадцать лет, а потом… потом… – Он немного помолчал, а затем продолжил: – Нет, не могу! Леонард, дальше ты рассказывай.

Юный вампир продолжил бесстрастно:

– Потом отцу попалась газетная статья о том, что в пригороде было найдено несколько трупов. Обескровленных, с очень странными повреждениями шеи. Полиция ничего вразумительного сказать так и не смогла. А отец все прекрасно понял и решил бежать…

– Не бежать, а передислоцировать производство! Хотя да, бежать, конечно. Это сейчас я понимаю, что у кого-то просто не хватило терпежа как следует замаскировать место охоты, а тогда я подумал что все, они ко мне подобрались. Возможно, так они предупреждают недобросовестных должников. Вот и мы переехали сюда.

– В Трансильванию? – уточнил Уолтер.

– Да.

– Подальше от вампиров?

– Да.

– Угу.

– Что такое?

– Ничего, – англичанин посмотрел на него невинными глазами.

– Я полагал, что в Трансильвании крестьяне давно их извели. Вы знаете, какие тут методы встречаются? О-го-го! Чего стоит только гвоздь под язык! Ну какой вампир захочет просыпаться с металлическим вкусом во рту? Или вот такой способ – подложить в гроб носок, чтобы вампир распускал его до последней нитки. Кому понравится лежать рядом с крестьянской портянкой? Я и решил, что Трансильвания – самое безопасное место, что бы там ни говорили.

– Когда Берта узнала про переезд, она закатила истерику, с воплями, брыканием на полу и прочей атрибутикой. Расколотила своих фарфоровых кукол и изрезала все платья. Но отец сказал, что так даже лучше, меньше багажа брать придется. И вот вся семья тронулась в путь. Отец казался довольным, Леонард – это ее брат – тоже радовался, что соберет новые образцы простейших, коими Трансильвания, конечно, кишит, и только Берта была в ужасе. Она понимала, что каким-то образом виновата во всем, что они уезжают именно из-за нее. Потому что с ней что-то не в порядке. А то зачем отцу ее прятать? Почему он как будто от нее откупается? Не иначе как подозревает то, о чем она сама догадалась уже давно – что она не такая, как все дети. С самого рождения не такая.

– А чем она так отличалась от других детей? – спросила Кармилла, которая даже забыла про еду.

– Хвостом.

– Фройляйн Лайд, вам бы все шутить!

– Она… как бы это сказать… ну да неважно. Сказки не изобилует объяснениями, верно? Нигде не сказано, какую именно траву мама Красной Шапочки использовала для приправы в пирожках, раз ее дочка приняла волка за женщину. Итак, вернемся к Берте. После Гамбурга карпатская деревушка показалась настоящей ссылкой. Видите ли, она была довольно замкнутой, нелюдимой. Не знала, как общаться с людьми. Да и отец всегда говорил, что они-то на самом деле лучше всех окружающих, потому что богаче. Дескать, мораль, принципы и прочая абстракция – это так, глупости, только деньги имеют значение. Ну так вот, поскольку она понятия не имела, как завязать беседу, то ужасно конфузилась и от того казалась очень резкой. А потом решила, что так даже лучше, иначе над ней будут потешаться… если узнают, что она не такая, как все. И… и…

– Когда она приехала в Трансильванию, что-то произошло? – пришла на помощь Кармилла.

– Ну, да! Она почувствовала себя точно устрица, которую вытащили из раковины. Такой мягкой и беззащитной себя почувствовала, что ужас просто! Тогда она закрылась, раз и навсегда. И правильно сделала, потому что ведь совсем безнадежная ситуация сложилась, совсем никакой надежды на счастливый конец, – она рефлекторно потянулась к груди, но тут же опустила руку. – Но не будем сейчас об этом. Что-то я слишком все затянула. Перейдем сразу к развязке.

– Так нечестно! – возмутилась девочка.

– Я рассказчица, а значит, я определяю, что честно, а что нет, – разозлилась фройляйн Лайд. – Ну, так вот, однажды ранней весной она отправилась на прогулку – она вообще любила прогуливаться возле замка…

– Так там еще замок был! – сказала пациентка недовольно. – Вы его даже не упомянули.

– Замок как замок.

– А кто там жил?

– Кто надо, тот и жил!

Фройляйн Лайд начала разочаровываться в своей затее. Но как иначе предупредить девчонку?

– Там вампиры жили? – не сдавалась Кармилла.

– Нет! Но если вы хотите, чтобы я поскорее добралась до вампиров, то извольте не перебивать.

– Просто мне не нравятся дыры у вас в сюжете, – честно призналась критикесса.

– Это у меня стиль такой. Своеобразный. И вообще, когда вы рассказывали, я же слушала.

– Да, но мое повествование было логичным.

– Не спорю, – выдохнула сиделка. – Итак, Берта отправилась на прогулку, забираясь все дальше в горы. Ей хотелось отыскать первые в этом году примулы и принести их… домой, чтобы сделать гербарий. Тут разразилась снежная буря, а поскольку Берта оделась не по погоде легко, она простудилась. Когда вернулась домой, вся промокшая, у нее начался жар. Хотя ее немедленно укутали и напоили горячим липовым чаем, было уже поздно – у нее развилась пневмония. Вот и все.

– Концовка скомкана, – сказала придира. – И где обещанные вампиры?

Сиделка замолчала и опустила глаза, утюжа взглядом складки на фартуке, который она терзала последние несколько минут.

– … доктора были бессильны! Только деньги из меня тянули. А она так кашляла, казалось, вот-вот ребра сломаются.

– Но почему вы нам ничего не сказали? – спросила Гизела, взволнованная. – Мы с папой знали, что Берта больна, но не представляли, насколько серьезно!

– При всем моем уважении и к вам, и к вашему батюшке, но вы-то чем могли помочь? Кроме того, я боялся… да, именно, что он узнает и решит ее убить, прежде чем… Ох, я ведь верил, что ее можно вылечить. До последнего верил. Поэтому повез Берту на юг, к морю. Надеялся, что морская соль прочистит ей легкие. Мы отправились в Триест, куда поближе. Но в дороге дочку так растрясло, что в Триесте ей стало совсем худо. Тогда я понял, что мы проиграли. Только один способ оставался, и я не мог к нему не прибегнуть. Не мог, понимаете? Хотя куда вам меня понять.

Штайнберг умолк.

Ввиду деликатности ситуации, мы ненадолго оставим наших героев и продолжим рассказ сами.

…Окна виллы выходили на море, медленно темневшее в лучах заходящего солнца. Небо было усыпано закорючками чаек. Морской бриз залетел в окно и пробежался по белым муслиновым занавескам. Совсем легкий, он, тем не менее, заставил вздрогнуть девушку в кресле-качалке. Девушка поежилась и подоткнула плед. Она была вся в поту, поэтому от малейшего дуновения ветра чувствовала себя так, будто ее окатили ледяной водой из ведра.

– Закрой, пожалуйста.

Юноша, который что-то разглядывал в микроскоп, ловя зеркальцем последние лучи, поспешил выполнить ее просьбу. Больная благодарно улыбнулась, но поскольку даже улыбка отнимала слишком много сил, откинулась назад.

Сейчас она напоминала ожившую фотографию – кожа была желтоватой, со светло-лиловыми тенями под глазами. Влажные от пота волосы прилипли к вискам, и губы запеклись. В груди же постоянно клокотало, будто там кипел котел.

– Леонард, можно тебе попросить кое о чем? – обратилась она к брату, ломая голову над тем, как бы сформулировать свою просьбу. Он переживал из-за ее болезни еще сильнее, чем она сама.

– Что-то принести?

– Нет. Знаешь, если я все же умру, ты не мог бы отдать мой дневник…

– Ты не умрешь! – горячо заверил ее Леонард. – Я найду лекарство! Я близок, как никогда!

– Конечно, найдешь. Но вдруг… если не успеешь…

– Я успею! Просто подожди еще немного. Совсем чуть-чуть. Просто дождись меня, Берта.

– Хорошо. Я постараюсь, – пообещала она и прекратила бесполезный разговор.

Между тем в комнату вошел герр Штайнберг и кивком указал сыну на дверь.

– Иди, погуляй.

– Но я должен работать!

– Без возражений, Леонард.

Когда юноша, бормоча себе под нос, вышел вон, герр Штайнберг взял стул и подсел поближе к дочери.

– Я нашел того, кто тебе поможет!

– Еще один лекарь? – скривилась девушка.

– Нет, полная противоположность лекаря. Я еще вчера телеграфировал ему. Думаю, через несколько дней он будет здесь.

Тут в дверь позвонили, громко и требовательно. К досаде Штайнберга, нанятая служанка в тот день отпросилась пораньше, чтобы погулять у кумы на именинах. В доме оставались только господа.

– Кого нелегкая принесла?

– Не знаю, – сказала Берта. – Откроешь?

– Еще чего. Небось опять шарманщик притащился.

Тем временем кто-то продолжал вызванивать веселый марш. Еще немного – и он оторвет звонок, а то и всю дверь своротит.

– Придется открыть, – сдался фабрикант. – Вот я сейчас кому-то устрою, как говорят местные, сладкую жизнь!

Воспылав желанием отвесить неизвестному наглецу пару затрещин, он решительно спустился в переднюю и распахнул дверь. И сразу же почувствовал, что в глаза ему плеснули едкой розовой краской. Проморгавшись, понял, что краска тут ни при чем. Всему виной была стоявшая перед ним женщина, а точнее – ее ярко-розовое, невероятно блудливое платье с глубоким декольте, обшитым черными кружевами. Волосы незнакомка взбила в высокую прическу с таким обилием шпилек, что ей позавидовал бы дикобраз. Лицо она густо набелила и нарумянила, а губы, и без того крупные, размалевала кармином. Черные глаза под дугообразными бровями смотрели насмешливо. Штайнберг не мог с ходу определить возраст этой особы. Наверное, что-то около тридцати.

Как оказалось впоследствии, он польстил ей лет эдак на двести.

В руках женщина держала ридикюль и маленького белого пуделя, чуть подкрашенного розовым под цвет ее платья. Глаза пуделя смотрели в разные стороны, из пасти торчал кончик языка, шерсть тоже росла как-то неровно. Казалось, его прокрутили через мясорубку, а потом собрали воедино.

– Я вход? – спросила незнакомка.

– Ч-что, простите?

– Я входить?

– Входите, – автоматически отозвался он, но когда эта сумасбродка проследовала в дом, завопил, – Эй, вы, дамочка! Вы кто такая будете?

В ответ она затараторила по-итальянски, жестикулируя так отчаянно, что пудель, сидевший у нее на руках, пару раз чуть не шлепнулся на пол.

– Черт бы вас побрал, говорите по-немецки! – остановил ее фабрикант.

Столько лет итальянцы были в подчинении у Австрии, давно пора выучить цивилизованный язык!

– Я Лючия Граццини, а это – Тамино, мой собака, – ответствовала итальянка и замерла, ожидая от него какого-то отклика. Видимо, нужной реакции так и не последовало, поэтому она посмотрела на Штайнберга укоризненно. – Неужели вы про меня не слышать?

– С какой стати?

– Я известный оперный певица. Я здесь на гастролях. По всему Триесту висеть плакаты!

Бред какой-то. Неужто прознала про его деньги и решила заручиться покровительством нового мецената? Обойдется.

– Ну, знаете ли! Если вы заявились, чтобы пригласить меня на концерт, то даже не рассчитывайте…

– Я приходить не к вам, – рот итальянки презрительно скривился. – Где девушка?

– Отец, кто там? – услышав громкие голоса, позвала Берта и сразу закашлялась.

– Она?

– Да, – прошептал Штайнберг чуть слышно.

– Как ее имя?

Он заколебался. Фольклор не советует называть свое имя вампирам, иначе они получат над вами полную власть. Но разве не для этого он все затеял?

– Берта.

– Хороший имя.

Подобрав юбки, вампирша резво взбежала по лестнице, а Тамино потрусил за ней.

– Привет, Берта! – сказала Лючия, входя в гостиную.

– Кто вы?

– Что-то ты неважно выглядишь, – продолжила гостья, отмечая и тусклые волосы девушки, и ее сепийную кожу.

– Как вы смеете! Что вам нужно? – спросила больная по– итальянски.

– У тебя есть шоколадные конфеты?

– Есть, – ответила Берта, обескураженная вопросом. – Но…

На столике оказались конфеты и тарелка с недоеденным тирамису. Врачи советовали налегать на мясо и овощи, но когда Берта поняла, что уже не выкарабкается, то махнула рукой на все рекомендации.

– Сейчас посмотрим, – незнакомка покрутила конфету, понюхала ее, и бросила через плечо. – Дрянь! А тут что? Тоже дрянь, дрянь, действительно дрянь… О! С ромом! Глянь, Тамино, твои любимые, – льстиво сказала она, скармливая пуделю конфету.

– Собакам нельзя шоколад! – подалась вперед Берта. – Он от них умрет!

– А вот это вряд ли.

(Тридцать лет назад, еще до Войны Севера и Юга, примадонну пригласили на гастроли в Новый Орлеан. Как-то вечером в сопровождении администрации театра она прогуливалась вдоль Миссисипи, где плавали аллигаторы, невозмутимые как бревна. Но уже через час один из них, не выдержав визгливого лая Тамино, не замолкавшего ни на секунду, вдруг подпрыгнул и одним махом проглотил собачку. Остальные аллигаторы одобрительно закивали. Примадонна немедленно вытянула злодея из воды за хвост, до смерти забила ридикюлем, вскрыла с помощью пилочки для ногтей, извлекла пуделя, но было уже поздно. Тогда она попросила антрепренеров принять меры. Для пущей убедительности поклацала клыками. Правда, на ее клыки мужчины не обратили внимания. Они завороженно глядели на пилочку для ногтей. Спустя четверть часа на место происшествия был доставлен чернокожий жрец вуду, и конфликт разрешился полюбовно.)

– Он балансирует конфеты на носу! – произнесла примадонна тоном матери отличника.

Пудель немедленно встал на задние лапы, поджав передние, и носом поймал конфету. Подбросил ее в воздух, схватил на лету и зачавкал. Так ловко он все это проделал, что Берта не удержалась и захлопала.

– Ой, как здорово! Только зачем вы все это мне показываете?

– Как зачем? Должна же ты увидеть хоть что-то стоящее перед смертью.

Когда Штайнберг пересилил страх и вошел, вампирша качала кресло и напевала колыбельную Берте… которая безмятежно спала. Это он определил по ее хриплому, точно кошачье мурлыканье, дыханию. Но почему?

– У вас есть еще bambini? – обратилась к нему вампирша.

– Мой сын Леонард. Он сейчас в саду. Но Леонард тут при чем?

– Он содержит в себе много зла… моменто… а! Праведный гнев пылает в его сердце, – нараспев произнесла Лючия, а Штайнберг вздрогнул от неожиданности. Это была первая грамматически правильная конструкция, соскользнувшая с карминно-красных губ.

– Кто – он?

– Вы знать не худше, чем я, – вздохнула Лючия.

Разговаривать на немецком было очень утомительно. Этот язык она знала в основном по ариям Царицы Ночи, а слова в них довольно специфические.

– Берта – это ребенок, который родился в первую очередь? Эээ… первенка?

– Да, перворожденная, – с запинкой произнес Штайнберг. В самом слове для него сосредоточился какой-то невыразимый, инстинктивный ужас, словно память о событиях, произошедших и давно, и не с ним.

– Кошмарррр! И вы еще удивляться! Вам нужно было сразу сообщить!

– Да, я понимаю! Это ведь он вас прислал? Но теперь-то вы поможете моей дочери? – он просительно заглянул примадонне в глаза, но та отвернулась. – Пусть она не умрет, пожалуйста? Мне все равно, во что она превратится… только пусть… чтобы не насовсем, а? Раз вы здесь, значит, вы можете ей помочь!

Он схватил Лючию за руки, но вампирша без труда отцепила его скрюченные пальцы и отошла назад, глядя на него со смесью жалости и отвращения. Тогда он рухнул на пол. Кто бы мог подумать, что однажды он станет ползать на коленях перед итальянской певичкой, умоляя убить его собственную дочь?

– И да, и нет, – сказала примадонна.

– Что это значит?

– Да – я мочь сделать из нее вампир. Нет – я не мочь сделать вампир только из нее. Вот, вы читать.

Она протянула ему телеграмму, и в ее глазах мелькнуло сочувствие. Или показалось? Итальянка так быстро отвернулась, что не разберешь. Если бы он не знал, что вампиры – безжалостные твари, то подумал бы, что Лючия очень, очень смущена.

Если опустить «зпт» и «тчк» и восстановить задуманный текст, послание выглядело бы вот так.

«Любезный друг мой!

До меня дошли слухи, будто моей собственности вскоре будет нанесен непоправимый ущерб, а посему я отдал распоряжения, дабы предотвратить вышеупомянутую потерю. Сейчас, когда вы читаете это письмо, вам как никогда хочется отдать мне тот старинный долг. Или слово „сбагрить” будет более подходящим? Подобное рвение заслуживает всяческих похвал. Я полагаю, что вы, будучи человеком сведущим в финансах, никак не могли упустить из виду, что за столь долгий срок по вашему долгу успели набежать кое-какие проценты? Поскольку в настоящий момент я слишком занят, чтобы навестить вас лично, подательница сего взыщет с вас сумму в полном объеме.

С надеждой на скорую встречу

ВдМ».

– Он хочет заполучить нас всех!

– Si, – подтвердила примадонна.

Ей совершенно не нравилось происходящее. Что она, судебным исполнителем нанялась? Да и не так становятся вампирами. Не по векселю. Это профанация, если вы хотите знать ее мнение!

– Ну что? – нетерпеливо спросила Лючия. – Какой ваш выбор?

– Разве он у меня есть?

– Нет, конечно.

В то же мгновение она впилась в его шею, и через несколько минут неподвижное тело господина Генриха Штайнберга осталось лежать на полу. Облизнувшись с невинным видом, словно девочка, доевшая краденое варенье, Лючия обратила взор на кресло-качалку. Присмотревшись, она зашипела – прическу девушки поддерживал серебряный гребень.

– Тамино, можешь помочь? Как-никак, зомби не реагируют на серебро.

Пудель согласно тявкнул. Быстро перебирая лапками, он сбегал к камину и притащил хозяйке щипцы.

– Спасибо, дорогой!

Ничего не поделаешь, придется действовать самой. Взявшись щипцами за краешек гребня, Лючия вытащила его и отшвырнула подальше. Волосы девушки рассыпались по плечам, но она так и не проснулась.

«Горжетка или длинные перчатки?» Что-то в облике Берты натолкнула ее на мысль, что вряд ли эта девушка влюблена в горжетки. Зато без перчаток появляться в обществе не комильфо. Закатав ей рукав, примадонна прокусила запястье Берты, и в рот ей медленно потекла пресная кровь больной.

Разверзся омут, и все бертины черти разом ей подмигнули.

«Вот так номер! А с виду благонравная девица, хоть пяльцы в руки. Может, просто симпатичные не попадались? Так я познакомлю. Взять хоть тенора Фабио Моретти, все при нем».

Пока Лючия, морщась, сосала ее кровь, девушка даже не пошевелилась. Когда все закончилось, ее голова просто свесилась набок. Две трети уплачено. Небрежно промакнув губы, она оставила Тамино сторожить комнату, сама же вышла в коридор, где буквально нос к носу столкнулась с очкастым юношей.

– Ты быть Леонард? О-ла-ла, на пловца и зверь бежит!

– У в-вас рот в крови, – прошептал мальчик на итальянском. – Вам плохо?

– Нет, малыш, мне хорошо. А рот у меня в крови, потому что я пила человеческую кровь.

– Это так ужасно! – он сразу побледнел. – Вы и вообразить не можете, КАКИЕ в ней бывают микробы!

«Ему придется тяжелее всех», – подумала Лючия, оттаскивая тело в гостиную.

На самом деле, Штайнберги не были мертвы. Они были едва живы, а это огромная разница. В груди еще теплилась искра, крошечная, как первая звезда на небосклоне или последний светлячок в саду. Дунешь – и погаснет. Лючия вовремя уронила в каждый рот несколько капель своей крови. Новообращенные тихо застонали, но глаза не открыли.

Они не проснутся, пока она не придумает, что делать дальше. Вот ведь идиотская ситуация! Создания – это такая обуза. Кому охота, чтобы кто-то цеплялся тебе за юбку? Да-с, а эти еще и неказистые такие, с ними в обществе показаться стыдно. Торгаш– прощелыга, ненормальный мальчишка и очень странная девочка. Кому такие сдались? Уж точно не ей!

Заметив, что у Берты соскользнул с коленей плед, Лючия подобрала его и рассеяно укутала девушку.

Ну, ничего, не нужно с ними возиться. Очень скоро их заберут – и дело с концом.

Щека Леонарда была забрызгана кровью. Вздохнув, Лючия смочила платок водой из графина и осторожно, чтобы не потревожить мальчика, вытерла ему лицо. Еще испугается, когда проснется. Поди, не сразу поймет, что это его собственная. А ведь он такой чувствительный, ему нельзя лишний раз нервничать.

Так, о чем это она? Ах да, поскорее бы их сбыть. Как только Мастер Парижа освободится, он, небось, сразу за ними явится. И никто ему слова поперек не скажет, раз фольклор на его стороне. Горе-коммерсант сам заслужил такую участь. А нечего было дураку занимать деньги у нежити. Наворотил дел, а детям расхлебывать…

Когда она схватила с дивана подушку и подложила ее под голову Штайнбергу, все еще лежавшему на полу, вампирша наконец спохватилась. Нет, невозможно! С ней такого точно не могло случиться! И… и почему именно они?! Но родню не выбирают, а кто они ей, если не родня? В их жилах течет ее кровь. И сейчас они такие беззащитные, все трое! Что делать-то? А?!

Берта пошевелилась во сне, и вампирша вновь поправила ей плед, случайно задев кресло. Оно качнулось, заскрипев, и в этом звуке почудился ей скрип неведомой колыбели…

Лючия сжала кулаки. Нет, она не сможет их спасти. Зато она научит их обороняться.

* * *

– … А потом Виктор сообщил, опять же письмом, что назначает дату свадьбы на середину следующего лета. Тогда Берта поняла, что уже никогда не будет свободной. Вот такая сказочка.

Она пытливо посмотрела на пациентку.

– Мавануи, – вдруг сказала та.

– Что, простите?

– Меня так зовут – Мавануи Эммелина Грин. Я племянница английского посланника в Вене. А вас, фройляйн Лайд?

– Берта Штайнберг, – сказала сиделка.

– Это хорошее имя.

И сиделка заплакала.

– Берта, ну чего ты злишься?

– А ты как смеешь его оправдывать?

– Он мой дядя. Кроме того, ты его совсем не знаешь.

– Знаю! – почти взвизгнула вампирша. – Рыбак рыбака, Маванви. С той лишь разницей, что я не притворяюсь праведницей, понимаю что я – Зло, а твой дядя считает себя милосердным христианином, который сиротку призрел. Я когда охочусь, то хотя бы не говорю жертве, что это для ее же блага! Зато твой дядя мнит себя столпом общества! Такие сделают подлость, да еще и рассчитывают на благодарность! Вот и подумай, дорогуша, что хуже – просто зло или зарвавшаяся, самодовольная добродетель?!

Берта прошлась по комнате и рассеяно забарабанила по медному тазику.

– Ну и что мне с тобой делать, скажи на милость?

– А может…

Их взгляды сомкнулись, но сила притяжения как будто поманила взор Берты ниже, туда, где виднелись острые ключицы, посеребренные капельками пота… и еще ниже. Сама вампирша давно уже не различала перепадов температуры, но Маванви мучилась от духоты, потому и расстегнула сорочку. Воротничок подвернулся, еще больше обнажая шею. Или она это нарочно? О, проклятье! Берте невыносимо, почти до головокружения захотелось обоими руками вцепиться в льняную, сероватую от частой стирки ткань и разорвать сорочку у нее на груди, а потом… потом будь что будет. Девчонка сама виновата! Знает ведь, с кем имеет дело! Хотя откуда ей знать?

Вытянув руку, она поправила девочке воротничок и вновь уселась на табуретку.

– Забудь.

– Тебе что, жалко, что ли? – заныла пациентка. – Разве это так сложно?

– Да, сложно. Я недостаточно сильна. Вдруг не сориентируюсь в последний момент? Куда мне тогда девать твой труп?

– И правда, – пригорюнилась девочка. Никаких распоряжений насчет своего трупа она так и не отдала. – Значит, я тебе нравлюсь?

– Да, – сдержанно отозвалась вампирша и почему-то уточнила: – Как протеже, не более того. Хотя и раздражаешь ты меня порою так, что словами не выразить.

– Я всех раздражаю. Вот и тетя с дядей так думают.

– И, тем не менее, им придется смириться с твоим присутствием в их жизни. Ты им родня, а не собака приблудная. Я заставлю их забрать тебя отсюда.

– Нет, не надо! – взмолилась Маванви, сложив перед собою руки. – Пожалуйста, не отсылай меня к ним! Я лучше останусь здесь, с тобой.

– Глупости говоришь. Со мной ты не останешься ни в каком случае. Меня вообще скоро не станет. Но мы должны тебя устроить. Давай подумаем как. Что ты умеешь делать?

Бесполезный вопрос. Вряд ли Маванви умеет что-нибудь толковое. Даже так, выбор карьеры для женщины ограничен – учительница либо гувернантка, продавщица в магазине, портниха, стенографистка, медсестра – это в лучшем случае. В худшем – горничная, прачка, поденщица и дальше по нисходящей. А в самом крайнем – девица, живущая от себя. Но ничего этого Маванви не выдержит, слишком хрупкая разумом и телом. Так что же делать?

– Ничего не умею, – как и следовало ожидать, ответила девочка. – От меня только вред один.

– Дай угадаю, чье имя поставить под сим афоризмом. Твоя тетушка?

– Она права. Я только и могу, что языком молоть…

Девушки переглянулись.

– Ты думаешь о том же, о чем и я? – спросила Берта.

– О крови?

– Тьфу на тебя! Ты можешь стать писательницей. Тогда и деньги заведутся.

– Тебе правда полюбились мои истории?

Вампирша вспомнила три журнала, которые были под завязку полны «сверкающими глазами» и «золотистыми кудрями».

– У каждой книги найдется свой читатель, – уклончиво ответила вампирша. – Главное как следует тебя разрекламировать. Хммм… Думаю, нам понадобится deus ex machina.

– О чем ты?

– Сама я в литературе лыку не вяжу. Нужно найти маститого критика, чтобы он сказал о тебе пару ласковых… то есть что– нибудь хорошее. Сиди здесь, я сбегаю за газетой.

Минут через пять она вернулась, пряча под фартуком контрабанду – свежий выпуск новостей. Полистав газету, она наткнулась на статью под названием «Куда катится наша литература?» за подписью некого Карла Мейера. Критик отслужил панихиду по современным жанрам, отругал писателей за их духовную нищету и интеллектуальное банкротство, но вместе с тем высказал надежду, что обязательно отыщется гений и проторит новую стезю.

Берта с сомнением посмотрела на девочку, которая сглотнула и улыбнулась искательно. Ладно, чем черт не шутит! На гения она в любом случае не потянет, но вдруг получится выдать ее бредни за новаторский стиль?

– Сегодня уже поздно, но завтра обязательно поговорю с ним. Спрошу, можно ли издать твою книгу, если отредактировать хорошенько. А то всякие там мечи, драки, смертоубийства – ну не знаю, как-то непривычно все это. Кто такое читать станет?

Девчонка смотрела на нее во все глаза.

– Ты теперь моя фея-крестная, да?

– Можно и так сказать.

Окажись она феей-крестной, уж не стала бы возиться с тыквой и мышами. Просто в один прекрасный день Золушке отошло бы все состояние в связи с внезапной и трагической кончиной ближайших родственниц. Но жизнь Маванви – не сказка. Нельзя допустить, чтобы фольклор и сюда просочился.

Ох, только бы успеть!

Она была вампиром, а значит, не могла взывать к высшим силам. Придется действовать окольными путями. Выудив медальон, Берта раскрыла створки и увидела знакомое лицо, которое улыбалось ей уже столько лет напролет. И так будет всегда, что бы ни случилось. Пусть хоть что-то в мире останется неизменным. Она поднесла медальон к губам, и ее дыхание осело на фотографии кристалликами льда.

«Попроси за меня, любовь моя. Пусть мне хватит времени».

С тех пор у нее появилась цель. Она убивала не бездумно, она устраняла тех, кто не нравился ее Виктору, ее творцу (и пусть он не создал ее, зато подарил ей новую жизнь – к тому же Изабель млела, произнося это слово). Она пообещала себе, что сделает для Виктора все, что тот пожелает и, возможно, однажды… Иногда ей казалось, что их счастье так близко; стоит приложить лишь немного усилий, и Виктор вновь посмотрит на нее с той нежностью, что и в тот вечер, когда спас. Нужно только постараться.

После пожара он гладил ее по волосам, пока она плакала от пережитого и бессвязно рассказывала спасителю о своей жизни. Потом поднял ее обожженное лицо к тусклому свету фонаря и уверенно произнес:

«Ты сильная девочка и будешь еще долго жить. Успокойся. А теперь можешь идти».

Но Изабель никуда не ушла. Она решила, что останется с Виктором навечно, чтобы хоть как-то отплатить ему за свое спасение и, что важнее, за проявленное к ней внимание. Только вот самого Виктора об этом не спросила. Первые десять лет он еще надеялся, что она как-нибудь да отвяжется, но вскоре махнул рукой и принял ее присутствие как должное. У каждого свой крест. А его крест еще и старался быть полезным.

Но вернемся в настоящее. Наши знакомые свернули в темную подворотню и исчезли за неприметной дверью в подвал. Стоит отдать должное упырям, они умеют устроиться. Во всяком случае, такой вампир, как Виктор. Он привык – вернее, заново научился – ни в чем себе не отказывать. И его убежище… нет, так это место назвать нельзя. Логово? Тоже нет! Апартаменты! Да, и его апартаменты говорили сами за себя. Мастер со свитой был в городе проездом на пару ночей, но даже это время он предпочел провести с комфортом. И не спрашивайте, откуда в пустом погребе, куда даже мыши лет сто не заглядывали, взялись мягкие диваны, журнальный столик красного дерева и даже почему-то клавесин. Будапештские вампиры знали, кто к ним едет, и как следует подготовились. И, конечно, там были гробы, ведь путешествовать со своими не очень удобно. Они занимают много места, а в поезде кондукторы удивленно таращатся на такой багаж. Создается впечатление, будто путешествует гробовщик-коммивояжер.

«Здесь не хватает шкафа», – заметил Виктор, кидая цилиндр и перчатки на руки Изабель. – Пусть завтра его поставят».

«Ты уверен, что это хорошая идея?» – она осторожно озвучила мысль, которая давно ее волновала.

«Шкаф-то?»

«Нет… Эта… Эта поездка. В Карпаты», – ответа не последовало, и Изабель продолжила:

«Зачем тебе та девица?»

«Она должна стать моей женой», – лицо Виктора было венецианской маской, такой же красивой, как и холодной.

«Я тоже могу быть твоей женой! Самой нежной, самой преданной, самой любящей. Пожалуйста, позволь мне!»

