Анкеты о далеком будущем интересны не представлением, какое они дают о нем, а представлением, какое они дают о взглядах определенного круга современников на это будущее.

Столетие теперь не то, что было когда-то. На заре человеческой истории и даже много позже, отношения между людьми и в связи с этим степень овладения человеком природой менялись сравнительно столь медленно, что действительно можно было бы хоть до некоторой степени пытаться нащупать конкретные общественные и технические очертания и через грядущее столетие.

Но прогресс общественных отношений и овладения природой все убыстрялся. Теперь мы вступили в эпоху, когда через такой промежуток, как столетие, можно ожидать встретить и принципиально, в основном новое, выходящее за рамки современных представлений. Возьмите предлагаемую анкету. Ответы написаны писателями, то есть теми, кому по штату полагается наибольшее количество фантазии. Вокруг чего вращается их фантазия? Да вокруг того, что мы видим и начинаем уже теперь: более полный разгром капиталистов, более многочисленные и удобные средства передвижения по воздуху, большее овладение силами радия и атомного распада вообще, более обширный территориально СССР, до всего земного шара включительно, и т. п. Для мечтаний, уходящих вперед на столетие и столетия, это немного: это задачи, поставленные уже в сегодняшний день.

Творчество освобожденного от классового гнета человечества должно быть так же разнообразно и неисчерпаемо, как сама природа. Мы создаем СССР, даже в мировом масштабе, не навеки. Освобожденное социализмом и освободившееся в социализме человечество найдет новые общественные формы бытия, которые сейчас трудно себе представить конкретно. Одно мы знаем — станет ненужным, исчезнет государство, этот орган угнетения и обороны против враждебных классов, ибо не будет и самих классов, — оно сменится, как переходной формой, государством-коммуной, и затем уступит место каким-либо еще более современным формам общественного бытия — лишь настолько простирается наше предвидение.

То же относится и к технике, к овладению природой. Последние полтора века принесли людям неведомую им раньше силу электричества, потом энергию атомного распада, не получившую еще, впрочем, применения (кроме медицинского использования распада радия и т. д.). Совершенно невозможно даже предвидеть, что принесет в этом отношении следующее столетие, но одно можно сказать с уверенностью: оно несомненно принесет нечто новое, такое, чего мы сейчас еще не можем предвидеть. Ибо научное изучение природы почти только еще начинается по-настоящему. Освобожденное от классового гнета человечество возьмется за научное овладение природой с неслыханно большей силой, чем до сих пор, с чрезвычайно возросшими возможностями, в своего рода «плановом порядке».

Вывод из всего этого прост: действительное будущее несомненно окажется ярче, богаче и разнообразней всех современных «самых смелых» мечтаний о нем.

Всякая мечта о том, что будет когда-то, в отдаленные времена грядущей истории, — всегда пустая игра воображения. Из этого источника — всякое утопическое сочинительство. Все утопические романы прошлого столетия, это — с одной стороны, мечта угнетенных и обездоленных о свободе, например, «Вести ниоткуда» Морриса, а с другой — бред устрашенного ростом пролетариата буржуа (Уэллс) и, наконец, маниловские грезы после обеда (Беллами).

Мы как-то не привыкли предаваться пассивной мечтательности, занятые напряженной, необычайно трудной работой по строительству своей жизни, новой, невиданной, в прошлых веках, невероятно сложной во всех ее становлениях.

Но иногда, в момент волнений, когда идеал ослепляет мозг, как молния, невольно хочется осмыслить и оживотворить наше будущее, обогнать слишком медленное движение нашей планеты и создать легенду о временах, плывущих из бесконечности. Ведь они уже горят впереди, они уже ощутимы.

Мечтать о том, что реально, что неизбежно вытекает, как живой образ, из нашего конкретного идеала — потребность всякого революционера.

Мечта старается объять будущее и воплотить его в настоящее.