«Изабель», – Виктор взял ее за плечи и развернул к себе лицом. Бледно-серые глаза глядели на него с болезненным обожанием. Неужели и правда считает, что он может рассматривать ее как кандидатку в супруги? Нет, без дураков?

«Изабель, я очень ценю тебя, ты это знаешь. Ты дорога мне как подруга», – проблеск надежды во взгляде. Глупышка. «Но я не хочу ничего менять. А та девушка, фройляйн Штайнберг», – он попробовал ее имя на вкус и довольно улыбнулся, «о, это совсем другое.»

«А я?»

«Ты останешься со мной. Разве я могу тебя бросить? Сама ведь знаешь, как остальные к тебе относятся. Даже наши ребята. И ведь никто не виноват – просто не сходитесь характерами, насильно люб не будешь. Характер у тебя сложный, но тем ты мне и нравишься. Быть может, ты не самая умная девочка в мире, но уж точно самая старательная. А это дорогого стоит. Я очень ценю тебя, Изабель».

Он скользнул губами по ее лбу и скрылся в другой части погреба.

А Изабель осталась сидеть на софе, обняв подушку, и думать, как же сильно она ненавидит эту незнакомую фройляйн Штайнберг.

Как видно, в ту ночь на Берте сошелся клином белый свет. Виктор тоже думал лишь о ней. Но мысли его были куда более приятными.

Известие о болезни Берты застало Виктора врасплох. Вопреки всем чаяниям фабриканта, про свой долг вампир не забыл. Он рассчитывал посетить дщерь штайнбергову в ее двадцать первый день рождения – поздравить с совершеннолетием и помочь ей задуть свечи на торте. Эффект получился бы отменный. Но у девицы были другие планы, список которых венчала преждевременная смерть. Экая досада!

Проблема заключалась в том, что в то время он сам находился на Совете Мастеров, проводившемся раз в десятилетие. Отпроситься нельзя. Бесцеремонную отлучку ему – кстати, самому молодому Мастеру Европы – еще сто лет будут припоминать, ведь каждый норовит приструнить разгулявшуюся молодежь. Тогда он решился прибегнуть к дипломатии. Поскольку фройляйн Штайнберг собиралась испустить дух на гостеприимной итальянской земле, разговор будет с Мастером Рима.

Найти Лукрецию оказалось несложно. Рядом с ее местом всегда пустовали несколько кресел. Кажется, после происшествия с пауками. Или даже раньше, когда у нее из сумочки вытекло какое-то уж совсем ядреное вещество, которое разъело пол, вследствие чего вся ассамблея разом провалилась этажом ниже. О переломанных конечностях и говорить не приходится, а кто-то, кстати, так до сих пор и не нашел свою нижнюю челюсть.

Сегодня Лукреция была облачена в платье из темно-зеленой парчи, а буйные кудри едва удерживала золотая сетка. Итальянка увлеченно читала потрепанный фолиант, время от времени восклицая «Ну кто бы мог подумать!» и «Ого!» На столе перед ней лежал бархатный кошелек, который тыкался из стороны в сторону.

– Приветствую вас во имя Тьмы! – галантно поздоровался француз.

– Взаимно, Виктор, взаимно.

Покончив с официозом, де Морьев не стал ходить вокруг да около.

– У меня к вам небольшое дельце.

– Кого-то нужно отравить? – с надеждой спросила вампирша.

Виктор вздохнул. Иногда казалась, что у нее всего одна извилина, и та в форме черепа со скрещенными костями.

– Нет, инициировать.

– А.

Он вкратце изложил суть своей просьбы.

– Я, конечно, могла бы вам помочь.

– Благодарю вас.

– И только-то?

Из кошелька высунулась змейка и попробовала воздух раздвоенным язычком. Хозяйка щелкнула ее по носу, и змейка послушно втянулась обратно. Тем временем де Морьев вытащил из кармана фиал из синего стекла и, демонстративно побулькав жидкостью, протянул его вампирше. В ее глазах вспыхнул интерес. Осторожно вытащив пробку, Лукреция вдохнула полной грудью и застонала.

– Ах, какой дивный букет! Где вы нашли это чудо?

– Семейная реликвия. Этим ядом мой прадед отравил мою прабабку. Ну, что скажете?

– Ваши смертные сейчас в Триесте? – оживилась вампирша. – Там как раз Лючия на гастролях. Мы хорошие подруги, вряд ли она заартачится. Немедленно ей телеграфирую.

– Замечательно! Позвольте и мне добавить пару строк.

Когда послание было закончено, Лючия побрызгала листок из пульверизатора и вручила его служителю. В тот же вечер на телеграфе, а так же еще в трех городских кварталах, был объявлен карантин.

Разделавшись с насущными делами, Виктор вернулся на место и, наполнив свой бокал не-водой из графина, приступил к наблюдениям. На этот раз Совет проходил в Будапеште, под заботливым оком Эржбеты, Мастера Австро-Венгрии. А она любила размах. Участников проводили в огромную залу и усадили за стол, на котором в пору было устраивать скачки. С украшенного лепниной потолка свисала гигантская люстра, мигавшая сотнями свечей. Казалось, она жмурится от ужаса, поминутно слыша разговоры немертвых гостей. Стены были предусмотрительно оклеены бордовыми обоями. Самой хозяйки сейчас не видать: или прихорашивается, или отдает последние распоряжения в банкетном зале. Ведь вампирский банкет – дело трудоемкое. Чтобы обслуживать его, требуется много официантов. Собственно, много официантов – это все что требуется для вампирского банкета.

От пространных размышлений Виктора отвлекли крики. Ну конечно, Мастер Лондона и Мастер Дублина опять выясняют отношения. Чтобы избежать сумятицы, а заодно и сэкономить на банкете, на Совет приглашались только Мастера, отвечавшие за всю страну. Но поскольку век за веком карту Европы перекраивали, возникало множество обид и недомолвок. Сегодня ты живешь в независимом государстве, а уже завтра – в глухой провинции, потому что с утра пораньше твою страну захватила другая держава. Значит, и на Совет тебе путь заказан. Ох, что было после объединения Германии! Но если законопослушных немцев удалось успокоить, то сын изумрудного острова не унимался уже лет 80.

– Серафимы вас дери, да я вообще не понимаю, что вы здесь позабыли! – повысил голос англичанин. – С тех пор, как ваш островок присоединился к Великобритании, только я имею право представлять наше королевство.

– Э нет, милорд, мы ваши английские шашни не признаем! Свободу Ирландии!

– Невежа!

– Сноб!

– Дикарь!

– Империалист и колонизатор!

Неподалеку разместился еще один колоритный персонаж – Мастер Москвы, дородная старуха, укутанная в цветастую шаль с кистями. Госпожу Сугробину уважали за несгибаемый характер, а так же за то, что даже ее фамилия, по слухам, происходила от русского слова «гроб». Вампиром она стала еще в допетровские времена, а как стала, так сразу же закусила муженьком, с которым была не в ладах. За убийство мужа в те годы казнили варварским способом – зарывали в землю так, чтобы снаружи оставалась лишь голова, да еще и часового приставляли, чтобы никто не вздумал откопать злодейку. Эта участь ждала и Сугробину. С той лишь разницей, что она ухватила часового зубами за ногу и высосала его кровь прямо через сапог, тем самым отомстив за тысячи загубленных женских жизней.

Вдоволь налюбовавшись вампирскими типами, Виктор уткнулся в программку, написанную красными чернилами на плотной гладкой бумаге. Формат конференции – вернее, Совета, но какая, в сущности, разница? – предложил еще Сен-Жермен. Его идея прижилась, поэтому расписание выглядело следующим образом:

9:00–12:00 – Отчеты за прошедшее десятилетие.

12:00 – 1:00 – Перерыв на обед.

(Де Морьев невольно облизнулся. Что касается угощения, тут старушка Эржбета не подкачает. Не иначе как предложит гостям коктейль «Кровавая Мэри». Из настоящей Мэри.)

1:00 – 4:00 – Семинар на тему «Перспективы развития вампиризма в современном обществе».

Список докладов:

«Социально-демографическая структура вампирского общества Рурской области»

«Кровь: вчера, сегодня, завтра»

«Эффективные алгоритмы для подсчета просыпанного риса»

«Великая вампирская эпидемия – попытка переосмысления»

«Вампиризм в контексте движения суфражисток – свобода или новое рабство?»

«Увеличение спроса на недвижимость в Англии среди представителей трансильванской аристократии»

«Как выжить в условиях жесткой конкуренции. Секретами делятся норвежские вампиры»

«Убивать или не убивать – вот в чем вопрос. Итоги мюнхенского семинара от 13.10.1771»

4:00 – 6:00 – Банкет и оргия

(К этому моменту большинство участником разбежится, ибо нет в природе ничего скучнее, чем официально санкционированная оргия.)

Тем временем место во главе стола заняла Эржбета, одетая в черное бархатное платье, расшитое жемчугом, с кружевными манжетами и высоким воротником. Казалось, в зал вошла сама зимняя ночь, с мелкими звездами и кружащимися снежинками, с воем волков, одиночеством и неизбывной печалью.

Улыбнувшись собранию, она начала приветственную речь, целью которой было убедить всех присутствующих не кусать друг друга хотя бы до конца мероприятий.

– Что может быть лучше, чем вновь увидеть дорогие мне лица, – ворковала Эржбета. – Лукреция, у вас змея сбежала… Так чудесно провести вечер в компании верных друзей!.. Мастера Англии и Ирландии, прекратите пинаться под столом… Добро пожаловать на наш Совет! Вступительное слово предоставляется лорду Марсдену, Мастеру Лондона. Будьте так любезны, милорд.

Пока англичанин весьма косноязычно живописал события подотчетного периода, она пробежалась взглядом по рядам кресел. А вот и Виктор де Морьев, собственной персоной. Эржбета еще помнила то время, когда этот нахальный юнец стоял за креслом Сен-Жермена. Впрочем, и тогда старик оборачивался к нему за консультациями. Теперь бывший Мастер Парижа обретался в Мексике и приволакивался за местными сеньоритами, но прежде чем сделать ручкой Совету, он успел передать кафедру… тьфу ты, должность любимому ученику. И не только должность, но еще и львиную долю нажитого имущества. С тех пор Виктор стал не только одним из самых влиятельных, но еще и богатейшим вампиром в Европе. Подопечные его обожали. Точнее, научились обожать, чтобы не свихнуться от страха. За малейшую провинность новый Мастер, не без помощи своей фаворитки, выворачивал им мозги наизнанку. Зато он почти не ограничивал их свободу – если раньше французские вампиры бесчинствовали, потому что ни во что не ставили Сен-Жермена, то теперь они продолжали в том же духе, но уже с одобрения начальства.

Но сегодня Эржбета сотрет его ухмылку. Жмурясь, точно кошка в лучах солнца, она погладила пухлую папку, которая покоилась у нее на коленях.

– Наш следующий докладчик – Виктор де Морьев, Мастер Парижа, – объявила вампирша, когда англичанин занял свое место. – Расскажите, Виктор, что нового произошло во Франции за последнее десятилетие.

Вампир неспешно, с ленцой поднялся с кресла.

– Да ничего особенного, если честно. Скучно десятилетие прошло, без происшествий.

– Ну и ну. Что, и нарушений никаких не было?

– Мои подопечные вели себя идеально. Отличные ребята, с меня пример берут.

– Поздравляю вас с такой слаженной командой! А личный пример – великое дело. Помнится, сразу же после Революции вы вернулись в свое имение и поубивали там всех слуг, одного за другим. Чем, позвольте спросить, был мотивирован столь экстравагантный поступок?

– Хммм, дайте вспомню, – Виктор пощелкал пальцами. – А! Когда я приехал в замок, мебель была в чехлах. Так что я уволил своих слуг за халатное исполнение обязанностей. Тот факт, что до них дошли слухи о моей смерти, тоже их не оправдывает.

– Уволили?

– Какая разница? С такими рекомендациями, которые я бы им написал, найти новое место было бы затруднительно.

Оттягивая приятный момент, Эржбета раскрыла папку и, словно пасьянс, начала раскладывать бумаги.

– Но это далеко не все. Я тут, знаете ли, разбирала кое-какие документы и обнаружила сведения о многочисленных нападениях на людей, совершенных вашими подопечными. Напомню, что эти атаки носили массовый характер.

– Это вы про 1849? Мы отмечали День Смерти Изабель, вот ребята и разгулялись.

– Десятки трупов каждую ночь и так почти год – ничего себе праздничек. А про эту вашу… тысяча херувимов, ну как ее зовут, вы же только что упоминали?… про вашу подругу у меня будет отдельный разговор. Но я продолжаю. Все эти нападения не были согласованы с нашим кодексом. Напоминаю, что вампиры не имеют право вламываться в дом без приглашения и убивать всех подряд.

– Почему? – протянул Виктор.

– Ох, ну вам же не пятьдесят лет! Вы отлично знаете, что мы подчиняемся правилам, оговоренным в фольклоре. Например, мы обязаны бояться чеснока, шиповника и боярышника. Кстати, как у вас обстоят дела с ботаникой? – обратилась она к присутствующим.

– Недурственно, – закряхтела Сугробина, – лет семьдесят тому назад некому было собирать урожай, потому как все мужички ушли в ополчение супротив Наполевона. Так я велела своим ребятушкам помочь на полях. С тех пор они ненавидят не только чеснок, но еще и репу, капусту, и рожь.

– Вот так и должна проводиться воспитательная работа, – удовлетворенно отметила Эржбета. – Мы, вампиры, чтим фольклор. А массовые убийства – это пятно на репутации всего сообщества. Если раньше такой феномен можно было свалить на эпидемию, то с развитием медицины этот вариант себя изживает. Как прикажете объяснять десятки обескровленных трупов? Газетчики пронюхают и растрезвонят, вмешается полиция и начнется ералаш. Даже хуже, чем в начале XVIII столетия. Кто помнит, что тогда случилось?

– Тогда у меня гребень пропал, – пожаловалась русская. – Хороший был гребень, черепаховый. До сих пор гадаю, кто из вас ему ноги приделал.

– Полно вам мелочиться, – огрызнулась Эржбета. – А в начале XVIII столетия Европу охватила так называемая «эпидемия вампиризма». В учебниках пишут про массовую истерию, но мыто знаем, что на самом деле новообращенные устроили резню. Мастера старались объяснить происходящее эпидемиями чумы или сибирской язвы, но ситуация вышла из-под контроля. Существование немертвых официально признала церковь. Ученые строчили про нас трактаты. Комиссии шастали по кладбищам и вскрывали могилы, разумеется, при свете дня. Сколько замечательных вампиров погибло! Просто цвет общества! В конце концов, «вампирскую эпидемию» удалось остановить. Нам пришлось употребить все влияние, чтобы убедить правителей принять законы, запрещающие вскрытие могил. На это ушло много денег и нервов, но безумие прекратилось. Мастера же строго-настрого запретили подчиненным устраивать такие вакханалии. Теперь вы понимаете, Виктор, почему я возмущена вашим поведением?

Француз посмотрел на нее снисходительно, даже сочувственно.

– Нет, не понимаю… графиня Батори.

Лицо вампирши окаменело. Выдержав паузу, она произнесла медленно, словно статуя пытающаяся говорить.

– Уже много лет никто не называет меня этим именем. Я отреклась от титула.

– Это само собой, после ваших-то похождений. Или про них вы тоже забыли? Жаль если так, славные были денечки. Ничего, давайте вспоминать вместе. Сколько крестьянских девок вы замучили в своем замке Чахтице? Что-то около шестисот, плюс-минус пятьдесят? Отличный послужной список. Смею также напомнить, что вы не только пили кровь, но еще и купались в ней. Ах, как нерационально! Слухи о ваших зверствах расползлись по всей округе, а тут еще смертные родственники озаботились тем, что вы разбазариваете имущество. Увлечения у вас были недешевые. «Железная дева» – это ведь не трюмо, ее у мебельщика не купишь.

Одно, другое, третье – и вами заинтересовались власти. Более того, вас, вампиршу, взяли под арест! Как вы это допустили?

– Солдаты нагрянули внезапно. Их было больше. Они знали, что я вампир и приняли меры, – ее голос дрогнул. – Я… я растерялась. Я не думала, что они вообще ко мне сунутся.

– Далее последовало судебное разбирательство, – удовлетворенно продолжил Виктор. – Вас замуровали в комнате, оставив лишь щель, чтобы подавать пищу. Как будто вам нужна такая пища! В заточении вы просидели три года, без капли крови, пока не додумались притвориться мертвой. Молодой стражник, который так и не понял, кого охраняет, пошел полюбоваться на ваше бездыханное тело и… Чтобы замять дело, пустили слух о вашей кончине, но все мы знаем, что произошло на самом деле. Так вам ли читать лекции о массовых нападениях на смертных? Вы разошлись не на шутку, графиня, а вот с последствиями не справились.

– Согласна, мне следовало умерить аппетиты. Вы хотите, чтобы я признала свою ошибку? Я ее признаю. В чем еще мне каяться?

– О нет! Ваша ошибка не в том, что вы истребили шестьсот девиц. Вы вампир, следовательно, имели на это право. Но как вы смели оказаться такой слабой? А все потому, что вы забыли, что значит быть настоящим вампиром.

– Архангел вас побери, что вы имеете в виду?!

Теперь Виктор уже не притворялся скучающим щеголем. Глаза его разгорались все ярче, и коллегам даже показалось, будто он стал выше ростом.

– Это относится ко всем! Давным-давно, в самом начале времен, вампиры были могущественны, – отчеканил он. – Тогда не было никаких ограничений, кроме «Правила Трех Эс» – света, святынь и серебра. Мы врывались в дома без приглашения. Мы плевать хотели на текущую воду – проклятье, да некоторые идиоты душ боятся принимать, потому что это якобы текущая вода! Нас нельзя было отпугнуть тем, что растет в любой теплице. Все эти поверья придуманы, чтобы дать людям фору. Мы не обязаны их придерживаться. Не нужно более прятаться и скрывать свое существование. Пусть смертные узнают, что мы существуем. Пора указать людям их место в пищевой цепочке.

Молчание в зале набрякло как туча, готовясь с минуты на минуту уступить место грозе. Но вместо грома раздалось тихое стариковское хихиканье. Смеялась Сугробина, прикрывая рот морщинистой рукой.

– Иии, да он весь мир хочет захватить!

– Можно и так сказать, – не смутившись, ответил Виктор.

– Молоденек ты, батюшка, оттого и горяч, – отсмеявшись, сказала старуха. – Поживешь с наш век, остепенишься, да и позабудешь свои прожекты. Весь смысл нашей жизни в том, чтоб жить, а другого и нету. Думаешь, мы в свое время не хотели мир к рукам прибрать? Еще как хотели! Мол, так все устроим, чтоб ни войн не было, ни глада, а людишки плодились и размножались, как им на роду написано. А уж мы-то будем всем управлять и сливки с молока снимать. Но вот что я тебе скажу – пустое все это, эфемерность одна. У нас так много времени, что ничего не успеваешь. И ничем-то мы людям не поможем, да и навредить толком не сумеем. Они сами решают, любить им друг дружку али убивать. А коли за последнее возьмутся, то так рьяно, что нам и не угнаться. Мы как тати, тащим, что плохо лежит, а мировое владычество не про нашего брата.

– Почему вы думаете, будто я хочу управлять миром?

– Что ж тогда?

– Хочу, чтобы люди наконец получили то, что заслужили.

– Эк же ты их ненавидишь.

– А за что их любить? Нет ни одного гадкого поступка, на который они не способны. Люди никогда не играют по правилам, так зачем с ними церемониться? Чем больше их погибнет, тем лучше. А оставшиеся научатся уважать нас. Потому что мы высшая форма жизни.

– Страсти какие говоришь, батюшка, – Сугробина затрясла головой. – Нешто твои отец с матерью людьми не были?

– Я их почти не видел. Меня вырастила кормилица. Она заботилась обо мне, потому что ей за это платили. Не платили бы, так в колыбели бы меня удавила – частенько слышишь о таких случаях. Но ваши рассуждения удивляют меня, мадам! – возмутился Виктор. – Неужели вы, вампир в ранге Мастера, отказались от человеческой крови во имя сентиментальных воспоминаний?

– Да какой там! Пила и пью, врать не стану. Только мне кажется, будто я сама себя кажный раз убиваю. Так тошнехонько становится, что и бросила бы все, одной животной кровью питалась, да не могу жить без такой услады. А все ж неправ ты, батюшка. Уж и не знаю, как тебя переспорить, а нутром чую, что неправ.

– Так и прекратим эти бессмысленные дебаты.

– Только после того, как я узнаю, что вы намерены делать дальше! – встряла Эржбета, которая успела оборвать весь жемчуг со своего платья.

– Не горячитесь так, это вам совсем не к лицу. Если много нервничать, цвет кожи испортится. Ничего такого ужасного я не сделаю. Просто хочу вспомнить, как это – быть сказочным злодеем. У меня намечается небольшой эксперимент.

– Что бы вы там ни задумали, но покуда я существую, ничего у вас не получится!

– Вот как? Тогда дело за малым.

Вампиры давно уже перестали смотреть на Виктора с Эржбетой, ибо на стене за спиной у противников открывалось зрелище куда интереснее. Хотя вампирша так и не поднялась с кресла, ее тень взвилась и, скользя, подлетела к Виктору. Узкая рука с кривыми когтями, даже отдаленно не напоминавшая человеческую, потянулась вперед, готовясь впиться ему в лицо. Но в последний момент силуэт мужчины выпрямился и схватил ее за запястье, пригибая все ниже и ниже. Эржбета стиснула зубы, словно борясь с сильной болью, Виктор же улыбался, как ни в чем не бывало. На заднем плане его тень отпустила когтистую руку, поцеловав ее перед этим, и с легкостью отшвырнула тень вампирши на другой конец зала.

За все время никто не произнес ни слова. Теперь ожидали формальный вызов. Рукопашные между вампирами не редкость, но поединки Мастеров – дело серьезное. В последний раз подобный поединок состоялся в 1666 году между Мастерами Англии и Ирландии. Тогда пришлось сжечь Лондон, чтобы хоть как– то замаскировать разрушения. Что будет, если сцепятся Эржбета и Виктор, никто не мог и представить. Но лучше в этот момент находится в другом полушарии.

Но прежде чем поверженная вампирша успела потребовать реванш, Сугробина громко откашлялась.

– Ишь, завертелись как домовые на конюшне, – поморщилась она. – Охолонитесь оба! Что ж это такое, Совет только начался, а все уже разругались? Не дело! Давайте я лучше быль какую расскажу, раз моя очередь подошла. Про то, например, как славно мы с малороссийским кумом покутили в 1750-м. Весь Киев взбаламутили. Правда, потом кум зацепился веком за забор, да так и висел, покуда я бегала за лестницей, чтоб его снять…

На этот раз обошлось. Убаюканные трескотней старухи, вампиры откинулись в креслах, но время от времени все-таки поглядывали на Виктора с Эржбетой. Те сидели, не шелохнувшись, обдумывая следующий удар.

И Виктор ударил первым.

– С кем имею честь?

– Гизела фон Лютценземмерн. Я дочь хозяина замка и невеста Леонарда.

– Очень приятно, мадемуазель.

– Мой отец еще у себя, но я позову его…

– Не трудитесь, – остановил ее вампир, который вообще не мог сфокусировать на ней взгляд, и вновь повернулся к невесте.

– Берта, mon amour, у тебя целая вечность, чтобы выучить французский. Думаю, мой замок станет идеальным местом для языковой практики. Любой из моих замков, – добавил он. – А раз уж во время медового месяца мы поколесим по всей Европе, ты быстро заговоришь на иностранных языках. Пока же я буду счастлив разговаривать на твоем родном, mein Liebchen.

Виктор взял ее за руку и поцеловал кончики пальцев, осторожно, будто они были такими хрупкими, что вот-вот истают от его ледяного дыхания.

– Ах, какая же у меня память дырявая! – покаянно вздохнул вампир. – Совсем забыл про подарки! Для тебя, ma cherie, приготовлен сюрприз – прости, но придется тебе помучиться до свадьбы. Поверь, оно того стоит. Зато для Леонарда кое-что уже припасено.

Летящей походкой он подошел ко второму вампиру и взял у того из рук два свертка. Потом, замешкавшись, посмотрел на Уолтера и Леонарда, силясь понять, кто есть кто.

– Я Леонард, – представился молодой вампир. – А это Уолтер Стивенс, мой друг.

Мужчины обменялись рукопожатиями.

Подарком Леонарда оказалась книга в строгой черной обложке, но лишь увидев слово «Микроорганизмы» в заглавии, юный вампир радостно взвизгнул. А когда открыл ее, так и вовсе замер с распахнутым ртом, потому что дарственная надпись гласила: «Леонарду Штайнбергу, моему самому горячему поклоннику. С наилучшими пожеланиями, Луи Пастер». Ниже было наскоро приписано крошечными буквами «Если вы читаете это, пожалуйста, позовите полицию!!!»

– Он ж-жив?

– Кто?

– Па-па-пастер!

– С чего бы ему не жить? Просто слегка испугался. Пожалуй, все же следовало воспользоваться дверью, а не форточкой. Учту на будущее. А так мы очень мило побеседовали. Мсье Пастер даже показал мне образцы разных бактерий. Занятные существа.

– О да! – с жаром сказал Леонард. – Многие из них вполне сформировавшиеся личности! За ними так интересно наблюдать! Хотите, я покажу вам свою коллекцию?

– Обязательно. Только давайте после торжеств. Хочу рассмотреть их не второпях, не на бегу.

Не сводя с француза обожающих глаз, Леонард закивал, а Уолтер понял, что уже не является его другом номер один. Ему стало обидно.

Тем временем Виктор добрался и до отца семейства.

– Герр Штайнберг? Что-то вы невеселы. Все еще дуетесь из– за тех писем? Напрасно! Признаюсь, тон их был несколько холоден, но вы не представляете, в каком шоке я пребывал, узнав об опасности, грозившей моей невесте. Притом, что сам я был так занят, что не мог поспешить к ней, утешать ее, держать за руку. Примите мои самые искренние извинения, – он постучал себя кулаком по груди. – Mea maxima culpa. Я прощен?

– О, конечно, на что тут обижаться, – заверил его обрадованный фабрикант. На поверку будущий зять оказался не так уж плох.

– Замечательно! Позвольте вручить и вам подарок. Не знаю, угодил ли, но вещица премилая.

Развернув хрустящую бумагу, Штайнберг узрел огромный письменный прибор с чернильницей, пресс-папье и маленькими часиками без стрелок – к чему вампирам следить за временем? Прибор был, разумеется, из чистого золота. Принимая подарок, фабрикант улыбнулся во весь рот.

– Это чтобы вести учет доходов. Не сомневаюсь, что они взлетят до небес. Пора покорять новые рынки, герр Штайнберг. Коль скоро мы породнимся, я обещаю как следует прорекламировать ваш кровяную колбасу во Франции.

Подарок пошел по рукам, вызывая восхищенные вздохи, но когда добрался до Уолтера, тот разглядел на массивной подставке гравировку, очень изящную. Изображена была сцена то ли из античной истории, то ли из мифологии. Толпа воинов окружила девушку, наряженную в роскошную тунику. Хотя фигуры были маленькими, граверу удалось передать и ужас девушки, и ее решимость. Она не спускала глаз с мужчины, который сжимал в руках меч. А разделял их алтарь. Уолтеру не понравилось это изображение. Очень, очень не понравилось. Прямо-таки совсем.

– Что-то не так, мистер Смит? – спросил Виктор, заметив, как он нахмурился.

– Стивенс, – поправил Уолтер. – Что это за сюжет?

– Классический. Один эпизод из плавания Агамемнона в Трою. Эсхил его, кажется, упоминает.

– Всяких там Эсхилов я не читал, но красиво получилось, – фабрикант отнял у Уолтера игрушку, мельком осмотрел гравировку, но поскольку от мифологии у него челюсти сводило, сосредоточился на чернильнице. Она была изукрашена гирляндами и венками, что не могло не польстить его утонченному вкусу.

– Думаю, у герра Штайнберга еще будет возможность ознакомиться с этой историей, – проронил Уолтер.

– Разумеется! – воскликнул Виктор, но тут же присовокупил: – Я в том смысле, что вечность оставляет много свободного времени для просвещения.

Перезнакомившись со всеми присутствующими, Мастер Парижа указал на свою свиту.

– Позвольте представить вам моих спутников. Это Готье, мой давнишний приятель. Я до сих пор с теплотой вспоминаю нашу первую встречу.

Черноволосый вампир с липким, как патока, взглядом и глумливой ухмылкой присоединился к компании. Одет он был во фрак, уже засаленный на плечах от соприкосновения с его волосами, такими грязными, будто он полоскал их в дегте. Уолтер успел заметить, что последние слова Мастера заставили Готье вздрогнуть, и наглая улыбка увяла, будто орхидея на морозе.

– А это Изабель, замечательная во всех отношениях. Ну, иди сюда, Изабель, не стесняйся. Вы с Бертой обязательно должны подружиться. Изабель станет тебе компаньонкой, ma cherie.

К Виктору подошла тщедушная девушка, одетая в несуразное серое платье, волочившееся за ней по полу, как тряпка. Ее Эвике невзлюбила сразу. К встрече с женихом она уже подготовилась, зато не знала, чего ждать от этой.

Изабель тоже не понравилась Берта. Во-первых, она заслуживала смерти хотя бы потому, что была невестой Виктора. А во– вторых… «Во-вторых» было намного интереснее. Просияв, Изабель бросила быстрый взгляд на Мастера.

«Ты чувствуешь? Посмотри, ты только посмотри! – Она разве что не прыгала от восторга. – Это же… это же замечательно! Можно, я ее сейчас убью?»

«Подожди, Изабель, всему свое время».

«Зачем ждать? Она ведь.»

«Потому что игра только началась!»

– Позвольте вас оставить, дамы, – Виктор галантно поклонился и поцеловал ручку Берты-Эвике.

Изабель была готова ее задушить.

– Мне нужно с тобой поговорить, – она подошла вплотную к невесте и серьезно посмотрела на нее снизу вверх.

– К твоим услугам, – на всякий случай та сделала шаг назад.

– В промозглую погоду он любит теплый гроб, – выпалила Изабель, хватая ее за руку. – Ты должна приносить ему грелку.

У Эвике отвисла челюсть.

– Это совет, что ли?

– Нет, – сказала вампирша как будто с наслаждением. – Это твоя обязанность.

– Ага! А я-то думала, как мне ублажать мужа? Подожди, сейчас запишу… хотя нет, так запомню.

– Если во сне он будет спрашивать про бумаги, отвечай, что они в надежном месте.

– Ух ты, никогда б не догадалась. Еще что-нибудь? Ты не смотри, что я зеваю, мне, правда, очень интересно!

– Он совсем тебя не любит, – выпалила Изабель, но Эвике даже не сочла нужным обидеться.

– Да ну? А кого он любит? Тебя?

– Нет. Он любит свою жену, – раздумчиво проговорила вампирша. – Я читаю это в его мыслях. Только она умерла, поэтому с ней его несложно делить. А вот с тобой…

– Что поделать, такова твоя женская долюшка. Неразделенная любовь и прочие дела. Привыкнешь, Изабель.

– И ты тоже привыкнешь… Берта Штайнберг.

Эвике передернуло от ее последних слов и от того, как эта девчонка посмотрела на нее колючими серыми глазками. А уж когда она улыбнулась, стало совсем жутко.

– Да уж как-нибудь, – пробормотала она и поспешила ретироваться.

А Изабель продолжала смотреть на нее с издевательской полуулыбкой.

Этой ночью Берта не пошла в больницу. Еще вчера она взяла отгул – фрау Кальтерзиле не только не возражала, но еще и предложила ей второй выходной в обмен на обещание не рассказывать, чем она будет заниматься в первый. Поймав экипаж, вампирша поехала в редакцию газеты, надеясь разузнать адрес критика, недовольного современной литературой. Несмотря на поздний час, в редакции было шумно и весело. За широким столом трое журналистов пили абсент, испрашиваю у Зеленой Феи вдохновение, чтобы написать статью про очередное политическое покушение, или про дождь из тропических лягушек над Сибирью, или про горшок с фикусом, злодейски украденный с чьего-то подоконника. Нужные сведения Берта раздобыла без труда.

Но когда она приехала по указанному адресу, Карла Мейера не оказалось дома. Консьерж сообщил, что уже час как он укатил на квартиру к приятелю, некому Зигфриду. Вампирша не привыкла сдаваться так легко и спросила, как ей добраться до последнего. Пожав плечами, консьерж объяснил, но добавил, что фройляйн все равно не примут. У друзей намечалась важная деловая встреча.

– Это хорошо, – сказала Берта, – потому что деловая встреча у них как раз со мной.

Когда экипаж остановился у дома Зигфрида, вампирша так топнула от раздражения, что проломила мостовую. Квартира находилась на втором этаже, но в окне не горел свет. Она и так уже полгорода исколесила, и все втуне! А ведь у нее совсем мало времени.

Берта шагнула на крыльцо и вдруг почувствовала, как по реальности пробежала дрожь. Поблизости открывали портал в другой мир. Теряясь в догадках, вампирша взлетела на подоконник и прижалась к стеклу. В квартире действительно было темно, но и люди там были. Сначала она разглядела стол, на котором покоилась доска с рядами букв, цифр, и словами «да», «нет» и «до свидания». На ней азартно подрагивала стрелка. Похоже, Берта успела к самому началу спиритического сеанса.

За столом сидели двое: брюнет в очках и с кудрявой бородкой, а рядом – светловолосый толстячок, который испуганно озирался по сторонам.

– Ну что, Карл, кого будем вызывать? – неуверенно спросил толстяк. – Клопштока, Бюргера, Шиллера?

– Лучше сразу Гёте, – отозвался брюнет, он же критик Карл Мейер.

– Ого! А не жирно для нас с тобой?

– В самый раз.

– И что, он прямо здесь появится? А как? Если в виде черного пуделя, то лучше не надо. Моя квартирная хозяйка запрещает приводить собак.

– Нет, Зигфрид, мы же не Мефистофеля вызываем, а самого Гёте.

– А, ну тогда другое дело.

– Мне начинать?

– Давай, что ли.

Мейер воздел руки к потолку, да так внезапно, что Берта чуть не сорвалась с подоконника.

– О, Иоганн Вольфганг фон Гёте, классик немецкой литературы! – протрубил критик. – Взываем к тебе, великий гений! Внемли нам! Посети сие скромное жилище! Прииди…

– А эктоплазма будет? – забеспокоился Зигфрид. – Хозяйка точно меня убьет, если мы все стены заляпаем. Она недавно поменяла обои.

– Прииди без эктоплазмы, – продолжил Карл, посылаю другу убийственный взгляд. – Ты здесь, дух?

Стол утвердительно качнулся.

– Спроси, кто выиграет завтра на скачках!

– Заткнись, – одними губами прошептал Карл. – О великий Гёте! Ты ли это?

Стрелка указала на «да».

– Благодарю тебя, дух, за то, что ты услышал мою нижайшую просьбу! Ты столь же милостив, сколь велик!

– Да вы замучили меня своей казенщиной. Переходите, что ли к делу, у меня еще столько вызовов.

Берта увидела то, чего не дано было видеть смертным – у стола стояла полупрозрачная фигура мужчины в старомодном сюртуке. Лицо его, доброе и благообразное, показалось знакомым, ведь именно оно смотрело с фронтисписа в каждом томике собрания сочинений. Более того, ей даже удалось разглядеть свиток у него в руках. На нем готическим шрифтом были написаны имена в две колонки, а возле некоторых дух уже поставил аккуратные галочки.

– О, солнце словесности! – продолжал велеречивый Карл. – Я вызвал тебя вот по какому вопросу – уже много лет я ищу настоящего гения, способного вдохнуть новую жизнь в нашу загнивающую литературу. Реализм как жанр давно себя изжил, натурализм на поверку оказался пустышкой…

– Наконец-то хоть с кем-то побеседую про литературу, – дух классика потер руки. – Все лучше, чем объяснять, где у тещи заначка!

– Где нам найти гения, который вызволит человечество из пещеры заблуждений? Где отыскать сей золотой светильник?

– Сейчас отвечу! Так, какой у нас год?

Окно с треском распахнулось, и на подоконнике нарисовалась незнакомая девица. Ошарашенные, друзья обернулись к ней.

– Ну? – спросила ночная гостья. – Долго мне еще тут стоять? Пригласите меня кто-нибудь.

Хорошие манеры опередили здравый смысл.

– Проходите, фройляйн, – автоматически отозвались мужчины.

– Спасибо. А теперь спите.

Она нетерпеливо махнула рукой, и оба спирита сразу же заклевали носом. Берта подошла к духу, несколько удивленному, и сделала нервный книксен.

– Здравствуйте, сударь, – робея, сказала она. – Или вы только на «великий дух» отзываетесь?

– Что вы, сударыня, мне так даже приятней, – дух Гёте поклонился со старомодной учтивостью. – Стало быть, вы можете меня видеть?

– Да.

– Чудесно. Давайте посидим, поговорим по душам…

– Боюсь, что с этим пунктом выйдет заминка. У меня ее нет.

– Так вы носферату? – вежливо уточнил дух.

– Да. Извините, если разочаровала.

– Ничего, я всегда рад побеседовать с красивой дамой, вне зависимости от ее экзистенциального статуса. Что вам угодно, сударыня?

– На самом деле, я пришла к Мейеру, – пояснила вампирша, – но вы мне поможете даже лучше. Он спрашивал у вас имя какого-нибудь гения, так?

– Да, у меня даже есть список подходящих лиц.

– Забудьте про список! Скажите ему, что гения, которого он ищет, зовут Маванви Грин.

Дух все-таки достал призрачный список и педантично рассмотрел его в призрачный же лорнет.

– Этого имени там не значится.

– Еще б оно там было! Но все равно…

– Приношу мои глубочайшие извинения, сударыня, но лгать я не стану, – настырно продолжил дух. – Литература – это святыня.

Берта едва сдерживалась, чтобы не кусать ногти от волнения. Вот ведь какой упрямец!

– Но литература бывает разной. И то, что хвалят критики, не всегда по нраву обычным людям. Не всем хочется читать книги, которые правдиво отображают дух эпохи, призывают и клеймят, протестуют и выражают прогрессивные мысли. Это порою так утомительно. Одни книги намертво пригвождают нас к реальности, а другие переводят через порог. И те, которые в свое время считались бульварщиной, будущие поколения могут вознести на пьедестал. Я и так знаю, что Маванви никакой не гений. Но дайте ей шанс. Быть может, ее книга, какой бы посредственной она ни была, тоже найдет своего читателя… Пожалуйста, сударь. Маванви никак нельзя оставаться в больнице, и домой ей тоже нельзя. Пожалуйста.

Дух вздохнул.

– Ну, хорошо, есть отрывок из ее произведения?

Она молча показала ему три журнала, которые все это время прижимала к груди.

– Так много? Что ж, количество еще не означает качество, но поглядим… гм, прелюбопытно…

Примерно через час Берта начала нетерпеливо постукивать ногой. Всецело погруженный в чтение, дух не обращал на нее ни малейшего внимания. Он перевернул страницу, но, передумав, отлистнул ее обратно.

– Что вы делаете?

– Хочу перечитать описание костюма, в котором Кармилла отправилась на Великую Битву Зла со Злом.

– Да чего там перечитывать? На ней одежды было – раз– два и обчелся.

– Вот именно, – отозвался классик и только что не облизнулся. – Потрясающе!

– Вот и поквитались, – хмыкнула вампирша.

– О чем вы?

– Согласна, девчонка пишет будто кошка, к хвосту которой привязали авторучку. Но это еще не повод для издевательств!

– Давайте обойдемся без критиканства. Как же, помню, были невежды, которые насмехались над моим «Вертером», не принимая его новизны. Нашелся один умник, который даже пародию настрочил. Но я не позволю ругать сочинение сей талантливой юной особы!

– Талантливой? Вам что же, нравится?!

– А что тут может не нравится? Взять, для примера, сцену, в которой Кармилла голыми руками убивает разъяренного вервольфа, спасая своего возлюбленного вампира Натаниэля…

– Это того, у которого аквамариновые глаза?

– Яшмовые, – рассеяно поправил дух, – Или вот еще…

– Ну, хорошо, хорошо! Тогда я разбужу этих двоих, а вы продиктуете ее имя.

– Сейчас, только дочитаю до конца главы.

– Еще успеете, если книгу издадут. Вы готовы?

– А можно…

– Нельзя.

– Жаль. Тогда готов.

Друзья одновременно проснулись и посмотрели друг на друга осоловелыми глазами. Но как только увидели, что стрелка движется, Зигфрид схватился за карандаш.

– …Ну и имечко, язык сломаешь.

– Придумаем ей псевдоним. Спасибо, дух! А теперь адрес.

– … штрассе, – прилежно записывал Зигфрид. – Постой, но там же психушка!

Карл Мейер заулыбался, как кошка на сметану.

– Нам повезло вдвойне! Безумный гений!

– Ладно. Ой, гляди, он еще не закончил.

Стрелка вновь забегала по доске.

– …на скачках первой придет Беладонна. Ух ты! – радостно завопил Зигфрид.

А на улице прохожие отшатнулись от безумной девицы в форме медсестры, которая ни с того ни с сего сделала реверанс в пустоту. Заложив руку за спину, дух классика чопорно ей поклонился. В лучах фонаря он казался сотканным из кружащейся золотистой пыли. Жаль, никто кроме нее не мог созерцать это зрелище. Хотя так даже лучше.

– Спасибо! – воскликнула Берта.

– Мне это в удовольствие, сударыня. Не часто бывают такие оригинальные вызовы.

– Тяжелая у вас работенка, ничего не скажешь.

– Это еще что, – махнул рукой дух. – Вот сейчас мне нужно спешить к некой фрау Липманн, вдовице – ей не терпится узнать, когда она повторно выйдет замуж. А выйдет она лишь через десять лет, да за такого повесу, который тут же прокутит все ее сбережения. Ну как ей об этом рассказать?

– Сочувствую, сударь, – искренне пожалела его вампирша.

Призрак еще раз поклонился, готовясь исчезнуть, но в последний момент как будто передумал.

– Знаете что? Вызовите меня как-нибудь, – вдруг попросил он. – Я люблю общаться. А то все только спрашивают и спрашивают, да еще о таких приземленных материях, что стыдно и отвечать. Ну как, позовете? Посидели бы за кофеем.

– Я не пью… кофе, – проронила Берта.

– Я тоже не пью, сами понимаете. Но мы могли бы на него просто смотреть.

– Непременно, – согласилась она, умолчав про то, что вряд ли ей хватит времени, – но я бы вас и так пригласила. Все это пустяки по сравнению с тем, что вы для меня сделали. Даже не знаю, как вас отблагодарить.

– Ах, это совсем не сложно, – заговорщически подмигнул ей дух.

– Как же?

– Просто расскажите, с кем Кармилла останется в конце. Я уж было подумал, что с Этьеном, но теперь меня сомнения разбирают…

Улыбаясь, Берта бодрым шагом пошла домой. Кажется, она только что изменила ход мировой литературы. Интересно, это хорошо или плохо?

– Ma cherie, позволь пригласить тебя на первый танец, – кланяясь, обратился он к невесте.

– Смотря что за танец. Я только вальс умею.

– И это все? Неужели учителя танцев у тебя тоже не было?

– Увы мне, – раздался печальный вздох. – Ни танцам, ни языкам, ни наукам – ничему меня не обучали. А все потому, что папенька скупердяй. Над каждым грошом трясется.

Во время ее исповеди Штайнберг, по пятам ходивший за сиятельным зятем, побагровел, затрясся от злобы и недвусмысленно потер себе шею ребром ладони. Эвике томно ему улыбнулась.

– Ну, герр Штайнберг, что же вы так оплошали? – упрекнул его Виктор.

– Так не в коня корм, – ответил фабрикант, посылая псевдодочери испепеляющий взгляд. – Сами видите, моя девочка совсем недалекая. Чтобы не сказать полная дура.

– Это я в дедушку, – вздохнув, призналась Эвике. – Знаешь, Виктор, у моей маменьки все родственники сумасшедшие, по лечебницам сидят. А вот папенькина родня все больше каторжане. Ты, кстати, проверь карманы, а то вдруг папенька что-нибудь у тебя стащил. Он у нас такой, вороватый, – мстительно добавила она.

Гизела в очередной раз поправила воротник бального платья. До чего же обидно, когда дама, чья молодость пришлась на времена Фридриха Великого, делает замечание, что твое платье старомодное!

С независимым видом она прошлась по зале. Хозяйка она здесь или нет? Осталось только объяснить это вампирам, которые бросали на нее весьма гастрономические взгляды. Но Гизела успокаивала себя тем, что раз у них со Штайнбергами уговор, ее не тронут. И отца тоже. И даже остальных, если сильно повезет. А еще она надеялась, что вампиры поверят в их маленький обман, раз уж они до сих пор его не раскусили. Словом, весь вечер виконтесса занималась самовнушением.

Ее батюшка, развлекавший гостей непринужденной беседой, отделился от толпы, подошел к дочери, ласково пожал ей руку. Леонард тоже был тут как тут.

– Гизи, ты бы не могла сегодня аккомпанировать? Потом тебя обязательно сменят, чтобы вы с Леонардом тоже потанцевали.

Леонард изобразил вежливую, хотя малоубедительную улыбку, и нервным жестом пригладил волосы, которые пробивались сквозь густой слой бриолина и торчали по сторонам. Фрак его выглядел так, будто по нему прошлась рота солдат, одна фалда была надорвана – Леонард умудрился на нее наступить, – рукава скукожились и из них торчали его острые запястья. А танцует он со всей грацией лося на льду, тоскливо подумала Гизела.

– Спасибо, папа, но лучше не надо. А вот сыграть могу. Тем более что только я умею обращаться с нашим клавесином, – и виконтесса смерила инструмент взглядом тореадора.

За эти годы она узнала все секреты фамильного клавесина. Например, на какие клавиши лучше не нажимать, потому что они западают. Даже виртуоз Паганини, сыгравший на скрипке с одной струной, пришел бы в замешательство при виде инструмента, который стрекотал, сипел, кряхтел, стонал и в любую минуту грозил треснуть пополам. Уже за клавесином Гизела отыскала взглядом свою служанку, которая буквально висела на Викторе. Неужели рассчитывает протанцевать с ним весь вечер? Это ведь совсем неприлично, если танцуешь только с одним партнером. Но где Эвике – и где приличия!

Тем не менее, у девушки были все шансы выдать себя за Королеву Проклятых – похоже, упыри признали ее за свою. В представлении Гизелы ее горничная была антонимом слова «вампир», но немертвые почему-то охотно поверили в такую невесту. И даже сам жених… О нет, жених поверил в первую очередь!

При мысли о женихе Гизела смущенно отвела взгляд и принялась внимательно изучать люстру. Почему некоторым достается Леонард, которому бы только с микробами агукаться, а другим…

Она печально вздохнула. И здесь Берта умудрилась ее обскакать, даже находясь за сотни километров! И лучшего жениха отхватила, и лучшее платье.

Девушка закрыла глаза и попыталась представить, что было бы, окажись здесь настоящая Берта Штайнберг, и ее сердце заныло. Потому что она не перекинулась бы с Гизелой даже словечком – Берта всегда молчалива и холодна. Кивнула бы, отвела глаза и мгновенно переместилась в другой конец залы. И, конечно, Берта была бы прекрасна – намного красивее Эвике даже в одном и том же платье и с одинаковой прической, уложенной за затылки пышными завитками. Ей так шел красный… Ей идет красный.

Итак, на чем мы остановились? Берта проходит мимо с гордо поднятой головой, даже не замечая Гизелу. Вежливо кланяется гостям. С манерами у нее не густо, тут они с Эвике как сестры родные, но, в представлении Гизелы, поклон Берты вышел благородным. Она улыбается Виктору и ликует, что в нее влюблен такой красавец. Они открывают бал. Берта летит по залу невесомо, будто ласточка, порхает над полом, все смотрят на нее – прекрасная невеста! А Гизела сидит в стороне – вот прямо как сейчас – и задыхается от ревности и злобы. Потому что в этой паре есть лишний. Кто-то, чье место должна занять она, Гизела фон Лютценземмерн – это ее место по праву! Это ее должны кружить в танце, по ее талии должны скользить руки… нет!

Гизела резко обернулась, ощутив на себе тяжелый взгляд, но никого не увидела. Потом, на всякий случай, огляделась еще один раз. Ее не покидало чувство, будто кто-то пристально смотрел на нее или даже сквозь нее. Она встряхнула головой, стараясь отделаться от этого странного ощущения, но никак не получалось.

Потому что кто-то действительно смотрел на нее и видел то, чего еще не видела сама Гизела.

Добрую половину бала Уолтер простоял в углу, где и собирался провести остаток вечера. Теперь, когда Гизела уселась за клавесин, приглашать на танец было некого – остальным дамам он не представлен, да и не стремился завязывать с ними знакомство. Ему в одночасье опротивели вампиры – как en masse, так и отдельные личности. Первая пара все кружилась, отдавшись на милость центробежной силе, и Виктор, в полуобороте, вдруг пристально посмотрел на Уолтера и сверкнул острыми клыками. Улыбка его казалась чересчур любезной, чтобы не быть насмешливой.

Внезапно он понял, почему с первого же взгляда возненавидел Виктора, хотя тот и казался славным малым. В этом-то вся и загвоздка! Будь он мрачным чудовищем, злобно зыркающим по сторонам, к нему еще можно привыкнуть. Но он был, как говорится, душа компании – остроумный, небрежно-вежливый и успешный во всем. Смени он элегантный галстук на белый воротничок пастора, и перед Уолтером оказался бы старший брат. Чересчур знакомой была эта улыбка благополучного, состоявшегося человека. А самому Уолтеру остается лишь завидовать, наблюдая за чужим успехом из тени, как попрошайка у витрины игрушечной лавки, как бедный родственник, которого из жалости позвали на пир. Лучше бы ему никогда не приезжать сюда! С таким же успехом можно и дома позориться.

И тут Уолтера окликнули. Причем по-английски.

– Молодой человек! Да-да, вы, – к нему направлялась высокая дама в черном платье, по случаю праздника украшенном бриллиантовой брошкой. Ее светлые, но уже начинавшие седеть волосы были собраны в строгий пучок, а глаза смотрели с высокомерной холодностью.

– Мэм?

Юноше потребовалось еще некоторое время, что прийти в себя, а так же разобраться: родная речь на балу – это хорошо или плохо? Вернее, «плохо» или «настолько плохо, что пора удирать отсюда через окно».

– Вы ведь англичанин? – продолжала дама, оценивающе разглядывая его. – Оксфордшир… Хотя нет, скорее всего, Девоншир, так?

– Д-дербишир, – промямлил Уолтер, которому совсем не нравилось, какой оборот принимала беседа. Если вампирша воскликнет: «Ба, да мы земляки!», ему придется ой как несладко.

– Да-да, точно. Неплохо… для Дербишира. Конечно, графство уже не то, что раньше. Вы ведь помните, каким оно было лет сто пятьдесят назад? О, прекрасные были времена! Или вы из новеньких? – спросила она, пренебрежительно выделяя последнее слово.

– Да! Из них! Я совсем недавно стал носферату… но да!

– Что вы так кричите, юноша? – удивилась англичанка. – Молодое поколение никаких представлений не имеет о воспитании! Ну да это можно списать на вашу неопытность, – сказала она покровительственно и даже улыбнулась. Вернее, Уолтеру показалось, что левый уголок ее рта чуть дрогнул. – Кстати, как ваше имя? Мы до сих пор не знакомы, какое упущение. А ведь мы единственные представители нашего королевства в этой глуши.

Черт, а имя он как раз не придумал! Уолтер почувствовал, как кончики его ушей потеплели. Ну, все, полный крах. Ни одного уважающего себя вампира не зовут так приземленно. Нужно было сообразить какое-нибудь романтическое, внушающее трепет имя, вроде «Маледиктуса» или «Мелеаганта».

– Уолтер Стивенс, мэм, – сказал он, на всякий случай, поглядывая на ближайшее окно. – А вас, мэм?

– Леди Филомена Генриетта Элизабет Аркрайт, – церемонно представилась она и подала руку Уолтеру, который склонился над ней и поцеловал воздух.

– Польщен, миледи.

– Стивенс… Из Дербишира, вы сказали? Знавала я одну семью оттуда. Вам не знакома некая Милисента Стивенс?

Особа, так прозывавшаяся, приходилась дальней родственницей его отцу. Слыла она дамой богатой, но прижимистой. Однажды шумное семейство Стивенсов, в тот год стесненное в финансах, напросилось к ней отмечать Рождество. Это был самый странный сочельник в жизни Уолтера. Ни елки не было, ни гимнов, ни подарков, да и вообще праздничный дух как-то подкачал. В довершение всего тетя Милисента выпалила из ружья в певцов, пришедших поколядовать к ее крыльцу, а чуть позже запустила подносом в преподобного Стивенса, когда тот начал проповедь о младенце в яслях.

– Моя троюродная тетушка. Мы редко виделись, но пару раз она приглашала нас на пироги с мясом и сухофруктами. А что?

– Ах, как чудесно! Неужели вы родственник Милисенты? Как тесен мир! Последний раз я видела ее при покойном короле Георге, Втором, я имею в виду, конечно. А уж эти ее пироги! Так это она ваш создатель?

– Да, – соврал Уолтер и сразу же задал вопрос, потому что, не задай он его сейчас, впредь от одного взгляда на пирог у него начнутся судороги. – Мэм, а ее пироги… там какой-то особый рецепт был, да? Они очень странные были на вкус, эти пироги. В них волосы попадались.

– Милисента всегда такая затейница была, чего только не придумает! Какой уж тут рецепт, мальчик мой? Только вот на сухофруктах экономила, всегда самые дешевые покупала. Ах, старая добрая Англия… Что же вас, мистер Стивенс, привело сюда? – она обвела рукой зал. – Так далеко от родины я еще никогда, признаться, не бывала.

– У меня Гранд Тур, – с достоинством ответил Уолтер. Врать, так врать! – Вот, решил посетить здешние края, почему бы нет? Средства позволяют. А вам разве тут не нравится? Такой замок старинный, с плесенью, с пауками. Самое то для нас, вампиров.

– Да что вы такое говорите! – вампирша сурово на него посмотрела. – Совсем никакого вкуса у молодежи. Скоро вы будете утверждать, что паутина непременно должна свисать с потолка, свечи – оплывать и коптить, а тараканы, отстукивающие марш в коридоре – необходимая часть наших ассамблей. Но я скажу вам, юноша, что хозяевам просто лень было убрать здесь, вот что! Как можно приглашать приличное общество в такое место? В такую, как сказал бы Диккенс, лавку древностей? Да здесь слой пыли толщиной с палец. Когда я была еще молодой и неопытной вампиршей, я посещала настоящие балы, видели вы бы их! Куда уж нынешним… Да, общество впало в декаданс и совсем опустилось.

Уолтер мельком взглянул на клавесин, действительно покрытый таким слоем пыли, что хоть камеи вырезай, после чего посмотрел и на потолок, затянутый густой паутиной. Один из гостей в облике летучей мыши увяз в ней и теперь возмущенно пищал, отбиваясь от пауков, которые жаждали познакомиться с ним поближе.

Англичанин открыл и закрыл рот.

– Разве вампиры… то-есть, мы… не любим старину?

Как раз в этот момент клавесин издал особенно сиплый и жалостливый скрип, похожий на клекот агонизирующего птеродактиля. От этого звука леди Аркрайт скривилась и послала Убийственный Взгляд в сторону музыкантши, которая пыталась выжать из несчастного инструмента хоть какую-то мелодию.

– Да вы только на самих хозяев посмотрите. Ну, разве они что-нибудь понимают в балах? Кого только собрали! Помимо весьма почтенных особ, – себя леди Аркрайт относила к ним в первую очередь, – можно встретить и таких, как… Чего стоит этот французик, де Морьев! А вон как перед ним все распинаются!

– И правда, – злорадно сказал наш герой. – Мне он как-то сразу не понравился.

– Ну конечно, мистер Стивенс, нам ли пресмыкаться перед французами! Особенно после Ватерлоо! – вампирша обрела в нем понимающего слушателя, да к тому же соотечественника. – Только подумайте, ведет себя так, будто он здесь хозяин. А ведь он кто? Да никто! Папист, мелкий дворянчик, один из тех, за чьи головы в свое время и шиллинга не давали. Вы же наверняка про него что-нибудь да слышали?

– Только плохое.

– Да-да? – она приготовилась слушать. А будь под рукой блокнотик – еще и записывать.

Наклонив в ней голову, Уолтер прошептал.

– Я слышал… только это между нами, мэм… будто однажды после его ухода хозяева не досчитались ложек.

Леди Аркрайт поджала губы. В ее глазах этот лягушатник утратил последнее достоинство. А мистер Стивенс улыбнулся торжествующе, будто только что победил противного виконта на дуэли. Правда, дуэль была словесная, да и сам виконт в ней не участвовал. Зато с леди Аркрайт он отныне ощущал духовное родство. Захотелось даже спеть с ней дуэтом «Боже, храни королеву», «Правь, Британия» ну или хотя бы песенку про Мэри и ее ягненка.

Все-таки английская леди – она всегда английская леди.

Даже после смерти.

Особенно после смерти.

Леди Аркрайт снова смерила Виктора и псевдо-Берту осуждающим взглядом и развернулась к Уолтеру. Ему показалось, или в холодных голубых глазах резвились чертики?

– Ну что, мистер Стивенс, тряхнем стариной? – и она протянула ему руку.

Уолтер пожал ее и едва удержался на ногах. Вампирша дернула его вперед, вложив в это движение немыслимое количество лошадиных сил, и поволокла несчастную жертву за собой. У инструмента она притормозила, бросив таперше на ходу:

– Милочка, сыграйте нам какую-нибудь шотландскую джигу.

– На клавесине? – возмутилась Гизела.

– А почему бы нет? Заодно посмотрите, как танцуют подданные Ее Величества королевы Елизаветы… точнее, Виктории, или кто у нас сейчас в королевах.

Леди Аркрайт выстроила кавалеров и дам в два ряда, друг напротив друга, и они начали «обдирать иву». Леди хлопала в ладоши, то и дело подмигивая Уолтеру, и юноша лучезарно улыбался в ответ. Но кого-то тут не хватало. Он огляделся по сторонам, удивляясь, почему Эвике так и не присоединилась к танцу, который пришелся бы ей по душе своей разнузданностью. Но девушки нигде не было, и его улыбка померкла. Стоило вампирше отвернуться, как он покинул свой ряд и прошелся по зале, с каждым шагом, чувствуя, как нарастает тревога.

На глаза ему попался Готье, который, похабно улыбаясь, обменивался скабрезностями в компании таких же гуляк. Заметив Уолтера, он клацнул клыками, и толпа вампиров загоготала, выкрикивая что-то по-французски. Неподалеку бродила Изабель. Она зыркнула на Уолтера и только что язык не показала. Но где же их господин? И что он сейчас делает с невестой? Надо было следить за ней, надо было глаз с нее не спускать! И тут Уолтер заметил, что дверь на балкон приоткрыта, а за полуистлевшими шторами виднеются два силуэта, один из которых мог принадлежать только Эвике, ибо не было в природе более противоестественной формы, чем ее кринолин. Недолго думая, англичанин ринулся на балкон.

…Ночь была безлунной. Рваные силуэты гор практически слились с черным небом, и замок окутала душная и влажная июльская тьма. Мастер Парижа опирался на полуразрушенную балюстраду и задумчиво обозревал пейзаж. Благодаря своей нечеловеческой зоркости, он видел и горные пики, и каждую ель, что цеплялась за каменистый склон, и спящих белок на ветках. Поскольку Эвике не обладала такими способностями, она зевнула, прикрывая рот ладонью. Этот жест не остался незамеченным.

– Ты, кажется, заскучала, – промолвил вампир, оказавшись рядом с ней так быстро, что она и глазом не успела моргнуть. – Ждешь от меня романтического поступка? Вполне тебя понимаю. У нас ведь совсем мало времени, чтобы полюбить друг друга перед свадьбой.

Эвике повела обнаженными плечами.

– А зачем? Разве аристократы женятся по любви?

– Бывает и такое, – тихо ответил вампир, но опять ей улыбнулся. – Чем тебя развлечь? Хочешь, я прочитаю тебе стихотворение?

– Про любовь, что ли?

– Да. Про одну девушку, которая так сильно любила погибшего жениха, так страстно желала его возвращения, что ее любовь позвала его из гроба. Представляешь? Ты, кстати, веришь в такую любовь, которая может мертвых поднять из могил?

– Вампиров, что ли?

– Нет, именно мертвых. Совсем. Не всем же повезло стать вампирами, как… нам с тобой. Я говорю о тех, что приняли лютую смерть, без исповедника, под насмешками толпы, чье тело потом бросили невесть где, будто падаль. Вот скажи, есть любовь, способная даже их воскресить? Чтобы они вернулись такими, как были, даже если перед смертью над ними надругались. Чтобы они вернулись, как будто ничего не произошло.

Виктор поднял глаза к небу, и хотя там не было звезд, в глазах его что-то блеснуло, и на миг его лицо показалось почти человеческим. Тогда он отвернулся, ленивой походкой подошел к балюстраде и вновь оперся на нее, глядя на Эвике выжидательно и как бы снисходительно, будто учитель на посредственную, но очень старательную ученицу.

Та задумалась. Со времен воскресной школы она знала только один Гнев и одну Любовь, что в конце дней устроит именно то, чего так желает Виктор. Но чутье подсказало, что рядом с вампиром религию лучше не затрагивать.

– Нет, – отчеканила девушка, – нету такой любви на земле.

– Вот и я так думаю, – с воодушевлением согласился вампир. – Ты умненькая девочка, cherie – «на земле» здесь ключевое слово. Но есть и другой мир, не подчиняющийся естественным законам. Мир сказки, где нет никаких ограничений. Нужно только подобрать к этому миру ключ… нет, не так – нужно просто взять в руки ключ, который у нас, вампиров, уже в кармане… Но ты опять скучаешь. Что ж, обратимся к поэзии. Итак, Бюргер, «Ленора».

Хорошо поставленным голосом вампир продекламировал,

Десяток строф спустя девушка украдкой придерживала себя за веки, чтобы не уснуть окончательно, и зевала с закрытым ртом, раздувая ноздри. Скорее бы конец! «Ну хоть не про микробов», – успокоила себя Эвике, «фройляйн ведь и того хуже придется».