Что скажу я о своей мечте о грядущем?

Я думаю о том, чего не будет в эпохе XXI[1] века. Не будет того, что повелевало жизнью миллионов, что творило законы общежития — не будет рабства во всех его разнообразных видах, т. е. не будет господства человека над человеком: не только на людях, но и на лошадях не будут ездить верхом. Это значит, что фетиш нашей истории — собственность, будет уничтожена и самое слово забудется навсегда, и капли человеческой крови будут видеть только хирурги на операционном столе. Но эти капли крови будут струиться не навстречу смерти, а навстречу жизни.

Мы забудем о войнах, как о первобытном варварстве, и самое воспоминание о тюрьмах померкнет в блеске чудесных дворцов искусства.

Уже не зазвонят больше металлом нелепые, глупые по своему уродству, колокола поповских капищ.

Двери жилищ не будут вооружены замками (вообще исчезнут всякие запоры и несгораемые кассы), исчезнут кухни в домах, и унизительные семейные гнезда, где женщина и по сие время подъяремная невольница, — будут только предметом изучения историков, объективное спокойствие которых будет нарушено изумлением и гневом перед многовековым распятием матерей.

Исчезнет свирепая вражда между городом и деревней — между человеком и природой. Города не будут тюрьмами для людей, а деревни — медвежьими логовами. Всякие грани, перегородки, межи и средостения порастут цветущими садами, и в лабораториях, и дворцах искусств и изобретений забудут слова: «мужик», «пролетарий», «интеллигент».

Творческое соревнование испепелит последние остатки всяческого неравенства между людьми.

Я не принадлежу к тем скептикам и пессимистам, которые считают, что наши шаги по пути к социализму изменяются столетиями и что этот самый социализм, это — только нечто «чаемое» и «ожидаемое» то, что называется «отдаленным идеалом». Социализм, это — реальность, это — фаза, в которую уже мы вступим обеими ногами. Я убежден, что в 2027-м году СССР будет только частью планеты, где социализм воплотился в жизнь раньше, чем в других долготах и широтах. Через сто лет на всем земном шаре будет уже развернут социализм, — и человечество уже вступит в новую фазу — в коммунистический строй. Ибо эта переходная ступень будет очень мала и, пожалуй, даже незаметна.

А раз так, то человеческая личность вырастет неизмеримо. Не будет уже согбенных спин и измученных лиц, испитых работой. Человек будет единственный владыка и творец земли. И тогда искусство (наравне с наукой) будет полно чудес: им будут жить миллионы — от младенцев до маститых старцев. Впрочем, слово «старость» утратит свой современный нам смысл: стихийная насильственная смерть будет устранена, — она будет естественным и желанным успокоением. Наивная мечта Мечникова превратится в реальный обыденный факт большой важности: омоложение старости будет таким же распространенным массовым явлением, как, скажем, прививка оспы ребятишкам.

Мечтать приятно и полезно, но — в меру: излишества в мечте влекут за собой те же последствия, как и всякие излишества.

На пути нашего развития слишком много препятствий. Предстоит еще невиданная борьба, ужасающая по своим размерам и жестокости.

Суметь угадать, что будет через сто лет, приблизительно можно, но нужно принять во внимание следующее:

Первое. Наше будущее, наша судьба связана с судьбой пролетариата всего мира, — значит приходится говорить не только о СССР.

Второе. СССР долго, очень долго будет находиться в условиях крайней напряженности, бдительности, готовности к защите и готовности к нападению, ибо положение наше нас обязывает.

Надо полагать, что классовая борьба в недалеком будущем примет такие размеры, что наша планета буквально будет корчиться и трещать, как старая пересохшая шкура. Буржуазия всего мира объединится для последней схватки с пролетариатом. Буржуазия будет бита — это закон падения, — но сила сопротивления буржуазии будет такова, что от культурных завоеваний человечества может остаться одна неописуемая видимость. В этом случае, единственное спасение и сохранение того, что имеет человечество, заключается только в крепкой сплоченности и решительности рабочего класса в своем наступательном движении.