Доходя до момента, где жених спрашивает Ленору боится ли она мертвецов, Виктор каждый раз многозначительно косился на свою спутницу.

– Вот именно! – не выдержала она. – Ох, и заладил ты про своих мертвецов! Всю душу мне вынул!

– У тебя нет души, mon amour.

– Потому что ты мне вынул, – заключила девушка. – Лучше бы про Париж рассказал, что там носят… Ой, Уолтер пришел!

Очутившись на балконе, англичанин резко, будто его ударили под дых, поклонился Эвике.

– Окажи мне честь, – высокопарно начал он, но сбился, когда Виктор хмыкнул, – То есть… будь любезна… Не хочешь ли потанцевать со мной следующий танец, если, конечно, он не занят? А если занят, то еще какой-нибудь.

– Подожди, сейчас проверю, – Эвике на всякий случай открыла девственно-чистую бальную книжечку. – Нет, вроде все свободные. Виктор, можно я с ним потанцую? Мы быстренько.

Вампир кивнул покровительственно.

– Ну конечно, cherie. Тебе не нужно отпрашиваться, делай что хочешь. После смерти мы все равны. Надеюсь, мистер Смит, – шутливо обратился он к Уолтеру, – вы вернете мою невесту в той же кондиции, что и взяли. Я лично пересчитаю пальцы на ее ногах, так что будьте аккуратны, не отдавите.

Прежде чем англичанин сумел придумать столь же едкий ответ, Эвике вытолкнула его в залу. Виктор тоже не стал задерживаться на балконе, тем более что его ждал разговор, одновременно и важный, и приятный. Он уже чувствовал себя едоком в дорогой ресторации, который положил салфетку на колени и предвкушает спаржу и трюфели. В таком ожидании и заключается половина всего наслаждения.

Под неторопливую мелодию гости кружили по зале, а Изабель смотрела на них с ненавистью: ей тоже хотелось потанцевать, ощутить как чьи-то (на самом деле, вполне определенные) руки поднимают ее над землей и увлекают вслед за музыкой… Но хотелось очень тихо, так, чтобы никто не догадался – засмеют ведь. Разве он так на нее посмотрит? Разве подойдет?

Но он подошел. Изабель увидела Виктора, прежде чем он появился в комнате. Просто поняла, что он идет, и к ней. Неужели?.. Подойдет к ней и протянет руку, приглашая на танец. Конечно, она смутится, но ответив легким книксеном, примет его предложение. И вот уже они будут вдвоем, и тогда Виктор посмотрит ей в глаза, и поймет, что она единственная, кто должен быть с ним вечно.

Де Морьев уже почти поравнялся с ней, а Изабель все не могла решить, что ей сказать. Никогда прежде с ней не танцевали! Она нервно убрала прядку волос за ухо, расправила платье и смущенно улыбнулась.

– Нужно поговорить, – на ходу бросил Виктор, прислонившись к стене и разглядывая вальсирующие пары, среди которых отчетливо выделялась его невеста в сопровождении нового кавалера. Кажется, она снова зашибла кого-то своим кринолином.

«Поговорить? Э… Просто поговорить?» – на всякий случай уточнила девушка и сразу сникла.

«Я пригласил бы тебя на танец, но ты же с ритма собьешься. А мне вовсе не хочется, чтобы кто-то насмехался над моей маленькой Изабель. Лучше взгляни на невесту. Как она тебе?»

«А… Да, конечно», – покорно согласилась она. Какой же он заботливый и предусмотрительный!

«Я думаю… Я уверена, что она тебе не подходит. Она ужасна! Она… тоже с ритма сбивается, вот только что, посмотри! И еще у нее мерзкие рыжие волосы. К тому же она не Берта и даже не вампир».

«Зато она чудо, что за девочка! Дитя природы, Руссо был бы в восторге. Благородная дикарка, не оскверненная современным образованием. Ах, как славно мы с ней побеседовали! Такое впечатление, будто сто лет женаты. А что она не вампир – ну так это дело поправимое».

«Не говори так! Зачем тебе эта деревенщина?» – вспыхнула Изабель. – Она ведь всерьез думает, будто ты не догадался, что она человек. Она не только хитрая, но и глупая. Разве такой должна быть твоя невеста? Виктор?»

«Твоя правда. Такая невеста мне не нужна, – согласился вампир, – но я боюсь разбить сердце бедняжке! Какой девице понравится, если ее бросят, фигурально выражаясь, перед алтарем. Нужно как-то смягчить этот удар… О! Придумал! Давай подарим ей хороший подарок. Что-нибудь действительно памятное. Что тебе подсказывает женское чутье?»

На минуту Изабель задумалась, но ее лицо тут же прояснилось.

«О, я знаю одну вещь… один подарок, вернее. Ей обязательно понравится. Уж я-то умею выбирать! Ты будешь доволен, а она так просто не сможет отказаться. Ты ведь ей не позволишь, правда?»

«От хорошего подарка кто же откажется? Оставляю его на твое усмотрение. Можешь и ленточку повязать. А сейчас оставлю тебя, веселись».

«Постараюсь», – буркнула Изабель.

«Мне нужно с Готье переговорить и еще кое с кем из наших. Как видишь, хозяева нас не балуют угощением. Придется самим позаботиться о свадебном банкете. Ну, ничего, мы не привередливые, найдем, чем поживиться. Тем более что у нашего графа великолепные угодья и, главное, дичь совсем непуганая, раздолье для охотника. Кстати, могу одолжить тебе Готье, чтобы донести подарок… если он начнет брыкаться».

«Этот не начнет».

«Как скажешь. До завтра, малышка Изабель. Веди себя хорошо».

Хотя Эвике безмятежно улыбалась, каждый ее мускул был напряжен так, будто она шла по канату над бассейном с пираньями. Ее ладонь на ощупь казалась деревянной, и Уолтер погладил ее и даже помассировал, чтобы она хоть немного расслабилась. Эвике ничего не сказала, но как-то странно на него посмотрела. Тогда англичанин опустил голову, но поспешно – даже чересчур – отвернулся. От одного взгляда на ее декольте евнуху понадобилась бы холодная ванна.

Некоторое время они топтались на месте, не забывая наступать на ее кринолин.

– Эвике? – позвал Уолтер, рассматривая причудливые завитушки на потолке.

– Тссс! Не называй меня так, еще услышат!

– Ладно, Берта так Берта. Но я хотел сказать, что не нравится мне все это.

– Ты о чем? – насупилась Эвике.

– Слишком быстро он тебе поверил. Это неестественно.

– Ах, вот как? Значит, меня за благородную даму даже спьяну не примешь? И прекрати так на меня смотреть, – девушка поерзала в платье, пытаясь натянуть его повыше, но ничего не получилось.

– Я не о том! – отозвался смущенный юноша. – Просто слишком легко все получается, так не бывает. Где испытания, которые мы должны преодолеть на пути к победе?

– Кому легко, а кому наоборот! Между прочим, кружева мне уже всю спину искололи. Чем не испытание? И к победе над кем?

– Над Злом, – ответствовал англичанин, – в лице Виктора.

– Не оскорбляй его, он хороший, он мне стихи читал. И вообще, жалко его бросать, как он будет один? Наверное, рассчитывает семейное счастье построить, а невеста вильнет хвостом – и поминай, как звали. Хотя бедняга даже не узнает, как меня звали, – задумчиво добавила Эвике.

– Ничего, не пропадет. Тем более что одиночество ему не грозит. Видишь, как он перемигивается со своей приятельницей?

Эвике замерла посреди залы. На нее натолкнулась другая пара, но отпружинила от кринолина и отлетела в дальний угол.

– Да уж, вот кто злыдня. Как думаешь, сколько ей лет?

– Четырнадцать – пятнадцать, – предположил Уолтер.

– Умножь на сто! – скривилась его партнерша. – Если честно, я ее боюсь. Она все время за мной наблюдает, просто глаз с меня не сводит! Вот помяни мое слово, она еще устроит нам какую-нибудь гадость. Виктор ведь ее последний шанс. Понимаешь, она одновременно и девчонка, втюрившаяся в самого красивого мальчика, и старая дева, запавшая на молоденького. Я ее, гадину, насквозь вижу! Теперь придется с оглядкой ходить.

– Далась она тебе, – урезонил ее мистер Стивенс, – но если она тебя так раздражает, вернемся на балкон.

Там Уолтер окончательно стушевался, ведь балкон – место романтичное, предназначенное для любовных воздыханий. Взять, к примеру, тех же Ромео и Джульетту. Не обращая внимания на его смущенный вид, служанка расхаживала взад-вперед и делилась своими подозрениями насчет Изабель, в том числе и о том, как вампирша просверлит в потолке дырку, чтобы сподручнее было за ней следить.

– Что же завтра? – прервал ее Уолтер, когда Эвике предложила надеть на голову ведро, чтобы Изабель не могла воздействовать на их мозг. – Ты уже все спланировала?

– Да, все решено. Завтра в полночь мы станем мужем и женой. Обычно такими делами Мастер заправляет, так что Виктор сам нас поженит – его слова будет достаточно.

– А как это происходит? – спросил юноша, чувствуя холодок под сердцем.

– Сначала мы с Виктором произнесем обеты и поцелуемся, потом Леонард и Гизела проделают то же самое. Засим следует кровавый дебош, во время которого молодожены обмениваются партнерами и предаются разврату, с плетями, кандалами и клубникой со сливками…

Уолтер выпучил глаза.

– … но у нас такого не будет, потому что Виктору не нравятся публичные мероприятия. А еще здесь не достать качественной клубники, – хитро подмигнула Эвике, – Поэтому ограничимся банкетом. Пока вампиры будут налегать на колбасу, Леонард отвлечет Виктора, а я тихонько сбегу отсюда. Уже и лошадь готова. Потом меня будут разыскивать по всему замку – мало ли, вдруг я такая легкомысленная, что подначиваю их сыграть в прятки? Тем временем и утро настанет, я заскочу в банк за денежками и уеду отсюда навсегда.

– Навсегда?

– А ты как думал?

– И что, уже не вернешься? – еще тише спросил мистер Стивенс.

– После таких шалостей в Европу мне путь заказан. Аж до самой Африки придется улепетывать, туда, где солнца побольше. Может, фройляйн приедет меня навестить, хотя зачем ей тащиться в такую даль ради служанки? У нее будет своя жизнь, у меня своя… очень надеюсь.

Оба замолчали.

– Все будут скучать по тебе, – сказал Уолтер, делая шаг вперед. Теперь он стоял к ней так близко, насколько позволял пышный кринолин, охранявший ее честь лучше любой дуэньи.

– Правда? – переспросила Эвике недоверчиво.

– Я уже скучаю.

– Глупый! Чего ж скучать, когда я еще здесь? – заметив выражение его лица, она догадалась. – А, ты вот в каком смысле. Если так, то я сама по себе скучаю. Знаешь, я уже начинаю понимать, как они мыслят. Мне кажется, я понемногу превращаюсь в вампира.

– Этого не случится. Она не сможет вытеснить тебя.

– А хоть бы и вытеснила! – выкрикнула девушка. – Я могла бы остаться Бертой Штайнберг – все лучше, чем подкидышем безродным. Тогда бы все меня полюбили. У меня, наконец, могла быть семья.

– Нет, не лучше! – перебил Уолтер. – Я не знаю Берту, но я знаю тебя. Я хочу, чтобы ты вернулась! Никуда тебя не отпущу! И… и… я люблю тебя, Эвике.

Эвике собиралась что-то ответить, но так и застыла на месте, а Уолтер вдруг притянул ее к себе, сминая ее юбки. Она даже не пыталась сопротивляться – наоборот, вцепилась в него обоими руками, прильнула к его груди, то ли обнимая, как любовника, то ли ища защиты, как ребенок у взрослого. В ее груди, словно что-то растаяло. Уолтер наклонился, и ее губы распустились у него во рту, будто диковинный цветок.

Они обнимались несколько минут – а может и весь час, тут не до математики – пока Эвике не спохватилась и, что есть сил, отталкивая Уолтера, не прокричала:

– Да какие вольности вы себе позволяете, сударь?!

Сейчас она была даже краснее своего платья. Поколебавшись, она влепила нахалу хлесткую пощечину, подобрала юбки и бросилась бежать.

В комнату пробивался полуденный свет. Уолтер почувствовал, как солнечный луч скользнул по его щеке, но глаза не открыл, а наоборот, застонав, натянул одеяло на голову. Пусть это одеяло станет ему саваном, потому что с кровати он уже не поднимется и на глаза никому не покажется. Пусть на изголовье напишут эпитафию, а вокруг кровати разобьют клумбы. Здесь он и умрет от заслуженного позора.

До чего же пошло все получилось, как в дешевом водевиле! Ветреный повеса приударил за хорошенькой гризеткой! Им осталось только спеть дуэтом, потому что прочие клише и так имелись в изобилии. Это ж надо было выкинуть такой фортель – остановиться в чужом доме и влюбиться в горничную!

Влюбиться? Нет, невозможно. На самом-то деле он любит Гизелу. Вот именно – он уничтожит злодеев, сбежит вместе с Гизелой по веревочной лестнице, и они ускачут навстречу восходящему солнцу. А Эвике… что Эвике? Поплачет и успокоится. Служанка – персонаж глубоко второстепенный. Ее если помянут в списке действующих лиц, так в самом конце, когда закончатся все более-менее титулованные особы. Чего еще желать? Пусть радуется, что про нее вообще вспомнили. Кроме того, Гизела фон Лютценземмерн красива, умна и хорошо воспитана, чего нельзя сказать о ее служанке. Гизела достойна восхищения, потому что… ну… она такая загадочная.

И тут на Уолтера снизошло озарение (на самом деле, в комнате просто стало светлее, потому что кто-то распахнул штору, но наш страдалец об этом пока что не догадывается). Да, он действительно глупее школьника. Загадка – вот в чем вся беда! Он ничего не знает про Гизелу и не хочет знать, чтобы случайная мелочь не разрушила образ принцессы на башне. Пусть там и сидит, Издалека она еще прекрасней. Воображение само дорисовывает черты ее лица и придумывает ей историю. А они все, сам Уолтер, граф, Леонард, даже Штайнберг приносят по кирпичу, замуровывая Гизелу, потому что так ее проще любить. Пусть остается волшебной принцессой, образцом изящных манер, мраморной статуей, потому что общаться со статуей приятней и проще, чем с живым человеком.

А он никогда ее не любил. Он любил лунные блики на ее волосах.

Ее отсутствие никогда не поражало его так болезненно, будто из души вырвали кусок, и там образовалась пустота, но пустота с вполне конкретными очертаниями. Другое дело Эвике. Вчера, во время танца, когда он упустил ее из виду, на него накатил страх, что он никогда больше ее не увидит, что с ней произошло что-то ужасное, ну или просто плохое. Он любит Эвике, несмотря на ее веснушки, мозоли на руках и некоторую меркантильность. Нет, все это он тоже любит! В ней вообще все прекрасно и целесообразно, но, тем не менее, она не кажется дамой из рыцарского романа, она такая… настоящая! Нужно срочно найти ее и объясниться!

Но далеко ходить не пришлось. Как только Уолтер, чувствуя себя обновленным человеком, сбросил одеяло и спрыгнул на пол, он увидел объект своих воздыханий, сидевший на кресле прямо у кровати. Вместо красного платья на девушке была ее повседневная одежда – юбка с блузой да видавший виды корсетик. При виде Уолтера Эвике сорвалась с места, сделала книксен, склонившись до земли, и бойко затараторила:

– Доброе утречко, сударь! Как ваша милость почивать изволили?

– Эээ? – только и смог сказать Уолтер, прежде чем шмыгнул обратно под одеяло, устыдившись своей мятой ночной рубашки и в особенности своих голых ног. Его всегда учили, что голые ноги очень вульгарны.

– Прикажите одеваться?

Только теперь юноша заметил, что на спинке кресла висело платье из синего складчатого шелка – очевидно, из гардероба Берты. Бережно взяв платье за плечи, Эвике с поклоном протянула его Уолтеру, который отшатнулся от этого одеяния, как Макбет от окровавленного кинжала.

– Это мне?

– Вам.

– Но оно женское!

– Так вы ведь любите женские платья! Или цвет не тот? Может, у вас только от красного кровь играет? – сузив глаза, прошипела служанка, но тут же опустилась в кресло и расплакалась, утирая лицо все тем же злосчастным платьем. Переборов стыдливость, Уолтер подошел поближе и дотронулся до ее руки, которую Эвике сердито отдернула.

– Что стряслось-то? К чему весь этот маскарад?

– А ты как будто не понимаешь? Пока я ходила в обносках, ты в мою сторону даже не глядел. Стоило надеть что покрасивее – и ты лезешь целоваться. Так бери же это платье, раз ты их так любишь!

– После того, как ты в него высморкалась? – съязвил Уолтер.

– Не хочешь это – другое принесу.

– Причем тут вообще твоя одежда? Без нее тебе даже лучше, – ляпнул юноша, но прежде чем Эвике вновь прибегла к рукоприкладству, поспешил объясниться, – Неправильно выразился! Я хотел сказать, что плевать мне на твое платье, мне нравится то, что под ним.

– Нижняя юбка? – осторожно уточнила девушка.

– Нет! О, Господь всемогущий! Мне нравишься ты, Эвике, только ты! Но если не хочешь, чтобы я и дальше молол чепуху, то давай еще раз поцелуемся.

Не говоря ни слова, Эвике присела на кровать рядом и поцеловала его первой. Ее губы были теплыми, да и вообще вся она была теплой и мягкой, будто кошка, разнежившаяся на солнце. И в комнате словно бы стало светлее. Взбудораженная пыль медленно закружилась в воздухе, переливаясь и вспыхивая в солнечных лучах, как рой золотистых пчел, отягощенных медом. Даже сумрачные гобелены заиграли красками: проступили контуры выцветших единорогов, а за ними, беззвучно лая, ринулись гончие. Сквозь приоткрытое окно в комнату ворвался ветерок, но, вопреки обыкновению, не застонал, а просвистел легкомысленно и пощекотал влюбленных, которые еще теснее прижались друг к другу.

Наконец Эвике нехотя отодвинулась и почему-то опустила голову, изучая свой передник с дотошностью детектива.

– И что теперь? – обреченно спросила она.

Уолтер обнял ее за плечи и ухмыльнулся.

– Для начала я воспользуюсь твоей невинностью, а после нас разбросает судьба, и мы больше никогда не увидимся. Я буду до самой смерти хранить твой локон, ты – связку моих писем, – когда она горестно завздыхала, он продолжил уже серьезнее, – на самом же деле мы вернемся в Англию, я познакомлю тебя с моей семьей, после чего мы поженимся.

– Твоя семья будет разочарована, – возразила Эвике.

– Будет. Но один разочарованием больше – одним меньше, какая разница?

– Ну вот, теперь у тебя все получается слишком просто. А где препятствия?

– Препятствия храпят в подвалах. Тебе не кажется, что у нас и так достаточно проблем, чтобы придумывать новые? – рассудил Уолтер. – А сейчас отвернись, пожалуйста.

– Это еще зачем?

– Мне нужно переодеться, а то в ночной сорочке неудобно становиться на одно колено.

Сложив руки на груди, Эвике встала у окна, а юноша в спешке натянул полосатые кальсоны, брюки и свежую рубашку. Носки, правда, подкачали, их следовало еще третьего дня постирать, но Уолтер надеялся, что Эвике не заметит эту незначительную деталь.

Уолтер опустился перед ней на одно колено, с чувством поцеловал ее руку и произнес торжественно:

– Эвике, выходи за меня замуж. Предлагаю тебе руку, сердце и обручальное кольцо, которое мы купим в первом же ювелирном магазине, как только вырвемся отсюда.

– А мне и не нужно кольцо, я и так согласна! – воскликнула Эвике, бросаясь ему на шею. – Да, да, да! Уолтер, я ведь тебя с первого взгляда полюбила!

– Правда?

– Ага! Вот увидела, как ты моешь посуду, и сразу влюбилась! У тебя так ловко получалось. Но не тревожься, тебе больше не придется работать, ты будешь жить в комфорте, как настоящий джентльмен! Я тебя всем обеспечу…

– Ну, нет, – возмутился Уолтер, – твоим нахлебником я не буду. Вот увидишь, как только мы вернемся в Англию, я напишу книгу про вампиров и получу гонорар.

– Обязательно напишешь! – восторженно согласилась Эвике. – Уж ты их выведи на чистую воду! И пусть там будет злодейка по имени Изабель, которую убьют в конце… или в середине… а еще лучше – в самом начале… Но сначала я должна тебе кое-что объяснить. О моем приданом. Когда я сбегу… то есть, мы с тобой сбежим и пойдем за деньгами… там моих денег одна треть. Всего сто тысяч. Ничего, что так мало?

– Да я и не рассчитываю на твое приданое. Но если не секрет, куда ты подевала остальные двести?

– Это именно что секрет, – насупилась Эвике, – но тебе расскажу. Остальные деньги я оставлю Гизеле и его сиятельству. Но они узнают об этом, лишь когда я буду уже далеко. Так надо, иначе они заартачатся.

Когда до Уолтера дошел смысл ее слов, он не знал, хвалить ли храбрую девушку или негодовать на ее безрассудство.

– Так ты затеяла эту игру, чтобы обеспечить их? С самого начала все рассчитала?

– Ну, не только ради них, мне тоже кое-что перепадет. Но да, вообще-то. Им, конечно, ничего не сказала, иначе граф наотрез бы запретил, если б узнал, что я ради него пошла на такое. Пусть лучше считает меня жадной тварью, нам обоим легче. Гордость не позволит ему взять мои деньги. Они оба такие, лучше с голоду умрут, но ничего не попросят. Знаешь, несколько лет назад был вот какой случай – Берта Штайнберг пробралась к Гизеле в спальню, а я наябедничала сдуру. Думала, Берта чего украсть хотела, хотя у нас можно разве что моль воровать – она тут крупная, качественная, нигде больше такую не сыщешь. Ну, так вот, у Берты был с собой веер. Я долго голову ломала, зачем она его притащила. Может, пофорсить перед моей фройляйн или того хуже – подбросить в шкаф, чтобы выставить ее воровкой.

– Она его подарить хотела, – осенило Уолтера, – но почему не сказала напрямую, зачем такие интриги?

– Мало ли какие у богатых причуды, – уклончиво ответила девушка. – Да и не взяла бы Гизела тот веер – говорю же, гордецы оба, что она, что батюшка. Но я просто поставлю их перед фактом – деньги-то уже на счету!

– Эвике, ты поступила благородно.

В который раз Уолтер обнял ее, и девушка, подняв на него глаза, просияла самой широкой, самой счастливой улыбкой.

– Правда так думаешь? Ох, Уолтер, как ты мне польстил. Я всегда хотела сделать что-нибудь благородное, раз уж во мне с рождения благородства нет. Чтобы хоть чем-то быть на них похожей. А знаешь еще что? Когда граф меня только взял из приюта, я даже решила… и потом тоже… а вдруг?

– Что?

– Да так, глупости одни. Но мало ли за кем не водится грехов… Ох, как я смею думать такое про моего господина!

– Ты думала, что он твой… родственник? – осторожно спросил англичанин.

– Что он мой отец, – сказала Эвике. – Не говори ничего, я сама понимаю как это глупо, но… с какой стати ему забирать меня из приюта? Меня там все детство шпыняли, а он был таким добрым, ни разу меня не ударил. Мне и взбрело на ум всякое… ну, может, так только родители со своими детьми обращаются? Но чем дольше я рассказываю, тем невероятней мне все кажется. Ты уж никому не повторяй, чтоб я совсем не опозорилась.

– Не переживай. Возможно, у него действительно было тайное увлечение, а спустя много лет он отыскал свою дочь, – отозвался юноша.

Поскольку Уолтер увлекался френологией, он сразу заметил, что рыжеволосая, крепкая девушка ничем не походила на утонченных фон Лютценземмернов, но мало ли чего не бывает на свете.

Между тем Эвике погрустнела, забралась в кресло с ногами и съежилась, будто напуганная внезапной мыслью. Недоумевая, Уолтер пошел за ней.

– Что-то случилось? Я не то сказал? Ну не молчи же! Мне так хочется сделать тебе что-то приятное, что-нибудь тебе подарить! Скажи, чего бы тебе хотелось? Я достану это для тебя.

– В таком случае, подари мне свое самолюбие, – сказала она, по-прежнему избегая его взгляда, – позволь мне выйти замуж за Виктора.

Даже если небо тотчас затянулось бы тучами, а в окно влетела шаровая молния, Уолтер не был бы более поражен, чем когда услышал ее слова.

– Замуж за Виктора?

Тут уже она схватила его за руку и заговорила горячо, изо всех сил стараясь, чтобы ее слова звучали убедительнее.

– Так ведь это понарошку! В приходской книге запись не появится, сам понимаешь! Мы будем женаты лишь формально, по вампирским законам, а что нам до их законов?

– Ты хочешь, чтобы я смотрел, как тебя целует другой мужчина?

– Не меня, а Берту. Ишь, сбежала отсюда, белоручка эдакая, а нам расхлебывать!

– Потом эта оргия…

– … которой не будет!

– … которая может состояться, если негодяй достанет хорошую клубнику! Я убью его. Я вызову его на дуэль и убью, – решительно заявил Уолтер, хотя с трудом представлял, как именно выглядит дуэль с вампиром. Разве что они будут фехтовать осиновыми кольями, стоя на чесночной грядке в полдень на Пасху.

– Он не примет твой вызов.

– Потому что привык нападать со спины?

– Потому что вы с ним из разных сословий. Не вызывай его, Уолтер, он посмеется над тобой.

– Что ж, тогда прибегнем к традиционным методам. Так, где мой кол? – спросил Уолтер тоном Влада Цепеша, который принимается за ежедневную рутину. – Вгоню его прямо в сердце, между шестым и седьмым ребром. Специально в анатомическом атласе уточнял.

Он полез под кровать и, потрясая осиновым колом, направился к двери, но Эвике заслонила дорогу.

– Не вздумай! Представь только, что сделают остальные вампиры, если мы убьем их Мастера? Война начнется! А со всей нечистью в одиночку не сладишь.

– Так что же делать?

– Сам знаешь.

– Нет. Я не позволю ему к тебе прикоснуться.

Эвике отпрянула и, не говоря ни слова, пошла прочь по коридору, но на полдороги остановилась и прокричала:

– А мне и не нужно твое позволение! Ишь, хозяин выискался! И вообще, уходи отсюда! Раз тебе так противно, то уходи!

– И не подумаю! – крикнул Уолтер, высовываясь из двери.

– Не ори так, всех упырей перебудишь!

– Я люблю тебя, Эвике!

– Я тебя тоже… но это ничего не меняет! Уходи!

У себя она упала на койку и зарыдала так, как не рыдала еще никогда в жизни. Она то кусала подушку, силясь заглушить всхлипы, то лежала на спине, тупо глядя в потолок. Окончательно измучившись, она даже уснула и проспала несколько часов, но проснулась от ощущения, будто выпила кислоты, и отрава разъедает ее изнутри. Все кончено. Ни один мужчина не выдержит, когда на его глазах невеста милуется с мертвецом. Иногда она подбегала к окну, представляя как увидит уходящего Уолтера, но во дворе было пусто. Может, она его уже упустила? Она отдала бы все свои деньги, лишь бы еще разочек его увидеть… Хотя, наверное, не все, но большую часть. Процентов шестьдесят или около того. Некоторое время она вычисляла сумму, которую готова была заплатить за встречу с Уолтером, и даже приободрилась отчасти, потому что цифры всегда действовали на нее успокаивающе.

В пол-одиннадцатого к ней без стука вошел Штайнберг, оставил на столе бокал с кровью и рявкнул, чтобы она прекратила ломать комедию и шла развлекать гостей. «Слушаюсь», – сказала Эвике так безупречно вежливо, что вампир поспешил ретироваться. Тогда девушка переоделась и причесалась, обильно припудрила лицо, замазав красные пятна, и угостилась кровью. На столе она нашла и букетик флердоранжа. Посмотрела на него, как на таракана, но прикрепила к корсажу.

Поскольку гости еще прихорашивались в спальнях, зала была полупустой. Из знакомых лиц Эвике увидела только Леонарда. Он разговаривал с пожилой англичанкой и, судя по скептическому выражению ее лица, разъяснял своей собеседнице о вреде человеческой крови. Фон Лютценземмерны еще не спустились, Виктор тоже задерживался, а Штайнберг расхаживал по коридору, репетируя речь, в которой собирался как следует проклясть молодоженов (не благословлять же вампиров, в самом деле?). Эвике еще раз осмотрелась, но Уолтера не было в помине. «Чего нос повесила, сама же его и прогнала», – подумала опечаленная девушка, теребя букетик. Но кто-то подошел сзади и схватил за ее руку, да так неожиданно, что Эвике подпрыгнула на месте. Обернулась с очевидным намерением объяснить, что в приличном обществе так не поступают, но замерла на полуслове. Перед ней стояла Изабель.

– Виктор просил передать тебе… У него есть для тебя подарок! Свадебный! Ему не терпится, чтобы ты его получила, – просипела вампирша.

– Во-первых, здравствуй, Изабель, – рыкнула девушка, отцепляя ее пальцы, тонкие как паучьи лапки. – Во-вторых, оставь свой адрес, чтоб доктор, который будет лечить меня от заикания, знал, куда выслать счет. А в-третьих, что еще за подарок?

– О, это прекрасный подарок! – вампирша наклонилась совсем близко и зашептала. – Я бы от такого не отказалась. Когда увидишь, в неземном восторге будешь. Я тебе завидую даже.

– Пойдем, коли так, – с деланным равнодушием согласилась Эвике. На самом же деле ей не терпелось узнать, что за сюрприз приготовил Виктор. И сколько в том сюрпризе каратов. Может, блеск бриллиантов развеет ее печаль?

Изабель повела ее лабиринтами коридоров в одну из тех комнат, которые не открывали вот уже полвека. Вампирам это объяснили тем, что не хотят беспокоить обитавших там привидений, у Эвике же нашлось объяснение попроще – ей не хотелось там убирать.

Вампирша шла впереди, время от времени оглядываясь на Эвике, которой под конец стало совсем уж не по себе.

– А скажи, что бы ты хотела сейчас увидеть? – поинтересовалась Изабель, когда они остановились около последней в этом коридоре двери.

– Не знаю. Я не очень-то по части сюрпризов. Но я точно знаю, чего бы мне видеть не хотелось, – она выразительно посмотрела на свою проводницу. – Тебя.

Улыбка сползла с лица Изабель.

– Потерпи, милая моя, недолго осталось.

Она подхватила Эвике под локоть и с силой втолкнула в комнату. Там уже находился Виктор, который при виде невесты поднялся с оттоманки.

А еще там был подарок.

Хотя никакого подарка, конечно, не было, как и вампиров, и самой комнаты. Это всего-навсего сон.

«Сон, сон, сон», – подумала девушка, щипая себя за руку, чтобы поскорее проснуться. Она терзала кружево перчатки, но разодрала ее и тогда уже впилась ногти в кожу, пока под ними не проступила кровь. Только бы проснуться, только бы ради всего святого проснуться!

– Привет, – сказал подарок, – меня зовут Жужи. А тебя?