Третье. Победившему пролетариату будет предстоять еще ликвидация некультурности масс, а это в сто крат труднее, чем ликвидировать простую неграмотность и займет не мало лет. Развитие наше пойдет, вследствие указанных причин, скачками с большими подъемами и падениями.

Будущее, все же, представляется мне так:

Жизнерадостный — 60–70 лет — ученый, молодой и сильный (омоложение-то, ого, куда скакнет!), проходя по залам музея и остановившись перед паровозом на рельсах, будет объяснять:

— Вот это, друзья мои, паровоз и, так называемый, рельсовый путь. На моей памяти, лет пятьдесят назад, люди только что освободились от этого громоздкого, примитивного и крайне неуклюжего способа передвижения.

— Здесь же, — переходя в другой павильон и указывая на шестиместный аэроплан, будет говорить он — вы видите летательный аппарат системы Юнкерса, это уже некоторое достижение тогдашней авиации…

— Помилуйте, профессор, — возразят ученики, — ведь это же очень неповоротливое сооружение, неужели тогда рисковали на таком аппарате летать? И какое же это достижение, аппарат на шесть человек? Странно слышать даже!

— Разумеется, — отвечает профессор, — теперь, когда мы используем в нашей авиации электронную энергию, нам чрезвычайно трудно представить себе, как на таком аппарате летали. Наши современные воздушные поезда перебрасывают тысячи людей, кругосветное путешествие в 12 часов считается обычным, но тогда эта штука, этот аэроплан, был гордостью. В то время электричество было использовано в незначительной степени, радий был еще загадкой. Тогда были еще в ходу паровые машины, фабрики и заводы питались нефтью, бензином и керосином. Сжатый воздух, сила планетного движения, — все это шло мимо человеческого ума. Нынче обыкновенная человеческая речь слышна со всех точек земли. Все вот эти музейные предметы я могу демонстрировать перед глазами всего мира. Меня в любой момент могут видеть и слышать. Наши фабрики ушли под землю и не отравляют воздуха. Человечество руководствовалось тогда писаными законами, люди не знали единого закона культуры, было много такого, чего вы не можете себе представить отчетливо и ясно. Не удивляйтесь, друзья мои: прежде чем притти к тому, что мы имеем, мы должны были пройти длинный путь упорной борьбы, и радость жизни была доступна очень немногим.

^{Москва будущего Рис. худ. К. Ротова.}

В 2022 году рухнет бывший дом Нирензее в Б. Гнездниковском переулке. Руины этого большого дома будут спрессованы, что образует площадку для спуска и подъема аэропланов. С этого момента начнется настоящее развитие туризма в Москве. Каждого туриста будет возить отдельный мягко реющий аэропланчик, одинаково удобный как на большой высоте, так и на высоте одного-двух метров от земной поверхности. Он будет залетать в музеи и там превращаться в стул — этот замечательный аэропланчик, — а на туристских базах он же будет превращаться в удобную постель. К каждому туристу, естественно, будет приставлен отдельный гид и, самое главное, он будет говорить только правду. Достоверно известно, что через сто лет гиды перестанут врать.

И вот что, приблизительно, увидят эти счастливые туристы будущего:

Вылетев с дома Нирензее в сторону бульвара — они тотчас же наткнутся на 50-этажный дворец. Легко догадаться, что это будет отстроенный и приспособленный, наконец, к нуждам литературы дом Герцена. В нем будет жить 50.000 (по тысяче на этаж) талантливых писателей. Бездарностей не будет. Драк тоже не будет. И Алексей Иванович Свирский, у которого через сто лет, наконец, отрастет седая борода, будет поглаживать ее с большим удовлетворением.

Дальше, среди всевозможных дворцов и прекрасных садов, внимание туристов, несомненно, обратит гигантское здание, имеющее вид угодливо согнувшегося человека.