И мир обрушился.

Оставалось последнее средство – поединок. Плевать, что они и разных сословий, раз Виктор сам упомянул, что смерть всех уравнивает. Оставив в стороне формальности, он решил вызвать вампира на рукопашный бой, надеясь, что когда злодей кинется на него, ему удастся проткнуть тому грудь осиновым колом. План был столь же безумным, как поход на медведя с перочинным ножом, но Уолтер находился за гранью отчаяния, в том состоянии, когда инстинкт самосохранения берет выходной, и немеют нервы, и перед глазами плывет красное марево, когда чувствуешь себя почти неуязвимым, потому что смерть уже наложила на тебя тавро.

Пока он метался по комнате, припоминая приемы бокса, с которыми был хорошо знаком, но в основном потому, что ученики старших классов отрабатывали их на нем, за окном стемнело. Захлопали крышки гробов.

Уолтер надел фрак, дополнив его свежей манишкой, и после недолгих раздумий сунул в карман распятие. Флакончики со святой водой он не вынимал еще с прошлого вечера. За колом решил вернуться позже.

Как цивилизованные люди… и нелюди, они назначат место и время для поединка.

Однако из-за распятия он уже не мог показаться в Парадной Зале. Застыл в дверях, выискивая Эвике. Нужно ее предупредить, даже если одобрения от нее все равно не дождешься. Но красное платье, при виде которого чесались глаза, не мелькало в толпе гостей, и на Уолтера накатила давешняя тревога. Тот факт, что поблизости не было ни Виктора, ни Изабель, тоже радости не прибавил. Вдруг они раздобыли клубнику – он больше в рот не возьмет эту гадкую ягоду! – и устраивают свадебную репетицию? Втроем – а что, с вампиров станется! Для них погрузиться в пучину разврата все равно, что для обычного человека высморкаться! Уолтер трясся от ревности, но в голове уже проклевывалась чудовищная мысль, и все разрасталась, пока не заполнила его сознание.

Заметив Леонарда, который что-то увлеченно рассказывал леди Аркрайт – наверное, про брачные игры инфузорий, – Уолтер замахал руками. Леонард вытаращился на друга, ткнув себя в грудь. «Да, тебя, растяпа ты этакий, тебя!»– мысленно возопил англичанин, но лишь кивнул. Что-то бросил на ходу своей собеседнице, вампир помчался к нему, задевая подносы с колбасой. Уолтер тут же выволок его в коридор.

– Ч-что случилось? – промямлил вампир, но вдруг вытянул руку, – Уолтер, ну зачем… Отец запретил, убери, они отсюда почуют.

– А мне и дела нет до того, что они там почуют! Где Эвике?! Что они с ней…

– Не кричи, пожалуйста, ведь услышат. И называй ее Бертой, – запротестовал Леонард, а лицо англичанина исказилось от гнева.

– О нееет, – прошипел он, – Бертой зовут твою мерзкую сестричку, которая втравила нас во все это. А она Эвике! Немедленно отвечай, где она!

– Не горячись так! С ней все в порядке. Минут двадцать назад ее увела Изабель…

Тут глаза Леонарда расширились так, что сделались больше очков.

– Ты думаешь…

– Нет, конечно! – выкрикнул Уолтер, прижимая его к стене. – Ничего подобного я не думаю! Изабель позвала ее чулки вязать, не иначе! Они лучшие подруги, а ты не заметил? Очнись – мир гораздо сложнее, чем стекляшка под твоим микроскопом! Куда они пошли? Хоть это ты запомнил?

Вампир молча указал на западную галерею.

– Я с тобой, – предложил он, когда Уолтер сорвался с места, но англичанин прокричал через плечо:

– Только тебя мне не хватало! Иди, рассказывай дальше о своих треклятых букашках! – и, не совладав с собой, добавил, – Будьте вы все прокляты, вся ваша семья!

– Мы уже, – сказал вампир тихо.

Он стоял, опустив руки, с тем же кротким и как будто отсутствующим выражением лица, с каким выслушивал ругань отца или колкости Гизелы. Его покорность лишь подстегнула Уолтера.

– И поделом, – выплюнул он и побежал в указанном направлении, по каменному полу, который сделался таким мягким и вязким, что Уолтер едва держался на ногах.

Двадцать минут! Этого достаточно, чтобы убить. Или начать убивать.

Мир рухнул, и Эвике стояла на его обломках, уставившись на свое отражение в зеркале. В кривом зеркале, которое исказило ее черты, уменьшив их, но зато четко отобразило все детали, от серого мешковатого платья и холщового передника до цыпок на руках.

Эвике перевела взгляд на Изабель. На ее бледном личике прорезалась тонкая улыбка, будто по нему полоснули бритвой. Сияя, она смотрела на Виктора, и тот улыбнулся поощрительно, хотя было заметно, что его внимание всецело занимает подарок.

– Где твои манеры, дитя? – нагнулся он над Жужи и подтолкнул ее вперед. – Сделай книксен и скажи: «Как поживаете, фройляйн Берта?»

– Как поживаете, фройляйн Берта, – повторила девочка и поклонилась, но как-то нелепо, едва удержавшись на ногах, будто марионетка с надорванной ниточкой. У Эвике зашлось сердце.

– Она… пьяна?

– Нет, просто счастлива. Ее сознание было жалким дрожащим комочком, но Изабель привела его в порядок.

У девочки была простое скуластое лицо, сплошь усыпанное веснушками, как будто его обмакнули в оранжевую краску, после чего сбрызнули водой, так что кое-где проступили белые пятна. Чья-то неласковая рука гладко зачесала ее рыжие волосы, но они против всех приютских правил выбивались из пучка. Сколько, должно быть, она натерпелась из-за своих упрямых волос! Вспоминая детство, Эвике до сих пор вздрагивала. Народная молва рыжих не жаловала, и воспитательницы изо всех сил старались исправить ее дурной нрав, находя зачатки бунтарства даже там, где их вовсе не было. Случалось, она часами не могла пошевелить пальцами, распухшими от ударов. И у этой дурочки житье не лучше.

Взгляд девочки был рассредоточенным, на губах бродила бессмысленная улыбка. В руке она сжимала конфету, словно не зная, что с ней делать, и пальчики испачкались растаявшим шоколадом. Механическим жестом она провела ладонью по фартуку, но лишь размазала жирное пятно. Покачав головой, Виктор начисто вытер ей пальцы платком и поднес их к свои губам, как для поцелуя.

– А сейчас, милое дитя, мы покажем фройляйн Берте настоящее чудо. Хочешь?

– Да, – тихонько захихикала Жужи.

– Давай превратим воду в вино.

С этими словами он провел ее ручкой по своему рту, но девочка ойкнула. На указательном пальце набухала капелька крови. Жужи скуксилась, готовясь разреветься, но как только Виктор погладил ее по голове, ее губки вновь расползлись в улыбке. Она расслабленно улыбалась, и когда вампир поднес ее палец к бокалу с водой и стряхнул алую каплю. Зачарованная, Эвике наблюдала, как кровь распустилась в воде, но не смешалась с ней, а повисла красноватой дымкой. Первым облаком на небосводе.

С любезным поклоном Виктор протянул ей бокал.

– Угощайся, дорогая.

– Мы ведь не убиваем детей, – прошептала Эвике.

– Неужели? Кто тебе такое сказал? Не иначе как твой полоумный братец, которому дай только волю, и он перевел бы нас на диету из водорослей. Все это новомодные веяния, cherie.

– Но дети! Они же… они…

– Что они? Те же люди, только ростом поменьше. А сей факт означает лишь то, что ребенком насытиться труднее. Но ничего, в здешних краях в детворе нет недостатка. Взять, к примеру, приют при монастыре «Избиения Младенцев», откуда родом сей розовый бутончик.

– Замечательное заведение! – вставила Изабель. – Может, слышала о таком?

– Я не хочу, чтобы ты ее убивал! – взмолилась Эвике, заламывая руки, – Слышишь! Не надо ее убивать!

Вампир встал позади девочки, положив руки ей на плечи.

– Успокойся, никто ее убивать не собирается. Мы возьмем ее с собой в свадебное путешествие. Ее должно хватить на неделю… Но тебе не терпится отведать ее крови прямо сейчас. Я вижу, как ты дрожишь. Кусай.

– Не хочу.

– Или не можешь? А если бы могла?

Девушка покраснела и сникла под его насмешливым взором. Что-то теперь будет? Дверь совсем близко, но ведь не убежишь, вампиры вмиг догонят. Оставалось лишь топтаться на месте, дожидаясь заслуженного наказания. Однако Виктор не спешил сводить с ней счеты.

– Хотя бы скажи, милая девушка, как твое имя? Не Бертой же тебя называть, в самом деле.

– Эвике.

– Очень приятно, – в его интонации ничего не изменилось. – Ты, как я понял, служишь в замке? Простолюдинка, притворившаяся госпожой. Вот уж и правда, второй раз как фарс.

Тут вампир напрягся, но вновь просиял и притянул к себе маленькую Жужи.

– Чу! Я слышу чьи-то шаги. Они слишком суетливые для шагов Командора, поэтому осмелюсь предположить, что это мой заграничный – точнее, заканальный – приятель торопится всех спасти. Подготовим для него сцену. Спи, дитя, – он коснулся ее головы, будто нажав невидимую кнопку, и девочка упала.

Эвике подалась вперед, чтобы подхватить ее, но вампирша заступила ей дорогу. В следующий момент девушка почувствовала, что ее тело окоченело. Шевельнуть рукой – да что там рукой, мизинцем – тоже не получалось. Давясь бессильной яростью, она вперила взор в Изабель, которая, издеваясь, помахала пальцами, еще туже затягивая узы.

– Сделаешь Эвике больно – всю вечность будешь раскаиваться, – мимоходом заметил Виктор. Он поднял девочку, чья голова мотнулась из стороны в сторону, и бездумно швырнул ее на диван.

Прошипев что-то, Изабель ослабила хватку, но Эвике уже не обращала на нее внимания. Ее взгляд бы прикован к вампиру, который облокотился о спинку дивана, словно позируя для портрета. И не было на его челе ни жестокости, ни гнева, ни досады на деревенщину, что вырядилась его невестой. Наоборот, он улыбался довольно, словно все они приятно проводили время вместе. Он был счастлив. И Эвике почувствовала, что еще немного, и ее сердце разорвется от страха.

А шаги приближались. Тяжело дыша, в комнату ввалился Уолтер. Фрак его был расстегнут, манишка топорщилась, одна из манжет успела расстегнуться. В руке он сжимал распятие, так что Виктор с Изабель невольно попятились. Воспользовавшись моментом, Эвике бросилась к дивану и сгребла девочку в охапку, прокричав:

– Не смотри им в глаза!

Уолтер потупился – но слишком поздно. Всего лишь на миг схлестнулись их взгляды, но и этого хватило, чтобы Виктор набросил на него невидимую сеть. Разом парализовало и тело, и волю. Конечности сковало льдом, который добрался и до сердца, замедлив его бой, забив клапаны колючими снежинками. Уолтер резко вздохнул. Распятие выпало из онемевших рук, а вампир поддел его носком ботинка и оттолкнул в дальний угол. В то же мгновение Изабель вцепилась в Эвике.

– Ба, мистер Смит! Рад вас видеть, – промурлыкал виконт, пододвигаясь поближе.

Больше всего Уолтеру хотелось с размаху съездить по этой смазливой физиономии, но к рукам, словно гири привязали. Заметив его порыв, Виктор потрепал пленника по щеке.

– Чем обязан внезапному визиту? Или жениху уже нельзя остаться наедине с невестой? Это не соответствует вашей чопорной морали? Что скажете? Ничего? Как, право, скучно с вами, – Виктор зевнул и томно махнул рукой. – На колени, мистер Стивенс. Вы сегодня наказаны.

Как подрубленный, Уолтер упал на колени. Тогда Виктор повернулся к Эвике и выражение его лица изменилось. От прежней скуки не осталось и следа. Властным жестом он подозвал девушку и она, уложив свою протеже на диван, встала перед ним.

– Твой обман раскрыт, но я тебя не виню и никому не позволю.

Изабель, которой предназначались последние слова, закусила губу так, что по подбородку скатились две алые капли.

– Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, – продолжал Виктор.

– Да откуда тебе знать? – горько усмехнулась Эвике.

– Какая разница? Главное, что я на твоей стороне. Я позволю тебе уйти.

Девушка вскинулась – неужели правда?

– Только мне? – догадалась она.

– Только ты и заслужила. Остальные участники этой аферы получат свое. Но ты сможешь уйти… или остаться – это уже по желанию. Каким бы ни был твой выбор, ты не пожалеешь. Я приготовил еще один подарок к нашей, увы, несостоявшейся свадьбе.

– Какой?

– А ты не догадываешься?

– Куда ж мне, простолюдинке?

– Бессмертие, Эвике. Ты станешь одной из нас.

– И только-то? – девушка вдруг громко, со всхлипами расхохоталась и согнулась от смеха, хватаясь за бока, чтобы хоть чуточку ослабить тугой корсет. – Ой, умора! А я-то думала, ты мне сережки подаришь! Ни воображения у тебя нету, ничего! А подарок свой можешь вернуть в ту лавку, где ты его купил со скидкой! Мне он не по нраву! Некрасив и плохо упакован!

– Хочешь воды? – предложил вампир, протягивая ей бокал, в котором еще плавало красное облачко.

– Нет уж, спасибо!

– Ты говоришь в состоянии аффекта, – заговорил Виктор ласково. – Подумай, разве тебе хочется умирать? Став вампиром, ты получишь все. Ну, чего бы тебе хотелось? Денег? Деньги у тебя будут, и с годами их станет все больше. Что еще? Положение в обществе? Ты сможешь уничтожить любого, кто бросит на тебя косой взгляд. Но все это второстепенно, так? Я уже понял, Эвике. Позволь мне дать тебе то, что ты хочешь на самом деле. Все детство ты простояла у приютских ворот и ждала – по лицу вижу, что угадал. Я распахну ворота, ты вольешься в нашу семью…

– Семью? – взвизгнула Эвике. – Семья, как же! Ты бы видел со стороны, как твои приспешники тебя боятся. Они б давным-давно глотку тебе перегрызли, кабы дрожь в коленках не мешала. А эта злючка, что за тобой как осел за морковкой таскается – ей ты тоже семью пообещал?! То, что у тебя с ней – это, по-твоему, семья? Да катитесь вы к чертям со своим бессмертием, – она устало махнула рукой.

Вампир пожал плечами. Что ж, ее право. Дар слишком велик, чтобы делиться им с недостойными. Он приготовил для маленькой дикарки испытание, она с ним не справилась. Ей же хуже. Одним трупом больше, велика беда…

Но почему? На него накатила волна ярости, слепящей и ледяной, как метель. Почему, почему, почему? За что ей цепляться? У нее ничего нет, ничего! Она кусок угля, который он хотел превратить в бриллиант. Невозможно. Никто не отказывается от вечной жизни! Но его собственные ворота с лязгом захлопнулись, и в руках снова была пустота.

Взять эмоции под контроль было не так-то просто. Впившись когтями в плечи Эвике, которая зажмурилась, а он прокричал:

– Да подключи ты наконец мозги, или мужицкую смекалку, или что там есть у твоего сословия! Ты смотришь в лицо смерти – и отказываешься от вечной жизни?! Любой на твоем месте захотел бы жить, любой!

– А тебе так хочется в это верить, да? – все еще жмурясь, проговорила девушка.

– Выбирай!

– Да уж точно не твое бессмертие.

– Не-бессмертие – какой очаровательный эвфемизм! Значит, смерть. Повторяй за мной – я выбираю смерть.

– Я выбираю смерть, – послушно повторила Эвике.

Глаза ее распахнулись, словно у самых ее ног разверзлась пропасть, из которой вырывались языки пламени. Похоже, она только сейчас осознала весь ужас своего положения. Она еще раз пошевелила губами, проговаривая слово «смерть», примеряя его на себя.

Изабель, наблюдавшая за этой сценой с видом театралки, снявшей на вечер лучшую ложу, потерла ручки. Уолтер дернулся, но не смог сдвинуться ни на дюйм.

– Только…

– Что?

– Ты можешь убить меня красиво? – попросила Эвике. – Чтобы мне показалось, будто я великосветская дама, которую целует в шею любовник, а не девка, которую затащили в кусты. Тогда мне не будет так паскудно. Сделаешь?

Вампир кивнул.

– Последнее желание женщины для меня закон.

– Еще я хочу, чтобы эта отвернулась.

– Виктор, я ей не подчиняюсь, – вскинулась Изабель.

– Зато мне подчинишься. Отвернись.

И вампирша прошествовала к окну, походя, пиная обломки мебели.

– А вот наш английский друг пусть посмотрит.

– Да, – согласилась Эвике, – пусть внимательно посмотрит.

– Ты готова, дорогая?

– Приди ко мне, Виктор.

Он ласково обвил ее плечи левой рукой, правой же погладил жертву по лбу, покрытому испариной, провел пальцами по ее щеке, спускаясь все ниже и вместе с тем склоняя ее голову набок. Она застыла, опустив очи долу, прикрывая рукою грудь, как мраморная купальщица, да, как статуя в ледяных каплях росы. Даже лицо ее окаменело, сделалось мрачно-торжественным. Хорошо, что она не улыбалась, потому что тогда на ее щеках появлялись ямочки. Их он заметил при первой встрече. И если закрыть глаза, чтобы не видеть ее вульгарных веснушек, и вслепую исследовать топографию ее лица – покатые склоны скул, бархатистую кожу щек, те самые ямочки, в которых отдохнули бы его усталые пальцы – в памяти проступал другой образ. Нельзя этого допустить.

Осторожно взяв ее за запястье, Виктор отвел в сторону ее руку и притянул девушку к себе. Шея ее вытянулась и напряглась, под кожей пульсировала кровь, отзываясь на каждое его прикосновение. Виктор поцеловал ее в лоб, как покойницу, но не удержался и скользнул губами по ее губам.

– Прощай, Эвике. Я буду скучать по тебе, – шепнул он, касаясь ее кожи кончиками клыков, но, не решаясь ее пронзить.

– А я по тебе не буду! – прошипела девушка.

Изогнувшись, она вцепилась зубами в его шею.

Берта Штайнберг вскочила в постели, разбуженная страшным сном. Прикоснулась к шее и тут же облегченно вздохнула – какой только бред не примерещится! А тот факт, что она еще могла шевелить руками, означал, что девушка пока что у себя в каморке, а не в каком-нибудь подземелье, закованная в кандалы.

С одной стороны, это обстоятельство ее приободрило, с другой, ожидание становилось поистине нестерпимым. Ведь не может же он не знать, где она находится? На это Берта и рассчитывала. Виктору нет дела до ее семьи. Ну, отвесит он отцу пару оплеух за то, что тот плохо следил за дочерью, а потом направится прямиком к ней самой. От него нет спасения. Их связали узы древние, как сам мир.

В тот вечер на службу она не торопилась, уже не рассчитывая увидеть свою протеже. После таких рекомендаций, Мейер должен был спозаранку умчать Маванви-Кармиллу в новую жизнь. Сейчас она, верно, попивает шампанское на литературном журфиксе. Но, как оказалось, дела шли далеко не так гладко.

У подъезда Св. Кунигунды сиделка увидела новенькую карету, запряженную двумя лошадями. Нельзя сказать, что шикарная карета была здесь в диковинку. Племянники, упекшие сюда богатую тетушку, приезжали справиться о ее здоровье. Муж навещал истеричку-жену, пока его новая пассия вертелась в экипаже, прихорашиваясь перед зеркальцем. Но сердце Берты все равно екнуло. А когда кучер и лакей перебросились парой английских слов, она взлетела по лестнице, перемахнув через десяток ступеней, и в дверях столкнулась с критиком. Очки его сползли на кончик носа, в руках он держал свою шляпу и методично ее колотил, но тумаки предназначались кому-то другому.

– Карл Мейер? – выдохнула Берта.

Он уставился на сиделку, силясь припомнить, где и, главное, при каких обстоятельствах они могли познакомиться. Мало ли чего можно ожидать от таких напористых девиц. О вчерашней встрече он ничего не помнил. Уходя, Берта стерла обоим друзьям память.

– Ваш покорнейший слуга, фройляйн, но откуда вы меня знаете?

– Вы известный критик, – пожала плечами Берта, а Мейер важно выпятил грудь, вовремя поймав очки, которые чуть не соскользнули с его носа. – Вы виделись с Маванви Грин?

– Да, именно так. Из достоверных источников я узнал о таланте фройляйн Грин и пришел побеседовать с ней лично. Ах, она гениальная писательница! Ее книга поможет человечеству вырваться их тенет реализма…

– … и здравого смысла, – пробормотала сиделка. – Значит, вы ее забираете?

– Увы, все не так-то просто, – помрачнел критик. – Для ее выписки требуется разрешение опекуна. Известно ли вам, что ее дядя английский посол? Доктор Ратманн дал ему знать, и они с женой примчались в больницу.

– И что же? – Берта дрожала от нетерпения.

– Полдня я их уламывал, а они ни в какую. Мол, племянница-писательница опорочит их доброе имя. Но ничего, у меня есть знакомства…

– И у меня тоже! Мое главное знакомство – это я сама. Ждите здесь и не вздумайте улизнуть, – скомандовала вампирша, отодвигая его с дороги.

Первым делом Берта ринулась в гостиную для посетителей и еще издали увидела Ратманна, который, стоя у приоткрытой двери, что-то доказывал незнакомому господину.

С той ночи она избегала доктора. Несколько раз они пересекались в вестибюле, и он неизменно провожал ее тоскливым взглядом. Вот и сейчас Ратманн наморщил лоб, силясь что-то вспомнить, но это было так же бесполезно, как разбирать письмена на песке, после того, как по нему прошлась морская волна. Видны были размытые контуры, но смысл ускользал.

Так он мучился уже третий день. Как следует попировав-повеселившись с пациентками, доктор Ратманн подсчитал и прослезился. Подсчитал он время между уходом из больницы и пробуждением в объятиях фройляйн Лайд. Минуло не менее двух часов, но в памяти отложилось от силы минут двадцать. Вот он расспрашивает прохожих, подбегает к девушке, окруженной бандитами, кричит на них… и пробуждается в другом квартале. По словам фройляйн Лайд, в промежутке налетчик успел его пырнуть… судя по всему, двузубой вилкой, потому что шее остались два надреза. И почему он ничего, ну ничегошеньки не помнит? С немой просьбой посмотрел он на сиделку, умоляя разрешить его сомнения, но та полностью его проигнорировала. Ее интересовал только посетитель.

Дядя ей сразу не понравился. Высокий, с узкими плечами и вытянутым лицом, он напоминал старую и сварливую борзую. Жидкие волосы прикрывали лысину, бакенбарды топорщились по сторонам, будто две сапожные щетки, а опущенные уголки губ придавали лицу вечно брезгливое выражение. Говорил англичанин монотонно, без выражения, словно зачитывал средневековые статуты.

– Повторяю, доктор, не может быть и речи о том, чтобы Эммелина вела богемный образ жизни. Ее поступок станет пятном на моей репутации. Кроме того, мое пребывание в столице подходит к концу. Послезавтра мы с женой возвращаемся в Лондон.

– Тогда заберите ее с собой, – рассеяно предложил Ратманн, массируя виски.

– Уж увольте. Я не желаю, чтобы ее поведение стало поводом для пересудов в свете. Поскольку Эммелина до сих пор невменяема, ее лечение должно продолжаться без перебоев. Это для ее же блага. Всего доброго, доктор Ратманн.

Он удостоил врача невнятным поклоном и вернулся в гостиную. Берта смотрела на доктора, трепеща от гнева.

– И что, вы это так и оставите?

– Что я могу? Закон на его стороне.

– Но мертвые вне закона. Надеюсь, дядюшка упомянул Маванви в завещании, – ухмыльнулась Берта, следуя за англичанином.

А доктор прижал ладони к пульсирующим вискам. Он опять увидел нечто такое, чего на самом деле быть никак не могло.

Гостиная была просторной, с навощенным паркетным полом, а на одном из кожаных диванов, свернувшись в комочек, плакала Маванви. Услышав шорох юбок, она подняла опухшее от слез лицо, но не смогла ничего сказать и снова уткнулась в диванную подушку. Над девочкой нависала вертлявая дама в черном платье с таким громадным турнюром, словно под ее юбкой кто-то притаился. Двумя пальцами тетушка подняла прядь белокурых волос.

– Вы должны принять меры, – строго обратилась она к сиделке, – это негигиенично, позволять пациенткам ходить с распущенными волосами. Я думала, их здесь стригут. Нет, милочка, забрать тебя никак невозможно. Сама посмотри, какую сцену ты нам тут устроила, – эта реплика была обращена к Маванви. Та всхлипнула еще громче.

– Тем не менее, выписать Маванви вам придется, – в тон тетушке сказал Берта. – Прямо сейчас. Она больше ни минуты здесь не пробудет!

– Не кричите, мы прекрасно вас слышим, мисс, – одернул ее посол, – но забирать Эммелину не намерены.

– Она и выглядит гораздо лучше, – одобрила его жена. – Сошел ее крестьянский румянец, чего дома мы даже уксусом не могли добиться. Пребывание в вашем санатории идет ей на пользу.

– В санатории? – задохнулась сиделка. – Ах, вы…! Ваша племянница не сумасшедшая!

– Неужели? По-вашему, в ее россказнях есть хоть крупица здравого смысла?

– Вот именно! Эми с детства была лгуньей! – подтвердила тетушка. Ее шляпа, настоящее пособие по орнитологии, возмущенно заколыхалась.

– Она не солгала. Это вам только кажется, что она ваша племянница. На самом же деле она древний вампир, – выпалила Берта и, пока ее муза не упорхнула, продолжила вдохновенно, – и не просто вампир, а… а Королева Проклятых, Великая Воительница и Гроза Оборотней. Вот так. Лучше нужно присматриваться к родне.

Супруги переглянулись.

– Генри, эта женщина безумна! – вскрикнула тетушка.

– Не тревожься, дорогая, я незамедлительно поговорю с ее начальством. Такие шуточки, мисс, вам ой как дорого обойдутся.

– Повторяю, она Королева Вампиров, а я… эээ…ее прислужница!

– Тоже вампир, надо полагать?

– Да.

– Восхитительно. Понятно, кто поощряет ее фантазии.

– Хотите, докажу?

– Чем, интересно?

– Да хоть вот этим.

Срывая чепец, вампирша оскалилась. Даже в блеклом свете газовых рожков ее клыки сияли ослепительной белизной, будто горные пики, острые и такие же безжалостные. Волосы гривой рассыпались по плечам, пальцы конвульсивно сжались и выпрямились, когда из них выстрелили длинные загнутые когти…

Англичанин пожал плечами.

– Это ничего не меняет. У вас просто дурные зубы, как у прочих туземок.

– И причешитесь немедленно, – поддакнула тетка. – Фу, это же неприлично, разгуливать с такой копной на голове. Где ваши манеры, юная леди?

Зато Маванви, забившаяся в уголок дивана, смотрела на нее с восхищением. Берта послала ей вопросительный взгляд – они всегда такие? Та только руками развела. Такие зануды не поверят в столоверчение, даже если стол спляшет перед ними чечетку, жонглируя эктоплазмой.

К счастью, у Берты оставалась козырная карта.

– Хорошо, – процедила вампирша, – сами напросились.

С плащом вышло бы куда эффектней, но она же не фигляр на ярмарке, чтобы показывать фокусы. Берта взмахнула руками, и ее тело потемнело, скукожилось, а на месте девушки оказалась летучая мышь, которая отчаянно захлопала крыльями. Этот момент был самым сложным. Сколько раз она плюхалась на пол, забыв вовремя взмахнуть крылом, и пристыженно попискивая, уползала под кровать. Но сегодня трансформация была образцовой. Супругов она точно впечатлила.

– мышь! Мышь!! МЫШЬ!!! – возопила тетя. С неожиданным проворством она вскочила на стул, но осознав, что атака будет с воздуха, спрыгнула, схватила стул за спинку и выставила перед собой.

– АААП!!! – вторил ей дядюшка. Восклицательные знаки, которые он сдерживал в течение всей жизни, одновременно ринулись на волю.

– УБЕРИТЕ!!!

– АААААааааАААА!!!

– Она такая… такая… негигиеничная!!!

Насладившись их беспомощным состоянием, Берта перекинулась обратно.

– Вот и отлично. Покричать бывает полезно. Говорят, есть такая терапия.

Вдоволь провентилировав легкие, оба замолкли и в молчаливом ужасе уставились на племянницу. Если такая служанка, какой должна быть госпожа?

Недолго думая, девочка заклацала на них зубами, чем вызвала еще один приступ хорового крика. Колоратуре тетушки позавидовала бы сама Лючия Граццини.

– Эммелина… гмм… Маванви, – успокоившись, спросил дядя, пока тетушка пугливо выглядывала у него из-за спины, – ты тоже так умеешь?

– О да!

– Но почему ты раньше так не делала? Например, когда мы запирали тебя в шкафу на всю ночь?

– Потому что я копила злобу, – прошипела она, приподнимаясь с места. Родственники отступили к двери.

– Госпожа моя, будьте милосердны! – сиделка сделала предупредительный жест, – Их, конечно, следует наказать, но не надо рисовать кровью фрески, как это было в прошлый раз. И глаза оставим в покое – зачем добавлять хлопот гробовщику? Ему и так придется повозиться. Умоляю, не делайте ничего слишком ужасного.

– Ужасного? О, я сейчас покажу кое-что ужасное. Вот тоже превращусь в летучую мышь и… и запутаюсь у вас в волосах!

– НЕЕЕТ! – завыла тетушка, словно баньши, которой наступили на мозоль. – Генри, пойдем отсюда, пойдем!

– Уже уходим, уже уходим!

Но Берта встала в дверях.

– Не забудьте на бланке расписаться. И вот еще что – возможно, чуть позже вы решите, что все это вам пригрезилось. Человеческая память слишком ненадежна, слишком снисходительна. Но если вы, поразмыслив, захотите снова причинить Маванви зло, лучше сразу выбросьте эту идею из головы. Во второй раз вы так дешево не отделаетесь. Я буду следить за вами. Я умею превращаться в туман.

Когда чета злодеев выскочила в коридор и бросилась в кабинет главного врача, Берта присела на другой конец дивана, заложив ногу за ногу. Девушки посмотрели друг на друга и расхохотались.

– Они ведь уезжают в Лондон, – стонала Маванви, утирая слезы, но на этот раз слезы счастья. – Там все время туман! Вот же они напугаются!

– Именно на такой эффект я и рассчитывала.

Тут Маванви подползла к ней поближе, обняла, положила голову ей на плечо, ласкаясь как сытый котенок. От его невинного порыва Берте сделалось неуютно. Сложив руки на коленях, она смерила Маванви холодным взглядом, но та лишь блаженно улыбнулась в ответ. Совсем, видно, рехнулась от счастья. Знала бы, с кем лезет обниматься!

А вдруг и правда знает? Она ведь писательница, тонкий психолог, знаток душ. Вдруг ей можно приоткрыть створку сердца, показав содержимое? Но риск слишком велик. Вдруг Маванви посмотрит на нее с гадливостью? Или еще хуже, спросит: «Как сестру?» И как объяснить, что не нужна ей сестра, ей одного брата хватает за глаза, и того она больше никогда не увидит.