— Что это такое? — спросят туристы.

— Это общежитие для подхалимов, — ответит гид. — Они не нужны больше и их, по возможности, изолируют. Подобных домов несколько в Москве: для подхалимов, для проныр, — вот, между прочим, их дом, он по заданию архитектора сделан похожим на обыкновенный кусок мыла, — затем, есть дома для пошляков и вообще для всяких, как говорится, людишек с присволочью.

— А что это? Кто живет в этом мрачном саду, окруженном рвом и даже стеной с решоткой?

— О, это самое мрачное место в современной Москве. Это воры.

— Как так? — ужаснутся туристы. — Ведь давным давно нет частной собственности! Откуда же воры?..

— Совершенно верно. Это не материальные воры, а духовные. Они крали чужие идеи, выдавая за свои, крали чужую инициативу, выдумку, чужой блеск и радость чужого творчества.

— А что же они делают в этом саду?

— Они стыдятся! Чувство стыда у таких воров появилось только с 1941 года и с каждым годом крепло.

Тут аэропланчик делал резкий поворот, и начиналась неисчислимая область положительных явлений. Чего только не было в Москве 2027 года!

Замечательно то, что ни один фантастический беллетрист не предсказал правильно будущего. Даже самые проверенные догадки и предположения ученых и то оказались неверными.

Города-сады — эта излюбленная мечта социальных мечтателей — оказались весьма неудобной штукой. Гений свободного изобретательства нашел лучшие виды благоустройства. Дело в том, что в 2027 году изменилось самое представление о смысле оседлой жизни вообще. В Москве жили только те, кто отбывал гражданскую повинность по участию в производстве. Это были молодые люди в возрасте от 21 до 25 лет. В этом отношении и оправдались социалистические предположения Баллода. Население в возрасте до 21 года пребывало в различных институтах воспитания и образования, которым незачем было находиться в Москве. Институты воспитания и все учебные заведения были разбросаны в лучших местах СССР, который расширился далеко за пределы Европы и Азии. Население же старше 25 лет, свободное от участия в производстве, занималось туристско-кочевым образом жизни, путешествуя, разъезжая, летая и всячески передвигаясь по всему СССР и получая ту неслыханную радость, о которой мы сейчас только мечтаем и к которой медленно, но верно, преодолевая неслыханные трудности, идем.

Таким образом, численность крупнейших центров СССР, в том числе и Москвы, не была уж так велика. Но не в численности дело. Они все-таки были прекрасны, эти города, прекрасна была и Москва. Ах, как она была прекрасна!

И если б мы хотели описать хоть какую-нибудь незначительную часть ее — описать серьезно, как в ней работали, как творили и жили, — это должно было бы занять много толстых томов.

Лично я не оставляю радостной надежды дождаться этой счастливой возможности…

Пишу, сидя у себя в Крыму, на зыбком основании: еще сегодня утром ходуном заходил подо мною пол, затрещали стены. И сейчас, сию минуту, я одновременно решаю два вопроса: что будет в СССР через сто лет и что будет с ее автономной частью — Крымской ССР — через минуту: провалится или устоит. Откровенно признаться, этот вопрос нас, крымских граждан волнует несколько больше: поэтому пусть будет простительно мне, если я дам ответ только на один этот вопрос, вопрос буквально трепещущий.

Вот уже 2 месяца как мы трепещем и дрожим над ним, тщетно ища указующий перст судьбы и вместо него видим только гадающие пальцы Павлова и Обручева, которые спасительно расходятся сегодня, чтобы пагубно сойтись завтра. Но пока геологи поставили нам твердый незыблемый диагноз: «все может быть». — Мы не теряли даром времени и за месяц успели трепетно подняться из моря на хорошую человеческую голову (24 ½ см.). А вы говорите провал! А что если этаким темпом дело пойдет и дальше, и за сто лет мы поднимемся на тысячу двести голов?!

Как тогда будет выглядеть нынешний маленький Крым — об этом можно судить и не учась в геологической семинарии.

Дело в том, что нам, крымчанам, эти метафоры не впервой.

Когда десять лет назад крымская земля тряслась вместе со всей Россией и трещали дворцы и майораты — тоже многие ждали провала, а люди бросались в море и временно уплывали за море. Но вот прошло десять лет и Крым — четыре маленьких уезда отдаленной царской провинции — вырос в отдельную Советскую социалистическую республику. Кто же после этого станет утверждать, что бывшие четыре уезда через сто лет не превратят Черное море в четыре Советских республики. Может, кому покажется — многого захотел. А что ж, нынче мы, трясущиеся крымчане, люди до земли жадные, катастрофические. Притом, это ведь через сто лет, а сейчас мы хотим немногого: не трясло бы то, что есть.

Жизнь СССР нельзя отделять от жизни всего человечества, населяющего нашу планету, ибо и в прогрессе, и в регрессе человечество движется одновременно всей своей массой, с той лишь разницей, что одни племена и расы уходят далеко вперед, а другие отстают и некоторое время плетутся в хвосте.

Сто лет во всемирной истории — ничтожный срок! Но и за этот промежуток времени человечество так далеко уйдет вперед по пути культурного развития и политической зрелости, что изживет к тому моменту формы государственных объединений, и ни в одной области своей деятельности люди не будут нуждаться в принудительной силе государственной власти. К тому времени начнут стираться и расовые особенности, и даже расовые признаки. Мировой совнарком будет еще существовать для подавления последних политических судорог американской буржуазии и для поддержания порядка — только на американском материке.

В грандиозно прекраснейшей перестройке мировой жизни, народы, населяющие сейчас СССР с их неиссякаемым творческим пафосом, будут и тогда, через 100 лет, в авангарде человечества.

Нечего говорить о том, что в нынешнем СССР к тому времени будет все машинизировано по последнему слову технического прогресса — вся промышленность и все сельское хозяйство; нечего говорить и о том, что по электрифицированным железным дорогам будут тогда развозить только не спешные товары и продукты по распределителям; все остальные массовые сообщения и перевозки будут совершаться на гигантских воздушных кораблях со скоростью от 500 до 1000 верст в час; а для домашнего обихода почти у каждого человека будет авиэтка и автомобиль.

Самое интересное будет — перемещение центров материальной и духовной культуры. Интересы развития производительных сил и прогресса вынудят человечество сосредоточить лучшие достижения материальной и духовной культуры в одном центральном месте. Таким местом будет Азия, а не Европа, и даже не Америка.

Пассажирский геликоптер падал по вертикали, падал как камень с высоты одиннадцати тысяч метров. Аппарат остановился и замер в воздухе над странным сооружением, занимавшим несколько десятин. Стены из прозрачного, радужного металла окружали гигантский бассейн, наполненный сапфирово-синей водой. Золотой песок был вокруг бассейна, и тысяча, десять или двадцать тысяч обнаженных, загорелых детей лежали, бегали, боролись, ходили по золотому песку вокруг бассейна. Тысяча солнценосных ламп превращали это место в побережье Крыма. Стены из прозрачного металла ограждали и изолировали этот искусственный пляж от ноябрьского свежего ветра и осенней сырости.

Воды Черного моря передавались в бассейн по трубам в две тысячи верст длиной. Морская вода сверкала и кипела внизу под геликоптером.

— Как называлось это место раньше? — спросил пассажир у своего спутника.

— Болото! — ответил спутник. — Болотная площадь! Мы над Москвой.

Советская звезда, взметнувшись над Землею, разгорается все ярче в своем неуклонном полете и привлекает к себе взоры и угнетаемых и угнетателей, чующих, что близок день, когда он всем воссияет и разгонит тьму неволи, и когда падут, взвыв от ужаса, ослепленные светом, международные бандиты. Когда же наступит этот день?