Заметив, как насупилась Берта, девочка посмотрела на нее заискивающе.

– Отодвинься, – приказала вампирша, – какая радость обниматься с трупом?

– Не говори так про себя, слышишь, не говори! Почему ты так себя ненавидишь? Ну что мне сделать, чтобы у тебя все было хорошо?

– Для начала кончай уже реветь. Нечего скорбеть по тем, кто умер давно. Ты бы еще по Юлию Цезарю всплакнула. У меня же все будет хорошо, если я увижу тебя благополучной. И еще лучше, если ты меня вообще забудешь.

– И не подумаю, – возмутилась Маванви, не отпуская ее руки, – мы ведь подруги.

От этого слова Берта вздрогнула.

– Да ты в уме ли? Какие мы подруги? Повстречайся мы при других обстоятельствах, и я, возможно, перекусила бы тебе шею.

Вот здесь, – ее коготь чуть царапнул кожу, тонкую как у новорожденного ягненка. Лишь тогда Маванви отодвинулась. На ее шее вспухла розовая полоска, и вампирша едва удерживалась, чтобы не припасть к ней губами.

– А теперь иди, герр Мейер тебя заждался, – Берта добавила уже мягче. – Ступай и ничего не бойся. Отныне будешь знаменитой, богатой и счастливой. Я твоя фея-крестная, и слово мое крепко.

– А ты, Берта? Ты ведь тоже будешь счастлива!

– Постараюсь.

– Ты так говоришь, как будто в это не веришь!

– Я и не верю.

– Но, Берта…

– Такое не сбывается, Маванви. Даже в сказках.

Отступать было некуда. Все это время она шла по мосту, разбрызгивая за собой масло. Оставалось лишь чиркнуть спичкой.

– Ты, верно, слышала про принцессу в башне, прекрасную принцессу, которую спасает принц? Убивает дракона, находит замок в глуши, карабкается по отвесной стене, преодолевает все преграды, чтобы исцелить ее поцелуем? И они живут вместе долго и счастливо.

В начале ее речи Маванви напряглась, но тут же облегченно рассмеялась.

– Ну и Берта, ну и накрутила! И это все? – сияя, спросила она. – Чего же тут стыдиться? Это обычные фантазии, нормальные! Да каждая девушка мечтает оказаться в роли той принцессы!

– Вот именно, – оборвала ее Берта, – я же мечтала стать принцем. А стала драконом.

И вампирша насмешливо посмотрела прямо перед собой.

– Ну что, нравлюсь я тебе такой?

Реальными были только его дети, но их он больше не увидит. Ну и пусть, подумал Штайнберг. Зато можно уйти так, чтобы хоть в памяти их остаться честным человеком.

– Нет, – выпалил он.

Мастер обернулся.

– Вы что-то сказали?

– Сказал, – просипел Штайнберг, давясь от страха, – я никогда так не поступлю! Они мои работники, но не рабы, ясно вам? Я с ними договор подписывал! И ни один из моих работников не заслужил такой… такой штраф! У нас тут капитализм, а не феодальная система трех сословий! Рыночные отношения, слыхали про такое понятие? Законы рынка! Сначала свое дело откройте, а потом указывайте, как мне управлять МОЕЙ фабрикой! – кричал он, подстегивая себя с каждым словом, пока не оставил позади и страх, и осторожность, и вообще все чувства, кроме беспредельной, полыхающей ярости. – Двадцать лет вы измывались надо мною. А теперь решили, что я предам своих детей? Ненавижу вас, ненавижу, ненавижу!

Молчание звенело, как гонг. Опомнившись, фабрикант пошатнулся и, не подхвати его Готье, без чувств рухнул бы к ногам Виктора. Мастер сокрушенно покачал головой. Ну что за бестолковая семейка! Из тех олухов, которым дай моток пряжи, так вместо того, чтобы связать из нее свитер, они совьют себе удавку.

– Изабель, не хочешь поиграть с нашим гостем?

– Что я должна сделать? – вскинулась она.

– Покажи герру Штайнбергу что-нибудь занимательное.

Конечно, Изабель устала. У нее уже голова кружилась от усталости – ну или той вазы, которой некий злоумышленник ударил ее по затылку. Но Виктор так нуждается в ней! Да и остальным следовало показать, что она еще на что-то способна.

«На колени», – скомандовала она, и Штайнберг, не в силах противиться ее цепкому взгляду, встал перед ней на одно колено. Он тоже устал. Теперь, когда их лица были на одной высоте, вампирша положила руки ему на голову и пристально посмотрела в глаза. И улыбнулась.

«Это совсем не больно. Поначалу».

А потом…

…Солнечные лучи проникали через кисейные занавески детской. Где-то за окном лениво чирикали птицы, разомлевшие на солнце, и погода была отличной, самой лучшей для прогулки. Нужно попросить няню приготовить коляску, подумал Штайнберг, стоя на пороге. Берта любит такие прогулки, ее щечки всегда разгораются, а губки лепечут веселую бессмыслицу. Тихо, чтобы не разбудить дочку, он прокрался в детскую. Посмотрел на ее колыбель под кружевным пологом. Колыбель была дорогущая, из красного дерева. Именно поэтому он не сразу заметил темную жидкость, которая переливалась через край и тонкими струйками стекала по бокам, образую огромное алое пятно на бежевом ковре. И тогда он понял, что не уберег ее, и закричал, и уже не мог остановиться.

Заря занималась на небе, когда билетер на железнодорожной станции города Арада забрался в свою будку и, кряхтя, отворил оконце. К нему сразу подступили двое – молодой человек в помятом фраке и девушка в ярко-красном, совершенном неуместном в утренний час платье.

– Два билета до Пешта, – потребовала девица.

– Десять флоринов.

Застигнутый врасплох, билетер скосил глаза к переносице, куда уперлось тупое лезвие ножа для масла.

– Чистое серебро, сами поглядите, – сказала девица, положив нож перед ним.

Для верности она добавила чайную ложку.

Ночь зашевелилась и как будто створожилась, распалась на отдельные хлопья тьмы. Расплывчатые силуэты скользнули к первым жертвам. Совсем близко мелькнули клыки. Мужчины замолотили руками, силясь отбиться от вцепившихся в них вампиров. Второй парнишка, прыткий как ящерица, увернулся и бросился вверх по ступеням, но когтистая рука схватила его за волосы и стянула вниз. Затем все трое взмыли в воздух и там, в вышине, затихли их последние хрипы.

Жена длинноусого пронзительно закричала, вместе с ней еще несколько женщин, но односельчане, напиравшие сзади, вытолкнули их на крыльцо. Над головами послышался шорох – не стрекотание перепончатых крыльев, а мягкое, почти убаюкивающее шуршание бархата – и черноволосая смуглянка, которая уже занесла ногу над верхней ступенькой, успела лишь по-детски всхлипнуть, прежде чем ее юбки заплескались в воздухе. Цветастая косынка, потяжелевшая от крови, подбитой птицей, упала на крыльцо. Свидетели расправы метнулись обратно в церковь, наполненную едким дымом, но из церкви, кашляя, уже валил людской поток.

Неизвестно, чем закончилось бы дело, не прокатись над головами односельчан громогласное «СМИРРРНО», изрядно сдобренное ругательствами, как хороший гуляш – паприкой. Даже вампиры, кружившие вокруг церкви, едва не потеряли равновесие. Что уж говорить о крестьянах, которые застыли как вкопанные, как один посмотрев в сторону графа. Сверкая глазами, он возвышался над скамьей.

– Кто пошевелится, шкуру спущу, мать вашу… и… а по том…! – рявкнул граф, предварительно зажав девочке уши. Таким его еще не видели. Если прежде он и упоминал чью-то матушку, то лишь затем, чтобы пожелать ей здоровья. – А теперь выстроились в колонну, живо! Бабы с ребятишками в середине, мужики по краям! Так и выходим! ЯСНО?

Завороженные, они кивнули.

– Так исполняйте…! – продолжил граф с энтузиазмом человека, который впервые заговорил на иностранном языке и старается употребить побольше новых грамматических конструкций. – Если… твари на вас бросятся, колите их вилами в…! ША-А-А-ГОМ МАРШ!

Для пущего эффекта он выпучил глаза и затопал ногами…

– Леонард? – позвал он вампира, когда они выходили из церкви, позади марширующей в ногу колонны.

– Да, ваше сиятельство?

– Это я чтобы привлечь их внимание.

– Да, ваше сиятельство.

– Пусть этот маленький инцидент останется между нами, – окончательно стушевался граф.

– Да, ваше сиятельство, – с готовностью согласился Леонард. Большую часть ругательств он все равно не понял.

…Представьте себе компанию господ, которые начинают охоту с того, что долго выясняют, чья собака умнее, а после сравнивают достоинства своих седел и хвастаются новенькими сапогами. Пока они подъезжают к лесу, то успевают несколько раз переворошить чужое нижнее белье, так что, оказавшись на опушке, половина экспедиции дуется на другую. Завидев зайца, они бросаются на него скопом, стараясь исподтишка огреть соседа арапником. Так вкратце можно описать стратегию вампиров, которые впервые отправились на совместную охоту без Мастера. Свобода пьянила не хуже крови, выпитой у кабака в новогоднюю ночь.

Узнав, что еда заперлась в церкви, Готье предложил выкурить ее проверенным способом. После того, как коллеги по очереди назвали его идею «дурацкой», намекнув, что у них-то есть мысли и получше, да жалко тратить их впустую, они все-таки бросили в окно зажигающую смесь. Результат не заставил себя ждать. Впрочем, четверо смертных подействовали на них как канапе с черной икрой на гурмана – только раззадорили аппетит. Каково же было их удивление, когда еда сама вышла на улицу стройными рядами, и не просто вышла, а даже рассортировалась по полу и возрасту. Шведский стол, да и только! Любители начинать пир с десерта, облизываясь, нацелились на центр. Сельскохозяйственный инвентарь, которым грозно потрясали мужчины, вампиров не пугал. Подумаешь, прореха в сюртуке. Толкаясь и обгоняя друг друга, они ринулись на людей…

В итоге самые бойкие охромели на несколько лет. Пырнуть крестьяне так никого и не сумели, слишком быстрая у вампиров реакция, но вот оцарапать ладони или огреть по ногам – совсем другое дело. Такой встречи нападающие не ожидали. Нужно было в спешке менять план. Памятуя об уроках Виктора, они приземлились вдалеке и взялись за руки. Подобная беспечность сбивала с толку, так что вилы сразу же опустились, а косы перестали шинковать воздух. В недоумении люди уставились на вампиров, гадая, с какой стати тем приспичило водить хоровод.

На самом деле они собирались повторить то, с чем Изабель могла справиться в одиночку. Поначалу получалось у них плохо. Эгоисты от природы, вампиры не привыкли сотрудничать. Но мало помалу их сила слилась воедино и пронеслась над толпой, как стервятник над стадом, высматривая кого послабее.

Первыми заплакали дети. Чтобы напугать их требовалось всего-навсего что-нибудь черное, лохматое и с частоколом зубов, которое прячется под кроватью и хватает за ногу, когда идешь ночью на двор…

– Думайте о хорошем! – завопил Леонард.

При первых признаках паники он заметался от одного мужчины к другому, пытаясь вразумить их, но результат оказался противоположным. Меч он держал на отлете, и к воображаемым страхам присоединилась и вполне реальная угроза – острый клинок в его подрагивающих руках. Полыхающая церковь на заднем плане тоже не навевала приятные мысли, и все извилины у бедняг сбились в клубок от ужаса. Махнув на них рукой, Леонард подскочил к графу, абсолютно невозмутимому, будто кит среди взбаламученной стайки рыбешек.

– Прикажите им, пусть поставят барьер!

– Конечно, – все так же спокойно ответил граф, но взгляд его почему-то не сфокусировался, – вот только разбужу Гизи. Я ее трясу, а она все не просыпается…

В его расширенных зрачках Леонард разглядел ложе, на котором спала Гизела. Спала так крепко, что даже не дышала. Кроме ее неподвижного тела, граф не видел вообще ничего. Только отец Штефан сохранял здравомыслие и скандировал псалмы, хотя вопли и стоны заглушали даже его зычный голос.

– Сделайте что-нибудь!

– Сам сделай, твои гости! – отмахнулся священник, который только что швырнул склянку со святой водой, но вместо вампиров попал в простоволосую женщину с ошалевшими глазами, за которой, судя по ее бормотанию, гналась свекровь.

Оставалась последняя надежда. Леонард выхватил белый платок и, привстав на цыпочки, помахал им в воздухе. Но отчаянный шест потонул в мельтешении вил, которыми крестьяне отбивались от видимых только им призраков. Тогда, спотыкаясь, он побрел вперед. Кто-то чуть не сбил с него очки, несколько раз лезвие косы свистело в дюйме от его носа, но он все же выбрался. Точнее, вывалился. С белым платком и мечом, который волочился по земле, оставляя за собой длинную борозду, Леонард казался несуразным миротворцем. Налетчики не сразу поняли, чего он добивается. А как поняли, покатились со смеху.

– Умоляю, давайте поговорим! – попытался перекричать их Леонард, не забывая размахивать платком. – Мы ведь п-представители одного вида.

– Ага, только ты – атавизм, – какой-то интеллектуал ввернул мудреное словцо. Остроту приняли на ура.

– Оставьте их в покое, – попросил Леонард, и лицо его скривилось в жалкую гримасу.

– Еще чего! – выкрикнула белокурая вампирша в лихо заломленном цилиндре. Для нее между словами «человек» и «пища» давным-давно стоял знак равенства.

– Вы тоже когда-то были людьми, – прошептал Леонард, – Вспомните… свое детство.

Вперед выступил Готье, при виде которого юный вампир отшатнулся. Ему почудилось, будто его коленные чашечки внезапно испарились, и ноги вот-вот подогнутся от страха. Всласть налюбовавшись реакцией Леонарда, Готье сплюнул сквозь зубы, попав ему аккурат на ботинок.

– Кому приятно вспоминать, как он копошился на полу и пачкал пеленки, – скривился Готье, пропуская через пальцы сальные пряди волос. – Теперь мы высшая форма жизни. А ножик ты брось, – подмигнул он Леонарду, – чего доброго, порежешь пальчик и разревешься, как тогда.

– Я не ревел, – вскинулся Штайнберг-младший, покрепче вцепляясь в рукоять меча. Остальные снова прыснули.

– Дамы, у кого-нибудь есть нашатырь? – фыркая, поинтересовался Готье. – У нашего Леонарда опять начинаются пароксизмы.

– Прекратите!

Он замахнулся мечом, но так неуклюже, что едва не воткнул его в землю за спиной. Не прекращая хохотать, Готье даже не подлетел, а как будто перетек поближе к Леонарду. Левой рукой сжал его запястье, правой вышиб рукоять меча из ослабевших пальцев, и на ходу крепко ударил его локтем по носу. Кровь не брызнула – в его теле почти не осталось крови – но юноша, зажимая нос, осел на пыльную площадь.

– У-тю-тю, какие мы храбрые! – склонился над ним вампир, и черные кудри мазнули Леонарда по лбу. – А где ты был, когда твой отец звал на помощь?

Пока они разговаривали, двое вампиров слетали на окраину и вернулись, держа на вытянутых руках Штайнберга. Его голова моталась из стороны в сторону, а лицо было неподвижным, как у статуи… пролежавшей в земле несколько сотен лет. На лбу и щеках пятнами ржавчины темнели рубцы. Расстегнутый фрак свисал клочьями, надетая навыпуск рубашка топорщилась, потому что пуговицы были продеты не в те петли.

– Что вы с ним сделали? – взвизгнул Леонард.

Он попытался подняться, но сумел лишь протянуть к отцу руки. Не церемонясь, вампиры швырнули Штайнберга оземь.

– Ничего, – пожал плечами Готье. – Вернее, ничего из ряда вон выходящего. Сначала Изабель призвала его кошмары, и он ужасно раскричался. Небось, тебя увидел, ведь такой сын – кошмар любого родителя. Когда мы едва не оглохли от его стенаний, то стерли ему память. А потом немножко с ним позабавились.

– В замке не нашлось камеры пыток, – надулась белокурая модница, – отсталый здесь народ.

– Но мы соорудили ее из подручных материалов.

– И поиграли с ним до утра.

– А я и в полдень его навестил, – ухмыльнулся Готье, – после снова стер память. Даже к мукам привыкают, а так у жертвы каждый раз свежие впечатления.

– Тогда я начну с тебя, – констатировал Леонард, глядя на насмешника снизу вверх и отрешенно улыбаясь.

На него снизошло такое умиротворение, словно в зеркале хотя бы на миг проступили его черты. Не нужно задавать вопрос, кто же он, человек или вампир, и почему его не принимают ни те, ни другие. Сейчас он Штайнберг. И перед ним убийца его отца.

Готье снова хохотнул.

– Кончай уже притворяться тем, кем никогда не был. Защитник нашелся! Небось, пока другие мальчишки дрались на палках, ты с куклами чаевничал. Мадемуазель полетит с нами, – обернулся он к соратникам, – а пока что доедим смертных. Кстати, почему стало так тих…

Договорить он не успел. Меч, торчащий в животе, не способствует красноречию.

Отточенным движением Леонард дернул меч вверх, покуда лезвие не уперлось в ребра, и повернул, вонзая еще глубже. Вампир открыл рот, но оттуда вырвалась струя пепла, и тело его взорвалось, словно каждая частица вдруг воспылала ненавистью к соседним и решила от них отделиться. Пепел летел по сторонам. Охотники отскочили назад, и вокруг Леонарда образовалась полоса отчуждения. Он неторопливо поднялся, опираясь на меч, снял очки и вытер их свежим носовым платком. Прах убитого вампира попал ему на рукав, и Леонард, поморщившись, тщательно отряхнул рубашку.

– Когда другие дети дрались на палках, я препарировал лягушек. Скальпелем, – пояснил он ошалевшим упырям. – Если кто-то еще сомневается в том, что я мужчина и вампир, можете подойти и убедиться.

Наступил Эпический Момент. Один из тех, когда мальчишка убивает великана камнем из пращи или удачливый лучник попадает стрелой прямо в глаз предводителю армии. В любой момент реальность могла наверстать упущенное. Стоило вампирам осознать, что, несмотря на свой опыт вивисекции, Леонард был один, а их много, они бы вновь бросились на него.

Но граф фон Лютценземмерн перечел достаточно рыцарских романов, чтобы знать, когда нужно кричать: «В атаку!» Толпа ощерилась остриями вил. Выставив орудия перед собой, крестьяне, оглушительно вопя, ринулись на неприятеля. Вампиры взвились в воздух, уже не как зловещие грифы, а скорее как стая вспугнутых ворон. То ли от неожиданности, то ли запутавшись в длинных юбках, но высоко подняться они не сумели, и крестьяне, гнавшие их до самого леса, то и дело кололи тех супостатов, что летели пониже.

Когда ополченцы вернулись на площадь, Леонард по-прежнему опирался на меч. Граф помахал рукой у него перед глазами, осторожно постучал ногтем по стеклышкам очков, но вампир таращился в пустоту. Прицелившись, граф влепил ему пощечину, с непривычки такую сильную, что едва не снес бедняге голову.

– Это же твой отец! Перестань рисоваться и помоги ему встать!

Леонард опустил глаза на распластанного отца. Пыль, поднявшаяся при падении, припорошила изодранный фрак и осела на жестких, свалявшихся волосах, как изморозь на еловых иголках. Только приглядевшись, Леонард понял, что пыль тут не причем. За прошедшую ночь отец стал седым, как лунь.

– Они его уб-били.

– Болван ты этакий! – в сердцах выкрикнул граф, – Будь он совсем мертв, они б тебе урну с прахом приволокли!

Не успел он договорить, как Леонард, отшвыривая меч, подлетел к отцу, перевернул его грузное тело и принялся то тормошить его за рубашку, то хлопать по лицу, легонько и двумя пальцами, не задевая ожоги. Несколько раз даже подергал за усы. Пара минут такой терапии, и Штайнберг, коротко застонав, приоткрыл глаза. Не в силах говорить от волнения, Леонард помог ему сесть.

Но кроме графа, который сразу же заулыбался, никто не был рад его воскрешению. В напряженном молчании крестьяне вперили взгляды в пробудившегося упыря. Лезвия кос и серпов пламенели заревом догорающей церкви. Одно неверное движение, и несдобровать главному виновнику всех несчастий. Не отводя взгляда от толпы, Леонард одной рукой обхватил отца за плечи, а другой как бы невзначай потянулся к мечу.

Сладко зевнув и протерев глаза, словно он очнулся в теплой постели, Штайнберг покрутил головой по сторонам. Заскорузлые пальцы еще крепче сжали вилы. Пристальное внимание со стороны хозяина не предвещало ничего хорошего. В таких случаях его брови, будто две мохнатые гусеницы, сползались к переносице, а острый взгляд так и вспарывал карманы, в поисках запрещенной в цехе махорки либо фляжки со сливовицей. За это он мог вчинить работнику такой штраф, что о жаловании можно позабыть, лишь бы самому в долгу не остаться.

Фабрикант поднял руку, но так и не сжал ее в кулак. Наоборот, приветливо помахал работникам!

– Вечер добрый! А в честь чего мы тут собрались? Какой– то сельский праздник, да? – принюхавшись, он просиял. – День Святого Георгия? Мы будем прыгать через костры?

Когда крестьяне кое-как вправили отвисшие челюсти, то с немым вопросом уставились на Леонарда. Юный вампир пытался подцепить меч носком ботинка, но так и замер с вытянутой ногой.

– С тобой в-в-все в порядке? – обратился он к отцу, который жмурился, как младенец на погремушку.

– Лучше и быть не может! – сообщил Штайнберг. Леонард воспринял ответ как «нет, не все».

А отец вдруг хлопнул его по плечу.

– Какой славный молодой человек! – театрально провозгласил он, обращаясь ко всем зрителям сразу. – Держу пари, мы подружимся.

Народ предавался своему исконному занятию – безмолвствовал.

– Ты меня совсем не помнишь, – упавшим голосом сказал юный вампир.

– Нет. Как вас зовут?

– Леонард.

Отец с чувством потряс его обмякшую руку.

– Очень рад встрече! А меня зовут…хммм… вот черт, забыл.

«Генрих», чуть было не произнес сын, глядя на растерянного вампира, но совсем другое имя обожгло ему язык. Изабель.

«Изабель, Изабель, Изабель», – повторял он, глотая это имя, как горькую микстуру. Тварь, превратившая его отца в полуидиота. Он попытался вспомнить ее, но черты лица расплывались, как на выцветшей фотографии. Помнил только, что была она похожа на полевой цветок, засушенный между страницами старинной книги. Дунь, и рассыплется. Совсем, совсем хрупкая и уязвимая.

Он представил, в каком скверном настроении вернутся вампиры, и испугался, как бы они на ней не отыгрались. Но должна же быть на свете справедливость! Нет, никто ее и пальцем не тронет.

Прежде, чем он сам до нее доберется. Теперь она принадлежит ему. Его добыча.

Изабель.

Только бы не забыть. Но для того, кто на лету схватывает названия вроде Rhizobium leguminosarum, запомнить ее имя было легче легкого.

Не на Виктора, конечно. Ведь у их беседы была незримая свидетельница, для которой оба вампира, в тайне друг от друга, и разыграли это представление.

– Если я соглашусь перейти на твою сторону, ты отошлешь ее прочь? Сейчас, когда она обессилена, сделать это проще всего. Избавься от нее.

«Мне не придется», – подумал Виктор.

Даже настолько зависимые особы, как Изабель, способны на самостоятельный поступок. Последний в жизни.

– И тогда ты пойдешь со мной?

– И тогда я подумаю об этом.

…В коридоре Изабель прислонилась к стене и тихо прошептала: «Пожалуйста, не бросай меня». Между создателем и творением существует связь, и сейчас она была сильной, как никогда.

«Он не может меня бросить! Он любит меня! Сам себе в этом не признается, но это так. Я у него единственная».

Или не единственная? Как легко он согласился «заменить» ее Гизелой, которая совсем его не любит. Да что не любит – не испытывает перед ним благоговения. Разве можно так с ним разговаривать! Но все же, все же – мысль свернула на предательскую тропку – почему он так жестоко о ней отзывался? Как будто она пустое место. Неужто так и есть, и было всегда? Сначала он думал о своей жене, потом о Берте, потом об Эвике, которая притворялась Бертой, потом об Эвике, которая уже никем не притворялась, а теперь о Гизеле… Его мысли всегда были наполнены кем угодно, только не Изабель.

Продолжай она думать дальше, то пришла бы к самому простому ответу, но Изабель не успела. На первом этаже раздался грохот, она пустилась бежать и прибежала как раз вовремя.

– Вот мы и дома, – вздохнул граф. Кто бы мог подумать, что однажды он войдет в свой замок через черный ход?

Все утро он помогал крестьянам укладывать вещи на телеги – почерневший остов церкви нагонял тоску, да и неизвестно, что устроят вампиры в следующую ночь. Особенно если на этот раз Мастер соблаговолит полететь вместе с ними. Большинство селян разъехалось по родственникам в ближайших деревнях, тех же, кого судьба обделила родней, Леонард великодушно пригласил в особняк. Прятаться от вампиров в доме других вампиров, конечно, противно всем законам логики, но крестьяне согласились. Про винный погреб герра Штайнберга ходили легенды. Вместе со своей паствой в «капище Мамоны» отбыл и отец Штефан, захватив Жужи.

Покончив с делами, фон Лютценземмерн засобирался в замок еще днем, но Леонард упросил графа дождаться ночи, чтобы они могли пойти туда втроем. Именно втроем. Поведение Штайнберга-старшего было непредсказуемым, и Леонард наотрез отказался его оставлять.

– Вы не могли бы присмотреть за… за ним? – попросил юный вампир, когда они миновали кухню и свернули в залитый луной коридор. Но фабрикант встал в позу.

– Я хочу с вами! Еще бы, настоящий замок, полный загадок и удивительных приключений! Давайте исследовать его вместе!

Заметив, как Леонард кусает нижнюю губу, граф взял Штайнберга под руку.

– У Леонарда свои дела, оставим его в покое. Не сомневаюсь, что и на нашу долю хватит приключений.

Леонард помахал им вслед, но его взгляд сразу же похолодел. Найти ее. Найти и сделать с ней то, что она сотворила с его отцом. Но это только в самом начале. Он уничтожит тварь, истребит ее до последнего атома. Вот только где она прячется? Не выпуская меч из рук, он подошел к ближайшим доспехам и пнул их. Чтобы позвать сторожевую собаку, нужно создать побольше шума. Как и следовало ожидать, никто из вампиров не счел нужным ответить на его зов. После вчерашнего фиаско, затмившего даже позавчерашний позор, они боялись, лишний раз высунуться из спален. Но Изабель не замедлила явиться.

Подойдя к нему поближе, она замерла и окинула молодого вампира презрительным взглядом, что оказалось непросто: он был выше ее на полторы головы.

– Леонард? Не ожидала. Как поживает ваш отец?

На такое приветствие он не рассчитывал. Почему-то ему казалось, что она или кинется прочь, или хотя бы смутится, отведет взгляд. Понятно, что у немертвых нет души, но должна же быть хоть рудиментарная совесть? У нее же в сердце жила лишь ненависть, словно клубок крыс, сбившихся зимовать. Если тварь погибнет, мир вздохнет с облегчением.

– Мой отец в добром здравии, – процедил он, примеряясь, сможет ли отсечь ей голову с одного удара. – Вашими молитвами, Изабель.

– Я старалась, – она присела в книксене, не сводя с него глаз, – а теперь скажи честно: ты и вправду думаешь, что эта штучка, – быстрый кивок на меч, – тебе поможет?

Она продолжала смотреть на него, и в его мозг, точно в подушечку для рукоделия, вонзилась сотня иголок. Черепную коробку, казалось, разрывали на части, еще чуть-чуть, и вампирша проникнет в самые темные закоулки его сознания, вызывая всех его чудовищ одно за другим…

– Если хочешь попасть в мою голову, необязательно крушить замок ломом. Достаточно п-постучаться.

Его зрачки, маленькие и колючие, вдруг распахнулись, и Изабель почувствовала, как ее затягивает внутрь. Со всех сторон вспыхнул ослепительный свет.

– По дороге из замка Уолтер рассказал про твои трюки, – издалека и словно бы сверху донесся голос Леонарда. – Я ждал тебя, Изабель. Мои кошмары к твоим услугам.

Стоило ей посмотреть себе под ноги, как ее скрутило от накатившей тошноты. Она стояла на стеклянном полу, покрытом белесой, чрезвычайно густой и липкой слизью. Подняв перепачканные юбки чуть ли не выше колен, она огляделась по сторонам. И тут же пожалела об этом. Потом пожалела о дне своей смерти, дне рождения, а так же о той ночи, когда ее родителей потянуло на альковные утехи. Слишком реальным было происходящее. Слишком реальными были Они.

Сначала они появились вдалеке, но с удивительной для столько громоздких существ прытью начали наползать на нее. У одних были верткие жгутики, которые настойчиво щупали воздух. Другие напоминали прозрачные бурдюки с водой, только чудовищно огромные, размером с вагон. Внутри плавала-копошилась разноцветная гадость. Будь у этих чудовищ злобные красные глазища или оскаленные пасти, Изабель испугалась бы меньше, но они казались абсолютно слепыми, и все же целеустремленно двигались к ней! Ртов у них тоже не было. Как же тогда…

– Хочешь узнать, как они питаются?

Изабель закрыла лицо руками и заверещала:

– Не-е-ет! Немедленно прекрати это! Как… как противно! Останови их!

– Не нравится? Пусть это послужит тебе уроком – когда вламываешься в чужой д-дом, никогда не знаешь, кто может поджидать тебя там. Или что. Жаль, этот урок станет последним в твоей никчемной жизни! – закричал Леонард, теряя самообладание.

Он уже занес меч, но в последний момент то ли промахнулся, то ли передумал, и плашмя ударил ее по плечу. Боль выдернула ее из кошмара, хотя реальность оказалась немногим лучше. Частицы серебра въедались в кожу, и тонкая ткань платья была им не помехой. Вампирша кричала, билась, и каталась по полу, но боль не проходила, а только нарастала с новой силой, и не было ей конца. Леонард посмотрел на нее с брезгливой жалостью, как на подраненное животное, которое рано или поздно придется добить. И добил бы, не отвлеки его голос, доносившийся из Парадной Залы. Голос, который он уже не надеялся услышать.

Вампир бросил прощальный взгляд на Изабель, все еще корчившуюся на полу. Само собой к нему вернулось полузабытое ощущение – кромка платья щекочет ему лицо. Он уже занес ногу, собираясь переступить через изломанное тело, но заколебался. А затем обошел вокруг, стараясь не задеть ее мечом.

С нее довольно. И так вряд ли выживет.

Шум и крики явственно свидетельствовали о том, что в замок пожаловала еда. Оставалось лишь встретить ее со всеми почестями. Виктор велел Гизеле следовать за ним, а у входа в Парадную Залу остановился и с полупоклоном пропустил девушку вперед. Хозяйка дома должна принимать гостей. И Гизела вступила в залу. В первое мгновение она не приняла увиденное. Он же умер! Умер! Гизела не сомневалась в его смерти с тех пор, как Изабель сообщила ей эту новость, но отец стоял у камина, живой настолько, насколько сама она уже никогда не будет.