И неужели в этом вопросе есть что-нибудь фантастическое?

Хотелось бы рассказать не сказку о том, что будет через сто лет, а благовествовать действительность…

Но чье перо, однако, в силах в нескольких строках художественно изобразить не достижения, через сто лет, грядущего материального прогресса, нет; а главное, те высшие общественные чувства, крайнего развития которых должно достигнуть человечество, свободное от борьбы с себе подобными за жизнь, свободное от власти природы и предоставленное естественному своему стремлению к совершенствованию, какое только мыслимо для гения в области идей и чувств.

Городок Усмань, в котором я живу, будет вымощен булыжником, не придется счастливцам в 2027 году натягивать болотные сапоги и прощаться с семьей прежде чем отправиться в поход к почте, чтобы сдать пакет, адресованный издательству «Земля и Фабрика», можно будет не держать кровожадных собак во дворах и не вешать на дверях пятифунтовых железных замков и не заставлять окон с пяти часов вечера ставнями из вершковых досок.

В этом я уверен!

Думаю также, что хомутовские мужики перестанут, наконец, со злобной завистью глядеть на рыжие залатанные сапоги горожан, и внуки мои не испытают никогда желания провалиться сквозь землю от неловкости и какого-то стыда. Бабы перестанут носить молоко за 10–15 верст в наш городок, а будут сдавать в какой-нибудь «молочный союз», будут получать нечто вроде месячного жалованья, будут членами союза со всеми преимуществами, вытекающими из этого. И главное — будут оставлять молоко и для своих ребятишек, — не все отдадут в «союз».

Думаю — соха и деревенская борона наконец успокоятся в «музее местного края». Ребятишки не будут мчаться, сломя голову на другой конец села, чтобы увидеть трактор, а будут, прислушавшись к гулу мотора, безошибочно определять: «Это № 3 в Долинский клин пошел пар метать». По шоссейной дороге, между золотых хлебов, будут мелькать автомобили с парнями и девушками, едущими на работы. Сорванные крылом машины колосья ударят в лицо зерном тяжелым, как свинец. Спины парней и девушек будут прямы и стройны, не изуродованы непосильным трудом, руки красивы. Песни будут какие-то новые.

Но одного не будет — и поэтому так ленива моя мечта, — не будет в живых ни одного из тех, кто мечтал, так много страдал и работал для всего, что будет через сто лет.

Отвечаю из глуши, хотя и недалекой от Москвы, но мало в чем уступающей каким-нибудь Тетюшам. Здесь улицы заростают бурьяном и крапивой, всюду лишь повалившиеся заборы, и неторопливый житель у калитки будет тебе часами рассказывать о том, как в прошлом году соседская собака придушила его гусенка. Словом, здесь знаменитая «вековая тишина». Эту заколдованную тишину ревниво охраняет прежде всего состояние грунтовых дорог. Но уже потревожена матерая одичалость и косность. Обыватель из-за поваленного плетня, задравши голову, ежедневно утром и вечером наблюдает гулкую стальную птицу — на запад и обратно. И невольно по ней угадываешь, что высокая индустрия, наука и всеобщий культурный подъем через сто лет совершенно свернут шею «вековой тишине» с бурьяном и крапивой, с бесконечной беседой у калитки о том как и чем можно сводить мозоли.

Очень жаль, что не придется увидеть нам, ныне живущим, СССР через 100 лет. Но мне, сидящему сейчас в этой глуши, уже не зазорно мечтать о том, что авось еще на своем веку я буду летать отсюда в Москву на собственной авиэтке…

Конечно, техника СССР через сто лет сделает сказочные успехи. Те несметные богатства, которыми мы располагаем, будут, наконец, вынуты из-под спуда и пущены в оборот. Жизнь внешне станет удобной и легкой.