Пораженная, она молча глядела на него.

Граф тоже молчал. Только увидев дочь, он едва не рванулся к ней, чтобы поцеловать и подхватить на руки, чтобы унести ее далеко-далеко. Ведь она так настрадалась за эти дни. Под глазами залегли глубокие тени, кожа была как мрамор, но не столько из– за белизны, сколько из-за синеватых прожилок. И когда Виктор приобнял ее за плечи, вынудив сделать несколько шагов вперед, в ее движениях засквозила какая-то неживая онемелость. Спутанные волосы скрывали тонкую шею, но ему не требовалось вложить персты в ее раны, чтобы все понять.

– Гизи?

– Уходи, – прошипела дочь.

– Да, конечно, – заторопился граф, не обращая внимания на ее исказившееся лицо. – Мы прямо сейчас и уйдем.

Он протянул Гизеле заметно дрожавшую руку, но вампирша отвернулась. Понимала, что отец хотел ей помочь… и ненавидела его так сильно, как только могла. Он должен был придти раньше! Он должен был придти вовремя! Как он смел умереть – хотя бы на словах Изабель. Ведь только узнав о его смерти, Гизела перестала сопротивляться. Ей незачем стало жить, и она рассталась с жизнью. А теперь он пытается разговаривать так, будто она по– прежнему была жива. Или продолжала быть его дочерью. Как же он ошибается!

– Убирайся отсюда. Не желаю тебя больше видеть. Поздно уже.

– Нет, не поздно! Что бы ни произошло, мы можем начать все заново, подальше от этих, – он сверкнул глазами в сторону Виктора, который приветливо ему помахал. – Мне и дела нет до… твоих метаморфоз, – неуклюже закончил граф.

– Неужели? Значит, нет никакого дела? – усмехнулась она, обнажая клыки. – Это тебе тоже безразлично… папочка? Ты, похоже, не понял главного – я не та Гизела, которую ты знал. Отныне я тебе не дочь, а ты мне не отец. Последний раз повторю: ступай прочь!

– Гизела права, уж лучше вам отойти. А то мало ли на что она сейчас сп-пособна.

Вошел Леонард, волоча за собой Штайнберга, который, судя по довольной улыбке, воспринимал происходящее как захватывающий спектакль.

– Не тебе судить мою дочь, – проронил граф, ступая вперед и обращаясь к виконтессе, которая с каждым мгновением все меньше напоминала человека. – Я не верю, что ты злой дух, угнездившийся в ее теле. Ты та же Гизи, просто страдания тебя озлобили. Позволь мне все исправить. Хотя бы попытаться.

– Уйди! – крикнула Гизела исступленно и, уже не глядя на отца, бросилась к Виктору. – Уведи его! Прикажи, чтобы его прогнали! Я не могу так больше! Иначе… Иначе я… – не договорив, она с силой ударила его кулачком в грудь. – Я не могу терпеть!

– А зачем терпеть? – де Морьев рассеяно пошевелил пальцами, и ее рука опустилась, будто приросла к телу. – Мы, вампиры, не постимся. Начни со своего отца. Это ведь и его стараниями ты попала в такой переплет. Будь у него деньги, не пришлось бы сдавать замок в аренду мещанам.

– Ах ты, мерзавец!

Леонард развернулся, направляя на Виктора меч. Тут произошло нечто совсем уж неожиданное. По блестящей поверхности клинка пробежала дрожь, заскрежетав, он искривился и завязался узлом. Отшвырнув ставшее ненужным оружие, Леонард дико уставился на Виктора, который опять уделял все внимание Гизеле.

– Ты, конечно, горазда лгать себе, но хоть сейчас признайся, что просто изнываешь от желания убить родного отца. Так что же? Мы дождемся от маленькой врушки Гизи хоть одного честного слова?

– Я тебя ненавижу! – выкрикнула она.

– Вот и умница. Вперед! – и он легонько ее подтолкнул.

Наверное, ей следовало взять себя в руки. Проявить силу воли и сказать «нет». Развернуться и уйти. Но мир сузился, и перед ней была только одна цель – ее жертва. Ее отец.

Довольно улыбаясь, Виктор наблюдал, как новая вампирша за один миг преодолела расстояние, отделявшее ее от графа.

– Стой!

Гизела замерла в полете и перевела взгляд на женщину, замершую в дверях. Она не сразу поняла, кто это.

Как непривычно видеть ее без огромной, будто колесо, шляпы, и шелкового платья, из-за переливов которого ее тело казалось оптической иллюзией. Теперешний наряд был куда скромнее, темный и сильно измятый. Под стать ему была и прическа. Будь Берта сытой, ее лицо, верно, полыхало бы гневом. Но бледность щек с лихвой искупал лихорадочный блеск в глазах.

За ее спиной топтались Уолтер и Эвике, то ли как телохранители, то ли в качестве конвоя. Они вглядывались в окружающих, пытаясь с ходу разобраться, что здесь происходит. Увидев хозяйку, Эвике закрыла рот руками, загоняя поглубже в горло подступивший крик.

– А вот и моя невеста, – просиял Виктор и мысленно воззвал ко всем подчиненным.

Такой момент нельзя пропустить. Уже через несколько секунд в залу ворвалась стая нетопырей, на ходу принимая антропоморфный облик. Но подходить к Мастеру они не спешили, сгрудились у высоких сводчатых окон, в любой момент готовясь улизнуть. Вампиры хоть и сказочные существа, но атмосфера в зале была перенасыщена фольклором до такой степени, что даже им стало некомфортно.

Между тем Берта перешагнула через порог, направляясь к разбушевавшейся вампирше.

– Немедленно прекрати!

– Ах, Берта Штайнберг, – улыбнулась та и медленно, нарочито медленно, пошла к ней навстречу, – ты как всегда вовремя.

Берта тоже перестала дрожать и церемонно, будто фрейлина императрице, поклонилась Гизеле.

– Рада услужить госпоже моей виконтессе, – но когда Берта выпрямилась, от ехидства не осталось и следа. – Будем и дальше разыгрывать комедию нравов или поговорим откровенно? Как ты себя ведешь? Ты бы со стороны на себя посмотрела! Просто гадкое зрелище.

– Со стороны? Это вызовет определенное затруднение, – проговорила Гизела, подходя к ней вплотную. – Как ты успела заметить, я теперь вампир. Угадай, кто в этой виноват!

– Твоя же собственная придурь, – хмыкнула фройляйн Штайнберг и обвела глазами залу. – Вижу, подготовились вы к праздничку, только что по стенам флаги не развесили. Я ведь специально уехала, чтоб вы бал этот мерзкий отменили, так нет же, вы господа деликатные, раз позвали гостей, не пойдете на попятную. Ну и чего ты добилась?

– Если будешь обращаться к моей фройляйн в таком тоне, я тебе чеснок за шиворот суну, – сжав кулаки, пригрозила Эвике. Берта только отмахнулась.

– Молчи, девочка, не с тобой разговариваю!

– Не кричи на мою горничную! – взвилась виконтесса. – Ты, милочка, что-то перепутала. Именно ты сбежала, оставив нас принимать твоих гостей. Ты бросила семью на растерзание любимому жениху. Наплевала на всех нас, трусливая ты эгоистка! – она с силой толкнула Берту в плечо, и той пришлось попятиться. Берта едва удержалась, чтобы в ответ не дернуть виконтессу за локон, но заметив, как Виктор со товарищи с довольным видом наблюдают эту сцену и только что орешки не грызут, спрятала руки за спину. Обойдутся.

– Эгоистка? Я? О, если бы ты только знала! Я ведь старалась для… для вас всех! Я хотела помочь.

Гизела рассмеялась, да так искренне и весело, что остальные посмотрели на нее с тревогой – не тронулась ли умом? Отсмеявшись свое, она вмиг посерьезнела.

– Ты это взаправду? Тогда ты самый бессовестный человек – и даже не только человек – которого я когда-либо видела. Прекрати врать – посмотри, все здесь знают, что ты натворила. О, ты так нам помогла! Низкий тебе поклон.

Берта в запальчивости открыла рот, собираясь оправдываться и дальше, но посмотрела на всклокоченного Леонарда, на отца, поседевшего не иначе как от страха за свою непутевую дщерь, на графа, который с тоскливым ужасом наблюдал их перебранку, и, наконец, на Виктора. Что верно, то верно. Все равно, что отравить колодец, а потом требовать награду, потому что она якобы хотела улучшить вкус воды. Глупо получилось. Одна радость, что совсем скоро для нее все закончится.

– Думай, что хочешь, – безразлично отозвалась Берта. – Твое право.

– Как я погляжу, ты начинаешь осознавать! – Гизела все больше распалялась. – Возможно, ты хочешь, чтобы я думала иначе? Назвала тебя героиней, спасительницей? Так было всегда! Ты всегда мучила меня, и все эти твои модненькие красивенькие платьица, и тот дурацкий веер, и твое поведение… И вот, когда я раздавлена, ты рада, наконец? Я превратилась в ходячий труп, в вечно голодного монстра – теперь ты довольна?

– Нет, но пусть это послужит мне уроком. Я ведь считала тебя… – «ангелом света» чуть не вырвалось у вампирши, но она вовремя притормозила —… настоящей аристократкой, не склонной мелочиться, а вижу злопамятную девчонку. Почему я раньше не узнала, какова ты на самом деле? Какой же я была идиоткой! А тот веер я купила тебе в подарок. Вот! – как-то нелогично закончила Берта.

– Тогда это был самый оригинальный способ его подарить! И с чего бы это тебе делать мне подарок? Разве что он был отравлен!

– Твоим же собственным ядом, – парировала фройляйн Штайнберг. – Святые угодники и девять чинов ангельских! – вампиры скривились от столь смачного потока брани в устах юной девицы. – Я видела, как ты крутилась у витрины, потом купила тот веер и пронесла к тебе в комнату. Тайком, ясное дело, а не то граф с бастиона бы меня сбросил, чтоб я вашу дворянскую честь своими буржуазными подарками не позорила. Разве не так? – он оглянулась на графа, который не нашел, что ответить.

– Вот ведь… Жаль что не оставили, – оживилась Эвике. – Веер – полезная в хозяйстве штука, им моль удобно отгонять.

– Ха, с чего это вдруг наша гордячка Штайнберг решила так меня облагодетельствовать? Чтобы лишний раз покичиться благосостоянием своей семейки?

Раздались редкие хлопки.

– Замечательное представление! – продолжая аплодировать, заговорил Виктор. – Право слово, вам бы обоим в водевиле играть, только, чур, роли второго плана. Две молочницы, подравшиеся из-за опрокинутой крынки. Гизела, ты достойная ветвь своего семейного древа. Предки бы гордились твоими манерами. Ну а моя маленькая невеста так вообще выше всех похвал.

– А шел бы ты, – начала фройляйн Штайнберг, но вампир предупредительно поднял руку.

– Шшш, Берта, оставим склоки. У нас совсем мало времени. Разве ты хочешь уйти вот так, захлебываясь злобой? Виконтесса задала тебе вопрос, изволь же отвечать, – улыбнулся он. – За столько лет я успел изучить твои повадки. Я заглядывал тебе за плечо, когда ты строчила в своем дневнике. С детства ты была развратницей, Берта Штайнберг. Отчего хмуришься? В прежние времена тебя забили бы в колодки на городской площади, а на шею повесили табличку с надписью… Что мы напишем на твоей табличке? – уточнил Виктор.

– Что уже восемь лет я люблю Гизелу фон Лютценземмерн, – глухо проронила она.

Молчание опустилось на залу. То было не осуждающее молчание, пронизанное косыми взглядами, будто черствый хлеб спорами плесени. Скорее уж все обдумывали значения слова «любить». Только Уолтер не принимал участие в лингвистическом анализе. Он-то сразу догадался, что Берта имела в виду. «Веселые флагеллянтки» вынырнули из его подсознания и развязно ему помахали. Заметив, что англичанин густо покраснел, вампирша оскалилась.

– Что, любуетесь на меня? Любуйтесь и дальше, – прошипела она, глядя на собравшихся, как зверь на загонщиков. – Может, и гнилые овощи вам раздать? У Виктора наверняка имеется запасец, он так и подгадал. А чего мне отпираться?! – она снова сорвалась на крик, но сразу же взяла себя в руки и посмотрела на виконтессу. Вернее, на ее туфельки. – Я люблю тебя, Гизела. И все это время ты тоже меня любила. Помнишь, как хорошо нам было вместе? Взявшись за руки, мы бродили по каменистому пляжу, и туники наши трепетали на ветру, и Средиземное море лизало нам босые пятки. Мы качались в ладье на водах Ганга и собирали синие лотосы. Лепестки жасмина рассыпались по твоим волосам. Каждую ночь… Днем я же заговорить с тобой не смела, ибо умные мысли испарялись из головы, а на дне оставался лишь темный осадок… Ах, Гизела! Стоило тебе лишь позвать, и я бы приползла и улеглась у твоих ног. Но я ведь понимала, ну не могла же я не понять, что ты все равно меня не полюбишь! Так не бывает! Разве что в сказках, хотя и в сказках не пишут про таких, как я. Лишь став немертвой, я смогла подарить тебе что-то стоящее – жизнь без меня.

Виктор покачал головой.

– В этом как раз и заключается твой промах. Вампиры неспособны на самопожертвование. Если и попытаются, все равно выйдет боком.

– Он прав, – она по-прежнему обращалась к обуви виконтессы, – ты погибла из-за меня. А теперь выйди из залы. Как бы ты ни клацала клыками, я все равно не поверю, что ты захочешь смотреть, как он будет меня убивать.

– Но почему? – воскликнула Гизела, и ее слова эхом отразились от стен замка, – Почему ты не сказала раньше? Тебе стоило только намекнуть! Не было ведь ни Ганга, ни лотосов – это все твоя фантазия, Берта. А могла быть нашей, – добавила она чуть слышно.

– Какая теперь разница, – пробормотала Берта, – Прощай…

Ее глаза широко распахнулись, и она схватилась рукой за шею, стараясь отцепить невидимый ошейник, пережавший ей голосовые связки. Виктор взмахнул рукой и мужчины, уже подавшиеся вперед, так и замерли в напряженных позах. Ему даже не нужно было контролировать их взглядом. Только пожелать.

– Берта! – Гизела бросилась к упавшей девушке. – Это он с тобой делает?

Виконтесса бросила ненавидящий взгляд на Виктора, который послал ей воздушный поцелуй, обняла заклятую подругу и прошептала:

– Мы справимся с ним, вместе мы обязательно справимся, – и произнесла уже вслух, громко и уверенно, – Освободи ее. Немедленно!

Ответом стал его нетерпеливый жест, будто она была шалуньей, которую отсылают спать без ужина. Однако в большинстве семей с шалунами поступают куда мягче. Невидимые пальцы вцепились в волосы, вырвав у Гизелы крик, оттащили ее от упавшей Берты и, когда она продолжила упираться, швырнули об стену. Человек от столь сокрушительного удара собирал бы все зубы, включая и не выросшие еще зубы мудрости, в радиусе мили. Вампирша же сползла на каменный пол и, прикрывая волосами разбитое лицо, коротко простонала. Граф вторил дочери глухим криком, похожим скорее на звериный рев.

– Сворачиваем мелодраму, – проговорил Виктор. – Времени на прощания было предостаточно.

Все еще сидя на полу, Берта слепо шарила в воздухе, будто пыталась нащупать точку опоры. Как ни странно, ей это удалось. Крепко, обеими руками, она ухватилась за что-то невидимое, но твердое, и рывком поднялась на ноги. Воспаленный взгляд она не сводила с его лица, по которому вдруг пробежала тень беспокойства. И тут она дернула на себя опору, так сильно, что едва не опрокинулась на спину. Но своего добилась. Виктор слегка подался вперед. Руки у него и раньше были пустыми, но, судя по его недоуменному взгляду, они только что опустели окончательно. А Уолтер, во все глаза смотревший на эту сцену, готов был поклясться, что услышал лязг металла о камень.

– Вот видишь! Если как следует разозлить марионетку, она так потянет за ниточки, что сломает кукловоду пальцы.

– Грубая сила не к лицу барышне, – отозвался вампир, изучая ее куда внимательнее, чем прежде. – Что это на тебя нашло?

– Ты ударил мою любимую, – с нажимом произнесла Берта. – Крайне неосмотрительно с твоей стороны. Даже не знаю, чем объяснить подобный промах. Разве что ты совсем раздружился с головой? В таком случае, тебе нужна медсестра. Вам тут всем нужна медсестра! – бросила она в толпу вампиров. – Кстати, безумие сейчас успешно лечат гипнозом. Попробуем?

Она достала из кармана чепец, разгладила его и нахлобучила на голову. Расстегнув воротник, сняла с шеи медальон. С вежливым любопытством виконт де Морьев наблюдал за ее приготовлениями. Сначала медальон закружился вокруг своей оси, свивая цепочку в спираль, но под горящим взором Берты начал послушно раскачиваться из стороны в сторону. Торжествующая гипнотизерша вытянула перед собой руку и кивнула вампирам – смотрите и успокаивайте нервы.

Виктор зевнул. Размял длинные, холеные пальцы, и легонько пошевелил ими, точно касался клавиш рояля. Его движение отозвалось порывом шквального ветра, чуть не сбившего Берту с ног.

Створки медальона распахнулись, и оттуда выплыла фотография, размытая и потрескавшаяся, но на ней еще можно было разглядеть лицо девочки-подростка. Темные волосы были заплетены в аккуратные косички с кремовыми лентами, нарезанными в свое время из прохудившейся шелковой простыни. Улыбаясь, девочка разглядывала собравшихся. Берта медленно, то и дело замирая, протянула к ней руку, словно пыталась поймать готовую вспорхнуть бабочку. Но фотография, считанные секунды провисев в воздухе, разлетелась в прах и все нарастающий ветер разнес его по зале. За ней взорвался и медальон, окатив лицо Берты расплавленными брызгами. Даже не поморщившись, она смахнула их и посмотрела на жениха.

И еще раз посмотрела, но глубже.

– Вот видишь, у меня есть Сила.

– У нас есть Сила, – поправила Берта. – Считай, что у нас одна тарелка супа на двоих, вот только у меня черпак вместо ложки.

– Ой ли?

– А если ты читаешь мои мысли, я могу прочесть твои. Чувствуешь, как плещется сказочная Сила? Она размыла границы между нами. Но у меня не осталось ни кошмаров, ни желаний – все они собрались здесь во плоти! Как ты будешь мною управлять?

А вот я про тебя кое-что знаю! – проговорила она с какой-то неожиданной, совсем детской злобой, будто девчонка, наткнувшаяся на любовное письмо старшего брата.

Голова кружилась от ярости, и то была приятная ярость, праведная, подкрепленная мощью. Она только что нащупала его слабое место.

– Знаю, ради кого мы здесь собрались. Что ж, пусть приходит и полюбуется! Ты решил, что она согласится? Ха! Да погляди она на тебя сейчас, сама бы на плаху забралась и умоляла палача, чтоб он лишней минуты ее в живых не оставил!

Вампиры озадаченно смотрели на Мастера, но тот, судя по искривившимся губам, понял, кого Берта имеет в виду.

– Не вздумай так про нее говорить!

– Не кричи на меня, милый, мы еще не женаты. Хотя за чем дело стало? Давай поцелуемся.

– Что ты задумала?

– Сейчас узнаешь.

– Не подходи, – приказал Виктор, но вампирша уже двинулась к нему.

Ветер усилился. Скромный пучок на ее затылке, державшийся благодаря героическим усилиям двух-трех шпилек, растрепался окончательно. Темные пряди начали стремительно белеть, как будто Берта шла против метели и хлопья снега оседали на ее волосах.

– Что происходит? – Эвике дернула Уолтера за рубашку так, что отлетели сразу несколько пуговиц. – Господи, что с ней происходит?!

Но волосы Берты не поседели, всего лишь сделались белокурыми и закрутились в мягкие, ниспадающие локоны. Ветер стих так же внезапно, как и начался, потому что Виктор опустил руки и пошатнулся. Казалось, считанные секунды отделяют его от обморока.

А метаморфозы все продолжались. Черты ее лица изменялись, словно она была статуей, которую слепил неведомый скульптор, но под конец работы ему пришла в голову идея получше и он начал торопливо мять застывающую глину. Острые скулы втянулись, щеки сделались округлыми, с нежным румянцем.

На них проступили ямочки, будто кто-то два раза потрогал мизинцем сдобное тесто. Берта зажмурилась, а когда открыла глаза, их карий цвет полинял до небесно-голубого. Смягчились контуры узких, резко очерченных губ, нос тоже уменьшился. А под коричневым платьем, отлетавшем лоскут за лоскутом, оказалось другое, из синего атласа, с фижмами и глубоким декольте. Над ним неестественно и, как Берта успела подумать, неприлично высоко вздымалась напудренная грудь, украшенная мушкой. На ногах появились шелковые чулки, перехваченные лентой чуть выше колен. На ее маленькие ступни скользнули бархатные туфли, изготовленные в эпоху, когда обувь для правой и левой ноги шили по одним лекалам, а потому ужасно неудобные. Вокруг шеи обвилась алая лента, увидев которую Виктор сдавленно вскрикнул. Удивленная, Берта просто сдернула ее и провела пальцем по шее, но нащупала лишь безупречно гладкую кожу.

Ей следовало что-то сказать. Она даже знала, что именно.

– Как… меня… зовут? – прохрипела она, едва управляясь с чужим языком.

Но Виктор и не думал придираться. Его крик отозвался в самых глухих уголках замка.

– Тебя зовут Женевьева де Морьев!

– Так ты нас всех измучил, чтобы вернуть свою жену? Да будь ты трижды проклят! – всколыхнулась Эвике, но Виктор не обращал на нее внимание. Вообще ни на кого. Подлетев к той, что стояла теперь на месте Берты, он упал перед ней на колени и зарылся лицом в ее подол. И заплакал, не стыдясь приспешников, смотревших на него с нарастающим презрением.

– Я так и не поверил, что тебя казнили! – твердил он, захлебываясь, давясь словами. – Это потому, что я не видел твое тело… знаешь, я пошел потом на кладбище, куда всех свозили… и я… и я… но тебя я там не нашел! Отныне все будет иначе! Я создам для тебя новый мир! Если им правильно пользоваться, то заранее знаешь, каким будет результат! И тогда тебе не придется погибать, потому что ты все-все сделала правильно, просто так получилось… но в моем мире нет места случайностям… Это ведь ты, Женевьева? Скажи что-нибудь.

Содрогаясь от омерзения, она протянула руку, чтобы оторвать скрюченные пальцы, вцепившиеся в ее юбку, но вместо этого ее ладонь нежно погладила Виктора по щеке. По ней тут заструились его слезы, обжигающе-холодные. Тело уже не принадлежало ей, сама она занимала лишь уголок в голове, будто бедная родственница в чердачной каморке. Пора нанести решающий удар, прежде чем ее и вовсе вышвырнут на улицу. Но одного она так и не могла понять.

«После всего, что он сделал?» – воззвала она к той, чье сознание просачивалось в ее тело.

«Да» – прошелестел ответ.

«А я бы так не смогла».

«Смогла», – отозвалось эхо. «Смогла».

Берта задумалась.

И приняла решение.

– Поцелуй меня, – отчеканила она и Виктор, вскочив с колен, припал к ее губам, как паломник к священной реликвии. Обнявшись, они простояли так несколько секунд, пока их силуэты не замигали, то появляясь, то исчезая. Реальность пыталась проморгаться, чтобы окончательно понять, сняться ли они ей или взаправду существуют. Первый вариант оказался более заманчивым. Оба растворились в воздухе.

Девушка лишь поцокала языком.

– Хорошие были гобелены, а теперь им грош цена, без животных-то.

– Браво, фройляйн! – оглушительно зааплодировал Штайнберг, подмигивая Леонарду и пихая его в бок. – Какие фейерверки, а? Красотища!

Остолбенев, Берта взглянула на брата, который печально покачал головой – лучше не спрашивай. Но в следующий момент ее внимание привлекло шевеление в толпе вампиров. Развернувшись на каблуках, она посмотрела на них, сузив глаза, однако никто не собирался бросать ей вызов. Отнюдь. Хотя веселее ей от этого не стало. Стоило ей оглянуться, как мужчины встали на одно колено, а дамы склонились в напряженных реверансах, высоко подобрав юбки на случай, если придется бежать.

– О, нет, – простонала фройляйн Штайнберг, тихо и безнадежно. – Скажите, что это не то, о чем я думаю.

– Вы победили нашего Мастера в честном поединке, госпожа, – смиренно опустив глаза, сказала черноволосая вампирша, та самая, которая с недавних пор падала в обморок, если при ней упоминали картофель. – Отныне мы в вашей власти.

– Да вы ж меня в гробу видали! В открытом гробу, плывущем по реке под палящим солнцем!

– Мы и Виктора там видали, – призналась вампирша, теребя подол. Остальные согласно зашуршали. – Какая разница? Мастер – это не гемоглобин, чтобы всем нравиться. Но мы обязаны ему подчиняться. То есть вам, госпожа.

Это была западня. Чувствуя, как на нее накатывает отчаяние – лучше запивать чеснок святой водой, чем управлять этой оравой – Берта посмотрела по сторонам, пока не заметила, что Гизела делает ей какие-то знаки. Одними губами она прошептала – соглашайся. Вот только прошептала не по-немецки.

– Я почту за честь стать вашим Мастеррром, – раскатисто грассируя, произнесла Берта на языке Мольера и улыбнулась новым подданным.

Эффект вышел, что надо. По толпе прокатился приглушенный шепоток.

– Что она сказала?

– Спроси лучше, на каком языке!

– Мне в уши словно металлических опилок натолкали!

– Может, еще научится?

– Вррряд ли! – рокотала Берта. Своим акцентом она еще в детстве довела трех гувернанток до нервных спазмов, а четвертая, прежде чем хлопнуть дверью, заявила, что по-французски м– ль Штайнберг говорит как морж, набивший ноздри пастилой. – Но и так сгодится?

Вампиры замялись.

– Понимаете, мадемуазель… только, чур, без обид!… но у кандидата на пост Мастера Франции должны быть определенные квалификации, которых у вас, уж простите великодушно, не хватает.

– Что верно, то верно. Я подлостью не вышла.

– Тогда мы, пожалуй, полетим, – тактично предложили вампиры.

– Скатертью дорожка. Желаю вам избрать хорошего Мастера, – произнеся этот оксюморон, она нахмурилась и добавила. – Но стоит мне только узнать про какое-нибудь бесчинство, хоть малюсенькое нарушение кодекса, как я лично приеду с вами побеседовать. На вашем родном языке. И тогда Совет покажется вам пикником в оранжерее.

Откланявшись, вампиры выпорхнули в окно, но всю дорогу их не покидало ощущение, будто среди них кого-то не хватает. Уже на границе они приземлились и попытались вспомнить, кого же могли забыть. Даже устроили перекличку, но вроде бы все оказались на месте. Тогда, помахав плащами гостеприимному краю, они полетели домой.

Пока Берта пугала французов своим произношением, граф подал Эвике знак, и она кратчайшим путем сбегала на кухню. Зачерпнула крови из бочки, припрятанной в погребе. Но перед тем как вернуться, сообразительная девушка вылила в бокал полфлакончика валерьянки, тщательно перемешала, и лишь тогда понесла угощение хозяйке.

Граф уже подошел к дочери.

– Как ты, Гизи? – спросил он невозмутимо.

– Неплохо, – Гизела постаралась, чтобы ее голос звучал ровно. На отца она смотреть, не смела.

– Вот и славно, выпей крови и почувствуешь себя гораздо лучше.

Едва учуяв запах крови, Гизела выхватила бокал и жадно принялась пить, отвернувшись заранее, будто делала что-то постыдное. Но жажда пересилила приличия. Виконтессе показалось, что у этой крови был странный травяной привкус. С другой стороны, Гизела смутно представляла, какой вообще вкус должен быть у крови.

Когда бокал опустел, она вернула его Эвике и неуверенно проговорила:

– Спасибо.

– Хочешь еще? – предложил граф.

– Кхм, нет, пожалуй, – промямлила Гизела стеснительно. А уж когда представила, что чувствует отец, глядя, как его дочь лакает кровь… – Не противно тебе смотреть?

– Нет. Смотрел же я, как твоя мама пила бычью кровь. Ее так лечили от чахотки. Мы просто тебе не рассказывали, чтобы не пугать. Ее это не спасло, зато тебе поможет. Только пей кровь животных, хорошо, Гизи? Не человеческую.

Виконтесса кивнула. Она не была уверена, что сдержит обещание, но разве могла сказать что-то другое?

– Папа? Ты на меня сильно сердишься? Ну, за все это… И что я… Ну…

Вспоминая, что говорила всего полчаса назад, она замолчала на полуслове, готовая провалиться сквозь землю со стыда.

– Прости меня, пожалуйста.

– Что ты, вовсе я на тебя не сержусь. Девочки в твоем возрасте всегда такие нервные, – блеснув знанием психологии, граф обнял дочь на глазах у Эвике и Уолтера, которые растроганно улыбались.

Между тем Гизела выискивала в зале Берту. Вот она обсудила что-то с Леонардом, вот развернулась… и направилась к ним! Хотя Берта казалась ужасно усталой, ее бледное лицо с запавшими глазами по-прежнему сияло мужеством. Виконтесса вздрогнула, потому что сейчас… Ну, в сказке они или нет?

Берта остановилась совсем близко, искрящимися очами посмотрела на свою возлюбленную и промолвила с нежной улыбкой:

– Это что у тебя в бокале, кровь? А то пахнет как-то странно. Но хорошо, если кровь, быстро очухаешься.

Когда виконтесса распахнула полуприкрытые глаза, нежной улыбки на лице Берты она так и не обнаружила, сколько ни старалась. Вампирша была серьезной, как гробовщик. Иными словами, пребывала в своем обычном расположении духа. Отвернувшись от Гизелы, он заговорила с графом, громко и отчетливо, как по бумажке читала.

– После произошедшего было бы дерзостью с моей стороны о чем-либо просить ваше сиятельство. Однако добраться домой до рассвета мы не успеем. Позвольте нам провести один последний день под вашим кровом.

Сраженный столь напыщенной речью, фон Лютценземмерн лишь кивнул. Остальные продолжали разыгрывать пантомиму, за исключением Эвике, которая тихо простонала: «Вот ду-у-ура» и хлопнула себя по лбу.

– Берта? – Гизела смотрела на нее, ожидая, что будет дальше, но Берта не отвечала, и ей пришлось продолжить самой. – Спасибо, что спасла нас всех.

Вампирша, которая уже направлялась к дверям, остановилась и произнесла с безукоризненной вежливостью:

– Пожалуйста. Если еще раз потребуется вас всех спасти, дайте мне знать, я буду в библиотеке. Засим позвольте откланяться.

И она вышла, оставив друзей в недоуменном молчании.

Они думали, что Изабель умерла. Это и впрямь было так: когда она очнулась, жизнь для нее закончилась. Одиночество нахлынуло так внезапно, что вампирша чуть снова не потеряла сознание. Виктора больше нет. Не только рядом с ней, в этой комнате или в этой стране, но его нет вообще нигде. Никогда не было и не будет. Последняя ниточка, привязывающая Изабель к реальному миру, оборвалась. Где же он? И где все остальные? Как она ни вслушивалась, до нее уже не доносились обрывки мыслей ее земляков. Значит, сбежали без нее. Ей, впрочем, уже все едино. Больше всего хотелось оказаться там же, где Виктор, и если он горит в аду, она бросилась бы в озеро с кипящей смолой, лишь бы только быть рядом.