Но этот успех будет так же безрадостен, как безрадостны успехи техники сейчас. Люди и тогда будут мало замечать их, как мало замечают в наши дни.

Другое дело — науки и искусства, этот корень истинно человеческой жизни. Я хочу верить, что они небывало расцветут. Освобожденные от всяких гнетов религиозных, национальных, политических и других — они засияют, как солнце, и, может быть, принесут человечеству счастье. Главное, чтобы люди были счастливы. А какой ценой — все равно.

Я не люблю мечтать, т. е. строить планы без данных, имеющихся в реальной действительности.

Здесь тоже можно было бы пойти от действительности и, приняв во внимание наше современное строительство СССР, начать мечтать о том, что через сто лет весь СССР покроется огромными электрическими станциями, рассылающими свою энергию всюду. Но мне хочется начать не с вещей, а с человека, источника и создателя всех вещей.

Начну с реальности. В тот день, когда редакция «30 ДНЕЙ» попросила меня написать эту статью, мне нужно было купить винтиков для прикрепления розетки на электрической лампочке. Я отправился в первый попавшийся магазин приборов электрического освещения:

— Винтиков не имеется.

— Винты у вас должны быть.

— Мало чего — должны.

Винтиков я не нашел во всей Москве.

И другая реальность!

На вывеске, занимающей собой весь забор, огромными буквами сообщается, что во дворе, начиная с 4 часов, будет производиться осмотр и аукцион вещей, вывезенных из каких-то дворцов. Часы показывают 6, за воротами на пустом дворе гремит оркестр, толпа любопытных осаждает ворота. В щель ворот видна сидящая на дворе кассирша с билетами.

После нескольких скандалов с требованием открыть ворота, на что музыканты только весело и добродушно смеялись, ворота открываются заведующим, который только смущенно улыбается. (Хороший человек, даже не кричит на посетителей и даже не оправдывается: действительно неловко получилось.)

И третья реальность: у окна магазина стоят несколько человек и, рассматривая выставленное сукно, хохочут, хлопают себя по бокам и говорят:

— Хорошенькое сукнецо они выставили.

Три маленькие черточки — что греха таить — общего нашего характера.

— Не мое дело.

А если это дело плохо, то является потребность еще поиздеваться над ним.

Видя теперь ту активность, ту энергию и вникание во все стороны жизни нашего комсомола, я начинаю верить, что пожалуй не сто лет, а гораздо меньше потребуется СССР для того, чтобы в характере каждого гражданина появились черты хозяина.

Когда обыватели негодуют на комсомольцев и говорят с досадой:

— Что они всюду лезут? Какое им дело?

Я тут вижу, что они усиленно сбавляют столетний срок.

Обычно русский человек отличался тем, что он не лез даже туда, куда обязан был бы лезть, а теперь он «лезет» туда, куда и не обязан лезть. Это великий признак!

И мне грезится, что через сто лет (я говорю здесь только о русских, так как не знаю основных черт характера наших меньшинств) в характере русского человека — я имею в виду трудящихся — произойдут следующие изменения (я буду скромен и буду мечтать только о небольшом):

Он почувствует себя хозяином (а не «служащим»), лично ответственным за всякий недочет в общем хозяйстве страны.

Он не будет ждать приказания и указания со стороны, глаза его получат способность самостоятельно видеть дело.

Он совершенно оставит дурную рабскую привычку злорадствовать над прорехами в собственном «хозяйстве».

Он, как бережливый хозяин, будет внимателен ко всяким мелочам, помятуя, что все великие вещи складываются из бесчисленного количества мелочей (вроде винтиков).

Он совершенно оставит привычку откладывать на завтра дело, которое, ему кажется, потерпит.

Он будет заинтересован в движении не только своей части, над которой он непосредственно работает, а и в движении всего целого.

^{Авто-радио-быт. Картинки недалекого будущего Карикатура К. Ротова}