Ее нерадостные мысли прервали шаги. Леонард. Она не видела его, но могла определить еще за несколько поворотов коридора, что это именно он. Сейчас ее мучения закончатся. Хорошо бы. Но меча при нем не было, поэтому она сразу же утратила к нему интерес и, обхватив колени, уткнулась в них острым подбородком.

– Вот мы и встретились вновь, – произнес Леонард, разглядывая след на ее плече – багровый, с почерневшими краями, будто ее обожгли раскаленной кочергой. – Чего ты хочешь теперь?

– Умереть, – глухо ответила она. – Будь любезен, заверши то, что начал.

– В твоем ли п-положении рассчитывать на мою любезность? И почему ты так хочешь умереть?

– Замолчи! – воскликнула Изабель. – Зачем ты пришел сюда? Зачем ты все это спрашиваешь?

– Мы оба вампиры. Нас мало, а мир велик. Так что в некотором роде мы несем друг за друга ответственность. Твоя боль должна отозваться в моей груди.

– Что за бред? – поморщилась она. – Пришел проповеди читать? Если так, то убирайся, и без тебя найду способ умереть. Рассвет уже скоро, – проговорила вампирша с горькой усмешкой.

– Скорее уж ты несешь околесицу, – покачал головой Леонард. – Я, конечно, оставлю тебя дожидаться рассвета, но сначала хотелось бы узнать, чем ты м-мотивируешь свой выбор. Пока что я вижу лишь капризы разобиженной барышни, которую друзья забыли позвать на прогулку.

Изабель как открыла рот, так и закрыла его, будто рыба, выброшенная на берег. От такой наглости у нее даже в глазах потемнело… Или от серебра? Каждое движение до сих пор давалось с трудом.

– Капризы?! – прошипела вампирша, хотя это слово вообще-то трудно прошипеть. – Как ты смеешь такое говорить! Ты… ты… ты никогда не терял свою любовь! Ты даже представить этого не можешь…

Леонард опустил голову.

– Я любил своего отца, и я потерял его. Теперь я учусь любить его заново. А то, что ты чувствовала к Виктору, это не любовь. Ты ошибаешься, б-бедная девочка.

– Что ты имеешь в виду? – она покосилась на Леонарда. – Я никому не нужна, кроме Виктора, а себе самой не нужна без него. Та часть моей жизни, которая принадлежала мне, закончилась много лет назад, другая же – только что. Почему ты не поможешь мне все завершить? Тебе приятно надо мной издеваться?

Сняв очки, Леонард начал рассеяно протирать их платком.

– Я не хочу мстить, я хочу тебя понять. Проанализировать.

– Я тебе что, микроб какой-то, чтобы меня анализировать?

Помимо ее воли, перед Изабель вновь возникли эти ужасные… шевелящие усиками… полупрозрачные… Она замотала головой, стараясь отделаться от мерзкого видения.

– Нет, но немногим лучше, – заявил вампир категоричным тоном. – Столько лет ты мечешься во мраке, потому что все твои чувства мертвы. Ты не знаешь себя, следовательно, не знаешь и других. Но ты не одна такая. Думаю, каждый вампир сталкивается с этой проблемой. А во всем виноваты зеркала.

– Они тут причем? – удивилась Изабель.

– Притом, что мы в них не отражаемся. Это самое худшее, что только может с кем-то произойти.

– Кому как, а мне все равно смотреть не на что.

– Есть! В зеркале ты могла бы увидеть свой образ и сказать – вот, я Изабель, у меня светло-русые волосы и большие серые глаза, покрасневшие от слез. Или д-другое – я Изабель, гадкая дурнушка, в чью сторону мужчины смотрят, только чтобы посмеяться. В общем, ты много чего могла бы подумать, но суть в том, что в твоем воображении родился бы хоть какой-то слепок с реальности, образ себя, что-то, что отличает тебя от других. Но это невозможно! В зеркале пустота. Стало быть, тебя не существует? И меня тоже? – Леонард печально мотнул головой. – Но вот он я – хожу, ношу одежду, разговариваю. Как же мне себя увидеть? Остается один способ – разглядеть себя в других вампирах, раз уж мы все должны быть одинаковы. А еще лучше – найти совершенное зеркало, воплощение идеала, и глядеться в него ночи напролет. Подражать ему во всем, поступать, как он поступает. Вот кем для всех вас был Виктор.

Изабель слушала, приоткрыв рот. Во-первых, с ней так долго еще не разговаривали. Во-вторых, с ней вообще никогда не разговаривали о ней. Кто заговорит о пустом месте? Разве что посмотрит сквозь. А сейчас… Неужели этот несуразный юноша, пародия на вампира, увидел что-то такое, чего она и правда не замечала? Увидел ее? Едва ли. Тем не менее, его слова заставили ее задуматься, и эта напряженная задумчивость так отчетливо отразилась на ее лице, что Леонард едва заметно улыбнулся.

– Вот видишь! Учись жить своим умом, Изабель, – но его губы болезненно скривились. – Кажется, я сморозил глупость. Как только мы стали ва-вампирами, наша личность растворилась в фольклоре. Кто мы такие? Что мы должны делать? Вопросы перестали быть вопросами. Жажда крови – вот все, что определяет нашу суть. Как дарвинист я верю в учение об инстинктах, но… но я не хочу, чтобы так было! Я хочу сам принимать решения, без оглядки на инстинкты или наш кодекс. Хочу вспомнить, как я выглядел. О, если бы это было возможно! Если мы могли вспомнить себя!

Пока он говорил, Леонард провел рукой по лицу, но пальцы были слепы. Он действительно забыл, а что будет через год, через десять лет, через сотню? Неуклюже опустившись на пол рядом с Изабель, он уткнулся лицом в колени и его плечи затряслись. Такого поворота событий она не ожидала.

– Ч-что… что случилось? – Изабель опасливо посмотрела на Леонарда, а потом, едва касаясь, погладила его по волосам. Тут же отдернула руку – вдруг ему не понравится. – Я не верю, что ты изменился с тех пор, как умер. В тебе больше человеческого, чем в любом из всех вампиров, кого я знала. Да, пожалуй, и из людей тоже. Ты – не фольклор, ты Леонард Штайнберг! А хочешь, я скажу, каким я тебя вижу? Хотя, что для тебя мои слова… Леонард? Ты только не плачь, пожалуйста! Ну, я не знаю, что делать!

Но он уже вцепился в ее руку.

– Я т-тоже не знаю. Наверное, уже не получится всп… вспомнить… Но ты все равно скажи, а еще лучше – расскажи про себя. Какой ты была до того, как с тобой это случилось?

– Не помню, – бормотала она, отводя глаза, – меня как будто и не было вовсе. А лучше, если бы и правда не было, мир бы ничего не потерял. Думаешь, я стала такой, сделавшись вампиром? Разве люди меняются после смерти? Вот и ты не изменился. Ты сильный и очень… очень хороший. Правда. Я не думала, что вампиры могут быть такими…

Юный Штайнберг улыбнулся сквозь слезы.

– Когда ты узнаешь меня получше, ты, верно, изменишь свое мнение.

– Получше?

– Или ты все-таки решила изжариться? – он покосился на окно, за которым уже бледнело небо.

– Ты хочешь помочь мне? – в ее взгляде в равных долях смешались удивление и испуг. – Но разве ты пришел сюда за этим? Неужели ты не накажешь меня за все, что я сделала тебе и… твоему отцу?

Леонард хотя и не сразу, но все-таки покачал головой. Он-то не накажет, зато Берта! Вот уж кто добьет Изабель хотя бы из штайнберговского упрямства. Но не стоит пугать Изабель прежде времени. С легкостью он подхватил раненую вампиршу, стараясь не задеть ее плечо, и понес в подвалы. Там по-прежнему стояли гробы, по большей части открытые, со скомканными одеялами внутри – гости покидали замок в спешке. Выбрав гроб поприличней, Леонард осторожно уложил в него Изабель.

– Спи спокойно, – добавил он, склоняясь над ней, но вампирша часто заморгала.

– Какое тут спокойно, – жалобно произнесла она. – Стоит закрыть глаза, как я вижу их! Они все ползут и ползут, ползут и….брррр! Г-а-а-дость!

Леонард быстро огляделся, потом снова нагнулся к ней и прошептал:

– Они повсюду! У них против м-меня заговор и стоит мне задремать, как они п-подбираются поближе. Остановить их может лишь одно средство – спирт, – достав из кармана бутылочку с прозрачной жидкостью, он протянул ее Изабель. – Положи под подушку, и тогда они до тебя не доберутся. Я с детства так делаю.

– Спасибо! – просияла Изабель, вцепляясь в бутылку с азартом завзятого пропойцы, но и Леонард не спешил с ней расставаться.

– У меня нет запасной, – замялся он.

– Но мне очень нужно!

– Мне тоже!

– Значит…?

– Ничего, если так?

Изабель улыбнулась. Это было не просто «ничего», это было «замечательно». Как приятно разделять гроб с мужчиной, который контролирует ситуацию и сумеет отогнать полчища чудовищ, пусть и крошечных! Уткнувшись в его плечо, она закрыла глаза и, несмотря на боль от раны, уснула так спокойно, как ни спала еще, ни в этой жизни, ни в той.

… А когда микробы приползли в надежде застать Леонарда врасплох, то лишь обиженно взмахнули жгутиками и убрались восвояси…

Напомни она про свой статус, и фройляйн Штайнберг, вероятно, столкнула бы ее с лестницы, но гостья вела себя скромно. Руку для поцелуя тоже не предлагала, предчувствуя, что юная вампирша прокусит ее насквозь.

– Колбаса на кухне, кровь в леднике, – буркнула Берта, распахивая перед ней дверь, – угощайтесь и сматывайтесь отсюда поскорее. Я ухожу.

Но Мастер Австро-Венгрии уже обхватила ее за талию и увлекала на кухню.

– Не хотите ознакомиться со свежей прессой, фройляйн Штайберг? Много времени это у вас не отнимет.

Было бы наивно рассчитывать, что Эржбета заделалась разносчицей газет, так что ничего хорошего ее предложение не предвещало.

– Чья это карета? – удивился Уолтер, когда они оставили лошадей на конюшне и вернулись во двор.

– Ой, не знаю, – отмахнулась его невеста, в сотый раз приглаживая вихры Жужи.

– А он точно согласится? – засомневалась сиротка. – Ведь только больших девочек берут в услужение.

– Не твоя забота, – отрезала Эвике.

Однако у графского кабинета ее уверенность улетучилась, так что Уолтер, постучавшись, чуть ли не силком затащил ее туда. Одетый по-домашнему, фон Лютценземмерн восседал в кресле и нахмурился, увидев обеспокоенную служанку, но как только в комнату, робко озираясь, вошла Жужи, его лицо просветлело.

– Ах, вот ты где, маленькая егоза! Я-то думал, ты совсем меня забыла!

Девочка забралась к нему на колени и захихикала, когда его усы защекотали ей щеку. Эвике незаметно, но весьма ощутимо толкнула Уолтера в бок.

– Мы хотели предложить вам взять Жужи под опеку, – начал англичанин непринужденным тоном. – Со своей стороны, Эвике назначила бы девочке содержание…

– А нам с Уолтером денег и так хватит! – вклинилась девушка. – Еще я отстрою церковь и помогу семьям пострадавших. Леонард обещался, но кто ж примет деньги от упыря, коли это кровопийцы его родню сгубили? А свои я честно заработала.

Всецело поглощенный лепетом Жужи, граф даже не посмотрел в ее сторону, и Эвике почувствовала укол обиды. Но так лучше. Их план точно сработает. Наконец-то он сможет почувствовать себя отцом, которому не придется ни в чем отказывать своей дочери.

– Я принимаю ваше предложение, – отозвался хозяин, но добавил, прежде чем они успели как следует обрадоваться: – все деньги, разумеется, будут потрачены на нужды ребенка. До последнего гроша. Жужи, ты честное дитя? – получив утвердительный ответ, он поставил ее на пол. – Тогда ступай в смежную комнату и заткни уши. Я буду кричать на Эвике.

Злорадно ухмыляясь, шалунья прошествовала мимо своей благодетельницы и даже не потрудилась закрыть за собой дверь. Тем временем граф с нарочитой медлительностью подошел к дрожавшей парочке. Такого ужаса он не нагонял на Уолтера с самой первой ночи их знакомства.

– Вы сердитесь? – девушка глазам не верила.

– Сержусь? Да я просто в ярости! – возопил граф, потрясая кулаками. – Сначала ты устроила непотребный маскарад, потом невесть где шлялась с полузнакомым мужчиной, а теперь решила от меня откупиться! Негодница! Замуж она, видите ли, собралась! Ты у меня полгода на хлебе и воде просидишь, а письма жениху будешь писать под мою диктовку! А вам, сударь, – старик перевел обвиняющий перст на Уолтера, – стыдно жениться на честной девушке увозом! У меня не так уж много дочерей, чтобы ими разбрасываться!

– Дочерей? – переспросила Эвике.

Граф заколебался. Всего-то одна маленькая ложь, но его честь, но репутация! Наконец, можно ее просто удочерить. Но если бы Гизеле понадобилась его кровь, он бы с ней поделился. А чем хуже Эвике? После восьми лет ожидания она это заслужила. И он поделился.

– О да, в свое время я был ловеласом, каких мало! – сказал он, и впервые за время службы Эвике повисла у графа на шее. Он поцеловал ее в лоб, но тут же погрозил пальцем.

– У меня очень разные дочери, так что и любовь им требуется разная, – пояснил он англичанину. – Присаживайтесь, Уолтер, побеседуем.

Чтобы избежать этого разговора, юноша готов был пешком идти через всю Европу и вплавь пересечь Ла Манш. Ну вот, начинается. Аристократы ведь помешаны на генеалогии.

– Я совсем не знатен, – поведал он, дабы упредить возможные расспросы.

Граф поставил на стол бутылку сливовицы. Налил рюмки до краев.

– Угощайтесь, мой мальчик. После трех рюмок вы забудете свою родословную, после пяти я начну путаться в своей. Вот тогда и поговорим без сословных предрассудков.

* * *

На кухне гостья огляделась по сторонам со смесью сочувствия и брезгливости, будто дама-благотворительница в рыбацкой лачуге, и протянула Берте газету, еще хрустящую и пропахшую типографской краской.

– Третья страница.

Брови Берты поползли вверх, стоило ей прочесть что «живительный гальванический разряд ударил в труп, коим является современная наша литература. Им стала книга юной писательницы фройляйн Грин». По мере чтения Берта все глубже впивалась когтями в столешницу, а затем плавно опустилась на стул. И вовремя. Ибо статья Карла Мейера заканчивалась словами: «Пользуясь случаем, фройляйн Грин хочет поблагодарить Берту Штайнберг, прекрасную вампиршу с обсидиановыми глазами».

– Что такое обсидиан? – отрешенно спросила она, глядя поверх газеты.

– Камень, из которого делают ножи, – подсказала Мастер, и Берта отчасти успокоилась. Хоть не побрякушки.

Затем Эржбета перелистнула в самый конец. Виньетка обрамляла объявление, куда более лаконичное: «Лечебнице Св. Кунигунды требуются ночные сиделки. Немертвым кандидаткам будет отдано предпочтение».

– Да, я нарушила кодекс, засветившись в газете. Приехали поставить мне это на вид?

– Скорее уж поздравить с дебютом, – наклонилась к ней Эржбета, – а заодно и посожалеть, что мы с вами так и не стали коллегами. Вчера вы могли стать Мастером.

– Откуда вы знаете, что произошло вчера? – перебила Берта. – А если знали, то почему не приехали раньше, чтобы за нас заступиться?

– Потому что могло произойти одно из двух: Виктор мог добиться своего и превратить реальный мир в сказочный, и тогда весь Совет бросил бы ему вызов. Но произошло второе – зарвавшегося мальчишку остановили прежде, чем мы до него добрались. Мы все вам очень благодарны за сэкономленное время.

Фройляйн Штайнберг молча встала, взяла с буфетной полки кольцо колбасы, упаковала его газету и аккуратно перевязала сверток бечевкой.

– Вот, перекусите в дороге.

Улыбаясь все так же приветливо, Эржбета посмотрела на подношение, но не взяла.

– А я так надеялась, что мы подружимся. Но прежде чем уехать, от лица Совета я должна возместить ущерб, нанесенный этому замку, – и она вытащила из ридикюля записную книжку и карандаш в оправе из слоновой кости.

Как раз в этот момент в кухню и вошла Эвике. Она что-то рассказывала Леонарду, который вставлял «П-поздравляю» в бурлящий поток ее речи. Увидев незнакомку, оба застыли в замешательстве.

– Это Эржбета, наш Мастер, – отрекомендовала ее Берта, – вместе вы составите опись ущерба.

Души замученных коллег разом воззвали к бывшей горничной. Эвике довольно потерла руки. Особенно ее умилила записная книжечка.

– Красивая штучка, да только нам не пригодится. Записывать сюда ущерб – все равно, что окопы чайной ложкой рыть, – сообщила девушка и продолжила тоном музейного гида, – У нас был красивый, чистый, современный замок. А потом налетели вампиры…

Прежде чем Эржбета успела опомниться, Эвике уже волокла ее в парадную залу, рассказывая на ходу, как вампиры отколупали позолоту с лепнины на потолке…

– Это же чудовищно – отпускать служанку с Эржбетой, – сказал Леонард, разжигая очаг, чтобы вскипятить себе вечернюю порцию крови.

– В крайнем случае, нового Мастера изберем, – ответила сестра. Но уже в следующий момент ей захотелось юркнуть под стол. Вошла Гизела.

Виконтессу не покидало ощущение, что вчера Эвике что-то подмешала в ее напиток. Как она дошла до своей комнаты и как уснула, Гизела не помнила. Зато прекрасно выспалась и проснулась практически новым человеком. Точнее, не-человеком. Не считая этого обстоятельства, жизнь казалась не такой уж и плохой.

– О… Леонард? Доброе ут… вечер. Тоже добрый.

Леонард помахал ей ложкой, с которой стекало нечто малоаппетитное даже по вампирским меркам.

– Хочешь кипяченой крови?

Берта, чинно восседавшая за столом, скривилась и налила себе свежей из графина.

– Привет, – буркнула она, пока на заднем плане Леонард живописал достоинства кипячения.

В молчании она пододвинула Гизеле графин и неопределенно помахала рукой – твоя кухня, сама знаешь, где взять чашку. Виконтессу она игнорировала с упорством человека, который увидел привидение, но продолжает винить во всем свое неуемное воображение и лишнюю рюмку шнапса за ужином. Гизела столь же демонстративно налила себе крови, после чего уселась за другим концом стола.

– Как тебе понравилась Вена? Что там носят? – поинтересовалась она.

– Форменные платья, фартуки и чепцы… – начала Берта, но осеклась. – Вернее, это носили там, где я служила… Аааэээ… какая у вас была погода?

– Прекрасная. И где же это ты служила?

К счастью для Берты, которой вовсе не хотелось рассказывать про свою сомнительную карьеру, дверь скрипнула и на кухню прокралась Изабель, чье появление повлекло за собой оглушительную тишину. Похоже, она и сама не ожидала кого-либо здесь увидеть. Ойкнув, вампирша попятилась.

– Это еще кто? – уставилась на нее Берта. – У вас тут уже не замок, а странноприимный дом.

– Это, эм… Изабель, – проговорила Гизела, раздумывая, чем бы еще ее отрекомендовать. – Она меня укусила. Познакомьтесь.

Виконтесса сама еще не поняла, ненавидеть ли ей вампиршу или уважать как своего творца, но сейчас ее хотелось только пожалеть. Да, пожалуй, еще и накормить. Зато Берта думала иначе. Она неторопливо встала, оперлась обеими руками о стол и улыбнулась гостье, будто крокодил антилопе, пришедшей на водопой. У нее хватало причин поквитаться с гадиной. Уолтер с Эвике не жалели красок, расписывая ее зверства, да и Леонард обмолвился, кому их отец обязан несвойственным ему благодушием. Но смерть Гизелы!..

– А я Берта Штайнберг, – представилась она, – именно это имя коронер, который будет обследовать твой прах, напишет в графе: «Причина смерти». Что мне с ней сделать, Гизела?

Виконтесса бросила быстрый взгляд на Леонарда и произнесла внушительно:

– Она не заслужила легкой смерти.

– Нет, конечно, – отозвался Леонард, и его очки холодно заблестели. – С ней следует сделать что-нибудь поинтереснее. Проходи и раздевайся! – приказал он оторопевшей вампирше.

Не решаясь что-либо произнести, Изабель переводила взгляд с одного на другую.

– Ч-что? – прошептала она.

– Как думаешь, с чего начнем? – проговорила Гизела, оценивающе разглядывая свою создательницу.

– Выпорем для начала, – заявил Штайнберг-младший. – Розгами из боярышника. Я загодя замочил их в святой воде.

– Отличный план!

– Но и этого мало.

– А потом, – виконтесса размешивала кровь чайной ложечкой, – мы отрежем ей уши. Ножницами для рукоделия. Тупыми. Затем же можно…

Судья зловеще молчала. Но когда Леонард предложил натереть преступницу чесноком, подвесить за большие пальцы ног и заставить ее в таком положении петь религиозные гимны, взбешенная вампирша так саданула кулаком по столу, что из графина выплеснулась половина содержимого.

– Сволочи бессовестные! Вам лишь бы поглумиться, – накинулась она на Гизелу и Леонарда, – а ведь я задала серьезный вопрос!

– И получила серьезный от-твет. Иная на твоем месте сочла бы наше предложение разумным. Но только не ты, сестра.

Берта фыркнула.

– А ты так просто психологический шантажист. Считаешь, что все вокруг хорошие, и нам приходится подыгрывать, только чтоб тебя не разочаровать. Тьфу! Иди сюда! – позвала она Изабель. – Я так рассержена на этих шутов, что на тебя зла уже не хватает.

– Я так и знал, что мы ее уговорим! – просиял Леонард.

– Но мы еще не рассказали про дыбу, – надулась Гизела. – У меня на нее были такие планы! – и повернулась к Изабель. – Видишь, как помогает разрядить атмосферу вовремя сказанная шутка. Э-э, я надеюсь, ты не восприняла все всерьез?

– Да… То есть нет, то есть вы не хотите меня убить? – уточнила Изабель на всякий случай. Леонард отодвинул для нее стул и, когда она присела на краешек, молча погладил по голове. Берта насупилась. Ах, вот оно что!

– Хорошо, я помилую ее ради тебя, – процедила она.

– Этого недостаточно. Ты д-должна помиловать ее ради нее самой.

Берта вздохнула. Знать бы еще, что она из себя представляет! Бледная и щуплая, в сером, как ноябрьское утро платье, Изабель казалась незаметной, даже если глядеть на нее в упор. Внимание привлекали только глаза, которые…

– Ты ведь умеешь запирать людей наедине с их кошмарами? – Изабель напряженно кивнула. – А умеешь наоборот? Если в своей голове они сидят в темном чулане и раскачиваются из стороны в сторону, ты можешь приоткрыть им дверь? Есть тут одна работенка…

И протянула ей газету. Изабель пробежала глазами объявление и непонимающе посмотрела на Берту:

– Чего ты от меня хочешь? Что я должна?.. Я должна работать там?

– Работа как работа, – насупилась Берта, – не хуже, чем у других. Правда, тамошний доктор не дурак приударить за сестричками, но тебе это не грозит… В том смысле, что Леонард с него скальп снимет, если он позволит себе лишнего.

– Леонард? – Изабель перевела взгляд на него. – Ты поехал бы со мной?

– Разумеется. Я уже и чемоданы собрал, на случай, если Берта все же захочет тебя убить. Вместе бы и сбежали.

Изабель просияла. Каторжные работы ее уже не страшили.

– Тогда я согласна. Едем!

– Чур, и я с вами!

Взглянув на вошедшего Штайнберга, Берта с Гизелой поперхнулись кровью, зато Леонард по привычке вскочил со стула. Родного отца следует почитать… что бы он там на себя ни напялил. Поскольку фрак фабриканта был безнадежно испорчен, Эвике порылась в сундуках и подыскала ему батистовую рубашку с кружевными манжетами, зеленый бархатный камзол, и брюки до колен. Натянув высокие сапоги с отворотами и подпоясавшись алым кушаком, Штайнберг напоминал лихого корсара. Дети не знали, куда девать глаза.

– Хочешь есть? – предложила Берта.

– Ага! Если вы оба называете меня на «ты», значит, мы родственники? Кузены?

Тут он подумал, почему Леонард встал, как только он вошел в комнату, и на его лице отразилось сомнение. Брат и сестра переглянулись. Раскрывать тайну своего родства они не собирались.

Леонард трезво рассудил, что с любым отцом приключится удар, если он узнает, что они его дети. Но было поздно отпираться.

– Ты наш отец, – подтвердил Леонард, опечаленный.

– Чего только на свете не бывает! А где ваша мать? Она хотя бы симпатичная? – с надеждой переспросил Штайнберг.

– Не знаю, она ушла от нас много лет назад.

– Неужели? – фабрикант почесал затылок. – Нич-ч-чего не помню. Ну и как, я был хорошим отцом?

– Да!

Может, потому что они ответили с такой готовностью, или же из-за их широких, натянуто-веселых улыбок, но Штайнберг взгрустнул.

– Что, настолько все плохо было?

– Если хотите, – начала Изабель и запнулась на полуслове. – Если хотите, я могу все сделать так, как было раньше…

– Отличная идея! – подхватил Леонард. – Мы поможем тебе.

Но тоже умолк, прочитав мольбу в глазах отца.

– А мне есть, что вспоминать?

– Ну, ты самый б-богатый и успешный фабрикант в округе. Я прикажу управляющему приготовить отчет…

– Ох, цифры – это такая скучища! – скривился Штайнберг. – А что-нибудь еще, что-нибудь стоящее?

– Нет, – честно ответила Берта.

– Тогда лучше не надо, – замялся он. – Память – дело-то хорошее, но… давайте так и оставим, а? Мне нравится неопределенность. Если ничего не знаешь в точности, возможно абсолютно все.

– И что же ты будешь делать? – совсем растерялся сын.

– На первых порах укачу с вами в Вену. Прошвырнемся по кабаре, в оперу заскочим, накупим красивых платьев твоей невесте. Что-то ты ее совсем не балуешь обновками, а ведь какая миленькая барышня, – и Штайнберг ущипнул за щеку Изабель, которая дала себе зарок уже ничему не удивляться. – А потом я хочу посмотреть мир. Удивительно, как я до этого раньше не додумался.

Берта подмигнула брату.

– По-моему, мы уже достаточно взрослые дети, чтобы позволить отцу вести себя так, как ему заблагорассудится.

Поколебавшись, Леонард согласился, а Берта как бы невзначай пододвинула Изабель чашку крови. Когда та взглянула на нее недоверчиво, то увидела, что уголки губ Берты чуть приподнялись. И тут же опустились, потому что в кухню буквально ввалилась Мастер, роняя исписанные листы бумаги. Обвела подданных затравленным взглядом и телепатически взмолилась о помощи, но Эвике ее уже догнала.

– А здесь они что натворили? – обреченно прошептала Эржбета, вытаскивая из волос паутину. – Ну, хорошо, я верю, что они привезли с собой ручную моль, которая уничтожила портьеры. И что вся эта орава каталась по перилам, покуда парадная лестница не пришла в негодность. Но восточная стена почти разрушена. Они что, повыковыривали оттуда камни? Зачем?

– На память взяли, – сказала Гизела, меланхолически обмахиваясь газетой, – тем более что камни были полудрагоценные. Мы их специально туда вставили для красоты.

Берте подумалось, что членские взносы в Совете придется поднять как минимум в пять раз. Только так Мастера смогут расплатиться с графом… в ближайшие двадцать лет.

– Я вышлю чек, – пообещала Эржбета, пятясь к выходу.

– И поскорее! Чтоб мы покончили с ремонтом к моей свадьбе! – крикнула ей вдогонку Эвике.

Обрадованная Гизела кинулась ее поздравлять, а когда девушки обнялись, успела что-то шепнуть Эвике на ухо, и та бросила на Берту озорной взгляд. И сразу же заметила, что Леонард и Изабель держатся за руки. Поморщилась, но вслух ничего не сказала. Когда самой хорошо, чужое счастье глаза не колет. А как только увидела Уолтера, который заплетающимся языком учил графа петь «Боже, храни королеву», от недовольства не осталось и следа.

Обняв невесту, англичанин обвел глазами всю немертвую компанию и подумал, что почти неделю назад он приехал сюда в надежде отыскать хотя бы одного, пусть и самого лядащего, упыря, а теперь он с ними хоть и косвенно, но породнился.

Какая получится книга! Конечно, придется убрать все упоминания о мытье посуды, и об инфузориях, и, пожалуй, о Берте Штайнберг, которая в противном случае отыщет его, вставит авторучку в одно ухо и вытащит из другого. С нее станется. Но поймав сумрачный взгляд вампирши, Уолтер решил, что уж лучше сосватать эту идейку кому-нибудь еще. Взять хотя бы этого ирландца, директора театра «Лицеум». Как там его? Стокер? Тоже вроде фольклором интересуется. Вот-вот, ему. А с Уолтера хватит и того, что оный фольклор будет регулярно гостить у него по выходным.

– Перед тем, как все разъедутся, приглашаю вас наверх, праздновать, – позвал граф, который слегка покачивался и весь светился радушием. – Берта, ты куришь?

Вопрос застал ее врасплох.

– Я? Н-нет, что вы! Да у меня вообще вредных привычек нет никаких, – зачем-то добавила вампирша.

– Жаль, а то я хотел угостить тебя хорошими сигарами.

Берта сочувственно посмотрела на Гизелу – сначала умерла, потом жених бросил ее ради Изабель, теперь еще и отец допился до розовых нетопырей. Но виконтесса и бровью не повела.

– Гизи, вы с Бертой к нам присоединитесь? – спросил граф, пропуская вперед остальных гостей.

– Обязательно, папочка, – пропела виконтесса. – Вот только поговорим о своем, о женском.

– Тогда я не буду вам мешать, – деликатно улыбнулся он и закрыл дверь.

Да что же здесь происходит?!

– Мне жаль, – шепчет она, когда Гизела обнимает ее за плечи.

– И мне. Папа никогда не угощал меня сигарами.

– Я испортила твою сказку. Ты ожидала принца на белом коне…

– …а явилась принцесса…

– … вообще без коня.

– Не будем устраивать трагедию из-за одного непарнокопытного.

Дальше терпеть невозможно, и как только Берта оборачивается, она замечает и золото, и силуэты на фоне камина, но они тают в черных зеркалах. Отражается лишь девушка в форменном платье, с растрепанными волосами и недоверчивым взглядом исподлобья, который понемногу превращается в удивленный. Ни доспехов, ни даже самого заурядного меча. Только она сама. Впервые в жизни она видит себя. А затем закрывает глаза и слышит шорох слов. Сказка распадается на частицы и собирается заново.

…И жили они если не счастливо, то хотя бы очень, очень долго.